Метро 2035: Клетка Игорь Владимирович Вардунас
Ирина Бакулина
МетроВселенная «Метро 2035»
С небес обрушилась кара, но… небеса промахнулись.
В исправительной колонии особого режима для пожизненно осужденных выжили очень многие. Не только сотрудники и чудом спасшиеся гражданские, но и организаторы банд, массовые убийцы, жестокие насильники и, конечно же, те, кто уверен, что ни в чем не виноват. Однако абсолютно для всех время превратилось в прямую линию на мониторе сердечного ритма человечества.
К стене, руки за спину, ноги шире плеч!
Добро пожаловать в «Белый лебедь».
Игорь Вардунас, Ирина Бакулина
Метро 2035. Клетка
* * *
Авторы благодарят Игоря Осипова
за неоценимую помощь в работе над книгой,
образы ИО начальника колонии и зама по БОР,
а также описание первого дня,
когда все закончилось и…
началось.
Пустота
(вместо пролога)
14 ОКТЯБРЯ 2014 ГОДА
- Па-ап!
Снова этот голос. Детский, пронзительный. Звенит со всех сторон сразу. Словно я брожу по лабиринту кривых зеркал, где все - даже запахи и звуки - преломляется, искажается, перекашивается, а потом бессильно оплывает, будто воск по тоненькому боку свечи…
Свеча тает неумолимо, как и твоя жизнь, жмуридзе.
Озираюсь.
Меня окружает вязкая, тягучая Хмарь. В этот раз настолько плотная и густая, что я с трудом различаю пальцы вытянутой руки. Хмарь клубится вокруг перчатки. Шевелится, словно в замедленной сьемке. Тяжелыми каплями оседает на поцарапанном стекле самодельной маски. Тонкими дымными щупальцами проникает сквозь дыхательный фильтр, стараясь забраться в самую душу и высосать ошметки того, кого я считаю собой. На сколько еще меня хватит?
Перед глазами пульсируют алые пятна, словно распускаются и сразу же увядают огромные цветы. С трудом вспоминаю, что видел такие давным-давно, до Катастрофы. Точно, это тюльпаны, алые тюльпаны с черной сердцевиной.
Тут в латаной рифленой трубке, ведущей от маски к рюкзаку за спиной, что-то тонко пищит, и я чувствую… Сетка-фильтр прохудилась, вот черт! Состояние тупого созерцания сносит приливом холодного ужаса. Бросаю щуп из довоенной лыжной палки, срываю на воротник маску. Выплевываю мерзко шевелящуюся мушку, втягиваю воздух сквозь зубы. Ох и повезло же, что не проглотил!
Когда-то давно умница Мичурин придумал так называемую «дыхалку», ведь годных респираторов оставалось совсем немного, а в рейды без них или запаса кислорода надолго ходить - натуральное самоубийство. Гниющие болота свободному дыханию, то есть без периодически накрывающих галлюцинаций, не способствуют, а уж про Хмарь и говорить нечего.
В общем, «дыхалка» - это девятнадцатилитровая пластиковая бутыль из тех, которые раньше по офисам развозили, наполовину заполненная землей и крепкой настойкой неведомой разлапистой зелени. Как раз на рейд кислородом подышать. Но иногда в этом мичуринском «компосте», пусть и не один раз просеянном и процеженном, попадались страсть какие зловредные насекомыши. Не чета довоенным клопам с тараканами, которых тогда многие опасались. Даже дальневосточные клещи или какие-нибудь мухи цеце на фоне нынешних пакостных мутантов оказались настоящими паиньками.
До фильтров, разумеется, быстро додумались, но первое время, когда в бутыли или шланге что-то начинало гундеть или шебуршать - ух как страшно было. Однажды Карапетов глотнул такое и чуть не задохнулся, еле доволокли, все зелеными букашинами кашлял. Как прокашлялся, дня три вроде и ничего было: повеселел, на работу в мастерскую со всеми вернулся. А потом из него какая-то хрень посреди бела дня полезла. Взломала череп, верещала, булькала зеленым. Еле забили то, во что превратился обезумевший, слепо метавшийся по столовой бедолага…
Мичуринским девчонкам тогда влетело по первое число: как так получилось, что сырье плохо промыли? Девчонки терпели, кусали губы, а потом взорвались: вскочили, руками замахали, заголосили сквозь слезы, мол, а вы чего хотели, кто обещал к теплицам обогрев провести и воду пустить? Почему они в холодной воде работать должны, которую им же еще и натаскать надо? Почему нужно было кому-то сдохнуть, чтобы все устроили как следует? В общем, начальство таки пробрало, и девчонкам действительно все сделали по первому разряду. А Мичурин, освобожденный от всех иных работ, тут же обнаружил какую-то интересную травку, от которой любая насекомовидная пакость дохла сразу, только в путь. Однако даже у самых лихих мужиков, надевавших заготовленный баллон, все равно каждый раз под ложечкой екало. Смерти мало кто боялся, давно уже свыклись с ее смрадным дыханием, кое-кто годами костлявую ждал, но… по такой дорожке, протоптанной Карапетовым, торопиться желающих не было.
Так, к черту. Надо переключиться… А пахнет сегодня вкусно: то ли подорожником, то ли крапивой. Девчонки только вчера теплицы обошли, вот и настой залили свеженький, душистый. Как будто легкий дождик прошел. Хоть кипяток добавляй да чаи гоняй.
На контрасте воздух в Хмари - удушливое говно, вязкими слизнями ползущее в ноздри. Ладно. Чуть постоять, вдох-выдох, вдох-выдох, само отпустит.
- Папа!
Трясу головой, хмыкаю: да ладно! Морок, бред.
Мою Полинку погубили еще до Катастрофы, а у остальных лебедей, вышедших сегодня в очередной рейд, отпрысков никогда и не было. Или они об этом знать не знают. Дети сейчас есть только у вольных и у тех, кто из конвоя. Ну и у граждан начальников, которые в Хмарь не ходоки. Мы тоже не рвемся, разумеется, только иногда возникает ситуация, когда надо. И в этом случае все просто: «Встал и пошел». А бывает, как в этот раз. Обычный поиск, обычные лебеди и обычный конвой, вот только Хмарь сегодня необычная. Слишком быстрая. Хитрая и опасная. Удрать не успели, моментом накрыла.
- Э-эй! - ору я в этом чертовом Нигде.
Словно издеваясь, в лицо ударяет холодный сырой ветер, на пару секунд отгоняя липкий туман. Меня окружает лишь волглая грязно-рыжая трава по колено. Твари отстали. Или мы все же смогли перебить эту стаю начисто? Я на таком взводе, что мне плевать, если привлеку еще каких-нибудь зверюг. Хоть что-нибудь, хоть какое-то движение, ну пожалуйста… Но вокруг лишь медленно клубится туман, обволакивает, глуша звуки и давя эхо в зародыше. Я словно жук в спичечном коробке, набитом ватой.
- Шпунт! Герыч, Сла…
Горло перехватывает, я кашляю и бессильно умолкаю. Надо возвращаться на Остров, но как? Стрелка на компасе дрожит и пляшет, словно издеваясь. Вокруг белесое марево. Надо мной - тоже. Борода пропиталась маслянистой влагой с душным запахом, хоть выжимай. Под ногами хлюпает жижа. Куда же я забрел? Опускаю голову. Ноги ниже колена поглотила серость, ничего не видно. Приседаю, неловко шарю свободной рукой в поисках брошенного щупа. Примятая ржавая трава, напоминающая прокисшие макароны. Пальцы захватывают что-то небольшое, твердое. С удивлением вижу на своей ладони новенький блестящий болт. Как это вообще возможно?
- Папа, ты здесь?
Дрожащий, испуганный детский голос.
Собираю побольше слюны. Плевок мгновенно скрывается из виду, растворяясь в белесом ничто. Нет уж, меня не обманешь. Не заманишь, не сожрешь. Я стреляный воробей, пуганый лебедь с крыльями в крови, поняла, тварь?!
- Да болт я на тебя клал, сука! В сто раз больше этого!
Грозно трясу в никуда кулаком с зажатым в нем болтом.
Тишина.
Перевожу дыхание. Взгляд падает на обрубок троса, конец которого привязан к моему болтающемуся на ремне карабину, пятнистому от ржавчины, словно далматинец. Поднимаю, подношу к глазам. Срез косой, но ровный - не пилили и не грызли вроде… Отрезал кто? Да почувствовал бы. Хотя в Хмари все мысли и ощущения в мгновение ока вставали с ног на голову, выворачивая тебя наизнанку, сколько ни сопротивляйся. Но я ведь вроде никому дорожку не перебегал. Или не заметил просто? Предать сейчас - как от шоколадки откусить.
Шоколад.
Звяк, звяк…
Дозвякался.
А ведь я не ощутил ни толчка, ни натяжения, вообще ничего. Меня словно мягко отделило от остальных в момент, когда из ниоткуда поперли зверюги. В Хмари ведь лучше не разделяться, вот и ходим в рейдах на веревочке, как детсадовцы, и перекличка каждые пять минут. Малейшее натяжение означает, что ты удалился на опасное расстояние от напарника и лучше поторопиться. Трос, мертвой змейкой провисающий до земли, - идеален. Твари появились мгновенно, бесшумно. Словно призраки, на короткое время обернувшиеся существами из плоти и крови, а теперь их растворила, вобрала, всосала в себя Хмарь, вот уже почти год караулящая Остров уцелевших лебедей в надежде сожрать всех до последнего…
Давишь, сволочь? А вот хрен тебе!
Вдох.
- Эй, кто-нибудь! Депеша! Карбид!
Вязкая тишина.
Хмари все равно. Ей плевать.
- Да где вы все?!
Задумчиво смотрю на мачете с засохшими густо-синими подтеками. На отполированную ладонью рукоять автомобильной коробки передач в виде пистолета. Экзотика, в прошлой жизни на каком-нибудь «Бентли», небось, стояла. Хотя откуда у нас «Бентли». Просто япошка, «бимер» или «мерс», у хозяина которого гонор через край хлестал. Жаль, хромированную нержавейку и деревянные вставки пришлось обмотать черной изолентой, зато лезвие зачетное - высоколегированная сталь! ПВХ да железу, если о них заботиться, как и Хмари, все нипочем.
Щелк-щелк, щелк-щелк.
Перехватив ручку, безымянным пальцем нажимаю на декорированный спусковой крючок, превращенный теперь в нечто наподобие набалдашника. Засадишь таким с разворота в лоб - и просим к черту в гости. Отличная штука, рекомендую.
Щелк-щелк.
Бездумно засовываю мачете в самодельные ножны. Поправляю лямки: опревшая изнутри банка «дыхалки» и рюкзак ноша не ахти какая, но все же. Выбросить бы хабар, да вроде и не тяжело, найти успел всего несколько запчастей для гаража, набор масляных красок да куклу-карапуза с одним глазом и без руки, настолько страшную, что замотал в тряпицу и засунул на самое дно. Ну ничего, наши умельцы и руку из дерева выточат, и глаз сообразят, то-то малышня обрадуется. Из ценного разве что прошлогодний апрельский «Космополитен» с совершенно целенькими пробниками - два крема для лица, два шампуня и маленький жестяной контейнер с четырьмя тампонами. Да, глянец - весьма стоящая штука! И женщинам почитать, и мужикам посмотреть, да еще и попадаются всякие помады и блески для губ, лосьоны и кремы, пакетики специй и кофе, иногда даже духи… За такой ништяк можно выходной на огороде или в мастерской получить, а то и магарыч какой от начальства, а уж особенно от их жен.
Нам, лебедям, шампунь по статусу не положен, обходимся продукцией нашего мыловаренного мини-цеха. Бабка Паша, хоть и под восемьдесят ей уже, так дело поставила, что в прежние времена неплохие деньги зарабатывала бы. Какое хочешь мыло сварит: и оранжевое на моркови, и зеленоватое душистое на крапиве и мяте. Грех жаловаться. Но вот Юрка, то есть врач Калинин, недавно с днем рождения меня поздравлял, так в пакете с подарками оказался пробник с шампунем. Знаю, реально порадовать хотел. Он же меня с детства опекал, словно старший брат, и в школе заступался, и на работу в свое время устроил, и на свадьбе моей гулял… Только у меня духу не хватило открыть тот пакетик. Снова почувствовать сладковатый запах «морской свежести» или долбаного алое… Это трупный запах. Химия бессмертна. Ей все равно, в каком амплуа предстать перед нами - хоть в виде ароматного шампуня, хоть в виде говна, которое на нас сбросили в таком количестве, что из всего города только Остров и устоял. Да и волос у меня давно уже нет. Под вспревшей «вязанкой» привычная выскобленная черепушка.
Сколько я здесь? Смотрю на часы, добротные, механические. Их, как и оружие, выдают только рейдерам и держат под таким замком, под которым не прячет свою задницу обиженный Зюзя. Посеешь или сломаешь - таких звезд огребешь, что карцер раем покажется.
- Э-эй!
Бесполезно. Уже понятно, что не отзовутся.
Не слышат.
Тихий, отдаленный звук. Слева. Где-то там, далеко, в клубящемся влажном мареве неспешно бредет что-то огромное и неповоротливое.
Внезапно накатывает страх. Не от одиночества, а от нахлынувшего желания скорее оказаться… дома? А затем приходит чудовищный, животный ужас осознания того, что за теми стенами я в безопасности. Хотя любой другой душу бы продал, чтобы об этом даже не слышать.
Надеваю маску «дыхалки», нахожу наконец щуп и иду.
Под сапогами чавкает, хлюпает, приминается. Будто понаделали в планете дыр, вот и сдувается она потихоньку, как футбольный мяч.
Сполох.
Показалось? Марево такое плотное, что лучи солнца редко проникают сквозь него.
Еще сполох.
Протираю маску запястьем, жду.
Вот снова, и потом все чаще и чаще.
Ритмичный, голубоватый, словно проблесковый маячок полицейской машины или «скорой». Свои! Сигналят!
Поправляю рюкзак, собираю остатки сил, бегу. Но свечение не приближается. Наоборот, манит, словно в ночном кошмаре, при этом оставаясь на недосягаемом расстоянии. Дыхание клокочет под плотной резиной маски.
Спотыкаюсь обо что-то, падаю.
Страшное, развороченное нечто, от которого все еще поднимается пар. Одна из тварей, которых разметал наш рейд?
Поднимаюсь, снова бегу на огонек. Запрыгиваю на плот, заклинаю всякой ересью цепь над головой, несущую на ту сторону. Молиться? Как? Кому? Богу, которого я не знаю? Хмари, которая то казнит, то милует? Впрочем, почему бы и нет… «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»[1 - Эпиграф к книге Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Видоизмененная строка из поэмы В. Тредиаковского «Телемахида».], помилуй меня, отпусти живого и невредимого…
Тр-р-р-р.
Вот уже слышу, как работает прибрежный двигатель.
К безопасному берегу, скорее, ну же, ну же! Идиоты, весло на днях утопили, а новое сделать не успели. В голове тупо пульсирует мысль: нет, это не могут быть свои, ну откуда на нашем Острове - крошечном огрызке Соликамска - возьмется проблесковый маячок? Да и плот… Он должен быть у пристани, а не возле противоположного берега…
Достаю из кармана найденный болт. Размахиваюсь и швыряю его подальше.
Внезапно хлестко бьет по ушам давно отпечатавшееся на подкорке, словно дорожка на пластинке, начало «Лебединого озера», и сполохи прекращаются. Поспешно выбираюсь на пологий берег к тарахтящему движку, поскальзываюсь, падаю на колени возле форпоста с его высоким железным крестом - особый отряд, пожалуйста, пожалуйста, помоги - и Хмарь тут же расступается, выталкивает меня из своего душного туманного чрева и мертвенно выдыхает в затылок детским голосом:
- Папа…
Если бы это была правда, Полинка, если бы только это была…
Захлебываясь душистым зеленым воздухом «дыхалки», бегу, бегу что есть сил.
- Стой! Кто там?!
Резко останавливаюсь, не в силах поверить в реальность голоса и сразу ответить, понимая, что каждая секунда молчания грозит смертью. Поднимаю руки, чтобы на вышках их видели.
- Это я! Болт! Генка я…
- Ближе! Покажи лицо!
Маску срываю быстро, а приближаюсь медленно, чувствуя на себе холодные черные зрачки винтовок. Одинокая маленькая мишень.
Мучительная пауза.
- Черт, где тебя носило?! Все уже вернулись.
- Напали же… Вдруг… Заблудился…
- Че на морде-то, землю жрал?
Заливисто, явно сбрасывая напряжение, смеются, отводят винтовки. Я тоже выдыхаю.
- Так, споткнулся.
- Пароль!
- Чечевица.
- Ладно, двигай булками… Живее! Открыть ворота!
БАЗ-З!
Скрежет металла и лязг открывающейся створы звучат великолепной музыкой. Это - двери в мир, который намного страшнее окружающего. И тем не менее с облегчением понимаю…
Я дома.
Часть I. Страна нигде
«Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться? И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, нескоро порвется».
Екклесиаст 4:9-12
Глава 1. Желаю
31 ДЕКАБРЯ 2034 ГОДА - 1 ЯНВАРЯ 2035 ГОДА
Хр-р-рз, звяк, шр-р-р…
Пауза.
И снова.
Хр-р-рз, звяк, шр-р-р…
Пауза…
Далекий звук приносили стены. Его усиливали латаные-перелатаные кишки ржавых труб, заткнутые где возможно ветхими трусами, носками и прочим пришедшим в негодность тряпьем, которое лебеди таскали из прачечной или рейдов. Сама конструкция из металла и бетона словно издевалась над своими обитателями в этот час.
Лежа на своей шконке, Болт с кривой усмешкой покосился на старый будильник без стрелок. В ЭТОТ ЧАС. Как будто здесь существовало время.
Это слышали все. Заученное до зубовного скрежета сочетание звуков - словно азбука Морзе, доносящаяся из преисподней. Преисподняя здесь повсюду, но В ЭТОТ ЧАС она концентрировалась наверху. На техническом этаже массивного пятиэтажного здания, давившего, вжимавшего людей в пол, в фундамент, в грунт, силясь сломать остатки воли и самообладания. Это шумное воплощение преисподней - как абстинентный синдром в легкой форме у алкоголика - нужно перетерпеть, пока не отпустит.
Или пока не выпадет жребий идти ТУДА. Сторожа развлекать. Который скорее бесследно заберет, чем отпустит, окончательно сведя с ума. Как карта ляжет. Каждому свое на роду написано.
Невозможно было предугадать, когда Ночному Обходчику захочется пошуметь. Болт припомнил, что в две тысячи двадцатом он пришел всего однажды, а вот в двадцать седьмом колобродил чуть ли не каждый месяц. Хорошо, что любое его посещение ограничивалось одним часом. Всегда. С десяти до одиннадцати вечера с технического этажа доносились тяжелые шаги, грохот, выстрелы, невнятные ругательства, из неисправного динамика хрипло лилась мелодия «Лебединого озера». Ночного Обходчика неведомым образом было слышно везде - даже в теплицах и гараже, даже в кабинете самого начальника Чулкова.
А в конце часа раздавалось неизбежное: хр-р-рз, звяк, шр-р-р…
Сухой шорох дубинки охранника, не спеша скребущей по бетону стены, а потом ныряющей в дверной проем.
Вот и сейчас пятьдесят семь человек в камерах не спали, хотя каждый умел отключаться сразу же после отбоя, моментально, еще не коснувшись щекой подушки. Они беззвучно шевелили губами, считая звяки заступившего «на смену» Обходчика. Если их будет не пятьдесят семь, а хотя бы на один меньше…
Иногда Обходчик, словно издеваясь, делал перерывы. Вот и сейчас: хр-р-рз, звяк… И тишина, тишина до звона в ушах, до судороги в скулах.
И вдруг в соседней камере - раскатисто, хрипло:
Лежали на нарах два рыла,
О воле грустили друзья-я!
Один был по кличке Бацилла,
Другого кликали Чума-а-а…
- Труха, заткнись!
- Звиняюсь, командир! Накипело! Душу дерет, аж мочи нет…
И Труха, в далеком прошлом главарь бандитской группировки, убийца семи человек, громко, на грани истерики захохотал. Болт увидел его как наяву - старого, с всклокоченными вихрами вокруг плешивой макушки, в майке-алкоголичке, запрокинувшего голову и лыбящегося в потолок щербатым ртом. Треники обвисли на сухих и тонких, словно у довоенного кузнечика, коленях. Вот-вот готов заплакать…
Но полегчало сразу. Так периодически делал каждый. Назло Обходчику. Чтобы просто переключиться. Разрушить мертвую тишину, из которой Обходчик, казалось, и приходил. Все знали, что охранникам тоже не по себе: в такие моменты они лишь прикрикивали, да и то для проформы.
Шр-р-р…
И пятьдесят седьмой «звяк».
Авто, мото, вело, фото,
Гребля, бабы и охота.
Горланил Труха уже явно от облегчения: в этот раз чердачная тварь никого себе не потребовала. А следующая «смена» Обходчика когда еще будет! Может, через месяц, а то и вовсе через полгода.
Рассеянно вслушиваясь в затихающие вопли, Болт лежал и смотрел на будильник с отломанными стрелками. Что же он на самом деле? Что такое этот Обходчик?
Че почем - хоккей с мячом.
И кстати, что все-таки поселилось в Аду - в бывшем административном корпусе? Совсем недавно там вновь стало настолько тихо и спокойно, что решились послать троих в рейд. Не вернулись. Искать пропавших никто не хотел, а впрочем, и жеребьевку еще не проводили. Хотя кто-то пустил слушок, что все решит следующий бой.
Хитили - похитили,
На хрен не хотите ли?
Похитили. Болт вновь уставился в потолок. Зачем Обходчик это делал? Развлекался игрой в «кошки-мышки»? И не пошел бы он по предлагаемому Трухой адресу? Этого желали все. Болт вздохнул. Желание. «Говорят, под Новый год…» Как давно это было. Умерло вместе с прошлой жизнью.
Но вот теперь ничего вокруг нет, а они живы. Чертова ирония…
Болт криво улыбнулся, вспоминая.
Геннадий Болотов - Болт, как его в первый же день для краткости окрестил сокамерник с погонялом Аптекарь, хмурясь и то и дело поглядывая на оконную решетку, сидел за столом в своей камере. Лежать днем строго воспрещалось, даже несмотря на то, что сегодня было воскресенье.
Что же там, снаружи, сейчас происходит? Далекие удары, визг шин, истошные крики… Никогда такого не было. А ведь он здесь уже год. Всего год! Целый год! Он почти уже привык к этой жизни. И сколько подобных «целых годов» ему отпущено в его пожизненном заключении?
В камере Болт находился один, сокамерника вывели на прогулку. Топтаться в таком же бетонном мешке, как и в том, в котором он остался, он отказался. Не видел большой разницы между серым бетонным потолком и серым небом за решеткой над прогулочным двориком. Отказ от прогулки - это единственное проявление собственной воли, которое было позволительно в этом месте. Да и просто хотелось побыть одному, редко выпадали такие моменты. Поэтому Болт просто тупо сидел за столом, пока…
Пока за дверью не послышался дробный топот, не лязгнули стальные «реснички» смотровой щели и не прогремел бас охранника:
- К стене, руки за спину, ноги шире плеч.
Если не выполнить команду моментально, то спустя несколько секунд в камеру ворвутся двое-трое громил и наглядно с помощью дубинок продемонстрируют преимущество этой позы для встречи гостей. Поэтому Болт рефлекторно подскочил с табурета и замер возле стены, упираясь в нее лбом. Загремел замок двери, и практически сразу, как в камеру вошли охранники, на руках заключенного защелкнулись наручники. Болта наклонили низко к полу, подняв скованные за спиной руки, и в этой неудобной позе куда-то быстро потащили.
В коридоре оказалось полно народу. Непривычно. Просто невероятно непривычно. Даже две камеры никогда одновременно не открывали, а тут рядом с Болтом в той же позе вели еще троих. По всему коридору вдоль стен стояли охранники, вооруженные автоматами. Где-то надрывалась собака, норовя дотянуться до проводимых мимо заключенных.
Происходило нечто совсем неординарное. Попытавшись приподнять голову, чтобы что-то разглядеть, Болт сразу схлопотал кулаком по затылку. За спиной громкий крик и звуки возни прервались хлестким выстрелом.
Трясущегося от лихорадочного возбуждения - коктейль из жуткого страха и все переворачивающего внутри любопытства - Болта отвели в подвал и, не сняв наручники, затолкнули внутрь просторной камеры, где уже стояло около десятка заключенных. Наверное, и у него на лице застыло то же удивление, которое он читал на лицах своих новых сокамерников.
Болт замер, тяжело дыша, оглядываясь и вслушиваясь. Чувствуя, как где-то внутри судорожно сжимается в комочек что-то, вмиг ставшее одиноким и испуганным.
Душа?
Болт что есть силы потряс головой, отгоняя видения прошлого. О чем он там думал до этого? Ах да, желание. Поворочавшись, наконец придумал, что загадает на этот раз.
Он быстро задремал, и для начала ему привиделась застывшая на хвойной лапе игрушка, в которой отражалось его молодое лицо и новенькая, еще не хлебнувшая крови электропила.
* * *
Звенящая тишина - это когда ты один во тьме, а где-то далеко, снаружи, эхом звонит колокол.
Посреди заснеженной площади сумрачной громадой возвышается огромная ель. На ней мерцают, покачиваясь от ветра, самые настоящие елочные игрушки. В ало-золотых лучах заходящего солнца поблескивают грани невесомого «дождика».
Я это еще помню.
Помню.
Пока.
Ветер ерошит хвою, осторожно касается драгоценных довоенных игрушек, фыркает на «дождик», отчего тот вздрагивает и приникает к ветвям, а потом рвется куда-то в сторону. Куда, зачем?
Ель зябко поводит широкой ладонью, и я слышу звон стеклянного колокольчика, крутящегося вокруг своей оси на нитке.
Я один.
Вокруг меня вьются щупальца тьмы и холода.
И по мне звонит колокол.
- Папа!
Этот голос. Детский, пронзительный. Звенит как будто со всех сторон сразу.
Моргаю, озираюсь.
Я в гараже. Вроде бы мой. По крайней мере, очень похож. Вдоль стен протянулись самодельные полки, на которых в строгом порядке расставлены картонные коробки и стеклянные, пластиковые, жестяные контейнеры. Одних только ярко-желтых упаковок из-под любимого Светой и Полинкой «Несквика» несколько десятков, ну так и хозяйство мое обширное: на этой полке - саморезы, на той - сверла, и так далее. Под потолком подвешены три спиннинга. На стойке в углу скалится новенькая электропила «Парма». Стоп, почему она не в чехле?
Тихий звук. Шорох? Шипение?
Я настораживаюсь, боком продвигаюсь к пиле. Та заводится сама, не дожидаясь ни подключения к сети, ни нажатия кнопки.
- Вж-ж-жухнем-м! - вкрадчиво предлагает «Парма», трясясь от предвкушения.
Я охотно беру ее, машинально проверяю уровень масла в баке. Почему бы и не вжухнуть, в самом деле? Особенно когда есть кого: в дальнем углу сидят двое, крепко связанные, с заткнутыми кляпами ртами, а рядом навзничь лежит третий, у которого из багрового месива на месте головы торчит рукоять молотка.
Ненависть!
Ненависть наполняет меня, с шипением перехлестывает через край. Сдох, сдох раньше времени! Вынудил меня, урод, заставил…
Двое в углу смотрят на меня выпученными глазами, сипят, судорожно подергиваются. Электропила вопросительно урчит в моих руках.
- Конечно, - говорю я. - Сейчас.
- Мусор-р-р, - подсказывает «Парма». - Р-реж-ж-жь!
- Да, верно, спасибо. - Я глушу пилу, аккуратно опускаю ее на пол и снимаю с ближайшей полки тяжелый рулон строительных мусорных мешков. Неспешно разворачиваю его, расправляю пакеты возле мертвеца. Для головы - новый совок с острой кромкой придется очень кстати - один. На каждую руку, пожалуй, по три: плечо, предплечье, кисть. Чем мельче, тем лучше. Увлекательный выйдет пазл, если что.
- Паз-зл-зл! - неведомо как снова заводится «Парма». - Вз-взрез-зай! Подер-рнем! Повж-ж-жухнем!
- Теперь повжухнем, - соглашаюсь я и приступаю к делу.
Некоторое время слышно только мерное чавканье, перемежающееся с хрустом и скрежетом, увлеченное повизгивание и урчание электропилы, шуршание пакетов. И в моменты тишины, когда я перевожу дух, - тяжелое, частое дыхание пленников.
- Папа!
Детский, пронзительный и радостный голос. Звенит как будто со всех сторон сразу. Не отрываясь от завязывания последнего мешка, поворачиваю голову. Конечно же, в гараже кроме нас троих и «Пармы» - никого.
Перевожу взгляд на своих пленников.
- Вашему другану повезло. Я повжухал его ПОСЛЕ смерти.
* * *
- Эгей, рота, подъем, принимай гостей!
Болт резко вынырнул из сонного марева и, пока дежурный охранник отпирал дверь камеры, успел натянуть штаны и футболку.
- Ну, как живется-можется? - На пороге стоял улыбающийся от уха до уха врач, он же Юрка Калинин. Ради праздника он надел парадный костюм, рубашку с галстуком и черные оксфорды. Пиджак и брюки здорово лоснились, ворот рубашки потемнел и обмахрился по линии сгиба, туфли распространяли терпкий смоляной запах, но Болт с искренним восторгом покрутил головой:
- Ох ты ж франт!
- Да что я, ты на Аську посмотри!
Из-за широкой спины отца смущенно показалась Ася. Стройная, хрупкая, с уложенными в высокую прическу светлыми волосами, в темно-синем атласном платье с открытыми плечами, тоненьким поясом и длинной юбкой в пол, под которой угадывался росчерк резинки трусиков.
Болт даже дар речи потерял, такая Ася была красивая. Светлана с Полинкой тоже бы ахнули и полдня хвалили бы и платье, и саму девушку-рукодельницу. И того, кто эту ткань на разрушенном складе отыскал, то есть его, Гену Болотова. Конечно, отрез, который хранился в запаянном полиэтиленовом пакете, пришлось в свое время сдать на склад, но когда на Восьмое марта среди жен и дочерей начальников проводили жеребьевку, он достался Асе.
Ася шьет - просто загляденье, к ней очереди выстраиваются, если что к празднику нужно нарядное и необычное. Сейчас ведь самое главное, чтобы экономно и удобно было, без всяких там рюшек-мушек, не до них. Ну а как еще? Материю берегли, любую. Вот Ася недавно, краснея, «Плейбой» попросила - нет, не соревноваться с глянцевыми, превратившимися в пепел грудастыми куклами, просто посмотреть хитрости экономии ткани. Чтобы поменьше да поэффективнее, так сказать. Вот такой парадокс: раньше женщины раздевались глаз радовать, а теперь на себе экономили, чтобы лишние шортики сыну или блузку дочери смастерить. Впрочем, мужа своего иногда удивить тоже вариант.
