Книга Аркадия Кирилл Берендеев
        #
        Берендеев Кирилл
        Книга Аркадия
        Берендеев Кирилл
        Книга Аркадия
        Пока на море был полный штиль, и корабль, ожидая попутного ветра, бесцельно стоял у пристани, все мы, включая нашего уважаемого капитана, отправились побродить по городку, что расположился невдалеке от порта. Если мне не изменяет память, там века два назад, располагалась летняя резиденция местных царей; причины, по которым она перестала существовать, мне неизвестны. Узнать же об этом в библиотеке города мне было попросту лень.
        Сказав все, я не оговорился, ибо на сей раз выйти из своего позолоченного заточения согласилась и Хиония, до нынешней поры с самого момента швартовки каравеллу не покидавшая. Что привело ее в столь благоприятное расположение духа, осталось маленькой тайной: едва услышав, что мы покидаем корабль, дабы отправиться в городок, Хиония тотчас согласилась сопровождать нас безо всяких условий, никаких закрытых носилок или экипажей ей не понадобилось. Даже известие, что все полторы мили1 до городка - для женщины вообще расстояние в десять верст нешуточное - мы проделаем пешком, не произвело на нее отрезвляющего действия, она согласилась даже скорее, чем Ждан закончил своей вопрос.
        Когда мы сходили по сходням на берег - Логгин как всегда изрядно задержал нас, оценивая, какой наряд подойдет ему на сей раз, - я все же решился спросить у Еннафы, как мне показалось, у Еннафы, о причине столь странного поведения ее младшей сестры. Мои опасения, что предо мною другая из близняшек - Рада - не подтвердились, Еннафа ласково погладила меня по щеке и посоветовала поменьше обращать внимание на причуды "этой сумасбродки". Помогая ей спускаться по шатким сходням, я подумал, что пока не женюсь на своей любовнице, и не заберу ее из семейного гнезда, или, хотя бы не сделаю последнего, мучения мои с очевидностью неизбежной будут длиться и длиться, ибо различить Раду, появившуюся первой, и Еннафу, вышедшую второй, я был не в состоянии. Даже голоса их были удивительно схожи, что говорить обо всем прочем, чем наградила природа близняшек. Различным оставалось лишь отношение к моей персоне: Рада искренне меня презирала и поминутно готовила со свойственной мстительным женщинам изобретательностью, разного рода подвохи и препоны; если бы не Еннафа, я уже тысячу раз сошел бы с корабля и отправился
обратно. Иной раз у меня долго не проходила мысль, а не пометить ли мне как-нибудь свою любовницу, подобно тем метам, что носит на себе Хиония, но чем дольше в моей голове гостила эта мысль, тем более она мучила мое сердце. К мукам этим добавлялась скорбь по невеселой участи Хионии, которой ни в свои сумасбродные семнадцать, ни позже так и не найти, быть может, того человека.... И тут я снова возвращался к моей Еннафе и вздыхал с некоторым облегчением.
        Хиония сошла первой на пристань и нетерпеливо поджидала нас, а немного позднее, одного лишь Логгина, выбиравшего себе наряды для дальней прогулки неимоверно долго. Наконец, он сошел, по лицу его было видно, что долгие поиски и примерки ничего не дали. Мы тронулись в путь.
        Нежаркая погода способствовала нашим планам и задерживала нас в лавках и на ярмарке городка куда дольше, чем следовало бы: в итоге, толщина наших кошельков стала стремительно уменьшаться. Менее всех тратил капитан, как человек, привыкший к соблазнам, и потому бежавший их с легкостию удивительной, и Хиония, для которой сам поход наш стоил многого, куда большего, чем можно было бы купить за деньги в этом городке.
        Как можно было и предположить, славный своей рачительностью капитан приобрел лишь попутного ветра в паруса на две недели и набор одноразовых походных салфеток-самобранок; когда я спросил, для чего были произведены им эти несколько странные, на мой взгляд, траты, он довольно спокойно намекнул на то, что всякое путешествие кончается, рано или поздно, и наступает время, в котором даже такая, на первый взгляд, малость, может оказаться весьма полезной. Я хотел было поспорить с ним, ведь нашему путешествию на каравелле ничего не угрожало, но вовремя спохватился, вспомнив, что капитан лишь наш попутчик на время самого путешествия; неудивительно, что за долгие прошедшие дни я начисто позабыл об этом, поскольку человек сей, удивительно подходил нашему обществу и едва ли не в первый же день стал считаться полноправным его членом, невзирая на условность такого положения.
