Сохранить .
Пассажирка Александра Бракен


#YoungFantasy
        Семнадцатилетняя Этта Спенсер не подозревала, что ее виртуозное, на грани фантастики владение скрипкой - часть скрытых мистических способностей. Внезапно пробудившееся в ней магическое наследие отбрасывает девушку на сотни лет в прошлое. Напуганная и растерянная, Этта оказывается в 1776 году и в самой гуще морского сражения.
        Ее спасает молодой капитан, который должен доставить девушку к загадочному семейству Айронвуд, настолько могущественному, что им оказалось под силу похитить Этту из ее времени. Но зачем?.. В поисках ответа Этта и Николас мчатся сквозь столетия, разгадывая еще одну загадку - тайну невероятного притяжения друг к другу.

        Александра Бракен
        Пассажирка

        Маме
        За всю историю не было никого с таким прекрасным и сильным сердцем, как твое.

        Неважно, как врата узки
        И что скрижаль моя таит.
        Я господин моей души,
        Я капитан моей судьбы.

Уильям Эрнст Хенли

        Alexandra Bracken
        The PASSENGER
        Печатается с разрешения литературных агентств Writers House LLC и Synopsis Literary Agency
          Alexandra Bracken
                

        Бутан
        1910

        Пролог

        Они восходили на гору, оставляя все дальше извилистые тропы, ведущие к ближайшим деревням, и мир раскидывался перед ним в своем первозданном виде: тихий, древний, таинственный.
        Беспощадный.
        Николас провел большую часть своей жизни на море или настолько близко к нему, чтобы чуять запах рыбы и морской воды при правильном ветре. Даже сейчас, когда монастырь вот-вот должен был проглянуть сквозь плотную завесу тумана и облаков, он поймал себя на том, что оборачивается, тщетно ища за высокими пиками Гималаев мглистую линию, где небо встречало изгиб рябой от волн воды - что-то знакомое, что могло бы стать якорем, прежде чем его смелость исчезнет вместе с уверенностью.
        Тропа - извилистая череда ступенек и грязи - сперва тянулась через сосны, сочащиеся мхом, а теперь жалась к отвесным скалам, в которых непостижимым образом был построен монастырь Такцанг-Лакханг. Вереницы ярких молитвенных флагов на деревьях трепетали над головой, их вид несколько смягчил тяжесть в его груди, напомнив, как капитан Холл первый раз привез его в Нью-Йоркскую бухту и новые фрегаты были украшены флагами всех видов и форм.
        Он в очередной раз поерзал под рюкзаком, несильным осторожным движением, чтобы облегчить боль от впившихся в плечи лямок и при этом не свалиться с узкой тропки.
        Ты столько раз взбирался по такелажу, а сейчас вдруг испугался высоты?
        Такелаж. Руки так и чесались прикоснуться к нему, почувствовать брызги моря, поднятые ветром, и корабль, рассекающий воду. Николас попытался отвести плечи назад, забросав песком искру негодования, зародившуюся где-то в животе, прежде чем она разгорелась. Он уже должен был вернуться - уже быть с Холлом, с Чейзом, нестись по гребням набегающих волн. Не здесь, в чужом столетии - двадцатом, боже ты мой,  - с бездарным гулякой, требующим, чтобы Николас помогал застегнуть его новый плащ, зашнуровать ботинки, завязать шарф и нахлобучить нелепую широкополую шляпу, хотя имел две собственные руки и, судя по всему, мозг между ушами.
        Кожаный мешок, висящий у него на шее, с силой шлепнул его по боку, когда Николас продолжил подниматься туда, где стоял Джулиан, упираясь одной ногой в ближайший камень,  - его обычная поза, когда он полагал, что жаждущие полюбоваться им дамы рядом. Но сейчас Николас не мог понять, на кого он пытается произвести впечатление - на горстку птиц, которых они услышали, пробираясь по влажному лесу? Неужели он всегда был таким - склонным к драматизму, тщеславным, с полным отсутствием соображения,  - а Николаса настолько ослепило чудесное обнаружение так называемого брата, новая жизнь, полная комфорта, богатства и приключений, что он охотно не обращал на это внимание?
        - Теперь, малец, иди сюда и посмотри - это, знаешь ли, гнездо тигрицы. Черт бы побрал этот проклятый туман…
        По правде сказать, Николас знал. Он взял за правило читать столько, сколько только мог, о тех местах, куда старик их отправлял, чтобы просчитать наилучшие варианты не дать безрассудному упрямому Джулиану умереть. Николаса, словно заноза, беспрерывно свербила нехватка знаний, образования. Поняв, что Семья никогда по-настоящему не обеспечит ему необходимую для путешествий подготовку, он начал задумываться, уж не намеренно ли ему не дают проявить себя. Эта мысль достаточно его разозлила, чтобы вынудить потратить большую часть скудных средств на учебники по истории.
        - Падмасамбхава, бутанский буддийский гуру - в легенде, конечно,  - прилетел сюда на спине тигрицы,  - продолжил Джулиан, и на лице его расцвела ухмылка, которая вытаскивала их из бесконечных передряг и неприятностей,  - улыбка, которая немедленно смягчала сердце и нрав Николаса, неизменно подначивая к прощению.  - На обратном пути нужно заглянуть в одну из их медитативных пещер. Может, сможешь немного поразмыслить. Взгляни на этот вид и скажи, что не будешь скучать по путешествиям. Как иначе за свою короткую жизнь ты бы сюда попал? Отринь эту глупую идею, ладно?
        Вместо того чтобы врезать брату по самодовольной физиономии или направить металлический наконечник кирки, привязанный за спиной, туда же, Николас снова сдвинул рюкзак и попытался не думать слишком много о том, что он в который раз сгибается под тяжестью Джулиановых и своих пожитков.
        - Кажется, надвигается буря,  - сказал Николас, гордясь тем, как твердо прозвучал его голос, несмотря на скрежет и свист негодования, снова вскипевшего у него внутри.  - Восхождение лучше оставить до завтра.
        Джулиан сощелкнул жука с плеча новенького плаща:
        - Нет. Мне пришлось оставить ту красотку в баре на Манхэттене, и я хочу вернуться и быстренько покувыркаться, прежде чем возвращаться к старику.  - Джулиан вздохнул:  - Снова с пустыми руками. Отправить нас в глушь за тем, чего, вероятно, на данный момент даже не существует. Классика жанра.
        Наблюдая, как сводный брат вертит в руках трость, Николас задумался, что о них подумают монахи: чистенький рыжеволосый принц в альпинистском снаряжении с иголочки, ковыряющийся в их священных местах в поисках потерянного сокровища, и темнокожий паренек, явно слуга, плетущийся за ним, словно пойманная тень.
        Должно было быть не так.
        Почему он остался? Почему подписал договор - почему вообще доверился этой семье?
        Не такой должна была стать моя судьба.
        - Встряхнись, старина,  - сказал Джулиан, тихонько ткнув Николаса в плечо.  - Только не говори, что все еще кипятишься из-за договора.
        Николас свирепо зыркнул на Джулиана, когда тот отвернулся. Он не хотел ни говорить, ни думать об этом - о том, как Джулиан пожал плечами и просто сказал: «Слушай, ну надо было внимательнее читать условия, прежде чем подписывать».
        Однажды он избежал порабощения этой семьей, однако в конце концов только продал себя обратно в рабство. Но старик говорил о невозможных вещах: магии, путешествиях, деньгах, превосходящих его самые смелые мечты. В ту минуту пять лет приключений едва ли казались жертвой.
        Поняв, что будет всего лишь слугой сводного брата, который никогда в жизни не признает его таковым публично, Николас тогда просто сглотнул подступающую к горлу желчь и продолжил перезавязывать Джулианов шейный платок на модный манер. С тех пор он чувствовал бег времени, как никогда. Каждая прошедшая секунда постепенно подтачивала его решимость, и он боялся даже думать, какая катастрофическая ярость может выплеснуться из него, когда исчерпаются все отговорки.
        - Мы должны вернуться и разбить лагерь,  - наконец, сказал Николас, избегая оценивающего взгляда Джулиана.  - Завтра начнем заново.
        Джулиан усмехнулся:
        - Что, дождичка испугался? Не нуди, Ник. Подъем-то простецкий.
        Но Николас беспокоился не о самом подъеме. Уже сейчас воздух в легких казался разреженным; он понял, что головная боль разыгралась не столько из-за непрекращающейся болтовни Джулиана, сколько из-за рискованной близости к небесам. Колени словно бы стали песочными; руки потеряли всякую чувствительность.
        Я могу бросить его здесь. Убежать.
        Куда он мог податься, чтобы они его не нашли? Ни снова к Холлу; ни обратно в свое истинное время. Ни даже найти свою мать.
        Николас глянул, как расползаются, перекатываясь через горный хребет, стально-серые облака, ловко вспарываемые длинными зубчатыми шпилями Гималаев.
        На корабле он воспользовался бы и океаном, и самим судном, чтобы оценить интенсивность надвигающегося шторма и придумать, как преодолеть его. Сейчас ни моря, ни корабля у него не было; только шею слабо покалывало, предупреждая, что далекий гром трещит и разносится эхом по бесприютным горам.
        - Лучше бы старик на сей раз не промахнулся,  - сказал Джулиан, снова припуская вверх по тропе. Оттуда, где стоял Николас, она казалась бесконечной лентой из ступенек, перекинутой через неровное каменное лицо скалы, поднимающейся и опадающей вместе со складками горных пород.  - Я устал от этой его игры… да пропала она - эта чертова штуковина! Даже он иногда не выигрывает.
        «Он всегда выигрывает,  - подумал Николас, и его ладони превратились в кулаки.  - Я никогда ни от одного из них не освобожусь».
        - Ладно, давай смелее, Ник. Мы должны пройти этот путь!  - крикнул Джулиан.  - И я так проголодался, что съел бы лошадь.
        Первые капли дождя брызнули ему в лицо, скользнули по щеке и сорвались с подбородка. Это был странный, трепещущий миг. Почувствовав, что застревает в этом мгновении, Николас огляделся в поисках какого-нибудь временного убежища, зная, что Джулиан скорее потребует найти ему убежище, нежели рискнет замочить ботинки. В стороне от чортенов - низких белых построек, приютивших замысловатые яркие молитвенные барабаны,  - виднелось несколько небольших закрытых уступов, где плакальщики разместили конические реликварии.
        - Есть!  - Джулиан испустил резкий радостный вопль, выбросив кулак в воздух. Туман, окутывавший монастырь, рассеялся, будто прибитый дождем, и лежал озерной гладью, скрывая тысячи футов между уступом и отвесным скалистым обрывом внизу.  - Где камера? Разбей ее, парень! Все равно никто не увидит…
        Взорвавшийся над головой гром отскочил от гор, словно пушечная канонада. Николас напрягся, сжавшись от оглушительного грохота.
        Не успел гром затихнуть, как небеса разверзлись дождем, на мгновение ослепившим его своей мощью. Николас испустил испуганный вздох, когда удары капель слились в сплошную стену воды - огромную волну, которую он видел лишь однажды на море, когда корабль отнесло к краю урагана. Потоки дождя неслись с уступов, заливая все вокруг него, почти сбивая с ног.
        Джулиан…
        Николас крутанулся обратно к краю тропы как раз тогда, когда Джулиан повернулся что-то ему крикнуть, и увидел, как левая нога брата исчезла вместе с раскрошившимся под нею грязным уступом.
        Едва Джулиан исчез из виду, резко упав вниз, сознание Николаса пронзила единственная мысль: «Не так».
        - Ник! Ник!  - Джулиану удалось уцепиться за обломки уступа, рука выскальзывала из намокшей перчатки, а он болтался в воздухе над камнями, грязью и деревьями. Николас прополз последние несколько футов между ними на животе и тянулся, тянулся, а содержимое рюкзака, погрохатывая, впивалось ему в спину…
        Лицо Джулиана побелело от страха, его губы шевелились, умоляя: «Помоги мне, помоги мне…»
        С чего бы?
        Эта семья… забрала у него все: настоящую семью, свободу, достоинство…
        От мысли, что он наконец-то возьмет что-то взамен, холодное горькое удовлетворение заполнило его душу до краев.
        Потому что он - твой брат.
        Николас покачал головой, чувствуя, как дождь начинает сносить его к уступу.
        - Протяни… подними руку вверх… Джулиан!
        Решительность отразилась на грязном лице Джулиана, когда тот поднял свободную руку вверх, пытаясь поймать протянутую руку Николаса.
        Джулиан разжал вцепившуюся в уступ руку, чтобы оттолкнуться вверх, Николас рванулся вперед и поймал его пальцы…
        Вес, который он удерживал, пропал, когда рука Джулиана выскользнула из перчатки, и темный силуэт несчастного бесшумно скользнул вниз сквозь перистый туман, рассеявшийся достаточно, чтобы Николас увидел на дне ущелья вспышку света, когда тело Джулиана рухнуло в поблескивающую грязь.
        Вдалеке раздался гул и грохот, и Николас понял, что проход, которым они пришли, обрушился.
        В ушах Николаса ревела кровь, преследуя его собственный беззвучный крик; ему не нужно было смотреть, искать среди дождя и тумана, чтобы понять: само время украло изломанное тело Джулиана и растворило его в памяти.

        Нью-Йорк
        Настоящее время

        1

        Удивительно, но каждый раз при взгляде на них Этта по-прежнему видела что-то новое, чего не замечала прежде.
        Строй картин годами висел в гостиной все на том же месте за диваном - раскадровка величайших событий маминой жизни. Иногда, рассматривая их, Этта чувствовала, как что-то сжимается в животе: и не зависть, и не тоска, но какой-то слабый отголосок того и другого. Она сама путешествовала с Элис, объездила полмира с международным конкурсом скрипачей, но не видела ничего похожего на сюжеты маминых картин. Ничего сравнимого с этой горой, по которой вилась светлая тропа, устремляясь вверх сквозь деревья к облакам, к невидимому пику.
        Но только теперь, перегнувшись через спинку дивана, Этта заметила, что Роуз нарисовала две фигурки, пробирающиеся вверх по тропе, наполовину скрытой вереницами ярких флагов, развевающихся над головой.
        Глаза скользнули по другим картинам. На одной был вид из первой студии Роуз на Шестьдесят шестую улицу и Третью авеню. На другой - ступеньки Британского музея, засиженные туристами и голубями, где она писала портреты прямо на улице, когда снова переехала в Лондон. (Этте всегда нравилась эта картина, потому что мама запечатлела момент, когда Элис впервые увидела Роуз и подошла отчитать ее за то, что та прогуливает школу.) Темные буйные джунгли ластились к влажным камням Террасы слонов Ангкор-Тхома - к восемнадцати годам Роуз наскребла достаточно денег, чтобы полететь в Камбоджу, и очаровала археологов, взявших на раскопки девчонку без малейшего опыта. На следующей был Люксембургский сад во всем его летнем великолепии, нарисованный, когда она поступила в Сорбонну. А под ней, упершись в спинку дивана и прислонившись к стене слева, стояла новая картина: залитая пылающим розовым золотом пустыня на закате, усеянная осыпающимися руинами.
        История жизни ее матери. Те кусочки, которыми Роуз была готова поделиться. Этта задумалась: что за историю хранит новый сюжет,  - уже многие годы у Роуз не было времени рисовать для себя, и еще больше лет утекло с тех пор, когда она рассказывала Этте сказки на ночь по своим картинам. Девушка едва могла вспомнить, какой мать была тогда: до бесконечных путешествий с лекциями о новейших реставрационных методах, до бесчисленных проектов в отделе хранения Метрополитен-музея по очищению и восстановлению работ старых мастеров.
        В двери звякнул ключ, и, спрыгнув с дивана, Этта поправила подушки.
        Перед тем как зайти, Роуз в последний раз встряхнула зонтик в коридоре.
        Несмотря на ранний осенний ливень, она почти не намокла - волнистые светлые волосы, скрученные в узел; мокрые, но не загубленные каблуки; застегнутый на все пуговицы плащ. Этта, смутившись, протянула руку, пытаясь пригладить собственные волосы, жалея, что все еще не сменила цветастую пижаму на платье для выступления. Ей нравилось, что они с мамой так похожи - словно составляют комплект,  - потому что, не видя отца, глядящего на нее из зеркала, было проще принять жизнь без него. Но теперь Этта понимала: их сходство лишь поверхностно.
        - Как прошел день?  - спросила Этта, когда мама окинула взглядом пижаму и отвернулась, вскинув брови.
        - Разве тебе не пора уже быть одетой?  - вместо ответа поинтересовалась Роуз; ее английский акцент хрустнул таким неодобрением, что внутренности Этты непроизвольно сжались.  - Элис придет с минуты на минуту.
        Пока Роуз вешала плащ в крошечную гардеробную их крошечной квартирки, Этта бросилась к себе в комнату, чуть не поскользнувшись на нотах, разложенных на ковре, и почти кувыркнувшись головой в старый шкаф, служивший ей гардеробом. Несколько недель назад она выбрала рубиновое коктейльное платье для этого события, но теперь колебалась, задумавшись, не решит ли мама, что оно слишком неформальное или слишком жеманное с этими лентами, завязывающимися на каждом плече. Предстояло закрытое мероприятие по сбору средств для Метрополитена, и Этта не хотела, чтобы мамино начальство подумало, будто она ненастоящий профессионал.
        Этта мечтала снова увидеть мамину улыбку, когда она заиграет.
        Отложив красное платье, девушка вытащила более строгое приглушенно-черное и села за стол наводить марафет. Через пару минут мама постучала в дверь.
        - Помочь с прической?  - спросила Роуз, наблюдая за дочерью в висящее на стене зеркало.
        Этта вполне могла сама укротить волосы, но кивнула, вручила маме пучок заколок со старой расческой и сидела, выпрямившись, а Роуз принялась распутывать волосы дочери, разглаживая их на макушке.
        - Я не причесывала тебя с тех пор, как ты была маленькой девочкой,  - тихо проговорила Роуз, собирая волны светлых волос в руке. Этта прикрыла глаза, припоминая, каково это - быть такой маленькой, чтобы после ванны сидеть у мамы на коленях и, пока она чешет волосы, слушать истории о ее путешествиях до твоего рождения.
        Теперь она не знала, как ответить, чтобы Роуз не погрузилась снова в свое обычное тяжелое холодное молчание. И решила спросить:
        - Повесишь новую картину, которую закончила? Такая красивая!
        Роуз одарила ее одной из своих редких мягких улыбок:
        - Спасибо, дорогая. Хочу заменить Люксембургский сад - напомни мне на выходных подобрать крепеж.
        - Почему?  - спросила Этта.  - Мне она нравится.
        - Лучше сработает игра цветов,  - объяснила Роуз, схватив одну заколку со стола, и заколола волосы Этты назад, скручивая в жгут.  - Течение тьмы к свету будет очевиднее. Не забудь, хорошо?
        - Не забуду,  - пообещала Этта, а потом отважилась спросить:  - Что на ней?
        - Пустыня в Сирии… Я не была там вечность, а тут несколько недель назад увидела во сне и никак не могу выбросить из головы.  - Роуз пригладила последние непослушные пряди назад и прыснула на них лаком.  - Однако это напомнило мне… У меня есть кое-что, что я давно уже хотела тебе отдать.  - Она полезла в карман своего старого потертого кардигана, потом открыла ладонь Этты и положила в нее пару изящных золотых сережек.
        Две блестящие жемчужины мягко подкатились одна к другой, стукнувшись золотыми листиками-сердечками. Темно-синие бусины - Этта искренне надеялась, что не настоящие сапфиры,  - подвешивались к небольшим колечкам. Золото изгибалось, повторяя в мельчайших деталях крошечные виноградные лозы. По качеству обработки металла - немного грубоватой - и несовершенной симметрии Этта догадалась, что они были сделаны вручную много лет назад. Может, даже веков.
        - Думаю, они отлично подойдут к твоему дебютному платью,  - объяснила Роуз, облокотившись о стол, пока Этта изучала украшения, пытаясь понять, чем она больше ошеломлена: их красотой или тем, что мама, кажется, впервые неподдельно переживает за концерт, а не только за то, как он впишется в ее рабочий график.
        До дебюта Этты как солистки оставалось еще чуть более месяца, но они с Элис, ее преподавательницей, начали охотиться за тканью и кружевом в Швейном квартале через несколько дней, как девушка узнала, что исполнит скрипичный концерт Мендельсона в Эвери-Фишер-холле с Нью-Йоркским филармоническим оркестром. Набросав эскизы и идеи, Этта обратилась к местной портнихе, чтобы воплотить их в жизнь. Золотые кружева, сплетенные в поразительные листья и цветы, покрывали ее плечи и ловко спускались к шифоновому корсажу глубокого синего цвета. Идеальное платье для идеального дебюта «тщательно скрываемого секрета классической музыки». Этте так надоел этот глупый ярлык, навешенный на нее несколько месяцев назад, после того как в «Таймсе» опубликовали статью о том, что она выиграла Международный конкурс имени Чайковского в Москве. Он только подчеркивал то, чего ей так недоставало.
        Ее дебют в качестве солистки с оркестром «вот-вот наступал», уже по меньшей мере три года, но Элис решительно не желала брать на себя никаких обязательств. Как девушка с парализующей боязнью сцены, которой приходилось напрягать каждую унцию нервов, чтобы преодолеть ее на предыдущих конкурсах, Этта поначалу была благодарна. Но потом она переросла свой страх, ей исполнилось пятнадцать, шестнадцать, а теперь приближалось восемнадцатилетие, и она начала замечать детей, которых когда-то с легкостью побеждала, дебютирующих дома и за границей, обходя ее в гонке, которую она вела уже много лет. Этту стало нервировать, что ее кумиры дебютировали намного раньше нее: Гото Мидори - в одиннадцать, Хилари Хан - в двенадцать, Анне-Софи Муттер - в тринадцать, Джошуа Белл - в четырнадцать.
        Элис окрестила сегодняшнее выступление в Метрополитен-музее «мягким стартом», чтобы проверить нервы, но это было больше похоже на «лежачего полицейского» на пути к большой вершине, восхождению на которую она хотела посвятить всю свою жизнь.
        Мама никогда не пыталась убедить ее не играть, сосредоточиться на других предметах и всегда поддерживала в своей обычной, скупой на чувства манере. Этого должно было быть достаточно, но Этта постоянно ловила себя на том, что из кожи вон лезет, лишь бы заслужить похвалу Роуз, завладеть ее вниманием. Она билась, чтобы завоевать его, снова и снова оставаясь в проигрыше.
        «Ей нет и не будет дела, до того как ты убиваешься, чтобы стать лучшей. Ты хоть иногда играешь для себя или все надеешься, что однажды она соблаговолит послушать?»  - прокричал Пирс, ее лучший друг, ставший «больше, чем другом», когда Этта, в конце концов, решила порвать с ним, чтобы оставалось больше времени на репетиции. Но те слова восставали вновь и вновь, шипящим, как кобра, сомнением еще целых полгода, пока оно не пропитало Этту насквозь.
        Этта разглядывала серьги. Разве это не доказательство, что матери не все равно? Что она поддерживает мечту дочери?
        - А можно я и сегодня их надену?
        - Конечно,  - кивнула Роуз,  - они теперь твои. Носи, когда захочешь.
        - У кого свистнула?  - пошутила Этта, застегивая сережки. Девушка не могла вспомнить, когда бы за свои сорок четыре года мама могла позволить себе подобную роскошь. Это наследство? Подарок?
        Роуз напряглась, плечи ссутулились, подобно краям древнего свитка, выставленного у нее на столе. Этта ждала, что она рассмеется, но так и не дождалась - ее глупую попытку пошутить встретил лишь сухой взгляд. Повисшее молчание становилось все болезненнее.
        - Мам…  - пробормотала Этта, чувствуя глупое желание заплакать из-за того, что разрушила мгновение близости.  - Я же пошутила.
        - Знаю.  - Мама подняла подбородок.  - Немного больная тема… Минуло много лет с тех пор, как я была вынуждена жить так, как жила, но взгляды, которыми меня провожали окружающие… Хочу, чтобы ты знала: я никогда в жизни ничего не украла. Как бы плохо мне ни было и как бы сильно мне чего-либо ни хотелось. Однажды меня пытались обчистить - никогда не забуду, каково это. Я чуть не потеряла вещь, принадлежавшую твоему прадедушке.
        За словами послышалось гудение гнева, и Этта удивилась, что ей не захотелось как можно скорее отступить.
        Мама так редко говорила о семье - даже меньше, чем об отце Этты, о котором не говорила почти никогда,  - и Этта поймала себя на том, что тянет за висящую ниточку в надежде распутать что-нибудь еще.
        - Твой приемный отец?  - спросила Этта.  - Это он пытался тебя обокрасть?
        Мама хмуро улыбнулась:
        - Отличная догадка.
        Ее родители погибли в автокатастрофе на Рождество. Дед, ставший опекуном, умер чуть больше чем через год. А приемная семья… Отчим никогда не поднимал на нее руку, но из немногих историй, которые Этта о нем слышала, он так сурово, так безоговорочно управлял жизнью Роуз, что той оставалось либо остаться и задохнуться, либо убежать в полный опасностей большой мир.
        - Что это было?  - спросила Этта, понимая, что слишком уж испытывает удачу.  - Что за вещь он хотел украсть?
        - О, одну старинную семейную реликвию. По правде говоря, я хранила ее всего по одной причине: знала, что, продав эту вещь, могла купить билет из Лондона, вырваться из приемной семьи. Я знала: твой прадед завещал ее мне, чтобы я сама выбрала свое будущее. Я никогда не жалела о том, что продала эту древность, потому что она привела меня сюда. Хочу, чтобы ты запомнила: в конечном итоге значение имеет только наш выбор. Не мечты, не слова, не обещания.
        Этта покрутила головой, изучая серьги в зеркале.
        - Я купила их у торговки на старом рынке - суке - в Дамаске, когда была примерно твоего возраста. Ее звали Самара, и она уговорила меня их купить, когда я сказала ей, что это моя последняя поездка и я, наконец, возвращаюсь в школу. Долгое время я видела в них конец своего путешествия, но теперь думаю, что они всегда были призваны символизировать начало твоего.  - Роуз наклонилась и поцеловала ее в щеку.  - Этим вечером ты будешь прекрасна. Я так тобою горжусь.
        Эттины глаза обожгло слезами, и она, как никогда, пожалела, что не в силах остановить мгновение. Куда только подевались горечь и разочарование - по венам струилось чистое счастье.
        Элис стукнула в дверь, прежде чем воспользоваться собственным ключом и возвестить о своем прибытии веселым «Здорово!».
        - А теперь пошевеливайся,  - сказала Роуз, смахивая пылинку с плеча дочери.  - Мне нужно несколько минут, чтобы переодеться, встретимся на месте.
        Этта встала, ее горло все еще сжималось. Ей так хотелось обнять маму, но та отошла, сложив руки за спиной.
        - Увидимся на месте?
        - Приеду сразу после тебя. Обещаю.


        Вал огня катился по нотам, сбивая дыхание в груди Этты, просачивался сквозь кожу, мерцая в костном мозге, когда они с Элис проскользнули в еще пустой зал.
        Она не могла не признать: этот скрипач… Этта посмотрела на подобранную с пола программку. Эван Паркер, точно. Она слышала его на нескольких конкурсах. Играл он вполне прилично. Может быть, даже отчасти хорошо.
        «Но,  - подумала Этта, ощутив прилив удовлетворения,  - не так хорошо, как я».
        И недостаточно хорошо, чтобы справиться с чаконой Баха из партиты номер два в ре-миноре.
        Свет потускнел и прокатился по сцене всполохами меняющихся цветов: техники в будке вносили последние корректировки, чтобы освещение соответствовало настроению музыки; Эван с темными мерцающими волосами, стоя посреди сцены, принялся за чакону, словно пытался высечь из своей скрипки огонь, совершенно не обращая внимания на всех и вся. Этта знала это чувство. Она могла сомневаться во многом, но не в своем таланте и любви к скрипке.
        Им не давали выбора: совет директоров музея сам назначил каждому, какое произведение исполнить на благотворительном концерте, но какая-то маленькая, кисловатая часть Этты все еще томилась от зависти. Большинство, включая ее саму, считало чакону одним из сложнейших в исполнении произведений для скрипки - тема повторялась в десятках головокружительно сложных вариаций. Эмоционально мощная, практически идеальная с точки зрения композиции. По крайней мере, когда ее играла она. Играть чакону должна была она!
        Ее часть, ларго из сонаты номер три, была заключительной среди скрипок. Сладостное волнение, задумчивая медитация - не самое сложное произведение и не ярчайшее, но, как снова и снова повторяла Элис, «с Бахом схалтурить не получится». Каждое произведение требовало от исполнителя полной отдачи и сосредоточения, напряжения всего мастерства. Она сыграет безупречно, полностью сосредоточившись на дебюте.
        Не на маме.
        Не на том, что теперь ей некому позвонить или написать после выступления, чтобы передоговориться о времени.
        Не на том, что один вечер может определить все ее будущее.
        - Ты бы отлично справилась с чаконой,  - сказала Элис, когда они пробрались к краю сцены, направляясь в зеленую комнату,  - но сегодня за тобой ларго. Помни, это не соревнование.
        У Элис такой волшебный взгляд, будто она сидит у себя дома перед камином, укутавшись в большое одеяло, рассказывая миловидным лесным созданиям сказки на ночь. Волосы, некогда, если верить фотографиям, бывшие огненно-рыжими и спускавшиеся до середины спины, теперь были коротко острижены и белы, словно молоко. Дожив до девяноста трех, она не потеряла ни теплоты, ни остроумия. Но хотя ее разум был острым, как никогда, а чувство юмора вдвойне злободневней, Этта заботливо помогла ей подняться по лестнице, стараясь не сжимать тонкую руку слишком сильно, когда один из организаторов провел их в зеленую комнату.
        - Но не забывай,  - ухмыляясь до ушей, прошептала Элис,  - что ты - моя ученица и уже потому лучшая. И если ты чувствуешь потребность это доказать, то кто я такая, чтобы тебя останавливать?
        Этта ничего не могла с собой поделать: засмеявшись, обняла наставницу за плечи и была благодарна за возвращенное с десятикратной силой объятие. Когда Этта была младше и только начинала участвовать в конкурсах, она не могла выйти на сцену, пока Элис трижды не обнимет ее и не поцелует в макушку на удачу. Это заставляло ее чувствовать себя в безопасности, вокруг плеч как будто оборачивалось теплое одеяло, и она могла спрятаться внутри этого чувства, если потребуется.
        У меня есть Элис.
        Пусть у нее не было больше никого, у нее была Элис, верившая в Этту, даже когда та играла из рук вон плохо. Из двух британок в ее жизни она была благодарна, что по крайней мере эта, кажется, безусловно любила ее и заботилась о ней.
        Элис отступила назад, касаясь щеки Этты.
        - Все в порядке, милая? Ты ведь не передумала?
        - Нет!  - Боже, она не могла дать Элис ни малейшего повода отменить дебют!  - Просто, как обычно, нервничаю.
        Элис прищурилась на что-то у нее за плечом; Этта начала было поворачиваться, чтобы посмотреть, что это, но ее наставница дотронулась до одной из сережек, в задумчивости морща лоб.
        - Мама дала?
        Этта кивнула:
        - Ага. Вам нравятся?
        - Они…  - Элис опустила руку, казалось подбирая слово.  - Красивые. Но и вполовину не такие красивые, как ты, утеночек.
        Этта закатила глаза, но рассмеялась.
        - Мне нужно… Я должна позвонить,  - медленно проговорила Элис.  - Ты ведь сможешь начать разогреваться сама?
        - Конечно,  - всполошившись, кивнула Этта.  - Все хорошо?
        Элис махнула рукой:
        - Будет. Если я не вернусь через несколько минут, убедись, что тебя включили в очередь на сцену - тебе нужно больше всего времени, так как у тебя не было генеральной репетиции. И скрипка - какую тебе дали?
        - Антониуса,  - возликовала Этта. Это была одна из нескольких скрипок Страдивари из коллекции Метрополитен-музея и первая, к игре на которой ее допустили.
        - Ах, золотое дитя. Придется немного поработать, чтобы разыграть ее,  - предупредила Элис.  - Меня не волнует, что там говорит твоя мать, будто их надо приберечь на будущее. Держать такие невероятные инструменты в заложниках за стеклом. Ты знаешь, что…
        - …Чем дольше скрипка молчит, тем труднее ей вновь обрести свой истинный голос,  - закончила Этта, уже раз сто слышавшая это заявление.
        Страдивари - струнные инструменты, созданные семьей Страдивари из Северной Италии в конце семнадцатого - начале восемнадцатого века, стали легендарными благодаря силе и красоте звучания. Владельцы описывали их не как вещи, а как людей - темпераментных друзей с характером, который невозможно полностью подчинить, как бы виртуозен ни был исполнитель.
        Как ни прекрасна была ее собственная скрипка - вийомовская копия «Мессии» Страдивари, унаследованная ею от Элис,  - она была всего лишь копией. Каждый раз, думая о прикосновении к настоящему инструменту, Этта чувствовала, что из пальцев вот-вот посыплются искры.
        - Еще немного, утеночек,  - сказала Элис, потянувшись, чтобы нежно потрепать воспитанницу за подбородок.
        Этта подождала, пока наставница благополучно спустится по лестнице, прежде чем повернуться назад и, прищурившись, устремиться во тьму.
        - Вот ты где!
        Обернувшись, Этта увидела Гейл, организатора концерта, что, извиваясь, проталкивала себя по сцене, насколько позволяло длинное узкое черное платье.
        - Остальные за кулисами в зеленой комнате. Что-нибудь нужно? Мы разогреваемся по очереди, но сначала я тебя со всеми познакомлю.  - Она оглянулась, и по ее лицу промелькнула вспышка разочарования.  - Твоя наставница с тобой? Черт, а я-то надеялась с ней встретиться!
        Элис и ее покойный муж, Оскар, были всемирно известными скрипачами, прервавшими карьеру в Нью-Йорке, когда Оскар заболел. Он умер всего через год после того, как Этта начала брать уроки у Элис, но в пять лет она была достаточно взрослой, чтобы получить верное впечатление о его теплоте и чувстве юмора. Хотя Элис не выступала многие годы - у нее не хватало духу даже попробовать после смерти Оскара,  - о ее захватывающем дебютном выступлении в Ватикане в определенных кругах по-прежнему ходили легенды.
        - Элис вернется,  - пообещала Этта, когда они пробились к зеленой комнате.  - Вы познакомите меня со всеми? Извините, у меня не было генеральной репетиции.
        - У Эвана тоже. Все будет хорошо - сейчас разберемся.
        Дверь зеленой комнаты оказалась открыта, и поток голосов, пронзительных от волнения, вылился ей навстречу. Когда она вошла, другие скрипачи уставились на нее с откровенным любопытством.
        Они гадают, почему ты здесь. Этта понизила голос и изучала их в ответ, пока Гейл ходила по комнате и выкрикивала имена. Этта узнала двух из трех присутствующих мужчин - пожилых, предпенсионного возраста. Эван, конечно, все еще стоял на сцене. Организаторы уравновесили их тремя женщинами: пожилой скрипачкой, ею самой и другой девушкой, выглядящей ровесницей Этты. Гейл представила ее просто как «Софию», словно в фамилии не было необходимости.
        Девушка заколола темные, почти черные, волосы в старомодный узел. На ней была обычная белая блузка, заправленная в длинную темную юбку, доходившую до лодыжек, но наряд не был и вполовину так суров, как выражение ее круглого лица, когда она заметила, что Этта изучает ее, пытаясь вспомнить, пересекались ли они на конкурсах.
        - Мистер Фрэнкрайт, вы следующий,  - сказала Гейл, когда Эван вошел и представился. Один из стариков встал и, получив великолепную скрипку Стадивари, вышел.
        Никто, казалось, не был в настроении разговаривать, что было Этте только на руку. Девушка надела наушники и, закрыв глаза, принялась слушать ларго, сосредоточившись на каждой ноте, пока ее маленькая сумочка нечаянно не соскользнула с коленей и блеск для губ, пудра, зеркальце и деньги, которые она в нее сунула, не рассыпались по плитке. Эван и другой мужчина с тихим смехом помогли ей сгрести все обратно.
        - Извините, извините,  - бормотала она. И только начав запихивать все обратно, заметила, что в сумочке скрывается маленький кремовый конверт.
        «Не может быть»,  - подумала она. Этта и подумать не могла… мама сто лет так не делала. Сердце радостно подскочило в груди, наполняясь старым знакомым звездным светом, когда она разорвала и вытрясла содержимое конверта. Внутри оказалось два листа бумаги - на одном было бессвязное письмо, показавшееся бы - случайному глазу - болтовней о погоде, музее и доме. Но был и второй, меньший лист бумаги с вырезанным в центре сердечком. При наложении второго листа на первый сообщение менялось; сердце собирало бессвязные пустые слова в простое: Я люблю тебя и так горжусь тем, кто ты есть и что совершишь.
        Роуз оставляла дочери подобные записки всякий раз, отправляясь в командировку, когда Этта оставалась с Элис,  - маленькие напоминания о любви, спрятанные в сумку или футляр для скрипки. Но чем дольше она смотрела на записку, тем слабее делался первоначальный всплеск счастья.
        Мама - положа руку на сердце - не была сентиментальной, Этта не знала, как это понимать, особенно на фоне сережек. Пытается растопить отношения, которые сама же и заморозила?
        Этта проверила телефон. Полчаса до концерта.
        Ни сообщений, ни пропущенных звонков.
        Ничего удивительного.
        Ни… Элис.
        Девушка встала, поставила сумочку на стул и выскользнула из комнаты - проверить наставницу. Элис показалась ей почти обескураженной или, по крайней мере, встревоженной. Вполне возможно, ее втянули в разговор или она не могла кому-то дозвониться, но Этта не могла перестать паниковать, вниз по шее покалывающей волной пробежал ужас.
        Зал был пуст, за исключением инструктируемых организатором капельдинеров. Этта, ковыляя на каблуках, поспешила по проходу, ловя последние ноты скрипача на сцене. Скоро ее очередь.
        Но Элис не стояла в холле, прижимая к уху телефон. Не было там и ее матери. Они не чирикали у входа в музей или Большой зал… а когда девушка выбежала на ступеньки, все, что она нашла, так это голубей, лужи и туристов. Что оставляло единственную вероятность.
        Этта повернулась обратно к лестнице, ведущей к залу Европейской живописи, и врезалась в кого-то, чуть не упав вместе с ним на пол.
        - Ах… простите!  - выдохнула Этта, когда незнакомец удержал ее.
        - Что за спешка? Вы…  - Мужчина смотрел на нее через очки в серебряной оправе, губы приоткрылись от удивления.
        Он был старше: на краю среднего возраста или уже переступил его, судя по проседи в черных как смоль волосах. Этте хватило беглого взгляда, чтобы понять: она чуть не сбила с ног одного из благотворителей Метрополитен-музея. Все в его облике говорило о холености; смокинг казался безупречным, на лацкане красовалась темно-красная роза.
        - Я не смотрела, куда иду,  - пробормотала она.  - Простите, мне так жаль…
        Он не отрывал от нее взгляда.
        - В любом случае,  - продолжила она, попятившись, чтобы возобновить свои поиски,  - надеюсь, вы в порядке, еще раз прошу прощения.
        - Подожди!  - крикнул он ей вслед.  - Как тебя зовут?
        Этта засеменила вверх по мраморной лестнице, громко стуча каблуками. Она прошмыгнула мимо экспонатов, помахав охранникам и смотрителям, к лифтам, которые доставили бы ее в реставраторское крыло. Может, маме пришлось задержаться в кабинете, а может, она позвала к себе Элис, чтобы поговорить наедине.
        Крыло оказалось опустевшим, за исключением охранника Джорджа, кивнувшего в знак приветствия, когда она прошла мимо, направляясь в коридор.
        - Мама у себя,  - сказал Джордж.  - Пришла несколько минут назад с сияющей дамой на каблуках.
        - Спасибо,  - поблагодарила Этта, быстро огибая его.
        - У тебя ведь сегодня концерт?  - крикнул он.  - Удачи!
        Концерт, репетиция, разминка…
        - …Годами меня не слушаешь!
        Она едва узнала пылающий гневом голос Элис, который та столь редко повышала. Его приглушала закрытая дверь, но ярости в голосе хватило, чтобы пронестись по коридору и достичь ушей Этты.
        - Ты не посмеешь звонить, Элис,  - продолжила мама голосом куда спокойнее.
        Колени Этты словно бы превратились в воду; девушка стояла за дверью кабинета, прижимая к ней ухо.
        - Я ее мать и, вопреки твоему мнению, знаю, что лучше для моего ребенка. Пришло ее время - и ты это знаешь. Ты не можешь просто взять и сбить ее с пути без последствий!
        - К черту последствия! И к черту тебя за то, что думаешь о них, а не о ней. Она не готова. Не прошла соответствующую подготовку, и нет никакой гарантии, что этот путь ей подходит.
        Не готова. Слова Элис разорвали ее сознание. Не готова к чему? К дебюту?
        - Я безумно люблю тебя, ты же знаешь,  - продолжила Роуз.  - Ты сделала для нас больше, чем я могу выразить или отблагодарить, но прекрати со мною сражаться. Ты не понимаешь и явно не знаешь Этту, если недооцениваешь ее. Она справится.
        Между частыми ударами сердца и ошеломлением, растекавшимся по венам, Этта снова и снова повторяла услышанное, прежде чем поняла, что на самом деле мама борется за нее, что это Элис пытается ее удержать.
        Она собирается отменить дебют.
        - А ты явно не любишь ее так, как я, если готова бросить на съедение волкам.
        Элис собирается отменить дебют.
        Ради которого она бросила настоящую школу.
        Ради которого бросила Пирса.
        Ради которого репетировала каждый день по шесть часов.
        Этта распахнула дверь кабинета, заставив Роуз и Элис оторваться от сверления друг друга взглядом.
        - Этта…  - быстро встав, начала мама,  - разве ты не должна быть внизу?
        - Не знаю,  - сказала девушка, ее голос дрогнул от злости, когда она уставилась на Элис.  - Мне надо быть внизу или просто пойти домой? Или я и с этим не справлюсь?
        Желудок скрутило, когда Элис протянула к ней руку, пытаясь заманить ее в кабинет, в успокаивающий капкан рук. Словно Этта снова стала ребенком, нуждающимся в успокоении.
        В глазах Элис было что-то острое, оценивающее, что немедленно вызвало у Этты дрожь паники. Она знала этот взгляд и точно знала, о чем думает старуха.
        - Думаю, утеночек, мы должны пойти домой.  - Она повернулась и встретила спокойный взгляд Роуз.  - Там и поговорим.
        Этта почувствовала, как ее сердце вздрогнуло, потом еще раз, пока не ощутила, что пульс бьется в ушах, а кровь теплеет.
        - Я пожертвовала всем ради этого… всем. А вы хотите, чтобы я просто ушла? Вы хотите все отменить, снова отложить?  - требовательно спросила она, пытаясь сдержать пронизывающую ее боль, понизив голос до шепота.  - Вы думаете, я недостаточно хороша, да?
        - Нет, утеночек, нет…
        - Не называйте меня так!  - выкрикнула Этта, выбегая из кабинета.  - Вы что, не понимаете, у меня даже друга не осталось? Вы сказали: мне нужно сосредоточиться на дебюте. Я ото всего отказалась! У меня нет ничего другого!
        Беспокойство прорвалось даже сквозь мамину злость, когда та бросила взгляд на Элис.
        - Дорогая, это неправда…
        Элис снова к ней потянулась, но Этте было не до этого - она не хотела даже смотреть на нее, не говоря уже о том, чтобы разговаривать.
        - Этта… Генриетта,  - попыталась Элис, но Этта не желала слушать, ее не заботило, что они хотели сказать.
        - Я играю,  - сказала она наставнице,  - сегодня у меня дебют. Мне наплевать, что вы думаете и верите ли в меня… я в себя верю, и ничто в этом мире не удержит меня от того, чтобы сыграть.
        Элис окликнула ее, но Этта повернулась на каблуках и бросилась назад по коридору, высоко держа голову и расправив плечи.
        Позже она подумает обо всем, чем могла ранить женщину, практически вырастившую ее, но сейчас Этте хотелось чувствовать только тепло софитов на коже. В груди у нее трепетал огонь. Работать руками, смычком, скрипкой, пока не доиграешь себя до пепла и углей, отринув остальной мир - тлеть.


        Перед тем как она опускала смычок на струны, всегда наступало мгновение, когда все вокруг будто бы выкристаллизовывалось. Она привыкла жить ради этого, ради этой секунды, когда все вставало на круги своя, и мир со всем, что в нем было, исчезал. Скрипка ложилась на плечо. Теплый свет вдоль края сцены растворял все существующее вне ее пределов.
        Это не было одним из тех мгновений.
        Взволнованная до паники Гейл встретила ее в коридоре и потащила за кулисы, когда гости уже начали заполнять зрительный зал.
        - Вы же говорили, что я успею порепетировать!  - прошептала Этта, почти спотыкаясь, когда они спешили по лестнице.
        - Да, двадцать минут назад,  - сквозь зубы процедила Гейл.  - Сможешь сразу выйти на сцену? Разогреваться придется в зеленой комнате.
        От одной этой мысли паника заклубилась в животе, но Этта кивнула. Она собиралась стать профессионалом, так что должна спокойно принимать любой сбой или изменения в планах. Какая разница, что она никогда не играла на этой сцене? Она сотни раз играла ларго. Ей не нужна Элис и ее отклик. Она докажет Элис, что справится.
        - Отлично.
        Мишель, куратор, отвечающая за Антониуса, встретилась с ними в зеленой комнате. Этта поймала себя на том, что задержала дыхание, когда Антониуса вытащили из футляра и осторожно положили в ее руки. С осторожностью, с которой взяла бы только что вылупившегося птенца, Этта обвила пальцы вокруг длинного изящного грифа и с радостью приняла на себя вес и ответственность.
        Не обращая внимания на Софию, темноволосую девушку, наблюдающую за нею из угла, Этта поставила смычок на струны и скрестила их. Выплеснувшийся звук получился теплым и золотым, как само дерево, из которого был сделан инструмент. Этта слабо усмехнулась, беспокойство скрылось в бурлении восторга. Ее собственная скрипка была красавицей, но эта - прекрасным принцем. Девушка чувствовала, как тает в каждой извлекаемой из нее ноте.
        Она не готова к этому. Она не прошла соответствующую подготовку, и нет никакой гарантии, что этот путь ей подходит…
        Этта закрыла глаза, стиснув зубы, чтобы удержать обжигающие слезы, поднимающиеся в горле, за ресницами. Какое она имела право кричать на Элис? Как могла подумать, будто ее мнение точнее мнения Элис, признанной во всем мире, обучившей десятки профессиональных скрипачей?
        Настоящий маленький ураган вины, гнева и отчаянья бушевал в животе, выворачивая наизнанку.
        Как там говорил Пирс? Ты всегда выберешь игру вместо всего остального. Даже меня. Даже себя.
        Этта даже не могла поспорить - она приняла решение с ним расстаться. Она так его любила, что сердце до сих пор сжималось от одного лишь воспоминания. Девушка скучала по легкомысленному головокружению, которое испытывала, крадучись в ночи, чтобы увидеться с ним, по тому, как безрассудно и удивительно чувствовала себя, когда позволяла себе сбежать ото всех своих правил.
        Но через год после того, как они стали больше, чем друзьями, она заняла второе место на конкурсе, от которого - как и все остальные - ожидала победы. И вдруг походы в кино и на концерты, посиделки у него дома и встречи у школы стали казаться потерянными часами. Она начала считать их, задумываясь, позволила бы Элис дебютировать ей с оркестром раньше, если бы она посвятила эти драгоценные минуты репетициям. Девушка углубилась в музыку, отдалившись от Пирса, ото всего, кроме скрипки.
        Она отмахнулась от него, ожидая, что они снова могут стать просто друзьями и учениками Элис. Единственным способом пережить расставание было сосредоточиться, не думать о том, что никто не звонит и не пишет, что она прогнала единственного друга.
        Всего несколько недель спустя она наткнулась в Центральном парке на Пирса, целующего девушку из его школы. Этта крутанулась на каблуках, чтобы уйти, а потом побежала по тропинке, по которой только что пришла, так явственно разрываясь на куски, что не поднимала глаз, почти ожидая увидеть вываливающиеся кишки. Но вместо того, чтобы позволить себе заплакать, отправилась домой и репетировала шесть часов без перерыва.
        А теперь даже Элис в нее не верила.
        Она должна попросить у Гейл минуту, секунду, чтобы привести в порядок голову и сердце. Вместо этого, когда женщина появилась, треща по телефону, Этта поймала себя на том, что следует за ней, вступая в поток мягкого голубого света на сцене. На нее накатилась глухая волна аплодисментов.
        Не урони, не урони, не урони…
        Этта нашла свою отметку и воспользовалась минутой, чтобы просто изучить скрипку, повертев ее в руках, проскользив пальцами по изгибам. Ей хотелось утихомирить все вспенившееся в ней, пока она стояла в свете огней сцены; заморозить шипение недоумения и волнения, вспомнить вес и форму инструмента в руках.
        Зал Грейс Рейни Роджерс музея Метрополитен был не самым роскошнейшим местом, где Этте когда-либо доводилось выступать. Даже в десятку не входил. Но был удобным и, что гораздо важнее, целиком принадлежал ей на несколько минут. Семь сотен лиц, скрытых тенями и отблесками огней высоко над головой, пульсировали голубым, напоминая ей океан с прогуливающимся по водной мостовой ветром.
        Все это твое.
        Аплодисменты стихли. Кто-то кашлянул. Кому-то пришла эсэмэска. Так и не погрузившись в спокойное глубокое сосредоточение, Этта почувствовала себя парящей на поверхности.
        Просто играй.
        Она нырнула в ларго, приостановившись только на успокаивающий вдох. Семьсот зрителей уставились на нее. Два такта, три такта…
        Он наполз на нее медленно, просачиваясь сквозь сознание, словно свет, согревающий занавес. Сосредоточения хватило лишь на несколько секунд; звук, начавшийся шепотом, шипением радиопомех на заднем фоне музыки, внезапно взорвался резонирующим воплем. Криком.
        Этта пробралась через несколько следующих нот, глаза неистово искали кабину техника, чтобы получить знак, останавливаться ли ей или продолжать. Зрители по-прежнему глазели на нее снизу вверх, словно ничего не слышали…
        Этот звук был не из тех, что мог бы воспроизвести человек, не надорвав инструмент.
        Мне остановиться? Начать сначала?
        Она скрестила струны и смазала следующие три ноты, и ее пронзило беспокойство. Почему никто ничего не делает с этим звуком - с визгливым резонансом. Он врезался в ее барабанные перепонки, перетягивая внимание. Все тело Этты, казалось, свело судорогой, из-за подступающей тошноты над верхней губой выступили бисеринки пота. Словно… словно кто-то водил ножом по задней части ее черепа.
        Воздух завибрировал вокруг нее.
        «Остановите,  - подумала она в отчаянии,  - остановите это».
        Я испортила…
        Элис была права…
        Этта не подозревала, что вообще перестала играть, пока на краю сцены не появилась Гейл с белым лицом и широко раскрытыми глазами. Прижав лицо к руке, Этта попыталась перевести дыхание, перебарывая ощущение, что легкие сжались. Она не могла смотреть за зрителей. Не могла искать глазами Элис или маму, наверняка в ужасе наблюдающих за ней.
        Тошнотворная волна унижения захлестнула грудь, шею, лицо, и впервые за почти пятнадцать лет выступлений Этта повернулась и убежала со сцены.
        Преследуемая звуком, изгнавшим ее.
        - В чем дело?  - спросила Гейл.  - Этта? Ты в порядке?
        - Резонанс,  - пробормотала она, почти не слыша себя.  - Резонанс…
        Мишель, куратор, проворно выдернула Антониуса из ее рук, прежде чем она его выронила.
        - Никакого резонанса,  - проговорила Гейл.  - Позволь мне предложить тебе стакан воды… и найдем тебе местечко…
        Это неправильно. Взгляд Этты метнулся вокруг, ища лица других скрипачей. Они бы услышали…
        Только они явно ничего не слышали. Звук резонанса и собственное колотящееся сердце заполняли молчание скрипачей, встречавших ее взгляд пустыми лицами.
        Я не сошла с ума, не сошла…
        Этта сделала шаг назад, чувствуя себя зажатой в ловушке между их жалостью и стеной звука, волнами обрушивающегося на ее спину. Паника всколыхнула в горле обжигающую желчь.
        - Идите!  - лихорадочно сказала Гейл одному из пожилых мужчин.  - Да выходите же!
        - Я позабочусь о ней.
        Темноволосая девушка, София, вышла из зеленой комнаты, протягивая к Этте руку. Она не представляла, как нетвердо стоит на ногах, пока Гейл не отпустила ее, и ей не пришлось опереться на незнакомку, бывшую на целую голову ниже нее.
        - Я… я в порядке…  - пошатываясь, пробормотала Этта.
        - Нет, не в порядке,  - возразила София.  - Я тоже его слышу. Пойдем!
        Самым простым объяснением было то, что она сломалась, поддалась волнению и страху, но… кто-то тоже это слышал.
        Для нее, как и для Этты, звук тоже был живым и настоящим, и девушка чуть успокоилась: она провалилась не из-за старого страха перед публикой, наложившегося на недоверие Элис.
        Этта подумала, всего на мгновение, что расплачется от облегчения.
        Звук перемещался, словно обжигающие ножи под ее кожей, пока София ловко тащила их через темное закулисье и боковой выход, который вывел их прямо в тихий полумрак музея, ко входу в Египетский зал.
        «Подожди,  - хотела сказать Этта, но рот, казалось, не поспевал за мыслями.  - Куда мы идем?»
        - Он идет оттуда,  - дергая ее вперед, сказала София.
        Этта сделала шаг в сторону Египетского зала, и звук стал интенсивнее, завибрировал сильнее, словно она крутила ручки настройки радио, пока не поймала сигнал. Еще один шаг, и звук снова повысился до неистовства.
        Как будто заволновался, что она обратила внимание.
        Как будто хочет, чтобы я его нашла.
        - Что это?  - спросила она, слыша, что ее голос дрожит.  - Почему больше никто не слышит?
        - Так давай выясним… Этта, верно? Пошли!
        В темноте Метрополитен казался другим, сменившим кожу. Без привычной толкотни посетителей, забивающих коридоры, даже тихий звук казался громче. Тяжелое дыхание. Шлепанье обуви. Вокруг ее ног и лодыжек обвивался холодный воздух.
        «Где?  - думала она.  - Где ты?»
        Что ты такое?
        Они шли под пристальными взглядами фараонов. Днем, в рабочие часы музея, эти комнаты излучали золотистый свет, как прогретый солнцем камень. Но даже кремовые стены и известняковые врата теперь оказались в тени, их бороздки углубились. Раскрашенные лица саркофагов и богов с головами зверей казались резче, насмешливей, когда девушки петляли между экспонатами.
        Перед ней, выбеленный прожекторами, стоял храм Дендур. Массивная стена из окон, а дальше - темнота. Не там.
        София потащила ее мимо бассейнов с чистой водой возле храма, и они побежали мимо статуй древних царей, мимо ворот и здания храма, через маленький сувенирный магазинчик, соединяющий эту секцию музея с Американским крылом. Ни экскурсоводов, ни охранников, ни рамок металлоискателей; не было ничего и никого, что могло бы их остановить.
        Ничего и никого, кто мог бы ей помочь.
        «Найди маму и Элис,  - подумала она.  - Иди домой».
        Но она не могла - она должна была знать. Ей необходимо… необходимо…
        Кровь отхлынула от головы, пока она не почувствовала головокружение и легкость, словно у пылинок, плававших вокруг.
        Она словно бы очутилась во сне: залы размывались по краям, пожирая позолоченные зеркала, роскошные деревянные сундуки и стулья. Тени играли с дверными проемами, приглашая ее внутрь, поворачивая к одной из аварийных лестниц. Звук начал стучать, барабанить, звать громче, и громче, и громче. Пока Этта не подумала, что ее череп вот-вот расколется…
        Оглушительный выстрел перекрыл даже резонанс, заставив Софию затормозить. Этта подскочила от неожиданности. Тревога щелкнула по нервам; завоняла чем-то горелым, почти химическим.
        Сначала девушка увидела кровь, зазмеившуюся по плитке к ее ногам.
        Потом - молочно-белые волосы.
        Искореженное тело.
        Этта кричала, кричала, кричала, заглушая пульсирующий резонанс.
        Она протолкнулась мимо ошарашенной Софии к телу на холодных плитках - рыдания, вспенившись, застряли у нее в горле - и опустилась на колени рядом с Элис.
        Дышит, жива, дышит…
        Бледные глаза Элис рассеянно скользнули по ней.
        - …Утеночек?
        Из ее груди брызнула кровь, разбрызгиваясь веером из-под Эттиных рук, когда та прижала их к ране. Мозг начал отключаться от паники.
        Что случилось? Что случилось?
        - Вы в порядке,  - сказала Этта Элис,  - в вас…
        - Стреляли?  - спросила София, перегнувшись через плечо Этты. В ее голосе появилась дрожь… страх?  - Но кто?
        С другого конца коридора до них долетел крик. Трое мужчин в смокингах, один из них - мужчина в очках, с которым она столкнулась в большом зале, сопровождаемые охранником, казалось, приближались к ним в замедленной съемке. Аварийная лампа рядом с ними выхватила блик очков.
        - Звоните «911»!  - закричала Этта.  - Кто-нибудь, помогите, пожалуйста!
        Ее руку тихонько сжали. Этта посмотрела вниз, когда глаза Элис закрылись:
        - …Старик… знакомые места… беги….
        Новый вздох получился прерывистым, а следующего уже не было.
        Из горла Этты вырвался беззвучный крик. Чьи-то руки обернулись вокруг талии девушки, поднимая ее с пола. Она сопротивлялась, вырываясь из захвата.
        Реанимация… Элис нужна помощь… Элис…
        - Надо идти!  - крикнула ей София прямо в ухо.
        Какого черта тут происходит?
        Дверь на лестницу прямо за ними со скрипом открылась. Распущенные волосы парили вокруг лица Этты, прилипая к потным щекам и шее.
        По сравнению с остальным зданием лестница была так ярко освещена, что Этте пришлось заслонить лицо руками.
        Жужжание… словно пустой воздух на краю лестничной площадки, прямо над ступеньками, двигался, вибрируя, в такт со звуком, мерцал жаром тротуаров в нестерпимо знойный день. Стены клонились к плечам.
        - Прости, ничего не поделаешь.
        Ее пихнули вперед, и мир пошатнулся. Тьма заволокла глаза, стискивая спину, таща, подкидывая в воздух с сокрушительным напором. Этта лишилась чувств, логики, даже мыслей «остановитесь, помогите, мама»  - лишилась всего.
        Она исчезла.


        Этта упорно не всплывала обратно в реальность, пока не врезалась в нее.
        Часы, дни - она не была уверена - маленькую вечность спустя ее глаза открылись. Давление на грудь мешало дышать. Когда она попыталась сесть, открывая путь легким, затрещали суставы. Руки и ноги свело, когда она попыталась потянуться, прочувствовать тьму - ее стукнули чем-то тяжелым и твердым.
        «Дерево,  - подумала она, признав ударивший в нос запах.  - Рыба».
        Закашлявшись, она заставила себя открыть глаза. Небольшая комната. Деревянный пол сильно накренился вправо, словно кто-то приподнял одну сторону.
        Когда перед глазами перестали мелькать яркие искры и она привыкла к темноте, Этта подтянула ноги и приподнялась, сев на… Что это? Большая люлька, двухъярусная кровать, встроенная в пол, крепилась к стене.
        Музей… Что происходит?
        Там был какой-то… какой-то взрыв.
        Где холодные плитки лестничной клетки? Где пожарная тревога? Ее сердце билось в горле, трепеща, словно отчаявшееся животное. Мышцы будто бы были вырезаны из дерева. Она протянула руку, пытаясь унять жжение в глазах, стереть черные пятна, все еще плавающие перед ними.
        Элис. Где Элис? Она должна добраться до Элис…
        Искаженный гул в ее ушах прорвался, как первый шлепок дождя из грозовой тучи. Вдруг Этту залило звуком. Скрип, стоны, звук шагов, хлопки взрывов в воздухе. Крики…
        - … Вперед…!
        - За мной…!
        - … Шлем…!
        Слова обрели форму, нанизываясь, как расстроенные струны, сокрушительные цимбалы. Комнату заполнял серебристый дым.
        Это не лестничная клетка, не один из кабинетов Метрополитена. Стены оказались панелями из темной необработанной древесины. Повернувшись, она разглядела очертания стула и села, сложив руки над головой.
        - Есть тут кто?  - проскрипела она, подавшись вперед на нетвердых ногах. Она снова испытала потрясение, ощутив грубую ткань на своих руках и ногах. Впервые с тех пор, как она очнулась, адреналин замедлился до полной остановки.
        На ней было другое платье…
        Длиной в пол, какого-то светлого оттенка, который Этта не могла разобрать. Девушка провела пальцами по лифу, в недоумении прослеживая вышивку. Платье давило в плечах и груди, сковывая движения.
        - Ой!
        Девичий голос. Фигура в кресле пошевелилась, поднимаясь на ноги. Трепещущее воспоминание мелькнуло у Этты в голове. Девушка. Девушка с концерта. Этта метнулась вперед, отпихнув ее в сторону, чтобы добраться до луча света, который увидела прямо за нею,  - до двери.
        Она толкнула меня на лестнице, пихнула вперед… Как только первое воспоминание встало на место, подтянулись и остальные.
        - Нет… нет… нам надо оставаться здесь!  - прокричала девушка.  - Пожалуйста, послушай меня…
        Эттины пальцы побежали вдоль стены, пока не нашли задвижку, и она вырвалась из тесной темной комнаты. Навстречу ей поднялось густое облако дыма, свет залил глаза, отбеливая мир до болезненно-белого. Этта вновь почувствовала руки на спине и еще сильнее рванулась вперед, продвигаясь сквозь дым, пока не споткнулась обо что-то и не кувыркнулась вниз.
        Не думай, просто иди! Этта поднялась и тут же остановилась. Ее широкие белые юбки раскинулись по лежащему на спине человеку.
        - Извините, я…  - она задохнулась, подползая, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке.  - Вы…
        Бледно-голубые глаза уставились в потолок, потрясение и боль скрутили лицо в жесткую маску. Дорожка блестящих пуговиц на нелепом старомодном плаще разошлась, рубашка под ним была забрызгана… забрызгана…
        Боже мой!
        - Сэр?  - надтреснуто проговорила Этта. Он не шевелился. Не моргал. Девушка посмотрела вниз, из головы вылетели все мысли, когда она разглядела в темноте жидкость, покрывающую ее кожу, грудь, живот, платье.
        Кровь. Ее белоснежная юбка пропиталась густой алой кровью. Она ползла по крови этого мужчины. Я ползла по его крови.
        Что это?
        Этта поднялась на ноги, прежде чем успел включиться разум, и направилась в сторону источника света сверху. Дым потянулся задушить ее, плотно обвиваясь вокруг шеи. Стеклянные фонари вокруг взорвались, словно бледные фейерверки. Она продолжала идти на свет, пока не ударилась обо что-то коленями,  - лестница. Вцепившись пальцами в юбку, Этта подоткнула толстые складки вокруг талии и устремилась наверх, не обращая внимания на то, что плачет, просто ища свежий воздух и выход из этого кошмара.
        Вместо этого угодив в другой.

        Атлантика
        1776

        2

        Ад и проклятие - только не этот чертов колокол!

        Николас развернулся, врезая кулаком по ближайшей физиономии, попытавшейся преградить ему путь. Дело было в кусках - горячих, дымящихся обломках, разбросанных по палубе. И, к несчастью, в различных частях тел, разметанных взрывом гранаты.
        Находясь в самой гуще событий, было не составить верную оценку того, сколь жестоко артиллеристы «Челленджера» обошлись со своим трофеем. Теперь, когда первая - абордажная - волна драки схлынула, Николас смог сам наспех определить состояние и «Челленджера», и захваченного судна, рассмотреть каждое повреждение, нарушавшее внешнее совершенство корабля. Все три мачты пока стояли, вопреки принятому удару, но бизань, ближе к корме, дрожала и покачивалась от самого слабого ветерка, словно пьяница. Паруса оказались порваны и пробиты, но их-то его команда могла быстро заменить. Как только, разумеется, экипаж захваченного судна сдастся.
        Николас двигался вместе с кораблем, ловя лицом соленые брызги. Главное, отметил он, корабль, насколько можно было судить, не набирал воду. Артиллеристы не били ниже ватерлинии, а значит, им удалось вывести корабль из строя, не разрушая его.
        Николас заставил себя не поддаваться ветреному чувству, будто победа находилась на расстоянии вытянутой руки и, прежде чем день сменится ночью, он - капитан трофейного судна - поведет свой первый корабль обратно в порт.
        Наконец-то он сможет освободиться от своего прошлого.
        И все же… чертовы идиоты могли бы сперва спустить флаг. Избавили бы каждую сторону от кровавой игры, а плотников - от безбожной головной боли. Как жаль, что мореплавание - одно из немногих занятий, где человека превозносят за поражение, если только он потерпел его мужественно.
        Корабль - мой корабль, упрямо подумал Николас, ведь он станет таковым, как только его офицеры признают неизбежный факт поражения,  - был прекрасен, вид портили лишь повреждения, нанесенные «Челленджером» и абордажной командой. Трехмачтовый, с прямым парусом на фок-мачте, с грот-мачтой, несущей большой косой грот и прямые грот-марсель и брамсель над ним. Заметив вдали паруса и британский флаг, «Челленджер» тут же акулой лег на курс. Быстрая изящная шхуна устремилась за своей жирной добычей. Со скоростью на их стороне едва ли имело значение превосходство противника в пушках: шестнадцать к двенадцати. После недель тщетной охоты в водах Вест-Индии торговое судно являло собой лакомый кусочек для команды «Челленджера», но было также той самой целью, которую его наняли выследить и захватить.
        Он не желал признавать настоящую причину, почему они прочесывали море в погоне за этим кораблем. Айронвуд искал двух пассажирок.
        Внезапный порыв воздуха за спиной, брызги горячего соленого пота на коже - Николас тяжело нырнул вправо, стукнувшись плечом в дерево, когда томагавк просвистел за его головой.
        Пушечный дым вытеснил воздух, едва корабли обменялись бортовыми залпами, а жалкий дневной бриз не желал уносить его прочь, чтобы проветрить поле боя. Продолжавшаяся схватка казалась бессмысленной - удача явно благоволила нападающим. Николас попытался найти драгоценный трофей в постоянно растущей волне тел и крови, омывающей палубу.
        Матрос с томагавком пробирался вперед сквозь хаос лязгающей стали и оглушительных выстрелов кремневых пистолетов.
        Дерево под ним взбрыкнуло, когда Эфтон, из команды «Челленджера», упал в нескольких дюймах от Николаса с грудью, изрешеченной свинцовыми шариками, и маской оскорбленного неверия на лице.
        Пока Николас нащупывал оружие, гнев прокатился по нему, раскалив до самого нутра. Его пистолет уже выстрелил, времени перезаряжаться не было. Можно, конечно, бросить его и оглушить человека, но это стало бы пустой тратой чертовски хорошего оружия. Николас выхватил нож с рукояткой из резного оленьего рога из клубка кем-то срезанного такелажа, и его положение заметно повеселело.
        Низкорослый крепкий матрос с томагавком, крича, бросился к нему, глаза его остекленели, лицо блестело от пота и сажи. Николас знал этот взгляд, когда внутри разгорается жажда крови и ты растворяешься в дробном ритме старого доброго боя.
        Его правое плечо вспыхнуло болью, когда он поднял незаряженный пистолет, делая вид, что прицеливается. Серый лучик света выхватил дуло в руках Николаса. Матрос так быстро остановился, что из-под него чуть ноги не выскользнули, и оказался так близко от Николаса, что тот учуял едкий запах пота и пороха и увидел, как ноздри противника раздуваются от удивления. Моряк всего на мгновение ослабил хватку на томагавке, и Николас метнул нож, почувствовав мрачное удовлетворение, когда ему послышался хруст, с которым нож пронзил мясистую шею матроса.
        Бой, наконец, поутих: большинство осознало неизбежность поражения. Тела отяжелели, патроны иссякли; где раздавались крики, воцарилась тишина. Нож вонзился в бок матросской шеи - должно быть, он повернулся прямо перед ударом. Чем обрек себя на страшную долгую смерть - захлебываться в собственной крови. Николас, привычно балансируя на качающейся палубе, склонился над ним.
        - Меня посылает… к… дьяволу…  - Глаза матроса сузились в последнем проблеске неповиновения, пока он задыхался и харкал,  - сраный… ниггер.
        Вместе с последним словом его жилет окропила кровь. Жар испарился из-под кожи Николаса, оставив в груди лишь холодный алмаз ярости. Его называли и хуже, били за то, что родился не с той стороны одеяла у женщины в оковах. Возможно, в этом и заключалось разительное отличие победы от поражения.
        Сейчас его жизнь считалась ценной и значимой. На корабле твое происхождение значило меньше, чем то, какую работу ты готов делать; насколько ожесточенно дерешься за своих людей. Николас давно решил смотреть на горизонт будущего, не оборачиваясь через плечо на то, что оставил позади.
        Только… эти слова матроса. И то, как его рычание скрутило слово в нечто омерзительное. Николас крепко взялся за рукоятку ножа, вдыхая кисловатый смрад дыхания мужчины, склонившись над его лицом.
        - Старший по званию, сэр,  - сказал он и перерезал матросу горло.
        Николас никогда не радовался смерти и не наслаждался ею, но все же наблюдал, как последняя краска покидает лицо матроса и кожа становится восково-серой.
        - Лучшая смерть, чем я бы ему дал.
        Капитан Холл стоял позади него, обозревая стихающий бой, прижав ко лбу грязную тряпку. Когда он убрал ее, чтобы получше разглядеть Николаса, из раны на густую бровь брызнула кровь.
        Николас сглотнул образовавшийся в горле комок.
        - Да,  - сказал он,  - но мне никогда особенно не нравилось глазеть на человеческие внутренности.
        Капитан загоготал, и Николас вытер нож о штаны, подходя к высокому мужчине. Он знал, что и сам высок, широк в плечах, силен - годами тянул канаты и грузы,  - но капитан, казалось, был высечен из скалистых берегов Род-Айленда.
        Николас восхищался капитаном Холлом с тех пор, как они встретились почти десять лет назад,  - другие моряки называли его Рыжим Дьяволом. Сейчас остатки прежнего цвета сохранила только борода. С годами морщины на лице углубились, несколькими зубами и пальцами пришлось пожертвовать, но Холл держал в порядке и себя, и корабль, следя, чтобы экипаж был сыт и оставался при деньгах. В их деле лучшего ждать не приходилось.
        Капитан посмотрел на Николаса с бессознательной отцовской заботой. Ник потратил несколько лет, пытаясь отвадить Холла, но потом смирился с неизбежным.
        - Не похоже на вас - подпустить кого-то так близко,  - сказал Николас, кивнув на рану.  - Позвать врача?
        - И признаться, что юнга подловил меня, когда я спускался вниз? Злобный мелкий шельмец. Уж лучше я сварюсь в масле.
        Николас фыркнул:
        - Вы нашли женщин?
        - Да, они в одной из офицерских кают на корме. Целые и невредимые, голубушки,  - сказал он.
        Вытесняя злость от последних слов умирающего матроса, Николаса охватило облегчение.
        - Эта работа…  - начал капитан уже в пятый раз за день.  - Должен признаться, Ник, я благодарен за трофей и груз, но чувствую себя неловко. Я бы предпочел, чтобы ты не имел ничего общего с Семьей. Кажется, это больше, чем просто перевозка до Нью-Йорка.
        Конечно, так оно и было; с этой семьей всегда так. Записка Айронвуда прибыла через несколько дней после долгожданно каперского свидетельства, пришедшего нанимателю Николаса, «Морским перевозкам Лоу и Лоу», разрешая кораблю Холла официально - по крайней мере с точки зрения колоний - заниматься каперством и охотиться на британские корабли. У него было меньше недели, чтобы рассмотреть предложение, донести его до Холла и попросить согласия на поиски этого судна и его пассажирок. Они согласились скрыть правду об их целенаправленной охоте, чтобы не посвящать экипаж в дела Айронвуда. Николас не спешил соглашаться на условия семьи, все время оценивая, не уловка ли это, придуманная, чтобы заманить его в айронвудовы сети для последнего акта мести.
        Но… прошло уже три года. Они точно знали, где его искать,  - сами же сюда сослали. Наверняка пришли бы раньше, если бы жаждали мести?
        Он свыкся с неопределенностью и был готов сражаться, защищая себя, если до этого дойдет. Но голые факты говорили сами за себя: Айронвуд предлагал хорошую работу, а награда могла бы помочь ему достичь цели всей жизни гораздо быстрее, чем каперство.
        Аккуратные, тщательно выведенные слова соскакивали со страницы. Привези двух женщин в Нью-Йорк к 21 сентября. С кораблем и грузом делай что хочешь.
        Он провел три года на службе у «Лоу и Лоу», перевозя товары из Вест-Индии в колонии, пока не началась война, и все это время заставлял себя закрывать часть сердца, ноющую от любых мыслей о Джулиане и путешествиях. Николас надеялся, что месье Лоу сделает его капитаном собственного капера, но заметил, с каким неудовольствием, приправленным смущением, старик с сыном изучают его, когда капитан Холл предложил это первым. Служил он им исправно и понимал, что они осторожничают не из-за того. Нет, он был недостоин сам по себе - цветом кожи не вышел. Их колебания лишь оживили его желание купить собственный корабль, не связанный ни с какой компанией.
        Пока, сколько бы ни стоил захваченный груз, Лоу получил бы большую часть, а остальное распределили бы среди экипажа «Челленджера». Мог бы пройти не один месяц, прежде чем им достался еще один трофей.
        Океан был огромен и широк, и судоходные компании все изворотливее уходили от каперов,  - возможно, скоро каперству конец, и Николасу останется едва сводить концы с концами, скупясь и экономя, пока его сердце не остынет, а кости не одеревенеют. Он ненавидел Айронвудов с неистовством урагана, но они задолжали ему украденное у него время. И он намеревался вернуть его себе.
        - Вы посмотрели груз?  - спросил Николас.
        Холл вздохнул, распознав отвлекающий маневр:
        - Глянул кое-где.
        Прорвавшись сквозь облако дыма, перед ними возник матрос, крича и улюлюкая, размахивая кортиком над головой. Николас повернулся - рука на ноже,  - но не успел разобраться, что к чему, как капитан выхватил пистолет и выстрелил.
        - Сахар, ром, хлопок, боеприпасы для балласта,  - блаженно продолжил Холл. Мертвый осел в пятне крови.  - Даже жутковато, насколько удачно все разыгралось: у тебя есть твои дамочки, а у нас - по изрядной доле добычи на каждого. У них даже оказалась переборка в трюме, чтобы держать пленников. Кстати говоря, я еще не видел никого, кто мог бы сойти за капитана. Почему бы тебе не пойти и не найти его, чтобы покончить, наконец, со спуском фла…
        Николас не видел такого ошеломления на лице своего капитана с того времени, как их бывший кок объявил, что подал экипажу тушеную крысу вместо солонины.
        Он проследил за его взглядом. Там, между рычащих друг на друга матросов, с нижних палуб поднималась светловолосая фигурка, пробиваясь через клубящийся дым, словно Персефона, возвращающаяся из подземного мира.
        Николас вздрогнул, когда девушка врезалась в голую, покрытую шрамами спину бомбардира, но та не закричала, даже когда Дэвис обернулся с топором в руке, готовый выпотрошить ее на месте. Это его испуганный вскрик привлек внимание всех вокруг, будь он проклят…
        Не София - он знал, что, кроме нее, будет другая женщина, но кто же эта…?
        - Бедная голубка измяла перышки,  - проговорил за его спиной капитан Холл. Несмотря на реки крови под ногами и разметанные вокруг тела, его лицо смягчилось, как у котенка. Старый хрыч ничего не мог с собой поделать в присутствии юных дам, особенно в бедственном положении. Как эта. Белое платье было разорвано на бедре… и окровавлено?
        - Она ранена,  - резко сказал Николас.  - Какого черта она делает?
        Девушка повернулась в сторону Николаса, словно услышав его слова.
        Он должен был кинуться вперед и выхватить ее из этой мешанины крови и насилия, но казалось, всю палубу… да что там - весь океан сотрясло громом. Капитан Холл наткнулся на него, удивленно заворчав.
        Девушка попятилась от них, пока в конце концов не врезалась в фальшборт, идущий по краю палубы, и отступать стало некуда. Ее глаза заметались, потом остановились на ближайшем гарпуне. Не раздумывая, она схватила его с палубы, закричав:
        - Отойдите от меня!
        Стоило Николасу увидеть ожесточенное выражение ее лица, когда она в отчаянии взмахнула оружием, как его тело внезапно почти болезненно сжалось. Густые волосы белого золота, густые брови, глаза с почти кошачьим разрезом. Длинный нос, уравновешивающий благородный изгиб губ. Узнавание накатило на него, словно тягучий теплый мед. Она была, одним словом…
        Нет. Ничего подобного, не сейчас. Опасные мысли. Но он мог оценить, что она, очевидно, была бойцом,  - хотя казалось, сама себе удивлялась, беспокойно глядя то на оружие в руках, то на два десятка пялящихся на нее мужчин. Последние нерешительные драки стихли на полувзмахе, сменившись оторопелым потрясением от ее неожиданного выхода. Резонно, подумал Николас. Один вид ее, окровавленной и свирепой, словно королева на поле боя, казался чуднейшим. Он говорил с самой его кровью, заставляя ту петь о своих секретах. Она была…
        Работой. Николас покачал головой, затаптывая пламя, охватившее его грудь. Оплатой задолженности за оказанные услуги.
        Резкий оглушительный треск пробился через слабый гул в ушах; взгляд Николаса метнулся вверх, к корме. Бизань-мачта, как он и опасался, наконец сломалась под тяжестью собственного веса.
        Время замедлилось. Николас закричал, скорее испуганно, чем предупреждающе, когда дерево раскололось и паруса рухнули друг на друга, затрепетав в агонии. Ванты, поддерживавшие мачту, лопнули, словно их срезал сам Господь, и все вместе: брамсель, стеньга, такелаж, металлические скобы - рухнуло на них.
        Николас побежал.
        Моряки, увернувшиеся от сотрясшей палубу мачты, не успели отскочить от клубка парусов и вант. Капитан Холл проревел:
        - Девчонка! Найдите девчонку!
        Матросы обоих экипажей набросились на обломки с топорами и мечами, прорубаясь сквозь них, ища под завалами. Николас не дал себя обмануть. Она стояла рядом с тем местом, где мачта врезалась в фальшборт, но не на ее пути. Ее не задело, только отшвырнуло назад…
        Юноша перегнулся через леер, вглядываясь в темную воду между корпусами двух кораблей, и - да, там разглядел белое кольцо, означавшее, что что-то упало, ударившись о поверхность, и быстро пошло ко дну.
        - Ник!  - услышал он крик капитана, уже сбросив сюртук, жилет и прыгая в море.


        Ледяная вода вобрала его, украв дыхание. Солнечный свет пробивал толщу воды, бросая теплые отблески на обломки и тела, медленно погружающиеся на дно океана. Николас тут же подумал об акулах.
        Однако здесь было достаточно мяса, чтобы эти твари наелись, прежде чем захотели бы попробовать его на вкус. С этой не слишком утешительной мыслью моряк нырнул глубже. Холодная вода жгла мышцы; он увидел ее, прежде чем успел вознести молитву о помощи.
        Должно быть, обессилев от борьбы на палубе, девушка теперь неуклонно погружалась вниз, вялая, словно водоросль, подхваченная течением. Он сразу же увидел, в чем беда. Ее ноги и платье запутались в сетке, обмотавшейся вокруг тяжелого обломка корпуса, руки поднялись над головой, словно по-прежнему тянулись к поверхности.
        Николас снял нож, ринувшись спиливать сеть, платье - только что не кожу. В груди стало тесно - словно она вот-вот лопнет - от желания вдохнуть. Освободив девушку, Николас обвил ее руками и толкнул их обоих наверх, из последних сил и чувств неистово молотя ногами.
        Вырвавшись на поверхность воды, Николас жадно втянул несколько глотков соленого воздуха, закашлявшись водой, которой нахлебался, желудок трясло от незнакомого ему ранее приступа страха. Юноша поднес руку к ее щеке, по-прежнему молотя ногами, чтобы удерживаться на поверхности. Дрожь ужаса пробежала по его спине, когда он почувствовал, насколько холодна ее кожа.
        Голос Холла прогудел над остальными:
        - Ник! Хватай веревку!
        Он ловко поймал петлю и обмотал вокруг них обоих. Преодолевая скользкий страх в животе, строго заговорил с девушкой:
        - Вы не умрете,  - приказал он ей.  - Я категорически запрещаю. Не на моем корабле, слышите меня?
        Потеряв эту девушку, он потеряет все.
        - Раз-два - дружно! Раз-два - дружно!  - командовал Холл.  - Уже почти!
        Николас поддержал ее рукой за спину, пока их подтаскивали на уровень фальшборта, и повернулся, чтобы упереть в него ноги, защищая от ударов. В чем дело, почему она сбежала? А эта кровь… она ее?
        Его плечи сжало с полдюжины крепких рук, и их с девушкой втащили на палубу корабля.
        Николас откатился как раз вовремя, чтобы не приземлиться на нее. Голова отскочила от грубой древесины с резким треском, на одно жуткое мгновение в глазах все потемнело.
        - Помощник врача позаботится о ней,  - перед Николасом всплыло лицо капитана Холла.
        - … деваха-то откинулась?  - спросил кто-то.
        Николас дрожал, как флаг в шторм, но заставил себя сосредоточиться на ритмичном чередовании хриплых вздохов и выдохов. Вокруг маячили взволнованные перепачканные лица матросов обоих кораблей, все с болезненным интересом сновали вокруг девушки. Зрелище заставило мужчин забыть свои распри, а его экипаж забыл о том, что должен был держать пленных в трюме.
        Движение отвлекло его от этой мысли. Глаза метнулись туда, где маленькая фигурка в темно-синем сюртуке встала на колени рядом с девушкой, с усилием надавливая на ее живот руками. Простая свежая одежда; темные волосы идеально зачесаны назад и собраны в хвост на затылке; лицо как у ребенка - Николас не доверял никому, кто мог оставаться таким чистым на корабле посреди драки. Это говорило о малодушии.
        - Полегче, Ник,  - сказал Холл, помогая ему сесть,  - это всего лишь помощник врача на этом корабле.
        - Где Филипс?  - требовательно спросил Николас.  - Или врач этого корабля?
        - Филипс пошел в трюм, чтобы позаботиться о тамошних. Их врач лишился нижней половины туловища. Боюсь, он не сможет выполнять свою работу - слишком занят умиранием.
        Николас покачал головой, отказываясь верить, что за девушкой будет ухаживать ребенок.
        - И давно он из ходунков вышел? Год?
        Капитан Холл приподнял бровь:
        - Держу пари, так же давно, как и ты.
        Николасу не понравилась бесцеремонность, с которой юнец разрезал и распахнул ее платье…
        - Вижу, даже не потрудился снять обувь и чулки,  - продолжал капитан, штормово-серые глаза сверкали от удовольствия.  - Сиганул, словно гончие дьявола наступали на пятки.
        Николас сердито посмотрел на Холла, прекрасно чувствуя мокрые чулки и безнадежно раскисшие ботинки.
        - Я и не знал, что теперь позволено давать леди утонуть.
        Его слова были забыты, когда Николас краем глаза уловил движение. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как помощник врача поднял кулак и с размаху опустил его вниз - ей на живот.
        - Сэр!  - Николас, покачиваясь, вскочил на ноги.  - Как вы смеете?
        Девушка сильно закашлялась, ее спина выгнулась, а из легких исторгся фонтан воды. Длинные бледные пальцы царапнули палубу, зажмурившись, она сделала несколько судорожных вдохов.
        Николас прищурился, когда помощник врача успокаивающе положил руку на ее голое плечо.
        Все молчали, даже капитан Холл казался изумленным неожиданным возвращением из страны мертвых. В самом деле, Персефона.
        - Мэм,  - с коротким поклоном выдавил Николас.  - Как вы?
        Ее веки задрожали, и она снова опустилась на спину. Волосы, теперь темные от воды, прилипли к голове.
        Матросы, все как один наклонившиеся вперед, чтобы посмотреть на нее сверху вниз, были вознаграждены взглядом широко раскрытых светло-голубых, как небо над ними, глаз.
        - Хм,  - хрипло выдавила она.  - О’кей?