А еще Ася как-то смастерила себе подобие боди или спортивного купальника из сетки типа рыбацкой, тонкой и частой, снабдив костюм молнией. На смену в прачечную под джинсы надевала, хоть и каждый раз боялась порвать. Впрочем, сетка оказалась добротная, и то хлеб. А почему из сетки? Да чтобы другим нормальные материалы достались, да и простую ткань мочить, она же сносится быстро. И фигурка девушки выглядела в этой «рабочей» одежке ого как, хоть на обложку.
Вот она какая, Ася Калинина. Совсем не та девушка, которую ожидаешь встретить в коридорах тюрьмы. Эх, где вы, Куприны-Достоевские, Наташи Ростовы, Сонечки Мармеладовы… Но так здорово, что в этом жутком новом мире продолжала выживать доброта и красота. Имелись, конечно, свои нюансы… «Стерва», - бывало, цедили сквозь зубы завистливые дочки и сыночки вольных и граждан начальников. Однако Калинин мог посмотреть так, что молодежь тушевалась и долгое время избегала встречаться с ним взглядом. «Я бы вдул», - мечтательно вздыхал спецконтингент в блоке. Но Болт тоже заботился о репутации своей крестницы, и в свое время некоторые особо резвые потеряли кто зубы, кто приличную форму носа, а Зюзя так и вообще половины уха лишился.
Так что у Аси вынужденно была охрана - впрочем, как и у многих жен, любовниц или дочерей начальников. Весьма жестокая, вооруженная такими агрегатами и умениями, которым позавидовал бы любой довоенный маньяк. Одно слово - псы.
Всякое бывало, разумеется: то и дело кто-то влюблялся, кто-то затеивал интрижки, кто-то гулял в открытую. Вот приплод и рос потихоньку. Но в основном порядок все же держался.
- Да разве это Аська? - Болт бросил на Калинина укоризненный взгляд, вытянулся в струнку и щелкнул воображаемыми каблуками. - Самая что ни на есть княжна Анастасия Юрьевна!
Девушка прыснула, но тут же посерьезнела и церемонно склонила голову. Болотов уловил запах - легкий оттенок лаванды. Значит, открыла. Тот пробник духов был его тайком переданной добычей. Он оценил. Мелочь, а приятно.
- Прошу! - Болт галантно повел рукой, приглашая гостей пройти в камеру, и тут же спохватился: - А… э, у меня тут не убрано…
- Посещение согласовано, - понимающе кивнул Калинин. - Вот здесь, - он похлопал себя по нагрудному карману, - подписанное самим Чулковым. К сожалению, всего на двадцать минут, у нас же… - Он красноречиво закатил глаза и развел руками.
Болт понимающе кивнул: уж кому-кому, а лебедям за общим новогодним столом не место, пусть Катастрофа и здорово перетряхнула весь жизненный расклад. Их время настанет первого января после побудки. И праздничный завтрак состоится, и подарки раздадут по жребию, и вообще день пройдет весело: никакой тебе работы, только «кино, вино и домино». Все пятьдесят семь лебедей рассядутся в общем зале, поделят подарочные конфеты и табак, включат телевизор, эх!
Слегка задев макушку Болта крылом, в камеру влетел воробьиный сычик, цокнул когтями о стол и сердито цвикнул.
- Ты уж прости, Яшенька, - вздохнул Болт. - У меня хоть шаром покати, это верно. Даже семок тебе не успел достать.
- Сейчас организуем. - Калинин решительно кивнул охраннику. Тот с непроницаемым лицом отдал врачу плотно набитую матерчатую сумку и закрыл дверь, лязгнув засовом. - Мы же не могли завалиться к моему названому младшему брату под Новый год с пустыми руками. И да, эти дары волхвов тоже согласованы.
Свежий хлеб, кольцо твердой колбасы, несколько увесистых ломтиков домашней полендвицы, умопомрачительно пахнущие пряностями и чесноком, чекушка самогонки, плитка шоколада… Болт с разинутым ртом наблюдал за тем, как Ася с отцом в четыре руки расставляют и раскладывают на столе невероятные богатства.
- И еще новогодний кекс! - объявила Ася. - С изюмом. Сама пекла, между прочим. Даже Вовка не пробовал.
- Ну… ну вы даете, - только и выдавил Болт, с наслаждением вдыхая запах теплой сдобы, быстро заполнивший каморку и засаднивший скулы.
Изюм… От одного этого слова ехала крыша. И-зю-ум-м. Жара, Пицунда, воздух и фейхоа, мясо прямиком с мангала, молодое красное вино…
Тараканами лезли воспоминания, вихрем крутили голову, ломали, давили. Жестоко шваркали лицом в пол… Запах прошлого. Того. Чего уже не вернуть.
- С Новым годом, дядь Ген! - Улыбка Аси была такой светлой, что Болт часто заморгал. Чистая. Радостная. - Давайте загадаем желания, каждый, хорошо? Можно вслух. А потом подарки.
- Очумели…
- Дружище. - Калинин стиснул Болта в медвежьих объятьях и перешел на еле слышный быстрый шепот: - Я тебе уже тысячу раз говорил и еще раз скажу: на твоем месте я сделал бы с ними то же самое.
- Чур, я первая желание говорю! - выпалила Ася, разливая самогон по трем пластиковым кружкам. В две примерно поровну мужикам, в третью - чуть на донышке - себе. Потрясающая роскошь, настоянная на каких-то бруньках. Но теперь-то один хрен. Главное, вкусно. И согревает.
Вдруг захотелось бутерброд с маслом. Простые, непозволительные радости.
Ася зачерпнула из маленькой баночки пол-ложки черничного варенья и плюхнула в свою кружку.
Черника, надо же. Варенье.
Болт глубоко вдохнул, и у него закружилась голова. От воспоминаний. От того, чего больше нет. От влажного поцелуя жены на губах… Ее глаз, улыбки. От желания. От лета. Радужного смеха дочери, старавшейся увернуться от прохладной струи поливального шланга. Она любила поливалки. Когда все были счастливы и беззаботны.
Когда все были живы.
- Итак, чтобы в Новом году мне повезло, - отчеканила Ася, - и я увидела нечто большее, чем эти унылые стены. Те же стены снаружи на расстоянии двух шагов под чутким отцовским присмотром - не прокатит.
Яшка одобрительно свистнул и клюнул Асину кружку.
- Спасибо, Яшенька! - Девушка погладила сычика по голове, и тот зажмурился от удовольствия. - Теперь я точно знаю: у меня все полу- чится.
Калинин посмотрел на дочь исподлобья. Вот вечно за своим тянется, и даже спрашивать глупо, в кого бы это… Веско проговорил, раздувая ноздри:
- А мое желание - чтобы повезло мне. Никакого детского рейдерства. Не хочу собирать тебя по частям.
Сычик насмешливо хохотнул и прикусил кружку Калинина.
Ася фыркнула и показала отцу язык:
- Яшка подтверждает, что собирать не придется! Так что весной подаю заявление в отряд и за Вовку замуж выйду. Мой разобрать меня не даст!
Мужчины коротко переглянулись: ишь ты, «ее». Долговязый, с кадетскими усиками а-ля Лермонтов. Еще вчера в салки-догонялки бегали, и вот на тебе - разрешение на ношение огнестрела выписали, женихаться собрались. Птенец и пигалица. И раньше-то дети быстро росли, а теперь и вовсе обгоняли взрослых. Хоть малого еще не нагуляли, хотя кто их…
Надо с отцом Иннокентием поговорить будет.
Вовка, он же Володя Сабиров, - из семьи бывших и знатных, давняя Асина любовь - в рейды ходил довольно давно, чем вызывал нешуточные переживания у девушки. В местной библиотеке он когда-то откопал Дюма со Стивенсоном, так с тех пор все: мушкетер, лихой пират, герой чести, шпаги и обманчивой фортуны. Скоро с мельницами сражаться поскачет. «Не вешать нос, гардемарины!» Лет тридцать пять назад и у Генки с Юркой так было. Деревянные мечи, хлесткая крапива по заднице проигравшему… Вот только нынче по-другому все… А как объяснить, если в этом растут? Для них это реальность. Для поколения Болотова - реквием.
Калинин смотрел на отношения дочки с вынужденной покорностью - уж где-где, а в таком месте, как «Лебедь», лучшей партии, положа руку на сердце, было не найти. Пару раз в приказном порядке запрещал парню рейды, стараясь сберечь сердце дочери, но тщетно. Вовка тоже был упорный, под стать Асе: начинал с подмены охраны, потом дежурил на периметре, много тренировался в зале - в общем, неплохие результаты показывал, хоть и хиловат был от природы. А откуда здоровым детям в таких условиях рождаться? Просился в охранники к Асе, но Калинин отказал категорически: во-первых, нечего мешать личное с работой, а во-вторых, верить-то ему верил, но специально обученным мужикам габаритами с советский шкаф доверял как-то больше. Те противнику голову свернут и глазом не моргнут, пока этот д’Артаньян благородный раскланивается и шпагу выуживает. Впрочем, сама Ася тоже не промах: отлично стреляла из отцовского Макарова в местном закутке, отведенном под тир; в рукопашной, правда, больше тумаков огребала, но это только на пользу шло.
Ладно, еще есть время разобраться. Да и парень, если что, неплохой, пьяным замечен не был, шмаль не курит, даже самокрутками не балуется. Эх, не для этого ты места, Володька. Дурында. В другое бы время и место… Шампанское, набережная, белый лимузин или карета, голуби. «Дорогие брачующиеся…» Кольца в «Лебеде» теперь из дерева, подшипников да шестеренок точили, и то их не носили, все на обмен с местными или Железнодорожниками шло. Подшипники, впрочем, любили, иногда выпрашивали оставить. Крутить же можно. Нервный народ.
Щелк-щелк-щелк…
- А выстрелить-то сможешь? - тихо спросил Болт. - Вот так, чтобы в живого человека, в упор. Глядя в лицо.
- Надо будет - смогу, - пробурчала Ася и тут же сверкнула глазами из-под русой челки: - Да я же не по людям палить собираюсь. По крайней мере, не по своим и уж точно не в первый рейд. Я отлично понимаю, почему новички пару месяцев возле Острова кружат. Вот и я на тварях из Хмари потренируюсь, как все. - Девушка усмехнулась и подбоченилась: - Я в тире знаешь сколько вчера вышибла? Знаешь? И почти не моргаю при первом выстреле.
- В тире. - Болт закатил глаза. - Асенька… Это же совсем-совсем другое. Для начала давай вспомним золотое правило обороны.
- Никогда не цель без дела в человеческое тело, - послушно оттарабанила Ася.
- Генка, не сейчас, - вклинился Калинин подозрительно ровным тоном.
Болотов понимающе кивнул и замолчал.
- Я и в рукопашку могу, - не удержавшись, похвасталась Ася. - Меня Вовка дополнительно тренировал и приемы показывал.
- Я твоему Вовке руки оборву по самую задницу! - взвился Калинин. - Школота чертова! Тебе шестнадцать, бараний вес! Стокилограммовый мужик упадет - и дух вон!
- Тихо, тихо, Юр, ну ты что? - Болт примирительно поднял руки и встал между ощетинившимися отцом и дочерью. - Асенька, не ерепенься, праздник же сегодня. Давайте потом ко мне придете, или к себе вызовешь, а, Юрка? Сядем тихо-мирно, поговорим…
- Ладно, попусту воду-то не лей, - хмуро пробурчал мгновенно остывший Калинин. - Я же все помню. Сам такой был. И ты тоже. Воробьи задиристые… Пойми, Аська, о тебе же думаем. Время сейчас не то… Страшное время. Да и место не краше, под стать - объект строгого режима. Колония на военном положении вот уже двадцать с лишним лет. Мы, считай, в осаде.
- Ой, сто раз слышала, - отмахнулась Ася. - Не понимаю только, почему нельзя построиться боевым порядком и пойти куда-нибудь… - Она неопределенно покрутила рукой. - Господи, да куда угодно! Оружия полным-полно, Вовка смешно так говорит, мол, «хватит каждой твари в Хмари запульнуть по харе». Классно, да? Побольше «дыхалок» бы наделали, в «Поросенка» припасов погрузили - и в путь. Местные нас пропустят, потому как уважают, Железные тоже никогда на рожон не лезли. Кто нас осаждает-то?
«Мы сами, - внезапно подумал Болт. - Рассказать бы тебе, Асенька, сколько раз парни уходили в Хмарь искать дорогу… Да только мир за Хмарью не для нас».
- И вообще, пап, я все твои лекции на тему «как страшно жить» наизусть знаю. - Ася умолкла на секунду, потом хмыкнула: - Ты еще про секс лекцию прочитай.
Калинин поперхнулся.
Болотов округлил глаза, но встревать не решился.
- И прочитаю, как надо будет, - сипло пообещал Калинин. Потер коротко стриженный затылок. - Все, стоп-машина. Щи будешь варить, да покислее, картоху там с котлетами.
- Не умею, - сквозь зубы процедила Ася.
- Научишься. У Мичурина пахать будешь. Внука, дай бог, родишь. Это сейчас и есть «пойти замуж», чтобы ты знала, а вовсе не по рейдам шарахаться и благоверному патроны подносить. Вовка тебя первый дома и посадит, если не полный дурак. Сама жизнь тебя спасает. Умеешь или нет, хочешь или не хочешь, а устроено вот так. - Калинин покосился на Болотова. - Крестного-то хоть спросила?
- А Вовка ему нравится, и он не против, да, дядя Гена? - с веселым нахальством поинтересовалась девушка.
- Да я-то… - растерянно промямлил Болт. - Я же…
- Вот видишь, - не дожидаясь окончания фразы, Ася перевела хитро прищуренные глаза на отца. - Крестный в деле.
- Детский сад, - сокрушенно покачал головой Калинин.
- Да когда ты наконец поймешь, что это серьезно? - Улыбка Аси пропала, между бровей залегла складка. Девушка куснула губу и по-детски добавила: - Честно, это очень серьезно.
- Вот потому и не верю, - вздохнул Калинин, рассеянно взяв бутылку и вытряхнув из нее последние капли в свою кружку.
- А еще татушку набью, - добила напоследок Ася. - Красивую: лебедя, как на ограде. На лопатку, вот сюда. Кольщик уже обещал.
- Цыц! - устало закатил глаза Калинин. - Будет она у меня меченая ходить.
- Чего сразу меченая? Дядь Ген, ну скажи, у тебя же тату были еще до… ну до всего этого.
- Отца слушай, - только и смог выдавить Болт. Ох уж этот возраст. - И вообще, Калинина, ты сегодня прям чего-то через край. Раз, два, три - горшочек не вари!
- Да ну вас, - обиженно надулась девушка. - Вечно заодно.
Потому что взрослые, мысленно продолжил Болт. Ну конечно. Шестнадцать. Максимализм и отрицание всех и вся. Новые кумиры, гитара, подъезд, первый алкоголь и сигареты… Только теперь ни подъездов, ни сигарет… Мир - отстой, юная роза в шипах, чуть что - и уколешь палец, на котором набухнет алая капля. Родители-придурки и ничего не понимающие старперы, назло всем и вся. Манифесты «избранных» под ритмы небожителей рок-музыкантов. «Rape me, my friend!» Что старые пердуны в жизни понимают… Первые поцелуи с верой в вечную любовь, аптека и обжигающий стыд перед все понимающим провизором, потом…
Болт ухмыльнулся, благо могучая борода скрыла этот момент, и тут же спохватился, постарался принять как можно более беззаботный вид.
Это не его семья, в конце концов, хоть он и приходился Асе крестным.
Семья.
Нет. Его. Теперь это его семья. И Ася была не такая, какой хотела казаться. Он знал.
Падший ангел в прокопченном аду.
- Все, хорош портить праздник! Теперь мое желание, - торопливо выпалил Болт. - Мое желание… Пусть Полинка напишет мне письмо.
В камере воцарилась мертвая тишина.
Калинин и Ася в изумлении переглянулись. Болт часто поморгал, нервно рассмеялся и сбивчиво заговорил, уставившись на внимательного пучеглазого сычика и не решаясь взять в руки кружку:
- Знаю, знаю, сам же видел, «скорую» вызывал… Но не могу смириться, просто не могу и не хочу, понимаете? До сих пор. Я иногда представляю себе, что они выжили. Что и «скорая» тогда успела, и Катастрофа не стала для них последним днем. И что Света просто не смогла больше жить в той квартире, взяла Полинку и переехала к моей маме переждать все это. Светка же сирота, а моя мама ее как дочь приняла, они так сроднились… И Полинка взрослая сейчас совсем…
Болт осекся, сглотнул и неловко закончил:
- И от мамы вестей не было… с самого последнего дня.
Яшка, внимательно слушавший его слова, вдруг вытянул шею и осторожно, еле слышно тюкнул клювом кружку.
В дверь громко стукнули, и Болт вздрогнул всем телом.
- Время, Юрий Петрович!
- Чтобы все было хорошо, - твердо произнес Калинин, поднимая свою кружку. - Чтобы все У НАС было хорошо.
* * *
В ярко освещенном зале собраний было уже тихо. Особо отличившихся граждан начальников - и гражданок, что греха таить, которые могли только осоловело икать под столами, их более стойкие товарищи растащили по «квартирам». Дежурные из вольных и лебедей убрали весь мусор, расставили по местам мебель, подмели и вымыли пол. Совсем немного осталось.
Слегка захмелевшая Ася - много ли девчонке надо - в сопровождении Васяна, одного из «псов» Калинина, возвращалась после молодежной тусовки к себе в блок. Возле входа в зал собраний она заметила стремянку, а на ней - Шпунта, деловито скручивавшего стрелки с круглого наддверного циферблата. Ему снизу фонариком подсвечивал Физик, мыча под нос про «гоп со смыком». Вдалеке в коридоре неловко двигался и что-то бормотал Богдан. Блаженный возил по полу шваброй, словно выводил китайские иероглифы большой кистью, и изредка двигал повизгивающее ведро ногой.
- Зачем их всегда забирают? - остановилась девушка.
- Асечка! С новым счастьем! - приветливо кивнув, отозвался Шпунт. - Это типа засечка. Год отмотали - цок! - и дальше поехали. Да держи ты. - Шпунт передал часовую стрелку Физику, который засунул ее в потертый ярко-фиолетовый пластиковый пакет.
- Но почему нельзя смотреть на них каждый день? Это же надежда.
- На что? - хмыкнул Шпунт. - Надежда - штука опасная, заруби себе на носу. Самая главная иллюзия человечества. Самообман. Источник нашей самой великой силы и самой великой слабости. Особенно здесь. В Клетке. Как поверишь во что-то, так голова и двинется. А жрать и спать по свистку давно все привыкли. Собаки Павлова, с-сук…
- Полегче, Шпунт, - негромко, но веско предупредил Васян.
- Виноват, командир. - Шпунт поскреб в колючем затылке. - Это я так, ты ж знаешь.
- И почему же опасная? - не унималась девушка. - Как надежда может быть опасной?
- А вот так. Если знать, что где-то что-то кумекается без тебя, съедешь от понимания, что крылышки навсегда прилипли к смоле и остается просто тупо ждать, пока горячка не вставит.
- Шпунт, - устало обронил охранник.
- А че сразу Шпунт? Все вроде чисто-прилично. Да и не медовые ушки у девчушки, не на курорте живет, верно же? А про надежду, Асенька, вот какую интересную историю расскажу. - Шпунт неспешно достал самокрутку, закурил, отмахнулся от дыма, таинственно заклубившегося в ярком луче фонаря. - Был у нас тихий такой вольный чмырь, Моноклем звали. У него левый глаз когда-то вышибло, оттуда и погоняло. Слышала про такого, нет? Хотя это давнишняя история, тебя родаки даже в проекте не числили. Так вот у Монокля этого дочка лет десяти была, а у дочки - кукла. Большая такая, чуть ли не с хозяйку ростом, только сиськи - во! - Он цокнул языком, метнул виноватый взгляд на Васяна и поспешно продолжил: - И глаза лупастые, ярко-синие. Японская или турецкая, пес ее знает. И так берегла девчонка игрушку свою, что везде с собой таскала, даже на дальние огороды. И вот однажды не успела она добежать, когда Хмарь поперла. Осталась за периметром. Так с куклой своей и сгинула. Монокль каждый божий день в дозор вызывался, надеялся дочку отыскать. А может, ему насрать на все уже было. И вот как-то прибился щенок к нему. Из
Хмари прямо под ноги бросился - плешивый, криволапый, хвост калачом, скулил только и ласкался. Ну, пересидел карантин, сдружился с Моноклем. Мужик души в песеле не чаял. А тот где-то через полгода прибежал к хозяину и положил у сапога ярко-синий глаз. От той самой, мать ее, куклы. Всекаешь? И именно левый: в пластике дырка для крепления с нужной стороны была. Монокль глаз этот поднял, пошел в сарай и вены вскрыл. А псина в Хмарь убежала, да так и не вернулась. Хатико новой реальности, - хмыкнул Шпунт, косясь на засопевшего амбала, чуть склонившего голову набок. - Что-то я… Мы ж не об этом.
- Но часы - это ведь символ, - упрямо насупилась Ася, ежась от страшной истории. Сколько таких мог рассказать каждый из старожилов «Лебедя»? Когда было страшнее - тогда или сейчас?
- Символ чего?
- Что жизнь идет вперед. Продолжается. Движется.
- Что движется? - Шпунт чуть не подавился сигаретным дымом. - Жизнь? Да нет ее. Ничего нет. И никого. Ни тебя, ни меня. Эй, есть кто живой? - Он чуть повысил голос, вопрошая в пустоту полутемного зала. - Ну вот. Нет никого. Больше нет.
В ответ что-то, повысив голос, промямлил Богдан.
- Но это же… страшно.
- Проснуться бы, да? А фиг всем нам. - Шпунт взял жестянку, стоявшую на верхней ступеньке лестницы. Лебеди давно знали: дают пойло - тяни до последней капли. Жгучей, горькой, дурманящей, напрочь сносящей крышу и вытягивающей остатки разума. - Ладно, хорош сопли жевать. С Новым годом, Асенька. И тебя, Физик, и тебя, гражданин охранник Васян.
- Заканчивайте, мужики, - проворчал тот. - Ась, ну мне бы поспать, шесть утра же. А у меня опять вахта в ночь.
- Будем, - решительно кивнула Ася Шпунту.
- Да, - отхлебнув из жестянки, согласился тот. - Но уже не мы.
- Отбой! - донесся из коридора чей-то голос, давясь смехом.
- В смысле? - округлил глаза Васян.
Шпунт, Физик и Ася недоумевающе переглянулись.
- Гражданам начальникам и прочим людям - «отбой», остальным - «подъем»! - прокомментировал другой не менее веселый голос.
Коротко проныл сигнальный баззер.
БАЗЗ!
- Тушите!
И к находившимся в зале людям мерно стал приближаться ритмичный, гулкий подпотолочный стук: на первом и втором этажах отключали подачу питания, переходя на аварийное освещение.
…птам…
Исчез в темноте силуэт Богдана, ссутулившегося, опершегося на швабру.
…птам…
Вот докатилось и до них.
…тум!
Застывшие фигуры окутало густое желе алой полутьмы. Глаза Аси в свете фонаря Физика загорелись яркими живыми угольками.
- Богдану не видно, где мыть, - жалобно донеслось из коридора.
- Это нормально, - утешил блаженного спустившийся по стремянке Шпунт. - Главное, морду не расшиби, а то зря старался. И вообще хватит тряпкой елозить, наше дежурство закончилось. А вот праздник, считай, начался!
* * *
После побудки, зарядки, небольшой уборки и сытного завтрака пятьдесят семь человек готовились праздновать Новый год в общем зале. Давно прошли времена, когда с каждым лебедем предварительно беседовал психолог, прежде чем заселить в камеру, разрешить выходить на работу и контактировать с другими людьми. Или не разрешить. И да, когда-то давно рассаживались по группкам: бандиты с бандитами, насильники с насильниками. Но жизнь так много лет шла настолько иначе, что многие правила и понятия круто изменились. Сейчас вообще обходились практически без церемоний. Разве что Зюзю хором недолюбливали. Трусоватый подхалим, убийца едва ли совершеннолетних девушек - таких никогда не жаловали, сколько бы лет ни прошло.
Так что охрана просто закрывала двери в общий зал и топталась снаружи, позевывая и сменяясь каждый час. Лебеди же чинно-благородно развлекались.
Первым номером новогодней программы шел театр. Меченую карту постановщика, которую разыгрывали в сентябре, вытянул Шпунт. Он выбрал «Сказку про Федота-стрельца» и, начиная с самого первого дня, гонял свою команду до седьмого пота, добиваясь, чтобы никто не читал по бумажке. Разумеется, в этой команде оказался и Болт, причем ему досталась роль генерала, потому как борода у него росла на редкость активно.
Лебеди ржали до колик, хлопали до онемения ладоней. Болт, вспотевший от волнения, с пересохшим горлом выходил на поклон три раза и довольно ухмылялся в бороду.
После небольшого перерыва, когда все вновь расселись по местам и угомонились, Герцог объявил следующий пункт программы.
Лебеди с жадным интересом наблюдали, как длинные крепкие пальцы Герцога в сверкающих перстнях тасуют «киношную» карточную колоду. На столе перед бугром лежали еще две рубашками вверх: «игровая» и «подарочная». Их черед подойдет немного позже, после фильма, и Болт даже глаза прикрыл от удовольствия: ох и праздник, так бы и жил всегда! Пару дней назад пятьдесят шесть лебедей - все, кроме Зюзи - написали на лицевых сторонах своих карт название фильма или сериала. В общей комнате сохранился большой телевизор, а у начальника тюрьмы оказался припасен внешний диск с коллекцией видео, так что пару раз в месяц лебедям позволялось устраивать просмотр одного фильма. Обычно его выбирал Герцог или его подручные, и лишь иногда это позволялось кому-нибудь из лебедей, например, как подарок на день рождения или очередную годовщину отсидки.
Болт закусил губу в предвкушении. Вот бы его «Звездный десант» выпал! Или философское что, типа «Достучаться до небес», или пусть даже какой-нибудь «Робокоп»… Лучше второй, где из главаря группировки террористов сделали киборга - швейцарский нож. Эх, вот еще бы посмотреть в переводе Гаврилова, как давным-давно, в золотом детстве! С этим незабываемым хрипловато-растянутым стилем и головокружительными матюками, ставшими родными после многочасовых зависаний перед отцовским «видаком». Пока отец не загнал всю коллекцию разом, чтобы уйти в свой последний запой, двенадцатилетний Генка успел пересмотреть все, даже кассету с «Криминальным чтивом» с крохотной наклейкой «Перевод Гаврилова. Тот самый». Именно благодаря ему стало известно, что слово fuck безбашенный режиссер вставил в свою картину аж 271 раз.
Болт вздохнул и сосредоточился на руках Герцога. Он понятия не имел, кто что написал на своих картах. Ни один человек не проболтался о своем выборе, все свято хранили тайну: не только потому, что болтуна ждало суровое наказание, но и чтобы не нарушался эффект сюрприза на праздник.
Наконец бугор перестал тасовать и, лизнув палец, потянул карту из середины. Пока он театральным жестом поднимал руку, в воцарившейся тишине Болт услышал, как сидевший рядом Шпунт шептал:
- Хоть бы «Малена», хоть бы «Малена».
Выпала «Голгофа».
- Ну хоть не «Хатико», - уныло пробурчал Шпунт в поднявшемся гаме.
А Болту непретенциозная картина о выборе и вере нравилась. В ней рассказывалось о католическом священнике в небольшом провинциальном городке. Однажды священник слушает исповедь, на которой прихожанин рассказывает, что в течение многих лет подвергался сексуальному насилию со стороны ныне покойного пастора. Прихожанин уверен, что на гибель плохого священника никто и не обратит внимания, а вот убийство хорошего может заставить общество задуматься. С этими словами он дает святому отцу неделю на то, чтобы привести дела в порядок, после чего обещает убить. Однако вместо того, чтобы обратиться в полицию, в отпущенный срок священник занимается обычными делами, стараясь изменить жизнь своих прихожан к лучшему.
Каждый раз, смотря этот фильм, Болт чувствовал в себе некий отклик, но все никак не мог понять какой.
- Так, хорош, - скомандовал Герцог, когда пошли титры, и выключил телевизор. - Кто хочет пофилософствовать на разные темы, будет делать это на толчке! Обстановка самая располагающая. А теперь…
Бугор взял «игровую» колоду, принялся тасовать.
Все заерзали, докуривая самокрутки и ухмыляясь.
Наконец Герцог торжественно выудил из середины колоды карту, перевернул ее, удивленно всмотрелся и захохотал.
- Жмурки!
- Жмурки! - восторженным хором грохнули лебеди. - Вот это номер! Ого! Крутяк, мужики!
Шустро освободили пространство, растащив по углам стулья и кресла.
- Играем полчаса, - объявил Герцог, похлопывая о ладонь плотной полоской ткани. - Правило первое: водящего не бить! Только хлопать по плечам и спине, ну пенделя отвесить можно. И правило второе: кто ударит, огребет сам. Зюзя, двигай сюда, ты первый.
Зюзя проскулил что-то невнятное, однако возле бугра оказался весьма шустро: жмурки были, в общем-то, достаточно безобидной игрой, так как бить слепого считалось западло.
Полчаса прошли в оживленной суматохе; водящими побывали чуть ли не все, а некоторые, тот же Шпунт, и по нескольку раз. Под конец игры он периодически потирал тощий зад, удостоившийся доброго десятка увесистых пинков. Болт же, который, несмотря на габариты, двигался достаточно быстро, а благодаря своей комплекции для толчков и пинков был практически неуязвим, получил от всей этой беготни несказанное удовольствие.
В заключение праздничной программы Герцог минут пять усердно тасовал «подарочную» колоду. Здесь уже не допускалось никакой самодеятельности: просто разыгрывали подарки, выделенные начальниками. Впрочем, под Новый год не скупились и можно было выиграть все что угодно: дополнительный талон на мед или табак, внеочередной выбор фильма, индульгенцию от любого наказания…
После обеда в распоряжении лебедей оказалось несколько часов блаженного свободного времени. Большая часть засела в общем зале за рисование и пазлы, кто-то резался в карты, домино и нарды, кто-то просто курил и болтал, несколько человек разбились на команды и играли в шахматы. Вокруг Шпунта, умевшего играть на гитаре, образовался целый хоровой кружок. Несколько человек разбрелись по своим камерам.
Болт тоже предпочел уйти к себе и почитать выигранную в лотерею книгу: в обычные дни для этого будет сложно урвать больше получаса.
«Отличный Новый год! - Он блаженно растянулся на койке. - Давно так не отрывались! Странно только, что никто даже толком не подрался… Слишком гладко в этот раз. Слишком гладко. То ли хорошо, то ли не к добру…»
Он покачал головой, постучал пальцами по вытертой обложке, на которой не было видно ни названия, ни автора. Раскрыл книгу.