        В итоге он оставил нас, когда, ближе к середине дня, мы собрались прокатиться по закрытой для посторонних железной дороге, пересекающий город и наискось уходящей в сторону моря, -излюбленной забаве местной аристократии - и устроить небольшой пикничок в конце пути в заповедном Великокняжеском лесу. Потерялась и Хиония; не потерялась, я неверно выразился, просто решила передохнуть от нас и сделать покупки самостоятельно, мысль о том, что она может потеряться, равно, как с ней может приключиться что-то скверное, даже не закралась мне в голову. В самом деле, пока мы это все еще мы, а не кто-то другой, не, скажем, капитан, который, отлучившись от нас, потерял на время своих верных хранителей, с нами попросту ничего не могло случиться. Ну, разве что некая приятная неожиданность.
        Такая, как подстерегла Ждана, присмотревшего в одной из темных антикварных лавчонок в старой части города музыкальную трубку царя Антипа, настоящую, одну из двадцати четырех, составлявших некогда его коллекцию, в те еще незапамятные времена, когда еще царь Антип, последний, кто жил в летнем дворце близ городка, сзывал ими сирен и слушал их пение или любовался их грацией; или делил ложе, как же без этого.
        Ждан был неимоверно счастлив свалившейся на него удачей, он тотчас же попытался наиграть что-то на музыкальной трубке, но, будучи совершенно неприспособленным к подобного рода занятию, признав свое поражение, отдал ее Логгину. Последний, не прошло и минуты после начала игры, поймал в трепетные сети молодую крестьянку, неожиданно сорвавшуюся к нему с возка, где она доселе пребывала в кругу семьи и тотчас же, сконфузившись, отпустил ее на все четыре стороны под наш восторженный хохот.
        Сам Логгин приобрел несколько туземных платьев и, перед тем как отправиться в путешествие к Великокняжескому лесу, успел нарядиться в одно из них, самое, на мой взгляд, мешковатое и причудливо пестро раскрашенное; впрочем, нельзя сказать, что он не производил в нем впечатления, скорее, напротив, не мог не вызвать изумленных взоров случайных путников, что попадались нам на пути. Ждан отпускал некоторое время шуточки на счет ставшего столь колоритным родственника, а затем зашел в кабачок, где среди посетителей разыгрывались призы среди лучших арбалетчиков, и со свойственной ему прямолинейностью выиграл лучший на его взгляд - теплую лопоухую ермолку - и водрузил на голову Логгина.
        От женщин всегда довольно трудно ожидать оригинальности в выборе покупки, так и в этот раз: Рада пополнила свой арсенал снадобий, бальзамов и благовоний, выйдя из лавки с начисто опустошенным кошельком, своим и Ждана; Еннафа же выпросила у меня ароматические сережки с самой далекой полки ювелирной лавки, видимо, имея под этим определенную мысль. И мысль эта выплыла наружу, не успела она приобрести себе диадему с рубинами и кошачьими хризобериллами, как я, к тому времени обогатившийся лишь на браслет, усеянный камнями, что принято называть просто сапфирами, а так же падпараджами и крупными лейкосапфирами, почувствовал непреодолимое влечение к той, которой надел удивительные сережки. Еннафа была в настроении и позволила мне увлечься своими желаниями и разделила их; для этого сгодилась и комнатка ювелира позади его торговой залы.
        Уже в вагончике, везущем нас к Великокняжескому лесу, Рада вызвалась сама испробовать приобретение своего дружка, направив напевы музыкальной трубки, то тихие то безудержно звонкие, против владельца. Ждан, в пылу любовной страсти едва не сокрушил напрочь внутреннее убранство вагончика, предпринимая безуспешные попытки догнать и заключить в объятия неуловимую, точно ветерок Раду. Логгин пришел в совершеннейший восторг и с удовольствием присоединился к хору наших с Еннафой шуточек, добавив в него свои, подчас довольно меткие и остроумные.