        3

        На Этте не осталось ни живого, ни сухого места; боль, разрывавшая голову, не могла ослабить удушливого запаха крови, пота и чего-то еще, по запаху похожего на фейерверки.
        Девушка переводила взгляд с лица на лицо - вязаные шапки, кривые и потертые парики, влажные глаза, незаметно вытертые о плечи,  - и ее разум начал соединять все это воедино, как если бы она читала с листа новое произведение. Ноты складывались в такты, такты - во фразы, пока, наконец, ее не пронзила мелодия целиком.
        Она была не в музее. Значит, спасатели, очевидно, вынесли ее на улицу, подальше от странного буйства шума и света. Ее кожа, волосы и платье промокли насквозь из-за… из-за системы пожаротушения, сработавшей в музее, верно? А одежда… может, в соседнем здании шла какая-то пьеса и актеры выбежали помочь? Девушка не была уверена - что там пожарные носят под формой? «Нет, Этта,  - подумала она,  - они точно не носят ни свободных белых сорочек, ни ботинок с пряжками, ни шляп из “Театра шедевров”». Значит… пьеса. Театральная постановка. Их тоже накрыл взрыв… нападение или что там случилось; но какой прекрасный грим - они как настоящие.
        Мама? Этта зашевелила было губами, но горло оказалось словно выскобленным лезвием. Элис. В Элис стреляли… Элис была… она…
        Мертва.
        Этого не может быть. Бред какой-то.
        Она подняла дрожащую руку, чтобы стереть раздражение, унять жар, скопившийся за ресницами. Небо широко раскинулось над нею, не заслоняемое ни одним зданием. Они что, в парке? Дым по-прежнему стоял такой невыносимый, что Этта никак не могла уловить знакомую смесь городских выхлопов и прогоркло-сладковатого запаха гниющего мусора. Никаких сирен, сигнализации, только… скрип дерева. Плеск воды. Земля под нею подпрыгивала и перекатывалась.
        Да, ты не в Метрополитене.
        Этта потрясла головой, пытаясь прочистить ее и унять панику.
        Ты не в Нью-Йорке.
        Боже, что она успела навоображать: какая-то тесная комната, тело, кровь, оглушительный треск, падение…
        - Мэм,  - произнес сиплый голос,  - как вы?
        Вытянув шею, Этта заозиралась вокруг, глаза слезились от яркого солнечного света. Она не видела ничего, кроме кольца перепачканных лиц, пока от группы не отделились две высокие фигуры. Один, мужчина средних лет, носил оливковый плащ. Его рыжие с проседью волосы были завязаны сзади, у основания шеи. Он улыбнулся, обнажив желтые зубы.
        Что-то блеснуло в его глазах, когда он обернулся посмотреть на стоящего рядом юношу. Тот был высок, даже по сравнению с гигантом подле него, и крепко стоял на ногах, несмотря на легкое покачивание палубы. Он слегка поклонился, лицо исчезло, но Этта уже его видела, и одного раза оказалось достаточно, чтобы запечатлеть черты в памяти. Кожа рыжеволосого мужчины была розовой на переносице и щеках, явно загорелой и обветренной, кожа юноши - глубокого, расцелованного солнцем коричневого цвета. Со стороны казалось, словно он подсвечивается изнутри теплым сиянием пламени. Издалека его лицо поразило Этту будто бы вырезанной из камня твердостью и невозмутимостью. Но за мгновение до того, как он выпрямился, вся сила его пристального взгляда навалилась на нее, и у девушки появилась секунда на то, чтобы и его рассмотреть: увидеть тонкие шрамы на скулах, порезы на давно небритом подбородке - жизнь явно юношу не баловала. Успеть увидеть призрак улыбки.
        На две неловкие секунды позже, чем следовало, Этта поняла, что все ждут от нее какой-то реакции.
        - Хм,  - удалось выдавить ей.  - О’кей?
        Некоторые мужчины зашаркали, выглядя довольными. Многие казались обескураженными.
        - Фока-рей?  - повторил один из них, поднимая глаза.
        Этта приподнялась на локтях, вновь приковывая их удивленные взгляды, добавляя к ним свой собственный. У всех этот акцент - английский, что ли? На фоне их слов, растекавшихся, плавно завихряясь, ее тон казался грубым и резким.
        Старомодная одежда. Старомодный выговор. Старомодный корабль?
        Этта попыталась сесть, и внимание мужчин переключилось… с ее лица на… Она резко, со свистом вдохнула, обхватывая себя руками. Платье оказалось разрезанным по центру, так что пропитанная водой тяжелая ткань перестала держать форму.
        Юноша бросил ей темно-синий сюртук. Шерсть царапнула холодную кожу, и Этте пришлось побороть желание зарыться в него лицом, чтобы исчезнуть.
        - Мадам, вы в порядке?
        Паренек, сидевший возле нее, был таким худощавым, таким невзрачным на фоне других, что почти отошел на второй план. Он поднял подбородок, разглядывая ее сквозь круглые, смехотворно маленькие проволочные очки, сидевшие на носу. Его странные штаны спереди насквозь промокли, как и гетры по колено, и ботинки с пряжками, и у Этты мелькнула бледная, но ужасающая мысль, что ее на него вырвало.
        Лицо юноши окаменело под испытующим взглядом девушки; маленькая рука поднялась пригладить белый платок, искусно повязанный на шее, другая прошлась по волосам. Чистые руки - холеные, что не очень-то вязалось с тем фактом, что они были на… на…
        Корабле.
        Трясясь от страха, Этта вскочила на ноги. Сюртук не защищал от пристальных взглядов и не стал бы щитом от оружия, но в нем девушка чувствовала себя лучше.
        - О боже…  - выдохнула она.
        Корабль. Она видела его перед… перед тем, как обрушились паруса и ее отбросило прямо в следующий вторник. Спина ударилась о ледяную воду, лодыжка вывернулась, когда она изо всех сил пыталась выгрести вверх. Годы тренировок в бассейне на 92-й улице - коту под хвост.
        Пальцы слишком замерзли, а взгляд слишком подернулся пеленой, чтобы распутать сетку. Было очень больно - голова, грудь, все тело словно разрывались от необходимости дышать.
        Я тонула.
        Этта перевела взгляд с юноши в проволочных очках на того, с темными строгими глазами, кто заговорил, когда она очнулась. Он спокойно смотрел на нее, словно придирчиво оценивал. Слова проступили почти так же отчетливо, как если бы он вывел буквы на ее коже длинным пальцем.
        Так вот, кто ты?
        Скрестив руки на груди, он качнулся назад, повинуясь движению океана.
        Океан.
        Не Метрополитен.
        Не Нью-Йорк.
        Никакой земли в поле зрения.
        Только два высоченных деревянных корабля.
        Только мужчины… в костюмах.
        Это просто костюмы. Костюмы.
        Знаешь же, что нет. Этта попыталась сглотнуть, воспоминание о концерте рвалось из нее, раздирая сердце, легкие. Элис мертва. Я… Метрополитен… девушка…
        Пожилой рыжеволосый мужчина распихал остальных, двигаясь размашистым шагом.
        - Она в порядке, а работу никто не отменял,  - сказал он экипажу, кивнув двум здоровякам впереди. Оба потеряли клочки бород и волос, словно бы спекшихся в комки, и оба были обнажены до пояса. Впечатляющие мускулы портило то, что Этта чуяла их за добрые десять метров.
        - Мистер Фелпс, мистер Биллсуорт, пожалуйста, проводите экипаж этого корабля в трюм. И проследите, чтобы плотники начали свою работу немедленно.
        - Есть, капитан.
        Эти люди… они дрались, не так ли? Не просто дрались - убивали друг друга.
        «Он сказал спустить их в трюм,  - подумала Этта.  - Запереть». Потому что… они враги? Где она, черт возьми? Как, черт возьми, она попала из Метрополитена на корабль на полпути в никуда.
        - Так, милая, идите сюда,  - сказал рыжеволосый - капитан,  - поманив ее рукой с двумя недостающими пальцами. Этта не была уверена, что в тот момент доверяла инстинктам; от взгляда на него, окровавленного и огромного, сжималась грудь. Но в том, как он подходил к ней, не было ничего угрожающего, а слова не веяли опасностью. Девушка потрясла головой, чтобы избавиться от последней мысли, прежде чем та заставит ее сделать что-нибудь безрассудное, вроде дать ему свести себя вниз. Если он думает, что схватит ее, то получит каждую последнюю унцию Нью-Йорка, что в ней осталась. Этта завертела головой, ища что-нибудь острое.
        - Не бойтесь, милая,  - твердо сказал он, по-прежнему протягивая руку. Мягкие глаза. Мягкий голос. Идеально для заманивания доверчивых инженю на преждевременную смерть.
        - Я вам не милая!  - прорычала она.
        Мужчина закашлялся, неумело маскируя смех.
        - Мы не какие-нибудь прохвосты. Любой, кто попытается навредить вам, кто бросит хоть один лишний взгляд в вашу сторону, наестся ракушек с киля.
        Почему-то она ему поверила. Если бы они хотели ее смерти, то вряд ли стали бы вылавливать из океана и приводить в чувство.
        Забавно, но от этого она не стала чувствовать себя безопаснее.
        Эти люди были незнакомцами и, судя по их лицам, при виде ее так же удивились, как и она, увидев их. Если кто-то действительно знал, что происходит и где она, так это та девушка на нижней палубе - та, что толкнула ее в музее сквозь странную дверь, мерцавшую в воздухе.
        - Прохвосты?  - в недоумении повторила Этта.  - Вы, должно быть… пираты?
        Юноша, казалось, оскорбился, а рыжеволосый мужчина только пожал плечами:
        - Да, пираты. В законе, хотя, полагаю, Его Величество с этим не согласится. Тот корабль…  - он указал на соседнее судно. Бесчисленные линии веревок и крючья связывали корабли друг с другом.  - Капер, снаряженный в Нью-Лондоне, в Коннектикуте. «Челленджер». А этот мы захватили,  - продолжил мужчина.
        Точно. Этта заставила себя кивнуть. Конечно.
        Матросы, которых не отправили в трюм, теперь работали, снуя по палубе, как муравьи, восстанавливающие разрушенный муравейник. С другого корабля снизу вверх потек ручеек из досок и бруса. Истекающие кровью раненые исчезали в трюме и снова появлялись на поверхности, уже в бинтах.
        Желудок Этты крутило, переворачивало и скручивало, и она подумала, что вот-вот начнет рвать сюртук по швам просто, чтобы сделать хоть что-то. Все лучше, чем сидеть и чувствовать себя беспомощной.
        Ты не беспомощна. Находиться внизу - не то же самое, что выбраться наружу. Ей просто нужно… найти свой азимут. Отрастить «морские ноги». Или как там говорят пираты.
        А теперь они расчищали палубу от…
        Трупов. Скажи это, Этта. От трупов.
        Элис. У них было что-то, чтобы причинить ей боль?
        Убить ее, поправил голос у девушки в голове.
        Она снова уставилась в воду, чтобы не видеть мрачной оперативности матросов, с каменными лицами запихивавших скрюченные вытянутые тела - их части - в полотняные мешки. На далеком горизонте не виднелось ни пятнышка. Ни земли. Ни кораблей. Только сверкающая синева, темнеющая вместе с небом. Только она, корабль, моряки и эти тела. Вода и пена, плещущиеся на палубе, приобрели отвратительный розовый оттенок.
        Этта едва успела доковылять до фальшборта, перегнуться через него, увидеть темную воду и опорожнить желудок. Она закрыла глаза, пытаясь избавиться от образов, цепляющихся за ее сознание, словно канифоль за смычок. К тому времени, как она закончила, девушку трясло от усталости и крайней растерянности.
        Но чувствовала она себя лучше. Чище.
        - Мэм…
        Туфли давно пропали… а были ли они на ней вообще? Пятка скользнула по краю заостренного металла, и она мгновенно ухватилась за идею наконец-то завладеть оружием. Этта нагнулась, чтобы его поднять. Зазубренный крюк оказался размером почти с ее голову, а весил в два раза больше - Этта еле-еле его подняла и чуть не выронила из рук.
        - Мэм, ради бога,  - протянул рыжеволосый, возводя глаза к небу.  - Если позволите, я бы предпочел умереть от гарпуна, нежели от абордажного крюка. Меньше грязи тем, кому придется за мной убирать, вы уж поверьте.
        - Возможно, вам следует остановиться на мгновение, чтобы продумать ход своих действий.  - Юноша не двинулся с места, снова скрестив руки на широкой груди. Он говорил с нею?
        Только теперь Этта заметила, что он такой же мокрый, как и она.
        Идиотка! Ты же не сама поднялась обратно на палубу.
        - Я не… Это вы… спасли меня?  - спросила она.
        - Полагаю, это очевидно,  - многозначительно изрек он.
        Старший пират повернулся к нему, не дав Этте увидеть выражение лица юноши. Снова взглянув на нее, он подмигнул:
        - Не обращайте на него внимание. Он бывает добродушен раз в году, и этот день уже прошел.
        Юноша коротко кивнул и сказал:
        - Николас Картер. К вашим услугам, мэм. Это капитан Натаниэль Холл. Не откажите в удовольствии узнать и ваше имя.
        Этта замялась, снова переводя взгляд от одного к другому. Капитан Холл сложил руки за спиной, ни на секунду не переставая улыбаться.
        Положение находилось далеко за отметкой «странно», и Этту, все еще не уверенную, не сон ли это или галлюцинация, вызванная нервным срывом, этот простой вопрос привел в замешательство.
        Возможно, вам следует остановиться на мгновение, чтобы продумать ход своих действий. Вспомнив слова Николаса, она снова вцепилась в сюртук. Потом слегка распрямилась, принимая решение.
        Что бы ни происходило, ей нужно остаться в живых; а в данный миг лучший способ добиться этого - сотрудничать.
        - Меня зовут…
        - Генриетта!  - раздался голос.  - Где ты? Генриетта?
        - Генриетта?  - переспросил капитан Холл.
        - Этта,  - поправила она, ища источник крика.  - Этта Спенсер.
        Девушка появилась в облаке шелестящей зеленой ткани и темных волос. И без того бледное лицо стало мелово-белым, потом зеленым, когда она собралась с духом и огляделась. Она медленно шагала по запекшейся крови, еще не смытой мальчиками с ведрами.
        Она! Значит, она ей тоже не приглючилась.
        - Мадам,  - произнес юноша в очках.  - Ваш желудок окончательно успокоился?
        Этта почувствовала запах рвоты, стерла рукой бисеринки пота, покрывающие ее лоб и верхнюю губу. Налитые кровью глаза девушки остановились на Этте.
        - А ты заставила меня поволноваться!  - выдохнула она.
        Этта вскинула руки, чтобы удержать их обеих - и не дать ей подойти слишком близко. Девушка оказалась ниже ее, но выглядела выше из-за вьющихся волос, собранных на макушке, теперь свисавших набок. Ее широкая юбка окутала мокрую юбку Этты, а зеленый оттенок только усугубил больной цвет лица.
        Не думаю. Этта изо всех сил вырывалась из рук девушки, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Над карими глазами нависали густые темные брови, губы вытянулись в тонкую линию - улыбку, настолько же издевательскую, насколько и беспощадную.
        Предупреждение яснее некуда: больше ни слова.
        Этта изо всех сил старалась держать себя в руках. Открыла рот, наполненный острыми дикими словами, уже готовыми сорваться с кончика языка, и снова его закрыла.
        Возможно, вам следует остановиться на мгновение, чтобы продумать ход своих действий.
        Эта девушка знала, что произошло. Где они были. Ответы на вопросы начинались и заканчивались на ней, и единственный способ получить их - закрыть рот и слушать.
        Ты знаешь, что произошло. Она тебя толкнула. Этта шумно выдохнула через нос, оглядываясь на море. Она боялась, что может не справиться с дурнотой, которую чувствовала.
        - Ну зачем же,  - мягким воздушным голосом проговорила девушка,  - так паниковать? Я же сказала: все будет прекрасно! Разумеется, эти джентльмены не причинят нам, как пассажирам, никакого вреда.
        - Бой может смутить даже самые крепкие нервы,  - заметил капитан Холл.  - Мисс?..
        - Ох, София Айрон… э-э-э… Спенсер.  - Она сделала маленький реверанс. Этта смотрела без капли сочувствия, как девушка выпрямилась и пошатнулась, зажмурившись и прижав к животу кулак.  - А… это… моя сестра.
        Ее укачало, поняла Этта.
        - В самом деле?  - Губы Николаса скривились.  - Заметное сходство.
        Этта была рада, что оглянулась, но не потому, что его шутка заслужила одобрение, а потому, что увидела реакцию Софии, когда та впервые его увидела. Тонкую приятную маску девушки прорвало отвращение. Всего на секунду, но впечатление отпечаталось в памяти.
        Капитан Холл, скривившись, бросил взгляд на Николаса, прежде чем обратиться к юноше в очках:
        - Не будете ли вы столь любезны, чтобы назвать нам свое имя, а также имя этого корабля?
        - Ох! Разумеется. Корабль зовется «Ретивый»,  - сообщил он.  - Я - Абрахам Гуд, помощник врача, а теперь, сэр, ваш покорный слуга.
        - Не хотите сидеть в трюме, а?  - хмыкнул капитан Холл.  - Будете без сетований служить призовому экипажу?
        - Почту за честь,  - бодро заявил Гуд, расправив плечи, от чего, как заметила Этта, Николас закатил глаза.
        - Где капитан Миллбрук?  - спросила «сестра» Этты, оглядевшись по сторонам.  - Теперь вы владеете кораблем?
        Выговор у нее был не британский. С ее старательной интонацией, так отличающейся от того, каким тоном она говорила в Метрополитене, она скорее походила на восходящую звезду старого кино.
        - Мне жаль, но он мертв, мэм.  - Маленький человечек в очках шагнул вперед от леера, о который облокачивался спиной. Ему пришлось повысить свой хрустальный голос, чтобы перекрыть шум матросов на палубе.
        Николас и капитан Холл переглянулись.
        - Полагаю, это облегчает вашу работу,  - заметил старший капер.
        Николас пожал плечами, снова глядя на Этту:
        - Вы не хотели бы вернуться в свою каюту и отдохнуть? Знаю, сегодняшний день был испытанием.
        - Да,  - поспешно ответила София, прежде чем Этта успела что-либо сказать.  - Превосходное предложение. Мы можем по-прежнему пользоваться каютой рядом с большим салоном?
        - Разумеется, я не отправлю ни одну из вас в кубрик с пленными,  - сказал Николас.  - Это было бы мелко.
        Этта удивленно повернулась к нему. Так, значит… это он командовал кораблем, а не капитан Холл? Тогда… Холл командовал другим кораблем, который они упомянули, «Челленджером», а захватив этот, они поставили Николаса капитаном. Пленники, которых увели в трюм,  - должно быть, все, что осталось от команды захваченного корабля. София взяла Этту под руку, снова привлекая к себе ее внимание.
        - Сожалею о вашей утрате,  - проговорил мистер Гуд.
        Наверное, во взгляде Этты явственно проступило недоумение, потому что София впилась своими неровными ногтями ей в руку.
        - Капитан Миллбрук приходился юным леди дядей,  - сказал Гуд, поскребя голову. София, словно бы неожиданно вспомнив, что должна горевать, утерла глаза, пока помощник врача продолжал:  - Он сопровождал их обратно в Англию после смерти отца и продажи плантации в Нью-Провиденсе. Мы отправились из Нассау несколько дней назад.
        Нассау? Нью-Провиденс? Почему у нее возникло такое чувство, что они говорили не о Нью-Йорке и Род-Айленде?
        - Ужасно прискорбно,  - проговорил капитан Холл далеким от сочувствующего тоном.
        - Простите мою грубость, но я…  - с трудом сглотнула София,  - но я отведу сестру вниз и мы не будем мешать вам. Возможно…  - она снова сглотнула, зажмуриваясь, когда ветер поднялся и бросился на корабль,  - мистер Картер, будет столь любезен, чтобы нас сопроводить.
        Николас выглядел так, словно находил идею вырвать собственные ногти более привлекательной.
        - Почту за удовольствие,  - натянуто отчеканил он.
        София строго улыбнулась и кивнула, пожелав капитану Холлу и мистеру Гуду хорошего дня. Этта уже достаточно твердо стояла на ногах, чтобы поплестись за ней. Николас поднял крышку люка: решетку из темного дерева.
        «Нет,  - подумала Этта, пронзенная вспышкой воспоминания о трупе, крови, перекошенном лице.  - Не заставляй меня идти туда».
        Как будто у нее был выбор! София положила руку ей на поясницу и толкнула так сильно, что она чуть не наступила на подол собственного платья.
        - Это совершенно безопасно,  - успокоил Этту Николас, протягивая руку.
        Она сосредоточилась на теплом давлении его пальцев, а не на крутизне спуска, запахе пороха и крови. Лестница оказалась просто рядом крутых мелких ступенек. Этта придерживала мокрую ткань платья одной рукой и цеплялась другой за край люка, чтобы не упасть.
        Ей удалось и сохранить равновесие, и удержать глаза открытыми. В воздухе висел дым, тяжелый, но не слепящий. Она смогла получше рассмотреть длинный участок палубы перед нею. Свет лился через квадратные отверстия в борту корабля, куда матросы вкатывали большие пушки, закрепляя их веревками. Что было в другом конце палубы, она увидеть не смогла - мешала полотняная ширма.
        Наконец, Этта заставила себя посмотреть вниз и обнаружила, что тело унесли, а пятна затерли - лишь тусклое пятно темнело на древесине. Ремонт начали незамедлительно: обломки, оставшиеся после битвы, сгребли к бортам корабля. Кто не был занят латанием дыр, сортировал кучи, выбрасывая бесполезные обломки дерева и стекла вон через бойницы навстречу поджидавшим поживу волнам.
        Этта отступила к стене, освобождая дорогу другим идущим вниз. Пятки скользнули по чему-то холодному, привлекая ее внимание, и… там, на полу, прижимаясь к стене, обнаружилось нечто, напоминающее маленький нож для масла. Она едва поняла, что делает, прежде чем подняла его и спрятала в складках юбки.
        «Что ты делаешь?»  - саму себя спросила Этта, стискивая ножик, прижимая пальцы к гравировке на металлической рукоятке.
        Защищаю себя.
        Она понятия не имела, как им пользоваться,  - какие там еще секреты, кроме того, что острие нужно держать от себя? Этта сосредоточилась на ноже, его форме, на том, как он нагревался в ее руке, с напряженностью, с какой набрасывалась на музыкальное произведение. Только тогда дыхание, наконец, выровнялось.
        Ковыляя, схватившись за живот, рядом возникла София. Пара кожаных ботинок, хлюпая водой при каждом шаге, возвестила о прибытии Николаса. Этта знала, что после соленой воды эту пару оставалось только выбросить, но не позволяла себе чувствовать себя виноватой.
        - Держитесь подальше от полубака,  - сказал юноша, проследив взгляд Софии на брезентовые завесы.  - Разве что в гальюн… э-э… в уборную, понадобится. Там зона команды. Вы вольны дышать свежим воздухом, когда заблагорассудится, но только после того, как мы закончим чинить корабль, и только с сопровождением. И ни при каких условиях не заходите в трюм, где держат другую команду.
        - Мы…  - София боролась со словами, замерев, чтобы преодолеть дурноту. Когда девушка снова открыла глаза, они горели в темноте.  - Мы не будем иметь ничего общего с вами сверх того, что требуется.
        - Полагаю, нет,  - резко повернувшись, сказал Николас.  - Я заранее отпрашиваюсь от совместных трапез.
        - Вы, должно быть, наслаждаетесь,  - огрызнулась София.  - Как же быстро червь попытался снова забраться внутрь! Знай я, что это будешь ты, ни за что бы не согласилась!
        Они знают друг друга, поняла Этта. Она переводила взгляд с одного лица на другое - явная ненависть Софии, осмотрительная невозмутимость Николаса - и не могла взять в толк, как такое вообще возможно.
        - Если вам потребуется что-либо из аптеки или камбуза,  - продолжил Николас, как будто она ничего не сказала,  - пожалуйста, дайте одному из мальчиков знать. Он найдет вам все необходимое.
        - Ты сегодня слугу не играешь, а?  - усмехнулась София.
        В кормовой части корабля, где они стояли, было три двери. Николас открыл первую справа, и Этта узнала маленькую каюту, из которой вырвалась. Вместо того чтобы позволить девушкам пройти, он огляделся, словно хотел убедиться, что в пределах слышимости никого нет. Они были одни, за исключением молодого матроса, который, стоя на коленях, тщательно скреб палубу камнем.
        - Как я понимаю,  - сказал Николас, понизив голос,  - вы знали, что вас перехватит корабль. Верно?
        Этта изумленно уставилась на него. Нет, они этого не знали. Час назад… Постойте-ка, сколько времени прошло с той минуты, как они были в музее?
        - Дедушка явно сошел с ума на старости лет,  - бросила София.  - Доверять тебе!
        - Возможно, тебя его заставила назначить безысходность,  - парировал Николас.  - Мне поручено доставить вас в Нью-Йорк, и, насколько я понимаю, это начало и конец нашей совместной истории.  - Он поглядел через плечо в сторону полубака.  - Чтобы не было лишних вопросов: остальные должны видеть в этом не более чем обычный трофей, который мы захватили. Понятно?
        «Нью-Йорк?»  - подумала Этта. Слово зародило крошечный кусочек надежды среди спутанной неразберихи дня.
        - Интересно, что будет, если истина вскроется?  - спросила София, сама кротость.  - Что о тебе подумает экипаж, узнай они, что рискуют жизнями ради вознаграждения, которого никогда не увидят?
        Что-то в этих словах задело юношу, и ему явно пришлось приложить усилие, чтобы взять себя в руки. Николас вскинул руку, ладонь хлопнула по дереву рядом с ее головой. До этого он стоял над Софией, выпрямившись в полный рост, но теперь наклонился, чтобы посмотреть ей прямо в глаза.
        - Унижайте меня, сколько влезет, мисс Айронвуд, выплевывайте любые гнусные ругательства, какие можете выдумать, но если снова будете угрожать моему средству к существованию, знайте: вы не избежите последствий.
        Айронвуд?
        София, даже не вздрогнув, ухмылкой смахнула угрозу с лица, позеленев и изобразив дурноту. Николас отступил назад, его глаза мерцали огнем, казалось горевшим в самом сердце. В повисшей тишине, где ход времени отмечал лишь ритмичный скрип скелета огромного корабля, Этта осознала, чему только что стала свидетельницей, что нащупала девушка: оружие, способное открыть старые раны.
        Если такой была София, страдающая от морской болезни, то в какое же чудовище она превратится, когда обретет полную силу! Разрываясь между желанием, чтобы разговор продолжился, возможно давая ей побольше полезных сведений, и предвкушением красочной драки, Этта снова прижала тупой конец ножа к бедру, вдыхая холодный соленый воздух.
        - Мы поняли,  - наконец сказала Этта.  - Спасибо.
        Это возымело эффект, на который она надеялась: внимание Николаса вернулось к ней.
        Он коротко кивнул:
        - Я распоряжусь, чтобы обед прислали в вашу каюту. Отдыхайте, мисс Спенсер.
        Этта кивнула, не отрывая взгляда от пальцев ног, выглядывавших из-под платья. Николас двинулся к ступенькам, и пропитанный дымом воздух вокруг них колыхнулся, кожу на затылке покалывало от ощущения, что его глаза напоследок прошлись по ней. Когда звук шагов на лестнице стих, Этта повернулась к девушке, стоявшей рядом:
        - Что, черт возьми, происходит?
        Прижав руки к губам, София стояла у переборки. При словах Этты она подняла лицо:
        - Ни слова, пока я не скажу, иначе я за себя не отвечаю.
        Этта снова распахнула дверь каюты и шагнула внутрь, обвив пальцами теплый металл ножа.
        - Скажи мне, кто ты,  - потребовала она.
        В стене оказался маленький иллюминатор, впускавший лишь крохи света. София на нетвердых ногах нагнулась за металлическим фонарем, поднимая его на маленький столик. Этта отодвинулась, пытаясь держаться подальше от запаха рвоты и холодного, оценивающего взгляда Софии. Ей захотелось вернуться к двери,  - если дело примет дурной оборот, она сможет вырваться наружу и запереть Софию внутри.
        Девушка тяжело села на край встроенной койки, подпихнув к себе ведро ногой.
        - Проклятый корабль, проклятый предатель, проклятое задание…
        - Расскажи мне!  - воскликнула Этта.  - Как мы здесь очутились… и где это здесь? И кто эти люди?
        - Я не обязана ничего тебе рассказывать после этой воистину умопомрачительной демонстрации бес…  - София немного напряглась.  - Бестолковости.
        - Ты толкнула меня!  - взвилась Этта, выпуская гнев.  - Ты что-то со мной сделала… притащила меня сюда!
        - Конечно, я тебя толкнула,  - фыркнула София.  - Ты не мычала, не телилась. Мы сто лет там проторчали, а ты все плакалась, как дура. Я сделала нам обеим одолжение.
        - Это ты…  - Этта с трудом выдавливала из себя слова.  - Ты застрелила Элис? Она пыталась помешать тебе притащить меня сюда?
        Мозг Этты отчаянно пытался связать, почему Элис оказалась там, не в зале и не наверху, в мамином кабинете. Девушка не проверила, была ли сумочка при ней - в любых других обстоятельствах она бы, возможно, посчитала бы, что ее пытались ограбить. Но выходило слишком много совпадений. И объяснение казалось слишком простым.
        - Элис?  - в замешательстве повторила София.  - Ты про старую кошелку? Не знаю, кто в нее стрелял,  - там были и другие Айронвуды, приглядывающие за нашими успехами. Если это не один из них - что ж, я тоже не собиралась сидеть и ждать, пока тот, кто бы это ни сделал, добрался бы до нас.
        Этта смотрела на нее, тысячи мыслей превращались в вопросы. Софию рассмешило ее ошеломленное молчание, и последний изношенный зажим, удерживающий самообладание Этты, наконец-то лопнул.
        Девушка выхватила нож, ее грудь вздымалась, тело трепетало, когда она приставила его к горлу Софии. Зверь в ней взял верх над логикой, состраданием, терпением. Мерзость, текущая по венам, была незнакомой и пугающей.
        Что ты творишь?
        София уставилась на нее, темные глаза лишь немного расширились. Потом она нетерпеливо щелкнула языком и потянулась им к лезвию, пока на кончике не выступила капелька крови.
        Прежде чем Этта успела отшатнуться, София обвила свою руку вокруг ее руки, отодвигая нож на долю сантиметра от своего горла. Лунный свет мог бы позавидовать ее коже, такой бледной и гладкой она казалась. Темные глаза горели диковатым одобрением. Словно Этта прошла негласное испытание. Этта чувствовала трепет пульса Софии, легкий и теплый, когда девушка снова притянула их руки к своему горлу, скользя по обнаженной плоти.
        - Сюда,  - сказала она,  - прямо сюда. Они истекут кровью, как резаные поросята, прежде чем успеют взвизгнуть и ты сможешь улизнуть. Запомни это.
        Этта кивнула, ее горло слишком сжалось, чтобы говорить, когда София вырвала нож из ее пальцев и с силой швырнула в переборку, где тот и остался, подрагивая.
        - Они не ожидают этого от тебя,  - продолжила она,  - и я, к своему стыду, тоже не ожидала. Это хорошо. Я люблю бойцов. Но против меня ты этим ничего не добьешься.
        - Сказала девчонка, которая не может перестать блевать,  - Этта едва узнала себя за этой злостью и все менее узнавала себя в охватившем ее чувстве беспомощности.
        Она словно бы снова тонула, безвольно наблюдая за поверхностью воды, темнеющей с каждой секундой. София поднялась, взяла со стола серебряный кувшин и налила воды в маленькую фарфоровую чашу, потом плеснула на лицо, шею, руки. Закончив, окинула все гневным взглядом:
        - Ненавижу этот век. Какой же он… неотесанный, правда?
        Этта услышала свой собственный шепот:
        - Какой век?
        - Ты правда не делала этого раньше? Ты действительно понятия не имеешь. Поразительно!  - София подняла голову, поджав губы.  - Угадай.
        Этта не хотела произносить этого вслух, но другого способа узнать не было.
        - Восемнадцатый?  - предположила она, думая о костюмах.  - Ты притащила меня в восемнадцатое столетие?
        Отчаянье сделало ее голос высоким. Скажи мне, скажи мне, скажи мне…
        - Никто тебя никуда не притаскивал,  - возразила София.  - Ты путешествовала.

        4

        Путешествовала. Этта катала слово в сознании, словно глину, позволяя ему сформироваться, разглаживая, пробуя другую форму. Путешествовала! Путешествие подразумевало выбор: добровольное преодоление расстояния, определенную цель. Этта последовала за тем шумом и криками, потому что хотела доказать самой себе, что не сошла с ума, что есть источник, причина. И он привел ее…
        К лестнице.
        Стене дрожащего воздуха.
        Только вот… это была не вся правда. Он привел ее к Софии, а София вывела на лестницу, потому что…
        - Тебя послали, чтобы привести меня сюда,  - сказала Этта, сложив два плюс два.  - Ты притворилась скрипачкой… участвующей в концерте.
        София тряхнула запястьем.
        - Дай мне ту влажную тряпку, а?
        Этта выудила тряпку из чаши и бросила девушке в лицо, наслаждаясь шлепком о кожу.
        София поднялась, платье перелилось через край узкой койки.
        - Не в настроении?
        Этта еле сдерживалась, чтобы не закричать: «С чего бы, а?!»
        Стук молотков и крики сверху заполнили повисшее между ними молчание.
        Спустя пару секунд София проговорила:
        - Как бы ни было забавно посмотреть на это, я не могу позволить тебе наделать ошибок. Если проговоришься и разоблачишь себя перед остальными, мою - не твою - шею ждет гильотина.
        Подтащив шаткий деревянный стул от двери, Этта спросила:
        - Что ты имеешь в виду… если проговорюсь?
        София откинулась на койку, настолько миниатюрная, чтобы растянуться, не подгибая колени. Сложив мокрое полотенце, девушка накрыла им глаза и лоб.
        - То и имею. Если расскажешь кому-нибудь на корабле - или кому угодно еще, раз уж на то пошло,  - что можешь путешествовать во времени, подведешь нас обеих под монастырь.  - Она приподняла тряпку, глаза сузились.  - Хочешь сказать, что правда ничего об этом не знаешь? Родители все от тебя скрывали?
        Этта посмотрела на свои руки, изучая красные, покрытые ссадинами костяшки.
        Вопросы повисли между ними, словно нитка слепящих бриллиантов.
        Она подняла взгляд, озарение смело неверие.
        - Если я отвечу на твой вопрос, обещай ответить на мой.
        София закатила глаза:
        - Если тебе так хочется поиграть…
        - Я не знаю своего отца,  - сказала Этта.  - Никогда не знала. По маминым словам, она встречалась с ним лишь раз. Мимолетное увлечение. А теперь скажи мне, почему это так важно?
        - Я не имела в виду твоего отца.  - София приподняла обе брови.  - Способность может передаваться от любого родителя.
        Тогда…
        Мама. О боже… Чтобы не упасть, Этта оперлась о стол, навалившись на него всем весом, ноги словно бы обратились в пыль. Мама.
        Ты не можешь просто взять и сбить ее с пути без последствий!
        Она не готова. Не прошла соответствующую подготовку, и нет никакой гарантии, что этот путь ей подходит!..
        Они говорили не о дебюте.
        Недоумение терзало мысли девушки, даже когда чувство вины сомкнуло на ней свою пасть. Она поругалась с Элис - столько всего наговорила,  - думая, что наставница хочет удержать ее от выступления.
        Она пыталась меня защитить. Мама хотела, чтобы Этта путешествовала, а Элис - нет. Так она тоже одна из них - путешественница? Роуз явно посвятила Элис в тайну, а Этту держала в неведении. Да как они могли обо всем знать и словом не обмолвиться? Зачем поставили в такое положение?
        …Ты явно не знаешь Этту, если недооцениваешь ее. Она справится.
        Справится с чем?
        Заставив себя сжать челюсти, охваченная новым подозрением, Этта повернулась к Софии. Если бы мама хотела, чтобы это произошло, она бы просто попросила ее пойти с Софией. Оглушительный резонанс, смерть Элис - ничего этого не должно было случиться.
        Пришло ее время.
        Над заполняющим голову хаосом расцвела мысль. Роуз и Элис точно знали, что однажды Этта отправится в путешествие, и, может быть, всегда спорили, пытаясь это как-то предотвратить, защитить ее. Вот почему не рассказали, на что она способна,  - спорили о том, как, наконец, намекнуть ей.
        Не слишком-то торопились, подумала Этта, пытаясь унять дыхание. Совсем даже не торопились.
        Ей внезапно стало страшно за маму. Ведь если один из путешественников во времени - один из наблюдавших за ними Айронвудов - без колебаний убил Элис, чтобы добраться до Этты, именно Этты, то кто сказал, что они не сделали того же с ее мамой, если и она попыталась их остановить?
        Почему они пришли за ней? Зачем она им нужна?
        - Ты достаточно умна, чтобы это понять,  - продолжила София.  - Способность передается по наследству от одного или обоих родителей - теперь, как правило, от одного, так как нас стало меньше и мы вынуждены вступать в браки вне рода. Шансов унаследовать способность все меньше и меньше, но ты явно получила ее от матери. Роуз Линден.
        Линден. Не Спенсер. Но почему мама взяла другую фамилию - просто придумала, или ее носил отец Этты? Как он во все это вписывается, если вписывается?
        - Довольно известная в наших кругах, надо сказать. В один прекрасный день она исчезла, вызвав изрядную суматоху.
        София, казалось, наслаждалась, наблюдая, как Эттин мир неспешно разворачивается перед нею. Этту приводило в бешенство, что эта девушка не спешила рассказывать ей все, явно надеясь, что она будет ее умолять.
        А она не будет.
        - Разве ты не хочешь задать мне еще один вопрос?
        Уголок рта Софии пополз вверх, когда Этта расправила плечи.
        - Сайрус Айронвуд. Тебе знакомо это имя?  - наконец поинтересовалась София.  - Оно тебе о чем-нибудь говорит?
        - Это два вопроса,  - заметила Этта.  - И на оба ответ «нет». Как мы путешествуем, как это вообще работает?
        София застонала:
        - Господи! Мы потратили годы, чтобы этому научиться, а теперь я должна рассказать за две минуты?
        - Да,  - твердо ответила Этта.
        - Это… особые отношения, в течение тысяч лет складывающиеся у некоторых людей со шкалой времени. Никакой машины, если ты об этом подумала. Нечто… более натуральное. Деду слово не нравится, но путешествия в чем-то сродни магии. Наши предки получили уникальную возможность воспользоваться преимуществом прорех во временной ткани, пройти через дыры и выйти в другой эпохе.
        Что из этого показалось самым невероятным? Что время может оказаться «дырявым» или что София с бесстрастным лицом произнесла слово «магия»?
        - Они похожи на естественные трещины - изломы,  - которые можно найти по всему миру. Проходы существовали всегда, и наши семьи всегда умудрялись находить и использовать их. Все довольно просто, но постарайся не терять ход мыслей.  - София поерзала, пытаясь устроиться поудобнее.  - Проход в средневековом Париже может вести, скажем, в Египет времен фараонов. Ты входишь внутрь, как вошла бы в любой туннель, и проходишь назад или вперед между выходами.
        Этта кивнула, растирая закоченевшие руки, пытаясь вернуть им чувствительность. От следующего вопроса ее отвлекла шальная мысль. София сказала наши предки. Этта подумала было, что речь идет о Софии и ее деде, Айронвудах,  - но среди этих безликих «предков» были и ее? Линдены?
        Мысль заполнила темный пыльный уголок ее сердца, который она закрыла еще ребенком жгучей, почти невыносимой надеждой. Она никогда не позволяла себе хотеть большего, чем у нее уже было; это было ужасно неблагодарно при той любви, которой окутывали ее мама с Элис. Но… семья. С корнями и десятками, судя по всему, ветвей, с одной из которых она упала.
        - В сундуке в соседней каюте найдется еще одно платье тебе по размеру,  - махнула рукой София.  - Бог знает, может, ты влезешь в него лучше, чем в то, которое я на тебя нацепила.
        Обида померкла на фоне внезапного осознания.
        - Где мои вещи?  - спросила Этта. Ее одежда, мамины сережки…
        - Твое уродливое платье я сожгла, как только мы пришли,  - ответила София.  - Все равно оно было испорчено. Серьги в мешочке в… кое-где.
        Паника ослабила хватку.
        - Клянешься, что не выбросила серьги?
        - Хотела,  - призналась София.  - В жизни не видала такой отвратительной пары сережек. Но… жемчужины оказались настоящими. Вот я и подумала, что, возможно, однажды они тебе пригодятся. Продать.
        Этта вздрогнула от удивления. Продать?
        - Просто сходи за этим чертовым платьем… а заодно и за исподним. Все, что тебе нужно, завернуто в коричневую бумагу,  - объяснила София.  - И поторопись, хорошо? У меня назрел следующий вопрос.
        Этта встала на негнущихся ногах, но остановилась у двери, прислушиваясь. Убедившись, что поблизости никого нет, вышла, нырнув в соседнюю каюту. В ней почти ничего не было - даже стола,  - так что девушка тут же нашла сундук и присела возле него. Тяжелая крышка застонала, когда она потянула ее вверх, уловив приятную волну лаванды.
        Мешочки с лавандой обнаруживались то тут, то там: прятались среди лежащих сверху одеял и даже в кожаных ботинках, которые она отставила в сторону. Коричневый сверток, перевязанный бечевкой, лежал внизу, под очередным слоем одеял. В сундуке нашлось кое-что еще: бутылочка, пахнущая розовой водой, расческа, и… выдохнув обжигающий легкие воздух, девушка схватила бархатный мешочек.
        Серьги вывалились на ладонь, и Этта выронила бархат. Всхлип вырвался из глубин ее души, да такой бурный, что она вздрогнула. Девушка прижала кулак ко лбу, почувствовав укол впившихся в кожу замочков.
        Не надо было ей покидать каюту Софии. Она не могла держать себя в руках, не ощущая давления и необходимости притворяться. Сейчас казаться смелой или спокойной было не обязательно. Доказывать было нечего.
        Элис. Боже мой, Элис. Этта посмотрела на свои руки, словно ожидая увидеть следы крови наставницы. Ее убили, чтобы добраться до Этты,  - почему она не остановилась, не послушала, что старая женщина пыталась втолковать ей в кабинете матери? И почему Элис пыталась все это предотвратить?
        Ей нужно придумать, как держать себя в руках, иначе она никогда не выберется отсюда. Никогда не найдет дорогу назад в свое время.
        Дыши, утеночек. Считай со мной. Три счета вдох и три - выдох…
        Голос Элис плыл среди раздробленных осколков Эттиных мыслей. Девушка полной грудью вдохнула влажный воздух, сосредоточенно вслушиваясь, как расправляются легкие, и медленно, как учили, выдохнула. Переживания и паника так давно не душили ее, что она забыла, как легко попасться в их тиски.
        Закрой глаза.
        Слушай только музыку.
        Слушай.
        И она слушала: поющих матросов наверху, пульс, быстро и неукротимо бьющийся в ушах. Машинально подняв руки и сотворив из воздуха скрипку, она заиграла для собственного успокоения. Поняв, что делает, остановилась.
        Этта с усилием выдохнула через нос, потирая пальцем переносицу.
        Мама хотела, чтобы я путешествовала. Нет, не так, конечно, но однажды. Она хотела, чтобы я знала, чтобы понимала, на что способна.
        Впервые в жизни Этта осознала, что, наконец, столкнулась с маминым главным секретом - самой сутью того, кем она была, почему берегла каждое воспоминание о своем прошлом. Почему так неожиданно закрывалась, погружаясь в глубокую задумчивость. Ледяной узел, в который скрутились их отношения, распутался. Девушка почувствовала отчаянную необходимость найти маму, убедиться, что она в безопасности, поговорить с нею и наконец-то узнать ее.
        Но ничто из этого не отвечало на вопрос, почему Роуз держала все в секрете. Сейчас она путешествовала только между материками - плавала через океаны; в этом Этта не сомневалась. Так почему она исчезла, как утверждала София? И какие из ее рассказов были настоящими, а какие - выдуманными, чтобы усыпить маленькую беспокойную девочку?
        Я должна вернуться.
        Очнувшись на корабле, она обнаружила, что все ее тщательно выстроенное хладнокровие улетучилось, оставив только животный инстинкт и волю. Тогда она почувствовала себя безумной и расстроенной, но доказала - хотя бы себе,  - что готова сражаться. Защищать себя. Теперь нужно любой ценой использовать каждую каплю жажды жизни; собрать в кулак нежелание покоряться давлению и составить план возвращения домой.
        Домой… В свое время. В Нью-Йорк.
        Этта сунула ноги в тесную обувь и запихнула серьги обратно, остановившись лишь на мгновение, чтобы удостовериться, что они целы. Их небольшой вес будет напоминать ей о доме, маме, Элис, дебюте…
        Элис. Этта была путешественницей во времени - может ли она вернуться в ту минуту, когда ругалась с мамой и Элис? Может ли использовать дар, чтобы перенестись в прошлое, уйти с концерта и увести их обеих?
        Может ли спасти Элис?
        Этта всегда знала, куда течет ее жизнь; она боролась за то, чтобы не сходить с этого пути, каждый раз, когда брала в руки скрипку. Ее будущее - это сцена, выступления, записи… Однако небольшое сомнение в неизбежности этой мечты всегда оставалось. И стоило дверце в новый мир приотвориться на миллиметр, как соблазн распахнуть ее до конца стал для ее воображения почти непреодолимым. Каково это, задумалась она, идти, куда и когда вздумается?
        Побывать в сердце давно умершей империи. Пересечь материки и увидеть чудеса мира, прежде чем они исчезнут. Сидеть в аудитории Венского Кернтнертор-театра, слушая первое исполнение девятой симфонии Бетховена. Упросить Баха дать ей урок в его лейпцигские годы.
        Спасти Элис.
        Что еще она могла выбрать, кроме как узнать все, что можно, лишь бы вернуться в то время?
        Ей придется смириться с ухмылками Софии, с тошнотворной мыслью, что, возможно, она смотрит в лицо убийцы своей наставницы или, по крайней мере, соучастницы этого убийства.
        Я сделаю это, подумала Этта, наклоняясь, чтобы забрать сверток. Верну все обратно.
        И, если потребуется, она с боем преодолеет каждый шаг на этом пути.


        Когда Этта вошла в каюту, София сидела на краешке кровати.
        - Заблудилась?  - осведомилась она, снова склоняясь над ведром.
        После вкуса свежего воздуха запаха желчи и рвоты хватило, чтобы желудок Этты тоже перевернулся.  - Как получилось, что с тобой все прекрасно, а я…
        Этта отвернулась, когда Софию снова вырвало, развернула сверток, отодвигая бечевку, и осталась со стопкой льна, хлопка и шелка. И чем-то подозрительно напоминающим корсет.
        - И что мне со всем этим делать?
        - Сними грязное платье и подумай,  - съязвила София.  - Начни с сорочки - тонкой штуки, похожей на ночнушку. Затем чулки - их нужно закрепить подвязками. И да, тебе придется их носить.
        Когда Этту вытащили из воды, кто-то разрезал на ней платье и корсет, который расходился почти донизу, где встречался с юбкой платья. Оно должно было бы достаточно легко сниматься, но мокрые струны корсета запутались и скрутились, когда Этта натянула сюртук Николаса. Как только девушка их ослабила, снять части по отдельности, сбросить на пол и выкрутиться из остатков мокрой окровавленной юбки оказалось довольно легко.
        Ты сделаешь это.
        Слова матери всплыли в ее голове. Этта справится с этим.
        Она может. Она сделает.
        - Придумала вопрос?  - подходя к Софии, поинтересовалась Этта. Нижние юбки оказались главным якорем, тянущим ее вниз: два толстых слоя шерсти, скрепленные вместе, но отдельно от платья. Они скользили по ногам, шлепая по полу. Одной рукой держась за шероховатую деревянную панель, девушка освободилась от них и от чулок, оставшись в длинной тонкой хлопковой ночнушке, под которой ничего не оказалось. Эттино лицо вспыхнуло, когда она взглянула на Софию.
        - Смени сорочку и принеси мне, что там еще осталось. Я тебя перетяну,  - велела София.  - И еще раз: да, тебе это нужно. Видимо, в двадцать первом веке у девушек пропали талии. Иначе платье не будет нормально сидеть.
        Этта нахмурилась:
        - Да, ваше величество.
        - Хорошо звучит, спасибо,  - усмехнулась София.  - Без талии, но способна признать вышестоящих. Возможно, теперь я смогу с тобой работать.
        Этта закатила глаза.
        Как могла, уступая стыдливости, она отвернулась от Софии и стянула сорочку через голову, сменив ее на сухую и чистую. Продев руки в рукава, разгладила зацепившуюся и обмотавшуюся вокруг коленей ткань.
        София не слишком грациозно проковыляла к сундуку. Этта уловила краткий проблеск другой ткани, прежде чем девушка нашла, что искала: длинную тонкую иглу, вырезанную из кости.
        - Продень руки через лямки корсета,  - распорядилась София.  - Шнуровка спереди, так что сможешь сама ее затягивать.
        - Великолепно,  - пробормотала Этта.  - Жду не дождусь.
        - Чтобы сыграть роль и не попасться, надо переодеться,  - напомнила София.
        Оказывается, игла служила для шнуровки корсета. Этта почувствовала запах кожи, когда София продевала иглу через идущие по краям отверстия. Ткань оказалась жесткой, и косточки впивались в кожу, когда София натягивала, закрепляла, натягивала и снова закрепляла. Эттина поза изменилась: девушка выпрямлялась, пока не стала выше дюйма на три, по крайней мере, ей так показалось.
        - Не распускай шнуровку, когда раздеваешься, только ослабляй,  - посоветовала София,  - а потом затягивай. Если хочешь быстрее одеться на корабле, набитом мужчинами.
        - О… кей,  - выдохнула Этта, дергая шнурки, чтобы их ослабить. София шлепнула ее по руке.
        - Ты испортила три лучших платья, что я тебе купила,  - сообщила она.  - Но, думаю, это вряд ли имеет значение, ведь мы не будем обедать с экипажем. Они оба robe а l’anglaise[1 - В английском стиле (фр.).].
        - Переведешь?  - Этта натянула еще одну шерстяную нижнюю юбку на бедра и чуть не потеряла сознание от неожиданно разлившегося по телу сладкого тепла.
        - Лифы закрыты, видишь? Тебе не нужен корсаж, чтобы закрыть корсет.  - София прижала платье к груди.  - Ты забыла чулки и подвязки. Их легче надевать до нижних юбок.
        Этта вздохнула, беря шелковые полосочки, согнулась, чтобы натянуть одну на правую ногу, закрепила лентой выше колена и принялась за левую. София хорошо знала все это, но сама явно была не из «неотесанного» восемнадцатого века.
        - Сколько тебе лет?  - спросила София, снова возвращаясь на кровать.  - Это мой следующий вопрос.
        - Семнадцать,  - сказала Этта, натягивая платье через голову.  - А тебе?
        - Семнадцать,  - ответила София.  - С половиной.
        Конечно. Этта боролась с жалким желанием добавить, что она все равно ее обошла - ей восемнадцать исполнится всего через несколько месяцев.
        - Ты действительно настолько хороша, чтобы профессионально играть на скрипке?
        Пальцы Этты скользили по ленте, которую она пыталась завязать настолько туго, чтобы удержать чулки, но и настолько свободно, чтобы кровь свободно циркулировала по ноге. Она не обязана выкладывать всю правду.
        - Думаю, да.
        - А твой отец, твой будущий муж…  - Толчок прошедшей под килем волны заставил Софию упасть обратно на кровать. Откинувшись, девушка так и осталась лежать.  - …твой будущий муж,  - выдавила София, морщась от очередного приступа тошноты,  - они позволили бы тебе работать? Даже после того, как пошли бы дети?
        Странный вопрос.
        - Я уже говорила, что не знаю отца,  - ответила Этта.  - Но никто не посмеет указывать мне, что делать, когда мне исполнится восемнадцать. По крайней мере, заставить меня они не смогут.
        София смотрела на нее остекленевшими глазами:
        - Правда?
        Этта знала, какой вопрос задавать следующим, но на языке вертелся другой:
        - Из какого ты века? Кстати, в этом раунде у меня два вопроса.
        - Я изо всех веков,  - пренебрежительно отозвалась София.  - Но родилась в 1910-м в Филадельфии. Не возвращалась в то время с тех пор, как… Вечность.
        - Где расположены остальные разрывы… например, тот, что ведет в Метрополитен?
        София расхохоталась:
        - Так я тебе и сказала! Да и что бы изменилось, если бы сказала. Ты хоть знаешь, в каком мы океане?  - Через секунду она, кажется, поняла свою ошибку.  - Это не вопрос!
        - Нет, вопрос. И да, знаю. Это ведь Атлантика?  - Этта не нуждалась в том, чтобы София подтверждала ее правоту. Она помолчала, пытаясь придумать правильный вопрос.  - Как мы попали на корабль?
        - Мы прошли через проход. Ты потеряла сознание. Я переодела тебя в соответствующую эпохе одежду, и мы обе отправились в порт, чтобы сесть на корабль. Этот отказался единственным, выходившим из… из того самого порта, который удовлетворял назначенному дедушкой времени. Одна беда: судно отправлялось в Англию, поэтому дед нанял эту… эту крысу, чтобы захватить корабль и привести в Нью-Йорк, где он нас ждет.
        Ответов было гораздо больше, чем Этта рассчитывала. Должно быть, от усталости София выболтала лишнее.
        - Намочишь?  - И София бросила тряпку Этте. Та поймала ее двумя пальцами, держа перед собой.
        - Конечно,  - ответила она.  - Кстати, это был вопрос.
        София прищурилась:
        - Будь ты проклята!
        - Зачем я здесь?  - требовательно спросила Этта.  - Почему ты за мной пришла?
        - Это два разных вопроса с разными ответами,  - заметила София.  - Ответ на первый - не знаю. Мне о таком спрашивать не положено. Ответ на второй - потому что мне велели.
        - Кто?
        - Это третий и самый глупый, принимая во внимание, что я уже рассказала.
        Этта выругалась. У нее был… дедушка. В девушке зазмеилось отвращение. Наконец-то сорвавшийся с бледных губ Софии вопрос получился коротким и еле слышным:
        - Когда женщины получили право голоса?
        Этта моргнула, снова улыбнувшись. Ничто другое ее не волнует?..
        - В твоем распоряжении проходы к разным эпохам, так? И ты правда не в курсе?
        - Чтоб ты знала, прежде чем меня послали забрать тебя, мне не предоставляли привилегии отправляться в любой год по своему выбору,  - раздраженно пояснила София.  - Итак, ответь… скажи, правда ли это… правду ли поведал ящик с движущимися картинками, что женщина баллотируется в президенты?
        Ящик с движущимися картинками… Телевизор?
        Становилось все интереснее и интереснее. София оказалась гораздо более занятной, чем казалась сперва. Девушка не копалась в прошлом Этты, чтобы найти что-то, что можно было бы использовать против нее… нет, она потратила вопрос, потому что ужасно хотела узнать ответ.
        - Да, баллотируется, а право голоса… кажется, в 1920-м?
        - В 1920-м,  - повторила София.  - Десять лет.
        Десять лет с чего - с ее рождения? Этте не верилось, что София не обладала «привилегией» отправиться в какой-либо год. Как ее могли остановить, когда все путешественники держали историю на кончиках пальцев?
        Эта мысль потянула за собой другую:
        - Может ли путешественник изменить историю?
        - Моя очередь,  - проворчала София.  - Но да. Путешественники, как известно, по оплошности и глупости случайно вносили в историю небольшие изменения. Не так уж и трудно, если не соблюдать осторожность. В большинстве случаев изменения не так уж и велики, чтобы требовать корректировки. Но изменять что-либо намеренно - против наших правил и может привести к запрету на путешествия на годы, если не хуже.
        - Не понимаю, почему маленькое изменение не ведет к большому,  - призналась Этта.
        - Иногда это так, но иногда просто ничего не происходит. Заранее трудно предсказать.  - Прикрыв глаза, София скрестила руки на груди.  - Лучший способ понять - думать о шкале времени, как о… непрерывном ревущем потоке. Его направление определено, а мы лишь создаем рябь, впрыгивая и выпрыгивая из него. Время само исправляет себя, чтобы дальнейшие события оставались неизменными. Но если маленькое изменение дорастает до большого или действия путешественника достаточно разрушительны, это действительно может изменить течение времени, тем самым изменяя форму будущего.
        Этта наклонилась к ней:
        - Что такое форма будущего?
        - Какая в твоем времени система обучения?  - вопросом на вопрос ответила София.  - Ящик с движущимися картинками в гостинице заставил меня поверить, что учиться вместе с мужчинами - обычное дело.
        - Телевизор,  - поправила Этта и нетерпеливо набросала контуры американской системы образования.
        - Ладно, смотри, в чем тут дело,  - кивнула София.  - Большие перемены обычно требуют чудовищного количества денег и установления связей с правильными, влиятельными людьми. Дедушка проделывал подобное несколько раз, чтобы обезопасить наше состояние и ввести в родословную другие семьи.
        - Что?  - прогремела Этта. Ее время оказалось ненастоящим - ее будущее определял какой-то старик?
        - Это либо согласованные усилия нескольких путешественников, либо невероятная удача, помогающая обнаружить стержневой момент на временной шкале. Такие события, как войны, сложнее, поскольку в них множество действующих элементов, это как пытаться сдержать приливную волну, но все равно возможно. Гораздо легче изменить городской пейзаж, создать или разрушить компанию, поддержать и пролоббировать законы, удовлетворяющие интересам нашего дела. Дедушка, возможно, вызвал несколько обрушений фондового рынка, разоряя другие семьи, и это могло перерасти в нечто более, ну, историческое.
        Историческое? Что у них считается «историческим»? Великая депрессия?
        - Опять же подобное больше не практикуется,  - продолжила София.  - Мы защищаем нашу временную шкалу.
        «Ты хотела сказать, свои богатство и власть»,  - подумала Этта. Она оказалась права - эта семья отличалась безжалостностью, девушка, как никогда, чувствовала благодарность судьбе, что не имеет с ними ни капли общей крови.
        - Что произойдет, если будущее изменится?  - Этта наклонилась вперед, уперев руки в колени.
        София вздохнула:
        - Расскажи мне о путешествиях в твою эпоху. Каково это - лететь на самолете?
        С трудом сдерживаясь, Этта рассказала, а потом ждала ответа, неловко ерзая на жестком стуле. Глядя в потолок, София сложила руки на животе.
        - Если кто-то изменит прошлое и последствия окажутся достаточно велики, чтобы изменить шкалу времени, это не уничтожит тебя - путешественника за пределы эпохи. Ты уцелеешь. Однако это уничтожит знакомый тебе мир. Ты можешь вернуться и не узнать свой родной мир: не узнаешь знакомых, не найдешь свой дом и тому подобное. Станешь беженцем, лишенным своего естественного времени. Так возникает момент, когда временная шкала сменяется новой, мы называем его складкой. Время попытается исправить и заново отстроить себя, вытолкнув тебя, путешественника из той эры, где ты находишься, в последний год, общий для старой и новой временных шкал.
        Вполне логично, что она не будет стерта из истории, совершив ошибку. Подобное удаление стерло бы ошибку, вызвавшую это, делая невозможным какое-либо изменение. Но то, что описала София, казалось пугающим. Она могла вернуться во время, когда никто: ни Элис, ни Пирс, никто - ее бы не знал. И лишиться всего, чего она достигла со скрипкой, имени, которое ей с таким трудом удалось заработать.
        - Ты что-то задумала?  - поинтересовалась София.  - Вижу по лицу: сначала боялась, а теперь исходишь любопытством.
        - Не имеет значения, чем я исхожу,  - заявила Этта.  - Я собираюсь домой.
        - Ты не можешь вернуться, пока дедушка не разрешит, а он не потребовал бы твоего присутствия, не будь у него веской причины. Хотелось бы мне ее знать.
        Этта с усилием расслабила плечи:
        - Мне тоже.
        - Расшнуруй меня,  - сказала София.  - Хочу отдохнуть.
        Но игра еще не окончена. А ее последний вопрос… Этта провела большую часть жизни, перебирая критические анализы и оценки своей игры, поэтому не сомневалась в своих способностях отличать правду от преувеличения, пристрастия или лжи. То, что сказала София,  - правда, но не вся.
        - Что, не хочешь вернуть должок?  - фыркнула София.  - Так и знала, что надо брать с собой горничную.
        Этта заставила себя встать, когда корабль снова качнуло. София снова позеленела, а шустрые пальцы Этты забегали по линии крошечных пуговиц.
        Ткань - какой-то дамаск - оказалась теплой и влажной от пота; корсет потяжелел от него, сорочка стала полупрозрачной и кисло попахивала. Несмотря ни на что, щемящее сочувствие заставило Этту повернуться и вытащить свежую из ближайшего сундука. За мгновение до того, как она отвела взгляд, Этта увидела глубокие покрасневшие вмятины, оставленные корсетом на коже девушки. Скользнув в свежие одежды, София издала тихий вздох облегчения. Если они в чем и были заодно, то в том, что эту эру было трудно назвать звездной для женщин.
        - Как в этом двигаться?  - поинтересовалась Этта, водружая корсеты на стол.
        - Женщинам не полагалось много двигаться,  - ответила София, добавив:  - Хотя и не всем. Уверена, крестьянки этой эры рады поддержке, горбатясь, убирая дома или делая, что там крестьянкам положено делать. Вертятся как белки в колесе.
        Этта потерла лоб, не зная, с чего начать.
        - Пока ты играешь роль обоев,  - продолжила София.  - Декорации. Вот доберемся до Нью-Йорка, и тогда дедушка попросит у тебя… что он там хочет попросить.
        Этта отпрянула от одной только мысли. Будь здесь мама, одно это слово вызвало бы такой поток красноречия, от которого уши пошли бы волдырями, а сердца выгорели бы по всему океану. Обои. Декорация. Вся ее жизнь и личность обратились в ничто.
        - Я этого не принимаю,  - заявила Этта.  - Я не вещь. И ты, кстати, тоже.
        Выражение лица Софии изменилось: обмякшие от изнеможения черты оживились острым интересом.
        - Ты, знаешь ли, избалована. Ты и ваше голосование, образование, независимость… сколько всего вам досталось даром!
        Этта ощетинилась, чего София явно и добивалась. Как и любая девушка, она все еще чувствовала отголоски ранних эпох угнетения. Ее воспитывала мать, боровшаяся за право получать зарплату, которую заслуживала, за равный доступ к образованию, за возможность путешествовать по собственному выбору. То, о чем ее просили - подыграть чьей-то игре,  - заставило кровь пульсировать в жилах. Она уже напялила этот чертов корсет. Разве этого недостаточно?
        - Зачем ты остаешься здесь, если можно отправиться в какое угодно время?  - осведомилась Этта.  - Ты можешь отправиться со мной - я имею в виду обратно в будущее. Или вернуться в прошлое и попытаться изменить законы…
        София усмехнулась:
        - У меня нет выбора. Все путешественники должны отправляться из того года, в котором на сегодня расположилась наша семья. Дедушка выбирает - мы подчиняемся. Независимо от того, где и когда мы родились, мы все встречаемся там. Все предлагаем свои услуги главе семьи. Играем роли, которые требует от нас каждая эпоха, и не вмешиваемся в законодательство и общество. По крайней мере, больше не вмешиваемся.
        Как удобно думать, будто всего лишь играешь роль! Будто все они играют роли, а жизнь - грандиозный спектакль? Как легко умыть руки, сняв с себя ответственность за исправление ошибок, и бездействовать, взирая на войны и угнетение! Свое будущее, жизнь, какой она ее знала, Этте хотелось бы сберечь, но сидеть сложа руки, обладая такой силой, было бы неуютно, возмутительно.
        - В чем тогда цель путешествий?  - требовательно поинтересовалась Этта, раздраженная всеми этими недоответами.  - Если вы не пробуете ничего исправить, сделать мир лучше, тогда зачем?
        - Служить дедушкиной воле,  - с усталым видом ответила София.  - Защищать интересы семьи. Изучать, что предлагает эпоха, и наслаждаться этим.
        Чудненько. Обладать наиошеломительнейшей силой в мире, чтобы набивать карманы и ходить на экскурсии!
        - И все?  - прошипела Этта.  - Серьезно?
        - Мы защищаем нашу временную шкалу от нападения врагов семьи - остатков других трех семей-путешественников, отказавшихся влиться в нашу.
        - У тебя, знаешь ли, есть выбор,  - через мгновение заявила Этта.  - Всегда. Ты знаешь проход в мое время. Ты можешь уйти. Но не уходишь. Так что на самом деле удерживает тебя здесь, кроме преданности и страха?
        - Ты назвала меня трусихой?  - ледяным тоном переспросила София.
        Девушка тоже обладает этой силой. Так что же держит ее в узде, удивилась Этта, когда она явно хотела большего, чем предлагала ей семья?
        - Я считаю тебя умной. Ты хочешь чего-то лучшего. Так возьми жизнь в свои руки - и вперед!
        А заодно возьми меня с собой обратно. Этта снова сплела руки на коленях, наблюдая за изменением выражения лица Софии; это была не совсем манипуляция, скорее - предложение сотрудничества. Убеди она Софию, что та заслуживает большего, чем могло дать прошлое, девушка отвела бы ее обратно к проходу. Вместе они бы придумали, как сбежать с корабля. Этта была почти уверена, что с толикой изобретательной лжи с обеих сторон мама охотно поможет «новой подруге» дочери встать на ноги.
        Закрыв глаза, София покачала головой, а когда снова открыла, Этта почувствовала в них жар ярости.
        - Хватит сотрясать воздух,  - прошипела София.  - Наша жизнь требует упорядоченности. Так велят правила и закон смешивания, чтобы гарантировать наше выживание. Ты не понимаешь, Этта. Сейчас живет менее сотни путешественников. Мы и так вымираем, без риска попасть в плен или погибнуть в беспощадную эпоху. Мы подчиняемся нормам эпохи, как бы они нас ни возмущали.
        - Утешайся, если это тебе помогает,  - бросила Этта.
        София закатила глаза:
        - Можешь вообразить, что на нас обрушится, если «правильные» люди найдут способ принудить нас им служить?
        Этте не потребовалось напрягать воображение - достаточно было увидеть отблеск ужаса на лице девушки.
        - Мы защищаем себя, играя роли, соответствующие времени, в котором находимся.
        - Что ты имеешь в виду?  - уточнила Этта.
        - То и имею… будущее, каким ты его знаешь. Прежде чем дедушка объединил семьи, они постоянно пытались нарушить естественные временные шкалы друг друга. Не было никакой стабильности. Теперь есть. Так что цепляйся за свои права, убеждения, будущее, но знай: ничто из этого здесь не поможет. Тебе не приходилось выживать, как поколениям женщин до тебя. Ты не знаешь ничего о крошечном оружии, которое мы вынуждены использовать, чтобы получить хоть какие-то знания и власть.
        Разрозненные обрывки жизни Софии начали складываться у Этты в голове. Сквозь их беспорядочное мельтешение проступал жесткий хребет, скреплявший бурю, клокочущую неимоверной злобой и коварством.
        «Крошечное оружие» Софии заключалось в поиске уязвимых мест людей, обнажении их страхов и желаний, пока те не открывались, словно натянутые нервы. Что за жизнь семья предложила Софии, что она так отчаянно нуждалась в большем, вынужденная оттачивать это умение?
        Голос Софии становился грубее, чем дольше она говорила.
        - Теперь, когда наша игра подходит к концу, позволь мне сказать без обиняков. Общество одинаково, независимо от эпохи. Существуют правила и нормы, на первый взгляд бессмысленные. Отвратительная замысловатая шарада: заигрывание пополам с кажущейся наивностью. В понимании мужчин, мы обладаем разумом ребенка. Поэтому ты не должна смотреть в глаза ни одному мужчине на корабле. Есть ты должна медленно, тщательно и мало; и если в каюте меня нет, ты должна находиться в ней одна. Покидать каюту можешь только в моем сопровождении. И сделай нам обеим одолжение: притворяйся немой, пока тебе не задали прямого вопроса и рядом не оказалось меня, чтобы на него ответить. И ни при каких обстоятельствах не разговаривай и не сговаривайся с Картером, можешь использовать его только как нашего слугу.
        Гнев быстро и горячо разнесся по венам; Этта устала, что София ведет себя так, будто любая другая живая душа должна перед нею пресмыкаться.
        - Николас нам не слуга.
        Приподнявшись на локтях, София переспросила:
        - Николас?
        Этта поняла свою ошибку слишком поздно; даже она знала, что в те времена не подобало обращаться к кому-либо по имени, за исключением близких друзей и родственников, и уж особенно к людям противоположного пола.
        - Мистер Картер,  - исправилась она.  - Ты знаешь, что я имею в виду. Не смей относиться к нему, как…
        - За собой следи,  - отрезала София.  - Я знаю, что ты думаешь, какие выводы делаешь, но знай: мое недоверие носит личный характер. Я видела гнилые грани его души и знаю, какая он лживая свинья.  - В ее голосе не было ни насмешки, ни лукавства.  - Держись от него подальше.
        Этта поднялась, собрав мокрую одежду, чтобы скрыть, как дрожат ее руки.
        Я не ошибаюсь… Нет. Лучше она поставит на человека, прыгнувшего в океан ради ее спасения, чем на ту, кто против воли запер ее в прошлом. Какой бы век ни был на дворе.
        - В отличие от тебя,  - заявила Этта, подойдя к двери,  - я принимаю решения сама.
        Но когда, поддавшись искушению, она обернулась через плечо, чтобы удостовериться, что ее слова достигли цели, София уже откинулась на спину, закрыв глаза.
        - Давай,  - бросила София, когда скрипучая дверь отворилась.  - Попробуй.


        Этта шагнула в коридор, закрыв за собой дверь. Прислонившись к ней, она стала искать музыку в шуме ремонта над головой и в голосах, плывущих вверх из-под ног. Мелодия работы, песнь прилежания и мастерства. Ноты плыли, заливаясь в уши, подлаживаясь к темпу и тональности…
        Хватит, подумала она; пальцы натягивали ткань на руках.
        Ветерок ворвался через открытый люк и погладил ее на бегу, спеша к полубаку на носу корабля. Парусиновую завесу сняли, и она смогла разглядеть гамаки и небольшой пятачок, где сидело несколько мужчин, выскабливая металлические тарелки. Один обернулся, вся левая сторона его лица была замотана пропитанной кровью повязкой. Девушка повернулась к двери соседней каюты, намереваясь побыть одной.
        И кто тут трус?
        Она раскинула влажное платье и корсет на койке, чтобы высушить их окончательно. Отчистила тонкую корку серебристой соли, въевшуюся в задубевшую ткань, потом обратила внимание на сюртук Николаса.
        Мистера Картера.
        Что-то в ней надломилось. Почему она сидит здесь - потому что София велела? Она может подняться на палубу, если захочет. Может убежать от запаха рвоты, тесных границ каюты, насладиться свежим морским воздухом, посмотреть вдаль. Она может сделать свой собственный выбор, что бы там София ни говорила.
        Только… Этта сникла, коснувшись пальцами ручки. Он просил их оставаться внизу, пока корабль ремонтируют, и держаться подальше от полубака. Неважно, что просьба в какой-то мере происходила от желания держать Софию подальше. Не желая выполнять ее приказы, Этта не могла заставить себя проигнорировать пожелание Николаса. Кроме того, палуба была завалена не только телами, но и оружием, и осколками металла и стекла. Пока они ее полностью не очистят, выходить было бы небезопасно, да и работе мешать не хотелось.
        Как же мне сделать это без нее? Думай, думай, думай…
        Вдохнув успокаивающий аромат мыла и смолистой туи, Этта села на край койки, с удивлением обнаружив, что все еще держит в руках сюртук. Руки по-прежнему кутаются в его тепло, пока ноги мерзнут в ботинках. Бережно, как только могла, она отчистила медные пуговицы и накинула полотно сюртука на ноги, разглаживая оставшиеся складки.
        Пальцы коснулись небольшой рельефной отстрочки, где, чуть ниже плеча, стояла заплатка. Девушка задумалась, как это произошло… Случайность? Невнимательность? Ранение?
        Попроси его. Слова всплывали снова и снова, пока она уже не могла не обращать на них внимание. Попроси его помочь. У них был общий враг; быть может, когда дойдет до дела, он не захочет выполнять приказы Софии. Николас - мистер Картер - не любил Софию, но будет ли этого достаточно, чтобы дать уговорить себя отвести Этту обратно… Куда? Она по-прежнему не знала, где находится проход, через который она сюда попала. Но… Девушка села прямее, зародившаяся в голове идея достигла сердца. Экипаж в трюме… Они же знают, откуда отплыли? Все на корабле должны знать, когда они с Софией на него сели.
        Я видела гнилые грани его души.
        Я знаю, какая он лживая свинья.
        Этта покачала головой. Члены экипажа были ключом, и те, что работали на палубе, и те, что в трюме. Узнай они ее, узнай, что, по существу, ее похитили, помогли бы ей сбежать от Софии? Отвезли бы обратно?
        Этта могла придумать способ сыграть идеальную девушку восемнадцатого века, но на своих собственных условиях. Надо просто заставить экипаж полюбить ее.
        Что, учитывая ее список друзей… могло стать самой сложной частью плана. Она заводила знакомства во время конкурсов, но больше знала об их технике и навыках, чем о личной жизни. А потом появился Пирс.
        Эттино горло сжалось, словно в нем что-то застряло. Знакомое жало слез надавило на глаза - мысли о Пирсе заставили подумать и об Элис.
        Я спасу ее.
        Ее смерть - не завершение. Не конец. Усилием воли прогнав мысли из головы, Этта встала, положив сюртук рядом с платьем. Руки чесались от желания быть занятыми, играть на скрипке, пока голова не очистится и душа не растворится в музыке. Но вместо этого она лишь копалась в наслоениях одеял в сундуке, нащупывая серебряную расческу, которую видела на дне. Судя по щетинкам, та была сделана из какого-то жесткого волоса. Девушка изучила тонкий узор из листьев и цветов на серебряном обороте, удивившись, что София положила ей что-то столь красивое и милое, а, скажем, не миниатюрные грабли, выдирающие волосы с корнем. Однако, проведя расческой по вороньему гнезду из колтунов, Этта уже не была уверена, что граблями получилось бы больнее. Девушка распутывала волосы с отчаянной осторожностью, прикусив губу, чтобы не заплакать. Лак, которым она сбрызнулась перед концертом, не смылся морской водой, а только затвердел от соли. Сей факт, возможно, и показался бы ей любопытным, если бы кожа на голове не горела огнем, а те волосы, что ей удалось расчесать, не стояли бы торчком, как раздерганный комок ваты. Кувшин и
тазик оказались пустыми, а Этта была слишком горда, чтобы идти за водой, даже если София спала. В дверь поцарапались и постучались. Девушка молчала затаив дыхание в надежде, что пришедший подумает, будто она спит. Вместо этого после очередного стука дверь приоткрылась, и в щелку просунулась голова.
        Мальчик, которого она видела драявшим палубу на коленях, опустив лицо, сложил руки перед собой.
        - Ох, не хочу беспокоить вас, но…
        Его розоватое, усыпанное веснушками лицо обрамляли пышные рыжие волосы - что за расточительность природы: даровать такие мальчишке! Глаза светились ярко-голубым, а когда он их поднял, округлились.
        Этта неожиданно болезненно осознала, что, прервав причесывание, опустила руки на колени без расчески: та продолжала болтаться на голове.
        - Мисс!  - выдохнул он.  - Вы не… очень извиняюсь, я только… мне нужен капитанский, то бишь сюртук мистера Картера!
        С достоинством, на которое только была способна, Этта указала на койку:
        - Он там. Передай мои сожаления, что так долго продержала его.
        Все это время, пока Этта использовала сюртук в качестве успокоительного одеяльца, ей даже в голову не приходило, что у юноши, возможно, не было другой одежды.
        Идиотка. Она была смущена собственной черствостью.
        Тощий большеухий мальчик добежал до койки и схватил сюртук. А она вернулась к своему занятию - попыталась вытащить расческу, не повырывав при этом все волосы. Дверные петли все не скрипели.
        - У вас нету помады, мисс?  - выпалил он.  - Вам, кажется, больно.  - Потом, пойдя белыми пятнами от страха, добавил:  - Извините…
        - Все в порядке,  - быстро соображая, ответила Этта.  - У меня нет… помады. И воды. Можешь достать их для меня?
        Николас говорил, если что-то нужно, можно попросить мальчиков… Этта не была уверена, чего от нее ожидали, но мальчик не казался встревоженным или настороженным просьбой. На самом деле он ринулся в бой:
        - Хорошо мисс, я мигом. Отдам сюртук другому мальчику, шоб почистил, и принесу вам воды. Мамка научила меня, как ухаживать за волосами правильно и подобающе, словно леди…  - Запнувшись на вдохе, он взял себя в руки: встал прямо, расправив худые плечи. Глядя на него, Этта догадалась, что ему не больше двенадцати, может, тринадцати.  - Вам понадобится помощь, мисс?
        Ей нужна помощь, конечно… и та, что он предлагал, и та, о которой, как она только сейчас осознала, она могла попросить. София предупреждала не сходиться слишком близко ни с кем на корабле - ни с кем из этой эпохи,  - но сейчас у нее была веская причина приблизить его, выуживая нужную информацию. Этта поджала губы, чтобы удержаться от улыбки, пряча пульсирующее в ней волнение.
        - Я - Этта Спенсер, а тебя как зовут?
        - Джек, мисс Спенсер,  - он слегка поклонился.
        Верный своему слову, Джек вернулся с кувшином теплой воды, тряпкой и склянкой чего-то, пахнущего необыкновенно пряно, отчего пустой желудок девушки тут же скрутило голодом.
        Джек серьезно относился к своим обязанностям; когда Этта попыталась помочь ему вымыть и вытереть полотенцем свои волосы, он ответил ей твердым взглядом. Девушка закусила губу, чтобы не улыбнуться, и стоически позволила ему нанести пряную смесь - напомадить, догадалась она. Несколько минут ее холили, словно нежную болонку, а потом Этта приступила к исполнению своего плана:
        - Джек, ты из призовой команды? Или с «Ретивого»?
        Он сообщил, выпятив грудь:
        - Из призовой, мисс, и один из лучших. Капитан Холл как следует вышколил нас.
        Замечательно. Именно то, на что она надеялась.
        - Не мог бы ты рассказать мне о команде?
        Джек отшатнулся, окидывая девушку недоверчивым взглядом.
        - Ну… они пускают слюни, храпят и пукают, как любые мужики, даю вам слово.
        Она снова закусила губу, чтобы не рассмеяться.
        - Нет, я хотела узнать… как их зовут? Откуда они? Что делают, когда не работают? Мне всегда было любопытно.
        Всегда - это последние минут десять.
        Джек замешкался, наморщив лоб, словно от недоумения и неуместности всего этого. Этта отмела чувство вины и, улыбнувшись мальчику самой обворожительной улыбкой, на которую только была способна, добавила:
        - Я спрашиваю, потому что доверяю твоему мнению превыше всех остальных.
        Это, казалось, пришлось Джеку по душе.
        - Лады. Думаю, лучше всего начать с мистера Картера,  - наконец, кивнул Джек.
        «Да,  - подумала Этта.  - Давай».
        - Он хороший моряк и нравится мне. Славный. Когда не лается с остальными, учит меня буквам, чего не обязан делать, понимаете? Иногда, когда я приношу ему завтрак, читает мне. Читает так много, шо в толк не возьму, как ему не надоедят все эти слова.  - Джек скорчил гримасу.  - Он - командир призового судна. Он отдаст корабль в призовой суд и получит наше вознаграждение. Ему не очень нравится черепаховый суп: всегда корчит рожу, когда я подаю его. Он из… ну, я вощще-то не знаю. Но воспитал его капитан Холл. Вы это хотели узнать, мисс?
        Этта кивнула:
        - Точно.
        Джек прошелся по всей призовой команде, отмечая, насколько каждый ему нравился, кто чаще всего рыгал после того, как он им прислуживал, кто храпел, кто погиб в жестокой битве во время абордажа. Разговор, естественно, перетек в болтовню о работе, волнении во время абордажа и о том, что некоторые ребята с «Ретивого» согласились работать на мистера Картера, но все же не очень любили Джека. Девушка так увлеклась его рассказом, что не заметила, как расческа заскользила по волосам все легче и легче, сверху вниз, сверху вниз, пока те не стали шелковистыми и только немного влажными на ощупь.
        - Как вам зачесать?  - поинтересовался он.
        - Я просто заплету…  - начала было Этта.  - Спасибо за помощь.
        - Я могу заплести, мисс,  - заметил он.
        - Можешь?
        - Матрос, который не умеет плести,  - вовсе не матрос,  - провозгласил он.  - Сперва научись женить и плести веревки и канаты.
        - Женить?  - переспросила Этта, взглянув на мальчика сквозь завесу волос. Его потрясло, что она уселась прямо на пол, но только так он мог стоять над ней и делать свое дело.
        - Ага, сплеснивать - сращивать концы двух веревок, шоб делались одной. Соединять их вместе.
        Она задумалась, не от этого ли исконно пошло само слово: женясь, люди связывают свои жизни друг с другом. Как странно увидеть что-то знакомое под совсем другим углом зрения, проследить его неожиданную историю. Хоть какая-то польза от путешествия во времени: по крайней мере, она чему-то училась. Чему-то, что могло пригодиться только на викторинах, но все же.
        - …Черти носят, Джек Уинстед?  - раздался голос.
        Бросившись к двери, Джек распахнул ее.
        - Господи, парень! Ты что, тут прячешься? Новый кок, конечно, зверь, но он же тебя не съест…
        Этта поднялась на ноги. Мужчина за дверью оказался моложе, чем она ожидала, учитывая глубокий баритон,  - однако она узнала его голос, перекрывавший остальные и в командах, и в песне. Темно-русые волосы были завязаны на затылке, открывая отличный вид на круглое открытое лицо и зашитую рану на щеке. У него были широкие плечи, грудь колесом, как у голубя, но он рванулся, чтобы вцепиться в воротник Джека, словно ястреб.
        - Простите, это моя вина - я задержала его,  - сказала Этта, чувствуя подступающее отчаянье: не обидел бы он мальчика.
        Мужчина поднял голову, отпуская Джека.
        - Ох, прошу прощения, мисс Спенсер. Если он помогал вам, все в порядке.
        Джек с широко распахнутыми глазами повернулся к ней.
        - Да, помогал,  - подтвердила Этта.
        Мужчина посмотрел на мальчика сверху вниз.
        - Повар уже четверть часа не может тебя дозваться. Давай, шевелись, парень.
        Джек вышмыгнул из комнаты, но мужчина схватил его за воротник и втащил обратно. Мальчик поспешно поклонился:
        - Приятного вечера, мисс!
        - Мы еще научим его манерам,  - немного раздраженно пробормотал мужчина,  - хотя, кажется, мне и самому бы не помешало. Я - Дэйви Чейз, первый помощник капитана призового судна.
        Этта не знала, что делать, когда он щелкнул каблуками и еще раз поклонился. Реверанс? Кивнуть? Она припомнила, что ей рассказал о нем Джек. Любит музыку, эль, девок из доков. Не любит юнг, которые не слушаются приказов, зиму в Новой Англии, чай. Самое интересное, однако, что его вырастили - фактически усыновили - капитан Холл, его покойная жена, как и Николаса.
        - Все хорошо? Вы нас порядком напугали,  - продолжил он.
        - Уже лучше, спасибо,  - осторожно произнесла она, довольная, что голос прозвучал спокойно и собранно. Может, попрактиковавшись, будет легче или, по крайней мере, спокойнее?
        - Я увидел, что вашей сестре еще плохо… точнее, почуял, когда подошел к ее каюте. Что за невезучий желудок.  - Юноша выглядел так, словно пытался подавить усмешку, и в это мгновение Этта поняла, что он ей нравится.  - И попросил кока приготовить отвар, который ей поможет. Скоро мы поставим ее на ноги и поплывем дальше.
        Чем раньше София поправится, тем раньше Этта вернется под ее пристальное наблюдение. Ей следовало использовать все оставшееся время, чтобы задобрить команду и повернуть корабль в порт, из которого он отплыл. К проходу, ведущему в Нью-Йорк ее времени.
        - А вы? Отужинаете с нами сегодня вечером?
        Этта открыла было рот, чтобы отказаться - от истощения даже собственные кости казались тяжелыми, и ей нужно было попрактиковаться в светских беседах этого века, прежде чем отважиться на полноценный разговор,  - но желудок отозвался громким урчанием.
        Эттино лицо запылало, когда она бросилась извиняться, но теплые карие глаза Чейза только восторженно засветились.
        - Кажется, ответ ясен,  - улыбнулся он, протягивая руку.