Анри Шарьер. «Мотылек».
* * *
Густой туман, которого по всем законам физики зимой быть не могло, крался вверх по заснеженному холму, мягко переливаясь бликами северного сияния, словно поддавшаяся какой-то мимолетной прихоти Хмарь баюкала Остров в своих ладонях. Впрочем, дозорные на северной вышке уже привыкли к подобным кунштюкам и спокойно резались в «американку».
- Эх ты, Миклуха, третий раз подряд продул! - рассмеялся один из дозорных и вдруг сорвал с плеча автомат, вскочил, вглядываясь в туман. - Эт че еще такое?
- Да куст-шатунок, - тоже подхватив свое оружие, прищурился Миклуха. - Его еще на прошлой неделе из-за дренажной трубы корчевать хотели.
- Слышь, я тебе ослепнуть не загадывал, - с раздражением рявкнул напарник.
- Может, Лешак пасется?
- Одетый?
- Ну тогда с вокзала Железный…
- Полезный! Мы к ним когда в последний раз наведывались? В сентябре? Они три раза уже все забыли. Да и поодиночке Железные не ходят, сам же знаешь, и всегда след в след.
Туман возле покосившегося фонарного столба сразу за периметром зашипел, за мгновение вздыбился и осел, открыв дежурным высокую фигуру в длинной алой шубе. Лица пришельца не было видно из-за окладистой белой бороды и надвинутой на самые глаза меховой шапки. В руке сиял серебром, то и дело переливаясь голубоватыми сполохами, посох с навершием в виде звезды.
Миклуха раскрыл было рот окликнуть незнакомца, но тот погрозил вышке пальцем, потыкал посохом сугроб в основании столба, развернулся и молча ушел в туман. Следов на снежном покрове за ним не оставалось.
- Хрень какая-то, - растерянно проговорил Миклуха. - Надо бы начальству сказать, а, Буряк?
- Что сказать? - хмыкнул Буряк. - Приходил неизвестно кто неизвестно зачем? Знаешь, ты мне желание просрал, так вот иди проверь, что он там делал.
- У меня Люська с доростком же…
- А чего сюда нанимался тогда? Не ссы, я прикрою, столб в зоне обстрела.
Миклуха, недовольно посопев, вытащил из-за пазухи нательный крестик, поцеловал и двинулся к лестнице.
Освещение немного усилили, а дверь в воротах приоткрыли ровно настолько, чтобы разведчик смог протиснуться, не оторвав пуговицы на ватнике. Миклуха с автоматом на изготовку, держа палец на спусковом крючке, шаг за шагом приблизился к загадочному сугробу. Дошел. Склонился над ним и замер. Светящийся туман выжидающе клубился неподалеку.
- Ну что там? - нетерпеливо крикнул с вышки Буряк.
- Мешок какой-то. - Миклуха боязливо ткнул стволом в увесистую находку, потом удивленно хмыкнул и чуть повернул, открыв знакомый по старому миру сине-белый логотип.
- В смысле - мешок?
- В смысле - почта! - донеслось в ответ после короткой паузы. - Почта России…
Глава 2. Точка отсчета
2 - 3 ЯНВАРЯ 2035 ГОДА
Приставка ИО - исполняющий обязанности - к такому желанному «начальник колонии» нисколько не омрачала действительность, но и жизнь не облегчала. Вот уже три месяца, как он на этой суетной и нервной должности, и уже не раз задумывался: «А может, зря? Чем было плохо в начальниках оперативного отдела УФСИН Пермского края? Опять же столица, город-миллионник, а не этот захудалый провинциальный Соликамск. Да и жена дуется, что привез в эту дыру. Ей-то мои должности по барабану. Кстати, о жене… Нормальные люди в воскресенье дома сидят, а я вот тут… Работу работаю. В воскресенье. И если б только эти выходные! Ночевки дома по пальцам пересчитать можно».
Хозяйство ему досталось беспокойное. Страшно подумать: всемирно известная колония особого режима для пожизненно осужденных, именуемая в простонародье тюрьмой «Белый лебедь». Неспокойное и требующее постоянного погружения в свои проблемы учреждение.
ИО… Он уже три месяца ждет избавления от этих букв в должности. А ради этого можно и потерпеть. И жена потерпит. Это же не навсегда. Это перспектива, трамплин. Хороший, мощный трамплин куда угодно… В Москву… На генерала… Хотя через три месяца новые полковничьи погоны не казались ему достаточным вознаграждением за тяжелый груз на плечах. А поначалу Сергей Иванович Чулков очень гордился ими. Тридцать восемь лет - и уже полковник. Наверное, самый молодой полковник в УФСИН по всей огромной России.
Пронзительный зуммер и вспыхнувшая лампочка на пульте рабочего стола вывели начальника колонии из задумчивости. Чулков щелкнул тумблером под надписью «ДПНК» и коротко бросил:
- Да?
- Товарищ полковник, тревога, вводная «Атом».
Дежурный помощник начальник колонии был деловит и спокоен, в динамике слышались пощелкивания и голоса других сотрудников, проводивших оповещение по телефонам. Механизм работал как отлаженные швейцарские часы.
- Принял, действуйте по плану учебной тревоги. Конец связи.
Чулков отключил динамик и встал. В огромном кабинете располагались огромный стол для заседаний с расставленными вокруг огромными креслами, огромные шкафы вдоль стен и огромный сейф, и когда полковник был здесь один, то не раз ощущал себя муравьем в спортивном зале. Требования вводной диктовали переодеться в полевую форму и повесить на плечо средство индивидуальной защиты. «Атом», как-никак. Того и гляди, нагрянут проверяющие, а начальник в непотребном виде, и плакало тогда утверждение в должности. Чулков улыбнулся своим мыслям и достал из шкафа противогаз и синий уфсиновский камуфляж. «Кстати, а почему это я ничего не знаю про тревогу? Васильич и Сашка из управления предупредили бы…» В голове впервые сработал тревожный сигнал: что-то идет не так. «Значит, это или «налет сверху», или…» Второе «или» Чулков сформулировать не успел. Повторный вызов с пульта застал его в забавной позе: со спущенными форменными штанами, натягивающим форменную камуфлированную футболку.
- Да чтоб вас!.. - Он доскакал до пульта связи и, включая, чуть не сорвал тумблер: - Что там у вас еще?!
- Т-товарищ полковник! - выдохнул дежурный. - Т-товарищ полковник!
- Что ты там заикаешься, майор? Докладывай по существу.
Из динамиков вырвался короткий тяжелый всхлип, потом дежурный кашлянул и зачастил:
- Товарищ полковник, «Атом» боевой. Связи с краевым УФСИНом нет. По рации на всех волнах, в том числе и МЧС, было оповещение «Атом», теперь тишина. По тревоге стали прибывать сотрудники, многие с членами семей. И вообще сюда прут со всех сторон! Куда мне их всех девать?!
Чулкова пробил холодный пот: «Понеслась душа в рай…» А ведь на самом деле почти так и было. Только не в рай, а в неотвратимо надвигающийся ад, секунды до которого отсчитывали механические часы на стене.
- Значит, так, майор, - ровно проговорил полковник. - Дежурной смене весь спецконтингент загнать в подвал первого корпуса, прибывших членов семей и прочих гражданских отвести в подвал второго.
- Как весь контингент в один подвал?! Там же убийцы, манья…
- Не до церемоний сейчас. Выполнять! И это… Позвони моей. Скажи, чтобы хватала Витьку, мой тревожный чемодан и пулей сюда.
Чулков быстро натянул полевую форму, застегнул широкий офицерский ремень и схватился за пустую кобуру. Снова нажал на тумблер вызова.
- Майор, всем сотрудникам выдать табельное оружие.
- То есть как всем, това…
- Так, всем! Не только дежурной смене, включая внутренние посты, но и вновь прибывающим сотрудникам! Ты понял, майор? И в случае беспорядков разрешаю применять огонь на поражение. Под мою ответственность.
- Товарищ полковник, это нарушение всех протоколов, как основных, так и вводных. Мне нужен официальный приказ!
Начальник колонии мысленно выругался.
- Майор, сейчас мне только бунта не хватало среди посидельцев, когда везде вокруг бардак, а учреждение полно женщин и детей, поэтому выполнять! - Он отключил связь, но через пару секунд вновь ударил по тумблеру: - Голосовой записи пока будет достаточно?
- Да, конечно! - в голосе дежурного слышалось явное облегчение.
- И можешь пустить приказ на громкую, чтобы все слышали.
Чулков надиктовал приказ и, удостоверившись, что запись прошла без накладок, отключился.
Ну все, мосты сожжены. Когда полковник спускался в оружейку, его голос, многократно усиленный динамиками, гремел по всем корпусам. Из своего кабинета в таком же синем камуфляже, перетянутый ремнями противогаза, выскочил зам по БОР. Тревожным взглядом посмотрев на горланящий динамик, поравнялся с начальником.
- Своих вызвал?
Чулков кивнул, не сбавляя шага, направился к лестнице.
Подполковник не отставал:
- Как думаешь, серьезно?
- Серьезней некуда. Поэтому, Андрей, на тебе внешний периметр. Людей с вышек уведи, будем надеяться на камеры. Оставь усиленный пост в шлюзе. Но чтобы все были начеку. Понял меня?
- Понял! Не волнуйся.
Вооружившись штатным Макаровым, Чулков почти бегом направился за своими людьми в главный корпус. Впереди слышались крики. Одиночный выстрел раскатистым эхом пронесся по сводам длинных коридоров. И еще… еще…
* * *
Начальник Острова Чулков не сразу понял, что разбудили его вовсе не выстрелы, а ритмичный, деловитый стук в дверь.
- Когда ж ты, скотина, сниться уже перестанешь? - выдохнул он, утирая со лба холодный пот. Первый день Катастрофы буквально выжгло в его мозгу на много месяцев, на десятки лет, навсегда. Иногда этот день возвращался в видениях липкого болезненного сна, с пугающей точностью повторяясь до мельчайших деталей. На ощупь натягивая брюки, начальник колонии рявкнул: - Ну что там?
- Серега, дозорные мешок принесли с периметра. Ты должен это видеть. Сейчас.
Чулков чиркнул зажигалкой и скрипнул зубами: двадцать минут первого!
- Охренели совсем? Кто дежурные, что за мешок?
- Возможно, и охренели, - терпеливо согласился зам по БОР. - Дежурные - Миклуха и Буряков, в показаниях не путаются. Караульные на воротах то же говорят, слово в слово. Мешок «Почта России», а внутри письма, я заглянул.
- В смысле письма? - Чулков поспешно распахнул дверь. - Еще кого-то по голове кадилом осенило?
Зам по БОР нервно хрюкнул.
В самые первые месяцы общей неразберихи, когда боялись всего - голода, неведомой заразы, нападения извне, а уж особенно бунта заключенных, - отец Кирилл, тогдашний настоятель, решил «приложить руку помощи». Как местный житель и священник, принимавший исповеди, он знал судьбы практически каждого из своих подопечных, с ним советовались, частенько давали почитать письма «с воли». А он, как бывший мошенник, обладал уникальной памятью и отлично владел техникой подделки почерков. И в колонии начали появляться малявы. Друзья и родственники заключенных якобы передавали через отца Кирилла, что война заканчивается, в городе многие выжили, просто надо подождать, пока власти разберутся, что да как, а пока есть связь через новоявленных сталкеров, ну и слава богу. Однако письма, которые были призваны немного успокоить спецконтингент, вскоре послужили причиной взрыва: что-то там батюшка напутал…
Давить пришлось жестоко.
И вот теперь - опять «вести с полей».
Чулков осмотрел мешок. Высыпал содержимое на пол. Это были не просто малявы, а сотни полторы самых настоящих писем: в белых прямоугольных конвертах, со штемпелями из разных городов, кое-где оказались наклеены марки. Чулков взял несколько конвертов, просмотрел.
- Андрей, - проговорил он вдруг ставшими непослушными губами. - Здесь твое имя. И обратный адрес: Воронеж, Пеше-Стрелецкая улица, Арефьева Галина Пав…
Зам по БОР издал непонятный звук и буквально выхватил конверт из рук начальника колонии.
- Мама…
* * *
Письма пришли всем, кто был в день Катастрофы в «Белом лебеде». Абсолютно всем. Начальникам и рядовым сотрудникам, спецконтингенту и вольным. Читали сначала про себя, впиваясь глазами в строчки, шевеля губами. Потом зачитывали кому-нибудь вслух, то и дело останавливаясь и вспоминая разные случаи. Потом слушали тех, кто читал, кивая их рассказам. Радовались и стискивали зубы. Крепились. Плакали.
- Смотри, смотри, Болт! - тощий как жердь Аптекарь, бывший наркоман, двадцать пять лет назад вырезавший семью из шести человек ради денег на дозу, трясущимися руками вновь развернул свое письмо. - Родила… Моя-то младшая родила, представляешь? Пацана. Внука. Вот тут, видишь, пишет? Четыре кило и еще двести сорок грамм! Богатырь! Илья Муромец! А я вот тут…
Аптекарь вдруг осекся, сморщил лицо и судорожно всхлипнул.
- А я умер.
- Да угомонись ты, - негромко посоветовал Болт. - И не задумай там чего-нибудь, Федор, теперь жить надо. Ни в Хмари пропасть нельзя, ни самому в петлю. Никакого особого отряда на форпосте, понял? Радоваться надо и ждать. Слышал ведь, что всем пишут, а оно же не как в прошлый раз, чтоб этого выдумщика на том свете перевернуло… По-настоящему все, раз уж письма вообще всем пришли. Так вот пишут-то, считай, одно и то же: мир здорово тряхануло, но все потихоньку восстанавливаются - хозяйство налаживают всякое, экологию. Эвакуированные понемногу возвращаются. Аномалии исследуют, людей оттуда выручают, вот и до нас добрались. Ситуация тут, конечно, аховая по всем параметрам, но, может… хоть увидеться дозволят. Так что живи. Надо, Федя. Надо!
- Это да, - немного успокоившись, шмыгнул носом Аптекарь. - Это… Эй, а ты сам-то почему ничего не рассказываешь? Тебе ведь тоже письмо было. Случилось что?
- Да я не открывал пока, - бледно улыбнувшись, признался Болт.
- Да ну?! - Аптекарь даже рот раскрыл. - А чего ж так?
Потому что страшно, хотел ответить Болотов, но промолчал. Неопределенно повел плечами, усмехнулся в бороду.
- Зарок себе такой дал. Вот как все откроют, так и я открою. Самым последним. И тогда все будет хорошо.
Аптекарь покачал головой, цокнул языком.
- Н-да… Я бы так не смог. Ни за что не смог. Ох и человек ты, Генка. Геннадий Болотов. То ли кремень, то ли… сбрендил совсем.
- Все мы тут того, - согласился Болт. - Ладно, мне пора, начальство по головке не погладит, если вовремя не приду.
Махнув рукой, он побрел на смену.
В гараже, как оказалось, его поджидал Калинин.
- Генка, мне брат написал! Двоюродный, Никита, помнишь его? - Глаза Калинина блестели, лицо раскраснелось.
- Еще бы! - обрадовался Болт. - Классный парень, все спецназом бредил. Я его отжиматься учил и «солнышко» крутить… Как он там сейчас? Читай давай скорее!
Калинин достал из нагрудного кармана аккуратно сложенный пополам конверт, не спеша достал из него лист бумаги, на котором были видны ровные линии уверенного почерка и, прислонившись к верстаку, начал читать:
- «Юрка, привет! Наконец-то смогу с тобой связаться, надеюсь, ты еще живой там, двадцать два года же прошло. Как у вас жизнь протекает? Сейчас с мировой обстановкой более-менее поспокойнее, я даже в отставку рванул, представляешь? Как вернулся из… Но это не для бумаги, увидимся - порассказываю. Всякого разного, ага. Только штаны просиживать не по мне, так что стал я инструктором, дрессирую служебных собак недалеко от Вязьмы. Ну, это помимо всего прочего, ты же понимаешь, Как говорится, в мои тридцать восемь - милости просим, хе. Жаль, что аномальный туман этот у вас не позволяет увидеться, но когда ученые наконец что-то придумают, обязательно накатим. И обязательно чего-нибудь очень-очень старого, пятизвездочного и дорогого. Я тебя жду, братуха! Пора вытаскивать тебя из этой клоаки. Выделим комнату, будем жить на Базе рядом, мы же семья. А если женой с детишками обзавелся, так и их тоже давай к нам, здесь-то экология и вообще житье что надо. Хозяйство крепкое, народ смелый и дружный. Короче, не ржавей, редиска! И береги себя, это главное. Прости, что так коротко: сам понимаешь, служба. Надеюсь,
скоро увидимся. Никита».
- Хороший мужик вырос, - заключил Болт, когда Калинин закончил читать и, бережно свернув, убрал весточку от родственника в карман.
- Что есть, то есть… А ты свое прочитал уже?
Болт замялся, теребя в руках промасленную ветошь. Всмотревшись в его лицо, Калинин удивленно поднял брови.
- Так ты чего, боишься, что ли?
Да, Болотов боялся.
На его конверте графа «откуда» была пуста, а в графе «от кого» красивым почерком выведено «от Болотовых» - поди догадайся. От мамы? Тогда почему не «от Болотовой»? От дяди Кости с семьей? Может, мама в Последний день успела к ним уехать? От… от Светы и Полинки?
Он боялся, что сойдет с ума - если еще не сошел.
- Так и будешь мусолить? - отвлек от раздумий Калинин. - Только лишний раз себя накручиваешь. К тому же заму по БОРу поручено в течение сегодняшнего дня собрать ответные письма, произвести их проверку и завтра в двадцать два ноль-ноль вручить товарищу Чулкову. Не успеешь - пеняй на себя.
- Погоди, - опешил Болотов, - а потом-то что?
Калинин пожал плечами.
- Думаю, сложат в тот же мешок и выставят на то же место. Почтовых ящиков, как ты понимаешь, поблизости не наблюдается.
Болт еще раз вздохнул, набрался духу, зашелестел бумагой и почувствовал, как задрожали руки и моментально пересохли губы.
- «Папка, привет! Как ты? Я очень по тебе соскучилась. Просто не представляешь, насколько. Мама тоже, только на работе загоняется. Никого себе не нашла, так что на этот счет можешь быть спокоен»… Тут смайлик нарисован улыбающийся. - Болотов всхлипнул, сглотнул ком в горле и только спустя некоторое время продолжил: - «Дела у нас вроде ничего. Я учусь на педиатра, не отличница, но стараюсь. Может, и получится из меня нормальный детский врач, постучи по дереву! Скоро мой день рождения, а тебя снова не будет. Жалко, очень жалко! Двадцать шесть - это ж с ума сойти. Вот время летит, да? Мама все уши прожужжала, что рожать пора. Я давно уже встречаюсь с одним парнем, он тоже на врача учится, только на хирурга. Его зовут Егор, он такой хороший! И всегда обо мне заботится. Может, действительно пора, как думаешь? Небось, внука-то хочется? Или внучку. Хотя нет, пусть будет мальчик, а то ты с одними женщинами в семье с ума сойдешь, ха-ха, шучу. Ладно, посмотрим. Сначала с учебой и работой разберусь. Ты прости, что все так сумбурно, просто почтальон скоро уходит, а у нас от вестей, что за этим вашим туманом
есть кто-то живой, голова кругом. Не сомневаюсь, что ты жив, вот нисколечко не сомневаюсь! И дядя Юра тоже. Передай, что я его помню! От мамы привет ему большой. Напиши, как только сможешь, хорошо? И вообще интересно, как у вас там житье-бытье, хотя как подумаю - мурашки по коже. Ну, пора закругляться. Надеюсь, мы скоро увидимся! Целую, люблю и очень скучаю! Твоя Мышка-Норушка».
Закончив читать, Болотов поднял на Калинина повлажневшие глаза. Тот смотрел на друга абсолютно стеклянным взглядом.
* * *
Война.
Третья мировая. Последняя. Шестого июля две тысячи тринадцатого.
Жирная точка в истории человечества, которым смерть наконец-то наелась досыта.
Болт первое время выспрашивал у тех, кто оказался в тот день на прогулке, как оно… Как оно вообще. И все рассказывали практически одно и то же.
Первыми были птицы.
Следом, подхватывая одна за другой, завыли по всем периметрам сторожевые собаки. Выведенные на прогулку во внутренний дворик заключенные, замерев и запрокинув головы, провожали взглядом чудовищную черную тучу, которая, оглушая окрестности испуганным граем, стремительно неслась прочь. А потом со стороны города заунывно потек сигнал воздушной тревоги.
- «Атом»! - донеслось из громкоговорителей по периметру.
- Война! - заорал страшное слово кто-то ярусом выше, гулко гремя подошвами по решетке-потолку…
- Чего орешь? - сипло окликнул кто-то.
- Мировая!
- Досиделись, - веско пробормотал тучный Сом с пышными, висящими подковой усами. Он кинул окурок на землю и, сунув руки в карманы брюк, основательно и неторопливо раздавил его носком ботинка, словно стоял в очереди к пивному ларьку.
- За неделю выпили всю водку, ожидал голодный рацион! - перекрикивая поднявшийся ор, заголосил Труха, оскалившись и воздев руки к забранному решеткой небу. - Заливать тогда мы стали в глотку керосин, бензин, одеколон!
Метались люди. Рвясь с поводков, выли сторожевые собаки. Кто-то не выдержал, врезал одной прикладом по морде - завизжала, брызгая красным…
Вдруг послышался гулкий грохот, и небо стало ослепительно белым. Задрожала земля - волнами, по нарастающей, от мелкой вибрации до утробно рокочущих ударов, сшибающих с ног. Охрана, надрывая глотки, гнала лебедей и сама бежала внутрь. Чудовищная волна с оглушительным воем смела с неба облака, превращая их в тонкие спицы и распыляя гущу ошалело мечущихся птиц. По решетке-потолку внутреннего дворика градом забарабанили голубиные головы, а со стороны Соликамска поднялись клочковатые дымные горбы.
Впоследствии Болт много думал о страшном Последнем дне и все никак не мог понять, почему его называли войной. Воевали всякие Кутузовы, Чапаевы, Гитлеры, Наполеоны со Сталиными. А тут всему пришел конец за каких-то насколько часов. Шарахнули друг по другу и разошлись. Выдернули шнур из розетки. Пумц. Game over.
Война - это люди, кровь, подорванные танки, огрызающиеся доты и кружащиеся в пляске смерти гулкие вертолеты. Это пустая рюмка, накрытая подсохшей краюшкой. Это бабушки и дедушки, от которых пахло еще «теми» духами. Застолья и обязательно истории с песнями. Бархатные шкатулки, в которых бережно хранились медали. Слезы, морщинистые улыбки, гвоздики. Навсегда изувеченные души, пытавшиеся приспособиться к миру, который спасли. Который с каждым годом забывал их все сильнее. Лепил из страны что-то уродливое и непонятное - сначала с толкучками в пустых магазинах, килограммом сахара в одни руки, размокшими в грязной луже картонками на стихийных рынках, а затем - с помпезно открывающимися на каждом углу храмами. Мир постепенно, но так неумолимо задвигал выживших куда-то в сторону как нечто неудобное и неуместное, что лучше прикрыть салфеточкой или спрятать за фикусом, а на заброшенных, прокопченных дотах, когда-то переделанных под склады или бани, теперь строил роскошные коттеджи.
А настоящих героев становилось все меньше, и память о страшнейшем времени в истории двадцатого века в глазах молодежи изжила себя до бренда. Просто в этот день уже практически не было кого навещать, разве только могилы, где оставалось лишь хлопнуть по поводу «Спасибо деду за победу»! Эту фразу Болт ненавидел больше всего. Сосед по гаражу такую наклейку на свою машину налепил, а через день ему неизвестно кто заднее стекло кирпичом вышиб.
Болт прекрасно понимал, что им, выжившим в Катастрофе, никогда не понять того подвига. Им просто не дали воевать и, возможно, совершить свой: раз - и мир стал пустым. С доски смахнули фигуры. Да и за что ему, Гене Болотову, было бы воевать? Однако для чего-то мироздание решило сохранить Болта и остальных… В чем же их предназначение? Может, и ни в чем вовсе. Может, они теперь просто батарейки, поддерживающие существование некоей Матрицы.
Жалел ли Болт о содеянном? Нет. Ни на секунду. И мало этого - если бы судьба позволила повторить, он, не задумываясь, совершил это снова. Даже зная, что его ожидает в последующем. Изначально он еще надеялся, что их не найдут. Кому интересна троица наркоманов? Потом надеялся, что не найдут его. Потом - что оправдают. Теперь же… А что теперь изменилось в его отношении к тем подонкам, которые убили его семью ради горсточки золотых побрякушек? Его маленькую девочку… Обеих его девочек - жену Светлану и дочь Полинку. Да ничего не изменилось! Он снова запер бы тех тварей в гараже и вновь отрезал от каждого по кусочку. Медленно. Отрешенно. Но старательно. Со вкусом. Как мишленовский Шеф от дорогого ломтя элитной говяжьей вырезки.
Да, месть не затушила гнев и боль утраты. В это верят только дураки или наивные идиоты. Ни хрена время не лечит, ему плевать. А то, что он теперь здесь, в этой камере, - так какая разница, в каком месте испытывать боль?
Он внутренне благодарил начальство, что в свое время стрелки со всех часов - кроме электронных, но таковых в их блоке не водилось, слава богу, - сняли. В безвременье было намного проще.
Угнетало только, что он может еще много-много лет прожить в своей бетонной конуре, пока однажды не превратится в горстку пепла, часть которого захоронят на кладбище возле церкви, а часть засыплют в гильзу, заткнут комком грязи и прикопают около переправы, на границе Острова и Хмари. В месте, которое называли форпостом. Откуда пошло это поверье, что особый отряд на форпосте охраняет единственную переправу на Остров, никто уж и не помнил.
Еще время от времени тревожно поднимало голову осознание, что боль не утихла после того, как он расправился с теми подонками. Не было успокоения. И не будет. Он это прекрасно знал. И жалел только о том, что не может убить тварей снова. И снова. Да, иногда все-таки получалось. Но только во сне.
Для чего?
Для кого?
А может, он и зря их порезал? Ведь пришло письмо, самое настоящее письмо в хрустящем новеньком конверте. Из того мира, где Полинка и Света выжили…
ПА-З-З!
Болт дернулся от резкого писка. С потолка, щелкнув и мигом пожрав темень, брызнул ослепительный свет.
Побудка.
Откинув одеяло, Болт рывком сел, поставив ноги на пол, холод которого проникал даже сквозь штопанные Асей шерстяные носки.
Ладно. Мыться, завтракать. Потом в гараж.
Снова пора копошиться на крошечном пятачке Острова, до которого однажды в мгновение ока сжался весь огромный, необъятный мир. И в этом маленьком тлеющем муравейнике все было просто и ясно.
Глава 3. Пепел
ФЕВРАЛЬ 2035
Исправительная колония особого режима для пожизненно осужденных, известная как «Белый лебедь», была одной из самых строгих тюрем России. Откуда появилось такое название, никто не знал: то ли по аналогии с цветом стен зданий, то ли от способа перемещения заключенных по территории - наклонившись вперед и закинув за спину руки, - то ли потому, что во дворе тюрьмы находился памятник белым лебедям. Еще пользовалась популярностью версия про своего рода «лебединую песню» заключенных. Так или иначе, попасть сюда было хуже некуда.
На момент Катастрофы в ИК-2, расположенной на территории ИК-1, находилось в общей сложности около трехсот сидельцев, осужденных за особо тяжкие преступления: члены бандитских формирований, лидеры преступных группировок, террористы, убийцы, насильники.
Сотрудники и спецконтингент ИК-2 выжили. А вот от обитателей ИК-1 осталось только воспоминание. 31 октября 2014 года Хмарь в первый и в последний раз пришла в колонию, и… люди просто исчезли. Когда мерцающий туман отступил и бойцы «Белого лебедя» пошли на разведку, они увидели, что ворота открыты, а на земле валяются форма и оружие. Внутри все осталось на своих местах - кроме людей. Возле швейных машин, в теплицах, на животноводческой ферме, в пекарне лежали арестантские робы, в коридорах и кабинетах - форменная одежда и оружие сотрудников. В спортзале под одной штангой обнаружились спортивные штаны, майка и нательный крестик.
Намек был понят, и в Хмарь, когда она мерцала, больше никто не совался.
Густой туман всегда клубился, ждал снаружи высоких стен, то подходя совсем близко, то откатываясь так далеко, что можно было видеть гладь соленого озера на месте Соликамска, над поверхностью которого то тут, то там выступали островки, соединенные длинными полосками суши. Иногда только Хмарь становилась на редкость активной и наступала так быстро, что не всегда удавалось скрыться за спасительными стенами колонии. Из уст в уста передавался рассказ о том, как весной пятнадцатого щупальца искристого тумана настигли троих бойцов, возвращавшихся из рейда по остаткам Соликамска. Даня Котов вспыхнул мертвенным голубоватым огнем и сгорел заживо. Серегу Рубазина в буквальном смысле изжевало и выплюнуло красноватыми ошметками в ворота, а Митька Харченко объявился сутки спустя с какой-то оранжевой порослью по всему телу и несколько минут бродил возле тюрьмы, тоскливо завывая и теряя куски плоти, пока его не пристрелили с вышки. Эти трое и стали первыми, останки которых похоронили на форпосте.
Так что за Хмарью всегда наблюдали очень пристально и при первых же признаках опасности бежали под защиту стен, за которые мерцающий туман почему-то не совался.
Наружу боялись выпускать даже животных. Когда-то зону охраняли полсотни собак, большинство из которых уцелели и, успешно плодясь, продолжали служить человеку, в то время как выжившие за стенами превратились в таких монстров, от одного вида которых двухметровый забитый с головы до ног убийца без зазрения совести клал в штаны. Что уж говорить про некоторых свиней и коров…
В колонии еще до Катастрофы имелось свое весьма крепкое хозяйство - теплицы, свиноферма, курятник, так что вскоре даже рискнули и разбили возле самых стен приличный огород, овощи и зелень с которого отлично подходили для обмена с теми, кто выжил в Соликамске и его окрестностях. Под надзором Савелия Павловича Митрофанова, прозванного Мичуриным, хозяйство буквально процветало; старик хоть и был из обычных жителей, пользовался огромным уважением у всех обитателей колонии.
Также на территории когда-то действовал большой цех по производству мебели, и усилиями механиков и простых работяг он был превращен в единую мастерскую, куда стащили все оборудование, которое только смогли достать в городе и окрестностях. Там теперь делали все: от банального пошива одежды до починки инструмента, фрагментов очистительных систем и генераторов.
