Иная терра Иар Эльтеррус
        Влад Вегашин
        Порой человек совершает невозможное. Казалось бы, выхода и выбора нет, нужно сдаться, пойти у судьбы на поводу, стать тем и таким, каким тебя видят другие. Но есть те, кто поступает иначе. И меняет иногда целый мир, заставляет этот мир пойти по иному пути, стать лучше, чище и добрее. Не бывает? Кто знает…
        Влад Вегашин, Иар Эльтеррус
        Иная терра
        Увечный стяг гнилой свободы,
        Самообман будничных дней,
        И опиум - не для народа,
        А автоматы - для детей.
        Здесь продают тела и души
        За героин и сто рублей,
        И невозможно не разрушить
        Себя, попав в плен гиблых дней.
        Давно забыта справедливость,
        И, за ненадобностью - честь.
        Зачем, скажите мне, на милость,
        Они нужны, где правит лесть?
        Здесь есть всему своя цена
        Лишь в денежном эквиваленте.
        Пусть нас с тобой сожжет война,
        Пускай распнет на грязной ленте,
        Но мы останемся собой,
        И суть в себе держа сохранной,
        С рождения - в последний бой
        Идем за смертью безымянной… Влад Вегашин
        Данная книга является неким подобием сиквела к сериалу «Отзвуки серебряного ветра». Правда, герои Ветра действуют здесь мало, только в прологе с эпилогом и очень немногие, но все же. В общем, это попытка исследования возможно ли построить солидарное общество в мире, несколько похожем на наш. Построить без посторонней помощи, своими силами.
        Для облегчения восприятия меры веса, длины и времени даны в привычных для русскоязычного читателя единицах. Новые термины и понятия объяснены либо в самом тексте, либо в сносках.
        Все совпадения с реально существующими людьми или событиями случайны, роман с начала и до конца является плодом авторской фантазии.
        Книга первая. Иной Путь
        Пролог
        Легкая тошнота сообщила о преодолении границы между вселенными, и дварх-капитан Владимиров, командующий крейсером «Светлый Мир», удовлетворенно улыбнулся. Интересно, что они здесь обнаружат? Чем отличается данная вселенная от родной и есть ли вообще заметные глазу отличия? Лучше всего судить об этом можно было по Земле или Арде - ключевой мир оставался ключевым везде. Сколько уже вариантов развития планеты своего отца встречал Дин - а отцом его был русский офицер, тогда как матерью - уроженка княжества Кэ-Эль-Энах. Иногда история Земли почти не отличалась от привычной, разве что в мелочах, а иногда была абсолютно иной. И не всегда удавалось определить с какого именно момента пошли расхождения исторических событий. Да и течение времени в разных вселенных часто отличалось друг от друга. Ту же вселенную Российской Империи вспомнить, разница с ней вообще составляла десять тысяч лет.
        - Всем внимание! - вспыхнул в сознании капитана эмообраз Линарха, дварха «Светлого Мира». - Переход между вселенными завершен удачно. Мы вышли в расчетной точке на границах Солнечной системы.
        - Спасибо, - встал с пилотского кресла Дин, отсоединив управляющий щуп биопульта от правого глаза. - Рассчитай прыжок до Земли.
        - Уже, - довольно сообщил дварх. - Выйдем из гипера за Луной, не стоит пугать землян раньше времени. Все готовы? Прыгаю!
        Палуба под ногами капитана едва заметно вздрогнула, и крейсер переместился туда, куда и собирался его вывести Линарх - за Луну. И не зря - как вскоре выяснилось, пространство вокруг Земли буквально кишело спутниками, орбитальными станциями и множеством разного рода космических кораблей. Пришлось срочно поднимать полог абсолютной невидимости - на поверхности Луны тоже хватало научных станций и иных объектов, способных обнаружить чужой корабль. Тем более, корабль такого размера, как дварх-крейсер. Судя по увиденному, здесь шел отнюдь не двадцатый век.
        Дварх без промедления подключился ко всем доступным каналам связи, вошел в местные компьютерные сети, обнаружить которые ему труда не составило, и принялся за анализ.
        - На данный момент здесь две тысячи сто семьдесят третий год от рождества Христова, - сообщил он по прошествии нескольких минут. - Общий уровень развития значительно превышает расчетный для конца двадцать второго столетия. Считаю необходимым произвести тщательное сканирование.
        - Согласен, - отозвался Дин. - Экипажам фрегатов разведки готовность номер два! Старт через двадцать минут.
        Чем больше становилось известно о Земле этой вселенной, тем в большее недоумение приходил капитан. Что-то здесь было не так, странно и непонятно. Но главной странностью все же оказалось почти полное отсутствие отрицательных эманаций над планетой. Ее аура светилась ровными, светлыми цветами - никаких багровых, не говоря уже о черных, пятен. Хотелось смотреть и смотреть. До сих пор Дин испытывал подобные чувства только при виде миров ордена. Но это никак не мир ордена! Что за чудеса?…
        Фрегаты стартовали, скрытые полем невидимости, и разошлись по разным орбитам над Землей, начав сканирование всеми доступными способами. Дварх тоже с головой ушел в работу, задействовав все вычислительные мощности биоцентра «Светлого Мира». Данные поступали широким потоком, тут же подвергаясь многовариантному анализу. И выводы из них последовали довольно неожиданные.
        - Либо я сошел с ума, либо… - эмообраз дварха переливался цветами растерянности.
        - Либо что? - насторожился капитан.
        - Практически все население этой планеты - орденопригодно…
        - Что?! Это же невозможно в принципе!
        - В том-то и дело, что невозможно, - подтвердил Линарх. - Но это так! Кого я ни сканирую - ни в ком нет ни злобы, ни ненависти, ни властолюбия, ни даже корысти. Понимаешь?…
        - Понимаю… - не менее растерянно ответил Дин. - Н-но… к-как?!.
        - Чтоб я знал…
        По прошествии двух суток капитан понял, что нужно собирать Совет крейсера. Чем больше информации получали исследователи об этой Земле, тем лучше понимали, что ничего не понимают. Здесь происходило нечто совершенно невозможное, нечто абсолютно невероятное. Люди планеты были настолько добры друг к другу, что до естественного возникновения эмпатии им осталось совсем недолго. Полностью солидарное общество. Причем, развитое. Как оно могло возникнуть за каких-то сто с небольшим лет? Ведь еще около века назад на этой Земле было самое обычное общество потребления, власть денег! Жестокость, подлость, войны, медленное превращение людей в жвачных животных, потребителей. Примат материального, а не духовного. Плутократия. Исторические документы, лежащие в свободном доступе, ясно говорили об этом. И вдруг все изменилось. Как?…
        Если бы данный мир принадлежал к Маджента-зоне, то ничего удивительного в его существовании не было бы - там такие миры изредка встречаются. Возникают в результате некоей случайности. Их обычно берегут и холят, внимательнейшим образом следя, чтобы им не было нанесено ни малейшего вреда в результате каких-либо действий внешних сил. Но здесь - не Маджента, а самое что ни на есть Индиго! И даже не Индиго, а Белая зона. Не совсем Белая, правда, территория Адай Аарн - при всем желании никто не может зонировать ни единого мира отсюда. Сущность Адай так и осталась для ордена загадкой - хотя они не раз помогали, но о себе предпочитали ничего не сообщать. Но это сейчас не являлось главным - главным был мир, которого просто не могло существовать.
        Вокруг круглого стола в одной из кают-компаний дварх-крейсера расселось полтора десятка разумных - Совет «Светлого Мира» в полном составе. Пять человек, орк, эльф, керси, два дракона, два гварда и три арахна. Еще, понятно, незримо присутствовал Линарх - куда же без этого въедливого бестелесного? Все собравшиеся молча смотрели друг на друга, усваивая последние гигабайты информации в прямом подключении к биоцентру корабля.
        - Итак, начнем, - озабоченный эмообраз Дина заставил остальных встрепенуться. - Кто выступит первым?
        - Пожалуй, я, - пошевелил жвалами арахн Тро-Шаргу, старший социоматик крейсера, обучавшийся в свое время у самого Перлока Сехера. - Наиболее важным выводом из полученной за последние дни информации является то, что самопроизвольное возникновение обнаруженного нами на этой Земле общества практически невозможно. При этом сразу хочу сказать, что далеко не все местные жители могут по своим моральным качествам войти в орден, Линарх несколько преувеличил. Однако. Однако! Даже те, в ком еще остались отрицательные душевные качества, стараются эти самые отрицательные качества всеми силами изживать. На проявившего их смотрят как на больного стыдной болезнью, с брезгливой жалостью, вне зависимости от ситуации - никому не захочется, чтобы на него так смотрели, никому не захочется становиться изгоем. Система воспитания поставлена таким образом, что основной общественной парадигмой землян стало стремление помочь другому. Даже во вред себе! Но, как ни странно, следов внешнего воздействия на эгрегор планеты нами не обнаружено. Трудно поверить, но это правда.
        - Поверить действительно трудно… - озадаченно нахмурился Дин. - А каково общественное устройство?
        - Сейчас ты удивишься еще больше, дружище, - приоткрыл пасть гвард Кен-Шагер, еще один социоматик. - Здесь нет правительства, как такового! Вообще.
        - Как это?… - изменился в лице капитан. - Поясни, будь добр…
        - А что тут пояснять? - гвард повел куцым хвостом со стороны в сторону. - Наиболее близкая аналогия - наш орден. По мере необходимости созываются профессиональные советы, решают возложенные на них задачи и самораспускаются. Денежное обращение, в отличие от нас, существует, но в очень ограниченном объеме. Все необходимое для жизни человек получает бесплатно, только предметы роскоши продаются за деньги. Средства производства находятся в общественном владении. Такое ощущение, что многое позаимствовано именно у нас! Слишком много сходства. И как это возможно, до меня не доходит.
        - Такое само собой не случается, - задумчиво сказал Т'Гер Лашир, крупный зеленый дракон. - Насколько известно, сто лет назад на этой планете царила обычная олигархическая плутократия. Множество государств, религий, группировок. Власть денег. И вдруг! Ведь никаких революций не было?
        - Не было, - подтвердил Тро-Шаргу. - Все произошло чисто эволюционным путем. То тут, то там внезапно начали возникать группы молодежи, полностью отрицающей основополагающие принципы старой цивилизации. Они создавали предприятия нового типа, курировали детские дома, школы, высшие учебные заведения. Перехватывали управление корпорациями, государственными учреждениями и службами, внедряя туда своих людей. С каждым годом таких групп становилось все больше и больше. Они создавали свои партии, законным образом выигрывали выборы и брали власть в свои руки. Страна за страной постепенно менялись, незаметно менялись, исподволь. При этом указанные группы действовали предельно жестко, но тайно.
        - И ты веришь, что это случилось без внешнего влияния? - иронично поинтересовался Дин. - Я вот не верю.
        - Я тоже не верю! - нервно засучил лапами арахн. - Все говорит о том, что изменения управлялись из единого координационного центра, во главе которого, скорее всего, стоял на редкость умный и жестокий человек, гений тактики тайного воздействия. Но обнаружить следы деятельности этого центра нам не удалось! Похоже, информация в архивах тщательно купировалась.
        - Кстати, хочу добавить еще один штрих в общую картину, - заговорил эльф Танвилас Ронериэ, Мастер Жизни. - Чем более высокопоставлен здесь человек, тем он более высокоморален. Для самопроизвольно развивавшейся цивилизации это абсолютно невероятно, обычно наверх выбирается самая мразь, как вы знаете. Редкие исключения только подтверждают это правило. Здесь же все наоборот. Достаточно совершить один неэтичный поступок, чтобы совершивший его человек больше никогда не занял ни единого важного поста. Кто следит за этим? Кто-то явно следит. Но опять же повторяю - следов воздействия не обнаружено!
        - Чудеса, да и только… - буркнул капитан, лихорадочно размышляя. - Стоп, а как со скоростью развития? Насколько мне известно, Маджента-миры подобного типа развиваются чрезвычайно медленно из-за отсутствия конкуренции. Потому их и оберегают.
        - Здесь тоже заметно некоторое замедление развития, - согласно прищелкнул жвалами арахн. - Но кто-то, похоже, озаботился этим вопросом. Талантливые дети выявляются в самом раннем возрасте и обучаются по особым программам, им прививается творческое мышление. Но при этом их отучают от конкурентного отношения к другим, они искренне радуются успеху товарища. А тех, кто хочет только преуспеть сам - отсеивают. Какими бы талантливыми таковые ни являлись.
        - Очень странно… - Дин постучал пальцами по столу. - Да, чье-то тайное влияние однозначно есть. Но чье? Вы сумели обнаружить хотя бы намеки?
        - Увы, не сумели, - развел лапами дракон. - Нечто неосязаемое. Кто-то что-то сказал, где-то появилась крохотная статейка - и принимается совсем иное, далеко не очевидное решение. Не понимаю, как это работает! С такого уровня криптократией мы еще не сталкивались.
        - Да уж… - хмуро буркнул капитан. - Я могу только поклониться людям, за каких-то пятьдесят лет добившихся столь великолепных результатов. Беда только, что они не учитывают того, что при искусственном, очень резком этическом подъеме целого народа возможен срыв. И откат будет страшным…
        - Это так, - кивнул эльф. - Но пока следов срыва мы не заметили.
        - Пока! - поднял палец Дин. - Но он возможен. И тогда - воронка инферно. Считаю нашим долгом помочь этим неизвестным избежать срыва.
        - Не думаю, что стоит вмешиваться, - резко возразил Тро-Шаргу. - Хотя вступить в контакт с тайным правительством планеты не помешает.
        - Для этого его надо сперва найти, - вздохнул капитан. - Мы, при всей нашей технической оснащенности, сделать этого не сумели. Линарх, что ты можешь сказать?
        - А ничего! - эмообраз дварха клубился цветами недовольства. - Я попытался пойти по связям, отслеживать механизм принятия решений, шел по цепочке от человека до человека. И ничего! След обрывается. Да, можно поголовно сканировать население Земли, но это займет слишком много времени. Поэтому у меня есть предложение.
        - Какое?
        - Мастер.
        - Мастер? - удивленно приподнял брови Дин. - Ты предлагаешь сообщить о случившемся Мастеру?
        - Да, - коротко ответил дварх. - Он обязательно заинтересуется, тем более что две жизни прожил на Земле другой вселенной и судьба этой планеты ему далеко не безразлична.
        - Что ж, это, возможно, и выход… - откинулся на спинку кресла капитан и обвел взглядом членов Совета. - Как думаете?
        - Я - за! - приподнялся на трех лапах Тро-Шаргу.
        Остальные разумные переглянулись, а затем каждый выразил согласие с предложением дварха. Действительно, кто лучше великого мага сумеет разобраться с творящимся на этой странной планете? Никто.
        Вскоре корвет, обладающий аппаратурой межпространственного перемещения, выскользнул из выходного гиперперехода «Светлого Мира», разогнался и прыгнул в родную вселенную. Там он передал на ближайшую ретрансляционную гиперстанцию сообщение о странной планете и без промедления вернулся обратно.
        Несколько десятков потоков сознания в скоростном режиме просканировали пространство на тысячи световых лет. Ничего нештатного Командор не обнаружил и свернул ментальные щупы, ограничив потоки мышления двадцатью. Хорошо, его вмешательства нигде не требуется, дети сами справляются.
        Настало время подумать о том, что он все откладывал и откладывал. Увы, нельзя больше откладывать - время пришло. Время окончательно уходить. Здесь он просто больше не нужен. Грустно, конечно, расставаться с теми, кого любит, но иного выбора Илар ран Дар не имел. Каждый раз, когда он бывал в Сферах Творения, ему сперва намекали, а затем и прямо говорили об этом. И правильно говорили: ведь дети без него за каких-то сорок лет добились большего, чем за полтора тысячелетия с ним. Это о многом говорит. Да, Илар положил начало, но ордену пора вырастать из детских штанишек. Давно пора.
        Встав с кресла, Командор отложил книгу и подошел к зеркалу на противоположной стене. С некоторой грустью посмотрел на свое отражение и слабо улыбнулся. Ему было горько, даже больно - особенно из-за того, что придется расстаться с Тиной и Ирной. Но иначе нельзя, это Илар хорошо понимал.
        - Зачем ты еще здесь? - тихо спросил он сам себя и не нашел, что ответить.
        Что ж, вскоре снова придет одиночество - да иначе и быть не могло. На нем слишком большой долг, чтобы позволить себе расслабляться. Немного счастья получил, но это счастье закончилось. Хватит. Так должно было случиться - и случилось. Впереди множество кричащих от боли миров и вселенных, которым он сможет помочь. Тем или иным образом. Так какое значение имеет его боль? Ровным счетом никакого. И никогда не имела. Это правильно.
        Командор встал возле обзорного экрана, уставившись в никуда, и задумался. Свой уход нужно спланировать таким образом, чтобы причинить детям как можно меньше горя. Только как? Илар, несмотря на свой двадцатидвухтысячелетний опыт, не знал - ведь для Тины и Ирны, хотя бы, он все. Жизнь и душа. Девочки его слишком любят. И будут искать любимого. Как этого избежать? Фальсифицировать свою смерть? Не поверят, весь орден и близлежащие вселенные на уши поставят, до Безумных Бардов или Адай Аарн доберутся, но выяснят, где Командор, и отправятся за ним. А им там, куда ему, скорее всего, придется идти, не выжить…
        Видимо, придется поговорить с девочками откровенно, объяснить им это, должны понять. Должны осознать, что их счастье и любовь - ничто перед болью и отчаянием тысяч миров. Давно не дети. Особенно, Тина. И время не терпит, у Илара осталось не больше двух месяцев. Аарн Дварх буквально трепещет, набирает силу с каждым мгновением, меняя своего носителя, постепенно превращая его в сверхсущность. А задачи сверхсущности куда большие, чем у Командора ордена. И долг перед Создателем и самим собой тоже огромен.
        Снова скользнув сознанием по ближайшим мирам, Илар прикрыл глаза. Дети жили, любили, мечтали, создавали новое. Так не хотелось с ними всеми расставаться… Надо. Больно? Да, но ему не привыкать к боли, справится - всегда справлялся и сейчас справится.
        Что-то внезапно изменилось на станции, что-то привлекло внимание - Командора срочно разыскивали, видимо, случилось нечто важное. Кажется, чье-то личное послание, доставленное… Откуда, кстати? О, надо же, из другой вселенной! Илар вспомнил, что не так давно ученые ордена сумели открыть технологический способ перемещения между ними. Затем Аарн организовали свои филиалы во множестве вселенных, расширяясь в геометрической прогрессии - среди них уже появилось немало существ неизвестных прежде разумных рас. В общем, новый орден шел вперед гигантскими шагами, причем, не совершая прежних ошибок.
        Привычно скрутив болящую душу в жгут, Илар лучезарно улыбнулся, казалось, от него пошло во все стороны сияние - ни один аарн, увидев эту сияющую улыбку, не поймет, что у него на душе. Никто не должен знать о его боли! И никто не узнает.
        Командор улыбался. Только кто бы знал, какой ценой далась ему эта улыбка…
        Войдя в сеть боевой станции, на которой в данный момент находился, Илар обозначил себя, и ему тут же передали послание Совета крейсера «Светлый Мир». Ознакомившись с ним, Командор изумился в еще большей степени, чем капитан со товарищи - уж он-то куда лучше прочих знал, что такой мир, как Земля из неизвестной вселенной, не может самостоятельно развиться ни при каких обстоятельствах. Командор сразу же забыл о своих переживаниях, с головой погрузившись в изучение и осмысление полученной информации.
        Несколько часов прошло в безуспешных попытках понять, что именно происходит на планете, но Илар так ничего и не понял. Он видел перед собой результат чьих-то действий, но не видел самих действий, не видел предпосылок к ним. Однако с каждым мгновением приходил во все больший восторг. Кто-то очень хорошо поработал, причем этот кто-то - явно местный и явно гений. Ему никто не помогал, у него не было на орбите могучих дварх-крейсеров и боевых станций, за его спиной не стояли великие маги, он даже, кажется, не обладал эмпатией - человеку просто было больно от того, что происходит вокруг. Помогали гению только самые обычные слабые люди. И именно эти слабые люди сумели сделать невозможное. Осталось только низко поклониться им…
        Нет, на все это необходимо посмотреть собственными глазами! Бросив в сеть боевой станции предупреждение о своей отлучке, Илар быстро сформировал связку перемещения - благо, координаты новой вселенной дварх-капитан Владимиров передал в общем пакете информации. Переместившись к орбите местного Плутона, Командор нашел крейсер, просканировал его и шагнул прямо в рубку.
        - Мастер! - обрадовано воскликнул Дин, увидев его.
        - Рад всех вас видеть! - широко улыбнулся Командор. - Благодарю, что сообщили мне об этой планете. Кстати, сразу могу сказать, что за всем случившимся стоит один человек. У него, конечно, есть помощники, но даю гарантию, что без него ничего бы они не добились. И я этого человека найду.
        - А как? - поинтересовался Тро-Шаргу.
        - Перемещусь на планету и включусь в эгрегор, - пояснил Илар. - Там отражается все. Видеть эгрегоры я научился. Простите, ухожу вниз. Когда узнаю что-либо важное, сообщу.
        Он еще раз улыбнулся и попросил Линарха открыть гиперпереход в Санкт-Петербург, на набережную Фонтанки - трепетно любил этот город еще когда жил на Земле другой вселенной. Интересно, как он выглядит здесь? Слишком отличается от привычного или нет? Впрочем, что гадать - сейчас увидит. Можно было бы самому переместиться, но зачем без толку тратить энергию, раз на крейсере есть дварх?
        Старый Питер оказался тем же, родным и любимым. Его особая атмосфера заставила Илара улыбнуться - сколько воспоминаний накатило на него. Однако люди здесь сильно отличались от землян родной вселенной - они были спокойными, улыбчивыми, уверенными в себе и завтрашнем дне. Ни одного мрачного лица! Да и эмосфера просто изумительна - чистая и светлая. Казалось, город доброжелательно присматривается к нежданному гостю, как бы говоря: «Добро пожаловать!»
        Обратив внимание на крохотное кафе неподалеку, Командор просканировал его и слегка удивился, узнав, что оно бесплатное. Надо же…
        Не успел он сесть за столик, как подошла широко улыбающаяся симпатичная светловолосая девушка типично славянской наружности. Илар заказал кофе покрепче, и заказ принесли почти сразу, не прошло и двух минут. С наслаждением отпив глоток, он принялся за сканирование. Первый же результат изумил великого мага - нигде ни следа недоброжелательства по отношению к кому бы то ни было. До сих пор только в мирах Аарн Сарт он встречался с подобным.
        Час шел за часом, Командор шел по следу неизвестного гения, как опытная ищейка. Сотни и тысячи поисковых плетений носились по всей планете, собирая и анализируя нужную информацию. И постепенно все нити и связи сводились все к тому же Питеру. Похоже, именно отсюда загадочный кукловод руководил всем. Точнее, даже не руководил, а, скажем так, направлял. Он не занимал никаких официальных должностей, о его существовании знали всего несколько человек. Но когда что-либо с точки зрения неизвестного было не так, он или отправлял письмо кому-то, или публиковал крохотную статью в никому не интересной выборгской газетенке с мизерным тиражом. И это «не так» очень быстро исправляли. Тем или иным способом. Вот только его личность магу установить никак не удавалось.
        Прошло еще два часа, прежде чем Илар добился успеха. А добившись, снова удивился - гений сейчас находился всего в двух кварталах, сидел в полутемной комнате, курил, пил кофе и смотрел в стену, о чем-то размышляя. По некоторому сомнению, Командор решил для начала все же просканировать его. И столкнулся с очень странной, явно неприродной, неизвестного происхождения защитой. Этого человека не сумел бы просканировать даже дварх! Интересно…
        - Ну что ж, пора и познакомиться… - встал Илар, одновременно мысленно попросив дварха открыть гиперпереход в кабинет кукловода.
        Какой-то непонятный шум привлек внимание сидящего за столом седого мужчины с резким, усталым лицом, одетого в черные джинсы и простую темную рубашку. Он поднял глаза и замер, ничуть не испугавшись - разучился бояться много лет назад. Да и кто мог оказаться в запертом кабинете?
        Часть стены внезапно пошла волнами и завертелась в подобии туманной черной воронки. Что-то это напоминало, что-то до боли знакомое, но что? А затем из воронки вышел стройный светловолосый человек с пронзительными серыми глазами, худым лицом и русыми волосами, связанными в хвост на левом виске. Во лбу его горел белый драгоценный камень. Одет незнакомец был в черно-серебристую форму, на правом предплечье которой светилось багровым пламенем Око Бездны. Кто это?! Что это?! Эта форма… Этот символ… Это же… Неужели?…
        - Как же долго я вас ждал, Мастер… - с трудом проговорил седой, медленно поднимаясь на ноги и не замечая, что на его губах появляется какая-то неуверенная, совершенно несвойственная ему детская улыбка.
        Первая часть
        I. I
        Вокруг - кладбище надежд,
        Вечный страх, и торжество невежд,
        Будущего нет здесь у нас с тобой…
        С высоты птичьего полета один из крупнейших городов Европы являл собой странное зрелище - словно смотришь на гигантскую мишень из трех кругов, один в другом. Центр разительно отличался от «второго города», а окраины так же резко контрастировали с внешним кругом. Так же отличались и их обитатели.
        Те времена, когда даже небогатый пенсионер мог позволить себе жить на Невском, Садовой, на набережной Фонтанки и Литейном, остались в начале века. Этого странного, жестокого, но все же сумевшего выжить двадцать первого века. Сейчас возле Исаакиевского или Казанского соборов, у БДТ и Александринского Театра, напротив Эрмитажа, Русского музея, и так далее, жило всего чуть больше одного процента населения Санкт-Петербурга - около тридцати тысяч человек. Современная элита страны, люди с миллионными или миллиардными годовыми доходами, люди, чья власть измерялась их положением в обществе, а положение в обществе - размером капитала. Владельцы корпораций и их директора, политики и звезды шоу-бизнеса, их семьи… Три района, Василеостровский, Центральный, и Петроградский, полностью принадлежали им. Стоимость жилья в этих районах достигала столь высокой отметки, что никто, не принадлежащий к элите, не мог даже мечтать о самой маленькой из возможных квартир на Большой Пушкарской или Среднем проспекте, не говоря уже о центре. Коммуналки остались в начале того же двадцатого века - и на окраинах Внешнего города.
        Если Центр теперь именовали исключительно Санкт-Петербургом, то второй, он же Внешний город сохранил за собой менее претенциозное, но гораздо более любимое и дружелюбное имя - Питер. В Питере жили люди «среднего класса». Второй класс, имеющий право на жизнь, второй - и объективно говоря, последний. Те, кто не имел возможности, прав, капитала, связей и всего остального, дающего вожделенную возможность работать на себя. Работники городских служб жизнеобеспечения, сотрудники гигантских корпораций и не очень больших, но крайне престижных фирм, от глав отделов до секретарей и курьеров - все они жили во внешнем городе, и чем дальше от границы с центром, тем ниже был уровень их жизни. Второй город вообще сам по себе напоминал копию всего Петербурга, разве что более многоуровневую - те же круги: ближе к центру - большие просторные квартиры с видами на скверы, реки и даже Неву, дальше - более дешевое жилье в многоэтажках, простое, но удобное, еще дальше - небольшие квартирки в блочно-кирпичных домах, а на самом краю, на границе с районом трущоб - огромные коммунальные квартиры. Население Второго города
приближалось к отметке «два миллиона».
        Район трущоб был, пожалуй, самым большим по площади. Но его население… Здесь жили отбросы. Те, кого оказался по той или иной причине уволен из корпораций с «волчьим билетом», и, соответственно, потеряли возможность работать в Петербурге, оказывались здесь. Сюда же попадали дети из неблагополучных семей, сюда же бежали детдомовцы-«отказники», почти лишенные шансов выжить в городе, где единственным пропуском в мир являлось высшее образование, стоящее таких денег, что ни один детский дом не мог обеспечить его оплату. Нет, в университетах, разумеется, присутствовали и бесплатные места - но конкурс составлял не меньше пятидесяти человек на место даже в самых непрестижных ВУЗах. Да, в школах Питера, не говоря уже о Санкт-Петербурге, работали лучшие преподаватели, профессия учителя высокооплачиваемая и уважаемая - но обучение в школе стоило немало. В детские же дома шли работать только те, кто не смог устроиться в школы, люди, которые потеряли работу в платных образовательных учреждениях, либо жители окраин Питера, сумевшие как-то пробиться в детские дома - там хоть немного, но платили. И настоящих
преподавателей среди них, разумеется, почти не было.
        Жители трущобных районов являли собой самую разношерстую толпу, какую только можно было представить. Бывшие работники корпораций, неудачливые бизнесмены, попытавшиеся открыть свою фирму, прогоревшие, и уничтоженные сильными города сего, дети, сбежавшие из детских домов и те, кому не повезло родиться в семьях «уволенных», и многие, многие другие. Их всех объединяло только одно: озлобленность на жизнь и более удачливых сородичей. Жители трущоб зарабатывали воровством, убийством и грабежами, и все они каждую секунду своей жизни выживали, трясясь в ужасе перед очередной зачисткой, которые иногда устраивались полицией. В трущобных кварталах цвела наркомания, здесь отсутствовало понятие «благополучие», и верхом достижений считалось влиться в какую-нибудь организованную банду, получив их покровительство. Четкой границы между полосой коммуналок, которой оканчивался Внешний город, и развалинами домов, где начинались трущобы, не было, и жители последних частью перебирались на улицы первого. Нищие-попрошайки, малолетние наркоманы, грабители и насильники - жизнь на окраине Питера была полна опасностей. А для
небольшой банды из трущоб огромной удачей считалось обосновать свою «штаб-квартиру» где-нибудь в подвале или на чердаке огромного «коммунального» дома.
        Странно выглядело и различие технологического уровня в разных «кругах» города. Центр почти не изменился со времен начала века, а то, что все же претерпело изменения, пошло Санкт-Петербургу явно на пользу - улицы и скверы стали чистыми, исчезли бомжи и попрошайки, погасла излишне яркая неоновая реклама. Единственное напоминание о том, какой год стоит на дворе - флаеры, полностью вытеснившие автомобили. Во Втором городе технологии пошли гораздо дальше - здесь находились и автоматические магазины, не имеющие обслуживающего персонала, и различные современные средства передвижения, начиная от тех же флаеров и заканчивая популярными среди молодежи гравициклами, вооруженная плазмерами и парализаторами полиция, линии наземного метро - высокие серебристые конструкции, по которым с бешеной скоростью проносились к космопорту и вдоль города узкие стреловидные поезда, и многое другое. В трущобах же не было ничего, что говорило бы о конце двадцать первого века, кроме, разве что, гравициклов и оружия у самых крутых банд.
        Впрочем, если смотреть чуть глубже, ближе к сути, то порядки и правила жизни в трущобах очень мало чем отличались от порядков и правил жизни в Центре, в Санкт-Петербурге. И там, и там выживали самые сильные, самые зубастые, готовые не останавливаться ни перед чем. И те, и другие легко и с удовольствием пользовались плодами труда людей, работавших на них, хвастались друг перед другом, иногда ради урока прочим лишали жизни тех, кто им не угодил. Устройство банды почти не отличалось от устройства корпорации, разве что целью первой было раздобыть денег на еду и наркотики, а целью второй - еще несколько миллиардов евро. Пожалуй, самая большая разница заключалась даже не в обертке - поношенная куртка из псевдокожи или же пошитый вручную костюм из натурального шелка от самого модного кутюрье. Разница эта заключалась в том, что главари бандитских шаек убивали провинившихся или неугодных быстро, ножом или из пистолета, а директора и владельцы корпораций - медленно, обрекая на мучительное существование в ожидании смерти, ведь однажды уволенный не мог более рассчитывать на какую-либо работу.
        И бандиты, и директора были хуже бешеного зверья. Но первые хотя бы этого не скрывали.
        I. II
        Наконец ты счастлив, как никто на свете,
        Ангельская пыль тебя уносит вверх…
        Просторный чердак окутывал полумрак, едва разгоняемый тусклым светом слабого фонаря. В этом неясном освещении с трудом можно было разглядеть нехитрое убранство штаб-квартиры одной из мелких банд Свободного города, как со злым сарказмом называли свои «владения» обитатели трущоб. Несколько старых одеял, сваленных кучей в углу, покосившийся столик, сколоченный из обломков мебели, выброшенной за ненадобностью на помойку каким-то жителем Питера, на гладкой «столешнице» - остатки сухого пайка, разведенного кипятком - невкусно и вредно, зато утоляет голод хоть немного. В сторонке на деревянном ящике стоял древний примус, явно изготовленный в начале века, но сработанный на совесть - служил по сей день. К сожалению, керосин для него удавалось купить или украсть (что чаще) не слишком часто. Впрочем, вопрос питания владельцев примуса беспокоил мало. Гораздо важнее было достать джамп - самый распространенный в Свободном городе наркотик, вызывающий галлюцинации, основанные на подсознательных желаниях того, кто его принимал. По полицейской классификации, джамп принадлежал к категории средних галлюциногенов, и
медицинское привыкание вызывал только после седьмого - десятого применения, и потому теоретически считался легким наркотиком, но вот психологическое воздействие… Одна «дорожка» - и человек погружался в мир своей мечты, где он становился богом и властителем, где все подчинялось каждому его желанию, где не существовало проблем и трудностей. Изначально джамп разрабатывали как психотропный препарат слабого действия, помогающий людям справляться с неуверенностью в себе, но запретили, когда выяснилось, что препарат вызывает привыкание. Увы, поздно - результаты исследований вышли за стены лаборатории, и спустя полгода на черный рынок поступила первая партия нового наркотика, мгновенно приобретшего невиданную популярность и начавшего пользоваться огромным спросом.
        Скрипнули несмазанные петли тяжелой двери, ведущей на чердак, в проеме кто-то появился.
        - Стек, это я, Джонни, - прохрипел вошедший, осторожно закрывая за собой дверь.
        От стены отделилась фигура, ранее скрываемая темнотой.
        Высокий, очень сухощавый и гибкий парень с худым лицом медленно убрал за пояс нож. Отбросил с мокрого от испарины лба светлые пряди давно не мытых волос, напряженно взглянул на Джонни.
        - Принес?
        - Ясен пень. Иначе не приперся бы.
        - Вот и хорошо. Давай сюда.
        Тот покопался в карманах заношенной куртки «под джинсу» и вытащил небольшой пакетик.
        - Тут одиннадцать доз.
        - Давай сюда, я сказал! - Джонни счел за лучшее не пререкаться, и быстро отдал пакетик. - А теперь проваливай, и чтобы до вечера я тебя не видел.
        Джонни был единственным членом банды, знавшим о том, что главарь принимает наркотики. От всех остальных Стек старательно скрывал этот факт - не было в трущобах банд, возглавляемых наркоманами. Не удерживались. Не выживали. И чаще всего - бывали убиты своими же.
        Едва закрыв за приятелем дверь, и заперев ее тяжелым засовом, Стек тут же бросился к столу, ладонью смел с него остатки еды, какую-то пустую бутылку, одноразовую пластиковую тарелку, и высыпал на столешницу часть светло-сиреневого порошка, осторожно выровняв ее в «дорожку».
        Минуты через две юноша разогнулся. Тыльной стороной ладони вытер испарину со лба, шумно выдохнул, закурил.
        - Вот теперь хорошо, - пробормотал он, опускаясь на ворох одеял.
        Сигарета обожгла пальцы - Стек открыл глаза, недоуменно на нее посмотрел и отбросил в сторону. На худом, нервном лице проступило удовлетворение, черты разгладились, губы искривились в улыбке.
        Ему было пятнадцать. В прошлой, уже почти забытой жизни его звали Стас. Мать умерла, когда мальчику едва исполнилось семь лет, отец всю жизнь пропадал на работе. После смерти жены он начал пить и через год был уволен. Потом все покатилось по проверенному тысячами и тысячами таких же неудачников пути - проданная техника и мебель, сдача квартиры в аренду, потом продажа и переезд в коммуналку и, наконец, отравление низкокачественным алкоголем. Стас в последний год жизни отца уже не мог ходить в школу - нечем было платить. А после того, как отец скончался, десятилетний мальчик оказался в интернате, откуда сбежал буквально через два месяца - старшие парни не давали ему проходу, выбрав новенького объектом своих издевательств. Так Стас оказался в Свободном городе, и поначалу полной чашей испил свободы быть униженным, свободы быть голодным, свободы воровать и убивать, чтобы выжить самому. Впрочем, убил он лишь однажды, защищая собственную жизнь, да и то по случайности - столкнул наехавшего на него мужика из окна заброшенного дома, и тот свернул шею.
        Очень быстро Стас понял, что если хочет выжить среди этих зверей, то ему самому придется стать зверем. Пока он помнил маму, мальчишке еще удавалось держаться - прятался в развалинах, ел то, что находил на помойках Питера и не брал чужого. Но к одиннадцати годам образ матери окончательно стерся из памяти, замещенный постоянным чувством голода и страхом, страхом перед всеми - перед другими обитателями трущоб, перед полицейскими, перед бывшими одноклассниками - не дай бог случайно встретиться с ними теперь…
        Когда ему было одиннадцать с половиной, Стас впервые украл. А украв - смог первый раз за долгое время вдоволь поесть, причем горячей, вкусной еды. После этого он не мог удержаться - воровать оказалось просто, ведь на украденные деньги можно было купить еду.
        Но одиночки в Свободном городе не выживают. Скоро мальчику пришлось прибиться к одной из многочисленных банд, состоявших из таких же мальчишек, как он сам. Правда, там пришлось делиться добычей - но и голодным он больше не оставался, даже если день оказывался неудачным, добычу остальных тоже делили на всех. Разумеется, главарь получал больше, но стать главарем - задача не из легких. Вот только Стас не искал легких путей. Во что бы то ни стало он решил выбраться наверх. Обратно, в Питер. Снова жить в своей квартире, ездить на собственном флаере и может быть, даже закончить университет. И он знал: чтобы осуществить эту мечту, сперва нужно выбраться из трущоб. А для этого придется стать самым сильным зверем.
        Стас смог. К четырнадцати годам он уже сколотил небольшую банду, с которой успешно занимался мелким грабежом. А потом случайно узнал, что есть гораздо более простой способ попасть в мир мечты. Узнал, что водить собственный флаер, учиться в университете, возглавить корпорацию и даже пилотировать истребитель можно не прикладывая почти никаких усилий. Нужны всего лишь несколько купюр, которые легко поменять на светло-сиреневый порошок. Потом сигарета для усиления эффекта, и на несколько часов ты погружаешься в мир мечты… Именно в компании «прыгунов», как называли наркоманов, принимающих джамп, Стас и заработал прозвище Стек - такой же гибкий и опасный, если уметь пользоваться. Да, в трущобах мальчишка научился драться. Драться так, чтобы было не красиво, а действенно.
        Полгода назад банда Стека была захвачена во время полицейской облавы. Стас только вздохнул с облегчением: его бывшие «подчиненные» уже давно не устраивали амбициозного главаря. Нет, они тоже хотели власти и денег, но - в масштабах Свободного города. Они не хотели вырваться из этой клоаки. И потому Стек, отсидевшись пару недель по подвалам и разрушенным стройкам, начал осторожно собирать новую команду, принимая в нее только тех, кто способен был понять, поддержать и разделить его цели.
        Постепенно группа сформировалась. Кроме Стаса, в нее входили еще шестеро: полноватый Джонни, такой же беглец из интерната, как и сам главарь; появившаяся месяц назад Нина-Ниндзя; прекрасно разбирающийся в компах двадцатилетний Админ; Тайгер и Сивый Сева - не шибко умные, но умеющие хорошо драться парни шестнадцати и пятнадцати лет; и Гранд - юный красавчик с капризным взглядом. У каждого из них была своя история, но все они, как и Стек, безумно хотели нормальной жизни.
        И все они готовы были драться за шанс на нее до последнего.
        Очнулся Стас, как всегда после кайфа, от холода. Озноб проник в каждый уголок, в каждую клеточку его тела, казалось, кровь замерзла в венах, и теперь бежит по ним мелкими шуршащими кристалликами алого льда.
        С огромным трудом он разлепил веки. Прикусил губу, преодолевая сопротивление тела, заставил себя сесть. На ощупь нашел сигареты, щелкнул зажигалкой, с третьего раза сумел прикурить. Зажал сигарету зубами, кое-как натянул на себя два одеяла, укутался поплотнее. Это время надо было просто перетерпеть - недолго, минут десять. Потом становилось легче, хотя полностью озноб проходил только спустя полчаса, а то и чуть больше.
        Через десять минут Стек встал, отбросил одеяло - все равно теплее от него уже не становилось. Зажег примус, поставил кипятиться воду в не очень чистой жестяной банке из-под консервов. Потом сел на пол, прижавшись спиной к одной из отопительных пластин, и снова закурил.
        База у его группы была шикарная. Один из лучших вариантов, какие только можно себе представить. Не Свободный город - Питер! Пусть окраина, пусть чердак - но Питер! А значит, пластины генератора, расположенные не только в квартирах, но и на чердаке, греют в холодное время года. И полиции меньше. И облавы не проводятся. И найти, с кого стрясти немного денег, тоже несложно. А главное - это Питер! Штаб в Питере сразу поднимал престиж банды на несколько уровней.
        Но это же оказалось и минусом: штаб на теплом чердаке и в таком месте хотел иметь каждый главарь. Потому Стас в конце концов до времени плюнул на престиж, и выбирал штаб не только из соображений комфортности и безопасности от полиции, но еще и так, чтобы никто из трущоб не догадался, как уютно устроилась банда Стека. Юноша прекрасно понимал, что заявлять о себе еще рано. И он готов был ждать.
        В дверь тихонько постучали. Сперва дважды, потом после паузы еще раз дважды, потом один и три раза. Значит, свои. Стас нехотя оторвался от теплой трубы и пошел открывать.
        Все шестеро: Джонни, прижимающий к груди пакет со жратвой, раскосая Ниндзя - ишь, книгу притащила, Тайгер с Сивым - у Севки фингал под глазом, Админ, как всегда замерзший в своей драной курточке, и Гранд, с неестественно блестящими глазами. Стек автоматически заметил, что у Ниндзи, Админа и Гранда дрожат руки.
        - Чай принесли? - коротко спросил он. - Я воду согрел.
        - Держи, - Джонни сгрузил главарю пакет. - Там жратва всякая, глядишь, и чай найдется.
        - Рванули? - уточнил Стек.
        - Гранд прихватил. Бабка, затарившись, с магаза вышла, пакеты поставила и чего-то зазевалась. Гранд один и свистнул. Глянь, что там.
        Услышав короткий рассказ приятеля, юноша помрачнел. Он считался очень странным бандитом - и не потому, что пытался вырваться из трущоб, а потому, что до сих пор сохранил какие-то странные принципы, глупые и вредные, мешающие выживанию.
        - Гранд, поди сюда, - хрипло приказал он.
        Гранд, хоть и выпендривался, что он занимался какой-то борьбой чуть ли ни в колледже, где космодесантников готовят, на деле был куда более хлипкий и неповоротливый, чем Стек. И потому не торопился слушаться.
        - Стек, ну ты че! Подумаешь, один кулек у бабки увел, у нее их еще осталось! - не очень уверенно начал он оправдываться.
        - Гранд, я сказал, поди сюда! - тихо повторил главарь - и на этот раз мальчишка не осмелился ослушаться.
        Спустя мгновение он отлетел от Стаса на полтора метра, больно треснувшись о трубы за спиной.
        - Это последнее предупреждение. Еще раз узнаю, что рвал у стариков - сам тебя порву. Уяснил?
        Гранд только кивнул, сдерживая наворачивающиеся на глаза слезы и прижимая руки к солнечному сплетению. Он хоть и был ровесником Стека, но пережил в жизни гораздо меньше и в какой-то степени остался ребенком. Да и в банду попал незадолго до Ниндзи - всего чуть больше месяца назад. До того момента, подозревал Стас, Гранд не знал подобной жизни, полной лишений и опасностей. То ли сынок чей-то сбежал попробовать на вкус «вольной» жизни, то ли еще что - но мальчишка явно не так давно попал в трущобы.
        И потому пока отделался обидным, но не опасным ударом под дых. Узнай Стек, что пакет у старой женщины украл тот же Джонни - для вора это окончилось бы гораздо печальнее. Однажды главарь уже избил приятеля до синевы за то, что тот стукнул какого-то старичка по голове, предварительно подсмотрев в терминале код его карточки, и снял с этой карточки всю наличность, которой оказалось не так уж и много. В банде было мало законов, но те, что все же существовали, соблюдались строго. Одно из этих правил гласило: не обворовывать и не грабить стариков и малолеток. Малолетками, правда, считались не все «до восемнадцати», а только те, кто выглядел детьми и не мог за себя постоять. Если не нарывались сами, конечно, но это был уже другой случай.
        Гранд осторожно встал, не убирая руку, и опасливо покосился на Стека - но тот, похоже, удовлетворился одним ударом и продолжать избиение не планировал. Тем не менее, мальчишка решил не рисковать и сел подальше от главаря. Что тот немедленно и заметил.
        - Я не кусаюсь, Гранд, - ухмыльнулся Стас. - Все, ты свое получил, значит, прощен. В следующий раз руки переломаю или морду порежу. Учти.
        Шутил такими вещами Стек редко, поэтому Гранд и в самом деле учел.
        Джонни тем временем распотрошил пакет, разложив на столе колбасу, две упаковки консервов, кофе и несколько пачек сухих хлебцев.
        - Не, чая нету, - огорченно протянул он. - Стек, ты кофе будешь?
        Главарь демонстративно отвернулся, всем своим видом показывая, что нарушать свои принципы не будет даже с голоду. Отметив его реакцию, отодвинулись Сивый с Тайгером, и Админ, провожая еду голодными взглядами. Гранд и так не горел желанием есть, а Ниндзя вообще ушла куда-то в угол со своей книжкой.
        - Ну, как хотите, - пожал плечами Джонни, и ловко вскрыл консервную банку. - Эй, харош ученую строить! Жратва готова! - окликнул он Ниндзю. Девушка отложила книгу, внимательно посмотрела сперва на Стека, потом на Джонни, и покачала головой.
        - Спасибо, я не голодна.
        Тот пожал плечами, и бормоча себе под нос что-то насмешливое про всяких там слишком чистеньких, принялся уминать ароматные консервы. Сивый и Тайгер изо всех сил старались не смотреть в его сторону, а вот Админу и Гранду было не до того. Внимательный взгляд главаря отметил и дрожащие руки, и неестественный блеск глаз, и общую неуверенность, какая бывает у людей, которым позарез надо что-то попросить, но они стесняются.
        Первым не выдержал Админ.
        - Стек, а у тебя есть?
        Главарь хмыкнул.
        - Есть. Держи, - и кинул несчастному пакетик с джампом.
        Глаза Гранда вспыхнули, и он кинулся к товарищу. Через десять минут оба валялись на одеяле, на лицах застыли глупые улыбки - ребята унеслись далеко от мира, который так жестоко с ними обходился.
        - Ниндзя, а ты? - спросил Стас. Та отрицательно покачала головой. - Что уже нашла где-то дозу?
        - Да, нашла, - ухватилась девочка. Но по ее взгляду и общей нервозности было ясно, что ничего она не нашла. И это казалось подозрительным - почему она отказывается?
        - Тебе не надо ничего за это платить, - тихо, чтобы его услышала только Нина, проговорил Стас. - Это уже куплено. Ты можешь взять бесплатно и никому ничего не будешь должна, понимаешь?
        - Понимаю, но… я не хочу, Стек. Не надо, не предлагай, - она задрожала еще сильнее.
        Парень пожал плечами.
        - Не хочешь - не надо. Уж насильно тебя никто не заставит.
        - Спасибо…
        Ниндзя быстро дохлебала разводной суп из пластиковой миски и вернулась в свой угол - читать.
        I. III
        Мне никогда не войти в этот сад,
        В нем нет цветов для меня…
        Холодные лучи октябрьского солнца, без помех проникая сквозь идеально чистое стекло зимнего сада, искристо преломлялись в тонких струях фонтана, рассыпаясь мириадами ярких брызг. Воздух наполняли ароматы роз - в этом саду всегда цвели розы, круглый год. Хотя бы десять-пятнадцать сортов из бесчисленного множества - казалось, здесь собраны все существующие и несуществующие разновидности этого цветка. Впрочем, скорее всего, так оно и было.
        Возле фонтана стояло удобное кресло, рядом - прозрачный стеклянный столик. В кресле с комфортом устроился слегка полноватый мужчина лет сорока, с мягкими, располагающими чертами лица и глазами цвета чайной розы, настолько светло-карими, что такой оттенок выглядел почти неестественным. Мужчина пил белое вино из тонкого хрустального бокала, иногда улыбался собственным мыслям и симфонии Бетховена, негромко доносящейся из спрятанных в листве колонок. Читая что-то с висящего перед ним в воздухе голографического экрана, он порой делал пометки в электронном блокноте, потом откладывал его в сторону, вставал, подходил к одному из розовых кустов и несколько минут, с благоговением перед красотой цветов, упоенно взирал на нежные лепестки, сочно-зеленые листья и стебли, и острые шипы, напоминающие о том, как же бывает опасна красота, особенно - естественная.
        - О времена, о нравы! - воскликнул мужчина, вновь вернувшись к экрану и пригубив вино. - Современная молодежь, что вы можете знать о настоящей красоте? О стремительном и грозном великолепии атакующего тигра, о нежном и капризном очаровании экзотического цветка, не теряющимся в момент растворения попавшего в липкую ловушку насекомого, о величии и грозной бесподобности органа? Нет, вы падки на блестящее и громкое, и за шелухой не видите сути! Вы ничуть не изменились за последние полсотни лет… и как же вы мне за эти полсотни лет надоели!
        Он грустно улыбнулся - но все благодушие как ветром сдуло, когда тихонько тенькнула японская «музыка ветра», изготовленная и расписанная вручную в Киото, и предупреждающая теперь о том, что кто-то открыл дверь помещения, в котором располагался зимний сад.
        - Господин Дориан, к вам посетитель, - осторожно проговорил вошедший, худощавый молодой человек с внешностью коренного грека.
        - Аполлон, я размышлял о красоте, - с горечью отозвался Дориан после секундного молчания.
        Молодой человек вздрогнул: когда господин находился в таком патетическом настроении и рассуждал сам с собой о падении нравов и истинной красоте, которую никак не могут понять жалкие смертные, отвлекать его было чревато. В такие моменты Дориан, казалось, забывал, что он сам не менее смертен, чем те, о ком он столь пренебрежительно отзывался.
        - Простите меня, господин, но…
        - Какого дьявола принесло? - зарычал тот, его светлые глаза мгновенно налились яростью.
        Аполлон отшатнулся, но громадным усилием воли заставил себя не броситься бежать как можно дальше от этого места.
        Он не знал в точности, кто этот жуткий человек, способный на многое, на что не способны обычные люди. Дориана можно было бы назвать магом, но и на мага он не походил. Вся его магия заключалась в умении нагнать ужас на любого и в возможности каким-то образом влиять на окружающее пространство так, что оно подчинялось ему, создавая наиболее благоприятные обстоятельства - например, он сколотил состояние, играя на бирже, и Аполлон был на сто процентов уверен, что даже каждая неудача в результате пошла на пользу делам его хозяина. При этом грек, знавший толк в биржевых играх, не мог не заметить, что Дориан гораздо меньше его разбирается в финансах. Ему просто очень, очень, очень сильно везло. Неестественно везло.
        - Он назвался Константином и сказал, что вы с удовольствием примете его. Я предупредил его, что вы очень заняты и что вас нельзя беспокоить, но он заявил, что его вы примете. И… он очень странно одет. На дворе октябрь, а на нем нет даже рубашки…
        - Если это тот, о ком я думаю - то ты правильно сделал, что предупредил меня, - немного успокоившись, бросил Дориан. - Но если это кто-то другой - ему никто не позавидует! Пригласи его!
        - Секунду, господин! - грек скрылся за дверью.
        Хозяин оранжереи вздохнул, и вытащил из скрытого за переплетенной занавесью лиан мини-бара еще один бокал - просто так, на всякий случай.
        Вновь тенькнула музыка ветра, но шагов слышно не было… впрочем, это только подтверждало его предположение о том, что же пожаловало к нему в гости.
        Тихо лязгнул металл.
        - Рад видеть вас, Коста, - не оборачиваясь, проговорил Дориан. - Не желаете вина?
        - Нет. Нет, - глухо ответил посетитель.
        - Что?
        - Нет, ты не рад меня видеть. Нет, не желаю, - пояснил он, приближаясь.
        Высокий, крепко сложенный человек лет тридцати… на вид. Длинные темные волосы спадают каскадом по спине (и как только они ему не мешают?), выше пояса обнажен - еще бы, с его… гм, особенностями ни рубашку, ни куртку не оденешь. Легкие сапоги, синие джинсы. Умные, холодные глаза цвета морской воды.
        И стальные перья за спиной. Широкие, мощные крылья. Усиленные особым сплавом кости, ребра спереди сращены в сплошную «встроенную» броню. Силой превосходит хорошо тренированного человека почти впятеро. В скорости, правда, всего вдвое…
        Дориан внимательно изучил визитера, вспоминая его характеристики. Страшный боец. Действительно, страшный.
        Тем временем Коста пересек свободную площадку, обошел фонтан, сел на его бортик, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками, и с металлическим лязганьем расправил крылья. Длинные волосы соскользнули на грудь.
        - Ладно, оставим любезности. Что вам от меня нужно?
        - Поговорить. Обсудить кое-что, - Коста всегда говорил такими короткими, рублеными фразами и при этом смотрел либо в глаза собеседнику, не отводя взгляда ни на секунду, либо же наоборот - куда-то в сторону, не позволяя поймать его собственный взгляд. В этот раз он избрал второй вариант.
        - Перейдем сразу к делу, - холодно проговорил Дориан. - Что именно вы хотите со мной обсудить?
        - Предчувствия. Ощущения. Предсказания. В этой области.
        - Конкретнее.
        - Грядут изменения. Я чувствую. Не знаю, в какую сторону. Но сильные. И для вас, и для мира. Думал - кто-то пришел. Палач или еще кто. Но нет. Это кто-то из местных. Но он уже другой. Понимаешь?
        - Понимаю, - медленно отозвался маг, безуспешно пытаясь поймать взгляд собеседника, и несколько более успешно стараясь скрыть на миг охватившую его панику - о Палаче он читал и хотя не особо в него верил, но даже предполагать не хотел, что ждет его в случае появления на Земле этого… существа. - Кое-кто из братьев тоже чувствовал это. Нечто странное, неуловимое, вроде как обычное, но в то же время чуждое. Возможно, местный маг-одиночка, получивший силу извне…
        - Нет. Это не человек. Это предчувствие перемен. Перемен странных. До сих пор ничего подобного не было.
        - Может быть. Что вы хотите от меня?
        - Уже ничего. Я все получил. Благодарю, - Коста поднялся, снова лязгнули металлом расправляемые крылья. Визитер направился к выходу.
        Дориан молча дождался, пока за гостем закроется дверь. Потом взял со столика бокал, внимательно изучил его на свет, допил вино… и с силой швырнул хрупкий хрусталь на мраморные плиты пола.
        - Проклятие!
        Коста был головной болью всего Братства Повелителей. Кого благодарить за эту мигрень они до сих пор не знали. В истории крылатого вообще было предостаточно белых пятен, заполнить которые так и не удалось. Никто не знал, как обыкновенный подонок-бизнесмен сумел так измениться внутренне и кто помог ему так измениться внешне. Одно время Дориан подозревал кое-кого из Братьев, одного из тех, кто так любил прикидываться светлым и добреньким - тот вполне мог приложить некоторые усилия, промыть бывшему Константину Чайкину мозги, дать силу и отправить работать палачом для других таких же подонков… а на самом деле - просто использовать в качестве уборщика мешающих ему людей. Дориан был почти уверен в своей правоте, пока лет двадцать назад Коста внезапно не исчез… чтобы появиться спустя полтора десятка лет, и вырезать почти треть Братства, включая подозреваемого Дорианом англичанина.
        Никто не знал, какие цели преследует крылатый, иногда даже поговаривали, что он нечто вроде и.о. мифического Палача. Иногда Коста, никогда при этом не объясняя, почему кого-то убил. Он вообще ничего никому и никогда не объяснял, в особенности - своих мотивов, в особенности - Братству.
        После смерти нескольких нужных Братству, Повелители запаниковали и начали искать хоть что-то, что можно использовать против крылатого… но безуспешно. Их метафизические методы воздействия оказались против него бессильны - ни осознанные сны, в которых мастера практики умели убивать, ни управление вероятностями, способное практически на все, ни энергетический вампиризм, лишающий жертву сил для сопротивления, ни многое, многое другое на проклятого Косту не действовало. Хотя кое-что узнать и удалось, это «кое-что» душевного равновесия Братству не прибавило.
        Уничтожить крылатого известными средствами не представлялось возможным. Разве что атомную бомбу сбрасывать, но он того не стоит. Стальной модернизированный скелет, потрясающая регенерация, не уступающая киношно-вампирской, универсальные крылья, способные служить как для перемещения по воздуху, так и в качестве оружия, и великолепная боевая подготовка. Ходячая машина для убийства. Даже не ходячая - летающая! Плюс был только один - сам Коста тоже не мог использовать никакие практики, кроме как маскировать свой вид от простых людей, но на это у него уходило очень много внутренней энергии, поэтому крылатый старался не появляться там, где его могли увидеть, без особой необходимости.
        Было предпринято еще несколько попыток хотя бы схватить эту тварь. Все они не увенчались успехом. В конце концов Коста вновь заявился к Братству и вежливо, но коротко, в последний раз попросил оставить его в покое. В противном случае…
        Узнавать, что там «в противном случае», Повелителям отчего-то не захотелось. В результате крылатого и вправду оставили в покое.
        Он очень редко напоминал о своем существовании. Иногда - убийствами кого-то, кто ему не понравился (иных критериев, по которым можно было отследить его мотивы, у Братства не имелось). Иногда - помогал то в одном, то в другом. Иногда - просто приходил вот так вот странно поговорить. Потихоньку к нему привыкли и начали прислушиваться к его советам.
        И до сих пор никто не знал ни зачем существует странный крылатый, ни кто он такой на самом деле, ни чего он хочет и чего добивается. Слишком дорого обошлись попытки это выяснить, и в конце концов Косту вроде как оставили в покое. Приглядывали, насколько возможно, но не более. Да и что они могли сделать ему, на которого не действовала вся их необычайная для простых людей сила?
        Тяжело вздохнув, Дориан опустился обратно в кресло. Крылатый приходил к нему уже трижды, и каждый раз практик с трудом подавлял панику: никто и никогда не мог с уверенностью знать, пришел Коста говорить или же убивать.
        I. IV
        Дешево стоит чужая боль
        - Ночью героин, утром гексоген!
        - Я видел его где-то здесь!
        - Нет, он побежал в переулок!
        - Кто-то только что бросился в подъезд, может, это он?
        Стас усмехнулся. Слава глобальному потеплению, слава! Листва еще не облетела, и заметить худощавого парня, прижавшегося к стволу на высоте около шести метров от земли, да еще и скрытого многочисленными ветками и листьями, оказывалось не по силам даже опытным полицейским, не говоря уже об этих «отрядах».
        - Куда он скрылся?
        - Понятия не имею!
        - Я же говорю, он свернул в переулок!
        Пятеро мужчин с повязками «районного отряда» бросились на узкую улочку, пробежав прямо под деревом, на котором притаился тот, кого они искали.
        - Кретины, - презрительно фыркнул Стек. Осторожно достал сигарету, прикурил, пряча огонек в ладонях - понты понтами, но толку с них, если его заметят?
        Сегодня юному бандиту повезло. Больше того - ему несказанно повезло! Стас шел по одной из окраинных улочек Питера, прячась в тени домов, и высматривал жертву. Внезапно буквально в полусотне метров от него распахнулась дверь дешевого кабака, какие остались только в крайних районах Внешнего города, на границе с трущобами, и по трехступенчатой лесенке, отчаянно шатаясь, спустился невысокий коренастый парень. На его правом рукаве виднелась повязка - «районный охранный отряд». Присмотревшись, Стас заметил оттопыривающийся карман куртки.
        Тем временем местный «страж порядка» отошел на несколько шагов от входа в кабак, остановился у подворотни, покачнулся - и шмякнулся на четвереньки.
        - Убью! - взревел он, но демонстрировать свой боевой пыл еще как-нибудь не решился. Поднял голову, обвел окружающее пространство мутным взглядом, и принялся извергать на потрескавшийся от старости асфальт все то, что недавно было выпивкой и закуской. Судя по его состоянию, первой оказалось слишком много, а второй - слишком мало…
        Доблестный охранник так увлекся процессом, что не заметил осторожно подкравшегося Стаса. За что и поплатился, получив увесистой палкой по голове. Булькнув, он растянулся прямо в луже собственной блевотины.
        Убедившись, что «клиент» отключился, парень быстро обшарил карманы жертвы. Бумажник, документы, плазмер… Плазмер!
        Метнувшись в подворотню, Стек быстро проверил содержимое бумажника. Наличные сунул в карман, кредитки с сожалением оставил - увы, их законный владелец помнил код наизусть, по крайней мере, в бумажнике не нашлось ни единой записи с вожделенными шестью цифрами. Бумаги грабителя не интересовали, а вот плазмер… да, плазмер оказался его самой главной добычей на сегодня. Благо, заряд полный - значит, хватит надолго. Если не использовать, то пролежит года три, аккумуляторы к ним делают на совесть.
        Выйдя на улицу, Стас сунул документы и бумажник под неподвижное тело жертвы. Пульс проверять не стал - меньше знаешь, крепче спишь. Да и маловероятно, что такой здоровяк мог отбросить копыта от простого удара по голове, который его бы и не вырубил, если бы не количество спиртного, принятое сегодня.
        Тут дверь кабака снова открылась. Парень мгновенно нырнул в тень арки, прижался к стене. Убегать сейчас опасно, а двор оказался «колодцем», с одним-единственным входом и выходом - этой подворотней.
        Оглашая окрестности отборным матом, к лежащему в отключке отряднику подошел его сослуживец, судя по повязке на рукаве.
        - Эй, Колян, ты че? Мы тебя заколебались ждать! Вставай давай, харэ валяться!
        Он наклонился над поверженным товарищем. А Стас только этого и ждал.
        Мужик мягко рухнул прямо на Коляна, Стек все так же быстро обследовал и его карманы - и едва не взвыл от радости, обнаружив пистолет с запасной обоймой!
        Невиданная удача. Даже общим счетом три сотни евро не так обрадовали бандита. Сразу двое отрядников с оружием! Обычно на один отряд у них был один пистолет, редко - плазмер, а тут и то, и другое! Да еще и великолепный выкидной нож, явно из десантного обмундирования. Сталь высочайшего качества, добротно сработанный механизм, удобная рукоять, идеально ложащаяся в ладонь.
        Впрочем, любоваться трофеями не самое подходящее время. Сунув оружие под куртку, наличные в задний карман, а нож - в рукав, чтобы при резком движении кистью сам выскальзывал в ладонь, Стас направился к перекрестку.
        Уже отойдя на сотню метров он услышал, как вновь хлопнула дверь, выплюнув на пустынную и тихую улицу громкую музыку и четверых «отрядников». Стек прибавил шагу - меньше всего ему сейчас хотелось внимания к своей персоне.
        К сожалению, эта четверка была гораздо трезвее первых двух. Один сразу заметил лежащих друг на друге Коляна с приятелем, другой обратил внимание на парня, быстрым шагом удаляющегося к перекрестку.
        Прожив почти пять лет в трущобах, юноша очень хорошо научился чувствовать опасность и сперва реагировать на нее, а потом уже думать. Взяв с места самую большую скорость, на какую только был способен, Стас помчался прочь от кабака и разозленных отрядников.
        Побегав минут пять по дворам, но так и не сбросив «хвост», беглец решил прибегнуть к старому, испытанному методу - спрятаться там, где его никому в голову не придет искать, а погоню пустить по ложному следу. Приметив явно намеревающегося свернуть в переулок мужчину (и какого черта его понесло на улицу в такое время?) и несколько высоких раскидистых деревьев, он одним прыжком взлетел на нижнюю ветку и быстро вскарабкался как можно выше. В этот момент во двор ворвались преследователи.
        - В переулок!
        Через мгновение площадка под деревом опустела. С улочки раздался топот, чей-то испуганный вскрик, звуки ударов… Стараясь быть максимально незаметным, Стас соскользнул на землю и бросился бежать - в ту сторону, откуда, собственно, и пришел.
        Ему вслед неслись глухие звуки ударов и крики.
        До дома, на чердаке которого обосновалась его банда, Стек добрался без приключений. Зашел по дороге в магазин, купил сигарет и выпивки, после чего направился в штаб.
        Джонни, Тайгер и Сивый дрыхли на одеялах в углу, Гранд сидел у старенького переносного голографического визора. Мальчишка притащил его дня три назад, сказал, что нашел на помойке, но он еще работает, и три часа мурыжил Админа, чтобы тот подключил старенький визор «куда-нибудь к электричеству». В конце концов, Гранд добился своего и теперь пялился в голоэкран все время, которое не уходило на сон или «кайф».
        - Здорово, - кивнул ему Стек. - Где Админ и Ниндзя?
        - Админ в клубе зависает, - не отрываясь от визора, сообщил мальчишка. - А Ниндзя свалила еще вечером, я только пришел.
        - Она сказал, куда собралась?
        - Не-а. Только книженцию свою оставила, просила тебе ее скинуть. И вообще какая-то странная была.
        - Давай сюда.
        Гранд протянул толстый том в синей обложке. Книга явно была старая, еще начала века - страницы обтрепались, обложка истерлась, даже имя автора прочитать не представлялось возможным. Стек наугад раскрыл том - и ему в глаза сразу бросился сложенный пополам лист бумаги, исписанный неровным почерком:
        «Стас, прости. Я больше не могу так. Только теперь я поняла, насколько это ужасно - жить так, как мы живем. Я не хочу жить в таком мире. Нет, не думай, я вовсе не собираюсь кончать с собой. Просто… я же никогда не рассказывала, как оказалась в трущобах. Вы думали, я от кого-то прячусь или что-то страшное сделала, но это не так. Я никогда не рассказывала, так как боялась, что вы меня засмеете. У меня есть семья и родители, они меня любят. Полгода назад я связалась с кампанией из старшего класса, там был один парень, которого я любила. Эта скотина как-то раз угостила меня джампом. Я подсела. Некоторое время мне удавалось скрывать, но потом родители все узнали. Меня хотели отправить в клинику, но я соврала, что завязала. Как только смогла - сбежала. Почти сразу прибилась к вам. Стас, я хотела тебе сказать лично, но как-то не получилось, поэтому говорю в письме: спасибо. Я видела другие банды, и видела, как там поступают с девчонками, которые не могут себя защитить. Ты не такой, как остальные. Ты хороший, хотя и корчишь из себя отморозка. Спасибо, Стас! Ты заботился обо мне два с половиной месяца,
хотя я была обузой, и толку с меня было - ноль. Я благодарна тебе за все. Но теперь я ухожу. Я возвращаюсь домой. Если потребуется помощь - я живу в Питере, адрес на другой стороне листа. Там же номер - если сможешь, сперва позвони. Я уже месяц как завязала с джампом и больше никогда не стану его принимать. И… Стас, этот мир, который вокруг - это мы его таким делаем. И мы же можем его изменить. Выберись из трущоб, пожалуйста! Бросай наркотики и живи нормальной жизнью. Меняй этот мир. Прости, все так сумбурно получается… В общем, удачи тебе. Книга, в которой я оставила записку - это тебе. Прочитай ее обязательно. Это такая книга, которая меняет мир. Это все, что я хотела тебе сказать. Береги себя. Нина (Ниндзя)»
        Стек еще раз перечитал записку, вздохнул. Глупая Ниндзя, неужели она и вправду думала, что над ней станут смеяться только потому, что ей досталось меньше, чем остальным? Сложив листок бумаги еще вдвое, он убрал его в карман и снова открыл книгу на первой попавшейся странице.
        «Катер сел на пустырь с мягким, хлюпающим звуком. Тесно прижавшиеся к центральному пять неровных черных пузырей внезапно стали вытянутыми и опустились на землю, дрогнувшую под их тяжестью. Каждый из них оплыл и стал похож на бурдюк с жидкостью. По всей поверхности странного летательного аппарата с треском проскочили разряды, похожие на светящихся змей. Затем три из пяти пузырей распахнулись, их края мгновенно исчезли. Какая-то минута, и в одном из люков появились четыре человеческие фигуры в черно-серебристых, обтягивающих комбинезонах. Из двух других люков вылетели стремительных обводов серебристые флаеры. Только сейчас люди поняли, насколько велик катер - черный цвет и непривычные формы скрадывали размер. Флаеры мелькнули в небе…»
        Мысленно ругнувшись, Стас захлопнул книгу. Фантастический роман. Очередная жвачка для мозгов. Он читал несколько таких, когда жил уже в трущобах. Правда, современные, а не начала века, но вряд ли между ними есть хоть какая-нибудь разница. Точно те же самые крутые земляне, героически сражающиеся с полчищами инопланетян и так же героически походя их уничтожающие. Космические бои, невозможные по своему описанию межзвездные корабли и всякая прочая техника, прекрасные, смелые и непобедимые главные герои и их возлюбленные… Нет, такое Стас читать не хотел. И почему это Ниндзя решила, что эта книга «меняет мир»? Бред. Впрочем, неважно. Если будет свободное время, которое не на что потратить - может, и почитает эту… фантастику.
        Сунув том под отопительную пластину, Стек подошел к груде одеял, завернулся в одно из них и лег спать. Похвастаться добычей можно будет и завтра, когда все соберутся.
        Его разбудил неосторожным движением проснувшийся Сивый. Пробормотав несколько ругательств, Стас открыл глаза и сел, оглядывая чердак.
        Админ дрых рядом - наверное, недавно вернулся из сетевого клуба, где тратил большую часть своих денег. Тайгер и Джонни все еще спали, а Гранд по-прежнему пялился в визор.
        - Гранд, чего ты там смотришь с таким интересом? - проворчал главарь, неохотно поднимаясь на ноги.
        - Криминальные новости, - не отрываясь от экрана, ответил тот.
        - И чего показывают?
        - Надеюсь не нас? - хохотнул Сивый, отхлебнув из кружки вчерашний чай.
        - Не, лохов Тошиных. Отрядничков.
        Отрядники появились всего полгода назад и за это время успели стать притчей во языцех и объектом всевозможных насмешек не только в трущобах, но и в Питере. Появились они как альтернатива полиции, которой было не так уж и много. Основатель и глава первого охранного отряда, Антон Тошин, в своих интервью говорил, что отряды призваны соблюдать порядок на улицах города, разгонять банды, задерживать до приезда полиции преступников и так далее. Поначалу так оно и получилось - несколько отрядов, для которых Тошин даже выбил разрешение на ношение плазмеров, по ночам патрулировали улицы, задержали нескольких грабителей, пару насильников и одного убийцу, ограничили в действиях наркоторговцев и проституток, разгромили три неосторожные банды, повязанные ими почти в полном составе. Ребят показали по визору, о них сделали специальный репортаж, в котором Антон Тошин дал очередное интервью и призвал молодых людей с хорошей физической подготовкой вступать в ряды охранных отрядов. Это оказалось его ошибкой…
        Народ повалил валом. Слава и легкие деньги, пусть небольшие, но все же, прельстили многих. В результате жители Питера, которых должны были защищать отряды, уже не знали, куда деваться от самих обнаглевших «охранников». Грабежи, рэкет, разгромленные кабаки… Возможно, Тошин и хотел сделать благое дело, но не сумел удержать под контролем несколько сотен молодых отморозков, сорвавшихся с цепи и, что самое страшное, получивших плазмеры. Пусть немного, только у капитанов отрядов, но даже один плазмер на десятерых нетрезвых «героев» способен оказаться причиной многих бед.
        А вот члены трущобных банд только порадовались. Отрядникам не очень-то хотелось рисковать своими шкурами, ловя настоящих нарушителей спокойствия, грабителей и убийц. Они предпочитали выжимать деньги из торговцев и невезучих горожан, пить на халяву в кабаках и безнаказанно приставать к девушкам. Бандиты же только посмеивались, наблюдая за тем, как полицейские вынуждены порой тратить немало времени на усмирение своих новоявленных «коллег», вместо того, чтобы охотиться за реальными преступниками.
        Кроме того, хотя в отряды и принимали только парней с неплохой физической подготовкой, но они все равно уступали в драке своим сверстникам из Свободного города. Они привыкли брать на понт, давить массой, запугивать жертву, но с жителями трущоб подобный фокус не проходил. Пять-шесть бойцов какой-нибудь молодежной банды - разумеется, не вроде Тайгера с Сивым, а взрослых, двадцати - двадцатипятилетних парней, легко справлялись с одним отрядом численностью десять человек. Так и вышло, что поначалу представлявшие собой угрозу, районные отряды превратились для банд в посмешище. Иначе, чем «тошиными лохами», их теперь почти не называли, а самого основателя отрядов ласково-уничижительно именовали Тошей-Тошей.
        - И чего они опять натворили? - поинтересовался Сивый, подходя ближе. Стас тоже бросил взгляд на экран, где миловидная ведущая спокойным голосом вещала о происшествии.
        - Сорокатрехлетний Андрей Лиманов был доставлен в районную больницу Питера около пяти часов утра. Врачи до сих пор борются за его жизнь, но обещать ничего не могут - слишком тяжелы нанесенные ему травмы. Нападавшие были задержаны тремя полицейскими, на счастье потерпевшего оказавшимися неподалеку.
        На экране появился широколицый брюнет с жестким взглядом.
        - Гражданин Лиманов был избит четырьмя молодыми людьми из районного отряда. Когда мы оказались рядом, нападавшие предприняли попытку к бегству, но все они находились в состоянии алкогольного опьянения и мы без труда их задержали. На допросе один из них заявил, что Лиманов напал на двоих их товарищей первым, нанес им черепно-мозговые травмы, отнял деньги и оружие - табельные плазмеры и нож. Однако при осмотре Лиманова никакого оружия при нем обнаружено не было, равно как и наличных денег. Двоих отрядников, находящихся без сознания, действительно обнаружили в квартале от места происшествия. Оружия при них не было, медицинская экспертиза показала, что обоих ударили по голове тяжелым тупым предметом, предположительно палкой, но сделал это явно не Лиманов, две недели назад попавший в автокатастрофу и получивший перелом правой руки. Настоящего преступника сейчас ищут.
        - Не повезло мужику, - отметил Сивый, отворачиваясь от визора. - Ни за что ж подохнет.
        Стек что-то невнятно буркнул, отворачиваясь от товарища. Отошел в дальний угол, сел на пол, судорожно закурил. Перед глазами стоял кадр из короткого видеорепортажа - бледное лицо пострадавшего, дыхательная маска, трубки, опутывающие тело…
        «Если он умрет, то я буду его убийцей» - невольно осознал Стас.
        И от этого понимания на душе стало мерзко до такой степени, что юноша даже удивился. Когда он смотрел на изломанное тело мужчины, пытавшегося его ограбить в трущобах, и тихо твердил себе: «я убил его"… тогда он не ощущал себя убийцей, хотя своими собственными руками оборвал человеческую жизнь. А сейчас ощущал. И бледное лицо Лиманова, и голос ведущей: «Врачи до сих пор борются за его жизнь, но обещать ничего не могут», и понимание, что тот все равно почти наверняка умрет, все это почему-то делало Стаса убийцей в собственных глазах.
        - Пойду пройдусь, - бросил он приятелям, натягивая куртку из псевдокожи.
        Об оружии, спрятанном в нише за грудой одеял, Стек умолчал.
        I. V
        Матричный бог решает все,
        Жить или нет - не спешит давать ответ.
        - Вениамин Андреевич, вы дома? - раздался из-за тяжелой дубовой двери звонкий девичий голос.
        Высокий седой мужчина лет шестидесяти на вид поднялся из-за тяжелого письменного стола, отложил в сторону толстую книгу и подошел к двери.
        - Конечно, Настя, вы же видите - свет горит, - улыбнулся он стоящей в коридоре девушке.
        - Вениамин Андреевич, вы извините, что я вас отвлекаю, но…
        - Физика? - в голосе человека слышалось понимание.
        - Ага… Вот, в университете дали сборники задач, а я тут никак разобраться не могу…
        - Проходите, Настенька. Сейчас посмотрим, что там в вашей физике непонятного.
        Через полчаса все стало понятно. Настя, сияя, чмокнула старика в щеку, отказалась от чашки чая и убежала. Вениамин Андреевич вздохнул и пошел ставить чайник. Хотя бы в одиночестве чаю попить, раз уж так оно вышло…
        Спустя полчаса в камине уютно потрескивали настоящие древесные поленья, хозяин комнаты сидел рядом в старом глубоком кресле и невидяще смотрел в огонь. Горячий цейлонский чай в большой глиняной кружке медленно остывал на столе.
        Вот всегда так. Как трое студентов сняли комнату в их огромной коммунальной квартире, так и началось. Сдадут экзамены или зачеты, отметят парой бутылок вина на брата и начинают свое веселье - музыка до середины ночи громкая настолько, что даже сквозь толстенные стены старинного дома доносится, смех и вопли всякие, и прочий бардак. Да и пошутить студенты были не дураки, порой довольно обидно. Слух у Вениамина Андреевича хороший, и он не раз слышал насмешливое «старый хрыч», «нищий инженерик» и тому подобное. Но не обижался - понимал, что в нынешнее время, в этом чертовом двадцать первом веке, прежние ценности почти утратили значение.
        Он родился в две тысячи пятом году, за пятнадцать лет до катастрофы, от которой содрогнулся весь мир. Его сверстники мало чем отличались от современной молодежи, но самому Венечке, как его тогда называли, повезло - его родители были детьми настоящих петербуржских интеллигентов. Тех, которые никогда не позволяли себе даже в булочную за хлебом выскочить в драных трениках с пузырями на коленях, тех, кто удивленно поднимал бровь, услышав матерное ругательство в обыденной речи, но при этом умевших когда надо завернуть столь очаровательную в своей непристойности тираду, что никому даже в голову не приходило, что «в приличном обществе так не выражаются». Тех, кто не стеснялся в транспорте одернуть развалившегося на сиденье парня, вежливо попросив его уступить место стоящей рядом старушке или девушке. Настоящая петербургская интеллигенция. И Вениамин Ветровский с детства учился быть искренне вежливым, всегда достойно выглядеть и разговаривать, уважать тех, кто заслуживает уважения, и что самое главное - никогда не бросать в беде тех, кому в силах помочь.
        Школу будущий инженер закончил на два года раньше сверстников, и с золотой медалью. А вот в институт поступить не успел - пришел две тысячи двадцатый год, и грянула катастрофа…
        Его отец, служивший в российском посольстве за границей, погиб во время Рижского Взрыва, когда одну из столиц Прибалтийского Союза просто смело с лица земли. Мать, жившая с сыном в Петербурге, не пережила дальнейшей смуты - слишком много потрясений. Сердце пожилой женщины (к моменту смерти она разменяла шестой десяток) не выдержало.
        А потом Вениамин наблюдал, как окончательно рушится все, что оставалось от любимой родителями и им самим России. Как забывается культура и родной язык, на смену которому приходит странный говор, наполненный исковерканными англицизмами, как стремительно теряют ценность понятия, которые он сам считал священными - верность, дружба, любовь, вера… Их заменили деловые отношения и секс ради секса, религия денег и выгоды. Его одноклассники - а ведь некоторых он считал достойными людьми и даже друзьями! - отвергали само понятие бескорыстности. Главной целью стало заработать как можно больше денег.
        Разумеется, далеко не все пошли на поводу у взбесившейся толпы. Многие, очень многие пытались что-то делать - например, двоюродный брат Вениамина, Аркадий, получивший в наследство от заграничной родственницы несколько миллионов евро, на эти деньги построил прекрасный детский дом со школой, в которую набрал хороших педагогов и воспитателей. Увы, просуществовал этот дом недолго - Аркадий умер, получив осложнение пневмонии, а интернат каким-то образом сумели присвоить его деловые партнеры. Разумеется, в скором времени дети оказались переданы на попечение государственного приюта, учителя уволены «за ненадобностью», а добротное здание переоборудовано и отдано под очередной бизнес-центр.
        После смерти Аркадия принял решение и Вениамин, на глазах которого рушилась и летела в пропасть мечта друга о хорошем детском доме для малышей, оставшихся сиротами. Он обменял оставшуюся от родителей роскошную квартиру на Васильевском острове на более скромную двухкомнатную в Приморском районе, недалеко от Черной речки, а на вырученные деньги поступил в университет. Молодой человек долго не мог определиться с выбором специальности и в результате пошел туда, куда звала душа. Спустя шесть лет он устроился на работу в Инженерную корпорацию Петербурга - одну из первых огромных компаний, которых впоследствии стало великое множество. Вениамин был прекрасным инженером, талантливым и образованным, и довольно быстро сделал карьеру. Заняв должность главы отдела новейших разработок, он начал получать достаточно высокую зарплату и со временем основал свою организацию, занимающуюся благотворительностью, «Надежду». В основном в ней состояли студенты - молодые люди и девушки, еще не испорченные царящим в мире денежным психозом. Они собирали средства на покупку детям необходимых вещей: одежды, игрушек, книг,
учебников, устраивали экскурсии и выезды на природу в теплое время года, водили ребят в кино и театр, устраивали в приютах кружки и студии… На это уходила почти вся зарплата Вениамина Андреевича, себе он оставлял самый минимум - только на еду, квартплату и одежду.
        Гроза грянула спустя пять лет с того момента, когда Вениамин был переведен на должность главы отдела. Его вызвали к директору филиала, и тот предложил успешному ученому основать новый филиал фирмы в Краснодаре.
        - Вы талантливый человек, Вениамин Андреевич. Вы прекрасно знаете свою работу и умеете руководить. Весь ваш отдел молится на вас. И потому я предлагаю это именно вам, - говорил директор Сибирин, а инженер все ждал, когда же он перейдет к главному и что за собака зарыта в столь интересном предложении.
        Наконец, добрались и до собаки. Сибирину до смерти надоело быть подчиненным владельцу корпорации и генеральному директору, он хотел работать на себя. И планировал открыть не новый филиал, а новую фирму. Все бы было ничего, если бы не два момента: во-первых, Сибирин хотел увести за собой весь отдел, но платить им те же деньги не мог, потому предложил хитрый договор, на первый взгляд крайне выгодный для управляющих сотрудников, так как в качестве заработной платы там числилась не стабильная сумма, а процент от прибыли корпорации. Но тот факт, что фирма теперь будет другая и, следовательно, прибыли ее значительно меньше, Сибирин намеревался поначалу скрыть - а когда сотрудники подпишут договора, будет уже поздно. Во-вторых, директор прекрасно понимал, что один он не сможет провернуть столь масштабный проект, и готов был делиться с главами отделов, дав пятерым по девять процентов акций, себе же оставив контрольный пакет - пятьдесят пять процентов. Но просто так отдавать такую внушительную часть дохода Сибирин, разумеется, не стал бы. У него была только половина суммы, необходимой для открытия новой
фирмы. Вторую же половину он хотел по частям получить от будущих акционеров, в том числе - от Вениамина.
        - Я знаю, что вы тратите очень мало денег, едва ли одну десятую часть своей зарплаты, - говорил он инженеру. - Следовательно, у вас скопилась достаточно большая сумма, которой с лихвой хватит на приобретение девяти процентов акций. Больше того, учитывая вашу ценность, как талантливого руководителя и ученого, я готов пойти на уступки и отдать вам не девять процентов, как всем, а тринадцать - таким образом, вы будете крупнейшим акционером после меня.
        - Тринадцать и пятьдесят один - это очень большая разница, - хмыкнул Вениамин.
        - Двадцать два вас утроит? - как ни в чем не бывало повысил предложение директор.
        - Откуда?
        - Обойдемся без Калинина, - Сибирин хмыкнул. - Отдам его долю вам.
        - А он?
        - Я найду способ его уволить так, чтобы он больше нам не мешал.
        - Ваше предложение крайне лестно для меня, - медленно заговорил инженер, подбирая слова и едва сдерживаясь, чтобы не высказать директору все, что он думает о нем. - Но, к сожалению, мне бы не хватило денег и на девять процентов ваших акций.
        - Вы получаете пять тысяч евро в месяц. Тратите - около пятисот, редко - шестьсот евро. Плюс премии - пятьдесят тысяч за пять лет. Итого - триста двадцать тысяч евро. Стоимость девяти процентов акций - двести семьдесят тысяч, - укоризненно проговорил Сибирин.
        - У меня нет этих денег, - повторил Вениамин. - Вся моя зарплата, кроме упомянутых вами пятисот евро, уходит на благотворительность. Я трачу эти деньги на покупку вещей для детских домов.
        Казалось, директора хватит удар.
        - Вы что, идиот? - неверяще прошептал он, но тут же взял себя в руки. - Хорошо, Вениамин Андреевич. Я готов выбить для вас в корпорации беспроцентный кредит на пять лет, на сумму триста тысяч евро. Вы вполне сможете его покрыть за пару лет, если, конечно, прекратите выбрасывать деньги на бесполезные приюты, с которых нет никакой выгоды. Поймите, вы нужны мне! - демонстрируя «избыток чувств», он даже вскочил с удобного директорского кресла.
        - Не я, а люди, которых вы предлагаете мне обмануть, - прервал его инженер, вставая. - Знаете что, Борис Витальевич… идите к черту со своими планами! Я не стану лгать людям и не возьму ваших денег. Мне гораздо дороже моя нынешняя жизнь и мое место в этой компании, где я могу честно делать свое дело и по своему усмотрению решать, куда мне выбрасывать честно заработанные мною деньги!
        Несколько мгновений Сибирин молча смотрел на бунтаря, потом медленно опустился обратно в кресло.
        - Если бы вы сказали «нет» в самом начале, я бы позволил вам уволиться. Теперь я уволю вас сам. Идите.
        - Я могу считать, что я уже не работаю в этой компании? - вежливо осведомился Вениамин Андреевич.
        - Разумеется.
        - В таком случае… - инженер набрал в грудь воздуха, секунду помедлил - и в самых красочных выражениях, употребление которых никак не одобрила бы матушка Вениамина, высказал директору все, что он о нем думает. После чего развернулся, не глядя на багровое от ярости лицо Сибирина, и вышел из кабинета, не забыв напоследок как следует хлопнуть дверью.
        Спустившись в отдел, чтобы забрать вещи, он столкнулся со своим помощником - и, подумав, поведал ему содержание разговора. Тот предложил написать доклад генеральному директору корпорации, но Вениамин с негодованием отверг предложение «наябедничать», и выдвинул встречное - рассказать обо всем людям, работающим в отделе. Помощник согласился.
        Сотрудники не поверили. Самым логичным, на их взгляд, объяснением было то, что уволенный инженер пытается напоследок напакостить и бывшему начальнику, и более успешным коллегам, которые не вылетели из корпорации с «волчьим билетом».
        Ощущение свободы и легкости, сопровождавшее инженера на протяжении всего времени после разговора, улетучилось, едва он получил в бухгалтерии расчет и справку об увольнении. Только теперь до него дошло, что он - безработный, что жить ему не на что и денег на благотворительность больше не будет…
        В тот вечер Вениамин Андреевич впервые напился. И пил еще месяц - пока не закончилась полученная за неделю до увольнения зарплата. Тогда-то ему и пришлось задуматься о том, как жить дальше…
        Но тут случилось то, во что безработный инженер уже не верил - маленькое дружеское чудо. Один из его бывших одноклассников, случайно узнав о беде соученика, согласился взять его к себе руководителем проекта. Разумеется, он предложил зарплату втрое меньшую, чем дал бы любому другому, но деваться Вениамину было некуда - пусть хоть тысяча евро, но зато стабильно.
        Благотворительная организация «Надежда» продолжила существовать. К сожалению, лишившись большей части поступающих средств, ребята уже не могли действовать с прежним размахом, но хоть что-то сделать для детей было еще в их силах. Потом инженер с удивлением узнал, что у него, оказывается, была еще какая-то пожилая родственница, которая недавно умерла, оставив после себя просторную комнату с камином в старом доме на набережной Невы, в Приморском районе. Стоимость этой комнаты равнялась стоимости квартиры, и сперва Вениамин хотел ее продать - но побывав там однажды, влюбился в этот камин и огромные книжные полки, вид на Неву и Каменный остров, высокие потолки с лепниной и роскошный толстый ковер на полу…
        Квартира была продана, деньги перечислены на счет благотворительной организации. После чего и последовал новый удар - правда, узнал об этом Вениамин Андреевич только через год. У него выдался непредусмотренный выходной, и инженер решил наведаться в один из опекаемых детских домов… где с ужасом узнал, что никакой благотворительной помощи от «Надежды» они не получают уже в течение года. Инженер позвонил Николаю Михайлову, официально возглавлявшему «Надежду».
        Поначалу Коля пытался играть непонимание, но сейчас Вениамин не был настроен доверять. И, в конце концов, услышал «честное признание».
        - А чего вы хотели? - насмешливо проговорил Михайлов, понимая, что дальше отпираться смысла нет. - Даете такие деньги, на которые квартиру можно купить, а потом удивляетесь, что я не потратил их на никому не нужных приютских щенков.
        Выписка с банковского счета, которую удалось получить благодаря помощи - не бесплатной, разумеется - еще одного одноклассника, работавшего в банке, показала, что уже довольно давно немалая часть денег, поступающих на этот счет, перечисляется на некоего Михайлова…
        - Неужели ничего нельзя с этим сделать? - потрясенно спросил инженер одноклассника.
        - Прости, приятель, но ничего. По бумагам, Михайлов имел право распоряжаться этими деньгами, и черта с два ты кому докажешь, что он должен был тратить их на детдома. В начале века еще можно было бы, но ведь сейчас понятия «благотворительность» в законодательстве нет - так что твой Михайлов по закону ни в чем не виноват.
        Окончательно убедившись в том, что милый мальчик Коля, который так стремился помогать бедным сиротам, на самом деле скотина и мерзавец, Вениамин пришел в ярость. Он даже сделал то, на что считал себя неспособным - приехал к Николаю домой и попытался набить ему лицо. Но молодой человек легко дал отпор инженеру, сломал ему нос и спустил с лестницы, предупредив, что в следующий раз вызовет полицию. Всего Михайлов украл у несчастных приютских детей около трехсот тысяч евро…
        Позже Вениамин Андреевич случайно узнал, что все пятеро руководителей «Надежды» были замазаны в этом воровстве. Только простые исполнители, работавшие напрямую с детьми, были честны.
        Эта история окончательно подорвала веру сорокапятилетнего инженера в людей. Он замкнулся в себе, прекратил общение со всеми и с головой ушел, как могло показаться со стороны, во всеобщий денежный психоз. Вениамин Андреевич работал, как проклятый, зарабатывая везде, где только можно было, при этом тратить стал еще меньше, чем раньше. Все заработанные деньги аккуратно складывались на счет в банке - живя в коммунальной квартире, инженер не хотел рисковать, держа деньги дома. Он работал, работал, работал, раз в месяц заходил в банк получить выписку со счета, чтобы узнать, какая сумма скопилась - и чем крупнее становилась сумма, тем больше инженер работал.
        В пятьдесят шесть лет ему пришлось бросить почти все подработки, оставшись только на полутора ставках в компании бывшего одноклассника. К тому моменту он получал около трех тысяч евро в месяц, и сумма в банке неуклонно росла.
        Оставалось около пяти лет. Потом Вениамин Андреевич планировал обменять комнату на самую дешевую в Колпинском районе, вырученные деньги добавить к скопленным - и воплотить в жизнь мечту Аркадия.
        Пока же он продолжал жить в комнате с камином на набережной Невы, ходить каждый день, кроме воскресенья, на работу, помогать шумным соседям-студентам в учебе и мечтать о том дне, когда его мечта станет осуществимой.
        Пожалуй, кроме работы у пожилого инженера было только одно занятие. Каждый вечер, около девяти часов, он набирал случайный номер с кодом Петербурга.
        - Я слушаю.
        - Здравствуйте. Простите, я не знаю вашего имени, да и номер мобила набрал случайно. Если вы не заняты, вы не могли бы со мной поговорить?
        За два года подобной «практики» согласились трое. Один коротал время в ожидании встречи с кем-то и отключился, даже не предупредив. Второй удивился, но разговор поддержал, пока не услышал о благотворительности… К удивлению Вениамина Андреевича, собеседник встретил идею с энтузиазмом. Долго слушал, и, наконец, сказал: «это все прекрасно, но скажите, наконец, главное - как именно вы с этого на первый взгляд бесперспективного и бесполезного занятия сумели получить выгоду?». Тут не выдержал уже сам инженер. С третьим получилось еще обиднее - им оказался пьющий в одиночестве мужик, который принял странный звонок как возможность пожаловаться кому-то на то, что зарплата маленькая, любовница требует денег, зарплата маленькая, жена, стерва, смеет ему изменять, зарплата маленькая, сын-лоботряс тоже требует денег, а зарплата маленькая, друг его кинул, зарплата маленькая… Услышав про зарплату в седьмой раз, Вениамин Андреевич прервал разговор.
        Но от привычки своей так и не отказался. И каждый день, в десять часов вечера, набирал случайный номер…
        I. VI
        Ты уходишь от погонь,
        Сквозь кордон и сквозь огонь…
        еще два месяца спустя
        - Внимание, оставайтесь в своих квартирах! - разносился по кварталу механический голос. - Идет полицейская операция. Оставайтесь в своих квартирах. Приготовьте документы для осмотра. Идет полицейская операция. В целях безопасности, оставайтесь в своих квартирах.
        На улице хлопьями валил густой и холодный снег, он искрился в осветительных лучах полицейских флаеров и падал на стекла, на готовые к стрельбе плазмеры, на черные шлемы с зеркальными забралами, на разлохмаченные, как всегда, волосы Админа, такого нелепого и смешного с заведенными за голову руками и скованными пластиковыми наручниками запястьями… Снег ровным белым ковром устилал улицу, скрывая серый асфальт, и только возле лежащего ничком Сивого расплывался огромной уродливой алой кляксой.
        Стас боялся даже дышать. Густой снег уже смазал его следы и засыпал прижавшегося к земле юношу. Громко подвывал на одной ноте раненый пулей в живот Тайгер, матерился Гранд - пока не получил прикладом автомата в зубы. Джонни не было сегодня в штабе, ему повезло…
        «Зачем Тайгер так громко воет? - стучало в голове. - Я ему нос сломаю, если он сейчас же не заткнется».
        Вот только Стек сам был в шаге от того, чтобы завыть. От безнадежности, от страха, от боли в сломанной во время прыжка из лестничного окна третьего этажа руке - и как он ухитрился повредить руку и не переломать ноги? Страх отупляющей волной накатывал на его разум, лишая способности думать.
        «Тайгер, сволочь, заткнись!»
        Глухо щелкнуло - и Тайгер вдруг заткнулся. Стас заскулил - тихо, неслышно.
        Зачем возиться с раненым бандитом? Проще пристрелить. Никто не будет разбираться, а врачи только спасибо скажут, им меньше работы.
        «Тайгер!!!»
        Перед глазами вставали лица «неразлучной парочки», Тайгера и Севы. Жизнерадостные ребята, бывшие спортсмены, не курили, не пили и никогда не употребляли наркотиков. Больше всего на свете мечтали выбраться из трущоб. Выбрались… на тот свет.
        Мать умерла слишком давно, а отец просто как-то незаметно исчез из жизни Стаса, чтобы тот успел понять, что такое смерть тех, кто тебе не безразличен. Юноша видел смерть, видел так близко, что был уверен - он знает о ней все. Он убивал - прямо или косвенно, как скончавшегося на следующий день после тех новостей Лимонова. Он видел, как умирает подстреленный в стычке двух банд молодой парень. Но сейчас, впервые жизни, на глазах Стаса убивали его друзей, людей, которые доверили ему жизнь.
        - Внимание, оставайтесь в своих квартирах! Идет полицейская операция! Приготовьте документы…
        Тихо всхлипывал Гранд, разом растеряв всю свою ершистость. Админ стоял у флаера, с заведенными за голову руками и непонимающе, неверяще смотрел на тела Тайгера и Сивого.
        - Идет полицейская операция!
        «Господи, за что?!!»
        Стас потерял сознание.
        Когда он очнулся, полицейские уже уехали. Трупы убрали, кровавое пятно на том месте, где лежал Сивый, завалило снегом так, что алые контуры уже не проступали, только ровный свет уличных фонарей отражался от блестящего белого покрывала.
        Мучительно ныла сломанная рука, ног Стас вовсе не чувствовал. Ему уже даже не было холодно.
        «Ну и зачем я проснулся? Было так хорошо…»
        В памяти вдруг всплыли строчки из школьного учебника истории. Глава, посвященная Второй мировой войне. Там что-то говорилось про английские войска, в течение двух с половиной лет блокировавшие Петербург. Две зимы люди гибли от голода и холода, многие умирали прямо на улицах, и умирали со счастливыми улыбками на лицах - когда замерзаешь насмерть, незадолго до конца холод отступает, становится тепло и легко…
        «А ведь и вправду, тепло, хорошо, и легко».
        Сознание снова начала заволакивать мутная пелена беспамятства. Сейчас все пройдет, сейчас все закончится.
        «Нет!»
        Чудовищным усилием воли Стас заставил себя открыть глаза и пошевелиться.
        «Я не хочу умирать. Я должен выжить. Я должен справиться. Я выживу, обязательно… Надо встать. Встать, и уйти подальше от этого места. Надо спрятаться…»
        Попытки с пятой ему даже удалось подняться на ноги. Шатаясь, юноша сделал первый шаг - и тут же упал, обмороженные ноги не хотели слушаться. Но вот уж чего-чего, а упорства Стеку было не занимать.
        Спустя полчаса он оставил за спиной злополучный квартал и шел прочь, как можно дальше от этого места, где погибли…
        «Нет! Нельзя об этом думать!»
        И он не думал. Сосредоточился на цели, на одном адресе, на единственном доме, где ему могли оказать минимальную помощь… да и вообще, хоть какую-нибудь помощь.
        Пожалуй, повезло Стасу только в одном - полиция проводила свою операцию в ночь с субботы на воскресенье. Воскресным утром на улицах никого почти не было, а те, кто был, не обращал внимания на сутулого паренька с блуждающим полубезумным взглядом - мало ли что с ним могло приключиться вечером субботы, когда все нормальные люди отдыхают? Может, подрался неудачно, а может, перебрал чего, всякое бывает.
        У цели Стек был около половины восьмого утра. Хорошо, что он запомнил адрес наизусть. Хорошо, что то письмо сжег, повинуясь минутному порыву паранойи. Хорошо, что…
        Тем не менее, он собирался с духом минуты две, прежде чем набрал на панели видеофона код нужной квартиры.
        Некоторое время экран оставался темным, а динамик молчал. Юноша решил было, что ему никто не ответит, но…
        - Я слушаю, - раздался заспанный девичий голос.
        «Неужели… повезло?»
        - Ниндзя, это Стек, - хрипло проговорил он. - Я… я влип. Мне нужна помощь.
        - Стас? - в голосе Нины звучало изумление. - Подожди, я сейчас… вот, заходи. Седьмой этаж, квартира слева.
        Динамик умолк, зато пискнул датчик двери, и стальная панель отъехала в сторону. Едва удержавшись на ногах, он ввалился внутрь, покосился на видеокамеры, поглубже надвинул капюшон здоровой рукой и направился к лифтам.
        Нина ждала гостя у двери в квартиру. Тихонько ахнула, оценив состояние приятеля, и буквально затащила внутрь.
        - Раздевайся, разувайся, и проходи на кухню.
        Стас кивнул и попытался стащить с больной руки куртку, но задел и без того немилосердно болящее место перелома, и вскрикнул.
        - Что такое? - резко обернулась девушка.
        - Рука болит, - коротко отозвался он. - Кажется, я ее сломал.
        Совместными усилиями, рукав куртки удалось стащить не разрезая. Нина еще раз окинула бывшего главаря внимательным, каким-то почти профессиональным взглядом.
        - Коротко и четко: что еще у тебя болит и что вообще с тобой случилось?
        - Коротко про «что случилось» не получится, - он криво ухмыльнулся.
        - О событиях потом расскажешь. Какие еще травмы ты получал?
        - Понятия не имею. Ногу, кажется, растянул. Еще два часа в снегу пролежал.
        Ниндзя негромко выругалась.
        - Ты по правильному адресу пришел. Я на медсестру учиться пойду, и уже готовлюсь к поступлению в колледж, так что знаю, что с тобой делать, - она пропустила мимо ушей тихое стасово: «А мне больше идти и некуда было». - Поэтому представь, что я доктор, и раздевайся…
        Слабое сопротивление друга она преодолела минут за пять.
        Через час отмытый и намазанный кучей каких-то мазей Стас сидел в удобном кресле в гостиной. На сломанную руку Нина нанесла прохладный гель-фиксатор, застывший за три минуты, и велела не тревожить две недели. Потом заставила юношу полчаса сидеть под душем, а сама тем временем раздобыла где-то почти новые джинсы, футболку, рубашку и нижнее белье. Отогревшегося и разомлевшего Стека будущая медсестра с истинно врачебной жестокостью и неумолимостью накормила какими-то таблетками, вколола еще два препарата внутривенно, намазала мазями и усадила в это самое кресло. Потом минут десять возилась на кухне, и вернулась с подносом, заставленным всяческой снедью, и только когда приятель поел, осторожно спросила, что случилось.
        - Пушистый зверь песец случился, - мрачно ответил тот. - Нин, у тебя тут курить нельзя, да?
        - Можно, отец курит. Сейчас пепельницу принесу. Сигареты есть?
        - Не-а…
        Вздохнув, девушка принесла вместе с пепельницей еще пачку «Парламента» и зажигалку. Стас жадно выкурил сигарету, взялся за вторую…
        - Нас полиция накрыла. Около часу ночи начали обыск по кварталу. Перерывали чердаки и подвалы. Мы попытались смотаться, но не успели, - голос предательски дрогнул. - В общем, Тайгера ранили в пузо, Админа с Грандом повязали - и то хорошо, хоть живы остались. Сивого на месте уложили… - Нина тихо вскрикнула на этих словах. - А потом и Тайгера туда же. Он так выл от этой раны, его ж с автомата подстрелили… он выл, и его добили. А мне повезло - я думал, что я на лестнице на втором этаже, и сиганул в окно. А оказалось - на третьем. Только если бы я был в курсе, что это третий, хрена с два бы я прыгнул. В общем шмякнулся в какой-то сугроб, отполз, притаился… С вечера такой снег валил, меня минуты за две не видно стало, а потом еще основательнее засыпало. Следы тоже скрыло. Короче, там под снегом я и отрубился. Потом очухался, не знаю, сколько времени точно прошло. Там кайфово было, тепло так и легко очень. Я хотел было обратно отключиться, а потом врубился, что это я насмерть замерзаю. Ну, вскочил и поперся к тебе. Больше не к кому.
        Несколько минут они сидели молча. Нина осознавала услышанное, а Стек не хотел ей мешать.
        - Стас, нас было семеро, - наконец, проговорила она. - Ты сказал: Тайгера и Сивого убили, Админа и Гранда арестовали. Так?
        - Да.
        - Мы с тобой сидим здесь. Итого шесть. А где Джонни?
        - Не знаю. Ему подфартило, что не с нами был.
        - Полиция не устраивала в том районе таких обысков. Никогда. Это не самая окраина. А тут - нате вам, полномасштабная операция. А Джонни нет.
        - Думаешь?… - ох, не хотелось Стасу этого говорить, но, похоже, Ниндзя была права.
        - Не знаю. Но похоже, сам видишь.
        - Если это он, то я его убью, - спокойным, ровным голосом пообещал он. Так пообещал, что Нина сразу поверила - не хвастает, не бахвалится, не грозится. И вправду убьет.
        - Сперва убедись.
        - Не дурак, кажется. Нин, я тебя не сильно напряг?
        - Все в порядке. Предков еще неделю дома не будет - они в отпуск свалили, на курорт. Так что эту неделю можешь спокойно здесь жить.
        Стас с облегчением выдохнул. Если у него есть неделя на восстановление, то тогда все не так уж и страшно. Только что потом? Впрочем, с «потом» он еще разберется, время на подумать есть.
        - Скажи, а ты книжку ту прочитал? - вдруг с надеждой спросила девушка. - Которую я тебе через Гранда оставила.
        Сперва юноша хотел было соврать, но потом почему-то передумал.
        - Нет. Знаешь, не хочу тебя обидеть, но, по-моему, фантастика - это полное фуфло. Я уже начитался про мегакрутых землян, направо и налево бьющих морды инопланетянам и на выходных в качестве развлечения спасающих галактику от угрозы вторжения, Большого Взрыва и прочей хренотени.
        Нина вздохнула.
        - Да, сразу видно, что ты ее не прочитал. Стас, это не современная фантастика. Этот цикл написан в последних годах двадцатого века. Тогда фантастика была совсем другая, поверь. Я много чего читала, написанного в те времена. Земляне же тогда не вышли в космос так, как сейчас. Никаких строящихся колоний, ничего подобного не было. И писали тогда по-другому. Эта книга, которую я тебе оставила… Она запрещенная. Как «подрывающая основы государства и подстрекающая к бунту». Как думаешь, может запрещенная книга быть «про крутых землян», как ты выразился?
        - Нет, наверное, - вынужден был согласиться Стек. - А про что она?
        - Про… гм, если очень приблизительно - про доброе и справедливое общество, где не было понятия зависти, ненависти, подлости, корысти, где все любили и уважали друг друга, всегда помогали нуждающимся в помощи и так далее, и про то, как это общество сосуществовало с обычным. Там много всего. Знаешь, такая неправдоподобная утопия, но захватывает так, что… блин. Потом обдумываешь, видишь кучу нестыковок, ошибок, неправдоподобных деталей. Понимаешь, что стиль автора не очень близок к совершенству и многое другое, но… Это все вторично. Там в каждой строчке чувствуется, что автор всю душу в это вложил. Пытался донести до читателей свою мечту. И знаешь, ему это удалось. Несмотря на ляпы, ошибки, стиль и все прочее, это совершенно невероятная книга. Образная, яркая, живая… И она правда меняет мир.
        - Ну уж прямо - меняет, - недоверчиво возразил Стас.
        - Я сразу после того, как ее прочитала, завязала с наркотиками. С одного раза. Просто сказала себе «нет». И все. И не я одна, на кого она так повлияла…
        - Все, все, уговорила! Прочитаю. А у тебя она еще есть?
        Нина погрустнела.
        - Я тебе единственный экземпляр отдала… А в электронном виде я ее держать боюсь, все-таки запрещенная…
        - Вот черт! Она же на чердаке осталась! Ладно, я буду надеяться, что копы не слишком подробный обыск делали. У меня там еще… - он едва не проговорился о припрятанном в том же тайнике оружии. - Еще кое-что ценное есть. Потом наведаюсь как-нибудь.
        - Вот и наведайся. Поверь, ты не пожалеешь.
        - Уже верю.
        - Вот и хорошо. А сейчас давай-ка я тебе здесь на диване постелю.
        Через десять минут Стас спал мертвым сном. Пока Нина застилала постель, он думал, что не сможет заснуть - лица погибших приятелей стояли перед глазами, но сознание милосердно обходило вниманием события прошедшей ночи, и юноша уснул, как только его голова коснулась подушки.
        I. VII
        Небо мольбы не ждет,
        Небо угроз не слышит,
        Небо само тебя найдет!
        С тихим, почти неслышным щелчком минутная стрелка сдвинулась на два миллиметра, и замерла на отметке XII, совместившись с более толстой и узорчатой часовой. Мгновение - и старинный маятник качнулся в сторону. По комнате поплыл гулкий и густой голос первого из двенадцати ударов.
        Коста открыл глаза. Дослушал бой часов до конца и единым движением поднялся на ноги. Безразличным взглядом обвел помещение - разумеется, здесь ничего не изменилось.
        Толстый палас, застилающий весь пол. Затянутые коврами стены - когда-то он сделал это для лучшей звукоизоляции, а потом так и осталось. Невысокий широкий комод в углу, на нем - ровные стопки книг. Тахта, на которой лежал крылатый, едва ли на двадцать сантиметров поднимается от пола. Темный потолок без люстры - источников света в комнате не было, как не было и двери. Провал окна, закрытый тяжелой шторой. И единственное напоминание о конце двадцать первого века - голографический экран современного визора, переключенного в режим компа, тускло мерцающий в углу. Ни стола, ни стульев, ни шкафа.
        Быстрая диагностика организма - все в порядке. Коста подошел к визору, сел перед ним, скрестив ноги. Ввел на сенсорной панели первичного управления команду - перед ним спроецировалась клавиатура.
        Открыв папку с фотографиями, он кликнул по первому попавшемуся снимку - наугад. На нем была изображена весело смеющаяся девушка с милым круглым личиком и вьющимися рыжими волосами. Прикосновение к сенсору - и фото сменилось следующим, из подпапки. Та же девушка, но уже не улыбается. Обнажена, прикована грубой цепью к кирпичной стене. На теле - следы ударов плети и стека. По лицу текут слезы, в глазах застыл страх. На следующем кадре следов от ударов уже не видно - скрыты под многочисленными разрезами. И так далее, каждое последующее фото страшнее предыдущего. На самом последнем снимке девушка уже мертва. Застывший взгляд невидящих глаз устремлен в никуда, на лице ни следа ужаса перед смертью, только облегчение. Это кончилось, читается по холодным недвижным губам.
        - Александра, - шепчет Коста, сжимая кулаки, острые ногти впиваются в кожу.
        Следующая фотография. Девушка лет двадцати, с серьезным красивым лицом и умными серыми глазами, в которых проскальзывают тщательно скрываемые бесенята. Длинные платиновые волосы убраны в строгую высокую прическу, светлый брючный костюм тщательно выглажен, воротничок блузки белоснежный - хоть сейчас на плакат «Мисс Учительница». На следующем кадре…
        - Вероника, - из прокушенной губы стекает струйка крови.
        Больше всего на свете ему сейчас хотелось вышвырнуть в окно этот чертов визор, уничтожить эти фотографии и никогда больше их не видеть. Но он всегда должен помнить, что сотворил. И Коста каждый день просматривал тридцать семь серий снимков, в каждой по пятнадцать кадров, на первой - красивая, живая, жизнерадостная девушка, на последней - холодный труп. Он должен был помнить, помнить в мельчайших деталях. Он сам себя к этому приговорил. И он помнил…
        За столько лет воспоминания не затерлись и вызываемые ими эмоции никак не изменились. Кто-то, возможно, счел бы Косту моральным мазохистом… но это было не так. Мазохист получает от мучений удовольствие. Крылатый же не испытывал ничего, кроме тупой боли и жгучего стыда, ставших его вечными спутниками на избранном пути.
        Наконец фотографии закончились. Он еще несколько секунд сидел, невидяще глядя на экран, потом опустил голову, глубоко вдохнул, выдохнул. Ранки на искусанных губах и исцарапанных ладонях уже регенерировали. Усилием воли подавив эмоции, которым позволено было просыпаться лишь в эти каждодневные минуты самоистязания, Коста занялся делами.
        Запустив в ускоренном режиме запись всех новостей за день, он быстро просмотрел их все. Ничего интересного…
        Следующими на очереди были донесения его личной разведывательной сети. Эти люди понятия не имели, на кого работали. Они знали лишь то, что их наниматель пунктуален, честен с оплатой, а предателей наказывает просто - отрубает им головы.
        Донесения оказались гораздо интереснее новостей. Удовлетворенно кивнув своим мыслям, Коста открыл файл-таблицу, добавил несколько новых имен и сведения о них, и обновил информацию о других. Потом упорядочил таблицу по значению в графе «общий балл» и внимательно прочел данные тех людей, у которых это значение достигло десяти. Взгляд его остановился на трех именах. Несколько секунд крылатый размышлял, потом еще раз просмотрел несколько донесений, удовлетворенно кивнул своим мыслям и выключил визор. Лег на пол, раскинув руки, бесшумно расправил крылья и погрузился в медитацию.
        Через сорок минут минутная стрелка вновь добралась до двенадцати, маятник качнулся, часы ударили один раз и умолкли. Крылатый поднялся на ноги, подошел к окну, отдернув штору, распахнул окно и вскочил на подоконник.
        Холодный ноябрьский ветер ударил в лицо, остужая обнаженное выше пояса тело и путая волосы. Несколько секунд Коста стоял не шевелясь, а потом прыгнул.
        Мокрая от постоянного моросящего дождя земля стремительно неслась навстречу. Казалось, столкновение неизбежно, но за две с половиной секунды до удара легкие и прочные стальные крылья распахнулись, до боли выворачивая плечи, и Коста взмыл в воздух. Несколько сильных взмахов - и он поднялся над городом, оглядывая Петербург с высоты птичьего полета.
        Спустя десять минут он оказался у стрелки Васильевского острова. С высоты огляделся - по набережной шло несколько человек, еще трое стояли у парапета, о чем-то разговаривая, в сотне метров от них прислонился к машине полицейский… Оценив обстановку, Коста вернулся к Тучкову мосту, но и там находились люди. Тогда он поднялся повыше, перевернулся вниз головой, оттолкнулся от воздуха крыльями, тут же сложив их - и камнем понесся вниз. Никто не обратил внимания на промелькнувшую тень.
        Несколько минут после приземления крылатый оставался на спуске к воде - ждал, пока регенерируют поврежденные при приземлении связки. Потом поднялся на ноги, сложил крылья за спиной, чтобы не мешали, и потянулся к внутренней энергии - совершенно незачем людям видеть его истинный облик. Практики Братства ошибочно считали, что он отчасти владеет искусством иллюзий, но на самом деле Коста всего лишь делал свои крылья невидимыми и неосязаемыми.
        Подойдя к дверям роскошного особняка, Коста мысленно усмехнулся. Интуиция и огромный опыт подсказывали ему, где спрятаны шокеры и обычные пистолеты, на какое неосторожное движение среагируют напичканные сигнализацией стены дома, и его это смешило - какой смысл так прятаться, если смерть рано или поздно, но все равно придет за тобой? Но на лице его, как обычно, не отразилось ничего.
        Дверь на стук открыл высокий светловолосый охранник. Бросил на полуголого гостя презрительный взгляд и чуть было не проговорил пренебрежительно: «Нищим не подаем», но вовремя сообразил, что в центре Санкт-Петербурга нищим взяться неоткуда и присмотрелся к посетителю внимательнее.
        - Мне необходимо увидеться с твоим хозяином, - безразлично проговорил Коста, не позволяя светловолосому самому начать разговор.
        - Кто вы такой? - опомнился тот.
        - Тебе этого знать не положено. Это дела корпораций.
        Секунд пять охранник колебался, но гость держался очень уверенно и не сомневался в том, что его впустят и примут.
        - Проходите.
        Просторный холл с роскошной отделкой, широкая мраморная лестница, укрытая персидским ковром, вазы и лепнина - роскошь била в глаза. Но Коста не обращал внимания на все это, спокойно следуя за охранником.
        Наконец, тот остановился у одной из дверей.
        - Подождите здесь, - он распахнул тяжелую створку. - Я предупрежу хозяина о вашем визите. Как вас представить?
        - Константин, - негромко ответил крылатый, внимательно следя за реакцией провожатого. Но у того имя никаких подозрительных ассоциаций не вызвало - он кивнул, и направился к следующей двери. Впрочем, было бы странно, если бы вызвало - сегодняшняя жертва не имела отношения к Братству.
        Коста вошел в комнату, где ему предлагалось подождать. Осторожно закрыл за собой дверь, подошел к стене, разделяющей это помещение и то, в которое пошел вампир, прижался к стене и вслушался.
        - Господин, пришел человек, который хочет поговорить с вами по важному делу, - проговорил охранник, в его голосе явственно звучало смятение. Прислушавшись внимательнее, крылатый расслышал чей-то тихий стон.
        - Какое еще дело? - недовольно спросил второй голос.
        - Он назвался Константином. Господин, я бы ни за что не решился вас отвлекать, но…
        - Я никого не жду сегодня. И среди тех, ради кого я отвлекся бы от своих дел, нет никого с именем «Константин» и ты должен был бы это знать!
        - Простите, господин. Мне выгнать его?
        - Нет, - в голосе человека прозвучала гадкая улыбка. - Лучше парализуй и брось в нижнюю камеру. Она как раз освободилась.
        Стон повторился. Впрочем, теперь это было уже неважно - жертва заговорила, и Коста уже знал, где она находится.
        Невидимое и неосязаемое, бесплотное крыло легко прошло сквозь довольно тонкую стену, не почувствовав преграды. Острая кромка перьев коснулась груди приговоренного, проникла глубже, остановившись в сантиметре от сердца - он должен еще услышать приговор и узнать, за что умирает. Профессиональные убийцы назвали бы подобные действия дилетантством и дешевым пафосом, но Коста не был профессиональным убийцей. Он был всего лишь исполнителем приговоров, которые выносили себе сами жертвы, выносили своими поступками, своими преступлениями.
        Бизнесмен и владелец одной из довольно значимых корпораций Петербурга, богатый франт и извращенный садист, еще не знал, что мертв. Не ощущал пока бесплотного крыла в груди, и не видел спокойно-удовлетворенного выражения на лице своего палача.
        - Я к нему зайду через полчасика, вот только… - договорить он не успел.
        Коста материализовал крылья.
        Охранник с криком отпрыгнул в другой конец комнаты. Приговоренный вздрогнул, неверяще глядя на сталь, пронзившую его грудь. Сделал шаг назад, вскинул руки, пытаясь зажать страшную рану, попытался закричать, но…
        Каким-то чувством он понимал, что все кончено. И не потому, что рана опасна - его личный хирург зашивал и не такое. Нет, он просто чувствовал, что пощады не будет, и помощи ждать неоткуда.
        Крыло осталось вмуровано в стену, но ненадолго - Коста выпрямился, напрягся и рванулся в сторону. Не отличающийся чрезмерной прочностью пластобетон разлетелся на куски.
        Пригнувшись, он вошел в образовавшийся проем. Несколько движений, почти невидимых глазу - и охранник грудой мяса осел на пол. Никакой гениальный хирург теперь не смог бы вернуть его к жизни. А Коста приблизился к смертельно бледному бизнесмену.
        - Ты должен знать, за что казнен, - ни в голосе палача, ни на его лице не отразилось ни единой эмоции. Бритвенно-острое перо коснулось горла приговоренного, крылатый начал перечислять имена его жертв - на это ушло несколько минут. А потом - одно резкое движение, и все было кончено.
        В последний раз оглядев помещение, Коста на миг задержал взгляд на лежащей у стола девушке, на теле которой виднелись следы жутких пыток. Какой по счету жертвой садиста она была, он не знал, но это не имело значения. Крылатый подошел, склонился над ней, оценивая состояние, и прикусил губу.
        Возможно, искусный целитель-практик и смог бы спасти ее жизнь, но не рассудок. Девушка провела в руках изверга слишком много времени и ее разум окончательно помутился.
        - Прости, - почти неслышно прошептали бледные губы, и один короткий удар оборвал мучения несчастной.
        I. VIII
        О, как жаль, но всему виною
        Мечты, мечты, мечты!
        «Мороз и солнце - день чудесный!» - сказал когда-то знаменитый поэт. Вот только далеко не каждый с ним согласился бы насчет «чудесного». Да, красиво. Холодные солнечные лучи, отражаясь от свежевыпавшего снега, создают нереальную атмосферу абсолютной белизны - и режут глаза. Морозный воздух, врываясь в легкие, словно бы режет ножом изнутри. «День чудесный»? Может быть. Но не для всех.
        Прежде чем сойти с поезда, Стас натянул капюшон, теплые перчатки и застегнул наглухо воротник - но и это не спасло от пронизывающего ледяного ветра. Пока добежал до дверей лифта, ведущего с платформы в город, он замерз чуть ли не сильнее, чем в памятный вечер неделю назад.
        - Скорей бы вечер, - глухо пробормотал юноша в воротник.
        К вечеру операторы корпорации «Overtown», владеющей и управляющей всеми установками климат-контроля Петербурга, обещали вывести температуру воздуха хотя бы к отметке минус восемь градусов по Цельсию и снизить скорость ветра раза в два. Но это только к вечеру, а пока…
        Пока же на цифровой панели лифта горели цифры 12.39, ветер свистел в проводах и конструкциях метросети, и Стасу было дико холодно. И как же он радовался тому, что настойчивость Нины переборола его гордость, и от подруги он ушел, прихватив все то, что она ему купила за это время - теплую куртку из псевдокожи с меховым капюшоном, две пары джинсов, ботинки на меху, свитер и пару рубашек, две смены белья. Все это богатство лежало в компактном рюкзаке за спиной, вместе с контейнером с едой - вроде как на ужин, запасным солнечным аккумулятором для новенького мобила - пусть самого дешевого - почти без функций, но звонить и музыку слушать можно - и несколькими музыкальными микрочипами к этому мобилу.
        Если бы была возможность, Стас с удовольствием остался бы у Нины хотя бы до вечера, но ее родители, к сожалению, приезжали сегодня днем, и юноше пришлось уйти раньше. Впрочем, не так уж это было и плохо - на бывшую базу банды проще и безопаснее проникнуть днем, нежели вечером или ночью.
        Спустя час Стек добрался до огромного жилого массива, чердак которого несколько месяцев был домом для него и его друзей. Друзей? Если бы раньше у него спросили бы, считает ли он Админа или, к примеру, Тайгера своим другом, юный бандит только усмехнулся бы, а Гранд после этой усмешки главаря выдал бы что-то в духе: «Мы соратники в борьбе с жизнью». Но сейчас Гранда не было рядом… как и всех остальных. А Тайгера и Сивого уже не было совсем. Вообще не было.
        «Медвежонок, ты не понимаешь! Меня совсем нет! Нигде!»
        «Глупости ты говоришь, Ёжик. Если тебя нет, то и меня нет, понял?»
        Асфальт перед домом замело снегом, белым-белым и чистым, каким может быть только свежевыпавший снег. Но Стасу казалось, что на светлом покрывале пугающе четко проступают контуры алого пятна, мерзкой кровавой кляксы…
        На чердак проникнуть оказалось удивительно легко. Цифровые коды на таких дверях стояли только в более престижных домах, а навесной замок Стек вскрыл за две минуты.
        В первый момент ему показалось, что здесь ничего не изменилось. Все тот же ворох одеял в углу, колченогий столик и примус, старый свитер Админа на отопительной пластине… Но их не было. И кого-то - не было совсем. А Стас был. Вот так вот.
        Несколько секунд он просто стоял и смотрел на покинутый дом. Потом встряхнул волосами и бросился к заветному тайнику в ножке стола.
        Бумажный конвертик, в нем - плоский полиэтиленовый мешочек со светло-сиреневым порошком. Действия отработаны до автоматизма - высыпать нужную дозу, выровнять «дорожку"… В тот проклятый вечер, когда на чердак нагрянула полиция, у главаря теперь уже несуществующей банды было при себе четыре дозы джампа. Только благодаря им он и продержался то время, что жил у Нины, да и то нелегко пришлось - девушка, как и все остальные члены банды, не знала о том, что главарь тоже «прыгает», и приходилось скрываться. Он не задумывался, зачем - теперь, когда банды не было, необходимость заботиться о собственном имидже в этой области отпадала сама собой. Но привычка въелась.
        Спустя десять минут Стек с полубезумной улыбкой растянулся на одеялах. Наркотик легко воскресил его друзей, вернул из прошлого день, когда они всей компанией жарили мясо на углях, забравшись на крышу заброшенного вестибюля метро - одного из немногих уцелевших. Гранд играл на гитаре какие-то старые песенки и пытался петь, отчаянно фальшивя, Ниндзя, которая ухитрилась найти где-то пестрые кленовые листья и сплела из них венок, подпевала гитаристу - голос у нее был чистый и звонкий, да и в ноты девушка попадала. Тайгер, до того дня всегда мрачный и неразговорчивый, улыбался и даже иногда смеялся бесконечным «профессиональным» шуточкам Админа, а главаря почти не тянуло принять джамп…
        Очнувшись и немного придя в себя, Стас с трудом удержал себя от мысли тут же взять вторую дозу. Слишком страшно было после идиллической картины «шашлыков» возвращаться в реальность, где он уже никогда не услышит пошлых анекдотов Тайгера и басовитого хохота Сивого, где Гранд уже не сыграет на гитаре - пусть неумело, зато с душой, и не слышно поутру тихого сопения свернувшейся рядом в клубочек спящей Ниндзи…
        Закусив губу, юноша заставил себя встать и заняться делом. Заветный мешочек с пятью дозами он спрятал в небольшой потайной кармашек с внутренней стороны джинсов - при поверхностном обыске не найдут, а при доскональном никакая конспирация не спасет. Выкурив сигарету, Стек начал методично осматривать тайники.
        Плазмер полицейские нашли - широкая щель в стене, скрытая одеялами, пустовала. А вот пистолет лежал на месте, как и небольшая сумма денег. Сунув тощую пачку мелких купюр в задний карман, юноша огляделся в поисках Ниндзиной книги.
        Потрепанный том в синей обложке нашелся под отопительной пластиной, куда Стас его и засунул. Видимо, не заметили, или не придали значения - книга не была спрятана или чем-то прикрыта, и при желании ее легко было найти.
        - Говоришь, эта книга меняет мир? - прошептал он и раскрыл фолиант где-то ближе к началу.
        «Осталось сделать последнее - выплеснуть на бумагу музыку, не дававшую ему жить в последнее время. Да, эта музыка никому не нужна, да, эти листки, скорее всего, пойдут кому-то на растопку. Композитор прекрасно понимал это, но не мог не записать рвущееся из души. Это было что-то большее, чем он сам. Снова потерев руки в попытке согреть, он достал из-под стола найденную на свалке стопку рекламных листовок и принялся тщательно линовать их чистую сторону под ноты. А затем написал первый символ, и мир исчез для него, вокруг загрохотали галактики, заплакал ветер, стремясь к чему-то невероятному, к чему-то чистому и огромному. К чему-то доброму. Музыкант больше ни на что не обращал внимания, под его рукой рождались и гибли миры, сейчас он был счастлив».
        Да, это не было похоже на штампованную фантастику, так популярную сейчас. Это было что-то большее, чем красивые и красочные описания космических боев, и дешевый «патриотизм» землян. Закрыв книгу, Стас сунул ее в рюкзак и покинул бывший дом. Теперь нужно было искать новое убежище. Соваться в подвалы и на чердаки Питера он пока что не рискнул - благо, знал, где можно переждать некоторое время в трущобах.
        Переступив невидимую границу между Вторым городом и городом Свободным, юноша на миг остановился. Оглянулся, прощаясь с относительно спокойной жизнью - и пошел вперед, больше не глядя за спину. Впереди был новый виток его непростой жизни, и одному Богу было известно, что его ожидает.
        Стемнело. Спать Стеку не хотелось, а операторы «Overtown» сдержали свое обещание - температура воздуха поднялась до минус трех, и потому он искал место, где можно будет спокойно сесть, укрывшись от посторонних взглядов и легкого, но холодного ветерка, и попробовать все же почитать Ниндзину книгу. Особо привередничать Стас не стал - нашел какую-то заброшенную стройку, каких в трущобах было полно, и удобно устроился на третьем этаже, возле провала окна, за которым горел каким-то чудом уцелевший фонарь. Закурив, он раскрыл потрепанный том, и погрузился в чтение…
        Яркие, многомерные, фантастические образы захватили сознание. Ниндзя была права: стиль, сюжет, проработанность текста - все это не имело никакого значения, все это блекло и меркло перед насыщенной, искренней, живой идеей книги. Доброе общество разумных, не желающих прежде всего материальных благ, всеобщая любовь и стремление помочь другим в беде, полное отсутствие зависти - наоборот, эти странные аарн были бесконечно рады счастью друг друга…
        Утопия. Невозможная, недостижимая, нелогичная. Несуществующая и не способная существовать - нет людей, которые так любили бы друг друга и так стремились бы к созиданию, к постижению, к свету… Нет таких. Всех уничтожили уже давным-давно, сломали и растоптали, принесли в жертву золотому тельцу, продали и предали. Нет таких и быть не может. Мечты и грезы, надежды, любовь, дружба - все это ничего не стоит, потому что за это никто не платит. Это не нужно никому.
        Стас не замечал, что по его лицу медленно текут слезы. Он плакал, неслышно, горько и незаметно для себя. Слишком прекрасен был тот мир и слишком недостижим…
        «Впереди были дорога и буря, и ветер в лицо, но главное - впереди ждала надежда».
        Несколько соленых капель сорвались с ресниц и расплылись каплями на ветхой бумаге.
        У героя книги была надежда. А у Стаса - нет.
        Внезапно пискнул мобил, оповещая о входящем звонке. Юноша в первый момент нервно дернулся от неожиданности, но тут же опомнился и вытащил плоскую коробочку из кармана.
        Номер, высветившийся на экране, был ему неизвестен. Стек хотел было сбросить вызов, но повинуясь странному чувству, все же ответил:
        - Да.
        - Доброй ночи, - раздался из динамика голос немолодого уже мужчины.
        - Эм… И вам тоже.
        - Простите, если отвлекаю. Мы с вами незнакомы, да и номер ваш я, если честно, набирал наугад. Просто хотелось с кем-нибудь поговорить…
        В какой-то миг Стас едва сдержался, чтобы не выругаться и не бросить трубку. Но в голосе неожиданного собеседника звучало что-то неуловимо знакомое, что-то такое, что слишком хорошо понимал он сам.
        Одиночество.
        - Почему бы и нет? Я - Стас.
        - А меня зовут Вениамин Андреевич…
        Вторая часть
        II. I
        Дай руку мне!
        Здесь лишних нет!
        - Что же вы, молодой человек, в холодное время года в такой легкой одежде-то ходите? - укоризненно покачал головой Вениамин Андреевич, протягивая Стасу второй плед. Юноша кое-как завернулся в него, оставив снаружи только правую руку, и снова схватил глиняную кружку с крепким, ароматным чаем.
        - Не такая уж она и легкая, - фыркнул он, стараясь потише стучать зубами.
        Установки климат-контроля работали обычно исправно, но в этот день Стасу то ли сильно не повезло, то ли наоборот… Пока он шел от стройки до границы Питера, пока пробирался темными проулками к улице, на которой располагалась станция метро - погода была отличная, около трех градусов ниже нуля и практически полное безветрие. Но стоило ему выйти из-под укрытия высоких зданий на широкую, открытую улицу, как начался какой-то кошмарный снегопад, буквально за минуту перешедший в мокрый снег с дождем, а затем и в натуральный ливень. Промокнув насквозь и здорово замерзнув - куртка, которую можно было выжимать, уже не спасала от холода, хотя температура воздуха и поднялась до плюс пяти градусов, он бросился было под защиту крытой станции метрополитена, но увы - ночью поезда ходили редко. Прождав на платформе двадцать минут, Стас успел тысячу раз проклясть и чертова старика, которому приспичило потрепаться среди ночи, и свою судьбу, которой было угодно распорядиться так, что Вениамин Андреевич набрал именно его номер из нескольких миллионов, и собственное безрассудство - это же надо вообще не иметь ни мозгов,
ни элементарного инстинкта самосохранения, чтобы среди ночи переться вдруг через пол-Питера к незнакомому мужику преклонных лет, с которым всего только поговорили по мобилу. А когда парень вышел из метро у Ушаковского моста, он и вовсе едва подавил желание тут же сесть обратно в поезд и не вылезать из теплого вагона до тех пор, пока не вышвырнут копы - в полукилометре от набережной Невы дул пронизывающий ветер и температура воздуха была вполне соответствующей середине января - градусов эдак десять-двенадцать. Разумеется, ниже нуля.
        Когда Стас выбрался с платформы - он впервые был на этой станции и не знал, где здесь можно обойти контрольные турникеты, он успел проклясть все уже разу по пятому. Когда прятался минут десять за опорной балкой от двух полицейских, которым приспичило покурить именно рядом с тем закутком, куда он зашел по нужде, когда искал нужный квартал и дом… Мокрая куртка промерзла, не успевшие высохнуть после неожиданного январского дождя волосы слиплись ледяными сосульками, а побелевшие от холода губы только с третьей попытки начали слушаться, когда он наконец оказался в тепле и пахнущем книгами уюте комнаты Вениамина Андреевича.
        Увидев на пороге дрожащего от холода парня, инженер только руками всплеснул. Через несколько минут с вяло сопротивляющегося Стаса была стащена мокрая одежда, сам он растерт спиртом и завернут в теплый плед из натуральной шерсти - явно очень старый, в нынешние времена мало кто мог позволить себе такую роскошь. Вениамин Андреевич чуть ли не силком влил в него сто грамм коньяка, усадил в глубокое кресло и вручил кружку с дымящимся чаем со специями.
        - Если она не такая уж и легкая, то что же вы так замерзли? - иронично усмехнулся инженер, глядя на все еще выбивающего зубами чечетку гостя.
        - Потому что на контрольках идиоты сидят, мать их… - ругнулся Стас. - Я как на улицу вышел - охренел! Это ж надо, в январе - ливень!
        Мужчина нахмурился.
        - Стас, вы же петербуржец. Почему вы ругаетесь, как какой-то пахарь деревенский, который в жизни и трех книг не прочел? Ему простительно, его дело - хлеб посеять, собрать, смолоть, но вы…
        Юноша резко вскинул голову, в темно-карих глазах зажглись злые огоньки.
        - А вы в трущобах поживите с мое, господин интлехент, и не так заговорите, - он издевательски выделил обращение. - А то все, мля, умные!
        - В трущобах? - непонимающе спросил инженер: он хорошо помнил мокрую и оттого неказистую, но все же новую куртку гостя, оценил выпавший из джинсов мобил, новенький рюкзак из псевдокожи…
        - Угу, - кивнул Стас, допивая чай и отставляя кружку. - Именно там. Охрененно милое местечко, да. Там вам и институт блягородных манер, и вся фигня - только так! И преподы клевые - в форме все и с дубинками, только и ждут, пока что не так вякнешь, - он распалялся все больше, первый порыв злости, направленный на «интлехента»-хозяина, быстро прошел, но Стас уже не мог остановиться. Он слишком расслабился, хоть немного, но немного выпил - а на голодный желудок больше и не надо было, и обстановка была какая-то располагающая, непривычно-уютная, даже более домашняя, чем у Ниндзи - ее родители предпочитали стиль хай-тек, и вся квартира блестела стеклом и хромом. Да и разговор по телефону - он тоже чем-то зацепил юного бандита, почему-то провоцировал на иррациональное доверие к странному человеку, звонящему по вечерам незнакомым людям для того, чтобы «поболтать о жизни».
        Сложись хоть что-то иначе, Стас никогда не стал бы откровенничать с человеком, которого знал несколько часов. Но вероятностям было угодно сложиться именно таким сложным, противоречивым узором, а расслабленное сознание юноши и это согретое, разморенное состояние, усугубленное коньяком, всего лишь послужили последней каплей в и без того переполненной чаше.
        Ему было всего пятнадцать. И, как ни странно, он так и не успел превратиться в жадного и беспощадного звереныша, каковыми были девяносто пять процентов его сверстников, по той или иной причине оказавшихся в кошмаре, именуемом Свободным городом. Стас и сам не мог никогда подумать, насколько же он изголодался по простому и искреннему человеческому участию, по пониманию и спокойной, молчаливой поддержке… Ему было всего пятнадцать, и он все еще оставался в чем-то ребенком, ребенком, который хотел любви папы и мамы, который жаждал дружеского тепла и ласковой, доброй улыбки просто так, потому что он есть. Маленький волчонок Стек, скалящий клыки на всех, кто только осмелится подойти слишком близко, ушел куда-то вглубь сознания, уступая место уставшему, испуганному, замерзшему не столько физически, сколько душевно мальчишке. Мальчишке, который просто хотел быть кому-то нужным не «потому что», а «просто так».
        Он захлебывался чаем, даже не отследив, как Вениамин Андреевич встал и снова наполнил его кружку, он захлебывался словами, не обращая внимания на то, что говорит о таких вещах, о которых поклялся никогда и никому не обронить ни слова, он захлебывался слезами, не помня о том, что всегда презрительно усмехался при виде плачущего человека, говоря, что слезы - это для слабаков… Он был сильным, он стал сильным - слишком сильным для своего возраста, и слишком не в том сильным.
        Когда Стас закончил рассказ о своей не слишком-то длинной, но чрезмерно богатой на горькие события жизни, за окном уже забрезжил рассвет.
        - Вот так вот, - зачем-то сказал он через несколько минут после того, как рассказ закончился, и в комнате повисла густая, почти осязаемая тишина. Юноша не столько хотел подвести итоговую черту, сколько желал просто прервать это тягостное молчание. - Вы еще не жалеете, что приютили бездомного бандита и убийцу? - добавил он с вызовом в голосе.
        Вениамин Андреевич вздохнул - очень тяжело, но как-то почти с облегчением.
        - Ну какой из вас убийца, Стас? - на губах инженера на секунду мелькнула усталая улыбка. - Вам просто не повезло, но вы сумели не опустить руки, не сдаться, не сломаться, и даже больше того - вы сумели не стать таким же зверем и нелюдем, как большинство… гм, жителей района трущоб. И пусть даже вы в шаге от того, чтобы сломаться и стать такими же, как они, но вы все же пока еще держитесь. Значит, у вас есть шанс.
        - Это почему я в шаге? - подозрительно поинтересовался Стас.
        - Наркотики, - коротко и емко отозвался инженер, его взгляд стал жестче. - И не говорите мне, что этот ваш легкий галлюциноген - ерунда и вообще не хуже сигарет. Наркотик и есть наркотик. Одно вам скажу: если вы не откажетесь раз и навсегда от этой дряни, то вы - конченый человек. У наркоманов нет будущего.
        - Джамп - это единственная возможность почувствовать себя счастливым, - тихо проговорил Стас.
        В глубине души он был полностью согласен с Вениамином Андреевичем - в конце концов, сколько молодых парней загибалось от наркотиков в трущобах, сколько окоченевших трупов, возле которых валялся шприц или трубочка из бумаги, он видел в подвалах и на стройках, и скольких его знакомых однажды просто не стало. И многие из них начинали с ерунды - с джампа, с «глюколес», с «травки» - а потом уже не могли без нитаспана и ноктса.
        - Ошибаетесь, молодой человек. Этот ваш джамп - всего лишь самый простой способ обмануть себя и уйти от реальности - и заодно не самый простой, но не менее действенный, чем пуля в висок, способ покончить с жизнью. А возможностей стать счастливым гораздо больше, чем вам сейчас кажется.
        - Раз вы такой умный, то скажите - как мне жить дальше? - зачем-то спросил Стас. - Меня ищут полицейские, мне негде жить, у меня нет документов и почти нет денег, я просто никому не нужен, и никогда не буду нужен. Я никто в этом чертовом мире. Я не хочу быть наркоманом и бандитом - но разве эта гребаная жизнь дала мне другой выбор?
        Несколько секунд Вениамин Андреевич молчал. Он уже принял решение хотя бы попытаться, но для того, чтобы предложить подобное этому маленькому, но уже очень зубастому волчонку, в глубине души которого жил добрый и отзывчивый, но глубоко несчастный мальчишка, ему требовалось собраться с силами.
        - Да, Стас. Дала. Сегодня, когда вы все же ответили на мой звонок.
        - Что вы имеете ввиду? - насторожился юноша.
        В его глазах мелькнул страх, инженер заметил быстрый взгляд на окно и дверь - волчонок прикидывал пути к отступлению, если его подозрения подтвердятся. Мужчина тяжело вздохнул.
        - Давайте сразу же расставим точки над «i», - заговорил он, глядя прямо в глаза собеседнику. - Когда я сказал вам по телефону, что я просто хочу поговорить, я имел ввиду только «просто поговорить». Я понимаю ваши опасения, и потому прямым текстом скажу - меня не интересует ваше тело и все, что с этим связано. Я не… гм, гомосексуалист и тем более не педофил. Я просто хочу вам помочь. И единственная благодарность, которой я хотел бы ожидать за свою вам помощь - это чтобы помощь оказалась не напрасной и вы выросли бы настоящим человеком, достойным и добрым, и так же, как я, не желающим оставлять в беде хотя бы тех, кому вы в силах помочь.
        Стас жарко покраснел. Вениамин Андреевич словно бы прочел его мысли и его опасения - юноша достаточно много знал о случаях, когда взрослые и более-менее обеспеченные люди тем или иным способом заманивали к себе молодых парней и девчонок из трущоб, за которых некому было заступиться, и использовали в качестве игрушек для секса.
        А инженер тем временем продолжал:
        - Я понимаю, мои слова - это только слова. Но вам решать, верить мне или нет. Доказать свою искренность я могу только делом, а для этого необходимо, чтобы вы сперва мне поверили. Потому я предлагаю вам следующее: сейчас вы примете душ, поедите и ляжете спать, я расстелю вам кресло, оно раскладное. Когда вы проснетесь, меня не будет - к сожалению, мне через три часа нужно идти на работу. Решите уйти - просто попросите кого-нибудь из соседей закрыть за вами входную дверь, комната захлопывается без ключа. Решите остаться - дождитесь меня, я вернусь около десяти вечера, и мы с вами обсудим, как жить дальше. Если выберете второй вариант, вам придется соблюсти два условия: первое - вы навсегда откажетесь от наркотиков. Второе - вы пойдете учиться. У вас будет достаточно времени на размышления. Вас устраивают подобные условия?
        - Эм… угу. Вполне, - ошалело хлопая глазами, ответил Стас.
        Услышанное не укладывалось в голове. Ему предлагают жить здесь? Остаться в этой комнате, бросить наркотики, пойти учиться, и, что самое главное, на самом деле выбраться из трущоб? И это все происходит на самом деле, не во сне и не в подаренном джампом кайфе?
        Вениамин поднялся со стула, поставил свою чашку.
        - В таком случае идите в душ, - он подошел к шкафу, достал с полки полотенце и длинную светло-серую рубашку, поношенную, но чистую. - Вот, возьмите. Одежды вашего размера у меня нет, к сожалению, но это все стираное. Душ - вторая дверь слева по коридору. Соседей я предупрежу, что вы мой дальний родственник, они не будут задавать лишних вопросов. Идите, я пока постелю постель и приготовлю поесть.
        Все еще пребывая в шокированном состоянии, Стас взял протянутые вещи и направился в душ.
        Отмывшись и поев, юноша совершенно по-детски свернулся калачиком на разложенном кресле-кровати, и мгновенно провалился в глубокий сон без сновидений. Он уже не видел, как Вениамин Андреевич придвинул стул к изголовью его постели, и два часа сидел, почти не двигаясь, вглядывался в лицо неожиданного гостя. Старый инженер пытался понять, почему этот мальчишка-бандит вдруг стал так дорог ему. Почему больше всего на свете он сейчас боялся придти домой и обнаружить комнату пустой. Он не опасался кражи, и даже не думал, что Стас может просто вынести из комнаты все мало-мальски ценное - он боялся только, что тот уйдет. Откажется от помощи.
        Стас проснулся от непривычного ощущения - что-то теплое и пушистое касалось его щеки, слегка дрожа и издавая какое-то ласковое рычание. Открыв глаза, он наткнулся взглядом на серо-черно-желто-коричневую, пеструю шерсть.
        - Мррмяу, - черепаховая кошка открыла сонные, ленивые глаза, и, прищурившись, посмотрела на юношу. - Мррмяу?
        «Ты не опасный?» - словно бы спрашивала она.
        И Стас рассмеялся. Не хищно и зло, как привык в трущобных кампаниях, не горько, как иногда смеялся собственным мыслям, а живо и радостно, как смеялись его ровесники, растущие в нормальных, любящих семьях.
        Полчаса провалявшись в кровати и почесывая за ушами снисходительно мурлычущую кошку, он все-таки встал, взял полотенце и вышел из комнаты. Кошка осталась лежать на кресле, всем своим видом демонстрируя нежелание покидать теплое, уютное местечко.
        Выйдя в коридор, Стас нос к носу столкнулся с миловидной девушкой лет восемнадцати.
        - Ой! Привет, а ты племянник Вениамина Андреевича? - прощебетала она раньше, чем парень успел ретироваться обратно за дверь.
        - Эээ… ага.
        - А я его соседка, Настя. Тебя как зовут?
        - Стас…
        - Милое имя. Слушай, а ты кошку не видел? Пеструю такую, пушистую. Опять куда-то делась…
        - Она к Вениамину Андреевичу в комнату забежала. Наверное, когда он уходил, - неожиданно для себя улыбнулся Стас. - Сейчас принесу, подожди…те, - поправился он в последнюю минуту.
        - Ой, спасибо! А я уже боялась, что она опять удрала на лестницу. Да и давай на ты, я не настолько тебя старше, - кокетливо рассмеялась Настя.
        - Эм… да, хорошо, конечно, - чувствуя, что неудержимо краснеет, он метнулся в комнату.
        Кошка обнаружилась все на той же подушке и явно была не очень довольна тем, что ее потревожили. Скорее даже, очень не довольна. К счастью, у Насти оказался карандаш-антисептик. К сожалению, ей надо было уходить на занятия, но ведь вечером она обязательно вернется…
        Поднявшись на свой этаж, Вениамин Андреевич замер у двери, крепко сжимая в руке ключи. Вдруг, он все же ушел?
        - Добрый вечер, - Стас поднял глаза от книги.
        II. II
        Мы из праха восстанем,
        Мы не станем играть в чужие игры.
        - Добро пожаловать в Петербург, брат Вацлав, - по-чешски проговорил Дориан, приветствуя очень высокого и худого старика с густой гривой недлинных, до плеч, волос, несмотря на возраст, сохранивших смолянисто-черный оттенок.
        - И я приветствую тебя, брат Дориан, - чуть склонил голову чех. - Все ли в сборе?
        - Все, кроме брата Миклоша, но он предупреждал, что задержится и прибудет к самому Совету.
        - В таком случае, если брат Дориан не возражает, мы пройдем в зал, - негромко промолвил брат Людвиг - полная противоположность Вацлава, он был невысок ростом, зато весьма объемен в области живота, его круглую лысину обрамляли жиденькие, но зачем-то длинные пряди волос, некогда русых, а сейчас уже полуседых. С виду австрияк смахивал на добренького дедушку, пока не заглянешь в его мутно-зеленые глаза, в которых добродушно скалились лютые звери. Дориан опасался брата Вацлава - главу Братства и старшего магистра Совета, а милого и добродушного Людвига попросту боялся.
        - Разумеется, брат. Все готово. Аполлон проводит вас, - державшийся до того момента в тени грек выступил вперед, уважительно поклонился.
        - Прошу братьев следовать за мной.
        - Надеюсь, нам не придется долго ждать вас, - роняя слова будто камни, проговорил старик.
        Он развернулся, и пошел прочь - высокий и прямой, как старинный посох мага, который воображение Дориана услужливо дорисовало в его руке. При ходьбе черные кудри рассыпались по плечам, и со спины никто бы не сказал, что Вацлаву не так давно сровнялось восемьдесят лет. Впрочем, не со спины - тоже.
        Впервые за десять лет совет Братства Повелителей, семь человек из России, Австрии, Венгрии, Германии, Франции и Чехии, собрался в полном составе. Для Дориана этот совет не был первым, в две тысячи пятьдесят девятом году он уже присутствовал на собрании Братства - как раз тогда, когда сумел доказать, что достоин войти в его ряды и стать первым петербуржским практиком, признанным Братством. Но сегодня впервые в истории совет собрался не традиционно в Праге, как происходило на протяжении ста с лишним лет его существования, а в Петербурге. Желая встретить гостей как подобает, с соблюдением всего церемониала, Дориан даже озаботился воссоздать в своем особняке святая святых Братства - Алтарный зал, тем самым продемонстрировав важность встречи и свое серьезное к ней отношение.
        Это было помещение странной трапециевидной формы, с раздваивающимся стрельчатым столом. Во главе стола стояло высокое резное кресло, которое должен был занять Вацлав, по левую руку находилось кресло принимающей стороны, то есть, Дориана, по правую - кресло Людвига, далее - места Миклоша и Теодора, и последними сидели Блейз и Жанна.
        Бросив взгляд на часы, Дориан незаметно вздохнул - до начала совета оставалось еще около пятнадцати минут. Он ненавидел вот такое вот пустое ожидание, когда надо просто сидеть, пока что-то не произойдет. От нечего делать практик начал оглядывать Зал. Конечно, он сам проектировал его, и досконально знал каждый уголок, каждый квадратный сантиметр поверхности, но не любоваться результатом многолетнего труда было невозможно, даже изучив его в мельчайших деталях.
        Здесь не было ни украшений, ни вычурной мебели, не считая стола и стульев, ни шикарных ковров, но при том убранство помещения даже на неопытный взгляд стоило безумных денег. Потолок, пол, стены - все облицовано натуральными малахитом, агатом, яшмой, нефритом и многими другими полудрагоценными камнями. Вытесанный из черного вулканического стекла стол украшали янтарные инкрустации. Холодный стул, на котором он сидел, тоже был обсидиановым. А умея читать символы тайного наречия Братства, по янтарным узорам на столе можно было узнать основы его истории.
        Началось все еще в середине двадцатого века, через пять лет после окончания Второй мировой войны. И началось это с семерых людей, искавших Знания - именно так, с большой буквы. Их фамилий история братства не сохранила, оставив на память лишь те имена, под которыми они создали Братство Повелителей. Теодор, Хельмут, Зигмунд, Хосефа, Альберт, Виктор и Гуннель. Каждый из них был исследователем и познавателем, каждый изучал науки и каждый разуверился в них. История умалчивает, как они встретились и познакомились, но результат известен - объединив усилия, они начали искать Знания в области, лежащей за пределами наук и человеческого понимания. И они нашли… Сновидение и шаманизм, восточная йога и энергетизм, всевозможные эзотерические практики и исследования - они дали искателям Знание и они дали Искателям Силу.
        В одна тысяча девятьсот шестьдесят втором году семерка искателей основала свое Братство, претенциозно окрестив его Братством Повелителей. Столь громкое название было избрано неспроста - первый глава Братства, немец Теодор Майер, был приверженцем теории вероятностного моделирования, согласно которой можно было воздействовать на реальность путем строгого соблюдения некоторых, казалось бы, совершенно не относящихся непосредственно к задаче требований, а также четкого именования не столько реального положения дел, сколько желаемого. Проще говоря, по принципу «как вы лодку назовете, так она и поплывет».
        История сохранила некоторые выдержки из речи Теодора, посвященной дню создания Братства: «Да, сейчас мы лишь люди, получившие знания и власть, каждый в выбранной им области. Да, сейчас власть наша ограничена и силы наши невелики. Но я нарекаю наш совет Братством Повелителей, и силой, и властью своей подтверждаю наше право именовать себя Повелителями - не стран и не людей, но всего Мира, который слышит меня, и принимает мои слова, как истину. Я нарекаю нас Повелителями - и мы есть Повелители».
        Теодор не ошибся. К две тысячи девятнадцатому году члены Совета Братства, семь человек со всего мира, оказались близки к господству если не над миром, то по крайней мере, над Европой. Члены Совета правили Германией, Францией, Испанией, Италией, Чехословакией, Россией и Прибалтийским союзом. Нет, они не являлись президентами, королями и так далее - но держали эти страны под своим неусыпным контролем. И именно благодаря Совету Европа перенесла катастрофу две тысячи двадцать с гораздо меньшими потерями, а после восстановилась значительно быстрее Соединенных Штатов, Канады и до сих пор не оправившихся окончательно Африки и стран Южной Америки. Увы, катастрофа оказалась ударом, который хоть и не уничтожил Братство, но практически свел на нет всю работу предыдущих десятилетий. Вместо того, чтобы идти вперед, Повелителям приходилось прикладывать все усилия для того, чтобы не позволить миру рухнуть в пропасть, погребя под обломками и само Братство.
        В две тысячи сорок втором году произошла вторая катастрофа - и для Повелителей она оказалась гораздо страшнее, чем двадцатый год. Братство практически одномоментно потеряло четверых своих членов. Череда загадочных убийств, унесших более ста жизней сильных мира сего, не пощадило и Повелителей. Виновных найти не удалось, и трое выживших готовы были уже отказаться от своих планов. Положение спас сын старшего из них, Вацлав Пражски. Он убил своего отца Януша, занял его место в Совете и пригрозил остальным, что убьет и их, если они попробуют отстраниться от дел до того, как подготовят каждый двоих преемников. Сам Вацлав также взял двоих учеников, и спустя семь лет состав Братства обновился практически полностью. Новоиспеченные Повелители были молоды, полны сил и готовы на все ради процветания и благополучия Братства, и казалось, что для них наступила новая эпоха, в которой уже не будет столь сокрушительных бедствий и смертельных катастроф, но Судьба распорядилась иначе.
        Спустя год после вхождения в Совет был найден мертвым в своей постели Эндрю Дессель. Причиной смерти стало ранение широким острым предметом в область грудной клетки. Эндрю умер не сразу, он долгое время бился в агонии - но убийца извлек свое чудовищное оружие лишь после того, как убедился в смерти жертвы. Найти преступника не удалось - как и в случае с гибелью четверых членов Братства в сорок втором году. И что интересно, те четверо также были убиты холодным оружием неизвестного образца. Двоих убийца зарезал, одному отсек голову, а последнего попросту разрубил пополам.
        Как и в прошлый раз, расследование Братства ничего не дало.
        В пятьдесят девятом году в Совет вошел Дориан Вертаск, петербуржец с немецкими корнями. Он был первым членом Братства, пришедшим со стороны - но Вацлав ни разу еще не пожалел, что принял его. Дориан обладал острым умом, умеренным властолюбием, четкими планами на будущее и множеством иных полезных качеств. Немолодой уже чех всерьез подумывал о том, чтобы именно русского впоследствии назначить своим преемником… впрочем, сам Вертаск о том не знал.
        - Начнем! - Вацлав устало опустился на свое кресло. Годы давали о себе знать, да и ритуал объединения сил вытягивал немало энергии. - Брат Дориан, с какой целью ты решился созвать Совет Братства Повелителей?
        Вертаск чуть прикусил губу, и спокойно выдержал прямой, тяжелый взгляд чеха. Как и все остальные, он чувствовал себя совершенно выжатым, и больше всего хотел сейчас просто сесть и немного расслабиться, благо, традиция проведения Совета предполагала некоторое время отдыха после ритуала, но ему очень не хотелось показывать свою слабость, особенно сейчас.
        - Я хотел обсудить дальнейшую политику Братства в отношении нашего мира, - спокойно ответил Дориан, не отводя взгляда.
        Кустистые брови Вацлава чуть вздернулись.
        - Продолжай.
        - Я считаю нашу нынешнюю политику в корне неверной, - медленно и негромко проговорил русский и, не обращая внимания на изумленные взгляды, продолжил: - Прежние методы никуда не годятся. Следует смотреть правде в глаза - Братство не имеет и половины того могущества, коим обладало до две тысячи двадцатого года. Да, мы можем многое - но все наши возможности есть ничто в сравнении с тем, чем мы обладали ранее…
        Он говорил еще долго, приводя убедительные примеры и демонстрируя Совету свои логические выкладки. По большому счету, они знали это и так, но старались не акцентировать на своей слабости внимания, большее значение придавая достижениям настоящего, нежели фантастическим высотам прошлого, утраченным, казалось, безвозвратно. Но сейчас Дориан поставил вопрос так, что проигнорировать его, сделав вид, что все в порядке и упущенное вернется, было невозможно.
        - Довольно, брат Дориан, - сухо проговорил Вацлав в тот момент, когда Вертаск на мгновение замолчал, чтобы перевести дыхание. - Я полагаю, Совет тебя понял и согласен со всем высказанным. Теперь же мы хотели бы услышать твой вариант дальнейшего развития Братства - ведь он у тебя, несомненно, есть.
        - Разумеется, брат Вацлав, - мужчина поклонился, пряча улыбку. - Нас мало. Нет, не так: нас очень мало. Семеро практиков не могут подчинить себе мир, действуя по отдельности. Как бы мы не были сильны, весь мир - сильнее. Пока что. И я предлагаю… - он выдержал паузу, медленно обводя глазами слушателей. - Я предлагаю объединить силы. Я интересовался вашими успехами, братья. И я вижу, что хотя каждый из вас уже добился многого в своей области, все же пройдут многие годы, прежде чем кто-либо из нас достигнет хотя бы уровня брата Вацлава, не говоря уже о чем-то большем. Как вы знаете, я не могу похвастаться даже этим… зато у меня есть нечто иное.
        - Брат Дориан, не тяни! - не выдержала француженка Жанна.
        Он позволил себе еще одну улыбку.
        - Последние три года я посвятил себя одному-единственному делу: я составлял план развития Братства по иной, отличной от нынешней, схеме. Итак, братья… я предлагаю объединить усилия. Оставим Францию, Германию и прочие страны. Возьмемся за Россию. Вместе.
        - Почему именно Россия? - тут же спросил Миклош, явно недовольный - еще бы, он столько лет посвятил работе в Венгрии.
        - Потому что я живу в России, соответственно, лучше всего представляю себе реалии работы именно с этой страной и свою схему создавал с учетом особенностей этого государства и его народа. Кроме того, Россия сама по себе является перспективнейшим направлением. Огромная территория, которая в наименьшей степени пострадала во время катастрофы двадцатого года, пять современных городов, развитая экономика и прочая.
        - Германия не сильно уступает России, - заметил брат Теодор, тезка одного из основателей и первого лидера Братства.
        - Я провел сравнительный анализ всех аспектов, которые нас интересуют. Ознакомьтесь, и вы поймете, что я прав, - Дориан нажал небольшую кнопку под столом, и перед каждым присутствующим поднялись мониторы скрытых до поры под отделкой стола компов.
        Дальнейшие десять минут прошли в тишине, нарушаемой лишь шелестом пальцев по обсидиану - братья знакомились с материалами, тут же внося поправки и комментарии. Первым тишину нарушил Вацлав.
        - Что ж, Брат Дориан, расскажи нам подробнее, как ты предлагаешь взять под полный контроль эту страну.
        Вертаск не стал скрывать улыбку. В конце концов, это была его победа.
        II. III
        Кто сказал, что страсть опасна, доброта смешна,
        Что в наш век отвага не нужна?
        Заложив красивый вираж - разумеется, все в пределах правил вождения - Стас остановил новенький гравицикл у ворот особняка. Бросил взгляд на экран бортового компа, преимущественно используемый в качестве блокнота-ежедневника, сравнил указанный там адрес с надписью, красующейся на выполненной в стиле «под старину» табличке - адреса совпадали. Спрыгнув с удобного сиденья, обтянутого псеводкожей, юноша отвел машину на пару метров в сторону и направился к видеофону.
        - Представьтесь, пожалуйста, - раздался из динамика ровный, бесстрастный голос хорошо вышколенного охранника.
        - Курьер из компании «Гермес», - бодро отрапортовал Стас, демонстрируя глазку видеокамеры пластиковую карточку-удостоверение.
        - Пожалуйста, приложите карту к сканеру, - так же бесстрастно продолжил охранник - курьер даже на миг подумал, что разговаривает не с живым человеком, а с системой. Впрочем, могло быть и так. Для него это значения не имело никакого, главное - передать посылку адресату, а остальное неважно.
        Прижав пестрый кусочек пластика к сенсору, Стас дождался, пока автоматика выведет на экран стандартную цифровую клавиатуру, и ввел подтверждающий код - такой код сообщали курьерам только за пять минут до прибытия к клиенту, а после того, как работник «Гермеса» был пропущен за ворота, код сразу же меняли. Системы безопасности у воротил современного бизнеса были воистину параноидальные. Впрочем, вполне оправданно - вряд ли хоть один житель Петербурга мог похвастаться тем, что ни разу не мечтал ограбить какого-нибудь директора корпорации.
        Процедура идентификации прошла успешно. Тяжелая калитка в стороне от ворот почти бесшумно отворилась, пропуская курьера на территорию особняка, принадлежащего послу Франко-Германской коалиции стран.
        - Вы можете оставить груз мне, я передам его адресату, - навстречу Стасу вышел высокий и широкоплечий охранник, словно сошедший с рекламного плаката охранной компании.
        Но юноша отрицательно покачал головой.
        - Я получил указание передать груз лично в руки. Можете ознакомиться с документами, - он протянул верзиле микрочип с сопроводительной информацией.
        Внимательно изучив документацию, секьюрити кивнул.
        - Подождите, - и скрылся за очередной тяжелой дверью.
        Спустя минуту он вновь вышел.
        - Следуйте за мной.
        Подавив очередной вздох, Стас направился следом за мужчиной. Кто бы знал, до какой степени ему надоели эти проклятые системы безопасности! Можно подумать, что официальный курьер уважаемой компании будет что-то воровать или на кого-то нападать. Не было таких идиотов - ведь это означало в лучшем случае вылететь с работы, а потерять работу в Петербурге было почти равносильно смерти. А уж что ждало незадачливого воришку в худшем случае, страшно было даже представить.
        Его провели в просторный холл, в конце которого красовалась широкая лестница, усланная пушистым ковром.
        - Ждите здесь. Я позову господина Гильермо, - бросил охранник.
        - Конечно.
        Коротая время в ожидании клиента, Стас вытащил миникомп и принялся изучать конспект по природоведению - через месяц первый вступительный экзамен, и он должен сдать его на двенадцать баллов. Всего пять экзаменов, и на них нужно набрать в общей сложности восемьдесят пять баллов. По двенадцать за каждый экзамен и плюс еще по пять баллов за лучший результат среди абитуриентов.
        По большому счету, для поступления достаточно было набрать всего пятьдесят баллов. Вот только в таком случае его бы зачислили на платное обучение, а это десять тысяч евро за семестр! Вениамин Аркадьевич говорил, что в крайнем случае он сможет оплатить по крайней мере первый год обучения, а потом Стас снова попытается поступить на бесплатное, но парень хотел добиться высшего результата с самого начала - его и так очень раздражало то, что пожилой инженер вынужден был его кормить и одевать. Потому-то бывший бандит и пошел работать в «Гермес» - благо, кадровая политика почтового отдела корпорации основывалась помимо всего прочего на внешности соискателей: «Гермес» гордился своими курьерами, стройными белокурыми юношами и девушками в светло-синей с золотистой отделкой форме. Платили хоть и немного, всего пятьсот евро в месяц, но и такая добавка к зарплате Вениамина Андреевича была существенной. Кроме того, у Стаса оставалось достаточно свободного времени на то, чтобы подготовиться к экзаменам.
        - Вы курьер из «Гермеса»? - раздался за спиной юноши чуть взволнованный, ломкий и отчего-то смутно знакомый голос.
        - Да, у меня посылка для… - начал он, оборачиваясь…
        …и осекся на полуслове.
        Перед ним стоял мальчишка лет четырнадцати, черноволосый и темноглазый, одетый в дорогущую рубашку явно из натурального шелка и не менее дорогие брюки, наверняка пошитые вручную в ателье какого-нибудь известного кутюрье. Но Стас помнил его совсем другим - в драных джинсах и поношенной куртке, бесшабашно улыбающегося и с вечно взлохмаченными волосами.
        - Гранд?!
        - Стек?! - глаза бывшего бродяги из трущоб на миг округлились, но он тут же взял себя в руки. - Благодарю, давайте ваш чип.
        - Э… Но… - курьер вздрогнул, но прикусил губу и полез в карман поясной сумки за чипом. Все было ясно и, надо признать, что довольно предсказуемо. Таких было немало в Свободном городе - мальчишек из богатых семей, сбежавших испробовать вольной жизни. Почти все они очень быстро этой «воли» наедались по самое не хочу и сбегали обратно… если выживали. И, разумеется, если кому-то из них не везло потом столкнуться с теми, кто знал о «трущобном» периоде их жизни, эти «золотые мальчики» старались сделать вид, что не знают своих прежних товарищей.
        - Да, конечно, возьмите, - он протянул Гранду, то есть, Алькано Гильермо, сыну посла Франко-Германской коалиции, микрочип.
        Внеся все необходимые пометки и электронную роспись, Алькано вернул чип курьеру.
        - Назовите ваше имя и адрес, - холодно проговорил он.
        Стас прищурился.
        - Зачем?
        - Вы хотите, чтобы я пожаловался на вас в вашу компанию? - хмыкнул Гильермо-младший, глядя на собеседника с тем высокомерным презрением, которое всегда отличало наделенных властью при общении с простыми людьми.
        - Станислав Вениаминович Ветровский, - начал юноша, до боли в костяшках сжимая кулаки. - Адрес…
        Записав данные курьера на диктофон мобила, Алькано кивнул.
        - Можете быть свободны. Но учтите, если в доме что-то пропало… - он многозначительно не договорил.
        Стас скрипнул зубами, коротко поклонился, и быстрым шагом вышел из дома, едва подавляя желание пуститься бегом. Хотелось оказаться как можно дальше от этого мерзкого дома и от мелкого ублюдка Гранда, который оказался настолько мерзким маленьким щенком, что посмел обвинить его в том, что он хочет что-то украсть! Уж он-то знает Стека и должен был бы…
        «Вот именно, - оборвал Стас самого себя, садясь на гравицикл и запуская систему. - Он знает Стека, бандита, грабителя, наркомана и вора. Естественно, он имел полное право уже за одно только прошлое обвинить меня в намерении его обворовать, хотя сам… А, неважно, что там было в его прошлом! Сейчас он сынок богатенького папаши, а значит, ему многое позволено… Но какой гад!».
        К счастью, эта поездка была последней на сегодня, и Стас мог спокойно заехать в офис компании, сдать документацию и отправиться домой. Посмотрев на часы, юноша достал мобил и позвонил Вениамину Викторовичу.
        - Добрый день. Я не отвлекаю?
        - Нет, что ты, - он даже на расстоянии почувствовал улыбку приемного отца. - Я сейчас как раз кофе пью.
        - Я уже освободился, осталось только сдать чип. Могу заехать на вами… то есть, за тобой, - в который уже раз поправил он себя.
        Когда три с половиной месяца назад Вениамин Андреевич пришел домой, загадочно улыбаясь и сразу же выставил на стол тортик, Стас и подумать не мог, какой именно подарок подготовил ему инженер. А при виде трех пластиковых удостоверений: паспорта, медицинской карты и страхового полиса, он и вовсе потерял дар речи. Рассказывать, чего ему стоило не просто сделать бездомному и нигде не зарегистрированному парню документы, но еще и сразу же оформить усыновление при отсутствии родителей и самого парня, Ветровский - то есть, теперь Ветровский-старший - не стал. На следующий день Стасу вживили чип под кожу, и с этого момента он стал полноправным гражданином Петербурга, имеющим право устраиваться на работу, получать образование (если денег хватит), и многое другое. В тот же день, когда инженер вручил приемному сыну документы, он попросил называть его на «ты». Стас честно старался, но до сих пор иногда сбивался на ставшее привычным за первые два месяца уважительное «вы».
        - Извини, я боюсь, что освобожусь не раньше, чем через два часа. Так что поезжай домой, а я на метро доберусь.
        Однако сам Стас оказался дома даже позже и в еще большей растерянности, нежели пребывал в момент звонка Вениамину Андреевичу. Причиной тому послужила новость, услышанная от менеджера его группы в компании во время традиционного в каждый последний рабочий день месяца «разбора полетов и падений», проще говоря - выдачи кнутов и пряников, и последующие события…
        - Ира, Костя, Максим - вы можете идти, - тучный мужчина с обманчиво мягким голосом кивнул отпущенным курьерам, и посмотрел на следующего подчиненного. - Андрей, ты оштрафован на сто пятьдесят евро.
        - Но Виктор Михайлович, я же… - худенький и какой-то полупрозрачный блондин шестнадцати лет вскочил со своего места, нервно кусая губы, казалось, он побледнел еще больше обычного.
        - Андрей, я понимаю твою ситуацию, но клиенты несколько раз жаловались, что ты опаздываешь, - все так же мягко перебил его менеджер. - Если бы ты работал в другом месте, тебе это, возможно, и сошло бы с рук, но репутация нашей компании всегда была безупречна. И учти, я не увольняю тебя только потому, что мне известна твоя ситуация и мне тебя жаль. Но если в следующем месяце это повторится… ты понимаешь.
        - Да, Виктор Михайлович, - на почти белых щеках Андрея пылали пугающе-яркие пятна. Он неловко встал, едва не уронив стул. - Я могу идти?
        - Конечно. И не опоздай завтра! - последние слова летели уже в спину выбегающему из комнаты курьеру. - Так, теперь Стас. Что ж, могу тебя поздравить - за весь месяц на тебя не поступило ни одной жалобы, больше того - твой последний сегодняшний клиент после твоего отъезда позвонил в офис и очень тебя хвалил. Надо заметить, что во-первых, это клиент очень капризный и требовательный, а во-вторых - он очень влиятельный человек, крайне важный для нашей корпорации в целом, а не только для «Гермеса». Принимая во внимание то, что работал ты безупречно, а сегодня еще и сумел так отличиться, было принято решение выдать тебе премию в размере ста евро, - Виктор Михайлович улыбнулся.
        Стас с трудом выдавил положенные слова благодарности и проявления радости от того замечательного факта, что он удостоен чести работать в этой прекрасной компании, искренне надеясь, что его замешательство спишут на волнение и радость от получения премии.
        «Последний клиент?! Но это же Гильермо! Сперва он почти что пригрозил обвинить меня в воровстве, а потом позвонил в офис и похвалил? Ничего не понимаю…»
        В очереди к финансовому менеджеру Стас оказался прямо за невезучим Андреем. Ему и правда несладко пришлось - на учебу денег не было, особого таланта, необходимого для поступления на бесплатное - тоже, отец потерял работу и спился два года назад, а на руках у внезапно оказавшегося единственным мужчиной в семье Андрея остались больная мать, с трудом отрабатывающая свою крохотную зарплату на сортировке товаров в ближайшем гипермаркете, и двенадцатилетняя сестренка, учащаяся в школе. В результате семья едва сводила концы с концами - для них ничтожная, в общем-то, сумма в полторы сотни евро, значила достаточно много.
        Дождавшийся своей очереди Андрей протянул менеджеру карту, тот быстро отстучал по клавиатуре компа нужные команды и вернул карту владельцу.
        - Шестьсот евро переведены на ваш счет, - профессионально вежливо улыбнулся он.
        - Спасибо, - пробормотал невезучий курьер, сгорбился и пошел к выходу, но по пути споткнулся о собственный развязавшийся шнурок и присел на корточки, чтобы завязать кроссовок.
        Финансист же быстро перевел причитающуюся сумму на счет Стаса и ушел. В помещении остались только пятеро курьеров - сам Стас, Максим - красавец-атлет и гроза всех девичьих сердец курьерской компании, и стажерки Ира с Наташей, работавшие в «Гермесе» всего лишь вторую неделю.
        - Шесть сотен на полуторной ставке? Чего-то маловато за твой ударный труд, - громко, чтобы все слышали, проговорил в спину направившемуся к двери Андрею Максим. В число его «достоинств» также входила любовь делать мелкие пакости, посмеяться над теми, кто не способен был дать сдачи, и спровоцировать кого-нибудь, кто слабее его, на драку - лишняя возможность покрасоваться перед девчонками.
        Андрей вздрогнул и обернулся. Стас с изумлением заметил, что в глазах уже взрослого, в общем-то, парня стоят слезы.
        - Макс, иди в задницу, - хрипло выдохнул неудачник.
        Атлет только того и ждал. Легко стряхнул с себя почти висевшую на нем Иру и, нарочито плавно двигаясь, направился к жертве.
        - Кажется, ты хамишь, - чуть ли не мурлыча, выговорил он.
        Андрей сжал кулаки.
        - Отвяжись от меня!
        - А не то что? Пожалуешься папочке? А ведь нету папочки, - Максим состроил жалостливую рожу. - Или мамочке настучишь? А что твоя больная мамочка может сделать?
        - Да пошел ты, урод! - взъярился несчастный. Худой и слабый, он прекрасно понимал, что не выстоит против белокурого красавчика и полминуты, но стерпеть оскорбление тоже не мог. - Шлюха белобрысая!
        Вот этого стерпеть не мог уже Макс. Взревев, он бросился на Андрея, и с размаху врезал ему в челюсть, потом добавил упавшему несколько раз ногами по ребрам - не так, чтобы сломать, но весьма болезненно.
        А в следующую секунду полетел в сторону, совсем некрасиво врезавшись головой в урну. Тут же вскочил, зарычал, оборачиваясь - атлет готов был разорвать осмелившегося так его опозорить неудачника в клочья прямо тут.
        Вот только вместо неспособного дать отпор Андрея перед ним стоял Стас. Стоял спокойно, смотрел презрительно, с ленцой во взгляде. Так сам Макс еще в школьные годы смотрел на младшеклассников, которые ничего не могли ему сделать и безропотно отдавали выданные родителями на школьные завтраки наличные. И задире стало не по себе.
        - Че ты лезешь, куда не просят? - прошипел он, не смея, впрочем, кидаться на неожиданного андреева защитника.
        - Пункт пятый второй части правил компании «Гермес»: провокация драки, причинение ущерба имуществу компании и прочая, прочая, прочая. Карается штрафом в триста евро плюс возмещение ущерба, нанесенного компании и пострадавшим, - все с той же ленцой процитировал Стас. - У тебя будут неприятности.
        - Какого… ты вообще в это полез? - Максим занервничал: ему-то в свое время и в голову не пришло изучать правила, он был свято уверен, что уж с ним-то ничего плохого приключиться точно не может.
        - Я уважаю компанию, в которой имею честь работать и берегу ее доброе имя, - улыбнулся юноша, краем глаза глядя в сторону находящейся сбоку от него двери. - А ты своим поведением позоришь его.
        - Ты че, больной? Да клал я с прибором на эту гребаную компанию и ее имя! - взорвался Макс, со злости пиная многострадальную урну. Удара черный пластик не выдержал, и урна разлетелась на несколько кусков.
        - Ты поэтому постоянно мешаешь Андрею работать? Видимо, для тебя личный интерес сделать гадость гораздо выше интересов компании.
        - При чем тут эти… интересы?!
        - Из-за твоих проделок Андрей не может нормально выполнять свои обязанности. Этим ты вредишь «Гермесу». Если бы Виктор Михайлович узнал об этом, тебя бы уволили, - холодно усмехнулся Стас… а точнее - Стек.
        - Но ты же не скажешь обо всем этом борову, правда? - с ноткой страха спросил Макс, только тут замечая, что Ира и Наташа судорожно прижимаются к стене и пытаются сделать ему какие-то знаки.
        - Я не стукач. Но если ты еще раз попробуешь навредить… Ой! - парень испуганно сделал несколько шагов назад. - Виктор Михайлович, простите, я вас не заметил.
        - Ничего страшного, Стас, - менеджер улыбнулся. И эта его улыбка не обещала ничего хорошего Максу. - Андрей, Стас, Максим - в мой кабинет. Живо! Все остальные могут быть свободны. Живо!
        Через пять минут все трое стояли навытяжку перед развалившимся в кресле менеджером. А тот был в ярости… что сыграло на руку Стасу.
        Максим был оштрафован на триста евро в пользу компании и еще на двести - в пользу Андрея, и уволен с уничижительной записью в трудовом файле. Теперь ему нескоро удастся устроиться на работу. Андрей получил три оплачиваемых выходных на то, чтобы привести себя в порядок, одобрительную улыбку Виктора Михайловича, и «еще один шанс стать по-настоящему хорошим сотрудником «Гермеса». А Стас был награжден премией в две сотни - «за защиту доброго имени компании», и ощущением глубокого морального удовлетворения. Кроме того, когда Макс, а чуть позже - Андрей, покинули кабинет менеджера…
        - Прекрасно сработано, Стас, - усмехнулся мужчина, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.
        - О чем вы? - тот натурально изобразил удивление.
        - О твоей провокации. Я давно заметил, что Максим тебе несимпатичен. И могу только поаплодировать тому, как тонко ты его выставил идиотом. Прекрасная провокация. Ведь ты не всерьез возмущался, когда говорил о нанесении вреда компании и так далее?
        Юноша прищурился. Вопрос явно был непростой.
        - Я не фанатик, Виктор Михайлович. И тем более, я не идиот. Я действительно считаю действия Максима неправильными и вредными для компании, в которой я работаю, и, соответственно, вредными для меня. Но не более.
        Задав еще несколько вопросов, менеджер отпустил курьера, дав и ему выходной на завтра.
        Из кабинета шефа Стас выходил совершенно довольный собой. Но вот явно поджидающий его у двери Андрей оказался для парня неожиданностью.
        - Я это… боюсь, что Макс меня подкараулить хочет, - смущаясь, признался тот. - Можно, я с тобой до метро дойду?
        - Э… Конечно.
        - Ты извини, что я сразу не влез. Но нам ведь надо было этого придурка совсем убрать из компании, а не один разок поставить на место, - виновато улыбнулся Стас, когда они уже стояли на платформе.
        - Ну да, ты прав. Но как же нам повезло, что Виктор Михайлович пришел.
        Стек улыбнулся. Да, конечно, повезло. Как же.
        Виктор Михайлович всегда забирал свою зарплату сразу после курьеров, первым из менеджеров, и заходил он через боковую дверь. Финансист как раз в этом промежутке между выдачей на несколько минут выходил покурить. Стек знал о появлении менеджера еще в самом начале своей импровизированной сценки.
        - Да, и правда, повезло. Только, слушай, Андрей, а зачем ты вообще поддался на провокацию Макса? Ты же знаешь, что тебе нечего ему противопоставить.
        - Из-за матери, - парень опустил взгляд. - Она болеет сильно в последнее время и ей постоянно деньги на лекарства нужны. Я потому и работаю на полторы ставки. Она мало получает, а последние два месяца так совсем…
        «Ты - эгоистичный кретин. Этот человек работает с тобой два месяца, а ты даже не знаешь, что с ним творится. И ты еще хочешь стать эмпатом и сделать мир лучше?»
        Усилием воли Стас заткнул внутренний голос - что не помешало ему целиком и полностью со всем сказанным согласиться.
        - Прости, я не знал…
        - А если бы и знал? Это же ничего не изменило бы. В конце концов, это мои проблемы, не твои, - пожал плечами Андрей.
        В первый момент Стас едва не обиделся. А потом внезапно понял - парень совсем не хотел его обидеть, больше того - он даже не допускал мысли, что кому-то подобные слова могут показаться обидными. И правильно, в общем-то, делал - это было логично и понятно каждому. Беда любого человека - это беда только этого человека и тех, кто из-за этой беды как-либо страдает. Никого другого это не касается и не должно волновать. С чего вдруг кому-то должно быть дело до того, что Андрей ест в лучшем случае один раз в день, носит одни и те же джинсы уже третий год и даже не мечтает о собственном гравицикле, новом мобиле и прочих молодежных радостях? Это только его проблемы, и ничьи больше.
        «Но это неправильно!!!»
        - Андрей, ты это… правда, извини. Слушай, мне тут за всю эту историю премию дали… ну, типа за защиту компании и все такое, - пробормотал Стас, не глядя в глаза собеседнику. - И знаешь… у меня же есть деньги, немного, но есть… в общем, вот, возьми. Ты не обижайся, что я такой черствый кретин. Я и правда не знал, - он выскреб из кармана всю наличность: двести евро, полученные от Виктора Михайловича и отложенные на продукты чуть ранее триста евро, и сунул в руку Андрея.
        Тот вспыхнул.
        - Стас, я не знаю, когда смогу отдать…
        - Не надо отдавать. Это не в долг.
        Парень покраснел еще больше, в его взгляде появилась обида.
        - Я не попрошайка! И я…
        - Я знаю. А это - не милостыня и не подачка. Я просто могу помочь и я хочу помочь. Ты только потом тоже помоги кому-нибудь, если в твоих силах будет помочь. Все, удачи! - и пока оторопевший Андрей пытался что-то сказать, Стас быстро вскочил в закрывающиеся двери поезда.
        Через окно он еще секунд пятнадцать наблюдал за приятелем. Тот неверяще смотрел на деньги в своей руке и на его лице отображалась вся гамма эмоций - от недоверия и подсознательного страха, до неверия, что эти деньги и правда теперь его, что их не нужно будет отдавать, и что ему помогли. Просто так. Не «почему-то» и не с какой-то целью, а просто помогли, потому что была возможность помочь, и была необходимость в помощи.
        «А помнит ли еще кто-нибудь в этом мире о том, что существует такое понятие - помощь? Что можно помочь не для того, чтобы извлечь из этого выгоду?»
        II. IV
        Он до цели доберется.
        По своей пройдет стезе…
        Холодный свет августовской луны дробился на неровные квадраты, проникая сквозь покореженную металлическую решетку на окне, и неровно расцвечивал бледными пятнами скромное убранство маленькой комнаты, почти каморки. Узкая железная кровать у стены, с тощим продавленным матрасом и затертой до дыр простыней, была перекрыта кое-как зашитым покрывалом, на покосившемся комоде в углу виднелись белесые пятна облезшей краски, а под ножку небольшого стола, вся столешница которого была изрезана и разрисована похабными картинками, обитатель сих скромных хором был вынужден подложить несколько картонок - иначе колченогий ветеран качался и скрипел, каждую секунду угрожая развалиться. Самым прочным и новым предметом мебели являлся крепкий ящик, в таких развозят в маркеты товар. Сей ящик использовался в качестве стула и выглядел гораздо аккуратнее и презентабельнее, нежели прочая меблировка.
        Это нищенское пристанище могло бы показаться заброшенным, если бы не две детали. Во-первых, здесь царила неестественная, какая-то операционно-стерильная чистота. Во-вторых, квадраты лунного света выявляли не только бедное убранство, но и обитателя крохотной каморки, находящейся на первом этаже старого, самого последнего на Ольгинской улице дома.
        Он был болезненно худой, нескладный, высокий юноша на вид лет восемнадцати, с неровно подстриженными черными волосами до плеч, неестественно бледной кожей и резко выделяющимся на фоне тонкокостного и, пожалуй, что даже аристократичного лица длинным носом. Юноша сидел за столом, положив руки на потертую столешницу, и опустив точеный подбородок на сгиб локтя, пальцы по инерции удерживали карандаш над наполовину исписанным мелким бисерным почерком листом дешевой сероватой бумаги, чуть дальше, едва не падая на пол, лежали две раскрытых книги: «Поводок для общественного бессознательного» Аскольда Хайффера, и «Psychologie und Erziehung» Карла Густава Юнга на немецком языке. Длинные девичьи ресницы молодого человека слегка трепетали, пальцы левой руки, свободно лежащей на столе, едва заметно подрагивали.
        Ясное, по-августовски звездное небо начали заволакивать клочковатые облака. Небольшая, но грозного вида тучка на миг закрыла собой луну, поток слабого света, проникающий в комнату, прервался. Юноша вздрогнул всем телом и широко распахнул глаза, оказавшиеся неожиданно не карего или темно-серого оттенка, а светло-светло голубыми, как ручеек, родившийся из чистого талого снега. Расширенные со сна зрачки казались бездонными.
        За два часа, проведенных в неудобной позе, затекли все мышцы. Он выпрямился, поднялся на ноги, едва не свалив ящик и сделал шаг к окну, к той его части, что не была загорожена колченогим столом. Прижавшись лбом к стеклу, вгляделся в ночную темень - и нервно отпрянул, едва сохранив равновесие, когда с той стороны на него без предупреждения обрушился ледяными горошинами ливень.
        Конечно, дождь остался по ту сторону стекла. Но юноша явственно ощутил, как тяжелые капли хлещут по коже, мгновенно проникают под одежду, обволакивая холодящими поцелуями. Он терпеть не мог дождь. Как, впрочем, и любую другую погоду…
        Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой.
        Постояв несколько секунд у окна, молодой человек досадливо скривился. На оплату энергии денег не было с начала мая, и тусклая лампочка над столом не загоралась уже месяца три. И если первые два из них были вполне сносными - от белых петербургских ночей тоже был прок - то, начиная с середины июля ненависть черноволосого юноши к миру росла обратно пропорционально продолжительности светового дня.
        Пробормотав сдавленное ругательство, он собрал рассыпавшиеся по столу листы бумаги, аккуратно сложил их в пластиковую папку, и сунул в верхний ящик комода, вместе с Юнгом и Хайффером. Еще раз бросил тоскливый взгляд в сторону окна, словно надеясь на милость природы - но мелькнувшая в светлых глазах злость явственно продемонстрировала, что никакой надежды в мыслях юноши не было.
        Чуть пошатываясь, он подошел к кровати, но не рухнул пластом, как казалось естественным, а снял покрывало, сложив его идеальным прямоугольником, разделся, так же скрупулезно складывая футболку и брюки, и только тогда лег вытянувшись во весь немалый рост, сложив руки вдоль тела, словно бы по стойке смирно.
        Но темные, густые ресницы не торопились опускаться. Он уже не хотел спать, хоть и понимал, что отдых необходим - хоть частично, но сон восполнял недостаток пищи и придавал некоторую иллюзию прилива сил.
        Молодой человек долго лежал, глядя в низкий, весь в потеках и трещинах, потолок, и мысли его неминуемо возвращались к одному и тому же.
        - Я смогу выбраться, - негромко проговорил он, обращаясь одновременно и ни к кому конкретному, и ко всему миру сразу. - Я смогу. Я в шаге от первой победы.
        Он не зря год зарабатывал деньги и почти не тратил их. На оплату каморки уходили сущие гроши, а ел юноша немного, с детства привык обходиться минимумом. Зато последние три месяца можно было не думать о работе, полностью посвятив себя подготовке к экзаменам. Его результат должен быть лучшим. На факультете психологии ВИП всего три бесплатных места, а конкурс среди абитуриентов - до нескольких сотен человек. И он должен, нет, обязан оказаться в этой тройке! По-другому быть просто не могло. Слишком большие амбиции, слишком малые возможности для их реализации. Значит, надо всего лишь обзавестись большими возможностями.
        Олегу Алексеевичу Черканову в минувшем июле исполнилось восемнадцать. И за все эти годы он не мог припомнить ни одного счастливого дня. Кроме, разве что, той ночи, когда наконец-то померла мать, отравлявшая существование сына на протяжении почти всей его жизни. Как и весь прочий мир, мать Олег ненавидел. Сперва за то, что та тратила все деньги на выпивку, а мальчик ходил голодный, перебиваясь тем, что находил на помойках. С двенадцати лет - за то, что она вообще его родила, на ту годовщину его рождения алкоголичка впервые заметила, что мальчик все свободное время проводит за книгами.
        - Чем это ты там занимаешься, ублюдок? - хрипло поинтересовалась женщина, наклоняясь над столом и дыша перегаром на сына.
        - Учусь, - коротко ответил Олег. Лишь бы отвязалась…
        Она пьяно, презрительно рассмеялась.
        - На кой хрен?
        - Хочу поступить в универ, - зачем-то ответил он, и тут же пожалел о сказанном.
        - Ты че, больной? Да кому ты там, на хрен, нужен, выродок? Не смеши. В универах люди учатся, а не такие, как ты. А ну пошел отсюда! И без бутылки не возвращайся!
        Тяжелая затрещина бросила худенького мальчика на пол. Мать снова рассмеялась.
        - Давай, давай, вали!
        Олег вскочил, потирая ушибленное при падении плечо, и выбежал из комнатки.
        Она пила, сколько он ее помнил. Наверное, при беременности - да и при зачатии - она тоже пила. Отца Олег не знал, а мать помнил только такой - грязной, вонючей, неопрятной и всегда пьяной. И он прекрасно понимал, что это именно она виновата во всех его бедах. В том, что он болел всем, чем только можно, в том, что школу видел только издалека, в том, что просыпался то и дело от постанываний и покряхтываний в углу - мать имела привычку приводить своих кавалеров домой, не стесняясь сына.
        Мать была виновата во всем. Но особенной ненавистью Олег проникся к ней после инцидента с учебниками…
        Воровать он научился лет в пять-шесть и делал это довольно ловко. Но грабежом занялся впервые в двенадцать с половиной лет - сорвал с плеча какого-то шестиклассника сумку с учебниками. Где-то с неделю мальчик был почти что счастлив - у него были книги, он мог учиться, а значит - у него появился шанс поступить в универ и стать человеком. Он повторял эти слова перед сном, как иные шепчут молитвы или мантры: «Я поступлю в универ, и стану человеком. Я поступлю в универ и стану человеком. Я поступлю в универ…». Но радость Олега не могла длиться долго. Вернувшись домой после очередных поисков еды, он обнаружил, что учебников и тетрадей, спрятанных под матрасом в углу, на месте нет. Не было дома и матери…
        Она пришла под утро, пьяная и довольная.
        - Олежек, заинька моя, - просюсюкала женщина и потянулась облобызать сына. Он отшатнулся - от матери, как и всегда, несло перегаром, немытым телом, и еще какой-то дрянью. - Мамочка так тебя любит, мамочка видит, что ты ее тоже любишь!
        - О чем ты говоришь?
        - Олежек, я так рада, что ты обо мне заботишься! Мне плохо днем было, болела я и нашла твои книжки припрятанные…
        Дальше Олег не слушал. Незнакомая доселе пелена ярости затуманила его разум, и мальчишка бросился на мать с кулаками. Но она была выше его на полголовы и раза в два массивнее…
        Следующие трое суток бедолага пролежал, не в силах даже поискать еды. На четвертый кое-как выполз на улицу, и сперва ему повезло - нашел целый хлеб, всего лишь слегка заплесневевший. До следующего дня Олег отсиживался там же, неподалеку от помойки - подбирал только что выброшенный мусор и искал съедобные объедки. Утром, наевшись и даже запася немного на вечер, он направился домой, через дворы и переулки. Но до дома дойти ему сегодня было не суждено…
        - Вот ты где, паскуда! - навстречу мальчишке вышел давешний шестиклассник с двумя приятелями.
        С тех пор Олег возненавидел мать еще сильнее. Он бы с удовольствием ее убил - когда она приходила пьяная и падала отсыпаться, сделать это было проще простого. Но ему самому в таком случае грозил муниципальный приют - самый страшный кошмар любого ребенка. И Олег терпел. Украденные книги читал, прячась в укромных двориках, а в холода - на чердаке или в подвале. Дома старался бывать как можно реже. В четырнадцать сумел устроиться на хорошую подработку - мыл флаеры и авто на стоянке. Платили копейки, десять евро за флаер и пять - за авто, а в день слабому и болезненному мальчику удавалось обслужить едва ли трех-четырех клиентов. Но все же это были деньги, и, что самое главное - возможность проводить дома еще меньше времени. Иногда Олегу даже удавалось переночевать в сервисе. Деньги он почти не тратил, откладывая на будущее.
        А когда ему исполнилось шестнадцать, мать внезапно бросила пить. Увы, избавилась она от этой зависимости лишь для того, чтобы тут же приобрести другую. Нового бога звали нитаспан, и он требовал куда больших пожертвований, нежели спирт. Но и эффект для Олега был более приятный - уколовшись, мать падала на кровать и несколько часов предавалась наркотическим грезам, после чего еще почти на сутки засыпала. Самым главным было уйти до того, как она проснется - но это удавалось без проблем.
        Ненавидя мир с каждым днем все сильнее, Олег ждал семнадцатилетия. Тогда бы его уже не отправили в приют.
        День икс настал через месяц после дня рождения. Мать приползла домой избитая, на грани ломки, она почти не могла идти - но карман женщины топорщила коробочка с ампулой.
        - Олежек, помоги-ка маме принять лекарство! - прикрикнула она на сына.
        - Конечно, мам. Ложись, я все сделаю, - если бы алкоголь и наркотик не затмили разум женщины за многие годы их приема, она бы, возможно, почувствовала неладное. Но сейчас она способна была думать только о дозе и ни о чем другом.
        Олег помог наркоманке лечь, достал из ее кармана ампулу, содержимое которой было рассчитано на два приема и шприц с иглой. Надпилил шейку стеклянного сосуда, ловко набрал прозрачную жидкость в шприц и бросил пустую ампулу возле кровати.
        - Давай руку, мам.
        Перехватив жгутом из какой-то тряпки плечо, он подождал минутку, не слушая поторапливающих матюгов. Поискал более-менее целую вену и со второй попытки всадил иглу. Надавил на поршень - медленно, осторожно. До упора. Положил опустевший шприц рядом.
        - Спасибо, сыночек, - прошептала женщина.
        - Не за что, мам. Прощай.
        Когда она погрузилась в последний в своей жизни кайф, юноша вложил шприц в ее пальцы, предварительно стерев с него свои отпечатки. Едва ли кто-нибудь будет расследовать смерть наркоманки при столь ясных симптомах передозировки, но лучше предусмотреть и такой вариант.
        Когда Олег на следующий день вернулся с работы, в квартире хозяйничали врачи и полицейские. Он равнодушно пожал плечами на сообщение о смерти матери - «отмучалась», ответил на расспросы полицейских, благо, расспросов было немного.
        Хоронить мать он не собирался. Ее сожгли за счет города, урну поставили в общую нишу. Олег побывал там один раз и больше никогда не возвращался. Его жизнь только начиналась.
        Для начала он привел в порядок свою крохотную каморку - отмыл и отчистил стены и пол, выбросил все вещи матери, купил на блошином рынке новый матрас и одеяло, купил немного одежды - и книги, книги, книги… Теперь ничто не могло помешать юноше в достижении его цели.
        Следующий год он посвятил работе и учебе. Потом в мае, через два месяца после годовщины смерти матери, бросил работу, с головой уйдя в учебу. Денег было скоплено достаточно, чтобы прожить время до поступления и приобрести все необходимое для обучения на первом курсе.
        Завтра - первый экзамен. Олег знал, что сдаст его, и сдаст лучше всех. Как и прочие четыре. Он поставил на учебу все, что у него было. Если он не поступит на бесплатное обучение - жизнь будет кончена. Другого шанса судьба ему не даст.
        II. V
        Ты один только друг во все времена,
        Немного таких среди нас.
        - Я ничего не понимаю. Если Гранд хотел показать, что для него меня не существует, и хотел дать понять, чтобы я держался подальше, то зачем ему было звонить в фирму и хвалить меня? Хотел извиниться? Мог бы просто не хамить, - Стас отложил в сторону вилку и откинулся на спинку стула.
        - Ты меня в который раз удивляешь, - покачал головой Вениамин Андреевич. - И иногда не в лучшем смысле. Еще раз повтори, что он заставил тебя сделать?
        - Назвать фамилию, имя, отчество и адрес.
        - Вот именно! А зачем бы ему это, если для того, чтобы пожаловаться на тебя при необходимости, ему было бы достаточно просто позвонить в офис и сказать про «того курьера, который приезжал седьмого июня»?
        - Вы хотите сказать, что он просто пытался таким образом узнать мой адрес?
        - Ты же сам говоришь, что дом очень богатый. Следовательно, каждый сантиметр площади там просматривается видеокамерами. Я не знаю, как именно твой знакомый оказался в трущобном районе, но вряд ли его высокопоставленный отец выражал на то свою волю. И тем паче маловероятно, что он одобрил бы общение своего сына с человеком, который тоже был в Свободном городе, больше того - предводительствовал в компании, где этот сын состоял.
        - То есть, Гранд затеял этот спектакль с подозрением в воровстве только для того, чтобы узнать мой адрес?
        - Именно. А в фирму позвонил именно по той причине, которую ты предположил: для того, чтобы извиниться за наверняка испорченное настроение.
        Стас просиял.
        - Спасибо! А то я уже всякое думал…
        - Не сомневаюсь. Я бы на твоем месте тоже передумал бы много всего не очень хорошего. Главное, что мы разобрались.
        - Это да…
        - А как у тебя на работе дела? - перевел тему Вениамин Андреевич.
        Выслушав историю, инженер несколько минут молчал.
        - Ты правильно поступил, Стас. Но меня немного задело, как холодно и рассудочно ты спланировал всю эту провокацию. Кроме того, тебе не кажется, что ты переусердствовал?
        - Переусердствовал? Ничуть. Макс получил по заслугам, - категорично отрезал юноша.
        - Ты лишил его возможности устроиться на работу. Поверь, я на собственном опыте знаю, насколько это тяжело.
        - Через некоторое время устроится. Он же не думал о том, что будет с Андреем, если уволят его? Не думал. Вот пусть и получит по заслугам. На своей шкуре испытает, каково это.
        - Я не спорю, что в этом случае ничего действительно страшного не случилось. Но скажи: если бы подобная ситуация сложилась бы со взрослым мужчиной, для которого увольнение практически равносильно смерти - ты бы все равно поступил так же? - Вениамин Андреевич чуть прищурился, глядя на воспитанника поверх кружки с чаем.
        Стас размышлял всего несколько секунд.
        - Да. Тем более да. Если он взрослый, но ведет себя, как Макс - то он еще не такое заслужил. Взрослый человек должен понимать последствия своих поступков лучше.
        - Вот именно, - многозначительно проговорил инженер. - Ты считаешь себя взрослым человеком?
        - Да, - не задумываясь, отозвался юноша. А какой подросток на его месте ответил бы иначе?
        - Вот и подумай тогда над последствиями своего гипотетического поступка в отношении этого абстрактного человека, которого за его пакости ты - опять же, гипотетически - довел до безработицы.
        - Он это заслужил, - упрямо набычился Стас. - И я не понимаю, что…
        - Он - возможно. Но ты забываешь о том, что почти нет таких людей, которые полностью независимы ни от кого, ни с кем не связаны и от которых никто не зависит, - мужчина поднялся. - Пойду, впущу твоего приятеля.
        Только сейчас парень расслышал тихую мелодию дверного звонка, работавшего в ночном режиме.
        - Вы думаете, это Гранд?
        - Может, мы не будем строить предположения и узнаем наверняка? - Вениамин Андреевич улыбнулся, и вышел в коридор.
        Спустя минуту он вернулся. Из-за плеча инженера выглядывала растрепанная черноволосая голова.
        - Прости, что гадостей наговорил тогда. У отца в особняке каждый уголок снимается на видео, а если бы он узнал, что я с тобой общался в трущобах… звиздец был бы, - Гранд щелкнул зажигалкой, прикуривая, и жадно затянулся. - В доме курить нельзя, засекут - батя меня убьет. Так вот, если бы он узнал, то и тебя в живых не оставил бы, и меня отправил бы в какой-нибудь закрытый интернат для трудных детей с богатыми родителями, - мальчишка содрогнулся.
        - Какой интернат, Гранд? Тебе ж уже четырнадцать, а туда только малолетних берут.
        - Ну как тебе сказать… вообще-то мне тринадцать еще. И четырнадцать только через полгода стукнет. Вот и приходится пока что сидеть тише мыши. Не хочу туда опять… - его снова передернуло.
        - Раз не хочешь, то давай даже говорить не будем. Ты мне лучше расскажи, как ты вообще в трущобы попал, а главное - что с вами случилось после ареста, с тобой и с Админом, - Стас тоже достал сигареты: курил он теперь очень редко, но сейчас хотелось ощутить знакомый табачный привкус на языке.
        - Да что там могло быть… Админа отправили в какую-то корпорацию рабом на пять лет, а меня отец сразу забрал, как только узнал. Я хоть чип из руки и выковырял, когда сбежал, но по снимку сетчатки меня сразу опознали. И оказался я снова в этой гребаной дипломатической семейке, будь она неладна… - Гранд потянулся за новой сигаретой. - Хорошо еще, батя не узнал, что я джамп принимаю, а то сразу в интернат отправил бы.
        - Как ты вообще оказался в Свободном городе?
        - Да говорю же, сбежал. Тошнит меня от всех этих приемов, от политической возни корпораций и прочей мерзости. Помнишь, мы в трущобах шутили так мрачно, что обычно дерьмо всплывает, а у нас почему-то наоборот, на самое дно опускается. В трущобы, то есть. Так вот, на самом деле настоящее дерьмо и вправду всплывает. На самый верх. И все это дерьмо вокруг меня так и плавает. И воняет. А батя - самый вонючий из всех - хочет, чтобы я тоже таким дерьмом стал. Дипломатом или политиком, то есть. А мне противно.
        - А ты кем хотел бы стать?
        - Ты смеяться будешь, - Гранд весело ухмыльнулся. - Врачом. Хирургом и исследователем.
        - Тебе ж от вида крови нехорошо делается, - рассмеялся Стас. - Какой из тебя хирург?
        - Если бы была реальная возможность - то я бы эту боязнь переборол бы. Честное слово. Я раньше очень высоты боялся, но хотел прыгнуть с парашютом. В результате победил страх и таки прыгнул.
        - И как?
        - Ногу сломал при приземлении… - нехотя ответил приятель.
        Оба расхохотались.
        - И все же, почему врачом?
        Гранд резко погрустнел.
        - У меня же мама была… она умерла чуть больше трех лет назад, мне только десять исполнилось. От восточного туберкулеза. Осталась бабушка, мама мамы. Но она тоже умерла, год назад. От старости. Я после ее смерти и сбежал. Я потому и хочу стать врачом, чтобы найти лекарство.
        - От восточного туберкулеза или от старости?
        - И от того, и от другого, - совершенно серьезно ответил мальчишка.
        - Ты представляешь, сколько сволочей тогда смогут прожить гораздо дольше отпущенного им сейчас века?
        - А я бы не стал давать сволочам это лекарство. Я бы еще изобрел препарат, вроде сыворотки правды, который проверял бы всех на уровень сволочизма. Такой типа тест. И давал бы лекарства только тем, кто тест прошел бы, - Гранд мечтательно вздохнул. - Только отец не позволит мне стать врачом. Он заставит меня идти учиться на политика. И я покончу с собой.
        - Ты что такое несешь? - немного испуганный Стас отвесил приятелю подзатыльник.
        - А что мне еще делать? Стек, я реально хотел бы стать врачом. Я до фига читал про это. Например, я знаю, что тот же джамп совсем не так безвреден, как про него говорят. Но мне по фигу, мне терять нечего. Потому я его принимаю. Это единственная возможность почувствовать, что я и правда чего-то могу. Я не выживу в этом дерьме. Незачем.
        Стас поймал взгляд Гранда - в нем читалось какое-то совсем не мальчишеское отчаяние, и горькая решимость. Он не бахвалился, не пытался спровоцировать на уговоры не кончать с собой, не хотел привлечь к себе внимание. Этот тринадцатилетний паренек уже всерьез решил, что покончит с собой, когда станет совсем невыносимо.
        - Не торопись с этим. Может, мы еще придумаем что-нибудь, - сказал Стас.
        - Что придумаем? Отец не позволит…
        - Я уже слышал. Трижды. Не вешай нос, Гранд. Мы и правда что-нибудь придумаем.
        Они проболтали еще часа полтора, потом Гранд засобирался домой: «если заметят, что меня нет - звиздец!». Обменялись номерами мобил, Стас посадил друга на такси и сам пошел спать.
        Но сон не шел. Юноша лежал, глядя в потолок, и думал. Он твердо решил, что изменит этот мир, чего бы это ему не стоило. Но знать бы, с чего начать? «Начни с мелочей», - сказал ему Вениамин Андреевич в тот памятный вечер, когда бывший бандит окончательно принял решение. «Помогай тем, кому можешь помочь. Заставляй задуматься. Подталкивай в правильную сторону». Но что толку с таких мелочей? Ну, помог он сегодня Андрею. Что это изменило? Да ничего! Ничего не меняется! Завтра будет то же самое, что сегодня, вчера, и всегда! Все то же равнодушие, все та же боль, все тот же кошмар, который принято считать нормой. Все то же сведение жизни к зарабатыванию денег и удовольствиям - для одних простым, вроде пожрать-поспать всласть, для других - более изысканным и изощренным. Ничто не изменится.
        «Разве? Вспомни, что ты сегодня говорил Андрею: «Ты только потом тоже помоги кому-нибудь, если в твоих силах будет помочь». Он поможет кому-то, а этот кто-то - еще кому-то, и так далее! Хороших, добрых людей много. Многим из них надо просто дать толчок. Напомнить, что существуют такие понятия, как взаимопомощь, дружба, любовь! Это тебе кажется, что ничего не изменилось. Спроси Андрея, осталось ли все по-прежнему для него? И ты можешь это сделать. Напомнить, дать толчок. Объединить их, в конце концов! Да, один человек может мало, очень мало. А сколько могут… да хотя бы сто человек, если объединят усилия?»
        «Дать толчок? Да, это несложно. Но все эти крохотные добрые дела моментально теряются на фоне постоянного зла, страха и боли вокруг. Нищета, наркомания, жестокость, воспевание подлости - это постоянно вокруг, это проникает в сердца и разумы. Что могу сделать я?»
        «Объединить тех, кто готов пытаться что-то изменить. Найти таких же, как ты. Повести их. Послужить скрепляющим раствором».
        «Да кто за мной пойдет? С какой стати им вообще за мной идти? Я - никто! Бедный курьер, без пяти минут студент, и все! У меня нет ни силы, ни власти, ни денег, у меня вообще ничего нет!»
        «Ничего, кроме отчаянного желания изменить мир. Ничего, кроме решимости идти до конца. Это все - ничто?»
        «Нет, конечно, но…»
        «Перестань лгать самому себе. И определись, наконец - либо ты действительно делаешь выбор и следуешь ему, либо можешь дальше думать о том, какой плохой мир и как страшно жить, и продолжать погрязать в рефлексиях. От того, что тебе плохо, страшно, больно и так далее - лучше не станет никому. Хотя если ты боишься даже попытаться - то лучше забудь обо всем понятом из книги, обо всех твоих мечтах и о прекрасных звездах далекой хвостатой галактики - черта с два они тебе посветят, если ты сдашься, не успев даже начать».
        «А может, они все же прилетят? Зажгут небо и позовут с собой тех, кому…»
        «Тебя - не позовут. Неспособные ни на что трусы им не нужны. Только те, кто боролся за свою мечту, только те, кто не сдавался перед трудностями, только те, кто сохранил себя - их звали, их забирали к себе. Но не трусов и предателей. Таким среди звезд не место».
        «Я не предатель!»
        «Это только пока. Но ты стоишь ровно в одном шаге от самого страшного предательства - от предательства собственной души. Откажись от борьбы. Сочти себя ничтожеством, ни на что не способным - и станешь им, предай свою душу - и будешь жить спокойно, забыв о звездах и тех, кто уносит к ним. Выбор твой».
        Очень тихо, чтобы не потревожить Вениамина Андреевича, Стас поднялся с кровати и подошел к окну. Осторожно отвел в сторону штору, посмотрел на улицу.
        Внизу величаво несла свои воды Нева. А в темной глади отражалось множество крохотных огоньков. Стас перевел взгляд на небо…
        Мириады ярких, живых звезд горели в бархатной синеве небес. И юноше казалось, что каждая заглядывает ему в душу и смотрит испытующе: что ты выберешь? Отречешься? Или…
        И чем дольше он не отводил взгляда, тем сильнее становилось ощущение, что все эти звезды - вовсе не гигантские газовые шары, а теплые, живые огоньки, тысячи тысяч сердец Вселенной - и все они окружают его, согревают своим теплом и искренней, чистой любовью. Они звали, звали за собой, но не скрывали - путь долгий, путь трудный, через боль и страх, через «не могу», через самые страшные испытания, какие только возможно себе представить. Но только так и можно прийти к звездам - стать достойным их. Они не берут к себе кого попало. Они зовут только тех, кто прошел долгий путь и показал, что заслуживает звезд.
        Теплые звезды кружились вокруг в завораживающем своей красотой и искренностью танце под музыку Серебряного ветра, вовлекали в эту невероятную пляску самого Стаса, проникали в самую его суть и сливались с ним воедино. Он словно бы ощущал биение мириадов сердец в унисон с его собственным и всем своим существом впитывал живое дыхание Вселенной. Она заглядывала ему в глаза, и безмолвно спрашивала: кто ты? Кто ты, живой человек, зачем ты? Неужели лишь для того, чтобы есть, пить, спать и воспроизводить потомство, которое сможет только повторить твой путь? Или ты и сам - живая и пылающая звезда, еще одно горячее сердце Мироздания?
        - Я не звезда, - тихо сказал Стас. - Но я стану звездой! И я буду биться в унисон с этим животворным дыханием Вселенной!
        И эти слова не прозвучали пафосным, бессмысленным бредом. Просто потому, что он и вправду принял решение. Лучше прожить коротко и ярко, по-настоящему, с целью и ради цели, чем медленно истлеть, обманывая себя бессилием.
        - Я стану звездой! - разнесся по всему Мирозданию отчаянный мальчишеский крик.
        И Мироздание его услышало.
        II. VI
        Мы не знаем, кто мы - дети красной звезды?
        Дети черной звезды, или новых могил?
        Двенадцать ударов маятника возвестили о начале нового цикла. Но сегодня Коста не стал выполнять свой ритуал полностью. Донесения и новости остались без внимания, да и медитацией он пренебрег - лишь в тысячный раз воскресил в памяти каждое лицо, не позволяя себе даже на секунду забыть о своем преступлении.
        В пятнадцать минут первого крылатый взмыл в небо. Сегодняшняя встреча отличалась крайней важностью и непредсказуемостью, и на место следовало прибыть заранее.
        В полукилометре от цели он снизился до самых верхушек деревьев и почти сразу приземлился, присмотрев удобную поляну. Уже пешком дошел до берега озера, огляделся - все чисто. Нашел затененное место, удобно устроился меж переплетающихся корней огромной сосны, закрыл глаза. Сейчас основным органом чувств являлось не зрение и даже не слух.
        Деревья едва различимо волновались. Вчувствовавшись, он услышал их чуть встревоженный шепот - здесь был чужак. Коста был одним из очень немногих жителей Терры, кто мог насладиться тишиной природы в полной мере - его присутствие не тревожило ее покой, к нему приходили животные и прилетали птицы, а деревья никогда и никому не выдавали его присутствия. Вторжение же любого другого человека вызывало настороженность. Звери разбегались, птицы прятались в высоких ветках - они помнили, что сотворил человек с этим миром, и не доверяли ему. Когда-то они не доверяли Косте - чувствовали его чудовищную природу, видели кровь на его руках. Но - прошло время. Не забыли, нет, но простили. Его все простили. Кроме него самого.
        «Чужак пришел один, и чужак не использовал никакой энергии, - сообщили крылатому жители леса. - Чужак приехал на грохочущей вонючей повозке, но оставил ее у шоссе и пошел к озеру пешком, - каркнул на ухо ворон. - Останься со мной пока что, - попросил Коста, и ворон согласно наклонил голову».
        Июльская полночь, богатая на звезды и ароматы трав, окутывала его со всех сторон. Он любил находиться на природе, особенно ночью и в одиночестве - но не сегодня. Сегодня живой мир вокруг отчего-то ощущался враждебным. Он не пытался атаковать, но готов был в любой момент ударить в ответ. Сегодня лес его не любил. И не только по своей воле.
        Оставив флаер у шоссе, к озеру он пошел пешком и уже успел пожалеть об этом. Сегодня - не стоило. Пятикилометровая прогулка не подняла настроения и не прибавила душевных сил, только наоборот - измотала немолодое уже тело и вселила в разум потаенный, сокрытый страх, готовый пробудиться в любой миг и охватить сознание, подчиняя его слепой панике.
        Почти идеальной формы овальное лесное зеркало раскинуло перед ним свои темные воды. В иной раз он обязательно погрузился бы в эту теплую негу, пахнущую травами и торфом, нырнул бы в самую глубь и прошелся бы по прохладному коричневому песку, но не сегодня.
        Сегодня лес не принимал его. Лес уже принял кого-то другого.
        Остановившись у самой воды, он взглянул на часы. Ровно два. Он всегда отличался редкостной пунктуальностью. Как и тот, с кем было назначено рандеву в столь странный час и в столь странном месте.
        - Ты здесь. Я знаю это, и ты знаешь, что я знаю. К чему прятаться?
        Голос приглушал высокий воротник легкого летнего плаща, скрывающий лицо до самых глаз, голову и лоб прятал капюшон. Было жарко, но важнее было скрыть свою личность.
        - Я знаю, кто ты. Но ты этого не знал, - с холодной усмешкой отозвался собеседник, выступая из тени.
        Стальные крылья распущены за спиной на манер плаща. Как и всегда, обнажен по пояс, волосы рассыпались по спине и груди.
        «Кромки перьев - острее бритвы. Как он не обрезает себе волосы?»
        - Знаешь ли? - в голосе не звучит должной уверенности. Теперь - знает.
        - Мне назвать имя?
        - Не стоит, - с тенью досады проговорил прибывший, откидывая капюшон и расстегивая воротник плаща. Тонкая легкая ткань соскользнула на траву. Жарко. - Кто начнет?
        - Не я был инициатором встречи.
        - Ты назначил время и место. Ты вышел на меня. Ты связался со мной через…
        - Лишь после того, как ты безуспешно пытался выйти на меня. Говори, - голос крылатого почти что безэмоционален, но в нем можно уловить нотки скуки. Это становится опасно.
        - Хорошо. Я - член Братства Повелителей.
        - Мне это известно.
        - Я знаю. Так вот, я - член Братства Повелителей. И я пришел к тебе для того, чтобы уничтожить Братство.
        - Зачем тебе это нужно?
        - Братство опасно. Братству нужен мир, и желательно - весь. Даже нет, не «желательно» - обязательно. На меньшее они не согласятся. Но почему-то никому из них не приходит в голову задать себе такой простой вопрос: а нужны ли они - Миру? Изначально Братство создавалось с целью поиска новых знаний. Потом еще основатель его решил возложить на Повелителей контролирующую функцию - мир нуждался в присмотре. Но братья не справились, и доказательство тому - катастрофа две тысячи двадцатого года. Извержения вулканов, землетрясения, наводнения, смерчи, чудовищные и необъяснимые перепады температур - мир желал исторгнуть болезнь под названием «люди». Но люди выжили. И не выполнившее свою задачу Братство - тоже. Но Повелители еще могли вернуть себе право на существование, если бы направили свои силы в нужное русло, однако они предпочли борьбу за власть. Позже им было дано второе предупреждение, когда некто неизвестный уничтожил тех, кто был в особенности опасен для мира. Отчего ты оставил в живых Вацлава Пражски? - он неожиданно оборвал свой монолог вопросом.
        - Пражски должен был удержать Братство от распада. Мир еще нуждался в нем, - был короткий ответ.
        - Допустим. Но почему ты сейчас позволяешь Братству существовать?
        - По той же причине. Мир шаток и неустойчив. Достаточно одного потрясения, чтобы все то, что удалось спасти после катастрофы, вновь обрушилось в бездну - уже безвозвратно.
        - Ты считаешь, Братство может и далее выполнять функцию страховки? Или, может, даже функцию контроля?
