Продавец попугаев Игорь Николаевич Белогруд
Александр Всеволодович Климов
Журнал «Природа и человек» 1987г., №8, стр. 63-66
Февраль прохватывал морозцем и бросал на город пригоршни сухого колючего снега.
Птичий рынок, укутанный сугробами, продуваемый метелью, курился дымками и зазывал криками продавцов. Походные примусы, спиртовки шипели, как проколотые шины, а вокруг них, выставив вперёд руки цвета варёной колбасы, толпились заиндевелые дядьки в разномастных овчинных тулупах. Сизые носы простуженно втягивали воздух, в усах блестел водяной бисер.
У дверей магазина «Рыболов-спортсмен» молоденький милиционер, в скрипящей портупее, отчитывал подпольного торговца поплавками. Старик-поплавочник сгибался, поминутно стаскивая с головы облезлый собачий треух.
Никита Николаевич обогнул шумную компанию рыночных завсегдатаев, споривших о каком-то загадочном «розеншницеле», и уткнулся в одинокого продавца экзотических рыбок.
Аквариум примёрз к лотку, косячок меченосцев, впавших в летаргический сон, алыми ромбиками повис у дна. Продавец-садист хрустел яблоком и читал газету. Иногда он отвлекался от событий дня и толстым негнущимся пальцем проламывал ледок, затягивающий поверхность воды. Завидев потенциального клиента, он выплюнул косточку и прохрипел:
- Мужик! Купи рыбок. Хороший подарок детям.
Никита Николаевич крепче прижал футляр со скрипкой к груди и прибавил шагу. Детей у него не было. Он вообще не понимал, зачем завернул на заснеженный Птичий рынок. Он просто шёл домой с субботней репетиции, в кармане лежала честно заработанная зарплата. Спешить было некуда, в голове носились обрывки мелодий, напоминавших, что, несмотря ни на что, жизнь прекрасна и свежа, как ядрёный февральский день. Тут-то и подвернулся весёлый, суматошный рынок.
С полчаса походив между засыпанными снежной крупой прилавками, Никита Николаевич почувствовал, что замёрз. Шапка-пирожок не грела, металлическая оправа очков покрылась инеем и холодила переносицу. Ноги, не спрашивая разрешения, сами двинулись к выходу. Продавцы суставчатых рубиновых мотылей стрельнули в скрипача намётанным взглядом и отвернулись, выискивая в толпе толстых рыболовов-зимников с ящиками на плечах.
У облупившихся некогда зелёных ворот собралась внушительная толпа зевак. Откуда-то из её дышащих паром недр неслись истошные вопли: «Дурак! Дуррр-р-рак!!!»
Повинуясь любопытству, Никита Николаевич пробрался через лес нейлоновых и драповых спин и оказался на крохотном пятачке истоптанного раскисшего снега. Посреди него, поставив ногу на древний фибровый чемоданчик, стоял высокий небритый мужчина в белом свитере и телогрейке. Кроличья шапка, лишённая подвязок, трамплинами откинула свои ослиные уши. В правой руке мужчина держал дымящуюся папиросу, а на вытянутой левой у него сидел огромный белоснежный попугай с хохолком и в красных штанах. Птица, раскрыв страшный изогнутый клюв, откидывала голову назад и, напирая на букву «р», орала:
- Дуррр-р-рак! Попка - дурррак!
Зеваки смеялись, им было очень весело. Задние ряды нажимали и вытягивали шеи.
- Спокойно, товарищи! Без ажиотажа! - сдерживал натиск мужчина в телогрейке. - Раздавите!
Попугай вдруг прекратил ругаться и отчётливо сказал:
- Ррр-р-разойдись! А то гранату брошу!
Гул и смех мгновенно стихли. Воспользовавшись паузой, мужчина закричал:
- Граждане! Купите попугая! Уникальная птица.Разговаривает на шести языках! Яша, изобрази!
Яша кивнул хохолком и резко защебетал по-немецки. Затем он сходу перескочил на французский, прошёлся по каким-то древним мёртвым языкам и закончил монолог бодрым «О’кей» и подмаргиванием правым глазом. Зеваки были покорены, они явно не владели иностранными языками.
- Сколько просишь? - послышалось из толпы. Продавец назвал цифру, и любители говорящих попугаев загрустили.