        5

        Мистер Эдвард Рен явно никогда не позволял правде вставать на пути хорошей истории.
        Николас откинулся на стуле, борясь с желанием стукнуть кулаком по столу и оборвать - силой, если потребуется,  - бессвязный рассказ о былой доблести Рена. Насколько Николас понимал, полуправда за полуправдой складывались в полнейшую ложь.
        Оглянувшись вокруг, он оценил реакцию ужинающих. Из его призовой команды - тех, кто вместе с ним высадился на «Ретивого», овладев кораблем,  - присутствовал боцман Тейлор, уткнувшийся в свои чашки, с зубами, окрашенными портвейном. Он клевал носом, обхватив живот, вспученный непомерным количеством лабскауса и пастернака в масле. Справа сидел уцелевший офицер из команды «Ретивого», штурман Хит. Правое ухо пожилого джентльмена под нашлепкой парика было забинтовано, и он весь ужин провертелся на стуле, пытаясь расслышать, что говорит Генриетта Спенсер, поглощавшая еду с волчьим аппетитом, по достоинству оцененным Николасом.
        Генриетта Айронвуд?  - подумал он. Туманное письмо старика не содержало прямых указаний, но ей, казалось, недоставало яда, прокачиваемого сердцем этой семьи. Однако вполне возможно, она из тех, кто подбирается поближе, прежде чем вонзить смертоносные клыки.
        Он перевел взгляд направо от нее, где сопляк Гуд, свеженазначенный судовым врачом, сосредоточенно кромсал еду на кусочки, годные разве что для цыплят.
        - Мисс Спенсер, вы не попробовали лабскаус. Очень рекомендую,  - ляпнул Хит, почти перекрикивая не столь громогласного Рена. Николасу приходилось бывать на его месте - мучительный звон и временная глухота после пушки, выстрелившей слишком близко,  - и он не мог обвинять старика за излишнюю громкость.  - Конек кока.
        Зная, что, допусти он хоть кого-то из призового экипажа распоряжаться камбузом, пришлось бы грызть черствые сухари и хлебать черепаховый суп каждый вечер, Николас неохотно разрешил коку «Ретивого» остаться в должности. Мужчина разве что не приковал себя к плите, стоически и мрачно, предложив в качестве доказательства своего мастерства пирожные. Выглядел он весьма неплохо: подстриженная темная борода и опрятные волосы. Более того, кок, за свою жизнь явно прошедший через множество абордажей, терпел его присутствие на корабле.
        - Оно приготовлено из солонины, которую кок подвешивает за бортом судна, чтобы соль вымылась,  - объяснил Гуд.  - В рагу только мясо, картофель, лук и немного перца, если он у него имеется.
        Генриетта… нет, Этта… нет, мисс Спенсер… наградила Джека, одного из юнг, легкой улыбкой, когда тот выскочил вперед, плюхая тушеное мясо в ее тарелку.
        Все наблюдали, как девушка осторожно откусила, сжала губы, пробуя, с трудом проглотила. Ей удалось выдавить лишь одно слово:
        - Вкусно.
        - Хорошая девочка,  - усмехнулся Чейз.
        Светловолосый, как ангел, и огромный, как медведь, его друг, первый помощник капитана на оставшуюся часть путешествия, знал толк в противоречиях. Вечно розоватое открытое круглое лицо светилось неукротимым добродушием. Он был одним из немногих, кто украдкой утер слезу, когда мисс Спенсер очнулась. Спустя всего несколько секунд Чейз вернулся к работе, помогая остальным латать корпус, распевая похабные песни самым громким голосом, на какой был способен. А сегодня вечером после ужина и последней вахты он отправится в свой гамак - с удивительной тщательностью штопать чулки - свои и всего экипажа.
        На палубе, однако, Чейз был внушителен, словно гора, не зная снисхождения к отлынивавшим от работы или посмевшим не подчиниться - не без страха, впрочем, перед плеткой-девятихвосткой или хорошеньким пинком по мягкому месту. Как правило, поддержать Чейза в приподнятом настроении удавалось доброму пиву или бокалу вина, но Николас почти обрадовался, что его друг выглядел так же угрюмо, как он сам себя чувствовал. Может быть, он не единственный, кого измотали все эти испытания.
        Рен ласково улыбнулся Этте - мисс Спенсер,  - указывая на свою все еще полную тарелку лабскауса:
        - Я не очень его жалую. Проклятие изысканного вкуса, полагаю. Но, клянусь, ел бы его каждый день, вместо того чтобы сдохнуть от голода на острове с остальными…
        Черт возьми, от этого что, не будет никакого спасенья?
        По досадной милости Божьей, Рен был еще одним выжившим офицером с «Ретивого», что, к сожалению, предоставляло ему честь трапезничать в капитанской каюте, за пределами которой он и другие моряки оставались в трюме.
        Николас глубоко вдохнул аппетитный солоноватый запах лабскауса и подозвал Джека наполнить свою опустевшую миску. Руки мальчика нервно подрагивали. Первое плавание. Николас хорошо помнил это чувство.
        - Отлично справляешься,  - прошептал он мальчику.  - Молодец.
        Джек выпрямился, расправив плечи, и изо всех сил старался удержать улыбку на лице, когда двинулся прислуживать Чейзу. Когда он дошел до Рена, мужчина прервал историю, чтобы наградить мальчика всей тяжестью своей снисходительности.
        - Ты что, оглох, а? Я же сказал, что не жалую его.  - Рен глянул на Николаса:  - Твое милосердие воистину не знает границ. Нанимаешь недоумков и простаков?
        Рычание забурлило в глотке Чейза в тот же миг, когда ложка в руках Джека «выскользнула» из его пальцев и с мокрым плюхом приземлилась Рену на колено.
        - Ах ты чертов…
        Николас напрягся, когда Рен занес руку. Дерзость будет наказана, но не так: хотя другие могли бы обвинить его в слабости, Николас никогда не поднимал руку на детей, даже наказывая за дело.
        - Мистер Рен…
        Он не мог взять в толк, как ей удалось в тяжелых юбках переместиться так быстро, но Этта уже стояла подле Рена, положив руку ему на плечо.
        - Ох, нет,  - громко проговорила Этта.  - Какой ты неуклюжий, Джек! Лучше бы тебе извиниться.
        Чейз оттащил Джека на безопасное расстояние от Рена, пока офицер пялился на Этту, на секунду позабыв о своей ярости.
        - Извините,  - пробормотал Джек, а когда Чейз немного его встряхнул, добавил:  - Сэр.
        - Все в порядке, правда? Всякое случается,  - успокаивающе продолжила Этта, поднимая выроненную Реном салфетку.  - Вот так…
        Она слегка повернулась, возвращаясь на свое место, спокойно встретив взгляд Николаса. Отлично. Искусная манипуляция. Он склонил голову в знак признания. Хорошо сыграно.
        Этта склонила голову в ответ, возведя бровь, будто спрашивая: «А ты где был?» Он ответил на вызов нежданной улыбкой.
        - Шельмец сделал это нарочно,  - упорствовал Рен.
        Этта продолжила:
        - Итак, что вы говорили об острове и еде?
        Поскольку Рен был, что непостижимо, офицером, матросам обоих экипажей, включая юнг, полагалось выказывать ему уважение. Существовали обычаи, как вести себя с захваченным экипажем, и, правду сказать, Джека следовало наказать. Возможности избежать этого, не нарушая несносный этикет, не было, но мисс Спенсер…
        Николас повернулся и заметил, как Чейз наблюдает за ней, приподняв брови. Она потушила пожар, прежде чем пламя успело заняться.
        Теперь, однако, мисс Спенсер, казалось, пожирала каждое слово Рена, словно кусочки второй порции ужина. Айронвуд хорошо ее обучил. Придется внимательно следить за ней, чтобы убедиться, что с ним самим не играют… или, возможно, лучшим решением было вообще на нее не смотреть.
        Свет свечей восхитительно мерцал на ее шелковом платье и щеках. Она с трудом подносила вилку ко рту, явно испытывая неудобства от кроя платья. Возможно, это объясняло и придыхание, с которым девушка все смеялась и смеялась над глупыми шутками Рена.
        Где же та маленькая львица, подумал он, бродящая по палубе с распущенными волосами, развевающимися вокруг нее, словно облако? Та, что выглядела готовой расправиться с двумя мужчинами вдвое ее крупнее… абордажным крюком, не меньше? Она ушла в каюту дикой, горящей, а вышла прохладной и бледной, словно жемчужина. Если бы девушка уложила и напудрила волосы по нынешней моде, он бы не сомневался, что наблюдает за кем-то из своего века.
        Сидевший рядом с ней Эдвард Рен корчил из себя гордость чертовой Англии прекрасным обхождением и шармом. Николас беспристрастно оценил его, когда старший помощник капитана «Ретивого» поднялся из трюма, найдя обделенным всем, кроме отличных манер. Выражение его лица, когда Холл представил Николаса в качестве капитана судна…
        Пальцы Николаса сомкнулись вокруг серебряного ножа, сжимая его, пока не восстановилось дыхание. Неверие. Негодование. Даже хуже, чем неприкрытая злоба Софии.
        Они познакомились, когда капитан Холл и «Челленджер» уже были готовы к отплытию. И не обменялись ни единым словом после того, как капитан ушел; просто изучали друг друга. Рен рассматривал его, словно лошадь, которую намеревался купить. Теперь Николас вернул должок.
        Темные волосы, темные глаза. Разумеется, героические синяки и кровоподтеки. Рен был гораздо ниже Николаса, но ходил с выпяченной грудью и задранным подбородком, словно ежесекундно направлялся на прием к королю.
        - Присматривай за ним,  - пробормотал капитан Холл, возвращаясь на «Челленджер» продолжать охоту.  - В оба глаза, Ник. Он притворится, что собирается перерезать тебе горло, а сам воткнет нож в спину. Ты даже не заметишь, как двигаются его руки.
        - Очаровательный образ,  - рассмеялся Николас, но старик оставался серьезным:
        - Я знаю этот тип людей. Больше ветра, чем во время бури, и больше гордыни, чем у самого Люцифера.
        Николасу хотелось убедить капитана остаться. Но Холл, оседлавший волну победы, стремился к очередному трофею и, несомненно, хотел, чтобы Николас побыстрее вернулся в Новый Лондон.
        Капитан Холл сжал его плечо и похлопал по спине, светлые глаза сверкали, словно закат, окрашивающий небо теплым розовым.
        - Я знаю, что ты готов к этому и даже к большему. Заканчивай свои дела с семьей и встречай нас в порту.
        Чистый азарт прокатился по всему его телу, согревая до глубины души. Я готов. Он жаждал свою собственную команду, как умирающие жаждут еще раз вдохнуть; но все снова упиралось в деньги. В гонку с призраком его прошлого, казалось, преследующим его на каждом шагу.
        Ник! Помоги мне, помоги мне!..
        Николас глубоко вдохнул, пальцы вцепились в скатерть, словно тоже вспоминали, как…
        Прошлое есть прошлое. Теперь он должен проследить, чтобы юные леди были благополучно доставлены в руки Сайруса Айронвуда, и уйти целым и желательно невредимым.
        К тому времени, как он покончит с этой работой, со всей этой семьей раз и навсегда, Чейз и остальные уже давно передадут «Ретивого» в руки агентов Лоу, которые, в свою очередь, передадут его вместе с грузом на рассмотрение призового суда. Важнейшей частью этого процесса служило свидетельство офицера захваченного судна. Он не мог воткнуть вилку Рену в глаз… хотя, пожалуй, что и мог. Дабы свидетельствовать в суде, что корабль захватили честно, человеку нужен только рот. Неужели так уж необходимо соблюдать все тонкости?
        Живот снова свело, когда мисс Спенсер взволнованно ахнула. Рен, отважный мистер Рен, успокаивал ее, разливаясь соловьем:
        - Не волнуйтесь, моя дорогая. Я зашил не одну рану. Однако собственные внутренности видел впервые.
        Николас усмехнулся. Если человек видел собственные внутренности, он также видел руку Господа, стремящуюся вниз, чтобы воздать ему вечную награду. С такими ранами никто не выживал. Он видел достаточно, чтобы уяснить это, даже если его гость считал иначе.
        Гость. Наружу рвался темный безрадостный смешок. На самом деле заложник, но зачем использовать истинный термин, когда можно выразиться повежливее? Если Николас и ненавидел что-либо сильнее всего остального, то именно это. Пустую вежливость и ложную лесть в обращении даже с врагом. Он предпочитал прямо демонстрировать неприязнь, и если это не делало его джентльменом в глазах общества… что ж, так тому и быть.
        - …Судно бросило на риф… мы ничего не могли поделать, кроме как цепляться за него, пока оно рушилось. Те из нас, кто выжил, добрались до отмели и выползли на берег. Неделю жили мы, подобно дикарям, собирая крохи пищи, охотясь на кабанов, строя жилища из пальмовых листьев и сухих деревьев, которые удавалось найти, денно и нощно ища воду. У нас был лишь один нож - и слава богу, ибо мы настолько выжили из ума, что могли поубивать друг друга в кровожадном бешенстве.
        - Было бы досадно,  - проворчал Чейз, тыча ложкой в рагу. Николас прочистил горло.
        Зеленые глаза Чейза скользнули и встретились с его взглядом, он поднял бокал. По замыслу Холла призовая команда состояла из матросов, многие годы знавших Николаса. Дэйви Чейз знал его дольше всех остальных. Они с Чейзом поднялись на борт старого корабля капитана Холла, «Леди Анны», юнгами - всего за несколько недель до того, как шторм разорвал «Леди Анну» в клочья. И оба вместе с капитаном попали на временную службу Флота Его Величества на том же самом корабле, что спас их от волн.
        Рен рассказывал свою историю громким шепотом, его голос поднимался и опускался с каждой воображаемой опасностью. Сам пережив тяжелое испытание в возрасте одиннадцати лет - два дня и две ночи голода, жажды и страха смерти от переохлаждения в суровой зимней воде,  - Николас чувствовал неуклонно нарастающее раздражение. Холл не давал им с Чейзом отключиться, отвлекая историями о путешествиях по Вест-Индии: о его любимых портовых блудницах; о шторме, когда вода, мачты, палуба были освещены странным голубым пламенем; о небольшом кладе из старых испанских слитков, о которые он споткнулся, убегая от британских войск через Тортолу.
        Об этом переживании Николас предпочитал не распространяться. Оно явно не относилось к тому, о чем ему нравилось думать. Губы трескались и кровоточили, постоянно горя от соленой воды, и порой - до сих пор - ему казалось, будто он все еще чувствует занозы под ногтями от куска фальшборта, за который цеплялся. В начале третьего дня, когда в глазах у него потемнело, а страх душил уже почти физически, к нему подплыл капитан Холл и удержал на плаву. Но спасение стало началом очередного кошмара.
        Что-то звериное зашевелилось в Николасе, когда первый помощник накрыл рукой голое запястье Этты. Что-то, от чего захотелось незамедлительно отхватить эту руку.
        Она - работа.
        Средство для достижения цели.
        Но и Рену не принадлежит.
        - Мистер Рен,  - перебил он. Воцарившаяся тишина щелкнула по каюте, словно хлыст.  - Возможно, вы будете столь любезны, уточнив один момент в вашем рассказе.
        Губы мистера Рена скривились в ухмылку:
        - Конечно. Что вас беспокоит?
        Первой ошибкой Рена было предположить, что никто из присутствующих никогда не плавал через Виргинские острова.
        - Вы упомянули, что остров, где вас выбросило на берег, находился примерно в двух лигах от Тортолы? Северо-восточнее острова Петра?
        Стул Чейза скрипнул, когда тот устроился на нем поудобнее. Улыбка на мгновение сползла с лица Рена, но он ответил:
        - Да, полагаю, так все и было.
        - Думаю, вы, конечно, имеете в виду остров Сундук Мертвеца,  - начал Николас, размышляя, выглядел ли он хоть наполовину так же дьявольски, как себя чувствовал.
        - Я…  - проговорил Рен, заливаясь легким румянцем.  - Я не знал, что вам это известно.
        Это мы поняли.
        - Думаю, вам было бы трудно найти моряка, который бы об этом не слышал, сэр,  - заметил Николас.  - Это остров, где Черная борода высадил пятнадцать своих матросов только с кортиками и бутылкой рома в отместку за мятеж, верно?
        - Верно,  - радостно подтвердил Чейз.  - Они попытались доплыть до острова Петра, но утонули. Вот почему этот берег называется Берегом мертвеца: конечно, из-за тел, которые на него выбросило.
        Этта подалась вперед, неожиданный интерес заискрился в ее глазах от этих восхитительно ужасающих подробностей:
        - Правда?
        - Несомненно. Но в этом, видите ли, и беда,  - ответил Николас, обращаясь к задеревеневшей улыбке Рена.  - Я самолично видел Сундук Мертвеца и боюсь, в ваше описание закралась ошибка. Это голые скалы, где нет ни пресной воды, ни растительности и, конечно, никаких кабанов, на которых можно было бы поохотиться.
        Ложка Николаса чиркнула по дну тарелки. Когда он снова осмелился поднять глаза, Этта смотрела на него, закусив нижнюю губу. Ее глаза искрились смехом, и он почувствовал, как в груди растекается небольшой сгусток тепла.
        Рен решил обновить кларет в своем и Эттином бокалах. Возможно, виной было неловкое положение или то, что Рен, казалось, раскалился так, что об него можно было завивать парики, но Этта, залпом осушив бокал, пропела с очаровательным пьяным смехом:
        - Пятнадцать человек на сундук мертвеца! Йо-хо-хо и бутылка рома!
        Николас моргнул. Серебро звякнуло о тарелки. Стулья скрипнули, когда мужчины повернулись к Этте. Девушка побледнела, уставившись в колени, словно юбка могла подсказать ей, как выкрутиться.
        - Где вы слышали эту необыкновенную песню?  - поинтересовался Рен.
        Вопрос мгновенно отрезвил ее, потушив румянец от смеха на щеках. Она села, прямая как мачта, на своем стуле, отодвинув бокал подальше, с застывшим выражением лица, пытаясь скрыть вспышку сожаления и отчаяния, которую Николас увидел в ее глазах. Он хотел, чтобы она подняла взгляд, чтобы поняла, как просто все исправить. Если Софии не было поблизости, чтобы склеить разбитый горшок, он с радостью принял бы этот вызов.
        - Возможно, от капитана Холла? У него очаровательный репертуар,  - предложил Николас.
        Чейз, прищурившись, взглянул на него:
        - Я такой ни разу не слышал. А как там дальше?
        - Оно из книги, которую я читала с мамой,  - туманно ответила девушка.  - Я не помню остального. Извините, что была… э-э-э… такой грубой.
        - Грубой? Вздор! Какой приятный голосок!  - возразил Рен.  - У вас есть другие музыкальные способности, мисс Спенсер? Возможно, позже вы попотчуете нас песней?
        «Радуешься перемене темы, хитрец?»  - подумал Николас.
        - Я… нет, ну…  - Ища спасение, она возвела глаза к потолку, нервничая еще сильнее.  - Я играю на скрипке.
        - На скрипке? Как необычно,  - поразился Рен.  - Полагаю, я упустил из виду, какие предметы нынче изучают дамы. Много ли в Вест-Индии заслуживающих внимания инструментов?
        Этта еще сильнее выпрямилась и повторила:
        - В Вест-Индии?
        Ужасная догадка зазмеилась у Николаса в голове. Возможно ли, что она не знала о местонахождении прохода, через который прошла? Но тогда разве это не означало…
        Она здесь не по своей воле.
        Пронзенный гневом, он приподнял ботинок над ковром, словно собираясь топнуть изо всей силы.
        Это не имеет значения. Твоя забота - привезти ее старику.
        Но он хорошо знал, каково это - попасться в сеть Айронвудов. Слишком хорошо.
        - Ах! Если я правильно припоминаю, где-то здесь должна быть скрипка…  - пробормотал Гуд, оглядываясь вокруг.
        Но, кроме полок с деформированными книгами, прочного стола и койки, в каюте не было ничего, достойного внимания.
        - Возможно, Николас будет столь любезен, чтобы поискать, и мы сможем насладиться вашей игрой завтра?  - предположил Рен.
        - Мистер Картер,  - перебил Чейз.
        - Будь проклят мой корявый язык,  - проговорил Рен, насмешливо отсалютовав бокалом.
        Николас поднял свой:
        - К счастью, ваша искрометная фантазия всецело его возмещает.
        Поджав губы, Рен снова обратил свое внимание к Этте, поигрывающей ложкой:
        - Должен признать, я полон негодования, что капитан скрывал от нас таких милых юных леди. Хотя, полагаю, понимаю, почему он хотел оградить команду от столь ослепительной красоты.
        Николас поперхнулся следующим глотком вина. Краска залила Эттины щеки, шею и поползла дальше к возвышавшейся… Он снова уставился в тарелку, сжав под столом колени.
        - Я как раз хотел об этом спросить,  - обратился к девушке Чейз.  - Остальные узнали, что на корабле пассажиры, лишь потому, что эти два джентльмена были перемещены в каюты боцмана и плотника на носу. Они удивились, увидев вас, не меньше экипажа «Челленджера».
        - Моей сестре, как вы знаете,  - осторожно проговорила Этта,  - нездоровится. Из-за этого мы оказались привязаны к каюте.
        - Почему вы не обратитесь ко врачу? И мистер Фартинг, и я были бы рады помочь,  - заметил Гуд.
        Николас отметил выражение лица девушки. Ее молчание говорило само за себя.
        - Вероятно, потому, что врач попытался бы действовать ланцетом там, где легко справились бы вода и отвар,  - заметил он.
        - Ваши намеки возмутительны, сэр. В медицине наблюдается явный прогресс и, изучив…
        - С трудом верится, что вы сестры,  - признался Чейз, убирая волосы со лба.  - Вы заметно отличаетесь и внешне, и выговором.
        Николас пнул его ногой под столом. Пьяный Чейз - тупой Чейз.
        - Сие наблюдение вряд ли вежливо,  - хладнокровно заметил Рен.
        - Я просто хотел спросить, у них что, разные матери, вот и все,  - проворчал Чейз.  - Мои извинения, мисс Спенсер, не хотел вас обидеть.
        - Все в порядке,  - слабо проговорила Этта.
        - А покойный капитан приходился вам дядей?
        «Куда, черт возьми, ты клонишь?»  - подумал Николас, изучая своего старого друга.
        - Да, мистер Чейз, приходился,  - ответил мистер Гуд, с неодобрительным взглядом снова ввязываясь в разговор.  - Он был родственником матери мисс Софии, первой жены их отца. Поправьте меня, если я не прав, мисс Спенсер, но я понял, что ваш отец и его вторая жена, ваша мать, владели прекрасной плантацией в Нассау, прежде чем ушли из жизни. И мисс София забирает свою сестру обратно в Англию.
        - Да,  - быстро ответила Этта.  - Все именно так.
        Непостижимо. Айронвуд действительно озаботился тщательно продуманной историей, объясняющей различия между девушками. Если Николас угадал, старик подкупил капитана сыграть их дядю, так они получали сопровождение и охрану на время путешествия в соответствии с требованиями эпохи.
        - Прискорбно,  - перебил Рен, возвращая внимание Этты,  - что ваше путешествие так грубо прервали. Сможете ли вы сообщить семье, ожидающей вас в Англии, что вам пришлось изменить пункт назначения? Боже мой, а если они думают, что вы сгинули в море? Вообразите их отчаянье!
        Он смотрел на Этту, но явно обращался к Николасу.
        - Будьте уверены, сэр,  - терпеливо ответил Николас, удивившись, что способен на такое,  - они смогут написать семье, как только мы прибудем в порт. О них позаботятся, пока мы не найдем безопасный способ отправить их домой. Там обязательно будет корабль Королевского флота или лагерь Британской армии, достаточно близко к Коннектикуту, готовый оказать им помощь.
        - Ах да! Жажду услышать, как развивается сия маленькая стычка. Скоро ли Вашингтон капитулирует? Делаем ставки, господа.  - Рен забарабанил пальцами по столу.  - Возможно, еще месяц? Я слышал, Хау положил глаз на Нью-Йорк. Это было бы страшным ударом по силам вашей армии, не так ли? Потеря столь важного порта и города…
        - Это никоим образом не мои силы,  - ответил Николас, постепенно раздражаясь.  - У меня нет интереса в этой войне, кроме кораблей, привлеченных ею в воды, где мы можем захватить их.
        - Правда?  - спросила Этта.  - Но я думала, ваша команда - американцы?
        - Знаете ли, американцы были англичанами еще несколько месяцев назад,  - ответил Чейз.  - Некоторые из нашей команды по-прежнему считают себя таковыми. Но «Челленджер» плавает под каперским свидетельством от Континентального конгресса, и мы уполномочены охотиться только на британские корабли, что, полагаю, делает нашу верность непоколебимой.
        - Хорошую же службу сослужат эти бумаги, если вы столкнетесь с Королевским Флотом,  - заметил Рен.  - Предатели в глазах короля хуже убийц. Кусок веревки станет вам наградой.
        - Пожалуйста, сэр,  - подняв руку, попросил Чейз.  - С меня достаточно головной боли и без чертовой декламации «Правь, Британия».
        Взгляд Рена казался испепеляющим:
        - Я просто имел в виду, мистер Картер, что мне представляется странным, почему вы не хотите присоединиться к молодому флоту вашего конгресса. Неужто не выгоднее выступать под законным флагом, а не пиратским? Возможно, из соображений… чести?
        Чейз фыркнул:
        - Вся эта «выгода»  - малая часть того, что мы возьмем на борт капера. И будьте уверены, это законно - к вашему собственному несчастью.
        Николас поднял стакан и заметил блеск в глазах Рена. Имя противоречило его истинной природе: перед ним была скопа, летавшая кругами, выжидая мгновения, чтобы камнем броситься на добычу[2 - Фамилия «Рен» (Wren) буквально означает «крапивник». Это мелкая насекомоядная птичка, обычно скрывающаяся в буреломе или зарослях кустарников. Скопа - крупная хищная птица, которая ловит рыбу, пикируя на нее с воздуха и хватая мощными когтями.  - Примеч. ред.].
        - Не понимаю,  - сказала Этта, обводя взглядом стол.  - Что в этом странного? Это его выбор - держаться подальше от американского флота, не так ли?
        Именно такого поворота разговора Рен и ждал.
        - А как же интересы его собратьев?  - вопросил он, улыбаясь во весь рот.  - Несомненно, вся эта заварушка вокруг свободы всколыхнула какие-то воспоминания об оковах из его прошлого. Хотя я также слышал, что, в отличие от британцев, колонисты не предлагали рабам свободу в обмен на военную службу.
        Холл когда-то сказал ему, что, если Николас позволит своей нелюбви к каждому человеку, который оскорбил его, заостриться до ненависти, он закончит, прирезав самого себя. Но неужели Рен в самом деле рассчитывал каким-то образом дискредитировать Николаса в глазах команды, указав на очевидное? Надеялся подорвать его авторитет?
        Ты можешь обладать всем этим, говорил Рен, временем, кораблем, но навсегда останешься лишь тем, кем люди вроде меня будут тебя считать.
        Никогда. Никогда больше он не позволит никому оценивать себя, задавать ему курс.
        Чейз вскочил на ноги так быстро, что его стул опрокинулся назад. Кровь ударила ему в противоположном направлении - в лицо.
        - Сэр, вы будете иметь дело со мной, если…
        Николас положил руку на плечо Чейза, встав, чтобы поднять стул, и быстро усадил его обратно:
        - Не забывайте, что здесь леди, мой друг.
        Леди, перепуганная до смерти. Чудное застолье вышло. И, если подумать, им предстоит еще около десяти примерно таких же по пути в Нью-Йорк.
        Николас снова наполнил бокал своего друга, надеясь, что вино усмирит его нрав, а не разожжет.
        - Вы говорите о виргинской Прокламации Данмора прошлого года?  - спросил он, не обращая внимания на самодовольное выражение лица Рена.  - Сулящей восставшим рабам свободу, если они сбегут сражаться за британскую армию? Так Континентальный конгресс уже предложил виргинцам оспорить решение, и они быстро выгнали губернатора взашей. Вашим заверениям, что все рабы будут свободны по окончании этих… событий, я также не верю. Король прекрасно осведомлен, насколько колонии полагаются на рабский труд, чтобы производить столь приятные для него товары. Он хочет только наказать своих заблудших детей, отняв у них игрушки. Опустошив на время их карманы. Ничего не изменится.
        Рен перевернул свой стакан на столе. Николас встретил его взгляд, пытаясь скрыть отвращение в собственном.
        - По правде,  - добавил он,  - я просто не выношу такого лицемерия: сражаться на стороне человека, который якобы олицетворяет идеалы свободы, пока в его поместье трудятся десятки рабов.
        Не говоря уже про несколько военных экспедиций, которые этот человек предпринимал в молодости, и тот факт, что он так и не удостоился звания офицера в Британской армии. Он восхищался его упорством, но в тот момент, когда узнал, что колонии все-таки выиграют войну, его могло бы сбить с ног даже перышко.
        - Вы имеете в виду Вашингтона?  - озадаченно переспросила Этта.
        Николас кивнул.
        - Вам так же следует знать, мистер Рен, что я - свободный человек и это никогда не изменится.
        - Как занимательно!  - громко провозгласил Хит, тут же сдувшись, едва увидел выражения лиц остальных.
        Николас наблюдал, как юнги вносят пудинг на десерт.
        - Кто знает, может, и изменится,  - заметил Рен, когда перед ним поставили пудинг. Колонии отделятся, но плантаторы Юга захватят контроль над новым правительством. И смогут создать свой собственный Эдем. Разве утверждение, что рабство оказалось благом для африканцев, не справедливо? По крайней мере, оно сокрушает их лень и грубое насилие, вовлекая в Божье стадо. Работа им дается по способностям.
        Ах да. Вот они, вековые оправдания рабства, собранные в один изящный выдох зловонного воздуха. Эта всеобъемлющая ложь об умственных способностях африканцев, отрицание их способности к развитию за счет чтения, письма и размышлений держали их не только в физических оковах, но и в не менее коварных невидимых.
        Неважно, что это было неправдой. И что сам Николас был тому свидетельством. Важно, что подобные убеждения повсеместно, как чума, отравляли души. И конца этому не было видно. Он знал, что даже через сто лет корни этих предрассудков не будут полностью вырваны из общества. Куда бы, в какое время он ни отправлялся, цвет кожи устанавливал пределы того, чего он мог достичь, и найти способ обойти эти пределы было практически невозможно.
        Этта прижала ладони к столу, ей было трудно дышать, она явно пыталась справиться с… гневом?
        Она злилась? Из-за него? Брось Рен на нее хоть взгляд, он бы дважды подумал, прежде чем добавить:
        - Полагаю, вы обязаны своими достижениями… отцу? Простите, если ошибся насчет ваших родителей.
        - Не ошиблись, мистер Рен,  - ответил Николас, удивляясь, почему до сих пор сопротивляется искушению воткнуть ему вилку в глаз.  - Из ваших слов, однако, я полагаю, что все мы рождены с нехваткой. В вашем случае - манер.
        Теперь он понял, чем это на самом деле было - наказанием за то, что выставил другого дураком. Сначала захватив «Ретивого», а нынешним вечером уличив во лжи. Осознание этого несколько его успокоило; мелочность сидевшего перед ним частично уняла боль от открывшихся старых ран.
        Рен покачнулся на своем стуле, красное вино, казалось, разом ударило в голову. Его речь стала скользкой по краям, слегка заплетающейся, глаза засверкали, придавая его ярости темное очертание.
        - Как там якобы изрек Вольтер? Ваша раса - разновидность людей, столь же отличная от нашей, как порода бульдогов от терьеров?
        - Мистер Рен!  - краснея, воскликнула Этта.
        - Имея удовольствие читать упомянутого вами Вольтера, могу уточнить цитату: «Столь же отличная от нашей, как порода спаниелей от борзых»,  - холодно ответил Николас.  - Интересно, однако, что в итоге все мы - просто собаки.
        - Возможно,  - буркнул Рен, наклонившись на своем стуле вперед.  - Но не все - дворняги без родословной.
        Этта вскочила в ту же секунду, что и Чейз, но сидела ближе, чтобы успеть дать офицеру пощечину.
        Хлопок плоти о плоть оглушил Николаса, вскочившего, чтобы удержать друга от броска через стол.
        - И это поступок леди?  - поперхнулся Рен.
        - Ага,  - одобрительно кивнул Чейз.  - И чертовски отменный.
        - Вы вообще слышите, что несете?  - возмутилась она, прядь волос выбилась из косы, когда девушка вскинула руку в сторону двери.  - Вам лучше выйти из-за стола - немедленно.
        Глаза Рена сузились от ее тона. Николасу не нравилось, как тот смотрел на нее - словно собирался ударить. Ударить ее.
        Пальцы Николаса прижались к ножу, который он положил на свою тарелку.
        - Прошу прощения, мадам,  - выдавил Рен,  - если я чем-либо оскорбил вас.
        - Вы прекрасно знаете, что оскорбили не меня!  - сказала она, дрожа от гнева.  - Думаю, вам пора нас покинуть.
        Рен сложил руки на груди:
        - Я еще не съел пудинг.
        - Боже мой, вы отвратительны!  - прорычала Этта.
        - Осторожнее, мадам, богохульство - по-прежнему грех…
        Даже если бы Николас увлекался азартной игрой, он бы не поставил ни единой монетки, что ее следующими словами станут:
        - Тогда, думаю, увидимся в аду!
        Сила гнева на ее лице даже Николаса отшвырнула бы на другой конец корабля; и он в который раз задумался, из какого же она времени. Что за эпоха взрастила столь грозный величественный характер? Но Рен, эта самодовольная свинья, остался сидеть, где сидел, а из каюты в вихре юбок вылетела Этта. Чейз вытянул шею:
        - Вот эта мне нравится.
        Николас ждал, но не услышал хлопка второй двери… что означало бы, что она вернулась в свою каюту. «Эта на палубе. Одна».
        Он безоговорочно доверял своей команде, но ни одной даме этой эпохи не дозволялось бродить в подобных обстоятельствах без сопровождения, помимо всего прочего, она могла пораниться сотней разных способов, не говоря уже о том, чтобы упасть за борт. Кроме того, он немного опасался, не отправилась ли она на поиски очередного крюка.
        Юноша встал, повернувшись спиной к своему другу.
        - Проследи, чтобы мистер Рен вернулся в трюм. И, сэр,  - сказал он, вновь упираясь взглядом в проныру, который удовлетворенно ел подле потрясенного Гуда,  - вы больше не будете ужинать с нами. Ставьте под сомнение мою персону, как вам угодно, но если до моих ушей дойдет, что вы пытались опорочить мисс Спенсер или ее репутацию, то к следующей же трапезе останетесь без языка.
        Он испытал облегчение, освободившись от теплого душного воздуха в каюте; вино и ноющий желудок прогнали всякую сонливость. Темный осенний ветерок ласково гладил его кожу, утешая запертое под нею сердце.
        Она прошла совсем немного по правому борту на юте и стояла у леера. Ветер натягивал на ней платье, вылепляя фигуру. Полная луна заливала девушку молочным светом, протягивая по воде дорожку к горизонту. Если бы не ее поза со скрещенными на груди руками, пока она изучала вспенившееся вокруг нее море, она могла бы сойти за ожившую статую одного из великих мастеров.
        И по тысяче разных причин для него она была точно так же недосягаема.

        6

        Черт, черт, черт…


        Этта стерла холодную соленую воду с глаз и щек одной рукой, другой цепляясь за платье. Вытеснить клубок страха, засевший под ребрами, не получалось; корсет был затянут так туго, что спина ныла каждый раз, когда она даже неглубоко вдыхала. Куда хуже, однако, была пульсирующая боль в правой ладони. Неприятное напоминание о том, что она устроила за ужином.
        Если - когда - до Софии дойдет, что, во-первых, она ходила на ужин, а во-вторых, наделала там дел, Этте повезет, если девушка будет отпускать ее одну хотя бы в уборную. Бродить по кораблю и располагать к себе команду? Исключено.
        Первый час все - почти - было хорошо. Мистер Рен - нет, просто Рен, он не заслуживал лучшего - бубнил, не обращая внимания на стынущий перед ним ужин, высасывая оставшуюся у нее энергию.
        Несмотря на светскость, которую он на себя напустил, Этта не думала, что Рен - или Эдвард, какое бы имя он ни пытался нашептать ей на ухо,  - был старше нее или даже Николаса.
        Она прижала руку к губам. Николас.
        Каждая клеточка Эттиного тела отбивалась от этой мысли, но от правды не отмахнешься: София оказалась права. Этта в самом деле понятия не имела, каково было жить во время, когда не имеешь ни правовой, ни социальной защиты. Все, что она уяснила из этого ужина, так это то, каким беспомощным оказывался человек перед предрассудками других.
        Николас не нуждался в том, чтобы она за него заступалась. Он мастерски ставил Рена на место, отбивая каждое замечание, показывая, не заявляя этого напрямую, каким полнейшим идиотом тот был. И не поддавался гневу, на который его явно пытались спровоцировать.
        Этта ненавидела усталую покорность, появившуюся на лице Николаса, когда Рен продемонстрировал свое собственное невежество и злобу, явно этого ожидая. А потом Рен осмелился обвести взглядом присутствующих, словно рассчитывая, что они согласятся.
        Гнев, наводнивший ее вены, был таким явным, что девушка подумала: он, наверное, превратил ее кровь в кислоту. Можно прочитать сотню книг о предубеждениях прошлого, но оказаться свидетелем повседневности этой невежественной жестокости - как получить обухом по голове. В ту минуту Этта поняла, что столетия, стоящие между ней и этим временем, не только наградили ее привилегиями, но защитили от настоящего уродства. Люди верили в этот вздор и как ни в чем не бывало разносили его вокруг. Словно рассуждали не о других людях.
        Этта держалась за леер, глядя в темную воду. Гребень каждой взъерошенной волны серебрил лунный свет, играя с ними в салки. Вокруг нее завихрялась симфония звуков. Плеск воды об изогнутый бок корабля, хлопанье огромных парусов над головой, глухие шлепки чего-то глубоко внизу - может быть, руля? Сначала скрип дерева ее нервировал, заставляя задуматься, не может ли корабль просто развалиться по швам, но теперь напоминал ей, как их старая довоенная квартира кряхтела и скрипела косточками каждый день.
        Ты напортачила.
        Она не могла позволить себе ошибаться. Не сейчас, когда на карту поставлена жизнь Элис.
        Девушка переплела пальцы, уткнувшись в них лбом. Ей придется перед ним извиниться? Выхаркать какие-то слова, надеясь, что не вырвет в процессе? Я не хочу этого делать, не хочу, не хочу, не хочу… Она зажмурилась.
        - Посмотрите на себя - настоящий Джек Тар.
        Она обернулась на глубокий густой голос. Вид Николаса, прокладывающего путь через тьму, окончательно прорвал пузырь страха. Она считала шаги между ними, и он, наконец, остановился, чтобы рассмотреть ее, проведя рукой по коротко стриженным волосам. Он изучал ее лицо, как будто не зная, с чего начать.
        Этте было ни капельки не стыдно изучать его в ответ, но она была уверена, что ничего этим не добьется. Николас, казалось, тщательно следил за выражением своего лица, оберегая тайну мыслей.
        Девушка оторвала взгляд от его лица. Так и есть - это его единственный сюртук. Он, вычищенный щеткой, был на нем и сейчас. Этта в нем тонула, но на Николасе он идеально сидел поверх белой рубашки, подчеркивая широкий размах плеч. Он преодолел оставшееся между ними расстояние. Высокий, с плотными сухими мышцами, обтянутыми узкими брюками; все в нем казалось действенным: от того, как он говорил, до того, как двигался с неизменной легкой грацией, цепко держа ногами качающуюся палубу.
        Присутствие казалось невероятным, еще более огромным, чем его тело. Когда он встал рядом с ней, Этта почувствовала тепло, словно юноша снова закутал ее в свой сюртук.
        - У вас крепкие ноги,  - наконец констатировал он, возведя взгляд к небу.  - К концу путешествия станете бывалой морячкой.
        - Я в этом ничего не смыслю,  - призналась Этта, следя за его взглядом вдоль огромной мачты - она назвала бы ее центральной - до… Это что, человек работает там на длинной рее, к которой крепился парус? Она и прежде видела моряков, карабкающихся вверх и вниз по канатам, словно пауки по паутине, но никто из них не забирался так высоко - настолько высоко, что она не могла разглядеть его лицо. Матрос казался бледным пятном на звездном одеяле. От одного взгляда мутило.
        - Он сможет спуститься вниз?  - спросила Этта, осознавая, что вцепилась Николасу в руку. Тот замер, окаменел одновременно с нею, тихонько вздохнув. Шерсть оказалась грубой для ее пальцев, и девушка продолжала чувствовать ее, даже когда разжала руку и отступила.
        - С ним все будет в порядке,  - мягко ответил Николас.  - Большинство из нас начинают лазать по вантам еще мальчишками. Поднялся ветер - и Марсден рифит паруса: уменьшает их площадь, чтобы корабль не потерял устойчивость.
        Она кивнула, теребя край рукава, пытаясь ослабить завязку. Юноша говорил так спокойно, как Этта могла бы сообщить, что в детстве лазала по деревьям в Центральном парке.
        Николас снова скрестил руки на груди и, закрыв глаза, подставил лицо ветру.
        - Мне очень жаль, что я испортила ужин,  - тихо проговорила Этта.  - Но я и не подумаю раскаиваться в том, что сделала. Он забылся и был не прав.
        Его губы дернулись:
        - Увы, ужин был обречен с той минуты, как накрыли на стол. И будьте уверены: вы в обществе людей, часто сталкивающихся с насилием. Тут умеют ценить хорошую работу.
        - Я еще никому не давала пощечины,  - призналась она.
        - И как вам?
        - Я бы получила больше удовольствия, если бы он вылетел со своего места, как мне представлялось. Мне весь вечер хотелось ему врезать, но… боюсь, я навлекла на вас крупные неприятности.
        Николас посмотрел на нее, как показалось Этте, с крайним изумлением. До нее слишком поздно дошло, что юным леди того времени и этого не пристало говорить. Тем более так.
        Она бросилась оправдываться:
        - Рен пытался вывести вас из себя. Не знаю, что будет дальше, но, боюсь, он найдет способ добиться своего.
        - Он не посмеет добиваться этого от вас,  - резко ответил Николас.  - Если дорожит своей шкурой. Я бы получил огромное удовольствие, пройдясь по нему плеткой-девятихвосткой.
        Жестокость в словах была обещанием.
        - Вы уверены, что не можете просто… высадить его на далекий остров с бутылкой рома?  - спросила Этта, шутя лишь отчасти.  - Прогнать по доске прямо в акулью пасть?
        - Высадить? Прогнать по доске?  - К ее удивлению, он рассмеялся. Слышать это было наградой.  - Боже, мисс Спенсер, мне кажется, в вашей груди бьется сердце пиратки! Жаль, капитан Холл не остался, он бы порассказал вам своих историй за ужином.
        - Жаль,  - согласилась она, радуясь, что напряжение окончательно спало.  - А вы какие-нибудь знаете?
        - Я не такой хороший рассказчик, как он,  - признался Николас.  - Возможно, вам было бы интересно услышать очаровательную историю о пиратах, которые выпотрошили и вырезали сердце у британского офицера, вымочили в спирте и съели.
        У нее отвисла челюсть:
        - В спирте? В алкоголе? Так что, вкуснее?
        - Думаю, это блюдо мало что могло бы улучшить,  - ответил он.  - Но, полагаю, при известной толике рома и мужества возможно все.
        Этот обмен репликами настолько выходил за рамки напыщенной вежливой застольной болтовни, что возникло впечатление ловушки. Этта вспомнила предупреждения Софии, но каким облегчением было говорить с кем-то, кто не пытался ее перехитрить или выудить информацию. Руки, вцепившиеся в ограждение, расслабились, и она рассмеялась.
        - Как вы это терпите?  - услышала она свой вопрос.
        Он повернулся к ней, подняв брови:
        - Не уверен, что понял, о чем вы спросили.
        - Правила…  - Она скрестила руки на груди, отдавшись на мгновение взлетам и падениям корабля. Одна ее часть знала, что она навязывает ему опасные мысли, но другой, немного одурманенной вином, похоже, было все равно.  - Их ведь так много? Что позволено, что не позволено говорить. Где говорить. Наверное, есть даже правило, запрещающее нам разговаривать без свидетелей, верно?
        - Поверьте мне, пиратка, мы уже так далеко уплыли от того, что считается надлежащим, что я не уверен, удастся ли нам когда-либо найти дорогу обратно.
        - Меня это не волнует, если вас не волнует,  - с надеждой ответила она. Дойди ее слова до Софии, каковы шансы, что та не запрет ее в каюте, кормя обрезками солонины, подсунутыми под дверь?
        Интерес Николаса, казалось, только обострился:
        - И что бы об этом сказала ваша… сестра?
        Ох… черт. Она кинулась в объяснения, чувствуя, как жар тем сильнее омывает горло, чем глубже она в них погрязает.
        - Меня воспитывали не как Софию. Я все еще учусь тому, что от меня требуется. И явно не делаю больших успехов.
        Его это, казалось, смутило:
        - Под «воспитывали не так»… вы имеете в виду.
        Что она могла ответить, чтобы это прошло «фильтр» восемнадцатого века?
        - Эта семья… Я не знала о существовании Софии, как и любого из них, пока они не пришли и не забрали меня. Они прервали мою жизнь, и теперь мне придется играть по их правилам и делать все, что они попросят, неважно, чего хочу и что чувствую я. Это не мой выбор.
        Николас снова повернулся, положив руки на леер; он запер мысли настолько глубоко в своем разуме, что Этта не могла о них догадаться. Выражение лица никак не выдавало его чувств, когда он проговорил:
        - Значит, вы бы предпочли вернуться в Нассау, чем продолжить путешествие в Нью-Йорк?
        Нассау! Это место упомянули уже дважды. Так, значит, ей не послышалось, и речь не о Нассо близ Нью-Йорка, а… действительно о Нассау на Багамах.
        - Это вариант? Вы можете отвезти меня обратно?
        - Нет,  - категорично заявил он, гася крошечную вспышку надежды.  - Моя оплата зависит от того, доставлю ли я вас в Нью-Йорк.
        Конечно.
        - Однако, если вы опасаетесь за свою жизнь…
        - А если и опасаюсь?  - перебила она.  - Будь моя воля, схватила бы одну из тех маленьких лодок и погребла обратно к берегу.
        - Не глупите.  - Все его тело напряглось.  - Кроме того, что вам потребуется несколько дней, прежде чем вы увидите землю, вы не знаете навигации, и у вас не хватит воды и пищи, чтобы выжить.
        - Так вы будете держать меня здесь против моей воли…
        - Знайте, пиратка,  - взвился он, крепко вцепляясь в леер,  - вы - моя пассажирка, и будь я проклят, если позволю кому-нибудь вам навредить.
        Она не была уверена, как реагировать на горячность этих слов.
        - Еще одно правило?  - выдавила она наконец.
        - Обещание. Если я увижу, что вы в опасности из-за Айронвудов, то помогу вам убежать. Но если вы сами попытаетесь уйти, отправлюсь на край земли, чтобы вернуть вас.
        Она почувствовала, как от силы его слов краска начинает ползти верх по шее, по щекам:
        - Рискнете вознаграждением?
        - Не будьте смешной. Мы исчезнем после того, как я его получу.  - Он покачал головой, но Этта уловила намек на поддразнивание в его голосе.  - Не извольте сомневаться, мисс Спенсер. Ради такого случая можно и сдаться краске, что просится на ваше лицо.
        - Пираты когда-нибудь сдаются?  - спросила она.  - Я думала, они лишь идут ко дну в пламени славы.
        - Только плохие пираты.  - Уголок губ Николаса приподнялся.  - Остальные доживают до другой войны и легализуются.
        Ей удалось слегка улыбнуться:
        - Буду иметь это в виду.
        - Вы правы,  - сказал он, изучая небольшие шрамы, разбросанные по его руке.  - Что касается правил - они в основном негласны и необъяснимы.
        Поначалу наблюдать за мужчинами и их игрой было почти забавно - как же смешно слышать столь убийственно вежливые слова, произносимые с такой нескрываемой ненавистью. Но потом, благодаря Рену, игра внезапно стала зловещей - способом причинить настоящую боль, внешне оставаясь все в тех же тесных оковах приемлемого.
        София называла это азартной игрой, но Этта не соглашалась. В тот первый час торжественный поток представлений, разговоров и рассаживания заставил ее почувствовать, что они стали частью небольшого оркестра. Каждое музыкальное произведение подчинялось строгим правилам: как читать ноты, держать темп и сотне других, складывающихся в звук и ритм, задуманные композитором. Для игры в импровизации и переосмысления фрагментов оставалось не слишком много пространства, поэтому Этта всегда старалась наполнить свое выступление каким-нибудь чувством, разбавить им то, чего от нее ожидали. Хотя самые требовательные судьи, казалось, обычно предпочитали безукоризненное исполнение вдохновению или даже страсти.
        Но сравнение с азартной игрой и игрой в оркестре оказалось ошибочным. Оно подразумевало, что каждый участвовал добровольно, но, по правде говоря, Этта сомневалась, что кто-либо в самом деле жаждал участвовать в этом социальном фарсе, кроме тех, кто создавал правила ради собственной выгоды.
        - Если могу, стараюсь во все это не лезть,  - медленно проговорил Николас, словно не зная, как продолжить. Его голос упал, и Этте пришлось придвинуться ближе, чтобы расслышать.  - Это - ужин с пленными офицерами - редкое исключение. Мне не в тягость выразить уважением морякам, с которыми я хожу под парусами, потому что я восхищаюсь ими и ценю их. Но вы правы - фальшь утомительна. И лжива.
        - Кажется, одним из преимуществ пребывания здесь,  - сказала она,  - должна быть возможность создавать свои собственные правила.
        - По правде говоря, на корабле правил еще больше, и они довольно строги. Возможно, вы и избавили юного Джека от расправы после фиаско с ложкой, но все знают, что он будет наказан за то, что вел себя так по отношению к офицеру.
        - Как наказан?  - резко переспросила Этта.  - Он же просто мальчик…
        - Нельзя позволить себе роскошь быть «просто мальчиком», когда ходишь под парусами,  - с чувством возразил Николас.  - Он - член команды. Наши правила и иерархия подчинены задаче выживания, и в следовании им есть своя логика и смысл, даже в самых безвыходных ситуациях. Наказания за их нарушение столь же серьезны, как и они сами, потому что отступление от своих обязанностей одним ставит под угрозу всех.
        Этта сжала челюсти, отступив от него. Минуту назад Николас упомянул хлыст, и мысль о том, как он щелкает по голой спине мальчика, пытающегося стоически перенести на глазах всей команды наказание, за то, что хотел бы сделать каждый из сидящих за столом…
        - Мисс Спенсер, я имел в виду, что мы пересмотрим его довольствие,  - тихо сказал он.  - Не переживайте. Он должен получить урок, но его вряд ли ждет серьезное наказание.
        В его голосе прозвучала мягкость, которой она не ожидала.
        - Вас когда-нибудь… наказывали?
        Он кивнул, проводя большим пальцем по нижней губе. Этта следила за тем, как он скользил по крутому изгибу, пока не спохватилась, что не должна была бросать на него даже взгляда.
        Сосредоточься. Думай о доме. Жемчужина холодила пальцы, пока она катала левую сережку взад и вперед. На мгновение девушка почувствовала странное покалывание чуть ниже, словно кто-то рассматривал кусочек кожи, где обнаженная шея встречалась с плечом.
        - Несомненно, примерно в его возрасте,  - продолжил он.  - У меня был дьявольский нрав, не представляю, сколько терпения потребовалось Холлу, чтобы меня не придушить. В итоге я благодарен ему за науку, ведь он дал мне возможность стать частью его команды. Я предпочитаю откровенность и считаю, что мы должны отсекать неважные для нас вещи - те, что имеют большое значение для сухопутных крыс. То, что характеризует меня в первую очередь,  - это моя работа, способности, Джека это тоже касается. И если вас не рекрутировали на флот насильно, люди попадают сюда осознанно.
        Николас не сказал этого прямо, но у девушки возникло такое чувство, что эти «неважные вещи» напрямую связаны с цветом его кожи.
        - Вы действительно не хотели покидать Нассау?  - тихо спросил он, видимо сделав какой-то вывод.
        - Нет, не хотела.  - Недосказанность этого странного века. Этта выдохнула, перекидывая косу через плечо. Поднявшийся ветер яростно трепал выбившиеся пряди.
        - Уверен, многострадальная попутчица не особо помогает делу.
        - Попутчица,  - с сухим смешком повторила она. Он избегал произносить ее имя.
        Николас на мгновение закрыл глаза, а когда открыл, стало ясно, что он принял решение.
        - София Айронвуд с удовольствием бы отрезала мне руки и ноги, засолила их и бросила в корыто для свиней. Она скорее умрет, чем признает, что мы вышли из одного рода, не говоря уже, что у нас есть что-то общее, кроме взаимной неприязни друг к другу.
        Слова ударили ей в лицо, словно брызги соленой воды, холодным шлепком осознания.
        Мы вышли из одного рода.
        Семья.
        Как в…
        Она отступила назад, изучая его профиль, и он отказался встретиться с нею взглядом.
        Конечно. Конечно… почему она не допускала такой возможности раньше?
        Я видела гнилые стороны его души.
        Я знаю, какая он лживая свинья.
        Стала бы София говорить что-либо настолько ядовитое о ком-то, кого едва знала? И он множество раз упомянул Айронвуда - деда Софии - не как случайного делового знакомого. София знала Николаса, потому что он был одним из них.
        Путешественником.
        Но… вот он здесь, ловит каждый порыв ветра и каждую волну, словно бы родился на корабле. Если он плавал с детства, то когда?..
        Ошеломленная Этта отступила от него еще на один шаг.
        - Она действительно ничего вам не рассказала,  - ровным голосом произнес Николас.  - Не буду врать, что удивлен.
        - Вы…  - Этта изо всех сил старалась выстроить растрепанные мысли в линию.  - Вы не расскажете мне, да? Вы хоть представляете, что я пережила? Насколько мне было бы лучше на этом ужине, знай я, что рядом настоящий союзник? Боже, неудивительно, что вы вмешались, когда я все испортила. Вы должны были.
        - Конечно, я вмешался, чтобы помочь вам,  - почти смущенно проговорил Николас.  - Это против наших законов… и здравого смысла… позволить раскрыться нашему секрету. Теперь вы должны это знать.
        И именно тогда она поняла, что ее план не сработает. Даже если ей удастся перетянуть на свою сторону остальных членов экипажа, они не пойдут против его желания. Его стойкость ей не подточить ни доводами, ни очарованием - не то что бы она была уверена, что обладает каким-то очарованием. Николас был не просто знакомым, нанятым вращаться на задворках семейной галактики Айронвудов,  - он был частью их системы. Одним из них.
        - Ваша подготовка…  - начал он.
        - Какая подготовка?  - закричала она, снова давая волю нервам.  - Я даже не знала, что могу путешествовать во времени, пока София не втолкнула меня в… в проход или как вы там это называете!
        - Втолкнула вас?  - юноша повернулся к Этте, сверкая глазами.  - Хотите сказать, что никогда раньше не путешествовали?
        - Представьте себе: никогда не путешествовала, никогда не слышала фамилии Айронвуд и, возможно, никогда не вернусь домой. Они мне даже не семья - они убили ту, которая меня любила, чтобы до меня добраться!
        Злобно выругавшись под нос, он на мгновение от нее отвернулся.
        - Вы даже не знали, что обладаете способностью? Путевая болезнь, наверное, невыносима. Неудивительно, что никто из экипажа вас не видел - должно быть, вы несколько дней пролежали без сознания.
        Путевая болезнь?
        Нет… она не должна отвлекаться, только не на это.
        - Не притворяйтесь, что не участвуете в этом,  - бросила она.  - Вы и София…
        - Нет!  - резко перебил он, привлекая ее к себе, увлекая их обоих назад. Мир вновь обрел форму, и она увидела, что Рен и Чейз вышли из каюты и неуклонно приближаются к люку, ведущему на нижнюю палубу.  - Не приписывайте меня к ней. В заказе Айронвуда ничего об этом не было. Я думал, он зовет вас с Софией, чтобы дать какое-то поручение. Похищения не в моих правилах, мисс Спенсер.
        - Хотите сказать, за исключением похищения чужих кораблей и захвата в плен их экипажей?
        Его брови поднялись, он выглядел так, словно вот-вот улыбнется. Это успокоило ее, но лишь отчасти.
        - В его письме нет никаких объяснений?  - спросила она.  - Ничего о том, почему он хочет меня видеть?
        - Нет. Я должен был перехватить «Ретивого» и доставить вас с Софией в Нью-Йорк к двадцать первому сентября. Боже,  - пробормотал он, потирая затылок.  - Первый раз, когда я путешествовал, я напал на автомобиль с зонтиком и чуть не обмочился от ужаса. Так что, когда я скажу, что вы хорошо справились, надеюсь, вы мне поверите.
        Этта не могла представить его испуганным.
        - Хотела бы я, чтобы вы сказали,  - тихо призналась Этта.  - Вы Айронвуд, так ведь? София упоминала о других семьях, но…
        - Увы, не могу ответить «нет»,  - выплюнул он, брезгливо скривив верхнюю губу.  - Я больше с ними не общаюсь. Для меня это только деловой вопрос. Я не путешествую, не подчиняюсь Айронвуду, а живу своей жизнью, свободной ото всего этого. И когда сделка будет завершена, я вычеркну их из своей жизни, насколько только смогу.
        Что она упустила? Если он так сильно ненавидел Айронвудов, что едва не плевался, говоря о них, зачем согласился на них работать? А если мог отправиться куда угодно, в какое угодно время, почему остался в том, что так откровенно к нему враждебно? Со слов Джека, Холл воспитывал Николаса и Чейза с того времени, как они были мальчишками, а Николас сказал, что ходит под парусами с того возраста. Когда же он тогда путешествовал?
        Я не путешествую, не подчиняюсь Айронвуду, а живу своей жизнью, свободной ото всего этого.
        И почему перестал?
        Этта чувствовала, что он отдаляется, не только углубляясь в себя, но и бессознательно смещаясь к своей капитанской каюте.
        - Зная, какие они… вы все равно не хотите вернуть меня домой?  - спросила она.  - Вы знаете, где проход, через который София меня провела? В Нассау?
        - Корабль отплыл из Нассау, так что напрашивается определенный вывод, но…  - Он покачал головой.  - У меня никогда не было списка проходов и их расположения. Из какого вы года?
        Она ответила ему, и на его лице отразилось выражение полного удивления.
        - Мне говорили, что проходов, открывающихся после Второй мировой войны, не существует. Это распространенное убеждение. Конечно, я знаю, существует множество древних неотмеченных проходов с неизвестными пунктами назначения. Возможно, ваш - один из них. К какой семье вы принадлежите?
        - Линден,  - ответила она.  - По словам Софии.
        Она снова застала его врасплох:
        - Линден? Вы уверены?
        - Может, София и врет, но она упомянула имя моей матери - Роуз.  - Этта украдкой взглянула на его лицо.  - Вы узнали имя?
        Он шумно выдохнул, не в силах посмотреть на нее.
        - Кто в нашем маленьком мирке не знает о Роуз Линден? Она - единственная путешественница, успешно перехитрившая Айронвуда. Что-то украла и бесследно исчезла. Боже мой, вы что, получается, приманка? Почему он просто не взял ее, если нашел вас обеих? Она еще жива?
        Этта кивнула, переваривая этот маленький кусочек информации.
        - Что еще вы о ней знаете? Хоть что-нибудь?
        - Только то, что она оставила после себя разбитое сердце - Огастес Айронвуд, сын и наследник Сайруса, не один год ее искал. Чуть с ума не сошел.  - Николас покачал головой, а когда снова заговорил, в его словах разгорелось пламя надежды.  - Обещаю, что вы вернетесь в свое время. Если вы приманка или он намерен использовать вас, чтобы угрожать Роуз, тогда мы уйдем при первой же возможности и сами найдем проход.
        Ее резануло разочарование. Если. Сейчас она ненавидела это слово. Он поможет, если и только если ей будет угрожать настоящая опасность. Конечно, он не повернет назад из жалости - в первую очередь он не знал, куда ее везти; во вторую - неплохо получал за эту работу. Но, какой бы глупой и маленькой Этта себе ни казалась, она надеялась. Что-то читалось в его нерешительности.
        Желудок настойчиво и отчаянно дернулся.
        - Вы говорили, кого-то убили,  - начал он.  - Кто это был?
        Первые слова, готовые было сорваться с ее губ, были ложью; она ненавидела себя за это, за желание поддаться простоте вымышленной истории, вместо того чтобы сорвать повязку с кровоточащей раны и дать излиться всем неприятным чувствам и мыслям, порожденным скрипкой. Но ей нравилась эта честность, возникшая между ними: она ощущалась как нечто настоящее и твердое, достаточно сильное, чтобы за нее держаться, когда вокруг было столько лжи и секретов, пытающихся направить ее сразу во всех направлениях.
        - Вам выпало испытание,  - тихо сказал он, как только она закончила свой рассказ.  - Я очень сочувствую вам. Скажите, хотите ли вы, чтобы я нашел скрипку, которую упомянул мистер Гуд… если это послужит вам утешением.
        Почувствовав дурноту от одной этой мысли, она покачала головой:
        - Наоборот. Я не могу… я с трудом могу смириться с мыслью играть сейчас. Пока не верну ее.
        Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, а потом быстро закрыл, покачав головой.
        - Что?  - спросила Этта.
        - Вы хотите спасти свою наставницу? Элис?  - спросил он.  - Изменить прошлое?
        - Я знаю, как это выглядит, но она не виновата… она не заслуживает смерти и не… не из-за меня.
        Он тяжело вздохнул с такой жалостью, что ее желудок снова перевернулся. Этта оторвала руку от леера, как раз тогда, когда налетел порыв ветра и корабль накренился вправо. Подошвы ее туфель были слишком мягкими и скользкими, и она почувствовала, что одна нога выскальзывает из-под нее. Рука обвилась вокруг ее талии, втягивая ее ноги обратно на палубу, а ее - к надежному горячему якорю - Николасу. Лицо прижалось к его плечу, ногти впились, скручивая ткань, в спинку сюртука. Все, что она слышала, так это собственное дыхание, скрежещущее в тишине; все, что могла чувствовать,  - удары сердца, скрытого под слоями ткани и тепла. Этта отступила, пытаясь придумать, как избавиться от ощущения руки, крепко прижатой к ее спине. Он опередил ее.
        - Аккуратнее,  - выдохнул он, глядя вниз, на полированную черную кожу ботинок.  - У меня осталась только одна пара.
        - Все еще тут?
        Этта не могла сказать, кто из них был больше поражен, услышав голос Чейза.
        - Скоро следующая вахта; леди бы лучше вернуться в каюту.
        Он стоял недалеко от них, на краю люка, скрестив руки. Было слишком темно, чтобы разобрать выражение его лица, но он не шелохнулся, пока Николас не отошел от нее, вдруг сложив руки за спиной.
        - Пора возвращаться, мисс Спенсер,  - сказал Николас.  - Я провожу вас.
        Он не взял ее под руку и не предложил руки. После случившегося Николас сохранял разумную дистанцию, по-прежнему пряча руки за спиной. Теперь она поняла, что чувствовала команда «Ретивого», когда их вели вниз, в чрево корабля, не зная, когда они смогут - да и смогут ли - снова увидеть солнце, звезды, небо. Разговора, как маленького кусочка свободы, ей было мало. Разделенные Софией и экипажем, смогут ли они свободно поговорить, прежде чем достигнут Нью-Йорка?
        Он, судя по всему, думал о том же.
        - До Лонг-Айленда десять дней,  - сообщил юноша.  - Возможно, меньше, если ветер будет на нашей стороне. Я рад, что нам удалось поговорить сейчас: сомневаюсь, что мисс Айронвуд выпустит вас из виду, как только ее желудок успокоится.
        Этта остановилась возле своей двери, а он - у капитанской каюты на другой стороне.
        - Можно кое-что у вас спросить?  - прошептала она.
        Он кивнул, его глаза сияли светом ближайшей лампы.
        Девушка глубоко вдохнула, вбирая запах соли и воска, подбирая слова.
        - Если вы можете путешествовать куда угодно… в любое, по большей части, время,  - начала она,  - почему вы остаетесь здесь? В эпоху, когда есть такие люди, как Рен, относящиеся к вам подобным образом?
        - Вы думаете, у меня есть выбор?  - сказал он.  - Спокойной ночи, мисс Спенсер. Отдыхайте.
        И скрылся в каюте, плотно закрыв дверь.

        7

        В конце длинной чреды туманных серых дней Николас проснулся при первом прикосновении перламутрово-розового рассвета с разрывающей голову дьявольской болью.
        Чертов ром. Чертов мертвый капитан, спрятавший чертову бутылку там, где Николас мог чертовски быстро ее найти как раз тогда, когда хотелось усмирить нервы. Хорошие идеи, пришедшие во тьме, со стоном подумал юноша, лучше там и оставлять.
        Пока он тер лицо, снова раздался крик впередсмотрящих: «Земля!» Ноги проснулись последними, мучительно покалывая, когда он пошевелился. Юноша выругался, когда колени встретились с чем-то твердым - его койкой.
        Он сползал по обивке, пока не сел, прислонившись к жесткой доске, вытянув ноги перед собой. Над ним, возвещая утреннюю вахту, прозвенел корабельный колокол. Николас сглотнул, чтобы облегчить сухость во рту, и уставился в низкий потолок над головой, прислушиваясь к шагам и выкрикам на палубе.
        Земля. Значит, их десятидневное путешествие обратно в колонии подошло к концу. Через считаные часы он окажется лицом к лицу с человеком, попытавшимся его уничтожить.
        Потягиваясь, Николас раскинул длинные ноги, стиснув зубы от клубящегося вокруг холодного воздуха. Быстро одевшись, он уже почти заканчивал бриться, когда Джек принес ему чашку кофе. Едва мальчик ушел, появился Чейз, заполнив дверной проем широкими плечами и грозовой тучей беспокойства.
        - До Ойстер-Бэя - час,  - объявил он, закрывая за собой дверь.  - Скажи мне раз и навсегда, что ты уверен в этом безумии.
        Не рискуя везти юных леди в Нью-Йоркскую гавань на захваченном британском торговом судне, Николас договорился с Айронвудом доставить их на берег возле Ойстер-Бэя, на берегу пролива Лонг-Айленд, где их должны были встретить с экипажем. О предстоящей битве Николас помнил достаточно, чтобы знать: к двадцать первому сентября англичане уже захватят город и гавань. Рен был прав: если их с командой поймают на захваченном британском корабле, то будут судить как пиратов и - что еще хуже - предателей.
        - Уверен,  - ответил Николас, оправляя сюртук.  - Как думаешь, сможете без злоключений доставить «Ретивого» в Новый Лондон без меня?
        - Думаю, справимся, но, однако, смогу ли я не разреветься, зная, что ты ушел?  - холодно сказал Чейз.
        Это было его единственным условием: «Ретивый», захваченный груз и команда, избегая осложнений, отправляются прямиком к агентам Лоу в Коннектикуте. Сайрус Айронвуд, однако, потребовал, чтобы Николас лично сопроводил девушек на Манхэттен, где он временно расположился. Он отказался встретиться с ним на Лонг-Айленде или даже в Коннектикуте, где они могли бы и вовсе избежать англичан. Как всегда, солнце всходило и заходило по велению Айронвуда, а все осложнения с транспортировкой Софии и Этты ложились на плечи Николаса.
        Теперь у них осталось меньше дня, чтобы уложиться в жесткий срок Сайруса Айронвуда; времени для осложнений просто не было, когда столько стояло на карте.
        - Удостоверишься, что наши пассажирки готовы к отбытию?  - спросил Николас.  - А я бы хотел в последний раз устроить смотр корабля и экипажа.
        - Мисс Этта Спенсер проснулась почти два часа назад,  - посмеиваясь, сообщил Чейз.  - Говорит, почувствовала, что мы близко, и ей слишком не терпится, чтобы спать. Почувствовала! Лично я считаю, что она увидела последнюю возможность получить некоторую свободу от сестры.
        Как Николас и предполагал, София поправилась и ее бдительности хватало, чтобы терроризировать «сестру» постоянным присутствием оставшуюся часть путешествия. Николас сбился со счета, сколько раз он сталкивался с Эттой, прячущейся где-нибудь в камбузе или кубрике, играя в карты с Джеком и другими мальчиками, пока София не набрасывалась в вихре шелка и льна и не утаскивала ее прочь. За все эти десять дней он умудрился урвать всего четыре слова. От этого становилось кисло в желудке и голова шла кругом.
        Он оглянулся на стол, на скрипку и смычок, покоящиеся на куче карт. Он нашел их в шкафу в ночь после рокового ужина и оставил в надежде на то… на тот случай, если девушка передумает.
        Чейз откашлялся:
        - Прежде чем ты сойдешь на берег, могу ли я набраться смелости, мой дорогой друг…
        - Не можешь, но все равно наберешься,  - перебил Николас.
        - Знаю, ты хотел бы побыть один, и, возможно, я не должен был прерывать ту первую ночь, но, надеюсь, тебе столь же очевидно, что девушка уделяет тебе особое внимание…
        - Этта - очаровательное создание и интересуется мореплаванием,  - выпалил Николас.  - Она уделяет особое внимание всем присутствующим, включая тебя…
        - Я не закончил,  - оборвал его Чейз.  - Я не предполагал ничего непристойного. Просто хотел спросить, помнишь ли ты жену Холла Анну… что он сказал о ней?
        - Я помню только, что произошло, когда она умерла,  - соврал он. Долгий год, когда они ходили за Холлом из таверны к таверне, не проведя ни дня на корабле. Он и подумать не мог, что такой большой и сильный человек, который сражался и выживал в тысячах сражений, может разбиться на столько кусочков, когда болезнь забрала его жену.
        - Лжец,  - беззлобно проговорил Чейз.  - Он сказал, что никогда больше не женится, потому что ему не найти вторую даму, которая бы так ему подходила. Он называл ее равной по духу.
        Николас провел руками по рукавам, пытаясь сформулировать свои доводы. Анна была одной из самых замечательных женщин в мире, которых он когда-либо видел. Она растила обоих мальчиков, словно они были ее собственными, и никогда не оспаривала решение Холла взять их домой, по одному за раз, как бездомных котят. Она была жемчужиной на грубом рифе капитана.
        Но Николас не мог дать своему другу закончить. Вытащить надежду на свет Божий. Это переросло бы в нечто, что в конце концов только бы его погубило.
        - Она не для меня.
        - А я думаю, для тебя,  - настаивал Чейз.  - Только ты этого пока не видишь.
        - Я вижу, что у нас нет будущего, даже если леди не возражает.  - От слов стало кисло во рту.  - Что ты мне предлагаешь, жениться на ней? Такие браки запрещены законом.
        - Раньше ты некогда не позволял условностям управлять твоей жизнью. Стоит ли начинать?
        Николасу не хотелось разбираться в этом, чтобы в итоге прийти к выводу, что он боится. Лучше держаться в стороне, не тратя на это дело драгоценных мыслей. Кроме того, в расчет следовало взять слишком многое… например, чувства самой леди.
        - Отлично,  - мрачно кивнул Чейз.  - Скажу остальным, что у тебя нет претензий.
        Николас прищурился:
        - Какого дьявола ты болтаешь?
        - Половина мужчин валяется у ее ног; другая половина уже сделала предложение, в их числе юный Джек, который поклялся своей дорогой «мисс», что будет верен, если только она подождет несколько лет.
        - Упорный поганец.  - Его сотрясло гневное рычание, когда он протянул руку, пробегая пальцем по изогнутому корпусу скрипки.  - Они вели себя неучтиво?
        - Ничуть,  - рассмеялся Чейз.  - Однако любят ее возвышенно… достаточно, чтобы хотеть, чтобы она осталась.
        По меньшей мере, за это Николас был благодарен, что их короткое путешествие подошло к концу.


        Время, оставшееся на «Ретивом», ускользало от него, как ветер сквозь пальцы. Гораздо раньше, чем ему бы хотелось, Николас обнаружил себя обозревающим изумрудные кроны далеких деревьев, стоявших вдоль берега. Они появлялись и исчезали в поле зрения юноши в медленно накатывающей дымке, одаривая его тревожным чувством, что бледный туманный воздух обволакивает плечи. Запах влажной земли сплетался с запахом моря, тяжело оседая в легких.
        Этта надела платье глубокого синего цвета, напомнившего ему о полночи, зимнем море; оно как будто специально предназначалось для того, чтобы привлечь его взгляд, воззвать к его внутреннему дьяволу. Он стоял на палубе рядом с Чейзом, наблюдая, как экипаж обступил девушку, прощаясь. Сопротивляться ее притяжению оказалось почти невозможно, но он заставил себя, еще больше поворачиваясь к другу.
        - Я найду вас в порту через неделю,  - сказал он.  - Убедись, что посредник безоговорочно в курсе того, что Рен враждебен и, вероятно, не будет содействовать призовому суду.
        - Понял,  - кивнул Чейз, сжимая его плечо.  - Пришли весточку, если будешь задерживаться.
        - Я не задержусь,  - ответил Николас. Взгляд друга сказал ему, что Чейз не так уверен.
        Спустили ялик, одну из небольших гребных лодок на корабле; Николас предпочел бы устойчивость баркаса, а также помощь дополнительных рук для управления им, но сгодится и ялик - не так уж долго ему предстояло грести в одиночку, да и обе девушки передали свои пожитки в парусиновых мешках, не таща сундуки.
        Когда Николас расположился, девушки начали осторожно спускаться в шлюпку. София выглядела готовой плюнуть в него, если он попытается помочь ей, но он протянул руки и придержал Этту за талию, когда та ступила вниз, упираясь ногами в шпангоуты. Юноша чувствовал ее руки на своих плечах еще долго после того, как сел и взялся за весла.
        Николас снова посмотрел вверх, чтобы помахать на прощание экипажу, как раз тогда, когда Чейз наклонился к Джеку и прошептал что-то ему на ухо.
        Мальчик оживился, прошептал что-то в ответ и вскочил на леер.
        - Как насчет поцелуя, а?  - крикнул он сверху.
        Этта рассмеялась, посылая воздушный поцелуй.
        С последним сухим взглядом на гогочущего Чейза Николас отвел весла назад и принялся грести. Приятный жар пробежал по его затекшим мышцам, когда он вошел в спокойный ритм. Он держал рот на замке, пока греб, даже когда София проворчала:
        - А побыстрее можно?
        Солнце поднялось выше, и туман начал рассеиваться. Кричали парящие над водой птицы, и Николас ничуть не возражал, ни когда пот пропитал его рубаху, ни когда свежий холодный воздух наполнил легкие. София закрыла глаза, с нетерпением забарабанив пальцами по мешку, лежащему на коленях. Этта уставилась куда-то мимо плеча Николаса. Он вытянул шею, следя за ее взглядом, устремленным к темным очертаниям деревьев, выстроившихся на пустынном берегу. Николас прочитал Флитчу описание места встречи, присланное Сайрусом Айронвудом, и они потрудились отметить его на береговых картах. Он не был уверен, что работа была сделана верно, пока Этта не воскликнула:
        - Кажется, я вижу свет!
        Теперь Николас тоже его видел. Фонарь отбрасывал слабый свет во мрак, цепляющийся за скалистый берег, и чем ближе они подплывали, тем отчетливее вырисовывались очертания за ним. Николас вытащил весла, позволив волне доделать за него работу, пока дно ялика не чиркнуло по песку. С плеском выпрыгнув в холодную воду, моряк втащил лодку на берег.
        Прежде чем он успел подойти и поддержать ее, предупредить о странном обманчивом чувстве, охватывающем ноги, когда они после моря оказываются на твердой земле, София выпрыгнула сама, тут же растянувшись на влажном рыхлом песке. Манеры, завет святой Анны Холл, заставили Николаса наклониться и предложить ей руку. Сконфуженное лицо Софии, румянец смущения сделали ее похожей на молодую женщину, каковой она и была, а не на осу, которой хотела казаться. На мгновение он даже понял, что в ней когда-то привлекло Джулиана.
        Но потом увидел, как она вспомнила, кто он.
        Что он сделал.
        Ее лицо стало твердым, как кремень, а пальцы зарылись в песок, словно девушка хотела бросить горсть ему в глаза. Встала она исключительно своими силами.
        Этта положила руку ему на плечо, чтобы сохранить равновесие, выходя из чрева лодки. Вместе они наблюдали, как София, пошатываясь, брела к повозке с кучером.
        Ему следовало бы рассказать ей, что в этом столетии существовали свои правила прикосновений и приличий.
        Однако… пожалуй, не сейчас.
        - Хотите верьте, хотите нет, но на самом деле ее настроение улучшилось,  - прошептала Этта.  - Утром, когда я пришла ее разбудить, на меня сбросили половину сундука.
        - Ах, Айронвудов шарм,  - сказал Николас.  - Полагаю, потом она заставила вас все это поднять?
        - На самом деле я плеснула на нее водой из таза, чтобы остудить.  - Этта помрачнела, когда повозка затряслась под весом залезающей в нее Софии.  - Надо было схватить ночной горшок.
        Он резко усмехнулся, словно удивляясь.
        - Спасибо, что поделились этой мерой пресечения,  - проговорил он, все еще подавляя усмешку.  - Хотел бы я сказать, что вас ожидает более радушный прием, когда вы встретитесь с Сайрусом Айронвудом. Но будьте осторожны… если он почует в вас страх, то с особым восторгом разорвет на куски.
        Этта распрямила плечи, устремляясь вверх по склону впереди него.
        - Ну, вам-то нечего бояться,  - с улыбкой сказала она ему.  - С вами же буду я.
        Николас закрыл глаза и последний раз вдохнул оцелованный морем воздух.
        Если бы этого было достаточно.

        Нью-Йорк
        1776

        8

        Дым поднялся, приветствуя их, за несколько миль до того, как они добрались до Бруклинского парома.
        - Что это?  - спросила Этта Николаса.  - Какая-то битва?
        Он казался таким же озадаченным, как и она, проследив за ее взглядом в окно, где в темнеющее небо струились черные завитки.
        - Твоя очередь,  - сказала Этта Софии.  - Было бы здорово, если бы ты уточнила, что там за ужас творится.
        София изучала ногти.
        - Не расскажешь - поставишь под угрозу всех нас,  - напомнил ей Николас.  - Я не смогу защитить вас, если не буду знать, что впереди.
        Девушка с раздраженной миной опустила руки обратно на колени.
        - Хорошо. Это пожар. Горит с самого утра. Великий Нью-Йоркский пожар. И ты бы это знал, если бы уделил хоть немного времени своему образованию.
        - Если бы меня учили чему-нибудь еще, кроме того, как не быть убитым, не раскрыть наш секрет и как завязывать Джулиану галстук, я бы тоже что-то помнил,  - огрызнулся он в ответ.
        Среди оглушительных вспышек, искрящихся между ними, Этта моргнула, пытаясь вспомнить, что сама об этом знает.
        - Что загорелось?  - спросила она.  - Чтобы поднялось столько дыма, это должно быть что-то огромное.
        - Вся западная часть города,  - ответила София после очередной затянувшейся паузы.  - Насколько я помню, пожар вспыхнул этим утром: двадцать первого сентября. К этому времени, вероятно, город выгорел на четверть.
        Не в первый раз Этта подумала, как странно, должно быть, Айронвудам жить за пределами нормального течения времени, знать все, что было до них, и почти все, что будет происходить до определенного дня после. Наверное, так гораздо легче вкладывать деньги, покупать дома и подбирать сражения к выгоде всей семьи.
        - Из-за чего все началось?
        - Смотря кого спросить: англичане думают, один из шпионов Вашингтона. Якобы некий ублюдок устроил поджог, когда армии пришлось покинуть город.
        В то время, когда, казалось, все делали из дерева, могло бы хватить одной искры. Этта потерла лоб, глядя на Николаса. Он развязал шейный платок, оставив его висеть на плечах, рубашка разошлась спереди, открывая полоску теплой кожи. Одежда юноши была поношенной и помятой от многодневной работы и путешествий, но его это, казалось, не беспокоило, даже когда София захлопотала над своим платьем, выбивая дорожную пыль из подола. Она вспрыснулась какими-то духами, но Этта сосредоточилась на запахе, исходящем от него,  - прохладный бриз, солнечный свет и ром.
        Если беспокойство Софии проявлялось в том, что она беспрерывно сцепляла и расцепляла руки на коленях и нетерпеливо подергивала ногами под юбкой, то Николас, казалось, ушел в себя. Тревога, которую она заметила на его лице при высадке на берег, очень отличалась от теперешней; когда Николас предупреждал ее, чувствовалось, что он затаил на Айронвуда злобу, ощетинившуюся раздражением. Теперь он теребил пальцем верхнюю губу; взгляд уперся в проносящийся мимо пейзаж, но казалось, юноша ни на чем не сосредотачивался.
        Этте думалось, Николас может сосчитать все, что его нервирует, на пальцах одной руки или даже на одном пальце. Он мог вытерпеть Софию и казался готовым ко встрече с Айронвудом; из-за чего же тогда выражение его лица сквозило таким холодом?
        Не желая больше сидеть в невыносимой тишине незнания, она спросила:
        - Вы видели Нью-Йорк до пожара?
        Идиотский вопрос. Она знала, что он бывал в Нью-Йорке, даже жил здесь некоторое время. Джек выложил ей, когда рассказывал о членах команды. Удивительно, какой ничтожной можно почувствовать себя, когда на тебя даже не смотрят. Секунду Этта была уверена, что он не сбирается отвечать, а просто продолжит смотреть в окно, но потом получила короткое:
        - Однажды.
        - И как вы его находите?  - надавила Этта, сосредоточившись на своем раздражении, чтобы оставить себе возможность не признавать подкрадывающейся обиды.
        - Мерзость.
        К ее удивлению, София сказала:
        - Единственное, в чем мы сходимся. Здесь помои и мусор бросают прямо на улицу, надеясь, что их сожрут скот и паразиты, а то, что останется, смоет в реки дождями. Запах города чувствуется за несколько миль до того, как он попадет в поле зрения. Запах дыма хоть как-то это смягчает.
        Вот и правда о прошлом, поняла Этта: в разы тише, темп жизни сродни ползанию, а запах людей и городов просто невероятный. Ее нос еще к нему не привык.
        К тому времени, как они докатились до остановки и повозка качнулась под весом кучера, слезавшего с облучка, чтобы открыть дверь, Этта была готова разбить череп о землю, лишь бы унять чудовищную головную боль. София спотыкалась на нетвердых ногах, цепляясь за плечи идущей впереди Этты. Николас замыкал процессию, передав маленький мешочек с чем-то похожим на деньги кучеру, занявшемуся лошадьми.
        Дым вытеснял воздух, постоянный бриз гнал его через рябящую воду Ист-Ривера. Этта чувствовала его у себя в горле.
        Из-под непреодолимого запаха горелого дерева проступала сладковатая вонь гнили и горячего навоза, но Этта не была уверена, исходила ли она от горящего мусора или от солдат, маршировавших мимо. Впервые увидев ярко-красные пятна, разбросанные по холмистому зеленому пейзажу Лонг-Айленда, она удивилась. Девушка сразу узнала знаменитые красные мундиры - униформу британских солдат, которые все маршировали через города, патрулировали дороги, останавливали их и читали документы, которые кучер подавал им на каждом посту.
        Этта разглядела аккуратную бело-золотую отделку на их лацканах, сияющие пуговицы, идущие вдоль кремовых жилетов, надетых под низ. Бриджи и чулки были забрызганы дорожной грязью, а на лице каждого отражалась одна и та же смертельная усталость, с которой они копошились вокруг причала плоскодонного парома, командуя переправой толпы, стремившейся прочь из горящего Нью-Йорка.
        - …Готовы сжечь его дотла, лишь бы нам не достался, а?
        - …Умышленно, огонь охватил все от Бродвея до Гудзона, распространяясь к северу и западу, все приличные таверны погорели…
        Этта повернулась, когда двое солдат прошагали мимо, склонив друг к другу головы.
        Увидев ее, они оба вежливо кивнули и продолжили свой путь, не обронив ничего, кроме:
        - Добрый вечер, мэм.
        Лица под черными шляпами оказались на удивление молодыми - почему она всегда думала, что в прошлом все должны быть старше нее? Во все времена войны ложились на плечи молодых.
        После недолгого торга паромщик согласился совершить последнюю поездку через реку, прежде чем настанет ночь и он отправится домой. София рванулась вперед, словно выстрел, пропихиваясь на низкую плоскодонную посудину. Краем глаза Этта заметила руку - Николас предложил ей помочь сойти вниз. После недавней отстраненности Этте не особенно понравилось подтверждение его галантности, и она устремила свой взор на лес плывущих по реке мачт и парусов.
        Контуры этого Манхэттена не давали определить, где именно они находились; и у Этты что-то резко сжалось глубоко внутри от того, что она не могла сориентироваться в городе, в котором выросла. Отрезок от самой оконечности острова, который она знала как Бэттери-парк, его вид… Она закрыла глаза, представляя Бруклинский мост, протянувшийся над головой, веер тросов, крепкие каменные своды. Но когда она снова их открыла, вокруг не оказалось сияющих окнами небоскребов, упирающихся в лиловое вечернее небо. Дым окутывал не фасады роскошных высотных апартаментов. Ни одно из зданий, казалось, не превышало нескольких этажей. Двое паромщиков провели их по реке, брызгая и шлепая длинными веслами,  - ничего похожего на механический рев моторов современных паромов. Без скоростных трасс и машин было оглушительно тихо. Этта подняла глаза, почти ожидая увидеть над головой самолет.
        «Это не Нью-Йорк,  - подумала она,  - не мой дом, этого не может быть…»
        «Не плачь,  - приказала она себе.  - Не смей…» Это ничего не изменит, кроме как привлечет нежелательное внимание к тому, что она не на своем месте.
        Николас стоял рядом, прислонившись к парому в своей обычной позе: руки скрещены на груди, на лице - почти никаких эмоций. Она не понимала, как человек может так яростно оберегать свои мысли и чувства, как он.
        - Вы еще со мной говорите?  - спросила она.
        - Я родился здесь в 1757 году.  - Его глаза ненадолго закрылись, но Этта увидела в них какое-то движение.  - Это было… не слишком приятно.
        Этта ждала, что он продолжит.
        Николас с трудом вздохнул.
        - У капитана Холла, с которым вы виделись… и его жены был маленький домик недалеко от рыночной площади. Когда он купил мою свободу, я стал жить с ними, тогда все значительно улучшилось.
        Купил мою свободу. Боль пронзила ее, горячая и зазубренная, подгоняемая смятением.
        - Вы имеете в виду…  - начала Этта.  - Вы родились у Айронвудов, но они…
        Гнев подавил остальные слова, рвущиеся из ее горла. Николас пожал плечами.
        Он пожал плечами.
        - Я был незаконнорожденным, да и нежеланным. В этом времени ребенок приобретает статус матери. Моя мать была их собственностью, следовательно, я тоже.  - Николас взглянул на нее.  - Они не знали, что я унаследовал их… дар… только потом, когда я уже прожил некоторое время с Холлом и его женой.
        - Вы ведь выросли с Чейзом?  - спросила она. И, увидев вспышку удивления, добавила:  - Он немного рассказал мне об этом несколько дней назад, когда мы гуляли по палубе,  - как миссис Холл сказала капитану, что не позволит взять вас обоих в море, пока не научит читать и писать.
        Услышав это, он по-настоящему улыбнулся:
        - Она была женщиной редкой доброты и сильного духа. Когда мы потеряли ее, у меня не осталось никаких оснований возвращаться сюда, кроме редких дел.
        - Как же Холл вас нашел?  - спросила Этта.  - И почему Айронвуды…  - Она до тошноты не могла заставить себя сказать «продали».
        Николас понизил голос:
        - Вы понимаете, полагаю, что способность стала проявляться реже по мере развития семьи?
        Этта кивнула.
        - Холл - очень дальний родственник Айронвудов. По сути, его взяли к Айронвудам, когда Айронвуд прикончил его семью, Хемлоков, и принял выживших в род,  - объяснил Николас.  - Но он не такой, как вы или я; он из тех, кого мы называем стражами. Они не могут путешествовать и живут в своем естественном времени, но присматривают за подступами к проходам, обеспечивая путешественникам безопасность, и отмечают всех прибывших и отбывших. Они выполняют и другую работу для семьи: следят за материальными интересами и собственностью в различных эпохах, передают сообщения между столетиями.
        Глаза Этты расширились:
        - Как, ради всего святого, они это делают?
        - Если они перед нами, то оставляют послания в различных семейных склепах, которые проверяют другие стражи. Если после, то письма возвращает назначенный путешественник. Сам Холл следил за перевозкой и продажей сахара с одной их плантации на Карибах с 1750 года до недавнего времени.
        Это она упустила:
        - Вы знали Холла прежде, чем отправились к нему жить?
        Юноша покачал головой:
        - Айронвуд решил продать старый семейный дом на Квин-стрит вместе с имуществом. Моя мать, купленная вместе с другим домашним рабом, заявила, что я сбежал. Она оставила меня в шкафу, надеясь, что мне удастся уйти и жить свободным. Я бы никогда не согласился, если бы знал, что на самом деле она задумала.
        Этта хотела спросить, что стало с его матерью, но он быстро забарабанил:
        - Холл нашел меня, когда они зашли осмотреть дом перед приходом покупателей. Я был полумертвый от голода, грязный, как бездомный щенок,  - мать велела мне сидеть и молчать, а тогда я гораздо лучше выполнял приказы.  - Николас криво ей улыбнулся.  - Он вынес меня. Позаботился о том, чтобы моя свобода была узаконена. Прошли годы, прежде чем Айронвуд вернулся в ту эпоху и узнал меня. Некоторое время я обучался и путешествовал от имени и по поручению Айронвуда, но теперь с этим покончено. Больше я не оставлю море и мою настоящую семью.
        Этта заставила себя оставить мысль о нем, маленьком мальчике, днями прячущемся в темноте.
        - Что вы будете делать, когда закончите свои дела с Айронвудом?
        Он поерзал, рассеянно потянувшись потереть плечо:
        - Мне нужно встретиться с Чейзом и остальными и вступить в права командира призового судна. Капитан Холл вернется в порт до конца месяца, и мы снова выйдем в море.
        Конечно, у него были обязательства. Это же его жизнь - просто на несколько дней она наложилась на ее. Почему же она так переживала, что Николас уйдет?
        - Путешествовать безопасно? С вами все будет в порядке?  - спросила она.
        - Не волнуйтесь обо мне, мисс Спенсер,  - сказал он, когда они пристали к другой паромной пристани.  - Я всегда справляюсь.
        - Вы может звать меня Эттой,  - улыбнулась она.  - Мне так больше нравится.
        По невозмутимой маске на мгновение зазмеилась трещина. Эттины глаза прочитали гнев, но интуиция отметила что-то худшее: болезненное потрясение, как если бы она столкнула его с парома в холодную воду.
        - Вы…  - начал он, возводя глаза к небу, на лице проступила едва заметная страдальческая улыбка.
        Этта не могла отвести взгляд ни на Софию, которая звала ее, ни на паруса, прорезавшие распустившуюся темноту. Он тихонько рассмеялся, почти в смятении, плотно прижав руки по швам.
        - Временами, мисс Спенсер, вы чрезвычайно меня поражаете.
        Прежде чем она успела обдумать его слова, он ушел на нос парома помогать остальным мужчинам швартоваться. И когда пришло время сойти на берег, ее ждала только София.
        - Он тебе надоедал? Слава богу, он скорой уйдет,  - заявила она достаточно громко, чтобы услышал весь город.
        - Нет!  - быстро возразила Этта.  - Вовсе нет.
        София не спускала глаз с Николаса, шагавшего перед ними, решительно минуя группу женщин с яркими глазами и нарумяненными щеками. Их пышные формы почти вываливались из платьев с глубоким декольте.
        - Ищешь ночлег, красавчик?  - спросила одна, увязавшись за ним.  - Надеюсь, огонь не дошел до твоего чудесного дома. А у меня есть местечко потеп…
        - Я уже занят,  - отрезал он, осторожно убрав ее руку со своего плеча.  - Приятной ночи, дамы.
        Уже занят? Этта посмотрела на его широкую мускулистую спину.
        Испустив сдавленный вздох, без умолку ругающаяся София наступила прямо в кучу свежего лошадиного навоза. Эттин желудок скрутило от переплетения вони с дымом.
        - Вот уж не повезло!
        К тому времени, как Николас нашел повозку Айронвуда в хаосе беженцев-погорельцев, темень стояла почти непроглядная. По словам Софии, они остановились в «захудалой таверенке» под название «Горлица», находящейся за пределами города - на окраине района, где в Эттино время располагался финансовый квартал. Сайрус Айронвуд не поскупился, уговорив хозяина выделить своей семье комнаты на мансарде на три ночи, пока его семья со слугами спали в погребе.
        - Почему просто не купить дом в городе?  - поинтересовалась Этта, вспоминая историю Николаса. Очевидно, семья могла себе это позволить.
        - Дедушка делает запросы о доступной недвижимости,  - напряженным голосом объяснила София.  - Он решил перевезти нас в эту эпоху в обозримом будущем, и ему нужно постоянное жилье. Сейчас он хочет, чтобы мы отправились в «Горлицу», туда мы и поедем.
        - Ты как, мечтаешь насладиться «неотесанной» жизнью?  - выгнув бровь, поинтересовалась Этта.
        Их путь пролегал вдоль «старого почтового тракта», как выразился кучер. Этта узнавала названия, когда они окунулись в гущу этого Манхэттена,  - Уолл-стрит, Бродвей. Но как только они миновали общинные земли - зеленый парк, переполненный беженцами-погорельцами, их спасенными пожитками, солдатами, пытающимися держать их в узде,  - город превратился в сельскую местность.
        Пустую.
        Холмистую.
        Сельскую.
        Этта изумленно покачала головой.
        - Знаю,  - задумчиво пробормотала София.  - Большое искушение купить несколько участков и придержать пару столетий.
        В городе - в ее городе - привыкаешь перемещаться в тени гигантских зданий, жертвуя видом на звезды в угоду световому загрязнению. Но здесь небо было голым, нетронутым, мерцающим тысячью огней; кроме редких домов, то маленьких, то больших, было не на что посмотреть. Этта услышала блеяние овцы и ржание коня, тихое журчание ручья.
        Она скучала по стремительному пульсу жизни дома; по поднимающемуся от асфальта жару, по отблескам солнечного света в бесконечных окнах, по толпам; постоянному гулу движения, сигнализации, поездам.
        Это скоро закончится, напомнила она себе.
        Надеюсь.
        Напряжение, свернувшееся в животе, распространилось по венам, как паутина, слишком липкая, чтобы полностью от нее избавиться. Этта попыталась представить, как будет выглядеть этот «дедушка», что он о ней подумает, но у нее были только описания Софии и Николаса; вместе они рисовали в ее воображении довольно яркий образ старика с окровавленным мечом, сморщенным комком пепла и льда вместо сердца, с клыками и когтями.
        «Дыши,  - думала она в отчаянии,  - размеренно». Что еще она могла сделать? Любые сведения, которые она сможет из него выжать, помогут ей сбежать, выяснить, как вернуться к Элис.
        «Горлица» оказалась дальше за городом, чем она ожидала. Большую часть поездки она пыталась, ориентируясь по Ист-Риверу, понять, где именно они находились - к востоку, но все же недалеко от центра - может быть, на Лексингтон-авеню или на Третьей?
        - Что это?  - спросила она, наклоняясь вперед, чтобы получше разглядеть созвездие маленьких костров впереди.
        Николас склонился к ней, вглядываясь в темноту, его теплая рука коснулась ее руки.
        - Лагерь Королевской артиллерии, если я ничего не путаю.
        Николас не перепутал. Когда они подъехали ближе, в лагере пылали факелы и фонари. За впечатляющим рядом пушек виднелись ряды фургонов, телег, стойл, белых палаток. Все простые постройки, что могла видеть Этта, были обрамлены деревьями, еще не изрубленными на дрова, сложенные неподалеку.
        «Горлица» стояла прямо напротив лагеря, прижимаясь к грунтовой дороге. Свечи в окнах освещали простой деревянный фасад, Этте она скорее напомнила большой колониальный дом, чем таверну. Двухэтажный, не считая мансарды, чуть накренившейся вправо. Кто-то пытался прибавить дому шарма, выкрасив ставни красной краской. Деревянная табличка, висевшая над улицей, качнулась, когда мимо прошествовала София. В темноте вырезанные на ней парящие птицы казались скорее воронами, чем горлицами.
        - Пошли,  - сказала София, когда кучер спустил ее из повозки.
        Этта тащилась за нею, раздираемая шипами нетерпения и беспокойства; почему бы ни трепетало ее сердце, она была уязвлена самой силой этого чувства. От волнения при мысли, что ее ведут в центр этой таинственной истории, ее тошнило и скручивало живот гораздо сильнее, чем от страха того, что Айронвуд на самом деле от нее хотел.
        Вот оно.
        Она может вернуться домой.
        Вот оно.
        Придумать, как спасти Элис.
        Вот оно.
        Просто нужно размеренно дышать.
        Николас встал рядом с нею, глядя в окна таверны. Было темно, но свет фонарей отражал тепло его кожи. Этта быстро отвернулась: девушка знала, что он мог прочитать ее встревоженное выражение так же легко, как она читала его, и не могла смириться с мыслью, что он снова увидит ее слабой.
        - Это единственный выход,  - сказал он.
        Этта кивнула, расправив плечи.
        Шум из таверны выплеснулся на дорогу, словно замысловатый аккорд, когда посетитель, солдат, совладавший только с одним рукавом кителя, вывалился наружу. Пригладив парик, он шатко повернулся, уставившись сначала на Софию, а потом на Этту.
        - Привет, дамочки…  - тихо начал он.
        Этта отступила назад, столкнувшись с твердым теплом. Руки Николаса слегка сомкнулись вокруг ее локтей, и она преодолела этот последний шаг мимо солдата к двери.
        - Доброй ночи, сэр,  - твердо сказал Николас. Потом открыл дверь, выпуская душный воздух, скопившийся внутри.
        - Не смотрите на них,  - сказал он. Этта едва расслышала его за ревом разговоров.
        Уже перевалило за полночь, но внутри оказалось полно солдат и простолюдинов, сгрудившихся вокруг столов, с хрустом отрывающих себя от стульев, чтобы доковылять до бара. Она глубоко вдохнула; воздух был пропитан воском капающих свечей, кисловатой вонью тел с хмельной каплей эля. Подол ее платья за что-то зацепился, и, выдергивая его, Этта снова наткнулась на Николаса. Девушка наклонилась, чтобы отцепить ткань, и подпрыгнула, когда ее рука коснулась теплой влажной кожи. Николас резко вздохнул и наклонился, откидывая мясистую руку. Солдат, казалось, пропотел каждой влитой в себя каплей спирта; его рубашка пропиталась под мышками и вдоль спины.
        - Не останавливайтесь,  - пробормотал Николас. Этта попыталась обернуться, чтобы пронзить мужчину взглядом, но Николас направил ее к лестнице в задней части комнаты.
        - Я бы справилась,  - проворчала Этта.
        - Знаю,  - ответил он, его дыхание коснулось ее кожи.  - Я проявил к нему незаслуженную благосклонность. Но если вы жаждете крови, на обратном пути я награжу его шрамом на память.
        Слова пронзили ее. Этта так быстро повернулась на нижней ступеньке, взметнув тяжелым платьем в другую сторону, что ему пришлось придержать ее. Сила и тепло его рук просачивались сквозь платье, корсет, сорочку, но она едва ли заметила. Наконец они стояли лицом к лицу.
        В ответ он изогнул бровь.
        - Вы уезжаете сегодня?  - спросила Этта.
        - В Коннектикут? Нет, подожду до утра. Но мне еще нужно найти гостиницу.
        - Вы не можете остаться здесь?
        Выражение его лица смягчилось, и Этта могла бы поклясться, что на мгновение он сжал ее сильнее.
        - Нет, мисс Спенсер. Не могу.
        - Давай, Этта,  - позвала София.  - Он не любит, когда его заставляют ждать.
        Этта не шелохнулась. Николас тихо спросил:
        - Вы действительно думаете, что я уйду, даже не попрощавшись? По крайней мере, я дал слово, что заберу вас отсюда, если вы попадете в беду.
        - Обещаете?  - прошептала Этта.
        - Навсегда.
        Лестница скрипела под их весом и была такой узкой, что Этте хотелось развернуться боком и так и идти. Николасу пришлось согнуться пополам, чтобы не задевать головой низкий потолок.
        Этта заглянула на второй этаж, когда они проходили мимо, пытаясь подсмотреть в щели полузакрытых дверей. Должно быть, здесь располагались отдельные номера - людей было меньше, а их мундиры - в лучшем состоянии, чем у солдат внизу.
        Наслушавшись Софии, она ожидала, что стены обвалятся, а мебель и ковры будут шевелиться от полчищ ползающих под ними грызунов. Комнаты же, напротив, оказались чистыми, разве что немного тесными и мрачными.
        Третий этаж оказался незатейливым - всего три двери на выбор. София пригладила волосы, потом платье и двинулась к дальней левой двери, охраняемой солдатом с винтовкой. Николас окинул его коротким взглядом.
        Прежде чем Этта постучала, звонкий голос пригласил:
        - Войдите.
        Этта, София и Николас последовали за голосом. В комнате оказалось так же пусто, как и в коридоре, только от камина исходило почти удушающее тепло. За исключением кровати с балдахином, приставного столика, сундука и фарфорового ночного горшка единственным другим обитателем было кресло с подлокотниками. В нем, расположившись прямо перед камином, сидел человек.
        Когда они вошли, он не встал, просто впитал себя каждого из них взглядом. Этта услышала, как София судорожно сглотнула. Старик выжидающе поднял правую руку, и она чуть не упала, порывисто выходя вперед, чтобы поцеловать золотой перстень.
        - Здравствуйте, дедушка. Замечательно выглядите.
        - А ты воняешь, как лошадиная задница.
        Этта ошарашенно фыркнула, и его пристальный взгляд переметнулся к ней, задушив звук одним наклоном головы.
        Его лицо было круглым, как у Софии, черты лица - четкими, несмотря на бремя возраста. Тяжелые веки нависали над ледяными голубыми глазами; уголки рта опускались вниз, придавая лицу выражение усталого безразличия, словно он едва выносил их присутствие. Старик поправил синий шелковый дамасский халат, наброшенный поверх рубашки и бриджей.
        Этот единственный взгляд вскрыл Этту быстрее, чем лезвие.
        Он повернулся к Софии:
        - Ты свободна.
        Она подскочила, как если бы он толкнул ее в сторону двери:
        - Но…
        - Ты меня спрашиваешь?  - спокойно поинтересовался он.
        София сомкнула губы и оглянулась на Николаса.
        - Он останется,  - твердо, с нетерпеливыми нотками сказал старик.  - Боже мой, дитя, я умру от старости, прежде чем ты доберешься до двери.
        Этта видела, как София глубоко вдохнула, расправила плечи и с выверенной грацией устремилась прочь - и кое-что поняла об этой девушке, впервые по-настоящему поняла. София хотела наконец когда-нибудь войти, а ей все приказывали выйти.
        - Встань ближе к свету,  - переложив книгу с колен на пол, приказал старик, когда дверь закрылась.
        Николас стоял, сложив руки за спиной, сжав их в кулаки. Когда она шагнула вперед, шагнул и он, держась немного впереди.
        - Я Этта,  - сказала она, пытаясь заполнить томительное молчание. Чем дольше не было никакой реакции, тем отчаянней приходилось бороться с тем, что ноги стремились повернуть к двери. Никакой страх сцены, нападавший на нее сокрушительными приступами перед каждым выступлением, не заставлял ее чувствовать себя настолько подавленной чистым ужасом. Вместе с жаром огня за спиной и многочасовым путешествием за плечами она почувствовала, как ей сдавливает легкие.
        Почему она просто стоит? Почему не кричит, рассказывая ему, что прямо-таки в толк не возьмет, зачем он заставил ее прийти сюда без каких-либо объяснений? Она могла бы быть дома, но была здесь, потому что он так захотел, и он не делал ни черта, кроме как производил впечатление горгульи. А еще это тот самый человек, который поработил Николаса и его мать, который думал, что можно пожертвовать их свободой во имя роли и объединения.
        - Ты опоздал, Сэмюэль.
        Возможно, это была лишь игра света, но Этта могла поклясться, что Николас напрягся.
        - Теперь меня зовут Николас, как вам известно уже многие годы. И я не понимаю, как вы пришли к этому выводу.
        - Я хотел их здесь к двадцать первому. И что мы получаем - десять минут первого двадцать второго. Оплату пересчитают соответствующе.
        Эттина кровь взбурлила:
        - Это…
        - Мой поверенный внизу. Надеюсь, ты его помнишь? Конечно, он узнает тебя под настоящим именем. Николас! Подумать только. Возможно, тебе следовало бы назваться Карлом Великим, когда ты решил себя перекроить. Поди, ворвался сюда, словно император.
        Старик что, издевается над Николасом? За то, что тот выбрал имя, которое захотел, а не оставил то, что ему дали? Какой изощренный способ напомнить человеку, кем он когда-то был.
        Я могу справиться с этим. Она цеплялась за голос матери, за слова, за следы ее веры. Она, по крайней мере, не дрогнет под суровым взглядом старика. Сделает все, чтобы маме было чем гордиться.
        - Объясните, почему я здесь,  - холодно проговорила она.
        - А как ты думаешь, почему ты здесь?  - спросил он, вскинув тонкую серебристую бровь. Лев, взирающий на домашнюю кошку.
        - Думаю, вы хотите взять меня в заложницы,  - ответила она.  - Чтобы добраться до моей мамы.
        Сайрус низко усмехнулся:
        - Правда? А что бы ты сказала, узнав, что все наоборот?
        Эттин взгляд снова метнулся к нему, неверие переплелось с ужасом, когда старик достал небольшую глянцевую фотографию из переднего кармана шелкового халата. Страх оказался настолько парализующим, что она едва смогла поднять руку, чтобы взять ее у него.
        На нее смотрело лицо матери, частично скрытое кляпом. Выгляди она испуганной, а не яростной, какая-то часть Этты могла бы поверить, что это кто-то другой, кого они пытаются за нее выдать. Но нет - на Роуз по-прежнему было то платье, в каком она пришла в Метрополитен. В комнате было темно, но Этта узнала их гостиную. На фото попала рука с номером «Нью-Йорк таймс», датированным следующим днем после концерта.
        Все, что она видела, так это лицо Элис с закрывающимися в последний раз глазами.
        Все, что чувствовала,  - кровь Элис, высохшую у нее на руках.
        - Из-за нее у тебя перед нашей семьей - нашим родом - долг,  - сказал старик.  - И ты будешь делать то, что я велю, или она сделает свой последний вдох, а ты никогда-никогда не покинешь это гиблое время.