        К тому моменту, как мы выбрали место для отдыха, Рада была удовлетворена совершенно, так же совершенно вымотан и измучен сладострастными порывами Ждан: когда мы остановились, присмотрев полянку с красивым видом на море, он попросту рухнул в траву, оставив без внимания все ехидства Логгина в его адрес. Рада же была настроена столь благодушно, что в итоге включилась в нашу с Еннафой беседу о возвышавшемся вдали монастыре и приветливо добродушно встретила вернувшуюся из бегства Хионию.
        Хиония пришла не одна, на ярмарке она купила рабыню, и теперь вела представить нашей компании. Рабыня, туземка, была удивительно, просто невероятно красива, Хиония, заметив, в каком изумлении все общество смотрит на ее покупку, просияла совершенно и заметила, то это приобретение того стоит.
        - Ее зовут Тамила, - произнесла Хиония и, снявши с рабыни халат, приказала ей исполнить какой-нибудь танец.
        Под наши восторженные хлопки и постоянно срывающиеся с уст возгласы одобрения, Тамила принялась танцевать. Она изображала танец нежности и любовной страсти одинокой девушки, ждущей своего возлюбленного; кажется, танец все же уколол и саму Хионию, она едва заметно переменилась в лице, когда Тамила исполнила обряд встречи и жестом прервала наше удовольствие. Рабыня по знаку легла перед ней на расстеленные ковры.
        Взволнованно оглядывая рабыню и осторожно касаясь ее бархатной кожи то трепетавшими пальцами, то губами, Хиония не уставала повторять:
        - Нет, вы поглядите на нее, нет, лучше потрогайте. Она само совершенство, вы никогда не видели, не могли видеть ничего подобного. И не спорьте, моя покупка лучше всех ваших вместе взятых. Вы смотрите, смотрите внимательнее. Ну, скажите, что может с нею сравниться? с ее кожей, с ее....
        Краешком глаза я заметил, как побледнела Рада и как порывисто принялась обрывать лепестки пиона Еннафа. Кажется, кроме меня на это никто не обратил внимания, все были то со сладострастием, кто с душевным томлением, погружены в зрелище неправдоподобной, совершенной красоты рабыни, описать которую просто не представляется возможным, не дано и самому одаренному пииту. Тамила лежала не шевелясь, лишь легкой улыбкой, скорее даже ее тенью выдавая свои чувства, она, должно быть, и предвидеть не могла столь бурных восторгов по поводу своего облика и потому не представляла никоим образом как именно себя следует вести в отведенной ей Хионией рамках. А потому просто принимала, стараясь не задумываться, ласки и поцелуи хозяйки, которая не уставала восторгаться своим приобретением.
        - Повернись! - крикнула Хиония, и Тамила послушно перекатилась на спину, подставив языку и пальцам хозяйки свою спину. Она не знала, куда деть руки, и потому держала их по-прежнему по швам.
        Раскрасневшаяся Хиония прилегла рядом, прижавшись щекою к ягодицам рабыни и поглаживая ее точеные ноги. На нас, как казалось, она не обращала ни малейшего внимания, лишь на Тамилу. И оттого, или мне так почудилось, густыми волосами своими незаметно старалась прикрыть уродливый рубец, пересекавший наискось левую щеку, рубец от проклятия десятилетней давности.
        Тамила, решившись, стала отвечать: вначале робко, затем все увереннее, на ласки своей госпожи. Мы все еще не могли оторваться от мучительного зрелища красоты хиониной рабыни, чьи движения и жесты были столь грациозны, что полуобнаженная Хиония казалась лишней, некой полуденной странницей припавшей в муках радости к вершине творения.
        Когда Тамила, разбуженная игрою, принялась развлекать свою хозяйку и, приподнявшись с ковров, отвечать поцелуем на поцелуй, двигаясь, то медленно и величаво, то поспешно и торопливо как горная река (пожалуй, это самое точное определенье, которое я могу дать Тамиле, сравнив ее со всегда изменчивой рекою, столь живо и гибко было каждое ее движение, отдельно и в целокупном единении с остальными), Хиония растаяла совершенно, казалось, она исчезла в объятиях рабыни, растворилась в ее ослепительной красоте, не желая и в мыслях возвращаться к прежнему своему существованию.
        Лишь спустя долгое время она вспомнила о нашем существовании. И воскликнула, не в силах сдержаться:
        - Вы посмотрите, о вы посмотрите, какая красивая у нее жопа!