На фоне произошедших событий отменили ужесточение к тем, кто отбывал в тюрьме пожизненные сроки, и запрет на работу - напротив, теперь это стало их прямой обязанностью, если не хотели умереть какой-нибудь экзотической смертью за стенами. Обитатели «Белого лебедя» разделились на касты, которые объединяло одно: и зэки, и охрана, и мирные жители - все были обречены на пожизненное. Ибо теперь бежать с территории, находившейся в центре озера, погруженного в Хмарь, было попросту некуда, разве что по тропе через болота к Железным. Однако те вполне могли и сожрать, если заявиться без пароля и предварительной договоренности между начальниками.
Так и выживали.
Жили.
* * *
Утро выдалось вполне сносным, но за ворота никому не хотелось просто адски: первое число, как-никак, и с утра опять приходил Дед-из-Хмари, порадовал ответными письмами. Страсть как хотелось перечитывать их вновь и вновь, забив на работу. Разве что в конверте бойца Николаева вместо исписанного листка бумаги оказалось немного черного пепла. Как, откуда? Мешок-то начальник колонии Чулков со своими помощниками на глазах у всех открывал: сотрудникам и вольным конверты вручал сразу же, а лебединые откладывал в сторону, чтобы их потом раздал Герцог. Так что все только плечами пожали. А кое-кто и позлорадствовал. Болт, надо сказать, тоже недолюбливал этого детину: он был уверен, что, не стрясись Катастрофа, тот рано или поздно оказался бы в «Белом лебеде» вовсе не в качестве охранника. И все-таки ему Николаева было даже немного жаль.
Однако жизнь диктовала свои правила: надо было ловить погоду и мирную Хмарь, а также закрепить успешные переговоры, проведенные накануне с Железными. Колонии постоянно требовалось топливо, а значит, и сено для его производителей. Сейчас дополнительный корм был нужен позарез, потому как один вагон с сеном сожрали кочующие крысы - буквально вместе с железными засовами.
Еще до войны многие ученые обращали внимание на тот факт, что метан, вырабатываемый животными, или, как его окрестили еще на заре производства, «пердеж», серьезно способствовал развитию парникового эффекта.
Спустя три месяца после Катастрофы добровольцы, назначенные следить за новой фермой, расселись кто на чем у старенькой грифельной доски в подвале котельной. Похихикивая и перемигиваясь, ждали разъяснений Физика: бывший вундеркинд Петя Семочкин был горазд на всякого рода технические придумки. До того, как попасть в колонию, он блестяще оканчивал последний курс физтеха, но сел за то, что убил соседей по общаге и вахтершу. Трем парням достались множественные ножевые ранения, несовместимые с жизнью, а вечно что-то вязавшей склочной бабе Семочкин воткнул в ухо ее же спицу, которая с хрустом прошла почти насквозь.
- Итак, технари из Аргентины подсчитали, что одна корова выпускает в день около трехсот литров метана, - увлеченно рассказывал Физик. - Этого количества хватит, чтобы холодильник емкостью сто литров работал целый день при температуре от двух до шести градусов.
- И на хрена эта говнотематика? - проворчал кто-то с задних рядов. - У нас подстанция есть. Класть мы хотели, сколько там чего корова выпускает. За своей жопой лучше следи.
На него шикнули.
- То есть коровий пердеж как альтернативный источник энергии? - поинтересовался со своего места Шпунт, вертя между пальцев незажженную самокрутку.
- Именно! - с энтузиазмом откликнулся Физик. - Подстанция - это, может, и ненадолго, кто же поручится. А стадо из двухсот коров, как показали предварительные расчеты, за год выделяет в атмосферу Земли такое количество метана, сколько хватит обычному автомобилю на сто восемьдесят тысяч километров пути. Если считать в бензине, это двадцать одна тысяча четыреста литров.
- Да ладно!
- А как собирать-то его, газ этот?
- А ты за телухой с тазиком шкандыбай!
Хохотали громко, со вкусом и матерками. Физик поцокал языком, подождал, затем терпеливо продолжил:
- Для сбора использовали систему трубок. С одной стороны ее подсоединяли к внутренней полости желудка, содержащей метан, а с другой - к пластиковому пакету, прикрепленному к… в общем, к задней части животного. Количество собранного газа зависит от количества переработанной пищи и от размера скотины. Взрослая корова, например, испускает около тысячи двухсот литров газа в день, из которых двести пятьдесят, а то и триста - метан.
- Трэш какой-то, а не ферма, - сдавленно просипел Миклуха, крутя головой. - Еще и в живой тварине дырки сверлить. Раньше - люди-батарейки, синтетическая плоть… И то в играх да кино.
- А ты почем знаешь, что там было? - хмыкнул Шпунт. - Кино или не кино, так тебе все и рассказали-показали в вечерних новостях по Первому каналу.
Мужики заволновались, заспорили.
- Это наука! - повысил голос Физик, останавливая перепалку. - А для нас шанс. Это может вызывать некоторое отвращение, но по крайней мере такой вид топлива наиболее экологически чистый.
- Некоторое?! - взвился Миклуха. - Ни хрена себе «некоторое»! И так вовремя про экологию запел, интеллигент. Продление агонии, и только.
- Ну иди, опять в петлю лезь, - зло сплюнул сидевший рядом Буряк. - Я тебя второй раз с крюка снимать не буду.
- Так, закончили, - хлопнул ладонями по коленям Савелий Павлович. - Идея в нынешней ситуации дельная. На одной станции и генераторах мы далеко не уедем. Но где взять коров? У нас только свиньи да куры. Получается, надо по окрестностям животину собирать.
- Во-во, - поддержал Шпунт. - И сена им еще надо. Много сена. Дохренища.
- Да, придется походить-пошариться, - согласился Физик. - Поскрести по сусекам. Разбрелось достаточно, я уверен. Не до зверья, в конце концов, было. Привести, сколько сможем найти.
- Ну, это нормально. А лучше сколько влезет, - деловито покивал Шпунт. - Только вот уверен, что мы одни умные такие?
- А как насчет тех, кто в «Лебедя» не добежал? - тонким голосом проговорил Миклуха. - Кто там так и остался, снаружи? Ну из живых типа. Если там сейчас вообще жить можно. Думаете, они нам так животину сразу на блюдечке и отдадут? Хрен тебе, а не редька.
- А если скотину и ее владельца сюда, как пропуск?
- Сбрендил? Мы что, резиновые? - недовольно буркнул молчавший до этого Зюзя.
- Чья бы жопа мычала, - гыкнул Шпунт, остальные заржали.
- А помните книгу «Тайна двух океанов»?! - перекричал хохот встрепенувшийся Аптекарь. - Да погодите же, там дельная штука была насчет энергии! Советская подлодка «Пионер», ну помните же, да? Так вот у нее нагревалась морда, докрасна, и потому вода, соприкасаясь с раскаленным металлом, испарялась. - Аптекарь увлеченно зажестикулировал, изображая плывущую воображаемую подлодку и пар, исходящий от ее «морды». - А на жопе лодки был двигатель, который работал на водороде, и вот взрывы водорода толкали и толкали лодку сквозь воду, которая испарялась об раскаленную морду, и она в пузыре пара неслась. С четкими законами физики все! Читайте матчасть. А еще диалектику Гегеля, хех.
- Это да, - покивал Физик, прищурившись. - Молодец. И идея хорошая, и в целом доходчиво. Ты субмарину где достанешь?
Аптекарь осекся. Неловко хмыкнул и плюхнулся на место.
- Спасибо, конечно, однако… Энергия - первоочередная задача. Скотину будем отбивать, если придется, - жестко заключил Физик.
Все замолчали, осунулись, переглядываясь.
- Снова драться, - покачал головой Савелий Павлович. - Резать. Убивать, кромсать, жечь. А может, это последнее, что там у людей осталось? Мало нам всем по башке дали? Добавки захотелось, а?
- Если бы я мог придумать что-то еще, - ровно проговорил Физик, - я бы предложил. Но выживает сильнейший.
Мичурин тяжело вздохнул, понимая, что тот прав.
- Чего еще ждать от человечества… Даже после всего этого глобального дерьма… Люди. Говно на блюде.
На том и порешили.
Несколько дней спустя небольшой охраняемый караван сошелся на мен с Железнодорожниками, которых все называли Железными, или, для пущей краткости, Жезлами. Железные сидели на пятой точке ровно среди сожженных, изувеченных, редко - уцелевших локомотивов, ни к кому не лезли, правда, одинокими людьми не брезговали и таскали иногда по мелочи. Однажды только сторожевую вышку попытались поджечь, однако лебеди успели. Потом начальство как-то договорилось, и вновь начался обмен.
В общем, пригнали от Жезлов и с окрестностей необходимое количество коров и еще кое-какой зверины, накосили травы. «Топливо» для скотины с жутковатой фермы запасли впрок, а хранили в нескольких грузовых вагонах, стоявших на старой железнодорожной ветке по пути на вокзал. Вдобавок одну из башен колонии приспособили под силос, где заквашивались ботва, листья и прочие стебли, годные в пищу. Получаемое топливо шло в дело в основном на бытовые нужды, сварочные аппараты и огнеметы.
Правда, в первое время не обошлось без накладки. Дежурный в одном из помещений, переоборудованном под метаферму, не внял инструкции, понадеялся на русский авось и надумал скурить припасенный с утра косячок. Двух коров разорвало, раскидав кругом кишки и копыта, а остальные заметались, отчаянно мыча под плавящимися, объятыми пламенем пластиковыми баллонами.
Разобрались, намотали на ус, бросили пару ласковых напутствий над опаленными говнодавами ротозея-дежурного, и больше желающих взлететь на воздух никогда не находилось. Из подобных инцидентов колонии запомнились только пожар в пятнадцатом да затопление генераторной в восемнадцатом.
БТР, неторопливо колдыбая по кочкам колесами, обмотанными цепями, пересекал Мертвую топь. Керосин для «коробочки» берегли как могли, поэтому немалыми усилиями, но группе механиков удалось-таки «научить» драгоценную машину ползать на газу.
- Да он бы у меня на спиртяге шел, только дайте, - хорохорился гордый Карбид, хлопая сварочной перчаткой по массивной броне. - Это ж Россия, м-мать. Совок. Тут все на совесть сработано. Что угодно жрать может.
Хотя попотеть ловкому зэку, в прошлом отличному автомеханику, с движком все-таки пришлось прилично, не без помощи Болта и еще нескольких рукастых мужиков. Но сдюжили в итоге. Правда, для первого завода опять тянули проволоку, а машину выгнали за периметр. Ну его, рисковать, когда тут бабы да дети. Не подвела техника, хлопнула, заворчала и пошла, родимая, под радостный мат.
Карбид был из местных и знал окрестности так, что мог проехать с закрытыми глазами, поэтому волноваться не приходилось. На боку машины размашистыми розовыми буквами, которые время от времени любовно подновляли, было выведено: «Поросенок Петр» - автограф когда-то маленькой Аси.
Теперь же повзрослевшая Ася, держа на коленях медицинскую сумку с красным крестом, гордо устроилась в салоне между Болтом и Васяном, озираясь по сторонам и всеми силами стараясь не показывать, насколько волнуется. В толстой куртке и штанах, на голове - черный платок с намалеванной белой масляной краской черепушкой. То ли девка, то ли парень. Пожалуй, лишь глаза выдавали, да изредка выбивавшийся из-под платка кончик косы. Упорная девчонка дожала-таки отца, и Калинин сдался, отпустил в рейд под командованием Анатолия Девятова, правой руки зама по БОР, к тому же взяв с Болта твердое слово глаз с девки не спускать. Ей-то главное, что рядом был Вова, который иногда переглядывался с ней, стараясь, чтобы в глазах не мелькали полные счастья смешинки.
В салоне тряслась еще пара матерых бойцов, а Труха предпочел сесть снаружи на задках, покрикивая на двух коровенок внутри средних размеров клети, наваренной на шасси бывшей маршрутки. Кроме того, на мен везли самопалы, кованые замки, кожаную обувь и одежду, кое-какую провизию, огромное количество деревянных поделок - от простых ложек и свистулек до затейливо вырезанных шкатулок и дубинок. Хорошая предстояла торговля. Инцидентов не предвиделось, разве что немного напрягал Труха, судя по всему, дунувший какой-то дряни на дорожку, но тот пока не бузил. Сидел смирно и негромко тянул одну песню за другой, обмахиваясь мухобойкой да изредка покрикивая на скотину.
Небо в тучах, небо в тучах,
Тополя роняют цвет.
Мне так скучно, мне так грустно,
Потому что солнца нет…
Спокойно как-то сегодня было, даже благостно. То ли подразмякли, то ли сказывалось присутствие Аськи. Тушевались мужики при ребенке, дочери единственного толкового врача в колонии. Ни матюгнуться, ни анекдот проорать под завывание мотора. Калинина-младшая, конечно, и не такого уже понаслышалась, но все-таки.
Какое-то время спустя из обычного серого тумана Хмари проступил невысокий столбик с красной тряпкой: знак, что дальше начинается земля Железных. Немного сбавили ход, и еще через сотню метров из свинцового марева стали вырисовываться огромные цистерны и локомотивы - обиталища Жезлов с того самого Последнего дня. Между цистернами и покосившимися столбами были натянуты веревки с болтающимся тряпьем, тут и там стояли бочки, в которых металось пламя, и везде шныряли стайки детворы. Откуда-то даже доносилось конское ржание.
Машина остановилась, и Девятов высунулся из люка. Снаружи резко пахнуло гудроном и креозотом.
- Стой! Кто идет? - окликнули откуда-то сверху, с одной из цистерн.
- Из «Белого лебедя»! - дружелюбно отозвался Девятов. - По уговору от Чулкова! Мен или кость?
На цистерне помолчали, пошептались.
- Мен! - наконец ответил дозорный.
Девятов с бойцами, Карбид и Труха остались у БТРа охранять, торговаться и грузить, а Болт и Васян решили пройтись неподалеку: поискать что-нибудь интересное на развале и заодно показать Асе дивный новый мир, ведь она раньше еще никогда не покидала надежных стен колонии.
Однако на этот раз разложенный на тряпье товар не представлял для колонии никакой ценности, и мужики вернулись к клети, которая споро заполнялась тюками с сеном. Пахло гарью, помоями и немытой скотиной. Ася чуть отстала, оглядываясь.
- Давай мен?
Ася вздрогнула, когда к ней подскочил чумазый паренек, тыча чуть ли не в лицо бусы из нанизанных на проволоку гаек, подшипников и пружин, а свободной рукой указывая на медицинскую сумку у нее на плече. Ася похолодела: Девятов ведь говорил оставить внутри «коробочки»!
- Не хочу, - помотала головой девушка, крепче сжав лямку.
- Иди к мамке, пацан, - мягко посоветовал тут же развернувшийся Васян, беря Асю за локоть.
- Мен! - не отставал юнец, метнувшись к девушке с другой стороны и переключившись на платок с черепушкой.
- Я сказала нет! - нахмурилась Ася, решительным движением отстранила паренька и направилась к БТРу.
Незадачливый торговец нарочито громко заверещал. Какая-то оборванка, перетряхивавшая в корзинах тряпье, но при этом внимательно следившая за происходившим, затараторила что-то на повышенных тонах и поспешила к девушке. Ася, дернув плечом, обернулась было, однако Васян, не сбавляя ходу, буквально поволок ее за собой. Цыганка с сыном не отставали, отчаянно жестикулируя и явно призывая свидетелей. К месту разгорающегося скандала быстро начали стекаться местные.
- Вот почему я знал, что с ней по-простому не выйдет? - вздохнул Болт, бросив тоскливый взгляд на полностью набитую сеном клеть, и обменялся понимающими кивками с Девятовым.
- Ну, это норм… - Карбид поспешно пыхнул самокруткой в последний раз, бросил взгляд на БТР и поперхнулся дымом. - Эй, ты чего?
- Не хочет она меняться, сопляк! - заорал из стрелкового люка Труха, явно отведавший местной травы поверх уже принятого, и ухватился за ручки КПВТ. - Нате, суки вокзальные!
- Стоять! - рявкнул Девятов, но его голос перекрыла пулеметная очередь. - К машине!
Пулеметные пули прошили несколько цистерн, кучно грохнули в ржавые подпорки, и одна махина со стоном и скрежетом повалилась на бок. Под ней что-то рвануло, повалил удушливый черный дым. Заметались, закричали люди, заполошно взревела скотина, вскинулись с диким ржанием лошади. Васян вместе с подскочившим Вовкой буквально забросили Асю внутрь «Поросенка Петра» и нырнули следом. Кто-то открыл огонь в ответ, по броне звучно застучало.
В машину ссыпались бойцы, дали обезумевшему Трухе разводным ключом по маковке, Карбид лихо развернулся и втопил.
Мир с Железными был нарушен. Они не представляли для колонии большой угрозы, однако сено, домашний сыр и кое-какие другие вещи… В погоню точно не сунутся - боевая машина лебедей была весомым аргументом в выяснении любых щекотливых вопросов.
- Твою мать! - Девятов пнул съежившегося на дребезжащем полу старого наркомана. - Твою же гребаную мать… Возьми его, говорили они, Труха поторговаться мастер, говорили они. Ну да, поторговали хорошо, а дальше-то как, слышь, ты, мастер?!
- Какой нам лихой променад устроили! - прокричал Болт, успокаивающе подмигивая Асе. - Но гражданин начальник колонии снова все разрулит, как и всегда. А тебя, Ася, с боевым крещением, так сказать.
- Зато с огоньком, спасибо, - стараясь не показывать испуга, девушка дрожащими пальцами стянула с головы платок, вытерла раскрасневшееся лицо и поправила на коленях сумку.
«Поросенок Петр» лихо скакал по ухабам домой.
В это время боец Николаев, куривший с друзьями у входа в первый корпус, вдруг запрокинул голову, посмотрел на мутный кружок солнца за серебристо искрящейся тучей… и с размаху, что есть силы ахнул виском о железную урну в виде белого лебедя.
Глава 4. Дитя человеческое
МАРТ 2035
- Зачастили вы, товарищ Мичурин, - покачал головой молоденький дежурный, придерживая открывающийся засов, чтобы не лязгал.
- Да нехорош он в последнее время чего-то, как будто чует что…
- Еще бы не чуять, - хмыкнул дежурный. - Сегодня же двое сбрендили и руки на себя наложили, после писем-то.
- Не после писем, а после пепла этого чертова в конвертах. Ох, что же такое творится на свете, будто мало нам… - Савелий Павлович поморщился, сокрушенно вздохнул и надел респиратор.
- Фонарь-то взяли?
- А то как же. - Мичурин еще раз тяжело вздохнул и двинулся к клубящейся Хмари, возле которой на кривом деревянном столбе покачивался фонарь в проволочной оплетке.
Взяла фонарь и Ася. Добротный, полицейский, с креплением, чтобы вешать на ремень, длиной от бедра до колена, способный быть еще и дубинкой. Выхватывался из паза на раз-два - и в челюсть! А также положенные как медсестре респиратор, охотничий нож, поясной термос и сычика на плечо. Экипировка что надо. И в пир, и в мир, и в добрые люди, как говаривал Болт.
«Что я делаю, дура?» - с тихим ужасом подумала Ася, однако ноги сами понесли ее к охраннику, уже почти закрывшему за Мичуриным дверь.
- Стой, кто… Аська? - приглядевшись, распознал охранник и тут же расплылся в улыбке. - Ты чего это в потемках шастаешь, да еще одна?
- Понимаешь, Костик, мне Савелий Павлович чай велел в дорогу приготовить, а я, дуреха, замешкалась, с девчонками заболталась, - начала на ходу врать Ася, как можно милее и виноватее улыбаясь. - А вспомнит, так по шапке же надает. Еще и папе пожалуется! А он тоже сам знаешь какой строгий! Ну пожа-алста…
- М-да… - недоверчиво промычал Костик и протянул руку. - Дай-ка…
Отвинтил крышку, принюхался. Разочарованно вернул - видимо, ожидал чего-то запрещенного.
- Ясно. А химза?
- Да зачем? Респиратор вот. Я же сразу назад, если только до переправы догоню. Еще успею. - Девушка решительно кивнула и совершенно неожиданно для себя выпалила: - Да и с Мичуриным кто здесь тронет, сам же знаешь его… гм… обстоятельство.
- Это верно, - ухмыльнулся Костик. - Ну ладно, догоняй. А как вернешься, может, к нам заглянешь? У нас и гитара, и для сугрева кое-что есть.
- Ага, чтобы мне еще и от Вовки на орехи досталось, - кокетливо хихикнула Ася. - Я лучше девчонкам в уши напою, что давно не веселились, не танцевали, пора какой-нибудь вечер затеять. На тебя Галка и Варька ох как заглядываются, неужели не замечал? Только ты им про вечер пока ни-ни, я сама поговорю!
- Могила! - обрадовался польщенный и обнадеженный Костик, пропуская девушку за ворота. - Вы только побыстрей обернитесь оба, а то всей смене влететь может. И не лапай ничего. Не как с ягодами в прошлый раз.
- Ой да ладно, не маленькая уже.
Еще пару лет назад пронырливая Ася стала замечать, что Савелий Павлович периодически исчезал за периметром с наступлением ночи. В последние несколько месяцев вылазки участились, а сам всегда ироничный и в принципе, что для колонии странновато, веселый человек стал заметно мрачнее. И Ася твердо решила выяснить в чем дело, какое бы наказание за этим ни последовало. Гнева отца она боялась, хотя тот ни разу на нее руки не поднял, но за такую выходку практически любому влепили бы по первое число.
Тулуп Савелия Павловича или, как над ним иногда посмеивались, лапсердак, уже почти растворился в Хмари: мужчина поспешно вышел из зоны освещения одинокого фонаря - прожектор сюда уже не бил, мягко переходя в чернильные сумерки, и по земле забегал кружок света поменьше. Переждав еще один проход луча, Ася, стараясь ступать как можно тише, двинулась следом за Мичуриным.
Черная как деготь, пахнущая тиной вода Мертвого озера с тихим хлюпаньем плескалась о берег. Дойдя до форпоста, совсем рядом с которым на козлах был установлен небольшой цепной движок от бывшего мотоблока, Савелий Павлович размашисто перекрестился и поклонился кресту на удачу. Затем, прилагая все усилия, чтобы шуметь как можно меньше, хотя отсюда на вышках уже не могли не то что видеть, но и слышать, он расчехлил влажный брезент, открыл крышку маленького бака и, воткнув в горлышко воронку, дозаправил движок. Наконец вставил ключ, запустил отозвавшийся негромким тарахтением механизм, нажал пару рычагов и осторожно ступил на ветхий покачнувшийся плотик, доставлявший жителей колонии с одного берега на другой. Никакого перевозчика здесь, естественно, и быть не могло - даже невероятно человеколюбивый блаженный Богдан на такое дежурство не согласился бы, поэтому на ту сторону к надежно укрепленному телеграфному столбу провели цепь, которая и двигала конструкцию в загадочный сумрак и обратно.
Другой берег находился метрах в пятнадцати. Территория Топи, окутанной Хмарью. Земля смерти и таящегося за каждой кочкой ужаса.
Напоследок Савелий Павлович обшарил окрестности лучом своего фонаря. Ася даже дышать перестала, переживая, как бы ее не выдал Яшка, который нервно хохлился, пучил глаза и сердито переминался с лапы на лапу, вцепляясь в плечо коготками. Поведение хозяйки он явно не одобрял. Савелий Павлович ничего подозрительного не усмотрел и нажал на движке кнопку, которая тут же тускло вспыхнула зеленым. Плот вместе с Мичуриным стал медленно удаляться от берега под унылый скрип работающей электроцепи. Через какое-то время цепь остановилась, послышалось тихое шуршание - Ася поняла, что это Савелий Павлович высадился на другом берегу, - и наконец воцарилась полная тишина.
Выждав еще немного, девушка выбралась из укрытия, подошла к мотору и замешкалась. А как узнать, насколько далеко ушел Мичурин, чтобы не услышать, что плотик поедет назад? В конце концов, Ася принялась считать. Трех минут в ее понимании было вполне достаточно для того, чтобы шестидесятилетний не слишком здоровый мужик отошел по болоту ночью на нужное расстояние.
Когда Ася нажала зеленую кнопку, заработала цепь, и девушка с замиранием сердца стала ждать прибытия медленно ползущего откуда-то из Хмари плота. Вот показалось темное пятно, которое, приближаясь, обретало все более четкие очертания. Внезапно сердце девушки упало - на плоту кто-то был.
Это донельзя рассерженный Савелий Павлович! Он не успел далеко уйти, услышал и теперь возвращается, чтобы узнать, кто его преследует! А вдруг… Девушка тяжело задышала в респиратор. А вдруг там только его откушенная рука? Залитая липкой слизью, она приклеилась окровавленным пальцем к кнопке и давит, давит на нее и медленно сползает…
Ася судорожно сглотнула и потянула из крепления полицейский фонарь.
Но чем ближе становилась подвижная переправа, тем меньше то, что на ней находилось, напоминало человека. Это оказалось нечто величиной с большую собаку, горбатое, бесформенное и пульсирующее, со множеством коротких, раскинутых в стороны щупалец-отростков, призрачно шевелящихся в окружающей темноте. Словно увеличенная амеба.
Чудище сожрало Мичурина! И, чуя новый человеческий запах, стремится к очередной добыче… Ася зажмурилась, но тут же снова открыла глаза и решительно взялась за нож. Бежать нельзя. Обратно к воротам - значит, объяснять возможно уже сменившейся охране, а потом и отцу и, что особенно страшно, товарищу Чулкову свою безалаберную выходку - не на свиданку же списывать или непонятно чем занимавшегося Савелия Павловича подставлять. Расследование грозило обернуться минимум домашним арестом… на полгода точно. А то и чем похуже. Впрочем, Костик с дружками тоже не совсем дурак, наверняка сообщил об их выходе сменившейся охране.
Может, надо было взять с собой Вовку? Вдвоем было бы не так страшно. Вовка однозначно пошел бы за ней не раздумывая. С другой стороны, подставлять любимого совсем не хотелось…
Стоп!
Дурья башка!
Ася чуть не расхохоталась от пришедшей в голову спасительной мысли. Да если бы эта тварь напала на Мичурина, криков уж точно было бы отсюда и до горизонта! Тьфу-тьфу, постучать по дереву… В данном случае голова сойдет. Воробьиный сычик насмешливо цвикнул, покровительственно погладил Асю клювом по уху и упорхнул в темноту.
Так. Хорошо. Если Яшка настолько спокоен, значит, ничего страшного не произойдет, тварь относительно мирная и ее не тронет. И Савелий Павлович в безопасности. Но что все-таки делать, когда плот доберется до берега? Как согнать это мерзкое существо? Не ехать же вдвоем! Девушка передернулась и раздосадовано прикусила губу.
И в этот момент ее словно кто-то услышал. Неужели ангелы-хранители, о которых на воскресных проповедях толковал отец Иннокентий, действительно существуют?
Цепь, скрипнув, остановилась и чуть провисла. Было похоже, что сидящая на плоту тварь просто раздумала двигаться дальше - несколько щупалец медленно обвились вокруг какого-то торчащего из воды влажного корневища.
Напрягаемый обратной тягой движок начинал потихоньку ныть, усиленно набирая обороты, словно закипающий чайник. Ася почувствовала, как подпрыгнуло в груди сердце. Только бы не сел, только бы не коротнул! Искры точно увидят, а тогда обязательно вышлют патруль. Механики хоть и заботились о переправе как могли, но и дураку было ясно, что железяка на ладан дышит.
Ася храбрилась, ждала.
Вдруг странное многоногое заколыхалось и, с противным чавканьем соскользнув с плота, шлепнулось в камыши, шелестящие на ночном ветерке. Цепь, с щелчком заработав, снова натянулась, и плот вновь пополз к Острову.
Девушка длинно выдохнула в респиратор, подошла ближе и, наступив возле движка на короткий металлический прут, решила взять с собой и его - на случай появления незваного склизкого пассажира, в котором обычный нож, скорее всего, просто увяз бы. Взвесив в руке новое оружие, удовлетворенно кивнула и ступила на сырые доски, покрытые белесой слизью.
Переправа обошлась без приключений. Держась за поручень, Ася внимательно следила за плескавшейся под досками водой.
Только когда ее полностью окутала клубящаяся масса тумана другого берега, девушка в полной мере осознала безумие своего поступка. Где-то в животе гаденько зашевелился страх. Отойдя на приличное расстояние, Ася включила фонарь. Обернулась, внимательно посмотрев расширенными глазами на застывший плот. Ничего. Лучше уж так, чем изо дня в день стирка, шитье, работа на огороде и в теплицах, кухня еще эта дурацкая. Ну да, поди прокорми ораву вечно голодных мужиков, хотя женщин и девушек на дежурствах всегда полно. Хватит с нее. Опыта вот поднаберется и пошлет всю эту бабскую лабуду в Хмарь.
Ася решительно кивнула сама себе и развернулась к туману. Здесь было так называемое распутье. Направо, по узкой натоптанной тропе среди высоченного шелестящего тростника, обычно ходили в рейды добытчики. Налево полоса перемолотой земли, вся в рифленых вмятинах от БТРовских траков, уводила к Железнодорожникам - пешком к Жезлам ходили крайне редко. А прямо шла не особо приметная дорожка, то расходясь на несколько тропинок, то вновь собираясь в одну. Вдоль нее росла особенная фосфоресцирующая травка, так что заплутать было практически невозможно.
Ася хмыкнула. Совсем как в древней сказке: «Налево пойдешь… Направо пойдешь…» Только вот в современном мире, куда ни сунься, везде по башке получить можно за милую душу. Так. Вот следы, свеженькие, их постепенно заполняет чуть светящаяся вода. Мичурин, больше некому. Пошел прямо. Девушка довольно улыбнулась и двинулась следом.
Тропинку, не издав ни звука, грациозно перепрыгнуло что-то приземистое. Ася мазнула по траве фонарем. В сумраке сверкнули зеленые кошачьи глаза.
- Гуляй-гуляй, кошара, - одними губами проговорила Ася. Ей сразу стало немного спокойнее. Незримое присутствие Ра ободряло.
Странный это был зверь. Рыжий, громадный, лоснящийся котяра. Он приходил из ниоткуда и уходил в никуда, когда хотел, для него тюрьма не была тюрьмой. Разве что улыбку чеширскую не оставлял. Как только Ра появлялся в колонии, за ним тут же устанавливалось пристальное наблюдение: он был своего рода барометром. Спит растянувшись, а то и выставив белое пузико и давая себя почесать, - значит, можно спокойно выходить за ворота; сидит хмурый, таращится в одну точку и порыкивает - жди нашествия диких свиней или кого похуже. Да и вообще, если кот есть, а ты его не погладишь перед дальним рейдом - живым не вернешься.
Как ни странно, Ра охотно откликался на свое прозвище и перед важными рейдами всегда был тут как тут. Как узнавал - неведомо. Кот Шредингера, как однажды назвал его Шпунт. Ася тут же заинтересовалась, как и почему, ведь никакого Шредингера в «Лебеде» не было, и она это знала точно. Поди спрячься от кого-нибудь на таком клочке. Она пристала к Шпунту с просьбой объяснить, кто такой этот странный мужик и почему его кот есть, а самого мужика нет. Шпунт сначала долго хохотал над такой постановкой вопроса, но потом все же рассказал.