        - Нет. Но предложи мне альтернативу.
        - Ты.
        - Нет. Я не возьму это на себя. Я убийца, палач, каратель. Не спаситель и не строитель светлого будущего, - Коста покачал головой. - Ты знаешь, кто я, Теодор. И я не понимаю, почему ты предлагаешь мне то, от чего отказался сам.
        - Мы оба по горло в крови, - согласно кивнул основатель Братства. - И еще неизвестно, на ком крови больше.
        - На тебе, - это было не обвинением, а всего лишь констатацией факта. - Ты участвовал в войне, и под твоим командованием…
        - Я помню, - поморщился Теодор. - Пожалуй, ты прав. И все же, вернемся к Братству. Я не знаю, каковы их цели в ближайшем будущем, но уверен в том, что они уже бесполезны и даже вредны для этого мира. И только нам с тобой теперь решать их судьбу.
        - Кейтаро-дону, - произнес Коста.
        - Что?
        - Ты забыл упомянуть Кейтаро-дону.
        - Когда ты его видел в последний раз? - сорвавшаяся с губ усмешка отдавала горечью. - А я его видел еще раньше. Решать нам с тобой, Коста. И решать сейчас.
        - Кто мы такие, чтобы решать судьбу мира? - произнес крылатый.
        Произнес так, что было ясно - он знает ответ, знает этот своеобразный ритуал.
        - Мы? Мы дети этого мира. Или дети этого ада, называй как хочешь. И кроме нас, решать некому.
        - Альтернативы Братству у тебя нет. У меня тоже. Поговорим об этом, когда она появится, - крылатый развернулся и расправил крылья, готовясь взлететь.
        - Остановись, - холодно произнес Теодор.
        И Коста почему-то послушался.
        - Братство не выполняет своей миссии в полной мере. Я это знаю. Но лучше так, чем ничего.
        - Смотри в оба, Коста. Иначе мы оба пожалеем, что Терра уцелела в двадцатом году.
        - Я смотрю. И не вижу никого и ничего, способного заменить Братство.
        - Мы можем создать Братство заново.
        - Тебе мало одной ошибки? Уверен, что не допустишь ее заново? Нельзя собирать плоды с дерева, если оно уже дало однажды отравленную пищу, Теодор. И ты это знаешь.
        - Если нет уверенности в том, что плоды смертоносны, лучше рискнуть вкусить их, чем умереть от голода, - насмешливо отозвался немец.
        - Лучше - найти здоровое дерево. Хватит. Если я пожелаю поговорить метафорами, я отыщу Кейтаро-дону.
        - Ты же сам понимаешь, что мы не найдем его до тех пор, пока он сам того не пожелает.
        - Разговор теряет всякий смысл. Дай мне того, кто заменит Братство - и я помогу тебе уничтожить выродившееся потомство. Или же не мешай.
        - Хорошо. Мы встретимся здесь же, через три месяца. И я назову тебе имя, - Теодор развернулся и пошел прочь от озера.
        Коста долго смотрел ему вслед, чувствуя странное облегчение. Они родились в разные годы и в разных странах, но их связывали две вещи: оба были по горло в крови, и обоих прокляли искупать это. Но в отличие от немца, крылатый свое проклятие благословлял.
        Он долго смотрел вслед собеседнику, даже когда тот скрылся из виду. Лишь после того, как птицы сообщили, что Теодор покинул пределы леса, Коста позволил себе сделать шаг назад и погрузиться в теплую купель озера.
        II. VII
        Здесь есть все, только нет души,
        Вместо росы белый жемчуг дрожит.
        Лето в две тысячи семидесятом году выдалось удивительно разнообразным: сперва жаркий, душный июнь, с которым ничего не могли поделать даже специалисты из «Overtown» - установки климат-контроля могли лишь немного корректировать погодные условия, но не менять их полностью. После изнуряющего пекла трех недель июня, последние его дни радовали восьмидневными проливными дождями - контрольщики делали все возможное, но тяжелые тучи никак не желали расступаться, да и просто отогнать их не представлялось возможным. Куда отгонять, если тучи повсюду? От самого Петербурга до Выборга и Приозерска, да и в другую сторону, до Луги - сплошь серо-свинцовое, тяжелое небо и затяжные дожди, то и дело переходящие в неуемные ливни.
        К четвертому июля погода сменила гнев на милость. Весь второй месяц лета температура уверенно держалась в пределах двадцати двух - двадцати восьми градусов днем и опускалась до семнадцати-восемнадцати ночью. Изредка на Петербург обрушивались стены ливня, но ненадолго. Сегодня же, в ночь с тридцать первого июля на первое августа, дождь зарядил с двух часов ночи и заканчиваться явно не собирался.
        Учебник выскользнул из пальцев и взмахнув страницами рухнул на пол. Стас проводил его тоскливым взглядом - вставать не хотелось.
        - Ну и черт с ним, - сказал он себе. - Я и так подготовился идеально.
        Натянув плед на плечи, юноша прижался лбом к холодному, мокрому с обратной стороны стеклу. Вставать завтра надо было в девять утра, и, казалось, ему стоило бы выспаться перед первым экзаменом - но не тут-то было. Провалявшись в постели часа два, будущий студент осознал всю бесплодность подобного времяпрепровождения и отправился в который раз перечитывать методичку для поступающих. Вениамин Андреевич уже спал, и Стас, не желая будить приемного отца - стол стоял в изголовье кровати инженера - забрался с ногами на широкий подоконник, прилепил к стеклу переносную лампу, задернул шторы, чтобы свет не проникал в комнату, и принялся штудировать «Основы психологии».
        Свою будущую профессию бывший бандит выбирал долго, немало поспорив по этому поводу с Вениамином Андреевичем. Тот считал, что выбранная специальность должна отвечать трем критериям: прокормить своего обладателя, не вызывать негативных чувств, как всяческая юридическая муть, и обязательно быть технической - тогда работу найти можно будет всегда. А вот Стас придерживался несколько иного мнения. Во-первых, он не любил точные науки. Во-вторых, не хотел учиться ради работы - у него была цель глобальнее, чем прокормить себя и свою семью, каковой он обзаводиться не собирался. А в третьих… в третьих, выбранная специальность должна была помочь ему изменять мир. В какой-то момент юноша даже подумал, что был бы готов поменяться местами с Грандом - политическая карьера открывала грандиозные перспективы. Но таковой возможности не было, а закончить юрфак и всю жизнь пытаться подняться выше, чем чиновник средней руки, Стас не хотел. Он перебрал, наверное, все возможные профессии, пока не решил отталкиваться не от работы, которую сможет получить благодаря диплому, а от реальных знаний, полученных в университете.
И тогда выбор оказался удивительно прост.
        Для того, чтобы менять мир, надо изменить общественное сознание. А для этого необходимо понимать это сознание, знать, о чем думают люди, чем они живут. Помечтав о телепатии, Стас вздохнул - и отнес документы на факультет психологии в ВИП.
        Теперь дело было за малым - поступить на бюджетное отделение. Пять экзаменов, из них три - обязательные для любого факультета: обществознание, иностранные языки (английский, немецкий), и тестирование знания точных наук, и два - профильные, теория общей психологии и личный доклад на свободную тему. Обществознания и языков Стас не боялся, к точным наукам тщательно подготовился, равно как и к общей психологии, а для доклада выбрал максимально свежую, «не повторную» тему - психологическая помощь, как избавление от наркозависимости. Благо, этот самый доклад можно было писать, основываясь на личном опыте.
        Теплый плед уютно грел плечи. Погасив лампу, Стас притянул колени к груди, обхватив их руками. Ассоциативная цепочка: «экзамены - тема доклада - собственный опыт» неминуемо вызывала воспоминания об одном из самых жутких и в то же время теперь, когда все осталось позади, одном из самых сладких воспоминаний. Сладких потому, что это осталось в прошлом…
        - Добрый вечер, - Стас поднял глаза от книги.
        Вениамин Андреевич замер в дверях.
        «Все же остался… Но хватит ли ему сил?»
        - Добрый вечер, Стас, - инженер улыбнулся. - Поставь, пожалуйста, чайник. Почаевничаем, и поговорим, как же нам с тобой жить.
        Чаевничание вместе с разговорами растянулось до четырех часов утра. Ветровский выдвинул ряд условий, которые юноша должен был выполнять, и если обязательное поступление в университет и какая-либо работа по выбору до начала вступительных экзаменов были приняты легко, то когда речь зашла о джампе…
        Стас выкручивался, как только мог. Просил отсрочки, предлагал вариант с постепенным увеличением промежутка между приемами, уменьшением доз и так далее. Он настаивал, умолял, кричал, даже едва не плакал, но Вениамин Андреевич был неумолим. В конце концов инженер достал бумажник, вынул из него купюру номиналом сто евро и положил на стол.
        - Возьми и уходи. Если тебе дороже наркотик - это твой выбор. Я не стану тебя принуждать, но и иметь с тобой что-либо общее не желаю.
        - Что, если я принимаю джамп, так я уже и не человек и меня можно просто так выкинуть на помойку? - ощерился Стек.
        Он ожидал почти что любой реакции - оправданий, грубости, обвинений, но только того, что последовало дальше.
        Вениамин Андреевич устало потер переносицу двумя пальцами, и взглянул за скалящегося волчонка.
        - Не совсем так. Если ты принимаешь наркотики и не собираешься от них отказаться - то да, ты не человек. Ты раб наркотика, раб человека, поставляющего тебе наркотик, раб обстоятельств и еще очень, очень многого. Если ты принимаешь наркотик, ты никто и ничто.
        - Вы сами говорили, что наркомания - это болезнь! - вскрикнул Стек.
        Его доводило до бешенства спокойствие Ветровского, сочувствие и даже жалость в глазах.
        - Безусловно.
        - И что же, я не человек потому, что болен? - только выпалив фразу, он понял, что сам загнал себя в ловушку.
        Инженер устало, грустно улыбнулся.
        - Ну вот видишь, ты же сам все сказал. Ты болен, и ты это понимаешь. Но тебе нравится твоя болезнь, и ты не хочешь от нее лечиться. Ты не хочешь получать образование, иметь семью, друзей - ты хочешь только продолжения своей болезни. Это твой выбор, на который ты имеешь право. Я не буду осуждать тебя, но знай - мне тебя жаль. Да-да, Стас, ты вызываешь жалость, как и любой наркоман. И не надо оскорбленно метать молнии глазами. Если ты хотя бы раз осмелишься быть с собой искренним, то поймешь, что я прав.
        - Не надо! Меня! Жалеть! - прошипел юноша, испепеляя взглядом собеседника.
        - Почему? Ты молод, красив, наверняка талантлив. Но вместо того, чтобы жить, ты предпочитаешь прятаться в ложных видениях. Вместо того, чтобы добиваться всего того, чего ты можешь добиться, ты губишь себя. Ты выбираешь вместо жизни - гниение заживо. Как же тебя не пожалеть?
        - Мне больше нравится слово «посочувствовать», - в последний раз попытался огрызнуться Стек, но и этот его выпад пропал втуне.
        - Я тебе не сочувствую, - холодно проговорил Вениамин Андреевич. - Я тебя жалею. Ты достоин только жалости, но никак не сочувствия. Вслушайся в это слово: со-чувствовать. Чувствовать вместе, испытывать те же чувства, сопереживать им. Но я не хочу испытывать и переживать чувства наркомана. Наркомана я могу только пожалеть, ибо наркоман жалок, следовательно - вызывает жалость. Раб наркотика, раб всего. Никчемность. Не способный ни на что, причем по своему собственному выбору. Никто.
        Мягкость, с которой он вел весь разговор, испарилась без следа. Голос инженера звучал жестко, холодно, больно раня каждым словом. Стас в полной мере ощущал всю эту презрительную жалость - так можно пожалеть убогого, просящего милостыню на церковной паперти.
        - Но я не…
        - Не что? Не раб? Раб, самый что ни на есть настоящий. Ты гораздо больше раб, чем те несчастные, кто вынужден работать на корпорации за одно только лишь пропитание, потому что их к тому вынудили обстоятельства, зачастую от них не зависящие, а ты свое рабство выбрал сам, добровольно и осознанно.
        Больше возразить было нечего. Стек ушел в глубины сознания, Стас опустил голову. А Вениамин Андреевич продолжал:
        - Я в последний раз предлагаю тебе выбор. Либо с этой самой секунды ты раз и навсегда отказываешься от наркотиков - тогда ты можешь остаться жить здесь. Я помогу тебе с работой, оплачу обучение, если не сможешь поступить на бесплатное. Либо же ты забираешь эти деньги, - он кивнул на сиротливую купюру, лежащую на столе. - Забираешь и уходишь. Навсегда. Выбирай.
        Повисла пауза. Юноша нервно ломал пальцы. С одной стороны, он не хотел возвращаться в трущобы, к голодному и полному опасностей выживанию. Да и обижать доброго человека, готового сделать для него так много, он не хотел. С другой стороны… с другой стороны был только джамп. Легкий, ерундовый наркотик, не особо-то опасный для здоровья, да и вообще одно баловство! Неужели так уж обязательно от него отказываться? Да чем он может навредить, в самом деле! Это почти что как сигареты - ну да, для здоровья не полезно, но ведь ничего страшного!
        Он побледнел.
        «Я оправдываюсь перед собой. Джамп - наркотик, и наркотик опасный. Если у меня нет дозы, я способен почти на все, чтобы ее достать. Любой, кто дает мне наркотик, может получить власть надо мной, сделать меня своим рабом. Я и в самом деле жалок».
        Холодные, трезвые, и смертельно болезненные мысли промчались с бешеной скоростью, оставив за собой лишь пустоту.
        Стас медленно поднялся на ноги.
        - Я должен дать ответ сейчас? - безэмоциональным и каким-то бесцветный голосом спросил он.
        - Не обязательно, - инженер пожал плечами. - Но если с этого момента ты примешь наркотик еще хотя бы один раз - я буду считать это ответом.
        - Хорошо, - он поплелся к двери. Медленно зашнуровал ботинки, натянул свитер и куртку. Оглянулся на Вениамина Андреевича.
        Тот стоял рядом, внимательно изучая юношу.
        - Заходи, когда определишься с выбором.
        Холодный ветер бросал в лицо пригоршни мелкого, колкого снега. На набережной Невы это было почти нестерпимо, на Ланском шоссе стало проще, а когда Стас зашел в Удельный Парк, злые поцелуи снежинок стали почти неощутимы.
        Он бродил по заснеженным аллеям до самого рассвета. Снегопад стих, небо над головой очистилось, яркая синева бледнела с каждой минутой. Когда горизонт на востоке окрасился в золотисто-алый, юноша покинул парк.
        Через час он уже был в Свободном городе. Снег и солнце преобразили даже трущобы, обрядив их в белый-белый атлас с синими и розовыми всполохами. Зимнее покрывало окутало развалины и покосившиеся дома, скрыло покореженный асфальт и ржавого цвета крышки старых канализационных люков. Некрасивым осталось только одно - жители. Люди, населявшие Свободный город, остались такими же и снаружи, и изнутри.
        «Им не от чего и некуда меняться, - подумал Стас. - Они такие навсегда. Воры, убийцы, насильники, грабители… и почти что все алкоголики, и через одного - наркоманы. Это мое будущее. Я сдохну от передозировки нитаспана в сточной канаве или меня зарежут в пьяной драке, или возьмет полиция - и я загнусь в камере от ломки. Я конченый человек. У меня нет будущего. Мне пятнадцать лет».
        Стасу стало страшно. Так страшно, что он бросился прочь, не разбирая дороги. Он бежал со всех ног, едва не угодил под гравицикл, несколько раз поскальзывался и падал, но продолжал бежать прочь из этого мертвого города, прочь от гниющих заживо, прочь от своей скорой смерти. Он бежал, пока силы не оставили его полностью, и он не рухнул в свежий, чистый, холодный снег.
        Едва вновь приобретя возможность дышать более-менее ровно, юноша поднял голову и огляделся. Поняв, где находится - присвистнул: это же надо было случайно выбраться из трущоб и мало того, что не заметить этого, так еще и не привлечь внимания полицейских!
        В паре сотен метров от сугроба, в который он свалился, возвышался дом Ниндзи. Не задумываясь, зачем он это делает, Стас направился к нему. Нашел нужный подъезд, выбрал удобную скамейку, смел с нее снег, сел. Закурил, приготовившись к долгому ожиданию.
        Она появилась только когда начало темнеть. К тому моменту Стас отморозил себе все, что только можно было отморозить, и всерьез задумался о благоразумности своей затеи. И когда изящная фигурка в коротенькой шубке появилась, наконец, у парадной, он даже не стал подходить. Издали понаблюдал, как девушка прощается с двумя приятельницами, как они весело смеются над какой-то шуткой, как задорно блестят глаза Нины - и вспомнил, какой она была. Худенькая, с потухшим взором, почти не умеющая смеяться и только улыбающаяся грустно каким-то своим мыслям.
        Переночевать он решил на старом чердаке. Вряд ли новая облава может произойти так скоро, да и повода вызывать полицию у жителей подъезда не должно было быть.
        В своих расчетах Стек не ошибся. На чердаке было темно, но тепло. Старые одеяла, сваленные в углу, так и не убрали, и он устроился почти с комфортом. Достал из рюкзака книгу, купленный по дороге недорогой фонарик и погрузился в чтение.
        Где-то через час буквы начали прыгать и смазываться, строчки расплываться, а когда юноша понял, что он в упор не помнит, что было написано на предыдущей странице, он выключил фонарь, сунул книгу под матрас, натянул одеяло на голову и почти мгновенно уснул.
        Утро оказалось кошмарным. От неудобства позы затекли все мышцы, голова болела словно бы с похмелья, страшно хотелось есть и курить… и только последнее было поправимо. Глубоко затягиваясь, Стас выкурил три сигареты подряд. Никотин заглушил чувство голода, зато проснулась другая жажда…
        Четыре. Четыре дозы. Четыре восхитительных, ни с чем не сравнимых долгих мгновения счастья. Четыре прыжка в мир, где все желания становятся реальностью, где страхи и опасности отступают, где есть только то, чего хочешь ты сам. Полминуты - и можно перенестись в эту страну грез, где есть все, абсолютно все…
        …кроме реальности.
        И все это - в кармане джинсов. В небольшом внутреннем кармашке, который так сложно обнаружить, если не знать, что именно искать.
        Закусив губу, Стас посмотрел на подготовленную дорожку. Если не начиналась ломка, перед тем, как принять джамп он всегда загадывал, чего хочет больше всего на свете. Сейчас такая возможность была.
        Если бы кто-нибудь увидел эту картину, он был бы поражен. На корточках у отопительной пластины сидел молодой паренек и внимательно смотрел на готовый к употреблению джамп. На несколько секунд он закрыл глаза, губы неслышно что-то прошептали - и юноша резко вскочил на ноги, отшвырнув от себя плотную картонку с заманчивым сиреневым порошком. Несколько секунд он смотрел на пропавший наркотик, потом его губы медленно, словно бы через силу, разъехались в кривой улыбке. Он встал, на негнущихся ногах подошел к вороху одеял и рухнул ничком.
        Со дня ухода Стаса прошло три дня. И если первые два Вениамин Андреевич каждую секунду ждал появления мальчишки, каждый миг верил, что вот сейчас он вернется, то к началу третьего дня его уверенность была поколеблена. Утром он вышел из дома на полчаса раньше, чем было нужно, и дважды обошел все окрестные дворы, но безрезультатно. На работу инженер отправился с тяжелым сердцем.
        «Наверное, не стоило его отпускать. Можно было найти и другой способ! Он же сам в глубине души хотел избавиться от зависимости! Я не должен был прогонять его…»
        В таких нерадостных мыслях прошел весь день.
        Домой Вениамин Андреевич возвращался поздно. Он устал за день, и от метро шел медленно, опустив голову и глядя только под ноги. Лишь подходя к парадной, он поднял взгляд - и сразу же заметил сидящую на корточках знакомую фигуру.
        При виде Ветровского Стас поднял голову. Подождал, пока инженер подойдет, посмотрел на него снизу вверх - взгляд юноши был спокоен и тверд. Потом поднялся на ноги, сунул руку в карман.
        - Я выбрал.
        На раскрытой ладони лежал свернутый пакетик из фольги. Стас развернул его - внутри предсказуемо оказался светло-сиреневый порошок.
        Стек поймал взгляд Вениамина Андреевича и перевернул ладонь. Легкий порошок, подхваченный слабым ветерком, разлетелся тончайшей пылью по истоптанному сапогами снегу.
        Ни один наркоман не сможет добровольно выкинуть свой наркотик и улыбнуться этому. В этом Вениамин Андреевич был уверен.
        - Я думал, не смогу. А потом…
        - Что - потом?
        - Перед тем, как принять джамп, я всегда представлял, чего хочу больше всего. И, как правило, видел именно это. А тогда… я увидел свою жизнь без зависимости. Это было страшно… Я представил, как буду принимать джамп для того, чтобы поверить, что я могу жить и без него. А потом приходить в себя, ненавидеть себя и весь мир, добывать очередную дозу - чтобы еще раз на мгновение поверить, что я могу без этого жить. Замкнутый круг. Мне стало страшно, - Стас на миг прервался, сделал большой глоток чая. - Я не хочу так. Мне пятнадцать лет, а я уже думал, что моя жизнь кончена и у меня нет будущего. Но ведь это не так?
        - Конечно, не так. Пока ты готов оставаться собой - жизнь не кончена.
        II. VIII
        Но ты сдаваться не привык!
        По серому асфальту Институтского проспекта, по аллеям парка, по широким мощеным дорожкам, к дверям Высшего Института Петербурга, стекались зонтики. Проливной дождь, зарядивший с середины ночи и, вопреки усилиям «Overtown», так и не прекратившийся, застал врасплох жителей города, успевших привыкнуть к погодным щедростям июля. Однако погода имела свое мнение на сей счет. Хорошенького понемножку, шутил ливень, нещадно поливая город.
        Стас чувствовал себя вполне комфортно под широким, «семейным» зонтиком. Белая рубашка без галстука, две верхние пуговицы расстегнуты, черные брюки и жилетка - достаточно официально, но «без претензии», да и по погоде - из-за дождя температура воздуха держалась невысокая. Отросшие светлые волосы аккуратно зачесаны на косой пробор, в глазах - уверенность в себе без самоуверенности. Тонкая кожаная папка подмышкой дополняла образ. Юноша то и дело ловил на себе заинтересованные взгляды девушек.
        Все не заладилось с раннего утра. Сперва Олег едва не проспал, вскочив за двадцать минут до выхода. Потом оказалось, что на единственной рубашке измята спина - пришлось напяливать пиджак. Попытка завязать галстук окончилась тем, что сей предмет туалета стал похож на изрядно пожеванную змею - ругаясь на чем свет стоит, молодой человек достал «запасной вариант», галстук на резинке.
        Из дома он в результате вышел на пятнадцать минут позже, чем должен был. Пришлось тратить пятнадцать евро на флаер-такси, что пробило некоторую брешь в сегодняшнем меню будущего студента. В дополнение ко всему, вылезая из флаера, Олег оступился и намочил ботинок в луже, а потом здорово промок, пока бежал до корпуса, где проходил экзамен по обществознанию.
        Кое-как пригладив растрепавшиеся волосы перед высоким ростовым зеркалом в фойе, он прошел в аудиторию, успев буквально за минуту до выступления ректора ВИПа, Витценко Павла Георгиевича.
        Вступительную речь Олег слушал вполуха - все равно Витценко не сказал ничего того, чего сам Олег не знал. Но когда ректор заговорил о нововведениях этого года…
        - В связи с новым законодательным проектом «Об образовании», руководством института принято решение пересмотреть распределение бесплатных мест по факультетам. Так, на юридических факультетах количество бесплатных мест увеличивается до десяти, на менеджменте и управлении - до восьми, на экономическом - до семи…
        В аудитории то и дело раздавались вздохи облегчения. Олег же весь напрягся - шансы на то, что психфаку добавят бесплатных мест, были исчезающее малы.
        - Медицинские факультеты, кроме психологического - три места. Педагогические факультеты - два бесплатных места…
        Юноша кусал губы, не отрывая взгляда от Витценко.
        - Психологический факультет - одно бесплатное место.
        «Это не страшно. Я буду первым. Я буду лучшим. Обязательно».
        - Теперь же я попрошу всех абитуриентов пройти в расположенные напротив аудитории для экзаменовки ваших познаний в области обществознания, - кривовато сформулировал ректор.
        Толпа будущих студентов переговариваясь двинулась через коридор к аудиториям. Стас чуть приотстал, нервно сжимая кулаки.
        «Одно место. Только одно. Либо я лучший - либо я никто. Я должен оказаться лучшим. Слишком дорогое здесь обучение, слишком…»
        Экзаменационная аудитория представляла собой обычный учебный зал с жидкокристаллическими экранами, встроенными в одиночные столы, большим головизором-компом за преподавательским столом и широкими зашторенными окнами.
        Стас занял место возле самого окна, единственного из всех, которое было приоткрыто. Шум дождя не заглушал усиленного микрофоном голоса экзаменатора и помогал сконцентрироваться на задании.
        Обществознание - достаточно простая в целом, но очень обширная тема. На подготовку к этому экзамену у Стаса ушло больше всего времени, хотя тестирование по точным наукам для него было сложнее.
        Экраны поднялись над крышками столов, на пластиковые накладки перед абитуриентами спроецировались клавиатуры. Первое задание было в форме теста, и с ним юноша справился в два счета. Второе было сложнее - историю он не любил, а в датах часто путался, но твердая уверенность в необходимости лучшего результата сделала свое дело, и Стас, проглядывая законченное эссе, удовлетворенно выдохнул, отдавая команду «отправить».
        Самым трудным оказалось третье задание, юридически-политической направленности. Закончив одним из последних, бывший бандит почувствовал себя выжатым, словно лимон, а ведь впереди было еще как минимум два испытания. Впрочем, на четвертом удалось почти что отдохнуть - географию он знал на двенадцать баллов, а уж нарисовать сравнительные политические карты две тысячи тринадцатого, две тысячи тридцатого и две тысячи шестьдесят пятого годов было делом хоть и муторным, но достаточно простым.
        Пятое же задание оказалось и вовсе смешным. Тест на знание строения человеческого тела, и «вопрос - ответ» по общей биологии. Расправившись с ответами в два счета, Стас минут пять повозился с тестом и откинулся на спинку стула, вполне довольный собой. Он был полностью уверен, что окажется лучшим.
        От нечего делать, юноша начал разглядывать окружающих, со многими из которых ему предстоит вместе учиться. Почти что сразу же взгляд его упал на болезненно худого молодого человека с длинными черными волосами и бледным лицом. Тот не отрывал взгляд от экрана, нервно кусая губы. Стас пригляделся - тест по биологии. Абитуриент явно не знал, как ответить на последние три вопроса, причем судя по выражению его глаз, вопрос поступления для него приравнивался к вопросу жизни и смерти.
        «В конце концов, если он запарывается на таком простом вопросе, то меня он точно не обойдет», - цинично отметил для себя Стек, соглашаясь с решением Стаса, продиктованным совершенно иным, давно забытым в этом мире принципом: можешь помочь - помоги! А помочь он мог, биология давалась юноше легко - свой вариант теста он решил буквально за полчаса из отведенных полутора.
        Экзаменационная комиссия не отрывалась от экранов своих компов, проверяя ответы абитуриентов. Стас еще раз присмотрелся к вопросам соседа, прикинул правильные ответы, осторожно вытянул из кармана пластиковую карту метро, минимаркер, и то и дело косясь на комиссию, быстро написал: «47 - а, 48 - с, 49 - d», после чего слегка кашлянул.
        На языке прочно поселился солоноватый привкус. Губы в это утро Олег искусал уже в кровь. Идиотский тест! Ну зачем, зачем психологу знать устройство растений? Зачем? Все ведь было идеально, все было просто замечательно - такие простые задания, все эти тесты по истории, политологии и юриспруденции, эти забавные сравнительные карты и вопросы по анатомии… Зачем растения-то?
        Три дурацких вопроса, из-за которых можно было завалить весь экзамен. Всего три вопроса. Он и так не был уверен, что во всем тесте не сделал ни одной ошибки, а тут еще это! Предположения были, но только предположения, безо всякой уверенности. Что делать?
        Горло перехватывала стальная удавка ужаса. Истерзанная губа все же лопнула, и на подбородок сорвалась противная липкая капля. Олег судорожно стер ее ладонью.
        Что делать?
        От паники, готовой перерасти в истерику, молодого человека оторвал неожиданный звук. В первый момент он нервно дернулся, в следующую секунду ощутил нахлынувшее раздражение - нервы ни к черту, кто-то всего лишь прокашлялся. Но взгляд уже отметил странный факт, и раздражение сменилось удивлением.
        Мальчишка лет пятнадцати - и как только на экзамен попал? - как будто бы невзначай показывал ему пластикарту метро, на которой черным маркером значилось: «47 - а, 48 - с, 49 - d».
        Сорок седьмой, сорок восьмой, сорок девятый вопросы. Как раз те самые, единственные оставшиеся без ответа.
        «Подсказывает? Но зачем? Ответы, скорее всего, неправильные. Хочет подставить, избавиться от противника. Но я предполагал те же ответы. Что делать? Ответить так, или поостеречься? Подсказывает или топит?»
        Поймав настороженный, какой-то испуганно-затравленный взгляд черноволосого, Стас ободряюще ему улыбнулся. От парня волнами исходили страх и недоверие. Сосредоточившись, юноша попытался направить на беднягу теплый поток поддержки.
        Представить этот поток удалось без проблем, но судя по тому, что выражение глаз визави ничуть не изменилось, эмпатические попытки Стаса вновь остались только в его воображении.
        «Ну и черт с тобой, - ворчливо пробормотал Стек. - Не хочешь - не надо».
        Пластикарта исчезла в кармане брюк.
        «Надо решаться… осталось всего две минуты до конца экзамена… Черт, черт, черт! Поверить или нет? Верить опасно, все лгут и предают. Не верить - а как тогда отвечать?»
        Он решился в последние десять секунд. Быстрым движением трижды коснулся сенсорной поверхности экрана. «47 - а, 48 - с, 49 - d».
        Теперь оставалось только ждать результатов экзамена.
        три дня спустя
        - Good morning, give me, please, a bottle of mineral water for one and a half euro, - Стас положил на прилавок несколько монет.
        - Что-что? - удивленно уставилась на него миловидная продавщица. Английского она явно не знала.
        - Бутылку минералки за полтора евро, пожалуйста, - досадливо вздохнул он.
        Последняя возможность попрактиковаться не оправдалась.
        Расплатившись и забрав из холодильника совершенно ненужную ему воду, Стас направился ко входу на территорию института. Сегодняшний экзамен, иностранные языки, его не особо интересовал - три дня сплошной практики дали о себе знать. Дома с приемным отцом он говорил только по-немецки, а в свободное время бродил по центру и приставал к прохожим с расспросами, изображая английского туриста. Гораздо больший интерес вызывали результаты предыдущего экзамена и новый знакомый, Олег - тот самый парень, которому он помог на обществознании.
        У большого экрана в холле главного корпуса собралась целая толпа. Приближаться Стас не стал, результаты экзаменов абитуриентов психфака было видно и так.
        Станислав Ветровский - 17 баллов, лучший результат факультета.
        Марина Велагина - 12 баллов.
        Ольга Антоненко - 12 баллов.
        Виктор Мельков - 12 баллов.
        Олег Черканов - 11 баллов.
        Дальше Стас смотреть не стал. Порадовался за Олега - одиннадцать баллов это хороший результат. Еще больше порадовался за себя - первое место, лучший результат. Теперь надо не испортить его.
        Сам Черканов обнаружился у стены. Он стоял, не отводя взгляда от табло, и был, казалось, еще бледнее обычного.
        Подумав мгновение, Стас начал пробираться к знакомцу - поздороваться, поздравить.
        Сердце колотилось, словно бешеное. Пальцы зло мяли проклятый листок - он специально приехал пораньше и одним из первых получил подробную распечатку результата. Все было сделано правильно, кроме одной ошибки в эссе по политологии и проклятого последнего теста. Тех самых трех ответов, подсказанных «добрым мальчиком» Стасом. И ведь еще поиздевался потом, после экзамена. Олега затрясло от ярости при воспоминании о том дне.
        - Привет, я Стас, - светловолосый «помощник», невесть как ухитрившийся просочиться в дверь аудитории почти что сразу за Олегом, хотя тот и вышел одним из первых, протянул руку и улыбнулся.
        - Олег Черканов, - протянутую ладонь молодой человек пожал, но настороженность из глаз не ушла. - Зачем ты мне помог?
        - Как это - зачем? - искренне удивился собеседник. - Я мог помочь, а тебе нужна была помощь. Почему бы и нет? Хуже-то от этого никому не стало.
        - Я могу обойти тебя по результатам, - возразил Олег.
        - Ну, во-первых, я в этом не уверен, а во-вторых - даже если и так, то черт с ним! Лучше потом пожалеть о сделанном, чем всю жизнь переживать об упущенной возможности.
        Они поговорили еще минут пять, потом светловолосый убежал, сославшись на то, что его ждут. Впрочем, Олег не расстроился - у него было не так много времени на то, чтобы подготовиться к экзамену по языкам.
        Скрипнув зубами, он отогнал непрошенное воспоминание и попытался сосредоточиться на повторении времен в английском - но тут за спиной раздалось радостное: «Привет». Резко обернувшись, юноша увидел Ветровского.
        - Поздравляю! Одиннадцать баллов, первая пятерка результатов - впечатляет!
        Кинув на лицемера злой взгляд исподлобья, Олег попытался отвернуться - но избавиться от желающего насладиться победой негодяя было не так-то просто.
        - Ты что, не рад?
        - Чего ты хочешь, Ветровский? - сухо поинтересовался он, глядя в глаза собеседнику. - Поиздеваться пришел?
        В первый момент Стас опешил.
        - Ты чего?
        Вместо ответа Черканов продемонстрировал распечатку результата.
        - Ты специально подсказал мне неверные варианты, чтобы я не занял первое место на факультете. Одну ошибку в эссе простили бы, я бы получил двенадцать баллов, а то и все семнадцать - идеальных ответов ни у кого не было, я узнал. Но я повелся на твою «помощь», как последний идиот. Доволен? А теперь отвали, видеть тебя не желаю.
        Пока Стас пытался осознать все услышанное, Олег развернулся, и быстрым шагом пошел к аудитории.
        После экзамена настырный урод снова попытался подойти.
        - Послушай, я же не специально! Я был уверен, что это правильные ответы!
        Он обернулся и окинул Ветровского полным презрения взглядом.
        - Я тебе неясно сказал? Отвали. Или ты влюбился и пытаешься так привлечь мое внимание? - в голосе явственно звучала насмешка.
        Олег даже не подозревал, насколько ему повезло. Стас чувствовал себя виноватым, и только потому сумел сдержать первый порыв Стека - броситься на обидчика и бить до тех пор, пока тот не согласится на любые формы извинения, даже самые унизительные, вроде вылизывания ботинок.
        - Ну и черт с тобой, - зло бросил светловолосый, отвернулся и пошел прочь.
        Олег вздохнул с облегчением.
        четыре дня спустя
        Результаты вступительного экзамена по иностранным языкам, факультет психологии:
        Олег Черканов - 17 баллов, лучший результат факультета.
        Стас Ветровский - 12 баллов.
        Молча изучив результаты экзамена, Стас направился в аудиторию. Его грызло нехорошее предчувствие - слишком уж многообещающе ухмыльнулся встреченный в коридоре Олег, и слишком уж нелюбимы им были точные науки, тестирование по которым начиналось через десять минут.
        Чтобы успокоиться, он начал вспоминать разговор с Вениамином Андреевичем.
        - Чего ты хочешь, Стас? Подружиться с ним? Вряд ли у тебя это получится.
        - Нет, не подружиться. Я хочу понять, почему он мне не поверил и хочу, чтобы он не держал на меня зла.
        - Ну, первое проще простого. Судя по твоему описанию, этот твой Олег - несчастный, одинокий мальчик, которому пришлось очень многое пережить. Он не умеет доверять. На экзамене у него не оставалось выбора, ему пришлось довериться - и, как оказалось, напрасно. Я тебя не виню, я знаю, что ты не мог специально подсказать ему неправильные ответы, но он-то привык получать от жизни только тычки и плевки.
        - Да я понял уже…
        - Теперь второе. Ты хочешь, чтобы он не держал на тебя зла. Зачем? Чтобы успокоить свою совесть?
        Стас задумался. После сцены у института, когда он едва сдержал порыв Стека, никаких добрых чувств к Олегу у него не осталось. Но извиниться все равно хотелось, просто чтобы… успокоить совесть?
        - Наверное, да, - опустив голову, пробормотал он.
        - Это очень опасное занятие, Стас - успокаивать совесть. Во-первых, оно делает совесть гибче, податливее, следовательно - спустя некоторое время она станет позволять тебе то, что ранее считалось для тебя неприемлемым. Во-вторых, к этому привыкаешь и теряешь искренность. В формальном извинении нет никакого смысла. Это просто слова, совершенно пустые и глупые, если произнесены они не от чистого сердца.
        Стас не хотел делать совесть гибче и податливее. Не хотел он и терять искренность. Потому, встретив Черканова в коридоре перед аудиторией, он не стал извиняться, как планировал раньше, ограничился только вежливым кивком, который, впрочем, был успешно проигнорирован.
        С экзамена по точным наукам Олег уходил с легким сердцем. Он был уверен, что лучший результат будет его. Пока что Ветровский обходил его на один балл - по результатам первых двух испытаний, он набрал двадцать девять баллов против двадцати восьми у самого Олега, но это не пугало молодого человека. Еще три экзамена, он сумеет вырваться вперед и получить вожделенное бесплатное место.
        А пока следовало получше подготовиться к общей психологии.
        семь дней спустя
        - Ну как там у тебя дела? - поинтересовался Гранд, как только Стас припарковал гравицикл и заглушил двигатель.
        Со дня их первой встречи в доме господина Гильермо прошло чуть больше двух месяцев, и теперь ребята ухитрялись встречаться почти каждую неделю. Выбирались куда-нибудь в парки, болтали, как-то раз пожарили шашлык - потом было очень весело удирать от толстого полицейского, который заметил у них бутылку вина и хотел было оштрафовать за распитие в общественном месте. Гранд оживал на глазах - кипучая энергия Стаса, его сумасшедшее желание изменить этот мир, готовность пройти через любые сложности на пути к этой заветной цели, все это перекидывалось и на юного сына дипломата. Он смотрел в будущее уже не обреченно, стал чаще улыбаться и понемногу строил планы, как реализовать свои желания, при этом не разругавшись вдрызг с отцом.
        Но сегодня друг выглядел хуже чем обычно. Под глазами залегли круги, лицо было бледное и осунувшееся, да и сам Стас, казалось, похудел.
        - Так себе, - поморщился он. - Пойдем-ка, возьмем челнок, а там уже поболтаем.
        Пока шли по главной аллее Сестрорецкого парка до станции, молодой человек молчал, только изредка вставляя реплики в рассказ Алькано о поездке в Лондон. На пирсе он выбрал темно-синий челнок с бесшумным мотором, бросил в багажное отделение пакет из маркета.
        - Стек, рассказывай уже, - тихо проговорил Гранд когда они отошли метров на пятьсот от берега.
        Тот вздохнул, зачем-то проверил, верно ли выставлено направление на бортовом компе челнока, достал сигареты, закурил…
        - Я сдал четыре экзамена из пяти. Набрал пятьдесят семь баллов. У Черканова - тоже пятьдесят семь. Завтра последний экзамен, доклад. Либо я поступлю, либо он.
        - Не понял. Вы что, последние по очереди?
        - Нет, мы первые. Но бесплатное место только одно.
        - У тебя нет денег на платное?
        - Гранд, у меня вообще денег почти нет! Я живу у Вениамина Андреевича, и живу за его счет! Да, я покупаю продукты, и так далее… Но он все равно тратит гораздо больше! Он сказал, что оплатит первый курс, если я не поступлю на бесплатное, но…
        - Стек, ты крут. Ты офигенно знаешь эту свою психологию. Ты по-любому поступишь, - мальчишка ободряюще улыбнулся другу.
        - Я могу поступить. Я знаю. Но…
        Стас не знал, с чего начать этот разговор.
        Три дня назад, после экзамена по теории общей психологии, последним выходя из корпуса он увидел Олега, сидевшего под деревом на траве. Все уже разошлись, сам Ветровский задержался, решая вопрос с документами. Сегодняшний экзамен начался поздно, и сейчас уже смеркалось. Черканов не заметил невольного наблюдателя.
        Сам не зная, зачем, Стас подошел ближе, стараясь остаться не увиденным.
        Плечи Олега тряслись, лицо молодой человек прятал в ладонях. Он явно боролся с рыданиями, причем не очень успешно.
        - Я должен поступить. Я обязательно должен поступить. Иначе нельзя. Денег больше нет, жить будет не на что… а если я не поступлю, то и негде… и больше у меня не будет шанса поступить на бесплатное… я должен поступить!
        Очень тихо и осторожно, Стас отошел от плачущего Черканова, и скрылся в тени.
        - Я подождал, пока он успокоится и пойдет домой и проследил за ним. Гранд, ты не представляешь, в каких условиях он живет… От его дома до станции метро - больше часа пешком, там ходит маршрутный автобус, но он ходит пешком - экономит. По дороге домой он заходил в маркет, я наблюдал через стекло. Он купил пачку быстрой лапши и пакет кефира, самые дешевые. Я проследил до самого дома, там заглянул через окно - он на первом этаже живет. Представь, он поделил лапшу, которой в пакете на два раза, на четыре порции. Одну съел, запил глотком кефира. Потом сел за учебники. А вечер был душный, он разделся, сидел в одних трусах. Гранд, он такой тощий, каким я в худшие времена не был! - Стаса трясло при воспоминании об этой похожей на тюремную камеру каморке. - Я там поговорил с женщиной, живущей напротив, она его подкармливает иногда. Он редко соглашается, гордый слишком. Так она сказала, что у него вся надежда - на универ, он ей рассказывал. И говорил, что если не поступит - покончит с собой, все равно дальше жить не получится. Знаешь, я верю, что он так и сделает. И как мне быть?
        Гранд помолчал немного.
        - Знаешь, еще недавно я бы сказал, что это не твои проблемы. Он сам виноват, что не подготовился как следует, и так далее. Но сейчас… я не знаю, что тебе посоветовать. Или он пострадает, или твой приемный папа. С одной стороны, папу огорчать нельзя, он у тебя офигенный мужик и вообще человек настоящий. С другой стороны - папа потеряет только деньги, а этот Олег - жизнь. С третьей, он сам виноват… а, это я уже говорил.
        - Я думал обо всем этом. С того дня, как узнал. И я не вижу выхода…
        - А если с папой посоветоваться?
        - Ты что! Я и так знаю, что он скажет, - вздохнул Стас. - Чтобы я чуть поддался на последнем экзамене, а деньги - дело наживное, в отличие от жизни. У него скоплено довольно много, он хочет детский дом хороший построить…
        - Погоди-ка… - на лице Гранда появилось такое задумчивое выражение, очень хорошо знакомое Стеку. Мальчишка так щурил глаза и едва заметно улыбался только тогда, когда ему в голову приходила очередная совершенно сумасшедшая идея. - Стек, есть у меня одна мысль…
        Третья часть
        III. I
        Вера - вот и вся его вина!
        - Я понимаю вашу просьбу, но клянусь, даже не представляю, как ее выполнить, - Витценко промокнул вспотевший лоб платком.
        - Павел Георгиевич, вы являетесь ректором института. Вы принимаете окончательное решение по зачислению на бесплатные места. Вы располагаете бюджетом вашего заведения. Я прав?
        - Да, но господин…
        - Не надо имен. Раз я прав, то скажите мне, что мешает вам выполнить мою просьбу?
        - Я даже не представляю, как это оформить!
        - В бумагах? Да хоть как пожертвование от пожелавшего остаться неизвестным мецената, это неважно. Главное, что вы поняли свою задачу, и размер причитающегося вам вознаграждения.
        - Конечно, конечно, я все сделаю так, как вы сказали, но если у меня возникнут проблемы…
        - То я увеличу ваше вознаграждение. Вы меня поняли?
        - Да.
        - В таком случае, прощаюсь. Деньги будут перечислены на указанный вами счет в течение часа с момента выполнения вашей части обязательств.
        - Хорошо.
        - И вот что еще. Как вы понимаете, я очень не хочу афишировать свое участие в судьбе этого юноши, потому никогда не упоминайте при мне об этом, за исключением случаев, когда я сам начну разговор.
        - Да-да, конечно.
        - До встречи, Павел Георгиевич.
        Собеседник отключился первым. Ректор около минуты невидяще смотрел на мобил в руке, потом шумно выдохнул и вновь промокнул лоб.
        На столе лежал чистый лист бумаги, в верхнем левом углу которого торопливой рукой были набросаны имя и фамилия абитуриента, который должен был стать студентом факультета психологии бесплатно, вне зависимости от того, каков будет его результат.
        - Кто же ты такой, Олег Черканов, что за тебя просят такие люди? - задумчиво пробормотал Витценко. Сел за стол, включил комп, и открыл базу данных абитуриентов.
        Черканов Олег Алексеевич, две тысячи пятьдесят второго года рождения, родителей и иных родственников не имеет, прописан на Ольгинской Улице, дом сорок девять, комната семь. К уголовной или административной ответственности не привлекался, на психиатрическом и наркотическом учетах не состоит. Начального образования не получал, экзамены сдавал на платной основе. По результатам сданных экзаменов - обществознание, иностранные языки, тестирование по точным наукам, теория общей психологии - набрал пятьдесят семь баллов, поделив первое место со Станиславом Ветровским. Завтра у «психологов» последний экзамен, защита доклада на свободную тему в рамках профиля, на нем-то и определится победитель, чей приз - единственное на факультете бесплатное место.
        - А если Черканов победит сам, то мне не придется прикладывать никаких усилий - пробормотал ректор себе под нос. - Да, пожалуй, я так и сделаю.
        Стас недоуменно крутил в пальцах вырванный из блокнота листок. Как обычно, он пришел на экзамен за полчаса до его начала, чтобы повторить материал непосредственно перед сдачей. Но, похоже, в этот раз подготовиться тщательнее ему было не суждено - как только юноша уселся на край широкого подоконника и открыл сумку, на пол порхнул вышеупомянутый блокнотный листок, на котором карандашом были выведены две строчки: «Стас, пожалуйста, мне очень надо с тобой поговорить, это важно! Я жду тебя на дальней аллее парка. Прошу, приходи!». Вместо подписи на странной записке значились только инициалы Е. М. Елена Мальская?
        Мальская поступала вместе с ним, но шла на платное. Это была стройная миловидная блондиночка с умными светло-карими глазами, расчетливая и хладнокровная. Она почти с самого начала положила глаз на красавца-Ветровского, а уж когда он показал такие блестящие результаты на экзаменах…
        - И зачем я понадобился Лене перед сдачей доклада? - пробормотал Стас себе под нос, автоматически провожая взглядом прошедшего по коридору Олега. Черканов даже не посмотрел в сторону заклятого врага, отметив его существование лишь тенью презрительной усмешки, мелькнувшей по тонким губам.
        Решив не гадать, юноша спрыгнул с подоконника, застегнул сумку, и направился к аллее. Может, конечно, записку прислала и не Мальская, но кто тогда?
        На месте встречи никого не было. Повертев головой и не заметив чьего-либо присутствия, Стас уселся на скамейку и достал свой доклад - в конце концов, это место ничуть не хуже институтских коридоров, да и тише здесь.
        Но продолжить подготовку к экзамену ему было не суждено. Едва Ветровский перевернул титульный лист, в кармане тихонько завибрировал мобил.
        - Привет, Гранд. Ну что, ты все сделал?
        - Да, как мы и планировали. Витценко принял меня за отца, а я позаботился о том, чтобы он не заговорил бы с ним на эту тему в случайном разговоре. Велел говорить насчет Черканова только тогда, когда я сам начну, так что проблем не будет.
        - А как это будет выглядеть со стороны? Как Витценко обоснует бесплатное место для Олега?
        - Понятия не имею. Но это уже не наши проблемы. Главное, что я перечислил деньги, и он поступит.
        - Тогда только один вопрос: если я провалю последний экзамен, Олег выйдет на первое место автоматом. Что тогда?
        - Тогда ты пойдешь на второе бесплатное. Какая разница-то? Я только не понимаю, зачем тебе это.
        - Гранд, я же объяснял. Я видел, в каких условиях живет Олег. Ему необходимо это бесплатное обучение, жизненно необходимо!
        - Возможно, ты и прав. Вот только как бы тебе не пришлось пожалеть! Мне почему-то кажется, что этот твой Олег - гнилой человек. Такой пойдет на все, чтобы достигнуть своей цели.
        Все было спланировано не то, чтобы безупречно - обвинить Олега в причастности к печальному происшествию можно было, но доказательств ни у кого быть не могло. Почерк он подделал, блокнот, из которого был вырван листок, выкинул, да и в коридорах института помелькать успел так, что у всех создалось ощущение, что Черканов никуда надолго не отлучался. И, в конце концов, он же не убивать проклятого Ветровского собрался!
        Обернутый толстой тканью камень при должной силе удара череп не проломит, но длительный обморок обеспечит. А большего-то Олегу и не надо! Неявка на экзамен без предупреждения заранее засчитывается как низший балл. У Ветровского не останется шансов, а он, Олег, получит вожделенное первое место.
        Все шло по плану. Получив записку от «Лены», Стас направился к месту встречи. Олег осторожно пошел за ним, стараясь не попасться никому на глаза, особенно - самому Стасу.
        Не обнаружив никого на аллее, юноша сел на скамью и достал доклад, но приступить к чтению не успел, его отвлек звонок мобила. Олег выругался про себя - пока жертва не закончит разговор, вырубать его нельзя, слишком будет подозрительно, могут раньше времени поднять тревогу, и тогда план окажется под угрозой. Замерев в кустах за спиной Стаса, он ждал - и автоматически прислушивался к разговору своего врага, благо, слова собеседника тоже можно было разобрать, хоть и не так хорошо.
        Поняв, о чем Ветровский говорит с неизвестным Грандом, Олег сперва не поверил своим ушам. Бесплатное место для него? За которое заплатит этот приятель Ветровского? То есть, уже заплатил! Но зачем это Стасу?
        А потом Черканов обиделся, услышав нелестную характеристику от Гранда. «Этот тип способен на любую подлость и низость, лишь бы получить желаемое. Стек, мы с тобой знаем, каково это, когда жизнь совсем не сахар - но мы не подличали, по крайней мере. А этот…»
        - Ты его не знаешь, Гранд, - без особой уверенности возразил Стас.
        - Ты тоже. Ты видел его несколько раз, и разговаривал дважды.
        - А ты его вообще не видел!
        - Видел. Вчера вечером. Специально съездил. И знаешь… я в свое время в трущобах, еще до того, как к тебе прибился, выжил только благодаря тому, что людей чую. Так вот, сведи меня судьба с этим твоим Олегом, я бы сделал все, чтобы свести контакты с ним к минимуму. А ты его еще и в институт устраиваешь…
        Теперь разозлился уже Стас.
        - Если ты намекаешь на то, что твои деньги…
        - Не мои, а моего отца. Их не жалко, у него такого дерьма навалом. И я ни на что не намекаю, я просто делюсь мнением. Короче, Стек, у меня сейчас занятия начнутся, а тебе пора на экзамен. Завтра встретимся и поговорим, если захочешь.
        - Ладно, до завтра.
        Закончив разговор, Стек бросил взгляд на экран, вздохнул - до экзамена оставалось всего десять минут, сунул так и не перечитанный доклад в сумку и пошел к корпусу. Он так и не узнал, что за перспектива ему грозила бы, если бы не столь своевременный и громкий разговор с Грандом.
        Глядя в спину врага, Олег мрачно кусал губы. Слишком странным, обидным, и местами просто непонятным было услышанное. Приятель Ветровского оплатил его обучение в ВИПе, причем по просьбе самого Ветровского? Зачем? На этот вопрос ответа не было, и Олег переключился на осмысливание нелицеприятного мнения о собственной персоне. Первая реакция была: «Да как он смеет!». Второй не было - взгляд молодого человека упал на зажатый в руке камень, мгновенно напомнивший ему, что он собирался сделать, а именно - совершить подлость ради своих интересов.
        На мгновение Олег ощутил нечто вроде укола совести, так некстати проснувшейся именно тогда, когда неприятности, казалось, миновали. И этот укол отчего-то вызвал волну бешенства. Этот выскочка Ветровский смеет быть столь уверенным в собственной победе на экзамене? Да еще и так высокомерно-великодушно оплачивать проигравшему обучение? Ну уж нет! Пусть этот Гранд, или как там его, платит за своего приятеля! Ему, Олегу Черканову, подачки не нужны! То, что не пришлось действовать бесчестно, хорошо - победа будет заслуженной. Он лучше! И сегодня все это узнают.
        Последний экзамен проходил иначе, чем предыдущие четыре. После сдачи теории общей психологии каждый отдавал свой доклад в электронном формате декану, несколько дней экзаменационная комиссия изучала сданный материал, а в день непосредственно экзамена абитуриенты по одному вызывались в аудиторию, где должны были защитить перед комиссией доклад. На следующий день объявлялись результаты.
        В своем докладе, как и в своей победе на экзаменах, Стас был уверен на сто процентов. Оригинальная тема, к ответам по которой он очень хорошо подготовился, подробная, но не слишком объемная письменная работа, и собственное обаяние, весьма неплохо действующее на преподавателей - все это просто обязано было обеспечить ему первое место и бесплатное обучение.
        Но вышло иначе.
        Во-первых, когда он защищал свой доклад, к комиссии присоединился ректор Витценко. Во-вторых, ректору Стас явно не очень нравился.
        - Станислав Вениаминович, позвольте-ка несколько отвлеченный вопрос… - лениво перебил он абитуриента на полуслове. - Скажите, отчего такая странная и неоправданная тема?
        - Тема оригинальная и не заезженная - это раз. Тема актуальная и важная - это два. Я изучил достаточно литературы по теме наркомании и психологической помощи наркоманам, и чувствую себя наиболее подкованным в этой области - это три, - ответил Стас, чувствуя неприятный холодок под диафрагмой.
        - Насчет оригинальности и незаезженности вынужден с вами согласиться. Но вот важность и актуальность выбранной темы - под большим вопросом. Ну зачем, скажите, наркоманам психологическая помощь?
        - Я рассматривал этот вопрос в своей работе. При грамотной поддержке специалиста-психолога вероятность успешной адаптации в обществе и отсутствия рецидива наркозависимости вырастает на порядок.
        - Вы меня не так поняли, Станислав Вениаминович, - Витценко улыбнулся поверх своих старомодных очков, к которым питал необъяснимую приязнь. - Ну скажите мне, зачем вообще помогать наркоманам? Это пропащие, абсолютно бесполезные для общества люди, больше того - это люди для общества потенциально опасные. Зачем им помогать?
        - Пропащие или нет, бесполезные или нет, опасные или нет - но они люди, - твердо проговорил Стас.
        Он прекрасно понимал, что сейчас его завалят, и единственным шансом удержаться было бы согласиться со словами ректора, как-нибудь извернуться, признать свою «ошибку в выборе темы», и тогда был бы шанс получить за грамотный со всех прочих точек зрения доклад высший балл. Вот только не хотелось ему выкручиваться и лгать.
        - Да что вы говорите? Вы можете привести пример образумившегося наркомана, который принес обществу пользу? - насмешливо поинтересовался Павел Георгиевич.
        - Михаил Булгаков, Зигмунд Фрейд, - начал перечислять юноша, но ректор не дал ему продолжить.
        - Булгаков был личностью творческой, следовательно, полезность его весьма относительна. А доктор Фрейд оказался достаточно сильным и здравомыслящим человеком, чтобы самостоятельно и без чьей-либо помощи избавиться от зависимости. Вы поймите меня правильно, Станислав Вениаминович: я не отрицаю возможность того, что наркоман излечится, я только считаю помощь им ненужным и даже вредным альтруизмом. Тот, кто достоин жить - выживет и без помощи. А прочим туда и дорога.
        - Павел Георгиевич, мы поняли вашу точку зрения. А теперь, если вы не против, комиссия вернется к слушанию защиты доклада, - сухо и зло проговорила сидящая справа от Витценко высокая седоволосая дама, Галина Викторовна Артемьева, декан факультета психологии.
        - Да-да, конечно, - ректор вежливо улыбнулся, и покинул зал.
        - Станислав, прошу вас, продолжайте, - ободрительно кивнула Галина Викторовна Стасу.
        Он заметил, что ее взгляд, направленный в спину ректора, был полон ненависти и презрения.
        Кое-как закончив защиту, Ветровский почти пулей вылетел из аудитории. Ярость кипела в горле, жгла грудь, хотелось кого-нибудь убить. Витценко даже не подозревал, что только что нажил себе еще одного смертельного врага. Вот только этот враг предпочитал играть по своим правилам!
        - Подождите, господин ректор, мы с вами еще поговорим о наркоманах, вредном альтруизме и достойности! - шипел он сквозь зубы.
        А вот Вениамин Андреевич стасовского гнева не оценил.
        - Объективно говоря, Павел Георгиевич прав, - задумчиво проговорил инженер, устроившись в кресле со своей любимой кружкой чая. - Наркоман, действительно желающий избавиться от зависимости, сможет сделать это и без помощи психолога, а прочие, кто раз за разом «бросает» на месяц, а потом вновь срывается - это люди несчастные, но совершенно никчемные. Им не помочь, они сами не хотят принимать помощь.
        Во время этого разговора Стас впервые за семь месяцев знакомства ухитрился разругаться с приемным отцом.
        По лицу почти любого абитуриента, подходившего на следующее утро к главному корпусу Высшего Института Петербурга, можно было понять, идет ли он на экзамен или же узнавать результаты. Первые были сосредоточены и задумчивы, кто-то на ходу листал учебник на экране мобила, кто-то читал бумажную книгу, кто-то торопливо проверял шпаргалки. Вторые, в свою очередь, делились на две подгруппы - одни спешили к корпусу, как на отбывающий через минуту поезд, другие нарочно тянули, шли медленно, но как и первые, прибыли к открытию. Были и исключения, но весьма немногочисленные.
        К одному из таких исключений принадлежал Олег. Он не торопился, но и не медлил - спокойно шел вперед, обгоняя одних и пропуская вперед других. Он был уверен в результате. Он - лучший.
        Стас замер перед экраном, на который выводились результаты экзаменов. В голове шумело, разум отказывался воспринимать увиденное.
        «Я проиграл. Я не справился».
        Факультет психологии: Зачислены на бесплатное обучение: Черканов Олег Алексеевич.
        По особому распоряжению П. Г. Витценко зачислены по льготной программе на платное обучение: Ветровский Станислав Вениаминович. Зачислены на платное обучение…
        Далее следовал довольно долгий список тех, кому придется выложить двадцать тысяч евро за год обучения. Чуть ниже виднелось «особое распоряжение» Витценко, согласно которому абитуриент, занявший второе место по результатам последнего экзамена, а до того деливший первое место с одним соперником, зачислялся по специальной льготной программе, с пятидесятипроцентной скидкой на обучение.
        «Почему пятидесятипроцентной? Ведь Гранд обещал…»
        Мотнув головой, Стас заставил себя не думать о страшной сумме в десять тысяч евро в год и направился в кабинет декана факультета, получить все необходимые документы и точно узнать, сколько он должен заплатить.
        У кабинета толпилась очередь, и юноше пришлось томиться в неведении еще около сорока минут. И понаблюдать за триумфом врага. Триумфом, к которому он сам приложил руку.
        Олег появился минут на десять позже Стаса. Спокойно протиснулся сквозь толпу, удостоил соперника снисходительным кивком, подошел к двери и встал в начале очереди. Кто-то сделал наглецу замечание - но тот только указал на высвечивающееся на электронном табло объявление: «Студенты, зачисленные на бесплатное обучение, оформляются вне очереди».
        - А не многовато ли привилегий? - насмешливо поинтересовался тот же молодой человек, что сделал замечание.
        - Это не привилегия, - заступилась за Олега какая-то темноволосая девушка с серьезным некрасивым лицом. - Бесплатников оформляют гораздо быстрее, им нужно меньше документов.
        Стас узнал ее - Марина Велагина, третье место по общим баллам.
        Бесплатников оформляли и вправду быстро - Черканов вышел из кабинета буквально через две минуты после того, как зашел. А вот Стаса промурыжили не меньше получаса.
        Завтра он должен был заплатить пять тысяч евро за первый семестр обучения.
        III. II
        Я не стану никогда рабом иллюзий!
        Дориан давно уяснил для себя, что одержать победу - это чертовски просто. Опасно просто. Одержать победу можно тысячами разных способов, и каждый годен, разница только в конечной цели. Завоевать ли страну, покорить ли сердце женщины, выиграть выборы в президенты, подняться на Эльбрус - все это легко. Вот удержать захваченную высоту всегда несравнимо тяжелее.
        Он одержал победу на Совете, уговорив Братство заняться вплотную одной страной вместо того, чтобы дробить силы, пытаясь добиться хоть чего-то. А теперь надо было эту победу удержать.
        Выслушав в подробностях предложенный план, братья приняли вполне предсказуемое решение. Как говорится, инициатива наказуема - реализацию первой ступени плана Дориану предстояло взять на себя, пока остальные шестеро Повелителей подготавливали свой возможный уход с международной арены. В случае же провала… Он не питал лишних иллюзий и прекрасно понимал: за провал расплатится жизнью. И пусть у него нет ученика - парочку потенциальных братьев Вацлав держал на примете всегда. Неудачливого русского найдется кем заменить.
        Но и петербуржский практик был не лыком шит. Дориан давно был уверен в том, что Братство признает его правоту, и еще пять лет назад начал понемногу готовиться к первому этапу. Присматривал и готовил людей, прибирал к рукам некогда подшефные крупным компаниям фирмочки, объединяя их в новую корпорацию, обзаводился нужными связями и так далее. И сейчас все было готово для первого шага.
        Группа людей, которые станут действовать по указке Братства… точнее, лично Дориана, притом даже не подозревая об истинной задаче. Пусть думают, что добиваются своей цели, пусть верят в свои идеалы - а проще всего работать именно с идеалистами, их очень легко направить по нужному пути, оправдывая любые необходимые действия постулатом «цель оправдывает средства».
        И, конечно, разумный, талантливый, преданный своей идее и своему покровителю руководитель этих идеалистов. Такой, который готов на все ради воплощения в жизнь своих мечтаний, и способный закрывать глаза на любые отступления от них, если эти отступления служат на пользу делу. Такой, как Велес.
        На самом деле милого, умного, доброго, талантливого и вообще практически идеального юношу звали иначе, но Дориан, испытывавший некоторую нелюбовь к русским именам, предпочитал называть его Велесом. Повелитель познакомился со своим будущим протеже и любимым учеником четыре года назад, как раз когда планировал начать, наконец, переход к практической части плана.
        Встреча состоялась совершенно случайно. Дориан порой заглядывал на нелегальные бойцовские соревнования - присматривал там кандидатуры парней, которых в случае необходимости можно будет использовать для какого-либо дела втемную, а потом уничтожить. В один душный июльский вечер его внимание привлек быстрый, жилистый красавчик-шатен. Не отличаясь особой физической силой, он на первый взгляд компенсировал это ловкостью, но просмотрев несколько его боев, Повелитель обратил внимание на четкую и странную технику боя шатена: он почти не использовал свое преимущество в атаке, только в обороне, и ждал, пока противник допустит ошибку или же сам ее провоцировал. Лишь в последнем, финальном бою, где шатену пришлось сойтись с фаворитом подпольного клуба, он начал драться в полную силу. Каждый удар был рассчитан, каждый шаг и даже каждый вдох - фаворита с ринга унесли. Часть зрителей (те, кто поставил на проигравшего) негодовала, часть - восторгалась мастерством боя, а Дориан с усмешкой покинул клуб. Он прекрасно разбирался в теории боевых искусств, и видел, что именно техника победителя оставляла желать
лучшего. Парень полагался на интуицию, и она его ни разу не подвела. На этого везунчика следовало обратить внимание.
        На следующей неделе Повелитель вновь пришел посмотреть на шатена, выступавшего под именем Велес. И утвердился в своем предположении - в этот раз мальчишка победил чемпиона исключительно благодаря последнему удару, удару нелогичному и по всем правилам совершенно глупому. Но именно этот удар преломил ход поединка, и принес Велесу победу. Сразу после окончания боя Дориан ушел - но на следующем же турнире, где участвовал привлекший его внимание боец, он вновь был среди зрителей. Шатен интересовал его уже отнюдь не в роли пушечного мяса, парня «на убой». Нет, такому таланту найдется применение и получше. Он не сомневался, что тоже привлек внимание Велеса - перед началом боев тот скользнул взглядом по зрителям, на миг задержавшись на Дориане.
        После турнира Повелитель не стал уходить сразу, как привык. Купил стакан мерзкого пива и устроился с ним на скамье у стены, ожидая появления бойца. Ждать долго не пришлось.
        - Привет, - победитель шлепнулся на скамейку рядом. Он был в одних шортах, через плечо перекинуто полотенце, мокрые после душа волосы липли ко лбу, а про удивительно молодое лицо нельзя было сказать стандартное «не обезображено печатью интеллекта», как у большинства его коллег.
        Рассмотрев юношу внимательнее, Дориан несколько удивился - он полагал, что бойцу не меньше двадцати, но при ближайшем рассмотрении стало ясно, что тому лет шестнадцать максимум.
        - Привет. Хорошо дерешься, - сказать без похвалы, но и без равнодушия, просто констатировать факт.
        - Ага, я знаю. Велес, - парень протянул широкую, сильную ладонь.
        Повелитель не раздумывая сжал ее - не сильно, но четко показывая, что он не слабак, способный только глазеть со стороны. С такими, как Велес, ни в коем случае нельзя дать понять, что ты слабее, пусть даже и физически.
        - Дориан.
        Тот уважительно кивнул, ощутив мощь пожатия.
        - У тебя ко мне дело или так, потрепаться хочешь? - юноша вытащил из брошенной у скамейки спортивной сумки бутылку минеральной воды, чуть смочил губы.
        - Пока не знаю, - Дориан окинул собеседника демонстративно оценивающим взглядом.
        И едва не поперхнулся, когда Велес как-то почти кокетливо повел плечом и чуть выставил бедро, давая в полной мере оценить красоту и гибкость его загорелого тела. В глазах юноши появилась развратная искорка, он в полной мере вернул Повелителю оценивающий взгляд и, судя по улыбке, остался доволен увиденным.
        - Ну так решай, дело или нет.
        - Ты только в таких клубах дерешься? - спросил Дориан, пытаясь переключиться на что-нибудь нейтральное.
        - Уже нет. Тебе повезло, у меня сегодня предпоследний бой. Через пять дней еще один - и все, прощай, бойцовская карьера.
        - Что так вдруг?
        - Надоело. Денег я заработал, драться как следует научился - теперь можно и чем-либо важным заняться.
        - И что же это такое важное, что оно важнее реализации себя и зарабатывания денег? - забросил он первую удочку.
        Велес посмотрел на собеседника с насмешкой.
        - Получить образование, для начала. В этом гребаном мире никого не интересуют твои реальные знания, - вдруг пожаловался юноша. - Только то, что написано у тебя в дипломе. Будь ты хоть гением, если нет диплома - ты никто и звать тебя никак. Высшее образование, либо богатые и влиятельные родственники, вот два пути наверх. Иного не дано. Богатых родственников у меня нет, влиятельных - тем более. Остается образование.
        - И какое образование ты планируешь получить? А главное, как? Это недешево, да и не так уж и просто.
        На сей раз во взгляде Велеса читалась почти что обида.
        - А ты думаешь, я способен только рожи бить этим тупым качкам? Зря. Ты видел мой полуфинальный бой? Впрочем, видел. Тип, с которым я дрался, он не только сильнее, но и быстрее меня, даже ловчее. Я с трудом защищался. Но я победил, а знаешь почему? Я изучаю медицину. Давно изучаю. Я просто знал, в какую не особо защищаемую точку и с какой силой надо ударить.
        - Пойдешь на врача учиться?
        - На хирурга. И не «пойду», а «уже пошел». Один экзамен остался. На бесплатное я не попал, но ничего, родители оплатят мне обучение. Они люди не то, чтобы богатые, но и не бедные, пятнадцать штук евро в год могут платить.
        - Стать врачом - это и есть твоя мечта? - Дориан окончательно успокоился.
        Парень на крючке. Он до сих пор не удивился своей откровенности, хотя вряд ли когда-нибудь имел привычку вот так вот первому попавшемуся выкладывать свои сокровенные мысли. Но в целом мальчик хорош, очень хорош. Силен, красив, умен, чертовски харизматичен - но при этом не слишком склонен к самолюбованию, и, что самое главное, - идеалист. Доказательств тому пока что не было, но Повелитель чувствовал, что не ошибся. Минус у кандидата был только один - его ориентация и чрезмерная распущенность. Самому Дориану было совершенно наплевать на любые сексуальные заморочки протеже, но делу это могло не пойти на пользу. Если Велес, оказавшись в институте, начнет трахаться с кем ни попадя, он не сможет выполнить свою задачу. Впрочем, это также решаемо.
        - Нет, это только путь к мечте… - из глаз молодого человека пропали развратные огоньки, он стал серьезнее и сразу же как будто старше. - Это не тот разговор, который стоит вести здесь. Пойдем, тут поблизости кафешка есть, там можно и перекусить, и поговорить в спокойной обстановке. Она маленькая, тихая и почти без спиртного, наши туда не ходят.
        - Я думал, отсутствие спиртного для бойцов - это только плюс, - удивился Дориан, следуя за проводником.
        - Для спортсменов - разумеется. Но не для этих. Многие еще перед боем накачиваются, для куража.
        Кафе и вправду оказалось замечательное. Небольшое здание, обшитое пластиком «под дерево», с террасой и плакучими ивами за оградой. Велес взял себе порцию жареного мяса и сок, Повелитель ограничился кофе.
        - Я знаю, что звучит по-идиотски, но тем не менее. Вот скажи, ты когда-нибудь задумывался, в каком мире мы живем?
        - В дерьмовом, - не задумываясь, ответил Дориан чистую правду.
        Он действительно был не слишком высокого мнения о мире, с которым приходилось работать. Увы, другого не было.
        - Вот именно. А почему он такой? Потому что люди его таким сделали. Следовательно, что? А то, что другие люди, заинтересованные в результате и готовые положить жизнь на его достижение, вполне могут его изменить. И нужно для этого не так уж и много - всего лишь группа людей, которые подвержены одной идее и готовы работать на ее осуществление, причем это должны быть специалисты в различных областях. Но все специалисты - люди взрослые, состоятельные и ни в каких идеалах не нуждающиеся - ведь идеалы прибыли не приносят. Такова логика этого мерзкого мира, который я люблю почему-то. И хочу изменить. Короче, специалистов надо где-то брать. Вопрос: где? Ответ: в институтах и университетах. Тут целый ряд плюсов. Во-первых, студенческие компании - они сплоченные, дружеские, заинтересовать сокурсников своими идеями хоть и сложно, но вполне реально. Во-вторых, студенты, в большинстве своем, еще не испорчены процессом зарабатывания денег, они не превращают его в смысл жизни. Они зарабатывают, чтобы жить, а не живут, чтобы зарабатывать. В-третьих, как я уже говорил - это те самые специалисты, что нам нужны, но
на оптимальном этапе. Они уже не дети, которые были бы вообще идеальны в плане воспитания в нужном ключе, но на чье обучение ушло бы очень много времени, которого у нас нет. И одновременно с тем они еще могут выбирать направленность своей специализации. Так что создавать некую организацию для спасения мира лучше всего именно в институтах, университетах и академиях.
        - Допустим. А что потом? - Дориан довольно пил свой кофе, с величайшим наслаждением наблюдая за мальчишкой. Да, это именно то, что надо. Лучше не придумаешь.
        Велес порылся в сумке, вытащил из бокового кармана бумажный блокнот и авторучку.
        - А дальше вот так вот…
        Клетчатые листки покрывались разборчивым, четким почерком человека, который знал, чего он хочет добиться и готов был идти к достижению своей цели почти что любыми методами. Да, сейчас юный боец, идеалист и без пяти минут студент возмущенно начнет возражать, если ему сказать, что цель оправдывает средства. Не любая цель, не любые средства… а потом идет признание своей цели достаточно важной и возвышенной, чтобы ею оправдывать почти все. А от «почти» - меньше выдоха до «все».
        - Тебе нужна поддержка, - негромко проговорил Дориан, закуривая.
        Рассеянный взгляд Повелителя задумчиво скользил по свисающим к самой воде ветвям ив, по темной глади пруда.
        - Я ж с этого начал! - горячее воскликнул юноша. - Когда я поступлю, то сразу стану собирать вокруг себя…
        - Я говорю не о поддержке твоих сверстников, большинство которых - люди не богатые, не обладающие связями и в целом способные на данном этапе мало на что. Я говорю о взрослом, состоявшемся человеке, человеке, способном поддержать тебя и финансами, и своими связями, и многим другим. Я говорю о человеке, который прожил уже много лет и получил огромный опыт взаимодействия с миром, и который не только мог бы, но и хотел бы с тобой этим опытом поделиться. Я говорю о человеке, который мог бы научить тебя всему необходимому, чему тебя не научат ни в одном, даже самом лучшем институте планеты, - ровно, спокойно, почти безэмоционально сказал Дориан, примерно на середине тирады переведя взгляд на собеседника и уже более его не отводя. Светло-карие глаза смотрели строго, изучающе, но в то же время - с поддержкой.
        И Велес в полной мере купился на нехитрый психологический трюк.
        - Я был бы счастлив получить поддержку такого человека, - осторожно начал он, в свою очередь не отводя взгляда. - Но где мне его найти, как мне его заинтересовать и с чего вдруг он стал бы меня учить и мне помогать?
        - Он тебя уже нашел. Ты его уже заинтересовал. А помогать он тебе станет по той же причине, что и будущие участники твоего новорожденного заговора против мира - он разделяет твои идеи и твои идеалы, и хочет того же, чего и ты.
        - Тогда почему он сам не станет заниматься этим? - руки юноши едва заметно подрагивали, и Дориан готов был биться об заклад, что в душе его собеседника творилась настоящая буря, рожденная из ликования и разумной осторожности. Второе проигрывало, но все еще боролось.
        - У тебя есть то, чего нет у него - кипящая, молодая кровь. Он уже не столь юн и на самом деле значительно старше, чем выглядит. Ему не хватает куража, чтобы возглавить подобную организацию, - добавив в голос самую толику неловкости, ответил Повелитель. Выдержал паузу, пока на лице Велеса отображались все испытываемые им сейчас чувства - некоторое превосходство, стыд за это превосходство, благодарность, ликование - и тут же, без переход, жестко бросил: - Ты согласен? Прежде чем…
        - Да! - перебил юноша.
        И тут же умолк, почувствовав иррациональное желание сжаться в комочек под этим строгим и явно недовольным взглядом.
        - Прежде чем соглашаться, ты должен услышать мои правила. Я буду учить тебя всему, что может быть тебе полезно. Многие дисциплины покажутся тебе вздором и ересью, но ты не станешь мне возражать и будешь учить все, что я скажу. Пусть не сразу, но ты поймешь: многое из того, что казалось тебе фантазиями и бредом, на самом деле гораздо важнее, чем знание политической обстановки в мире, миллиард евро на твоем счету или близкое знакомство с императором Германии. Из этого следует первое правило: ты должен выполнять мои распоряжения.
        - Даже если считаю их совершенно неприемлемыми для себя?
        - Я не заставлю тебя делать ничего такого, что было бы для тебя действительно неприемлемо. Обещаю, - Дориан подождал, пока собеседник кивнет, и продолжил: - Второе - я не терплю неуместной фамильярности. Ты можешь называть меня по имени и на «ты» в те моменты, когда я это позволю. Твое обучение начнется с той секунды, когда ты скажешь «согласен», и будет длиться до тех пор, пока я не признаю, что ты научился всему, чему я мог тебя научить. Все это время ты называешь меня на «вы» и «Учитель», не иначе. Про исключение я уже сказал.
        Несколько секунд Велес сомневался. Но Повелитель верно разгадал происхождение его прозвища. Юноша, увлекающийся историей и мифологией, для таких Учитель - это некое высшее существо, а учитывая тот факт, что Дориан уже покорил его воображение и обрисовал такие перспективы, какие и в самых смелых мечтах не грезились, то на звание Учителя в глазах юного идеалиста он вполне имел право претендовать.
        - Да, Учитель, - негромко вымолвил Велес, почтительно склонив голову.
        - Правильный ответ, - по-отечески улыбнулся новоиспеченный наставник.
        III. III
        Как назло, как назло, как назло
        Я понял слишком поздно…
        - Витценко - скотина, - констатировал Гранд. - Нашел-таки способ и поручение выполнить, и не подставляться с нарушением им же составленных правил.
        - Скотина, - согласно кивнул Стас, закуривая. - Но скотина хитрая и изворотливая. Мне скорее интересно, что теперь делать.
        - Не знаю, - тот развел руками. - Пять штук евро… у меня сейчас денег нет, второй раз я просто не рискну с отцовской кредитки сумму больше штуки снимать. Если бы была хоть какая-то отсрочка - можно было бы что-нибудь придумать, а так, за сутки - не знаю.
        - Может, кредит взять?
        - Да кто его тебе даст, Стек! Ты ж несовершеннолетний.
        - А если не в банке, а просто взять в долг у кого-нибудь?
        - У тебя так много знакомых, кто может без поручительств и прочей фигни дать тебе пять штук? - Гранд невесело усмехнулся. - Я вообще не вижу вариантов, кроме как идти к папе.
        «Папой» мальчишка с первого же дня начал называть Вениамина Андреевича, правда, только за глаза. Своего же родителя он именовал не иначе, как «батя» или холодно «отец».
        - И что мне ему сказать?
        - Не тебе, а нам. Вместе кашу заварили, вместе ее и хлебать будем, - докурив, он метким броском отправил бычок в урну. - А говорить - правду. Папа не тот человек, которому можно или нужно врать.
        - Я вчера с ним поругался… - нехотя признался Стас.
        - Вот заодно и помиритесь, - отрезал Гранд. - Пошли, чего тянуть кота за… хвост.
        Выслушав историю благотворительной деятельности двух юных заговорщиков, Вениамин Андреевич только головой покачал.
        - Ну, Стас, умеешь ты удивить. Пожалел, значит, соперника, а сам остался с носом.
        - Ему было нужнее, наверное, - вдохнул юноша. Гранд демонстративно поморщился. - Только я не знаю, что теперь делать.
        - Для начала - выяснить, откуда всплыла эта странная льготная программа. В наших институтах уже лет тридцать как ничего подобного не бывает.
        - Ну так Гранд же…
        - Алькано позаботился о том, чтобы взяли Черканова. Не более. И я нахожу удивительным, что ни одному из вас в голову не пришло во время разговора с ректором уточнить, чтобы поступили оба.
        - В принципе, я могу снова позвонить Витценко, - задумчиво проговорил Гранд. - Голосовая программа с настройкой голоса отца у меня сохранилась, так что…
        - Даже не думайте, молодой человек, - строго оборвал его Вениамин Андреевич. - Если на первый раз вам повезло, это вовсе не означает, что такое ваше везение повторится. Не стоит считать Витценко идиотом. Повторный звонок с таким дополнительным требованием наверняка вызовет подозрения.
        - Но ведь первый не вызвал!
        - Я полагаю, ректор счел протеже господина Гильермо внебрачным сыном этого господина или что-то еще в том же духе. Тогда подобная просьба вполне логична и понятна. Но если объявится еще один такой же протеже, да еще и примерно того же возраста, и поступающий на тот же факультет - это не может не вызвать подозрений.
        - И что с того? Что он сделает-то?
        - Он вполне может позвонить вашему отцу - как будто чтобы уточнить какие-либо детали, касающиеся обучения Черканова.
        - Я в разговоре предупредил, чтобы он не заговаривал на эту тему первым.
        - Что тоже вполне могло вызвать подозрения. Витценко достаточно будет просто произнести фамилию Олега в разговоре с вашим отцом.
        - Гранд, Вениамин Андреевич прав. Повторно звонить ни в коем случае нельзя, - вклинился в разговор Стас. - Но я не представляю себе, что делать.
        - Сейчас? Ложиться спать. Тебе завтра еще на работу идти с утра, а потом в институт, да и Алькано возвращаться уже пора. Завтра утром на свежую голову что-нибудь придумаем.
        - Но…
        - Никаких «но», Стас! - строго оборвал его инженер. - Алькано, вы останетесь на ужин?
        - Нет, спасибо, но мне действительно домой пора.
        - В таком случае я вас провожу, - он поднялся из кресла, вздохнул, посмотрел на приемного сына. - Стас, пожалуйста, разогрей ужин.
        - Да, конечно, - вздохнув еще тяжелее, юноша попрощался с другом и поплелся на кухню.
        Когда Стас проснулся, завтрак уже стоял на столе, а Вениамин Андреевич, в костюме и при галстуке, складывал в старомодный портфель какие-то рабочие документы.
        - Доброе утро.
        - Доброе, - пробормотал юноша, протирая глаза. Всю ночь ему снились какие-то невнятные полукошмары и чувствовал он себя совершенно разбитым. - А что вы… то есть, ты так рано?
        - Мне нужно до работы кое-куда заехать, - уклончиво ответил инженер.
        - Понятно…
        - Кстати, я бы советовал тебе после окончания твоего рабочего дня поискать для себя новое место. С курьерской должности тебе придется уволиться, как только начнутся занятия, и лучше будет, если ты сделаешь это сам, не дожидаясь, пока объявят «сентябрьское сокращение», - «сентябрьским сокращением» называли ежегодное увольнение студентов в первые дни учебного года.
        - Подожди, а как же…
        - Стас, вы с Алькано уже достаточно натворили дел. Будь добр, займись своей работой, раз уж ты так упорно хочешь совмещать ее с учебой, - мягко проговорил Вениамин Андреевич. - С твоим институтом я сам разберусь.
        Юноша виновато вздохнул, и поплелся в ванную. Вчера во время ужина они довольно долго разговаривали, обсуждая всю эту историю. Приемный отец не укорял и не обвинял Стаса, хоть и не одобрял чрезмерного альтруизма.
        - Мотивацию твою я понимаю и с ней согласен. Но сработали вы с Алькано грубо и топорно. Честное слово, лучше бы с самого начала мне рассказали - вместе мы бы что-нибудь придумали, а так сам видишь, что получилось, - говорил инженер, и Стасу нечего было ему возразить.
        Первое сентября в этом году выпало на понедельник, и всю последнюю пятницу августа Ветровский-младший решал вопросы с работой. Сперва поехал в офис «Гермеса», забрать документы и последнюю зарплату - заявление на увольнение по собственному желанию он написал еще две недели назад и уже отработал положенный срок. Виктор Михайлович, выдавший бывшему работнику довольно лестные характеристики, заодно и намекнул на то, что следующим летом, если Стас пожелает вновь потрудиться на благо корпорации, его примут безо всякого испытательного срока и сразу на полную зарплату. Тот вежливо поблагодарил и обещал запомнить.
        После «Гермеса» его путь лежал в издательскую компанию. За последние полгода юноша неплохо научился обращаться с графическими программами, и рассчитывал устроиться на работу в качестве вольного художника, работающего на дому. Глава отдела кадров, величественная полная дама лет сорока, наскоро просмотрела резюме соискателя и тут же дала первый текст для работы.
        - В зависимости от того, как вы справитесь с этой задачей, мы примем решение, - сказала она.
        Сперва Стас не понял, отчего такая честь - должность мелкая, а с ним говорила начальница, но вскоре догадался - дама была главой отдела кадров, его же секретарем и вообще - единственным представителем кадровиков в издательстве.
        Обсудив детали работы, он отправился домой. Нужно было как следует подготовиться к первому учебному дню - очень уж не хотелось с самого начала ударить в грязь лицом. Тем более, что самое первое занятие, общую психологию, вела декан факультета Галина Викторовна Самойлова. Женщина, которой Стас был обязан «особой льготной программой».
        Об этом молодой человек узнал от Вениамина Андреевича.
        - Галина Викторовна видела, что тебя «срезали» на экзамене нарочно, - говорил инженер, попивая неизменный чай. - К счастью, эта достойнейшая женщина имеет некоторое влияние на Витценко, и она смогла убедить его принять тебя «по льготе». Галина Викторовна считает, что у тебя талант к психологии и ты обязательно должен учиться на ее факультете. Ей не понравилось, как с тобой обошелся господин ректор, и она вмешалась. К слову сказать, твоего «друга» Олега она тоже считает талантливым юношей, но с пометкой «его бы энергию, да в мирное русло».
        В общем, разочаровывать декана Стас очень не хотел.
        III. IV
        Он вновь и вновь
        В мой входит сон…
        «Таким образом, можно сделать вывод о нестабильности или же наоборот, стабильности психики обследуемого человека, основываясь исключительно на…»
        Олег не успел дописать предложение - его в который уже раз скрутил приступ жуткого, болезненного кашля. Постоянное недоедание и выматывающий график - учеба/работа/домашнее задание/четыре часа сна/снова учеба - сделали свое дело, окончательно подорвав иммунитет и без того слабого организма. Два дня назад кто-то оставил открытой форточку в аудитории, и по помещению всю пару гулял прохладный октябрьский ветерок, Олег же ухитрился перед занятием вспотеть. К вечеру поднялась температура, и на следующий день он едва добрался до института. Сегодня сил не хватило даже выйти в магазин, купить хоть чего-нибудь поесть.
        Отдышавшись после приступа рвущего грудь кашля, молодой человек вновь взял ручку.
        «…на результатах тестирования».
        Поставив точку, он попытался перечитать доклад, но строчки расплывались перед глазами. С трудом встав, Олег добрался до кровати, придерживаясь за стену, и рухнул на нее не раздеваясь, только кое-как забрался под одеяло. Его бил озноб, но рубашка вся промокла от пота. Спустя полчаса пришел сон - но не целительный и несущий отдых, а больной и выматывающий.
        Проснулся он от голода. Хотел встать и все же сходить в магазин - но сил не было. Да и не очень хотелось вставать…
        Олег закрыл глаза. Просто заснуть, и все. Какая-то часть его пыталась сопротивляться этой самоубийственной апатии, но безрезультатно. Измученный холодом, болезнью, голодом и постоянной усталостью организм отказывался бороться - у него просто не было сил. Олег закрыл глаза.
        Во сне кто-то звал его по имени, смотрел строго и пристально, словно в самую суть. Этот кто-то проникал взглядом в самые потаенные мысли молодого человека, в его чувства и память, и каждый поступок взвешивал на жуткого вида весах. «Это Страшный Суд…» - подумалось ему, но страшно почему-то не было. Только в миг, когда он разглядел, что находится под чашами весов, горло на секунду перехватил первобытный ужас, но и тот отступил, не в силах пробить щит апатии. Олег равнодушно взирал на пылающий лед, одновременно замораживающий кровь в жилах и сжигающий плоть, и ему было все равно. Ад - ну пусть будет ад. Безразлично.
        Когда он снова проснулся, сил не было даже встать на ноги. Озноб и жар почти не ощущались - не потому, что ему стало лучше, просто организм уже не воспринимал происходящее.
        «Интересно, сколько дней прошло?»
        Олег не помнил, сколько еще раз он просыпался и лежал с открытыми глазами, невидяще глядя в потолок и сколько раз снова проваливался в липкий, холодный туман полного бредовых видений сна. Единственным четким воспоминанием, врезавшимся в память и нисколько не поблекшим в моменты пробуждения, оказался человек. Странно, Олег готов был поклясться, что никогда не встречал его, однако волевое, словно высеченное искусным мастером из камня лицо казалось смутно знакомым. Очень светлые волосы странно контрастировали с холодными синими глазами, резко очерченный рот чуть кривился в едва заметной усмешке. Истинно арийский тип, он изучал Олега каждую ночь, точнее, каждый раз, когда молодой человек вновь проваливался в это жутковатое подобие сна, иногда называл его имя на разные лады - то спокойно и безэмоционально, то презрительно, то словно бы пытался докричаться…
        В последний раз произнесенное имя донеслось и вовсе как-то странно. Оно словно влипло в холодную паутину застывшего вокруг времени, раздробилось на осколки, как разлетается ударившаяся об асфальт льдинка - мелкими и холодными, но уже погибшими искорками.
        Олег… Олег… Олег…
        Олег открыл глаза и не сразу понял, где находится. Было тепло и уютно, со стороны доносился невыразимо приятный аромат чего-то очень желанного. Он попытался подняться на локте - сил не хватило. Но эта слабость была уже не пугающим предвестником гибели, а вполне обычным явлением, которое пройдет в скорейшем времени.
        - Добрый вечер, - раздался от окна смутно знакомый голос. - Ты, наверное, очень сильно хочешь есть, но пока что нельзя. Пей бульон, - Марина села на стул возле кровати, поставив на тумбочку - и откуда эта тумбочка здесь взялась? - исходящую ароматным паром кружку.
        - Как ты здесь оказалась? - хрипло спросил Олег. При мысли, что кто-то вторгся в его личное пространство, вся эйфория от прихода в сознательное состояние улетучилась.
        - Расскажу, когда выпьешь бульон, - отрезала Велагина.
        Поскольку условие совпадало с его собственным желанием, он не стал сопротивляться и настаивать на срочном ответе. Откинувшись на подушку, маленькими глотками пил горячий навар, одновременно заново знакомясь со своей комнатой.
        На стене, в том самом месте, где в обоях были самые заметные дыры, висел древний, значительно старше самого Олега, ковер. Старый страшный стол застелен полиэтиленовой накладкой, и выглядит почти что прилично. Возле стола и рядом с кроватью стоят стулья, прежнего ящика нигде не видно. Сама постель застелена свежим бельем, одеяло и подушка - не те, что были раньше. Окна не видно за не новой, но чистой и выглаженной шторой, и все же чувствуется, что сейчас ночь - а в комнате светло, горит прикроватная лампа (которой тоже раньше не было), у стены источает тепло электрическая обогревательная пластина.
        Поверхностно ознакомившись с изменениями в комнате, Олег испытал чувство неловкости. И сам удивился - в первую очередь оно было продиктовано его собственным видом: грязные, слипшиеся от пота и высохшие безобразными сосульками волосы, сам бледный до синевы и худой - ключицы торчат, если раздеть - можно изучать строение скелета. А футболка почему-то довольно свежая. И только потом молодого человека накрыла удушающая волна стыда. Марина, его сокурсница, третья ученица факультета, девушка в конце концов - она видела, в каких условиях он живет, она навела порядок и уют в его каморке, она заботилась о нем, пока он лежал в бреду, она переодевала его и меняла белье на его постели! Никого и никогда он не подпускал к себе так близко.
        Бульон в кружке закончился, Олег медленно сполз обратно в лежачее состояние. Да, он чувствовал себя значительно лучше, чем раньше, но все еще был очень слаб.
        - Когда ты не появился на занятиях третий день подряд, я удивилась. Спросила Галину Викторовну, не заболел ли ты? Она сказала, что ничего не знает, ей никто не говорил и не предупреждал. Я спросила твой адрес, мне отказали. Конфиденциальная информация, и все такое. Попробовала влезть в базу данных - не вышло, там неслабая защита стоит. Пришлось договариваться с одной знакомой с факультета информатики. Я ей в свое время помогала подготовиться к экзамену по обществознанию, а теперь попросила вернуть долг. Она вытащила из базы твой адрес. Когда я приехала, ты тут был в кошмарном состоянии. Я даже думала, что тебя не откачают. Как можно доводить себя до такого состояния? Сперва я хотела вызвать врача, потом сообразила, что у тебя, скорее всего, нет медицинского полиса. Тогда позвонила знакомому, с медфака, он мне тоже кое-чем обязан. Он учится на пятом курсе и уже немного практикует, хороший врач будет. Он приехал, вколол тебе кучу всяких препаратов, оставил рекомендации. А я, пока его ждала, замерзла как собака. Ты после всех инъекций наконец-то уснул нормально, и я решила пока что у тебя тут
что-нибудь поправить. Сходила на барахолку, купила всякую фигню, обогреватель там, лампу и так далее. Заодно договорилась с хозяйкой этих комнатушек, она позволила подключиться к электросети.
        Марина умолчала, что для этого ей пришлось заплатить все долги Олега по электроэнергии, которых было на сумму около сотни евро… впрочем, он и так это понял, слишком хорошо знал хозяйку. Бесплатно она не то, что энергию - стакан воды не дала бы.
        - Спасибо, - тихо проговорил он. - Но ты зря потратила деньги. Я не знаю, когда смогу отдать.
        Хмыкнув, девушка отвесила больному легкий подзатыльник.
        - Вот надо оно мне: с тебя эти копейки выбивать, - с тенью обиды в голосе проговорила она.
        - Я не люблю быть в долгу, - зло ответил Олег, задетый ее демонстративно насмешливым отношением к немалым, на его взгляд, суммам. - Черт с ним, в следующем месяце отдам, со стипендии.
        - Мне не нужна твоя стипендия, - Марина пожала плечами. - У меня такая привычка - помогать всем, кому я могу помочь. Практика показывает, что оно всегда ко мне возвращается. Хочешь отблагодарить - помоги с учебой. Я позорнейшим образом провалила эссе по психологическому тестированию, которое у тебя на столе лежало. Кстати, Галину Викторовну я предупредила, что ты болеешь. Но когда вернешься к занятиям, придется наверстывать упущенное. А пока будешь выздоравливать, поработаешь со мной над эссе, идет?
        Олегу ничего не оставалось, кроме как согласно кивнуть.
        Марина приезжала каждый день, сразу после занятий, и оставалась с ним до позднего вечера. Рассказывала о том, что было в универе, давала переписывать конспекты и подробно расспрашивала об отношении Олега к той или иной отрасли психологии. Когда речь не шла о нем самом, молодой человек с удовольствием рассказывал и приводил примеры, но стоило девушке пару раз затронуть тему его прошлого, как он тут же умолкал и замыкался в себе. Впрочем, Марина была достаточно чутка и догадлива - повторно убедившись в том, что Олег о себе говорить не желает, третьей попытки она не сделала.
        Через неделю Черканов окреп достаточно, чтобы с утра отправиться на занятия. К счастью, первой парой была общая психология, которую первым и вторым курсам преподавала Галина Викторовна, и объяснений с преподавателями не последовало. Декан приняла у студента все пропущенные им за две недели болезни работы, и посоветовала в следующий раз быть внимательнее к собственному здоровью - лучше пропустить пару дней и отлежаться дома, чем ходить на занятия через силу, а потом свалиться на полмесяца.
        А вот Марина отреагировала на появление в институте своего подопечного более нервно. На пару Олег пришел впритык, войдя в аудиторию за пару секунд до Галины Викторовны. В перерыве девушке тоже не удалось с ним поговорить - декан отпустила юношу за две минуты до начала следующего занятия. Поговорить удалось только после третьей пары.
        На возмущение Марины Олег холодно ответил, что он очень благодарен за помощь, что она всегда может рассчитывать на ответную любезность, но в присмотре и покровительстве он более не нуждается. Выслушав эту его сбивчивую, но уверенную отповедь, Велагина усмехнулась, пристально посмотрела собеседнику в глаза и, удовлетворенно улыбнувшись каким-то своим мыслям, отправилась на следующую пару, даже не ответив на слова Олега. А он с удивлением отметил, что… раздосадован подобным пренебрежением.
        Еще в этот день Черканов познакомился с доселе неизвестным ему чувством, которому и теперь не мог подобрать названия. Выходя после занятий из институтского корпуса, он заметил невдалеке Марину, разговаривающую с каким-то высоким темноволосым парнем. Она внимательно слушала собеседника, периодически кивая, потом вдруг весело рассмеялась и быстро поцеловала его в щеку. Парень приобнял девушку за плечи и повел куда-то в глубь парка. Вдруг из его кармана выскользнула и упала на дорожку ручка, и он был вынужден обернуться, чтобы поднять ее. Олег узнал своего соперника.
        Кирилл Бекасов, студент пятого курса, восходящая звезда хирургии, гроза всех женщин ВИПа, красавчик и спортсмен, абсолютный любимец всех преподавателей и объект зависти со стороны почти что всех парней универа, чему немало способствовал тот факт, что половина студенток была в него влюблена. Его называли странным, больным на голову, просто сумасшедшим - Кирилл никогда не отказывал в помощи тем, кто в ней нуждался, однако и на голову себе садиться не позволял. Его нельзя было назвать «богатеньким сыночком» - скорее, просто баловнем судьбы. Единственный и любимый сын счастливой семейной пары, отец - начальник небольшого отдела в крупной корпорации, мать - домохозяйка. Про Бекасова нельзя было сказать, что у него есть все. Скорее, у него есть все, что ему нужно.
        В общем, Кирилл был странным для этого времени человеком. И что самое удивительное, он был счастливым человеком.
        Стиснув зубы, Олег смотрел как счастливый человек, обладающий всем тем, чего не досталось самому Олегу, уводит вдаль по аллее девушку, которая… которая…
        - Которая, черт подери, мне нравится, - прошипел он сквозь зубы.
        И тут же усилием воли заставил себя успокоиться.
        «Когда я первый раз пришел в себя после болезни и увидел в своей комнате Марину, я даже не подумал о том, что она могла найти этот мой дневник. Странно, ведь это мой самый большой страх. Я стараюсь вести дневник как можно подробнее - только для того, чтобы тетрадь скорее закончилась, и ее можно было бы уничтожить. Таким образом, ни в одной тетради не будет написано обо мне слишком много. Только не в этот раз. Исписано всего две трети листов, и не слишком подробно - только факты. Поступление, экзамены, чертов Ветровский со своей чертовой унизительной благотворительностью…
        А теперь Марина. Я почти готов был убить Бекасова в тот момент, в парке. Но сейчас, обдумав ситуацию, я благодарен ему. Если бы я не увидел их на аллее, я бы продолжал думать о Марине, о первой девушке, которая мне понравилась. Она умна, с ней есть о чем поговорить, она не похожа на безголовых куколок, которых так много вокруг. Она мне нравится - и это опасно. У меня есть четкая цель, и я должен все свои усилия приложить к достижению этой цели, а влюбленность отвлекала бы меня. Нет, чувства и эмоции - это не для меня. Есть гораздо более важные вещи.
        Завтра я приступлю к реализации первой части моего плана. Больше всего меня в нем раздражает то, что придется расстаться с возможностью уединения - платить за отдельную комнату в общежитии я считаю нерациональным, а при бесплатном поселении придется соседствовать с двумя-тремя сокурсниками. Что ж, значит, надо позаботиться о том, чтобы эти люди были полностью на моей стороне. Тем более, что это тоже послужит на пользу моему плану.
        После того, как сегодня я увидел Марину с Бекасовым, я временно утратил самоконтроль. К счастью, мне удалось его восстановить еще в дороге, и теперь я полностью спокоен. Я уверен в том, что завтра буду смотреть на Марину совершенно равнодушно. Я благодарен ей за помощь, и при случае верну долг. Больше ничего.
        Единственным, что мешает мне сохранять полное душевное равновесие, остается Ариец. Он снится мне каждый раз, когда я сплю. Первый раз он приходил в тех бредовых видениях, во время болезни. Когда я начал выздоравливать, и сон стал спокойным и ровным, несколько дней он меня не тревожил. Но только несколько дней. На четвертую ночь, считая с момента пробуждения при Марине, он пришел снова. Вел себя в моем сне, как хозяин. Я не могу точно вспомнить, что именно мне снилось, там было много всего, и везде присутствовал Ариец. Я чувствовал его чуждость в этом сне. Он не плод моего воображения или подсознания, он, если так можно сказать, не сон. Он просто приходит во сне. Приходит, смотрит на меня, изучает - меня и мои сны. И ни разу с нашей первой встречи он не произносил ни слова. Сегодня я попробую сам заговорить с ним - если, конечно, я буду сегодня спать. Работы еще много…
        Да, кстати, о работе. Я понимаю, что непоследователен, но раз уж упомянул - следует уточнить, а то потом забуду, и это будет неправильно. Еще более непоследовательно. Так вот, с работы за время моей болезни меня уволили - что, в общем-то, предсказуемо. Но не могу сказать, что я сильно расстроен. Работал я все равно неофициально, следовательно, на моем личном деле это никак не отразится. А деньги… Стипендия у меня пока что очень маленькая, всего двести евро в месяц. Но начиная со второго семестра я буду получать золотую стипендию, как круглый отличник и претендент на чистый диплом. А золотая стипендия вкупе со всем прочим, причитающимся мне - это пятьсот пятьдесят евро. Жить буду в общежитии, питаться два раза в день в столовой - и то, и другое бесплатно. Следовательно, тратить драгоценное время на зарабатывание копеек на заправке мне не нужно. Правда, для проекта понадобится немало средств… ну да это вопрос не ближайшего времени. И в любом случае, никакой моей зарплаты не хватило бы на нужды проекта. В общем, надо включить в список кандидатов пару-тройку человек с состоятельными родителями - они и
будут спонсировать организацию.
        Но сперва надо сколотить самый костяк этой организации. Я наметил несколько человек, и завтра закину одному из них пробную наживку.
        Психология - великая вещь. Психологов никто не воспринимает всерьез, многие и вовсе считают их чем-то вроде шарлатанов-экстрасенсов. Раньше я не понимал, почему. Теперь знаю - грамотные психологи, понимающие, какой силой они обладают, стараются поддерживать в массах подобный имидж, это играет им - нам - на руку. Знание общих черт психики человека дает великую власть над этим человеком. Я влюблю в себя всех, кто будет мне нужен. Они пойдут за мной.
        Мир, я ненавижу тебя. И берегись - я начинаю свой путь!».
        III. V
        Я сгорю в огне,
        Сгорю в тебе - пускай!
        Я могу стать пеплом, но…
        Скорость, с которой по экрану метались строчки донесений, была слишком высока для восприятия человеческого мозга, но Коста человеком не был очень давно. Неподвижно замерев перед голоэкраном, он впитывал информацию, отбрасывая лишнее и оставляя только то, что и в самом деле заслуживало внимания.
        И кое-что из заслуживающего внимания ему не нравилось. Причем не нравилось, прежде всего, потому, что заметить подобное он должен был значительно раньше.
        Значит, Повелители решили сменить тактику. Действия шестерых членов Братства неявно, но указывали на это. Братья собирались оставлять то, чего добились за последнее время, и начинать действовать заново. Все эти изменения в поведении произошли после петербуржского совета и, в отличие от остальных, Дориан, принимавший у себя Совет, никаких подобных действий не проявил. Что это может значить и может ли это быть связано? Не просто может быть, а так и есть. Но что они задумали? Так… рабочие каналы Дориана в большинстве своем особо практиком не активировались, только некоторые. А если отследить связи?
        «Интересные знакомства у студента-медика, - подумал Коста. - На короткой ноге с питерским членом Братства Повелителей, негласно вхож ко многим влиятельным людям Петербурга… которые, в свою очередь, так или иначе завязаны на Дориана! Не хватает информации. Согласно наблюдениям, создал в своем институте довольно обширную тайную организацию, о которой мало чего известно. Все члены этой организации очень хорошо учатся, никто не замечен в противозаконных действиях, никто не принимает наркотиков и не злоупотребляет алкоголем… ангелочки какие-то. Как это относится к Дориану, вернее, как - понятно, вся эта компания - его рук дело. Но зачем ему это? Братство решило пересмотреть методы воздействия или даже цели? Было бы неплохо. Но в любом случае, нужно больше информации».
        Для начала Коста отправил письма своим двум осведомителям в институт, где зародилась и существовала странная организация, с приказом каким-либо образом выяснить цели ее существования. Ответ пришел на следующий день:
        «Уважаемый господин Nameless, я приложил все усилия для выполнения Вашего поручения, но вынужден сообщить о провале. Больше того, я боюсь, что недооценил тех, о ком Вы поручили мне собрать информацию, и теперь их руководство наверняка в курсе моего интереса. Я говорил с тремя студентами. Сперва предлагал помощь в учебе, лучшие оценки и тому подобное, что декан факультета может предложить «в благодарность» своим студентам, но мое предложение не было принято. Тогда я посулил денежное вознаграждение, но даже студентка третьего курса Меркелова Т. Г., чье финансовое положение колеблется в шаге от отметки «нищета», мне отказала, после чего я перешел к угрозам. Я не сторонник физического насилия, но в моей власти исключить студента. Ни один из троих не поддался, даже вышеупомянутая Меркелова, для которой отчисление смерти подобно. «Делайте что угодно, хоть пытайте меня, я все равно вам ничего не скажу!» - вот дословный ответ студента пятого курса Кельновича А. Р. Также меня поставили в известность, что глава Организации будет обязательно оповещен о проявленном интересе. Однако я смею надеяться, что мне
удалось замаскировать свой интерес под простое любопытство, тем более, что на факультете я слыву человеком дотошным, въедливым и со всех сторон неприятным. С уважением, Ваш Покорный слуга».
        - А ведь это секта, - задумчиво проговорил Коста, дочитав доклад «покорного слуги». - Вопрос только, кому они молятся и с какой целью вообще существуют. Впрочем, для начала следовало бы получить максимально точный список членов этой секты.
        Это задание оказалось проще, и уже следующим вечером «покорный слуга» прислал небольшое досье на сто двадцать пять человек. Среди них оказался тот самый, что был нужен крылатому.
        Однажды случайный свидетель акта воздаяния, проводимого Костой, в ужасе назвал его «Ангелом Возмездия». Случайный свидетель, при ближайшем рассмотрении, тоже подошел под критерии крылатого и простился с головой, но его слова врезались в память, и частенько всплывали - порой в самый неподходящий момент.
        Например, сейчас.
        Уютный зал небольшого ресторана был погружен в интимный полумрак, создающий атмосферу таинственности, которую прекрасно поддерживала льющаяся словно из ниоткуда тихая музыка. Умопомрачительно красивая шатенка, откинувшаяся на мягкую спинку дивана, и внимательно изучающая черты своего неожиданного собеседника, мучительно напоминала Косте о кошмаре, сотворенном им в прошлом.
        Технически все было просто до тошноты. Катенька Годзальская, милая и добрая девочка, дочка богатых родителей, не интересующихся ребенком, но при том не ограничивающих чадо в деньгах. Является членом тайной студенческой организации. Имеет привычку в четверг или пятницу, в зависимости от расписания в институте, ужинать в одиночестве в этом самом ресторане. Правда, одна она обычно только приходила в ресторан, а покидала его уже с кавалером. Все это Коста узнал от «покорного слуги».
        Дальнейшее было делом техники и некоторого энергетического истощения в качестве платы. Крылья, переведенные в полностью невидимое и неосязаемое состояние. Дорогой костюм, обаятельная улыбка, заранее припасенный букет орхидей - предпочтения нашлись в том же досье. Отправленная к столу прекрасной незнакомки бутылка испанского вина ее любимой марки, к подарку приложен букет. Спустя десять минут Коста уже разливает подаренное вино по бокалам, Катенька смеется вежливой и совсем чуть-чуть нескромной шутке, на мужчину смотрит с живым интересом. Несколько капель наркотического препарата в ее бокал - она не замечает, увлеченная рассказом собеседника.
        - Мадемуазель позволит проводить ее до дома? - некоторая нарочитая старомодность прибавляет шарма и галантному кавалеру, и всей ситуации.
        - Только если джентльмен обещает не вести себя, как джентльмен, - она смеется, она уже пьяна и развратна чуть сильнее, чем обычно.
        Коста мысленно обзывает себя идиотом - не предусмотрел возбуждающий эффект наркотика. Но отступать глупо, да и в конце концов, не станет же она его насиловать. В крайнем случае, отнести ее в спальню, уложить на постель и осторожно нажать на несколько точек - и спокойный сон на ближайшие шесть часов гарантирован.
        Серебристый двухместный флаер с черной аэрографией, взятый в прокат, гостеприимно дожидается за дверью ресторана. Мягкие сиденья, обтянутые безумно дорогой натуральной кожей принимают в свои объятия. Ей, опоенной и одурманенной, не терпится получить желаемое, но кавалер предлагает сперва выпить еще, и она соглашается - боится протрезветь, боится, что это волшебное состояние исчезнет. Вино, предусмотрительно спрятанное в бардачке, плещется в прихваченные из ресторана бокалы. Катеньке кажется, что ее прекрасный спутник мальчишески пошутил, элегантно украв бокалы под полой пиджака - на самом деле Коста вложил в счет дополнительную купюру, которой бы хватило и на дюжину таких бокалов.
        Естественно, в пробке, перекрывающей горлышко бутылки, не видно микроскопического прокола.
        Вино янтарным каскадом плещется в хрусталь, она осушает бокал залпом - сейчас не до смакования вкуса, желаемое слишком близко, чтобы отвлекаться на тонкий букет.
        От жарких, полных вожделения поцелуев не увернуться - только если оттолкнуть, но это будет неправильной тактикой. И Коста сжимает кулаки до боли, проклиная собственную неосторожность, но терпит - сейчас начнет действовать второй препарат, начинка бутылки.
        Препарат действует минут через пять, к тому времени крылатый уже лишен пиджака, а рубашка расстегнута до пупка. Но Катя вдруг обмякает, медленно сползая на второе сиденье.
        Теперь можно и губу прикусить, и ногти в ладони вонзить. Жаль, большего себе нельзя позволить.
        Все будет. Потом. Только сделать все, что необходимо, и отвезти бедняжку домой - а потом можно… Но сперва дело.
        Он осторожно поворачивает ее к себе, поддерживая ладонью под затылок.
        - Как тебя зовут? - сперва простые вопросы.
        - Екатерина Антоновна Годзальская.
        - Где ты учишься?
        - В Высшем Институте Петербурга.
        - У тебя есть родители?
        - Да.
        - Ты сегодня была на занятиях?
        - Да.
        - А чем занималась после занятий?
        - Встречалась с Кречетом.
        - Кто такой Кречет?
        - Куратор моего проекта.
        - В тайной студенческой организации?
        - Да.
        - Как называется организация?
        - «Виктория».
        - Кто ее возглавляет?
        - Велес.
        - Какое его настоящее имя?
        Вопросы сыпались один за другим. Катенька оказалась кладезем ценнейшей информации. Спустя примерно полчаса Коста знал о «Виктории» почти все, начиная от точного списка ее членов - к слову сказать, на тридцать имен отличающегося от списка, предоставленного Покорным слугой, и заканчивая их целями, как глобальными, так и локальными. Подробности о большинстве проектов Кате были не известны, но это не столь существенная деталь.
        - Куда тебя отвезти?
        - Большая Пушкарская, дом восемь… - прошептала обессиленная жертва.
        - Хорошо. А теперь - спи.
        Серебристый флаер долетел до Петроградки буквально за десять минут. Узнав номер квартиры и добыв из сумочки Кати ключи, Коста поднял девушку на руки.
        С дверью пришлось повозиться минут пять. К счастью, студентка жила одна. Попав в квартиру, крылатый сразу же направился в спальню. Осторожно уложил свою ношу на постель, вернулся к двери - не оставлять же ее нараспашку? Запер изнутри все замки, бросил ключи на тумбочку, и вернулся в комнату. Катя распростерлась на кровати, раскинула руки, глаза ее были закрыты.
        Он приблизился, наклонился. Прислушался к неровному дыханию. Бережно коснулся щеки - не отреагировала. Спит… что ж, оно и к лучшему, не придется создавать и без того измученному сегодняшним днем организму лишних потрясений.
        - Спи, малышка. И прости меня, - беззвучно вымолвил Коста.
        Подошел к окну - закрыто. Подоконник с наружной стороны широкий, хорошо. Крылатый распахнул створки, вскочил на подоконник и раскрыл крылья - глубокой ночью увидеть его было некому, а летать на бесплотных крыльях невозможно. Конечно, можно просто спрыгнуть, переломы срослись бы минут за пять, но зачем?
        - Не уходи!
        Вздрогнув, Коста обернулся.
        Катя сидела на кровати и с мольбой смотрела на него. Она видела, не могла не видеть его нечеловеческую природу - и просила остаться.
        Бешеный каскад мыслей пронесся в голове с пугающей скоростью.
        «Почему она проснулась? Я не мог ее разбудить. Один шаг, и я внизу. Она не вспомнит, подумает - приснилось. Зачем она проснулась? Зачем она просит остаться? Я больше никогда не должен ее видеть. Она меня видела. Она видела крылья».
        И заключительным, пугающим аккордом - «Меня никто и никогда не должен видеть таким».
        - Ты ангел? - тихо спросила Катенька, пока Коста замер на подоконнике заледеневшей статуей.
        Крылатый вздрогнул.
        - Нет. Я демон возмездия, - неожиданно сорвалось с пересохших губ.
        Девушка покачала головой.
        - Неправда. Иди сюда.
        - Нельзя, - последние ее слова почему-то подействовали отрезвляюще, он выпрямился, и шагнул вперед…
        - Не оставляй меня! - отчаянно, словно перед смертью, вскрикнула она и бросилась к окну.
        Бритвенно-острая кромка пера легко пронзила податливую плоть. Кате не повезло - в этот момент Коста взмахнул крылом, и глубокий, но узкий порез превратился в широкую, кровоточащую рану.
        Ее крик заставил его, уже взлетевшего, обернуться.
        Тонкая девичья фигурка в легком светлом платье, на котором яростно и страшно выделяются следы крови.
        «Будь я проклят!» - шипит крылатый, выворачивая крыло и тут же приземляясь на подоконник.
        Подхватить на руки, уложить на кровать. Она не кричит, только тихонько стонет. Коротко коснуться точки на шее - несколько минут будет без сознания. В рану льется чистая, почти ощутимая и видимая глазом энергия. Завтра Коста не сможет даже встать - но это будет завтра.
        «Больше никогда. Ни в коем случае. Ни при каких обстоятельствах. Не приближаться к женщинам. Только для воздаяния, если потребуется. И никак иначе».
        Мысленные установки похоронным звоном большого колокола отдаются в голове. Энергия с пугающей скоростью покидает его тело, но и рана на глазах закрывается.
        Когда не остается даже следа, Коста ювелирным движением срезает с Кати перепачканное в крови платье и белье. Осторожно стирает с кожи кровь - никаких следов не должно остаться. Обнаженную, заворачивает ее в одеяло, и замирает, склонившись к нежному лицу - всего на секунду. Один раз. Можно просто поверить, что он имеет право на самую крохотную толику тепла. Один раз. Только поверить, не больше.
        «Все. Пора уходить».
        Он выпрямляется…
        …гибкие руки выскальзывают из под одеяла, большие серые глаза смотрят с тенью обиды.
        - Я тебя не отпущу.
        Теплые, ласковые губы накрывают его рот…
        И первый раз за многие, многие годы Коста проигрывает себе. Он запрещает себе помнить о том, что нельзя, о том, что он не имеет права, о том, кто он, и зачем. Он просто поддается на поцелуй, отвечает, его руки сильно, но не причиняя боли, обхватывают светлые точеные плечи.
        Вселенная кружится водоворотом звезд. Ни единого слова, ни единой мысли - просто порыв, притяжение двух сердец. Только на эту ночь.
        На мгновение из глубин памяти вырывается воспоминание.
        Холодные, тяжелые крылья за спиной. По коже струится кровь. Мука почти невыносима - но он знает, что заслужил, знает, за что это, и он счастлив - теперь он сможет искупить свою вину. Ледяной камень пола причиняет коленям дикую боль - кожа после трансформации мучительно восприимчива.
        Перед ним стоит человек. Человек произносит приговор и искупление, и его слова падают приносящими физическую муку и душевное облегчение ударами хлыста.
        - …и ты никогда не коснешься женщины. Если это случится - ты умрешь в тот же миг, от тебя не останется даже праха, а душа твоя никогда не будет прощена.
        Губы скользят по пылающему телу, и уже не разобрать, где чьи руки и ноги. Они сливаются в нечто настолько единое, что разъединить уже невозможно никакими силами. Ее руки впиваются в его спину, его ладони ласкают ее грудь, и в этом не остается ничего пошлого и животного. Жаркие поцелуи, обжигающие касания, безумие и один бесконечно затянутый взрыв сверхновой. Крылья, мягкие перья - она смеется, выгибая одно и проводя им по внутренней стороне бедра. А Коста и не знал, что боится щекотки… Они катаются по кровати, щекоча друг друга его перьями, а потом снова проваливаются друг в друга, до бесконечности, до нового взрыва, а потом еще одного, и еще…
        Она засыпает, счастливо улыбаясь, положив голову ему на грудь и сжимая в кулаке охапку перьев из сложенного крыла.
        Крылатый лежит тихо-тихо, почти не дыша - боится спугнуть это невероятное видение, эти беззвучно шепчущие губы, и понимание, что все на самом деле … Все настоящее, правильное, искреннее…
        Он даже засыпает - ненадолго, до рассвета. Первые лучи солнца, коснувшиеся его лица, мгновенно будят Косту.
        Катя спит, и спит на сей раз по-настоящему крепко.
        От окна - прощальный взгляд. В комнате не остается ничего, что могло бы напомнить о ночном безумии. Шаг на подоконник, внизу - никого, никто не увидит. Закрыть за собой окно - задвижки изнутри сами встают на место. Шаг вперед, ставшие вновь стальными и прозрачными крылья мягко опускают его на асфальт.
        Через минуту серебристый флаер навсегда увозит Косту от этого дома.
        III. VI
        Шесть минут до часа «X»
        Небо скоро рухнет вниз
        Ветер всех развеет словно пыль
        Пальцы Стаса быстро метались по спроецированной на стол клавиатуре. Он едва поспевал за речью Романа Михайловича, преподавателя обществознания.
        - В одна тысяча девятьсот сорок восьмом году страшная война закончилась полной победой союзных войск России и Германии. Англо-французская армада, захватившая половину Германии и Польши, и глубоко вторгшаяся в пределы России, была разгромлена. Скажите мне, когда возник переломный момент, и чем он ознаменовался? - поднялось сразу несколько рук. - Николаев, пожалуйста.
        - Ход войны преломил неожиданный разрыв союзного договора между Англией и Францией с одной стороны, и Испанией и Италией с другой. Двадцать четвертого апреля одна тысяча девятьсот сорок седьмого года итальянские войска вошли в пределы захваченной Германии, на территорию бывшей Швейцарии, и разгромили стоявшую там англо-французскую армию, разбив ее на две части. В то же время испанские войска нанесли неожиданный удар по Франции, дойдя до самого Парижа, где и застряли - но это уже не имело значения.
        - Почему Англо-Французский союз прозевал этот удар?
        - Разные источники сообщают различные данные, но мое мнение таково, - Николаев на секунду задумался. - Скорее всего, Испанию союзники не принимали в расчет из-за ее локальной войны с Португалией. С Италией же был заключен союзный договор, который оказался разорван, едва в Милане окончательно осознали, что, покончив с Германией и Польшей, будущие англо-франки займутся и «сапожком». Сперва был заключен союзный договор между Италией и Испанией, через месяц после этого они договорились с Германией, после чего оставалось только нанести удар.
        Роман Михайлович кивнул.
        - Хорошо, очень хорошо. Садитесь. Велагина!
        - Да?
        - Марина, расскажите мне, пожалуйста, о роли Соединенных Штатов Америки во Второй Мировой войне.
        - Штаты не ввязывались в боевые действия до начала тысяча девятьсот сорок шестого года, только помогали Польше и Германии оружием: для них было важно, чтобы не победил Англо-Французский Союз - не хотели появления настолько сильного противника в Европе. Но когда союзники вторглись на территорию России, американцы изменили свое мнение, решив, что лучше пусть потреплют Россию, представлявшую немалую угрозу для Штатов, расторгли договор с Германией и Польшей, и перенаправили помощь оружием союзникам, которые очень в этом нуждались. Это было предпоследней ошибкой правительства Америки. Последней же оказались ядерные бомбы, сброшенные на японские города Токио, Йокогаму, Нагою, Саппоро и Осаку в качестве ответа на постоянные атаки японской авиации военных баз Америки. Япония была практически уничтожена. Через неделю на Вашингтон, Нью-Йорк, Сан-Франциско, Чикаго и еще несколько крупнейших городов Соединенных штатов были сброшены атомные бомбы Германии, что положило конец участию Америки во Второй Мировой войне.
        - Хорошо. Черканов, пожалуйста, расскажите нам о последствиях ядерного удара Германии по Америке.
        - Соединенные Штаты Америки, как государство, перестали существовать. На их месте спустя несколько лет была образована Народная Коммунистическая Коалиция Штатов, существующая до сих пор. НККШ является объединением, включающим в себя наибольшее количество политических субъектов, при минимальном размере самих субъектов. Государство Япония также прекратила свое существование, но японская нация осталась. Во многих городах мира существуют так называемые японские районы. Японцы почти никогда не вступают в браки с гайдзинами - берегут чистоту крови, и надеются когда-нибудь восстановить свою страну. Германия отделалась сравнительно легко - запретом на создание ядерного оружия на ближайшие сто лет: срок, истекший в июне две тысячи сорок восьмого года.
        - Почему страшное преступление против миллионов ни в чем не повинных жителей Америки так легко сошло с рук Германии? - спросил Роман Михайлович, обводя взглядом аудиторию. - Прошу, Казанцев.
        - Ответственность за ядерную атаку взял на себя Рудольф фон Штрадте, знаменитый ученый, занимавшийся разработками ядерного оружия. Он имел необходимый доступ, и сам проектировал пусковую установку. Ее конструкция допускала запуск бомб с одного пульта, а бомбы сбрасывались с дистанционно управляемых беспилотных летательных аппаратов, которые были впоследствии запрещены.
        - Каковы были мотивы фон Штрадте, и чем это для него закончилось? Ветровский, пожалуйста.
        - Незадолго до начала Второй Мировой Рудольф фон Штрадте женился на японке Кагаме Аоки, - медленно заговорил Стас, вспоминая подробности. - Когда стало ясно, что войны не избежать, фон Штрадте отправил беременную вторым ребенком жену и их годовалого сына Хайриха на родину Кагаме, в Киото, где женщина родила девочку, названную Юрико, дитя лилии. Фон Штрадте так и не увидел дочери - вся его семья погибла во время атомной бомбардировки. Обезумевший от горя отец выпустил десять беспилотников с бомбами, восемь из них достигли цели. Это был весь ядерный запас Германии, наравне с Америкой занимавшей первое место в разработке атомного оружия. О причине атаки Америки стало известно от самого фон Штрадте - после запуска беспилотников он сразу же заявил о сделанном. По свидетельству медиков, преступление ученый совершил в состоянии аффекта. Когда его арестовали, он говорил, что не жалеет о содеянном и даже гордится своим поступком. Врачи сочли фон Штрадте сумасшедшим, но это его состояние продлилось лишь до тех пор, пока ему не показали фотоснимки жителей Соединенных Штатов, пострадавших от лучевой болезни,
и не сообщили данные о количестве жертв.
        Сперва ученый был в шоковом состоянии, потом впал в истерику, умолял дать ему застрелиться, но потом успокоился. Медики признали его адекватным и вменяемым. Суд состоялся через два месяца, которые фон Штрадте провел в одиночной камере. Его единственной просьбой было предоставить письменные принадлежности, что было выполнено. За время своего заключения ученый написал книгу, ставшую супер хитом ближайших нескольких лет.
        Было напечатано и распродано более ста миллионов экземпляров. Согласно завещанию фон Штрадте, большая часть вырученных за продажу книги денег пошла в фонд помощи выжившим в Соединенных Штатах Америки, - Стас перевел дыхание, и продолжил: - Девятнадцатого сентября одна тысяча девятьсот сорок пятого года прогремел унесший жизни миллионов людей взрыв. Двадцать пятого ноября того же года в Германии состоялся суд над виновником этой не сравнимой ни с чем катастрофы. Сразу после объявления обвинения и представления всех причастных, прозвучала речь обвиняемого. Рудольф фон Штрадте признавал свою вину полностью и безоговорочно, сразу же отказался от адвоката и просил только судью быть хоть сколько-нибудь милосердным, и приговорить его к смертной казни. Приговор таким и оказался - смертная казнь через повешение, и был приведен в исполнение двадцать седьмого ноября того же года.
        Когда Стас закончил, в аудитории на пару минут воцарилась мертвенная тишина, прерванная преподавателем.
        - Спасибо за подробный ответ. А теперь, господа и дамы, давайте на минуту мы забудем о предмете, который сейчас с вами изучаем, то есть, об обществознании, и поговорим о вашей специализации - психологии…
        Когда на голоэкране замерцала синяя надпись, сообщающая об окончании пары, юноша вздохнул с облегчением. Перестарался Роман Михайлович, пытаясь разрядить обстановку после неожиданно подробного ответа Стаса, перевел разговор на психологию, по полочкам разобрал фон Штрадте, состояние аффекта, последующую неадекватность ученого и прочее. Дал несколько ссылок на книгу величайшего убийцы двадцатого века, посоветовав не читать ее чрезмерно впечатлительным и, наконец, отпустил, задав на дом подробное эссе о так называемой Катастрофы двадцатого года. Задание было простое - вся информация лежала в открытом доступе в интерсети, и найти там все подробности каждого из множества стихийных бедствий, обрушившихся неожиданно на планету, начиная от землетрясений в Африке и заканчивая испанскими торнадо, уничтожившими все прибрежные города, не составляло труда.
        Обществознание сегодня стояло предпоследней парой: сейчас получасовой перерыв, потом совмещенная с первым курсом медицинского факультета IT, и можно идти на работу. Забрать новое задание - и домой, готовиться к завтрашнему зачету по общей психологии.
        - Когда же я высплюсь? - риторически спросил юноша у самого себя.
        Желудок обиженно буркнул - мол, мне неважно, когда ты выспишься, а вот поесть не мешало бы прямо сейчас. Хмыкнув, Стас согласился и направился к лифту - столовая находилась на предпоследнем этаже, и обычно он бегал туда по лестнице - но сейчас, во время большого перерыва, продираться сквозь толпу студентов, перемещающихся с этажа на этаж, было сомнительным удовольствием.
        У лифта его поджидало аж два сюрприза. Первый заключался в том, что лифт раскрыл двери в тот момент, когда Стас только протянул руку к панели вызова. Второй же влетел в смыкающиеся створки в последний миг, и очень недовольно уставился на попутчика.
        - Привет, Олег, - как ни в чем ни бывало поздоровался Ветровский, и отвернулся.
        Сокурсник в ответ пробурчал что-то маловразумительное и столь же мало похожее на приветствие. Даром, что отсидели сегодня уже три пары через стол друг от друга.
        Лифт полз необыкновенно медленно, и Стас в полной мере получил сомнительное удовольствие наблюдать Черканова в зеркальной панели внутренней отделки лифта. Лицо Олега было бледнее обычного, он весь как-то осунулся и похудел после своего почти двухнедельного отсутствия, хотя с тех пор уже прошло некоторое время. Зато в светло-голубых глазах очень скрытно, но все же различимо тлел огонек, которого не было раньше, а тонкие губы то и дело подрагивали в насмешливой полуулыбке.
        Стас вышел на седьмом, предпоследнем этаже и успел заметить, как Олег нажимает на кнопку с цифрой «восемь». Интересно, что ему понадобилось в деканате? Но в следующую секунду юноша услышал, что сразу несколько человек зовут его по имени, нашел взглядом компанию студентов первого и второго курсов психфака и, широко улыбнувшись, направился к приятелям. Именно среди них он собирался выбирать тех, кто впоследствии войдет в несуществующий пока Орден.
        За прошедшие полтора месяца Стас немало разочаровался в институте, в который так стремился. Большую часть знаний, полученных здесь, можно было бы с куда меньшими моральными, материальными и временными затратами приобрести, не выходя из дома. Пожалуй, действительно с интересом он ходил только на общую психологию - уж больно захватывающе преподавала свой предмет декан психфака Галина Викторовна, на социологию, хоть ее и преподавал ненавистный Евгений Валерьевич, человек, прекрасно знающий свой предмет, но совершенно бездарный, как преподаватель, и на экспериментальную психологию, привлекавшую студента самим предметом. Остальные пары Стас зачастую и вовсе прогуливал, являясь обязательно только на проверочные зачеты.
        Но зато здесь было огромное количество студентов. И некоторые из них вполне могли впоследствии войти в его Орден. Юноша прекрасно понимал, что критерии отбора на Земле должны во многом существенно отличаться от книжных - хотя бы потому, что проверять кандидатов так, как это было там, не представлялось возможным. Будущие соратники должны быть людьми увлеченными, но не увлекающимися, смелыми, но не безрассудными, талантливыми каждый в своей области и обладающими высокими моральными качествами - но при этом не «святыми». Последние просто не потянут то дело, которое Стас видел целью Ордена. Слишком уж много вокруг грязи и подлости, ребята просто не выживут. Пусть лучше живут тихо своей жизнью в своих маленьких мирках и пусть будут счастливы в семьях. Менять мир - занятие не для мечтательных идеалистов, живущих только своими грезами. Увы.
        Пока что юноша присматривался. Знакомился с сокурсниками, общался, разговаривал на различные темы, пытаясь выявить их отношение к миру и его законам. И понемногу список, составленный им из потенциальных кандидатов, начинал делиться на два меньших списка: те, при ком о запрещенной книге и ее идеях заговаривать просто нельзя, и те, кто с некоторой вероятностью может оказаться впоследствии в Ордене.
        Впрочем, сейчас Стас думал не о компании и кандидатах в целом. Его интересовал один конкретный человек.
        Женька Алфеев, субтильный и болезненный паренек двадцати лет, поступивший на платное обучение с третьей попытки. Сын далеко не бедных родителей, брошенный ими на произвол судьбы, как это случалось с большинством отпрысков бизнесменов, занятых больше своими компаниями, нежели детьми. Когда Алфееву исполнилось восемнадцать, и он благополучно провалил попытку поступления на юрфак, отец выдал ему ключи от двухкомнатной квартиры, оформленной на Женькино имя, и перевел на счет сына сто тысяч евро, сказав, что обучение сына он оплатит, а деньги парень пусть зарабатывает сам. Впрочем, после неудачной второй попытки старший Алфеев дал Женьке работу в своем отделе корпорации. С третьего раза юноша все же поступил - правда, не на юридический факультет, куда гнал его отец, и не на экономический, чего хотела мать, а на психфак в ВИП. Родители отреагировали по-разному: мать презрительно бросила: «ну и идиот», и прервала с «не способным ни на что неудачником» всяческие отношения. Отец, вдоволь повздыхав над «выброшенной на помойку» жизнью сына, каковая казалось ему теперь совершенно бесперспективной, все же
выделил деньги на обучение, заплатив сразу за пять курсов, да и с работой продолжал помогать, пару раз в месяц подбрасывая прекрасно знающему итальянский Женьке небольшие переводы.
        Стас более-менее близко познакомился с Алфеевым, когда тот ухитрился подхватить воспаление легких, и ему пришлось срочно уходить с последней пары. Ветровский, глядя на едва стоящего на ногах Женьку, отпросился у Галины Викторовны и помог больному сперва добраться до такси, а потом до квартиры. И правильно сделал - сам Алфеев просто не дошел бы. Он почти потерял сознание еще во флаере, а когда Стас внес задыхающегося от жара парня в квартиру и уложил на кровать, Женька начал бредить. Стас со своего мобила вызвал врачей и сам им заплатил - по счастью, он как раз вчера снял со счета пятьсот евро на покупку нового мобила, так как старый работал со сбоями и порой просто выключался ни с того, ни с сего, но потратить деньги еще не успел.
        Врачи не стали забирать Алфеева в клинику: вкололи несколько препаратов, оставили рецепт и рекомендации, и велели не оставлять больного, пока не придет в себя. Стас сделал себе чашку чаю, и устроился в Женькином кресле с ноутбуком, готовясь к завтрашним парам. Он настолько увлекся чтением, что пронзительный вопль дверного звонка заставил его подпрыгнуть. Несколько секунд поразмышляв, юноша решил все же посмотреть, кто пришел.
        За дверью, нервно переступая на месте, стоял мужчина лет пятидесяти, одетый в дорогой костюм. Не успел Стас коснуться дверного замка, как тот вновь надавил на звонок.
        - Кто ты такой? - резко спросил мужчина, тут же оттесняя Ветровского в глубь квартиры.
        Глаза у него были совсем как у Женьки.
        - Стас, то есть, Станислав Ветровский. Мы с Женей учимся вместе.
        - Что ты здесь делаешь, и где мой сын?
        - Он в комнате, спит, - юноша вкратце пересказал события этого дня.
        - Даже так? Спасибо. Меня зовут Георгий Антонович, и я, как ты понял, отец Евгения. Подожди на кухне, я посмотрю, как он там.
        Ждать пришлось недолго. Уже через пять минут Алфеев-старший вышел к Стасу.
        - Пока спит, - ответил он на немой вопрос студента. - Так, сколько ты заплатил врачам?
        - Триста пятьдесят евро, - честно ответил Ветровский. Он был рад, что удастся получить деньги обратно - в конце концов, от этого богача явно не убудет.
        - Хорошо. Держи, - Георгий Антонович протянул парню тысячную купюру. - Мельче у меня нет. А теперь послушай: если ты думаешь, что с Женей удобно дружить, потому что у него богатый папа - оставь эту затею. Я помогаю сыну, но только с работой. Получает он не так много, чтобы бросать подачки прихлебателям. За сегодня я тебя поблагодарил, но на большее не рассчитывай.
        Стас почувствовал, что в глазах темнеет от ярости. Стек сейчас бросился бы на обидчика с кулаками, а возможно - и с кухонным ножом, так соблазнительно лежавшим на расстоянии вытянутой руки. Но Стас сдержался. Его лицо окаменело, взгляд стал совершенно безэмоциональным.
        - А теперь вы, Георгий Антонович, послушайте меня. Я не знал, кто отец Жени - это первое. Я помог бы ему в любом случае - это второе. Мне не нужны ваши подачки и благодарности - это третье, - он бросил купюру на стол. - Если вы сумеете через Женю передать мне потраченные мною триста пятьдесят евро - я буду благодарен. Это четвертое. И наконец, пятое - если вы считаете, что все в этом мире меряется деньгами и делается ради денег - мне вас жаль, - он развернулся, намереваясь уйти, но удивленный голос собеседника остановил его на пороге кухни.
        - Подожди, Стас, - юноша обернулся. Георгий Антонович стоял, чуть склонив голову на бок, и в его глазах читалось изумление пополам с каким-то еще чувством, которое Ветровский разобрать не мог. - Подожди. Извини, я тебя обидел. Деньги возьми - это не подачка, это благодарность. Ты пропустил пару, потратил свои деньги на такси, сидел здесь вместо того, чтобы идти домой.
        - Я это делал не ради денег, - запальчиво возразил юноша.
        - Это я уже понял, - Алфеев усмехнулся. - Тем не менее, лишними они тебе не будут. А еще у меня к тебе есть просьба.
        - Какая? - Стас насторожился.
        - Как ты понимаешь, Женя в ближайшее время не сможет посещать институт. Он и так плохо учится, нельзя, чтобы его выгнали. Ты не мог бы приходить к нему после занятий, рассказывать, что было на уроках и помогать проходить материал? Я понимаю, что у тебя много своих дел, может, работа, или что-то еще. Я заплачу за услугу.
        - Не надо мне ничего платить. Я и так собирался приезжать. Это все? - холодно поинтересовался он.
        В глазах Георгия Антоновича мелькнуло что-то странное - и он вдруг улыбнулся.
        - Идеалист. Как ты собираешься жить со своим идеализмом? Даже нет, не так. Как ты собираешься с ним выживать?
        - Как-нибудь выживу, - буркнул Ветровский, почему-то чувствуя себя виноватым.
        - Наверное, это правильно, - протянул Алфеев. - Что ж, удачи тебе. Понадобится. А деньги все же возьми - едва ли ты полностью обеспечиваешь себя сам, и едва ли твои родители так богаты, чтобы отказываться от тысячи евро. Это не оскорбление, я просто хочу поблагодарить, как могу.
        - Хотите поблагодарить - побольше общайтесь с сыном, - бросил Стас, сгреб со стола купюру - в чем-то бизнесмен был прав, в семье деньги лишними не будут, и направился к двери, чувствуя спиной задумчивый взгляд.
        К Женьке он приехал на следующий день. Тогда-то Алфеев-младший, давясь слезами, и рассказал о своих взаимоотношениях в семье.
        Нельзя сказать, что после этого ребята стали друзьями - скорее, хорошими приятелями. Дружба проверяется временем, а время еще не прошло. Но именно Женька оказался первым, кому Стас дал почитать книжку в синей обложке, столь кардинально изменившую жизнь его самого.
        И сегодня в столовой Ветровский искал Алфеева взглядом, чтобы задать такой простой и обыденный вопрос: «Ну, как тебе?».
        III. VII
        Ум, красота и талант
        - Все заслонил прейскурант!
        Преподаватель уголовного права откинулся на спинку высокого стула, закинул ногу на ногу, и начал отмечать на мониторе результаты семинара. Второкурсники, прекратив даже перешептываться, следили за движениями его руки, пытаясь угадать - напротив какой фамилии какая ставится оценка.
        - Ну-с… Неплохо, неплохо. Лучше, чем в прошлый раз, - Валентин Александрович почесал уже полуседой висок. - Итак, господа юристы: Авканов - семь, Адаренко - пять…
        Один за другим, по мере перечисления студенты вздыхали - кто с облегчением, кто горестно. Вторых было раза в два больше: мало того, что преподаватель требовательный, так и сама дисциплина - одна из самых сложных по объему изучаемого.
        - Левтанов - двенадцать…
        Самые завистливые зло покосились на счастливчика. Остальные никак не отреагировали - привыкли, второй год уже всё-таки. Сам же Левтанов довольно улыбнулся. Так, чтобы заметили не все, а только те, кто присматривался бы. Работать на ненужных людей - неблагодарное занятие.
        - Эчвадзе - девять. Ну, - преподаватель посмотрел на наручные часы, - Всё, перерыв. Домашнее задание дам на следующей паре.
        Группа высыпала в коридор, а затем, дождавшись, пока «старый хрыч» скроется в лифте, начала бурно делиться впечатлениями по поводу прошедшего семинара.
        - Вовк? - к Левтанову, приводящему около зеркала в порядок вечно растрепывающуюся прическу, подошел его друг-сокурсник.
        - Коль, я же просил…
        - Хорошо, хорошо, извини. Владимир!
        - Во! Я слушаю вас, Николай! - Левтанов, закончив с зеркалом, с улыбкой повернулся к собеседнику.
        - Владимир, как вы смотрите на то, чтобы спуститься в кафе?
        - Отличная мысль, Николай, я всецело ее поддерживаю!
        Ребята направились к лестнице, не став ждать лифта.
        - Слушай, а ты это… реферат сделал? По уголовному? - Коля оглянулся по сторонам, отслеживая, чтобы никого из их преподавателей не оказалось поблизости.
        - Что, опять? - вздохнул Левтанов.
        - Мне только посмотреть! Ну, не понимаю я ее, не понимаю!
        - Его.
        - Его… Все равно не понимаю!
        - Раздолбай ты… Ладно, завтра принесу.
        Реферат, в принципе, ему был не нужен, так как он его уже сдал. А резервный файл… Ладно, черт с ним, пусть читает. Нехорошо будет, если одного из немногих людей, с кем можно нормально пообщаться, отчислят.
        Самому Володе - или, как он приучал себя звать, Владимиру - учеба давалась не то что очень легко, но порядком легче, чем другим из их группы. Начиная хотя бы с того момента, что он поступил на юрфак не «потому что престижная высокооплачиваемая профессия», а по собственному выбору. Реальный же интерес к объекту изучения - уже половина дела. Особенно это стало заметно на фоне сокурсников: отличников, кроме Левтанова, в группе было всего трое, плюс человек десять хорошистов - конечно, если смотреть на тех, кто учился реально, а не проплачивая каждый второй экзамен.
        Вторым немаловажным фактором, без которого, наверное, первый оказался бы бесполезным - с преподавателями просто нереально везло. На взгляд Владимира, конечно же. Если для прочих это были «стервы», «сволочи» и прочие нелестные эпитеты, то для него - честные, неподкупные люди. Честные, конечно, в меру - чтобы совершенно честные люди, да в институте? То есть хоть им и приходилось довольно часто ставить положительные оценки совершенно не заслуживающим их, но и тем, кто того заслуживал, они баллы не занижали, оценивая по должному.
        А всё могло сложиться совершенно иначе…
        Если не употреблять красивых эвфемизмов, то школа буквально выплюнула парня. Уже начиная со средних классов взаимная неприязнь первичного образовательного учреждения и юного Володи Левтанова не давала нормально жить ни учреждению, ни Левтанову, и когда пришло, наконец, время расстаться, оба были неимоверно рады. Однако несмотря на все пройденные в процессе мучения, Владимир вышел совершенным победителем: путем ежегодных обращений в местное представительство Министерства образования он доказал, что неудовлетворительные оценки ему ставились незаслуженно и, в конце концов получил хороший аттестат, на который в последние годы почти и не надеялся.
        Родители - отец-инженер и мать, преподаватель права в ВУМе, были искренне рады успеху сына. А радоваться стоило: хоть денег в семье водилось не особо много, но большие профессиональные связи, а теперь и качественный аттестат давали возможность поступить в любой московский институт. И вот здесь юноше пришлось крепко задуматься.
        С одной стороны, в Вышке он знал практически всех и его знали практически все. Но при этом последние уже лет десять как набор специальностей там был… ну, очень специфичен. И ни на одну из них Володю не тянуло. С другой стороны, была куча менее престижных институтов, где интересные специальности были и связи куда было не так трудно подключить. А с третьей стороны, он и сам не смог бы со стопроцентной точностью сказать, на какую бы профессию ему больше хотелось. И это была проблема побольше двух предыдущих.
        Проведя последние годы в не прекращавшемся конфликте с большей частью учителей, Левтанов мало-помалу стал обращать свой интерес в сторону психологии. Скачав из сети несколько учебников, он усвоил некоторое количество весьма полезных основных принципов, и вскорости сумел убедиться в их полезности - после чего данный раздел науки заинтересовал будущего абитуриента еще сильнее. При этом Владимир имел очень неплохие способности к математике и вполне мог бы поступить на какую-нибудь доходную специальность Экономического факультета, требующую данных знаний. И хотя его самого эта область привлекала не слишком сильно, родители надеялись, что выбор падет на именно на финансовую должность. К счастью, юноше бесконечно повезло с семьей.
        Левтанов Николай Игоревич, отец Володи, потерял своих родителей в семнадцать лет - самолет, на котором они возвращались из отпуска, рухнул где-то в океане. Потерявший от горя всякое желание жить, молодой Николай тем не менее выполнил желание покойного отца и пошел учиться на инженера. Устроился на подработку - и в первый же день познакомился со своей будущей женой Юлей, дочерью богатого бизнесмена, сбежавшей из дома: родитель желал, чтобы дочь пошла по его стопам и даже слушать не желал о ее возможной преподавательской карьере. Молодые люди заинтересовались друг другом - сперва просто по-дружески. Через два года поженились, а через год после окончания обучения у них родился сын. К сожалению, после Володи других детей молодая преподавательница иметь не могла. Вся родительская любовь обрушилась на мальчика. Юлия Левтанова, насмотревшаяся на большинство своих студентов, более всего боялась, что сын собьется с пути, превратится в морального урода, которого не интересует ничего, кроме зарабатывания денег.
        Владимир же, едва получив аттестат, загорелся новой идеей. Получив опыт общения с госструктурами в процессе выбивания нормальных оценок, он в какой-то момент поймал себя на мысли, что ему нравится копаться в законах, подыскивая те, которые могли бы послужить «на благо торжества справедливости», подбирать юридические аргументы и тут же - контраргументы, какими ответят его воображаемые оппоненты, и так пока не найдется какой-то полузабытый, но не отмененный закон, который гиблое, казалось, дело сумеет привести к справедливому и заслуженному разрешению. Воодушевившись этими мыслями, Левтанов твердо решил поступать на юридический факультет ВУМа.
        А вот родители неожиданно оказались против этой затеи. Причем так жестко, что кто-нибудь другой мог бы только тяжело вздохнуть и смириться. Кто-нибудь, но только не Владимир.
        - Видел я, какие мальчишки идут на юристов! - заявил отец на семейном совете по поводу выбора будущей профессии единственного сына. - И видел, какими они становятся. Я не позволю, чтобы мой сын превратился в продажную мразь! Чего бы мне этого ни стоило - не позволю!
        - Я согласна с отцом, Володя, - поддержала супруга Юлия. - Он-то лишь поверхностно судить может, а я чуть ли не каждый день на работе наблюдаю, как это происходит. Сначала - постепенно, незаметно и не скажешь, что что-то меняется. А потом, после второй-третьей практики возвращаются - все, уже крутые: своя машина, а то и флаер, деньгами швыряются направо-налево, а откуда у студента с практики такие деньги? Взятки берут, просто воруют, а кто-то и шантажом не брезгует.
        - Но я ведь не стану таким! - тщетно пытался уверить родителей Володя.
        - Нет, нет и нет!
        На следующий день после произошедшего скандала как раз должны были начать работу приемные комиссии в высших учебных заведениях. Отец на работу уехал рано - видимо, чтобы не встречаться с сыном. А мать за завтраком предупредила:
        - Пойдешь поступать на юрфак - не обижайся. Если понадобится, я подключу всех знакомых, чтобы не пропустили тебя даже на платный.
        - Угу, - равнодушно отозвался тот.
        Вернувшись в комнату и посмотрев по сети сайты интересовавших его институтов, будущий абитуриент взял все деньги, которые у него были на тот момент, необходимые документы, наскоро собрал сумку и одновременно с матерью вышел из квартиры.
        Юлия в душе уже жалела о случившемся, но поделать ничего не могла: она считала, что лучше один раз пережить подобную ссору, чем потом наблюдать, как единственный сын теряет все человеческое.
        - Ты надолго? - рассеянно спросила она, закрывая входную дверь.
        - По результатам, - спокойно ответил Володя, закидывая сумку на плечо.
        - Ну ладно… Я сегодня чуть задержусь.
        - Хорошо.
        Вечером родители нашли на столе в гостиной письмо, в котором сын сообщал, что ближайшее время поживет у друга. Письмо было выдержано в холодном тоне, и Левтановы чуть было не поругались уже между собой - правильно ли они поступили. К счастью, второй ссоры в семье удалось избежать - сошлись на том, что парень уже взрослый и сам может во всем разобраться, так что ничего страшного не случится - поживет несколько дней без родителей, а потом соскучится, и вернется обратно.
        Но Володя не вернулся ни через несколько дней, ни через несколько недель, ни даже через месяц. Раз в два-три дня он исправно присылал электронные письма: «Жив, здоров, все в порядке. Не волнуйтесь, не ищите - через некоторое время приеду».
        Только через полтора месяца изнервничавшимся несмотря ни на какие сообщения Левтановым пришло еще одно письмо, на этот раз - обычной почтой. С видом Эрмитажа на переднем плане. В нем студент первого курса юридического факультета Высшего института Петербурга Владимир Левтанов сообщал свой новый номер мобила и адрес общежития. Также была приложена распечатка списка поступивших на бесплатное отделение. Левтанов стоял на седьмом месте из десяти.
        Устроившись поудобнее на продавленном диване и поставив ноутбук на колени, Владимир судорожно набирал текст, то и дело косясь на индикатор батареи и мысленно костеря на все лады Саньку Васкелина, своего соседа по комнате - пока Левтанов сидел в информатории, готовясь к завтрашнему зачету, тот приволок в комнату свою очередную подружку, а заниматься под аккомпанемент не очень-то скрываемых стонов, вздохов и ритмичных поскрипываний старой кровати Володя не мог. Вот и приходилось сидеть в коридоре общежития, проклиная собственную забывчивость - это же надо было, просидеть в информе полдня и не зарядить аккумулятор ноута, ведь видел, что осталось чуть больше двух процентов! - неуемного Саньку, который и дня без потрахушек прожить не мог, и деканат вкупе с завхозом общежития, который вот уже лет пять тянул с проведением в коридоры сверхпроводящих кабелей для установки точек беспроводного подключения к электросети. Теперь приходилось дописывать эссе по психологическому портрету преступлений первой половины двадцать первого века на завтрашнюю первую пару практически на последние крохи энергии.
        На экран поверх открытого документа всплыло системное сообщение «Немедленно зарядите аккумулятор!».
        Досадливо поморщившись, Владимир коснулся сенсорной панели - сообщение исчезло. И тут же появилось другое:
        «Немедленно сохраните все открытые документы! Через одну минуту произойдет выключение системы. Отсчет: 59 секунд… 58… 57…»
        Несколько команд - все сохраненные файлы закрываются, оставляя на мониторе только мигающие цифры обратного отсчета.
        - Ну что за… невезение, - сдержал Левтанов рвущиеся с губ ругательства.
        Вариантов было три: либо пойти в комнату, поставить ноутбук на зарядку, быстро лечь, натянуть одеяло на уши и сделать вид, что он не слышит этих чертовых постанываний и поскрипываний, а завтра встать в шесть утра и спешно доделать эссе, либо тоже пойти в комнату, поставить ноут на зарядку и отправиться побродить полчасика по коридорам, пока чертов комп немного зарядится, а потом продолжить работу, либо… Либо встать, пойти в комнату, ногой распахнуть дверь, содрать с задолбавшей парочки одеяло и в грубой форме предложить им продолжить изображать из себя кроликов в любом другом месте. Наиболее соблазнительно выглядел третий вариант, однако у него был существенный минус в виде ста десяти килограмм Санькиных мышц. Вообще сосед у Володи был мирный человек… пока его не отрывали от увлекательного общения с прекрасным полом.
        Закрыв крышку ноута, Левтанов предался сравнительному анализу положительных и отрицательных сторон первых двух вариантов. Засыпать под звуки траха или не выспаться вовсе? Поглощенный размышлениями, Владимир не заметил, как кто-то подошел.
        - Привет, - застенчиво улыбнувшись, проговорил какой-то тощий первокурсник с психфака, несколько дней назад переехавший в общагу. - Можно присесть?
        В первый момент будущий юрист хотел было послать дистрофика куда подальше, но почему-то передумал.
        - Диван не мой, с ним все можно, - попытался он пошутить.
        - Спасибо, - первокурсник уселся рядом. - Что не спишь?
        В тусклом свете коридорных ламп, работающих в ночном режиме, Левтанов все же смог разглядеть неожиданного собеседника. Неровно подстриженные черные волосы чуть ниже плеч, длинный тонкий нос, матово-бледное, какое-то прозрачное лицо… До сих пор Володя не встречал нового жителя общаги. Надо же, сама легенда психфака - единственный поступивший на бесплатное место. Сам Левтанов какое-то время даже с интересом наблюдал за «битвой титанов мозга» - Ветровским и Черкановым, и даже поспорил с однокурсником на десять евро, что победит Черканов. И наблюдение это было презабавнейшим, особенно перед последним экзаменом, когда набравшие равное количество баллов соперники могли и оба проиграть - шедшая ровно за ними Велагина стабильно набирала двенадцать очков на каждом экзамене, и если бы только оба набрали меньше десяти баллов, что автоматически означало бы невозможность претендовать на бесплатное, а она получила бы призовые пять за лучший результат, то двадцать тысяч в год сэкономила бы именно она.
        - Да вот эссе на завтра делал, а тут ноут сел, гад, - в подтверждение своих слов Володя кивнул на мертвый комп, на передней панели которого даже индикаторы уже погасли.
        - Что же в комнату не пойдешь?
        - Да так… не хочется… - признаваться в сути проблемы Левтанову не хотелось.
        Но Черканов неожиданно понимающе кивнул.
        - Ты ведь в триста двадцатой живешь, да? Я мимо проходил когда, слышал…
        - Ну так чего тогда спрашиваешь? - внезапно разозлился парень. - Если и так все знаешь!
        - Я, собственно, чего подошел, - проигнорировал тот его возглас. - Если хочешь, можешь у меня подзарядить ноутбук, да и просто посидеть, задание сделать. Сосед мой на вечеринку в студенческий клуб свалил, так что никто против не будет.
        - С чего такая доброта? - не двигаясь с места поинтересовался Левтанов.
        Собеседник неожиданно смутился.
        - Даже не знаю, как сказать… В общем, настроение просто очень хреновое, и одному в комнате сидеть как-то паршиво. Хочется, чтобы просто кто-то живой еще был. Я потому и пошел бродить по коридорам - надеялся, найдется с кем поговорить.
        Как это может быть плохо от того, что никто не мешает, Володя не понял. Но все нехорошие подозрения в адрес юноши у него пропали.
        - Спасибо, - смутился уже он. - Извини, просто непривычно…
        - …что помощь предлагают? - понимающе улыбнулся Черканов. - Знаю. Сам такой недавно был. А потом… да, неважно. Не хочу об этом. Ну так что, пойдем?
        - Пойдем, конечно! Только подожди, я к себе зайду за зарядкой к ноутбуку, да и поужинать я сегодня не успел, - сказал он, и в следующую секунду заметил, что выражение глаз собеседника стало каким-то голодным. - А мне вчера прислали из дому пожрать, так пропадает. Составишь компанию в войне против пирогов? - с улыбкой предложил он.
        - С удовольствием. Тогда я тебя жду, моя комната - триста третья.
        Левтанов, подхватив ноут, поднялся на ноги и быстрым шагом направился по коридору к своей комнате. Он не видел, как хищно улыбнулся ему вслед Олег.
        - Хороший юрист, тем более такой увлекающийся, как ты - это будет полезно, и даже очень, - пробормотал он себе под нос. - Пожалуй, я правильно сделал, обратив на тебя внимание.
        - Знаешь, я вот всегда одного боялся.
        - Чего?
        - Сейчас попробую объяснить. Вот смотри: закончим мы оба институт. Так?
        - Так.
        - А что дальше? А ничего! Я пошел против воли родителей, ты… наверное, тоже! Мы оба совершили подвиг и поступили в ВИП на бесплатное. Мы оба отлично учимся. Мы получим свои корочки об образовании, найдем какие-то работы, каждый по специальности. Будем зарабатывать деньги, делать карьеру, потом женимся…
        - Нет уж, я не женюсь!
        - Я же в общем говорю! Так вот, женимся, сделаем детей, будем содержать семью, работать с утра до ночи по будням, ездить куда-нибудь отдохнуть на выходных, а потом однажды радостно сдохнем. Именно радостно! Потому что жизнь такая одинаковая постоянно. Ни за чем и ни для чего! Бесцельная! «Все мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть!».
        - Ну, можно добиться чего-то большего. Создать дочерние фирмы под крылом какой-нибудь корпорации, стать большим начальником, не работать, переложив все дела на плечи менеджеров, а самому заниматься чем захочется.
        - Но для чего? Для того, чтобы потом все равно сдохнуть? И чтоб никто потом не вспомнил вообще о существовании такого Владимира Левтанова?
        - Славы хочешь? - усмехнулся Олег.
        - Да нет, не славы. Славы как раз легко добиться. Я хочу что-нибудь такое сделать, чтобы потом не забыли! Не забыли не как дешевую эстрадную певичку, и не как злополучного Герострата, а по-настоящему!
        - Ммм… Захватить мир?
        - Ну, для примера пойдет. Хотя нет, сам я не хотел бы захватывать мир, это уж больно хлопотно для меня. Лень. А вот сделать что-то на благо захвата - это пожалуйста. Ну, и смотря какого захвата, конечно. Если для того, чтобы все человечество поработить - то я лучше с другой стороны, но тоже не на первой роли. Первая - она слишком хлопотная.
        - А для чего еще захватывают мир, если не для порабощения? - Скептически усмехнувшись, чтобы скрыть торжествующую улыбку, спросил Черканов.
        - Как зачем? Чтобы изменить! - Владимир откинулся на спинку стула, закинул руки за голову, и мечтательно уставился в потолок. - Только представь себе, сколько всего можно было бы сделать прекрасного и умного, если бы были возможности.
        - Возможности из ниоткуда не берутся. Но знаешь… мне почему-то кажется, что это не совпадение, - Олег резко выпрямился и внимательно посмотрел на собеседника, в светлых глазах горел азарт. - У меня комната оказалась свободна, а тебе пришлось из своей уйти. Я вышел в этот коридор, ты согласился пойти ко мне. Разговор, опять же… с чего мы там начали?
        - С несправедливости нашего ректора.
        - А теперь говорим об изменении мира. И ведь ты хотел бы его изменить, не так ли?
        - Блин, а я тебе о чем толкую уже сколько времени?
        Олег посерьезнел.
        - Понимаешь, ты не первый, с кем я говорю на такие темы. Но стоило представить все негативные стороны такой работы, как они смеялись: мы же не всерьез!
        Владимир немного помолчал. Он чувствовал, что разговор перестает быть шутливым.
        - Знаешь, если бы мне предложили захватывать мир, я бы…
        - Подожди, - перебил Черканов, его взгляд стал серьезным. - Захватывать мир - это как-то слишком пафосно и громоздко. А вот свергнуть тайно или явно власть, и самим встать во главе страны или создать свое государство - это вполне, вполне… реально.
        Взгляды юношей скрестились. Повисла тишина.
        - Ты серьезно это все говоришь? - тихо спросил Левтанов.
        Олег медленно кивнул.
        - Хм… Мне нравится это предложение.
        Четвертая часть
        IV. I
        Жанна из тех королев,
        Что любят роскошь и ночь!
        Это был старый, постройки периода посткатастрофы дом в десять этажей, с покатой коньковой крышей и искрошившейся от времени метровой оградкой вдоль края. Еще не самая окраина - но близко. Дом в ближайшее время предполагался под снос - просто потому, что иначе грозил рухнуть, погребя под обломками не только жильцов, но и районную школу, и недавно построенные на месте такой же древней громады новенькие семиэтажные корпуса. Старый дом понимал, что его ждет в ближайшем будущем, он видел, как специальные машины растаскивали на куски его погибшего собрата, но он не сожалел ни о чем. У него был друг, даже старше его самого, который иногда сидел на коньке крыши и тоже думал о чем-то своем. Дом любил, когда его друг приходил к нему, хотя и подозревал, что тот даже не догадывается о благодарности, обращенной к нему обветшалым, готовым развалиться зданием.
        Сегодня ночью дом выглядел со стороны очень странно. Словно кто-то очень наглый и любящий пошутить украл с благородного особняка в центре города статую и каким-то загадочным образом переместил ее на крышу окраинного старика. А статуя была удивительная, тончайшей работы: даже за облепившим ее мокрым декабрьским снегом можно было разглядеть слегка напряженные мышцы спины и груди, детально проработанные неизвестным мастером пряди длинных волос, и идеальные очертания распластанных крыльев.
        - Если бы на то была моя воля, я бы тебя убил, - мертвенно-равнодушно произнес Теодор, глядя сквозь Косту. Крылатый тысячный раз проклял отсутствие Кейтаро-дону, который смог бы объяснить причины, понять мотивы, и четко означить последствия. Теодор же, раздосадованный своим промахом при прошлой встрече - не смог обмануть Косту и прикинуться действительным членом Братства - теперь получил возможность отыграться. - Я помню, как ты умолял дать тебе второй шанс, дать тебе возможность искупить содеянное - и я вижу, как ты это искупаешь. Я не говорю даже о том, что ты позволил постороннему человеку увидеть крылья. Но ты посмел прикоснуться к женщине, и не просто прикоснуться! А если бы ты не сдержал свои инстинкты и тайные желания? Если бы ты убил ее, как убил десятки девушек до нее?
        Коста сжимал кулаки, стискивал зубы и молчал. Возразить было нечего… то есть, было что, но он прекрасно знал, что Теодор подобное назовет ничем иным, как желанием оправдать собственное преступление. Он не сумеет понять, что тогда в мыслях крылатого не было ни единого намека на то, что было раньше, больше того - он с превеликим наслаждением убил бы любого, кто посмел бы обидеть ее…
        - Если бы ты знал, как мне хочется сейчас тебя уничтожить! - прошипел немец, с ненавистью глядя на крылатого.
        Коста покорно снес этот взгляд и принял обращенную к нему ненависть. Он понимал, что Теодор вправе. Но в то же время он знал, что страшнее, чем он сам себя карает, его не покарает никто.
        - Довольно, Теодор, - негромко проговорил он, поднимая безразличный взгляд. - Жить мне, или умереть - решать не тебе. Потому давай перейдем к делу. Три месяца прошло. Ты нашел того, кто по твоему мнению сумеет заменить Братство и выполнять в полной мере его первоначальную функцию?
        - Да, нашел. Но его следует подготовить - юноша на многое способен, но еще слишком неопытен и слишком мало повидал, хоть судьба его и не из легких.
        - Хорошо. Я согласен ждать. Но пока ты не докажешь мне его способность взять на себя ношу, изначально полагавшуюся Братству, я не стану их уничтожать.
        - Согласен.
        - Больше того, я буду и сам искать кандидатуру. И пусть Кейтаро-дону утвердит ее.
        - Согласен.
        Коротко кивнув, Коста взмыл в небо. Говорить с немцем было более не о чем, и он желал как можно быстрее покинуть это место.
        Негромкий, тревожный крик черного, как смоль, ворона, разорвал тишину ночного города. Захлопав крыльями, птица опустилась на плечо венчающей конек старого дома статуи, расправила перья и замерла.
        Если бы гипотетический наблюдатель, удивленный присутствием статуи на крыше такого дома, и в самом деле существовал бы, то последующее повергло бы его в шок. Крылатый мужчина шевельнулся, по телу прошла крупная дрожь - комья мокрого снега полетели в разные стороны.
        Коста провел руками по лицу, отгоняя злое марево воспоминаний, и только после этого перевел взгляд на ворона.
        К лапе птицы была прикручена свернутая в трубочку бумага. Едва крылатый отцепил послание, как ворон еще раз хрипло каркнул и взмахнул крыльями, уносясь прочь от мокрой и снежной ночи. Посмотрев ему вслед, мужчина развернул записку и при неверном, слабом свете показавшейся из-за туч луны принялся вчитываться в затейливую вязь письмен.
        Прочитал - и, не поверив увиденному, перечел еще раз. Но знаки складывались все в те же слова, слова - в фразы. Инструкция предельно проста - и так же предельно… невозможна. Да-да, именно невозможна. Просто потому, что такого не могло и не должно было быть.
        Но тем не менее, несмотря на всю невозможность, она была. И Коста обязан был ей следовать. Подделать это письмо не смог бы никто, да и ворона он узнал.
        Что ж, задание было хоть и странное, но вполне выполнимое. Не сегодня, но выполнимое.
        Крылатый бросил взгляд на небо, пытаясь примерно определить время. Получилось, что от полуночи прошло уже часа три. Поднявшись на ноги, он подошел к краю крыши, посмотрел вниз - и, распластав крылья, бросился вперед, чтобы взмыть над самым асфальтом, укрытым мокрым снежным покрывалом.
        - Это какая-то неправильная зима. Она делает неправильный снег, - проворчал Стас, выгребая из-за шиворота очередной мокрый и слипшийся снежок, соскользнувший с козырька над крыльцом корпуса и устроивший весьма недовольному этим фактом студенту неожиданный прохладный душ прямо в одежде.
        Встряхнувшись, юноша шагнул под противный недодождь-недоснег, натянул повыше воротник куртки и спрятал руки в карманы. Нет, он был вовсе не против теплой зимы, но не до такой же степени! Интересно, если бы не установки климат-контроля, какая бы сейчас стояла температура? Или у специалистов «Overtown» опять какие-то неполадки? Уж больно тепло для середины декабря. Даже выпавший на днях снег торопился растаять, мокрые комья валились с ветвей и крыш, причем каждый второй ставил своей целью попасть именно за воротник стасовской куртки. А может, сегодня просто такой день.
        Стасу не везло. Не везло с самого утра, и не везло категорически. Начиная с того момента, как он проснулся - на час позже, чем должен был. Из дома юноша вылетел не поев, только ополоснул лицо и схватил сумку с вещами, собранную с вечера. У метро долго рылся в карманах, пока не убедился точно, что кошелек с проездной картой и деньгами остался мирно лежать на письменном столе в комнате. К счастью, в кармашке сумки нашлась монета номиналом два евро - как раз на две поездки в метро.
        Купив пару разовых билетов, Стас шлепнулся на подогреваемое сиденье и погрузился в изучение истории катастрофы - на обществознании уже третью пару мусолили эту тему, а она никак не могла закончиться. Естественно, увлекшись, он пропустил свою остановку - пришлось возвращаться.
        На первую часть пары по общей психологии Ветровский опоздал. Минут так на двадцать пять. Решив, что идти в аудиторию на оставшиеся двадцать - не самая лучшая идея, да и Галина Викторовна не оценит, юноша устроился на широком подоконнике в коридоре и вернулся к учебному файлу. Файла хватило минут на пять.
        Убрав электронную книгу в сумку, Стас задумался, чем бы еще занять время. Ко всем сегодняшним предметам он был готов, просто так сидеть не хотелось. Прикрыв глаза и запрокинув голову, он попытался повторить про себя подробную историю катастрофы по датам и времени, но в голову лезли совершенно другие мысли.
        Он учился в ВИПе всего три с половиной месяца - но за это время успел привыкнуть к совершенно новой, незнакомой и непонятной раньше жизни. К жесткому графику, к пяти часам сна в сутки, к бесконечной учебе, которую приходилось совмещать с работой - увольняться Стас не желал уже просто принципиально, хотя Вениамин Андреевич не раз предлагал ему бросить малоприбыльную должность. Но на учебу времени хватало, как хватало и на все остальное - кроме сна, разумеется. Но им юноша готов был жертвовать: в конце концов, многие из великих людей прошлого всю жизнь обходились и меньшим количеством сна. И он тоже вполне неплохо жил по графику институт - дела - работа - учеба - сон, и по кругу. Иногда удавалось урвать пару часов на встречи с Грандом, но друг тоже был постоянно занят, он хотел побыстрее избавиться от навязанных отцом домашних учителей и усиленно грыз гранит расширенной школьной программы, желая в следующем году уже сдать экзамены. Учитывая то, что ему только должно было исполниться четырнадцать лет - результат впечатляющий.
        Мысль об упорной учебе Гранда плавно перетекла на мысли о собственной «школьной программе». Открыв глаза, Стас посмотрел в зеркало и подмигнул своему отражению. Кто бы мог подумать, что за каких-то полгода человек может так измениться? Он вспомнил, каким был: загнанный волчонок, озлобленный на мир, готовый на многое ради своих сиюминутных целей, наркоман, бандит - тощий, бледный, со спутанными волосами, в своей вечной куртке из псевдокожи и драных, потертых джинсах. Сейчас же, встреть его на улице кто-нибудь из прежних знакомых, они бы не узнали бывшего главаря мелкой уличной банды. Теперь это был высокий, стройный юноша с длинными, чуть ниже плеч волосами, в черных брюках и белоснежной рубашке. Из темно-карих глаз исчезла вечная настороженность и скрытый страх, черты лица разгладились, взгляд стал спокойным и уверенным. Речь Стаса и его манеры изменились еще кардинальнее - канули в прошлое грубые, жаргонные, нецензурные фразы, которые были когда-то неотъемлемой частью Стека, движения стали плавными и более четкими. Вениамин Андреевич сумел в рекордно короткие сроки сделать из трущобного бандита
хорошо воспитанного и образованного молодого человека.
        Юноша вспомнил первый месяц жизни у инженера и вздрогнул. Это было очень тяжело - учиться каждую секунду жизни, с момента пробуждения и до самого сна. Приемный отец учил его говорить, двигаться, вести себя за столом, обращаться с дамами - последнее оказалось тяжелее всего, в первую очередь потому что Вениамин Андреевич был старомоден, как прадедушкин сюртук, и когда Стас опробовал новоприобретенные навыки на соседке Насте, которая понравилась ему с самого первого дня, девушка разве что не в открытую над ним посмеялась.
        - Я понимаю, этот старый хрыч - но ты-то парень нормальный, нафига тебе все эти заморочки? - непонимающе спрашивала она.
        Он тоже этого не понимал. И в конце концов стал вести себя с Настей в ее манере. Вот только никак не мог понять интересов девушки, которую считал своей. Не мог понять учебу спустя рукава, однообразную дурацкую музыку с бессмысленными текстами, глупые книжки про одинаковые парочки, которые с приключениями обводили всех вокруг пальца, убивали своих врагов, крали миллион и через каждые десять страниц занимались сексом. Стас только постепенно понимал, что эти самые парочки - идеал для Насти, пример для подражания и образец «настоящей жизни».
        - И что, если бы представилась возможность, ты бы украла этот самый миллион? - спросил он как-то раз.
        - Ясное дело, украла бы! Такой подарок судьбы, такие деньги! Ты себе только представь, если бы у тебя был миллион! Не надо ни работать, ни учиться в этом идиотском универе, и от предков можно не зависеть! Ничего не надо было бы делать! Эх, если бы у меня был этот миллион, как бы я зажила!
        - Ну и что бы ты с ним делала, с этим миллионом?
        - Для начала - переехала бы из этого клоповника в отдельную квартирку в районе попрестижнее. Потом тачку клевую купила бы. Ну и шмотки, само собой. А то прикинь, у меня всего три пары туфель! Короче, купила бы всего, чего хочу. Утерла бы нос этим так называемым подружкам - какие у них были бы рожи, если бы я приперлась на пару в платье от Векато?
        - А потом?
        - А потом отрывалась бы в клубах целыми ночами. Вот это была бы жизнь!
        - Но деньги рано или поздно закончились бы, - резонно заметил он.
        - Это фигня! Главное, что у меня было бы время подать себя. Познакомилась бы с симпатичным богатым папиком, он бы меня содержал. Еще завела бы себе парочку любовников - так, чисто для удовольствия, - голос Насти был настолько мечтательным, что Стасу стало не по себе.
        - Тебе правда хотелось бы так жить?
        - Естественно! Чтобы все было и не надо было ничего делать, и чтобы все вокруг мне завидовали.
        - А не противно было бы? С папиком-то.
        - Ну и что, что противно? Ради бабла можно было бы и потерпеть ночку-другую в неделю.
        Юноша промолчал.
        Прошло две недели, и как-то раз Настя трое суток подряд не появлялась дома. А когда наконец пришла - Стас сразу заметил до боли знакомый нездоровый блеск в глазах и подозрительный слабо-сиреневатый оттенок пушка над верхней губой девушки.
        - Стасик, пойдем у меня в комнате посидим, чего ты со своим хрычом все скучаешь, а? - капризно протянула она, едва завидев его.
        А надо признать, математика, под знаком которой прошел сегодня весь день, надоела ему до такой степени, что он рад был любому поводу от нее отвлечься, и бросив через плечо: «Вениамин Андреевич, я отойду ненадолго», пошел вслед за чуть покачивающейся на высоченных каблуках Настей в ее комнату.
        Естественно, очарованная джампом девушка предложила наркотик Стасу - и очень удивилась, увидев в его глазах страх и услышав категорический отказ в стиле: «Ни за что не буду, и тебе не позволю!». Дальнейшее юноша помнил смутно - горячие, нервные поцелуи, руки под его рубашкой, мягкая грудь под ладонью, пошлый шепот в ухо и бьющее по нервам возбуждение - он впервые был так близко к женщине, больше того - к женщине, которая его хотела.
        Потом они лежали, обнявшись, на ее кровати. Обнаженные тела смутно белели в падающем в окно лунном свете.
        - Глупый ты, Стасик… глупый… Джамп - это клевая штука. Такой кайф… я и не знала, что так бывает.
        - Больше и не узнаешь, - спокойно ответил он, поглаживая плечо девушки.
        Настя вскинулась.
        - Почему это?
        - Я не позволю тебе принимать эту дрянь. Я знаю, что это такое и как сложно потом отказаться от зависимости.
        - Я не подсяду, не волнуйся. Так, побалуюсь пару раз и брошу. Я же понимаю, что наркотики - это опасно, - она успокаивающее провела ладонью по его груди.
        - Все так говорят. А потом… Насть, я видел нарков, которые сидели на джампе несколько лет. И я видел во что они превращаются. Ты теряешь реальный мир, все твои мысли и желания сводятся к одному - достать новую дозу и снова погрузиться в иллюзии.
        - Скучный ты, - фыркнула она. - Я все равно сделаю по-своему.
        - Я не позволю своей девушке принимать наркотики, - Стас приподнялся на локте, глядя на нее сверху вниз.
        Настя удивленно приподняла бровь - и вдруг рассмеялась. Очень обидно рассмеялась.
        - С чего ты взял, что я твоя девушка?
        Юноша оторопел.
        - Но ты… мы же…
        - Мы всего лишь потрахались. Это еще ничего не означает. Нет, если ты хочешь, то можешь попробовать заслужить право быть моим парнем - но тебе придется поискать где-нибудь денежек. Мой парень должен, в первую очередь, иметь возможность меня содержать.
        Закрыв глаза, Стас медленно выдохнул. Попытался вдохнуть - не получилось. Резко поднявшись с кровати, он подошел к окну, распахнул форточку, прижался к холодному стеклу лбом, еще раз вдохнул - прохладный мартовский воздух обжег легкие.
        Нет, он не любил ее и даже не был влюблен… наверное. Но такая откровенность, такое прямое желание жить, как животное, заботясь лишь об удовлетворении естественных надобностей и скверных желаний - это было слишком неожиданно. Обернувшись, он посмотрел на раскинувшуюся среди смятых простыней девушку - и не увидел Человека. Только похотливую самку, желающую для себя легкой жизни за чужой счет.
        Быстро одевшись, Стас вышел, даже не оглянувшись.
        Через пару дней Настя пришла домой в компании хорошо одетого парня. Тот с брезгливостью окинул бедную коммуналку, даже не поздоровался со встреченным в коридоре Вениамином Андреевичем и сразу прошел в комнату Насти, в которой девушка уже неделю жила одна - ее соседи-сокурсники устроились в общаге, решив, что там веселее.
        До самого утра юноша лежал на кровати, невидяще глядя в потолок и слыша приглушенные толстыми стенами, но все равно чертовски понятные крики и стоны в соседней комнате.
        Вениамин Андреевич той ночью тоже не спал, размышляя об уроке, преподанном жизнью его приемному сыну, как он уже называл про себя Стаса.
        А закончилось все скверно, хоть и вполне закономерно. Настя пошла, что называется, «вразнос» - бросила учебу, ночами пропадала где-то, под утро приходила - растрепанная, пьяная, «под кайфом», от нее пахло мужчинами и сексом, выпивкой, дорогими духами, которые никак не сочетались с дешевой одеждой. Через месяц она не пришла. Вместо нее появились усталые люди в форме, они задавали вопросы о девушке и ее образе жизни. На единственный вопрос Стаса ответили просто - передозировка нитаспана.
        Настю похоронили за счет государства. На кремации и при замуровывании урны в общую нишу были только Стас и Вениамин Андреевич.
        - Не кори себя, - сказал инженер юноше, когда они вышли на улицу. Тот нервно дернул плечом и закурил - верный признак сильнейшего душевного неравновесия, при приемном отце Стас не курил почти никогда. - Ты не мог ей помочь. Ни одному наркоману нельзя помочь, если он сам не хочет от этого отказаться.
        - Но мне-то вы помочь смогли!
        - Ты сам хотел избавиться от зависимости. Ты понимал, что для исполнения твоей мечты тебе придется отказаться от наркотика и проделать долгую, упорную работу над собой. А Настенька, к сожалению, хотела только легкой и блестящей жизни.
        - Я должен был помочь ей. Должен был найти нужные слова…
        - Ты не был должен ей ничего. Она сделала свой выбор. Стас, я понимаю и разделяю твое желание помочь всем и каждому, но пойми и ты - нельзя помогать тем, кто не умеет эту помощь принимать. Ты еще не раз с подобным столкнешься. Одни будут над тобой смеяться, другие благодарить - и ждать все новой и новой помощи. Ищи тех, кому действительно нужно помочь, чтобы дальше они могли идти вперед сами. Не корми голодного - научи его ловить рыбу. Это старое выражение, его сейчас никто почти и не помнит.
        - А если голоден инвалид, который рыбу ловить не может?
        - Настя не была инвалидом.
        Стас вздохнул, метко швырнул окурок в урну, и закурил новую сигарету.
        - Может, поедем домой? У меня еще сборник задач по физике не до конца решен.
        И он с головой ушел в учебу. Просыпался, делал зарядку, завтракал - и садился за учебники, старые, еще бумажные. Тридцатого апреля, на день рождения - ему исполнилось шестнадцать - Вениамин Андреевич сделал юноше подарок: хороший ноутбук и подключение к интерсети, после чего возможности для учебы стали почти безграничны. В мае Стас устроился в «Гермес» курьером и мало-помалу жесткий график жизни вытеснил воспоминания о Насте. Хотя полностью ее забыть он так и не смог, как не смог и окончательно избавиться от чувства вины.
        Однако из произошедшего Ветровский-младший тоже извлек урок, хотя пока и не знал, когда и где пригодится полученный опыт.
        IV. II
        На войне как на войне,
        Жизнь чужая не в цене.
        Кап. Кап. Кап.
        - Меня бесит эта капель, - тихо пожаловался Винт, нервно крутя в пальцах незажженную сигарету. - Эй, Математик! Нам тут долго еще сидеть?
        - Пока не придет сигнал - будем сидеть, - пробурчал худой, смуглый парень с длинными волосами, выкрашенными в ярко-малиновый цвет.
        - А когда придет сигнал?
        - Почем я знаю, Винт! - главарь вскинул голову, зло посмотрел на нытика. - Иванушка сказал: ждать его сигнала. Все. Так что сиди и не вякай!
        - Не доверяю я твоему Иванушке, - обиженно буркнул Винт. - Ни разу не появился, вся связь - только по мобилу, и погонялово у него тупое. Как этот, как его… Иванушка-дурачок, во!
        - Если ты забыл, только благодаря этому «дурачку» мы два месяца назад от копов свалили, - хмыкнул из угла Бор, здоровенный детина с лицом, не обезображенным печатью интеллекта. Впрочем, подобное первое впечатление не раз стоило довольно дорого тем, кто покупался на соблазн обвести «простачка» вокруг пальца - соображал Бор получше Математика и, если бы хотел, давно занял бы место главаря одной из сильнейших банд Свободного Города. Но - не хотел. Просто потому, что был умнее.
        - Да помню я… - досадливо поморщился Винт. - И все равно, сегодня он что-то совсем оборзел. Ни слова о том, куда мы пойдем, что мы там возьмем и так далее.
        - Копы прослушивают разговоры и перехватывают сообщения, - обронил Математик, смерив бойца уничижительным взглядом. - Иванушка будет передавать инструкции непосредственно в процессе операции. Так надежнее. Или ты забыл, что все наши рожи у копов на первом месте в списке тех, кого надо кончать без лишних реверансов?
        - А че такое реверанс? - боец почесал в затылке.
        Главарь страдальчески закатил глаза.
        - Сиди тихо, неуч, и помалкивай. А то я тебе покажу, что такое реверанс.
        Винт пробормотал себе под нос что-то нецензурное, потянул из ножен широкий метательный клинок и прицельно швырнул его в стену. Встал, с усилием выдернул глубоко вошедшее лезвие из темной, влажной доски, вернулся на свое место, снова швырнул.
        - Не мельтеши, придурок! - не выдержал Математик, в четвертый раз проводив взглядом летящий нож. - Сядь спокойно, и не нервируй!
        Поводов нервничать у молодого бандита хватало и без туповатого Винта, чьим основным - и единственным - достоинством были исключительно его бойцовские навыки. Тот без промаха стрелял из пистолета и автомата, правда, предпочитал пулевое оружие, великолепно управлялся с широким и тяжелым мачете и метко швырял ножи, до трех штук одновременно. Да и в рукопашке способен был на многое. Математик, даром что в далекой «цивильной» жизни до трущоб лет десять увлеченно занимался ушу, сильно сомневался в том, что мог бы справиться с Винтом в бою один на один. С другой стороны, Винт и правда был глуп, что давало главарю повод не особо беспокоиться за свое место. Боец исправно выполнял все, что от него требовалось, но и только. Поводы беспокоиться у Математика были другие…
        Первый раз Иванушка появился два месяца назад. Банду тогда неслабо зажали в районе Нового моста, ребята уже почти готовы были сдаться. В горячке перестрелки предательски пискнул мобил в кармане Математика - к счастью, вокруг было слишком шумно, чтобы копы обратили внимание на подозрительный звук. А когда наступил момент затишья, главарь почему-то решил посмотреть, что за сообщение ему пришло.
        «За старыми ящиками в углу в стене трещина, дальше ход. Он ведет в старый коллектор. Уходите через него, проход подорвите, если есть чем».
        Раздумывать, не ловушка ли это, времени не было.
        - Туда, быстро! Винт, Дог - прикройте огнем! Бор, Голем - раскидайте ящики!
        Привыкшие слушаться Математика, о чьем везении в Свободном городе ходили легенды, бойцы бросились выполнять приказ.
        Через две минуты спустившийся в коллектор последним Винт с размаху швырнул в трещину за спиной мини-гранату и бросился догонять остальных. А мобил в руке Математика снова пискнул.
        «Бегите по центральному тоннелю, считайте правые повороты. Уходите в пятнадцатый. Дальше: третий налево, седьмой направо, второй направо и первый налево. Одиннадцать поворотов слева пропускаете, возле двенадцатого будет люк в потолке. Он выходит на переулок в трущобах. Место темное, тихое. Вас никто не должен увидеть».
        - Бор, считай повороты по правой стороне. Нам в пятнадцатый, - хрипло проговорил Математик.
        «Если это ловушка - нам конец. Но для ловушки слишком хитро».
        - Теперь третий слева.
        Люк оказался там, где и было обещано. Математик едва не пропустил его - тоннель временами плавно уходил вниз, а слабого света единственного фонаря не хватало, чтобы осветить потолок. Только наткнувшись рукой на шаткую, проржавевшую лестницу, он понял, что нигде не ошибся с поворотами, и они действительно пришли куда надо.
        И все равно, лишь когда юркий и худой Кельт, ловко поднявшись по лестнице, с трудом откинул тяжелую крышку люка, и в коллектор хлынул серый свет наступающих сумерек, Математик поверил, что они спасены.
        Когда банда добралась до надежного укрытия, где была даже вода, а значит - возможность смыть с себя грязь и вонь заброшенной канализации, красноволосый бандит даже не стал пользоваться своей привилегией идти мыться первым. Пропустив вперед себя сперва Юкку, а потом удивленного подобной добротой Винта, он уселся в дальнем углу, и снова перечитал сообщения. Отправлены они были, как ни странно, не через интерсеть, а с чьего-то личного номера. Номера, который в записной книжке мобила был записан как «Иванушка». Математик же точно знал, что он никакого Иванушку в книжку на записывал. Разве что…
        Объяснение было только одно: номер был забит в память предыдущим владельцем. Парень припомнил, что подержанную трубку ему продал за совершеннейший бесценок какой-то мальчишка-наркоман, дня три назад. Значит, не просто так продал…
        «Что ж, самое время выяснить, что за добрый волшебник этот Иванушка, и чего он хочет за свою помощь», - подумал Математик, набирая ответное сообщение.
        «Кто ты такой, зачем помог нам, чего хочешь в ответ?»
        Ждать пришлось недолго - через минуту мобил пискнул.
        «Шел бы ты мыться, герой трущоб!:) Еще будет время поговорить».
        Издевательский смайлик почему-то не взбесил главаря. Он только усмехнулся и направился в сторону занавески душа, откуда как раз выходил мокрый и довольный Винт.
        Холодная вода сперва обожгла кожу, но парень был привычен к подобным процедурам. Через минуту холод перестал чувствоваться. Наслаждаясь ощущением очищения, Математик представлял себе, что вместе с грязью и пылью, смывающимися с его кожи, с его рук смывается и кровь тех, кого он сегодня убил. Такой простенький аутотренинг здорово помогал от ночных кошмаров, которые отравляли его существование первые полгода жизни здесь, в Свободном Городе.
        А еще холодная вода помогала прогнать из головы все лишние мысли и сосредоточиться на решении главной задачи.
        Некто, носящий кодовое имя «Иванушка», передал главарю сильной, молодой банды, мобил - разумеется, специально для связи. Причем интересное совпадение - как раз утром третьего дня какой-то наглец увел его старый мобил, а буквально через несколько часов появился тощий нарк с характерными следами от инъекций нитаспана на венах, и за тридцать евро отдал довольно новую модель, за которую мог выручить гораздо большую сумму. В тот момент Математик подумал, что мальчишке просто очень срочно нужны деньги на дозу, но теперь он склонялся к версии, что нарк выполнял четкое указание, и свою награду получил - причем в гораздо большем размере, чем если бы просто продал мобил по максимально возможной в трущобах цене.
        Дальше. Иванушка знал, что банда попала в беду, знал, где это произошло, и знал, что происходит на заброшенном складе. Его сообщение пришло ровно в то время, когда было необходимо - через минуту после того, как бандиты прорвались в дальний отсек склада, и именно в тот момент, когда Математик готов был идти на любой риск, в том числе - довериться неизвестно кому и броситься неизвестно куда. Как только взорвалась мини-граната, пришло следующее сообщение - с подробным указанием пути к выходу. А в последнем письме Иванушка насмешливо намекал на то, что ему известно: банда находится там, где есть возможность помыться; что главарь этой возможностью еще не воспользовался. То есть, неведомый помощник обладал точными сведениями относительно местонахождения и состояния банды. И вот этому логическое объяснение могло быть только одно: Иванушку следует искать среди своих.
        Вот только среди своих никого не находилось. Да и кандидатур особых не было. Винт попросту глуп, ему бы мозгов не хватило на подобное. Кельт находился рядом с Математиком в тот момент, когда пришло первое сообщение, и его руки были заняты автоматом, никак не мобилом. Точно так же и Бор, который находился на глазах у главаря все время пребывания на базе, следовательно - не мог отправлять никаких смайликов! Птиц был ранен, ему не до сообщений. Юкка, единственная девушка в банде, лишилась своего мобила в бою, красноволосый бандит сам видел его обломки. Сыч - недалекий боец, как и Винт, он просто не додумался бы до такого.
        В общем, когда Математик наконец вылез из душа, он не был ближе к разгадке ин на шаг.
        «Может, он сам чего-нибудь прояснит?» - подумал юноша, благодарно кивнув Юкке - вымывшаяся первой, девушка не поленилась сделать на всех кофе.
        Кофе был дорогой, в зернах - та же Юкка увела где-то большую упаковку и теперь иногда варила его в чайнике. С наслаждением вдыхая бодрящий аромат, юноша обошел всех своих, удостоверился, что все на месте, живы и даже относительно здоровы, пинком погнал Птица на перевязку к Бору - Птиц был известный пофигист и раненую руку перемотал какой-то тряпкой, не особо беспокоясь о последствиях. Здоровяк Бор в банде играл роль полевого хирурга - лечил больно, но эффективно. Только убедившись, что все в порядке, Математик ушел в «спальню».
        Эта база была одной из лучших. Общая «гостиная», где находились плита и душ за занавеской, и три «спальни» - крохотная каморка главаря, куда некоторое время назад притащили выкинутые кем-то кровать и комод, и довольно просторная комната, где на спальниках и одеялах спали остальные члены команды.
        Заплетя мокрые еще волосы в свободную косу, юноша растянулся на относительно свежей простыне. И невольно улыбнулся, лишний раз порадовавшись тому, что месяца четыре назад заступился за девчонку, которой не повезло привлечь внимание трех здоровенных бугаев из другой банды. Одного из той троицы Математик застрелил, двое других, протрезвев от испуга, сбежали. А Юкка осталась в его команде, и - в его постели. С тех пор в «спальне» главаря появился некоторый уют, а по ночам было не холодно. Юкка быстро училась - всему и у всех. Девушку в банде любили, причем вполне в платоническом смысле… правда, только после того, как Математик едва не сломал Сычу руку. Винт учил Юкку метать ножи, Птиц - стрелять с двух рук, Кельт - рукопашному бою, Бор - еще чему-то. Буквально за два месяца испуганная девчонка превратилась в сорвиголову, которой жители трущоб, знакомые с бандой, побаивались не меньше, чем психованного Кельта или безжалостного Винта.
        Скрипнула дверь.
        - О чем задумался? - быстро скинув одежду, девушка забралась под одеяло, прижалась к нему.
        Несколько мгновений он колебался. Только несколько мгновений.
        - Помнишь, как мы сегодня ушли? В общем, дело такое…
        Дослушав до конца, Юкка только хмыкнула.
        - Ну и зачем ты ломаешь голову? Не страдай ерундой, Тема, - она единственная в банде знала, как его зовут. - Знаешь что, давай сегодня просто отдохнем, а завтра с утра на свежую голову подумаем. В конце концов, он же готов идти на контакт, не так ли? Вот и напиши ему с утра. А что - потом придумаем.
        Математик хотел было что-то возразить, но теплые, пахнущие хорошим кофе губы накрыли его рот, и все Иванушки-дурачки вкупе с Иванами-царевичами, и какие там еще Иваны есть, перестали занимать мысли главаря.
        Отогнав неуместное воспоминание о гибком теле и ласковых прикосновениях подруги, Математик бросил взгляд в сторону мрачного Винта, взбешенного затянувшимся ожиданием. Сегодня банде светило сорвать куш больший, чем когда бы то ни было. И все благодаря Иванушке.
        Да, главарь доверял странному советчику. И все же что-то заставляло его сейчас нервничать больше, чем того заслуживала ситуация.
        IV. III
        Город твой - двуликий зверь,
        Для тебя он днем откроет дверь,
        А вот в полночь он объявит тебе…
        - Ты враг!
        - Да, все так. Только не забудь предупредить Виктора, что ему придется выступать пятьдесят минут или даже час, а не полчаса, как планировалось изначально. Ты можешь дома распечатать афиши? Прекрасно, тогда завтра принеси. Что? Не знаю, это надо будет обсудить завтра. Жень, тут ливень! Мне не очень удобно разговаривать. Да, приду домой - позвоню через сеть. Все, до связи, - нажав кнопку окончания вызова, Стас сунул мобил в карман джинсов. Тот хоть и был в водонепроницаемом чехле, но тем не менее юноша боялся испортить недавно приобретенную технику.
        Неприятности продолжались весь день. Ближе к концу занятия Ветровский получил выговор от Галины Викторовны, потом сбился, отвечая на вопрос, и остаток пары сидел, чувствуя насмешливый взгляд Черканова - тот, разумеется, ответил безукоризненно: подробно, со ссылками на источники информации, и дополнив ответ собственными выводами.
        На природоведении у Стаса неожиданно выключился ноутбук - юноша даже не успел перебросить нужные файлы на учебный стационарный комп. Юлиана Игоревна, конечно, не поставила ему «незачет», только потребовала в следующий раз обязательно все принести, но осадок все равно остался. К концу третьей пары немилосердно хотелось есть, но деньги Ветровский забыл дома, а обедать за счет Женьки не позволяла совесть. Он бы занял у друга пару сотен до завтра, но ведь Женька потом обратно не возьмет… На последней паре, обществознании, все было уже совсем плохо - Стас таки запутался в хронологии событий двадцатого столетия, чем вызвал недоуменное: «Я ждал от тебя большего» от Романа Михайловича. После окончания занятий пришлось задержаться и зайти в деканат - юноша пытался выбить себе стипендию, а господин ректор категорически не хотел ее давать, хотя по закону должен был бы. В результате из института Стас вышел около пяти часов вечера.
        На метростанции обнаружилась еще одна проблема - со всей сегодняшней беготней вторая разовая карта куда-то задевалась. Ветровский только тяжело вздохнул, покорно принимая необходимость идти пешком на работу, а потом домой. Впрочем, не так уж и далеко было идти, всего четыре километра, а потом еще пять, но по такой погоде это казалось подвигом.
        Под ногами хлюпал мокрый снег, он же, постепенно превращаясь в проливной дождь, обрушивался на редких прохожих с неба. На проезжей части теснились автомобили и флаеры, а невдалеке при большом желании можно было разглядеть серебристые стрелы поездов метро.
        Пока Стас шел до работы, он успел промокнуть почти насквозь. В офисе кое-как просох - там пришлось задержаться, невезучесть никуда не делась. В сторону дома юноша направился только около десяти часов вечера. И лишь отойдя от офиса на километр, он сообразил, что можно было занять деньги на метро у шефини, а она бы потом просто вычла из зарплаты.
        Заключительным, как надеялся Стас, аккордом сегодняшней полосы неудачи стал звонок Женьки…
        Около месяца назад, на одном из первых собраний будущего Ордена, было принято решение провести небольшой творческий вечер в актовом зале института, и устроить на нем сбор пожертвований в пользу детского дома номер три, находящегося неподалеку от ВИПа. Ветровский побывал там вместе с Алфеевым, когда они выбирали детдом, с которым будут работать в рамках благотворительного проекта. Идея была проста - сперва помочь вещами: одеждой, игрушками, и возможно - техникой, а потом договориться с руководством об организации какого-нибудь кружка или студии для детей, которые после уроков были предоставлены сами себе. Возможность тесно общаться с детьми, заслужить их доверие и уважение - и половина дела сделана! Из детского дома в шестнадцать лет выйдут не озлобленные волчата, живущие по принципу «не верь, не бойся, не проси!», а…
        Кто, по логике Стаса, должен был в результате выйти из детского дома, сам Стас до сих пор не смог сформулировать. Об орденопригодности говорить было бы слишком опрометчиво, а термин «нормальные люди», в контексте того, что сейчас считалось нормой, не нравился никому. Впрочем, какая разница? Главное, что эти дети, подростки, юноши и девушки - они будут любимы. Они будут видеть, что это такое, они будут знать, что можно и не так, как принято, что любовь, дружба, взаимопомощь - это не пустые слова из старых глупых сказок, а то, что может и должно быть в жизни любого человека.
        На словах все получалось красиво и здорово. На словах Орден можно было бы построить буквально лет за двадцать, всего лишь взяв под свою опеку все детские дома Петербурга. Маленький такой Орден, в рамках одного города - но что мешает потом проводить Поиски? Увы, все это было только на словах. На деле оказалось гораздо сложнее. И страшнее.
        После посещения детского дома номер три Стас выкурил подряд полпачки сигарет. Его трясло. Во-первых, от нахлынувших воспоминаний, как он сам жил в таком же приюте для ненужных никому детей, а во-вторых…
        Раньше Стек считал, что детдом, где он провел два страшных месяца, есть ад на земле. Но теперь он понял, что ему еще повезло. Пусть невкусно, но их кормили три раза в день. Пусть одевали в обноски, но по крайней мере, в целые, теплые и чистые. Пусть они жили по шесть человек в небольшой комнате, и кровати стояли совсем впритык друг к другу - но это были кровати, на них были одеяла и подушки, и постельное белье, а рядом стояли личные тумбочки. Здесь же…
        Он плакал во взрослой жизни лишь однажды, когда крупной дрожью била истерика, когда впервые рассказывал кому-то о своей жизни, когда самоконтроль смыло опьянением от коньяка и теплой, непривычной разморенностью от ощущения тепла. Но идя по коридорам детского дома номер три, вслед за грузной и недоброй Анной Ивановной Сухаревой, местным завучем, Стас едва сдерживал злые слезы. Как можно - так?
        Дети проскальзывали мимо едва заметными тенями. Они жили человек по десять в почти не отапливаемых комнатушках, где стояли пустые железные кровати с продавленными, ржавыми сетками, почти все - даже без матрасов. Ни о каких одеялах и подушках, не говоря уже о постельном белье, не шло и речи. Одежда, казалось, была найдена на помойке и так и не выстирана. По коридорам стелился запах немытого тела, застарелой мочи, чего-то прелого, в него периодически вплетался аромат подгнивших овощей. То, чем здесь кормили, Стас даже пробовать не рискнул - желудок и так подскочил к самому горлу, то и дело норовя выскочить наружу.
        Сами обитатели детдома были забиты и напуганы, в их глазах, когда удавалось на мгновение поймать чей-нибудь взгляд, отчетливо читались несколько чувств: ненависть к этому жестокому миру размером с похожий на английский концентрационный лагерь детдом, страх перед наказанием, и отчаянное желание выжить - выжить любой ценой. У некоторых желания выжить не было, и Стаса трясло при виде этих маленьких смиренных зомби, которые равнодушно бродили по коридорам и совершенно не боялись умереть.
        Воспитательский состав детского дома номер три включал в себя: старика-директора, которому было абсолютно до лампочки все, происходящее вокруг, кроме литературы, русского, и английского, которые он вел, завуча Анну Ивановну, реально руководившую всем и преподававшую математику, физику, и химию, и молодого студента последнего курса педагогического факультета, человека равнодушного и безразличного к чужой боли - он вел все остальные предметы. Также в интернате были: вечно пьяный сторож, он же - дворник, его жена, почти ничем от него не отличающаяся, якобы уборщица, и тетка Клава, имбецилка тридцати лет, которая готовила детям еду. Два раза в день. Или один. Если не забывала.
        Ветровского и Алфеева приняли спокойно, с некоторым интересом, но без особого воодушевления. Старик-директор послушал немного сбивчивую речь Стаса, покивал и перенаправил юношей к Анне Ивановне. Завуч оказалась строже - расспрашивала, где они учатся и как учатся, есть ли опыт работы с детьми и так далее, а потом напрямую спросила: сколько ребята планируют пожертвовать детскому дому. Женька, в течение всей «экскурсии» вынашивавший мысль выпросить у отца крупную сумму и хотя бы привести здесь все в порядок, едва не озвучил эту самую сумму вслух, но Стас вовремя наступил приятелю на ногу под столом. Ответил сам, расплывчато и неконкретно, сославшись больше на покупку вещей и продуктов, нежели на непосредственно деньги. Анна Ивановна поскучнела и быстро свернула разговор.
        Вечером того же дня, на собрании Ордена, Ветровский коротко поведал друзьям об увиденном. И на вопрос «что будем с этим делать» тут же сформулировался довольно четкий ответ.
        В мероприятии должны были принять участие почти что все члены Ордена. Программа, составленная наспех на коленке, поражала своей пестротой - кто на что горазд. Азамат Зулкарнов, занимавшийся фехтованием, обещал поставить «мушкетерский» номер с приятелем из спортклуба, увлекшийся в последнее время фокусами Алфеев - сценку «Потомок Копперфильда», обладатель приятного баритона и старинной акустической гитары Виктор Галль сделал подборку песен менестрелей двадцатого века, и положил на музыку несколько своих стихов. Андрей Истарцев, внук довольно известной скрипачки, научившийся у бабушки игре на скрипке, собирался исполнить несколько старинных произведений соло. Виктория Нестеренко и Алиса Вакулова должны были танцевать, а Алик Гонорин - читать стихи. Плюс ребята, половина из которых иногда писала кто стихи, кто рассказы, сделали из всего этого сборник, который собирались напечатать и продавать за символические десять евро. Стас же должен был все это мероприятие провести.
        Последующий месяц пролетел стремительно. Днем ребята учились, потом собирались вместе и показывали, кто что отрепетировал. Составляли график выступлений, подбирали стихи для Алика и песни для Виктора, девушки взялись сшить костюмы для Азамата и его друга. Жизнь кипела и бурлила, и Стас окончательно перешел на четыре часа сна в сутки, и то, не каждые. «Закончим - отосплюсь» - говорил он себе, надеясь обмануть организм. Сразу после проведения «благотворительного вечера» должна была начаться сессия, следовательно, ни о каком «выспаться» не могло быть и речи.
        Проблемы начались примерно через две недели. Сперва Алиса неудачно поскользнулась на мокрой лестнице и сломала ногу. Вике предстояло выступать одной - а значит, буквально за десять дней переделать и отрепетировать танец по-новому. Через неделю Галль начал ужасно хрипеть и кашлять - простудился. Сумеет ли он выздороветь к концерту и петь, было пока что неизвестно. Потом Азамат принес нерадостную весть - рапиры в клубе им не дадут, надо доставать где-то еще. У приятеля Зулкарнова была своя рапира, но нужно-то было две…
        Смета росла, медленно подползая к отметке в тысячу евро. Стас нервничал, недосыпал, весь осунулся, его успеваемость снизилась - он не успевал подготовиться к занятиям, а на парах то и дело вырубался.
        Вот и вчера - чувствуя, что сил уже нет ни на что, он лег спать в час ночи, планируя встать в пять или шесть и закончить то, что не успел с вечера. Но измученный организм проигнорировал будильник, и Ветровский не только не успел сделать то, что должен был, но и опоздал на пару. Сегодняшний же день был цепью закономерного невезения, и юноша только надеялся, что на звонке Женьки оно закончится.
        Поежившись от порыва холодного ветра, бросившего в лицо пригоршню дождевых капель, Стас в который раз задумался о программе вечера, до которого оставалось всего восемь дней, и мысленно принялся переставлять и растягивать номера так, чтобы закрыть образовавшуюся дырку. Алфеев звонил, чтобы сообщить очередную печальную новость - родители Андрея Истарцева узнали о мероприятии, благотворительности, и прочем, и категорически запретили сыну ввязываться в эту «секту», а парень слишком от них зависел, чтобы настаивать на своем.
        «Завтра окажется, что костюмов нет, рапиры в прокат взять нельзя или что-нибудь еще в том же духе», - тоскливо подумал Стас, и тут же себя одернул: все получится! Все просто обязано получиться!
        Темнота и мерзкая погода быстро разогнали прохожих по домам. Ветровский дрожал, уже не пытаясь кутаться в мокрую куртку, и только прибавлял шагу, надеясь согреться хотя бы так. До дома оставалось меньше километра, и в мыслях юноши уже прочно поселились кружка с дымящимся чаем, теплый плед, и подключенный к интерсети ноутбук. Свернув во двор, Стас ускорил шаг, чуть ли не переходя на бег, и подумал, что будь на пути поменьше луж, последний километр он мог бы и пробежать.
        Темные, мрачные дворы остались позади. Еще двести метров по переулку, потом пересечь большой внутренний двор тридцатиэтажного жилого комплекса, построенного пару лет назад, и еще триста метров по набережной. А там - дом, и чай, ноутбук, плед…
        Мечтам Стаса не суждено было сбыться, по крайней мере - так скоро.
        Вывернув в переулок, он сделал несколько шагов, едва не наступил в очередную лужу, осторожно прошел по узкой кромке поребрика, посмотрел вперед…
        …и застыл словно парализованный, не веря своим глазам.
        На мокром асфальте лежал, нелепо откинув правую руку, мужчина. Над ним стоял… Крылатый человек! Высокий, длинноволосый, обнаженный по пояс, с блестящей от дождя кожей и огромными крыльями, одно из которых было чуть отведено в сторону, а второе касалось груди лежащего.
        С губ Стаса сорвалось сдавленное ругательство.
        - Какого…? - прохрипел он, неверяще глядя вперед.
        Коста замер, глядя на стоящего в полусотне метров подростка, взирающего на крылья с загипнотизированным видом, и в который раз удивился странному приказу. Зачем, для чего, почему?
        «Подождите, Кейтаро-дону, я до вас еще доберусь и обо всем спрошу» - подумал он - и тут же усмехнулся нелепой мысли. Знал, что не спросит ничего того, чего старик не позволит ему спросить.
        Но нужно было заканчивать. При мысли о том, что он должен сделать, скулы свело от ненависти к этому миру, к собственной судьбе и, в первую очередь, - к самому себе. Но нарушить приказ Кейтаро крылатому не могло даже в голову прийти.
        - Прости, парень, - неслышно шепнул он ошарашенному мальчишке, который еще не понимал, что происходит, кто лежит на мокром асфальте, и как теперь обернется его жизнь. Шепнул - и ударил лежащего крылом. Быстро, четко, сразу в сердце. Без боли.
        Резко вскинув голову, Коста «заметил» свидетеля.
        Удивительное существо - человек ли? - странно дернуло крылом. Дрогнула грива длинных волос, человек (если это был человек) поднял голову - и увидел его.
        Юноша дрогнул, когда крылатый сделал шаг в его сторону, расправляя перья, отливающие стальным отблеском в тусклом свете луны. Глянцево блеснули капли воды.
        - Подождите! - воскликнул Стас. - Подождите, я…
        Ждать крылатый не стал. Развернул во всю ширь гигантские крылья, оттолкнулся от асфальта и взлетел, слегка задев крылом фонарный столб - раздался неприятный скрежет металла о бетон. Ветровский зачарованным взглядом проводил удаляющуюся фигуру, затем ошалело уставился на столб, украшенный глубокой бороздой.
        Только секунд через тридцать он вспомнил о лежащем на асфальте человеке. Осторожно подошел, присмотрелся…
        По безлюдному переулку разлетелся страшный, отчаянный мальчишеский крик. Стас упал на колени, сжал в пальцах мягкую, безвольную руку, трогал застывшее лицо, тряс за плечи и кричал, кричал, кричал…
        Откуда-то появились люди, завыла сирена, кто-то попытался отвести Стаса от тела, но он вцепился в эту руку, переплел пальцы со своими, сжал так крепко, будто отпустить ее означало признать факт смерти, а пока сплетены пальцы еще не все потеряно…
        Подошел человек в светлой форме, посмотрел, выругался, помянув родственников «того кретина», который не способен отличить труп от раненого и дергает усталых врачей на ложные вызовы в такую непогоду. Ему ответили что-то про какого-то мальчика, но Стасу было все равно.
        Что-то кольнуло в шею, над воротником куртки. Ветровский дернулся, даже оглянулся - и с тупым равнодушием проводил взглядом пневмошприц. Мир подернулся сероватой завесой, потерял немногочисленные дождливые краски, эмоции поблекли, словно карандашный рисунок, по которому провели ластиком. Стало тупо, безразлично и непонятно, да и желания понимать - не было. Кто-то снова взял его за руку, отвел в сторону - Стас покорно подчинился. Он стоял и смотрел, как тело грузят на носилки, как застегивают скорбный белый мешок, как уносят в машину и захлопывают дверцы…
        Потом подошел краснолицый мужчина в полицейской форме, задал вопрос - Стас его не понял. Краснолицый повторил - громче и экспрессивнее. Кажется, он о чем-то спрашивал. Стас на всякий случай помотал головой. Мужчина задал еще несколько вопросов - Стас продолжал мотать головой, в этом забавном однообразном действии вдруг открылся некий вселенский смысл, он мотал головой и тихо смеялся, по щекам градом катились слезы вперемешку с каплями дождя. Краснолицый продолжал свои вопросы, Стас продолжал мотать головой. Кажется, краснолицему это не понравилось - он вдруг размахнулся и ударил Стаса по щеке ладонью. Стас удивился, и ударил нападавшего в ответ. Тот что-то зарычал, и Стас ударил еще раз - на всякий случай. Вернее, попытался ударить - на этот раз краснолицый успел увернуться. А потом откуда-то прилетел очень тяжелый кулак, мокрый асфальт вдруг оказался совсем близко, шершаво ударил. Мир вокруг потемнел и завертелся, как карусель. Это было забавно, хотя и немножечко больно.
        Грубые руки быстро задрали рукав Стасовой куртки, предплечья коснулся холодный сканер идентификатора. Краснолицый что-то рявкнул, сразу несколько грубых рук вздернули Стаса на ноги - он протестующее замычал, на асфальте было гораздо удобнее и приятнее, чем на ногах. По крайней мере, мир вертелся медленнее. Краснолицый что-то спросил. Стас уже понял, что краснолицему не нравится, когда он мотает головой, да и смысл это движение почему-то потеряло, поэтому Стас кивнул.
        Краснолицый довольно усмехнулся. На запястьях Стаса холодно сомкнулись магнитные наручники.
        IV. IV
        Нет черней души, воспевшей лесть Свят, сложивший оду в твою честь!
        Что есть свет и где здесь тьма?
        Не ответит и сама судьба…
        Аромат ментола мешался с запахом табачного дыма, придавая черному крепкому кофе странноватый привкус. Велес едва заметно поморщился, ставя чашку на блюдце и немного отодвигаясь вместе со стулом. Дориан сделал вид, что не заметил маневр юноши - он знал, что тот терпеть не может запах табачного дыма, и иногда нарочно курил в его присутствии. Просто для того, чтобы лишний раз подчеркнуть начавшему наглеть юнцу, кто здесь устанавливает правила.
        - В универе творится нечто странное, - задумчиво проговорил Велес и вновь взял чашку. Повертел ее в пальцах, делая вид, что увлечен изучением китайского узора на тонком фарфоре.
        Дориан хмыкнул, понимая намек, и затушил сигарету.
        - Рассказывай.
        - Если уметь смотреть и замечать мелочи, как вы меня учили, то ВИП больше похож не на нормальный современный институт, а на какое-то сборище заговорщиков. Пока была одна только моя команда - все оставалось совершенно незаметно. Я - парень видный, никто не удивляется, что вокруг меня крутится такое количество народу. Но эти двое первокурсников с психфака… Они меня поражают.
        - Что за первокурсники?
        - Станислав Ветровский и Олег Черканов. Занятная парочка, надо сказать. Поступали оба на бесплатное, до последнего экзамена шли вровень, почти с максимальным количеством баллов. На двух экзаменах призовые отхватил Ветровский, на двух - Черканов. Но на последнем Черканов все же вырвался вперед. И тут наш ректор, Витценко, вдруг издает та-акой указ! Ни за что бы не поверил, если бы не видел собственными глазами.
        - Ты можешь чуть короче? - Дориан недовольно потянулся к сигаретам.
        - Конечно, конечно. Короче говоря, Ветровского взяли с пятидесятипроцентной скидкой. Такого в жизни не бывало! Но с этого все только началось… Ах, да - еще эти двое с самого начала разругались. На психфаке никого больше нет, кто бы так страстно друг друга ненавидел. Хотя это в основном Черканов, Ветровский его просто игнорирует.
        - Ближе к делу, Велес! У меня не так много времени, у тебя, кстати, тоже!
        - Про кого сперва рассказать?
        - Давай про Черканова.
        - Ок. Первые пару месяцев вел себя тише воды, ниже травы. Не высовывался, ни с кем не общался, только учился - надо заметить, на «отлично» учился. Потом заболел. А на том же курсе психфака есть одна девочка, Марина Велагина, я ее еще в первую неделю обучения к нам приманил. Хорошая девочка, далеко пойдет. В общем, эта Марина к нему домой ходила, пока он болел. Только благодаря ей не сдох. Живет он, как бомж… вернее, жил. Нищий настолько, что… у меня слов нет.
        Щелкнула зажигалка, Дориан глубоко затянулся.
        - Последнее предупреждение, Велес.
        - Все, все, понял… Черканов после болезни вдруг начал проявлять странную активность. Он постарался познакомиться с парой человек из своей группы, с сокурсниками других факультетов и так далее. На моих ребят не выходил очень долго, потому я только недавно смог что-то конкретное узнать. Где-то месяц назад вокруг него начала собираться небольшая и очень разношерстная группа. Совсем как у меня было в начале. Две недели назад Черканов наконец-то вышел на одного из моих ребят. Я сперва надеялся заслать к нему Велагину, но он почему-то перестал с ней общаться. Ладно, не важно - главное, что хоть кого-то удалось. Отправил Сережку Бестаркова - обаятельный парень, ему каждый доверять начинает с одного разговора. Очень полезный кадр. Но Черканов оказался довольно устойчив, в отличие от одного из его сподвижников. Тот рассказал очень интересные вещи. Оказывается, наш Олежек задумал ни много ни мало - образовать новую страну. Он-де против того кошмара, что творится в нашем мире, и жаждет создать островок, где каждый сможет проявить себя, вне зависимости от финансовой состоятельности, семейного положения,
социального статуса…
        - Мне кажется, ты примерно того же хочешь, разве нет? - хмыкнул Повелитель.
        - Не совсем, - Велес покачал головой. - Я хочу изменить мир. Да и… Я сперва думал предложить ему если не присоединиться к нам, то хотя бы сотрудничать. Но потом передумал.
        - Почему?
        - Во-первых, Черканов не потерпит никого над собой. Он свободолюбив и желает сам контролировать происходящее. Вполне логично для человека, всю недолгую жизнь зависевшего от внешних обстоятельств.
        - Это не помеха сотрудничеству.
        - Это - не помеха. Но вот вторая причина, она же причина основная… - юноша отпил остывший кофе, поморщился. - Я не уверен пока на сто процентов, недостаточно много о нем знаю. Но этот человек - он не имеет никаких принципов. У него есть цель, и он готов на ее алтарь принести всех и вся. Эта цель для него оправдывает совершенно любые средства.
        - Но ты ведь понимаешь, что порой цель и в самом деле оправдывает средства.
        - Не любая цель и не любые средства, учитель. Этот принцип, как и любой другой, не является идеальным и не ко всякой ситуации применим. Вы это знаете не хуже меня. А Олег, как мне кажется, считает допустимым любое преступление, любое зверство, если оно послужит этой его цели.
        - И что ты планируешь делать?
        - Пока что - присмотрюсь к нему внимательнее. А потом… не знаю еще. Если будет совсем плохо, приложу все усилия к тому, чтобы его люди от него отвернулись.
        - Если он и впрямь такой зверь - этого будет мало, - покачал головой Дориан.
        В его мозгу сложились детали плана.
        - А что вы предлагаете? Не убивать же его, в самом деле!
        - Велес, мальчик мой… когда собака заболевает бешенством, ее пристреливают, - максимально мягко заговорил Повелитель, в его взгляде, устремленном прямо в глаза собеседника, читались сожаление и боль. - Это не жестокость, это вынужденная мера. Если допустить неуместное милосердие, пострадают и даже погибнут ни в чем не повинные люди, да и другие собаки тоже. Человек же, готовый на все ради своей цели, ради навязчивой идеи, которой он одержим, он в сотни раз страшнее и опаснее целой стаи бешеных собак. Понимаешь?
        - Я понимаю, о чем вы говорите, учитель, но… - Велес стал бледен, как свежевыпавший снег, однако взгляда не отвел. - Я не могу убить. Это против моих принципов, против того, за что я борюсь, против всего, что во мне есть. Я не могу убить.
        - Друг мой, кто говорит об убийстве? - Дориан насмешливо приподнял бровь, но выражение глаз сохранил прежним. - Сперва надо выяснить, так ли страшен этот твой черт, как ты его намалевал. А там уже посмотреть, что к чему. С чего ты взял, что я предлагаю тебе пойти и убить этого несчастного первокурсника?