        9

        Шок прорвался, оставив в животе лишь омут гнева. Этта бросилась к Сайрусу, но Николас схватил ее за талию и оттащил назад, все еще вырывающуюся.
        - Ублюдок!..
        - Мисс Спенсер…  - Руки Николаса сжались, пытаясь ее удержать.  - Этта!
        Услышав умоляющие нотки в его голосе, она перестала сопротивляться, обвиснув в крепких руках. Сайрус встал и, внимательно изучая ее лицо, закружил вокруг них.
        - Признаться, я думал, что ты могла бы оказаться Айронвуд… что Огастес совершил очередную глупость… но теперь вижу, что ошибался. Ничего похожего. Кто твой отец?
        - Так я вам и сказала,  - снова прорычала она.
        Он пренебрежительно отмахнулся, подходя к столу возле кровати.
        - Это вряд ли имеет значение, потому что ты явно не Айронвуд, не Жакаранда и не Хемлок.
        София говорила, что существует три семьи, включая Линденов, обладающих способностью путешествовать. Но и она, и Николас говорили, что другие семьи, умеющие путешествовать, пропали или были насильно объединены с кланом Айронвуда.
        - Твоя мать считалась последней в роду Линденов, пока мы не узнали о тебе.
        Сайрус нашел, что искал в глубинах стола, и вытащил наружу. Он протянул это девушке, и только тогда Николас осознал, что держит ее.
        Это была небольшая книга в кожаном переплете с вытисненными инициалами «Ар-си-эл» и великолепным золотым деревом. Этта поймала себя на том, что снова и снова вычерчивает его взглядом: легкий изгиб ствола, тянущиеся и переплетающиеся ветви, исчезающие в массивной кроне. Корни золотого дерева тоже переплетались, тонкие линии сплетались и расплетались друг с другом.
        - Не узнаешь, а?  - спросил Айронвуд, явно позабавленный.  - Твоя мать и ее дед, Бенджамин Линден, так гордились своим чертовым наследием. Это твой семейный герб.
        - У каждого дома есть дерево-символ[3 - Айронвуд - буквально означает железное дерево, Хемлок - тсугу, Линден - липу, Жакаранда - жакаранду.],  - тихо проговорил Николас, когда она подняла голову за подтверждением. Он кивнул на сундук, чью крышку украшало великолепное сильное дерево:  - Толстые ветви нависали так низко, что казались поднимающимися прямо из земли.
        Ее дед. Мама говорила, что ее воспитал дед. Значит… не все было ложью? Просто тщательно подретушированной правдой?
        - Мы повстречались с Роуз, осматривая Италию эпохи Возрождения,  - в тот момент это казалось вполне счастливой случайностью, что ее дед недавно умер и она осталась одна,  - продолжил он с укоризной во взгляде.  - Я принял необходимые меры, чтобы привлечь ее в нашу семью, выдать замуж за Огастеса и избавить от одинокой жизни, но семнадцать лет назад твоя мать исчезла, и с тех пор мы ее искали.
        Девушка сжимала книгу, пока не поддалась соблазну ее открыть. Она откинула обложку, просматривая аккуратные записи - все выполненные почерком матери. Словно бы открыла случайную дверь и обнаружила, что там ее ждут.
        Викторианский Лондон. Рим пятого века. Египет - начала двадцатого. В дневнике перечислялась сотня разных мест, все с небольшими записями, вроде «Видела королеву, когда они с принцем проезжали мимо нас, направляясь в Букингемский дворец» и «Верблюд чуть не отъел Гасу волосы, ухватив их с его головы, как траву с клумбы, и, мой бог, увижу ли я еще когда-нибудь пузана, завернутого в тогу!».
        - Путешественники ведут журналы,  - понизив голос, объяснил Николас,  - отмечая время и даты, когда проходят через проход, чтобы избежать случайного столкновения с самим собой.
        Этта кивнула, пальцы плотно прижались к коже, а мысли бурлили. Что значит столкновение с самим собой? Почему они должны этого избегать?
        - Встань прямо, дитя, а то отрастишь горб, не устав даже стать взрослой, бог ты мой.
        Вместо этого Этта начала вышагивать.
        Ее мама исчезла? Или сбежала?
        Осознание пробрало ее до нутра. Мама сбежала. Сбежала от настырного приемного отца, который пытался контролировать ее жизнь.
        Этта повернулась, изучая старика из-под ресниц. Выживших путешественников приняли в клан Айронвудов. Что, если это мама и имела в виду? Если после того, как дедушка умер, ей пришлось стать Айронвуд.
        - Я тоже искал ее.  - Сайрус повернулся, поднимая с пола кожаную сумку. Порывшись в ней, он, наконец, вытащил кусок пергамента и сунул его Этте. Она взяла его и осторожно развернула. Почерк оказался незнакомым.


        2 января, наш год 1099
        Гас,
        Я собираюсь отчитаться перед отцом и, да, с удовольствием приму наказание, но я борюсь со своей совестью, рассказывать ли тебе кое о чем еще. Ты держал лицо, но я-то знаю, что на протяжении многих лет это было для тебя нешуточным источником боли. Но ведь лучше знать, чем всю оставшуюся жизнь мучиться от нависшей над тобой неопределенности? Над этими вопросами я просидел не один день.
        В начале недели я нашел проход рядом с тем местом, где остановился в Нассау, и знаешь, приятель, по правде говоря, я подыхаю с тоски и более чем возмущен, будучи снова призван обратно в 1776-й. Почему я должен выполнять каждое нелепое указание в этом бесконечном поиске, чтобы найти этот чертов предмет его чертовой одержимости? Так вот, я услышал его и прошел - и можешь представить себе мое изумление, когда проход привел меня далеко за 1946 год, по ощущениям, в какой-то музей. Избавлю тебя от описания довольно пошлых действий людей вокруг меня и скажу лишь то, что, проверив газету, понял, что оказался на Манхэттене в 2015 году.
        Да. Ты все правильно прочел. Повсюду стояла совершеннейшая человеческая давка, а число зданий, построенных на острове, просто поражало. Думаю, ты скоро сам все увидишь.
        Здесь, однако, меня снова одолевают сомнения. Не возненавидишь ли ты меня за это? Не думаю, зная, как один взгляд на нее в Париже мучил тебя долгие годы. Гас, я читал газету, пытаясь понять, что происходит в мире,  - лучшее, чем можно умаслить старика, верно? И вот в одной статье вдруг увидел фотографию и чуть не задохнулся, подумав - да что там подумав, уверившись, что это наша Роуз. Однако она оказалась скрипачкой-виртуозом по имени Генриетта Спенсер, выигравшей конкурс в России. Я просмотрел статью до конца и, конечно, нашел упоминание о ее матери - Роуз Спенсер.
        Технологии в этом времени просто замечательные, у меня не хватит места, чтобы рассказать тебе о них. Библиотекарь в городской публичной библиотеке помог мне найти больше информации в чем-то, что, возможно, называется ИнтерВеб? Нет, ИнтерНет. В любом случае продолжить поиски самостоятельно оказалось довольно легко, и я почувствовал, что ради тебя обязан залезть в эту кроличью нору. Самая ранняя запись о них, которую мне удалось найти, оказалась полицейским отчетом от 5 октября 1998 года, сообщающим, что молодая женщина, Роуз Спенсер, вместе с трехмесячной дочерью была поймана на краже в каком-то универмаге. В отчете Роуз говорила, что недавно в этом городе и рассчитывает связаться с подругой.
        Надеюсь, я не расстроил тебя, брат. Знаю, ты выстроил свою жизнь и можешь утешаться тем, что у тебя есть Амалия и Джулиан. Но также надеюсь, что это поможет тебе оставить все в прошлом и успокоить терзающийся рассудок. У Роуз и ее дочери, кажется, все хорошо, и, несмотря на боль, которую она причинила нашей семье, я почувствовал удовлетворение, увидев, что они устроились.
        Вергилий.


        - Вергилий был еще одним моим сыном, которого не стало вскоре после того, как он отправил это письмо,  - объяснил Сайрус, вырывая его из онемевших Эттиных пальцев.  - Огастес - спустя год, когда его корабль затонул в семнадцатом веке.
        Взгляд Николаса метнулся к старику, голос стал резким:
        - Достаточно. Скажите ей прямо, что вам от нее нужно.
        Наградив его долгим взглядом, Сайрус откинулся назад.
        - Я не смог воспользоваться Роуз, так что мое задание ложится на плечи мисс Линден…
        - Спенсер,  - резко поправила она.
        - Линден,  - практически прорычал он,  - и будь ты за это проклята. Мне нужно, чтобы ты выкрала обратно то, что украла у меня твоя мать.
        После такого обжигающие слова, которые она собиралась в него бросить, остыли.
        - Что, простите?
        - Не прикидывайся глухой, у меня не хватит на это терпения. Я имел в виду именно то, что сказал. Будешь и дальше отнекиваться - продолжу поиски сам, а ты останешься здесь. Уверен, ты видела женщин, когда сходила с парома, тех, что ошиваются в доках?
        Николас прорычал:
        - Вы смеете подра…
        - Я ничего не подразумеваю. Я всегда имею в виду именно то, что говорю. Это будет твоим единственным средством выживания. Чем еще - без навыков, умений или покровителя - ты займешься в этом времени?
        Значит, выбор стоял между тем, чтобы продавать себя другим или служить ему?
        - Я знаю, где проход. Примерно. Все, что мне нужно, так это добраться до Нассау.
        - Я закопаю проход, прежде чем позволю тебе пройти через него, дитя, так что подумай дважды, прежде чем досаждать мне. Давай сыграем в игру. Закрой глаза и попробуй представить, как бы ты сумела оказаться на острове прежде моих людей. Какими средствами ты бы воспользовалась? Какие друзья у тебя тут есть, чтобы помочь?  - поинтересовался Сайрус таким тоном, словно разговаривал с ребенком.  - И что помешает нам снова тебя найти?
        Мне поможет Николас. Этта рискнула кинуть на него взгляд, чувствуя, как воздух вокруг них обоих вибрирует от невысказанной ярости.
        - Что помешает нам убить твою мать?
        Она отшатнулась на пятках, поражение прокатилось по ней волной тошноты. Когда девушка заговорила, ее слова были такими острыми, что побудили Николаса шагнуть к ней. Этта подумала, что он, вероятно, беспокоился, не придется ли снова хватать ее, чтобы не дать расцарапать лицо старику.
        - На вашей совести уже одна жизнь. Вы действительно настолько жестоки, чтобы убить еще одну женщину?
        - Еще одну?  - переспросил он, поднимая брови.  - Мои агенты не сообщали о погибших, хотя они уполномочены… скажем так, использовать силу и здравый смысл.
        Ее охватила ярость:
        - Она была невиновна. Она была беззащитной пожилой женщиной!
        Сайрус повел плечом:
        - Значит, уже доживала свой век. Не трать слез на эту женщину. Большинство не может и мечтать о такой долгой жизни. Мой сын, например. И внук. Я гораздо сильнее озабочен кровью на руках твоей матери. По нашим старинным законам путешественников я имею полное право убить тебя, чтобы покончить с этой вендеттой. Будь благодарна, что я играю благородно.
        Этта была так ошеломлена, так захвачена недоверием, что слова, которые она заготовила, начисто вылетели из ее головы. Ясно видя это, Сайрус продолжил, как будто она вообще ничего не говорила:
        - После того как обнаружился проход, я отправил многочисленных агентов в твой грязный перенаселенный город для проведения расследования. Когда стало ясно, что Роуз родила ребенка, возможно одаренного, были приняты меры, чтобы подтолкнуть тебя к путешествию,  - продолжил Айронвуд, сцепив пальцы на груди.  - Мои агенты перечислили от моего имени весьма внушительные пожертвования в музей, нанявший твою мать. Они подстроили, чтобы музей пригласил тебя на выступление - нет ничего невозможного, когда деньги передаются из-под полы.
        Девушка почувствовала, как ее губы кривятся в оскал, но заставила себя промолчать, боясь преступить грань между сотрудничеством и несговорчивостью.
        - Мне подумалось, что, возможно, твоя мать не знала о проходе, не слышала его. Или, возможно, ты не унаследовала способность. Поэтому София отправилась проверить, услышишь ли ты проход, и, если услышишь, провести тебя через него.
        Слышала. Она знала, что что-то услышала. Однако Этта ходила в музей бесчисленное множество раз, но в тот вечер услышала гудение впервые.
        - Со стороны Роуз было ужасно легкомысленно ничего не объяснить.  - Казалось, Сайрус читал ее мысли, прежде чем они приходили ей в голову.  - У наших предков, что создавали проходы тысячи лет назад, кровь была чище, чем у нас. Пришлось… смешать… наши родословные с простолюдинами, чтобы выжить. Умение слышать и видеть проходы естественным путем ослабело. Мы полагаемся на резонанс.
        Сайрус вытянул губную гармошку из бархатного мешочка, лежащего в его сумке. Приложив губы к мундштуку, он выдул мощную струю воздуха, одновременно издав три ноты. Прежде чем он отложил гармошку, Этта услышала дрожащий далекий крик. Она инстинктивно отступила назад, потянувшись схватиться за что-нибудь, что угодно, пока ее руки не нашли каминную полку. Шум всколыхнулся у нее в голове, словно второе сердцебиение.
        - Проходы откликаются на аккорд соль мажор,  - сказал Сайрус.
        Этта потерла лоб, пытаясь вытеснить узелок боли, затянувшийся под виском, где оказался заперт пылающий пожар звуков. В ларго из сонаты номер три… выбранном для нее… звучали три эти ноты: соль, си и ре… всего несколько секунд за всю пьесу.
        Она позвала проход скрипкой, и тот ответил.
        - Как любопытно…  - начал Сайрус. К правому подлокотнику кресла прислонялась трость, он взял ее, поднимаясь на ноги, и за три удара подошел к ней.  - Как любопытно, что мать скрывала это от тебя.
        - Как любопытно, что она сбежала от вас,  - саркастически заметила Этта.  - Не представляю почему.
        Его рука сорвалась, хватая девушку за подбородок, обездвиживая. Стальной захват старика, собственное потрясение - и вот уже руки Этты беспомощно повисли. Он был выше и сколочен с крепкой мясистостью бульдога - и его безмолвная жестокость отлилась в совсем другую форму, когда он навис над нею. На полсекунды спину обдало огнем, и она подумала, что он толкнет ее в камин.
        - Прекратите,  - проговорил Николас, резко просунув между ними руку. Не бог весть какой отпор, но он подействовал. Голубое пламя глаз старика сместилось с Этты на Николаса, и девушка почувствовала, как его руки расслабились, скользнув по ее шее, прежде чем повиснуть на ней ошейником… удавкой.
        - Твоя мать снискала расположение моей семьи, когда мы искали сокровище, некогда принадлежавшее моим предкам. Хорошо сыграла несчастную сиротку, вытянув из нас сведения, какие хотела, и стянув его прямо у нас из-под носа. Десятилетия поисков впустую.
        Я никогда в жизни ничего не украла,  - бросила ее мать, когда Этта пошутила насчет кражи сережек. Она казалась почти раздавленной обвинением, которое и обвинением-то не было.
        Неважно, насколько все было плохо или как сильно мне чего-либо хотелось.
        Николас выпрямился, выражение его лица заострилось, словно он собрал части головоломки.
        - Вы говорите об «астролябии»  - подразумевая, что Роуз Линден - та путешественница, которая его украла.
        - Я ничего не подразумеваю. Я констатирую факт, не имеющий к тебе никакого отношения.  - Сайрус резко фыркнул:  - До меня доходили всевозможные сообщения об эрах и местах, где она ее спрятала, но это не приводило ни к чему, кроме как к новым потерям.  - Он снова повернулся к девушке:  - Поиски этого предмета стоили мне двух сыновей и внука, троих моих прямых наследников.
        - Тогда, может,  - выдала Этта,  - вам бы перестать ее искать, пока вы по-прежнему на коне, и прекратить меня в это впутывать!
        Он убрал от девушки руку и отвел назад, словно собирался ударить. Николас шагнул между ними, его плечи загородили от нее старика.
        - Хватит. Не притворяйтесь, будто на самом деле носили по ним траур. Помнится, вы отзывались о Джулиане как о гнусе. Не проронили ни слезинки, когда он умер.
        У Этты в голове что-то щелкнуло. Если Огастес и Вергилий были его сыновьями, а Джулиан внуком, как в их родословную вписался Николас?
        - А София не обыскала их пожитки, пока была в том времени?  - спросил Николас.  - Откуда вы знаете, что этой вещи там нет?
        - Роуз не такая дура, чтобы таскать ее с собой. Она всегда была злобной тварью, даже после всего, что я для нее сделал,  - продолжил Сайрус.  - Утверждала, что астролябия принадлежит семейству Линден, но ничто не может быть дальше от истины.
        Однажды кое-кто пытался меня обчистить, никогда не забуду, каково это. Я чуть не потеряла кое-что, принадлежавшее твоему прадедушке.
        Этта заставила себя стоять как можно спокойнее, боясь выболтать и эти мысли.
        - Один из моих агентов тщательно обыскал их жилище несколько месяцев назад,  - сказал Сайрус.  - Если это место можно так назвать. По описанию - просто чулан.
        - Ваш агент…  - Этта почувствовала, как кровь отхлынула от лица, медленно оттекая от сердца, пока оно, кажется, почти перестало биться.  - Ваш агент вломился к нам в дом и перерыл вещи?
        - И несколько сейфовых ячеек, которые отследил по всему Манхэттену. Он вернулся со странным письмом, очень меня заинтересовавшим, и я отправил его и остальных обратно продолжать изучать вас.
        Странное письмо? Эттины брови поползли вверх. Что это значит?
        Старик продолжил:
        - При необходимости они должны были помочь Софии подтолкнуть тебя к путешествию и удержать твою мать.  - Он коснулся кармана, куда сунул фотографии ее мамы.  - Они ждут моей команды, как поступить с нею. Ты понимаешь?
        Этта заставила себя коротко кивнуть.
        - Что такого особенного в этой астролябии, что вы просто не можете найти себе другую?
        Этта знала, что такое астролябия, благодаря многочисленным поездкам от Метрополитена с Элис и Роуз. Больше компаса, эти инструменты использовались в древности и средневековье для астрономических, астрологических, топографических вычислений - даже для определения времени. Нижняя тарелка, охватывающая меньшие круглые пластины, двигающиеся на общей оси, делилась на часы, дни, градусы и дуги. На пластинах были выгравированы широты, высоты, даже части небесной сферы.
        Но, видимо, эта астролябия имела и другое назначение.
        - Она может исследовать проход и сообщить владельцу место и период времени на другой стороне, считывая вибрации,  - сказал Сайрус.  - И останется ли проход достаточно стабильным, чтобы войти без обрушения.
        Этта повернулась к Николасу, ища подтверждения. Объясняя, он не отводил взгляда от потрескивающего подрагивающего огня.
        - Когда путешественник умирает, высвобождается… всплеск… энергии. Ближайший проход оказывается нестабилен и может закрыться. Но если он обрушится в тот момент, пока вы по нему путешествуете, вас может выбросить в случайное время или вы застрянете в проходе навсегда.
        Этта почувствовала, как по телу пробежали мурашки.
        - Существуют сотни проходов, которыми мы пользуемся, но осталось и много неизведанных. Число путешественников тает,  - продолжил Сайрус.  - Каждый раз, отправляя путешественника, я рискую тем, что он или она никогда не вернется - попадет на поле боя, окажется застигнутым врасплох дикой природой или властями. Может ли твой крошечный мозг уразуметь важность поиска астролябии, дабы обезопасить их от подобной участи? Скажу откровенно: наши ряды все редеют. Подумай обо всех путешественниках… заброшенных… в будущее, которые не знают, что им делать и кому служить. Их семьям нужна помощь, и, связанные узами крови или правом завоевания, они присягнули мне в верности.
        Этта почувствовала покалывание в основании позвоночника, поднимающееся к затылку. Так вот что произошло на самом деле! Мама взяла астролябию, чтобы спасти будущих путешественников от того, чтобы оказаться у него в кулаке.
        Если я найду ее… и если передам.
        Роуз хотела защитить путешественников, но, если Этта знала маму, ее план был чем-то большим - родство можно скрыть, имена изменить, людей переселить, пока они не затеряются.
        - Не изменит ли то, что я вам его достану, мое будущее?  - Этта озвучила внезапно пришедшую на ум мысль.  - Или полностью его сотрет?
        Он поднял брови, словно удивился, что она додумалась спросить:
        - Твое будущее сохранится. От него зависят инвестиции, которые я делал на протяжении веков. Я просто хочу защитить и найти мою семью.
        - Тогда почему бы не убедить Роуз все рассказать и не оставить мисс Спенсер в покое?  - спросил Николас.  - Обменять дочь на указание места?
        - Не глупи, мальчишка,  - огрызнулся Сайрус.  - Женщина скорее умрет, чем выдаст местоположение астролябии, а попутно наврет, отослав членов семьи в каждый опасный ад на этой земле якобы за нею. Мы не можем понести такие потери. Так что мисс Спенсер - идеальная кандидатура для поисков: она - чистый лист. И если она исчезнет, то, по крайней мере, расшифрует для нас вот это.
        Из того же кармана халата появился сложенный лист из блокнота, и он протянул его Этте с выражением живейшего интереса.
        - Мой агент обнаружил это у тебя дома. Полагаю, способ чтения… свойствен… вашей семье, и сама подсказка касается Линденов. Мне удалось распутать всего одну ниточку.
        Само письмо, начинающееся с «Дорогая Этта, моя маленькая звездочка», было… абракадаброй. Каждая фраза в отдельности имела смысл, вроде «Деревья сегодня прекрасны». Но за нею следовало «Спроси себя, существуют ли неведомые боги». В этих словах не было никакого смысла, и смысла искать его тоже не было.
        С тошнотворным толчком Этта поняла, что перед нею,  - она точно знала, как прочитать это письмо, потому что мама многие годы зашифровывала ей письма и записки. Второго листа, чтобы наложить сверху, не было - иногда у мамы не хватало времени, чтобы вырезать форму, в таком случае в качестве ключа использовались первые несколько строк…
        Дорогая Этта, моя маленькая звездочка.
        Хотя это было чудесно, ее мама никогда в жизни не обращалась к ней так сентиментально. Это означало, что обнаружить истинное сообщение можно было, начертив звезду поверх букв.
        Она написала его мне.
        Только ей.
        Этта может справиться с этим.
        Этта не отводила глаз от страницы, пока не уверилась, что не выдаст себя. Сайрусу удалось выудить одну фразу из мешанины слов, в остальном письмо было для него потеряно. Он не знал, где прятался ключ, чтобы объединить чепуху, связать в сообщение, которое за ней скрывалось. Наложение звезды на письмо дало бы ей остаток фразы, которая была ей нужна. То, что он смог вытянуть какую-то строчку и догадаться о ее связи с Линденами, лишь несчастливая - для них с мамой - случайность.
        Она хочет, чтобы я нашла астролябию.
        Она не хочет, чтобы ее нашел кто-нибудь другой.
        Так вот что она имела в виду, говоря, что настало Эттино время?
        Роуз не просто знала, что однажды она отправится в прошлое, она знала, что однажды она вернется ради этого и, если Этта правильно поняла, потому что так возжелает Айронвуд.
        - Как видишь, это написано тебе. Четвертая строчка снизу,  - сказал он. Там красовалась единственная подчеркнутая фраза, слова шли по одной линии, где, если Этта правильно поняла, находилась самая широкая часть звезды.  - Скажи тиранам, тебе они служить должны - это единственное, что меня интересует.
        - А что это?  - невинно поинтересовалась она.
        - Это известная в этом времени песня о казни американского шпиона Натана Хейла,  - объяснил Сайрус.  - Спустя некоторое время я наконец-то вспомнил, где слышал эту строчку.
        Натан Хейл… «Я только сожалею, что имею всего одну жизнь, чтоб отдать ее ради моей страны». Этот Натан Хейл? Он был американским шпионом, пойманным в тылу врага во время революции и повешенным за это.
        - Я советую вам не раскрывать…  - начал Николас.
        - Мило, что ты считаешь, будто мне есть дело до твоих советов,  - отрезал Сайрус.  - На самом деле я узнал строчку, потому что Бенджамин Линден до тошноты обожал ее горланить, когда лез на дно бутылки. Конечно, это не может быть совпадением, учитывая связь с ее семьей. Но представь мое удивление, когда я открыл, что история умалчивает о точном месте его казни.
        Мне пришлось прибыть сюда, чтобы самостоятельно все выяснить, и - ба!  - здесь обнаружился неизвестный ранее проход - прямо через дорогу. Я убежден, что в этом письме есть подсказки, которые приведут от одного прохода к другому, соединяющихся в тропу, заканчивающуюся в нужном месте и эре, где и найдется астролябия.
        Другими словами, каждая подсказка указывает местоположение проходов, которые нужно проходить друг за другом, чтобы ее найти. Вроде как… стыковочные рейсы, чтобы прибыть в нужный пункт назначения. Только ей нужно найти правильные самолеты.
        Этта заставила себя сглотнуть, чтобы удержать безучастное выражение лица, пробегая пальцами по дневнику матери. Уловив движение, Айронвуд выдернул у нее дневник, снова засовывая его под мышку.
        - Завтра казнь Хейла,  - сказал Сайрус.  - Нам пришлось прождать несколько месяцев и самим прибыть в Манхэттен 1776 года, чтобы найти точное место, так как история по-прежнему умалчивает о точном месте этого события. Как ты, надеюсь, убедилась, казнь состоится через дорогу, в лагере Королевской артиллерии.
        Проход по-прежнему стонал и кричал, но ветер, казалось, уносил звуки прочь, оставляя лишь слабую барабанную дробь.
        - Вы ничего не собираетесь предпринимать?  - спросила Этта.  - Попытаться его спасти?
        Сайрус расхохотался:
        - Помешать? Изменить временную шкалу? Думаю, нет. Дурак сам дал себя поймать без формы в тылу врага. Сам накликал смерть.
        Отвратительная позиция.
        - Ты расшифруешь это письмо, прежде чем отправишься на охоту за астролябией. Возможно, мы даже поможем тебе подобрать правильную одежду и манеры, прежде чем начать.
        Николас выпрямился:
        - Несколько часов обучения ей никак не помогут.
        Замечание кольнуло Эттино самолюбие. Неужели, учитывая все случившееся, она с этим не справится? И не пытаясь состязаться, но он же освоил все тонкости путешествий, значит, и она сможет.
        Должно быть, он увидел огонь в ее глазах, потому что глаза Николаса слегка расширились.
        - Я только имел в виду…
        - Справится,  - перебил Сайрус.  - Я достаточно долго ждал. Вот мои условия, мисс Линден. Расшифруй письмо и содержащиеся в нем подсказки, где искать нужные проходы, пройди через них и принеси мне астролябию. Тогда твою мать освободят, а вы вернетесь домой.
        Этта выдержала его взгляд так долго, как только могла. Ее затопило изнеможение, и вес мыслей стал просто невыносимым. Она заставила себя быстро пробежаться по основным пунктам.
        Сайрус не раскроет местоположение прохода, ведущего обратно в Метрополитен, и ее время, если она не сделает, как он велит. И даже тогда вряд ли. Что ставило под вопрос спасение жизни Элис.
        Николас был не обязан доставлять ее обратно, потому что формально ей ничто не угрожало.
        Мама всю жизнь лгала ей, перекраивая истину, выбрасывая огромные куски, вставляя в свою жизнь маленькие загадки и подсказки, чтобы Этта, возможно, однажды собрала их вместе, пытаясь защитить себя. Замечательный родительский подход. И все, чтобы… чтобы сохранить астролябию в семье? Дать ей еще одного защитника, который найдет ее и перепрячет, если какие-нибудь путешественники на нее наткнутся? Тогда почему не научить ее, не подготовить… чтобы это не было… не было так непреодолимо… так невозможно.
        Неудивительно, что Элис утверждала, что она не готова,  - она и вправду не готова. Но мама верила в нее, и она не хотела подвести никого из них. Этта закрыла глаза, глубоко дыша через нос, пока ее сердце не успокоилось до флегматичных раскатов грома в ушах.
        Дом.
        Элис.
        Мама.
        И, довольно скоро, ее дебют. Все это ждет ее.
        Возможно ли переписать судьбу Элис? Убедиться, что мама в безопасности… не отдать старику, что он хочет, и при этом сохранить ей жизнь?
        - Неужели вы всерьез раздумываете…  - недоверчиво сказал Николас.  - Подумайте, мисс Спенсер. Он просит вас не о простом одолжении.
        - Не припомню, чтобы просил тебя высказывать свое мнение,  - прогрохотал Сайрус.
        - Что тут раздумывать?  - холодно спросила Этта, глядя прямо на старика.  - Ты убьешь ее, если я не верну астролябию?
        Он ухмыльнулся:
        - С удовольствием. Запомни: ты должна вернуться до тридцатого сентября. Не успеешь - сделка расторгнута.
        Тридцатого? Через… девять дней? Нет… восемь.
        - Так быстро?!  - воскликнул Николас.  - Мы с Джулианом потратили на поиски годы. Какая разница, если они займут у нее восемнадцать дней вместо восьми? Что такое несколько дней, когда у вас в руках все время?
        - У меня личные причины,  - сказал Сайрус.  - Или она вернется к тридцатому, или потеряет все.
        Этта сложила руки перед собой, перекрывая приток крови к пальцам. Работать на человека, пытавшего ее мать, вторгшегося в их жизнь и укравшего жизнь Элис… Этту затошнило.
        Что мне делать?
        Ответ пришел к ней, безжалостный и простой, словно лезвие, срезавшее сомнения: найти астролябию, использовать, чтобы найти проход в Нассау, и найти маму, не допуская, чтобы Сайрус Айронвуд поймал ее на том, что она задумала. Они с Роуз могут вернуться, спасти Элис и исчезнуть…
        И что это будет за жизнь? Без сцены, профессиональной игры на скрипке; все, чем она занималась, придется принести в жертву, залечь на дно. Но если Элис с мамой будут в безопасности, оно того стоит.
        - Я все сделаю,  - отринув беспокойство, сказала Этта. Потом, отчаянно надеясь, что Сайрус не почует ложь, добавила:  - Потребуется некоторое время, чтобы расшифровать письмо. Одного вечера не хватит.
        И двух минут много, но ведь ему об этом знать не обязательно? Николас покачал головой, бормоча что-то себе под нос, отшатнувшись от нее, взявшись рукой за каминную полку.
        - Отлично,  - сказал Сайрус, хлопая в ладоши.  - Можешь взять оригинал для расшифровки и продолжить утром. Вы с Софией делите комнату возле моей.
        Этта не удержалась от гримасы. После наэлектризованной шипящей ярости, которую она увидела на лице девушки, когда ее отослали, было бы безопаснее отправиться спать на крышу в грозу. Поняв, что ее отпустили, она повернулась к двери.
        - Мисс Линден!  - окликнул девушку Сайрус, когда ее рука сжала дверную ручку.  - Знай, что у меня есть копия письма, на тот случай, если ты попытаешься его уничтожить. Так же знай, что испытывать меня неразумно.
        - Понятно,  - ответила Этта.
        Но я тебя не боюсь.
        Шум из таверны подплыл к ней на облаке табачного дыма, кожи, мокрой псины; за мгновение перед тем, как закрыть дверь, девушка в последний раз взглянула на профиль подавленного Николаса, уставившегося в огонь.
        Этого должно быть достаточно. Как только таверна опустеет и ее обитатели отправятся спать, она пойдет на томительный грохот прохода ко входу, как в Метрополитене. Впервые за несколько дней она вновь ощутила себя хозяйкой собственной жизни, а не просто невольным пассажиром по чужой милости.
        В плечо вцепилась рука, поворачивая ее. Часовой лишь поднял черную бровь, когда София протащила ее последние несколько шагов к следующей двери по коридору. Оказавшись внутри, она аккуратно притворила ее и встала возле стены, отделяющей их комнату от комнаты старика.
        Сайрус Айронвуд осушил последнюю каплю Эттиного терпения, голова пульсировала от изнеможения, когда она оглядела тесную комнату. Снова? Может, это и было настоящим наказанием старика за сделанное Роуз: держать ее дочь взаперти со свирепой Софией, вынуждая безропотно слушать все ее разглагольствования. Разочарование, душившее ее, оказалось таким настоящим, что она поймала себя на том, что вцепилась в спинку хлипкого стула, всерьез подумывая о том, как бы разбить его о ближайшую стену.
        - Что ты?..  - спросила она, но София лишь вскинула руку, прижимая ухо к стене.
        - Я их не слышу,  - прошептала она.  - Так что, надеюсь, и они не слышат нас.  - Она опустилась на кровать в бурлящих волнах юбки.  - Нет, но какая наглость! Выставляют меня какой-то дурочкой… затыкают. А ведь это я тебя нашла! Как они смеют отсылать меня!
        - Тебя?  - многозначительно переспросила Этта.
        - Да, меня,  - буркнула София, вырывая шпильки из волос. В комнате стоял сундук, до краев набитый тканью, стеклянными бутылками и серебряными расческами. Схватив одну, София кинулась яростно драть свои распущенные волосы, резко дергая рукой.
        Старик оказался столь же приятен, как разъяренная кошка; будь Этта на месте Софии, она бы цеплялась за любую возможность находиться с ним рядом как можно меньше. Он заставлял Софию служить ему, буквально запрещал отправиться в любой год, могущий подарить женщине хоть какие-то права. Этта задумалась, насколько лучше могла бы стать жизнь Софии, если бы та вырвалась из кулака дражайшего дедушки.
        - А что ты так туда рвалась?  - спросила Этта.  - Если тебя так беспокоит, что он не сказал тебе, зачем ему я, почему не настояла, чтобы остаться?
        София усмехнулась:
        - Никто не спорит с дедушкой. Спроси остальные семьи. Они на собственном опыте расскажут, что бывает, если игнорировать его желания.
        Этта обдумывала ситуацию, медленно подходя и садясь рядом с Софией. Девушка кипела от злости, шумно и тяжело дыша, но Этта не могла определить, от злости или от унижения.
        - Расскажи мне, что они сказали,  - потребовала София.
        Этта рассказала. По большей части. Зашифрованное письмо матери она держала прижатым к тяжелой юбке платья, вне поля зрения разъяренной фурии.
        - Астролябия?  - недоверчиво переспросила София.  - Он по-прежнему ищет ее после всего, что случилось?
        - Ты знаешь о ней что-нибудь еще?  - осторожно поинтересовалась Этта.
        София безрадостно ухмыльнулась:
        - Конечно нет. С чего бы им обсуждать это со мной? Спроси своего друга, мистера Картера. Они с Джулианом отправились искать ее четыре года назад.
        Снова этот таинственный Джулиан.
        - Внук Сайруса, верно?  - с нажимом спросила Этта.
        - Он…  - начала София.  - Он умер. Он был наследником после того, как его отец утонул, а дядя застрелился на охоте.
        Она провела рукой по густым темным волосам - кукольное лицо стало мрачным и пустым.
        - Он был моим суженым.
        Суженым? Как в…
        - Вы были помолвлены?
        Несмотря ни на что, Этта почувствовала прилив сострадания. И тут же стала судорожно снова искать способ вернуть отчуждение, которое некогда испытывала к девушке.
        - С самого детства,  - сказала София.  - Идеальная партия. Знаешь, как редко у путешественников появляется возможность пожениться друг с другом? И все потому, что я родилась у дальних родственников. Это был мой…
        - Твой что?  - спросила Этта. То, как София начала говорить, едва оборвав себя на полуслове, заставило ее вообразить, что, возможно, девушка хотела об этом поговорить… поскольку не могла обсудить это больше ни с кем.
        - Мой отец был никем в этой семье,  - сказала София, пропуская руку через кончики волос.  - Дальний родственник дедушки, набросившийся на ничего не подозревающую блудницу, через секунду обнаруживший женщину мертвой, а меня - совсем одну. Несколько лет спустя он допился до смерти, и лишь дедушка захотел вырастить меня. Говорил, что не может дать пропасть истинным путешественникам. Большинство людей имеют одну тень, но мне кажется, что у меня их две. Прошлое преследует меня каждый день, каждую секунду, и я не могу от него избавиться. Брак с Джулианом мог, наконец, оборвать перешептывания других путешественников. Возможно, наконец-то дал бы мне уважение.
        Брак был единственным способом для многих женщин в истории сбежать от своего прошлого и положения, в котором они были рождены. Они не могли, как мужчины, своим трудом строить свою жизнь, жить на собственные средства. Это было ужасно несправедливо по отношению к ним… и особенно несправедливо, что София, которая должна была иметь будущее, доступ к возможностям, оказалась заперта в этой клетке, накинутой на нее семьей.
        Этта, наконец, отбросила последние остатки гнева и прижала руку ко лбу, пытаясь постигнуть услышанное. София поднялась на ноги и принялась дергать шнурки корсета и платья.
        Спустя мгновение Этта встала помочь ей:
        - Если ты родственница старику и путешественников осталось так мало, почему не ты наследница Сайруса?
        София закатила глаза:
        - Потому что несколько месяцев назад родился ребенок, настолько дальний родственник дедушки, что, дай бог, капля крови наберется, но он мальчик, а значит, прав у него больше. Наследничек у нас - малыш Маркус Айронвуд. Пока. Придется подождать, пока он не подрастет, чтобы определить, путешественник он или страж. Если последнее… Что ж, возможно, дедушка пойдет на отчаянный шаг и пересмотрит правила.
        - Это смешно,  - сказала Этта. Мысль, что София возглавит семью и подчинит ее своей воле, была, мягко говоря, ужасна, хотя едва ли ей удастся стать хуже старика. Она была амбициозна, и Этта по-прежнему не могла понять, действительно ли она непричастна к смерти Элис, но, конечно, Софию не должны отвергать только потому, что она девушка. Как и любую другую женщину.
        - Это…  - София изумленно запнулась.  - Ты согласна? Так все делается и всегда делалось, но старшие родственники отказались от своих прав, женившись против дедушкиной воли. Я единственная из моего поколения, достаточно тесно связанная с его родом, чтобы всерьез претендовать на роль главы семьи, и я, безусловно, единственный оставшийся в живых путешественник, лично им воспитанный.
        - Может, тогда действительно настало время для перемен,  - предположила Этта.  - Ты можешь изложить свои доводы?
        - Как? Женщинам запрещено присутствовать на семейных советах. Как мне заставить дедушку увидеть то, что было перед его глазами все это время?  - София покачала головой.  - Как побороть гору? Как сдвинуть ее, если нет даже лопаты?
        - Может, тебе не надо ее двигать,  - проговорила Этта, складывая платье на крышку сундука.  - Может, ты должна на нее взобраться.
        София уставилась на Этту, ее лицо все еще пылало от жара собственных слов.
        - Я не знаю, подвернется ли лучший выбор, чем Джулиан. Он был… он был идеальным.
        - Никто не идеален. Даже ты.
        София фыркнула, забираясь в постель и перекатываясь к стене, освобождая место для Этты. После минутного колебания Этта последовала ее примеру, примостившись на самом краю, только что не падая. Матрас оказался каким-то странным, словно бы набитым соломой, во всяком случае, пах соответствующе. Скрипнул каркас, но был и еще какой-то звук, производимый веревками, поддерживавшими матрас. Они терлись друг об друга, звуча, как канаты на корабле, когда матросы регулировали паруса. Ее мысли вернулись к Николасу - интересно, где он спит. София наклонилась над ней, задувая свечу на прикроватном столике. Дым потянулся в темноте серебряной цепочкой.
        - Огастес был отцом Николаса?  - прошептала Этта.
        - Да.  - София перевернулась, раскачивая всю кровать. Тишина растянулась на несколько ударов сердца, перемежавшихся только ее дыханием.  - По правде говоря, я об этом немногое знаю… только слухи. Но Огастес был безумно, безумно влюблен в Роуз. Твою маму. Все это знали, как и то, что он был сам не свой, когда она пропала. Он был… сломлен.
        Как говорилось в письме? Но также надеюсь, что это поможет тебе оставить все в прошлом и успокоить свой терзающийся рассудок.
        - Он искал ее многие годы, даже когда дедушка велел прекратить. В конце концов, он должен был исполнить свой долг и обеспечить наследника, так что он женился и на свет появился Джулиан. Но Огастес не был… приятным. Ни верным, ни любящим. Просто зверем. Брал, что хотел, от кого хотел. Ты понимаешь?
        Этта понимала.
        Мать Николаса была рабыней, и Огастес напал на нее, надругался и, в довершение ко всему, так и не освободил ее. В Этте снова вскипела ярость, и она снова заскрежетала зубами. На мгновение она была готова разнести стены таверны голыми руками.
        - Джулиан был не таким,  - тихо продолжила София.  - Совсем. Он был добрым.
        - Ты любила его?  - спросила Этта. Голос Софии покрывался бережной броней, когда она говорила о нем; либо горе было все еще слишком свежо и сильно, чтобы его касаться, либо между ними не было большой пылкой любви.
        - Мне было… хорошо,  - ответила София.  - Это он заслуживал того, чтобы жить, а не бастард. В том, что Джулиан умер, виноват Николас, и он с готовностью это признает… словно это каким-то образом снимает с него часть вины. Им не следовало соваться на ту тропинку в Гималаях - не в сезон дождей. Он был там, чтобы заботиться о Джулиане, удовлетворять его потребности, оберегать от беды и при необходимости пожертвовать жизнью. Лучше бы он заставил их повернуть и выбрать другой маршрут.
        Этта повернулась к ней лицом, слишком напуганная, чтобы спросить. Николас прекратил путешествовать не просто так. Он намекнул, что заперт в этой эпохе, и она подозревала, что находилась на грани того, чтобы выяснить почему.
        - Что произошло?
        - Они шли в монастырь Такцанг-лакханг, дедушка хотел там что-то найти…
        Астролябию?  - предположила Этта. Николас не удивился, услышав о ней.
        - Монастырь находится высоко в горах - на скале с отвесными склонами. Если верить россказням крысеныша, началась буря и Джулиан поскользнулся и упал. Как получилось, что они стояли так близко друг к другу, а Николас не смог его поймать?
        - Боже мой…  - прошептала Этта.
        София повернулась лицом к стене, выпрямившись.
        - Один брат выжил, второй - умер. И если хочешь знать мое мнение, он сделал это нарочно.
        Этта почувствовала, что челюсть свело судорогой, а руки вжимаются в живот.
        - Зачем ему это делать? Джулиан был его единокровным братом… и, кроме того, Николас благородный…
        - Какой прок в благородстве, когда жадность разъедает до основания?  - перебила София.  - Хотя ты права: все сводится к крови, которую они делили. Джулиан вышел из игры, и он стал следующим претендентом. Он же прямой потомок дедушки.
        - Нет,  - прошептала Этта, прогоняя картину перед глазами. Не он. Мысль разъела его образ, стоявший перед глазами, смыла его, словно волна. Он был ее якорем здесь, единственным надежным человеком, на честность и порядочность которого она могла рассчитывать. Она не могла позволить Софии отнять это у нее; во всяком случае, пока она не услышит версию Николаса.  - Исключено…
        - И знаешь, что действительно печально, Этта?  - прошептала София.  - Если бы он спросил, если бы предложил себя, дедушка подумал бы об этом. Я-то знаю. В этой семье предпочтительнее родиться ублюдком, чем девочкой.
        - Уходи, София,  - посоветовала Этта.  - Беги, если нужно… если с этой семьей действительно каши не сваришь, сделай, как сделала моя мама, и начни все сначала!
        Ответа пришлось ждать очень долго.
        - Если я не Айронвуд, то я никто,  - проговорила София слабым голосом.  - И ничего не имею.
        - Это неправда,  - возразила Этта, потрясенная смирением в голосе девушки.
        Но ответил только проход: раскатистым бормотанием, хриплым шепотом лжи… он пел о свободе, открытии, возвращении потерянного, но давал лишь клетку, полную вранья и разочарования.

        10

        Николас смотрел на огонь, наблюдая танец света. Даже чувствуя на себе тяжесть взгляда Этты, он молчал, пока дверь за нею не закрылась и он не услышал влажный хрип дыхания Сайруса, направившегося к тумбочке зажечь свечу. Николас наблюдал за спокойными движениями пальцев старика, пробежавших по золотой рамке небольшого овального портрета, не раз виденного им.
        Его первая жена, Минерва. Не вторая, мрачная сварливая женщина, подарившая ему двоих сыновей и умершая, рожая еще одного. Не Огастес, не Вергилий, которых он явно не имел ни малейшего желания почитать, даже в памяти… ни даже Джулиан, выполнявший все, что старик просил, великолепно и без лишних вопросов. Брак по любви, как ни посмотри, да еще и с другим путешественником.
        Для Сайруса существовала только Минерва с золотыми волосами, зелеными глазами и редкой красотой - настоящая Елена Троянская. Когда они поженились, Сайрус оказался в центре схватки за власть над судьбами путешественников.
        Он спрятал ее, но в конце концов не смог уберечь. И когда соперник Сайруса, Роман Жакаранда, убил женщину, четыре семьи погрязли в изнурительной войне, отринув последние капли человечности. Джулиан рассказывал Николасу о неистовой мстительности старика, душераздирающие истории о том, как он перехитрил всех своих врагов, пока не стал Великим Магистром, владычествующим надо всеми их потомками.
        Но это не оживило Минерву. Его соперники оказались искусными стратегами, выбрав редкий год, к которому не вело никакого прохода, так что Сайрус не мог вернуться в свое укрытие и вмешаться. Не мог он и отправиться в годы, предшествующие тому, и подождать там какое-то время, не встретившись с самим собой; не мог никого предупредить, даже себя, за достаточный срок, не задевая своей будущей власти над другими семьями.
        Вот и все, подумал Николас, что нужно знать об этом человеке. Он не хотел ставить под сомнение святость введенных им правил, не мог поступиться своим положением или богатством - даже ради той, воспоминания о которой продолжали терзать его. Сердце Сайруса Айронвуда закалилось в кремень, из которого высекалась только жгучая ярость. Это позволяло ему интриговать без пощады: украсть молодую женщину из дома, толкнуть на многолетний поиск, в конце которого ее не ждало почти ничего, кроме безумия.
        - Вы не можете всерьез этого просить,  - с трудом выговорил Николас. И, борясь с желанием сжать челюсти, добавил:  - Она может лишиться жизни. Вы просите ее об огромном риске, а гарантом ее возвращения домой служит лишь ваше слово.
        Этта из двадцать первого века. Этта из далекого необозримого будущего. Этта с сердцем пиратки. Эта астролябия уже забрала три жизни, и теперь он требовал, чтобы она пожертвовала и своей.
        Сайрус уставился на него:
        - Разве она проявила себя непригодной для выполнения этой задачи? У нее есть побуждение и возможности пройти этим путем, и она не рискует пересечься сама с собой, в отличие от большинства остальных путешественников. Я едва ли требую больше, кроме благоразумия по отношению к нашей семье, ну, да за этим легко проследить, уведомив стражей во времени присмотреть за ее появлениями, отмечать ее прибытия и отправления через проходы.
        Этта бы считала, что действует самостоятельно, не додумавшись, что у старика, как мифического Аргоса, глаза разбросаны по всему телу времени. Будет ли лучше или хуже для Роуз, задумался он, использовать другие неизведанные и неизвестные проходы, кроме того, что располагается через дорогу в лагере Королевской артиллерии? Она сможет путешествовать без вмешательства стражей, присматривающих за проходом, но если что-нибудь случится - она поранится или еще хуже,  - кто ей поможет?
        - Это задача вашей семьи…
        - Нашей семьи,  - поправил Сайрус.
        Этот человек столько раз бил его по лицу, когда он был ребенком, что Николас научился различать его голос и уходить с дороги. Конечно, бесхребетник никогда не поднимал руку на Огастеса, своего отпрыска-чудовища, даже когда тот терроризировал всех вокруг.
        - Джулиан - все, что у вас было в жизни, и все-таки вы послали его на верную смерть…
        Сайрус стукнул кулаком по столу, заставив Николаса подпрыгнуть от удара.
        - Я доверил его защиту тебе… и каждый день живу с последствиями твоего провала.
        Едва ли. Обида Николаса обратилась вовнутрь, пока не охладила сердце. Он часто видел это во сне: последний проблеск надежды на лице Джулиана, прежде чем перчатка соскользнула с руки и он упал сквозь завесу дождя на скалы; всплески света, отраженные в белом мареве; трескучий грохот ближнего прохода, когда тот поглотил волну энергии, ознаменовавшую конец жизни путешественника. Он видел сны, омытые паникой и льдом, а Сайрус, как он считал,  - лишь огнем и кровью.
        В последний раз он стоял перед этим человеком, слабый от голода и истощения, отягощенный виной. Пришлось простоять несколько часов, рассказывая, что произошло. Смерть Джулиана обрушила проход, через который они прошли в Бутане, заставив Николаса разбирать бессвязный журнал путешествий брата, чтобы найти еще один проход в том году, и подобрать еще один, а потом еще, пока, наконец, он не нашел дорогу в год, где жил старик. На это ушло несколько месяцев, и, даже если бы у него остались силы, Николасу не хватило духу, чтобы остановить слова и кулаки, обрушившиеся на него, пока он не отключился, задыхаясь извинениями.
        Теперь он не будет молчать.
        - Мисс Спенсер - мой пассажир. Я обязан обеспечивать ее безопасность.
        - Ты обязан мне,  - напомнил Сайрус,  - и только мне.
        - Я не подчиняюсь никому, кроме самого себя,  - резко возразил Николас.
        Этот человек не получит его снова. Змея может сбросить кожу, но никогда не меняет окраску.
        Старик изучал его, упершись руками в колени.
        - Когда до меня дошли слухи, что ты обладаешь нашей способностью,  - когда я выследил тебя и Холла все эти годы назад,  - знаешь ли ты, о чем я подумал, впервые тебя увидев?
        Николас напрягся.
        - Я подумал: у тебя выправка Айронвуда, хотя ты и был колченогой дылдой. Меня впечатлило, как быстро ты согласился обучиться и работать с Джулианом.
        Это был величайший позор в жизни Николаса, на который он согласился, удивившись тому, что Айронвуд предложил. Приключения за пределами летоисчисления. Статус за гранью воображения. И…
        - Вы обещали мне вознаграждение и сведения, кто купил мою мать,  - решительно ответил он.  - А в итоге не дали ни того, ни другого.
        Четыре года жизни - коту под хвост. И когда Николаса сослали сюда - в его настоящее время - за то, что подвел Сайруса и не уберег Джулиана от смерти, его пронзил второй удар. К тому времени, как он самостоятельно выяснил, что с ней стало, его мать умерла от лихорадки - одна, среди чужаков,  - пока они с Джулианом беззаботно напивались в Новом Орлеане 1921 года, бесплодно ища астролябию.
        Томительный зов прохода заполнял тишину между ними низким бормотанием на фоне потрескивающего огня.
        - Предупреждаю,  - сказал Николас,  - если вы снова попытаетесь проделать со мной то же самое - лишите того, что я заработал, доставив сюда дам,  - я убью вас на месте, и пусть меня повесят.
        Сайрус окинул его одобряющим взглядом, от которого скрутило внутренности.
        - Твоя работа еще не закончена, Сэмюэль,  - заметил он.
        - Меня зовут Николас.  - Это имя он выбрал себе в детстве, когда Холл подарил ему возможность изменить жизнь своими руками. И это имя старик отказался использовать, даже приняв Николаса обратно в семью несколько лет спустя, чтобы служить Джулиану.
        Николас - святой покровитель путешественников, арестантов и сирот - всех, кем он был или мог быть. С этим именем он чувствовал себя более защищенным. Чувствовал, что сам мог защищать.
        Естественно, Айронвуды увидели в этом еще один признак, что он неудачник.
        Сайрус наклонил голову:
        - Пока ты меня радуешь. Я бы хотел поднять ставки, если не возражаешь.
        Что-то в этих словах зацепило его, на мгновение удержало на месте, прежде чем он снова смог свободно встряхнуться.
        - Наши дела окончены,  - твердо заявил Николас.  - Я встречусь с вашим поверенным внизу.
        И подумаю, как выпутать из этого Этту.
        - Суммы вряд ли хватит, чтобы купить собственный корабль,  - заметил Сайрус.  - О да, я прекрасно знаю, почему ты за это взялся. К чему изображать удивление? Мне нравится твой замысел. Твоя смекалка. Ты напоминаешь мне самого себя.
        Николас почувствовал себя так, словно опрокинул на голову ведро кипящей смолы.
        - Уверяю вас… мы ничуть не похожи.
        Сайрус снова махнул рукой:
        - Ты совершенно прав. Я не могу отправить девочку одну. Мало того, что она, скорее всего, выдаст себя и будет убита, она - дочь своей матери. Коварная и хитрая… Я посмотрел ей в глаза и увидел Роуз Линден. Не хочу снова остаться в дураках.
        Николас задумался: неужели и он тоже заметил проблеск понимания в Эттиных глазах, когда она взглянула на письмо. Он чувствовал, как в девушке нарастает бунт, даже когда она согласилась.
        - Вдобавок к первоначальному соглашению я полностью уступлю тебе все свои плантации в этой эпохе,  - делай с ними, что пожелаешь,  - сказал Сайрус.  - Освобождай рабов, продавай землю или оставляй все как есть. Хватит не то что на корабль - на целый флот.
        Тело Николаса напряглось, но он не мог определить источник этого ощущения. Надежда или ужас?
        - Зачем вам это? София сказала, вы решили остаться в этой эпохе, купить собственность,  - сказал он. Айронвуды зарабатывали в нескольких столетиях, делали инвестиции, владели акциями прибыльных компаний. Он знал, что это лишь капля в море их богатства, но предложение все равно показалось слишком щедрым. Кандалы, должно быть, прилагались.
        - София не посвящена в мои мысли. У меня нет ни малейшего желания оставаться в этой гнилой эпохе - я только жду, когда мне вернут астролябию,  - сказал Сайрус, удивив Николаса искренним объяснением.
        Николас мгновение помедлил, прежде чем кивнуть, чтобы старик продолжал.
        - В обмен на то, что я предложил, ты будешь сопровождать девушку во время ее поисков. В ней слишком много от матери. В какой-то момент она попытается скрыться с астролябией. Ты должен проследить, чтобы она не выдала себя как путешественницу, не вмешалась во временную шкалу, и гарантировать, что астролябия вернется ко мне, не раскрывая моих условий самой девушке. Если она узнает о нашем соглашении, оно будет расторгнуто, и гарантирую: ты больше никогда не ступишь на причал. Ни в Америке, ни в Европе, ни в Индии.
        Николас почувствовал, как вдоль позвоночника собирается холодный пот, и попытался приглушить всплеск отчаянного желания. Он ясно представлял, каково это - получить власть освободить всех рабов семьи, наконец-то забрать компенсацию. Предложение Айронвуда открыло бы дверь почти ко всему, чего он желал. Деньги - сила; он может требовать уважение назло тем, кто не выказывал его добровольно.
        Но он не мог не видеть лицо Джулиана. Не мог изгнать жгучую боль той минуты, которая снова и снова разворачивалась у него перед глазами. В очередной раз ему уготовили роль слуги, поставили в проигрышную позицию. В очередной раз он был должен кому-то, кто…
        Лицо Джулиана померкло, уступая Эттиному, бледному от ужаса. Видение опалило сердце.
        Только не снова. Он этого не переживет.
        - Я понимаю, конечно, что ты не чистая доска,  - продолжил старик.  - Придется расположить ее к себе, заслужить доверие, чтобы она открыла тебе местоположение астролябии, когда сама установит его. Если отделишься от нее, немедленно возвращайся ко мне, и мы будем действовать соответствующим образом.
        И бросить ее одну, чтобы она заблудилась, поранилась или попала в плен, оставшись без него? Мысль кольнула его гордость, разжигая страх.
        Николас обещал ей защиту, поклялся увести от Айронвудов, если возникнет необходимость; теперь не было никаких сомнений, что ее жизнь оказалась в опасности. Но… возможно, он мог примирить свои надежды с этим обещанием.
        Беречь Этту означало не только защищать ее от неприятностей, но и удерживать от встреч с Айронвудом. Когда они найдут эту проклятую штуку, он должен проследить, чтобы старик выполнил свое обещание. Николас мог доставить ее к проходу в Нассау, где бы тот ни находился.
        А что еще было делать? Отказаться от будущего, маячащего на расстоянии вытянутой руки, ради человека, от которого со временем останется одно воспоминание? Почти всю свою жизнь он жил для других - не пора ли пожить для себя, обеспечить свое будущее?
        Он в долгу перед самим собой. Более того… он в долгу перед Джулианом и должен закончить то, что они начали, чтобы его смерть не оказалась напрасной.
        Я единственный, кто действительно им должен - не она.
        Он забрал Джулиана. Он может дать старику, что тот хочет, и больше никогда не видеть его отвратительной рожи.
        Сайрус внимательно за ним наблюдал.
        - Вижу нерешительность на твоем лице,  - констатировал он.  - Если это сделает предложение более приемлемым, я сниму запрет на твои путешествия. Твое заточение здесь, в твоем естественном времени, закончится. Ты будешь волен отправиться куда и когда пожелаешь.
        Николас инстинктивно отшатнулся, но тут же спохватился:
        - Мое заточение - расплата за смерть Джулиана. Я не хочу возвращаться к путешествиям.
        Это была правда, и ему стало неловко, что старик вообще такое предложил. Айронвуд бушевал, когда он вернулся, слабый, израненный и без Джулиана, и Николас понимал его злость, чувствовал, даже сейчас, что заслужил ее. Не из-за того, что лишил человека последнего прямого наследника, но из-за того, что оставил мир без единственного достойного человека в этой семье.
        И теперь все будет прощено, будто ничего не случилось? Будто Джулиан был ничем?
        Николас только что бокалов не поднимал в честь новости, что мужчина, породивший его, утонул, прежде чем Сайрус его нашел; но он томился многие годы после смерти Джулиана, бичуя себя на каждом шагу. Изводил себя одним и тем же вопросом: зачем путешествовать, если ничего нельзя изменить? Зачем путешествовать, если он не может спасти Джулиана, не может предостеречь себя от того, чтобы пойти по этой тропинке… Держаться подальше от Айронвуда? Бесперспективность опустошала, и так будет всегда.
        Николас упорно старался вернуть доверие Чейза и Холла, после того как променял их на ложные обещания и пустые откровения. Холл сделал все возможное, чтобы отговорить Николаса уйти к Айронвуду, но тот отмахнулся ото всех его опасений, как дурак.
        - Почему тридцатого?  - снова спросил он.  - Что такого важного в этой дате?
        - Просто крайний срок,  - ответил Сайрус,  - чтобы девчонка не расслаблялась.
        Старик никогда ничего не делал без причины. Здесь было что-то важное, что он утаивал, но секреты были его излюбленной валютой. Николас не был уверен, что готов торговаться, принимая ее к оплате.
        - Скажи «да», Николас,  - уговаривал Сайрус, протягивая руку.
        Разве это так важно? Николас видел будущее, которое строил все эти годы, почивавшее на мозолистой ладони старика. Осталось только согласиться. Несколько слов, чтобы скрепить свою судьбу…
        Возможно, они были похожи больше, чем ему хотелось признавать.
        Николас услышал свой голос как будто со стороны:
        - Мне нужно документальное подтверждение - настоящий договор.
        Глаза старика засветились:
        - Я уже позаботился об этом. Вот твоя копия.
        Договор ждал его в сундуке вместе с пером для подписания. Николас так давно ими не пользовался - тяжесть показалась рукам незнакомой, когда он поднес металлический кончик к пергаментной бумаге. Читая условия, он почувствовал боль в животе. Старик знал, что он настолько слаб, что уступит… Так смириться или сражаться? Так ли хороши предложенные условия?
        - Молодец,  - проговорил Сайрус, взял один экземпляр, аккуратно его сложил и протянул руку. Николас ответил кратким и твердым рукопожатием и почувствовал жар, словно прикоснулся к руке дьявола, все еще горячей от адского огня. Сайрус продолжил:
        - Завтра уйдешь вместе с девчонкой, как только она расшифрует следующую подсказку.
        Николас кивнул, в горле словно застрял камень.
        «Прости меня, мама,  - подумал он, поспешно прощаясь.  - Я сделаю, что должен».
        Он делал это не ради того, чтобы взять имя Айронвуда, чтобы остаться в семье, в которой его никогда не принимали. Не ради того, чтобы вернуться к жизни путешественника или чтобы заглянуть за горизонты своего естественного времени. Не ради девушки, которая никогда не будет принадлежать ему. Он делал это ради своего будущего. Ради памяти о Джулиане.
        Он хозяин своих чувств.
        Он видит это соглашение насквозь.
        И закроет эту главу своей жизни раз и навсегда.


        Николас шел.
        Миля за милей, никуда не стремясь, казалось, не один час, пытаясь вновь приучить ноги к твердой земле. В карман сюртука он положил только свою вольную и деньги, которые поверенный Айронвуда заплатил за то, что он привез Софию с Эттой в Нью-Йорк,  - он был не настолько глуп, чтобы оставить что-либо из этого в таверне. Николас коротал время под необычно безоблачным небом, пока ночь не превратилась в раннее утро и мир вокруг него не начал медленно светлеть. И когда эти мысли перетекли в долгие опасные сравнения цвета Эттиных глаз с бледно-голубым небосклоном, он вернулся к еще одной неприятной задаче: сочинению письма Чейзу. «Дорогой друг, ты был прав. Я сильно задержусь»,  - звучало слишком коротко и доставило бы его другу слишком много радости; но «Я согласился на путешествие во времени с королевой пиратов» было бы встречено с замешательством и опасениями насчет его рассудка.
        «У меня еще есть дела здесь, в Нью-Йорке. Буду в Новом Лондоне в конце ноября». Так-то лучше.
        При мысли, что остальные поплывут без него, он почувствовал укол совести. «Скоро ты будешь плавать на собственном корабле»,  - подумал он. Что бы Холл о нем подумал, узнай он, что Николас снова связался с Айронвудом? Николас не мог представить лучших компаньонов, чем Чейз и Холл,  - возможно, они придут, чтобы посмотреть, в чем дело, когда увидят список плантаций?
        Дорога поднималась и опускалась у него под ногами, изрешеченная лужицами затхлой гнилой воды и подрумяненными солнцем кучами навоза, когда он проходил поля и загородные дома. Она оставалась пустой, когда он повернул обратно к «Горлице» и Королевскому артиллерийскому парку. Он знал, что через несколько часов начнется повешение. Шпиона поймали в тылу за линией фронта; на что еще он мог рассчитывать? Свидетельством того, как Айронвуд его напугал, было вползающее в сердце давнее глупое чувство вины. Человека приговорили к смерти, и никто из них не сделал ничего, чтобы спасти его. Насколько Николас знал их, Сайрус и София пойдут на казнь в качестве зрителей и добавят ее к своему списку заслуживающих внимания событий, свидетелями которых они стали.
        Не оторви Николас взгляд от грязи, возможно, он бы и не заметил отдаленную темную черточку, пересекающую дорогу к лагерю Королевской артиллерии. Водоворот сапфировой ткани, длинный золотистый канат заплетенных волос, спускающихся вдоль спины…
        Ругаясь, он бросился бежать. Свернув с большака, побежал по следам телег, ведущим к ближайшим зарослям деревьев, за которыми должны были находиться офицерские квартиры. Воздух пах конским потом, порохом, мужчинами - все свидетельствовало, что лагерь неподалеку.
        - Мисс Спенсер!  - прошипел он в тишину. Перед ним встала река, мерцающая синяя линия, жаждущая искупаться в солнечном свете. Куда она пропала? Ему померещилось?
        Нет… он снова нашел дорожку следов. Все-таки Айронвуд был прав: Этта пытается обмануть его, уйти под покровом ночи без его ведома. Без сомнения, разгадав истинный смысл письма матери.
        Пока он проталкивался вперед, трещащее электричество покусывало кожу.
        Он знал это ощущение. Проход уже не пел в его ушах, но из-под тихого щебета птиц проступал мощный гул: слабое обжигающее шипение, напоминающее мгновение после вспышки молнии над морем, когда на мачтах и парусах танцуют редкие бело-голубые огни.
        Арка прохода брезжила впереди на берегу, где земля встречалась с рекой. Он рябил, как будто кто-то только что через него прошел.
        - Чертов дурак,  - выдохнул он, потирая руки над головой, чтобы сбить страх. Мгновение он раздумывал, как поступить. Времени вернуться в таверну и забрать вещи не было. Она может пропасть с концами или, что еще хуже, пораниться или умереть, пока он вернется в «Горлицу» и расскажет Айронвуду, что стряслось.
        Николас покачал головой. Старик дал ему четкие инструкции завоевать доверие девушки и любыми средствами вернуться с астролябией, что казалось невозможным, если ему придется приволочь ее обратно. Она засомневается в его мотивах, тогда как ему необходимо полное доверие. И он не мог предугадать, какое наказание Айронвуд наложит за это на нее, ее мать или их обеих.
        Он подписал договор с Айронвудом, и они оба знали наказание за провал; Николас понимал, что старик догадается, что случилось, проснувшись через несколько часов и обнаружив, что они пропали. С другой стороны, в конце концов, для старика главное - чтобы они вернули ему астролябию. Что всегда говорил Джулиан? «Лучше просить прощение, чем разрешение».
        Брат по-прежнему был у него на уме, когда Николас глубоко вздохнул и решительно двинулся к проходу, подавляя настороженность. Сколько времени он не испытывал этого ощущения, когда проход окутывает кожу, кости, выдавливает воздух из легких? Более года. Достаточно долго, чтобы заставить его глубоко вдохнуть.
        «Давай, Ник,  - раздался у него за спиной принесенный ветром голос Джулиана.  - Нас снова ждет путешествие».
        И, последний раз вдохнув воздух своего времени, он шагнул вперед, отдавшись давлению опустошающей тьмы, и время закрутилось вокруг него.

        Лондон
        1940

        11

        Этта пришла в себя под симфонию бьющегося стекла, услышав звон на долю секунды раньше, чем почувствовала, как осколки рассекают кожу. Боль украла дыхание и обратила мир вокруг в песок. Именно когда она была уверена, что сумела обрести контроль над обстановкой, зрение и осязание снова уплыли в небытие. Она задрожала, борясь с беспамятством. Прилипчивое давление прохода не отпускало, даже когда ее вырвало.
        Теперь она знала, почему не могла вспомнить, что произошло во время путешествия с Софией - как она попала на корабль, пройдя через проход.
        Нет - она цеплялась за слова, заставляя слезящиеся от боли глаза открыться - не отключайся…
        Этта застряла между обугленными балками и чем-то, выглядевшим выбитой оконной рамой, прижатая к ней, как сброшенная сверху кукла. Она осторожно пошевелилась, извиваясь, пока ноги не коснулись земли. Ткань затрещала - правый рукав оторвался от плеча,  - и за мгновение перед тем, как колени под ней подогнулись и мир снова погрузился во тьму, странный холодок пробрался под кожу и превратил кровь в лед. Щека ударилась о бетон, а дальше она уже ничего не чувствовала.
        Сперва она отметила тепло, нежное давление прикосновения. Очнувшиеся ноги и спину ломило, ободранная правая щека горела болью. В воздухе пахло дымом пожара, но также… Сквозь ресницы она увидела темную голову, склонившуюся над нею, очищая ее правую руку от грязи и крови. Лицо Николаса было осунувшимся, потрясенным, пока он трудился, и горло Этты сжалось, когда он осторожно поднес ее руку к губам, словно для поцелуя, и теплое дыхание защекотало кожу. Вместо этого, покачав головой, он бережно опустил руку ей на живот. Несмотря на засевшую внутри боль, Этта позволила себе почувствовать укол сожаления.
        И тут-то вспомнила.
        В панике Этта попыталась пошевелить ногами, подтянуть их под себя. Если он здесь, значит… она не сбежала. Айронвуд узнает, что она попыталась выйти из игры. И ее мама…
        Он убьет ее.
        Не надо было убегать… ей следовало быть более осторожной. К чему все это, если Сайрус убьет ее мать, пока Этта будет за много столетий и материков, не в силах защитить ее?
        Мне пришлось пойти на риск… я должна была опередить его, опередить его крайний срок.
        Но когда она закрыла глаза, на нее тут же уставились безжизненные глаза матери.
        Так было лучше. Мама будет в меньшей опасности, если она сбежит без дозволения, чем прождет и в конечном итоге опоздает. Сам воздух, казалось, тикал обратным отсчетом.
        - Мисс Спенсер?  - голос Николаса прогремел в ушах.  - Вы меня слышите?
        Этта всю дорогу пыталась открыть глаза, вбирая его лицо, остатки разломанного потолка и небо над ним. Не зная, что еще сказать, она выдавила:
        - О?кей?
        Облегчение на его лице сменилось раздражением:
        - Вы хоть представляете, что могли умереть… или еще хуже? Какого черта вы думаете? Или не думаете вообще?
        Этту опалил гнев:
        - Занимайтесь своими… делами.
        Нужно пошевеливаться… найти астролябию… добраться до мамы.
        Но ноги по-прежнему не слушались.
        - Вас следовало бы за это придушить,  - продолжил он.  - Ничего не болит, кроме щеки и руки? Я промыл раны, как только смог…
        Она покачала головой. Кроме этого, все было хорошо. В основном.
        - Голова кружится.
        Он резко втянул воздух:
        - Это путевая болезнь. С каждым проходом будет все легче. Пока, боюсь, придется перетерпеть.
        - У-ужасно.  - Этта попыталась подобрать под себя руки, чтобы оттолкнуться и хотя бы сесть. Если не считать источаемого им гнева на Николаса, казалось, путешествие совершенно никак не подействовало.
        Она увернулась от его рук, когда он потянулся ей помочь, и попятилась назад по пыли и обломкам, пока не уперлась спиной в стену. Прохладное выражение скользнуло по его лицу, и ее вдруг захлестнуло чувство вины. Хотя такое казалось невозможным, Этта почувствовала себя еще хуже.
        - Вы пытаетесь сбежать,  - озвучил он очевидное.  - Невероятно глупо. Вы действительно верите, что власть Айронвуда ограничена восемнадцатым веком? Если больше не о чем, позаботьтесь о своей матери! Стоит ему узнать, что вы его ослушались, и он убьет ее.
        - Я оставила записку с… с Софией, сообщив, что мне нужно уйти, чтобы успеть в срок…  - Этта покачала головой. Она написала ее при свете луны и потом долго ждала, пока не уверилась, что страж за дверью заснул.  - Я не могу сбежать от времени.  - И не хочу, чтобы Айронвуд пустился за мной.  - Вы не понимаете…
        Она знала, что рискует, что, быть может, наивно надеется, будто Айронвуд не накажет ее маму за то, что дочь сбежала без его разрешения, чтобы «успеть в срок». Этта чувствовала, что старик может отследить ее передвижения во времени. Ей требуется небольшая фора, чтобы обрести опору и избавиться от преследователей, доносящих о ее передвижениях, какие проходы она использовала. К сожалению, она не учла болезнь путешественника.
        И Николаса.
        - Объясните мне!  - сказал он суровым, мертвенно-тихим голосом.  - Объясните мне, почему вы рискнули ее жизнью… почему рискнули своей жизнью… отправившись без запасов или подготовки! Не думал, что вы идиотка!
        Она стиснула челюсти, глядя на него. В руку словно бы впились булавки, когда к ней устремилась кровь, но она все же подняла ее, обшаривая землю в поисках сумки с вещами, «позаимствованными» из сундука в комнате Софии.
        Похоже, они были в каком-то коридоре, только, возможно, слово «коридор» тут не подходило. Сводчатый каменный потолок с разбитыми световыми люками и длинными свисающими фонарями. Здесь были магазины - она увидела потрепанные стулья, обувь, сдутую с витрины. Окна второго этажа над каждым золотым с черным входом в магазин, казалось, разом распахнуло единым порывом.
        - Вот,  - указала она на валяющийся неподалеку кожаный мешок.  - Я не п-пришла не-неподготовленной.
        Что здесь произошло? Словно бомба разорвалась; все было сырым, как будто тут только что потушили огромный пожар. «Где я?»  - подумала она; паника грызла дыру в ее сердце. Она услышала далекие голоса с четким британским акцентом, слишком далекие, чтобы разобрать.
        Николас перебирал сумку.
        - Швейные ножницы, гармошка с выгравированными инициалами Софии, зеркальце, несколько кусочков золота, письмо вашей матери…
        Этта усмехнулась.
        - …Нижнее белье, яблоко и револьвер,  - закончил он, закрывая сумку. У Софии не было по-настоящему современного «нижнего белья», но один комплект, найденный Эттой в сундуке, подбирался настолько близко, что на лучшее грешно было и рассчитывать.
        - Что мне еще пригодится?  - невинно поинтересовалась она.
        - Вода. Карты. Список известных проходов. Соответствующая эре одежда. Патроны к револьверу. Вы хоть знаете, как пользоваться оружием?
        Тут он явно загнал ее в угол.
        - Если вы попытаетесь меня вернуть, я…
        - Что, мисс Спенсер?  - присев перед ней на корточки, спросил Николас.  - Свирепо на меня посмотрите?
        Эттина рука сомкнулась на осколке лежащего поблизости стекла. Выражение лица Николаса изменилось; его глаза помрачнели, глядя сначала на ее импровизированное оружие, потом - ей в лицо. Она не сникла под давлением его взгляда, но уставилась в ответ настолько вызывающе, насколько могла с распухшей вдвое щекой.
        Он сдался первым, его лицо смягчилось. Сев на ближний кусок развалин, он вытащил сложенный платок.
        - Вы снова порезались, пиратка.
        Через мгновение Этта опустила осколок и позволила ему приложить теплую ткань к ее ладони, глядя, как его большая рука обхватывает ее.
        В груди что-то сжалось, когда она попыталась подобрать правильные слова.
        - Почему вы мне не сказали?  - тихо спросил он.  - Вы взяли с меня слово не уходить, не объяснившись. А сделать то же самое для меня?
        - Простите.  - Об этом она не подумала. Кинжал вины, вонзенный в живот рукой страха, провернулся еще раз.  - Не хотела тратить ни секунды, когда он может навредить маме, убить ее. Думаю, Айронвуд дважды подумает, прежде чем тронуть ее, пока я не вернусь с астролябией. Ведь, если он причинит ей вред, мне станет нечего терять, верно?
        Николас кивнул:
        - У него есть и другие способы навредить вам.
        - Но не заставить меня. И…  - Этта замялась, не зная, стоит ли говорить ему о другом стимуле, горящем внутри нее.  - Я рассказывала вам про Элис… Закончу здесь и вернусь к ней.
        Николас снова присел перед нею на корточки, глядя на тот клочок неба, что они могли разглядеть. Обычная поза, осознала она, когда он пытается собраться с мыслями. Скрыть выражение лица.
        - Этта, вы не можете спасти ее.
        - Почему же не могу?  - не согласилась она, но сердце забилось при виде чувства вины и сочувствия, отразившихся на его лице.  - Я просто должна вернуться…
        - И изменить прошлое?  - договорил он.  - Временную шкалу?
        Этта сжала челюсти.
        - Меня это не волнует… не волнует! Айронвуд менял прошлое годами, а я не могу спасти одну жизнь?
        - Нет, Этта, послушайте меня,  - тихо сказал Николас.  - То, о чем вы говорите,  - не вопрос морали. Это физически невозможно.
        Она отступила назад к стене, подальше от него, от его слов.
        - София не говорила? Вы не можете пересечься с самой собой - вас не может быть двое в одном и том же месте, в одном и том же времени. Само время этого не позволит; вас выбросит из прохода раньше, чем вы попробуете пройти через него,  - понизив голос, объяснил Николас.  - Вот почему путешественники ведут журнал, чтобы запомнить даты и годы, в которых уже были.
        Этта почувствовала, словно он окатил ее ведром ледяной воды. Грудь сжалась до боли - значит, она не сможет использовать проход, чтобы вернуться в тот день, перед тем как в Элис выстрелили? Да что там в тот день… она не сможет попасть в любой другой месяц или год, чтобы предупредить ее. А все потому, что там уже будет она прошлая.
        - Она не объяснила, что проход соединяет годы, а не дни?  - с нажимом спросил Николас.
        - Что вы имеете в виду?  - прошептала Этта.
        Выражение его лица смягчилось:
        - Понятно. Не объяснила. Даже если вы сможете найти другого путешественника, который использует этот проход, чтобы спасти ее, придется ждать целый год, чтобы это сделать. Проще представить каждый год как крошечные потоки, текущие параллельно друг другу в одном направлении, а мы перепрыгиваем из одного в другой. Мы покинули Манхэттен 22 сентября 1776 года. И прибыли сюда двадцать второго сентября какого-то - неважно какого - года. Вы понимаете?
        Этта кивнула, не в силах ничего выговорить несколько долгих мгновений. Должен быть другой способ. Это не могло так закончиться. Элис не могла умереть… не для нее.
        Мама придумает, что делать.
        - Чистый лист…  - медленно проговорила она.  - Вот что Айронвуд имел в виду, называя меня так. Не потому, что я ничего не знаю, а потому, что нигде не была. Вероятность столкнуться с самой собой ничтожна. Так?
        Он кивнул, коснувшись ее локтя.
        - Вы ведь поняли?
        Она задрала подбородок:
        - Я поняла, но всегда есть другая возможность, другой путь, если как следует поразмыслить.
        Он слабо усмехнулся, прикрыв глаза:
        - Я так и знал, что вы скажете нечто подобное.
        - Постойте-ка…  - проговорила Этта, внезапно пораженная другой мыслью.  - Боже мой… А Айронвуд не станет преследовать вас за то, что вы путешествуете?
        После несчастного случая с его единокровным братом Николасу запретили путешествовать - сослали, как он выразился,  - и она не думала, что это останется незамеченным.
        - Мой страх за вас превышает мой страх перед ним,  - просто сказал он.  - Разве я вам не говорил? Если вы уйдете, я пойду следом.
        Стоило ли пытаться уйти одной, зная, что я дойду до края земли, чтобы привести вас обратно? Отголоски этих невысказанных слов витали между ними. Сверху слетело облако пепла. Не задумываясь, Этта протянула руку и смахнула крупинки с его волос. Он закрыл глаза, склонив голову, потянувшись ей навстречу ровно настолько, чтобы ее рука задрожала.
        - Вы знаете, что в письме… которое написала ваша мать. И не доверяете мне…  - начал он.  - Вы ведь считаете меня одним из них?
        - Нет!  - выпалила она. Он согласился работать на Сайруса, привезти ее в Нью-Йорк, но он стоял в стороне от них, разве не так? Они его сильно обидели, верно?
        - Считаете,  - печально вздохнул он.  - После всего, что я вам рассказал?
        Этта опустила голову, прижавшись спиной к стене. Он понимал ее с одного взгляда, правда? Но она хотела сказать ему это; она хотела, чтобы он понял, что она не просто безрассудная идиотка. Она хотела, чтобы он встал на ее сторону.
        Хотела узнать, что он знал об Айронвудах. О путешествиях. Но как же это было корыстно: уговорить его идти с нею… а потом оставить одного разбираться с последствиями?
        - Я могу вам доверять?  - спросила Этта.  - Вы мне доверитесь?
        Николас коротко кивнул.
        Она глубоко вдохнула.
        - Я знаю, как прочитать это письмо,  - призналась она.  - И думаю, что старик нам лжет или, по крайней мере, не открывает полной правды.
        Его губы приоткрылись - единственная трещина на непроницаемой маске. Она удивила его.
        - Почему вы так решили?
        - Моя мать - не воровка!  - горячо воскликнула Этта.  - Меня не волнует, что он говорит. Думаю, эта астролябия принадлежала Линденам.  - Ее семье… уменьшившейся до них с мамой.  - Они, по крайней мере мама, чувствовали ответственность за ее защиту.
        - Возможно, астролябия действительно принадлежала им,  - поразмыслив, допустил Николас.  - Если я правильно понял Джулиана, у каждой из четырех семей - Айронвудов, Жакаранд, Линденов и Хемлоков - когда-то была астролябия, но три потерялись или были уничтожены не одно столетие назад. Айронвуд считает, что раз он великий магистр всех этих семей, то все они принадлежат ему, независимо от первоначального владельца.
        Этта кивнула, гадая, что еще украли у ее семьи - какие реликвии, тайны, какая история была перекачена в клан Айронвудов. Возможно, мама смогла бы ей рассказать.
        Возможно, вместе они бы смогли что-то вернуть.
        После того как ты перехитришь старика, спасешь маму и Элис и выступишь с дебютом в следующем месяце.
        - А это письмо… она, должно быть, знала, что что-то случится,  - иначе зачем было его писать?  - заметила Этта.
        Николас уперся руками в колени.
        - Сможете спросить, когда мы вернем Айронвуду астролябию и он ее освободит.
        Этта моргнула:
        - Вы хотите пойти со мной?
        Она заметила промелькнувшую на его лице вспышку сильного чувства, но не смогла его разобрать. Он отвел взгляд. И несколько секунд спустя усмехнулся:
        - Да разве ж совесть позволит мне отпустить вас одну… Вижу по вашему лицу, что вы недовольны, но у меня за плечами опыт многих лет путешествий. Вы же только начали. Нуждаться в помощи или защитнике - не слабость.
        - Мне не нужен защитник,  - возразила Этта.  - Мне нужен напарник.
        Взгляд Николаса скользил по развалинам вокруг них, по мерцающей стене света - входу в проход,  - но когда она заговорила, их глаза встретились. Его губы приоткрылись, словно предложение застало его врасплох.
        - На каких… условиях?
        «Вы же путешествовали с Джулианом?»  - хотелось спросить ей. Но… София говорила о нем не более как о слуге Джулиана, камердинере; и хотя сначала Этта списала это на жестокость и пренебрежение девушки, теперь доказательство было прямо у нее перед глазами. Ее сердце раскалывалось снова и снова - от осознания того, какую роль они ему отводили, и от того, что он думал, с нею будет то же самое.
        - Мы держимся друг за друга,  - сказала она.  - Вы зовете меня Эттой. И у нас нет секретов.  - Кроме того, конечно, что она никогда не отдаст астролябию Айронвуду, если это будет в ее власти.  - И…
        - Мы оба продолжим презирать Айронвуда?
        Она улыбнулась, даже когда сомнения начали затуманивать ее разум.
        Что, если возвращение - единственный способ уберечь Николаса от возмездия?
        Она не могла думать об этом сейчас - сперва надо найти астролябию, если им вообще суждено ее найти. Но, принимая его помощь, она не могла не задумываться о последствиях. Он рисковал навлечь гнев старика.
        Словно бы прочитав ее мысли, он тихо сказал:
        - Это мой выбор. То, что я делаю, я решаю сам.
        - Хорошо.  - Невидимая струна, плотно обмотавшаяся вокруг ее сердца, ослабла.  - Прежде чем мы поймем, куда направляться, вы хоть представляете, где мы?
        Бесстрастно взглянув на нее, он поднялся на колени.
        - Немного отвлекся при виде вас, лежавшей в луже собственной крови.
        - Ни в какой не луже!  - возмутилась она, потирая отекшую щеку.
        - Не кипятитесь,  - сказал он, пробегая пальцем по ссадинам. Она не дышала, пока он не отвел руку.
        - Теперь вы выглядите настоящей пираткой,  - сказало он ей с тихой полуулыбкой.  - Но мне нужно раздобыть одежду и припасы. Ничего, если я оставлю вас здесь на пару минут? Я ненадолго, обещаю.
        Этта открыла наспех собранную сумку и рылась в ней, пока руки не сомкнулись на бархатном мешочке с золотом. Девушка протянула его Николасу.
        - Моя мама не воровка, чего нельзя сказать обо мне.
        - Всего лишь компенсация,  - одобрил он, взвешивая мешочек на ладони,  - учитывая, что они вам сделали.
        Этта смотрела, как Николас устремился к разбомбленным витринам магазина, встретилась с ним взглядом, когда он в последний раз обернулся через плечо, и сердито махнула, чтобы поторапливался. Эхо его усмешки поселилось в ней, словно глоток теплого чая.
        Она снова огляделась, с трудом поднимаясь на ноги. Стена позади нее стояла достаточно крепко, чтобы опираться на нее, пока она шла по кучам стекла и мокрого обгорелого дерева. Вывески были на английском, а по запаху и обстановке она по крайней мере могла определить, что здесь был пожар.
        Этта отступила туда, где была раньше, и спряталась за стеной.
        То и дело она слышала голоса или тихий рык двигателя и, вытягивая голову, украдкой поглядывала сквозь длинный коридор на улицу в другом его конце. Мимо прокатился ярко-красный автобус, за ним спешили две молодые женщины в юбочных костюмах и пришпиленных к прическам шляпках. Этта болезненно осознала, что на ней платье восемнадцатого века и сдавливающий ребра корсет.
        Англия, полупораженно подумала она. Лондон, если ее догадка верна. И мода… 1950-х? Или…
        Нет.
        Она вновь взглянула на разрушенные стены, свидетельства пожара, людей в военной форме, проходящих мимо дальнего конца коридора.
        Военный Лондон.
        Вторая мировая война.
        Николас, вернувшийся с зажатой под мышкой одеждой, подтвердил догадку девушки. Он переоделся в свежую рубашку и брюки и сменил башмаки на полуботинки. Она могла только вообразить, как бы он объяснил бриджи, чулки и сюртук, в которых прибыл.
        - Я не совсем уверен с размером…  - начал он, уставившись в землю, передавая ей васильковое платье и подходящий жакет.
        Этта изучила платье - V-образный вырез, средняя длина, короткие рукава - и пробежала пальцами по кружевной отделке, которую только заметила.
        - Очень красивое, спасибо,  - сказала она. А также весьма просторное в талии; хотя при необходимости можно просто затянуть поясом.  - Как там?
        Николас уставился на нее, пытающуюся вслепую развязать платье, пока Этта, вспыхнув, наконец, не прочистила горло. Он вздрогнул и резко повернулся на пятках, дав ей немного уединения, когда она расстегнула достаточно пуговиц, чтобы стянуть платье через голову.
        - Разбирают обломки от вчерашнего налета… все еще ищут выживших,  - рассказал он.  - Я слышал, как они говорили, что будут двигаться в этом направлении, так что нам лучше поторапливаться.
        Этта тоже так думала, но это не помогало ей разоблачаться быстрее. Расцарапанные от падения руки тряслись, дрожь в пальцах никак не унималась.
        - Извиняюсь,  - пробормотала она,  - но мне нужна помощь…
        Николас взглянул на нее и тут же повернулся обратно к стене. Этта почувствовала, как по лицу и груди разливается румянец. Корсет и почти прозрачная сорочка. Могла бы хоть руки на груди скрестить!
        Он обернулся со страдальческим вздохом. Пока он трудился, девушка следила за быстрыми уверенными движениями его мозолистых рук, стараясь держать руки по швам, пока он, наконец, не справился со шнуровкой.
        Его широкие плечи загородили остальной мир; Николас стоял так близко, что она могла бы наклониться вперед, уткнуться лицом между шеей и плечами - могла бы, и на мгновение почувствовала, что может попасть в ловушку собственных желаний, если этого не сделает. На его шее пульсировала жилка, и она не могла оторвать от нее взгляда.
        - Готово,  - пробормотал он, хотя его пальцы задержались на развязанной шнуровке на секунду дольше, пальцы проскользили по верхнему краю корсета, паря по ткани сорочки. Этта стояла совершенно неподвижно, слишком напуганная, чтобы наклониться вперед, навстречу прикосновению; слишком напуганная, чтобы двигаться или делать что бы то ни было, что положит этому конец.
        Голова снова закружилась. Этта почувствовала, как теплое дуновение его вздоха овеяло ключицу, прежде чем он отстранился. Уставившись вниз, Николас произнес теплым, как мед, голосом:
        - Чтобы моряк не справился с узлами?
        Только когда он снова отвернулся, чтобы дать ей закончить, Этта пришла в себя и вспомнила, что как раз на такой случай прихватила с собой ножницы.
        Платье, которое он выбрал, неплохо подошло, но вот ботинками приходилось обходиться теми, кожаными на шнуровке, которые она взяла у Софии, и не обращать внимания, что они жмут, пока не подвернется лучшего варианта. Этта потянулась коснуться сережек, чтобы убедиться, что они по-прежнему на месте.
        - Ладно,  - проговорила она, перекидывая волосы через плечо.  - Как смотрится?
        Когда он посмотрел, она твердо сказала себе, что он уставился на ужасный синяк, затянувший половину ее лица, и только на него.
        Через пару секунд он сказал:
        - Сойдет, пиратка. А теперь скажите, что в действительности говорится в письме вашей матери.
        Пока он складывал платье, скатывая ткань в аккуратный сверток, Этта вытащила письмо и закатившуюся на дно сумки ручку. Приложив лист к стене, она начертила поверх письма контуры звезды, изучая поток слов, попавших внутрь. Николас подошел ближе, читая через ее плечо. Вокруг них набирало темп утро, взрываясь голосами, запахом пожаров и бензина; но они притаились в тихом углу коридора, принадлежавшем только им двоим.
        - Встань и войди в логово, где тьма наградит тебя твоими полосами. Скажи тиранам, тебе они служить должны,  - читала Этта, водя пальцем внутри звезды.  - Ищи неведомых богов, чьи уши были глухи к поучению. Стань на плечи памяти. Принеси монету вдовствующей королеве. Помни: истина в рассказе и в конце должен быть финал.
        - Боже мой!  - в его голосе звенела нотка радости.  - Как вы догадались это сделать?
        Объясняя как можно меньше, она рассказала ему о секретных посланиях, которые мама прятала в футляр для скрипки и чемодан, когда она путешествовала.
        - Она хотела, чтобы вы смогли его прочитать.  - Николас почти светился от восторга.  - Она думала, что однажды вам, возможно, придется искать астролябию. Вы поняли подсказки?
        Этта покачала головой, снова и снова изучая слова, гадая, а вдруг она ошиблась и должна была выбрать другую форму? Слова не имели никакого смысла.
        - Если предположить, что это список инструкций, указаний, то, думаю, первую можно пропустить,  - сказал Николас, беря у нее письмо.  - Вторая «Скажи тиранам, тебе они служить должны» указывает на место, где погиб Натан Хейл, проход, через который мы прошли. Тогда сейчас для нас, скорее, важен смысл следующей: Ищи неведомых богов, чьи уши были глухи к поучению. Она задевает какую-либо струнку вашей памяти?
        Беспомощность навалилась на нее, когда она покачала головой, почувствовав, как надежда угасает. Как они разгадают все эти подсказки за семь дней?
        Какое отношение «неведомые боги» имеют к Лондону времен Второй мировой войны? Они люди? Определенной веры? Последняя подсказка связывала местоположение прохода со смертью какого-то человека. И использовала песню, которую время от времени распевал ее прадед. Окажется ли следующая подсказка настолько личной, чтобы касаться ее семьи?
        Что-то изводило ее, когда она мысленно возвращалась в «Горлицу», лагерь артиллеристов, но она отмахнулась от этого, когда Николас проговорил:
        - Поучение… поучение, поучение, поучение…
        Он развернулся так быстро, что чуть не сбил ее с ног во второй раз. Глаза юноши пылали, делая черты его лица почти что мальчишескими.
        - Возможно, имеется в виду проповедь святого Павла в Ареопаге?
        Этта ответила на его нетерпение недоумением.
        - Безбожница!  - поддразнил Николас.  - Деяния, 17:16 -34. Апостол Павел произнес проповедь - по сути, поучение, ибо греческий закон запрещал проповедовать о чужих богах - в Афинах, в Ареопаге.
        - Поверю вам на слово.
        Николас хмыкнул, рассеянно проведя пальцем по ее подбородку. Похоже, он не осознавал, что сделал это, но каждая клеточка Эттиной кожи трепетала от осознания.
        - Ареопаг - это каменистый холм под Акрополем. В древности там собирался высший суд города,  - объяснил он, и Этта почувствовала и восхищение полнотой его знаний, и собственную ущербность.  - Я читал об этом. Капитан Холл сочетает в себе философа и моряка: хотите верьте, хотите нет, он получил образование в Гарварде и держал у себя множество трактатов в надежде, что мы с Чейзом рано или поздно на них наткнемся. А миссис Холл проявляла изрядную строгость в нашем библейском воспитании.
        - Хотела бы я сказать то же самое,  - пробормотала Этта. Единственная церковная служба, на которой она присутствовала, была похоронами Оскара, мужа Элис. Учитывая роль религии в восемнадцатом столетии, глубина познаний Николаса не должна была ее удивлять. Девушка поймала себя на том, что теплеет к нему, что-то искрилось и грело в центре ее груди, когда она переоценила его в свете этого открытия. Этта впервые почувствовала благодарность, что он последовал за нею.
        - Проповедь звучала примерно так: «Афиняне, по всему вижу я, что вы особенно набожны. Ибо, проходя мимо ваших святынь, я узрел алтарь с надписью: “Неведомые боги”» и была построена на огорчении от того, что афиняне поклонялись ложным богам - языческому пантеону.
        - А Лондон с Древней Грецией связывает…  - начала она, надеясь, что он знает продолжение, которого не знала она.
        - Архитектура, законодательство, скульптура, искусство. Я бы предположил, что это место или вещь, с которой вы связаны. Вы раньше бывали в этом городе?
        Этта кивнула. Множество раз. Они с мамой и Элис прилетали погостить, проводя лето на съемных квартирах, спасаясь от изнуряющей нью-йоркской жары. Элис выросла в Лондоне и… ей всегда говорили, что и мама тоже, хотя теперь все это казалось спорным. Правда и вымысел в ее историях начали сливаться, разрушая их, словно залитые водой картины.
        На каникулах они арендовали множество квартир, но теперь, в воспоминаниях, те едва ли отличались друг от друга. Гуляли по городу, посещали парки, дома, где выросла Элис… ходили в театры и музеи.
        - О!  - воскликнула она. Казалось, мысль шлепнула ее по лицу. Испытывая головокружение, что она наконец-то может поведать что-то, чего он не знает, девушка повернулась к Николасу:
        - Идея безумная, но ведь в Лондоне - в Британском музее - куча предметов древности из Греции? Самые известные были вывезены - или украдены, как говорят некоторые,  - из Парфенона британским лордом Элгином, который привез их сюда и продал британскому правительству для музея. В правовом отношении там все запутано.
        Этта качнулась назад на пятках, глядя на облака и дым, стелющиеся над головой.
        - Я, может, притягиваю за уши, но Акрополь и Парфенон так близки к Ареопагу, что они явно связаны. Я давно не была в том зале музея и сейчас точно не вспомню, что изображают Мраморы Элгина… какую-то битву, полагаю. А еще там статуи мужчин и женщин…
        - Продолжайте,  - попросил Николас.
        - Я пыталась разобраться с «глухими ушами», думая о настоящих живых людях, но что, если это о статуях? Они не могут слышать, видеть или чувствовать.
        - Не припомните, слышались ли рядом с ними какие-то странные звуки?  - спросил он.
        Она покачала головой.
        - Судя по тому, как ваша мать использовала в подсказке казнь Натана Хейла, можно предположить, что проход - в музее, рядом с этими статуями. Британский музей моего времени, вероятно, ощутимо отличается от того, каким вы его знаете; я никогда в нем не бывал и не видел полного списка известных проходов… Ума не приложу, что и думать.
        Отчаяние, накапливающееся у нее в животе, поднималось с каждой минутой. Николас выжидающе смотрел на нее.
        - Не знаю… не усложняем ли мы? Не должно ли быть попроще? Поочевидней?
        Он слегка наклонился, чтобы взглянуть ей в глаза:
        - Все в порядке. Возможно, поможет, если думать вслух? Все, что угодно, любая мелочь может нам помочь…
        Она кивнула. Он мог помочь ей прояснить мысли и, возможно, поймать что-то, чего не замечала она.
        - Мама работает в музее, но в Нью-Йорке. Недавно возобновились споры о том, не следует ли вернуть Мраморы Элгина в Грецию… это было во всех газетах. Британский музей - это просто Британский музей, понимаете? Э-э-э… полагаю, не понимаете? Пока. Но… Элис обычно проводила для нас отдельную экскурсию. Ее отец был хранителем. Она рассказала мне от начала и до конца, как статуи попали в коллекцию.
        - Элис… ваша наставница?  - уточнил он.
        Внезапно ей стало трудно говорить. Николас просто снова кивнул, как если бы сложил все кусочки головоломки вместе. Со слабой робкой улыбкой он спросил:
        - Тогда пойдемте?
        Элис все еще стояла у нее перед глазами, все эмоции натянулись от истощения, и Этта уже не доверяла своему голосу. Она кивнула, принимая его руку. Ей даже не приходило в голову, как холодны ее пальцы, пока она не коснулась его ладони. Вопреки всему, Этта почувствовала нетерпение, пенящееся в венах, покалывающее нервы. Обстановка вокруг них «впиталась» в нее, стала настоящей. Николас понимающе на нее взглянул.
        - Невероятно… что мы здесь,  - сказала она ему.  - Все это…
        Это было прекрасно, странно и противоестественно, и она ничего не могла с этим поделать - ей хотелось исследовать все вокруг. Увидеть, каким мир был на самом деле - а не отредактированную версию в фильмах и книгах.
        - При других, менее страшных обстоятельствах,  - спросил он,  - вы были бы рады увидеть все это?
        Ответ «да», рвавшийся из ее сердца, показался ей предательством своего гнева в адрес Айронвудов, даже при той аккуратной форме, в которую Николас облек свой вопрос.
        - Не знаю. Посмотрим, что у нас получится, и тогда я отвечу.
        Посмотрим, смогу ли найти астролябию и маму и вернуть жизнь в прежнее русло.
        Николас перекинул кожаный мешок на другое плечо, и тот шлепнул его по бедру, когда они двинулись по лабиринту из обломков. Вдруг он остановился, вытянув шею. Этта проследила за его взглядом к мерцающим над входной аркой золотым буквам. От контраста между ними и развалинами вздыбились волосы на руках.
        - Берлингтон-Аркейд,  - прочитал он.
        Она знала это место - приезжала сюда однажды много лет назад на выступление. Элис прогулялась с нею по длинному торговому центру со сверкающими магазинами - они искали новогодние подарки для Роуз.
        - Думаю, я знаю, где мы находимся,  - проговорила она.  - Грубо.
        «Грубо» было подходящим словом для описания того, что они увидели, выйдя через разрушенную арку на улицу. Девушка знала, чего ожидать: видела фотографии, слышала рассказы Элис и Оскара, пропитанные болью, неутихающей десятки лет спустя. Правда, чего Этта не ожидала увидеть, так это столько лондонцев в костюмах, платьях и на каблуках, осторожно пробирающихся через завалы мусора, выброшенного из витрин, ловко обходя воронки, куда рухнули целые секции домов, мест, где мостовая разверзлась, обнажая трубы. Облака набежали на солнце, пятная землю тенями. Они двигались на восток, проходя улицу за улицей. Этта поглядывала на Николаса, а тот смещался влево и вперед, пока ее рука не соскользнула с его рукава. Тошнота и головокружение от путевой болезни прошли, но она снова ощутила растерянность, хотя и иной природы. Николас держался всего в шаге впереди нее, однако она чувствовала, как расстояние между ними растет, пока вдруг ей не стало одиноко.
        Время от времени Николас выхватывал взглядом что-то новое: велосипед, витрину, полицейского в форме, светофор - и это занимало все его внимание. Этта видела, что юноше не хотелось просить объяснений - какой-то его части нравилось разбираться во всем самому,  - но ему было любопытно.
        - Вы бывали здесь раньше?  - наконец, спросила она.  - Здесь, здесь?
        Покачав головой, он тихо ответил:
        - Я доходил только до 1925-го, и только в Новом Орлеане.
        По сравнению с тихим восемнадцатым веком Лондон двадцатого разве что не ревел. Проносясь мимо них, просигналила машина, и Этта почувствовала руку на запястье. Николас отлетел к ближайшему магазину, Этта - за ним.
        Ближайший лавочник, писавший на деревяшке в разбитой витрине «Работаем, как обычно», тревожно поднял голову на резкое движение. Этта успокаивающе улыбнулась мужчине, прежде чем вернуться к мужчине подле себя.
        Николас тяжело дышал, ноздри раздувались, когда машина шумно притормозила.
        Через пару секунд он объяснил:
        - Они… громче, чем я помню. Быстрее.
        Она кивнула:
        - Наверное, да.
        - И,  - глядя на нее, пробормотал Николас, понижая голос,  - они ведь есть в вашем времени?
        - Да, даже получше. Быстрее, тише… потребляют меньше энергии, у некоторых - встроенные навигационные системы…  - Ладно, слишком много деталей.
        Глаза Николаса расширились на словах «меньше энергии», и она поняла, что потеряла его.
        - Все меняется со временем.
        Он подвигал челюстью взад и вперед:
        - Все?
        Возможно, дело было в том, как он изучал ее губы или как его руки, казалось, легко скользили по складкам ее платья, без ведома хозяина, но неловкая загадка внезапно прорвалась шершавым, болезненным пониманием.
        «Ох,  - подумала она, чувствуя, как перехватывает горло.  - Ох…»
        - Хотите, расскажу?  - поинтересовалась она.  - Вы действительно хотите узнать, каково мое время?
        Если он в самом деле собирается вернуться домой и больше никогда не путешествовать, он никогда не пожнет плоды прогресса - никогда его не увидит. Знать то, что находилось за пределами досягаемости естественного времени жизни, любого бы свело с ума.
        Наконец, Николас покачал головой:
        - Я бы предпочел открыть это сам.
        По крайней мере, она может защитить его сейчас.
        - Вы прикрыли меня на корабле. Меньшее, что я могу, так это вернуть вам должок наилучшим образом.
        Его улыбка стал печальной:
        - «Напарничество»  - новое для меня понятие… но я это ценю.
        Этта хотела спросить его о Джулиане, но побоялась низвергнуть в пучину страшных воспоминаний. Она отступила на остатки тротуара, поднеся руку к глазам, чтобы защититься от солнца.
        - Понятия не имею, где мы.
        У него отвисла челюсть.
        - Разве я не говорил, что понадобится карта?
        Она не желала отдавать ему победу в этом споре.
        - Оставайтесь на линии… я мигом.
        - Оставаться… на чем?  - крикнул он вслед уходящей Этте.
        Лавочник, которого она видела мгновение назад, нырнул обратно в магазин и теперь выметал пыль и пепел, нанесенные с улицы ветром.
        Девушка заглянула в дверной проем.
        - Здравствуйте,  - сказала она.  - Извините, что беспокою, но не могли бы вы мне помочь?
        Мужчина оперся на ручку метлы, суровые черты лица разгладились улыбкой. За его спиной виднелся длинный деревянный прилавок и полки, заставленные темными бутылками с бумажными этикетками. Аптека.
        - Американка?  - отважился спросить он.  - Боюсь, не лучшее время для визита. Разве что вы первая из новой волны обороны? Янки наконец-таки подключились?
        Наверное, он шутил, но в его голосе послышалась дрожь, беззащитность, проглядывающая через напускное «работаем, как обычно».
        - Пока нет,  - как можно бодрее ответила она.  - Думаю, через некоторое время…
        И только после того, как на нас нападут. Но она не могла сказать ему этого.
        В то мгновение Этта впервые почувствовала хрупкость прошлого.
        Находиться в этом магазине с тысячами плотно стоящих склянок оказалось жутковато, зная, что один неверный шаг может низвергнуть их на пол. Девушка не знала, что говорить лавочнику о вступлении Америки в войну, и изменится ли что-либо во временной шкале, если выдать это за догадку. И Этта не была уверена, что даже одно маленькое изменение не уничтожит будущее, каким она его знала.
        Мужчина встал на колени, чтобы замести мусор в ведро.
        - Так я и думал - играют в выжидание. Чем я могу вам помочь?
        Уголком глаза Этта заметила, что Николас смотрит через продуваемую ветром раму.
        - Не могли бы вы подсказать мне, как пройти в Британский музей?
        Седые брови взметнулись вверх:
        - Просто продолжайте идти на восток по этой дороге. Поверните налево на Дин-стрит и направо на Оксфорд-стрит, которая повернет на Грейт-Рассел-стрит. Смотрите достопримечательности?
        - Да… просто не была уверена, что выбрала верную дорогу. Огромное спасибо за помощь.
        Она уже повернулась к двери, когда мужчина слабо усмехнулся:
        - Мисс… вернитесь, мисс… я должен был сразу вам сказать. Не могу удержаться от маленького озорства, особенно в такое время.
        Ой-ей. Малюсенькая радость тут же испарилась.
        - Вы можете пойти в музей, но, боюсь, там не на что смотреть,  - сказал он.  - Все ценности вывезли еще прошлым летом, и с тех пор он закрыт.