- Гуляешь, Котя-Ра?
«А ты куда поперлась, когда котик неглаженый?» - безмолвно пожурил Ра, потерся о ногу Аси, благосклонно принял ритуальное почесывание промеж ушей и призраком скрылся в кустах.
Девушка вздохнула и зашагала дальше. Под ноги попалась группа странно переплетенных грибов на тонких ножках, над которыми маленькой тучкой мельтешил рой какой-то светлячковой сволочи. Пнуть побоялась. Одного похожего случая из детства хватило на всю жизнь: пальцы чудом не пострадали, только ботинок надкусило.
Дальше шла осторожней, вглядываясь под ноги и светя фонарем. Впрочем, после встречи с Ра можно было не бояться. Сегодня с ней точно ничего не случится. К тому же на плечо вернулся сычик и теперь изредка поклевывал хозяйку в мочку уха, словно стараясь тем самым поддержать ее, мол, я здесь.
Откуда-то долетел низкий протяжный стон, показавшийся увлеченной преследованием Асе даже мелодичным. Она уже не раз слышала такое и отлично знала, что это всего лишь безобидные «песни болот». Хотя что именно могло издавать подобные звуки, думать не хотелось. То ли почва бурлила, то ли тот, кто по ней ходил. Следов-то много видели, и разных. Может, Лешак? Рассказывали, что у болот есть хозяин, которого все твари ужасно боятся. А может, все это просто пустые байки. Таких у девчонок в той же прачечной было - хоть лопатой сгребай да в мешки складывай.
Конечно, рейдеры иногда действительно находили на тропах в Хмари тела чудовищ с совершенно одинаковыми ранами, словно кто-то, обитавший в загадочном тумане, периодически выходил охотиться. Но так как людей с такими повреждениями ни разу не попадалось, решили, что и шут с ним. Раз к людям не лезет, так, можно сказать, и помощь.
Ася шла быстро и вскоре поняла, что почти нагнала Мичурина.
Вот впереди стало различимо голубоватое сияние, плавно меняющее оттенки, в котором четко выделялось покосившееся строение, похожее на небольшой сарай, и фигура Савелия Павловича, выключившего фонарь.
- Хан, - негромко позвал Мичурин. - Сынок, ты здесь?
При более тщательном рассмотрении сарайчик оказался старой разбитой каретой «скорой помощи», намертво влипшей в трясину. Задние двери были распахнуты. Рядом стояли передвижные носилки, играя роль скамьи, на твердом клочке земли виднелась черная проплешина от костерка и несколько ржавых банок из-под тушенки вокруг. Изнутри транспорта, мигалки которого погасли, должно быть, в день Катастрофы, жутко смердело.
- Хан, ты здесь?
Укрывшись в тростнике, Ася с замиранием сердца следила за происходящим. Вдруг, издав резкий стон, рядом в почве лопнул пузырь. Девушка ойкнула, шарахнулась, угодила в бочажок сапогом и намочила шерстяной носок. А в следующую секунду с криком взмыла над землей, удерживаемая за шиворот чьей-то могучей лапищей. Сычик, возмущенно заверещав, метнулся с плеча.
- А-а-а! - позабыв обо всем и выронив фонарь, беспомощно задергалась в стальной хватке Ася. - Помогите! Кто-нибудь, пожалуйста…
- Стой! - подскочил Савелий Павлович и направил включенный фонарь на зажмурившуюся Асю, по щекам которой текли слезы. - Кто ты?
Какая же она дура. И сейчас она умрет.
- Ася?! - Мичурин от удивления чуть не выронил фонарь. - Ты какого лешего - прости, Хан - здесь?
- Помоги… те… - просипела до смерти перепуганная девушка в стальной хватке невидимого существа и, перестав биться, безвольно повисла в обмороке.
- Вот так. Пожалуй, новостей-то больше и нет, - не раскрывающая глаза Ася расслышала голос Савелия Павловича. - Не пригорела? Нет? Нишана хорошо гречу варит.
В ответ совсем рядом басовито пробурчали что-то неразборчивое, фоном слышался знакомый звук ложки, скребущей по жестянке. Ася невольно сглотнула.
- Добро. О, а вот и наша шпионка проснулась.
Ася наконец решилась открыть глаза. И тут же испуганно ощупала лицо… Респиратора не было! Как, где потеряла?! И сколько она так пролежала? Надышалась, черт! Все-таки зачем поперлась, дура…
Потом она увидела.
- Тс-с, тише! - Савелий Павлович успел зажать Асе рот еще до того, как та набрала в грудь воздуха, чтобы заорать. - Он не тронет. Знаешь, как сама его напугала? Он подростков-то и не видел никогда, тем более девушек. А насчет «намордника» не пугайся, чисто тут. Вот, держи. И фонарь свой тоже забери, а то влетит здорово, если потеряешь.
В кружке света от запаленного костерка находились трое. Мичурин, она сама и Нечто. Невообразимое переплетение мускулов и сухожилий. По сложению и виду - словно на нарисованного акварелью новорожденного младенца, одетого в какие-то сальные лохмотья, плеснули водой, и изображение стало размываться, превращаясь в ночной кошмар Гигера или Босха. И огромный единственный глаз рядом со скошенной пустой глазницей на неестественно бугристом, будто вылепленном из пластилина лице. Зрачок был как у козы - горизонтальный, прямоугольный, в нем отражалось мягкое пламя, а из век торчали вкривь и вкось белесые ресницы. Словно большая распахнутая росянка с кроваво-красным белком.
- Ну, давайте знакомиться, раз уж свиделись, - вздохнул Савелий Павлович. - Ася, это Хан. Хан, это Ася.
- Ха-ан-н, - добивая котелок каши, монстр поморгал на девушку вполне безобидным и любопытным, но от этого не менее жутким глазом. - Вкусно.
- Ешь, ешь. Пока горячее.
Ася не могла проронить ни слова. Внутри салона «скорой» она разглядела источник смрадного запаха - аккуратно выпотрошенные и подвешенные, словно в коптильне, тушки летучих мышей.
- Лакомство, - пояснил Савелий Павлович. - М-м… Давно знаешь?
- Сегодня узнала, - едва слышно ответила Ася и тут же спохватилась: - Ой, вы только на Костика или еще кого не подумайте. Они никому ничего не говорили, я сама сегодня следом пошла.
- Любопытство знаешь что с кошкой сделало? - насупился Мичурин. - Ай, забей… Безобидный он. - Словно извиняясь, он достал самокрутку, едко закурил. - Он ведь поздний у нас, мне тогда уже сорок с гаком было, и жене Насте тоже. Ждали мы его, Ася, очень ждали… Наблюдались, конечно, и все равно родился с отклонениями и с травмой, буквально же на ходу принимать пришлось. Но все еще можно было как-то поправить, и мы бы справились, если… Если бы не грохнуло. А эти придурки, которые на воротах - а-а, мутации, бактерии, биологическое… Можно подумать, оно прямо сразу действует, как волшебное зелье. Суки. - Савелий Павлович скрипнул зубами, дернул ворот лапсердака. - Убили бы, если б сами не слегли да вскорости и не сдохли… Не пустили ребенка, короче. Настю одну звали, так не пошла. А я тогда внутри работал, так меня за ними не выпустили. Просто взяли и не выпустили. Такие вот дела. Новое-то поколение понимает кое-что, вот и бегаю иногда, как видишь. По секрету.
- Вижу.
- Кстати, за мной-то как прошла?
Ася замялась, потом еле слышно пробурчала:
- Сказала, что знаю все. А вы будто чай забыли…
Савелий Павлович всхлипнул, сглотнул. Снова затянулся. Устроившийся над полянкой на косой ветке сосны Яшка слушал молча.
- И куда его? Сын ведь. Кровиночка. Как мы его ждали! Бабки тут недалеко жили, уцелели на своих огородах, так первое время помогали, а потом одна… Купала в ручье, да в какую-то красную водоросль и макнула… - Савелий Павлович докурил, тяжело вздохнул, кинул бычок в костерок.
- Ы! - Хан ткнул внушительным когтем - или ногтем? - в поднявшийся сноп искорок. - Аг-онь!
- Да, сынок, огонь… Ну а через месяц и началось. Видимо, помимо бомб еще аэрозоли какие-то посбрасывали да смеси химические… Сначала глаз вытек, а потом… Да что тут говорить. - Мичурин устало махнул рукой. - Сама видишь. Поистине у семи нянек дите без глазу, как говорят. Говорили…
Савелий Павлович посмотрел на сына, а тот в свою очередь на Асю. Девушка поежилась, но взгляд не отвела.
- А-ся.
- Выглядит-то он ого как, а по сознанию на уровне двухлетки остался. Дите малое. Горбун из Нотр-Дама. Ешь, ешь.
- Ы-гы, - не заставил себя уговаривать спустившийся к костру Хан. Доскребя остатки каши и облизав ложку, он немного подумал и сунул ее в рот, довольно захрустев металлом.
- Я тебе что говорил? - сурово сказал Савелий Павлович. - Нельзя.
Монстр виновато рыгнул.
Ася вздрогнула и прижалась к Мичурину, часто моргая то ли от дыма, то ли от жалости. Скорее, от всего вместе.
- А почему Хан?
- Потому что Александр, - с трудом улыбнулся Савелий Павлович. - Да разве ж ему выговорить. Так и живет теперь. Только прихворал последнее время чего-то, вот я уколы из местной гадости, что наши удумали, ему и ставлю. Даже если бы сыном мне не приходился, он же хороший. Гоняет тут всяких, а, Хан? Чтобы людей не трогали. Защитник. Ну, наелся?
Чудовище довольно закивало.
- Спа-си-бо. Папа.
- На здоровье.
Поднявшись и поскребя желтоватую макушку, торчавшую из слипшихся волос, Хан шагнул к «скорой», вытащил тушку мыши и, откусив ей голову, стал со смаком жевать.
- Ым! Вкусно…
- Кстати, а вы не знаете, откуда свет? - вдруг спросила Ася. - Ну тот, синий, как мигалка? Который видят периодически.
- Вот это, мать, точно не ко мне. - Савелий Павлович кашлянул, серьезно посмотрел на девушку и тихим голосом проговорил: - Короче. Отмазать отмажу. Но сюда чтобы первый и последний раз. И ни гу-гу. Ясно?
- Предельно, - так же тихо заверила Ася и вдруг спохватилась. - Ой!
- Что? - Мичурин испуганно заозирался. - Идет кто? Так Хан бы почуял.
- Он ведь… - Ася сглотнула, чувствуя колючие мурашки по всему телу. - Все равно же мутант?
- Ну?
- Так радиация… Нас на периметр не имеют права теперь пускать. А вы? Как же вы раньше ходили? Господи, что я наделала, дура…
Она закрыла лицо руками, уперев локти в колени.
- Во-первых, не все тва… - Савелий Павлович осекся, бросив полный муки взгляд на увлеченно чавкающего сына. - Не все мутанты радиоактивны. Видишь? - Он вытащил из кармана маленький дозиметр, включил его и продемонстрировал девушке показатели. - Во-вторых, у нас плотная одежда и нормальные такие респираторы. А в-третьих, я после вылазок делаю себе в теплице один укольчик. На всякий случай. Сам намешал, сам и испытываю. - Мичурин широко усмехнулся и спрятал дозиметр обратно. - Со зверями все на ура прошло, со мной полгода уже просто отлично, так что можно завершать испытания. Завтра отцу твоему покажу, пусть порадуется. Тогда и тебе смогу всадить от души, если захочешь. Только еще раз прошу, про Хана никому не проболтайся. Те пацаны из охраны, которые в курсе, языки за зубами крепко держат. Уважают, ну и за небольшое добровольное пожертвование…
- Не надо мне никаких пожертвований, - отрезала Ася. - Вот просто не смейте.
Да она лучше сквозь землю провалится, чем такого человека сдаст.
Савелий Павлович хмыкнул и коротко кивнул.
Хан вдруг перестал жевать и густо засопел, щуря козий глаз. Повел одутловатой башкой с пучками рыжих волос вокруг проплешины, поглядел на едва видное сквозь Хмарь небо.
- У тебя месячных нет? - напрягся Мичурин, выуживая откуда-то из лапсердака здоровенный револьвер, хищно блеснувший начищенным хромом в свете фонаря, вокруг которого хороводили мошки.
- Н-нет, - промямлила девушка, тоже потянувшись к своему оружию. - А что?
- Чуткий он, хоть и полуслепой. Зенка-то, вон, одна уродилась, так носом кровь за версту чует. Вот теперь действительно кто-то или что-то идет. Значит, валить пора. - Савелий Павлович, не убирая револьвер, забрал котелок. - Пошли. Территория-то его, а вот нам худо может быть. Надевай свой намордник и - ходу. Все, Хан. До встречи.
- Пока, Хан, - махнула рукой девушка.
- По-ка, Ася, - радостно оскалившись, кивнул ей Хан.
Шурша ветками и высокой травой, Ася с Мичуриным скрылись в кустах по направлению к переправе.
Глава 5. Не время для героев
АПРЕЛЬ 2035
Был в колонии такой порядок - каждую весну выходить за вальдюганом. Это неприятное на вид болотное растение назвали в честь молодого медбрата, который первым открыл его целебные свойства. Хорошо хоть рассказать успел, а то через час после открытия ему голову откусило. Нет, не самим цветком вальдюганом, но все равно нелепо вышло. Хороший был человек. Душевный. Веяло от него чем-то толкиеновским - может, еще и из-за фамилии. Жаль его было всем, но у смерти всегда своя карта.
И все-таки молодой медик оставил ценное наследие, которое впоследствии всячески развивалось Калининым и Мичуриным: они-то и сумели создать особую целительную сыворотку. Да, Топь иногда делала просто невероятные подарки: сочные лепестки цветка лечили практически все. Их надо было просто чуть размять и приложить к ране, которая тут же начинала затягиваться, буквально на глазах. Со временем лепестки стали использовать более рационально: сок из них отжимали и делали хороший запас сыворотки. Она стала спасением в том числе от нередких в эти времена эпидемий, вытягивая с того света и взрослых, и совсем малышей.
Единственный во всей округе вальдюган рос неподалеку от «Белого лебедя». Поисковики несколько лет старательно обшаривали окрестности в надежде обнаружить еще хотя бы одного целебного зеленого мутанта, но безуспешно. Поэтому Мичурин завел календарь жизненного цикла вальдюгана, чтобы не пропустить нужный момент: странное растение вымахивало за сутки на метр в высоту, к вечеру второго дня расправляло ярко-красные фосфоресцирующие лепестки, а к полуночи уже полностью засыхало. Почти что мифический папоротник. При этом вальдюган также не давал никаких плодов, но его не получилось вырастить ни из корневищ, ни из черенков. Дичь какая-то, в общем. Но дичь поистине уникальная.
К походу готовились очень тщательно: Хмарь и так-то была охоча на сюрпризы, а уж возле растения из года в год расставляла все новые и новые ловушки. Так что небольшая группа - четыре-пять человек - набиралась из самых опытных рейдеров, а кроме того, в нее включали наиболее шустрого подростка.
В том месте Топь была особенно зыбкой, и тропинка, а точнее, просто-напросто хаотично разбросанные кочки, могли выдержать только небольшой вес. Медбрат Вальдюган, совсем молодой, легкий и тонкокостный, добрался до островка с чудесным ярким цветком без труда. А вот в следующую вылазку двоих мужиков с таким чавканьем засосало, что на вышках слышали. Поэтому и приходилось брать с собой подростка. Матери, ясное дело, тряслись, но выбора не было - от этого зависела жизнь и популяция «Лебедя». А мальчишки, разумеется, спали и видели, как стать хотя бы кандидатом в отряд: это же настоящая взрослая жизнь, с опасностями, ништяками и невероятным уважением. Начальство обсуждало подходящие кандидатуры и потом, собравшись в одной из подсобок, эти самые кандидатуры тянули проволоку. На следующий день у троих счастливчиков начиналась самая настоящая полоса препятствий: несколько месяцев физических тренировок и натаскиваний, чтобы маршрут и все инструкции от зубов отскакивали. В вылазку брали только одного, поэтому выкладывались на полную катушку.
В этот раз лучшим стал конопатый Женька Сердюк - двенадцатилетний сын одной из прачек. Шустрый, смекалистый и большой задира - самое то, начальство одобрило. Он вышагивал в середине отряда, время от времени спотыкаясь от волнения. Еще бы: после рейда будет что порассказать, авторитет среди пацанов и так уже автоматически взлетел до небес, да еще и материальное вознаграждение светило. Женька мечтательно вздохнул: в прошлом году Саньке Гусакову выдали новый спортивный костюм, две плитки шоколада и позволили стрелять в тире из травматического пистолета! Санька так шмалять научился, что, глядишь, через год-два не в какие-то простые охранники возьмут, а снайпером.
Женька снова споткнулся, но тут же выправил шаг. Да, на нем к тому же лежит ответственность, как на настоящем взрослом мужчине, так что надо собраться и успокоить дыхание методикой, которую подсказал Мичурин. А то догадается насчет его волнений кто-нибудь из отряда и не дай бог обратно развернет. Мальчишка жалел только об одном: что огнестрельного оружия не дали, никакой самой завалящей самодельной пукалки, с собой был только нож. Оно конечно, позади шагали двое вооруженных до зубов охранников, а впереди - еще двое. Женька нервно хмыкнул: да ладно, никаких затруднений быть не должно.
- Почти пришли. - Девятов сбавил шаг и свернул влево, где невдалеке сиял ярко-красный огонек. - Теперь тихо. Женька, ты как?
- Порядок, - громким шепотом отозвался понятливый Женька.
Отряд оказался на небольшом пятачке открытого пространства, где в одной из кочек торчала палка с когда-то красным, а теперь уже основательно выцветшим спортивным вымпелом. На нем едва читалось «СПАР. . К», да и то лишь при свете дня. Рядом из Топи торчал какой-то нарост, напоминавший внушительный пчелиный улей со множеством маленьких дырочек.
- Что ж, парень, теперь твой выход. - Девятов отстегнул Женькин страховочный карабин. - Маршрут и инструкции помнишь? Давай-ка повторим с тобой на всякий пожарный.
- От вымпела три кочки прямо, - прилежно забубнил Женька. - Потом две направо, снова три прямо. Три налево, две прямо и - остров с вальдюганом. Перчатки и респиратор не снимать ни в коем случае. Дождаться, пока верх лепестков не разойдется в стороны. Сразу же туго перетянуть стебель проволочной петлей под самым цветком. Отойти, выждать пятнадцать-двадцать секунд. Затем, придерживая цветок снизу левой рукой, правой быстро перерубить стебель ножом выше проволоки. Добычу поместить в контейнер. - Мальчишка похлопал по пластиковому контейнеру с герметично захлопывающейся крышкой, который висел у него на боку. - И назад.
- И не пов-ре-дить, - веско напомнил Девятов. - Если перчатки прожжет, что делать?
- Немедленно скинуть и надеть запасные, - отчеканил Женька.
- А если фильтр?
- Закрыть рот и нос вот этим. - Он продемонстрировал толстый шарф, пропитанный особым мичуринским сиропчиком и намотанный на шею. - И дышать пореже до возвращения на исходную точку. То есть к вам.
- Молодец, - одобрил Девятов. - Лучше, конечно, вообще не дышать, а то может так шибануть, что перепутаешь, откуда гной льется - из жопы или ушей… Испугался? - Командир хмыкнул и потрепал мальчишку по голове. - Да шучу я, Мичурин свое дело крепко знает. Если тренировки даром не прошли, все будет зашибись.
Женька сглотнул ком в горле и нацепил респитатор. Девятов помог ему натянуть перчатки и проверил, плотно ли сидит кожаный наруч для защиты левой руки.
- Ну, теперь все. Шагом - марш.
- Есть!
Шумно выдохнув в фильтр, Женька, осторожно ступая по проседавшим под сапогами кочкам, двинулся в сторону сияющего растения. Три кочки прямо. Две направо, снова три прямо. Мальчишка закусил губу, балансируя руками. Позади, где остался отряд сопровождения, было тихо. Очень тихо. Три налево, две прямо и - вот он, чудо-цветок, совсем близко. Большой, размером со штопаный футбольный мяч неизвестно какого поколения, который пацаны частенько гоняли во дворе. Только этот мяч переливался алым, а по стеблю периодически пробегали фиолетовые сполохи. Пока еще закрытый бутон напоминал матовый светильник в комнате психологической разгрузки, только тот был зеленым. Лепестки на кончиках, истончаясь, загибались наружу, словно у перезревшей, разваренной луковицы. Женька поморщился: еще они очень напомнили скукожившиеся щупальца какого-то мертвого существа.
Перепрыгнув с последней кочки на твердую землю, мальчишка оглянулся: все четверо взрослых стояли неподвижно и смотрели в его сторону. Он не смог удержаться и помахал им рукой. Девятов кивнул в ответ.
Женька набрал в грудь воздуха, решительно повернулся и опустился на колени перед вальдюганом, который озарил лицо паренька кроваво-красным. Структура растения оказалась полупрозрачной, и при близком рассмотрении сквозь волокнистую ткань лепестков внутри виднелось что-то темное и размытое, похожее на орех, бившееся словно сердце.
Сбросив оцепенение, зашевелились, чувствуя незваного гостя, пупырчатые лепестки. Чуть раскрылись сверху - и Женька набросил на стебель проволоку, упираясь ногами в землю, затянул петлю что было сил и быстро отполз в сторону.
Очередной фиолетовый сполох словно ткнулся в эту металлическую преграду и растаял. Лепестки дрогнули, стали гаснуть, и вскоре лишь чуть светились красноватым. Орех застучал было чаще, но совсем скоро утих.
У Женьки от волнения перехватило дух. Он один из тех немногих пацанов, которые видели вальдюган живым. Сейчас он добудет эту драгоценность, принесет в колонию - и станет частью чего-то важного для всех. Он, еще недавно сопливый пацан на побегушках, теперь - участник войсковой операции. Воспитанник особого отряда. В будущем - отважный боец или даже командир. Чики-брики - и в дамки. Оставалось только…
Женька достал нож, обхватил цветок левой рукой - четко, как на тренировках - и быстрыми движениями перерубил стебель выше проволоки. Лепестки зловеще зашипели, но не раскрылись. «Все верно сделал», - с облегчением подумал Женька. Открыв контейнер, он бережно положил в него почти погасший бутон. Плотно закрывая крышку, мальчик не заметил, как за спиной всколыхнулась Хмарь, выпуская из себя огромное Нечто.
- Есть, - отреагировал один из дозорных, когда в туманных сумерках в том направлении, где рос цветок, погасло пятнышко света. - А пацан-то с яйцами. Хорошее подспорье растет.
- Как думаете, че это за хрень? - спросил один из бойцов, в ожидании мальчишки разглядывая странный улей возле вымпела. - В прошлом году вроде не было такого.
- Не отвлекайся, - осадил его Девятов. - Растет и растет. Не за этим пришли.
- Так точ-чн… - чихнул в рукав боец, и в ту же секунду его шею с хрустом пронзил длинный, словно строительный гвоздь, шип. Булькнув кровью, солдат пошатнулся и, рефлекторно нажав на спуск, отстрелил стоявшему впереди Девятову голову, брызнувшую во все стороны кусками шлема и мяса.
- А-а-а!!! - заорал почти дошедший Женька, тут же оступившись и провалившись по пояс в Топь.
В воздухе загудело, и оставшихся двух бойцов моментально облепили рассерженные насекомые. Страшно взревев и отмахиваясь оружием, мужчины ринулись обратно, по направлению к спасительной воде. Хмарь приняла их в свои туманные объятия с восторгом.
- Нет! - заплакал обмочившийся, перепуганный до смерти Женька, обеими руками хватаясь за острую, рвущую кожу траву, и все равно сползающий в холодную урчащую жижу. - Стойте! Подождите! Заберите меня… Мамочка! МА-МА-А!!!
У Девятова еще подергивался кирзач.
На вышке врубили полный свет, завыла сирена, дежурные подбежали к воротам, лязгнули створки. Но выходить никто пока не собирался.
- Да выключите ее уже! - крикнул выбежавший на шум зам по БОР Арефьев, и периметр окружила тягучая тишина.
- Что же это? - бормотал выглядывавший в ворота дежурный солдатик. - Что…
Арефьев предостерегающе поднял руку, и все замерли, ожидая непонятно чего. Неожиданно в круге покосившегося фонаря показался какой-то большой двигающийся силуэт.
- Смотрите!
- Туда!
Прожекторы нацелили в указанном направлении, и перед людьми предстало порождение Хмари. Тяжело ступая, припадая на одну ногу, к колонии брел Лешак-Хан, гипертрофированными конечностями держа обмякшего Женьку. На поясе мальчишки едва теплился огонек: это сиял в контейнере чудо-цветок вальдюган. Дойдя до границы света, чудовище остановилось.
- Не стреляйте! - заорал заметавшийся на стене Савелий Павлович. - Ради всего святого, не стреляйте! Хан! Ханушка, зачем ты пришел…
- Заставь его положить ребенка на землю! - взревел «матюгальник». - Огонь по команде.
- Нет… Ханушка… Только не бросай…
Задрав уродливую голову к небу, чудовище-циклоп издало гортанный звук. Словно Голиаф, волею судьбы в этот раз поразивший Давида.
- А-А-Р-Р-Х!
- Нет, не надо… Сынок, пожалуйста… - прошептал Савелий Павлович, обхватывая голову и оседая на землю. - Не клади…
- Пацан живой! - закричал кто-то. - Что делать, командир?!
- Это же сынок мой… Помогал нам сколько… Вон, ребенка принес…
- Хмарь это, а не твой сынок! - рассвирепел Арефьев, расстегнул кобуру, выхватил табельное и передернул затвор. - Угомонись, Мичурин! На такой случай есть четкое распоряжение начальника колонии, так что не вынуждай.
Тем временем Хан положил Женьку на землю, воздел над ним ручищи и яростно заревел, топнув ногой совсем рядом с мальчишкой:
- Ма-па-а!!!
- Беги, Хан, - одними губами прошептал Савелий Павлович. - Беги! Уходи…
- Это создание Хмари! - жестко сказал зам по БОР. - Он опасен. Рано или поздно он окончательно сдуреет и положит нас всех.
- Хан?! Никогда! Ханушка… Он же нас всех защищает! Не пускает сюда… Поймите же, навалятся же… Придут!
- Да уже пришли! - Арефьев ткнул дулом в сторону Хана. - Сейчас размажет пацана вместе с вальдюганом! Слушай мою команду! Огонь!
Периметр у ворот озарился вспышками света и истошным ревом. На мальчишку, лежавшего в черте света без сознания, шмякались влажные комья плоти.
- Нет, сволочи! - обезумевший Савелий Павлович попытался вырвать у кого-то оружие, но его повалили на землю и зафиксировали.
Когда Хан перестал дергаться, Арефьев скомандовал:
- Прекратить огонь!
Пальба стихла. В воцарившейся тишине был слышен только лай раззадоренных собак да всхлипывания Мичурина. Кисло пахло порохом.
Из Хмари чуть подальше мальчишки донеслось тихое бульканье: невидимый поверженный великан захлебывался кровью.
- Ты и ты, проверить, - бросил Арефьев ближайшим бойцам, убирая табельный пистолет обратно в кобуру. - Белограй - к мальчишке, Рубинов - к твари.
Оба кивнули, поправили маски и шлемы и кинулись за ворота.
Вскоре Белограй уже склонился над Женькой, проводя вдоль его тела датчиком. Потом густо оросил паренька дезинфекционным раствором из распылителя с ручной накачкой, набросил большой кусок полиэтилена, подвернул его, подхватил тело на руки и побежал обратно к воротам.
А из темноты позади донесся гулкий одиночный выстрел, и тут же - отчаянный, на высокой ноте, приглушенный крик.
- Пацан чистый! - выпалил Белограй, влетая в ворота. - Датчик молчит, а пацан дышит, наглотался только.
- Рубинов где?! - рявкнул Арефьев.
- Не знаю, не видел.
- А-а… Кто-нибудь! - раздалось снова. В круг света от фонаря, спотыкаясь, вошел боец Рубинов, отправленный проверять Хана. Захлебываясь рыданиями, он баюкал то, что осталось от его правой руки. - П-помогите…
Бойцы у ворот замерли.
- Что за херня?! - от растерянности сипло крикнул Арефьев.
- Я как приказывали… - на ходу кое-как стянув респиратор на подбородок и еле ворочая языком, промычал Рубинов. Его явно бил озноб, изо рта тянулась густая ярко-желтая слюна. - Ну для верности. В глаз решил… Шмальнул, а он как дернулся на меня, пасть раскрыл, и ресницами… - Парень вдруг спазматически задергал кадыком, и потом его вытошнило какой-то пенистой жижей, потекшей по разгрузке. - У-у-у… - забулькал он, вытирая окровавленным рукавом и без того перепачканное лицо.
Дежурные, направив на пострадавшего товарища оружие, пятились и то и дело посматривали на Арефьева.
- Этот мертв? - процедил сквозь поспешно надетый респиратор зам по БОР. - Повторяю: тварь там, в кустах, мертва?
- Д-да, т-товарищ к-командир… П-пустите…
Рубинова затрясло. Он еле держался на ногах, то и дело закатывая глаза.
Арефьев выхватил пистолет, шагнул навстречу бойцу и, наставив дуло ему прямо в лоб, нажал на спуск. Затылок Рубинова плюнул густой кровью и костяными осколками, тело отшатнулось и нелепо рухнуло на землю в свете прожекторов.
- Хан… Зачем вы Хана?.. - Савелий Павлович, про которого в суматохе просто позабыли, тяжело поднялся и протянул трясущуюся руку к заму по БОРу. - Он… он же ребенка… всех же нас спас. Герой!
- Герой… Хмарь с дырой! Тебя бы тоже следовало, за такие подарочки геройские… - Арефьев рывком оттянул воротничок, будто тот стал его душить. - Так! Носильщиков с дезинфекцией и огнеметчика сюда! Погибшего и ту тварь в кустах спалить дотла, что останется - закопать подальше. Мичурина с пацаном - в медблок, промыть как следует и сыворотку навтыкать по самое не могу. И успокоительного еще Палычу.
К Женьке подскочили несколько человек в защитных костюмах, положили его на носилки, сняли с пояса контейнер с бесценным цветком. В медпункт также уволокли и принесшего мальчишку бойца Белограя - так, на всякий случай.
Проводив их взглядом, Арефьев продолжил:
- Группу Яшанова на разведку, отыскать наших. И ухо востро! Может, поблизости другие твари ошиваются. Чуть что - сразу назад!