        - Но… вы так говорили про бешеных псов, которых надо пристреливать…
        - И ты воспринял мою метафору настолько буквально? - Повелитель тихо рассмеялся, глядя на вытянувшееся лицо юноши. - Я лишь хотел, чтобы ты уяснил одну простую вещь: когда-нибудь тебе придется делать выбор. Выбор между твоими личными принципами и судьбой всей великой миссии, которую ты на себя возложил. Ты, конечно, всегда можешь переложить неприятную, грязную, страшную работу на кого-то другого, но помни - твоим принципам это будет даже вреднее, чем если ты сам сделаешь то, что должно. Просто потому, что ответственности с тебя такое перекладывание обязанности не снимет, это все равно будет твое решение и твое распоряжение, но помимо этого ты еще будешь виновен в том, что кто-то другой запачкал руки вместо тебя.
        - Я понял, учитель, - пробормотал Велес, глядя в пол.
        - Вот и хорошо. Просто запомни этот урок. Когда-нибудь, боюсь, он тебе пригодится. А пока расскажи мне про второго, как там его… Ветровский, да?
        - Да, Станислав Ветровский. Он страннее, но безопаснее. Идеалист почище меня. Распространяет в универе - правда, очень осторожно - запрещенную книгу, фантастику конца двадцатого - начала двадцать первого века. О прекрасном далеком Ордене, где все всех любят, никто никому не причиняет вреда, и так далее. Собирает вокруг себя таких же ненормальных идеалистов…
        - И я это слышу от того, кто сам себя считает идеалистом? - незло рассмеялся Дориан.
        Велес обиженно вскинулся, но тут же взял себя в руки.
        - Я хоть и идеалист, но понимаю - новый мир не построить, не пачкаясь. А они хотят и всем хорошо сделать, и при этом в белом остаться. А так, увы, не бывает. Да и… Странные они, эти аарн.
        - Кто?
        - Аарн. Так они себя называют, по аналогии с тем Орденом из книги. Ладно, что добрый мир, это еще достижимо. Так эти аарн воспевают «странность», «непохожесть» и прочее в том же духе. Мол, они такие единственные и неповторимые, добрые-прекрасные-светлые-вечные-безупречные, а остальные - так, фигня, грязь под их творческими ногами. Да, на творчестве у них тоже бзик. И на Создателе. Мол, в каждом разумном - слова «люди» они почему-то избегают - есть Искра Создателя, которая дает каждому способность к творчеству, и что каждый должен обязательно этим самым творчеством заниматься, реализовывать эту Искру, иначе ему будет плохо. И так далее.
        Дориан вдруг почувствовал, что по телу прошла волна холодной дрожи. Незаметно закусив губу, он постарался скрыть это от ученика - кажется успешно.
        Что-то с этими «аарн» было не так. Что-то в них было пугающее Повелителя, что-то угрожающее его планам. Они были опасны. Вернее, даже не они - их лидер, этот Станислав. Без лидера они рассыплются, разойдутся, станут нормальными, обычными людьми и разделят их участь. Надо только убрать всего одного человека. Ветровский, пожалуй, гораздо опаснее Черканова. По большому счету, Черканов как раз никакой угрозы не представлял, и Дориан исподволь натравливал на него Велеса лишь для того, чтобы сломать довольно стойкие принципы паренька. Напрямую невозможно, больше того - слишком высок риск, что мальчишка его раскусит. А вот так, кружным путем… Сначала он примет для себя, что кое-какие преступления можно оправдывать целью, ради которой они совершаются. Одно убийство - и он примет. А потом очень, очень быстро привыкнет оправдывать так все.
        Жаль, не удастся натравить Велеса на Ветровского. Ну, по крайней мере - пока. Что ж, пусть наблюдает и докладывает пока что, а там - посмотрим, решил Повелитель, отвлекаясь от своих мыслей и прислушиваясь к дальнейшему рассказу юноши.
        - Благотворительность, опять же. Сейчас, например, они собираются провести какой-то там вечер, а на вырученные деньги купить нужные вещи для детских домов. В общем, на мой взгляд, эти аарн просто психи-идеалисты, но психи не опасные. Наблюдать за ними мы, естественно, будем, но предпринимать что-то против я пока не вижу смысла.
        - Согласен. Но наблюдай пристально и обо всем докладывай.
        - Хорошо, учитель.
        - Если на этом все, то я вынужден прощаться. Извини, у меня еще очень много дел…
        - Да, конечно! Мне, в общем-то, тоже пора.
        - Я свяжусь с тобой, когда придет время следующей встречи. А ты… знаешь, а скажи-ка мне название и автора той запрещенной книги. Посмотрю хоть на какой почве эти твои идеалисты выросли.
        - Не помню я их, - признался Велес, но заметив недовольство на лице Дориана, тут же добавил. - Но я могу завтра в универе уточнить и сообщить вам.
        - Хорошо, так и сделай. Следи внимательно за Ветровским и постарайся разобраться, что за зверь такой этот Черканов. Все, до встречи, Велес.
        - До встречи, учитель…
        IV. V
        Ты знаешь все, что надо знать
        Я знаю чуть больше, чем надо…
        - Да все яснее ясного с этим убийством, - горячился лейтенант Мельницкий. - Парень его кончил, как пить дать!
        - Доказательства? - майор закурил, откинулся на спинку стула.
        - Какие еще нужны доказательства? Мы взяли его прямо над трупом!
        - Доказательства. Хотя бы какие-нибудь.
        - Да он сам признался! Капитан Краснов спрашивал - твоих рук дело? Он кивал! Я вам говорю, дело ясное!
        - Ясное только то, что тебе, лейтенант, очень не хочется начинать карьеру с висяка, - спокойно отозвался майор, стряхивая пепел прямо на потертый линолеум. - Значит, так: пока не предоставишь мне по этому делу доказательств - либо вещественных, либо свидетельских показаний - даже не пытайся выдвигать обвинения Ветровскому. А сперва вообще неплохо бы парнишку допросить.
        Лейтенант вздохнул. Он уже понял, что так легко отвертеться не выйдет.
        - Хорошо, давайте допросим. Здесь или…
        - Здесь, чего бегать лишний раз?
        Арестованного привели через пять минут. Выглядел тот, мягко говоря, неважно: покрасневшие белки глаз, слипшиеся сосульками волосы, синяки под глазами, огромный кровоподтек на скуле и яркая ссадина на лбу. «Работу капитана Краснова видно сразу» - недовольно подумал майор, присматриваясь к подозреваемому.
        Юноша был смертельно бледен, а в глазах застыло странное чувство, которое никак не поддавалось точному определению. Некая смесь из детской обиды, боли утраты, ненависти к убийце, мрачной решимости, глубокого одиночества и еще - обреченная покорность судьбе. Потухшие это были глаза. И уж точно не чувствовалось, что их обладателю всего лишь шестнадцать лет.
        - Итак, господин Станислав Вениаминович Ветровский, студент первого курса психологического факультета высшего института Петербурга, зачем вы убили вашего приемного отца? - будничным тоном спросил Мельницкий, вроде как отстраненно глядя в окно, но в то же время краем глаза наблюдая за реакцией обвиняемого.
        Майор только головой покачал - молод еще лейтенант, и постоянно забывает о существовании такой штуки, как презумпция невиновности. Против Ветровского ничего не было, и оба это знали.
        Сперва Стасу показалось, что он ослышался. Они что, и в самом деле полагают, что это он убил Вениамина Андреевича? Но оба полицейских выглядели вполне серьезно, да и неуместна была бы подобная шутка.
        Но на сильные эмоции юноша сейчас был не способен. Это несколько часов назад, когда он очнулся в отдельной камере, придя в себя после успокоительного, и осознал, что произошло, тогда да - готов был кататься по полу, выть, кричать и ненавидеть все, что только можно было ненавидеть. Вот только скованные за спиной руки и затекшее в неудобном положении на жестких и холодных нарах тело не желали слушаться, а за решеткой негромко переговаривался с кем-то по мобилу дежурный. Стас не хотел, чтобы кто-то видел его таким, и просто около часа лежал, невидяще глядя в стену и не замечая, как лицо становится мокрым от слез.
        Сейчас же, услышав это невозможное, идиотское обвинение, он едва не рассмеялся - горько, сквозь все еще застывшие в горле слезы.
        - Я не убивал его, - просто ответил он, почти не переменившись в лице.
        - Согласно показаниям капитана Краснова, при задержании вы утверждали обратное.
        - Я ничего не утверждал. У меня был шок, истерика. Потом мне вкололи успокоительное, я был не адекватен и не мог отвечать на вопросы, - безэмоционально проговорил Стас, не глядя ни на одного из полицейских.
        - Как в таком случае вы объясните свое появление рядом с трупом?
        - Я возвращался домой. Вениамин Андреевич, скорее всего, вышел в магазин что-нибудь купить. Я решил срезать, и пошел через дворы и переулок. Когда зашел в переулок - увидел тело, и сворачивающего за угол человека. Я подошел к лежащему, хотел спросить, не нужна ли помощь. Потом узнал его, и… - светлые ресницы дрогнули, юноша почти незаметно прикусил губу, пытаясь удержать рвущуюся из глаз боль.
        - Почему вы шли со стороны переулка, а не от метростанции?
        Вопросов было много, они повторялись, переплетались, взаимоисключались… Молодой полицейский явно решил попрактиковаться в методиках ведения допросов. Стас не возражал - ему было все равно. Методично отвечал, не сбиваясь и не путаясь в показаниях, равнодушно смотрел в стену. Через полчаса попросил дать ему сигарету.
        Щелчок зажигалки совпал со скрипом открываемой двери.
        - Юрик, я понимаю, что тебе очень хочется побыстрее раскрыть это дело, но я тебе гарантирую, что парень не виноват, - раздался за спиной Стаса веселый мужской голос. Вслед за голосом появился и его обладатель - пухлый мужчина лет сорока, с объемистым брюшком и блестящей лысиной, на которой поблескивали капельки пота. - Нашему клиенту одним ударом чего-то очень широкого и острого, как наточенная до остроты ножа лопата, прорубили грудную клетку, располовинили сердце и еще ухитрились расколоть левую лопатку.
        - Это ж какая силища нужна! - присвистнул лейтенант, а капитан неодобрительно посмотрел на эксперта - мол, хоть бы подождал, пока теперь уже экс-подозреваемого выведут.
        - Именно. Больше того, я берусь утверждать, что такой мощный удар не мог нанести обычный человек, не обладающий специальными познаниями и особой силой. Так что отпустили бы вы парня, против него нет ровным счетом ничего. Он физически не смог бы это сделать.
        Стаса и правда отпустили. Не прошло и двух часов с начала допроса, как он уже вышел на крыльцо полицейского участка, оставив подписку о невыезде и теперь надо было что-то делать и куда-то идти. Минут десять юноша стоял на крыльце и курил - вещи вернули, а в сумке валялась початая пачка. Потом медленно спустился по ступенькам и побрел в сторону дома.
        Он знал Вениамина Андреевича меньше года - но даже представить себе не мог, как он будет дальше без него жить. Без этой теплой поддержки, без советов и рассказов, без долгих ночных разговоров за огромной кружкой с чаем, без…
        Еще вчера такой привычный и понятный, мир казался неизвестным, чуждым и как никогда враждебным. И Стас не знал, как ему теперь жить в этом мире, без приемного отца, ставшего дороже всех на свете, без его понимания.
        Через полчаса юноша был дома. Зашел в комнату, стараясь не смотреть на стол, где лежала раскрытая книга, на кровать Вениамина Андреевича, на его пиджак, висевший на спинке стула… Молча снял верхнюю одежду, достал из шкафа чистое, взял полотенце и, механически переступая ногами, поплелся в душ.
        Сознание отказывалось полностью принимать смерть инженера. Этого не могло быть просто потому, что такого не должно было произойти никогда! Но Стас прекрасно помнил мертвое, удивленное лицо, жуткого вида рану на груди и стальной отблеск на крыльях взлетающего убийцы.
        «Так вот они какие - крылатые!» - проскользнула злая мысль.
        После душа он вернулся в комнату. Мокрые волосы облепили плечи, свежая майка на спине неприятно клеилась к влажной коже. Заперев дверь, юноша медленно прошелся по комнате, останавливая взгляд на каждом предмете, так или иначе связанном с Вениамином Андреевичем. Но смотреть на рабочий стол отца он избегал намеренно и только когда все остальные предметы были старательно изучены, а все связанные с ними воспоминания вытащены на поверхность сознания, он взглянул на стол.
        Раскрытая книга - по истории, наверное. В последнее время инженер увлекся историей средневековья, и запоем читал множество книг, посвященных этой теме, от серьезных ученых исследований до литературы, повествующей о приключениях людей в том времени. Рядом с книгой - полупустая кружка с остывшим, невкусным чаем. Вениамин Андреевич терпеть не мог холодный чай! Стас бросился к столу, схватил кружку, сбегал на кухню за кипятком, заварил ароматный напиток заново, тщательно отмеряя количество крупных чайных листочков, и добавив для аромата сушеный стебелек мяты. Поставил исходящую ароматным паром кружку на стол…
        …и сполз на пол, содрогаясь в рыданиях. Этот чай уже не был никому нужен…
        Более или менее пришел в себя Стас только к вечеру. Несколько часов лежал на кровати, закинув руки за голову, и молча смотрел в потолок. Вениамин Андреевич не одобрил бы, если б его воспитанник забросил универ и погрузился в жалость к самому себе, мысли о том, как же он теперь несчастен и одинок. И юноша заставил себя собраться с силами, включил ноутбук, зашел в интерсеть…
        Спать он лег только под утро, когда глаза слипались, пальцы не попадали по клавиатуре, а мозг попросту был неспособен воспринимать информацию… Утром встал по будильнику, чувствуя, что краткий сон не принес отдыха.
        День прошел в хлопотах - позавчера Ветровский ничего не сдал из-за не вовремя севшего ноутбука, вчера его просто не было на занятиях. После окончания пар - репетиция в актовом зале. Потом на работу, где пришлось объяснять, почему он не принес готовый макет вчера. После работы измученный и уставший до предела Стас отправился домой - и снова не смог заснуть: стоило закрыть глаза, и перед взглядом вставало мертвое лицо и блестящие в свете фонаря, мокрые от дождя и крови стальные перья.
        Неделя до благотворительного вечера пролетела незаметно. Юноша спал по пять-шесть часов через ночь, сделал для мероприятия все, что только мог, сдал все «хвосты» по учебе и снова вышел на уровень лучшего студента-первокурсника на факультете психологии - разумеется, деля это самое первое место с Черкановым.
        Двое суток непосредственно перед вечером и вовсе пронеслись, как один миг. Ни секунды без дела, ни мгновения на то, чтобы задуматься о произошедшем.
        Наконец наступила пятница. Сидя на второй паре, обществознании, Стас усердно конспектировал лекцию преподавателя, одновременно с тем прокручивая в мыслях все детали вечернего представления. Афиши расклеены, билеты можно купить у любого из их компании - у самого Ветровского уже приобрели штук десять или чуть больше. Однако Стас не тешил себя ложными надеждами. Пятнадцать евро - сумма достаточно смешная, чтобы почти каждый мог себе это позволить, и шли студенты на благотворительный вечер отнюдь не из сочувствия к приютским детям, которым должны были пойти все вырученные деньги. Им просто было любопытно - а что это такое? Да и программа была достаточно интересна - фокусы, фехтование, танцы…
        В перерыве между третьей и четвертой, последней, парой, Ветровский не пошел в столовую - он вообще почти не ел последнюю неделю. Только дома ужинал, да и то не каждый день. Зато в огромном количестве потреблял кофе и крепко заваренный чай, и без конца курил - в день уходило не меньше двух пачек.
        Устроившись на любимом широком подоконнике напротив входа в аудиторию, где должна была проходить последняя пара, Стас вытащил из сумки блокнот и карандаш. Вырвал листок, положил его на крышку ноутбука и скупыми, отрывистыми линиями в который уже раз попытался нарисовать крылатого убийцу. Он видел его во сне каждый раз, когда хоть на несколько минут забывался и терял контроль над своим сознанием. Но юноше этого было мало, он хотел помнить это лицо в малейших деталях, хотел зафиксировать неверный, расплывающийся образ.
        И сегодня у него начало получаться. Почти не прорисованные штрихи на заднем плане, обозначавшие стены домов, детально проработанный фонарный столб с широкой отметиной от удара крыла. Сами крылья - огромные, но все же неспособные поднять в воздух вес человеческого тела. Как он летает? Кожаные штаны с грубым ремнем и пряжкой. Мускулистое, красивое тело, перечеркнутая странным, совершенно прямым шрамом грудь, мокрые волосы, липнущие к груди. И лицо…
        Вот с лицом были проблемы. То ли Стас не так хорошо его разглядел, то ли просто не хватало художественных способностей, а скорее - и то, и другое. Когда юноша спал, крылатый виделся ему очень четко, но пробуждение смазывало черты, и при попытке нарисовать выходило совсем не похоже.
        Исчеркав несколько листков Ветровский, наконец, нашел вариант, наиболее соответствующий тому, что помнил из снов. Положив на крышку ноутбука уже два листа бумаги, он принялся старательно перерисовывать на окончательный вариант те детали, в которых был уверен. Резкий, словно высеченный из камня подбородок, тонкие, плотно сжатые, губы. Несколькими штрихами наметил нос. И глаза…
        Только начав прорисовывать глаза, Стас понял, что его больше всего беспокоило во внешности убийцы. Взгляд. В устремленном на юношу взгляде крылатого было столько смешанных, странных эмоций, что передать их на бумаге казалось невозможным, особенно Стасу, который художником, по сути, не был - так, баловался немного.
        Закрыв глаза, он сосредоточился на том страшном воспоминании, когда в полусотне метров от него лежал на асфальте Вениамин Андреевич, еще живой, еще целых несколько секунд живой. Вот Стас застывает, неверяще глядя на крылья, вот момент нанесения удара - лежащий вздрагивает всем телом и замирает. Крылатый поднимает голову, на мокрой стали перьев блестят вода и кровь, но крови Стас не видит. Убийца смотрит ему в глаза.
        Горечь, сочувствие, ненависть, боль. И - вина.
        Стас не сразу понял, что вслепую водит карандашом по бумаге. А когда понял, посмотрел на результат - и вздрогнул.
        Листок бумаги соскользнул с крышки ноутбука, и плавно спланировал на пол. Ветровский быстро отложил ноут, и спрыгнул с подоконника - но не успел.
        Как раз в этот момент мимо шли две девушки с третьего курса, и почти законченный рисунок лег ровно под ноги одной из них, потрясающе красивой шатенке. Студентка наклоняется, тонкие пальчики подхватывают лист бумаги.
        - Твое? - улыбнувшись, спрашивает она Стаса, не глядя на рисунок. Тот судорожно кивает, протягивает руку - и в этот миг взгляд девушки случайно скользит по карандашным линиям.
        Содрогнувшись, она отдернула руку и сделала шаг назад, не отрывая взгляда от рисунка. В огромных глазах поочередно отразились узнавание, надежда - и страх.
        - Откуда это у тебя? - тихо спросила студентка, переведя испуганный взгляд на Стаса.
        - Эээ… Нарисовал, - ляпнул он, ошарашенный подобной реакцией.
        - Кого ты нарисовал? - не отводя глаз спросила она, лицо девушки было белее снега.
        - Я его видел только один раз… Подожди, ты его знаешь? - юноша сделал быстрый шаг навстречу, протянул руку, пытаясь не то выхватить листок, не то сжать ее запястье, но студентка успела отшатнуться.
        - Где ты его видел?
        - Подожди, давай не здесь поговорим, - сказал он, нервно оглядываясь. Помедлив секунду, она кивнула.
        - Хорошо. У тебя еще сколько пар?
        - Это последняя.
        - Замечательно, у меня тоже только одна осталась. Давай после пары внизу, на крыльце встретимся и пойдем куда-нибудь, поговорим, - девушка сделала несколько шагов от Стаса, судорожно сжимая рисунок.
        - Хорошо. Только… - он протянул руку за рисунком.
        - Можно, я пока что у себя оставлю? - она посмотрела на юношу с мольбой. - Пожалуйста…
        Несколько секунд поколебавшись, он согласился.
        - Оставь.
        До начала пары оставалось минут пять. Прижавшись лбом к оконному стеклу, Ветровский пытался понять, откуда эта девушка могла знать крылатого убийцу. Ничего умного в голову не приходило. В конце концов Стас решил не гадать, все равно после пары можно будет поговорить, и задумался о другом, а именно - о полицейских и о том, поверили ли они ему.
        Когда он пришел в себя в камере и более-менее осознал произошедшее, первая мысль была апатична и самоубийственна: да ну их всех к чертям, катись оно все в пропасть, теперь уже все равно… Стас лежал на нарах, отвернувшись к стене, и беззвучно плакал. Он не собирался ни отрицать что-либо, ни подтверждать, апатия овладела им почти полностью. К счастью, подобное не понравилось уже Стеку, который прекрасно понимал что, во-первых, говорить полиции правду нельзя - в лучшем случае, упрячут в психушку, а во-вторых - полицейские никогда не смогут поймать убийцу. И смерть Вениамина Андреевича останется неотомщенной. Как раньше остались неотомщенными гибель Тайгера и Сивого - Стас не хотел расстраивать приемного отца, который уж точно не одобрил бы убийства Джонни. Стас вообще постоянно «не хотел расстраивать», и превратился из молодого волка в домашнего, ухоженного, ласкового и не драчливого пса - да, сильного и большого, но старающегося избегать любых неприятностей тому, кто был так добр с ним. И скрывшемуся до поры в глубинах подсознания Стеку это не нравилось. Слишком грандиозным, сложным и важным было
то, чему он-цельный решил посвятить свою жизнь. А теплая, уютная жизнь под кровом Вениамина Андреевича, дающего юноше все то, чего он был лишен на протяжении многих лет, сделала его слабым. А Стек не хотел, чтобы он-целый становился слабым - слабый не смог бы выполнить то, что должно. И потому сейчас он заставлял себя продумывать предстоящий допрос, на котором нужно было убедить полицейских в своей невиновности и в то же время ни слова не сказать о настоящем убийце.
        Все получилось. Теперь можно было на время отпустить жесткий контроль над собой. Только на время, совсем ненадолго. Потому что впереди - вечер, который должен быть проведен на максимально высоком уровне, потому что впереди - сессия, которую надо было сдать на высшие баллы, потому что впереди - долгий и тяжелый бой за мир.
        Стас ни словом не обмолвился друзьям о своей потере. Он вел себя почти как обычно, и никто не мог разглядеть за напускной небрежностью и веселостью его голоса боли и ненависти, снедавших юношу. Он заставлял себя думать о благотворительном вечере, о сессии, о работе - только не о мести. Это потом. Сперва то, что должен сейчас. Месть - блюдо, которое стоит подавать в холодном виде.
        Но иногда мысли все же появлялись. Он представлял, как найдет крылатого, как убьет его, в последнее мгновение сказав, за что тот умирает… вот только стоило перейти от мечтаний к реальности, как все упиралось в одну неразрешимую, казалось, проблему.
        Как найти крылатого?
        Сегодня повезло. Повезло невероятно, фантастически. Кто бы мог подумать, что знающий убийцу человек учится в том же институте, что и Стас? Кто бы мог подумать, что очередная попытка нарисовать крылатого увенчается успехом именно в тот момент, когда это было необходимо? Похоже, после всего кошмара последних дней, судьба решила смилостивиться, и черная полоса все же сменилась белой.
        Едва войдя в аудиторию, Ветровский тут же выкинул из головы все посторонние мысли. Учеба, снова учеба и ничего, кроме учебы.
        Получив заслуженные двенадцать баллов и сдержанную похвалу от Галины Викторовны, он одним из первых вышел в коридор и тут же бросился к лестнице.
        Девушки на крыльце еще не было, но Стас успел только прикурить сигарету, когда она, на ходу застегивая курточку, выбежала из дверей. На бледных щеках горел яркий румянец, большие серые глаза полны старательно скрываемого страха и надежды, не накрашенные губы кажутся слишком яркими - искусала, пока сидела последнюю пару.
        - Пойдем в парк, хорошо? - она нервно огляделась. - Я бы не хотела, чтобы нас слышали…
        - Конечно.
        Отойдя от крыльца метров на двести, они свернули на аллею, окончательно пропав из поля зрения толпившихся у выхода из корпуса студентов.
        - Кстати, меня Катя зовут, - первой нарушила молчание девушка. - Катя Годзальская, я на третьем курсе финфака учусь… - она замолчала, сама прекрасно понимая, что ее фамилия, курс, факультет и все прочее совершенно не волнуют собеседника. Скорее, сказала просто для того, чтобы хоть чем-то разрядить тишину.
        - Стас Ветровский. Психфак, первый курс. Извини, но давай…
        - Да-да, конечно, - понимающе перебила Катя. - Так откуда ты его знаешь, и…
        - Расскажи сперва ты, - жестко оборвал ее Стек.
        Девушка вздрогнула, непонимающе на него посмотрела.
        - Почему ты разговариваешь со мной таким тоном?
        Ветровский понял, что выбранная тактика неверна.
        - Извини. Просто мне очень нужно его найти, вот я и…
        - Понимаю. Прости, я не уверена, что смогу тебе помочь. Я и сама хотела бы его найти, но… - она опустила голову, несколько секунд помолчала, и продолжила уже совсем другим тоном, приглушенно и грустно: - Мы познакомились очень странно, совсем случайно. Я почти ничего не помню, только глаза и эти крылья… Такого ведь не бывает - чтобы у человека были крылья! Крылья - это нечто такое, что…
        Не зайди речь о убийстве Вениамина Андреевича, Стека бы смело ураганным ветром. Но увы - сейчас он не думал ни об Ордене, ни о Крылатых. Только о мести.
        Но та часть Стаса, что желала добра и взаимопонимания для всех живущих, к неудовольствию Стека не позволила ему лгать.
        - Как показывает практика, крылья не всегда являются показателем личностных качеств, - Стас взглянул ей в глаза.
        - Ты знаешь так много крылатых? - усмехнулась Катя.
        - Нет, только одного. Того, которого нарисовал. Того, кто убил моего приемного отца, - жестко проговорил он, делая шаг вперед и оборачиваясь к собеседнице, вынуждая ее остановиться, едва не натолкнувшись на него.
        Она вздрогнула, часто-часто заморгала. И без того большие, сейчас ее глаза казались огромными.
        - Ты что-то не то говоришь. Он не может быть убийцей.
        - Может. Он убил человека у меня на глазах. Ни за что. Он убил моего приемного отца.
        - Что ты несешь?! - Катя отшатнулась, во взгляде - страх, неверие, отрицание.
        - Я видел своими глазами. У него острые перья, и он очень сильный - одним ударом пробил грудную клетку сердце, и расколол лопатку, - шаг за шагом, Стек надвигался на нее.
        - Врешь! Он не убийца! - она дернулась было в сторону, но юноша схватил ее за запястье. - Отпусти меня!
        - Где его искать? Где он бывает?
        - Я не знаю! Отпусти меня, ты, псих! - неожиданно сильно рванувшись, она сумела высвободить запястье, и бросилась бежать. Ветровский кинулся следом, но бегала Катя и правда быстро - догнал он ее уже у выхода из парка.
        - Стой, мы не договорили! - крикнул он.
        В следующую секунду Годзальская метнулась левее. Стек сперва не понял, почему. А когда понял, ему оставалось только досадливо скривиться и заставить себя успокоиться.
        - Кать, он тебя обидел? - Кирилл Бекасов ласково улыбнулся девушке, спрятавшейся за его спиной, и повернулся к Стасу - уже безо всякой улыбки. Взгляд его стал… нет, не угрожающим. Но Ветровскому отчего-то стало не по себе.
        - Нет, я просто не хочу с ним говорить, - выпалила Катя.
        - Тогда в чем проблема? Он настаивает? - в голосе Бекасова прозвучало недоумение.
        И юноша тут же понял, что в этой драке он не победит. Ни физически, ни по общим результатам. Он слишком неправильно повел себя с Катей, и теперь придется приложить немало усилий для того, чтобы попытаться помириться и все же не потерять эту крохотную ниточку, способную привести его к убийце.
        - Уже не настаиваю, - спокойно ответил он. - Кать, извини. Я был слишком настойчив и резок. В другой раз поговорим, если захочешь, ладно?
        Та кивнула.
        - Идем, я провожу тебя, - Кирилл обнял Годзальскую за плечо.
        Стас проводил их взглядом, тяжело вздохнул и направился обратно к корпусу. До начала выступления оставалось совсем немного времени.
        IV. VI
        Здесь для слабых места нет,
        Для слабых места нет!
        «Вернемся ко вчерашнему разговору. Кто ты такой, зачем помог нам вчера, и чего хочешь взамен?
        Математик».
        «Привет! Кто я такой, ты мог бы сообразить и из подписи. Я Иванушка, эдакий мифический не то дурачок, не то наоборот, который вечно ищет себе проблем на пятую точку, успешно их находит - причем не только на свою задницу, но заодно и на задницы своих друзей-приятелей. А потом выходит сухим из воды, да и те, кто был на его стороне, получают за свою помощь много-много плюшек! Потому и вам вчера помог - настоящий Иванушка не может пройти мимо попавших в беду и не втянуть их в свои приключения.:) Надеюсь, смайлы тебя не сильно раздражают?
        Иванушка»
        «Может, ты прекратишь играться и все же ответишь на мои вопросы? Я знаю, что вчерашняя помощь не была случайностью. Мобил ты привел мне специально. Кто ты и чего хочешь?
        P.S. Смайлы я потерплю.
        Математик»
        «Ты - Математик. Я - Иванушка. Или ты предлагаешь обменяться кодами паспортных чипов? Хочешь серьезно, могу и серьезно. Твоя банда - на мой взгляд, самая перспективная в Свободном Городе. Сразу оговорюсь, я не имею отношения к СГ и не желаю его иметь в большей степени, нежели сейчас. Но есть дела, которые лучше делать таким людям, как ты, чем таким, как я. Каждому свое, как говорится. Богу - богово, кесарю - кесарево… сечение.:) Не обращай внимания, это я шучу. Короче говоря, я предлагаю взаимовыгодное сотрудничество. Мои возможности позволяют находить и продумывать выгодные силовые операции. Твои возможности позволяют эти операции проводить. Я не обладаю нужными навыками для стрельбы, погонь и всего такого прочего, ты - не знаешь, что планируют полицейские, где они расставляют засады и как от них уйти в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях, и уж тем более не имеешь доступа к полицейской инфосети. Я могу помочь тебе брать по-настоящему крупную добычу в налетах. Взаимовыгодное сотрудничество, смекаешь?
        Иванушка»
        «Я понял. Напиши, что конкретно ты хочешь взамен?
        Математик»
        «Пока что - ничего. Без обид, приятель, но несмотря на то, что вы, как я говорил, самая перспективная банда СГ, вы пока еще уж больно на мелководье воду мутите. Пока что я вас потренирую. Мне, кстати, тоже полезно будет. А через месяц-другой, как хотя бы пару серьезных операций провернем, - там уже поговорим о твоей благодарности.
        Кстати, обо мне пока лишний раз языком не трепли. Рано еще. Потом.
        В общем, я жду ответ - да или нет.
        Иванушка»
        «Да.
        Математик».
        Последнее сообщение от бандита пришло спустя целый час. Он уже решил было, что затея провалилась и придется искать других исполнителей, но забавный красноголовый парень решил все же согласиться. Вот и хорошо. Сотрудничество и впрямь выйдет взаимовыгодным…
        Все же вовремя судьба свела его с Вирусом. Настоящее имя хакера он старался не произносить даже в мыслях - привыкал понемногу к обратной, теневой стороне своей жизни, потаенной от всех, даже от самых близких соратников.
        Вирус был гением взлома. В первую очередь, возможно, потому что никому в голову не пришло бы заподозрить хакера в этом пухлощеком, толстеньком пареньке. Каждое движение Вируса было полно эдакой вальяжной ленивости, короткие, похожие на сосиски пальцы, казалось, были созданы для чего угодно, но только не для клавиатуры компа. Так подумал бы любой, кто не видел хакера по кличке Вирус за работой. Кто не видел, с каким изяществом, с какой скоростью тот взломал защиты полицейской сети, как разбежались по сотням компов незаметные программки, каждая совершенно безопасная на взгляд любой защитной системы, и как эти программки с трудолюбием муравьев собирали по крупицам информацию, споро выстраивая из нее четкую картинку.
        Ловкость рук хакера, и никакой шпионской мистики. Плюс уже его собственное знание психологии - и красноголовый Математик на крючке. Прекрасная работа. Чистая. Вирус свое дело знает и хорошо понимает, что такая победа над сетевыми монстрами из полицейского отдела компьютерной безопасности - не самый лучший повод для хвастовства перед менее удачливыми собратьями-хакерами.
        Выключив мобил, он быстро разобрал его, положив само устройство в один пакет, а чип-карту - в другой. Паранойя? Возможно, но лучше быть свободным и живым параноиком, чем пойманным, а то и дохлым разгильдяем.
        Сложнее всего оказалось соответствовать образу Иванушки, строить из себя эдакого хитрого простачка. Слишком уж не соответствовало его обычной манере вести разговор, хоть вживую, хоть в сети. Но и это было неплохой тренировкой - мало ли что может потребоваться в дальнейшем?
        К счастью, играть дурацкую роль дурацкого Иванушки приходилось не слишком часто. С первого разговора - всего лишь пять раз. И чем дальше, тем больше нравилась ему выбранная банда.
        - Мне даже немного жаль, что скоро наши пути так кардинально разойдутся, - пробормотал он, отправляя короткое: «Пора!»
        Пискнул сигнал сообщения. Математик бросил взгляд на экран - «Пора!».
        - Идем! - он первым вскочил на ноги и бросился к выходу со старого склада, пропустив вперед только Бора.
        Азарт горячил кровь, но разум бандита оставался холодным, трезвым. Жизнь дана только одна, и ее надо прожить по полной - желательно, не только в отношении ощущений, но и по длительности тоже. Математику вовсе не улыбалось последовать примеру психа-Кельта, который поймал плевок плазмы в шею во время прошлого налета - все горячился, лез под выстрелы, куражился… Докуражился.
        План в целом был ясен, но Иванушка сразу предупредил - могут возникнуть перемены по ходу дела. Если что пойдет не так - он сообщит, операция полностью у него на контроле.
        Лестница на второй этаж осталась слева. По обеим сторонам неширокого прохода - высокие штабеля полусгнивших ящиков и поддонов. Складом не пользовались уже лет семь.
        Математик приотстал, пропуская мимо команду, пробегая быстрым взглядом по каждому соратнику. Винт и Сыч идут первыми, это ударная сила, их задача - отвлечь противника, обескуражить, создать иллюзию обыкновенного нападения, словно бы на первых попавшихся. Пусть примут за обыкновенных бандитов, пусть после первых секунд боя оклемаются и перестанут воспринимать всерьез. Двигаются ребята быстро, стреляют хорошо - должны справиться и выжить. К лестнице бросаются Юкка и Птиц - будут со второго этажа прикрывать ударную группу огнем, когда противник опомнится. Бор притормаживает у двери, он идет в паре с Математиком. Их задача - главная. Бор швыряет макс-гранату в бронированный грузовой флаер - метает Бор хорошо, в открытую дверь попадет, всех, кто внутри - макса порвет, а броня флаера выдержит, осколками своих не заденет. Математик сразу после взрыва стреляет с двух рук по выжившим, Бор прикрывает. А потом все просто…
        Все и впрямь оказалось просто. Настолько просто, что Математик лишь диву давался - ему бы никогда в голову не пришло, что такие деньги можно выручить буквально за минуту - вся операция заняла едва ли больше времени. Впрочем, точной суммы выручки он пока не знал, сейчас важнее было успешно покинуть поле боя.
        Он сунул один из пистолетов в кобуру, освободившейся рукой схватил один из довольно тяжелых пластиковых тюков. Краем глаза заметил, как из окна второго этажа склада на землю упруго спрыгивает Юкка - там невысоко, метра три, а девчонке тоже повыпендриваться хочется. Ничего, пусть только выпендривается после того, как стрельба закончилась. Птиц выбегает из дверей, тоже хватает тюк…
        В кармане пищит мобил.
        «Старым ходом идти нельзя, вас могут увидеть. Между вашим и следующим складом - узкий проход. Пройдете по соседнему ряду, найдете здание с номером четырнадцать. Там за лестницей - люк, ведет в подпол. Отсидитесь до вечера, к тому моменту наверху все стихнет. Я напишу, как можно будет уходить. Будьте осторожны, не оставляйте следов! Четырнадцатый склад пусть девчонка запрет снаружи, а потом влезет в оконце с задней стороны.
        Иванушка».
        - Бор, Птиц - назад! Уходим туда! - крикнул Математик, заметив, что бойцы отступают к тому же складу, через который они пришли.
        Убедившись, что все живы и никто серьезно не ранен, главарь быстро объяснил дальнейший план действий. Через полминуты на месте перестрелки остались лишь покореженный взрывом максы броневик, да легкий флаер, чей блестящий корпус уродовали многочисленные дыры от пуль, а крыша была прожжена чьим-то не очень удачным выстрелом из плазмера.
        Юноша окинул поле боя быстрым взглядом. Второй пистолет он убрал, свой тюк скинул Винту, и его руки были свободны. Пользуясь возможностью, он быстро собрал кое-что из оружия мертвецов. В последний раз брезгливо посмотрел на десяток трупов, скривился и поспешил за своими.
        Никакие угрызения совести красноволосого не мучили. Погибшие - такие же бандиты, даже хуже. На руках каждого из них крови больше, чем на всей банде Математика. Это трущобы, это Свободный Город. Здесь выживает сильнейший. Здесь каждому дана свобода быть сильным и жить - до тех пор, пока не придет кто-то, кто окажется сильнее. Тогда свобода обернется свободой умереть.
        Подпол четырнадцатого склада оказался довольно просторным и даже почти уютным - Птиц и Сыч, оказавшиеся здесь первыми, уже вовсю обсуждали не стоит ли организовать в большом и удобном помещении запасную базу. Математик сердито цыкнул на них - баз у банды было целых две, а мест, где просто можно отсидеться в случае нужды, в три раза больше. Не сказать, что удобно и уютно - зато достаточно надежно. Сейчас же главаря больше беспокоил размер добычи. Тем более, что в этот раз им предстояло делиться с Иванушкой - таинственный осведомитель еще до начала планирования операции предупредил, что в этот раз улова хватит на всех. Себе он затребовал треть, предложив на будущем остановиться на этой доле. Математик хотел было поторговаться, но подумав, отказался от этой идеи. Лучше две трети от ста тысяч, чем, как раньше, радоваться каждой десятке.
        В первом тюке оказались деньги. В основном - мелкие купюры, но попадались и тысячные. В общей сложности - восемьдесят шесть тысяч триста пятьдесят евро. Юкка смотрела на невиданную кучу денег остановившимся взглядом, Птиц поминутно кашлял, у Сыча тряслись руки, Винт просто тихо повторял матерную фразу, словно его заело. Один только Бор смотрел настороженно. Математик же просто не мог до конца осознать, сколько бабла лежит перед ним.
        Второй тюк оказался пожиже - сорок пять тысяч. А вот содержимое третьего повергло в шок всех присутствующих.
        - Ни х… себе… - пробормотал Птиц, шалым взглядом изучая аккуратные полиэтиленовые мешочки, по килограмму каждый, наполненные белесым кристаллическим порошком.
        - Сырье для ноктса, - констатировал Бор, надорвав один и попробовав крупинку на языке. Сплюнул пару раз, с отвращением посмотрел на заготовку наркотика. - Математик, ты хоть понимаешь, кому мы на хвост наступили?
        - Проверить остальные тюки! - приказал тот осипшим от волнения голосом.
        Денег больше не было ни в одном.
        - Ну ни х… ж себе… - как заведенный, повторял Птиц. - Математик, тут же товара на пол лимона евро!
        Красноголовый дернулся, резко обернулся к бойцу, угрожающе положив руку на кобуру.
        - Даже не думай. Еще раз хотя бы заикнешься о торговле наркотой - пристрелю не задумываясь. Уяснил?
        - Д-да… - стушевался бандит.
        Главаря он боялся до колик, хотя никто, включая сам объект панического страха, не понимал, почему. Однако в глазах Птица мелькнули нехорошие искорки - похоже, жадность пересиливала боязнь. К сожалению, Математик этого не заметил.
        - Интересно получается… - протянул тем временем Бор, внимательно изучая надрезанный тюк с ноктсом. - Насколько я понимаю, нам повезло нарваться на момент передачи сырья наркотика от поставщика к крупному дилеру, который делает из этого сырья готовый ноктс, а потом перепродает мелкооптовые партии розничным торговцам. Дилер прибыл на бронефлаере, поставщики - на обычном. Смотрите, тюки разные: те, что с деньгами, это просто завязанные мешки, а с сырьем - запаяны в полипластик.
        - И что с того? - заинтересованно прислушался Математик.
        - А то, что нам следовало на месте проверить содержимое тюков. Вспомните, большая часть запаянных находилась возле бронефлаера, так как обмен уже состоялся. Завязанные же мешки, с деньгами, они были свалены кучей у багажника флаера поставщиков. Нам же не повезло прихватить большую часть тюков с наркотой, а не с баблом.
        - Так надо вернуться, и взять мешки! - вскочил Сыч, глаза парня жадно блестели.
        Юкка, до сих пор молчавшая, покрутила пальцем у виска.
        - Сыч, тебе жить надоело? Там сейчас народу полно. Высовываться на улицу - самоубийство.
        - Ну дык в толпе затеряюсь, - уже не так уверенно возразил боец.
        - Нет. Дальше, чем отлить, никто не уходит до моего разрешения, - оборвал его Математик. - Юкка права, наверху сейчас плюнь - в копа попадешь. Даром что трущобы… Была бы ночь - можно было бы подумать, а сейчас - гиблое дело.
        - Но там же бабла до хрена!
        - Сыч, если бы ты был один - хрен с тобой, хочешь сдохнуть за лишнюю пачку купюр - пожалуйста, я бы мешать не стал. Но ты же нас подставишь! Короче, сидеть тихо и не высовываться. Я свяжусь с Иванушкой, выясню, что там у него дальше по плану…
        Отойдя к дальней стене, Математик уселся на старый ящик, жалобно скрипнувший под весом парня, и достал мобил.
        «Укрылись в подполе четырнадцатого склада. Взяли пять тюков. Сто тридцать кусков евро. В остальных трех - килограмм пятьдесят сырья ноктса. Что делать?
        Математик».
        «Делим как договаривались и то, и другое. Мне пятьдесят штук евро и двадцать кило порошка. Остальное вам. О времени ухода сообщу позже.
        Иванушка».
        «Нет, так мы не договаривались. Я не хочу связываться с наркотой ни под каким видом. Сырье я выброшу.
        Математик».
        «Свое - выбрасывай, мое - передашь мне вместе с моей долей денег. Впрочем, можешь и свое мне загнать, тысяч за десять евро возьму.
        Иванушка».
        «Я сказал - нет. Делай, что хочешь - я сказал. Дрянь я уничтожу. Это не обсуждается.
        Математик».
        «Ты рискуешь. Я могу сию секунду сдать и тебя, и твоих дружков. На меня у тебя ничего нет. Так что делай, как я сказал.
        Иванушка».
        «Я НЕ БУДУ торговать наркотиками! У меня тоже есть принципы, манипулятор хренов!
        Математик».
        «Кажется, я достаточно доступно объяснил? Наркотик передашь мне, хотя бы мою треть. С остальным поступай как знаешь. Обещаю, больше дел, связанных с наркотой, я тебе не предложу. Это все, что я могу сделать. И не пытайся меня обмануть - хуже будет. Это не угроза, это предупреждение.
        Иванушка».
        «Я подумаю.
        Математик».
        Юкка подошла неслышно, села рядом, обняла одной рукой. Во второй девушка держала небольшой термостакан.
        - Хочешь кофе? Я сварила утром, взяла с собой немного…
        - Спасибо… - тихо пробормотал подавленный юноша.
        - Что случилось? - так же тихо спросила она.
        Секунду поколебавшись, Математик рассказал все. Рассказ получился коротким - всего на одну сигарету. Потушив окурок о влажный земляной пол, главарь потянулся за следующей, глухо ругнулся, смяв пустую пачку. Юкка протянула свои.
        - Кури на здоровье, - грустно пошутила она. - Знаешь, а я считаю, что ты прав. Наркотики - это самый низ, ниже падать некуда. А мы с тобой - честные бойцы. Да, убиваем - но ведь либо мы их, либо они нас. Наркота же - это предел подлости и гадости. Знаешь, я сегодня там, наверху, одного парня застрелила… молодой совсем, симпатичный, у него, наверное, и девчонка есть, а может, даже родители… Мне первый раз стыдно стало. Но раз он наркоторговец или даже просто как-то в этом замешан - мне его не жаль. Тех, кто этим занимается, только так и надо…
        Вместо ответа Математик крепко прижал девушку к себе.
        - Ничего, выкрутимся как-нибудь. Я договорюсь с Иванушкой. В конце концов, не зря же он столько времени на нас потратил.
        - Вот видишь? Все хорошо будет, не переживай! Пойдем-ка к остальным, я еще бутерброды прихватила, хоть перекусим, а то жрать хочется - жуть как!
        Парень рассмеялся, быстро поцеловал ее в губы.
        - Хозяйственная ты моя! Эх, поработаем на Иванушку годик, денег скопим, паспорта купим - женюсь на тебе, будем жить по-человечески… Идем!
        Подойдя к остальным, Математик автоматически пересчитал команду. Бор, развалившись на подстеленной куртке, нагло дрыхнет, Птиц с Винтом режутся в древние, замусоленные карты, Сыч…
        - Эй, - враз севшим голосом проговорил красноволосый главарь. - А где Сыч?
        IV. VII
        Грешных и святых, нищих и царей земных
        Одинаково пытает разная судьба.
        - Осталось сорок минут, - простонала Вика. - Стась, пойдем покурим, а? У меня нервы уже не выдерживают…
        - Пойдем, пойдем, - он улыбнулся девушке. - Не переживай, малыш. Все получится.
        - Мне б твою в том уверенность, - пробурчала та, но все же улыбнулась в ответ.
        В курилке, небольшой каморке сразу за актовым залом, было довольно темно и дымно, а еще холодно. Прямо под распахнутым окном сидел д'Артаньян казахской наружности и мрачно смолил сигарету.
        - О! Неунывающий командир, - наигранно-веселым тоном поприветствовал он вошедших. - И наша несравненная прима-балерина!
        - Азамат, я тебя стукну сейчас чем-нибудь, - проворчала Вика, плюхаясь на скамейку. - И вообще, ты же не куришь!
        - Ага, щаз! С вами тут не только закуришь - плясать на потолке научишься. Курю я, просто редко. Думала, только вам двоим можно? Фигушки… А ты не смотри на меня так! - обернулся он к Стасу. - Я только что звонил, он едет, будет через пять минут.
        - Я про эти пять минут уже полчаса слушаю!
        - Не, теперь и правда пять минут. Он от метростанции шел, когда я звонил последний раз.
        - Ну, тогда ладно… - юноша тоже сел, достал из кармана сигареты.
        Несколько минут все сидели в молчании.
        - Все, пора идти.
        Товарищ Азамата, в паре с которым казах должен был показывать фехтовальный номер, все же успел. Высокий тощий парень влетел в актовый зал, едва не сбив с ног Женьку Алфеева, торопливо пожал руку Стасу, кивнул Зулкарнову и помчался переодеваться. Ветровский мысленно поставил галочку - с фехтованием все нормально, репетировали ребята достаточно, музыка под выступление подобрана, все сделано, и огляделся. Что-то еще наверняка надо было сделать…
        Последние полтора часа он носился, как белка в колесе. Естественно, половина всего оказалась к нужному времени не сделана и пришлось судорожно пытаться исправлять на месте. Как ни странно, довольно-таки удачно.
        Осознав, что сейчас от него точно ничего не зависит, юноша отошел к стене, буквально сполз на стул и прикрыл глаза. Хотя бы пять минут тишины, пять минут спокойствия, когда не надо никуда бежать и не надо ничего делать.
        Как ни странно, потревожили его и правда только через пять минут.
        - Слушай, а кто у нас на входе сидеть будет? - поинтересовался Женька, усаживаясь рядом.
        - Алиска. Она сама просила, хочет хоть в чем-нибудь поучаствовать. Рвалась даже танцевать, но слишком уж свежая травма. Так что пусть билеты продает-проверяет.
        - Ясно… Кстати, Виктор сейчас распевался - с голосом у него все отлично, простуда полностью прошла и спеть он сможет столько, сколько надо.
        - Вот и отлично. Ладно, уже без пятнадцати, пора начинать. Эй, господа аарны и сочувствующие! - шутливо позвал он. - Все, кто в костюмах - за сцену, нечего показываться раньше времени. Кто у нас начинает?
        - Я, кажется, - отозвался полноватый миловидный брюнет, Виктор Галль.
        - Ты тоже иди за сцену и будь готов. Как только я тебя представлю - выходи, дальше сам знаешь.
        - Стас, не истери, - Алик Гонорин, чьей задачей на сегодня было чтение стихов, подошел к Ветровскому и хлопнул его по плечу с такой силой, что юноша пошатнулся. - Мы все помним. Мы все двадцать раз отрепетировали. Все пройдет гладко, слышишь? Мы тебя не подведем, правда, ребята?
        Нестройный хор голосов прозвучал для Стаса небесной музыкой. Эти ребята, они и правда были с ним. Несмотря ни на что - он был не одинок.
        - Извините, я…
        - Мы понимаем. Поэтому мы все сейчас идем за сцену, ты выдаешь Алисе билеты и сдачу - на всякий случай, а потом мы вместе ждем оставшиеся десять минут и начинаем. Все?
        - Все, - благодарно улыбнулся Ветровский, беря себя в руки.
        Народу было много. Больше, чем рассчитывал Стас, хотя дополнительных стульев, конечно же, не потребовалось. Ровно в семь часов дисциплинированный Женька Алфеев приглушил в зале свет, включил два прожектора, направленных на сцену, и Ветровский, чувствуя себя Сизифом, толкающим камень в гору, поднялся на сцену, сжимая в вспотевших от волнения ладонях микрофон.
        - Добрый вечер, дорогие друзья! Одногруппники, сокурсники, соученики по факультету и собратья по институту! - начал он, чувствуя, как отрепетированные слова ершистыми камешками застревают в глотке. - Мы, инициативная группа «Серебряный Ветер», рады приветствовать вас на нашем замечательном концерте. Сегодняшний вечер особенно важен для нас, так как это первый наш подобный проект. Вы спросите, в чем его суть? Отвечу, начав немного издалека. Каждый из вас заплатил символические пятнадцать евро на входе, и вы наверняка хотели бы знать, куда пойдут эти деньги. Я не хочу рассказывать, я покажу, - Стас сделал пару шагов в сторону, подавая знак Алфееву.
        Свет погас полностью, а на сцене слабо засветился старенький голографический проектор, который Алик где-то арендовал за довольно приемлемую сумму. Несколько секунд неразборчивого мерцания - и глазам зрителей предстало объемное изображение комнаты. Обыкновенной узкой комнаты, с зарешеченным окном, одно из стекол в котором пересекала широкая трещина. Вдоль стен стояли продавленные, древние кровати с металлическими сетками. На двух не хватало матрасов, а подушек, одеял, и белья не было вовсе.
        - Это че за бомжатня? - недовольно крикнул кто-то из зала.
        - Это не бомжатня, - ответил Стас. - Это обыкновенная жилая комната в одном из детских домов Петербурга.
        Проектор тихонько зажужжал, изображение сменилось. Теперь голография показывала ужасно худую, грязную, наголо бритую девочку, одетую в не менее грязные тряпки.
        - А это - одна из воспитанниц того детдома.
        По залу прокатился шепот, кто-то из девушек довольно громко проговорил: «бедняжка!».
        - Это голография сделана наугад. Мы не выбирали того, кто выглядит хуже других - они все такие. Дети едят раз в сутки, и то не каждый день. Они ходят в обносках, спят на голых матрасах, ни о каких одеялах или, тем более, постельном белье речи не идет. Я не буду вдаваться в подробности. Просто посмотрите.
        После шестого изображения Стас махнул рукой. Голопроектор выключился, сцену вновь залил свет.
        - Все деньги, которые мы выручим на сегодняшнем концерте - выручку за билеты и наш сборник, если вы захотите его купить, и то, что вы сами пожертвуете, если сочтете нужным - все эти деньги пойдут в помощь детям, которых вы видели. На продукты, на одежду, на одеяла, на лекарства. От лица всей нашей инициативной творческой группы, я благодарю вас за то, что вы пришли и уже этим помогли нам. Спасибо! А теперь, мы начнем наш концерт. Напомню, в программе…
        Дальше все покатилось, как по маслу. Виктор был в ударе, за время его выступления из зала вышло всего двое - надо заметить, что пока говорил Стас, таких покинувших зал оказалось восемь человек.
        - Не стоило тебе начинать с такой говорильни, - шепнула Алиса подошедшему к ней справиться о выручке Ветровскому. - Может, и остались бы…
        - Знаешь, Алис, а фиг с ними. Те, кого настолько не тронуло то, о чем я рассказал - они не заслуживают того, чтобы мы перед ними распинались.
        - Но пятеро потребовали обратно деньги за билеты.
        - Фиг с ними, - повторил Стас.
        Виктор допел последнюю песню и под довольно громкие аплодисменты покинул сцену, уступив ее искрометным фокусам Алфеева. В жизни - неповоротливый, стеснительный, замкнутый, на сцене Женька расцвел. Его номер был, пожалуй, самым зрелищным во всей программе. Он ловко вытаскивал монетки из причесок девушек, продевал одно в другое цельные металлические кольца, показывал трюк с исчезающей птичкой, которую после аккуратно вынимал из рукава, а под конец продемонстрировал древний, хорошо забытый всеми трюк с ловлей пули голыми руками. Все это сопровождалось рассыпающимися по щелчку пальцев звездными дождями, взрывами музыки и даже небольшими фейерверками. Сцену Женя покидал, провожаемый овациями.
        После, давая зрителям передохнуть, а заодно - используя их возбужденную восприимчивость, выступил Алик Гонорин. Он перемежал серьезные, вдумчивые стихи шутливыми прибаутками, которые рассказывал на несколько голосов и так потешно, что люди в зале хохотали в голос. Но закончил он серьезно.
        - Что ж, я очень рад, что сумел вас развлечь и повеселить. Теперь же я предлагаю вам немного подумать, - проговорил он, и начал читать:
        Загустевшее время молочным туманом
        Скрывает от вас порожденья эпохи.
        Мутно-белая пленка - бельма обмана,
        Гнилостный ветер - фальшивые вздохи.
        В серых глыбах дворцов из стекла и картона
        Вчера вдруг затих крик ветров перемен,
        И вы вновь покорились спокойно, без стона,
        Провокации номер эн.
        Стас, стоя у закрывающей огромное окно портьеры, внимательно следил за реакцией публики. Пока Алик читал, никто не ушел - и это не могло не радовать, но сейчас Ветровского волновала, скорее, личная реакция людей на такое… обвинение, иначе не назвать.
        Тихая вечность раскрыла границы,
        Но вы прошли, не заметив ответ
        Кто вы теперь? Как бескрылые птицы
        Мечетесь в страхе нарушить запрет.
        Старая версия новой истории
        Не преклонит перед вами колен,
        Примите ж победу, сыны категорий,
        И провокации номер эн.
        Кто-то брезгливо кривился, несколько человек хмурились. Большинство откровенно скучали - они пришли поглазеть и повеселиться, никак не думать. Они привыкли развлекаться и пришли развлекаться. Всей пользы от них было - пятнадцать евро за вход. Ну, на большее никто и не рассчитывал…
        Нет алгоритма полета без крыльев.
        Сбой функции. Ветер - отмена движений.
        Зачем же вы продали серости пыльной
        Свой вдох свободы в иных отраженьях?
        Этот январь заметен черным снегом
        - Последний глоток для любимцев подмен.
        Прочь, задыхаясь от ярости бега,
        От провокации номер эн!
        И все же, некоторые вняли призыву Алика - как прозаическому, высказанному во вступлении, так и поэтическому. Стас видел, что кто-то и вправду задумался. Девушка, сидевшая во втором ряду с краю, совсем близко к Ветровскому, нервно кусала губы, глядя на чтеца с немой обидой. Он вгляделся в ее лицо пристальнее, вслушался…
        «Да как он смеет меня так оскорблять! Мои родители - уважаемые люди, я хорошо учусь и пойду работать по престижной специальности, а этот шут гороховый смеет… меня… да как…»
        И тут же, вторым голосом, очень тихо - но набирая силу с каждой новой строчкой:
        «Он прав. Я отдала свою свободу, променяла ее на престиж и деньги… Я не люблю и не любима - просто занимаюсь сексом, как животное… у меня нет друзей - только те, кто бегает за мной из-за моих денег и положения, или те, за кем я бегаю из-за их денег и положения… Но… я не хочу так жить!»
        - Все в твоих руках, - едва слышно шепнул Стас, улыбнулся ее изумленному взгляду и пошел к сцене - объявлять следующий номер.
        Неконтролируемая, стихийная вспышка эмпатии выжала из него все силы.
        А вечер тем временем шел на «ура». Блестяще выступили «мушкетеры» Азамат с приятелем, очаровала всех танцем Вика… и все закончилось.
        Ветровский вздрогнул, когда свет в зале стал ярче, а на сцене - приглушеннее. Каким-то невероятным усилием воли он заставил себя вспомнить и проговорить заключительную часть речи, пригласил всех на следующий вечер, сообщил, что желающие записаться в волонтеры и помогать ребятам из «Серебряного Ветра» могут сделать это в любой момент, достаточно только обратиться к нему, поблагодарил всех за присутствие и участие, и попрощался.
        Сбежать в курилку, как он планировал изначально, не получилось. На самом выходе из зала его поймал за плечо высокий, красивый парень, кажется, с пятого курса медицинского факультета.
        - Привет, - весело поздоровался он. - Ты, как я понимаю, ответственный координатор этой вашей группы?
        - Именно, - заставил себя улыбнуться юноша. - Я Стас Ветровский, первый курс психфака.
        - Кирилл. Кирилл Бекасов. Пятый курс меда. Здорово у вас получилось, хороший вечер. Давай в сторону отойдем, а то тут народ ходит, мешаем… - и не дожидаясь ответа собеседника, Бекасов потащил его к очередному окну.
        - Я рад, что тебе понравилось - да и не только тебе, смею надеяться.
        - Не только мне. Хорошо ребята выступали, да и ты так проникновенно рассказывал, что я даже поверил в какой-то момент! Слушай, где вы такие голографии откопали? В интерсети?
        Сперва Стас просто не понял, в чем его обвиняют и, остолбенев, дослушал насмешливую речь до конца. Потом… Первым порывом было броситься на обидчика, но это прошло как-то незаметно. Ярость сменилась горькой обидой и болью.
        - Дурак ты, Бекасов, - тихо проговорил Ветровский, глядя собеседнику в глаза. - Дурак и бездушная скотина. Хочешь совет на будущее? Не меряй всех по себе. Если ты считаешь, что тебе хватило бы подлости так использовать чужую боль, этот кошмар, в котором живут те дети - не думай, что другие ничем от тебя не отличаются! - последние слова он почти выкрикнул в лицо Кириллу, и резко развернулся, собираясь уйти.
        Но тяжелая ладонь легла на плечо, вынуждая остаться на месте.
        Бекасов развернул Стаса к себе и посмотрел в глаза - внимательно, уже без насмешки и веселости.
        - Эх, ты… психолог, называется, - добродушно проворчал он. - Если бы ты принялся мне доказывать, что вы не обманываете - вот тогда бы я тебе не поверил. Теперь - верю. Извини, что гадостей наговорил - но сейчас такое время, никому нельзя верить на слово.
        - Так ты меня… провоцировал?! - вот теперь волна гнева поднялась в груди, не удерживаемая ничем.
        - Надо же, догадался, - улыбнулся Бекасов.
        В следующую секунду кулак взбешенного Стека врезался ему в скулу. Правда, Ветровский был недостаточно опытным бойцом, чтобы заметить, что Кирилл на мгновение раньше чуть повернул голову, и удар прошелся вскользь. Следующий замах был взят в безболезненный, но жесткий захват.
        - Все, хватит. За обиду ты мне уже врезал. Хватит, психолог доморощенный, я сказал! - выпалил будущий хирург, перехватывая вторую руку.
        С ноги Стас решил все же не бить. Да и злости не осталось - вся выплеснулась в удар, и правоту оппонента он признавал - такое время… А самое главное - опять накатила усталость, легла на плечи каменным плащом, выпила весь запал и немногие остававшиеся силы. Спать надо было все же чуть больше, чем четыре-пять часов из сорока восьми.
        - А ты типа тоже психолог, да? - бросил он, не столько желая сказать гадость, сколько просто пытаясь оставить за собой последнее слово.
        Кирилл поднял руки в знак примирения.
        - Ну, и психолог тоже. Так, немножко. А вообще, я тебе по делу хотел кое-что сказать.
        - Ну если по делу, - окончательно успокоился Стас. - Что, хочешь в волонтеры записаться?
        - Увы, - тот развел руками, тяжело вздохнул. - Пятый курс… не до того, сам поймешь через четыре года. Мне спать-то не каждую ночь удается.
        - Понимаю, сам такой последний месяц. Но что за дело-то?
        - Во-первых - держи, - Кирилл протянул ему узкий запечатанный конверт. - Так сказать, мое личное пожертвование на ваше благое дело.
        - Спасибо, - конверт на ощупь был не то, чтобы толстым, но все же увесистым.
        - Во-вторых - сам я волонтерствовать не могу, но поспрашиваю кого-нибудь из своих друзей-приятелей. Тоже есть добрые люди.
        - Еще раз спасибо, это нам сейчас очень кстати. Там одной уборки на неделю, если дружной компанией, не говоря уже о хоть каком-то минимальном ремонте.
        - Ну а в-третьих… - Кирилл подался вперед и прошептал, почти касаясь губами Стасова уха: - Дашь вашу книжку-то почитать? Понимаю, что запрещенная, но очень уж хочется вас понять.
        - Эээ… Можно, конечно, но… у меня только один экземпляр. Если быстро прочитаешь, и вернешь в целости - тогда дам, - решился Ветровский.
        Бекасов ему не нравился, не нравился отчаянно, но это юноша списывал на последствия не особо удачного начала разговора.
        - Спасибо! Тогда я тебя в понедельник поймаю в столовой на большом перерыве, идет? Заодно про волонтеров скажу, что узнать удастся.
        - Договорились.
        - Ладно, удачи тебе - а мне бежать пора. Увидимся!
        И Кирилл быстрым шагом направился к лестнице.
        Стас вскрыл конверт, пересчитал… не поверил, еще раз пересчитал. Десять купюр по сто евро. Одно пожертвование принесло, наверное, больше, чем вся выручка, хотя размера последней он пока не знал. Сложив конверт пополам и сунув его в карман поглубже, Ветровский привалился к стене. Усталость полностью овладела им. Чуть подумав, он сполз по стене на пол, сел, обхватив колени руками.
        «Надо встать, сходить за сцену, назначить время следующей встречи, и ехать домой»
        Это было последним, что он успел подумать. Спустя несколько секунд юноша крепко спал.
        Пятая часть
        V. I
        Иди вперед,
        Слушай голос огня!
        Матовое белое стекло высокого абажура настольной лампы рассеивало свет. Мягкие приглушенные полосы ложились на блестящую поверхность письменного стола, освещая старые, пожелтевшие от времени бумажные листы и выцветший текст, когда-то черный, а сейчас - неразборчиво-серый.
        Кирилл потянулся за чашкой с кофе, отпил пару глотков, поставил обратно, и вернулся к чтению. Продираться сквозь насыщенное непонятными и неверными терминами повествование было непросто - все же автор жил в конце двадцатого века, и многое из того, что сейчас является обыденностью, в те времена считалось фантастикой. Многие предметы автор называл совершенно неправильно, а что-то из придуманного им просто не могло существовать, современная наука доказала невозможность тех же биотехнологий такого уровня, какой был описан в книге.
        - Ну и зачем он столько намудрил? - пробормотал вслух юноша, откидываясь на спинку стула и устало закрывая глаза. - Идея-то понятна, зачем только облекать ее во всю эту фантастическую обертку, которой не может быть? Надо же, блин, такое придумать - живые крейсера, пятьдесят миль в длину и двадцать в диаметре! Хотя любопытно, конечно… Вот только что же так привлекало в этой не очень прописанной идее всеобщей любви, творчества, и прочего? Мало, очень мало было информации в толстой книжке. Слишком много фантастики, и слишком мало информации об идеологической наполненности, чтобы составить свое мнение.
        Вздохнув, Кирилл понял, что придется все же поступиться привычкой, и перелистнул десятка два страниц от конца. Да, все же это первая книга цикла. Вернее, две первые в одной обложке, ну да неважно. Если есть первые, есть и продолжение.
        Отложив том в сторону, юноша коснулся сенсора на поверхности стола, перед ним тут же появились небольшой голоэкран и проецируемая клавиатура. Пальцы быстро заметались над светящимися клавишами, реагирующими на легкое прикосновение.
        В открытом доступе, разумеется, запрещенной книги быть не может. Но в интерсети есть все. Надо только знать, где искать - или знать, кто может найти.
        Через двадцать минут в глубине экрана коротко мигнуло сообщение о новом письме. Открыв сразу несколько файлов, Кирилл запустил программу-анализатор и, еще минут тридцать бился, составляя точные запросы. Потом перевел комп в состояние фонового режима, и вернулся к чтению. Распечатать вторую часть он успеет потом.
        Пока что картина складывалась странная. Этот загадочный Орден, отталкивающий в своем презрительном игнорировании всех не принадлежащих к нему, и восхитительно притягательный в своей странности, чуждой и сумасшедшей красоте… он оставлял двойственное впечатление. С одной стороны, хотелось обезопасить себя от этого сборища невероятно сильных психов с нечеловеческими моралью, мышлением, и мировоззрением. С другой… С другой стороны, если бы сейчас небо запылало яркими цветами, а пресловутый голос возвестил бы о начале Поиска, самому Кириллу было бы непросто удержаться от страстного желания швырнуть в небо эти три странно звучащих слова. Притягательный и отталкивающий. Завораживающий и пугающий. Чуждый и в то же время неуловимо свой Орден.
        - И вот это ты хочешь воссоздать здесь, в нашем мире? - усмехнувшись, проговорил юноша, вспоминая лихорадочно блестящие глаза первокурсника с психфака. - И ты думаешь, что у тебя хватит на это сил? Или, может, ты наберешься наглости объявить себя главой этого самого Ордена, самим Командором? А ответственности за всех тех, кто тебя признает - не побоишься?
        «А если бы набрался? - очень тихо спросил он самого себя. - Если бы он набрался наглости и смелости, если бы не побоялся - я сам пошел бы за ним?»
        Невысказанный ответ густым невидимым маревом повис в воздухе, мешая дышать. Время на мгновение застыло, не позволяя опрометчивым словам сорваться с губ. Секундная стрелка на антикварных часах замерла на месте, отчаянно сопротивляясь течению времени и неумолимому механизму…
        …и спустя какой-то отрезок вечности с тихим щелчком дернулась вперед, продолжая свой бесконечный бег по кругу.
        Кирилл, не мигая, смотрел на эту стрелку.
        - Вот и я так же… по кругу. Бесконечно и бесцельно, обманывая себя какими-то целями и какими-то средствами, пытаясь оправдать свое существование и свои действия. Слишком холодно, чтобы по-настоящему жить. Холодно и серо, - как-то совершенно невпопад закончил он.
        Захлопнул книгу, сунул ее в запирающийся на электронный замок ящик, и поплелся к кровати. Быстро разделся, лег под одеяло, голосовой командой выключил свет.
        Темный потолок пластибетонной обреченностью нависал над ним, придавливал к постели, беззвучно насмехался над юношеской горячностью.
        «Ничего у тебя не выйдет, - набатом отдавался в ушах чей-то безликий, безэмоциональный, какой-то серый голос. - Ты ничего не сможешь сделать, наивный и смешной глупец. Подчинись, перестань трепыхаться, как бабочка в руках малолетнего энтомолога, еще не знающего, что перед нанизыванием на иглу несчастное чешуекрылое полагается умертвить или парализовать. Мир куда более жесток, нежели не осознающий последствий своих действий ребенок, но он столь же бездумен и никогда не поймет твоей боли, твоего отчаяния. Хватит бороться за несуществующую мечту. Стань таким же, как и все. Окончи университет, найди работу, подсиди коллег, займи хорошо оплачиваемое и престижное место, и не беда, если кто-то пострадает - это древнейший закон вселенной, закон силы и право сильного. По нему живут все, кроме фантастических Аарн, придуманных от безнадежности каким-то неудачником. Стань таким же, как все. Серым и незаметным. Проживи жизнь в свое удовольствие, не трать ее на других. Все так живут, чем ты хуже или лучше?»
        Кирилл порывисто вскочил, вытирая выступивший на лбу холодный пот. Ему было страшно, и он не знал, как с этим бороться. Жить страшно. «Наверное, не боятся только холодные и бесстрастные звезды», - подумал юноша, отдергивая штору.
        Небо было очень темное, темно-синее и словно бы бархатистое на ощупь. Серебристо-белые звезды контрастным холодным огнем пылали на небосклоне, но контраст этот почему-то не резал глаза. Кирилл вновь лег, так и не задернув штору. Он лежал, глядя в окно, бесцельно бродил взглядом от одной звезды до другой, автоматически вспоминая их астрономические названия. Названия ощущались неправильными, холодно-официальными, и юноша отбрасывал их, как шелуху, взамен давая звездам совсем иные имена.
        Минут через десять он уснул. Ему снились несуществующие крейсера, ехидные бестелесные двархи, цветущие сады, и расцвеченное огнями Поиска небо.
        - Двойную дозу кофеина и при этом только половину кипятка? - осторожно уточнила девушка-бармен. Кирилл устало кивнул - поспать удалось всего два часа. Вредный анализатор справился с работой быстрее, чем предполагал Бекасов, и сигнал завершения анализа разбудил юношу на четыре часа раньше, чем тот планировал.
        В ожидании заказа он устроился в удобном кресле у огромного окна во всю стену и разложил на столике перед собой распечатки. Анализ психики автора, анализ идеологической наполненности произведения, его завершенность в психологическом плане и так далее. Автор Кириллу сейчас был не особо интересен и он сразу перешел к общей выдержке относительно идеи.
        Когда последний лист лег на стол, и Бекасов потянулся к кофе, напиток уже безнадежно остыл. Осушив чашку до дна двумя глотками, он облокотился на спинку, нервно крутя в пальцах короткий браслет-четки, купленный где-то по случаю - Кирилл даже не помнил, где и у кого. Гладкие черные и синие бусины легко скользили в пальцах, тихо постукивая друг о друга, и это монотонное щелканье, прохлада не успевающего согреться о кожу камня, бездумное движение пальцев всегда помогали сосредоточиться и в череде разнонаправленных мыслей выудить самую верную и важную на данный момент. Мысли в голове исправно отщелкивались, как камешки в руках.
        «Основа идеологии аарн. Откуда, как и для чего. Почему они могли быть такими? Потому, что не были вынуждены сражаться за выживание, по крайней мере, в большинстве своем. Естественно, автор преувеличивал, те же неограниченные кредитки выглядят неправдоподобно, но это все же художественное произведение. Нет, не в тотальном обеспечении и не в техническом уровне дело, хотя и в них тоже. Конкретно эта идеология, чем она отличается от старого доброго христианства, надежно позабытого в середине века? Некий высший Бог, он же Создатель - в наличии. Моральные принципы «не убей, не укради, не насилуй» и иже с ними - в наличии. Любовь к ближнему - в наличии, с избытком. Правда, с женой ближнего накладочка. Нет только этой рабской сущности любой религии, призывающей поклоняться своему богу. И самое главное в этой идеологии не любовь, пусть даже она и ставится на первый взгляд во главу угла. Главное - принцип самореализации. Каждый занимается тем, что ему по душе, к чему у него талант, а всю грязную и черную работу делают биомашины. Интересно, а что бы делали эти аарн с теми, кто отчаянно хотел, допустим, петь,
при этом не имея ни голоса, ни слуха, ни таланта? Эти тоже получали «плюшки» при Посвящении? Ладно, не об этом. Итак, главное - реализация этой самой частицы Создателя, божественной Искры, которая якобы есть в каждом разумном. Хе, а в чем заключается божественная искра алкоголика дяди Коли, вполне довольного своей жизнью, судьбой и работой дворника? Или он ее уже давно лишился? Что-то я много отвлекаюсь…
        Хорошо, основа идеологии - реализация частицы Создателя, которая заложена… и так далее. Реализуется любой созидательной деятельностью. Хотя нет, не так… Атомную бомбу тоже созидали и аннигиляционное оружие сейчас вовсю созидают, страшно подумать, что будет, когда досозидаются… Тогда формулируем иначе: созидание того, что не будет направлено на разрушение. Нет, нежизнеспособно - те же аарн были вынуждены насозидать чертову уйму боевых станций и всяческих там лам-истребителей просто для того, чтобы их не трогали. Но это уже издержки. В основе - все же созидание ради созидания, отрицание разрушения и так далее. Итого, идеология аарн равно созидание плюс любовь к своим. На чужих не распространяется, чужих, если что, можно и гравидеструктором, и из главного калибра дварх-крейсера, и как угодно еще. Двойные стандарты?»
        - Черт, как автор ногу не сломал в своих аарн? - неслышно простонал Кирилл. Идти к стойке было лень, и он набрал заказ на сенсорной панели столика. Пусть дольше, зато идти не придется.
        «Чего они хотели? Жить, любить, творить и чтобы никто им не мешал. Все просто, любой человек этого хотел бы» - начал было Бекасов.
        И осекся, вспоминая подавляющее большинство своих знакомых. Чего бы они пожелали, если бы поймали золотую рыбку из старинной сказки? Денег, сладкой жизни, власти над людьми (в отдельных случаях, конкретно над противоположным полом), в случае влюбленности - взаимности объекта, независимо от желания на то объекта. Вот чего не хватало в общей цепочке, и нечего было мучить несчастный анализатор! Достаточно было своей головой подумать…
        Никто из знакомых Кирилла, которых он в свое время тестировал этой пресловутой золотой рыбкой - просто так, для общей статистики, кто чего хочет - не пожелали бы чего-либо не для себя. Никому не пришло бы в голову просить о том, чтобы исчезли болезни, не стало нищеты и голода, чтобы прекратились навсегда войны и так далее. Все только для себя и изредка - для самых близких, что на самом деле уже показывало невиданный моральный уровень. Но подавляющее большинство мечтало о всевозможных благах - только для себя. Даже пресловутый старик из сказки, которому не хватило мозгов пожелать своей старухе характер помягче.
        Кто такой аарн, если отбросить в сторону всяческие их сверхвозможности и посвящения?
        Первое: разумный, чья деятельность направлена на созидание и защиту этого созидания.
        Второе: разумный, который в своем отношении, суждении, мировоззрении руководствуется принципами доброты, а не личной выгоды.
        Третье: разумный, способный ставить чужие интересы выше своих собственных.
        Четвертое: разумный, способный искренне радоваться чужому счастью, не завидуя при том.
        Пятое: разумный, умеющий и желающий быть счастливым.
        И что же из всего этого следует? Да только то, что не такие уж и непроходимые идеалисты Стас Ветровский и его компания. До того, немного понаблюдав за ребятами и послушав их разговоры, Кирилл сделал вывод, что они ни на что не способны по одной простой причине - нельзя. Он ставил под сомнение постулат о том, что Искра, мол, есть у каждого, но у этих ребят Искры точно были. И если они будут продолжать свои попытки строить здесь свой Орден, то возможные результаты этого вполне предсказуемы.
        Первое: подрастут, опомнятся, и начнут пытаться быть нормальными. Кто-то погибнет, но большинство спокойно переключится на какие-то более конкретные цели - например, подастся в нацисты, а у кого характер помягче - то в защитники природы.
        Второе: сумеют добиться каких-то заметных результатов, и их, что логично, заметят те кому на глаза лучше лишний раз не попадаться. Продолжение не требуется - такой альтруистический Орден никому не выгоден.
        Третье: пойдут до конца, столкнутся с «грязной работой» - и тут возможны два варианта развития событий. Либо они не побоятся испачкать руки - и порастеряют всю свою аарновость, угваздавшись в крови, либо отступят - смотри пункт первый.
        Четвертое: так и останутся на нынешнем уровне, будут заниматься тихонечко творчеством и благотворительностью. Самый безболезненный вариант, между прочим.
        Пятое, вытекающее частично из пункта три, часть один: исхитрятся, извернутся, станут большой и сильной зубастой организацией. Увы, процентов на девяносто девять результат будет тот же, что в упомянутом пункте три, часть один. Идеалисты в скором времени либо сами растеряют свои идеалы, либо им на смену придут люди, далекие от мыслей о всеобщей любви и так далее.
        И, наконец, пункт шестой: в ордене будет существовать некая группа людей, сознательно жертвующих собой и своими мечтами ради целей этого ордена. Группа, выполняющая всю самую грязную работу. Однако это подразумевает и самопожертвование лидера ордена, который будет вынужден отдавать такие приказы. А ведь наниматель убийцы виновен в большей степени, нежели сам убийца…
        «Или же ребятам повезет, и найдется какая-то тайная группа, которая сумеет быть в курсе дел ордена и делать грязную работу за них, не дожидаясь приказов. Группа, о существовании которой орден будет максимум знать и ни в коем случае не подозревать, что группа на самом деле работает на них. Конечно, качественные аналитики достаточно быстро сумеют разобраться в чем дело - но это смотря как расставить приоритеты группы. Нуль-приоритет - помощь ордену в тех ситуациях, когда это необходимо, основная цель помощи - сохранить ребят «чистыми». Первичный приоритет - не попасться ни властям, ни аналитикам ордена, ни кому бы то ни было еще».
        Стилус заскользил по сенсорному экрану миникомпа. Увлеченный идеей, Кирилл вычерчивал схемы действия будущей «боевой инициативной группы «Легион».
        Те, кто не знал этого милого юношу, наверняка сочли бы все это абстрактными размышлениями, которые не пойдут дальше расчерченных разными цветами схем. Но те, кто знал его настоящего…
        «Итак, что теперь? Для начала надо влиться в орден, присоединившись к Стасу. «Легиону» необходим свой человек в ордене, чтобы быть в курсе происходящего. Пусть этим человеком пока что буду я. В конце концов, ни о каком сканировании на ментальном и прочих уровнях речи быть не может, а прикинуться качественным аарном я вполне смогу - даже можно ради этого выкопать рисунки, которые у меня где-то завалялись в недрах компа. А для того, чтобы влиться в орден, мне нужно пойти на более близкий контакт с Ветровским, последить за ним…»
        В голове словно бы что-то щелкнуло. Кирилл замер, не донеся чашку до рта. Несколько секунд он сидел, не шевелясь и даже не дыша, потом стремительно отставил недопитый кофе, поднес банковскую карту к считывающему устройству, подтвердил перевод денег сканированием подкожного чипа и вылетел на улицу, застегивая пальто уже на ходу.
        - К черту универ, - кажется, впервые в жизни пробормотал прилежный ученик и получатель золотой стипендии, едва ли не бегом направившись к метростанции. Ему срочно нужно было домой, к мощному компу, на котором была установлена новейшая программа-анализатор.
        V. II
        «Здесь по праздникам ходят смотреть,
        Как в агонии бьется человек.»
        Январь в этом году выдался морозный, снежный, и в кои-то годы действительно похожий на середину зимы. Воды служивших своеобразной границей между Питером и Санкт-Петербургом Невы и Большой Невки сковал толстый слой льда, и прямо на реках залили большие катки, где веселье царило днем и ночью на протяжении всех новогодних каникул, а вокруг Елагина острова проложили трассу для гонок на легких и быстрых слайдерах.
        Стас стоял у ограждения набережной, бездумно провожая взглядом очередного лихого гонщика, красиво вписавшегося в поворот и исчезнувшего в облаке блестящих ледовых брызг. Забытая сигарета тлела в пальцах, грозя обжечь неприкрытую перчатками кожу, но юноша, похоже, этого не замечал. У его ног лежали две вместительные спортивные сумки, набитые вещами так, что универсальные застежки-липучки в любой момент грозили расстегнуться.
        За спиной негромко прогудел сигнал флаера. Стас взглянул на недокуренную сигарету, молча бросил ее в урну и обернулся, стараясь не смотреть в сторону высящегося на противоположной стороне набережной дома. Старый дом, с огромными дорогими квартирами и дешевыми комнатами в гигантских коммуналках. Дом, в котором он прожил самый счастливый год своей жизни. Дом, теперь ставший чужим.
        - Привет, Стас, - смущенно улыбнулся Андрей Истарцев, выбираясь из кабины флаера. - Твой багаж на заднее сиденье влезет или как?
        - Привет, - меланхолично отозвался Ветровский. - Влезет, конечно. Там того багажа… - он слегка пнул носком ботинка одну из лежащих на снегу сумок.
        - Вот и хорошо. Только на пол кидай, а то меня отец прибьет, если обивку испачкаю.
        Кое-как запихнув объемистый багаж под сиденье, Стас сел на переднее пассажирское кресло. Андрей занял место пилота.
        - Если хочешь - кури, - негромко бросил он. - Отец курит, так что даже если запах останется - он не обратит внимания.
        - Спасибо, - так же негромко отозвался юноша, вынимая сигареты. - Андрей, а тебе за это ничего не будет? - неожиданно поинтересовался он.
        - В каком смысле? - не понял тот.
        - Ну, общаешься с сектантами…
        Истарцев тяжело вздохнул.
        - Ну я же тебе уже объяснял… Я и правда тогда не мог…
        - Андрей, не нужно. Я все прекрасно понял и принял еще в первый раз. Я просто хочу понять, почему ты решил помочь мне сегодня. Не боишься, что буду неприятности?
        - Видимо, ты все-таки не до конца меня понял. А, черт, давай сюда сигарету. Я ж бросаю, вот своих и нету… Короче говоря, дело обстоит так: мне запрещено приходить на собрания, принимать участие в ваших проектах и так далее. Запретить мне общаться с кем-либо родители не могут. Да и не докладывал я им, кто в эту «страшную секту» входит! Сказал - надо помочь сокурснику. Какому, не уточнял. Вот и все, - Андрей нервно затянулся. - И вообще… вот закончу универ, буду жить самостоятельно, тогда и посмотрим…
        - Не посмотрим, - уверенно покачал головой Стас, продолжая вертеть в пальцах незажженную сигарету. - Не обижайся, но… ты не станешь заниматься делами Ордена. Для тебя это игра. Безусловно, интересная и познавательная, но не более. После универа у тебя тоже будут уважительные и серьезные поводы не принимать участия в нашей работе.
        - Ну, знаешь!
        - В том-то и дело, что знаю. И - я не хочу тебя обидеть, поддеть, спровоцировать или что-то там еще. Я просто знаю.
        - Как хочешь, - Андрей демонстративно пожал плечами и отвернулся. Однако буквально через пятнадцать секунд вновь посмотрел на собеседника. - В любом случае… если вдруг понадобится помощь, которую я действительно в силах буду оказать - обращайся.
        - Обязательно.
        Флаер мягко качнулся, поднимаясь над землей, и медленно двинулся вперед.
        - Тебе в общагу? - спросил Андрей.
        Спросил просто для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.
        - А куда еще? - Ветровский щелкнул-таки зажигалкой, но так и не прикурил.
        Только держал огонек до тех пор, пока металлический наконечник не обжег пальцы.
        Истарцев кивнул и больше попыток завязать разговор не предпринимал.
        А Стас смотрел в окно, терзая пальцами несчастную сигарету, и думал какой окажется следующая «сногсшибательная» новость - хорошей, или все же закономерно плохой. С самого начала декабря его жизнь летела по совершенно непредставимой сумасшедшей траектории то вниз, то вверх, и эти «вверх» все никак не могли перебороть даже самое первое «вниз» - смерть Вениамина Андреевича, на фоне которой как-то терялись и поразительный успех первого проекта «инициативной группы», и неожиданное известие о том, что он сможет продолжать учебу, и даже восхитительный новогодний праздник, который ребята устроили в отмытом детском доме. Стас никогда бы не подумал, что неуверенная улыбка ребенка, никогда не знавшего, что такое «любовь», поможет почувствовать себя настолько счастливым. На том празднике он даже сам и улыбался, и смеялся - искренне, от души. Впервые со дня смерти приемного отца.
        На следующий день после праздника, тридцатого декабря, Ветровский пошел в деканат - нужно было оформить временное прекращение обучения и за год заработать деньги на дальнейшую оплату образования. Как это сделать, он пока что слабо себе представлял. Однако и тут судьба вновь улыбнулась ему. Да так, что и поверить-то было сложно.
        Когда Стас, кусая губы и отводя взгляд, объяснял своему декану - милейшей женщине Галине Викторовне - суть своего пожелания, а потом и его причину, он и представить не мог, почему это самое пожелание вызвало у нее такую странную, ни на что не похожую улыбку.
        - Стас, подожди. Я тебя услышала и поняла. А теперь, пожалуйста, послушай меня. Только ни о чем не спрашивай - я все равно тебе не скажу. Если я правильно поняла, то ты хочешь приостановить обучение потому, что не сможешь платить, так?
        - Да. Даже десять тысяч в год - это слишком много для меня.
        - Стас, твое обучение оплачено на три года вперед, считая этот, - негромко проговорила Галина Викторовна, ловя взгляд собеседника. - Так что если тебе так не терпится подумать об оплате полного образования, постарайся накопить нужную сумму к началу четвертого курса. До того момента ты можешь с полным правом учиться в этом институте и при необходимости жить в общежитии.
        От декана Ветровский ушел в состоянии слабого шока. Как ни перебирал он в памяти всех своих знакомых и приятелей, никто не смог бы вот просто так взять и заплатить двадцать пять тысяч евро за его первый, второй, и третий курсы. Даже Гранд, у которого и без того были проблемы с отцом, в которые юный испанец вовсе не торопился посвящать друга.
        А во второй день нового, две тысячи семьдесят первого года, выяснился еще один неприятный момент. Хотя называть произошедшее «неприятным моментом» можно было бы, лишь очень сильно преуменьшая.
        Стас сидел за своим столом, внимательно изучая открытый на мониторе файл - во втором семестре общая психология становилась гораздо более сложным предметом и подготовиться к ней следовало поосновательнее. Потому, когда в дверь постучали, он даже не стал торопиться открывать - дочитал абзац, и только тогда поднялся со стула. Стук повторился - на сей раз более напористый, почти грубый.
        На пороге стояли четверо. Молодящаяся женщина, на вид - лет тридцати пяти, скромный господин в хорошем, но не очень дорогом костюме и с физиономией не особо удачливого нотариуса, ярко накрашенная девчонка, едва ли старше самого Стаса, и похожий на шкаф громила в плохо сидящем на нем пиджаке.
        - Добрый день, - вежливо поздоровался юноша. - С кем имею честь?
        - Видали? Честь он имеет! - холодно и насмешливо отозвалась женщина, ловко оттирая хозяина с порога и просачиваясь в комнату.
        Нотариусоподобный господин несколько менее ловко проскочил за ней. Девчонка осталась на месте, лениво пережевывая освежающую пластинку, а громила попросту оттеснил Стаса с дороги, едва не вдавив его в стену.
        - Кто вы такие и почему вторгаетесь… - начал было Ветровский, но его тут же перебила женщина.
        - Какое старье! - презрительно бросила она, оглядывая ровные стеллажи с книгами и добротный массивный стол. - Надо будет все это выкинуть к чертовой матери, а вместо этой гадости поставить мебель поприличнее. Покойный Венечка всегда отличался нездоровой страстью к этим дурацким книгам, ну да ничего, поправим.
        На этих словах по-прежнему ничего не понимающий Стас взбесился. Он резко пересек комнату и остановился перед прыткой дамой, так ладно собиравшейся «поправлять» его комнату.
        - Извольте объяснить, кто вы такая, по какому праву врываетесь на чужую территорию, и…
        Договорить ему опять не дали.
        - Заткнись, мальчишка! - бросила дама, и обернулась к «нотариусу». - Жорж Иванович, будьте любезны, объясните этому наркоману в чем именно он не прав.
        - Агнесса, ну не прямо так же! - укоризненно пробормотал господин в костюме, но наткнулся на ледяной взгляд дамы и тут же распахнул прямо на весу пухленькую папку, которую до того нервно прижимал локтем к боку. - Извольте, молодой человек, ознакомиться.
        - Лена, войди в комнату и закрой дверь! - рявкнула тем временем мадам Агнесса на занятую увлекательным процессом жевания девчонку.
        - Мам, мне скучно! - отреагировала Лена, но распоряжение выполнила.
        - Вы, молодой человек, не отвлекайтесь, - вклинился Жорж Иванович. - Вот, посмотрите, прочитайте и подпишите вот здесь, пожалуйста!
        Стас ошалело помотал головой, пытаясь абстрагироваться от высокомерного голоса отчитывающей дочь Агнессы, заторможенных и вялых ответных реплик этой самой дочери и проворной речи господина Жоржа. Абстрагироваться не получалось, больше того - самому Стасу в этот момент вообще хотелось только сбежать из этого дурдома, а лучше - выставить дурдом за порог.
        Он машинально взял предлагаемый документ и попытался вникнуть в суть написанного. А когда вник…
        Стек резко поднял голову, посмотрел в глаза Жоржу Ивановичу и медленно разорвал гнусную бумажку пополам. Потом еще раз и еще, и еще, пока от документа не остались только мелкие клочья.
        - Немедленно выметайтесь из моей комнаты, - ледяным тоном отчеканил он. - У вас ровно одна минута. Потом я вызываю полицию.
        - Станислав Вениаминович, а может, все же по-хорошему? - заискивающе улыбнулся адвокат - после ознакомления с бесславно погибшим документом в роде деятельности Жоржа Ивановича не оставалось сомнений.
        - С мошенниками - по-хорошему? - Стек осклабился. - А я и поступаю по-хорошему. Даю вам возможность быстренько убрать отсюда свои поганые рожи. У вас осталось сорок секунд.
        - Лена, выйди вон! - Агнесса чуть напряглась.
        - Но, мам…
        - Я сказала - выйди вон!
        Спорить дальше чадо не осмелилось, и покинуло комнату, не забыв демонстративно хлопнуть дверью. Стек даже немного удивился, что сие создание вообще способно на какие-либо «резкие» действия - заторможенность движений девицы бросалась в глаза с первого взгляда.
        До сих пор не предпринимавший никаких действий громила сделал шаг в сторону, заслоняя дверь могучей спиной.
        - Осталось десять секунд, - безэмоционально констатировал Стек и вытащил из кармана мобил. - Если вы сейчас же не покинете квартиру, я звоню в полицию.
        - Костик, - негромко проговорила Агнесса, кивая на юношу.
        Ветровский никогда бы не подумал, что такая огромная туша, пусть даже состоящая отнюдь не из жира, а из литых мышц, способна перемещаться с такой скоростью. Увы, пришлось убедиться на собственном опыте: только что Костик стоял у двери, а уже через секунду наотмашь ударил ребром ладони по запястью Стаса.
        Мобил отлетел в сторону, и спустя мгновение с хрустом погиб под тяжелым ботинком громилы. Не менее тяжелый кулак врезался в скулу юноши, бросая его на пол.
        Перед глазами все поплыло и закружилось. В падении Ветровский неудачно выставил локоть, и со всей силы ударился им об острый угол шкафа. Чтобы не вскрикнуть от боли, прикусил губу - на языке мгновенно появился знакомый привкус металла.
        - Я же предлагал по-хорошему, - с сожалением в голосе пробормотал Жорж Иванович.
        Стек взметнулся на ноги - резко, как порванная струна или отпущенная тетива. Отпрыгнул в сторону, за шкаф, подхватил с оказавшегося рядом стола тяжелый и не очень острый мачете - один из немногих экземпляров небогатой коллекции холодного оружия, которую недавно начал собирать Вениамин Андреевич.
        Громила вздохнул, и вытащил из-под пиджака небольшой пистолет с глушителем. Стек вздохнул, и отложил мачете в сторону.
        - Успокоился? - усмехнулась Агнесса, нагло усаживаясь в кресло покойного хозяина комнаты. - А теперь поговорим.
        Позже Стас корил себя за то, что так легко сдался. За то, что испугался, за то, что поверил на слово, за то, что не обратился за консультацией к кому-нибудь из знакомых с юрфака… Но слишком силен был совместный напор холодной Агнессы, якобы добродушного Жоржа Ивановича и пистолета в руках Костика - обладатель пистолета был не в счет, он так и простоял до конца «разговора», просто держа Стаса на прицеле, пока Агнесса насмешливо щурилась, вставляя комментарии в немного сбивчивую речь адвоката, а сам Жорж Иванович излагал «перспективы».
        А перспективы были нерадостными. Агнесса - разумеется, не собственноручно, но затеяла-то все это она! - каким-то образом узнала о прошлом Стаса. Немногое, но и информации о его «легализации» было достаточно, чтобы обеспечить юноше немало проблем. Да что там проблем - если бы всплыл тот факт, что его документы не то, чтобы поддельные, но и не совсем настоящие, он бы лишился в одночасье всех прав и, в лучшем случае отправился бы назад, в трущобы. А в худшем - в «рабы» какой-нибудь корпорации, благо, получить бесплатного работника любой был бы рад. Сама Агнесса приходилась Вениамину Андреевичу какой-то очень дальней родственницей - не то жена брата первой жены отца, не то племянница кузена второго мужа матери… Но если отбросить Стаса, являющегося самым близким родственником Ветровского, именно Агнесса должна была наследовать все имущество покойного инженера. Каким именно образом ушлая дамочка прознала о смерти дальнего родственника, Стас не знал. Но факт в том, что не только прознала, но и навела подробные справки о так некстати оказавшемся между ней и наследством приемном сыне Вениамина Андреевича,
и даже нашла, чем его прижать.
        Психологический прессинг и угроза разоблачения и полного краха сделали свое дело. Стас подписал отказ от наследства в пользу Агнессы, и получил два дня на то, чтобы забрать свои вещи. Стервозная дама хотела поначалу выставить мальчишку сию же секунду, но Жорж Иванович все же убедил ее в том, что ничего ценного, кроме жилья, у покойника все равно не было, а раз юноша оказался таким понятливым, то можно и ему навстречу пойти - пусть хоть пара дней будет на то, чтобы найти, где ему теперь жить.
        Четвертого января Стас покинул комнату, где прожил последний год. С собой он забрал только личные вещи, комп, кое-что, оставшееся от приемного отца, два десятка книг и один из ящиков рабочего стола инженера - ящик был заперт на ключ, ключа у Стаса не было, а ломать замок не хотелось, и юноша забрал ящик целиком.
        Истарцев отвез его до общежития, где Ветровский поблагодарил за помощь и вежливо попрощался. Около получаса ушло на оформление местных документов - в мелочах ему везло - и, немного поискав, начальница общаги выделила комнату на последнем этаже, крохотную настолько, что она считалась одноместной.
        Оглядев свое новое пристанище, Стас остался доволен. Особого комфорта он и не ждал, а так - хоть никого постороннего не будет. Он не хотел жить с кем бы то ни было, даже отказался от щедрого предложения Женьки Алфеева занять вторую комнату в его квартире. Здесь же, на площади в шесть квадратных метров, находились кровать-кушетка, письменный стол, стул и встроенный в стену шкаф. Комната была совершенно безликая, безжизненная - видно, что в ней очень давно никто не жил. Однако через два часа, когда Стас закончил расставлять и раскладывать вещи, помещение несколько оживилось. Сделав себе пометку завтра же купить книжную полку, юноша задвинул ящик Вениамина Андреевича под кровать, подключил комп к интерсети, прилег буквально на минуту полежать - и вполне закономерно уснул.
        Снились ему всякие гадости. То почему-то голая Агнесса, потрясая пистолетом, лезла к нему под одеяло, то Галина Викторовна, к которой он пришел сдавать зачет, превращалась в неприятного господина адвоката и выгоняла его из института, мотивируя это поддельным чипом. Негодяй Джонни, из-за которого погибли Тайгер и Сивый, вальяжно восседал в любимом кресле Вениамина Андреевича… не совсем понятно, как он-то затесался в компанию кошмаров, но тем не менее. Потом Стас обнаружил себя прикованным к мокрому холодному асфальту, над ним склонился милый пятикурсник Кирилл Бекасов и с чисто медицинским интересом его заживо препарировал, раскладывая отрезанные кусочки в банки с этикетками. На этикетках было написано: «Орден», «Учеба», «Работа», «Личное» и что-то еще в том же духе. Когда Кирилл закончил свое дело, он встал и хлопнул в ладоши, воскликнув: «Дети! Ужинать!» - и прибежали маленькие детишки из детдома номер три, с вилками и ножами. Они выглядели такими голодными, что Стас даже не пытался сопротивляться, пока они его ели. А потом громко захлопали крылья, пошел дождь и дети разбежались. Кирилл ушел еще
раньше. Рядом со Стасом опустился на асфальт человек с огромными крыльями и грустными глазами. Он тяжело вздохнул и положил руку на люб юноше.
        - Спи. Спи спокойно. Тебе еще понадобятся силы, - проговорил он.
        Стас хотел было кинуться на убийцу, голыми руками разорвать его в клочья, но вместо этого провалился в глубокий и спокойный сон без сновидений.
        V. III
        «Но нет того, кому ты можешь предъявить
        Свой тайный пропуск в жизнь другую.»
        Это должно было случиться. Обязательно. Но не сегодня же! Нет, нет, нет… Это должно было произойти через несколько месяцев, когда группировка принесла бы ощутимую пользу, когда стал бы понятен риск, когда имело бы смысл сменить исполнителей…
        …когда Математик уже подготовился бы к подобному повороту событий, когда были бы заранее подготовлены пути к отступлению, когда можно было бы уйти и навсегда исчезнуть из поля зрения Иванушки-кукловода.
        Ну почему, почему это произошло именно сейчас?
        Рано. Для всех - рано. И для ребят Математика, и для этого чертова Иванушки. Слишком рано. Не должно это было произойти сегодня. Не должно.
        Твою мать, как же холодно на проклятом чердаке, продуваемом всеми ветрами! Только руке не холодно. Потому что кровь горячая из раны все течет и течет, и если она не перестанет, то так и сдохнет Математик на чердаке. А она ж не перестанет! Рану бы перевязать или хотя бы перетянуть чем-нибудь…
        К черту. Лень. Так сидеть, забившись под скос крыши, прижавшись спиной к пластику внутренней обшивки - и все. Просто сидеть и ждать. Главное, глаза не закрывать, пока не померкнет сознание, а ведь это случится достаточно скоро - он уже потерял много крови, скоро все кончится…
        Не закрывать глаза. Ни в коем случае.
        Дотянуться здоровой рукой до кармана куртки, кое-как достать сигарету, прикурить. От запаха и вкуса табачного дыма тошнит и хочется бросить вонючую гадость куда-нибудь подальше. Впрочем, не для того прикуривал, чтобы курить.
        Ах, черт, мать твою за ногу! Забыл уже, как больно - сигаретой в ладонь. Ничего, полезно вспомнить. Терять самоконтроль можно только вместе с сознанием, не раньше. И глаза не закрывать. А то опять увидит это все. Обезглавленное тело Птица - выстрел из плазмера сносит голову не хуже топора. Истекающий кровью Винт, улепетывающий со всех ног Бор, в спину которому немедленно влетает очередь из автомата. Сыча так вообще на куски разнесло - мин-граната, это такая злобная штуковина…
        И Юкка. Маленькая, хозяйственная, одинаково ловкая и в постельных утехах, и в рукопашной драке. Маленькая, ловкая и очень злая. Садит с автомата по копам, из укрытия почти не высовывается - поди сними такую верткую. Но и у копов есть хорошие стрелки, получше, чем у доморощенной банды из трущоб. Такая маленькая… раскинулась в пыли и грязи, автомат выпустила, смотрит в небо… глаза бездонные и безжизненные. И крохотная круглая дырочка аккурат посреди лба.
        Иванушка, Иванушка… И нафига тебе это надо было? Зачем, дурачок, ты нас сдал? Или ты на копов работаешь? Выходишь вот так на банды, их руками делаешь за полицию грязную работу, а потом и саму банду сдаешь?
        Черт, ну чего стоило просто выкинуть чип-карту, раз номер засвечен? На крайний случай - сменить базу. Так нет же, решил за золотым петухом погоняться! Большие бабки заполучить, легализоваться, на Юкке жениться. Ага, сейчас! Вот теперь тебе и бабки, и легализация, и женитьба, и все прочие мечты о прекрасном светлом будущем. Кушай вдоволь, только смотри, не подавись.
        А мобил в кармане пищит, надрывается. Давно уже пищит. Что-то там Иванушка нервничает. Зачем это, если он на копов работает? Но интересно, да. Только до кармана тянуться далеко. Впрочем, попробовать-то можно.
        Уходить? Зачем? Для чего теперь все эти твои проходные дворы старых домов, зачем теперь планы подземных коммуникаций, к чему точные маршруты до безопасных точек, да и сами эти точки? Все, кончилось наше сотрудничество. Что-то ты пургу гонишь, дорогой Иванушка. Ответь только на один простой вопрос: на хрена? На хрена теперь-то? Раньше надо было думать…
        Ну да, разумеется. Кто ж виноват-то, кроме Математика, если этот самый Математик за своими же бойцами уследить не может? Конечно, Иванушка не виноват. И никто, кроме Математика, не виноват. Вот только какое это значение теперь имеет? Ну скажи, на хрена?
        Мстить? Кому, копам? Или себе? А может, тебе? И, опять же…
        Да плевать, что тебя эти «на хрена» уже достали! Не одного тебя, между прочим.
        Короче, Иванушка, иди ты к черту. И на хрен тоже иди. И еще куда-нибудь, в места не столь литературные.
        Всегда было интересно, чип-карты - они полностью из пластика, не считая внутренней электроники, или как? А это мы сейчас проверим… Хорошо плавится, зараза! Правда, воняет, как черт знает что, но для дела можно и потерпеть и вонь, и боль в руке, которой зажигалку держать приходится, и ожоги на пальцах - от плавленого пластика и от стального колпачка зажигалки. Вот и все, теперь только клякса паленая и осталась. Нет, еще мобил - но что с него толку, без чип-карты? Эх… на хрена тогда купил эту бандуру у малолетки? Из-за нее все проблемы…
        Вторая-то рука с чего болит? Неудобно, давит что-то. А, ну да, пистолет. И в нем еще… три пули. Символично получается. А почему бы и нет? Правда, одна пуля лишняя - ну да мы ее выкинем. Чтобы символичности не портила.
        Так, мобил на пару шагов откинем. Прицелиться как следует… бах! Готово. Поди собери теперь эту зловредную хреновину. А вторую - в висок. И эту хреновину никто тем более не соберет!
        Шаги на лестнице. Тяжелые такие и громкие. Много народу. Не иначе, копы нашли. Ну да ладно, пусть себе идут. Черт, черт, черт! Пистолет ронять - не самая лучшая идея… и как-то темно перед глазами… Где же этот пистолет? Ага, вот он.
        Дверь вышибли. Ну что за люди, все-то им сломать надо, и испортить обязательно. Нет, ну как хотите. Сколько там пуль было? Три? Одна на мобил ушла, еще одну себе надо оставить. А перед смертью пальнуть разок в этих гадов.
        О! Попал! Отлично! А теперь к виску и…
        Сухой щелчок. Почему?
        «Одна пуля лишня - ну да мы ее выкинем. Чтобы символичности не портила».
        И-ди-от.
        Темно…
        - Суд признает вас виновным по статьям: один-четыре-шесть пункты «эй» и «си», два-два-один, пункт «би», и три-один-пять, пункты «эй» и «ди». Вы приговариваетесь к пятнадцати годам принудительных работ. Тип работ будет определен позднее, после тестирования ваших способностей. Вам есть что сказать?
        До две тысячи двадцатого года, точки отсчета новой эпохи, преступивших закон приговаривали к тюремному заключению, в некоторых странах за отдельные преступления - к смертной казни. Осужденные отбывали срок в специальных лагерях, где выполняли простую, грубую работу. Но после катастрофы, когда повсеместно происходил пересмотр всего жизненного уклада человечества, был принят новый закон и вариативность наказания существенно изменилась. Исчезло такое понятие, как «условный срок» - даже за самые мелкие нарушения уголовного кодекса было предусмотрено некоторое время исправительных работ, от месяца и более. Ряд преступлений - против государства и против человечества - карался смертной казнью, но на практике к высшей мере прибегали исключительно редко. Мерой наказания для всех прочих преступников, от мелких воришек до насильников и убийц, стали исправительные работы. Также каждый преступник проходил специальное тестирование до и после суда. На этом тестировании проверялись физические и умственные данные осужденного, его навыки и умения, а также, в случае длительного (от трех лет) срока - предполагаемые
способности и обучаемость.
        После суда, когда окончательный приговор был вынесен и срок определен, преступников в соответствии с результатами тестирования распределяли на работу в корпорации. Гигантские компании довольно щедро платили за «рабов», трудящихся за еду и жилье - «рабы» оказались гораздо выгоднее, чем платить свободным людям. Если называть вещи своими именами, это было просто-напросто легализованное рабство. Правда, в отличие от средневековой концепции рабовладения, концепция двадцать первого века выгодно отличалась довольно многим. Во-первых, условия содержания, особенно для преступников, обладающих соответствующими навыками, были вполне пристойными: пищей, одеждой, местом для сна, нехитрыми развлечениями раз в две недели и тому подобными вещами невольных работников корпорации были обязаны обеспечивать. Во-вторых, любой человек, осужденный на длительный срок, мог в зависимости от личных навыков и качеств работать и с компьютерными системами, и в сфере медицины, и на сложных производствах, и в инженерных отделах. В-третьих, «раб» мог добиться определенных успехов, занять относительно высокую должность, что
автоматически сказывалось в лучшую сторону на условиях его проживания. В-четвертых, «рабам» платили. Разумеется, зарплаты были не просто крохотными - мизерными, но лет за десять накапливались более-менее приличные суммы, которых вполне хватило бы на адаптацию после освобождения, особенно если учитывать то, что мало кто из отбывших срок менял место работы.
        Но, разумеется, были и минусы. Оказаться этим самым отбывшим наказание был шанс только у тех, чей изначальный срок составлял меньше трех лет. Естественно, для руководства корпораций было выгодно как можно дольше удерживать у себя работников, и в две тысячи сороковом году была принята поправка к общему закону об уголовном праве. Согласно этой поправке, любая корпорация, желавшая принимать участие в программе «рабов», обязывалась принять на работу специально обученного сотрудника-юриста, в чьи обязанности входило присматривать за соблюдением прав рабов… и прав корпорации относительно рабов. А среди этих самых прав корпорации значилось: за нарушение дисциплины, субординации, правил, etc, руководство имеет право продлить срок исправительных работ согласно внутреннему своду правил. Стоит ли говорить о том, каков был этот внутренний свод правил? В рамках установленного законом регламента владелец мог наказывать за каждый проступок продлением работ на срок до месяца. В общем, случаи, когда получившие более трех лет преступники выходили на свободу, можно было пересчитать на память.
        А второй минус в чем-то был гораздо хуже первого: любой приговоренный, обладающий достаточным капиталом, мог попросту выкупить себе свободу. От ста тысяч до миллиона евро за каждый год, в зависимости от преступления. К примеру, попавшийся на финансовых махинациях и получивший шесть лет исправительных работ, мог выйти на свободу сразу после приобретения его корпорацией, заплатив около двух миллионов. А осужденный по статье три-один-один, пункт «эй» - убийство человека, стандартный срок - четыре года - отделался бы и вовсе восемью сотнями тысяч. Набор же статей: один-четыре-шесть пункты «эй» и «си», два-два-один, пункт «би», и три-один-пять, пункты «эй» и «ди», и вовсе сразу же означал пожизненное заключение - суммарная стоимость освобождения составила бы двадцать шесть миллионов евро.
        В общем, рабы были очень выгодны корпорациям, вне зависимости от того, оставались ли они и вправду работать или же выкупали себе свободу. А Игорь Галес, симпатичный парень с длинными волосами, выкрашенными в малиновый цвет, не в меру доверчивый и склонный плохо считать пули, был фактически приговорен к пожизненному заключению в инженерном отделе корпорации «Россия». И он так и не узнал о судьбе проклятых тюков с деньгами и сырьем наркоты, которых показалось мало глупому Сычу.
        А тем временем судьба этих самых тюков сложилась почти что так, как и должна была, даже если бы Математик и его банда не выпали из расклада. Разве что с наркотиком Иванушка решил все же не возиться - долго, сложно, опасно, да и людей подходящих пока что на примете нет. Поскольку сырье ноктса практически не портится, разве что сырости боится, мешки были старательно запакованы в полиэтилен и помещены в дешевые вакуумные пакеты для хранения, купленные в обычном гипермаркете, а затем надежно спрятаны в старой канализации - когда-нибудь пригодится. Деньги Иванушка спрятал в другом месте - пока что они не были нужны, а светить их было бы верхом неблагоразумия.
        Математика и его банду было жаль. Неплохие ребята, исполнительные… были. Ну да ладно, новая банда - это дело наживное. Главное, что опыт уже есть. А пока что можно заняться более срочными делами.
        V. IV
        «Действуй, пока живой
        - Идет война!»
        - Обыск в вашей комнате был произведен согласно внутренним правилам института, - оборвал Витценко возмущенные протесты Вики. - Осмотр вашей комнаты провела инспекционная бригада вашего факультета, получившая анонимную информацию о том, что у вас находится запрещенная к прочтению и хранению книга.
        - Я не понимаю, о чем вы говорите! - делать вид, что она тут не при чем и ничего не понимает, становилось все сложнее.
        Обстановка в кабинете ректора не располагала к ощущению собственной уверенности в своих силах - довольный Витценко за столом, чуть в стороне от него - крайне разозленная, но старательно скрывающая этот факт Галина Викторовна, позади и слева - трое пятикурсников, входящие в состав инспекционной бригады факультета психологии. - Я не знаю, откуда эти люди взяли эту вашу запрещенную книгу, я не понимаю, по какому праву они вломились в мою комнату в мое отсутствие, и с какой стати вы отрываете меня от занятий и обвиняете непонятно в чем!
        - Галина Викторовна, не могли бы вы просветить вашу студентку относительно прав и обязанностей инспекционной бригады? - приторно улыбнулся ректор, обращаясь к декану психфака.
        Женщина нахмурилась.
        - Павел Георгиевич, не превращайте разбирательство в фарс!
        - Это не я его превращаю в фарс, а девушка, демонстрирующая либо ослиное упрямство, совершенно неуместное в данной ситуации, либо - такую же фантастическую тупость! - Витценко более не улыбался, его взгляд стал злым и колючим.
        Вика окончательно поняла, что вляпалась.
        - И все же я прошу вас выполнить мое распоряжение и дать ответ на вопрос Нестеренко по какому праву в ее отсутствие инспекционная бригада обыскала ее комнату.
        Смерив ректора неодобрительным взглядом, Галина Викторовна все же заговорила.
        - Вы ведь знаете о том, что институт очень не любит выносить внутренние проблемы на всеобщее обозрение. Для решения мелких неурядиц, конфликтов, спорных ситуаций и для расследования мелких уголовных правонарушений была основана инспекционная бригада, своя на каждом факультете. Ее можно считать чем-то вроде внутренней полиции. Члены ее имеют право даже на обыск чужой комнаты в общежитии и на личный досмотр любого студента факультета в том случае, если для этого есть веские причины.
        - Анонимка - это веская причина? - тут же оскорбленно вскинула голову девушка. - Да так любой может все что угодно наговорить на того, кому хочет сделать подлость!
        Декан выразительно приподняла бровь, и Вика тут же умолкла.
        - К вашему несчастью, анонимное донесение стало всего лишь последней каплей. По институту уже давно ходят слухи, что эта ваша инициативная группа объединена идеей запрещенной книги. И потому, получив сегодня информацию о местонахождении этой самой книги, я счел необходимым дать инспекционной бригаде поручение досмотреть вашу комнату. Результат налицо, - на лице ректора вновь появилась улыбка. Противная такая улыбка, не предвещающая ничего хорошего. - Вам известно, какое наказание закон предусматривает за хранение и прочтение запрещенных материалов?
        - Нет… - девушка опустила взгляд.
        - До пяти лет исправительных работ, - довольно проговорил Витценко, не отводя взгляда от ее лица. - Согласно закону института, в данном случае выбор наказания остается на наше усмотрение. Я могу передать вас городскому суду, могу просто исключить из института. Какой вариант для вас предпочтительнее?
        Вика промолчала.
        - Павел Георгиевич, мне кажется, вы перегибаете палку, - сухо произнесла Галина Викторовна.
        - Что вы, что вы! Ничуть! Я всего лишь соблюдаю законы нашего института и нашей страны. Если бы Нестеренко хотя бы раскаивалась в совершенном, можно было бы принять во внимание тяжелое положение ее семьи - если не ошибаюсь, у девушки три младшие сестры, ни малейшего намека на существование отца и больная мать. Но учитывая ее нежелание раскаяться и сотрудничать с нами…
        Упоминание о семье выбило почву из-под ног. Еще секунду назад Вика готова была стоять на своем до последнего, и ни в коем случае не отвечать на уже десять раз заданный вопрос, откуда у нее запрещенная книга, а теперь все ее силы уходили на то, чтобы сдержаться и не разреветься прямо здесь.
        - Впрочем, я готов пойти вам навстречу, - продолжал Витценко. - Виктория, вы все еще не хотите поведать нам, кто дал вам прочесть сие творение? - он брезгливо кивнул на толстую книгу в синей потрепанной обложке, лежащую на столе.
        - Я… я не могу, я обещала…
        - Подумайте, что для вас важнее - выполнить обещание, данное человеку, сознательно преступившему закон, человеку, по вине которого вы можете оказаться исключенной из института или даже пойти под суд, или все же продолжать помогать бедной матери и сестрам, получить хорошее образование, устроиться в жизни?
        Она сломалась на десятой минуте увещеваний, перемешанных с угрозами.
        Удивительно жаркое для начала апреля солнце касалось щеки мягкими лучами, золотилось в прядях продолжающих отрастать волос, которые Стас упорно не хотел стричь, светлыми пятнами зайчиков отражалось от небольшого зеркала, висевшего напротив распахнутого окна, и отчаянно сражалось с гигантским файлом по сравнительной психологии классов, по которому надо было к послезавтра написать эссе.
        В окно дышала весна, на ветвях деревьев истерически заливались птицы, ошалевшие от такой роскошной погоды, а датчик температуры воздуха ошалело демонстрировал плюс девятнадцать по Цельсию - и это второго апреля! Больше того, буквально два часа назад, скачивая вышеупомянутый файл из локальной сети института, Ветровский заодно просмотрел новости, в которых среди прочего упоминалось, что фантастическая погода является совершенно естественной. Специалисты «Overtown» разводили руками, утверждая, что сейчас вся их работа сводится исключительно к наблюдению и фиксации данных, а все установки климат-контроля заняты только сбором этих самых данных.
        Однако в борьбе солнца с файлом побеждал все же файл, и Стас упорно не желал отрываться от монитора и идти на улицу. На то был целый ряд причин, и необходимость писать эссе стояла в этом ряду в самом конце.
        Во-первых, не было никакого настроения радоваться жизни. Нет, юноша уже оправился от потери самого близкого человека, но праздновать весну, которой Вениамин Андреевич уже не увидит, не хотелось. Во-вторых, он был слишком обеспокоен неожиданным исчезновением Гранда - несмотря на постоянную занятость обоих, друзья довольно часто встречались и почти что каждый вечер переписывались в сети. Иногда юный испанец пропадал на пару-тройку недель, когда отец брал его с собой в зарубежные командировки, но он всегда предупреждал! А три дня назад просто не пришел на встречу, не позвонил, не написал, в интерсети после этого не появлялся, а все попытки дозвониться до него по мобилу безжалостно пресекались холодным голосом автоответчика. В-третьих, у Ордена были проблемы.
        Три последних месяца ребята активно работали с детским домом номер три. Провели еще несколько акций по сбору средств, привели более-менее в порядок хотя бы спальни, сделав там минимальный ремонт и собственноручно изготовив простую, но добротную мебель, регулярно проводили инспекцию столовой, настояв на замене тетки Клавы тихой женщиной, которую привел Кирилл Бекасов. Будучи под пристальным наблюдением, завуч не осмеливалась воровать так нагло, как она делала это раньше, и большая часть поступающих в бюджет детдома средств стала уходить и в самом деле на нужды воспитанников. Также ребята расширили программу обучения, и сами стали вести подавляющее большинство предметов, организовали при детском доме несколько кружков, и подружились с большинством детей. Какое-то время все шло замечательно и безоблачно, но ведь за белой полосой закономерно следует черная…
        Началось все с проверки из питерского отделения Министерства образования, которая неожиданно нагрянула в самый неподходящий момент. В тот день дополнительные уроки вели Алиса и Саша, парень с юридического факультета, присоединившийся к Ордену после второго концерта, а Женька Алфеев занимался с желающими обучиться фокусам. Парень ухитрился превратить простой кружок театрального мастерства в настоящее волшебство: он называл своих учеников маленькими волшебниками, учил их «тайнам магии», и в самом деле создавал у детей ощущение фантастической сказки. Кто бы мог подумать, что замкнутый и стеснительный юноша так легко найдет общий язык с не менее замкнутыми и запуганными детдомовцами? К сожалению, так же легко найти общий язык с проверяющими не удалось ни Женьке, ни самому Стасу, которого срочно вызвала перепуганная комиссией Министерства Алиса.
        Для начала господа проверяющие обошли детский дом, осматривая условия содержания детей. Потом на час заперлись в кабинете директора - причем в отсутствие этого самого директора. Ветровский успел как раз к тому моменту, когда комиссия выходила из кабинета, и довольное выражение лица Анны Ивановны ему крайне не понравилось. Примерно так же, как самой Анне Ивановне не нравился Ветровский. А дальше началось форменное издевательство.
        Стасу не дали даже рот раскрыть. В чем только не обвинили несчастную «инициативную группу"… Непрофессиональное преподавание, растрачивание драгоценного детского времени на всяческую ерунду, неправомерное вмешательство в рацион воспитанников, который должен точно соответствовать определенным стандартам, чрезмерные нагрузки, неподобающее для занятий время, и даже использование не рекомендованной краски при ремонте спален. Также были отдельно упомянуты: внешний вид самонадеянных преподавателей, их неподходящий для подобной деятельности возраст, отсутствие хотя бы какого-нибудь образования, непрофессиональный подход к работе с детьми… В общем, все то же самое еще раз, только другими словами, но записанное новыми пунктами. Под конец проверяющий и вовсе ударился в подозрительное теоретизирование, чего это ради взрослые юноши и девушки воспылали такой страстью к детям, откуда такой «противоестественный альтруизм» и так далее. Ветровский чем дальше, тем больше приближался цветом к своей белой рубашке, и отчетливо понимал: если он раскроет рот и посмеет сказать хоть слово о том, в каком состоянии был
детский дом до появления здесь ребят из Ордена, то до кучи ему пришьют еще и клевету, вплоть до прямого обвинения с последующим судебным разбирательством.
        К главному глава комиссии подошел только после получасового макания Стаса в придуманное, но от того не менее омерзительное лживое дерьмо, и полуторачасовой инспекции по всем этажам, где этой унизительной процедуре подверглись все члены Ордена, находившиеся в тот день в детдоме, причем параллельно мерзавец еще и пел дифирамбы Анне Ивановне и ее долготерпению, порой отеческим тоном - даром, что был лет на пятнадцать ее моложе! - прохаживаясь относительно ее поразительной доброты и доверчивости. Главным же оказалось вполне закономерная смена гнева на милость, несколько снисходительных похвал в стиле: «Не смотря на все ваши бесчисленные ошибки, я все же понимаю, что вы хотели как лучше», и намек на то, что он мог бы посодействовать ребятам в их деятельности. Вымотанный до предела маканием в дерьмо, ездой по ушам, и всем прочим букетом «радостей», Стас, в конце концов, отозвал проверяльщика в сторону и тихо спросил:
        - Сколько?
        Озвученная сумма повергла его в окончательное уныние. Впрочем, неудивительно - учитывая немой, но очень напряженный конфликт с Анной Ивановной, было ясно: инспекция встанет либо на сторону завуча, либо на сторону Ветровского. Взять деньги от обоих не представлялось возможным, к величайшему огорчению главы комиссии, ибо Анна Ивановна хотела, чтобы инициативная группа никогда более не появлялась у ее жирной кормушки, а Орден придерживался строго противоположного мнения: и Стас, и все остальные ни за что не хотели отступаться - во-первых, страшно было подумать, что детям придется вернуться к прежним условиям жизни, во-вторых, начинать все с нуля на новом месте пока что возможности не было, как не было и гарантии, что на этом новом месте история с комиссией не повторится.
        Это было двадцать шестого марта, в четверг. В пятницу на собрании долго обсуждали возникшую проблему, решая - платить или найти другой способ? Решили в результате искать способ, параллельно собирая требуемые пять тысяч евро. А Гонорин, хорошенько подумав, сказал, что попробует еще и кое-что по своим каналам проверить. О том, что это за загадочные каналы, Алик старательно умалчивал, и Стас подозревал, что речь идет о делах несколько незаконных, но пока не пытался вызвать друга на откровенный разговор.
        А в понедельник Ветровский впервые услышал слухи об Ордене. Говорили всякие гадости и нелепицы, явно сочиненные не от большой любви. Тогда-то у него в первый раз зародилось подозрение, что кто-то начал играть против них, и комиссия в детском доме была так настроена не только и, возможно, даже не столько из-за Анны Ивановны и ее денег. Когда же во вторник исчез Гранд, и юноша не смог до него дозвониться ни в среду, ни в четверг, да и в сети испанец за эти три дня не появился, у Стаса разыгралась самая настоящая паранойя, подогреваемая дурными предчувствиями.
        Впрочем, в отличие от паранойи, предчувствия явно планировали оправдаться, причем в полной мере. И от требовательного стука в дверь Ветровский уже заранее не ждал ничего хорошего.
        - Станислав Ветровский, студент первого курса факультета психологии? - уточнил один из стучавшихся, высокий, плечистый старшекурсник с нашивкой «И.Б.» на плече. Стас кивнул. - Пройдите со мной, вас хочет видеть ректор.
        Матерясь про себя, юноша сохранил файл и хотел было выключить ноут, но торой член бригады его остановил.
        - Не выключайте и не запирайте дверь. Мне предписано обыскать вашу комнату на предмет запрещенных вещей, а также просмотреть файлы, содержащиеся на чипе вашего ноутбука.
        - Там пять терабайт информации, - с ноткой ехидства в голосе проговорил Стас, но собеседник только пожал плечами.
        - Значит, придется поработать подольше. Идите, вас проводят.
        Всю дорогу от общежития до главного корпуса, в котором располагался кабинет ректора - благо, идти было недалеко, расстояние между зданиями едва ли было больше километра - Ветровский старательно скрывал охватившую его нервозность и пытался выведать у спутника, зачем его скромная персона понадобилась Витценко. Но старшекурсник молчал, как партизан на допросе, отделываясь коротким: «На месте все узнаете».
        Нехорошее предчувствие росло с каждой минутой, и три выкуренных за время дороги сигареты ничуть его не притупили. А стоило Стасу войти в кабинет ректора и увидеть заплаканную Вику на диване, суровое выражение лица Галины Викторовны и книгу на столе, как он понял, что долбаное предчувствие все же было слишком слабым в соотношении с масштабами катастрофы.
        - Присаживайтесь, Ветровский, присаживайтесь, - сахарная улыбочка до того не вязалась со взглядом Витценко, что Стасу потребовалась вся его выдержка, чтобы вежливо улыбнуться в ответ и спокойно сесть на указанный стул, а не врезать по мерзкой физиономии чем-нибудь тяжелым. Например, указанным стулом. - Что ж, я вас внимательно слушаю, молодой человек.
        В голове суматошно проносились обрывки мыслей, пытаясь выстроиться в хоть какую-нибудь схему поведения. Но для того, чтобы строить схему, нужно было хотя бы представлять, что именно удалось паскудному ректору выжать из бедной Виктории, которая сейчас, судя по судорожным рыданиям и ее старательным попыткам избегать смотреть Стасу в глаза, хотела только удавиться со стыда. «Сволочь, зачем же девочке так нервы трепать? - мельком подумал он. - Тебя, гадину, за одно только это стулом огреть стоило».
        А схема тем временем категорически отказывалась выстраиваться, ссылаясь на недостаток информации. Пришлось действовать наобум, экспромтом.
        - Э… В смысле, господин ректор? - сыграл дурачка Ветровский, демонстративно делая вид, что не понимает ни о чем говорит «господин ректор», чтоб ему сдохнуть, ни что за книжка лежит перед ним на столе.
        - Не валяйте дурака, молодой человек, - поморщился Павел Георгиевич, и тут же снова улыбнулся. - Давайте так: вы мне честно все рассказываете, а я в свою очередь постараюсь сделать так, чтобы вас все же не исключили из института, хотя признаюсь - это будет делом нелегким, и какие-либо гарантии я смогу вам давать только при условии вашей искренности и откровенности. Что это за книга и как она попала к вам в руки?
        Минут пять Стас старательно мялся и отнекивался, а потом «раскололся».
        - Ну… я даже не знаю, как это сказать… Господин ректор, если я расскажу правду, вы точно поможете мне остаться в институте? Хорошо, хорошо, я все расскажу…
        Книга? Да, я знаю, что она запрещенная, и даже понимаю, почему. Да, там вредные идеи и вообще, книга очень неправильная и сама по себе опасная, я все это понимаю, но поймите и вы! Я с детства увлекаюсь фантастикой двадцатого века, мне нравится стиль и слог авторов того времени, нет-нет, что вы - только сюжет и слог! Идеи там сплошь все дурацкие и разрушительные, я частенько смеялся над ними, но тогда это было модно, вот авторы и писали… Разумеется, я нисколько не согласен с автором этой книги, то, что он пишет - это полная ересь и ерунда, но вот сюжет там интересный… Хотите, расскажу? Он такого накрутил - не оторваться! Если бы еще не идеи дурацкие… Откуда? Павел Георгиевич, простите, мне стыдно об этом говорить… Нет, нет, не просите! Ладно, скажу: Я ее… ну… украл, короче. Ехал в метро в институт - да, еще давно, когда я жил не в общежитии. В общем, ехал я на занятия, народу много было, все своими делами заняты. Я у дверей стоял, а рядом парень какой-то ехал, конспект читал. А сумку, из которой конспект достал, забыл закрыть. Я и вижу знакомые лейблы - ну, название издательства, логотип серии, вот
они - и понимаю, что это какая-то старая фантастика, которой я не читал. Ну я сидел, смотрел, завидовал… а тут он вскочил, и выбежал, видимо, чуть станцию не проехал. А я в последний момент выхватил книжку из сумки, он и не заметил ничего… Я же не знал, что она запрещенная! Это потом уже выяснил… Зачем Вике давал? Нет, я не хочу при ней об этом говорить. Павел Георгиевич, ну поймите же меня, не могу я при девушке о ней такое говорить! Да, Галина Викторовна, был бы вам очень благодарен. Нет, что вы, мне всего минутку надо, я уверен, Павел Георгиевич меня поймет! Спасибо. Понимаете, Вика мне очень нравится, я хотел бы с ней встречаться, но у нас слишком разные интересы во всем, что не касается психологии. Я пытаюсь разобраться в том, что ее интересует, и она в ответ изучает то, что интересно мне, в том числе - старую фантастику. Только она сама об этом не очень знает, я пока не говорил, что она мне так нравится. Да, это первая книга, которую я ей дал. Просто у меня другой под рукой не было! Конечно, Галина Викторовна, заходите, я уже все объяснил.
        Организация? Помилуйте, Павел Георгиевич! Я понимаю, молодежь ведется на красивые слова, но вы ведь взрослый, умный человек! Понимаете, у меня есть друзья, с моего факультета и с других… и мы все не хотим до конца жизни работать на корпорации. Мы хотим создать свою компанию, владеющую пансионами для детей. Но нам позарез нужен опыт, а удобнее всего его набираться в детских домах. Да, мы тратим на это свои деньги, но эти деньги к нам вернутся, едва мы откроем первый пансион. Павел Георгиевич, кстати, раз уж об этом зашла речь… Вы не хотите нам потом помочь? Ну, проконсультировать, и тому подобное - мы хоть и набираемся опыта, но вы уже двадцать лет руководите ВИПом, у вас этого опыта несравнимо больше… Разумеется, мы не останемся в долгу. А организация, красивые слова, и все прочее - это просто прикрытие нашей практики. Да и друзей-знакомых полезных завести - тоже хорошее дело. Да, название взято из этой книги. Не знаю, просто красиво - «Серебряный Ветер». Ну я же вам сказал, что ничуть не разделяю бредовых идей автора книги! Разумеется, все это полный бред, который мог придти в голову только
неудачнику… нет, не согласен - он вовсе не бездарность, сама книга-то замечательная! Просто запутавшийся человек, ненормальный идеалист, и только-то. А сами не хотите прочитать? Там такая роскошная интрига, а как он описывает космические бои - зачитаешься! Не хотите? Зря, вы много теряете… Современная фантастика? Ну… понимаете… она идеологически-то правильная, с ее мыслями я согласен, но сюжеты… бррр! Все одно и то же.
        Спасибо вам большое! Я так и думал, что уж вы-то поймете меня правильно. Я так рад, что вы во всем разобрались… Вика просто неправильно меня поняла, только и всего! Спасибо! Так я могу в дальнейшем просить вас о некоторых консультациях? Нам очень важно мнение такого выдающегося специалиста, как вы. Ой, кто-то в дверь стучит. Это, наверное, тот молодой человек из инспекционной бригады.
        «Черт, если он нашел файлы по Ордену - мне крышка…»
        Ничего запрещенного? Ну я же говорил вам! Простите за наглую просьбу, но… пожалуйста, можно я заберу книгу? Это же потрясающий раритет! Конечно, никто больше не увидит ее. Я буду осторожен. Могу быть свободным? А… Вика? Да, конечно, я ее провожу! Ну, милая, не плачь, все в порядке, ты же видишь, Павел Георгиевич прекрасно меня понял, все хорошо, не плачь, пойдем…
        Вика, возьми себя в руки. Все, вот твоя комната, умойся и пойдем поговорим. Не смотри ты на меня, как на предателя! Нет, ты не так меня поняла…
        Ну вот. Чуть что - дверью хлопать. Ничего, наверное, это просто от нервов. А ведь у меня тоже нервы! А кого это волнует? Черт с ним, успокоится - поговорим.
        К черту все. И эссе тоже к черту. Напиться, что ли? Гранд, ну что же ты так не вовремя пропал…
        V. V
        «Время шло, и вот
        - Час расплаты настал!»
        ноябрь 1980-го
        - Мам, мне нужны джинсы.
        - Костя, твои брючки еще почти целы. А на коленке я поставила заплатку.
        - Но мне нужны джинсы! Меня уже в школе дразнят, что я нищий и бомж вообще…
        - Я же тебе купила новый пенал, - устало вздыхает мать. - Тот самый, который ты хотел, импортный. У нас сейчас нет денег на джинсы, они дорогие. А у тебя еще есть брюки.
        - Брючки сейчас никто не носит! - высокий для своих лет мальчик презрительно оттопыривает губу - научился этому жесту у одноклассника Вити, сына директора хлебозавода. Витя всегда так делал, когда хвастался чем-то новеньким, будь то пенал, импортная дорогая авторучка, настоящие немецкие джинсы или что-то еще, а что-то новенькое у него появлялось почти ежедневно.
        - Костя, у нас нет денег!
        - Ну почему мир так несправедлив? - трагически восклицает третьеклассник Костя, запрокидывая голову. Этот жест он подхватил у Ирочки, одноклассницы, дочери довольно известной в определенных кругах актрисы. - Почему одни дети рождаются в нормальных, полных семьях у богатых родителей, а другие - у нищенок непонятно от кого?!
        - Костя, как тебе не стыдно! - восклицает мать, отшатнувшись, словно ее ударили. В глазах бедной женщины медленно закипают слезы. - Как ты можешь такое говорить?
        - Но ведь это правда, - искренне недоумевает мальчик. - Ты же не знаешь, где мой отец, так? Сказки о летчике-герое оставь для маленьких, а я уже взрослый, чтобы понимать, что к чему.
        Ни слова не говоря, она разворачивается и выходит из комнаты.
        На следующий день она пришла с работы поздно, гораздо позднее обычного. Костя едва поднял глаза от книги, которую дал почитать Витя - книжка была интересная, про богатых - отметил, что мать без сумки с продуктами, но с каким-то пакетом, и снова вернулся к чтению.
        - Костя, подойди, пожалуйста.
        - Ну чего тебе? - проворчал он, неохотно откладывая книгу.
        - Держи, - она протянула мальчику пакет. Костя с любопытством заглянул внутрь и…
        - Джинсы!!! Спасибо! - завопил он, раскладывая на стареньком диване обновку. - Но ты же говорила, что у нас нет денег…
        - Тебе же очень хотелось джинсы, - улыбнулась мама. В уголках глаз на миг блеснули слезы, но тут же исчезли - она наслаждалась радостью сына.
        - Мам, а где твое кольцо - спросил Костя через месяц, наконец заметив, что с пальца матери пропал тонкий золотой ободок: единственное украшение, которое у нее было.
        - А, потеряла недавно, - отмахнулась она. - Не обращай внимания.
        - Ну нельзя же быть такой растяпой, - укоризненно покачав головой, Костя тут же выбросил этот эпизод из головы.
        октябрь 1985-го
        - Кость, а у тебя мечта есть? - спросил Андрюха, костин школьный приятель.
        Парни сидели вчетвером под школьной лестницей и курили, передавая единственную сигарету по кругу, и ощущали себя невероятно крутыми.
        - Ага. Я хочу богатым стать. Чтобы можно было все, что хочется, и чтобы денег вообще не считать.
        - Ромыч из девятого «Б» говорил, что знает, где и как бабла срубить, - Колян смачно затянулся. - Сказал, что если есть крепкие здоровые парни посмелее, то может работенку подкинуть.
        Колян был самым старшим и самым крутым в их четверке. Он трижды оставался на второй год, часто дрался и курил с четвертого класса. Но руководил компанией Костя - так уж «исторически сложилось», как говорила училка по литературе.
        - Че за работа? - важно поинтересовался Костя.
        Мать зарабатывала мало, ее зарплаты не хватало на потребности сына, и он искал, где достать денег самостоятельно.
        - Видал - ларьки расплодились? С куревом, пивом, и прочим ширпотребом. Прикинь, сколько в них покупают. Да там бабла к вечеру немеряно скапливается. А продавец один только…
        Через неделю Костя и его компания впервые в жизни ограбили ларек.
        - Парни, с этим пора завязывать. Рано или поздно - попадемся.
        Костя допил пиво из стеклянной бутылки, ловко метнул ее в урну.
        - А че тогда делать будем? - поинтересовался Вовчик.
        - Грабить - глупо. Ларьков мало, умных много. Лучше охранять. А нам за это пусть отстегивают.
        - Охранять - от кого?
        - От таких же, как мы.
        январь 1990-го
        - Клевая тачка, Костян, - Колян аж присвистнул, разглядывая новую «бэху» главаря их шайки. - Че такой мрачный?
        - Мать вчера умерла, - отмахнулся Костя. - Забей.
        Настроение у молодого человека было дурным отнюдь не от горя. Мать не успела нормально переоформить документы, и теперь ему самому придется бегать по всяким конторам, переводя на себя квартиру и нехитрые материны сбережения. На похороны опять же тратиться…
        «Блин, нет бы ей на месяц позже копыта откинуть», - подумал Костя.
        - Девки уже заждались, небось, - широко ухмыльнувшись, Вовчик бросил под ноги недокуренную сигарету и тут же потянулся за новой «мальбориной». - Пошли, развеешься.
        февраль 2001-го
        - Константин Александрович, я обещаю, я все отдам! Я обязательно заплачу! Не трогайте жену, я вас умоляю, не надо… - неудачливый владелец фирмочки, на котором висело около ста тысяч евро, буквально ползал перед Костей на коленях.
        - Все в твоих руках, Женечка, все в твоих руках. Будут деньги к концу недели - получишь благоверную обратно. Не будет денег - тоже получишь, но по частям, - медленно выпуская дым в лицо несчастному, проговорил Константин.
        Он уже давно бросил мелкий рэкет, с головой уйдя в бизнес - благо, в девяносто пятом году, когда пошел «английский бум», подсуетился, и, в отличие от большинства, только заработал на дефолте. Теперь это был уже не Костян-Кастет, мелкий бандит и рэкетир. Теперь у Константина Александровича была своя большая фирма, занимавшаяся отмыванием денег на многочисленных автосервисах и заправках.
        спустя неделю
        - Константин Александрович, пожалуйста, всего два дня, - рыдал Женечка. - Всего два дня, и я принесу вам деньги, клянусь! Не трогайте Катю…
        - Я тебя предупреждал, - лениво проговорил Костя, кладя трубку. - Вовчик, поехали в «концлагерь».
        Концлагерем они называли специально подготовленный для содержания заложников дом в Московской области. Там держали отказывавшихся платить, попытавшихся обмануть Костю или их близких.
        Катю били долго и изощренно. Сам Костя не принимал в этом участия, он просто наблюдал - и получал от этого несравнимое ни с чем удовольствие. Его безумно возбуждали крики и стоны жертвы, а уж когда по его приказу с несчастной женщины сорвали одежду и принялись насиловать втроем…
        Утром следующего дня милиция нашла очередной труп зверски замученной проститутки. Маньяка, жестоко убивающего путан, правоохранительные органы искали уже два года. Каждый месяц - новый труп. И никаких следов.
        Костя умел убирать за собой. И - ему всегда везло.
        ноябрь 2009-го
        - Ее привезли? - спросил он у охранника, сбрасывая дорогое пальто прямо на пол.
        - Да, Константин Александрович.
        - Хорошо. Где она?
        - В нижнем «кабинете».
        - Хорошо, - повторил Костя, и быстрым шагом направился к замаскированной лестнице на подземный этаж, где находился его «нижний кабинет» - великолепно оборудованная пыточная камера.
        - Все наверх, - коротко бросил он охранникам, дежурившим внизу. Те мгновенно подчинились. Костя остался один на один с жертвой.
        Она висела на стене, распятая цепями. Худенькая, светлокожая, с длинными золотыми волосами и огромными, невероятного оттенка синими глазищами в пол-лица.
        Костя выбрал ее неделю назад, заметив в парке. Он прогуливался по занесенной поздненоябрьским снегом аллее, и внезапно почувствовал на себе жгучий взгляд.
        Хрупкая девушка с длинными волосами, одетая в не по погоде тонкую курточку - она стояла, прислонившись к дереву, и не отрывала от него глаз. Встретившись с ней взглядом, Костя неожиданно вздрогнул: на мгновение ему показалось, что из этих синих, как горное озеро, глаз на него смотрит само Возмездие - а в следующую секунду грозящая кара сменилась невыносимой болью и отчаянием.
        Резко зажмурившись, Костя замотал головой. Тьфу ты, черт! Что за бред лезет в голову?…
        Когда он открыл глаза, девушки у дерева уже не было.
        На следующий день он заметил ее возле дома. Потом - у офиса, вечером. Потом - у машины. Каждый день она раза по три появлялась в поле его зрения - и исчезала, стоило отвести взгляд. В конце концов нервы Константина Александровича не выдержали, и он приказал охранникам схватить ее.
        Вчера им это удалось, и сегодня Костя хотел отыграться - да и давно не развлекался.
        - Здравствуй, родная, здравствуй, - улыбнулся он, медленно расстегивая пуговицы пиджака - он только мешать будет.
        - Здравствуй, Костя, - девушка подняла голову.
        - Ты знаешь, как меня зовут? - удивился он.
        - Я все о тебе знаю, Костя. И как ты мальчишкой у матери деньги вымогал, и как бандитом стал, и как «бизнесом» занялся… И про то, как девчонок мучил насмерть, я тоже знаю, - грустно, и почему-то очень светло улыбнулась она.
        В голове зашумело, перед глазами поплыли какие-то темные пятна - Костя схватился за косяк двери, чтобы удержаться на ногах. Ему внезапно показалось, что он - женщина, в одиночку растящая сына, потом - мелкий предприниматель, владеющий ларьком, потом - хозяин небольшой фирмы, жену которого зверски убили из-за его долгов, потом - неудачливая проститутка, в мучениях умирающая под ножом садиста…
        Он в два шага преодолел разделяющее их расстояние, остановился перед жертвой, внимательно посмотрел в глаза.
        - Сука! - рявкнул Костя, с размаху ударив девушку по лицу. - Что ты сделала?!
        - Ничего, Костенька, ничего, - она вновь улыбнулась разбитыми в кровь губами. - Это не я сделала, это ты сделал.
        Он бил ее долго. Очень, очень долго бил, потом насиловал, потом опять бил, руками, ногами, плетью, стеком, просто палкой… Потом опять насиловал, потом начал резать на куски, и снова насиловал… а она улыбалась. Он резал ее на части - но она все равно улыбалась, он чувствовал это.
        Он видел эту светлую, полную боли и грусти, но все равно светлую улыбку, закрывая глаза. Она улыбалась, когда он мучительно ее убивал.
        И ей было бесконечно жаль его.
        Из последних сил Костя вогнал узкий нож в сердце окровавленного комка плоти, безвольно висящего на стене, и рухнул на пол, теряя сознание.
        Открыть глаза было страшно. Но кто-то, невероятно сильный и мудрый, добрый и справедливый, этот кто-то стоял рядом и требовал. Приказывал. И Костя не мог не подчиниться приказу.
        Она была еще прекраснее, чем раньше. Тонкая, хрупкая, почти прозрачная, с огромными белоснежными крыльями за спиной. Нечеловечески-синие огромные глаза, с жалостью глядевшие на него, были полны мудрости веков. Легкое, серебристое одеяние - язык не поворачивался назвать это платьем - полупрозрачным облаком окутывало ее точеную фигурку.
        - Ох, Костенька… Что же ты натворил? - с болью в голосе проговорила она, опускаясь рядом с ним на колени.
        - Я… я… я не понимаю… кто ты такая?…
        - Неважно. Пока - неважно. Ты все поймешь… если выживешь. Если сможешь. А пока - смотри мне в глаза.
        Обхватив голову Кости руками, крылатая склонилась над ним, ее волосы упали на лицо, оставляя на виду только глаза, и он почувствовал, что проваливается в них, тонет в этих бездонных озерах…
        Боль. Это было первое, что Константин ощутил. Странная боль между ног, внутри… и страх. Гогот пьяных моряков - держи ее, ишь, как рвется! Ба, да она целка! Я следующий! Держите, за ноги держите! Ах, сучка, укусила! Я тебе щас!.. Добьем? На хрена? Она и так сдохнет!
        Говорите, тошнит? Так неудивительно, вы беременны. Кстати, от кого, вы же не замужем? Ах, изнасиловали? А справочка есть? Ладно, направление на аборт давать? Как нет, рожать будете? Непонятно от кого? Ну, воля ваша…
        Да, мальчик! Здоровенький, крупный мальчик. Красивый? Конечно, красивый, вам они все красивые! А назовете как, Костя? Хорошее имя.
        Как звали отца? Не знаете? Как так не знаете? Ах, изнасиловали… А справочку из милиции? Ну, хорошо, а как записывать мальчонку-то? Ладно, так и запишем: Константин Александрович. Фамилия ваша какая? Чайкина? Ну, пусть будет Чайкин. До свидания.
        А вы как думали? Вы постоянно «по уходу за ребенком» отпрашиваетесь, так чего удивляетесь, что вас увольняют? Нам надо, чтобы вы работали, а не за так деньги получали.
        Костенька, сынок, все хорошо будет. Я люблю тебя, мы прорвемся, мы справимся. Ты же хотел джинсы… Кольцо? А, я его потеряла. Костя, не связывайся ты с ними, не доведет до добра! Не надо! Не бей, пожалуйста, я тебе все деньги отдала, честное слово! Ну что же ты… даже попрощаться не пришел… Прости меня, Костенька, прости… Я люблю тебя, сынок…
        Боль и страх. И ничего кроме. Боль - от того, что любимый сын, в которого всю душу вложила, которого выходила наперекор обстоятельствам, даже попрощаться перед смертью ее не пришел. Страх - за него, любимого… Ведь в опасные дела впутался, с дурными людьми связался…
        Константин кричал. Кричал от страха и боли своей матери, которую уже давно забыл. Он бился в судорогах на полу пыточной камеры, а крылатая девушка, склонившаяся над ним, сжимала его виски, посылая новую волну.
        Владельцы ларьков и продавцы. Разные люди, хорошие и плохие, и просто люди. Боль и страх. Снова боль и страх. Всегда - боль и страх.
        Не надо, не бейте, я все отдам… Отпустите меня, я заплачу… Возьмите деньги, только не трогайте меня… Пожалуйста… не надо…
        Снова крик и судороги. Снова ослепительные глаза. Снова провал…
        Не трогайте Катеньку… Верните мою дочь, я заплачу! Где моя жена? отпустите детей, они вам ничего не сделали… пожалуйста, верните мою сестру! Где мой брат. я принес деньги… что значит: «поздно»? Боль и страх.
        «…не надо, не делайте этого!» «…я хочу жить!» «…что это за место?» «…мы об этом не договаривались…» «…это за отдельную плату…» «…я заплачу, только не делайте этого…» «…мне больно……нет……не надо, пожалуйста…» «…убери это!» «…больно!!!»
        - Все эти несчастные девочки хотели жить, Костенька. Не их вина, что они стали проститутками. Твоя мать - она заслуживала лучшей судьбы, но она положила свою жизнь на то, чтобы поставить тебя на ноги. Ты знаешь, скольких ты убил? Смотри же и ощути их боль…
        «Я не знаю вас, - безмолвно кричал Костя. - Я не знаю вас, я не убивал вас! Я вас даже никогда не видел!»
        «Это те люди, которых убили по твоему приказу, - звучит в голове голос крылатой. - Это те люди, которые умерли в результате твоих действий. Это та девочка, которая умерла с голоду из-за того, что ты и твои приятели искалечили ее отца, торговавшего в ларьке. У этой женщины случился сердечный приступ, когда твои люди убили ее дочь, муж которой должен был тебе денег. Это те люди, которых убил ты».
        Глаза… много глаз. В них - страх и боль, сменяющиеся обвинением.
        - Ты! Ты! Ты! Ты! Убил… убил… убил нас… нас… убил… нас… ты… убил… зачем… за что… ты…
        Симпатичная шатенка с пухлыми губами и еще по-детски округлым личиком. Его первая жертва.
        - Что я тебе сделала? За что ты меня убил?
        Мать.
        - Костенька, ну зачем ты так со мной?… Я же тебя люблю…
        Боль и страх. Только боль и страх. Везде, на каждом шагу. Широким шлейфом - на всем жизненном пути. Только боль и страх.
        Он чувствовал их всех. Он теперь знал, каково быть изнасилованной, изрезанной на куски, каково, года тебя бьют арматуриной, каково, когда тебе присылают в коробочке кисть твоей дочери десяти лет от роду, каково… Он на своей шкуре испытал все то зло, которое принес в мир.
        Когда Константин очнулся, в камере было пусто. Не было ни изуродованного трупа в цепях, ни крылатой синеглазой девушки. В камере было пусто… а в душе горел невыносимо жаркий огонь. Он прекрасно помнил все.
        Костю вывернуло наизнанку. Его рвало, рвало так, что он задыхался. Его рвало от отвращения к самому себе, от осознания, какой же скотиной и мразью он является. «Простите меня, простите! « - билось в голове. И в то же время захлестывало понимание: нет прощения, и никогда не будет. Таких не прощают. Такого - не прощают. Никогда.
        Встать. Подойти к бару. Достать бутылку. Налить виски в стакан. Убрать бутылку, вернуться со стаканом к столу. Сесть в кресло. Закурить. Отпить половину из стакана. Докурить. Допить виски. Встать. Подойти к бару. Достать бутылку…
        Алгоритм, отработанный за ночь до автоматизма. И пистолет, заряженный пистолет на столе. Снят с предохранителя, патрон в стволе. Просто взять, приставить к виску и нажать на курок.
        Все так просто. Но что-то мешало. Нет, Константин не боялся смерти. Скорее, он уже жаждал ее - но что-то мешало. Он уже ничего так не хотел, как собственной смерти, его корчило от невыносимого омерзения и ненависти к самому себе - но что-то просто не давало ему взять пистолет, приставить к виску и нажать на курок.
        Простейший алгоритм. Встать. Подойти к бару. Достать бутылку…
        Виски кончился.
        Взгляд в зеркало.
        - Как же я тебя ненавижу, - сказал он отражению. Отражение смотрело с ответной ненавистью.
        Умереть было не страшно. Но - умереть было слишком мало. Таким - нет прощенья. Таких - не прощают. Никогда не прощают.
        Смерть - это слишком просто. Это слишком малое возмездие за все, что было сделано.
        На следующий день Константин перевел все дела на своего заместителя, оставил немного денег на личном счету, купил билет на поезд в Питер и покинул Москву навсегда. Почему он поступил именно так? Он не знал. Но что-то внутри подсказывало: так будет правильно.
        В купе не было никого, кроме него - Константин не мог, просто не мог находиться столько времени с кем-либо наедине, и потому просто выкупил купе полностью. Он сидел на нижней полке, смотрел в окно, за которым метался снег, и ни о чем не думал. В душе была пустота, и ничего, кроме пустоты.
        Тихо зашуршала, отодвигаясь, дверь купе. «Неужели я забыл ее закрыть на защелку?» - мелькнула мысль. И тут же исчезла - на пороге стояла хрупкая, светловолосая девушка с огромными синими глазами.
        - Здравствуй, Костенька.
        Все было правильно.
        Все только начиналось.
        V. VI
        «Вместе - мы инструмент
        Земного оркестра,
        Тот, кто сегодня понял это,
        Чувствует силу каждой струны.»
        - Это все? - тихо спросил Стас.
        Азамат как-то понуро опустил глаза.
        - Еще Вика, ее Алик как-то притащил. Она на кухне прячется, боится с тобой пересекаться лишний раз…
        Ветровский медленно обвел взглядом собравшихся. Уже упомянутые Алик и Азамат, Женька, на чьей квартире проходило собрание, Виктор Галль, нервно терзающий гитару в углу, Алиса, Саша Годин с первого курса юрфака и его девушка - худенькая, некрасивая блондинка, тоже Саша, Антон Петренко и Инга Куприянова с экономического. Вместе с Викой - десять человек, не считая самого Стаса. А ожидалось девятнадцать.
        - Что остальные?
        - Кто как, - Зулкарнов пожал плечами. - Кто-то нелепо отмазывался, кто-то честно сказал, что это слишком далеко зашло, кто-то еще что-то. Побоялись и разбежались, проще говоря. Да, Стас… все знают, что было там. В кабинете Витценко. И что ты говорил, все тоже знают.
        Юноша незаметно прикусил губу. Ну и как теперь объяснить? Хотя они же ребята умные, должны понять, зачем он такое говорил!
        - Я не буду спрашивать, откуда.
        - А можно я все равно отвечу? - неожиданно вклинился Женька. - Это, в общем-то, моя сомнительная заслуга. Когда за Викой пришли инспекционщики, я как раз хотел к ней зайти. Меня не заметили или не придали значения, а я слышал, куда ее повели. Ты же знаешь, у нас в универе большая часть помещений под видеонаблюдением. Так вот, взломать центральный сервер института - не самая сложная для меня задача. Я снял с камеры запись событий в кабинете. Показал Виталику. Я не заметил, что он скопировал ее к себе! А потом Виталик показал эту запись всем остальным. После этого они и ушли…
        Стас неопределенно кивнул, медленно опускаясь в кресло.
        - Жень, все в порядке. Ты… наверное, ты правильно сделал. А те, кто не понял и ушел - что ж, значит, не так уж и надо им это было. Только скажи, они и правда все испугались проблем или было что-то еще?
        Алфеев помялся, но все же ответил.
        - Некоторые просто поверили в то, что ты там говорил, и перестали верить в то, что ты говорил раньше. Виталик тут распинался. Мол, ты недостоин возглавлять Орден, ты подлец и обманщик, ты нас всех используешь… Я ему в результате на дверь указал раньше, чем Алик вскочил бить ему морду.
        - Вот и хорошо. Жень, не переживай. Все в порядке. Алик, пожалуйста, приведи Вику. Нам всем нужно серьезно и откровенно поговорить…
        Заплаканную и наскоро умытую, Алик усадил девушку на диван между Алфеевым и Алисой, которая посматривала на подругу с явным неодобрением.
        Стас тяжело вздохнул и начал объяснять. Говорил он недолго, четко и ясно объясняя свои действия, но не вдаваясь ни в подробности, ни в эмоции. Как ни странно, ему даже дали договорить
        - Стас, когда и где ты научился врать так складно? - очень тихо спросила Виктория, подняв наконец глаза на командира. - Ты сказал, теперь позволь, скажу я. Я присутствовала в том кабинете, если помнишь. Да, мне безмерно стыдно, что я поддалась на угрозы отчисления и сказала ректору, откуда у меня книга. Если бы я знала, чем это обернется - я бы промолчала, несмотря ни на что. Стас, я тебе верила. Верила полностью. Но… прости, я видела твои глаза, когда ты вымаливал пощаду у скотины Витценко, я видела, с каким пылом и искренностью ты поливал грязью те идеи и идеалы, которые буквально за день до этого называл своими принципами и своим мировоззрением. Я слышала, как ты говорил, что просто используешь все и вся, слышала, как ты убеждал Витценко в том, что просто «набираешься практики для создания собственной компании». Ты был очень убедителен. Как никогда раньше. Ты и об Ордене говорил с жаром и блеском в глазах, с уверенностью в правдивости твоих слов, но никогда ты не был настолько убедителен, как сегодня в кабинете. Я всей кожей ощущала, что ты говоришь правду.
        В комнате повисла тишина. Стас медленно достал сигарету из пачки, и тупо уставился на нее. Он не знал, что и как возразить Вике. И он видел, что многие начали колебаться, выслушав ее рассказ.
        - Мне нечего тебе ответить, - наконец, заговорил он, медленно и осторожно подбирая слова. - Я могу поклясться чем угодно в том, что я лгал Витценко и не лгал вам. Но если вы мне уже не верите, то моя клятва тоже едва ли будет иметь для вас хоть какой-нибудь вес.
        - Я тебе верю, - тихо проговорил Женя. - И чего бы там не почувствовала Вика, я тебе буду верить. Потому что если не тебе, то кому?
        - Аналогично, - коротко отозвался Виктор.
        Алиса молча кивнула.
        - Херню вы тут разводите! - ругнулся Алик, раздирая на клочки салфетку. - Я бы сказал, как оно все на самом деле было и как оно все на самом деле называется, да вы ж все равно понимать не захотите!
        - Почему ты так в этом уверен? - поинтересовался Саша. - Если тебе есть что сказать - скажи.
        - Да, скажи! - поддержала его подруга.
        - Стас? - Гонорин взглянул на командира. Тот кивнул. - Ты уверен? Я не думаю, что тебе будет приятно, если я скажу это при всех.
        Горло неприятно перехватило. Ветровский был уверен в Алике на сто процентов и разочароваться было бы слишком больно. Однако он нашел в себе силы поднять голову и спокойно ответить:
        - Я не знаю, как каждый из вас сейчас относится ко мне и к тем, кого еще вчера мы называли братьями и сестрами. Но для меня вы все же Орден. И я вам верю. Говори, Алик. Хуже уже не будет.
        - Ну, раз ты в этом так уверен… - Гонорин слез со стола, пересек комнату, и остановился так, чтобы его видели все. - Ребята, братишки-сестренки, нельзя быть такими недоверчивыми идиотами. Мы же решили, что мы все друг другу родные. Как бы это не было наивно и, возможно, глупо, но это было наше с вами совместное решение. Хотите знать, что делал Стас в кабинете Витценко? Я вам скажу. Он там унижался. Выпрашивал, изворачивался, лгал. Поливал грязью себя и вас. А знаете, зачем? Да затем, что если бы всплыла правда, никто из вас не остался бы в институте! Вика и Стас вылетели бы первыми, а следом - и мы все! Наш командор прошел через унижение для того, чтобы спасти наши с вами задницы, понимаете вы это или нет?! И пусть самое страшное, что нам угрожало - это вылететь из универа, но это сейчас. И я не знаю, как вы, но я в Стаса верю, и я верю, что если когда-нибудь ситуация сложится более опасным образом, как для него, так и для нас - он все равно пожертвует собой, своим достоинством, здоровьем или даже жизнью - чтобы защитить нас.
        Новый сеанс тишины был просто пропитан пораженным изумлением. Стас застыл, не донеся прикуренную-таки сигарету до рта и не отводил перепуганного взгляда от оратора. Вика в ужасе вжалась в диван. Алиса, оцепенев, смотрела на Стаса. Женька медленно и тихо сполз со своего кресла на ковер. Парочка Саш сидела, не шевелясь. Виктор машинально крутил колок гитары, даже не замечая, что струна сейчас лопнет. Азамат что-то неслышно шептал - причем, скорее всего, что-то глубоко нецензурное. Антон наматывал на палец прядь своих длиннющих волос, а когда добрался до уровня лица, уставился на этот самый палец так, будто впервые его видел. Инга же просто смотрела в пространство невидящим взором.
        Теньк!
        Лопнувшая струна произвела эффект небольшой бомбы. Все вздрогнули, Стас обжегся сигаретой, Антон едва не вырвал несчастную прядь, а Азамат навернулся с подоконника.
        - Извините, - прошептал бедный Виктор, тряся рукой, на которой набухала алая полоса - след удара струны.
        - А я знаю, почему Вика поверила Стасу в кабинете, - неожиданно произнесла Инга. Взоры всех присутствующих немедленно обратились на нее. - Он же эмпат.
        Сил на какое-либо активное проявление эмоций не осталось уже ни у кого, и Ветровский просто поднял на девушку взгляд.
        - Поясни, о чем ты. И почему я сам этого не знаю.
        Инга отбросила с лица упавшую темно-каштановую прядь волос.
        - Вы помните, после чего я к вам пришла? Кто не помнит: после второго благотворительного вечера. Там был инцидент, когда один из пришедших парней громко заявил, что все это ложь и способ выманить у них денег. Стас повернулся, и спокойно на него посмотрел. Именно спокойно, как-то почти безразлично. Я сидела рядом с этим придурком, и его взгляд сперва скользнул по мне. С кем-нибудь из вас когда-нибудь случалось такое, что вы внезапно начинали испытывать какое-либо сильное чувство, к которому не было никаких предпосылок? Ощущение безоблачного счастья после выматывающего рабочего дня, когда на самом деле хочется только лечь и отключиться до утра, а дома еще куча дел, или наоборот - всепоглощающее отчаяние, когда все так хорошо и безоблачно, или ничем немотивированный беспричинный страх? Я сильно сомневаюсь относительно телепатии, но вот эмпатия - это реально существующая вещь, уж студенты психфака должны об этом знать. Правда, в психологии эмпатия описывается как способность принимать чужие эмоции…
        - Инга! - в один голос воскликнули Алик, Женька и Азамат.
        Девушка слегка смутилась.
        - Извините, увлеклась. Тогда, на концерте, мне было просто интересно и довольно приятно - музыка, стихи, все прочее, мне это все очень понравилось. А когда я на секунду почувствовала взгляд Стаса, на меня неожиданно нахлынула волна слишком противоречивых эмоций. Мои собственные перемешались с горечью, некоторым презрением, жалостью и краткой, злой обидой. Я еще тогда подумала про эмпатию, но как-то не стала развивать эту тему.
        - Но если даже и так, то в тот вечер ты поймала эмоции Стаса, направленные на того парня, так? - уточнил Саша, дождался кивка и продолжил. - Сегодня же в кабинете Вика почувствовала, что Стас говорит правду. Как это могло быть эманацией?
        Инга улыбнулась.
        - Ну вот, слово «эманация» знаешь, а азов вранья - нет. Что нужно сделать, чтобы по-настоящему убедительно солгать?
        - На время самому поверить в то, что ты говоришь, - безэмоционально ответила Вика и разрыдалась.
        Еще ни разу в жизни Стас не испытывал такого облегчения.
        V. VII
        «Святой судьбе не прекословь,
        Воет толпа, чувствует кровь!»
        Не сходится. Упорно, упрямо, категорически не сходится. Где-то в исходных данных, принятых за аксиому, большая ошибка. Принципиальная ошибка. Из-за нее логичная картина происходящего никак не может сойтись.
        Он отбросил стилус, вскочил, прошелся по комнате. Это было не просто важно - жизненно необходимо. Он должен докопаться до истины! Иначе дальнейший шаг, должный определить его путь на долгое время, возможно - на всю жизнь, не мог быть сделан. Нельзя ошибиться, нельзя…
        Ошибка в исходных данных. Все остальное уже десять раз проверил он и три различных программы-анализатора, одну из которых он написал сам. А если ошибка в исходных данных, то вычислить ее будет достаточно просто - надо только поочередно каждую аксиому называть гипотезой.
        Вернувшись за стол, он начал быстро набирать новый код для программы. И через полчаса комп безразлично выдал наиболее вероятный результат. Практически единственно возможный результат, потому что рядом с восьмьюдесятью пятью процентами шестнадцать процентов второй по вероятности кандидатуры на ошибку смотрелись как-то… несерьезно.
        Несколько минут он тупо смотрел на голоэкран, где равнодушная программа высвечивала результат анализа. Потом резкой командой выключил комп, погасил в комнате свет, на ощупь зажег ароматические палочки, помогающие расслабиться и войти в медитативный транс, лег на пол, раскинув руки и ноги, и стал смотреть в потолок, привычно выравнивая и замедляя дыхание и сердцебиение.
        Мозг работал четко, как никогда. Десятки вариантов изобретались в одно мгновение, а в следующее уже проверялись и отбрасывались. Когда-то он не верил, что сможет с такой легкостью просчитывать в уме столь сложные и многоуровневые схемы с таким количеством данных, но уже давно убедился, что возможности человеческого мозга значительно превосходят даже самые смелые предположения ученых.
        Гипотеза за гипотезой, вариант за вариантом, теория за теорией… все облетали, как осенние листья в ураган. Куда там компьютерному анализатору, тупой программе с заложенными действиями! Человеческий мозг гораздо совершеннее, быстрее и, что самое главное, - во сто крат гибче любой программы. И вполне способен решить задачу, на которую глупая программа выдала такой невероятный, невозможный ответ.
        Когда он открыл глаза, за окном уже светало. Ароматические палочки догорели, оставив на полу светло-серые полоски пепла. А он чувствовал стекающие по вискам слезы и, казалось, его душа тоже вмиг покрылась слоем пепла - но не тонкого, лишенного запаха, а жирного и черного, какой остается от сгоревшего человека. Или от испепеленной веры в того, кто был дороже себя, кто наставлял и подсказывал, кто столь многое показал и рассказал…
        Спекшиеся губы неохотно разомкнулись, с них сорвался тихий, обреченный стон:
        - Учитель!
        Холодный душ на время привел его в чувство. Он стоял на ледяном кафеле, чувствуя, как вода стекает по спине, как мокрые пряди липнут к щекам и лбу, и понимал, что глазам тоже уже холодно. Горячих капель больше не было. Вернулись самоконтроль, уверенность, спокойствие. А их искусственное происхождение - это нестрашно, это не надолго. Всего на пару часов. Больше не понадобится.
        Кирилл вышел из ванной комнаты, на ходу вытирая волосы, улыбнулся только проснувшейся матери, вежливо отказался от завтрака и ушел в комнату. Через десять минут, наскоро просушив волосы феном, он стремительно сбегал по лестнице.
        На улице лил дождь. Первый настоящий дождь в этом году. Задержавшись под козырьком парадной, он вытащил из кармана мобил и не глядя набрал знакомый номер.
        Ответили не сразу. Впрочем, шесть утра…
        - Я слушаю, - раздалось наконец в трубке.
        - Это я, - быстро выпалил Бекасов, при звуке недовольного голоса на миг растерявший все самообладание.
        - Я заметил, - ядовито отозвался Дориан. - Что у тебя случилось, Велес, что ты решил позвонить мне в такую рань?
        - Учитель, мне нужно срочно с вами встретиться и поговорить. Это очень серьезно и очень важно для меня.
        - И настолько же срочно, как я понимаю? Хорошо, приезжай ко мне на Вяземский.
        - Простите, учитель, я хотел бы встретиться на нейтральной территории.
        Несколько секунд тот молчал - то ли придумывал, что сделать с учеником за такую наглость, то ли и в самом деле подбирал более подходящее место.
        - Я надеюсь, это и в самом деле так срочно, важно, серьезно и обязательно на нейтральной территории. Приезжай в ресторан «Gradalis» на Каменный остров. Я буду там через час.
        - Почему здесь? - только и спросил Коста, глядя мимо Теодора на идущий по Неве лед.
        - Из моих точек эта - самая близкая к нашей цели, - пожал плечами немец. - Тебя не пугает перспектива замерзнуть?
        - Я не мерзну, - так же лаконично отозвался крылатый. - Невидимость сделаешь?
        - Разумеется.
        - Расскажи мне про него. Про твоего воспитанника.
        - Я бы не стал так его называть. У парня сложный характер и непростая судьба, но он обладает стальным стержнем и несгибаемой волей. Пока что я не выходил на прямой контакт, только несколько раз заглядывал в его сны. Он и без моих предложений и подсказок уже решил менять мир.
        - Какими методами?
        - Пока что - не самыми правильными. Но он скоро будет готов для контакта, а после него я уже вплотную займусь его воспитанием.
        - Если он подойдет, - отметил Коста.
        - Он подойдет, - с непоколебимой уверенностью бросил основатель Братства. - У тебя уже есть кандидатура?
        - Было несколько. Не подошли. Одного пришлось убить.
        Хмыкнув, немец умолк.
        Они шли по пустынной, мокрой улице и, наверное, странно смотрелись бы рядом, если бы Коста был видим. Теодор - среднего роста, со своими резкими чертами лица и взглядом потомственного арийца, одетый в кожаный плащ покроя середины двадцатого века, и Коста - высокий и длинноволосый, обнаженный по пояс. Но одинокий пешеход в плаще внимания не привлекал.
        - Ты получал какие-либо вести от Кейтаро-дону? - решился все же спросить крылатый.
        - Нет. Я пытался связаться с ним по своим каналам, но он мне не ответил. Либо отошел от дел, что вряд ли, либо получил свободу…
        - …что еще менее вероятно.
        - Либо считает ситуацию в Петербурге слишком малозначимой, чтобы уделить ей свое внимание.
        - Думаю, это не так. Я что-то ощущаю. Нет, не его присутствие, но что-то неуловимо похожее. Возможно, он просто следит за нами, присматривается к происходящему.
        - Делает свои загадочные выводы и продумывает, как можно сыграть нами поизящнее, - закончил Теодор.
        - Именно. Я не исключаю даже того, что он сам найдет ученика. Не думаю, что разговор у озера остался для него тайной.
        - Как и встреча в ноябре, когда я сказал, что нашел кандидатуру.
        Перебрасываясь фразами и периодически договаривая друг за друга, они дошли до ограды парка.
        - Придется подождать. Я не знаю, в котором часу у них начинаются занятия, решил на всякий случай прийти к самому началу.
        Коста равнодушно пожал плечами, и спокойно опустился прямо на мокрую землю. Струи дождя стекали по его коже, по плечам, лицу, опущенным векам, длинные волосы частично прилипли к спине, частично - падали на грудь. Глядя на темные, тяжелые от воды пряди, Теодор решил все же задать давно мучавший его вопрос:
        - Тебе волосы не мешают?
        - Нет, - последовал краткий ответ.
        - Кромки твоих перьев острее лезвия, - не отступал немец. - Как ты не обрезаешь ими себе волосы?
        Коста открыл глаза, чуть качнулся вперед, выводя левое крыло перед собой. Подхватил с земли какую-то ветку, хлестнул по перу - веточка распалась на две части. Разрез был идеальным. А потом крылатый внезапно положил на кромку перьев ладонь и сильно, с нажимом провел.
        Обычно невозмутимый, сейчас Теодор едва сдержал гневный возглас. Это в старинном кино герои-идиоты каждый раз, когда нужна кровь, режут себе ладонь, причем почему-то всегда правую. Как они после этого держат меч, режиссеры почему-то не задумываются. А тут этот крылатый… герой туда же.
        Разумеется, в следующее мгновение немец вспомнил и о регенерации «напарника», и о том, что глупостей тот обычно не делал. По крайней мере, таких. А крылатый спокойно отнял руку от бритвенно-острой кромки и показал Теодору ладонь. Без единого следа пореза.
        - Я не могу намерено причинить себе вред, если того не требует выполнение миссии, - спокойно ответил он на непонимающий взгляд основателя Братства.
        - Хоть кто-нибудь, кроме тебя и твоего создателя, знает все детали твоего проклятия? - не сдержался немец.
        - Да. Кейтаро-дону, - спокойно отозвался Коста и вновь закрыл глаза. - Скажешь, когда твой избранник появится.
        Холодный дождь и ветер - более мерзкое сочетание погодных явлений Олег себе представить не мог. Резкие порывы вырывали зонт из рук, и тогда на юношу обрушивалась очередная порция отвратительно ледяной воды. Казалось, природа отыгрывается за последнюю неделю, упоительно теплую и солнечную.
        От общежития до третьего корпуса идти было около полутора километров, и Черканов успел промокнуть почти до нитки. Мысленно призывая все проклятия на голову контрольщиков из «Overtown», которые расслабились за неделю, а теперь никак не могли совладать с этим стихийным бедствием, он свернул с главной аллеи и решил срезать по тропинке. Разумеется, воды на той тропинке было по щиколотку, но не сказать, что на алее было лучше. Да и ноги он все равно уже промочил, так что терять было нечего. Зато до корпуса быстрее дойдет.
        Странную, пошатывающуюся фигуру Олег заметил не сразу. А когда заметил - позволил себе злорадно ухмыльнуться.
        Краса и гордость медицинского факультета, красавец и спортсмен, похититель женских сердец и объект жгучей неприязни Олега, Кирилл Бекасов выглядел так, будто только что выбрался из трущоб, где пил, не просыхая, дня три-четыре. Юношу мотало из стороны в сторону, взгляд его был безумен, темные волосы склеились в сосульки и некрасиво липли ко лбу. Стильный плащ порван на плече, рубашка потрепана и полностью утратила свой изначальный светло-бежевый цвет, а обычно начищенные до блеска модельные ботинки имели такой вид, что ими побрезговал бы даже самый распоследний нищий.
        Однако желание посмеяться над обидчиком, с которым так тепло общалась Марина Велагина, мгновенно пропало, стоило Олегу поймать взгляд Бекасова. В этом взгляде смешались боль, страх, отчаяние, ненависть и глубокая детская обида. А когда Черканов разглядел, что сжимал Кирилл в правой руке, ему и вовсе захотелось оказаться как можно дальше от безумца с пистолетом.
        - Который из них?
        - Тот, который трезв, - почти оскорбленно отозвался немец.
        Коста же присмотрелся к шатающемуся парню - и вдруг резко отступил назад.
        - Считывай его! Быстрее!
        Оставшаяся с военных времен привычка повиноваться приказам, отданным в такой форме сработала без осечки. Теодор разделил сознание на два потока, мгновенно выстроил схему и проник в сознание юноши, и только после этого понял, что именно и почему он делает. Но останавливаться было уже поздно - буря чужих эмоций и несвязных мыслей, изредка перемежающихся обрывками какой-то информации, накрыла его сознание.
        Он словно только этого и ждал. Остановился, с тенью удивления глядя на потенциального теодорова воспитанника, рухнул на колени и рывком поднял правую руку на уровень виска.
        В дальнейших приказах немец не нуждался. За последнюю секунду он не сумеет выжать ни капли информации, а находиться в чужом сознании в подобный момент - нет уж, увольте. Ни удовольствия, ни пользы, одни сплошные проблемы.
        - Учитель… - прошептал Бекасов, падая прямо в грязь. - Учитель, за что?
        А потом поднял руку, приставил пистолет к виску и нажал на курок.
        Отвернуться Олег не успел, и теперь оцепенело взирал на разлетевшиеся вокруг осколки черепа, мозги и льющуюся в раскисшую землю кровь.
        Что-то настойчиво толкнулось внутри черепа. Он ощутил непреодолимое желание что-то сделать, вот только что? Словно бы одержимый чужой волей, Олег медленно повернул голову и его взгляд наткнулся на левую ладонь самоубийцы. На светлой коже, так нелепо выделяющейся среди грязи, мозгов, костей, и еще каких-то не поддающихся идентификации частей человеческого тела, лежал терабайтовый микрочип.
        Черканов сам не знал, почему поступил именно так. Преодолевая тошноту, подступившую к горлу, он пошарил в кармане, нашарил магнитный ключ на длинной цепочке и осторожно бросил его в сторону трупа.
        Седьмая или восьмая попытка увенчалась успехом - ключ лег на ладонь, чип с почти неразличимым щелчком прилип к магниту. Олег все так же осторожно подтянул его к себе, тщательно вытер от налипшей грязи и убрал в карман брюк. После чего вытащил мобил, набрал короткий номер и дрожащим голосом сообщил о найденном трупе.
        - Чип он взял по твоей воле, - Коста не спрашивал, Коста утверждал.
        - Разумеется, - не стал отрицать немец. - Вполне возможно, на этом чипе есть важная информация.
        - Мне не нравится твой избранник.
        - Он и не обязан тебе нравиться.
        - Он уже подгнивший изнутри. Будет хуже Братства.
        - Это тебе сейчас так кажется. Посмотрим, каким он станет через год-другой, когда я с ним как следует поработаю.
        - Посмотрим. Если Кейтаро-дону одобрит.
        - Если Кейтаро-дону хотя бы появится - тогда и будем думать, одобрит он или нет! - раздосадовано бросил бывший Повелитель.
        Коста пожал плечами и направился к выходу из парка.
        Все же странно они смотрелись - старомодно одетый, но все же похожий на человека Теодор и обнаженный по пояс крылатый демон возмездия.
        Они уходили, а за их спинами уже суетились люди, не обращающие никакого внимания на посторонних, выла сирена на крыше полицейского флаера, в стороне врач поил бледного Олега успокоительной микстурой. А в бурой грязи, смешавшейся с кровью, остывало тело хорошего парня Кирилла Бекасова, который хотел сделать этот дерьмовый мир хотя бы чуточку менее дерьмовым. Но он посмел докопаться до правды, а таких в живых не оставляют. Теперь хороший парень был мертв, и на это всем было пока что наплевать.
        Всем, кроме вздрогнувшего от неожиданного сердечного спазма первокурсника с факультета психологии, который тоже хотел сделать мир лучше и докопаться до правды. Вот только шансов у него было совсем немногим больше, чем у мертвеца. Потому что кое-что Теодор все же успел считать из памяти Велеса.
        Эпилог
        - И кто же из них вы? - во взгляде Командора читалась некая странная, почти неуловимая, светлая, но одновременно щемящая и будоражащая душу грусть. - Стас или Олег? Или оба вместе?
        - Не притворяйтесь, что не поняли, - не менее грустно посмотрел на него седой. - А вместе? Любопытный вариант…
        - В общем-то, понял. Но некие сомнения все же присутствуют. Хочу узнать вашу историю полностью, пока что вы рассказали недостаточно. Мне, кстати, очень жаль Кирилла. Мальчик был гением, сумел понять многое…
        - Слишком рано понял. Это его и погубило.
        - Видимо так, - не сдержал вздоха Илар. - Что ж, вернемся к нашим баранам. История странная и почти непонятная. Тем более неясно, кто такие Теодор, Кейтаро-дону и Коста. Точнее, личность Косты сомнений не вызывает, Константин, о котором вы упоминали, но как он стал тем, кем стал? Кто обладает силой настолько изменить человеческую сущность, кроме великих магов, которых на вашей планете просто нет - это я выяснил в первую очередь.
        - Я ведь не закончил… - несколько странно усмехнулся собеседник. - Это еще только начало.
        - Естественно, - Командор устало потер рукой лоб. - Но я хочу четко понять, как вы смогли достичь недостижимого. Пока предпосылок для этого я из вашего рассказа не вижу, при всем желании. Да, несколько групп молодежи, желающей странного. Но сколько таких групп существовало в разных мирах! И ни одна не достигла успеха. А если достигала, то изменялась и становилась своей противоположностью. Размышления Кирилла хорошо это иллюстрируют. Он был полностью прав.
        - Прав, - согласился седой, продолжая так же странно усмехаться. - Путь был тяжел и страшен, он имел свою цену.
        - Кое-кому пришлось заплатить душой… - наклонил голову Илар. - Обычное дело. Помните? «И отдаст душу за други своя…»
        - Именно так, - он медленно встал. - И иначе не бывает, сами знаете.
        - Кстати, вы ведь меня узнали, - наклонил голову вбок Командор. - Откуда? Да и Стас, судя по вашему рассказу, знал о нашем ордене и строил свой с учетом наших идей. О какой синей книге идет речь?
        - Вы не знаете?! - откровенно изумился седой.
        Он некоторое время растерянно смотрел на Илара, затем рывком бросился к стальной дверце сейфа в стене. Открыл, достал оттуда некую довольно увесистую книгу, судя по виду, очень старую.
        - В наше время все книги Серебряного Ветра многократно переизданы, - сказал седой, протягивая Командору синий томик с едва угадываемым изображением усталого человека и дракона на обложке. - Но это… Это тот самый экземпляр, о котором я говорил. Восстановленный, естественно.
        Илар принял томик, раскрыл и прочел начало. Текст оказался настолько перенасыщен эмообразами, что он буквально провалился туда. Пальцы перелистывали страницу за страницу, очень бережно, чтобы не повредить древнюю книгу. Однако очень быстро. Он не видел окружающего, он сейчас был там и тогда. Снова! Снова он переживал все то, что случилось много лет назад. Ни слова неправды! Точнее, ни образа - слова тут были побочны и не слишком важны, они всего лишь несли некую небольшую часть смысла, не передавая его и на треть.
        - Откуда?… - едва слышно прошептал Командор, дочитав, времени на что ушло совсем немного, всего около получаса. Хозяин кабинета молча ждал. - Откуда он все это узнал?… Кто дал ему право об этом писать?… Кто дал ему право так писать?…
        - Откуда мне знать? - развел руками седой. - Этого человека давно нет в живых. Имя? Скорее всего - псевдоним, слишком странно звучит. Кто он такой никто не знает, данных в сети не сохранилось. Только тексты книг. Выходит, он написал правду? Так все и было?
        - Немного иначе, но совсем немного. Главное ведь не в тексте, а в образах, заложенных в него. Я-то сразу образы ловлю. И…
        - Что?
        - Такое ощущение, что он был мной. Иначе откуда он мог знать о кое-каких моментах, которых из текста видно далеко не всем? Не понимаю…
        - Я тоже ответа вам дать не могу. Но эта книга дала лично мне очень многое. Да и вы… спасибо, что вы - не выдумка!
        - Да не за что, - улыбнулся Илар. - Я рад, что мой пример помог кому-то стать лучше.
        - Лучше ли? - с сомнением приподнял брови седой, в глазах плеснулась боль, а может, даже отчаяние. - Если бы вы знали, что мне приходилось делать, какие мерзости совершать, то вы вряд ли говорили бы так. Да, пусть это все для того, чтобы они сумели остаться чистыми, для того, чтобы они могли любить и творить… но ведь цель не оправдывает средства.
        - Кто-то всегда должен платить за чужое счастье, - по губам Командора скользнула едва заметная горькая улыбка. - Платить собой, платить своей душой. Иначе, к моему глубочайшему сожалению, не бывает. Здесь за это заплатили вы. И результат, черт меня подери, не так уж и плох - целая планета. Поэтому я все же хотел бы считать вашу память, чтобы толком понять, как же вы достигли такого. Слова слишком малы, чтобы объяснить такое.
        - А в психошок не впадете?
        - Вы, видимо, забыли, кем я был и через что прошел… - негромко рассмеялся Командор. - А уж сейчас, после двух жизней на Земле, так тем более…
        Седой несколько раз прошелся вдоль стены, нервно кусая губы. Слишком страшно было раскрыть душу другому человеку, а в особенности - Илару ран Дару. И не в том дело, что у каждого есть такие воспоминания, которые не хотелось бы показывать никому, нет - он просто боялся, что Командор, узнав все это, отшатнется в гневе, что в глазах его появится презрение, и он уйдет, даже не оглянувшись, оставит наедине со всем этим… И в то же время прекрасно понимал, что иного выхода нет. Что открыться - будет единственно правильным, единственно возможным.
        Он не сел - почти упал в кресло. С невыразимой тоской посмотрел в глаза Илару - и в одно мгновение сбросил все психощиты до единого, оставив душу обнаженной и трепещущей в ожидании приговора.
        Командор с трудом подавил грустный вздох, вглядываясь в рухнувший на него поток информации и образов. И этим собеседник боялся испугать и отвратить его?
        Он широко улыбнулся.
        - Смотри, - и сделал в ответ то же самое.
        Этот человек должен узнать весь путь Командора ордена Аарн. Никто другой такого права не имел и не имеет, но не этот! И он узнает.
        Книга вторая. Иной смысл
        Пролог
        Сквозь узкие щели между темными, тяжелыми шторами с трудом пробивались тонкие полоски света. Лучи заходящего солнца причудливо высвечивали прихотливые изгибы сигаретного дыма и гасли, успевая выхватить из полумрака профили двоих мужчин.
        Сколько часов они находились здесь? Может, два или три, а может, и десять. Если кто и знал, то точно не кто-то из них - оба были слишком погружены: первый в собственное повествование, а второй - в его восприятие.
        - Страшный путь, - негромко проговорил седой мужчина, когда его собеседник на минуту умолк. - Не хотел бы себе такого… Что-то я знаю из книг, но там сказано общими словами, а вы рассказали подробно.
        - Я никому еще столь подробно не рассказывал о своей жизни, - на лице Командора ордена Аарн появилась тень улыбки, однако только на губах, глаза не смеялись, в них застыла боль. - И это только начало. Я сейчас остановился на том, что взошел на трон империи, которую позже назовут Темной. Впереди еще многое, но давайте прервемся ненадолго, мне слишком больно это вспоминать…
        - Понимаю. Я ведь тоже рассказал еще не все. Наверное, стоит теперь мне продолжить, а потом - снова вы.
        - Согласен. Это будет наилучшим выходом. Я все никак не могу понять, как вы сумели добиться столь ошеломляющего результата. Не вижу, как можно было изменить людей, почти потерявших свои души.
        - Это было нелегко, - вздохнул седой. - И долго. Но я был не один, один бы не справился… Ни за что не справился бы. Вы ведь понимаете?
        - Естественно, - согласился Командор.
        - Хочу все же задать вам несколько вопросов.
        - Задавайте.
        - Сперва я хотел бы сказать, что поначалу считал вас вымышленным героем, - седой пристально смотрел на Командора. - О том, что вы реальны, мне сообщило некое странное существо, или, возможно, сущность, посетившее наш мир. Не спрашивайте, кто это, из моего дальнейшего рассказа все станет ясно.
        - Вот как? - Илар откинулся на спинку кресла и задумался. - Любопытно.
        Интересно, кто это мог быть? Владыка Хаоса? Очень сомнительно, сущность такой силы вряд ли заинтересовалась бы одним миром, она мыслит масштабами вселенных. Кто тогда? Неужели?.. Он улыбнулся. Почему-то Командор был почти уверен, что не ошибся. Что ж, время покажет.
        - Еще я хотел спросить об артефакте, - после недолгого молчания снова заговорил мужчина. - Он с вами и сейчас?
        - Да, - подтвердил Илар. - От этой ноши мне не избавиться. Мой путь, как Командора ордена Аарн, почти завершен. Вскоре я уйду туда, где нужна моя помощь, где я смогу принести пользу. Я и так слишком задержался.
        Его собеседник тяжело вздохнул.
        - Вам странно будет это слышать, или, возможно, вы сочтете, что я просто не могу понять того, о чем вы говорите - но я вам отчасти завидую. Иметь возможность идти выше и дальше, пусть даже через боль и отказ от всего, что дорого… я бы многое за это отдал, - он сделал паузу, а потом добавил, и в его голосе звучало сомнение пополам с горечью: - А может быть, и нет.
        Илар пристально посмотрел в глаза своего визави. Тот не отводил взгляда, и Командор вдруг ощутил чувства, которые не мог удержать даже абсолютный щит терранца. Эмоции, простые и понятные каждая по отдельности, вместе образовывали совершенно безумную смесь, от которой начинала кружиться голова. Он вслушался, пытаясь осознать, что же за чувства обуревали собеседника, и, кажется, даже почти понял…
        - Не надо. Пожалуйста, - очень тихо сказал седой.
        И Илар отступился. Того, что он успел считать, было более чем достаточно. Пожалуй, даже больше, чем он на самом деле хотел бы знать.
        Несколько минут они сидели в тишине. Солнце опустилось на горизонт, в комнате стало совсем темно.
        - Я хочу понять - как вы смогли измениться, стать, по сути, полной противоположностью того, чем являлись? Обычно властолюбцы не меняются, их приходится уничтожать.
        - Да, это так, - Илар усмехнулся. - Наверное, я просто объелся властью и осознал, что есть что-то иное, недоступное мне. Потому и ушел. Но не буду гнать лошадей, я потом поведаю вам обо всем. А теперь я хочу услышать продолжение вашего рассказа. Возможно, ваш путь - это выход для очень многих миров…
        - Возможно, - пожал плечами собеседник. - Миры, думаю, все разные. И люди в одном не похожи на людей в другом.
        - Во многом все же похожи.
        - Не знаю, сам не видел, поэтому не могу судить.
        Он помолчал, затем прокашлялся и начал говорить. В хриплом, иногда срывающемся голосе было отчетливо слышно, что он не рассказывает - он вновь переживает то, что сейчас уже стало далеким прошлым, но по-прежнему осталось в близком «вчера».
        Наступила ночь, а в комнате все осталось таким, каким было перед закатом - разве что собеседники поменялись местами. Теперь Илар внимательно слушал историю своего визави, все глубже погружаясь в нее, проживая чужую жизнь вместе с ее обладателем, этим седым мужчиной. Командор знал: он должен понять, как простому человеку удалось достичь невозможного. И он узнает.
        Первая часть
        I. I
        Двадцать тысяч дней и ночей пройдет,
        Человек родился, человек умрет.
        Люди боятся смерти.
        Так было всегда, так есть, и так всегда будет. Сменяются поколения и нравы, уходят и вновь возвращаются эпохи, когда жизнь человеческая не стоит ломаного гроша, но так или иначе, люди боятся смерти.
        И это естественно. Человеку вообще свойственно бояться неизвестности.
        Люди на протяжении многих тысячелетий ищут способ справиться со своим страхом. Они придумывают себе все новые и новые объяснения того, что ждет за гранью, откуда никто не возвращается: одни верят в загробную жизнь, рай или ад, другие надеются на перерождение в иных мирах и телах, третьи допускают вероятность посмертного существования хотя бы в виде призрака, четвертые находят более оригинальные пути - но все как-нибудь, да объясняют себе, что будет «потом». Люди ищут себе кумиров, совершивших невозможное: ни одна религия, ни одна мифология не обходится без святого, чудотворца, бога, героя - неважно, кого, лишь бы он вернулся к жизни, умерев.
        Но вера, неважно, во что, помогает не всегда, а главное - не всем: что толку от рая или ада, от бесконечной цепочки реинкарнаций, если нет сил поверить в них всей душой, нет сил не надеяться - знать, что это будет. И люди, на время удовлетворяясь найденным объяснением, через год или десять лет, но начинали искать новый способ борьбы со страхом смерти. Над смертью стали смеяться - и в моду вошли истории о забавных, неповоротливых зомби, раз в году, на праздник Всех Святых, люди стали одевать маски и костюмы разнообразных мертвецов, пугать знакомых и пугаться, если кто-то из ряженых успел выпрыгнуть из-за угла и скорчить страшную рожу первым, а после вместе смеяться над секундным ужасом. Смерть стали презирать - и появлялись тысячи тысяч героев, бесстрашно бросающихся в самое пекло, насмешливо скалясь в лицо костлявой. Смерть даже стали любить и желать - и на улицах городов появились печальные молодые люди в черных одеждах и в черном гриме, воспевающие смерть в балладах и стихах.
        И многим удалось справиться.
        Многим - но далеко не большинству.
        А потом наступил девятнадцатый век, мир вздрогнул, и изменения, медленно шедшие уже долгое время, внезапно ускорили свое течение. Прежние ценности стремительно утрачивали свое значение, жизнь человека стала дороже и, одновременно, - во сто крат дешевле: если раньше любой человек, выйдя из дома с клинком у бедра, рисковал быть вызванным на дуэль, то в двадцатом веке мало кто мог похвастать личным оружием. Вот только если несколько столетий назад уничтожить целую страну не представлялось возможным даже стотысячной ордой, то сейчас для этого достаточно было нажать кнопку - и территория, на которой еще недавно высились города, жили люди, росли цветы и деревья, плодоносила земля и носились в лесах звери, за несколько часов превращалась в безжизненную и смертоносную серую пустыню.
        Страх перед смертью усилился.
        Но люди продолжали бороться.
        Смерть сделали торжественной и официальной. Ее погребли под ворохом бюрократической волокиты по оформлению свидетельства о смерти, под кучей небрежно сваленных на холодную надгробную плиту венков и букетов из символически-мертвых искусственных цветов. На могиле известного рок-певца стали собираться поклонники его творчества - вспоминать музыканта, пить дешевый портвейн, кричать песни под расстроенную гитару без первой струны, а потом бить морды тем, с кем не сошлись во мнениях, не замечая, что в пылу пьяной драки топчут ногами принесенные на могилу цветы.
        Потом грянула катастрофа две тысячи двадцатого года, по Терре пронеслись ураганы, землетрясения, извержения вулканов, наводнения, страшные лесные пожары… В кошмаре стихийных бедствий сгорели религии, не осталось роскошных католических соборов, величественных мечетей и стройных минаретов, строгих и красивых православных церквей и монастырей, не стало синагог, буддистских храмов… Что-то восстановили, но очень немногое - люди были заняты тем, чтобы выжить, и убедившись, что боги не очень-то торопятся отвечать на молитвы, не сохранили желания воссоздавать богам дома, предпочтя позаботиться о себе.
        Человечество сумело выжить. Люди продолжали умирать.
        И продолжали бояться смерти - не больше, чем раньше, но и не меньше.
        Но теперь смерть стала скучной обязанностью.
        Именно на такие мысли навевал центральный зал главного крематория Внешнего города - высокие, облицованные гладким блестящим мрамором стены, казенно-белые потолки без малейшего следа лепнины, простые плоские светильники, матовый пол под ногами. Постные лица служащих, уже давно не пытающихся надевать маски профессионального сочувствия. Нервные взгляды людей, по старой традиции вынужденных провожать умерших в последний путь и из-за этого терять деньги за пропущенный рабочий день. Строгое расписание малых залов - на одну кремацию не более пятнадцати минут.
        И поразительное равнодушие родственников, приятелей, сослуживцев, коллег - всех, пришедших попрощаться.
        Нет, все-таки люди стали меньше бояться смерти. Чужой смерти.
        Стас, в ожидании церемонии примостившийся в углу, непроизвольно оглядывал большой зал. У самого входа стояли трое мужчин в дорогих костюмах, они оживленно что-то обсуждали, иногда весело улыбаясь и даже посмеиваясь. Рядом с Ветровским на скамейке примостился субтильный паренек с ноутбуком, Стас его даже узнал - Антон Комалев с третьего курса.
        «Неужели у него так мало времени, что он даже сейчас учится?» - отвлеченно подумал юноша, и бросил быстрый взгляд на экран.
        Оказалось, Антона волновали вовсе не занятия. Его гораздо больше волновала драка с детально прорисованным монстром, похоже, «боссом» уровня. С трудом удержавшись от гримасы отвращения, Стас отвернулся.
        Девушка лет семнадцати жевала жвачку, болтая по мобилу. Судя по голосу, разговор шел о чем-то достаточно веселом. Молодой человек поминутно бросал взгляды на часы, нервно кусал губы и говорил своей спутнице, даме лет шестидесяти: «Скорее бы уже покончить с этим, у меня переговоры через час». Дама степенно кивала модельной прической - ей тоже нужно было идти, дома ее ожидала подруга, с которой теперь можно будет говорить спокойно, не оглядываясь на восьмидесятилетнюю маму за стенкой. Лет семьдесят назад несчастную сдали бы в дом престарелых, но теперь, увы, подобных заведений не существовало, и приходилось мучиться в одной квартире с умирающей.
        Мимо мужчин в костюмах прошла тоненькая девушка в черном. Ее лицо было мокрым от слез, глаза покраснели и припухли, девушка едва сдерживала громкие рыдания. Стас видел ее пятнадцать минут назад, когда выходил покурить - она сидела прямо на каменном поребрике и пыталась дрожащими руками вытащить сигарету из пачки. Мужчины в костюмах презрительно и насмешливо посмотрели ей вслед. А Ветровский с ужасом понял, что не считая тех, кто пришел проводить Кирилла Бекасова, девушка в черном была, наверное, единственной в зале, кто искренне горевал о своей потере.
        Нет, не единственной! Открылись двери одного из малых залов, начали выходить люди. Двое мужчин буквально вынесли женщину лет пятидесяти, пребывавшую в полуобморочном состоянии. Они почти дошли до выхода, как несчастная пришла в себя, и начала вырываться.
        - Пустите меня, пустите! Леночка, Леночка, родная моя девочка, она там, они ее сожгли, боже мой, пустите меня! Леночка зовет меня, я не могу, пустите! - кричала женщина, потерявшая недавно двенадцатилетнюю дочь.
        Люди брезгливо отворачивались. Один из сопровождавших, совсем еще подросток, кривя губы, негромко произнес:
        - Мама, заткнись, прекрати меня позорить.
        Стасу нестерпимо захотелось забыть все, выпустить из подсознания Стека и вбить малолетнему поганцу его слова обратно в паршивую глотку, вместе с кровью и крошевом выбитых зубов.
        - Вы не могли бы увести ее? - холодно поинтересовался один из «дорогих костюмов», закрывая подушечкой большого пальца динамик мобила. - У меня серьезный разговор, а тут эти крики…
        - Да, конечно же, - кивнул юноша. - Извините.
        Несчастную мать выволокли на улицу.
        Стас смотрел ей вслед и чувствовал, как скулы сводит от ненависти. Лютой и беспощадной ненависти ко всей этой равнодушной мрази, неспособной ни посочувствовать чужому горю, ни даже испытывать боль от утраты собственных родных и близких. Да и существует ли для этих лощеных бизнесменов в костюмах, для девчонки с мобилом, которая с хихиканьем пересказывала подруге кошмарную сцену, для паренька, так и не оторвавшего взгляда от нарисованных монстров, для юноши, велевшего матери заткнуться и не позорить его, существует ли для них всех само понятие «родные и близкие»? Или же все, абсолютно все на свете для них измеряется деньгами и удовольствиями?
        Прикусив губу, Стас направился к дверям, на ходу зубами вытягивая из пачки сигарету. Прикурил, едва выйдя на улицу - и тут же увидел, как сопровождавшие ту женщину люди рассаживаются по машинам. Она сама сгорбилась на скамейке, не вытирая слез, не сдерживая рыданий, не видя ничего вокруг. Стоявший рядом сын резко бросил какую-то фразу - женщина только помотала головой. Юноша сплюнул, развернулся и пошел к одной из машин. Спустя минуту потерявшая ребенка мать осталась одна.
        Стас почувствовал, что сердце разрывается на части - от сострадания, от страха за несчастную, от ненависти к равнодушным, бросившим ее одну, и от дикой, невыносимой, сводящей с ума боли потери. Голова закружилась, Ветровский вынужден был схватиться за стену, чтобы не упасть.
        «Леночка, родная моя, девочка моя любимая… Почему ты, почему этот нелюдь выбрал именно тебя? Маленькая моя девочка, ну почему же именно ты? Больно, пусто без тебя, холодно и незачем… Почему я отпустила тебя вечером к подруге? Почему именно тебя он выбрал? Господи, за что ты ее? Она же чистая, светлая, а он ее… а они ее сожгли, мою Леночку… Господи, да есть ли ты на самом деле, если допускаешь такое?..»
        На негнущихся ногах Стас приблизился к скамейке, непрошенная, случайная считка продолжала рвать душу невыносимой мукой
        «Да как я смею жить, когда тебя нет, Леночка? Ты прости меня, глупую, слабую… Мы встретимся скоро, девочка моя… Очень скоро встретимся!»
        Женщина стремительно вскочила, безумно огляделась. Ее взгляд упал на стремительно несущиеся по проспекту машины, и заплаканное лицо озарила пугающая радостная улыбка.
        Холодная, и в то же время - отчаянная решимость полоснула по нервам. Последние несколько метров Ветровский преодолел бегом.
        - Постойте! - вскрикнул он, хватая осиротевшую мать за руку. - Подождите, пожалуйста!
        Она удивленно и раздосадовано посмотрела на юношу, бывшего в этот миг единственной преградой к воссоединению с дочерью. А Стас, тяжело дыша, сжимал пальцами тонкую, бледную кисть и не знал, не понимал, не чувствовал, что именно он должен сделать.
        - Не делайте этого, пожалуйста, - пробормотал он, прекрасно осознавая, что это не те слова, неправильные - сейчас она придет в себя, замкнется, вежливо и спокойно отошьет непонятно о чем говорящего парня, а потом придет домой и… кто знает, что именно она выберет? Ассортимент богатый: острое лезвие в теплой воде или крепкая веревка на высоком турнике, сделанном для сына, или распахнутое настежь окно на седьмом этаже…
        - Я не понимаю, о чем вы говорите, - осторожно сказала женщина, и попыталась высвободить руку. Но юноша сжимал пальцы крепко ровно настолько, чтобы не причинить ей боли, но и не позволить вырваться. - Да отпустите же меня!
        - Да, конечно, простите, только прошу - выслушайте меня! - взмолился Ветровский, чувствуя, как поднимается холодная металлическая стена, чтобы вновь оградить его от чужих эмоций.
        - Хорошо, я вас слушаю, но отпустите же меня!
        Стас разжал пальцы, виновато отступил на шаг.
        - Вы извините, что я так… я просто видел вас, и… Не знаю, не могу это объяснить нормально, просто… - он сбивался, не в силах подобрать слова. - Я просто хотел попросить вас, чтобы вы не делали этого, - собравшись с силами, выпалил он, поднимая голову.
        - Я не понимаю…
        Стена восстанавливалась с пугающей скоростью.
        - О том, что вы собирались сделать, - сказал Стас, его взгляд стал жестким. - Вы смотрели на машины и думали, что они несутся с достаточной скоростью, чтобы удар был смертельным. Вы потеряли дочь и не хотите жить, считаете, что не имеете на это права. Я видел вашего сына, и понимаю, что он вас не удержит - просто не захочет, такая мразь, как он…
        - Молодой человек, вы говорите о моем сыне! - она зло сощурилась, в глазах блеснула яростная, тигриная готовность защищать своего детеныша. - Будьте добры выбирать выражения, когда говорите о моем единственном сыне! - уже тише и спокойнее добавила женщина.
        Стас не нашелся, что возразить. Нет, он мог сказать все, что думал о малолетнем эгоисте, но это ничего бы не дало. Материнская любовь слепа, и иногда это хорошо… жаль, что только иногда.
        - Простите, я постараюсь быть корректнее, - проговорил он.
        И тут до собеседницы дошло, о чем начал говорить этот странный юноша.
        - Что вы имели ввиду, говоря, что я смотрела на машины и думала… - начала она.
        - Именно то, что сказал. Я не смогу ничего объяснить, но… вы обещали меня дослушать, - перебил ее Ветровский. - Вы хотите покончить с собой, я это знаю. Вы чувствуете себя никому не нужной, вы знаете, что сыну вы… не очень нужны, вы потеряли любимую дочь. Вы считаете, что на вас всем наплевать, никто не огорчится, если вас не станет, а вы воссоединитесь с дочерью. Просто скажите, я ведь прав.
        Не отрывая завороженного взгляда от темно-карих глаз собеседника, она медленно кивнула - и словно бы в один миг лишилась последних сил. Опустила голову, устала осела на скамейку, пряча лицо в ладонях.
        - Вы правы, - глухо произнесла женщина. - Вы правы. Да, я никому не нужна, сын меня не любит, моя дочь умерла - а я почему-то осталась жить. Это несправедливо, что я жива, когда Лены нет. И я хочу это исправить. И исправлю. Вы во всем правы, - она говорила короткими, оборванными фразами, явно пытаясь сдержать, не показать рыдания. - Чего вы хотите?
        - Я хочу только сказать, что нет людей, которые никому не нужны, - тихо ответил Стас, до боли стискивая кулаки - он вспомнил, как сам был уверен в собственной ненужности, и как все изменилось после встречи с Вениамином Андреевичем. - Вы потеряли дочь… я не буду говорить, что понимаю, как это больно, потому что я не могу понять в полной мере, каково это, и никто, кто через такое не прошел, не сможет понять. Но совсем недавно я потерял своего отца, которого очень любил. И в какой-то степени я все же могу вас понять. Знаете, он не был мне родным. Он взял меня с улицы, голодного, озлобленного, малолетнего наркомана и бандита. Он сделал мне документы, он усыновил меня, помог поступить в институт, он… он научил меня быть человеком. А потом его убили. Пока я не встретил его, я тоже был уверен, что никому не нужен, а теперь точно знаю - не бывает тех, кто никому не нужен, просто некоторые люди еще не нашли тех, кому они нужны.
        - Но как найти? - уже не сдерживая слез спросила она, поднимая голову. В ее взгляде, все таком же потерянном и полном жгучей боли, затеплился едва различимый, еще очень маленький, готовый в любой миг погаснуть, но все-таки уже живой огонек надежды. - Как найти, где искать? Просто ждать?
        - Можно - ждать, - кивнул Стас. - Но если ждать, не прикладывая усилий, то можно и не дождаться. Вы потеряли дочь… Знаете, сколько никому не нужных детей, брошенных родителями, содержится в нечеловеческих условиях в детских домах? Каждый из них, как бы не казался замкнут и озлоблен внешне, мечтает всерьез только об одном - обрести семью, найти тех, кого можно будет любить, и кто будет любить. Они нуждаются в том, чтобы быть нужными просто так, чтобы просто жить - и быть нужным.
        - Найти Лене замену? - голос женщины дрогнул, она покачала головой. - Нет, я не…
        - Вы никогда не найдете замену дочери, - оборвал ее Стас. - Вы просто найдете маленького человечка, который будет в вас отчаянно нуждаться, которого вы сможете любить и который будет любить вас. И самое главное - вы сможете воспитать его человеком. Я ни в коем случае не агитирую вас, не говорю, что следует поступить именно так, я просто называю как минимум один выход.
        - Ребенок из детского дома… - проговорила она, словно пробуя мысль на вкус. - Ребенок из детского дома… Но мало ли кем могли быть его родители? А если наркоманы, или убийцы…
        Стас отступил на шаг, его взгляд стал холодным.
        - Это вам решать, что важнее: дать шанс маленькой жизни или же решить, что риск слишком высок. Любовь и правильное воспитание способны изменить даже закоренелого наркомана и бандита, поверьте, я проверил это на себе. Решать вам. Я лишь назвал один из вариантов. Подумайте. Может быть, именно в эту минуту в холодной постели без одеяла и белья плачет девочка, потерявшая недавно родителей и оказавшаяся никому не нужной.
        - Откуда вы знаете так много о детских домах?
        - Я состою в благотворительной организации, занимающейся помощью одному такому дому, - легенда давно была отрепетирована, и Стас выговорил ее без малейшей запинки - впрочем, легенда уже стала частью реальности. - Простите, мне пора. Если надумаете - адреса детских домов Петербурга можно узнать в городской сети.
        Он развернулся и, не оборачиваясь, быстро пошел обратно к зданию крематория. Все что Стас мог, он сделал, дальше решать будет она сама. Жить и быть нужной тому, кто как никто другой в этом нуждается - или сдаться.
        Люди всегда должны решать сами, что для них важнее.
        - Кирилл должен был стать великолепным хирургом, одним из лучших в городе, а возможно - и в стране. Это огромная потеря для медицины. Я от лица Петербургского центра хирургии приношу соболезнования родным и близким Кирилла.
        - Кирилл был прекрасным студентом, он всегда хорошо учился, и я не припомню сейчас юноши более любознательного, инициативного, и в то же время исполнительного, чем он. Это большая потеря для нашего института…
        - Кир был прекрасным другом, он никогда не отказывался помочь с учебой, объяснял непонятные моменты, умел поддержать в трудную минуту…
        - Кирилл был на редкость добрым и отзывчивым человеком, - твердо сказал Стас, когда очередь дошла до него. - Он помогал группе «Серебряный Ветер» всем, чем только мог, он покупал для детей вещи и присылал волонтеров, он сам, несмотря на свою занятость, участвовал в ремонте спален в детском доме… Дети очень горюют по нему. Смерть Кирилла - огромная потеря для всего человечества, - закончил он под удивленными взглядами присутствовавших.
        Да, с первой встречи мнение о Бекасове у Ветровского изменилось кардинально. В тот раз уставший после первого благотворительного вечера и разозленный «проверкой», которую устроил Кирилл, Стас счел веселого пятикурсника эдаким баловнем судьбы, которому все преподнесено на тарелочке с рождения - деньги, влиятельность, успешность, красота, ум… Вторая встреча изменила все - перед Стасом стоял человек, умеющий ставить цели и добиваться их собственным трудом, знающий цену, нет, бесценность доброты и любви, искреннего уважения, сочувствия, способный на бескорыстность и сострадание, и готовый тратить немалую часть времени, средств и сил на такое «бесперспективное» занятие, как благотворительность. Быть может, пройди чуть больше времени, и они смогли бы стать настоящими друзьями, но страшное, безумное в своей нелепости самоубийство перечеркнуло все.
        Слишком страшное и слишком нелепое, чтобы в него можно было поверить.
        Малый зал казался слишком тесным для собравшихся - проводить Кирилла пришли, кроме его родителей и нескольких близких друзей, некоторые преподаватели ВИПа, два врача из центра хирургии, у которых Бекасов проходил практику, и бесчисленное количество студентов - некоторых Стас знал, они состояли в волонтерской группе под патронажем «Серебряного Ветра», некоторых встречал в коридорах, кого-то видел впервые. Зал не смог вместить единовременно всех желающих и потому студенты заходили по очереди, группами человек по двадцать. Постоянно присутствовали при церемонии прощания только родители, врачи из центра и трое молодых людей, близких друзей Кирилла. Ветровскому бросилось в глаза, что один из них держался чуть особняком от остальных. Это был юноша лет двадцати, с коротко подстриженными темными волосами и глубокими карими глазами, покрасневшими не то от слез, не то от банального недосыпания.
        Стас не стал выходить с группой, с которой зашел - он встал чуть в стороне, но так, чтобы ему было видно мертвенно-бледное лицо Кирилла, с которого даже визажисты из похоронной фирмы не смогли убрать страдальческого выражения.
        «Кто мог заставить тебя покончить с собой и как?»
        Вопрос пришел легко, и не вызвал ни малейшего сомнения в верности построенной формулировки: именно заставил, только кто и как? А главное - зачем? Кому ты помешал, хороший и добрый парень Кирилл Бекасов?
        Ветровский тяжело вздохнул, отворачиваясь. Смотреть на мертвое, чуть искаженное предсмертной болью лицо было тяжело.
        Отвернулся - и на миг встретился взглядом с холодными глазами цвета чайной розы.
        Полноватый мужчина лет сорока стоял у самой стены и с выражением странной задумчивости на привлекательном, располагающем лице медленно оглядывал собравшихся, то и дело возвращаясь к Кириллу. Казалось бы, ничего особенного в мужчине не было, не считая странного оттенка глаз, но Стас на миг почувствовал, как по позвоночнику прокатилась ледяная дрожь подсознательного страха.
        В этот момент кто-то тронул его за плечо. Ветровский обернулся - за его спиной стоял тот самый темноволосый молодой человек, что держался чуть поодаль друзей и родителей Бекасова, но с самого начала церемонии не отходил от гроба ни на шаг.
        - Вас ведь Станислав зовут? - спросил он.
        Юноша кивнул.
        - Да. Кажется, мы с вами не знакомы…
        - Алексей. Я был… другом Кирилла. Очень близким другом. Он говорил мне о вас, о вашей группе. И я подумал, что именно вы, возможно, сможете мне помочь.
        - Почему именно я? - удивился Стас.
        - Хотя бы потому, что вы - один из немногих, кто вообще умеет помогать, - по губам Алексея скользнуло подобие улыбки.
        - И в чем же вам нужна помощь?
        Друг Кирилла нервно огляделся, прикусил губу.
        - Здесь слишком много людей, да и, если честно, безумно хочется курить. Вы не против выйти на улицу?
        Едва оказавшись за дверьми центрального зала, Алексей сунул в зубы сигарету. Сжал зубами фильтр, едва не перекусив его, и посмотрел в глаза собеседнику. Его взгляд был полон тоски и боли, а еще - решимости.
        - Стас, вы верите, что Кирилл мог покончить с собой? - тихо спросил он.
        Ветровский несколько секунд помолчал, а потом медленно помотал головой.
        - Нет. Кирилл - не мог. Он был… не из той породы.
        - Я знаю. Я знаю… знал Кирилла ближе, чем можно представить, наверное, я знал его лучше, чем кто-либо еще. Но увы, я знал недостаточно, - он достал зажигалку, прикурил - Стас заметил, что пальцы Алексея подрагивали. - За два часа до своей смерти он отправил мне письмо. Обыкновенное бумажное письмо, в простом белом конверте без надписей. Он просто бросил его в почтовый ящик в моей парадной. И теперь я могу с абсолютной уверенностью утверждать, что Кирилла убили.
        I. II
        Они ни в кого не верят
        И никогда не плачут…
        Есть ли у человека душа? А если есть - то что она такое, зачем нужна? Нести бремя прегрешений после смерти, или скитаться бесчисленной чередой перерождений, или раствориться, уйти в небытие, когда прекратит свое существование бренное тело? А может, душа уходит в тот миг, когда тело покидает разум, и лежащий в состоянии овоща паралитик уже лишен этой загадочной субстанции, по некоторым версиям отличающей людей от животных? Впрочем, иные версии предполагают наличие души и у зверей, а то и у растений - мало ли, кем был «в прошлой жизни» чахлый парковый клен, какие преступления совершал в бытность свою человеком, за что переродился даже не собакой, или на худой конец, мышкой - а деревом? Если же душа есть частица Бога, то откуда же Он берет все новые и новые души, и куда расширяет территорию рая и ада? Ведь за два тысячелетия их официального существования и кущи, и геенна должны были бы переполниться. Еще можно допустить, что душа есть часть не Бога, а некоего Великого Разума, Волей своей создавшего галактики и вселенные, и давшего любимым из своих созданий нечто большее, чем просто способность
мыслить… правда, кто сказал, что именно человеки оказались лучшим, что у этого разума получилось?
        Есть множество теорий, откуда у человека душа. Есть множество неопровержимых доказательств как ее существования, так и отсутствия. Есть множество самых безумных теорий о том, что происходит с душой во время жизни и после ее окончания. Нет только точных ответов на все эти вопросы. И оно, наверное, к лучшему.
        Где-то в иных мирах и пространствах, быть может, все уже доказано и определено. Возможно, где-то душу научились вынимать из тела в прямом, не фигуральном смысле, и препарировать ее с детским энтузиазмом садистов-исследователей, а где-то - убедились в ее существовании и изменили свою жизнь. Возможно, где-то… но не здесь. Не на Терре.
        Пожалуй, на всей Терре был… было одно-единственное существо, способное ответить на вопросы - есть ли душа, откуда она и зачем. Беда лишь в том, что имея возможность ответить, оно не ведало ответа. Просто потому, что не имело в нем необходимости.
        Ведь в знаниях о душе по-настоящему могут нуждаться лишь те, кто наделен душой, но никак не холодный, объединенный общей ошибкой разум, раскинувший свои слабые пока еще щупальца над застывшей в невидимой духовной агонии планетой. Разум, зовущий себя Законом, мнящий себя инструментом, самообразовавшимся для управления и изменения, отсечения лишнего и… еще раз отсечения лишнего.
        Этакий скульптор и резец скульптора в одном флаконе. Неспособный созидать, но зато прекрасно умеющий уничтожать. Хотя это еще один извечный вопрос: кто есть убийца, человек или меч? Солдат, нажимающий на курок, или автомат в его руках, выплевывающий очереди смерти? Наверное, убийца все же тот, кто отнимает жизнь по своей, пусть даже навязанной роли. А если взять глобальнее: генерал, отдающий приказ «никого не щадить, пленных не брать», или выполняющий распоряжение боец?..
        …сколько ангелов поместится на острие иглы, может ли Бог создать камень, который окажется неспособен поднять?..
        Закон был всесилен - и беспомощен, как и любой закон, неважно, с какой буквы он пишется, строчной или прописной. Как и любому закону, ему требовались исполнители. И как и любой закон, он находил их - тех, кто слишком далеко зашел за доступную человеку грань Добра и Зла. Точнее - просто добра и зла: во всем, что не касалось непосредственно его самого, Закон предпочитал избегать излишнего пафоса.
        Марионеток никогда не было много, их было ровно столько, сколько необходимо. Они послушно дергались на своих ниточках, влекомые волей Закона в нужную сторону, и принимали действительное за желаемое: запятнавшие себя в прошлом непростительными преступлениями искренне считали, что творимое ими есть благо для мира и искупление для них самих, а те, кто слишком близко подошел к той грани, за которой начинают называть святыми - просто верили во все, что им внушалось.
        Сравнивая исполнителей воли Закона, задумываешься о том, чем является в этой аналогии сам закон. Кукловод? Отнюдь. Кукловод - это всего лишь продвинутая марионетка. А Закон… ну, что-то вроде директора кукольного театра. Как и любой директор, он зависит от Кукловода настолько же, насколько и Кукловод от него. Как поведут себя марионетки на сцене - на то воля Кукловода.
        По крайней мере, тот, кого марионетки называли Кейтаро-дону, привык считать именно так.