        Британский музей был закрыт.
        Ей бы следовало поверить лавочнику, но казалось невозможным, что они проделали весь этот путь, только чтобы столкнуться с запертыми высокими черными воротами. Мрачное каменное здание с колоннами и рельефами, вдохновленными древними временами, казалось, тем больше угасало, чем дольше они перед ним стояли. Оно словно бы насмехалось над ними.
        Чтобы уж вбить последний гвоздь в гроб надежды, Этта вытащила губную гармошку из сумки на боку Николаса - гармошка, украденная из сундука Софии, казалась такой же, какую Сайрус использовал, чтобы найти проход в Нью-Йорке,  - и быстро, с силой, дунула в нее. Она напрягла уши, пытаясь протиснуться через решетку ворот, словно это помогло бы расслышать звук, которого не было.
        - Ничего,  - сказал Николас.
        - Ничего,  - согласилась она, убирая инструмент обратно в сумку и закрывая ее резче, чем требовалось.  - Даже если сами статуи вывезли, я надеялась, проход остался на месте.
        - Возможно, мы недооценили вашу маму,  - предположил он.  - Сомневаюсь, чтобы его с легкостью мог найти каждый.
        - Мировая война - недостаточное препятствие?  - спросила Этта, проводя рукой по лицу.  - Ладно… ладно… надо просто это обдумать.
        - У меня есть идея, но, боюсь, она ужасна,  - сообщил Николас, изучая замок на воротах и еще раз с усилием их дергая.
        - Плохая идея лучше никакой,  - заметила Этта.
        - Я рад, что вы так думаете, потому что она потрясающе плоха.  - Он повернулся к ней.  - Мы можем обойти музей сзади, и я подсажу вас через ворота. Затем вы проскользнете в здание и возьмете сторожей или смотрителей в заложники, пока те не выдадут информацию о местонахождении статуй.
        - Взять в заложники?  - переспросила Этта.
        - А вы не знали? Так настоящие пираты, вроде Черной бороды, сколотили свои состояния. Он брал выкуп за целые города,  - сказал Николас.  - Я даже обещаю научить вас стрелять из револьвера.
        Вопреки всему, Этта улыбнулась:
        - Ценю вашу веру в мои криминальные способности. Но даже если я кого-нибудь там найду, думаю, они просто позвонят в полицию и меня арестуют. Люди, обладающие такими сведениями, сделают все, чтобы защитить их.
        Он прислонился к черной решетке.
        - Они действительно вывезли все ценности?
        Девушка указала на улицы вокруг них - руины, выгоревшие остовы зданий.
        - Да, если они поняли, что экспонаты могут быть уничтожены или разграблены. Помню, вы говорили, что не хотите этого знать, но Германия вторглась во Францию и удерживала Париж большую часть войны. Франция точно так же поступила с картинами и скульптурами в Лувре - смотрители и добровольцы вывезли их за город и в итоге сохранили до конца войны.
        - Когда я впервые узнал об этой войне, то подумал, Джулиан меня разыгрывает,  - признался Николас.
        Она кивнула.
        - Хорошо, что музей подумал наперед. Одна бомба - и тысяча лет искусства и культуры могли быть потеряны.
        Жужжание над головой приковало их взоры. Два самолета - судя по всему, истребители,  - накрыв их длинными тенями, пролетали мимо. Николас застыл рядом с ней и, не успела она спросить, что случилось, уже ринулся за ними по тротуару, его глаза устремились к ним с удивлением, от которого у Этты защемило в груди. Она следовала за ним по пятам, впитывая его широко распахнутые глаза, легкую улыбку, пока, наконец, самолеты не исчезли на горизонте.
        - Полет,  - недоверчиво пробормотал Николас.  - Меня не должно удивлять, что люди продолжают придумывать новые потрясающие способы убивать друг дуга с большей точностью, но…  - Он покачал головой.  - Если мы принимаем, что статуй здесь нет, стоит ли их искать? Или еще раз взглянуть на подсказку и придумать другую отгадку?
        - Мне нравится и эта,  - упрямо ответила девушка.  - Думаю, мы на верном пути. Всего лишь небольшая заминка. Мы разберемся.
        Николас фыркнул:
        - Небольшая?
        Этта отвернулась, изучая ступеньки, ведущие ко входу в музей. Жутковато было видеть их такими безлюдными. Тучи голубей и других птиц расхаживали по двору, словно желая друг другу хорошего дня. Что ты пытаешься сказать мне, мама? Что я должна здесь увидеть?
        - Эй, этот корабль еще не затонул,  - сказала она, оторвав взгляд от музея.  - Может, у нас и один парус, но мы по-прежнему на плаву.
        Еще один смешок.
        - Я ценю метафору, которую вы для меня подобрали. Не знаю, как в вас уживается… эта чувствительность. Полагаю, когда вы встревожитесь, я пойму, что мы по-настоящему в опасности…
        Этта увидела, как молодая элегантная пара пробирается по тротуару в их сторону, пальто женщины казалось ярко-красной кляксой на фоне выгоревших домов. Лицо мужчины скрывали полы шляпы, но он поднял его, приблизившись. Николас отошел ближе к воротам, чтобы дать им пройти. Проходя мимо, мужчина окинул его холодным взглядом, прежде чем пробормотать что-то идущей рядом женщине.
        - Мы можем отсюда уйти, прошу вас?  - стиснув зубы, пробормотал Николас.  - Если здесь ничего нет, думаю, надо уходить.
        Но… он же только что собирался перемахивать через забор.
        - Что случилось?
        - Ничего,  - отрезал он.  - Пожалуйста, пойдемте.
        Девушка посмотрела по сторонам, пытаясь найти источник его беспокойства, но кроме нескольких мужчин и женщин, стоявших на другой стороне улицы, не увидела ничего, что могло бы вызвать подобную реакцию,  - помимо очевидного дискомфорта, вызванного тем, что они оказались в чужом месте в чужое время.
        - Хорошо,  - согласилась она, положив руку ему на спину. Он вздрогнул, отшатнулся, и каждый дюйм Эттиной кожи вспыхнул смущением.
        Николас пошел туда, откуда они пришли, Этта тащилась за ним. Она понимала, что юноша не держит в уме никакой цели; он едва ли поднимал взгляд - только чтобы посмотреть на дорогу. Николас остановился и обернулся, лишь когда она застряла на противоположной стороне тротуара, ожидая, пока проедут машины.
        Его облегчение, пока он поджидал ее, было столь же осязаемо мягким, сколь гнев - резким, режущим. Этта поспешила на его сторону, но он по-прежнему не двигался; его горло сжалось, когда он сглотнул.
        - Вам не нужно ничего объяснять,  - сказала она.  - Все очень тяжело.
        - Дело не в этом - сказал он, напряженно оглядывая улицу.  - Просто… обычно смиряешься с определенной «невидимостью», когда… когда выглядишь так, как я. Если честно, на этот раз я не ожидал ничего другого и обнаружил, что мне не нравится внимание. Взгляды.
        «Идиотка»,  - сказала себе Этта. Какой же привилегией было никогда не испытывать необходимости оценивать окружение, оценивать реакцию людей на цвет твоей кожи. Разумеется, он чувствовал себя неуютно. Разумеется. И если он никогда не был в этом времени, то не мог предположить реакцию людей.
        - Я не хотел… раздражаться,  - пробормотал Николас. Когда он снова взглянул на нее, его глаза уже не были такими дикими, как прежде.  - Но я не могу быть тем, кем не являюсь.
        - Я бы не хотела, чтобы вы были не таким, какой есть. Хорошо, что вы мне рассказали,  - сказала Этта.  - Я хочу понимать, как вы себя чувствуете.
        Что-то в том, что она сказала, заставило его снова отступить. Едва он открыл рот, Этта поняла, что произойдет, как он попытается увеличить дистанцию между ними.
        - Мисс…
        - Не смейте называть меня «мисс Спенсер»,  - предупредила она.  - Меня убивает, когда вы ведете себя так, словно мы даже не друзья.
        - Мы не друзья,  - сказал Николас, и она вздрогнула. Один из них явно не понимал, что между ними происходит. Видимо, она.
        Этта ринулась от него по тротуару. Он догнал девушку в три шага и взял ее руку в свою, принуждая остановиться. Она не могла заставить себя поднять взгляд; только ждала, когда Николас заговорит.
        - С вами я забываюсь,  - резко сказал он.  - Я забываю правила. Забываю обо всех остальных живых душах в этом мире. Вы понимаете?
        Мы не друзья.
        Потому что для него они…
        Ее сердце стукнулось о грудную клетку так сильно, что мгновение она не могла дышать.
        - Меня не волнуют правила или кто-то еще. Люди ужасны… они - идиоты… и если они попробуют причинить вам вред, мне не потребуется револьвер. Я забочусь о вас, а вы взамен постарайтесь вести себя так, чтобы я не чувствовала себя идиоткой. Вы должны…  - Она сжала руки в кулаки, чтобы не вцепиться ему в плечи.  - Вы мой напарник.
        Этта осмелилась поднять глаза и встретилась с его взглядом. Краска, ползущая по ее горлу, залила щеки. Ее ладони зависли над теплой гладкой кожей его сильных предплечий, и на долю секунды она задумалась, какого это, прикоснуться к нему, немного смягчить эти жесткие линии.
        «Прекрати». Она знала себя достаточно хорошо, чтобы понимать, что, если она продолжит смотреть, наклонится вперед, как хотела, поднявшись на цыпочки, а он снова отстранится… все это «напарничество» очень быстро усложнится. Сейчас Этта не могла об этом думать. Не могла думать о его подбородке, шрамах и щербинках на коже, о том, как приоткрываются его губы и что она почувствует, зажав в пальцах ткань его рубашки.
        «О доме!»  - напомнила себе девушка, а ее кожа ожила, покалываемая прохладным осенним воздухом.
        - Хорошо,  - сказала она, скрестив руки на груди, глядя назад, в направлении музея.  - Рада, что все уложено. Вернемся к делу.
        Николас приподнял бровь:
        - Едва ли, но я принимаю вашу точку зрения.
        Время неумолимо ползло вперед, а они дорожили каждым часом. Этте даже думать не хотелось, где бы им пришлось устраиваться на ночлег, застрянь они тут еще на день, и как легко было бы выяснить местоположение статуй, забив запрос в поисковик. Или просто спросить Элис, которая всегда составляла конкуренцию Интернету, обладая обширными знаниями и отличной реакцией.
        Мысли об Элис накрыли ее, пригвоздили к месту своим весом, который никак не удавалось стряхнуть. Думай, думай, думай… Она должна это знать. Должна - она почувствовала что-то, глядя через ворота на мрачный музей, трепет понимания. Но когда Этта закрыла глаза, пытаясь представить пустой двор, она видела не опустевшие ступеньки или устрашающего вида замки. Вместо этого она лежала на диване дома в гостиной, разглядывая висящие на стене мамины картины. На третьей снизу была точно такая же - прямо «в яблочко»  - сцена: россыпь птиц, через которую шла молодая Элис.
        Ответ, казалось, валился с неба, словно одинокое перышко, приземлившееся прямо на макушку.
        «Нет,  - подумала она,  - нет…»
        Не может быть так просто. Подсказка, скорее всего, касалась Мраморов Элгина, как они и думали. Но чтобы найти их, чтобы найти проход, ей нужно было сделать то, что они с мамой обычно делали, когда им требовалось объяснение: спросить Элис.
        Элис, выросшую в военном Лондоне.
        Элис, чей отец был куратором в Британском музее.
        Элис, как минимум три раза показавшую им дом, в котором выросла.
        Она повернулась к Николасу, собираясь с духом, чтобы сказать ему, не расклеившись, но он не отрывал взгляда от улицы, где, прислонившись к поблескивающему почтовому ящику, стоял мужчина в пальто и шляпе. В руках он держал свернутую газету, но явно не читал ее.
        - Что случилось?  - прошептала она, видя, как напряглись плечи Николаса.
        - Идемте,  - низким голосом ответил он.  - Надо двигаться.
        - Я знаю, куда нам надо идти,  - сообщила она ему.  - Просто следуйте за мной.
        Девушка не была уверена, когда заметила это, когда подозрение закрутилось вокруг шеи, словно шальная прядь волос, настолько туго, чтобы заставить оглянуться через плечо. Человек в пальто шел в их темпе. Женщина в роскошном коричневом костюме то пропадала, то снова появлялась в поле зрения, не отставая.
        Николас кивнул, подтверждая окончательно. Их преследовали.
        Этта осмотрела улицу, прикидывая, где бы они могли поговорить, когда ее взгляд выхватил знакомую красную вспышку. Не тратя времени на объяснения, она подняла руку и помахала автобусу остановиться.
        - Этта…
        Водитель махнул в ответ в знак подтверждения, когда она бросилась к его окну. Позади раздавались поспешные шаги Николаса.
        - Что за безумие?  - скрипнул он зубами.
        Окно с дребезжанием открылось:
        - Вход с зад…  - начал водитель.
        - Ваш автобус едет через Кенсингтон?  - спросила Этта.
        Водитель оказался пожилым джентльменом с таким большим животом, что тот мог бы достать до колес. Но у него было открытое лицо и доброжелательная улыбка.
        - Едет, милочка. Однако без официальной остановки. Кондуктор скажет, сколько вы должны. А вы просто улыбнитесь и махните мне, и я вас высажу.
        Дверь распахнулась в правой задней части автобуса. Уцепившись за поручень, Этта полезла вверх, Николас, проводив ее тревожным взглядом, последовал за ней. Надо было бы пихнуть его на ближайшее сиденье и сесть самой, но она попыталась протолкнуться вперед, где водитель видел бы ее, а она видела бы дорогу. Когда автобус тронулся, юноша качнулся, как пьяный, чуть не сшибив маленького мальчика и пожилую женщину с пакетом из магазина.
        - Простите нас,  - пробормотала она, хватая его за руку и возвращая в вертикальное положение. Она кивнула на ремни, свисающие с потолка:
        - Держитесь за них… и не нервничайте.
        Протиснуться в переднюю часть раскачивающегося автобуса оказалось непросто даже тому, кто привык к вздымающейся палубе. Наконец, Николас рухнул на сиденье, по его лицу струился пот. Одна рука сжала спинку сиденья, другая - ее колено.
        - Боже,  - прокричал он сквозь рев мотора,  - чем это пахнет?
        Человек в форме, очевидно тот самый кондуктор, спустился по лесенке со второго этажа с лотком маленьких ярких билетиков на шее, удерживаемых небольшими пружинками.
        - Так это ж бензин, паренек.
        Николас взглянул на Этту, словно на предательницу.
        - А мы не задохнемся, пока доедем?
        Кондуктор, посмеиваясь, покачал головой. Этта заставила себя тоже рассмеяться, бросив на Николаса предостерегающий взгляд.
        Он явно осознал свою ошибку - прижал руку ко лбу и вздохнул над собственной оплошностью.
        - Куда едете?
        - В Кенсингтон,  - сказала Этта.
        - Два пенса с каждого.
        К ее удивлению, Николас порылся в сумке и достал оттуда что-то похожее на настоящие медные монетки, а не золото, как она боялась. Мужчина добросовестно вручил им два билетика и направился к другим пассажирам.
        - Обменял золото и часть моего вознаграждения,  - объяснил он.  - Должно хватить.
        - Но это же ваше вознаграждение за то, что привезли нас с Софией в Нью-Йорк,  - виновато проговорила она.
        Он лишь махнул рукой:
        - Сосредоточьтесь на стражах, которые уже нас выследили.
        - Человек с газетой точно был стражем?  - с нажимом спросила она, откуда-то уже зная ответ.  - Вы уверены?
        - Я никогда не бывал в этом году,  - понизив голос, признался он.  - И не встречал стражей Айронвуда, живущих здесь, но какие еще мотивы могли быть у него и той женщины в коричневом костюме. Вы ее заметили? Зачем еще им за нами следить?
        Казалось таким несправедливым, что стражи Айронвуда уже нашли их. Этта вздохнула, уткнувшись лбом в переднее сиденье. Вот тебе и «оторвалась», вот тебе и «сбежала тайком».
        Николас наклонился вперед, чтобы упереться локтями в колени, и провел руками по коротким волосам.
        - Его стражи следят за всеми известными проходами. Вероятно, они следили за нами даже дольше, чем мы думаем. Это явно Айронвудовы.
        Ее мозг был настолько заторможен потрясением и затуманен путевой болезнью, что она даже не подумала о реакции Сайруса, когда тот обнаружит, что они пропали.
        - У нас большие неприятности?  - тихо спросила Этта.
        - К несчастью, если Айронвуд хочет, чтобы нас лишили возможности действовать без его позволения, то большие. Нас посадят под замок в одном из владений Айронвуда в этом времени, где мы будем ожидать старика и наказание, которое он решит отмерить,  - чем-чем, а всепрощением он не славится.  - Грубоватая улыбка пробилась через напряжение на его лице.  - К счастью, однако, он еще не знает, что нас, пиратов, чертовски нелегко захватить.


        Последний раз Этта видела этот дом пять лет назад, более чем через семьдесят лет в будущем.
        Было промозгло; в такой день дождь может в любую секунду превратиться в мокрый снег, а вода, кажется, льется на тебя со всех сторон. В последний раз она видела этот трехэтажный бежевый кирпичный дом с плоской крышей - зеленую дверь с позолоченным дверным молотком в форме льва - через окно арендованного автомобиля. Этта, усталая, рассерженная и замерзшая, притворялась спящей, чтобы экскурсия закончилась немножечко быстрее. Теперь она была готова поколотить себя двенадцатилетнюю, потому что, чем дольше они стояли перед воротами, тем больше она сомневалась, тот ли это дом. Во всяком случае, она определенно была не уверена, хочет ли позвонить в звонок.
        - Вы сказали, что бывали здесь раньше,  - напомнил ей Николас.  - Если ваше чутье привело вас сюда, я ему верю.
        Если мама с Элис трижды привозили ее сюда, значит, они хотели, чтобы она запомнила это место. И как его найти.
        Но Элис…
        - С вами все будет в порядке?  - тихо спросил он.  - Я могу поговорить с нею, если вам невыносимо.
        Дом выходил на Кенсингтон-сквер, в нескольких минутах ходьбы на юг от дворца и садов. Район был тих и красив - почти не тронут войной. Полуденное солнце скрылось за серыми облаками, но деревья в парке напротив пылали золотым и багряным. Неподалеку трудились мужчины, выдергивая секции заборов, собирая их в кучи, чтобы потом увезти. Тут и там были небольшие садики - в том числе и перед зеленой дверью.
        Этта покачала головой. Она была благодарна за предложение, но если он прав и она действительно не может спасти Элис, то… Это мой последний шанс ее увидеть. Мысль со всей силой сломала в ней что-то.
        Николас открыл ворота и жестом пригласил ее войти. Этта расправила плечи, желудок перевернулся от волнения и страха. Затем она подняла молоток и трижды резко постучала.
        Ужасное мгновение Этта думала, что никого нет дома. Она наклонилась вперед, прижав ухо к дереву, и услышала девичий крик «Минуточку!» и топот ног по лестнице. Этта шагнула назад. Что-то царапнуло металл - возможно, заслонка глазка? Она взглянула на Николаса, стоящего у основания ступенек, держа одну руку на сумке. Когда дверь отворилась, послышался вздох, вскрик:
        - Рози? Но что ты делаешь…
        Этта выпила ее образ одним долгим глотком.
        Длинные темно-рыжие волосы девушки струились по плечам, лицо затеняла зеленая фетровая шляпа. Воротник серовато-зеленого платья был расстегнут до белой нашивки на кармане у нее на груди, на которой красными буквами значилось: «ЖДС гражданской обороны».
        Она была такой молодой. Невероятно молодой. Нос и скулы Элис украшала россыпь веснушек. Этта видела фотографии… но… но с лица этой Элис еще не сошел детский жирок. Этта мгновенно узнала ее глаза - бледно-серые, которые она так хорошо знала. Этта, казалось, потеряла контроль над телом, голос охрип, и ей пришлось скрестить руки на груди, чтобы не броситься Элис на шею.
        - Ты не Роуз,  - медленно произнесла Элис, вцепившись в дверь, будто собираясь ее захлопнуть.
        - Нет,  - сказала Этта, удерживая дверь.  - Не Роуз.

        12

        - Не могу предложить вам ни чая, ни кофе, впрочем, ни молока, ни сахара тоже нет. Нормирование и все такое. Очень извиняюсь.
        Элис провела их в переднюю гостиную, кивком предложив Этте и Николасу сесть на чопорную мягкую викторианскую софу. Затем ненадолго вышла, но Этта не позволила девушке выпасть из поля зрения: выглянула в холл, чтобы следить за ее перемещением. Элис вернулась с водой и несколькими сухариками.
        - Все хорошо?  - спросила она.
        Этта заставила себя оторвать от нее взгляд и посмотреть на висящую над камином картину - импрессионистское поле красных маков,  - и ее губ коснулась улыбка. Девушка будто бы увидела старого друга. Картина, дополненная витиеватой золотой рамой, переплывет Атлантику и обоснуется в квартире Элис и Оскара в Верхнем Ист-Сайде. Но не раньше чем через десять лет.
        Ноты аккуратно лежали на закрытом пианино, а под его блестящим деревянным телом прятался небольшой пюпитр и футляр для скрипки, на которой Этта десятилетия спустя будет играть по нескольку часов каждый день. Она забыла, что из-за войны Элис прервала занятия и начала играть профессионально, только когда ей исполнилось двадцать, когда покинула Лондон.
        - Вам придется извинить меня за грубость,  - сказала Элис, садясь на кожаное кресло напротив Этты.  - Но я должна быть на смене через несколько минут.
        - Все в порядке,  - ответила Этта, чувствуя, как к горлу подступают слезы. Те же слова, что она сказала ей в Метрополитене перед концертом…
        Некоторые вещи никогда не меняются; например, то, как лицо Элис смягчается от сочувствия.
        - У меня всего несколько вопросов,  - продолжила Этта.  - Можно?
        - О Рози?  - поинтересовалась она, изучая Этту, как Этта изучала ее.  - Боюсь, вам не повезло. Я не видела ее много лет.
        Этта неловко заерзала от жесткого тона Элис. До сих пор Этта была уверена, что невозмутимость девушки - просто настороженная вежливость. Теперь она поняла, что это: откровенное подозрение. Эттина внешность, столь близкая к материнской, должно быть, застала Элис врасплох, когда та открыла дверь.
        Она нам ничего не расскажет. Да и знает ли что-нибудь сейчас?
        - Вы были… вы с ней близкие подруги?  - спросила Этта.
        - Едва ли,  - ответила Элис, и Этта поняла, что это ложь, просто вспомнив, как та открыла дверь.  - Мы вместе ходили в школу, пока профессор - ее дедушка - не умер. Она исчезала время от времени, убегая с какой-нибудь компанией, но иногда оставалась с нами. Как я уже сказала, я не видела ее много лет.
        Этта заерзала, привлекая обеспокоенный взгляд Николаса, весь разговор изучающего свою воду, словно не мог до конца поверить, что в ней не плавало грязи.
        - Не хочу показаться грубой,  - повторила Элис, но на этот раз в ее голосе слышалось больше стали,  - но кто вы и зачем пришли?
        Была не была - все лучше, чем впустую терять время.
        - Меня зовут Этта. Я ее дочь.
        Николас выплюнул только что проглоченную воду и, задыхаясь, заколотил себя по груди, в недоумении поворачиваясь к ней.
        - Дочь?  - изменившимся голосом переспросила Элис. Она почти кричала.  - Чудесно! Боже мой! Вы так поразительно похожи. Я должна была догадаться. Этта - это какое-то сокращение? В каком веке вы родились? Когда все идет не по порядку, это ужасно сбивает с толку, сами знаете.
        Поток запутанных противоречивых эмоций: гнева, волнения, надежды, расстройства - прокатился по Этте, и ей потребовалось несколько секунд, чтобы отдышаться и переварить все это.
        - Генриетта,  - сказала Этта.  - А это Николас Картер.
        - К вашим услугам, мэм,  - с поклоном произнес Николас, положив твердую руку Этте на плечо, надежно удерживая ее на месте. Этта благодарно кивнула - ей казалось, что она вот-вот выпрыгнет из кожи.
        - Но кто ваш отец, дорогая?  - спросила Элис.  - Генриетта… Возможно, Генри?
        Этта почувствовала, как мир перевернулся вверх тормашками второй раз менее чем за минуту.
        - Генри?  - прошептала она.
        - Этта не знает отца,  - объяснил Николас.  - Боюсь, ситуация весьма непростая.
        Он, как мог, объяснил, что привело их к ее порогу,  - намного лучше, чем смогла бы объяснить Этта с тысячью роящихся в голове мыслей. Она наблюдала, как выражение лица Элис снова изменилось, с ужаса через изумление и до чего-то похожего на неподдельный страх.
        - Значит, вы - одна из нас?  - поинтересовалась Этта.  - Даже не знаю, с чего начинать задавать вопросы.
        - Увы!  - слабо усмехнулась Элис, выглядевшая такой же истощенной, какой казалась.  - Профессор Линден - твой прадед - был двоюродным братом моего отца, хорошим другом и наставником. Ни ему, ни мне не передались способности линденской ветки нашего семейного древа.
        - Значит, вы страж?  - уточнил Николас.
        Ошарашенная Этта откинулась назад. В глубине души Элис всегда заменяла ей недостающую бабушку. Любви хватало, чтобы поддерживать это чувство вопреки знанию, что у них не было ни капли общей крови. Однако их действительно связывало родство, путь и дальнее!
        Элис взрослела, как все люди. И когда Эттина мама сбежала от Айронвуда, отправилась искать ее. Этта почувствовала, как слезы снова щиплют глаза, заливая уже знакомым чувством вины, что слишком поздно узнала правду.
        Элис защищала нас. Она была стражем во всех смыслах этого слова.
        - Совместных дел у них было немного,  - продолжила Элис.  - Профессор «случайно наткнулся» на реликвию и использовал моего отца, чтобы передать ее в музей. Конечно, все было засекречено.  - Она вытянула цепочку из-под своей простой формы и показала им висящую на ней монету.  - Роуз привезла с каникул в Греции. Дохристианской.
        - Как она связалась с Айронвудами?  - спросил Николас.
        - Профессор очень старался оградить ее от других семей, особенно от этой,  - объяснила Элис.  - Уверена, вы и так знаете: они воевали друг с другом за право писать законы путешественников, а потом погрязли в мести за переписанное естественное время и убитых любимых. Профессор всегда говорил, что семьи путешественников оказались на грани самоуничтожения. Как двое последних Линденов, они просто спрятались, не принимая ничьей стороны. Когда Айронвуд установил контроль над путешествиями, а профессор скончался… Роуз провела некоторое время с группой, объединившейся, чтобы путешествовать. Они называли себя беженцами…
        Николас грохнул пустым стаканом о журнальный столик.
        - Беженцами, говорите?
        Элис кивнула.
        - Я слышал о такой группе,  - объяснил Николас, покосившись на Этту.  - Беженцы, по-нашему, это те, кто после изменения шкалы времени оказывается без дома, куда можно было бы вернуться. Если мне не давали покинуть свое время - заперли в нем,  - то они потеряли свое естественное время. Годы, в которые они были рождены, выросли и процветали, оказались утрачены.
        - София говорила об этом,  - сказала Этта.  - Что, когда временная шкала меняется и естественное время путешественника претерпевает слишком большой сдвиг, они не перестают существовать, но все и всё, что они знали, пропадает.
        - Верно. Во время войны семей это происходило постоянно. Временная шкала стала такой неустойчивой, такой непредсказуемой, и многие всерьез опасались, что же случится, если это продолжится. Остатки семей Жакаранда и Хемлок в конце концов пришли к Айронвуду и пообещали служить верой и правдой. Но была группа, преследовавшая его многие годы, пытаясь уничтожить его деловые активы и отомстить за погибших близких… Терны. Как называет их Айронвуд. Они постоянно пытаются создавать зацепки во временной шкале, которые восстановят их будущее. С этой рисковой группой связалась твоя мама.
        - Старик преподнес все так, словно она умышленно проникла в семью и манипулировала ими…  - Этта замолчала, глядя на него.  - Возможно ли, что они тоже пытались найти астролябию и знали, что он хочет ее и взял ее след?
        - Логичное предположение.  - Николас потер подбородок.  - Возможно, они тоже знают, где она спрятана? Только… похоже, она из тех вещиц, которыми бы они хотели воспользоваться.
        Мысли осели между ними троими, тяжелые, словно грозовая туча. Этта приготовилась к грому, молнии и смертоносным стрелам.
        - Было очень приятно познакомиться с вами, но…  - Элис вдруг встала, собирая стаканы.  - Сожалею, но мне правда пора идти.
        Этта внимательно поглядела на девушку, поняв, что она от чего-то уворачивается.
        - Что вы знаете об астролябии?
        - Ничего,  - ответила Элис, держась к ним спиной.  - Мне очень жаль. Но я ничего о ней не знаю.
        «Нет, нет, пожалуйста, нет.  - Этту охватила практически отчаянная паника.  - Вы не можете уйти!»
        - Я просто пытаюсь вернуться к Рози,  - попыталась она.  - Думаю, это единственный способ. Если найду астролябию, то найду и ее. Пожалуйста… все, что вы знаете, самые крохи, может нам помочь.
        - Может, ты и ее дочь, но это похоже на… на предательство,  - слабо пробормотала Элис.  - Она не хотела, чтобы кто-либо ее нашел, особенно Айронвуды.
        - Почему?  - спросила Этта. Николас скрещивал и распрямлял ноги, словно никак не мог удобно устроиться.  - Хотя бы это мне объясните.
        - Она думала… да простит меня Бог, она думала, что они станут использовать астролябию в своих целях. Бесповоротно разрушат мир ради собственной наживы,  - сказала Элис.  - Это семейная реликвия. Она принадлежит нам, чего бы это ни стоило. Мы многие годы решали, что с ней делать - оставить там, где ее спрятал отец профессора, или перепрятать. Она должна была оставаться потерянной, но потом к ней начал подбираться Айронвуд. Роуз не доставала астролябию из первоначального укрытия, пока он почти не обнаружил его. Им бы с профессором просто ее уничтожить, но они не смогли заставить себя сделать это. История для них слишком важна.  - Элис поставила небольшую фарфоровую фигурку тигра, которую поглаживала, обратно на каминную полку, продолжая:  - Айронвуд думал, что она настолько глупа, что он сможет обмануть и использовать ее; а теперь, полагаю, пытается провернуть это с тобой.
        Этта покачала головой:
        - Я не дам ему астролябию. Я просто пытаюсь вернуться домой, обратно к ней… и к вам.
        Девушка медленно повернулась:
        - Ко мне?
        - Да,  - кивнула Этта, вставая и пересекая комнату.  - Она отправилась в будущее, а вы помогаете там ей и мне. Вы живете в Нью-Йорке. В вашем будущем появится весьма привлекательный польский скрипач…
        Элис подняла руку, останавливая ее:
        - Не рассказывай мне больше. Серьезно. Я вижу по твоему лицу, что ты хочешь мне что-то рассказать, но ты не можешь - я, может, и не способна изменять шкалу времени, но ты можешь - просто рассказав мне. А я начинаю понимать, что эта история вполне удачна.
        Этта снова оглядела комнату, пытаясь найти какие-нибудь доказательства, что она знает Элис… будущую Элис. Ее взгляд упал на картину.
        - Я знаю, что вы купили эту картину, идя по берегу Сены. Вы купили ее, потому что кто-то написал на обороте красивое стихотворение на французском. И я знаю, что ваш отец ненавидит ее, и вы прикрутили ее болтами к стене, чтобы он ее не снял.
        Элис потянулась, прижимая пальцы к нижней части рамы. Картина не сдвинулась с места. Она повернулась к ним, качая головой:
        - Я хочу помочь вам, но… она так долго меня защищала, что я чувствую - настала моя очередь сделать то же самое для нее.
        В этом была вся Элис. Женщина охраняла их многие годы, словно львица, защищающая своих детенышей. Этте еще сильнее захотелось ее обнять, даже когда Николас напрягся, а по его лицу разлилось разочарование.
        - Я не собираюсь изменять будущее - ее будущее,  - сказала Этта.  - Прежде всего, это бы полностью изменило мою жизнь. Но и давать Айронвуду доступ в мое время тоже не хочу.
        Софа заскрипела, когда Николас встал и направился к окну. Скрестив руки, он поглядел на людей, проходящих под окнами.
        - Хорошо,  - сдалась Элис, докрасна заламывая руки.  - Я не знаю, где находится астролябия. Мне жаль, но… полагаю… полагаю, ничего страшного не произойдет, если рассказать вам, что она последняя из четырех. Давным-давно в каждой семье было по одной. Три были потеряны или уничтожены конкурирующими семьями.
        Как раз то, о чем Николас - и Джулиан - думал.
        - Она последняя в своем роде,  - сказала Элис,  - и слава богу, учитывая, на что она способна.
        - Вы имеете в виду считывание проходов?  - уточнила Этта.
        Элис моргнула:
        - Нет. Создание проходов.
        - Создание?  - переспросила Этта, оборачиваясь на Николаса как раз в тот миг, когда и он стрельнул в нее взглядом. Ее удивление отразилось и на его лице. Не может быть…
        - Да,  - кивнула Элис, ее глаза расширились, когда она поняла, что ни один из них этого не знал.  - Насколько я понимаю, многие проходы становятся непрочными или рушатся из-за гибели путешественника и… ну, старости. Как объяснила Роуз, Айронвуд и его противники - Терны, как ты их называешь,  - хотят получить доступ к закрытым для них годам и влиять на происходящие там события. Тот, кто контролирует астролябию, потенциально может контролировать все время.
        Боже мой, подумала Этта. Неудивительно, что ради нее Айронвуд пожертвовал сыном и внуком. Это же главный приз. Козырь путешественников. Если его власть не была полной, то стала бы таковой, попади астролябия ему в руки. Планы Айронвуда могли затронуть всех людей, во все времена.
        Значит ли это, что проходы - не природное явление, обнаруженное путешественниками несколько столетий назад? Их для личного пользования создали предки семей? Неудивительно, что были годы без проходов и так много неизвестных путей; они, должно быть, появились до того, как путешественники начали вести записи или о них просто забыли.
        Или некоторые проходы были секретными, созданными для использования одной конкретной семьей.
        - Как во все это вписываются Терны?  - спросил Николас.
        Ноты симфонии жизней, желаний и мести внезапно слились в хор поколений, взорвавшийся у Этты в голове. Она уже знала ответ на его вопрос.
        - Их объединило стремление создать проходы в прошлое, чтобы вернуться к тому, что все они считают подлинной шкалой времени, чтобы воскресить столетия и годы, потерянные ими, когда Айронвуд начал искажать временную шкалу «под себя».
        И это будущее уже не будет тем, в котором она выросла: дни в парке, уроки с Элис, чай с мамой… Мгновение Этта сомневалась, что страшнее: вторжение Айронвуда в будущее или вмешательство Тернов в прошлое.
        - И тех, кого они потеряли,  - добавила Элис.  - Чтобы спасти их.
        «Как я хочу спасти вас,  - Этта прижала пальцы ко рту, пытаясь запечатать хлынувший на нее вихрь внезапной неуверенности.  - Чем то, что хочу сделать я, отличается от того, что хотят они? Почему жизнь Элис дороже жизни их близких?»
        Нет… она не может об этом думать. Элис заслуживает того, чтобы жить. Она не заслужила смерти, во всяком случае не такой.
        - Они не посмеют,  - сказал Николас. Девушка могла поклясться, что он избегал смотреть на нее, даже когда добавил:  - Мы не можем спасти мертвых. Мы даже не можем их предупредить, если нам доведется пересечься с ними.
        - Только если следовать правилам,  - подчеркнула Элис.  - Правилам, которые установил Айронвуд, придя к власти. Он уничтожил все, включая наш образ жизни.
        Еще больше секретов. Еще больше мучений. Еще больше причин как можно скорее найти астролябию. Этта потерла точку между глазами, начавшую пульсировать в такт с сердцем. Просто иди, не останавливаясь. Стоит начать задумываться - и задержишься в круге сомнений, а теперь было не до сокрушений. Она должна принять все таким, как есть. План оставался тем же: найти астролябию. Спасти маму. Спасти Элис. Сбежать от Айронвуда, если придется.
        - Хотела бы я, чтобы все стало, как было, когда семьи процветали и уравновешивали власть друг друга,  - сказала Элис.  - Профессор и мой отец всегда говорили об этом с такой тоской. Каждая семья играла свою роль, через каждые несколько десятилетий они менялись, чтобы убедиться, что ни одна семья не подсиживает другую и не нарушает шкалу времени.
        - Какие роли?  - с любопытством спросила Этта.
        - Хранители записей, финансисты, сдвигатели - последние исправляли изменения во временной шкале и проверяли прочность проходов,  - объяснила Элис.  - И, конечно, одна семья вершила суд и наказывала за нарушение правил - стражи порядка.
        - Это было много веков назад,  - снисходительно заметил Николас.  - Моральное разложение быстро выявило нежизнеспособность этой системы. Как я понимаю, она проработала всего несколько сотен лет, когда семьи были лишь союзами и кланами.
        - Союзами?  - переспросила Этта.  - Что вы имеете в виду?
        - Мама никогда не рассказывала тебе нашу историю?  - спросила Элис.
        Она покачала головой, пытаясь прогнать отчаяние.
        - Это… сложно.
        - Что ж,  - проговорила Элис.  - Не беспокойся. Хотя считается, что все мы произошли от общего предка, обладавшего способностью, сегодняшние семьи изначально возникли как союзы множества отдельных семей, объединившихся под знаменами - деревьями, которые мы используем сейчас в качестве фамилий,  - против соперников и врагов. То были времена еще одной большой войны; каждый стремился владычествовать над веками и территориями. В основном конфликт разрешился заключением договоров и созданием системы ролей и законов. Сегодня ты можешь видеть свидетельства былой численности этих родов в разнообразии оставшихся членов семей.
        Николас снова обратил свой взор на улицу. Он снова изменил положение, и теперь Этта могла видеть только длинный изгиб его спины, надежную ширину плеч и пальцы левой руки, барабанящие по мышцам правой.
        - Хватит историй, вряд ли сейчас это имеет значение. Задайте вопрос, который привел нас сюда,  - сказал он с ноткой нетерпения в голосе.
        Этта повернулась к Элис с извиняющимся взглядом, но та не казалась обеспокоенной.
        - Мама оставила мне несколько подсказок, чтобы найти астролябию,  - сказала она.  - В зашифрованном письме.
        - Которое можно прочитать, только нарисовав поверх него ключ - символ, указывающий, какие слова читать?  - с улыбкой поинтересовалась Элис.  - Мы все обменивались такими сообщениями.
        Этта почувствовала, как вздыбились волосы на руках. Это была связь, хоть и тонкая, с большой семьей, которой она никогда не знала.
        - Мы считаем, следующая загадка - подсказка - направляет нас к проходу возле Мраморов Элгина, но не знаем, где их искать в этом году. Я думаю, вы знаете, ведь ваш отец работает в музее?
        - Скажешь мне сначала одну вещь?  - спросила Элис.  - Откуда вы узнали, что нужно идти в этот дом? Искали адрес? Расспрашивали?
        - Мне незачем,  - ответила Этта.  - Вы с мамой несколько раз меня сюда привозили. Сказали, что это особенное место… и мне важно увидеть, где вы выросли.
        Элис почти с облегчением вздохнула:
        - Значит, мы обе хотели, чтобы ты меня нашла. Это хорошо. Они… то есть мы, должно быть, знали, что может случиться нечто подобное.
        Теперь все встало на свои места. Не было никаких совпадений. Элис, ее Элис из будущего, познакомилась с Эттой в прошлом. Она узнала ее почти взрослой, прежде чем встретилась с девчушкой, сжимающей детскую скрипочку. Вот почему они с Роуз спорили - Элис знала, что Этта придет сюда, потому что однажды уже это переживала. Мысль о неизбежном присутствии в жизни друг друга пробралась глубоко в сердце, сквозь защитную оболочку, которую оно возвела, чтобы держать себя в руках.
        - Музей и правительство отправили Мраморы под землю,  - сказала Элис.  - Их спрятали в метро, в тоннеле между Ковент-Гарден и Холборн. Неблизко от того места, где я работаю, но, по крайней мере, я могу указать вам направление.
        - Мы сможем войти в туннель?  - уточнила Этта.
        - Обе станции используются в качестве укрытий во время воздушных налетов,  - объяснила Элис.  - Нужно выждать, когда полиция отвернется, спуститься с платформы и пройти через туннель. Статуи в ящиках, но их издалека узнаешь по размеру.
        Этта кивнула, переваривая услышанное.
        - У вашего дома есть черный ход?  - вдруг спросил Николас, задергивая занавеску.
        - Да,  - кивнула Элис, медленно поднимаясь.  - А что?
        - Два джентльмена на улице наблюдают за домом,  - ответил он.  - Если они не собрались его покрасить, справедливо предположить, что нас обнаружили.


        Через заднюю дверь, через задний сад, через ворота, ведущие на улицу. У Этты была одна секунда, чтобы порадоваться успешному побегу, когда человек, которого они видели раньше - в фетровой шляпе и с газетой,  - появился на другом конце переулка.
        - Я его знаю,  - прошептала Элис, схватив ее за запястье.
        - Один из Айронвудов?  - предположила Этта.
        Она покачала головой:
        - Нет… не думаю. Рози оставила мне фотографии, чтобы распознавать их. Однако этот определенно искал ее раньше.
        - Не страж Айронвуда… Кто же он тогда?
        Девушка с трудом поспевала за размашисто шагающим Николасом. Одну руку он держал в сумке - если Этта правильно понимала, внутри лежал револьвер. Оставалось только догадываться, действительно ли он раздобыл патроны, но что-то подсказывало Этте, что…
        Она во что-то врезалась и почувствовала, что Элис ее больше не держит. Одна нога зацепилась за другую, и девушка тяжело упала на копчик, исцарапанные руки обожгло болью. Когда пятна перед глазами отплясали, Этта увидела женщину в коричневом костюме, шатающуюся, зажимающую нос руками. Прямо за ее плечом резко развернулся Николас, бледный от страха.
        Пара рук подхватила Этту под локти и потащила назад, прежде чем она почувствовала под собой ноги. Запах одеколона и пота хлынул ей в нос, и она откинула голову назад, пытаясь стукнуть по чему-нибудь мягкому.
        - Роуз,  - задохнулся мужчина,  - Роуз, будь ты проклята.
        Роуз?
        Бледный кулак пролетел мимо ее лица, впечатываясь в челюсть маминого «приятеля». Элис, покрасневшая от ярости, трясла ушибленной рукой, но именно Николас пронесся мимо нее и повалил мужчину на землю. Этта наконец посмотрела на него: очки в роговой оправе, измятый твидовый костюм. Не тот, с газетой. Моложе.
        - Я не…  - выдохнул он, когда Николас с рычанием подтянул его вверх и ударил кулаком в лицо.  - Не…
        Не что? Этта посмотрела на Элис, ожидая ответа, но девушка только пожала плечами и оттолкнула в сторону женщину в коричневом, все еще стонущую от боли.
        - Пошли, Картер!  - крикнула Элис.  - Пошевеливайся!
        Он не двинулся, только снова занес кулак.
        - Николас!  - позвала Этта.  - Уходим!
        Наконец, он разжал тиски ярости, бросив избитого на тротуар, и пустился их догонять.
        - Вы в порядке?  - Он попытался до нее дотянуться, но Этта только припустила быстрее к толпам, собравшимся перед ними, и машинам, гудящим, требуя освободить дорогу.
        Нет времени. Просто беги. Беги.
        Воздух обжигал легкие, когда они проталкивались через оживленный город, минуя улицу за улицей, дома и магазины, пока, спустя почти двадцать минут, не достигли своей цели. Над головами разливалась радуга светящихся реклам: «Лемон-харт», «Бритиш-петролеум», «Швепс»  - и, стоя в центре кругового перекрестка, статуя Эроса наблюдала за медленным скольжением двухэтажных автобусов и полицейских машин. Этта узнала площадь даже без современных рекламных щитов. Они пробежали всю дорогу до Пиккадилли, и стертые в кровь дрожащие от усталости ноги были тому доказательством.
        Элис огляделась вокруг, ее лицо порозовело и блестело от пота, несмотря на холодный воздух.
        - Я не могу отвести вас туда, извините… не могу пропустить смену. От меня зависят люди. Мне жаль, но…
        Проглотив мелкий себялюбивый приступ отчаянного желания удержать Элис рядом с собой, Этта сказала:
        - Все нормально. Спасибо, что отвели нас так далеко. До метро еще далеко?
        - Минут двадцать пешком,  - ответила Элис.  - Я могу дать вам денег на такси…
        - Лучше дойдем сами,  - перебил Николас.  - Спасибо вам. В какую сторону идти?
        На обороте маминого письма Этта быстро записала инструкции Элис. На восток, свернув с площади Пикадилли на Суисс-Корт, Кранборн-стрит, Гаррик-стрит, по Кинг-стрит мимо Святого Павла, перейти на Рассел-стрит, свернуть направо на Кэтрин-стрит после Королевского оперного театра… Внезапно Этта затосковала по телефону, спутниковой связи и роскоши никогда не чувствовать себя заблудившейся.
        - Берегите себя,  - прошептала Элис, обни-мая ее.
        Слабое беспокойство, покалывающее Эттину кожу, переросло в парализующий ужас. Нет времени. На это нет времени, но…
        - Надо идти…  - услышала она тихий предупреждающий голос Николаса.
        Девушка неохотно отпрянула, желудок отозвался болью. То, о чем вы говорите,  - не вопрос морали. Это физически невозможно. Что изменилось бы… что изменится, если она предупредит Элис прямо сейчас? Мысли терзали ее; всего лишь небольшая рябь, разве не так? Небольшое изменение в безбрежном море событий. Если она не могла отправиться обратно в свое время и спасти Элис, не пересекаясь с самой собой, она, по крайней мере, могла ее предупредить. Она могла переписать это мгновение, побледневшее от ужаса лицо наставницы, кровь…
        - Элис…
        - Нет, нет, не надо,  - перебила ее Элис.  - Никаких слез, никаких секретов. Я хочу жить, как мне предначертано, Этта. Чего уж проще. Отец всегда говорит, что путь к настоящей жизни в том, чтобы идти по нему без ожиданий и страхов, влияющих на выбор… а это чертовски тяжело, когда путешественники приходят и уходят. Я хочу однажды узнать тебя, как ты знаешь меня. Хочу играть на скрипке, совершать свои ошибки, влюбляться, жить во стольких городах, во скольких только смогу… И ты хочешь отнять это у меня?
        Этта не могла дышать; руки непроизвольно сгибались и разгибались, сдерживать рыдания стоило больших усилий. Она взглянула на Николаса, тот отвернулся, обозревая толпу и вежливо притворяясь, что не слушает. Наконец, она покачала головой:
        - Нас называют стражами, потому что мы должны заботиться о вас, как вы заботитесь о нашем мире. И, Этта, не забывай: самое замечательное в твоей жизни то, что ты не обязана жить по прямой, как большинство из нас. Ты можешь в любое время прийти повидать меня. Как в песне: «Я буду видеть вас во всех старых знакомых местах».
        Этта отпрянула, оглушенная, снова услышав эти слова. Она смотрела, как Элис махнула и шагнула в толпу, и вот уже даже вспышка ее ярко-рыжих волос померкла, а потом и вовсе исчезла.
        - …Этта? Вы в порядке?  - Она не понимала, что Николас говорил с ней, пока он не протянул руку, проведя большим пальцем по ее неповрежденной щеке.
        - Она говорила это и раньше… в последний раз, когда я ее видела, прямо перед…  - Перед тем, как она умерла. Она должна была это сказать. Должна была принять это, потому что теперь ей стало ясно, так мучительно ясно, что Элис помнила эту встречу. Она знала, что Этта попытается рассказать о том, что с ней случится, и в своей неповторимой манере дала ей понять: то, что она сказала в прошлом,  - правда. Она не хотела знать. Не хотела менять жизнь, которой жила с Эттой до этого мгновения.
        Но Элис так сильно любила ее, что все равно хотела удержать от путешествий или, по крайней мере, путешествий без знания всей правды. Может, потому-то мама так не хотела рассказывать Этте; она могла быть несентиментальной, а Элис с Эттой не могли.
        - Она не хочет, чтобы я ее спасала.  - Этта вытерла глаза, удивившись мокрым дорожкам слез, стекающих по подбородку.  - Извините… я просто немного… подавлена. И устала.
        Все, чего я хотела, так это спасти вас. И куда же ей теперь возвращаться? Какой теперь смысл выступать с дебютом, выстраивать карьеру, если Элис этого не увидит?
        Она знала, что Элис вступила в то, что Роуз называла «сумеречными годами» жизни - она долго пожила, и, даже начиная заниматься, Этта понимала, что наставница не будет жить вечно. Но не могла примириться с этим. Не могла понять, как это все может быть справедливым.
        «Я снова ее увижу,  - подумала она.  - Не в мое время, может, даже и не скоро, но однажды…»
        - Вам не за что извиняться. Мы отдохнем, как только это станет безопасным, но сейчас надо двигаться.
        Этта кивнула и последовала за ним.
        Контуры его тела были жесткими, готовыми к драке. Острые режущие темные глаза оценивали каждого проходящего мимо человека.
        Время от времени он тер содранную кожу на разбитых костяшках, и Этта знала: пока она переживала об Элис, он думал о том, что произошло за домом. Девушка потянулась провести пальцами по тыльной стороне ладони Николаса, пытаясь вырвать его мысли из порочного круга.
        Они уже потеряли целый день, чтобы разгадать эту подсказку, но не могли терять ни секунды дольше на сожаления.
        Этта пошла быстрее, почти перейдя на бег, но его размашистые шаги с легкостью поспевали за нею. Охватив взглядом улицу, она попыталась определить источник беспокойства, струящегося вниз по затылку.
        - Как вы думаете, человек, схвативший меня, собирался сказать, что он не кто?  - спросила она.  - Не враг? Не Айронвуд?
        - Если мисс… Элис… права и он не из Айронвудов, значит, из Тернов,  - медленно проговорил Николас.  - Что не менее опасно, учитывая, что они так же жаждут астролябию.
        Роуз. Мужчина назвал ее Роуз.
        - Он произнес имя моей матери,  - сказала Этта.  - Явно видел ее раньше, если принял меня за нее.
        Николас коротко кивнул:
        - Элис предположила, что в свое время ваша мать связалась с Тернами.
        Этта нахмурилась. Что-то во всем этом ее задевало, скребло, словно наждачка, вопреки попыткам разгадать загадку. Мама хотела, чтобы она путешествовала, знала, что это неизбежно. Этта уже начала думать, что «последствия», упомянутые Роуз в споре с Элис, были связаны с попытками изменить временную шкалу, удерживая ее от путешествий. Но зачем Роуз было присоединяться к группе, которая хотела использовать астролябию в своих целях, и зачем мешать Этте ее получить? Или она провернула с Тернами такую же аферу, как с Айронвудами?
        Роуз могла быть равнодушной, сдержанной, но до сих пор Этта не имела понятия, что ее мать может быть такой безжалостной. Это давало надежду, что если мама действительно верила, что она справится, то лишь потому, что тоже считала Этту бойцом.
        Им предстоит долгий разговор, когда Этта ее найдет. Начиная с того, почему она перво-наперво просто не уничтожила астролябию, уберегая всех от бед.
        Солнце садилось, и настроение города менялось на что-то, что заставило ее живот сжаться. За окнами опустились тяжелые шторы, в витринах появились картонки. Фонари не горели.
        Людские толпы начали рассасываться, распадаясь на группки, держащие курс на переулки, запрыгивая в проходящие мимо автобусы и такси. Словно город в последний раз втянул воздух и затаил дыхание. Этте показалось, что она идет по краю грозящей обрушиться расселины.
        - Я думал, у них есть… элек… электричество,  - тихо сказал Николас.
        Кожаная сумка у него на боку прыгала между ними, но время от времени тыльная сторона его ладони задевала ее, сбивая пульс с ритма.
        - У них есть,  - прошептала Этта, глядя на молочно-розовый закат. «Нормирование», которое упомянула Элис, или отключение электричества?
        Они прошли Лестер-сквер; пары, одетые в меха и шляпы, прохаживались возле театров, делясь сигаретами, словно в любой другой день в любом другом году.
        Почти пришли, почти пришли…
        - Можно вас спросить?  - сказал Николас в сгущающуюся между ними темноту. В воздух полился темно-синий проблеск последнего света перед наступлением ночи. Темнота обострила остальные чувства. Пахло бензином и дымом. От тротуара отдавался звук их шагов. Во рту пересохло, когда она попыталась сглотнуть.
        - Спрашивайте о чем угодно,  - ответила она.
        - Что вы будете делать, когда найдете астролябию?  - сдержанно и осторожно спросил он, зная, на что она действительно способна.
        Этта не хотела лгать:
        - Все, чтобы спасти маму. И мое будущее.
        - Существуют ли обстоятельства, при которых вы отдали бы ее старику?  - продолжил он.
        Странный вопрос… Какая-то проверка?
        Она подняла бровь:
        - А вы бы отдали?
        Его губы приоткрылись, но он быстро отвел взгляд к заливаемому ночью небу.
        - Страшно представить, что он сделает, получив возможность забраться еще дальше в будущее,  - заметила Этта.  - То, как страстно он ее хочет и как далеко моей матери пришлось зайти, чтобы ее защитить, пугает. Это определенно заставляет меня передумать и не отдавать ему ничего. С ним не из-за чего играть честно.
        - Но разве не самое простое решение - отдать ему астролябию и вернуться к нормальной жизни? Матери? Выступлениям на концертах?  - напряженно спросил он.
        - Вы хотите сказать: к тому, что на сегодня осталось от моей жизни. К той ее части, которую он еще не торпедировал.  - Этте не хотелось продолжать этот разговор, пока ее мысли оставались удручающе запутанными. Ее мама была в безопасности и будет, если она найдет астролябию до истечения срока Айронвуда.
        Он бросил на нее беспомощный взгляд:
        - Торпедировал?
        - Подводной ракетой, которая… Знаете что?  - сказала она с легкой усмешкой.  - Я объясню позже. Не уверена, так ли плоха идея торпедировать дурацкую астролябию и покончить со всем этим.
        - Не слишком разумно. Вернуться домой было бы значительно легче, создавая проходы, а не плывя в Нассау,  - заметил Николас.  - Надеюсь, вы почтете это за комплимент, но, думаю, Айронвуд захочет увидеть вас с матерью как можно быстрее. Он даже может создать вам проход.
        - Мы говорим о Сайрусе Айронвуде, верно?  - театрально приподняв брови, уточнила Этта.  - О том, кто грозился оставить меня в столь бедственном положении, что проституция покажется единственным выходом?
        Николас застонал:
        - Тогда мы создадим проход для вас с матерью.
        - Если разберемся, как пользоваться астролябией,  - уточнила она. Стоило только об этом подумать, как снова всем весом наваливалась усталость. По правде говоря, в ту секунду ей хотелось всего две вещи: маму и горячий душ. И зубную пасту - три. Последнее наверняка было нетрудно найти и, возможно, нашлось бы, не будь все магазины, которые они проходили, закрытыми.
        - А мне можно вас спросить?  - поинтересовалась она, скользя взглядом по его профилю. Николас склонил голову, разрешая, но девушка заметила, как он сжал кулаки:
        - Полагаю, это справедливо.
        - Что вы сбираетесь делать с деньгами, полученными от Айронвуда?  - спросила она.  - Которые вы получили, привезя нас с Софией в Нью-Йорк?
        Николас вздохнул, его плечи поникли:
        - Мне бы очень хотелось услышать ваше предположение.
        - Вы собираетесь купить корабль,  - тут же ответила она.
        - Да… это вам тоже Чейз рассказал?
        Николас окинул взглядом собор Святого Павла, чей нарядный купол проглядывал между окружающих его затененных зданий.
        - Нет,  - возразила она.  - Просто это кажется правильным. Я вижу вас именно на палубе.
        Нещадно палило солнце, ветер, дразнясь, тянул его рубашку и сюртук, вода простиралась перед ними - перед ним, исправилась она, простиралась перед ним - словно сверкающий ковер.
        Николас остановился, его рука снова задела ее, когда он встал перед ней, опустив глаза, как ей показалось, с неподдельным изумлением.
        - Вы так просто читаете мои мысли?
        Она улыбнулась, игриво толкая его в грудь, чтобы не сделать чего-нибудь еще, чтобы смутило ее и, вероятно, напугало бы его.
        - Вы были так хороши на корабле и так любили это дело. Я видела по вашему лицу… Что с вами?
        Его взгляд был таким тяжелым, казалось, он опустил руки на ее плечи и держался изо всех сил.
        - Этта…  - хрипло начал он.  - Ты…


        Прямо за ним что-то шевельнулось, коричневое, черное, белое и серое - по улице шли трое. Люди из прошлого - Терны - один, в твидовом костюме, вытащил что-то из кармана,  - наведя прямо на них… маленькое, серебристое.
        Пистолет.
        Этта толкнула Николаса к кирпичной стене рядом с ними.
        Он изумленно обернулся, когда пули, завизжав, вспороли воздух между ними.
        - Бежим!  - закричала Этта, хватая его за запястье.  - Бежим!
        Он попытался обернуться, но девушка тащила его вперед, чувствуя скачущий пульс под пальцами.
        - Сверни здесь!  - скомандовал он.  - Мы…
        Звук был словно вписан в генетическую память; она не помнила, что слышала его раньше, но сразу узнала по тому, как он взрезал ее до самого костного мозга. Нарастающий вой прорвал тишину, становясь все громче и громче, словно здания подхватывали вопли сирен и повторно обрушивали их на улицы.
        - Какого черта?  - озираясь, спросил Николас, пытаясь найти источник звука.
        - Воздушная тревога,  - объяснила Этта, оглядываясь через плечо. Предупреждение о надвигающейся атаке замедлило преследователей, словно те раздумывали, стоит ли продолжать погоню. Нет - Этта едва ли могла дышать,  - чтобы прицелиться.
        Мужчина выстрелил; пуля прошла мимо, ударив в кирпичную стену позади них. Брызги пыли и осколков хлынули ей на волосы, царапая шею.
        - Стойте, черт вас подери!  - крикнул один из них.  - Не заставляйте нас стрелять в вас!
        - Ад и проклятие,  - сквозь зубы выругался Николас. Этта слишком на себя сердилась, чтобы говорить. Почему она об этом даже не подумала? Надо было заставить себя покинуть Элис раньше; взять такси; как угодно добраться до Олдуича и как можно скорее скрыться внутри. Это же Блиц, ради всего святого. Элис тысячу раз рассказывала ей, что налеты случались почти каждую ночь.
        - Что нам делать?  - прокричал он.
        Далекий резкий гул заглушил слова, заставив ее искать в облаках самолеты.
        - Прятаться под землей!  - крикнула она в ответ.
        Здешняя Элис сказала, что станции метро используются как убежища - если бы они успели добраться до Олдуича, если бы опередили налет, то могли бы найти проход уже сегодня… Но если бы бомбежка в этом районе города началась раньше, они бы умерли, прежде чем поняли, что по ним ударило.
        Терны, казалось, спорили о том же. Девушка уловила обрывки их разговора: «Вернуться!», «Преследовать…», «…не сдохнуть…».
        Пробегая мимо убежища на Лестер-сквер, они видели неподалеку станцию метро, но Этта не хотела возвращаться, если оставался шанс сегодня же покинуть Лондон. Терны, судя по всему, надеялись, что они сдадутся, укроются в убежище, а Этту не оставляло чувство, что ее взяли на «слабо», заставив играть в «кто первый струсит». Оказаться в одном и том же убежище с преследователями для них с Николасом означало вновь попасться в сети Айронвуда. Надо было и в укрытие спрятаться, и убраться подальше от Лондона.
        Шла война - настоящая,  - и они погибнут, если она сейчас же не примет решение.
        - Давай вернемся,  - предложил Николас.  - На площади есть укрытие…
        - Нет,  - возразила Этта,  - укроемся на Олдуиче!
        - Нет… другие станции ближе!  - Он попытался перекричать сирены.  - Если нужно, можно срезать путь через них!
        Я вытащу нас отсюда.
        Я вытащу нас отсюда.
        Я вернусь домой.
        Девушка крепко схватила Николаса за руку и потащила вперед. Он попытался развернуть ее, но Этта не поддавалась.
        - Мы сделаем это! Если не выведем их к проходу, Айронвуд не узнает, каким мы воспользовались. Надо сбросить их с хвоста.
        Мы. Они должны сделать это или вместе, или никак.
        - Черт тебя дери…  - выругался Николас, но, когда девушка побежала, побежал тоже.
        Звук напоминал летнюю грозу - громыхающую окнами их с мамой квартирки, гул, расколовшийся над городом и отдающийся эхом от зданий из стекла и стали.
        Из-за свиста казалось, что барабанные перепонки вот-вот лопнут; пронзительный визг стихал перед каждым чудовищным оглушительным раскатом. Кожу покалывало, словно она сейчас отслоится.
        Ни теперь, ни когда-либо еще Этта не стала бы жаловаться на звук прохода. Только не после того, что услышала.
        Николас вытянул шею, чтобы посмотреть на разрывающие ночное небо тени. Оно выглядело так, словно из каждого самолета изверглись тысячи черных жуков и хлынули на город. От жадного любопытства, которое она раньше замечала на его лице, не осталось и следа.
        Этта обернулась - улица позади них оказалась пуста.
        - Они ушли!
        Девушка поднажала, пока лодыжка не подвернулась на куске щебня. Но Этта не остановилась, не остановился и Николас. Он перекинул ее руку себе через шею и понес девушку вперед, когда они свернули на Кэтрин-стрит.
        - Это конец… дороги…  - выдохнула она.
        - Я вижу других, они идут туда же…  - сказал он. Слова клокотали у него у груди, вторя реву самолетов.  - Мы почти на месте.
        Семьи, пары, полицейские - все столпились перед зданием из красного кирпича. Наверху, над аркой окон, растянулся белый стяг: сначала «ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ ЛИНИЯ ПИКАДДИЛЛИ», потом, помельче: «СТАНЦИЯ ОЛДУИЧ».
        Она издала резкое «Да!» одновременно с дрожащим восклицанием Николаса «Слава богу!».
        Стоящий возле входа полицейский в темной форме махал всем заходить. Они увильнули от брошенных в панике одежды, постельного белья, игрушек и чемоданов и влились в поток тел. Прежде чем их поглотила толпа, Николас передвинул руку девушки себе на талию. Его вторая рука легла ей на плечи, привлекая ее ближе, вжимая их между десятков людей, смиренно пытающихся пробиться вниз, к бесконечной череде ступенек.
        - Мы глубоко?  - поинтересовался Николас, глядя на тусклый свет, льющийся с потолка.
        - Очень глубоко,  - ответила Этта, надеясь, что слова окажутся утешительнее, чем казались. Гром не прекратился, просто стал глуше. Мир вокруг замерцал - электричество не выдерживало бомбежки. Пот лился по спине, и она никак не могла унять дрожь, даже когда они отделились от остальных и направились к восточному пути, как подсказала Элис.
        Какая-то часть Этты надеялась, что они смогут просто дойти до конца платформы, спрыгнуть на рельсы и скрыться в туннеле. Никаких хлопот, никакой суеты, никаких вопросов.
        Но когда они преодолели последние ступеньки и повернули за угол, она поняла, что у них проблемы - там уже собралась не одна сотня людей. Лондонцы рассеялись по всей платформе, некоторые даже сидели на рельсах. Скученность тел наполняла воздух влажным липким теплом. Многие мужчины и женщины снимали пальто и пиджаки и вешали их вдоль стен. Кто-то даже натянул веревку у входа в туннель.
        Они не могли здесь ночевать - не могли терять столько времени, когда срок, установленный стариком, приближался с каждой секундой.
        Рука Николаса снова сжалась вокруг нее, когда идущие позади них люди начали осторожно проталкивать их вперед.
        - Черт,  - негромко выругался он.  - Куда нам надо идти?
        Она указала на другой конец пути, где ряды и ряды людей свернулись калачиками на одеялах или расселись кружками. Кто-то еле слышно беседовал или пытался отвлечь детей игрушками или книжками, но большинство хранило стоическое молчание.
        Этта не могла отрицать их мужества: они хранили спокойствие. Казалось, лондонцы смирились с положением дел, словно речь шла просто о досадном неудобстве, а не о возможной ужасной гибели.
        - Хорошо, подождем. Можем и потерпеть.  - Если Николас и знал о глазах, следящих за ними, то не подавал виду. Они шли через толпу, пока не нашли свободное место недалеко от конца платформы, под рекламным плакатом, сообщающим, что в театре Парамаунт идет кино «Я была авантюристкой» с некой Зориной в главной роли.
        Николас снял сумку и сюртук, Этта уселась на клочок бетона, прислонившись к изогнутой стене. Подтянув ноги к груди, она обхватила их, да так сильно, что хрустнули колени.
        «Успокойся,  - подумала она.  - Успокойся».
        Но бомбежка все не прекращалась, и Этта размышляла, что, если одна из бомб упадет прямо на них, игре придет конец. Не только для нее и Николаса, но и для сотен людей, набившихся как сельди в бочке.
        Порывшись в сумке, Николас вытащил одинокое яблоко. Есть Этта не хотела, хотя у нее не было даже крошки во рту с самого Нью-Йорка. Ее живот окаменел, лишь временами вздрагивали еще болящие после бега мышцы.
        Николас взглянул на нее, уголки его губ опустились от беспокойства.
        - Я должен был найти нам воды. Прости, Этта.
        - Все будет хорошо,  - прошептала она. Они что-нибудь найдут, как только пройдут через следующий проход.
        - Должен сказать,  - пробормотал он, откидываясь,  - что питаю весьма недобрые чувства к этой твоей маменьке.
        Этта в ту минуту тоже была от матери не в восторге, даже страшась за нее. Перед глазами все вставала та фотография: мама связанная, какие-то люди держат ее.
        - Что ж,  - слабо пролепетала Этта,  - мама всегда говорила мне, что трудности закаляют характер.
        - Этого нас ждет хоть отбавляй,  - сухо заметил он.
        На платформе было так тесно, что они сидели плечо к плечу, бедро к бедру, нога к ноге. Этта радовалась, что он рядом и на него можно положиться, когда нервы в любой момент могли низвергнуть ее в приступ паники. Девушка скрестила ноги, позволяя холодному бетону прижаться к голой коже. Никакие дыхательные трюки Оскара не помогали, когда наверху бушевал ад. Женщина справа от нее тихо молилась.
        Сколько часов они просидят здесь, надеясь? Сейчас двадцать второе сентября. У них оставалось всего восемь дней, чтобы найти и вернуть астролябию, а они по-прежнему не имели понятия, как расшифровать остальные подсказки.
        Дыхание сбилось, девушку начала охватывать паника. Почему Николас так спокоен… словно он уже проходил через это?
        Может, и проходил, в некотором смысле. Бомбежка не сильно отличалась от гула корабельной канонады. Она хотела спросить его, но не могла говорить, боясь, что признание чего-либо откроет ее внутренние шлюзы. Все держатся. И она тоже выдержит.
        Хотела бы я поиграть.
        Этте хотелось отвлечься, сосредоточиться на игре. Если она не могла ощутить вес инструмента в руках, то уж вообразить ее никто не запретит; девушка закрыла глаза и призвала музыку. Фантомное ощущение струн под пальцами заполнило ее, впервые со времени гибели Элис, знакомым восторгом - не отвращением и унижением, которое она чувствовала, вспоминая свое «выступление», и не бросающими в дрожь гневом и печалью при мыслях о том, что случилось с телом Элис - успеют ли они с мамой на похороны.
        За неимением ничего лучшего, девушка взяла левую руку в правую и закрыла глаза. Притворилась, всего на несколько секунд, что ее запястье - гриф, а вены - струны. Вообразила, что смычок скользит по коже, сосредоточившись на его движении.
        Бах. Бах требовал сосредоточения. Бах унесет ее отсюда.
        - Что ты делаешь?  - спросил Николас.
        - Играю,  - ответила она, не заботясь о том, как нелепо, должно быть, выглядела и звучала.  - Пытаюсь отвлечься.
        Мужчина, растянувшийся перед ними на животе, поднял взгляд от книги и с интересом на них посмотрел.
        По странному совпадению в этот самый момент высокая чистая нота разбила воцарившуюся на станции тишину. В центр платформы пробился старик со скрипкой и заиграл медленную мягкую мелодию. Этта ее узнала - не классика, но что-то со старого патефона Оскара.
        Звук зацвел вокруг них, словно распускающиеся - лепесток за лепестком - цветы, пронесшись по стенам из белых плиток с узором из черных крестиков. Проходивший мимо полицейский снял перед мужчиной шляпу. Этта сидела, пытаясь разглядеть его поверх голов расположившихся между ними людей.
        Однако рассмотреть молодую пару, танцующую на нескольких футах свободного пространства, не составляло труда. Мужчина обнимал женщину за талию, сжимая ее руку в своей. Женщина рассмеялась, нервно оглядываясь, но потом, повинуясь медленным плавным движениям своего спутника, положила голову ему на плечо.
        Николас смотрел на них, завороженный. Этта была уверена, что он сейчас скажет, как неприлично танцевать так близко друг к другу.
        - Это прекрасно,  - проговорила Этта.
        Он повернулся к ней:
        - Хочешь, я принесу тебе эту скрипку? Я охотно схвачусь с любой разъяренной толпой, если это заставит тебя улыбнуться.
        Ее сердце чуть не разорвало от этих слов.
        Будь храброй.
        - Я стала бы играть только ради тебя.
        Он медленно повернулся, словно для того, чтобы подготовить выражение лица или ответ, требовалось время. Она боялась ошибиться, боялась, что он ее отвергнет или неправильно поймет. Если она обманулась и он не хотел между ними ничего большего, она отступит. Но сейчас… сейчас она просто хотела быть храброй. Ее рука легла на его, и, несмотря на всю его неприступность, щит, который он вскинул, чтобы защитить тайну своего разума, она почувствовала, как его пальцы скользнули по ее.
        Свет снова мигнул, привлекая Эттино внимание, и ее сердце подскочило в груди. Удар был громким, словно прямо над ними кто-то хлопнул в ладоши. Заплакал мальчик, за ним подхватили остальные дети. Танцоры остановились, но пожилой джентльмен не перестал играть, пока свет не погас окончательно, оставив их в кромешной тьме.
        Этта не могла унять дрожь, даже закусив губу до крови. Темнота, сгустившаяся вокруг них, казалось, трепетала и тряслась, и как бы она ни сдерживала страх, он вырвался на свободу.
        Я не хочу здесь умереть.
        Я не хочу исчезнуть.
        Я должна вернуться домой.
        Мама.
        Мама умрет, и это моя вина.
        Горячие слезы катились по ее щекам, и она икнула, когда попыталась глотнуть воздуха.
        - Этта,  - прошептал Николас ей в ухо. Он подвинулся, привлекая девушку ближе. Она уткнулась лицом в ложбинку между его шеей и плечом и почувствовала руку, убирающую волосы, прилипшие к мокрым щекам.
        - Тс-с-с, Этта, мы в безопасности,  - сказал он.  - Бой наш, пиратка. Они ударят по своим цветам, и мы прорвемся.
        Она вдохнула морскую соль, которая, казалось, всегда держалась на его коже, как бы далеко ни плескался океан. Ее разум погрузился в туман, лицо намокло от слез, когда его ладонь скользнула с ее лица и провела по руке. С щемящей нежностью он переплел свои пальцы с ее и перенес их во вторую руку, покоящуюся у него на коленях.
        Он закатал рукав, и она испытала шок от горячей кожи под кончиками пальцев, когда он прижал к себе ее руку.
        - Сыграй мне что-нибудь.
        - Что?  - прошептала она.
        - Что-нибудь, что вознесет нас отсюда.
        Его пальцы отцепились от ее, пройдясь вверх по ее руке, а потом - снова вниз. Прикосновение было таким отвлекающим, таким приятным, таким сладким. Этта не стала выбирать пьесу из своего репертуара, просто отдалась нотам, заструившимся по ее сознанию, зарождаясь где-то глубоко внутри.
        Быстрая и легкая, мелодия ее сердца не имела названия.
        Она накатывала волнами: ниспадала, когда он выдыхал, и восходила, когда вдыхал. Она была дождем, стекающим по стеклу; туманом, стелющимся по воде. Скрипом огромного тела корабля. Тайнами, что шепчет ветер, незримой жизнью, спускающейся вниз.
        Пламенем последней свечи.
        Рука Николаса оказалась душераздирающей прекрасной картой твердых мышц и тонких сухожилий. Она задумалась, слышит ли он, как она напевает пьесу о его коже, сквозь гудение над головой. Возможно. Его свободная рука скользила по ее коже, оставляя за собой искрящийся возбуждением след.
        Мир вокруг них померк, и она смогла подметить все остальные чувства, навсегда запечатлев это мгновение в теплой темноте. Он убрал распущенные волосы с ее лба, его дыхание прервалось, когда она подняла лицо. Мягкие губы нашли ее щеку, уголки губ, подбородок, и она поняла, что он чувствует то же самое: они еще никогда в жизни не чувствовали другого так остро.
        Этта выпустила руку Николаса, и он обнял ее, увлекая их обоих вниз: головы опустились на сумку, его сюртук потянулся за ними. Здесь, во мраке, они обнаружили место за пределами правил; место, зависшее между прошлым и будущим, единственный миг открывшейся возможности.
        Грохот бомбежки наверху померк, когда, прижав свой лоб ко лбу девушки, Николас осторожно провел большим пальцем по синяку на ее щеке. Она различила его лицо - прямой нос, высокие гордые скулы, полный изгиб губ. Его рука поймала ее, и он с силой прижался к ней в отчаянном поцелуе.
        Но когда она приподняла лицо, почти обезумев от желания и неистового напора крови, Николас отстранился; и хотя Этта чувствовала его рядом, его бешено колотящееся сердце и прерывистое дыхание, он словно бы исчез в оглушительной темноте.

        13

        Сражение разверзлось вокруг него с такой силой, что он чуть не задохнулся.
        Николас следил за горизонтом на западе, где клубились стальные тучи, словно сам Господь Бог подливал масла в огонь. Небеса окрасились во все оттенки тьмы, и его внутренности свернулись в предвкушении. Он повернулся отдать команду готовить корабль к шторму, и…
        Экипаж пропал.
        Все до единого.
        Бросившись к носу корабля, он звал Чейза, завывающий ветер глотал звук его шагов. Паруса щелкнули и предупреждающе затрепетали. Юноша уловил какое-то движение - все-таки на его корабле кто-то был.
        Он стоял спиной, но ошибки быть не могло: безжалостный ветер трепал темные кудри, руки переплелись за спиной.
        - Джулиан?  - окликнул он. Но… ей-богу, как же он выжил? Уцелел после падения? Они должны вернуться в порт, обратно в Нью-Йорк…
        Другой корабль появился, словно призрак, скользя по туманной темной воде. Он успел лишь пораженно вздохнуть, как они дали бортовой залп.
        Николас почувствовал, как корабль под ним разрывается на части, словно его собственная кожа, его кости разлетались на тысячи зазубренных осколков.
        - Джулиан!  - закричал он, когда вокруг взорвались огонь и обломки, окружая его стеной удушающего пламени, роем щепок. А канонада не утихала, не прекращалась. Жар опалил волосы на его лице, оставив лишь обожженные белки за веками.
        Он испустил хриплый крик, когда его сбило с ног; корабль резко просел вправо - ужасный крен мог означать только одно: он набирал воду и тонул.
        Слепой, обожженный, одинокий.
        Потом пришла тишина.
        Так внезапно, что Николас, наконец, вырвался из тяжелого сна, словно кто-то вцепился ему в загривок и вытянул в реальность. Изнеможение, отметая логику, присосалось к разуму морским желудем. Чистая бескомпромиссная паника захлестнула его, словно волна, заставляя откатиться от мягкого тепла, которое он обвивал. Белые плитки… сотни коричневых, синих, красных, черных вспученных одеял - люди…
        Николас сел, прижавшись спиной к стене. Потер кулаками глаза, пытаясь унять сердце, бешено колотящееся в груди.
        Ты знаешь, где ты.
        Он знал.
        Лондон. Двадцатый век. Война.
        Это был… железнодорожный туннель. Для… «поезда». Подземка.
        Николас выдохнул, вычищая корочки из глаз. Лампы над головой мерцали, словно пламя свечи, танцующее на ветру. Он склонил голову, слушая странный звук, исходящий от них: что-то среднее между гулом и яростным щелканьем цикад в южных колониях.
        Электричество. Давно уж он не пользовался этим благом, да и когда пользовался, такого изобилия не видел. Джулиан познакомил его с ним, посмеиваясь, когда Николас изучал свою первую лампочку. Долгие годы Николасу удавалось отодвигать воспоминания о единокровном брате на самый край сознания, где раскаяние не могло отравить его надежду на будущее. Но путешествие и Джулиан были неразрывно связаны между собой. Не будь Джулиана, он бы вообще не попал к проходам. Сперва он думал, что его задача - убедиться, что оставшиеся соперники Айронвуда не тронут брата, что он защитник, ролью которого можно безгранично гордиться. В действительности же он подбирал брату одежду, стирал и штопал, словно лакей. Заботился о его меркуриальных нуждах и утолял дикие изменчивые капризы. Даже в мире путешественников он был слугой. Рабом воли Айронвуда.
        «Мне не нужен защитник,  - сказала девушка.  - Мне нужен напарник».
        Последние несколько часов доказали, что на самом деле ей нужен именно защитник; но… напарник. На это он никогда не смел надеться.
        Собравшись с духом, Николас обернулся к спящей рядом девушке.
        Воздух в легких и носу по-прежнему отдавал розами, словно он не один час провел, уткнувшись в копну ее непослушных светлых волос. Прежде чем подумать, почему это было неумно, поразмышлять о том, каким подлецом надо быть, чтобы воспользоваться девушкой в темноте, Николас протянул руку и нежно смахнул волосы с ее лица.
        В некотором смысле, каждый раз глядя на Этту, он словно бы впервые видел ее на палубе «Ретивого». Симптомы сего недуга были очевидны: сердце, сведенное острой судорогой, пропускало удар, в груди становилось тесно, пальцы невольно сгибались, словно воображая, каково будет вплестись в ее волосы. Он знал похоть - не раз сгорал в ее всепоглощающем огне,  - но знал и как ее унять, как избежать пут привязанности, как уйти удовлетворенным, успокоенным и готовым вернуться на корабль.
        Обнимая ее прошлой ночью, он искренне верил, что результат будет тот же. Прикосновение к ней должно было ответить на его давнишнее сомнение: действительно ли ее кожа так мягка, как он воображал. Сдача звенящей в голове потребности утешить ее - всего разок!  - казалась приемлемой, раз все равно никто не увидит и не осудит…
        Взамен он каждую секунду дышал ее дыханием, водил руками по ее лицу, борясь с искушением ее губ… только разжигая огонь в груди. Ему хотелось верить, что он сделал это, потому что она нуждалась в утешении или, по крайней мере, отвлечении. Ему хотелось верить, что это произошло потому, что он был чужеземцем в этом времени и от этого чувствовал себя не в своей тарелке. Хотел верить, что их жизни могли оборваться в любое мгновение и у них оставалась только эта последняя возможность.
        Правда же заключалась в том, что Николас обнимал ее, потому что хотел. Он не думал о ее репутации или о том, о чем мог бы подумать кто-либо другой. Он взял, что хотел, и к черту всех остальных.
        Николас почувствовал, как печальная улыбка тронула его губы. Будь он проклят, потому что теперь он знал ее. Она пустила его в свой разум, открыла сердце, и теперь он знал вкус ее слез.
        И потерпел крушение.
        Он цеплялся за свою силу воли, как утопающий цепляется за обломки; как же нелегко оставаться на плаву, напоминая себе о каких-то важных делах, когда она была такой мягкой, теплой и живой в его руках.
        Мог ли он целовать ее, зная, что собирался предать ее, вернув астролябию Айронвуду?
        Мог ли он целовать ее, зная, что она вернется в свое время, а он останется в своем? С каким поношением им бы пришлось столкнуться, вернись она с ним в его время, к жестоким колониальным законам…
        Мог ли он целовать ее, зная, что она, возможно, не сгорает, как он?
        С тех пор как его заперли в одном времени, Николас использовал мечту о собственном корабле как балласт, чтобы устоять среди бури вины, гнева и опустошения. Он снова научился проглатывать общественные ограничения своей эпохи, даже не соглашаясь с ними. Путешествие с Эттой всколыхнуло в нем мысли, которых он старался не касаться, подбросило опасные идеи. Что будет, если он не вернется в свое время? Если, вместо того чтобы вернуть астролябию Айронвуду, они станут паломниками, скитаясь по землям и векам, пока не найдут тот, где окажутся в безопасности, тот, который им подойдет? Когда двое больше не принадлежат своей эпохе, должны ли они следовать чьим-либо ожиданиям, кроме собственных?
        Вот только она отчаянно пытается найти мать и вернуться домой.
        Да и он отчаянно желал добиться своих целей. Не более чем шальная мысль, выбившаяся из-под контроля. Николас хотел свой корабль, причем не один, чтобы жить без ограничений и навсегда избавиться от этой семьи и ее интриг.
        И потом, как ни крути, Этта не будет в безопасности, если он не принесет астролябию Айронвуду? Не в полной мере. Возможно, однажды она поймет это и примирится с его обманом.
        Легко, конечно, предаваться диким беспочвенным теориям. Старик просто хотел расширить свою паству. Найти больше слуг. И хотя их бегство через проход было внезапным и неожиданным, он не сомневался, что все будет прощено,  - коль скоро он даст Айронвуду то, что тот хочет.
        Но был миг, пока Элис с Эттой обсуждали возможные намерения Айронвуда, когда признание чуть не слетело с его языка.
        Ты можешь удержать ее. Слова скользнули в его разум, принося множество образов, наполнивших его сердце дикой радостью. С каких это пор он стал отказываться от своего вознаграждения? Отдавать по праву выигранное сокровище?
        Мы созданы друг для друга.
        Стоило только мысли зародиться, как она прилипла к нему, словно вторая кожа,  - не отскрести. Потому что, разумеется, они не были созданы друг для друга.
        Они, как два корабля, плывущие в противоположных направлениях, ненадолго встретившиеся в середине путешествия, и он мог «удержать ее» с тем же успехом, что и поймать ветер. Он не оскорбит ее попытками, не говоря уже о том, чтобы думать, будто это возможно. Когда настанет время, все вернется на круги своя. Она будет с семьей, в безопасности; он обзаведется кораблем и станет полноправным господином своей судьбы - единственное, чего он когда-либо хотел.
        А Этта… Легкое разочарование на фоне удачно сложившейся жизни.
        Он не скатится до того, чтобы полюбить ее.
        Со временем боль пройдет.
        Но… он будет сожалеть об утрате. Легкости. Никому из них не было нужды «завоевывать» внимание другого, и никто не заставлял другого чувствовать себя обязанным. Николасу показалось очень странным, учитывая его несколько ограниченное представление о следующих веках, что эта девушка так ему подходила, что они так хорошо друг друга понимали. Жизнь научила его, что есть всего два способа чего-либо добиться: воспользоваться добротой и жалостью окружающих или положиться на неукротимую силу воли. Почему теперь все стало настолько иначе?
        Он снова посмотрел вокруг, на спящие семьи, мужей и жен, друзей… каким все казалось незамысловатым. Пара, танцевавшая несколько часов назад… как свободно они обнимались и прикасались друг к другу, живя мгновением.
        «Хватит,  - приказал он себе.  - Это работа. Она - мой напарник». Ставки слишком высоки, чтобы отвлекаться на чувства.
        Николас поискал человека в форме, которого видел идущим по краю приподнятой платформы прошлой ночью, и обнаружил его спящим на ступеньках, по которым они спустились. Тут и там между спящими лондонцами зияли промежутки - кто-то, должно быть, после налета решил вернуться к тому, что осталось от его дома.
        Он сел на корточки, стараясь не думать о разрушениях города. Нечеловеческие звуки летающих машин и обстрела не были и вполовину так ужасны, как мысль о том, что могло бы произойти, не беги они так быстро, как бежали, обрушься огненная буря им на головы.
        Они должны покинуть эту эпоху. Быстро. Стражи этого времени, должно быть, уже на ногах и ищут их прямо сейчас.
        Юноша протянул руку и на секунду замешкался, прежде чем погладить Этту по щеке, чтобы разбудить. Она пошевелилась, вытянув ноги, с тихим вдохом натягивая на себя его сюртук. От взгляда Этты, разморенной и взъерошенной после сна, он чуть не забыл, зачем разбудил ее.
        - Что ты?..  - пробормотала она.
        Он прижал палец к губам, вставая и перекидывая кожаную сумку через плечо. Этта схватилась за предложенную им руку и, пошатываясь, поднялась. Крепко удерживая ее, Николас накинул своей сюртук ей на плечи. И только когда они начали пробираться вдоль колеи, огибая спящих лондонцев, понял, что все еще держит ее за руку. Николас махнул в сторону дальнего конца приподнятой платформы, и Этта кивнула - значит, он выбрал правильный путь. Хорошо. Не видя неба, он не мог отличить север от юга, а запад от востока. Находиться под землей оказалось так же приятно, как быть разорванным на куски, словно корабль в его сне. В невозможности почувствовать утром солнечный свет на коже было что-то противоестественное.
        Платформа закончилась, и ему пришлось отпустить Эттину руку и спрыгнуть вниз, на выпирающие металлические балки, стелющиеся по земле. Этта села на край странного холодного, серого каменного выступа и соскользнула во тьму вместе с ним, осторожно, чтобы не задеть семьи, устроившиеся между рельсами. Решительность и сосредоточение заострили черты Эттиного лица в свете ламп. Она повернулась к темному туннелю и шагнула вперед.
        В воздухе смутно пахло пожаром; Николас нахмурился еще сильнее, в нем шевельнулось новое беспокойство. Он держался поближе к Этте, заставив ее сбавить темп. Обернувшись, он увидел свесившегося с платформы человека, всматривающегося в туннель. Сперва Николасу показалась, что кожа мужчины темнее его собственной, но правда вылилась на юношу, словно ушат холодной воды: преследователь просто вымазал лицо сажей, но черты остались узнаваемыми. Это он стрелял в них вечером. Как, черт возьми, он успел их найти?
        - Один из Тернов,  - сообщил он.  - Нам нужно поторапливаться.
        - Я кое-что вижу,  - сказала она. Впереди виднелся свет, разрыв в туннеле.  - Должно быть, следующая станция. Мы уже близко.
        Не сбавляя шаг, Николас полез в сумку, достал гармошку, приложил к губам и тихонько подул. Нота была не более чем слабым вздохом звука. В ответ их накрыло таким громовым хлопаньем и чудовищными воплями, что Этта невольно прижалась к нему от испуга. Должно быть, до предполагаемых Мраморов Элгина оставалось совсем недалеко. Действительно, он увидел верхушки белых точеных голов над деревянными укрытиями, безжизненные глаза следили за ними сквозь густую тьму.
        - Стоять!  - закричал мужчина.
        Никогда.
        - Здесь! Прямо здесь,  - она указала в сторону стены, где воздух пульсировал в темноте. Громогласный рев стал просто болезненным, заставляя кровь биться у него в голове, когда он - с Эттой за спиной - первым устремился к ним. Импульс вытолкнул его через ворота на другом конце прохода. Он почувствовал, как перехватило дыхание, как колотилось сердце. Мир растворился в чистейшей темноте, давление воздуха стиснуло кости негнущейся спины. И так же быстро, как впрыгнул в него, Николас вывалился с другой стороны прохода.