- А что он ещё умеет? - спросила кругленькая женщина в лохматой афганской дублёнке, стоявшая в первом ряду под руку с солидным лоснящимся мужчиной.
- Всё, что угодно! - дерзко ответил владелец чудо-птицы. - Угадывает мысли, предсказывает будущее, даёт советы…
- Ой! - вскрикнула дама. - Пусть он тогда предскажет, когда моему мужу зарплату прибавят. А то уже год обещают.
Попугай Яша поднял крыло, добиваясь тишины, пристально посмотрел на внезапно покрасневшего мужа и замогильным голосом изрёк:
- Сударыня! Вашему супругу уже шесть месяцев как увеличили оклад. Лицо сударыни закаменело. Она крепко взяла мужа за локоть и повела к выходу. Толпа расступилась. Яша привстал на цыпочки, провожая долгим грустным взглядом женщину, узнавшую будущее, и её половину. Народ, посмотрев на попугая-ясновидца с опаской, начал потихоньку расходиться.
- Эх, Яша! - сокрушённо пробормотал продавец, и попугай виновато развёл крыльями. - Музыкант, может ты купишь? Он у меня и в нотах разбирается!
«Куплю!» - вдруг подумал Никита Николаевич и полез за деньгами.
- Вам как: так или в газетку завернуть? - сразу засуетился продавец. Уши его лихой шапки покачивались часто и радостно.
- А он того - не замёрзнет? - робко спросил скрипач, принимая завёрнутую в «вечёрку» птицу. Страница с программой телевидения лопнула, и из трещины выглядывал чёрный любопытный глаз.
- Не замёрзнет, привычный. Двести лет на севере живёт, - успокоил продавец, сунув деньги в карман и, подхватив чемоданчик, быстро заскользил к дверям рыночной забегаловки.
С того памятного февральского дня размеренная жизнь Никиты Николаевича рухнула. Его тихая холостяцкая квартирка наполнилась хлопаньем крыльев, выкриками на живых и мёртвых языках, предсказываниями будущего и чтением мыслей. Яшка прочно вписался в интерьер, захватив в безраздельное владение фальшивую хрустальную люстру и верхние этажи книжных полок.
Через месяц музыкант уже не мог представить, как это он умудрился двадцать лет прожить в трясине тихого одиночества. Ему начало казаться, что попугай жил в его квартире всегда. Птица, хоть и страдала многословием, была прекрасным собеседником и заставила Никиту Николаевича навсегда забыть скуку серых тягучих вечеров.
Иногда они вместе сочиняли музыку. Музыкант наигрывал на рояле, а Яшка, зажав в клюве фломастер, наносил на нотный стан длинные вереницы червячков.
К Никите Николаевичу зачастили гости. У него вдруг объявилась масса друзей детства, однокашников, дальних родственников и почитательниц таланта.
Яша открывал гостям будущее, развлекал анекдотами, а иногда, устав от шумихи или обидевшись на какого-нибудь дурака-родственника, забирался на люстру и на все попытки вытащить его оттуда отругивался по-гречески.
Теперь в доме часто звучал смех, шуршанье вечерних платьев, звон посуды… Никита Николаевич преобразился. Он приобрёл уверенность и как-то с удивлением обнаружил, что неравнодушен к одной из почитательниц.
И вдруг всё кончилось. Веселье, шум, запах духов - всё исчезло в одно мгновение, будто перегорели пробки.
Яшка, весь день просидевший на люстре, спустился на пол, подошёл к хозяину, сказал «О’кей» и умер. Умер сразу, без конвульсий. Даже белые веки не успели затянуть стеклянные бусины глаз.
И сразу навалилось одиночество, серое, пыльное, мягкое, но с крепкими когтями и бездонной пастью. Исчезли, словно растаяли в воздухе, друзья-приведения и любвеобильные дамы-миражи. Стало горько и стыдно от сознания, что и нужен-то им был вовсе не Никита Николаевич, а его уникальный попугай, вокруг которого так модно вращаться.
Музыкант загрустил, стал забывать бриться и чистить шляпу. Его перевели в третьи скрипки, но он, казалось, этого даже не заметил. Злые языки утверждали, что он начал прикладываться к рюмочке, но это, конечно, было неправдой.