        Солнечные лучи пронизывали сочную зелень листвы, разбрасывая золотистые поцелуи по лепесткам цветов и мягкой невысокой траве, покрывавшей почти половину небольшого сада. В тени густого, усыпанного мелкими белыми звездочками куста, на сплетенной из ветвей циновке сидел человек. На вид ему было от сорока до семидесяти - возраст японцев с трудом поддается точному определению. Невысокий, худощавый, жилистый. В распахнутом на груди кимоно виднелась крепкая грудь, покрытая затейливой однотонной татуировкой. Коротко подстриженные черные волосы местами разбавила седина, а мочка правого уха была рассечена надвое. Японец сидел совершенно неподвижно, положив вывернутые ступни на бедра, его непроницаемые, темные до черноты глаза смотрели в одну точку.
        Другой японец, увидев сейчас этого человека, постарался бы незаметно удалиться, чтобы не мешать медитации, процессу самосовершенствования. Европеец, усмехнувшись, пробормотал бы что-нибудь о бездельниках, которым нечем заняться. Но и первый, и второй были бы не правы: Кейтаро не медитировал, но и тем более не бездельничал. Кейтаро, Кукловод Закона, думал.
        Вчера ему все же удалось стабилизировать дошедшую до критической точки ситуацию в Лондоне, так волновавшую Закон. Первоначальные сложности, связанные с необходимостью действовать в рамках человеческой морали, отпали сами собой, едва удалось найти приемлемое обоснование. Сегодня все европейские новостные сайты судачат о жуткой резне в заброшенной часовне на окраине города и призывают англо-французский филиал МСБ предпринять меры против потерявших всякий страх христиан-англиканцев. Конечно, по официальной версии в часовне собрались ни в чем не повинные исследователи, безобидные дурачки, верящие в тонкие материи, энергетическую природу вселенной и тому подобные глупости - дурачки, имевшие полное право верить во что угодно, так как это право подкреплялось их общественными статусами и многомиллионными состояниями. А кровожадные англиканцы, настроенные категорически против любых проявлений так называемой «магии» и даже основавшие в две тысячи пятьдесят первом году Орден Новой Инквизиции, прознали об исследованиях и устроили на месте собрания кровавую резню. Кейтаро проследил лично - все улики были
подброшены, все нужные люди - куплены или убеждены, а алиби «инквизиторов» - опровергнуты.
        Конечно же, на самом деле жертвы не имели ничего общего с «безобидными изыскателями», а смешной и бледный Орден Новой Инквизиции, кроме пафоса и громких слов не мог предложить своим адептам ровным счетом ничего. Со времен Катастрофы, когда в пламени и потопе почти полностью исчезли привычные религии - христианство во всей его многоконфессиональности, буддизм, ислам, иудаизм и другие - и до сего дня по всему миру то и дело возникали различные Церкви, Ордена, Братства и тому подобные псевдо религиозные организации. Большая часть их гибла, не успев даже заявить о себе, несколько самых крупных сумели найти свое место в новом мире, влившись в стройную систему денежных отношений. В самом деле, если звонким евро регулируется общение друзей, родителей и детей, мужей и жен, то почему Бог должен оставаться в стороне? Ведь он точно так же может оказывать своим верующим всевозможные услуги, но теперь не за добровольные пожертвования, а по фиксированному прейскуранту.
        В основном же ордена и церкви представляли собой небольшие, очень четко структурированные секты с жесткой иерархией и безумным количеством обрядов, заповедей, внутренних законов и громких красочных пророчеств, обещающих страшную кару всем неверным и безмерное счастье и процветание своим адептам. Одной из таких церквей была новая Англиканская церковь, никогда не имевшая ровным счетом ничего общего с оригинальной. Орден Новой Инквизиции - да, все свежеиспеченные секты, казалось, почитали святейшей обязанностью вставить как можно больше слова «новый» в названия - являлся дочерней структурой англиканцев, так называемым силовым отрядом, занимавшимся антимагической пропагандой, борьбой с экстрасенсами и тому подобным бредом. Боролись они, как правило, даже не выходя из дома.
        А вот «зверски убитые злодеями безобидные исследователи» - те представляли собой нечто куда более значимое, нежели доморощенные инквизиторы. Их было двенадцать человек, и каждый действительно являлся настоящим экстрасенсом. Среди них были двое телепатов, один телекинетик невероятной силы, слабенький пророк, один сноходец, несколько пирокинетиков и кто-то еще - но их непосредственные способности не имели никакого значения. Гораздо страшнее было их знание. И страшно оно было - для Закона, неспособного выдержать конкуренцию.
        Кейтаро знал: если бы эти двенадцать экстрасенсов правильно провели планируемый ритуал, то с высокой вероятностью повторили бы пройденный четыреста лет назад другой дюжиной энергетов путь. Они прошли бы ранее знакомыми путями, а наткнувшись на нечто неизведанное - точно так же не стали бы отступать, пользуясь представившейся возможностью. Они обрели бы знание, отдав в уплату свои тела и индивидуальность, их разумы слились бы воедино, получив возможность влиять на судьбы людей и всего мира. Те, первые, назвались Законом - кто знает, какое имя взяли бы себе вторые… и вторые ли? Этого Кейтаро не знал. Зато он знал другое - допустить возникновения новой силы нельзя.
        Кукловод получил распоряжение от директора театра, написал сценарий и, утвердив его, - потянул за ниточки. Извлек нужных кукол из сундуков, размял пальцы - и марионетки сыграли роли, оставили нужные следы и впечатления, а сами скрылись до поры. Директор был доволен.
        Кукловод - не очень.
        Зачем театру - директор? Зачем свободному творчеству - управляющий? И разве беда, что театр - всего лишь мир, населенный живыми и пока еще даже чувствующими разумными?
        Когда-то давно, несколько мгновений/веков назад, Кейтаро стал первой марионеткой Закона - перепуганной, ничего не понимающей сущности, обретшей неожиданно возможности, но еще не научившейся ими пользоваться, одновременно с тем утратившей все, что было естественно, стабильно, вечно и незыблемо. Соприкоснувшиеся в преступном ритуале разумы разных, совсем непохожих друг на друга людей, слились воедино, породив нечто надчеловеческое, но в то же время, одновременно с этим «над», рухнувшее так низко, что подняться вновь до уровня человека уже не представлялось возможным. Сущность паниковала, сущность не понимала, сущность боялась потерять то малое, что сохранила, и то бесконечно, чрезмерно многое, что неожиданно приобрела. Сущность мертвой хваткой вцепилась в первого попавшегося, кого оказалось возможно подчинить себе. Вломилась в сознание, сметая естественные природные защиты и барьеры, в одно мгновение сделав сильного, крепкого, здорового человека почти что овощем, способным лишь выполнять простейшие команды. Марионетку разорвали на части тугие канаты чужой воли, резкие рывки неопытного кукловода - но
у кукловода не было другой марионетки, и пришлось пришивать на место руки и ноги, заново собирать разлетевшуюся на кусочки голову, вкладывать сознание и взращивать в нем покорную преданность хозяину.
        Кейтаро был самым слабым из исполнителей Закона. Он не получил почти никаких способностей, разве что усилил то, чем обладал и так. Он не обрел мудрости веков, как ошибочно полагали многие. Он потерял прежнюю память, лишился свободной воли, утратил собственную личность… Но не до конца. И потому он оказался лучшей марионеткой Закона. Он сумел восстановить потерянное, он смог собрать по кусочкам мозаику-себя, пусть даже и не полностью. А самое главное - через несколько мгновений/десятилетий он обрел свободу, о какой не мог даже мечтать ни один из его невольных коллег. Марионетка прошла своим путем и вышла на новый уровень, став кукловодом. Но проблему существования директора это не решало.
        До определенного момента - не решало.
        Когда разразилась катастрофа, Кейтаро надеялся, что мечущийся в попытке сохранить свое псевдо-я Закон утратит контроль над ним. Увы - не вышло, как Кукловод не старался. Но за прошедшее время он научился ждать. Его считали мудрецом, полагая, что мудрость его - дар Закона. Но мудрость его звалась жизненным опытом, и Кейтаро считал ее исключительно собственной заслугой. Как и сам факт своего существования.
        Он научился ждать - и ждал еще пятьдесят лет.
        Сейчас пришло время действовать.
        Марионетки покинули сундуки и заняли свое место на сцене, ниточки были натянуты, а декорации - расставлены. Это должно было быть особое представление: пьеса, где одновременно играют куклы и живые люди, и ни первые, ни вторые не знают, кто они, и не знают, что по воле Кукловода меняются ролями - на мгновение или навсегда.
        Критическая ситуация в Лондоне, отвлекшая внимание Кейтаро, благополучно разрешилась, в который раз подтвердив его мнение: то, что люди называют моралью - это прекрасно и обязательно должно существовать, и чем этичнее и вернее с точки зрения этой морали поступки людей - тем лучше. Самое главное - не забывать, что сам Кейтаро уже давно не человек, и морально-этические принципы людей совершенно неприменимы к нему самому.
        Кейтаро чувствовал: Закон удовлетворен его действиями и на некоторое время не станет проявлять излишнего внимания к своей продвинутой марионетке. Не заметит, что нити в его прохладных щупальцах - фальшивые, а Кукловод стоит если еще не выше, то по крайней мере, на том же уровне, что и сам Закон.
        Времени на реализацию следующего уровня плана было совсем немного, но Кейтаро знал, что он успеет.
        I. III
        Он шел мне навстречу, навстречу всем,
        Кто явился смотреть, как он рухнет на ринге.
        В жизни каждого рано или поздно происходит какое-нибудь событие, которое заставляет человека всерьез пересмотреть свои взгляды на то или иное, порой такое событие даже полностью меняет мировоззрение… правда, следует признать, что для столь радикальных изменений необходимо нечто и впрямь грандиозное, по крайней мере, в масштабах чьей-либо судьбы. Хотя иногда достаточно даже мелочи.
        Темная, тягучая Нева медленно и мерно несла свои воды мимо набережных и островов, не обращая внимания на сидевшего на корточках у самого края пандуса юношу в потертом джинсовом костюме. Он застыл совершенно неподвижно, только короткая дрожь темных ресниц выдавала в нем живого человека, а не искусно выполненную статую. Взгляд его не отрывался от водной глади, подернутой мелкой, нагнанной свежим ветерком, рябью.
        В жизни каждого рано или поздно происходит какое-нибудь событие…
        Для Олега таковым стало самоубийство Кирилла Бекасова. Самоубийство, совершенное у него на глазах блестящим студентом, гордостью медицинского факультета, любимцем девушек, красавцем и спортсменом - проще говоря, человеком, не имеющим ни единого повода добровольно расстаться с жизнью. И дело было даже не в подозрительных обстоятельствах гибели молодого медика.
        Олег отдавал себе отчет в том, что творил. Он знал и помнил имя каждого, кто уже погиб по его вине. Разве что мать… юноша уже забыл ее лицо и никогда не ставил в один ряд с другими своими жертвами, вольными или невольными, которых он помнил. Несколько бандитов из трущоб, один повесившийся банковский служащий, двое уволенных с работы полицейских, один из которых вскоре был убит «при невыясненных обстоятельствах», а второй больше не смог устроиться на работу и, по меркам Питера, тоже был почти что мертв. Острее всех помнилась единственная девушка, совсем еще девчонка, из банды парня по кличке Математик, но тут Олег не чувствовал за собой особой вины - бандитку погубила глупость и жадность парня, который полез за деньгами, когда надо было отсидеться в укрытии.
        Однако, даже помня лица и имена, Олег не осознавал в полной мере, что есть смерть. Скорее, пытался своеобразно оправдаться в собственных глазах, приравнивая себя к гордым страдальцам со страниц приключенческих книг, которые днем творили зло во имя добра, а ночами мучились угрызениями совести, вспоминая лица своих жертв. До сих пор он не видел смерть в действии, лишь из коротких сводок и отчетов узнавал о свершившемся факте. Мать же казалась ему мертвой еще задолго до того, как Черканов спокойно и с тихой радостью сделал ей последний укол.
        А три дня назад он впервые увидел смерть в лицо, почувствовал на щеке ее равнодушное дыхание, заглянул в бесконечно мудрые и безразличные глаза. И ему стало страшно.
        Каждый, расставшийся с жизнью при косвенном содействии Олега, теперь вставал у него перед глазами, и юноша вынужден был переосмысливать все смерти, к которым был причастен. И нельзя сказать, что это давалось ему легко.
        Со дня гибели Кирилла Черканов практически не спал, если не считать сном то тревожное забытье, в которое его погрузили пережитый стресс и успокоительные препараты, в избытке вколотые ему врачами, спешно прибывшими к институту. Каждый раз, стоило Олегу смежить веки, как он снова проваливался в тот кошмар, снова навстречу ему, не разбирая дороги, едва удерживаясь на ногах, шел шатающийся Бекасов и снова падал на колени, с бледных губ срывались последние слова… Рука поднимала пистолет, приставляя его к виску, палец жал на курок, а Олег каждый раз не успевал отвернуться…
        Проще было не спать, но Черканов понимал - вечно бегать от преследующего его во сне Кирилла он не сможет. Кто-нибудь другой пошел бы к психоаналитику - но у Олега не было ни денег, ни доверия к представителям смежной профессии. И тем более, едва ли нашелся бы такой психоаналитик, которому он решился бы объяснить все тонкости своей беды.
        Оставался еще один способ решения проблемы. Совершенно дурацкий, нелогичный, необоснованный и вообще кажущийся бредом спятившего на фоне чтения мистической литературы подростка, но зато - единственный. Этот способ Олег нашел, задав себе вопрос: зачем покойный Бекасов может мучить того, кто невиновен в его смерти? Ответ оказался прост, хоть и звучал глупо: Кирилл не был самоубийцей. То есть, де-юре, конечно же, был - он сам поднял пистолет и сам в себя выстрелил. Но де-факто он сделал это не по своей воле, его каким-то образом заставили! А Олег оказался ближе всех в момент выстрела, и потому именно ему неупокоенный дух теперь и снится в поисках того, кто сможет выяснить правду, отомстить, а может, и открыть эту правду общественности, очистив имя Кирилла.
        От версии за версту несло шизофреническим бредом, но иных вариантов у Черканова не было. Да и с этим-то… Во-первых и в-главных, он понятия не имел, как именно искать человека, виновного в самоубийстве Бекасова. Во-вторых, попросту боялся - рабочая версия принимала за аксиому возможность вынудить здорового и счастливого человека покончить с собой, и кто сказал, что сам Черканов окажется застрахован от подобного, что его не найдут через несколько дней повесившимся на карнизе в комнате общежития? В-третьих, Олег не представлял себе, что будет, не выполни он желание покойного, а мистические россказни стращали скорым утаскиванием на тот свет неудачника, не оправдавшего надежд мертвеца. Было еще в-четвертых и в-пятых, но до них вряд ли могло дойти дело - в общем-то, Черканову за глаза и за уши хватало даже не первого, а третьего пункта.
        От долгого сидения в одной и той же позе затекли колени и бедра. Олег поднялся на ноги, с удовольствием потянулся и вновь тоскливо уставился на воду.
        Кто может знать что-либо о Бекасове, что способно вывести на след убийцы? Друзья? Так их у блестящего студента и души компании было огромное количество, и ни с кем из них у самого Черканова не было даже шапочного знакомства. Девушка? Так их, по мнению большинства, у красавчика-спортсмена водилось совсем немногим меньше, чем друзей, и их Олег также не знал, за исключением разве что Марины Велагиной… но к ней идти очень не хотелось. Кто еще мог быть достаточно близок к покойному, чтобы рассказать нечто, способное дать доморощенному сыщику Черканову хоть какую-нибудь ниточку к разгадке?
        Сыну алкоголички и наркоманки, никогда не знавшему собственного отца, потребовалось почти полчаса, чтобы произнести сперва мысленно, а потом уже и вслух недлинное и так чуждо звучащее для него слово:
        Родители.
        - …Кириллка, он был совсем не такой, как современная молодежь… Он добрый был, отзывчивый, помогал всем, кому мог… Знаете, он ведь половине однокурсников своих помогал, объяснял, кто чего не понимал, с курсовыми помогал, все такое… причем не за них делал, а показывал, как надо! И денег, как другие отличники, никогда не брал, все по-честному! Знаете, Олег, мне даже иногда было стыдно, что у такого замечательного мальчика такая мать! Я же обычная женщина, жила как все, судьбу свою складывала, как все… и в учебе другим мешала, чтобы лучшую оценку получить, и в работе тоже бывало всякое… Мужа своего у лучшей подруги увела… да-да, налейте еще вина, пожалуйста! Вы извините, что на вас все это вываливаю, но поговорить больше не с кем… Бросил меня сынок одну совсем… А он у меня хороший был, любил меня… Замечательный мальчик… Представляете, он ведь не пил, не курил, спортом с детства занимался, ни в какие компании плохие не попадал никогда! Девочки? Нет, девочек он не водил. Говорил, что у него кто-то есть, но я плохо помню, особо никогда не прислушивалась - это ж все несерьезно, ему всего-то двадцать один
год был, сперва ж карьеру надо сделать, человеком стать, а потом уже можно и о семье задумываться. Вот друзей у него много было, это да… Особенно с одним молодым человеком он дружил, как там его звали… Леша, кажется. Правда, я не помню, вместе они учились или все-таки нет? А впрочем, неважно. А вот девушки у него не было, по крайней мере, постоянной. Хотя была одна подружка, вот уж не знаю, какие отношения их связывали… но она такая была, не очень красивая… вряд ли Кириллка мог на ее позариться, он у меня красивый мальчик был… Но дружил с ней, да. Даже пару раз домой приводил, ну да мы с мужем никогда не препятствовали. Как звали ее? Что-то не припомню. Мария, кажется, или как-то так. А вы почему спрашиваете? А, общая знакомая? Может быть, конечно. Вы же учились вместе с моим мальчиком, да? Тогда вы ее знаете, такая серьезная девочка, темненькая, прилежная… Да, точно, Марина, а не Мария… По фото? Скорее всего, узнаю. Да, точно, она! Ой, кажется, муж пришел… Здравствуй, Коля, а мы тут с Олегом… Нет, что ты!
        - Галя, иди спать. А вы, молодой человек, с какой целью пришли?
        Николай Бекасов оказался куда более строгим, резким, и подозрительным человеком, чем его жена. Он устроил Черканову короткий, но подробный и жесткий допрос, не поверил, казалось, ни единому слову юноши, а потом твердо, хоть и вежливо, выпроводил из квартиры, прозрачно намекнув, что появляться здесь еще раз будет не самой лучшей идеей. Впрочем, Олег был и сам не против покинуть дом Бекасовых - все, что ему было нужно, он узнал. Телефон Алексея Галина Артуровна дала ему без вопросов, стоило наполнить ее бокал в очередной раз, а номер загадочной Марии-Марины Черканову был без надобности - с Велагиной он учился на одном факультете и даже на одном курсе.
        И все же, ситуация категорически не укладывалась в голове Олега. Что самоубийство Кирилла, что его убийство - одинаково противоречили всей имевшейся информации. Бекасов не имел ни повода добровольно расстаться с жизнью, ни врагов, желавших ему в этом помочь. Бекасов вообще казался идеальным! Красив, умен, обеспечен, успешен, любим, уважаем - и почти нет завистников и недоброжелателей, не говоря уже о врагах.
        «Таких не бывает, таких просто не может, не должно быть - тех, кому все досталось на блюдечке с голубой каемочкой, от рождения полной мерой и всего только хорошего!» - думал Олег, не замечая, что сжимает кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, оставляя на коже синеватые полукруглые следы. Ему хотелось совершенно по-детски сесть на землю и разреветься. Почему другим дано с детства все - игрушки, родительская забота, хорошие школы, чистая красивая одежда, вкусная еда - а ему лишь побои, упреки, оскорбления, грязные обноски и недельные голодовки? Почему у других родители если не бизнесмены или крупные управляющие, то хотя бы стабильно работающие люди, имеющие свое жилье и постоянный доход, заботящиеся о детях, обеспечивающие им какое-то будущее - а у него из родителей была лишь мать, да и та алкоголичка и наркоманка, в жизни не волновавшаяся ни о чем, кроме очередной бутылки или дозы? Почему именно ему, Олегу Черканову, так не повезло в жизни? Все вокруг, абсолютно все, начиная с покойного Бекасова и заканчивая треклятой сволочью Ветровским, имеют нормальные семьи, любящих родителей, теплые
дома, а он один вынужден перебиваться с хлеба на воду в попытке выжить?
        Охваченный острейшим приступом жалости к себе, Олег не думал о том, что завидует тому, за кем несколько часов назад захлопнулась заслонка печи крематория.
        И, разумеется, он ничего не знал о судьбе Стаса. А если бы даже и знал - скорее всего, позлорадствовал. Мол, «так ему и надо - а почему к нему судьба была добрее, чем ко мне, почему именно его взял к себе добрый инженер?»
        В жизни каждого рано или поздно происходит какое-нибудь событие, которое заставляет человека всерьез пересмотреть свои взгляды. Вот только события, призванные сделать лучше именно нас, произошедшие, быть может, в том числе и для того, чтобы именно мы взглянули по-новому на свои поступки и мотивации, и как знать - возможно, стали бы лучше, чище, добрее, честнее… Зачастую эти события остаются незамечены нами или неверно истолкованы, или же и вовсе их важность и значимость оказываются перечеркнуты нашей злобой, обидой, завистью.
        Лютая ненависть Олега ко всем, кому, по его мнению, несправедливо повезло в жизни, его черная зависть к каждому, имевшему то, чего лишен был он сам, сыграла свою роль. Он больше не думал о том, что случилось с Кириллом, и не помнил коснувшегося щеки холодного, равнодушного дыхания смерти, прошедшей совсем близко.
        У Олега Черканова была цель. По его мнению - благая, бесконечно прекрасная и необходимая всему человечеству… точнее, той его части, которая этого блага заслуживала. И он готов был пойти на все, чтобы это цели достичь. Шагать по трупам? Легко! Они сами виноваты - оказались слабее, не смогли победить. Предавать и продавать доверившихся? Запросто! Они сами виноваты - нельзя доверять, никогда и никому. Лгать и изворачиваться? Пусть! Обманутый сам виноват в том, что позволил себя обмануть.
        Только одним Олег пока не готов был пожертвовать во имя своей цели - собой. Если не станет его - то кто создаст лучший мир? Совершенная уверенность в собственной исключительности, в своей избранности, надежно защищала юношу от нападок совести и тому подобной ерунды. Нет, угрызения совести, чувство вины, и прочая дребедень - это роскошь для дураков, а он, Олег Черканов, родился для великой цели. И все, что ему придется ради достижения этой цели сделать, легко оправдывается ее величием и благом для тех, кто встанет на его путь, для тех, кто пойдет за ним.
        Пока же, кипя от злости и негодования, ненавидя всех и каждого, кому повезло хоть самую чуточку больше, чем ему, Олег быстро шел к общежитию института, сжимая кулаки и кусая губы.
        Небо затянули серые облака, зарядил частый, холодный и колкий дождь - люди открывали зонты, прятались по машинам и флаерам, теснились под металлическими грибами метростанций. Черканов шел по середине тротуара, не глядя вокруг. Волосы быстро намокли и неаккуратными полосами облепили лицо и шею, струйки воды стекали за шиворот…
        Шипучая энергия злобы покинула Олега, выметенная резкими порывами усилившегося ветра, ярость и ненависть прошли, уступив место детской обиде и разочарованию, а еще - свинцовой усталости. Он неожиданно осознал, сколько времени уже не спал и как же тяжело стоять на ногах… На глаза попалась какая-то скамейка, Черканов не размышляя опустился на нее, запрокинул голову, подставляя лицо колким иголочкам дождя, закрыл глаза… Через несколько секунд стало темно и спокойно.
        Он пришел в себя от того, что его кто-то настойчиво тряс за плечо, тормошил, что-то зло и раздосадовано выговаривая:
        - Нашел, придурок, место, где спать! До общаги два шага! Тьфу ты, пропасть… Черканов, мать твою, вставай! Простынешь!
        Олег мысленно скривился - он узнал этот голос. Он узнал бы его в какофонии тысячи тысяч голосов.
        - Ветровский, отвали. Не твое собачье дело! - Черканов дернул плечом, пытаясь сбросить руку заклятого врага, но тело подло отказывалось повиноваться, вместо рывка выдав какое-то нелепое подергивание, да и резкая, грубая фраза прозвучала как-то жалко.
        - Ага, не мое, - покладисто согласился Стас. - Давай, вставай!
        Сопротивляться было лень. Кроме того, по большому-то счету Олег понимал правоту однокурсника, а принцип «назло маме отморожу пальчик» никогда не казался ему умным. Мысленно сказав себе: «Я не принимаю помощь, я просто использую подвернувшийся человеческий инструмент в своих целях», он поднялся со скамейки - и тут же был вынужден ухватиться за плечо Ветровского. Ноги отказывались держать юношу.
        - Черт знает до чего себя довел, - проворчал Стас, который, казалось, сам уже не рад был, что не прошел мимо.
        В какой-то момент Черканов даже понадеялся, что тот бросит его и уйдет, но надеждам не суждено было сбыться. Человек, которого он считал своим личным врагом номер один, крепко обхватил его за плечи и повел в сторону общежития - благо, до него и правда оставалось не более километра.
        - На хрена ты это делаешь? - машинально пробормотал Олег еле слышно, и тут же прикусил язык, надеясь, что Стас его не услышит - вступать в пререкания ему не хотелось совершенно.
        Но Стас услышал.
        - Тебе нужна помощь. Я могу помочь, ничего не теряю при этом, а только приобретаю, - пояснил он. - Такая мотивация для тебя доступна?
        - Где-то я это уже слышал, - огрызнулся Черканов, мгновенно пожалев, что связался с этим подлецом. - Дай припомнить… не на вступительных ли экзаменах, когда ты, ссылаясь на эту свою «помощь», меня подставил?
        Ветровский резко остановился, явно едва удерживаясь от того, чтобы оттолкнуть однокурсника.
        - Я тебе уже говорил, я сам ошибся! Тесты у всех поступающих разные, у меня были другие вопросы! Я был уверен, что подсказываю правильно!
        - Да ладно, не заливай, - хрипло рассмеялся Олег. - Какая теперь уже разница. Я все равно тебя сделал!
        Стас хмыкнул. И в следующее мгновение Черканов до боли прикусил губу, отчаянно жалея, что не может поймать и запихать себе в глотку опрометчиво брошенные слова. Он до боли отчетливо вспомнил тот подслушанный летним днем телефонный разговор между соперником-абитуриентом и каким-то его приятелем.
        « - Ты все сделал?
        - Да. Витценко принял меня за отца, а я позаботился о том, чтобы он не заговорил бы с ним на эту тему в случайном разговоре. Велел говорить насчет Черканова только тогда, когда я сам начну, так что проблем не будет.
        - А как это будет выглядеть со стороны? Как Витценко обоснует бесплатное место для Олега?
        - Понятия не имею. Но это уже не наши проблемы. Главное, что я перечислил деньги, и он поступит.
        - Тогда только один вопрос: если я провалю последний экзамен, Олег выйдет на первое место автоматом. Что тогда?
        - Тогда ты пойдешь на второе бесплатное. Какая разница-то? Я только не понимаю, зачем тебе это.
        - Гранд, я же объяснял. Я видел, в каких условиях живет Олег. Ему необходимо это бесплатное обучение, жизненно необходимо!»
        Тогда Олег четко решил для себя - во что бы то ни стало, он поступит сам, одержит победу над Ветровским, окажется лучше! Так и вышло… но до сих пор его иногда терзали сомнения: а правда ли он - сам? Или все же он попал на бесплатное лишь потому, что об этом позаботился Стас?
        - Немедленно меня отпусти! - зашипел Черканов, пытаясь вывернуться из жесткой хватки.
        - Хорошо подумал? - ухмыльнулся Стас. - Ну ладно.
        Хватка разжалась. Олег резко рванулся в сторону, но голова предательски закружилась, земля под ногами ушла куда-то в сторону, и через несколько секунд он с ужасом обнаружил себя в наиболее унизительном из всех положений - почти на руках у заклятого врага.
        Черканов ругался, угрожал, проклинал - но больше Ветровский его не выпускал, практически на себе таща к общежитию. Сообразив, наконец, как нелепо он выглядит, Олег успокоился, хотя внутри него клокотала ярость. К счастью, сокурсник хотя бы молчал.
        Через несколько минут они оказались у входа в корпус. Стас молча кивнул охранникам, знавшим большую часть студентов в лицо, затащил Олега в лифт, прислонил к стенке.
        - Какой этаж?
        Ломаться было глупо. Унизить его сильнее Ветровский уже не мог.
        - Третий.
        Еще через пару минут все было кончено: Стас отобрал у Олега ключи, когда тот с третьей попытки не смог попасть в замочную скважину, отпер дверь, втолкнул юношу внутрь.
        - Дальше сам справишься? - почти приветливо поинтересовался он.
        Черканов только кивнул, сжав зубы и с трудом сдерживая рвущиеся с губ ругательства. Все, сейчас это кончится, сейчас этот уйдет, и можно будет…
        Но Ветровский все не уходил, стоял на пороге, смотрел на Олега, и будто бы чего-то ждал.
        - Чего тебе еще надо? - рявкнул тот, не выдержав. - Какого хрена ты еще здесь?
        - Вот и я думаю… - странным, словно не своим голосом проговорил Стас. - Счастливо оставаться.
        Дверь закрылась.
        Сил Олега хватило лишь на то, чтобы сбросить комом у кровати мокрую одежду, закутаться в удивительно теплое одеяло и закрыть глаза…
        Кирилл Бекасов ему сегодня не снился. То ли решил дать отдохнуть, то ли у Олега просто прошел шоковый синдром.
        I. IV
        Когда-нибудь замедлить бег,
        И уже не спеша
        Увидеть, как берет разбег Душа…
        Небольшая планета на задворках вселенной медленно плыла вокруг желтой звезды, как и миллионы лет до того. Ничто внешнее не смущало покой мира, ставшего колыбелью очередному разумному виду, все шло как обычно. Под пологом атмосферы, конечно, что-то все время происходило, кто-то рождался, кто-то умирал, кто-то любил и верил, помогал другим, не жалея себя, а кто-то не умел любить и готов был на все, чтобы вырвать еще кусок из глотки ближнего и дальнего. Множество разумных населяло этот мир, внешне схожие, а внутренне очень разные, стремящиеся каждый к своему.
        Наверное, все шло бы и дальше привычным образом, но внезапно что-то произошло. В недоступном человеческому пониманию пространстве, которое кое-кто именовал изнанкой реальности, невдалеке от планеты возникла некая сущность, которой здесь быть не должно было. Нечто совершенно чуждое любому живому миру, нечто настолько отличное от всего человеческого, что впору было содрогнуться и сделать все, лишь бы только не встречаться с этой сущностью. Слишком она пугала, слишком жуткой являлась.
        Сущность окинула пространство ментальным взором.
        - Кажется, нашел… - ушел в никуда многомерный образ, несущий тысячи подтекстов и смыслов.
        Приблизившись к планете, Плетущий Путь провел ее быстрое сканирование. Что ж, все ожидаемо, ничего необычного - очередной клон Земли с несколько отличающейся историей. Вот только общая ситуация здесь значительно хуже, чем была там, где некогда обосновался Эрик. И это при том, что в этом мире отсутствуют иерархии, как таковые. Довольно странно, между прочим, но не невозможно, подобное не раз встречалось.
        Палач мысленно вздохнул. Люди, что же вы с собой творите? Зачем вы превращаете себя в зверей, а то и в бездушных големов? Вы же частицы Творца, вам же дано столько, сколько никому другому! Но вы этого не цените, вы жаждете урвать побольше и побыстрее, любой ценой, сейчас - и только для себя. Не все, конечно, но те, кто не стремится урвать, находятся на дне жизни, им не преуспеть в мире корысти, подлости и жестокости. Опять же, понятно, случаются исключения, но таковые только подтверждают правило.
        Впрочем, следовало все же посмотреть на ситуацию пристальнее, не зря ведь его так сильно тянуло сюда в последние месяцы, предчувствиям такой силы Палач предпочитал доверять. А тянуло именно сюда, он наконец-то нашел это место. Все началось неожиданно для самого Эрика, поначалу он просто не понимал, что его гнетет, куда ему нужно и что вообще с ним творится. Только после тщательного осмысления происходящего Палач осознал, что должен отправиться в некую другую вселенную, на другую Землю, и там кому-то помочь. Чем помочь? Кому помочь? Как именно помочь? Ничего непонятно. Но несмотря на неясность, вскоре это «должен» стало для него императивом. Таким образом Творец частенько доводил до Плетущего Путь свои пожелания - не требования, те не исполнить он просто не мог, а именно пожелания. Их можно было и игнорировать - желаемо, но не необходимо. Однако Эрик, по возможности, старался их исполнять, хоть и в меру своего разумения. Дома все шло относительно гладко, он предупредил Елену, давно способную самостоятельно руководить иерархией, что будет довольно долго отсутствовать, и отправился в путь.
        Поиск нужного мира длился несколько стандартных месяцев, Эрик переходил из вселенной во вселенную, отыскивал там аналог Земли, исследовал и, выяснив, что это не то, уходил дальше. Каких только вариантов развития земной истории не открылось ему! Бесчисленное множество, многие отличались от привычного едва-едва, многие - очень сильно. И вот, наконец, мир, который он так долго искал.
        Оставшись на орбите Терры, как называли свою Землю местные жители, Палач приступил к тщательному сканированию - нужно узнать все, что только возможно, прежде чем принимать какое-либо решение. Вскоре Эрику стало ясно, что если дела здесь пойдут так же, как шли до сих пор, то лет через двести несчастный мир закричит от боли, и сюда придет кто-нибудь из его коллег. Придет уже для Суда, результатом которого станет, скорее всего, полная стерилизация планеты.
        Эрик не спешил, он начал методично просматривать сначала историю мира, а затем все случившееся в нем в последние годы. Как ни странно, фокус событий, как и на Земле, приходился на Санкт-Петербург, именно там происходило нечто непонятное, даже ему пока непонятное. Отложив это до поры до времени, Палач принялся за то, что заменяло на Терре иерархии.
        Закон?! Обнаглевшие экстрасенсы, по собственной глупости и неопытности объединившиеся в единую сущность, некое убогое подобие планетарной системы Контроля, осмелились назвать себя Законом?! Не слишком ли? По мнению Эрика - слишком. Прихлопнуть эту тварюшку, что ли? Труда это не составит. Однако некоторому размышлению Палач решил пока этого не делать - свято место пусто не бывает, вместо этой сущности вскоре обязательно возникнет новая, и еще неизвестно окажется ли она лучше прежней. Как бы много хуже не оказалась, ведь человеческие составные части сущности сильно влияют на то, какой она станет. Эта, по крайней мере, хотя бы стремится к благу - в своем понимании, конечно, но все же стремится, пусть даже забывая, как все и всегда, куда устлан путь благими намерениями. Лучше сделать так, чтобы сущность не смогла совершить некоторых особо страшных ошибок, а там, глядишь, она и повзрослеет. Поймет что-нибудь, перестанет творить черт-те что.
        Но помочь следовало отнюдь не сущности, это Эрик ощущал четко. Нескольким людям, хотя одного из них человеком назвать было трудно. «Закон» попытался создать своего «палача». И создал некое странное крылатое существо. Отследив историю Косты, Плетущий задумчиво хмыкнул где-то глубоко внутри себя - вот бедолага, ему можно только посочувствовать. Косте стоит помочь. Эта мысль породила ощущение правильности принятого решения.
        Следующими внимание привлекли три необычные ауры «людей» - две живые и одна затухающая. Похоже, опоздал, одного из тех, кому следовало помочь, уже нет в живых. И умер он не своей смертью, для Плетущего Путь это было ясно, как божий день, хотя внешне все выглядело, как самоубийство. Эрик быстро отследил потоки событий и вероятностей, и понял, что за смертью Кирилла стоит псевдомаг из так называемого Братства. Раздавить, что ли, эту гадину? Нет, нельзя, он еще недостаточно ориентируется в ситуации здесь, не выстроил модель, на основании которой можно действовать.
        Второй молодой человек, Олег Черканов, Эрику не слишком понравился, цели-то у парня были благие, зато методы просто отвратительны. Не понимает, что таким образом он нивелирует и цели. Нужна ли ему помощь? Пока трудно сказать, но, скорее всего, нет. Придется полностью просканировать глупого мальчишку, чтобы понять почему он так ведет себя. Потенциал Олега огромен, но растрачивает он свой потенциал не на то. Остается надеяться, что только пока, что он еще осознает.
        Затем Палач обратил свой взор на третьего, Стаса Ветровского, и внутренне улыбнулся. Этот, в отличие от Олега, сразу вызвал у него сочувствие. Впрочем, даже не сочувствие, а понимание и уважение. Мальчику много довелось пережить, но он не сломался, сумел сохранить в себе стремление к доброте, стремление к мечте. Отследив истоки его мечты, Палач несколько удивился - не так давно ему пришлось пообщаться с вернувшим себе память прежних жизней Иларом ран Даром. Но в этой вселенной ордена Аарн нет и никогда не было! Откуда же взялись синие книги, произведшие такое впечатление на Ветровского? Странно, даже более, чем странно. Какая-то тут взаимосвязь, но пока неясно какая. Необходимо будет выяснить, это крайне важно.
        На Стаса следовало посмотреть поближе, но в данный момент он был на занятиях, до окончания которых оставалось еще два часа. Поэтому Эрик материализовался невдалеке от университета, на небольшой улочке - захотелось посмотреть на местный Питер своими глазами. Плетущий Путь любил этот странный город, он не походил ни на один другой, чем-то неуловимым от них отличался.
        В темном углу одной из питерских подворотен внезапно сгустился туман, прошло несколько мгновений, и на улицу вышел высокий, мертвенно бледный человек с белоснежными волосами ниже лопаток, в плаще до пят того же цвета. Только узкие черные, похоже, непрозрачные очки выбивались из общей картины. Однако слепым человек явно не был, так как шагал уверенно, обходя лужи. Встречные люди подсознательно ощущали его абсолютную чуждость этому миру и непроизвольно отводили глаза, не желая видеть существо, отрицающее самим своим бытием привычную реальность. Этого бледного незнакомца не могло существовать, он просто не должен существовать! Поэтому никто не запомнил встречи с ним. Разве что девушки провожали взглядом беловолосого красавца, но и они забывали о нем, стоило ему скрыться из виду.
        Эрик, наоборот, с немалым любопытством изучал питерцев. Они сильно отличались от знакомых ему по Земле людей - большинство почти потеряло души, сплошная мглистая серость клубилась внутри, а встречались и вовсе изъеденные пустотой. Кто же так поизгалялся над людьми этого несчастного мира? Или они справились самостоятельно? Еще неясно. Однако здесь даже зовущих к небу песен не пели и не сочиняли. Только пустые попсовые песенки без смысла звучали в местном эфире. Одно это говорило о том, что эгрегор планеты на грани коллапса. Возможно ли спасти агонизирующий мир? Наверное, да - именно это и пытаются, похоже, сделать Ветровский и Черканов, каждый своим способом. Потому, видимо, Эрика сюда и прислали. Чтобы помочь немного тем, кто сможет, кто справится, вытянет неподъемную задачу. И он поможет.
        Палач не спеша шел по улицам, продолжая сканировать спешащих по своим делам людей. И почти не встречал среди них тех, кто достоин был хотя бы милосердия, не говоря уже о чем-либо другом. Судя по всему, они все же сами сделали себя такими, а значит, сами и ответственны за свой выбор - условия жизни, воздействие среды и прочее в том же духе оправданием являться не могут, каждый отвечает за себя перед Творцом самостоятельно. Изредка, правда, попадались чистые души, не поддавшиеся давлению окружающего мира, не ставшие подобием остальных, сколько бы бед на них не свалилось. Ради них стоило спасать этот несчастный мир. Только ради них. Других, продавших души серости, Эрик предпочел бы раздавить, как давят вшей, испытывая по отношению к ним лишь гадливость, но не имел на это права. Пока не имел. Вскоре, если Ветровский и Черканов не преуспеют, у него или у кого-то из его коллег это право появится…
        К моменту окончания лекций Плетущий Путь стоял метрах в десяти от входа в здание факультета, накинув на себя полог незаметности. Подошло время окончания очередной пары, и вскоре мимо него двинулась молодежь. Он продолжал сканировать всех вокруг. Губ Палача коснулась почти незаметная улыбка - среди студентов, как ни странно, оказалось довольно много сохранивших свои души, еще не превратившихся в зверье. К сожалению, многие из этих чистых мальчишек и девчонок по прошествии нескольких лет сдадутся, станут такими, как все, не способными творить и мечтать. Мертвый мир сломает их, превратит в ничто. Горько и больно это осознавать, но иначе не бывает. Не у всех достает сил сопротивляться давлению общества - здесь ведь преуспевают только те, кто оставляет за бортом лучшие человеческие качества. Забывает честь, веру, любовь, доброту, сострадание.
        На пороге появился в компании нескольких приятелей Стас Ветровский, они о чем-то непринужденно болтали, бурно жестикулируя и не обращая внимания ни на кого вокруг. Эрик погрузился в душу мальчишки - давно уже он никого столь тщательно не сканировал, последней, пожалуй, была Елена Станцева, нынешний глава иерархии Равновесия Земли. И чем глубже в душу Стаса погружался Палач, тем больше понимал, почему Создатель направил его сюда. Ведь мальчишку погубят, затравят и затопчут, он слишком опасен для серых, для их «ценностей». Потенциал просто огромен, вопрос в том, что реализовать этот потенциал Стасу просто не дадут. И прежде всего «Закон» со своими слугами. Значит, нужно защитить мальчишку. Но не от всего. От прямого ментального и энергетического воздействия - да. От остального - нет. Должен сам научиться справляться с напастями, обычными человеческими бедами и несчастьями, не ломаясь и сгибаясь. Правда, можно еще немного повысить его сопротивляемость и усилить вероятность благоприятного исхода. Это совсем нетрудно сделать. По крайней мере, для Палача нетрудно.
        За несколько мгновений сформировав нужное плетение, Эрик отпустил его. Стас на мгновение запнулся, споткнулся, словно ощутил что-то, хотя это было и невозможно, затем помотал головой, словно избавлялся от наваждения, что-то бросил приятелю и двинулся дальше. Палач проводил его легкой улыбкой - теперь мальчишка защищен. Взять его разум под контроль в этом мире не сумеет никто, ни один из местных, доморощенных «магов». Не этим убогим тягаться с Плетущим Путь.
        Еще через три минуты на пороге появился Черканов. Эрик полностью просканировал и его, что подтвердило прежние выводы - в защите Олег не нуждался. Он сейчас подходит к перепутью, очень важному для него перекрестку. И пока он не сделает выбор, ничего предпринимать нельзя. Парень сам должен понять или не понять, принять или не принять, стать тем, мог бы стать, или нет. Все в его руках. Или в этом мире возникнет еще один «кукловод», плюющий на жизнь других и идущий к власти по трупам. Или же появится человек, способный спасти множество других, да о чем речь, спасти сам мир, если у него появится такая возможность. К сожалению, Черканов и Ветровский - враги, а им нужно работать вместе, иначе не справятся. Но прийти к этому они должны сами, подталкивать ни в коем случае нельзя. А если не поймут? Что ж, тогда лет через двести Эрик снова наведается сюда. Для Суда.
        Проводив Черканова взглядом, Палач не спеша двинулся прочь. Предстояло много дел. И прежде всего - Коста. Его нужно отыскать и просканировать полностью, а затем - поговорить. Он того стоит. И на многое способен, нужно только немного помочь. Совсем немного…
        I. V
        Смотри мне в глаза - Мне нужен твой взгляд.
        Сегодня я способен дать бой.
        Ночь обрушилась на город внезапной хищной птицей, распростерла свои темные крылья, скрывая в тягучем мраке улицы и дома, припозднившихся прохожих, шелестящие кроны деревьев. Одно за другим гасли окна, меркли яркие рекламы закрывающихся магазинов и кафе, ну а ночных маркетов и клубов вблизи общежития Высшего Института Петербурга не было. По крайней мере, окон Стасовой каморки не достигал свет ни одной крикливой неоновой вывески.
        Ветровский сидел на удивительно широком для крохотной комнаты подоконнике, держа на коленях ноутбук, и невидяще смотрел во тьму за окном. Прикуренная, да так и забытая сигарета дымилась в безвольно повисшей руке, столбик пепла уже накренился, угрожая в любой миг упасть и рассыпаться серой пеленой, но Стас не замечал этого.
        Слишком много всего одновременно. Он еще не успел узнать ничего о том, кто убил отца, а теперь должен был понять, кто заставил покончить с собой Кирилла. В Ордене все шло тоже отнюдь не гладко - только забылась та страшная история с книгой, найденной в комнате Вики инспекционной бригадой, только удалось откупиться от проверяющей детский дом комиссии, к вящему неудовольствию Анны Ивановны, только получилось пресечь расползавшиеся по институту мерзкие слухи, как случилось нечто, чего Стас никак не мог предположить. Точнее, предполагать-то он предполагал и даже надеялся, вот только подумать не мог, что это станет проблемой: в Орден вступило слишком много людей. Юноша разрывался на части, пытаясь уследить за всем происходящим и не выпустить ничего из-под своего контроля, но на всех желающих попросту не находилось дел. Привлекать еще больше народу к работе с детским домом он не мог - «штат» преподавателей-воспитателей был укомплектован полностью, на ремонт иных помещений, кроме спален, еще не собрали средства, внеочередной творческий благотворительный вечер провели буквально на днях, а никаких других
проектов в голову пока не приходило.
        Взять на себя помощь еще одному детдому Орден пока не мог по чисто финансовым причинам. Пока что удавалось отправлять ребят волонтерами в муниципальные больницы - бесплатная медицина еще не исчезла полностью, хотя все к тому шло, зато и условия в больницах были такие, что любой человек, имевший хоть какую-то возможность обратиться к платным врачам, предпочитал залезть в долги, лишь бы не иметь дела с так называемыми эскулапами.
        Новоявленные члены ордена хмурились и ругались себе под нос - они желали всего и сразу, хотели видеть результаты своего труда и никак не понимали, что результаты есть, просто они не так очевидны. Будь ситуация вокруг хоть немного иной, Стас бы просто не принимал в Орден этих обычных парней и девчонок, совершенно не мечтателей, просто желающих для себя побыть добрыми, но каждый раз, когда он уже готов был сказать «нет» очередному желающему, в душе поднимал голову страх - а вдруг его отказ окажется последней каплей, и именно из-за него неплохой, в сущности, человек все же сорвется, скатится до уровня большинства, станет как все - эгоистом и потребителем? Он уже понимал: желания делать добро мало, нужно еще, чтобы это желание оказалось правильно мотивировано. Нет ничего действительно достойного даже в добром поступке, если этот поступок совершен с желанием показать свою доброту самому себе. Нет героизма в подвиге, совершенном ради подвига. Лишь искреннее, чистое желание помогать просто потому, что кто-то нуждается в помощи, творить добро лишь из-за того, что оно кому-то нужно, жертвовать не ради
гордости своей жертвой, а ради того, для чего жертва принесена…
        Гордиться по праву можно тогда, когда то, чем ты гордишься не совершено ради повода гордиться.
        Резкая трель мобила вырвала Стаса из тяжких раздумий. Едва не выронив сигарету, он потянулся к тумбочке, бросил взгляд на дисплей - Алексей.
        - Я слушаю.
        - Привет, - голос молодого человека звучал как-то потерянно и безжизненно. - Я тебя не очень отвлекаю?
        - Нет, что ты. Совсем не отвлекаешь. Что-то случилось?
        - Вовсе нет. Я просто хотел тебе сказать… в общем, я подумал - наверное, мы оба ошибались. Кирилл и правда покончил с собой.
        Стас, опешив, едва не выронил мобил.
        - Что? Погоди, Леш, что случилось? Что ты такое говоришь? Ты же сам меня уверял, что…
        - Я ошибался, - неожиданно непреклонно оборвал его Алексей. - Стас, запомни: Кирилл покончил с собой. Он сам принял это решение. Мои выводы из его предсмертного письма - ошибка. Твои - наши - умозаключения по поводу того, кто мог его заставить - еще более страшная ошибка. Забудь все, что я тебе говорил.
        - Леша, я не понимаю, - медленно проговорил Ветровский, судорожно пытаясь заставить себя найти хоть какое-то объяснения странным словам приятеля.
        - Не надо ничего понимать, - отрезал собеседник. - Просто запомни: Кирилл покончил с собой. Точка. Никто его не заставлял, это невозможно - заставить кого-то убить себя. У Кирилла была причина так поступить. Не спрашивай, какая, я все равно не скажу. Просто поверь.
        - Ты где сейчас? - голова кружилась, от острого непонимания заломило виски. - Нам надо встретиться, скажи, где ты - я подъеду.
        - Я не могу. Завтра я уезжаю из города, надо еще вещи собрать и дела некоторые закончить.
        - Когда ты вернешься?
        - Никогда. Прощай и прости, что втянул тебя в это.
        В динамике противно забились безжизненным пульсом короткие гудки - Алексей оборвал связь.
        Несколько секунд Стас тупо смотрел на все еще светящийся дисплей. Потом нажал кнопку сброса, кинул в пепельницу давно потухшую сигарету и нервно прикурил новую.
        Поведение Леши не лезло ни в какие ворота. Все те полтора месяца, что Ветровский знал его, друг Кирилла четко показывал, что не остановится ни перед чем - лишь бы найти убийцу Бекасова. Он ни разу не усомнился в том, что убийца есть, и совершенно великолепно разнес в пух и прах все хлипкие аргументы Стаса, когда тот в какой-то момент стал задумываться - а в самом ли деле Кирилла убили?
        В тот памятный день, когда они познакомились на похоронах Бекасова, Алексей произвел впечатление человека надежного и честного. Довольно замкнутого, но умеющего доверять и заслуживающего доверия.
        Стас незаметно для себя соскользнул в воспоминания…
        По окончании траурной церемонии молодые люди почти сразу отделились от остальных и отправились в находившееся неподалеку кафе, где можно было согреться после долгого стояния на пронизывающем апрельском ветру и поговорить в спокойной и тихой обстановке.
        - Вот, - просто сказал Алексей, протягивая визави сложенный вдвое лист простой белой бумаги.
        «Здравствуй, Леша.
        Мой мир перевернулся. Больше, чем тебе, я доверял только одному человеку. Ты знаешь об этом, и я знаю, что тебя всегда это задевало. Прости - кажется, я ошибался. Сегодня все решится. Я не могу полностью понять и осознать, что происходит и почему - но сегодня я доберусь до правды. Я не могу сейчас доверять электронным способам связи, и потому пишу это письмо. В полдень я буду ждать тебя на Крестовском острове, возле виртуал-центра. Я был не прав, скрывая от тебя важнейшую часть моей жизни, и сегодня я исправлю эту свою ошибку. До встречи.
        Кирилл»
        Далее следовал тщательно вымаранный постскриптум.
        - Это сделал он? - тихо спросил Стас, указывая на старательно зачерканную строку. Алексей покачал головой.
        - Нет, я. Это… личное, и не имеет отношения к делу.
        - Понятно, - кивнул Ветровский, и вновь перечитал письмо. К счастью, Кирилл писал от руки, а не распечатал набранный на компе текст. - Алексей, у вас есть еще образцы его почерка?
        Молодой человек поколебался, но все же вытащил из сумки несколько тщательно упакованных в пластик листов, исписанных ровным, быстрым почерком, и протянул собеседнику.
        Стас с немалым удивлением понял, что перед ним стихи. Ему очень нравился Кирилл - целеустремленный, уверенный в себе, отзывчивый и добрый парень, способный легко поступиться своими интересами ради других, но в то же время Бекасов казался совершенно земным человеком, не тратящим время на «бесполезные» мечтания. И тут вдруг - стихи! Причем весьма хорошие стихи, живые и искренние.
        Но Ветровского сейчас волновала отнюдь не просмотренная им потенциальная «крылатость» Кирилла. Гораздо важнее был почерк. Судя по тому, что до упаковки в тонкий пластик листы изрядно потрепались, строчки не выводились намеренно красиво - это был обычный образец почерка. Ровный, крупный, с четким наклоном вправо, едва заметными фигурными завитушками заглавных букв. Почерк, которым уверенный человек пишет в относительно спокойном состоянии.
        Стас старательно вспоминал все, что он читал в книге «Выявление психологического портрета и эмоционального состояния индивида по образцам почерка». Книга эта была написана еще в конце двадцатого века и сейчас в программу обучения не включалась - от руки уже почти никто не писал. Однако Ветровский когда-то прочел ее от корки до корки - по ней он писал доклад по истории психологии.
        Алексей молча сидел, допивая третью чашку кофе, и лишь наблюдал за работой нового знакомого. А Стас по всем правилам проводил сравнительный анализ.
        - Письмо было написано в состоянии крайнего эмоционального возбуждения, - наконец резюмировал он. - Кирилл писал очень быстро - в заглавных буквах отсутствуют декоративные элементы, которые он использовал обычно. Однако, строчки не прыгают, они ровные и прямые, хотя лист не линован. Буквы крупнее, чем в других образцах, написаны с сильным нажимом - на словах «сегодня все решится» бумага чуть не прорвана. Это не почерк человека, собравшегося покончить с собой. Говорю, как психолог, изучавший эту тему. Содержание письма… Здесь сложнее. Изучай его полицейский следователь, он сделал бы вывод, что «выясненная правда» подкосила Кирилла, и он решился на самоубийство. Например, выяснил какую-то страшную правду о своей девушке…
        - У него не было девушки, - Алексей как-то странно улыбнулся.
        - Ну, о ком-то еще, - пожал плечами Стас. - О ком-то, кому доверял сильнее, чем лучшему другу. Вы знаете, о ком может идти речь?
        - Только предполагаю. Кстати, может, перейдем на «ты»?
        - Да, конечно.
        - Я не знаю точно, но… у Кирилла был кто-то вроде наставника. Кир безмерно его уважал, почти преклонялся. Этот наставник был для него всем, он имел огромное влияние на Кира, вплоть до того, кто Кир несколько раз менял свои решения - действительно важные решения, от которых могла зависеть его судьба. Менял он их потому, что «учитель против».
        - А давно у Кирилла появился этот… учитель?
        - Давно. Мы знакомы три года, а к моменту нашей встречи он уже был.
        Стас помедлил, формулируя.
        - Ты уверен, что наставник не мог… довести Кирилла до такого решения?
        - Скорее уж, он мог заставить Кира такое с собой сделать, - очень тихо проговорил Леша. - Ты мне не поверишь, но все же… Знаешь, были в двадцатом веке очень популярны так называемые энергеты, экстрасенсы и тому подобные «маги»? - он дождался кивка визави, и продолжил. - Вот мне кажется, что этот учитель как раз из таких. Да и Кирилл кое-что умел…
        - Что именно - умел? - с нажимом спросил Стас, не отпуская взгляд собеседника.
        Алексей потянулся за сигаретой, прикурил, затянулся несколько раз, нервно перебирая пальцами воздух, словно никак не мог решиться. Но Ветровский не отводил глаз, и молодому человеку ничего не оставалось делать.
        - Он умел подчинять себе людей. Не гипнозом, нет - просто говорил так, что его слушали, слышали и слушались.
        - В этом нет ничего мистического, это называется императивной речью. Я тоже так умею, правда, пока еще слабо.
        - Нет, - Леша замотал головой. - Императивная речь - это разовый приказ. Когда тебе говорят: «Встань!», ты думаешь: «Зачем?», но думаешь, уже вскочив на ноги. Я знаю, я интересовался этим вопросом. А Кир умел говорить так, что его просто слушались безусловно, не спрашивая и не уточняя, без особо четких формулировок - он просто говорил: «Сделай то-то», и человек шел это делать, даже если на выполнение распоряжения требовались дни или недели. Императивная речь на такое не способна.
        Стасу пришлось кивнуть - собеседник был прав.
        - Но даже и такое может объясняться гораздо проще. Допустим, он просто пользовался непререкаемым авторитетом…
        - Ага, сразу у трех сотен студентов одного вуза, - усмехнулся Алексей. - Понимаешь, я же на себе это проверил. В прошлом году как-то раз мы встретились в одном закрытом клубе, хотели хорошо провести время, отдохнуть, расслабиться - и тут ему позвонил этот учитель. Кир сказал, что ему придется уйти. Я разозлился, меня уже достало, что он чуть что - сразу срывается бегом к наставнику, как ручная собачонка. Наговорил всякого, чтобы он не смел никуда уходить, что я… что мы серьезно поссоримся, если он уйдет, и так далее. Он на меня посмотрел так… очень странно, и сказал что-то вроде: «Иди домой, ложись спать и не злись ни на меня, ни на учителя». Я встал и пошел, хотя буквально секунду назад был готов стоять до конца. Пришел домой и лег спать, хоть и собирался еще сделать лабораторную работу для одного сокурсника - я так подрабатываю. И на следующий день, когда я проснулся, было такое странное ощущение, что я почти не помню прошедшего вечера, словно был сильно пьян, хотя мы выпили буквально по паре легких коктейлей. И правда не злился - хотел злиться, но не мог. А как-то раз он запретил мне дурно
отзываться об этом его учителе - и я больше ни разу не смог сказать ничего из того, что об этом думал. Еще Кир умел предчувствовать будущее. Однажды я не успел как следует подготовиться к экзамену, времени оставалось совсем немного, я психовал… Кир на меня посмотрел так странно и говорит: «Учи такую-то тему, отвечать будешь по ней». Я посмеялся, но совету последовал. И на следующий день на экзамене вытащил билет именно по этой теме! Потом еще было так: мы говорили по мобилу, я дома был, и мне предки начали пилить мозги, что я ерундой страдаю. Я сказал Киру, что сейчас на улицу выйду и перезвоню. Он напрягся и говорит: не ходи! Я ответил, что все ерунда, и я через пять минут перезвоню. Вышел, сел на скамейку, только мобил достал - а больше ничего не помню. По голове ударили. Пришел в себя уже в больнице. В общем, больше я Киру не перечил, когда он вдруг говорил вот так.
        Стас слушал монолог нового знакомого и проклинал злодейку-Судьбу за то, что узнал столь многое о Бекасове тогда, когда стало уже поздно. А ведь насколько полезен мог бы быть Кирилл Ордену, как многому мог бы научить! Ветровский почему-то безоговорочно поверил лешиному рассказу о «сверхъестественных» способностях Кира - в конце концов, ничего действительно мистического в них не было, человек вообще способен на гораздо большее, чем он привык считать.
        - Значит, все дело в этом так называемом наставнике, - проговорил Ветровский, с трудом заставляя себя отбросить печальные мечтания на тему «Как хорошо было бы, если бы…». - Рабочие версии: первое - он довел Кирилла до самоубийства, второе - он заставил Кирилла убить себя. Одно от другого отличается не сильно, в итоге все сводится к тому, что именно по прямой вине наставника Кирилл погиб. Так?
        - Да, - на секунду задумавшись, кивнул Леша.
        Азарт закипал в венах Стаса: будучи мальчишкой, он не успел наиграться в сыщиков - слишком рано пришлось начать выживать всерьез. А теперь он нашел реальное преступление, которое совершил реальный преступник.
        Убийство Вениамина Андреевича загадочным крылатым отступило на последний план - в неполные семнадцать лет психика еще гибкая и пластичная, и хорошо умеет защищаться от страшных ударов, способных прикончить человека более взрослого. Подростки более восприимчивы, но и приходят в себя после трагедий гораздо быстрее. Стас переживал смерть приемного отца страшно, с болью и кошмарами, но - он ее пережил. Первый месяц он был одержим идеей найти убийцу, но потом случилось слишком много всего - появление Агнессы и то, что за ним последовало, катастрофа в Ордене, исчезновение так до сих пор и не вышедшего на связь даже через интерсеть Гранда - как удалось выяснить Стасу, семья испанского посла господина Гильермо покинула Российскую Федерацию в связи с переводом г-на Гильермо на другую должность. Разговор с Катей Годзальской в какой-то момент подстегнул энтузиазм Стаса, юноша убедился, что крылатый не был его персональной галлюцинацией, но неожиданное появление Бекасова…
        Стоп!
        Ветровский схватился за сигарету, не обращая внимания на Алексея.
        Первая встреча с Бекасовым. То есть, как сказать - первая… До того Стас несколько раз видел Кирилла в институте, знал, кто он такой, но тогда впервые заговорил с ним. Не после благотворительного вечера, как он думал до этого момента, а тогда, в парке, после неудачного разговора с Катей. Вот только почему он не особенно об этом вспоминал? Почему выкинул из головы странную реакцию Годзальской на рисунок, почему словно забыл, что она знала крылатого убийцу?
        «Значит, вот как ты умеешь… умел управлять людьми, Кирилл Бекасов?» - с некоторой злостью подумал Стас.
        Впрочем, теперь это не имело особого значения. Обоих убийц в любом случае следовало найти и покарать.
        - Хорошо. Что ты знаешь о нашем подозреваемом? - оборвал Ветровский свое задумчивое молчание.
        Знал Леша немногое. Он никогда не видел загадочного «учителя», а друг особо не вдавался в подробности - все, что он рассказывал о наставнике, сводилось к бесконечному уважению и чуть ли не обоготворению Дориана, как называл его Кирилл.
        - У Кира была своя студенческая организация, то есть, когда-то студенческая - сейчас в нее входит немало людей, давно окончивших институт, и даже тех, кто никогда в нем не учился. Люди из разных слоев общества, в основном - средний и чуть выше среднего. Несколько человек, близких к верхам. Я не знаю, чем именно они занимались, а Кир никогда не распространялся. Он почему-то не хотел, чтобы я впутывался в это.
        - Н-да… Негусто, - вздохнул Стас. - Что-то мне даже в голову не приходит, с чего можно было бы начать…
        И вот тут-то Алексей и показал свой нрав. Он резко вскинул голову, сощурился, в глазах его горела решимость.
        - Да, негусто. Но я в любом случае не отступлюсь. Я точно знаю - Кирилла убили. Скорее всего - его учитель. И я найду доказательства, найду преступника, и он ответит! Стас, я пойму, если ты откажешься. Для меня Кир был лучшим другом, самым близким человеком во всем мире, он единственный по-настоящему понимал меня. Я просто не могу иначе - я должен докопаться до правды и заставить убийцу заплатить. Понимаю, это рискованно и опасно, и ты совсем не обязан…
        - Леша, - негромко прервал его Ветровский. Негромко - но Алексей тут же умолк, словно только и ждал, когда же его перебьют. - Я сказал «негусто», и что я не знаю, с чего начать. Я не говорил, что отказываюсь. Просто… может, у тебя есть идеи?
        Идеи у Леши были. Совершенно безумные, но были. Одну за другой новоиспеченные приятели отбрасывали их, строили новые гипотезы и планы по их подтверждению, и снова отбрасывали. Наконец, был выстроен более-менее стройный план: Алексей сказал, что Кирилл достаточно часто разговаривал по телефону с наставником, и он может назвать точное время как минимум трех звонков за последние несколько дней. Следовательно, необходимо было достать распечатку исходящих звонков с номера Кира и проверить, на какой номер он звонил в определенное время. А потом по базе выяснить, на кого зарегистрирован этот номер.
        Увы, идея с треском провалилась. Больше того, ее провал едва не разбил зарождающееся доверие Стаса к Леше. Потому что Кирилл Бекасов никому не звонил в то время, которое указывал Алексей. Молодой человек едва не плача доказывал, что звонки и правда были… и Стас все же предпочел поверить, списав все на особую секретность номера наставника - в конце концов, номера телефонов действительно влиятельных людей попросту отсутствовали в базах, и звонки на эти номера или с них нигде не фиксировались.
        Парочка доморощенных сыщиков выстроила новые версии и планы. И все они один за другим рушились - незаметно и предсказуемо, без сокрушительных обломов, но неумолимо и бесследно. В бесплодных поисках прошел месяц. За это время вырос в несколько раз состав Ордена - к Ветровскому примкнули некоторые бывшие последователи Бекасова. А потом начался май, подступила сессия и расследование само собой приостановилось.
        Зато Алексей вступил в Орден. И оказался одним из немногих, в кого Стас действительно верил - крылатый в лучшем смысле этого слова. Мечтатель, и в то же время человек, осознающий реальность. Искренний, открытый со своими, никогда не отказывающий в помощи, готовый работать - именно он сумел каким-то образом привести Ордену почти тридцать человек волонтеров, согласных не только помогать с приведением детдома номер три в приличное состояние физически, но и жертвовать на это пусть небольшие, но все-таки средства.
        Леша же и возглавил эту группу, доводя себя до изнеможения - волонтерскую деятельность он сочетал с учебой на четвертом курсе и работой. Также Стас случайно узнал, что его новый друг играет на гитаре, причем музыку собственного сочинения, и надо заметить, очень хорошо играет! Выяснив этот факт, Ветровский немедленно уговорил приятеля открыть в детдоме небольшой класс игры на гитаре - в Ордене был гитарист, Виктор Галль, но при всех его качествах и талантах, преподаватель из него был никудышный. Дети полюбили новоявленного «учителя музыки», Леша отвечал им взаимностью, и как-то раз даже пожаловался Стасу, что страшно жалеет о необходимости спать хоть иногда - он с гораздо большей радостью проводил бы время со своими подопечными.
        В общем, ничего не предвещало беды и поворачивалось, казалось, к лучшему.
        А теперь вдруг - этот звонок.
        В ушах Стаса все еще звенели слова Алексея, никоим образом не вязавшиеся со всем тем, что Стас об Алексее знал:
        - Стас, запомни: Кирилл покончил с собой. Он сам принял это решение. Мои выводы из его предсмертного письма - ошибка. Наши умозаключения по поводу того, кто мог его заставить - еще более страшная ошибка. Забудь все, что я тебе говорил. Кирилл покончил с собой. Точка. Никто его не заставлял, это невозможно - заставить кого-то убить себя. У Кирилла была причина так поступить. Не спрашивай, какая, я все равно не скажу. Просто поверь.
        Нет, что-то здесь было нечисто. И Ветровский даже подозревал, что именно.
        Алексей нашел убийцу. И решил отомстить сам, не впутывая приятеля.
        Стас спрыгнул с подоконника, положил ноутбук на стол и бросился к двери, на ходу включая пеленгатор - они с Лешей еще в самом начале расследования обменялись кодами мобилов, дав друг другу допуск на пеленг.
        Если Ветровский все понял правильно - то времени оставалось совсем немного.
        I. VI
        Кто-то поставил на мне пробу,
        Знать бы только, кто этот «кто»?
        Человек не зол изначально. От рождения каждый чист, и как не определена его судьба, так не определен и моральный уровень. Генетика, сколько бы не говорили противники усыновления приютских сирот, не решает, станет человек вором или займется благотворительностью, начнет убивать - или же будет защищать людей, изобретет и продаст новый наркотик - или вырастет врачом, что спасет тысячи жизней. К сожалению, не решает этого полностью и сам человек. Характер, ценности, взгляды и нормы - все это формируется с раннего детства. Ничтожна вероятность того, что с младенчества знающий лишь голод, издевательства, побои ребенок вырастет высокоморальным, достойным человеком, ведь он с рождения полагает нормой именно издевательства и побои, и к окружающим будет относиться так, как относились некогда к нему. Мало кому хватает силы воли и стремления к добру, чтобы даже в самых скотских условиях остаться человеком. К сожалению, дети, выросшие в ласке и заботе, имеют ничуть не меньше шансов стать зверьем, нежели их сверстники, никогда ни ласки, ни заботы не знавшие - увы, человек с гораздо большей легкостью и
готовностью скатывается вниз, чем поднимается наверх. Человек почему-то чаще всего предпочитает легкий путь, как бы омерзителен он ни был.
        А самое страшное, что каждое злое слово, каждый подлый поступок имеют свойство эскалировать. Чем больше человек видит зла вокруг себя, тем больше зла впускает в свою душу. Подросток отбирает у малыша игрушку и ломает ее, насмехаясь над неспособным постоять за себя ребенком - а в подсознании детеныша отпечатывается: так можно и даже нужно поступать. Запоминается преступный принцип, пресловутое право сильного. Вот только почему люди не хотят понимать: право сильного - это право помочь слабому стать сильным, право сильного - это право быть добрым. Но люди почему-то решили, что право сильного - это право быть мразью.
        И ведь даже неплохие в сущности люди не думают о возможных далеких последствиях своих поступков. Простой человек, по-своему добрый и честный, возвращаясь вместе с сыном на машине домой, проезжает мимо пары пьяных отморозков, избивающих мальчишку. Отец бросает взгляд - и поспешно отворачивается, нажимая на газ. Он - здоровый сильный человек, ему ничего не стоило бы разогнать ублюдков, вот только сегодня он устал и хочет поскорее домой. Он не думает о том, что сын не видел, как на прошлой неделе он защитил от приставаний шпаны девушку возле метростанции - сын увидел и запомнил, как папа равнодушно проехал мимо того, кому требовалась помощь. А кто авторитетен в глазах мальчика более, чем отец? И как знать, быть может, когда постаревший отец будет возвращаться из магазина, и на него нападут наркоманы, мимо безразлично пройдет молодой человек, чей папа когда-то точно так же проехал мимо избиваемого мальчишки?
        Поступки окружающих нас людей отображаются на наших характерах, мировоззрениях, судьбах, и чем авторитетнее для нас люди, тем сильнее влияют на нас их действия. Увы, мы редко можем влиять на них и еще реже мы способны скорректировать их влияние. В детстве мы просто не осознаем, что происходит и как реагирует наше подсознание, а в более сознательном возрасте зачастую уже поздно. Но есть еще один фактор, влияющий не меньше, а порой даже и больше: наши собственные реакции, поступки и эмоции. И этот фактор, в отличие от первого, нам подвластен - если есть желание и готовность не поддаваться ищущему путь к нашей душе злу.
        Злость, обида, ненависть, презрение, отчаяние - их много, наших внутренних врагов, и с какой радостью мы раз за разом проигрываем им! Злимся - и отталкиваем от себя, обижаемся - и отвергаем протянутую руку, ненавидим - и не замечаем, как собственной ненавистью убиваем чье-то зарождающееся добро, презираем - и отказываем в помощи, отчаиваемся - и не видим выхода. А ведь можно отказаться от мести и ненависти, отвергнуть презрение и обиду, изгнать прочь отчаяние - и мир станет светлее и добрее как к нам, так и к тем, кто вокруг. Жаль только, что для подавляющего большинства проще закрыться, отвернуться, отказаться от всего, что делает жизнь чище.
        Олег Черканов, как и любой другой, изначально не нес в себе зла. И он был достаточно силен и богат духовно, чтобы суметь выдержать все то, что отравляло его детство. Вот только и в его жизни оказался момент, сыгравший роль бабочки на плечах штангиста - обменянные матерью на бутылку дешевой выпивки учебники, сумку с которыми он сорвал с плеча шестиклассника. Именно тогда Олег и решил, что мир - его враг и заслуживает только такого отношения, какое может быть к врагу. Он предпочел доверию - подозрение, дружбе - ненависть, пониманию - месть.
        У Черканова было несколько воспоминаний, посвященных его оде ненависти к миру. Первое из них - та история с книгами. Второе - как его едва не до смерти избил один из материных собутыльников: мальчику не удалось достать им денег на выпивку.
        Грязный, поросший клочковатой бородой мужчина бил тринадцатилетнего мальчика, а мать стояла в стороне и азартно выкрикивала: «Врежь ему, Мишка, чтобы знал, как родную мать без куска хлеба оставлять!». В третьем воспоминании господствовала сердобольная женщина из соседнего дома, которая все пыталась подкармливать маленького волчонка, а Черканову казалось, что она издевается над ним и унижает его своей жалостью. Четвертое, пятое и шестое воспоминания оказались отданы мерзавцу Ветровскому. Как он посмел сначала так подставить Олега на приснопамятном экзамене, а потом с честными глазами лгать, что «хотел как лучше», и уверять, что пытался помочь? Страшно унизительным был и подслушанный в парке разговор Ветровского, в котором заклятый враг «договаривался» насчет бесплатного места для Черканова, и этим разговором украл у Олега всю сладость заслуженной победы. Недавнее же происшествие и вовсе выбило юношу из колеи, правда, злился он в большей степени на себя. Это же надо, так опозориться - принять помощь Ветровского, позволить врагу увидеть его, Олега, в таком плачевном состоянии, и даже не иметь
возможности отказаться!
        Стоит ли говорить, что именно за последнюю помощь Олег возненавидел Стаса сильнее, чем за все предыдущее?
        Зато загадка самоубийства Кирилла Бекасова его больше не волновала. Много чести этому надутому индюку, так гордому собственным успехом, красотой, деньгами!
        Да, до своей гибели - вне зависимости от ее обстоятельств - Бекасов был врагом номер два для Олега, сразу же после Ветровского. И сам Кирилл ужасно удивился бы, успей он узнать, чем заслужил такую честь. Кирилл понятия не имел, что отбил у Олега девушку. Правда, об этом не знал никто, кроме самого Олега. Равно как и сам Олег был единственным, кто до недавнего времени понятия не имел - Марина Велагина никогда не была девушкой Бекасова. Они просто дружили. Но Черканова это не волновало: при всей своей сдержанности в обычное время, при всей своей холодности и расчетливости он порой делал поспешные выводы, а сделав их - держался этих выводов до последнего, не желая признавать собственной неправоты.
        О Марине он узнал не так давно, около трех недель назад. Причем самым что ни на есть идиотским способом…
        До начала пары оставалось всего две минуты, и Олег понимал, что не успевает. Сломя голову, он мчался через холл первого этажа к лифтам, издали заметив, что автоматические створки открыты и кто-то удерживает кабину на этаже. Он влетел в лифт, не успев разглядеть невольного спасителя, а потом было уже поздно - двери закрылись, и кабина мягко тронулась.
        - Здравствуй, Олег, - сдержано поздоровалась Велагина.
        Черканов мысленно выругался - только этого ему не хватало! С того дня, как он увидел Марину с Бекасовым, он прекратил с ней общаться, благо, это оказалось очень легко - достаточно было холодно, хоть и вежливо, сказать ей, что он более не нуждается в ее услугах, так как полностью выздоровел, и поинтересоваться, сколько он должен ей за приобретенные вещи и лекарства. Правда, реакция девушки его несколько удивила - Марина побелела, ее губы задрожали, а потом она вдруг резко влепила юноше пощечину, развернулась и убежала.
        - Здравствуй, - пробормотал Олег, чувствуя себя донельзя неловко, и отвернулся к двери.
        На электронном табло сменялись цифры: два, три, четыре… Аудитория, где проходила первая пара - обществознание - находилась на пятом этаже. И в тот момент, когда огоньки на панели готовы были смениться, показывая этаж назначения, лифт вздрогнул и остановился. Табло погасло, померкли лампы под потолком.
        - Вот черт! - ругнулся Черканов уже в голос. - Что происходит.?
        - Кажется, мы застряли… - с дрожью проговорила Марина. - О боже… Олег, там должна быть кнопка вызова помощи…
        - Не поможет, - вздохнул молодой человек. - Видишь, лампы погасли? Значит, энергоподача нарушена. Даже если вызвать бригаду, они не смогут нас вытащить, пока не дадут электричество.
        - Господи… - в голосе Велагиной слышалась паника. - И… сколько мы можем просидеть?
        - Аварийный генератор включат не позднее, чем через полчаса. Им давно не пользовались, так что раньше, чем минут через двадцать, не получится, - автоматически ответил Олег. - Да не бойся, ничего страшного в этом нет - пары все равно не будет!
        - Да при чем тут пара! Плевать я на нее хотела! - почти истерически вскрикнула Марина, сползая по стенке кабины на пол.
        - Тогда в чем дело? Меня ты точно можешь не бояться.
        - Мужчина! - на несколько секунд женское пренебрежение возобладало над паническим страхом. - Все-то вы сводите к своей драгоценной персоне…
        - Тогда в чем дело? - он пропустил нападку мимо ушей.
        - Не твое дело, - мрачно отозвалась девушка.
        - Как скажешь, - легко отозвался Олег - меньше всего ему хотелось сейчас разговаривать с этой… предательницей.
        По крайней мере, он очень старался думать, что ему этого не хочется.
        Время ползло медленной, старой змеей, оставляющей на своем пути обломки чешуи - секунды. Тонкая и длинная стрелка нерешительно подрагивала, перебираясь с деления на деление - казалось, мгновения тянутся часами. Панический страх Марины, который Олег ощущал кожей, давил на него тяжестью многотонной плиты.
        - Ну чего ты боишься? - в конце концов не выдержал он.
        Черканов надеялся, что ему удастся произнести эти слова отстраненно и даже немного раздраженно - но не вышло, его голос прозвучал мягко и успокаивающе.
        Марина подняла голову.
        - Олег, у меня сильно выраженная клаустрофобия, - еле слышно произнесла она. - Я же никогда не пользуюсь лифтом, всегда по лестницам бегаю… только сегодня на пару опаздывала и решила…
        Сперва Черканов хотел выругаться. Потом передумал. Сел рядом с девушкой на пол, обнял за плечи.
        - Я знаю, что в таком случае это глупо звучит, но постарайся все-таки не бояться. Ты же психолог и понимаешь, что боязнь замкнутого пространства - иррациональна. На самом деле ничего страшного не происходит, - как можно мягче проговорил он.
        - Понимаю. Но от этого, к сожалению, не легче, а даже хуже. Страх того, чего бояться не нужно, пугает еще больше, ему подсознательно начинаешь приписывать некие мистические объяснения, - почти нормальным голосом отозвалась Марина. От объятия она не отдернулась, наоборот - придвинулась ближе к однокурснику.
        Несколько минут они сидели в тишине, прижимаясь друг к другу.
        - Поговори со мной о чем-нибудь, - прошептала Велагина. - Страшно…
        И Олег начал говорить. Об учебе - ничего другого в голову не пришло. Они обсудили последние события институтской жизни, коротко перемыли косточки преподавателям - ни одному, ни другой сплетничать не было привычно, и тема исчерпала себя быстро. Перешли на соучеников - и случилось то, чего нельзя было избежать: Черканов упомянул Кирилла.
        Марина отреагировала странно, необычно для девушки, чей парень трагически погиб. Она тяжело вздохнула, крепче сжимая пальцы Олега.
        - Кирилл - страшная потеря для нас всех… - сказала она. - Я не представляю себе, что будет дальше. Без него… нет, не представляю.
        - Жизнь не закончилась ни для кого, кроме него, - циничнее, чем хотел, ответил Черканов. - Ты молодая, умная, симпатичная - у тебя будет еще кто-то, кто не бросит тебя так, как он.
        Велагина повернула голову, и Олег ощутил на себе ее взгляд - сперва непонимающий, потом - обиженно-насмешливый.
        - Олег, ты что - думал, что я с ним встречаюсь?
        - Э… А разве нет? - брякнул он прежде, чем понял, каким идиотом только что себя выставил.
        - Конечно же, нет! Мы просто очень хорошие друзья… были очень хорошими друзьями. Он совершенно не в моем вкусе, мне нравятся парни совсем другого типа, а я - уж тем более, не подходила ему. Погоди, так ты… Ты из-за этого перестал со мной общаться? Приревновал?
        - Разумеется, нет! - в неискреннем негодовании соврал Олег и поспешил увести разговор в сторону от опасной темы. - Просто мне его мама сказала, что он встречался с тобой.
        - Его мама вообще ничего о нем не знала, - фыркнула девушка. Ее клаустрофобия, казалось, куда-то исчезла, и Черканов даже на мгновение заподозрил, что его просто разыграли. - Чем хочешь клянусь, мы были друзьями, и только. А ты когда с Галиной Юрьевной познакомился?
        - Да так… после похорон…
        - Я тебя на похоронах не видела, - нахмурилась Марина.
        - А я и не стремился, чтобы меня кто-нибудь увидел, - нашелся Олег. - В общем, мы с ней немного поговорили, и она сказала, что он с тобой встречался.
        - Я же говорю - это неправда! Она просто и в самом деле ничего о нем не знала! - завелась девушка, и Черканову пришлось срочно искать способ свернуть и с этой темы тоже, благо, нашлось о чем поговорить и кроме треклятого Бекасова.
        А спустя десять минут вспыхнул свет.
        Они встретились на следующий день - Олег, пересилив себя, пригласил Марину в студенческую кофейню, в которой ему, как круглому отличнику, полагалась пятидесятипроцентная скидка по студкарте. Нет, он уже давно не испытывал к девушке никаких чувств, но интуиция подсказывала ему, что он может получить от нее какую-то действительно ценную информацию. Какую и как - он и сам не знал, однако с интуицией решил не спорить.
        И интуиция не подвела. Черканов получил своего козырного туза. Получил - и спрятал в рукав, до поры, до времени. Месть - это хорошо, но, во-первых, ее следует подавать в холодном виде, во-вторых, месть ради мести непродуктивна, и от нее нужно получить не только удовлетворение, но и выгоду, а в-третьих - время еще не пришло. Туз годится далеко не для каждой комбинации.
        Время шло своим чередом. Олег общался с Мариной, их встречи становились все чаще, а разговоры - все откровеннее. И спустя месяц после того, как они ухитрились застрять вдвоем в лифте, Велагина впервые упомянула о студенческой организации, созданной Кириллом и практически распавшейся после его смерти.
        Сначала Черканов только посмеялся - разумеется, не при девушке. Три немаленьких группы студентов в одном-единственном институте! То ли он до сих пор многого не знал о студенческой братии, и все вузы страны представляли собой этакие инкубаторы по выращиванию организаций по изменению мира - что маловероятно - то ли ВИП обладал какой-то особенной способностью притягивать к себе людей, желающих добиться чего-то гораздо большего, чем даже вожделенное для подавляющего большинства кресло высокого начальника в крупной корпорации.
        Олег стал понемногу выспрашивать у Марины подробности о Кирилловой организации. И чем больше он узнавал, тем сильнее укреплялся в мысли: все, что от этой организации осталось, необходимо переманить к себе и как можно быстрее. В последнем его утвердила новость о том, что некоторые «бекасовцы» примкнули к инициативной группе «Серебряный ветер», то есть - к злейшему врагу Черканова, Стасу Ветровскому. Впрочем, Олег не сомневался, что те, кто будет выбирать между ним и Стасом, выберут все-таки его - чего бы там ни добился Ветровский со своими детскими домами и прочей дурацкой благотворительностью, Черканов сможет предложить больше. Намного больше.
        Деньги, полученные от действовавших по указаниям Иванушки бандитских группировок, поступали на подставные счета через подставных лиц. Олег никого не использовал дважды, только один раз - а потом, честно заплатив подставному оговоренную сумму, уничтожал всякий раз заново приобретаемую через интерсеть чип-карту.
        Оказавшись на счетах, деньги немедленно начинали крутиться - почти без сбоев работала программа одного из членов команды, Романа Юдина, заканчивавшего последний курс финансового факультета, специалиста по рынку ценных бумаг. Деньги работали, постоянно принося прибыль, и тонкими ручейками стекались со всех сторон к Олегу. Вскоре после Нового Года были зарегистрированы три компании, обещающие со временем разрастись в полноценные корпорации, но даже сейчас готовые приносить прибыль. Однако Черканова интересовали не финансы, получаемые в достаточном объеме из иных источников. Гораздо важнее было то, что инженерная компания, занимающаяся официально разработками новых проектных решений для крупного строительства и непосредственной реализацией этих проектов, была идеальным прикрытием для создания собственной исследовательской и инженерной базы. А собственная база открывала возможность заняться разработкой принципиально новых технологий, при помощи которых Олег и планировал реализовать свой план-максимум на ближайшие пятнадцать лет - создание собственного государства, отдельного и независимого, живущего
по отличным от прочих стран законам. Свое карманное Эльдорадо…
        Людей, поддерживающих Черканова, нашлось немало. Что и неудивительно - талантливые молодые ребята, полные идей, но обреченные существующим строем всю молодость горбатиться простыми инженерами в корпорациях, работая над тем, что этим корпорациям выгодно, и практически не имея шансов когда-нибудь получить возможность заниматься тем, что им было действительно интересно - они с превеликой радостью ухватились за такую возможность, предоставляемую им Олегом.
        Уже сейчас была полностью оборудована инженерно-проектная база в Питере, где пока еще только в теории, но разрабатывалось новейшее оружие, построенное на совершенно ином принципе действия, нежели ныне существующее. Да, до получения первых опытных образцов пройдет еще не меньше трех-четырех лет, но какое это имеет значение в сравнении с тем фактом, что работы уже ведутся? Не говоря уже о том, что в попытках создать эти опытные образцы получались другие технические новинки, и некоторые из них вполне могли быть впоследствии доработаны, доведены до ума, а как известно, всему можно придумать применение. Даже забавной электрозажигалке с пультом дистанционного управления.
        Кирилл Бекасов, по всей видимости, тоже это понимал. Но у Бекасова не было достаточных средств, как и не было умения их находить - в отличие от Олега. И Черканов твердо вознамерился найти способ переманить к себе большинство бекасовцев - люди, умеющие думать головой и желающие реализовывать это свое умение, лишними быть не могут. Особенно если не забывать о четкой структуре иерархии и ограничении допуска большинства ко всей информации. Впрочем, действительно всеми данными обладал лишь сам Черканов. Остальные знали только то, что им позволено было знать.
        К примеру, тем же ребятам-инженерам или программистам совершенно ни к чему были сведения о том, как именно их замечательный командир добывал стартовый капитал, и тем более незачем знать, что он продолжал пополнять многочисленные небольшие счета тем же способом. Да и о конечной цели - создании Эльдорадо - информацию имели лишь самые приближенные помощники Олега.
        Первое время, до Нового Года, Черканов всерьез опасался конкуренции со стороны Ветровского и его так называемого Ордена. Однако прошло еще несколько месяцев - и Олег успокоился: чего бы там на самом деле не задумывал Стас, его благотворительные акции привлекали лишь прекраснодушных идиотов, неспособных ни ставить перед собой реально важные цели, ни тем более - достигать их. Что бы ни крылось под концертами и сборами пожертвований, Олегу это не угрожало. И даже потенциально подходящие ему люди, уходившие в итоге к Ветровскому, молодого человека не огорчали - если им милее красить стены в пропахших нищетой детских домах, это их выбор. Вряд ли из таких могли бы получиться действительно стоящие люди, они слишком ограничены своими моральными догматами, несчастные, обиженные миром и неспособные осознать: цель оправдывает любые средства, если это действительно великая и благая цель.
        Пожалуй, на данный момент Олега беспокоили только два момента. И первым из них был все тот же загадочный тип, которого молодой человек с самого начала обозвал Арийцем, и который до сих пор периодически появлялся в его снах. Приходил, наблюдал, не отвечая на вопросы и вообще никак не показывая, что слышит обращенные к нему слова. Только месяц назад Ариец впервые пошел на контакт - но так, что Черканову пришлось достаточно долго себя убеждать в том, что у него не шизофрения.
        В ту ночь ему снилась война. Страшная, кровопролитная, безумная война. Сцены сражений, места ведения боевых действий до и после, марширующие войска, бегущие из взрывающихся домов от летящих с неба бомб люди. Сотни, тысячи тел, сжигаемых в огромных крематориях. Военнопленные, отправляемые на самые тяжелые и опасные работы. И снова - бои, бои, бои… Пылающий городок, где, казалось, горел даже воздух. Выбегающий из дверей человек, охваченный пламенем, падающий на землю и бьющийся в конвульсивной агонии.
        А самым страшным было то, что видеоряд не сопровождался звуком. Олег отчетливо видел лицо сгорающего заживо, видел его распахнутый в нечеловеческом крике боли и ужаса рот - но не слышал ни единого крика. Видел содрогающийся в руках автомат - но не слышал стрекота очереди. Видел рушащийся, пылающий город, рассыпающиеся карточными домиками здания - и все совершенно безмолвно.
        Олег брел через этот апокалипсис, сам не зная куда и зачем. И совсем не удивился, выйдя из горящего города прямо в огромную долину, заваленную трупами, где на камне, чуть в стороне, сидел Ариец.
        - Наконец-то, - сказал тот, не оборачиваясь. - Я уже думал, мне придется вечность тебя дожидаться.
        - Где я? Что здесь происходит? - пробормотал Черканов самые банальные слова из всех, что пришли ему в голову.
        - В моем сне. Здесь убивают, - четко ответил Ариец. - Еще вопросы?
        На этот раз Олег думал дольше. Он чувствовал, что должен спросить правильно.
        - Зачем я здесь?
        Собеседник усмехнулся.
        - Чтобы говорить со мной.
        - А для чего… все это? - он обвел рукой страшный пейзаж.
        - Ни для чего. Ты не можешь услышать меня в своих снах, и мне пришлось привести тебя в мой.
        Он обернулся. Теперь Олег мог разглядеть его. Впрочем, ничего нового он не увидел - черная военная форма с серебряной отделкой, очень светлые короткие волосы, пристальные темно-синие глаза, резкие, словно высеченные в мраморе, черты лица, ассоциирующиеся почему-то с древними скандинавами.
        - И о чем ты хочешь со мной поговорить? - рискнул Черканов.
        - Я - ни о чем. Это ты хочешь со мной поговорить, - спокойно и серьезно проговорил Ариец. - Ты поставил себе цель и добиваешься ее. Но ты молод и у тебя нет жизненного опыта. Я старше тебя примерно в десять раз, и у меня опыт есть. Тебя терзают вопросы - я дам ответы на некоторые из них.
        - Пока что у меня два вопроса, - молодой человек немного пришел в себя и вновь обрел уверенность.
        - Ты можешь называть меня Теодор, большего я пока не скажу. Потому что больше тебе доверять некому.
        - Что-что? - опешил Олег.
        - Ты хотел спросить, кто я такой, и почему ты должен мне доверять, - без тени снисходительности в голосе пояснил Ариец. - Я ответил на твои вопросы.
        Черканов вздрогнул, отступил на пару шагов. На несколько секунд он забыл, что находится во сне и всерьез испугался разговора с существом, читающим мысли.
        - Я не читаю твоих мыслей, - опровергая собственные слова, добавил Ариец. - Просто, как я уже говорил, у меня богатый жизненный опыт.
        - Ты мне снишься, - вспомнил Олег. - Ты мне только снишься, это мой сон, и я в любой момент могу проснуться.
        - Вообще-то не совсем, - на мгновение его губы дрогнули в насмешливой улыбке. - Это ты снишься мне, это мой сон, и проснуться ты пока что не можешь. Впрочем, для первого контакта достаточно. Возможно, в следующий раз мне удастся достучаться до тебя и не затаскивая в свой сон. Я просыпаюсь. До встречи, Олег.
        Ариец исчез. А спустя кратчайший миг - исчез окружающий мир. Без спецэффектов и рушащегося на землю неба. Просто вокруг стало темно, Черканов начал медленно падать в бездонную пропасть, а потом стало тепло и спокойно. А затем Олег проснулся.
        Больше Теодор не появлялся и нельзя сказать, что юношу это огорчало.
        Второй момент, беспокоивший его, был несколько менее мистическим, но все равно до сих пор оставался необъясненным. Терабайтный микрочип, который Олег, повинуясь необъяснимому порыву, подобрал рядом с телом Бекасова и сунул в карман куртки. После, уже придя в себя, он перепрятал чип в маленькое отделение бумажника. И больше его не видел. Выпасть из прочного псевдокожаного чехла, закрытого на все застежки, чип не мог. Олег проверил все карманы и отделения, но - не нашел ничего. Чип исчез.
        Хотя на фоне загадочного Арийца этот факт, конечно же, померк.
        Вторая часть
        II.I
        Визг тормозов, музыка крыш -
        Выбор смерти на свой страх и риск.
        Пульс бился в висках гулко и настойчиво - как маятник старинных часов, только гораздо, гораздо быстрее. Стас резко остановился, заставил себя медленно вдохнуть, задержал дыхание на полминуты, и выдохнул.
        - Нет, так дело не пойдет, - пробормотал он.
        Первый суматошный порыв - броситься на помощь другу, несомненно, попавшему в беду - прошел, и к юноше вернулась способность размышлять логически.
        Если он, спасая Алексея от пусть еще неведомых, но наверняка весьма зловредных неприятностей, вляпается в проблемы сам, это ничего, это не страшно. Но если он из-за своей поспешности не сумеет не только без потерь выбраться из этого сомнительного приключения, но и Лешке не поможет - то «спасательная операция» теряет всякий смысл. Следовательно, надо хоть как-то подготовиться.
        Стас вытащил из чехла мобил, вывел на экран карту, на которой тревожным холодно-синим огоньком мигал пеленг Алексея, прикинул расстояние, и ругнулся - Парк Победы, другой конец города. До метро - далеко, да и ходят поезда в такое время редко. Такси - дорого, очень дорого, Стас даже не был уверен, что ему хватит имеющихся денег на поездку хотя бы в одну сторону.
        Озарение пришло издевательски случайно. Ветровский мысленно обозвал себя идиотом, и выбрал в контактах мобила «Галль».
        - Вить, привет. Прости, что звоню так поздно, не разбудил? Хорошо, что не разбудил… Вить, я к тебе с просьбой. Можно твой грав взять до утра? Очень надо, правда. Спасибо! Я сейчас к тебе поднимусь за картой…
        Бегом преодолевая четыре лестничных пролета - ночью в общежитии не работала часть лифтов - Стас благодарил судьбу за то, что единственный в Ордене обладатель личного транспорта, Виктор Галль, живет здесь, а не где-нибудь в районе Банковского проспекта, к примеру.
        - Что случилось? - гитарист дожидался приятеля, стоя в дверях своей комнаты. Электронный ключ-карту от гравицикла он держал в руках. - А впрочем… потом расскажешь, вижу, торопишься.
        - Вить, спасибо тебе большое! - выпалил Стас, буквально выхватывая карту. - Я даже не знаю, как…
        - Перестань, - неловко улыбнулся Виктор. - Мы - Орден, в конце концов. Удачи тебе.
        Мощная и красивая машина послушно рванула с места. Ветровский с благодарностью вспомнил работу в курьерской компании «Гермес», где смог отточить зачатки навыков вождения, полученные еще в трущобах.
        Огни ночного города сливались в рваную световую ленту по обе стороны дороги. Сумасшедший ветер бился в стеклопластиковое забрало шлема, трепал пижонскую бахрому на рукавах куртки, и в любой другой ситуации Стас был бы безмерно счастлив в такой гонке. Но не в этот раз. Сейчас все мысли юноши занимал Алексей. Что случилось, куда он вляпался, чего такого узнал, и почему это подействовало на него настолько… угнетающе? Голос Леши по телефону казался совершенно безжизненным, равнодушным, но не так, будто ему было все равно, как отреагирует собеседник, а будто бы ему вообще абсолютно все в мире стало совершенно безразлично.
        За последний месяц друзья не продвинулись в своем расследовании смерти Кирилла ни на шаг: Стас начинал готовиться к скорым экзаменам, да и дела Ордена отнимали немало времени, Алексей же, совершенно не обращая внимания на надвигающуюся сессию, отдавал всего себя работе в детском доме, и как-то даже признался Стасу, что подумывает оставить свой институт и пойти на третий курс педагогического факультета все того же ВИПа. За всем этим расследование как-то отошло не то, что на второй, а вовсе на десятый план. И вдруг - этот звонок. Ветровский видел Лешу буквально два дня назад, тот выглядел уставшим, но довольным, и даже затаенная тоска о погибшем Кирилле, казалось, почти ушла из темных глаз Алексея. Ничто не говорило о том, что он продолжает поиски убийцы тайком от Стаса.
        Огни сливались в полосу, ветер за пределами шлема кричал, словно бы пытаясь дозваться до юноши, мотор грава негромко гудел, цифры на спидометре ненавязчиво намекали на превышение скорости раза в полтора, но Стас игнорировал показатели. Чем быстрее сокращалось расстояние, отделявшее его от Парка Победы, тем сильнее иррациональный страх сжимал сердце, тем чаще накатывали приступы ужаса, спазматически сжимающие горло и мешающие дышать. Но странное дело - вместе с тем крепла и уверенность в правильности действий, и молодой человек все прибавлял и прибавлял скорость.
        Московский проспект ровной лентой стелился перед ним.
        До точки назначения оставались считанные минуты.
        три часа назад
        - Я слушаю.
        Спокойный голос уверенного в себе человека. Сочетание интонации и тембра отчетливо рисовало образ некоего усредненного бизнесмена, слегка полноватого, но следящего за собой, одетого в дорогой, хоть и не «от кутюр» костюм, и обладающего приятным, располагающим и совершенно незапоминающимся лицом.
        - Вы - учитель человека по прозвищу Велес?
        Как ни старался Алексей унять собственное перевозбуждение, вызванное неожиданной удачей, пойманной за хвост, ему так и не удалось сдержать нервную дрожь в собственном голосе. На контрасте со спокойными и уверенными интонациями собеседника эта дрожь показалась ему какой-то… проигрышной, что ли? Точнее Леша не смог бы объяснить.
        Тот, другой, некоторое время помолчал, словно бы тщательно обдумывая услышанное и выстраивая возможные схемы разговора. Хотя - кто знает, может, так оно и было? Во всяком случае, Леше показалось, что, несмотря на разделяющее их расстояние, собеседник изучал его пытливым взглядом, глядя в упор, проникая в самое сокровенное, и даже глубже.
        - Допустим. С кем имею честь беседовать?
        - Я… - Алексей замялся. Врать этому загадочному человеку, чей номер телефона удалось добыть совершенно случайно, казалось почти немыслимым. - Я знаю, что это вы убили Кирилла!
        Собеседник рассмеялся - спокойно, как и разговаривал, совершенно не обидно и как-то даже… сочувственно?
        - Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, молодой человек. Кроме того, вы так и не ответили на мой вопрос: с кем я разговариваю?
        Слова не вязались с первой реакцией - смехом - настолько, что Леша замотал головой, пытаясь придти в себя. Мысли словно опутала толстая, липкая паутина.
        - Меня зовут… Антон, - выдавил он, лишь в последнее мгновение сдержав едва не сорвавшееся с языка собственное имя.
        - Полагаю, мое имя вам известно, - едва заметно усмехнувшись, ответил Дориан. - Итак, вы обвиняете меня в убийстве вашего… друга. Пожалуй, вы меня заинтриговали достаточно, чтобы я согласился с вами встретиться. Разумеется, на нейтральной территории. Фонтан в парке Победы вас устроит? - и тут же, не дожидаясь ответа: - Вот и хорошо. Я буду ждать вас там через час. До встречи… Антон.
        Короткие гудки - разговор закончен.
        Леша остолбенело уставился на трубку мобила. Набирая несколько минут назад номер онемевшими от возбуждения пальцами, он не очень-то задумывался, как поведет разговор. И уж тем более он предположить не мог, что все обернется так.
        До встречи ровно час. Дом молодого человека находился буквально в десяти минутах ходьбы от метростанции, плюс еще столько же - от станции до парка. И в поезде минут пятнадцать - итого на дорогу чуть больше получаса. Леша заметался по комнате, судорожно собираясь - «байкерский» прикид из псевдокожи выглядел по-дурацки, но зато прочный материал способен был защитить от…
        От чего? От непреодолимого приказа броситься под проезжающий автомобиль или на рельсы стремительно летящего метропоезда? От банальной пули или чуть менее банального плазмера? Даже от ножа не спасет, если быть совсем честным. Тем более, что первая из угроз в свете случившегося с Бекасовым казалась наиболее вероятной.
        Но эти штаны и куртку Алексей покупал вместе с Кириллом, и парни тогда долго еще дурачились, «играя» в байкеров. Одежда напоминала о погибшем друге, и как бы это не казалось сентиментально - именно этот аргумент стал решающим.
        Нож в карман - исключительно для собственного спокойствия. Конечно, Леша посещал секцию единоборств, но интуиция подсказывала ему, что все его не особо великие умения не помогут. Он сам не знал, на что рассчитывал, отправляясь на эту встречу. Но и не идти не мог.
        Сев к компу, Алексей быстро написал короткую записку на электронную почту Стаса, поставил отправление с задержкой три часа - чтобы друг не ринулся спасать его раньше времени, и ненароком не попал в неприятности. В глубине души Леша понимал, что врет самому себе - на самом деле он просто эгоистично не хотел разделить свою месть даже со Стасом.
        Он вышел из комнаты, бросив прощальный взгляд на погасший голоэкран компа. Неприятно сосало под ложечкой - юноше было страшно. Но сильнее страха пылала жажда отомстить, и Алексей аккуратно и тихо закрыл дверь - не разбудить бы родителей.
        Уже у самой двери ему пришла в голову еще одна безумная идея. На цыпочках он прокрался в спальню родителей, бесшумно вытащил из тумбочки негромко похрапывавшего отца ключи и отпер дверь кабинета. Где он может держать это? Ящики стола? Нет, тут только бумаги… Может, в шкафу, за толстыми папками - отец доверял электронным носителям, но предпочитал всю важную информацию держать также и в твердой копии. Нет, тоже пусто…
        Значит, сейф. Небольшой сейф, встроенный в стену, традиционно прикрытый фоторамкой с объемным снимком всей семьи, сделанным года два назад. Код должен быть простой, отец часто пользуется сейфом, он не стал бы устанавливать здесь длинную и сложную комбинацию.
        Полминуты подумав, Леша уверенно набрал: два-ноль-пять-один-ноль-шесть-один-семь. Дата его рождения.
        Тихо щелкнул замок, и тяжелая дверца медленно отошла в сторону. Просто и банально… казалось бы. Если не знать, что в документах юноши везде стояло девятнадцатое июля, а не семнадцатое - ошиблись при регистрации.
        Алексей грустно улыбнулся - отец не изменял себе ни в чем, семья всегда была для него важнее всего. Жаль только, что свой долг перед женой и сыном он видел в первую очередь в финансовом обеспечении, и с раннего утра до позднего вечера пропадал на работе.
        Стопка бумаг, несколько перехваченных старой резинкой пачек купюр - британские фунты стерлингов. Нет больше Британии, уже сто тридцать лет как нет, а самая дорогая до двадцатого года валюта таковой и осталась - самой дорогой и самой надежной. Ради ее сохранения французы даже отказались от родных франков при объединении с Англией.
        А в дальнем углу неожиданно просторного сейфа - простой плазмер полицейского образца. Официально оформленный, с разрешением и всем прилагающимся. Отец занимал достаточно высокую должность в крупной корпорации, и имел все основания заботиться о собственной безопасности, равно как и о безопасности семьи.
        Закрепив кобуру на поясе, Алексей тщательно запер сейф и вышел из кабинета, не забыв закрыть за собой дверь. Вернул ключи в тумбочку, бросил еще один взгляд на родителей и покинул спальню.
        Спустя несколько минут он уже бежал к высившейся невдалеке станции - в запасе у него оставалось всего десять минут сверх положенных на дорогу получаса.
        Поднявшись на платформу, Леша посмотрел на табло - поезд через пять минут. Вытащив мобил, он активировал связь с контактными аудиосенсорами, пролистал трек-листы, пытаясь подобрать что-нибудь, подходящее по настроению - но в голову ничего не шло. Чертыхнувшись, Леша закрыл глаза и наугад коснулся стилусом экрана.
        Тихо заплакала скрипка.
        Алексей скрипнул зубами - он плохо знал классику, хоть и слушал иногда, но это произведение Моцарта не узнать не мог. Слишком сильно врезалась мелодия в память на похоронах Кирилла.
        Серебристая стрела метропоезда подлетела к платформе под аккомпанемент виолончелей.
        Как ни странно, за те двенадцать с половиной минут, что поезд летел от Северного Парка до Парка Победы, Леша полностью успокоился. Он спокойно вышел на платформу, спустился на лифте вниз, и скорым ровным шагом направился к входу в парк и дальше, по аллее к фонтану. Сердце билось в такт ритму композиции «O Fortuna», куртка приятной и будто бы надежной тяжестью лежала на плечах, нож, зажатый в ладони - просто так, для уверенности - холодил кожу.
        Не дойдя до фонтана полутора сотен метров, Алексей выключил музыку, взглянул на экран - до встречи оставалось семь минут.
        Собеседник появился точно в назначенное время. Он оказался ровно таким, каким представлялся по голосу - слегка полноватый ухоженный мужчина лет сорока на вид, темноволосый, одет в дорогой, но не слишком броский костюм. А еще он прямо-таки излучал совершенную уверенность в себе. Казалось, он абсолютно точно знает, с кем он встретился, чем визави может ему угрожать, а главное - что на самом деле вышеозначенный визави не может ему угрожать ровным счетом ничем, даже если притащит с собой бета-версию аннигиляционной бомбы.
        - Доброй ночи, Алексей, - он улыбнулся, и Леша только сейчас разглядел его глаза - невероятно светлые, цвета чайной розы, глаза, в которых затаилась улыбка пополам со смертельной опасностью. - Итак, о чем же вы хотели со мной поговорить?
        - Мне показалось, это вы назначили мне встречу, - ровно проговорил молодой человек. Странное спокойствие, непонятным образом обретенное в поезде и только усилившееся за время краткой прогулки по парку, медленно, но верно уступало место прежнему страху. Но пока что Леша держался, причем без особых усилий.
        - Встречу вам назначил я, - согласно кивнул Дориан. - Но обсудить на этой встрече я желал бы повод, по которому вы мне звонили. Прежде чем кидаться обвинениями, справедливыми или не очень, я попрошу вас для начала спокойно рассказать мне все.
        Алексей отошел на пару шагов, опустился на бортик фонтана, закурил.
        - Я с самого начала знал, что Кир не покончил с собой. Он просто не мог этого сделать. Я знал его лучше, чем кто-либо еще… за исключением, пожалуй, его загадочного учителя, которого он уважал и ценил безмерно. Кира любили все, и это не будет преувеличением - он не делал ничего специально для этого, просто он был такой, что его нельзя было не любить. У него не было врагов - может, несколько недоброжелателей из числа завистников, но никого, кто мог бы ненавидеть его настолько, чтобы даже пожелать ему смерти, не говоря уже о том, чтобы и в самом деле убить. Единственной фигурой в его окружении, о ком я не мог сказать наверняка ничего, оставался этот самый учитель. Я долго - практически с самых похорон - искал этого учителя. Я расспрашивал родителей Кира, его друзей, сокурсников - никто ничего не знал. Я перекопал все пятнадцать терабайт информации на диске его компа, вскрыл все запароленные папки - но не нашел ничего. Я отдал немалую сумму за пиратскую базу данных СПб-мобайл, и обманом выудил у них отчет по звонкам Кирилла в те дни, когда он разговаривал с учителем при мне. Меня ждало разочарование:
в это время на номер чип-карты Кира не было ни одного входящего звонка, но ведь я точно помнил!
        Сигарета обожгла пальцы. Леша вздрогнул, прерывая свой монолог, затряс головой.
        - Продолжайте, мой друг, продолжайте, - мягко проговорил Дориан, глядя в расширившиеся от непонимания глаза собеседника.
        Алексей хотел выхватить плазмер. Хотел прикусить губу и не проговорить более ни слова. Хотел вскочить и убежать как можно дальше.
        Вместо этого он вновь начал говорить.
        - В какой-то момент мои поиски окончательно зашли в тупик. Я не знал, что делать дальше. Помог мой друг, Стас. Он тоже был близко знаком с Киром. Стас пригласил меня в свою волонтерскую группу, занимающуюся помощью детскими домами, - мысли об Ордене Леша старательно гнал прочь, запрещая самому себе даже мысленно упоминать его. На это уходили все его силы, но почему-то он чувствовал, что поступает правильно. - На время я забылся, и даже не думал больше о поиске убийцы. А потом мне пришло письмо из СПб-мобайла: «вы давно не пользуетесь чип-картой номер такой-то, желаете ли вы ее заблокировать? Я вспомнил: давно, года два назад, Киру срочно потребовалась чип-карта, и я ее ему купил. Она была оформлена на мое имя. Я только сегодня до этого додумался. Когда сообразил - посмотрел по интерсети его модель мобила, и убедился: она поддерживает одновременное полноценное использование двух чип-карт. Дальше все было просто: я вполне легально запросил у СПб-мобайла списки вызовов. Номер, с которого звонили в те самые дни и часы, совпал с последним вызовом, сделанным за полтора часа до смерти Кира. Дальше я
пробил по базе номер, и позвонил по нему. Позвонил вам. Не понимаю только, почему полиция не проверила последние вызовы, чип-карта-то должна была быть в мобиле…
        - Я приказал Велесу выкинуть карту в Неву, - Дориан задумчиво изучал визави. - Сразу после нашей встречи.
        Леша почувствовал, что липкий и тягучий, как патока, туман отпускает его разум. Тут же вспомнились последние желания - молчать, стрелять, бежать.
        Молчать было поздно. Бежать - стыдно.
        Он решил стрелять.
        Прохладная рукоять плазмера удобно легла в ладонь. Алексей сидел очень удачно - левым боком к Дориану, и тот не мог видеть движения его руки.
        Он никогда в жизни не стрелял из плазмера. Из пистолета и винтовки - было дело, отец несколько раз брал сына с собой в тир. С другой стороны - а чего тут может быть сложного? «Вскинул, прицелился, нажал на спуск - и никаких проблем. Я справлюсь».
        В данный момент вопрос: «куда потом девать труп?» занимал его несравнимо больше.
        Плазмер казался почему-то очень тяжелым, гораздо более тяжелым, чем в тот момент, когда молодой человек доставал его из отцовского сейфа. Леша чувствовал себя бабочкой, пытающейся поднять бревно - но выбора не было.
        Рука выскользнула из кармана вяло и лениво, словно бы в замедленной съемке. Алексей повернулся к Дориану - тот не отводил от юноши насмешливого взгляда, в светлых глазах читалось: «я все знаю».
        Леша тряхнул головой, и с силой вцепился зубами в щеку с внутренней стороны. Можно было бы прикусить губу, но слишком заметно.
        Не то, чтобы очень сильная, но достаточно резкая, отрезвляющая боль словно отогнала оцепенение. Не колеблясь более ни секунды, он поднял руку, на ходу активируя лазерный прицел, поймал красным пятнышком голову Дориана и выстрелил.
        И только теперь понял, насколько же быстро, оказывается, текло время в те секунды, когда он пытался вытащить оружие из кармана.
        Ослепительно полыхнула белая вспышка - затянутая, долгая. Алексей видел комок раскаленной плазмы, стремительным, но все-таки слишком медленным росчерком преодолевающий разделявшее его и Дориана расстояние. Видел, как исказились черты лица визави, как расползлись в уже искренней, злой усмешке полноватые губы, как смертоносная плазма коснулась дорогой ткани пиджака - и…
        Дориан исчез. Растворился. Пропал. Растаял, как туманный морок.
        Теплая, мягкая, неожиданно сильная ладонь накрыла сжимавшие плазмер пальцы. Вторая рука легла на плечо, твердо разворачивая - и вот Дориан появился там, где и стоял все это время, прямо перед Лешей, уже без тени улыбки глядя ему в глаза.
        Пальцы безвольно разжались, плазмер упал в подставленную ладонь. Дориан взмахнул рукой - оружие с тихим всплеском рухнуло в фонтан.
        Алексей заворожено смотрел в светлые глаза, не в силах отвести взгляд или хотя бы зажмуриться.
        - Это было лишним, мальчик мой. Совершенно лишним, понимаешь? Ты очень зря это сделал. Я хотел договориться по-хорошему, но по-хорошему ты понимать не желаешь. Что ж, придется по-плохому, хотя видит бог, я этого не хотел.
        - Убийца, - неоригинально прошептал Алексей.
        - Ну да, убийца, - спокойно согласился Дориан. - Ну и что с того? Каждый из нас убийца, мальчик мой. Каждый. Вот и ты сейчас станешь убийцей. Нет, не надо сопротивляться, так будет только хуже - для тебя, и тех, кто тебе дорог.
        Леша медленно выдохнул - и сдался. В глубине души он кричал и вырывался из ледяных тисков воли Дориана, но что он мог противопоставить этому опытному патологоанатому человечьих душ? Конечно же, ничего.
        - Сядь, успокойся, закури, - Дориан выпустил плечо молодого человека, с удовольствием полюбовался, как мгновенно и беспрекословно тот выполнил его приказ, и продолжил: - А теперь доставай свой мобил, и звони.
        Алексей не стал спрашивать, кому.
        Он и так знал, кто больше всего на свете в данный момент интересует его собеседника.
        - Поговори с ним - неважно о чем, главное, чтобы он приехал. Можешь сказать, что я убью тебя, если он не приедет, или что здесь такой праздник жизни, что ты хочешь его здесь присутствия, или что тебя избили бандиты, или что ты поймал убийцу - все, что угодно, только бы он приехал. Ты меня понял?
        - Да, Учитель… - еле слышно прошептал молодой человек.
        Дориан нахмурился.
        - Не стоит называть меня так, мой мальчик. Ты этого не заслужил, да и вряд ли когда-нибудь заслужишь. Впрочем, не думай об этом.
        Леша кивнул, и уставился в экран мобила. Медленно прокрутил список контактов, ища нужный, коснулся сенсора…
        - Стой, - он вздрогнул. Дориан приблизился, сжал пальцами подбородок юноши, вздернул, заставляя посмотреть себе в глаза. - Что ты собираешься ему сказать?
        Алексей заметался, судорожно пытаясь скрыть свое существование, остаток собственного «я», то немногое, что еще могло противиться неодолимой воле собеседника, но тщетно. Тиски сжались сильнее, и последние искры сознания погасли.
        - «Приезжай как можно скорее. Если ты не приедешь, меня убьют», - механически процитировал он.
        - И как, по-твоему, он отреагирует на такие слова?
        - В лучшем случае - не приедет. В худшем - хотя бы поймет, что это ловушка, и сумеет как-нибудь подготовиться.
        - Все еще пытаешься сопротивляться, - с тихой, неподдельной грустью констатировал Дориан. - Пойми же, несносный мальчишка, сопротивляться мне - глупо, да и опасно к тому же. Звони своему другу. Говори все, что хочешь - но, во-первых, он не должен ничего заподозрить, а во-вторых - он обязан приехать. Если у тебя что-либо не получится - расплачиваться за это станет он, а не ты. Тебя я даже отпущу… хочешь?
        Алексей содрогнулся.
        - Нет, - вымолвили непослушные губы.
        - Вот и правильно. Выполняй мои приказы, и все будет хорошо. Я даже никого не убью, если ты все сделаешь правильно. Понял?
        - Да…
        - Действуй.
        Мобил в ладони еле заметно завибрировал, отзываясь на прикосновения к экрану.
        - Привет. Я хотел тебе сказать… в общем, я подумал - наверное, мы оба ошибались. Кирилл и правда покончил с собой. Стас, запомни: Он сам принял это решение. Мои выводы из его предсмертного письма - ошибка. Твои - наши - умозаключения по поводу того, кто мог его заставить - еще более страшная ошибка. Забудь все, что я тебе говорил. Завтра я уезжаю из города, надо еще вещи собрать и дела некоторые закончить. Нет, я не вернусь. Никогда. Прощай.
        - Вот и хорошо, - Дориан улыбнулся, забирая из рук Леши мобил. - Ты все сделал правильно.
        II.II
        Сегодня я снова пою,
        Пою для тех, кто свалился с Луны!
        Холодный, промозглый вечер влажной пленкой оседал на обнаженной коже. Водная взвесь, заполонившая воздух, ложилась на перья, скатывалась в крохотные прозрачные бусинки, посверкивающие в свете фонарей. В стороне темнела непроглядная пропасть канала - неглубокого, но из-за непроницаемо-черной воды кажущегося бездонным.
        Слишком холодно для конца весны. Вчера было жарко до умопомрачения, а сегодня наоборот - холодно и сыро. Впрочем, у OverTown случались и не такие ошибки.
        Коста повел крыльями, чуть повернул голову, пытаясь определить, где он находится. Левее широкой лентой стелилась медлительная на вид Нева, с другой стороны чернел узкий канал, перечеркнутый горбатым мостиком. Крылатый давно здесь не был, но сумел определить: Каменный остров, ближе к Петроградской стороне.
        А вот чего он понять не мог, так это того, как же он здесь оказался? Коста не помнил, чтобы он шел сюда, или летел, равно как не мог представить, зачем ему могло понадобиться в ранний еще вечер являться в достаточно людное место, где неизбежно приходилось тратить уйму энергии на сокрытие крыльев и отведение от себя чужого внимания.
        Невдалеке светилась мерцающая вывеска крохотного, но очень и очень дорогого кафе. Крылатый присмотрелся - и уверенно направился в сторону светящихся огоньков, бегущих словно бы по воздуху. Он не знал и не понимал, почему именно туда, зачем, для чего? Зато чувствовал, что так надо.
        Коста остановился, не дойдя нескольких метров до узких ступеней, покрытых каменным узором. Посмотрел на вывеску, внимательно ее запоминая. Бросил взгляд на часы - огромные, «под старину», в чугунной витой раме - половина двенадцатого. Значит, не вечер, значит, почти ночь. Каменный остров, кафе «Береговой узор», за полчаса до полуночи.
        В следующее мгновение он открыл глаза, резко садясь на постели.
        Ему никогда не снились сны. Ну, почти никогда. По крайней мере, в этой жизни, после того, как в его жизнь вошла синеглазая девочка, давшая изуродованной душе шанс если не искупить совершенное, то хотя бы спасти тех, кого можно было спасти от таких, каким был он сам. В той жизни - да, были и сны, и мечты во снах. Но с того дня, как Коста ощутил тяжесть крыльев за спиной, с того дня, как стальные кромки перьев впервые обагрила кровь насильника и убийцы, сны его не посещали. И тем более - столь яркие и отчетливые, запомнившиеся до последней мелочи. А сейчас крылатый запомнил все: водную взвесь в воздухе, капельки, осевшие на перьях, влажную пленку на коже, слабый ветерок с Невы, черно-бездонный провал канала. А еще - вывеску кафе и часы: половина двенадцатого.
        Поднявшись с тахты, Коста подошел к компу. Коснулся сенсора, запуская машину, взглянул на мерцающие в нижнем углу голоэкрана цифры - двадцать один час и три минуты. Значит, время еще есть. Крылатый глубоко вдохнул, выдохнул и открыл первую папку с фотографиями. Этот ритуал он не нарушал никогда.
        Он сам не знал, почему так легко поверил сну, который мог быть наслан кем угодно, мог оказаться ловушкой, а его, Косты, приход на встречу - последней ошибкой в жизни. Братство Повелителей ничего не забывает и не прощает, и крылатый прекрасно понимал: он жив лишь потому, что они не способны с ним справиться. Понимал - но все равно ни на секунду не усомнился в целесообразности и безопасности принятого решения.
        Будь что будет - он пойдет на эту встречу.
        Вечер был точно таким, каким Коста видел его во сне. Слишком холодным для конца мая, почти что морозным в сравнении со вчерашней жаркой духотой. Остров тоже был тем же, и Нева, и черный канал, и светящаяся невдалеке вывеска - «Береговой узор».
        Подниматься по резным ступенькам было чуть страшновато, но крылатый, привычно погасив лишнюю эмоцию, толкнул дверь.
        В кафе было на удивление пусто. Только бармен за стойкой, нервно полирующий бокал - причем создавалось ощущение, что конкретно этот бокал он терзал уже довольно давно. А в дальнем от входа углу сидел один-единственный посетитель. Коста с некоторым удивлением присмотрелся к нему.
        Первая мысль была: нет, но каков пижон! Белоснежный плащ, неестественно светлые - не белые ли? - волосы, и непроглядно-черные, как вода в канале, очки. Перед посетителем стояла единственная чашка кофе, ничего больше.
        Несколько секунд крылатый размышлял - стоит ли подойти, или он должен встретиться все же с кем-то другим? Его сомнения оборвал сам пижон.
        - Ну что стоишь? - внезапно заговорил он. - Присаживайся, Коста.
        «Откуда он меня знает?!» - замер на месте тот.
        Однако быстро взял себя в руки и опустился на стул напротив. Посмотрев на неожиданного визави вблизи, Коста отметил его крайнюю необычность. Слишком белая для человека кожа, слишком белый для города плащ. И волосы - в самом деле, белоснежные. Единственной выделяющейся на фоне кромешной белизны деталью были узкие черные очки, стекла - да стекла ли? - которых напоминали кусочки непрозрачной черной слюды.
        Довольно долго они сидели молча, а затем беловолосый едва слышно произнес:
        - Я рад, что ты не пренебрег моим приглашением.
        - Кто ты? - ровно спросил Коста.
        - Таких, как я, обычно называют Палачами.
        Коста вздрогнул. По коже пронеслась волна холода, на мгновение сердце захватил ужас - и тут же сменился ни с чем не сравнимым облегчением. Нет, нет, он точно знал, что мир еще не безнадежен, что его еще можно спасти - значит, Палач пришел за ним. Но разве… разве он уже искупил то, что сотворил в той, бескрылой жизни? Нет же…
        - Ты ошибаешься, - мягко сказал Палач. - Я не за тобой. Я здесь для того, чтобы помочь юноше, отца которого ты убил.
        В памяти Косты в тот же момент прозвучал крик осиротевшего, но еще не осознавшего потерю мальчишки, и его взгляд, полный боли и непонимания. Крылатый сглотнул образовавшийся в горле комок, привычно подавил полоснувшие по нервам эмоции: боль, стыд, ярость… ненависть к тому, в чьей руке был он, меч по имени Коста.
        Нет, сейчас не время для эмоций. Совсем не время.
        - Зачем тебе я? - хрипло спросил он.
        - Вы с ним заняты одним делом.
        - Поясни, - слегка приподнял бровь крылатый.
        - Это становится очевидно, когда видишь всю картину целиком, - пожал плечами Палач. - Оцениваешь причины и их следствия. Знаешь, кто, какую, и когда сыграет роль. Одним словом, видишь всю мозаику, а не ее разрозненные кусочки.
        - Покажи.
        В сознании Косты вспыхнули тысячи образов-осколков, они переплетались, сливались, смешивались, постоянно изменялись, не давая понять, что они собой представляют. А затем осколки мозаики внезапно слились в единое целое, где всему было свое место и время, все было взаимосвязано. Коста неожиданно для себя понял, почему Теодор так отреагировал на известие о Кате Годзальской, почему Кейтаро приказал убить инженера Ветровского, осознал подоплеки тысяч непонятных ему до сих пор событий. А затем все закончилось, осколки мозаики рассыпались, и он снова стал самим собой.
        - Я тебе не завидую… - глухо произнес Коста.
        - А я - тебе, - дернулись в намеке на усмешку уголки губ Палача. - Кстати, меня зовут Эриком.
        - Мое имя ты знаешь.
        - Знаю.
        Довольно долго они молчали, глядя в никуда и, наверное, думая - каждый о своем. А потом Коста едва слышно спросил, не сумев удержаться:
        - У меня есть шанс когда-либо искупить?..
        - Перед Создателем ты уже искупил, - чуть дрогнули губы Эрика. - А вот сумеешь ли искупить перед собой - зависит только от тебя.
        - Искупил?
        - После той ночи, которую ты провел с женщиной, ты не перестал быть. Это тебе ничего не помогло понять?
        - Я запретил себе думать об этом.
        - А зря. Пройдемся, зачем людей пугать… раньше времени, - лениво сказал Эрик.
        Коста пожал плечами, встал и двинулся к выходу. Палач достал из кармана купюру, положил на стол и двинулся за ним.
        Луна висела над островом, пронзая ветви и листья холодным белым светом. Двое шли по узкой тропинке к недалекому пруду, наполненному той же непрозрачной чернотой, что плескалась в канале и очках Палача.
        - Ваш мир почти мертв, - неожиданно сказал Эрик.
        - Да. Почему так считаешь ты? - внимательно посмотрел на него Коста.
        - У вас даже музыки живой не осталось… На той Земле, где сейчас живу я, она есть. И она зовет к небу.
        Он помолчал и продекламировал:
        Пусть пророчит мне
        Ветер северный беду
        - Я пройду и через это,
        Но себе не изменю!
        Ветер, бей сильней!
        Раздувай огонь в крови!
        Дух мятежный, непокорный,
        Дай мне знать, что впереди!
        Чтобы жить вопреки!
        - Да, у нас такого уже давно не поют… - впервые за весь разговор в голосе Косты появилась горечь.
        Что он имел ввиду, говоря о другой Терре? Нет, крылатый и раньше допускал вероятность существования других миров, как полностью отличных от его родного, так и похожих на него до мелочей. Но как же странно было не допускать, не подозревать, а знать точно! Как же удивительно оказалось - ощущать настоящее, чувствовать мироустройство не так, как привычно, зашоренно, предвзято и стереотипно, а по-живому. Зная, что и почему происходит, к чему приводят те или иные события, чего надо избегать, а к чему - стремиться…
        Нет, пожалуй, он все-таки завидовал Эрику. Но никогда бы в этом не признался. Да и предчувствовал - цена слишком велика для него. Возможно, она слишком велика даже для Эрика. Хотя тот, конечно, тоже ни за что не признался бы.
        Они остановились возле пруда. Налетел легкий ветерок, приятно обвевая лицо. У противоположного берега крякали жирные утки, однако к стоявшим у самой воды собеседникам за подачками подплыть почему-то не осмелились.
        - Почему ты все-таки здесь? - спросил крылатый. - Ведь время еще не настало?
        - Не настало, - подтвердил Палач. - Я ощутил, что так надо. Ваш «закон» пока не перешел грань, но очень недалек от этого.
        - Что такое «закон»?
        - Это та тварь, которая отдает тебе приказы.
        Мир рухнул. Обрушился в одно мгновение, как карточный домик под порывом ветра. То, что он всегда считал незыблемым и верным, надежным, как само Мироздание - оказалось миражом, мороком, прикрывающим то, борьбе с чем посвятил всю свою жизнь крылатый.
        Нет, сейчас Эрик ничего не показывал ему. Но Коста учился быстро, очень быстро - и что-то успел перенять в те краткие мгновения, когда видел мозаику целиком. Сейчас оказалось достаточным всего лишь поменять плюс на минус, чтобы паззл сложился. Теперь все стало ясно. Хотя нет, не все, конечно - но основное он понял. Прочее же станет ясным позднее, когда он в спокойной обстановке все обдумает, проанализирует и сделает выводы. И кому-то эти выводы очень, очень не понравятся.
        Пока же - надо узнать ответ на главный вопрос. Узнать у того единственного, кто может его дать.
        - Как ее можно уничтожить? - совершенно безэмоционально поинтересовался Коста.
        - Пока она еще нужна, - не менее спокойно ответил Эрик.
        - Сдерживающий фактор? - уточнил крылатый.
        - Именно, - кивнул Палач. - Устранить сейчас - случится апокалипсис.
        - Оставить, как есть?
        - Тоже не выход.
        - Вода камень точит… - неожиданно усмехнулся Коста, поговорка в его устах звучала странно.
        Эрик остановился и обернулся, крылатый ощутил на себе взгляд скрытых тьмой глаз и продолжил:
        - Он говорил, что я меч в его руке. Бывает ли, что меч проворачивается в скользкой от крови ладони?..
        - Бывает, - усмехнулся Палач.
        Коста коротко кивнул.
        - Пока, думаю, достаточно, - Эрик отступил на шаг. - Мы еще встретимся.
        И растворился в воздухе.
        Над горизонтом поднималось солнце, когда Коста глубоко вздохнул, выключил комп и откинулся назад, на спину, расправляя крылья и накрывая ими почти весь пол. Он давно понял, что аналитические программы несовершенны, но также подозревал, что всего не может дать и погружение в себя, медитация, собственный анализ. Понял давно - и, поняв, стал сочетать. Это всегда давало результат.
        Так и сейчас.
        Теперь он знал почти все. И в то же время понимал - открывать свое знание нельзя, он все еще принадлежит Закону, и Кейтаро-дону в любой миг может оборвать нить его жизни. И оборвет, едва поймет, что цепной убийца сорвался с крючка и больше не будет послушной марионеткой в руках кукловода. Была возможность открыться Теодору - но, хорошенько все обдумав, крылатый решил этого не делать. Он не сомневался, что немец на данный момент не представлял, чему служит, но не был уверен, что тот сумеет осознать. Признать факты - да, но Теодор слишком прямолинеен, а порой - чрезмерно самоуверен, с него станется найти каким-то чудом Кейтаро и спросить напрямую. А это погубит и самого Теодора, и Косту заодно.
        Нет, пока раскрываться нельзя. Никто не должен знать, даже догадываться! Крылатый будет делать вид, что все по-прежнему. Пока он связан принадлежностью Закону - можно только готовиться. Но это только пока.
        Коста знал: Эрик еще вернется. Слишком многое осталось несказанным, слишком многое повисло в воздухе, потому что еще не пришло время. Но время придет.
        Время придет!
        II.III
        Мне бы антиударное сердце,
        Мне бы солнцезащитный взгляд,
        Мне бы ключик от этой дверцы…
        Что такое интуиция? Энциклопедия даст простой и четкий ответ: способность чувствовать уже имеющиеся логические цепочки, и моментально делать вывод, не осмысляя отдельные звенья этих цепочек. Проще говоря - способность принимать правильные решения, минуя промежуточные результаты. Или же, в другом своем значении - получение верного ответа, минуя логические обоснования, основываясь только на собственном жизненном опыте, воображении и эмпатии. Так ответит энциклопедия.
        А для живого человека, привыкшего мыслить и воспринимать действительность не энциклопедическими сложными формулировками, а на уровне собственных чувств и познаний, интуиция есть то, что на самом деле можно называть шестым чувством в мире, где девяносто девять процентов населения лишь скептически морщатся, услышав слова «экстрасенсорика», «телепатия» и тому подобное. Шестое чувство - интуиция - заставляет отказаться от перелета, остановившись у самого трапа самолета, которому суждено через двадцать пять минут рухнуть с двенадцатикилометровой высоты. Срабатывает шестое чувство - человек на секунду замирает, вместо того чтобы сделать шаг вперед - и сорвавшаяся с козырька крыши сосулька разбивается вдребезги в метре перед ним. Интуитивное предчувствие, смутное, неоформленное - и человек не торопится ехать на метро, предпочитая гораздо более медленный автобус, а тем временем на станции, где он должен был сесть в поезд, террористы взрывают бомбу.
        А порой шестое чувство вынуждает совершать поступки и вовсе нелогичные и никоим образом объяснению не поддающиеся. Однако те люди, что успели убедиться в том, что интуиция, как правило, не подводит, предпочитают прислушиваться к ней.
        Стас с полным правом относил себя к тем, кто доверяет своей интуиции. И когда буквально в полукилометре от цели он поймал себя на мысли, что ему очень хочется вот прямо сейчас, сию секунду, купить в ночном мини-маркете чего-нибудь попить - юноша решил потерять несколько драгоценных минут.
        Гравицикл с тихим гудением замер у входа в парк. Правила запрещали перемещение по аллеям и дорожкам парковой территории на любом автотранспорте, делая исключение только для полиции и других городских служб, но сейчас Стасу было на это глубоко наплевать. Мгновение поколебавшись, он выключил двигатель, переставил настройки на бесшумное, но медленное передвижение, вновь запустил машину и медленно миновал главные ворота - со стороны станции старого, еще подземного метро, можно было проникнуть в парк через калитку для пешеходов.
        Ветер негромко шелестел молодой листвой, теплая и еще темная майская ночь укрывала Стаса своими крыльями, под гравитационной подушкой еле слышно шуршал устилавший дорожку гравий.
        Он увидел их издали: Лешку, сидевшего на бортике фонтана, обхватив руками колени и спрятав лицо, и - на противоположной стороне фонтанного бассейна - средних лет мужчину в костюме. Редкие фонари бросали бледные тени на лица, просвечивали мертвенно-стальным сиянием тонкие струи воды, взметывавшиеся на десятки метров и разлетающиеся ослепительными брызгами, но с той стороны, откуда подъехал Стас, света не было.
        Стараясь даже не дышать, юноша неспешно подвел машину к границе освещенного круга, и коснулся пальцами ключ-карты грава.
        Что теперь? Он ничего не планировал и даже предположить не мог, как действовать дальше. Да и смысл был бы планировать, если он даже не знал, что будет его ждать по прибытию на место?
        Острое чувство опасности полоснуло по нервам, как неожиданно включенная в спокойствии ночной тишины полицейская сирена бьет по ушам. Стас нервно дернулся, грав шевельнулся, трогаясь с места и сдвинулся на полметра вперед, оказываясь в круге света.
        Мужчина, стоявший у фонтана, поднял голову и улыбнулся. Несмотря на разделявшее их расстояние, Стас мог бы поклясться, что разглядел издевательскую улыбку на пухлых губах и безжалостный приговор в светлых глазах цвета чайной розы.
        В следующее мгновение его словно ударили чем-то тупым по голове. Искрящиеся брызги фонтана закрутились в тошнотворном вальсе, слабо светящиеся цифры на табло грава смазались в мигающее, режущее глаза пятно, желудок комом подкатил к горлу, а в голову словно бы ворвались холодные, скользкие змеи…
        А спустя один удар сердца все кончилось. Правда, Стас только потом понял, сколь кратковременным был этот кошмар - тогда ему казалось, что пытка длилась вечность.
        Змеи, тошнота, ослепление - все прошло так же внезапно, как и началось. Юноша поднял голову, все еще не в состоянии сфокусировать зрение на противнике - и поймал его непонимающий взгляд.
        Времени на раздумья не оставалось. Стас рванул чип-карту, выключая и тут же вновь заводя машину - при перезапуске автоматически включался стандартный режим двигателя - и бросил грав вперед, удерживая руль только правой рукой. Левой же он наугад выхватил из боковой сумки стеклянную бутылку с пивом и со всей силы швырнул ее во врага - а в том, что перед ним враг, Ветровский не сомневался ни секунды.
        Времени на то, чтобы чему-либо удивляться, не было. Стас выжал из гравицикла всю возможную скорость.
        Дориан ожидал чего угодно, но только не этого. Мальчишка каким-то образом сумел противостоять его вторжению! Ведь все шло по плану, все было как обычно - слабенькая природная защита, какая есть у любого человека, и которую не составляет ни малейшей сложности преодолеть - и все, чужой разум подчинен и подавлен! Но в последний миг, когда информация уже готова была открыться Дориану, когда он уже был уверен, что обладает секретом этого странного парня, что-то произошло. Словно острейший нож несгибаемой воли отсек его ментальные щупальца, буквально вышвырнув опытнейшего практика из чужого сознания.
        Не без труда погасив начавшую подниматься злость, Дориан быстро подготовил новое вторжение, уже не пассивное, проникающее в разум медленно, плавно и осторожно, а атакующее, способное за минуту сделать человека идиотом, овощем. Он глубоко вдохнул, сосредоточился и открыл глаза - с визуальным контактом атаковать было проще.
        Последним, что он увидел, прежде чем на несколько секунд потерять сознание, было ребристое донышко бутылки темно-коричневого стекла.
        Но даже такого удачного и сильного удара было мало, чтобы вывести Повелителя из строя. Едва прошла навалившаяся на мгновение темнота перед глазами, Дориан быстрым движением стер заливающую глаза кровь из рассеченной брови и попытался найти взглядом несносного мальчишку…
        …но не успел. Холодная вода с плеском расступилась, обволакивая его тело, тошнотворно громко хрустнувшие в момент второго удара ребра распространяли по нервам волны обжигающей боли, проникшая в легкие влага душила могущественного практика, почти что мага, как обычного, смертного человека!
        Стас понятия не имел, почему поступил именно так. В какой-то момент ему казалось, что противнику хватит и неожиданно меткого удара бутылкой, но тот, хоть и пошатнулся, схватившись за лоб, но все же устоял на ногах. Дальше - как, впрочем, и до того - Стас действовал на чистой интуиции: разогнавшийся грав проносился в каких-то десятках сантиметров от врага, и Ветровский, рискуя свалиться с машины, резко толкнулся всем корпусом влево, ударив мужчину плечом в грудь, чуть выше и левее солнечного сплетения.
        Сила удара оказалась достаточной, чтобы тот перелетел через бортик фонтанного бассейна и с оглушительным плеском рухнул в воду, обдав чудом удержавшего машину Стаса веером брызг. Чаша фонтана здесь была достаточно глубокой, чтобы при известном невезении даже утонуть, тем более, после таких ударов - Ветровский был уверен, что слышал хруст ломающихся ребер. Однако, учитывая странность незнакомца, рассчитывать на такое везение юноша не мог. Он отстраненно пожалел, что нет пистолета.
        Негромкий даже не стон - жалобный щенячий скулеж - заставил Стаса забыть о недобитом враге.
        Леша сидел прямо на земле, ритмично раскачивался из стороны в сторону и тихо подвывал на одной ноте. При виде его Ветровскому на миг захотелось все-таки выловить гадину из фонтана, и размозжить ему голову о бортик бассейна.
        Алексей выглядел, как готовый пациент психиатрической лечебницы, отделение для буйных. Лицо бледное, как мел, глаза совершенно безумные, скрюченные пальцы впиваются в щеки, оставляя карминно-алые полосы на неестественно белой коже. Молодого человека трясло крупной дрожью, по щекам градом катились неправдоподобно крупные слезы.
        - Лешка…. - прошептал Стас, с ужасом глядя на того. - Лешка, что с тобой? Лешка!
        Тот не отзывался, больше того - вообще никак не реагировал на голос друга. Ветровский спрыгнул с грава, схватил Алексея за плечи - тот затрясся еще сильнее, в глазах появился дикий, панический страх.
        - Отпусти, отпусти, отпусти, отпусти, отпусти… - как заведенный, повторял он, хотя попыток вырваться, к счастью, не предпринимал.
        - Леша, послушай меня, - как можно спокойнее проговорил Стас, не отводя взгляда от лица друга. Одновременно с тем он представлял себе, как от него идет теплый поток надежности и чувства безопасности, мягко обволакивая несчастного защитным покровом. - Это я, Стас, ты узнаешь меня? Леша, приди в себя, пожалуйста. Не бойся меня, не надо бояться…
        Благодаря словам ли, интонациям ли, а может - чем черт не шутит? - и импровизированной «эмпатии», Алексей и правда немного успокоился. Он продолжал тянуть свое «отпусти, отпусти», но уже гораздо тише, скрюченные пальцы разжались, и весь он как-то обмяк.
        Продолжая говорить что-то совершенно бессмысленное, но успокаивающее, Стас заставил Лешу сесть позади него на пассажирское сиденье гравицикла, на всякий случай накинул на них обоих ремень, завел машину и погнал к выезду из парка, стремительно разгоняя грав.
        То ли Ветровскому сегодня действительно везло, то ли просто совпадение, но до общежития он доехал без каких-либо приключений. Леша на пассажирском сиденье совсем затих, перестав даже бормотать непрерывное «отпусти, отпусти».
        Подогнав грав к крыльцу корпуса, Стас позвонил Галлю. Виктор отозвался не сразу - еще бы, в пять часов утра в предсессионные дни нормальные студенты как раз уже ложатся спать, ведь к восьми уже надо идти на занятия - но все-таки трубку снял. Обложил приятеля в полтора этажа, что для интеллигентного гитариста было верхом сквернословия, но пообещал сейчас спуститься.
        - Ты только не спрашивай ничего, хорошо? - умоляюще пробормотал Ветровский в ответ на полный изумления взгляд заспанного Галля.
        - Ты среди ночи берешь у меня грав, куда-то срываешься на третьей космической скорости, через пару часов возвращаешься с невменяемым Лехой на руках и помятым крылом грава, и просишь ни о чем тебя не спрашивать, - задумчиво протянул Виктор. - Окей, командор, как скажешь. Давай-ка его сюда, машину я потом отгоню.
        Что самое главное, в словах Галля не было ни грана иронии.
        Вместе они подняли Алексея в комнату Стаса, где Витя уточнил, не нужна ли еще какая-нибудь помощь, а получив отрицательный ответ, пожелал спокойного сна и удалился - ставить гравицикл на место и ложиться спать. Ветровский отстраненно позавидовал его крепчайшим нервам и полному отсутствию неуместного любопытства - сам он так не смог бы.
        Закрыв дверь за Галлем, Стас подошел к столу, открыл дверку и достал из дальнего угла бутылку недорогого коньяка, подаренную кем-то из приятелей на день рождения. Вытянул пробку, плеснул где-то до четверти в высокий стакан, прикурил сигарету, и залпом проглотил коньяк, тут же глубоко затянувшись. Пальцы юноши заметно тряслись.
        Освободившееся от осмысления непосредственной необходимости - вести грав, нести Лешу, выпроводить, не обидев, Виктора - сознание начало наполняться всяческой неуместной и даже вредной сейчас ерундой, наподобие «что-это-было-и-как-такое-вообще-может-быть!?!». Стас с силой провел пальцами по лицу, отпил еще коньяка - прямо из горлышка. В три глубоких - чтобы в горле запершило - затяжки прикончил сигарету и повернулся к Алексею.
        - Ну и что мне с тобой теперь делать? - тихо проговорил он.
        Леша сидел на полу, обхватив колени руками - так же, как он сидел на бортике чаши фонтана, когда Стас только подъехал. Он уже не пытался раскачиваться из стороны в сторону и молчал, но вкупе со смертельной бледностью и безумными, притухшими глазами молчание производило еще более гнетущее впечатление, чем если бы он продолжал просить его отпустить.
        Ветровский подошел, присел на корточки напротив друга.
        - Леша, ты меня узнаешь? - тихо спросил он.
        Алексей закрыл глаза. Спекшиеся губы неохотно разомкнулись, и Стас скорее угадал, чем услышал:
        - Да.
        - Ты осознаешь, что происходит? - в памяти Ветровского мгновенно всплыл его доклад, сданный два месяца назад: «Первичная адаптация людей, попавших в шоковые ситуации».
        - Не знаю… не уверен… голова болит, - он неожиданно поднял голову, и посмотрел на друга. Взгляд молодого человека вновь стал осмысленным. - Стас, дай мне успокоительного посильнее, если есть. И снотворного хорошо бы… - он вновь уронил голову на грудь.
        Спустя пятнадцать минут Алексей безмятежно спал, напичканный сильнодействующим успокоительным и стаканом все того же коньяка в качестве снотворного.
        А вот Стасу сон в голову не шел. Он сидел за столом, разложив перед собой чистые листы бумаги и стремительно покрывал их совершенно бессмысленными на сторонний взгляд схемами, перечеркивал, замарывал, чертил заново….
        Произошедшее не укладывалось в голове. Сознание категорически отказывалось принимать все случившееся, как факт. Разум предлагал все новые и новые варианты объяснения, не имеющие с реальностью ничего общего - от отравления неизвестным галлюциногеном до того, что на самом деле Стас сейчас спит, и все это ему приснилось.
        Но в глубине души юноша прекрасно понимал, что все события сегодняшнего дня - не галлюцинации, не сон, не болезненный бред, а всего лишь новая грань реальности. Грань, уже однажды коснувшаяся его, но тогда ускользнувшая от понимания и осознания. Он однажды уже сталкивался с этим - в ту памятную ночь, когда крылатый убийца лишил жизни Вениамина Андреевича.
        «Крылатый, убийство приемного отца, Катя Годзальская, Кирилл Бекасов и его самоубийство, странный человек со светлыми глазами, все события сегодняшней ночи - звенья одной цепи» - неожиданно отчетливо осознал Стас.
        Дориан умел проигрывать. Правда, очень странно умел - только «в среднем». Ему никогда не доводилось проиграть в игре, где ставки действительно были высоки, а проигравший терял все, включая, зачастую, жизнь, не говоря уже о положении. В играх же среднего калибра он проигрывать умел, считая, что правильный, грамотный, хорошо продуманный проигрыш зачастую приносит больше, чем выигрыш. Но хуже всего у петербуржского практика обстояли дела с проигрышами в мелочах.
        Несерьезные, вторичные провалы, ерундовые обломы, неудачи в малом - они выводили Дориана из себя. Обычно спокойный, сдержанный, обманчиво-мягкий, он мгновенно впадал в плохо контролируемую ярость, стоило сорваться какому-нибудь третьестепенному плану. Он способен был всерьез проклясть водителя автомобиля, слегка забрызгавшего его туфли, или наорать на случайно толкнувшего в толпе человека, да так наорать, что у бедняги начинался острый приступ мигрени, не снимаемый никакими препаратами, и проходящий лишь тогда, когда, когда успокаивался сам Дориан.
        Эта взрывная особенность в целом уравновешенного характера немало мешала практику, однако поделать с ней он ничего не мог - естественная плата за дар влияния на чужой разум.
        Сегодня же Дориан впервые не мог понять, как реагировать на происшедшее.
        Выбравшись из фонтанного бассейна и убедившись, что обоих парней и след простыл, практик, удивляя самого себя безэмоциональностью и спокойствием, дошел до флаера и отправился домой. Стоя под тугими струями горячего душа - после «купания» он испытывал определенное отвращение к глубокой и просторной ванне-джакузи - Дориан пытался найти в себе хоть какие-то отголоски эмоций, какую-нибудь реакцию на случившееся. И не находил ровным счетом ничего, кроме слабого удивления и непонимания: как такое вообще могло произойти? Он ведь просчитал каждую вероятность! Все уже было предопределено, и неизбежные попытки мальчишек сопротивляться его воле не имели ни малейшего значения! По крайней мере, не должны были иметь…
        Эмоции вернулись лишь тогда, когда Дориан, закутавшись после душа в тяжелый махровый халат, сидел в оранжерее и машинально скользил взглядом по сочной зелени листьев, отмечая девственно-тугие бутоны и уже раскрывшиеся, насыщенно-алые и лимонно-желтые цветки алтайских роз. Он протянул руку, осторожно, едва касаясь, погладил растение - и неожиданно для самого себя сжал пальцы, не обращая внимания на впивающиеся в мягкую ладонь шипы, не замечая жалобного хруста, с которым преломился жесткий темный стебель. Лицо исказила гримаса ярости, с губ сорвалось утробное, звериное рычание.
        - Какого дьявола?!?
        Чудовищным усилием воли практик заставил себя успокоиться. Бросил виноватый взгляд на сломленный бутон, осторожно, словно дитя, положил его на влажную, жирно-черную почву.
        - С самого начала, - приказал он себе вслух. - Я должен разобраться с самого начала. Вот только где оно, это начало?
        Где первая ошибка? Решение изменить политику Братства? Привлечение Велеса к работе или, может, его устранение? Или этот мальчишка, Стас, обладающий кошмарной защитой, которую Дориан не только не смог преодолеть, но даже и защититься от нее оказался не в состоянии? Блокирующая контратакующая защита - даже представить страшно! Кто мог поставить ее неопытному юнцу, даже не способному использовать все ее свойства? Уж явно не сам Стас - тогда бы он уже знал все планы Дориана, по крайней мере, относящиеся непосредственно к нему самому.
        Да, если бы Ветровский узнал планы Повелителя, он бы нашел способ добить его, пока практик был не в состоянии оказать сопротивление.
        Дориан лишился ученика, на которого возлагал достаточно большие надежды. Да, потеря Велеса не означала краха задуманного, петербуржец никогда не делал ставку на единственный план. Но если бы глупого упрямца, так некстати проявившего свои дурацкие принципы, удалось заменить Ветровским - надо заметить, обладающим значительно большим потенциалом, хоть и куда менее развитым на данный момент - то все обернулось бы к лучшему.
        План родился в тот момент, когда Дориан услышал в динамике мобила голос этого паренька, Алексея. Он давно ждал звонка «расследователей», хотя рассчитывал, что позвонит ему Стас, а не Леша. Впрочем, так было даже лучше - осторожного Ветровского казалось проще вытащить на наживку. Дальнейшее представлялось делом техники: вторжение, изменение буквально нескольких мелочей - и уже возможен спокойный, почти доверительный разговор. А доверительный разговор - это прекрасный плацдарм для прощупывания противника, выяснения его слабых и сильных сторон, и последующей вербовки. Дориан не сомневался, что он сумеет перебороть чистоплюйство мальчишки, воззвав к тем его качествам, что помогли Стасу выжить в трущобах.
        Да, практик хорошо подготовился к этой встрече. Собрал всю информацию о Ветровском, составил четкий психологический портрет, тщательно продумал разговор. Но весь план рухнул! Хуже того: Дориан не только потерял возможность заменить Велеса Стасом, Дориан еще и понес такое унижение, какого ему не приходилось испытывать со времен… с давних, в общем, времен. Его, Повелителя и члена Братства, какой-то мальчишка ударил бутылкой по голове и окунул в фонтан!
        Бокал со звоном рассыпался мелкими осколками.
        - Ничего, мы еще посмотрим, кто кого, - прошипел практик, как никогда мало похожий на человека в этот миг.
        Станислав Ветровский и подумать не мог, что ему только что объявили войну. Причем не кто-нибудь, а, пожалуй, самый могущественный человек в Петербурге.
        По крайней мере, Дориан Вертаск себя таковым считал.
        II.IV
        У нас нет имен, я не хочу отвечать,
        Нет сил брать и нет сил отдавать.
        Как можно сделать из человека животное - в худшем значении этого понятия? Как из разумного, мыслящего, адекватного существа сделать зверя страшнее голодной гиены? Как свести на нет воспитание, моральные принципы, врожденное стремление к созиданию и познанию? Есть два способа: полная вседозволенность и наоборот - столь же полное лишение каких-либо свобод. Возвышение вплоть до осознания себя властителем жизней и душ, сравнимым с Богом, или же низведение до состояния предмета, лишенного воли, выбора, самой личности.
        Некоторым представителям homo sapiens порой бывает необходимо превратить определенных людей - или, как вариант, определенное количество людей - в животных. Не зверей, не хищных волков или гиен-падальщиков, готовых рвать глотки за кусок уже тронутого гнилью мяса, а безропотно тянущих плуг лошадей и покорно идущих на скотобойню коров.
        И как показывает практика, заключение в тюрьме образца две тысячи пятидесятых годов и позднее - один из лучших способов добиться желаемого результата.
        Тотальная обезличенность: совершенно одинаковая одежда, типовая обстановка камер, день по распорядку от подъема до отбоя. Идентичные стрижки, порядковые номера - индивидуальные, используемые лишь в документации, и барачные, основные. Строго лимитированный и тщательно продуманный досуг, распланированный до последней секунды. Строем - на помывку, строем - на работу, строем - на просмотр одобренных руководством фильмов. Строем в столовую, строем в туалет, и на оправление нужды - отмеренные минуты. Провинился один - на наказание идет весь барак. Строем. Нормированный лексикон, за употребление запрещенных слов - наказание. Нормированная жестикуляция, за совершение запрещенных движений - наказание. Нормированное общение, за наличие запрещенных связей - наказание.
        Разве что мысли нормировать пока что не научились, и отслеживать запрещенные - а не то тоже ходили бы на наказание. Строем.
        А существующая система исполнения наказаний фактически обрекала на пожизненное заключение каждого, кто не мог отнести себя к состоятельным людям, и кому при том не повезло заработать срок от трех лет и более. Кто был осужден на год-два, еще ухитрялся лет через десять-двенадцать выйти на свободу - пусть со сломленной психикой, угнетенной личностью и полным отсутствием воли, но все же на свободу. Правда, большинство таких «освободившихся» в скорейшем времени либо спивались, либо кончали с собой, либо совершали какое-нибудь преступление - с целью попасть обратно. В заключении кормили, давали одежду и крышу над головой, раз в неделю работа заканчивалась на три часа раньше, и людей водили смотреть одобренные фильмы, а раз в месяц можно было целый день отдыхать, хоть и по расписанию. Чем не жизнь? На воле не было и этого.
        Но, тем не менее, невзирая на весьма и весьма однозначную статистику, каждый, кто попадал в цепкие лапы правосудия, был на сто процентов уверен в себе. «Я выдержу». «Я буду хорошо себя вести, не стану нарушать правила, и меня выпустят в срок». «Я успешно пройду тестирование, обучусь, принесу компании пользу - меня освободят, и я останусь там работать уже как свободный человек».
        Увы, статистика оказывалась сильнее. Условно-досрочно не выходил никто - не считая, конечно, тех, кого выкупали родственники. Те немногие, кто и впрямь умудрился никак себя не проявить - ни в хорошем, ни в плохом смысле - порой и правда выходили, отсидев пару-тройку своих сроков. Но их судьба складывалась по одному из трех вариантов: алкоголизм, самоубийство, возвращение в заключение. Те же, кто и в самом деле сумел успешно пройти тестирование и стать полезным компании-владельцу…
        Игорь Галес, осужденный по статьям: один-четыре-шесть пункты «эй» и «си», два-два-один, пункт «би», и три-один-пять, пункты «эй» и «ди», не скрипел на суде зубами, не бил кулаком в стену одиночной камеры, шипя сквозь зубы: «Я выберусь!», и вообще - совершенно не планировал ни выходить когда-нибудь на свободу, ни даже просто выживать. Если уж на то пошло, он вообще не очень-то хотел жить - жалел только, что выкинутая сдуру пуля лишила его возможности умереть в тот же день, что и Юкка. Маленькая любимая Юкка, застреленная каким-то полицейским - хотелось верить, что тем самым, чью жизнь потом унес выстрел самого Игоря-Математика. Тот самый, последний.
        Первую неделю после суда он провел в отделе тестирования осужденных, для начала - день в больничном крыле, где несколько деловитых медиков проверяли его здоровье. Потом - два дня молодого человека с утра до вечера гоняли на разнообразных тренажерах до полного изнеможения - замеряли его физические данные: силу, выносливость, гибкость, скорость, реакцию и многое другое. Затем последовали всевозможные тесты его знаний и непосредственных умений, после чего огласили распределение: инженерный отдел корпорации «Россия». Узнав об этом, Игорь равнодушно пожал плечами. Ему было совершенно все равно, где существовать и что при этом делать. Психологи, наблюдавшие все это время за состоянием новоиспеченного раба, только переглянулись.
        На присвоение индивидуального номера, под которым он теперь будет фигурировать во всех официальных документах, кроме внутренней документации корпорации - два-ноль-семь-один-три-шесть-девять-четыре-восемь-восемь - Игорь отреагировал точно так же: безразлично кивнул.
        К новому месту обитания Галес привык за один день. В тренированной памяти легко отложился распорядок дня, списки разрешенного и запрещенного, его непосредственные трудовые обязанности, расположение барака и порядковые номера сокамерников. Сам он теперь стал номером тридцать два-шестнадцать-восемь. Эти цифры расшифровывались следующим образом: тридцать два - номер отдела, к которому его приписали; шестнадцать - номер барака; восемь - личный номер раба в бараке. Номер решал для раба все: где жить, за каким столом есть, какого числа выходной, в какой день недели работа оканчивается на два часа раньше, с рабами из каких бараков можно общаться: категорически запрещалось общение между рабами из четных бараков, и, соответственно, между рабами из бараков нечетных. Только перекрестно.
        С соседями Игорю повезло: двое неудачливых уличных грабителей, отсидевших по три и четыре года, пожилой инженер, заработавший десять лет за саботаж, избивший полицейского и севший на два года бывший боксер, преподаватель математики, загремевший за «кражу особо ценного перстня» из кабинета ректора, старенький карманник, недавно разменявший восьмой десяток, но сохранивший былую ловкость, и семнадцатилетний парень, севший незадолго до Галеса по обвинению в изнасиловании. Учитывая хрупкое телосложение паренька, изнасиловать он смог бы разве что бабочку, да и та, наверное, вырвалась бы, но… У кого деньги, тот и прав. Паренек тот, номер тридцать два-шестнадцать-семь - называть свои имена или звать кого-либо по имени рабам строго запрещали - как-то по секрету поделился своей историей. В него влюбилась дочка какого-то бизнесмена, но он предпочел ей свою девушку. Так отвергнутая девица, желая отомстить, пожаловалась на парня папеньке - мол, изнасиловал. Тридцать два-шестнадцать-семь даже глазом не успел моргнуть, как оказался в камере, потом в суде, на тестировании и, наконец, здесь. Игорь спокойно
выслушал его, равнодушно покивал. Но у паренька сдавали нервы, ему требовалось выговориться и совершенно неважно, будут его при этом слушать, или нет.
        Спустя три недели последовало и первое наказание - тридцать два-шестнадцать-семь все-таки сорвался. На утренней перекличке, когда назвали его номер, он сперва молчал, бледнея все сильнее и сильнее, а потом вдруг истерически засмеялся, размазывая хлынувшие слезы по щекам. Игорь хотел было его удержать, он знал, что бурные проявления эмоций запрещены, а отвечать за истерику тридцать два-шестнадцать-семь будет весь барак, но не успел - парнишка повалился на пол, исступленно колотя по нему руками и ногами, и в голос орал: «Антон, Антон, Антон, меня зовут Антон, я Антон, я не номер, я человек, я Антон, Антон, Антон!»
        Подбежали врачи, тридцать два-шестнадцать-семь вкололи успокоительное и увели в медблок. А вечером, после окончания работ, по громкой связи объявили: «Отдел номер тридцать два, барак номер шестнадцать, немедленно направиться к девятому лифту». Старичок-карманник задрожал, боксер скрипнул зубами.
        Выбор наказаний за провинности рабов департамент управление исполнения наказаний оставляло за приобревшей их корпорацией. Там, куда попал Галес, в почете были наказания телесные.
        Рабам приказали встать в ряд лицом к стене, снять рубашки и поднять руки на уровень магнитной полосы. Когда все выполнили распоряжение, надзиратель активировал их наручники - плотно охватывающие запястья браслеты из специального сплава, снабженные датчиками и магнитными элементами, с щелчком прилипли к полосе. Игорь чуть повернул голову - за спинами рабов стоял исполнитель наказаний. В одной руке он держал планшетку, с которой как раз начал зачитывать проступок, совершившего его и положенное наказание, в другой - тонкий, отливающий металлом стек. Движение Галеса не укрылось от взгляда надзирателя, и первый удар получил он.
        Даже предложи Игорю миллион евро и немедленное освобождение, он не сумел бы описать того, что ощутил. Но до этого момента он даже не подозревал, что может существовать такая боль. И, конечно же, не знал, что нейро-хлыст исполнителя наказаний не выставлен даже на четверть мощности, а так больно ему - всего лишь с непривычки.
        После третьего удара в глазах потемнело, и Игорь потерял сознание. Ему вкололи какой-то препарат, мгновенно приведший молодого человека в себя, и приостановленная экзекуция продолжилась. После четвертого удара вдруг заорал боксер, обкладывая надзирателя, исполнителя наказаний, корпорацию, тридцать два-шестнадцать-семь и весь мир многоэтажным матом - исполнитель наказаний немедленно взмахнул хлыстом. Боксер замер, выпучив глаза и смешно вытянув губы трубочкой, а потом обвис. Подошел врач, коснулся шеи - и отрицательно помотал головой. Исполнитель наказаний зло выругался - стоимость погибшего раба, за вычетом того, что тот уже отработал, придется выплачивать ему.
        Труп унесли, экзекуцию продолжили. По ее окончании рабов отправили на десять минут в душ - смыть пот, проступившую местами кровь, а кому-то - и результат недостаточной крепости сфинктеров. В душе преподаватель математики загнал тридцать два-шестнадцать-семь в угол и тихо сказал ему: «Еще раз подставишь - я тебя сам умножу на ноль».
        Игорь равнодушно отвернулся.
        Тюремщикам совершенно не было нужды его ломать - он сломался еще задолго до суда.
        Во всяком случае, сам Игорь был в этом уверен.
        II.V
        А ты каждую ночь
        Мечешься в панцире стен,
        К потолку сведя свое небо…
        Бывает иногда так, что есть все: желание действовать, знание - как именно действовать, понимание последствий своих действий, четкое осознание должной последовательности событий, конкретно поставленная цель и четко видимая дорога к ней. Нет только одного - сил действовать. Претворять в реальность планы, двигаться к цели, реализовывать задуманное. И четко знаешь: что, зачем, куда, для чего, как… Непонятно только, какими силами. В такие моменты кажется, что хуже ситуации просто не придумаешь.
        На самом деле, есть нечто пострашнее. Все то же самое - только с точностью до наоборот. Сил хватит Тибетские горы на своих плечах в Сибирь перенести, энергия брызжет - хоть вместо электростанции обеспечивай пару-тройку мегаполисов, да и уверенности в себе достаточно, чтобы прямо сейчас развязать святую войну со всем миром. Вот только точки приложения нет. Хочется действовать, прямо сейчас - но непонятно, как действовать! Любая цель достижима - а дороги к ней нет, даже нехоженой тропинки не существует.
        Стас оказался именно во второй ситуации. Казавшаяся до сих пор не решаемой, мозаика неожиданно начала складываться - пусть только по краешкам, пусть лишь образовав намек на рамку, но начала! Стала ясна связь Телепата, как окрестил Ветровский Дориана, и Крылатого, вспомнилась Катя Годзальская и ее неожиданное знакомство с убийцей, открылась тайна гибели Кирилла, и…
        И на этом все встало. Стас был одержим жаждой деятельности, он словно бы лишился потребности спать или просто отдыхать, он ни секунды не мог провести в бездействии - а приложить эту энергию ему оказалось некуда.
        Прошло три с лишним месяца с той ночи в Парке Победы. Алексей медленно, но верно шел на поправку - телепатический контакт не прошел даром для молодого человека. Первый месяц он не мог спать без лошадиной дозы снотворного - его мучили безостановочные кошмары, столь умело прикидывающиеся реальностью, что даже проснуться с криком не всегда удавалось. Да и наяву Лешу порой одолевали галлюцинации, несколько раз он бросался на людей, принимая их за Дориана, а однажды Стас буквально снимал его с крыши общежития - во время очередного приступа юноша решил всерьез вознамерился покончить с собой, но, к счастью, так и не решился сделать последний шаг. Потом кошмары сменились бессонницей, галлюцинации - постоянными головными болями, а периодические суицидальные желания - продолжительными апатиями. Но с этим бороться было уже проще: Стас почти силой вытащил Алексея в детский дом, на занятия к старшим классам, заранее предупредив ребят, что у друга сейчас «очень тяжелый жизненный период, ему пришлось перенести серьезную трагедию, и теперь уже ему нужна помощь, тепло, сочувствие и поддержка - только тс-с-с, это
очень большой секрет!». Понемногу юноша и впрямь начал приходить в себя, снова стал улыбаться и шутить, однако Стас видел: нынешний Алексей - лишь тень себя прежнего, который был до роковой ночи в Парке Победы. В конце июля Орден организовал для учеников старших и средних классов недельный выезд в Карелию - в поездке, казалось, Леша пришел в себя окончательно, но стоило приехать обратно в Питер, как все вернулось на круги своя… Тогда, в мае, Стас ухитрился заставить Алексея забрать документы из института и перевестись-таки на педагогический в ВИП, а также путем долгих переговоров и немалых трат выбил для него комнату в общежитии. Как Леша договаривался с родителями, Стас не знал, хоть и пережил три пренеприятнейших часа, дожидаясь друга у подъезда его дома.
        Пожалуй, то время, когда приходилось одновременно выхаживать Лешу, решать его дела, готовиться к экзаменам и сдавать их, реализовывать проекты Ордена, проводить встречи, следить за работой в детском доме, распределять дежурства в больницах и параллельно еще зарабатывать на жизнь, оказалось для Стаса лучшим временем этого года. Потом кончилась сессия, Алексей более-менее пришел в себя, а часть орденцев разъехалась на каникулы по своим городам. Ветровский было вздохнул с облегчением - теперь будет время заняться расследованием. Но его ждало крупное разочарование.
        Катя Годзальская уехала на лето в Испанию, и никакой возможности связаться с ней у Стаса не было. Да и если бы была - он не рискнул бы заводить такой разговор не в личном порядке. Попытки узнать что-либо о Дориане провалились - номер мобила в базах СПб-мобайла не значился, людей с таким именем в Петербурге оказалось семеро, и Стас проверил фотографии всех - ни один не был даже относительно похож на светлоглазого человека из парка. Других же зацепок у юноши не имелось.
        Зато появилась возможность создать «филиал» Ордена в другом городе: Стасу написал парень из Москвы, знакомец Женьки Алфеева, студент-пятикурсник с юрфака МГУ. После долгой переписки и короткой личной встречи - Антон, как звали москвича, приезжал на день в Питер - пошел более откровенный и открытый разговор об Ордене. Идея сразу нашла отклик в душе Антона, он прочел отрывки из книги - Стас отсканировал несколько десятков страниц, рассудив, что картинку с запрещенным текстом отследить гораздо сложнее, чем сам текст - а прочитав, на неделю с лишним исчез из сети. Ветровский начал уже волноваться и подозревать неладное, когда Антон вернулся. И сходу заявил, что нашел еще троих единомышленников, и они готовы работать. С чего начинать?
        Вслед за Москвой подтянулся Архангельск. Там оказалось сложнее - три человека, узнавшие об Ордене из разных источников, они никак не могли скоординироваться между собой, встретиться и определить, кто конкретно будет получать информацию из питерского отделения. Стас замучался раз за разом расписывать каждому одно и то же:
        «Первым делом вам нужно минимальное финансирование, - писал он. - Если нет возможности скинуться и обеспечить его собственными силами, можно, к примеру, проводить творческие благотворительные вечера. Это не так сложно, как кажется! Сперва нужно согласовать программу, которая окажется интересна достаточно большому кругу потенциальных гостей и, желательно, будет содержать в себе нашу идею. Пусть это будет музыка - найдите талантливого гитариста с хорошим голосом, не такая большая редкость, или небольшой инструментальный ансамбль, например, скрипка, флейта и синтезатор. Еще - чтение стихов со сцены, но нужно очень тщательно подбирать как чтеца, так и репертуар! Зрители не должны заскучать, пусть в программе будут юмористические стихи, но юмор в них должен быть добрым, не пошлым, пусть это будут лирические баллады о любви, природе, красоте - только хорошо написанные, ну и обязательно - смысловая нагрузка: стихи о душе, о силе духа… У нас большой успех имеют выступления молодого фокусника - казалось бы, ничего сложного, репертуар простейший, любой человек, потренировавшись пару месяцев, сможет
показывать такие трюки, главное правильно их обставить. Еще можно привлечь ребят с театрального - костюмированные сцены, особенно с фехтованием, очень хороши. Главное - не забывать об идеологической составляющей, в остальном вы ограничены лишь своей фантазией!
        Когда у вас будет примерная программа и возможные исполнители, ищите зал. Лучший вариант - это актовый зал института: во-первых, бесплатно, в худшем случае - за очень символическую плату, во-вторых, гарантирует хотя бы минимум публики. Если не получится с актовым в институте, можно попробовать арендовать за, опять же, небольшие деньги школьный спортзал - но там встанет вопрос с оборудованием, спортзалы, как правило, не оснащены звуковыми системами, колонками и всем прочим, не говоря уже о стульях и сцене. Также можно попробовать обратиться в общие столовые - они могут предоставить зал на один день, как под банкет, но это выйдет не очень дешево. Еще можно связаться с небольшими клубами - в дневное время они могут сдать в аренду зал очень и очень недорого.
        Дальше все просто: намечен зал - начинаете репетиции. Когда чувствуете, что готовы - согласовываете дату, печатаете рекламные объявления, распространяете их в вузах, школах, студенческих и молодежных объединениях, на работе, словом, везде. К самому выступлению можно - и очень желательно - сделать сувениры, которые вы будете продавать: значки, ручки, тому подобные вещи. Макеты можно получить, связавшись с нами на сайте «аарн» в русской зоне. Еще стоит напечатать сборники рассказов и стихов, репродукции рисунков - в общем, всячески оправдывать ту часть нашего объединения, которая «творческая».
        Я не буду говорить, что все очень просто. Все не просто. Реализация одного только этого проекта стоит сил, времени и денег. Не рассчитывайте, что вам с первого раза удастся даже отбить затраченные на вечер средства - но вероятность есть. На второй вечер людей придет больше. Не бойтесь экспериментировать, не бойтесь действия! Если вы действительно хотите построить в нашем мире Орден, если вы действительно хотите сделать этот мир лучше - дерзайте! Это в наших - и ваших - силах! Нужно только желание и готовность работать. Поверьте личному опыту, если эти две составляющие присутствуют - то вероятность успеха более чем высока».
        Закончив набирать очередное письмо, прогнав его через шифровальную программу и отправив, Стас устало откидывался на спинку стула и на несколько минут замирал, не шевелясь и почти не дыша. Идеи Ордена захватывали его с головой, рождались все новые и новые проекты, к сожалению - пока что не реализуемые в силу нехватки финансирования, но ведь рождались же! С начала учебного года Ветровский планировал организовать для своих - тех, кому доверял полностью - занятия в школе единоборств: на эту мысль его натолкнула история с Аликом Гонориным, которого избили двое старшекурсников, когда он во всеуслышание объявил, что один их приятель украл у него мобил. Вора с позором вышвырнули из института, перед этим заставив купить Алику новый мобил взамен украденного и уже проданного - ректор Витценко старательно блюл репутацию своего учебного заведения - но дружки «пострадавшего» решили отомстить «стукачу». Тогда-то Стас и задумался: аарн в большинстве своем не отличались особыми боевыми навыками, и все, как один - за исключением, пожалуй, самого Стаса - были полностью лишены хамоватой наглости, которая порой
действует на задиристых, но трусливых хулиганов почище реальной угрозы. Обдумав все, Ветровский решил организовать для всех желающих занятия. В идеале он хотел бы снимать зал и индивидуально заниматься с тренером из «своих», но в силу отсутствия тренера, идеал пока что оставался недостижим.
        Завтра начинался сентябрь. Первый день второго учебного года. Стас ждал начала занятий с напряженным предвкушением - наконец-то! Будет чем занимать себя почти полные сутки, оставляя на сон необходимые четыре-шесть часов! А главное - завтра он увидит Годзальскую и, если повезет, даже сможет с ней поговорить. Если же повезет совсем серьезно - то, быть может, даже узнает что-нибудь о крылатом убийце.
        II.VI
        Со стороны - игра, и кажется, как будто
        Две стороны совсем вошли во вкус.
        Есть такие дни, которые заранее, вне зависимости от событий, погоды, настроения и морального состояния, наполнены особенным, только своим предвкушением, эмоциональным фоном и энергией. Новый год, например - даже если не отмечать его, все равно, выйдешь на улицу, и чувствуешь запах елок, пробивающийся, невзирая на мороз, видишь ряженых Дедов Морозов со Снегурочками, и пусть совсем чуть-чуть, но ощущаешь атмосферу праздника. Или восьмое марта с его бесконечными охапками мерзнущих мимоз и женщинами в вечернем метро, что везут букеты - преимущественно, все те же мимозы. Конечно же, первое сентября, первоклассники с гладиолусами в половину их роста и выражениями лиц: «я обязательно выживу», и снова вечером в метро - учительницы с такими охапками цветов, что кажется почти жестокостью подарить еще хотя бы один! А еще, скажем, двенадцатое мая, праздник Мира, день окончания Мировой Войны, всюду черно-желтые георгиевские ленточки, и ветераны в орденах, и молодые идиотки и идиоты, которым хочется надавать по мордам за то, что ленточки эти георгиевские, символ Победы, гордости, славы повязывают едва ли не на
трусы.
        Впрочем, двенадцатое мая - это уже далекое и хорошо позабытое прошлое, оставшееся навсегда там, в другом мире, мире, где еще не было чудовищного катаклизма две тысячи двадцатого года, когда доведенная до грани гибели планета обрушила на головы старательно уничтожающего ее человечества такие стихийные бедствия, каких не могли измыслить даже самые изощренные режиссеры и сценаристы фильмов-катастроф. Многое, очень многое осталось там. Двенадцатое мая - в том числе.
        А вот первое сентября осталось. Гладиолусы, выращиваемые заботливыми бабушками на дачных участках, сменились яркими оранжерейными розами и герберами - у тех, чьи родители могли себе позволить себе покупать живые цветы, конечно же. Сменили вид школы, облекшись красивой отделкой и обзаведясь пришкольными территориями - просторными, убранными. Изменились классы, теперь полностью оборудованные компами. Стали совсем другими учителя: теперь это были строгие профессионалы, для которых ученики являлись не больше и не меньше, чем инструментом отрабатывания заработной платы. Хотя справедливости ради надо признать: деньги свои новые преподаватели отрабатывали честно.
        Прежними остались только дети. Да и то - лишь на первых порах. Дети быстро начинали понимать, что главная ценность в этом мире - деньги. Девочка-ботанка, в первых классах принципиально не подсказывавшая никому, всенепременно давала списать на контрольной - разумеется, не бесплатно. Шестиклассник - золотые руки выполнял на уроках труда задание за себя и еще одного парня, с которым даже не разговаривал - за деньги. Дружили - по выгоде: либо с одноклассниками своего круга, либо с теми, кто мог быть чем-то полезен.
        Самым же удивительным явлением во всем этом кошмаре оказывались студенты. Эти самые вчерашние дети, уже к пятому классу не мыслящие дружбы без выгоды, почему-то отбрасывали всяческие «сословные различия», веселой гурьбой вливаясь в огромные вестибюли alma mater. Разбивались на группки и парочки, плавно перетекающие одна в другую, делились новостями, обменивались впечатлениями, оставшимися от летних каникул, присматривались к новичкам-первокурсникам…
        Студенты были точно такие же, как в страшно далеком прошлом, оставшемся за гранью двадцатого года.
        Олег чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Нет, он вовсе не был одинок и неприкаян, к нему то и дело подходили знакомые, приятели, однокурсники и ребята из «Мира», как пафосно обозвал их организацию Савелий Кашемиров, еще недоучившийся, но уже весьма грамотный и способный пиар-менеджер. Олег мог присоединиться к очень многим компаниям, перекинуться парой слов с несколькими преподавателями и поздороваться за руку с ректором, зайдя к нему в кабинет.
        Вот только все это было неправдой. Этот Олег Черканов, спокойный, милый юноша, отличник, душа компании, никогда не отказывавший в помощи - он был фальшивым от гладкой, «прилизанной» макушки и до самых пяток - такой, каким его знали большинство студентов ВИПа. Был и другой Олег Черканов: холодный, сдержанный, жесткий и в чем-то даже жестокий, прекрасно умеющий использовать все окружающее и всех окружающих, без особых сложностей играющий чувствами людей, незримо вынуждая их действовать так, как было выгодно ему - словом, такой, каким его знали преклоняющиеся пред своим предводителем ребята из «внутреннего круга» организации «Мир».
        Проблема заключалась в том, что этот второй Черканов с настоящим Олегом имел общего ничуть не больше, нежели первый. И каждый дружелюбный взгляд, каждое похлопывание по плечу, каждое рукопожатие и уважительный наклон головы, все это, даже в самом искреннем проявлении, все равно оставалось ложью.
        Вторую половину августа Олег провел в области, полностью арендовав маленький двухместный домик в захиревшем лесном отеле «Сосновая роща» на берегу озера. Кроме него, постояльцев в доживающей свои последние дни «Роще» не оказалось, и молодой человек две недели провел в полном одиночестве. Домик был оборудован всем, что необходимо для жизни: маленький холодильник, загодя набитый продуктами, плитка, шкаф с минимумом посуды и даже старенький комп с плазменным экраном, подключенный к телевидению и имеющий возможность настройки выхода в инфосеть. Впрочем, комп Олег так ни разу и не включил. Все эти дни он читал, гулял в одиночестве по лесу, иногда - купался в озере, благо, август выдался на удивление теплым. Мобил Черканов отключать не стал, но сменил чип-карту, оставив новый номер только самым близким соратникам на случай форс-мажорных обстоятельств.
        А еще Олег думал. Много и усиленно. Его давно не покидало ощущение, что он где-то ошибается, упускает из виду что-то очень важное, не учитывает некий основополагающий фактор. Молодой человек был уверен: если он найдет это неучтенное нечто, то все изменится. Что именно есть это «все», и в какую сторону оно должно или может измениться, он не мог себе представить, но чувствовал - хуже не будет.
        За две недели такого добровольного отшельничества Черканов привык к окружающим его звукам: шелесту листвы, щебету птиц, редкому басовитому гавканью гигантского черного ньюфаундленда, обладавшего одновременно пугающей внешностью и поразительно добродушным характером. Шелест страниц - Олег взял с собой несколько старых бумажных книг из библиотеки института. Бульканье старинного железного чайника на плите, запах крепко заваренного черного чая, мешающийся с ароматом свежескошенной хозяином «Сосновой Рощи» и ньюфаундленда травы. Белые простыни, пропахшие смолой и солнцем, плеск обнаглевшей в отсутствие рыболовов плотвы в озере, барабанящий порой по тонкой крыше веранды дождь, басовитое гудение шмеля, укрывшегося от льющейся с неба воды…
        Олегу казалось, он попал в другой мир, где не было высотных зданий из стекла и пластибетона, бесконечных лабиринтов серых улиц, кричащих неоновых реклам, шумного и суетливого рабочего люда, блестящих флаеров, дорого одетых бизнесменов, важных чиновников, крикливых студентов и бесконечных скучных лекций, на которых сам Олег мог бы немало рассказать преподавателям о том, чему они пытались учить. В этом мире было только небо, озеро, лес, книги, покосившийся домик и вечно удирающий от ньюфа толстенный рыжий кот, завевший привычку сворачиваться девятикилограммовым клубком на коленях единственного постояльца и своим громоподобным урчанием перекрывать шум дождя и лай в очередной раз обманутого пса. Кот был совершенно замечательный: да, наглый, толстый, прожорливый, но зато с ним можно было просто помолчать. Или поговорить, зная, что тебе ничего не ответят, зная, что никто не заподозрит в безволии, никто не обвинит в малодушии, никто не посмеется над страхами. Кот только мурчал, вне зависимости от того, говорил Олег, просто молча гладил рыжие бока и чесал за порванным давным-давно ухом, или же читал,
иногда рассеянно проводя ладонью по блестящей кошачьей шерсти.
        Тем сложнее оказалось возвращаться в мир стекла, бетона, флаеров и реклам. Черканов уже успел пожалеть, что дал себе этот двухнедельный отдых от всего, четырнадцать дней возможности побыть собой. Такие знакомые чужие лица, понимающее непонимание в каждом правдиво-лживом взгляде, режущая слух речь, обрывки неинтересных разговоров, автоматически воспринимаемые и тут же отбрасываемые… Они злили Олега, раздражали его своим присутствием, самим фактом существования. Не придумав ничего лучшего, молодой человек мстительно сравнил их с роящимися мухами, слетевшимися на известно что.
        Он был почти рад увидеть Ветровского. Несмотря на всю свою ненависть, злость, обиду, в глубине души он понимал, что его заклятый враг, по крайней мере, всегда был искренен.
        Эта мысль, нежеланная и непрошенная, разозлила Черканова даже сильнее, чем опостылевший за первые же минуты возвращения в него «цивилизованный мир». Кляня себя за краткое проявление безволия, Олег отошел в сторону от основной массы студентов, прислонился к изукрашенной кованым орнаментом ограде. Сжав кулаки, он проводил Стаса взглядом, убедился, что тот скрылся в дверях главного корпуса и не станет в ближайшее время мозолить глаза, и на мгновение зажмурился, заставляя себя восстановить самоконтроль.
        - Они совсем как мухи, слетевшиеся на кусок, гм, дерьма, - прозвучал рядом незнакомый голос.
        Олег мгновенно открыл глаза, поворачиваясь к неожиданному собеседнику. А ведь буквально секунду назад здесь никого не было, Черканов мог бы в этом поклясться!
        Как бы то ни было, сейчас перед ним стоял человек лет тридцати пяти. Хорошо одетый, слегка полноватый, с мягким, располагающим лицом и неправдоподобно светлыми глазами. Дориан Вертаск, одним словом, хотя Олег этого пока что не знал.
        - Читаете мысли? - насмешливо осведомился Черканов, цепко оглядев незнакомца и сделав все выводы, какие только можно было сделать из его вида.
        Ответ собеседника, предсказуемый донельзя, тем не менее, оказался чертовски неожиданным.
        - Да, - коротко отозвался Дориан.
        И Олег отчего-то моментально ему поверил. Тут же подобрался, освобождая разум от ненужных, вредных и попросту опасных сейчас мыслей, успев коротко порадоваться тому, что не брезговал теми немногочисленными психоэнергетическими практиками, что казались более-менее правдоподобными.
        - Защищать свой разум вы умеете, Олег Андреевич, - спокойно отозвался Дориан, в свою очередь изучая молодого человека.
        В его глазах смешались легкая насмешка сильнейшего, слабая тень покровительственности более опытного и неприкрытая заинтересованность подобного.
        - Но почему-то пренебрегаете этим умением в повседневной жизни. Опытный телепат уже выпотрошил бы ваше сознание, на свой выбор оставив вас либо идиотом - в исключительно медицинском смысле этого слова - или же не позволив вам заметить, что внутри вас кто-то основательно покопался.
        - А вы - недостаточно опытный телепат? - Олег был напряжен до предела, он чувствовал в собеседнике одновременно и опасного противника, и полезного союзника, и понимал, что только от него зависит, станет ли светлоглазый первым или вторым.
        - Нет, я просто не настроен по отношению к вам враждебно, Олег Андреевич, - улыбнулся Вертаск.
        Черканов смотрел прямо в светлые глаза и никак не мог понять - ошиблось его чутье, и перед ним просто хороший - первоклассный! - психолог, способный действительно предугадать мысли по выражению лица и позе, или же визави и правда тот, кого обычно называют экстрасенсом. Впрочем, проверить было несложно - Олег выпустил на поверхность несколько не особенно важных мыслей, и едва заметно улыбнулся, не отводя взгляда. В глубине светлых глаз промелькнула и скрылась насмешка, Дориан продолжил:
        - Простите, не знал, что вам так неприятно, когда вас называют по имени-отчеству, Олег. Нет, я действительно читаю ваши мысли. А экстрасенс… это понятие слишком замарано бесчисленными шарлатанами от психиатрии. Я предпочитаю зваться практиком. Мое имя - Дориан. Дориан Вертаск. Нет, я не умею материализовывать предметы и создавать иллюзии, хотя могу заставить вас увидеть то, чего нет. И - да, мне надоело доказывать вам, что я действительно телепат. Вы же не хотите, чтобы я развернулся и ушел?
        Сраженный, Олег поднял руки в шутливом жесте, спешно натягивая маску «свой парень».
        - Все, все, убедили. Я вам верю, - улыбнулся он.
        Дориан покачал головой.
        - Этот образ вам не идет.
        Черканов мысленно выругался. Потом мгновение подумал - и выругался уже вслух.
        - А какая разница? - пояснил он удивленно приподнявшему бровь Повелителю. - Все равно услышите.
        - Не преуменьшайте достоинства своей защиты, - покачал головой тот. - Я, конечно, могу сломать ее, и достаточно легко, но вряд ли - незаметно для вас.
        Олег сделал вид, что поверил.
        Дориан сделал вид, что не заметил.
        - И какой же образ мне, по-вашему, идет? - успешно подавив нервозность, осведомился Черканов.
        - Смотря с кем, - Дориан ответил, не задумываясь. - С толпой - один, с избранной частью толпы - другой, с теми немногими, кто к толпе относится только тогда, когда ему это выгодно - третий. Ну а с тем, кто вас понимает, лучше и вовсе обойтись без образа - в таком случае сильно уменьшается вероятность неверной или даже превратной трактовки слов, да и просто в целом способствует увеличению понимания.
        Наверное, случись этот разговор год назад, Олег бежал бы от странного практика со всех ног. Да и полгода назад тоже едва ли стал заводить разговор с опасным сумасшедшим, какие бы аргументы в пользе реальности своего телепатического умения тот не приводил. Но после визитов Арийца, сиречь, Теодора, верить в нечто паранормальное стало как-то легче.
        - Что ж, как скажете, - теперь он смотрел на Дориана серьезно и без тени насмешки. - Тогда перейдем сразу к делу. Чем я вас заинтересовал, что вы от меня хотите и что можете предложить взамен. Или же наоборот - что есть у вас такого, что нужно мне и чего вы хотите в качестве благодарности?
        - Какая четкая позиция, - практик тоже перестал улыбаться. - Обозначить приоритеты, выяснить интересы, уточнить выгоду, договориться о стоимости. Удобно, точно, конкретно. В большинстве случаев я бы согласился остановиться на этом, но не сейчас. И мне от вас, и вам от меня нужно гораздо больше, чем то, что можно решить за один-два разговора. Помимо того, мои планы простираются довольно далеко и достаточно во многом совпадают с вашими, чтобы можно было говорить о каком-либо планомерном сотрудничестве. Нет-нет, я вас не тороплю.
        Олег почувствовал, что голова начинает раскалываться. Слишком, слишком много всего одновременно! И именно тогда, когда он еще не оправился от резкой смены обстановки, от неожиданного выпадения в шумную реальность цивилизованного мира, к которому не успел морально подготовиться!
        Вертаск же тем временем продолжал:
        - Для начала можно поговорить об одном деле, в котором наши интересы совпадают.
        - И что же это за дело?
        - Знаете, как говорили в древности? «Враг моего врага - мой друг». Это одно из тех крылатых выражений, что с годами не утратили актуальности. Исходя из него, я могу утверждать, что вы мне друг, как и я вам.
        - И кто же наш общий враг? - осторожно уточнил Олег, все еще не решаясь поверить в свое везение.
        На губах Дориана появилось хищное подобие улыбки, больше похожее на оскал.
        - Станислав Ветровский, разумеется.
        II. VII
        Темную, темную ночь нельзя обмануть
        Спрятав огонь ладонью руки.
        Счастливы те, кто могут заснуть…
        Довольно часто в разговоре о природе и ее явлениях можно услышать такой вопрос: какое время года вы любите больше всего? Каждый раз, слыша этот вопрос, Стас недоуменно пожимал плечами, не понимая, как вообще на него можно ответить? Как можно любить какое-то время года полностью? Нет, наверняка есть люди, которым по душе ледяная промозглость и гнилые листья конца осени - не календарной, а реальной, есть те, кому нравятся лютые холода до минус тридцати пяти градусов и завывающие за окном метели, есть поклонники холодной мартовской слякоти и липкого снега с дождем, найдутся и любители июльского пекла при полном отсутствии ветра. Но, наверное, их все-таки не так много. В свою очередь, мало кто не оценит ароматное тепло и густо-индиговое небо в августе, усеянное россыпью звезд, сложно не признать прелести мягкого, пушистого снега, укрывающего город фантастическим белым покрывалом. А многих ли оставят равнодушными трогательные листочки, лохматыми пучками вылезающие из лопнувших почек, мать-и-мачеха, золотыми солнышками пятнающая железнодорожные насыпи, неуверенно обступающая ноздреватые посеревшие
останки сугробов майская трава?..
        Вот разве что осень - даже золотую, воспетую Пушкиным - любят немногие, невзирая на всю ее красоту.
        А Стас не понимал, как можно ее не любить. Он упивался поздним сентябрем, до последней капли вбирая в себя желтые листья с зелеными каемками по краям, резную хрупкость злато-багряных кленов, шелест палой листвы под ногами на дальних, оставленных нетрудолюбивыми дворниками в первозданной запущенности аллеях. Он любил бродить по лужайкам и газонам между деревьями, нарочито шаркая ногами и при каждом шаге подбрасывая в воздух осенние ворохи, любил медленно идти между кленов, иногда наклоняясь и поднимая особенно красивый лист. А порой Стас просто прислонялся к ровному стволу, перебирая пальцами ало-золотую охапку, и закрывал глаза, слушая медленный и печальный полет осколков осени - и это времяпрепровождение было ему куда приятнее, а главное - полезнее, чем пустая трата времени в аудитории.
        Первого сентября он радовался началу занятий, но достаточно быстро заскучал: из всех предметов по-прежнему представляли интерес лекции и практики от силы четырех педагогов. Все прочее вызывало выворачивающую челюсть зевоту и острое сожаление о потерянном времени. Уже через две недели Стас решительно взялся за изменение своего институтского расписания, безжалостно повычеркивав половину лекций и примерно треть практических занятий. К счастью, ему было, у кого скопировать конспекты, узнать темы лабораторных работ и даты внутрисеместровых зачетов, все остальное же проще было выучить самому. Практически, Ветровский перевел себя на вечерне-заочную форму обучения, продолжая при том числиться на дневном.
        Зато у него появилось время на такие вот прогулки, дающие возможность спокойно, без суеты подумать о делах Ордена… да и своих личных тоже. Например, о том, как найти хоть какие-нибудь следы существования загадочного Дориана, или как встретиться с Годзальской, до сих пор избегавшей встречи с ним - Стас видел ее пару раз, но девушке всегда удавалось в последний момент ускользнуть. Катя определенно не хотела с ним разговаривать - что, впрочем, и не удивительно.
        Время шло, золотая осень сменилась промозглым октябрем, зарядили дожди - мелкие, но не прекращающиеся целыми неделями. Мокрый город замерзал под порывами налетающего с моря ледяного ветра, в общежитии включили отопление на две недели раньше, чем обычно. Деревья, еще недавно стоявшие в хоть и поредевших, но все еще ярких кронах, облетели за считанные дни, а багряные, алые, золотые, пестрые листья, размокнув в лужах, укрыли пожухшую траву грязным темно-коричневым ковром.
        Зато прочие аспекты жизни словно бы пытались компенсировать мерзкую погоду. Учеба давалась Стасу легко, дела Ордена шли в гору - шестнадцатого сентября были завершены переговоры с еще одним детским домом, и уже близился к окончанию ремонт, функционировала театральная студия, два дня в неделю проводились индивидуальные дополнительные занятия по школьной программе, а первого ноября должен был состояться большой праздник для всех воспитанников - аналогичный праздник для детей из детдома номер три прошел первого октября. Сейчас Стас вынашивал план совмещения таких мероприятий, что дало бы детям возможность познакомиться со сверстниками из других домов. Также он обдумывал, с какой стороны подступиться к третьему детскому дому, хотя и понимал, что сейчас Орден это не потянет. Работало московское отделение - они уже провели один благотворительный вечер, правда, не окупили даже своих расходов, но, тем не менее, не отчаивались и готовились ко второму вечеру, заодно собирая информацию по детдомам. Кроме того, питерская группа - не все, только те, кому Стас действительно доверял - начали заниматься в секции
самообороны, что хоть и не дало пока что результатов в области непосредственно боевых навыков, но зато еще больше сплотило команду. А вот в области эзотерических изысканий никаких успехов добиться пока что не удалось. Групповые медитации, изучение бесконечных практик - все это было, но максимум, чего удалось достичь - это с закрытыми глазами, по одному эмоциональному фону опознавать, кто из соорденцев стоит рядом, да и то, получалось не у всех. Самое обидное, что опознавать по эмоциональному фону худо-бедно, но некоторые научились, а вот считывать этот фон - увы. Даже Ветровский больше не наблюдал собственных стихийных вспышек эмпатии с того дня, когда считал женщину возле крематория.
        Вот только, несмотря на то, что свободного времени оставалось немало, Стас постоянно чувствовал себя уставшим. Утром, когда шел в детдом, проспав ночью не меньше восьми часов, днем, гуляя по парку и вороша ковер листьев, вечером, откидываясь на спинку стула и закрывая глаза - он ощущал гнетущую усталость, тяжелым грузом лежащую на душе. Чем только молодой человек не пытался объяснить самому себе это чувство! Вот только ни одна версия не выдерживала проверки. Он грешил на накопленную усталость, и на неделю вовсе устранился от всех дел, не ходил на занятия, переложил свою работу в детском доме на других, сославшись на необходимость отдохнуть - но ничто не изменилось ни во время отдыха, ни после него. Смена деятельности помогла ничуть не больше. В конце концов Ветровский и вовсе додумался до каких-то кармических намеков за неотомщенного отца и заброшенные поиски Дориана, представлявшего безусловную угрозу Ордену, но вскоре отринул эту мысль, как бесперспективную. Он все еще хотел найти убийц - и светлоглазого, и крылатого - но желание это было каким-то вялым, вплоть до того, что он раза три имел
возможность поговорить с Годзальской, и все три раза этой возможностью не воспользовался.
        А главное - последние несколько месяцев Стаса не оставляло смутное ощущение не то нависшей над Орденом даже не опасности - ее неясной тени, не то некоей глобальной неправильности, ошибочности выбранного им для Ордена пути. Или если не ошибочности, то как минимум - недостаточности. Вот только он даже примерно не представлял, что можно изменить, чем дополнить деятельность «инициативной группы», а главное - в какой области.
        Иногда же Стас ловил себя на мысли, что готов обрадоваться чему угодно, лишь бы был гром среди ясного неба. Лишь бы случилось нечто внезапное, к чему он не готов, чего он не ожидает, на что не знает, как реагировать. Нечто новое, что заставит встряхнуться, сбросить опостылевшую незаинтересованность жизнью, вдохнуть по-новому, как уже давно не было.
        Сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих дней, недель, месяцев. С вечера небо затянуло непроглядными свинцовыми облаками, зарядил бесконечный осенний дождик - серый и мелкий, а с моря раз за разом налетали порывы шквального ветра, взметывающего в воздух отяжелевшие от постоянной сырости листья.
        Стас медленно брел по мокрому, хлюпающему под ногами ковру, полуосознанно избегая аллей и дорожек. Настроение было обычным - никаким. Не хотелось ничего, и даже утреннее письмо из Москвы, где координатор отделения Ордена рассказывал об успехе второго благотворительного концерта, ничуть не подняло настроения.
        Очередной порыв ветра сорвал капюшон куртки, растрепав волосы. Ветровский поморщился, натягивая скользкую от воды ткань, заправил отросшую светлую прядь за ухо, потянулся было за сигаретами, но тут же передумал - при такой погоде как ни прикрывай ладонью, а все равно покурить не получится. Можно было бы пойти в общагу, поработать над проектом, ответить на письма, закончить дизайн сайта для компании, продающей плееры - но не хотелось. Говоря по честному, вообще ничего не хотелось, даже курить - потому Стас и отправился бесцельно шататься по мокрому, больному парку, намокая и простужаясь под таким же мокрым и больным дождем.
        Зато сейчас здесь никого не было. Молодой человек был один на один с природой и городом одновременно. Руки в карманах, пальцы правой медленно скользят вдоль кнопок управления плеером - тем самым, которых полно на недоделанном сайте - но на музыку настроения тоже нет. Вполне достаточно еле уловимого шороха дождя, пружинящих мокрых листьев и собственных мыслей.
        Конечно же, он ее не заметил. Он вообще никого не замечал.
        А когда заметил, было уже поздно - потому что она тоже его заметила.
        - Привет, - пробормотал Стас, не придумав ничего умнее. И попытался улыбнуться. Просто так, из вежливости, а не потому, что был рад долгожданной встрече.
        - Привет… - отозвалась Катя. Но улыбаться не стала.
        - Чего мокнешь? - грубее, чем хотел, спросил Ветровский.
        - Могу спросить о том же, - она чуть обиженно отвернулась.
        - Извини. Не хотел тебя задеть, - коротко отозвался молодой человек. - Но и правда не ожидал тебя здесь увидеть.
        Что-то еле заметно коснулось сознания, что-то очень непривычное… да нет же привычное! Просто очень хорошо забытое.
        Усталость от необходимости так долго держать в себе столь многое, что рвется наружу, хочет быть высказанным, требует свободы и крика о себе на весь мир, всю вселенную, все Мироздание!
        Нет, это была даже не короткая эмпатическая вспышка - просто во взгляде, на миг пересекшемся с его собственным, Стас явственно прочел такие знакомые чувства - знакомые, и в то же время ему, каким-то чудом в свои семнадцать ни разу не влюблявшемуся, чуждые.
        Пусть чуждые. Но просто сказать несколько ни к чему не обязывающих фраз и пойти дальше он уже не мог. Просто не мог.
        - Давай поговорим, - Ветровский спокойно встретил немного испуганный взгляд серых глаз, и снова улыбнулся - еле заметно, но уже искренне. - Я тебе не враг, честно.
        - Мне - может, и не враг, - Катя отступила на шаг, прижавшись спиной к корявому стволу тополя.
        - Я вообще никому не враг, - твердо произнес Стас.
        - Я помню наш прошлый разговор, - доверия в голосе девушки не прибавилось ни на йоту, но, по крайней мере, она не стремилась сама оборвать разговор и уйти. Это вселяло надежду.
        - Я тоже помню. Но с тех пор многое изменилось.
        - Например?
        - Например, я сам. И мое отношение. Можно, я буду откровенным? - разумом он понимал, что «гонит лошадей», и любым неосторожным словом может разрушить то немногое, чего удалось добиться и еще одной попытки уже не будет. Но в то же время интуитивно чувствовал: лучшая тактика в этом разговоре - предельная откровенность и искренность, никак иначе. И Стас начал говорить - быстро, сбивчиво, не дожидаясь ответов, которые не были нужны. - Я помню все, что сказал тебе тогда. И с тех пор не изменилось ничего, кроме меня самого. Я вижу, что ты веришь этому… крылатому. Я не знаю тебя, но ты не производишь впечатления дуры, равно как и не кажешься человеком подлым или способным легко оправдывать подлость. Ты вообще его не оправдываешь, ты просто не веришь, что он мог сделать то, что он сделал… по моему мнению, сделал. Значит, у тебя есть повод не верить. Я не знаю, что тебя с ним связывает, но вижу, что ты его знаешь. Я его - не ненавижу. Сейчас - не ненавижу. Я изменился и многое узнал. В том числе - что иногда человек не то, чем он кажется, как и его поступки. Я хочу знать правду. Хочу знать, что произошло
там. Кто убил моего отца, если не крылатый, а если это был все-таки крылатый - то почему он это сделал. Я хочу знать правду. Мне нужна эта правда!
        Стас замолчал. Глубоко вдохнул, и полез-таки за сигаретами. Пальцы слегка дрожали.
        Катя тоже молчала, и сейчас молодой человек ни по взгляду, ни по выражению лица не смог бы даже предположить, о чем она думает.
        Сигарета истлела до середины, когда девушка наконец заговорила.
        - Я сказала тебе в прошлый раз, и сейчас повторю: я не знаю, кто он, где его найти, как с ним связаться. Не знаю. Если бы знала - давно бы уже… Но если я его когда-нибудь увижу - я передам твои слова. Это все, что я могу сделать. А сейчас мне пора, извини. Удачи.
        Она поправила ремень сумки на плече и, не глядя на собеседника, направилась к аллее, осторожно ступая по размокшим листьям.
        Стас долго смотрел ей вслед, пока тоненькая фигурка не скрылась в туманной пелене дождя. На душе было муторно. Да, он добился своего, поговорил с Катей, узнал, что она действительно не знает, как найти крылатого, но Ветровского не оставляло ощущение неправильности. Словно он походя сделал что-то… нет, не очень плохое - скорее, позволил плохому случиться.
        Гулять больше не хотелось. Стас с отвращением посмотрел на сигарету, отсыревшую и погасшую, и направился к аллее. Проходя мимо урны, щелчком отправил в пасть мусоросборника мокрый окурок - но не попал. На секунду молодой человек приостановился, но нежелание лезть пальцами в жидкую грязь победило, и он пошел к общежитию.
        Недокуренная сигарета размокала под осенним дождем.
        И, быть может, именно она и оказалась одной из тех ошибок, что «способны сбить с пути даже просветленного Дао»…

***
        23.10.2072 «Здравствуй!
        Антон, я понимаю, что ты очень расстроен. Я тоже прошел через это - больше того, я потерял больше половины состава Ордена на тот момент. Тогда было больно и обидно, сейчас же я рад. Рад тому, что они отсеялись на том этапе, когда еще не стали по-настоящему частью семьи, частью Ордена. Пусть это эгоистично, но я и правда рад. Ты тоже это скоро поймешь. А пока что - просто держись. К нам еще придут. Пока же - в двух словах о детдоме.
        Когда я впервые пришел в пресловутый детдом номер три, я ошизел. Честно, много всего повидал, но чтобы так?!? Ну, я тебе рассказывал - голые стены, никакого постельного белья, а то и одеял нет. В столовой - помои, которые даже трущобные наркоманы жрать не станут. Дети голодные, больные, запаршивевшие. Это было страшно. По-настоящему страшно. Даже страшнее, чем новенький флаер завучихи Анны Ивановны.
        У вас в Москве наверняка есть не один такой же детдом. Возьми кого-нибудь, у кого хорошо подвешен язык, и обойдите несколько адресов. Посмотрите, где что творится. На самом деле, наиболее сложная часть - выбрать, кому именно помогать. Плохо - везде. И меня до сих пор совесть ест за те приюты, которым мы предпочли третий. Это почти всегда так - если выбираешь, кому помочь, то это автоматически означает, что ты одновременно с тем выбираешь и кому не помочь…
        Определитесь с адресом - покупайте вещи. Ни в коем случае не новые - руководство детдома перепродаст. И сразу уточняю - нет, вам не повезет нарваться на приют, в котором приличное руководство. Все по той же причине: такому приюту вы помогать не станете. Там хоть как-то, но справляются сами. Я понимаю, что им тоже нужна помощь, и искренне восхищаюсь теми, кто не ворует, имея власть и возможность - в наше время это, увы, такая редкость, что приходится восхищаться, хотя по идее - оно должно быть в норме вещей. Так вот, вещи покупайте - в хорошем состоянии, но не новые. Технику, к примеру, можно брать: во-первых, несколько устаревшую, во-вторых - с не очень значительными внешними дефектами. Дальше: обязательно проверьте столовую. Там смотрите по обстоятельствам. Если все очень плохо - пусть кто-нибудь пойдет работать туда поваром вместо имеющегося. Неофициально, конечно, и бесплатно. Вряд ли в этом руководство откажет.
        Не стесняйтесь казаться идиотами, но идиотами внимательными. Пусть местные Анны Ивановны не считают вас опасными. Надо будет дать взятку - дайте. В случае чего мы поможем финансово, но сразу скажу - много дать не сможем, у нашего отделения сейчас третий детдом на очереди на ремонт. Но если что совсем критичное - пиши, я что-нибудь придумаю.
        Дальше. Ремонт. Ну, тут сам понимаешь - все, что можно, надо делать своими руками. Но на те же энергокабели, если среди вас нет специалиста по ним, лучше позвать профессионала. В общем, экономьте, но не перестарайтесь.
        Если будет возможность, постарайтесь проводить с детьми занятия, общайтесь с ними. Им не хватает любви и простой человеческой заботы. Все, подробнее напишу потом - извини, мне нужно бежать! Есть вопросы - спрашивай. А пока что - ищите детдом. Неба, Ветра, Звезд и Крыльев!
        Стас»

***
        25.11.2072 «Привет, Шурик!
        Рад твоему письму, рад, что в Архангельске тоже идет работа. Поздравляю с удачным концертом! Провести первый же вечер так удачно - огромное везение, но я понимаю, что в большей степени это результат проведенной тобой и твоей группой работы.
        Что касается второй части твоего письма. К сожалению, это закономерно: когда группа людей трудится, не покладая рук, над одним сложным проектом, потом реализует его, но сил и возможности повторить нечто подобное в ближайшем времени нет, зачастую случается упадок интереса. Но справиться с этим довольно просто: совместный досуг. Сделай так, чтобы максимум свободного времени члены группы проводили вместе. В идеале - еще и с пользой: я, к примеру, свое отделение почти полным составом загнал на тренировки. И общую форму поддерживаем-улучшаем, и навыки самообороны приобретаем. Подумай над этим. Я не предлагаю конкретно тренировки - смотри сам по своим ребятам, что лучше сделать.
        Главное - чтобы были вместе и чтобы всем было интересно. И, конечно же, времяпровождение должно быть завязано на личные взаимоотношения - пойти играть всей компанией виртуал-центр, к примеру, можно, но играть только командой. Не допускай соперничества внутри команды - кроме здорового, естественно. В общем, сплачивай команду. Будут вопросы - пиши, я проверяю почту каждый день.
        Стас.
        P.S. Кстати, перед Новым годом имеет смысл провести еще один вечер. Неба, Ветра, Звезд и Крыльев!
        Стас»

***
        16.12.2072 «Антон, доброго времени суток!
        Ты уверен, что стоит проводить праздник в таких масштабах? Сейчас важнее закончить ремонт. Нет, праздник, разумеется, обязательно надо провести, но скромнее. Сделай упор не на роскошество стола - и, кстати, не забывай, как питались эти дети до вашего появления, не стоит перекармливать жирным, сладким и прочим вредным. Организуйте с ребятами что-то вроде того же вечера, только с новогодними мотивами и ориентированное на детей. Радости, поверь, будет больше. Жду ответного письма. Неба, Ветра, Звезд и Крыльев!
        Стас»

***
        28.12.2072 «Виктор, приветствую! Рад присоединению Нижнего Новгорода.
        В присоединенных файлах - общая информация. Пожалуйста, прочитай, обдумай и напиши мне, что ты по этому поводу думаешь и чем готов заниматься. Ну и о своей команде расскажи! С наступающим Новым Годом! Неба, Ветра…
        Стас»

***
        «Шурик, привет!..» «Антон, держитесь там. Я завтра переведу деньги…» «Виктор, вы молодцы!..»
        «Шурик, ты не прав. Уход троих еще ничего не значит, даже если это была половина твоей группы. Давай так: я приеду на выходных - только на один день, но приеду - и мы поговорим…» «Антон, здравствуй! Поздравляю с успехом! Но не стоит торопиться…»
        Иногда Стасу казалось, что большая часть Ордена - это его электронная почта. «Инициативная творческая группа» набирала популярность, со страшной скоростью распространяясь по всей территории России. Ежедневно Стасу приходили десятки, сотни писем - ему писали координаторы отделений, члены этих самых отделений, просто заинтересованные и не очень люди. Давно уже речь не шла о книге и идеологии Ордена. Люди называли себя - «аарн», даже примерно не представляя себе, о чем идет речь. Но Стасу верили, верили фанатично. Любое его слово воспринималось, как закон, каждое высказывание становилось аксиомой. И Стаса это пугало.
        Но была и хорошая сторона. Ведь по большому счету, не так уж важно, работали с детскими домами и школами, больницами и богадельнями, приютами, отдельными многодетными семьями и одинокими стариками Крылатые Аарн или же просто добрые люди, готовые тратить свое время, силы, деньги на помощь тем, кто в этой помощи нуждался, и не получать взамен ничего, кроме чудовищной усталости, истрепанных нервов и настоящего душевного удовлетворения от доставленного обездоленным счастья. Главное, что они делали. Даже если не мечтали о Крыльях и Небе. Они - делали.
        И это в любом случае было правильно.
        Вот только ощущение ошибки с каждым днем становилось сильнее, несмотря на то, что жизнь стремительно летела вперед, хорошея с каждым днем. Стас прекрасно сдал зимнюю сессию, удивив половину преподавателей и г-на ректора, уже собиравшегося готовить отчисление злостного прогульщика. Питерская - она же основная - часть Ордена за прошедшие год с лишним успела стать семьей - сказалось то, что почти все свободное время ребята проводили вместе, отдыхая ли, работая ли, учась ли. По России функционировало еще четыре отделения - в Москве, Нижнем Новгороде, Архангельске и Калуге, еще в нескольких городах собирались группы.
        Алексей полностью оправился от пережитого, и ему уже не снились кошмары. И он, пожалуй, был единственным, кроме Стаса, кто тоже ощущал, что что-то не так. Правда, у Лешки эти ощущения приняли другой вид - ему периодически казалось, что на него смотрит кто-то, смотрит недобро и многообещающе.
        В остальном же все было хорошо. Хорошо настолько, что Стас иногда просыпался ночью в холодном поту, всей кожей ощущая нависшую беду.
        Однако время шло, а жизнь летела и хорошела. И постепенно Ветровский перестал обращать внимание на это гнетущее чувство близящегося краха.
        А зря.
        Третья часть
        III. I
        Это не значит почти ничего,
        Кроме того, что, возможно, я буду жить.
        Его разбудила музыка.
        Нет, не так.
        Коста спал и слышал музыку. Странную, непривычную… или просто очень давно забытую. И правда, когда он в последний раз слушал музыку? Еще до трансформации, это точно, но насколько до? Несколько дней, месяцев или лет? Или он перестал слушать тогда, когда отказался от человеческого пути, выбрав путь зверя - в наихудшем смысле этого слова? Нет, конечно же, бизнесмен Константин не отказывал себе и в эстетических удовольствиях, но никогда не слушал песен со словами, которые понимал. Итальянские оперы - пожалуйста. А вот русский рок, металл, бардов и менестрелей - никогда. Его мутило от первых же звуков, а строчки, если он случайно вслушивался в них, вызывали головную боль. Слишком резким был контраст между тем, о чем пела такая музыка, и тем, что представлял собой он сам.
        После трансформации уже не Константин - Коста, сам лишил себя музыки. Как и любого, абсолютно любого времяпрепровождения, не несущего непосредственной практической пользы его делу, его служению, его искуплению. Он знал, что после катастрофы почти исчезли рок-группы, музыканты-металлисты, менестрели, барды, исполнители простой, незамысловатой, но наполненной глубочайшим смыслом авторской песни. Знал - но и только. Сам же забыл все то, что когда-то вызывало боль и омерзение - он только после понял, что омерзение было направлено на самого себя, оттого и больно было нестерпимо.
        А сейчас Косте снилась музыка, гитары и голос, сильный и гордый. Сначала - тихий перезвон струн, спокойная мелодия, задевающая что-то более глубокое, чем можно предположить, и негромкий голос.
        Где предел, за которым все можно понять и прозреть?
        Жизнь бросала тебя и слепая не трогала смерть…
        Так захочется встать в перекрестье лучей, в круге света,
        Чтобы ввысь подняла, закружила небес глубина…
        А потом - резкий, но гармоничный переход: жесткие гитарные риффы, четкий ритм баса - и снова голос, голос, и слова!
        Снова Будет Плыть за рассветом рассвет…
        Сколько еще Будет Жить в тебе мир, которого нет?
        Но молчанье в ответ…лишь молчанье в ответ.
        Больше всего Коста не хотел просыпаться. Музыка рвала душу, боль выжигала изнутри, хотелось упасть на колени, сжаться в комочек и кричать, кричать от невыносимой муки осознания утраченного, выброшенного, ставшего ненужным, но не переставшего при этом быть жизненно необходимым. Но эту боль требовалось выдержать, пережить и вновь подняться - уже свободным. Помнящим.
        Крылатый открыл глаза.
        Музыка не стала тише - наоборот, во сне, перешедшем в явь, она казалась громче и отчетливее. Коста повернул голову в сторону источника звука - и отчего-то совершенно не удивился, увидев знакомую фигуру в белом плаще и непроницаемо-черных очках.
        Наверное, нужно было поздороваться, но - прерывать песню?
        Гонит ветер осенний листвы умирающей медь,
        Замолчала душа и не хочет ни плакать, ни петь…
        О бетонные стены домов разбивается твой крик.
        От желанья уйти до желанья остаться - лишь миг…
        Эрик сидел на подоконнике, рамы были широко распахнуты. Невидимый, но ощущаемый взгляд Палача устремлен в золотые и необычно-темные, багрянистые всполохи рассвета. Коста остро чувствовал присутствие живого человека в его обиталище, где многие годы не было никого, кроме хозяина. Эрик находился здесь, полностью физический и реальный - и в то же время находился где-то невероятно далеко отсюда, там, куда самому Косте никогда не будет дороги.
        На мгновение подумалось, что Палачу, быть может, тоже заказан путь в это неведомое, прекрасное далеко, и оказаться там он может только так, замерев недвижно на подоконнике и глядя в живой рассвет чужой и равнодушной Терры.
        Поймав себя на столь странной и даже в чем-то еретической мысли, крылатый немедленно ее отогнал. Палач - это Палач. Его логику смертному, пусть даже и такому, как Коста - не понять. Его мысли и замыслы - терра инкогнита для тех, кто не приблизился к подобному уровню. Его мечты… нет, об этом не хотелось даже думать. Коста не мог предположить, о чем может мечтать существо такой силы, обладающее колоссальным опытом и прожившее не подлежащее осознанию число тысяч лет.
        Крылатый не мог понять только одного: плеера. Зачем Эрику плеер, почему он слушает терранскую музыку, когда может слышать мелодию Гармонии Сфер?
        Конечно, он никогда не решился бы спросить. А если бы решился - ответ его очень сильно удивил бы. В том случае, если бы Палач ответил.
        Песня закончилась, смолкла мелодия. Крылатый почувствовал непреодолимое желание попросить оставить ему копии песен, но плеер Эрика был с той, другой Терры, где еще не забыли, как петь, и еще не научились использовать микрочипы в качестве карт памяти для плееров.
        - Здравствуй, Коста, - произнес Палач, не оборачиваясь.
        Коснулся панели плеера, выключая его.
        Крылатый на мгновение растерялся, не зная, что ответить. Потом поднялся, подошел к окну.
        - Ты все еще не передумал, - Эрик не спрашивал, он утверждал. - Это хорошо. Я не хотел бы разочаровываться в тебе.
        - Я тоже, - голос со сна был хриплым, Коста сам удивился его звучанию.
        - Знаю. Иначе я не пришел бы.
        Несколько минут прошло в молчании. Эрик смотрел в гаснущий восток, где необычайное нежно-багряное зарево сменялось по-зимнему ослепительным голубым небом, по которому медленно поднимался ярко-золотой солнечный диск. Коста смотрел на Эрика, и белизна волос казалась ему не менее слепящей, чем солнце.
        Светило поднялось над горизонтом, и молчание, до того казавшееся легким и свободным, стало сгущаться, липкой пленкой оседая на губах. Крылатый не смог выдерживать его долго.
        - Закон все еще нужен этому миру? - негромко спросил он.
        Палач помедлил, кивнул. И добавил:
        - Но «закон» - это далеко не единственная ваша проблема. Я рассчитываю на то, что ты это понимаешь.
        - Братство? - уточнил Коста.
        - И братство - тоже. Я не дам ответов, ты должен найти их сам. Они перед тобой, осталось только открыть глаза и увидеть.
        От странных речей и неожиданной безапелляционности Эрика Косте почему-то стало не по себе. Но уточнять он не решился.
        - Теперь ты свободен от наблюдения этого «закона» и его подручных, - продолжил тем временем визави, и крылатый вздрогнул, не в силах сразу осознать услышанное. С губ сорвалось только донельзя нелепое:
        - Что, уже? Но как?
        Эрик обернулся, взгляд его, не замечая преграды непрозрачных очков, поймал взгляд Косты - и внезапно Палач усмехнулся. Не зло, скорее даже доброжелательно.
        - А ты ждал молний, светопреставления, магических пентаграмм и древних заклятий? - иронично произнес он. - Должен тебя разочаровать, этого не будет.
        - Нет, я… - Коста смутился.
        В первый раз за многие, многие годы.
        - Бывает так, что самое важное случается буднично, - обронил Эрик, вновь переводя взгляд в небо.
        - Я не понимаю, что ты имеешь в виду, - нет, он понимал. Но боялся так, как никогда в жизни. Боялся проснуться.