- Да не было здесь никаких других, - безвольно пробормотал Мичурин, которого под руки вели вглубь колонии. - А теперь будут! Слышите? Детоубийцы! Страшнее будут… А Хан… Он же ребенка спас… Сынок…
В один день «Белый лебедь» потерял сразу пятерых.
Вокруг Острова с характерным шипением и вонью бодро захаркали языки синеватого пламени.
Глава 6. На троих
МАЙ 2035
- Мя-ау!
- Ах ты, ворюга! Все грядки мне обожрал! - возмутилась Ася, поспешно подхватывая с земли подходящий камешек. - Пользуешься тем, что Ра гуляет?! Ну так я за него! Н-на!
- Ф-ф!
Здоровенный, непонятно как и где отъевшийся кот, метко получив камешком по уху, с гортанным рыком подлез под полиэтилен теплицы - и только его и видели.
- В яблочко! - усмехнулась Ася, опуская рогатку. - И не возвращайся, а то обрею.
На улице было по-весеннему хорошо. Так только раз в году бывает, в мае. Девчонки щебетали, работая на внешнем огороде, охрана скучала и курила, однако по сторонам поглядывать не забывала.
Откуда-то сверху спикировал Яшка и, сев на плечо хозяйки, уронил ей в подставленную ладонь смятый комочек плотной бумаги, почти картона.
- Что это ты такое принес, а? - поинтересовалась девушка, распрямляя бумагу и вглядываясь в написанные на ней цифры. - Два, тридцать четыре, ноль… Гм. Не знаю, что это за подарочек и где ты его нашел, но спасибо, дружок. - Выудив из-под рубашки потертый раскладной кулон, Ася раскрыла его и, посмотрев на изображение матери, аккуратно вложила внутрь Яшкино подношение. - Вот так. Буду беречь как зеницу ока. Доволен, кавалер?
Сычик одобрительно щебетнул.
* * *
Ритмично мелькали лопаты, набивавшие углем раскаленные рты печей. Скрипело, звякали цепи. Под низким, алым в мятущихся тенях потолком споро работали мужики. Банный день. В соседнем помещении томили камни, тягуче ломило голову от нарезанных с утра, замоченных в тазах вениках.
Блестящие от пота чумазые спины затряслись, работающие мужики заржали очередному невесть откуда выкопанному анекдоту Карбида. Сколько он их помнил! Не придумывал ведь, вон складно стелет как. А у них ведь у всех тут мозги давно из ушей за шиворот вытекли. За монотонной работой у печей всегда было о чем почесать да повспоминать. Хотя перевспоминали уже все за двадцать лет столько, что каждый будто родной брат был. Ан вот…
- Еще один. Хороший. Московский ученый читает лекцию о вегетарианстве: «Вот, господа, вы всю жизнь едите мясо и не знаете, как это вредно. В крови повышается холестерин…» С последнего ряда кричит какой-то дед: «И ноги мерзнут!» Лектор удивленно продолжает: «Забиваются сосуды, сердечный клапан испытывает двойные нагрузки…» А дед опять: «И ноги мерзнут!» Лектор заканчивает: «Все это ведет к раннему старению организма…» Дед никак не угомонится: «И ноги мерзнут!» Лектор не выдерживает: «Слушай, отец, объясни уже, при чем тут ноги?» - «Да как это при чем? Мне уже девяносто лет, а как перед сном мяса нажрусь, так ночью член встает и одеяло с ног стягивает. И ноги мерзнут!»
Снова заржали.
- Музла б щас, - посетовал кто-то.
- Точняк. «Раммов» или металл какой.
- Цоя!
- Или Алесеньку, а, Барби? - елейно пропел Труха, и мужики снова грохнули.
Работавший вместе со всеми толстяк Барби только поморщился. Надоели давно. Привык.
Незадолго до войны в соцсетях засветился миловидный паренек Алексей Новиков. Жил он в недалеком Подмосковье, записывал немудреные клипы, какие школьницы любят: «Тыц-тыц, йоу, любовь-морковь, девочка моя». И все вроде бы ничего, но годика эдак через два на горизонте Новикова нарисовался продюсер и меценат Гриша Невских по кличке Валун. Очень уж глянулся ему набиравший популярность певец. Дело было осенью, Россия вовсю гадала, кого на этот раз отправить позориться на «Евровидение», и тут Валуна «боженька чмокнул», как говорил он потом во всех интервью. В общем, милый областной паренек Леша Новиков с мягким голосом и голубыми глазами превратился в длинноволосую длинноногую жрицу с дизайнерской, уложенной завитушками бородкой. Лаковые сапоги на шпильках, платья, кожаные комбинезоны и шорты, шубы и лисьи воротники, агрессивный макияж, громилы на поводках - неподготовленный зритель явно такого не ожидал. Эффект от появления Алеси Наварро был помощнее разорвавшейся бомбы, и, естественно, первое место оказалось за русскими.
А Кузя Тямочкин по кличке Барби, севший к тому времени в тюрьму за жестокое убийство трех женщин, влюбился. И в его камере до сих пор висел потускневший, бережно склеенный - в первые дни бедлама кто-то пытался разодрать его в клочья - плакат, где Алеся сидела верхом на «Харлее Дэвидсоне», облаченная в кожаные шорты на подтяжках крест-накрест, рваные чулки и сапоги до колен. Из-под усыпанной бриллиантами фуражки игриво выбивался кокетливый белокурый локон, прикрывавший левый хитро прищуренный глаз, а в правой руке, затянутой в кожаную белую перчатку а-ля Майкл Джексон, был зажат позолоченный хлыст.
Под ногами дивы красовалось название альбома «Коричневая вуаль», весьма успешного и единственного из-за грянувшей войны, и автограф. Барби безумно жалел, что не успел раздобыть диск. Впрочем, даже найди он его, все равно бы клацнули об колено «эту погань».
Но плакат разрешили. И долгими бессонными ночами Барби, лежа на шконке и подсунув ладонь под брыластую щеку, смотрел на лукаво глядевшего кумира и едва заметный след от поцелуя рядом с автографом. И мысленно уезжал с ним на мотоцикле, сидя позади вторым номером, куда-то туда, где было хорошо и беззаботно. И, главное, где они были бы вдвоем.
Когда Барби слышал выбравшегося на охоту Обходчика, он затыкал уши пальцами и тихо напевал что-нибудь из репертуара Алеси. Алексея. Алеши…
Отвлекало. Очень.
- А че из Алеськи-то? - вырывая из раздумий толстяка, подначил Шпунт. - Что-нибудь зажигательное, да? «Ты мой первый номер, у? Я на ушко прошепчу…»
- Идите вы, - буркнул Барби и снова зашуршал углем у своей печи.
- Ну, это нормально, - согласился Шпунт. - Ге, мужики! Ща еще чутка - и харе, до крематорки догнали почти!
* * *
Калинин, стоя у входа в теплицу, закончил очередную историю и теперь впускал дым в легкие аккуратными короткими затяжками. Здорово осунувшийся за последнее время Мичурин, прислонившись к бочке, рассеянно кивал.
- А еще вот было дело, до войны, - вновь заговорил Калинин, искоса поглядывая на Савелия Павловича. - Сижу в амбулатории. Только прием закончил, перестали жуликов водить. Сижу пишу карточки… Вдруг слышу за стенкой грохот, будто самолет рухнул, а за стеной камера. И сразу в дверь забарабанили: «Доктора! Доктора!» Мы с фельдшером выскакиваем. Пока корпусной ключ принес, через кормушку спрашиваю, что случилось? А жулик мне: «Да у нас пацан с третьей шконки навернулся». Открываем… Выносят пострадавшего в полном ауте. Морда разбитая. Из раны на лбу кровь хлещет так, что вся грудь в крови уже. Ну, думаю, труп. Послушал - дышит, пульс есть. Начали хлопотать вокруг него, кровь остановили. Через какое-то время глазами заморгал и ошалело так осматривается. Коридор тюремный, двери в камеры, охрана… И он с отчаянием таким выдает: «Что, опять тюрьма? Как же мне не везет!» И в рев… прямо навзрыд. Оказалось потом, ему память отшибло, целых полгода напрочь забыл, представляешь, Палыч? За что посадили, сколько сидит - все ему по новой пересказывали.
Калинин аккуратно потушил окурок о бочку.
- Да, знатно катухи поехали, - рассеянно согласился Мичурин и, глянув куда-то в сторону, вдруг озадаченно нахмурился. - Ексель-моксель…
Повернув голову в сторону, куда смотрел Савелий Павлович, Калинин вздрогнул. От дальнего конца теплиц в их сторону медленно брел взъерошенный мальчишка, волоча за собой… знакомый мешок.
- Ох ты ж… - Калинин с силой потер руками лицо и бросился навстречу мальчугану. - Витька, ты чего… ты где… да давай его сюда!
Мальчишка, весь перемазанный грязью - видно, где-то упал, затараторил:
- Я вон там его, в компосте нашел. Девчонки ведро попросили вынести, а он… он прямо в компосте и лежал.
Калинин дико посмотрел на Савелия Павловича. Тот вздохнул и отер вспотевший лоб.
- Не по сроку чего-то, а, товарищ врач? Все выдохнули уже, а тут… Впрочем, когда-то давно майские праздники ох как гуляли… Вот и мы тоже гульнули, пора и честь знать.
- Витя, - непослушными губами выговорил Калинин, - ты мешок-то оставляй, молодец, что принес. А сам дуй к матери отмываться.
Мальчик поспешно закивал и помчался к воротам.
- Ну, пойдем, Палыч, - вздохнул Калинин.
Субординацию при вскрытии мешка давно уже никто не соблюдал, поэтому все те, кто пережил Катастрофу и получал сначала такие долгожданные письма, собрались перед входом в первый корпус. На свежем воздухе.
- Ладно, давай, - махнул рукой Чулков.
Зам по БОР надрезал мешок ножом, дернул ткань в разные стороны, и на стол с шорохом высыпались новенькие конверты.
- Ну, чего стоим? Разбираем. - Начальник колонии взял первое попавшееся письмо, лежавшее поверх кучи, и криво усмехнулся. - Ишь ты. Мое.
Он покрутил головой и, тяжело ступая, ушел к себе.
Арефьев проводил его взглядом и наугад потянул конверт откуда-то из середины.
- Василий Буряков, - скучным голосом произнес он, положил ослепительно белый прямоугольник на край стола и взял следующий. - Труха. Болт. Да разбирайте же! Что встали? Внезапно захотелось жить вечно? Вот уж на здоровье, только с посланиями своими сами разберетесь, можете хоть в задницы себе позасовывать. Константин Багран! Аптекарь! Мичурин, то есть Савелий Павлович. Аре… - зам по БОР осекся, судорожно сглотнул и что есть силы стиснул конверт.
Люди медленно потянулись к столу.
Как знать, кому выпадет черная метка. Тебе? А вдруг не тебе? Вдруг ты - счастливчик, и в твоем конверте - хрустящий, густо исписанный листок бумаги, а то и два? Письмо, написанное дорогим человеком, - возможно, единственным дорогим тебе человеком, оставшимся в живых после Катастрофы. Да еще и фотография бонусом? Как отказаться, как упустить такой шанс?
- Наркотик, - бормотал себе под нос Аптекарь, трясущимися прокуренными пальцами гладя свой конверт. - Это же наркота, самая настоящая наркота-а…
Кто был поотчаяннее, у того в руках уже шелестела бумага, тут и там раздавались возгласы:
- Есть! Бляха-муха, есть письмо!
- Ф-фух, пронесло!
- И мне подфартило…
То и дело слышалось:
- Братан, откроешь? Я тебе патронов отсыплю.
- Сколько возьмешь?
Некоторые для перестраховки действительно выбрасывали полученное письмо. Кто-то, пометавшись, доставал зажигалку или мчался в котельную и там палил в печи, не глядя в огонь.
Но в основном люди медлили и ждали неизвестно чего, переглядывались.
- Сколько можно уже в эти сраные игры играть? - наконец не выдержал Зюзя. - Хмарь поганая совсем нас изведет. Издевается над нами, сука! Просто так убивать ей уже не интересно!
- Что же ты предлагаешь? - хмыкнул стоявший рядом с Болтом Труха. И вдруг резко повернулся к напряженно следившему за происходящим Арефьеву. - А у меня есть идея! Мужики, давайте разнесем оружейку и рванем поперек Хмари! К нормальной жизни, а? Как вам идейка, начальник?
Воцарилась мертвая тишина. Даже письма в руках не шуршали. Потом все присутствующие бойцы единым рывком оказались возле зама по БОР. Отчетливо клацнули предохранители.
- Попробуй, - медленно проговорил Арефьев. - Попробуй, Рэмбо хренов. Я тебя даже в карцер за эту идейку не засажу, а то последние мозги там скиснут. Вот выставить за стену в Хмарь… Ненадолго, на одну ночку - как тебе моя идейка? Ты запоешь, а ребята мои концерт посмотрят. Места на стене и вышках отличные, и свет там, и бинокли есть. - Зам по БОР обвел прищуренными глазами контингент, переступающий с ноги на ногу. - Далеко ли уйдет Труха в поисках счастливой жизни, а, народ? Что скажете? Может, затеем свою игру, ставки сделаем? Развлечемся, так сказать.
Все стояли тихо, потупившись, даже сам Герцог, окруженный подручными, смотрел куда-то в сторону.
- Что ж, - усмехнулся Арефьев. - Желающих нет. Повезло тебе, Труха, но это в первый и в последний раз: только потому, что ты сбрендивший совсем. Учти… Итак, кто еще свои конверты не забрал? Подходите по одному, да побыстрее!
Люди зашевелились, зашептались.
Труха постоял, часто моргая в небо, потом замычал какую-то песню и закружился на месте. Остановился, повертел в руках свое письмо, поколупал грязным ногтем марки. Даже понюхал. Вдруг дернулся в сторону и ухватил за воротник шнырявшего между взрослых мальчугана лет восьми.
- Э, клешни убрал! - заверещал тот.
- Дело есть, пацан. - Труха осклабился и ткнул конвертом в лицо пареньку. - Вскрывай. Я заплачу, не ссы.
- Пошел ты, чокнутый! В жопу себе заплати!
- Что, нос тебе отгрызть?! - Труха так брызнул слюной, что мальчишка слабо пискнул и трясущимися руками надорвал бумагу.
- Эй, прекрати! - подскочила Ася, и тут на них спикировал Яшка.
Он ухватил конверт, рванулся было вверх, но бумага треснула в его острых коготках, и на полоумного старика просыпалась горстка пепла. Немного попало и на мальчишку, и совсем чуть-чуть - на Асю. Все оцепенели, а сычик яростно клекотнул и умчался прочь, за стену, унося в лапах страшную метку.
- Ма-ма-а! - зарыдал мальчишка в голос. - Не хочу-у…
- Может, и не ты, - побледневшими губами выговорила Ася.
Труха тонко взвыл, потом загоготал и, неуклюже выворачивая тощие ноги, пустился в дикий пляс:
- «Угадаем с тобой, самому мне не надо!»[2 - Строка из песни «Я куплю тебе дом» («Белый лебедь на пруду»), группа «Лесоповал».] Не надо, да! Угадаем, гы-ы… Гля, концерт какой! Танцуют все!
- Это ненормально, - хмуро пробормотал Шпунт, шаря пальцем в пачке с самокрутками.
В ней было пусто.
* * *
Болт ничего этого не видел. Он, одним из первых получив свое письмо, тут же отправился к себе в гараж. Сев на койку в закутке, оборудованном для дежурного механика, он положил конверт рядом и долго смотрел на него, зажав между колен ладони. Когда же решился наконец открыть, то размашисто перекрестился, и тут в гараж влетела Ася. Следом за ней заполошно махал крыльями сычик.
- Дядя Гена! Ты здесь?!
- Здесь, что случилось?
Ася, заикаясь и яростно жестикулируя, в красках пересказала произошедшее.
- Это его дерьмо, ему и жрать, - постарался успокоить девушку Болотов, видя, как ту просто трясет. Он почему-то был абсолютно уверен, что его крестнице ничего не угрожает. И тут же почувствовал, как что-то черное в самой глубине его души хищно оскалилось и облизнулось. Усмехнулся. - А ведь это из-за него нас у Железных чуть не положили, помнишь? Чертов старикан совсем в последнее время спятил. Врет, крысятничает, нарывается почем зря… Ну, судьба, видать, у него такая. Не бери в голову и забей.
Девушка шмыгнула носом, поморгала и неуверенно кивнула.
- А ты свое письмо уже вскрыл?
- Нет еще. - Болт аккуратно потеснил топтавшегося на конверте сычика, задумчиво взял послание в руки.
«От Болотовых».
Наконец с хрустом оторвал клейкий край.
Помедлил, сунул пальцы внутрь и… вытащил сложенный листок бумаги.
Ася судорожно выдохнула. Осторожно присела рядом, но в письмо не заглядывала, просто ждала.
«Привет, пап! Как ты? Хоть бы фото прислал. Мы с мамой очень скучаем! Она плачет, часто. Знаю, радостного у вас там мало, поэтому вот тебе три новости, и все суперские!
Во-первых, у меня, похоже, будет красный диплом! Ура! Можешь гордиться умницей-дочкой! Только ты никому не говори, вот совсем-совсем никому, хорошо? Очень боюсь сглазить, еще экзамены же. Ну разве что дяде Юре и Асе, они мне родные. Да, Ася тоже, пусть и знаю ее только по твоим письмам. Она будет мне как младшая сестренка, когда вас наконец вызволят из этого дурацкого тумана. Уверена, мы обязательно подружимся!
А во-вторых, Егор сделал мне предложение! С кольцом, все как положено. Оно такое классное, просто о-бал-ден-но-е-е! Егор тоже передает тебе привет. Я не знала, когда дойдет письмо, потому согласилась, не спросив тебя, ничего? Маме он очень нравится, говорит, мне ужасно повезло с женихом. Совсем как ей с тобой когда-то повезло! Это она сама так говорит, представляешь?»
Болт прервал чтение и стиснул зубы от накатившей боли.
- Что? - выдохнула Ася. - Что-то плохое?
- Нет-нет, все в порядке… Вспомнил кое-что просто.
Болт улыбнулся девушке, погладил сычика по голове. Трясущимися пальцами достал из нагрудного кармана фотографию, присланную в прошлом письме. Посмотрел. Продолжил читать.
«Мы уже назначали дату - восьмое июля, прямо в День любви, семьи и верности, помнишь? Немного банально, конечно, ну хоть не четырнадцатое февраля, это вообще бр-р. С платьем еще не заморачивалась. Та еще головная боль предстоит, но мы особо шиковать не хотим. Мама обещала помочь, она всегда хорошо шила. Жаль только очень, что тебя не будет на свадьбе… Однако…
А теперь в-третьих! В новостях только и говорят, будто ученые вот-вот откроют проход в вашей Хмари! Шведы совместно с нашими что-то там придумали. Больше про это ничего не знаю, все же такое суперсекретное.
Ну, вот и все из последнего вроде рассказала. Держись. Если не успеют вас выручить, фотки со свадьбы мы обязательно тебе пришлем, не переживай!
Мы тебя все целуем, обнимаем, скучаем и конечно же очень любим!
Крепко-крепко целуем! Твоя Семья!
P.S.: Джуна двух щенков родила: мальчика и девочку. Еще не назвали, мальчишка пятнистый, а девочка рыжая-рыжая, только правая лапка белая. Думаем, кому пристраивать будем, хотя они маленькие еще совсем».
- Как там? - робко поинтересовалась Ася, когда Болт закончил чтение и сложил исписанный аккуратным почерком дочери листок. - Что происходит?
- Жизнь, - едва слышно ответил Болт.
Часть II. Страна теней
«И взял Иосифа господин его, и отдал его в темницу, где заключены узники царя. И был он там в темнице. И Господь был с Иосифом, и простер к нему милость, и даровал ему благоволение в очах начальника темницы. И отдал начальник темницы в руки Иосифу всех узников, находившихся в темнице, и во всем, что они там ни делали, он был распорядителем. Начальник темницы и не смотрел ни за чем, что было у него в руках: потому что Господь был с Иосифом, и во всем, что он делал, Господь давал успех».
Быт. 39:20-23
Глава 1. Поле
ИЮНЬ 2035
Труха, один из трех мужиков, получивших «черную метку» в белоснежном конверте, «отъехал» в ночь с тридцатого мая на первое июня. Забившись в свою камеру, он, по словам дежурных, долго трясся как осиновый лист, а потом внезапно подорвался со шконки, и его вывернуло. В буквальном смысле слова - наизнанку. Убирать останки Трухи пришлось в респираторах со специальным противорвотным настоем Мичурина: мало кто мог дышать без спазмов рядом с исходящим паром и запахом испражнений кровавым остовом.
Сразу же после побудки, горланя про ежика с дырочкой в правом боку, Карбид выколол себе глаза концом зубной щетки, а потом бился теменем о стену, оставляя пятна, словно краской брызгал, до тех пор, пока не упал. Даже несколько мужиков не смогли его остановить. Словно осатанел.
В полдень Войлок в отчаянии попытался дать винта[3 - Сбежать.] и угнать БТР. Но был расстрелян с трех постов сразу, осев на землю уже кровавой бесформенной кучей, жадно, судорожными спазмами хватавшей воздух и брызжущий фонтанчиками крови, словно простреленная бочка вина. Что тут скажешь. Повезло…
А в три часа дня дозорные заметили у столба Деда Мороза, который в очередной раз, не сказав ни слова, оставил на привычном месте мешок и растворился в Хмари. На вышке даже не пошевелились. Просто свистнули дневального, который и заволок «почту» на территорию.
Сдвинув пару столов, привычно высыпали на них шуршащую груду новеньких конвертов.
- Киздец, - скрестив на груди руки и наблюдая за раздачей, хмыкнул Физик, мусоля в уголке рта палочку.
- Чего? - не понял Буряк, сидевший верхом на стуле, облокотившись на его спинку.
- В кой-то веки почта исправно работает. Раньше благим матом на нее орали. В очередях толклись, с бабками горлопаня. Шутки шутили. А тут на тебе.
- И то верно, - ухмыльнулся сосед, но тут же подскис. - Если бы не метки эти дурацкие еще.
- Это да, - согласился Физик, языком перемещая палочку из одного уголка рта в другой и наблюдая, как, тряся мослами, неуклюже выплясывает Барби, держа над головой письмо и радостно приговаривая нараспев: «А у меня нету! А у меня нету! Лай-ла! Ла-ла-ла-лай-ла-ла-ла-ла-а…» - Лещенко хренов. Нашел что петь.
Но в этот раз - о чудо! - проклятой метки не оказалось ни у кого!
Распечатывавшие конверты люди не верили своим глазам.
- Живем! - заорал обычно сдержанный Физик. - Гуляй, Рассия-я!
- АУЕ! - откликнулся дружный хор. - Вентилятор!
Мужики заволновались, обрадовались, зашевелились.
- Все, ауешники, по рабочим местам, - скомандовал повеселевший Чулков в окружении таких же жизнерадостных коллег. - Хорош отплясывать. Вечером всем дополнительная пайка! Я сегодня охренеть какой добрый. Давай-давай-давай, выметайтесь отсюда.
- А у меня нету! - победоносно пропел торопившийся мимо охранника Барби, показывая ему конверт.
- Поздравляю. - Тот выхватил конверт и с хрустом смял его в мозолистом кулаке. Потом им же ударил вскользь по челюсти толстяка, почти в нос. - Теперь точно нет.
Барби схватился за ушибленное место. Замер, понурился.
- Ясно?
Обиженно задрожали губы.
- Тебе особо объяснить, тушенка? Че стал? - Охранник сунул Барби его конверт обратно, замахнулся дубинкой, и толстяк поспешно скрылся за дверью.
И все равно вечер удался. Оживленно и наперебой, зачитывая и обсуждая полученные весточки, лебеди кто группками, кто парами заспешили в арестантский блок, словно ручей камень, привычно обтекая трудящегося над полом Богдана.
Блаженный с ведром и шваброй остался в коридоре один. Постояв немного в тишине, он вдруг растерянно закрутил головой и заморгал:
- Почему темно? Почему туман? Богдану надо свет. Богдану не видно, где мыть…
* * *
Рублевая монетка, которой в токарной придали особую форму, открывала смотровое оконце в женскую душевую. Еще подарочек сунешь дежурной - и милости просим. Расписание, естественно, имелось.
Эти моменты Зюзя любил больше всего. Когда девушки работали в прачечной, он любил подглядывать, фантазировать… И, конечно, особливо за лапочкой Асенькой. Золотце калининское. Холеное-береженое.
Он давно облюбовал себе отличное место за грохочущей сушилкой. Покрытая испариной, с выбивающимися из-под косынки локонами, в своем сетчатом боди, которое горошинами натягивали соски, да джинсовые шортики в обтяжку. М-м-м… Слюни утри.
Бабы и девки были разобраны у всех по часам. Существовал график, даже очередь. И Зюзя, естественно, не отставал. В СИЗО роль прачек-поваров-раздатчиков и уборщиков выполняла хозобслуга. Те же зэки, которые ради УДО соглашались на эту работу. «Посидельцы» их не любили, ибо это означало ссучиться - пойти на поводу у администрации. Но ввиду новой ситуации правила пришлось немного поменять.
Хлорка, порошки, пар, влага…
Натруженные, усталые тела.
Невинность.
Зюзя обожал Асю. Еще с малых лет. Как формироваться начала. И в назначенный час уже изнывал на посту, жадно предвкушая увиденное. Шелест воды, щебет баб, всяких - толстых, дистрофичных, с дешевыми синюшными болтами, которые с возрастом на сиськах или задницах вытягивались все больше и больше, превращаясь не в наколки, а в корявую мазню алкоголика. Кто без руки. Кто в синяках. Кто вообще с «мордой», как их называли на «деловых» местах - кухне или прачечной.
Но тут входила она, богиня с полотенцем на плече. Махала, что-то ответив кому-то из подруг. Бросала в корзину трусики и футболки.
Ася работала не покладая рук, замачивая белье, переключая систему отжима и перетаскивая корзинки с уже чистым. Отдыхала всегда у своей машинки, сев на мокрый пол, вытерев лоб и доставая кулон, видневшийся на сеточке между округлых грудей.
Она всегда рассматривала что-то внутри этой цацки, но Зюзю это не волновало. В такие моменты он всегда представлял, как, стиснув зубы, имеет ее. Как она просит пощады, надсадно крича под ним, требует еще, рвя на себе свою дурацкую сетку…
Девушка с грустью смотрела на раскрытый кулон, указательным пальцем ведя по его краю… Наблюдавшая гадина чуть не выскочила из своего укрытия, когда Ася вытащила из него странной формы картонку и, повертев ее в руках, прочитала что-то, едва перебирая губами. «Сука, не разобрать. Угол не тот. Но это он! Но как?! Откуда?! Начальничья подстилка! И ведь не поверят, суки. Гадом буду, не поверят».
Он даже прикусил кулак от резкого чувства обиды, ощутив на глазах подступившие слезы.
Закрыв кулон, Ася стянула отяжелевшие от воды шортики, которые сбросила на пол, оставаясь в одном купальнике-боди. Мелькнули округлые ягодицы, разделенные тонкой резинкой, дугами расходящейся вверх лямочками по острым лопаткам.
Рыбка в сеточку неопреновую. Русалочка.
Зюзя нервно сглотнул, плотнее прижимая глаз к отверстию. Однажды он все-таки ухитрился умыкнуть ее красные стринги. Девчонка взрослела и пахла словно цветущая роза… Ну как тут не сорвать? Он был должен, обязан быть первым. А не этот ее сопливый ухажер.
Ася выгнулась, встряхивая косой, раздеваясь и стягивая боди. Эх, русская коса. Венка из золотистых одуванов не хватает. Откинув большим пальчиком ноги купальник, Ася расстегнула цепочку с кулоном и аккуратно положила на полочку рядом с бруском хозяйственного мыла, оставив на себе только нательный крестик. Затем полностью встала под душ, растираясь густо намыленными ладонями.
У извращенца звезды перед глазами запылали. Настя. Настенька. Цветочек аленький.
На звук он обернуться не успел. От проволоки, охватившей шею, стукач тихо всхлипнул и, задыхаясь, потерял сознание.
- Опять неймется, козлина… Ничего. Сейчас порадуем.
Асины «псы» вместе с Вовкой нередко отлавливали извращенца, и тогда уж ему воздавалось сполна. Убивать не убивали - по нынешним временам каждая пара рук была на счету, а Зюзя, как-никак, отлично резал по дереву, особенно шахматы. Так что начинали с давания в шнифт, а там уж раззудись зуда, разгуляй плечо.
- Ноги вырву суке!
- А давай посмотрим еще, кто первым кого!
Калининой-младшей ни о чем не сообщали, однако девица и так обо всем догадывалась, видя постоянные синяки на морде извращенца.
Дежурная-то тоже была не промах и периодически «звонила» куда надо. «Пасли» девку.
Тюрьма.
* * *
События последних дней добавили чернил и в без того мрачную жизнь колонии.
Жопа - она везде жопа, хоть в Африке, хоть в Антарктике. Если они есть еще. Но жопа точно есть. Большая и беспросветная. Одним словом, полная.
И они - единственный островок, оставшийся на планете? Правда, радиорубка как-то обмолвилась, что удалось нащупать сеанс то ли с Москвой, то ли с Питером, а потом как-то вообще с Пионерским, который, судя по карте, был в совсем далекой жопе и откуда какой-то атомоход поперся к черту на рога, и типа жизнь еще где-то есть. Но, учитывая постоянную настройку непрестанно щелкавшего тумблерами и крутившего многочисленные ручки Пашки-ФM, верилось в это с трудом и ничего, кроме как улыбки, не вызывало. Вот с Жезлами контачили, было. Только зачастую кроме отборного мата и пьяных песен на разудало-задиристом цыганском, оттуда ничего интересного получить не удавалось. Так что проехали. Точнее, прослушали.
Громыхнув крышкой двигательного отсека «Петра» - и чего Аське взбрело краской баловаться, хотя, как ни крути, все веселее, мужикам нравилось, как известно, чем бы дитя ни тешилось, - Болт подобрал канистру, завинтил крышку и, обойдя махину БТР, поставил емкость в ряд к остальным. Вспомнил аккуратно расставленные банки из-под пива, «Несквика» и «Нескафе». Болты, шурупы, гайки и нагайки, нарезные всякие… Вот и здесь - ягоды-фрукты, прочие продукты. Даже пара велосипедных ниппелей для Аськиного велика.
А вон и она сама в углу красуется - старенькая «Кама» с почти стершимися наклейками от жвачки «Турбо», хрен знает как сохранилась. Его трудами. Складная до сих пор, с багажником на запасной пружине. Сам крутил-следил.
Оттуда. Из другой жизни.
Когда-то давным-давно. В другой вселенной.
- Папа! Я катаюсь! Ну подтолкни же… ну! Ууура! Зачапала стрекоза! Сама! Смотри! Мам, я еду! Сама-а-а…
Яркий, броский велик с погремушкой и страховочными колесиками по бокам сзади, раскрашенный под зебру, как она и хотела. Мечтала. Терзала их со Светкой еще с сентября, хотя день рождения ожидался в ноябре.