        Последнее слово, грубое и плебейское, мгновенно вырвало нас из состояния неподвижности, в коем мы пребывали все это время, любуясь искренне и с завистью, Тамилой.
        - Вы только посмотрите на ее жопу! - кричала с придыханием Хиония, повторяя это слово на все лады. Еннафа пришла в ужас, в смятение, разгоряченно шепнув мне, что не понимает, откуда ее сестра смогла набраться этой похабщины. Логгин побледнел едва не до синевы, рада сжала губы, ее лицо исказилось, а Ждан попросту отвернулся.
        Борясь с липкой волной жара, охватившей меня, я опустил глаза, взор мой наткнулся на выскочившее из дорожной сумки Хионии золоченое зеркало удивительной красоты, филигранной работы; за всю свою жизнь я не видывал ничего, даже отдаленно напоминавшее его.
        Я взял его в руки, но в тот же миг оно было выхвачено Еннафой, ядовито при этом усмехнувшейся.
        Только теперь я понял, что у нее в руках находилось Совершенное зеркало, та самая бесценная реликвия давно минувших времен и эпох, что способна творить тени, неотличимые от человеков, идеальные копии тех, кто смотрелся в него и загадывал желание, совершенные создания, способные подчиниться любой причуде и готовые на всякую прихоть владельца. Тамила была одной из них, теней, что прекрасней любого из живущих, тенью бессмертной, покуда живо зеркало, его создавшее, а разбить Совершенное зеркало попросту немыслимо, но тенью могущей исчезнуть или измениться в единый миг одной лишь мыслью владельца. Одного взгляда в зеркало достаточно, чтобы создать новую тень или стереть прежнюю.
        Я снова взглянул на Хионию, мне стало не по себе. И тут я заметил, как Еннафа трет поверхность Совершенного зеркала перстнем с бриллиантом, трет, пытаясь повредить его; алмаз крошился, кололся, но ничего не мог сделать с бесконечно прочным материалом.
        Рада вырвала у нее зеркало. Логгин сидел к нам спиной, Ждан, кажется, не то утешал его, не то просто говорил что-то, ласково положив руку на плечо, Хиония была поглощена Тамилой и никем иным, а потому Рада перевернула зеркало, и, совершенно никого не стесняясь, плеснула на него какое-то из своих снадобий, раз, другой, новый флакон, еще один. Зеркало жалобно зазвенело, точно серебряный колоколец, вздрогнув, Рада быстро царапнула браслетом, покрытым бриллиантовой крошкой по зеркалу - скрип был ужасен, - и бросила назад, Хионии. Взгляд, что был уготован мне, вынести я не мог и отвернулся к Еннафе, тотчас обнявшей меня за талию и привлекшей к себе.
        Ждан обернулся, спросив, что это за звуки, Рада лишь пожала плечами. В этот миг Хиония, чувствуя себя на вершине блаженства, вновь употребила эти мерзкие слова, Логгин попросил, не выдержав более, ее замолчать, а Рада попросту приказала "заткнуться".
        Одно из плебейских слов убило другое. Хиония подняла голову и с презрением посмотрела на Раду. Заметив зеркало, она быстрым движением бросила его обратно в сумку и порывисто села.
        - Что вы так смотрите? - спросила она, взгляд ее остановился на мне. Что еще? - она недовольно поправила прядь волос, скрывавшую рубец.
        Я не знал, что ответить, в мыслях моих царапина, что была нанесена на обратную сторону Совершенного зеркала, медленно разрасталась, змеилась по нему, невидная со стороны, незаметная ни для кого, ширилась, захватывая все новые и новые участки поверхности, а вместе с ней иссыхала неземная красота Тамилы. Тень неумолимо блекла, увядала, старела, постепенно превращаясь в одну из тех девушек, что сотнями продают на невольничьих рынках.
        Я ничего не сказал, глядя лишь на Еннафу. В этот миг внизу завозился подъехавший вагончик, поджидавший нас, Рада поднялась и сказала, что пора возвращаться. На этот раз ее неумолимый взор был устремлен в просторы океана.

1 Автор подразумевает русские мили, - существовали и такие - которые равны 7468м. или семи верстам, или 3500 саженям ровно.