        - Я имею в виду то, что ты услышал. Ты свободен от «закона»… если это можно так назвать. Ты - свободен. Но не приведи Создатель тебе заставить меня пожалеть об этом, - Палач произнес эти слова негромко, даже почти мягко, но Коста почувствовал, как встают дыбом тонкие волоски на загривке. А Эрик тем временем продолжал: - Они об этом не узнают столько времени, сколько ты сам себя не выдашь. Наложенные на тебя запреты я снял. Теперь ты сам себя ограничиваешь. Не ошибись, это будет страшнее, чем если бы ты попал под наказание этого «закона». Это все… пока что. Мы еще встретимся. И не забывай о том мальчике, которого ты оставил сиротой, выполняя преступный приказ.
        Коста вздрогнул, подался вперед, открыл рот, желая объяснить, оправдаться - в первую очередь, верно, перед самим собой - но Палач уже растворился в воздухе. Несколько минут крылатый молча смотрел туда, где только что стоял самый необычный из всех возможных визитеров, и думал о том, что перед Эриком оправдываться было бы глупо - тот и так все знал и понимал. Но - сказал. Обвинил - зная, что Коста не мог иначе.
        Или мог?
        Или - не обвинил?
        Может быть, просто преследовал некую цель, смысл которой Косте еще только предстоит постичь?
        Только спустя несколько минут крылатый заметил, что маленький плеер, который Эрик за миг до ухода накрыл ладонью, лежит на подоконнике. Промелькнула и исчезла мысль, что Палач мог его забыть - не тот он… человек, чтобы что-то забывать.
        Коста осторожно притронулся кончиками пальцев к белому металлу корпуса. Реликвии ценнее у него не было.
        Управление оказалось простым - наверное, в силу отсутствия множества лишних функций, которыми грешили современные плееры. Крылатый настроил воспроизведение в случайном порядке, закрыл глаза и нажал на «пуск».
        Звенели струны, пела скрипка, мелодия летела к звездам, и Коста летел вместе с ней, наконец-то понимая, что могут дать ему крылья, до сих пор воспринимавшиеся исключительно как оружие и инструмент передвижения. Осознание накатывало волна за волной, минута за минутой расцветали, обретая смысл своего движения.
        Он больше часа просидел, невидяще глядя в голубой квадрат неба за окном. Он осознавал.
        А потом резко поднялся на ноги, одним прыжком взметнулся на подоконник, и прыгнул, расправляя крылья.
        Коста ожил.
        III. II
        Побледневшие листья окна
        Зарастают прозрачной водой,
        У воды нет ни смерти, ни дна…
        Каждый месяц казался холоднее предыдущего. Каждая неделя и каждый день.
        В этом не было бы ровным счетом ничего удивительного, если бы не один момент, требующий уточнения: месяцы, недели, дни и часы холодали уже больше года.
        Первое время она надеялась. Как на работу ходила в любимый ресторан, всякий раз заказывая одно и то же, и сидела за тем же самым столом - только на его месте. И удивляла поначалу официантов, привыкших, что красивая шатенка приходит одна, а покидает ресторан в компании нового кавалера. Не спала ночами, стоя у приоткрытого окна, пока температура в комнате не опускалась до уровня заоконной зимы, потом закрывала раму, сидела неподвижно часами на кровати, завернувшись в одеяло, и смотрела в снежную круговерть за окном. Забывалась тяжелым сном под утро, вскакивала к благословенной первой паре, позволявшей погрузиться в учебу и не думать ни о чем. Она стала лучшей студенткой своей группы - но это не принесло ни радости, ни даже удовлетворения. Вечером она снова шла в ресторан, и очень быстро начала замечать надпись «Извините, столик зарезервирован» на информационном табло того самого стола. Она приближалась, и надпись гасла, официанты знакомо кивали и не предлагали меню, через десять минут принося такие же, как тогда, бокалы. И смотрели не осуждающе, как раньше - теперь в их взглядах было сочувствие.
        Когда миновала зима, она перестала надеяться. По-прежнему ходила в институт, работала над своими проектами для Велеса - но отстраненно, безэмоционально, словно ей было все равно, какой результат принесут ее труды. Собственно, ей и было все равно. Велес видел, что с девушкой что-то не так, он пытался с ней поговорить и помочь, но… что он мог сделать? Конечно же, ничего. Велес достаточно быстро это понял, как и понял, что лучше не лезть к соратнице в душу.
        Незаметно прошла весна. Она ходила на занятия, иногда - в ресторан. Работала, загоняя себя до полусмерти, чтобы можно было сразу заснуть и не думать, не вспоминать.
        А потом погиб Велес. Рухнуло все, что держало ее в этой жизни. Она пришла на его похороны одной из последних. Молча стояла у гроба, не отводя взгляда от воскового лица единственного человека, который еще был ей дорог. Быстро вышла из зала, когда усыпанный цветами ящик почти бесшумно двинулся в пасть кремационной печи.
        Вечером она долго сидела в горячей ванне, медленно поглаживая пальцами острый кухонный нож, но так и не решилась. Ночью ей приснился Крылатый. Утром она вновь начала надеяться.
        Нет, это не было любовью. Это было чем-то другим… или же просто чем-то, гораздо большим, чем любовь. Это было… как предназначение в старых фэнтези-сказках. Приговор.
        Прошло лето, прошла осень. Прошел год со дня встречи. И надежда вновь угасла.
        Она все чаще задумывалась о том, чтобы оборвать это бессмысленное и никчемное существование. Уже давно не было ни боли, ни страха, ни грусти и тоски, ни надежды - одна только пустота, и ничего кроме нее.
        Слабый, едва ощутимый в течение дня ветер к вечеру превратился в шквальный, и налетал резкими порывами, швыряя в лица спешащих прочь от непогоды прохожих холодный колючий снег, больше похожий на дробленый лед. Хотелось домой, завернуться в теплый плед, а лучше - лечь в горячую ванну с ароматной морской солью - безумно дорогой, но зато натуральной.
        Катя вздрогнула, поймав себя на мысли о горячей воде. Она уже давно не принимала ванну, только душ - слишком хорошо помнила леденящий соблазн острого лезвия. А сейчас почему-то подумала именно о ванне. Подумала с желанием - но исключительно физическим. Тело хотело жить, тепла, еды и прочего, чего обычно желает тело, а душа…
        Душа хотела холода. Пронзительного, неумолимого, абсолютного холода, несущего за собой обманчивую теплоту - и небытие.
        Девушка торопливо поднялась из-за столика кафе, провела картой по терминалу оплаты, на мгновение прижала к сканеру подушечку большого пальца и вышла в снег и вечер.
        На западе догорало солнце. Несколько минут Катя стояла, не отводя взгляда от ало-сиреневой феерии, пока кто-то очень торопливый не толкнул ее в плечо, пробегая мимо.
        Она прикусила губу, сдерживая непрошенные и нелогичные слезы. Последний раз посмотрела на небо - и пошла по проспекту в сторону Каменного острова, не слишком задумываясь о том, куда именно идет, а главное - зачем? Просто шла, куда придется, невидяще скользя взглядом по броским вывескам и ярким рекламам.
        У входа в торговый центр она остановилась. Подумала немного и зашла - просто чтобы отогреться и назавтра не заболеть, ведь тогда придется сидеть в одиночестве дома и вспоминать, вспоминать, вспоминать… Катя не могла сказать, когда именно она возненавидела помнить тот день.
        Внутри торговый комплекс выглядел иначе: никакой крикливости, гротескной яркости, пышной рекламы - стиль хай-тек, блестящий хром и матовое стекло, четкие, но не аляповатые вывески, предназначенные не столько привлекать, сколько информировать. Никогда не испытывавшая недостатка в финансах, Годзальская интуитивно выбрала самый дорогой из встретившихся ей комплексов.
        Внимание девушки привлекла непривычно начертанная надпись. Смутно она припомнила, что этот шрифт называется готическим, хотя понятия не имела, почему. Надпись приглашала посетить магазин старинного холодного оружия. Секунду поколебавшись, Катя толкнула неожиданно тяжелую дверь.
        И словно бы попала в другой мир.
        Внешний вид магазинов снаружи жестко регламентировался руководством центра, внутри же владельцы имели право делать все так, как им было угодно. И здешний хозяин не поскупился на антураж.
        Стены, снаружи стеклянно-матовые, изнутри были покрыты досками - настоящими деревянными досками, а не пластиковой имитацией, а доски усеивали крюки, подставки, упоры, на которых во множестве висели мечи, сабли, топоры, шпаги, и многое другое, чему Катя даже не знала названия. На высоте чуть более метра крепились неширокие прилавки, также из натурального дерева - на них лежали ножи, метательные звезды, кинжалы, саи… Повсюду сталь, камни, кость, натуральные кожа и дерево, и снова сталь, сталь, сталь. Почему-то девушка сразу поняла - здесь нет ни единого клинка, которым нельзя убить. Только оружие, а сувениры стоит искать в другом месте.
        Кроме Кати, в магазине находилось еще два человека - продавец и посетитель, но последнего Годзальская сначала даже не заметила: он был так похож на то, что здесь продавалось, что казался частью обстановки. В отличие от продавца - немолодого, грузного мужчины с гладким черепом, лишенным волос, коротко подстриженной бородой, одетого в дешевый и плохо сидящий костюм, который он к тому же совершенно не умел носить. А посетитель, так естественно смотревшийся среди орудий убийств, настолько же неестественно выглядел бы вне этого помещения. Чего стоил один только потертый, видавший виды кожаный плащ старомодного покроя - настолько старомодного, что Катя даже не взялась бы сказать, сделан он по выкройкам периода посткатастрофы, или гораздо раньше, уже был достаточным поводом для охранников сперва убедиться в платежеспособности клиента, и лишь потом впускать его на этажи. Впрочем, у действительно богатых людей свои причуды…
        - Вам что-нибудь подсказать? - осведомился продавец, окинув девушку долгим и слишком пристальным, чтобы казаться допустимым, взглядом.
        Она нахмурилась. Продавец был странным: задал вопрос прежде, чем посетительница даже успела осмотреться или же сама дала понять, что ей нужна консультация.
        - Нет, - коротко ответила Катя, надменно вскинув голову и не удостоив плохо одетого мужчину взглядом.
        - Простите, но это магазин оружия, - ничуть не смутился тот. - Сувенирная продукция - этажом выше…
        - Я знаю, - она почувствовала, что слегка краснеет. - Мне и нужен магазин… оружия.
        - В таком случае смотрите и выбирайте! Если что-то заинтересует, обращайтесь - я подробно расскажу…
        - Покажете вблизи и дадите потрогать, знаю, - отмахнулась девушка. - Не беспокойте меня пока что.
        - Как вам будет угодно, - слегка поклонился продавец. От этого движения пиджак сморщился на плечах, смялся привычными складками. - Однако рекомендую вам обратить внимание на ассортимент этого стенда.
        Возможно, он и был прав, но Катя из чистого упрямства направилась в строго противоположном направлении, к оружию прошлого века.
        Здесь наблюдалось не меньшее буйство разнообразия, нежели на других стендах, с более старинными клинками. Российский армейский нож «Вишня», классический испанский мачете, поздний танто - судя по дате на табличке, изготовленный незадолго до того, как американские атомные бомбардировки стерли Японию с лица земли. Наградные клинки, самодельные ножи времен Великой Мировой Войны и многие, многие другие…
        - Если вы ищете клинок для боя - я бы посоветовал вам что-нибудь стандартное, вроде Ka-Bar первой серии. Такой нож удобен и прочен, даже жаль, что их перестали выпускать, - прозвучал спокойный голос за спиной девушки. В первый момент она вздрогнула, потом хотела уже одернуть навязчивого продавца, а потом поняла, что говорит вовсе не он.
        - А почему перестали? - зачем-то спросила она, чувствуя, как пересыхает во рту.
        - Их выпускали в Соединенных Штатах Америки, - обладатель кожаного плаща сделал шаг вперед, оказываясь в поле зрения собеседницы. - А Соединенные Штаты уже больше ста лет как закончились.
        - И то верно, - смутилась Катя.
        Могла бы и сама догадаться.
        - Так вот, для боя этот клинок подойдет весьма неплохо. Качественная сталь, удобная рукоять - не проскользнет в руке, даже если ладонь будет в крови. Да и в кости застрять не должен… - задумчиво протянул он.
        Годзальская содрогнулась.
        - Нет, нет… мне не нужен нож для боя.
        - Для красоты могу посоветовать разве что зайти в магазин сувениров, - покачал головой знаток холодного оружия. В его речи проскальзывал какой-то знакомый акцент. - Здесь продают орудия убийства, они не предназначены для того, чтобы висеть на стене и служить декором. Для чего вам нож?
        Катя прикусила губу, взглянула на собеседника, ловя внимательный и холодный взгляд темно-синих глаз. Резкие, грубоватые черты лица, светлые волосы, и этот акцент… Конечно же, он немец. Но что отвечать на вопрос о ноже?
        - Мне нужен нож для… для души, - неожиданно для самой себя выпалила девушка.
        - Для души? - немец приподнял бровь. - Странно… но ладно. Тогда взгляните на этот клинок.
        Он протянул руку к соседнему стенду, осторожно взялся за необычного вида рукоять, как у старинного дуэльного пистолета.
        - Крис. Клинок с острова Ява, когда-то распространенный в Малайзии и на Филиппинах. Это оружие не очень широко известно, но с ним связано множество легенд - забавно, не находите?
        Катя не находила. Катя вообще ничего не видела и не слышала, не в силах отвести взгляд от кинжала в руках собеседника.
        Необычная рукоять, кажущаяся на первый взгляд неудобной - но девушка чувствовала, что так только кажется. Удивительная ассиметричная форма лезвия - клинок волнился, и Катя насчитала на нем тринадцать изгибов. Сталь покрывал странный узор, на первый взгляд случайный, но через несколько секунд начавший складываться в определенный рисунок. Очень знакомый рисунок.
        Немец что-то еще говорил про нестандартную пяту, какие-то углубления для пальцев, про мастеров, изготовлявших такие кинжалы, и про что-то еще. Катя его не слышала.
        - Можно? - шепотом спросила она, даже не заметив, что перебила, наверное, довольно увлекательное повествование.
        - Конечно. Будьте осторожны, он остер, как и положено оружию, - холодная сталь коснулась кожи. Девушка осторожно взяла крис, пальцы сомкнулись на рукояти. Как она и полагала - очень удобно лежащей в руке.
        - Я его куплю, - твердо сказала Катя. - Сколько он стоит?
        - Я не продавец, - с легким смешком отозвался немец.
        - Да, вы владелец, - странно, но Годзальская была в этом уверена.
        В синих глазах появилось - впрочем, ненадолго - удивление.
        - Вы правы, - бледные, бескровные губы дрогнули в намеке на улыбку. - В таком случае, он ничего не стоит. Я дарю его вам.
        - Дарить ножи - к беде, - она припомнила старинную примету.
        - Вы суеверны? - «удивился» хозяин магазина. - В таком случае, вам нельзя даже покупать этот кинжал. Согласно легенде, крис изготовлялся каждый раз по личному заказу, с учетом характера и способностей его будущего обладателя, и один клинок мог принадлежать только одному человеку. После смерти обладателя кинжал хоронили вместе с ним. Исключение - родовой крис, передаваемый от отца к сыну, но вряд ли даже в таком случае вы можете иметь на него право. Так вы суеверны?
        - Нет, - быстро ответила Катя.
        Расстаться с крисом было уже выше ее сил.
        - В таком случае - примите его от меня в дар, вот и все.
        - Спасибо… - что-то казалось неправильным, но вот только что именно?
        - Не за что. Кстати, не желаете ли кофе? На верхнем этаже есть прекрасное заведение, там недурно готовят и варят великолепный кофе.
        Он что, ухаживает за ней? Дорогой - очень дорогой - подарок, как будто бы просто так. Приглашение «на чашечку кофе». Внимательный взгляд - не оценивающий, просто внимательный.
        Катя сделала шаг в сторону и посмотрела на потенциального кавалера. Среднего роста - немного выше, чем она сама. Лицо грубоватое, но скорее привлекательное, чем нет. Красивый цвет глаз, холодный, правда, но все равно красивый. Сложен хорошо, даже под плащом видно линию плеч и полное отсутствие пивного животика, коим грешат любители пива. Явно не беден - не то, чтобы Катю волновало финансовое положение любовника, но встречаться с теми, кто был сильно беднее ее, она не любила. Всегда возникало множество проблем, от попытки сесть «богатой дурочке» на шею и до постоянного уязвления болезненной мужской гордости, когда дама запросто расплачивалась в ресторане и за себя, и за кавалера, не видя в этом ничего зазорного.
        В конце концов, почему бы и нет?
        - Почему бы и нет? - повторила она вслух и попыталась улыбнуться. - Меня зовут Екатерина.
        - Теодор, к вашим услугам.
        Кофе в ресторане и впрямь оказался восхитительным. Равно как и пирожные с заварным кремом, и свежая клубника со сливками. Собеседник был ненавязчив, но интересен, он с легкостью поддерживал разговоры на любую тему, которую могла предложить Годзальская, он, не скрывая, любовался девушкой - но без малейшей непристойности не то, что на словах, но даже и во взгляде. Пожалуй, в такого запросто можно было бы и влюбиться… если бы не узор на крисе.
        Узор, сложившийся в летящего крылатого человека с длинными волосами.
        Теодор рассказывал, помимо всего прочего, про узоры на крисах. Эти узоры появлялись из-за неоднородной структуры металла и очень многое означали. Мастера, делавшие такие клинки - их называли эмпу - умели создавать определенные типы узоров, однако особенно ценились крисы с узором случайным, когда эмпу в процессе работы не знал, каким именно выйдет клинок. Крис имел сакральное значение, и чем отчетливее был какой-либо контур в узоре, будь то животное, к примеру, или созвездие, тем сильнее с точки зрения магии был этот крис. Выше всего ценились узоры, в которых можно было увидеть человека.
        А если - не просто человека? Если - конкретного человека, которого она видела один раз, и которому уже тогда отдала всю свою жизнь?
        Катя солгала Ветровскому, сказав, что почти ничего не помнит. Она помнила. Помнила неожиданное пробуждение и крылатую фигуру на окне, свой отчаянный, необдуманный, инстинктивный бросок, и резкую боль у нижнего края ребер, и следующее беспамятство. Помнила тепло, исходящее от чужих, но таких близких рук, помнила четко очерченный профиль, чуть искаженные страхом черты - сквозь ресницы, чтобы не дать ему понять, что она не спит. Помнила его вторую попытку уйти, и свое понимание: отпустить сейчас - потерять навсегда. И пусть назавтра это все покажется лишь сном, результатом бурной фантазии, но в глубине души она всегда будет помнить, что что-то потеряла, возможно - что-то, что должно было стать смыслом ее жизни. Помнила, как осознала все это - и уже не думая и не сомневаясь выскользнула из-под одеяла, обвила руками его шею, шепнула - «не отпущу!»… и не отпустила. До самого утра. Пока не уснула.
        А потом он ушел, чтобы больше никогда не приходить. Он не мог прийти, не имел права… откуда она это вдруг знает? Он не мог, а не «не хотел»! Он не забыл, он просто не имел права, возможности, веры… Она сама должна его найти, и она найдет!
        - Екатерина, простите, что прерываю ваши размышления, но я должен уйти, - голос Теодора звучал как-то странно, да и смотрел он на девушку теперь по-другому. Нет, не разочарованно, а как-то… огорченно-равнодушно, что ли?
        - Да, конечно, - рассеянно отозвалась Катя. - Спасибо вам… за кинжал.
        - Боюсь, вам он не поможет, - странно ответил немец, поднимаясь. - Прощайте, Екатерина. Был… рад знакомству.
        Он развернулся и быстро вышел, оставив Годзальскую в недоумении смотреть ему вслед.
        Даже не спросил мобила. Сделал такой подарок, явно заинтересовался, угостил в кафе, поддерживал беседу - а потом внезапно ушел, не оставив визитку и не спросив ее номера. Рассчитывает, что покорил девушку настолько, что она придет сама? Нет, не той породы человек. А впрочем, какая разница? Катя была рада, что он ушел. Теперь, когда она поняла, почему Крылатый исчез, почему не появлялся все эти почти полтора года, недавнее желание попробовать начать жизнь с чистого листа и нового романа пропало, словно его и не было - точно так же, как пропала пустота, заполнявшая душу Кати последнее время. Как забавно звучит - пустота пропала!
        Катя радостно улыбнулась подошедшей официантке, попросила еще кофе с пирожным, и, откинувшись на спинку плетеного кресла, задумалась. Она должна найти Крылатого сама, но как это сделать? Во всех местах, где, как ей казалось, она могла бы его встретить, девушка уже побывала, и не один раз…
        За огромным панорамным окном, открывающим вид на Каменный остров и дальше, на Петропавловскую сторону, начиналась метель. Давно уже стемнело, и освещенный огнями город скрывался в белом безумии.
        В кафе было жарко, очень жарко. И как Катя не замечала этого раньше? Выйти бы, подышать воздухом хоть немного, позволить ветру растрепать прическу… Просто выйти из этой духоты, где кружится голова, на свободу!
        Хотелось кричать - то ли от радости и переполняющего счастья, то ли от липкого, сковывающего горло ужаса.
        - Простите, вы в порядке? - профессионально обеспокоилась подошедшая с кофе официантка. - Вы так побледнели…
        - Мне дурно, - пожаловалась Катя. - У вас очень жарко, так жарко, что дышать нечем… Может, есть столик под кондиционером?
        - Извините, но кондиционер - прямо у вас за спиной, - смутилась немного удивленная девушка.
        - Да? А я не заметила… Скажите, а здесь нет какого-нибудь балкона, где можно было бы немного подышать воздухом?
        - Есть летняя терраса, в теплое время года там открытый зал, но сейчас метель за окном, и…
        - Черт с ней, с метелью, - Катя махнула рукой, поднялась, опираясь на стол. - Мне нужно на воздух, но я не хочу спускаться вниз. Проводите меня на террасу.
        Официантка попыталась еще что-то возразить. Годзальская вздохнула, и полезла в сумочку. На ощупь нашла кошелек, не глядя, достала купюру.
        - Возьмите и проводите меня на террасу.
        Судя по округлившимся глазам официантки, купюра была крупной. Но сейчас Кате не было до этого дела.
        Терраса оказалась шестиугольной крытой ротондой, открытой со всех сторон - попасть на нее можно было по довольно крутой лестнице, выводящей в центр помещения. Снега было на удивление немного - видимо, его регулярно убирали. Заверив официантку, что посетительница сама спустится вниз, как только ей полегчает, а сейчас она хочет побыть одна, Катя подошла к ограждению, опустила ладони в колючий снег - набрала полную пригоршню, и растерла лицо, порадовавшись отсутствию макияжа.
        Стало легче, но смутное чувство, до того незаметное за волной дурноты, начало набирать силу. Угроза, опасность - неосознанная и даже несформированная до конца, но уже существующая. Отчего, почему? От кого? И кому - ей или Крылатому?
        Почему-то захотелось еще раз взглянуть на крис. Сейчас Катя жила инстинктами, сейчас она доверяла каждому своему желанию, и чем неожиданнее и необъяснимее оно было, тем больше доверия вызывало.
        Пальцы наткнулись на рукоять, стоило опустить руку в сумочку. Катя осторожно достала подарок странного немца, извлекла кинжал из ножен, взглянула на узор, складывавшийся в четкий рисунок. Настолько же четкий, как был у того парня, Стаса, в прошлом году… уже даже позапрошлом. Девушка повернула крис, решив посмотреть на узор с другой стороны.
        Там скалился череп. Отчетливый, детально прорисованный. Кажется, даже не родной - протравленный намеренно.
        Раньше, когда Катя рассматривала клинок в магазине, его не было.
        Внезапно череп оскалился. Вопреки всем законам логики - во-первых, нарисованные черепа не скалятся, во-вторых, черепа вообще не скалятся. Но череп оскалился.
        Катя вскрикнула. Панический ужас взял за горло, метель вдруг усилилась в разы, обращаясь смерчем, в белом вихре проступила темная, страшная тень. Девушка вскинула руки в защитном жесте, клинок оказался слишком близко, и волнистое лезвие прочертило алую дорожку по руке, легко прорезав тонкий свитер и блузку, а за ними - кожу, сосуды, сухожилия…
        - Нет!
        Пальцы сжались на рукояти сильнее, Катя, не замечая раны, снова взмахнула рукой, пытаясь отогнать тварь из белого смерча, отступила на шаг, еще на один…
        Гладкие, тонкие подошвы сапог легко скользили по снегу под ногами. В спину толкнулось ограждение, земля ушла из-под ног, и Катя ощутила, что летит. Летит с крыши двадцатипятиэтажного здания, летит вниз, и что бы там внизу не оказалось, лед, бетон, или даже сугроб - ее не спасет уже ничто.
        III. III
        И жив птицелов, пока птица поет.
        Кто из нас птица, а кто - птицелов?
        Бывает так, что все радужно. Все получается именно так, как задумано, во всем везет, каждое начинание приводит к успеху, каждое знакомство оказывается полезным, а даже если и случается какой-либо провал, то в итоге и он идет на благо. На гребне такой удачи многие взлетали столь немыслимо высоко, что падая, разбивались вдребезги.
        Кейтаро ненавидел, когда ему везло. Хладнокровный и сдержанный, он скрипел зубами и сжимал кулаки, едва замечая в пределах своей деятельности след озорной Фортуны. Удача - нечто заранее непредсказуемое, больше того - как и все в жизни, требующее уравновешивания. А что уравнивает на весах случайностей неоправданное, неожиданное везение - не результат собственного труда, а именно подарок судьбы? Только столь же неоправданная неудача, случающаяся вопреки всем предпринимаемым предосторожностям.
        Кейтаро ненавидел удачу. И - следует заметить, не без повода - считал, что если бы большинство людей дало себе труд задуматься, что такое «везение», откуда оно происходит и что за него бывает, то они разделили бы его позицию. В то же время Кукловод, не имевший привычки лгать себе, радовался факту, что большинство - да что там большинство, практически все население Терры - неспособно к его уровню мышления и осознания. И это было правильно - марионеткам ни к чему понимать замыслы господина и повелителя.
        Кейтаро ненавидел слепой случай. Он всегда умел его избегать: не принимал «подарки судьбы» в ином виде, кроме уравновешивающего недавнее невезение фактора, старался не принимать слишком выгодные предложения, если не мог достоверно убедиться в том, что их происхождение является результатом его собственной работы, и никогда, никогда не участвовал ни в каких играх, предполагающих победу удачей, а не трудом и разумом. Кукловод был уверен, что защитил себя от капризов Фортуны.
        Но вот уже полтора месяца он все больше и больше опасался, что все же привлек к себе внимание своенравной судьбы. Все шло слишком хорошо - все удавалось, все получалось, во всем сопутствовал успех, и зачастую - в тех случаях, когда Кейтаро изначально ждал провала… конечно, предварительно к нему подготовившись. Но провала не следовало, и Кукловод нервничал все больше и больше.
        Прохладный зал VIP-номера в лучшем отеле Испании настраивал на рабочий лад. Палящие солнечные лучи не проникали сквозь плотные, тяжелые шторы, бесшумно работающий кондиционер безупречно охлаждал и увлажнял чрезмерно сухой для побережья воздух. Зал был обставлен стильной и удобной мебелью - Кейтаро терпеть не мог старинные, тяжелые кресла и массивные столы, предпочитая им эргономичный хай-тек. На стеклянной столешнице красовались несколько мощных компов, только один из которых был подключен к интерсети - вычислительной мощности любого из них было бы достаточно, чтобы координировать действия спутников на орбите планеты, но Кукловод Закона ставил перед собой задачи посложнее. Например, в последнее время его волновал президент совета директоров мировой корпорации Hi-Tech - он проигнорировал уже два более чем прозрачных намека на то, что России не следует поставлять новейшие компы ни за какие деньги, и допустим лишь обмен технологий - Кейтаро здорово интересовала последняя разработка московской корпорации «Космос». Русские ухитрились создать пока еще только чертежи вполне рабочего варианта атмосферного
купола, установка которого на Луне, в местах основных залежей ценных ископаемых, окупит себя буквально за полгода и начнет приносить чистую прибыль. Впоследствии, когда залежи будут истощены, вполне возможно реализовать проект «Лунный город», поместив на спутнике планеты несколько исследовательских космических лабораторий, а позже - чем черт не шутит - плотнее заняться исследованиями Марса. В конце концов, нарушителей законов достаточно во всех странах, вот пусть это человеческое отребье приносит хоть какую-то пользу. Не рисковать же законопослушными гражданами, которые могут еще пригодиться и здесь, в сравнительно комфортных условиях.
        Итак, президент совета директоров Hi-Tech. Кейтаро коснулся экрана, в тысячный раз ввел пароль, открывая досье. Ничего примечательного, ни на чем не прижмешь - ни наркотиков, ни сокрытых налогов, ни порочащих связей… Значит, придется устроить. Можно было бы просто убрать несговорчивого президента, но он еще не исчерпал ресурс полезности.
        Кого отправить? Кукловод задумчиво перебрал в голове своих марионеток. Отбросил всех силовиков: грубые исполнители, неспособные - да и не имеющие права - пользоваться мозгами, вроде российского Косты или английского Профессора, могли только испортить дело. Практики Братства тоже не подходили - нет, любой из так называемых Повелителей справился бы с задачей, но лишний раз связываться с этой структурой Кейтаро не хотел. Маги из числа марионеток? Вариант, хотя все равно не то…
        А вот это подойдет. Отличный психолог, прирожденная актриса, к тому же наделенная уникальными внешними данными. Чем не вариант?
        Японец усмехнулся, устанавливая связь с далекой Новой Зеландией.
        Спустя минуту на экране компа отобразилась спальня… девочки лет десяти, в лучшем случае. Роскошное убранство в розовых и белых тонах, заваленная мягкими игрушками кровать, плакаты с певичками, похожими на куколок, и с героями популярных мультиков… Обитательница комнаты вписывалась в обстановку идеально: совершенно очаровательная девочка лет двенадцати, с золотистыми кудряшками и огромными, по-детски наивными голубыми глазами. Разве что фигура не по годам развита - но это бывает.
        Только Кейтаро знал, что крошке Алисе на самом деле за пятьдесят, а число мужчин, с которыми она спала за свою жизнь, исчисляется четырехзначным числом.
        Коротко объяснив марионетке, что от нее требуется, Кукловод оборвал связь. Вот и все. Спустя пару недель президент Hi-Tech либо сделает все, что от него требуется, либо весь мир - а главное, его любимая супруга - узнает о сексуальной связи «примерного семьянина» с тринадцатилетней девочкой. Для Алисы ничего не значит возраст и наклонности объекта - она способна была соблазнить даже пожилого гомосексуала, не рассматривающего ребенка, да еще и женского пола, в качестве сексуального партнера даже в кошмарных снах, или стопроцентно гетеросексуальную женщину, испытывающую к девочкам такого возраста только материнские чувства.
        Внезапно Кейтаро улыбнулся. Его посетила идея, как избавиться от проклятого везения.
        Список контактов. Выбор. Связь.
        - Делай, что хочешь, но не допусти контакта Алисы с Франком Малиньяр в течение месяца. Условие одно: ни Малиньяр, ни Алиса не должны пострадать. В остальном - действуй по обстоятельствам.
        Вот и все. Он помешает самому себе. И неважно, кому удастся выполнить приказ - другого ждет неудача. А пока что надо подстраховаться.
        - Мне нужно полное досье на Виктора Андреевича Манежского, главного инженера семнадцатого отдела российской корпорации «Космос». В первую очередь - на чем его можно прижать. Также найди контакт с парой его ближайших помощников - реальных, а не тех, кто проходит таковыми по бумагам. Меня интересует проект под номером девяносто три за авторством Манежского. Доложишь через неделю.
        Что-то давило на виски. Дурное предчувствие, не имеющее под собой никаких оснований. Что-то совершенно лишнее, неправильное, какого раньше не было.
        Где-то была ошибка.
        Вот только где?
        III. IV
        Мы боялись себя, мы дичились судьбы.
        Весь мир кроме нас знал нашу мечту:
        Обнять эту ночь где все окна слепы…
        Холодный ветер трепал волосы за спиной, хлестал по груди и плечам, жалобно свистел, рассекаемый жесткими маховыми перьями. Взмах, еще один - Коста метнулся влево, перевернулся вниз головой и сложил крылья. Воздушные потоки подхватили, закрутили - и тут же выпустили. Крылатый камнем летел вниз, укрытая снегом и льдом земля стремительно приближалась.
        За секунду до столкновения он перевернулся, стремительно расправляя крылья. Злой ветер вывернул суставы, но Коста удержался, мягко спружинил ногами, отталкиваясь от обледенелой снежной корки, и вновь взмыл в небо.
        Полет, набор высоты, крутое пике, выход, кульбит… Он давно не летал так - свободно и просто потому, что хотел. Наверное, он еще никогда не летал просто потому, что хотел. Крылья - инструмент долга, и только. Может, это было неправильно, но в чем-то такое отношение помогало выживать, выполнять приказы Кейтаро и не сойти с ума при этом.
        Теперь было можно не выживать, а жить. Коста тихо и немного безумно засмеялся.
        Этого не могло быть. Просто не могло быть. Даже теоретически, даже предположительно, даже во сне или кошмаре.
        Этого. Не. Могло. Случиться.
        Но это случилось.
        Это было на самом деле.
        Усмешка, едва заметное движение бровей. И слова, сорвавшиеся с бледных, почти белых губ.
        «Я имею в виду то, что ты услышал. Ты свободен от Закона… если это можно назвать Законом. Ты - свободен. Но не приведи Создатель тебе заставить меня пожалеть об этом…»
        После ухода Эрика Коста больше часа сидел неподвижно, уставившись в одну точку невидящим взглядом, и, кажется, даже не дышал, погрузившись в музыку и собственную мятущуюся душу.
        А потом сорвался с места, прыжком преодолев отделявшее его от окна расстояние, оттолкнулся от подоконника, расправляя крылья. И полетел. Просто так.
        Небо на востоке светилось золотисто-багряными тонами рассвета, хотя солнце и встало уже больше двух часов назад. Но для Косты рассвет сегодняшнего дня остался в душе навсегда, краски небес запечатлелись на сердце, а ликование новорожденного дня наполнило его жизнью и смыслом.
        Он летал весь день. Бесился в небе, как внезапно обретший крылья мальчишка-мечтатель. Чем выше, тем холоднее становился воздух, но Коста был мокрый, как мышь - он еще никогда так не уставал физически и никогда еще не был так счастлив.
        Да был ли он вообще когда-либо счастлив?!? По-настоящему счастлив, а не как в тот день, когда услышал свой приговор и узнал о возможности хотя бы частичного искупления совершенного им.
        Нет, не был. Никогда. Никогда - до сегодняшнего дня.
        Эрик мог потребовать чего угодно. Коста сделал бы все, принял бы все - за один только этот день он готов был отдать все на свете: жизнь, свободу, даже крылья, готов был вернуться к тому существованию, которое вел все долгие годы со дня оглашения приговора и трансформации. Не готов он был лишь на одно - вернуться в ту жизнь, что была до встречи с хрупкой светловолосой девочкой, показавшей ему, кем он был и что творил. Да, сейчас Коста знал, что никакой девочки не было - был лишь Закон, принявший нужное обличье. Но, по сути, это не так уж много меняло.
        Набрав максимальную высоту, Коста распластал крылья, позволив себе свободно скользить по воздушным потокам. Как же это, оказывается, прекрасно - летать! Какое же счастье - жить!
        На горле сжались ледяные пальцы ужаса. Ужаса - и понимания. На сей раз - полного, настоящего понимания.
        Жить. Летать. Мечтать. Верить. Творить. Желать. Дышать.
        Скольких он лишил этого? Скольким оборвал крылья, скольких предал жуткой смерти просто так, себе в угоду, для собственного удовольствия? Как вообще можно было получать удовольствие от такого? Как можно наслаждаться жуткой предсмертной болью безжалостно замученной женщины? Как?!!
        И какое он имеет право после всего этого - летать, дышать, желать, жить?
        Правильно, никакого.
        Что-то внутри него протестовало, но Коста не обращал на это внимание. Оправданий нет и быть не может. Права на жизнь - тоже нет, и тоже не может быть. Пусть страшно, пусть больно - но он жил все эти годы, украденные у несчастных жертв.
        Но больше он жить - права не имеет.
        Перевернуться в воздухе головой вниз, сложить за спиной ставшие бесполезными крылья, что оплачены чужой кровью и мукой. Высота чудовищна - не выживет даже он.
        Скорость выше с каждой секундой. Кара все ближе. Пока жив - дышишь, пусть и не хочешь, пока жив - имеешь шансы, хоть ими и не пользуешься, пока жив - можешь искупить, даже если в прощении не нуждаешься.
        А он не имел права на то, чтобы заслужить прощение.
        Земля приближалась быстрее, чем когда-либо.
        Коста закрыл глаза, мысленно улыбаясь.
        Его спасли инстинкты. Подавленное и запрещенное самому себе многие годы назад вновь обрело силу, когда прозвучало безразличное, констатирующее: «Ты свободен». Он хотел жить слишком сильно, сильнее, чем когда-либо - потому и решился убить себя, потому и не смог.
        В сотне метров от земли закричал, развернул крылья, сопротивляясь неминуемому, почти что весь обратился в эти крылья - единственное, что могло спасти. Сопротивление воздуха рвало суставы, рвало сухожилия, выдирало широкие маховые перья едва ли не с мясом.
        Но все-таки он смог. За мгновение до соприкосновения с землей изменил структуру крыльев, сгруппировался, почти что полностью заворачиваясь в кокон стальных перьев.
        Страшный, несмотря на все предпринятое, удар выбил воздух из легких, заставил подавиться собственным криком. Коста покатился по бугристому, заледенелому склону, внутренним слухом он разбирал за сумасшедшим грохотом сердца хруст ломающихся костей и треск разрываемых мышц, но заставлял себя сосредоточиться лишь на одном - не размыкать крыльев.
        Последний раз ударившись всем телом об осколок гранита, крылатый понял, что безумное падение прекратилось, и он жив. Набрав полную грудь воздуха, Коста на несколько секунд задержал дыхание, потом резко выдохнул, одновременно раскидывая крылья и вытягиваясь.
        Острая боль пронзила все тело, от кончиков пальцев рук и ног и до кромок перьев, которые, теоретически, вообще не должны были чувствовать ровным счетом ничего. По подбородку потекла кровь, а по вискам - слезы, и их не удалось сдержать.
        Так больно - физически - ему не было со дня трансформации.
        Небо на закате окрасилось алым, и вскоре погасло - зимний закат короток, и редко ярок.
        Боль понемногу отступала - Коста почти видел, как повышается до предельной границы количество эндорфинов, как запускаются механизмы регенерации, ускоренной до недостижимого уровня. Теперь нужно было поторопиться.
        Левая рука уцелела, зато плечо правой было раздроблено - оно пострадало больше, чем что-либо еще. Придется обойтись одной рукой.
        Превозмогая вспыхивающую при каждом движении жгучим пламенем боль, Коста сел, упираясь в землю крылом. С трудом дотянулся до ноги, положил пальцы на согнутую в том месте, где суставов просто не могло быть, голень, резко дернул, ставя на место.
        Крик сорвался, застряв в горле. Перед глазами потемнело.
        Но через буквально минуту он уже тянулся к следующему перелому…
        Умная и чертовски сложная машина, в которую Закон превратил его тело, могла очень и очень многое. Например, сложить из кое-как поставленных на место осколков плеча - здоровые, без следов дробления, кость и суставы. Но вправлять переломы - не умела. Если бы крылатый оставил ногу переломанной под углом в сорок градусов - она могла бы так и срастись. Как-то раз ему даже пришлось потом заново ломать самому себе кости.
        Когда Коста закончил, тонкий серп растущей луны поднялся высоко над горизонтом. Крылатый поднялся на ноги, осторожно, медленно расправил крылья, вытянул руки, проверяя, все ли в порядке? Его все еще слегка мутило, в животе сворачивалась тугим клубком отложенная боль - но это все уже не имело особого значения. Он мог летать и сражаться, а все ушибы и царапины, отбитые внутренние органы и прочие менее значительные повреждения вполне могут подождать до ночи, когда он ляжет спать и восстанавливаться. Например - что это вообще было?
        Коста глубоко вдохнул, медленно выдохнул, снова вдохнул. Опустился на смерзшийся снег, скрестил ноги, закрыл глаза, погружаясь в полумедитативное состояние. Здесь не было места эмоциям и желаниям, разум легко отбрасывал привнесенное и оставалась лишь самая суть. Четко и коротко формулируя вопросы, крылатый достаточно легко получал от себя такие же четкие и короткие ответы.
        Я хотел умереть? Нет. Я хочу жить? Да. Я пытался убить себя? Да. Почему я пытался убить себя? Потому, что считал себя не вправе жить. Сейчас считаю себя не вправе жить? Нет. Утром я считал себя не вправе жить? Нет. Я узнал что-то, что заставило меня так считать? Нет. Тогда почему я вдруг так решил?
        Потому что кто-то захотел, чтобы я так решил.
        По бледным губам скользнула тень злой улыбки. Что ж, хорошо. Недолго можно поиграть и по чужим правилам. Но вначале надо узнать ответ на еще один вопрос…
        Коста сосредоточился на секундах падения, заставляя себя вспомнить и заново пережить эмоции, испытанные за этот краткий промежуток времени.
        Сначала была боль, ненависть и отвращение к себе. Мгновенное принятие решения - и ни с чем несравнимое облегчение от понимания: сейчас все это закончится. Свободное падение, приближающаяся с пугающей скоростью земля - и… Вот оно!
        Полоснувшая по нервам угроза. Сигнал страшной, смертельной опасности - и не в падении дело, нет, не в падении, здесь что-то другое… кто-то другой! Вмешательство? Нет, вмешательство было раньше, и Коста его не заметил, проморгал и едва не поплатился жизнью. Но если не понимание того, что решение было принято не им - то что?
        Неуловимый, слишком быстро проскользнувший образ. Знакомый, но старательно забытый. Разметавшиеся по подушке темные волосы, огромные серые глаза, в которых ни тени страха, только спокойное тепло и… что-то еще, чему Коста не знал имени. Припухшие от поцелуев - его поцелуев! - губы, на которых играет счастливая, хоть и усталая улыбка. Тонкие пальчики, расправляющие смятые белые перья, радостный негромкий смех, осторожные объятия.
        Почему он вспомнил ее? Еще одна жертва и, быть может, жертва в гораздо большей степени, нежели те, кого он убил. Брошенная на произвол судьбы девочка, которая не смогла забыть странную, страшную, прекрасную ночь с крылатым чудовищем в почти человеческом облике. Почему он ее вспомнил именно в тот миг?
        Сейчас этот вопрос занимал Косту гораздо больше, чем другой вопрос: кто же пытался его убить? Или не убить?
        Он открыл глаза, тряхнул головой, отгоняя лишние мысли. Сейчас следовало добраться до укрытия, где он будет в безопасности. Там можно и расслабиться, позволяя телу закончить восстановительные процессы, и все обдумать, и, наконец, поесть - чудовищное ускорение метаболизма при регенерации потребляло столь же чудовищное количество энергии.
        Коста чуть приподнялся, меняя положение ног. Напрягся, с силой оттолкнулся, на мгновение вытягиваясь отпущенной тетивой, и с силой взмахнул крыльями, медленно, но верно поднимаясь все выше. Оказавшись метрах в четырехстах от земли, он направился к городу, стараясь одновременно и не терять высоту, и как можно реже делать сильные махи - вывернутые плечи, треснувшие и не зажившие до конца кости, еще не полностью восстановившиеся сухожилия вынуждали двигаться с максимальной осторожностью.
        Летать ночью над городом, оставаясь незамеченным, было легко - люди не имели привычки смотреть в небо, тем более - ночное и зимнее. Ну чего там может быть нового? Все как всегда. Спутник Терры, гигантские газовые шары, искусственные спутники и космические станции международных масштабов, заходящие на посадку корабли с Луны - все видено неоднократно еще в детстве, когда зачем-то глядели часами в небо. Теперь смотреть не на что, ничего не изменилось. Все важные вещи, серьезные - они под ногами или в руках. В небе важного нет и быть не может, это всего лишь небо.
        Крылатого они тоже не видели, хотя Коста практически не маскировался.
        Кольцо трущоб, опоясавшее Санкт-Петербург, хоть местами и разорвано центральными трассами, отделенными от Свободного Города высокими стенами, но, тем не менее, плотно сжимается вокруг Питера. Здесь, как ни странно, приходилось соблюдать наибольшую осторожность - жители трущоб имели привычку ждать опасности с любой стороны, в том числе - с неба. Над Питером Коста летел уже свободнее.
        Проспекты, яркие рекламы, серебристые стрелы метроконструкций, по которым стремительно проносятся обтекаемых обводов поезда, на обоих уровнях улиц - сплошные потоки автомобилей и флаеров, по тротуарам - немногочисленные уже прохожие… Громады торговых и развлекательных центров, жилые небоскребы, похожие на муравейники, только совершенно безликие. Вечерний шарм Питер утратил давно - его сохранил лишь Петербург, центр города. Там остались и старинные, хоть и тщательно отреставрированные, здания, и золотые шпили, и купола превращенных в декоративный элемент храмов, и даже разводящиеся каждую ночь, невзирая на время года, мосты. Там осталось все - и не осталось ничего. Когда сердце города отобрали богачи и заправилы, сердце перестало биться, хотя и сохранило внешнюю красоту и иллюзию жизни.
        Усиливающаяся метель мешала лететь, не рискующий пользоваться крыльями в полной мере Коста то и дело проваливался в воздушные ямы, и думал уже - не опуститься ли на крышу метропоезда, на нем добравшись максимально близко к укрытию? Идея заслуживала внимания, и крылатый чуть изменил направление, планируя пересечь район наискось и добраться до ветки, ведущей к его логову.
        Торговая улица, причудливое строение отеля, окруженное семью тридцатиэтажными домами - странный архитектурный ансамбль. Чуть дальше - два торговых центра-близнеца, отличающиеся только цветом наружной обшивки стен…
        Коста сам не знал, как заметил крохотную фигурку на террасе и чем она привлекла его внимание. Просто почему-то посмотрел - и изменил траекторию полета, снизив высоту и направление планирования. Он не думал, зачем это делает, тело подчинялось сейчас не разуму, а интуиции и инстинктам.
        И не ошибся.
        Девушка - а фигура была именно девичьей, он не мог ошибиться - пошатнулась, сделала шаг к краю, к низкому, декоративному ограждению. Коста не смог разглядеть в метели, от чего она бежала, чего боялась, от чего пыталась защититься блеснувшим во вскинутой руке кинжалом со странным лезвием. Но зато Коста видел, как поддались перила, одно мгновение удерживавшие девушку над пропастью, как хрустнули непрочные доски, сквозь метель донесся короткий вскрик - и она полетела вниз, как совсем недавно летел он. Только у нее шансов выжить не было совсем.
        Совсем?
        Коста все еще не думал. Он сложил крылья, метаморфируя плоть, кости, перья в сталь, и камнем рухнул следом. В бою он никогда так не делал, обращая в сталь только кромки перьев, этого, как правило, хватало, но сейчас крылатый преследовал совершенно иную цель.
        Скорость, с которой Коста падал несколько часов назад, казалась сейчас плавным спуском. «Только бы успеть вернуться в нормальное состояние», успел подумать он - и уже поравнялся с девушкой.
        Мгновенный метаморфоз, казалось, сожрал последние крохи энергии. Но Коста успел. Распластал крылья, ловя восходящий поток, и подставил руки, подхватывая девушку.
        Она была в сознании. Смотрела на него огромными и такими знакомыми серыми глазищами, улыбалась.
        - Я тебя все-таки нашла…
        И потеряла сознание.
        А Коста приземлился.
        Ускорение свободного падения было слишком велико, расстояние до земли - мало, а совокупный вес крылатого и Кати - достаточен, чтобы крылатый рухнул на колени, не сумев удержаться на ногах. Он понимал, что совершает нечто, близкое к самоубийству, но все же заставил себя сосредоточиться и накрыть их обоих чем-то вроде купола, отводящего глаза - прохожие, чей взгляд случайно падал на странную пару, не замечали в ней ничего необычного.
        И в самом деле, подумаешь - крылатый мужчина, обнаженный по пояс, держит на руках бессознательную девушку. Да такое сплошь и рядом встречается, смотреть не на что. Ровным счетом ничего интересного.
        Коста отстраненно поразился собственному сарказму и завалился на спину. Распластал по земле крыло, переложил на него Катю, чуть повернулся, чтобы накрыть ее вторым крылом - и замер, выжидая, пока срастутся новые трещины в костях ног, еще не успевших полностью восстановиться после предыдущего падения.
        - Что же сегодня за сумасшедший день? - тоскливо прошептал он.
        Регенерация шла чертовски медленно - не было ни сил, ни энергии. Коста вымотался до предела еще за те несколько часов, что бесился в воздухе, наслаждаясь свободой, а ведь с этого все только началось!..
        Прошло минут пятнадцать, и крылатый решительно поднялся на ноги, подхватывая так и не пришедшую в себя Катю. Удерживая ее одной рукой, осторожно вынул из ладони девушки волнистый клинок, который она так и не выпустила, переложил в сумку, мимоходом поразившись - падала с двадцатипятиэтажного здания, а сумочку ухитрилась не уронить. Осторожно перекинул Катю через плечо - так, чтобы не задеть крылом - оттолкнулся от земли, заставляя себя не чувствовать пронзившей переломанные ноги боли, и взлетел.
        Он помнил, что Годзальская жила сравнительно недалеко отсюда, помнил направление и внешний вид улицы, и этого было вполне достаточно. Теперь надо только ровно взмахивать крыльями, ловить потоки, планировать, когда возможно - и он доберется. Оставит девушку в ее квартире, возьмет что-нибудь в холодильнике, потом заберется на чердак, съест, что удастся найти, и отлежится часа три - чтобы хватило сил добраться до укрытия. Там уже можно будет и насытиться, и полностью восстановиться.
        Вот и знакомая улица, и памятный дом. Вон перекресток, у которого он оставил в прошлый раз флаер. Окно спальни, через которое дважды сбежал: первый раз неудачно, второй - с твердой решимостью никогда больше не приближаться к этому дому.
        Оглядевшись, Коста приземлился у парадной. На ощупь нашел в Катиной сумочке брелок с картой и ключами, приложил магнит к считывателю - дверь отворилась. Быстро прикрыл за собой тяжелую металлическую створку, метнулся к лифтовой платформе - лишь бы никто не зашел и не вышел сейчас, он чувствовал, что уже не сумеет их прикрыть!
        От входа раздался характерный писк: кто-то открывал дверь. Крылатый наугад мазнул по сенсорной панели лифта, и с облегчением почувствовал, как платформа мягко толкнулась под ноги. Этажа он не помнил - пришлось перебирать, и с третьей попытки Коста угадал. Минуту заняла возня с ключами и картами - дверь в квартиру Годзальской проектировали откровенные параноики.
        Наконец последний замок поддался, и Коста с облегчением ввалился в прихожую. Быстро запер за собой двери, поддавшись минутному порыву, скинул сапоги, не выпуская девушку, прошел в комнату, и осторожно положил ее на кровать.
        И замер, не в силах отвести взгляд, не в силах убрать ладонь, не в силах скинуть ее пальцы со своего запястья.
        Ресницы Кати дрогнули. Крылатый дернулся - но не успел. Серые глаза смотрели внимательно и строго.
        Руки обвились вокруг его шеи.
        - Я тебя не отпущу.
        Дежавю накрыло с головой. Все точно так же, как тогда, словно и не было этих года, трех месяцев, и двенадцати дней. Все точно так же, но сегодня он обязан уйти - или не сможет уйти уже никогда.
        Коста дернулся, вырываясь из девичьей хватки, шагнул назад, лихорадочно соображая, что надежнее - справиться со всеми замками дверей, или прыгнуть, добраться до окна и вырваться из страшной ловушки.
        Его подвел кот. Откормленный до безобразия огромный котяра, бесстрашно подкравшийся к странному существу и невольно подставивший роскошный хвост, на который Коста предсказуемо наступил. Не привыкший к такому обращению зверь зашипел и впился в босые ступни крылатого всеми десятью когтями передних лап. Коста дернулся, оступился, неловко взмахнул крылом, пытаясь удержать равновесие - жалобно зазвенела, рассыпаясь осколками, расписанная вручную хрустальная ваза - и рухнул на спину, едва сдержав рвущийся с губ стон.
        Катя вскочила, бросилась к нему, сразу замечая многочисленные следы крови на коже, еще не успевшие полностью затянуться красноватые рубцы, снежную бледность и неестественную худобу.
        - Что с тобой? - быстро спросила она, опускаясь рядом на колени. - Как тебе помочь?
        Он задержится совсем ненадолго. Буквально на несколько минут. Чуть-чуть подкрепит силы, чуть-чуть придет в себя, совсем немного - и уйдет, и никогда больше не вернется.
        - Мне нужно поесть. Чего угодно, лучше всего мяса, - хрипло ответил Коста, ощущая себя полным идиотом, нет, хуже - бестактным эгоистичным придурком.
        А Катя, казалось, больше всего ждала чего-нибудь именно в таком духе.
        - Ты сможешь встать? Хотя нет, лучше лежи, я сейчас принесу… - она вскочила, кинулась к двери, но замерла в проеме, резко обернулась. - Обещай, что не сбежишь.
        - Не смогу, - он попытался улыбнуться. Поймал ее взгляд и пояснил: - Сбежать не смогу.
        - Обещай, - она не отводила взгляда, не шевелилась, кажется - даже не дышала.
        И Коста сдался.
        - Обещаю.
        Катя прекрасно понимала, что на самом деле должна сейчас: во-первых, валяться в полуобмороке, во-вторых, находиться в шоковом состоянии после пережитого, в-третьих, до дрожи бояться всего и вся, и, наконец, в-четвертых - хотя бы трезво оценивать происходящее и адекватно реагировать. Вместо всего перечисленного она переживала сейчас только об одном - найдется ли что-нибудь поесть в холодильнике, ну хоть что-нибудь, не говоря уже о мясе!
        Нашлась какая-то колбаса, кусок сыра, и половина багета. С сомнением посмотрев на тарелку, Катя добавила помидор, и вернулась в комнату.
        Крылатый не сказал ни слова, сразу же взявшись за еду. Девушка задумчиво посмотрела на скорость исчезновения продуктов и потянулась за мобилом.
        - Доброй ночи. Примите, пожалуйста, заказ…
        Продиктовав адрес, она положила мобил на стол, и повернулась к гостю. Тарелка была пуста, и сей предсказуемый факт почему-то заставил Катю улыбнуться.
        - Через сорок минут придет курьер. Прости, я дома редко ем и не готовлю практически никогда…
        - Не нужно так напрягаться ради меня, - осторожно подбирая слова, проговорил Коста. Он чувствовал себя как никогда странно. Много, много лет прошло с тех пор, как он говорил с кем-нибудь вот так вот.
        - Не говори ерунды! - она даже обижалась до невозможности мило. Крылатый вдруг подумал, что он, наверное, спит - и он бы в это поверил, если бы не режущая боль в ногах и тупая - по всему телу. - Как ты себя чувствуешь?
        - Паршиво. Я сломал ноги. Дважды, - неожиданно честно ответил Коста, и тут же добавил, видя, как она переменилась в лице. - Не успел полностью регенерировать…
        - Ничего не понимаю…
        - Все в порядке, я скоро приду в себя.
        Катя решительно поднялась с дивана, подошла к нему, протянула руку.
        - Насколько я понимаю, встать ты можешь. Тебе нужно в душ.
        Коста пытался протестовать, но…
        Спустя минуту он стоял в просторной ванной комнате, прислонившись спиной к стене. Смертельная усталость застилала разум, крылатый не мог даже открыть глаза. Сквозь полусон он разобрал голос девушки: «Нет, так дело не пойдет», а в следующее мгновение ощутил легкое прикосновение рук к животу. Инстинктивно дернулся, напрягся, заставляя себя все же открыть глаза, и мягко, но уверенно перехватил ее руку.
        - Одно из двух - или ты раздеваешься сам, или я раздеваю тебя, - ничуть не смутившись, проговорила Катя, глядя ему в глаза.
        Коста разжал пальцы, опустил голову и больше не сопротивлялся - ни когда Катя усадила его в ванну и стала поливать теплой водой из душа, ни когда она осторожно, бережно оттирала мягкой мочалкой спекшуюся на коже кровь, перемешанную с потом, быстрыми и пугливыми движениями пальцев перебирала и мыла перья, наносила шампунь и бальзам на длинные волосы, а потом руками расчесывала темные длинные пряди. Коста послушно сидел в горячей, пахнущей чем-то цветочным, воде, и блаженствовал. Еще никогда в жизни ему не было одновременно так страшно, больно и прекрасно. А с каждой минутой, с каждым новым прикосновением ласковых пальцев страх и боль отступали, и счастье усиливалось. Естественно, он не сопротивлялся, когда девушка буквально вытащила его из ванны, тщательно вытерла кожу и перья огромной махровой простыней, потом завернула его в такое же полотенце, довела до комнаты и усадила на расстеленную кровать. Потом она исчезла на несколько минут, а может, часов - как только Коста перестал ощущать ее рядом, он словно бы отключился, и пришел в себя, только почувствовав тепло ее кожи рядом.
        - Подожди, не засыпай… Тебе надо поесть.
        Надо - значит, надо.
        Он ел, совершенно не ощущая ни температуры, ни вкуса - просто потреблял так отчаянно необходимую ему энергию. Ел, пока не наелся, пока не опустела последняя тарелка - а было этих тарелок немало. Ускоренный метаболизм имел свои преимущества, но также он имел и свои недостатки.
        - Спасибо, - прошептал крылатый, закрывая глаза.
        - Подожди, не засыпай… Ложись нормально, под одеяло, и сними полотенце, оно же влажное…
        Коста послушно позволил снять с себя полотенце, и забрался под одеяло, на мягкие и чистые простыни. Опустил голову на подушку…
        - Подожди, не засыпай…
        Через несколько секунд она оказалась рядом, обняла, прижалась всем телом - горячим, живым телом.
        - Подожди, не засыпай… Как тебя зовут?
        - Коста.
        Он провалился в сон.
        III. V
        Воздух выдержит только тех,
        Только тех, кто верит в себя.
        Бессилье бывает разным. Самое безболезненное - бессилье, выраженное в физической невозможности что-либо сделать. По крайней мере, так всегда было для Теодора. А вот бессилье от зависимости, бессилье сказать «нет», бессилье поднять голову и отказаться - такое бессилье жгло нервы и заставляло ненавидеть. Безжалостно, беспощадно - бессмысленно. Он был бессилен сказать «нет», и мог только ненавидеть. Молча и покорно.
        Именно так он ненавидел Кейтаро-дону. Ненавидел с того дня, когда понял, как его поймали. Ненавидел Кейтаро - и до безумия, до сжатых кулаков, до скрежета зубов завидовал Косте. Крылатый мог не задумываться о своем бессилии, крылатый даже умел находить в нем плюсы - его извращенная, искореженная совесть видела в получении приказа оправдание преступности этого приказа. Теодор так не умел. Во время войны самым страшным было - получить очередной приказ из штаба, от паршивых протирателей штанов, которые даже не представляли себе до поры, что война - это не только разноцветные стрелки на карте, означающие передислокацию войск, а погибшие бойцы - не только равнодушные списки на плохой бумаге и суммы выплат вдовам. Для него война закончилась раньше, чем для многих других, и уж тем более - раньше, чем стороны подписали мирное соглашение. Война закончилась, когда самолет, на котором он летел, попал под обстрел и рухнул тяжелой развалиной металла и смерти. Война закончилась в тот момент, когда он пришел в себя в госпитале, открыл глаза - и тут же, невзирая на все обезболивающие, на которые не поскупились
для обладателя наград и медалей, боевого офицера высокого ранга, командира одной из лучших дивизий, почувствовал себя тем, что от него оставила катастрофа. Бесполезный, бессильный обрубок, способный только видеть и слышать.
        Первые дни он ненавидел. Столь же люто, сколь и бессильно ненавидел себя, войну, врачей, а в особенности - тех, кто вытащил то, что от него осталось, из горящего самолета буквально за несколько мгновений до взрыва. Да, Теодор остался в живых. Но - зачем? Без ног, парализованный, немой, неспособный даже достать наградной пистолет и пустить себе полю в висок - он не хотел так существовать. Но его не спросили.
        Война закончилась спустя долгих три года, проведенных между сном и безумием. Он не мог даже попросить об эвтаназии. Он не мог ничего.
        Был подписан мир, были подписаны приказы о наградах. Ему дали внеочередное звание - зачем? Всем званиям, наградам, медалям Теодор предпочел бы выстрел в висок. Но его опять не спросили - а даже если бы и спросили, он не смог бы ответить. Застрелиться - просто и честно. Просить, чтобы кто-то застрелил тебя - слабость и трусость. Теодор понимал несостоятельность этой логики, но ничего не мог поделать.
        Война кончилась, началась жизнь. У него не осталось родных и близких, кроме тех, кто отрекся от него еще давно, когда Теодор отказался следовать по семейному пути, предпочтя военное училище медицинской академии. Героя войны оставили в наспех оборудованном госпитале для таких, как он - кто сделал для страны и для победы слишком много, чтобы просто сдать в хоспис, и кого некому было отдать. Вокруг были вежливые и квалифицированные медицинские сестры, профессиональные врачи, терпеливые сиделки - и полутрупы вроде него самого.
        Прошел год - Теодор надеялся, что или умрет, или смирится. Не получилось ни того, ни другого. К тому же… он не мог говорить, но зато он слышал. Слышал новости по радиовещанию. Слышал, как клеймят тех победителей, что оказались неугодны мировому правительству. Слышал, как обвиняют в преступлениях против человечества тех, кто проводил зачистки так называемых «мирных поселений» на захваченных англичанами и французами землях. Поначалу он поражался - неужели они не понимали, что представляли собой эти «мирные поселения»? А потом понял: представляли. Но миру был нужен козел отпущения, победившей стороне требовалось остаться в белом. А чтобы остаться в белом после такой войны, нужно на кого-то свалить все то, что не к лицу тем-кто-в-белом. И Теодор стал одним из тех, на кого свалили.
        Он не жаловался. Он помнил тех, кого убил. Помнил зачистки, помнил расстрелы. Помнил тяжелую отдачу ствола, и аккуратную дырочку посреди лба тринадцатилетнего подростка. Правда, еще он помнил, как этот подросток всадил нож в горло его солдата - но кого это волновало? В конце концов, он не отрицал собственной вины.
        В какой-то момент госпиталь быстро и безукоризненно расформировали. Кого-то, с наименее запятнанной репутацией, перевели в городские больницы, кого-то показательно судили - Теодор не хотел даже представлять себе омерзительность суда над парализованными калеками, в которых превратились бывшие офицеры и командиры частей. А кого-то просто вышвырнули, сплавив в приюты и хосписы. Среди этих, последних, оказался и сам Теодор. И обрадовался - в хосписе точно долго не протянуть.
        Но организм оказался крепче, чем он надеялся. Шли дни, месяцы, они сложились в год, Теодор оставался жив.
        А потом появился он. Сухощавый, безукоризненно вежливый, с холодным бесстрастным лицом. Вошел в палату, огляделся - ни тени брезгливости. Присел на край койки, внимательно посмотрел в глаза парализованному командиру дивизии. И начал говорить.
        О преступлении и наказании. О грехе и искуплении. О свободе и зависимости. Об относительности всех означенных понятий. О шансе. Нет, не так - о Шансе. А потом сказал:
        - Герр Майер, если вы согласны на мое предложение - скажите «да». Если не согласны - промолчите, и я уйду. Вы меня больше никогда не увидите.
        Теодор толком не понял, в чем заключается предложение. Зато он понял, что над ним издеваются - паралич голосовых связок не позволял выдавить даже стон. Ярость затопила разум.
        Он внимательно посмотрел на собеседника.
        А потом неожиданно для самого себя, сказал:
        - Да.
        Кейтаро удовлетворенно кивнул, и Теодор отключился.
        Он пришел в себя в совершенно другом месте. Открыл глаза - и осознал себя живым. Целым. С ногами и руками. Он почувствовал свое тело, которого не ощущал несколько лет.
        Кейтаро объяснил все. Про Силу, нуждающуюся в исполнителях. Про несовершенство мира, находящегося под угрозой гибели. Про скрытый дар Теодора к тому, что тот всегда презрительно именовал «магией». Про долгую, очень долгую жизнь. Про служение миру, закономерно продолжающее служение стране.
        И Теодор еще раз согласился. Позже он понимал, что тогда нужно было делать только одно - застрелиться, пока еще была возможность. Потом он принес клятву - и возможности не стало. Теодор никогда не думал, что клятву невозможно нарушить, если есть желание ее нарушить. Оказалось - клятвы бывают и нерушимыми в прямом смысле.
        А потом он узнал о цене искупления. И понял: раньше было не бессилье. Бессилье - теперь. Когда нет ни единого шанса. Когда это - навсегда.
        Шло время, Теодор служил Кейтаро и служил силе, которой принадлежал Кейтаро. Выполнял приказы - не как раньше, а дословно. Пока не появился призрак шанса.
        Силе можно противопоставить только другую силу. Теодор Майер прекрасно понимал это. Также он понимал, что открытое противостояние не приведет ни к чему, кроме ужесточения контроля за ним самим - его даже не убьют, Кейтаро только затянет потуже строгий ошейник и укоротит поводок. И Теодор решил создавать свое оружие для Кейтаро - но только он знал, что в итоге это оружие обернется против японца.
        Братство Повелителей. Как хороша была идея! И как бездарно она была загублена. Как легко, даже изящно Кейтаро провел его! Достаточно оказалось всего лишь на время лишить Теодора контроля над Повелителями. Братья оказались во власти Кейтаро, а тот легко и непринужденно перенаправил их деятельность в то русло, которое было выгодно Кейтаро и силе, которой тот служил.
        Впоследствии Теодору почти удалось уничтожить созданное им же оружие. Чужими руками, разумеется - но к тому моменту он уже мастерски научился этому, ранее презираемому, методу.
        В какой-то момент пришло смирение со своей судьбой. Смирения хватило надолго, Теодор сам не ожидал, что выдержит столько времени. А потом сложился новый план.
        Не сказать, что он был в восторге от этого юноши, Олега Черканова. С другой стороны… нет, пожалуй, Черканов и впрямь являлся идеальной кандидатурой. И то, что при их последней встрече во сне Олег отказался сотрудничать, тоже было плюсом. Гораздо большим, чем если бы он сразу же доверчиво согласился.
        План, стройный и четкий, но в то же время гибкий и способный подстраиваться под обстоятельства, Теодор составил еще даже до того, как показывал Косте своего избранника на роль оружия против Повелителей… а на самом деле - против Кейтаро.
        И все шло согласно этому плану, пока Теодор с досадой не обнаружил Дориана в непосредственной близости от Олега. Кто-то другой, быть может, и не насторожился бы - мало ли, по какой причине могут единожды пересечься два человека, никоим образом между собой не связанные - но Теодор слишком хорошо знал, кем и чем являлись последователи его собственных выкормышей.
        В другой ситуации он, возможно, не стал бы торопить события. Понаблюдал бы за Черкановым, попробовал бы выяснить - что нужно противнику от молодого человека, проверил бы сны Олега. Но только в том случае, если бы ему противостоял кто-то другой, не Дориан. И вообще не кто-либо из Братства.
        Убедившись, что встреча Черканова с Повелителем носила не единичный характер, и уж точно не была случайной, Теодор решил действовать. Его позицией по жизни было: «лучшая защита - это нападение, а сдачи лучше всего давать еще до того, как тебя ударили».
        Теодору уже давно не приходилось столь тщательно готовиться к вторжению в чье-то сознание - встречаться на физическом уровне с практиком, чей уровень силы на данный момент был неизвестен, ему не хотелось. Продумав все возможные варианты, он остановился на встрече во сне - причем во сне оппонента, а не в собственном. Вот только Дориану лучше считать, что это он находится в чужом сне. Подготовка заняла почти двое суток, зато теперь Теодор был уверен - все пройдет именно так, как ему требуется.
        Когда Дориану исполнилось десять лет, он пообещал себе, что его жизнь ни в коем случае не будет похожа на жизнь его родителей. И выполнил данное самому себе обещание. Он работал, как проклятый - с того самого дня, когда решил, что лучше умрет, чем повторит судьбу отца или матери. И самым сложным оказалось работать над собой. В то время, когда сверстники играли во дворе, ходили большой компанией в кино или на концерты, проводили время в компьютерных клубах, общались, Дориан учился. Ему не хватало времени - и он приучил себя спать четыре часа в сутки, не больше. Ему не хватало книг - он сумел выиграть городскую олимпиаду по химии и получить главный приз, ноутбук. Ему нужны были деньги на реализацию первого проекта - и он полгода ел только рано утром и поздно вечером, дома, откладывая выдаваемые на завтраки и обеды в школе деньги.
        Позже он сумел наверстать упущенное, а некоторые привычки обернулись против него самого. Дориан тратил немалые деньги на зарплаты выписанных из Италии и Франции поваров, он стал завсегдатаем элитнейших борделей, обстановка его дома обошлась в такую сумму, на которую можно было бы десять лет безбедно жить многодетной семье. Но одна привычка не изменилась - Дориан по-прежнему спал четыре часа в сутки, и ни минутой больше.
        И каждую ночь он видел сны. Иногда красочные, полные приключений и фантазий, которые не мог реализовать в жизни, иногда черно-белые, являющие все потаенные страхи, извлекающие из глубин памяти самые жуткие воспоминания.
        Сегодня был черед последних. Дориан брел по заснеженному плато. Вдали высились черно-серые громады гор, слева темнел провал пропасти. С каждым шагом плато сужалось, через сотню метров Дориан уже был вынужден прижиматься к выщербленной скале - пропасть казалась все еще далекой, но он точно знал, что горы обманывают его, хотят забрать его жизнь - провал совсем рядом, один неосторожный шаг, неловкое движение, и камни под ногами рассыплются в пыль, обнажая серый лед, дорогие кожаные туфли заскользят, и он сорвется, и будет несколько бесконечно долгих минут лететь в пропасть, а потом из туманной мглы, скрывающей предгорья, выступят острые осколки породы, пронзят тело, но не убьют - он будет еще много часов лежать, истекая кровью и замерзая, но никак не сможет ни умереть, ни проснуться, пока не закончатся проклятые четыре часа, отведенные на сон. Вот только это в том, живом и нереальном мире часов всего четыре, и только двести сорок минут - а здесь каждый миг длится вечность…
        Нет, подобного ему еще ни разу не снилось. Но все черно-серо-белые сны проходили по одному и тому же сценарию, все заканчивались одинаково - долгой, мучительной агонией.
        Иллюзия камня под ногами отступала, из пропасти поднимался туман - густой, как кисель. Он обволакивал тело по пояс, подло скрывая тончайшую грань, отделяющую от гибели.
        Налетел ветер. Дориан вцепился в скалу, до крови - бесцветно-серой в этом лишенном красок мире - раня руки. Ветер казался неестественным - во снах никогда не было ветра.
        Через несколько секунд порывы стихли. А из тумана в десятке шагов от Дориана выступила фигура.
        Это был человек. Среднего роста, среднего телосложения, с короткими волосами какого-то усреднено-темного оттенка. И без лица - над воротничком и до самой линии волос клубился все тот же мерзкий серый туман.
        Повелителя накрыло волной сумасшедшего, неконтролируемого ужаса. Вскрикнув, он отшатнулся, пальцы соскользнули с влажного от крови выступа, за который он до того держался. Камень под ногами рассыпался в пыль - Дориан не мог этого видеть, но он чувствовал, как надежная опора исчезает, туфли скользят по крупитчатому льду, и он срывается, падает…
        Дориан медленно выдохнул, провожая взглядом застывшую на краю пропасти фигуру. Пусть лучше падение на скалы, чем стоять перед этим…
        Удары сердца отмеряли оставшиеся секунды. Промелькнула мысль - лучше не спать вовсе, чем так. А потом сердце пропустило удар, еще один, сознание сковала липкая паника.
        Человек с туманом вместо лица плавно спускался следом. Казалось, он двигался в десятки раз медленнее, чем падающий Дориан, но почему-то спустя еще несколько суматошных, перепуганных ударов он оказался рядом. Нечто, прячущееся в клубящемся тумане лица, заглянуло в глаза Повелителя.
        - Что ты такое? - губы не слушались, но Дориан все же смог вытолкнуть из сведенной ужасом глотки слова.
        - Тебе лучше этого не знать, - прошелестел ответ. - Но я останусь с тобой навечно, если ты не выполнишь мое условие. Ты никогда не увидишь иного сна, кроме этого. Ты каждую ночь будешь трястись от ужаса при виде собственной постели. Ты будешь заставлять себя не спать - сутки, двое, трое - но рано или поздно усталость одолеет тебя, и ты провалишься в сон. Этот сон. И я буду ждать тебя. В следующий раз ты напьешься, прежде чем ложиться, надеясь, что хмель не позволит тебе видеть сны - и через мгновение, трезвый и умирающий от страха, ты увидишь меня.
        В бесстрастном голосе не было угрозы. Констатация факта, не более - но лучше бы это оказалась угроза.
        - Я согласен на твое условие, - Дориан так и не сумел заставить голос не дрожать, хотя очень старался. Это унижало и заставляло соглашаться на любые требования.
        - Оставь мальчишку в покое. Не приближайся к нему, не пытайся контактировать с ним. Узнаю, что ты снова появился вблизи него - мы встретимся вновь, и наша следующая встреча будет куда более неприятной для тебя.
        В следующее мгновение Дориан открыл глаза, лежа на собственной постели. Простыни были мокрыми от пота, кожа - липкой, неприятно пахнущей. Влажные волосы слиплись сосульками, а сердце билось часто-часто.
        Повелитель сделал несколько глубоких вдохов, поднялся на ноги. Вышел в гостиную, почти рухнул в кресло. Еще раз глубоко вдохнул, плеснул в стакан виски, выпил, не чувствуя вкуса, налил еще.
        - Кто же ты такой, Стас Ветровский, что у тебя такие защитники? - пробормотал Дориан, чувствуя, как панический страх отступает, но не уходит полностью, сворачивается кольцами глубоко в сознании и замирает.
        Дориан знал, что если он нарушит условие - ужас снова выползет из своего убежища, обовьет удавьими кольцами.
        Но сдаваться Повелитель не умел. Он найдет способ не разбудить страх и добиться своего. Обязательно найдет.
        Бывают такие дни, совершенно несовместимые с плохим настроением. Что бы ни случилось, какие бы проблемы не настигли - выходишь на улицу, видишь небо в веселых пятнах гримасничающих облаков, чувствуешь на лице легкие поцелуи солнечных лучей, слышишь щебет весенних птиц, ощущаешь кожей ласковые объятия ветра - и вопреки логике дурного настроения, улыбаешься. Быть может, сквозь слезы, неуверенно и даже боязно - но улыбаешься.
        Сегодня был именно такой день. Майский - почему-то чаще всего подобные дни хорошего настроения случаются именно в мае. Впрочем, Олегу совершенно не нужно было ненавязчивое волшебство солнца, неба и ветра - он и так был счастлив. Укорял себя за это счастье чуть слышно, но все равно радовался. Смотрел на беззаботно болтающего с однокурсницами Ветровского - и едва удерживал порыв натянуть улыбку до ушей, совершенно искреннюю улыбку кота, укравшего лучшую в мире сметану. Да, наиболее счастливым в этот день Олега делал именно Ветровский, и чем веселее и радостнее он становился, тем больше радовался и Олег.
        Сложно не радоваться, и даже сложно скрывать эту радость, когда смотришь на своего врага, счастливого и довольного жизнью, но при этом знаешь: перед тобой уже не человек. Перед тобой труп, просто он об этом еще не знает.
        - Что тебя так развеселило? - Марина, как всегда, появилась неслышно. Олег чуть помрачнел - снова не заметил, как она подошла! - но тут же вновь вернул беззаботное выражение лица. Еще не хватало себя выдать!
        - Ничего особенного, - он протянул руку, обнял девушку за плечи.
        Исключительно по-дружески, хотя хотелось, конечно, большего. Но Олег еще в тот памятный день, когда повезло застрять с Велагиной в лифте, пообещал себе: между ними не будет никаких отношений, кроме приятельски-рабочих. Иногда он об этом жалел - влюбленность, что он испытывал на первом курсе, давно прошла, но влечение к умной, привлекательной, верной женщине, на которую можно положиться и которой можно доверять, никуда не делось. Приходилось ограничиваться дружбой - для секса Олег предпочитал использовать профессионалок. Максимум удовольствия, минимум лишних эмоций и никак иначе.
        Он понимал естественность потребности в сексе - в конце концов, он был молодым парнем без каких-либо проблем по этой части. Но попытки завести любовные отношения со знакомыми потерпели полный крах - заносчивые и красивые, казавшиеся даже умными девушки, после первой же ночи решали, что теперь у них отношения «на всю жизнь», закидывали пробные удочки относительно брака, и что самое неприятное - почему-то решали, что теперь у них есть право лезть в жизнь Олега, интересоваться, чем он занимается, и закатывать истерики, узнав, что прошлую ночь он провел не в своей комнате в общежитии, а неизвестно где, да к тому же еще и отказывался отвечать на прямой вопрос: «где - читай, с кем - ты был этой ночью?». Нет-нет, раз женщины так зависимы от секса, он будет пользоваться услугами профессионалок.
        Конечно, Олег понимал, что из этого правила есть исключения, что наверняка существуют - и даже в его окружении - женщины, с которыми можно быть, и которые при том не станут посягать на его жизнь. Он даже допускал, что именно Марина Велагина является таким исключением. Но рисковать не хотел. Быть может, он даже знал причину - что бы он себе не говорил, Марина привлекала его до сих пор. И пока был хоть один шанс на то, что перевод их отношений в иную плоскость все испортит, Олег не желал рисковать.
        - Непривычно видеть тебя улыбающимся, - руку на своем плече она восприняла, как нечто само собой разумеющееся: не попыталась никак ее сбросить, но и придвигаться ближе не спешила.
        - Просто хорошее настроение, только и всего. Так бывает даже у меня, не поверишь!
        - И в самом деле, поверить сложно, - она говорила серьезно, но в уголках губ притаилась улыбка.
        Черканов еще пару месяцев назад неожиданно для себя обнаружил, что, оказывается, очень хорошо умеет улавливать вот такие полутона ее настроения, почти не проявляющиеся внешне, но почему-то заметные для него.
        А еще Марина умела заметив - не спрашивать. Олег был уверен, что она поняла сейчас: он лжет, что-то произошло. Но спрашивать - не станет, оставив за ним право на секреты.
        Молодой человек вновь перевел взгляд на Ветровского, смеявшегося над незамысловатой шуткой флиртовавшей с ним девушки. Кажется, даже той самой, от лица которой он, Олег, писал чуть не погубившую Стаса записку перед вступительными экзаменами.
        «Смейся, смейся, - подумал он. - Тебе недолго осталось смеяться».
        Да, теперь уже - и правда, недолго. Все было готово, оставалось буквально несколько дней. И когда они пройдут, эти дни - Ветровский перестанет существовать. Но перед этим он увидит его, Олега, и в его глазах обязательно прочтет, узнает, кто автор его кошмара. Доказать ничего не сможет, все выверено и идеально. Но будет знать.
        Когда несколько месяцев назад Дориан потребовал подождать с реализацией плана по устранению Ветровского хотя бы до середины весны, Черканов был очень недоволен. Его раздражало, что придется снова и снова созерцать ненавистного однокурсника, видеть его счастливую физиономию, замечать, как действует, порой мешая планам Олега, его дурацкая благотворительная группа…
        Прошло немного времени - и Черканов перестал злиться. Он смог понять на собственных ощущениях смысл пословицы: «Месть - это блюдо, которое следует подавать в холодном виде». Чем дольше он видел Стаса, уже зная, какая участь его поджидает - тем больше радовался отсрочке. А когда Дориан дал добро на начало реализации плана, Олег каждый день проживал, как наркотик. Разумом он понимал, что подобная зависимость от собственной ненависти ему не к лицу, но успокаивал себя словами о том, что когда Ветровского не станет - он освободится от своей ненависти, и разум вновь получит свою власть и свободу. И все будет хорошо.
        «Тебе осталось совсем немного, Стас. Еще несколько дней - и ты перестанешь существовать. Нет, твоя жизнь не прервется - пока что. Но ты позавидуешь мертвецам. Я обещаю, Стас, позавидуешь!».
        III. VI
        И «да» его было настоящее «да»,
        А «нет» - настоящее «нет».
        Просто удивительно, как по-разному могут просыпаться люди. Одни, услышав звонок будильника, спокойно выключают его, встают, словно бы и не спали крепким сном буквально несколько минут назад, и начинают сразу же заниматься делами, другие - с величайшим трудом отрывают голову от подушки и еще как минимум час практически не способны соображать. Третьи способны, не просыпаясь, на крик из соседней комнаты: «Тебе выходить через полчаса», твердым голосом ответить: «Я уже встал, сейчас причешусь и выйду», четвертые вообще ухитряются проснуться только в начале рабочего или учебного дня, и с некоторым удивлением понять, что они практически не помнят ни о том, как собирались и завтракали, ни о том, как добирались. Есть еще те, кто просто выключает будильник и безмятежно засыпает еще на несколько часов, вне зависимости от любых внешних обстоятельств. Как только люди не просыпаются!
        Коста всегда просыпался мгновенно, словно выныривая из холодной воды. Едва открыв глаза и дослушав бой часов, открывал глаза, поднимался с тахты, садился к компу - не проходило минуты с момента пробуждения, как он уже чем-то занимался. Он просыпался - и был готов к бою. В любое мгновение.
        Сегодня все оказалось иначе. Совсем иначе.
        Шелковистые простыни приятно холодили тело, легкое одеяло грело, но под ним не было душно. На мягком матрасе очень удобно было лежать на боку, полураскрыв оперенные крылья. Чуть завившаяся непослушная прядь необычно мягких волос, упавшая на лицо, слегка щекотала верхнюю губу и кончик носа при каждом вдохе-выдохе. А под правой рукой ощущалось непривычное живое тепло.
        Левое же запястье охватывала стальная полоска.
        Коста отчаянно не хотел просыпаться. Он очень медленно, плавно выплывал из глубин спокойного, ровного сна без сновидений. И ему было до неприличия хорошо.
        Пока он не почувствовал сталь на запястье, ограничивающую движение. Тело отреагировало раньше, чем сознание - кромки перьев посерели, облекаясь сталью, крылья потяжелели, готовые к бою. Мышцы напряглись, Коста превратился в туго сжатую пружину, готовую к броску.
        И только после этого открыл глаза.
        Катя сидела рядом, накрыв плечи простыней, и наблюдала за спящим в ее постели крылатым. Она, казалось, даже не заметила метаморфозы перьев.
        Чувство опасности, пробудившееся на мгновение, отступило. Коста перевел взгляд - левую руку охватывал стандартный металлический наручник полицейского типа - еще старый, не магнитный, а соединенный цепочкой. Вторая дужка которого крепилась к изголовью кровати.
        - Что это? - спросил он, вновь посмотрев на девушку.
        Та смутилась.
        - Я не хотела, чтобы ты ушел, как в прошлый раз…
        - Понятно. Эта вещь тебе нужна?
        - Нет… то есть, что ты имеешь ввиду?
        - Не нужна. Это хорошо.
        Коста чуть напрягся, дернул, рассчитав силу - он совершенно не хотел ломать кровать.
        Цепочка, соединявшая браслеты, жалобно звякнула - и порвалась.
        Крылатый протянул охваченную сталью руку Кате.
        - Снимешь?
        Она чуть приоткрыла рот, без страха, но с удивлением глядя на обрывок цепочки.
        - Какой же ты сильный…
        Ключ легко провернулся в замке, браслет с щелчком разомкнулся.
        - Спасибо.
        Было холодно. И еще - очень стыдно за вчерашнюю слабость. За то, что не смог уйти, за то, что вообще пришел, за то, что позволил за собой ухаживать. За то, что вообще позволил себе снова появиться в ее жизни.
        Надо было просто отнести ее домой, и тут же уйти. На чердаке чуть отлежаться и отправиться в убежище. И навсегда забыть этот адрес, эту квартиру, а главное - эту девушку.
        Надо было. Но, дьявол, до чего же не хотелось!
        А теперь придется объяснять, почему они не должны видеться. Но сперва - надо выяснить, что вчера произошло. Выяснить - и уйти. Несмотря на слова Эрика, несмотря на то, что теперь крылатый был свободен, он не стал менее опасен для окружающих. У него достаточно врагов, и врагов беспощадных. И эти враги ни за что бы не упустили возможность как-либо манипулировать Костой через тех, кто имел неосторожность стать ему дорог.
        Он поймал взгляд девушки и понял: вот теперь она боится. Но не его, а того, что он уйдет. То, что еще оставалось от прежнего Косты, безразлично заметило: правильно боится. А тот Коста, что вчера расправлял крыло, чтобы Кате удобнее было лить воду на широкие маховые перья, внутренне содрогнулся. Он не мог, не хотел уходить!
        Он должен был уйти. И должен был об этом сказать. Прямо сейчас.
        Но вместо этого с губ сорвались совсем другие слова.
        - Что вчера произошло? Почему ты… упала?
        Катя немного помолчала, потом легла рядом, положив голову ему на плечо. Коснулась кончиками пальцев пера, провела - Коста почувствовал, как по телу пробежала легкая судорога от этой мягкой, ненавязчивой ласки.
        - Я не знаю, - наконец проговорила Катя. - Я вообще не понимаю, что произошло.
        - Расскажи. С начала. Попробуем понять.
        Он старался говорить еще короче, чем обычно - только для того, чтобы она не уловила дрожи в его голосе.
        - Я… мне с утра было плохо. Холодно и тоскливо, знаешь, бывает - просто так, безо всякой причины. После института я не хотела идти домой, но дел никаких не было, занять себя оказалось нечем. Хотя, наверное, я просто плохо искала… Я зашла в какое-то кафе, пообедала - не потому, что есть хотелось, а просто по привычке. Вообще я все вчера делала «просто». Просто потому, что вроде как так надо. Потом пошла гулять - не куда-то, а так, бесцельно. Зашла в торговый центр, там побродила… и наткнулась на странный магазинчик. Оружейная лавка. Там было столько всяческих ножей и кинжалов, сколько я даже в кино не видела, причем все настоящее, никаких сувениров. И еще там был человек… я сперва приняла его за продавца, потом - за посетителя, а в результате выяснилось, что он хозяин этого магазина. Он подарил мне кинжал. Очень странный кинжал… И мне показалось в какой-то момент, что он за мной… ну, вроде как ухаживает. Угостил кофе с пирожными - а потом ушел. Внезапно встал, сказал, что ему надо уйти - и ушел, даже не спросив номера мобила. А мне вдруг стало душно. Я попросила официантку проводить меня на
террасу, там постояла - вроде, стало легче. А потом появились тени… Нет, ты, наверное, сочтешь меня сумасшедшей!
        - Не сочту. Продолжай.
        Катя глубоко вдохнула. Ей явно было сложно рассказывать, но в то же время - с каждым словом становилось легче. Коста обнял девушку крепче и добавил, постаравшись, чтобы слова прозвучали как можно мягче.
        - Не бойся ничего. Просто расскажи.
        - Я не помню почти ничего… только ощущения. Зачем-то достала кинжал, порезалась им… Не понимаю, как это получилось. Потом появились тени, они надвигались со всех сторон, хотели забрать меня. Стало страшно, как никогда в жизни, я посмотрела на лезвие, там… там был узор, а в этом узоре - ты… а с другой стороны - череп, оскаленный череп, очень злой. Я чувствовала исходящую от него ненависть… Нет, я сперва посмотрела, потом появились тени, а потом я порезалась! И закричала, но меня никто не мог услышать, вокруг выла метель, стало очень холодно, и эти тени, их все больше и больше… Я хотела убежать, избавиться от этого, хотела выбросить кинжал, но только сильнее сжимала его. А потом упала. Я не помню, как и почему. И не помню, что было дальше - я потеряла сознание, падая, и пришла в себя уже здесь… Ты меня поймал?
        - Да, - хрипло сказал Коста.
        Ненависть сводила горло. Он не знал, даже не догадывался, Катя не рассказала ничего, что могло бы точно указывать на виновника, но Коста кожей ощущал виновника. Убийцу. - Как он выглядел? Человек, который подарил кинжал.
        - Я не помню, - девушка прижалась сильнее. - Помню только кожаный плащ… он вообще был странно одет, не по нашему времени. Но я не помню ни лица, ни голоса.
        - Ясно. Что с твоей раной?
        Идиот. Сволочь бесчувственная. Он должен был спросить об этом раньше! Ладно, вчера он был не в состоянии вообще что-либо замечать, но сегодня-то!
        Вместо ответа Катя подняла руку. На внутренней стороне предплечья змеился тонкий сизый шрам. На вид ему было не меньше месяца.
        - Понятия не имею, как, но… Вчера я замотала руку бинтом, и забыла - не до того было. А сегодня вот так вот…
        - Это хорошо. Покажи мне нож.
        Малазийский крис. Прекрасно сбалансирован - для криса. Лезвие бритвенно-острое, клинок классический, с тринадцатью изгибами. Узор на лезвии произвольный, ни в какие отчетливые картинки не складывается.
        - Сейчас ты видишь что-нибудь в узоре?
        Катя долго разглядывала клинок, потом покачала головой.
        - Нет… Ничего не вижу, просто узор, и все. Но вчера был рисунок, я точно помню!
        - Была иллюзия рисунка, - покачал головой крылатый. - И я знаю, кто это сделал. Нет, не спрашивай - не отвечу. Не имею права. Но я разберусь с этим. Он больше не станет причинять тебе вред.
        Не станет. Потому что незачем. Потому что Коста сегодня уйдет, чтобы больше никогда не вернуться. Ярость клекотала в груди, но он сдерживал желание сию секунду сорваться с места, найти Теодора и заставить ответить за то, что тот едва не сделал.
        - Как скажешь…
        Она закрыла глаза, прижимаясь всем телом к нему. В этом не было ничего от сексуальности и вожделения - только тепло и близость. Все. Коста вздохнул, и тоже закрыл глаза, наслаждаясь последними мгновениями счастья, от которого он сегодня навсегда откажется.
        Эта история с крисом и падением слишком четко дала крылатому понять, насколько уязвим тот, у кого появляется некто, ему дорогой. И сколь страшная опасность угрожает тому, кто рискнет стать дорог Косте. Он не хотел Кате такой участи и не хотел каждую секунду думать о том, в безопасности ли она. Сам он обеспечить ей реальную защиту не мог. Кто он, в конце концов, против того же Кейтаро? Или даже Теодора, у которого нет ни единого шанса против крылатого в прямом бою, но который просто не позволит делу дойти до боя. Оглушит ментальной атакой и сделает все, что посчитает нужным. Это против людей Коста силен или даже против Повелителей. Но из слуг Закона он - слабейший.
        - Коста… Ты не уйдешь? То есть, конечно, уйдешь… но ты ведь вернешься?
        Надо было сказать правду. Или соврать - но так, чтобы она поверила.
        Он не смог.
        - Не знаю.
        - Я без тебя не смогу, - тихо проговорила Катя и уткнулась носом ему в шею.
        Коста поверил. Сразу и безоговорочно. А поверив - заставил себя об этом забыть. Она не могла без него - а он не мог, не имел права быть с ней. Ради нее самой - какая фальшивая, по сути, фраза! Жаль, что так оно и было.
        - Ты не знаешь меня. Не знаешь, кто я, что я делаю. Если бы ты знала…
        - …то это ничего бы не изменило. Я не маленькая влюбчивая девочка, правда. И я знаю, что не смогу без тебя. Не смогу - и все тут.
        - Даже если…
        - …даже если Ветровский говорил правду. Даже если то, что он говорил - самое малое из того, что ты делал и делаешь. Это ничего не изменит. Это не изменится, даже если я сама этого захочу… - очень тихо прошептала она. Коста повернулся, посмотрел ей в глаза - и ему стало страшно. Потому что она говорила чистейшую правду, которой не могла знать. Но знала.
        Так. Стоп. Причем здесь Ветровский?
        - Ветровский?
        - Да, Стас Ветровский. Он учится в том же вузе, что и я, только на психфаке, - она поняла его непонимание по-своему. - Это еще в прошлом году было… Вскоре после того, как мы с тобой впервые виделись. Он нарисовал тебя и уронил листок, а я подняла и узнала. Он настоял на разговоре, и рассказал, что ты якобы убил его отца. Мы тогда не договорили, пришел Кирилл, и мне удалось сбежать. Потом Стас долго вообще ко мне не подходил, а недавно мы случайно встретились в парке. Он повторил, что ты убил его отца, точнее, что он видел тебя над телом отца, но если он ошибается, он хочет это знать, а если не ошибается, то тоже хочет… извини за сумбурность. Я ему не верю, вернее, я верю, что он верит в то, что говорит, но он просто ошибается…
        - Нет, - Коста коротко перечеркнул горевшую в глазах девушки надежду. - Он не ошибается, он говорит правду. Хотя иногда это одно и то же. Но не в этот раз. Я действительно убил его отца.
        - За что? - она не понимала.
        Но она и не боялась. Косту это одновременно радовало, пугало и злило. Насколько проще было бы обоим, если бы Катя просто отказалась иметь с ним дело!
        В глубине души крылатый понимал, что даже если он покажет ей те фотографии, она может и не испугаться. Он прочел это знание в ее глазах и поверил.
        - Не знаю. Это был приказ, который я должен был исполнить. Не спрашивай меня об этом, пожалуйста. Я не стану говорить.
        - Хорошо, не буду… - она покорно наклонила голову, прижалась сильнее. - Я тебя все равно…
        Каким-то чувством Коста успел понять, что она скажет. И отчетливо осознал, что этим словам звучать нельзя.
        Он сделал единственное, что мог в том положении, котором находился - накрыл ее губы своими, ловя смертельно опасное признание, впитывая в себя, не позволяя роковой фразе прозвучать.
        Поцелуй не был ни страстным, ни тем более исступленным. Несколько минут оба медленно и плавно изучали друг друга. Закрыв глаза, водили кончиками пальцев по коже. Чувствовали свое дыхание на чужой коже, и чужое - на своей. Чужое становилось своим.
        В какой-то момент стало слишком близко, и Коста разорвал поцелуй. Осторожно, насколько мог, но разорвал.
        Время сыпучим песком текло мимо, а они лежали рядом, ощущая свое-чужое тепло, и молчали.
        - Стас говорил, он хочет знать правду, - негромко произнесла Катя, когда молчание начало становиться слишком густым и тягостными. - Я обещала, что передам тебе, если когда-нибудь увижу.
        - Ты знаешь его лучше. Что даст ему правда?
        - Я ее не знаю, - пожала она плечами. - Ты мне не сказал всего.
        - Я не смогу сказать.
        - Знаю. Потому не спрашиваю больше.
        - Спасибо…
        - Не нужно меня благодарить.
        Сколько еще времени они так пролежали, Коста не знал, да и не хотел знать. Он впитывал каждое мгновение счастья, пусть вовсе не такого безоблачного, как хотелось бы, но все-таки чистого и настоящего счастья. Да, он понимал, что поступает по-свински, давая сейчас Кате надежду, но сил отказаться не было.
        Секунды, минуты, часы текли плавно и размеренно, а крылатый все никак не мог решиться. Говорил себе - «еще пять минут», «еще полчаса», «еще мгновение» - и оставался.
        - Ты хочешь уйти, да? - конечно, она почувствовала. Еще бы…
        - Не хочу. Но должен.
        Секунды две она колебалась, Коста чувствовал ее напряжение и решимость. Потом сказала.
        - Я тебя не отпущу, пока ты не объяснишь.
        - Что именно?
        - Причину, по которой ты так хочешь от меня сбежать.
        - Я не хочу сбежать. Но больше - я не хочу подвергать тебя опасности. Вчера тебя пытались убить. Я знаю, кто, знаю, почему. Но я не знаю, окажусь ли рядом в следующий раз.
        - Я могу быть очень осторожна. Могу не выходить из дома, или переехать за город, или еще что-нибудь.
        - Это не защитит тебя. Пойми, угроза - не вовне. Угроза - я, - пусть ее убедит хоть это…
        - Не для меня, - она уверенно помотала головой. - Ты можешь быть кем угодно, но я знаю, что ты не причинишь мне вреда.
        - Ты не первая, кто это говорит. Но ты не станешь той, кому я в этом поверю.
        - Почему?
        - Потому что я знаю - ты ошибаешься. Я опасен, и я не стану подвергать этой опасности тебя.
        - Но…
        - Хватит! - резко оборвал ее Коста. Отстранился, сел на кровати, повернувшись к девушке спиной. - Я знаю, о чем говорю. Поверь мне.
        - Хорошо, - ее голос прозвучал странно и отстраненно. Крылатый не выдержал - обернулся. Катя сидела, обхватив колени руками, смотрела на него. Длинные волосы, рассыпавшись по плечам и спине, окутывали ее полупрозрачным покрывалом. - Хорошо. Я поверю. Но только если и ты поверишь мне.
        - В чем именно?
        - В том, что я без тебя не смогу. Я была мертвой с того момента, как перестала надеяться, что еще увижу тебя. Если бы с крыши меня не столкнул страх перед тенями - я бы прыгнула сама, просто несколько позже. Видишь, у меня нет истерики или чего-нибудь еще, я не пытаюсь тебя запугать, правда. Я просто не могу без тебя жить, не могу и не хочу. И не буду. Если ты опять исчезнешь - я закончу это… существование. Оно мне не нужно, если со мной нет тебя.
        - Ты не понимаешь…
        - Нет, это ты не понимаешь, - голос был твердым, не срывался, в нем звучала какая-то… обреченность, что ли? Косте стало страшно: он понял, что Катя говорит правду. Не то, во что она верит, а то, что есть на самом деле.
        Но шанс все равно был. Страшный, отвратительный, жуткий, пугающий больше, чем самая безумная кара, какую способен измыслить проклятый Закон, но этот шанс был. А вот выбора уже не было.
        - Дай мне время, - попросил он. - Дай мне хотя бы год.
        - На что?
        - На то, чтобы либо гарантированно обезопасить тебя, либо убедить в том, что я тебе не нужен, - сказал крылатый, и тут же понял, что сморозил полную чушь.
        Взгляд Кати сделался ледяным.
        - У тебя есть полгода на все, что ты сочтешь нужным. Если по истечении этого времени ты не сумеешь мне доказать и показать, что мне без тебя, а тебе - без меня будет лучше… то в следующий раз ты меня не поймаешь. Это не угроза и не шантаж. Прости, но я не смогу жить так, как последний год. Понимаю, что звучит бредово, но ты - моя судьба. Я это знаю.
        - А если сумею? Доказать.
        - Тогда проблема отпадет сама собой. Да, еще ты всегда можешь сказать, что просто сам не хочешь быть со мной. Но ложь я почувствую.
        - Знаю. Иначе уже сказал бы.
        - Полгода.
        - Я запомнил.
        Он сидел на краю ее кровати, и ощущал себя полным идиотом. Хотя бы потому, что его не отпускало ощущение, что он только что впервые поссорился со своей… нет, даже в мыслях этого не произносить.
        - Твои штаны в ванной, - безразлично сказала Катя. - Я их кое-как отмыла и зашила, но они из очень жесткой кожи, так что вышло не очень.
        - Спасибо.
        Одевшись, крылатый подошел к окну.
        - Коста, подожди… - она быстро поднялась, подошла - обнаженная, как и была. - Я буду ждать. Просто буду ждать, и ты не забывай, хорошо?
        - Даже если бы я хотел, я бы не смог забыть, - честно признался он.
        Тонкая ладонь легла на плечо, скользнула по коже, перебралась на основание левого крыла. Пальцы погладили перья…
        Катя вдруг улыбнулась. Неожиданно, очень неуверенно - но улыбнулась. Коста поймал ее улыбку, понял причину - и улыбнулся тоже. Развернул крыло.
        - Выбирай.
        - А тебе не будет больно?
        И тут Коста расхохотался. Он смеялся так, как не смеялся, наверное, ни разу в жизни, прошлой или нынешней, до слез, до сведенных судорогой скул, до разболевшейся головы.
        Сперва Катя, кажется, испугалась. Потом несмело улыбнулась… а через минуту уже смеялась вместе с ним.
        И перо она все-таки выбрала. Осторожно, но крепко взяла его пальцами, Коста накрыл ее ладонь своей и дернул.
        Спустя полчаса крылатый летел над ночным Питером и думал, кто же сошел с ума? Он, Катя, или весь мир? Пока получалось, что мир. Верить в это хотелось, но было страшно. Несмотря на страх, Коста верил.
        Хотя и знал, что пройдет еще одна-две вечности между ударами маятника, и реальность вернется, принеся с собой осознание, понимание, вину. Но пока этого не случилось, еще пару кратких вечностей он может хранить в себе воспоминание о своем счастье.
        III. VII
        Ты уехал за счастьем,
        Вернулся просто седым…
        Вселенское равновесие существует. К сожалению, оно почему-то всегда работает в негативную сторону, уравновешивая все хорошее, и почти никогда - наоборот. К примеру, если несколько дней стоит прекрасная погода, просыпаешься утром с мыслью «Жить - хорошо!», кажется, начинаешь влюбляться в симпатичную и неглупую однокурсницу, на рабочем и учебном фронтах все так хорошо, что даже не пугает ни капельки приближающаяся сессия, а любые технические накладки в реализации нового проекта кажутся ерундой - то через день-другой обязательно зарядят гнусные холодные дожди, однокурсницу застанешь целующейся с главным институтским бабником, проект сорвется из-за какой-то мелочи, а подлый комп сожрет файл с готовым, но безалаберно не скопированным куда-нибудь еще курсовиком. Нет, не обязательно случится все из вышеперечисленного, но хоть какую-нибудь подлянку равновесие обязательно преподнесет.
        Сегодня это была погода. Дождь начался еще с вечера, в новостях погоды для метеозависимых значились грозные предупреждения, и Стас так и не смог заснуть - даже самые сильные обезболивающие были не в состоянии успокоить привязавшуюся головную боль, хорошо знакомую любому, страдающему вегето-сосудистой дистонией, болезнью Петербурга. Ближе к утру он оставил попытки все же поспать сегодня ночью, а когда на улице уже окончательно рассвело - выбрался из постели, быстро собрался и пошел гулять. Да-да, именно гулять, невзирая на паршивую погоду.
        Дождь и порывы холодного ветра быстро сдули остатки сонливости, головная боль, обидевшись на такое явное пренебрежение, куда-то делась. Стас брел по улочкам Питера, не особо задумываясь, куда и зачем идет. На душе было неспокойно - уже второй день его не отпускало смутное дурное предчувствие. Настолько смутное, что молодой человек даже не мог понять, к чему именно оно относится - к нему лично или к делам Ордена, или к чему-то еще…
        Стас остановился посреди улицы, запрокинул голову, подставляя лицо прохладным мелким каплям. Глубоко вдохнул, отгоняя плохие мысли, потянулся всем своим существом к льющейся с неба воде, к таинству дождя, таинству омовения и очищения - он давно уже забыл, что такое «плохая погода», научившись в каждом проявлении природы видеть жизнь и смысл. Ну, почти в каждом.
        Он не знал, сколько времени простоял вот так, наслаждаясь влажными прикосновениями, наполняющими его душу прохладой и свежестью чистоты. Мысли, до того сумбурным роем клубившиеся в больной голове, с каждым вдохом приобретали отчетливость и кристальную прозрачность, гнетущее ощущение, не дававшее покоя последние два дня, стекло по фалангам пальцев, на мгновение задержалось на ногтях, и странно-глухими в этой звенящей чистоте дождя каплями сорвались на асфальт, растворившись без следа.
        Стас мог стоять так долго, гораздо дольше, чем допускал город. С сожалением вздохнув, он выпрямился, открыл глаза, несколько раз моргнул, стряхивая влагу с ресниц.
        И только теперь заметил того, кто уже несколько минут наблюдал за ним, стоя в тени многоэтажного дома.
        Высокий, крепко сложенный человек. Кожаные штаны, тяжелые ботинки. Промокшие длинные волосы змейками облепляют лицо и плечи, несколько прядей падают на грудь. Крылья за спиной полурасправлены, с кончиков перьев срываются звенящие капли.
        В одно мгновение от безмятежного покоя, царившего на душе Стаса, не осталось и следа. Сознание затопила ненависть, по нервам стегнула утихшая было боль потери. Хотелось закричать от переполняющей злости, но ярость перехватила горло, не выпуская наружу ни звука, не позволяя бешенству выплеснуться куда-либо. Был только один путь, и сейчас Ветровский не думал, да и попросту не помнил о том, что говорил Кате Годзальской. Он не собирался разговаривать с убийцей, он собирался его убить.
        Тихо щелкнуло лезвие выкидного ножа, Стас сделал два быстрых шага, сконцентрировался на цели - все, как учили. И прыгнул. Быстро, точно, резко. Сейчас, еще одно мгновение, даже меньше - десятая доля мгновения, и острая сталь прорвет обнаженную кожу, проскользнет между ребрами, пронзит сердце. И неважно, что будет дальше - сейчас он просто делает то, что должен сделать. Нет, даже не так - он делает то, чего не может не сделать.
        Наверное, мальчишке казалось, что он очень быстр и тренирован. Что его бросок стремителен, атака безошибочна, и удар неотвратим. Наверняка он так и думал.
        Коста спокойно проводил взглядом прыжок Ветровского. За миг до столкновения мягко отшатнулся в сторону, перехватывая руки, чуть сжал правое запястье Стаса - тот негромко вскрикнул, выпуская нож.
        Несколько секунд Коста пристально вглядывался в глаза юноши. Ярость и ненависть в них сменились каким-то странным, смешанным чувством. Крылатый никак не мог понять, каким именно, хоть и ощущал, что это очень важно - именно сейчас понять.
        Сперва он хотел просто отбросить Стаса, но почему-то передумал. Медленно разжал руки, Ветровский тихо всхлипнул, и осел на асфальт. Обхватил себя за плечи, не отводя взгляда от Косты. И крылатый внезапно понял - нет, далеко не все, но самое главное: он понял, что его поняли. Понял - и не поверил.
        Стаса трясло. Перед глазами метались картинки чужих воспоминаний, сердце сжималось от чужой боли, сознание меркло от чужого ужаса и от собственного понимания. Сквозь эту тугую полупрозрачную пелену чужого он еле улавливал слова этого… существа, которое убило тысячи людей, но и кару несло такую, что Стас оказал бы ему величайшую милость, убив. Но крылатый сам не позволил себя убить - он добровольно принял свое воздаяние и не считал себя вправе прервать мучительную жизнь.
        Когда он снова обрел способность дышать и осознавать реальность, крылатого рядом не было. Ветровский медленно поднялся на ноги, все еще не до конца понимая, что произошло. Помотал головой, стряхивая влагу с волос и лица, смахнул каплю с кончика носа. Трясущимися руками достал чудом не вымокшие сигареты, закурил, укрывшись от дождя под аркой.
        Ненависти не осталось. Обида - да, но не на меч, а на руку, державшую его. Убивает не меч - а крылатый был только лишь мечом. Может, сложись жизнь Стаса иначе, он не был бы способен это осознать, но все было именно так, как было. И он знал.
        Он еще найдет того, кто на самом деле виновен. Он отомстит.
        К первой паре Стас пришел вымокший до нитки, продрогший, но в его глазах можно было разглядеть тень принятого решения - если уметь видеть. Ни о чем уже не думая, он спокойно вошел в аудиторию, опустился на свое место, запустил комп.
        И случайно поймал взгляд Черканова. Злой взгляд, в котором светилось предвкушение. Ветровский вздрогнул, ощутив это предвкушение - наверное, именно такими были глаза крылатого когда-то давно, когда он… нет, об этом лучше не думать.
        Галина Викторовна о чем-то рассказывала, Стас слушал ее в пол-уха. Пальцы привычно метались над клавиатурой, записывая лекцию. Он отстраненно подумал, что надо купить, наконец, хороший диктофон и поставить функцию распознания голоса - прекрасно поставленную речь декана программа переведет в текст безошибочно.
        Все еще смутное, но уже обретающее форму дурное предчувствие усилилось, заставив Ветровского чуть повернуть голову и посмотреть на Олега. Черканов не отрывал взгляда от двери, лишь иногда глядя на часы. Эмпатия Стаса, все еще обостренная после невероятной вспышки, передавала ему напряженность ожидания, некоторую нервозность и готовое прорваться ликование. Еще совсем немного…
        Стас поймал себя на обжигающе-остром желании уйти. Сослаться на плохое самочувствие, отпроситься с середины лекции - Галина Викторовна поймет, он, в конце концов, лучший студент факультета… ну, один из двух лучших студентов.
        Он не успел.
        Без стука распахнулась дверь аудитории. На пороге возникли трое полицейских. Один из них, с нашивками лейтенанта, первым шагнул вперед, коротко произнес, не позволяя преподавательнице возмутиться невиданным произволом.
        - Станислав Ветровский присутствует?
        Стас медленно поднялся на ноги. Все, бежать поздно. Не успел.
        Недоразумение? Конечно же, нет. Слишком много торжества в глазах Черканова. На лице лишь удивление, такое же, как на лицах остальных, но взгляд… Взгляд ясно говорил Стасу: да, это сделал я, мой враг.
        - Я - Станислав Ветровский.
        Лейтенант кивнул своим спутникам, те мгновенно оказались рядом с юношей. Стас не успел даже охнуть - на запястьях сомкнулись холодные браслеты магнитных наручников.
        - Вы арестованы. Не сопротивляйтесь, это лишь усугубит вашу участь. Вы имеете право на адвоката, вы имеете право хранить молчание, вы имеете право на выкуп после суда. Вам есть что сказать?
        Стас помотал головой. Предчувствие беды исчезло - ему на смену пришло ощущение полного краха.
        Под прицелом плазмеров его вывели из аудитории.
        Четвертая часть
        IV. I
        …остался как приют невежд
        Витраж из сотканных желаний,
        Разбитый автором надежд.
        - Вы арестованы. Не сопротивляйтесь, это лишь усугубит вашу участь. Вы имеете право на адвоката, вы имеете право хранить молчание, вы имеете право на выкуп после суда. Вам есть что сказать?
        Студенты, оцепенев, смотрели, как на их сокурсника надевают наручники, как выводят из аудитории под дулами плазмеров. Женьке казалось, что он слышит их мысли, суматошные, напуганные… жалкие.
        «Ни фига себе, в нашем институте, вот так вот?»
        «А я думала, Ветровский - приличный парень. Хорошо, что я с ним не общалась почти!»
        «Тьфу, напугался. Боялся, за мной… хорошо, что его забрали, не меня».
        «Ой, как страшно… и любопытно! Как в детективах!»
        «Интересно, а за что его?»
        И в самом деле. А за что?
        Алфеев вскочил, бросился следом за полицейскими, даже не заметив, что вслед за ним, игнорируя крик Галины Викторовны, метнулся Олег. Женька выбежал в коридор, Черканов застыл в дверях.
        - За что вы его забираете? В чем его обвиняют? - выкрикнул Алфеев, впервые в жизни готовый ринуться в драку.
        Лейтенант остановился, обернулся. Чуть скривился, и ответил:
        - Ветровский задержан по постановлению следователя. Его подозревают в подделке документов, сетевом покушении на человека, распространении запрещенной литературы, подрыве государственных устоев и… - на лице полицейского отразилось крайнее отвращение: - Педофилии.
        В первый момент Женьке показалось, что он ослышался.
        - В чем? - тихо переспросил он.
        И в этот же момент так и стоявший в дверях Черканов ахнул:
        - Педофилия?
        И не было ни единого сомнения в том, что хоть кто-то из находившихся в аудитории его не расслышал.
        Первый, он же самый сложный этап операции по избавлению от ненавистного однокурсника прошел как по маслу, без единого сбоя. Олег с трудом сдерживал улыбку всякий раз, когда вспоминал взгляд Ветровского, в котором читались страх и понимание. Да, Ветровский определенно догадался, кому обязан таким поворотом событий. Вот только доказать он ничего не смог бы. Ничего и никому. Хотя бы потому, что кто теперь будет его слушать, после таких обвинений?
        «Ничего, это еще только начало», - подумал Черканов. Ему мало было уничтожить самого Стаса - в конце концов, при всех своих недостатках, Ветровский - крайне живучая тварь, раз уж сумел уцелеть не только в трущобах, для этого много ума не надо, а еще и заполучив такого врага, как Дориан Вертаск. Нет, для того, чтобы месть свершилась полностью - а также затем, чтобы у Олега больше не путались под ногами всяческие мироспасители и моралисты - следовало уничтожить этот поганый Орден Ветровского. А раз надо - значит, он его уничтожит. В конце концов, учитывая обвинение…
        Нет, Черканов почти не сомневался - Стас сумеет отвертеться от большей части предъявленного, возможно, даже от всех ложных обвинений. Но и того, что останется, вполне хватит для того, чтобы надоедливого соперника посадили на пару лет. А где пара лет, там и все пять-шесть… ему хватит.
        Ветровский больше не опасен. Так или иначе, на два года он точно сядет, а за это время Олег успеет уйти достаточно далеко, чтобы уже почти бывший однокурсник больше никогда не смог перейти ему дорогу. Сейчас же нужно раздавить этот Орден.
        Решение пришло недавно, и Черканов до сих пор поражался его простоте и изяществу. Одно-единственное обвинение - и все, девяносто процентов этих орденцев отвернутся от своего предводителя, даже не выслушав его объяснений. А половина еще и попытается морду набить… попыталась бы, будь это физически возможно. И ведь как хорошо все сошлось - основное направление работы Ветровского, маленький секрет покойного Кирилла Бекасова, напавшая на Велагину в момент паники разговорчивость и несколько крайне удачных снимков. Остальное - дело техники, причем как в переносном, так и в самом что ни на есть прямом смысле.
        Кстати, о технике. Олег посмотрел на часы - пора. Неспешно поднялся из-за стола, потянулся, разминая затекшие мышцы, и вышел в коридор. Поторчал пару секунд у лифта, зашел в распахнувшую створки кабину, кивнул полузнакомому парнишке с третьего курса. Лифт еле ощутимо дернулся, заскользил по шахте вниз.
        У Олега зазвонил мобил.
        - Я слушаю, - он повернулся в пол-оборота к попутчику, так, чтобы тот слышал слова его собеседника.
        - Олег, привет. Ты где сейчас?
        - В общаге, почти на первом. А что?
        - Помнишь, ты вчера у меня с чипом работал?
        - Ну да, помню. И?
        - И то, что когда ты уходил, ты перепутал чипы, и забрал мой! А он мне нужен сейчас!
        - Во блин… а я и не заметил, - двери кабины открылись, третьекурсник вышел. Олег сделал приглашающий жест ожидавшим лифт девушкам - мол, заходите, я передумал выходить. - Ладно, сейчас заскочу - я еще даже из кабины не вышел.
        - Ага, ну давай, я жду.
        Теперь как минимум три человека подтвердят, что в появлении Черканова на этаже педагогического факультета не было ничего удивительного - он зашел отдать чужой чип, только и всего. Олег понимал, что перестраховывается, но поделать ничего не мог - ему было физически некомфортно, когда он думал, что из-за пары вовремя заданных вопросов весь его план может рассыпаться, как карточный домик. Метод устранения Ветровского многому научил молодого человека - он прекрасно понимал, что раз ему удалось таким образом избавиться от противника, использовав его мелкие просчеты, то никто не даст гарантии, что какой-нибудь умник не сможет в один далеко не прекрасный день точно так же использовать просчеты Олега. Посему - лучше перестраховываться. Пусть даже его личное присутствие не является необходимостью, но так самому же будет спокойнее.
        Лифт остановился, Черканов шагнул в холл четвертого этажа. Налево - общежитие будущих медиков, справа расположились студенты педагогического. Ему туда - приятель, которому надо отдать чип, очень удачно живет в следующей комнате за той, что на самом деле нужна Олегу.
        Молодой человек шел по коридору, на ходу перебирая содержимое карманов в поисках чипа. «Миниатюризация - это хорошо, - вскользь подумал он, - но иногда кажется, что разработчикам стоило бы поумерить свой пыл, а лучше - направить его в другие области».
        Кто-то перехватил Олега за плечо.
        - Пожалуйста, назовите вашу фамилию, факультет, курс, - рослая, спортивного телосложения девушка-пятикурсница с нашивкой «Инспекционной бригады» на плече смотрела на Черканова так, будто бы видела его впервые в жизни. В общем-то, так оно и было - откуда ей знать, что перед ней - глава организации «Мир», который давал ей четкие и подробные инструкции буквально три часа назад.
        «Да, возможно, я усложняю. Но так будет надежнее. Это не та игра, которую я могу себе позволить проиграть».
        - Олег Черканов, факультет психологии, второй курс, - спокойно ответил он. - Чем-то могу помочь?
        Голос уверенный, но с толикой сомнения - мало ли, что надо ИБ от него? Нормальный ответ и нормальные интонации для второкурсника, которому вроде как нечего бояться, но у которого наверняка найдется в анамнезе один-другой случай нарушения общих правил.
        - Маргарита Фомова, - представилась девушка в ответ. - Инспекционной бригаде получено провести обыск, нужен свидетель. Могу я рассчитывать на вашу помощь?
        Несколько секунд помяться - никто не приходит в восторг от таких предложений - потом согласиться. Примерно так на его месте и вел себя среднестатистический второкурсник.
        - Да, конечно.
        - Тогда следуйте за мной.
        Маргарита кивнула трем стоявшим в течение короткого разговора в стороне парням - двое были с нашивками ИБ, третий, пухлый коротышка с медицинского, являлся вторым свидетелем. А заодно - самым болтливым в институте человеком. Олег еще с первого курса знал - если хочешь, чтобы какая-то информация за день стала известна всему ВИПу, донеси эту информацию до Костика Малюткина. Костик оказался здесь тоже неслучайно - но об этом уже знал только Олег.
        Маргарита коротко, но уверенно постучала в дверь.
        - Кто там? - раздался знакомый голос, и Черканов внутренне улыбнулся.
        - Алексей Каноров?
        - Да, - дверь распахнулась, на пороге стоял закадычный друг Ветровского.
        - Маргарита Фомова, Инспекционная бригада. Нам поручено провести досмотр ваших личных вещей и содержимого жесткого диска компа. Вот постановление ректора, подписано вашим деканом.
        Леша побледнел, сделал шаг назад, чем мгновенно воспользовалась Маргарита, ловко оттеснив парня к стенке и пройдя в комнату. Следом за ней вошли остальные, и в двухместной каморке мгновенно стало очень тесно.
        - На каком основании обыск? - выдавил из себя Каноров.
        - Вы замечены в близких отношениях со Станиславом Ветровским, арестованным по серьезному обвинению. Обыск проводится в комнатах всех, с кем он тесно контактировал. Если вы храните у себя что-либо запрещенное, лучше признаться сразу - это смягчит вашу вину.
        «Ей бы на юриста учиться, а не на программера».
        Взгляд Алексея неожиданно стал злым.
        - У меня нет ничего запрещенного, а личное я, как умный человек, в институте не держу, - выплюнул он. - Валяйте, обыскивайте.
        «Дурак ты, а не умный человек. Был бы умный - обошелся бы без этакого почти что признания».
        Парни быстро переворошили немногочисленные вещи Канорова, а Маргарита села за комп. Подключила чип, запустила сканирующую программу, и программу, вскрывающую несложные пароли папок и файлов напрямую через операционную систему. Пальцы запорхали над клавиатурой, иконки, окна, строки состояния сменялись на экране с такой скоростью, что Олег тут же переменил свое мнение: на факультете программирования, специальность - сетевая безопасность, Фомовой было самое место.
        Внезапно девушка вздрогнула, чуть отстранилась от компа - ровно настолько, чтобы обоим свидетелям было видно. На ее лице появилось выражение гадливости.
        - Тьфу ты, мерзость какая.
        Леша подошел, бросил взгляд на открытое фото - и побледнел еще сильнее.
        - Это… я не знаю, что это! У меня ничего такого не было… это вы подбросили!
        Краем глаза Олег отследил, как Костик Малюткин делает шаг в сторону, осторожно достает из кармана мобил и делает снимок.
        Алексей что-то закричал, Черканов даже не стал вслушиваться, что именно, кинулся к двери, потом тут же - к сидевшей за компом Фоминой. Парни из ИБ почти силой оттащили его от Маргариты. Та встала, отключила чип.
        - Я доложу вашему декану об обнаруженных снимках и поставлю перед ним вопрос о допустимости вашего дальнейшего обучения на педагогическом факультете, - с отвращением проговорила девушка. - Конечно, это ваше личное дело, и вы сможете, в случае чего, продолжить обучение по другой специальности, но к детям вас подпускать нельзя. Также эта информация будет передана следовательской группе, занимающейся делом Ветровского. Сочтут они необходимым привлечь вас в качестве свидетеля или же выдвинут обвинение - уже их дело.
        Дальнейшее Черканова не интересовало. Он выслушал сухую благодарность за содействие и покинул комнату.
        Дело было сделано. Малюткин разнесет информацию по всему институту, а в совокупности с предъявленными Ветровскому обвинениями такие подробности произведут эффект разорвавшейся бомбы. Все же, как удачно этот слюнтяй Алфеев вчера влез!
        Воспоминание заставило Олега улыбнуться. И в самом деле, как удачно!
        В самом начале существования Ордена - пока проходили первые встречи, прорабатывались и готовились к реализации первые проекты, налаживалась связь с первым детдомом, проводились первые благотворительные вечера, никто не думал о какой-либо иерархии внутри Ордена. Стас был главным, он отвечал за все, он назначал координаторов проектов в Петербурге и координаторов отделений в других городах - а те уже выбирали ответственных среди своих людей. Где-то через полгода стало ясно, что Стас один уже просто не справляется со всеми делами, что свалились на него в связи с расширением Ордена по всей России. И тогда рядом встали Алик Гонорин и Женя Алфеев. Не претендуя ни на какие особые звания и должности, они просто сделали шаг вперед, подставляя свои плечи. Именно им Стас не боялся доверить решение сложных вопросов, когда сам он уже не успевал, именно они вели переписку с недавно созданными отделениями в новых городах, именно они в случае отсутствия Стаса проводили собрания Питерского отделения Ордена.
        И не было ничего удивительного в том, что именно они объявили о внеочередной встрече питерского отделения через день после ареста Стаса. К сожалению, только через день. Они опоздали всего на сутки.
        К удивлению Женьки, на встречу пришли почти все. Но по их лицам, по плотно сжатым губам, по разочарованию и отвращению во взглядах, по эмоциональной холодности и отстраненности, он понял - вчерашние братья и сестры уже все знают, и многие пришли попрощаться. В конце концов, по их мнению, собратья не были виноваты в том, что командир оказался таким… такой… тварью.
        И все же Алик попытался. Он умел говорить, умел убеждать - но в этот раз и он был бессилен. Хотя бы потому, что последних новостей он просто не знал.
        Не знал, что почти что все студенты ВИПа уже видели фотографии с компа Алексея.
        - О чем ты говоришь, Алик? - тяжело вздохнула одна из девушек. - Я еще могла теоретически поверить, что обвинение в… педофилии сфабриковано, что кто-то хочет избавиться от Стаса. Могла бы, но только если бы сам Стас не скрывался так от нас. Если он скрыл, что он, гм, гей, то почему бы ему было и не скрыть свое… влечение к… несовершеннолетним?
        - Он - кто?!? - потрясенно выдохнул Женька.
        А Алик впервые в жизни не мог сказать ни слова.
        Алиса покраснела, но взгляда не отвела.
        - Вы в институтскую локалку сегодня вообще заходили? - спросила она.
        - Нет…
        - Так зайдите. И посмотрите.
        В сети института, невзирая на близящуюся зачетную неделю и грядущие за ней экзамены, об учебе не говорил никто. Все обсуждали выложенные Костей Малюткиным фото.
        Фото явно было перефотографировано с экрана компа. Сбоку виднелись чьи-то плечи, обтянутые черной рубашкой, какие носили члены ИБ. Фотографию оформляла темная рамка экрана, но это все становилось заметно лишь позже. Сперва в глаза бросались два человека, изображенные на оригинальном снимке.
        И Женька, и Алик безошибочно узнали Стаса и Лешу. Молодые люди сидели в открытом кафе. Губы и нос Алексея были вымазаны в тающем мороженом, белая сливочная полоска прочертила смуглую щеку, глаза сияли. Стас, довольно улыбаясь, касался кончиками пальцев этой белой дорожки, судя по всему, осторожно ее стирая. Перед Стасом стояла только чашка с кофе, но на его губах, ярких и распухших, как бывает после долгих страстных поцелуев, белели следы взбитых сливок, венчавших Лешину вазочку с мороженым. В таких же сливках был перепачкан и Алексей.
        - Там еще одно есть. Если еще остались сомнения, - сказала Алиса.
        Да, второе фото не допускало ни малейшей двусмысленности в толковании. Неизвестный фотограф запечатлел поцелуй, который при всем желании нельзя было назвать дружеским, или каким-либо еще. Это был поцелуй любовников.
        - Гадость какая! - похоже, кто-то из орденцев второй снимок увидел только сейчас.
        - Что скажете?
        Женька молчал, в прострации глядя куда-то сквозь экран.
        Алик еще раз внимательно посмотрел на фото, пожал плечами.
        - Монтаж. Я уверен на сто процентов, это обычный монтаж. Вероятно, именно из-за необходимости смонтировать и обработать изображение перед нами цифровой фотокадр, а не голографическое объемное изображение, которое очень тяжело подделать с достаточной достоверностью. Если найти человека, хорошо разбирающегося в таком монтаже, он легко докажет, что фото - не настоящее, это компиляция, обработка, что угодно. Но только не реальный снимок.
        - Алик, мне бы очень хотелось тебе верить, - Алиса посмотрела ему в глаза, но тут же отвела взгляд. - Но пойми нас… Стаса обвиняют в педофилии - ты говоришь, обвинение сфабриковано. Мы видим снимки, на которых он… ну, ты понял. А ты говоришь, что это тоже не настоящее, это фотомонтаж. А вспомни, что было год назад, когда Стас говорил Витценко, что мы для него просто инструмент… Ты тогда убедил нас всех, что мы не правы, что Стас нас защищал. Но забыть эту историю мы вряд ли сможем. А теперь это… нет, Алик, прости. Для нас это слишком. Мы очень хорошо работали вместе, мне не хочется оставлять наши проекты, и я полагаю, что если мы открестимся от Стаса, то сможем продолжать работать с детскими домами.
        Алиса снова смотрела ему в глаза. И Алик понял - все. Убеждать, говорить - уже бессмысленно. Они все решили еще до того, как пришли. А пришли лишь для того, чтобы попытаться склонить на свою сторону его и Женьку.
        - От чьего имени ты говоришь?
        - От имени всего… почти всего питерского Ордена. Алик, пойми нас - мы не хотим терять все то, чего смогли добиться! Даже если ты прав, а мы все ошибаемся, и Стас в самом деле ни в чем не виновен, а его арест и эти фотографии - всего лишь подстава, его уже смешали с грязью и уничтожили. Он больше не сможет ничего сделать для Ордена, он только все испортит. Из-за него…
        - Из-за него у вас будут проблемы, так? - негромко закончил Женя. - Ты можешь не продолжать. Не надо больше лжи и оправданий. Я понимаю и так, правда. Но Орденом вы не будете. Назовитесь, как хотите - вам же лучше, нет никакой связи со Стасом и теми, кто остался на его стороне, да и к запрещенной книге привязки не будет.
        - Орден - уже достаточно раскрученный бренд, - высказался кто-то. - Нам будет сложно начинать с новым именем.
        - А это уже ваши проблемы, не мои, - пожал плечами Женя, и Алик поразился холодному равнодушию, звучавшему в его голосе.
        - С какой стати мы должны поступать так, как хочешь ты? - Алиса сузила глаза.
        - Все очень просто. Все деньги Ордена - в моих руках. Вы получите что-либо только в том случае, если навсегда откажетесь от идеи называться Орденом.
        - Ну ты даешь… - прошептал Алик, глядя на друга со странной смесью восхищения и ужаса.
        Финансами Ордена заправляли двое ребят с экономического. Три человека могли в любой момент перевести все деньги под свой контроль - Алик, Стас, и Женя. Стас по понятной причине не мог, а Алик просто не догадался. Зато догадался Женя. И хорошо, что догадался - те двое с экономического сейчас явно были на стороне Алисы. В то же время Гонорина пугала такая предусмотрительность. Алфеев словно бы с самого начала был уверен, что те - отступятся, предадут.
        - И как ты проконтролируешь нас? Что будет тебе гарантией того, что мы, получив деньги, не назовемся Орденом?
        - Все просто. Вы получите только одну шестую часть всего нынешнего фонда. Через год - еще одну шестую. За этот год вам проще будет раскрутить новое имя. Сумма достаточно солидная, чтобы вы как следует подсуетились ради нее.
        - Можно сделать проще, - заговорил Саша Годин, до того момента остававшийся незамеченным. - Юридически оформить собственность на торговое имя, с запретом использования этого имени кем угодно и при каких угодно обстоятельствах. Тогда не придется лишний раз пересекаться.
        - Неужели так неприятно с нами общаться? - огрызнулся Алик. Он не ждал от тихого, спокойного, всегда тактичного парня такого… злого пренебрежения.
        - Не с вами. С ними, - коротко ответил Саша, пересекая комнату и становясь рядом с Женей. - Я остаюсь.
        Гонорин прикусил язык.
        - Прости…
        - Забей. Я понимаю.
        Алик вскинул голову, обвел всех взглядом.
        - Кто остается в Ордене? - тихо спросил он.
        - Я остаюсь. А разве это не само собой разумеется? - Виктор Галль недоуменно приподнял бровь.
        - Я тоже останусь.
        - Инга?
        - Почему бы и нет? Не вижу смысла идти с ними, но и бросать начатое не хочу, - Куприянова как-то неопределенно передернула плечами, глядя мимо Алика, и ему показалось, что в мыслях девушка далеко от этого всего.
        - Кто-нибудь еще хочет остаться? - спросил Женя. - Учтите, обратно вернуться будет нельзя.
        - Я останусь, - решился Азамат.
        - Почти как в начале, только без Андрея и девчонок, - попытался улыбнуться Виктор.
        Улыбка вышла натянутая и неестественная.
        Зулкарнов с надеждой посмотрел на Вику.
        - Может, и ты?..
        Девушка покачала головой. В ее глазах стояли слезы.
        - Извините, ребята. Если будет нужна помощь - вы знаете, где меня найти. Я ухожу… Нет, Алиса, я просто ухожу. От всех. Я не останусь ни с той, ни с другой стороной. Зарегистрировать «Орден» как торговую марку… как же это мерзко!
        Не в силах уже сдерживать рыдания, она выбежала из комнаты. Через несколько секунд хлопнула входная дверь.
        - Кто-нибудь еще хочет остаться? - в очередной - и последний - раз спросил Женя. - Нет. Ну что же…
        - Женя хочет сказать, чтобы вы все выметались из штаба! - рявкнул Алик. - Ключи можно не сдавать, вечером здесь будут стоять другие замки.
        Квартира на окраине Приморского района, невероятно просторная, хоть и однокомнатная, снятая в качестве орденского Штаба, опустела за считанные минуты.
        - Менять замки не придется, - безэмоционально сказал Виктор.
        - Почему?
        - Нас осталось… сколько? Шесть человек. Еще Леша… если он не уйдет после всего этого. Зачем нам столько места?
        - Будем, как раньше, встречаться у меня дома? - предложил Женя.
        Виктор кивнул.
        Повисло тягостное молчание.
        - Регистрировать Орден как торговую марку - мерзко… да, мерзко! - неожиданно прервал тишину почти истерический крик Саши. - А что я мог еще предложить, если в этом мире даже хорошие дела надо делать через мерзкое?
        - Саш, успокойся. Вика просто была не в себе…
        - Да неважно, в себе или нет! Она же права, понимаешь? Да, это отвратительно! Но это единственный способ…
        - Мерзко не то, что ты предложил, - вклинилась Инга. - Мерзко то, что нам вообще пришлось столкнуться с таким дележом. И ведь это еще не закончилось - придется связываться с ними, распределять, кто с какими проектами и в каких районах будет работать…
        - Конкурирующие ордена, м-мать вашу… Вот вам и неконкурентность в реалиях Терры.
        - Ничего. Мы выберемся, - неожиданно жестко сказал Женя. - А теперь, раз уж мы все здесь, давайте перейдем к делу. Итак, у кого какие идеи относительно вытаскивания нашего… нашего командора из тюрьмы?
        IV. II
        Я не могу заснуть, и так бывает всегда
        Когда всходит твоя одинокая звезда
        - Я уже боялась, ты сделал выбор, и больше не придешь.
        - Еще - не сделал.
        - Не будем об этом?
        - Не будем.
        Он пришел ночью, когда она уже ложилась спать. Просто позвонил в дверь - она беззаботно открыла, думая, что опять сосед, старенький профессор, перепутал двери. Он стоял на пороге, вода ручьями стекала с него, струилась холодными струйками по обнаженной коже, по штанам, по перьям.
        - Я думала, ты постучишь в окно… - она несмело улыбнулась, все еще не уверенная, что не спит.
        - В окно неудобно. Карниз очень узкий. Я на нем не помещаюсь.
        - Я позвоню в оконную кампанию, скажу, чтобы переделали.
        - Мне несложно войти в дверь.
        - А мне несложно позвонить.
        - Ты упрямая.
        - Ты тоже…
        - Я… - он запнулся, отвел взгляд. Быстро посмотрел на соседскую дверь - они так и разговаривали, стоя на пороге. Отодвинул девушку в глубь квартиры, захлопывая за собой тяжелую, надежную сталь. Взял ее руки в свои, поднес к губам. - Я скучал, - хрипло выдавил он незнакомые, непривычные слова, смысл которых постиг лишь недавно.
        - Я скучала…
        Первый поцелуй был жадным, взахлеб и до дрожи. Второй - долгим и страстным. Третий - плавным и нежным.
        Коста с трудом сумел оторваться от желанных губ.
        - Я не должен… мы не должны…
        - Не должны - но будем, - согласилась Катя.
        Только минут через десять она отстранилась, окинула крылатого быстрым взглядом. - Ты вымок, замерз и зверски голоден. Проходи на кухню, я сейчас приду.
        Она появилась буквально через минуту, с огромным пушистым пледом, джинсами и полотенцем. Тщательно вытерла гостя, заставила переодеться, укутала в плед.
        - Минут через десять будет еда, а я пока сделаю глинтвейн.
        - Что можно приготовить так быстро? - удивился Коста.
        - Курьера из ресторана, конечно же, - она рассмеялась, и на душе сразу стало легко и свободно.
        Он впервые пришел к ней. Сам, по своей воле. Не «случайно пролетал, решил зайти». Теперь он сидел на полу, прислонившись спиной к стене, наблюдал, как она хлопочет над глинтвейном, и улыбался. Губы, как всегда, плотно сжаты - но глаза его улыбались, и она не могла этого не заметить.
        Отчасти он и сейчас ненавидел себя. Но не позволял себе об этом думать, не давал страху, ненависти, отвращению вырваться наружу. Он позволил себе прийти - и сегодня он не будет портить все им обоим.
        Курьер прибыл ровно через десять минут. Катя притащила на кухню несколько контейнеров, разложила мясо и птицу по большим тарелкам, отдельно высыпала горку картошки. Забравшись с ногами в кресло, с улыбкой наблюдала, как он насыщается - быстро, но не торопливо. Потом наполнила глинтвейном две высоких стеклянных чашки.
        Они сидели рядом, закутавшись в один на двоих плед, пили глинтвейн, ощущая плечами присутствие друг друга, мягкое тепло чужой кожи, слушали дыхание. И были счастливы.
        - Расскажи о себе что-нибудь, - тихо попросила Катя. - Нет, я понимаю, что ты весь - одна большая крылатая тайна, но хоть что-нибудь! Такое… повседневное, обычное.
        «Повседневное - то, что делается каждый день. Что я могу рассказать тебе? Как просматриваю фотографии девушек, твоих ровесниц, которых я убил? Как изучаю информационную базу, решая, чью жизнь я сегодня прерву потому, что я решил, что кто-то того заслуживает? Как я просыпаюсь с первым ударом маятника, слушаю бой часов и напоминаю себе, кто я такой, для чего существую и что должен? Что рассказать тебе, ангел мой? То, что я не имею права даже приближаться к тебе?»
        - Ты всегда такой голодный… почему? Не верю, что у тебя нет денег на еду.
        - Во-первых, мне непросто зайти в ресторан или магазин и купить поесть, - с тихим смешком ответил Коста. Да, об этом можно рассказать. - Во-вторых, у меня очень быстрый метаболизм. Например, я не могу опьянеть - алкоголь выводится из организма быстрее, чем успевает подействовать. Я расходую огромное количество энергии, когда летаю или перестраиваю тело - ты видела размах моих крыльев, они способны поднимать меня в воздух, но пролететь сто метров для меня по расходу энергии примерно то же самое, что для человека - пробежать километр в полной выкладке.
        - Но если ты не можешь сходить в магазин, то как и где ты ешь?
        - Ты помнишь нашу первую встречу?
        - Когда ты меня наглым образом споил? - Катя невинно улыбнулась, и Коста легко подавил поднявшее было голову чувство вины. - Помню, конечно. Погоди… У тебя не было крыльев!
        - Были. Просто невидимые и неосязаемые. Это я тоже умею, но энергии тратится безумное количество. Ты просто не обратила внимания, сколько я тогда ел, пока мы сидели в ресторане. Особенно шоколад и орехи.
        - Завтра же закажу на дом шоколад и орехи! Но погоди, это получается, ты тратишь энергию, чтобы сделать крылья, гм, невидимыми и неосязаемыми, чтобы пойти купить еду, чтобы восстановить энергию. Замкнутый круг?
        - Смотря сколько покупать еды, - теперь он улыбнулся по-настоящему, а Катя рассмеялась.
        - Представляю тебя, выходящего из магазина с бычьей тушей на плечах!
        - Я покупаю готовое мясо в кулинарии. Не умею готовить.
        - Хочешь, я тебя научу?
        - У меня все равно нет кухни, равно как и возможности тратить время на приготовление пищи. Зачем, если можно купить уже готовую?
        - Ммм… домашнее - вкуснее!
        - Мне без разницы, какой вкус у энергии, - пожал плечами Коста. Поймал взгляд девушки и тут же поправился: - Но если приготовишь ты, это будет уже совсем другое. Не просто энергия.
        Глинтвейн закончился, и они перебрались в спальню. Катя долго и тщательно расчесывала его длинные темные волосы, перебирала пряди, гладила перья… а потом все получилось само собой.
        Они проникали друг в друга медленно и бережно, с каждым слитным движением все больше объединяясь. В каждом стоне, вздохе, жесте они становились единым и цельным, без единого изъяна и неправильности.
        Коста впускал ее в себя так глубоко, так близко к сокровенному, как никого и никогда, Катя отдавала ему все самое себя без остатка - как никому и никогда. Слабый лунный свет скользил по ее молочно-белой весенней коже, и Коста видел в ней настоящего ангела в обрамлении его собственных белоперых крыльев.
        - Останься здесь, со мной…
        - Останусь.
        - Не только сегодня. Оставайся и завтра, и послезавтра, и потом тоже…
        - Нет.
        Коста приподнялся на локте, заглянул в ее умоляющие глаза.
        - Я не могу, не хочу, не буду рисковать тобой. Ты - единственное, что у меня есть. Единственное, что делает меня живым. Но у меня есть долг, и этот долг убьет тебя, если я буду слишком близко. Те, кто хочет до меня добраться, не остановятся ни перед чем. А я… я не смогу жить, если из-за меня погибнешь ты. Понимаешь?
        - Да… теперь ты хотя бы не говоришь, что ты сам для меня опасен. Это уже хорошо.
        - Но я сам тоже для тебя опасен, - он резко помрачнел, сел на постели, подогнув одну ногу под себя.
        «Я никогда не должен об этом забывать. Никто не знает, когда и почему я могу сорваться».
        - Не говори так. Вообще об этом не говори! - она приподнялась, протянула к нему руки, обняла. - Не надо… не хочу сегодня что-нибудь портить… лучше иди сюда…
        Разве он мог сопротивляться?
        Это было месяц назад. С тех пор Коста не видел Катю, не приближался к ее дому, старался даже не думать о ней. Она может просить его не говорить - но его молчание ничего не изменит. Что бы не сделал с ним Закон, как бы не изменил его природу, гарантий все равно не было. Коста еще помнил, как содрогается от ужаса податливое молодое тело, как красива стекающая тонкими ручейками по нежной девичьей коже алая кровь, как прекрасна и несравненна предсмертная дрожь, когда можно сцеловывать с опухших, искусанных губ последний вдох… Он помнил, и эта память заставляла его дрожать от ужаса при одной мысли о том, что он когда-нибудь не удержит себя и… нет, нет, НЕТ! Даже думать об этом - невыносимо.
        За окном его укрытия стемнело. Коста выключил комп, открыл раму, на мгновение замер на подоконнике. Что сегодня? Куда? Зачем? Он не знал. Сегодня на удивление не хотелось убивать.
        Он прыгнул, в падении расправил крылья, вновь набрал высоту и полетел над городом, пристально разглядывая улицы и редких прохожих. Парень и две девушки спешат к зданию клуба, опаздывают на вечеринку. Трое мужиков во дворе дома пьют пиво, обсуждая прошедший день. Женщина неспешно идет от магазина к дому, в руках тяжелые пакеты - время за полночь, и действуют ночные скидки. Спрятавшись в тени деревьев, двое подростков осторожно курят сигарету на двоих, то и дело оглядываясь - не заметили ли дома их отсутствие. Влюбленная парочка целуется на скамейке. Компания подвыпивших парней в камуфляжной форме вываливается из бара, они идут по улице, громко обсуждая фигуру идущей впереди них девушки. Девушка кажется Косте смутно знакомой, но с такого расстояния не разглядеть, он спускается ниже, но она сворачивает в переулок, сокращая дорогу до метростанции. Компания останавливается на перекрестке, они переглядываются - и идут за ней.
        Коста шевельнул крыльями, ускоряясь. Успеть приземлиться, скрыть крылья, добежать - до того, как ублюдки совершат непоправимое. Девушка не должна увидеть его крылья, иначе было бы все совсем просто… Впрочем, не впервые. Он успеет и так.
        Из переулка раздался крик. И если фигуру Коста узнать не сумел, то этот голос… Он камнем рухнул вниз: увидит крылья - и пускай, она их, в конце концов, уже видела, и не раз.
        Двое держали Катю, один - заломив руки за спину, второй - за волосы. Третий срывал с нее джинсы - блузка уже была разодрана в клочья, к обнаженной груди тянулся четвертый, он же последний. Девушка кричала, пыталась освободиться - но тщетно: ее держали крепко и умело.
        Первым пострадал последний - приземляясь, Коста отсек ему руку. Тут же ударил крылом вправо, пробивая грудную клетку того, что держал Катю за руки. Дико, нечеловечески закричал оставшийся без руки, он в ужасе смотрел на обрубок, не замечая крылатого - Коста качнулся в сторону, взмахнул крылом, и обезглавленное тело рухнуло на асфальт. Еще один насильник в панике выпустил волосы несостоявшейся жертвы, метнулся в сторону, но не успел - Коста ударил снизу, быстро и страшно, рассекая тело от паха до плеча. Последнего он схватил за горло, поднял над землей, с лютой ненавистью глядя в глаза. Сжал сильнее, несколько секунд наслаждался предсмертным хрипом, а потом сдавил резко, грубо, прорывая кожу и плоть и чувствуя, как хрустят под пальцами хрупкие шейные позвонки.
        Отшвырнув уже мертвое тело, обернулся - Катя смотрела на него с ужасом. Коста только сейчас понял, какую совершил ошибку, дав волю гневу - стоило убить всех быстро и, по возможности, без нарушения целостности оболочек. В крови было все: он сам, стены и асфальт под ногами, трупы, Катя. Коста прикусил губу.
        - Они не успели тебе что-нибудь сделать? - тихо спросил он.
        - Н-нет… ты прикончил их раньше…
        Он вздрогнул.
        - Если бы я не…
        - Я… понимаю… но…
        - Я говорил, что я опасен, - оборвал крылатый. - Идем отсюда, тебе нужно привести себя в порядок.
        - Куда?
        - Ко мне.
        Коста сделал шаг вперед, она не отступила - только закрыла глаза. Он легко подхватил девушку на руки, взмыл в воздух. Быстро набрал высоту и заскользил к убежищу.
        - Душ за этой дверью. Тебе помочь?
        - Нет! Я… мне надо побыть одной…
        - Хорошо. Я пока найду одежду и чего-нибудь выпить.
        - Нет! Не уходи… мне страшно… - она подняла на крылатого полные слез глаза. - Просто… если можешь - побудь здесь. Я быстро, обещаю.
        - Хорошо. Вот, возьми пока… моя старая рубашка, она чистая.
        Катя скрылась за дверью. Зашумела вода, но сквозь плеск острый слух Косты улавливал рыдания.
        Что, вот так и заканчиваются прекрасные сказки для убийц, что не заслужили даже такого недолгого счастья?
        В нижнем ящике комода, который не открывался уже много лет, нашелся и кофе, и даже немного коньяка с незапамятных времен. Там же обнаружилась старая электрическая плитка… да, это было очень давно.
        Когда Катя вышла из душа, заплаканная и несчастная, выглядящая совсем миниатюрной в слишком просторной и длинной для нее рубашке, под которой было разве что уцелевшее белье, на полу перед тахтой уже стояли две чашки с горячим кофе, бокал коньяка и поломанная плитка шоколада.
        - Пей и ешь. Тебе нужно восстановиться, - тихо сказал Коста.
        Он сидел на подоконнике, вертел в пальцах оставленный Эриком плеер. Кровь с тела и крыльев он уже стер.
        - А ты?
        - А тебя не смутит необходимость пить кофе, сидя рядом с тем, кто только что на твоих глазах порубил на куски четверых людей? - резко и даже почти что зло спросил он. Но Катя расслышала в его голосе боль.
        - Не смутит. Они… наверное, они заслужили свою участь.
        Он спрыгнул с подоконника, подошел, сел рядом.
        - Выпей и съешь хотя бы пару кусочков. Поможет.
        - Прости меня…
        - За что?
        - За то, что испугалась… - она зябко поежилась, обхватила обеими руками горячую чашку. - Это не из-за тебя… то есть, я не… Нет, не так. Я не изменила своего отношения к тебе. Я просто испугалась, я никогда не видела столько крови и… не видела, как выглядит разрубленный пополам человек или человек без головы, и передо мной никогда не падали отсеченные руки…
        - Я убил их так, как было наиболее целесообразно. Не подумал, как это выглядит со стороны, - стараясь, чтобы это прозвучало как можно равнодушнее, сказал Коста.
        - Прости меня… - тихо повторила она. - Прости…
        - Подожди… мы не о том говорим, - он сжал пальцами виски, помассировал. - Ты не должна извиняться… Вообще, что ты делала в таком районе поздно ночью?
        - Я бабулю навещала. Она не в ладах с моими родителями, отказалась переезжать в более престижный район, чтобы не быть им обязанной… с ней только я общаюсь. Пока чай пили и разговаривали, как-то время быстро пролетело, я поздно спохватилась.
        - Почему не вызвала такси?
        - Да я всегда от нее на метро ездила, так проще и быстрее…
        - Зато на такси безопаснее. Не делай так больше.
        - Хорошо…
        Несколько минут прошли в молчании. Потом Катя вдруг сказала:
        - Помнишь Стаса Ветровского?
        Еще бы он его не помнил!
        - Разумеется.
        - Его арестовали вчера. За педофилию и что-то там еще.
        Коста приподнял бровь.
        - Ты в это веришь?
        - Не знаю…
        - Не верь. Такой идеалист как он скорее удавится, чем тронет ребенка. Я встречался с ним и кое-что понял.
        - Его оправдают?
        - Не знаю.
        Она промолчала. Он - тоже.
        Прошло еще минут двадцать, кофе остыл, коньяк закончился.
        - Коста… можно спросить?
        - Конечно.
        - Если бы там, в переулке, была не я, а какая-нибудь другая девушка - ты бы все равно их убил.
        - Да. Но так, чтобы она не увидела крыльев. Это моя работа - убивать.
        - Как это случилось? Ну, в смысле, как ты стал… так делать?
        Коста глубоко вздохнул.
        - Это называется «пришло время быть откровенным», да? - с усмешкой проговорил он. - Что ж, это должно было произойти. Хорошо, я расскажу. Но только если ты пообещаешь…
        - Что?
        А в самом деле, что? Никогда больше его не вспоминать?
        - Ничего. Сама решишь, что тебе со мной делать. В конце концов, если кто-то имеет право убить меня за то, что я совершил, то это ты.
        - Что ты такое говоришь, Коста?
        - Сперва выслушай меня, а потом решай. Я родился в прошлом столетии. Сейчас мне около ста лет, может, чуть больше. Мой отец - один из пьяных моряков, которые изнасиловали мою мать. Она растила меня одна, денег в семье не было, а мне очень многого хотелось. Я не обращал внимания, чего ей стоило потакать моим капризам. Однажды она продала единственное свое украшение, золотое кольцо, чтобы купить мне модные джинсы, а я заметил, что кольца нет, только через месяц. Лет в четырнадцать я начал заниматься бандитизмом, и чем дальше - тем хуже. А в двадцать два я впервые убил девушку. Изнасиловал и убил, неумело, но жестоко. Мне понравилось…
        Коста говорил долго и подробно настолько, насколько это было возможно. Говорил негромко и отстраненно, полностью погрузившись в воспоминания. Он даже не замечал, что по его щекам текут слезы.
        - Она должна была стать тридцать восьмой и наверняка не последней. Но мне повезло, повезло так, как я не заслужил. Я до сих пор не знаю точно, кто она была, почему она пришла - мне никто этого не объяснил. Она заставила меня осознать, какая же я мразь. На протяжении всей жизни я сеял вокруг себя только зло, боль, страх, ненависть. Я не знал, что дальше делать. Хотел застрелиться, но… знаешь, умереть - это было слишком мало для меня. Я не заслужил даже смерти. И я должен был как-то искупить. Я бросил свои дела, уехал из Москвы в Питер. А по дороге в купе зашла она. И рассказала, что я могу встать на сторону тех, кто борется с такими, каким был я сам. Конечно же, я согласился.
        - Коньяк закончился… - прошептала Катя, глядя на бутылку.
        - Хочешь еще? Впрочем, о чем я… конечно, хочешь. Я сейчас принесу. А пока… я хочу, чтобы ты это увидела. Ты должна понять, что я такое.
        Комп включился совершенно бесшумно. Коста включил проецируемую клавиатуру, открыл папку с фотографиями. Запустил первый цикл снимков.
        - Тридцать семь циклов, в каждом - пятнадцать снимков. Я вернусь через полчаса.
        - Несмотря ни на что, ты не боишься, что я уйду, - несмело улыбнулась Катя.
        На экран она пока что не смотрела.
        - Не уйдешь. Здесь нет дверей, а до земли - десятки метров, - он вскочил на подоконник, оглянулся. - Просмотри снимки. Я прошу.
        Он бросился в ночную тьму.
        IV. III
        Одинокие волки и страшные звезды,
        И остаться нельзя, и бежать слишком поздно.
        Камера предварительного заключения - чуть больше двух квадратных метров. Метр восемьдесят на метр двадцать. Узкая койка, подобие откидного столика. Под койкой - ведро. И тяжелые, безликие, серые стены, крохотное зарешеченное окошко в стальной двери, низкий потолок. Самое время подумать о бренности всего сущего, а заодно - своей собственной.
        Стас лежал, закинув руки за голову и глядя в потолок. На гладкой поверхности расфокусировывающемуся против воли взгляду даже зацепиться не за что - Ветровский считал бы мух, но и тех нет! А воображение пасовало.
        Он сидел здесь уже не меньше суток. А может - и больше, как тут высчитаешь время, когда отобрали абсолютно все, что на нем было, включая белье, и заставили переодеться в серую тюремную робу?
        Паника, страх, попытки доказать свою невиновность - все это осталось во вчерашнем дне. А может, позавчерашнем - кто теперь разберет? Сейчас Стас просто пытался занять себя хоть какими-нибудь мыслями, любым способом, но отвлечься от размышлений о собственной судьбе, и, что страшнее - о судьбе Ордена.
        С ним все было понятно. Он упустил врага, недоглядел, недооценил всю глубину и силу ненависти, что испытывал к нему Черканов. Стас точно знал, по чьей вине он здесь - тот взгляд в аудитории, когда его пришли арестовывать, не допускал иного толкования ситуации. Другое дело, что Ветровский даже примерно не мог предположить, каким образом Олег сумел такого добиться. Выдвинутые обвинения - не подозрения, а именно обвинения, соответственным образом подтвержденные и задокументированные - это не нелепая попытка ленивого полицейского повесить на так кстати подвернувшегося парня убийство Вениамина Андреевича. Это тщательно проработанный план, подразумевающий неплохие связи, сложную предварительную подготовку, долгий сбор информации и кучу всего прочего, что вообще-то не по силам сироте-второкурснику, питающемуся в бесплатной институтской столовой. Такой план требует, помимо всего прочего, немалых денег - там заплатить за информацию, здесь дать взятку, тут купить с потрохами следователя, подписавшего не постановление о задержании, а сразу полноценный ордер на арест. Следовательно, вина уже почти доказана,
суд - только формальность, не более.
        Когда Черканов успел обзавестись необходимыми связями и деньгами?
        И Черканов ли?
        Вздрогнув, Стас принялся перебирать в мыслях всех тех, кому он и его Орден перешли дорогу. Кто мог оказаться на подобное способным? Нет, хотеть-то наверняка хотели многие, но кто располагал достаточными ресурсами для реализации такого плана?
        Перед внутренним зрением проносились лица, вспоминались имена, фамилии, должности - и все отметались. По самым разным причинам, но отметались. Пока не остался только один.
        - Телепат, - беззвучно прошептал Стас.
        Как там его звали? Лешка упоминал, когда рассказывал о своем расследовании. Человек, которого называл своим наставником и учителем покойный Кирилл Бекасов. Покойный, между прочим, именно благодаря своему «учителю».
        Дориан.
        Мог ли он найти общий язык с Черкановым? Глупый вопрос. Конечно же, мог. Общий враг - это, знаете ли, очень неплохо сближает.
        Защелкали замки, дверь распахнулась. Двое тюремных охранников с автоматами встали по обе стороны узкого проема, в камеру вошел еще один. Стас без лишних понуканий вскочил, повернулся спиной, завел руки за спину. Его уже водили на допрос, и он быстро усвоил, что надо делать, чтобы не получить лишний раз по почкам ни за что.
        Защелкнув наручники, охранник повел Ветровского по коридору, потом по лестнице. Запнувшись о ступеньку, Стас едва не упал, дернулся, пытаясь сохранить равновесие - горло, охваченное тонким электроошейником, ожгло болью.
        Обернувшись, он увидел нацеленный на него плазмер.
        - Шаг в сторону расценивается как попытка побега, - предупредил конвоир, показывая зажатый в левой руке пульт управления наручниками.
        - Прыжок на месте - как попытка улететь, - удивляясь самому себе, пошутил молодой человек, но конвоир даже не улыбнулся.
        - Лучше не нарывайся. У меня сыну десять лет, и я таких, как ты, собственными руками бы давил! Еще раз рыпнешься - разряд будет сильнее. Тебе не понравится.
        Стас вздрогнул. Он до сих пор не смог осознать в полной мере, в чем именно его обвиняют. Это не укладывалось в голове, оставаясь за гранью восприятия.
        - Я не…
        - На допросе будешь оправдываться, - конвоир несильно, но болезненно ткнул его дулом плазмера в шею. - Давай, шагай.
        До очередной тяжелой двери Стас шел молча. В голове было пусто и очень холодно. Он даже не боялся - отчетливо понимал, что если обвинение не удастся опровергнуть, то он найдет способ до отправки на место отбывания наказания покончить с собой. С таким приговором все равно не живут. Мысль о смерти не пугала - страху просто не было места в отчужденном безразличии, охватившем юношу.
        Допросная комната, куда его привели уже двое конвоиров, оказалась просторной, даже очень просторной - с порога невозможно разглядеть тонущие в темноте стены. В центре комнаты - стол, заваленный бумагами: почему-то электронные системы здесь не в чести. Кроме бумаг, на столе лампа на гибкой металлической ножке. Сейчас свет от нее падает на гладкую столешницу, но Стас от порога уже увидел, как безжалостный яркий луч ударит в лицо, по глазам, ослепляя, не давая сосредоточиться, мысли станут путаться, и в его лепете дознаватель услышит только то, что ему нужно услышать. А Ветровский подпишет, не читая, потому что глаза будут слезиться, и он даже не увидит, что же записано «с его слов».
        Стаса усадили на металлический стул, стоявший в метре от стола. Расцепили наручники за спиной, но тут же завели руки за голову, зафиксировали запястья на спинке стула. Звонко лязгнули ножные крепления - допрашиваемый не должен иметь ни малейшей возможности сдвинуться с места.
        Конвоиры проверили крепость фиксации и вышли, оставив обвиняемого наедине с его страхами, оправданиями, мыслями, просьбами. Правда, у Ветровского не было ничего из вышеперечисленного, но кого это волновало?
        Время ожидания тянулось липкой патокой. В комнате было жарко, Стас чувствовал, как струйка пота стекает вдоль позвоночника, как с каждой минутой становится тяжелее дышать, воздух кажется спертым и тяжелым, а затекшие от неудобной позы мышцы болят все сильнее.
        «Они что, решили оставить меня здесь умирать от недостатка кислорода?»
        Паническая мысль все же пробилась сквозь щит безразличия к собственной судьбе, заметалась, распространяя удушливые волны предательского страха. Юноша боролся с желанием закричать - даже не позвать на помощь, а просто напомнить, что он здесь есть. Нет, он бы обязательно закричал - если бы не понимал, что именно этого от него ждут.
        Прошло еще несколько минут, а может, часов. Стас сидел, запрокинув голову, дышал редко и глубоко. Когда щелкнули запоры на двери, а в комнате резко посвежело, он медленно выпрямился, насколько позволяли фиксаторы и внимательно посмотрел на вошедшего.
        Дознаватель обладал такой внешностью, что встреть его Стас, допустим, завтра в камере - он бы его не узнал. Не красавец, не урод. Волосы не светлые и не темные, средней длины. Правильные черты лица - но словно бы карандашный портрет слегка потерли ластиком по всем линиям. Про людей с таким типом внешности часто говорят - «идеальный шпион». Ветровский раньше не думал, что они действительно существуют - по крайней мере, он ни одного не встречал. А сейчас понял - встречал, и неоднократно. Просто не замечал. С такого человека взгляд соскальзывает, как ртуть, его не видишь, даже стоя напротив, его не запомнишь, не узнаешь на фотографии, не найдешь в толпе «встретимся у выхода из метро».
        Словом, почти что «человек Шредингера», с той лишь разницей, что жив-то он жив, но вот существует ли? Он есть - и в то же время его как будто бы и нет.
        «Человек Шредингера» пересек допросную, остановился перед столом, и уставился на Стаса с видом: «что вы здесь делаете?».
        - Фамилия, имя, номер дела, предъявленное обвинение, - проговорил он со странной интонацией: вроде бы и не спрашивал, но в то же время как будто бы сам не знал.
        Ветровский еще раз глубоко вдохнул, выдохнул, и в упор посмотрел на дознавателя. Издевается? Не похоже. В глубине души медленно поднимало голову что-то знакомое, прежнее, что-то, что он очень хотел забыть.
        - Ветровский Станислав. Номер дела не знаю. Обвинение тоже.
        - Вас не могли задержать, не указав, за что.
        - Значит, я не помню, - равнодушно сказал Стек.
        - Что ж, найдем по фамилии, - столь же равнодушно пожал плечами дознаватель, садясь за стол.
        Разумеется, дело лежало прямо перед ним.
        Разумеется, сначала он перебрал обе стопки бумаг.
        - Что ж, Станислав Вениаминович, приступим. Вам предъявлено несколько разных обвинений. Первое, основное - педофилия, действия сексуального характера по отношению…
        - Я знаю, что такое педофилия, - перебил его Стек. - Я не делал никогда ничего подобного. Слышите, никогда!
        - Вот и хорошо. Но я все же продолжу. Тревожный сигнал поступил из детского дома номер три, от…
        - Завуча, - снова перебил его молодой человек. - Анны Ивановны Сухаревой.
        Дознаватель оторвался от изучения дела, и неодобрительно посмотрел на Ветровского.
        - Верно. Согласно ее заявлению, вы обманом добились возможности проводить время наедине с детьми, выдавая себя за члена некоей организации, которая якобы занимается благотворительностью.
        - Во-первых, я действительно…
        - Станислав Вениаминович, будьте любезны - помолчите и дайте мне прочитать дело. Должен же я знать, в чем вы виноваты, - уголки губ мужчины чуть раздвинулись.
        Вероятно, это должно было обозначать улыбку, вот только получилось не очень похоже.
        - Я ни в чем не виноват! - Стек себя уже почти не контролировал.
        - Неужели? - теперь дознаватель улыбнулся шире, и даже немного искреннее. - Вот совсем-совсем ни в чем не виноваты? Что ж, я это проверю и разберусь. А вы все же помолчите.
        Поняв, что перегнул палку, юноша умолк. Сидел напряженный, натянутый как тетива лука, и не отводил взгляда от «человека Шредингера».
        - Итак, с целью убеждения администрации в собственной добросовестности и усыпления их бдительности вы даже произвели в здании детского дома косметический ремонт и приобрели некоторые необходимые вещи. Далее вы получили право проводить для детей праздники и даже организовать в детском доме кружки-студии. Завоевав, таким образом, доверие администрации и расположение детей, вы…
        Стас сидел, не шевелясь и даже не дыша. Он не мог слушать этот фантасмагорический бред - но и не слышать его был не в силах.
        А равнодушный голос продолжал:
        - За все время, что ваша так называемая благотворительная организация «сотрудничала» с детским домом номер три, вы совершили действия сексуального характера по отношению к двенадцати детям, не достигшим двенадцатилетнего возраста. Троим из них не исполнилось даже восьми лет. Все пострадавшие - мужского пола.
        - Ложь, - процедил Стек сквозь зубы.
        - А как, по-вашему, обстояло дело?
        - Мы сделали ремонт в здании, открыли кружки. Проводили праздники и экскурсии. Но не давали никаких денег администрации детдома, не доверяя завучу. Мы ей мешали. Видимо, она решила меня устранить.
        - Вы были руководителем этой вашей… благотворительной организации?
        - Да, я являюсь ее руководителем.
        - С какой целью вы занимались благотворительной деятельностью?
        - Вы не поверите, - Стек хрипло рассмеялся. - С благотворительной. И, кстати, я могу задать два вопроса?
        Дознаватель задумался минуты на три. Перечитал несколько листов из дела, проверил собственные записи. И кивнул.
        - Пожалуй, можете.
        - Первое: могу я узнать имена тех, кто якобы пострадал от моих… действий?
        «Человек Шредингера» перечислил.
        Стас тяжело вздохнул.
        - Второй вопрос, он совсем простой. Вы детей спрашивали? Или просто приняли слова заявительницы за чистую монету?
        - Дети до двенадцати лет не могут давать свидетельские показания. Но их осматривали врачи, и сомнений в совершении в их адрес…
        Дальше Стас уже не слышал. Его затрясло от ужаса, стоило только представить, что кто-то и в самом деле… Создатель, пускай будет так, что врачей купили! Все, что угодно, только не это!
        - Вы меня слышите? - вклинился в сознание голос дознавателя.
        - Нет, - честно признался Ветровский.
        - Я спрашивал, есть ли вам что сказать по существу обвинения.
        - Я невиновен. Если вы расспросите самих детей, вы в этом убедитесь.
        - Что ж, так и запишем: «от добровольного признания своей вины отказался».
        - Нет, я не отказался. Я отрицаю, это разные вещи.
        - Поверьте, Станислав Вениаминович, для меня - да и для вас - это совершенно одно и то же, - он снова улыбнулся, и Стеку стало не по себе. - Что ж, перейдем к следующему обвинению. Подделка документов.
        И тут Стас понял, что он действительно влип.
        IV. IV
        Мы живем в городе братской любви,
        Нас помнят, пока мы мешаем другим.
        Самое главное при реализации сложного, многоступенчатого плана, задействующего различные ресурсы в не связанных между собой областях и использующего незнакомых друг другу и, опять же, никоим образом не связанных друг с другом людей - не расслабиться, когда кажется, что все: машина заработала, шестеренки завертелись, теперь все получится.
        После давней истории с бандитом, отказавшимся передать нанимателю захваченную наркоту из, смешно подумать, идеологических соображений - кажется, Математик было его прозвище - Олег всегда учитывал человеческий фактор. И знал - когда машина завертелась, надо быть чуть ли не собраннее и внимательнее, чем на стадии проработки плана. Мало ли, что может случиться? Он не стал вмешиваться слишком глубоко - достаточно запустить шестеренки, а дальше следить, чтобы каждый винтик оказался на своем месте. Совершенно ни к чему менять исправные шестерни на другие, такие же, только с личным клеймом мастера.
        Предъявленных обвинений хватит, чтобы все сработало, даже если Ветровский сумеет отбиться от половины. Судья и прокурор на суде будут настоящими, непристрастными настолько, насколько они вообще умеют быть. Проще говоря, настолько, насколько повезет Ветровскому… а Ветровскому уже не повезет. Даже если и повезет - он не отвертится.
        Однако, несмотря на общую собранность, Олег понимал, что перенапрягается и нервничает сильнее, чем стоило бы. Что поделать - обратная сторона личной заинтересованности. Ему нужно было во что бы то ни стало посадить своего личного врага, и он выкладывался по полной, чтобы этого добиться. Не спал ночами, отказывал себе в отдыхе, по двадцать раз проверял и перепроверял, все ли подготовлено, все ли идет так, как надо. Так, как он решил.
        Сейчас Ветровский уже трое суток как был за решеткой. Шли допросы, прокурор изучал дело, лениво похрапывая за монитором - дело было плевое настолько, насколько только возможно. Подсудимый - человек без документов и, следовательно, гражданства. Такого посадить - как два пальца. Шестеренки крутились, винтики сидели крепко и на своих местах, жернова набирали ход, готовясь размолоть и выплюнуть того, кому не повезло стать врагом Олега Черканова.
        А сам Олег никак не мог сбросить хоть часть напряжения, сковывавшего тело и разум. Он не мог думать ни о чем другом - только о Ветровском. Что сейчас происходит в камере предварительного заключения или в допросной? О чем его спрашивают, что он отвечает, кто, а главное - как его допрашивает? Бьют ли, или применяют подавляющие волю препараты, или обходятся психологическим прессингом? Вынудили ли его сознаться в чем-либо? Понял ли он, насколько глубоко влип, и догадался ли, кто за всем этим стоит? Как он себя ведет, сидя в одиночке-КПЗ? Бесится, бьется головой о стены, кидается на охранников или сидит с каменной физиономией, или впал в апатию?
        Вместе со всеми этими мыслями всплывали и такие, что Олег сам их пугался и пытался затолкать подальше, что вообще-то не было ему свойственно. Но что еще делать с внезапно возникающим вопросом: «А как бы я себя вел, окажись я на его месте?». Оболганный, преданный, опозоренный. Брошенный теми, кому верил. Обвиняемый в таком преступлении, даже тень которого - позор в глазах любого человека. Олег спрашивал себя - и не находил ответа.
        Напряжение достигло критической точки, оно требовало выплеска. В конце концов, Олег среди ночи вызвал такси и поехал в Санкт-Петербург, подгадав время под момент сведения мостов.
        Хорошо знакомый многим состоятельным людям адрес: угол Большой Пушкарской и Кинотеатральной улиц, неприметное снаружи заведение. На входе - двое молчаливых охранников в темных, неброских костюмах. Они вежливы, даже если посетитель одет, как житель трущоб, но только пока не убедятся в отсутствии клубной карты, после чего незваного гостя в лучшем случае выкинут на улицу. Счастливые же обладатели золоченого прямоугольника проходят дальше, где их встречает обворожительная Луиза. Обворожительная лишь за счет своей поразительной харизмы - мадам весит более ста пятидесяти килограмм и давно разменяла шестой десяток. Зато она прекрасно понимает, чего на самом деле хочет клиент, и предоставляет ему именно то, что ему нужно. За одним исключением - в заведении мадам не было ни одного «работника» любого пола младше шестнадцати лет. Олег искренне уважал Луизу и не в последнюю очередь - именно за это. Он сам предпочитал взрослых, опытных женщин, которые смогут доставить удовольствие, не заставляя мужчину прикладывать какие-либо усилия.
        Эдита, как и всегда, не разочаровала редкого, но щедрого гостя. После третьего раза Черканов чувствовал себя полностью выжатым, и в то же время знал - Эдита потратит от силы минут пять на то, чтобы вновь привести его в состояние полной боевой готовности. Однако сегодня он больше не хотел ее - сбросив напряжение столь нехитрым способом, он хотел спокойно полежать, временами прикасаясь к наполненному приятным пряным вином бокалу, и подумать.
        Женщина легко уловила настроение клиента. Приподнялась на локте - грива светлых, некрашеных волос упала Олегу на грудь - внимательно посмотрела на него.
        - Мне остаться, или уйти?
        - Оставь меня на час… или нет, пока я не позову. Не уходи далеко - я оплатил всю ночь. Так что просто отдохни.
        - Я буду ждать, - ее слова звучали искренне, и Черканов даже допускал мысль, что она говорит правду. Но только допускал - любая элитная проститутка обязана быть прекрасной актрисой, и клиенты должны верить в ее чувства.
        Когда за Эдитой бесшумно закрылась дверь, Олег встал, обернул вокруг бедер простыню и устроился в кресле, возле столика с вином. Пригубил, наслаждаясь вкусом напитка, и расслабился.
        Мысль вновь скользнула в сторону Ветровского, но сейчас Олег отнесся к этому гораздо спокойнее. Как бы он повел себя на месте Стаса? Не так, как наверняка вел себя Стас. Тот чувствовал себя преданным теми, кому он доверял - Олег не мог испытывать такого чувства, Олег никому не доверял. Он всегда был готов к предательству со стороны кого угодно. Разве что Левтанову доверял настолько, что даже посвятил его в планы относительно Ветровского, но все же не удивился бы, если бы Левтанов его предал.
        Оказавшись на месте Стаса, Олег стал бы думать. Кому заплатить, кого запугать, кого отстранить, кого, быть может, убить или покалечить. Как повернуть ситуацию к своей выгоде, или, по крайней мере, ничего не потерять. Ветровский же наверняка сейчас мучает себя угрызениями совести - ведь найдет, в чем себя обвинить! - и страдает от предательства своих приятелей из ордена, благородно отказываясь от помощи, чтобы никто не пострадал. Последнее, кстати, правильно - если кто-нибудь попытается влезть между Черкановым и его врагом, Черканов сотрет этого кого-нибудь легче, чем жернова перемалывают зернышко.
        А может, Ветровский пока еще ничего и не знает - и тогда ему плохо от неизвестности, от того, что он одновременно и подозревает, что многие от него отвернулись, и считает себя предателем из-за того, что подозревает в предательстве других. У идеалистов странная, вывернутая психика, они все - моральные мазохисты, им необходимо страдать за светлую идею и за собственное несоответствие декларируемым принципам. Олег хорошо таких изучил на примере все того же Ветровского.
        Опять Ветровский… нет, лучше подумать о Левтанове. Все же, как хорошо, что Олег решил ему довериться!
        около месяца назад.
        - Владимир, нужно поговорить, - коротко бросил он в трубку.
        - Пять минут, - так же коротко отозвался юный юрист.
        Через пять минут он и в самом деле был в комнате Олега.
        - В чем дело?
        - Я решил устранить Ветровского и его Орден. Они нам мешают, сам знаешь. Тех, кто потолковее, можно переманить к нам, не допуская пока до серьезных дел, а мелочь пусть тонет как хочет, - в этот раз Черканов решил обойтись без долгих вступлений.
        - Как много слов. На тебя не похоже… - протянул Володя, поймал взгляд командира, осекся. - Извини. Каким образом ты собираешься это сделать?
        Черканов довольно улыбнулся и рассказал.
        - Мысль хороша… даже, я бы сказал, великолепна, - с уважением оценил Левтанов. - Но есть пара моментов. Во-первых, «преступление против государства». Нафига? Недоказуемо по факту. Проще реальный переворот устроить, чем собрать достаточно улик, тем более - подставных. Второе - педофилия. В принципе, примерно то же самое, хотя с уликами проще, но я тебе честно скажу: я в подобном пачкаться не желаю, и тебе очень не советую.
        - Преступление против государства мне нужно, чтобы сломать его до суда. Пусть осознает, что ему грозит. Пусть обвинение рассыплется на первом слушании - это неважно. А педофилия… во-первых, усилит эффект. Во-вторых… Если он сядет за свои поддельные документы, книжку эту дурацкую, и еще какую-нибудь ерунду, мы сделаем Ордену мученика. Святого мученика. Нам это надо? Нет. Конечно, с него снимут в итоге обвинение в педофилии, но сперва его за педофилию арестуют. И я сделаю так, чтобы об этом узнал весь институт. Заодно избавимся от Канорова, иначе он найдет способ попортить нам жизнь.
        - А от Канорова как?
        - Я подброшу на его комп голографии непристойного содержания. Погоди ржать, таких больше ни у кого нет. Дело в том, что Каноров - гей. И он давно посматривает на Ветровского так, как Ветровскому не понравилось бы. Я подброшу на комп Канорова фото и голографии с обнаженной натурой Ветровского - толковый дизайнер у меня есть, он очень правдоподобно это сделает. А потом организую обыск Инспекционной бригады - и дело в шляпе. Вся информация мгновенно разойдется по ВИПу. Орден расколется, как пить дать. Это только сейчас они такие сплоченные да верные, а как узнают, что их обожаемый предводитель - гей, да еще и педофил к тому же, тут же все разбегутся.
        - Это было бы правильно, будь их предводитель и в самом деле таковым.
        - Нам какая разница, правильно это, или нет?
        - Главное, что это выгодно?
        - Именно. Единственное, что меня беспокоит - Ветровский ведь вполне может нанять толкового адвоката. Тогда придется повозиться.
        - Не может, - Левтанов потянулся, зевнул. - Документы у него поддельные? Поддельные. Значит, он не имеет документов. Значит, он не гражданин. Значит, он не имеет целой кучи прав. К примеру - совершать сделки, как физическое лицо. К примеру - нанимать адвоката и оплачивать его труд. Также, поскольку он лицо без гражданства, государство не предоставит ему бесплатного защитника. Разве что… нет, точно не помню, это надо смотреть. Но, кажется, в каких-то случаях допустимо выступление в качестве защитника гражданского лица, не имеющего юридического образования и не являющегося членом коллегии адвокатов. Или просто допустимо, когда рассматриваются дела, в которых обвиняемый - лицо без гражданства…
        - В Ордене есть хоть один хороший юрист?
        - Сашка Годин хороший. Но он не по уголовке специализируется, так что вряд ли он сможет чего-либо добиться. Других из ордена на юрфаке нет.
        - Значит, все должно получиться, - удовлетворенно подытожил Олег.
        - Да. Адвоката у него не будет или все равно, что не будет. Даже если часть обвинений он сумеет опровергнуть, на семь-восемь лет его посадят. Этого хватит, чтобы остаться за решеткой на всю жизнь.
        - А если он соберет на выкуп?
        - Ни единого шанса. Он же лицо без гражданства! Значит, у него нет родственников, которые имели бы право внести выкуп. Также у него нет документов, кроме поддельных. А счета, зарегистрированные на поддельные документы, арестовываются государством. Наличными же там платить нельзя, только через безнал. Он не сможет заплатить.
        - Он заплатит, - Олег хищно улыбнулся. - Он заплатит мне. За все заплатит.
        IV. V
        Мертвый город с пустыми глазами со мной,
        Я стрелял холостыми, я вчера был живой…
        - Ветровский, на выход!
        Он медленно повернул голову, окинул конвоира взглядом, лишенным всяких эмоций. Что им еще от него надо? Допросы закончились еще неделю назад. «Человек Шредингера» вежливо попрощался, пожелал удачи на суде. Тогда Стас еще мог шутить, хоть и со злой горечью, но чаще огрызался.
        - Удача - для тех, кто неспособен сам ничего добиться, - наверное, не стоило этого говорить, но сдержаться не получилось. - Я предпочитаю успех.
        - Успех возможен лишь тогда, когда от вас что-либо зависит, - покачал головой дознаватель. - А в данном случае я могу пожелать лишь удачи… да и та вряд ли поможет. Прощайте, Станислав Вениаминович. С вами было приятно работать.
        Ветровского отвели обратно в камеру. Потянулось ожидание. Первый день Стас просто валялся на койке, пытался спать, думал, вспоминал допросы. На второй день, отлежав себе все, что только можно, он принялся бродить по камере - три шага от стены до двери, столько же обратно. Если очень короткие шаги делать. На третий день скука стала невыносимой, он начал даже скучать по допросам - в конце концов, его там не били, не хамили, и вообще, на удивление спокойно разговаривали. На четвертый день молодой человек начал тихо, методично биться головой в стену камеры.
        Охрана заметила, пришел тюремный врач, вколол какой-то препарат, от которого Стас проспал сутки, а проснувшись, даже не стал вставать с постели. Так и лежал, поднимаясь лишь по самой острой нужде, игнорируя все происходящее - впрочем, происходило вокруг только одно: два раза в день открывалось узкое окошко в двери, в щель проталкивалась миска и полиэтиленовый пакет с водой. Через пять минут их забирали - нетронутыми. По вечерам приходил врач, заставлял пить воду, делал какие-то уколы, от которых болела рука, а сгиб локтя распух и покрылся синяками, как у наркомана.
        Иногда Стас, пугаясь собственной апатии, пытался заставить себя думать. К сожалению, в голову не лезло ничего, кроме нерадостных размышлений о собственной судьбе. Он раз за разом прокручивал в мыслях все, сказанное им и ему на допросах, и все отчетливее понимал, что приговор суда может быть только одним: обвинительным по всем пунктам, кроме, разве что, совсем притянутого за уши «попытки подрыва государственных устоев». А все из-за документов. Если бы все обвинения были ложными, шанс еще был бы. Но, как минимум, документы у него и правда были поддельными. Ну, почти поддельными - сути это не меняло. Да и от распространения запрещенной литературы не отвертеться - следователи нашли где-то человек десять, готовых подтвердить, что Ветровский предлагал им прочесть некую книгу, а когда они соглашались, предупреждал, что она, скажем так, не совсем легальна. А точнее - совсем нелегальна.
        Раз уж виноват по двум пунктам обвинения - соответственно, гораздо выше вероятность того, что виноват и по другим трем. Сетевое покушение опровергнуть невозможно - взлом личного компа пострадавшего был осуществлен именно с компа Ветровского. В общем-то, Стас знал, кто на самом деле виноват - но… Во-первых, не хотел ввязывать в это Лешу. В конце концов, ему хуже уже не будет. Во-вторых… да, «во-вторых» было куда сложнее: Стас вообще не желал больше ни видеть, ни знать Алексея Канорова.
        Полторы недели назад Женька и Алик сумели-таки добиться свидания с другом. То, что они рассказали, оказалось для молодого человека едва ли меньшим шоком, чем обвинение в педофилии.
        десять дней назад
        Стас был так счастлив увидеть обоих, что вначале не заметил ни некоторой отстраненности Гонорина, ни трагического выражения на лице Жени. Не до того было - он жаждал узнать, что происходит в Ордене, кто как отреагировал на известие о его аресте, не случилось ли еще чего-нибудь.
        Алфеев мялся, явно не горя желанием отвечать. Алик полминуты помолчал, потом посмотрел Ветровскому в глаза.
        - Стас, ответь мне честно. Моего отношения к тебе это в любом случае не изменит. Но мне нужна правда. Я понимаю, это личное дело, но…
        - Но - что?
        - Стас, ты - гей?
        Сперва ему показалось - ослышался. Но, судя по выражению лица Женьки, Алик и правда это спросил. На полном серьезе.
        Стас встал, выпрямился, насколько позволяли скованные руки и ноги, и проговорил.
        - Торжественно и искренне клянусь, что всегда принадлежал исключительно к гетеросексуальной ориентации и никогда не испытывал ни малейшего влечения к представителям своего пола. Более того, даже из любопытства никогда не пробовал. Если ты хочешь спросить меня, не педофил ли я часом…
        - Нет, нет! - Алик выставил перед собой руки. - Об этом и речи быть не может. Прости, что пришлось спрашивать, но нам нужно было убедиться. В конце концов, с девушкой тебя никто не видел…
        - А с парнем кто-нибудь видел? - с сарказмом поинтересовался Стас.
        Женька и Алик разом сделали вид, что на столе лежит нечто крайне интересное и достойное внимательного разглядывания. Стас ждал. Наконец Алфеев нехотя ответил:
        - Ага. Весь институт.
        - Что? - «нет, у меня определенно что-то со слухом».
        - Весь институт видел фотографии тебя с Алексеем Каноровым, на которых вы почти что целуетесь. Также на компе Канорова найдены голографии тебя же в, гм, обнаженном виде и очень, так сказать, откровенных позах.
        Стас открыл рот. Потом закрыл его. Медленно, осторожно опустился на скамью. И участливо поинтересовался.
        - Ребята, вас по голове не били? Мы с Лешкой дружим, да, но мы не… геи. Я не представляю, откуда эти фото и голограммы.
        - Леша - гей, - тяжело обронил Алик. - Он, эээ, встречался с Бекасовым.
        Бред. Бред, бред, бред же!
        - Что ты несешь? - в голосе Ветровского звучал неподдельный ужас.
        - Стас, выслушай меня внимательно и не перебивай. Я тебе расскажу все, а ты потом это прокомментируешь, - тихо сказал Женя. - И да, на всякий случай - учти: мы тебе верим. И все, что ты скажешь, мы будем считать правдой.
        - Спасибо…
        - Не за что. Мы твои друзья, и… мы твои друзья.
        - Рассказывай.
        - На следующий день после твоего ареста ректор подписал распоряжение для инспекционных бригад - проверить всех, кто плотно с тобой контактировал, в особенности - тех, кто работал в детдомах. В том числе - Канорова. При инспекции в его компе была найдена фотография. Вы сидите в кафе, едите мороженное и почти что целуетесь. Там реально видно, что вы только что целовались.
        Стас скрипнул зубами и сжал кулаки.
        - Одним из свидетелей был Костя Малюткин, главный сплетник ВИПа. Он ухитрился перефотографировать снимок с экрана и эту свою фотографию выложил в институтскую сеть. Через несколько часов после этого несколько человек с кафедры информатики взломали комп Канорова и покопались в его файлах… основательно так покопались. Ничего по ордену там, естественно, не было, зато было дофига порнухи. Ну, не совсем порнухи… так называемых эротических рассказов с тобой в главной роли - причем твое тело описано с редкой точностью, до последней родинки на заднице, пардон.
        - Если ты помнишь родинку на моей заднице, походив со мной и остальными в душ после спортзала, то почему бы и ему не запомнить? - язвительно поинтересовался Стас. - Тем более, раз уж он специалист… по задницам. Ладно, ладно, молчу. Продолжай.
        - Кроме рассказов были очень хорошо сделанные голограммы и фотки, про которые я говорил. Мы изъяли их из сети - спасибо Галине Викторовне, она не верит в твою виновность и считает, что тебя подставили, в том числе с этими фотками. Исследовали - они обработаны в программах, причем конкретно так обработаны. В тот же день, когда ему взломали комп, Каноров уехал из общаги. Куда - неизвестно. Дома его нет. Комп он, соответственно, забрал с собой. Пушистый зверь песец заключается в том, что мы переусердствовали при изъятии материалов из сети - копий не осталось нигде, кроме как у нас. И теперь мы не можем доказать, что это не мы обработали снимки. Нам не верит почти никто.
        - П…ц, - емко прокомментировал Стас, не прибегая к смягчающим сравнениям из разряда северной фауны. - Полный п…ц. Значит, так: я общался с Лешей только как с другом, о его ориентации понятия не имел - хотя мог и догадаться, конечно. Любая информация с его компа - лажа и подстава. Это все, что я могу сказать по данному вопросу.
        - Я так и думал, - кивнул Женя. - Но не уточнить мы не могли.
        - Я понимаю. Вы пытались с ним связаться, объяснить ситуацию?
        - Да. По мобилу он не отвечает, я написал письмо на электронку. Согласно уведомлению, письмо прочитано, но ответ так и не пришел. Я считаю, что он смылся, спасая собственную задницу. В конце концов, с его деньгами он может и переехать в Москву, например, или еще куда-нибудь. Да и в Питере живет больше миллиона человек, он вполне может затеряться среди них. Его даже уголовно преследовать не за что, у нас тут… свобода нравов.
        - Это же надо - так ошибиться в человеке… - верить в предательство Леши было больно, но как Стас не искал, он не мог найти объяснения даже не поступку - молчанию в тот момент, когда ответ мог бы многое исправить. - Что ж, не будем больше о нем. Что с Орденом?
        На столе вновь возникло нечто, заслуживающее детального изучения. Подождав около минуты, Ветровский тяжело вздохнул.
        - Говорите, не тяните. Хуже уже некуда, по-моему. Впрочем, догадаюсь сам: остались только вы двое? - произнося эти слова, Стас больше всего хотел, чтобы Алик вскинул голову, посмотрел возмущенно, и назвал две-три фамилии ушедших.
        - Ну, не совсем… Еще Инга, Витя, Саша Годин, Азамат. Остальные ушли с Алисой. Вика вообще ушла ото всех, сказала, что не может разорвать себя пополам, - Женя вкратце пересказал события на последнем собрании Ордена.
        - А регионы? - тихо спросил Стас.
        В голове шумело, а перед глазами все расплывалось.
        - Большая часть отвалилась. Осталось несколько человек… в Москве раскол, они сместили Антона, потому что он поддержал тебя. С ним еще двое. И по мелочи раскидано - где один, где двое. В Архангельске и Череповце тихо - пока что не отреагировали никак. Точнее, не решили, что делать.
        - Значит, Ордена больше нет? - слова Стаса едва удалось расслышать.
        Алик вскинул голову, глаза его сверкали.
        - Пока есть мы - есть и Орден. Считай это естественным отбором. Кроме того, я думаю, что многие вернутся, когда тебя освободят.
        - Во-первых, не вернутся. А даже если и вернутся - обратно никого не принимать. Кроме Вики - она ушла по уважительной причине, - Стек поднял холодный, жесткий взгляд на Гонорина. - Во-вторых - увы, меня не освободят. Два обвинения из пяти мне не опровергнуть хотя бы потому, что они соответствуют действительности. Остальные три… Нет, меня не освободят. И я хочу, чтобы вы знали: если мне не удастся избежать обвинения в педофилии, я покончу с собой сразу после вынесения приговора. Сами понимаете, с таким не живут.
        Повисло тягостное молчание. Потом Женя неуверенно кивнул.
        - Мы понимаем. И принимаем твое решение. Но только после того, как будут исчерпаны все средства, хорошо?
        - То есть, как только будет вынесен приговор. Апеляции не будет - я не являюсь официально гражданином страны, и для меня не предусмотрены права граждан. Мне даже адвоката не выделили.
        - Твоим адвокатом буду я, - Алик первый раз за весь разговор улыбнулся. - На самом деле, у нас есть план… но о нем нельзя здесь говорить. Стас, мы ничего не можем обещать. Но мы сделаем все.
        - Ветровский, оглох? Быстро на выход! - для пущей убедительности конвоир на мгновение дал слабый разряд на ошейник. Неприятно, но терпимо.
        Конечно же. Сегодня суд. Вот куда его ведут…
        Стас тяжело поднялся на ноги, покорно завел руки за спину. Привычно щелкнули наручники.
        Зал суда казался очень просторным, невзирая на небольшие размеры - быть может, из-за того, что большая часть скамей пустовала, присутствовало от силы человек пятнадцать. Знакомых лиц почти не было - только Алик, Женька, и Инга «Ее-то они зачем притащили?» - мелькнула и тут же скрылась ненужная мысль.
        Рядом с Алфеевым сидела сухопарая дама лет пятидесяти, с длинными седыми волосами, уложенными в сложную прическу. Она перелистывала бумаги, время от времени показывая Жене какие-то конкретные места. Гонорин занимал место адвоката за небольшим столом, стоявшим рядом с клеткой обвиняемого. Стас бросил взгляд на стопку листов перед ним - через крупную решетку открывался достаточный обзор. На верхнем листе красовались несколько карикатур - на судью, полную и высокую женщину преклонного возраста, на прокурора - ее ровесника, наоборот, худощавого и низкого, на секретаря суда - девушку из анекдотов про блондинок, с грудью четвертого размера и килограммом косметики на лице, и на Алфеева. Между рисунками в беспорядке виднелись строчки - наброски стихов вперемешку с номерами статей из уголовного кодекса, крупными буквами - ФИО судьи и прокурора: Алик имел привычку путаться в именах и фамилиях.
        Почувствовав взгляд Ветровского, новоявленный адвокат чуть сдвинулся, позволяя тому разглядеть вторую половину листа. Там крупными буквами было написано: «Все получится!», и стояли подписи всех тех, кто остался. Всего шесть подписей… целых шесть подписей.
        - Встать! Суд идет! - фраза, не изменившаяся и после катастрофы. Равно как и некоторые атрибуты, например, судейский молоток.
        Фамилии и имена-отчества, должности, перечень прав, перечень обвинений - теперь уже официальный. Отчет о проделанной следственной работе. Обвинительная речь прокурора. И, наконец, речь адвоката.
        Алик поднялся со своего места, поправил костюм. Окинул взглядом зал, улыбнулся судье, незаметно подмигнул секретарю.
        - В первую очередь я хотел бы, чтобы многоуважаемый суд изменил список обвинений, выдвигаемых в адрес моего клиента.
        - Протестую! - подскочил прокурор.
        - Протест отклоняется, продолжайте.
        - Так вот, я предлагаю господину прокурору, извините, забыл его фамилию, отказаться, как минимум, от обвинения моего клиента в подрыве государственных устоев. Хотя бы для того, чтобы не превращать многоуважаемый суд в фарс.
        Прокурор снова вскочил, но Гонорин не дал ему раскрыть рот.
        - Госпожа судья, посмотрите на моего клиента. Ему восемнадцать лет. Он круглый сирота. Он отлично учится в институте, работает, помогает деньгами городским больницам, за свой счет покупает лекарства для тяжелобольных пожилых людей, о которых не могут позаботиться их дети и внуки.
        - А также детским домам, с известной целью, - вставил прокурор.
        Взгляд Алика стал серьезным.
        - Именно. Детским домам. Но к этому вопросу мы вернемся отдельно. Так вот, госпожа судья. У вас очень ответственная и важная должность. Вы работаете восемь часов в день, то есть, сорок часов в неделю. А теперь представьте, что вам одновременно с работой нужно учиться на дневном отделении института, не забывая готовиться к занятиям. Получается не меньше сорока часов в неделю. Еще людям надо спать и питаться, и даже если мы будем совсем жестоки, на сон и еду необходимо хотя бы шесть часов в сутки, то есть, сорок два часа. Согласно представленным мною документам, не менее пятнадцати часов в неделю мой клиент был занят проведением студий для детей, работой в больнице, подготовкой и проведением экскурсий. Все эти данные, официально задокументированные, приложены мною к делу. Если они вдруг потерялись - ничего страшного, у меня есть комплект подтвержденных копий, и я готов предоставить его в любой момент. Также мой клиент занимался в спортзале десять часов в неделю, и проводил время со своей девушкой - не менее пятнадцати часов в неделю. А теперь немного арифметики. Сорок плюс сорок плюс сорок два плюс
пятнадцать плюс десять плюс пятнадцать. Получается… - он на несколько секунд задумался. - Получается сто шестьдесят два. В неделе же у нас семь дней по двадцать четыре часа. Итого - сто шестьдесят восемь часов. Ваша честь, у моего клиента в восемнадцать лет было целых шесть часов в неделю на подрыв государственных устоев! И это в том случае, если ему было достаточно шести часов в день на еду и сон.
        - Словоблудие, - буркнул прокурор. - В ваших блестящих способностях к арифметике мы убедились, спасибо. Но если хотите… Защита утверждает, что, помимо всего прочего, подсудимый тратил пятнадцать часов в сутки на общение со своей, гм, девушкой. Защита может представить суду этого… простите, оговорился, эту девушку?
        Алик улыбнулся еще лучезарнее.
        - Защита вызывает свидетеля Ингу Куприянову.
        И вот тут-то начался фарс. Стас наконец-то понял, почему Алик решил начать с этого обвинения - вовсе не потому, что его легко было опровергнуть. Просто его можно было опровергнуть, выставив прокурора идиотом.
        Но как они уговорили Ингу пойти на лжесвидетельство?
        А прокурор тем временем не выдержал издевательства.
        - Обвинению известно, что подсудимый имеет гомосексуальную ориентацию! У него не может быть девушки! Обвинение настаивает на проверке искренности свидетельницы!
        - Протестую! - спокойно проговорил Гонорин. - О гомосексуальной ориентации моего клиента, судя по вашей убежденности, известно только вам, в материалах дела ничего подобного не обнаружено. Я не буду спрашивать, откуда у вас такая уверенность…
        - Протестую!
        - Протест отклонен. Адвокат, продолжайте.
        - В ответ на требование прокурора я выдвигаю встречное требование: созвать независимую психологическую комиссию, которая проведет обследование моего клиента и вынесет вердикт о его гомосексуальности, а также о склонности к педофилии.
        Это было попадание в яблочко. Согласно закону, после подобных заявлений прокурора адвокат имел право требовать подобного обследования - а оно автоматически отмело бы обвинение в педофилии.
        - Суд удаляется на предварительное совещание, - объявила судья.
        Взгляд ее ничего хорошего прокурору не обещал.
        Совещание продлилось недолго - от силы, минут десять.
        - Решение суда: дать согласие на психологическую экспертизу обвиняемого. Отказать в требовании проверки свидетельницы Куприяновой на детекторе лжи до получения результатов экспертизы обвиняемого. Суд продолжает свое заседание.
        - Спасибо, ваша честь! Итак, вернемся к нашим, то есть, государственным устоям. Мой клиент обвиняется в преступлении против государственных устоев, статья три-четыре-четыре, пункт «би», - Алик лучезарно улыбнулся. - Господин прокурор, не будете ли вы столь любезны сообщить суду, какие действия попадают под статью «преступление против государственных устоев», и классифицируются, как «деятельность, направленная на насильственный захват власти в государстве, насильственную отмену действующей конституции, а равно подрыв ее авторитета в обществе».
        Прокурор на секунду замешкался, пытаясь понять, в чем подстава, но ничего криминального в просьбе адвоката не нашел, и принялся перечислять. Долго и со вкусом. Приводя примеры. А потом перешел к доказательствам: создание преступной группировки, объединенной антигосударственными идеями, внедрение антигосударственных идей воспитанникам государственных детских домов под видом пропаганды морали, создание планов по расширению территории влияния с Петербурга и Москвы на территорию всей Российской федерации, успешное претворение в жизнь первого этапа этих планов, создание проектов корпораций, которые в дальнейшем должны были обеспечивать преступную группировку финансами…
        - Благодарю вас, господин прокурор. Я полагаю, этого более чем достаточно для признания моего подзащитного виновным. У вас ведь есть доказательства преступности группировки, доказательства совершенных группировкой преступных действий, список антигосударственных идей, внедряемых группировкой - особенно десятилетним детям, это важно! И, конечно же, вы уже подписали ордер на арест корпораций, созданных преступной группировкой из двадцати студентов, внедряющих свои антигосударственные идеи в неокрепшие умы воспитанников детских домов? Простите, ваша честь, я понимаю, что увлекся. Ваша честь! Я - студент. У меня бывает сессия, зачетная неделя, просто рефераты, доклады, курсовые. И мне не всегда удается сделать так, чтобы преподаватель остался доволен моей работой, зачастую мне приходится с нуля переделывать доклад, а это достаточно долгий, тяжелый, кропотливый, и зачастую весьма занудный труд.
        - Протестую, - вяло сказал прокурор. - Это не относится к делу.
        - Протест принят.
        - Ваша честь, простите, я опять увлекся. Позвольте мне договорить, и вы убедитесь, что моя речь вполне относится к делу.
        - Договаривайте.
        - Так вот, когда я, уставший на зачетной неделе, несу реферат преподавателю по естествознанию, а он мне говорит, что все, конечно, хорошо, но вот это надо убрать, это переделать, здесь добавить, а лучше выкинуть его в урну и написать новый, потому что он, видите ли, у кого-то нечто похожее уже принял…
        Мне остается только выругаться, и пойти с друзьями пить… гм, сок. И жаловаться на преподавателя. А потом выясняется, что он так прокатил не только меня, и за бутылочкой… сока мы вместе придумываем и расписываем в красках план зверского убийства этого преподавателя тысячью различных способов, один страшнее другого, и рефератам там тоже отводится место. Мы даже придумываем, как заманить преподавателя туда, где никто не услышит его криков. Но почему-то нас после этого не судят за покушение на убийство группой лиц по предварительному сговору с отягчающими обстоятельствами! А моего клиента за планы «сделать мир немного лучше» почему-то судят. Господин прокурор, - Алик резко развернулся к обвинителю, крылья носа хищно трепетали, глаза торжествующе блестели. - Скажите, господин прокурор… а вы никогда не совершали такого преступления? Я имею ввиду, покушение на убийство с отягчающими, план которого вы мысленно составляли, и, быть может…
        - Протестую! - оскорбленно возопил прокурор.
        - Протест принят. Адвокат, вы переходите все разумные границы.
        - Простите, ваша честь, просто я счел несправедливым, если моего друга будет судить за воображаемое преступление кто-то, кто сам подобное преступление совершал, но притом не был за него наказан, - гордо проговорил Гонорин, расправляя плечи.
        - Защита или обвинение желают что-либо еще сообщить суду?
        - Нет, ваша честь!
        Прокурор печально помотал головой.
        - Нет, ваша честь.
        - Суд удаляется на предварительное совещание.
        - Суд посовещался и принял решение: снять с обвиняемого обвинение в совершении преступлений против государственных устоев, статья три-четыре-четыре, пункт «би». Удовлетворить требование о проведении полной психологической экспертизы обвиняемого. Отказать в требовании о проверке свидетельницы Куприяновой на детекторе лжи до получения результатов экспертизы. Суд откладывается на время проведения психологической экспертизы, о времени и месте следующего заседания участникам будет сообщено.
        Экспертиза была назначена на следующий же день. Разумеется, ее результаты показали полное отсутствие у Ветровского сексуального влечения к лицам своего пола, а также к лицам, не достигшим полового созревания. Доказательная база обвинения рушилась на глазах.
        Дориан, узнав об этом, пришел в ярость. Откуда только взялся этот шустрый мальчишка, Гонорин? Кто-то из приятелей Ветровского? Но с юридического факультета был только один «аарн», Александр Годин. Он остался в группе, поддерживающей Ветровского, но никакого участия в суде не принимал - максимум, консультировал Гонорина.
        Повелитель связался с Олегом. Выяснилось, что Гонорин - сокурсник Стаса, его близкий друг.
        - Психолог, значит… что ж, хорошо. Ты можешь сделать следующее?
        - Встать, суд идет!
        Второе слушание не понравилось Стасу с самого начала. Как минимум, тем, что и прокурор, и судья были другими. Алик, разумеется, это тоже заметил. И не преминул поинтересоваться, отчего же нарушаются законы. Ответ судьи, мужчины лет сорока, обладателя блестящей лысины и равнодушного лица, вызвал у Ветровского горькую усмешку.
        - Андрей Васюленко отстранен от должности за несоответствие. Елена Павлова вчера попала в автомобильную аварию, и в данный момент находится в больнице.
        - Надо же, как некстати, - негромко, но отчетливо проговорил Алик.
        Стас вздрогнул - он понял то же самое, что и друг: Гонорин - следующий. И то, что он смог прийти хотя бы на это заседание - исключительно случайность и везение.
        Но Алик явно не собирался сдаваться. Он тут же выдвинул протест: почему ему не сообщили об изменениях в составе судебного заседания? Протест был отклонен - «вы не являетесь членом коллегии адвокатов». Алик выдвинул новый протест - легитимность его защиты была подтверждена официально - но дальше дразнить быка красной тряпкой не стал.
        Прокурор начал с обвинения в распространении запрещенной литературы и использования поддельных документов. Те два обвинения, которые невозможно было опровергнуть при всем желании, тем более, что противник догадался изменить формулировку: ведь Стас не подделывал свои документы, он их только использовал.
        Алик вертелся ужом на сковородке, выискивая любые смягчающие обстоятельства - об оправдательном приговоре по этим двум обвинениям не приходилось и мечтать. Смягчающих нашлось немало, все они должны были быть учтены, но…
        - Не меньше года только по этим пунктам, - тяжело вздохнул Гонорин, когда суд удалился на перерыв. - Но ничего, мы еще поборемся.
        - Поборемся… - эхом отозвался Стас. Поборемся, как же. - Алик, у меня к тебе просьба одна… несложная, но пообещай, что ты ее выполнишь.
        - Иди к черту, - мгновенно среагировал друг. - Даже не думай, я буду твоим адвокатом до конца.
        - А если тебя покалечат или даже убьют? Как мне с этим жить?
        - Извини, но на данный момент у меня больше возможностей потакать своему эгоизму, чем тебе - своему, - Алик хитро улыбнулся. - Мне будет хуже, если тебя все-таки посадят за педофилию, и ты перегрызешь себе вены, чем тебе, если мне переломают пару ребер.
        Возразить было нечего. То есть, было чего, но вот смысла возражать - не было. Алик принял решение.
        - Встать, суд идет!
        «Как же мне это уже надоело…»
        Прокурор взялся за педофилию. Поставил под сомнение достоверность результатов экспертизы - «обвиняемый изучает психологию, что могло помочь ему обойти тесты, также обвиняемый занимается боевыми искусствами, что могло позволить ему контролировать свое тело в достаточной степени, чтобы обмануть полиграф». В красках зачитал показания свидетельницы Анны Сухаревой, чье сердце «обливалось кровью при виде детишек, психику и судьбы которых искалечил этот зверь в человеческом облике».
        Оказалось, что Сухарева так переживала за бедных детишек, что даже попала в больницу с сердечным приступом, и потому не может присутствовать на заседании. Однако в материалах дела есть подробный протокол ее допроса, с которым защита, конечно же, может ознакомиться.
        Чем дальше, тем больше мрачнел Стас. И тем спокойнее становился Алик. Карикатур он в этот раз не рисовал.
        - Благодарю вас, ваша честь, я закончил, - поклонился прокурор.
        - Может, потребуешь переноса заседания до выздоровления свидетельницы? - шепотом поинтересовался Ветровский.
        - Не, это лишнее. Мы сейчас будем бить их вшивых тузов козырями, - так же шепотом отозвался Алик, и громко сказал: - Защита вызывает свидетеля Веронику Никольскую.
        На свидетельское место вышла тоненькая, изможденная женщина в истрепанной, ветхой, хоть и чистой одежде, принесла присягу.
        - Ваше имя и место работы.
        - Вероника Ивановна Никольская, сотрудник клининговой компании «Кристалл».
        - У вас есть дети?
        - Да, сын Андрей, ему девять лет.
        - Где он проживал в течение последних двух лет? Если таковых мест было несколько, то перечислите их все.
        - Первые полгода от этого срока - со мной. Потом, когда финансовая ситуация стала совсем невыносимой и мы лишились жилья, мне пришлось временно отдать его в детский дом номер три. На прошлой неделе я забрала его оттуда.
        - Скажите, почему вы отдали ребенка в детский дом? Неужели там ему могло быть лучше, чем с матерью?
        Глаза женщины наполнились слезами.
        - Там он, по крайней мере, имел крышу над головой и горячую еду три раза в день.
        - В детском доме? - Алик весьма правдоподобно изобразил удивление.
        - В этом - да. После того, как шефство над этим детдомом взяла студенческая благотворительная организация «Серебряный ветер».
        - Почему же вы забрали ребенка? Ваше положение настолько улучшилось, что вы можете обеспечить ему «крышу над головой и горячую еду три раза в день»?
        - Мое положение и правда улучшилось, но не настолько. Ребенка я забрала, потому что завуч отстранила «Серебряный ветер».
        - А почему это случилось?
        - Потому что ее руководитель обвиняется в преступлениях…
        - Вам известно, что, согласно обвинению, ваш сын был среди тех детей, которые подверглись сексуальному насилию со стороны моего клиента?
        - Да, я слышала эту ложь, - кивнула женщина.
        - Протестую! - вскочил прокурор. - Оскорбление…
        - Протест принят.
        - Обвинение требует отстранения свидетеля.
        - Протестую, это незаконно, - тут же возразил Алик. - Отстранение свидетеля после одного протеста со стороны обвинения возможно только…
        Минут пять Стас наблюдал за пререканиями Гонорина с прокурором и судьей, и думал, что Алику надо бы перевестись на юридический. Или хотя бы получить второе образование. Если он за пару недель так сумел подготовиться…
        Пререкание Алик выиграл.
        - Продолжим. Впредь прошу вас выражаться корректнее.
        - Да, конечно. Простите.
        - Повторю вопрос: вам известно, что, согласно обвинению, ваш сын был среди тех детей, которые подверглись сексуальному насилию со стороны моего клиента?
        - Да, известно.
        - Вы говорили с сыном об этом?
        - Да. Он утверждает, что ничего подобного не было. Он очень хорошо отзывается о Стасе, говорит, что его все любили, и он никогда никого не обижал. Я ходила с сыном к психологу и к детскому врачу - оба подтвердили, что ребенка никто не насиловал и не растлевал. Вот их заключения.
        - Протестую, - прокурор скрипнул зубами. - Свидетельница…
        - Свидетельница - мать. Согласно закону, мать ребенка, не достигшего четырнадцатилетнего возраста, имеет право замещать его в суде. Мы не имеем возможности пригласить детей, якобы подвергшихся насилию, в силу их возраста, но мать имеет право свидетельствовать за своего ребенка, - равнодушно оттарабанил Алик.
        Стас мысленно аплодировал.
        - Защита вызывает свидетеля Илону Самойлову.
        Вышла та самая седовласая дама, что оба заседания сидела рядом с Женькой.
        - Вы являетесь членом независимой палаты психологии и психиатрии, а также членом государственной ассоциации врачей, так?
        - Да, я доктор психологических наук.
        - Защита попросила вас провести независимое обследование детей - воспитанников детского дома номер три, в отношении которых, по заявлению обвинения, было совершено сексуальное насилие. Вы провели эту экспертизу?
        - Да.
        - Сообщите суду ее результаты.
        Свидетельница разразилась длинной тирадой, из которой Стас понял от силы две трети, даром, что учился на психфаке. Судя по лицам судьи и прокурора, они поняли от силы одну шестую. В том числе - заключение.
        - Таким образом, можно со стопроцентной уверенностью заявлять, что из обследованных детей лишь один подвергался каким-либо действиям сексуального характера… - она сделала паузу, Алик улыбнулся, глядя, как загорелись глаза прокурора. - Однако это произошло в раннем детстве, еще до попадания ребенка в детский дом. Кроме того, эти действия совершила женщина.
        Все. Козырного туза никакая карта не бьет.
        - Суд выслушал показания свидетелей и удаляется на предварительное совещание, - мрачно провозгласил судья, поднимаясь на ноги.
        - Суд тщательно рассмотрел обстоятельства дела, и принял решение: снять с обвиняемого обвинение в растлении лиц, не достигших полового созревания, и совершении насильственных действий сексуального характера по отношению к лицам, не достигшим полового созревания. Суд продолжит рассмотрение прочих обвинений через три дня.
        IV. VI
        Бесы просят служить, но я не служу никому.
        Даже тебе, даже себе, даже тому, чья власть.
        И если Он еще жив, то я не служу и Ему.
        Я украл ровно столько огня чтобы больше его не красть.
        Ночь обволакивала, окутывала уютным покрывалом, встречный ветер яростно трепал волосы. Коста мчался так быстро, как только мог, плечи уже болели от сумасшедшей гонки, крылья ломило, но он радовался этой боли: она помогала заглушить боль душевную, что была куда невыносимее.
        Крылатый с зимы, с того самого дня, когда поймал падающую с крыши девушку, твердил себе: это не будет длиться вечно, даже просто долго не будет. Сказки кончаются, и кончаются быстро, а сказки для таких как он, воплотившиеся в жизни, имеют привычку заканчиваться еще и страшно. Ему еще повезло - во-первых, у него была эта сказка, а во-вторых, страшно она закончится только для него. Катя не пострадает. Интересно, захочет ли она, чтобы он рассказал свою историю до конца, после того, как просмотрит фотографии, или потребует, чтобы он немедленно выпустил ее из своего логова, и больше никогда, никогда не появлялся в ее жизни? Возможно, и захочет…
        Он распластал крылья, ловя потоки воздуха, закрыл глаза. Как же давно это было…
        - Вас зовут Константин, я верно произношу? - невысокий сухощавый японец, уже немолодой, но все еще крепкий и здоровый, смотрел на него со странной смесью эмоций в глазах. Здесь были и презрение, и брезгливость, и удовлетворенность, и интерес, и даже в какой-то степени немножко уважения. А может, уважение он придумал себе сам.
        - Да.
        - Бизнесмен, бандит, садист, убийца. Как вы собираетесь с таким жить?
        - Я хочу искупить.
        - Как? Вы можете вернуть кого-то из тех, кого вы убили, к жизни?
        - Нет. Но я… - это было почти что озарение. - Я мог бы защищать людей от таких, как я.
        - Хорошее звучание, - скривился японец. Его русский был небезупречен, но все же весьма на уровне - явно прожил в России не один год. - Волк, оберегающий овец от других волков.
        - Он будет им лучшим охранником, чем пес.
        - Быть может, быть может. Мы можем попробовать. Но на что вы готовы для - нет, не искупления, а для того, чтобы мочь начать искупление?
        - На все, - не раздумывая, ответил вчерашний бизнесмен.
        - Боль. Унижение. Насилие. Страшные нагрузки. Еще боль. Отказ от личного. Отказ от самого себя. Запреты - никто не должен видеть, нельзя прикоснуться к женщине, нельзя ничего, кроме исполнения долга. Готовы?
        - Да, - он не колебался.
        Теперь, когда от его мира не осталось ничего, даже пепла, он был готов на все.
        - Хорошо. Когда вас… подготовят, вы можете убедиться, что мы не злоумышленники и мошенники. Тогда вы переведете на нас все свои средства. Даже ангелам вроде той, что вас привезла, нужно питаться - она все-таки не полностью ангел.
        В тот же день его отвезли на скрытую в Пиренеях базу.
        Так начался ад. Сколько раз он, отказавшийся уже от прежнего имени, но не обретший нового, проклинал свое согласие! Сколько раз жалел, что не застрелился, пока была возможность! Теперь было поздно: он дал согласие, и больше не имел ничего - даже его собственные тело, разум, воля теперь принадлежали Закону, хранящему мир.
        Его тело переделывали лучшие хирурги и ученые. Заменяли органы, суставы, даже кости. Срастили верхние ребра в почти непробиваемый панцирь. Усилили мускулатуру в несколько раз. Изменили расположение мышц на спине и груди. Изменили сами кости, снизив вес взрослого мужчины среднего телосложения и роста до пятидесяти килограмм. В мышцы день за днем вводили какие-то специальные составы, вызывавшие дикую, непереносимую боль. А под конец прирастили крылья. Огромные, мощные, легко поднимающие человека в воздух. Когда руководитель проекта в последний раз проверил все медицинские показатели на новейшем томографе, устало выдохнул и поставил на толстенной папке печать «завершено», новоиспеченный крылатый вздохнул с облегчением. Как оказалось, зря.
        Теперь начались тренировки. Он должен был научиться владеть тем, что получил. Трансформировать крылья, костную ткань, и даже часть мускулатуры. Запускать регенерацию и управлять ею - этому учили, калеча. И лишь в последнюю очередь его учили летать, учили убивать - быстро или медленно, на лету, стоя на земле, лежа или сидя, и даже находясь в другой комнате.
        Так прошли три года. Три долгих года он был подопытным кроликом - японец с самого начала не скрывал, что программа экспериментальная, что-то может и не получиться, и сохранность жизни, не говоря уже о здоровье, никто не гарантирует. Прошло три года - и наступил последний день трансформации бывшего бизнесмена Константина Чайкина, садиста и убийцы, в другого убийцу - крылатого и идейного. Сперва его отправили на чрезвычайно болезненную процедуру изменения структуры эпидермиса, а после, обнаженного, дрожащего, истекающего кровью из глубоких ран - местами кожа не выдержала его рывков и лопнула - привели в большой полутемный зал.
        - Подойди и встань на колени, - велел японец.
        Он беспрекословно подчинился. Холодный и шершавый камень причинял сильную боль мучительно восприимчивой после трансформации коже.
        - Сегодня Закон принимает тебя своим слугой. Тебе дается шанс искупить совершенное тобой зло. С этого мига ты навечно принадлежишь Закону. Ты не имеешь право допускать, чтобы кто-нибудь видел тебя таким, ты не имеешь права разговаривать с кем-либо, кроме собратьев во служении Закону, о том, что с тобой происходило и о том, что с тобой сделали. Ты навеки останешься таким. И ты никогда не коснешься женщины с иной целью, кроме как для выполнения своего долга перед Законом и миром. Если ты нарушишь последнее условие - ты умрешь в тот же миг, от тебя не останется даже праха, а душа твоя никогда не будет прощена. И да будет так во веки веков, и останется неизменным, даже если мир развеется пеплом.
        Зал наполнила ледяная тьма. Абсолютная чернота, в которой не знаешь даже, открыты твои глаза, или закрыты. Холод проник внутрь крылатого, в самую душу, вывернул его наизнанку, разглядел - пристально, как ученый-микробиолог разглядывает в сверхмощный микроскоп какую-то новую бактерию и пытается определиться, будет ли от нее толк.
        Я принимаю тебя, Коста.
        В следующий миг все исчезло. Тело на мгновение пронзила столь сильная боль, что крылатый вскрикнул, не в силах ее выдержать.
        - Меня зовут Кейтаро, - проговорил японец.
        Теперь он смотрел на него почти как на равного. Почти.