Красовалась. Его. Она.
Дочь. Ребенок.
Суть.
- Ай-ты! Не упади смотри!
- Да ты же колеса сам приставил, ха-ха-ха-ха! А я еду. Сама. Мама, смотри!
И он смеялся. Бегая за ней и женой по летнему парку. Это было. С ним. С ними.
Или нет.
Болт оглядел царивший в пропахшем инструментами и маслами гараже идеальный порядок, которому позавидовал бы любой фанат чистоты. Чего уж тут, у него было столько времени на разбор и перестановку, чтобы иногда хоть чем-то занять себя, что волей-неволей все блестеть будет.
А еще он нередко вспоминал тот гараж и разложенные на полу мешки с разобранными, как конструктор, останками тех, кто всего несколько минут назад был людьми. Игрушки для взрослых. Только мокро и красного много. Больше красного, как когда-то в одном известном британском фильме.
- Вжжжжухнем! Вз-взрез-зай! Подер-рнем!
До усрачки много.
Интересно, так себя чувствует мясник, здоровенным топориком отточенными движениями разделывавший туши в супермаркете? Тук. Тук. Хрясь!
Поправка… Скотины. А не людей.
Но для Болта они даже не заслуживали и скотами быть.
- Повж-ж-жухнем! - сладко выводила «Парма» где-то глубоко в подсознании.
И еще запах. Разъедающий ноздри, обжигающий запах хлорки, которую пришлось покупать в несколько заходов в знакомом строительном. Одной пачкой типичной хозяйственной то зрелище, которое царило в гараже, уничтожить было нельзя.
«Закутай себе голову этим мешком и попробуй дышать сквозь него. Вздохни поглубже, и тогда, если все прежние запахи еще остались при тебе, ты услышишь тот запах близкой смерти, который все мы знаем»[4 - Э. Хемингуэй. По ком звонит колокол.].
Болт облокотился о бок машины, чувствуя, что его накрывает.
В голове мерзкими опарышами продолжали копошиться мысли. Карбид, Войлок и Труха. Со всеми тремя он в течение месяца ссорился так или иначе, по несколько раз, и теперь они умерли. Впрочем, оно и к лучшему.
Вытирая пальцы ветошью, Болт снова содрогнулся от все чаще посещавших его мыслей. Почему так? И почему он так в этом уверен? Откуда он ЗНАЛ? Не он же сам…
Нет!
Осы, мухи. Навязчивые идеи. Это все расстройство. Но что… Шиза? Горячка? Белочка-целочка? Может, и пора. Он и так продержался на поганые двадцать два года больше «везунчиков», оставшихся ТАМ. За бортом нашей новой и спокойной жизни.
Но Болт откуда-то точно знал, что судьба тройки предрешена. Решение обжалованию не подлежит. Умрут. Но почему к лучшему? Ему-то до них какое дело. Ну да, прокуковали друг у друга за пазухой столько лет, но это не значит, что теперь с каждым при встрече нужно взасос целоваться.
Болт брезгливо сплюнул на верстак, вспомнив Зюзю. Этот-то почему жив до сих пор, а?
Карбид, Войлок и Труха.
Протерев стол, засобирался. Скоро отбой. А до отключения света еще хотелось перечитать письмо дочери. Она выходит замуж. Его Полина. Господи, как быстро летит время, особенно если каждый день как две капли похож на другой. Интересно, какая она теперь? Обещала фотку прислать, да все никак: дорогое это нынче удовольствие, послевоенное, но на свадьбе можно раскошелиться, вот и пришлет. Хотя Болт и так знал, что Полина очень красивая. Ну как же еще! Вся в мать, с ее глазами. Это они тут все в нелюдей давно превратились. А там… Там житуха другая.
Вдруг его озадачила новая мысль.
А что же им подарить?! Нельзя на празднике без подарка. С пустыми руками куда же. А костюм… И еще бы рюмашку за молодых.
- Неуж-жто? - насмешливо спросила «Парма». - Думай, муж-жик, соображ-жай. Замуж-ж, зам-зам-зам-муж-ж!
Болт оглядел свою выцветшую футболку, блеклый спортивный костюм в непонятных пятнах. Ладно, с этим решим. Сначала подарок. Как он вообще попадет на торжество, Болотов в данный момент совершенно не думал.
- Неваж-жно, - заверила «Парма».
Он оглядел гараж с громадиной БТРа, будто здесь что-то могло сгодиться на презент молодым. Был бы «Поросенок» белый, вот и готов свадебный кортеж. В прямом смысле.
Так что же любят современные девушки? Он обрадовался было, вспомнив про Асю. Вот кто мог посоветовать. Но она была по меркам их положения такой же современной, как и сам Болт. Так что же? Ну наверняка что-нибудь красивое. А что красивое можно найти в тюрьме? Томно лыбящуюся голую бабу из засаленного журнала, с выцветшими титьками… Тьфу!
Но и в его непростом положении должен же быть какой-то выход.
И тут его осенило! Конечно! Цветы! Он подарит Полине красивый букет цветов, который к сроку вырастит сам. Именно сам. Такой подарок будет ценнее. От самого сердца. Вот только как бы провернуть так, чтобы никто не прочухал, а у него всегда было бы под присмотром. Болт завозился в гараже, гремя ведрами и прочесывая в свете моргающей лампочки заполненные всякой всячиной полки. Не то, не то, все не то… Не просить же Мичурина в лоб. Нет, старик не проговорится, он из тертых, но лишний раз разглашать не хотелось. Что же… Что-то небольшое, чтобы за толкан, к примеру, схоронить можно было.
Болт присел на корточки в дальнем углу, где хранилась вспоротая от носа до кормы резиновая лодка без весел, рваные снасти, куски ломаного пенопласта и прочий хлам. Подумал, выудил ботинок поприличнее, из выцветшей кожи, с надорванными дырочками для шнурков. На подошве все еще можно было прочитать полустертую надпись Bata. Ясень пень, Чехия. Вот уж кто умел шить так шить. Сразу вспомнилась их семейная поездка в Прагу, мосты, улочки, виноград с вином, шкворчащие сосиски на жаровнях, велкопоповецкий рогатый…
Болотов сглотнул. Хватит! Не об этом сейчас надо думать. Так, с этим вроде как решили. Чтобы убедиться, он макнул ботинок в ополовиненную бочку с водой. Вытащил, внимательно рассмотрел. Нигде не текло, только с каблука чуть просочилось, что таракан нассал. Покатит.
Выплеснув воду и закрыв гараж, Болт пошел к корпусам. Ему нужно было чуть свернуть, чтобы пройти мимо теплиц Мичурина и, выждав момент, когда дежурные сменят точку обзора, проскользнуть в парники.
Сколько же здесь было всего! Глаза разбегались. Но что же взять? Кругом простирались заботливо обхаживаемые Асей и остальными девчонками грядки с зелеными, маленькими и уже распускающимися росточками.
Болт покусал вившийся ус. Казавшаяся несколько минут назад реальной авантюра сейчас выглядела чистейшим абсурдом.
В центре парника громоздились мешки с удобрениями и семенами, но подойдя к ним, Болотов схватился за голову. Все надписи были начерканы углем или мелом на сраной латыни. Но вот на одном небольшом ящике, рядом с «картошкой»…
Загадочное Datura stramonium соседствовало с рисунком крупного воронкообразного цветка.
Решительный до этого Болт замер. Может, все-таки не воровать у деда? Хотя в этих стенах то, что он собирался провернуть, было полным фуфлом. Делать-то что… Он прихватил из ящика три черенка и, поспешно оглядевшись, засунул в карман штанов.
Мичурин и не заметит, как пить дать. А если гадость вырастет, поменяем. Успеть бы. Хотя цветок очень красивый нарисован… Да они разве могут быть некрасивыми?..
Болт краем глаза видел вальдюган, стоивший жизни Лешаку. Красота, как говорится, неземная, только где ж такой еще найдешь. Не переть же в Хмарь… Тем более важное лекарство.
Он поспешно насыпал в ботинок несколько пригоршней земли, скинул куртку, прикрыл ею импровизированный горшок и пошел в корпус. Проносить какие-либо вещи в камеры запрещалось, но кто бы это сейчас рьяно отслеживал.
В камере Болт аккуратно воткнул в землю черенки и спрятал ботинок за толканом. Несколько раз отошел - посмотрел со стороны якобы начальничьим взглядом, вроде порядок, так сразу и не заметишь, если особо не шарить. Потом спохватился. А полить? Бачок отозвался глухим урчанием пустой трубы - не время еще. Достав ботинок, он, встав на колени, аккуратно помочился в него, потом спрятал обратно.
И так сойдет. Вспомнилась привязчивая присказка из старого довоенного мультика, по которой до Катастрофы спокойно жили все обитатели России от мала до велика. Ну, не вышло. Да и хрен с ним…
Дебилы.
* * *
- …а еще он ботинок откуда-то притащил, - облизывая пересохшие от волнения губы, торопливо шептал Зюзя.
- Что за ботинок? - настороженно поинтересовались за перегородкой. - У нас же всех трясут.
- Хрен знает, протащил как-то. Он же из этих… - сглотнул Зюзя, спеша получить долгожданную награду. - Но из парника Мичурина вынес. Ну давайте уже, а.
- Если гонишь, ноги переломаю.
- Знаю, знаю, - отчаянно закивал зэк, хоть собеседник и не мог этого видеть. - Правда. Крест даю.
- Крест на том свете давать будешь. Или висеть на нем. Что в ботинке?
- Не знаю, земля вроде бы. Правда, карман еще оттопыривался. Наверняка пронес что-то еще.
- Что он мог пронести?
- Ну не член же. Ясен пень. Этого не видел. Но разузнать-расспросить кого надо - можно.
- Крыса. Говно. Ссучился, падла. А что как сдадим? Ох зрелище будет.
- Не надо, вы что, начальники?! Я же верой и правдой…
- Да, скотинка, пока сидеть…
- Ну, тогда значит… - опираясь о стенку и успокаиваясь, Зюзя потер влажные ладони. - Заработал?
- Заработал, - брезгливо бросили из-за стены. - Наушник сраный.
Оконце приоткрылось, и оттуда на пол выпала особой формы рублевая монетка, которой открывалось заветное оконце, коим пользовались и платили чем угодно все зэки, лишь бы полюбоваться. Шаря в полумраке по грязному полу под звуки удалявшихся шагов за стеной, Зюзя наконец нащупал долгожданный «пропуск» в запретный сладостный мир.
- Вот ты где… Во-о-от. Иди сюда. Иди ко мне, моя хорошая.
* * *
ПАЗ-З-З!
- Встать! Лицом к стене, руки!
Дверь в камеру Болта распахнулась, вошедшие охранники стали бесцеремонно шмонать комнатушку.
- Это что? - нашарив за сортиром ботинок с торчавшими черенками, один из охранников сунул его Болту прямо под нос. - Кто разрешил пронести? Фу! Ты что, в него ссал?
- Я не делал ничего плохого. Это не заразно. П-подарок, - сбивчиво забормотал Болт. Ну правда же…
- Подарок?! - заревел надзиратель и, кинув ботинок на пол, стал топтать его, садистски растирая сапогом. Болт молча смотрел, как погибает заботливо выращиваемый подарок для Полины.
- Д-дочери.
- Какой еще на хрен дочери?! - вконец взбеленился один из охранников. - От Зюзи?! Или Барби?!
На пытавшегося заслониться Болта посыпались хлесткие удары дубинок. Он упал на колени, закрывая голову локтями.
- Зассал? Я тебе покажу, как говно в сектор таскать, гнида! Тебе тут что, свалка, что ли, хрен собачий?
- Стойте! Прошу! Перестаньте! Я объясню… дайте сказать… это письма…
- Говори, что подсунули. Кизди, что на очко посадить хотят. В уши дуй. Не твое, - нервно бормотал сидевший в камере напротив и все прекрасно слышавший Шпунт, зная, что его не услышат. - Отбрехивайся, твою мать. На себя не грузись[5 - Брать вину на себя.].
- Молчать, с-сука! Письма, твою мать! В Индию[6 - Карцер, изолятор.] его! Пшел…
Избитого Болта выволокли из камеры на обмытый концентрированной хлоркой пол и потащили, продолжая пинать, по коридору. Остальные лебеди, притихнув, молча слушали происходившую снаружи разборку. В конце коридора послышались всхлипы Барби.
- А ты, певун, заткнись!
- Попал мужик, - затягиваясь самокруткой, с досадой заключил Шпунт. - Дерьмо. Ты-ж всего-то у бабушки лопату украл[7 - Так арестанты определяют зэка, который отбывает наказание за незначительное преступление.]. М-мать…
* * *
Лежа в карцере, Болт пребывал в какой-то вязкой прострации, вытянувшись на полу и уставившись на цифры «27», выбитые на правом запястье[8 - В Каббале есть 27 букв, соответствующих 27 каналам связи с Богом. Каббалисты уверены, что таким образом скоро встретятся с Богом.]. Номер гаража. Татуировку он сделал еще до посадки. «На добрую память». Потом, после бесед с Калининым («Какой ты каббалист, елки-палки?! Ты хоть что-нибудь про это знаешь? - вопрошал тот растерянного друга, который нечленораздельно бормотал в бороду что-то про символику, небо и земные испытания. - Хватит голову чушью всякой занимать. Под полезное лучше место освободи»), раскаявшись и став крестником православной Аси, хотел было свести, но реально боялся методов, хоть местный кольщик и предлагал за пару «джорджиков». Работы-то не много, главное, по дороге случайно вены не вскрыть - уничтожить цифры можно было разве что только вместе с кожей или выжечь поверх что-нибудь другое. Каждый из них носил на себе клеймо. Кусочек какого-то особого, своего прошлого. Иногда делились, чаще нет. Хотя за время, проведенное в «Лебеде», каждый
успел узнать друг о друге чуть ли не всю подноготную.
Но Богу явно уже было не до него. Не до них всех. Всем богам, на какие лады им бы ни молились и какие жертвы ни были бы принесены. Все уже случилось.
Расслабьтесь и получайте удовольствие, господа.
«Человек жив до тех пор, пока о нем помнят, - вяло подумал Болт, покачиваясь на искрящихся серебром волнах туманного марева. - Чтобы освободиться - надо умереть. Или сделать так, чтобы… умерли… все остальные».
…Он идет по канату…
…под ним бездонная пропасть, в которой беснуются отвратительные чудовища с различными конечностями, всех мастей и расцветок… Каждая тварь пытается дотянуться до него.
…далекий гул могучих там-тамов, или это стук его собственного трепетавшего сердца…
Конца канату не видно. Низкое алое небо удушливо наваливается на него, норовя сбросить в пропасть…
Ярко-желтый диск огромного разящего солнца с красными прожилками, словно лопнувшее разваренное яйцо, в котором появляется вертикальный зрачок…
Или лампа на потолке карцера…
Горячка…
- Ж-жар-рь!
По роще калиновой, по роще осиновой
На именины к щенку
В шляпе малиновой шел ежик резиновый
С дырочкой в правом боку-у-у…[9 - Стихи Юнны Мориц из одноименной песни в исполнении Сергея Никитина.]
Чудовища ревут на все лады - то утробным басом, то тоненьким голоском Аси…
- Иди к нам сюда-а… Ну иди же!!!
Болт моргает и смахивает со лба обжигающие капли пота…
И, оступившись, теряет равновесие…
Под радостный рев он сдавленно кричит, отчаянно хватая ртом воздух, и просыпается на полу карцера…
Синестезия, глюки, воспоминания…
«Клал я на вас болт! Во-от такущий!»
Как жук в набитом ватой спичечном коробке. А за стенами Хмарь.
С одной стороны, туман Болту скорее нравился. Странное марево было словно само одиночество, которое он за годы отсидки даже успел полюбить. Этакий вариант внутренней свободы, своего рода независимости, который уж точно не выпустит отморозков, как зэков, так и бывших охранников, давно потерявших первоначальный облик, в нормальный мир. Да те и сами не пойдут, под пулями не выгонишь.
Хотя… Что теперь значит «нормальный»? Со временем, оказавшись в четырех стенах, ты еще на что-то надеешься, пытаешься чему-то противостоять. Что-то кому-то доказывать, в ответ только лишаясь зубов.
И со временем тебя ломают. Или просто дружно опускают, предварительно во что-нибудь выиграв, в толчке или душевой - выбирай, где поприятнее да поуютней. Здесь теперь все «свои». Ломают стены, ломают воспоминания, вместе с ребрами ломают нервы и психику надзиратели и «сожители». А потом ты попросту привыкаешь. К любым рожам, поганой жратве, отвратной еде, выцветшим обноскам, заведенному ритму жизни без стрелок.
И вскоре мира ТАМ, за стеной и колючкой, ты попросту сначала начинаешь бояться, а потом ненавидеть от бессилия на что-либо повлиять. Ведь там ПРОХОДИТ ВРЕМЯ. Меняя и перекраивая мир, в котором для тебя уже нет места. Ты мертв. Либо лицо на старой фотографии, либо короткая запись в медицинской карточке или больше не нужном паспорте…
И самым страшным моментом в жизни становится то, что однажды прекрасным утром ты осознаешь, что ты ко всему привык.
Что теперь это твой дом.
Ну а коль ты пожизненный, то и говорить-то не о чем. Тем более сейчас, после войны, перевернувшей все с ног на голову. Когда все письма дружно поют о переменах «там за туманами», лучшей жизни, чистом воздухе. Ждущей тебя семье…
Перемены. Вот теперь ты их боишься. Тебя сломали. Ты больше никто. Опущенный, с вырезанной и выпотрошенной душой. Просто винтик непонятно какого и кому нужного механизма, который тихонько работает где-то в темном углу под кроватью.
«Ты просто Болт. И думай только о своей заднице».
Он считал себя не таким уж плохим человеком, хоть призраки прошлого не хотели его отпускать и не отпустят никогда. Он не извинял себя. Было ли это проявлением эгоизма? Но должен был отомстить за семью… которая на самом деле оказалась… жива. Голова шла кругом. Да и Калинин с Асей тоже нормальные люди. Они-то уж… Вторая семья, что ни говори. И дети, которые здесь родились, ни в чем не виноваты… Их-то выпустить можно, правда ведь?
- Мож-жет.
* * *
«Кто-то сдал, сука, - думал Болт, съежившись в темноте на холодном бетонном полу. - Падла. Ничего. Я во всем разберусь».
- Вз-взрез-зай! Подер-рнем! Повж-ж-жухнем! - дышит в затылок азартным, жарким выхлопом бензопила.
Кандидатур подходящих хоть завались. Тот же мудацкий Зюзя… Жаль вот только, время потерял. Другой ботинок или еще какую подходящую емкость теперь будет труднее найти, стукач наверняка и Мичурина предупредил, хотя тому что три черенка, что килограмм - цветы все равно только животина хавала.
«Думай, думай», - стискивая зубы, заставлял себя Болт.
И внезапно вспыхнула новая идея.
Ну конечно! Придется, правда, попотеть в прямом смысле.
Но Болотов не желал сдаваться.
Скорей бы уже выйти из одиночки.
Глава 2. Билет в ад
1 ИЮЛЯ 2035
Дежурный, дождавшись кивка начальника колонии, молча вывалил на стол груду свежих писем. Вокруг, словно на киношной бирже, наперебой загомонили волнующиеся мужики.
На этот раз мешок просто оказался у ворот тюрьмы. Кто принес - непонятно, дежурные никого не видели, даже мужика в красном со своим чудо-посохом.
Помня о прошлой удаче, все торопливо вскрывали свои письма, и то и дело слышались облегченные выдохи или похлопывания по плечу.
- Та-а-ак…
Все обернулись на голос Герцога. Бугор, отошедший в сторону, смотрел на свою морщинистую ладонь, наполненную пеплом. Стиснув зубы, Чулков подал условный сигнал, и охранники быстро придвинулись к нему поближе.
- Вы что же, ссученыши, - ровно проговорил Герцог. - В ляльки со мной играть? У нас что сегодня, первое апреля, и все охренели?! Да вас, падлы, на четыре точки всех давно поставить надо! А пятую законопатить! Думали, на чернуху куплюсь?! Я ваши душонки насквозь вижу, падлы! Зюзенька, али ты, радость ты моя, кинжал кинул, сявонька ненаглядная. Иди сюда, на перышке посиди…
Но стукача как ветром сдуло.
- Так открывали же при всех, как обычно, - откуда-то из дальнего угла тихонько пискнул Барби.
- Не понял?! - набычившийся Герцог засверлил глазами вмиг замолчавшую толпу.
В столовой воцарилась мертвая тишина. Никто не хотел по шее или того хуже. А прятавшийся за спинами толстяк так и вовсе мечтал провалиться сквозь землю, но спасительные двери из помещения как раз закрывал собой разъяренный Герцог, который все-таки узнал голос.
- С мешка ведь глаз не спускали, - тихо сказал Шпунт. - Все это время.
Герцог, который был ниже сантиметров на двадцать, неспешно подошел к нему и запрокинул голову.
- Скажите «а-а-а». Ща в доктора поиграем, знаешь развлекуху такую? - И, вытянув руку, он с яростью затолкал пепел в рот Шпунта, размазывая черноту коротенькими пальцами по небритым щекам зэка. - Вкусно тебе, с-сука, а? Жуй-жуй… Ум-м. Н-на добавки? Хрумкай. Нравится, что? Небо в клеточку - друзья в полосочку. Скажи?! Не слышу.
- Угум, - промычал Шпунт.
- Только мне вякни еще, кирпич. На здоровье…
Затем Герцог отошел в сторону и оглядел контингент, молча следивший за сценой.
- Чего зенки растопырили, гниды черножопые?! А?! Вы чего, Герцога свалить захотели, что ли? Выродки ссаные.
И в этот момент Барби, не выдержав напряжения, от страха громко пернул. Кто-то не выдержал и тихонько прыснул.
- Ладно. Сегодня за шутку зачту, - потихоньку выпустив пар, выцепив среди стоявших Болта, Герцог страшно на него посмотрел и вышел из столовой.
- Тьфу, сука, - сплюнул на пол Шпунт и вытер испачканные губы тыльной стороной ладони. - Говно собачье.
- А это считается? - пискнул Барби.
- Лучше заткнись, - посоветовал Шпунт. - Пердун херов.
* * *
- Спокойно, братуха, - сказал Болт, вслушиваясь в гвалт за стеной. - Я пойду.
Босые, в одних штанах, они со Шпунтом сидели на скамейке в каморке, отведенной под раздевалку, обматывая кулаки обрывками ткани. Дрались жестко и жестоко, с минимумом правил, до полного изнеможения противника. Однако убийства категорически запрещались, иначе в колонии никого, кроме охранников, давно уже не осталось бы. Впрочем, те в отборе тоже иногда участвовали. Подручные предметы, проходившие досмотр, не возбранялись.
Публика могла отвлекать дерущихся, но входить в круг было нельзя. Как для бойцов, так и для зрителей под абсолютным запретом находились любые вспомогательные материалы: ножи, заточки, гвозди, обрывки колючей проволоки… Это грозило карцером на месяц, то есть - проще сразу сдохнуть. Так что в поединщиков летели оскорбления, комки глины, тухлые яйца и прочий не опасный мелкий мусор.
Ставки принимались «джорджиками» и талонами на прогулку, продукты и сигареты. Отказа от похода в Хмарь не существовало, а вот «приз» был намного страшнее.
Рейд в административный корпус за таинственным содержимым сейфа.
Туда. Наверх.
- Что, опять? - удивился Шпунт. - И чего ты так туда рвешься?
- Не знаю. - Болт аккуратно снял очки и положил их рядом на скамью. Он не боялся, что кто-нибудь на них позарится: один раз они уже пропадали, однако подозрительно быстро нашлись. Наверное, Калинин повлиял. Хорошо еще не разломали или не сел никто. Новые линзы в нынешние времена сделать было невозможно, а другие подходящие добыть - это до Соликамска и обратно, да еще поди их там найди.
Болт и правда не знал, что каждый раз гнало его в лабиринт. Достаточно тяжелый, несмотря на нынешнее пищевое положение - сто двадцать килограммов мышц, он, скорее, таким образом хотел выместить накопившуюся боль по утраченной семье. Ударяя. Получая в ответ. Падая и вновь вставая. Раньше проще было: тянули куски проволоки, у кого короче, тот и шел. Но со временем наскучило, тогда и совместили «полезное с приятным». И главное, теперь он знал, ЧТО ему нужно.
Главной же изюминкой тотализатора было ставить друг против друга корешей или спевшихся.
- Готовы, красавицы? - просунув голову в дверь, пробасил рефери, который потом, невидимым из так называемой VIP-ложи, будет комментировать матч. - Айда на подиум, плясать пора!
Шпунт встал, поиграл упругими мускулами.
- Главное, не бзди, - дружески подмигнул он.
Все-таки вместе тогда на «грядку» сели.
- Я дырку заткнул, - усмехнулся в ответ Болт. - Только сковородки вот нет.
- Тогда нормалек, - согласился Шпунт. - Идем.
За дверцей находилось довольно просторное помещение. Небольшое круглое пространство, обнесенное ограждением из сетки по пояс, в центре освещали мигающие галогеновые лампочки, которые свешивались на цепях, а дальше, в полутьме, бесились и орали благодарные зрители. Истошно, до рвоты заходились цепные собаки, вооруженная охрана караулила ярусом выше. Напротив выхода красовалась надпись: «В Господа Бога уверовал в МЛС. До этого был грешен и мертв».
В этот раз ставки были пятьдесят на пятьдесят. Рослые мужики друг друга стоили. На представления и титулы никто не разменивался, поэтому, выйдя в освещенный центр, Шпунт с ходу заехал Болту в челюсть, чуть не выбив зуб. Публика взревела, заулюлюкала. Представление началось.
Тряхнув головой и прогнав яркие искры, Болотов ответил серией ударов в пресс. Отсутствие очков ничуть не мешало: где именно находится противник, он знал, а детали не имели никакого значения. Со всех сторон в дерущихся полетела всякая дрянь.
- Жрите! - задыхаясь от смеха, проорал толстый повар, и двое его помощников выплеснули на арену внушительный чан с какой-то вонючей, давно перестоявшейся гадостью, разящей плесенью так, что у всех находившихся рядом защипало глаза. Жижа быстро растеклась по полу, противники заскользили и рухнули наземь.
Толпа яростно заревела. Но тут выяснилось, что своими действиями повар немного подпортил игру. Босые бойцы, пытаясь встать, каждый раз снова валились на пол, в липкую бурду, а сблизившись, смогли только обхватить друг друга жирными руками, скользившими по телу.
- Эй, петушки, чо стесняетесь?! - подзадорил кто-то. - Мыльца подбросить?
Наконец Шпунт изловчился и, перевернувшись, ударил Болта обеими ногами в грудь. Тот задохнулся, отлетел, врезался в спружинившее ограждение. Но вместо того, чтобы вытолкнуть бойца обратно на ринг, как обычно бывало, кто-то накинул ему на шею цепочку и начал душить. Правилами это не запрещалось.
- Попался, с-с-ука, - незнакомо и вонюче дыхнуло в шею.
На арену тут же выбежал огромный доберман с чудовищно отросшими когтями. Этих собак, специально приберегаемых для боев, несколько дней морили голодом, чтобы выходило зрелищнее. Пес жадно вцепился в бок Шпунта, хлынула кровь. Толпа ревела от восторга.
Собрав последние силы, Болт со всей дури хватанул затылком назад. Хрустнуло, завыло, удавка ослабла, и Болотов рванулся на помощь другу, тут же упав в поварской жиже.
- Лови!
Откуда-то из толпы вылетела пара резиновых шлепанцев с кнопочными набойками для устойчивости - в таких обычно драили полы - и с коротким хлюпом упала у самых ног бойца. Судорожно напялив обувь, Болт подскочил к рычавшему над Шпунтом доберману и одним движением свернул кобелю шею.
- Су-ука-а! - отчаянно заорал кто-то в толпе.
Болт обессиленно опустился рядом с другом.
Он победил.
- Ты как? - тяжело дыша, спросил он Шпунта, у которого с бока свешивался лоскут кожи, вырванный псом. Протянул руку.
- Похудел немного. - Шпунт сплюнул на пол, где жир смешивался с кровью.
В помещении стало заметно тише. Было совершенно очевидно, что бой закончился. Выиграл Болт, а Шпунту светила пара недель в лазарете - тоже своеобразная роскошь.
Внезапно от входа раздался истошный мальчишеский вопль:
- Полундра! Герцога завалили!..
Герцогу сделали «арбуз»: во Второй чеченской так поступали с пленными русскими. Герои… Обвязывали голову сеткой и вскрывали по контуру голову тесаком, пока та не разваливалась на ломти. Голову складывали в ведро и поджигали. Или «лупоглазик» - заточенной ложкой выковыриваются глаза и в дыры вбиваются гвозди. «Чеченцев» в колонии было двое - Аптекарь и Буряков. С них и спросили с молчаливого согласия начальства.
За все.
Боялись.
* * *
Ася долго не могла заснуть. Притушив ночник, она в полумраке лежала под одеялом, вспоминая сегодняшний бой. Нет, она, конечно же, знала о тотализаторе, где лебеди жестоким мордобоем выбивали или не выбивали себе билет на встречу с Обходчиком или дорогу в Ад. Но сегодня девушка впервые увидела все своими глазами. Болт, голый по пояс, взмыленный, с кровавым оскалом, со стекающими на бороду алыми струйками… Она заставила себя досмотреть. Даже немного поставила под раскатистый гвалт толпы. Конечно же, на него.
Война сделала их такими или все-таки это врожденная червоточинка, живущая в каждом человеке и лишь ждущая своего часа, чтобы вырваться наружу?
Болт опять выиграл, измочалив противника так, что живого места не осталось. Зачем? Ведь теперь он снова пойдет туда, в бывший административный корпус, в настоящий Ад. Неизвестно к кому. А может, все лебеди хотели уйти хоть куда-то… Бились до потери сознания и пульса, чтобы сгинуть либо в обители Обходчика на техническом этаже тюремного корпуса, либо в гулкой тишине Ада. Уйти из «Лебедя», сбежать… От однодневья, от безвременья…
Ася заворочалась под одеялом, устраиваясь поудобнее. Ей вдруг вспомнилась сказка, которую ей, еще сопливой пацанке, как-то давно рассказал Мичурин. Сказку о трех друзьях - Белом Лебеде, Полярной Сове и Черном Дельфине. Мол, жил да был Дельфин, который рыбачить любил, и вот плавал он себе по озеру, плавал, пока Сову не встретил. «Чего один рыбачишь? - спросила Сова. - Давай вместе. Веселее будет. Я тебе в помощники, а ты мне рыбку с улова». На том и порешили. Дело заспорилось, Дельфин карасей хвать да хвать, Сова только успевай у него на спине складывать. И вот однажды увидел Дельфин лебедушку, плавающую у края озера, и влюбился в нее до беспамятства. Сова приревновала его, и ранним утром, пока Черный Дельфин еще спал, подкралась к лебедушке и выклевала ей глаза. Раненая красавица так и осталась лежать на мыске посреди озера. Побрезговал Дельфин незрячей калекой и продолжил рыбачить с Совой. А к лебедушке потянулись и насекомые, и мальки, и прочие зверюшки, и построили они большой дом, в котором стали все вместе жить…
И еще одна сказка ей нравилась. Про кока-колу.