На Птичьем рынке он дежурил все выходные напролёт. Его узнавали. Весёлые продавцы мотыля звали его «скрыпачом» и приглашали в долю. Никита Николаевич рассеяно смотрел и некстати отвечал по-гречески. Он прекрасно понимал, что чудо-попугаи не вылупляются сотнями, как в инкубаторе, но ничего с собой поделать не мог и продолжал упорно ходить на Птичий рынок. Но мужчина в свитере и телогрейке не появлялся. Иногда Никите Николаевичу казалось, что его и не было никогда, а раз не было, то и ждать вроде бы нечего, а то он начинал узнавать его в каждом встречном.
Вечерами, возвратившись в пустую и тёмную квартиру, музыкант первым делом подходил к холодильнику и доставал из морозилки покрытую иголками инея коробку. Под пластиковой помутневшей крышкой угадывались очертания Яшки.
Никита Николаевич никогда не открывал коробку, но каждой своей клеточкой чувствовал, как слиплись и заледенели пёрышки, окаменело худое тельце. Подержав коробку в руках, он нерешительно клал её на место и тихо закрывал дверь. Гасла жёлтая лампочка, и кухня погружалась в темноту.
Каждый день Никита Николаевич давал себе слово похоронить Яшу, и каждый день откладывал. Похоронить близкое существо в одиночку - трудное испытание. Это музыкант познал на себе.
Так прошёл месяц. Отмороженные ноги, кашель, едкий папиросный дым, ругань и насмешки слились в безысходность. А может - в летаргический сон, когда единственной бодрствующей извилиной понимаешь, что и не живёшь вовсе, стараешься проснуться, но не можешь вырваться из липкого забытья.
Но настал день, и Никита Николаевич встретил продавца птиц.
Музыкант, как всегда, дежурил у старых облупившихся ворот. Был снова февраль, взбивавший своею метлой стаи голубых снежинок. Торговый день не задался, и редкие продавцы-полярники сворачивались, группируясь по интересам.
Дверь рыночной блинной хлопала, выбрасывая облака сытного тумана и довольных отобедавших посетителей. Желудок музыканта болезненно сократился. В нём стало гулко и холодно, как в подвале. Никита Николаевич стряхнул с себя снег и пошёл к дверям.
Натопленная уютная блинная встретила его табачным облаком, в котором, как изюм в манной каше, увязали простуженные голоса завсегдатаев.
- Скрыпач! - послышалось со всех сторон. - Загни чего-нибудь по-грецки. Шнобиль-то отморозил! Варежкой разотри, а то к утру как баклажан станет. К нам подходи, мигом согреем…
Никита Николаевич рассеянно кивал, стараясь пробраться к стойке. В общем-то лотошники относились к нему с симпатией, справедливо полагая, что без чудаков мир станет тусклым и неинтересным.
Голоса затихли, переключившись на «вуалехвостов», щеглов и какого-то Ивана Загоруйко, умудрившегося всучить покупателю лайку вместо карликового шпица.
У румяной буфетчицы Кати Никита Николаевич получил тарелочку со стопкой дымящихся оладий, пробился через никотиновую завесу к окну и лоб в лоб столкнулся с продавцом птиц.
- Здравствуйте… - выдавил он. - А я вас искал.
- Зачем? - буркнул мужчина, настороженно оглядывая помятую фигуру Никиты Николаевича.
Торговец попугаями стоял, прислонившись к стене. Его правая нога удобно опиралась на знакомый фибровый чемоданчик. За год белый свитер превратился в серый, а скатавшаяся шерсть неопрятными шариками повисла на локтях и груди. На столе громоздилась пирамида опустошённых тарелочек.
- Да вот… попугая я у вас год назад купил. Умер он.
- Ну а я тут при чём? - строго спросил продавец.
Никита Николаевич открыл было рот, но осёкся, поразившись обыденности мысли. Действительно, причём тут этот небритый мужчина? Чем он мог ему помочь? И Яшка-то к нему, наверно, попал случайно. Может, даже ворованный он…
- Ну а я тут при чём?! - уже с угрозой повторил свой вопрос продавец.
- Сдружились мы… Без Яшки я словно осиротел, - как-то по-детски пожаловался Никита Николаевич. И вдруг его будто прорвало. Сначала смущаясь, а потом от горя набравшись решимости, он высказал всё, что накопилось в его душе.
Взгляд продавца сначала оттаял, потом сделался затравленным и жалким, как у пса, во время игры укусившего своего хозяина.