        Птицы и насекомые сорвались со своих насестов в сочных зеленых деревьях и кустах, раскинувшихся вокруг. Прежде чем привыкнуть к яркому свету, он всегда на мгновение слеп. Николас припал лицом к мокрой земле, пытаясь рассеять туман в голове. Не успел он подняться на ноги, как что-то обрушилось ему на спину, и он снова распластался в грязи.
        - Извини!  - ахнула Этта, скатываясь с него.  - Ох…
        Он сел, обратив взгляд обратно ко входу в туннель. Когда стало ясно, что тот мужчина не собирается следовать за ними до конца,  - что если он и был Терном, то стражем, а не путешественником,  - Николас осмотрелся. Джунгли - необъятная густая завеса зеленого и коричневого.
        Воздух был тяжелым от несовместимых запахов гнили и цветов, свет - зеленым от завесы блестящих листьев и переплетенных над головой тонких ветвей.
        - Ты в порядке?  - спросил он, слова царапнули по пересохшему горлу.  - Этта?
        Она лежала на земле, небесно-голубое платье забрызгалось грязью.
        Прежде чем смог заставить себя остановиться, он принялся выдергивать из ее волос длинные зеленые листочки, стряхивая их подальше, а девушка стонала, сотрясаясь в лихорадке.
        - Ты в порядке,  - сказал он ей.  - Посмотри на меня, на мгновение… лишь на мгновение, пиратка.
        Он пережил, по меньшей мере, пять скачков через проходы во время обучения, прежде чем изгнал путевую болезнь из своего организма. Юноша слишком хорошо знал, как Этта себя чувствует: слабость, каждый звук раскалывает череп, кровь в жилах превращается в лед. Этта открыла глаза, но взгляд ее был рассеянным. С губ слетел тихий вздох, и веки, затрепетав, закрылись.
        - В… порядке,  - прошептала она.  - Одну… секундочку…
        У них не было ни секундочки и не будет, пока он не поймет, куда вывел их проход и были ли поблизости стражи. Тот тип в Лондоне сообщит, что видел, любому ближайшему путешественнику, и его или ее отправят за ними. Им нужно немедленно найти следующий проход и уйти прежде, чем их снова отследили.
        Николас принесет Айронвуду его чертову астролябию, но он хотел сделать это на своих собственных условиях и вырвать Этту из Айронвудовой хватки. Нужно лишь не дать ей почувствовать, что путешествие закончится совсем не так, как она себе представляла.
        Он взглянул на ее сморщившееся лицо и проглотил обжигающую желчь.
        Еще раз оглядевшись вокруг и убедившись, что поблизости никого нет и что в эту минуту им угрожают лишь голод и обезвоживание, Николас взял ее на руки и пошел.
        Вокруг не было никаких следов, никаких признаков человеческого присутствия. Николас напряг слух, пытаясь расслышать что-нибудь, кроме стрекотания и жужжания насекомых, среди которого различил, как он надеялся, звук падающей воды.
        Ноша не тянула рук; вот только держать ее в своих объятиях, с некоторым беспокойством подумал Николас, становилось слишком привычным. Он перешагнул мощную лапу корня, торчащую из мягкой земли, и подставил лицо и плечи хлещущим ветвям, делая все возможное, чтобы загородить Этту.
        - Где?..  - спросила она, приходя в себя. Николас смотрел на нее с улыбкой: в следующий раз ей будет легче.
        - Не уверен, по правде говоря,  - признался он.
        - Отпусти меня,  - попросила она.  - Я могу идти, честно.
        Его руки сжались вокруг ее талии, коленей. В теплом влажном воздухе он, должно быть, пахнул хуже, чем любая безбожно разлагающаяся вонь, изрыгаемая джунглями, но, даже, поставив ее на ноги, он с трудом преодолевал отчаянное стремление сопротивляться.
        Она может позаботиться о себе. Этта знала себя достаточно хорошо, чтобы понять, справится она или нет.
        Но это, конечно, не исключало его желания заботиться о ней.
        Девушка осмотрелась вокруг, свыкаясь с хитросплетением зеленой листвы, сенью крон, защищавшей их от ослепительного солнца.
        - Что ж… здесь по-другому.
        Он фыркнул:
        - Давай посмотрим, что можно взять в дорогу из еды и воды.
        Слух не подвел: поблизости оказался ручей и, на взгляд Николаса, тек достаточно быстро, чтобы рискнуть из него попить. Всякий раз, когда им с Джулианом приходилось выживать в дикой природе, они тащили тюки, набитые всякой всячиной. Горшки для кипячения воды и приготовления пищи. Одеяла на случай холодных ночей. Спички, чтобы разжигать костры, крючки и лески для рыбалки. А вот Холл научил его выживать без всего этого.
        Маленького ножа, прихваченного из Нью-Йорка, было достаточно.
        - Подожди здесь минуточку,  - попросил он, указывая на камень на берегу ручья.  - Я быстро вернусь. Кричи, если что-нибудь услышишь или увидишь.
        Девушка кивнула, отвлекаясь на что-то вдалеке. Николас отправился назад дорогой, которой они пришли, и отклонился вправо, приметив краешком глаза бледно-зеленую башню. Бананы - незрелые, но все равно еда. Он вознес благодарственную молитву тому, кто мог услышать, принимаясь срывать их со стебля и укладывать в сумку. Сейчас важнее всего было найти какой-нибудь сосуд для кипячения воды и сухие деревья и кусты, чтобы разжечь костер.
        Он провел рукой по стволу упавшего дерева, прикидывая. Ножом срезал кусок, очистил его от грязи и насекомых. Ствол оказался полым внутри - если вырезать правильно, его было легко превратить в небольшую миску.
        Николас сорвал с себя загубленную рубашку, с удивлением обнаружив, что она уже намокла от пота, пока укладывал ее в сумку. Воздух здесь напоминал воздух болот на юге колоний, готовый разродиться неистовым штормом. Возможно, им вообще не придется кипятить воду, только собрать дождевую.
        Его нож стругал и срезал дерево, и Николас растворился в приятном чувстве удовлетворения, остановившись только, чтобы облегчиться под прикрытием листвы и съесть половинку банана. Юноша почувствовал себя гораздо лучше и знал, то и Этте станет лучше, когда он даст ей что-нибудь, чтобы наполнить желудок.
        Но когда он вернулся к ручью, Этты там не было.
        Исчезла.
        Николас закрыл глаза, что оказалось ошибкой. Он видел лишь лицо Джулиана, поглощенное туманом и расстоянием.
        - Этта?  - позвал он надломившимся голосом.  - Этта!
        Пропала. Поскользнулась? Упала? Утонула? Голова кружилась от вспыхнувшей раскаленной добела паники. Он рыскал по поляне, напрягая слух в поисках намека на ее шаги, любой ее след.
        Он чувствовал, что Этта не раскрывала своих истинных намерений насчет астролябии - как именно собиралась противостоять Айронвуду,  - но она ведь не могла просто уйти? Пойти вперед?
        «Она уже поступила так,  - шепнул жестокий внутренний голос,  - в Нью-Йорке…»
        Ветки у него за спиной зашелестели, и показалась Этта с широко раскрытыми глазами.
        - Что такое? Что случилось?
        На мгновение остаточного страха оказалось достаточно, чтобы он задохнулся, а сердце отчаянно заколотилось в груди. Ее волосы спутались, через щеку пролегла полоска грязи, дополняющая синяк и царапину на другой. Девушка поправила подол платья, и он догадался, куда она исчезала.
        - Я…  - выдавил он.  - Я сказал тебе оставаться на месте!
        Видя, как он сердится, девушка нахмурила брови, словно не могла взять в толк, чем уж так опасно заблудиться в джунглях.
        - Ты согласилась!  - сказал он, чувствуя себя нелепо, не в силах потушить пожар, вспыхнувший у него в груди.
        - Да,  - медленно проговорила она.  - Прости…
        - Простить?  - Николас знал, что должен переступить через это, заняться разведением огня, но все не мог заставить себя изгнать остатки страха.  - А если бы что-нибудь случилось? Как бы я тебя нашел? Когда я прошу тебя что-то сделать, пожалуйста, постарайся меня услышать!
        Она поднялась в полный рост, и только сейчас он заметил, что девушка сняла его жакет и что-то в нем кутает… отрубленную голову…
        Статуи. Сердце Николаса вернулось на свое законное место, когда он разглядел безмятежную улыбку на мраморном лике, разительно отличающемся от Эттиного гневного лица.
        - Я собиралась сказать: думаю, что знаю, где мы, но раз уж ты такой все знающий, пожалуйста - выясняй сам.
        Этта прошествовала вдоль ручья; Николас ждал, что через секунду она вернется, рассмеется, тогда тиски на груди ослабнут, и он сможет снова дышать. Если, конечно, вернется. Она споткнулась, но ловко удержалась перед… каменной стеной?
        Да. Кроме того, там были ступени и другие статуи, сваленные или поглощенные толстыми телами деревьев. У большинства каменных фигур было такое же лицо, как у найденной Эттой, у некоторых лиц не было вовсе - стерли время и джунгли.
        Она подскочила от потрясшего джунгли грома, зажав уши руками. Насекомые с птицами чуть ли не взбесились, взметнувшись с деревьев при первых каплях дождя.
        - Боже мой!  - выдохнула Этта, поворачиваясь к нему и вытягивая руку в сторону чего-то оранжево-белого, наполовину скрытого листвой.
        Но глаза Николаса застыли на том, что поднималось у ног девушки: на голове, сверкавшей гладкой чешуей, и расправляющемся капюшоне. Этта, должно быть, поставила ногу прямо рядом со змеей, ничего не замечая.
        - Не. Двигайся.  - Страх, быстрый и отчаянный, завибрировал внутри него в такт очередному раскату грома над головами. Этта попятилась назад, оглядываясь на него, а змея покачивалась в воздухе, готовая нанести удар.  - Не двигайся!
        Сейчас он не доверял ножу: малейший промах или порыв ветра - и тот воткнется Этте в ногу, а не в змею. Не успев осознать, что происходит, Николас выхватил револьвер; змея метнулась вперед, и он выстрелил.

        Ангкор
        1685

        14

        За мгновение до того, как жар опалил ее левую голень и она упала на руки и колени, позади Этты раздался небольшой взрыв. Подняв глаза, она успела увидеть мелькнувший хвост тигра, развернувшегося и метнувшегося в глубь леса.
        В ушах звенело, ныло, когда она обернулась и увидела голову кобры, уставившуюся на нее, рядом с мотком колец ее тела. И голова, и тело все еще двигались.
        Этта смотрела на нее, не способная даже почувствовать внезапно прорвавшийся дождь, встряхивающий листья и барабанящий по грязи.
        Николас с револьвером в руке стоял в нескольких футах позади с таким выражением лица, словно застрелили не змею, а его. Этта потянулась к голени, а когда отняла руку, та была в крови. Она ошеломленно уставилась на нее, пока дождь не начал смывать кровь, а Николас не оправился от шока и не бросился вперед, отшвырнув змею ногой.
        - Она тебя укусила?  - Николас схватил ногу девушки, пытаясь рассмотреть и - да, так и есть - дрожа крупной дрожью.  - Она тебя укусила?
        Нет, но по пути к змее пуля задела кожу, оставив красный след. Ее чуть не укусили, а она и испугаться не успела.
        - Боже,  - пробормотал Николас, прижимая руку к ране. Он оторвал рукав от сюртука, который она все еще держала, и полез в сумку за ножницами. Нежно, как только мог, вытер кровь и замотал ногу другой, чистой полоской ткани.
        «Где же тигр?»  - подумала Этта. Заметив его, она сперва почувствовала только удивление и радость. Его светящиеся глаза следили за ними с неподдельным интересом. Только тогда она поняла, что барьера между ними нет.
        Руки Николаса скользили по ее влажным волосам, плечам, рукам и возвращались к лицу. Он медленно вернулся в фокус, и она поняла, что все это время он с ней разговаривал.
        - Можешь встать?  - спросил он ее. Земля под ними превратилась в реку грязи, и ей не терпелось из нее выбраться. Этта кивнула, принимая его помощь, и осторожно проверила, может ли опереться на ногу. Руки девушки все еще оставались на его обнаженных плечах, когда она заглянула ему в лицо.
        - Все в порядке?  - спросил он. Голос Николаса по-прежнему звучал для нее странно. Этта снова кивнула. Стоять оказалось легко, говорить - нет.
        - Хочешь пройтись?
        Она кивнула, прижимая руки к груди.
        Николас подталкивал их вперед, но в Эттиной голове вертелась какая-то мысль, и она потянула его обратно:
        - Подожд… надо забрать…
        - Что?  - переспросил он.  - Змею?
        - Ага.  - Этта стряхнула остатки потрясения, сковавшего разум.  - Что, если… что, если нам захочется есть? Может, взять ее с собой?  - Подумав еще немного, она добавила:  - Только, наверное, не голову.
        Окруженный зеленым занавесом, ярко светящимся даже в серебристом пасмурном свете, с дождем, струящимся по лицу, плечам, шрамам, исчертившим грудь, Николас моргнул и засмеялся. Запрокинул голову назад, ловя дождь лицом, а когда, наконец, наклонился поцеловать ее, сладость поцелуя замерла у него на губах.
        Все закончилось, не успев начаться. Он отстранился, смущенно и испуганно вглядываясь в лицо Этты. Ее рукам не терпелось разгладить беспокойные складочки на его лбу, вокруг красивых темных глаз. Но он был не из тех, кто любил, чтобы его успокаивали,  - она-то знала, а еще она знала, что это беспокойство - не просто глупые приличия восемнадцатого века. Они сейчас не там.
        Она расправила плечи, с вызовом встречая его взгляд:
        - Ты называешь это поцелуем?
        Уголок его рта насмешливо приподнялся:
        - У нас нет времени на настоящий, пиратка. А теперь скажи, где мы?


        В какой-то миг между тем, как Николас ушел… заниматься тем, что заставило его снять рубашку… и тем, как она нашла обезглавленную статую Будды, на задворках ее разума начало укореняться подозрение. И пока Этта шла, выхватывая взглядом далекие темные пики храма, она на секунду почувствовала облегчение от того, что была права, а затем ее снова охватила ярость.
        Нью-Йорк.
        Лондон.
        Теперь Камбоджа.
        Слишком много совпадений. Она вытащила письмо, перечитала первую подсказку, которую они пропустили, поскольку уже были в Нью-Йорке: «Поднимитесь и войдите в логово, где тьма отдаст вам ваши полосы».
        Должно быть, имелся в виду монастырь Такцанг-Лакханг в Бутане, который называли «Логовом тигрицы» или «Гнездом тигрицы», где ее мать, уединившись в одной из пещер, якобы размышляла о своем будущем. Что теперь казалось, мягко говоря, маловероятным.
        Мама давно рассказала ей, как расшифровать письмо. Рассказала тысячу раз, под видом историй о своей жизни и приключениях - даже нарисовала сцены, развесив их на стене гостиной в правильном порядке, из-за чего теперь Этта чувствовала себя идиоткой, не сообразившей сразу. Каждая подсказка была тщательно замаскирована, чтобы скрыть реальность ее жизни как путешественницы, но все они прятались на видном месте. Теперь Этта была уверена, что картина с Британским музеем предназначалась не для того, чтобы привести ее в музей, а ради изображения Элис. И - Этта была готова поспорить - перепроверь она, и обнаружила бы, что якобы первая квартира матери в городе, та, которую она нарисовала, чтобы показать сияние огней Восточного Мидтауна через одно из окон, находилась на месте таверны «Горлица».
        Ты слушаешь, Этта?
        Этта, ты обратила внимание?
        Давай, я расскажу тебе историю…
        Роуз посадила семена и поливала их снова и снова, год за годом рассказывая одни и те же истории. Она дала Этте все, чтобы та нашла астролябию, ей оставалось лишь увидеть связь.
        Этта никогда не бывала в «Гнезде тигрицы», да и вообще в Бутане, но благодаря побывавшей здесь матери кое-что знала.
        Они с Николасом шли бок о бок, она - уткнувшись в землю, он - на тропу перед ними и на темные камни и статуи, поднимающиеся из листвы, словно вешки, обозначающие дорогу. Из наполовину правдивых историй матери Этта знала, что в ее время оба города - Ангкор-Ват и Ангкор-Тхом, в котором они сейчас находились,  - в основном расчистили от захвативших их джунглей, чтобы туристы могли осматривать храмы и прочие сооружения. Но в каком бы году и эре они ни оказались, было ясно, что Кхмерская империя их уже оставила, а Западная цивилизация еще не нашла.
        - Придется плыть,  - после почти часового молчания сообщил Николас. Они набрели на то, что Этте показалось частью рва, окружающего развалины великого города. Ров, естественно, многие года обсыпался и зарастал, но от беспрерывно хлещущего ливня уровень воды поднялся настолько, что вброд было не перейти.
        - Нет, мама говорила про какой-то мост… кажется, у южных ворот,  - возразила Этта. Девушка сомневалась, что он будет похож на современную пешеходную дорожку, к которым она привыкла в своем времени, но его стоило найти, чтобы не встречаться с обитателями рва, кем бы те ни были.
        Желая заполнить тишину и перестать слышать в пляске дождя на листьях шипение рассерженных змей, Этта спросила:
        - Где ты путешествовал с Джулианом?
        - Там-сям.
        Хорошо. Тема Джулиана все еще закрыта, и она не хотела давить на нее, если она приносила столь явную боль. Но Этте было невероятно любопытно узнать об этом кусочке его жизни.
        - Думаю, ты был близок к тому, чтобы взять верный след астролябии,  - сказала она ему.  - Не думаю, что вы были в правильном году, но почти уверена, что первая подсказка относится к «Гнезду тигрицы». Джулиан ведь погиб там?
        Николас запустил руку в свои короткие волосы и кивнул.
        Этта переплела пальцы.
        - Ведь это мама виновата? Во всем. В том, что ты путешествовал с ним, в его смерти…
        - Я могу простить твою мать: она делала то, что считала правильным, даже если ее методы были сомнительны и чертовски неприятны,  - ответил он.  - Но если проследить вину до самых ее истоков, виноват один лишь Айронвуд.
        Всегда Айронвуд.
        - Не знаю, где и как начать,  - признался он, отводя ветку с ее пути. Николас искал слова.  - Нас с Джулианом отправили в Бутан, потому что старик нашел записи, как монах однажды заметил молодую блондинку в пещере для медитаций, никогда ее не покинувшую. Мы думали, это будет очередная безрезультатная попытка. Где только мы не искали все эти долгие годы: от Мексики и Индии до того, что тебе, вероятно, известно как Аляска?
        Этта кивнула.
        - Это не… это не самая простая вещь для обсуждения,  - заметил он, на мгновение его голос заглушил треск грома.  - Какое-то время я был слеп к настоящей роли, которую играл. Я говорил себе, что путешествовал не как слуга Джулиана, а как его брат, друг и защитник. Думаю, он видел во мне наперсника, но… я слишком уж возгордился. Осознание того, что главной моей ролью была роль лакея, снедало меня. Прямо перед его смертью я сказал, что больше не хочу путешествовать… что хочу вырваться из капкана нового рабства.
        Айронвуд обещал мне положение, если я вернусь в лоно семьи… обещал чудо, приключение - можешь представить, как это звучало для четырнадцатилетнего мальчишки. Но свободы мне не давали. Мне давали распоряжения. Я не закончил обучение и не узнал расположение всех проходов, понимаешь… Теперь я думаю, Айронвуд боялся, что я пройду через них и где-нибудь исчезну.
        Она понимала. Сайрус был искусным манипулятором. Он бы пообещал заарканить луну и принести ее Николасу, чтобы заставить путешествовать с Джулианом.
        - Я хотел снова сделать этот выбор. Построить свою жизнь, почувствовать, что снова у штурвала, как чувствовал себя только с Холлами, когда плавал с капитаном.
        - А что сказал Джулиан, когда ты сообщил, что хочешь выйти из игры?  - спросила она.
        Николас долго молчал:
        - Он сказал, что я подписал контракт и никакая общая кровь не заставит ни одного Айронвуда досрочно расторгнуть его. Сказал, что, так или иначе, это мое предназначение, так уж заведено. Очень жаль, старина, и все. Я не верю, что у него было злое сердце, он просто был отравлен этими оправданиями, как и все остальные.
        Этте захотелось взять его за руку, но, глядя на то, как сгорбились его плечи, не была уверена, что он хотел, чтобы его трогали.
        - Я понял свою ошибку. Я собирался улизнуть от семьи, как только мы вернемся в восемнадцатый век, занять свое место в моем истинном времени и считал, что это получится, после того как мы возвратимся из…  - Он снова умолк.  - София до сих пор верит, что это я позволил ему упасть?
        Отвечая, Этта поморщилась:
        - Я сказала ей, что это невозможно.
        - Да?  - переспросил он, смахнув ветку в сторону.  - Я ее не виню. Должно быть, вся семья знала, что я отчаянно хотел отделаться от контракта. Изгнание - довольно изящный, хотя и жесткий, способ достичь этого. Я… я даже гадал, вдруг что-то во мне позволило ему упасть, зная, какие будут последствия.
        Она покачала головой:
        - Нет. Как бы там ни было, даже София признает, что это был несчастный случай.
        - Но она винит меня,  - закончил он.  - Да я сам виню себя. И я дурак, потому что, несмотря ни на что, он был мне братом. Я никогда не считал его никем иным и заботился о нем не меньше, чем Чейз, мой брат во всем, кроме крови. А вот для Джулиана все явно было не так.
        Она попыталась вспомнить, что сказала София - что Джулиан настаивал, что он и все остальные должны думать о Николасе как о его брате,  - но слова, должно быть, не так много значили, если за ними не стояло чувств.
        - Это не делает тебя дураком,  - фыркнула Этта, убирая мокрые волосы с лица.  - Ты заслуживаешь и любви, и уважения.
        Николас не подал вида, услышал ли он. На мгновение он поднял лицо навстречу дождю и молча двинулся вперед.
        - Я должен был его спасти,  - проговорил он после долгой паузы.  - Когда я вернулся и не нашел тебя… сразу вспомнил то мгновение на горе. Оно сковало меня и не хотело отпускать, даже когда я понял, что с тобой все в порядке.
        Приступ паники?  - предположила она. Или отголосок страшного воспоминания? Тогда понятно, почему он так отреагировал.
        - Все, что остается в итоге,  - это уверенность, что я не смогу защитить тебя от каждой мелочи, и с этим трудно смириться,  - объяснил он.  - Но мне действительно жаль, что я сказал.
        - Терпеть не могу, когда ко мне относятся, как к ребенку,  - сказала она ему.  - Знаю, ты не хотел меня обидеть, в твоем времени многое по-другому, но почти ничего не выводит меня из себя так быстро.
        Он кивнул:
        - Знаю, это было неразумно.
        Этта пожала плечами:
        - Поверь, мне не чужды неразумные мысли. Я провела добрую половину жизни в тайной уверенности, что я - ошибка и мама жалеет, что произвела меня на свет, что она из-за этого такая холодная, жестокосердная и ей невозможно угодить.
        Но я знаю, что это не правда - когда я была младше, она вела себя… совсем по-другому. И она дала мне все, в чем я когда-либо нуждалась. За исключением, конечно, правды о путешествиях.  - Этта подняла глаза и встретилась со взглядом Николаса.  - Я никогда никому не говорила этого раньше. Не уверена, что позволяла себе выразить это чувство словами, даже в собственной голове.
        - И теперь, когда ты знаешь правду…  - начал он.
        Этта, пробираясь через глубокую грязь и струи воды, заметила уголком глаза вспышку яркого цвета. Безо всякого предупреждения она присела и потянула Николаса за собой.
        Удивленно буркнув, юноша приземлился на колени. Эттино внимание обострилось, сосредоточившись на точке перед ними, когда она немного поднялась, чтобы посмотреть поверх куста. Они шли вдоль края рва, стараясь держаться городской стены, хотя джунгли изо всех сил пытались ее скрыть. Но теперь Этта увидела вспышку чего-то нового. Девушка наклонилась вперед, раздвигая переплетенные листья и ветки: охристая одежда. Движение.
        Люди.
        Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, на что она смотрит. В ее время буддийские монахи носили яркие одежды: от шафрановой до цвета переспелого мандарина. На этих были тускло-желтые, забрызганные грязью; они прилипали к мужчинам, укрывшимся под скрытыми в тумане воротами на противоположном конце полуразрушенного моста.
        - Думаю, это те ворота с мостом, о которых ты говорила,  - прошептал Николас ей в ухо.
        Она кивнула. Судя по всему, это был единственный сохранившийся путь через ров, но и его джунгли постепенно рвали на части.
        Судя по всему, монахи обсуждали, что делать. Один из них махнул рукой в сторону джунглей, где они прятались, и Этта с Николсом распластались по земле.
        - Мы не можем просто… пройти?  - прошептала Этта.
        Он поднял брови:
        - Кто-нибудь из нас похож на здешних? Чем оправдано наше присутствие?
        Ладно, справедливое замечание. Если путешествия во времени были искусством камуфляжа, она допускала, что объяснить их присутствие, особенно в такой одежде, в джунглях Камбоджи может оказаться трудновато.
        - Мы путешествуем без стража, который может объяснить наше присутствие,  - понизив голос, продолжил Николас,  - и если они запишут, что видели нас, и эта запись сохранится…
        Это может изменить историю. Может, всего лишь небольшая зыбь, но… Этта не хотела рисковать будущим никого из них.
        Она не знала, сколько они прождали,  - достаточно, чтобы она прислонилась к Николасу, прижавшись щекой к его голому плечу, и начала клевать носом. Голос вытянул ее из дымки утомления. Теплая надежная опора выскользнула из-под ее плеча - Николас, следивший за монахами, выпрямился, когда те покинули укрытие под аркой ворот и двинулись по мосту.
        Этта потерла лицо, слушая их тихое бормотание и шаги по мокрым чавкающим джунглям. Она наблюдала за ними, пока монахи не нашли какую-то тропинку и листва не поглотила их. Всего десять. Николас подождал несколько секунд - вдруг из города выходили и другие, но просто отстали. Убедившись, что никого больше нет, он помог Этте подняться. Девушка перенесла немного веса на больную ногу.
        - Все в порядке,  - заверила она, когда он бросил резкий обеспокоенный взгляд в ее сторону. Она справится.
        - Твоя мать, должно быть, опасное создание,  - сообщил Николас Этте, взяв ее за руку, чтобы помочь перебраться через поваленное дерево, и уже не выпустив.  - Революция, мировая война, далекие джунгли… страшно представить, что будет дальше.
        - Париж,  - выдохнула девушка. Она так ясно видела изображение Люксембургского сада, что почти чувствовала сладость трав, деревья, бесконечные клумбы. После дождя джунгли источали сильнейший запах гнили. Под покровом облаков рано подкралась ночь, растопырив пальцы над и без того темным небом. Как мама или ее семья были связаны с этим местом?
        - Боже милостивый. Дай угадаю: Французская революция? Царство террора?  - Он потер переносицу.  - Не уверен, что готов сложить голову во время этих поисков.
        Этта понятия не имела, но, судя по ужасающей гонке, в которой они участвовали, она бы не удивилась, если бы в качестве трудности для преодоления мама подбросила гильотину.
        Она в какой-то степени понимала, что суть была в том, чтобы сбить преследователей со следа, но… они это всерьез?
        Девушка потянула спину, руки. Если ее матери хватило сил это проделать, она тоже сможет.
        «О доме,  - мысленно напомнила она себе.  - Думай о доме. О маме и… о чем?»
        - Уж не предвкушение ли я вижу на твоем лице?  - спросил он со слабой понимающей улыбкой.
        Увидев ее, девушке стало теплее: она все еще чувствовала мягкие прикосновения его губ.
        - Я не… особо против,  - впервые призналась она. Их возможности - способности - были волнующими, невероятными, ужасными и прекрасными и заставляли сердце пускаться вскачь. Впервые за долгое время она почувствовала в себе силы выйти за пределы мирка струн, конкурсов и бесконечных репетиций. То, что она зашла так далеко и оставалась жива, заставляло ее чувствовать себя умелой и сильной; а мысль, что теперь все эти скрытые эпохи, стоит только пожелать, могли раскрыться перед нею, как колода карт, будила неукротимое любопытство.
        Он целовал меня.
        Она целовала его.
        И это не было случайностью. Не было мимолетным опьянением от облегчения, не совсем. Все казалось таким же естественным и привычным, как и то, что он держал ее сейчас в своих руках. Девушка подсознательно чувствовала, что они к чему-то подбирались, и была только рада, что это было то самое «что-то», чего она хотела. И может, она в самом деле пиратка, потому что готова драться, как безумная, прежде чем добровольно отдать сокровище, которое только что нашла.
        Этта взглянула на Николаса, вбирая его решительный профиль, и на ум ей пришла одна мысль, не желающая уходить. Простое четкое решение, отчаянно к ней привязавшееся.
        Если Сайрус накажет Николаса за то, что тот позволил ей уйти с астролябией, то… возможно, ему стоит отправиться с ней, чтобы этого избежать. Перенестись в будущее, получив доступ ко всем современным чудесам, которые она считала естественными; найти работу, пойти учиться и…
        Никогда не увидеть Чейза и капитана Холла. Семью, созданную себе своими руками. Никогда не получить корабль, о котором он так отчаянно мечтал.
        Этта знала: желать, чтобы Николас отправился с ней,  - эгоистично, и да, в основном она лишь хотела убедиться, что он будет в безопасности. Но она не была готова больше никогда его не увидеть, никогда не узнать, что с ним стало, никогда не услышать тот тихий стон, который он испустил, поцеловав ее. Этта ни в коем случае не обманывалась, будто в ее век царила расовая утопия, и у него ни разу не возникнет проблем из-за цвета кожи, но все-таки в двадцать первом казалось получше, чем в восемнадцатом. Там он мог бы жить жизнью, будучи полноправным ее хозяином.
        Протяжно выдохнув, она потянулась коснуться его руки, по-прежнему помогающей ей идти по скользким ото мха камням.
        Ты не можешь решать это за него. Только за себя.
        Дом маячил прямо по курсу. Дом был Нью-Йорком, дебютом, мамой, Элис и…
        Воздух стал холоднее, чем до ливня, она поежилась, и чуткий Николас притянул ее к себе, пока они шли по тропинке к темной арке каменных ворот. Этта обернулась к огромному лику, взирающему сквозь заросли, проросшие через полости и трещины в камне. Слои камня, из которого были высечены остроконечные пики башни, охватывали друг друга, словно лепестки лотоса.
        - Давай немного отдохнем,  - сказал Николас, когда они зашли под прикрытие арки ворот.
        Дождь все еще накрапывал - плевался, как всегда говорила Элис,  - а деревья и строения буря уже промочила насквозь. Ей хотелось улучить минутку, чтобы попробовать отжать платье, но… и идти тоже хотелось. Этта понимала - так, как никогда раньше,  - что время обладало неподдельной ценностью. Да, понимала. Но почему же какая-то маленькая потаенная часть ее была благодарна каждой задержке, хотя бы минутной? Возможности хоть секундочку просто побыть рядом с ним, почувствовать его кожу своей, услышать его мысли. Этта не знала, когда пришло осознание, словно бы все это время нависавшее над ней, ожидая, когда же его заметят, и вот теперь накрывшее с головой: чем раньше они найдут астролябию, тем раньше распрощаются. И он столько раз повторял, что не собирается путешествовать после этого, а значит, они распрощаются навсегда.
        Прекрати.
        - Надо идти дальше.  - И перестать думать о невозможном. Перестать увиливать, потому что не готова отпустить… чем бы это ни было.
        Мама. Чем больше Этта обдумывала свой заведомо провальный план, тем яснее понимала, что должна провернуть его раньше, чем закончатся семь отведенных им дней. Ей понадобится элемент неожиданности, чтобы вернуться в будущее и сбить маму с опасного пути,  - не говоря уже о дополнительном времени, чтобы выяснить, где ее держат.
        - Этта, пожалуйста,  - проговорил Николас.  - Знаю, мы теряем время, но тебе нужно поесть, а мне - убедиться, что поблизости никого нет. Я найду проход. А ты позаботься о своей… ране.
        Мольба в его голосе стерла протест с ее губ. Но когда он шагнул прочь, окидывая город пристальным взглядом, она в отчаянии поймала его за запястье.
        - Я не хочу расставаться,  - сказала она.  - Останься, пожалуйста. Я отдохну и поем за несколько минут, и мы сможем пойти искать проход вместе.
        Выражение его лица смягчилось:
        - Хорошо, Этта. Хорошо.
        Девушка села в грязь, прислонившись к одному столбу ворот, Николас устроился у другого. Наконец, Этта увидела, что он делал, оставив ее у ручья: вырезал из дерева миски. Выставив одну, Николас наловил дождевых капель в ее выдолбленное брюхо и передал ей. Она залпом выпила все за один глоток, снова выставила под дождь, чтобы собрать еще, как и он. Порывшись в насквозь промокшей сумке, он с печальным видом вытащил отсыревшую рубашку и протянул ей небольшую яркую связку - бананы. Этта с жадностью набросилась на один из них, разламывая мягкую сердцевину на кусочки, пока Николас, отчаявшийся выжать свою рубашку, натягивал ее обратно. Дождевые капли стекали с арки, мягко стуча, ловя тусклый свет. Вода собиралась и текла вниз по тропинкам, истертым сотнями лет ходьбы. Вдалеке, прищурившись, она могла разглядеть деревья с бледными ветками, врастающие в постройки, разрушая целые секции стен корнями и ветвями.
        Вновь запели птицы, и она, наконец, позволила себе закрыть глаза, легко дыша влажным воздухом. Когда она снова их открыла, Николас наблюдал за ней: колени сведены, выражение лица непроницаемо.
        Почувствовав, как он уносится на волне размышлений, она поплыла ему навстречу:
        - Эй, как насчет поцелуя?
        Этте немного нравилось, что она все еще способна его напугать. Смех разбил пустой сосредоточенный взгляд.
        - Не знаю, хорошая ли это идея. Так мы никогда не уйдем.
        Вот она, дерзкая линия улыбки. Эттина кровь вскипела при виде ее, и, несмотря на собственный флирт, девушка почувствовала, что залилась румянцем из-за таящейся в его словах надежды. Однако улыбка скользнула прочь так же быстро, как появилась. Николас потянулся к ее раненой ноге, проверяя, затягивается ли порез, и, размотав мокрую повязку, покачал головой. Одна рука обхватила ее лодыжку, пальцы прошлись по изгибу кости, пока другая пробежала по мышце, огибая сморщенную красную рану. Этта почувствовала, как из-под его пальцев разбегаются мурашки. Живот скрутило от иной боли, жар захлестнул грудь, шею, лицо, пока все тело не заныло от желания прикоснуться к нему в ответ.
        Он подался вперед, касаясь легким поцелуем синяка на ее голени, который она до сих пор не замечала.
        - Ты не виноват,  - тихо проговорила Этта. Если бы она была немного внимательней, то не натолкнулась бы на змею,  - в этом девушка ни секунду не сомневалась.
        Ответ прошелся шепотом по ее коже.
        - В конце концов я к этому приду. А сейчас позволь мне немного поупиваться.
        Этта мягко улыбнулась, поднимаясь на колени. Она проползла оставшееся между ними расстояние, слушая, как сбивается с ритма его дыхание. Его взгляд сосредоточился на ее лице, руки замерли на коленях, и они оба задрожали, когда она положила на них свои.
        Подняв правую руку юноши, Этта мягко поцеловала грубые, покрытые шрамами костяшки, почувствовав ответный трепет внизу живота, когда он вздрогнул. Девушка положила его руку обратно и обхватила его ладони своими руками, прижимая к коленям.
        - Ты все…  - Николас затих, когда она наклонилась, тихонько целуя его в губы. Он не отстранился, и, вдохнув его легкий выдох, Этта снова его поцеловала, на этот раз настойчивее.
        Девушка почувствовала, как Николас попытался выдернуть свои руки из-под ее, но не пустила их, глядя, как по его лицу разливается удивление. Она испугалась, всего на мгновение, что подменяет одну навязчивую идею другой - меняя восторг выступлений на это незнакомое чувство свободы, на то, как дикая, непознанная часть ее раскрывалась ему навстречу. С ним она чувствовала себя храброй; он безоговорочно позволял ей быть самой собой, ни в чем не упрекая, благодаря ему она чувствовала, как жизнь становится прекраснее и четче.
        - Так ты чувствуешь то же самое?  - сказал он так тихо, что Этта задумалась, не померещилось ли ей.
        Она провела носом вдоль его носа; все в ней трепетало, подпевая этой крошечной совершенной симфонии счастья.
        - Отпусти меня,  - хрипло выговорил Николас. Он был достаточно силен, чтобы выдернуть руки силой; ее мысли завертелись в головокружительном танце желания, замешательства и отчаянья.  - Этта…
        Он подался вперед, ловя ее губы, умыкая поцелуй, пока она, задыхаясь, не поднялась. Николас потянул ее назад, и на этот раз она высвободилась, но только для того, чтобы обхватить его красивое лицо ладонями, позволить его рукам запутаться в ее волосах, обнять за плечи. Если бы небо снова разверзлось, Этта не думала, что ливень догнал бы ее там, куда она проваливалась. Время тянуло ее обратно, настойчиво и требовательно, разгоняясь все быстрее и быстрее, но все, чего она хотела, так это быть здесь, вдыхать запах моря, въевшийся в его кожу, вжиматься лицом в ложбинку на шее, которая, казалось, специально задумывалась для нее и только для нее. Если существовало место, где время могло о них позабыть, она хотела его найти.
        Юноша дышал так прерывисто, что Этта чувствовала, как его сердце бьется о ее ребра, и знала, что и ее сердце не отстает. Она повернулась, пробегая губами по его уху, пальцы сомкнулись на твердых мышцах его спины.
        - Мы не должны,  - чуть ли не взмолился он, уткнувшись ей в волосы,  - не должны так чертовски все усложнять.
        Поздно.
        Что она вообще делала, зачем мучила себя тем, чего не могла получить? Она бы справилась с этим, с той силой, что тянула ее к нему, закручивала тугим узлом взаимное влечение. Притяжение.
        Она отправится домой, он отправится домой, и то, что продолжит тянуть их друг к другу, сотрется расстоянием, временем и смертью.
        Он умер за сотню лет до того, как ты родилась.
        Они не должны были встретиться.
        Может, потому-то она так сильно этого хотела: это было невозможно, а они оба оказались слишком упрямы, чтобы позволить указывать им, что они могут, а чего не могут иметь.
        Прямо сейчас ее это не волновало.
        Прямо сейчас его это не волновало.
        Этта не знала, кто к кому потянулся, но только она снова целовала его, а легкие горели, и тело ныло от желания, чтобы он оказался ближе. Ее спина уперлась во влажный камень ворот, и она вообразила, что может вкусить сокрытую в нем бурю, хлещущие ветра отчаяния и обиды, порыв за порывом сталкивающиеся с ее собственной бурей, признавая в ней ровню.
        Его губы смягчились под ее губами, руки соскользнули с ее шеи, и он привалился всем своим весом к стене, прижимая к ней девушку. Она чувствовала, что Николас сдался и начал медленно ее изучать. Нежность его прикосновений заставила ее руки вцепиться в его мокрую рубашку. Мир растворился вокруг нее, как если бы она прошла через следующий проход.
        Проход.
        Она притянула его, пытаясь оттолкнуть мир подальше. Из горла Николаса вырвался тихий жаждущий стон.
        Астролябия.
        В поисках теплой голой кожи под рубашкой пальцы скользнули по его талии.
        Мама.
        - Этта…  - пробормотал он, превращая ее имя в тайну,  - Этта… нам… проход…
        Нет времени.
        - Я знаю,  - умудрилась проговорить она прямо ему в губы,  - я…
        У Этты не было сил оттолкнуть его, прекратить это, хотя они оба знали, что пора. Даже сейчас осознание только наполняло ее еще большим отчаяньем, разжигая невыносимый жар под кожей. Она сжала его крепче, отказываясь отпускать.
        На это нет времени.
        Они должны закончить это так же, как начали. Вместе.
        Этта медленно касалась Николаса; неспешный дурман его поцелуев увял до призрака прикосновения.
        На нас нет времени.
        Судорожно вздохнув, она отвернулась. Николас наклонился, уткнувшись лбом в руку, пытаясь отдышаться.
        Спустя пару мгновений произнес пустым голосом:
        - Я оказался прав, так? Нам нужно… нам нужно идти, прежде чем Айронвуд отправит за нами путешественников. Если еще не отправил.
        Не отводя взгляда от мокрых камней и струящихся между ними ручейков, Этта кивнула. «Почему так?  - пронзила ее мысль.  - Почему он? Почему?»
        - Ты знаешь, куда идти?  - тихо спросил Николас, подняв руку, чтобы коснуться ее лица, но тут же отдернул, словно передумав.
        - Это… Думаю, мы ищем Террасу слонов,  - проговорила она, вновь обретя голос.  - Она была на картине моей мамы - вид с небольшого возвышения. Однако я не знаю, где она находится.
        - Ничего страшного, поиски не займут много времени. Думаю, мы достаточно близко, чтобы поймать резонанс.  - Николас полез в сумку и дунул в гармошку. Проход отозвался дважды, отскочив от бесприютных камней. Этта напрягла слух, пробираясь сквозь слои зова, пока не поняла, откуда он исходил. Слышался, однако, и еще какой-то гул, который она не признала.
        Она напряглась:
        - Звучит по-другому, тебе не кажется?
        - Так же ужасно, как и всегда,  - Николас повесил сумку обратно на плечо.  - Идем?
        Стряхнув с себя беспокойство, она пошла за ним через заброшенный город. Часть ее гадала, сколько времени потребовалось джунглям, чтобы стереть большинство свидетельств человеческого существования,  - Этте хотелось припомнить точную причину того, почему Ангкор-Тхом и Ангкор-Ват были заброшены. Кажется, это как-то связано с войной и неустанными приливами и отливами сил, разрушившими даже величайшие цивилизации. Без резонанса проход снова стих, и она не была уверена, сможет ли вообще его найти. Хотя мама показывала ей карту города, отмечая, где она копала - если она вообще когда-нибудь копала, подумала Этта,  - тропинки так заросли, а камни и деревянные конструкции пришли в такое плачевное состояние, что девушка едва признала Байон, когда они проходили мимо.
        - Это Байон,  - объяснила Этта, заметив, с каким одобрением Николас смотрит на массивное сооружение.  - Мама говорит, здесь запечатлено более двух сотен лиц, если присмотреться… некоторые верят, что большинство из них - король, построивший город, Джайаварман VII.
        - Кажется, это один из способов добиться, чтобы тебя помнили,  - предположил Николас.  - Симпатичный дьявол. Как, на твой взгляд, я бы смотрелся на одном из этих храмов?
        Этта рассмеялась:
        - А как бы смотрелась я?
        - Не могу вынести мысли, что твое лицо будет здесь, предоставленное самому себе, и только джунгли смогут им любоваться.  - Он покачал головой:  - Никогда. Я никогда этого не допущу. Разве что сделать с тебя носовую фигуру, чтобы какая-то частичка тебя всегда выходила в море, которому ты принадлежишь.
        Этту так ошарашили его горячие слова, что она сама потеряла дар речи. Казалось, он это заметил и опустил голову, рассеянно хмурясь.
        - Хорошо,  - кивнула она.  - Но только при условии, что ты дашь мне какой-нибудь меч. Может быть, даже повязку на глаз. Смотря что, на твой взгляд, сильнее напугает твою следующую добычу.
        - Ага,  - согласился Николас, нарочито подчеркивая свой акцент,  - твой взгляд будет вселять ужас в сердца людей.
        Она усмехнулась.
        Барельефы по бокам храма потемнели от дождя и заросли, но Этта все еще могла разглядеть резную панель, изображающую базар: люди обменивались товарами, а над ними плавала рыба. Они быстро прошли мимо воинов, шагающих вместе со слонами на войну, какой-то огромной рыбы, заглатывающей оленя, и, наверное, королевского шествия, пробираясь через грязь по слабому намеку на тропинку. Дождь смыл всякие свидетельства того, что монахи вообще побывали здесь, но Николас не расслаблялся, не терял бдительности, пока они не заметили мерцающую стену света прохода, парящего над узнанной Эттой Террасой слонов. Той, что ее мать нарисовала и повесила над диваном в гостиной.
        Терраса слонов находилась недалеко от - разум выхватил нужное слово - Пхимеанакаса, первого храма города. Того, что скрывал священное дерево, погребенное внутри него, где мама действительно проводила раскопки. Этта оглядела крутую лестницу, притулившуюся к многоуровневому храму; камень казался практически красным по сравнению с замысловатым серым сооружением, угнездившимся наверху.
        Как с этим местом связана ее семья?
        Девушка повернулась к возвышающейся перед ними террасе, принимая протянутую руку взобравшегося на нее Николаса. Король обозревал с этой террасы шествие своей победоносной армии, а вокруг, вырезанные в камне, высеченные из колонн, стояли слоны. Площадка словно бы почивала на их спинах.
        - Стоит на плечах памяти,  - выдохнул Николас. Теперь Этта поняла смысл подсказки - слоны славились своей памятью,  - но это не объясняло того, почему проход заставлял воздух икать. Исходящий от него звук, обычный громогласный рев, практически заглушал второй, более низкий ритм. Это напомнило Этте ощущение биения пульса в другой, неожиданной части тела.
        - Что случилось?  - спросил Николас.
        - Ничего, просто…  - Этта посмотрела на город, медленно повернувшись, чтобы окинуть взглядом деревья, словно бы перешагивающие через стены. Лица Байона отвечали ей тихими безмятежными улыбками. Когда еще она снова это увидит - увидит город до того, как в него хлынет человечество?
        Никогда.
        Она осознала: в этом-то и состоял соблазн путешествий во времени, их опасность: возможность, свобода тысячи возможностей, где жить и как начать все сначала. Открывалось столько красоты - успевай только останавливаться, чтобы посмотреть. На этом фоне терялись даже самые главные опасности: разрушение проходов, угроза потеряться или оказаться в недружественном времени.
        - Пора,  - протягивая руку, тихо проговорил Николас.
        Она снова почувствовала болезненно нарастающую жажду музыки. Пальцы прижались к боку, и девушка вообразила, как бы она попыталась извлечь из струн песнь глубоко сокрытой, теплой, не скованной ничем жизни. Рассекая влажный воздух джунглей, Этта отдалась наэлектризованной дрожащей хватке прохода, горюя о том, что никогда не увидит это место снова.

        Париж
        1880

        15

        Этта пришла в себя на траве под щедрым покровом тени, в ушах гудело, голова раскалывалась - но она была в сознании. И не просто в сознании, а без тошнотворного головокружения, шедшего рука об руку с последними проходами.
        Она села, вытряхивая из волос красные листья.
        Прохладный осенний воздух казался практически золотым, пробиваясь через огненную завесу листьев. Повернувшись, Этта ничуть не удивилась, увидев раскинувшийся перед ней Люксембургский сад - видение в теплом дневном свете.
        - Ты оказалась права,  - Николас сидел, привалившись спиной к тому же дереву, потирая лицо.  - C’est le Jardin du Luxembourg[4 - Это Люксембургский сад (фр.).].
        Этта не смогла сдержать слабой глуповатой улыбки:
        - Скажи это еще раз.
        - Что, прости?  - переспросил он.
        «Скажи еще раз»,  - подумала она. Его голос творил с французским что-то невероятное. Слова окутывали ее, словно теплый мед.
        - C’est le Jardin du Luxembourg,  - повторил он, явно сбитый с толку.
        - А… какой, думаешь, сейчас день?
        - Тот же, в каком мы проснулись в Лондоне,  - ответил он, зная, о чем она думает.
        Эттино платье порвалось в нескольких местах по подолу и из небесно-голубого стало коричневым - точь-в-точь под цвет мутных рек. Сапоги покрылись коркой засохшей грязи и перегноя, и не прикасаясь к волосам, было понятно, что в некоторых местах они просто стоят дыбом.
        Николас быстро огляделся по сторонам - убедиться, что за ними не следят,  - и принялся приглаживать ее вихры, собирая волосы на затылке и подвязывая их лентой. Он осторожничал, чтобы не коснуться ее кожи, а Этта изо всех сил сопротивлялась искушению опереться на его плечо или обнять за узкую талию.
        Семь дней. Даже меньше.
        - Пошли?  - спросила она.
        - Давай действовать медленно и осторожно,  - сказал он.  - Не хотелось бы наделать шуму…
        А ей хотелось, что это было безопасно для него. Странно: миновав последние деревья и остановившись на краю тропы, Этта не могла понять, в какое время они попали.
        Женская мода где-то между девятнадцатым и двадцатым веками: яркие, прекрасно скроенные жакеты с длинными юбками, мельтешащими сзади или украшенные слоями оборок, преувеличивающими естественные изгибы тела. Волосы прятались под чепцами и шляпками, украшенными цветами и лентами.
        Мужчины, сопровождающие дам либо играющие в карты или шахматы, носили костюмы и шляпы. Некоторые прогуливались вокруг большого пруда с тросточками. Дети бегали между и вокруг художников и их мольбертов; женщины сидели рядом на скамейках, лениво беседуя. И это еще не все отличия от Люксембургского сада ее времени. Во главе сада, за центральным прудом, блестевшим на солнце, возвышался сам дворец, такой же величественный, как она помнила: словно уцелевшая часть Версаля, разрушенного временем.
        - С нами все должно быть в порядке,  - понизив голос, проговорил Николас.  - Хитрость в том, чтобы ни с кем не встретиться взглядом.
        Его словно бы поймали на крючок: вот он стоял подле нее, напряженный, словно мраморная статуя, а вот - побежал, будто пуля, перепрыгивая через ближайшую клумбу, взъерошив яркие цветочные головки. Женщины визжали, когда он пробегал мимо, мужчины кричали вослед - Николас не утруждал себя запруженной дорожкой вокруг фонтана, а срезал напрямую, прошлепав по неглубокому бассейну и выпрыгнув на другой стороне. Двое мальчуганов попытались последовать за ним, прежде чем были отловлены нянями.
        На мгновение Этта остановилась, все еще протягивая за ним руку. Проходящий мимо старик с добрым лицом прижал что-то холодное к ее ладони - несколько монет.
        - Подождите… нет!  - начала она, пытаясь их вернуть.  - Я не… неважно.
        Сунув монеты в карман, она побежала за Николасом, пытаясь стряхнуть обиду от того, что ее приняли за нищенку. Все когда-то случается в первый раз, чего уж там.
        Следовать за его темным силуэтом даже в толпе оказалось довольно легко: мимо статуй французских королев к тропинке, по ней - к ближайшей дороге. Наконец, он остановился, но его плечи закрывали, за чем он, собственно, побежал, пока Этта не встала прямо рядом с ним, в центре собиравшейся толпы зеваки.
        Женщина - старая, если принять в расчет морщины, но элегантно высокая. Темная кожа глубокого земляного оттенка, волосы спрятаны под простенькой шляпкой. По сравнению с дамами она была одета просто, словно ее наряд был формой.
        Опрокинутая корзинка упала к ее ногам. Этта засуетилась, пытаясь собрать жестянки, выкатившиеся из нее на тропинку. Когда она обернулась, рука Николаса все еще лежала у нее на плече, пока он объяснял на хрипловатом французском:
        - Je suis vraiment desole. Je croyais… ma mere…[5 - Мне очень жаль. Я думал… моя мама… (фр.)]
        При этих словах выражение ужаса стерлось с лица старухи.
        - De rien.  - Она улыбнулась ему, поглаживая его руку.  - Tu es un cher garcon[6 - Ничего. Ты хороший мальчик (фр.).].
        Подняв корзинку, Этта молча передала ее женщине. Николас выглядел потрясенным, его грудь словно бы ввалилась.
        - Au revoir[7 - До свидания (фр.).],  - проговорила женщина, слегка махнув.
        - Ор… ур, au revoir,  - удалось выговорить Этте, когда женщина заспешила прочь.
        Николас смотрел торговке вслед, покачиваясь на ногах. Вода стекала с его штанов и ботинок.
        - Было бы лучше оставаться незамеченными, да?  - съязвила Этта.
        Николас не ответил - просто стоял, словно врос в землю.
        Лучше продолжать двигаться, чем рисковать оказаться увиденными стражами или полицией. Этта подцепила его под руку и повела по тропинке, лавируя среди деревьев и пикников, пока не нашла знакомое место: фонтан Медичи и длинный пруд, раскинувшийся перед ним.
        Девушка отвела Николаса на ближайшую скамейку:
        - Ты в порядке?
        Он покачал головой, сглатывая.
        Поглядев на сумку у него под боком, Этта стала рыться в ней, ища ему какой-нибудь еды - Николас явно был в шоке. Ничего не вытащив, она проговорила:
        - Сейчас вернусь.
        На монетки, данные ей стариком, Этта, старательно жестикулируя, сумела купить у торговца булку и маленький стакан лимонада. Сочувствующий кавалер из кожи вон лез, чтобы ускорить дело, подключившись с переводом и дав ей денег, которых не хватало.
        К тому времени, как она вернулась к Николасу у фонтана, он уже пришел в себя, поднялся на ноги и прохаживался, разыскивая ее. Облегчение, отразившееся на лице юноши, заставило Этту ринуться к нему, осторожничая, чтобы не расплескать слишком много лимонада.
        Выхватив еду и питье из рук девушки, он отставил их в сторону и обнял ее. Она ответила тем же, встав на цыпочки, обвила руками его плечи и сделала то, что хотела сделать с той самой секунды, как оставила его на скамейке: держала, пока он, наконец, не перестал дрожать.
        Свидетели ее не волновали. Качнувшись на пятках, выпуская его, она указала на хлеб:
        - Я выложила кругленькую сумму! Лучше бы тебе все это съесть.
        - До последней крошки,  - пообещал он, хотя и оторвал ломоть ей. Николас снова сел, робко осматриваясь вокруг.  - Должен признаться, я удивлен, что нас не приняли за бродяг и еще не вышвырнули из парка.
        Этта решила не рассказывать ему, откуда взялись деньги на хлеб с лимонадом, и принялась наблюдать, как он морщится, сделав первый глоток лимонада.
        - Боже мой,  - закашлялся Николас, стуча себя в грудь.  - И когда прекратится это жжение?
        - Неужели за все свои путешествия ты никогда не попробовал лимонада? Только пиво и вино?
        - Все лучше, чем гнилая вода.  - Он разорвал свой ломоть пополам, поднеся кусок к носу, чтобы понюхать. Явное удовольствие на его лице окрасило и ее щеки счастливым румянцем.
        - Что случилось?  - тихо спросила она.
        Он вздохнул, уставившись в воду:
        - Я думал, эта женщина… Мельком увидел ее, спешащую через парк, и на мгновение поверил, что она - моя мать.
        Этта почувствовала, как мир вокруг них болезненно сжимается, сдавливая ее плечи, даже дышать стало больно.
        - Знаю, глупо звучит, и это было чертовски опрометчиво, но сходство было поразительным. Конечно, это не она. Она умерла задолго до этого года. Я знаю это, но все было, как будто бы…  - Он положил руки на колени, качая головой.  - Все было, как будто бы на мгновение тучи прошлого рассеялись и вернули ее мне.
        Этта прижалась к его плечу - что тут скажешь?
        - Тебе удалось узнать, что с ней случилось?
        Он кивнул:
        - Пока я скитался с Джулианом, Холл закончил начатое мною: нашел ее. Она умерла в Южной Каролине в 1773 году от лихорадки.  - Николас сумел выдавить лишь одно слово.  - Одна. Я даже не знаю, где ее похоронили. Холл думает, даже с моими документами разыскивать ее могилу опасно.
        - Мне так жаль,  - выдохнула Этта.
        Он уткнулся лицом в ее волосы.
        - Я не о многом жалел,  - начал Николас,  - и, полагаю, должен быть благодарен, что жалею только об одном. И, как бы я ни обвинял Айронвуда, я не могу не признать часть вины и за собой. Мне не следовало принимать его предложение, отказываясь от моря. Тогда, возможно, я бы нашел ее и купил ей свободу. Джулиан бы не упал, а я бы избавился ото всех оков, в которые эта семья пыталась меня заковать.
        Этта слишком хорошо понимала подобное сожаление, укореняющееся и в ней самой. Она бы все сделала, лишь бы заново перепрожить те последние минуты с Элис, но о возвращении туда даже речи не шло. Она не могла находиться в том же месте и в том же году дважды.
        Но Николас не был в 1773 году. По крайней мере, не на всем его протяжении. Ей было почти страшно спросить:
        - Разве в тот год нет прохода? Знаю, ты не можешь спасти Джулиана - это слишком многое изменит. И если она болела, даже ты не смог бы спасти ей жизнь. Но, может… может, это принесло бы успокоение вам обоим?
        Он покачал головой:
        - Прохода в тот год нет. Я обдумывал все тысячу раз - как бы передать сообщение Холлу в прошлом, чтобы он не дал мне уйти. Но как бы мне ни хотелось, чтобы прежний я сделал другой выбор, я не могу заставить себя быть настолько эгоистичным. Рисковать, что так много изменений вырвется наружу.
        - Когда ты говорил, что я не могу спасти Элис, в этом чувствовался опыт.
        - Я должен был сказать тебе все,  - пробормотал он.
        Это воспоминание явно было из тех, что он похоронил внутри, кинжал, завернутый во множество слоев других мыслей, чтобы самому не порезаться. Она понимала и уважала это.
        - Впрочем, это легко исправить,  - сказала Этта.  - Раньше у тебя не было астролябии.
        Он выпрямился, отстраняясь. Ей снова удалось его потрясти.
        - Этта…
        - Нет, не качай головой, словно это невозможно. Возможно. Мы могли бы найти время, чтобы сделать для тебя проход, прежде чем…
        - Прежде чем отдадим ее Айронвуду?  - продолжил он с явным подозрением во взгляде.
        Она кивнула, ненавидя собственную ложь.
        - Все проще, чем тебе хочется думать.
        Его губы вытянулись в плотную, недовольную линию. Почему он не хочет поверить, что вот она - та самая возможность, что он может делать все, что хочет? Почему сопротивляется? Николас больше не хотел путешествовать, но последнее путешествие, чтобы увидеть мать, побыть с ней и успокоиться - разве оно того не стоило?
        - В любом случае сначала нужно найти чертову штуковину, а это означает, что нам особенно повезло, что я разгадал подсказку.  - Николас махнул рукой на каменные перила, бегущие по берегу.  - Ты привела нас прямо к ней.
        - Хочешь сказать…  - Этта проследила за его устремленным к фонтану взглядом.  - Принеси монету вдовствующей королеве.
        - Это фонтан Медичи, построенный Марией Медичи, вдовой короля Франции Генриха IV, так?  - Николас показал на фонтан.  - Джулиан привел меня сюда, ухлестывая за какой-то юбкой, которую приметил на улице. Фамильная черта Айронвудов: они любят поучать и давать непрошеные уроки истории.
        Этта кивнула.
        Каменный фонтан был тщательно проработан; две фигуры сидели на вершине колонн, украшенных другими скульптурами. В самом центре находилось еще три статуи: Полифем, Акид и Галатея - неуклюжий бронзовый циклоп Полифем, выглядывающий из-за валуна, и несчастные возлюбленные, высеченные из белого мрамора. Ее мама любила итальянский Ренессанс и специализировалась на сохранении его произведений, а в этом фонтане использовались элементы классического гротового стиля. Для Этты связь была несомненной.
        Николас снова судорожно вздохнул, уткнувшись лицом в ладони. Этта потянулась успокаивающе погладить его по голове. Она не знала, что его больше расстроило: что он привлек к себе слишком много нежелательного внимания или дал волю надежде. Юноша все еще казался растерянным, мышцы оставались напряжены, и Этта взяла его за руку, переплетя их пальцы. В ответ он тоже мягко стиснул ее ладонь.
        - Принеси монету…  - пробормотала она. Ну разумеется… монеты приносят к фонтанам, чтобы загадать желание.  - Думаю, ты прав.
        Свободной рукой девушка снова вытащила из сумки гармошку и поднесла ее к губам. Плечи напряглись - она приготовилась, что их вот-вот омоет оглушительная пульсация шума.
        - Подожди,  - удерживая ее запястье, проговорил он, прежде чем она успела дунуть.  - Этта, мне нужно тебе кое-что сказать…
        Внезапный треск прохода поднял их обоих на ноги.
        Гармошка скользнула к кромке воды, и Этте пришлось броситься вниз, чтобы спасти ее.
        Когда она начала подниматься, Николас резко выбросил руку, пригибая ее, а сам, вытянув шею, озирался по сторонам.
        - Я не…  - начала она. Я не успела взять аккорд. Но если проход испускал свой обычный гневный плач, то…
        Из-за фонтана вышли две фигуры, сбрасывая сумки и стаскивая с себя черные смокинги. Высокий мужчина с каштановыми волосами, вцепившись в галстук-бабочку, висящий на шее, от души смеялся над рассказом стоявшего рядом невысокого белокурого юноши. Оба были хороши собой, и в них проглядывало что-то знакомое - Этта не могла понять, что именно, пока темноволосый не поднял взгляд и его ледяно-голубые глаза не уперлись в нее.
        Она не знала, кто в тот момент сильнее удивился: Николас, резко и встревоженно вдохнувший; она, когда поняла, что на нее уставились глаза Сайруса; или сам мужчина, сделавшийся мелово-белым и крикнувший:
        - Роуз?
        Николас рванул ее с земли с одним лишь словом:
        - Беги!
        Длинные ноги Николаса с легкостью отталкивались от земли, заставляя Этту удвоить темп, чтобы не отставать. Мужчины и женщины растворились в закате.
        - Роуз!  - закричал мужчина.  - Роуз!
        - Черт возьми,  - ругнулся Николас.
        Выстрел заставил парижан разлететься во все стороны, словно пестрое облачко перьев. Раздался еще один выстрел, вспарывая кожу ближайшего к Николасу дерева, обрушивая вниз поток листьев и коры.
        Прежде чем она успела подумать, почему это плохая идея, Этта потянулась к кожаной сумке Николаса, висевшей у него на боку. Обхватив рукоятку пистолета, она вытащила его, поймала большим пальцем какой-то крючок сзади, потянула назад, и после легкого касания спускового крючка из пистолета вырвалась пуля. Выстрел эхом прокатился по ее костям, барабанные перепонки вздрогнули от оглушительного звука. Но выстрел возымел желаемый эффект. Путешественники отстали.
        - Проклятье!  - оборачиваясь к ней, выругался Николас.  - Да тебе это нравится?
        Она пожала плечами. Возможно, немного. Достаточно, чтобы хотеть попробовать снова, на этот раз прицелившись как следует. Благоразумие, однако, возобладало, и она на бегу передала пистолет более опытному стрелку.
        Николас вел их по зеленому садовому газону и мимо деревьев, пока они не выбрались из парка и не кинулись через дорогу. Он последовал за изгибом дороги, расталкивая испуганных зевак, и нырнул в узкий переулок. Когда он скрючился за сложенными ящиками, подоспела и она; грудь так отчаянно жгло, что девушка боялась, как бы ее не стошнило.
        - Черт побери,  - снова выругался он, дрожа сильнее, чем прежде, когда прикоснулся к порезу на плече. Его что, оцарапала пуля?
        - Кто?  - пропыхтела она, наклонившись вперед, пытаясь осмотреть ящики.
        Николас прислонился затылком и спиной к сырым каменным стенам:
        - Мой отец. Огастес Айронвуд.
        Этта подозревала: она видела эти глаза и узнала взгляд Сайруса, нос, брови на лице юноши. Но что еще важнее, она увидела вспышку страдания, прорезавшую его лицо, когда он назвал ее именем матери.
        - Ты в порядке?  - спросила она, касаясь его руки.
        - Этот человек не в первый раз чуть не убил меня,  - небрежно заметил он,  - но, надеюсь, этот будет последний. Боже, не думал, что когда-либо увижу его снова. Чертовы путешествия во времени, чтоб им…
        Боже мой…  - Этта удивилась, как не понимала этого раньше,  - даже после смерти путешественника оставался шанс наткнуться на него в какой-то момент истории. Каждый проход закреплялся за конкретным годом и местом, но не датой.
        Каковы были шансы, что они очутились точно в том времени, когда решила показаться последняя версия его отца?
        - Какая ирония увидеть его…  - Николас покачал головой, принимая ее прикосновение, когда она провела по его лицу тыльной стороной пальцев. Он поймал их и переплел со своими. Его взгляд остановился на противоположной стене, и она увидела бушующие в нем эмоции.
        Почему мама спрятала астролябию там, где Айронвуды явно имели доступ к проходу?
        Потому что она не прятала.
        Этта закрыла глаза, размышляя о стене с картинами, прослеживающими линию историй ее матери до последней, которую она помнила; она была о том, как ее приняли в Сорбонну на историю искусств. Последняя картина на стене…
        Нет.
        Этта выпрямилась так внезапно, что Николас повернулся к ней с явным беспокойством на лице. Картина с Люксембургским садом была не последней на стене… или, по крайней мере, мама говорила, что планирует снять ее ради… ради новой картины, на которой она изобразила пустыню в Сирии. Приплела историю о серьгах, рынке в Дамаске, женщине, которая продала их ей. А как теперь понимала Этта, мама явно была не из тех, кто делает что-либо без причины.
        Ты слушаешь, Этта?
        Ты ведь не забудешь?
        - Помни, истина - в рассказе,  - медленно проговорила Этта.  - Другими словами, то, что она рассказывала мне, перечеркивает все, что она написала?
        Может, мама подменила картину после того, как написала подсказки… или запутывала следы на тот невероятный случай, если Айронвуд разгадает подсказки и сядет ей на хвост? В любом случае они были не в том городе и не в то время.
        - Мы должны вернуться,  - сказала девушка.  - Мы кое-что упустили. Мы не должны быть здесь.
        - Но ты говорила…  - Николас нахмурился:  - Ты уверена?
        - Определенно,  - кивнула Этта.  - Мы можем вернуться к проходу в Ангкор?
        - Можем попробовать.


        Как они оба боялись, после «возмущения спокойствия» в Люксембургский парк вызвали полицию. У Этты тряслись поджилки от одной мысли, что об этом напишут в газетах… что есть свидетели, запись случившегося. До сих пор они держались так осторожно…
        - Не думаю, что стоит волноваться,  - сообщил Николас.  - Полагаю… возможно, это должно было случиться.
        Девушка подняла глаза, вздрогнув. Они шли самым краем сада, ограниченным внешним кольцом деревьев. Полицейская форма гармонировала с темными костюмами мужчин, сыплющими утверждениями и оценками, и контрастировала со вспышками ярких цветов - женщинами.
        - В своем письме Вергилий упоминал встречу со мной - что Огастес видел Роуз в Париже. Возможно, это оно и было?
        Возможно. Но ей эта мысль казалась слишком безумной, чтобы принять ее.
        Она исключала ее свободную волю, создавая впечатление, что они с самого начала шли по предопределенному пути.
        - Или, возможно, просто совпадение,  - продолжил он.
        К тому времени, как они его нашли, проход уже едва гудел, пульсируя в темнеющем воздухе. Николас заставил девушку немного подождать, пока бродил между деревьями, водя пистолетом, чтобы убедиться, что они одни. Когда они, наконец, шагнули через проход, сокрушительное давление показалось знакомым, как слишком тесные объятия, но не как удар по всем органам чувств сразу.
        Выход выплюнул ее на полной скорости, и Этта заскользила по камню, размахивая руками, пытаясь затормозить. Собственный вес нес девушку вперед, и вот пальцы уже повисли над краем террасы, и ей пришлось сесть, чтобы не упасть лицом вниз.
        - Этта, ты где?
        Тьма, застилавшая глаза, оказалась не болезнью путешественника: просто небо было черным, словно уголь.
        «Тот же день,  - устало подумала девушка.  - Другой часовой пояс».
        Тяжелые тучи перекрыли лунный и звездный свет. В ответ вновь ожили все остальные чувства: она уловила сладковатый гнилостный запах джунглей, попеременно гниющих и цветущих, услышала звук дождевых капель, ударяющих о камни и листья, почувствовала, как Николас коснулся ее макушки, обшаривая темень вокруг.
        - Молю Бога, что это ты, а не очередной тигр.
        Этта рассмеялась. Словно в ответ облака расступились, и тонкий луч лунного света, скатившись вниз, заставил лужи светиться.
        - Быстрее… где гармошка?  - пробормотал Николас.
        Мощно дунув, юноша поморщился, когда проход отозвался воплем.
        Ее слух, и так обостренный, оказался просто сверхчувствительным, когда остальные чувства «ослепли»; она вспомнила, как Оскар, демонстрируя технику, просил ее закрыть глаза, чтобы всецело сосредоточиться на разнице тона или качестве звука.
        Слои, которые она слышала раньше, теперь стало легче разделить, как части оркестра.
        Вот. Она была права.
        - Ты слышишь?  - спросила она.
        - Все, что я слышу, так это сатанинские молоты и адские боевые барабаны, спасибо,  - ответил Николас.
        Этта шикнула на него.
        Он нетерпеливо заерзал.
        - Не хочу тебя обидеть, но, возможно…
        - Слушай,  - велела Этта и начала подпевать низкому раскатистому ворчанию.
        Внезапно все изменилось: Этта подлаживалась под звук, пока тот не стал резче, выше, резонируя с трелью, которую раньше его ухо не замечало.
        - Значит, здесь есть еще один,  - сказал он.  - Но я едва его слышу…
        Этта повернулась, пытаясь определить, откуда он доносится; камни отражали звук, скрывая его истинный источник.
        Николас огляделся, как безумный, ища пульсацию воздуха, мерцание входа во второй проход.
        Снова повернувшись к ней, он уже улыбался:
        - Я знаю, где он.
        - Не знаешь!  - возразила Этта, становясь на цыпочки, чтобы найти самой.
        - Полагаю, это записывается на мой счет,  - заметил Николас, явно наслаждаясь ее возмущением.
        - Ты ведешь счет?  - спросила она.
        - А ты нет?
        Ладно, отлично.
        - Я догадалась, как найти лондонский проход.
        - Мы вместе нашли парижский, а старик вычислил местонахождение прохода в моем времени,  - сказал он,  - так что за них - никаких очков. Один-один, пиратка. Ничья.
        Это… в конце концов звучало не так уж ужасно.
        - Откуда такая уверенность?  - поинтересовалась Этта.
        - Может, у тебя слух, как у собаки, зато у меня - глаза ястреба,  - сказал он, указывая на вершину Пхимеанакаса, храма через дорогу. Сотни крутых ступенек вели к парадному входу… и к дрожащему воздуху, искрящемуся, словно звездное небо.  - Уверен, это и есть проход, который мы искали.

        Дамаск
        1599

        16

        Как считал Николас, чтобы пройти вратами времени и остаться на своих двоих, главное, шагать решительно и не сомневаться.
        Если преодолеть решительным шагом колышущуюся завесу воздуха, то, проходя на другую сторону, ощутишь всего лишь толчок и продолжишь так же резво идти дальше, не испытывая ощущения, что тобою выпалили из пушки. Сбивающего с толку давления и мрака было не избежать, но если твой разум знал, чего ждать, к удару можно было подготовиться.
        Этта издала тихое «О-ох», когда ее ноги ударились об пол и их внезапно окутал холодный сухой воздух. Николас крепче сжал ее руку, пока мир вставал на свое место. Они не приземлились на краю обрыва. Их не застрелили на месте, не проткнули мечом или штыком. Они не появились в нашпигованной крокодилами топи, или посреди базарной толчеи, или, если уж на то пошло, в горящем здании. Так что, по идее, он должен был бы испытывать благодарность. Но Николас чувствовал лишь усталость. Он никак не мог понять, что это было за время, кроме того, что стояла ночь - хорошо, если та самая, которую они покинули в Камбодже. Далекие голоса щекотали уши, но слов, приглушенных расстоянием или рожденных напевным языком, было не разобрать. Сам воздух казался приправленным редчайшими специями, да так густо, что Николас почти мог попробовать их на вкус. Ветер нес и другие запахи, одновременно знакомые и незнакомые: там, под теплым потом вьючных животных и дымом, слышались пьянящие цветочные нотки.
        В конце концов глаза Николаса привыкли к темноте, и он смог разглядеть фигуры вокруг. Большая комната, в дальнем углу как будто бы замысловатая деревянная кровать, письменный или обеденный стол, уставленный таким множеством всего, что он не мог определить, что это.
        Мелькнула белая вспышка: шарившая по комнате Этта стянула со стула прикрывающую его простыню, затем другую, раскрывая низкий столик, заваленный газетами и книгами.
        - Какой-то дом?  - Николас решился подать голос. Вход в проход бренчал за ними. Звук не исчезал полностью, но по прошествии часа начинал стихать.
        - Или квартира,  - согласилась Этта, подходя к кровати.  - Ага… вот и спички.  - Она взяла небольшую пачку.  - Свечи не попадались?
        В его времени спички еще не изобрели, но Джулиан показывал ему, как ими пользоваться, во время путешествий: как чиркать деревяшечками по шероховатой полоске на коробке. Хитрые маленькие шельмецы. Пока Николас, разыскав несколько полуоплавленных свечей, вновь поражался этой маленькой роскоши, опаляя пальцы, Этта двинулась к ставням, шедшим по дальней стене.
        - Нет,  - предостерег он, ловя ее руку.  - Пока не надо.
        Они не должны открываться - чего доброго, попадутся кому-нибудь, проходящему по улице.
        Этта отступила назад, держа руки в воздухе.
        - Хорошо, хорошо. А огонь развести можно?
        Николас посмотрел на небольшой камин, но покачал головой. Свет пламени позволил бы получше все рассмотреть, но дым привлечет нежелательное внимание.
        - Пока не будем. Если ты продрогла, не откажусь согреть.
        Этта засмеялась, игриво отпихивая его. Николаса удивило, возможно, больше, чем испытанное разочарование, то, как ее глаза разгорелись от его слов - прямо как спички.
        Остановись, скомандовал он сам себе, срывая ближайшую простыню и обнаруживая явно европейское кожаное кресло. Что толку, что она явно была так же увлечена, как и он, что смотрела на него, словно на последнее сокровище в мире? Зачем же так хочется позволить ей пленить свое сердце, если это приведет лишь к одному: ни к чему?
        И все же из головы не шли картины, сверкая, словно солнечный свет на воде: как она тает под его руками, как пахнет дождем, землей и сладостью…
        Они раскрыли бесчисленные зеркала и портреты, снятые с крючков и прислоненные к стенам, рамам и всему остальному. Англичанки его времени, напудренные и надутые; французские принцессы, чьи шелковые платья словно бы стекали с их тел; неистовые испанки. Владелец явно ценил и понимал красоту, собирая все, что попадалось на глаза. Еще он - или она, предположил Николас,  - просто обожал пейзажи с зелеными пастбищами. Повернувшись и расчехлив очередную картину, юноша скривился: очередные ленивые овцы в цветущих полях.
        На мгновение оставив картины, он повернулся к большому, размером со стеллаж, предмету, прикрытому очередной драпировкой; сдернув ткань, он обнаружил перед собой оскалившуюся морду тигра с необыкновенно длинными клыками.
        Рухнув на витиевато сотканный красный ковер, потрясенный Николас так и остался лежать на спине в облачке выбитой пыли.
        - У тебя что, мания?  - поинтересовалась Этта, обходя вокруг него. Николас резко выбросил руку, крепко хватая ее за лодыжку. Эта женщина сошла с ума, если думает, что он позволит ей сделать еще хоть один шаг…
        - Он мертв,  - сообщила она, с улыбкой глядя на него.  - Грубо, понимаю, но шкуру выделали и набили, чтобы выставлять напоказ. Посмотри.
        Он резко выдохнул через нос, когда она протянула руку, чтобы погладить зверя по голове. Как и было обещано, тигр не шелохнулся. Даже не моргнул. Мертв.
        - Есть вероятность, что это твоя мать убила его и сама сделала чучело?
        - Думаю, очень высокая.  - Этта подняла фотографию в рамке - старик в одежде натуралиста начала двадцатого века с винтовкой в руках, у его ног - мертвый тигр, рядом ухмыляется миниатюрная светловолосая девочка - уменьшенная версия женщины, которую он видел на другой фотографии. Роуз.
        Тут Николас понял, от кого Этта унаследовала легкомысленное пренебрежение к опасности.
        Она заколебалась, прежде чем провести рукой по изогнутому позвоночнику, по рыжей шкуре, до самых когтистых лап щедро покрытой черными полосками. Пропустив зверя, которого Этта видела в джунглях, Николас теперь позволил себе отдать должное его красоте и мощи. Он читал о европейских зверинцах, видел описания и гравюры экзотических созданий, но увидеть тигра самому…
        И все же, какое право имеет человек лишать жизни такое создание, лишь бы потешить свое самолюбие?
        - Думаю, это объясняет мамину связь с Камбоджой. А я-то надеялась, что Бенджамин Линден был буддистом. Ух, как я ей за это задам,  - пообещала Этта, ласково похлопывая чучело по голове.  - Тигры находятся под угрозой исчезновения, знаешь ли.
        Э-э-э… как скажешь…
        - Старый джентльмен на фото, скорее всего твой прадед, учитывая все, что мы знаем о детстве твоей мамы,  - сказал он, возвращая ей фотографию. Девушка прищурилась, протирая пыльное лицо пальцем.
        - Да,  - тихо проговорила она, изучая лицо Бенджамина Линдена.  - У него ее глаза. Ее губы.
        Особенности, которые унаследовала она сама.
        Этта почувствовала, что одновременно заинтригована и напугана тем, что, наконец, нашла доказательство его существования - доказательство того, что их семья не ограничивалась ею и матерью.
        - Элис права. Они должны были ее уничтожить,  - сказала Этта.
        Он немного помедлил, прежде чем уточнить:
        - Астролябию?
        Она кивнула, и уже знакомый горький яд вины и страха потек по его венам; он бы предпочел не поднимать этой темы, не вспоминать о собственной лжи, не думать, как больно будет ей узнать, что он собирается передать астролябию Айронвуду.
        - После этого ты уже не сможешь ею воспользоваться,  - поспешно заметил он.
        И Айронвуд никогда не выпустит ни тебя, ни твою мать.
        - Я знаю, что ты прав, но не вижу выхода, не влекущего за собой колоссальных последствий. У меня по-прежнему есть несколько дней… не то чтобы много, но хоть сколько-то. Просто нужно придумать, как спасти маму, не отдавая астролябию Айронвуду,  - проговорила Этта, словно прочитав его мысли.  - И тогда, полагаю, мы… исчезнем.
        Его сердце сжалось от одного этого слова.
        - А как же скрипка? Выступления?
        - А как же другое будущее - то, что я бы и предсказать не могла?
        Он подтянул ноги, обхватив колени руками. Какая-то его часть знала: то, что видел Чейз,  - правда, он чувствовал родство между собой и Эттой. Но то и дело, вот как сейчас, когда она небрежно бросалась идеями, которых он не понимал, а расспросить о них слишком стеснялся, он в полной мере осознавал различия в их воспитании - слишком многое в их мирах определялось тем, где и когда они родились. Многое из того, что она знала, выходило за пределы его воображения - а что, кроме уроков истории, он мог дать ей?
        Разумеется, он обманывал ее, говоря, что не хочет знать. Николас хотел. Даже если это означало жить с осознанием всего, чего в его жизни не хватало. Та его часть, которую он не признавал, которую еще мальчиком приучил молчать, начала требовать внимания, которого он никогда ей не давал.
        Я хочу знать. Хочу искать. Хочу найти.
        Впервые с тех пор, как Холл забрал его из холодного дома ужаса, он чувствовал прикосновение ветра перемен, толкающего его на другой путь. Он мог получить все, чего так жаждал; если не на корабле, то найдя проходы, ведущие туда, куда он хотел. А еще у него была бы она, леди, с которой он хотел путешествовать.
        У изножья приставного столика он заметил кожаный блокнот с оттиснутым гербом семьи Линден, их древом, но страницы казались пустыми, ждущими, когда их заполнят датами и воспоминаниями. Ждущими путешественника, который запишет свои проходы.
        - Должно быть, мы в одном из домов твоей семьи,  - сказал юноша.  - Айронвуд захватил все имущество, принадлежащее другим семьям, но, возможно, он не знает о существовании прохода, который мы использовали.
        Этта медленно повернулась, вбирая комнату, вдыхая ее воздух, словно пытаясь стать ее частью. Николас опустил взгляд на журнал в руке.
        Он может вернуться в «Горлицу», но сомневался, что старик оставит в покое его небездонный кошелек и пожитки, если будет считать, что может хоть как-то удержать ими Николаса при себе. Однако можно в последний раз найти Чейза и Холла, рассказать им о своих планах, а потом…
        Уйти.
        Он любил грубоватую красоту моря, как ничто другое, даже если оно его наказывало, даже если напоминало о его ничтожности перед лицом своего штормового гнева. Оно всегда ждало тех, кто отважится покорить его мерцающую кожу, кто посмеет использовать его как инструмент, чтобы познать фортуну, землю, себя. Разве в его времени не остались еще не открытые места, острова и царства льда, пути, еще не соединившие цивилизации? Разве не больно осознавать, что осталась последняя загадка… что их охота, их небольшое путешествие сквозь страх и изумление подходит к концу?
        Нет, подумал он, потирая лоб тыльной стороной ладони. Кто же удовлетворится поисками четырех углов одного маленького мирка, когда перед ним раскинулось все время? Нет, нет и нет.
        - Ух ты…  - Этта снова ворвалась в его мысли, опустившись рядом с ним на колени.
        - А что это?  - спросил он.
        Прислонившись к задним ногам тигра, она дотянулась до другого чучела - какой-то большой крысы - только стоявшего на задних лапках в красных галифе с желтыми пуговицами… ботинках… и перчатках.
        Этта отряхнула с существа пыль и, как ни странно, прижала его к груди.
        - Что-то, не принадлежащее этому времени,  - догадался он.
        Она кивнула, кладя чучело грызуна на пол, и перешла к оставшимся простыням, сдергивая их на пол, а он остался сидеть. Николасу открывался прекрасный вид на ее голые ноги. Женщины его времени прикрывались от макушки до лодыжек, и ему приходилось собирать в кулак всю волю и честь, чтобы не зацикливаться на невероятно гладкой коже, открывавшейся ему последние два дня.
        Импровизированный бинт соскользнул с икры девушки, открывая край вздувшейся волдырями огнестрельной раны. Им нужно… Чему его учили про микробов и болезни? Продезинфицировать каким-нибудь алкоголем. Замотать чистым бинтом и молиться Богу, чтобы он ее не обезобразил.
        Когда Этта повернулась к нему, опершись о стол, он поразился усталости и ужасу, так глубоко врезавшимся в ее прекрасные черты.
        - В чем дело?  - спросил Николас.
        Этта отвергла вопрос, пожав плечами.
        - Я не умею читать мысли,  - заметил он. Это был чужой дом, и пока они не удостоверятся, что он принадлежит Линденам и никто сюда не заявится, он не мог избавиться от беспокойства.
        Этте удалось слегка улыбнуться:
        - Иногда возникает ощущение, что умеешь.
        Довольно часто их мысли текли в одном направлении, но порой Этта оставалась такой же загадочной, как звезды на небе. Николас заставил себя подняться с пола и подошел к ней.
        - Не знаю, почему это меня расстраивает,  - сказала Этта, теребя концы ленты, которой он повязал ее волосы. Николас поймал ее руку и сжал в своих ладонях. Девушка так затрепетала, что он испугался, что она возьмет да и выпорхнет в окошко. И, конечно, этот пьянящий цветочный аромат, сводящий его с ума, заставляющий думать о шелковистом ночном воздухе, луне, висящей, как опал, в небе и…
        - Все путешественники такие?  - спросила она, обводя комнату свободной рукой.  - Коллекционеры? Туристы в разных эпохах? Разъезжающие посмеяться и насобирать сувениров для показа? Символов событий…  - Она взяла клочок бумаги.  - Смотри: кто-то взял себе билет на «Титаник», а вот коробка с надписью «Помпеи», которую я даже не стану открывать. Есть ли во всем этом смысл, кроме как потешить себя? София утверждала, что путешественники защищают временную шкалу, но, похоже, они защищают только свое право на любопытство.
        Комната казалась собранием трофеев беспорядочной жизни, не имевших ничего общего, кроме одного: принадлежности к разным эпохам. Часы в странном стиле ровных линий; мечи на стенах; фарфоровые безделушки; шелковые халаты и одежда, превосходящие все его самые смелые фантазии; ломкие пожелтевшие плакаты и газеты - и все это рядом друг с другом, словно подобное смешение было чем-то совершенно обыкновенным. Склад семейных сокровищ или личный музей.
        - Разве это так уж плохо?  - спросил Николас.  - Развлечения - привилегия, доступная немногим. Искать их - не преступление. Даже ты почувствовала восторг от путешествий. Не хочешь посмотреть на это как на тягу к знаниям?
        - Верно,  - кивнула она.  - Но я не могу перестать думать, что проходы предназначены для чего-то другого. Они создавались поколениями путешественников, верно? Откуда они узнали, как это делается, и почему прекратили?
        Юноша отпустил ее руку, пытаясь придумать, как бы сменить тему на более безопасную. Этта была слишком умна, и Николас знал, что она обо всем догадается, едва он заберет астролябию у нее из рук. Теперь ему стало очевидно, что девушка не собиралась возвращать астролябию Айронвуду; он чувствовал, что план, о котором она молчала, был так же опасен, как и смел,  - что она попытается использовать артефакт, чтобы вернуться в свое время, спасти мать и спастись самой. И хотя он не мог не восхищаться ее смелостью и сожалеть о безрассудстве, Николас хотел, чтобы она поняла, как глупо верить, будто от Айронвуда можно ускользнуть. В данной ситуации старик согласился бы, что его уход без разрешения не противоречил духу их сделки: следовать за нею любой ценой - коль скоро он вернется с астролябией. Но как Этта может быть уверена, что он простит ей подобное неповиновение?
        Она возненавидит его за обман и предательство, но это он переживет. Однако он не мог жить, зная, что она находится в постоянной опасности. Что Айронвуд втоптал в грязь ее цветение. Это был единственный способ спасти ее саму, ее мать и свое будущее.
        Этта поймет это. Со временем.
        Возможно.
        - Как думаешь, за чем они пошли?  - спросила она, глядя на него ласковыми сонно-голубыми глазами.
        Задай этот вопрос любой другой человек, Николас мог бы отмахнуться от него и продолжить заниматься своими делами; но ему было важно, что она искренне интересуется его мнением, даже зная, кто он такой. Он распознал желание, поскольку сам сгорал в таком же.
        Желание. Усталость выпарила его до самых простых инстинктов. Он жаждал ее губ, ее прикосновения, уважения, внимания.
        В ней. Рядом с нею. Вместе с нею. «Невозможно»,  - напомнил он себе.
        Возможно, это было благом, что он не мог пересечься с самим собой, чтобы не было соблазна застрелить себя до заключения сделки с Айронвудом.
        - Какой мужчина устоит перед богатством, ждущим, чтобы его нашли?  - сказал он, проводя пальцем по резному краю стола темного дерева.  - Или женщина, если на то пошло?  - добавил он, думая о Софии.
        - Возможно,  - медленно проговорила Этта, перебирая лежащие на столе бумаги.
        - Ты не согласна?
        - Да нет, не совсем,  - ответила она.  - Наверняка это было мотивацией большинства, особенно тех, кто пришел позже. Но ведь первые путешественники не знали, что найдут? Требуется немалое мужество, чтобы шагнуть навстречу неизведанному.
        - Или шантаж и страх,  - многозначительно добавил он.
        Она рассмеялась:
        - Не думаю, что ими руководил страх… во всяком случае, надеюсь. Это были люди, преодолевшие невозможное, нашедшие способ сломать все законы природы. Они открыли целые миры. Может, они видели себя исследователями или учеными. Или, может, видели в этом призвание: выяснить, что ждет впереди, и что-то исправить.  - Она говорила со все большим пылом.  - Возможно, Элис была права - они изменили слишком многое, и все вышло из-под контроля.
        - Призвание?  - В его голосе невольно прозвучала насмешка.
        - Конечно,  - кивнула она.  - Ты в это не веришь?
        - Я верю в выбор, куда идти и зачем, а не в то, что путь уже существует и просто ждет, когда я на него набреду.
        - Так ты не считаешь мореходство своим призванием?  - поинтересовалась она.
        - Нет. Это была единственная доступная возможность, и я видел, чего смогу добиться, если хорошенько потружусь.
        Николас сам не мог поверить, что сумел выразить свои туманные чувства так просто и четко.
        - Мне нравится плавать,  - продолжил он, переминаясь под ее пристальным взглядом.  - Я люблю вызов, который море бросает нам на каждом шагу. Оно позволило мне увидеть столько, сколько я и не мечтал, и подпитывает желание увидеть еще больше. И кроме того, я оказался чертовски хорош в этом деле. Что не отменяет очевидного факта: мое поприще выбрано не мною. И не божественным провидением.
        Будь Холл по натуре коммерсантом, он мог бы пристроить Николаса подмастерьем торговца и пожинать плоды его талантов, пока Николас не накопил бы денег, чтобы купить себе свободу. Между тем его свобода была отправным пунктом, а не мучительным вопросом будущего; не тем, что нужно было еще заработать. Холлы ненавидели рабство не только за то, что оно делало с самими рабами, но и за то, как оно корежило души их владельцев.
        Как капитан Николас мог бы прокормить себя, а также получал возможность показать миру, чего он стоит. Как владелец компании, обладая богатством за гранью воображения, он мог оставить след в истории.
        «Скажи ей,  - подумал он, сжимая руки в кулаки.  - Скажи ей правду, чертов ублюдок».
        - Я всегда считала, что прирожденный талант - знак, чем нужно заниматься,  - сказала девушка.  - Это и доставляло мне больше всего проблем.
        - Думаешь, скрипка - твое призвание?  - спросил он.  - Даже после всего, что произошло?
        Эттина рука застыла над небольшой лакированной шкатулкой, которую она выкопала из-под груды книг.
        - Думаю… Я даже не уверена, что сейчас это возможно. Моя жизнь так сильно изменилась. Не думаю, что теперь смогу вернуться к тому, что было. Но… возможно, у меня есть и другие варианты… о которых я раньше и не подозревала.
        Или не думала, что стану их рассматривать.
        - Не сомневайся,  - сказал он, как только обрел голос,  - на моем корабле тебе всегда найдется место.
        Ее лицо осветилось умной прекрасной улыбкой:
        - Ты позволишь мне взобраться на такелаж? Зарифовать паруса?
        Его будто громом поразило:
        - Исключено.
        Она снова рассмеялась:
        - Как будто ты сможешь меня остановить.
        Несмотря на голоса в голове, требующие, чтобы он вел себя разумно, чтобы следовал своему собственному чертовому совету больше так не делать, он протянул руку, убирая волосы с ее лица.
        И святой боже, когда она смотрела на него, как сейчас… он чувствовал, словно ступил в голубо-белое сердце пламени. Темные зрачки расширились в ее светлых глазах, зубы поймали уголок губы, и Николас пришел к чрезвычайно бесполезной мысли, что если кто и должен кусать эти губы, то только он.
        Поборов свой нахмуренный взгляд, Николас отступил, чувствуя, словно выныривает из-под воды.
        - Что… что именно мы должны делать?
        - Не знаю,  - с дерзкой улыбочкой ответила Этта.  - Ты так красив, что иногда я совершенно теряю ход мыслей.
        Николас отвернулся, оглядывая комнату, изо всех сил пытаясь побороть собственную улыбку.
        - Вон письменный стол. Внутри может найтись что-нибудь полезное, что подскажет, где мы находимся,  - сказал он.  - Я посмотрю в ящиках.
        Она кивнула, с новыми силами возвращаясь к груде. Тяжелый сундук оказался не заперт, но, кроме нескольких мешочков с еще не выдохшейся лавандой, хранил лишь несколько одеял. Николас повернулся на резкий стук за спиной и увидел, как Этта борется с упрямым нижним ящиком стола.
        Девушка сдула с глаз выбившуюся прядь волос:
        - Закрыто.
        Николас попробовал сам, но, даже приложив свои вес и силу, единственное, чего добился, так это отломил металлический набалдашник.
        - Думаешь, я не знаю, как выдвигать ящики?  - качая головой, спросила она, забирая у него ручку.
        - Зачем держать все на виду, а запирать лишь этот ящик? Какой смысл?
        - А такой,  - прошептал из тени шелковистый голос,  - что у вас нет ключа.