        Коста с усилием вырвался из воспоминания. Как давно это было… и в то же время - как недавно. А ведь он долго, очень долго верил в искренность Кейтаро, в нужность и полезность таких, как он сам и Теодор, в величие и правоту Закона… Честно сказать, окончательно крылатый перестал в это верить лишь после первой встречи с Эриком.
        Когда Коста вернулся, уже начинало светать. Он осторожно приземлился на подоконник, несколько секунд помедлил, прежде чем взглянуть на сидевшую к нему в пол-оборота Катю. Но тянуть долго не представлялось возможным - он поднял взгляд.
        По щекам девушки, не останавливаясь, текли слезы. Прозрачные, и, наверное, уже даже совсем не соленые. Крылатый перевел взгляд на экран.
        «Системное сообщение: безвозвратное удаление файлов (555 шт.) завершено».
        - Коста.
        Она обернулась, посмотрела ему в глаза. Губы шевельнулись, и он без труда прочел:
        Я. Тебя. Люблю.
        - Я…
        - Не говори ничего. Не надо. Просто пойми: прошлое должно оставаться в прошлом. Не забывай, такое нельзя забывать - но не превращай прошлое в настоящее. Я буду с тобой, пока я жива, и никакие силы не смогут меня переубедить. Потому что…
        Я. Тебя. Люблю.
        IV. VII
        А черти, знай, мутят воду в омуте…
        Так, стало быть, ангелы - где-то здесь!
        - Ну что с тобой делать прикажешь? - тяжело вздохнул Алик.
        Пересел со стула на стол, опустил подбородок на сцепленные руки и сверху вниз посмотрел на Стаса. Ветровский отвел взгляд.
        - Оставить самому расхлебывать последствия собственных же решений? - неуверенно предположил он.
        - Иди в задницу, - немедленно отреагировал Гонорин. - Впрочем, ты и так уже там. По самые ушки, блин.
        - Мне же проще - идти никуда не надо, - он безразлично пожал плечами.
        - Стас, возьми себя в руки! - Алик спрыгнул со стола, плюхнулся на стул.
        Через несколько минут он вновь проделает этот короткий путь, а потом обратно, и снова, и снова… за последние два часа доморощенный адвокат менял свое местоположение уже раз двадцать, если не больше.
        - Итак, что мы имеем на данный момент? Самые тяжелые обвинения мы отмели, никаких больше преступлений против государства и никакой, тьфу-тьфу-тьфу, педофилии. Осталась - сущая ерунда! Подделка документов - да фигня, ты не знал, ты не мог, ты не представлял, ты бедный-несчастный, да куда тебе идти было, налоги ты платил, государству тебе предъявить нечего.
        Выкрутимся как-нибудь, устроим приговор в виде штрафа, отправишься на месяц на отработку, за это время мы как-нибудь денег еще наскребем и доплатим оставшееся от штрафа. Это все фигня. Про запрещенную литературу я вообще не говорю, это не экстремизм и не терроризм, максимум, на что она может сгодиться прокурору - увеличить срок на пару месяцев, если удастся добиться приговора в виде заключения на срок от полугода. Все упирается в это гребаное сетевое покушение, которого ты не совершал. И ты знаешь, кто его совершил, но почему-то не желаешь признаваться! Какого черта, Стас? Или это какая-то твоя великая любовь, которую ты от всех прятал, и ты ее покрываешь?
        Ветровский вытаращил глаза. Несколько секунд смотрел на Алика - а потом расхохотался, громко, почти истерично. Надо же, только недавно отбился от подозрений в нетрадиционной ориентации, а тут Алик так… пальцем в яблочко. Попал ровно в середку, да только не в ту.
        - Ну что ты ржешь? - обиделся Гонорин. - Я, между прочим, серьезно.
        - Ага… я тоже, честно, - сквозь выступившие от смеха слезы пробормотал Стас.
        - Да ты что? И кто же она, эта твоя… - он осекся, внимательно взглянул на друга. - Нет, нет, нет. Только не говори мне, что…
        - Я и не собираюсь тебе ничего говорить!
        - Значит, не любовь - ты же у нас стопроцентный гетеро, согласно экспертизе, которой я склонен доверять, - негромко проговорил Алик. - Тогда скажи, почему ты покрываешь Канорова?
        Стас мгновенно посерьезнел.
        - Кого я покрываю и почему - это мое личное дело, Алик. И не надо в это лезть.
        - Нет уж, друг, - Алик чуть наклонил голову, его взгляд стал жестким. - Если хочешь знать, мое личное дело - добиться того, чтобы тебя не сгноили в тюрьме. Твоя совесть - это действительно, твое личное дело. Что ж, раз ты не хочешь мне помогать - я разберусь сам. Найду и Канорова, и доказательства его вины. А ты, если хочешь, можешь потом хоть из Ордена меня выгонять. Но раз я взялся тебя защищать - значит, я буду тебя защищать.
        Он встал, посмотрел на друга - и быстро вышел. Стас хотел его остановить, но то ли не успел, то ли не очень-то хотел на самом деле. В конце концов, Алик имеет право делать так, как считает нужным, равно как и сам Стас имеет право поступать так, как считает нужным он. Стас ничего не сказал, никого не выдал. То, что Гонорин догадался, - не вина Стаса.
        Выйдя из здания следственного изолятора, Алик несколько минут стоял у дверей, обдумывая дальнейшие действия. Пока что все складывалось идеально - Саша Годин нашел где-то эксперта-психолога, Илону Самойлову, а Женька сумел уговорить Веронику Никольскую подтвердить в суде, что ее сын не подвергался никакому насилию со стороны обвиняемого. Алик выругался: вот уже думать начал юридическими формулировками. Интересно, как вообще юристы живут вне работы? «Дорогая, я подаю прошение об обеде»?
        Гонорин вытащил из кармана пластиковую банку с соком, с сомнением ее разглядел, открыл. Сок оказался теплый и липкий, но очень уж хотелось пить.
        В общем, самые страшные и опасные обвинения удалось снять без особых проблем. Если бы еще отделаться от покушения… Нет, определенно надо найти Канорова. Найти и либо заставить признаться, либо самому собрать доказательства. Н-да, пожалуй, второе будет попроще. Ну, попытка не пытка…
        Алик быстро набрал номер Леши. Как и всегда - длинные гудки. Сбросил, набрал заново - все то же самое.
        - Нет, ну какая же ты все-таки сволочь! - пробормотал он, быстро набирая текст письма.
        «Привет. Ты не ответил на мое предыдущее письмо - остается только надеяться, что оно до тебя не дошло, а прочитано было кем-то другим. Ну да ладно, пишу тебе по другому поводу. Ты в курсе, что Стас в КПЗ, он под судом. Его обвиняют, помимо прочего, в сетевом покушении на какого-то бизнесмена. Я знаю, что на самом деле это сделал ты. Нет, Стас тебя не выдал, я выяснил это самостоятельно. Если в тебе есть хоть капля порядочности, признай свою вину - тогда, возможно, мне даже удастся сделать так, чтобы Стаса выпустили. В противном случае… ты понимаешь. Очень жду ответа. Алик»
        Уведомление о доставке, уведомление о прочтении - отправить.
        Доставлено абоненту.
        Спустя десять минут - прочитано абонентом.
        «Леша, ты прочел мое письмо двадцать минут назад. Ответь хоть что-нибудь. Дай мне уже определиться в отношении тебя, черти тебя дери!»
        Отправлено, доставлено, прочитано.
        Алик допил сок, метко зашвырнул банку в «саможорку», посмотрел на часы. Снова закурил.
        «Прошел час, Леша. Либо ты сейчас мне ответишь, либо пеняй на себя - я найду доказательства твоей вины».
        Он поднялся со скамейки, где провел последний час, и направился к набережной. Неспешно пересек мост, глядя на необычно яркие при светлом еще сумеречном небе, но мысли его были далеки от небесных красот. Как доказать вину Канорова? Какой вообще информацией он владеет о Леше? Гм… Каноров гей. Уже неприятно, но личное дело, в конце концов. Каноров был любовником Бекасова. А это тут при чем? Бекасов покончил с собой в конце прошлого учебного года, около года назад. Очень странное самоубийство, у которого, казалось, не было причины. А самоубийство без причины очень часто бывает убийством - ну, или доведением до самоубийства. Кто мог довести Бекасова? Первый вариант - Каноров, решивший избавиться от надоевшего любовника. Первый - и последний. Что нам это дает? Да ничего. Даже если Леша и правда прибил Бекасова, это, во-первых, уже не докажешь, а во-вторых - все равно к делу отношения не имеет. Кстати, о деле… пострадавшим от сетевого покушения является некий бизнесмен по имени Дориан Иванович Вертаск. Н-да, ну и имечко… Какая связь может быть между прикончившим любовника Каноровым и бизнесменом, сыном
человека с простым именем, решившего за это имя отыграться на ребенке? Да никакой. Если только…
        Стоп. Не оттуда идем. Леша пытался что-то явно нехорошее сделать этому Ивановичу. Вопрос: зачем? Или - за что? А если предположить, что на самом деле у него с Бекасовым было все, что называется, хорошо? И покушение на Вертаска - это месть? Ладно, примем версию за рабочую. Что из этого следует? Только то, что надо еще раз внимательно прочитать все материалы по делу, особенно тщательно изучив все, что есть на этого Вертаска. В конце концов, в данный момент Алик выступает как государственное лицо, осуществляя защиту физического лица в суде… тьфу ты, пропасть, опять! Короче, он имеет право запрашивать различные материалы, простому смертному недоступные, и в том числе - полное досье на фигурантов по делу. Даже пострадавших. Имеет право - и им воспользуется. Прямо сейчас.
        - Алло, здравствуйте, соедините, пожалуйста, с секретариатом. Девушка, добрый вечер. Вы простите, что так поздно, но есть одна проблема… Да, я понимаю, но дело в том, что я - адвокат, у меня очень скоро слушание, но не хватает некоторых документов. Девушка, я уверен, что именно вы точно можете мне помочь! Никто не может, только вы! Ой, простите… а как же вас тогда называть? Ну что вы такое говорите, я вовсе не издеваюсь! Просто у вас голос такой молодой, красивый, и я уверен, что не только голос. Это не комплимент, это правда! Ну и что, что не вижу - девушка с таким голосом просто не может быть некрасивой! В любом случае, простите меня, пожалуйста, если я вас обидел ненароком! Но мне и правда безумно нужна ваша помощь. Меня зовут Алик Гонорин, сейчас я занимаюсь делом номер четырнадцать дробь двадцать восемь дробь сто тридцать пять, по этому году. Мне срочно необходима информация об одном из фигурантов, пострадавшем. Дориан Иванович Вертаск. Да, вы правы - его папаша был изрядным шутником. Так вот, мне нужно максимально полное досье на него. Адрес моей почты должен быть в деле, отправьте на него,
пожалуйста! Спасибо вам большое! Простите за нескромность, но как вас зовут? Мне бы хотелось…
        Сильный удар в плечо не дал ему договорить. Алик не успел даже охнуть, как кто-то - он не разглядел ни лица, ни одежды - вырвал из пальцев мобил, еще раз толкнул Гонорина, сбивая с ног, и бросился бежать.
        Молодой человек взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, но уже понимая - не удержится на ногах. Высокий бордюр, отделяющий пешеходную часть от проезжей, предательски ударил под колени, и Алик полетел под колеса грузовика.
        - Что, Алик на меня совсем обиделся? - вместо приветствия сказал Стас, глядя на Женьку. Раньше друзья всегда приходили на свидания вдвоем, а сегодня Алфеев явился один.
        - Алик в реанимации, - тихо произнес Женя, глядя куда-то в сторону. - Он в коме, врачи борются, но никаких гарантий не дают…
        Стас замер, не желая верить услышанному, но поздно - поверил еще до того, как Алфеев заговорил, еще до того, как поссорился с Аликом, поверил тогда, когда сообщили об отводе прокурора и автокатастрофе, в которую попала судья. Его враг не собирался больше давать молодому человеку шанс выбраться и средства для достижения своей цели не выбирал.
        - Как это случилось? - тихо спросил он, когда пауза и ожидание Женьки стали совсем невыносимыми.
        - Ограбление. Он шел по набережной, разговаривал по мобилу. К нему подбежал какой-то парень, выхватил мобил, толкнул и бросился бежать. Алик не удержал равновесия и упал на проезжую часть, прямо под грузовик. Под колеса не попал, как ни странно, но его очень сильно ударило, он сломал позвоночник… в общем, врачи «опасаются делать положительные прогнозы», но и не говорят, что все совсем плохо. Черт его знает, что это значит в переводе на человеческий язык…
        - Это все из-за того, что он ввязался в это дело, - безжизненным голосом сказал Стас. - Я же предупреждал, еще после смены судьи и прокурора. Я говорил, что до него доберутся.
        - Он хотел тебя защитить… - робко вставил Женя, но Ветровский тут же его оборвал.
        - Хотел. И даже защитил. И где он теперь? Все, с меня хватит. Я…
        - Стас, мы поговорили - Саша Годин заменит Алика, он неплохой юрист, хоть и не такой обаятельный, как Алик, но…
        - Нет, - бледный, как смерть, он поднял голову, посмотрел на друга в упор. - Я отказываюсь от другого адвоката, и навязать мне его силком вы не сможете. Достаточно одного аарн, пострадавшего из-за меня.
        - А кто из нас будет аарн, если мы оставим тебя в беде?
        - А кого вы делаете из меня, заставляя принимать такие жертвы? Нет, Жень. Я не хочу, чтобы Саша тоже попал под грузовик. Мне более чем достаточно одного пострадавшего. В конце концов, я могу защищать себя сам. Самое главное Алик уже сделал, от полного п…ца он меня спас, с покушением ничего не сделать, а по мелочи я как-нибудь и сам отбрешусь. В конце концов, мы обсуждали с ним линию защиты, я знаю, что и как говорить. Я справлюсь. И я не хочу, чтобы кто-нибудь еще пострадал. Все. Хватит.
        - Но тебя посадят…
        - Женя, меня и так посадят! - взорвался Стас. - Сетевое покушение - все, конец! Его не опровергнуть!
        - Алик говорил, ты знаешь, кто тебя подставил, - неожиданно сказал Алфеев.
        - Алик ошибался, - холодно ответил Ветровский. - Меня никто не подставлял специально, я влип по собственной глупости, и только. Кто виноват на самом деле, я понятия не имею. Алик напутал - я говорил только, что я знаю, кто подставил меня в институте, но об этом я тоже говорить не буду - знаю я вас, натворите глупостей во имя справедливости.
        - Стас, ты лжешь, - Женя сказал это так тихо, что Стас сначала не был уверен, что правильно расслышал. - Ты же мне лжешь. Все ты знаешь, но почему-то не говоришь. Ладно, это твое дело, тебе решать. Я не Алик, я не умею грудью на амбразуру. Зато я терпеливый и въедливый. И я раскопаю, в чем тут дело.
        - Ага, Алик говорил то же самое, - Ветровский тяжело вздохнул. - Вот когда последний раз ко мне приходил - тогда и говорил. А потом его бросили под грузовик. Или ты и правда веришь, что это все совпадения? И отстранение неспособного противостоять Алику прокурора, и автокатастрофа дружелюбно настроенной судьи, и то, что случилось с Аликом… Ты думаешь, это случайность? За все эти «случайности» кто-то очень хорошо заплатил, поверь мне. И лучше в этот клубок не лезть.
        - Ага. Я не полезу, а ты отправишься в тюрьму на десяток лет. И останешься там до самой смерти, как водится.
        - Жень, ты что, не понимаешь? - Стас глубоко вдохнул, вспоминая слова Инги: «чтобы действительно убедительно солгать, надо поверить в то, что твоя ложь на самом деле - правда».
        - Не понимаю, - Взгляд Алфеева был уставшим и почему-то виноватым.
        - Кто-то очень хочет меня устранить. Меня и Орден. Чего стоит одна только эта история с фото и голографиями, которых никогда не существовало. И если я каким-то волшебным образом ухитрюсь избежать тюрьмы, через два дня после освобождения меня собьет флаер, или убьют грабители, или я оступлюсь и упаду под метропоезд, или вывалюсь спьяну из окна своей комнаты… вариантов множество. Сейчас тюрьма для меня будет защитой. Там я буду в гораздо большей безопасности, чем на свободе. Я сделаю все, чтобы получить минимально возможный срок, но рисковать еще кем-то я не могу. Понимаешь?
        - Из тюрьмы не выходят…
        - Это распространенное заблуждение! Я когда-то жил в трущобах… я знал там одного парня, который отсидел и вышел. У него был срок год, он просидел пять лет - но только из-за своего характера.
        - А у тебя, можно подумать, характер весь белый и пушистый! - фыркнул Алфеев.
        - Жень, если так надо - я буду белым и пушистым, и очень послушным. Год проведу за решеткой, за это время все поуляжется. Вам оставлю несколько проектов, реализовывайте потихоньку, только максимально тайно. И пусть понятие «Орден» даже не всплывает нигде. Продолжайте работать с теми детдомами, которые потянете, не оставляйте третий - Анна-Ванна их совсем загнобит, если вы уйдете. А потом я вернусь, и продолжим уже вместе, - Стас был убедителен, как никогда. Беда только в том, что Женька не хуже его помнил про главное правило вранья. С другой стороны, что он теперь мог?
        - Как мне хотелось бы тебе верить, - пробормотал он.
        - Жень, попробуй меня понять, - тихо сказал Стас. На этот раз он говорил действительно правду. - Вы все для меня - братья и сестры. Ты, Алик, Инга, Азамат, Витя, Сашка. Вы с Аликом - даже больше, чем братья. Потерять кого-то из вас… это слишком больно, Жень! Лучше я проведу в тюрьме лишний год, чем кто-то из вас еще пострадает!
        Это было нечестно и эгоистично. Стас сам понимал подлость своей аргументации, но поделать ничего не мог. Как выразился Алик, он бы потерял больше, чем кто-либо другой, и поэтому имел право поставить свой эгоизм выше.
        Со встречи с Женькой прошло часа два. И почти все это время Ветровский сидел на койке, обхватив колени руками и опустив голову. Алик, Алик, ну как же так, а? Вечно тебе больше всех надо… Помочь, защитить, спасти, выручить, начиная с мелочей - весь факультет знал, что Гонорин никогда не откажется объяснить, если что-то непонятно, оценить реферат и сказать, что неправильно, прикрыть отсутствующего, одолжить денег, если они у него есть - и заканчивая готовностью рисковать своей жизнью, спасая свободу друга.
        Защелкали замки.
        - Ветровский, на выход!
        Он привычно подчинился, только уже в коридоре сообразив, что понятия не имеет, куда его ведут. Первая мысль была суматошно-злая: Алфеев с Годиным решили все же делать по-своему!
        - Куда мы идем?
        - Свидание, - коротко ответил конвоир.
        Пока шли до комнат для свиданий, Стас успел перебрать в уме все варианты того, кто же захотел его увидеть, от реальных до настолько фантастических, что услышь его мысли судья - быть бы Ветровскому не в тюрьме, а в больнице, со штампом «шизофрения» на лбу. Кто-то из орденцев или сокурсников, кто не поверил во всю эту ложь про педофилию? Оставшаяся в стороне Вика? Пришедший поглумиться Олег? Или и вовсе Крылатый?
        Человек сидел за столом спиной к вошедшим, его голову скрывал капюшон бадлона. Конвоиры завели Стаса в комнату, расстегнули кандалы, оставив только тонкий электроошейник: здесь везде видеонаблюдение, только дернись не в ту сторону - и тут же получишь такой электрический разряд, что шевелиться еще долго не захочется.
        Когда тюремщики вышли, человек за столом обернулся, снимая капюшон.
        Стас уронил челюсть.
        Напротив него сидел Леша.
        - Нет, это ты ничего не понимаешь, - беспредметный разговор в стиле «ты меня не понимаешь» порядком утомил Ветровского. - Из-за твоих художеств, как тридэшных, так и литературных, меня опозорили на весь институт. Из-за этого распался Орден. Нет, я понимаю, что хреновый был Орден, если из-за такого распался, но речь не о том. Меня обвиняют в преступлении, которого я не совершал, но которое совершил кто-то, вошедший в интерсеть с моего компа. Угадаешь, кто? Этому кому-то писали мои друзья, прося о помощи - этот кто-то читал письма, но не отвечал на них. Но это все фигня. Не поверишь, я и правда не имею никаких претензий по поводу этого дурацкого преступления. То есть, имею, но они фигня. Потому что я реально обижен только на одно: скажи мне, Леша, нахрена ты устроил у себя на компе этот гребаный гейский фан-клуб, посвященный моей персоне? Эти все порнорассказы, обработанные фотки, голографии и прочее? Нахрена?
        Каноров устало провел рукой по волосам, тяжело вздохнул.
        - Я был тобой увлечен. Ты мне нравился… да и сейчас нравишься. Нет, не перебивай - дай теперь мне сказать. Я понимал, что ты совершенно гетеросексуален, и мне ничего не светит. Но я не знаю… ты влюблялся когда-нибудь безответно? Наверняка влюблялся. И представлял себя с любимой, может, стихи ей писал, которых никто кроме тебя не видел, или еще что-нибудь в этом духе.
        - Но не порнуху же!
        - Во-первых, не порнуха, а эротика. Разница огромна, поверь. А во-вторых, я не говорил, что я в тебя влюблен. Увлечен, не более. Если хочешь, считай это компенсаторикой на потерю любимого человека и попыткой заполнить образовавшуюся пустоту.
        - Онанизмом на фотки голых мужиков, к которым пририсована моя голова?
        - Нет, восхищением тобой в прозе. Фото и голографии я не делал, - твердо сказал Леша.
        Он был бледен, только на скулах полыхал лихорадочный румянец, глаза неестественно блестели. Но весь его вид выражал непоколебимую решимость.
        - Тогда откуда они? Сами скомпилировались?
        - Их подбросили. Я готов поклясться чем угодно, что я их не делал.
        - А с какой стати я должен тебе верить? - взорвался Стас. - Ты год вешал мне лапшу на уши, притворялся другом, на самом деле желая меня отыметь, ты подставил меня перед всем институтом, ты подставил меня, влезая в комп этого Дориана с моего компа, ты спокойно свалил все на меня и слился в неизвестном направлении, не отвечая на письма и звонки. Ты, наконец, весь этот год пи…ел мне о своей невдолбенной дружбе с таким замечательным Кириллом Бекасовым, а на проверку выходит, что не было никакой дружбы, одна только педерастия! Почему я должен тебе верить, а?
        Алексей побледнел еще сильнее.
        - Стас, ты потом будешь жалеть о том, что сказал такое. Ты ведь даже не знаешь, зачем я пришел, почему не отвечал на письма, - тихо произнес он, но Ветровский уже не мог остановиться.
        - С чего ты взял? Я не буду ни о чем жалеть и слов своих назад не возьму! А зачем ты пришел и где пропадал - мне плевать. Небось отрывался в каком-нибудь гей-клубе, наслаждался тугими задницами!
        - Ты в самом деле считаешь меня такой мразью, что…
        - В самом деле! И в конце концов… чего еще ждать от такого, как ты? Педик долбанный! - Лешка дернулся, как от удара, его лицо стало снежно-белым. А Стас, резко поднявшись на ноги, громко крикнул: - Охрана!
        Дверь открылась моментально.
        - Мы закончили. Отведите меня в камеру, пожалуйста.
        Он ни разу не оглянулся.
        - Встать, суд идет!
        Стас поднялся на ноги прежде, чем успел осознать сказанное. Это обязательное церемониальное вставание перед началом каждого заседания успело и утомить, и войти в привычку.
        Сегодня все должно закончиться. Сегодня суд рассмотрит доказательства по последним пунктам, которые еще не успели обсудить раньше, и вынесет окончательный вердикт. От пяти обвинений осталось только три, причем наименее серьезных - к сожалению, их было вполне достаточно для того, чтобы отправить Ветровского в рабы к какой-нибудь корпорации лет на десять, если постараться.
        - Рассматривается дело номер четырнадцать дробь двадцать восемь дробь сто тридцать пять, текущий год. Подсудимый, Станислав Вениаминович Ветровский, обвиняется в покушении на жизнь, здоровье, безопасность и право на коммерческую тайну путем сетевого проникновения, в распространении запрещенной министерством безопасности литературы, в сознательном и злонамеренном использовании поддельных документов и поддельного идентификационного чипа. Все прочие обвинения на данный момент с подсудимого сняты.
        - Уважаемый суд, я располагаю доказательствами невиновности обвиняемого по… одному из пунктов и хотел бы выступить.
        Стас поднял голову на звук знакомого голоса, и едва не свалился со своей табуретки. Между рядов скамей пробирался Леша.
        - Ваше имя, возраст, род занятий?
        - Каноров Алексей Геннадиевич, двадцать два полных года, студент Финансово-экономического Университета.
        - Что вы желаете сообщить суду?
        - Я хочу сказать, что подсудимый невиновен в покушении на Дориана Вертаска.
        - У вас есть доказательства?
        - Я просто это знаю. Ветровский не мог этого сделать по одной простой причине - это сделал я.
        - Но атака была проведена с компа Ветровского.
        - Это так. До недавнего времени я был студентом Высшего Института Петербурга, как и Ветровский. Мы были хорошими приятелями, и я часто заходил в интерсеть с его компа, равно как и он с моего. Незадолго до того, как я собирался осуществить взлом компа Вертаска, мой комп сломался. Я не хотел ждать, и совершил взлом с компа Ветровского.
        Прокурор сыпал вопросами, пытаясь подловить Канорова на лжи, но ведь Леша и правда сделал это сам…
        А Стас сидел, оцепенев, не в силах пошевелиться. Он даже почти не дышал - мир вокруг него рассыпался цветными осколками, стены, люди, небо и земля обращались в зеркала, в которых он видел себя - таким, каким был вчера, когда бросал в лицо Алексею отвратительные слова. Искренне и полностью веря в собственную правоту.
        - Почему вы решили признать свою вину?
        - Есть такое понятие, господин прокурор, - легко и беззаботно улыбнулся Каноров, и от этой улыбки Стасу стало очень светло и очень больно. - Оно называется «совесть».
        - Не дерзите суду, - устало сказал судья.
        - Прошу прощения.
        - Почему вы не пришли раньше?
        - Я имел неосторожность сообщить о своем намерении родителям. Они хорошие и честные люди, но слишком меня любят. Меня заперли в квартире, лишив средств связи, читали приходящие мне письма, без моего ведома перевели меня в другой институт, считая, что это поможет мне быстрее забыть друзей. Вчера мне удалось украсть из сумки матери запасной комплект ключей и выбраться из квартиры, когда она ушла.
        - Но почему вы пришли только сегодня?
        - Мне требовалось уладить некоторые дела.
        - У вас есть адвокат?
        - Нет, я в нем не нуждаюсь. Я полностью признаю свою вину.
        - С какой целью вы взламывали комп Дориана Вертаска?
        - Я подозревал, что Вертаск причастен к гибели моего лучшего друга, человека, которого я искренне любил. Он совершил самоубийство год назад. Кроме меня, он близко общался только с Вертаском, хотя я не знаю, что именно их связывало. Когда он покончил с собой, я заподозрил Вертаска и решил проверить. В том числе мне нужна была информация с его компа. В итоге мои подозрения не оправдались.
        Он говорил спокойно, четкими, явно продуманными заранее фразами. Продуманными, заготовленными, отточенными - явно не сегодня и даже не вчера решил признать свою вину и спасти друга.
        Стас, до боли сжимая пальцы на прочной решетке, люто и самозабвенно ненавидел самого себя.
        - Эта история выглядит очень странной, - задумчиво произнес прокурор. - И освободиться из-под домашнего ареста вам удалось очень кстати…
        - Я требую проверки с препаратом, - пожал плечами Леша.
        - Препарат небезопасен.
        - Я знаю. Однако продолжаю требовать проверки с препаратом. Согласно закону от четвертого мая две тысячи шестьдесят третьего года, гражданин, не находящийся под судом, вправе требовать такой проверки прямо в зале суда, если его слова незаконно ставят под сомнение.
        - Я знаю закон, молодой человек, - поморщился прокурор. - Что ж… суд удовлетворит требование свидетеля?
        - Суд удовлетворит требование, - кивнул судья.
        Все происходило быстрее, чем Стас мог осознавать. Он только-только понял, на чем именно настоял Леша, а того уже закрепляли ремнями на специальном кресле, поднесли бумагу на подпись.
        - Вы уверены?
        - Абсолютно, - Каноров поставил подпись, позволил зафиксировать правую руку. - Вводите, доктор.
        Судебный врач быстро и безразлично сделал инъекцию. Выждал пять минут, проверил зрачки пациента, задал несколько вопросов и махнул прокурору.
        - Начинайте. У вас двадцать минут, потом действие препарата закончится. Можно обойтись без начальных вопросов.
        - Спасибо, но я предпочитаю классическую схему, - прокурор подошел к Канорову, закрепил на его воротнике микрофон. - Как вас зовут?
        - Алексей Геннадиевич Каноров.
        - Вы осознаете, где и зачем находитесь?
        - Да. Я в зале суда, признаюсь в совершенном мною преступлении.
        Вопросы сыпались один за другим, разные, но в сути похожие. Как, зачем, почему… Прокурор докопался до «лучшего друга», заставив Лешу признаться, как все было на самом деле, вынудил подробнейшим образом рассказать, как и что он делал, проникнув на комп Вертаска, что предпринял потом… Все шло по стандартной схеме. Кроме последнего вопроса.
        - В результате ваших действий вы убедились в невиновности Вертаска?
        Алексей вздрогнул. В его взгляде, до того спокойном и даже почти равнодушном, заметался страх.
        - Я… не… не хочу… Нет.
        - Что? - потрясенно переспросил прокурор.
        - Нет, не убедился.
        - Это уже не относится к делу, господин прокурор, - властно, но слегка нервозно перебил судья. - Если у вас еще есть вопросы по существу - задавайте их, времени осталось мало.
        Вопросов больше не было. Через пять минут действие препарата закончилось, на Канорова надели наручники и увели. Выглядел Леша страшно - его слегка трясло, взгляд не мог сфокусироваться, ноги заплетались. И ему было очень страшно. Если физическое состояние объяснялось побочным действием препарата, то страх явно имел совершенно иную причину. И причина эта звалась - Дориан Вертаск.
        - Подсудимый, встаньте! С вас снято обвинение в покушении на жизнь, здоровье, безопасность и право на коммерческую тайну путем сетевого проникновения. Вы обвиняетесь в распространении запрещенной министерством безопасности литературы, и в сознательном и злонамеренном использовании поддельных документов и поддельного идентификационного чипа. Вам есть что сказать в свое оправдание?
        - Нет, - хрипло ответил Стас. - Я признаю свою вину и ожидаю решения суда.
        - Суд удаляется на совещание.
        Вот и все.
        Пятая часть
        V.I
        Безразличные грезы, прощаясь одна за другой,
        Улетают, навечно покинув еще одного.
        Что такое ад? Каждый представляет себе его по-своему. Кому-то видятся котлы с кипящим маслом, где черти варят грешников, кому-то - ледяные пустыни и острые пики, на которые нанизаны изнывающие от холода и боли люди, кто-то думает о терзании голодом и жаждой на манер Тантала, когда в изобилии есть вода и пища, но стоит к ним потянуться, и они исчезают. Кто-то более оригинален, и переносит в ад то, что ненавистно в жизни - бюрократию, вопиющую безвкусицу, недвижимые часами дорожные пробки или даже собственного непосредственного начальника. Стас об устройстве ада никогда не задумывался. До сегодняшнего дня. Теперь, когда приговор был оглашен, в голову полезли непрошеные воспоминания о рассказах старых знакомых, еще трущобных. Парни, кому удалось выбраться, бледнели при упоминании заключения, хоть не боялись ни бога, ни черта, ни полиции. Помещение отдела тестирования осужденных - ОТО - находилось все в том же здании следственного изолятора. Сразу после суда молодого человека перевели в ведение ОТО.
        - Имя, фамилия, статьи, срок заключения? - безразлично поинтересовался толстый усатый мужик в сержантских погонах, сидевший за большим монитором.
        - Станислав Ветровский, шесть-три-один, пункт «би», и семь-два-ноль, пункт «си», пять лет.
        Сержант удивленно поднял взгляд.
        - Я смотрю, тебя по полной закрыли, парень, - почти с сочувствием сказал он. - Ладно, что теперь… Профессия, навыки вождения, особые умения?
        - Обучался на психолога, почти окончил второй курс. Вожу гравицикл по правам, умею водить автомобиль, но прав нет. Особые умения - влипать в неприятности, - максимально равнодушно проговорил Стас.
        Он понимал, что нарываться не стоило, но интуиция подсказывала, что этот человек сам по себе ему зла не желает, и даже чуть жалеет.
        - Ты особо не зубоскаль тут, а то и без зубов остаться можно, - сержант даже не улыбнулся. - Здесь у меня почти все такие… с особым умением влипать в неприятности. Одна ошибка - ты не влип, ты вляпался по самую макушку. И от того, как ты себя здесь поведешь и покажешь, зависит то, в каких условиях ты проведешь остаток жизни. А ты молодой, сильный, лет тридцать выдержишь, поприносишь пользу… государству.
        - Я приговорен к пяти годам, - поправил Стас.
        - Ага, именно. А за год набираешь взысканий примерно на год. Вот и считай: год сидишь - год добавляется, год сидишь - год прибавляется. Так что…
        - Но ведь выходят некоторые!
        - А если хочешь выйти, и вовсе слушайся меня больше, чем отца родного!
        - Я сирота.
        - Мне какое дело? Короче, слушай сюда. Мне тебя, честно скажу, жаль. Потому на тестах распоряжусь гонять, как проклятого. Авось, получишь приличное распределение. А сейчас… так, куда бы тебя… ну, пусть будет второй сектор. Эй, вы, там! Конвой! Второй сектор, четырнадцатая камера.
        На добряке-сержанте все мало-мальски приятное - насколько вообще может быть что-либо в заключении приятным - закончилось. Но обещание свое он сдержал, хоть Стас и не был уверен, стоит ли этому радоваться: тесты вымотали его до такой степени, что хотелось сдохнуть сию секунду, не сходя с этого места, и пусть мир катится ко всем чертям. Физподготовка молодого человека поставила крест на любых работах, связанных с тяжелым физическим трудом, его недополученная профессия новоиспеченному «рабу» нужна не была совершенно, равно как и навыки вождения - никто не станет заморачиваться с оформлением прав на вождение автомобиля, не говоря уже о том, что такая работа для заключенного считалась большим везением. Оставались результаты тестов.
        И Ветровский сильно удивился, узнав о том, что у него, оказывается, имеются способности, достаточные для распределения в инженерный отдел корпорации «Россия». Об этом ему сообщил лично усатый сержант.
        - Ну что, парень… Не повезло тебе, но это от меня уже не зависело. Хотя ты, может, и выпутаешься, если получится. Только мой тебе совет - не пытайся особо показывать свои способности, держись на среднем уровне.
        - Почему?
        - Ну ты дурак совсем, - покачал головой сержант. - Если ты покажешь себя хорошо, какой им смысл тебя отпускать? Придерутся к чему-нибудь или попросту подставят, и останешься там на всю жизнь. А так, если постараешься, лет через пятнадцать можешь и выйти… если еще захочешь, конечно.
        - С чего бы мне не хотеть? - не понял Стас.
        - Да с того, что после пятнадцати лет ты вообще ничего хотеть не будешь. Была бы постель, жратва, визор да бабы по выходным, и достаточно. Я таких насмотрелся в свое время. Животные, и только.
        Ветровский напрягся.
        - А на воле разве иначе? То же самое. Работа, дом, жратва, визор, постель. А завтра заново. Разве нет?
        Сержант помолчал, раскачиваясь с пятки на носок.
        - Да и на воле так же… совсем люд оскотинился. Дальше корыта никто смотреть не хочет.
        - А вы? - решился Стас.
        - А что я? Думаешь, тут платят хорошо? Да черта с два. Я сам почти такой же, как и все, но именно, что почти, - неожиданно мирно ответил усач. - Только тут то и дело такие, как ты, появляются. Знаешь, как живется в других ОТО? Не знаешь, вот и твое счастье. Считай, ты у меня на курорте отдохнул. Тут часто такие, как ты, попадаются. Дураки наивные, по глупости своей попавшиеся или дорогу кому не тому перешедшие. Помогаю по мере сил.
        - Я не забуду, - тихо сказал Ветровский.
        - Забудешь, - жестко оборвал его сержант. - Все забывают, и ты забудь. Нечего тебе… нечего, в общем. Понял?
        - Я не «все». Я не забуду.
        - Посмотрим. Ладно, давай вставай. Пора ехать на новое место работы. Но перед этим… Значит, отныне ты никакой не Ветровский, и вообще ФИО не имеешь никаких. Запомни накрепко: ты теперь - номер четыре-шесть-два-два-ноль-восемь-один-три-один-пять. Десять цифр - твое имя. В корпорации дадут новый, внутренний номер - его тоже запомни. Твое имя - номер, и никак иначе. Про себя думать можешь все, что угодно, но вокруг пусть видят, что ты покорен и подчинен. Только не перегибай… психолог доморощенный. И не рыпайся, не бунтарствуй - ничего не добьешься этим. Может, если будешь паинькой, и выберешься лет через пятнадцать в самом деле. А то и, чем черт не шутит, раньше. В общем, бывай. Удачи тебе. Пригодится.
        При загрузке в клетку тюремного грузовика Стас впервые увидел других заключенных. Их было тридцать человек: двадцать один мужчина и девять женщин. Разного возраста, роста, сложения, даже национальности, они были похожи друг на друга, как близнецы - обреченность и глухая тоска на лицах роднила даже самых непохожих, стирая прочие различия. Стаса, как и всех, приковали к стене за поднятые над головой руки, закрепили широкими ремнями из псевдокожи ноги на уровне щиколоток, бедра, грудь на уровне подмышек. Проверили в очередной раз всех по списку, выдали кому-то пару зуботычин, посоветовав лишний раз не дергаться, и закрыли с обратной стороны мощные двери кузова. Через минуту грузовик плавно тронулся с места.
        Первые минут десять пути прошли в молчании. Потом мужчина лет сорока пяти, стоявший у самой двери, не выдержал.
        - Куда едем-то? - с просящей интонацией сказал он.
        - Да кто куда, - ответил похожий на боксера мужик, закрепленный прямо напротив Стаса. - Я в «Россию», она - на контрольке работать, метеоролог, мля, - он кивнул на соседку, худую и высокую женщину с короткой стрижкой.
        - Я тоже в «Россию», - зачем-то сказал Стас.
        - Сочувствую, ребята, - проговорил удивительно обаятельный длинноволосый парень лет тридцати, сосед первого заговорившего. - Рашка - это п…ц. Оттуда, говорят, не выходят по факту. И общие условия у них… бррр! Я там был, на полгода всего влип. Мне было шестнадцать, когда сел, а вышел только в двадцать семь. А тут… Эх, отметил тридцатник, ничего не скажешь. Сдуру морду кому-то набил, а он важной шишкой оказался. Теперь опять еду…
        - Туда же или в другую? - поинтересовалась еще одна женщина, полноватая блондинка.
        - Туда же, так что мне еще повезло. Я тамошние порядки знаю, в базе местной я есть, так что поднимусь быстро. А там срок растяну лет на десять, и все в шоколаде будет.
        - Зачем срок растягивать? - удивился боксер.
        - А там такое правило, что если у тебя срок меньше десятки, то ты выше простого рабочего не поднимешься. Мне терять нечего, мне семерку впаяли, так что по факту не выйду. Зато поднимусь до какого-нибудь мелкого руководителя или смотрителя, там и условия более чем хорошие, и даже, говорят, можно о выходных договариваться - настоящих, на воле. Да вообще, чем больше у тебя срок, тем интереснее ты для корпорации. Там еще от многого зависит, но здоровый и неглупый человек, осужденный лет на пять и более, имеет хорошие перспективы в корпе. Свобода уже все одно не светит, так хоть там устроиться можно.
        Стас заметил интерес в глазах боксера, да и другие слушали парня с любопытством. Он присмотрелся к рассказчику внимательнее. Что-то в повествовании парня не сходилось с тем, как он выглядел.
        - Слушай, а там коротко стригут? - спросил он, тут же заработав несколько недоуменных взглядов. - А то хаер жалко… я все же надеюсь выйти.
        - Конечно, коротко. Кому надо там тебе вшей выводить?
        - Сильно коротко?
        - Под полсантиметра, раз в месяц.
        - Жестоко, - покачал головой Стас. - Тебе, небось, тоже за хайры обидно. Или это неродные, нарощенные?
        - Родные, свои, - с гордостью сказал тот.
        - Ни фига себе! - присвистнул Стас. - Это ты в три года отрастил гриву, какую девушки по восемь лет растят?
        Первым понял боксер.
        - Вот гнида, - прошипел он сквозь зубы. - А я было поверил.
        - Это провокатор от корпорации, - пояснил Ветровский своей соседке, миниатюрной женщине за сорок. - Он бы тут наговорил, и многие начали бы старательно набирать срок до десяти лет. А тогда выйти шансов вообще не остается.
        Грузовик остановился. Открыли двери кузова, забрали двенадцать человек, в том числе - провокатора. Он что-то сказал конвоиру, тот пожал плечами, снял с него наручники. Длинноволосый запрыгнул обратно в кузов, подошел к Стасу, посмотрел на него несколько секунд - а потом резко и жестко ударил в солнечное сплетение. Подождал, пока Ветровский начнет распрямляться, и добавил - в живот, еще раз под дых, и снова пару раз в живот и по печени. Что-то хрустнуло - похоже, парень промазал, задел ребро.
        - В следующий раз держи язык за зубами, тварь, - процедил он. - Это тебе за плохое поведение. А это - за болтливость!
        Провокатор со всей силы врезал Стасу коленом между ног. В глазах потемнело от дикой боли, а он даже не мог скорчиться, сжаться в комок - только обвис, насколько позволяли крепления. - Еще увидимся - язык вырву, - пообещал подонок, снова ударил и направился к выходу из кузова.
        На следующей остановке забрали всего троих, в том числе - соседку боксера. Все остальные ехали в «Россию».
        - А зачем этой корпорации так много работников? - спросил кто-то из дальнего угла.
        - Потому что дохнут там, - зло ответила брюнетка, последняя оставшаяся в грузовике женщина. - Моей двоюродной сестры подруга там была, на втором месяце заключения умерла. Официально - сердечный приступ, а на самом деле… кто его знает?
        - Я слышал, там практикуют физические наказания, - с дрожью в голосе проговорил все тот же человек, что спрашивал о количестве заключенных. - Может, ее забили насмерть?
        - Вполне возможно.
        Грузовик снова вздрогнул, останавливаясь. Двери в очередной раз распахнулись.
        - Все, приехали.
        Их выводили по одному. Отстегивали от стены, тут же надевали знакомые по КПЗ электроошейники, сковывали руки за спиной и выводили из кузова в небольшой закрытый двор, со всех четырех сторон окруженный гладкими, без окон, стенами, где строили в шеренгу. Когда вывели последнего, грузовик тут же отъехал к воротам, но выезжать не стал. Открылась одна из двух дверей, выводящих во двор, вышли три человека: двое охранников с плазмерами наготове и высокий худой мужчина с блестящей лысиной.
        - Добро пожаловать в северо-западный филиал корпорации «Россия», - неприятно улыбаясь, сказал он. - Сейчас вы по очереди будете мне представляться, называя также отдел, которому вы принадлежите, и первичный срок вашей здесь, гм, работы. Начнем, пожалуй, с вас, молодой человек.
        Стас не сразу сообразил, что тонкий и длинный палец указывает на него. Потом только заметил и взгляд худого - злой и радостный одновременно - и пульт управления ошейниками у него в руке. Поняв, что это значит, быстро шагнул вперед.
        - Станис… - договорить он не успел.
        - Юноша, свои бредни оставьте в прошлой жизни, когда вы имели какие-либо права. Здесь у вас нет прав. Вообще. Запомните это как следует, и попробуйте еще раз мне представиться.
        Ветровский с трудом поднялся на ноги, в голове шумело.
        - Номер четыре-шесть-два-два-ноль-восемь-один-три-один-пять, инженерный отдел, пять лет, - язык заплетался после электрошока, но Стас заставил себя произнести десять цифр его «нового имени» без запинки.
        Кому-то это не удалось, и лысый с нескрываемым наслаждением щелкнул пультом. Как выяснилось, этот лысый теперь был для них всех «царем и богом». Звали его Аркадий Венедиктович, и он занимал должность «ответственного за государственных работников», попросту говоря, был главным над рабами. Всласть поиздевавшись, Аркадий Бенедиктович отдал приказ конвоирам, и те повели «новое приобретение» корпорации на регистрацию, распределение и санацию.
        - Кто, куда, сколько?
        - Номер четыре-шесть-два-два-ноль-восемь-один-три-один-пять, инженерный отдел, пять лет, - без запинки протараторил Стас.
        - Так… тридцать второй отдел, шестнадцатый барак, - быстро пролистав таблицу на экране, сказала регистратор.
        - Разве в шестнадцатом не полный комплект? - поинтересовалась сидевшая рядом с ней девушка - похоже, практикантка.
        - Там как раз одного перевели в другой отдел, - ответила регистратор и вновь повернулась к Стасу.
        - Внутренний номер: тридцать два-шестнадцать-семь. Запомни и повтори.
        - Номер тридцать два-шестнадцать-семь, - послушно повторил Ветровский.
        - Этот номер будто проклят, - заметила практикантка. - Уже шестеро погибших за последние два года.
        - Значит, тому, кого перевели, повезло, а этому - нет, - регистратор равнодушно пожала плечами. - Следующий!
        Дальше следовала санация: рабов обрили наголо и загнали в душ. Мыться под прицелом плазмеров было крайне неуютно, и Стас пытался справиться как можно скорее. Кожу головы, непривычно голую, пекло от небрежного и быстрого бритья, болело сломанное ребро, от пара кружилась голова… и каменный пол под ногами вдруг стал очень скользким. Падая, Стас разбил бровь и сильно ушиб локоть. Его быстро вздернули на ноги.
        - Почему упал? - коротко спросил охранник.
        - Ребро сломано, неловко дернулся, не удержался на ногах.
        - Почему ребро сломано?
        - Сломали, - он пожал плечами, и тут же получил рукоятью плазмера по щеке - не столько больно, сколько неприятно и унизительно.
        - Не острить. На вопросы отвечать прямо. Как сломал ребро?
        Ветровский посмотрел ему в глаза.
        - Упал.
        Охранник выдержал взгляд.
        - Не лгать. Как сломал ребро?
        - Упал.
        - Последняя попытка. Потом будет разряд, - спокойно и безэмоционально сообщил охранник.
        - Его провокатор ваш избил! - не выдержал наблюдавший сцену боксер.
        - Молчать. Тебя не спрашивали, - отрезал охранник, и вновь повернулся к Ветровскому: - Это правда?
        Стас прикусил губу. Сказать «нет» - подставить вступившегося за него человека. Сказать «да» - подставить себя. М-да… невелик выбор.
        - Да.
        - Зачем лгал?
        - Все равно не смогу доказать, так смысл жаловаться?
        - Правильный ответ. На будущее запомни: если тебя спрашивают - отвечай правду, если тебе не запретили ее говорить.
        После санации их разделили и развели по отделам. В тридцать второй вместе со Стасом отправилась трое, в том числе - боксер. По дороге охранник зачитывал внутренние правила. Нельзя громко разговаривать, как-либо бурно проявлять эмоции, упоминать где-либо прежнее имя. Обращаться друг к другу только по номерам. Имя - вообще одно из главных табу. Нельзя употреблять определенные слова и жесты - их список есть в бараках. Нельзя сидеть, если стоит кто-то из настоящих работников, исключение - рабочий процесс. Категорически запрещено любое нарушение режима: через полминуты после отбоя не будешь в койке - наказание. Нельзя читать, смотреть, слушать книги, фильмы, музыку, кроме тех, что одобрены администрацией и предлагаются к ознакомлению в выходные и сокращенные дни. Запрещено недоносительство - если по какой-то причине рабу становится известно о нарушении, о котором неизвестно охране, он обязан о нем доложить. Категорически запрещены любые сексуальные действия как между рабами, вне зависимости от пола, так и мастурбация. И еще многое, многое запрещено…
        Наказания - увеличение времени работы на корпорацию на срок от недели до месяца, в зависимости от проступка, плюс телесное наказание, в зависимости от проступка. Телесное наказание распространяется на весь барак, увеличение времени работы - только на провинившихся. За некоторые проступки - карцер. Раз в неделю - укороченный день, двенадцать часов работы вместо обычных четырнадцати, разрешен просмотр фильмов, прослушивание музыки и чтение книг. Раз в две недели - выходной день, разрешены фильмы, книги, музыка, компьютерные игры. Раз в месяц - доступ к специально нанятой проститутке на час.
        Слушая все это, Стас все отчетливее понимал, что у него нет ни единого шанса. Даже пять лет в таких условиях лишат способности думать, а учитывая то, что срок еще увеличится, и не раз… И в то же время, чем ясней становилось, что выжить и выйти отсюда - невозможно, тем больше крепла уверенность Стаса в том, что он - выживет и выйдет. Вне зависимости от чего бы то ни было.
        Барак оказался помещением общей площадью около двадцати квадратных метров. Вдоль стен стояли двухэтажные койки - две справа и три слева, между ними оставался проход чуть меньше метра шириной. Справа от двери - шкаф. Больше в бараке не было ничего - и никого.
        - Рабочий день закончится через час. Оставайся здесь. Завтра пойдешь на завтрак со своим бараком, после завтрака - с ними же на работу. Подойдешь к старшему смены, назовешься, он определит твою работу. Вопросы есть?
        - Да, - ответил Стас, уныло обозревая обстановку. - Разрешите спросить?
        - Спрашивай.
        - Рабочий день - пятнадцать часов. Завтрак, обед, ужин - суммарно полтора часа. На всякое прочее - еще полчаса. Сон - шесть часов. Остается еще два часа. Что разрешено в них делать?
        - Чего ты хочешь? - спокойствие и вежливость охранника насторожили бы кого-то другого, но Ветровский ощущал - тот вполне искренен. Ему почему-то все еще везло.
        - Учиться. Я осужден на пять лет. Значит - не выйду отсюда. Тогда почему бы не добиться чего-то лучшего, чем это? - он красноречиво обвел рукой серый барак.
        Охранник почему-то помрачнел, отстранился.
        - Завтра возьмешь у старшего смены бумагу, напишешь заявление на имя Аркадия Венедиктовича. Он решит, - сухо сказал он. - Еще вопросы есть?
        - Да. Выходные и укороченные дни - их обязательно проводить со всеми или можно тратить на учебу?
        - Если разрешат учебу - можно. Кроме того, если хорошо себя покажешь - два часа в день вместо работы можешь учиться. Учти - проверять будут строго. Узнают, что отлыниваешь - можешь не пережить наказание.
        - Спасибо, - искренне сказал Ветровский.
        Охранник вышел, замок камеры тихо щелкнул. Стас остался один. Сегодня выдался на редкость тяжелый день. Уже к ужину тридцать два-шестнадцать-восемь чувствовал себя так, будто отпахал без отдыха часов двадцать. В четвертом бараке, вместе с которым работал его десяток, не хватало двух номеров, в его собственном шестнадцатом не хватало одного, а работы на них взвалили, будто трудились не два увечных десятка, а три полных. Тридцать два-шестнадцать-восемь бросил взгляд на большие часы, висевшие над дверями зала - без пяти одиннадцать. Еще пять минут - и все. Пойти в барак, занять свою койку и лечь спать. Послезавтра - укороченный день, можно будет посмотреть фильм - тридцать два-шестнадцать-два, у него укороченный был вчера, говорил, что в фильмотеке появился новый классный детективный боевик германского производства. Или просто пойти поспать?
        - Восьмой, ты о чем думаешь? - рявкнул тридцать два-шестнадцать-четыре, старший их барака.
        Восьмой поморщился.
        - Полминуты до конца, - он указал на часы.
        - Вот и работай до последней секунды! - громко сказал Четвертый, косясь в сторону.
        Восьмой проследил за его взглядом и увидел начальника смены. Понятно, просто выслуживается. Скорей бы уже с ним что-нибудь случилось! Четвертый со своим желанием получить повышение достал весь шестнадцатый барак, а когда поступивший месяц назад новенький, немолодой мужчина тридцать два-шестнадцать-семь, оступился и упал, скинув на пол блок питания компа, за что все получили наказание, Четвертый его уже в бараке избил до потери сознания. На следующий день Седьмого забрали, и десяток опять оказался в урезанном составе.
        - Все, окончание рабочего дня. Выключайте компы, и на выход.
        Конвой ждал за дверями. Восьмой привычно сомкнул за спиной руки, ощутил, как прижались друг к другу магнитные наручники. Девять «рабов» под прицелом дистанционных парализаторов - во внутренних помещениях корпорации запрещалось использование плазменного оружия - быстрым шагом двинулись в сторону своего «дома».
        Восьмой шагал сразу за Четвертым, смотрел ему в спину и думал о том, что он всерьез желает Четвертому удачи - ведь тогда тот уйдет на повышение, и главным по бараку станет кто-то другой. Возможно, даже сам Восьмой. Впрочем, он не слишком-то хотел становиться старшим - слишком большая ответственность. Но избавиться от Четвертого хотелось всерьез. Перед дверью барака конвоир предупредил:
        - У вас новенький. Ты, - он ткнул пальцем в Восьмого. - Объясни ему правила. Завтра пойдет с вами, покажешь ему старшего смены. Пусть распределит. Понял?
        - Да, - ответил Восьмой.
        Черт. Вот и накрылся отдых из-за очередного придурка. Он уже не помнил, что буквально десять минут назад жалел о ненаполненности барака. Новенький оказался совсем молодым парнем, едва ли лет восемнадцати. Кареглазый, светлокожий, худощавый, но на вид вполне здоровый, хоть и явно изможденный после КПЗ, тестирования и всей сопутствующей тягомотины. Держится скованно, но не боится… странно, здесь все боятся, а он - почему-то нет.
        - Тридцать два-шестнадцать-семь, - не спросил - утвердил Восьмой.
        - Да. А ты…
        - Восьмой. Ты - седьмой. Чтобы не выговаривать, - короткими, рубленными фразами объяснил он. - Ясно?
        - Да. Охранник сказал, ты объяснишь, как здесь… - он скривился.
        - Живут. Здесь живут. И работают. И ты будешь работать. Проступок - накажут всех. Потом все - накажут тебя. Понятно?
        - Вполне.
        - Вопросы есть?
        - Какая койка свободна?
        - Эта, - Восьмой указал на верхнюю полку у двери. Сам он жил на следующей.
        - Спасибо, - сказал Седьмой. Подошел к ярусу, скривился. - Вот черт…
        - Что такое?
        - У меня ребро сломано.
        - Почему?
        - Провокатор в машине избил. Я его раскрыл.
        - Ну и дурак. Тебе какое дело было? Раскрыл, значит, не поддался бы, - с удивлением заметил Девятый, немолодой уже инженер.
        - Кто-нибудь мог поверить, вляпался бы, - пожал плечами Седьмой. - Мне несложно было предупредить. И я не думал, что его так открыто выпустят и позволят меня избить.
        - А если бы знал? - с интересом уточнил Третий, бывший преподаватель математики.
        Седьмой на несколько секунд задумался.
        - Все равно предупредил бы.
        - Глупо, - усмехнулся Девятый. - Нельзя никому помогать, только сделаешь себе хуже.
        - Ну вот такой я дурак, - невесело усмехнулся Седьмой. - Привычка такая - помогать, если есть возможность.
        - Ложись пока на мою койку, - неожиданно сказал Третий. - Через неделю, как заживешь, махнемся обратно.
        Он встал, ловко свернул постель. Через минуту обернулся - почти все смотрели так, будто у него вторая пара рук выросла.
        - Ну что вы пялитесь? - недовольно проворчал он. - Меня на провокатора поймали. Я себе за две недели год набрал, пока не объяснили, что к чему.
        Третий поменял местами постели и удивительно ловко для своего возраста забрался на второй ярус.
        - Спасибо, - неловко улыбнулся Седьмой. - Я думал, здесь будет хуже.
        - Мы все зависим друг от друга, - заговорил Восьмой. - Кто-то ошибется - отвечать всем. Стараемся поддерживать - так проще.
        - Выгоднее? - Седьмой посмотрел на него в упор своими необычно карими при такой светлокожести глазами, и Восьмому стало почему-то неуютно.
        - Выгодно, - не очень уверенно подтвердил он.
        - Вот ведь ирония судьбы: исключительно ради выгоды - взаимопомощь, - задумчиво проговорил Седьмой. - Ради выгоды. Убиться…
        - Это естественно. Разве нет?
        - Здесь - не знаю…
        Восьмой натянул одеяло на голову. Новенький был странный… какой-то не такой, как обычные, нормальные рабы. Что-то в нем было чуждое и неправильное. Настолько чуждое и неправильное, что Восьмой был бы, наверное, даже рад, если бы с новеньким традиционно для седьмого номера что-нибудь случилось бы.
        V.II
        Что нам ветер? Да на это ответит
        Несущийся мимо, да сломавший крыло!
        Голоэкран мигнул, всплыло окно, оповещающее о входящем звонке. Алик медленно, очень медленно протянул руку, коснулся мыши - управляться с проецированным сенсорным полем ему не удавалось.
        - Привет, Жень. Ну как, узнал что-нибудь? - сказал он, не позволяя собеседнику начать разговор первым.
        - А… да, узнал, - Алфеев через экран и разделявшие их километры посмотрел в глаза друга - спокойные, почти даже не грустные. - Это и в самом деле работа Светы Тихомировой. Довольно ловкий ход - вернуть благотворительность в моду. В конце двадцатого - начале двадцать первого века это было и правда очень модно среди миллионеров - периодически перечислять на счет различных благотворительных организаций, вроде «Гринписа» и «Красного креста», а также ряда куда более мелких компаний, сотню-другую тысяч евро.
        Не могу найти информацию по крупным организациям, вроде того же «Креста», но по мелким ее полно, Сашка помог. Так вот, при тщательной проверке выяснялось, что каждая вторая благотворительная компания перечисляет на нужды детей-сирот, бездомных животных, вымирающих тигров, исчезающих растений и непопулярных видов спорта от силы треть получаемых средств. Остальное оседало на счетах владельцев компаний и старшего руководящего состава. Это общеизвестный факт, но миллионеров он не останавливал. Для них главным было покрасоваться, продемонстрировать, что они вот такие замечательные и добренькие.
        - Это все очень интересно. Но сейчас благотворительность, мягко говоря, не в моде. На что рассчитывает Света?
        - На звезд. Популярных музыкальных исполнителей, знаменитых актеров, и так далее. «Делай, как Шварценеггер - будь Шварценеггером!». Неплохой слоган, правда? И тут же приведенное в порядок фото этого самого Шварценеггера во всей красе. И женские варианты есть. Там не только Светка работала, она, конечно, неплохой пиарщик, но не более. Ей кто-то из психфаковцев помогал.
        - Вариантов «кто» - у нас более чем достаточно. И что, есть результаты?
        - Пока точно не знаю. У нас без шпионажа достаточно дел.
        - И все же разузнай, если есть возможность.
        - Есть. К ним Сашка пришла. Помнишь, двое Саш? Бывшая девушка Година. Они разошлись еще в начале весны, но при том вроде как «остались друзьями». Сашка когда узнал, что она с Алиской - рвал и метал. Потом долго извинялся. В общем, у нас есть агент.
        - Вот и хорошо… наверное. В общем, пусть попробует выяснить. И заодно - ты согласовал с Алисой списки детских домов?
        - Да, сейчас на почту скину. Она, в общем-то, особо не спорила - почти сразу согласилась на наш вариант.
        - Из чего я лично делаю вывод, что эти самые детские дома не особенно ей и нужны. Жень, знаешь, что… когда проверим, что там у них на самом деле с этой благотворительностью, и если узнаем, что они просто так деньги зашибают - надо будет договариваться. Мы молчим, а они не мешают нам работать.
        - Алик, там в списке - семь домов. Три - на нас, четыре у них. А нас, если помнишь, теперь всего шестеро. Мы не справимся.
        - Я ценю твою тактичность, но вас пятеро, - мягко поправил Алик. - Тогда что, получается, надо выбирать, кому мы не будем помогать?
        - Получается, что так. Сашка тут идею предложил, я хочу ее думать. На основании условной судимости Анны-Ванны за дачу ложных показаний мы можем добиться ее отстранения через ту маму, Веронику Никольскую. А на ее место поставить…
        - Да хотя бы ту же Никольскую.
        - Не-а. Лучше. Тебя.
        - Жень, ты спятил?
        - Нет. Смотри, я все это обдумал, - Алфеев начал быстро говорить, обрисовывая перспективы.
        Алик даже пары фраз вставить не успевал - друг понимал его с полуслова, и, оказывается, ухитрился предусмотреть все возражения Гонорина. И понемногу Алик в самом деле начал проникаться идеей. А что? Перевестись на заочное обучение на педагогический он при помощи Галины Викторовны сможет, она дружна с деканом педфака.
        Бюджетных средств, если расходовать их разумно и добавлять некоторое количество орденских денег, вполне хватит на то, чтобы поддерживать хоть какой-то минимально-достойный уровень жизни детей. Директор в третьем детдоме ничем не интересуется, все решает только завуч. Так почему бы и нет? Тогда он сможет и в самом деле приносить хоть какую-то пользу…
        - Все, все, убедил. Я согласен.
        - Вот и отлично! Тогда я завтра же…
        Да, Женя и правда отлично подготовился к этому разговору. Он продумал все мелочи, вплоть до того, где и какие взятки надо дать. Алику это не нравилось, но… пока что приходилось подвывать по-волчьи и радоваться тому, что не приходится по-волчьи же рвать чужие глотки. Женя рассказывал, но Гонорин слушал его вполуха. Мыслями он был далеко.
        Он сам не понимал, когда и как ухитрился стать, по сути, во главе останков Ордена. Быть может, тогда, когда сумел пересилить себя, остаться жить и созвать сбор Ордена. А может, тогда, когда на этом сборе с величайшим трудом говорил, что Стас не одобрил бы траура по нему в виде прекращения работы, и что надо дальше жить так, будто Стас вместе с ними, а не за бетонными стенами какой-то корпорации. А может, и вовсе тогда, когда в конце своей речи сказал, что никого не станет заставлять или уговаривать, но он лично не собирается бросать начатое и станет делать все, что в его силах и даже больше.
        Не ушел никто, а Женя начал звонить каждый вечер и отчитываться в том, кто и что за этот день сделал. Орден, до ареста Стаса пусть даже редкой, но все же прочной цепью охватывавший почти всю Россию, теперь распался на отдельные ячейки. Где-то не смогли удержаться и они, разбежавшись и прекратив общение. Где-то группы остались, но практически прекратили любую деятельность, оставшись просто дружной компанией. Где-то и остались, и не прекратили, но либо действовали сами по себе, не координируясь ни с кем, либо примкнули к группе Алисы.
        К Алику не присоединился никто. Хотя от нескольких человек пришли письма, в которых они говорили, что не верят в виновность Стаса, но хотят продолжать работать, а работать можно только в группе. Группа же - с Алисой.
        Кому-то Алик поверил, кому-то нет. Одно он знал точно: даже если уйдут все, он останется. Пускай один, но останется. Стас показал ему слишком многое, чтобы Алик мог его оставить.
        - Хорошо, Жень, ты молодец на самом деле. Не пойму, когда ты только успеваешь столько всего делать?
        - Так я ведь не один, - покраснел Алфеев. - Это не только я делаю, это, так сказать, совместное.
        - В таком случае, вы все молодцы. Передай им от меня благодарность, хорошо? И скажи, что послезавтра я всех жду на встречу.
        - Обязательно. Ты это, держись…
        - Женя, со мной все в порядке. Правда. Все, завтра позвони, договорились?
        - Конечно.
        - Удачи тебе, - Алик кликнул «окончание разговора», и тяжело вздохнул.
        Больше всего он устал от жалости. От знакомых и родственников, прячущих глаза, от соорденцев, неумело, но искренне выражавших сочувствие. От вопросов «как ты себя чувствуешь», пожеланий «ты держись», «выздоравливай», от фальшивых обещаний «ты обязательно поправишься», «все еще будет хорошо», «врачи творят чудеса».
        Может, и поправится - но не он. Может, и будет - но не у него. Может, и творят - но не для него.
        Нет, Гонорин не отчаивался. Он невероятно быстро свыкся с осознанием произошедшего. А теперь Женька даже сумел придумать, куда деть беспомощного калеку, чтобы тот не ощущал себя бесполезным и даже был при деле. Алик коснулся пальцами пульта управления на подлокотнике. Кресло послушно отъехало от компа, развернулось, медленно подползло к окну. Он протянул руку, с трудом дотягиваясь до кнопки на стене - жалюзи, тихо шелестя, поднялись.
        За окном была серебристая ночь и необычайно яркие звезды, и молочно-белый изгиб полумесяца в жемчужном небе. Алик чуть запрокинул голову, стараясь охватить взглядом всю бескрайнюю свободу над городом. Это ничего, что он больше никогда не сможет ходить, ничего. Он все еще может летать…
        V. III
        Я пытался быть справедливым и добрым,
        И мне не казалось не страшным, ни странным,
        Что внизу на земле собираются толпы
        Пришедших смотреть, как падает ангел.
        - Высота - двести восемьдесят сантиметров, при площади шестьсот пятьдесят на четыреста двадцать…
        Черт, почему бы им сразу не написать, что площадь двадцать семь целых и три десятых метра… Как же ему надоело за этот невероятно длинный день подсчитывать количество пластибетонных блоков в одном из домов нового жилого комплекса, проект которого сейчас делал их тридцать второй отдел!
        За первую половину дня, до обеда, он вместе с напарником, молодым парнем из того же барака, успел пересчитать один дом и сдать результаты. Правда, на обеде Третий тихо шепнул ему, что не стоит так разгоняться: судить будут по лучшему результату, а все, что будет сделано медленнее, могут и отлыниванием от работы объявить. Его правоту Стас осознал в полной мере, когда после обеда, уже порядком уставший за семь часов однообразной работы, несколько раз поймал на себе недовольный взгляд начальника смены.
        Цифры почему-то не сходились. То есть, они сходились, но очень уж отличались от тех, что были получены до обеда. Ветровский тяжело вздохнул, заново запустил программу, дважды перепроверив все данные - нет, все правильно. Значит…
        - Десятый, - хриплым от волнения голосом позвал он. - Перешли мне еще раз данные по проекту, который мы сдали перед обедом.
        - Сейчас… все, лови. Стас запустил программу, очистил окна данных, заново ввел все сам, нажал старт.
        Комп тихо загудел, обрабатывая информацию, потом выдал результат. Ветровский почти минуту с ужасом смотрел на строчки отчета.
        - Что там, Седьмой? - спросил ни о чем еще не догадывающийся Десятый.
        Ошибка при вводе данных. Одна-единственная ошибка, закравшаяся по вине раба, решившего, что перепроверять незачем. Уже отправленный срочный документ, на информацию из которого уже ориентируются при заказе материалов. Объективно - не страшно. Для корпорации. Отменят или переоформят заказ. Но ошибившегося не ждет ровным счетом ничего хорошего.
        - Ты ошибся при вводе данных, - очень тихо сказал Стас.
        Десятый вздрогнул, уставился на напарника расширившимися от ужаса глазами.
        - Что тут у вас? - недовольно поинтересовался подошедший Четвертый.
        - Я ошибся при вводе данных… - еле слышно прошептал Десятый, отступая на шаг.
        Расслышали его почему-то все. Ветровский, терзаемый отвратительным предчувствием, заозирался в поисках начальника смены - он должен, если что, вызывать охрану и вообще следить за порядком, но начальника почему-то не было…
        - Так в чем проблема? - Четвертый еще не понял масштабов катастрофы. - Переделай, и быстро!
        - Это было в отосланном отчете…
        - Что?!
        Стало очень тихо. Стас впервые в жизни видел, как наливаются кровью глаза, как багровеет толстая, бычья шея. Четвертый судорожно сжимал кулаки.
        - …, урод такой, ты, …, понимаешь вообще, … …, … твою мать, как ты, …, нас всех подставил? - проревел он.
        Парень задрожал, со страхом глядя на разъяренного Четвертого.
        - Я не…
        - Да мне …, что ты «не»! Из-за тебя нас всех так …! Да я тебя, …, сейчас … прямо здесь! - он угрожающе двинулся к Десятому, тот отступал, а Четвертый приближался, и каждый понимал, что он готов сейчас действительно убить, и ему будет все равно, с кем и что за это сделают…
        - Четвертый, остановись! - Стас ринулся вперед, но старший барака легко перехватил его за плечо, с силой толкнул.
        - Не лезь! А ты, щенок, иди сюда…
        С прытью, какую сложно было заподозрить в широком и грузном, похожем на медвежье теле, Четвертый прыгнул вслед за Десятым, и в прыжке достал-таки парня. Сгреб за грудки, вздернул в воздух.
        - Из-за тебя нас всех здесь сгноят! - ревел Четвертый, совершенно уже не осознавая, что сам он сейчас подставляет барак куда сильнее.
        Его огромная лапища сомкнулась на горле паренька, который, оцепенев от паники, только и мог, что смотреть и разевать рот, будто в попытке что-то сказать. Ветровский не обдумывал свои действия, не просчитывал последствия - он просто бросился вперед и ударил Четвертого в челюсть. Ногой. Все же, не зря посещал все орденские тренировки.
        - Это еще что за …? - громила повернулся, выпуская Десятого, и резко перехватил Стаса за руку, стиснул запястье.
        Хватка у него была не менее медвежьей, чем тело. Молодой человек рванулся, пытаясь увернуться от второй руки, тянущейся к шее, но не успел. Стальные пальцы сжимали его горло, а он пытался отодрать от себя эту безжалостную смерть и смотрел в совершенно безумные, полные жажды убивать, глаза. Внезапно Четвертый вздрогнул, ослабил хватку - Стас скосил глаза и увидел, как Восьмой с некоторым удивлением смотрит на обломок какой-то массивной деревяшки, оставшийся в его руке. Пользуясь моментом, Ветровский пнул Четвертого в коленную чашечку - тот вскрикнул, разжал пальцы.
        Восьмой метнулся в сторону, Четвертый - за ним, уже забыв про двух первых недобитков… Стас перепрыгнул через стол, уже видя, что Четвертый сбил Восьмого на пол сильным ударом, а дверь, кажется, начинает открываться, там охрана, сейчас они будут здесь, но Четвертый уже занес над своей жертвой схваченный с ближайшего стола тяжеленный дизайнерский монитор, и через мгновение с силой швырнет его на голову, и будет кровь, осколки костей, размазанные по полу мозги… Он не успел подумать. Как, впрочем, и всегда. Инстинкты, помноженные на тренировки, сами швырнули тело вперед и в сторону, он всем весом ударился в Четвертого, монитор с грохотом рухнул на пол совсем рядом с Восьмым. Стас оказался на полу, а Четвертый все еще падал, он удивительно долго падал для такой тяжелой туши… Шум от падения монитора был несравним с грохотом, который вызвало падение медведеобразного громилы. Затрещали вырываемые провода, обрушился принтер, разлетелся на кусочки чей-то экран, Четвертый заревел - воистину, как раненый медведь, заворочался, пытаясь встать, но вокруг были сплошные провода, под ним и на нем.
        Он схватил какой-то кабель, рванул, бросил, рванул еще один… Вспыхнуло, заискрилось. В тот же миг погас свет, и раздался дикий вопль. Стас, в падении сильно ударившийся головой, пытался сориентироваться в пространстве на ощупь, но получалось плохо, его вело, тело не слушалось. В конце концов он оставил попытки, растянулся на полу, ожидая, пока станет чуть лучше. Чьи-то руки жестко вздернули его на ноги, Ветровский открыл глаза, пытаясь понять, что произошло и что происходит, и тут же увидел труп. Широко открытые глаза, распахнутый рот и безмерное удивление во взгляде - почему он так удивляется? Чему он теперь может удивляться? Дернулись, смыкаясь, наручники за спиной.
        - Какого черта здесь творится? - Охранник, белый от злости, ткнул пальцем в Десятого. - Ты! Отвечай, что произошло?
        - Я… я ошибся… в отчете… Четвертый на меня разозлился и напал… а Седьмой вступился… а Четвертый его пытался задушить, Восьмой тоже что-то пытался сделать, я не понял, а потом Четвертый хотел убить Восьмого, но Седьмой его толкнул, и Четвертый упал, порвал кабель, а он под напряжением, и были искры, свет погас… не знаю, что дальше было, - парня трясло.
        «Сколько он здесь? - отстраненно подумал Стас. - Уже так легко употребляет номера вместо имен, но еще не стал таким, как они».
        - Стоп. Теперь еще раз: кто его убил? - охранник указал на труп. - Меня не интересует твой отчет, это ты начальнику смены объяснять будешь. Кто убил номер тридцать два-шестнадцать-четыре?
        Десятый побледнел.
        - Я не знаю….
        - Ты только что говорил, что его толкнул Седьмой.
        - Я не знаю, я ошибся, я не разглядел… я не знаю!
        Стас вздрогнул. Ну почему, почему если где-нибудь появляется неприятность, он обязательно в нее влипает? И ведь это на второй день заключения! Он только решил, что будет вести себя примерно, будет старательно избегать продления срока, и обязательно выйдет отсюда…
        - Его толкнул я, - тихо сказал Ветровский.
        - Зачем ты это сделал?
        - Он угрожал нашим жизням. Это была самозащита.
        - Кому именно он угрожал?
        - Мне, Десятому, Восьмому.
        - Значит, его убил ты.
        - Не убил. Толкнул.
        Темная пелена полного отсутствия эмоций холодила душу безупречной нерушимой защитой, и Стас был счастлив, что эта защита у него была. Иначе… нет, лучше себе это не представлять.
        - В результате чего он умер.
        - Да.
        - Все ясно. Уведите его в карцер. Остальные пусть наводят здесь порядок. Во время ужина - на наказание. Всем все ясно?
        В ответ раздалось мрачное и нестройное «да». В самом деле, понятнее некуда. В карцере оказалось темно, тесно и очень холодно. Настолько холодно, что сидевший в штанах, носках и рубашке Стас замерз примерно через полминуты. Влажный ледяной воздух пробирался под ткань, присасывался к коже, проникал внутрь, замораживая кровь в венах, холод обжигал горло, а сломанное и потревоженное сегодня ребро болело так отчаянно, словно решило сегодня отболеть за всю предстоящую неделю. Но холод был во много раз хуже боли, а в карцере недоставало места даже для того, чтобы встать в полный рост, не то, что ходить.
        Ветровский, с трудом сдерживая стон, перевернулся на тонком матрасе, уперся ногами и ладонями, заставил себя отжаться от пола - раз, второй, третий… К десятому стало чуть теплее, к двадцатому он уже согрелся, а на двадцать пятом, не выдержав, едва не упал - прямо на ребро.
        Минут пять он отдыхал, потом перевернулся на спину, уперся ступнями в стену, и начал поднимать корпус. Потом - ноги. Потом опять стал отжиматься, и так до тех пор, пока футболка не стала мокрой от пота. Только после этого Стас понял, что переборщил, и теперь воспаление легких ему практически обеспечено.
        Несколько минут полежал, и снова начал по кругу, но теперь медленнее, осторожнее - чтобы одновременно и сохранить тепло и не вспотеть. Шли минуты, складываясь в часы. В карцере было почти жарко.
        Правда, теперь болело не только ребро - ныло все тело, даже те мышцы, о существовании которых молодой человек до сегодняшнего дня даже не подозревал. Таких нагрузок не было даже на тренировках - впрочем, на тренировках не шла речь о выживании. Те, кто ходил туда - они были смешные и наивные и искренне верили, что самое страшное, что с ними может случиться, это избиение гопниками, отчисление из института и то, что родители узнают что-то об их поведении и времяпрепровождении. Они только слышали о том, что бывает за пределами Питера, они никогда не задумывались о том, что на самом деле происходит внутри зданий, принадлежащих корпорациям, и даже предположить не могли, как живут очень, очень многие жители их города.
        Еще месяц назад Стас был таким же. Камера предварительного заключения, суды, предательство ордена, случившаяся с Аликом беда, неожиданный поступок Лешки, неделя в отделе тестирования - это все едва не сломало его. Но все же не сломало. А здесь, в окружении людей, осужденных за самые различные преступления, он неожиданно увидел готовность прийти другому на помощь, решимость защищать «своих», строго караемое «недоносительство».
        Ветровский помнил, как это было в институте: помочь - только если будет выгода себе, защищать - только себя, за других никому страдать неохота, а уж настучать на ближнего своего ректору - и вовсе милое дело. Неужели в заключении люди становятся лучше? Конечно же, нет. В армии, тюрьме, на войне, в других экстремальных ситуациях человек всего лишь раскрывает то, что в нём есть, то, чем он является и на что он способен. Стас глубоко вдохнул, усаживаясь на пол у стены и стискивая пальцами мучительно ноющие виски.
        Мысль развивалась дальше. Здесь, в тюрьме, люди в большинстве своем были лучше. Именно потому, что постоянный психологический прессинг и непрекращающийся стресс очень быстро выбивали из заключенных все наносное, оставляя только то, чем человек являлся на самом деле. Это не в тюрьме люди были лучше. Это на свободе они были хуже.
        Тем временем холод вновь начал свое медленное, но неотвратимое наступление. Стас стиснул зубы, переворачиваясь. Отжаться хотя бы десять раз. А теперь еще хотя бы пять… и еще раз пять… Дверь бесшумно распахнулась, в темноту карцера хлынул яркий свет, болезненно резанул по глазам.
        - Тридцать два-шестнадцать-семь, на выход!
        Он перевернулся на спину, сел, часто моргая, пытаясь приспособиться к освещению. Потом вспомнил, что бывает за промедление, торопливо поднялся на ноги, прижимая руку к больному месту, пригнулся, выбираясь из-под низкого - от силы полтора метра, а то и меньше - потолка. Наручники сомкнулись за спиной.
        - Куда вы меня ведете? - без особой надежды на ответ поинтересовался Ветровский.
        Получил болезненный толчок в бок, аккурат поверх сломанного ребра, заткнулся. Убивать всяко не будут - он еще не отработал деньги, которые корпорация заплатила за него государству. Его провели по чистому, хорошо отремонтированному коридору, мимо небольшого холла, уставленного красивыми креслами и столиками, потом навстречу попалась дорого одетая женщина с папкой документов - Стас явно находился в «человеческом» секторе филиала, куда вход заключенным обычно был заказан.
        - Аркадий Венедиктович, мы доставили тридцать два-шестнадцать-семь. Куда его?
        - Снимите наручники и посадите на стул, - ответственный за государственных работников поднял голову, окинул «гостя» долгим взглядом. - Пульт от ошейника давайте сюда. И - марш за дверь!
        Конвоиров как ветром сдуло. Ветровский вытянул перед собой руки, помассировал запястья, и молча уставился на Новомирского.
        - Ну и чего ты на меня так смотришь? - спокойно поинтересовался тот. - Эх… чаю хочешь? Горячий.
        - Нет, спасибо.
        - Это просто чай. Если мне нужно будет от тебя что-нибудь узнать, я узнаю это без сывороток и всего такого прочего. Так что, горячий чай будешь? - повторил он.
        Стас размышлял всего пару секунд.
        - Буду.
        - Вот и хорошо. А сигарету.
        - Тоже буду.
        - Замечательно, - Аркадий Венедиктович нажал кнопку селектора. - Чай и сигареты. Быстро!
        Не прошло, наверное, даже минуты, как в кабинет вошла миловидная девушка с подносом. Поставила чашки, пепельницу, положила пачку сигарет и зажигалку. Взглянула на шефа - и быстро вышла. Стас прикурил, с жадностью затянулся, параллельно подумав, что не худа без добра - это первая сигарета с момента ареста, так что курить он в любом случае бросит.
        - Ты, наверное, думаешь о том, зачем я тебя сюда позвал?
        - Не-а, - честно ответил молодой человек. - Я думаю о том, что брошу курить. Уже почти бросил.
        - Ну вот, а говорят, у нас тут плохо. Сплошная польза для организма, - рассмеялся Новомирский. Но смех был натянутым, неестественным. - О чем-то хочешь спросить?
        - Хочу.
        - И о чем же?
        - Для чего это все? Чай, сигареты, отсутствие наручников… Все, что вы хотите от меня узнать, вы так или иначе узнаете, даже куда более простыми для вас методами. Тогда зачем?
        - Тебе странно будет это услышать, - задумчиво протянул начальник рабов. - Но я скажу, так будет интереснее. Это все затем, чтобы чуть сократить пропасть между нами. Мне… неуютно разговаривать с человеком, когда я осознаю масштабы этой пропасти. Рабы - они на уровне животных, пусть даже продвинутых и дрессированных. А мне хочется поговорить… ну, хотя бы с человеком. Пусть мелким, незаметным - но человеком, а не животным. Для этого нужна какая-то более человеческая обстановка.
        - Интересно, - кивнул Стас. - Вы знаете, что такое поведение отражает определенные стороны вашей личности, и свидетельствует о некоторых комплексах?
        Он понимал, что откровенно нарывается, но сдержаться не мог. Чертенок, который раз за разом толкал его на авантюры, не думал униматься даже там, где был неуместен настолько же, насколько сам Аркадий Венедиктович был неуместен в роли «доброго дядюшки».
        - Разумеется, - кивнул Новомирский. - Я все же помню, на кого ты учился… Станислав.
        - Тридцать два-шестнадцать-семь, - поправил его Стас. - Или просто Седьмой, как вам будет удобнее.
        - Брось. Эти все законы… они для тех, кто ниже меня в корпорации.
        - Я ниже вас в корпорации. Я - тридцать два-шестнадцать-семь.
        - Я все равно стану называть тебя так, как мне удобнее. Так что не будем тратить время на переливание из пустого в порожнее. Итак, о чем же я хотел поговорить…
        - О том, что случилось с тридцать два-шестнадцать-четыре? - предположил Ветровский.
        - О! Точно! Скажи, зачем ты его убил?
        - Он свихнулся и пытался убить меня, Десятого и Восьмого. Это была самозащита.
        - Свидетели показали, что ты бросился на него тогда, когда тебе уже ничего не угрожало. Зачем?
        - Он собирался убить Восьмого. Уронить ему на голову большой монитор.
        - Но тебе-то какое до этого дело?
        Стас посмотрел в глаза собеседнику. Прикурил новую сигарету, затянулся. И ответил:
        - Если бы он убил Восьмого, а его самого куда-нибудь забрали бы, наш десяток потерял бы двоих. А работы давали бы по-прежнему на десятерых. Так десяток потерял только одного.
        - Ты так уверен, что тебя вернут туда же?
        - Меня только вчера привезли. Я не успел отработать даже еду и крышу над головой, не говоря уже о той сумме, которая уплачена за меня государству. А в том отделе и том бараке я на самом полезном для корпорации месте. Так что я считаю, что вы вернете меня обратно. Больше того, я надеюсь, что вы поймете, какую пользу я оказал корпорации, устранив опасность, и даже не станете меня за это наказывать.
        - Ты быстро учишься, это хорошо. Но скажи, как же мне быть со стоимостью оборудования, которое ты перепортил? - наглость заключенного почему-то совершенно не шокировала начальника над рабами.
        - Гм… полагаю, вы повесите их на меня. И продлите срок заключения на столько лет, за сколько я мог бы отработать эти деньги, работая по самой низкой ставке.
        - Верно. Тебе обидно?
        - Нет. Я еще не успел осознать, что это значит. Мне восемнадцать, и лет до тридцати я буду свято верить, что обязательно выживу и выйду на свободу. Кстати, я и сейчас в это верю.
        - Все вы верите… первые полгода-год. Не пойму только, если так хотите быть свободными - зачем попадаетесь? Вот ты: ведь не мог не знать, что бывает за нарушение закона. Зачем нарушал?
        Стас выпустил дым в потолок, отпил чаю - все еще горячего.
        - Меня подставили, - спокойно ответил он.
        Аркадий Венедиктович посмотрел на него и рассмеялся.
        - Как ты думаешь, сколько раз я слышал такие слова? Я не суд, где ты мог доказывать свою невиновность. Мне все равно.
        - Самое смешное, что меня действительно подставили. Вы не пробовали заглянуть в копии материалов по моему делу? Меня осудили за использование поддельных документов и распространение запрещенной литературы. На пять лет. Вам не кажется, что впаять максимальный срок за эти преступления, при условии, что у меня был абсолютно весь набор смягчающих обстоятельств, включая чистосердечное признание на суде, можно только из-за указания сверху?
        - Хм… пожалуй, ты прав. Вот только для тебя это ничего не меняет.
        - Аркадий Венедиктович, зачем вы меня сюда позвали? - в лоб спросил Стас. - Для чего? Слабо верится, что вы хотели поговорить о моей нелегкой судьбе.
        - Мне непонятны твои мотивы, - честно признался Новомирский. - Я не могу понять, что тобой движет, и из-за этого не могу понять, чего от тебя ждать. Знаешь, здесь на самом деле безумно скучно. Из всех развлечений - прибывающие новички, да и те очень быстро становятся такими, как все. Это поначалу пытаются рыпаться, нарушают правила, иногда с кем-то и поговорить можно… хотя это редкость, конечно. Многие попадаются на провокации, и за ними забавно наблюдать… Недели две, иногда - три. А ты как-то выбиваешься из этой общей массы. И мне интересно. Ты знаешь, что все, происходящее в здании, фиксируется сотнями камер? Так вот, я трижды просмотрел запись сегодняшнего инцидента. Ты мог остаться в стороне. Корпорация не пострадала бы, прибей Четвертый этого идиота, который перепутал данные в отчете. При всех его минусах, Четвертый - неплохой специалист, он получил бы очередное продление срока, наказание и повышение. Не сразу, только через пару недель - но получил бы. И очень быстро отработал бы стоимость погибшего раба. Зачем ты влез? Тебе ничто не угрожало.
        Стас потянулся за третьей уже сигаретой. Вытащил из пачки, покрутил в пальцах, помял.
        - Я сомневаюсь, что вы способны понять мои мотивы, - сказал он наконец. - Это слишком непривычная для вас плоскость мышления.
        - Все же попробуй объяснить.
        - Вы сравниваете всех по уровню полезности для корпорации. А я на вашу корпорацию и вашу выгоду клал очень большой и толстый …, понимаете? У меня совсем другие критерии. Я видел, как большое животное угрожает человеку. Мне плевать, сколько ошибок совершил Десятый, мне плевать, сколько из-за него потеряет корпорация. Я просто видел, что он - хороший парень. А Четвертый был плохим парнем, готовым идти по чужим головам и рвать глотки за лишний кусок пирога. Выбирая между плохим и хорошим, я выбрал хорошего. Потому и влез.
        - Идеалист, значит? - Аркадий Венедиктович покачал головой. - Печально…
        - Почему же?
        - Потому что идеалистов надолго не хватает. Понимаешь ли… Ладно, зайдем с другой стороны: ты читал тюремные правила? Каждый запрет имеет смысл. Каждый из них нарушается и достаточно часто. Они для того и созданы, чтобы заключенные их нарушали, а мы могли продлять нарушителям срок. Очень выгоден запрет на имена - новички запросто набирают по полгода дополнительного срока за первый месяц заключения. Или, опять же, запрет на секс и мастурбацию.
        Во многих корпорациях работников кормят препаратами, сильно снижающими либидо. Мы этого не делаем, больше того - мы провоцируем наших работников на насилие, раз в месяц дразня их возможностью провести час с проституткой. В итоге - сексуальное насилие становится нормой.
        Если кто-то слишком много ерепенится, не желая ломаться и подчиняться, и из-за него страдает весь барак - рано или поздно его отымеют. Корпорации - сплошная выгода: срок продлят всем, и участникам, и недонесшим. Я тебе не просто так это рассказываю. Как думаешь, долго ты продержишься со своими идеалами, если твои соседи по бараку, которых ты уже считаешь через одного «хорошими парнями», тебя вечером чуть придушат подушкой, свяжут, засунут тебе в рот твои же трусы, и … всем составом? А они это сделают, если им только намекнуть и пообещать чуть-чуть награды. За один лишний выходной сделают, поверь мне. Я не первый год здесь работаю. Я умею ломать таких, как ты. Сложно ломать только тех, кто ни бога, ни черта не боится, кого ничем не испугаешь. Их можно в любой грязи вывалять, они встают, отряхиваются, и продолжают идти вперед. Но таких, к счастью, мало. А ты… ты, быть может, сломаешься уже сегодня. Но мне будет интересно посмотреть.
        - Посмотрите, - пожал плечами Стас. - Возможно, мне повезет развлекать вас дольше, чем вы предполагаете.
        - Мне бы этого хотелось.
        - Я не обещаю, что развлечение вам понравится.
        - Угрожать мне - смешно в твоем положении.
        - Я не угрожаю. Ни в коем случае не угрожаю. Просто я не собираюсь гнить здесь вам на потеху и стать последователем герцога для меня вполне… заманчиво.
        - Какого герцога? - непонимающе нахмурился Аркадий Венедиктович.
        - Да так… был персонаж в одной хорошей книжке.
        - Часом не той, которую вы распространяли?
        - Нет, что вы. Совсем другой. Хотя я не уверен, что она не запрещена - нынче все хорошие книги запрещены. А что касается той, которую я распространял… не дадите на минутку лист бумаги и ручку? - получив требуемое, он быстро написал адрес в сети. - Вот здесь лежит, к примеру. Пароль на бумаге. Раз уж я за это уже сижу, так почему бы не пораспространять?
        - Благодарю, на досуге ознакомлюсь. Даже интересно стало. Только не боитесь ли, что я сдам этот сайт полиции, и они накроют тех, кто на него заходил с паролем?
        - Нет. Это одна из резервных копий, кроме меня, никто не знает ни адреса, ни пароля. Так что не утруждайте себя обращением в полицию. Меня вы уже получили на неопределенный срок…
        - Ну почему же неопределенный? Вполне себе определенные восемь лет…
        - Уже восемь? - Стас чуть прикусил губу. - Значит, стану последователем герцога. Кстати, хотел спросить, раз уж представилась возможность: вы получили мое прошение о разрешении обучения?
        - Да, и даже удовлетворил его.
        - Вы могли бы быстрее и успешнее меня сломать, лишив даже такой возможности занимать досуг, - насмешливо заметил Ветровский.
        - Тогда мне быстрее стало бы скучно. Так что учитесь на здоровье, Станислав. А сейчас… боюсь, пока мы тут с вами чаи пьем, ваши товарищи по бараку уже заждались вас в комнате для наказаний. Да и исполнитель наказаний, небось, заскучал - может и поразвлечься в ожидании вас. Все же вы плохой идеалист, Станислав. Товарищи из-за вас страдают, несколько часов назад вы человека убили - а сейчас пьете со мной чай как ни в чем ни бывало. Нехорошо…
        Стас стиснул зубы. Незримый щит, что он воздвиг между собой и своими эмоциями, истончался на глазах, еще немного - и рухнет, и что тогда будет. И даже подумать страшно, что тогда будет. Нет, пока что надо держаться. Не показывать.
        - В таком случае, если вы не против, я откланяюсь, - шутливо поклонился Ветровский. - Негоже заставлять ждать многоуважаемого исполнителя наказаний.
        Когда Стаса выводили из кабинета, он успел украдкой обернуться и взглянуть на Новомирского. Тот смотрел вслед «гостю» с нескрываемой досадой. Молодой человек мысленно улыбнулся: по крайней мере, этот раунд он не проиграл. Главное сейчас - выдержать наказание. Что там будет? Нет, нет, не стоит об этом думать раньше времени. Любопытнее другое - какое действие окажет на Аркадия Венедиктовича прочтение книги?..
        Комната для наказаний оказалась длинным узким помещением. По всему периметру стен, за исключением двух дверей и почти плоского шкафа с дверцами-купе, тянулась блестящая металлическая полоса. Возле шкафа стояли стул и стол с раскрытым ноутбуком, из динамиков раздавались крики, хрипы, стоны, звуки выстрелов и взрывов - в ожидании «клиента» исполнитель наказаний, а попросту - палач, развлекался крошением в фарш солдат компа-противника, детально прорисованных людей. Стас вспомнил, какое действие подобные игры могут оказывать на эмоциональное состояние игрока, и содрогнулся. Все обитатели шестнадцатого барака, за исключением «виновников торжества» - Ветровского и покойного Четвертого - стояли вдоль стены, их магнитные наручники крепко держались на блестящем железе. Стаса зафиксировали с краю, рядом с Восьмым. Тот смотрел в стену перед собой невидящим взглядом, губы едва заметно шевелились. Внезапно он чуть скосил взгляд, посмотрел в глаза юноше и еле слышно шепнул:
        - Считай. Про себя. Отвлекайся.
        Ветровского затрясло. Он еще никогда не оказывался в такой ситуации, не считая страшно далекого и почти забытого двухмесячного детдомовского прошлого, но и тогда было не так страшно - он очень быстро привык, да и наказывали там, конечно, не так.
        - Так, что тут у нас… - палач, судя по торжественно-агрессивной мелодии, прошел уровень, сохранился и поставил на паузу. - Пять и восемь или десять и пятнадцать… Эй, как там тебя… Седьмой! Тебе что больше нравится - обычный кнут или нейрохлыст?
        Второе звучало слишком страшно - Стас просто не мог себе это представить. Первое казалось еще страшнее - это Стас себе представить мог.
        - Ну как хочешь. Тогда я выберу сам.
        - Отвлекайся. Кричи. Считай.
        На этот раз палач расслышал тихий шепот Восьмого. Длинный, около двух с половиной метров, кнут со свистом рассек воздух и обрушился на обнаженную спину. Восьмой чуть заметно вздрогнул, зрачки расширились от боли, но с губ не слетело ни единого звука. Стас только сейчас понял, что показалось ему странным в тот момент, когда он посмотрел на выстроенных у стены рабов: спина каждого была испещрена шрамами, у кого-то больше, у кого-то меньше. У Десятого, к примеру, их было всего несколько, а спина Пятого казалась одним большим рубцом. Кнутовище еще раз распороло воздух, но Восьмой не издал ни звука.
        - Здесь разговаривают только люди, - наставительно сказал палач. - Животные - мычат, и то только с моего разрешения. Все понятно?
        Восьмой кивнул.
        - Тогда начнем, - Ветровский отчетливо уловил довольную улыбку в голосе исполнителя наказаний.
        Кнут свистнул, Стас торопливо зажмурился. «Один, два, три…» Первый же удар предназначался ему. Такой физической боли Стас не испытывал ни разу в жизни, даже сломанные кости, казалось, болели гораздо слабее, да что там - они вообще не болели! Ребро? Помилуйте, какая ерунда. «Четыре, пять…» Следующим оказался опять Восьмой - но удар был только один. «Пять и восемь или десять и пятнадцать» - вспомнил Стас. Ему полагается примерно в полтора раза больше ударов, чем остальным. Вот только сколько - восемь или пятнадцать? Палач прошел вдоль шеренги, отвешивая каждому по одному удару, и вернулся к началу. «Пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят….»
        На первом ударе он прихватил губу зубами. На втором - прокусил насквозь, горячее и соленое наполнило рот. На третьем едва сдержал крик. Пока исполнитель наказаний обрабатывал остальных, Стас повис в наручниках, не в силах держаться на ногах.
        - Стой. Держись. Не расслабляйся. Считай, - монотонный шепот Восьмого выдернул юношу почти что из обморока. - Иначе будет хуже.
        На своем четвертом ударе Стас замычал от боли, а когда палач сделал шаг к следующему, снова обвис.
        - Стой. Держись.
        «Сто двадцать восемь, сто двадцать девять, сто сорок… нет, сто тридцать». Пять. Шесть. Семь. Он уже не пытался сдерживать крик. На лопатке лопнула кожа, кровь текла по спине липкими струйками, а Стас дрожал от ужаса и боли, и готов был на все, что угодно, лишь бы его убили прямо здесь и сейчас… Он никогда не думал, что боль настолько испугает его, он никогда не знал, что она бывает столь нестерпима… Восемь. Девять. Еще один… или шесть. В любом случае, больше половины позади… но он больше и одного не выдержит. Юноша не замечал, что остальные получили столько же, сколько и он, следовательно - его ждало пятнадцать ударов. Десять. Палач еще раз прошел вдоль всей шеренги, и Стас со стыдом понял, что кроме него, кричал только Десятый, но куда тише и меньше. А потом экзекутор вернулся к нему.
        Пять ударов подряд, обжигающая боль, невыносимость - Стас почти потерял сознание. Он даже не почувствовал окончания наказания. Восьмой стоял молча, хоть и хотелось орать, срывая голос. Не за себя - за этого странного придурка, идиота, который зачем-то за него заступился, спас от свихнувшегося Четвертого и теперь за это расплачивался. Восьмой не испытывал таких сильных и ярких эмоций уже очень давно… может быть, даже никогда не испытывал. По крайней мере, в этой жизни. Пять ударов подряд, без перерыва, дважды рассеченная кожа - это даже его, привычного к наказаниям, довело бы до стона. Мальчишка и так держался - помнится, Десятый заорал в первый раз уже на втором ударе. Сам Восьмой в первое наказание кнутом кричал с самого начала - ему не было разницы, что о нем подумают, а с криком переносить всегда легче. Палач щелкнул пультом, деактивируя магнитные крепления.
        Седьмой рухнул на пол, как подкошенный. Восьмой тяжело вздохнул.
        - Второй, помоги.
        Вдвоем они легко дотащили нетяжелого парня до душа. Второй усадил Седьмого на пол, под прохладную воду, а Восьмой вернулся к исполнителю наказаний.
        - Нужен регенерирующий обезболивающий гель.
        - Обойдетесь.
        - Он не сможет завтра работать. Я скажу начальнику смены из-за чего.
        Палач зло выругался. Получать выговор ему не хотелось. Давать гель - тоже.
        - Пусть ваш старший барака подойдет. Ему дам.
        Восьмой глубоко вдохнул. Только этого ему не хватало. Как будто мало ответственности за себя…
        - Я - старший барака.
        Стас очень смутно помнил, как его обмывали такой ласковой и приятной прохладной водой, как осторожно, стараясь не задеть раны, одевали, как вели в барак, до самой койки. Едва поняв, что теперь - можно, он попытался рухнуть на живот, уже не думая ни о каком ребре.
        - Стой.
        Он подчинился уже машинально, как до того машинально переставлял ноги. Кто-то снял с него рубашку и майку.
        - Теперь ложись. На живот.
        Спины коснулось что-то очень холодное, скользкое - он было дернулся, но через мгновение понял, что в этом участке боль чуть притупилась, и покорно вытянулся. Ловкие пальцы нанесли гель на вспухшие багровые рубцы, тонким слоем смазали покрасневшую кожу, немного досталось и ободранным о наручники запястьям.
        - Спи. Завтра будет сложно. Надо работать.
        - Спасибо… - прошептал он, закрывая глаза.
        Он не знал, сколько пролежал в мутно-кровавой пелене, сквозь которую доносились его собственные крики, свист кнута, звук удара, рассекающего кожу, и снова крики… Он пытался выбраться из этого густого киселя концентрированной боли, но липкое месиво - его собственный страх - не желало отпускать жертву. Стас очнулся, когда все уже спали. Все, кроме того, кто сидел рядом.
        - Пить?
        Юноша кивнул. Во рту было сухо, будто бы он не пил уже несколько дней. Восьмой поднял с пола бутылку, отвернул крышку.
        - Пей.
        - Спасибо…
        - Не надо. Ты спас меня. Я в долгу.
        - Все равно - спасибо.
        - Пожалуйста. Теперь - спи. Я буду рядом.
        - Тебе тоже завтра работать…
        - Мне не привыкать. Спи.
        Спорить дальше сил не было. Стас растянулся на койке, закрыл глаза. Что-то толкалось в голове, не давало уснуть, и он сосредоточился на этом чем-то, пытаясь понять, в чем дело. А когда понял - очень удивился.
        - Меня зовут Стас, - еле слышно прошептал он.
        И совсем не удивился, с трудом расслышав ответное:
        - Игорь.
        V. IV
        Все, что кричало, должно замолчать -
        Мешает узнать, как ты дышишь
        Олег никогда ничего не имел против взаимовыгодного сотрудничества. Он был готов ввязаться в рискованное предприятие ради кого-то, если этот кто-то был так или иначе ему дорог, вне зависимости от того, был бы это друг, или выгодный партнер, или полезный знакомый. Но Черканов ненавидел, когда кто-то пытался его использовать «втемную», вне зависимости от того, получил ли он сам какую-либо выгоду или нет.
        То, что у загадочного помощника, Дориана Вертаска, есть своя причина как можно надежнее устранить Ветровского, Олег понял с самого начала. Общая неприязнь к мешавшему им обоим человеку позволила двум на первый взгляд непохожим людям найти общий язык и разработать совместный план по избавлению от помехи. Уже в процессе составления этого плана они поняли, что могут быть друг другу полезны и в других областях, и началось именно то, что Черканов называл «взаимовыгодным сотрудничеством». А потом ему пришлось разочароваться в партнере.
        Все начиналось очень хорошо: Олег генерировал идеи, вдвоем они эти идеи обсуждали, что-то отбрасывали, что-то оставляли «на обдумать», что-то вместе дорабатывали и вносили в план. Постепенно сложилась четкая картинка: обвинить Ветровского в одном, за счет этого испортить ему репутацию и организовать раскол в его Ордене, а посадить за другое, в чем он, с точки зрения законов, и в самом деле виновен. Однако за использование поддельных документов и распространение запрещенной литературы при нормальном прокуроре и хорошем судье больше двух лет получить сложно. Следовательно, надо было добавить еще что-то, от чего Ветровский отвертеться не сумеет. Идею обвинения в сетевом покушении подбросил Дориан. Он обладал всеми доказательствами совершения этого покушения и готов был обвинить в нем Ветровского, придя на суд в качестве свидетеля. Его умение убеждать и, что не менее важно, его деньги и связи позволили бы отправить Ветровского в заключение лет на семь, как минимум.
        Олег присутствовал на всех заседаниях. После первого суда ему позвонил Дориан, пообещал добиться смены судьи и прокурора и настоял на том, чтобы Черканов сам позаботился об адвокате. Молодой человек счел требование партнера разумным и честным - и Алик Гонорин попал под машину. К сожалению, только после второго заседания, когда шустрый мальчишка уже успел в пух и прах разбить обвинение в педофилии, да как грамотно!
        Хоть игра и шла против него, Олег не мог не оценить изящность обороны, развернутой Гонориным. Теперь все должно было решиться на последнем заседании. На заседании, на котором Ветровский остался без своего приятеля, зато с осознанием, что тот серьезно пострадал по его, Ветровского, вине. Все должно было пройти идеально - если бы чертов Вертаск выполнил свое обещание и явился на заседание! Тогда даже непонятно откуда выползший Каноров не смог бы испортить идеально выстроенный план. Да, все равно в итоге все получилось именно так, как было нужно. Ветровский сел на пять лет, а при таком приговоре на свободу не выходят.
        Деньги - олеговы деньги! - как и всегда, решили дело. Но сам факт того, что Дориан практически подставил партнера, не придя в суд, серьезно поколебал доверие Черканова. Окончательно это доверие подорвал последующий разговор. Вроде бы, Вертаск ничего такого не сказал, но Олег интуитивно понял: его использовали. Несколько вопросов «как будто бы ни о чем», немного логики и размышлений - и подозрения превратились в уверенность.
        Черканов не стал говорить Дориану о своих выводах. А через две недели после суда обратился к партнеру за помощью в одном небольшом деле. И получил закономерный отказ с примерной формулировкой: «Мне сейчас некогда, не до того, и вообще, позвони через месяц-другой, быть может, я найду тебе еще какое-нибудь применение».
        Его не просто использовали, его использовали и выкинули за ненадобностью, просто не на помойку, а в кладовку, откуда при необходимости можно будет достать, стереть пыль, придумать красивую сказочку, и использовать еще раз, и еще, и еще…
        Олег позвонил через месяц. Предложил взаимовыгодный проект, никоим образом не показывая, как изменилось его отношение. Дориан сперва остерегался, не хотел соглашаться, но когда Черканов, равнодушно пожав плечами, бросил: «Ну, как скажете. Мое дело предложить, а если вы не хотите - я найду, кого заинтересовать», Вертаск попросил перезвонить ему через полчаса, когда он обдумает предложение. Олег предложил ему самому перезвонить «как обдумает», но предупредил, что ждать будет только до вечера. Дориан убедился, что никакой угрозы от предложенного дела не исходит, а в перспективе светит только неплохая выгода, и перезвонил через час. Черканов улыбнулся и начал обсуждать детали. В голове медленно зрел план - даже не мести, всего лишь равнозначного ответа. Он не собирался позволять себя использовать. Личных встреч с Дорианом молодой человек с того момента избегал.
        V. V
        Может быть, жизнь не так хороша,
        Может быть, я не выйду на свет,
        Но я летал, когда пела душа!
        Иногда самые верные решения приходят в самых неожиданных местах. Или в неожиданное время. Или в неожиданной ситуации. В общем, неожиданно. Свое решение Стас нашел, когда лежал в бреду после первой экзекуции. Несмотря на усилия Восьмого, на следующий день он не смог встать с кровати - пришлось вызывать врача. Тот диагностировал какое-то мудреное воспаление и прописал три дня терапии в больничном отсеке.
        Сразу по прибытию в палату - крохотное помещение, где с трудом помещались койка, откидной стул и тумбочка, Ветровский вновь провалился в мутное забытье. Его будили, делали уколы, мазали мазью - корпорация заботилась о том, чтобы ее рабы как можно быстрее вставали в строй - и он снова закрывал глаза, сознание вновь уплывало в кровянистый кисель боли, крика, страха. И где-то между сотой и тысячной попытками выбраться из кошмара, в сознании отчетливо прозвучали слова-воспоминание: «Сложно ломать только тех, кто ни бога, ни черта не боится, кого ничем не испугаешь. Их можно в любой грязи вывалять, они встают, отряхиваются и продолжают идти вперед. Но таких, к счастью, мало. А ты… ты, быть может, сломаешься уже сегодня»
        И Стас спросил себя: а не сломался ли он и в самом деле? Заставил вспомнить наказание - свист рассеченного воздуха, тяжесть кнутовища, режущую воспаленную боль, панический ужас и готовность делать все, что угодно, лишь бы больше не попасть под руку палача. Страх удушливой волной подступил к горлу, молодого человека затошнило, в глазах потемнело от воспоминания. Он машинально прикусил истерзанную во время порки губу, тонкая кожица лопнула, рот наполнился смешавшейся со слюной кровью - Стас с отвращением сплюнул на пол. И представил, что ему предлагают выбор: допустим, сдать того же Восьмого, назвавшего свое имя или получить еще тридцать ударов. Что он выберет? Ответ искать не потребовалось. Да, было невыносимо больно и страшно. Но это просто с непривычки - вон, даже Десятый, уж на что слабак, строго говоря - а и то почти не кричал. Это всего лишь боль, и ее можно выдержать. А предать себя, все свои принципы и идеалы, убить все, что являло собой его собственное «я» - это уже безвозвратно, этого не вернуть, не восстановить. «…кого ничем не испугаешь» Его можно очень многим испугать. Но знать об этом
никому не обязательно.
        Если так надо, чтобы выжить, сохранить себя и выйти отсюда - он так и сделает. Ни бога, ни черта. Не испугать, не сломать - разве что только убить, но не победить. Можно извалять в грязи - но тело несложно отмыть, а до души им не добраться. Не стыдно сто раз упасть - стыдно один раз не подняться. Пусть будет так. Он справится. Стас улыбнулся и закрыл глаза. Спустя минуту он уже спал - глубоко и спокойно.
        Ветровского выпустили из больничного отсека через четыре дня - как только спало воспаление, а раны начали понемногу затягиваться. Из палаты его отвели сразу же на завтрак, и Стасу было приятно увидеть тень облечения в глазах Восьмого, Десятого и Третьего, когда он едва заметно улыбнулся им, показывая, что все в порядке. В тот же день после окончания работ молодой человек подал заявление на обучение. Больше всего он боялся, что не получит разрешения - он не знал, что за игру затеял желающий поразвлечься Новомирский, а ведь решение по вопросам обучения принимал именно он. К счастью, ответ, пришедший на следующий день, оказался положительным.
        И тогда-то Стас понял, насколько смехотворной была учебная нагрузка в институте. Тогда он мог учить только то, что хотел, по остальным предметам готовясь на уровне «сдать экзамен и забыть». Теперь же Ветровский был вынужден изучать все дисциплины, необходимые инженеру корпорации, но не очень-то нужные ему самому, и выкраивать помимо того время на самообучение. К счастью, как обучаемый, он имел послабление в работе - двенадцать часов вместо четырнадцати.
        Половину оставшегося времени часов юноша тратил на учебу, еще часа два уходило на еду, ежедневный душ и тому подобные вещи, и четыре часа оставалось на сон. Неприятным сюрпризом оказался укороченный день - тех, кому выпало работать меньше, строем погнали в зал отдыха: смотреть одобренные фильмы, читать одобренные книги, слушать одобренную музыку.
        Стас наскоро просмотрел предложенное: низкосортные боевики, безмозглые детективы, техномузыка без смысла и мелодии. Впрочем, нет худа без добра - устроившись на краю широкой скамьи и прислонившись к стене, он честно проспал весь фильм, а ночь употребил на учебу.
        Выходной день оказался еще хуже укороченного. Во-первых, он включал в себя несколько более разнообразную программу и просто отоспаться за «просмотром» боевика не представлялось возможным. Во-вторых, в графике «выходного» обязательным пунктом значилось посещение проститутки. Об этом его накануне предупредил Восьмой.
        - Я не пойду к ней, - помотал головой Стас. - Не пойду.
        - Пойдешь. Это обязательно.
        - Значит, посплю часок.
        - Там камеры. Тебя накажут.
        - А если бы я был, допустим, импотентом?
        - Только по свидетельству врача. Седьмой, не нарывайся. Накажут всех.
        - Как обезьяны в ящике, честное слово! - вызверился Стас. - Дрессированные обезьяны.
        - Знаю, - Восьмой отвернулся, но Ветровский успел заметить горькую усмешку на его губах.
        И внутренне улыбнулся. Лед тронулся… К проститутке он в итоге пошел. И час провалялся на кровати, раздумывая об аксиологии в концепции Платона. Аксиология вкупе со здоровой брезгливостью оказалась сильнее молодого организма, и «девочка» просто не смогла ничего сделать, хоть и старалась.
        - Все же добился своего, - сказал Восьмой.
        - Да, у меня есть такая привычка.
        - Вредная привычка. Здесь - вредная.
        - Да? А мне кажется, как раз наиболее полезная.
        Восьмой задумался, пытаясь понять, что именно собеседник имел ввиду, и Стас внутренне улыбнулся. Все шло, как задумано. Вернее, не как задумано - он просто не решался что-либо загадывать в этом кошмарном мире, ограниченном территорией корпорации - но, по крайней мере, исключительно ему на пользу.
        Большой проблемой оставался Стасов страх наказания, страх боли. Одновременно с тем остро стоял вопрос привлечения на свою сторону прочих соседей по бараку. На данный момент Ветровский был уверен: представься возможность, и за ним без колебаний пойдут Третий, Восьмой и Десятый. Оставалось еще пять человек: Второй, неприятный и замкнутый тип, севший за убийство, Пятый и Первый - неудачливые грабители, как ни странно - неплохие ребята, Шестой - тихий и забитый мужик, которого засадила собственная жена за «регулярные избиения», и Девятый, циничный мужчина лет пятидесяти, сидевший третий год за саботаж.
        В принципе, со всеми, кроме Второго и Девятого Стас вполне мог найти общий язык. Но если убийца ему хотя бы не мешал, то инженер невзлюбил юношу с первого дня и не упускал возможности сделать ему хоть какую-нибудь гадость. От него требовалось избавиться, причем как можно скорее. Ветровский прекрасно понимал, что как бы он сам перед собой не храбрился, действительно долго в таких условиях ему не выдержать. Слишком привык к своей своеобразной свободе выбирать обязанности, слишком привык к молчаливой или не очень поддержке друзей, слишком привык к небу над головой и ветру в пальцах. А еще чем больше Стас изучал людей, ставших «рабами» в корпорациях, тем больше удивлялся странному подбору.
        Здесь почти не было преступников, осужденных за что-то действительно серьезное. На десяток бараков - трое убийц, семеро грабителей, причем без «телесных повреждений», один насильник шестидесяти восьми лет от роду, в виновность которого не верил ровным счетом никто, включая персонал из «свободных», двадцать человек воров, из которых реально воровали от силы пятеро.
        На удивление много было бывших работников этой же корпорации, осужденных за воровство, саботажи, шпионаж и тому подобные вещи - проще говоря, люди, которых корпорация хотела одновременно и подмять под себя, и лишить прав. Осторожно порасспрашивав, Стас выяснил причину: настоящих преступников корпорации покупали для других работ, на внутреннем жаргоне называемых «каменоломнями». Больше всего Ветровского удивляло отношение заключенных друг к другу. Нет, это нельзя было назвать дружбой или теплотой, но в бараках действительно была принята взаимопомощь. На удивление мало встречалось стукачей, невзирая на заявления Аркадия Венедиктовича - доносчикам объявляли бойкот, а без поддержки выжить в корпорации не представлялось возможным.
        Работу предпочитали делать вместе, согласовывая действия, и если кто-то не успевал за остальными, ему помогали - ведь наказание в случае чего получит весь барак, просто непосредственно провинившемуся достанется чуть больше. В общем, было с чем работать и на кого надеяться. Пока что Стас строил планы, один невероятнее другого, учился, в авральном темпе перелопачивая всю доступную литературу, всеми правдами и неправдами избегал любых придирок и искал подходы к соседям по бараку.
        Больше всего сблизиться удалось с Восьмым, который чем дальше, тем становился разговорчивее - в его понимании, конечно же. Это означало, что теперь Игорь не ограничивался десятком фраз строго по делу за день, а мог поговорить о чем-то другом. Правда, все так же коротко и сжато.
        Спустя два месяца после попадания Стаса в корпорацию, Восьмой рассказал свою историю, и Ветровский в очередной раз поразился: как так получается, что среди бандитов из трущоб, отбросов общества, которых и за людей-то не считают, встречаются действительно достойные люди? Ведь окажись на месте Игоря… да хотя бы кто-нибудь из сокурсников Стаса, смогли бы они отказаться от хороших денег, дорогого товара и выгодного сотрудничества только потому, что этот товар - наркотики? Разумеется, нет.
        Если бы кто и отказался, то только из-за страха связываться с наркоторговлей, за это полагался неслабый штраф, а при определенных обстоятельствах - даже заключение. А Игорь - отказался, хоть и понимал, что здорово рискует. Вскоре в барак пришло пополнение - молодой парень-спортсмен, севший как раз за продажу наркотиков. Причем на самом деле за продажу.
        Стас с самого начала демонстративно проигнорировал новоиспеченного соседа, равно как и Игорь. Посмотрев на старшего барака и его приятеля, от наркоторговца отвернулись и остальные. А через три дня утром новенького нашли мертвым.
        - У меня сын от наркоты помер, - коротко сказал Второй в душевой - одном из немногих помещений, где можно было относительно свободно разговаривать. Если знать, где камеры и микрофоны, конечно. - Я тогда торговца грохнул, за это и сел.
        - Ты правильно сделал, - тихо отозвался Стас. - Я бы поступил так же.
        Аркадий Венедиктович вызвал Ветровского к себе. Поил чаем, угощал сигаретами. Пытался разговорить. Стас ломал комедию, развлекаясь, как только возможно - он уже не боялся. Вернее, не позволял себе думать о последствиях - иногда это полезно.
        Новомирский спросил прямо, пригрозив такой поркой, что Седьмого не откачают. Стас выкурил сигарету, напряженно обдумывая варианты, перспективы, возможные результаты. И сказал:
        - Нам такого мудака не нужно в бараке. Мы его вместе удавили.
        Через несколько часов придя в себя после наказания, он долго не решался поднять голову и посмотреть на соседей. Хорошо понимал - теперь он или выиграл, или проиграл. И если последнее - то шансов нет.
        - Спасибо, - только и сказал Второй, а Игорь кивнул, одобряя действия Стаса.
        Второй сидел за убийство, и если бы была установлена лично его вина, грозила бы ему «каменоломня». А так все отделались… сравнительно дешево. Недовольство высказывал только Девятый, даже угрожал выдать Второго Новомирскому, а заодно и Стаса - за ложь. Третий хмыкнул и напомнил, что делают со стукачами. Девятый заткнулся, но Ветровский отчетливо ощущал исходящую от него угрозу: инженер запомнил и прощать не собирался.
        А барак тем временем вышел на первое место по результатам работы, и Стас подбил Восьмого, Первого и Пятого тоже заняться самообучением. Новомирский явно сначала хотел отказать, но Стас сумел его убедить, что корпорация приобретет большую выгоду в лице обученных специалистов, и эта выгода перекроет некоторые потери, связанные с сокращением рабочего времени половины барака. Спустя пять месяцев с того дня, как Ветровский впервые переступил порог «России», в душевой к нему подошел Игорь.
        - Чего ты добиваешься? - спросил он, глядя собеседнику в глаза.
        - Я хочу, чтобы мы были командой, - честно ответил Стас. - Командой, в который каждый может полагаться на всех. Командой, способной действовать согласованно, преследуя общие интересы и интересы каждого. Командой не потому, что судьба свела в одном бараке, а потому, что мы - команда. Я, наверное, не совсем понятно объясняю, но…
        - Вполне понятно, - оборвал его Восьмой. - Но - зачем?
        Стас отступил на шаг, скрываясь от камеры за стенкой кабинки, демонстративно указал взглядом на микрофон, и отчетливо произнес:
        - Есть некоторые лазейки в законах. В том числе - есть возможность легализоваться, перестать быть заключенным. Получить право на свободу, рассрочив платеж штрафа. Да, придется работать на корпорацию пожизненно - но получать за это некоторые деньги, иметь отпуск, не подвергаться наказаниям - словом, жить почти как нормальные люди.
        Правой рукой он начертил на покрытой водной пылью пластиковой перегородке: «Мы уйдем».
        - Мне нравится то, что я слышу, - после паузы произнес Игорь, сделав акцент на последнем слове. - Нет риска, только работа. Свобода привлекательна. Но…
        - Если работать достаточно много, можно получить свободу, - осторожно сказал Стас. - Для этого надо много работать и даже рисковать, но и свобода будет настоящей.
        - Оправдан ли риск? Если мы сорвемся…
        - Не выдержав нагрузок? Мы не сорвемся. Я все продумал. И еще продумаю. Пока что надо учиться и приносить корпорации как можно больше пользы. Не давать ни единого шанса придраться к нам. Мы должны стать действительно полезны. И тогда мы получим свою свободу.
        Восьмой промолчал. Стас бросил взгляд на часы, висевшие на стене - оставалось еще полминуты.
        - Я никого не неволю, - тщательно подбирая слова, проговорил он. - Решать тебе. Вам всем. Работать придется много, и это риск. Решать - вам. Но я для себя уже решил.
        На следующий день Игорь согласился. Следующим Ветровский поговорил с Вторым.
        - Мне нечего терять.
        - Я уже старик. Хотелось бы помереть не рабом, - Третий.
        - Я еще молод. Не хочу прожить всю жизнь - так, - Десятый.
        - Мы готовы рискнуть, - Первый и Пятый.
        Согласились все, кроме Девятого, которому просто никто ничего не предлагал. За седьмой месяц заключения Стаса барак номер шестнадцать вышел на первое место по показателям результатов, невзирая на то, что половина «шестнадцатых» работала на два часа меньше, чем все остальные.
        Еще через месяц Ветровский начал ощущать растущую напряженность. Его команда смотрела на него, его команда поступала так, как он говорил, его команда ждала - а у Стаса не было даже зачатка плана. Он не представлял себе, как выбираться.
        Закончился девятый месяц заключения. Напряжение росло ото дня в день, от физической и моральной усталости Ветровский еле держался на ногах, он спал только когда удавалось просто вырубиться, едва перейдя в горизонтальное положение - а зачастую уснуть просто не получалось, он слишком выматывался.
        Это был обыкновенный вечер, каких было три десятка в месяц. Отложив ридер с открытыми в нем «Нестандартными экономическими схемами», Стас откинулся на спину, закрыл болевшие от усталости глаза. Не хотелось уже ничего. Заснуть бы - да не было сил. Открылась дверь.
        - Тридцать два-шестнадцать-семь, на выход!
        Определенные реакции здесь вбивались на уровне рефлексов. Молодой человек осознал сказанное уже за пределами барака, и только отстраненно удивился защелкнувшимся на запястьях наручникам - по своему сектору рабы обычно передвигались относительно свободно. Ну, насколько можно ощущать себя свободным с электроошейником на шее. Он не стал спрашивать, куда его ведут - просто потому, что в данный момент его это нисколько не интересовало. В лифте охранник нажал кнопку первого этажа, кабина едва ощутимо дернулась, поползла наверх. Пытаясь сосредоточиться хоть на чем-то, Стас посмотрел на пульт - он до сих пор не знал, как глубоко их держали. Оказывается, аж на минус четырнадцатом. Двери бесшумно разъехались. Ветровского перевели в другой лифт, без стандартных кнопок, только со сканером, конвоир приложил к кругу валидатора карточку. Двери сомкнулись, и на этот раз Стас не смог даже определить, вверх они двинулись, или вниз. Потом были переходы, многочисленные стальные двери, с чуть слышным лязгом захлопывающиеся за спиной, и, наконец, цель «прогулки» - небольшая комната с четырьмя видеокамерами по углам,
узким столом, разделяющим помещение пополам, два кресла по разные стороны. Ветровского усадили в одно из кресел, наручники прилипли к магнитам на подлокотниках. Конвоиры вышли. Через минуту открылась дверь во второй половине комнаты. Стас взглянул на вошедшего… закрыл глаза, потряс головой, снова взглянул. Крылатый никуда не делся. Стоял напротив, внимательно изучая юношу. Правда, сейчас он был без крыльев, зато в джинсовой куртке на голое тело.
        - Ты?
        - Я. Ты против?
        - Э… еще не знаю.
        - Можешь говорить свободно, на камерах крутится обработанная запись, - он скинул куртку, передернул плечами, расправляя крылья.
        - А где ты их прятал? - задал Стас самый идиотский из всех возможных вопросов.
        - Тебя это не касается. Я пришел не просто так.
        - Я догадался. Как тебя хоть зовут?
        - Коста. Ты собираешься здесь просидеть всю жизнь?
        - Нет, конечно, - он уже не мог удивляться. Разве что собственному спокойствию - но после девяти месяцев в рабах корпорации, спокойствие стало его щитом. - Я хочу уйти. Я собрал команду. Весь вопрос в том, как уйти.
        - Ровно через две недели, ночью. Будь готов и предупреди своих. Я освобожу один барак, твой. Если среди твоих соседей есть те, кого нельзя освобождать - скажи сейчас.
        - Девятый, - мгновенно ответил Стас. Из всего, сказанного крылатым, он осознал в полной мере только последнюю фразу. - Высокий, лет сорока на вид, не хватает двух передних зубов.
        - Я учел. Будь готов и предупреди своих. Сколько вас всего?
        - Восемь человек, не считая того, которого нельзя выпускать.
        - Хорошо. Две недели, Стас. Будь готов, - он поднялся на ноги, чуть напрягся - крылья растаяли в воздухе.
        - Буду… нет, подожди! - Ветровский вскочил. - Почему ты помогаешь мне?
        - Мы делаем одно дело, - пожал плечами Коста. - Просто по-разному.
        V. VI
        Я падал тысячи раз
        Сотни - проклят, сотни - воспет
        Я снова встаю сейчас!
        За панорамным окном зимнего сада мокрыми комковатыми хлопьями валил липкий снег. Иногда слякотная серость попадалась на глаза Дориану, он кривил губы, отворачивался, вновь переводя взгляд на нежно-лиловые лепестки розы, последнего чуда парижских селекционеров, или на покрытые серебристым ворсом листья «заячьих ушек», единственного «неблагородного» растения в оранжерее. Настроение было под стать погоде, и то, что Повелитель не мог понять причины гложущего его беспокойства, раздражало еще сильнее.
        - Аполлон!
        - Да, мой господин? - грек появился на пороге, вежливо склонился.
        - Принеси вина… нет, лучше виски. И позвони Виоле, пусть явится сегодня к полуночи. Имею я право расслабиться иногда, в конце концов, - последнюю фразу он пробормотал так тихо, что даже Аполлон, обладавший поразительным слухом, ее не расслышал.
        - Сию секунду, господин.
        Через полминуты на столике стояли бутылка, стакан и небольшая охлаждающая колба со льдом. Дориан плеснул в стакан на два пальца ароматного напитка, залпом выпил, игнорируя лед, и откинулся на спинку кресла.
        - Ну какого черта, а?
        - Да как тебе сказать, - насмешливо прозвучал за спиной чужой голос.
        Повелитель почувствовал, как тонкие волоски на загривке встали дыбом. Он не привык бояться, но почему-то от звуков этого голоса ему стало так страшно, как не было еще никогда. Почти никогда… Дориан никогда не жаловался на память - до сегодняшнего дня. Сейчас же он был готов проклинать способность безошибочно вспоминать любой момент в мельчайших деталях - память услужливо развернула в сознании картину: ледяные пики, свободное падение, острые скалистые зубы внизу, чудовищно далеко, и в то же время - пугающе близко. Лицо из тумана, и голос… этот голос.
        - Ты нарушил мой запрет, - тем временем продолжал собеседник. - Я тебя предупреждал - ты не внял. Кто же теперь виноват?
        - Я… - пролепетал Повелитель, чувствуя себя мелким паучком, на которого опускается нога в тяжелом сапоге. - Но я не знал… я не понял, кого вы имеете в виду, я испугался и не хотел верить… я могу все исправить…
        Он медленно обернулся, готовый в любой момент вернуться в прежнее положение, если страшный человек из тумана вдруг запретит смотреть на него… но запрета не прозвучало, и Дориан увидел собеседника.
        - Не может быть… - выдохнул он.
        Перед ним стоял Отец Повелителей, Теодор Майер, человек, который создал Братство. Стоял, насмешливо улыбался, поигрывал боевым ножом времен Великой Войны.
        - Но вы же…
        - Умер? Вполне возможно. Как ты думаешь, может мощь Повелителя помочь вернуться с того света?
        - Видимо, да… - пробормотал Вертаск.
        - Значит, у тебя есть прекрасная возможность это проверить.
        Теодор шагнул вперед. Тускло сверкнула в приглушенном оранжерейном освещении сталь, Дориан открыл рот для крика, но немец непредставимо быстро оказался у него за спиной, зажал рот ладонью.
        - Ты нарушил мой запрет. Я предупреждал.
        Взметнулся и упал, пронзая одежду, кожу, плоть, проникая между ребер и находя истерически бьющееся сердце, отточенный клинок.
        Что бы ни изменилось в жизни Косты, но некоторые вещи остались такими же, какими были на протяжении десятков лет. К примеру - привычка просыпаться с первым ударом маятника, когда часы били полночь. Просыпаться одному после той ночи, проведенной за разговорами и признаниями, за литрами кофе и крохотными глотками коньяка, слезами и поцелуями, оказалось неприятно и холодно, но Коста не жаловался. Он и так получил гораздо больше, чем мог даже мечтать.
        Раз в месяц-полтора он приходил к Кате, и они часами сидели на полу, закутавшись в огромный плед, разговаривали, пили глинтвейн, а потом перебирались на кровать, она расчесывала ему волосы, гладила перья. Ночи заканчивались по-разному - иногда они так и валялись до рассвета, молча обнимая друг друга, а иногда промелькнувшая между их губами искорка взрывалась сверхновой, и двое становились одним целым, единым и неразделимым.
        Потом он уходил, чтобы вновь вернуться через месяц-полтора, в которые занимался все тем же, чем до той полной признаний, слез, кофе и коньяка ночи. За одним исключением. Причем это исключение не имело к Кате ровным счетом никакого отношения, если не считать того, что раньше училось с ней в одном институте.
        Слова Эрика - «не забывай о том мальчике» - прочно врезались в память. Узнав от Кати о том, что случилось со Стасом, Коста задействовал все свои связи, пытаясь вытащить Ветровского еще с суда, но слишком поздно понял, что его неведомый противник, чье инкогнито крылатому так и не удалось раскрыть, таких связей имеет больше. Ситуация усложнялась тем, что не все обвинения были ложными.
        Коста не успел, и Стас отправился в корпорацию, а из-за проклятого закона, согласно которому посторонний человек не мог выкупить осужденного, ситуация усложнилась в разы. Но если гора не идет к Магомету… До сих пор в Российской Федерации было только три случая побегов рабов из зданий корпораций, а не с «каменоломен». С последних бежали ежегодно и не по одному разу, вот только мало кому удавалось выжить, а вот из городских резиденций - только трижды. Впервые случился массовый побег, когда из-за катастрофы на электростанции отключилась подача энергии, и все двери оказались открыты. Второй раз был благополучно замят - имел место быть подкуп охраны, а беглецом оказался человек с очень, очень хорошими связями. Причина, по которой он вообще оказался рабом, осталась тайной. В третий же раз побег организовывали извне, устроив сильный взрыв и похитив заключенного в общей суматохе. Однако полиция задержала беглеца буквально на следующий день - его подкожный чип подал сигнал в момент извлечения.
        Задействовав информатора в «России», Коста узнал план здания. Поняв хитрость планировки, усмехнулся. Идея по непосредственному извлечению Ветровского из корпорации пришла сама собой. Сложнее было с документами. Повторение уже совершенной ошибки - недопустимо, документы должны быть настоящими, выданными государством, засвидетельствованными, и так далее. В общем, полностью настоящими. На разработку и подготовку этой части операции ушло три месяца, после чего крылатый перешел к самому сложному - информационной зачистке. Поиск действительно талантливых хакеров, предоставление им достаточно мощных машин, которые можно будет уничтожить по завершению операции, активизация «замороженных» информаторов - Коста развернулся по полной программе. И, как ни странно, ему это действительно нравилось.
        В кои-то годы он планировал спасение, а не убийство. К началу апреля все было готово. Оставалось только оповестить Ветровского… и узнать, что с ним будет еще чертова уйма народу. Этот больной на голову идеалист сумел найти последователей даже в тюрьме! Крылатый вздохнул, прикинул дополнительные проблемы - и махнул рукой. Где один, там и восемь. Не так уж и сильно усложняется задача.
        Шестнадцатого апреля Коста в последний раз проверил все детали, убеждаясь, что в нужный момент все сработает без сбоев, а в случае, если где-то что-то все-таки пойдет не так - страховка среагирует вовремя. Оставался один день.
        Кровь сочилась тонкой струйкой, почти незаметная на темной ткани домашней рубашки. В противоположность ей, энергия уходила широким мощным потоком, с каждым ударом раненого сердца оставляя все меньше шансов на выживание. Дориан не знал, почему он вообще выжил, почему Майер не заблокировал его силу, оставив пусть ничтожную, но все же вероятность на выживание. Не знал - и не очень-то об этом задумывался. Сейчас гораздо важнее было суметь не упустить этот исчезающий шанс. Правая рука пусть неохотно, но слушалась.
        Превознемогая боль и слабость, Дориан дотянулся до лежавшего рядом мобила, и набрал номер единственного человека, которому мог хоть отчасти доверять.
        - Олег, это Дориан.
        - Добрый вечер, - не слишком радостно откликнулся Черканов. - В чем дело?
        - Мне… - он закашлялся, пытаясь выдавить из глотки такие искренние и непривычные слова. - Мне нужна твоя помощь. Срочно.
        - Извините, я сейчас очень занят, - недовольно отозвался собеседник. - Это может подождать хотя бы пару часов?
        - Нет. Олег, я ранен. Я умираю, - прошептал Дориан, как никогда отчетливо осознавший пугающую буквальность своих слов.
        - К сожалению, я не врач, - сочувствия в голосе молодого человека не было ни на йоту. - Вам стоит позвонить в скорую помощь, или же… - он понизил голос. - Или же воспользоваться своей, гм, силой.
        - Мне очень нужна твоя помощь! - Повелитель через боль глубоко вдохнул, концентрируясь, и отчетливо проговорил, вкладывая в категорический императив всю силу убеждения и всю энергию, сколько только мог: - Срочно приезжай ко мне, на Крестовский остров, - он продиктовал адрес, и повторил: - Приезжай сейчас же.
        Олег несколько секунд помолчал.
        - Если вы все еще способны приказывать - значит, вам не так уж и плохо. А если я сейчас попробую уехать оттуда, где я нахожусь, то мне смерть грозит еще быстрее и надежнее, чем вам. До свидания.
        Олег сбросил вызов, отложил мобил на тумбочку, перевернулся на другой бок.
        - Милана, не отвлекайся. Это деловые вопросы, они тебя не касаются и они не должны нам сейчас мешать. Да, девочка, именно так…
        В трубке раздались короткие гудки. Дориан выронил бесполезный мобил, глухо застонал, изощренно проклиная Черканова. Если бы на его месте был Велес, он бросил бы все, примчавшись к обожаемому учителю, да и энергии из него Повелитель вытянул бы больше - даже если бы не убивал, как хотел поступить с Олегом. Но Велеса больше не было, он сам убил его… быть может, зря?
        Быть может, привязывать к себе любовью надежнее, чем страхом или выгодой? В любом случае, так бездарно расходовать столь ценный материал было ошибкой с его стороны. Больше он подобных ошибок не повторит… только бы была возможность! Только бы выжить… Оставался единственный способ. Он на память набрал номер, дождался ответа.
        - GrЭ?e, Bruder Ludwig. Ich bedarf deine Hilfe
        V. VII
        Вперед и вверх!
        В божественных ветрах
        Семь радуг рвутся из груди!
        - Эй, Укроп, притарабань-ка пару пива! - потребовал Вайсс, отследивший краем глаза перемещение самого молодого в команде паренька к двери.
        Он уже готовился услышать, как тот привычно огрызнется - мол, я не укроп, я этот, как его… а, да, точно. Парня кличут Фенхелем.
        - Хорошо, Вася, - пожал плечами юный наглец.
        Вайсс покачал головой. Ну почему они все так легко догадываются, откуда пошел его ник? Теперь придется без укропов…
        - Что, Вайсс, дошутился? - хмыкнул Лейзер. - Зубастая нынче молодежь пошла!
        - Сам ты молодежь, - хмыкнул старший хакер.
        Ему единственному было больше сорока лет… скажем честно, даже больше пятидесяти лет. Остальные не дотянули даже до тридцатника - тому же Лейзеру на днях стукнуло двадцать шесть, Некта собирался отмечать двадцать три, а Фенхелю еще не исполнилось восемнадцати.
        Но Вайсс собирал команду основываясь не на возрасте и даже не на опыте, а на таланте. Тот же Фенхель от неопытности может натворить дел, но зато сумеет расшифровать даже самую сложную базу данных, а сам Вайсс за ним присмотрит, чтобы не наследил. Изображение на большом голоэкране мигнуло, переключаясь на трансляцию со стоявшей в коридоре камеры. Открылась дверь.
        - Опа, народ, клиент пришел!
        Лейзер с чпоканьем откупорил банку пива.
        - Ну вот и хорошо. Скорее бы уже начать, задолбался ждать!
        В комнату вошел заказчик. Это был довольно высокий человек, атлетически сложенный, длинноволосый. Он носил кожаные штаны и кожаный плащ на голое тело, был немногословен, требовал невозможного и очень, очень хорошо платил.
        - Вы готовы? - вместо приветствия спросил он, глядя только на Вайсса.
        - Вполне. Осталось только топливо, - благодушно кивнул тот, ловя брошенную Фенхелем банку.
        - Топливо?
        - Ага. Топливо с большим количеством нулей на наших счетах.
        - Через полчаса деньги будут. Ровно через час вы начнете. У вас будет полтора часа на то, чтобы добраться до серверов, взломать и расшифровать базы, и заменить информацию. Итого, через два с половиной часа вы уже все закончите, тут же обесточите компы и уходите. Машина - у подъезда, вот ключи.
        - Я в прошлый раз говорил про компы… - вклинился Фенхель.
        - Оставите здесь. Гонорар каждого из вас позволит купить сто таких компов. Всем все понятно? Вот и хорошо. Через два часа сорок минут вас здесь быть не должно. Через два с половиной часа, если вы не успеете, трансфер денег будет отменен.
        - Вы предусмотрительны.
        - Да, я знаю. Все, удачи. И - прощайте.
        Он развернулся и вышел. Вайсс прошептал что-то не слишком цензурное, и повернулся обратно к экрану. По многоуровневой схеме ползали, перемигиваясь, разноцветные точки - данные о восьми людях.
        В конце двадцать первого века вся информация о гражданах страны содержалась исключительно в электронном виде. Сверхмощные сервера, стоявшие в бункерах госуправления, хранили в себе все: дату рождения, ФИО, места рождения, проживания, учебы и работы, данные об образовании и карьере, данные об арестах и судимостях, если таковые имелись…
        Главный сервер находился в Москве, и на него ежедневно поступала обновленная информация с серверов всех городов. В городах также имелись центральные сервера, связанные по сети с компами различных корпораций и государственных учреждений. Аналогичная система имелась внутри самих учреждений и корпораций, а также в филиалах учреждений и корпораций… и так далее. В корпорации «Россия» сетевую защиту ставили люди параноидальные. Каждый комп в сети был запаролен, как и все документы в нем. Передача информации на центральный сервер осуществлялась каждый раз в разное время, а сервер, в свою очередь, раз в сутки создавал полную копию всех данных для резервного компа, не подключенного к беспроводной сети - информацию переносили на съемном диске.
        неделю назад.
        Александр Михайлович Краников, старший менеджер отдела продаж корпорации «Россия», с самого утра был зол, как сто налоговых инспекторов. День не задался. Сперва дочь разбудила его на час раньше, чем следовало, включив в своей комнате эту идиотскую музыку. Потом сын долго ныл, что его мобил устарел, и ему нужен новый, обязательно самый крутой и навороченный. На замечание матери о том, что у отца мобил даже проще, чем у него самого, мелкий паршивец возразил, что отец уже старый, ему не надо «телок клеить».
        Когда Александр Михайлович, кипя от негодования, спустился в паркинг, выяснилось, что его недавно купленный автомобиль, за который еще три года надо было выплачивать кредит, разукрашен яркими надписями. Краников наорал на охранников, пообещав вкатить им иск, и потребовал начальника охраны. Начальник пришел, выслушал и объяснил несчастному автовладельцу, что ему уже три раза предлагали погасить задолженность за парковку, однако все эти просьбы были проигнорированы. Следовательно, теперь охрана не несет ответственности за сохранность автомобиля.
        - Мне было некогда! - возмутился Краников.
        - Вот и охране было некогда следить за машиной, - резонно возразил начальник охраны.
        Соваться на разукрашенном монстре куда-либо, где его могли увидеть уважаемые люди, Александр Михайлович не рискнул, но на его счастье, поблизости стояло свободное такси. Увы, поскольку это был явно не его день, буквально в полукилометре от дома таксиста подрезал какой-то лихач на флаере. Кроме машины никто не пострадал, но ехать дальше таксист отказался, принеся извинения и вернув деньги.
        Краников потянулся за мобилом, чтобы вызвать новую машину. Посмотрел на часы, выругался - он должен был быть на работе через двадцать минут, на машине уже не успеть. Взгляд его упал на серебристую конструкцию метростанции. Александр Михайлович улыбнулся и направился к лифтам. Метро очень быстро разочаровало Краникова. Многолюдно, шумно, толкотня - он успел отвыкнуть от общественного транспорта за последние несколько лет. Когда подъехал поезд, и толпа ринулась на штурм дверей, немолодой уже менеджер едва устоял на ногах. В поезд его буквально внесли. На переходе Александра Михайловича сильно толкнули, он чуть не упал.
        - Мужчина, не вы обронили? - окликнула его молодая девушка.
        Краников обернулся. В руке девушка держала его ключ-карту, без которой ни один сотрудник корпорации не смог бы даже попасть на работу.
        - Я, - он буквально выхватил карту из пальцев девушки, и чуть ли не бегом бросился к выходу со станции.
        Если бы Александр Михайлович обернулся, он был бы сильно удивлен - девушка удовлетворенно улыбалась ему вслед. На работу старший менеджер в итоге прибыл точно вовремя, хотя обычно приезжал минут на десять раньше. Прошел в свой кабинет, уселся за стол, включил комп. Протер платком взмокшую лысину и воткнул ключ-карту в разъем. Через три часа в логове Вайсса и его ребят тихо пискнул один из компов. Лейзер бросился к машине, его руки замелькали над клавиатурой.
        - Все. Вирус занесен. Через пару дней будем знать структуру их сети.
        - Отлично сработано, Грета, - одобрительно кивнул Вайсс.
        Девушка из перехода метростанции улыбнулась, открывая банку пива. Это была ювелирная операция. Заказчик требовал, ни много, ни мало, точную копию ключ-карты, в которую был бы внедрен вирус, не обнаруживаемый программами корпорации. Гарантировать заказчик мог только маршрут объекта в указанный день. Испорченная машина, авария такси - все было подстроено.
        Лейзер написал вирус и программу, способную за считанные мгновения взломать несложные коды ключ-карты и встроить в них вирус. Грета села в метро одновременно с объектом, в давке вытащила у него из кармана ключ-карту, скопировала ее на портативный комп-наладонник, запустила программу Лейзера.
        Потом осталось только заменить информацию в чипе и вернуть его хозяину. Цифры сменялись, отсчитывая секунды и минуты.
        Косте казалось, время течет преступно медленно. Нет, он умел ждать. Но именно сегодня ожидание почему-то казалось невыносимым. Все было готово. Он предусмотрел все, что вообще можно было предусмотреть. Теперь все зависит только от случая…
        В очередной раз мигнуло табло, цифры сменились. Ровно час ночи. Пора. Коста поднялся во весь рост, повел плечами, расправляя крылья. Сунул руку в карман, на ощупь нажал несколько кнопок. Проверил, хорошо ли закреплена поясная сумка, посмотрел на закрепленный на запястье наладонник - нет, взлом еще не обнаружили. Значит, все получится.
        В сотне метров от него громыхнул взрыв. Завопила сигнализация, где-то закричал человек. Коста ухмыльнулся - это только начало! Второй взрыв был в разы сильнее первого - бомба сработала в автономной электростанции, обеспечивающей здание. Суматоха, крики, чьи-то угрозы, трели мобилов - вместе это все создавало такую какофонию, что при желании крылатый мог бы вывести из здания половину заключенных, а не всего лишь восемь человек. Но всех не требовалось.
        Коста шагнул вперед, распахивая крылья, ловя воздушные потоки. Восстановил в памяти наружную стену здания, в котором держали рабов, подлетел к окну этажом выше, чем требовалось, зацепился пальцами за карниз, крыльями ударил - стекло разлетелось вдребезги. Раздался чей-то крик, Коста влетел в помещение - щеку ожгло. Он качнулся в сторону, наугад ударил - стальные кромки перьев с хрустом разрубили грудную клетку, охранник рухнул неподвижной грудой. Больше в помещении никого не было, и Коста беспрепятственно вышел в пустой коридор.
        Теперь оставалось только не ошибиться в расчетах. Крылатый отмерил нужное расстояние, вынул из сумки небольшое взрывное устройство, закрепил на полу, и метнулся за угол. Прогремел очередной взрыв, Коста бросился вперед, уже в прыжке делая крылья невидимыми, пролетел через оставленную взрывом дыру, приземлился на пол следующего этажа. Здесь царила безликость и стандартизированность. Серый коридор, серые двери, различающиеся лишь номерами - четырнадцать, пятнадцать… шестнадцать! Очередная порция взрывчатки, на этот раз - совсем небольшая, разнесла замок, и Коста распахнул дверь.
        Сложнее всего было предупредить всех о том, что в ночь с семнадцатого на восемнадцатое апреля надо быть готовыми, но при том не объяснить, к чему именно. К счастью, Игорь и Третий доверяли Стасу даже больше, чем он по собственному мнению заслуживал, а по их примеру ни о чем расспрашивать не стали и остальные. Шестнадцатого Десятый нарвался на наказание. Их барак попадал в руки палача реже, чем все остальные, но когда попадал, они получали сполна.
        Семнадцатого утром Третий не смог встать, и его увели в медпункт. Стас весь день провел как на иголках, он не обращал внимания на собственную боль, на воспалившиеся раны, он не мог думать ни о чем, кроме того, успеет ли Третий вернуться. Успел. Лежал на животе на своей койке, смущенно улыбнулся при виде нескрываемого облегчения, отразившегося на лице Ветровского. Часы на табло показали полночь. Стас посмотрел на Восьмого, кивнул.
        - Отбой. Вставать рано, - коротко бросил тот, растягиваясь на своей койке.
        Через несколько секунд погас основной свет. А через час прогремел первый взрыв. Напряженный, как струна, Стас метнулся с койки, шагнул к поднимающемуся Девятому, с силой ударил его кулаком в висок. Инженер рухнул, как подкошенный. На мгновение Ветровскому стало не по себе, он быстро проверил пульс - нет, жив, хоть и без сознания.
        - Ты чего? - удивился Пятый.
        - Он останется здесь, - пояснил Стас.
        - А мы?
        - А мы сегодня уходим. Совсем уходим.
        Через минуту раздался еще один взрыв, тусклый ночной свет погас. В бараке было тихо, как никогда. Стасу казалось, что он может расслышать, как суматошно бьются сердца, как срывается с губ рваное, нервное дыхание, как лопается прикушенная кожа. Еще один взрыв, совсем рядом.
        - К стенам, - шепнул Ветровский, первым подавая пример.
        Очередной взрыв - и дверь распахнулась. Коста опять был без крыльев, и Стаса вновь посетила неуместная мысль - где же он их прячет? Но вместо этого он сказал, конечно, совсем другое.
        - Мы готовы.
        - Еще бы вы не были готовы, - буркнул крылатый. - Все в коридор, но не уходите.
        Вопросов было много, даже слишком много, но молодой человек прекрасно осознавал их неуместность, равно как и понимал - сейчас лучше выполнять приказы, и желательно - не задумываясь. Очередной взрыв.
        - Сюда, быстро!
        Коста стоял у стены… то есть, у дырки, где раньше была стена. Стас первый раз за почти что год увидел небо и звезды.
        - Я был уверен, что мы под землей, - ошарашено проговорил Третий.
        - Под землей «каменоломни», - снизошел до объяснений крылатый. - Остальных держат здесь. Внушают, что внизу, чтобы меньше было попыток побега. Через стену уйти легко, через верх сложнее. Все, на выход.
        Ближе всех к нему стоял Восьмой - Коста быстро застегнул на нем альпинистский пояс, защелкнул карабин.
        - Дай руку. Правую.
        Игорь послушно протянул ладонь, крылатый быстрым движением выхватил нож, вспорол рукав. Ощупал предплечье, кивнул - и резко полоснул, взрезая кожу. Игорь не вскрикнул от неожиданности лишь потому, что спина болела сильнее. Но когда Коста надавил кончиком ножа и дернул, Восьмой не сдержал короткого стона.
        - Чипы, - догадался Десятый. - Есть еще нож? Я учился на хирурга, я справлюсь…
        Коста без слов бросил ему свой нож. Закрепил трос крюком за койку, закрепил карабин на инваре, накинул петлю.
        - Идешь по стене и травишь веревку. Быстро!
        Десятый тем временем пусть не так ловко, но все же извлек чип Второму, а пока крылатый закреплял его и отправлял вниз, освободил Шестого… Страховочные пояса у Косты, казалось, не кончались - Стас только подивился вместительности на первый взгляд небольшой поясной сумки.
        - Эй, Седьмой… - вдруг сказал Третий. - Знаешь, что… идите без меня. Я слишком стар для таких фокусов, извини.
        Коста перехватил Десятого за плечо, забрал у него нож, застегнул пояс и толкнул в сторону окна. Молча подошел к старому преподавателю, вспорол рукав.
        - Не дури, - коротко сказал Стас. - Вытащим. Ты сам говорил, что не хочешь здесь подыхать.
        - И обузой быть не хочу.
        - Не будешь. Твои мозги и твой опыт нам еще ой как пригодятся.
        Застегивать на Третьем пояс Коста не стал.
        - Стас, иди. Спустишься - скажи всем, пусть по одному перебегают улицу и идут во двор четвертого дома. Там стоит минивэн, кузов не заперт. Внутри найдете одежду и обувь.
        Ветровский спорить не стал - проверил пояс, и шагнул в окно, превозмогая страх высоты. Держался за инвар, травил веревку, ступая по стене. Старался не смотреть вниз, не желая знать, сколько десятков метров отделяет его от земли.
        - Все, все, слезай уже, - раздался чуть насмешливый голос Восьмого за спиной.
        Стас посмотрел под ноги, ругнулся - в полуметре от него на бетоне свернулся кольцами свободный конец веревки. Спустя пятнадцать минут все были уже в кузове минивэна. Кроме одежды и обуви Коста предусмотрительно положил аптечку с бинтом, кровеостанавливающим средством и заживляющим кремом - обработать раны на месте вырезанных чипов. Когда все привели себя в относительный порядок, в кузов забрался крылатый. Усадил на сиденье Третьего.
        - Помогите ему. Кто из вас умеет водить?
        - Я, - обернулся Восьмой.
        - Хорошо. Сядешь за руль, выберешься из Петербурга - номера машины в базе такие, что вас не остановят. Сразу за мостами бросите машину и разойдетесь по двое, кто-то возьмет с собой Третьего, - Десятый усмехнулся каламбуру, но под острым взглядом Косты тут же затих. - Вот, в этой сумке - мобилы. Самые простые. Когда будете уверены, что за вами нет погони, никто не следит, и все в порядке - набирайте номер, который сохранен последним вызовом. За вами приедут и перевезут в безопасное место. Вопросы есть?
        - Почему нам не поехать сразу на машине в это безопасное место? - уточнил Шестой.
        - Потому что машину отметят камеры на постах дорожной полиции. Как только станет известно, что несколько заключенных сбежали - начнут искать. По номеру машины могут выследить.
        - И волшебные номера не помогут?
        - Не помогут, - отрезал крылатый. - Еще вопросы?
        Вопросов больше не было.
        - Стас, ты со мной. Все, поезжайте.
        У Ветровского вопросы тут же появились, но задавать он их пока что благоразумно не стал. Когда минивэн тронулся, Коста расправил проявившиеся крылья.
        - Спрашивай, только быстро, - не глядя на молодого человека, сказал он.
        - Почему ты не отправил меня с ними?
        - Со мной безопаснее… в какой-то степени. Но я могу позаботиться только о ком-то одном. Для меня ты - важнее, чем они. Еще что-нибудь?
        - Как мы будем выбираться?
        Коста оскалился.
        - С боем.
        Возможно, он поступал неправильно. Возможно, следовало помочь Ветровскому остаться чистым, пока это возможно. Эрик сказал - «не забывай о мальчике». Но Коста видел перед собой уже не мальчика, а повзрослевшего юношу, почти мужчину. Мужчину, которому придется пережить еще не один бой. И пусть первый бой будет казаться правым. Стасу совершенно ни к чему знать, что он в безопасности, что при необходимости Коста успеет его закрыть. Для него этот бой будет настоящим. - Может быть, я неправ. Но я не умею иначе, - неслышно сказал крылатый небу.
        - Там гравициклы полиции. Я иду первым, ты - сразу за мной. Садишься, и поехали. Все ясно?
        - Да.
        - Тогда вперед.
        Коста прыгнул, раздался короткий вскрик, мгновенно оборвался, сменившись бульканьем. Стас позеленел, но побежал, постарался не увидеть лежащее на земле тело, автоматически поймал брошенный крылатым плазмер, вскочил на ближайший грав - карты не было, но спешившие полицейские не стали глушить моторы.
        Взревел двигатель, Ветровский бросил машину вслед за стартовавшим секундой ранее Костой. В лицо ударил ветер, опьяняя сладким чувством свободы, в небе звенели обнаженные звезды, и через мгновение Стас уже забыл подкатившую к горлу при виде убитого тошноту. Вперед, вперед, быстрее и быстрее, не испытывая страха, не слыша выстрелов и рева моторов за спиной, не чувствуя висящую на плечах погоню! Вперед и вверх!
        Из груди вырвался ликующий крик, Стас чувствовал бьющиеся позади него крылья, и кричал, кричал от упоительного, невероятного чувства. В себя его резкий окрик Косты.
        - Направо и к набережной!
        Он бросил гравицикл вправо, пролетел через небольшую площадь перед Василеостровской метростанцией, нырнул под арку - как-то орденская компания гуляла здесь, и Стас помнил некоторые дворы, которые можно было пройти насквозь.
        Сбросил скорость, оглянулся - в арку вломились трое полицейский на гравах. Ветровский вскинул плазмер, выстрелил, почти не целясь - одна из машин шатнулась в сторону, наткнулась на другую, дальше он уже не стал смотреть, и только вылетая из двора услышал взрыв. Темная полоса Невы, уже свободной ото льда, апрельский ветер в лицо, яркие гирлянды мостов - свобода!
        Стас поймал себя на мысли, что раньше, еще до побега, он мечтал о воле и думал: «Увидеть небо над головой, почувствовать ветер на коже, улыбнуться звездам - и не жаль даже умереть!». Сейчас, видя, чувствуя, улыбаясь, он осознавал, что еще никогда не хотел жить так сильно, как сейчас. Из переулка выметнулся Коста, увидел молодого человека, махнул рукой в сторону Нового моста.
        Они понеслись рядом и Ветровский, скосив взгляд, увидел полупрозрачные очертания крыльев за спиной спутника. «Он же просто делает их невидимыми»… «Ни фига себе, просто!» - возмутился голос разума, и Стас негромко, счастливо рассмеялся. Коста что-то крикнул, но Стас не расслышал. Крылатый, кажется, выругался, и указал на мост.
        - Разводят…
        Черт! Он до упора выкрутил ручку скорости, заложил крутой вираж перед мостом, не отводя взгляда от быстро, слишком быстро поднимающегося полотна. Крылатый затормозил рядом, Стас с удивлением отметил, что тот водит гораздо хуже, чем он сам. Гравициклы понеслись вперед, стремительно набирая скорость.
        - В прыжке выключи подушку! - крикнул Ветровский, чуть обернувшись.
        - Что?
        - Выключи подушку!
        Разрыв приближался пугающе быстро, Стас весь превратился в комок нервов, напряженный и собранный, как никогда. Еще несколько метров, на такой скорости - доли секунды. Рычаг вниз, светодиод датчика на приборной доске гаснет - гравитационная подушка отключена. Гравицикл взлетел над темной, грозной водой, Стас на мгновение зажмурился, но тут же заставил себя открыть глаза. Тяжелая машина на инерции пересекла пропасть, полотно приближалось, Ветровский снова рванул рычаг, включая подушку. Грав тряхнуло, повело в сторону, но молодой человек сумел удержать стального коня. Сбросил скорость, обернулся…
        За ним никого не было. Стас стиснул зубы, до крови прикусывая губу. Он все равно должен выбраться, иначе получится, что Коста зря… нет, не думать об этом. Снова скорость и ветер в лицо. Мост нельзя опустить до того, как он будет полностью разведен. Полицейским придется связываться со своими на Петроградской стороне, а за это время он успеет отъехать, бросить грав и отойти на достаточное расстояние. В спокойно прогуливающемся по набережной коротко стриженном парне, вполне прилично одетом и, главное, не выказывающем никакого страха при виде полиции, никто не заподозрит только что сбежавшего заключенного.
        Расставаться с гравом оказалось на удивление жалко, но Стас прекрасно понимал необходимость. Человек на полицейском граве слишком привлекает внимание, особенно внимание полицейских. В кармане джинсов нашлось немного наличных денег. Немного подумав, Ветровский вышел из двора, где оставил грав, на улицу, махнул рукой такси-флаеру. И, удивляясь собственной рискованности, сказал:
        - К Новому мосту.
        Полиции на той стороне уже не было. Стас остановился у перил, прикурил сигарету, которую стрельнул у таксиста. Горький дым крепкого табака обжигал горло, но не так сильно, как горечь утраты.
        Нет, он помнил, кто был мечом, прервавшим жизнь Вениамина Андреевича. Но также он помнил, что убивает не меч, а рука. И отчетливо осознавал, что крылатый погиб из-за него. Сигарета закончилась, Ветровский бросил окурок под ноги, проследил за ним взглядом - и отшатнулся. В гранит набережной, под решеткой перил, вцепились чьи-то пальцы.
        - Мусорить… нехорошо, - крылатый подтянулся, ухватился второй рукой за решетку, выбрался на набережную.
        - Я думал… я думал, ты погиб! - выдохнул Стас.
        Коста посмотрел на него так, что молодому человеку захотелось провалиться сквозь землю.
        - Придурок. Крылья у меня для красоты, да?
        Ветровский с трудом сдержал рвущееся с языка «для убийства». Это была уже не его мысль.
        - И давно ты там висишь?
        - Как ты подошел. Снизу не видно, кто стоит.
        - Ты слышал, как я кричал про подушку.
        - Нет. А что ты кричал?
        - Что ее надо выключить перед прыжком. Ты вообще грав давно водишь?
        - Впервые в жизни, - пожал плечами крылатый.
        Ветровский не нашелся, что сказать. Минут пять они стояли, глядя на темную воду. Потом Стас спросил:
        - Что с остальными?
        - Пока - не знаю. Но в ближайшие часы они все, скорее всего, будут в безопасности. Боишься за них?
        - Переживаю. Я за них в ответе, они мои… нет, не друзья, наверное… а может, и друзья. Не знаю, я еще не понял. Там, в корпорации, все было совсем не так, как в обычном мире. Но - да, мне небезразлична их судьба.
        - Ясно.
        Немного помолчав, Стас сказал:
        - Спасибо.
        - Не за что. Что будешь делать дальше?
        - Отсижусь где-нибудь, пока не уляжется. Потом буду думать, как легализоваться.
        - Об этом не беспокойся. Я устрою. Но я имел в виду - что вообще будешь делать? Твой Орден распался, от него осталось несколько человек.
        - И что? - Стас поднял взгляд. - Не страшно упасть, страшно не подняться.
        - Значит…
        - Буду строить Орден. Учту ошибки. Зайду с другой стороны. Но я не отступлюсь. Потому что… - он запрокинул голову, посмотрел на усыпанное звездами бархатно-синее небо. - Потому что арн ил аарн…
        Книга третья. Иная Вера
        Первая часть
        I. I
        Нынче медный грош головы ценней,
        Нынче хлеб и жизнь - на одном лотке!
        Едва ли найдется в мире хоть что-то, о чем мечтают чаще, чем о деньгах - даже в анекдотах люди, нашедшие лампу с джинном или поймавшие золотую рыбку, обязательно загадывают несметное богатство в валютном эквиваленте на швейцарском счете. И чем беднее человек, тем о больших деньгах он мечтает, хотя зачастую даже не представляет, что будет делать, если вдруг и в самом деле получит такую сумму.
        Впрочем, большинство все же представляет: огромный дом или квартира, дорогая мебель, роскошное убранство, самая лучшая техника, путешествия, престижный автомобиль… Получив большие деньги, умный человек начинает их преумножать: открывает бизнес, или, к примеру, делает выгодный вклад. Так или иначе, есть у человека деньги, или нет их - он всегда хочет больше и еще больше, и еще, и еще, еще больше! И совершенно не задумывается о том, что деньги - это всего лишь средство для упрощения обмена, и не более.
        Люди, выросшие в бедности, разбогатев, придают деньгам значение даже большее, чем те, кто родился в состоятельных семьях. Они, что называется, знают деньгам цену. Они вообще знают цены - деньгам, связям, власти. Но, увы - совершенно не представляют себе цену искренним чувствам: дружбе, любви, доверию… Словом, всему тому, что бесценно.
        Дориан Вертаск, петербуржский практик, один из членов Братства Повелителей, родился в очень бедной, но гордой семье. Отец, представитель старинной немецкой аристократической фамилии, хоть и давно обрусевшей, но все еще помнящей корни, вкалывал на трех работах, стараясь прокормить четверых детей и жену.
        Мать, всю жизнь стремившаяся к «идеальной семье», отказывалась работать, посвятив себя детям, дому, и витанию в облаках в то немногое свободное время, которое у нее было. Дориан был старше брата и двух сестер, и утром дня, в который ему исполнилось четырнадцать, отец отвел его в небольшую фирму - работать. Начиная с дня рождения. За этот украденный праздник Дориан возненавидел отца. Мать - за то, что с того же дня она начала воспринимать его как взрослого. Да, до четырнадцати он мечтал о том, чтобы родители поняли, что он «уже взрослый». Вот только взрослость они понимали по-разному.
        Дориану больше не перепадало ни ласк, которых в изобилии доставалось младшим, ни кусочка торта в праздник, ни послаблений в учебе - он был взрослым, и у него появились обязанности. А вот прав как-то не досталось - в семье уже был мужчина, который имел права, отец, и пока он был жив - Дориан воспринимался исключительно как дополнительный источник дохода.
        Спустя год он ушел из дома. Оставил на столе записку - прощайте, не ищите, забудьте - и ушел. Сменил работу, переехал в другой район, где родители никогда не появлялись, и вычеркнул ставшую ненужной семью из памяти. Когда ему исполнилось восемнадцать, Дориан поступил в институт, на факультет менеджмента.
        Учился молодой человек на «отлично», уверенно шел на красный диплом, а на пятом курсе поехал по обмену в Прагу на семестр - ради этой поездки ему пришлось за полгода выучить чешский. Основы государственного управления там преподавал высокий чех по имени Вацлав Пражски. Он с первого же дня присматривался к Дориану, совершенно не скрывая своего интереса. Несколько раз предлагал русскому изучить дополнительные материалы, спрашивал строже, чем кого-либо еще, а начиная с третьего месяца пребывания Вертаска в Праге, стал приглашать его два раза в неделю отужинать вместе в каком-нибудь небольшом ресторанчике, каждый раз - новом.
        Они разговаривали обо всем на свете, начиная с этичности эвтаназии новорожденных, имеющих сильные отклонения, и заканчивая целесообразностью восстановления какого-нибудь города, полуразрушенного в дни катастрофы. Когда Дориан как-то раз обмолвился, что он сам родился в первый день так и не свершившегося до конца апокалипсиса, Вацлав несколько минут молча разглядывал собеседника, и глаза у чеха были пугающе темными.
        По истечении семестра Вертаск узнал, что Пражски добился продления срока его обучения. А в конце года Вацлав рассказал молодому человеку о существовании некоей организации, тайно управляющей миром, и не дающей шаткому подобию равновесия, установившемуся после катастрофы, рассыпаться карточным домиком. Рассказал - и предложил работать на эту организацию. Дориан не раздумывал ни секунды. По окончании института Вертаск по настоянию Вацлава тут же подал документы на второе высшее образование, на этот раз - юридическое. К его удивлению, Пражски настаивал, чтобы Вертаск учился и жил в Петербурге, хотя сам говорил, что в Франко-Британском королевстве, например, образование лучше.
        Параллельно с заочным обучением, Дориан занимался бизнесом, изучал предоставляемые наставником материалы, периодически летал с ним на международные форумы и саммиты. Вацлав представил своего протеже многим влиятельным людям Российской Федерации в целом и Петербурга в частности, познакомил с вице-канцлером Германской Империи, двумя членами Парламента Франко-Британии, сыну испанского президента и итальянскому премьер-министру. Когда Дориан получил второе образование, Пражски неожиданно велел ему готовиться к двум годам службы в рядах армии Прибалтийского союза, причем по поддельным документам.
        Подготовка, помимо всего прочего, заключалась в том, что Вертаск должен был за четыре месяца выучить литовский язык и говорить на нем без акцента. Кроме того, ему предстояло на два года оставить без присмотра молодую, но уже развернувшуюся корпорацию. Когда Дориан вернулся из армии, ему исполнилось тридцать. А Вацлав при первой же встрече со своим учеником объявил ему, что подготовительное обучение закончилось - пора приступать к главному. И Вертаск отправился на девять лет в Тибет.
        Как и другие Повелители, Дориан никогда и никому не рассказывал, что именно происходило с ним в древних горах, но из Китая он вернулся совершенно другим человеком. Вацлав встретил ученика с самолета, и одобрительно кивнул, когда тот, едва завидев наставника, тут же подошел к нему, учтиво склонил голову, и поприветствовал:
        - Учитель.
        - Я вижу, что ты готов, - удовлетворенно кивнул Пражски.
        Вечером того дня Дориан стал одним из Повелителей. Он вернулся в Петербург, и приступил к работе на благо Братства. Ну, и на свое собственное благо тоже. За все годы обучения Вертаск прекрасно усвоил цену деньгам, власти, связям, умению работать, в том числе - над собой, таланту, и многому другому. Разве что чувства не ценил, и в глубине души посмеивался над своим собственным учеником, придающим такое значение ерунде вроде моральных принципов, дружбы, и тому подобного. Посмеивался - но понимал, что ему самому предстоит еще нелегкий труд по искоренению этих сорняков в личности Велеса. Не успел. Велес оказался слишком умен, но в то же время - слишком наивен.
        Дориан смеялся, когда мальчишка, получив утвердительный ответ на вопрос о правильности своих догадок, швырял ему в лицо обвинения во лжи, двуличности, подлости. Да, это был смех сквозь слезы - слишком многое было вложено в юношу, чтобы так запросто от него отказываться - но все же это был смех. Вертаск учел полученный опыт и уже корректировал в уме список требований к будущему потенциальному ученику, одновременно глядя в глаза ученику нынешнему. Впрочем, уже не ученику, и вовсе даже не «нынешнему».
        - Выброси мобил в реку, и убей себя, - коротко и буднично проговорил Дориан, наблюдая, как тускнеют глаза Велеса, как ярость, гнев, боль в них сменяются покорностью и безразличием.
        Да, он учел ошибку, но новый кандидат был слишком привлекателен, и Вертаск решил рискнуть. Вот только чертов мальчишка откуда-то имел такую ментальную защиту, что практик не то, что преодолеть ее не сумел - он даже не смог приблизиться к ней! Ветровский мгновенно покинул список возможных учеников, а его место занял его же злейший враг - Черканов.
        Вот уж кем Дориан был доволен полностью! Но - только до определенного момента. Олег оказался слишком зубаст для своего нежного возраста, даже сам Дориан был доверчивее и мягче в свои неполные двадцать лет. Что хуже - Олег оказался гораздо осторожнее. Что совсем плохо - Олег не был готов терпеть над собой никого, даже того, кто был гораздо умнее, опытнее, сильнее. Наверное, даже в особенности того, кто был умнее, опытнее, сильнее. Да и сам Вертаск совершил ошибку, позволив себе использовать мальчика в своих целях раньше, чем тот оказался бы подвластен ему в достаточной степени.
        Но даже после первого провала в налаживании контактов с Черкановым Дориан не отказался от возлагаемых на юношу надежд, всего лишь отложив реализацию своих планов на некоторое время, за которое намеревался вернуть доверие Олега. Все планы испортил, как ни странно, снова Ветровский, от которого Вертаск, казалось, уже обезопасил себя. Кто ж знал, что неведомый человек-из-тумана имеет в виду вовсе не его, а Черканова! Дориан понял, какую ошибку совершил, только когда человек-из-тумана обрел лицо. Но было уже поздно…
        То воистину был час осознания ошибок. Равнодушные слова Олега, его сопротивление, даже нет, не сопротивление - он просто не заметил приказа! И отказался. Отказался, возможно, спасти Дориану жизнь. Пусть даже ценой собственной, но он-то об этом не знал! Он просто отказался.
        Вертаска не обманули слова Черканова о жизненной необходимости остаться там, где он находился, - Дориан чувствовал, чем занят его несостоявшийся ученик, сексуальную энергию вообще сложно не чувствовать. И сейчас, находясь на грани между жизнью и смертью, уже практически преодолев эту грань - и вовсе не в том направлении, в котором хотелось бы, - Дориан вспоминал Велеса. Молодого, талантливого, слишком эмоционального. Готового в любой момент броситься учителю на помощь, рискуя всем, что имел, включая даже жизнь.
        И думал о том, что, наверное, он зря так недооценивал - или, скажем прямо, презирал - доброе отношение. Да, чувства делают слабым, любовь - уязвимым, дружба - доверчивым. Но…
        Дориан привык за все платить. Сейчас нужно было заплатить за спасение собственной жизни. Заплатить цену, которую он даже не мог себе представить. Но другого варианта не было. Он на память набрал номер, дождался ответа.
        - GrЭ?e, Bruder Ludwig. Ich bedarf deine Hilfe.
        Закончив разговор, Вертаск позвал Аполлона. Он чувствовал, что с минуты на минуту потеряет сознание, и не знал, сможет ли его внутренняя энергия помочь телу продержаться до приезда Людвига, но должен был попытаться. И слугу следовало убрать из дома - Дориан не хотел рисковать. Сейчас он был беспомощен, как младенец.
        - Вы звали меня, господин? - дверь находилась за спиной Вертаска, и грек не мог видеть кровь, залившую одежду.
        - Да. До послезавтра ты мне не нужен. Уходи сейчас же, дверь не запирай - ко мне скоро придут, я не хочу отвлекаться до того времени. На посту охраны скажешь, чтобы пропустили человека, который скажет, что он ко мне. Вернешься послезавтра, в девять вечера. Все понятно?
        - Да, господин, - с удивлением сказал слуга.
        - Тогда почему ты все еще здесь?
        Когда дверь за Аполлоном закрылась, Дориан позволил себе наконец-то потерять сознание. Если бы Дориана спросили: «как это - умирать?», он бы ответил всего одним словом: холодно. Не больно и даже не страшно почему-то, но ужасно холодно. И совсем не похоже на то, как замерзаешь при низкой температуре. Лед ожидания смерти проникает под кожу, не затрагивая ее, минует мышцы, сразу же пробираясь к самому костному мозгу. Холод распространяется изнутри, и через несколько не то часов, не то суток такого медленного умирания начинаешь ощущать себя ледяной статуей, закутанной в теплую кожу.
        Позже Дориан понял причину этого. Холод был оттого, что жизненная энергия, у обычных людей сосредоточенная на физическом уровне, а у таких как он, обученных практиков, - вне тела, - эта энергия иссякала с каждым ударом пронзенного сердца, которое уже не должно было биться, но билось, подстегиваемое мистической силой и сумасшедшим желанием жить. Билось, и Вертаск страшился начать отсчитывать время по его ударам. Он боялся, да - но боялся не смерти, смерть была слишком близко, чтобы от ее присутствия внутри могло быть страшно. Его пугали мысли. Собственные мысли, настойчиво и упорно пробивающиеся сквозь смертный лед и назойливо тормошащие сознание. Что, если?.. Что, если кто-нибудь найдет его в таком состоянии? Что, если Людвиг передумает и не приедет? Что, если передумает Олег - и приедет? Что, если Людвиг запросит непомерную цену за свою помощь? Впрочем, с последней мыслью Дориан расправился быстро. Он знал - чего бы ни пожелал австрияк за спасение жизни собрата, Дориан заплатит. Нет той цены, что выше его собственной жизни.
        Да, Вертаск хотел жить. Страстно, яростно, безумно хотел жить, хотел, как ничего другого. Собственную жизнь он почитал величайшей ценностью, превыше которой не было ничего. Пожалуй, для Повелителя он слишком сильно любил себя и свою жизнь. И если бы Теодор Майер знал точно, до какой степени изменились Повелители, он бы отрезал своему недостойному последователю голову, а для надежности сжег бы ее в камине. Чтобы уж наверняка.
        Думать о Майере не получалось - Майер был слишком далеким и слишком живым, чтобы о нем думать, будучи почти мертвым. Смешно сказать - Майер, и вдруг «слишком живой». Нет, этого секрета он Людвигу не продаст, это его собственное, что потом, возможно, поможет выкарабкаться из любой бездны. Иногда казалось, что рядом кто-то есть, что кто-то дышит в унисон, смотрит, улыбается чуть насмешливо. Тихие, едва слышные шаги, тень скользит по опущенным векам, и нет сил открыть глаза, посмотреть на тень, прогнать ее… остается только лежать, молча и неподвижно. Лежать и ждать - не то Людвига, не то смерть. Что быстрее - крылья, сотканные из тысяч и тысяч мертвых душ, или сверхскоростная воздушная яхта?
        Он не знал, сколько времени прошло до того момента, когда хлопнула дверь оранжереи и рядом на стул грузно опустился австрияк. Яхта оказалась быстрее. Через несколько секунд холод отступил. Кровь, заструившаяся по венам, казалась обжигающе горячей и нестерпимо живой. Дориан осторожно вдохнул и открыл глаза.
        - Еще пару часов протянешь, - вместо приветствия сказал Людвиг.
        Если бы Вертаск мог, он бы поежился. Сейчас, чувствуя, что собеседник полностью в его власти, Повелитель сбросил обычную маску добродушного дядечки - в конце концов, ни для кого в Братстве не была секретом его настоящая личность, равно как и некоторые безусловно предосудительные пристрастия.
        Впрочем, последнее он благополучно скрывал от Вацлава Пражски, хотя как - до сих пор оставалось загадкой. Загадкой, которая сейчас в самую последнюю очередь волновала Дориана.
        Людвиг сидел возле его кресла, смотрел чуть презрительно, явно наслаждаясь полнотой своей власти. Петербуржцу стало не по себе - он не помнил уже, когда последний раз был настолько зависим от кого-либо.
        - Перейдем сразу к делу, раз уж у нас так мало времени, - с трудом сказал он.
        - Я рад, что ты так решительно настроен, брат Дориан, - улыбнулся австрияк. - Но кто же тот фантастический везунчик, которому удалось отправить тебя на тот свет?
        - Почти удалось, - поправил Вертаск.
        Людвиг снова улыбнулся. Ох, и скверная же это была улыбка!
        - Пока что - удалось. Весь вопрос в том, уговоришь ли ты меня вернуть тебя оттуда. Но все же, кто это был?
        - Неважно. Что ты хочешь в обмен на спасение моей жизни?
        Дориан знал, что пока Людвиг добирался, он тысячу раз продумал, что именно хочет получить. Торговаться бессмысленно, и он уже готов был отдать все.
        - Твою базу, разумеется. Полную и полностью. Что еще ты можешь мне предложить?
        И в самом деле - разумеется. Что ж еще? Вся информация, которой владел Дориан. Вся его осведомительная сеть, весь компромат, позволявший держать в узде многих видных деятелей по всему миру - политиков, бизнесменов, популярных музыкантов… Одним словом - все. Кроме, разве что, денег - но вот уж в чем-чем, а в деньгах Людвиг не нуждался. И это мерзкое дополнение - «полную и полностью»…
        Оно означало, что Людвиг хочет действительно все и полностью. У Дориана не останется даже копии.
        - Ты хочешь забрать у меня все, - не вопрос - утверждение.
        - Я даю тебе жизнь. Тебе не кажется, что это дороже, чем все? Остальное ты со временем заново отстроишь.
        - Но тебя уже не догоню.
        - Именно. Ты знаешь, что старик хотел сделать тебя своим преемником?
        - Нет.
        - Теперь знаешь. Впрочем, теперь он передумает. Так что, ты согласен? Ах да, вот еще что: в качестве бонуса и, так сказать, компенсации за мой поспешный перелет - ты же знаешь, как я не люблю летать! - ты назовешь мне имя того, кто тебя убил.
        - Почти убил, - черт. Черт, черт, черт!
        Он ведь почувствует ложь… Назвать имя - значит, он уже не сможет оправдаться в глазах Вацлава даже тем, что принесет столь ценную информацию. Впрочем… Людвиг не побежит докладывать главе Братства, это точно. А Дориан - побежит. Это его шанс… единственный шанс.
        - Это можно считать твоим согласием?
        Он помедлил едва ли дольше двух секунд.
        - Да. Я согласен на твою цену.
        - Тогда назови имя, и я начну. Только помни, что я лучше всех чувствую ложь.
        - Не подавись такой информацией, брат Людвиг, - не удержался Вертаск. - Ты хорошо слушаешь?
        - Более чем. Говори.
        - Это был Теодор Майер, - улыбаясь, сказал петербуржец. Он отчаянно жалел, что в той мутной пелене, что застилала сейчас его взгляд, не может видеть лица австрияка.
        - Ты… ты шутишь! - выдавил тот через полминуты. - Он же умер!
        - Он спросил меня, допускаю ли я, что мощь Повелителя может помочь вернуться с того света? Я ответил, что, видимо, да. Он ухмыльнулся, и сказал, что теперь у меня есть возможность проверить. И ударил.
        - Но, может…
        - Нет. Это был именно он. Я уверен на сто процентов.
        - Что ж… - Людвиг почти уже обрел свое обычное хладнокровие. - Надо сказать, что ты проверил весьма успешно. Правда, это оказалась не твоя мощь, но это уже детали. А теперь закрой глаза и расслабься. Не надо ничего принимать или преобразовывать, я все сделаю сам. Просто лежи и получай удовольствие.
        I. II
        Звон двоичного кода,
        Мед восьмигранных сот…
        «В век компьютерных технологий среднестатистический человек всего лишь процентов на тридцать состоит из плоти и крови. Остальные семьдесят процентов составляют нули и единицы двоичного кода. Мы живем в информационном поле мировой паутины. Проснувшись, первым делом не делаем зарядку, не идем умываться, не завтракаем - мы включаем комп. Новости узнаем не из газет, а читаем на новостных сайтах. Друзьям не звоним, а пишем в сети, не встречаемся, а болтаем по веб-камере, заменяя ею живое общение.
        Даже сексом заниматься научились по камере, еще чуть-чуть - и браки начнут заключать в сети, а там и до цифровых детей недалеко… Мы не можем без компов, мы не осознаем, насколько становимся уязвимы, лишившись привычного источника информации, пока не лишимся его. А еще не осознаем, насколько мы уязвимы, имея доступ в сеть. Или давая сети доступ к себе? Бесконечные строчки двоичного кода, целый мир в цифровом формате, от края до края - нули и единицы, и не узнаешь ни Бога, ни черта, ни самого себя в этом беспределе, пока он управляет тобой. А он будет управлять вечно.
        И лишь одна возможность есть отделить от себя нули и единицы, вырваться из силков кода, порвать сеть, опутывающую тебя - отказаться от сладкого наркотика. Просто взять и выбросить это все из себя - сайты, социальные сети, джейди, блоги, информационные и развлекательные порталы с миллионами ссылок… Перестать быть рабом сети. Хотя бы перестать в ней развлекаться.
        Нет, конечно же, есть еще одна возможность. Но она - для исключений. Для тех, кто способен стать не нулем и не единицей, а кем-то отдельным. Кто способен выйти из сети, встать не над нею, но в стороне от нее, управлять ею, не позволяя ей управлять собой. Кто выделится из толпы, но не попадет при том в толпу, пытающуюся выделиться. Кто-то, кто, быть может, и существует.
        Но мы, безвольные пленники сети, даже не заметим его, если он окажется рядом. Нам и не положено - мы здесь никто, мы нули и единицы, бесконечные и одинаковые». Знал бы неизвестный сетевой автор о том, насколько же он прав - и далеко не только в отношении инфосети!
        Коста усмехнулся, мысленно заменяя понятия сети и сайтов на паутину Закона и то, что Закон оставляет простым жителям планеты - смысл остался прежним, разве что только стал еще более пугающим. И страшнее всего было задать себе вопрос: «А я - вырвался из сетей Закона? Я - встал в стороне от Закона, получив возможность в той или иной степени управлять им, или мне только так кажется?».
        Было страшно - но Коста задавал себе этот вопрос раз за разом, и всегда давал самому себе утвердительный ответ. Да, встал. Да, получил возможность. Слишком много лет крылатого вела вперед вера в правильность собственных действий, в свое право нести крест, в право искупления через наказание. Он не стремился ни к чему конкретному, у него не было общей цели - он просто существовал, выполняя свою функцию. Теперь все изменилось. Теперь цель была, и была свобода, и осознанное решение делать именно то, что он делал.
        Но дало ли ему это возможность встать отдельно? Или выделившись из одной толпы, он попал в другую толпу?
        «Нет, сегодня определенно хватит работать», - Коста с досадой потер виски, пытаясь отогнать сверлящую боль.
        Почти двое суток, проведенных за экраном, отрицательно сказывались на умственной деятельности, судя по тому бреду, что сейчас лез в голову. Он встал, потянулся, разминая затекшие от долгого сидения в одной позе мышцы, подошел к окну, за которым раскинулся спящий город.
        Мелькнула мысль отправиться к Кате, но Коста только покачал головой: не стоило, во-первых, лишний раз мелькать рядом с девушкой, а во-вторых - позволять себе слишком уж расслабляться. Распахнув окно, он встал на подоконник, расправил крылья. В конце концов, можно просто полетать - быть может, от свежего ночного воздуха и сознание очистится, а значит, будет возможность еще часов десять-двенадцать поработать.
        И в тот момент, когда он крылатый уже готов был сделать шаг вперед, в объятия свободного падения, динамики компа тихо пискнули, а на экране всплыл оранжевый восклицательный знак. Пришло письмо от одного из лучших информаторов. Даже нет - от лучшего информатора. «Неделю назад, шестнадцатого апреля этого года, был смертельно ранен небезызвестный тебе любитель экзотических цветов. Некто, не замеченный входящим через дверь или окно, появился в его оранжерее. Между цветоводом и его гостем-невидимкой состоялся короткий разговор, в котором речь шла о некоем запрете, нарушенном хозяином оранжереи. Цветовод утверждал, что перепутал, не поняв, о ком идет речь, но гость, по всей видимости, ему не поверил. Далее последовал довольно забавный диалог о смерти и возвращении с того света, а также о возможности такового возвращения для братьев - тебе должно быть известно, о чем идет речь.
        Невидимка предложил цветоводу самому проверить, достоин ли он считать себя принадлежащим к братьям. Сказал он, конечно, несколько иначе, но сути данный факт не меняет. После такого напутствия гость ударил собеседника старинным немецким ножом в сердце и исчез. Цветовод, вопреки законам логики, совершил несколько телефонных звонков, один из которых был внутригородским, а второй - международным.
        Больше того, с собеседником из Австрии он договорился о скорой встрече. После разговора с Веной цветовод, наконец, вспомнил о том, что он все же человек из плоти и крови, хотя последняя и грозила из него вытечь, и дисциплинированно потерял сознание. В таком плачевном виде его застал гость из Австрии - ты его знаешь, такой цивилизованный дикарь.
        К сожалению, их разговор для истории не сохранился, однако известно, что темой беседы была печальная участь орхидей, которые некому будет поливать. Дикарь согласился спасти цветовода, но - вот ведь ирония судьбы! - лишь взамен на сами орхидеи, да и всю прочую оранжерею тоже.
        Таким образом, на данный момент цветочки приобрели нового владельца - хотя я полагаю, что как раз цветочки-то дикарю совершенно ни к чему, зато от всего, что к ним прилагается, он не откажется. Пока что дикарь тщательно выполняет свои обязанности, предусмотренные договором, а цветовод дни и ночи размышляет о том, как бы ему не выполнить свои. С наилучшими пожеланиями, твой шпиён в цветочном логове!»
        Прочтя письмо, Коста сперва подумал, что было бы здорово, окажись оно шуткой. К сожалению, несмотря на манеру изложения, этот осведомитель не имел привычки шутить такими вещами. И он еще ни разу не подводил крылатого, а сотрудничали они уже почти шесть лет. Хотя, конечно, «сотрудничали» - это не самое подходящее определение…
        Первое письмо попало к Косте с безвредным, но назойливым вирусом. Вирус разрисовал экран объемными изображениями обнаженных бестий с рожками и хвостами, которые, принимая максимально соблазнительные позы, развернули стилизованный свиток. В свитке содержалось приветствие и предложение сотрудничества.
        Для подтверждения согласия предлагалось погладить грудь одной из бестий курсором. Будь предложение сделано в чуть менее нахальной манере, Коста бы его проигнорировал. Но проблема была в том, что нахальство потенциального осведомителя заключалось даже не в манере письма: файл с вирусом пришел на личный электронный адрес Косты, а это означало, что наглеца рекомендуется устранить во избежание проблем в дальнейшем.
        Выполнив указание, крылатый стал ждать следующего письма, предварительно активировав программу-маячок, которая должна была незаметно прикрепиться к ответному письму, и сообщить местоположение компа, с которого письмо было отправлено.
        В ответе содержалась краткая информация о человеке, до которого Коста давно пытался добраться, список его преступлений - крылатый и за вдвое меньшее отправлял на тот свет, и был прав, а также указание места и времени. Ответив что-то вроде «почему я должен верить», Коста стал ждать сигнала от программы.
        Через полчаса он узнал, что письмо пришло с его собственного компа. Крылатый решил рискнуть и проверить информацию «в действии». В назначенное время он оказался в одном помещении с приговоренным им политиком, без помех отрубил ему голову, и спокойно покинул место приведения приговора в исполнение. Когда в убежище он включил комп, тут же пришло очередное письмо - незнакомец поздравлял с успехом и интересовался, согласен ли теперь крылатый на сотрудничество. Коста подумал, и написал: «да».
        В пришедшем через несколько минут ответе содержалось еще одно место-время, а также просьба «больше не присылать такие дешевые игрушки, они слишком быстро ломаются».
        За шесть лет ничего не изменилось. До сих пор остававшийся неизвестным собеседник периодически присылал информацию, каждый раз разную, но всегда - эксклюзивную.
        Иногда он писал, кто и когда будет в том месте, где до него можно будет сравнительно легко добраться, иногда - сообщал о тех, кого стоило бы уничтожить, но о ком Коста до поры не знал, иногда просто подбрасывал интересные факты.
        Никто не мог ни подтвердить ее, ни опровергнуть, и каждый раз крылатому приходилось верить на слово, и ни разу он не пожалел - незнакомец был единственным, кто поставлял информацию о непубличной жизни и действиях Братства. В основном - о питерском Повелителе, Вертаске, но порой сообщал что-нибудь интересное о Нойнере, Шенберге, совсем редко - о Пражски. И теперь - вот это.
        Цветовод - это Вертаск, дикарь - Нойнер. А «невидимка»… Внезапное появление, разговор о возможности воскрешения для Повелителя, немецкий нож - это может быть только один человек. Теодор Майер. Итак, Теодор Майер пришел к Дориану Вертаску для того, чтобы убить его. Ударил ножом в сердце и ушел. Не проверил пульс, не заблокировал энергию - просто бросил.
        Несмотря на собственные познания о том, как живучи Повелители. Бред какой-то. Вертаск, разумеется, ухватился за любезно предоставленный ему шанс и выдернул в Питер Нойнера. Но почему именно его? Почему не Пражски или венгра Миклоша? Последний - известный и действительно талантливый целитель. И, по мнению Косты - единственный достойный человек в братстве.
        Ладно, допустим, Нойнер. Разумеется, австрийский прохиндей не упустит возможности содрать с Вертаска все, и, вероятно, останется в Питере вместо него. Что это дает?
        - Много проблем это дает, - пробормотал Коста вслух, быстро набирая текст короткого послания.
        «Теодор, нужно срочно встретиться. Коста».
        - Что случилось? - вместо приветствия спросил немец.
        Крылатый внимательно посмотрел на собеседника. Лицо Майера частично скрывал капюшон, и Коста подумал о том, что большая часть их встреч почему-то случается в дождь.
        - Если ты еще раз соберешься делать мою работу - потрудись сделать ее качественно, - бросил он.
        - Что ты имеешь в виду? - кажется, Теодор не знал.
        Впрочем, он достаточно хорошо владел собой и своей мимикой, чтобы не подать виду.
        - Вертаска.
        - И что не так с Вертаском?
        - Только то, что он жив.
        А вот теперь немец удивился. Ну, или сделал вид, что удивился?
        - Ты серьезно?
        - Абсолютно.
        - Вот черт. А мне казалось, я хорошо его убил!
        - Ударил ножом в сердце и ушел - это, по-твоему, называется «хорошо убить Повелителя»? Хоть бы голову ему отрубил, что ли.
        - Головы рубить - это не моя специализация, - едко парировал Майер.
        Он выглядел удивленным и уязвленным, но Коста ему не верил. Сам не знал, почему, но не верил.
        - Оно и видно.
        - Как вышло, что он жив?
        - Связался с Нойнером, тот прилетел на следующий день. Скорее всего, Нойнер теперь займет место Вертаска, и мы вместо умного, но осторожного, и через это - сдержанного Повелителя получим неуправляемого и непредсказуемого психа, от которого даже Пражски не всегда знает, что ожидать. Ты этого хотел?
        - Вообще-то нет, - признался Теодор, и Косте показалось, что он говорит правду. - Но, если честно, такая картина мне нравится больше. Нойнер, в отличие от Вертаска, может оказаться вменяемым. В том плане, что с ним удастся договориться.
        - Ты собираешься с ним сотрудничать? - холодно спросил Коста, отступая на полшага.
        - Почему бы и нет? После устранения Вертаска во главе Братства вполне может встать именно Нойнер, а он - гораздо лучше Вертаска. Например…
        - Я не хочу этого знать, - крылатый покачал головой. - И… я не должен этого говорить, но в знак того, что мы были на одной стороне, я скажу тебе: я начинаю охоту на Нойнера. Он совершил достаточно, чтобы я обезглавил его еще десять лет назад, но тогда у меня не было возможности. Сейчас она есть.
        Теодор тяжело вздохнул. Сбросил капюшон, подставляя светлые волосы дождю. Посмотрел на собеседника, еще раз вздохнул.
        - Ничего не получится. Вчера мне пришло письмо от Кейтаро. Он категорически запретил трогать кого-либо из Повелителей до его особого распоряжения, и велел максимально воздерживаться от каких-либо контактов с ними. Видимо, ему тоже не пришлась по нраву моя самодеятельность.
        - И ты, разумеется, послушаешься? - очень тихо спросил Коста, глядя Майеру в глаза.
        «А ведь он даже не представляет себе, сколько всего сейчас зависит от его ответа», подумал он.
        В первое мгновение Теодор подумал, что он ослышался. Потом на секунду его охватила радость - вдвоем, пусть даже и с этим убийцей, он имеет шансы добиться своего, получить свободу от Кейтаро. А в следующий миг предчувствие мокрой и холодной змейкой скользнуло по позвоночнику: крылатый всегда был верным псом Кукловода. На памяти Теодора, он ни разу не поставил под сомнение ни одно слово, он беспрекословно выполнял любые приказы японца, приводил в исполнение вынесенные приговоры - даже когда они казались совершенно несправедливыми. Коста безгранично предан Кейтаро.
        А еще Теодор прекрасно понимал, что его враг, во-первых, очень умен, а во-вторых, прекрасно осведомлен о том, как Теодор к нему относится. До поры Кукловод держал его на длинном поводке, позволяя думать, что поводок можно порвать, ошейник стянуть, а руку, поводок держащую - укусить. Но откуда знать, когда Кейтаро решит, что пес зарвался? Когда сменит полоску плотной кожи на стальной строгий ошейник? Когда? В любой момент. И, быть может, именно сейчас и настал этот момент. Вопрос Косты - провокация. Если сейчас сделать вид, что отступился от своих замыслов, покорился судьбе - еще есть шанс сохранить длину поводка. А там можно что-нибудь еще придумать.
        - Разумеется… - ..А ты - нет? - Теодор как-то весь подобрался, словно готовясь к атаке, глаза его сузились.
        Коста подавил вздох разочарования. А ведь в какой-то момент он подумал, что Майер тоже может бросить Закону вызов! Немец силен, умен, справедлив и честен, он достойный человек… насколько вообще можно оставаться достойным человеком, служа Закону. Да, Теодор мог бы стать хорошим союзником. Мог бы. Но не станет. И Коста не даст ему повода донести Кейтаро о странных изменениях в поведении крылатого.
        - Именно такого ответа я и ждал, - на душе было погано. - Что ж, оставим Повелителей в покое. Пока что.
        - Пока что, - с мрачным удовлетворением повторил за ним Майер.
        - Да, еще. Хотел спросить: ты утвердил кандидатуру своего ученика?
        Теодор помрачнел еще больше. Но Коста молчал и ждал ответа, и ему пришлось говорить.
        - Нет. Я спрашивал несколько раз, но все мои письма были проигнорированы.
        - И он хочет, чтобы мы не трогали Повелителей.
        - Я способен сложить два и два, - огрызнулся немец.
        - Это хорошо, - кивнул Коста. - Потому что у меня почему-то получается пять.
        I. III
        Для себя вы сами плетете сети,
        В кои скоро вам же дано попасть!
        Если бы он имел возможность выбирать между силой и искусством, между тяжелым мечом и легкой, быстрой шпагой, между грубой атакой в лоб и изящным фехтовальным приемом, он бы обязательно выбрал последнее. Наверное, потому, что сама жизнь лишила его возможности выбирать. Семь лет обучения, семь лет упорных тренировок, развития в себе Дара, труд, сравнимый с попыткой взрастить в иссушенной пустыне влаголюбивый побег. И все напрасно. Сколько было надежд, сколько было чаяний, и все их перечеркнул спокойный, даже равнодушный голос старого монаха.
        - Ты похож на огромный каменный топор доисторического человека, - сказал он. - Таким топором можно сокрушить человека, но нельзя даже обтесать бревна для постройки дома. Ты как лавина, сходящая с гор в плодородную долину, сметающая на своем пути деревни и уничтожающая посевы, но неспособная творить - только разрушать. Чистая сила, грубый деструктивный инструмент.
        Твой напор почти невозможно остановить, но больше ты ничего не можешь. Сознание охватила неведомая до сих пор багряная ярость, и он ударил, всей своей силой, всем собой, выплескивая себя в этой ярости - но не смог достичь цели.
        Наставник легко отвел поток энергии в стену, с потолка пещеры посыпались осколки песчаника.
        - Вот видишь? - покачал он головой. - В тебе нет ничего ценного. Ты - разрушение. Уходи, ты больше здесь не нужен.
        Если бы он смог… да, если бы он смог, через несколько лет за ним прилетел бы в горы вертолет, он стал бы одним из повелевающих миром, у него было бы все. А теперь у него не было ничего, совсем ничего, даже самого себя, даже имени - он забыл его, выплеснул вместе с яростью, вместе с памятью и собственным сознанием. Единственным местом, где он мог быть, оставалась эта пещера, но теперь отсюда его гнали - он был не нужен.
        Он развернулся и побрел прочь. В негостеприимные горы, в холодные ночи, в голодные дни, в никому не нужную жизнь. То немногое, что оставалось от его разума, еще пыталось напомнить величайший девиз всей его жизни, девиз, принятый им при рождении, когда крохотный комок покалеченной пьяным акушером плоти сражался против выдохнутого с перегаром: «не жилец».
        Девиз, впервые произнесенный - еще не вслух, только неслышно и самому себе - когда обезумевшая мать пыталась выкинуться вместе с шестилетним мальчиком из окна двенадцатого этажа, а он только крепче стискивал пальцы, до боли впившиеся в подоконник, и сосредоточенно пытался стряхнуть сумасшедшую с собственных плеч.
        Девиз, высказанный вслух, когда в двенадцать он подслушал, как врач сказал приютскому директору, что через год, не больше, ребенка не станет. Девиз, который он нес всю свою жизнь как гордый крест - через побои и унижения, через страх и боль, через крах всей жизни и через каждую ложную надежду. Никогда не сдаваться. Никогда.
        Эти слова он писал на полях школьных тетрадей, выцарапывал ногтями на коже, задыхаясь в тесном и холодном карцере, повторял раз за разом, как мантру, и следовал ему неукоснительно в каждый миг своей жизни. И даже после самого страшного краха, который даже нельзя себе представить, забыв все, чем он был, он все еще помнил эти слова.
        - Никогда не сдаваться, никогда не сдаваться, никогда не сдаваться… - бормотал он себе под нос, карабкаясь по почти отвесной скале, раздирая кожу в кровь, но забираясь все выше и выше.
        Тибет лежал у его ног, Тибет высился вокруг, Тибет мрачно взирал на него с недостижимой высоты. Тибет ждал его смерти. Вот только он не собирался умирать.
        Никогда нельзя сдаваться. Из любой ситуации есть выход. Если его лишили оружия - он сам станет оружием. Минуты и часы складывались в сутки, проведенные в непрерывной медитации. Он не ел и не пил неделями, заставляя собственную неуправляемую силу поддерживать его, и сила подчинялась - она не хотела перестать быть.
        За год он не произнес ни единого слова и не видел ни одного живого человека - и не хотел видеть. Он учился, учился у самого себя, твердо зная, что только сам может дать себе настоящее знание. Все, что вокруг, все те, кто предлагает чему-то обучать, на самом деле лишь хотят навязать свое собственное. Но он - единственный в своем роде, таких, как он, больше нет в этом мире, и никто не имеет права его учить - никто просто не знает, чему его можно научить.
        Прошел еще год, и рельеф тибетских скал начал неумолимо меняться. Мало владеть силой, способной только обеспечивать свое существование, нужно еще уметь менять при ее помощи окружающий мир. Деструктивный инструмент? Ха!
        Это была даже не проба сил - всего лишь шалость маленького ребенка, из любопытства ломающего игрушку. Да, грубая сила. Да. Тысячу раз да! Чего будут стоить все хитроумные плетения искусных практиков, когда придет он - и одним ударом сметет их всех, сомнет и уничтожит, заберет себе и подчинит все их помыслы, каждый их вдох, любое намерение от начала и до конца?
        Лавина способна создавать. Просто очень мало есть людей, способных оценить красоту ее мощи и пугающее великолепие ее творений.
        День сменялся днем, год - годом, и с каждым часом он становился сильнее. Постепенно наращивание собственной мощи стало самоцелью, он забыл, что и зачем делал - просто продолжал существовать так, как привык. Забыл человеческую речь, и даже сам факт существования человечества, принимая странных двуногих, иногда забредавших на его территорию, за животных. Забыл о цели.
        Не забыл только девиз, хотя сам уже не понимал, зачем бормочет холодными вечерами себе под нос: «Никогда не сдаваться, никогда не сдаваться, никогда не сдаваться…».
        А потом прилетела большая птица со странным, бешено вращающимся крылом на спине. Из птицы вышло двуногое, и он как-то сразу же понял - это двуногое не похоже на обычных неполноценных животных, на которых он порой тренировал воздействие на живую плоть.
        Это двуногое было чем-то сродни ему самому, и только потому он не стал нападать. Двуногое открыло пасть и стало издавать какие-то звуки. Давно, очень давно, наверное, в прошлой жизни он знал, как издавать их, знал, что они означают. Но это было очень давно, и сейчас он не мог понять, чего двуногое хочет от него. Он уже хотел было на всякий случай убить незваного гостя, но гость вдруг начал издавать звуки прямо у него в голове, и теперь он понимал их.
        «Почему ты сидишь здесь, как дикое животное?» - спросило двуногое.
        Он зарычал, показывая клыки - он знал, что он не животное.
        «Лжешь. Ты животное. Вернее, ты стал животным. Очень сильным, но животным. Я предлагаю тебе вернуться в тот мир, который по праву принадлежит нам».
        «Кто есть мы?» - спросил он: слова - он вспомнил, эти звуки назывались словами - двуногого затронули в нем что-то давно забытое, но все еще важное.
        «Такие, как ты и я. Имеющие то, чего нет у людей - дар».
        Дар! Теперь он вспомнил. Да, когда-то он считал, что у него есть дар, но тупое животное сказало, что он не нужен и прогнало его. Позже он вернулся и убил животное, хотя уже не знал, зачем это делает. Нельзя верить тем, кто говорит про дар, это он усвоил надежно. Но двуногий, похоже, уловил изменение настроения собеседника.
        «Тот, кто пытался тебя учить, был слабым. Он ошибался, и ты правильно сделал, что наказал его. Я правлю теми, кто правит миром. Я предлагаю тебе встать рядом со мной».
        «Зачем?» Это был единственный вопрос, который его волновал.
        Ему было хорошо в пещерах, несмотря на холод и жару, он давно привык есть сырое, теплое еще мясо, он не помнил, зачем прикрывать свое тело мешающими тряпками. Его устраивала такая жизнь.
        «Смотри» - вместо ответа сказал двуногий.
        Перед внутренним взором вспыхнула картина. На картине был он сам - умирающий новорожденный, умирающий мальчик, умирающий подросток, юноша, молодой человек, мужчина… он умирал раз за разом, и никак не мог умереть. А потом картина потемнела, нестерпимо ярко вспыхнула - и показала других людей: детей, подростков, женщин, мужчин. Все они умирали, потому что мир не принимал их. Затемнение, вспышка - и люди. Сотни, тысячи, миллионы людей - умирающих, даже не осознавая, что они умирают. Отгремела катастрофа, унесшая с собой жизни миллиардов людей, забравшая многие знания, перечеркнувшая многие открытия, и поставившая крест на дальнейшем развитии человечества.
        Человечество смогло выжить после бесчисленных стихийных бедствий, но не смогло заново научиться жить. Человечество нуждалось в ком-то, кто станет направлять, кто сумеет заставить, кто даст верный путь и стимул по нему двигаться.
        «Мир лежит в руинах» - говорил двуногий. Говорил, понимая - его слушают, и очень внимательно.
        «Это наш с тобой мир, и ничей кроме. Мы ответственны за него. Мы должны им править, потому что люди не способны идти своим путем. Нам придется дать им путь».
        «Зачем это нам?»
        «Потому что это наш мир. И у нас нет другого».
        «Зачем нам люди?»
        «Люди - и есть мир».
        «Я подумаю».
        «Подумаешь. Но не здесь. Я не буду предлагать второй раз. Решай - летишь ты со мной или нет. Решай сейчас».
        «Что будет, если я пойду с тобой?»
        «Я верну тебе сознание, научу жить в этом мире. Если ты откажешься быть со мной - я убью тебя. Если согласишься - я дам тебе знания, которыми владею сам, научу править. Ты войдешь в Братство Повелителей».
        «Ты слишком слаб, чтобы убить меня».
        «Никогда не смотри на внешнее. Смотри внутрь».
        «Ты научишь меня своему миру. Потом мы сразимся», - решил он. - «Кто окажется сильнее - тому и решать. Если я тебя одолею - я убью тебя и заберу твой мир. Если ты окажешься сильнее, ты сделаешь со мной, что захочешь».
        «Согласен. Но пока я не научу тебя тому, что ты должен знать - ты будешь меня слушаться. Это не займет много времени».
        «Сколько лун?»
        «Две. Ты согласен?»
        «Да».
        «Тогда иди за мной».
        Двуногий залез обратно в железную птицу. Ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Первый день он обследовал большой дом, в который его привезли. Вокруг были горы, но какие-то непривычные, незнакомые, хотя он не понимал, как чужие горы оказались настолько близко к его собственным, ведь птица летела совсем недолго!.
        Вблизи дома расстилалось огромное чистейшее озеро, полное холодной вкуснейшей воды. Сам дом был огромен, в нем находилось безумное количество разных комнат, соединенных переходами, и он не успокоился, пока не облазал все и не убедился, что всегда сможет найти пути к отступлению.
        Перед тем, как пустить его свободно ходить по дому, тот двуногий, который забрал его из гор - его звали Вацлав - велел ему помыться. Он не понимал, зачем, пытался отказываться - но Вацлав напомнил об их уговоре: две луны он должен слушаться Вацлава.
        Вода в маленьком белом озере, называвшемся ванной, была теплая и приятная, но мыло гадко щипало глаза. Он терпел - еще не пришло время. Отмыв, его завернули в какие-то тряпки, пришел двуногий с острым лезвием и обрил его голову. Чистого и одетого, его выпустили ходить по дому и вокруг него. Следующие три дня он только ел и спал. Интуиция, ни разу не подводившая его в горах Тибета, подсказывала, что здесь он действительно может чувствовать себя в безопасности - и он этим пользовался.
        На пятый день к нему впервые за все это время пришел Вацлав. Дал стакан с резко пахнущей травами жидкостью, велел выпить, а потом лечь на кушетку и расслабиться. Когда он выполнил указания, Вацлав сел в головах кушетки и положил ладони на его виски.
        «Теперь слушай мой голос, и не замечай ничего, кроме него».
        Сперва было темно и спокойно. Потом темнота сменилась безумным калейдоскопом образов и воспоминаний, обрывков чьих-то фраз, звучанием голосов, вспышками эмоций… Когда он открыл глаза, в окно заглядывала клонящаяся к горизонту луна.
        - Как тебя зовут? - вслух проговорил Вацлав, в его голосе явственно слышалась усталость.
        - Людвиг Нойнер, - хрипло проговорил он.
        - Вот и хорошо. Отдыхай - завтра начнется все самое сложное для тебя.
        Вацлав не солгал - на следующий день и в самом деле начался ад. Впрочем, Людвиг был совсем не против. Теперь, осознавая, сколько времени он потерял и сколько знаний утратил, австриец включился в учебу с невероятным фанатизмом. История, точные науки, языки, литература, политология, юриспруденция, медицина… он хотел знать все. Хотя бы поверхностно… пока что - поверхностно.
        Раз в неделю к нему приходил Вацлав, и они разговаривали о том, о чем учебников не написано. Они разговаривали о собственной силе.
        - Я надеюсь, ты способен держать свою энергию под контролем, - спокойно начал чех их первый разговор.
        Мужчины устроились на веранде, выходящей на запад. Дорогой коньяк в пузатых бокалах, фрукты, которые Вацлав употреблял в огромном количестве, пледы на спинках плетеных кресел. Солнце, величаво опускающееся в залитые алым сиянием горы. Чем не атмосфера для доверительной беседы?
        - Я тоже на это надеюсь, - сказал Людвиг, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно мягче.
        - Итак, пришло время поговорить начистоту. Я знаю, почему ты ушел от учителя в горах, и знаю, за что ты его убил. К сожалению, в целом он был прав: ты способен вырабатывать и накапливать в себе количество энергии, сравнимое с энергией всего Братства, вместе взятого, может, даже больше. Ты можешь ею управлять - но только в виде грубой силы. Ты способен заставить вздрогнуть гору, но не сдвинешь с места бокал - скорее, он разлетится осколками. И с этим ничего нельзя сделать. Однако, как ты понимаешь, я не просто так отправился за тобой в Тибет, и не из человеколюбия вернул тебе разум. И нет, я не планирую использовать тебя в качестве «батарейки» для Братства. Я хочу, чтобы ты вошел в наш Совет на равных правах со всеми остальными Повелителями. Твоя сила поможет тебе там, где другим помогает дар, она же поможет там, где дар бессилен - но остаются области, в которых окажешься бессилен ты. Потому ты должен учиться. Каждый Повелитель имеет несколько образований официально, и еще с десяток - неофициально, но тебе не хватит и этого. Ты должен знать больше и уметь больше.
        - Зачем я тебе? - Людвиг не хотел играть в эти игры с Вацлавом. С кем угодно, но только не с ним.
        - Ты невероятно силен. Я хочу понять, как можно развить такую силу. И я хочу твоей благодарности. Видишь, я откровенен. Я не буду использовать тебя, как батарейку для Братства - но я хочу, чтобы ты делился своей силой со мной. Я дам тебе место в Совете, если ты сможешь его заслужить. Ты дашь мне силу. Все честно. Если тебя устраивает такой вариант - я научу тебя управлять твоей энергией, насколько это возможно. Ты согласен?
        Людвиг размышлял недолго. Он все понял и все запомнил.
        - Да. Я согласен.
        Занятия начались на следующий же день. И Нойнер очень быстро понял, почему Вацлав так легко согласился на поединок. Австриец был подобен бешеному мамонту, в то время как чех - опытнейшему снайперу, заранее занявшему позицию.
        Если мамонт доберется до снайпера, от хрупкого человечка останется только мокрое место, причем в прямом смысле. Вот только снайпер имеет возможность пристрелить мамонта задолго до того, как то вообще поймет, что ему угрожает хоть какая-то опасность. Значит, следовало обзавестись броней, которую не способна пробить выпущенная из снайперской винтовки пуля. И будет даже лучше, если снайпер сам поможет проверить крепость такой брони.
        Спустя полгода с того дня, когда Вацлав забрал полудикого человека из Тибета, чех то ли в шутку, то ли всерьез сказал своему ученику:
        - Я же совсем забыл! Ты говорил, что войдешь в состав Братства только после поединка, и победитель в этом поединке получит все.
        - Я помню, - кивнул Людвиг, чувствуя, как неприятно засосало под ложечкой.
        - Я готов сразиться с тобой в любой момент.
        - В этом нет нужды. Я уже согласен войти в Братство и выполнить все обязательства по отношению к тебе, которые на меня это накладывает.
        - К сожалению, в этом есть нужда, - строго сказал Вацлав.
        Предчувствие беды охватило австрийца.
        - Тебе, может, уже не нужен поединок, зато теперь он нужен мне. Ты помнишь, как ты тогда сказал?
        - Помню. «Если я тебя одолею - я убью тебя и заберу твой мир. Если ты окажешься сильнее, ты сделаешь со мной, что захочешь».
        - Это сказал ты, не я. И ты пусть неосознанно - но подкрепил свои слова своей же силой. Теперь ты знаешь, что это означает.
        - Да.
        Несколько минут прошло в молчании: Людвиг искал выход, Вацлав с нескрываемым удовольствием наблюдал за ним. Не исключено, что читая мысли.
        - У меня есть хоть какая-то возможность избежать драки? - спросил Нойнер.
        Он мог сказать еще прямее - «избежать позорного проигрыша», но это было слишком даже для него. Мамонт не успел нарастить даже намека на броню, которую не смог бы пробить снайпер.
        - Да. Ты можешь просто признать свое поражение - со всеми вытекающими. Ты согласен?
        Людвиг ненавидел эти слова - «ты согласен?». Вацлав спрашивал его так уже в третий раз, и всегда ответ мог быть только один: «да».
        - Да. Я признаю свое поражение.
        Отныне у Вацлава Пражски стало больше на одного заклятого врага, полностью подчиненного ему. Впоследствии Людвиг Нойнер взял в свои руки руководство Австрией и Хорватией. И с того момента, как он оказался в отдалении от Пражски, австриец начал искать способ справиться с ним. Искал - и не находил.
        Встречаясь с ним раз в месяц, Людвиг пытался нащупать хоть какие-то слабые места чеха, но безрезультатно. Надежда появилась в две тысячи шестьдесят втором: Вацлав начал стареть. Стремительно и неумолимо, проживая каждый год, как три. Да, в свои семьдесят два он все еще выглядел на пятьдесят, но до того лет тридцать Пражски казался сорокалетним…
        - Ты слишком выкладываешься, - покачал головой Людвиг, когда Вацлав впервые заговорил об этом. - Я уже давно заметил. Пока ты был ограничен собственными силами - ты еще как-то берег себя. После того, как ты начал забирать мою энергию, ты стал тратить ее, не задумываясь о последствиях.
        - Значит, мне пора задуматься о преемнике, - кивнул Пражски, хмурый и сосредоточенный.
        - Может, стоит просто себя поберечь? - нет, Людвиг нисколько не заботился о здоровье Вацлава.
        Но еще не пришло то время, когда единственной кандидатурой на пост главы Братства окажется он. Если же над Повелителями в ближайший десяток лет встанет кто-то другой, то у Нойнера не останется шансов. Значит, Пражски должен протянуть эти десять лет.
        - Еще слишком многое нужно сделать, Людвиг, - чех покачал головой, потянулся к бокалу с коньяком. И отдернул руку.
        - Да, надо беречь себя… но только не в ущерб работе. Мне потребуется больше силы, чем раньше.
        - Да, я понимаю.
        Снайпер слабеет. А мамонт научился подкрадываться. И если потребуется, он будет подкрадываться и десять, и двадцать лет.
        Людвиг всегда знал, что его Вацлав ни за что не станет готовить в качестве преемника. Слишком грубая сила. Управлять миром следует тонко. Людвиг умел быть тонким, умел настолько хорошо, что об этом не подозревал даже сам Пражски - и не должен был подозревать. Но когда австриец узнал о том, кого чех выбрал в преемники…
        Сказать, что он был зол - не сказать ничего. Петербуржский выскочка с его сумасшедшими, но вполне выполнимыми проектами был совсем не тем противником, с которым Нойнеру хотелось бы сражаться за главенство в Братстве.
        И, что самое обидное, именно против Вертаска у него не было ровным счетом ничего. Кроме судьбы, определенно благоволившей Людвигу. Чем еще, если не ее подарком, можно было объяснить то, что Дориан ухитрился вляпаться в такое? И мало того, что ухитрился, так еще и не придумал ничего умнее, кроме как позвонить именно Нойнеру! Не любимому учителю Вацлаву, не непревзойденному лекарю Миклошу, а Людвигу, своему заклятому врагу! Впрочем, последнего Вертаск не знал. Что его и погубило. Пусть живет. Пока что - пусть живет. Потеряв все - но живет. Его еще можно будет использовать. А если вдруг он попытается что-то строить против Людвига - Людвиг его легко уберет.
        Улыбнувшись своим мыслям, Нойнер посмотрел на глубоко спавшего Дориана. Еще неделя - и он уедет отсюда, из этого промозглого, злого города. Уедет - чтобы вернуться через месяц и забрать все.
        I. IV
        …по чьей-то чужой подсказке
        В надежде наивной пешки
        Когда-нибудь стать ферзем.
        Каждое утро тысячи людей просыпаются - и ненавидят утро за то, что оно наступило. Надо вставать, умываться, завтракать, идти на работу - все как всегда. Повторять бессмысленный алгоритм действий, не задумываясь о том, что это и есть жизнь. Или наоборот, задумываясь - и иногда даже осознавая, что на самом деле не такая уж это и жизнь. Тысячи людей ненавидят утро - за необходимость продолжать алгоритм.
        Каждое пасмурное утро тысячи и тысячи людей ненавидят жизнь. Просто за то, что за окном - серое небо, с ночи зарядил мелкий дождик, и погодное ненастье проникает в каждую клеточку, заставляя внутренне всхлипывать вместе с плачущей непогодой. Да что там, каждый день тысячи тысяч людей просто ненавидят жизнь. Постоянно, изо дня в день, или кратковременно, по какой-то определенной причине. Просто ненавидят - и все тут.
        И лишь немногие способны, проснувшись и еще даже не успев открыть глаза, начать радоваться новому дню. Радоваться тому, что этот день наступил. Что можно еще дышать. Что еще не все кончено. Что впереди еще - жизнь. Особенно хорошо радоваться наступлению нового дня умеют те, кто вчера не знали - настанет ли этот день? Или и вовсе были уверены, что не настанет.