- Ох и сволочь же я! Подлец! - выдохнул он шёпотом и ударил себя кулаком в грудь. - Скольким людям жизнь искалечил!..
- Что вы! Вы же не виноваты, - подал голос Никита Николаевич.
- Что ты понимаешь, очкарик! - крикнул мужчина и снова ударил себя кулаком. - Виноватее некуда! Ведь знал же, что больше года они не живут, и всё равно продавал!
Наконец он успокоился, оперся взглядом в пирамиду тарелок.
- Я сознаю, что моя просьба абсурдна, - пролепетал Никита Николаевич, не понимая, что происходит. - Но… может быть у вас есть ещё один такой попугай? Я бы его купил. За любую цену.
Мужчина поднял голову и как-то странно посмотрел на музыканта:
- Попугая? Да грош цена всем моим попугаям! Впрочем…
Он нагнулся, подхватил свой видавший виды чемоданчик и с размаху бросил его на подоконник. В фибровых недрах что-то лязгнуло и зазвенело. Продавец щёлкнул замками, откинул крышку и сказал:
- Если подойдёт - бери! Даром отдаю! Может, хоть на душе полегчает.
Никита Николаевич склонился над чемоданом и ахнул. Между ручной дрелью и обрезком ржавой трубы, вперемежку с гаечными и разводными ключами, лежал, поджав лапки, роскошный красно-синий попугай.
- Ой! - сказал Никита Николаевич и уронил стакан с томатным соком.
Попугай стряхнул с себя напильник, оттолкнул крылом водопроводный кран и, поднявшись во весь свой прекрасный рост, перелетел на стол.
- Привет! - деловито сказал он и оторвал загнутым клювом кусок оладьи.
- Всё умеет: шесть языков, предсказания будущего, советы… - устало проговорил мужчина и махнул рукой. - Хочешь - бери, только заранее предупреждаю: цена всему этому - тьфу!
Он взял попугая за голову и повернул. Раздался хруст. Никита Николаевич невольно закрыл глаза, а когда вновь открыл, увидел, что птица без признаков жизни лежит на заляпанном соком столе. Пёрышки под крылом разъехались, как на застёжке-молнии, и в отверстии виднелась… путаница проводов, радиодеталей, каких-то пружинок и зубчатых колёсиков.
Со стороны могло показаться, что музыкант окаменел. Несколько раз он пытался что-то сказать, но язык, вдруг сделавшись сухим и тяжёлым, отказывался служить. Наконец, приложив фантастические усилия, он выдавил:
- Яша… он тоже?
- Тоже, - сокрушённо вздохнул продавец и снова ударил себя в грудь.
- Как же это вы?
- Да вот так. Жизнь не удалась. С детства мечтал быть изобретателем или учёным знаменитым, а судьба, она хвостом - да по губам. Восьмилетку не закончил, закрутила нелёгкая… А когда начал понимать, что к чему, было уже поздно. И с семьёй не повезло: женщины все какие-то жадные, ненасытные попадались: неси, тащи, мало, давай!.. Может, и сам виноват, таких выбирал. Как попугаев - чем разноцветнее, тем лучше. А фортуна снова штурвал крутанула, да так, что вылетел я к чёрту с корабля. Об этом лучше не вспоминать.
Мужчина замолчал, а рука его продолжала комкать белую бумажную салфетку. И столько смысла было в этом молчании, что Никита Николаевич ужаснулся: таким маленьким и незначительным показалось ему собственное горе. А может, и не маленьким. Просто - люди все разные, и несчастны они тоже по-разному.
- Ну а дальше? - тихо спросил он, нутром чуя, что утешение в данном случае болезненно, как прикосновение к оголённой ране.
- Дальше? - мужчина очнулся. - А дальше - жизнь на колёсах. То там, то здесь. Места разные, а везде одинаково: своего-то не отыскал. Наконец осел здесь. Слесарем-водопроводчиком работаю в институте одном. Занимаются там кибернетическими устройствами. Хозяйство у них большое: в автоклавах пластиковые оболочки растут, в синтезаторах кипятят искусственные мозги. Служба точной механики - такого и у часовщика не увидишь! А я - водопроводчиком в ночную смену: краны, трубы, ржавчина, грязь… И до того мне обидно стало! Представь, у них даже кабинет есть: «Психодиагностика РОБОТОВ»! А мне в душу кто-нибудь заглянул? Может, я не для разводных ключей родился! Чем я хуже ихних болванов железных, которые и руками-то с трудом двигают?