        17

        Этта в страхе отпрыгнула, от удивления стукнувшись о стол. Ее руки инстинктивно искали что-то, чем можно было защититься, пальцы зарылись в бумагу, пока не наткнулись на нож для писем, который она заметила мгновением ранее.
        Когда девушка взглянула на него, Николас уже стал жестким, словно лезвие, выражение его лица заострилось ненавистью, которую она видела лишь однажды: когда он набросился на мужчину, схватившего ее в Лондоне. Юноша двинулся вокруг мебели, вставая между Эттой и незнакомцем.
        - Покорнейше прошу не двигаться.  - Сильный акцент, официальные и высокопарные слова.  - Я не испытаю огорчения, прикончив воров.
        Николас принял его слова всерьез, остановившись именно там, где он был: в нескольких футах позади нее.
        - Кто вы?  - спросила Этта, выставив перед собой нож. Хоть какая-то защита.
        - Единственный, кто тут должен задавать вопросы, так это я,  - оборвал незнакомец, выходя оттуда, куда сумел незаметно проскользнуть от дверного проема.
        Его едва ли можно было назвать мужчиной; низкий голос никак не вязался с мягким округлым лицом, как казалось, их ровесника. Кожа была очень смуглой, глаза под густыми бровями - темными и суровыми.
        Длинные белые одежды зашуршали, когда он шагнул к ним босыми ногами по одному из множества узорчатых ковров. Этта узнала стиль одежды - близкий к тому, что можно было увидеть в ее время на Среднем Востоке, только в роскошной разновидности.
        Голые ноги. Даже несмотря на окутавшую ее дымку усталости, этот, казалось бы, незначительный факт застрял у нее в голове, заставляя задуматься. «Я не испытаю огорчения, прикончив воров»… Значит, этот дом - или квартира, или как это называется,  - принадлежит ему? Теперь, когда он стоял ближе, Этта заметила на его щеках красные складки от подушки, тусклый полусонный взгляд.
        Но… разве этот дом не принадлежит Линденам?
        Николас полез во внутренний карман сюртука, и юноша поднял ужасный изогнутый клинок.
        Финал всего этого мог быть только один, и он предполагал пятна крови на прекрасных коврах.
        - Роуз Линден,  - останавливая их обоих, проговорила Этта,  - велела нам прибыть сюда.
        Юноша взвился, кидаясь на нее.
        - Пригнись!  - крикнул Николас.
        Этта упала на колени, и кулак Николаса проплыл у нее над головой. Когда она снова поднялась на ноги, мужчины катались по полу клубком переплетенных конечностей, ударяясь о ножки стула, пытаясь ударить друг друга. Клинок отлетел к двери.
        - Стойте!  - закричала Этта.  - Прекратите!
        Нет ничего хуже, чем разнимать подобную рукопашную, похожую на собачью драку, когда знаешь, что единственный способ растащить животных,  - рискнуть самой быть покусанной. Девушка обеими руками вцепилась в сюртук Николаса, мышцы горели, когда она потащила его прочь.
        - Николас!  - воскликнула она.  - Прекрати!
        Он вздрогнул, судорожно задышав, прижимая израненные кровоточащие костяшки к губам. Когда Этта двинулась к другому юноше, Николас дернулся вперед, словно бы пытаясь ее остановить. Она резко мотнула головой. С некоторой неохотой Николас отступил, соглашаясь, и пошел поднимать отброшенный клинок.
        - Вам ведь знакомо имя Роуз Линден?  - спросила Этта.
        Юноша отпрянул от руки, которую она протянула, чтобы помочь ему встать, и Этта почувствовала себя так, будто совершила какое-то преступление.
        - А Бенджамина Линдена?  - продолжила она, беспокоясь, не ударил ли его Николас слишком сильно - до звона в ушах. Жужжание насекомых снаружи заливало комнату звуком; как было бы здорово открыть всего одну створку, впустить богатый цветочный аромат, напоить воздух чем-то, кроме запахов страха и пота.
        Юноша закрыл глаза, с присвистом вдыхая. Когда он заговорил, Этте пришлось наклониться, чтобы расслышать:
        - Эбби,  - сказал он.  - Отец.


        Юноша, Хасан, не позволил ей помочь ему промыть лицо - не разрешил даже сходить с ним за чистыми тряпками и водой, так что приглядывать за ним пришлось недовольному Николасу,  - но отдал Этте клинок, демонстрируя добрую волю. За несколько минут, пока они ходили, она могла обдумать то, что до сих пор казалось невозможным.
        Время относительно и все такое, но… как странно осознавать, что у ее прадеда был сын ее возраста. Он приходился ее матери дядей, а ей, значит… двоюродным дедушкой? Или… нет, троюродным?
        - Ты на нее похожа,  - сказал Хасан, поднося к лицу влажную тряпку.  - Сладкая Роуз.
        - Наверное, потому, что она моя мать,  - ответила Этта.  - Так ты ее знаешь?
        Он кивнул, стрельнув взглядом на стоящего за Эттой сердитого Николаса.
        - Эбби… они с Роуз жили здесь, пока он не оставил дом Умми - моей матери,  - а потом мне, когда она умерла.  - Хасан покачал головой:  - Ты сказала, вам велели прибыть? Но в этом нет смысла: Роуз приходила и ушла всего несколько дней назад.
        Эттин желудок перевернулся.
        - В смысле?
        Роуз сбежала от людей Айронвуда? Она спаслась… но они разминулись?
        Николас успокаивающе положил руку ей на запястье и спросил Хасана:
        - Роуз… она была молодой или старше, чем ты ее помнишь?
        Ох.
        - Молодой,  - с подозрением в голосе ответил Хасан.  - Слишком молодой, чтобы иметь ребенка твоего возраста. Она пришла сюда с особой целью, но не рассказала с какой.
        Николас взглянул на Этту, явно оценивая ее испуг. Это была не ее мать… не та, что вырастила ее.
        Из-за всех этих проходов они чуть не столкнулись с молодой Роуз, прибывшей сюда спрятать астролябию.
        - Почему ты не пошел с ней?  - поинтересовалась Этта.
        - Потому что не могу. Меня называют… стражем, но я не исполняю свой долг полностью, только содержу этот дом в порядке,  - сказал Хасан.  - Я не ответил на призыв Великого Магистра. Айронвудом я не стану.
        - Роуз что-то здесь оставила?  - проглатывая слова, спросила Этта.
        До этого момента Этта не предвидела проблемы. Возможно, мама или Бенджамин Линден предупредили Хасана остерегаться других семей и доверять только Роуз в том, что касается астролябии?
        Николас крепко схватил Хасана за воротник!
        Потому что да, очевидно, им бы не помешало больше насилия. Хасан облизал губы, его взгляд заметался по комнате. Вода с тряпки закапала с его лица, словно пот.
        - Отвечай леди,  - прорычал Николас.
        - Я поклялся жизнью,  - сказал Хасан, опуская тряпку обратно в тазик.  - Я не могу просто поверить вам на слово. Вы можете и не быть теми, кем представились. Многие хотели бы меня обмануть - некоторые хотели бы обхитрить тех из нас, кто присягал семье Линденов и их секретам.
        Сознание Этты зацепилось за последний реальный шанс…
        - Я знала, что нужно идти сюда, лишь потому, что мама рассказала мне историю… Она рассказывала мне много историй о своих путешествиях, истинных и ложных одновременно. В последней, что я от нее услышала, говорилось о женщине, которая здесь, в Дамаске, продала ей серьги на рынке.  - Этта вынула одну сережку из уха и протянула ему.  - Мама сказала, что ей продала их женщина по имени Самара.
        Его руку трясло, когда Хасан взял серьгу, легко пробежав пальцем по изгибу крючка. Тишина между ними, казалось, продлилась час, когда он, наконец, сказал:
        - Самара ей их не продавала. Она их отдала. Я знаю это, потому что Самара - моя жена, моя любовь, и я был там и все видел.
        Хасан двинулся к столу. Потянувшись к распахнутому вороту халата, он подцепил длинную серебряную цепочку, потрясая тонким серебряным ключом, висящим на ней.
        - Мы могли бы просто его сломать,  - пробормотал Николас, уставившись на ящик, но Хасан вставил ключ не в замок на лицевой стороне ящика, а под ним - в замок, который они вообще не заметили.
        Тумблеры повернулись, и ящик одобрительно щелкнул, открываясь.
        Николас тут же попытался использовать свой рост, чтобы наклониться над Хасаном и заглянуть внутрь. Прежде чем начать рыться в содержимом, Хасан окинул Николаса холодным взглядом. Найдя что-то, он встал и с грохотом пнул ящик ногой, закрывая его.
        - Ты напоминаешь мне…  - Он протянул небольшой кремовый конверт. Этта отогнула клапан, позволяя содержимому вывалиться ей на руку. Первой оказалась еще одна черно-белая фотография ее матери, гораздо более молодой. На ней красовалась школьная форма, на лице играла милая улыбка, волосы были завиты и подколоты назад, руки лежали на коленях. За улыбкой явно скрывался какой-то секрет.
        Сзади кто-то написал: «Роуз, 13 лет».
        На другом листе бумаги из конверта оказалось письмо, адресованное «Этте, моему сердечку».
        - Имея все это, ты еще ее расспрашивал?  - возмутился Николас.
        - Не дури!  - попросила Этта.  - Откуда ему было знать?
        - Я защитник этой семьи,  - выпятив грудь, сообщил Хасан.  - Роуз - взлелеянная дочь сына Эбби, любимая всеми нами. Так что, когда я вижу эту девушку, то думаю, что она похожа на Роуз. Она похожа на моего далекого английского папу. У нее его небесные цвета. Как и у многих из его страны. В свое последнее посещение Эбби казался дряхлым, словно пустыня, badiyat ash-shаm[8 - Сирийская пустыня (араб.).]. Он был озадачен, очень напуган тем, что происходит в других семьях. Я бы не стал рисковать ее жизнью, пока не уверился.
        - Я понимаю,  - благодарно проговорила Этта, тронутая тем, сколько страсти он вложил в защиту человека, которого она любила.  - Спасибо.
        Девушка разгладила письмо на коленке, оглядываясь в поисках ручки. Мое сердечко… Еще одно милое прозвище, которое мама никогда раньше не использовала. Николас послушно достал авторучку из стаканчика на столе.
        - Довольно опасно держать все это,  - заметил он.
        Хасан пожал плечами:
        - В случае обнаружения дом и его содержимое будут сожжены.
        Этта покачала головой, чертя сердце поверх сложноподчиненных предложений и бессмыслицы, пока не выделила то, что, как она думала, было настоящим посланием:


        Мне очень жаль. Я бы так хотела, чтобы существовал иной способ. Я пыталась защитить тебя, но если ты читаешь это, значит, у меня не получилось. Не доверяй ее никому, кто не разделяет нашу кровь. Айронвуд погубит твое будущее, сотрет всех и вся, чтобы спасти одну жизнь, и Терны сделают то же самое. Она должна быть уничтожена. Никто не может решать, что есть или что должно быть. Принеси жасмин для невесты, вечно спящей под небом, и ищи знак. Я найду тебя там, как только смогу. Прости меня. Я тебя люблю.


        Этта подняла глаза, с удивлением обнаружив, что плачет.
        - Не понимаю… что это значит: Айронвуд хочет спасти одну жизнь. Чью? Огастеса? Джулиана?
        Николас знал, но ответил Хасан:
        - Его жены. Минервы.
        - Что?  - Этта боролась с желанием вытянуться, вынудив Николаса объяснить, почему он выглядит так, словно вокруг него рушится мир.
        - Значит, он хочет все,  - наконец сказал Николас.  - Чертов ублюдок…
        Хасан откашлялся, многозначительно глядя на Этту.
        - По молодости они несколько лет были женаты,  - продолжил Николас.  - Я не знаю подробностей - только то, что рассказал мне Джулиан. Брак по любви, что редкость для путешественников, но сложившийся во время чрезвычайно нестабильного жестокого времени войны между семьями. Его соперники из других семей воспользовались тем, что Айронвуд спрятал ее где-то в прошлом, чтобы защитить. Они обнаружили, где она, дождались года, куда у Айронвуда не было прохода, которым он мог бы воспользоваться, чтобы вмешаться, и убили ее в отместку. В итоге они сделали убийство неотвратимым, разве что Айронвуд выбрал бы возвращение назад, чтобы предупредить себя и снова прожить тот год, оказавшись рядом, когда ее придут убивать в 1456 году. Что, конечно, изменило бы и его судьбу, и облик окружающего мира. Если бы он сдался и жил с нею нормальной жизнью в том году, не путешествуя, не ведя свою маленькую войну, он бы не добился власти или союзов, а без них не стал бы Великим Магистром.
        Боже мой. Письмо скользнуло на пол из ее безвольных рук.
        - Он выбрал власть.
        Но это… бессмыслица какая-то. Он любил эту женщину так сильно, что принес в жертву сыновей и внука, лишь бы найти астролябию и спасти ее… однако первый выбор сделал в пользу вновь приобретенного богатства, власти и контроля над семьями.
        У него отняли единственное, чего он хотел. Интересно, он всегда был таким, как сейчас, или потеря лишила его чего-то жизненно важного? Стал бы он таким, каким был сейчас, если бы ее не убили?
        - Он женился на матери Огастеса и Вергилия, но… Боже мой,  - проговорил Николас.  - Должно быть, он выяснил, какие события играли решающую роль на пути к успеху, и обнаружил лазейку, через которую можно было бы вернуться и спасти ее. Он мог бы связаться с собой прошлым… или добыть астролябию. А тридцатое сентября? Его жену убили первого октября. Вот откуда этот срок - чтобы действовать незамедлительно.
        - Есть правила, но их можно переписать, если чернила держит одна рука,  - кивнул Хасан. Этта повернулась к Николасу:
        - Если он изменит прошлое, твой отец, а потом и ты не родитесь?
        Он покачал головой:
        - Нет, я просто осиротею в своем времени… брошенный в любую последнюю точку между старой и новой временной шкалой. Мое будущее и будущее стражей… находятся под угрозой, как и твое.
        Может ли рябь от подобного изменения распространяться так далеко и так сокрушительно? Почему спасение одного человека значит, что так много других: Элис и Оскар, и все миллионы и миллиарды людей, живущих и работающих в этом мире,  - могут не появиться или лишиться существования?
        - Эти ашваки[9 - Терн (араб.).] - Терны - не лучше. Эти путешественники и их стражи желают астролябию по тем же причинам: уничтожить все, что Айронвуд создал для себя, восстановив привычный им мир,  - объяснил Хасан.  - Роуз находилась под влиянием их страстей, а также того, скольких из нашей семьи убил Айронвуд за отказ сесть за его стол. Эбби был раздавлен, когда Роуз ушла искать их, но разве у нее был выбор? Айронвуд забрал ее родителей. Она была вне себя, что Эбби хотел просто спрятаться.
        Итак, ее бабушка с дедушкой - родители Роуз - погибли не в дорожной аварии в Рождество.
        - Неимоверно,  - проговорила Этта, пытаясь сопоставить образ рассерженной молодой женщины с той, которая ее вырастила.  - Я понимаю ее мотивы… но изменить все будущее?
        Хасан глубокомысленно хмыкнул:
        - Сперва все Терны хотели поставить Айронвуда на колени - восстановить совет семей, спасти своих близких от служения ему. Видишь ли, временная шкала, которую они знали, была первоначальной временной шкалой. Вряд ли ты будешь спорить, что у нее больше прав на существование, чем у той, что пришла ей на смену?
        Так, значит, она действительно выросла в измененной реальности. Все, что она знала, было результатом изменений, внесенных Айронвудом, порабощающим семьи. Итак… какая шкала времени заслуживает существования? Ее? Их?
        Усталость обрушилась на нее одним махом. Этте показалось, что ее голова набита ватой, колени подогнулись. Комната завалилась набок за секунду до того, как ее подхватили чьи-то руки; они помогали ей удерживать равновесие, пока перед глазами не перестали плясать черные пятна.
        - Этта?  - Лицо Николаса всплыло у нее перед глазами.
        - Я в порядке,  - пообещала она.  - Просто…
        Выражение лица Хасана изменилось, заострилось.
        - Кто ты такой, чтобы так фамильярно себя вести с моей маленькой племянницей? Убери руки, или я тебе помогу.
        - Фамильярно?  - повторила она, а Николас, схватив ее еще крепче, ответил:
        - Ее муж.
        Этта поперхнулась. Руки Николаса еще раз сжали ее руки в молчаливом предупреждении. Он обвил руки вокруг ее плеч, имитируя любящие объятия. А когда она вдавила каблук ему в ногу, едва поморщился.
        Кто, простите?
        Если ее ложь распалила, то на Хасана оказала противоположное действие, погасив вспышку ярости, превратившую его благородное лицо в почти зловещее. Во всяком случае, в основном погасив.
        - Не думаю, что Эбби одобрил бы этот союз,  - сказал он.
        - Почему?  - с вызовом поинтересовался Николас.
        - Она выглядит так, словно больше всего на свете хочет скормить тебя львам,  - объяснил он.
        Этте, наконец, удалось вырваться. Она не поняла, что на нее подействовало - то, как выражение его лицо смягчилось, стало более уязвимым, чем она когда-либо видела, или тот простой факт, что Николас редко делал что-либо без веской причины,  - но она удержала язык за зубами, вместо того чтобы уличить его во лжи.
        - Вот вернемся на корабль,  - сказала она, поворачиваясь к Хасану с заговорщической улыбкой,  - пущу по кусочкам на корм акулам.
        - Моряк?  - Хасан повернулся, чтобы еще раз оценивающе на него посмотреть.  - Пират, очевидно.
        - Пират в законе,  - устало поправил Николас.
        - Единственные пираты, которых я знаю,  - с Варварского берега,  - глядя на Николаса, заявил Хасан.  - Они, знаете ли, не так дружелюбны к европейцам. Они торгуют рабами, и их вкусы обширны. Захватывают их в Африке. Захватывают в Европе. Девушка вроде этой будет в цене: ее глаза, кожа, волосы. Мужчины за такую не поскупятся.
        Этта неподдельно ахнула:
        - К чему ты клонишь?
        - Кажется, он пытается спросить, не наложница ли ты,  - с хмурой улыбкой предположил Николас.  - И не нужна ли тебе помощь.
        - Нет!  - выдохнула она.  - Мы не из этого времени, и то, что ты думаешь, будто он способен на нечто подобное…
        Хасан заметно расслабился, даже когда Николас успокаивающе положил руку ей на плечо:
        - Я слышал о таком… видел… вот и тревожусь. Если Эбби здесь нет, значит, защищать тебя должен я. Но если он твой муж, как он говорит, значит, доля ответственности лежит и на нем.
        - Я могу сама о себе позаботиться,  - пробормотала Этта.
        - Что есть, то есть,  - подтвердил Николас, поднимая письмо. Снова пробежал по нему взглядом.  - Но, видишь ли, мы спешим. Айронвуд захватил «сладкую Роуз» и угрожает убить ее и, весьма вероятно, убьет, если мы не поймем, где она кое-что спрятала. Последняя фраза тебе о чем-нибудь говорит? Принеси жасмин для невесты, вечно спящей под небом, и ищи знак.
        - Мой отец очень любил загадки вроде этой, но не могу сказать, что слышал ее раньше.  - Шаги Хасана были легки, когда он двинулся по комнате, пробегая руками по каждой вещи; все они явно были дорогими. Он взял фотографию тигриной охоты и, стерев слой пыли с ее стеклянного лица, продолжил:  - Он ушел, но я надеюсь снова его увидеть. Возможно, не таким старым, каким он был, а юношей, открывающим эту эпоху. Возможно, он не узнает меня, но я его узнаю. А до этого дня я буду заботиться о нашей семье и попрошу вас быть моими гостями. Когда я уйду, можете распоряжаться моим домом, как своим собственным.
        - Спасибо,  - поблагодарила Этта.  - Но что значит, когда я уйду?
        У них было… Сколько дней осталось до тридцатого? Шесть?
        - Я отправляюсь в Багдад - забрать жену, маленькая кузина,  - сказал он с почти дурацким выражением счастья на лице. Она в очередной раз попыталась прикинуть, сколько ему лет, и пришла к выводу, что не больше семнадцати.  - Самара сильно расстроится, что разминулась с вами. Она уехала побыть с сестрой и ее новорожденным ребенком. Я останусь здесь - продать индиго и жемчуг и заберу ее, как только товары закончатся и появится возможность примкнуть к каравану или к какой-нибудь компании.
        - Значит, купец,  - уточнил Николас.
        Хасан кивнул, его улыбка слегка искривилась на пухлом лице.
        - Естественно. Эбби приносил мне много книг, учил многим языкам. Английскому, турецкому, французскому, греческому. Я, конечно, не могу путешествовать, как вы, но он помог мне далеко уйти на своих двоих.
        - Я рада, что мы встретились,  - искренне призналась Этта, снова и снова поражаясь, что он - часть ее семьи, что бы это слово теперь ни значило.  - Когда думаешь уходить?
        - Я бы ушел неделю назад,  - ответил Хасан,  - но из-за некоторых племен по пустыне небезопасно ходить в одиночку. Так что я жду - должно быть, осталось не долго.
        - В самом деле?  - спросил Николас.  - А что это за пустыня?
        Удивленно рассмеявшись, Хасан чуть не выронил фотографию:
        - Возможно, тут-то нам и стоит начать все с начала? Мои новые друзья, позвольте мне быть первым, кто смиренно поприветствует вас в городе городов, Димашке. Дамаске.


        Пройдя через проход, ни Этта, ни Николас не знали, который час, но когда Хасан осторожно сообщил, что сейчас три утра, его враждебность стала вполне объяснима.
        - Отдыхайте,  - проговорил он, забирая одну свечу.  - А завтра я покажу вам дом, город, и мы попытаемся разгадать загадку Эбби.
        Николас приоткрыл рот, расправил плечи, словно бы собирался протестовать, но Этта положила руку ему на плечо и просто сказала:
        - Спасибо. Доброй ночи.
        Когда дверь за Хасаном плотно притворилась, Николас отстранился, подойдя к кровати в несколько быстрых сильных шагов. Не садясь на нее, он сдернул покрывало и, даже не взглянув на девушку, устремился в противоположный конец комнаты, где расстелил его поверх нескольких прихваченных по дороге подушек.
        Эттин живот скрутило резким спазмом. А она как думала? Что они разделят постель? Продолжат с того же места, на котором остановились?
        Николас умел держать дистанцию. Она чувствовала, как он пытается выдержать ее и сейчас, позволяя тишине говорить за него, держась к девушке спиной, пока снимал грязную рубашку и аккуратно ее складывал. Теперь она чувствовала его слишком хорошо. Он заполнял собою всю комнату, просто стоя в ней.
        Это был совсем не тот Николас, который буквально выцеловывал из нее воздух. Она чувствовала, как его сердцебиение догоняет ее собственное. Николас был теплой волной, уносившей Этту ото всего остального, и она без единого его слова понимала, что он так же отчаянно нуждался в ней, как и она - в нем. Этта не была неопытна. Она знала это ощущение.
        Ты чувствуешь то же самое?
        Николас мог скрывать от нее что угодно и имел на это полное право. Он показывал лишь часть того, что испытывал, даже если бывал оскорблен в самых лучших чувствах. Но когда они оставались наедине, Этта чувствовала, как он расслабляется, и осознавала, какая же редкая честь - видеть его подо всеми этими жесткими слоями.
        Попытавшись запустить руки в волосы и потерпев неудачу, Этта обернулась к столу, на котором заметила старую серебряную расческу. Ее мысли все еще путались, когда она снова села и принялась за свои колтуны.
        Николас опять вскочил на ноги, расхаживая по комнате, сцепив руки за спиной.
        Этта чувствовала, как его тяжелые мысли нагромождаются между ними, когда он затушил несколько свечей на другом конце комнаты.
        Она хотела знать, о чем он думает, но боялась спросить, опасаясь, не связано ли его настроение с тем, как быстро они приближались к концу пути.
        Времени было отчаянно мало.
        «Ты уходишь»,  - подумала она, а слабый вероломный голос нашептывал: «Но еще не сейчас».
        - Подойди на секунду,  - тихо попросила Этта.
        Николас остановился, руки безвольно обвисли по бокам. И не двинулся.
        - Пожалуйста,  - добавила она, скидывая ботинки и снова становясь на ноги. Этта пошла через радугу разбросанных шелковых подушек, ковер под ногами оказался мягким, бархатным.
        Она взяла оставленный Хасаном тазик с водой.
        Вернувшись на свой насест на кровати, Этта опустила в воду последнюю чистую тряпку и аккуратно отжала излишек. Николас заколебался, но в конце концов двинулся к ней, крадучись, словно осторожный кот.
        Прежде чем он успел возразить, Этта крепко взяла его правую руку, приложив ткань к разбитым костяшкам. Раны уже подсыхали, но она трудилась со всей осторожностью, чтобы очистить их от крови. Его пальцы сжали пальцы девушки почти рефлекторно, полуприкрытые глаза следили за ней.
        - Я бы хотела, чтобы ты был с ним полегче,  - сказала она.
        - Он ворвался сюда, размахивая мечом. Мне следовало сидеть сложа руки и ничего не делать?  - разбушевался он.
        - Ты мог бы не пытаться подправить его лицо кулаком.
        - Я и не подправлял,  - возмутился Николас.  - Хасан сам несколько раз бросился на кулак. Я лишь стоял на его пути.
        - Ты смешон,  - сообщила ему девушка.  - Можно попросить тебя завтра перед ним извиниться?
        - Если ты настаиваешь, но я не уверен, что это так уж необходимо,  - сказал он.  - Он не зауважал меня, пока не понял, что я могу тебя защитить. Мы заключили мир. И если ты думаешь, что я не сделаю этого снова, позволь прямо сейчас рассеять твое заблуждение. Если дойдет до насилия, я не премину снова воспользоваться кулаками.
        Этта не хотела вступать в спор, почувствовав, что Николас начал искать повод, чтобы оттолкнуть ее. Она понимала, почему он так поступил, даже если и считала, что это слишком.
        Я должна рассказать ему. Он бы понял, что стоит на кону. Николас бы увидел, что они не могут просто отдать астролябию Айронвуду и умыть руки.
        - Я должна тебе кое-что рассказать…
        - Тс-с-с…  - прошептал он.  - Не сейчас. Не сейчас.
        Стоило ему только выдохнуть и сесть рядом с ней, как волнение улетучилось. Шурша щетиной на подбородке, он прижался щекой к ее волосам.
        Ничего не кончено.
        Не должно кончаться.
        Идем со мной.
        Этта сглотнула, загоняя слова обратно в горло. Она устала, эмоции обнажились, где уж тут сохранить здравомыслие. Правда затвердела внутри нее, огонек надежды вспыхнул, переменяясь, становясь небьющимся, словно алмаз. Сумасшедшая, глупая правда была столь же неразумна, сколь эгоистична, и Этта все понимала - она все понимала,  - но это, казалось, не имело значения. Она восхищалась и его прекрасным острым умом, и нежным сердцем, скрытым под штормовыми оттенками настроения, огрубевшими слоями. Она не хотела оставлять его; не хотела оставлять ни крупинки, притворяясь, будто ничего не было.
        Идем со мной.
        Она повернулась, целуя его в шею, там, где бился пульс.
        Идем со мной домой.
        Его пальцы соскользнули с ее пальцев - чтобы положить ногу Этты ему на колено, размотать грязную повязку и начать промывать рану на икре.
        - Почему ты наврал Хасану?  - прошептала она.
        Николас понял, о чем речь.
        - По его акценту и манере одеваться я предположил, что он магометанин.  - Увидев ее непонимающий взгляд, юноша уточнил:  - Последователь пророка Мухаммеда.
        Девушка назвала бы его мусульманином. Она кивнула.
        - Об их вере мне известно немногое; если честно, одни россказни,  - объяснил он.  - Но, полагаю, ее догматы соответствуют некоторым христианским, один из важнейших, конечно: незамужние женщины не могут оставаться один на один с жуликами, с которыми не связаны узами крови или брака.
        - Понятно,  - мягко пробормотала она.
        - Не буду притворяться, что никогда не делал ничего непристойного или не думал постыдных мыслей,  - тихо проговорил он.  - Какие тут могли быть вопросы: он бы отвел тебе другую комнату, а я не оставлю тебя одну в незнакомом месте, куда может прийти кто угодно, а я даже не услышу. Но… узнай кто-нибудь, что я остался здесь, а не в отдельной комнате, и твоя репутация окажется безвозвратно загублена.
        - Какое мне дело до того, как меня оценивают в рамках другого века,  - вскинулась Этта.  - Особенно тот, кого я, наверное, никогда больше не увижу.
        - Знаю,  - ответил он, разрывая чистую простыню на бинт, чтобы обмотать ее ногу.  - Но это важно для меня. Если бы я знал, что это тебе так не понравится, я бы ничего такого не предлагал.
        Ей что, почудилась боль в голосе?
        - Не в этом дело. Меня просто бесит, что это вообще пришлось делать, понимаешь?  - объяснила она.  - Что женщину не считают полноценной личностью. Я удивилась, когда ты это сказал. Думала, ты шутишь, но только потому, что размышляла как человек своего времени. В семнадцать рановато выходить замуж.
        Николас отпрянул, снова «надевая» осторожный оценивающий взгляд.
        - Большинство людей начинает задумываться о браке ближе к двадцати пяти,  - продолжила она.  - Сначала не мешало бы выучиться, найти работу и обзавестись жильем.
        - Понятно,  - ответил он, подражая ее тону.
        - Тебе не кажется, что это рано?  - уточнила Этта, чувствуя, что снова расходится.  - Так?
        - Мне почти двадцать,  - ответил он.  - Конечно, не рано. Но это не та мысль, которой я забавляюсь.
        По тени, промелькнувшей в его взгляде, Этта поняла, что Николас сказал больше, чем хотел. Когда юноша, отпустив ее, встал, она почувствовала его отсутствие, словно обжигающую боль в пустых легких. Его слова приоткрыли дрожащее подводное течение, и ей надо было бы придумать нечто другое, чем продолжать подталкивать его, чтобы узнать почему. Надо было бы…
        - Почему?
        Он повернулся, его лицо осветила вспышка гнева.
        - Я что, действительно должен отвечать? Составляешь каталог моих недостатков? Причин моей непригодности?  - На секунду зажмурившись, Николас спохватился, прижав руку ко лбу.  - Иди спать, Этта. Отдыхай. Завтра нас ждет непростой день.
        Она встала.
        Когда Этта была младше и страх сцены мучил ее, как никогда, сильно, она часто видела этот сон. Самое страшное заключалось в том, насколько все казалось настоящим; каждую ночь она чувствовала жар прожекторов на коже, когда выходила под их слепящий свет. Не имело значения, какую мелодию начинал играть оркестр,  - она ее не знала, не готовила,  - а импровизировать не получалось, и она только задыхалась от расстройства, что не может сыграть правильно по первому требованию. Сейчас ею двигало то же самое отчаяние. Девушка потянулась за правильными словами, но не придумала ничего, кроме как вздохнуть. Этта могла понять, каким он был человеком, но не жила жизнью, сделавшей его таким.
        Он ей чего-то не договаривал. В чем бы ни заключался его секрет, он пропастью пролег между ними, мешая ей приблизиться к нему. Что бы она ни пыталась ему предложить - слова, взгляды, прикосновения,  - все проваливалось в эту пропасть, не достигая его сердца.
        Дыхание юноши стало прерывистым и резким, когда она его обняла. Всего на один удар сердца. В следующий - он ее оттолкнул.
        - Нет,  - резко сглотнул он,  - не притворяйся, что это больше, чем…
        Этта потянулась к нему, притягивая к себе. Он все искал предлог, чтобы сделать это снова, даже когда его руки сжали ее плечи, удерживая на месте. Когда она поцеловала его, в поцелуе не было ни капли нежности. Никакой нерешительности. В отличие от нее, Николас оставался жестким, словно камень.
        Но едва девушка уверилась в собственной неуклюжести, он, хрипло застонав, обхватил руками ее распущенные волосы, нежно подхватил сзади доверчивый изгиб шеи и впитал ее вздох, дико и жадно; губы метались от уголка рта к подбородку, горлу. Кровь неумолимо пульсировала под кожей, и девушка попятилась, прежде чем осознала это. От прикосновений к нему закружилась голова, а когда ноги подкосились, она обрадовалась, что есть к чему прислониться.
        Она не слышала, что он шептал, уткнувшись в ее кожу, и только гадала, чувствует ли он себя таким же пьяным, как и она, погружаясь в омут слишком быстро, чтобы ухватиться за спасательный круг.
        Этта слегка повернула, направляя их к кровати; с тем же успехом она могла бы потянуть его в пылающий камин. Он так внезапно отстранился, что она упала на мягкие матрасы. Резко повернувшись на пятках и держась к ней спиной, Николас пошел в другой конец комнаты, потирая лицо и волосы, пытаясь унять дыхание.
        - Не притворяйся, что это не по-настоящему!  - удалось выговорить ей.  - Не смей трусить!
        - Трусить?  - Николас с трудом удержался от того, чтобы не взвыть, двинувшись обратно к ней на нетвердых ногах.  - Трусить? Ты играешь с вещами, в которых ничего не смыслишь…
        - Смыслила бы,  - парировала она,  - если бы ты доверял мне достаточно, чтобы объяснить. Я хочу быть с тобой… это так просто. Думаю, ты тоже хочешь быть со мной, но чего-то не договариваешь. И каждый раз я чувствую себя глупо. Просто скажи мне… если я все неправильно поняла, скажи мне об этом прямо сейчас.
        Должно быть, она застала его врасплох, потому что ему потребовалось время, чтобы собраться с мыслями.
        - Что тут объяснять? Ты отправишься домой. Я отправлюсь домой. И всему придет конец. Подумай об этом, Этта. Ты едва меня знаешь…
        - Я знаю тебя,  - перебила девушка.  - Я знаю тебя, Николас Картер. И знаю, что так быть не должно.
        - А я знаю, что ты с самого начала не собиралась отдавать Айронвуду астролябию,  - резко заметил Николас.  - Что думаешь, будто сможешь сбежать от него.
        Этта почувствовала какое-то странное безнадежное облегчение, что все, наконец, открылось.
        - Я могу заполучить астролябию и спасти маму…
        - А я? Думаешь, просто отпущу тебя, оставлю в смертельной опасности?  - требовательно поинтересовался он, наклонившись, чтобы посмотреть ей прямо в глаза. Наконец стена пала. Николас выглядел так, как она себя чувствовала: измученным, удрученным.
        - Ты собиралась снова бросить меня, не сказав ни единого слова?
        - Нет!  - возразила она.  - Нет! Я пыталась придумать для нас другой вариант, я не хочу, чтобы ты расплачивался жизнью…
        - Что за другой вариант? Ты вернешься со мной? Даже если бы нам удалось скрыться от гнева старика… Что в итоге? Мы бы все равно были в бегах. Даже если ты согласишься терпеть мои многомесячные отлучки в море, существуют законы - действующие законы, Этта, грозящие годами тюрьмы, запрещающие подобные союзы. Не только в Америке, но и по всему миру. Я могу жить с клеймом преступника, но никогда не попросил бы об этом тебя. И не стал бы рисковать твоей жизнью, зная, что найдутся те, кто и вне закона реализует свои предубеждения.
        Вот и ответ.
        До этого мгновения она не представляла, что можно почувствовать себя еще глупее и наивнее, чем уже чувствовала.
        Она ничего не знала. Просто ничего.
        - Этта…  - начал он.  - Получилось жестче, чем я рассчитывал. Вижу по твоему лицу, что ты правда не знала… но это все… именно так. Я жил с этим всю свою жизнь. Если есть способ все это обойти, я бы хотел послушать. Разве ты не видишь? Разве не чувствуешь, как сильно я тебя хочу? Я эгоистичный ублюдок, я хуже, чем ты думаешь, но я отвечу перед Богом или перед кем угодно еще, кто попытается встать на нашем пути, если буду знать, что ты в безопасности. Скажи, как это сохранить,  - укажи путь вперед. Умоляю.
        Она почувствовала, как подступившие к горлу слезы потекли по щекам:
        - Ты можешь пойти со мной. Не буду врать и говорить, что мое время идеально и что страна не стала хуже, прежде чем стать лучше, но те законы канули в Лету.
        Он как будто бы призадумался, потирая подбородок.
        - Что мне там делать? Как зарабатывать на жизнь? Единственное, что я знаю, к чему стремился, окажется невостребованным. И как мне подтвердить или получить гражданство?
        Боже, и в самом деле, как? Без номера социального страхования, свидетельства о рождении… паспорта. А как мама это сделала? Она ведь могла бы помочь ему с легендой?
        - Или тебе, твоей маме и мне придется постоянно путешествовать, чтобы держаться на шаг впереди старика?
        - Я не отметаю эти вопросы, потому что они насущные, и я не знаю, как их обойти,  - призналась она,  - но я готова попробовать. У мамы же как-то получилось. Путешественники явно придумали какой-то способ. Мне кажется, ты видишь только трудности, но не выгоды - например, медицину. Образование. Ты мог бы закончить школу, выбрать профессию.  - Она перевела дыхание.  - Я понимаю, как страшно начинать все сначала в новой эре…
        - Я не боюсь,  - перебил он и уже более мягко продолжил:  - Чего бояться, зная, что там у меня есть ты? Знаю, ты считаешь меня упрямцем… Я все спрашиваю себя, в чем подвох: мы нашли друг друга, а правильного пути вперед найти не можем? Есть что-то противоестественное в наших возможностях путешественников, быть может, это такое наказание?
        - Не говори так,  - взмолилась она.  - Это сложно, но я знаю, что не невозможно.
        - Но что, если не получится? Что, если мы не сможем разобраться со всем в твоем времени? По сравнению с вечностью твоя эра - крохотный отрезок времени - единственное место, где мы с тобой можем быть вместе в безопасности. Но даже так, как скоро тоска по дому и тем, кого мы любим, станет невыносимой для одного из нас? Все закончится тем, что мы расстанемся. Не лучше ли сделать это сейчас?
        - Нет,  - упрямо ответила она.  - Мы найдем место. Создадим свое собственное.
        - Я знал, что ты это скажешь. Если не можешь принять эти условия, тогда пойми, пожалуйста… Да, быть может, это звучит глупо, но у меня есть гордость, Этта. Я истекал кровью, обливался потом, отдавал все силы, чтобы выстроить свою жизнь. Я не могу быть тебе обузой. Желаю тебя всю и не могу дать тебе меньше, чем всего себя.
        Николас обнял ее лицо, стирая с него слезы.
        Его легкая улыбка, вероятно, была призвана заставить ее улыбнуться в ответ, но только еще сильнее разбила девушке сердце.
        - Мы сделали невозможное,  - проговорил он, приблизив губы к ее уху.  - Украли столько времени, сколько смогли, и его у нас никто уже не отнимет.
        - Этого недостаточно,  - прошептала она.
        - Я знаю, Этта, знаю,  - ответил он, отступая назад.  - Но это не может длиться вечно.
        Его слова снова и снова звенели в Эттиной голове, когда она лежала на боку на кровати и смотрела сквозь занавески, через пыль, осыпающуюся с тяжелого балдахина. Одна свеча осталась гореть неподалеку от того места, где он растянулся на полу, спиной к ней; мерцающее зарево освещало длинные сильные линии его фигуры. Судя по дыханию, он не спал.
        Они боялись того, что может произойти; их взоры устремлялись к будущему. И на это еще будет время. Пока же предстояло сохранить временную шкалу и разгадать последнюю загадку. Но она задавалась вопросом, что, если, выскочив за пределы естественного потока времени, они забыли самое главное, что может быть в жизни: что жить надо не прошлым и даже не будущим, а только настоящим.
        Этта пережила морское сражение, интриги жадного до власти старика, налет нацистов, тигра, кобру и огнестрельную рану - и отказывала себе во все этом из страха, что позже это может навредить?
        Что больнее: сожалеть о том, что провалилась, или о том, что даже не пыталась?
        Она была защищена. Этта так глубоко заботилась о Николасе, что казалось, он жил в ней, словно второе сердце. Она хотела его, а он хотел ее. К черту вечность. Это мгновение принадлежало им, и, если по-другому никак, она его украдет.
        Выбравшись из-под одеяла, девушка повозилась с пуговицами на спинке платья, пока оно с тихим шуршанием не упало к ее ногам. Тень мелькнула по стене, слившись с его тенью.
        Николас затаил дыхание, когда Этта приподняла одеяло и юркнула к нему, обвиваясь вокруг его горячего тела; ее рука скользнула по его боку, по мускулистому животу, но тут он поймал ее и медленно повернулся, глядя на нее.
        - Этта…  - прошептал он ей в щеку.  - Ты уверена?
        Она откинула голову, прижимаясь губами к его квадратной челюсти, ее пальцы не отставали.
        - Вечность не настанет прямо сейчас. Даже не завтра.
        Этта приподнялась, опираясь на его плечо, чтобы затушить огарок свечи, не дожидаясь, пока он потухнет сам. Ее заполнило ярчайшее счастье, когда она откинулась на спину и почувствовала его тяжесть. Николас наклонился, целуя Этту, и она подалась к нему, призывая прикоснуться к ней, найти свое потаенное «я», которое всегда в нем скрывалось. Этта почувствовала, как оживает настоящий Николас, почувствовала его первобытную силу, когда юноша двигался над нею, с нею, и позволила себе провалиться в него, раствориться в нем. У того, что она нашла в этой мягкой теплой тьме, не было ни начала, ни конца - это время было их собственным, творящим свою собственную вечность.

        18

        - Я думал над вашей загадкой,  - объявил Хасан, когда они спустились по ступенькам и вышли на теплый светящийся полуденный воздух внутреннего дворика.  - И, кажется, придумал ответ.
        Он сидел за столом рядом с неглубоким бассейном в тени нависшего над ним дерева, бросавшего в неподвижную воду огромные восковые листья. Стены были выложены замысловатыми узорами, подражающими переплетению стеблей зеленеющих вблизи растений. Среди них попадались колоколовидные цветы и всплески зеленых листьев, включая источник аромата, напоившего весь дом.
        Жасмин.
        Разбросанные по земле маленькие белые цветочки слезами падали на Эттины волосы и плечи с карнизов окон второго этажа. Дом оказался необычайно богат снаружи, а прошлой ночью они обнаружили, что он так же красив внутри. Как только взошло солнце и они смогли открыть ставни, комната явила буйство цветов и узоров, бегущих по стенам, коврам и даже оставленной за дверью одежде.
        Аккуратность и тщание, вложенные в оформление внутреннего дворика, просто поражали - все находилось в удивительном равновесии. Мастер, не колеблясь, впустил природу в самое сердце дома, отведя ей самое почетное место: лоскут солнечного света, чтобы разрастаться, и карниз, на котором она принимала восхищенные взоры. От результата перехватывало дыхание.
        Солнце пригревало Эттину спину, когда она подошла к Хасану. Он встал и стал накладывать в две тарелки хлеба и фруктов, потом налил горячего ароматного чая из блестящего серебряного чайника. Николас наконец-то выпустил руку девушки, усаживаясь на противоположном конце стола, все еще теряясь в хитросплетениях собственных мыслей. Проснувшись, Этта обнаружила его сидящим напротив тигра, вглядывающимся в его морду. Она, улыбаясь, села рядом с ним, когда он поцеловал ее в обнаженное плечо. Этта снова украдкой провела по нему рукой.
        - Этим утром ты выглядишь особенно свежим,  - заметила она.
        - Не спалось,  - ответил юноша,  - поэтому натаскал воды для ванны себе, а потом тебе. Должно быть, еще теплая.
        По всему телу растеклось незамутненное удовольствие.
        - За это я и расцеловать могу!
        - Еще бы,  - игриво согласился он.  - Можешь не сдерживаться.
        Этта крепко поцеловала юношу и пошла за ним в соседнюю комнату, где стояла фарфоровая ванна на ножках, совершенно не соответствующая обстановке.
        Николас омывал Эттину спину, пока она не нарушила уютную тишину вопросом:
        - Что это на тебе надето?
        Белая рубаха была частично скрыта роскошным золотым жилетом или плотно облегающим сюртуком, поверх которого красовался еще один длинный узорчатый малиновый сюртук, ниспадающий на свободные шелковые штаны. Талию обхватывал золотой пояс.
        - Если верить Хасану, шальвары,  - сказал он, указывая на штаны, «кушак»  - на пояс, «энтари»  - на похожее на халат пальто.
        Николас вышел, вернувшись с чистой одеждой, и девушка на мгновение затаила дыхание от красоты и богатства ткани, разложенной перед нею: прозрачного гомлека, нижней туники; чирки, короткого плотного нижнего жилета изумрудного цвета, застегивающегося на груди; шальваров, свободных золотых с сапфировым парчовых штанов, зауженных на лодыжках; и энтари из той же ткани. И, наконец, маленькой золотой шапочки, которую она приколола к волосам, и белого покрывала, яшмака, крепящегося к ней и прикрывающего все, кроме глаз.
        Наконец, смыв грязь с кожи и спутавшихся волос, Этта встала и начала вытираться, пока не порозовела.
        Николас упивался ею с такой нежностью на лице, что она чуть было не задохнулась.
        - Я подлец?  - спросил юноша, скорее обращаясь к самому себе, чем к ней.
        Этта улыбнулась, поглаживая морщинки и шрамы на тыльной стороне его ладони:
        - Думаю, главный подлец в сложившейся ситуации - это я.
        Он одарил ее долгим взглядом, который она не поняла: его глаза отяжелели от тьмы, пославшей холод прямо ей в сердце.
        - Ты жалеешь?  - внезапно догадавшись, прошептала она.
        Николас, казалось, вздрогнул от ее слов, решительно покачав головой. Он обхватил ее лицо своими большими теплыми руками и поцеловал так проникновенно, что она почувствовала, как пальцы ног впиваются в пол.
        - Нет! Ни минуты.
        После этого он не выдавил ни слова, даже не сумел толком поприветствовать их хозяина. Этта не могла понять - если Николас выглядел так не из-за случившегося прошлой ночью, то о чем же он тогда думал?
        - Этта, кушай!  - уговаривал Хасан, его теплая улыбка диссонировала с синяками, оставшимися на лице после драки с Николасом.  - Маленькая племянница, ты прекрасно выглядишь. Как ты находишь нашу манеру одеваться?
        Первое слово, всплывшее в ее голове, было «обескураживающе», что едва ли было справедливым. Энтари и шальвары были красиво скроенными; слои сапфирового и изумрудного шелка и парчи смотрелись невероятно роскошно, хотя и были тяжелыми. Она радовалась им, однако не только из-за того, что ее лондонское платье уже превратилось в лохмотья, но и потому, что в них было легче смешаться с толпой и проявить уважение обычаям этого места и эпохи.
        - Замечательно,  - поблагодарила она.  - Спасибо, что заботишься о нас.
        Этта с благодарностью приняла тяжелую тарелку с едой, едва успев вдохнуть, прежде чем набросилась на нее, глотая, почти не жуя, первые кусочки граната и инжира.
        Николас не спешил приступать к еде, сосредоточившись на внутреннем дворике, ища несуществующие тени и укромные уголки.
        - Баха’ар, мой новый друг,  - сказал Хасан.  - Кушай, пожалуйста. Я не держу слуг. Можешь не бояться разоблачения - я не отличаюсь беспечностью.
        - Баха’ар?  - переспросил Николас.
        - Моряк,  - пояснил Хасан.
        Николас криво усмехнулся, отламывая кусок хлеба.
        - А что там с подсказкой?
        Но Хасан не касался главной темы, пока не удостоверился: у гостей достаточно еды и никто не поставит под сомнение, насколько серьезно он относится к роли хозяина.
        - Что с загадкой?  - с нажимом повторил Николас. Хасан вскинул брови.
        Девушка ощетинилась от настойчивости в его голосе, настаивавшей, что каждая секунда, которую они здесь провели, была пустой тратой времени.
        - Спасибо,  - быстро вставила Этта,  - за потрясающе угощение. Мы бы хотели узнать, что вы об этом думаете.
        Казалось, Хасан спокойно отреагировал на эту грубость:
        - Принеси жасмин невесте, вечно спящей под небом… Так?
        Она кивнула.
        - Я попытался разбить ее на кусочки, чтобы понять,  - сказал Хасан.  - Подумал, что Роуз, конечно, имела в виду Дамаск. У этого места много названий. Город жасмина, а также Невеста земли. Но эта подсказка… она ведь подразумевает некое путешествие? Принеси жасмин невесте. Она хочет, чтобы вы покинули этот город, город жасмина. Поэтому она, должно быть, обращена к другой невесте.
        - И?  - забарабанив пальцами по столу, перебил Николас.  - Куда идти?
        Хасан поднял руку:
        - Терпение…
        Рука Николаса хлопнула, подбросив стоявшие на столе тарелки и блюда.
        - Эй!  - начала было Этта, но юноша прервал и ее:
        - Каждая секунда промедления грозит тем, что нас могут найти и выследить стражи,  - горячился Николас.  - К чему рисковать и тянуть, давая стражам Айронвуда возможность поймать нас… сейчас, когда мы так близки и к тому, чтобы найти астролябию. Не говоря о том, что у нас ведь есть крайний срок?
        Этта вздохнула, но кивнула.
        Хасан тоже кивнул:
        - Тогда поторопимся. Но, баха’ар, ты не знаешь эту землю так, как знаешь море. Пустыня - беспощадная красавица, карающая императрица, не склоняющаяся ни перед кем. Время уже перевалило за полдень, и не стоит отправляться этим вечером. Сегодня завершим все приготовления и выйдем завтра на рассвете. Но сначала выслушайте все, что я говорю, иначе не узнаете, куда идти. Хорошо?
        Николас опустил взгляд на свои руки, распластавшиеся по роскошному сверкающему дереву, и кивнул.
        - Как я уже сказал, Дамаск известен как Невеста земли, но есть и другая невеста - Пальмира, Невеста пустыни. Думаю, это и есть ваша цель. Что там дальше: вечно спящей под небом? Сам город был жемчужиной нашей торговли, светочем цивилизации. Но теперь от него остались одни руины: долина гробниц.
        Город, который нарисовала ей ее мать.
        - Это оно.  - Этта повернулась к Николасу:  - Там-то мы ее и найдем.  - А у Хасана спросила:  - Можно ли установить, о какой гробнице идет речь? Их очень много?
        - Много,  - почти извиняющимся тоном проговорил Хасан.  - Не могу вам сказать - я долгие годы не посещал этого места. Но Роуз говорит, вы должны искать знак - знак вашей семьи. Думаю, вы узнаете его, как только увидите.
        Этта кивнула, вспоминая дерево, выгравированное на обложке маминого журнала путешественника. Ее рука задумчиво крутила одну из холодных жемчужин сережки.
        - Однако я волнуюсь,  - продолжил Хасан.  - От Дамаска до туда три дня на лошади, на верблюде - и того дольше. Если сильней погонять лошадей, можно добраться за два дня, но это опасно - воды мало, и если вы их загоните, придется идти пешком.
        - Придется пойти на этот риск,  - сказал Николас.  - Нам нужна карта, компас, если он у тебя есть, вода и еда - мы можем прямо сейчас сходить на базар?
        - Ну, да, конечно, только вам не нужны ни карта, ни компас, потому что я пойду с вами. В качестве проводника.
        Николас было встал, но, услышав это, остановился:
        - Нам не нужен проводник.
        Почему?  - удивилась она. Он думал, что покорение океана дало ему какое-то волшебное представление о том, как покорить пустыню? То, что предлагал Хасан, было настоящим даром судьбы. Она не собиралась плевать ему в лицо.
        - Я почел бы это за честь,  - сказал Хасан.  - Идти такой маленькой группой не очень хорошо, но я буду защищать вас ценой собственной жизни.
        - Я вполне способен…  - начал Николас, остановившись только тогда, когда Этта положила руку ему на плечо.
        - Надеюсь, этого не потребуется,  - проговорила она,  - но мы принимаем твою помощь. Спасибо.
        Возможно, имея опыт, позволяющий понять, когда битва проиграна, Николас направился обратно в дом, пересекая внутренний дворик длинными, уверенными шагами. С тем же успехом он мог повернуться и сурово уставиться на них, такой жесткой была его поза.
        - Этот мужчина не любит проигрывать.  - Хасан подождал, пока Николас скрылся из поля зрения, прежде чем склониться к Этте с мягкой озабоченностью на лице.  - Я был бы рад убить его ради тебя.
        Девушка оцепенела от его слов и поняла, что это шутка, лишь когда Хасан рассмеялся.
        - Последнее время он на пределе. Выдалась пара тяжелых дней.
        - Я больше волнуюсь за тебя. Этим утром ты выглядишь несчастной,  - сказал он. Этта знала, что они примерно одного возраста; он в лучшем случае на несколько лет старше. В это мгновение, однако, его лицо выглядело таким понимающим, что казалось, ей предложили возможность излить себя кому-то древнему и мудрому, словно само солнце,  - кому-то, кто мог облечь в слова то, что она чувствовала.
        - У нас была размолвка,  - призналась Этта.  - Мы нашли наилучшее решение, но оно не окончательное. Он расстроился из-за этого и накручивает себя из-за всего, что происходит. Как и я.
        - Он сделал тебе больно?
        - Нет… ничего подобного,  - поспешно заверила его Этта.  - Просто… такое ощущение, что…  - Она не хотела ему лгать, но и не была уверена, как рассказать об этом, ни в чем не признаваясь.  - Что мое будущее не будет таким, каким, я думала, оно будет.
        Не говоря уже о страхе за маму: где она, как с нею обращаются, не пытают ли ее…
        - Думаю, возможно…  - Хасан замолчал, словно бы более тщательно подбирая слова.  - Думаю, возможно, между вами все не так просто, как ему бы хотелось, чтобы казалось?
        По Эттиной спине вдруг побежали мурашки.
        - Слушай внимательно, маленькая племянница,  - сказал Хасан, все понимая правильно.  - Я знаю его доводы. И не сужу, как другие. Эбби и Умми не были женаты - не позволяли традиции. Женщина моей веры не может выйти замуж за мужчину вне веры. Но Аллах во всей своей мудрости все же свел их вместе. Когда их разоблачили, мать отлучили от семьи. Отец привез ее сюда, на чужбину, чтобы начать новую жизнь и скрыть от позора, которым остальные пытались - безуспешно - попрекать ее. Он заботился о нас, обеспечивал, но нас не должны были видеть с ним вместе, под страхом осуждения, а мы не могли уйти с ним. Мы никогда не хотели ничего другого - только бы он, хоть изредка, был рядом.
        Хасан нежно похлопал Этту по руке, продолжая:
        - Это кощунственно, я знаю, и идет вразрез с нашими учениями и убеждениями, но я принимаю их выбор. В душе я нежно их люблю. Я не могу не думать, что важно не то, кого ты любишь, а то, как ты любишь. И вот что я хочу тебе сказать: цветок не становится менее прекрасен, если цветет не так, как от него ожидают. Если цветет час, а не дни.
        Этта снова кивнула, кое-как проглотив подступивший к горлу комок. Она хотела услышать именно это заверение, эхо собственных мыслей.
        - Он очень переживает, что люди начнут осуждать. Я восхищаюсь мужеством твоих родителей - не могу представить, как трудно им было.
        - Он хочет тебя защитить, и это очень хорошо,  - сказал Хасан.  - Это не недостаток. Но Эбби описывал мне, что значит путешествовать, видеть простирающуюся перед тобой ткань жизни. Он называл это возможностью. Говорят, для любых целей найдется достаточно времени, значит, нужно верить, что время есть и для тебя.
        - А что, если оно уже прошло?  - спросила девушка.
        Он наклонился вперед с легкой улыбкой на лице:
        - Тогда, возможно, ты найдешь способ раздобыть еще времени. Возможность, моя дорогая. Возможность.


        Город оказался ненавязчиво красив. Его кости были настолько древними, что на улицах можно было с легкостью представить и римского солдата, и крестоносца, и ярко одетых османских янычаров, наводнивших город замысловатыми одеждами и высокими, украшенными перьями шляпами. Это было перепутье веков.
        Дамаск поблескивал белым, как жемчужина, и, казалось, складывался, словно головоломка; улицы были извилистыми, кривыми, узкими, за исключением метко названной Прямой улицы, служившей хребтом города. Комнаты нависали над каменными мостовыми, иногда сливаясь арками, все истекало зелеными растениями и тенью. В любой момент казалось, что они могут свернуть с улицы и очутиться в другом спрятанном внутри этого мире. Солнечный свет, просачивавшийся сквозь город, заставлял Этту чувствовать, словно она смотрит на мир через старое оконное стекло.
        Минареты мечетей величаво возвышались над домами и крытыми базарами, мирно разделяя небо с церквями. Величайшей из них, как объяснил Хасан, была Большая мечеть, построенная во времена Омейядов. Она была размером с дворец, и какая-то его часть была видна из любой части города в пределах городских стен.
        В ее эпоху Сирия сгорала в огне гражданской войны, такой разрушительной, полной смерти и отчаяния, что миллионам беженцев пришлось бежать из нее. Война не пощадила даже Дамаск. Осознавать, что город простоял в той или иной форме не одну тысячу лет, оказалось неожиданно приятно. Он прошел через руки бесчисленных мастеров, столкнулся с кровавыми бунтами и порабощением - и выстоял.
        - Вперед, вперед,  - подгонял их Хасан.  - У Айронвуда есть осевшие в этом городе стражи. Мы должны добраться до суков и вернуться домой как можно быстрее.
        Этта зашагала быстрее, всматриваясь в многолюдные улицы и площади, выискивая любые признаки слежки; рядом шел угрюмый Николас, пряча руку с кинжалом в складках энтари.
        Каждый сук представлял собой крытый базар, занимавшийся своим видом торговли, каждый ломился от предложений. Если Этта думала, что уход с солнца на короткое время принесет какое-то облегчение от жары, то она ошибалась: тесные проулки суков, где толпы людей наслаждались прекрасными клетками и сладким щебетом певчих птиц, пробовали вес и прочность оружия, искали изъяны в товарах из меди, напоминали нью-йоркское метро в час пик.
        Под потолком, словно облака, висели корзины, а когда они проходили стены, увешанные лампами - любой формы и цвета,  - девушка чувствовала, как ее ноги останавливаются сами собой.
        Торговцы пряностями и парфюмеры предоставляли долгожданное облегчение от менее аппетитных запахов города, особенно запахов тех его жителей. Включая ее саму. Нет ничего действеннее, чем кислое дыхание торговца фруктами, чтобы вспомнить, сколько дней прошло с тех пор, как ты забросила попытки найти зубную щетку.
        Дружелюбность торговцев и местных жителей оказалась уникальной, не похожей ни на что, с чем она до этого сталкивалась. Николас с помощью Хасана пытался договориться о мехах для воды, а также о менее броской одежде. Этта смотрела на других женщин и надеялась, что не выглядела так же неуклюже, как себя чувствовала, стоя подальше от мест, где мужчины вели свои дела. Николас поручил ей сумку, в том числе и с золотом, оставшимся после Лондона. Когда она протянула ему мешочек, чтобы купить сухофрукты, он сунул его ей обратно и позволил Хасану аккуратно отсчитать собственные деньги.
        - Мы отдадим ему золото,  - прошептал Николас, склонившись к Эттиному уху.  - Просто необработанное золото и незнакомые монеты в таких количествах привлекут ненужное внимание.
        Хасан явно придумал какое-то приемлемое объяснение их присутствию. Он торговался шепотом, смехом, а иногда и суровым взглядом, медленно наполняя их корзинки и руки самым необходимым. Пока они с Николасом рассматривали и обсуждали достоинства различных седел, ее поймал бродячий торговец тканями, забросавший ее шелковыми платками, расхваливая их на языке, который девушка совсем не понимала.
        Этта не совсем поняла, что это было. Когда сладколицый человек набросил прекрасный отрез золотой парчи ей на плечо, семеня за нею, и она повернулась, у девушки возникло жуткое ощущение, словно по ее шее ползет паук. Этта огляделась, ее взгляд заметался между женщин, мужчин и торговцев.
        Невдалеке - у прилавка с грудами ткани на кривых полках - стояли двое бородатых мужчин в черных одеждах. Один казался смуглее остальных, а вот второй явно был европейцем, с кожей почти такой же бледной, как и у нее самой. На выбранный отрез ткани, перекинутый через руку, они не смотрели. Не следили они и за Хасаном, и за Николасом. Даже не за нею.
        Их взгляд не отрывался от стоявшей позади Этты и прижавшейся к колонне молодой женщины, внимательно изучавшей Хасана. Из-под белого шарфа, которым она обернула голову, выбилась прядь золотистых волос. Этта отдернула свое покрывало, чтобы как следует ее рассмотреть… убедиться, что она не соткана из дыма и пыли.
        Этта, должно быть, вскрикнула, потому что девушка обернулась к ней, и ее покрывало распахнулось, раскрывая лицо. На нее уставились ее собственные голубые глаза.
        Но… как? Хасан говорил, она ушла несколько дней назад. Она только сейчас уходит, чтобы спрятать астролябию? Или вернулась, спрятав ее?
        - Роуз?  - проговорила Этта, хватаясь голосом за имя. Это была ее первая ошибка.
        Догонять ее, когда та повернулась и побежала,  - вторая.
        Отследить ее передвижение оказалось нетрудно: они были единственными, кто проталкивался через поток циркулирующих по базару людей. Вослед ей летели гневные слова, но Этта едва ли слышала их сквозь собственное свистящее дыхание и шлепанье мягких подошв о землю. Мама оказалась быстрой.
        Вытянув руку, Роуз снесла прилавок с серебряными тарелками, полетевшими на землю вместе с дощечками, на которых те были аккуратно расставлены. Резко вздохнув, Этта споткнулась, едва удержавшись на ногах. Роуз оглянулась через плечо, и Этта успела увидеть ее мрачный взгляд, с каким собственная мать швырнула в нее небольшой кинжал.
        Он пролетел чуть ли не в дюйме от Эттиной шеи - да и то только потому, что она наконец упала, зацепившись ботинком за что-то торчащее из ближайшего киоска.
        - Роуз!  - закричала она.  - Пожалуйста, я просто хочу с тобой поговорить…
        Толпа расступалась вокруг них - какая-то женщина испуганно вскрикнула,  - но все Эттино внимание сосредоточилось на этом лице, на том, как его выражение заострилось, словно лучший клинок на всем базаре.
        - Скажи Генри или Сайрусу или на кого, черт возьми, ты там работаешь,  - крикнула мама с практически незнакомым сильным акцентом,  - что они никогда ее не найдут.
        - Ты имеешь в виду астролябию?  - спросила Этта.  - Я не пытаюсь встать у тебя на пути, клянусь…
        Пара рук оторвала ее от земли, и последнее, что она увидела, прежде чем покрывало снова упало ей на лицо, была Роуз… пятящаяся с широко раскрытыми глазами.
        - Пусти!  - выкрикнула сбитая с толку Этта. Ее подняли на ноги и перебросили через плечо.  - Николас, прекрати, это она!
        Но… ослепленная тканью и собственными волосами она еще раз втянула воздух, покрывало прилипло к губам и языку. Этот запах… от Николаса всегда пахло морем, как мылом и кедром. А теперь, удерживаемая на месте крепкими руками, она чувствовала только запах верблюдов.
        Они повернули направо, когда послышался еще один встревоженный вскрик. За секунду до того, как над городом поплыл призыв к молитве, послышался треск дерева, раскалывающегося от удара о землю.
        Эттину спину внезапно обдало жаром, и мир вспыхнул огненно-красным под ее сомкнутыми веками. Ее руки оказались в ловушке под ней же, прижатые к чьим-то плечам. Девушка бешено извивалась, пиналась, крики заглушала обмотавшаяся вокруг нее ткань.
        Меня захватили…
        Эттина нога ударила в уязвимое место, и мужчина упал на колени. Повалившись на горячий камень, девушка едва поднялась на четвереньки, как ее снова свалил резкий удар в голову. В рот набились пыль с грязью, скрежеща между зубами. Она попыталась отползти, перед глазами разлилось что-то черно-белое, закрывая обзор на ее кровоточащую руку, распластанную на бледном камне.
        За спиной послышался рык ярости, а спину лизнуло порывом ветра. Этта снова упала вперед, но успела сдернуть покрывало с лица. Тогда-то она и увидела Николаса, таранящего плечом одного из мужчин, которых заметила прежде.
        Вокруг собирались люди, некоторые начинали молиться, другие не могли оторвать глаз от Николаса, впечатавшего кулак в лицо одному из нападавших, тогда как второй прыгнул ему на спину. Рука второго исчезла в складках балахона Николаса, и Этта услышала, как юноша закричал, ударяя его затылком и сбрасывая на землю.
        Никто не пошевелился, чтобы помочь, пока с базара не прибежал Хасан, взывая о помощи. К тому времени оба незнакомца в черных одеждах поднялись на ноги; Этта не видела, как им это удалось, но они ринулись в хаос, который сами же и создали, подгоняемые янычарами.
        - Этта… Этта!  - Николас упал перед ней на колени, его легкие раздувались, словно мехи.  - Ты ранена?
        Прежде чем ее опухший язык смог вытолкнуть ответ, юноша, словно бы удивленно моргнув, покачнулся. Она потянулась к нему: одна рука схватила юношу за руку, чтобы поддержать, вторая двинулась к его боку, где растекалось большое влажное пятно отчаянно-алой крови.
        - Нет,  - задохнулась Этта,  - нет, нет! Николас!
        Но даже она не смогла удержать его, когда он упал.

        19

        Он знал, что дела плохи, потому что рана вообще не болела.
        Фрагменты последних часов рассеялись в голове, словно разметанные ветром белые лепестки, устилавшие открытый внутренний дворик. И это все случилось несколько часов назад? Невероятно. Стояла темень. Должно быть, прошли дни, а он никак не мог вынырнуть из глубины ужасного напряженного сна.
        Над головой плыли мягкие голоса. Мягкие руки приподняли повязку на боку, чтобы осмотреть рану. Мягкие тряпки стерли адский пот с лица. Чего Николас не ожидал, так это того, сколь мягким окажется прикосновение смерти. Почему-то казалось несправедливым выйти из боя. Остаться без сил жечь, чертыхаясь, перекрикивая шум битвы, пока из груди не вырвется последний вздох. Разве он не имеет на это права? Или все лишь казалось таким неправильным, потому что он прожил всю свою жизнь в отчаянной борьбе, напрягая все силы? Отходя с шепотом… эта мысль, казалось, уселась у него на груди, отчего дышать становилось все труднее и труднее.
        Возможно, он подумает об этом еще немного, когда чуть отступит усталость.
        Да.
        Место, куда они его перенесли, пахло землей. Вокруг постоянно звучало тихое шарканье ног и голоса. Что он понимал из их языка, не имело значения; из-за рева крови в ушах сосредоточиться не получалось. Больница? Он заставил себя открыть глаза, как только его век коснулся свет.
        Вокруг оказались стены, чистые и белые, словно в могиле, богато украшенные резьбой. Николас постарался не отключаться как можно дольше, чтобы рассмотреть, что же там было. Тысячи солнц. Тысячи цветов. Покой и умиротворение. Даже вода, которой обтирали его лицо, сладко благоухала, напоенная цветами, напоминавшими ему Этту. Но, конечно же, что бы сейчас не заставило его думать об Этте?
        Хотя рядом с ним стояли свободные койки, в этой части коридора он был один, оставленный смотреть на воду, переливающуюся в комнатном фонтане, на молодых мужчин и женщин, пришедших к нему наполнить чаши. Его приподняли, заставляя выпить безвкусный бульон. Кажется, он сказал им, что это бессмысленно - горло опухло и саднило, словно он проглотил солнце. Он-то знал.
        Рана не убила его.
        Убьет лихорадка.
        Несмотря на то что он боролся очень слабо, его плотно закутали, загнав в ловушку собственного тепла, но, кроме как потеть и страдать, ничего не оставалось. Все эти люди ухаживали за ним, но никто из них не мог ему помочь.
        Этта может.
        Этта могла.
        Святой Боже… он видел человека, пытающегося размозжить ее голову о камень, и самая последняя подвластная ему цепочка событий разорвалась. Она в порядке? Где она? И какой сегодня день… сколько их прошло? Догадается ли она идти без него?
        Когда его глаза снова закрылись, он увидел не ее лицо, а лицо Холла… так он выглядел, присев перед Николасом, когда мальчик был ему по пояс, сообщая, что они уезжают. Капитан протянул ему руку - большую, такую большую и теплую.
        Холл… Кто скажет Холлу, что с ним случилось? И Чейзу? Возможно, один из них сможет разыскать Айронвуда, только чтобы выяснить, что у того тоже нет определенных ответов.
        Пропал. Он будет известен не тем, что совершил, а тем, как умер. Большинство моряков принимали, что это слово означало конец - со всей его смертельной простотой. Но Холл и Чейз слыли безжалостными оптимистами. Смогут ли они выдержать бремя неведения? Снова попал в рабство, стал пищей для акул, сгнил в тюрьме… Они могут сколько угодно мучиться, гадая, но так и не приблизятся к истине.
        Николас начал измерять время призывами к молитве. Каждый раз, чувствуя, что кто-то рядом, он инстинктивно напрягался, пытаясь дотянуться до несуществующего ножа под подушкой.
        Николас проснулся от звука тихого гудения и треска ткани, повернул голову, чтобы посмотреть, кто это. На соседней кровати сидел юноша, рядом стояла корзинка с белым льном или грубым шелком. Рулоны ткани были испорчены, изуродованы зияющими дырами и разрывами; возможно, их пожертвовали в больницу на бинты, или, возможно, раньше они служили постельным бельем, а сейчас получили вторую жизнь. Молодой человек без труда раздирал холсты на длинные полосы; прорехи ослабили ткань, сделав ее беспомощной перед его силой.
        Разум Николаса не мог идти прямой дорогой, держаться единственной мысли, не теряя ее в жару лихорадки. Но образ никуда не делся, даже когда глаза, отяжелев, закрылись. Что же за задача перед ним стояла?
        Деньги… Власть…
        Разрыв. Раздирание. Ткань. Время.
        Почему он был здесь.
        Почему Этте пришлось вернуться.
        Время… они находились практически вне времени… Этта…
        Этта. Ему нужно поговорить с Эттой.
        Возможность представилась только ночью - воздух заполнил знакомый голос. Продрав глаза, Николас увидел Хасана, разговаривающего с одетым в чистейшие одежды стариком с бочкообразной грудью. Николас попытался открыть рот, но издал лишь жалкий всхлип. Никто не услышал его, пока он не прокашлялся.
        - Мой друг, позвольте принести вам воды…  - Старик с волосами столь же серыми, как серо было у Николаса в голове, повернулся, бросив взгляд в его сторону. Николас схватил Хасана за балахон, прежде чем тот успел отстраниться.
        - Этта,  - прохрипел он, тщательно выговорив слово.  - Приведи… приведи ко мне Этту.
        - Уже поздно,  - чуть ворчливо ответил Хасан.  - Ты бы хотел, чтобы она увидела тебя таким?
        Так она что, вообще сюда не приходила?
        - Сейчас же,  - сурово отрезал он, но, призадумавшись, тихо добавил:  - Пожалуйста.
        - Да, хорошо,  - сдался Хасан. Вставший на колени подле Николаса Хасан начал подниматься, принимая свою изначальную позу, склонившись над его лицом.
        - Баха’ар,  - начал он тихим замогильным голосом.  - Не умирай так далеко от моря.
        Николас закрыл глаза, ожидая, и не открывал их, пока не услышал знакомые Эттины шаги, спешащие по кафельному полу. Стало совсем темно - вечер теснил день. Вокруг, согревая своим светом постель, горели свечи. Он подумал об их ночи - вспомнив выражение ее милого лица, как она смотрела на него,  - и у него что-то сжалось в груди.
        Ее шаги замедлились, он знал, что, должно быть, выглядит так же ужасно, как себя чувствует. Выражение Эттиного лица рвало ему сердце - как же хотелось забрать ее боль. Он мечтал увидеть последнюю улыбку, прежде чем рассказать ей правду.
        - Как насчет поцелуя, а?  - прошептал он.
        Она, кажется, улыбнулась и медленно опустилась на пол, прижавшись мягкими холодными губами к его губам. Отстранившись, Этта не убрала руки, поглаживая его по щекам, лбу, голове.
        - Где?  - спросил он, снова прочищая горло.
        - Кеймейр - больница здесь, в Дамаске,  - тихо проговорила она, поджимая под себя ноги.  - Я хотела забрать тебя домой, но Хасан беспокоился, что нас выследят чужаки. Да и без врача тебе никак.
        Николас скривился, и девушка тихонько рассмеялась.
        - Хасан стоял на страже. До сих пор он едва давал мне тебя увидеть. Прошлой ночью пришлось красться под покровом темноты.
        - Одной?  - Он окинул ее неодобрительным взглядом, но девушка не обратила на это внимания.
        - Но я попалась, и он оттащил меня обратно в дом. Ты проспал последние два дня.
        Два дня. Боже. Всего три дня до назначенного стариком срока?
        Его сердце заколотилось от страха - за нее, женщину, ответственную за эту безумную погоню.
        - Те, напавшие на нас, их поймали?
        Ее руки продолжали его поглаживать, и он жадно тянулся к ее прикосновениям, чтобы она не отстранилась.
        - Увы, нет. Жаль. Думаешь, это стражи?
        Наверняка. Выслеживали Роуз и наткнулись на столь же ценный подарок судьбы в лице Этты. Черт возьми, они и дня провести не смогли без того, чтобы их поймали. Каким никчемным защитником он себя показал!
        - Тебе жаль, что меня ранили, а не того, что ты за ней побежала,  - многозначительно изрек Николас, радуясь твердости собственного голоса.  - Это в самом деле была Роуз?
        - Да, собственная мать бросила в меня нож.  - Этта покачала головой:  - Не могу дождаться, когда ей расскажу.
        - Она тебе что-нибудь сказала?
        - Только то, что никогда не даст Сайрусу и какому-то Генри забрать астролябию,  - сказала Этта.  - Я не успела даже рта раскрыть, чтобы объяснить: мы не отдадим ее никому из них.
        Ах.
        Он знал, что время пришло. Знал, что, кроме простого желания ее увидеть, он позвал ее сюда, чтобы наконец-то раскрыть правду.
        Но теперь, когда Этта была рядом с ним, со своим милым лицом и светлым сердцем, он поймал себя на том, что застрял.
        «Кружного пути нет,  - подумал он.  - Только прямой».
        Девушка откинула одеяло, и Николас наконец освободил руки; вновь обретенную подвижность он использовал, чтобы дотянуться до ее ладоней и прижать их к своей груди. Он знал, что Этта чувствует, как бешено скачет его сердце.
        Она резко нахмурилась. Этта выглядела такой усталой, и Николас не сомневался, что послужило тому причиной.
        - Что такое?
        - Я должен тебе что-то сказать,  - начал он.  - А ты должна позволить мне договорить до конца. Это важно.
        - А до утра не подождет? Тебе нужно отдохнуть…
        Как похоже на Этту: видеть, что его светильник угасает, и отрицать это до последнего.
        - Я не был честен с тобой. Я не могу ждать.
        Этта отстранилась, но он держал ее за руки, словно на якоре.
        - Я не просто пошел за тобой через проход… Да, я волновался, что ты подвергаешь свою жизнь значительной опасности, но… после того, как ты вышла за дверь в ту первую ночь, пошла спать, Айронвуд обговорил со мной новые условия.  - Горло сжалось, и юноша на мгновение сбился с мысли, почувствовав жгучую боль в боку.  - Что я пойду с тобой, займусь этим делом и удостоверюсь, что ты не попытаешься сбежать с астролябией или иным образом обманешь его. Я собирался принести ему астролябию, Этта, с твоего согласия или без него. В обмен он бы уступил мне свои владения в Вест-Индии - огромное состояние. Теперь я знаю, что оно перестанет существовать, как только он изменит прошлое и создаст новое будущее.
        Этта покачала головой, пальцы, сжимающие его пальцы, ослабли. Несколько мгновений он был уверен, что она вот-вот заговорит, но это была лишь игра света свечей.
        - Скажи что-нибудь,  - прошептал он.  - Пожалуйста… скажи, что презираешь меня за то, что скрыл правду, что никогда не простишь… скажи что-нибудь, только не скрывай от меня свои мысли.
        - Скажу,  - спокойно ответила она, неотрывно глядя на него сквозь упавшую на лицо прядь волос.  - Вот только придумаю, как лучше вырезать из твой груди сердце и съесть его.
        Из его груди вырвался слабый смешок.
        - Хотел бы я, чтобы ты так и сделала. По крайней мере, тогда бы ты увидела, как я раскаиваюсь, какую безграничную власть ты захватила надо мною, с той минуты, что я увидел тебя.
        Этта закрыла глаза и отвернулась, пытаясь скрыть выражение лица… словно могла спрятаться от него спустя все это время.
        - Я не хочу, чтобы ты… говорил что-то вроде этого, потому что чувствуешь себя виноватым. Хотела бы я, чтобы ты рассказал мне все с самого начала? Да. Но я сама довольно долго скрывала от тебя, что не собираюсь отдавать астролябию Айронвуду. И не забывай: пока ты ничего ему не отдал.
        - Я лгал тебе…  - Николас не мог понять подобной реакции; он-то приготовился к неизбежному отторжению, ненависти, как только она узнает, что он замышлял. Юноша едва мог заставить себя дышать, чтобы не разрушить нереальность мгновения.
        - Но я же знаю, почему ты так поступил. Знаю, что, если у тебя будет много денег, ты сможешь купить себе корабль, начать совершенно новую жизнь. Это то, чего я хочу для тебя… обладать вещами, которые ты заслуживаешь. Я хочу, чтобы они у тебя были и чтобы ты не чувствовал себя виноватым из-за того, как ты их получил. Ты сказал мне правду. Не нужно слагать поэму, чтобы облегчить удар.
        - Я заключил сделку не только ради награды,  - сказал он.  - Ты должна это знать. Я думал, что в долгу перед Джулианом и обязан закончить то, что мы начали, и… я хотел… быть с тобой. Защищать тебя.
        - Николас…
        Правда, обнаженная до костей, заключалась в том, что если бы он не думал о ней все время, то не стал бы и ввязываться. Всего Айронвудова состояния не хватило бы, чтобы прельстить его.
        Николаса потрясли Эттины чувства: чистая вера и забота. Он ее недооценил, да еще и сглупил, отрицая внимание… любовь к нему. Другого слова, чтобы описать это, не было. Она действительно чувствовала то же самое. Эта мысль затопила его, наполняя вены и облегчением, и мучением. Он потянул ее к себе, пока она не перестала сопротивляться и не свернулась подле него.
        - А если все-таки поэму? А нынче «С добрым утром!» говорим,  - начал он, порывшись в памяти в поисках оставшихся строчек.  - Мы душам, в страхе замершим смятенно; Любовь весь мир нам делает чужим И комнатку нам делает вселенной[10 - Джон Донн «С добрым утром». Пер. с англ. Б. Б. Томашевского.].
        - Теперь я убедилась, что ты действительно нездоров…  - начала она, но он не закончил. Ради этих нескольких последних решающих секунд он мог еще немного побороться со сном. Даже если у него самого не получилось ее убедить, Джон Донн не подведет.
        - Пускай, плывя на запад, моряки Откроют новые материки, Для нас есть мир один, где мы с тобой близки!
        - Просто чтобы ты знал. Прочтешь мне это еще раз, когда будешь чувствовать себя лучше,  - сообщила она ему. Дрожь в голосе девушки поумерила его дерзость.  - Можешь попробовать какое-то время не думать, будто умираешь?
        - Послушай,  - проговорил он, почувствовав, как заплетается язык. Жар, который она добавляла его и без того горящей коже, мог бы сжечь человека заживо.  - Ты и так уже слишком задержалась. Попроси Хасана отвести тебя в Пальмиру завтра же утром. Будет нелегко и долго, но я знаю, что ты справишься. Знаю, ты примешь правильное решение, что делать с астролябией. Верю: твое сердце выберет правильный путь.
        - Нет,  - ответила она.  - Без тебя я не пойду …
        - Можешь послушаться меня хотя бы в этот раз?  - спросил он.  - Ты же знаешь, что стоит на кону. Ты должна идти.
        - Ты мой напарник,  - высоким голосом возразила она, и Николас прижал девушку крепче. Этта расстроилась, но только потому, что поняла, что он прав и какая его ждет судьба.  - Не смей оставлять меня сейчас. Я не пойду без тебя. Я тебя не покину.
        - Ты не можешь вернуться,  - возразил юноша.  - Ты должна идти вперед… всегда вперед.
        Этта приподнялась, заглядывая ему в лицо. Слезы подступили к ее светлым ресницам, но она не дала им упасть. Напротив, Николас увидел, как в ней вновь расцвела решимость, и тогда он сам наконец-то понял, почему она вдохновляет обе его враждующие части: половину, желающую стать истинным джентльменом, которого она заслуживает, и проходимца, жаждущего ее любой ценой.
        - Тебе станет ужасно стыдно, когда ты все это переживешь, а я вернусь и заставлю тебя ответить за всю эту поэзию,  - заявила она.  - Клянусь, вы, люди восемнадцатого века, склонны все драматизировать.
        - Это…  - Он, хрипя, боролся за слово. Стук в голове только усилился, когда сердце заколотилось быстрее. Он бы хотел побыть с ней в тишине, вновь познать грани ее мягких контуров в эти последние несколько часов.  - Если бы можно было просто выбрать.
        Разве в ее время люди не умирают от лихорадки? В самом деле?
        - Ты так говоришь, как будто уже наполовину сдался,  - сказала она.  - Ты еще столько всего должен сделать для себя! Ты не умрешь - я тебе не позволю!
        Николас выдохнул, вдохнул, но не смог выговорить ни слова. Теперь он сражался, чтобы не поддаться серебристо-шелковому зову забытья. Силы покидали его, тянули назад, мимо точки выбора. Выбора не было. Хотя юноша и хотел нанести ответный удар, вцепиться в жизнь до кровавых мозолей на пальцах, он видел слишком много смертей, чтобы поверить, что сможет спастись. Даже если, вооружившись хитростью и удачей, человек переживал не одну лихорадку, в итоге всегда находилась та, что его приканчивала. Но, конечно, если и была причина попробовать, то это она.
        Истощение схлынуло, на секунду отступив, когда девушка пылко его поцеловала.
        - Я не оставлю тебя здесь,  - пообещала она.  - Поклянись, что будешь бороться.
        - Я люблю тебя.  - Каким бы слабым утешением это ни было, теперь между ними будет только правда.  - Так отчаянно. Чертовски неловко.
        - Поклянись.  - Николас почувствовал, как по его щекам потекли первые Эттины слезы. Девушку забила дрожь, поэтому он снова притянул ее к себе, надеясь успокоить. Никогда еще он не чувствовал хватки времени так остро; столько всего хотелось сказать, а силы истекали.
        - Ты будешь жить… Ты должна жить,  - продолжил он.  - Думаю, ты знаешь… правду… я хотел бы пойти с тобой. Увидеть твой дом. Найти для нас место, о котором ты говорила…
        - Оно ждет,  - сказала она.  - Нужно просто прийти.
        Она могла потрясти его всего несколькими словами.
        - Ты будешь думать обо мне, играя на скрипке?  - вполголоса спросил он.  - Иногда… не всегда и даже не часто, но, возможно, когда услышишь море и вспомнишь… Я бы хотел тебя услышать… хоть раз…
        - Николас,  - резко проговорила она, обхватив его лицо ладонями, вытягивая обратно за крутой, темный край,  - если ты умрешь, я никогда тебя не прощу. Мне плевать, что это эгоистично,  - не прощу. Борись.
        Любовь ведь в самом деле эгоистична. Она заставляет честных людей хотеть того, на что они не имеют права. Отгораживает ото всего остального мира, стирает время, отметает разум. Заставляет жить вопреки неизбежному. Желать разум и тело другого; заставляет чувствовать, будто ты достоин владеть чужим сердцем и освободить в нем место для себя.
        «Ты моя,  - думал Николас, наблюдая за Эттой.  - А я твой».
        - Расскажешь мне… всего одну вещь… о своем времени?  - умудрился выговорить он.
        - Конечно,  - кивнула Этта.
        - Помнишь… ту лондонскую пару… на станции?
        - Тех, что танцевали?  - спросила она.  - А что такое?
        - Мы бы могли… потанцевать… так же?  - выдавил он, обнаружив, как непросто выровнять дыхание.  - В твоем времени?
        Этта сжала губы, явно пытаясь спрятать улыбку:
        - Да.
        - Так и думал. Побудешь со мной… пока я сплю?…
        Она поцеловала его щеки, веки, лоб, оставив горящий след на сердце. Его дыхание замедлилось, сердце, казалось, бормотало извинения в ответ… в ушах раздавалось медленное бум-бум-бум, напомнившее ему руль меняющего курс корабля. Постепенное замедление, а потом…
        Не так.
        Не шепотом, умоляю, Господи, но ревом. Ему нужно закончить это путешествие перед началом следующего.
        - Борись,  - в последний раз прошептала она, обдав теплым дыханием его ухо.
        «За тебя,  - простучал его пульс в ответ.  - За меня».
        Николас лишь смутно ощущал Эттино присутствие, когда она отстранилась; оказавшись в ловушке между сном и огненным адом лихорадки, он не мог пошевелить ни обессиленными руками, ни ногами. Все, что у него осталось, так это боль: то мучительно стреляющая в стежках на боку, то бьющаяся в черепе.
        Спал он тяжело, сны были обжигающими и яркими. Ему снился дом на Куин-стрит, путь от кухни до потайной двери в столовую, куда он шел прислуживать за столом. Оставайся незаметным. Стой в тени. Молчи. Ему снились руки матери - как странно помнить их форму, вес и прикосновение, когда ее лицо оставалось так далеко. Розовые шрамы и ожоги, покрывающие их тыльную сторону, говорили о бесконечной работе на кухне. Она всегда его гладила: рубашку, волосы, грязь и кровь на его лице. Он вспоминал ее руки, деформированные и загрубевшие от работы, но теплые, и когда он потянулся за ними…
        Николасу снилось, как он сжигает дом дотла и мочится на пепелище.
        Так что было немного пугающе, что его выдернули из сна, плеснув теплой водой.
        - Баха’ар! Проснись! Дурак!  - орал Хасан, его голос стал практически неузнаваемым, когда он ударил Николаса в грудь. Слово, которое он выбрал, явно считалось весьма грубым, потому что стоявший рядом в торжественном молчании целитель чуть не подавился.
        Изумление прогнало облака дыма из его головы. Николас чувствовал себя, словно отжатая и оставленная сушиться на солнце ткань. Каждая мышца его тела протестующе заныла, когда он немного выпрямился, прислонившись к стене.
        - Что такое?  - прохрипел он.  - Чего раскричался, словно…
        - Дурак!  - снова рявкнул Хасан.  - Что ты ей сказал?
        Николас забыл, как дышать.
        - Этте?
        - Кому ж еще?  - завопил страж.  - Зачем ты велел ей уйти?
        В этот самый момент Николас понял, что выживет, хотя бы ради удовольствия собственноручно ее придушить. И что ж… да, он был слегка смущен представлением, которое вчера устроил.
        - Во-первых, тебе следует знать, что, черт возьми, ее невозможно заставить делать то, чего она не хочет. Я велел ей попросить тебя о помощи… и уйти утром.
        Настало утро: солнце еще не взошло, но тьма отступала с каждой секундой.
        Гнев угасал вместе с нею. Этта может быть импульсивной, да, но она не настолько безрассудна, чтобы попробовать в одиночку перейти пустыню. А если и решилась, то где раздобыла лошадь? Откуда узнала, куда идти? Этта не говорила на местном языке, у нее не было карты…
        По спине пробежал холодок:
        - Ты искал ее дома?
        - Думаешь, я настолько глуп, что не проверил бы там в первую очередь?  - разбушевался Хасан.  - Она туда не возвращалась. А если и возвращалась, то не для того, чтобы забрать свои вещи.
        Все тот же холодок обратился в лед в его жилах. Уйти без денег, без их маленькой сумки с запасами?
        Она ушла не одна. Не ненамеренно.
        Возможно, покинула город, не желая того… кто-то мог забрать ее, заставить против воли, украсть…
        Приложив неимоверные усилия, Николас вытащил ноги из-под одеял, не обращая внимания на то, как натянулась рана.
        - Надо расспросить людей… узнать, видел ли кто-нибудь, как она уходила.
        Не слишком хороший план, но их единственный шанс.
        Хасан кивнул, выстрелив вопросом в безмолвного седовласого врача. Он что-то пробормотал в ответ таким спокойным тоном, что Николас только распалился. Этот человек не понимает, что дорога каждая минута? Почему он выходит из комнаты, а не выбегает?
        - Спокойствие, друг мой,  - проговорил Хасан, усаживая Николаса на кровать, когда тот попытался подняться.  - Он скоро вернется.
        Целитель вернулся - после десяти мучительных минут. За ним, опустив голову и сложив руки перед собой, шел юноша, тот самый, которого Николас видел разрывающим бинты.
        Он говорил без всяких подсказок, выщебетывая ответы на вопросы Хасана. Когда Хасан, наконец, поднял руку над головой, как будто спрашивая «Какого роста?», последнее терпение Николаса лопнуло.
        - Что он говорит?  - требовательно спросил он.
        Лицо Хасана стало пепельно-серым.
        - Он говорит, что видел, как она покинула этот айван - то есть коридор,  - но ее встретила другая женщина. Европейка, говорит, как и она сама. И она вышла наружу в сопровождении двух других мужчин.
        Николас смерил юношу недобрым взглядом.
        - И он не подумал сказать кому-нибудь хоть одно чертово слово об этом.
        - Он решил, что женщина была ее семьей,  - объяснил Хасан, хотя Николас видел, как на его лице отразилось его собственное гневное разочарование. Как будто цвет кожи служил семейным признаком.
        - Как она выглядела?  - спросил Николас.
        - Молодая - как ты или я. Каштановые волосы, говорит… темнее, чем ее. Глаза… тоже темные. Говорит, видел, что она смотрела на невероятно маленькие золотые часы, каких он раньше никогда не видывал.  - Последние слова он подчеркнул с многозначительным видом.
        Ярость скрутила живот, когда он опустил ноги на холодный пол. Николас успокаивающе вздохнул. «Пока ты меня не получишь…» Он вытеснит слабость из своего тела, напитает ее злостью, пока не найдет Этту или пока его тело не рассыплется в конец.
        - Ты знаешь, кто это, баха’ар?
        Вместо ответа Николас задал встречный вопрос:
        - Ты знаешь, как завязать правильный узел?
        - Да,  - наморщив лоб, ответил Хасан.  - А что?
        - А то,  - сказал Николас, наблюдая, как по кафельному полу разливается рассвет,  - что я хочу попросить тебя привязать меня к лошади.