        Сегодня Дориан в полной мере постиг простую истину: осознать ценность чего-либо можно лишь после того, как едва не лишишься этого чего-то. Он проснулся сам, без будильника, без деликатного прикосновения Аполлона, принесшего утренний сок, без бесцеремонного вторжения Людвига, имевшего свои, весьма специфические взгляды на обращение с больным.
        Просто проснулся, глубоко, с наслаждением, вдохнул, и лишь через минуту открыл глаза. Попробовал приподняться на локте, вслушиваясь в ощущения и готовясь в любой миг рухнуть обратно на простыни, кусая губы и борясь с острой, пронизывающей все тело болью - но боли не было.
        Дориан осторожно сел. Потом спустил ноги на пол, попытался встать - и у него получилось. Дотянувшись до спинки кровати, он набросил на плечи халат, и даже не стал его завязывать.
        - Аполлон! - негромко позвал он.
        Юноша материализовался на пороге спустя несколько секунд.
        - Да, мой господин?
        - Принеси мне, пожалуйста, кофе, круассаны и сок в оранжерею. Сегодня я позавтракаю там. А Людвигу накрой, как обычно, в столовой.
        - Герр Нойнер улетел вчера вечером, господин, - сообщил слуга.
        - Да? Тем лучше.
        - Он просил передать вам, что он очень ждет вашего звонка.
        - Разумеется, ждет… вот и пускай ждет, - беззлобно проворчал Дориан. Воистину, сегодня не хотелось злиться даже на Людвига.
        - Вам помочь одеться, господин?
        - Не нужно. Я уже в порядке.
        - Я рад, господин. Сейчас принесу завтрак.
        - Спасибо, Аполлон, - улыбнулся Вертаск, направляясь ко второй двери спальни, ведущей в оранжерею.
        Он не представлял себе, какого зрелища лишил себя, отвернувшись - воистину, выражение лица молодого грека, впервые за несколько лет услышавшего от своего господина благодарность, стоило нескольких потерянных секунд.
        За занимавшим всю стену французским окном моросил, временами усиливаясь, мелкий дождь. Как правило, подобная погода навевала на Дориана тоску и он оставался в глубине оранжереи, избегая окон, но сегодня настроение ему не могло испортить ничто. По крайней мере, он был в этом уверен.
        Прижав ладони к прохладному стеклу, Повелитель вглядывался в дождливое марево, словно пытаясь что-то в нем разглядеть. На самом деле он просто любовался дождем. Это было самое прекрасное утро в его жизни, и плевать, что времени - шестой час вечера! Аполлон вошел неслышно. Примостил поднос с завтраком на краю кадки с герберами, осторожно, стараясь не потревожить хозяина, переставил столик и легкое плетеное кресло к окну, быстро накрыл, и удалился.
        Конечно, Дориан заметил присутствие слуги, но не счел нужным это показывать. Дымящийся кофе, свежевыжатый грейпфрутовый сок, испеченные буквально несколько минут назад круассаны - обычный завтрак, но никогда еще он не казался таким удивительно вкусным, как сегодня. Никогда еще не пахли столь пьяняще и нежно распустившиеся лилии, никогда не были такими насыщенно-яркими тугие бутоны алых роз, никогда еще не цвели так долго орхидеи - будто бы хотели дождаться возвращения Дориана, чтобы он мог насладиться их цветением…
        Повелитель был уверен, что уже завтра орхидеи отцветут. Сегодня Дориан впервые в жизни жалел, что не умеет бездельничать. Ему безумно хотелось провести здесь весь день, пить чай, любоваться цветами, быть может - открыть окно и полной грудью вдыхать дождливый воздух… Но сейчас он должен был работать. И в первую очередь - узнать, что, не нарушая условий Людвига, он может сохранить для себя. Хотя… нет, начать надо даже не с этого. Вертаск помедлил несколько секунд, прежде чем набрать номер.
        - Приветствую вас, учитель, - спокойно сказал он по-чешски в выжидающе молчащую трубку.
        Ответ прозвучал далеко не сразу. Но он прозвучал - и это уже многое значило.
        - Давно я не слышал от тебя такого именования, - ответил Вацлав по-русски.
        Это было хорошим знаком, и Дориан чуть расслабился - все равно сейчас он собирался говорить правду, и только правду.
        - Я должен понимать это как твое желание, чтобы я воспринимал тебя по-прежнему?
        - Мне проще признаться в провале учителю, а не начальнику, - честно ответил практик.
        Немного помолчав, Пражски тяжело вздохнул.
        - Рассказывай. - Я нашел ученика… то есть, ученика я нашел давно, но с ним не вышло. Я взял другого, очень перспективного, но, если можно так сказать, проблемного. Правда, даже при тщательном анализе выходило так, что его перспективность с лихвой перекрывает возможные неприятности. Но в анализе я не учел одного… Не учел, потому что никто, даже вы, не мог бы предположить, что такое возможно. Он уже оказался учеником Повелителя, - Дориан замолчал, пытаясь собраться с мыслями.
        - И чего в этом невозможного? - уточнил Вацлав, когда понял, что пауза затягивается чрезмерно.
        - Все дело в том, чей он ученик. Не просто Повелителя… Его учитель пришел ко мне, это было около трех недель назад… он почти убил меня. Это был… Учитель, это был Теодор Майер!
        Теперь настала очередь чеха пораженно молчать.
        - Ты уверен? - наконец спросил он.
        - Абсолютно. Он приходил в мой сон, предупреждал, чтобы я оставил его ученика в покое, но я неверно его понял, я решил, что он говорит о другом человеке, который мне мешал и которого мне надо было убрать. Собственно, этого человека я убрал и успокоился. А потом Майер пришел наяву и ударил меня ножом. Мне пришлось обратиться за помощью к Людвигу…
        - Почему не ко мне?
        Это был самый сложный для Дориана вопрос. Да, он с самого начала решил говорить только правду, но…
        - Вы же сами понимаете, учитель…
        - Возможно. Но я хочу услышать это от тебя.
        Вертаск тяжело вздохнул. Он уже давно отвык говорить с кем-либо, находясь в положении слабого. Видимо, пришла пора заново привыкать.
        - Я не хотел, чтобы вы знали о моих ошибках. Я хотел казаться как можно лучше, сильнее, умнее, достойнее. Я не знал, что вы хотели сделать меня своим преемником, мне об этом сказал Людвиг, так что дело не в этом. Просто вы говорили, что верите в меня, и мне не хотелось как-либо разочаровывать вас.
        Несколько минут Пражски молчал. А когда заговорил - слова ронял, как камни.
        - Ты бы не разочаровал меня, если бы позвонил сразу же. Что взял с тебя Людвиг за свою помощь?
        - Все. Все, что у меня есть, кроме разве что денег. Сети информаторов, собранные мною досье на все правительство РФ, в том числе - компромат. Все мои наработки… нет, он просто забрал все, что мог забрать.
        - И что ты теперь хочешь от меня? Зачем ты звонишь?
        - Я решил, что вам стоит знать о возвращении Майера, - виновато сказал Дориан.
        - А еще ты решил, что за такую информацию я прощу твой проступок и, возможно, помогу не отдавать долг Людвигу. Так?
        Отпираться было глупо.
        - Не «решил». Я надеялся, что вы, возможно, поможете мне. Но я понимаю, что не оправдал…
        - Не надо всех этих слов, Дориан. Мне нужно обдумать то, что ты сказал. Я сам свяжусь с тобой, но позже. Долг Людвигу ты отдашь. Потом решим, что тебе делать дальше.
        - Спасибо, учитель, - сказал Вертаск коротким гудкам.
        Больше всего его пугало то, что он никогда не мог сделать всех выводов из того, что говорил Вацлав. И этот разговор не был исключением. Учитель все же поможет ему? Заберет к себе, в Прагу? Быть может, позволит начать заново в другой стране, да хотя бы в Прибалтийском союзе - язык Дориан знает, связи есть, он может сразу же начать работать! Все же предложенный Братству на съезде Совета в две тысячи семидесятом проект многого стоит, а без Дориана они не смогут его реализовать… Или смогут. С Людвигом, если Людвиг получит действительно всю информацию, которой владеет Вертаск!
        Он поднялся на ноги, залпом допил кофе и направился в кабинет - вот теперь действительно надо работать. Пожалуй, в рабочем кабинете Дориан любил проводить время почти так же сильно, как в оранжерее. Каждая мелочь здесь была сделана по его проекту. Массивный стол из цельной древесины, удобнейшее кожаное кресло, резные деревянные полки, в шахматном порядке разбросанные по стенам и заставленные всяческими диковинками из разных стран, занимающая целиком одну из торцевых стен библиотека…
        Пожалуй, о том, что на дворе стоял двадцать первый век, плавно приближающийся к завершению, не говорило ничего. По крайней мере, на первый взгляд. Вертаск опустился в кресло, откинулся на спинку, закрыв глаза. Необходимо было привести мысли в порядок, вернуться к своей обычной манере мышления. Почти неслышные шаги - Аполлон принес чай. Не глядя протянуть руку, сомкнуть пальцы на тонкой фарфоровой чашке, поднести к губам - горячий напиток слабо обжигал язык и горло. Поморщившись, Дориан потянулся за сигаретой - он не одобрял курение, особенно собственное, но иногда горьковатый от холодящего ментола дым помогал сосредоточиться, собраться с мыслями. Потушив сигарету, Повелитель глубоко вдохнул, задержал дыхание, выдохнул. Положил пальцы на край стола, аккуратно поддел ногтем идеально прилаженную пластинку - она с тихим щелчком откинулась, открывая сенсорную панель. Дориан вслепую набрал длинный пароль, подождал несколько секунд, набрал еще раз. Чуть слышно загудел голографический проектор, на столе развернулся экран. Вертаск ввел команду на включение компа…
        Нервно пискнул автономный блок, объединяющий системный блок, проектор, и систему запуска. На экране загорелись буквы: «No signal».
        - Что за?.. - пробормотал практик.
        Выключил систему, запустил заново - то же самое.
        - Нет, ну что за ерунда?
        Наклонившись, он нащупал едва заметные на ощупь выпуклости на внутренней боковой поверхности стола, нажал - панель отъехала в сторону. Дориан сунул руку в нишу, привычно нащупывая удобную ручку системного блока…
        Блока не было. Сердце сжалось от дурного предчувствия. Повелитель не поленился отодвинуть кресло и самолично залезть под стол, светя себе экраном мобила. Но системного блока все равно не было. Тонкий слой пыли, покрывавший полированное дерево, почти чистое пятно на том месте, где стоял блок, и все. Он выбрался из-под стола, буквально рухнул в кресло, потянулся за сигаретами и зажигалкой. С третьей попытки прикурил, глубоко затянулся, закашлялся, яростно потушил сигарету, прикурил новую…
        Кто? Кто мог это сделать? Людвиг? Но с Людвигом они договорились, и Нойнер не мог не понимать, что Дориан не станет его обманывать - себе дороже выйдет. А если все же Людвиг? Он никогда не был перестраховщиком, но мало ли… Нет, кроме Нойнера некому. Просто некому, и все тут. Но каков подлец! Кипя от ярости, Дориан быстро набрал номер австрияка.
        - Здравствуй, брат Людвиг, - прошипел он, в этот раз не переходя из вежливости на немецкий.
        В конце концов, по-русски Нойнер тоже говорит - все Повелители знали не меньше десяти языков, за исключением категорически неспособного к языкам Миклоша, с горем пополам выучившего немецкий в дополнение к родному венгерскому.
        - Здравствуй, брат Дориан, - предсказуемо по-немецки отозвался Людвиг. - Я сейчас очень занят, ты не мог бы…
        - Нет, брат Людвиг, не мог бы. По крайней мере, пока ты не объяснишь мне, с чего ты решил, что наша договоренность дает тебе право похищать мою личную - личную! - информацию!
        - Говори по-немецки, брат Дориан, или успокойся немного. Я не понимаю русский язык, когда на нем говорят так неразборчиво.
        - Какого черта ты забрал мой комп? - очень тихо проговорил Вертаск.
        Он уже чувствовал, что ошибся, но все еще не хотел в это верить.
        - Если это шутка - то это очень дурная шутка, брат, - спокойно сказал Нойнер, но Дориан прекрасно расслышал скрытую за напускным спокойствием угрозу. - Если же ты надеешься таким нехитрым обманом избежать необходимости отдавать свой долг…
        - Брат, мой комп кто-то украл, - безнадежно выдохнул Дориан. - Я готов поклясться, что это правда.
        - Копии у тебя есть? - к счастью, австриец сразу же поверил.
        - Есть, но далеко не всего… Все досье существовали в единственном экземпляре. Мой комп был защищен настолько, насколько это вообще возможно. Я не знаю, кто его похитил, но он все равно не сможет добраться до информации.
        - Не стоит недооценивать хакеров. Особенно ваших, русских, с их неповторимым подходом «авось, сработает». Они-то способны совершенно случайно сломать даже идеальную защиту. А раз уж крали целенаправленно комп - ломать твою защиту будут лучшие. Так что ищи. Мне все равно, как ты это сделаешь, но ты должен мне очень многое за свою жизнь. И если ты не отдашь долг - я заберу ее.
        В трубке раздались короткие гудки. Дориан выронил мобил, сжал виски. В такой безвыходной ситуации он еще ни разу не был. Осторожно заглянувший в кабинет Аполлон, заметив своего хозяина в состоянии, близком к истерике, поспешил удалиться - он прекрасно помнил о манере господина в случае чего срывать злость на безропотном слуге. Да, потом следовала весьма щедрая компенсация - но сегодня молодому греку почему-то не хотелось получать несколько тысяч такой ценой.
        Мысли метались, как сумасшедшие. С чего начать? Кому звонить? Как действовать? Кто, кто, КТО мог посметь ограбить его, Дориана Вертаска? Камеры слежения даже нет смысла проверять: наверняка тот, кто спланировал это ограбление, наверняка предусмотрел такую мелочь. Хотя… для успокоения стоит.
        Записей не оказалось. То есть, не оказалось совсем. Все данные за тот день были стерты, причем стерты через пароль доступа к управлению системой безопасности.
        Звонок мобила неожиданно довел Повелителя до предельной степени ярости. Дориан сжал его в руке, безумным взглядом окидывая окружающее пространство и размышляя, в какую стену лучше запустить. Но его взгляд случайно упал на экран, где высвечивалось имя звонившего. Олег Черканов.
        Что ему может быть нужно от Вертаска, которого он бросил умирать? Взяв себя в руки, Дориан коснулся экрана, принимая вызов.
        - Я слушаю.
        - Добрый вечер, - спокойно поздоровался Олег. - Прошу прощения, что не звонил так долго - ездил во Францию. Дориан, помните, мы с вами как-то раз говорили о Париже? Ну, по поводу сети отелей.
        Конечно, Дориан помнил. Довольно интересный проект, в перспективе способный принести не только немалую прибыль, но еще и достаточно много интересного. Конечно, сейчас было не до проектов, но… Как и всегда, мысль о работе подействовала на Повелителя благотворно - как минимум, он сумел более-менее успокоиться и вновь начал связно мыслить.
        - Помню, разумеется.
        - Так вот, я разведал обстановку, кое-что подготовил - хочу показать. Если вас все устроит, то требуются только деньги.
        - Деньги не проблема, но…
        - Что?
        А впрочем - почему бы и нет? Может, привычная работа поможет собраться с мыслями, настроить себя на нужный лад?
        - Ничего. Давайте встретимся через полтора часа в Янтарном.
        - Боюсь, я не могу в Янтарный, - тяжело вздохнул Олег. - После встречи мне надо будет ехать на Петроградскую сторону, я не успею вернуться с другого конца города. Быть может, лучше встретимся в «Береговом узоре» на Каменном острове? Там хорошая кухня и тихо, можно заказать отдельный кабинет.
        - Хорошо, пусть будет «Береговой узор». Через полтора часа.
        - До встречи.
        - До встречи.
        Положив мобил на стол, Дориан позвал Аполлона.
        - Принеси кофе и проверь мою машину.
        - Быть может, стоит вызвать такси? - осторожно спросил грек. - Я вижу, что вы прекрасно себя чувствуете, но надо ли рисковать?
        Сначала Вертаск хотел рявкнуть на лезущего не в свое дело слугу, но потом согласился с его словами.
        - Ты прав. Вызови такси. Через полтора часа я должен быть на Каменном острове.
        - Сию секунду, господин, - Аполлон поклонился и исчез.
        Дориан подошел к окну, хмуро взглянул на затянутое тучами небо. Жизнь уже совсем не радовала его. И в звонке Олега Повелитель вдруг начал видеть совсем не то, чем этот звонок, скорее всего, являлся. Конечно, тут же вспомнился тот факт, что с того дня, как осудили Стаса Ветровского, Черканов избегал встреч с Дорианом.
        Они вместе реализовали уже пять проектов, три из которых и сейчас работали, принося немалый доход, выраженный не только в денежном эквиваленте, но за все это время встречались партнеры всего три раза. Тогда почему сегодня Олег решил изменить выработавшейся за без малого год привычке?
        - Я буду сегодня особенно осторожен, - пообещал себе Повелитель, глядя в мокрое стекло.
        I. V
        Тебя спасли - но ты сбежал,
        Зачем тебе их рай?
        Ясным майским утром из здания Петербуржского международного аэропорта «Меридиан-1» вышел юноша лет семнадцати. Он шел, размахивая дорожной сумкой на длинном ремне, улыбался встречным прохожим, хмурым и спешащим, и, казалось, его не совершенно не тревожило то, что в ответ он не получил ни единой улыбки - только несколько заинтересованных взглядов от молоденьких девушек.
        Впрочем, как раз в этих взглядах не было ничего удивительного - юноша был хорошо одет и очень красив. Жгуче-черные вьющиеся волосы спадали до плеч, обрамляя аристократическое лицо, смуглая кожа, покрытая бронзовым средиземноморским загаром, даже на взгляд казалась мягкой, каре-зеленые глаза смотрели с вызовом, но не враждебно. Светло-серый пиджак небрежно, но элегантно наброшен на плечи поверх шелковой рубашки, верхние пуговицы которой расстегнуты - не по неряшливости, а потому, что юноше просто так захотелось. Не было никакого сомнения в том, что если бы ему потребовалось - он за несколько секунд принял бы вид строгий и официальный. Вот только ему не требовалось.
        Не обращая внимания на призывные улыбки девушек и еще более призывные, но куда более навязчивые выкрики таксистов, юноша проследовал к метростанции. С интересом оглядываясь вокруг, приобрел проездной на двадцать поездок, вошел в поезд, но садиться не стал - встал у двери, разглядывая расстилавшийся вокруг город.
        Любой внимательный наблюдатель принял бы брюнета за испанского туриста, решившего посмотреть Петербург «дикарем», а не основываясь на мнении туристической компании, решающей, что приезжему интересно, а что - нет. Однако такого наблюдателя сильно удивил бы выбор станции, на которой сошел предполагаемый турист - возле Ушаковского моста не было ни более-менее приличных и известных отелей, ни каких-либо интересных увеселительных заведений. Тем временем испанец, весело насвистывая, сбежал вниз по лестнице, проигнорировав битком набитый лифт, и быстро зашагал по набережной вдоль Приморского проспекта.
        Под ноги он не смотрел, во все глаза разглядывая окружающие дома, и через несколько минут едва не упал, неудачно запнувшись о пустую банку из-под пива. Юноша остановился, с удивлением посмотрел на предмет, чуть не ставший причиной падения, а потом сделал то, что повергло в состояние крайнего изумления всех, кто стал свидетелем его поступка: он наклонился, подобрал банку, вернулся метров на пятьдесят назад, и бросил мусор в автоматическую урну. Потом улыбнулся какой-то мысли, и продолжил свой путь.
        Спустя сорок минут юный испанец шел обратно к метростанции. Теперь он уже не улыбался, на красивом лице читалась сосредоточенность, а ярко очерченные губы были чуть поджаты. Он прокручивал в голове недавний разговор, и все никак не мог понять, какие еще неприятные новости может сулить полученная информация.
        - Здравствуйте, я ищу Вениамина Андреевича Ветровского, он жил здесь около двух лет назад, - сказал испанец в динамик видеофона.
        По-русски он говорил с едва различимым акцентом.
        - Вениамин Андреевич? Ой… вы знаете, он умер.
        - Как умер? Когда?
        Пухленькая и дружелюбная женщина спокойно впустила юношу, угостила травяным чаем, отвратительным на вкус, но по ее словам - ужасно полезным. И подробно ответила на его вопросы - насколько сама знала.
        - Вениамина Андреича я помню хорошо, такой душевный был мужчина… У меня здесь дочка раньше жила, пока жива была… Плохая это квартира, сколько народу уже перемерло из тех, кто тут жил! Но я счастливая, меня приметы не берут, так что я и не боюсь. Так вот, это вообще комната мужа моего, тоже покойного уже нынче. Когда он помер-то, сюда дочка переехала, совсем ей невмоготу было со мной жить - да и, положа руку на сердце, мне с ней тоже не сахарно было. Настенькой звали дочку мою. Так вот, я когда Настю навещала по первому времени - потом-то она меня быстро отвадила - так вот, я ее навещала, и тогда же с Вениамином Андреевичем познакомилась. Хороший был человек, очень хороший, мало сейчас таких, если вообще остались. Время нынче злое, безжалостное, и люди такие же - вон, Настю-то мою убили, на наркотики подсадили и убили… О чем я? А, ну да, Вениамин Андреич. Он хороший человек был - всегда вежливый такой, небогатый, но аккуратный - не поверите, ни разу его небритым не видела, или чтобы в рубашке мятой… И добрый, да. Настьку подкармливал, когда совсем с деньгами у нас плохо было, о кошке ее заботился -
девка-то дура еще была, в голове ветер один, и то забывала животину кормить, то просто корм не покупала… Так вот, Вениамин Андреич кормил. Его, небось, и убили-то за то, что добрый был…
        - Его убили?
        - Ага… Прямо лопатой в грудь ударили, едва не пополам тело разрубили! Полиция, как всегда - ни бе, ни ме, ни кукареку, ничего не знают, подозреваемых у них нет, улик у них недостаточно… У нас-то тут думают - Вениамина Андреича сынок его приемный укокошил… ах, вы же не знаете, наверное! Вениамин Андреич парня подобрал, из трущоб! Наркомана и бандита, может, даже убийцу… хотя я точно не знаю, конечно. Я, если честно, вообще не думаю, что это он Вениамина Андреича того… убил. Вениамин Андреич был человек, конечно, хороший и добрый, но еще и умный, он подонка не стал бы к себе брать. Но все думают, что это он. Хотя полиция отпустила.
        - Так он сейчас здесь живет? - вклинился юноша в непрерывный словесный поток.
        - Нет, что вы! После похорон Вениамина Андреича времени совсем немного прошло, как заявилась какая-то родственница его, дальняя. Та еще дамочка, я вам скажу. Ну и выселила мальчишку. Уж не знаю, как - он-то, по идее, должен считаться более близким родственником…
        - И где он сейчас, вы не знаете?
        - Понятия не имею… В общежитии, наверное - он, вроде как, в институте учился.
        - Логично, - улыбнулся испанец. - Что ж, спасибо вам большое!
        Следующим пунктом в маршруте уже точно не туриста было главное здание Высшего Института Петербурга. Просторный холл, нелепо выглядящие на фоне колонн и лепнины голоэкраны, безразличная охрана, пропустившая гостя сразу после предъявления испанского паспорта. Ожидание конца пары у психологического факультета, судорожный поиск знакомого лица - судорожный и безрезультатный.
        Когда третьекурсники ушли, испанец спрыгнул с подоконника и направился в деканат. В конце концов, мало ли что могло произойти? Пропустил год по семейным или рабочим обстоятельствам, перевелся на другой факультет, или просто учится в другой группе…
        - Здравствуйте! Подскажите, пожалуйста, где я могу найти декана факультета психологии?
        - Третий этаж, триста первый кабинет, - секретарь даже не оторвала взгляд от экрана.
        - Спасибо, - в пустоту сказал гость, и отправился на третий этаж.
        «Галина Викторовна Артемьева, декан факультета психологии» Испанец осторожно постучался.
        - Войдите, - донесся усталый ответ.
        Галина Викторовна оказалась седовласой дамой «далеко за шестьдесят», одетой небогато, но со вкусом, из украшений на ней была только тонкая серебряная цепочка с кулоном. Держалась декан с поистине королевским достоинством.
        - Присаживайтесь, молодой человек, - она указала визитеру на стул напротив. - Я вас слушаю.
        - Здравствуйте, - пробормотал юноша, искренне жалея, что не догадался купить цветы, прежде чем идти сюда. Не для того, чтобы расположить Галину Викторовну к себе, а просто… ну, просто! - Я ищу одного человека, мы потеряли контакт несколько лет назад. Он учится - или учился - на вашем факультете, сейчас должен был оканчивать третий курс. Его зовут Станислав Ветровский.
        Дама помрачнела. Смерила гостя тяжелым взглядом.
        - А в каких отношениях вы были со Стасом?
        - Он мой друг… по крайней мере, был моим другом до того, как мы потерялись.
        - А когда вы потерялись?
        - Около двух лет назад. Семейные обстоятельства…
        Галина Викторовна задумчиво посмотрела на собеседника, словно бы прикидывая, стоит ли ему доверять. Помолчала немного, взглянула в глаза юноши, вздохнула.
        - Стас уже год как не учится в этом институте. Я дам вам визитную карточку его друга, поговорите с ним - возможно, он что-нибудь вам расскажет.
        - Спасибо, - вежливо поблагодарил испанец.
        На душе было тяжело - от всей этой конспирации веяло чем-то нехорошим. Сунув простенькую сине-белую визитку в карман, он попрощался и покинул здание. На карточке значилось: «Государственное образовательно-воспитательное учреждение «Детский дом» N3. А. Н. Гонорин, заведующий учебной частью», адрес и номер мобила.
        Детский дом номер три… Стас, помнится, работал там со своим Орденом. Фамилия завуча казалась странно и смутно знакомой, и ничего неприятного с ней связано не было. Юноша решил рискнуть. От ворот, ведущих на территорию института, до детского дома было от силы десять минут быстрым шагом.
        - Здравствуйте, - сказал он охраннику - которому по счету за сегодняшний день. - Мне нужно встретиться с вашим завучем.
        - Покажите документы, пожалуйста.
        - Вот.
        - Испанский гражданин? Подождите секунду.
        Он связался с кем-то, коротко и быстро переговорил - испанец не расслышал ни слова, а потом, улыбнувшись, кивнул гостю.
        - Проходите, пожалуйста, вас ждут. Первый этаж, из холла налево, дверь в торце коридора.
        - Благодарю, - ответил несколько удивленный резким изменением отношения охранника, юноша.
        Пересек небольшой, но ухоженный двор, поднялся по ступенькам, чуть помедлил в холле, быстро прошел по коридору и замер перед дверью, на которой красовалась табличка: «Завуч: Алик Николаевич Гонорин». Алик??? Ну конечно же! Пытаясь унять бешено заколотившееся сердце, испанец глубоко вдохнул и постучал.
        - Открыто, входите! Алик сидел у большого окна, закрытого снаружи тонкой решеткой. Он очень, очень изменился за эти два года - сильно похудел, обзавелся недлинной растительностью на лице, раньше вечно разлохмаченное подобие прически сейчас аккуратно приглажено. Костюм остался джинсовым, но куда более строгого покроя, а кроссовки сменились туфлями.
        - Здравствуй, Алькано. Вот уж не ждал тебя когда-нибудь еще встретить, - негромко сказал Алик, улыбаясь. - Где ты пропадал все это время?
        - Я еще меньше ожидал увидеть тебя здесь! - чуть запинаясь, ответил Гранд.
        Он чувствовал повисшую в воздухе напряженность, но не понимал ни ее источника, ни причины, и потому, отчаянно улыбнувшись, просто сделал то, что ему самому казалось наиболее естественным и правильным: он шагнул вперед, к Алику, раскинув руки для объятия. Юноша рассчитывал, что приятель встанет ему навстречу, но тот только покачал головой.
        - Если ты хочешь меня обнять, тебе придется наклониться, - с грустью в голосе сказал Гонорин. - Встать мне никак не удастся, хотя я был бы не против.
        Только сейчас Алькано разглядел, что показавшееся ему несколько громоздким кресло является инвалидным. Вздрогнул, поймал взгляд друга - и, сохраняя внешнее спокойствие, наклонился и обнял его.
        - Ты бы знал, как я рад тебя видеть!
        - Взаимно! Но все же, куда ты пропал два года назад?
        Гранд тяжело вздохнул, даже не представляя себе, с чего начать. Алик, видя его смятение, не стал торопить. Отъехал к окну, нажал кнопку - автоматика подняла стекло. Гонорин достал из-под подоконника пепельницу с зажигалкой и пачку сигарет.
        - Будешь? - предложил он гостю.
        Тот покачал головой.
        - Я бросил.
        - Молодец. А я вот начал…
        - Знаешь, давай. Я уже давно бросил, так что заново не подсяду. А так хоть компанию составлю.
        Первая затяжка с непривычки обожгла горло, от второй закружилась голова, после третьей Гранд начал говорить.
        - Отец узнал про Стаса. Про наше прошлое… я не знаю, ты сам в курсе, откуда мы выбрались?
        - Уже в курсе, - как-то мрачно сказал Гонорин, но Алькано не обратил внимания.
        - В общем, отец узнал про все. И про то, что я общаюсь с парнем, с которым в трущобах был, и что все еще наркотики принимаю, и что деньги у него украл, и многое еще, чего ему лучше бы никогда не знать. Запер меня под охраной, я пытался сбежать, несколько раз, но ничего не вышло. Он пытался договориться, чтобы меня взяли в приют для трудных детей с богатыми родителями, есть такой в Италии… жуткое место. Но они отказались, потому что мне уже было четырнадцать. Тогда он отказался от должности испанского посла - и ведь не пожалел же! - и вернулся вместе со мной в Испанию. Уж там-то, под постоянным надзором, я ничего не мог сделать… Ну, почти ничего. Я почти два года был паинькой, отлично учился, был вежлив с отцом, обсуждал с ним политику… меня наконец-то начали отпускать из дома без четверых охранников, которым разрешено было применять ко мне силу. А полгода назад мне исполнилось шестнадцать. Я сказал отцу, что хочу совмещать работу с учебой, что хочу проверить себя на способность выдерживать серьезную нагрузку, ну и так далее.
        Словом, навешал ему лапши на уши. Много лапши. Такой, какая ему должна была понравиться. Ну, он и съел ее с удовольствием. Устроил меня в российском посольстве на должность секретаря, причем с хорошим окладом. Я полгода работал, заработанные деньги не тратил, копил, добавляя к ним все, что мне на карманные расходы давал отец. Кроме того, там представилась возможность украсть у него сто тысяч так, что он их не заметил бы. Сложно объяснять, как именно. Эти деньги я положил под хороший процент на полгода. Потом снял, процент оставил себе, а деньги вернул отцу. А еще я за эти полгода сдал экзамен и получил статус зрелости. Не знаю, ты в курсе? Нет? Сейчас объясню. В Испании, Италии, Греции, Германии, Франко-Британии, Чехии и Ирландии человек считается полностью дееспособным и имеет все права и обязанности после подтверждения статуса зрелости. В основном этот статус автоматически получают по достижении двадцати одного года. Часто его получают в восемнадцать-девятнадцать, но надо сдать определенные экзамены. Официально эти экзамены можно сдавать с шестнадцати, но так редко кто делает - лишаешься всех
льгот, положенных несовершеннолетним, в том числе - права на бесплатное обучение. В исключительных случаях возможно получение статуса, начиная с четырнадцати, но только если нет близких родственников или с ними действительно плохие отношения, что надо доказать юридически… та еще муть. В общем, когда мне исполнилось шестнадцать, я подал документы на подтверждение статуса. И подтвердил. Месяц назад, когда отец был в двухнедельной командировке, я подал документы на увольнение, отработал десять дней, и уехал в Мадрид, причем на попутке, а оттуда уже на машине - права у меня с пятнадцати были, просто без права вождения, а когда я получил статус зрелости, сразу же подтвердил и право вождения. У нас есть такая компания, занимающаяся прокатом автомобилей, мотоциклов, яхт, катеров и других средств передвижения, ее филиалы почти во всех странах Евросоюза есть. Можно взять машину в Милане, а вернуть ее в Брюсселе. Если ехать, не задерживаясь, выходит куда дешевле самолета.
        Вот я и поехал из Мадрида в Новую Ниццу на машине - Евровиза у меня с четырнадцати лет. В Ницце взял катер и добрался до Италии вдоль берега, там опять на машине пересек страну, дальше на катере вдоль побережья - в Венецию, из Венеции - поездом в Загреб, и только из Загреба - самолетом в Петербург. Обошлось мне это, конечно, в круглую сумму, зато отец нескоро меня выследит. Я ему год рассказывал, как я рад, что мы вернулись в Европу, как хорошо, что ему не надо больше в Россию, и как я хочу побывать в Германии.
        Даже немецкий выучил ради этого. Так что искать меня в Петербурге он сообразит нескоро, а я к тому времени адаптируюсь, оформлю получение гражданства, поменяю документы… в общем, даже если он меня и найдет, то все равно ничего у него не выйдет.
        - Ну ты даешь, - только и смог сказать Алик. - Хоть приключенческий роман про твою историю пиши… Но что ты собираешься делать дальше?
        - В первую очередь - снять жилье и найти официальную работу. Потом, на основании работы, подать прошение о досрочных экзаменах в ВУЗ. Соответственно, поступить в ВУЗ, и подавать документы на гражданство.
        Сейчас середина апреля, следовательно, до середины июня я могу находиться на территории страны. За это время я поступлю, и получу учебную визу. Поскольку я имею статус зрелости, виза будет с правом на работу. Самая большая проблема - это как устроиться на работу официально. Я иностранный гражданин, сам понимаешь. Налог за меня платить до получения мною визы - огромный. Я бы даже без денег работал бы, только б иметь официальное подтверждение факта трудоустроенности.
        - Я возьму тебя преподавать физкультуру, - пожал плечами Алик. - Для этого тебе не обязательно педагогическое образование, тем более - в детском доме. Но налог за тебя придется вычитать из твоей же зарплаты - извини, нас очень плохо финансируют, и я даже не уверен, что от зарплаты в итоге что-то останется. Жить тоже можешь здесь, у нас полно свободных комнат. Я сам, кстати, тоже здесь живу.
        - Здорово! - Гранд просиял. - Тогда у меня почти не остается проблем. Все остальное решаемо, и достаточно просто!
        - Вот и замечательно, - Алик мягко улыбнулся. - Кстати, я все хотел тебя спросить: как ты вообще меня нашел?
        - Меня к тебе послала Галина Викторовна Артемьева, декан вашего факультета…
        - Я перевелся на педагогический, так что она уже не мой декан, - поправил его Гонорин.
        - Ну, пусть так. В общем, я пришел к ней искать Стаса, а она сказала, чтобы я шел к тебе, и дала твою визитку.
        Алик помрачнел. Да так помрачнел, что даже жизнерадостность Алькано как-то сама собой угасла.
        - Так. Я явно не знаю чего-то очень важного. И, судя по выражению твоего лица, это «что-то» не только важное, но и крайне неприятное. Он хоть жив?
        - Не знаю. В конце прошлой весны его посадили в тюрьму.
        Гранд едва не выронил кружку, пролив половину чая себе на джинсы, схватился за сигарету.
        - За что?
        - Подделка документов и распространение запрещенной литературы. Там очень мутное дело было. Я его защищал, выступал, как адвокат на суде, но сумел добиться снятия только половины обвинений - правда, самых тяжких. А потом меня столкнули под колеса грузовика, я месяц провел в коме, и… сам видишь, каким я стал.
        Сейчас еще ничего, а поначалу я даже руками едва двигать мог. Ну да не о том речь. Я даже не знаю толком, с чего начать…
        - Начни с начала, - серьезно посоветовал Алькано.
        Алик собрался с силами и заговорил. Об Ордене, о работе с детским домом номер три, о том, как они перешли дорогу тем, кто делал бизнес на сиротах. О том, как Стаса пришли арестовывать и озвучили обвинение в педофилии, и от него отвернулись почти все. О том, как Алик с Женькой Алфеевым искали способы опровергнуть обвинения, о том, как им почти это удалось, но противник решил избавиться от Гонорина, который имел все шансы пусть не оправдать Ветровского, но, по крайней мере, добиться условного приговора. О Леше Каноровом, о фотографиях, о том, как Леша выступил на последнем суде - это Алик знал со слов Алфеева. О том, как отвернулся и раскололся Орден, как разбежались все, кроме пятерых, не считая самого Алика. О том, как Гонорина уговорили занять место завуча и о том, как они сейчас хотели отбить у Алисы и ее последователей детские дома, и отбили бы, если бы хватало денег.
        Но денег не хватало, невзирая даже на активное участие отца Женьки, который оказался очень хорошим человеком - это он дал пятьдесят тысяч на операцию, позволившую Алику остаться инвалидом только на нижнюю часть тела. И снова о Стасе: о том, что невозможно добиться свидания с ним, как ни старайся, о том, что его срок увеличен уже до двенадцати лет, а прошло меньше года с момента вынесения приговора, о том, что неизвестно, жив ли он вообще, или его уже убили…
        Гранд слушал, курил, нервно кусал губы.
        - А еще неделю назад в здании этой корпорации творилось что-то совсем мутное. Взрывы были, пожар, говорят - кто-то сбежал, а кого-то застрелили во время побега. Но это по другим каналам, в новостях подобного не сообщают. И даже по каналам невозможно узнать ни имен погибших, ни имен сбежавших.
        Я на всякий случай написал Стасу на электронную почту - если он сбежал, то есть шанс, что он найдет это письмо. Но оно пока что даже не прочитано.
        - Я хочу присоединиться к Ордену, - твердо сказал Алькано.
        Его слова прозвучали так странно в контексте предыдущих реплик Алика, что тот сперва не понял, что именно произнес визави. Гильермо-младший поймал взгляд друга, и четко повторил.
        - Я хочу присоединиться к Ордену. Что для этого нужно?
        - Но ведь у тебя сейчас будет очень много своих проблем, а Орден требует полной отдачи от каждого из своих членов… - начал было Алик.
        - Если не думать о моих проблемах - я вам подхожу? Не знаю, по моральным качествам, или что там еще надо?
        - Подходишь, но…
        - Я подхожу, я готов работать, я буду вам полезен. Что не так?
        - Все так…
        - Тогда - Арн ил Аарн
        I. VI
        Уже «один - один»,
        Открыт безумный счет…
        Продумывая все детали, Олег волновался. Подготавливая «фундамент» предстоящей операции - почти что психовал. Когда он собирался на встречу с Дорианом, в последний момент чуть не позвонил и не отменил все к чертовой матери, но из трясущихся рук выпал мобил, и уже посланный вызов сорвался. Тогда Черканов решил все-таки ехать.
        Да, риск. Невероятный риск, он еще ни разу не ввязывался ни во что настолько опасное, и прекрасно понимал: проиграет - потеряет все. Его идея пугала его самого своей простотой и грубостью, но в то же время она была наиболее действенной и логичной из всего, что он мог предпринять. Решив для успокоения пройтись, Олег отпустил такси сразу за мостом. Посмотрел на время - до встречи оставалось еще минут двадцать. Бросив взгляд на темную Неву, молодой человек спустился по ступеням к самой воде, мерно бьющейся в гранитные оковы.
        Ледяной, пронизывающий ветер забирался под легкую куртку, и Черканов в очередной раз пожалел, что не оделся теплее - май в этом году выдался дождливым и холодным, несмотря на все усилия OverTown. Присев на корточки, Олег протянул руку, коснулся подернутой рябью воды, глубоко вдохнул, представляя, как вбирает в себя мощь и спокойствие большой реки, из века в век несущей свои воды от Ладожского озера до Финского моря, и почувствовал, что буря эмоций в его душе медленно, но верно сдает свои позиции, уступая место покою и равновесию. В конце концов, он все решил. Колесо завертелось, и его уже не остановить, остается только вовремя подкладывать зерна под жернова и успевать отдергивать руку - колесу безразлично, что перемалывать: зерна ли, тела ли, человеческие ли души…
        Пять минут до встречи. Олег поднялся, вытер мокрые, холодные пальцы платком, на секунду сунул руку в карман, коснулся лежавшего там предмета - и успокоился окончательно. Через несколько минут он вошел в «Береговой узор». Кивнул метрдотелю, назвал свое имя - его тут же проводили в отдельный кабинет.
        Не глядя в меню, Черканов сделал заказ на двоих - он хорошо помнил предпочтения Дориана в еде и питье, и не боялся ошибиться. Еще через пару минут появился и сам Дориан. Выглядел он отвратительно - ввалившиеся щеки, запавшие глаза с темными кругами, неестественно яркие искусанные губы…
        Но галстук завязан идеально, на костюме ни единой мятой складочки, а голос спокоен и дружелюбен, хотя его обладатель отчетливо демонстрирует свой настрой на исключительно деловой лад. Поздоровавшись и выпив кофе за ни к чему не обязывающей беседой о новостях города и поездке Олега во Францию, мужчины приступили к обсуждению деталей проекта.
        - ..Таким образом, все можно запустить уже завтра. Нужны только деньги.
        - Сколько?
        - По расчетам моего финансиста - около миллиона, может, чуть больше.
        - Непредвиденные обстоятельства учтены?
        - Отчасти.
        - Я дам полтора миллиона.
        - Эти деньги вернутся умноженными вдвое, причем буквально через полгода, - улыбнулся Олег.
        - Меня интересуют не деньги, Олег. Вы же знаете. И меня вполне устроит, если сумма просто вернется. Прибыль от проекта вы можете оставить себе, в конце концов, вам деньги пока еще важны.
        - Все остальное я хотел бы разделить, - мягко сказал Черканов.
        В конце концов, он этот проект тоже придумывал «не ради денег». И не имело никакого значения, что на самом деле проект существовал только в тех электронных документах, что высвечивались на экране открытого перед собеседниками ноутбука.
        - Я полагаю, у нас разные сферы интересов, Олег. Не думаю, что мы окажемся конкурентами в собственном бизнесе.
        - Я надеюсь, что этого не случится. Но все же я хотел бы услышать конкретику относительно раздела получаемой нами информации…
        Разумеется, ему совершенно не была нужна эта конкретика. Но Дориан мог бы насторожиться, если бы Черканов легко согласился бы на его условия, не выставив при этом свои. На обсуждение всех деталей ушло почти два часа. Наконец, последние пункты были согласованы.
        - Когда вы перешлете деньги? - спросил Олег, закрывая ноутбук.
        Не то, что он рассчитывал на это… но полтора миллиона евро оказались бы очень, очень приятным дополнением ко всему прочему.
        - Если вы хотите, чтобы завтра я запустил проект в работу, хотя бы полмиллиона нужны к полудню.
        - Да хоть сейчас.
        Спустя пять минут несложных манипуляций организация «Мир» разбогатела на полтора миллиона евро. Но Черканов пока что этому не радовался. Подтвердив трансфер денег, Дориан украдкой бросил взгляд на собеседника. Олег, вновь открыв свой ноутбук, быстро вбивал данные в таблицы.
        Присмотревшись, Вертаск понял, что молодой человек анализирует пути развития их проекта. Черканов никогда не терял даром ни одной свободной минуты. Мог ли он украсть системный блок? Разве что только теоретически. Он, конечно, знал адрес, но его не впустила бы охрана, в конце концов, в дом ему не дал бы войти Аполлон. Нет, определенно, Олег не мог украсть блок. Если бы он это сделал - то не стал бы устраивать сегодняшнюю встречу, не стал бы планировать такой долгосрочный совместный проект. Хотя все равно надо проверить. В конце концов, Дориан остается Повелителем, сильным практиком, и телепатия - это его конек.
        - Сегодня на удивление приятный вечер, несмотря на дождь, - задумчиво проговорил Олег, останавливаясь на ступенях кафе. - Даже странно…
        - И в самом деле, странно, - согласился Вертаск. - Холодно, дождливо - но вечер все равно кажется хорошим. Быть может, это от морального удовлетворения, вызванного хорошей работой?
        - Вполне возможно… Кстати, раз вам этот вечер тоже нравится, быть может, прогуляемся немного по набережным? Здесь тихо и спокойно, и можно будет заодно обсудить еще одну мою идею, мне кажется, она вам понравится.
        - Я смотрю, вы фонтанируете идеями просто безостановочно, - усмехнулся Дориан. - Мы еще не реализовали проект с отелями, а вы уже рветесь в бой, и наверняка в какой-то другой отрасли.
        - Конечно, в другой. В этой уже неинтересно. Я понимаю, что у меня слишком много идей, но… как бы это объяснить? Дело в том, что я очень боюсь, что когда-нибудь идеи закончатся, и я останусь ни с чем. Потому я и пытаюсь придумать как можно больше всего сейчас, чтобы потом, когда фантазия мне откажет, иметь возможность использовать уже существующие наработки.
        - Звучит вполне логично. Но зачем вам делиться ими со мной? Нет, я не против - мне интересно. Вот только что от этого имеете вы?
        - Вы во много раз старше и опытнее меня, - честно ответил Олег. - Мне важно ваше мнение, ваши советы, ваши поправки. Ведь те же отели - изначальная идея, моя, была хороша, она обещала высокую прибыль и в плане финансов, и в других областях наших интересов - но именно ваши советы позволили нам разработать проект так, что он принесет плоды в кратчайшие сроки, и плодов этих будет куда как больше, чем я мог бы рассчитывать.
        - Я рад помочь вам, поделившись своим опытом, - улыбнулся Дориан.
        Все-таки неведомый вор - это не Черканов. Хотя бы потому, что Черканову это не выгодно. Вертаск спонсирует его проекты, которые потом начинают приносить прибыль уже самому Олегу, Вертаск дает ему действительно ценные советы, Вертаск подсказывает ему, как выйти на нужных людей… нет, Вертаск ему нужен.
        Продолжая неспешный разговор, собеседники вышли на набережную. Олег повернул левее, где высокие фонари сменялись укрытыми в траве светильниками, дающими мягкий, рассеянный свет.
        - Спустимся к воде? - предложил Дориан, глядя с каменного парапета на черную в ночи воду.
        - Как раз хотел предложить то же самое.
        Мерный плеск воды о гранит вызывал желание молчать и слушать реку. Спокойствие и умиротворенность… и совершенно лишняя среди них нотка страха. Он кожей ощутил опасность, обернулся - Олег стоял у стены, безучастно смотрел на воду. Почувствовав взгляд, молодой человек взглянул на Вертаска.
        - Кстати, вы в курсе, что Ветровский бежал из тюрьмы?
        чуть больше трех недель назад
        Олег растянулся на диване, опустил голову на скрещенные руки, закрыл глаза. Через несколько секунд кожи мягко коснулись несколько капель чуть подогретого ароматического масла, бережные руки осторожно распределили масло по всей спине. Черканов глубоко вдохнул и выдохнул, позволяя себе полностью расслабиться - первый раз за несколько месяцев.
        Умелые пальцы Миланы пока что ласково перебирали мышцы, разминали, разогревали, подготавливая к настоящему массажу. Когда она перейдет к делу, придется перелечь с мягкого дивана на массажный стол, но это будет не сейчас, а пока что можно просто расслабиться и отдохнуть…
        Повинуясь мягкому нажиму, Олег чуть повернулся, открывая девушке доступ к груди и животу. Приятное тепло, растекающееся по всему телу, действовало возбуждающе, и через пару минут Черканов понял, что в ближайшие полчаса до массажа дело не дойдет… Тревожно запиликал мобил. Выругавшись, молодой человек чуть отстранился, не позволяя, однако, массажистке убрать руки, дотянулся до тумбочки.
        - Да? - Олег, это Дориан, - голос Вертаска звучал странно - тихо и прерывисто.
        - Добрый вечер, - проворчал Олег. Ну какого черта ему обязательно звонят в самый неподходящий момент? - В чем дело?
        - Мне… - собеседник закашлялся, словно ему было тяжело говорить. - Мне нужна твоя помощь. Срочно.
        «Я вам, кажется, уже помогал. Больше почему-то не хочется».
        - Извините, я сейчас очень занят, - недовольно сказал он вслух. - Это может подождать хотя бы пару часов?
        - Нет. Олег, я ранен. Я умираю…
        В голосе Дориана слышался страх, нет, даже не страх - настоящая паника. Он не лгал - это Олег почувствовал сразу же. А еще он почувствовал, что страх Вертаска передается ему - вместе с желанием что-то сделать, как-то помочь…
        «Нет. Эти твои игры со мной больше не пройдут».
        - К сожалению, я не врач, - холодно сказал Олег. - Вам стоит позвонить в скорую помощь, или же… - он понизил голос. - Или же воспользоваться своей, гм, силой.
        К тому, что последовало дальше, Черканов был готов. Но все равно едва не подскочил с кровати, чтобы броситься выполнять приказ.
        - Мне очень нужна твоя помощь! - в динамике мобила было слышно, как собеседник глубоко вдохнул. - Срочно приезжай ко мне, на Крестовский остров… - он назвал адрес и повторил: - Приезжай сейчас же.
        Императивная речь? Видимо, Дориан и правда ослаблен, если пользуется всего лишь ею. Сам Олег императивную речь любил, умел ею пользоваться, и главное - умел ей противостоять.
        - Если вы все еще способны приказывать - значит, вам не так уж и плохо. А если я сейчас попробую уехать оттуда, где я нахожусь, то мне смерть грозит еще быстрее и надежнее, чем вам, - с чистой совестью солгал Черканов. - До свидания.
        Он коснулся сенсора, заканчивая разговор, отложил мобил на тумбочку, перевернулся, подставляя массажистке левый бок и плечо.
        - Милана, не отвлекайся. Это деловые вопросы, они тебя не касаются, и они не должны нам сейчас мешать. Да, девочка, именно так…
        От пальцев девушки, казалось, струился обжигающе-страстный жар, но Олег уже чувствовал, что всякое возбуждение спало и вряд ли вернется в ближайшее время. Он уже начал думать, прикидывать, анализировать, и мозг привычно подавил реакцию тела.
        - Ну какого черта, а? - тоскливо проговорил молодой человек, садясь на кровати. - Вот ведь угораздило его позвонить… Милана, сегодня ничего не получится, так что отдыхай - я оплатил всю ночь. Где моя одежда?
        Милана удивленно распахнула глаза.
        - Вы же сказали, что остаетесь до утра, и одежду отдали в чистку после ужина…
        Ну да. Конечно. Ужин. Проклятые спагетти, соскользнувшие с вилки на грудь и ухитрившиеся испачкать и рубашку, и пиджак, и брюки ярким томатным соусом.
        - Мне срочно нужно ехать. Ты можешь найти мне какую-нибудь одежду? Я заплачу.
        - Одну минутку… - Милана бросилась к шкафу. - На ваш размер… вот, только это.
        - Н-да… - протянул Олег, разглядывая облегающие штаны из псеводкожи, белую футболку и длинный, до пола, кожаный плащ. - Как ты думаешь, на кого я буду в этом маскарадном костюме похож?
        - На рок-звезду, - совершено серьезно ответила девушка. - Волосы у вас длинные, телосложение отличное, и плащ вам очень пойдет.
        - Ты издеваешься? - с надеждой проговорил молодой человек.
        - Что вы! Я правда так думаю, - покраснела Милана. Надо же, с ее работой - все еще не разучилась…
        - И про телосложение - тоже? - подозрительно уточнил он, натягивая штаны.
        - Да. Мне вообще нравятся такие мужчины, как вы: худощавые, стройные, гибкие. Гораздо лучше, чем гора мускулов, не говоря уже о бурдюках с салом…
        Олег прекрасно понимал, что нечто подобное от Миланы слышит почти каждый ее клиент, и «предпочтения» девушки меняются в зависимости от внешнего вида мужчины, но все равно было приятно. Набросив поверх футболки плащ, Черканов шагнул было к зеркалу, но Милана его опередила - удержала за плечо, дотянулась до стянутого резинкой «хвоста», распустила волосы.
        - Вот так совсем замечательно.
        Что интересно, увиденное в зеркале понравилось даже самому Олегу. Однако любоваться собой было не время. Налюбуется, если из сегодняшней ночи получится что-нибудь полезное. Сидя на заднем сиденье флаера-такси, он смотрел в окно на проносящийся мимо ночной город и усиленно обдумывал ситуацию. И чем дольше обдумывал - тем яснее понимал, что едет, по сути, неизвестно куда и неизвестно зачем. Кто знает, что там на самом деле происходит? Может ли это быть ловушкой? Вряд ли, конечно, но… черт его знает. Надо приехать и посмотреть на месте. В конце концов, у него есть право приехать - его позвали.
        Дом, в котором жил Дориан, оказался огромным и отвратительно элитным жилым комплексом, обнесенным собственным парком. На территорию не пропускали автомобили, и Олегу пришлось под ледяным проливным дождем, в который обратился недавний липкий снег, пробежать три сотни метров, отделяющие основное здание от ворот. За автоматическими дверями обнаружился небольшой, но просторный холл, разделенный на две части стеклом - по всей видимости, пуленепробиваемым. За стеклом сидели двое охранников, еще двое стояли у противоположного выхода, и двое - у входа. Олег, с трудом сдержав легкую дрожь, подошел к стеклу.
        - Меня ждет господин Вертаск, - сказал он, глядя будто бы сквозь охранника.
        - Он предупредил. Проходите, пожалуйста, - створки стеклянной же двери разъехались, пропуская визитера.
        Черканов спокойно направился к выходу, как будто уже не в первый раз здесь был. Через несколько минут он стоял перед квартирой Дориана. И почему-то совсем не удивился, поняв, что массивная стальная дверь не заперта, а только прикрыта.
        Жилище Вертаска оказалось огромным. «И зачем одному человеку может быть нужно столько комнат?» - недоумевал Олег, начавший сбиваться со счета. Огромная прихожая, широкий коридор, гостиная, столовая, кухня, кабинет, несколько пустых комнат, несколько жилых комнат, библиотека, зал с бильярдом, еще одна не то гостиная, не то еще что-то, гигантская оранжерея, занимавшая больше половины всей квартиры…
        Дориана он нашел как раз в оранжерее. Вертаск полулежал в большом, удобном кресле, обитом светло-бежевой кожей, и на этой коже пугающе-яркой казалась алая кровь, почти незаметная на темной ткани рубашки. Кожа Дориана была бледной настолько, что он казался мертвым… или не казался? Боясь дышать, Олег осторожно приблизился, вслушался - дыхания не было. Коснулся пальцами правой руки, облепленной тканью перчаток, шеи - пульса тоже не было. Через секунду Черканов уже вылетел из оранжереи. Он всегда считал, что с нервами у него все в порядке, но, похоже, на трупы знакомых ему людей стальные нервы не распространялись.
        Через несколько минут, успокоившись и взяв себя в руки, Олег начал обдумывать ситуацию. Уйти надо как можно скорее, но уходить с пустыми руками не хочется. Что есть такого ценного у Дориана, ради чего он, Олег, готов был бы рискнуть? Конечно же, информация. Молодой человек бегом бросился в кабинет. Конструкция стола была ему знакома, он пару раз видел нечто подобное, и достаточно быстро нашел выпуклости с внутренней стороны, открывавшие системный блок.
        Аккуратно достав довольно тяжелый ящик, на передней панели которого перемигивались сигнальные огоньки, Олег вернул панель на место. Теперь весь вопрос был в том, чтобы выбраться и вынести свою добычу. Системный блок представлял собой «чемоданчик» формата стандартного ноутбука с диагональю пятнадцать дюймов, но был несколько толще - около трех сантиметров, и весил почти шесть килограмм.
        Подумав немного, Черканов расстегнул ремень и набросил его уже поверх штрипок штанов. Удерживая блок правой рукой, он заправил его за ремень и затянул пряжку. Свободно лежащий плащ надежно скрыл неестественные очертания.
        Долго так шестикилограммовую пластину не пронести, но разве ему нужно долго? Только пройти мимо охраны…
        Все прошло идеально. Через десять минут Олег уже сидел в теплом и сухом салоне такси, крепко сжимая свою драгоценную добычу. На следующий день трое хакеров, которым Черканов доверял больше всех, принялись за работу. На то, чтобы получить доступ к содержимому жестких дисков, у них ушло две недели, но когда все получилось… Да, ради этого стоило рискнуть.
        Олег три дня просидел за компом, просматривая файлы - пока что поверхностно, не особо вникая - и с каждым документом все отчетливее понимал: при должной осторожности эта информация поможет ему заставить работать на него как минимум половину российского правительства. Да и не только российского…
        А чего стоила информация о Братстве Повелителей? Да МСБ любые деньги отдаст за такое! И еще больше отвалит за молчание. Хотя, конечно, гораздо выше вероятность, что МСБ сочтет лучшим гарантом сохранности тайны техническую невозможность эту тайну выдать. Также пригодилась и возможность дистанционно управлять сервером системы безопасности квартиры.
        Олег стер все записи с камер слежения за тот день, а дальше настроил все так, чтобы копии записей попадали к нему незаметно для сервера. Неприятным известием оказалось то, что Дориан выжил… но на этот счет у Черканова теперь тоже имелся план.
        Когда Вертаск обнаружил пропажу системного блока, Олег выждал пару часов, переписал выхваченный камерой номер с экрана мобила - как он понял, это был личный номер главы Братства, Вацлава Пражски, связался с одним из исполнителей, дав ему простое поручение, а потом позвонил Дориану. И Дориан согласился на встречу. Теперь Олега остановить не могло ничто.
        - Что значит - сбежал? - глаза Вертаска округлились. - Но это же…
        - Невозможно? - договорил за него молодой человек. - Ну да. Невозможно. Но он все-таки сбежал. Вернее, сбежала группа заключенных из корпорации «Россия», но я уверен - он в их числе.
        - Когда?
        - Около трех недель назад, шестнадцатого апреля.
        - Где он, неизвестно?
        - Нет, - вздохнул Олег, незаметно опуская руку в карман. - И, полагаю, его не найдут - по крайней мере, в ближайшие пару лет.
        Дориан нахмурился, снова повернулся к реке - обдумывал услышанное. И тогда Олег достал из кармана плазмер. Дориан вздрогнул, начал оборачиваться, но поздно. Олег выстрелил. В голову.
        - Простите, господин Вертаск, но вы - слишком опасный противник, чтобы мне сражаться с вами лицо к лицу, - проговорил он. - Я многое хотел бы вам сказать еще до того, как вы умрете, но… вы смотрите боевики? Там всегда главный герой произносит пафосную речь над поверженным, но еще живым врагом, и враг за время этой речи успевает оклематься и сделать напоследок какую-нибудь пакость. Так что я решил сперва вас убить, а потом уже все сказать. В конце концов, торжествовать по поводу вашего поражения мне не очень-то хочется, так что мне плевать, что вы меня не услышите. Знаете, за что я вас убил? Вы хотели меня использовать, как использовали в свое время Бекасова. Он, конечно, был тем еще придурком, но если смотреть строго - он был хорошим парнем. Вы его использовали и обучали тому, что вам было нужно, а когда в нем отпала надобность - просто убили. И со мной вы планировали поступить так же, просто не успели. Вот за это я вас и убил.
        Олег убрал плазмер, вытащил из кармана нож и хирургические перчатки. Надев перчатки, он разрезал рукав пиджака и рубашки Дориана, аккуратно взрезал кожу возле локтя, пальцами вытащил чип и положил его в целлофановый пакет. Извлек из внутреннего кармана пиджака документы и портмоне, сунул к плазмеру. Принес спрятанные в корнях приметного клена гири - на пятнадцать килограмм каждая, их оставил парой часов раньше человек, понятия не имевший, за что именно он получил свои триста евро.
        Вспомнив тщательно зазубриваемую в течение трех дней теорию, связал неплохие узлы, привязав к ногам по гире. И с усилием спихнул тело в воду.
        - Прощайте, господин Вертаск, - пробормотал Олег.
        Завязал пакет с чипом и направился к мосту, по дороге вызывая такси.
        Вторая часть
        II. I
        Что считают добром - значит, свято и истинно,
        Что помимо - как зло быть должно уничтожено!
        В две тысячи тридцать седьмом году председатель совета МАН, господин Исаак Клаус Хенцер торжественно объявил: жители Терры сумели оправиться от последствий катастрофы. Больше нет голода, решена проблема нехватки жилья, во всех жилых городах восстановлена инфраструктура, работают производственные предприятия - словом, жизнь на планете в очередной раз восторжествовала над апокалипсисом.
        «Я не стану преувеличивать наши достижения, - сказал он. - Мы только-только вернулись к тому уровню жизни, какой был до наступления двадцать первого века, не более. Наша цивилизация - человеческая цивилизация! - потеряла тридцать семь лет прогресса, и теперь мы должны наверстывать упущенное».
        Известный своей эксцентричностью профессор Московского университета прикладных искусств так прокомментировал заявление господина Хенцера: «Это, конечно, очень здорово: мы снова можем жрать и гадить как в благословенные докатастрофические времена. Я бы очень хотел сейчас радостно и согласно похрюкать над полным - от щедрот ООН - корытом и уставиться в экран, ожидая своей порции развлекательного контента, но увы! Господь зачем-то дал мне разум. Я не знаю, за что он меня так проклял, ибо это проклятие - иметь разум в мире, в котором мозги миллиардов, то есть, уже миллионов людей работают только в направлении изобретения новых способов удовлетворения двух простых желаний - «хлеба и зрелищ».
        Передача должна была идти в записи - профессора Всеволода Владимировича Меркурьева уже давно не выпускали в прямой эфир. Телеведущий, тяжело вздохнув, уточнил:
        - Что вы имеете в виду?
        - Херр Исаак говорил, что, мол, жители Терры вернулись к той жизни, что была до смены веков. А я со всей ответственностью заявляю, что херр Исаак нагло врет в прямом эфире. Потому что уровень потребительства, как водится, вырос, а вот уровень производства с каждым годом, с каждым днем, с каждой очередной лощеной мордой, неумолимо падает.
        Ведущий вытер пот со лба.
        - Профессор, вы что-то путаете. Быть может, вам стоит отдохнуть? Мы можем продолжить съемку через пару часов.
        - Ни в коем случае не путаю, молодой человек! Вот вы мне сейчас можете привести контраргумент? Можете, знаю. Начнете показывать циферки, гордо продемонстрированные пару дней назад на заседании совета МАН, рассказывать, как выросло производство одного, другого, пятого, десятого… и будете в корне неправы. Даже если циферки эти не лгут. Да, производства производят - на то они и производства. Но производят-то они исключительно продукты потребления! И серая масса, которая народ, радостно предложенное потребляет. И похрюкивает с удовольствием.
        Ведущий залпом выпил стакан воды, подумав, что в следующий раз пусть Всеволода Владимировича интервьюирует кто угодно, а он сам больше ни за какие деньги на это не подпишется.
        - А что же, по вашему, нужно производить, если не продукты потребления? - спросил он уже просто для того, чтобы что-то спросить.
        Профессор грустно вздохнул.
        - Вот вы и ответили. На все ответили. Действительно, для чего живет человек? Чтобы потреблять. Некоторые еще и производят потребляемое.
        - Все что-то производят, - возразил ведущий.
        - Все люди работают, что-то делают, все что-то производят.
        - Да? И что же производите, к примеру, вы?
        - Телепрограмму, которую смотрят сотни тысяч людей.
        - Сотни тысяч свиней, - грубо рявкнул Меркурьев. - Сотни тысяч свиней, усаженных перед полными корытами, и способных только потреблять. Неужели вы действительно не понимаете? Общество восстановилось после катастрофы? Ничего подобного! Создалось новое общество, общество потребления! Вы сидите в своей студии и производите жвачку для мозгов, не думая ни о чем другом. Вы потребитель, не более. Создавать что-то вы не способны. Вы только потребляете, потребляете, потребляете. Потребляете человеческий ресурс, потребляете энергию и технику для создания медиа-жвачки - и это вы еще называете «производством». Так что же тогда вы признаете потреблением? Хотя я сам отвечу на этот вопрос, скажите только, как вы проводите время вне работы? Я даже сделаю вам скидку и предположу, что работа для вас - это всего лишь зарабатывание необходимого для жизни ресурса.
        - Я… я смотрю телевизор, иногда кино, раз в неделю хожу в клубы, дважды в неделю - в спортзал, общаюсь в интерсети, играю в игры. Как и любой человек, вне работы я отдыхаю.
        - Вот и получается, что на работе вы потребляете ресурсы для производства рекламы потребления, а вне работы - потребляете ресурсы для своего развлечения. Вы совершенно бесполезны для человечества. Хуже того - вы вредны для человечества. Нет, еще хуже - человечество само для себя крайне вредно.
        - Я не понимаю, к чему вы ведете.
        Всеволод Владимирович посмотрел на собеседника, тяжело вздохнул.
        - Ни к чему. Ваше начальство все равно не пустит это все в эфир, - резко ответил он. - Вернемся к теме передачи.
        Ведущий снова вытер лоб, отпил воды, поправил галстук.
        - Вы имеете три высших образования, одна из ваших специальностей - социология. Вы являетесь ведущим московским специалистом в области прогнозов развития общества. Что вы, как специалист, можете сказать о ближайшем будущем крупных городов нашей страны?
        - Вы знакомы с понятием кастовой системы?
        - Да, но какое…
        - Самое прямое. Одна из особенностей кастового общества заключается в том, что общество очень жестко разделено. Перейти в другую касту практически невозможно. Вот примерно так же будет и в крупных городах. Будут сильные мира сего - бизнесмены, политики, звезды так называемой музыки, так называемого кино, и так далее - ничтожно малый процент населения, возглавляющий процесс потребления. Будут менеджеры всех мастей - управляющие компаниями на разных уровнях, такие же потребители, только вынужденные еще и производить продукт потребления. Будут рабочие - эти будут служить машинками для изготовления продукта. И будут изгои. Мне представляются трущобы за границей города, куда будут сбрасываться бракованные винтики потребительской системы. Это будут очень разные люди. Наркоманы и алкоголики, мелкие преступники - от карманников до бандитов, просто неугодные тем, кто сидит наверху. Еще это будут люди, нежелающие быть винтиками в системе, но не способные пробиться к управлению системой - неспособные потому, что либо будет у них недостаточно сил, чтобы пробиться, либо недостаточно подлости, чтобы пробиться.
Будут там родившиеся ненужными дети и ставшие ненужными родители. Будут дураки - дураки никому особо не нужны. Будут гении - потому что гении неспособны развивать свой потенциал в рамках жесткой системы. Словом, все те, кто по той или иной причине оказался профессионально не пригоден на должность винтика. Кстати говоря, я сам, скорее всего, окажусь там же - если доживу.
        - А я?
        - Вы можете не переживать за себя, если не станете думать обо всей той ерунде, которую я сейчас наговорил, милейший. Вы прекрасно вписываетесь в общество, вы очень хорошо потребляете, и, к вашей чести, не утруждаете свое серое вещество излишними размышлениями.
        - Всеволод Владимирович, а вы никогда не думали, что если бы вы чуть меньше хамили собеседнику - быть может, вас лучше бы понимали?
        Брови профессора взметнулись вверх.
        - Хамить? Помилуйте! То, что я вам только что сказал, по нынешним временам считается комплиментом. Просто я сказал в прямой форме, а принято - в завуалированной. «Вы хорошо зарабатываете, имеете престижную работу в медиа-сфере, имеете возможность проводить свой досуг в модных клубах и не думать о дне завтрашнем». Разве нет? Но вернемся к кастовому обществу. Вы знаете, был такой анекдот в свое время: «Может ли сын полковника стать генералом? Конечно же, нет, ведь у генералов есть свои сыновья!». Вот и здесь так же: дети сильных мира сего станут новыми сильными мира сего. Дети управляющих - управляющими. Дети рабочих - рабочими. И да, под «рабочими» я подразумеваю отнюдь не только работников заводов. Дети изгоев…
        - Станут изгоями? - с иронией перебил ведущий.
        - Нет, что вы. Популяция изгоев и так будет пополняться. Человечество небезнадежно, и у него есть шанс побороть систему, так что профнепригодные винтики всегда будут оставаться и отваливаться. А дети изгоев… знаете, это я глупость сказал. У изгоев просто не будет детей.
        - Как вы считаете, существует ли вероятность того, что изгои могут объединиться внутри системы, мимикрируя под добропорядочных членов общества?
        - Для начала давайте определимся, о каких именно изгоях вы говорите? Со знаком «плюс», или со знаком «минус»?
        - И о тех, и о других.
        - Те, что со знаком «минус» - безусловно. Больше того, многие из них в итоге даже не станут изгоями. А вот другие… нет. Не смогут. Система провоцирует потенциальных бунтарей, лишенных возможности развивать свои таланты, на бунт.
        - Таким образом, общество будет защищено от них?
        - До какого-то момента - безусловно.
        - Какого, например?
        - Новый апокалипсис, - улыбнулся профессор. - И вы не представляете, как мне жаль, что я до этого момента не доживу.
        - Вам всего сорок пять лет…
        - Увы, на ближайшие полстолетия концов света не запланировано. Вернемся к теме беседы?
        - Да, конечно. Мы остановились…
        - Мы остановились на том, о чем мне больше нечего сказать.
        - Тогда вернемся к вопросам производства. Ваша позиция относительно производства одежды, жилья, продуктов и тому подобных предметов ясна…
        - Не надо передергивать.
        - Что же, по-вашему, должно производить общество на самом деле?
        - Нынешнее? Аннигиляционную бомбу, чтобы взорвать себя. А если серьезно… Вы никогда не задумывались о том, сколько средств тратится на разработку, допустим, новых автомобилей, отличающихся только внешним видом, на создание новых виртуальных игр с эффектом присутствия, на изобретение новой косметики, которая не размажется даже при ядерном взрыве? Задумайтесь и поинтересуйтесь. Еще можете сравнить, к примеру, суммы, затраченные на постройку элитного жилья, и суммы, затраченные на восстановление жилых районов Екатеринбурга, где до сих пор не решена проблема перенаселения коммунальных квартир.
        - Вы не ответили на вопрос.
        Всеволод Владимирович опять вздохнул. Посмотрел на интервьюера, вздохнул еще раз. Взял со столика стакан, наполнил водой, покрутил в пальцах, поставил на место.
        - Не то, что направлено на усугубление потребления. Не то, что служит для удовольствия. Вместо новых виртуальных игр и новой техники для них - роботы для выполнения простой работы на заводах, к примеру.
        - И тысячи людей тут же останутся без работы.
        - Да, тысячи людей смогут получить образование. На сэкономленные государством при замене работников машинами деньги.
        - Допустим. А где будут работать эти получившие образование люди? Кому нужно такое количество…
        - Кого? - перебил Меркурьев. - Инженеров? Ученых? Врачей? Моя бы воля, я бы ввел обязательное тестирование подростков среднего школьного возраста на определение предрасположенности к тому или иному виду деятельности. Какое количество проблем сразу решилось бы, сколько прекрасных специалистов получила бы страна через десять лет, сколько судеб не было бы сломано! Но это все мечты, к сожалению. Обществу потребителей, где новый вид туши для ресниц куда важнее, чем освоение космоса, специалисты не нужны.
        Он тяжело поднялся.
        - Но мы еще не закончили… - робко заметил ведущий.
        - Какая мне разница, закончили вы, или нет? - безразлично сказал профессор. - Я сказал все, что я хотел сказать. А у вас в программе стоит интервью со мной. И черта с два вы нарежете даже половину времени из того, что я наговорил «нейтрального». Придется либо заменять программу - а на вашем канале это не приветствуется, либо…
        - Либо пускать в эфир то, что вы наговорили. Умно, Всеволод Владимирович, - раздался со стороны двери приятный баритон. - Но предсказуемо, к вашему сожалению.
        В круг света ступил мужчина лет тридцати пяти, темноволосый, с привлекательным лицом и живыми темно-карими глазами. Меркурьев при виде него помрачнел, кулаки его сжались.
        - Майор Лебедев, какая неприятная встреча, - процедил он сквозь зубы.
        - Мы же предупреждали вас, Всеволод Владимирович, - совершенно спокойно сказал Лебедев, останавливаясь в паре шагов от профессора. - Вы - известный ученый, прекрасный специалист, добропорядочный семьянин, и все такое. Казалось бы, образцовый член общества. Ну зачем вам вся эта муть? Оппозиция, одинокий глас правды… Зачем?
        - Вам не понять.
        - Безусловно. Зато вам, Всеволод Владимирович, должно быть предельно понятно, что у вас ничего не выйдет. Ни одна передача с вашим участием не пойдет в эфир до того, как с ней ознакомятся в Четвертом управлении. Госбезопасность - это, знаете ли, не шутки… Да и даже если бы пошла, даже если бы люди услышали ваш, простите, бред про систему и винтики - думаете, вам бы кто-нибудь поверил? Хотя, возможно, кто-нибудь и поверил бы - вот только едва ли стал бы что-нибудь менять.
        - Тогда какая вам вообще разница? Зачем вам так важно заставить меня молчать?
        - Вы же сами говорили, Всеволод Владимирович. Изгои. Негодные винтики. Сломанные, неспособные работать в системе. Хуже того - могущие по злому умыслу или по глупости нарушить что-то в отлаженном механизме. Одна из задач Четвертого управления - не допустить преступного инакомыслия. А вы именно его и провоцируете.
        - И теперь вам поручено заставить меня говорить то, что угодно системе?
        - Что вы! Во-первых, если вы начнете говорить то, что полезно слышать людям, это будет воспринято неправильно.
        - Вы хотели сказать, что это будет трактовано именно так, как есть на самом деле, - желчно поправил Меркурьев.
        - В данном случае нет никакой разницы. Нас устроит, если вы хотя бы не будете говорить то, что людям слышать вредно.
        - Там было еще какое-то «во-вторых».
        - Во-вторых, если бы мы хотели вас заставить, Всеволод Владимирович, то мы разговаривали бы с вами в менее удобном для вас месте. И не только с вами, а с вашей женой, к примеру. Или дочерью - на ваш выбор.
        Профессор побледнел.
        - Семью не трогайте, - тихо сказал он, опуская взгляд. - Они-то тут не при чем.
        - Поверьте, не имею не малейшего желания трогать вашу семью, - спокойно отозвался Лебедев. - Вот только и вы меня поймите - если вы не пойдете нам навстречу, мы будем просто вынуждены прибегнуть к иным методам уговоров.
        - Что вы от меня хотите? - после непродолжительного молчания спросил Меркурьев.
        Он уже не казался таким уверенным, широкие, совсем не профессорские плечи поникли, взгляд сделался, как у загнанного пса.
        - Ничего особенного, Всеволод Владимирович. Для начала будет вполне достаточно, если в следующей передаче, в которой вы примете участие, вы не станете выдвигать эти свои умозрительные теории.
        - Это для начала. А дальше? Мою семью оставят в покое, если я буду молчать?
        - Полагаю, что да. Хотя, сами понимаете, гарантировать я ничего не могу. Если бы вы образумились раньше - может, и можно было бы говорить о гарантиях.
        - А если я решу уехать из города? - осторожно спросил профессор.
        - Да ради бога, Всеволод Владимирович! Вы что, думаете, за вами теперь будет круглосуточная слежка? Ничего подобного. Просто замолчите. Этого достаточно.
        - Тогда я уеду, - бросил Меркурьев, резко вскидывая голову. - Завтра же.
        - Уезжайте. Еще раз повторяю, если вы будете молчать - вас никто не тронет. Вы - достаточно известный человек, нам невыгодно делать из вас мученика за свободу. Собирайтесь и уезжайте.
        - И вы не боитесь, что я, оказавшись в безопасности, снова начну говорить правду?
        - Всеволод Владимирович, вы соглашаетесь на наши условия только потому, что опасность грозит вашей семье, верно? И я не думаю, что ваше отношение к жене и детям изменится вместе со сменой места жительства.
        Он все понял. Стиснул зубы, посмотрел Лебедеву в глаза.
        - Вы могли бы прямо сказать, что не отпустите семью со мной.
        - Вы опять меня не понимаете. И опять демонизируете Четвертое управление, - майор тяжело вздохнул, подошел к столику, залпом осушил наполненный профессором десять минут назад стакан. - Никто не станет мешать вам уехать даже вместе с семьей. Но ваша семья сама с вами не поедет. По крайней мере, жена и сын. Да и насчет дочери я не уверен. Они довольны той жизнью, которую ведут. У них карьера, учеба, личная жизнь. Они не обращают внимания на то, что вы говорите - слышат, но не слушают. Понимаете? Всеволод Владимирович, вы слишком много думаете о так называемом всеобщем благе, и совершенно не думаете о своем собственном. Вы так много знаете и видите в окружающей вас системе, но ничего не замечаете в собственной семье. Нельзя так.
        - Я вам не верю.
        - Вы можете убедиться в моей правоте сегодня же вечером. Машина отвезет вас домой, и вы поговорите с семьей об отъезде. В пределах Российской Федерации, конечно же - из страны вас не выпустят, извините. А после того, как поговорите - подумайте хорошенько. Мой номер у вас есть, можете звонить в любое время дня и ночи, - Лебедев с сожалением посмотрел на пустой стакан, поставил его на столик, и пошел к выходу.
        У самой двери он обернулся.
        - И еще одно, Всеволод Владимирович: пожалуйста, не надо считать меня бесчувственной скотиной. Я всего лишь делаю свою работу, и, поверьте, делаю ее не только хорошо, но и максимально человечно.
        - Как я могу не считать вас бесчувственной скотиной, если вы работаете бесчувственной скотиной? - ядовито поинтересовался Меркурьев.
        Но оба они знали, что волку только и осталось, что безнадежно скалиться.
        - Как хотите, - сказал Лебедев и вышел.
        Оставшись в одиночестве - ведущий тихо исчез куда-то буквально через несколько секунд после появления безопасника - Всеволод Владимирович первым делом извлек из внутреннего кармана пиджака фляжку с коньяком, из которой имел обыкновение добавлять несколько капель в кофе, и основательно к ней приложился.
        Через несколько минут в голове слегка зашумело, напряжение чуть отпустило, и профессор снова начал думать связно. Первым делом - добраться до дома и прощупать почву. Потом уже делать выводы и принимать решения. Уезжать в любом случае надо - что бы не говорил Лебедев, пока у Четвертого управления есть возможность его достать, они его достанут, и в покое не оставят. А вот гоняться за одним человеком, тем более - не таким уж важным человеком - по всей стране не будут. Не того полета он птица.
        Он вызвал такси и через час уже сидел за столом, за которым на ужин собралась вся семья. Меркурьев начал разговор издалека, очень осторожно, планируя сперва настроить домашних на беседу, а потом уже выдвигать предложение о переезде, вот только до предложения даже не дошло. Как выяснилось, дети и жена знали отца и мужа куда лучше, чем отец и муж - жену и детей.
        - Всеволод, я никуда не поеду из Москвы. У меня бизнес, у меня здесь все друзья, у меня здесь дом, в который я вложила душу.
        - Пап, я не уеду без Сашки. А Сашка тоже не уедет из Москвы, он пятый курс заканчивает, отец ему к диплому квартиру обещал, и работу хорошую в «New Games of Worlds». Мы пожениться хотим.
        - Тебя прижали в Четвертом, - только и сказал сын.
        Встал и вышел из-за стола. Меркурьев даже не стал никого уговаривать. Он уже понимал, что Лебедев оказался прав, что никому не нужна его правда, все готовы быть винтиками в системе.
        Остаток ужина прошел в молчании. А когда все разошлись, Всеволод достал из бара бутылку коньяка и бокал. Сегодня он планировал напиться.
        Через полчаса пришел сын. Посмотрел на отца, на бутылку, молча достал второй бокал, сел напротив.
        - Рассказывай, - сказал он.
        И профессор стал рассказывать. О своих идеях, о борьбе с системой, о нежелании быть винтиком. О необходимости уехать, чтобы семью оставили в покое.
        - Куда ты собираешься?
        - Не знаю еще. Может, в Архангельск… какая разница?
        - Тебя не оставят там в покое, - покачал головой Руслан. - Пока они могут тебя найти - тебя не оставят в покое. Что бы там не говорил этот твой майор, ты им нужен. Люди тебя слушают и тебе верят.
        - И что ты предлагаешь? Повеситься? - горько усмехнулся Всеволод Владимирович.
        - Вот что…
        II. II
        Кто-то вновь себя выводит
        К зарешеченной свободе…
        Шестой день стояла испепеляющая жара. Воздух дрожал от зноя, земля высохла и растрескалась, пруд, из которого брали воду для полива, с каждым днем мелел. Надо бы в конце августа его осушить и заглубить, - мелькнула ленивая мысль, и тут же утекла, расплавившись в перегревшейся черепной коробке.
        Загорелый белоголовый парень бросил очередную кипу сена на телегу, вонзил вилы в стожок, тяжело вздохнул и присел на деревянный край, заставляя себя вспомнить беглую мысль в подробностях.
        «Надо осушить и заглубить пруд. В конце августа, пока не начались осенние дожди». Собственно, а почему в конце августа? Жара будет еще дня три как минимум - за это время пруд обмелеет еще сильнее, и вычерпывать придется совсем немного. Надо только еще пару человек позвать, на одного работы многовато выйдет. Значит, завтра обсудить с мужиками, а через день можно и приступить. Прикрыв глаза ладонью, он взглянул на солнечный диск, поднимавшийся в зенит. Самое пекло через полчаса начнется, пора ехать. Закинув на телегу последнюю кипу сена, парень подхватил вожжи и стегнул сонную кобылку. Та послушно шагнула вперед, заскрипели оглобли и старый хомут, чуть перекосилась дуга, но через пару шагов выпрямилась. Выбравшись с полевой колеи на грунтовую дорогу, кобылка безо всяких напоминаний перешла на трусцу. Возница переложил вожжи в левую руку, правой поправил сплетенную из соломы шляпу.
        - Конец июля, а как печет-то! - пробормотал он себе под нос. - А потом ливанет, и картошка вся полопается. Или не полопается - были же дожди… А, там видно будет.
        Кобылка трусила, телега поскрипывала, жесткие соломинки покалывали голую, коричневую от полевого загара спину, и если бы не иссушающее пекло - было бы так хорошо! Белоголовый специально сегодня выехал затемно, встав около трех часов утра, и был в поле уже к пяти, чтобы успеть собрать скошенное третьего дня и успевшее высохнуть по такой жаре сено в кипы, а заодно скосить траву на втором поле - возить по пеклу куда как проще, чем косить. А после обеда можно будет и с сараем закончить - осталось-то всего ничего.
        Подул легкий ветерок, золотое поле пшеницы по левую сторону дороги пошло сияющими волнами. Возница придержал лошадку, спрыгнул в пыль, чихнул - хоть бы самый маленький дождик, пыль прибить! - и перепрыгнул через канаву, оказавшись в шаге от налитых колосьев. Наклонился, присмотрелся…
        - Опаньки. Вот тебе и пруд, - пробормотал он, осторожно ломая колосок.
        Встряхнул - пара зерен выпали на ладонь. Парень быстро вернулся на дорогу, подхватил вожжи, запрыгивая на телегу.
        - Пошла, пошла!
        Кобылка неохотно побежала рысью - тяжело, переваливаясь.
        Заскрипела дуга, трясь о старую оглоблю, и белоголовый в очередной раз подумал - надо бы оглобли на телеге заменить. Но это все потом. Сейчас вообще все потом. В деревне он был спустя буквально минут пятнадцать. Но поехал не к своему дому, а сразу же к Деду - показать колосок.
        Дед был во дворе. Стоял у поленницы, по пояс голый и коричневый, укладывал нарубленные дрова в штабель. На скрип телеги не обернулся, хотя не мог не заметить, что у него гости. Парень обращать на себя лишнее внимание не стал - знал, что раз Дед занят, то отвлекаться не будет. Закончит - сам позовет, и квасу холодного нальет, а потом уже спросит. Вот если бы что-то действительно срочное - тогда да, тогда другое дело. Дед тем временем поставил на массивную колоду березовую чурку, с хеканьем обрушил на нее топор - чурка раскололась на две равные половины, каждую из которых Дед разрубил еще на четыре части. Белоголовый уже был рядом - подобрал наколотые дрова, отнес к поленнице, уложил аккуратно. Дед одобрительно хмыкнул, мотнул головой в сторону крыльца, гаркнул:
        - Катя! Квасу две кружки подай! - и только когда и он, и гость уселись на широких ступенях, сказал: - С чем пожаловал.
        Парень протянул ему колосок. Дед взял, тряхнул над ладонью, пересчитал взглядом выпавшие зерна.
        - Завтра страда, - тяжело обронил он, и отложил колосок в сторону, бережно, как может только человек, понимающий, что держит в руках будущий хлеб. - Вот что, Леша - обойди-ка дворы, предупреди. А потом пойдешь в амбары, там крыша прохудилась, залатать надо. Я думал, еще неделька у нас есть, но пора жать. Сарай твой постоит до конца жатвы?
        - Постоит, что ему сделается? - пожал плечами Леша. И не утерпел, спросил: - Дед Всеволод, а как вы в первые годы обходились? Ну, когда народу не было почти.
        Дед помолчал. Взял кружку с квасом, начал пить, и не отрывался от деревянного ободка, пока не выпил все до капли.
        - Как-как… Тяжело. Покупать многое приходилось. Денег было мало, везти издалека - жили впроголодь первые годы. Да пришлось трактор в аренду брать. Поле-то было - целина! Это сейчас кобылу впряжешь, с плугом пройдешь, и довольно. А тогда… Эх! Но я тебе так скажу: если люди ставят себе какую-то цель, действительно нужную и важную, то они любые трудности могут преодолеть. Я тебя никогда не спрашивал, откуда ты такой взялся? Не спрашивал, а ведь видел, что пришел ты издалека, много километров пешком прошел, хотя неприучен был к нагрузкам. Видно было, что городской мальчик, руки белые, неумеха. За косу не знал, с какой стороны браться, топором скорее свои же ноги рубил, чем дрова, а про плуг я вообще молчу. Но ведь научился! Потому, что надо было, вот и научился. А нам с Андреем выжить надо было. Да и ладно бы только выжить…
        - А что еще? - спросил Леша, когда стало понятно, что Дед сам продолжать не будет.
        - А то, что я деревню не для того только строил, чтобы выжить. Вот ты, городской, посмотри: как люди в городах живут, как друг к другу относятся?
        - Я не городской, я здешний, - по-детски обиделся Леша.
        Дед покачал головой.
        - Это тебе так хочется думать. Поверь, я хорошо вижу, кто останется, а кто нет. В тебе слишком много такого, что не позволит спокойно жить. Не знаю я, как это называется, но уверен - надолго ты здесь не задержишься.
        - Тогда почему брали?
        - Как это - почему? Во-первых, если бы тебя не взяли, ты бы помер под ближайшим кустом. Надо было помочь. Во-вторых, ты же не дармоед. Работящий здоровый парень, дом вон какой построил, девку с приданым оставишь, и память о себе добрую. От тебя деревне польза, тебе от деревни польза. Так что, помнишь, как в городах люди друг к другу относятся? Кусок друг у друга из глотки рвут. Помочь кому-то без выгоды для себя глупостью считают. А здесь? Деревня как семья большая. Да и есть семья - через одного родственники, спасибо еще, что новые люди приходят, кровь разбавляют. Работать вместе, отдыхать вместе, праздновать вместе. Если у кого беда - всей деревней поможем. Дом сгорел - всей деревней построим. Помер кто - всей деревней хоронить и провожать будем. Понимаешь?
        - Понимаю, - медленно проговорил Леша.
        Он не хотел вспоминать, на что это похоже. Не хотел - но не мог не вспоминать. Может это и есть тот самый путь?
        - Знаешь, что… - сказал вдруг Дед. - Жатву закончим - поедешь в город. Картошки в этом году много уродилось, помидоров столько, что не съедим - надо продавать. Я списки составлю, чего нам надо, на обратном пути купишь.
        - Дед, я ж говорил - нельзя мне в город, - нахмурился парень. - Я в розыске…
        - Ты в розыске был два года назад, когда бежал. Чипа у тебя нет, на ту бледную дохлятину, что к нам приползла, цепляясь за придорожные кустики, ты давно не похож. Так что не бойся, и поезжай спокойно в город.
        - Почему именно я?
        - Потому что тебе не помешает вспомнить, какой он - город. Какие там люди. И определиться, чего ты хочешь на самом деле.
        - Я знаю…
        - Ты только думаешь, что знаешь. Чтобы знать - надо видеть больше, чем ты можешь видеть отсюда, - Дед встал, давая понять, что разговор окончен.
        Леше оставалось только попрощаться. Он отвез сено, заехал домой распрячь кобылу, наскоро пообедал, и отправился к амбарам - пешком, чтобы дать себе времени немного подумать над словами Деда.
        Может, Дед прав? Может, действительно стоит съездить в город, чтобы убедиться, что его собственное место - здесь? В этой деревне, в доме, построенном своими руками, с женщиной, которую он, наверное, все-таки любит, и которая точно любит его. В поле, где он работает, среди людей, которые подобрали его, еле живого, выходили, дали кров, научили трудиться так, как он не трудился никогда.
        А город, суета, молчаливая злоба, жадность - это все тем, кто хочет так жить. Меряя путь широким размеренным шагом, он вспоминал. Прошло всего лишь чуть больше двух лет, а кажется, что это было в прошлой жизни. Ночной город за спиной. Самое тихое, самое темное время, час перед рассветом. Тысячи направлений - как выбрать, куда идти? Он пошел наугад. Шел долго, пока солнце не поднялось в зенит.
        Стоял апрель, но день выдался знойный, он устал, рана на руке болела, и он нашел какое-то укрытие, забился, заснул. Проснулся ближе к ночи, совершенно разбитый, словно не отдыхал вовсе. К усилившейся боли в руке прибавилось сосущее чувство голода - пришлось выйти к поселку, найти ближайший магазинчик, купить там хлеба и маленькую бутылку самой дешевой водки - промыть воспалившуюся рану.
        К счастью, немного денег у него было, но совсем немного. Там же, в поселке, удалось украсть сушившееся на веревке полотенце и перевязать руку, которая выглядела совершенно ужасно - видимо, в первый раз недостаточно хорошо обработал. Сжевав всухомятку хлеб, он пошел дальше, стараясь двигаться на юго-восток, но избегать при этом трассы. Услышав невдалеке вой полицейской сирены, он шарахнулся в кусты, мешком рухнул за просевший апрельский сугроб, и лежал там, не дыша, пока сирена не стихла. Потом встал и пошел дальше.
        На следующий день он шел уже по трассе, поминутно оглядываясь и быстро прыгая в канаву, если где-то мелькала полицейская машина. Иногда безнадежно поднимал руку, надеясь поймать попутку, но никто не хотел брать грязного, оборванного парня. А вот вечером повезло - хозяин дешевой придорожной кафешки пожалел бродягу и отдал ему недоеденную кем-то из посетителей жареную курицу и половинку зачерствевшего хлеба.
        На третий день пути наконец-то остановилась машина. Водитель взял пассажира до Москвы, чтобы не заснуть в дороге, но пассажир мгновенно отключился, едва устроившись в кресле поудобнее. Водитель сначала хотел было выгнать бродягу, но почему-то не стал - разбудил только через пару часов, останавливаясь на ночлег, поделился ужином, а на следующий день довез до Подмосковья - парень сам не захотел въезжать в город.
        Дни сменялись, похожие один на другой, как капли воды. Когда-то удавалось поесть, когда-то нет. Иногда везло остановить машину, и сотню-другую километров пути проделать не пешком, но большую часть времени он шел. И что хуже всего - понятия не имел, куда и зачем. Знал только, что надо добраться как можно дальше от Питера, и только.
        А потом один из водителей рассказал ему о деревнях. Рассказал, что в конце тридцатых - начале сороковых годов, когда стройная и работающая система только-только начала стабилизироваться, было немало людей, не желающих в ней существовать. Бунтари, анархисты, бездельники, отказывающиеся подчиняться существующим правилам, желающие жить по своим собственным законам, презирающие нормальных людей - словом, отбросы общества - неустанно пытались разрушить с таким трудом воссозданный из руин мир.
        Они призывали присоединяться к ним, не жить, как все, уничтожить все вокруг и построить заново… все как обычно. Естественно, люди, стоящие на страже закона и людей старались изолировать опасных бунтарей, но некоторым удалось бежать. Кто-то выбрался за границу, кто-то осел в небольших городках, перестав продвигать в массы свои дурацкие теории, кто-то просто пропал без вести. А некоторые…
        Некоторые собрались в группы и ушли в заброшенные деревни. Восстановили дома, распахали поля, стали выращивать зерно и картофель, разводить живность, в общем, вести натуральное хозяйство. Поначалу власти отыскивали эти деревни и объясняли жителям незаконность застройки государственной земли, предупреждали о необходимости платить налоги, уезжали, через месяц возвращались - и не находили никого. Брошенные дома, брошенные поля, и ни единой живой души. Деревенские забирали все - и обустраивались на новом месте.
        Несколько лет власти безуспешно пытались бороться с «незаконным использованием государственной земли», а потом им это надоело - в конце концов, от деревень не было никакого вреда. В пятьдесят первом деревенским даже официально разрешили не проходить процедуру чипирования - правда, при этом они лишились всех прав граждан Российской Федерации, а еще через четыре года была разработана схема, по которой житель деревни мог приобрести чип и гражданство. Как только власти смирились с существованием деревень, у тех возникла новая проблема: в «свободные поселения», как они теперь назывались, валом повалили разные личности, имеющие проблемы с законом.
        Приезжали и по одному, и группами, поселялись, пытались переиначить жизнь деревни по своим представлениям, но в итоге у них ничего не выходило. Привыкшие к легким деньгам грабители и воры не умели и не хотели трудиться, так что одиночек выгоняли сами деревенские. Группы же, оккупировавшие деревню, в один прекрасный день, проснувшись, обнаруживали вокруг то же самое, что полиция во времена преследования свободных поселений - то есть, ничего и никого. Либо же вовсе не просыпались - привычные к тяжелой работе мужики были вполне способны за ночь выкопать яму достаточных размеров, а потом, защищая свой дом, прирезать захватчиков во сне, и отправить в эту самую яму.
        - И что же, - спросил попутчик, с интересом выслушав рассказ водителя. - Власти так и оставили потенциальный рассадник революции в покое? Пусть плодятся и размножаются?
        - Да какой там рассадник, если честно, - махнул рукой рыжебородый мужик, похожий на располневшего Тора. - Это только так принято было говорить, когда с ними боролись - мол, бунтари, анархисты, все такое… А на самом деле, туда уходят в основном от безнадежности. Кого с работы выгонят, и деваться некуда, или если жить негде, или еще чего. Когда не выжить - кто-то вешается, а кто-то уходит туда, где любой выживет, только пускай трудится.
        - А вы были когда-нибудь в такой деревне?
        - Не, не был. Они не очень-то приветствуют, чтобы кто-нибудь к ним приезжал просто так. Продукты на продажу сами привозят, на телегах с лошадьми. Все, что надо - тоже сами покупают, а покупают они не так много - инструмент да ткани, ну и кое-чего из продуктов, что самим не вырастить. Скажем, чай, или сахар.
        - И где можно найти такую деревню?
        Водила напрягся, посмотрел искоса на собеседника.
        - А тебе зачем?
        Парень вздохнул. Засучил рукав старой куртки, отодрал тряпицу, присохшую к начавшей заживать ране.
        - Я беглый, - прямо сказал он. - Посадили за ерунду, а потом в корпорации срок увеличился раз в несколько. Бежал. В городе мне жизни нет, а жить хочется. Я ж еду-то просто так, подальше от. Мне было все равно, куда. А тут - эти деревни. Я не лентяй, работать могу, может, примут?
        - Беглый, говоришь, - тяжело проговорил бородач. - Не боишься о таких вещах первому встречному говорить? А если я тебя, беглый, полиции на ближайшем посту сдам?
        - Не сдашь, - уверенно покачал головой парень. - Ты человек грубый и жесткий, но честный и порядочный. Я такое чувствую. В худшем случае - выгонишь сейчас на трассу. Но не сдашь.
        Несколько минут прошли в молчании. Потом водитель прикурил, в несколько глубоких затяжек прикончил сигарету, затушил ее в пепельнице.
        - Я тебя высажу в полусотне километров за Ростовом. Там глухой лес такой - раньше поля были, а после катастрофы разросся этот лес за каких-то десять лет, и хрена с два его вырубишь. Пойдешь через этот лес строго на юго-запад. Если повезет - выйдешь на деревню. Не повезет - там и сгинешь. Больше ничем помочь не могу.
        - Спасибо. Это уже очень много.
        «Гораздо больше, чем то, на что я мог бы рассчитывать», - добавил он про себя. Указанием направления водила все же не ограничился - он отдал попутчику старый, еще докатастрофических времен, компас, полторы буханки хлеба, палку колбасы, полбутылки воды и два коробка спичек, завернутых в полиэтиленовый пакет.
        Лес и впрямь оказался глухой. Метров сто - сто пятьдесят вдоль дороги еще можно было идти относительно свободно, но дальше начинался бурелом. Очень быстро непривычный к подобному парень устал, спала первоначальная эйфория, сопутствовавшая мыслям о деревне, в которой он видел что-то вроде Рая. Оказалось, что поваленные стволы гигантских деревьев, каких он, дитя города, ни разу в жизни даже не видел, очень скользкие от разбухшей под дождями и талым снегом трухлявой коры, а глубокие, полные слякотной грязи овраги обладают раскисшими берегами, и, перепрыгивая с одного края на другой, никогда нельзя быть уверенным в том, что приземлишься на твердую почву, а не провалишься по пояс в разжиженную землю.
        На первый взгляд нестрашные тонкоствольные кусты имеют отвратительную привычку сечь хлесткими веточками лицо, каждый сучок норовит ткнуть в глаз, секунду назад твердая кочка проваливается под ногами, а льдистая глыба на проверку оказывается ноздреватым сугробом, и колкие комочки снега забиваются под одежду, где, вопреки законам термодинамики, вовсе не торопятся таять.
        Стоило выбрать направление, в котором лес казался наиболее редким и чистым, как на пути будто бы из ниоткуда возникли густые заросли низкорослого, покрытого колючками кустарника, цеплявшегося за штаны и полы драной куртки.
        Стоило преодолеть рывком полосу поваленных деревьев, устремляясь к свободной, привлекательно-голой полянке, как ноги проваливались в оттаявшую трясину по самую задницу, и приходилось десять минут медленно и осторожно, вспоминая все прочтенное когда-либо по этой теме, выбираться из болота.
        Стоило, устав, присесть на широкий, мшистый пень в надежде четверть часа передохнуть и подкрепить силы, как пень разваливался в труху, пробивающуюся сквозь ткань и вызывающую дикий зуд. Стоило…
        К вечеру он совершенно выбился из сил. Несколько раз на пути встречались подозрительно похожие друг на друга причудливо изогнутые деревья, постоянно попадались на глаза одни и те же заросли какого-то кустарника, дважды он видел плоский валун, покрытый черной плесенью, а один раз заметил на сучке что-то темное. Приблизившись и рассмотрев находку, парень пришел к выводу, что это обрывок его собственной куртки. Сил не было даже на то, чтобы выругаться - он просто нашел местечко посуше, закутался в драные остатки одежды, уселся под деревом, прижавшись спиной к твердому стволу, расположил компас ровно на северо-западе от себя, и провалился в глубокий сон.
        Утро оказалось еще отвратительнее вечера. Во-первых, пошел дождь, и то немногое, что осталось относительно сухим после вчерашней «прогулки», вымокло до нитки. Во-вторых, компас лежал на том же месте, где и раньше, но теперь он лежал на юге. В-третьих, плохо упакованный хлеб размок и превратился в бурую кашу. Зато колбаса уцелела, но парень решил оставить ее на потом. Не обращая внимания на вкус, он съел раскисший хлеб, отжал куртку, натянул ее на себя, и пошел дальше - ни на что не ориентируясь, просто наугад.
        К полудню выглянуло солнце, да и лес, кажется, поредел - по крайней мере, молодой человек был уверен, что уж пару километров в час он точно проходит. А вечером лес внезапно оборвался. Стояли стеной полувековые деревья, а перед ними расстилалось поле. Несколько секунд парень стоял как вкопанный, за полтора суток в буреломе городской мальчик успел забыть, как бывает без леса. Потом присмотрелся - в вечернем тумане виднелись очертания каких-то строений. Не помня себя от радости, он бросился вперед, воображение рисовало картины горячего ужина, бадьи с водой, теплого одеяла и пылающего огня в печи…
        Реальность, как и всегда, оказалась куда печальнее. Деревня была заброшена. Судя по всему - довольно давно. В домах почти не было целых стекол, выбитые двери скалились темными провалами, где-то провалилась крыша, и дом с перебитым хребтом будто бы замер в агонии. В другой ситуации страх пересилил бы, и парень предпочел бы обойти брошенную деревню стороной, но сейчас он слишком замерз и устал, чтобы бояться хоть чего-то. После двадцати минут поисков были обнаружены: относительно целое отдельное строение, вроде бани - по крайней мере, на жилое оно похоже не было, зато имело большую печь; слегка заржавевший, но не прохудившийся котелок на треноге; глиняный горшок, полный грязи, но без единой трещины; плотно заколоченный ящик, на дне которого нашлись две пригоршни пшеницы; большой, совершенно тупой нож; топор без топорища. Парень оглядел свои находки, прикусил губу, и внезапно рассмеялся.
        - Ничего, - сказал он самому себе. - Ничего, мы еще поборемся.
        Камни, из которых была сложена печь, оказался сносным заменителем точила. Из обломка доски при помощи ножа и чьей-то матери получилось приличное топорище. Внутренние доски соседнего дома, почти не тронутые влагой, отдирались от каркаса тяжело, но все же отдирались.
        Спустя три часа молодой человек сидел перед весело потрескивающим в печи огнем и щепкой черпал из котелка разваренную горячую пшеницу. И эта безвкусная каша сейчас стоила всех яств дорогих ресторанов! Спалив в печи чуть ли не половину дома, юноша просушил одежду и отчасти - обувь. Тем временем на улице рассвело, и он еще раз обошел деревню в поисках чего-либо, что могло сгодиться в дороге.
        Нашлось еще немного пшеницы, заплесневевшая мука, которую он, как и разбитую банку прокисших консервов, брать не стал, моток синтетической веревки и старое, побитое молью, но все еще сносное одеяло. Из свернутого и обвязанного веревкой одеяла вышел недурной рюкзак, в складках которого были спрятаны пшеница, горшок, обломок камня в качестве точила, драгоценный батон колбасы, бутылка с водой и компас. Топор юноша заткнул за пояс, как и нож. Ложиться спать он не стал. Дождался, пока станет совсем светло, и бодрым шагом направился на юго-восток. Точнее, в ту сторону, где, по его мнению, должен был находиться юго-восток. То есть, снова в лес.
        Пшеницы и колбасы хватило всего лишь на первые два дня пути, хотя он ел только тогда, когда начинал чувствовать слабость - не обращать внимания на сосущий голод оказалось почти просто. На третий день повезло набрать горсть прошлогодних красно-оранжевых ягод, сладких, но очень вяжущих язык. Сначала он съел только две штуки, подождал пару часов, и, убедившись, что ягоды не ядовиты, проглотил все, что собрал. Вечером скрутило живот, и всю ночь парень просидел в кустах - благо, кусты здесь были повсюду. Однако у подлых ягод оказался свой плюс - на четвертый день есть не хотелось совершенно. Зато на пятый захотелось вдвойне, но он не хотел рисковать - жевал на ходу березовые почки, создавая себе иллюзию насыщения. На шестой день встать оказалось очень сложно. Его мутило, ноги подкашивались, словно он только что прошел бодрым шагом пару десятков километров, перед глазами все плыло. Подумав, он бросил весь свой нехитрый скарб, рассудив, что если сегодня он найдет человеческое жилье, то старый топор и гнилое одеяло ему не понадобятся, а если не найдет - то они ему просто не помогут.
        Без «рюкзака» идти оказалось легче, но только первые минут тридцать - потом усталость вновь обрушилась на плечи непокоренным Эльбрусом. Он не видел, куда идет, не думал, зачем идет - просто механически переставлял ноги, заставлял себя подниматься, в очередной раз запнувшись о подлую корягу, вытирал с лица грязь, и шел, шел, шел…
        Они появились совершенно неожиданно, словно бы вышли из пелены дождя. Два плечистых мужика, один полностью лысый, но с длинной густой бородой, чем-то отдаленно напомнивший давешнего водилу, а второй, в противоположность первому, гривастый и даже несколько дней назад выбритый. Они что-то спрашивали, но молодой человек не мог понять, что они от него хотят, он пытался объяснить им, что ищет деревню, но они его тоже не понимали, и он мельком подумал, что, кажется, случайно перешел границу, хотя чтобы перейти границу - надо или пройти много сотен километров, или переплыть море. Море он точно не переплывал, да и пройти столько тоже определенно не мог…
        Мужики тем временем жестко, но не грубо взяли парня за плечи и куда-то повели. Он не сопротивлялся, только временами пытался объяснить, что ему надо в деревню, но он заблудился. Потом стало тепло, по горлу заструился жидкий огонь, мысли вдруг стали четкими и яркими. Он, закутанный во что-то теплое, сидел на широкой лавке, прислонившись спиной к стене. Напротив него, оперев локти на стол, расположился мужчина из тех, кого даже в сто лет язык не поворачивается назвать стариком.
        Полностью седой, морщинистый, с выцветшими от возраста глазами, он был могуч и широк, свободная рубашка не скрывала выпуклые мышцы груди и массивные бицепсы, а такими кулаками только и надо было делать, что валить быков одним ударом.
        - Кто ты такой и зачем пришел к нам? - спросил мужчина.
        - Я бежал из корпорации. В городе мне нельзя, - начал отвечать юноша, стараясь говорить короткими фразами - горло жгло огнем, каждое слово приходилось выталкивать через боль.
        - Мужик подвозил, рыжебородый. Сказал - есть деревни, где примут. Если работать и не навязывать свое. Высадил у леса, сказал идти на юго-восток. Если не сдохну - дойду. Я не сдох. Дошел.
        - За что сидел? Убийство, грабеж, изнасилование? - резко и громко прорычал мужчина, перегибаясь через стол и глядя парю в глаза. - Говори!
        - Нет, нет… лицо седого стало вдруг расплываться, потом изменилось, стало совсем другим лицом, мир вокруг завертелся, но он понимал, что сейчас надо говорить, и пытался говорить.
        - Он его убил, понимаете, убил! А все думали, что он сам себя убил, а его он убил… Мы искали, хотели поймать, наказать… а он сам нас нашел, искалечил его, свел с ума… Он не человек, понимаете, он какой-то другой, неправильный… он сделал так, что меня посадили в тюрьму… Дориан, Дориан Вертаск, он так сделал, а еще Олег…
        - Парень, ты бредишь, - почти с сочувствием произнес голос седого мужчины, но юноша знал, что надо говорить, и говорил, он помнил, что если не делаешь то, что должен делать, то потом бывает очень плохо и больно, и он говорил.
        - Меня не посадили бы, но он хотел убить Алика, и других тоже убил бы, я не хотел говорить, но надо было, я не мог иначе, он бы всех убил…
        Вокруг стало темно и тихо, как в тумане, чужой голос доносился как сквозь вату, он не слышал слов, но разобрал вопросительную интонацию, он понял, что его о чем-то спрашивают, а когда спрашивают - надо отвечать, и он пытался отвечать, но получилось только произнести еще имя, а потом стало совсем темно и тихо.
        Когда он проснулся, за окном светило яркое весеннее солнце. Он лежал на все той же широкой лавке, застеленной одеялами, и солнечный лучик светил прямо в глаза. Юноша поднял руку, прикрываясь от света, и огляделся, насколько позволяло его положение. В помещении было просторно и свободно: вдоль стен - лавки, чуть в стороне - стол, в углу большая печь, на которой что-то булькало и упоительно вкусно пахло. Возле печи - еще один стол, для готовки, а за этим столом стояла, быстрыми движениями нарезая овощи, девушка лет восемнадцати, с забавно взъерошенным ежиком черных волос.
        - Эээ… здравствуйте, - сказал молодой человек, совершенно не представляя себе, с чего начать.
        Девушка выронила картофелину, резко обернулась, как застигнутый врасплох дикий зверек. Нашла взглядом гостя, с облегчением выдохнула.
        - Нельзя же так пугать, - с укором сказала она. - Как ты себя чувствуешь?
        - Спасибо, хорошо… кажется.
        - Я знаю, есть очень хочется, но пока придется обойтись бульоном - ты довольно долго голодал, и нельзя сразу начинать питаться, как обычно.
        - Знаю… А бульона-то можно? - не удержался он.
        Девушка рассмеялась, и дикий зверек тут же конкретизировался: маленькая черно-бурая лисичка.
        - Подожди минутку, сейчас достану. Дед сказал - как проснешься, тут же его звать, но я не думаю, что десять минут сделают погоду. Так что ты пока ешь, а я Деда позову.
        - Деда? - уточнил юноша, принимая большую, исходящую ароматным паром кружку.
        - Дед Всеволод, наш старейшина, если можно так сказать. Пей, пока горячее, я сейчас вернусь.
        - Как тебя зовут? - крикнул он вслед девушке.
        - Олеся, - лисичка снова улыбнулась, и ему показалось, что это ее естественное состояние - улыбаться, светло и искренне.
        Дверь закрылась, в комнате как будто бы стало темнее. «Стоп. Влюбиться - это самое глупое, что я могу сейчас сделать», - сказал он себе. И продолжил думать об Олесе-лисичке, маленькими глотками отхлебывая горячий наваристый бульон. Минут через пятнадцать дверь снова отворилась и закрылась - в дом вошел Дед. Деда молодой человек узнал сразу, Деда вообще сложно было не узнать. Таких людей - раз-два, и обчелся, такие люди запоминаются с полувзгляда.
        - С возвращением, - сказал Дед. И тут же, без перехода, добавил: - Ну что, рассказывай. Как дошел до жизни такой, как в тюрьму угодил. С какой радости к нам пошел - можешь не говорить, и так знаю.
        - Не знаете, - неожиданно для самого себя огрызнулся юноша. - Точнее, не полностью знаете.
        - Даже так? Тогда и это рассказывай, Леша. Он напрягся.
        - Почему вы называете меня Лешей?
        - Потому что когда тебя - точнее, твой почти что труп - принесли, на вопрос о твоем имени ты назвал это. А что, тебя иначе зовут?
        - Нет, просто… неожиданно было. Я не помню почти, как сюда попал.
        - Я тебе расскажу, что знаю. Но сперва ты говори.
        Дед устроился на лавке напротив, поставил перед собой большую кружку с квасом, и явно приготовился к долгому разговору. Леше ничего не оставалось, кроме как начать рассказывать. Когда он закончил, солнце уже начало клониться к горизонту. Пару раз дверь открывалась и в избу заглядывала Олеся, но каждый раз исчезала, едва поймав взгляд Деда. Один раз заходил лысый бородатый мужик, откуда-то смутно знакомый, но Дед и его прогнал, зыркнув из-под бровей.
        - Так что вот так вот, - закончил Леша. - Решайте теперь, что со мной делать. Работать я умею, правда, в поле не приходилось, но учусь быстро.
        - А если погоним? - прищурился Дед.
        - Пойду искать другую деревню. Мне деваться больше некуда.
        Дед тяжело вздохнул, поднялся на ноги, прошелся по комнате.
        - Я вижу, что ты многое недоговариваешь, - наконец, сказал он. - Но если хочешь остаться - оставайся. Чему можем - научим. Построишь дом - можешь жену взять, если кто за тебя пойдет. А ведь пойдут, ты парень видный. Захочешь поговорить - приходи, вечера длинные. Что-то мне подсказывает, что у нас с тобой найдутся прелюбопытнейшие темы для разговора.
        - А вы ведь не всегда в деревне жили, - сказал вдруг юноша.
        - Да что вы говорите, молодой человек? - Всеволод саркастично приподнял бровь. - Учитывая то, что мне было лет так сорок к тому моменту, как деревни только начали появляться, вы, несомненно, сделали потрясающее открытие.
        Леша смущенно замолчал, но Дед, к его удивлению, продолжил:
        - Когда-то я преподавал в Московском университете прикладных искусств. Имел ученые степени, награды, если вам интересно.
        - Интересно, - сказал Леша. - Я же не смог закончить обучение из-за той истории…
        - А зачем тебе тут образование? - усмехнулся Всеволод, в очередной раз заставив юношу стушеваться. - Или ты собираешься чуть оправиться - и деру?
        - Нет, что вы! Я просто…
        - Я понял. Отдыхай… Леша.
        Он вышел. А молодой человек устало откинулся на одеяла и закрыл глаза. Он хотел обдумать все то, что услышал, и то, что просто почувствовал, но не успел даже осознать это свое желание - разморенное непривычным ощущением сытости и тепла тело не желало ничего другого, кроме как долгого и здорового крепкого сна.
        II. III
        Тот, кто вечно считает потери -
        Забыл о прежних дарах
        Каждому образу - свое место и время. Эту истину Людвиг Нойнер усвоил еще в тот год, что провел в горном поместье Вацлава. Образ почтительного ученика был допустим только с Пражски, девушкам из обслуги больше всего нравился диковатый неудержимый горец, охранники поместья лучше подчинялись уверенному практику, не стесняющемуся продемонстрировать свою мощь, но и не пускающему ее в ход по поводу и без.
        Обосновавшись в сытой и спокойной Вене, Людвиг выбрал для себя образ преуспевающего бизнесмена, слишком любящего простые удовольствия, чтобы отказываться от них в пользу спортивного вида и здорового желудка. Впрочем, как раз со здоровьем у Нойнера все было в порядке, здоровье у него оставалось идеальным с самого Тибета, когда он только начинал эксперименты с силой, направленной на него самого.
        Австрийцы подсознательно доверяли невысокому пузатому человеку с вечной добродушной улыбкой и обрамленной длинными редкими волосами блестящей лысиной. Он выглядел успешным, довольным жизнью, радостным, спокойным за свое будущее - а значит, его партнеры могли быть спокойны за свое.
        Для России этот образ не подходил, и Людвиг подошел с другой стороны. Ненавязчивая демонстрация силы, прямой намек на собственное отличие от большинства, подчеркнутая современность и в то же время - традиционность. Для достижения поставленной цели Нойнеру пришлось провести два месяца в спортивном зале, совмещая физические и энергетические тренировки, но результатом он был более чем доволен.
        Низенький круглый человечек лет пятидесяти с мягким, одутловатым лицом превратился в невысокого, крепко сложенного сорокалетнего мужчину, подтянутого и чисто выбритого. Людвиг отказался от горячо любимой им - австрийцем коллекции бархатных и вельветовых костюмов, к которым прилагались рубашки светлых теплых оттенков, теперь в его гардеробе ровными рядами висели черные строгие пиджаки и брюки, белоснежные сорочки, а рядом - кожаные штаны и черные шелковые рубашки, и несколько комплектов камуфляжной униформы.
        Полка с обувью отличалась еще меньшим разнообразием - узкие модельные туфли со скрытым каблуком, прибавляющим к росту сантиметров шесть, тяжелые военные ботинки на толстой рифленой подошве, и байкерские сапоги-казаки с металлическими носами. Три похожих друг на друга образа, отличающиеся только акцентами.
        И надо признать, русские образы нравились Нойнеру куда больше, чем австрийские. Просыпался Повелитель всегда в шесть утра, вне зависимости от того, во сколько он ложился. Принимал ледяной душ, проводил полчаса в спортивном зале, потом завтракал и ехал работать. В отличие от своего предшественника, он очень четко разделял территорию личной жизни и личных дел, и территорию работы и дел Братства. От квартиры, принадлежавшей Дориану, Людвиг разумно отказался, предпочтя ей небольшой особняк на том же Крестовском острове. Для своей корпорации, где был устроен также и петербуржский штаб Братства, он приобрел в собственность недавно построенный бизнес-центр - разумеется, тоже на Крестовском. Негромко щелкнула минутная стрелка на больших часах - семь часов девять минут.
        - Аполлон!
        Через несколько секунд слуга появился в прихожей, поклонился.
        - Да, господин Людвиг?
        - Я позвоню за час до обеда. Сегодня подашь жаркое со свининой, в горшочке. Десерт не нужен - я поем и тут же уеду.
        - Как скажете, господин Людвиг, - грек снова поклонился, и Нойнер в который раз подумал, что не ошибся, решив все же взять к себе бывшего слугу своего предшественника: Аполлон был исполнителен, в меру инициативен, прекрасно готовил, причем блюда самых разных стран, но даже не кулинарные таланты были его главным полезным качеством.
        Грек служил Вертаску около десяти лет, и очень, очень многое знал. В отличие от Дориана, австриец никогда не забывал, что прислуга - не элемент декора и не удобный инструмент, прислуга имеет уши. А хорошая прислуга - еще и хорошие слух и мозги. После памятного разговора по мобилу, когда петербуржец обвинил Людвига в том, что тот украл базу, Нойнер сразу же отправился в Россию. Что бы он не сказал, он прекрасно понимал - Дориан не настолько глуп, чтобы пытаться не отдать информацию под таким смехотворным предлогом. Все это слишком хорошо проверяется.
        Прилетев, Людвиг тут же направился к собрату домой, но не обнаружил его. Чуть встревоженный Аполлон сказал, что господин уехал на какую-то встречу и должен был вернуться вскоре после полуночи, но почему-то не вернулся. Терзаемый дурными предчувствиями, Нойнер за пару часов развил бурную деятельность - деньги позволяли ему нанять на пару лет хоть всю полицию, спецслужбы, детективные и поисковые агентства. Пары лет, конечно, не понадобилось - за трое суток Петербург прочесали вдоль, поперек, и еще в глубину на километр. Безрезультатно - Дориан Вертаск как сквозь землю провалился.
        Пришлось звонить Вацлаву. Пражски прилетел через четыре часа, взял флаер с водителем, и за ночь объехал весь город, пытаясь найти хоть какие-то следы своего потенциального преемника. Вернулся злой, молча выгнал всех из квартиры Дориана, заперся в оранжерее и не выходил оттуда до следующего вечера.
        - Брат Дориан мертв, - объявил Вацлав, без стука входя в номер Нойнера. - Я знаю о конфликте, возникшем между вами с его слов. Хочу теперь услышать твою сторону.
        Людвиг ощутил волну энергии, хлынувшую от чеха, и приготовился заниматься неприятным и непривычным делом - говорить правду. Пражски проверил каждое его слово. Кажется, не поверил, но прицепиться было не к чему - в конце концов, австриец действительно не солгал ни в единой мелочи. Что-то недоговорил, да, но не более. Так ничего и не сказав, глава Братства вернулся в Чехию. И уже оттуда спустя неделю позвонил Людвигу.
        - Во-первых, принимай Петербург - в Вене тебе делать нечего, там все прекрасно работает и без тебя. Придется работать с нуля, раз база брата Дориана утрачена. Во-вторых - ищи базу. Сам понимаешь, если эта информация попадет в руки спецслужб, ничего хорошего не получится.
        - Хорошо, учитель, - сказал Нойнер коротким гудкам.
        И принялся за работу. Первым делом он взял в оборот слугу Вертаска, поставив его перед несложным выбором: работать на Людвига так же, как он работал на Дориана, плюс выполнять некоторые другие несложные обязанности, плюс рассказать новому хозяину все о делах хозяина прежнего, или же…
        - Я согласен, но у меня будет два условия, - спокойно ответил Аполлон.
        - Какие еще условия? - удивился Нойнер.
        - Дополнительные два выходных в месяц и повышение зарплаты.
        На несколько секунд австриец потерял дар речи - он-то думал, что речь пойдет о чем-то существенном!
        - Получать будешь вдвое больше, выходные - один день в неделю и еще два в месяц по твоему выбору, но с согласованием минимум за три дня.
        - Я согласен.
        - Значит, с этого момента ты работаешь на меня. И для начала - расскажи мне все, что ты знаешь о делах покойного Вертаска. Лгать не советую - я не силен в телепатии, и даже недоговорку могу принять за вранье. А когда мне врут - я злюсь. А когда я злюсь…
        - Я понял, господин Людвиг. Можно начинать?
        Рассказал он очень и очень многое. Пожалуй, гораздо больше, чем Нойнер мог рассчитывать. Да, с этим можно было начинать работать. Но сперва - база.
        - Как и когда вор мог проникнуть в дом и украсть системный блок?
        - В тот день, когда вы прилетели. Дориан приказал мне уйти, оставив дверь незапертой - видимо, боялся, что не сможет вам открыть. Еще он велел сказать охране на посту, чтобы те пропустили человека, который пойдет к Дориану Вертаску. Он нередко давал охране такие распоряжения, и они не удивились. Вор точно пришел в промежутке между моим уходом и вашим приездом. Иногда к Дориану приходило несколько человек за вечер, и потому охранники не удивились, что следом за одним гостем пришел другой.
        - А записи с видеокамер?
        - Уничтожены, к сожалению. С украденного системного блока управлялась система видеонаблюдения за квартирой, и был нелегальный доступ к компу охраны. Все записи за те сутки уничтожены и восстановлению не подлежат. Но есть словесное описание первого гостя, составленное одним из охранников. Это был молодой мужчина среднего роста, бледный, худощавый, с длинными темными - возможно, черными - волосами, в кожаных штанах и кожаном же плаще на голое тело. Я не припоминаю никого, кто подходил бы под это описание.
        Работать с Аполлоном оказалось сплошным удовольствием - грек обладал хорошей памятью, не имел привычки додумывать, если чего-то не помнил, рассказывал подробно, не упуская важных деталей, но в то же время не тратя время на ерунду. К сожалению, найти базу это не помогло. Нойнер искал ее полтора года, и все безрезультатно.
        - Господин Людвиг, с вами все в порядке? - осторожно спросил слуга, вырывая австрийца из воспоминаний.
        - Да, все хорошо, - он скинул пиджак, протянул его Аполлону. - Повесь обратно в шкаф - сегодня жарковато для полного костюма.
        - В вашем офисе хорошие кондиционеры, а в шкафу висит еще один точно такой же костюм с пиджаком, - напомнил грек. - На случай, если будет какая-нибудь важная встреча.
        - Точно. А я и забыл. Спасибо, - он последний раз взглянул в зеркало, провел ладонью по чисто выбритому черепу, и направился к двери. - За час до обеда я позвоню.
        - Буду ждать, господин Людвиг.
        После уличной жары - всего семь утра, а уже духота, как в полдень, и куда только OverTown смотрит? - прохлада кабинета казалась райской. Нойнер приказал секретарше принести кофе, поздоровался с личным секретарем - в отличие от длинноногой блондинки-кофеподавательницы, секретарь была немолодой и не очень красивой, зато отрабатывала свою двойную зарплату на все сто процентов.
        - Доброе утро, господин Людвиг.
        - Здравствуйте, Маргарита Юрьевна.
        - Вы просили вчера напомнить, что ваша первая встреча - специалист по сетевой безопасности из две тысячи семьдесят третьего года.
        - Да, спасибо.
        Ага, конечно, специалист. То есть, специалист - но наоборот. Проще говоря, хакер. Знаменитый в очень узких кругах хакер, два года назад взломавший государственный сервер, на котором хранилась информация обо всех гражданах России.
        Он успел выпить кофе и просмотреть подробный список дел на сегодня, когда в кабинет постучалась секретарша Милочка и пропела:
        - Федор Андреевич Шестков, специалист по…
        - Пригласи.
        Федор Михайлович оказался мужиком лет пятидесяти с хвостиком, в джинсах и драной футболке, заросший недельной щетиной. Суммарная стоимость одежды на нем не превышала стоимости белья на Людвиге, зато костюм Людвига, сшитый на заказ у лучшего портного города, не стоил и одной четверти сверхмощного компа-наладонника, выглядывавшего из широкого кармана не очень чистых штанов. И все вместе это было слишком нарочито, чтобы казаться естественным.
        - Здравствуйте, Федор, - спокойно поприветствовал гостя Нойнер. - Итак, я позвал вас, чтобы предложить… впрочем, подождите минутку. Он быстро набрал на экране команду - тихо щелкнули замки, слабо загудело устройство, создающее непреодолимые помехи любой прослушке. - Итак, вы - тот самый знаменитый Вайсс, взломавший в семьдесят третьем госсервер.
        - Вы меня с кем-то путаете, - прищурился хакер.
        - Не путаю. И не предлагаю играть со мной. Я знаю, кто вы. Я знаю, что за тот взлом вы получили денег достаточно, чтобы всю оставшуюся жизнь провести на итальянском побережье, где вы приобрели виллу. Однако через год вы вернулись в Россию. Почему? Потому, что вам стало скучно. Вы не работяга, взломом зарабатывающий себе на хлеб и комп, и хакерство для вас - не ремесло, а творчество. Я прав?
        - Да, - после паузы сказал Вайсс. - Вы не полицейский и вы не из спецслужб. Вы не стали бы устраивать эту беседу, если бы собирались меня сдать. Следовательно, вы хотите дать мне задание. Так?
        - Именно. Задание крайне сложное даже для вас, хоть вы и считаетесь одним из лучших хакеров в мире. Кстати, хотите кофе?
        - Не откажусь.
        - Сахар, сливки, корица?
        - Просто кофе.
        - Маргарита Юрьевна, пожалуйста, принесите нам кофе. Мне - как обычно, а Федору Андреевичу - без корицы, - отключив связь, Людвиг вновь посмотрел на собеседника. - Так вот, господин Вайсс. Мне нужна информация, содержащаяся на трех компах. Один из них находится в Берлине, второй - в Нюрнберге, третий - в Гамбурге. К сети компы не подключены, но для вас, как мне известно, это не проблема. Оплата - на ваше усмотрение. В качестве аванса могу предложить… Да, Маргарита Юрьевна, спасибо.
        Дождавшись, пока секретарь выйдет, Нойнер открыл ящик стола, достал из него небольшую коробку, размером с две сигаретных пачки, протянул Вайссу. Тот повертел коробочку в руках, поставил на край стола, нажал единственную кнопку на гладкой металлической поверхности. Из края коробки выскочила крохотная игла.
        - Проверка ДНК, - пояснил Людвиг. - Придется уколоть палец.
        Хакер смотрел на коробку с недоверием, и австриец сам протянул руку, слегка надавил на иглу. Игла втянулась, а коробка начала стремительно раскладываться. Через несколько секунд перед Вайссом стоял разложенный ноутбук.
        - Максимальные характеристики, проецируемая на панель клавиатура, экран с сенсорным вводом, проецируемый голографический экран. Основной материал - специальный сплав, жаростойкий, водонепроницаемый, удароустойчивый, и так далее - но это все ерунда. Добраться до информации можно только включив комп. Включение - только по коду ДНК, и никак иначе. Экспериментальная разработка. Абсолютная безопасность. Хотите?
        - Да, - хрипло ответил Вайсс, не отводя взгляда от чуда техники. - Хочу.
        - В таком случае… - Нойнер переставил ноутбук, удалил из его памяти информацию о своей ДНК - комп тут же сложился обратно в коробку, которую Людвиг вернул на самый край стола. - Забирайте. Он ваш. Будет открываться только по вашей ДНК, если не перепрограммируете. На меня он уже не сработает.
        - Я приступлю к работе сегодня же. Максимум через месяц…
        - Не надо сроков. Просто сделайте как можно быстрее. И самое главное - никто не должен знать, что информация скопирована. Адреса и вся прочая информация, которую я могу предоставить - в этом пакете, - он положил на стол простой бумажный конверт.
        - Ну и, само собой, я не потерплю ни малейшего обмана. Вы пейте кофе, он вкусный и хорошо бодрит после бессонной ночи.
        Вайсс залпом выпил обжигающий напиток, даже не почувствовав вкуса.
        - Какие гарантии моей честности вы хотите? - тихо спросил он.
        - Мне не нужны гарантии. Мне нужна сделанная работа, и только.
        - Она будет сделана.
        - Вот и хорошо. Тогда обсудим детали…
        На обсуждение деталей ушло минут десять - все это время австриец внимательно следил за зрачками визави и за скоростью его реакции. Когда препарат, подмешанный в напиток, проходящий под кодовым названием «кофе без», начал действовать, Людвиг легко вытянул из ставшего очень разговорчивым и неосторожным хакера всю нужную ему информацию. Теперь Вайсс не сможет обмануть ни при каких обстоятельствах - Нойнер знал о нем все.
        - Кстати, вот еще что хотел спросить! Скажите, а кому вообще мог понадобиться тот взлом госсервера? Или вы это делали исключительно для себя?
        - Для себя? Не, для себя это слишком геморройно и рискованно. Это парень один заказал, он хотел кого-то из корпы вытащить. Устроил побег - помните, как раз в том апреле была история? Вот мы и подчищали следы за теми, кого он вытаскивал. Вообще, странный мужик, говорил странно, одевался странно, платил совершенно бешеные деньги даже за такую работу.
        Людвиг почувствовал, как в груди вдруг стало на мгновение очень холодно. Он ненавидел само это ощущение, но безумно любил то, что оно означало. Он напал на след. Неизвестно, чей это был след - но точно что-то очень важное и нужное.
        - Странно говорил?
        - Ага. Короткие такие рубленые фразы, и смотрел на нас, словно бы не видел. А одевался - вообще атас. Мы первый раз встретились в марте. Тогда холодно было, градусов шесть ниже нуля - а он приперся в плаще. Плащ кожаный, и так не греет, так еще и распахнутый. А под плащом - ничего, голая грудь.
        - Как он выглядел? - тихо спросил Нойнер.
        - Ну, довольно высокий, худощавый, но крепкий, жилистый, сильный очень на вид. Волосы длинные, черные, распущенные всегда - ни разу его с хвостом не видел. Бледный, взгляд злой.
        - Когда вы его видели в последний раз?
        - Да в тот же день, когда побег был. Он велел начинать, и ушел. Это около девяти вечера было, шестнадцатого апреля. Но это не главное. Вы бы знали, как сложно было удержаться от соблазна и не перекачать к себе с государственного сервака инфу на всяких там политиков, бизнесменов, и тому подобных! Можно было бы вообще никогда в жизни больше не работать ни мне, ни детям, если они у меня вдруг появятся.
        - А его изображение у вас есть?
        - Да, остался один снимок с камеры, который я сохранил на всякий случай… Сейчас покажу, в наладоннике есть. Так… вот он.
        - Позволите скопировать?
        - Копируйте, - махнул рукой Вайсс.
        - Вам и вашим детям и так можно будет никогда не работать после того, как вы выполните мое поручение, - торжественно провозгласил Нойнер, возвращая хакеру комп. - А теперь, извините, я должен работать.
        - Да, конечно! Что-то я засиделся.
        - Буду ждать от вас вестей, Федор Андреевич, - сказал Людвиг, открывая перед гостем дверь. - Маргарита Юрьевна, мне нужно поработать, никого ко мне не пускайте, пожалуйста!
        - Конечно, господин Людвиг.
        Тщательно заперев дверь кабинета, Нойнер дошел до стола, рухнул в удобное кресло, вытер платком выступившую на лбу испарину и открыл досье, в котором была информация обо всех людях, когда-либо как-либо контактировавших с Братством. Выбрал папку со снимками, и запустил поиск на совпадение с оставленным Федором изображением. Спустя полторы минуты напряженного ожидания программа завершила работу. Чувствуя, как бешено колотится сердце, Людвиг посмотрел на результаты поиска. Семнадцать похожих изображений. И среди них - только одно подходящее, все остальные просто не могли быть в Петербурге в то время. Теперь Нойнер знал, кто его враг. И, в отличие от собратьев, не собирался давать этому врагу ни единого шанса.
        II. IV
        Только зачем же охотник
        По имени «прежде»…
        Что бы там не говорили, все же дурным воспоминаниям свойственно блекнуть, когда у человека все хорошо. Даже если кажется, что этот кошмар не забудешь никогда - проходит несколько лет, и радость жизни стирает злое прошлое из памяти, оставляя только тень его, чтобы помнить и не повторять ошибок. И Стас убедился в этом на собственном примере.
        Два года назад он был уверен, что никогда не забудет рабство в корпорации, свист плети и расписанную до последней секунды жизнь. Думал, что не сможет избавиться от боли предательства и не сумеет вычеркнуть из памяти имена и лица тех, кто, называя себя аарн, отвернулись от него, едва только появился повод. Считал, что глухая, стонущая тоска, поселившаяся в нем после смерти Вениамина Андреевича, останется с ним до конца жизни. Потом он думал, что никогда и ни за что не забудет неделю, проведенную в весеннем лесу, практически без еды, без возможности развести огонь и просушить вещи. Думал, что не оправится от сильнейшего воспаления легких, которое подхватил во время своих блужданий - оно дало о себе знать через неделю после того, как Ветровский, казалось, поправился. Думал, что не сможет научиться жить в деревне, с людьми, ничего о нем не знающими - за исключением Всеволода Владимировича, которому Стас рассказал о себе действительно все. Кроме имени, разве что - и то лишь потому, что действительно хотел начать все с начала.
        Все прошло. Свист плети ассоциировался теперь только с ленивой лошадью, боль предательства вызывала грустный смех над собственной наивностью, тоскливая боль потери сменилась светлой грустью по близкому человеку. Неделя в лесу казалась теперь не кошмаром, а своеобразным испытанием, которое он сумел пройти, воспаление легких осталось в памяти просто болезнью - да, неприятно, но с кем не бывает? А чужие люди за два года перестали быть чужими, и Стас готов был, не раздумывая, броситься в драку за любого из них.
        И все же он так и не стал своим. Быть может, из всех жителей деревни это ощущали только сам Стас, да Всеволод Владимирович - но этого было более чем достаточно. Молодой человек раз за разом вспоминал их последний разговор, и всякий раз убеждался в ощущении, что бывший профессор хочет, чтобы он ушел. Не потому, что этого хочет сам профессор, а потому, что это нужно Стасу. Ветровский упрямо сжимал кулаки, кусал губы, и повторял себе снова и снова - «я останусь, это мой дом, мое место - здесь». В конце концов, такая деревня - чем не орден? Ничем не орден, отвечал он самому себе. Да, здесь живут хорошие, честные, работящие люди, и это очень много, это непредставимо много в мире, где каждый второй готов на любые подлости во имя выгоды. Но для ордена - этого недостаточно.
        Деревня статична, деревня не имеет пути развития, и не потому, что нет возможностей. Сами люди статичны, они создали свой стабильный мирок, в котором могут спокойно жить и радоваться жизни, и они уже не стремятся ни к чему новому. Кроме того, как ни печально это признавать - деревни обречены на вымирание, как и любая замкнутая система. Либо вымирание, либо трансформация во что-то совершенно иное - и Стас был уверен, что трансформация приведет не к моральному и умственному развитию, а только лишь к техническому прогрессу. «А если я останусь и возглавлю деревню - что будет тогда? Смогу ли я найти новый путь, которого до сих пор не вижу? Сумею ли научить этих простых людей Звездному ветру, стремлению к познанию Вселенной?» - спрашивал он себя. И тут же отвечал - нет. Не сможет. Не пойдут за ним эти люди, привыкшие к своему миру. Если бы он позвал в города - быть может, кто-то из молодежи и согласился бы. Та же Олеся…
        …Олеся. Еще одна причина, по которой Стас должен был остаться. И собирался остаться. Трехлетнюю Лесю привела в деревню мать - женщина умирала от рака, не имея средств на дорогостоящее лечение. Она понимала, что скоро умрет, и не хотела, чтобы дочь попала в детский дом. Девочка выросла в деревне и искренне считала Всеволода Владимировича своим дедушкой, хотя правду от нее никто не скрывал. Но она пошла бы за Стасом - юности свойственно совершать необдуманные поступки во имя любви, а Олеся Стаса любила. Осенью, после праздника урожая, хотели сыграть свадьбу, и Стас знал - уйти он может только до праздника. Потом будет поздно.
        - Ненавижу выбирать, - пожаловался он.
        Соловый мерин всхрапнул, ткнулся бархатным носом в плечо. Ветровский рассеянно погладил крутую шею, пальцы машинально пробежались по гриве, выбирая застрявшие в жестких волосах репья и колючки.
        - Ты сам вызвался, я не виноват, - сказал молодой человек коню. - Так что ждет тебя долгая прогулка.
        - С кем болтаешь? - осведомился Андрей, выходя из амуничника с хомутом на плече и уздечкой в руке.
        - С кем тут говорить, кроме лошадей? - пожал плечами Стас. - Ты когда будешь готов?
        - Щас запрягу и буду готов. Все проверил?
        - Угу. Все по списку, и списки тоже по списку.
        - Много нам обратно заказали?
        - Да уж достаточно. Глашу берешь?
        - А кого еще?
        - Тоже верно. Я на Солнечном поеду.
        - Не ты, а мы. Мне тоже неохота всю дорогу на возу трястись.
        - Угу, - сказал Стас, и пошел за седлом.
        Выезжали на торговлю с вечера. Ехать далеко, воз тяжелый, дороги - одно название, а не дороги, так что в городе в лучшем случае часам к шести утра быть. Воз поставить на рынке, лошадей распрячь и увести - это уже задача Стаса, пока Андрей будет торговать. Как пекло схлынет - торговля уже кончается, останется только заехать за товаром, что в деревню везти, и можно домой. Часам к трем утра как раз вернуться - и можно спать хоть весь день.
        По вечерней прохладе кони шли резво, а Солнечный вовсе норовил сорваться в галоп - застоялся за время жатвы. Мерин был заезжен только под седло - при виде хомута у него начиналась настоящая истерика, и даже Витька, прирожденный лошадник, не сумел переучить солового упрямца под упряжь.
        Глаша бежала экономной рысью, Андрей берег силы лошади, и Стасу очень быстро надоело сдерживать своего коня.
        - Солнечный застоялся, - сказал он, заставляя мерина держать один темп с Глашей.
        - Хочешь - погоняю, - пожал плечами рыжебородый.
        - Да я сам справлюсь. Просто предупреждаю.
        - Угу.
        Стас надеялся получить от короткой скачки удовольствие, но его ждало разочарование - стремена мешали, веревочные путлища неприятно давили на икры, а седло оказалось гораздо жестче лошадиной спины. Помучившись минут десять, он вернулся на дорогу, спешился, быстро расседлал Солнечного, дождавшись Андрея, закинул седло на телегу и снова вскочил на спину коня.
        Совсем другое дело! Шелковистость шкуры отчетливо ощущалась сквозь тонкую ткань штанов, слабо пахло конским потом и сильно - подсохшей травой, скошенной третьего дня. Ветер приятно холодил кожу, остужал, выгонял из тела дневной зной, и если бы Стас спросил себя: «оставаться или уходить?» сейчас, то ответ был бы очевиден.
        Около трех утра сделали короткий привал, перекусили хлебом, домашней колбасой и квасом, поменялись местами. Снова в седле Ветровский оказался уже перед самым городом - Андрей, родившийся и выросший в деревне, с чистой совестью свалил на «городского» процесс получения временных удостоверений личности, совершенно не замечая, как побледнел Стас, едва представив себе процесс общения с полицией.
        Воображение рисовало ему картины одна страшнее другой, но он все же заставил себя направить Солнечного к человеку в форме, с интересом изучающему непривычное даже для этого городка зрелище.
        - Здрасти, - молодой человек спрыгнул на землю, ухватил начавшего нервничать коня под уздцы. - Мы с отцом с деревни приехали, торговать. Батя сказал, надо взять эти, удостоверения временной личности.
        На лице полицейского отразилось высокомерное презрение к деревенщине, неспособной даже разговаривать нормально. Стас растянул губы в наивной улыбке, захлопал глазами, корча из себя этакого сельского увальня, но никак не юношу с пусть незаконченным, но все же высшим образованием.
        - Будет тебе удостоверение личности… временной, - снисходительно сказал полицейский. - Что везете на продажу?
        - Овощи: картошку, помидоры, огурцы, зелень всякую, еще сыр, пшеницы четыре мешка… - принялся перечислять Стас.
        - Да кому тут нужна ваша пшеница, совсем сдурели? Здесь город, понимаешь? У нас свой хлеб пекут. Звать вас с батей как? На сколько приехали?
        - Вечером уедем, а звать - Василий Андреич и Иван Васильич, - брякнул парень первое, что пришло в голову.
        - А фамилия?
        - Э… Нету фамилии. А зачем она?
        - Значит, надо говорить - Ивановы! Всему вас учить надо…
        Продолжая ворчать себе под нос, он удалился в бронированный «стакан», как в народе именовали круглые полицейские помещения, встречавшиеся на каждом втором крупном перекрестке.
        Через пятнадцать минут Стас получил две пластиковые карты, подтверждающие их с Андреем право находиться в городе в течение суток. Чтобы попасть на территорию торгово-рыночной зоны пришлось полчаса скандалить с местным охранником, которому пришло в голову получить на халяву мешок отборных натуральных помидоров. Тем не менее, когда парни добрались до своего ряда и Андрей принялся распрягать Глашу, на рынке еще никого не было.
        Оставив товарища превращать воз в торговый лоток, Стас повел лошадей за территорию города, где привязал на длинной веревке и оставил пастись под присмотром долговязых веснушчатых близнецов Вали и Левы, знакомых Андрея. Теперь можно было или вернуться на рынок, или побродить по городу - у него было немного денег, оставшихся еще с тех пор, когда он только уезжал из Питера, и Стас хотел купить какой-нибудь подарок Лесе.
        Подумав, молодой человек рассудил, что Андрей справится пока что сам, и направился в сторону центра города. Утреннее солнце бликовало на лакированных бортах флаеров - Ветровский с удивлением заметил, что автомобилей почти нет, и это в небольшом городке! Что же творится в городах? Тихо шурша, мимо прополз робот-уборщик, и Стас подумал, что последний раз он видел такого, когда работал в «Гермесе», и тот, гермесовский, был куда больше, шумнее, несовершеннее.
        Присмотревшись, юноша заметил еще несколько таких роботов - они не спеша ползли вдоль домов, оставляя за собой чистый асфальт. Из-за угла, чуть накренившись на повороте, вылетел флаер-такси, сбросил скорость, приземлился на другой стороне улицы. Беззвучно разъехались двери, из флаера, покачиваясь, выбрался молодой человек в облегающем костюме какого-то супергероя, и направился к ближайшей парадной. За ним вылезли три девушки - Стас протер глаза, взглянул еще раз, и отвернулся: на девушках не было никакой одежды, кроме тоненьких ниточек на бедрах, придерживающих лоскуток ткани в паху. Громкий пьяный смех раскатился по улице, одна из девушек ухватилась за дверь флаера, согнулась - ее тошнило на свежевымытый асфальт.
        Тем временем парень добрался до парадной, попытался попасть магнитным ключом по сенсору, промахнулся, попытался еще раз - снова неудачно, но дверь все же открылась. Правда, без его участия - из парадной вышла бедно одетая женщина лет сорока. Взглянула на молодого человека, сделала шаг в сторону, явно пытаясь скрыть отвращение, но парень, несмотря на свое состояние, заметил выражение ее лица.
        - Че уставилась? - презрительно процедил он. - А ну, пшла отюда!
        - Как тебе не стыдно? Ладно сам, так хоть бы мать пожалел, - покачала головой женщина.
        - Че ты сказала, коза? - он рванул воротник облегавшей тощее тело тряпки, шагнул к обидчице. - А ну, повтори, сука!
        На лице женщины отразился страх. Стас бросился к парню, но не успел - он ударил женщину кулаком в лицо, она, вскрикнув, отшатнулась, он ударил еще раз, сбивая жертву с ног, а Стас был уже рядом, но в его локоть вдруг вцепились не по-девичьи сильные пальцы, и одна из голых девушек, рыженькая и очень красивая, серьезно взглянула ему в глаза.
        - Не вмешивайся, - едва слышно сказала она. - Хуже будет. Ты уйдешь - а он станет мстить ей. Не надо, пожалуйста.
        Тем временем другая девушка, оставив сползшую на тротуар перепившую подругу, уже висела на шее парня, что-то быстро говорила, прижималась к нему, и Стас видел, что ее действия явно отвлекли ублюдка от жертвы.
        - Почему бы мне просто не переломать ему руки? - процедил он сквозь зубы. - Потому, что ты уйдешь. А он останется, пожалуется отцу, и нам переломают не только руки, - напряженно прошептала рыжая. - Пожалуйста, не вмешивайся. Хочешь помочь - помоги моей матери.
        Прежде, чем Стас осознал услышанное, девушка выпустила его руку и тут же оказалась возле парня, обняла со спины, незаметно подталкивая в сторону открытой двери. И только тогда Ветровский заметил, что не он один был свидетелем этой кошмарной сцены. Но другие старались перейти на противоположную сторону улицы, отворачивались, преувеличенно внимательно смотрели на экраны мобилов…
        Он до крови прикусил губу. Подошел к женщине, осторожно коснулся плеча, тут же отдернул руку, когда несчастная вздрогнула и попыталась отстраниться.
        - Я не причиню вам вреда, - как можно мягче проговорил Стас. - Пожалуйста, вставайте, не надо здесь находиться. Вы ведь можете встать?
        Она опасливо подняла голову, посмотрела ему в глаза, и юноша с трудом подавил желание сейчас же броситься в парадную, догнать того парня и оторвать ему голову к чертям - настолько затравленный и смирившийся со всем происходящим взгляд был у этой женщины. Не слушая робких благодарностей, Стас помог ей подняться на ноги, проводил до квартиры.
        - Я могу вам чем-нибудь еще помочь? - спросил он уже у самых дверей.
        - Нет-нет, ничего не надо, спасибо вам большое, - скороговоркой выпалила женщина и быстро закрыла дверь.
        Ветровский постоял несколько минут на лестничной площадке, зачем-то глядя на серую железную дверь, потом развернулся и вышел на улицу. В голове шумело, словно он выпил залпом полстакана водки. Первый раз за два года хотелось курить. Мимо шел парнишка лет шестнадцати, от него несло табаком - Стас сделал шаг наперерез.
        - Извини, приятель, у тебя сигареты не найдется? - как можно миролюбивее сказал он. Тот сперва посмотрел на заговорившего, потом побледнел, отшатнулся.
        - Эээ… Чего?
        - У тебя не будет лишней сигареты? - повторил Ветровский. - И огня, если несложно.
        Парнишка окинул широкоплечего, загорелого Стаса диким взглядом, полез в карман, трясущимися руками достал пачку, протянул.
        - Бери, конечно… - и попытался продолжить путь, но молодой человек удержал его за плечо.
        - Всего одну сигарету, - пояснил он, возвращая пачку. - Спасибо большое.
        Проводил взглядом почти перешедшего на бег парня, огляделся в поисках кого-нибудь, у кого можно попросить прикурить. Просьба одолжить зажигалку была воспринята гораздо спокойнее.
        Пожилой мужчина удивленно посмотрел на «деревенского», позволил прикурить, и еще несколько секунд странно смотрел на Стаса, отошедшего к стене.
        Что творится в этом городе? Что вообще происходит с этим миром??? Стас всегда считал, что мир катится в пропасть с каждым годом.
        Но, похоже, пока он сидел два года в деревне, мир успел в эту пропасть скатиться, и сейчас летел на дно, с каждым мгновением набирая скорость. То, что он только что видел - каких-то три года назад подобное было возможно разве что в трущобах, и то, даже там женщин бить было не принято, особенно ни за что.
        Голые девушки на улице - и никто даже не посмотрел косо. Пытаешься вступиться за женщину - ее же дочь уговаривает этого не делать, мол, хуже будет.
        - Какого черта? - тоскливо проговорил он, ни к кому не обращаясь. С непривычки в горле запершило после первой же затяжки, голова закружилась сильнее, но Стас был этому рад - меньше всего ему сейчас хотелось сохранять ясность мыслей.
        Докурив сигарету до середины, он бросил ее ползущему мимо уборщику, на крышке которого была надпись: «если у тебя есть маркер - ты можешь раскрасить все, кроме этого маркера».
        «Если у меня есть вера, я могу верить во все, кроме этой веры» - перефразировал Стас. - «Если у меня есть любовь, я могу любить все, кроме этой любви».
        Нигде больше не задерживаясь, он пошел на рынок, мрачно кивнул Андрею и встал за прилавок. Уходить из деревни обратно в город больше не хотелось.
        Торговля шла бойко, горожане с большим удовольствием покупали вызревшие в открытом грунте без капли химических удобрений помидоры и огурцы, двадцатикилограммовыми мешками брали картошку, а домашний сыр, масло и творог вовсе разошлись в первые два часа.
        Стас скрупулезно запоминал, сколько человек подошли за молочными продуктами, когда те уже закончились - в следующий раз надо будет взять больше масла, сыра и домашних копченых колбас. К полудню воз почти опустел, а около часа Андрей, взглянув на последний мешок картошки, громко объявил цену на него, снизив прежнюю в полтора раза. Через минуту мешок забрали.
        - Я за лошадьми, - сказал Андрей. - Сходи пока, закупись.
        Стас кивнул, развернулся, молча побрел в сторону магазина тканей - все же, полностью на самообеспечении деревня прожить не могла: часть строительных материалов, ткани, инструмент, некоторое количество топлива для электрогенератора на зиму (летом хватало солнечных батарей, привезенных в деревню еще Всеволодом Владимировичем), и некоторые другие вещи приходилось покупать.
        Впрочем, только для того и затевалась вся торговля - больше деньги в деревне не были нужны. В этот раз требовалось купить довольно много ткани - в деревне сейчас было двенадцать детей, и вся одежда на них словно горела, да и у взрослых износилась за последний год.
        В магазине всего нужного не нашлось, но молодому человеку предложили подождать полтора часа, и все доставят со склада. Стас пожал плечами - ему было без разницы. Продавец, конечно, принял это за согласие, взял предоплату, и сказал вернуться через два часа - для надежности.
        Ветровский обошел все остальные магазины, с трудом дотащил купленное до телеги, оповестил Андрея о том, что за тканями надо будет зайти через полтора часа, и пошел искать подарок для Леси - денег осталось больше, чем он рассчитывал, и Всеволод Владимирович не обидится, если Стас потратит несколько евро на безделушку, которая порадует девушку.
        В глаза бросилась яркая неоновая вывеска - старая, потрепанная, но крикливая: «Виртуал-центр». Стас подумал минутку - и зашел.
        - Мне нужен доступ в инфосеть на полчаса, - сказал он администратору.
        Полный парень в игровом костюме, от которого отходило десятка два проводков, удивленно оглядел клиента.
        - Вы умеете пользоваться компом? - недоверчиво спросил он.
        Стас хотел было съязвить, но сдержался.
        - Да. На уровне продвинутого пользователя.
        - Хорошо. Пятая машина, полчаса, неигровой доступ в инфосеть, - скомандовал он в микрофон, прицепленный к вороту костюма.
        - С вас один евро.
        Ветровский молча расплатился и так же молча прошел к компу. Оказывается, пальцы совсем отвыкли от клавиатуры - он то и дело не попадал по клавишам, смазывал, набирая совсем не то, что хотел, но умный браузер понимал запросы, невзирая на опечатки.
        Да, мир успел перевернуться. Вниз головой и в пропасть. Полная автоматизация городского метро в Петербурге и Москве, частичная автоматизация флаер-такси. Массовые увольнения на крупных предприятиях, замена живых работников машинами. Последние годы использования автомобилей - закон, запрещающий их использование, вступит в силу первого января две тысячи семьдесят седьмого года, то есть - через полтора года.
        Государственный совет объявил о пересмотре финансирования муниципальных учреждений благотворительной направленности, таких как: бесплатные больницы, детские дома, бюджетные школы. По словам министра финансов, «благотворительные учреждения потребляют существенную часть бюджета, никоим образом не окупая затраченных денег».
        Также в совете обсуждается вопрос о введении принудительной эвтаназии для граждан РФ, достигших семидесятилетнего возраста и не имеющих возможности окупать свое существование.
        «Принудительная эвтаназия - это как соленый сахар», - отстраненно подумал Стас.
        И тут же, в тех же новостных сводках - знаменитая певица Алексо сожгла клуб, в котором ей не оказали должного внимания, погибли семь человек из обслуживающего персонала клуба, певицу приговорили к выплате штрафа владельцу клуба в размере ста тысяч евро и выплате компенсаций семьям погибших, размер компенсации на каждого погибшего составит одну тысячу шестьсот пятьдесят три евро.
        Автогонщик Клаус Ханцмер, многократный победитель Формулы-один, призер Европейской Олимпиады, чемпион мира в городских гонках посетит Петербург: город готовит торжественную встречу гонщику номер один, в программе праздника - мастер-класс спортивного вождения и специальная гонка, победитель которой получит настоящий гоночный флаер.
        На праздник планируется выделить около…
        Стас не стал дочитывать - коснулся старенького сенсорного экрана, закрывая страницу с новостями. Да, этот мир спасет только принудительная эвтаназия. Произошло окончательное разделение населения на несколько слоев: те, кому можно все, те, кому можно многое, те, кому что-то все-таки можно и те, кому нельзя ничего. И еще те, кого нужно уничтожить: изгои общества, преступники, беспризорники, старики, больные, ненужные дети…
        - Господи, если Ты есть - пожалуйста, сделай что-нибудь, - прошептал Стас, невидяще глядя в экран. - Пожалуйста, хоть что-нибудь. Хуже уже не будет, но вдруг станет лучше?
        Господь не отвечал, и Стасу пришлось открыть глаза. На экране всплыло рекламное окно очередного почтового сервиса, и Ветровский вспомнил, что именно на этом сервисе он когда-то давно, еще во времена наивного и нелепого студенческого ордена создавал резервную почту, адрес которой знали только самые близкие друзья.
        Не позволяя себе подумать, что и зачем он делает, молодой человек перешел по ссылке, ввел логин, пароль, комбинацию кода и ответ на проверочный вопрос - «арн ил аарн».
        Ну да, что еще он мог тогда поставить на свою почту? «В вашем ящике сто тридцать пять непрочитанных сообщений» - доложила программа.
        Стас коснулся сенсора, пролистнул страницу, другую - все до единого письма от одного и того же адресата. Алика Гонорина. Первое письмо пришло три года назад, в июле две тысячи семьдесят второго - в то время Ветровский еще только-только начал осваиваться в корпорации.
        «Не знаю, зачем пишу тебе - ты же не сможешь прочитать… но если вдруг сможешь - мало ли, как повернется - я хочу, чтобы ты знал: я благодарен тебе за то, что ты дал мне смысл жить дальше, невзирая ни на что. Я верю, что ты освободишься, верю, что ты не сломаешься. Я верю в тебя, Командор. И очень хотел бы, чтобы ты тоже сохранил веру в нас».
        Сентябрь того же года: «Знаешь, а ведь у нас все получилось. Это не то, чего ты хотел, не то, во что мы все верили, о чем мечтали, но это гораздо больше, чем то, на что мы могли рассчитывать».
        Декабрь того же года: «Сегодня у нас пополнение - я взял волонтером моего соученика с педагогического факультета. Дал ему прочитать книгу, он загорелся идеей, хочет вступить - но я сказал ему, что не могу принимать решение о вступлении в орден без тебя».
        «Стас, ты нужен нам. Я не знаю, где ты, что с тобой, но просто знай - ты нам очень нужен. Ты не имеешь права нас теперь бросить».
        «Пишу тебе, как будто в свой дневник. Жду и боюсь того дня, когда ты прочитаешь все это. Знаю, я выгляжу идиотом. Но я до сих пор не жалею ни о чем».
        Апрель две тысячи семьдесят третьего года: «Только что позвонили из полиции, спрашивали про тебя, хорошо ли я помню твое лицо. Когда я ответил - хорошо, велели ехать в морг на опознание. Я верю, что это не ты. И я рад этому звонку - значит, ты на свободе. Значит, ты еще вернешься. Приеду из морга - напишу тебе».
        Тот же день, спустя четыре часа: «Я знал. Стас, где ты? Появись. У меня есть возможность тебя легализовать»
        Через два дня: «В новостях сообщили о массовом побеге из корпорации, в которую тебя отправили, и что несколько человек были убиты при задержании. Мол, скрыться никому не удалось, все опознаны и водворены обратно под стражу. Я знаю, что они лгут. Стас, мы тебя ждем».
        Май того же года: «Стас, приехал Гранд. Он тебя ищет. Просто, чтобы ты знал».
        Август того же года: «Командор, я уже не надеюсь. Но жду. И буду ждать. Раз в месяц я буду выходить в чат нашего первого сайта - помнишь, который в итоге почти загнулся. Раз в месяц я буду присылать письмо с датой и временем выхода в сеть».
        Несколько минут спустя: «Семнадцатое августа, шестнадцать часов»
        Сентябрь того же года: «Двенадцатое сентября, тринадцать часов»
        Дальше каждый месяц - по письму.
        Дата и время, и больше ни слова. Стас пролистнул страничку наверх, открыл последнее письмо, пришедшее неделю назад: «Тридцать первое июля, семнадцать часов»
        По позвоночнику пробежала ледяная дрожь. Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, прежде чем перевести взгляд в верхний угол экрана и прочесть: тридцать первое июля, среда, семнадцать часов сорок восемь минут.
        Трясущимися руками Ветровский с четвертой попытки ввел адрес страницы. Вместо привычного оформления старого сайта перед ним всплыло черное окно с белой строкой, над которой была надпись: «Призови».
        Несколько секунд Стас помедлил, потом нервно усмехнулся, и быстро набрал: «Арн ил Аарн». Через секунду на экране появилось окошко регистрации в чат. Логин, пароль - системное сообщение: «В чат приходит Ветер».
        «Здравствуй, Алик» - непослушными пальцами набрал Стас, чувствуя себя… нет, не предателем, а чем-то мельче, хуже, гаже. Краем глаза он отметил, что оплаченного времени осталось восемь минут. Ответ пришел спустя секунду:
        «СТАС??? ЭТО ТЫ???»
        «Перед экзаменом по общей психологии мы с тобой спорили - дарить Галине Викторовне цветы до экзамена, или после. Я настоял на том, чтобы дарить до экзамена, и она решила, что мы хотим подмазаться. Ты мне припоминал этот случай еще полгода».
        «где ты что с тобой»
        «Я жив, я в России, за Ростовом»
        «мы можем встретиться»
        «Это был вопрос?»
        «ДА, КРЕТИН!!!»
        «Только если ты приедешь. У меня нет ни чипа, ни каких-либо документов, ни денег. И у меня еще три минуты времени в сети».
        «выезжаю в пятницу вечером раньше не могу работа какой точно город»
        «Новый Озерск, это четыреста километров к югу от Ростова»
        «в субботу буду к вечеру где именно встречаемся»
        «Западный парк, фонтан с дельфинами. Я буду там вечером, точное время не знаю»
        «приеду в новый озерск сразу поеду к этому парку буду ждать хоть до утра»
        «Все, время кончается. До встречи»
        В последнюю секунду Стас успел разлогиниться и закрыть сайт.
        На экране всплыло системное сообщение, но он даже не стал на него смотреть - поднялся и вышел. Спустя два часа полегчавший воз тащился по улицам к выезду из города, за ним ползли сразу два робота-уборщика.
        - Андрей, как ты думаешь - если я куплю бутылку водки и напьюсь в хлам, что со мной Дед сделает? - задумчиво спросил Ветровский.
        - Выпорет, - флегматично и совершенно серьезно ответил бородач. - И не за то, что пьешь, а за то, что дрянь пьешь. Если так надо - как вернемся, поди к нему, да спроси самогона. У Деда знатный самогон. Дед тебе и нальет, и выслушает, если надо, и совет даст. А не надо - так просто помолчит рядом. Сам говорить начнешь, и, кстати, очень быстро полегчает.
        - Спасибо.
        - За что?
        - За совет. Мне как-то в голову не пришло - к Деду за самогоном идти.
        - Угу.
        Всю дорогу в голове билась всего одна мысль: что делать?
        II. V
        На диво цельным
        Выходит мой Икар
        Она вошла совершенно бесшумно - он узнал, что теперь находится на террасе не один, только по едва ощутимым потокам энергии. Поставила на столик серебряный поднос, сделала шаг ко второму плетеному креслу, но садиться не стала, устремив на него вопросительный взгляд.
        - Чуть позже, Кира, - сказал Вацлав, не глядя на нее. - Я устал, и не хочу сейчас разговаривать.
        - Как скажешь, отец, - ничуть не обидевшись, она направилась к выходу с террасы. У самой двери замедлила шаг, обернулась. - Я принесла травяной отвар и минеральную воду. Януш просил узнать у тебя, будешь ли ты ужинать, и если будешь, то когда и с кем.
        - Спасибо. Я поужинаю через пару часов, и буду рад, если ты составишь мне компанию.
        - Хорошо, я передам Янушу, - она вышла с террасы.
        Только тогда Вацлав Пражски повернул голову, взял со столика глиняную кружку, полную светло-зеленого пахучего отвара, поморщившись, сделал первый глоток. Травы были отвратительны на вкус, но великолепно поддерживали силы измученного слишком долгой и насыщенной жизнью организма.
        Восемьдесят пять лет, а он до сих пор целыми днями работает, и видит Бог - работает хорошо, на совесть! «Не это ли величайшая издевка Господа - дать талант на совесть делать то, что совести противоречит?» - подумал чех, делая еще несколько глотков.
        Еще вчера вечером он был в России. Играл в бильярд с президентом, с отвращением наблюдая, как тот пытается доказать свое уважение и верность богатейшему и влиятельнейшему человеку мира, обсуждал подробности поправки к трудовому кодексу - словом, добивался того, что ему было нужно.
        Сегодня утром завтракал с Артемом Федоровичем Шуткиным, главой крупнейшей корпорации России, продумывая вместе с ним нюансы нового трудового договора. Обедал в представительстве Научной Ассоциации России, подробно объясняя профессору Неглядову, главе НАР, что от него требуется. А ужинать полетел домой, в Прагу. Хотел посидеть спокойно на террасе, любуясь охваченным закатным пламенем городом, но вместо того вновь думал о делах.
        Самым сложным представлялось избежать народных волнений, способных привести к какой угодно катастрофе, вплоть до новой революции. Но и здесь Вацлав нашел выход, больше того - в своей обычной манере он не только решил поставленный вопрос, но заодно и улучшил положение в иной области интересов.
        И теперь мог только поражаться в очередной раз тому, как многое способны не заметить люди, когда чувствуют запах денег. Роботизация заводов - он мечтал об этом больше пятидесяти лет. Другое дело, что когда идея только пришла к нему, еще молодому и наивному, Пражски пока не мог осознать всего, что стоит за ней. Ведь тысячи, десятки тысяч людей останутся без работы! Что они будут делать, лишившись единственного заработка?
        Если бы речь шла о сотнях человек - все было бы понятно: кто-то сумел бы адаптироваться, перепрофилировавшись, получив новое образование, подстроившись под изменения, а большинство бы спилось, деградировав и перестав существовать.
        Но когда дело касается многих тысяч, да еще и единовременно - пахнет революцией. А революцию сейчас допускать было бы некстати. Совсем некстати. И тут на помощь пришли ученые двадцатого века. Так кстати вычислившие максимальное количество людей, которое может жить на Терре, не убивая ее экологию.
        Пресловутый золотой миллиард, многократно охаянный псевдогуманистическим обществом прошлого столетия, и как никогда актуальный сейчас. Значит, оставшимся без работы людям можно будет предложить выбор: увольнение - или перевод на другую работу. Опасную, сложную, со специфическими условиями - но так хорошо оплачиваемую, что не меньше половины тех, кто окажется под угрозой увольнения, с радостью согласится, не замечая странных сносок в трудовом договоре.
        Вахтовый метод, полгода на службе - два месяца дома, зарплата выплачивается целиком в конце полугодия, ежемесячно - небольшой аванс. Но в случае смерти сотрудника не по вине приглашающей стороны - семья погибшего не наследует заработанные им деньги. Остается только создать условия, при которых люди будут гибнуть. И главное - будут гибнуть те люди, которых не жалко.
        Завтра на восьми крупнейших заводах России начнется бесплатное медицинское обследование сотрудников. На основании результатов обследования людям будут предлагать тот или иной вариант - от выбора между увольнением и работой, с которой большинство не вернется, и до получения образования за счет корпорации с последующим предоставлением рабочего места, в зависимости от результатов психологического тестирования, уровня интеллекта, физического и генетического здоровья, и готовности по-настоящему трудиться.
        Большинство, конечно, поедет за большими деньгами на тяжелую работу, и уже не вернется домой, но наверняка будут и такие, кто поднимется из грязи даже не в князи - куда выше. У физически здоровых людей, не имеющих генетических проблем, соберут сперму - впоследствии, когда начнется, наконец-то, колонизация космоса, Терре понадобятся здоровые, крепкие люди. А колонизация начнется скоро, очень скоро.
        Также большой проблемой оставались старики. Те, кто был совсем молод на момент катастрофы, сумел пережить ее, но не успел ничему научиться. Те, кто в прежние времена жил бы теперь на пенсию, охаивая хоть как-то, но кормящее их государство. Те, кто был больше не нужен, потребляя ресурсы, но не производя их.
        Эта проблема решалась удивительно просто, ее простота могла сравниться разве что с ее циничным безразличием. Принудительная эвтаназия людей, достигших семидесятилетнего возраста и нигде не работающих. Обсуждаемый сейчас в государственном совете закон имел множество поправок, уточнений, сносок - к примеру, «налог на жизнь», то есть, возможность неработающему семидесятилетнему человеку оправдать свое существование, ежемесячно выплачивая определенную сумму государству. Этакая «пенсия наоборот».
        Государство же, в свою очередь, выплачивало «соболезнование» родственникам эвтаназируемого - небольшое, но все же ощутимое. Пражски понимал, что едва ли кто-то из стариков согласится добровольно пойти на смерть, а материальное соболезнование мотивирует родственников сообщить специальной комиссии о местонахождении неработающего человека, достигшего указанного возраста.
        Да, это было подло - но человечество само довело себя до такого состояния, когда любая подлость стала оправдываться определенной суммой в евро. Следующим пунктом в плане Вацлава стояла задача полностью лишить финансирования детские дома и перевести школы на ту же систему, что и высшие учебные заведения - несколько полностью бесплатных мест для одаренных, остальные учатся за деньги.
        Этот проект даст возможность действительно талантливым получить хорошее образование, не заплатив ни копейки, и выкинет из школ тех, у кого недостаточно мозгов, чтобы закончить даже школу. Детские дома же, переведенные на негосударственную основу, будут скуплены Вацлавом на следующий же день после утверждения закона.
        Талантливые, способные развиться дети получат лучшее образование, какое только может быть. Бездарности… что ж, сорняки надо выпалывать. Скорее всего, начальный этап работы в этом направлении он поручит Кире, она должна справиться.
        Кира… Да, Кира. Единственная дочь. Вацлав невесело усмехнулся, вспомнив историю ее рождения. Когда-то он не хотел ставить во главе Братства одного из Повелителей. Как ни старался Пражски, он так и не сумел привить ни одному из них свою идею. Те, кто проходил через ломку чрезмерной гуманности, теряли слишком многие принципы, теряли само понимание истинной морали, становясь хоть и контролируемыми - но все же ублюдками. Те, кто не мог сделать того, что требовал Вацлав - просто ломались. Нескольких он оставил в покое, но большинство пришлось устранить - чех очень хорошо помнил, что оставлять за спиной живых врагов нельзя. Особенно идеологических врагов.
        Тогда-то, окончательно разочаровавшись в собратьях, Пражски решил передать свою мировую империю собственному сыну. Правда, сына у него не было - но разве это проблема для пятидесятипятилетнего мужчины, имеющего здоровье тридцатилетнего и выглядящего на сорок? Конечно же, нет.
        К выбору матери его будущего сына Вацлав подошел крайне обстоятельно: он составил подробнейший список требований к такой женщине - белая, совершенно здоровая, не имеющая в предыдущих трех поколениях никаких серьезных заболеваний, обладающая высоким энергетическим потенциалом, но никогда не развивавшая его - это повышало уровень способностей будущего ребенка. Это была только начальная, основная часть списка требований. Еще очень важную роль играла совместимость генетического кода потенциальной матери и самого Вацлава - несмотря на всю свою циничность, чех не был уверен, что он спокойно перенесет устранение результата неудачного эксперимента, и хотел сделать все надежно с первой попытки. Ну и, конечно же, это должен был быть мальчик.
        А потом случилось то, чего никто и никак не мог предугадать. Невероятнейшее из всех невероятных совпадений. В то время у Вацлава не было никаких проблем с мужской силой, и в Праге он содержал нескольких любовниц. Женщины знали свое место, не пытались лезть в его дела, не намекали на брак, не просили денег сверх того, что он давал - за единственным исключением, когда одной из них понадобилась большая сумма на жизненно важную операцию для маленькой дочери.
        Мария просила любовника выделить ей эту сумму в долг, Вацлав же полностью оплатил лечение ребенка и оставил еще столько же на реабилитацию, но отношения с Марией прервал - он почувствовал, что начинает испытывать к женщине какие-то чувства, кроме влечения, что для него было совершенно недопустимой роскошью.
        Кроме постоянных партнерш, у полного еще сил мужчины случались и краткие связи в тех городах, где любовниц не было - услугами проституток Вацлав брезговал, но сексуальную неудовлетворенность по праву считал вредной. Одной из таких случайных женщин стала Паула - румынка африканского происхождения. И с ней Пражски единственный раз в своей жизни ухитрился проколоться.
        Когда он в очередной раз приехал в Будапешт, Паула в письме попросила его о встрече. Вацлав отказался - он не хотел продолжать с ней отношения, но женщина написала повторно, добавив, что она всего лишь хочет задать один вопрос. Подумав, Пражски согласился - у него как раз выдался свободный обед. Поздоровавшись, Паула не стала заводить ни к чему не обязывающий «этикетный» разговор - она сразу перешла к делу.
        - У меня всего лишь один вопрос, Вацлав: тебе нужен твой ребенок? - спросила Паула, пригубив сок.
        Вначале чех отметил, что женщина предпочла свежевыжатый апельсин любимому ею прежде белому сухому вину - и только потом осознал, что она сказала.
        - Поясни, - холодно сказал он.
        - Я беременна. От тебя - ты единственный мужчина, с которым я спала за последние два месяца. Если захочешь, любой генетический тест подтвердит твое отцовство.
        - И что ты хочешь?
        - Есть два варианта. Если тебе нужен этот ребенок, я согласна его выносить и родить, а также ухаживать за ним первый год - разумеется, не бесплатно. Если тебе ребенок не нужен - я буду благодарна, если ты устроишь меня в хорошую клинику, где мне сделают аборт. Ты, думаю, знаешь, что в Румынии медицина бывает двух видов - дорогая и плохая.
        Вацлав с облегчением вздохнул - он боялся, что Паула попытается на него как-либо давить - требовать брака, или содержания, или признания ребенка, или еще чего-то в этом духе. Предложение женщины казалось ему вполне логичным и обоснованным, хорошая клиника на примете была…
        И тут что-то дернуло его на мгновение рассредоточиться, и взглянуть на Паулу другим взглядом. Пражски ощутил нечто подобное тому, что чувствует человек, когда через его тело пропускают электрический ток не очень высокого напряжения. Такого потенциала он не видел никогда и ни у кого! В перспективе Паула могла стать сильнее его самого - точнее, могла бы, если бы ее обучением занялись хотя бы лет пять назад.
        - После обеда поедем в клинику, - сказал он. - Если плод женского пола - ты останешься там же, и вечером тебя прооперируют. Я все оплачу и оставлю тебе деньги на то время, что ты будешь приходить в себя. Если плод - мужского пола, то ты будешь рожать. Сколько ты хочешь за ребенка?
        - Столько, сколько ты посчитаешь нужным заплатить, - пожала плечами женщина. - Ну и, если тебе не сложно - я была бы благодарна за помощь в получении немецкого или франко-британского гражданства.
        - Это не проблема.
        - Хорошо. Можно еще один вопрос? - она дождалась кивка и продолжила: - Твоя категоричность относительно пола ребенка - это что? Отчаянное мужское желание сына? Почему такое пренебрежение дочерью?
        - Я хочу сына, а дочь мне без надобности, - солгал Вацлав.
        На самом деле, причина была другой. Требование к потенциальной матери ребенка - принадлежность к белой расе - обуславливалось чистой генетикой. Ею же обуславливался и пол ребенка. Диагностика показала, что ребенок - мужского пола. Вероятность погрешности - не более одной десятой процента.
        Паула поехала собирать вещи, а Вацлав заказал билет на самолет - ему нужно было лететь в Новую Ниццу, а свой личный самолет он оставил Пауле: сейчас она хранила в себе его самое главное богатство. Спустя восемь месяцев, ровно в положенный срок, Паула родила. Пражски приехал в больницу на следующий день. Вошел в палату - и остановился, дурное предчувствие заставило его напрячься.
        - Что случилось? - прямо спросил он женщину.
        - Пан Пражски, позвольте, я вам все объясню, - появился словно бы из ниоткуда врач.
        Его Вацлав знал, профессиональному мнению доверял, и потому согласился.
        - Понимаете, пан Пражски… дело в том, что пани родила… не мальчика.
        - У нее дочь? Но все обследования показывали, что плод - мужского пола, - нахмурился чех.
        - Все не так просто. Дело в том…
        - Говорите прямо, доктор. Я не впечатлительный папаша.
        - Хорошо. Ребенок родился с внешними половыми органами обоих полов. Женские нормальные, мужские сильно недоразвиты. Анализ на кариотип показал наличие у ребенка Y-хромосомы. Генетически - это мальчик, но полноценным мужчиной он не вырастет. Гормональное развитие определит операция, которую мы должны сделать.
        - Что будет, если прооперировать ребенка так, чтобы он стал мужского пола?
        - Будет мальчик с недоразвитыми половыми органами, бесплодный. Если наоборот - будет девочка, физически полноценная, но, опять же, бесплодная.
        Вацлав почти сказал - «делайте мальчика». Но в последний момент передумал. Физическое уродство порождает комплексы. Сексуальная несостоятельность у мужчины порождает очень большие комплексы. Бесплодность для женщины - пусть не вариант нормы, но далеко не такая трагедия.
        - Что вы, как врач, можете порекомендовать?
        - Я бы оперировал и адаптировал ребенка в женский пол.
        - Тогда так и делайте, - сказал Вацлав и вышел.
        Вечером он ужинал с потенциальным поставщиком, обсуждал контракт, который в случае его подписания должен был уменьшить расходы на производство почти в полтора раза, но мыслями был далеко от собственного бизнеса.
        Что делать теперь с ребенком? Если дитя унаследовало силу обоих родителей, то позволять ему расти где-то отдельно нельзя. Либо оставить у себя и обучать, либо обезвредить сейчас. «Обезвредить» отдавало кислятиной и ложью, ложью самому себе. Вацлав долго подбирал это слово, а подобрав - скривился, будто наступил в вонючую лужу. Он не привык врать себе. Ребенка надо либо оставить и воспитывать самому, либо убить.
        Да, так звучало честнее. Но произнеся мысленно это «убить», осознав его, он понял, что убить не сможет. Даже приказать кому-то не сможет. Если же девочка не имеет особой силы, то…
        То ее все равно придется оставить. Ребенок, в котором течет кровь Вацлава Пражски - слишком лакомый кусочек для кого угодно. Если она не унаследовала силу - из нее можно вырастить неплохого специалиста. Плохо, что она мулатка, но это можно перебить правильным воспитанием и образованием. После ужина он снова поехал в больницу - поговорить с Паулой. Женщина явно ждала его, ждала - и боялась. Когда Пражски вошел в палату, она вздрогнула, подалась вперед.
        - Я не знаю, почему так получилось. В нашей семье не было ничего подобного, я узнавала…
        - Я тоже узнавал. Успокойся. Это не твоя вина, что так вышло. Ты родила здорового ребенка, выполнив этим свою часть договора. И ты можешь не бояться, что я не выполню свою.
        - А что будет с… ребенком?
        - Первый год ей нужно грудное молоко, насколько я понимаю. Ты возьмешь это на себя, или мне искать другую женщину? Косметическую операцию по восстановлению внешнего вида груди я оплачу, разумеется, кроме того, ты будешь получать жалование за каждый месяц работы кормилицей и няней. Но ты должна забыть о том, что ты - ее мать.
        - Понимаю. Но…
        - Спрашивай.
        - Почему ты так щедр? Гражданство, квартира, большие деньги - и это только за роды. Ты не обязан оплачивать мне подтяжку груди и все такое - но ты это делаешь. Почему?
        Вацлав поймал ее взгляд, усмехнулся. Как и все, кто был до нее, Паула пыталась принять одно за другое.
        - Не обманывайся, - он покачал головой. - Я не влюблен в тебя. Но я хочу полной отдачи в том, за что плачу. Мне нужно высшее качество. И для его получения лучше не скупиться. Ты - наемная кормилица и няня. Если ты будешь знать, что по окончании своей работы ты получишь не только деньги, но и бесплатное восстановление твоей внешности, ты не станешь отлынивать лишний раз от кормления, к примеру.
        - Прагматично, - сказала Паула.
        - Да, - кивнул Вацлав, и вышел.
        Через несколько дней он впервые увидел ребенка. И испытал что-то вроде горького разочарования, не увидев в ней ни малейшего признака силы родителей. Но переигрывать что-либо было уже поздно.
        - Как вы назовете ребенка?
        Он посмотрел в окно, скользнул взглядом по крохотному зеленому скверику, за пределами которого сдержанно горели вывески. Кафе «Нуар», стрелковый клуб «Вильгельм Телль», салон цветов «Кира»…
        - Кира.
        II. VI
        Что проку лелеять чужую мечту?
        Да полно! Все это - чудаческий бред…
        Деревня лежала между двух холмов, тихая и темная. Спящая, или мертвая? Стас тыльной стороной ладони выступившую на лбу испарину. Конечно же, спящая, как же иначе? Солнечный всхрапнул, повернул голову, внимательно посмотрел на всадника - мол, ты чего?
        Ветровский натянуто улыбнулся, погладил коня по крутой золотистой шее, и вновь перевел взгляд на деревню. Шестнадцать дворов, пятьдесят восемь человек, если считать с маленькими детьми. А сорок лет назад был покосившийся домишко, выстроенный руками людей, хоть и привыкших работать, но совершенно не умеющих плотничать.
        Всеволод Владимирович и его сын, Руслан, вдвоем прожили здесь пять лет, выстроили дом, распахали два поля, вырастили на них первый урожай. Потом Руслан привел из города женщину с двумя детьми, брошенную мужем. Женился на ней… ну, как сказать, женился: пред ликом природы Всеволод Владимирович со своего отцовского благословения объявил Руслана и Елену мужем и женой. Еще через год Лена попросила приютить ее старую знакомую, которую она встретила на базаре - после смерти мужа Катя оказалась выброшена на улицу свекровью. Юрку подобрал Всеволод Владимирович - бездомный подросток замерзал на улице. Виктора привел он же, пообещав закопать в ближайшем лесу, если не бросит пить. Что характерно, с тех пор Виктор прикасался к алкоголю только на празднике урожая, и то - чуть отпивал из общей чарки, и все. И пошло-поехало…
        Строились новые дома, возделывались поля, плодился скот. Создавались семьи, рождались дети - и если вдруг что случится, то всем миром бросались помогать. Да, жили вроде бы по отдельности - но в то же время все вместе, одной большой и дружной семьей. И не было такого, чтобы на кого-то наговаривать или пытаться получить больше, чем другие, или тем более - воровать…
        Случилось раз, один из пришедших, кто быстро женился, по злости руку на жену поднял - так Всеволод Владимирович его лично отметелил так, что неделю морда вся лиловая была, и сказал - предупреждение одно, последнее. А тот не понял всей серьезности, и через полгода история повторилась - так гнали его взашей. Потом, правда, все не очень хорошо обернулось… но не в том суть!
        Конь нетерпеливо переступил, мотнул головой. Стас прикусил губу, чуть натянул повод. Там, между двух холмов, был его дом. Дом, где его любили и ценили. Дом, где он был нужен. И все тут. Отвернувшись, он ударил коня пятками - застоявшийся Солнечный с места взял крупной рысью, а спустя десяток тактов перешел в галоп - молодой человек не стал его сдерживать. Он останется. Так будет правильно. Только почему тогда так больно?..
        Против воли, в памяти всплыла та ночь. Темный город за спиной, где-то в отдалении - истерический вой полицейской сирены. Ощущение жесткой, уверенной силы рядом.
        - Скрыться, переждать - можно в городе. Не нужно уходить неизвестно куда. Я знаю места, тебя не найдут. Жди до осени, а там все стихнет.
        - Я должен, понимаешь? Я хочу изменить этот мир, хочу сделать его лучше, хочу построить здесь настоящий орден… но я ведь даже не знаю этого мира! Мне девятнадцать лет. Я знаю, как живут в трущобах, как учатся в институтах и каково рабам в корпорациях. Я знаю что-то - но только в пределах одного крупного города. Я не представляю, как живут люди в провинциях, в селах, я не знаю, чего они хотят и на что они способны. Я могу досконально изучить психологию, но это не поможет мне понять людей. Я могу изучить медицину, но это не даст мне знания о том, чем живут люди. Мне всегда кто-то помогал, защищал. Отец, потом Алик с Женькой, теперь ты… так я никогда ничего не пойму и не узнаю! А другой шанс может не представиться. Мне все равно надо исчезнуть из поля зрения властей хотя бы на полгода. Почему бы не побродить за это время по стране? Понимаешь, я же представления не имею о том, как строить этот самый орден… Хочу - но не знаю даже, с чего начать! Может, я смогу что-нибудь понять, если…
        - Я тебя не держу. Иди. Ты прав… наверное. Но возьми с собой деньги.
        - Нет. Деньги - это слишком легко, это неправильно. Да и к тому же я их не заработал.
        - На что ты будешь жить?
        - Подработаю, где придется. Честно, вот об этом не беспокойся.
        - Возьми хотя бы на первое время. Иначе я тебя не отпущу. Не для того из тюрьмы вытаскивал.
        - Ты…
        - …всегда такой упрямый. Да.
        - Спасибо. Скажи, что будет с остальными?
        - Две недели на восстановление. Потом документы. И свобода.
        - Ты можешь сделать так, чтобы я потом смог их найти?
        - Разумеется.
        - Спасибо.
        - Не благодари.
        - Буду. Спасибо тебе… за все, что ты сегодня сделал для нас. И за то, что сделаешь - тоже спасибо. Я вернусь…
        - Естественно.
        - Удачи…
        - Успеха тебе.
        Ударили по воздуху крылья, взметнулась тонкая пыль на дороге, и крылатый растворился в ночной тьме. Стас улыбнулся ему вслед, сунул в карман смятые купюры, и пошел прочь от города - узнавать мир и набираться опыта…
        «Я не узнал мир и не набрался опыта. Зато я нашел дом. Место, где я нужен. Место, где меня любят. Прости меня, Коста - я солгал тебе, хотя тогда еще думал, что говорю правду. Но я не вернусь. Прости меня, Алик - я дал тебе надежду и веру, но я оставляю их тебе. Простите меня, ребята - я знаю, вам без меня будет чуть сложнее, но вы справитесь. Я не вернусь».
        Когда Стас добрался до города, солнце приближалось к зениту. Приближаться к бетонным громадам не хотелось, слишком живы были в памяти люди, живущие в этом городе, то, что они творили и то, что они позволяли творить.
        Подумав, Ветровский развернул коня к лесу. Он знал тропку к красивому чистому озеру, к которому надо было ехать через болото, если не выведать обходной путь, и горожане, к счастью, его не выведали, а ради какого-то озера засыпать болото сочли нерациональным, и водоем остался чистым и безлюдным.
        Стас с удовольствием искупался, повалялся пару часов на солнце, еще искупался, пообедал взятым из дома хлебом, холодным мясом и сыром. Взглянул на небо - четвертый час уже, пора ехать…
        Он быстро получил временное удостоверение - худой полицейский с несчастным лицом даже не стал спрашивать цель визита. Нашел Вальку, попросил постеречь Солнечного за кольцо домашней чесночной колбасы, и, посадив мальчишку посади себя на круп коня, поехал к парку. Когда пластиковая ограда оказалась в поле зрения, Стас почувствовал, что сердце вдруг забилось чаще.
        Спешившись у ворот, он подумал, что сейчас ему станет плохо, как при тепловом ударе, если в поле переработать в пекло. За воротами ноги внезапно стали ватными, а пульс участился до тахикардии. На дальней аллее, ведущей к фонтану с дельфинами, молодой человек ощутил, как диафрагма покрывается тонкой корочкой льда, при каждом шаге этот лед крошится, впивается в легкие мелкими осколочками и тут же нарастает заново. А потом он увидел человека в инвалидной коляске, и горло сжали стальные пальцы.
        Алик сидел у фонтанного бассейна, смотрел, не отрываясь, на воду, и курил. Когда он начал курить? Сигарета закончилась, судя по резкому движению - обожгла пальцы. Гонорин достал из пачки новую, прикурил от уголька, бросил окурок на землю, прямо под лопасть мелкого робота-уборщика, крутившегося рядом. И продолжил курить, все так же не отрывая взгляда от текучей воды.
        - Алик, - негромко позвал Стас, приблизившись.
        Тот вздрогнул, выронил сигарету.
        - Стас… Это все-таки ты…
        Он смотрел на потерянного друга, и никак не мог поверить, что это и в самом деле Стас. Ветровский сильно, просто невероятно изменился за те три года, что они не виделись. Казалось, он стал выше ростом, и уж точно - значительно шире в плечах. И до того светлые волосы выгорели почти до белого под жарким южным солнцем, рубашка без рукавов открывала взгляду крепкие мышцы, кожа была коричневой от загара. Руки, нежные руки горожанина, студента, дизайнера стали обветренными и грубыми. Но разительнее всего изменилось лицо. Куда делся мечтатель, фантазер, идеалист?
        Сейчас перед Аликом был человек, твердо знающий, чего он хочет, как он будет этого добиваться, для чего он проживет жизнь. «Неужели я где-то ошибся? Или…»
        - Здравствуй, Алик…
        Стас подошел ближе, сел на край бассейна, неуверенно протянул руку, и Гонорин с удивлением подумал, что у него почему-то все плывет перед глазами, а потом друг оказался совсем рядом, крепко обнял, так крепко, что Алик почувствовал, как хрустят кости, и ощутил щекой мягкую щетину, почему-то мокрую…
        - Орден… Нет, не смотри на меня с таким ужасом - никто не ушел. Нас как осталось тогда шесть человек, так и сейчас шесть человек. Еще двое волонтеров и Гранд, но я не посчитал себя вправе принимать кого-либо в орден в твое отсутствие. Это твое право - в конце концов, это ты наш Командор.
        - Не называй меня так, - вздрогнул Стас, но Алик, кажется, не заметил.
        - А те, что отделились тогда… с ними все очень сложно. Алисина группа - они хотя бы безвредные. Ну, в сравнении. Да, стригут деньги, прикрываясь благотворительностью, но все же часть реально отдают детским домам и больнице, которая последняя осталась бесплатная. Да и реального вреда от них нет, по крайней мере. Вот только они тоже раскололись, еще тогда, в самом начале. От Алисы ушли те, кто на самом деле поверил в идеи ордена, но при том побоялся остаться с тобой. Так от них ничего слышно не было, а полгода назад я случайно на их сайт забрел. Причем забрел случайно, и через защиту пробрался случайно - наугад пароль подобрал, по ассоциации с логотипом, «легион аарн». В общем… там такая неслабая боевая группа. Они тогда все вместе бросили универ и все вместе же пошли служить по контракту на два года. А вернувшись, продолжили заниматься боевой подготовкой. Их идея в том, что для того, чтобы сделать мир лучше, надо уничтожить тех, кто делает его хуже, причем безо всякой жалости. И если каждый, кто разделяет идеи Аарн, возьмет автомат и пойдет на улицы «убивать пашу», то мир станет лучше в считанные
дни. И прилагаются критерии отбора в аарн и критерии определения пашу. Это страшно, честное слово страшно. И я понятия не имею, что с ними делать. В лучшем случае они ничего не успеют натворить, их за один только сайт переловят и посадят. В худшем - посадят уже за массовые убийства.
        - Ты с ними переписываешься? - напряженно спросил Стас.
        - Я написал, хотел отговорить, но я не умею, как ты. Мне ответили очень вежливо, но ощущение сложилось, что на хрен послали. Мол, если вы боитесь решительных действий - мы не станем вас осуждать, но не мешайтесь у нас под ногами. Я пытался объяснить что-то, но… Бесполезно.
        - Напиши еще раз. Протяни время. Скажи, что ты понял, что они, наверное, по-своему правы, но попроси отсрочку. Словом, протяни время.
        - Думаешь, поможет?
        - Не знаю. Но лучше пускай их поймают сейчас, а не после того, как они расстреляют сантехника дядю Васю за то, что дяде Васе плевать на Серебряный ветер, и все звезды вселенной для него не стоят одной бутылки дешевой водки.
        - Хорошо, я так и сделаю. Что-то я тебе еще рассказать хотел… Про Гранда уже рассказал, что же еще было-то? Ну да, конечно. Я ж не сказал, что мы сами сейчас делаем. Знаешь, я сперва думал - бред, но Женька уговорил попробовать. И у нас получилось. Так что я теперь - завуч детского дома номер три. У нас все хорошо до невозможного. Разве что денег не хватает, но старшие ребята все понимают, подрабатывают по вечерам, кто где может - официально на обучение копят, но сам понимаешь. В этом году - пятеро выпускников, двое готовятся поступать в вузы, один на медицинский, второй на педагогический, там много бесплатных мест. Один останется у нас, только преподавателем физкультуры, место после ухода Гранда на нормальную работу вакантно было. Остальные двое идут в училища. И знаешь, четверо из них - наши. Совсем наши, аарн. Пятый - он хороший парень, но насквозь земной… не знаю, как тебе объяснить. Работа, дом, жена, дети - и больше ничего не надо.
        Стас в очередной раз содрогнулся. А Алик говорил, говорил, говорил… И больше всего он говорил о том, как теперь все будет хорошо, когда Стас вернулся.
        «Когда он успел так в меня поверить? Я же ничего не сделал, совсем ничего… Я просто предложил, руководитель из меня - так себе. Да, придумал пару проектов, что-то удалось реализовать, что-то нет… Почему он в меня так верит? Я же даже не аарн, я самый обыкновенный, у меня дом, семья, и сено на зиму заготавливать надо, какие, к чертям, звезды?»
        - Алик, я не вернусь.
        Рубить - так сразу, чтобы больно и резко, но быстро.
        - Что? - спросил Гонорин так тихо, что сразу стало ясно - он все услышал и понял. Просто верить не хочет.
        - Я не вернусь. Извини. Я не Командор и никогда им не был. Вы называли меня так, но я был против… и теперь ты видишь, что я был прав. Я не способен построить орден. Я не знаю, как, и я не знаю, надо ли. Я живу сейчас в деревне - знаешь, почти что орден, только разве что без каких-то там стремлений. Живем дружной большой семьей, работаем вместе, отдыхаем вместе, празднуем, горюем, хороним - все вместе. Это мой дом, там мое место…
        Он говорил и не мог остановиться, словно была жизненная необходимость доказать праведность своих слов, и не кому-то, пусть даже Алику, а самому себе. Говорил - и становилось как будто бы легче.
        - Ты гораздо больше подходишь на роль Командора, Алик. Ты хороший, добрый, умный, целеустремленный, у тебя есть лидерские качества - ты сможешь, если только перестанешь постоянно оглядываться на меня. Я не тот, кто вам нужен, и тем более я не тот, на кого стоит оглядываться, честно. Ты можешь все сам, без меня. Я помогу, чем смогу, правда, я очень мало чего могу - но если кому-то надо будет спрятаться, в деревне точно не найдут…
        - Стас, ты не имеешь права, - по позвоночнику пробежала ледяная дрожь ужаса, когда он услышал этот голос: холодный, безэмоциональный… словно зачитывающий приговор. - Ты дал надежду. Ты дал веру. Ты дал цель. Ты дал идею. Ты в ответе за это. Уйдешь - предашь даже не нас. Предашь самого себя. Все, во что ты верил и ради чего жил. Хочешь ты этого, или нет - но ты Командор. Ты стал им, когда повел нас за собой. Ты наш символ, и не тебе решать, оставаться ли им.
        - Но что делать, если орден не нужен мне? - горько спросил Стас.
        Больше всего ему сейчас хотелось даже не умереть, а вовсе никогда не рождаться на этот свет.
        - Ты можешь посмотреть мне в глаза и сказать, что орден тебе не нужен?
        Повисло молчание.
        «Если рубить все и сразу, то рубить сейчас. Но это та грань, за которую я еще не готов зайти. Пока - не готов».
        - Не знаю.
        - Будешь знать - ты в курсе, как меня найти.
        Скрипнула резина, чуть слышно загудел мотор, зашуршала гранитная крошка под колесами - и через полминуты все стихло. Осталась только одна мысль: «Кого я только что убил?»
        Он вернулся в деревню под утро. Поставил Солнечного в конюшню, автоматически развесил амуницию, задал овса, проверил, все ли в порядке, и пошел к дому. Во дворе остановился, огляделся - здесь каждый сантиметр земли был его. Не принадлежал, просто был его. Земля, трава, дом, хозяйственные пристройки, квохчущие в курятнике птицы, старая телега, на которой надо было менять колеса, согнувшаяся под тяжестью плодов старая яблоня… Все это было его. Он тихо вошел в дом, открыл чулан, достал хлеб, два кольца колбасы, четверть круга сыра и кусочек масла, сложил в мешок, вышел на крыльцо, остановился. На востоке медленно и величаво поднималось солнце, заливая золотым и розовым бледное небо. Невдалеке темнел лес, из которого он вышел два с лишним года назад - едва живой, никому не нужный, и неожиданно оказавшийся нужным здесь. От дома было не слышно, но он знал, что на поле шелестит еще не пожатая рожь, прекрасная рожь, колосок к колоску, в этом году рожь на славу… Тихо ступая, на крыльцо вышла Олеся, закутанная в простыню. Встала рядом, обняла, с тревогой заглянула в глаза.
        - Пойдем домой, - беззвучно, одними губами произнесла она. Стас глубоко вдохнул и выдохнул. Лямки мешка выскользнули из ослабевших пальцев.
        - Да. Пойдем.
        Третья часть
        III. I
        Не ходи по ночам в этот город -
        Там живут безголосые звери.
        - Вероника, сходи, скажи, что скоро сядем, - бросив взгляд на экран, сказал пилот.
        Стюардесса молча кивнула и вышла из кабины. Не открывая дверь, она заглянула в салон через маленькое окошко, снаружи казавшееся обычным зеркалом. Пассажирка сидела в кресле у окна, поглаживая пальцами стакан со свежевыжатым ананасовым соком, который она потребовала в начале полета, но до сих пор даже не прикоснулась к нему.
        Вероника три года работала в компании «Ласточка», чьей специализацией были срочные перелеты на небольших, но очень быстрых самолетах бизнес-класса - такое своеобразное авиатакси. И за эти три года она насмотрелась самого разного - стюардесса сопровождала в рейсах поп-звезд, политиков, спортсменов, скучающих миллиардеров, и многих других. Но никто из них не вызывал у Вероники таких смешанных чувств. Она одновременно восхищалась пассажиркой, ненавидела ее, боялась, и… было что-то еще, практически неуловимое, но отравляющее сам воздух. Быть может, ледяная чуждость, ощущение которой оседало на коже всякий раз, когда Вероника вынуждена была оказаться в салоне?
        Пассажирка была молодая, лет двадцати пяти на вид, мулатка с гладкими и тяжелыми черными волосами, молочно-шоколадной кожей, огромными, в пол-лица, темными глазами. Лицо ее странным образом сочетало в себе африканские и европейские черты: слишком тонкие для африканки губы, прямой и изящный нос, но в то же время - форма черепа и разрез глаз, не свойственные европейским женщинам. Она носила чешскую фамилию, интернациональное имя, деловой костюм и портативный комп в сумочке. Она была странная. И Вероника ее боялась.
        - Наш самолет заходит на посадку, - сказала стюардесса, переборов себя и войдя в салон. - Через пятнадцать-двадцать минут вы будете на земле.
        - Хорошо, - кивнула мулатка, не удостоив Веронику даже взглядом. - Заберите стакан.
        Вероника выполнила приказ, и поспешила покинуть пассажирку.
        Санкт-Петербург встретил Киру Пражски холодным моросящим дождем и устойчивым запахом перемен. Быстро пройдя упрощенную таможню, она вышла на улицу и огляделась. За ее спиной высилось здание аэропорта, мерцала огромная надпись «Меридиан». На площади перед зданием теснились флаеры авто-такси - индивидуальные, парные, семейные, грузовые, уходили в небо серебристые конструкции метростанции, за авто-такси стояли такси обычные, причем как новые флаеры, так и старые автомобили.
        И повсюду были люди. Много разных людей. Носильщики, таксисты, представители отелей и гостиниц, прилетевшие, улетающие, встречающие, провожающие…
        Заметив промедление молодой женщины, явно только что прибывшей и, судя по кажущемуся со сторону растерянным взгляду - оказавшейся в этом городе впервые, к ней подлетел парень лет двадцати, одетый в форму таксиста.
        - Добрый день, вас приветствует компания «Lighting», и мы со скоростью света доставим вас в любую точку города! - оттарабанил он по-английски.
        - То есть, не более, чем через секунду после того, как я сяду в ваш флаер, я окажусь, допустим, на Исаакиевской площади? - приподняла бровь Кира.
        Говорила она по-русски, с едва заметным неопределимым акцентом.
        - Эээ… - растерялся парень. - Ну, это образно. Но у нас и правда самые быстрые флаеры из всех, какие только есть в таксопарках.
        - Благодарю, но меня интересует стандартный маршрут, - покачала она головой, направляясь в сторону авто-такси.
        Крохотный индивидуальный флаер, едва ли метр в ширину, отозвался на прикосновение к сенсору вспышкой экрана.
        - Здравствуйте, вас приветствует городская служба автоматического такси. Пожалуйста, выберите адрес из списка, или введите его вручную или голосом.
        - Сенная площадь.
        - Принято. Стоимость поездки - семьдесят пять евро. Пожалуйста, выберите способ оплаты…
        Спустя пять минут юркая желтая машинка выруливала со стоянки.
        Кира затребовала у управляющей программы режим односторонней прозрачности, и, удобно расположившись в не слишком мягком, но и не жестком кресле, оглядывалась вокруг, пытаясь составить свое впечатление о городе, в котором ей предстояло провести немало времени.
        Одновременно с визуальным осмотром она следила за интерактивной картой Петербурга, по первому же требованию развернувшейся на голографическом экране. На несколько километров в стороны от Авиационного шоссе раскинулась гигантская стройка. Кира не могла ее видеть - шоссе с обеих сторон огораживали пластиковые щиты, призванные укрыть от гостей города не слишком приглядное зрелище - но трехмерная спутниковая карта позволяла рассмотреть все достаточно детально. За полосой стройки находился пустырь, отделявший будущий новый район от трущоб, с которыми правительство города боролось уже десятки лет, но никак не могло окончательно расправиться.
        А все из-за излишнего гуманизма - подумала Кира. Хорошо, что мир постепенно отходит от этих глупых идей. Всего-то - рота спецназа, получившая приказ «не щадить никого и ничего» - и от серых развалин, как и от их обитателей, не останется и воспоминания.
        Стремительно пролетев по шоссе, флаер ворвался в город. Московский проспект, каменная громада ворот, носящих то же название, сверкающие неоновые вывески - броские, раздражающие. Полоска Обводного канала, промелькнувшая за окном, по видимому, служила некоей границей - кричащий неон пропал, сменившись более мягким, не раздражающим светом, а чуть дальше подсвеченная реклама и вовсе пропала, исчезли блестящие стеклянные здания, дома стали строже, величественнее и гораздо старше.
        Фонтанка - флаер сбросил скорость, и Кира успела даже прочесть название мостика: Обуховский. Негромко пискнула система, флаер остановился, приоткрыв дверцу.
        - Вы прибыли в пункт назначения: Сенная площадь. Благодарим, что воспользовались нашими услугами…
        Не дослушав, женщина коснулась сенсора.
        - Новый адрес: пересечение Кинотеатральной улицы и Большого проспекта Петроградской стороны.
        - Неверный адрес, - безразлично отозвалась программа. - Приносим наши извинения, но маршруты автоматического такси ограничены…
        - Стрелка Васильевского острова.
        - Принято. Стоимость поездки…
        Через пятнадцать минут Кира вышла из флаера у Дворцового моста. С толикой интереса окинула взглядом Ростральные колонны, полюбовалась Петропавловкой. Сверившись с картой, нашла нужный ей небольшой отель, прошла метров триста в направлении Нового моста, без труда заметила проекционную вывеску отеля.
        Оплатив неделю в одноместном люксе, женщина отправилась в конечную точку ее сегодняшнего маршрута: небольшое плавучее кафе, медленно курсировавшее по Неве. Одна из прелестей данного заведения заключалась в том, что оно давало возможность за чашечкой кофе или легким ленчем оглядеть часть достопримечательностей Санкт-Петербурга, и в любой момент сойти на берег у Эрмитажа, Петропавловки, Адмиралтейства…
        Но Киру виды города хоть и интересовали, но не сегодня. Обычно она выбирала столик у окна, но в плавучем кафе пришлось изменить привычкам - просто за неимением окон на верхней палубе. Сев у самого борта, она просмотрела электронное меню, высветившееся на поверхности стола, едва женщина опустилась на диванчик, выбрала говяжий стейк с брокколи, засахаренные ромовые вишни и капуччино, и с интересом стала ждать - ей было любопытно, кто принесет заказ: живой официант, или опять какой-нибудь робот.
        Официант оказался живым, предупредительным и ненавязчивым. Последнее из его качеств в глазах Киры являлось самым ценным - она совершенно не хотела с кем-либо разговаривать, даже по делу. Разве что с самой собой, или же с городом.
        - Так вот ты какой, Петербург, - тихо сказала женщина, аккуратно снимая ложечкой молочную пену. - Что ж… с тобой можно иметь дело.
        Город ей одновременно и нравился, и не нравился. Киру раздражала гипертрофированная контрастность районов, гротескная подчеркнутость разности социальных слоев, между которыми лежала пропасть, не снившаяся средним векам, чрезмерная, но в то же время такая несовершенная автоматизация всего и вся. Начиная от авто-такси, снабженных спутниковым навигатором, подробнейшими картами каждого района, универсальным автопилотом, но неспособных двигаться вне заранее прописанных маршрутов, и заканчивая совершенно ненужным в небольшом кафе электронным меню, убивающим половину старинного очарования исторического центра города.
        В то же время Кира была в полном восторге от строгих черт города, от отсутствия в его линиях аляповатости и пошлой яркости, которыми грешила напыщенная и напрочь лишенная любого изящества Москва, от его подчеркнутой, но не показушной аристократичности. Благородное спокойствие закованной в гранит Невы, пронзительность стрельчатых очертаний зданий, державное величие Исаакиевского собора, прекрасная дерзкость бросающего вызов небу Адмиралтейства, дружелюбное покровительство ангела на Александринском столпе, надежная стойкость черных узорчатых оград и непоколебимость бесчисленных мостов…
        И тут же - невероятный уют небольших улочек, пасторальный покой Михайловского сада, мирная фамильярность Марсова поля… Нет, Петербург определенно нравился Кире все больше и больше с каждой проведенной в нем минутой. И ей даже было немного жаль, что она приехала сюда ломать многолетний уклад его жизни. Быть может - ломать до основания, стирая в пыль каждый камень и воссоздавать город заново из пепла.
        - Ты - город-феникс, Петербург, - прошептала она серому небу. - Ты ведь все равно восстанешь, правда?
        III. II
        Не смотри теперь на небо
        Недоступное в смятеньи…
        Холодный игольчатый свет проникал сквозь тонкую ажурную занавеску, дробясь на тонкие лучики. Высвеченные луной белесые пятна медленно-медленно ползли по белой ткани простыни, обрисовывавшей контур округлых бедер спящей Леси.
        Стас, не шевелясь, лежал на спине, и следил за мучительным в своей осторожности движением света. Первое пятнышко минут десять назад наползло на мизинец, и до сих пор не добралось до промежутка между пальцами. Стас знал, что свет подвижен, но не мог различить взглядом его перемещение, и это странным образом успокаивало. Когда пятнышко миновало указательный палец, застывшая тишина стала мучительной. Стас осторожно, стараясь не потревожить Лесю, встал, обернул простыню вокруг бедер, и вышел на крыльцо.
        Индиговое, темное почти до черноты небо искрилось мириадами звезд. Яркие лучистые, туманно-бледные, крохотные игольчатые, большие сияющие, едва различимые и запредельно далекие - они равнодушно смотрели на маленького человека, стоящего на крыльце своего маленького дома и с иррациональной надеждой взирающего на них. Прикрыв глаза, Стас на мгновение представил себе то, о чем отказывался думать уже давно: полыхающее ослепительными огнями небо, звенящий, зовущий в неведомое голос…
        - Нет, - прошептал молодой человек. - Нет…
        Обессиленный эмоциональной вспышкой, на миг лишившей его воли, он опустился на ступеньку. Не глядя, протянул руку - за перилами крыльца лежала початая пачка сигарет и спички. Горячий дым проник в легкие, Ветровский почувствовал, как кружится голова, и в очередной раз сказал себе, что эта сигарета - последняя в его жизни, но продолжил курить.
        Подлое подсознание немедленно подбросило образ: хмурый и задумчивый человек в инвалидной коляске, раскрытое окно, позабытая сигарета, дымящаяся в пальцах, пепел падает на пол, но человек не замечает этого - он смотрит в окно, и не видит ничего за ним. Он просто ждет. Пока еще - ждет. Стас нервно, в три затяжки, закончил сигарету, бросил окурок в кострище.
        - Что мне делать, а? - горько спросил он у немых и равнодушных звезд.
        Звезды молчали. Тогда Ветровский встал и пошел на задний двор. Прошлую неделю все мужики с деревни собирались на вырубку деревьев за вторым полем - пора было заготавливать дрова на зиму, но он еще не брался за распил и колку огромных чурок. Когда золотистые рассветные лучи расцветили облака нежными розовыми оттенками, Стас едва стоял на ногах от усталости, но половина дров, распиленная и поколотая, ровными рядами лежала в поленнице. К озеру идти было лень, и молодой человек ограничился тем, что разделся и опрокинул на себя пару ведер холодной воды - смыть пот и взбодриться.
        Леся хлопотала на кухне, на плите скворчала чугунная сковорода, исходили густым ароматом только что приготовленные сырники, горкой высившиеся на тарелке. Стас прошел в комнату, натянул свежие штаны, накинул, не завязывая, рубаху, и только тогда сел за стол. Девушка даже не повернула к нему головы - она быстро-быстро орудовала длинным ножом, нашинковывая капусту тончайшими полосками.
        - Лесь, садись завтракать, - как можно мягче сказал Стас. - Не убежит от тебя капуста.
        - И правда, не убежит, - пробормотала она еле слышно. - Жаль, что ты - не капуста.
        - В смысле?
        - Неважно. Не обращай внимания.
        Все так же не поворачиваясь к нему, Олеся дошинковала кочан и вышла из кухни. Через пять минут она вернулась, на лице поблескивали капельки воды - умывалась. Но покрасневшие и припухшие глаза никакое умывание не могло скрыть. Стас хотел обнять ее, но поймал взгляд девушки - и передумал.
        - Ты ложись, - сказала она после еды. - Полночи топором махал…
        - Просто не спалось, - солгал Ветровский. - Лесь, ну какое «ложись»? Мы же за грибами хотели.
        - Я лучше сегодня с девочками за ягодами схожу, а ты ляг, поспи хоть немного. Завтра пойдем за грибами.
        Спать хотелось, и он не стал дальше возражать. Но когда Леся, взяв ведро для ягод и сверток с блинами - перекусить в лесу - быстро поцеловала его в щеку и ушла за подругами, Стас почему-то не лег. Прошелся по дому, внимательно все оглядывая, заметил, что доска крышки погреба как-то криво лежит - снял крышку, подумал, отодрал все верхние доски, приладил заново, стараясь не наделать новых дырок гвоздями.
        Утеплил края погребного проема в полу, поставил на место крышку, огляделся в поисках новых дел. Может, ступеньку на лестнице заменить?
        - Хозяйничаешь? - спросил неизвестно когда появившийся Дед.
        Стас выдернул неподатливый гвоздь, бросил его в коробку, поднял взгляд на гостя.
        - Угу. Ступенька протерлась, меняю.
        Дед подошел, придирчиво разглядел ступеньку, лишившуюся пока что только одного гвоздя, хмыкнул. Взял из коробки гвоздь, забрал у Стаса молоток, и двумя скупыми, точными движениями загнал его на место.
        - Пошли, - сказал он.
        Ветровский молча подчинился, и только уже за воротами - надо столбик поправить, что-то он чуть покосился - спросил:
        - А куда?
        Дед тяжело вздохнул.
        - Ко мне. Разговаривать. И не смотри ты так на этот столб, ровнее он стоять не будет.
        - Почему?
        - Потому что некуда ровнее!
        Дома у Деда Стас бывал нередко, и каждый раз поражался совершенно невозможному, на его взгляд, сочетанию стерильной чистоты и феерического бардака. Топор на столе, ящик с картошкой посреди кухни, неровный ряд глиняных горшков на подоконнике, кипа исписанной бумаги на холодной печке, придавленная сверху деревянной кружкой из-под кваса - и при всем этом можно есть хоть с пола, нигде ни пылинки, ни пятнышка.
        Одним движением скинув одеяло со стола на лавку, и швырнув топор в угол, к печи, Дед, не оборачиваясь, бросил Ветровскому:
        - Садись.
        Стас молча сел, положил руки перед собой на стол. Дед посмотрел на него внимательно, вздохнул, вышел из комнаты. Через пять минут вернулся, держа в руках деревянный поднос с бутылкой, двумя стопками, миской квашеной капусты, неровно нарезанным салом и краюхой хлеба. Переставил нехитрую снедь на стол, сел напротив, тут же наполнил стопки.
        - Пей.
        - День же… - неуверенно возразил молодой человек.
        Дед нахмурился.
        - Пей давай.
        Стас послушно выпил, тут же схватился за капусту - самогон был ядреный. А Дед уже снова наливал.
        - Между первой и второй… в общем, ты понял. Пей.
        Стас выпил.
        - А теперь рассказывай.
        - О чем?
        - Что с тобой творится.
        - Все в порядке.
        - Ты мне зубы не заговаривай. Ты дом когда строил? В прошлом году. Какая, к черту, ступенька протерлась? Вчера пахал, сегодня ночь не спал - приспичило, значит, среди ночи дрова порубить. Леська за ягодами пошла, так вместо того, чтобы спать лечь - ты дом латать принялся, когда это на хрен не надо дому. Значит, надо тебе. Значит, не вымотавшись до предела, заснуть не можешь. Я прав, или я прав?
        - Правы, - уныло согласился Стас.
        - Ты мне не выкай, знаешь, что не люблю этого, - нахмурился Дед, наполняя стопки. - Пей давай. Так вот, ты - молодой, сильный, здоровый парень. Откуда у тебя бессонница? В твоем возрасте парни по ночам не спят только по двум причинам: либо от неразделенной любви, либо от разделенной. Неразделенная - это всяко не про тебя, а если бы дело в разделенной - то ты не топором, а кое-чем другим всю ночь махал бы. Значит, третий вариант. Он вообще молодым здоровым парням, тем более - на свежем воздухе, не свойственен, но ты ж у нас особенный…
        Сначала Стас хотел обидеться, но Дед молчал, и любопытство взяло верх.
        - Какой еще третий вариант?
        - Думаешь много! - рявкнул Дед, и наполнил стопки. - Рассказывай давай, что там тебя гложет.
        Ветровский выпил, закусил салом с хлебом, помолчал.
        - Я не знаю, с чего начать. Даже не представляю.
        - Когда не знаешь, с чего начать - начинай с начала. К примеру, как тебя на самом деле зовут?
        - Станислав.
        - Славка, значит?
        - Нет, Стас. Станислав Вениаминович Ветровский.
        - Приятно познакомиться. Всеволод Владимирович Меркурьев, - совершенно серьезно сказал Дед. - А чего Лешкой представился?
        - Я не представлялся, я бредил. Вы решили, что меня так зовут, а я не стал переубеждать - хотел прошлое отрезать вместе с именем.
        - Ну, я что-то в этом духе и предполагал. Почему именно Леша, кстати?
        - Так моего друга звали…
        Стас начал вспоминать. Вспоминать - и рассказывать. Иногда он ненадолго умолкал, но Всеволод Владимирович тут же задавал какие-то уточняющие вопросы по уже рассказанному, и приходилось вспоминать что-то еще, и еще, и еще… молодой человек сам не заметил, как поведал Деду все. Совсем все, ничего не утаив, и, кажется, даже ничего не забыв.
        Когда он замолчал, солнце клонилось к закату, а бутылка опустела, хотя Стас совершенно не чувствовал себя не то, что пьяным - даже слегка нетрезвым. Дед, заметив это, принес вторую бутылку и велел рассказывать дальше.
        И Стас рассказал про день в городе: про парня с девушками, избившего мать одной из них, про молодого человека, испугавшегося, когда Стас попросил у него сигарету, про роботов-уборщиков и неумолимую поступь прогресса, про десятки тысяч евро на праздник в честь гонщика Формулы-один и про урезание финансирования детских домов, про принудительную эвтаназию… И, конечно же, про Алика.
        - Вот ты все говоришь - не хочу в город, не хочу уходить, не хочу еще чего-то… А хочешь-то ты чего?
        - Любви, счастья и мира во всем мире, - совершенно искренне сказал Ветровский, отстраненно удивившись тому факту, что язык немного заплетается.
        - Ну так вперед. Дерзай. Исходи не из того, чего ты не хочешь, а из того, чего хочешь. Сравнивай, что для тебя важнее. И поверь мне, гораздо проще делать то, что ты не хочешь, ради того, что хочешь, чем наоборот.
        - Наоборот - это не делать то, что не хочешь, чтобы не делать того, что хочешь? - с трудом сообразил Стас.
        Дед вздохнул.
        - Да, примерно.
        Стас проснулся затемно. Привезенные из города часы показывали половину четвертого утра, за окном светилась нахальная полная луна, периодически скрывающаяся за облаками, но спустя какие-то несколько минут вновь выглядывающая. Леся спала рядом, обиженно отвернувшись и обняв подушку. Ветровский тихо встал, вышел на крыльцо, закурил.
        - И ни черта ты не последняя, - сказал он сигарете. - Всеволод Владимирович прав - нет хуже, чем обманывать самого себя.
        Он решил. Осталось только определить, когда…
        А что тут определять? - взорвался в глубине сознания давно забытый Стек. Все продумано и просчитано до мелочей, включая дорогу и количество еды, которую надо взять с собой.