В общем, заело меня. Ну, думаю, покажу вам, друзья-учёные, что и мы не лыком шиты. Ночью с кранами опостылевшими побыстрее расправлюсь, и по лабораториям. Там - винтик, тут - схемку, с автоклавами дружбу свёл. Словом, сделал я мышонка кибернетического: говорит, фокусы показывает. Уж как собрал - не скажу, сам толком не знаю. Просто я такие вещи сердцем чувствую. Руки делают, а мозг не поспевает. Знаю, что надо так вот и так, а хоть убей - не смогу объяснить, почему.
Показал я мышонка одному научному начальнику, а тот надулся, как помидор, и хлоп! - выговор за использование казённых материалов в личных целях…
Продавец грохнул кулаком по столу, и тельце электронного попугая безвольно подпрыгнуло.
- И тогда вы взялись за попугаев, - подсказал Никита Николаевич.
- Да, - отозвался мастер, и глаза его помутнели. - Стало мне всё равно: нет славы - и не надо. Хоть жить получше буду, в материальном смысле. Много я Гришек да Яшек продал, пока не понял, что своими руками людей душу. Шёл как-то по улице и увидел, как бабка над котом, под машину попавшим, убивается. И словно обухом меня ударило: у меня-то не коты бессловесные! У меня попугаи все разные получаются у каждого свой характер! Хорошо, когда их просто так берут, с жиру бесятся. А если как ты?.. А они больше года не живут, батарейки садятся.
Продавец достал из кармана горсть крошечных батареек-таблеток от часов «Электроника» и высыпал на стол. Они горохом запрыгали между стаканами, и, покрутившись, замерли.
- И дел-то всех: из-под крылышка старую вынуть да новую в гнездо поставить! Но покупателю ведь не будешь объяснять, что внутри у его покупки! Не скажешь ему: «Если птичка помрёт, ты её в мусоропровод бросать не спеши, синтетическая она, не протухнет. Лучше в магазин сгоняй, батарейку купи».
Мужчина замолчал, а музыкант вдруг недоуменно спросил:
- Постойте! Так Яшка у меня семечки ел! И овёс, и пшено…
- И водичку, наверно, пил? - грустно усмехнулся продавец птиц. - У него внутри жерновочки такие специальные установлены. Пищу в муку перетрут, водичкой спрыснут - и туда, вниз. Ты ведь анализы у него не брал?
Никита Николаевич смотрел на мастера, как кролик на удава, а тот затягивался едким дымом и нервно постукивал пальцами по липкому столу. Наконец он тяжело вздохнул, подхватил попугая за голову и лёгким движением вернул его к жизни. Рана-щель затянулась, мягкий пластиковый пух прикрыл рубец и шикарная птица, блеснув чёрными стекляшками глаз, сказала:
- Бонжур!
НикитаНиколаевич с грустью подумал, что егоЯшка сказал бы «О’кей» и ещё, наверно, прошёлся бы насчёт его внешности. И вдруг он понял, что ему вовсе не хочется иметь этого роскошного сине-красного попугая, будь он хоть в тысячу раз умнее скромного Яшки.
- Понятно. Я так и знал, - по-своему истолковал молчание музыканта мастер. - Конечно, кому в голову придёт дружить с электрической игрушкой? Я это давно понял.
Он снова раскрыл свой гремящий чемоданчик, скомандовал: «Птица, на место!», и попугай, шумно сорвавшись со стола, исчез в потрёпанных фибровых недрах.
- Ну, ладно. Я пошёл, - сказал водопроводчик и протянул чёрную мозолистую руку. - Ты уж извини… Понадоблюсь, здесь найдёшь.
Он рванул на себя дверь и растворился в февральской метели.
- Не удалась жизнь! - донеслось до Никиты Николаевича откуда-то из глубины снежного хоровода.
Дверь помедлила и с грохотом захлопнулась. Музыкант повернулся к столу и тупо уставился на серебристую россыпь батареек, забытых мастером.
А через полчаса прохожие могли наблюдать странного человека, без шапки бежавшего по улице. Он что-то сжимал в кулаке и бормотал себе под нос:
- Ни черта ты не понял, мастер!..
|