        20

        В чувство Этту привел не бешеный галоп лошади и даже не веревки, впившиеся в запястья, а холодный утренний туманный воздух и запах цветущего апельсина, принесенный ветром.
        Она продрала глаза, чувствуя дурноту от стремительного движения и влажной горячей тяжести наездника, сидящего за ней. Каждый выдох, обдающий затылок, все сильнее скручивал ее желудок, терзая болью в правом виске. Не освободив рук, Этта не могла пощупать голову, но предчувствовала, что шишка даст фору горе за ними.
        Они покинули Дамаск через несколько рощ, петляя между стройными рядами деревьев. Впереди виднелась золотая линия горизонта, и тут Этта поняла, почему Хасан назвал пустыню беспощадно прекрасной. Издалека, когда солнце поднималось над ней, пыль отливала великолепным золотом. Но один только цвет указывал на нечто куда более зловещее - бесплодность.
        - О… очнулась.
        Ее пальцы вцепились в седло, когда она медленно обернулась. Этта нахмурилась:
        - Сожалею.
        Когда Этта оставила Николаса, чтобы найти доктора или Хасана или кого угодно, кто мог бы подтвердить, что она не сходит с ума и в его лихорадке в самом деле наметился перелом, она едва не пропустила ее, прислонившуюся к стене. София назвала ее по имени, но Этта так безумно устала, что почти не сомневалась, что это галлюцинация.
        Но нет. На Софии были энтари и шальвары дамасских женщин цвета слоновой кости с золотом, голова склонена набок в обычной высокомерной манере.
        - Что ты здесь делаешь?  - сумела выговорить Этта.
        - Ты же не дура,  - ответила София,  - чтобы самой не догадаться. Я здесь, чтобы помочь тебе закончить задание.
        Даже тогда, озадаченная, подавленная, Этта не теряла бдительности. София могла бы найти их, только последовав за ними - не только через весь Дамаск, но и через все остальные проходы. Или… получив отчеты стражей, без сомнения, передававших свои наблюдения Айронвуду.
        - А я еще никуда не иду,  - сообщила Этта.  - Не сейчас.
        Лицо Софии ожесточилось за покрывалом.
        - Я боялась, что ты скажешь что-нибудь вроде этого.
        Острая боль, а потом… ничего.
        А теперь это.
        - Извиняюсь за грубое обращение,  - сказала София, с легкостью подводя свою лошадь к Эттиной. Стук копыт поднял столько пыли в воздух между ними, что ее мгновенно заволокло.
        - У нас просто не было времени,  - продолжила она без тени раскаяния.  - На твоем лице было написано, что ты не собираешься уходить, а за время, которое потребовалось бы, чтобы тебя переубедить, мы бы проехали полпути до Пальмиры.
        Этта выпрямилась, пытаясь ткнуть локтем сидящего за ней мужчину:
        - Откуда знаешь о Пальмире?
        - Вчера на базаре у тебя на хвосте висели эти стражи и наводили справки. Араб, с которым вы ходили, упомянул, куда вы собираетесь, торговцу, продавшему вам бурдюк. Беспечный,  - пожала плечами София.
        Вчера на базаре у тебя на хвосте висели эти стражи…
        Этта повернулась в седле, ужас, словно кулак, сжал ее желудок. Мужчина, покрытый припухшими синяками и с рассеченной губой, бросил на нее хмурый взгляд.
        Эти люди пытались схватить ее… один из них ранил Николаса. Раскаленная добела ярость забурлила у девушки под кожей, и она стала пинаться гораздо сильнее.
        - Прекрати!  - огрызнулась София.  - Мне пришлось заплатить ему вдвое больше, чтобы поехал с тобой… Он наплел нечто нелепое о своей вере, не позволяющей ему прикасаться к женщине, у которой еще не было связи. Не испытывай их терпение.
        Этта скрежетнула зубами:
        - Тебе не стоило заставлять их. Не слишком любезно с твоей стороны.
        Во взгляде мужчины было столько отвращения, что Этта подумала, что ее вот-вот снова ударят.
        - Ты…  - Слова застряли в горле.  - Ты наняла их убить Николаса?
        - О чем ты?  - София раздула ноздри.  - Если кто и напал на этого ублюдка, то не из присутствующих.
        Словно бы замерзшая рука стерла все чувства с Эттиного лица. Она потрясенно смотрела на девушку:
        - Ты там была?
        - На базаре? Конечно нет,  - ответила она.  - Я пыталась пройти через комнату - в которую открывается один из проходов,  - пока вас троих не было. А что? Ты о чем?
        Наездник за спиной Этты сильно стиснул ее талию, только что не ломая ребро. Что-то острое вонзилось ей в бок, и Этта приняла молчаливое предупреждение.
        Почему мужчина, с которым она ехала, или тот, что скакал прямо перед Софией, не хотят, чтобы она говорила? Потому что боялись разгневать эту Айронвуд, что действовали за рамками ее приказов, и это дойдет до Великого Магистра?
        - Кто-то… пытался меня ограбить,  - выдавила Этта, когда поняла, что София по-прежнему ждет ответа.  - Николас бросился на помощь, и его ранили. Вот почему мы были в больнице.
        - Какая досада,  - без тени жалости проговорила София.
        - Он - твоя семья,  - огрызнулась Этта.  - И у вас больше общего, чем ты думаешь…
        София протянула руку, так крепко вцепившись в поводья Эттиной лошади, что они оказались совсем рядом. Лошадь протестующее заржала, молотя копытами рыхлую пыль. Когда София заговорила, ее голос сочился ядом:
        - Повторять не буду, так что слушай: ублюдок - никакая не семья. Еще раз вякнешь - пожалеешь.
        Слово, которое она использовала, тон, каким она произнесла «ублюдок», сказали Этте все, что ей нужно было знать об отношении Софии к себе и к своей семье.
        Слава богу, Николаса воспитали не эти люди. Ей нужно найти способ, чтобы окончательно вырвать его из их рук.
        - Что ты здесь делаешь?  - наконец, требовательно спросила Этта.  - Ты сказала, что пришла помочь, но это,  - она дернула свои путы,  - намекает на нечто другое. Если ты шла за нами через проходы, почему ничего не сказала? Не поговорила с нами?
        София бросила поводья и повернула своего коня обратно к дороге, обращаясь к наемникам, очевидно, по-арабски. Она упоминала, что путешественники учили языки в рамках подготовки, но это все равно почему-то застало Этту врасплох. Она никоим образом не могла узнать их план, пока не станет слишком поздно.
        - Не хочешь, чтобы тебя преследовали,  - не уходи посреди ночи и не кради мои вещи,  - наконец, ответила София.  - А ты как думала? Он вот так просто тебя отпустит, скрестив пальцы, что ублюдок выполнит свою часть сделки?  - София насмешливо окинула ее жалостливым взглядом.  - Что? Не слыхала, о чем там Николас договорился у тебя за спиной? Он получает все…
        - Я знаю о сделке,  - отрезала Этта. Она поняла его еще тогда - о да,  - даже несмотря на жгучую боль. Связаться со стариком, чтобы получить все, что он хотел, было достаточно веской причиной. Если бы он только не скрывал это от нее…  - Он сам мне об этом рассказал.
        - Да ну?  - фыркнула София.  - Что ж, если он каким-то чудом переживет лихорадку, его уничтожат. Когда я пыталась втолковать дедушке, что ему нельзя доверять, он сказал мне, что любое предательство со стороны Николаса будет означать, что он никогда больше не поступит на корабль. Да что там на корабль - к причалу не подойдет. Он будет разбит.
        - Он не…  - Эттина голова просто раскалывалась от боли. Старик правда обещал разрушить его будущее, если он откажется от сделки? Ее сердце по-прежнему сжимал кулак страха, когда она проговорила.  - Он не умрет.
        - Блажен, кто верует, дорогая.
        Еще мгновение Этта сверлила девушку взглядом, пытаясь придумать свой собственный план.
        - Придется тебе с этим смириться. А что, старик в самом деле настолько тебе доверяет, чтобы отправить следом за нами? Или у него просто пехота на исходе?
        - Ты дала мне возможность, которую я и ждала… я могу с легкостью себя проявить, показать ему, на что я способна на самом деле.  - София замедлила свою лошадь, устраиваясь поудобнее в седле, словно это была самая естественная вещь в мире.
        Этта чувствовала себя мешком с костями, трясущимся из стороны в сторону, ноги, сжимающие бока лошади, уже ныли. Чтобы ее расслышали, Софии пришлось кричать, держа лицо вниз, чтобы в рот не набилось пыли.
        - Прости, что ранила твою гордость, с такой легкостью вас обоих выследив. Вы очень облегчили мне работу, отправившись в другую часть города, когда я прошла через проход в эту очаровательную секретную квартирку. В любом случае радуйтесь, что это я, а не кто-нибудь из дедушкиных людей. Мы ведь легко и быстро найдем астролябию, правда? И вернемся к тридцатому. Уж в чем, в чем, а в выдерживании невозможных крайних сроков дедушки я разбираюсь.
        Сомневаясь, стоит ли ей говорить, Этта покачала головой, водя пальцами по гладкой коже седла. Айронвуд явно не открыл внучке всей правды, но кто знает, как отреагирует София, узнав, что стоит на кону. Преданность Софии была тесно переплетена с успехом и будущим семьи - все, чего она хотела, зависело от того, удастся ли ей завоевать одобрение старика. Могла ли она думать о чем-нибудь еще, кроме этого внимания и уважения?
        - Говоришь, он рассказал тебе об астролябии, да?  - ехидно спросила Этта.  - Сомневаюсь, что признался, для чего она ему.
        - Тихо!  - рявкнула София, переводя взгляд на сидящего за Эттой мужчину.
        Но Этте нужно было попытаться воззвать к ее разуму:
        - Астролябия не считывает проходы, она их создает…
        - Заткнись, Линден!
        Она уже знает? И… что… ей все равно? У Софии не было личной привязанности к будущему: она никого не любила, ее никто не любил, у нее не было ни постоянного дома, ни родных мест. Возможно, поэтому все так просто.
        Этту тряхнуло, и она прикусила щеку, когда лошади снова понеслись. Мужчина за ее спиной хрюкнул нечто невразумительное, но она не обманулась - он не только понимал английский, но за всем этим стояло нечто большее, чем кто-либо позволял себе выдать. Они напали на них на базаре без приказа Софии или, по крайней мере, не сообщили ей о случившемся. Может, они были преданы только старику?
        И, возможно, София знала это и потому-то не хотела, чтобы Этта распространялась при них об астролябии. Она не забыла, что Николас говорил на базаре: золото или обещание сокровища привлекает ненужное внимание. Если София не хотела, чтобы наемники знали истинную ценность того, за чем их послали, значит ли это, что она боялась, как бы они не захотели взять астролябию себе? Но на что стражам астролябия, кроме как потребовать за нее выкуп? Это была зацепка, и Этту обуял соблазн - если разорвать тонкие нити преданности, связывавшие их с девушкой, может, удастся ускользнуть под шумок, опередить их и…
        Блуждать по пустыне?
        Оставить Софию умирать?
        Этта медленно покачала головой. Она была способна на многое, о чем раньше не догадывалась, но хладнокровно обречь девушку на смерть в пустыне… Пусть это будет крайним вариантом, если ничто другое не поможет.
        - Знаешь, что я представляю почти воочию,  - посмеиваясь, начала София.  - Дедушкино лицо. Его удивление, когда я выполню невыполнимую задачу.
        - Удивление?  - переспросила Этта, ощущая именно его.  - Хочешь сказать…
        Айронвуд не знал, что его внучка пустилась за ними. Она пришла сама - по своей собственной воле.
        - Докумекала, наконец,  - фыркнула София.  - А ведь я перед тобой в долгу. Помнишь, ты говорила что-то насчет «управлять своей жизнью»? Если он не удостоит меня чести стать наследницей, то я, черт возьми, покажу, кто - правильный выбор!
        Именно тогда Этта поняла, что ей нужно разработать другой план, готовя себя к худшему. Потому что самый распрекрасный план в мире бессилен перед готовой на все девушкой, жаждущей того, что, по ее мнению, заслужила.


        Несколько часов спустя, когда солнце, пройдя у них над головами, село за спинами, когда зеленый оазис Дамаска остался далеким воспоминанием, Этта поняла, что недооценивала пустыню.
        Она ожидала увидеть груды песка - барханы, в которых они будут тонуть,  - не имея никакого представления об этой части мира. Земля, распростершаяся перед ними, была либо плоской, либо гористой. Горы, окутанные серой дымкой, казалось, всегда находились в отдалении. Ветер, хлеща, играл с бледной слежавшейся грязью под ногами, подхватывал все, что ни вылетало у лошадей из-под копыт. Он шептал, упрашивал, словно пытаясь прельстить их.
        Когда они остановились на отдых, лошади сжевали несколько сморщенных кустиков. Их бока тяжело вздымались, тело Эттиной лошади пылало жаром, ноги девушки насквозь промокли от сладкого едкого пота. С нее не сняли путы, пока не пришло время выгуливать животных.
        Один из стражей нашел корявый колодец, вырытый в твердой земле. София перевела его слова: колодец, вероятно, остался от римлян, ездивших этой дорогой в Пальмиру, и до сих пор используется несколькими бедуинскими племенами пустыни. Вода, собравшаяся после дождя несколько недель назад, оказалась несвежей и выглядела не очень, но лошади выпили все до последней капли. Настало время снова двинуться в путь.
        Не было ни тени, ни воды, ничего, кроме древних руин, выраставших тут и там на горизонте. Когда грязь осела, Этта могла видеть на сотню миль во всех направлениях; зной играл с воздухом, заставляя его танцевать, словно перед проходом. В конце концов думать о поисках прохода стало невыносимо, Этта слишком ослабла и устала. Даже под защитой одеяния и покрывала солнце буквально выжаривало ее изнутри.
        Едва Этта успела подумать, что София заставит их ехать ночью, в отдалении появилось нагромождение бледных низеньких построек.
        - Куриетайн,  - с явным облегчением сказала София, вытирая рукавом пот с лица.
        - До Пальмиры еще далеко?  - спросила Этта, сползая с перепачканной лошади.
        Бедняжка, едва держащая голову, содрогнулась, когда они со стражем избавили ее от своего веса на время короткой прогулки до деревни.
        - Около дня пути на север,  - ответила София.  - Я хочу поднажать, когда мы наберем воды, но наши блистательные стражи, кажется, думают, что нужно попробовать сменять лошадей на верблюдов.
        Перейти на верблюдов - животных, способных днями обходиться в пустыне без воды,  - показалось Этте довольно разумным.
        - Как их зовут?
        - Верблюдов? Какого черта я должна знать?
        Она это серьезно?
        - Стражей!  - Этта указала на тихо переговаривающихся перед ними мужчин.
        - Зачем тебе? Хочешь написать благодарственные письма?
        - Да пошла ты…  - Этта скрипнула зубами.  - Не бери в голову.
        Для размышлений есть вещи и поважнее: мама. Астролябия. Возвращение к Николасу. Даже дебют. Стоило подумать об этом сейчас - и в сердце вспыхнул знакомый огонь, пробиваясь сквозь страх и тревогу, одолевавшие ее при мыслях о жизни в бегах с матерью. Она хотела играть - ради Элис, чтобы Николас мог услышать ее; но еще сильнее, чтобы снова управлять своим будущим на собственных условиях.
        В Куриетайне мужчины переговаривались между собой, курили кальяны, наблюдали закат. Они привлекли несколько заинтересованных глаз, когда один из стражей вел их по лабиринту выгоревших на солнце улиц, направляясь к тому, что София называла караван-сараем, а остальные ханом - к ночлежке для изможденных путников и их животных.
        И воде. Чистой прохладной воде. Этта облизнула потрескавшиеся губы. Ее бурдюк опустел еще час назад.
        - Я слышала, мужчины говорили о горячем источнике. Чувствуешь запах серы?  - спросила София, глубоко вдыхая вечерний воздух.
        - Ах вот оно что,  - сладко ответила Этта.  - А я-то думала, это ты.
        Улыбка Софии могла бы расплавить лицо человека послабее духом.
        - Какая жалость, что ты не сможешь выкупаться. Такое ощущение, что мы приехали сюда на тебе.
        К рукам, казалось, привязали по стофунтовой гире, но Этта собрала последние силы, чтобы показать Софии неприличный жест, прежде чем отвернуться обратно к дороге.
        Караван-сарай оказался простым квадратным сооружением, почти крепостью. По его фасаду, разделенному огромным проездом, шли колонны и столько арок, что Этта не бралась сосчитать. Прямо сейчас несколько мужчин вводили в ворота неуправляемое стадо верблюдов.
        Двое молодых ребят подошли взять их лошадей и направили путников внутрь, где их встретил дородный мужчина с одутловатым лицом, в нарядном красном одеянии. Сначала он поговорил со стражами, которые, должно быть, обмолвились, что София при золоте, поскольку мужчина успел извиниться перед ней на трех языках, пока София не соизволила ответить ему по-арабски.
        Караван-сарай делился на два уровня: верхние комнаты, где спали люди, и нижние, где ночь пережидали их верблюды, лошади и товары.
        Караван, прибывший перед ними, только закончил разгрузку и устраивал на ночлег животных. Покончив с вечерней молитвой, мужчины смешались с другими путешественниками, демонстрируя товар и деля трапезу.
        - Входи,  - сказала София, когда они добрались до своей комнаты на втором уровне. Их сопровождающие двинулись к следующей двери и исчезли внутри. Она слышала звук падения их сумок и шелест ткани, когда они развернули свои постели.
        Этта шагнула в комнату, в которой оказалось градусов на десять прохладнее, чем снаружи. Она так привыкла к изяществу, с которым были обставлены даже самые простые дома, что удивилась, обнаружив комнату пустой, как пещера. Никакой двери, только занавеска, упавшая до пола, когда она зашла.
        - Так. Вот одеяло,  - София бросила свернутое полотно.
        Неудивительно, что после дня на спине лошади оно пахло так же плохо, как и сама Этта.
        Она расстелила его на полу, мысленно готовясь к изощренной муке: устраивать измученное скачкой тело на почти что голой утоптанной земле.
        «По крайней мере, мы в безопасности,  - подумала она, но потом исправилась:  - Наверное».
        - В сумке есть еда,  - сказала София, указывая на полотняный мешок, который она свалила у стены на своей стороне маленькой комнатки.  - А я должна выяснить, как сбыть лошадей.
        Ее глаза вспыхнули невысказанным предупреждением. Этта просто махнула в сторону выхода.
        Дождавшись, пока София исчезнет за занавеской, Этта залезла в сумку, вытащила горсть инжира, оторвала ломоть хлеба размером с кулак и быстро вернулась на место. Было слышно, как за стенкой один из стражей встал, поднятый приказом Софии, и, ворча, потащился вниз по лестнице.
        Этта осмотрела другие сумки.
        Девушка оставила в них все свои припасы, в том числе, но не только, небольшой пистолет, деньги, журнал путешественника, золотые карманные часы и швейцарский армейский нож.
        Компас, которым София пользовалась, провалился на самое дно маленького мешочка. Она покрутилась по комнате, вглядываясь в его циферблат, пока стрелка не указала на истинный север.
        За последние несколько часов Этта передумала пять вариантов плана побега. Пока остальные спят, выползти, взять несколько нужных вещичек и ускакать вперед, на несколько часов опередив и с Пальмирой, и с астролябией. В каждом варианте Этта уже была далеко, прежде чем они прибывали.
        Но чем дольше она смотрела на компас, тем сильнее ее планы просыпались сквозь пальцы, словно пыль.
        Хасан предупреждал их с Николасом, что пустыня - не место для путешествий в одиночку. Даже с компасом она может сбиться с пути, заблудиться, остаться без воды или пищи - и будет бродить, пока кто-нибудь ее не найдет или она не умрет. Этта была «цветком асфальта», выживание в дикой природе - точно не ее конек. Ей не обойтись без Софии, стражей, их знаний и припасов.
        Тридцатое поджимало, когда тут сомневаться. Все это время она рассчитывала разобраться с работой астролябии, создать проход обратно в свое собственное время, застать врасплох Айронвуда, держащего маму в заложниках, и вытащить ее оттуда, но теперь ничто из этого не казалось таким простым.
        Как ей добраться до астролябии и удрать от Софии и стражей, прежде чем они ее возьмут? А потом скрыть, что она не собирается нести ее Айронвуду, и успеть освободить Роуз, пока обман не вскрылся? Ее разум начал препарировать задачу, разрезая ее на посильные действия, оценивая темп, деля его на такты, пока, наконец, не остановился на единственной возможности.
        Залогом успеха было перетянуть Софию на свою сторону. Сделать соучастницей не только уничтожения астролябии, но и обмана Сайруса. Этта может заставить его торговаться - заявить, что ей нужно сперва увидеть маму целой и невредимой, прежде чем она ему что-либо отдаст. Если мама предвидела, что нечто подобное произойдет, возможно, у нее и план был на этот случай?
        Или… У Этты засосало под ложечкой от нараставшей уверенности, что все это может закончиться только со смертью старика. И, возможно, смертельный удар придется нанести именно ей.
        От одной этой мысли девушке стало плохо - возможно, ее мать была настолько беспощадной, но в кого превратится она сама, убив его? Он виноват в смерти Элис… Мысль должна была заполнить ее жаждой мести, но… не заполнила.
        Кроме того, что делать с другими путешественниками? Теми, кому Айронвуд поручил сторожить Роуз?
        Лежа в темнеющей комнате, она мысленно возвращалась к словам, которыми мама закончила первое письмо: В конце должен быть финал.
        Финал. То есть… разрушение? Она должна сделать то, что не смогли мама и дедушка: уничтожить астролябию? Теперь, понимая, что за сердце бьется в груди ее матери, Этта начала задаваться вопросом: а что, если мама и не ожидала спасения… что, если эта фраза, как и последние слова Элис, была предназначена успокоить ее, направить, убедить, что все так и должно быть.
        Ужас пронзил ее до костей. «Я не могу потерять и маму». Не сейчас, когда у нее накопилось столько вопросов о семье. Не тогда, когда у них появилось столько мест, куда можно отправиться вместе. Если мама тоже исчезнет, ради чего Этте пытаться вернуться в ее Нью-Йорк, к изорванным в клочья остаткам своей прежней жизни?
        Уничтожение астролябии будет последним средством, решила она. Какая-то часть ее все еще надеялась, что она сможет достучаться до Софии, убедить ее отправиться в Эттино время и скрыться от Айронвуда раз и навсегда. Тогда она могла бы как-то воспользоваться астролябией, чтобы создать проход прямо в свое время без необходимости искать проход в Метрополитен на Багамах.
        Этта на всякий случай сунула компас в складки одеяния и натянула одеяло. Она заставила свой разум очиститься от роя мыслей, закружившихся в голове, едва она закрыла глаза.
        «Скоро все закончится. В конце должен быть финал». Она потерла кровавые отметины на запястьях, изо всех сил стараясь не мечтать, чтобы рядом оказался Николас. Ей не нужен защитник или спасатель. Но нужен он.
        По Эттиным расчетам, София вернулась через полчаса, с бурчанием опускаясь на свою импровизированную кровать. По соседству разговаривали и смеялись стражи, и Этта поймала знакомое слово, пролетевшее между ними, из тех, что употреблял Хасан: ашвак.
        Ашвак… то есть Терны?
        Повисла тишина, в караван-сарае погасили последние светильники, погружая их в царство ночи.
        - Астролябия правда создает проходы?  - спросила вдруг София.  - Не считывает их?
        «Если я отвечу на твой вопрос, обещай ответить на мой»,  - чуть не сказала Этта, но потом подумала о Николасе и вдруг поняла, что, возможно, ей не стоит манипулировать Софией. Не сейчас, когда правда на ее стороне.
        - Да. Он хочет создать проход к точке, в которой сможет спасти первую жену, не потеряв свое состояние и власть над другими семьями,  - сказала Этта.  - Он уничтожит наше будущее, я почти уверена в этом, просто чтобы выстроить то, какое считает лучшим. Ты не должна позволять ему получить так много власти.
        - О, я никогда и не собиралась отдавать ее ему,  - ответила София.  - Особенно теперь, когда знаю, на что она способна… Кстати, спасибо, что просветила. Боже мой, это потрясающе. Я не просто смогу господствовать над ним - я могу выжечь всю его жизнь.
        - София…  - попыталась перебить ее Этта, но девушка продолжала, едва не дрожа от волнения:
        - Это самая могущественная вещь в мире; путешественники и стражи не просто станут мне равны, они встанут передо мной на колени. Мне не нужно становиться наследницей - просто вернуться назад и вывести его из игры.
        Этта была так ошарашена, что едва могла говорить:
        - Ты убьешь его?
        - Не раньше чем он пожалеет, что не выбрал меня,  - сказала София обманчиво сладким голосом.  - Хочу, чтобы он страдал, видя мой взлет на фоне его падения. Так что не волнуйся, дорогая: он не изменит будущее. Я первая его изменю.

        21

        После почти семичасовой качки на спине верблюда Этта была слишком занята удержанием в седле, чтобы заметить, как скудную пустыню снова начали разбавлять зеленые островки. Если первый отрезок пути показался Этте бесплодным, то последний напоминал сухие крошащиеся кости мира. Эттины глаза беспрестанно слезились от слепящего солнца, безжалостно висевшего в безоблачном небе.
        Но затем в отдалении что-то начало вырисовываться. Не сам город, но разрушающаяся крепость на одном из обрамляющих его холмов. По всем приметам римская, тысячи лет простоявшая под ветрами: множество колонн, тысячи из которых, казалось, держали само небо. Рядом - зеленый оазис, плотный частокол деревьев, такой нелепый на фоне тянущейся во все стороны голой земли. Но то тут, то там, приближаясь к городу, Этта видела высохшие русла оврагов и какие-то маленькие каналы. Теперь, когда они ступили внутрь руин и Этта чуть ли не свернула шею, рассматривая резные рельефы на вершинах колонн, ничего не стоило представить величественный размах города в годы его расцвета. Хасан называл его одним из самых важных перевалочных пунктов древних торговых путей между Востоком и Западом, некогда тщательно ухоженной драгоценностью, пришедшей в запустение, а потом разоренной, когда поднялись новые цивилизации, начертав новые дороги. Проехали амфитеатр и большое высокое здание - храм, по предположению Этты, но большей частью они шли по остаткам фундаментов домов. Их следам.
        - Ну?  - спросила София, резко преграждая Этте дорогу своим верблюдом.
        - Что «ну»?  - переспросила Этта, поправляя капюшон. Солнце стояло в зените, припекая макушку, напоминая Этте, что ей нужно глотнуть еще воды из стремительно пустеющего бурдюка.
        - Что там в подсказке? Вот, мы здесь - где ее теперь искать?
        «Соври ей,  - подумала Этта.  - Ты почти на месте, они тебе больше не нужны, а она не передумает. Поищи сама…» Но что, если они разделятся и София найдет астролябию первой, а Этта будет слишком далеко, чтобы ее остановить?
        «Тогда прибегну к последнему средству»,  - печально подумала Этта. Теперь ставки были для нее очевидны, и казалось, она ежеминутно сдерживала слезы горького разочарования. Она не могла спасти ни себя, ни свое будущее, ни маму. Прошлой ночью она несколько часов лежала без сна, пытаясь вообразить мир, который попробует построить и которым будет править Сайрус Айронвуд, заполучив астролябию. Этта пыталась убедить себя в том, что София будет меньшим из двух зол. Но, по правде говоря, София походила на фейерверк с зажженным фитилем; и это лишь вопрос времени - когда гнев или нетерпение возьмут над нею верх и ее планы обернутся катастрофой. Затем астролябия почти наверняка найдет свой путь обратно к Айронвуду.
        - Я скажу тебе,  - проговорила Этта,  - но только в обмен на кое-что.
        София вскинула брови:
        - Снова эта глупая игра, Линден? Неужели?
        Этта выпрямилась в седле, борясь с подступающими слезами разочарования. «Прости, мама. Я просто хотела, чтобы ты мною гордилась…»
        - Ты можешь потратить недели, месяцы и даже годы, разыскивая астролябию. Я помогу тебе, но только если позволишь создать проход в мое время.
        К ее удивлению, София, казалось, уже подумала об этом:
        - Ты действительно знаешь, как пользоваться этой чертовой штукой?
        Этта ухватилась за слабое удивление в голосе Софии и соврала:
        - Да. Мама рассказала об этом в письме. Я покажу тебе, но только если поклянешься, что позволишь мне создать проход.
        Чтобы разбить астролябию, потребуется не больше секунды. Надо только найти способ взять ее в руки.
        - Хорошо,  - сказала София, протягивая руку для пожатия. Этта взяла ее, спокойно выдерживая взгляд девушки.  - А теперь расскажи мне все, что знаешь.
        - Мы считаем, что подсказка указывает на место захоронения,  - проговорила Этта, надеясь, что не будет всю жизнь об этом сожалеть.  - На чью-то могилу.
        София резко выдохнула:
        - А можно поконкретнее?
        Этта прищурилась.
        София - само нетерпение и нервы - двинулась к стражам, быстро тараторя по-арабски. София была не в духе, когда утром они покинули караван-сарай; тогда Этта отмахнулась от ее дурного настроения, списав все на недосып и натирающее седло, но теперь, глядя на нее, ощущала наползающее беспокойство. Разочарование могло толкнуть ее на нечто безрассудное.
        И даже хуже, подумала Этта. Она послеживала за проводниками, навострив уши, чтобы не пропустить, если они снова упомянут Тернов. Когда она попыталась предложить покинуть стражей или отослать обратно, как только город предстал перед глазами, София лишь щелкнула хлыстом и порысила на своем верблюде перед Эттиным.
        Дейзи фыркнула, задрав голову назад, ворча что-то на своем собственном особенном языке. Этта наклонилась вперед и похлопала ее по шее. Она знала это чувство.
        Как говорил Хасан, на окраинах города по-прежнему жили люди, большинство из них - в шалашах и еще меньших, скорее временных сооружениях, судя по виду, в основном глинобитных. Проходя когда-то захватывающей дух колоннадой, они никого не встретили, но Этте казалось, что глаза жителей так следили за нею.
        - Куда мы идем?  - спросила она.
        - Фади утверждает, за городом есть долина гробниц,  - натянуто пояснила София.
        - Так ты знаешь, как их зовут!  - пробурчала Этта, глядя на затылки мужчин, державшихся на своих верблюдах в тысячу раз увереннее ее.
        - Конечно, знаю,  - огрызнулась София.  - Не такая уж я бессердечная, какой вы все хотите меня выставить. Кроме того, я должна знать имена, чтобы найти их и заплатить, чтобы сохранить мое маленькое приключение - слежку за тобой - в тайне от деда.
        - Должно быть, это было для тебя в новинку,  - холодно начала Этта,  - решиться сделать что-то без его приказа. Попросту говоря, обдурить его. Хорошо, когда есть хоть немного свободы, правда? Подумай, что ты могла бы получить, если бы действительно послушалась моего совета и ушла из семьи.
        Выражение лица Софии затуманилось, но она не стала спорить. Этта слышала, как рука девушки сжала кожаные поводья. Они брели вперед по развалинам в тишине, угнетавшей не меньше страшной жары.


        Притаившись в тени города, долина гробниц располагалась за тем, что, вероятно, когда-то было живым, бьющимся сердцем центра Пальмиры. Путешествуй они одни, без ведома стражей, Этта не была уверена, что ей бы пришло в голову осматривать могилы. Входя, они прошли прямо мимо них, и она не задержала на них взгляд ни на секунду - они выглядели караульными постами или сторожевыми башнями.
        Несмотря на торжественное название, кроме торчащих из песка башен, похожих на слегка скрюченные пальцы, в долине ничего особо и не было; некоторые из могил вообще не были сложены из камней, а врезаны в глиняные пригорки. Если и были другие, более замысловатые гробницы, то те давно исчезли или оказались погребены наметенным за тысячу лет песком.
        Они слезли с верблюдов и привязали их к ближайшему частоколу завалившихся друг на друга колонн.
        - Думаешь, зайти внутрь безопасно?  - спросила Этта, глядя на первую. Сравнение с пальцами оказалось неплохим: некоторые башни были невысокими, всего лишь одноэтажными, и широкими, как и положено большим пальцам. Другие - указательные - вытянулись в высоту на несколько десятков футов, бросая длинные тени на рыхлый песок. Одна выглядела, словно на ней когда-то был даже балкон. Во внушительных стенах оставлялись небольшие прорези, вероятно, чтобы пропускать внутрь воздух и свет.
        И все же… это были гробницы. Как бы ни жаждала Этта закончить поиски, на душе было неспокойно. Нарушать чей-либо покой всегда казалось ей неправильным.
        - Разве это важно?  - как всегда болезненно огрызнулась София.  - Давай покончим с этим. Тут, знаешь ли, жарковато.
        Они начали с одной из менее внушительных гробниц в дальнем левом углу, встроенной в склон холма; вход оказался наполовину погребен песком. Разбросав песок ногой, София нырнула внутрь, зачем-то ища под ним камень. Может быть, как признак того, что там было что-то закопано?
        Но Этта не могла перестать смотреть вверх.
        Стены покрывали фрески, все еще держащиеся на штукатурке, все еще демонстрирующие свои блеклые цвета. Повсюду были лица мужчин и женщин, облаченных в балахоны. Некоторых обезобразило время, оставив лишь контуры тел и орнаменты под ними. Листья нарисованных виноградных лоз, вьющихся по опорам, до сих пор оставались ярко-зелеными. Боги или ангелы или и те и другие, казалось, летали по стенам, взмывали к потоку, покрашенному так, словно он был покрыт зелено-красной черепицей. Или… Этта прищурилась. Это и была черепица?
        «Ты здесь не на экскурсии,  - напомнила она самой себе.  - Хватит попусту терять время».
        Промежуток между фресками заполняли отверстия, прорезанные в стенах, словно полки. Некоторые из них были закрыты, заблокированы целыми кусками камня. Остальные оставались открытыми.
        - Для чего это?  - спросила она Софию, прикоснувшись к одной из крышек. На ее фоне рука казалась крошечной.
        София повернулась, чтобы, по-видимому, переадресовать вопрос одному из проводников. Выслушав тихое быстрое объяснение, она повернулась обратно к Этте.
        - В этих отверстиях хранились гробы или тела,  - ответила София.  - Обычно их прикрывает какой-то фасад, но здесь его, видимо, вынесли. Скорее всего, расхитители гробниц и осквернители могил.
        Это, казалось, объединяло все гробницы: в них едва ли осталось, что посмотреть, не говоря уже о том, что взять. Те саркофаги - невысокие, похожие на скамьи,  - что они нашли, были разбиты, со сдвинутыми крышками, под которыми не было ничего, кроме иссохших костей. Один или два оказались совершенно целыми, соблазнив Софию со стражами потрудиться и приложить силу, сдвинув крышки.
        - Уже обчистили!  - пожаловалась София, разочарованно пиная гробницу.  - Глупо со стороны твоей матери прятать астролябию здесь, где любой может ее найти!
        - Я бы назвала ее разными словами,  - спокойно ответила Этта,  - но только не глупой. Она бы не оставила ее здесь, если бы считала вероятным, что ее схватят.
        Но, даже говоря это, она поймала себя на мысли, что сомневалась. Они потратили впустую почти два часа, ползая в темноте с одним фонарем на всех, пытаясь найти несуществующие потайные отделения и проходы. Стражи даже провели их вниз к системе пещер между главной частью Пальмиры и башнями, где они нашли - что неудивительно - еще больше саркофагов и ни следа астролябии.
        Протяжно вздохнув, Этта потерла лоб. Один из стражей сказал что-то раздраженно огрызнувшейся Софии.
        - Что теперь?  - спросила Этта.
        - Говорит, на западе есть несколько других гробниц,  - перевела София,  - а еще можно поискать вокруг городских храмов.
        Этта не думала, что мама оставила бы что-либо в самом городе, учитывая, что небольшие селения все еще цеплялись за его окраины.
        - Давай посмотрим гробницы,  - предложила она.
        - Мы уже два часа как должны были ее найти,  - проворчала София, направляясь обратно к верблюдам.
        - Мы ее найдем,  - сказала ей Этта.  - Мама бы не сделала загадку нерешаемой, просто трудной.
        Глубоко вдохнув, Этта попыталась заставить Дейзи постоять смирно, чтобы взобраться ей на спину. Остальные просто шлепнули своих верблюдов - по голове или морде,  - и те опустились на колени. Дейзи была злобной, как и всегда, но по крайней мере на этот раз не пыталась стряхнуть Этту, как муху.
        Они скакали в глубь холмов, окружающих город; теперь зная, чего ожидать, Эттины глаза сразу выхватили возвышающиеся могилы. Многие оказались в худшем состоянии, чем те, что они уже видели, но среди них обнаружилась и одна, выглядевшая снаружи почти нетронутой. Этта все не могла отвести от нее глаз, даже когда София подвела своего верблюда поближе.
        - Вот эта,  - сообщила Этта; позвоночник отозвался странной болью.
        - Хорошо,  - ответила София, свистнув, чтобы привлечь внимание мужчин.
        Этта оказалась права в одном - эта могила сохранилась гораздо лучше, чем любая другая. Длинный главный зал вел к противоположной стене, с выстроившимися в линию пятью бюстами мужчин и женщин, смотревших на камеры в других гробницах. Удостоверившись, что все они открыты и внутри не осталось ничего, кроме пыли, София прошла по узкой лестнице слева от входа, чуть ли не задевая головой крашеный каменный потолок. Этта стала карабкаться за нею, придерживаясь рукой за стену.
        София бросила всего один короткий взгляд на второй этаж и полезла на третий, почему-то брезгливо поморщившись. С чего это? Оттого, что несказанно ценная и могущественная астролябия не лежала на видном месте, ожидая, пока девушка об нее споткнется?
        Этта прошла на второй этаж, позволяя стражам обогнать себя. Камни доносили ей тихие отголоски их голосов, и девушка почувствовала очередной всплеск беспокойства. София, казалось, полностью им доверяла, но Этта предпочла бы, чтобы она приказала им оставаться снаружи, при верблюдах.
        Поток теплого света омывал небольшое помещение сквозь маленькое окно. Этта вошла, решив воспользовалась моментом, чтобы унять галоп беспорядочного пульса. Высунулась в окно, ища какой-нибудь знак матери.
        И, повернувшись, оказалась лицом к лицу с древом.
        Изумленный смех вырвался из ее горла прежде, чем она успела подавить его. И, конечно, ничем не сдерживаемый, поднялся прямо к Софии, топтавшейся над головой, посыпая Этту побелкой. Почти задыхаясь, девушка сбежала по ступенькам.
        - Что такое?  - требовательно спросила она.
        По стенам второго этажа шло такое же нагромождение полок, как и в нижнем помещении: единственное отличие заключалось в том, что многие из них были по-прежнему запечатаны и бюсты их обитателей оставались на месте. Хотя многие барельефы были разбиты или у них не хватало носов, рук, половины черепа, один, напротив Этты, со знакомыми очертаниями дерева - был почти безупречен. Камень оказался светлее, чем остальные,  - почти совпадая по цвету с остальными, он чуть отличался от них.
        Все, полностью все - от того, под каким углом опускались ветки, до россыпи листьев на них и небольшому изгибу ствола - соответствовало знаку, который она видела на журнале путешественника матери.
        - Так… ничего…  - попыталась выкрутиться Этта.  - Птица пролетела и…
        София не обратила внимания на ее слова, цепкие глаза осмотрели комнату и, конечно же, остановились на дереве.
        - Вот! Символ рода Линденов.  - Поведение Софии полностью изменилось, молниеносно перескочив от смятения к возбуждению. Этта воочию увидела, что означает выражение «светящиеся глаза». София, казалось, была готова сорвать крышку голыми руками.
        Стражи воспользовались ножами - кинжалами, поправилась Этта,  - чтобы пройтись по краю рельефа и поддеть крышку. Грохнувшись на пол, символ Эттиной семьи с оглушительным треском разлетелся на куски. Каменного блока за крышкой не оказалось; это стало ясно, когда София велела ее вытащить. Там оказалась подкладка, в основном удерживающая крышку на месте, но не настолько тяжелая, что Этта не справилась бы с нею в одиночку.
        Девушки заглянули внутрь, и Этта заметила какой-то сверточек в заднем правом углу.
        - Доставай,  - велела София.  - Если чья рука и обгорит или будет отсечена, угодив в ловушку твоей дьявольской мамаши, то не моя.
        Этта закатила глаза и, коротко безмолвно помолившись, сунула руку в отверстие, потянувшись как можно дальше, пальцы сомкнулись на изодранном клочке тряпки. Девушка подтащила ее к отверстию, резко втягивая воздух между зубами, вытаскивая пыльный сверток из выцветшей ткани и разворачивая его.
        София оттолкнула ее, выбив Этту из равновесия ровно настолько, чтобы вырвать вещицу из ее рук и как следует в нее вцепиться.
        Астролябия оказалась больше, чем она ожидала: в два ее кулака. Возраст нисколько не притупил ее золотистого блеска. Поймав свет из окна, плоский диск согрел всю комнату. По краю шла разметка - почти как циферблат. Этта передвинулась, пытаясь получше рассмотреть красивый рисунок, выгравированный на спинке астролябии.
        Долгожданная находка настолько ошеломила Софию, что какое-то время она, казалось, вообще не дышала.
        Этта тоже.
        В конце должен быть финал.
        В котором она может просто-напросто погибнуть.
        - Так,  - сказала она.  - Дай ее мне. Покажу, как она работает.
        Боль, которую она почувствовала еще снаружи, вернулась, скользя по венам. Воздух, казалось, вибрировал, гул струился по коже, пока все волоски не встали дыбом, пока нервы не загудели на той же частоте.
        - Все, что для этого…  - София покачала головой, кладя астролябию в протянутую Эттину руку.  - Давай, запусти ее.
        Этта кивнула, ее челюсти сжались, когда она прикинула варианты. Наконец, девушка медленно, бережно поместила астролябию в поток солнечного света, положив на каменный пол, и сама опустилась рядом на колени. Под покровом одеяния ее пальцы сомкнулись на зазубренном камне.
        - Заканчивай, Линден!  - рявкнула София.
        - С удовольствием,  - процедила Этта и, прежде чем другая девушка сообразила, что к чему, камень обрушился на астролябию, оставляя царапины и вмятины. Заливающий Этту огонь мгновенно погас, но устройство не раскололось. Она на четвереньках потянулась за астролябией, чтобы швырять ее об пол, пока она не развалится на части.
        - Ах ты крыса!  - заорала София, оттаскивая Этту за волосы. Повернувшись к одному из стражей, она велела:  - Дай мне кинжал!
        Мужчина потянул за висящую на боку рукоятку.
        Все произошло невероятно быстро. Мужчина тряхнул рукой, перехватив кинжал и хлестнув им протянутую ладонь Софии. Девушка ахнула от боли, когда кровь брызнула на камень.
        - Ты что?  - прорычала она.  - Как ты смеешь! По законам нашей семьи я могла бы приказать убить тебя за это …
        - Да, если бы мы были из Айронвудов,  - сказал мужчина, доставая из складок одеяния следующий кинжал. Другой страж последовал его примеру, направив острие в сторону Эттиного горла.  - Но, к несчастью для вас, мы не из них.
        Не Айронвуды? Этта вырвалась из рук Софии, пытаясь отползти обратно к стене. Тогда…
        - Неужели?  - грозно проговорила София, сжимая руку.  - Так вот почему вы живете в доме нашей семьи и тратите наши деньги?
        Страж рассмеялся глубоким утробным смехом, полным яда и злобы.
        - От ваших стражей оказалось довольно легко избавиться,  - заметил он.  - Почему я не удивлен, что ты ни разу в жизни не удосужилась встретиться с ними, не говоря уже о том, чтобы знать в лицо? Но для нас очень удачно.
        Этта медленно двинулась к Софии, кровь громыхала у нее в ушах. Она уже наклонялась вниз, чтобы подобрать астролябию, когда почувствовала, как в горло вдавливается кинжал.
        - Отойди, девчонка,  - прорычал второй «страж».  - И медленно… медленно передай мне астролябию.
        Сквозь облако растерянности и страха девушку пронзила ярость:
        - Сам забери!
        Мужчина ударил ее так сильно, что у девушки потемнело в глазах, когда она рухнула на каменный пол, втягивая полные легкие пыли.
        - Если вы не Айронвуды, то, черт возьми, кто же?  - требовательно поинтересовалась София.
        - Мертвецы,  - раздался у них за спиной глубокий голос.


        Николас стоял на краю лестницы, одной ногой еще на ступеньке, сжимая в руке маленький пистолет Софии, направив его прямо на мужчину, нависающего над Эттой. Она не могла отвести от него взгляд, пытаясь понять, как он еще держится на ногах. Кожа юноши просвечивала серым. С подбородка капал пот. Он задыхался сильнее, чем если бы просто пересек пустыню с серьезным ножевым ранением, чудом выжив вопреки смертельной лихорадке.
        «Сейчас,  - подумала она,  - сейчас, сейчас, сейчас…»
        Этта бросилась мужчине под ноги, и тот повалился назад с испуганным криком. Она пыталась подобрать астролябию с земли, даже когда он схватил ее за ноги, дернув обратно. Тяжелые руки сомкнулись у нее на шее.
        - Этта!  - крикнул Николас, прежде чем оглушительный треск разорвал воздух и девушка почувствовала острую горячую боль в плече. Она упала вперед, под обмякшего Терна, который кашлял и шипел, но не выронил кинжала, водя им по Эттиному горлу, вжимая в кожу. Горячий запах крови наводнил ее нос и легкие.
        Второй нападающий набросился на Николаса, вдавив его спиной в стену, пистолет упал на пол. Николас яростно замахнулся, метя ему в лицо, но лишь неловко мазнул по щеке. Когда Этта приподнялась, мир качнулся у нее под ногами. В драке от него не будет никакой пользы, не в его состоянии… она должна придумать, как завладеть пистолетом…
        Второй мужчина уже поднял оружие и бил им Николаса по лицу. Этта закричала, когда он отшатнулся назад, врезавшись в стену. Мужчина крутанулся к Софии, целясь ей в самое сердце.
        - Терны,  - выплюнула девушка, кровь хлестала из ее ладони, пока она наблюдала, как он встал на колени, поднимая астролябию.  - Не так ли?
        Мужчина глумливо поклонился, и Эттин желудок отозвался болью.
        Я должна сделать это, должна уничтожить астролябию, мама…
        Я справлюсь…
        Настало мое время…
        Терн так сильно прижимал лезвие к ее горлу, что она чувствовала, как ее собственная кровь капает на ее выгоревшее, припорошенное песком одеяние.
        - К вашим услугам,  - сказал первый.
        - Кто нас продал?  - властно спросила София.
        - Никто, хотя многие из вашей так называемой семьи были бы не прочь поквитаться, представься им такая возможность. Вы сами наследили, по сути, невероятно облегчив нам задачу, когда наш предводитель увидел, что произошло в музее. Ему оставалось призвать любого Терна-стража или путешественника, чтобы следить за вашими движениями через проход, чтобы посмотреть, не приведете ли вы нас к астролябии. И вместо того, чтобы продолжать искать вас, мы устроили ловушку, чтобы вы сами к нам пришли. И ведь сработало.  - Взглянув на Терна, держащего Этту, он сказал:  - Свяжи ее. Пустыня изберет наказание.
        Терн отклонился назад, и Этта грохнулась на колени. Прижав руки девушки к ее спине, он обмотал что-то - свой пояс?  - вокруг ее запястий.
        - Вторую тоже…
        - Подождите…  - пятясь, пробормотала София.  - Послушайте-ка, всего секунду. Вы знаете, кто я?
        Должна уничтожить…
        Не подвести маму…
        Должна спасти маму…
        - Айронвуд,  - ответил Терн.  - Это все, что мне нужно о тебе знать.
        - Нет,  - возразила София, косясь на Этту.  - Я - подарок судьбы. Я могу выложить все, что твоя группа хочет знать об Айронвудах и о самом Великом Магистре. Но только если ты возьмешь меня с собой.
        Осевший на пол Николас, казалось, очнулся как раз вовремя, чтобы услышать это. Его глаза резко распахнулись.
        Терн - тот, с пистолетом,  - рассмеялся:
        - Не держи меня за дурака!
        - Ты действительно думаешь, что я собиралась отдать астролябию Великому Магистру?  - усмехнулась София.  - Я бы рассмеялась ему в лицо, разрывая его мечты в клочья. Если ты хочешь использовать астролябию для того же, я не стану мешать. Я отпраздную это. Все, чего я хочу,  - это сделать его жизнь такой же невыносимой, какой он сделал мою.
        - Ах ты чертова…  - выругался Николас, тут же оборвав себя.  - София, астролябию нужно уничтожить. Неважно, у тебя она или у них… Когда Айронвуд узнает, он не остановится, пока не завладеет ею. Подумай вот о чем: она не считывает проходы, а создает их…
        - Да знаю,  - огрызнулась девушка.
        - Когда он узнает… что ты связалась с Тернами… что позволила им забрать астролябию… тебя не просто изгонят. Ты не просто потеряешь положение в семье… он вычеркнет тебя из существования. Это касается и всех Тернов,  - добавил юноша.  - Позволь мне уничтожить ее сейчас. Свали вину на меня; пусть старик гоняется за мной и убедится в твоей ценности. Он сделает тебя наследницей, но только если у него не будет астролябии, только если он не сможет использовать ее, чтобы спасти свою первую жену и наплодить других наследников. Но это… это путь к безумию.
        Этта увидела, как на лице Софии что-то промелькнуло: страх перед правдой.
        Ее губы приоткрылись, как будто она хотела что-то спросить; но вдруг девушка расправила плечи, глядя на Николаса, словно королева, собирающаяся отдать приказ о казни:
        - Быть по сему.
        Терн, прижимающий Этту к каменному полу, рассмеялся. Мужчина с пистолетом жестом велел ему что-то сделать, проскрежетав несколько слов на арабском. Разум Этты включился с полусекундной задержкой, когда она бессильно смотрела, как мужчина схватил Николаса и, грохнув его об стену, сдернул пояс с его талии, чтобы связать руки. Покончив с этим, он ударил Николаса в челюсть, отправляя его обратно на каменный пол.
        Этта закричала, пытаясь подняться, но потеряла равновесие; София оттолкнула ее к стене гробницы, чуть ли не оглушая. Когда она тяжело упала на камень, комната померкла перед глазами, ушибленные ребра опухли под кожей. Без капли воздуха в легких она не могла даже взвизгнуть от боли, а только ждать, когда восстановится способность видеть.
        - Не будь смешной, дорогая,  - пробормотала София, глядя на Этту.
        Николас взревел от ярости:
        - Однажды я убью тебя за это!
        - Мило, что ты думаешь, будто сможешь,  - пренебрежительно махнув рукой, проговорила София. Один из Тернов сказал что-то по-арабски.
        - Это было бы пустой тратой патронов,  - холодно ответила девушка.  - Оставим их в пустыне. И я бы не оставляла рядом с ними кинжалов. Оба слишком хорошо обучены. Солнце добьет их за вас.
        Этта затаила дыхание, ее тело напряглось от боли и тревоги, но мужчины, казалось, согласились с предложением Софии.
        Прошло несколько минут, прежде чем звук их шагов окончательно стих. Чтобы сдержать рвоту, Этта вдыхала через нос, а выдыхала через рот. Я проиграла, я проиграла… мама, прости…
        Я должна встать…
        - Этта!  - позвал Николас.  - Этта! Очнись! Этта!
        Она глубоко вдохнула, все еще сотрясаясь от боли.
        Ты в порядке, он в порядке, ты в порядке, он в порядке… Они еще могли догнать Софию и Тернов, гнать изо всех сил, пока не заберут астролябию.
        - Генриетта!  - рявкнул он.  - Мисс Спенсер! Будь ты проклята, если сейчас же не очнешься…
        Девушка услышала щелчок хлыста, ворчание верблюдов. Этте не было нужды смотреть, чтобы понять, что они увели Дейзи и животное, на котором прискакал Николас. Эти ублюдки действительно посадили их на мель.
        - Этта…  - В его голосе послышались отчаянные, умоляющие нотки, заставившие Этту так неожиданно принять вертикальное положение, что Николас издал звук удивления.
        - Ты в порядке?  - спросила она, превозмогая боль в горле.
        - Жить буду, но…  - ответил он, глядя в сторону.  - К черту все… мне жаль, мне очень жаль, мы гнали, как могли…
        - Мы?  - переспросила Этта, проверяя на прочность ткань, стягивающую запястья. Терн завязал отличный узел, но он слишком спешил, чтобы удостовериться в его безоговорочной надежности. Девушка освободила правую руку, вытащив ее из шелковой повязки со вздохом облегчения.  - Хасан здесь?
        - Он отправился со мной, но его лошадь охромела, и ему пришлось повернуть обратно к Куриетайна,  - объяснил Николас.  - Мне так чертовски жаль. Клянусь, это не конец. Мы вернемся в Дамаск…  - Его слова полыхали огнем, но юноша не решался посмотреть на Этту.  - Я обойду весь Нассау, чтобы найти проход, через который ты пришла…
        - Правда?  - переспросила Этта.
        Он наконец-то поднял взгляд:
        - Ты даже не представляешь, какое расстояние я готов покрыть ради тебя.
        Несмотря на боль, несмотря на все, на ее лице вспыхнула слабая улыбка:
        - Со мной.
        - Иди сюда,  - выдохнул он, его глаза увлажнились.  - Иди сюда… иди сюда…
        Встать Этта не решилась, но ей удалось проползти небольшое расстояние. Небольшая вспышка счастья осветила ее изнутри; Николас приподнял избитое лицо, целуя ее.
        - Развяжи меня, черт возьми,  - сказал он. Этта фыркнула и потянулась ему за спину. Пока она возилась с узлом, он наклонился вперед, уткнувшись лицом ей в шею.
        Его руки оказались связаны куда надежнее. В глазах начало темнеть, узел расплывался. Девушка моргнула, откинувшись назад, почувствовав, как по телу внезапно прокатилась влажная теплая волна.
        Яркая кровь просочилась через рубашку Николаса. Эттино сердце забилось где-то в ушах.
        - Разошлись… у тебя разошлись швы… осторожнее.
        Его глаза встревоженно расширились, он переводил взгляд от ее лица к плечу. Она посмотрела вниз, поднимая нетвердую руку к тому месту, где почувствовала дополнительный бело-горячий пульс.
        «Выстрел,  - ошеломленно подумала она.  - Когда…»
        - Этта!
        В основании позвоночника вспыхнула электрическая искра, прожигая до самого нутра, разрывая на части. Воздух раскололся, просвистев по ее коже, и…

        22

        В первую минуту после того, как Этта исчезла, растворившись в миллионе частичек сверкающей пыли, тело Николаса, казалось, лишилось последней капли крови.
        Дышать было невозможно.
        Двигаться тоже.
        Возможно… если только посидеть еще немного, настанет мгновение… и Этта…
        Его кожа все еще оставалась теплой там, где прикасалась к ее коже, даже когда кровь на рубашке остыла. Он чувствовал ее губы на своих губах, словно они по-прежнему их касались. От дрожащего жара, напитавшего воздух, казалось, сжалась кожа, облепив кости, сдавив грудь… а она…
        Она пропала…
        Единственная ясная мысль, которую его разум мог выскрести из потока бессмыслицы.
        Она пропала.
        Исчезла, полностью, словно провалилась в ничто, словно…
        Господи, нет… Господи, пожалуйста, нет…
        Николас сполз по штукатурке, не в силах удержаться на ногах - позвоночник словно превратился в воду. Какая-то его часть осознавала, что он дрожит, когда его плечо столкнулось с камнем. Он задохнулся от песка, грязи и неверия. Звук, вырвавшийся из этой темной полуразрушенной гробницы, был надрывным, яростным и нечеловеческим.
        Умерла. Он зажмурился, пальцы крепко сжались в кулаки за спиной. Она умерла.
        София забрала астролябию, а потом…
        Этта умерла.
        Она была… Святой Боже, все произошло так же, как с Джулианом: от того же света, что, вырвавшись изнутри, разбил ее на куски, до раскатисто грохочущего выплеска энергии, который он почувствовал, когда проход в Дамаске рухнул из-за ее смерти…
        Николас завыл. Он позволил ярости переполнить его, пока сам не почувствовал себя разбитым на мелкие кусочки. Солнечный свет полз по полу, отмечая каждый прошедший час, и он ничего не мог сделать, кроме как наблюдать за ним и думать о кончиках ее волос, выпачканных в крови; призрачной коже, когда смерть украла ее.
        Перестав чувствовать себя замороженным, Николас принялся избавляться от узла, оставшегося на запястьях. Рану на боку тянуло, плечо болело, а сознание все переносило его обратно, против желания, возвращая в то мгновение. Она наморщила лоб, словно услышала что-то, чего он не услышал. И была боль - он увидел, как она пробежала по ее лицу, почувствовал по тому, как ее пальцы внезапно впились в его запястья, словно она пыталась привязать себя к нему. Ее глаза закатились, она вся обмякла…
        Знала ли она?
        Она знала, что происходит?
        Шелк ослабел под напором его большого пальца, скользнул по его коже, спадая. Мышцы протестующе заныли, когда он толкнул себя вверх, снова прислоняясь спиной к стене. Он упорно избегал смотреть на кровь, расползшуюся по древним камням.
        Николас отупело глядел в окно на садящееся солнце; пропитываясь ненавистью, закаляя себя ею, и вдруг подскочил, охваченный яростью, схватил с пола кусок штукатурки, отвел руку назад, чтобы размозжить его о камень,  - и тут заметил что-то в нескольких футах перед собой.
        Сережка.
        Он поднял ее, прежде чем ее успела омыть кровь, и сильно сжал, чувствуя форму жемчужины, укол впившейся в ладонь застежки - и снова пытаясь найти Этту в себе, закрепить в памяти ее лицо в день первой встречи на «Ретивом».
        Все напрасно. Все это, вообще все напрасно.
        Что его так потрясло? Как он вообще мог ожидать, что жизнь, отвергавшая его буквально на каждом шагу, дарует ему нечто желанное? Да еще прямо тогда, когда он наконец-то решил, что риск стоит награды,  - выбрал одну дорогу вместо другой: был готов пойти с нею. Он бы последовал за нею куда угодно.
        И он убил ее. Его выстрел не попал в стража - Терна, стоящего перед ним,  - и прошел через ее хрупкое тело.
        Он позволил ей изменить его планы; начал перестраивать свое будущее, чтобы открыть себя для возможности найти свободу другого сорта. Она забрала все это с собой, и это он, никто иной, украл ее у этого мира. Заглушил ее талант, очарование и непреклонное бесстрашное сердце.
        Это. Все это, вообще все, ради этого; холодное, бесчувственное прикосновение смерти, разочарования и горя. Николас даже позавидовал себе прошлому: юноше, за пределами колючего клубка времени. Тому, кто еще не был втоптан в пыль.
        Николас встал, перед глазами заплясали колечки света и цвета. Череп казался таким легким, что мог бы отчалить от тела и уплыть в ночь. Это плохо, что ему хотелось чего-то подобного? Чего угодно, лишь бы избежать этого… этого…
        Николас ощупью спускался по лестнице, медленно и размеренно шагая в душной темноте, пока не вышел наружу. Как он и думал, его лошадь пропала вместе с запасами еды и воды.
        Ярость снова сменила оцепенение, наполняя его тело таким неистовством, что он не узнавал сам себя. София не стреляла, но часть вины лежала на ней. Втроем они бы могли справиться с двумя Тернами, но она отвернулась от них с Эттой в самый ответственный момент. Он убьет свою родственницу, женщина она или нет. Когда придет время и он ее найдет, он вызовет ее на дуэль и убьет. Будучи моряком, Николас умел охотиться. Он не остановится, пока не найдет Софию.
        Юноша сидел у входа, опираясь плечом на камень, вдыхая ночной воздух, сухой и жесткий, как и накануне вечером, когда они с Хасаном разбили лагерь.
        Господи! Ему предстоит объяснить все Хасану: тот пойдет искать их - Николаса,  - когда они не встретятся на дороге.
        Он закрыл глаза. Потрескавшиеся губы начали кровоточить, когда он еще раз успокаивающе вдохнул.
        Ничего не оставалось, кроме как ждать Хасана, чтобы попытаться спасти мать, если он не смог спасти дочь. Беспомощный гнев расползался в нем, словно клякса по бумаге, пока не поглотил и Роуз. Это она в первую очередь должна была защитить Этту. Выполни она свой долг, и Этта сейчас играла бы свой дебют, была бы в безопасности, за сотни лет от этой душной изнурительной пустыни.
        Над юношей висела полная и яркая луна, но он закрыл глаза, не в силах снова разлепить их. Сон подкрался к нему быстро, тихо, наградив замешательством, когда он проснулся при первом прикосновении солнечных лучей.
        Тогда он, конечно, вспомнил, где находился, и снова почувствовал пустоту внутри. Он не мог ни двигаться, ни думать, и даже не пытался. Наблюдая за игрой света на занесенных песком гробницах, он чувствовал себя таким деревянным и медленным, словно сам выполз из одной из них.
        Поздним утром на верблюдах подъехала небольшая семья. Их присутствие казалось настолько неожиданным, что Николас сомневался, не мираж ли это, пока едущий впереди глава рода его не окликнул. Николас не поднимал головы, его руки болтались между коленей, непонятные слова словно бы скатывались с него. После короткого разговора с отцом сын соскользнул с верблюда и поднес Николасу немного сушеного мяса и воды.
        Николас благодарно кивнул в ответ, потрясенный их добротой. Отец приветственно поднял руку и позвал мальчика обратно.
        Не испытывая ни голода, ни жажды, он все равно поел и попил, не удивившись, что это нисколько не заполнило его внутреннюю пустоту. В последующие бесконечные часы ему пришло в голову, что он неверно оценивал поведение Холла после смерти Анны. Бесконечные ночи, когда он напивался и безрадостно веселился, не притупляли его чувств и даже не заглушали боли, но были всего лишь тщетными попытками заполнить грызущую внутреннюю пустоту, пожирающую все, до последнего чувства.
        Спина затекла от того, что он не менял позу, заставляя его наконец-то потянуться, чтобы ослабить боль в суставах.
        «Я никогда не услышу, как она играет»,  - подумал он, с усилием прижимая руку к груди, пытаясь выдавить то, что медленно сжимало его сердце.
        Или… услышит? Если найдет астролябию… От одной этой мысли под кожей словно бы всколыхнулся целый рой пчел. Так или иначе, он мог бы вернуться… или, скорее, отправиться вперед. Мог ли он убедить Этту остерегаться Софию и не заходить в проход?
        Он сказал ей, что не мог спасти Элис, но будь он проклят, если не понял, почему она отказывалась в это верить. Должно быть, Этта действительно всем сердцем хотела спасти женщину.
        Она бы хотела, чтобы ты просто уничтожил астролябию.
        Возможно ли провернуть подобное? Если он удержит Этту от первого путешествия, то уже никогда не сможет найти астролябию. Исправит ли это все, оставит ли их там, где они начали? Или времени уже случалось разыгрывать с ними эту историю: бесконечный, самосбывающийся цикл страданий?
        И не превратится ли он тогда в Сайруса Айронвуда?
        Как бы старик это провернул - изменил прошлое, но дал Этте найти вещь, которая бы позволила ему следовать выбранным курсом? Что он упустил - какую часть этой головоломки?
        Он снова устроился на ночь, обхватив руками саднящий бок. Николасу следовало подумать, что он скажет Хасану, как попросит прощения за то, что так чудовищно погубил семью Линден и шкалу времени. Но ночь снова опустилась на него и на пустыню, Хасан так и не пришел, и Николасу не оставалось ничего, кроме как подозревать, что он стоил миру двух жизней вместо одной.


        На следующее утро на горизонте, словно солнце, вырос силуэт - далекое белое пятнышко, разраставшееся, пробираясь по холмам. Впервые за эти дни Николас почувствовал, как в нем что-то шевельнулось, пробуждая ту его часть, которую он старательно загонял обратно, чтобы не задохнуться. Хасан. Наконец-то.
        За первым конем следовал еще один. Николас не мог отвести от него взгляд, и прошло немало времени, прежде чем он сморгнул, прикрывая глаза от солнечного марева, и понял, что едущий к нему всадник не мужчина, а женщина.
        Женщина с волосами, словно бы сотканными из золота. Его сердце бешено забилось в груди, воюя с неверием. Этта. Это был не мираж, он слышал храп лошадей, чувствовал запах пенящегося на них пота, только…
        Всадник неуклонно приближался; теперь Николас видел, что лицо было загорелым, но слегка тронутым возрастом, затененным опытом. Глаза, следящие за ним из-под платка, оказались острыми, вырезанными из алмазов, а не из неба. Женщина обшарила взглядом пустоту вокруг него, посмотрела на второй этаж гробницы, и в его голове развернулось понимание.
        Роуз.
        Это была Роуз… Роуз, которую знала Этта, которая вырастила ее. Каким-то невообразимым образом она оказалась здесь; его сердце разрывалось снова и снова. Она сбежала от людей Айронвуда. В одиночестве пересекла пустыню. А теперь…
        Это была та же самая молодая женщина, которая со смертельной точностью бросила нож на базаре… годами обманывала Айронвудов с их невообразимыми деньгами и ресурсами. Он одновременно восхищался и злился, что она прожила целую жизнь, находясь в такой опасности.
        Должно быть, она гнала по пустыне почти так же быстро, как и он.
        И все зря.
        Слишком поздно.
        Он смотрел, сжав в руках сережку, как она подъезжала с уверенным видом. Одетая по-мужски, на лошади ничего, кроме самого необходимого, она выглядела непотопляемой, бойцом, и он уважал ее за это, особенно когда она выхватила из кобуры пистолет и направила на него.
        Хотел бы я, чтобы вы…
        Юноша медленно поднялся, чтобы не спугнуть ее, не в силах заставить себя говорить. Беглого взгляда на базаре и даже фотографии оказалось недостаточно, чтобы по достоинству оценить ее сходство с дочерью. Она отличалась холодной, сдержанной красотой, черты лица заострились от возраста. Этта же, словно первый весенний цветок, поражала сразу все органы чувств. Его ладони немного дрожали, когда он поднял руки вверх и шагнул вперед.
        Слова Роуз прорезали воздух:
        - Ближе не подходи.
        Он остановился, где стоял, руки ломило от незначительного усилия, которое потребовалось, чтобы держать их над головой. Нужно подходить к нему осторожно - ее опасения были ему вполне понятны.
        Роуз спешилась с отточенной легкостью. Когда она оглядела его, Николасу захотелось упасть на колени и умолять о прощении.
        - Я ищу девушку,  - начала она.
        - Этту,  - он едва сумел выдавить из себя имя.
        Женщина прищурилась:
        - Где она?
        Николас сглотнул, пытаясь прочистить истерзанное, пересохшее горло:
        - Ушла.
        Юноша впервые произнес это слово вслух, и оно тут же обрело постоянство; затвердело так, что он подавился им.
        - Она воспользовалась астролябией?  - Глаза Роуз в самом деле расширились или виной тому игра света?  - Не уничтожила ее?
        Николас покачал головой:
        - Астролябию забрали Айронвуд и двое Тернов.
        На ее лице всколыхнулись эмоции, недоверие переросло в ярость, потом - в отчаяние. Они утихли так же быстро, как и разгорелись: чувства снова спрятались за стальными глазами и поджатыми губами.
        - Расскажи мне, как это произошло.
        Превозмогая боль в пересохшем горле, он попытался восполнить те части истории, которые она не знала. Роуз впитывала его слова, вбирала их, пока не возникло ощущение, что она вот-вот лопнет.
        - Как вы сбежали?  - спросил он.  - Этта страшилась за вашу жизнь.
        - Ты вправду думаешь, что я не способна улизнуть от парочки Айронвудов?  - Роуз покачала головой.  - Я сбежала в первую же ночь, но не могла прийти раньше, рискуя столкнуться с самой собой.
        - Она пыталась поговорить с вами на суке,  - внезапно снова разозлившись, сказал он.  - Но вместо того, чтобы выслушать, вы на нее напали.
        - Это была я двадцать лет назад. Я несколько месяцев бегала от Айронвудов и Тернов и не могла никому доверять,  - объяснила Роуз, наконец опуская пистолет.  - Я поняла, кто это, позже, когда Этта начала подрастать.
        Что на такое ответишь?
        - Почему вы с самого начала не рассказали ей правду? О настоящей семье… о ее способностях?
        Ее лицо натянулось, и он задумался, не коснулся ли он запретной темы? Но тут она ответила:
        - Чтобы выполнить это задание так, как я задумала, Этта должна была быть чистым листом.
        «Я задумала?»  - отшатнулся Николас; осознание, гудя, затянулось на загривке.
        - Я не должна была ее обучать,  - объяснила Роуз.  - Иначе это повлияло бы на ее выбор. Я встретила путешественника… в будущем еще более далеком, чем мы жили. Он предупредил меня, что произойдет, если я ничего не изменю. Если Этта не уничтожит астролябию.
        Господи.
        - Кто это был?
        - Мне нет резона тебе об этом рассказывать,  - ответила Роуз.  - Мне нет нужды перед тобой оправдываться. Все, что я сделала… все, что должна была сделать, я сделала, чтобы убедиться, что Этта сможет путешествовать и будет знать, как найти астролябию. Как это произошло? Все было спланировано… Все… все должно было произойти, как должно было произойти, чтобы спасти нас от этого будущего. Я пожертвовала всем, уничтожила все препятствия…  - Она судорожно выдохнула, рука женщины сжалась в кулак возле сердца.  - Элис… она… я бы не зашла так далеко, если бы знала, чем все закончится. А теперь Элис…
        Николас выпрямился; ее слова, словно яд, заструились по его венам.
        - Элис. Так это были вы? Не один из Айронвудов, как думала Этта, а вы?  - Слова выстрелили из него, и он увидел неприкрытую боль на лице женщины, пусть только на мгновение.  - Ту, которая называла вас Рози… которая всю жизнь защищала… Вы убили единственного человека, который по-настоящему заботился о вашей дочери!
        Этту бы уничтожило это признание, просто разорвало. Он был благодарен, всего на секунду, что ее здесь нет, что она не услышала разоблачения той, кого так нежно любила.
        Глаза Роуз вспыхнули яростью:
        - Это и значит быть путешественником - делать невозможный выбор, служить миру, а не себе. Теперь Айронвуд порвет будущее в клочья, ты понимаешь? Путешественник предупредил меня об этом, о войне, не похожей ни на одну, которые мы видели, о долгах и договорах, которые Сайрус призовет исполнить сильных мира сего. Этта должна была отправиться в путешествие. Она нужна миру - самому времени,  - чтобы уничтожить астролябию. И если я должна оправдываться перед тобой или как-то еще объяснять свои мотивы, то ты недостоин того, что мы можем сделать.
        Как у нее только язык поворачивался оправдывать убийство родных? Пожилой женщины, которую ее дочь любила больше всего на свете? Он понимал, как важно защищать шкалу времени, удерживая Айронвуда от еще большей власти, но этот обман… убийство любимого человека, откровенное манипулирование дочерью, приведшее к ее смерти… все это наталкивало на мысль, что по ее венам струится ледяная вода. Даже сейчас было что-то… раздражающе спокойное… в ее манере говорить, и он слишком долго сдерживал гнев, чтобы остановиться.
        - Как можно с таким бессердечием относиться к жизни собственной дочери?
        Роуз одарила юношу злобным взглядом:
        - Могу заверить тебя, что это не так.
        - Она… она ушла навсегда, а вы стоите тут и говорите о ней, словно… словно вас волнует только то, принесет ли она вам пользу…  - Он едва выдавливал из себя слова.  - Почему… почему…
        - Ушла навсегда?  - резко оборвала его Роуз.  - Расскажи мне, что произошло.
        Николас кое-как рассказал. Все до последнего мучительного слова. И теперь не решался посмотреть женщине в глаза.
        - Когда путешественники умирают, они не исчезают,  - нахмурившись, проговорила Роуз, проводя рукой по боку своей лошади.  - Если бы она умерла, проход в Дамаске обрушился бы от всплеска энергии, высвободившейся, когда время приняло бы во внимание ее неестественное присутствие здесь. Но это не так… в противном случае не прошла бы я.
        Сердце Николаса так быстро забилось, что он задохнулся от боли:
        - Это не… так?
        - Как по мне, так она попала в складку… все, что ты услышал, или почувствовал, или увидел, было время, которое потянулось осиротить ее, когда в силу вступила новая временная шкала. Только путешественник может влиять на такие изменения - эти стражи, Терны, были путешественниками, не так ли?
        Он кивнул. Если они в самом деле сели на хвост Софии, когда она следовала за Эттой с Николасом, то кем же еще им быть.
        - Значит, это их присутствие спровоцировало изменение,  - сказала Роуз.  - Они не должны были быть частью исходного события - версии, в которой астролябию уничтожают.
        - Почему временная шкала не изменилась немедленно, когда другие забрали астролябию?  - спросил Николас.
        - Потому что все еще оставался шанс, что она могла бы оказаться уничтоженной, и время бы наилучшим образом подкорректировало себя, сглаживая остальные неровности на временной шкале, вызванные их присутствием,  - объяснила Роуз.
        Николас не понимал, как такое возможно, разве что София пошла с Тернами, чтобы уничтожить астролябию, или был шанс, что она повредится или потеряется по пути в Дамаск.
        - Если путешественник, предупреждавший меня, прав, изменения временной шкалы будут катастрофическими,  - сказала Роуз.  - Мы должны подготовиться к этому.
        - А что все это значит для Этты?
        - Ее отбросило в последнее событие, общее для всех шкал, перед тем как временная шкала изменилась.
        - Почему это не коснулось вас? Почему не отбросило меня?
        - Потому что мы оба родились до последнего общего года,  - ответила она.
        Николас потряс головой, пытаясь избавиться от этой тщетной надежды:
        - Но… то же самое произошло с моим братом, когда он погиб… упал навстречу смерти.
        Одна из бровей Роуз снова выгнулась:
        - Тогда, возможно, он тоже выжил, хотя ты этого и не понял.
        Выжил.
        Николас не плакал с детства и не мог вспомнить, как это делается, но подозревал, что сейчас с ним происходит нечто подобное. Это казалось единственным объяснением давления, нараставшего внутри него, обрушившегося на него, словно волна. Его негромкая сила ошеломила юношу.
        - Она не…  - Слова дрожали, слетая с его губ.  - Он не…
        - Что касается Этты, думаю, она все еще жива. Рана, кажется, серьезная, но не смертельная, особенно если она может обратиться за помощью,  - сказала она.  - Большего сказать не могу.
        - Поможете мне ее найти?  - спросил он.  - Как? Где она?
        Выражение ее лица заострилось, она явно оценивала его:
        - Кто ты ей?
        - Тот, кто всегда будет ее защищать,  - ответил он.  - Тот, кто проводит ее до дома.
        Роуз слегка улыбнулась, так по Эттиному, что ему пришлось прижать руки к боку, чтобы они не дрожали.
        - Как тебя зовут?
        - Николас. Николас Картер.  - Несмотря на отвращение и ярость, он заставил себя коротко поклониться:  - К вашим услугам, мэм.
        С ее лица будто бы скололась часть льда, когда она снова ему улыбнулась:
        - Боже, ты серьезно.
        - Особенно в этом,  - кивнул он.  - С благодарностью приму любую помощь… пожалуйста, я только хотел…
        Женщина выставила руку:
        - Если бы я могла указать тебе, где искать, указала бы. Единственное, что нам осталось,  - это исправить то малюсенькое событие, что заставило временную шкалу измениться - вероятно, попадание астролябии в руки Айронвудов,  - и искать признаки той точки, куда временная шкала могла выбросить Этту. Я могу помочь со вторым, но могу ли доверить тебе первое? Думаю, ты знаешь, где начать поиски.
        - Этого будет достаточно, чтобы вырвать астролябию из рук Айронвуда?  - спросил Николас.
        - Только если ты доберешься до нее, прежде чем они ее используют,  - уточнила она.  - Скажи мне, сразу и навсегда, что можешь сделать это… иначе ты просто зря тратишь мое время.
        - Я найду астролябию,  - быстро ответил юноша. Так или иначе… София должна была ошибиться, оставив небольшой след, который он мог разнюхать и взять.  - Спасибо.
        Роуз вскочила на спину своей лошади:
        - На этом и расстанемся.
        - Как мне передать вам сообщение?  - спросил он.  - Когда я найду астролябию, как узнаю, где начинать искать саму Этту? Она ведь не появится в этом времени?
        - Конечно нет,  - ответила Роуз, отвязывая второго коня и бросая Николасу поводья. Прикинув, что у него нет ни сумок, ни припасов, она с недовольным лицом отвязала один из своих седельных вьюков и тоже передала ему. Его гордость была уязвлена, но Николас все равно встал прямее.
        - Мне нужно вернуться в мое настоящее,  - сказала Роуз,  - или, по крайней мере, в Эттино настоящее, чтобы увидеть, какие события сместились, и оттуда я постараюсь найти последнее общее событие для старой и новой шкал времени. Сможешь найти меня в Нассау в 1776 году в… скажем, через неделю?
        В том, чтобы вернуться в 1776 год теми же проходами, через которые проходили они с Эттой, не было ничего невозможного, но, учитывая время, которое придется затратить на путешествие до острова из Нью-Йорка… Он сглотнул разочарование:
        - Лучше бы через месяц.
        Если он сам не найдет ее раньше.
        «Я расскажу Этте правду,  - подумал Николас,  - о том, что натворила ее мать». И, вероятно, в процессе снова разрушит ее мир. Но она имела право знать. Она должна стать капитаном своей жизни - не пассажиром, в угоду матери.
        Роуз кивнула в знак согласия, поворачивая свою лошадь обратно к городу.
        - Ты должен еще кое-что знать. У меня есть ощущение, что не только мы ее ищем.
        - Знаю,  - ответил Николас.  - Если София не принесет ему астролябию, Айронвуд подумает, что Этта убежала с нею.
        - И это верно,  - согласилась Роуз.  - Но я говорила о Тернах. Их главарь, Генри Хемлок, может снова попытаться ее найти.
        Боже… на мгновение все потускнело.
        - Понимаю.
        На лице Роуз вспыхнула грустная улыбка:
        - Сомневаюсь. Он - могущественный игрок, гораздо богаче и хитрее, чем ты, вероятно, считаешь. А еще он ее отец.
        Все мысли улетучились у него из головы, разлетевшись по ветру.
        - Удачи, Николас Картер. Не смей меня разочаровывать!  - крикнула она через плечо.  - Увидимся через месяц. Нассау - таверна «Три короны».
        Николас кивнул, сжимая поводья, глядя, как она пинками поднимает свою потрепанную лошадь в легкий галоп, а потом - в карьер. Он подождал, пока она окажется вне поля зрения, прежде чем сдерживаемый воздух хлынул из его легких, и он упал на четвереньки. С его лица капали пот и слезы, и он дрожал, кашлял, смеялся, прижимаясь лбом к земле, пытаясь совладать с разбушевавшимся внутри вихрем.
        - Ты жива,  - прохрипел он.  - Ты жива.
        Они оба? И Джулиан, и Этта? Он едва мог постичь надежду, полыхающую у него внутри, обхватившую его спину, словно парус. Если Джулиан тоже всего лишь потерялся, его нужно просто найти.
        Оставленная Роуз лошадь смотрела на него с выражением невозмутимого безразличия. Юноша двинулся к ней, протягивая руку, пока животное не успокоилось настолько, чтобы уткнуться носом ему в ладонь. Николас пробежал рукой по ее длинному носу, поглаживая темную шерсть, мысли освобождались от сковывающего их льда.
        Этта жива, но не в безопасности. Сейчас у нее никого и ничего не было… она оказалась совсем одна.
        Ненадолго.
        Он вскарабкался в седло, чувствуя, как решимость вздымается в нем океанской волной. Сперва, правда, нужно довести измученное создание до оазиса и дать ему отдохнуть и напиться, прежде чем отправляться на поиски Хасана. Тот может знать о других проходах в этой эпохе, а оттуда… Что ж, будем решать проблемы по мере их поступления.
        Николас только вышел из-за холмов, когда заметил еще одного всадника, петляющего в руинах разрушенного города. Его красное одеяние ни с чем не перепутаешь, даже на расстоянии, и еще одна натянутая струна ослабла в его груди, больше не напоминавшей тугой барабан.
        - Хасан!  - крикнул Николас. Ветер помог ему, донеся его голос до знакомого всадника на незнакомой лошади.
        - Баха’ар!  - Судя по голосу, Хасан был так же взволнован встречей. Между ними оставалось всего несколько шагов, когда Хасан осознал, что Николас один.
        - А где?..  - начал он, глаза расширились от ужаса.
        - Она пропала,  - быстро проговорил Николас, сжимая его руку.  - Объясню по пути. Боюсь, мне снова придется злоупотребить твоей добротой, когда мы вернемся в Дамаск. Где ты был? Я подумал, что потерял тебя в пустыне.
        - Мой друг, я тронут твоей заботой,  - искренне проговорил Хасан.  - После того как мы расстались, мне помогли трое бедуинов.
        Из того немногого, что Николас слышал от Хасана, он знал, что бедуины - кочевники с горячим норовом - жили семьями, довольствуясь скудными дарами земли под ногами. Сердить их не рекомендовалось. Если честно, Хасан советовал их избегать.
        - Ты в порядке?  - спросил Николас, снова его оглядывая. Хотя Хасан несколько приглушил свой веселый нрав, он казался целым и невредимым.
        - Я весьма унижен добротой, которую они проявили, позволив мне взять одну из их лошадей,  - сказал Хасан.  - Мы должны как можно скорее ее вернуть.
        - Да, конечно,  - ответил Николас, поворачиваясь к дороге, ведущей к городу.
        - Мой друг, это не все,  - лукаво улыбнулся Хасан.  - У них есть нечто, и думаю, ты захочешь предъявить свои права на это.


        Племя бедуинов разбило временную стоянку на полпути между Пальмирой и Куриетайном, медленно двигаясь к древнему городу и оазису в его окрестностях.
        В миле от кучки низких шатров Николаса с Хасаном встретило несколько мужчин, припустивших на верблюдах, поднимая пыльную бурю. Представление было впечатляющим и даже устрашающим. Эффективная демонстрация силы для защиты собственности.
        Хасан выкрикнул приветствие и радостно улыбнулся, и воин, возглавлявший атаку, немедленно отплатил той же монетой. Николас покачал головой. Хасан заводил друзей везде, куда бы ни пришел. Он страдал хроническим добродушием, которое в Новой Англии сделало бы его посмешищем. Даже эти вооруженные до зубов воины не могли устоять перед ним.
        Поначалу легкая и непринужденная приязнь, с ходу возникшая между Хасаном и Эттой, показалась ему нелепой и необъяснимой. Но у обоих был способ обезоружить собеседника, открыть двери в глухой стене, где на первый взгляд и дверей-то не было. Не обладая сам этим навыком, Николас, безусловно, им восхищался.
        Их без промедления провели в лагерь, мужчины говорили друг с другом, не бросив ни одного любопытного взгляда в его сторону.
        Естественно, Хасан расположил к себе это племя, прежде чем Николасу выпал шанс с ними встретиться.
        Он сразу понял, почему Хасан заявил, что унижен ими. Прежде чем Николас успел спешиться, им преподнесли еду и напитки, представили женам и детям. Уважаемый старейшина - его одеяние казалось немного величественнее остальных - появился из самого большого шатра и поприветствовал их не просто тепло, как других, а с вежливым почтением, полагающимся почтенным гостям.
        Только после того, как они приняли предложенное им гостеприимство и прошли ритуалы представлений и любезностей, шейх, как его называл Хасан, отвел их в шатер, стоящий недалеко от его собственного.
        Все трое слегка пригнулись, входя в открытый шатер, и Николасу пришлось приложить сознательное усилие, чтобы не сбить тонкие деревянные опоры, поддерживающие ткань. Обстановка оказалась менее спартанской, чем он мог бы ожидать: землю устилали ковры и одеяла, по которым было разбросано множество подушек.
        - Они бы хотели продолжить свой путь,  - сказал Хасан, переводя речь шейха,  - но боятся трогать ее… Предлагают нам отдохнуть до вечера, но, думаю, задерживать их дольше просто невежливо.
        Николас кивнул в знак согласия. Начать с того, что это дело вообще не должно было никоим образом их коснуться. Он осторожно ступал по коврам к неподвижной фигурке, лежащей на спине в самом центре шатра. София.
        Лицо было неузнаваемым, опухшим и багровым, словно слива. Она была обнажена до пояса, и три рваные колотые раны на теле, очевидно, сочились кровью через землистого цвета мазь и покрывающие их бинты. Защищая ее стыдливость, на девушку накинули тонкое одеяло.
        - Они нашли ее в пустыне безо всего, кроме одежды,  - шагая за ним, объяснил Хасан.  - Считают, что ее ограбили, избили и оставили умирать. Что думаешь, баха’ар?
        - Что она чертовски глупа,  - пробормотал он. Годы подготовки должны были бы сделать ее гораздо осторожнее, но амбиции часто идут рука об руку с нетерпением, особенно если в них долго отказывают.  - Есть ли другие… повреждения?
        Хасан покачал головой:
        - Женщины говорят, ее не тронули, не считая ран, которые ты видишь.
        - И с ней никого не было? Никаких других тел?
        - Никаких.
        Значит, астролябия все еще оставалась у путешественников, бросивших по какой-то причине Софию на верную смерть. Пока астролябия не попала в руки Айронвуда, Терны были равно опасны, равно мечтая довести до конца свои собственные планы. Астролябии, перешедшей в их распоряжение, было достаточно, чтобы изменить временную шкалу, лишить Этты ее эпохи… серьезно изменить ткань времени.
        Достаточно ли найти и уничтожить астролябию, чтобы восстановить мир, каким Этта его знала? Николас не был уверен, но надо же с чего-то начать. Его охватила уверенность, когда он сделал еще один шаг к девушке. Он может это сделать - по суше, по морю, через горы, по долинам,  - он может отследить Тернов, заполучить астролябию и найти Этту.
        А теперь у него под боком нарисовался нежданный-негаданный ресурс.
        София мучительно захрипела, втягивая следующий вдох. Один ее глаз так распух, что веки казались запечатанными. Николас удивился бы, если бы его удалось сохранить. Другой чуть приоткрылся, глядя на юношу с привычным презрением.
        Придет время - не сейчас, даже не в ближайшие дни, но скоро,  - когда София ответит за все, что натворила.
        Но сейчас она нужнее Николасу живой, чем представшей перед Создателем.
        - Выглядишь живенько,  - сказал он.  - А у нас тут намечается путешествие.

        Благодарности

        Я была счастлива работать с невероятной командой на Гиперионе… Неужели прошло целых пять лет? Как же летит время, когда тебе весело! Я всегда и навсегда благодарна Эмили Михан, моему редактору, а также Лауре Шрайбер, которые потратили столько времени и мыслей, чтобы довести эту неугомонную книгу до ума. (Поверьте, это было непросто!)Также спасибо Силу Балленджеру, Стефани Лури, Дине Шерман, Латое Мэйтленд, Хизер Кроули, Холли Негаль, Эльке Вилле, Эндрю Сонсоне - вы, ребята, мечта любого писателя! А Марси Сендерс? Богиня обложек.
        Особая благодарность исключительному редактору Анне Лойхтенбергер. Работать с тобой - одно удовольствие! Спасибо, что отловила все мои безумные перемешанные метафоры и выставила меня в лучшем свете!
        Спасибо Меррили Хейфец и всей банде Writers House, вы - лучшие из лучших. Мне так повезло работать со всеми вами - спасибо за невероятную заботу обо мне и моей маленькой книге.
        Также я должна отдать должное моим чудесным друзьям, одарившим меня уверенностью и обратной связью, которая пригодилась мне, чтобы сформировать героев и направление истории. Спасибо неподражаемой Саре Дж. Маас за чтение самого первого черновика, когда он еще был полусырым месивом, и за то, что не только дала мне отправную точку, спасшую книгу, но, как всегда, попросила, чтобы в ней было побольше поцелуев. Спасибо гениальным Эрин Боуман и Сьюзен Деннард, давшим мне мудрый совет о начале и помогшим мне изменить его после месяцев отчаяния. Венди Хиггинс, ты - настоящее сокровище; огромное спасибо за чтение раннего черновика этой книги и поддержку!
        Кевин Дуа, я твоя должница за немалое время, потраченное на чтение этой книги, и за то, что обогатил ее своими мыслями. И, как и всегда, большое-большое-большое спасибо Анне Джарзэб - не только за веру в меня и в эту книгу, но и за то, что всегда была готова читать, обсуждать и помогать мне распутывать парадоксы перемещения во времени, выскакивающие, кажется, буквально ежедневно.
        И конечно, меня переполняет любовь и благодарность к семье. Как бы слащаво это ни звучало, но я без вас - никуда, ребята. Мама, пока ты безжалостная путешествующая во времени мама, готовая сделать все необходимое, чтобы защитить будущее, ты - по сути - мой герой. Спасибо, что прочитала столько версий этой истории и одарила меня своими замечаниями и комментариями, эта книга - для тебя!

        notes


        Примечания

        1

        В английском стиле (фр.).

        2

        Фамилия «Рен» (Wren) буквально означает «крапивник». Это мелкая насекомоядная птичка, обычно скрывающаяся в буреломе или зарослях кустарников. Скопа - крупная хищная птица, которая ловит рыбу, пикируя на нее с воздуха и хватая мощными когтями.  - Примеч. ред.

        3

        Айронвуд - буквально означает железное дерево, Хемлок - тсугу, Линден - липу, Жакаранда - жакаранду.

        4

        Это Люксембургский сад (фр.).

        5

        Мне очень жаль. Я думал… моя мама… (фр.)

        6

        Ничего. Ты хороший мальчик (фр.).

        7

        До свидания (фр.).

        8

        Сирийская пустыня (араб.).

        9

        Терн (араб.).

        10

        Джон Донн «С добрым утром». Пер. с англ. Б. Б. Томашевского.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к