        О легализации он знал достаточно, чтобы с ней не возникло проблем, тем более, что вся информация о нем, включая отпечатки пальцев, снимок сетчатки и ДНК была уничтожена в день побега нанятыми Костой хакерами.
        Деньги… денег почти не было. Но при известной экономии должно хватить на дорогу до Питера. Докурив, молодой человек бросил окурок в кострище и тихо вернулся в дом.
        Быстро оделся, забросил в мешок свернутый плед, тяжелый нож-тесак, пригодный даже для рубки не очень больших дров, пару коробков спичек, хлеб, несколько колец колбасы, сыр и сделанную из тыквы флягу с брусничным морсом. Взглянул в последний раз на Лесю, и вышел.
        В окнах дома Деда теплился свет. Мгновение подумав, Стас решительно свернул с дороги, постучал - дверь открылась через несколько секунд. Дед внимательно окинул раннего гостя взглядом, вздохнул - не то одобрительно, не то осуждающе.
        - Все-таки решился, - сказал он. - Ну что ж, заходи, попрощаемся. Я тут кое-что для тебя подготовил.
        «Кое-чем» оказались тоненькая пачка разномастных купюр на сумму тысяча двести евро и помятая, чуть оборванная с краю бумажка. Бумажку Дед расстелил перед собой на столе, помусолил старый, обломанный карандаш. От денег Стас попытался было отказаться, но был резко оборван на полуслове:
        - Это мое личное, еще с тех, давних времен осталось. Я пару раз менял в банке, чтобы не отказали потом из-за того, что устаревшие деньги. Бери, мне они не нужны, а ты без них даже документы не получишь. Не говоря уже о том, что тебе надо купить билет на поезд, да и неплохо бы какую-нибудь одежку приличную. Так что вопрос закрыт. Скажи лучше, на какое имя будешь регистрироваться?
        - Да на то же, на свое… - растерянно ответил Стас.
        - Рискованно.
        - Почему? В базах никакой информации обо мне нет, это я точно знаю.
        - А если с кем из старых знакомых нежелательных пересечешься?
        - Так они меня и в лицо при желании узнают. Всеволод Владимирович, я не хочу менять имя. Оно… слишком много значит для меня. В конце концов, это все, что осталось от отца.
        - Запомните, молодой человек - от дорогих нам людей остаются не памятники на могилах, фамилии в паспортах и старые фотографии, а память. Как ее хранить - это уже дело десятое, - строго сказал Дед.
        Но Стас заупрямился.
        - Я не хочу менять имя.
        - Ладно, ладно, будь по-твоему. Так и запишем. «Падтвирждаю что ето мой сын станислав. Написал двацать шестово сентября две тыщи семдесят пятово года Вениамин Ветровский» Имена и фамилия были написаны большими, тщательно вырисованными буквами.
        - А это зачем? - изумился Стас, изучив корявую записочку.
        - Положено. Абы кого не легализуют - надо приложить от родственников или соседей записку. Ерунда, конечно - кто угодно может такую писульку состряпать - но бюрократы, ты ж понимаешь…
        - Понимаю. Но… эти ошибки - не слишком ли?
        - Стас, ты знаешь, что у нас в деревне трое вообще писать не умеют? - вздохнул Дед. - Теперь знаешь. Так что все прокатит. Деньги тоже возьми - тебе пригодится. Я так понимаю, в Озерске ты не останешься, поедешь в Питер, а билет на поезд денег стоит. Да и за легализацию придется заплатить, чтобы не промурыжили тебя до конца года, а то они могут. Кстати, взятку давай с колбасой. И не больше сотни.
        - Как это - с колбасой?
        - Как-как… ты же благодарен господину инспектору за то, что он на тебя время свое потратил, и все такое. Благодарить можно нашей вкусной домашней колбаской, натуральной. А колбаска - в бумажке. И в той же бумажке - другая бумажка. Там уже по ситуации смотри - если вдруг будет так, что инспектору сегодня брать деньги не с руки, по нему видно будет. Ты тогда смущайся и говори, что, мол, извините, для сохранности прятал. Ладно, все, проваливай, - внезапно сменил тон Всеволод Владимирович. - И чтоб быстрее было - бери Солнечного своего ненаглядного. В Озерске у близнецов оставишь, а Андрей завтра поедет масло торговать, и заберет.
        - Спасибо, - только и смог сказать Стас.
        - Давай, топай, - хмуро кивнул дед.
        Он придержал коня на том же холме, где останавливался взглянуть на деревню перед встречей с Аликом. Но в этот раз оборачиваться не стал - закрыл глаза, вспоминая каждую деталь: широкие утрамбованные дороги, ровные заборы, покрашенные краской разных цветов, небольшие, но просторные дома, резные наличники на окнах, огороды на каждом заднем дворе… Большой амбар для зерна, огромный общий погреб, где висели колбасы, стояли банки с зимними заготовками и ящики с овощами, длинное здание, поделенное на коровник и свинарню, отдельно стоящую небольшую конюшню и «гараж» с телегами, санями и возом, курятники…
        Собственный, своими руками выстроенный дом, лестницу, где так и не поменял ступеньку, украшенные резьбой подвесные шкафчики, большой сундук, обитый жестяными полосами, удобную - куда там всяким специальным синтетическим матрасам! - кровать, на которой без труда поместились бы четверо. Лесю Стас постарался не вспоминать. Он не понимал, как можно попросить прощения за то, что влюбился - но не смог полюбить. Не знал, как объяснить, почему уходит. Не представлял себе, как смог бы посмотреть ей в глаза и сказать, что они больше не увидятся. На чьем-то дворе прокукарекал петух, и Стас послал Солнечного в рысь. Он так ни разу и не обернулся.
        Ветровский добрался до города в рекордно короткие сроки - в полдень он уже видел светло-бурое марево, стоящее над грязным, серым массивом зданий. Быстро разыскав Леву, он отдал ему Солнечного, сказав, что Андрей приедет за мерином к вечеру, и долго прощался с полюбившимся конем. Скормил завалявшуюся в котомке морковку и пару яблок, расчесал пальцами гриву, потрепал по шее - и, развернувшись, пошел прочь.
        - Регистрация права на однодневное нахождение в городе без чипа проводится на въезде, - недовольно огрызнулся молодой, но уже какой-то потертый, серокожий лейтенант в поблекшей от частых стирок форме.
        - А мне не регистрацию, - как можно простодушнее улыбнулся Стас. - Мне это, надо гражданином стать.
        - Что?!?
        - Ну, по программе… Типа, можно придти к вам, и получить все, что надо, чтобы гражданином стать, - повторил Стас, снижая яркость улыбки.
        Теперь он выглядел все так же приветливо, но чуть смущенно, а улыбался уже не уверенно, а чуть заискивающе.
        - Ну, чип там, и все такое…
        - И что тебе в деревне не сидится? - искренне удивился лейтенант. - Свежий воздух, продукты свои, не чета городской синтетике… Ладно, садись. Я оформлю бланк, и с этим бланком пойдешь в четвертый кабинет, поставить печати. Потом вернешься.
        Бегать из кабинета в кабинет, причем не только в пределах административного здания, пришлось до самого вечера, причем лейтенант, проникшийся симпатией к угостившему его вкуснейшей телячьей колбасой «деревенскому увальню», честно предупредил, что впереди еще как минимум недели две такой волокиты. Стас немного приуныл - он надеялся уехать из Озерска через несколько дней. На жалобное «а побыстрее - никак?» лейтенант чуть помялся, спросил еще колбасы, и подсказал, что даме из четвертого кабинета тоже хочется и вкусненького, и красивенького.
        На следующее утро - ночь Ветровский провел на берегу озера, у маленького костерка - он ввалился в кабинет к даме с огромным букетом роз и тортом, состроил с десяток обаятельных улыбок, угостил колбаской с бумажкой, и все вместе это таки подействовало: дама сдержанно улыбнулась и предложила зайти завтра - может, случится чудо, и все успеют сделать.
        Заранее оплаченные чудеса бюрократии имеют свойство и в самом деле случаться - не стал исключением и этот случай. Весь день Стас провел в беготне по городу с очередными бумажками, на сей раз - последней их порцией, и к шести часам вечера стал счастливым обладателем тонкой пластиковой карточки с его голографией, фамилией, именем, отчеством, датой рождения и отметкой о гражданстве.
        Он знал, что впоследствии эта карточка обрастет еще целой кучей информации - правда, не нанесенной на пластик, а записанной на внутренние электронные схемы. В тот же вечер он нанес визит в небольшой магазин одежды.
        - Здравствуйте, - бросил он с порога, еще толком не разглядев продавца.
        - Ой, - сказала продавец. - Здравствуйте!
        Это оказалась та самая женщина, которую избивал у подъезда ублюдок в костюме супергероя из комикса, и которой Стас помог добраться до квартиры.
        - Небольшой это город, что можно вот так случайно встретиться, - улыбнулся молодой человек.
        - Ну, не Москва, конечно, и даже не Ростов, но все же побольше деревни, - она тоже улыбнулась в ответ, но смотрела настороженно. - Я могу чем-нибудь вам помочь?
        - Да, конечно! Мне нужны… гм, джинсы, легкая рубашка, пара футболок, белье и кроссовки или сандалии.
        - В общем, вас надо одеть с ног до головы.
        - Именно!
        Минут десять прошло в поиске подходящих моделей - размер продавец с опытом определила на глаз совершенно безошибочно. Спустя еще столько же времени Стас стал обладателем серо-голубых джинсов «с потертостями», белой рубашки-поло, светло-бежевых сандалий из дешевой псевдокожи, нескольких пар трусов и носков, трех легких футболок без рукавов и в качестве подарка - легких шортов чуть выше колена.
        Цены в магазинчике оказались просто смешными, и Ветровский, понимая, что такой подарок судьбы ему едва ли в ближайшее время попадется на пути, особенно - в Питере, углубился в выбор свитера, кроссовок и куртки.
        - Привет, мам. Тебе долго еще? - раздался знакомый голос, и молодой человек обернулся.
        В магазин вошла та самая девушка, которая удержала его от немедленной расправы над пьяным «супергероем». Стас узнал ее только по огненно-рыжим волосам и голосу, а присмотревшись, не смог сдержать удивления - настолько она сейчас была не похожа на ту, что обнимала избивавшего ее мать парня, прямо на улице откровенно приставая к нему. Недлинные волосы придерживал тонкий черный обруч, одежда по-летнему легкая, но совсем не откровенная, макияжа на лице практически нет. Но самой разительной переменой был взгляд. В тот день это был взгляд дешевой потаскушки, готовой за проход на вечеринку и несколько коктейлей раздвинуть ноги. Сейчас - взгляд молодой, не по годам серьезной девушки, очень уставшей и… противной самой себе.
        Последнее Стас уловил болезненно отчетливо, но так и не смог понять - то ли давно молчавшая эмпатия дала о себе знать, то ли он просто узнал это выражение, прячущееся в уголках глаз от чужого взгляда, но всегда видимое самому себе. Настроение делать покупки отчего-то пропало - он, не глядя, взял один из ранее отобранных джемперов, простую черную куртку из водоотталкивающей материи, серые кроссовки и подошел к кассе.
        - Здравствуйте… - растерянно сказала девушка.
        Стас кивнул, выкладывая все выбранное на прилавок.
        - Четыреста пятнадцать евро, - подсчитала продавец.
        Пока Ветровский расплачивался, рыжая сноровисто разложила покупки по пакетам. Не удержавшись, молодой человек бросил быстрый взгляд на девушку. Все-таки, какая же она была красивая… Поблагодарив, он собрал пакеты и вышел. И совсем не удивился, когда рыжая вышла вслед за ним.
        - Подождите, пожалуйста! Я… я просто хотела поблагодарить за то, что вы тогда хотели помочь…
        - Тогда вы называли меня на «ты», - холодно заметил Стас.
        Он сам не знал, откуда в нем эта отстраненность, это желание держать дистанцию - слепое, нерассуждающее, напуганное.
        - Простите меня. Я была напугана, и хотела, чтобы это побыстрее закончилось.
        - Это вообще нормально в вашем городе - то, что тогда случилось? - гораздо резче, чем хотелось, спросил Стас.
        - Да. Те, у кого есть деньги - они могут все. Те, у кого денег нет - ничего не могут. Пока сидишь тихо, не высовываешься - не трогают. Если чего-то от тебя хотят - лучше дать желаемое, иначе может быть очень плохо. Или вы думаете, я из-за денег…
        Он внезапно понял, что девушка находится на грани истерики. И не придумал ничего лучше, чем мягко положить руку ей на плечо, мысленно представляя исходящий из ладони поток тепла.
        - Как тебя зовут? - спросил он.
        - Вера…
        - Нет, Вера. Я так не думаю. И твоя мать не думает. Она все прекрасно понимает, поверь мне. Но все же вам лучше переехать в другой район, если есть такая возможность - когда слишком долго находишься рядом с грязью, она прорастает в тебя.
        Не в силах думать о том, что и зачем он только что говорил и делал, Стас выпустил девушку и быстро пошел прочь от магазина, чувствуя спиной пекущий взгляд. Ощущение этого взгляда не отпускало его еще долго…
        Ночь Ветровский провел в дешевом мотеле на окраине города, где за дополнительную плату смог вымыться, побриться и привести в порядок волосы. По приезде в Питер надо будет «потерять» инфокарту и сделать новую, уже с приличной голографией. Когда утром он пришел на процедуру чипирования, чистый, одетый во все новое, подстриженный, его сначала даже не узнали.
        Пришлось снова нарочито по-деревенски коверкать речь. В полдень он приобрел билет на вечерний поезд до Ростова, а остаток дня провел в небольшом виртуал-клубе, выясняя хотя бы в общих чертах, как изменился мир в его отсутствие. И нельзя сказать, что узнанное его хоть сколько-то обрадовало.
        Без четверти девять Ветровский ступил на подножку стреловидного вагона, а ровно в двадцать один час поезд тронулся, навсегда, как он думал, унося его из Нового Озерска. Через два часа - Ростов, автоматические кассы, и билет на ночной поезд до Петербурга - поезд был транзитный, делал большой крюк, в пути был почти семнадцать часов, и билеты на него стоили сравнительно недорого.
        Стас сознательно выбрал именно этот вариант, хотя мог поехать напрямик - билеты наличествовали, да и денег хватало. Но ему нужно было снова привыкнуть к мысли, что он - Станислав Ветровский, обычный гражданин Российской Федерации, наверное - будущий студент, а никак не деревенский парень Леша, в глаза не видевший типологию Юнга, зато прекрасно разбирающийся в тонкостях уборки ржи и специфике ухода за домашней скотиной.
        Питер встретил Стаса суетливым Ладожским вокзалом, серым мелким дождем, поездами новой конструкции, жмущимися под крышу людьми, и дьявольским запахом ностальгии.
        Ветровский купил в кассе метростанции карточку на день поездок без ограничений, и несколько часов просто ездил по городу, от станции до станции, без какой-либо системы пересаживаясь с линии на линию. Выходил у Нового моста, шел пешком до Каменного острова, подолгу стоял у самой воды, впуская в себя город, проникаясь его особенной, ни на что не похожей атмосферой, и вспоминая, вспоминая, вспоминая… Конечной остановкой в маршруте Стаса стала Институтская. Он нарочно медленно спустился по лестнице, игнорируя эскалатор, растеребил сигарету у ограды ВИПа, купил бутылку минеральной воды в мини-маркете напротив, и только когда тянуть время дальше стало совсем невыносимо, быстрым шагом направился к детскому дому номер три.
        И здесь тоже произошли изменения. Пожалуй, единственные положительные изменения, которые Ветровский видел за последние дни. Здание, на капитальный ремонт которого у Ордена так и не хватило денег, явно было восстановлено. Свежая краска, новая ограда - высокая, надежная, не вычурная, но красивая, будка охранника у автоматических ворот, начинающие желтеть деревья - Стас мог даже издалека сказать, какой из молодых кленов, чьи листья еще только подернулись золотым и багряным кружевом осени, он сажал своими руками. А вот те тоненькие березки, шелестящие на ветру, они с Женькой и Виктором выкапывали за городом, чтобы дети могли сами их посадить. Сколько же воспоминаний теснилось здесь, за кованой решеткой в сердце! Тряхнув мокрыми, липнущими ко лбу волосами Стас подошел к охраннику.
        - Здравствуйте. Я к Гонорину.
        - Добрый вечер. Вам назначено?
        - Нет, но он меня ждет.
        - Покажите документы, пожалуйста.
        - Вот. Только одна просьба: нельзя ли не сообщать Алику Николаевичу мое имя? Мы давно не виделись, но он будет рад меня видеть, и я хотел бы сделать сюрприз, - Стас улыбнулся обаятельнейшей из всех своих улыбок, и это подействовало - пусть с явным нежеланием, но охранник согласился.
        Сюрприз? К черту сюрпризы! Стас обязан был видеть реакцию Алика на его возвращение. Самую первую, самую искреннюю. И для этого Алик не должен был ждать его.
        Стучаться Ветровский не стал - собрал в кулак всю свою решимость и толкнул дверь. Алик был именно таким, каким он увидел его то ли несколько дней, то ли вечность назад: хмурый и задумчивый, он сидел у раскрытого окна, в пальцах дымилась сигарета, а взгляд был устремлен куда-то за пелену дождя, в неведомые никому на Терре дали.
        - Алик, - негромко позвал Ветровский.
        Гонорин вздрогнул, обернулся - сигарета выпала из пальцев, по покрытому ламинатом полу рассыпался пепел.
        - Стас…
        - Прости меня, - просто сказал Стас, чудовищным усилием заставляя себя не отводить взгляд. - Прости меня, если можешь.
        - Стас… - Алик тоже не отводил взгляда, и в его глазах Стас снова обретал силу жить, стремиться, верить… Летать! - Я знал, что ты вернешься.
        - Да. Я вернулся.
        III. III
        Можно верить и в отсутствие веры,
        Можно делать и отсутствие дела
        Здесь все пропиталось болью и смертью - стены, потолок, пол, двери и окна, мебель, одежда. Смертью и болью пахло, смерть и боль звучали в воздухе, смерть и боль ощущались кожей, смерть и боль бросались в глаза, куда не взгляни, привкус смерти и боли прочно поселялся на языке, стоило только отворить тяжелую дверь и перешагнуть обшарпанный порог. На новичков это действовало угнетающе, но она давно привыкла - сложно не привыкнуть, проводя здесь двадцать четыре часа в сутки.
        Тренькнул будильник, напоминая, что наступило время обхода. Тяжело вздохнув, она поднялась на ноги, накинула прозрачный от ветхости халат, некогда белый, а сейчас бледно-серый от частых стирок, взяла со стола распечатанный список и вышла из ординаторской. Строго говоря, список ей не был нужен: она помнила всех больных своего отделения в лицо, помнила, кого как зовут, и главное - у кого какой диагноз, а вся текущая информация, вроде результатов анализов и обследований, наносилась на доски в палатах. Но привычка - страшная сила, и идя на обход, она всегда засовывала в карман сложенный вчетверо лист бумаги.
        В первой палате было тихо. Она осторожно толкнула дверь, уже зная, что увидит - последние три дня Алла Войнова кричала, не переставая, и тишина могла означать только одно. Худенькое тельце скорчилось на продавленной железной сетке кровати. В широко распахнутых светлых глазах отражалась… радость. Спокойная, доверчивая радость ребенка, которому больше не было больно. Сорванная с руки в предсмертной судороге капельница медленно роняла на пол мутно-розовую жидкость - пальцы машинально нащупали зажим, ни к чему пропадать лекарству, пусть даже и такому бессмысленному. В конце концов, других все равно нет, и не будет.
        - Алка умерла, - тихо сказала Оля, садясь на кровати и глядя своими огромными темными глазищами. - Кричала, кричала, а потом умерла. Я тоже умру, да?
        Прикусив губу, Мила подошла к девочке, погладила ее по лысой голове.
        - Нет, Оленька. Ты не умрешь. Ты уже почти здорова, и завтра тебя заберут домой.
        - Правда?
        - Ты же знаешь, я всегда говорю только правду.
        - Вы обещали Алле, что за ней придет ангел. А она просто умерла, - тихо сказала девочка.
        - Никто не умирает «просто». За всеми приходят - или ангелы, если человек хороший, или бесы, если плохой. Просто их нельзя увидеть - их видит только тот, за кем они приходят, понимаешь?
        - А я увижу того, кто за мной придет?
        - Конечно, увидишь. Лет через семьдесят. А пока ложись и спи - тебе нужны силы, чтобы окончательно выздороветь и поехать домой.
        - А что будет с Аллой?
        - Ей теперь будет только хорошо. Она же на небе…
        - Я тоже хочу на небо… Там не будет больно, и там у меня снова будут волосы, и мама тоже там… наверное. Как вы думаете, ее забрал ангел или бес?
        - Тебе лучше знать. Она была хорошая?
        - Не знаю. Я не помню ее.
        - Тогда ложись и спи, а мама тебе приснится. Это ничего, если ты утром не вспомнишь, это бывает - мы часто не помним свои сны. Но мама тебе обязательно приснится, и утром ты поймешь, где она. И… я думаю, что на небе.
        Уложив Олю, Мила осторожно закутала мертвую Аллу в одеяло, взяла худенькое, совсем легкое тело на руки и вышла из палаты. Негоже детям спать в комнате с покойницей, а санитары придут только утром.
        Закончив обход, Мила вернулась в ординаторскую. Сегодня была милосердная ночь - из восьмерых безнадежных ушли шестеро. И еще трое просто умерли, неизвестно от чего именно.
        Если бы было оборудование и реактивы для анализов, если бы была возможность нормально обследовать несчастных детей, если бы были хотя бы какие-нибудь лекарства - был бы шанс. А так…
        Заперев дверь, врач открыла настенный шкафчик. Достала бутылку, стакан, не глядя плеснула граммов пятьдесят, подошла к зеркалу. На нее смотрела немолодая женщина с короткими седыми волосами, преждевременными морщинами, горьким изгибом губ и почти ничего не выражающим взглядом. Мила усмехнулась, коснулась краем стакана зеркала, залпом выпила, не чувствуя, как спирт обжигает горло. Это был ежедневный своеобразный ритуал - она не пьянела, просто становилось чуть-чуть легче.
        В дверь постучали. Быстро закрыв шкафчик, она отперла дверь. Николай Андреевич сумрачно кивнул в знак приветствия, сразу взял со стола обходной лист, пробежал глазами.
        - Одиннадцать человек. Я надеялся, будет больше, - отрывисто сказал он.
        Мила отвела взгляд. Слова, казавшиеся такими страшными, не пугали - она знала их настоящее значение. Одиннадцать детей отмучились, больше им не будет больно.
        - Я пойду, - сказала она, вешая халат на гвоздик.
        - Подожди, - он подошел к двери, запер, прислонился к ней спиной, взглянул на коллегу - пристально, в глаза. - Я хочу сегодня прооперировать Воронова.
        - Он безнадежный. Даже если прооперировать, он не протянет и недели.
        - Знаю. Но у него здоровые почки.
        - Вы проверили?
        - Да, еще вчера. Мы сможем спасти Алехина, которому поможет только пересадка. Материал подходит идеально. А Воронов все равно не жилец.
        Мила зажмурилась, сжала кулаки, до крови прикусила губу - к этому она не могла привыкнуть до сих пор. Убивать одного ребенка, пусть и обреченного, для того, чтобы спасти другого, у которого еще есть шанс. Разумом она понимала необходимость подобного, но…
        - Мне нужны твои руки и твой опыт, - сказал Николай Андреевич. - Я никогда не пересаживал почку.
        - Хорошо, - кивнула женщина и, не прощаясь, вышла из ординаторской.
        Она жила прямо здесь, в больнице. На верхнем этаже была старая, давно не используемая кладовка, где врач поставила узкую кушетку, стол, стул и тумбочку - а в большем она и не нуждалась. У себя Мила быстро скинула верхнюю одежду, погасила свет и легла на кушетку. Спать не хотелось, но она знала, что нужно - вечером она должна быть отдохнувшей и сосредоточенной. Быть может, и правда удастся спасти хотя бы Алехина.
        Если бы десять лет назад ей сказали, какую жизнь она будет вести сейчас, начальник хирургического отделения Санкт-Петербургского онкологического исследовательского центра только посмеялась бы. У нее было все - прекрасная должность, любимая работа, обожаемый муж, двое детей, старенькая, но бодрая и здоровая мама, хорошая квартира и возможность помогать людям. Три-четыре дня в неделю она проводила в центре, совмещая исследовательскую работу с операциями, день-два - с семьей, а еще двое суток - в муниципальной детской онкологической больнице.
        О ее второй работе никто не знал, даже муж и дети. Встав пораньше, Мила садилась в машину и ехала на окраину города, где за огромной помойкой ютилось старое пятиэтажное здание. Выйдя из автомобиля, она со всей возможной осторожностью вынимала из багажника контейнер с лекарствами, украденными в центре, и шла спасать тех, за чью жизнь не платили десятки тысяч евро, но кто заслуживал жизни ничуть не в меньшей степени. Иногда ей казалось, что даже в большей.
        Гром грянул в две тысячи шестьдесят пятом. Оставив машину на парковке, она шла к дому. Сегодня выдался тяжелый день, с раннего утра и до вечера Мила провела в лаборатории, а когда она уже собиралась ехать домой, ей позвонил ее коллега из детской больницы и сказал, что срочно требуется ее присутствие. Едва не попав в аварию и нарушив по пути половину правил дорожного движения, Мила примчалась в больницу, на бегу надевая халат, бросилась в операционную, боясь опоздать… Когда она подходила к своей парадной, стрелки часов показывали без четверти три. Смертельно уставшая, женщина не заметила двух человек на скамейке возле двери, и когда один из них заговорил, она вздрогнула и чуть не бросилась бежать - все же двойная жизнь прививала паранойю.
        - Вы - Мила Леонидовна Жемчугова? - спокойно спросил мужчина лет сорока, обладатель совершенно незапоминающейся внешности и темного костюма неопределенного цвета.
        - Да, но в чем…
        - Пожалуйста, следуйте за нами. Вам не причинят вреда, если вы не станете сопротивляться.
        - Кто вы такие? - голос задрожал от страха.
        - Нас послал Виктор Павлович Лейконский. Ему нужно с вами поговорить.
        Услышав имя директора центра, Мила чуть успокоилась.
        - Вы знаете, который час? Почему он не мог вызвать меня днем, когда я на работе?
        - Пожалуйста, садитесь в машину и ни о чем не спрашивайте. Виктор Павлович все вам объяснит.
        Виктор Павлович и правда объяснил. Очень коротко и доходчиво. Поздоровавшись с вошедшей, он сразу протянул ей средней толщины папку. Мила взглянула на первые же бумаги - и упала в кресло, держась за сердце. Это были отчеты людей, следивших за ней в течение двух месяцев. Где и с кем была, во сколько приехала, во сколько уехала, кого оперировала, сколько времени провела в бесплатной больнице… сколько и каких препаратов вывезла из центра.
        - Вы ведь понимаете, что это ваш приговор? - спросил Виктор Павлович, отпоив Милу успокоительным. - Факта кражи и последующей перепродажи лекарств достаточно, чтобы, как минимум, со скандалом вышвырнуть вас из центра, лишив всех научных степеней и обеспечив волчий билет - после такого увольнения ни одна уважающая себя медицинская организация не возьмет вас на работу даже уборщицей.
        - Я не продавала лекарства… - пролепетала сквозь слезы Мила. - Я просто хотела помочь детям…
        - Это вы будете на суде рассказывать и доказывать. Если, конечно, мы не сможем договориться по-хорошему.
        - Чего вы хотите? - в этот момент ей казалось, что она готова на все.
        - Взаимовыгодного сотрудничества, только и всего. Я согласен уничтожить папку и никогда более не вспоминать об этом инциденте, больше того - не стану вам препятствовать в вашей деятельности, вне зависимости от того, чем она продиктована, нелепой благотворительностью, в которую я не верю, или же вполне понятным желанием заработать побольше. Вы же…
        Мила слушала Лейконского, с каждым его словом холодея от ужаса и твердя себе, что это просто дурной сон, что она проснется и все это кончится, она спокойно пойдет на работу, а через пару дней кошмар вовсе сотрется из памяти. Но Виктор Павлович все говорил, а Мила все не просыпалась.
        - Дети в этой бесплатной больнице никому не нужны. Их родители не могут даже оплатить им достойное лечение, и как бы ни старались энтузиасты - этих детей не спасти. Нет лекарств, нет оборудования, нет нормальных врачей - ничего нет. Они заранее обречены. В нашей же клинике лежат детишки из нормальных состоятельных семей, и их родители готовы платить большие деньги за спасение своих отпрысков. То, что я говорю, может показаться дикостью, но подумайте сами - вы будете заниматься все тем же, чем и раньше, только получать за это куда большие деньги. Все, что от вас требуется - это забирать здоровые органы ненужных детей, и пересаживать их нужным.
        У нее началась истерика. Мила кричала, отталкивала пытавшегося вколоть ей сильное успокоительное Лейконского, грозила судом… в конце концов Виктору Павловичу удалось сделать инъекцию. Спустя десять минут Жемчугова, отупевшая от препарата и страха, сидела все в том же кресле, а директор центра снова говорил:
        - Я предлагаю один раз, Мила Леонидовна. Я не прошу вас дать ответ прямо сейчас - вы можете подумать до завтра и решить. Предложение очень щедрое, я вас уверяю. Вы получите хорошие деньги, спасете жизни - ну а дети из бесплатной больницы, они все равно обречены. Даже если случится чудо, и они выживут сейчас - подорванное лекарствами и химиотерапией здоровье, жестокая жизнь, полуголодное существование, которое влачат их нищие родители… Эти дети все равно умрут. Так пусть их смерть послужит кому-то на пользу? Это ваш звездный час, Мила Леонидовна, это ваш шанс - так не упустите же его! Скандальное увольнение - или же работа, которая обеспечит вам безбедную жизнь?
        Ее уволили через два дня. В суд Лейконский подавать не стал, только потребовал, чтобы воровку лишили ученых степеней, и чтобы она вернула центру стоимость украденных лекарств. Сумма была астрономическая. Миле пришлось обменять просторную четырехкомнатную квартиру на Петроградке, доставшуюся по наследству от деда, на трехкомнатную халупу в панельном доме на окраине, чтобы выплатить долг.
        Она начала пить, много пить, муж подал на развод и быстро добился своего - забрал детей и заставил вновь разменять квартиру, выменяв себе и детям довольно приличную двухкомнатную, а бывшей жене и ее матери - комнату в коммуналке.
        Жемчугова несколько раз бросала пить, пыталась устроиться на работу - но Виктор Павлович выполнил свою угрозу: ее не брали даже медицинской сестрой. Перебиваясь случайными заработками - то уборщицей, то посудомойкой, то домработницей - она кое-как выживала в течение двух лет.
        Потом умерла мама - тихо и быстро, и Мила окончательно утратила волю к жизни. А еще через полгода встретила Николая Андреевича, с которым работала в бесплатной больнице. Видя плачевное состояние старой знакомой, он привел ее в дешевое кафе, накормил, категорически отказавшись покупать спиртное, и выслушал ее историю. А потом предложил работать в их больнице. И Мила согласилась.
        Комнату Жемчугова продала, вырученные деньги отдала на приобретение хоть какого-нибудь оборудования и закупку лекарств для больных детей. С тех пор она жила в переоборудованной кладовке, работала по шестнадцать часов в сутки, делая все возможное, чтобы спасти ненужных детей, так хотевших жить, и совершенно не виновных в том, что они родились в бедных семьях.
        Только погрузившись с головой в жизнь бесплатной больницы, Мила поняла, какой ужас там творится. Маленькие пациенты умирали каждый день. Умирали в мучениях, потому что обезболивающих не было. Дети гибли из-за невозможности быстро диагностировать заболевание, их, уже умирающих от рака, приводили пьяные родители, жалуясь на то, что «чертов спиногрыз орет круглые сутки, скажите, это он притворяется?», их подбирали у дверей больницы, брошенных и ненужных никому на всем свете.
        Главврач делал все возможное, пытаясь найти хоть какие-нибудь средства для больницы, и ему это даже удавалось - Мила не хотела знать, какой ценой. Она слишком хорошо понимала, каково это - убивать ребенка, пусть даже действительно обреченного, для того, чтобы спасти другого, у которого еще есть шанс. Первый раз она провела такую операцию на второй год работы в больнице, и в тот день напилась до потери сознания.
        Зато маленькие пациенты все же выздоравливали. Пусть не все, но все-таки показатель смертности был значительно ниже, чем в других больницах. Сейчас Миле было сорок семь лет. Она выглядела на пятьдесят пять, числилась обычным хирургом, жила в каморке при больнице, получала смешную зарплату, которую тратила преимущественно на лекарства для детей, была обречена оставаться в одиночестве до конца жизни, каждый день сражалась со смертью, и не чувствовала себя несчастной. Она делала свое Дело, делала его хорошо, отдавая себя без остатка спасению детей.
        Она продолжала свои исследования - да, теперь не было тех возможностей, какие предоставлял центр, но что-то Мила еще могла, и до сих пор надеялась, что когда-нибудь сможет создать настоящее лекарство от рака.
        За это открытие ей простится все былое, ей восстановят ученую степень, предоставят финансирование для продолжения исследований - и она обязательно потребует также финансирования хотя бы этой больницы. Вера в то, что когда-нибудь у нее обязательно получится, давала женщине силу жить, работать по двенадцать - шестнадцать часов, продолжать свои изыскания, оставляя на сон четыре часа, и не опускать руки. Если бы только не постоянные смерти пациентов, Мила Леонидовна, наверное, даже считала бы себя счастливым человеком.
        III. IV
        Прыгнуть с крыши навстречу ночному шоссе
        Недостаточно чтобы научиться летать.
        За стеной разговаривали. Очень тихо, голоса едва можно было различить - но Стас даже не пытался расслышать, о чем идет речь.
        Во-первых, считал, что подслушивать личные разговоры друзей неэтично - равно как и вообще чьи-либо разговоры, а во-вторых, ему не нужно было слышать разговор для того, чтобы знать его содержание. За стеной разговаривали о нем.
        Закрывая глаза, Стас мог в деталях представить себе, как это происходит: Инга сидит по-турецки на подоконнике, касаясь спиной окна, локти опершись локтями о колени, а подбородок опустив на переплетенные пальцы. Она внимательно смотрит на мужа, периодически сдувая падающую на глаза тонкую рыжеватую прядку, почти что незаметно кусает губы.
        Женька ходит от стола к стене и обратно, иногда подходит к холодильнику - глотнуть холодного молока, смачивая пересохшее горло - и возвращается к вытоптанному уже маршруту. И говорит, говорит, говорит…
        Говорит в пользу Стаса. Пытается его понять, пытается его оправдать. Не перед Ингой, нет - Инга взрослая и умная женщина, понимающая других людей получше, чем недоучившиеся психологи, она-то как раз понимает мотивы поступков Ветровского, понимает его бегство, его желание остаться в тихом пруду спокойной и стабильной жизни. Единственное, чего она не понимает - почему он вернулся. Почему отказался от дома, семьи, покоя. Ради чего? Идеалы? Он отрекся от них слишком давно, чтобы теперь они могли казаться достойной мотивацией. Инга почти все понимает, и уверена, что остающееся за скобками «почти» еще поймет, причем в ближайшем времени. Она молчит, кусает губы, смотрит на Женьку. А Женька продолжает говорить, оправдывать, объяснять - конечно же, не Инге. Самому себе.
        «Он не мог вернуться раньше - преследование, опасность, нужно было переждать».
        Два с половиной года? Даже не смешно. Его перестали разыскивать еще весной семьдесят третьего, когда со дня побега не прошло и месяца. Как можно разыскивать беглеца, даже не зная, как его зовут и как он выглядит?
        Хакеры крылатого уничтожили всю информацию, касающуюся заключенных корпорации «Россия», хранившуюся на собственных серверах филиала. Больше того - взломав государственный сервер, они добрались до файлов рабов «России» и уничтожили данные не только на беглецов, но еще на полторы сотни выбранных случайно заключенных. И неизвестно каким путем, но эта информация, пусть даже в несколько искаженном виде, попала к рабам петербуржского филиала.
        Началась тотальная путаница и неразбериха, осужденные на долгий срок вырезали чипы и перевирали свои данные, выдавая себя за вообще несуществующих людей, требовали освобождения, уменьшения срока, компенсации за переработку…
        Филиал едва не закрыли из-за всего этого. О Станиславе Вениаминовиче Ветровском, сиречь заключенном номер четыре-шесть-два-два-ноль-восемь-один-три-один-пять, внутренний номер тридцать два-шестнадцать-семь, никто даже не вспоминал в этой суете. Руководство корпорации стремилось замять скандал, а не отлавливать беглых рабов, тем более, что они не знали не только их имена, но и даже приблизительное количество.
        Так что Стас мог спокойно вернуться в Питер еще два года назад. Ну, пусть не так быстро - но уж осенью семьдесят третьего года точно. Он не вернулся.
        «Он не знал, что его не разыскивают».
        Знал. Коста четко разъяснил, что сделали нанятые им хакеры, и сам назвал время, необходимое для того, чтобы все успокоилось: несколько месяцев. Стас знал, что он может вернуться.
        «Он боялся, что ему не к кому возвращаться».
        Так легко утратить веру в тех, кто уже доказал, что верен ему? Даже не попытаться вначале навести справки, а потом уже решать, кто отрекся, а кто нет? Просто взять - и решить, что друзей больше нет, что все забыли про него, что он никому не нужен, и «возвращаться не к кому»? И снова - не смешно.
        «Он не мог вернуться потому, что не было денег».
        Стас с самого начала, с первого своего месяца в деревне знал, что если он захочет уйти - его не будут держать. Знал, что если он пойдет к Всеволоду Владимировичу и объяснит ему свою ситуацию - тот даже деньгами поможет. Как, собственно, в результате и получилось.
        «Он не мог возвращаться, не имея документы»
        Документы можно было получить максимум за три месяца, в чем совсем недавно удалось удостовериться.
        «Он не мог оставить деревню потому, что его держал некий долг».
        Да не было никаких долгов, кроме тех, которые он мог либо отдать, либо забыть! Разве что Леся… Но ведь он все равно бросил Лесю! Было бы только милосерднее сделать это раньше, намного раньше, пока юная влюбленность простой и искренней деревенской девушки не переросла в более серьезное и зрелое чувство. Можно еще сказать о долге людям, которые спасли его от гибели - но с ними Стас сполна расплатился, вкалывая за двоих в первое же лето. «Он пытался построить орден там, где оказался». И даже не дал знать тем, кто его любил, что с ним все в порядке, не попытался с ними связаться.
        «В деревне не было связи».
        Стасу хотелось удавиться. Кто хочет - тот найдет. Если бы он хотел связаться с орденом - он бы нашел способ с ними связаться. Если Женя хочет оправдать беглого командора в собственных глазах - он его оправдает. Вот только надолго ли хватит такого самообмана? Вот только может ли Стас выдерживать любящие взгляды, которым он позволял лгать самим себе - позволял только ради сохранения собственного авторитета в их глазах?
        «Наверняка есть что-то, чего мы просто не знаем!».
        Да, есть. Вся горькая истина, все объяснение поступка Стаса заключалось в том, что Стас струсил и отрекся. Заставил себя забыть Орден, отказаться от мечты, бросить тех, кто поверил ему, кто пошел за ним. Он предал их. И, за компанию - самого себя. Женя не мог этого понять, он не смог бы в это поверить, и он не способен был это даже представить. В отличие от Инги, которая прекрасно поняла Стаса на собрании ордена после памятного разговора с ректором, и которая ничуть не хуже понимала его теперь. Вернее, почти понимала.
        Он невольно вспомнил события последних нескольких часов. Вспомнил, как пришел в детдом, как все медленнее и неслышнее билось сердце с каждым пройденным шагом, когда он приближался к двери кабинета Алика, вспомнил взгляд друга, в котором мгновенно обрел давно утраченные крылья - но не право на них. Десять минут тишины, когда он стоял на коленях возле инвалидного кресла, обняв Алика и боясь расцепить руки, боясь, что друг одумается, вспомнит, оттолкнет, прогонит, и будет совершенно прав.
        Потом долгий разговор, тихие слова, опущенный взгляд - простишь ли? Уже простил. Но остальные… Как сказать правду? Нет, хуже того. Как сказать правду и быть правильно понятым? Осознание: если не примут, если не поймут, если отвергнут - то это конец.
        Стас черпал силы в доверии Алика, в несокрушимой, казалось, ничем вере в него - вере, которой был недостоин. Пока что этого хватало. Но если отвернутся все остальные, то Стас не выдержит. Выбор останется, вот только это будет выбор между пулей и веревкой. Потом была встреча с Грандом, потом Алик звонил Алфееву, коротко объяснял произошедшее, и Женька готов был в тот же миг ехать через полгорода, чтобы как можно скорее обнять Стаса, которого уже не чаял увидеть. Переднее сиденье старенького автомобиля, подаренного Жене отцом на позапрошлый день рождения, проносящийся за окном Питер, непрерывный треп Алфеева - об учебе, о работе, об ордене, о том, что в прошлом году с Ингой поженились, о том, что подобрал с месяц назад бездомного щенка…
        И снова, снова, снова - как хорошо, что Командор вернулся! Казалось, Женя не замечал даже, какая мука отражалась на лице Стаса всякий раз, когда он слышал в свой адрес это ничем не заслуженное звание. Потом был большой праздничный ужин, приготовленный Ингой за то время, пока ее муж ездил за потерянным другом, торжественно откупоренная бутылка оставшегося еще со свадьбы хорошего вина, и…
        И рассказ Стаса - сокращенный, без уточнения причин и мотиваций, сухое изложение фактов, да и то не всех. Раскаяние, перипетии получения новых документов, много ненужной, неважной, бессмысленной ерунды, и появляющееся понимание в глазах Инги, и появляющийся страх разочароваться в глазах Жени. Скомканное окончание разговора, боязнь поймать чужой взгляд - понимающий ли, прощающий ли, неловкое пожелание «спокойной ночи».
        Просторная, слишком просторная для боящегося оставаться в одиночестве человека, комната. Голоса за стеной - слишком тихие, чтобы их различить, но какая разница, если достаточно просто знать, кто разговаривает, чтобы понять, о чем? Голоса смолкли, через минуту зашумела вода в ванной.
        Потом негромко хлопнула дверь спальни Алфеевых, снова зашумела вода, погас свет в кухне, чуть слышно скрипнула дверь - на этот раз Ветровский не разобрал, которая. Выждав для верности еще четверть часа, он встал, натянул футболку и шорты, вышел в кухню - ужасно хотелось пить, но он боялся лишний раз почувствовать на себе понимающий взгляд Инги или оправдывающий - Женьки.
        Взяв из холодильника пакет сока, Стас вернулся в гостиную, где ему застелили диван. Открыл окно, сел на подоконник, свесив ноги на улицу, повертел в пальцах сигарету - курить хотелось все сильнее, но должна же быть хоть какая-то сила воли? С двадцать восьмого - верхнего - этажа открывался великолепный вид, и чем дольше Стас смотрел на раскинувшийся перед ним город, тем ближе подкрадывались тени, которым он запретил приближаться в тот день, когда решил выжить.
        Тень убийства, тень предательства, тень бессердечности, тень подлости, и еще многие, многие тени, от которых он отрекся, став в память одной из них Лешей. Тени принадлежали Стасу Ветровскому, и сегодня, когда он окончательно вернулся к себе, к нему вернулись и тени. Стас бросил растерзанную сигарету вниз, ощутив укол совести - тоже мне, аарн, даже не мусорить не может.
        Достал из пачки новую, прикурил, но затягиваться не стал. По тонкой бумаге медленно ползло к пальцам рыжеватое горячее кольцо, оставляя за собой столбик мутного пепла, а Стас продолжал смотреть на город. Он вспоминал.
        «Ты потом будешь жалеть о том, что сказал такое. Ты ведь даже не знаешь…»
        «С чего ты взял? Я не буду ни о чем жалеть, и слов своих назад не возьму! А зачем ты пришел и где пропадал - мне плевать!»
        «Ты в самом деле считаешь меня такой мразью, что…»
        «В самом деле! И в конце концов… чего еще ждать от такого, как ты? Педик долбанный!»
        Смертельная бледность, заливающая лицо, в глазах - боль и неверие, но Стас ничего не видит, он не хочет видеть. Он встает, кричит: «Охрана! Мы закончили, отведите меня в камеру!».
        И спустя несколько дней - суд, последнее заседание, на котором все решится. Да, его посадят и он это знает. Ничего страшного, соберет всю волю в кулак, но все же выйдет на свободу - пусть через пару лет, но выйдет. Два-три года - это ужасно много, когда тебе всего восемнадцать, но вполне терпимо, если подумать о том, что вся жизнь еще впереди. Спокойная, уверенная решимость - он выкарабкается, не подставив больше никого, ну а тот, кто струсил, кто притворялся другом, а оказался мразью… что ж, Создатель ему судья.
        Стас не сдаст его, но и знать более не желает. Но всю решимость, всю уверенность, всю волю к победе перекрывает звонкий, спокойный голос человека, вышедшего вперед с тем выражением лица, с каким командиры повстанцев ждали расстрела, перешучиваясь и раскуривая сигары.
        «Уважаемый суд, я располагаю доказательствами невиновности обвиняемого по одному из пунктов… Я хочу сказать, что подсудимый невиновен в покушении… подсудимый не мог этого сделать по одной простой причине - это сделал я…»
        «Почему вы решили признать свою вину?»
        «Есть такое понятие, господин прокурор. «Совесть» называется».
        «У вас есть адвокат?»
        «Я в нем не нуждаюсь - я полностью признаю свою вину».
        «Эта история кажется очень странной…»
        «Я требую проверки с препаратом. Я имею на это право».
        Когда Лешу уводили, он ни разу не оглянулся, не попытался поймать взгляд Стаса. Ему было очень, очень плохо - сказывались последствия препарата, заплетались ноги, взгляд не мог сфокусироваться, на лбу выступили крупные капли пота, но в глазах по-прежнему читалась уверенность в правильности принятого решения. Леше Канорову не в чем было себя упрекнуть. А Стас даже не мог уже защищаться.
        И несправедливый приговор принял с покорностью и благодарностью человека, испытывающего потребность заплатить за собственную ошибку - страшную, преступную ошибку.
        Непростительную для того, кем Стас пытался быть. Командор ордена Аарн может ошибиться в действиях, может ошибиться в оценке ситуации, может даже ошибиться в человеке, сочтя его лучше, чем есть, но ни в коем случае не наоборот!
        Надо разыскать того сержанта из отдела тестирования осужденных, подумал Стас. Поблагодарить - и не за добрые советы, не за то, что благодаря его помощи при тестировании Ветровский попал на более-менее приличное распределение.
        Поблагодарить за то, что нагрузил сверх меры, и юноша уставал до такого состояния, что не мог думать вообще ни о чем. В том числе - о Лешке.
        Потом была перевозка, провокатор, сломанное ребро, корпорация, шестнадцатый барак, знакомство с сокамерниками, и вскоре - инцидент с Четвертым, после которого стало и вовсе не до воспоминаний о Каноровом.
        Стас вздрогнул, выронил обжегшую пальцы сигарету, прикурил новую. Тени за его спиной сжимали свои далекие пока еще объятия, с каждым вдохом подступая все ближе и ближе…
        Стас узнавал их, а они узнавали Стаса. Четвертый. Не человек, не качества, не лицо, не поступки - один только безликий номер. Ветровский не помнил, как выглядел покойный старший барака, не помнил, чем он отличался, не помнил ничего - только дикий вопль, вырвавшийся из груди человека за мгновение до того, как разряд тока прошел через его тело, разорвав сердечную мышцу.
        Хотя нет - еще он прекрасно помнил предшествовавшую сцену. Помнил, как Четвертый хотел убить Десятого за отправленный с ошибкой отчет, помнил, как Четвертый едва не задушил его самого, как чуть не размозжил Восьмому голову монитором - просто за то, что они попались ему под руку. Самооборона, только самооборона.
        «Ты его убил?»
        «Нет. Я его только толкнул».
        Только толкнул. Не убивал. Не виноват. Самооборона. Всего лишь самооборона. Не убийство.
        Стас тихо застонал, вжимаясь плечом в стену - как будто стена могла защитить его от призраков! Он спрятался от призрака Леши, укрывшись сперва в усталости, потом в страхе, потом в решимости выжить во что бы то ни стало, и окончательно похоронил в себе тень преданного им человека, когда убил.
        Он прятал призрак Четвертого все в той же решимости выжить и не сломаться, стать тем, кто падает, но поднимается, гнется, но не ломается. Он прятал образы сохранивших верность ему друзей-аарн, раз за разом повторяя себе им самим же придуманную ложь: «без меня им будет проще, я приношу беду, я навлеку опасность, им лучше быть самим, я испачкал руки в крови и не могу быть в ордене, они могут сами, сами, сами…»
        Лгал себе - и оставался в деревне сперва до осени, потом перезимовать, потом до лета, а потом страда, уборка урожая, а потом надо достроить дом, а потом зарядили дожди, а потом снова зима… Призраки молчали в глубине его души, и Стас в какой-то момент даже поверил, что они оставили его. Да, оставили - пока он платил за то, что совершил.
        Платил Канорову, нося его имя, платил Четвертому, не пытаясь бороться, подчиняясь обстоятельствам. Но теперь, когда Ветровский осмелился вернуться, вновь назваться своим именем, питать надежду вновь войти в орден - нет, конечно же, не встать во главе его, но хотя бы просто делать то, что в его силах…
        Теперь он вернулся, и призраки вернулись к нему. Самыми страшными были Леша и Четвертый. Тот, кого Стас предал, и тот, кого Стас убил. Но были и другие, много других…
        Отчетливее всех помнились те, кого он просто подвел, и те, кто пострадал из-за него. Бедная Вика, которая верила в него, но вынуждена была уйти из ордена, чтобы не разрываться пополам, Антон, потерявший своих друзей и единомышленников по ордену из-за того, что не поверил в виновность Стаса, и многие, многие другие.
        Еще была Леся, маленькая глупая девочка, влюбившаяся в красивого парня и решившая, что он не лжет, он и правда будет с ней, и на ближайшем празднике урожая они, краснея и держась за руки, подойдут к Деду, чтобы тот сказал, когда сможет объявить их семьей, а не только любовниками, ведущими совместное хозяйство. Да, еще был Дед. Дед, который, что бы он там ни чувствовал «с самого начала», все же надеялся, что сильный, работящий, честный парень, имеющий неплохие задатки лидера, останется в деревне - и как знать, быть может, даже займет его, Дедово, место, когда сам Дед уже не сможет руководить поселением. И был орден. Алик, Женя, Инга, Азамат, Виктор, Гранд, Саша и Саша. Восемь человек, которым он не имеет права смотреть в глаза. Восемь человек, и некоторые из них до сих пор считают, что он, вернувшись, возглавит орден и все пойдет по-прежнему.
        Хуже всего, что в числе этих некоторых - Алик. Вот кто достоин повести за собой орден! Но Алик верит в Стаса, Алик простил Стасу то, что прощать нельзя, и… И Алик не простит, если Стас откажется. Тупик. Он не имеет права встать во главе ордена, и не имеет права отказаться.
        Пронзительно взвыла сигнализация внизу, Ветровский вздрогнул, едва не свалившись с подоконника. Посмотрел на давно погасшую сигарету, аккуратно убрал ее в пачку - завтра выкинет. Бросил взгляд в небо - тяжелое, затянутое мутными тучами.
        - Что мне делать? - тихо спросил он.
        Ответ пришел сам, естественный, страшный, простой. И Стас мгновенно понял - других вариантов нет просто потому, что их нет и быть не может.
        Истина - всегда разная, но иногда она одна. И ответ был истиной, единственной и абсолютной. В последний раз вдохнув прохладный сентябрьский воздух, он вернулся в полную притихших призраков комнату, растянулся на диване.
        Ответ был найден, и пока что больше не было ничего, о чем следовало бы беспокоиться. Завтрашний день решит все, а пока… пока можно просто отдохнуть. Стас улыбнулся хмурому небу, закрыл глаза, и почти мгновенно провалился в сон.
        III. V
        Время погибель множит,
        Но возвратясь - найдешь.
        Чем ближе становилась цель, тем отчетливее он видел дальнейший к ней путь. С каждым прожитым не зря днем, с каждым пройденным отрезком долгой и тернистой дороги, с каждым переведенным на надежный, с отрицательными процентами, швейцарский счет миллионом, с каждым новым гражданином еще несуществующей страны он приближался к цели.
        И чем дальше - тем больше цель казалась ему не Раем, Землей Обетованной и Эльдорадо в одном флаконе, а жадным безжалостным зверем с разверстой пастью, способным поглотить в одно мгновение любого, кто встанет на пути ищущего Зверя.
        Он гнал от себя эти мысли, и Зверь отворачивался, уходил, растворялся в тумане, позволяя вернуться золотой мечте о стране. Да, Олег все еще мечтал о ней - став целью, мечта не перестала быть мечтой.
        Страна, где каждый сможет все, где каждому дадут образование, которого он заслуживает, где каждый займет место, которого он достоин, и на котором сможет раскрыть себя максимально полно. Страна, где не будет алкоголиков, наркоманов, моральных уродов, служителей культа потребления, безмозглых людей-свиней, одним словом - выродков. Страна, где каждый, желающий быть счастливым, сможет им стать.
        Мечта, к которой Олег Черканов шел каждый день и каждый миг своей пока еще недолгой жизни. Мечта, которая была совсем уже рядом, и никак не теряла полупрозрачный ореол таинственности и бестелесности, свойственный мечтам. Не теряла, пока не приходил раз в неделю или две жадный Зверь, требующий пищи, и его зловонное дыхание не начинало вращать ветряную мельницу, на которую Олег должен был бросать кровавые подношения.
        Он не хотел - но тогда Зверь наклонял голову, смотрел на него очень светлыми глазами цвета чайной розы, а потом открывал пасть, и в оглушительном реве рассыпалась на куски прекрасная страна мечты. Если бы Олег мог еще раз убить Дориана Вертаска, он, не задумываясь, сделал бы это. Зверь приходил во снах, и Олег научился предсказывать его визиты - зная о скорой встрече со Зверем, он принимал сильное снотворное и выпивал несколько бокалов коньяка. Это средство давало три часа крепчайшего сна без сновидений, и Зверь не мог пробиться сквозь такую защиту - но Зверь умел ждать, и Олег три или четыре дня напивался перед тем, как лечь спать. Зверю надоедало ждать, он уходил - но через неделю или две возвращался. И чем дальше, тем чаще он приходил.
        Утром все было иначе. Утро стирало следы Зверя, и при дневном свете думать о нем становилось как-то смешно. Взрослый же человек, успешный - а по ночам от кошмаров шарахается. Сходить, что ли, к анонимному психоаналитику? В последнее время они стали популярными - многие готовы были выложить кругленькую сумму за возможность разобраться в своих проблемах при помощи профессионала, которому можно рассказать даже о том, что источник этих самых проблем - погибшая по неосторожности клиента проститутка. Профессионала, которому можно рассказать вообще все - ведь он не видит пациента, слышит искаженный прибором голос, не знает имени и фамилии пришедшего к нему человека. Хотя определенный риск все же имелся - ходили слухи, что некоторые из таких психоаналитиков сотрудничают с полицией.
        Утром известный бизнесмен Олег Андреевич Черканов завтракал, просматривая новости - как города, страны и мира, так и новости своей компании. Потом ехал работать - не в офис, в офисе он почти не бывал. Нет, переговоры всегда лучше проводить на нейтральной территории.
        Олег никогда не ленился разузнать, чем интересуется потенциальный партнер, сотрудничество с которым было ему нужно, и приглашал собеседника именно туда, где тот мог бы получить максимум удовольствия. Конная прогулка в лесопарке, ленч на прогулочном катере по рекам и каналам Петербурга, обед в изысканном ресторане, знаменитом своей кухней, партия в теннис или бильярд, визит в один из лучших баров города, где могли смешать любой, даже самый сложный коктейль…
        Но никто и никогда не мог сказать, что ужинал вместе с господином Черкановым. Нет, ужин и ночь принадлежали его Делу, настоящему делу, ради которого только и затевалась вся возня с корпорацией. Олег встречался с теми, кто впоследствии должен был встать во главе нового, созданного им самим мира, с теми, кто уже шел по его пути, с теми, кто был для него ценнее всех миллионов на швейцарском счете.
        В штабе организации «Мир» жизнь кипела круглые сутки. Здесь всегда работали, разговаривали, обсуждали, придумывали, изобретали, тут же проверяли, тестировали, реализовывали и пожинали плоды - или же расплачивались за ошибки. Многие оставались ночевать здесь же, в жилом блоке штаба, а некоторые и вовсе переезжали, не желая отвлекаться от работы. Конечно же, это были не простые исполнители - только ученые, программисты, управляющие из числа тех немногих, кому Олег доверял… насколько он вообще умел доверять. А еще здесь бывал Кречет.
        Высокий, худой, молчаливый, с черными волосами и глазами, с огромным крючковатым носом и рваным шрамом на шее, его боялись - или хотя бы опасались - почти все. За исключением Олега.
        Олег в свое время немало постарался, чтобы превратить гордого и вольного горца в своего послушного цепного волка, и ему это удалось: Кречет скорее позволил бы порвать себе горло, чем не выполнил приказ. Кречета Олег вызывал редко - он не хотел кормить Зверя лишний раз. Но иногда приходилось. Иногда кто-нибудь вставал на его пути, не желая уступить дорогу, не поддаваясь ни на соблазны, ни на угрозы.
        Тогда Олег вызывал Кречета и называл ему имя. Кречет хищно улыбался, показывая сточенные желтые зубы, кивал, забирал заранее оставленный на краю стола пакет - он признавал оплату только наличными - и уходил. В течение недели, если не были поставлены другие сроки, Олег из новостей узнавал о разбойном нападении, или несчастном случае, или… в зависимости от ситуации. И главное - он точно знал, что ему за это ничего не будет. Даже если найдется особо смелый, наглый, или просто глупый следователь, который догадается выстроить цепочку и понять, кому могли мешать умирающие бизнесмены, политики, общественные деятели, он не сможет вычислить главного заказчика.
        Эту идею Олег почерпнул в той части полученной с дориановского блока информации, которую хакерам все же удалось вскрыть. Идея заключалась в том, чтобы создать не одну огромную, а несколько не очень больших конкурирующих между собой корпораций, которые на самом деле принадлежат одному человеку - по сути, являющемуся монополистом в выбранной отрасли.
        Видимая конкуренция позволит, во-первых, держать цены на продукцию на нужном уровне, во-вторых, подстегнет деятельность работников, вынужденных придумывать что-то новое для того, чтобы не остаться за бортом, а в третьих, отведет подозрения от подставных владельцев любой из корпораций - ведь Кречет устранял мешавших каждому из них, таким образом, связать серию убийств в одну нить не представлялось возможным.
        Сегодняшний день ничем не отличался от большинства таких же, обычных и даже обыденных дней. Вчера Олег до четырех часов утра вел переговоры с лондонским агентством по продаже в собственность земель в старых, заброшенных нынче франко-британских колониях, в частности - в южной Америке, на территории бывшей Бразилии.
        Сделка должна была состояться в условиях строжайшей секретности, в качестве места заключения договора стороны выбрали тихий, спокойный, надежный Берн, и уже на следующей неделе Олег должен был стать обладателем нескольких десятков тысяч гектаров земли, которые перейдут в его собственность полностью, то есть, перестанут быть частью колонии другого государства.
        Закончив переговоры, Черканов отправился домой, где проспал три часа, и в восемь утра был уже на ногах. Позавтракав и ознакомившись с новостями, он открыл электронный органайзер - и секунд десять не мог понять, в чем дело: страничка сегодняшнего дня была девственно чиста. Где-то два-три раза в год подобное случалось - дела, запланированные на этот день, Черканов успевал уже сделать, а другие задачи, которые умная машинка могла бы перенести на этот день, еще не требовали его непосредственного участия.
        Таким образом, у Олега возник незапланированный выходной - впрочем, других у него не бывало. Редкий случай следовало использовать с максимальным результатом. Молодой миллионер умел отдыхать, хоть и не очень любил, предпочитая проводить время с пользой для дела. Но иногда тело и разум требовали отдыха, и тогда он звонил в один из своих любимых закрытых клубов. Сегодня оказался именно такой день, и Олег, допив свой кофе, потянулся за мобилом.
        Через пятнадцать минут он вышел из дома.
        - В «Water Club» на Михайловской, - бросил он шоферу, садясь на заднее сиденье флаера. - Поезжайте по набережной, и не очень быстро.
        Опустив разделительную перегородку из прозрачного с одной стороны стекла, Черканов откинулся на обтянутую натуральной кожей спинку сиденья, коснулся сенсорной панели управления - перед ним вспыхнул голоэкран.
        Олег невольно вспомнил, в какую сумму обошлась ему вся эта роскошь, поморщился - он сам не нуждался во всем этом, но положение обязывало: дорогой флаер одной из последних моделей престижной германской марки, костюмы по пять тысяч евро, платиновые часы, квартира в историческом центре города, личный водитель…
        Просмотрев биржевые новости, Черканов выключил экран, бросил взгляд в зеркало - оттуда на него смотрел светлокожий молодой человек, ухоженный и дорого одетый, на первый взгляд - настоящий представитель «золотой молодежи»… если не вглядываться в светло-голубые, прозрачные глаза, цвет которых резко контрастировал с иссиня-черным оттенком длинных, ниже плеч, волос. В этих глазах можно было прочитать злое презрение ко всему окружающему, твердую уверенность в себе, и непоколебимую решимость добиться своей цели любой, абсолютно любой ценой. Да, ради достижения мечты Олег был готов на все.
        Последний раз сомнения одолевали его перед тем, как он выстрелил в затылок Дориану Вертаску. Даже пугающий по ночам Зверь не мог отвратить Черканова от выбранного пути. Да, кто-то пострадает, да, кому-то придется умереть, кому-то оказаться на обочине жизни, кому-то лишиться всего. И, быть может, среди пострадавших даже найдется несколько ни в чем не виновных человек, но… лес рубят - щепки летят. Ради достижения благой цели Олег готов был идти на эти жертвы. И шел.
        За окном флаера медленно плыл город, величаво текла Нева, скрывшая в своих водах тело Дориана. Черканов отвернулся - он любил эту реку, но только тогда, когда она не напоминала ему о самой первой принесенной его руками на алтарь Зверя жертве. Сегодня был не такой день, и сегодня он ненавидел Неву. И зачем только он сказал водителю, чтобы тот ехал по набережной? Внезапно что-то привлекло внимание молодого человека.
        Он обернулся, вгляделся в смутно знакомое лицо - и улыбнулся. В конце концов… почему бы и нет? Как минимум, это будет забавно. Как максимум…
        - Вернитесь к перекрестку, высадите меня там, и ждите звонка, - сказал он водителю.
        День выдался отвратительный. После вчерашнего скандала Марина не пошла ночевать домой, осталась у знакомой, а та решила устроить вечеринку, позвала человек десять. Вся веселая компания, подогреваясь алкоголем, а может, и чем-то похуже, веселилась и шумела до самого утра. Марина с большим трудом отбилась от настояний приятельницы «пойти потусить с пиплом и найти себе, наконец, кайфового чувака», и всю ночь просидела на кухне, готовясь к учебе, благо, на работе был выходной.
        Она уже не раз подумывала, что очень зря не удовольствовалась пятью годами обучения и осталась в аспирантуре, но семестр девушка уже оплатила, и терять деньги было бы очень обидно, да и попросту глупо. Утром она отправилась в институт - только для того, чтобы узнать, что первых двух пар сегодня не будет, так как преподаватель заболел, а третья пара перенесена на четвертую.
        Подумав, Велагина поехала в центр: погулять, подумать, быть может - подготовиться к завтрашним занятиям, в конце концов, первые числа сентября выдались теплыми, и вполне можно было сесть с ноутбуком на скамейке в Михайловском парке, к примеру. Но ей не повезло и здесь: когда девушка вышла из метро у Нижнего моста, светило солнце, дул легкий ветерок, шаловливо треплющий выбившуюся из тугого хвоста на затылке прядку, по невероятно яркому для осени голубому небу проплывали небольшие белоснежные облака, темная лента Невы подернулась сеткой ряби, жирные раскормленные утки довольно крякали, клянча хлеб у прогуливающихся вдоль набережной прохожих…
        Но через полчаса, когда Марина была уже за Марсовым полем, налетел сильный и холодный ветер. Облака потяжелели, потемнели, закрыли солнце. Резко похолодало, и, кажется, собирался дождь. С опаской косясь на сумрачное небо, Велагина заспешила обратно к метро - попасть под ливень ей совсем не улыбалось.
        - Марина? - раздался вдруг за спиной смутно знакомый голос.
        Девушка обернулась - и изумленно распахнула глаза: перед ней стоял Олег Черканов, ушедший с очного обучения весной семьдесят второго, а в семьдесят третьем экстерном сдавший экзамены за пятый курс. С тех пор она его не видела.
        - Олег? Не ожидала тебя тут встретить…
        - Да я тоже… не ожидал, - проговорил молодой человек, окидывая собеседницу взглядом.
        Марина почему-то тут же вспомнила, что блузка слегка помялась, второй год ношеные туфли уже потерты и даже регулярное подкрашивание не придает им вид относительно новых, а маленькие искусственные кристаллы в сережках только самый неискушенный человек может принять за драгоценные камни.
        Олег изменился разительно. Велагина помнила его болезненно-худым, всегда одетым в одни и те же брюки и рубашку, еще более старые, чем ее туфли, со слегка затравленным взглядом, вечно ожидающим удара в спину, голодным.
        Теперь же от того Олега осталась только худоба. Молодой человек был одет в костюм, стоимость которого превышала стоимость недорогого флаера, в перстне на руке сверкал без сомнения настоящий бриллиант, часы мерцали благородной платиной, а лаковые модельные туфли, словно только что купленные, ясно показывали, что их обладатель не ходит пешком, и тем более - не ездит на метро.
        - Но я очень рад тебя видеть, - улыбнулся Черканов, и Марина уже автоматически отметила ослепительную белизну его зубов, которой можно добиться только в хорошей и дорогой стоматологической клинике. - Что-то погода совсем испортилась… быть может, позволишь угостить тебя кофе? Я знаю неподалеку одно небольшое заведение, там совершенно замечательные пирожные и очень приличный кофе.
        Кофе Марина хотела, и даже очень - она успела продрогнуть на пронизывающем ветру, от которого совершенно не защищала тонкая курточка. Кофейня оказалась очень уютной и безумно дорогой - Велагина вздрогнула, взглянув на один из ценников, но Олега, казалось, это совершенно не волновало: он наизусть продиктовал свой заказ, даже не заглядывая в меню, спросил свою спутницу, что предпочтет она, и, услышав неуверенное «эспрессо», заказал сам какой-то кофе со сложным французским названием, и пирожные.
        Черканов не обманул - нежный крем был сладким, но не приторным, суфле таяло на языке, сироп обладал приятной кислинкой, бисквит пропитался ровно настолько, насколько нужно, а кофе и вовсе оказался шедевром. Молодой человек легко поддерживал разговор, лишь однажды отвлекшись на звонок мобила, улыбался, шутил - словом, всячески создавал обстановку дружеской беседы.
        Марина согрелась, согласилась на бокал пряного глинтвейна, уже не думая ни о какой четвертой паре, смеялась вместе с собеседником над его шуточками, с удовольствием вспоминала первые годы обучения…
        - А помнишь, как ты мне жизнь спасла? - вдруг очень серьезно спросил Олег.
        - О чем ты? - искренне удивилась Марина.
        - Начало первого курса. Я тогда сильно простудился, подхватил воспаление легких, лежал дома в бреду - у меня тогда не было денег даже на еду, не то, что на врача. А ты приехала, ухаживала за мной, лечила, кормила…
        - Конечно, помню, но… по-моему, называть это «спасением жизни» слишком громко, тебе так не кажется?
        - Я привык называть вещи своими именами, - продолжил Черканов все так же серьезно. - Если бы не ты - я бы тогда умер. Следовательно, ты спасла мне жизнь. В самом буквальном смысле. И… я ведь так тебя и не отблагодарил. Да и как отблагодарить за такое…
        - Перестань, пожалуйста! - возмутилась девушка.
        - Ты мне тогда тоже очень помог, и вообще… - У меня есть одна идея, - легко перебил ее Олег. - Так вышло, что у меня сегодня выходной. Правда, случайно получилось, я сам удивился - у меня редко случаются свободные дни. И я хотел пойти отдохнуть в аквапарке. Там здорово, большой бассейн, горки, батут, водные лыжи, есть отдельный бассейн-аквариум, где можно понырять с аквалангом и поплавать среди рыб, и очень хороший бар. Я понимаю, что это звучит несколько нагло, но… может, ты согласишься составить мне компанию?
        Конечно, сначала Марина пыталась отказаться. У нее даже не было с собой купальника и полотенца, какой уж аквапарк! Но каждое ее возражение Олег парировал непробиваемым аргументом. Нет купальника и полотенца? Сейчас зайдем в магазин и купим, пусть это будет подарок на день рождения, который был два месяца назад. Слишком дорого, она не может пойти в такой клуб? Олег уже оплатил день, и если Марина откажется, эти деньги пропадут впустую.
        Надо ехать к четвертой паре? Какая уже пара после глинтвейна, вина и такой замечательной беседы? Это же не экзамен, в самом деле. Конечно, сначала Марина отказывалась. Конечно, в конце концов Олег ее уговорил.
        При виде подъехавшего к дверям кофейни флаера девушка изумленно вздернула брови. Поняв, что это личный транспорт с личным водителем, покачала головой. Увидев цены в магазине нижнего белья и аксессуаров для купания и пляжа, попыталась было отказаться, но было уже поздно: с твердостью, которого Велагина от него не ждала, Черканов настоял на том, чтобы она выбрала понравившийся ей купальник, и оплатил покупку платиновой картой Государственного банка.
        Потом был «Water Club», безукоризненно вежливый администратор, галантно поклонившейся девушке, небольшие отдельные раздевалки, оснащенные по последнему слову гидротехники душевые кабины, огромный бассейн неправильной формы, в дальней и глубокой части которого располагались вышки для прыжков, чуть ближе - горки, отдельной полосой - трамплины и трос для катания на горных лыжах. Отдельно слегка пенилась огромная джакузи, в стороне - что-то вроде водного сада с диковинными растениями, возле джакузи - оплетенная лианами стойка бара…
        И ни одного человека, кроме них двоих. Марина, от удивления забывшая про стеснение, хотела было спросить, почему никого нет, но Олег позвал ее отведать выдержанного испанского вина, потом предложил искупаться, потом показал, как надо стоять на водных лыжах, чтобы не падать - сам при этом он только плавал, и то не очень много, а потом она просто забыла о том, что хотела спросить…
        Спустя три часа, наплававшись, напрыгавшись, накатавшись и нанырявшись, уставшая, но безумно довольная девушка с удовольствием согласилась на предложение немного согреться и отдохнуть в джакузи. Олег вел себя безукоризненно, не позволил ни одного лишнего прикосновения, и даже когда поддерживал Марину за талию, помогая сохранить равновесие при пробном вставании на лыжи, был осторожен и деликатен, явно не желая, чтобы она неверно истолковала его намерения.
        Вода в джакузи оказалась теплая и слегка пахла зелеными яблоками, мелкие пузырьки приятно щекотали кожу, а холодное шампанское пощипывало язык. В голове слабо шумело - то ли от плавания на глубине и прыжков с вышки, то ли от выпитого… Олег расположился рядом, на расстоянии вытянутой руки. Покачивал в руке бокал, на донышке которого плескалось немного коньяка, улыбался в ответ на улыбку Марины, о чем-то говорил… И Велагина вдруг вспомнила свое удивление.
        - Никогда не думала, что в аквапарке почти четыре часа может никого не быть, - сказала она.
        Черканов рассмеялся.
        - Обычно здесь не протолкнуться от посетителей, в любой день недели и в любое время - это лучший водный клуб города.
        - А почему тогда сегодня - никого?
        - Потому что я арендовал этот зал на весь день, - пожал плечами молодой человек.
        Марина потеряла дар речи.
        - Но ведь это безумно дорого, - только и смогла она пробормотать спустя полминуты.
        - Я очень много работаю, очень хорошо зарабатываю и очень редко отдыхаю. Когда же я все-таки отдыхаю - я не экономлю на отдыхе. Да и в любом случае, надо же куда-то деньги девать, - пошутил он, но девушка шутку не оценила.
        - Тебе некуда девать деньги? - приподняла она бровь. Олег на мгновение нахмурился.
        - Не то, чтобы некуда. Но свободные деньги у меня есть.
        - И ты тратишь их на такие развлечения?
        - И на них - тоже, хоть и редко. Марина, я вижу, что ты хочешь что-то сказать, но боишься меня задеть. Так вот, я прошу тебя - говори напрямую, - спокойно сказал Черканов, отставляя бокал. - Я не люблю играть в слова, и я не обидчив. А твое мнение для меня очень важно.
        - Напрямую? Хорошо, - она на несколько секунд задумалась, формулируя. - Ты помнишь, как ты жил пять лет назад? Голодая, не имея денег даже на лекарства, экономя на всем, на чем только можно…
        - Конечно, помню.
        - Если у тебя сейчас есть такие огромные деньги, почему бы тебе не тратить хотя бы малую их часть на то, чтобы помочь тем, кто нуждается в помощи? - напрямую сказала Велагина.
        - Хороший вопрос, - хмыкнул Олег. - Я попробую ответить. Судя по тому, что ты сейчас привела в пример, ты помнишь, что я был практически нищим. И, предупреждая твой следующий вопрос - нет, я не получил наследство и не выиграл в лотерею. Я поставил себе цель - выбраться из этой отвратительной нищеты - и выбрался из нее. Это было очень сложно, я несколько лет работал по двадцать часов в сутки, не отдыхая месяцами, недосыпая, отдавая всего себя достижению цели. И в итоге - я добился своего. Но если бы тогда, на первом курсе, ко мне пришел добрый дядя и дал бы мне достаточно денег, чтобы более-менее нормально жить - я вряд ли смог бы так многого достичь. Не было бы достаточного стимула. Знаешь, бывает так, что ко мне приходит кто-то из старых знакомых и просит помочь - дескать, Олег, ты зарабатываешь в год не один миллион, что тебе стоит дать мне в долг на десяток лет пару тысяч евро? Первому, кто пришел за помощью, я дал деньги. И второму тоже. Потом первый пришел опять. Потом в третий раз. Когда он пришел в четвертый раз, я предложил ему работу - хорошую, высокооплачиваемую работу в молодой,
динамично развивающейся компании: место, более чем хорошее для человека, даже не закончившего институт. Он тут же начал жаловаться на здоровье, на проблемы, которые не позволяют ему сейчас работать, мол, вот через месяц… Я сказал - хорошо, приходи через месяц, я найду тебе должность с хорошим окладом. Он поблагодарил, и спросил: ну, а сейчас-то ты дашь мне денег? Я дал ему денег, но предупредил, что больше не дам ни цента - только работу. И с тех пор я его не видел.
        Когда ко мне пришел третий проситель, я с ходу предложил ему работу и три тысячи в беспроцентный кредит с погашением от зарплаты. Сейчас он руководит отделом одного из моих предприятий и получает восемь тысяч в месяц. Ему - я помог. Первому - только навредил. Понимаешь?
        - Да, вполне. Но ты не учитываешь одного.
        - Чего же?
        - Есть те, кому нужна помощь, и кто не имеет возможности помочь себе сам. Например, тяжелобольные люди, у которых нет денег на то, чтобы оплатить дорогостоящее лечение - а лечение сейчас бывает либо дорогостоящим, либо вредным для здоровья. Или дети из бедных семей, в которых нет средств на оплату школы и учебников, - Марина была так увлечена своей речью, что не заметила, как побледнел Олег при этих ее словах. - Или еще один пример, самый банальный, но от этого не менее актуальный: детские дома. Ты не представляешь себе, в каких условиях живут там дети, но, наверное, можешь себе представить, какими они оттуда выходят. Ну, те, кто выживает. Хорошо еще, что хотя бы некоторым из них помогают.
        - Помогают?
        - Да. К примеру, возле ВИПа есть детдом, на Институтском. Там работает компания, да ты их знаешь - наши бывшие сокурсники. Гонорин, Алфеев, еще кто-то с ними. Компания Стаса Ветровского. Правда, после того, как Стаса посадили, у них там все плохо стало… но сейчас, вроде бы, наладилось более-менее.
        - Ну да, точно. А я как-то и забыл, - помрачнев, сказал Олег.
        - Тебе простительно, - мягко улыбнулась Марина. - Такой бизнес, как у тебя, он, наверное, требует очень много времени и сил. Но все же… не хочу, чтобы ты подумал, что я тебя подталкиваю, но мне кажется, что ты вполне мог бы немного помочь тем, кто действительно нуждается в помощи.
        - Ты права. Я… я помогу. Хотя бы тому же детдому. Только… у меня несколько напряженные отношения с этими ребятами. Ты помнишь, наверное, мы с Ветровским враждовали. И я не исключаю, что они подозревают меня в том, что это я на него донес.
        - Но ведь это был не ты?
        - Не я, - солгал Олег, и сам удивился тому, как сложно было это сделать. - Слушай, а ты с ними общаешься?
        - Изредка. Иногда денег приношу, или покупаю чего-нибудь, но редко - у меня аспирантура и работа, очень сложно все совмещать, если честно.
        - А кем ты работаешь?
        - Помощником бухгалтера. По специальности сложно устроиться без опыта работы, да еще и совмещая с учебой. Так что я в позапрошлом году закончила курсы бухучета, и подрабатываю, как получается.
        - Переходи ко мне работать, - предложил Олег. Предложил раньше, чем подумал, что он говорит, что делает, и какие это будет иметь последствия. - По специальности. Так получилось, что помимо прочего, мне принадлежит несколько отелей, и… - он замялся, но все же продолжил: - Понимаешь, отели - это всегда девочки «на ночь». Если не держать своих - будут какие-нибудь другие. Я оформляю их, как горничных. Но… люди разные бывают. И я взял за правило в штате каждого отеля держать психолога. Понимаешь?
        - Да, вполне… - ошарашено сказала Марина. Что угодно она ожидала услышать, но не такое. - То есть, ты предлагаешь мне работать психоаналитиком проституток?
        - И это тоже, - честно ответил Олег, спокойно выдерживая ее взгляд. - Но, как показывает практика, к психологу обращаются чаще настоящие горничные и другая обслуга. Отель дорогой, постояльцы люди очень состоятельные, и частенько с причудами. Случается разное. Из-за проституток я задумался о том, что нужен психолог, а потом понял, что психолог нужен в принципе. Я не тороплю, просто подумай, и если надумаешь - я возьму тебя на работу. Зарплаты у нас везде хорошие, плюс премиальные и все такое. Да и по специальности, что тоже немаловажно - всяко лучше, чем помощником бухгалтера.
        - Знаешь, Олег… - Марина чуть помедлила. - Знаешь, а я, пожалуй, соглашусь.
        Он не знал, зачем сделал девушке такое предложение. Ведь хотел просто затащить в клуб, напоить, вскружить голову деньгами, попользоваться ее телом, а потом презрительно оттолкнуть - в качестве мести за то, что отвергла его влюбленность тогда, на первом курсе. Да, потом Велагина говорила, что Олег «все неправильно понял», но Черканов не верил женщинам, и тем более он не верил женщине, в которую был влюблен.
        Сегодня он просто хотел отомстить, но вместо этого провел замечательный день с привлекательной девушкой, оказавшейся еще и интересным собеседником, и теперь искренне хотел ей помочь, насколько мог. Предложил ей работу… значит, сегодняшний день продолжит продолжение.
        - Вот и замечательно. Давай сделаем так: в отеле я буду послезавтра. Ты приедешь, я покажу тебе, как там что устроено, обговорим условия, и если тебя все устроит - оформим твое трудоустройство.
        Она не знала, зачем согласилась. Причем даже не на такую неоднозначную работу, а вообще, еще с самого начала. Зачем согласилась пойти пить кофе, зачем согласилась на глинтвейн и вино, зачем согласилась на подарки, зачем согласилась на аквапарк…
        Сначала она хотела просто пообщаться с бывшим однокурсником, вспомнить старое, и разбежаться, чтобы больше никогда не встретиться. А потом понесло-закружило, и девушка чувствовала, как возвращается давняя симпатия, едва было не переросшая во что-то большее, но, казалось, убитая грубостью и нечуткостью Черканова. Не совсем убитая, как выяснилось. А в конце концов… почему бы не попробовать? Работа по специальности, нормальная зарплата, да и возможность получше узнать Олега…
        - Спасибо тебе, - улыбнулась Марина.
        - Не за что. Пойдем, еще поплаваем?
        После аквапарка они поужинали в небольшом ресторанчике на Васильевском острове. Как и в кофейне и водном клубе, в этом заведении все оказалось на высшем уровне - Марина никогда еще не ела такой вкусной семги, и никогда не пила такого великолепного вина.
        После ужина Олег отвез ее домой, проводил до дверей квартиры, обнял на прощание. Девушка ждала поцелуя, но Черканов только легко коснулся губами ее щеки и быстро ушел. Глядя ему вслед, Марина улыбалась. Стремительно сбегая вниз по лестнице, Олег думал о том, что он совершает, наверное, самую страшную ошибку, которую только мог допустить.
        III. VI
        Единство в вере - святое «мы»
        Через вселенную призови
        Костер полыхал жарко, щедро рассыпая вокруг маленькие, беззлобные искорки. Виктор метнул шишку - прицельно, с другого конца поляны - крохотные огненные мушки взвились вверх из пламени, а через несколько секунд затрещало, и к небу рванулся густой сноп искр. Виктор хмыкнул, наклонился за новой шишкой.
        - Почти готово, - преувеличенно радостно объявил Гранд, в последний раз переворачивая шампуры на мангале.
        - Это хорошо, я уже проголодался, - странно-неестественным голосом отозвался Алик, прикуривая сигарету от уголька предыдущей, и отправляя окурок в костер.
        Стас скрипнул зубами, медленно оглядел поляну, стараясь не задерживать взгляд ни на одном из присутствующих. Они чувствовали его смятенное состояние, ощущали висящее в воздухе напряжение, понимали его причину, но не торопились разряжать атмосферу. Они ждали ответа - и они имели право его требовать. Вот только пока что никто не мог решиться озвучить вслух то, что терзало всех восьмерых в той или иной степени, хоть и всех по-разному.
        Женя Алфеев перестарался, пытаясь оправдать Стаса в собственных глазах - он перестал верить себе самому, и теперь против собственной воли видел, насколько же шатки его аргументы в защиту друга. Инга Алфеева определила для себя все, что могла определить - но по давней своей привычке допускала, что просто не знает чего-то, что сможет все объяснить. Азамат Зулкарнов единственный из всех готов был озвучить вслух все претензии, но, уже делая шаг вперед и открывая рот, он ловил умоляющий взгляд Алика - и отступал. Виктор Галль, в течение двух лет лелеявший надежду на возвращение Стаса, а потом всего за полтора месяца взрастивший обиду на отказавшегося от них командора, был полон решимости, ему нужен был только катализатор - но катализатора не было. Саша Годин, раз за разом сбиваясь, пытался четко определить состав преступления, учесть все обстоятельства - как смягчающие, так и отягчающие - и вынести справедливый приговор, но как только ему удавалось перейти к стадии этого самого вынесения приговора, как оказывалось, что он опять забыл что-то учесть. Саша Лозаченко, как и всегда, держалась в стороне -
толком не зная подробностей произошедшего, она просто радовалась возвращению Стаса и так же просто обижалась на то, что его так долго не было - вне зависимости от того, были ли причины отсутствия молодого человека уважительными, или же нет. А Алик Гонорин…
        Алик просто все заранее простил, ни на что не обижался, ничего не собирался высказывать, и от понимания этого в душе прочно поселилась обжигающая горечь вины. А еще был Гранд, и как раз с ним оказалось проще всего. Они встретились в тот же вечер, когда Ветровский приехал к Алику…
        - Алькано, ты у себя? - спокойно спросил Алик, взглядом прося Стаса молчать. - Хорошо. Ты не мог бы спуститься ко мне? Нет, я еще в кабинете. Да, сейчас. Это важно, правда. Спасибо. Я жду.
        - Ты уверен, что это хорошая идея? - тихо осведомился Ветровский.
        - Я неплохо знаю твоего друга, и считаю, что могу с полным правом называть его и своим другом тоже, - с улыбкой ответил Гонорин. - Подготавливать его к встрече бессмысленно, оттягивать встречу - только подливать масла в огонь. Лучше так.
        - Тебе виднее, - Стас склонил голову, стараясь не замечать, что Алик нахмурился при виде этого жеста.
        Алик вообще очень нервно реагировал на каждую демонстрацию его, Аликова, превосходства. Оставшиеся до прихода Алькано минуты прошли в молчании.
        - Звал? - просунулась в приоткрывшуюся дверь лохматая голова, вид которой мгновенно пробудил в памяти Стаса мгновения, которые он, казалось, давно уже забыл.
        - Да. Хотел тебе кое-кого…
        В этот момент Гранд увидел Ветровского. В его глазах отразились десятки самых противоречивых эмоций - от сумасшедшей радости до почти что ненависти - а потом испанец быстро пересек кабинет и остановился, не дойдя одного шага до потерянного несколько лет назад друга.
        - Стек, - жестко произнес он, глядя ему прямо в глаза. - Ты вернулся.
        Стас отвел взгляд.
        - Да, - тихо ответил он. - Вернулся.
        - Это хорошо, - хладнокровно сказал Гранд.
        А потом ударил - коротко, без размаха, но сильно. Стас отшатнулся, машинально прижимая ладонь к разбитой губе, а Гранд отступил на шаг, окинул визави долгим взглядом, резко развернулся на каблуках, и вышел.
        - …показать, - договорил Алик вслед Алькано.
        - Ты все еще считаешь, что это была хорошая идея?
        - Да. Поверь, я его знаю, - по губам Гонорина вновь скользнула мягкая улыбка.
        - В любом случае, он прав. Это еще самое меньшее, что я заслужил, - с горечью сказал Ветровский.
        - Стас, я, конечно, не могу встать и дать тебе по морде с другой стороны, но зато я вполне в состоянии запустить в тебя, к примеру, прессом для бумаг. Я уже наслушался твоего «виноват, виноват, виноват», и больше не хочу. Ты вернулся - этого довольно.
        Через несколько минут, вновь прошедших в лишь единожды нарушенной щелчком зажигалки тишине, дверь опять открылась.
        Гранд быстро вошел, пинком закрыл дверь, поставил на стол бутылку водки и три стопки.
        - Закуски не нашел, - как ни в чем не бывало, сказал он.
        Ветровский, ни говоря ни слова - во-первых, от изумления, во-вторых, он все равно не знал, что можно было бы на такое сказать - полез в свой рюкзак за последним кольцом домашней колбасы.
        Алькано наполнил стопки до краев, небрежно накромсал колбасу.
        - С возвращением, - улыбаясь, сказал он.
        Чокнулись, выпили, закусили.
        - А теперь - рассказывай, - потребовал испанец.
        И Стасу почему-то оказалось совсем нестрашно выполнить это пугавшее его еще несколько минут назад требование.
        Да, с Грандом оказалось на удивление просто. И Ветровский прекрасно понимал, что с остальными ему так не повезет. Да и не заслужил он всего этого! Ни понимающей улыбки Алика, ни прощения орденцев, ни тем более - этого удара, снявшего с него большую часть вины перед Алькано.
        Стасу до сих пор было интересно - понимал ли сам юный испанец, что он сделал? Имея право не простить, он имел право также и на месть. И он отомстил - съездил старому приятелю по физиономии, поставив тем самым жирный крест на всех обидах.
        - Стас, мясо стынет! - окликнул его Алькано.
        - Спасибо, - сказал Стас, машинально взял протянутый шампур, машинально же начал есть, не чувствуя вкуса.
        Его план, выглядевший таким безупречным и идеальным еще пару часов назад, теперь казался глупым и смешным. Но за неимением другого…
        Расправившись с шашлыком, Ветровский подошел к костру. Установил треногу, повесил над огнем наполненный вином котелок. Пока вино нагревалось, он нарезал яблоки и апельсины, вытащил из кармашка рюкзака приправы.
        - Глинтвейн? - удивился Алик, подъезжая чуть ближе.
        - Ага.
        - Ты же вроде всегда был категорически против алкоголя на собраниях ордена, не считая символического бокала вина на человека в честь каких-нибудь особых событий?
        - Во-первых, глинтвейн - это уже не совсем алкоголь. Да и холодно сегодня, никому не помешает согреться. А во-вторых… Алик, я, наверное, глупость делаю, но ничего умнее этой глупости мне в голову не лезет. А делать что-то надо. И пусть лучше будет глупость, чем ничего, - заключил он.
        - Хорошо, как скажешь. В конце концов, я просто поинтересовался.
        Дождавшись момента, когда вино почти что закипело, Стас быстро снял котелок с огня, положил фрукты, мускат, корицу и гвоздику, накрыл крышкой - пусть настаивается. Потом отошел чуть в сторону, жестом поманив за собой Гранда.
        - Что-то придумал? - поинтересовался тот, с интересом глядя на мешок, который Ветровский держал в руках.
        - Еще не знаю. Но если все получится - мне будет нужна твоя помощь.
        - А если не получится?
        - Тогда вы без затей выпьете глинтвейн без меня.
        - Значит, получится, - пожал плечами испанец. - Что я должен сделать?
        - Если все получится - перелей глинт сюда и дай мне.
        - А как я пойму, что все получилось?
        - Поверь, ты не спутаешь.
        - Ты, главное, сам не спутай, - хмыкнул Гранд, забирая мешок. Открыл, заглянул, удивленно присвистнул.
        - Однако! Интересная вещица.
        - Мне тоже нравится. Если что - останется у вас, думаю, найдете ей применение.
        - Стек, уйми свои пораженческие настроения, - Алькано поморщился. - Давай, вали, и делай, что должно.
        - И свершится, чему суждено, - с усмешкой закончил Стас.
        - Именно.
        Оставив Гранда, молодой человек отошел на десяток шагов, сел на чуть влажную землю, закрыл глаза, глубоко вдохнул. Теперь самое главное - не ошибиться. Не попытаться сказать что-то так, как хотелось бы, а не как есть. Не попробовать невольно себя оправдать. Не солгать ни словами, ни чувствами, ни взглядом. Шанс только один, и другого не будет больше никогда.
        Через пятнадцать минут Стас вернулся к костру. За время его отсутствия что-то неуловимо изменилось. Казалось, атмосфера достигла пика напряжения, воздух едва не искрился от накала эмоций.
        Едва Ветровский появился на поляне, все, кто сидел, поднялись на ноги, кто стоял - просто подошли ближе, встав полукругом перед Стасом. В стороне остались только Алик, не тронувшийся с места, и Гранд, занявший пост у котелка с глинтвейном. Вперед выступил Галль. Он был очень бледен, только на щеках неестественно-яркими неровными пятнами полыхал румянец, но решительный взгляд и сжатые губы ясно давали понять серьезность его намерений.
        - Стас, нам нужно поговорить. Всем, - сказал Виктор.
        - Я знаю, - кивнул Ветровский. - Я для того и попросил вас собраться.
        Раньше бы он сказал «собрал вас». И эта, незначительная на первый взгляд, деталь не ускользнула от внимания гитариста.
        - Мы все знаем, что ты был несправедливо обвинен и осужден весной семьдесят второго года… Ну, пусть не совсем несправедливо - ты и в самом деле нарушил закон - но какое нам дело до этого закона? Мы все остались на твоей стороне, когда от тебя отвернулись другие. Мы отказались от многих друзей, мы потеряли большую часть ордена - потому что поддержали тебя. Мы потеряли очень многое, потому что выбрали тебя. Я говорю это не для того, чтобы тебя упрекнуть - ни один из нас не жалеет о том, что мы тогда выбрали. Я говорю это для того, чтобы подтвердить наше право требовать ответа сейчас.
        - Вам не нужно ничего подтверждать, чтобы требовать от меня ответа, - негромко, но отчетливо проговорил Стас. - Вы просто имеете на это право, безотносительно всего. Я готов ответить…
        Невысказанное «за все» повисло в воздухе, но почувствовали это только Алик и Гранд.
        - Ты бежал из корпорации в апреле две тысячи семьдесят третьего года. Сейчас - сентябрь две тысячи семьдесят пятого. Мы хотим знать, где ты был почти два с половиной года, почему не давал о себе знать - даже не сообщил, что ты жив и свободен! - и почему вернулся теперь, - отчеканил Галль.
        Краска полностью покинула его лицо, он был бледен, а пальцы едва заметно дрожали - но, тем не менее, он договорил до конца. Стас вновь глубоко вдохнул, задержал дыхание, выдохнул.
        - Вы позволите мне начать с самого начала? - спросил он, дождался кивка побледневшего, казалось, еще сильнее Виктора, и продолжил: - Человек, который помог мне бежать, дал мне больше, чем просто освобождение от четырех стен, кнута и электроошейника. Просто окажись я на свободе - я не ушел бы далеко. Меня нашли бы по чипу, или арестовали при первой же проверке документов, считав сетчатку глаза. Этот человек сделал так, что мои данные были полностью удалены со всех серверов как корпорации, так и страны. Мне нужно было лишь отлежаться несколько месяцев где-нибудь в безопасном месте, желательно - как можно дальше от цивилизации, где никого не удивило бы отсутствие чипа и каких-либо документов. За несколько дней - часть пути я проехал на попутных машинах, часть прошел пешком - мне удалось добраться до Ростова. В последней машине мне повезло - я узнал от водителя о существовании вольных деревень. Их жители обходятся без чипов, и им это разрешено законом. Они живут натуральным хозяйством, почти ничего не покупая в городе. К ним может придти любой, нуждающийся в помощи и укрытии - и если он готов работать
наравне со всеми, ему позволят остаться. Это был идеальный для меня вариант. Водитель подсказал мне примерное расположение одной из таких деревень. Честно скажу, добрался я до нее буквально чудом, подхватил по дороге воспаление легких, меня едва вытащили - но вытащили. Я объяснил свою ситуацию старшему деревни - мне позволили остаться. Дали комнату в одном из домов, одежду взамен тех лохмотьев, в которые превратилась моя. Вылечили, научили жить в деревне, пахать, сеять, жать, ухаживать за скотиной и птицей, плотничать… много чему научили. И каждый день, проведенный мною в этой деревне, я не уставал поражаться людям, окружавшим меня. В них не было озлобленности, не было моральной усталости, никто не был вынужден идти на сделку с собственной совестью ради выживания, никто не отказывал в помощи другому, никто не боялся попросить помощи, нуждаясь в ней. Вся деревня жила, как одна большая и дружная семья. И в какой-то момент мне даже показалось, что я нашел орден. К сожалению, вскоре я понял, что ошибся. Они были очень хорошие, добрые, достойные уважения люди - но никто из них не стремился к большему. Они
довольствовались тем, что есть еда и кров, общие праздники, близкие люди рядом, и не хотели ничего, кроме этого.
        Я разговаривал почти с каждым, пытался поговорить на тему ордена - меня не понимали. «Зачем?» - говорили они. «Для чего это нужно?».
        В конце концов я и сам начал задаваться этим вопросом. Зачем звезды, зачем вперед, зачем стремиться, для чего? Есть вкусная еда, настоящая работа, друзья, уютный дом, а еще чистейшие озера, свежий воздух, так непохожий на городской смог, не замусоренный лес без коттеджей на огороженной территории, вольные поля… неужели этого мало для счастья? И в конце концов я решил, что вполне достаточно. А еще там была девушка, в которую я влюбился. А она влюбилась в меня. Мы хотели создать семью, я даже построил дом… И мне этого было достаточно. Я вспоминал об ордене, обо всех вас - но чем дальше, тем реже.
        Я находил оправдания, десятки оправданий. Если я вернусь, я навлеку на вас беду, я подвергну вас опасности, меня найдут, арестуют, и вы тоже пострадаете, вы справитесь без меня, я буду только мешать…
        Мне не хватало духу честно признаться самому себе в том, что я струсил. Да, просто струсил! Помните, мы как-то говорили, что честных людей так мало потому, что слишком привлекательны перспективы, которые дает подлость и бесчестность?
        Так вот, вы себе даже не представляете, насколько привлекательна простая и честная жизнь вдали от цивилизации. Вы не представляете себе, насколько это обманчиво-легко - отказаться от мечты, отказаться от самопожертвования во имя достижения великой цели, отказаться от трудного и неблагодарного пути наверх. Простая жизнь, простые радости, простые цели - это легко и приятно. Особенно если есть с чем сравнивать.
        Я сравнивал! Сравнивал жизнь, которую я вел в деревне, с той жизнью, которую буду вынужден вести, если вернусь и вновь встану во главе ордена. А еще сравнивал ее с той жизнью, которую ведут миллионы людей, с презрительной жалостью называемых нами «простыми». Миллионы людей, с детства обученных принципу «каждый сам за себя», непривычных к взаимопомощи, сочувствию, бескорыстности, любви к другим. Миллионы людей, привыкших делать подлости ради карьеры, ради денег, ради положения - привыкших не потому, что они плохие, а потому, что «все так делают, почему я не могу?».
        Я сравнивал… И чем больше, чем дольше сравнивал - тем сильнее убеждался в том, что нашел золотую середину. Мне было страшно идти вперед, мне было страшно отказываться от многих радостей жизни ради ордена, мне было страшно вести за собой и отвечать за последствия, мне было страшно от понимания, что я никогда не смогу жить как хочется, если вернусь. Я придумывал оправдание за оправданием, но никак не мог оправдаться. Я тянул время: лето нужно было просто переждать, осень - переждать для верности, зимой слишком холодно, весной слишком много дел, чтобы бросить деревню…
        А потом мы с Олесей стали жить вместе, и я должен был успеть достроить дом до холодов. А потом я не мог бросить ее. А потом оправдания стали вдруг как-то не нужны. Я привык так жить, спокойствие, размеренность, уверенность в завтрашнем дне, стабильность, покой - они вросли в меня, стали неотъемлемой частью так полюбившейся мне жизни. И я перестал думать об ордене. Я уже не боялся - просто не думал.
        Отрекся, предал - называйте как хотите, суть от этого не изменится. Наверное, я так и прожил бы там всю жизнь, иногда вспоминая вас и, быть может, даже порой чувствуя за собой вину. Но этим летом мне пришлось поехать в город торговать. И там я очень быстро вспомнил, как живут люди, которым я когда-то хотел помочь. Все сложилось одно к одному - приезд в Озерск, увиденное мною там, оставшееся после торговли свободное время, попавшаяся на глаза вывеска виртуал-центра, несколько евро, которые я мог потратить по своему усмотрению… Сначала я посмотрел новости, и мне стало страшно.
        Я читал о том, как меняется мир, и твердил про себя древнейшее оправдание - «а что я могу изменить?». А потом - всплывающая реклама, ссылка на сервис, где моя почта старая… логин-пароль как-то сами вспомнились. А там - письма. Много писем. Не знаю, что меня подтолкнуло, но я зашел в чат на старом сайте…
        Поговорил с Аликом, договорились о встрече. Пока ехал в город - думал, много думал, сравнивал, решал, пытался понять, что должен делать - и снова струсил. Привел аргументы, доказал себе, что должен остаться в деревне. Что я там нужнее. А на самом деле я просто боялся лишиться той жизни, к которой так привык, боялся ответственности, долга… надежд, которые не мог оправдать. Но больше всего я боялся потерять стабильность и покой.
        Я не знаю, кто из вас в курсе нашей встречи с Аликом, наверное, все, но я все же расскажу. Потом уже не смогу. В тот момент, когда я увидел его, я чуть было не решился бросить все и вернуться. А потом Алик начал рассказывать об ордене - и я, черт, черт, я опять струсил! Отказался. Уехал. И больше не мог спать спокойно.
        Мне было… стыдно? Нет, не так. Я чувствовал себя предателем, я не мог смотреть в глаза тем, кто меня окружал, я стыдился собственного отражения в зеркале, я не мог спокойно взглянуть на небо. Я чувствовал себя тем, кем и являлся - предателем, эгоистом, подлецом, последним выродком, куда более мерзким, чем даже тот парень, который на моих глазах избивал женщину за то, что она посмела сделать ему замечание, избивал ради развлечения. Он вырос в среде, в которой почти невозможно стать человеком, а я предал все и всех по собственной воле. И… я не выдержал. Я вернулся.
        Я не знаю, можете ли вы меня простить, сможете ли снова мне поверить, дать мне второй шанс. Вы имеете полное право отвернуться от меня, плюнуть мне в лицо - я предал вас и все то, во что мы вместе верили. Но я… Я прошу у вас всех прощения. У всех вместе и у каждого по отдельности. Я ни на что не надеюсь, я просто прошу - простите меня, если можете.
        Мелкий дождь, начавшийся на середине монолога Стаса, смывал не замечаемые им слезы со щек, но не мог помочь заново научиться дышать. Ветер ласково шевелил еще не полностью промокшие волосы, но не мог заставить заново биться остановившееся, казалось, сердце. Не решаясь поднять взгляда, не решаясь прочитать заслуженный приговор, юноша опустился на колени. Он уже не помнил, зачем все это говорил - чувство вины жгло его душу, ненависть и презрение к самому себе достигли того уровня, когда почти не имеет значение, простят ли тебя те, кому ты причинил зло, потому что сам себя ты простить уже не можешь.
        Чья-то рука легла на плечо, сильные пальцы сгребли куртку, потянули вверх, вынуждая встать. Горячее ткнулось в руку, Стас машинально подставил ладони под обжигающий металл, и невероятным усилием заставил себя поднять взгляд.
        Они все смотрели на него, бледные, ошарашенные, не понимающие, боящиеся - они хотели всего лишь узнать, почему, они не были готовы услышать исповедь того, кого считали, несмотря ни на что, своим Командором.
        Саша плакала, не скрывая слез.
        А Стас стоял, сжимая чашу с глинтвейном, смотрел на них, и не мог понять, почему они не разворачиваются и не уходят, заслуженно оставляя его наедине с собственной совестью. Резкая боль в щиколотке вывела его из этого отрешенно-обреченного состояния.
        - Вчера я решил, что если вы не простите меня, если отречетесь, я покончу с собой, - сказал он, и сам удивился тому, как горячо и решительно звучал его охрипший от долгого монолога голос. - Сегодня я понимаю, что это было бы трусливо с моей стороны. Но я не хочу больше трусить. Я не прошу вас больше ни о чем, кроме искренности. Если вы не можете простить меня за все то, что я натворил, не надо делать вид. Пожалуйста. И еще одно… Вне зависимости от того, что вы решите, знайте: я безмерно благодарен каждому из вас за то, что было, я в долгу перед вами, и… я люблю вас всех.
        Он поднял посеребренную чашу, украшенную тонким узором по краям, отпил несколько глотков, отнял медленно остывающий металл от губ. Вновь обвел всех взглядом.
        Они стояли на тех же местах, все такие же шокированные, и ни один не попытался сделать шаг вперед.
        «Что ж, это справедливо» - с горечью сказал себе Стас.
        Чаша в его руках медленно наклонялась, еще несколько секунд - и алый пряный глинтвейн потечет на землю…
        Чужие ладони легли поверх его пальцев.
        Он поднял голову, и поймал страдающий взгляд Виктора.
        - Я прощаю тебя, - хрипло проговорил тот. Пригубил вино, вернул чашу. - И ты, если можешь, прости меня за то, что я сомневался.
        - Я прощаю тебя… - губы стали непослушными,
        Стас снова почти ничего не видел - но не считал нужным скрывать свои чувства сейчас. Следующей оказалась Инга.
        - Стас, прости… я такая дура…
        - Ты прощаешь меня? - спросил он в ответ, пригубил.
        - Конечно…
        Саша… Азамат… Еще Саша…Женька… Алик просто молча улыбнулся и отпил глоток. Последним был Гранд. Взял чашу, посмотрел на нее. Ухмыльнулся, прижал к губам чашу, и не отрывался, пока глинтвейна не остался буквально один глоток.
        - Я тебя еще четыре дня назад по морде простил, - заявил он, возвращая остатки.
        Стас автоматически допил. Потом выронил чашу, сел на землю, и истерически расхохотался. Теперь. Все. Будет. Хорошо.
        Четвертая часть
        IV. I
        Было ли во сне, или наяву?
        Было - или ветер листву качал?
        Серые будни легко и радостно окрашиваются осенне-ярким кленовым цветом, когда жизнь, еще недавно тоскливая и каждый день одинаково тошная, внезапно делает резкий поворот. Уже почти забытое прошлое подходит на перекрестке, приветливо улыбается и предлагает сказку - современную, в которую можно поверить здесь и сейчас.
        Интересная, хоть и несколько неоднозначная, работа по специальности, достаточно высокооплачиваемая, чтобы можно было снять небольшую квартирку в общежитии и еще оставалось бы на жизнь.
        Привлекательный, умный, обеспеченный молодой человек, во взгляде которого читается не только дружеский и профессиональный интерес, но который при этом не позволяет себе ничего выходящего за рамки приличия.
        О чем еще может мечтать молодая девушка, не склонная влюбляться без памяти, решившая если и строить отношения с мужчиной, то исключительно серьезные и долгие?
        К встрече с Олегом Марина готовилась обстоятельно. Надела лучший - и, по правде сказать, единственный - строгий костюм с приталенным пиджаком и прямой юбкой до колена, серебристо-серую блузку из искусственного шелка, и даже разорилась на покупку новых туфель на невысоком каблуке. Заглянула к приятельнице-парикмахеру, за символические деньги сделавшей ей симпатичную стрижку. Почти час Марина посвятила макияжу, пытаясь максимально замаскировать собственную некрасивость.
        Выходя из дома, она бросила быстрый, но придирчивый взгляд в зеркало, и улыбнулась - пожалуй, так хорошо она выглядела разве что на собственное шестнадцатилетие, и то лишь потому, что семь лет назад девушка просто была привлекательнее. Когда Велагина подходила к отелю, в котором ей предстояло работать, позвонил Олег. Извинился, предупредил, что задержится минут на десять, и попросил подождать его в вестибюле.
        С первого взгляда отель Марине понравился. Сразу же бросалось в глаза, что здесь поработал талантливый дизайнер - изысканная и непошлая роскошь завораживала взгляд; чувствовался грамотный подбор кадров - все работники были естественны и приветливы, но без подобострастия и каждый был занят делом.
        Олег появился ровно через десять минут. Он не скрывал, что рад видеть девушку, хотя держался почему-то довольно отчужденно. Еще раз попросил прощения за опоздание, и предложил не тянуть с делом. Для начала показал Марине ее будущий кабинет. Это была небольшая, уютная комната с французским окном во всю стену, из которого открывался вид на Неву - при необходимости окно затягивала песочно-золотистая штора, сквозь которую почти не пробивался свет. У окна стоял стол с проекционным блоком компа, напротив него - удобное кресло, чуть дальше у примыкающей к окну стены - кушетка. Кабинет был оснащен великолепной стереосистемой, обеспечивающей объемный звук. Еще одна стена, за столом, была полностью закрыта разделенным на две части - для одежды и для документов и книг - шкафом. Мебель, ковер, стены - все оформлено в мягких песочных тонах, не раздражающих взгляд и успокаивающих сознание.
        Потом обсудили условия. Олег готов был платить начинающему психологу сразу же четыре тысячи в месяц, что составляло чуть больше двух зарплат на ее прежнем месте работы. График - тридцать и более часов в неделю, которые можно распределить по собственному выбору на четыре и более дня. Все «более» оставались полностью на усмотрение Марины, главное, соблюсти минимум.
        Испытательный срок - один месяц, который не пойдет в зачет в случае ее отрицательного решения по его истечении, но будет зачитан, если девушка согласится продолжить работу. Видя, что Велагина уже практически согласна, Олег познакомил ее с частью персонала - в первую очередь, с управляющим отеля, серьезным молодым человеком, просившим называть его просто Михаил, без отчества, Динарой, полной светловолосой женщиной лет сорока, заведовавшей «девочками», и шестидесятилетней Ириной Витальевной, старшей горничной.
        Пообщавшись с ними - о возможной работе, о коллективе, в котором ей предстоит трудиться, о клиентах и сотрудниках, и, заодно, просто о жизни, Марина все-таки согласилась.
        Через полчаса они с Олегом подписали предварительный трудовой договор, и Велагина получила работу. Дальше последовали занявшие почти час подробные инструкции, от которых у девушки пошла голова кругом, и она мысленно сделала себе пометку - перечитать специальную литературу. А потом Олег, глубоко вдохнув и выдохнув, внезапно улыбнулся так, как улыбался при их предыдущей встрече - легко и искренне - и сказал:
        - Ну что же, с делами покончено. Могу я теперь пригласить тебя поужинать со мной?
        - Разумеется, можешь, - недоуменно посмотрела на него Марина.
        - Тогда я приглашаю, - Черканов улыбнулся уголками губ.
        В чешском ресторанчике на Адмиралтейской набережной оказалось очень уютно, хоть и несколько шумновато, но главное - шеф-поваром этого заведения уже десять лет был немолодой чех, до того долго работавший на той же должности в Праге.
        - Единственное в Петербурге место, где можно отведать настоящую чешскую кухню, - рассказывал Олег. - Есть еще очень неплохие рестораны, но там не то. Не знаю, как местным поварам это удается, но вкус блюд, что здесь подают, ничуть не отличается от аналогичных блюд, поданных в Праге. Это ресторан для настоящих ценителей чешской кухни.
        - А ты - настоящий ценитель? - лукаво уточнила Марина, аккуратно отрезая кусочек свиного окорока и утаскивая его с деревянной доски на тарелку.
        - Если честно, то не совсем. Мне больше по душе французская и итальянская кухня, но иногда их изыски надоедают, и я иду, к примеру, сюда.
        - А я не понимаю французской кухни. Эти лягушачьи лапки и гусиные печенки, крохотные кусочки еды в обрамлении тонких листьев салата на огромных тарелках… зачем это все? Зачем придумывать какие-то непонятные изыски и возводить в ранг национального блюда этих… лягушек? Главное, потом сами ведь обижаются, когда их лягушатниками называют.
        Олег рассмеялся, разлил по высоким кружкам темное пиво из пузатой глиняной бутыли.
        - В следующий раз пойдем во французский ресторан, если ты не против. Я покажу тебе, что такое настоящая французская кухня.
        - Следующий раз? Ты так уверен в том, что он будет?
        Черканов пригубил пенный напиток, поставил бокал на стол. Взгляд его стал серьезным.
        - Нет. Мы встречаемся с тобой всего лишь второй раз, и я уже начинаю бояться, что ты откажешь мне в следующем совместном ужине. Тем более, что у тебя на это есть целая куча причин, начиная с того, что я, наверное, слишком развязно себя веду, и заканчивая тем, что у тебя есть гордость, которая мешает тебе спокойно принимать мои подарки и ходить со мной в рестораны, к которым я привык, потому что это все по твоим меркам очень дорого. А я… я просто устал ужинать либо в одиночестве, либо с деловыми партнерами. Иногда хочется просто пообщаться с интересным и близким мне человеком, только и всего. При этом я избалован своим статусом, вернее - тем, чего требует этот статус, и совершенно не желаю портить хороший вечер дрянной кухней в дешевой забегаловке.
        - У меня складывается такое ощущение, что ты считаешь, будто бы хорошо и приятно отдыхать можно только за большие деньги, - покачала головой Марина.
        - Или же дома, - согласился Олег. - Но если я приглашу тебя к себе домой, ты это сможешь правильно понять?
        - У меня есть идея получше, - Велагина улыбнулась, пряча за этой улыбкой собственное смущение от осознания: если бы Олег позвал ее к себе домой, она согласилась бы, даже понимая это приглашение не правильно. - И потребует оно от тебя двух вещей: свободного дня и соответствующей одежды.
        - Любую нужную одежду я куплю, это не проблема, а вот свободный день… - он задумался. Потом достал плоский электронный ежедневник, около минуты листал его, ввел несколько команд. - Хорошо, свободный день тоже есть - следующий четверг. Насколько я помню, в этот день у тебя три пары, с одной из которых ты легко отпросишься, на второй не проверяют посещаемость, а на оставшуюся можно просто забить.
        - Ты так хорошо знаешь мое расписание? - смеясь, спросила Марина.
        - Я знаю его наизусть, - совершенно серьезно ответил Олег, и поднял бокал. - Ну что ж, за твою идею, пусть я ее пока что и не знаю!
        Первый день на работе прошел неспокойно и непродуктивно - казалось, каждый из работников отеля считал своим долгом забежать к новому психологу, поболтать обо всем и ни о чем, рассказать что-нибудь о других сотрудниках… Впрочем, к чести работников отеля следует заметить, что рассказываемые ими сплетни были беззлобными, никто никого не пытался особенно очернять, и в целом все относились друг к другу действительно дружелюбно. Второй и третий дни оказались примерно такими же, как первый - горничные, охранники, повара работали по сменному графику. Четвертый день прошел скучно - зашли познакомиться двое из первой же смены, кто не успел придти в тот день, а вечером заглянула «попить чаю и поговорить» Динара. Опять поболтали ни о чем, потом мадам перешла к делу: рассказала о своих девочках, об их особенностях, о том, что стоило бы учитывать в разговоре с каждой из них, и посоветовала быть очень осторожной с работающими здесь дамами среднего возраста - каждая вторая наверняка пожелает по возможности загрузить штатного психолога своими собственными проблемами, не имеющими ничего общего с работой.
        А на пятый день пришла первая «клиентка» - как раз из девочек Динары. Велагиной пришлось призвать на помощь все свое самообладание, пока коротко стриженая брюнетка рассказывала все перипетии взаимоотношений с терроризирующим ее своей влюбленностью клиентом. После полуторачасового разговора успокоившаяся и, кажется, даже что-то для себя решившая «девочка» ушла, а Марина устало откинулась на спинку кресла. Она надеялась только, что такое будет не каждый день. Собравшись, девушка поехала домой. Еще многое нужно сделать, а времени осталось совсем чуть-чуть. Послезавтра - четверг, и к нему требовалось подготовиться.
        - Может, ты хоть теперь скажешь, куда и зачем мы собираемся? - едва поздоровавшись, спросил Олег.
        Марина отошла на шаг, окинула молодого человека придирчивым взглядом, с трудом подавила усмешку при виде миниатюрного блока проекционного компа, закрепленного на поясе - неужели этот трудоголик считает, что она позволит ему работать?
        Впрочем, если не считать комп и мобил, Черканов выглядел небезнадежным.
        Прочный джинсовый костюм с кожаными нашивками на коленях, локтях и задних карманах, из-под воротника выглядывает капюшон обшитой снаружи водоотталкивающей тканью толстовки. За спиной легкий, но вместительный рюкзак, на ногах - прочные и непромокаемые кожаные кроссовки.
        - Куда - скажу, а зачем - ты и так знаешь, - она ослабила лямки, сбросила ношу на пол. - Оставь рюкзак и сходи за билетами, пожалуйста. Только на обычный поезд, а не на аэро.
        - Почему не на аэро? - искренне удивился Олег. - Он же быстрее и удобнее.
        - Потому что ты сегодня - простой бедный студент, который отдыхает доступными бедному студенту средствами. А бедные студенты, поверь, на аэро не ездят, довольствуясь обычными «стрелками».
        - Да, извини, постоянно забываю, - покаялся Черканов, и пошел к автокассам.
        Марина, посмеиваясь, смотрела ему вслед, не забывая переупаковывать рюкзаки. Он сообразил, только отстояв пол-очереди.
        - До какой станции билеты брать?
        - До ближайшей, - не сдержала смех девушка.
        - В смысле?
        - В прямом! Взгляни по схеме любую ближайшую станцию, и бери до нее билет!
        Так ничего и не поняв, Олег все же послушался. Вернулся через две минуты с билетами, ухватил свой рюкзак за лямку, дернул - и резко переменился в лице.
        - Мой весит ровно столько же, - в сторону сказала Марина, подтягивая ремни, чтобы удобный анатомический каркас сел идеально по спине. - Одень, он не покажется таким тяжелым, когда затянешь все.
        С помощью Велагиной он сумел более-менее нормально запаковаться в лямки, но любому было видно, что парень чуть не в первый раз в жизни поднял что-то тяжелее компа.
        Обшарпанную, темно-зеленую в серых полосах «стрелку» Олег разглядывал с тем видом, с каким посетители железнодорожного музея смотрят на паровоз, доставивший Ленина в Петербург, не понимая, как это вообще могло ездить?
        Заняв места в середине вагона, Марина поставила рюкзак на пол перед собой. Олег хотел было поднять свой на багажную полку, но девушка удержала его.
        - Доставать долго.
        - Как скажешь, - растерянно отозвался Черканов.
        Судя по выражению его лица, он смирился с загадочной неизвестностью, и решил передать, наконец, бразды правления поездкой в руки подруги. Велагину это устраивало целиком и полностью - по крайней мере, на первый раз.
        - Скажи мне только две вещи, - попросил он, когда поезд тронулся. - Первое - что за кирпичи мы везем. Второе - почему нельзя было поехать на флаере?
        - Не кирпичи, а всего лишь топор, кое-чего из необходимой посуды, немного продуктов, вода - в общем, всего понемногу, - неопределенно отозвалась Марина. - А твой флаер… Все равно его пришлось бы бросить довольно далеко от точки назначения. Он просто не прошел бы по тамошней дороге.
        - У меня в автопарке есть машина, переделка армейского внедорожника, - пожал плечами Олег. - Он почти везде пройдет.
        - И ты с ним управишься на размокшей осенней дороге, на следующий день после сильнейшего ливня? - саркастически поинтересовалась Велагина, однако сарказм ее пропал втуне.
        - Зачем мне с ним управляться? - удивление Черканова было совершенно искренним. - Есть же водитель.
        - Я вообще-то еду на пикник с тобой, а не с твоим водителем заодно.
        - Он бы отъехал на машине куда-нибудь, чтобы не мешать.
        - Олег, иногда мне кажется, что ты безнадежен, - Марина тяжело вздохнула. - Ты никогда не думал о том, что твои охранники, водители, и все прочие слуги - тоже люди?
        - Почему же, я прекрасно это понимаю. Только у меня они - на работе. За которую я плачу хорошие деньги. Ты же не стесняешься принять заказ в кафе у официантки? Ты отдыхаешь, она работает. В другой раз может быть наоборот - ты будешь работать, а она отдыхать. И это нормально.
        - Хорошо, давай сойдемся на том, что мне просто не осознать размаха твоей жизни. И вообще, мы сегодня играем в бедных студентов. А бедным студентам не положено иметь армейский внедорожник, шикарный флаер, и что там у тебя еще в парке стоит… нет-нет, не надо! Еще раз говорю, мы - бедные студенты!
        - Я стараюсь к этому привыкнуть, - покорно согласился Олег. - Просто пока еще не могу увидеть глубинный смысл твоей затеи.
        - Контра, - вдруг произнесла Марина, глядя молодому человеку за спину. - Давай-ка быстро к выходу.
        - А в чем дело?
        - Контролеры. У нас же нет билетов!
        - Я предлагал купить.
        - Это неспортивно!
        Поняв, что спорить бессмысленно, Черканов потащился в тамбур.
        - Значит, так: - принялась инструктировать его девушка. - Как только двери открываются - быстро выпрыгиваем на платформу и бежим два вагона вдоль «стрелки». Главное, успеть запрыгнуть, пока двери не закрылись. Потом - быстрым ходом дальше, в самый последний вагон. Все понятно?
        - Все, кроме того, зачем нам это делать.
        - Потому что я так хочу! - прибегла Марина к предпоследнему женскому аргументу. - Тебе так сложно выполнить мое желание?
        Отвыкший от общения с противоположным полом, и в то же время испытывавший определенную симпатию к конкретно этой его представительнице, Черканов сдался.
        - Конечно, нет. Ну что, побежали?
        «Стрелка» остановилась, со скрипом разъехались старые двери - через мгновение Велагина была уже на платформе. Она с места бросилась бежать, Олег только видел, как мелькает впереди яркое пятно ее рюкзака. Они едва успели вскочить в вагон в тот момент, когда двери уже закрывались.
        - Не тормози, - только и сказала девушка, врываясь в вагон.
        - Ну и что это было? - спросил Черканов, отдышавшись.
        Они сидели в последнем вагоне, Марина то и дело бросала тревожные взгляды на дверь тамбура.
        - Я же говорю, контролеры. Если бы поймали - потребовали бы денег, или штраф. Или высадили бы вообще.
        - А чем деньги отличаются от штрафа?
        - Тем, что деньги - это лично им в карман, а штраф - он официальный, и в четыре раза больше. Понимаешь?
        - Примерно. Странно только, что так легко их избежать, этих контролеров.
        - Дело в том, что «стрелки» - очень непопулярный транспорт. За городом у нас кто живет? Либо богачи, рассекающие на личных флаерах… извини, я не про тебя, либо, наоборот, бедняки, которым в Питер таскаться незачем. Таким образом, пассажиров в «стрелках» мало, в основном - люди немолодые, которые так побегать не могут. И контролеров, раз в десяток перегонов проверяющих вагоны, вполне достаточно. Летом и в выходные они чаще ходят, иногда - по несколько человек, но это когда много народу едет за город просто отдохнуть. А сейчас их нет почти.
        - Угу, - просто сказал Олег. - Но я все равно не понимаю…
        - Может, еще поймешь, - со вздохом перебила его Марина. - А сейчас просто доверься мне.
        Через полчаса они вышли из «стрелки». Олег огляделся и подавил тяжелый вздох: возле станции красовалось покосившееся здание вокзала, чуть поодаль виднелась площадка-остановка местного транспорта, за ней - узкое шоссе, покрытие которого последний раз менялось еще до того, как Черканов родился, а за шоссе стояли небольшие домики. Молодой человек тут же сделал себе мысленную пометку не приближаться к ним: мало ли - чихнешь, а домик рухнет. И ладно, если просто рухнет, а если на голову?
        - О, автобус! - радостно сказала Марина. - Пойдем скорее, а то уйдет.
        - Автобус? - недоуменно повторил Олег, и осекся, разглядев это чудо техники начала века.
        Когда-то ярко-желтая, а теперь обшарпанно-серая округлая гусеница на колесах стояла как-то криво, и сначала Черканову показалось, что часть шин просто спущена, но, к счастью, одна из сторон автобуса просто находилась вне покрытия. Одного стекла не хватало, и местные «умельцы» закрыли пустой проем старым пластиком. Через другое окно, пересеченное змеящейся трещиной, можно было разглядеть внутренности автобуса: серые поручни, несколько пластиковых же сидений… и люди. Человек пятьдесят, не меньше.
        - Мы туда не влезем, - категорично заявил Олег, останавливаясь.
        Марина взяла его за руку, настойчиво потянула за собой.
        - Или влезать, или идти двадцать километров пешком. Что тебе больше по душе?
        Черканов в очередной раз вздохнул, и полез в автобус. Последующие двадцать пять минут он старался никогда больше не вспоминать. Давка, тряска, давно не мывшиеся люди, естественная грубость общественного транспорта, от которой Олег давно успел отвыкнуть, оттягивающий плечи рюкзак, ругань двух алкоголиков, к одному из которых он оказался прижат вплотную, впившийся под ребра дверной поручень…
        Когда Марина что-то крикнула, автобус остановился, и девушка почти выпихнула молодого человека на улицу, Черканов почувствовал себя почти что на небесах.
        - Ты в порядке? - спросила Велагина, с сомнением оглядывая легкую прозелень на щеках друга.
        - Если меня не стошнило в автобусе от этой вони, то теперь тем более не стошнит, - ответил Олег, пытаясь взять себя в руки.
        Окончательно терять лицо перед Мариной ему не хотелось.
        - Тогда пойдем.
        Первые минут пятнадцать он угрюмо отмалчивался, жалея, что согласился на эту дурацкую затею. Потом молчать и смотреть безотрывно под ноги надоело, и Черканов поднял голову. Вокруг высились сосны, их ровные стволы, подсвеченные утренним солнцем, отливали червленым золотом. Чуть ниже яркими пятнами выделялись желто-зеленые осины, белели березовые стволы в черных отметинах, шелестел чуть поблекшей листвой ольшаник. В десяти шагах раскинулся огромный величественный клен, наряженный осенью в багрянец и медь. Олег остановился: смотреть на все это походя, скользящим взглядом, казалось ему сейчас почти что преступлением.
        - Как же здесь… красиво…
        - Стоило оно поездки в автобусе? - насмешливо, но не зло спросила Марина, протягивая ему огромный кленовый лист, расцвеченный алым с золотыми прожилками.
        - Да, - пришлось признать Олегу. - Пожалуй, стоило. Кроме того… общеизвестно, что после долгого пребывания в городе начинаешь ценить свежий воздух природы. Но после такого автобуса этот самый свежий воздух начинаешь ценить еще сильнее.
        - Пожалуй, ты прав. Помоги мне собрать листья, только бери те, которые большие и на длинных черенках.
        На этот раз Черканов даже не стал спрашивать, зачем. Набрав две огромные охапки резных осколков осени, они пошли дальше.
        Марина, не особо деликатничая, сложила листву в пакет, пакет прицепила к поясу, и принялась на ходу что-то мастерить. Сначала Олег пытался понять, что именно, потом решил, что когда придет время, девушка сама скажет.
        Чем дальше, тем гуще становился лес по обе стороны узкой дороги-колеи. В какой-то момент стало даже несколько не по себе, и Олег решился все же задать давно мучавший его вопрос:
        - А куда мы вообще идем?
        - К озеру, - отозвалась Марина, извлекая из пакета очередной кусочек золота в форме листа. - В этом районе вообще много озер, но в основном они куплены, вокруг построены богатые виллы, подведены дороги, лишний лес вырублен, ну и так далее. Уцелело на данный момент всего лишь несколько. И, за исключением того, к которому мы идем, они все совсем в чаще, к ним сложно добраться даже пешком, не говоря уже о том, чтобы ехать на машине или, тем более, флаере.
        - А почему цело это озеро?
        - Понятия не имею, - честно призналась Велагина. - Я что-то слышала, что здесь пытались и дорогу прокладывать, и лес вырубать, но что-то каждый раз не ладилось - то деньги в самый неподходящий момент заканчивались у компании-подрядчика, то убийство какое-то произошло, из-за которого пришлось всю деятельность свернуть, то ли еще что-то. Местные говорят, дух озера хранит его. Я не очень в это верю, но если так, то духу можно только сказать спасибо - к другим озерам практически не попасть.
        - А далеко еще идти?
        - Километра два. Мы уже прошли полпути.
        Спустя полчаса Марина вдруг свернула с дороги на едва заметную тропинку, а еще через пять минут они вышли к зеркалу, раскинувшемуся у подножия вековых сосен. В идеально ровной глади его отражались зеленые, алые и золотые листья, медные стволы, голубое небо и белые облака, а подойдя совсем близко, Олег взглянул в глаза собственному отражению.
        Велагина бросила быстрый взгляд на завороженного зрелищем живой, почти нетронутой природы Черканова, улыбнулась, и принялась распаковывать рюкзак. Костерок пылал жарко и ярко, не бледнея даже при свете усталого осеннего солнца, пронизывающего радужные кроны. В двух шагах истекало соком зажаривающееся на углях мясо, в металлических стаканчиках плескалось красное и белое вино, воздух пах дымом, лесом, водой, травой, осенью и солнечными лучами. Олег сидел, прислонившись спиной к ровному стволу, смотрел на озерную гладь, вдыхал аромат природы, и ощущал себя идиотски счастливым.
        Расслабленность, охватившая его тело, и умиротворение, подчинившее себе разум, напоминали о четырнадцати днях лета, проведенных вдали от цивилизации - как же давно это было… в семьдесят первом. Всего лишь четыре года назад. Неужели?..
        Марина, ступая почти неслышно, подошла со спины, но шелест палой листвы под ногами все равно выдал ее приближение. Она легко, невесомо провела ладонью по волосам молодого человека, тихо щелкнула заколка, черные пряди рассыпались по плечам. Через несколько секунд Олега накрыл ворох золота и багрянца. Марина опустилась рядом, села прямо на листья, которые они специально сгребали в кучу - на ее темных волосах красовался такой же огромный венок, пестрящий оттенками желтого, алого и зеленого. Не думая ровным счетом ни о чем, Олег протянул руку, обнимая девушку за плечи. Она не сделала попытки отстраниться, но и прижиматься не стала, только чуть запрокинула голову, ловя взглядом взгляд.
        «Да катись оно все к черту». Он наклонился - медленно, словно даже воздух изо всех сил сопротивлялся его движению, но и воздух не мог сейчас ему противостоять. Взгляды, искавшие друг друга много лет, встретились, ждавшие друг друга губы соприкоснулись. У нее был вкус осени, озера и алого вина. У него был вкус облаков, хвои и белого вина.
        IV. II
        Выбирая лихую дорогу творца
        Приготовься, ведь это дорога во Мрак!
        Наверное, город сейчас спал. Где-то далеко, за негласной чертой границы, которая разделила жилища людей, имеющих право на существование и людей, обреченных умереть, спали первые. Вторые не могли позволить себе такой роскоши - спать, когда просыпались и выходили на охоту обитатели трущоб. Хотя бы потому, что они сами были этими охотниками - безжалостными, беспринципными, обреченными.
        Где-то неподалеку заливалась отчаянным, срывающимся на визг лаем бродячая псина. Быть может, брехала на проехавший с заглушенными огнями грав, а может, кто-то привязал ее в подвале старого дома на съедение крысам, или, возможно, недавно попавший в этот свободный ад человек пытался впервые в жизни убить животное ради собственного пропитания. Через несколько минут собака захлебнулась воем, и на мгновение все стихло, но только на мгновение - потом проступили, ощутились, наполнили мир вокруг все те звуки, которые до того момента перекрывал плачущий лай.
        Тихий шелест битого камня под подушкой грава, яростная ругань двух подростков, не поделивших бутылку пива, далекий, но все равно очень резкий звук выстрела, протяжный вой, на этот раз человеческий, еще один выстрел - и снова тишина на мгновение. Зашла за тучу луна, и
        Стас рискнул поднять голову. Осторожно осмотрелся, прислушался - никого. Тогда он сел на край крыши, в тени, отбрасываемой развалинами мансардного этажа, прислонился спиной к гнилым остаткам некогда огораживавшей край решетки, закурил, прикрывая огонек сигареты ладонью. Когда жизнь ставит перед тобой цель, которой ты либо достигаешь, либо падаешь на самое дно, оставшись без всего, ты не видишь вокруг себя ничего, кроме этой цели. Каждый вдох, каждую мысль, каждый миг своей жизни посвящаешь ей, рвешься вперед, не думая ни о чем. Потом достигаешь последней черты, прыгаешь вперед, пытаясь ухватить эту цель, как редкую тропическую бабочку за основание крыльев, и внезапно осознаешь, что все позади. Все! Ты достиг цели, ты добился того, к чему стремился и чего желал. И замираешь в растерянности, сжимая бабочку в руке, уже не заботясь о том, чтобы не переломать хрупкие крылышки… Ты не понимаешь, что делать с ней дальше, как с ней дальше жить.
        Стас знал, что так бывает, но не подозревал, что так случится с ним. Сначала он не думал, что вернуться окажется настолько сложно, потом - наоборот, не допускал мысли, что орден примет его вновь, хоть и приложил к тому все усилия. А потом, совершенно неожиданно для себя он вновь стал тем, кому доверяла и доверялась небольшая, но сплоченная группа людей, готовых пойти за ним, следовать его идеям. Стас не представлял, как не переломать этой бабочке крылья своим простым незнанием. Несколько дней после памятных шашлыков он провел взаперти в одной из пустовавших комнат детского дома, выходя только на ужин, на котором только молчал над тарелкой, глядя в никуда.
        В комнате же он занимался четырьмя вещами: курил, работал на выделенном ему ноутбуке, старом, но все еще функционирующем, часами сидел на полу, прижавшись спиной к стене и глядя в одну точку, и еще трижды спал по четыре часа каждый раз - больше не получалось почему-то. Он перебирал имеющиеся варианты, изобретал новые, снова перебирал, некоторое, найденное ранее, отбрасывал, перекапывал инфосеть, находил еще что-то, и так по кругу час за часом.
        К исходу второго дня Стас, наконец, понял, что подходит не с того конца, и до утра сидел над раскиданными по полу бумагами, исчерканными вдоль и поперек схемами, записями, планами, обведенными и перечеркнутыми вариантами… Что теперь делать? Не Стасу - ордену. Так просто решить: будем строить честное и доброе общество, где все будут вежливы друг с другом, все будут заниматься полезным и любимым делом, каждый будет получать от жизни удовольствие, и еще будет, будет, будет… Так просто решить, так сложно понять: каким образом построить этот рай на Терре?
        Детские дома, работа с подрастающим поколением, благотворительно-просветительские вечера, и все такое прочее - это очень хорошо, это прекрасно, но как же этого мало! Для самого начала - да, подходило идеально: проверить свои силы и убеждения, отсеять непригодных, утвердиться в правильности принятого решения, увидеть воочию результаты работы. К сожалению, для дальнейшего развития ордена это даже не основа - это исключительно опыт, и не более. Нужно что-то другое. Но что?
        Нужна возможность что-то менять. Кто они такие, аарн из ордена на Терре? Никто. Студенты, начинающие психологи, юристы, врачи, пиарщики, айтишники, пока что способные только заработать себе на жизнь и помочь одновременно с тем сотне детишек в детском доме. Но разве от них зависит хоть что-то, что могло бы изменить жизнь миллионов людей? Конечно же, нет. Они не в силах даже повлиять на утверждаемые прямо сейчас, в эту самую минуту законопроекты, которые уже через месяц станут полновесными законами, приказывающими, к примеру, убивать стариков, неспособных оплатить свое право на жизнь, или инвалидов, невзирая на то, что некоторые из этих инвалидов потеряли здоровье на службе своей стране. Нужна власть.
        Идти в политику? Заманчивый был бы вариант, будь Стас готов рисковать кем-либо из аарн. Он нашел немало информации по этому поводу: полные идей, энтузиазма, сил и желания что-то изменить молодые люди собирали свои партии, находили сторонников и финансирование, представляли проекты, начинали их реализовывать, получали голоса на выборах, даже проходили в городской Совет. Но всегда все заканчивалось по одному из обкатанных за несколько десятков лет сценарию: либо, почувствовав вкус власти, руководство партии постепенно скатывалось до уровня своих коллег, становясь очередным куском политической помойки, грызущейся за каждый кусочек бюджета страны, за каждый рычаг влияния, за каждую возможность ухватить себе еще немножко власти и денег, либо же партия быстро и незаметно исчезала с политического горизонта, оставив в память о себе только заголовки в нескольких газетах - «трагически погиб», «несчастный случай», «скончался от болезни» - ну, или же вдруг всплывала какая-то кошмарная и шокирующая «правда» о руководителях партии, которые внезапно оказывались педофилами, убийцами, террористами.
        Нет, Стас совершенно не хотел подвергать своих людей такой опасности и такому соблазну. Быть может, сам он и пошел бы, но человек без прошлого - слишком лакомая добыча для конкурентов и слишком плохая рекомендация для молодой политической партии. Нужно что-то другое. Еще один вариант приобретения достаточной власти - деньги, причем большие деньги. Даже не приказ, всего лишь просьба директора Санкт-Петербургской Строительной Компании зачастую весила не меньше требования лидера небольшой политической партии, а уж прямо высказанное желание главы корпорации «Россия» - в которую, к слову, входила и СПСК - могло быть приравненным к приказу министра.
        Но такие деньги не заработать честным трудом… вернее, заработать-то можно, если тщательно изучить все, касающееся управления и рационализации производства, выбрать перспективную отрасль, найти действительно хороших специалистов, грамотно выстроить имидж и политику компании, вовремя найти покровителей и вовремя от них избавиться, а главное - иметь солидный стартовый капитал. Который, опять-таки, можно заработать честным трудом, но за много лет отказа от всех радостей жизни. Сам Стас на это готов был пойти, но считал себя не вправе приказывать следовать его примеру остальных. Кроме того, теряемого на зарабатывание этого стартового капитала времени было очень жаль. Нет, и это не подходит. Нужно найти другой способ получить власть… или же другой подход к добыванию стартового капитала.
        Еще три дня Стас искал, как молодой, здоровый и крепкий молодой человек, не имеющий специального образования, но готовый учиться и работать в любых условиях, может заработать за несколько лет большие деньги легальным способом. И на четвертый день он нашел. Нашел - и тут же столкнулся с очередным непреодолимым препятствием. На этот раз - в лице непосредственно ордена, который черта с два отпустит вновь обретенного «командора» на два с половиной года неизвестно куда. Или не таким уж и непреодолимым? Да к черту! Это нужно уже не Стасу, это нужно ордену! Узнают тогда, когда уже поздно будет что-то менять. Так лучше всего.
        Приняв решение, Ветровский почувствовал себя, так, будто бы до сих пор у него на шее висела чугунная гиря, а теперь кто-то вдруг взял и снял ее. Он прекратил свое добровольное отшельничество. В конце концов, оставалось не так много времени, и его требовалось потратить с максимальным КПД. И прежде всего - связаться с Костой. Тогда, весной семьдесят третьего, крылатый сказал, что когда Стас вернется - он сам его найдет, однако молодой человек приехал в Питер больше половины месяца назад, а Коста так и не появился.
        Конечно, за два с половиной года могло случиться все, что угодно, но Стас гнал от себя эти мысли, пока не сообразил, что за эти самые две недели он почти не показывался нигде, проведя несколько дней у Алфеева, а потом неделю с лишним безвылазно просидев в своей комнате в детдоме. Посмеявшись над собой, Ветровский отправился в город. Несколько часов бродил по улицам и проспектам, набережным и мостам, иногда останавливаясь у памятных мест, потом, подустав, сел в метропоезд, заснул, вышел на конечной станции…
        И с высоты станции увидел незримую границу между Питером и трущобами. Поезд улетел обратно в сторону центра, а Стас все стоял у металлического поручня, и сквозь бронированное стекло смотрел в мир, когда-то давно, кажется, в прошлой жизни, бывший и его миром. Хотелось курить, и молодой человек направился к лифтам, потом передумал и спустился по лестнице - медленно, словно борясь с самим собой за каждый сделанный шаг.
        Спустя десять минут он был уже на улице, вдыхал густой, пропитанный запахами газа и гари туман, подставлял голову мелкому, грязному дождику, и всем собою ощущал сжимающиеся объятия ностальгии… Он опомнился лишь тогда, когда старые, обшарпанные, местами покосившиеся, но все-таки еще жилые дома остались позади, а перед ним, за серой полосой бывшей автомагистрали, мрачно громоздились руины заброшенного завода, словно бы предупреждающие всем своим видом - не ходи сюда, чужак, тебе здесь не рады! Стас замер, пытаясь вспомнить, что он знал когда-то про зону этого завода, а в следующее мгновение прожектор полицейского флаера ударил по глазам, ослепляя, и из динамика прогремело:
        - Стоять! Руки за голову, не двигаться!
        Инстинкты сработали прежде, чем Ветровский вспомнил, что он - законопослушный гражданин, имеющий чип и пластиковую карточку, удостоверяющую личность, и максимум, что ему грозит - несколько неприятных минут, пока полицейские не проверят его документы. Все это он осознавал, уже бросившись зигзагом через полосу автомагистрали. Ударила по асфальту пуля, за ней еще одна, распорол воздух выпущенный из плазмера заряд, а Стек уже распластался в прыжке, отчаянно надеясь, что сейчас его не зацепят. Через секунду он приземлился, больно ударившись плечом, перекатился через голову, замер за вывороченным из земли огромным обломком бетона, вжался в серую пыль, пытаясь слиться с ней.
        Он помнил, что пограничные полицейские патрули никогда не искали тех, кто ломился в трущобы, гораздо больше уделяя внимание тем, кто пытался из трущоб выйти. Спустя несколько минут свет погас, зашуршали обломки асфальта под подушкой патрульного грава, но Стек выждал для верности еще почти четверть часа, и только потом рискнул осторожно высунуться. Полицейские и правда ушли, но возвращаться в «цивилизованную» часть здесь было слишком рискованно: одно дело - заблудившийся гражданин, просящий у стражей порядка помощи и охотно предъявляющий к досмотру чип, карточку, вещи, и совсем другое - когда такой удивительно сговорчивый гражданин вылезает из трущоб ровно там, где с полчаса назад скрылся некий человек, оказавший сопротивление полицейским.
        Значит, придется провести несколько часов здесь, и желательно за это время пройти к месту дежурства какого-нибудь другого патруля. Выключив тихо игравшую в аудиосенсорах музыку - не то место, чтобы позволять собственному слуху отвлекаться на что-либо - Стек проверил карманы.
        Ничего, способного послужить оружием в случае возникновения конфликта, не нашлось, только документы, сигареты, и мобил, который был тут же отключен и убран во внутренний карман куртки. Ну что ж… придется ориентироваться по ситуации. В конце концов, нарываться на драку в любом случае не входило в его планы. Внимательно оглядываясь по сторонам, Стек направился вглубь Свободного города - в этом районе граница трущоб делала изгиб вдоль автомагистрали, и проще было пройти насквозь, чем прятаться от прожекторов полиции у самого шоссе.
        Минут пятнадцать он шел быстрым, но экономным шагом, каждую секунду ожидая нападения или какого-нибудь другого подвоха, но время шло, а Свободный город вокруг оставался спокоен. Немного расслабившись, Стас перестал следить за дорогой, частью себя отдавшись воспоминаниям. Где-то здесь он познакомился с Сивым и Тайгером, а вот за тем перевернутым автобусом они с Ниндзей - кстати, интересно, как там она? - прятались от банды Кривого…
        Трущобы не менялись, оставаясь такими же, как и прежде, и сейчас молодой человек совершенно не ощущал, что прошли долгие пять лет, наполненные событиями, всякий раз менявшими его жизнь. Вениамин Андреевич, отказ от наркотиков, поступление в институт, первые друзья и первые «мирные» враги, первая женщина и ее смерть, почти стершиеся из памяти, но почему-то воспрянувшие сейчас…
        Гибель приемного отца, боль и ненависть, поддержка соорденцев, первый благотворительный вечер, первая улыбка замкнутого, озлобленного детдомовца, Катя Годзальская и портрет крылатого убийцы, «самоубийство» хорошего парня Кирилла Бекасова, похороны и знакомство с Лешей, сумасшедшая мгновенная схватка у фонтана, лето, наполненное страхом и заботой о едва не сходящем с ума друге, долгая и спокойная осень, холодная зима и ударившая в спину неожиданным арестом и жутким обвинением весна…
        Суд, трагедия, случившаяся с Аликом по его вине, визит Канорова, ссора, появление Леши на суде - удар, выбивающий почву из-под ног куда надежнее нависших обвинений. Корпорация, первое убийство и первое наказание, принятое за миг до того, как он готов был сдаться, решение не сдаваться никогда, зарождающаяся дружба с Игорем, побег, весенний лес, деревня… Стек тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Да, прошло пять лет, и он снова здесь - но на сей раз как случайный гость, и он не позволит трущобам вновь пустить корни в его душе. Свобода этого города - не его свобода, и никогда не станет таковой.
        Вышедшая из-за туч луна высветила контуры почти что целого здания - ни о чем не думая, Стек вошел в разверстую пасть скалящегося обломками лестницы дверного проема, осторожно и беззвучно ступая, поднялся на крышу. В последний момент сообразил, что яркий свет ночного солнца делает его идеальной мишенью, привлекающей к себе слишком много ненужного внимания, отступил в тень, пригибаясь к покрытому толстым слоем пыли бетонному полу. Наконец, почти полная луна вновь скрылась за облаком, похоже - надолго. Стек поднял голову, осторожно осмотрелся, прислушался - никого.
        Тогда он сел на край крыши, в тени, отбрасываемой развалинами мансардного этажа, прислонился спиной к гнилым остаткам некогда огораживавшей край решетки, закурил, прикрывая огонек сигареты ладонью. Принятое решение не давало покоя. Сможет ли он, справится ли? Слишком сложно, слишком опасно, а ведь ставка в этой игре - ни много, ни мало, его собственная жизнь. Но другого варианта нет. И пусть слишком много «против», слишком мало «за» - но эти немногочисленные «за» с лихвой перевешивают десятки «против». Значит, так и будет. Главное - правильно подготовить себя.
        Занятый своими мыслями, Стек не заметил приближающуюся опасность. Только тогда, когда отступать было уже поздно, он расслышал чужое дыхание, скрип обломков бетона под толстыми подошвами тяжелых ботинок, почуял запах жажды наживы. Вскочил, резко оборачиваясь. В лишенном двери проеме стояли четверо. Совсем юные, даже старшему не исполнилось и шестнадцати, но уже превратившиеся в шакалов, пусть и трусливых, но хитрых и злых. Стас, наверное, попытался бы решить дело миром, даже зная, что шансов нет.
        Стек не раздумывал - шакалы трусливы, и сильны лишь тогда, когда нападают скопом, когда чувствуют за собой существенный перевес. Они способны выйти впятером против одного, но даже один может дать им отпор, если покажет собственную силу и не проявит страха. Стек сам едва не стал одним из таких шакалов, он знал их повадки и их слабости, и потому Стек бросился вперед. Неожиданность - первый козырь.
        Шакалы ждали, что жертва будет бояться, они были готовы, что жертва попытается оказать сопротивление, но скорее станет просить о пощаде, но шакалы даже не допускали мысли, что жертва оскалится, демонстрируя клыки охотника, и нападет первой, на полную используя фактор внезапности. Парень, стоявший ближе всех, получил первый удар - не мудрствуя, Стек пробил в пах и тут же обернулся к следующему.
        Перехватил правую кисть, сжал, выворачивая - неправильно удерживаемый нож со звоном упал на бетон, а Стек уже дожимал, вынуждая противника продолжать начатое движение. Осталось только подставить колено, и второй шакал упал в пыль, взвыв от боли в вывернутом запястье.
        Свистнула цепь, рассекая воздух в опасной близости от лица Стека, он пригнулся, мазнув рукой по полу, отпрыгнул в сторону, вновь наклонился, сгребая горсть пыли и каменного крошева, не глядя, швырнул в глаза противнику… Им хватило.
        Четвертый не стал даже пытаться нападать - матерясь, ринулся к лестнице, оступился, покатился по ступенькам, не прекращая орать, за ним бросился обладатель цепи, пытаясь на бегу выцарапать из глаз песок, согнувшись, уковылял самый первый, а второму пришлось задать ускорение пинком. Не прошло и минуты, как Стек снова остался на крыше один.
        - Терпимо, - прозвучал знакомый голос. - Но будь они самую малость смелее - ты бы не вышел из трущоб.
        Вновь вышедшая луна бледными всполохами заиграла на поверхности стальных перьев. Коста стоял у края крыши, белесый свет высвечивал контуры чуть разведенных крыльев, окрашивал сединой падающие на грудь пряди темных волос. Стек не смог сдержать ликующей улыбки. Он не понимал, когда слепая, нерассуждающая ненависть превратилась во что-то вроде симпатии, или даже дружеской привязанности, да и не хотел понимать.
        - Я рад тебя видеть, - искренне сказал он.
        Крылатый чуть склонил голову на бок, окинул визави пристальным взглядом.
        - Взаимно. Я знал, что ты вернешься.
        - А я в какой-то момент думал, что не вернусь.
        - Такие, как ты - всегда возвращаются. Если выживают. А ты должен был выжить, - сказал Коста, и тут же, без перехода, спросил: - Что будешь делать дальше?
        - То же, что и раньше - строить орден, - пожал плечами Стек. - Только по-другому. И мне нужна твоя помощь.
        - В чем?
        - Во-первых, я не знаю, как и где искать моих бывших сокамерников.
        - Вот номера их мобилов и адреса электронной почты, - он протянул сложенный в несколько раз листок бумаги. - Это не проблема. Что еще?
        Стек поблагодарил, спрятал листок в карман. Замялся, пытаясь сформулировать свою просьбу так, чтобы крылатый одновременно и понял его правильно, и при этом не стал бы отговаривать. Достал очередную сигарету, щелкнул зажигалкой. Попросить, не рассказывая, зачем - не представлялось возможным. Придется объяснять, причем с начала.
        - Чтобы выжить в этом мире и получить возможность реально что-то менять, необходима власть. А власть - это либо политика, либо деньги. Есть еще множество побочных вариантов, но все они проистекают от одного из первых двух. Я не хочу рисковать своими, вынуждая их лезть в политику. Так что ордену нужны деньги, и деньги немалые. Причем не через двадцать лет, а в ближайшие года три хотя бы. Я нашел один вариант, но… без должной подготовки мне не то, что не заработать, но даже и не выжить.
        - Рассказывай, - спокойно сказал Коста.
        Темные глаза внимательно наблюдали за собеседником, не оставляя без внимания ни единого жеста, ни одной отображающейся на лице эмоции.
        Собравшись с силами, Стек начал рассказывать. С самого начала, не упуская ни одной мало-мальски важной подробности, ни одного из обдуманных и отвергнутых вариантов. По мере его рассказа взгляд крылатого, обычно спокойный и даже несколько отрешенный, становился все тяжелее, а бесстрастное лицо - мрачнее.
        - Ты понимаешь, на что подписываешься? - негромко спросил он, когда Стек, наконец, замолчал.
        - Да, - кивнул парень, в очередной раз прикуривая.
        Он не успел даже заметить движение - крыло ударило по кисти, выбивая сигарету.
        - Самонадеянный маленький идиот, - холодно, чеканя слова, проговорил Коста. - Ты даже в страшном сне себе не смог бы этого представить. Ты знаешь, каково смотреть в глаза смерти даже не каждый день - каждую секунду? Знаешь, как кричит раненый человек, которого ты не смог убить одним ударом, и теперь должен добивать? Знаешь, как воняет дерьмом от распоротого живота?
        С каждым «знаешь» он делал шаг, приближаясь к Стеку, с каждым «знаешь» в его глазах вспыхивали кажущиеся дьявольскими искры, с каждым «знаешь» сердце пропускало один удар, но в то же время с каждым «знаешь» росла решимость юноши поступить именно так, как он решил.
        - Мне сложно однозначно ответить на твой вопрос, - сказал он, с трудом удерживаясь, чтобы не отвести взгляд. - Я знаю, каково смотреть в глаза смерти, пусть даже и не каждую секунду. Я знаю, как кричит человек, получивший очередь из автомата в живот, и знаю, как становится страшно, когда после сухого щелчка он замолкает - навсегда, потому что полицейским надоело слушать его вой. А этот человек - он был не врагом, и даже не каким-то абстрактным парнем, он был моим близким приятелем. Я не знаю, как воняет от распоротых кишок, но зато я знаю, как остаться человеком, будучи погребенным по самые уши в выгребной яме. Я многого не знаю, очень многого, и я это понимаю. Но не надо считать меня тепличным растением, беззаботным студентом, или кем там еще. Я знаю, что я представить себе не могу всего того, о чем ты говоришь - в том ракурсе, о котором ты говоришь. Потому я и прошу тебя о помощи.
        Его голос, срывающийся в начале речи, к концу ее окреп и приобрел странно сочетающуюся со стальной уверенностью горячность. Коста отступил.
        - Неужели ты хочешь стать такой же тварью, как я? - тихо, спокойно спросил он.
        Но Стек прекрасно чувствовал горечь за этим напускным спокойствием.
        - Я гордился бы, если мог стать таким, какой ты сейчас, - уверенно ответил молодой человек. - Что бы там ни было в прошлом…
        - Если ты хочешь, чтобы я тебе помог - ни слова о моем прошлом, - оборвал его крылатый. - Я не желаю слышать об этом от тебя, и не желаю помнить, что ты это знаешь.
        - Как скажешь.
        - Теперь о деле. То, что ты придумал - бред. У тебя нет ни подготовки, ни времени на нее, ни связей. Тебя просто пустят на мясо. Запомни это хорошенько, и поищи другие варианты. Если же не найдешь… Послезавтра к тебе придет курьер, принесет пакет. В пакете будет чип. Изучи информацию, прочитай все, просмотри видео. Подумай еще десять раз. Если не хватит ума передумать - приходи в понедельник к семи утра по адресу, который найдешь на том же чипе. Я буду ждать тебя ровно пять минут.
        Стек хотел сказать «спасибо», но не успел - резко развернувшись, Коста шагнул с крыши семиэтажного дома, в падении расправляя крылья и исчезая в ночной тьме.
        IV. III
        Каждый имеет право на счастье -
        Хромой, слепой, заплутавший и злой.
        Ему всегда нравились именно такие женщины: уверенные, властные, циничные, представления не имеющие о всяческих сантиментах, свойственных обычным самкам человека. Он ненавидел мамаш с детьми, способных говорить только о своей ненаглядной крошке, визжащей из коляски, ненавидел гламурных дур, часами треплющихся о косметике и клубах, ненавидел уродливых недотрог в очках, сутками зубрящих свои конспектики, ненавидел заносчивых «золотых» девочек с папиными деньгами, ненавидел шумных и крикливых «пацанок», корчащих из себя не пойми что… словом, он ненавидел женщин - за исключением некоторых.
        Таких, как, например, та, что сидела сейчас напротив него. Безжалостная, умная, уверенная стерва. Власть, деньги, достижение цели - вот и все, что ее интересует.
        - Вот список препаратов, которые мы можем предложить по обоим пунктам нашей договоренности. В таблице вы найдете основную информацию: название, описание, тип воздействия, скорость действия, стоимость, время изготовления партии.
        Холеные руки, аккуратный неброский макияж, платиновое кольцо с рубинами - смотрится просто и элегантно, стоит примерно столько же, сколько новый флаер престижной марки.
        - В данный момент меня интересуют долговременные препараты. Мне нужны подробности.
        - Технические, или общие?
        - Общие. Я очень поверхностно разбираюсь в химии и медицине, этими деталями будут заниматься другие люди.
        - Хорошо. Есть три варианта, для удобства мы означили их «альфа», «бета» и «гамма». Альфа - самое сильное и надежное средство: принявший его однажды пациент получает гарантию результата. Сам результат достигается примерно через пять суток. Бета сложнее, необходим прием в течение нескольких дней - в случае единовременного принятия всей дозы высока вероятность немедленного летального исхода. Результат - спустя месяц. Гамма, на мой взгляд, лучший из вариантов. Достаточно одного приема минимальной дозы препарата, чтобы обеспечить результат.
        - Достижение результата?
        - По-разному. От недели до двух месяцев, в зависимости от изначального состояния организма. Пациент, имеющий проблемы с сердцем, язву желудка и больные почки, достигнет…
        - Черт, да говорите же вы нормально! - не выдержала Кира. - Вы знаете, о чем речь, я знаю, о чем речь, так зачем нужны эти «пациенты», «результаты», и прочее?
        - Как скажете. Человек, имеющий проблемы с сердцем, язву желудка и больные почки, получит осложнения на весь комплекс в течение недели, умрет примерно на десятый день. Причина смерти будет совершенно естественной. Полностью здоровый человек в течение месяца заработает тахикардию и аритмию, а также сильнейшую гипертонию, носящую приступообразный характер: в спокойном состоянии тонометр покажет идеальное давление, но при малейшем эмоциональном напряжении давление подскочит до двухсот. Еще от силы месяц - и гипертонический криз, сердечный приступ, труп.
        - А как будут выглядеть смерти от первых двух ядов?
        - Альфа - инфаркт. Причину смерти от беты установить невозможно - выглядит как беспричинная остановка сердца. После гибели мозга остатки яда распадаются в организме в течение пяти часов.
        - Хорошо. Мне нужна подробная документация на все три типа, а также образцы. Окончательный ответ я дам через две недели, сейчас же предварительно могу сказать, что в случае положительного решения мы отдадим предпочтение бете - гамма хороша, но слишком дорога, ее мы тоже приобретем, но в меньшем количестве, как и альфу.
        - Все требуемое вам доставят завтра же.
        - Хорошо, - в который раз сказала Кира. - Теперь о препарате для эвтаназии. Я посмотрела ваш список - думаю, мы остановимся на четвертом варианте.
        - Если вас это интересует, первый и третий не менее надежны, но гораздо более дешевы.
        - Это так. Но они не мгновенны и достаточно болезненны.
        - Четвертый тоже действует не мгновенно.
        - Да, он действует усыпляюще, а сердце останавливается уже у спящего человека.
        - Как и в первом варианте.
        - Первый вызывает весьма болезненные судороги.
        - И что?
        - Только то, что нам совершенно ни к чему мучить людей, когда мы можем просто безболезненно их усыпить, - раздраженно сказала Кира.
        - Ради этого вы готовы потратить лишний миллион? Это же… это же всего лишь старики и инвалиды, бесполезные, ненужные, неспособные даже оправдать свое существование!
        Пражски посмотрела собеседнику в глаза. Надо же, он и в самом деле не понимал…
        - Я сказала: в качестве препарата для эвтаназии мы будем использовать четвертый вариант - трамидол. Решения здесь принимаю я, вы их только выполняете.
        - Но компания потеряет большие деньги на изготовлении этого препарата в нужном количестве…
        - Во-первых, не «потеряет», а «не заработает». Во-вторых, повторяю - решения здесь принимаю я. Если вы настаиваете на своей правоте, я могу немедленно, не выходя из этого кабинета, позвонить господину Пражски, и он подтвердит мое решение. Правда, заодно он может подтвердить и ваше увольнение, а если учитывать то, чем вы здесь занимались, это будет увольнение не только с работы, но и из мира живых. Я доступно объясняю?
        - Вполне. Простите мою резкость, я всего лишь пекся об интересах нашей компании. Значит, завтра я запускаю в производство трамидол?
        - Да. Для начала - десять тысяч ампул.
        - Как скажете. Документация на яды долгого действия будет у вас завтра.
        - Хорошо. Удачи.
        Он проводил ее полным бессильной злости взглядом. И эта такая же, как они все… людей ей жалко! А денег не жалко? Одно слово - стерва!
        После общения с директором исследовательской лаборатории Кира собиралась пообедать, а потом отправиться на встречу с министром здравоохранения, и в последний раз обсудить все детали нового закона, но разговор на некоторое время выбил ее из колеи. Обедать не хотелось совершенно, больше того - одна мысль о еде вызывала отвращение и даже тошноту.
        Взглянув на часы, женщина направилась к ближайшей чайной - просто выпить чашку крепкого кенийского, обдумать как следует полученную информацию, сделать выводы, и заодно выстроить линию беседы с министром. Чай оказался ровно таким, каким должен быть: крепким, ароматным, со слегка красноватым оттенком и богатым ароматом. Сделав маленький глоток и в полной мере оценив качества благородного напитка, Кира поставила тонкую чашку из французского стекла, откинулась на спинку диванчика, хмуро глядя в окно.
        Чертов директор каким-то образом ухитрился испоганить ей настроение надежно и, судя по всему, надолго. Сколько уже Пражски повидала таких - самоуверенных, полагающих, что уж они-то в полной безопасности, считающих, что данная им их талантом в какой-либо области власть автоматически дает им также и полную индульгенцию на любой случай. Как же жаль, что этот исследователь еще нужен! Она бы с огромным удовольствием отдала приказ о его устранении. Но пока что потребность в нем не исчезла, и приходилось терпеть и сальные взгляды, и мизантропическую чушь.
        Кира не понимала, как можно сознательно желать сделать людям больно и плохо. Не какому-то конкретному человеку, который сам тем или иным образом навлек на себя гнев, а абстрактным людям вокруг. Тем же старикам, виновным лишь в том, что к семидесяти годам они не наворовали достаточно, чтобы оплачивать право на жизнь, или инвалидам, точно так же подлежащим принудительной эвтаназии. Директор лаборатории мог сколько угодно говорить о том, что «компания теряет деньги», но Кира видела истинные мотивы, которыми он руководствовался, предлагая к реализации не более дорогой, но безболезненный трамидол, а дешевый яд, вызывающий хоть и непродолжительную, но довольно болезненную агонию.
        - Нет, надо все-таки позаботиться о том, чтобы его уволили, - пробормотала она себе под нос. - Или хотя бы перевели на другой, закрытый, объект.
        Исследователь разозлил ее не только своей необъяснимой мизантропией, но и уверенностью в том, что женщина, руководящая реализацией проекта принудительной эвтаназии стариков и инвалидов, просто обязана быть жестокой, циничной садисткой. Кира не отрицала собственного цинизма и жестокосердия, но садисткой она не была никогда. Могла причинить кому-то боль, не испытывая ни малейших угрызений совести, если так было нужно для дела, но удовольствия от этого не получала. Она считала, что если кого-то необходимо убить, то его необходимо убить. Не больше и не меньше. И зачем только отец повесил на нее переговоры с лабораторией, изготавливающей яды для эвтаназии и «переведенных на новый объект» бывших работников заводов?
        Кире, с ее педагогическим дипломом, за глаза хватило бы одной только реформы образования и реализации этой реформы в школах Петербурга и Москвы.
        - Скорее бы закончить все это, и приступить уже к нормальной работе…
        Чай кончился, и как раз в это время зазвонил телефон. Секретарь министра здравоохранения хотела узнать, в силе ли договоренность о встрече. Тяжело вздохнув, Кира вызвала такси.
        - Я понимаю, что это достаточно существенный удар по бюджету, но повторюсь - если вы, во-первых, не хотите оплачивать существование специальной службы, занимающейся поиском «лиц, преодолевших естественный порог жизни», а во-вторых, не хотите иметь дело со взбесившейся толпой, то вам придется пойти на такую трату, господин министр.
        Яков Владимирович поджал губы. Посмотрел на собеседницу, вздохнул, коснулся сенсора и протянул планшет ей.
        - Взгляните. С учетом затрат на оборудование специализированных кабинетов, временное переоборудование двух городских больниц, саму закупку… как вы сказали, называется этот препарат?
        - Трамидол.
        - Да, трамидола. Так вот, закупка трамидола, оборудование кабинетов, переоборудование больниц, обучение сотрудников - вы же понимаете, что обычные врачи не станут выполнять эту кошмарную работу - это уже весьма кругленькая сумма. Плюс еще, соответственно, зарплаты этих обученных сотрудников, плюс оплата труда комиссии, которая будет заниматься работой с базами данных, плюс…
        - Я все это знаю, господин министр.
        - Извините, вы не могли бы называть меня по имени-отчеству?
        - Конечно, Яков Владимирович. Простите, в Европе привыкла обращаться по должности.
        - Я понимаю.
        - Так вот, Яков Владимирович, я знаю, каких затрат требует проект, особенно на первых порах. В конце концов, я участвовала в его разработке. Но вы не учитываете целых три источника дохода: первое - сумма, взимаемая с лиц, преодолевших естественный порог жизни, но желающих продолжать свое существование, второе - сумма, которая будет сэкономлена на отмене оставшихся льготных программ, третье - дополнительное финансирование со стороны человека, чьи интересы я представляю. Вы понимаете, о ком я говорю.
        - Да, конечно… но раньше никто не говорил о дополнительном финансировании!
        - Раньше было не время, - пожала плечами Кира. - Предоставленной суммы вкупе с тем, что я уже перечислила, хватит на то, чтобы покрыть расходы на переоборудование, обучение…
        - Назовите сумму, - попросил министр.
        Пражски выполнила просьбу, и с удовольствием понаблюдала, как у Якова Владимировича глаза вылезают из орбит.
        - Но финансирование будет предоставлено при одном условии.
        - Каком?
        - Том самом, с которого мы начали наш разговор: семьям лиц, попадающих под эвтаназию, будет предоставляться компенсация, и государство возьмет на себя оплату кремации и захоронения урны, включая изготовление таблички и все сопутствующие расходы - в том случае, если этого потребуют родственники, разумеется. Не знаю, как вам, а нам не нужна революция в стране, которую известный вам человек на данный момент считает наиболее перспективной.
        Она не стала уточнять, в чем именно перспективной - почуявший запах Больших Денег Яков Владимирович все равно не обратил внимания на эту оговорку. Спустя полчаса все необходимые бумаги были подписаны. Завтра часть из них ляжет на стол президента, который подпишет все, что ему прикажет подписать Вацлав, а часть разойдется по инстанциям, где крупные, средние, мелкие начальники разовьют бурную деятельность. А где-то в марте-апреле две тысячи семьдесят шестого года, после почти полугодовой подготовки, будет объявлено о введении нового закона.
        Первыми умрут те, кто родился до наступления двадцать первого века, потом - рожденные в первые шесть лет этого тысячелетия. Дальше стационарные кабинеты закроются, вместо них будут сформированы специальные бригады, выезжающие на дом ровно через месяц после семидесятилетия человека - если, конечно, за этот месяц он не оформит оплату своего права на жизнь.
        К превеликой радости Киры, ее участие в проекте на этом этапе заканчивалось. Еще немного времени придется повозиться с лабораторией, но это уже ерунда - можно приступать к реформе образования, до которой она уже давно мечтала добраться!
        Начать мулатка решила на следующий же день. Связываться с руководством выбранных школ и предупреждать о своем визите Кира не стала - ей хотелось увидеть учебный процесс в том виде, в котором он существовал в обычные дни, а не пытаться за натянутыми улыбками и идеальными учениками разглядеть истинное положение дел.
        После разговора с министром, Пражски поехала в свой отель. Предупредив, чтобы ее не беспокоили, поднялась в свой номер, приняла прохладный бодрящий душ и удобно устроилась на компом. В первую очередь требовалось составить список школ, которые она посетит. Во вторую - составить примерный план реформы: чего Кира собирается добиваться, от чего избавляться, и что она хочет получить на выходе. Не план - набросок плана, предоставленный отцом, не давал даже общей каймы.
        Перевести школы на систему ВУЗов, оставив не более пяти бесплатных мест в каждом классе, отбирать на бесплатные места по конкурсу - это только на первый взгляд кажется разумным. Нет, действовать надо совсем иначе…
        Первое: начальная школа обязана оставаться бесплатной. Шестилетние дети, кандидаты в первый класс, могут просто от волнения провалить конкурс, могут показать себя хорошо на конкурсе, но оказаться совершенно необучаемыми, наконец, могут иметь какие-либо еще проблемы, мешающие им нормально учиться.
        Второе: количество бесплатных мест должно определяться не «столько-то мест в каждом классе», а «такой-то процент от общего количества обучающихся» - все же, классы бывают разные: в одной школе в классе тридцать пять человек, в другой - двадцать, а в третьей может быть вообще восемь.
        Третье: оплата обучения не должна быть запредельной, ее размер надо рассчитывать очень тщательно - нельзя допустить, чтобы на бесплатные места в итоге принимали за деньги.
        Четвертое: необходимо разработать закон, жестко карающий за любую попытку взяточничества. К примеру, первый случай - штраф в размере месячного оклада, а оклады у учителей достаточно высокие, второй случай - штраф в размере годового оклада с возможностью выплачивать в течение двух лет, третий случай - увольнение с пожизненным запретом занимать любые должности в сфере образования и суд.
        Иначе на бесплатных местах окажутся не те, кто талантливее, трудолюбивее, работоспособнее, да и попросту умнее, а те, чьи родители решат обеспечить своему ребенку более престижное бесплатное обучение - кстати, еще неплохо бы сделать так, чтобы бесплатное обучение в школе давало дополнительный бонус при поступлении в ВУЗ.
        Пятое - дети, учащиеся на бесплатном, полностью освобождены от любых школьных поборов, больше того, все необходимое, включая форму, ноутбук и учебники, приобретает школа.
        Шестое - ввести обязательные для всех школ должности психологов, причем нескольких. Они будут проводить психологические тестирования, работать с талантливыми, но трудными детьми, помогая им стать полноценными членами общества, следить за общей обстановкой.
        Седьмое - создать специальный контролирующий орган, отчитывающийся напрямую министру образования.
        Восьмое…
        Спать Кира легла в пять утра. Живя в Европе, она всегда следила за своим графиком, не позволяла себе переутомляться, всегда вовремя ела… Здесь же, в России, окунувшись, наконец, в ритм настоящей работы, женщина забывала обо всем. Только вытянувшись на кровати и натянув одеяло, она вспомнила, что сегодня не только не ужинала, но даже не обедала. Промелькнула мысль встать и съесть хотя бы яблоко, но, взглянув на часы, Пражски отмела ее, как несостоятельную - через два часа должен был прозвонить будильник.
        Заснула она мгновенно, уставшая, но довольная собой. Вацлав мог гордиться - он вырастил достойную его самого трудоголичку.
        IV. IV
        Знать, сложились ближе к ночи
        Незатейливые тени…
        Неизбежное знаменье!
        - Что-то случилось? - и как она каждый раз ухитряется угадывать?
        - Можно и так сказать.
        - Не хочешь об этом говорить? - плавно поднялась со стула, подошла, обняла за плечи… да, так было гораздо спокойнее.
        Странное ощущение окружающей его защиты, нелепое и глупое, но от того не менее надежное.
        - Не знаю. Не хочу об этом думать.
        - Но само думается?
        - Да.
        - Может быть, расскажешь? Иногда помогает…
        Он глубоко вдохнул, запрокинул голову, собираясь с мыслями и формулируя.
        - Есть один человек. Еще совсем молодой парень. Он хочет изменить мир. Изменить кардинально, полностью. Научить людей доброте, взаимопомощи и взаимоуважению, стремлению и самосовершенствованию. Причем так, чтобы такое мировоззрение стало нормой для всех.
        - Как Кирилл?
        - Примерно, хотя все же несколько иначе. Так вот, этому молодому человеку нужны деньги. Довольно большие деньги. Он хочет создать корпорацию, чтобы приобрести власть, которая даст ему возможность что-либо менять на глобальном уровне.
        - И он попросил деньги у тебя?
        - Нет. Он понимает, что я откажу. В этой жизни никогда нельзя принимать подачки. Особенно, если ты преследуешь высокие цели. Легко доставшееся - не ценится, понимаешь? Если я дам ему пару сотен тысяч - это будет неправильно, хотя я могу. Но он хочет добиться всего сам, и это правильно.
        - И в чем проблема?
        - В том, что есть только один вариант более-менее быстро заработать такие деньги, не связываясь при этом с наркотиками, торговлей людьми или, к примеру, органами, и всей прочей грязью. Нет, есть и другие варианты, но они ему недоступны. Для игры на бирже нужно быть финансовым гением, чтобы заработать требуемую сумму в краткие сроки. Для того, чтобы изобрести что-то, на чем можно хорошо заработать, нужно быть гением-изобретателем, и так далее. Он не обладает какими-либо особенными талантами. Многому может научиться, но все упирается во время, которым он не располагает в нужном количестве.
        - А тот единственный вариант…
        - Тяжелейшая учеба. Потом - ежечасная смертельная опасность на протяжении пары лет. Жизнь, калечащая психику, тело и душу. Калечащая неотвратимо и необратимо. У него есть шанс справиться, он действительно сильный, хоть сам этого не осознает в полной мере. Несмотря на условия, в которых он жил - он все еще остается чистым. Понимаешь? Он убивал, но только защищая свою жизнь и жизнь тех, кто был ему дорог. Трущобы, потери, тюрьма - все это не сломало его, только закалило. И он остался чистым. Там же… Боюсь, там запачкается даже он.
        - Ты играешь в этом какую-то роль?
        - Самую непосредственную. Именно я отправлю его туда, где он сможет действительно чего-то добиться, выжить, заработать деньги. Если пойдет сам - его пустят на мясо, только и всего. Я натаскаю его, обучу, чему смогу. Натренирую хотя бы до среднего уровня. Дам шанс выжить. Но только выжить! Я не могу дать ничего, что помогло бы ему остаться человеком.
        - Отказаться ты не можешь, да?
        - Он упрямый. Помнишь, как он меня преследовал?
        - Подожди, ты о…
        - Да, именно. Я о Стасе Ветровском.
        - Но его же посадили два или три года назад…
        - Два с половиной. Полтора года назад он бежал.
        - Когда был массовый побег, о котором по всей интерсети трубили?
        - Да. Его организовал я.
        Она поперхнулась чаем, изумленно распахнула глаза.
        - Интересно, чего я еще о тебе не знаю?..
        - Ты знаешь все самое главное. Остальное - мелочи.
        - Ничего себе, мелочи… Ладно, не будем об этом. Вернемся к Ветровскому.
        - Хорошо. Так вот, он упрямый. Откажу я - он полезет сам. Закончится такая самодеятельность плачевно.
        - Тогда я не понимаю, что тебя терзает.
        - То, что я своими руками бросаю его в ад.
        - Нет, не путай! - отбросив волосы за спину, она забралась к нему на колени, обняла за шею одной рукой. - В ад он кидается сам. Добровольно и осознанно… ну, почти осознанно. Ты же даешь ему шанс выжить в этом аду.
        - Лучше бы я смог его отговорить. Лучше потерять десяток лет жизни, чем всю жизнь целиком.
        - Но ты не можешь его отговорить. Так сделай то, что можешь, раз хочешь ему помочь!
        - Сделаю. Если он не передумает. Утром все должно решиться. Он наверняка уже ознакомился с информацией, которую я ему передал, и наверняка определился, готов он на это, или нет. Через шесть часов мы встретимся… или не встретимся. И видит Создатель, я бы предпочел, чтобы мы не встретились!
        - А чему ты будешь его учить?
        - Всему. Рукопашный бой, стрельба, психологическое давление, экстремальные техники допроса, выживание в любых условиях… всему, что знаю сам. Всему, что можно делать, имея человеческое тело - я в любом случае не научу его регенерации, к примеру. Еще управление собственной энергией, если он потянет.
        - Если ты будешь учить его тому же рукопашному бою, то ты можешь заставить его передумать… - задумчиво протянула она, осторожно разбирая спутавшуюся прядь волос.
        - Не уверен. Но я попробую.
        - Только не перегни палку. Я уверена, ты быстро поймешь, способен он пройти через то, про что ты говоришь, и остаться человеком, или нет. Если способен - то нужно ли ему мешать?
        - Я в любом случае не буду ему мешать. Я должен ему помочь, не более.
        - Должен?
        - Да. Разве ты забыла, что я убил его приемного отца? - спросил он жестко.
        Она опустила голову.
        - Нет. Я никогда не забываю о том, кто ты, что ты делаешь, и что ты сделал. Но это не отменяет того, что я…
        Он накрыл ее губы своими, в тысячный раз ловя признание.
        - Мне не дает покоя одна мысль, - негромко сказала Катя.
        Удобно устроившись в объятиях Косты, она задумчиво теребила охапку белых перьев.
        - Только одна? Тебе можно позавидовать, - усмехнулся крылатый, не делая попытки высвободиться, хотя коллекция перьев в квартире девушки имела шансы вот-вот пополниться еще парой экземпляров.
        - Не придирайся к словам. Лучше ответь на вопрос…
        - Я попробую, - перебил Коста.
        Он уже запомнил, что ей всегда надо напоминать, что очень многое он рассказать просто не вправе.
        - Но не обещаю.
        - Да знаю я, что ты не обещаешь. Но хотя бы попробуй. Вот смотри, ты не можешь дать Стасу денег просто так, потому что это… как бы так сказать… ну, обесценит его решение, его путь… понимаешь?
        - Да. Продолжай.
        - А почему ты не можешь дать ему какую-нибудь работу? Тяжелую, сложную, требующую многих усилий и так далее, и просто заплатить ему за эту работу?
        - По многим причинам. Во-первых: у меня есть связи, есть люди, многим мне обязанные, готовые выполнить любую мою просьбу - но при этом они понятия не имеют, кто я такой. Никто не знает, кто я такой! Мне очень сложно удерживать маскировку, тем более - частичную. У меня нет документов, я не могу зарегистрировать фирму и взять кого-то работать. Тем более, я не могу просто поручить Стасу выполнять какую-то работу для меня - то, что я должен делать, я делаю сам. И всегда буду делать сам, пока я жив. Никто, кроме меня, не увидит мои базы. Там слишком много такой информации, которую лучше никому не знать. Мне просто нечего ему поручить, понимаешь?
        Я мог бы устроить Стаса куда-то работать, но это в любом случае не будет равноценно. Нужную ему сумму он будет зарабатывать лет десять, не меньше. И самое главное… - он устало прикрыл глаза. - Самое главное - то, что я предложил… это само по себе нужно Стасу. Он молод, горяч, умен, талантлив, и так далее - но почти все эти его достоинства являются его же недостатками. Он знает обратную сторону существования в этом мире, но только отчасти. Он не знает истинной стоимости человеческой жизни. У него стальной внутренний стержень - но чтобы реализовать то, что он задумал, ему нужен стержень алмазный. Там он либо умрет, либо сломается, либо станет таким, каким должен стать. Только там можно понять очень, очень многое, что почти невозможно понять здесь.
        - Цель оправдывает средства? - Катя уже не улыбалась.
        - В данном конкретном случае - да, - твердо сказал Коста. - Оправдывает.
        - Тогда я не понимаю, почему ты хочешь его отговорить.
        - Потому что я не хочу, чтобы он погиб или сломался. На мне лежит ответственность за него.
        - Перед кем?
        - Перед самим собой, перед теми, кого я несправедливо убил, и перед… перед одним… в общем, еще перед кое-кем.
        «Не забывай о том мальчике, которого ты оставил сиротой, выполняя преступный приказ»
        Он не забывал. Никогда не забывал.
        - Если ты не хочешь, чтобы он погиб или сломался, обучи его. Ты сможешь, я уверена.
        - Я надеюсь…
        IV. V
        Переждать тревогу, сделать верный шаг -
        Это не дорога. Это просто так!
        Выбранный методом тыка бар оказался на удивление приличным, хоть и достаточно дорогим. Негромкая и ненавязчивая музыка, немногочисленные посетители спокойно сидят за своими столиками, пиво вкусное и слабое - как раз то, что надо. Единственным раздражающим элементом была сидевшая на другом конце барной стойки девушка, ярко накрашенная и вызывающе одетая, периодически громко болтающая по мобилу то с подружками, то со своими «котиками» и «пупсиками», коих за последние полчаса Стас насчитал уже троих.
        Впрочем, девушка хоть и вызывала своим присутствием некоторое раздражение, Ветровского гораздо больше заботило другое: придет ли Игорь? Стас почти сутки мучился вопросом: писать, звонить, или же не делать ни того, ни другого? Возможно, талантливый программист, получив документы, а с ними - возможность начать жизнь с чистого листа, предпочел забыть то кошмарное существование, которое влачил до побега, и появление «старого знакомого» не обрадует его.
        Когда невозможность принять решение довела до состояния, близкого к нервному срыву, Стек плюнул, выбрал первый попавшийся бар на левом берегу Невы, и написал Игорю короткое письмо на электронную почту:
        «Сегодня, с восьми до девяти вечера, я буду в баре «Аллегория» на Дмитриевской набережной. Если хочешь - приходи. Если желания нет - удали это письмо, и забудь. Я не обижусь.
        Седьмой»
        Он отправил письмо ровно в семь вечера, а через сорок минут был уже в баре. Мобил лежал рядом на стойке, лениво мигая индикатором доступности интерсети, но Стас боялся проверить почту. Он предпочитал просто ждать.
        Часы показывали двадцать пятнадцать, первая кружка пива закончилась, и бармен уже поглядывал на безденежного клиента с некоторым сомнением. Вздохнув, Ветровский заказал еще. Тренькнул висящий у входа колокольчик. Стас машинально обернулся, окинул вошедшего коротким взглядом. Тут же скривился - едва ли такая шумная личность даст возможность и дальше сидеть в тишине и покое.
        Это был сухощавый парень среднего роста, одетый в кожаную куртку-косоворотку и облегающие черные джинсы - и то, и другое украшала алая шнуровка. На ногах - окованные металлическими накладками сапоги-«казаки», прямые волосы чуть ниже плеч выкрашены в малиновый цвет, а несколько прядей - в черный.
        «Прямо как металлист из конца двадцатого века», подумал Стас.
        Тем временем «металлист» окинул зал быстрым взглядом, и зашагал к стойке, негромко позвякивая при каждом шаге. Вернее, даже не к стойке, а прямиком к Стасу. Остановился, пригляделся, кивнул бармену:
        - Литр темного немецкого, пожалуйста, - сказал он, протягивая бармену банковскую карту.
        В ярких направленных лучах светодиодов блеснул серебряный перстень с вычерненной римской «VIII». Через несколько секунд «металлист» повернул голову, усмехнулся.
        - Неужели правда не узнаешь?
        - Теперь - узнаю, - медленно проговорил Ветровский, чувствуя себя идиотом.
        - …тогда все тихо было. Отъехали, разбежались, позвонили, нас забрали. Неделю держали в каком-то двухэтажном доме, откармливали, лечили - мы там за все время видели только одного парня, который приносил еду и все прочее.
        Потом появился тот мужик, который нас вытаскивал. Притащил аппаратуру, снял отпечатки, образцы ДНК, снимки сетчатки, собрал с каждого желаемые ФИО и даты рождения, и ушел. Через еще одну неделю появился с готовыми документами и женщиной, которая нам вживила новые чипы.
        Я даже представить себе не могу, сколько подобное стоит, да и не хочу, если честно. А потом нас отпустили. Выдали каждому по пять штук «на обустройство» - и выпнули в свободную жизнь. Ну, устраивались, кто как мог.
        - Все вместе, или как?
        - Поначалу вроде бы вместе, а потом… сам понимаешь. Не всем в радость было постоянно контактировать с людьми, с которыми связывало такое прошлое.
        Вначале ушел Василий - ну, Второй. Честно сказал, что хочет забыть все это и начать новую жизнь, но оставил контакты, по которым его можно будет найти, если вдруг понадобится его помощь. Если честно, даже когда совсем прижало - я ему не звонил.
        Потом Антон отвалился. Но этот просто исчез. Оставил письмо на электронке - типа, извините, но хочу в свободный полет. А мы впятером остались. Живем потихоньку, встречаемся хотя бы пару раз в месяц, если получается - то чаще.
        - Кто как живет-то? Расскажи!
        - Лучше всех Алекс устроился: он частным репетитором трудится. Очень неплохо получает, график сам себе составляет, живет в свое удовольствие.
        - Игорь, я даже не знаю, кого из вас как звали, кроме тебя! И, тем более, не знаю, у кого какие имена сейчас. Ты объясняй! - взмолился Стас. - Алекс - это кто? Десятый?
        Галес рассмеялся, и Ветровский в третий уже раз за весь разговор, длившийся не более двадцати минут, отметил, что смеялся бывший Восьмой неискренне - в глазах его не было ни тени веселья.
        - Алекс - это Александр Валентинович Резченко, семидесяти одного года от роду!
        - Третий?
        - Он самый. Знаешь, несмотря на все это его «соответствие образу» - костюм, портфельчик, очки и прочее, он себя ощущает, мне кажется, моложе любого из нас.
        За последующий час Стас узнал обо всех бывших сокамерниках.
        Первый, Артемий Деменьтев, работал в «Такси Санкт-Петербург», единственной таксомоторной компании центральных районов города, Второй - Сергей Градов - устроился охранником в какую-то небольшую фирму, потом фирма выросла, и Сергей занял появившуюся должность начальника службы безопасности. Десятый, Дмитрий Миронин, подрабатывал на нескольких «студенческих» работах и учился на хирурга - его арестовали на первом курсе, но парень хотел все же получить то самое образование, и поступил заново в другой ВУЗ.
        - А ты сам? - поинтересовался Ветровский, когда Игорь замолчал.
        - А что я? Живу как-то, занимаюсь мелким бизнесом - пишем по заказу клиентов всякие программки, настраиваем компы, делаем комповые системы безопасности в небольших фирмах, и все такое прочее. Для души музыкой занимаюсь… вернее, пытаюсь заниматься. Живу вместе с Алексом, мы на двоих двухкомнатную квартиру в кредит купили. Словом, веду вполне насыщенную и небедную жизнь.
        - Знаешь, ты мне сейчас напоминаешь Портоса - он примерно так же вздыхал, когда к нему д'Артаньян от Мазарини приехал, - осторожно заметил Стас, сдувая пенную шапку с кружки.
        - Кого?
        Настала очередь Ветровского тяжело вздыхать.
        - В интерсети должно быть, найди и почитай. Книга «Три мушкетера», и ее продолжение.
        - Гм… хорошо. Но ты все же поясни, что ты имел ввиду.
        - То, что у тебя, вроде бы, все хорошо - жилье и деньги есть, свой бизнес, музыка. Как ты сам сказал - «насыщенная и небедная жизнь». Но по мне, так ты не стал сильно счастливее с тех пор, как мы виделись в последний раз, - честно сказал Стас.
        Игорь прищурился, чуть улыбнулся - на этот раз вполне искренне, вот только очень грустно.
        - А я и не говорил, что счастлив, - сказал он через минуту тишины. - Меня только Алекс держит, а то я давно бросил бы все, сделал что-нибудь эдакое, и застрелился. Но мы с ним сдружились, не хочется его одного бросать. Но ему уже за семьдесят, здоровье слабое после корпы, так что когда он уйдет в мир лучший - продам квартиру, отдам деньги кому-нибудь, кому реально надо, и таки сделаю что-нибудь эдакое. А потом сумею не ошибиться повторно в подсчете пуль.
        Ветровский в растерянности сунул сигарету в рот не тем концом, долго плевался, пытаясь избавиться от вони подожженного фильтра на языке, а Игорь, помолчав, продолжал:
        - Я тебе не рассказывал, как я сел.
        - Рассказывал…
        - Очень кратко и без подробностей. Хотя я и сейчас не буду в них вдаваться. За несколько месяцев до того я отбил у трех придурков девушку. Взял к себе в банду, научил выживать… влюбился. Взаимно влюбился, заметь! Все хорошо было до неприличия. Иванушка этот всплыл, деньги хорошие появились. А потом нас загребли из-за одного идиота. Перестрелка была… всех моих убили, и Юкку тоже. Меня ранили, но я сумел уйти, хоть и недалеко. Прежде, чем уйти, увидел Юкку с дыркой во лбу. Меня так переклинило… забился на какой-то чердак, вытащил этот мобил, через который с Иванушкой переписывался, чип-карту спалил на зажигалке, а мобил решил расстрелять. Проверил обойму - три пули. Думаю, одна в мобил, вторая в висок. А третья лишняя, я ее и выкинул, чтобы символичности не портила. Выстрелил в мобил, он вдребезги, естественно. Тут шаги на лестнице - полиция выследила-таки. Вышибают дверь, я вспоминаю, что было три пули, стреляю, попадаю прямо в голову ему, потом пистолет к виску, и… ну, ты понял. Символичность, мать ее. Так вот, в следующий раз я не ошибусь.
        Сначала Стасу казалось, что Галес просто пьян. Потом он заметил безумный блеск в совершенно трезвых глазах, подрагивающие пальцы, лихорадочную бледность… и внезапно эмпатическая вспышка, короткая, как молния, но столь же убийственная, пронзила его разум. От боли Ветровский едва не потерял сознание. Никогда раньше не было… так, но никогда еще, если не вспоминать Косту, он не чувствовал эмоции другого человека действительно как свои собственные.
        - Все еще помнишь ее, и все еще любишь, - прошептал Стас.
        Игорь вздрогнул, в глазах отразились попеременно боль, страх, недоверие, опасение, и снова боль.
        - Да. Тогда - у меня была цель. Достать денег на легализацию, вернуться в нормальную жизнь, жениться, и чтобы дети были… Знаешь, такая идеальная семья - папа работает, мама дома с детьми, папины выходные все вместе проводят, гуляют, фильмы смотрят, и так далее. А потом один выстрел - и все. Сейчас, вроде, все есть - бизнес, деньги, жилье, и прочее - вот только Юкки нет. А нет Юкки - нет и жизни, потому что если нет цели, то зачем жить?
        - Ты говорил, что хочешь «сделать что-нибудь этакое». Например, что?
        - Не знаю. Пристрелить какого-нибудь мудака из правительства, чтобы самого мудачного из всех, к примеру… в общем, что-нибудь хорошее.
        - Только затем, чтобы потом сдохнуть?
        - А смысл жить? Цель будет достигнута, а снова в корпу я не хочу.
        - Я могу дать тебе цель, - негромко произнес Стек, ловя взгляд Игоря. - Настоящую цель, ради достижения которой придется трудиться всю жизнь. Но она того стоит, поверь.
        Вопросы, уточнения, сомнения, восторги, скепсис - все это было уже потом, когда они поехали вдвоем домой к Галесу, Стас поговорил с Алексом, рассказал об ордене и ему, и тоже получил согласие присоединиться. А сейчас Игорь поднял взгляд, в котором на мгновение яркой звездой вспыхнула надежда, и даже не сказал - выдохнул:
        - Да.
        На следующий день после встречи со старыми друзьями - Ветровский совершенно искренне всегда называл их так, даже в мыслях - пришел курьер от Косты.
        Вечером, запершись в своей комнате, Стас вставил чип в ноутбук и принялся изучать его содержимое. Первым ему в глаза бросился лежавший в корне текстовый файл - остальные были рассортированы по папкам.
        «То, что я обещал. Информация к размышлению. Сперва читаешь общую информацию из первой папки. Потом смотришь голографии из нее же. Если все еще не передумаешь - открывай вторую папку. Сперва текст, потом голографии. Не передумаешь - третью. Текст, голографический фильм. Все еще не осознаешь, на что идешь - в четвертой папке голофильм об одной из операций. Реальная съемка. Каждый труп - настоящий. Учти. Если даже после этого ты не обретешь способность думать - адрес в пятой папке.
        Коста»
        После такого сопроводительного письма Стасу хотелось отказаться, даже не открывая первую папку. Но Стек для себя уже все решил.
        После прочтения первых текстовых документов стало несколько не по себе, после просмотра голографий - стало попросту страшно. Прикусив губу и собравшись с силами, он открыл вторую папку. Тексты - сухая статистика, страшная своим полным равнодушием. От голографий затошнило - досмотрев их, Ветровский долго и с ожесточением плескал в лицо ледяной водой, а потом около получаса сидел на подоконнике и курил, не решаясь открывать третью папку.
        Первый раз его вырвало на десятой минуте голографического фильма. Второй раз - на двадцать пятой. Вырвало бы и еще несколько раз, но больше было нечем. Голофильм из четвертой папки Стек смотрел в состоянии полной невосприимчивости к чему бы то ни было. Досмотрев до последних секунд, поставил на паузу, тихо вышел в коридор, дошел до комнаты Алькано - из-под двери выбивалась полоска света.
        Постучал.
        - Да?
        - Гранд, это я.
        - Стек? Заходи, только у меня тут бардак - завтра очень важный день в инсте, надо подготовиться…
        - Я на секунду. Гранд, у тебя водка есть?
        - Именно водка? - удивился испанец. - Была где-то… А тебе зачем?
        - Выпить. Только не спрашивай ни о чем, пожалуйста. Мне очень погано и нужно выпить. Потом я сам все расскажу, когда смогу.
        - Как скажешь, Стек, - Алькано, ничуть не обижаясь, пожал плечами и вытащил из недр шкафа полную бутылку. - Хватит, я надеюсь?
        - Вполне. Спасибо, друг.
        - Да не за что… если вдруг могу помочь…
        - Я знаю. К сожалению, с этим мне самому разбираться надо.
        Вернувшись в свою комнату, Стек воспроизвел голофильм сначала. К концу бутылка наполовину опустела, а в голове стало пусто-пусто, и бесплодные попытки осознать увиденное словно плавали в вакууме. Перед тем, как ложиться спать, Ветровский тщательно запер дверь изнутри, вынул чип из гнезда и спрятал в щель под подоконником.
        Всю ночь его преследовали кошмары. Куда более реальные, чем все просмотренное. Измученный ими, Стас проснулся через несколько часов. Постоял несколько минут под холодным душем, тщательно почистил зубы, стараясь не поднимать взгляд на зеркало, но что-то изнутри давило, вынуждало - и он, стиснув зубы, взглянул в глаза самому себе.
        «Ты должен», сказал Стек.
        «Я должен».
        - Я должен, - повторил вслух Стас.
        После ночи голофильм уже не казался таким страшным, как вчера - скорее, отвратительным. Завтракать перед просмотром Ветровский предусмотрительно не стал, и отделался легкой тошнотой и пугающим пустым звоном в голове.
        Весь день молодой человек ходил как будто в тумане - перед глазами то и дело все плыло, он все время натыкался на предметы, отвечал невпопад, ухитряясь отнекиваться от всех вопросов, ссылаясь на проведенную без сна ночь. Вечером он открыл пятую папку, прочитал адрес, запомнил его наизусть, и отформатировал чип.
        Решение принято, и назад дороги нет, пусть даже и кажется, что все еще можно свернуть. Он искал другие пути, но не нашел - значит, пойдет по этому. Вне зависимости от того, какую цену придется заплатить. Главное, что заплатит он, а не другие. Орден стоит любой цены, которую Стас сможет заплатить.
        Утро выдалось холодным и промозглым. Стас, вышедший на полчаса раньше, чем следовало, успел за пятнадцать минут дороги до метростанции накрутить себя до состояния, близкого к панике. Он раз за разом обдумывал перспективы, пытаясь все же найти в эти последние мгновения другой путь, который не потребует от него подобного, искал, искал, искал - и не находил. Только один вариант, только одна цена. И никак иначе.
        Он вышел на одну станцию позже, чтобы пройтись по набережной и успокоиться, но вместо этого довел себя почти до истерики. Почему-то именно сейчас хотелось жить так отчаянно, как никогда раньше, хотелось быть обычным человеком, не брать на себя никакой миссии, влюбиться, наконец, по-человечески, получить образование и создать семью, просто дружить с теми, с кем свела судьба, не затягивая их в обреченный водоворот требующей невозможного Идеи…
        Хотелось просто жить, не думая о великой цели, не стремясь к ней, не отдавая ей всего себя без остатка. В конце концов, можно просто быть хорошим человеком, стремиться совершать добрые поступки, быть может - выучиться не на психолога, а на педагога и работать в школе, воспитывая в детях лучшие качества, а не только потребительство и стремление к удовлетворению потребности в удовольствиях. Просто жить. Так просто и так невозможно.
        Последние двести метров Стас преодолевал минут десять. Остановившись у двери, взглянул на часы - без пяти семь. Еще пять минут… целых пять минут на то, чтобы передумать, отказаться, уйти, навсегда выкинув из памяти крылатого. Забыть, как страшный сон, все, что было на том проклятом чипе, поверить - это был всего лишь кошмар, не имеющий ничего общего с реальностью…
        Шесть пятьдесят восемь. Ноги подкашивались, тошнило, перед глазами все плыло, сердце то принималось бешено колотиться о ребра, то замирало, охваченное смертельным ужасом.
        Семь ноль-ноль. Он глубоко вдохнул, шагнул к двери, поднял руку и постучал. Все. Пути назад нет.
        IV. VI
        А в осколках чудес
        Отразилась мелодия порванных струн…
        Дождь упрямо боролся со снегом за право существовать. Уже вторую неделю Петербург просыпался под невесомой моросью, обедал под аккомпанемент ливня, разъезжался по домам под недовольное шлепанье мокрого снега, а засыпал под мягкий беззвучный снегопад, чтобы утром снова проснуться под дождем. Иногда периодичность менялась, но борьба оставалась неизменной - ноябрь не желал сдавать позиции подступающему декабрю, зима не хотела давать осени лишние дни жизни.
        Грея замерзшие пальцы о кружку, полную крепкого горячего чая, Марина невидяще смотрела в окно, на кружащиеся в замысловатом танце снежинки. Ей было жаль их хрупкой красоты, обреченной на слякотную смерть под ногами безразличных прохожих, ей было жаль замерзающего, но до последнего сражающегося с неизбежной льдистостью дождя.
        А больше всего ей было жаль себя, вынужденную сейчас покидать кабинет и идти через слякоть к остановке корпоративного рейсового флаера, каждый час курсирующего между ближайшей метростанцией и отелем.
        В кабинете было сухо и тепло, а пальцы мерзли просто по привычке, на улице же холодно, сыро, промозгло, и именно сегодня почему-то страшно одиноко. Хотелось позвонить Олегу, попросить его сегодня позвать ее ужинать, или даже просто заехать в магазин и купить продукты - она сама сумеет приготовить что-нибудь интересное и вкусное на его обустроенной по последнему слову кухне.
        Потом можно будет ужинать при свечах в гостиной, задернув предварительно шторы, а после еды - постоять у окна с горячим глинтвейном, смотреть, как умирают в лужах льдинки, и греть себя знанием о том, что как бы ни старался дождь - снежинки выстоят, победят, и укутают город белоснежным покрывалом. И снова грустить о дожде, зная, что не пройдет и полугода, как он вернется, и наполнит город своей ликующей песней весны. Грустить, зная, что все поправимо - это немножко больно, но вселяет надежду.
        А после можно будет, закутавшись в один на двоих огромный плед, сидеть перед занимающим полкомнаты голографическим экраном и смотреть какой-нибудь из любимых ими обоими фильмов. Когда же фильм закончится, спохватиться, что через пять часов надо вставать, со смехом выпутываться из пледа, наперегонки бежать в душ, смеяться на возмущенный крик - душевых кабин в квартире целых две, но им достаточно и одной, вполне достаточно. Вытирать друг друга большими махровыми полотенцами, целоваться - нежно, нежадно, цепляться за пальцы по пути к кровати, падать на мягкий матрас, споря, кто будет спать у стенки, строить планы по покупке круглой кровати, которую можно будет поставить посреди комнаты, проваливаться в сон, в последний миг спрашивая друг друга: «ты поставила будильник? Нет, это ты должен был поставить!», искать на ощупь хоть один мобил на тумбочке, и засыпать уже всерьез, до самого утра, даже во сне пытаясь не выпустить пальцы… сказать бы «чужие», да только какие же они на самом деле чужие?
        Чай в кружке неумолимо остывал, стрелка часов приближалась к одиннадцати, и последний рейсовый флаер отправлялся буквально через пятнадцать минут. Тяжело вздохнув, Марина поставила кружку на стол, задернула штору, приласкав взглядом алеющий на подоконнике букет оранжерейных тюльпанов. Мелкие капельки воды алмазной крошкой покрывали багряные лепестки весенних цветов, искусственно призванных жить и умереть в безжалостной войне на уничтожение между снегом и дождем…
        - Да что со мной сегодня такое? - прошептала девушка, до боли прикусывая губу.
        Что такое, что такое… обыкновенная осенняя депрессия, просто смягченная наладившейся внезапно личной жизнью. Что же еще. Хорошо быть психологом - всегда можешь определить, почему находишься в том или ином состоянии. Плохо быть психологом - при желании найдешь у себя все что угодно, начиная от маниакально-депрессивного психоза и заканчивая обострением шизофрении.
        А хуже всего быть молодым и не очень опытным психологом, когда еще плохо различаешь грань между первым и вторым, и пытаясь диагностировать депрессию, вдруг находишь шизофрению. Вернуть бы сентябрь…
        Золото и багрянец, листопады и лесные зеркала, серая змея пустынной трассы и шутки про марш-бросок до станции, и неподдельная радость при виде остановившегося грузовика выпуска года этак сорокового, и веселое сочувствие пожилого водителя-грузина, и щедро предложенная им небольшая фляжка коньяка, жгущего горло и разливающего по венам сладкий жар…
        Ловкие пальцы Олега, «случайно» роняющие между сиденьями пятисотенную купюру, и радость за него, сегодняшнего, начинающего понимать - еще вчерашний Олег попытался бы расплатиться за сделанное для них доброе дело, только огорчив водителя, а сегодняшний еще не научился благодарить улыбкой, но зато уже умел оставить свою благодарность незаметно…
        Подлетающая к станции за мгновение до того, как разверзлось небо, «стрелка», попытки отряхнуть прилипшие к перепачканной смолой куртке листья в тамбуре, игра в «города», и быстро вскакивающий с заговорщическим шепотом «Контра!» Олег, и бег под проливным дождем вдоль вагонов, закрывающиеся перед носом автоматические двери, и дикий, во все горло, хохот, и скидывание ненужных капюшонов - зачем прятаться от дождя, когда дождь уже внутри, осенний, но все еще полный жизни и силы!
        Растворимый кофе в жестяной банке, и метания по всему вокзалу в поисках расписания, и сумасшедший бег к станции, и двери «стрелки», закрывающиеся за спинами, и смех чуть ли не до колик при виде входящих в тамбур контролеров, и с трудом набранная по карманам мелочь… Наконец, город, попытка зайти в кофейню неподалеку от вокзала, грубо оборванная верзилой-охранником, настороженным мокро-потрепанным видом посетителей, и едва не испорченное им настроение, и полное неясной надежды и усталости «может, ко мне?», и дрожащее, но все равно смеющееся «куда угодно, где есть горячий чай», и округлившиеся глаза того самого охранника, когда выставленная им парочка погрузилась в такси-флаер, помахав на прощание рукой…
        И первое знакомство с навороченной душевой кабинкой, и с третьей попытки полившаяся из душа вода, холодная, холоднее, чем дождь, и прибежавший на вопль Олег, и трогательное смущение на его лице, и нежелание отпускать, нежелание расставаться даже на несколько минут, и никакого секса - только нежность и ласка, и объятия, согревающие не хуже текущей с потолка огромной кабины воды…
        Запах гари с кухни, непривычная брань Олега, совместное торжественное провожание невинно сожженной курицы в мусоропровод, звонок в пиццерию и шутливая ругань: «Маргариту! Нет, гавайскую! А я не хочу больше видеть курицу! А я не люблю горячие ананасы! Черт, о чем мы говорим? Девушка, нам, пожалуйста, «Маргариту», гавайскую, и давайте еще ту, которая «Четыре сыра», пожалуйста». И, наверное, первый в жизни звонок Олега секретарю: «Отмените утренние встречи, я буду свободен после обеда».
        Утром было холодно и дождливо, Олег прятал глаза, пока Марина не спросила напрямую: «ты жалеешь?». Он молчал, долго молчал, пил кофе, думал, и сказал: «нет». И они снова целовались, а потом Олег отвез ее в институт, а когда она собиралась выйти из флаера, попросил подождать минутку, достал из бумажника полторы тысячи евро, и сказал, что эту сумму он потратил бы вчера, если бы они развлекались в городе, а поскольку Марина убедила его провести вечер на природе… в общем, он не хочет лишний раз пересекаться с бывшей компанией старого врага, а она все равно их знает и заходит, и не сложно ли ей будет…
        Марина улыбнулась, убрала деньги в сумочку, поцеловала его на прощание, и побежала на пару, опаздывая, но все равно улыбаясь всему миру. Полторы недели Олег не появлялся вовсе, но Марина была спокойна, она больше не боялась, что он исчезнет, она просто знала, что так быть не может. И спустя неделю он постучался в дверь ее кабинета, попросил разрешения войти, лег на кушетку, и начал говорить: «доктор, мне очень нравится одна девушка, она очень хорошая, умная, добрая, честная, справедливая, и я боюсь, что я ей не нравлюсь, и я уже десять дней от нее бегаю, как вы думаете, у меня есть шансы?», «это зависит от вас, но если вы постараетесь больше от нее не бегать, то я скажу вам по секрету, что вы девушке тоже очень нравитесь и она без вас скучает».
        Олег был бледный и, казалось, еще более исхудавший, но он сказал, что освободил себе послезавтра - Марина поняла, что всю эту неделю он работал, пытаясь переделать все возможные дела так, чтобы оправдать потерянную половину той пятницы и вырвать себе еще полтора свободных дня, которые он хотел провести с ней.
        Это было в понедельник, и к среде девушка подготовилась, как ни к чему раньше не готовилась - встретилась и поговорила со знакомым спелеологом, рассказавшим ей, в какую систему Саблинских пещер можно сунуться двум новичкам, нашла подробнейшие карты, выучила все техники безопасности наизусть…
        Олег согласился на все, но при одном условии - пещеры пещерами, но лучше сэкономить некоторую часть времени, и в Саблино они поехали на его флаере. Потом были темные переходы, сломавшийся в самый неподходящий момент фонарик, запутавшаяся веревка, и никакого страха - да, глупо, но что толку бояться?
        Они сидели в зеркальной пещере, стены которой были уставлены небольшими зеркалами еще лет сто назад, жгли свечки, ели бутерброды, запивая их горячим чаем из термоса, и придумывали, какой можно было бы замок построить в этих залах. Потом долго бродили по коридорам, промочили ноги в подземном озере, а потом страх начал подбираться к горлу, Олег несколько минут молча стоял у развилки, закрыв глаза, и вдруг сказал: «туда», и через десять минут они вышли в первую пещеру, протиснулись сквозь узкую щель входа, и Марина сказала, что было здорово, но больше она ни ногой в пещеры без опытного проводника, Олег неопределенно пробормотал что-то вроде «мне и так понравилось», но Марина прекрасно видела, что он согласен с ней целиком и полностью.
        Потом они поехали к нему домой, Марина пошла греться и мыться, а когда вышла, Олег уже вымылся и переоделся, а в гостиной был накрыт ужин, заказанный из ресторана. Французская кухня и впрямь оказалась лучше, чем Марина ожидала, но в следующий раз она хотела приготовить что-нибудь сама, а потом был забавный фильм-ужастик про заблудившихся в пещерах подростков, обвал, пещерных чудищ и все тому подобное, и Марина тихо взвизгивала, вжимаясь в объятия Олега, хотя уже смотрела этот фильм и тогда он совсем не показался ей страшным, но это было до того, как они сами заблудились в пещерах.
        А наутро оба они едва встали с кровати, потому что болели абсолютно все мышцы, даже те, о существовании которых они вчера еще даже не догадывались, но Олег все равно поехал на работу, а Марина - на учебу. Следующие две недели они общались только по мобилу, и у Олега каждый раз был такой уставший голос, что Марине даже становилось немножко стыдно, но желание видеть его и быть с ним всякий раз оказывалось сильнее. Снова наступила среда, и еще одна среда, но теперь уже Олег сказал, что у него есть сюрприз, они поехали на флаере куда-то за город, причем без водителя - Олег вел сам.
        Сюрпризом оказалась небольшая частная конюшня, и немолодая женщина-тренер полтора часа занималась с девушкой, обучая ее правильно сидеть, держать поводья, управлять лошадью, не разводить руки, держать шенкель, а потом Олег сказал, что он берет ее под свою ответственность. Был солнечный день и их солнечно-рыжие лошади с длинными струящимися гривами казались золотыми в догорающих закатных лучах, а потом были скачки наперегонки, и Олег никак не отрывался вперед, постоянно держась рядом и страхуя неопытную всадницу, в результате она выиграла право на ужин по своему выбору, и сама приготовила дома что-то неожиданное даже для нее, но на удивление вкусное, и они смотрели фильм про лошадей, и Олег постоянно комментировал несостоятельность актеров как наездников.
        А на утро Марина опять не могла встать, с завистью глядела на вполне бодрого Олега, и обиженно говорила, что хочет брать уроки верховой езды, потому что ей не нравится сковывать его во время конной прогулки в полях, а хочется ездить наравне со всеми, а Олег только улыбнулся, отвез ее домой, на снятую три недели назад квартирку, и сказал сегодня отлежаться. На следующий вечер он зашел к ней после работы, принес огромный букет лилий, извинился, что не может сегодня поужинать с ней и уехал дальше работать, а в букете оказался полугодовой абонемент на единственную городскую конюшню.
        И много еще всего было, очень много, хоть и странно - ведь всего-то шесть встреч, но каждая из них была настолько наполнена ощущениями, что казалась длящейся вечность, и занимала в воспоминаниях куда больше места, чем будние дни, перемежающиеся работа и учеба, занятия на конюшне…
        В дверь постучали, и резкий звук вырвал Марину из воспоминаний - неожиданно для себя она обнаружила, что уже минут десять стоит, глядя в окно сквозь узкую щель между шторами.
        - Войдите, - сказала девушка, с сожалением посмотрев на часы: флаер уходил через две минуты, и шансов успеть на него не было.
        Посетительницей оказалась молодая девушка в помятой и местами испачканной форме горничной: сероглазая, светловолосая, очень милая и смертельно напуганная. В больших глазах стояли слезы, губы дрожали, она со страхом смотрела на психолога. Марина скользнула взглядом по бэйджику: Анна Мельтисова.
        - Здравствуйте, - пролепетала девушка.
        - Я, наверное, вас задерживаю, но… мне очень нужна помощь, и я не знаю, к кому обратиться.
        - Ничего страшного, Аня, - спокойно улыбнулась Велагина. - Я здесь для того и нахожусь, чтобы помогать. А флаер все равно уже ушел, так что я совершенно спокойно могу задержаться. Проходите, пожалуйста, и устраивайтесь. Кофе или чай? Или, быть может…
        Прекрасно зная, что вообще-то такое делать не рекомендуется, если не сказать грубее, Марина все же порой прибегала к алкоголю: специфика работы в отеле делала это средство достаточно действенным.
        - Если можно…
        - Конечно. Вы присаживайтесь пока.
        На столе быстро появились фляжка недорогого коньяка, две стопки, шоколад, лимон, и две чашки горячего чая. Подождав, пока Мельтисова выпьет первую стопку и хоть немного расслабится, Марина осторожно начала разговор. И очень быстро наткнулась на препятствие, кажущееся непреодолимым: Анна легко, хоть и сквозь слезы, рассказывала о том, что ее изнасиловал один из постояльцев, - впрочем, об этом Марина догадалась и сама по состоянию формы горничной - но «это не в первый раз, так что не очень страшно, потом очень большую компенсацию дают».
        До состояния, в котором она решилась пойти к психологу, девушку довело что-то другое. И об этом «другом» она категорически не желала говорить. Точнее, говорить-то она хотела, но страх был сильнее желания. И Марине оставалось пока что только одно - продолжая успокаивать клиентку словами, подливать и подливать ей коньяк. Спустя почти полтора часа разговора практически ни о чем, Мельтисова дошла до нужного состояния. Изнасилование и правда оказалось только половиной беды…
        В дверь постучали, громко и настойчиво. Аня дернулась, надеясь, что это охрана или кто-нибудь из девочек-коллег, словом - кто-то, благодаря кому болезненное ерзанье жирной и грубой туши на ней закончится. Но надеждам редко суждено сбыться… Постоялец вскочил, натягивая штаны, Аня дернулась в сторону, надеясь дотянуться до своего форменного передничка, но тут же получила сильнейшую оплеуху.
        - А ну, сидеть, сука! - прошипел толстяк. - Дернешься или вякнешь - скажу, что ты у меня деньги украла, до конца жизни на отдачу долга работать будешь!
        Напуганная вполне реальной угрозой, девушка замерла. А постоялец, совладав, наконец, с ремнем на брюках, быстро стянул ей руки за спиной, пихнул в рот какую-то тряпку, легко поднял легкое тело и засунул в узкий шкаф-купе.
        - Я тебя предупредил! Сиди тихо, и уйдешь живой и целой.
        Сухо стукнула защелка, блокируя дверцы… точнее, одну дверцу. Шкаф не был рассчитан на нахождение в нем чего-либо больше, чем несколько вешалок с одеждой, и даже худенькая горничная мешала правильному закрытию дверок. Снаружи казалось, что шкаф закрыт плотно, и звуки не проникнут сквозь плотное дерево, но на самом деле…
        - Что за черт, а? - ругался себе под нос толстяк, путаясь в пуговицах рубашки.
        Какого черта этот долбанный Черканов приперся именно сейчас, почему не на полчаса позже? Мало того, что кайф обломал, так еще и если узнает… Он же, сука, не преминет использовать этот инцидент для получения дополнительного рычага давления! А Ивану Березинскому, уже имевшему аж две условных судимости за изнасилования, совершенно не улыбалось отдавать едва ли не половину своего состояния в качестве очередного штрафа. В дверь снова постучали.
        - Да, сейчас! - крикнул Иван, завязал галстук, открыл дверь. - Добрый вечер, Иван Александрович, - холодно кивнул Черканов. - Позволите мне войти?
        - Проходите, - угрюмо буркнул Березинский. - Коньяк?
        - Нет, благодарю. Лучше сразу к делу.
        - Как хотите. Итак, начнем с…
        Аня, скорчившаяся в три погибели в шкафу, вжимала ногти в ладони, чтобы не закричать от ужаса. То, о чем спокойно и буднично говорили двое мужчин, отделенных от нее только тонкой, хоть и звуконепроницаемой перегородкой шкафа… если Черканов узнает, что она слышала этот разговор, он ее убьет. Точно убьет, или сделает что-то еще хуже… господи, что же делать?
        Ей повезло. Повезло, как никогда еще в жизни. Что-то из услышанного от собеседника заставило Березинского покинуть номер буквально через минуту после ухода Черканова.
        На то, чтобы освободиться от небрежно накинутых пут, Аня потратила всего минут пятнадцать. Мгновенно оделась - ее форму толстяк, скомкав, засунул в тот же шкаф. Стремительно выбежала из номера, и замерла, только теперь осознав, что понятия не имеет, что теперь делать и куда идти.
        Марина, с трудом удерживая дрожь, разлила остатки коньяка по стопкам, на этот раз налив себе до краев. Заставила трясущуюся от страха девушку выпить, как-то сумела ее успокоить, посоветовала просто забыть о случившемся, больше того - быть с Березинским приветливой, как с любым другим постояльцем, делая вид, что ничего не было, и тогда все будет в порядке.
        А о том, что Аня услышала - никогда и никому не говорить ни при каких обстоятельствах. В конце концов, никто, кроме самой Ани не знает, что шкаф был закрыт неплотно и она все слышала. Поблагодарив, несколько успокоившаяся и сумевшая, наконец, взять себя в руки, Мельтисова ушла. Едва за ней закрылась дверь, Марина, даже не отдавая себе отчет в том, что делает, бросилась к своему компу.
        В несколько касаний настроила связь с мобилом, скопировала запись разговора на чип памяти, и стерла с диска компа все, что указывало на визит к ней Анны Мельтисовой. Потом на негнущихся ногах подошла к скрытому в шкафу бару, достала бутылку коньяка, наполнила стопку, залпом выпила, снова наполнила.
        Наркотики. Рабы. Продажа органов.
        Нет, нет, нет, Олег просто не мог иметь к этому отношения! Он честно ведет свой бизнес, много работает, он просто не мог сказать, чтобы кого-то там «убрали», тем более - вместе с семьей, он не мог сказать всего того, что пересказывала здесь Мельтисова!
        К сожалению, Марина очень хорошо умела чувствовать ложь. И она знала, что Мельтисова говорила правду. Когда бутылка опустела наполовину, Велагина вызвала такси до дома - ехать в метро в два часа ночи ей совершенно не улыбалось. Ожидая флаер у дверей отеля, она смотрела на гибель белых снежинок в серой слякоти совершенно трезвыми и сухими глазами. Она сама во всем разберется, и сама узнает правду о человеке, которого любит.