Одиннадцать пустых банок колы стояли на полу. Такое положение их вполне устраивало. Но однажды пришел хозяин банок и начал в бешенстве топтать их. Банки мялись и корчились. После чего их свалили в пакет и вместе с пакетом выкинули в мусорный бак. Там было тесно и неудобно. Хотя банки и такое положение весьма устраивало. Даже после того, как хозяин решил сэкономить место в бачке - поработав ботинком.
Но все банкам было нипочем. Даже после того, как они попали на мусороперерабатывающий завод и были подвержены новому испытанию. Прессу. А потом из этих одиннадцати маленьких банок сделали восемь побольше. Накачали их пивом и продали новым хозяевам. Те прикладывались к ним от души: лизали, обсасывали. Потом мяли, топтали. Все было банкам нипочем. А и не должно было быть по-другому. Ибо на то они и жестяные банки, чтобы их пользовать. И реклама кока-колы здесь ни при чем. И антиреклама пива тоже.
- Как только он уйдет, задействуем план «А», - сквозь зубы, негромко обратилась одна банка к другой. - Мелкими перекатами, понятно?
- Ага, а чего дальше? - тоже негромко спросила рядом стоящая жестяная баночка.
- А дальше каждый спасается как может.
Тем временем находившийся в комнате очкастый парнишка схватил ружье, стреляющее пластмассовыми шариками, и вышел. Стоящие в углу пустые баночки попадали на бок и покатились в сторону выхода.
- Увеличить темп! Если этот очкарик вернется до того, как мы эвакуируемся, нам конец! - уже кричала главная банка.
В это время очкарик вернулся в комнату - видимо, что-то забыл. Перед ним предстала картина в виде восьми красных баночек, катящихся по полу к нему. Мальчонка встал как вкопанный. Ружье выпало из рук.
- Аа-а! Сволочи! - заорал очкарик.
- Врассыпную, - скомандовала главная банка.
Мальчик быстро пришел в себя, схватил лежащий у двери молоток и погнался за убегающими банками, которые бросились кто куда.
Первую банку он настиг, когда та пыталась проскочить у него между ног. Он замахнулся и со всей силы ударил куда-то под себя. Банка издала лишь слабый писк и отлетела в сторону. Такой успех подогнал в кровь мальчика адреналин, и он, скорчив садистскую гримасу, продолжил кровавое дело.
Две следующие банки он подловил при попытке забиться в угол. Разогнавшись, он эффектно подошвой тапка сплющил их об стену. В четвертую он запустил молоток. Та пыталась выпрыгнуть в окно, но страшное орудие пролетариата, перелетев через всю комнату, разбило окно и вместе с банкой улетело в неизвестность.
- И-ии-ха! - завизжал очкарик, подражая известным ковбоям из американских вестернов.
Оставшиеся баночки сгрудились у стены напротив садиста. Они знали, что им не прорваться. Противник слишком хитер и опасен. Такого злобного потребителя они видели впервые.
Мальчонка поднял с пола ружье и вогнал в него полную обойму шариков. Прицелился и выстрелил. Потом еще раз выстрелил и еще. Но желаемого эффекта не последовало. Те из немногих шариков, которые попали по банкам, отскакивали в стороны, оставляя маленькие вмятинки на корпусах.
Банкам нужно было на что-то решаться. Скоро этот троглодит сообразит, что пластмассовые шарики не причиняют никакого урона, и придумает что-нибудь посерьезнее. Решено было ломиться всем скопом. Так большая часть обязательно выберется.
И план почти сработал. Из четырех оставшихся банок выжила всего одна. И вовсе не главная - та погибла в общем замесе. Мальчик оказался слишком поворотливым и затоптал почти всех, сука. А банка, которая выбралась в итоге на улицу, была раздавлена проезжающим мимо «КамАЗом». Вот такая судьба у жестяных банок. Правда, не все так плохо. Некоторые люди из банок делают роботов, другие латают дыры в трубопроводе. А вообще этот рассказ полное, ничем не выдающееся, банальное говно. Автор не смог ответить на вопросы: зачем и почему. И совсем невнятно получилось ответить на вопрос: как. Чтобы стать хорошим писакой, нужно пахать и пахать, тогда злобный читатель не будет срать на тебя с верхнего этажа.
Прыщавый мальчонка сидит на стуле перед стоящими на полу пустыми баночками колы.
- Нету мочи мне сидеть и смотреть на баночки,
Так и хочется их пнуть, да не поднять мне тапочки.
- А ты бы не смотрел на нас и не мучился бы вовсе,
Шел бы погулять куда, может, даже в гости.
Мы всего лишь просто банки, ты не трогай нас,
Делом лучше ты займись, скушай ананас.
- Надоели мне гулянки, надоели гости,
Вас хочу я попинать, не хватает злости.
- Если ты уже не знаешь, куда деть свою энергию,
Выйди лучше погулять, учини комедию.
Найди парня ты покрепче, обзови его говном,
Да потом со всей дури врежь ему бревном.
- Ну а если он сильнее, выколет мне глаз.
Не хочу я делать это, лучше попинаю вас.
Отдаленный кряк баззера выдернул Асю из накатывающей полудремы.
Отбой.
Утром Болт отправится в Ад.
Глава 3. Лабиринт
2 ИЮЛЯ 2035
Гена очнулся спозаранку и, вставая с кровати, споткнулся о стоявшую рядом картину.
- Вот блин! - выругался он вслух. - Целую неделю одно и то же, сколько можно о нее спотыкаться.
После этого он принял твердое решение, что сегодня же повесит картину, и сразу отправился в сарай за молотком и гвоздями. Зайдя в сарай, он кинул взгляд на то место, где должен был стоять молоток - тот был на месте, покрытый сантиметровым слоем пыли. Гена протянул к нему руку, и внезапно резкий порыв ветра захлопнул дверь. Тогда Болотов заметил, что в темноте ручка молотка светится. Он аккуратно взял инструмент в руки и смахнул с него пыль, свечение стало ярче. Гена, как завороженный, смотрел на молоток.
- Чего уставился? - спросил незнакомый голос.
От неожиданности Болотов разжал пальцы - упав на пол, молоток пошевелился, и у него отросли маленькие руки и ноги. Инструмент встал и, потирая ушибленный бок, сказал:
- Ну и зачем было меня бросать?
Гена застыл на месте как вкопанный, впившись взглядом в РАЗГОВАРИВАЮЩИЙ молоток.
- Ну, и что ты уставился? Второй раз тебя спрашиваю.
Гена попытался что-то сказать, но вместо слов с его губ слетали нечленораздельные звуки.
- Так, теперь он будет мямлить, - обращаясь скорее к себе, чем к Болотову, произнес молоток.
- Кто… что… кто ты такой? Чего тебе нужно? - с трудом выговаривая слова, спросил Гена.
- Я рад, что ты снизошел до разговора. Что касается того, что мне от тебя нужно… Ничего. А вот тебе, видимо, раз ты меня разбудил, нужно что-то от меня. Чего же ты хотел?
- Я… я… хотел прибить к стене картину.
- Исполняю! - Молоток щелкнул изящными пальцами и…
Болт проснулся.
Первым, что он увидел, была картина, висящая на стене камеры. А рядом на тумбочке лежал самый обыкновенный молоток.
* * *
«Пошло оно в жопу, - с досадой думал Болт. - С троих, это ж сколько тащить».
- Сколько влезет, - не пощадило начальство. - Приоритеты знаешь. А че как, еще слетаешь. Страх делает тебя пленником… Не бзди.
Суки, м-мать.
Оранжевый тусклый свет, узкой полоской льющийся в приоткрытую дверь административного корпуса, едва освещал небольшую площадку, где Болт цеплял карабин своей «линии жизни» к торчащей из стены погнутой арматуре. К железке крепились еще три туго натянутых троса, уходящих вслед за ступеньками лестницы куда-то наверх, во тьму. В Аду, бывшем административном корпусе, всегда непостижимым образом царила темнота, даже если на улице ярко светило солнце. Тросы - красный, зеленый, желтый. Женька Красин, Витька Сурьма и Ванька Дрын. Красин пропал недавно, а Сурьма с Дрыном черт-те когда.
Покончив с крепежом, Болт подергал трос, проверяя натяжение, и еще раз осмотрел подающую катушку на ремне. Вроде порядок. Без «линии жизни» в Ад не отваживался входить ни один смельчак. Она гарантировала хоть какую-то уверенность не заблудиться и вернуться обратно. Сейчас три нити отчетливо и ясно говорили только одно: трое остались где-то там. Наверху. В чудовищном, неизведанном лабиринте.
Болт посмотрел наверх, где во мраке терялись облупившиеся стены, ступени лестницы, засыпанные сухими лохмотьями зеленой краски, и натянутые кабели трех цветов.
«Словно космонавты», - почему-то подумал он.
По этим «линиям» выходящий в рейд без труда мог отыскать тела менее удачливых собратьев, снять с них драгоценный инвентарь и даже обнаружить что-нибудь важное, найденное ими в помещениях трехэтажного корпуса. Но самое главное - карта и связка ключей от нескольких помещений, в которые они все это время так тщетно пытались попасть. Каждый поход в Ад дополнялся новыми метками, позволявшими обреченным до самоубийственного отчаяния мужикам вновь и вновь прокладывать себе путь туда, наверх, где давным-давно все стало страшным, смертельно опасным и чужим. Каждый раз с путеводителя тщательно снимали копии, но новые сведения были воистину бесценны, потому что корпус имел свойство меняться. Добавлять повороты, укорачивать или удлинять лестницы, менять местами кабинеты. Раскладывать «ништяки». Подсовывать ловушки.
Болт стремился прорваться в служебный кабинет Калинина, туда, где врач по знакомству хранил личные вещи названого младшего брата. В день ареста, а взяли Болта прямо на работе, у него при себе было несколько вещиц, так, безделушек-пустышек. Но сейчас это были для него самые важные вещи на свете.
Болотов вздохнул и, сняв защитный предохранитель, слегка потравил трос, проверяя работу катушки. Хреначит, падла.
Не хотелось идти. Но он сам вызвался вместо Шпунта, хоть и выиграл бой. А за базар… Болтуны по аксиоме долго не живут. А уж тем более сейчас.
- Че, ссышь? - участливым голосом негромко спросил дежурный, просунув голову внутрь помещения и слегка перекрывая свет.
- Ссу, гражданин Данилов, - честно сознался Болотов, продолжая проверять снаряжение.
- Не бзди, вернешься. Аду троих пока явно хватило, сегодня тишина как в морге, хе-хе. Главное, карту с ключами пошукай. Может, хоть ты до места допетришь.
Хорошо, выходил с утра - после густой овощной похлебки на сале и переклички, в которой, в общем-то, уже не было никакого смысла. Дольше можно продержаться.
Шапка, бушлат вместо бронежилета поверх рабочего комбинезона. Мачете с привычной рукоятью-пистолетом в ножнах на бедре, подсумки, на груди мотоциклетный кофр без крышки, куда собирать найденное. На ногах слатанные незадолго до Катастрофы ладные военторговские берцы Bafokeng 760/3 на тугой шнуровке - и как впору пришлись, завезти успели только под один сорок третий, к подошвам которых крепилась толстая набойка из технического поролона, чтобы не производить там лишнего шума. Умно, что сказать. Хоть как-то, но берегли, не просто голышом гоняли.
Часы, фонарь…
«Аптека», - подытожил Болотов и хмыкнул.
Но самое главное, на лбу у него был драгоценнейший ПНВ, без которого предстоящая вылазка была немыслима. Динамо-фонарь разрешалось включать только в крайнем случае, дабы не привлечь чего, а уж тем более Обходчика. Хотя чего у них тут на острове было… Хмарь. Одного этого уже достаточно. Только мало помогало, как показывала практика. Фонари исправно возвращались, а вот владельцы нет. Об огнестреле даже мечтать было запрещено. На погибшего тратили лишь одну гильзу, и то под своеобразный гробик, в который засыпалась щепотка пепла и засовывался клочок бумаги с кликухой «отъехавшего». Форпост был, пожалуй, самым маленьким кладбищем во всем мире, хоть из лейки поливай, авось гильзы оплеванными душами прорастут - по сравнению с той гигантской братской могилой, в которую превратилась Земля.
Респиратор не требовался, фон в «Лебеде» стоял нормальный. Но средство фильтрации воздуха все равно носили, хоть и для иной цели. Да и дозиметр таскали, береженого…
- Ладно, с богом. - Голос перекрестившего его Данилова вывел Болта из задумчивости. - Ты это… стучи, как чего… Ну, ты знаешь.
- Без сопливых разберемся.
Тяжелая дверь с негромким шумом поползла назад. Болт провел пальцем по тросам, сверху вниз, словно перебирая разноцветные струны, и еще раз подергал свой, провисший нижний. Гитара была не настроена. Оставалось надеяться, что его аккорд не будет последним.
Шлюз с лязгом захлопнулся, и Болт оказался во тьме. Сняв очки и на ощупь аккуратно засунув их в карман бушлата, он спустил на глаза с тихим писком проснувшийся ПНВ, и подрагивающий мир вокруг стал сочно-зеленым.
Изумрудный ад, м-мать.
- Клал я на тебя болт.
Смотря под ноги, Болотов стал неторопливо подниматься наверх, осторожно травя за собой разматывающийся шнур.
* * *
Болт поднялся на второй этаж - отделившийся от остальных бурый в лучах ПНВ трос Красина уводил вправо. План был прост: найти карту с ключами и, обследуя окрестности, спокойно спускаться, приближаясь к выходу - «спокойно» было ключевым словом - и стараясь не думать о призраках, всевозможные байки про которых со вкусом травились повсеместно после отбоя.
Щелк, щелк, щелк…
Свободная рука привычно легла на рукоятку мачете.
Тяжело ступая, он шагнул и тут же замер, услышав под ботинком шелест стеклянной крошки. В окружающей тишине звук показался оглушающе звонким.
Трос Красина здесь уже лежал на полу, протягиваясь по коридору и исчезая за углом. Двинувшись вдоль троса, Болотов смотрел под ноги, где на толстом слое пыли, среди разного мусора еще были различимы следы.
Еще между этажами он заметил, что характер следов Красина изменился. Сначала они были ровные и четкие, как и должно быть, когда наступаешь на поверхность полной стопой. Но потом расстояние между ними увеличилось в несколько ступенек, будто Женька неожиданно начал прыгать. А здесь уже создавалось ощущение, что он вообще стал передвигаться на цыпочках.
Уловив тошнотворный сладковатый запах, Болотов поспешно натянул намордник респиратора. И только повернув за угол, понял причину этих метаморфоз. Быстро огляделся, проверил коридор, по которому только что шел и, зафиксировав свою «линию», присел на корточки рядом с товарищем.
Красин бежал. Несся, не разбирая дороги, несмотря на снарягу и даже не бросив хабар. Спасался от кого-то или чего-то, что подстерегло его между первым и вторым этажами. Болт снова огляделся. Что бы ни преследовало горе-одиночку, но, настигнув его здесь, следов оно не оставило. И не тронуло трос, заканчивающийся в банке катушки на ремне распластанного в куче мусора Красина.
Крови, да и вообще каких-либо телесных повреждений или увечий, на первый взгляд не наблюдалось. В раскрытом рту несчастного белесые черви доедали язык. Поборов приступ тошноты и осторожно стянув с распухшего лица Женьки линзы визора, Болотов вздрогнул, наткнувшись на стеклянный взгляд широко распахнутых глаз, в котором застыл нечеловеческий ужас.
Что же такое увидел Красин перед смертью, что буквально законсервировало его глазные яблоки? Лучше не знать.
Убрав визор в сумку на груди, Болт стал шарить в карманах разгрузки трупа, нащупывая драгоценные ключи и карту. И то и то обнаружилось в наременном подсумке, чему Гена несказанно обрадовался, избежав необходимости шарить под одеждой, где разлагалась смердящая плоть. Спрятав находки в нагрудный карман, Болт разоружил Красина и проверил его сумку. Не густо - кастет, стандартный набор ходока - видимо, Женька успел навестить Сурьму или Дрына, кое-какая мелочь явно из камер, да и, собственно, все. Выходит, и он не дошел.
Бляха…
Откуда-то из недр здания эхом разнесся странный металлический звук - то ли упало что, то ли ставня на ветру хлопнула. Болт некоторое время прислушивался, а потом заторопился, пакуя вещи Красина.
Одежду заберут позже, когда тело окончательно разложится, и к тому же это будет не он. Хотя… Это решать будет проволока. Скелет же сгребут в мусорный мешок и снесут уже не в общую душевую, негласно превращенную в склеп, а в крематорий. Ходокам не улыбалось каждую вылазку наталкиваться на разбросанные по этажам останки сокамерников.
Покончив с сумкой, Болт посмотрел на товарища по несчастью и, оторвав клок от старой газеты, валявшейся рядом, аккуратно пристроил ему на светящиеся серебром глаза. Поднявшись и сняв с предохранителя катушку, двинулся обратно к лестнице, сматывая за собой свой и Красина тросы. Последнему он был уже без надобности.
«Линии» Сурьмы и Дрына парой уходили в глубину второго этажа налево. Положив на пол катушку Красина, Болт спустил на бороду «сопелку» респиратора. Тяжелый воздух пустой тюрьмы сейчас показался даже свежим и вкусным.
Щелк, щелк, щелк - успокаивающе отзывалось мачете на бедре.
Здесь следы были уже практически не видны, и ориентирами служили только зеленый и желтый тросы, уходящие в темноту коридора - один налево, другой направо. Продышавшись и снова натянув намордник, Болт двинулся влево, по более различимым следам Сурьмы. Через метров двадцать в зеленом мареве ПНВ проступил скрюченный силуэт с повисшими плетьми руками, прислонившийся головой с рыжими жидкими волосами к запертой двери изолятора.
Как и предполагал Болт, Сурьму успел найти Красин: на трупе кроме разгрузки не было никакого инвентаря. Нагрудная сумка пустовала. Но если он тут побывал, где следы? И почему он не отцепил «линию», как полагалось? Разглядывая пол, Болотов различал только еле видную старую цепочку от подошв, и свежую, свою собственную рядом.
- Хрень какая-то.
А вот внешний вид Витьки заставил содрогнуться. Из проломленного лба Сурьмы, превращая лицо в зловещую маску и пачкая дверь, на пол натекла приличная лужа запекшейся крови, в окулярах ПНВ чернея расползшимся мазутным пятном. Скрюченные пальцы в изодранных перчатках, сточенные до мяса ногти, от которых по двери от смотрового окошка вниз тянулись десять неровных кровавых полос. В повернутой к Болту щеке зияла неровная дыра, в которой виднелись кривые зубы.
Заглянуть в окно не получилось, помешала намертво приржавевшая задвижка. Выходило, увидеть помещение Сурьма не мог, тогда что он… услышал такого, что бился и рвал пальцы в клочья, пока не отдал концы?
В тюрьме помнили историю с одним из первых ходоков, который еле приполз обратно. Захлебываясь кровавыми пузырями, трясущийся в горячке, он умолял помочь ему с дверью, так как в комнате для свиданий его жена с сыном ждет. Зовут они его, смеются. Времени-то на встречу мало… Так и не оправился, совсем чердак снесло. А через неделю вовсе отъехал, так и не покидая лазарета. После этого помеченное черепом и костями помещение на первом этаже обходили стороной, на всякий случай затыкая берушами уши.
Выходит, Болт натолкнулся на новую аномалию? Он приблизился к двери и прислушался. Ничего. Но место все равно нужно будет пометить и приписать к нему знак вопроса. Он оглядел труп и опустился на колени, расшнуровывая ботинок мертвого коллеги. «Тебе-то уж точно теперь не понадобится».
Затем, сняв с ремня катушку Сурьмы, Болт зашагал обратно, на ходу глянув на часы. Оказалось, он бродил уже добрый час, хотя ему думалось, что он отсутствовал минут пятнадцать-двадцать. И за все время, не считая того звука на третьем этаже, пока никаких происшествий. В первую же вылазку Болту чертовски, сказочно фартило.
Переплюнь, а то жопу сглазишь, одернул он сам себя.
Щелк, щелк, щелк, щелк…
Добравшись до площадки, Болт положил катушку Сурьмы рядом с катушкой Красина и, по обыкновению немного продышавшись, двинулся за последней, желтой «линией», для очистки совести решив проверить все наверняка.
Вот тут его ждал сюрприз. И весьма неприятный.
Накаркал.
Коридор заканчивался тупиком.
Конец троса Ваньки торчал из банки катушки, зажатой между стеной и приоткрытой дверью одного из кабинетов. Изнутри сочилась тьма.
Болт вздрогнул, чувствуя, как покрывается гусиной кожей.
На двери размашисто было намалевано «ТЫ». Чем-то бурым с потеками. Чем, гадать не хотелось.
Больше ничего. Ни признаков борьбы, ни тела, ни хабара - ничего. Пыль, гряз, спертый воздух давно покинутого помещения. Катакомбы.
Впрочем, так оно и было.
Попасть внутрь кабинета Болт не смог - покрытая ржой туша двери не давалась ни в какую. И если честно, Болотову хотелось убраться отсюда как можно скорее.
Но что же случилось с Ванькой?
Неужели кто-то побывал здесь и отнес останки ходока в склеп? Но он бы знал об этом. Да туалетом и не пользовались-то уже сколько лет ни по прямому назначению, ни с появлением крематория. И почему в таком случае не забрали остальных…
И эта надпись… Хрень.
Но по правилам он должен был проверить. Оставив катушку на месте, Болт пошел назад к лестнице, двигаясь к туалету. Он был в склепе лишь однажды, но даже сейчас, увидев череду черных, покрытых пылью мусорных мешков, содрогнулся.
В первые дни обитатели колонии еще не наладили систему кремации, а когда окончательно запечатались, на улицу казались только в масках - вонь от трупов не попавших в колонию несчастных стояла чудовищная. Голодные собаки, а потом уже и обезумевшие люди, борясь за остатки жизни, у стен пировали долго. Заткнув уши, дежурные на вышках старались смотреть куда угодно, только не вниз. Страшно кричали люди.
Кости убрали многим позже. Взрослые и, что страшнее, детские, поменьше, - если оставалось что-то, кроме кровавых лохмотьев, бывших когда-то одеждой.
В бывшем сортире лежали Первые. Ходоки, медики, милицейские и охранники, да просто обычные люди - те, кто выбирался за периметр в догорающий город. Герои. Пройдя вдоль них, он вернулся, чтобы убедиться наверняка - следов нет.
Да какого черта тут происходит?!
Болт оглядел темное помещение, поводя лучом фонаря. Побитый кафель остался, а вот все, что отвинчивалось или выдиралось - двери кабинок, унитазы, писсуары, умывальники, - унесли еще в первые дни после Катастрофы. И зеркала. Особенно зеркала.
Уже разворачиваясь к выходу, Болт краем глаза зацепил в дальнем углу какое-то движение. Или показалось?
Он сделал несколько шагов, присматриваясь.
Не может быть. Но как его могли здесь оставить? За столько лет?
Забыли в спешке? Вероятнее.
Болт остановился, смотря на размытое зеленое пятно в отражении единственного уцелевшего зеркала, в окулярах бывшего лишь черным провалом. Сколько лет назад он мог спокойно стоять перед зеркалом, собираясь на работу? Тысячу. Миллион.
В другой жизни и другой Вселенной.
Болту вдруг захотелось посмотреть на свое отражение собственными глазами. Задрав визор на лоб, он взглянул в глаза ссутулившегося человека напротив и вдруг понял, как он устал. За все это время после войны. Просто устал так жить. Устал от одинаковых рож, приевшейся жратвы, от сраных распорядков.
От всего. До омерзения и тошноты.
Но поделать ничего не мог. Грустные глаза, которым очки с каждым годом требовались все сильнее, белые нити в бороде…
Болт еще раз посмотрел и, стянув перчатку, дотронулся до мочки уха.
До ареста он носил в ухе серьгу, подарок жены, потом ее конфисковали, разумеется.
Только вот в отражении серьга была.
Глюк какой-то. Может, слишком долго смотрел в визор и глаза еще не привыкли… Болотов протянул руку, чтобы тронуть отражение, и с ужасом понял, что пальцы коснулись чьей-то липкой холодной кожи…
Зеркала не было.
По ушам хлестнула сирена, и только через мгновение отдернувший пальцы Болт понял, что это истошно орет он сам. Он шарахнулся к выходу прямо по хрустящим костям. Вывалившись из склепа, Болт, продолжая орать, не разбирая дороги понесся в сторону выхода. На лестнице он споткнулся об катушки и кубарем скатился по ступенькам вниз, крепко саданувшись лбом. Что-то жалобно хрустнуло.
Добежав до шлюза, Болт с такой силой замолотил в дверь, что перепуганный дежурный не сразу открыл.
- К-кто там?.. - хрипло ожил на стене динамик.
- Я!!! - сажая связки, ревел Болт. - Открывай, твою мать!
- Пароль?
- Ты охренел, сука?! Я один выходил!
- Пароль, - дрожащим голосом испуганно настаивал изнутри Данилов.
- Курган!!! КУРГАН! Открывай, говорю!
Но дежурный не торопился, и Болотов уже начал звереть от отчаяния, когда шлюз, наконец скрипнув, стал отодвигаться в сторону. Не став дожидаться, когда дверь откроется полностью, Болт, наплевав на свои габариты, втиснулся в проем, опрокинув на пол заоравшего от неожиданности охранника, из руки которого вылетел пистолет.
Развернувшись, Болт закрутил ручку вентиля, быстрее закрывая спасительную преграду. И только когда створа встала на место и задвижка была опущена, он привалился спиной к двери, тяжело дыша загнанным зверем.
- Т-ты, твою мать, что… - со смесью страха и обиды исподлобья зыркнул Данилов, нашаривая на полу пистолет. - Что… Ч-что там…
Начиная справляться с дыхалкой, Болт открыл было рот, как вдруг с той стороны о створу что-то сильно ударило.
- А-а-а!!! - завизжал боец, трясущимися руками наставляя пистолет на Болта.
- Опусти ствол, придурок! - в свою очередь закричал Болотов, как ошпаренный бросаясь от двери.
- ЭТО ЧТО?!
- А Я ЗНАЮ?!
- Чего орете, козлы?! - В комнатку влетел начальник смены Захаров. - Я только засыпать начал.
- Изыди… изыди, - не опуская руку, в которой дрожал пистолет, жалобно лепетал Данилов. - Ангела-Хранителя призываю…
- Че ты там бормочешь? - проворчал Захаров. - Мозги себе призови. Ствол убрал.
Он выдернул пистолет из рук дежурного.
- А ты, Болтяра, рано чего так? Набрал?
- Что-то есть, - бледными губами пробормотал Болотов.
- Глянем. - Начсмены шагнул ближе, открыл крышку висевшего на груди Болта мотоциклетного короба и заглянув туда, плюнул. - Говно, - заключил он, бросая крышку на место. - Еще неси. И этого пердуна с собой забери, авось вдвоем лучше управитесь.
- НЕ-ЕТ! - во всю глотку заголосил Данилов. - Я туда не пойду.
- А в изолятор пойдешь? Зассыха, - презрительно бросил Захаров. - На.
И, сунув дежурному его пистолет, ушел обратно.
- Идем, - немного успокоившись, сказал Болт. - Карту дополнять будешь…
Данилов что-то буркнул, руки у него еще тряслись.
Ну хоть вдвоем. Не так страшно.
* * *
- Ну и на хрена ты опять влез? - устало спросил Калинин, опершись на стол и исподлобья смотря на стоявшего перед ним Болотова, под правым глазом которого багровел здоровый фингал от падения.
- Так по чести же, - пожал печами тот.
- По чести… Аське я бы что сказал?
- Я вроде в женихи не записывался.
- Ладно. Показывай, что там у тебя.
Болт послушно поставил на столешницу мотоциклетный кофр и, подождав, пока Калинин расчистит место, вывалил содержимое. Пока главврач деловито копался в давно обесцененной дребедени, стоявший Болт смотрел поверх кресла Калинина на старую мозаику-пазл, изображавшую витрувианского человека. Когда-то давно на уроках рисования долго собиравший головоломку один из зэков, бывший архитектор, с какого-то перепугу, вернувшись из Хмари, нарисовал поверх «полураспятого» идеально пропорционального человека план-карту «Лебедя», помечая особенными знаками какие-то ему одному ведомые закоулки. Этот пазл видел не каждый. В нем не хватало одного-единственного фрагмента - в голове.
- Нет, нет… - бормотал тем временем Калинин, низко склонившись над столом. - Да вы что, издеваетесь все, вашу мать, сам туда же клал…
- Опять мимо?
- Опять, - с досадой выдохнул врач. - Ладно, забирай обратно, разделите там как-нибудь между собой.
- Ты бы хоть сказал, что искать. Авось легче было бы. Туда ползать, знаешь, тоже не цацу танцевать, - сгребая хлам в короб, Болт еще раз мимоходом глянул на картину.
- Все-таки странный, да? - меняя тему и перехватив его взгляд, сказал Калинин. - Обычно ведь колонии в зданиях монастырей располагали, поэтому как почти крепость. Ее нарисовать-то и хотел, а получился наш «Лебедь». Его изначально как тюрьму возводили.
Когда Болт закрывал за собой дверь, то вдруг почувствовал, как холодеет от очевидной, все время бывшей у всех на виду догадки.
Глава 4. По делам его
3 ИЮЛЯ 2035
Как и предполагал Болт, Мичурин принял «особые меры предосторожности», просто навалив на мешки с семенами большие, вставленные друг в друга и перевернутые тяжелые горшки. Возиться с ними времени не было. Бегло осмотрев мешки и ящики, он нашел знакомый рисунок, но, поскольку напрямую забрать черенки было нельзя, стал осматривать землю, мало ли выпало что. Вспарывать же мешки - только себя с потрохами сдавать. Немного пошарив вокруг, он наконец наткнулся на небольшую луковку и сжал ее в кулаке. Ладно. Что вырастет, то вырастет. В конце концов от души, да и времени у него уже совсем не было. Раз лежала рядом с «цветочными» ящиками, так может, орхидея какая.
Выйдя из теплицы и притворив дверь, он с большой осторожностью направился к баракам.
Оказавшись в камере, Болотов упрямо забил ботинок как можно глубже за толкан и, едва коснувшись подушки, моментально провалился в сон.
* * *
Хоронить Герцога собирались вечером. Ася, повязав поверх джинсов простынку - пара юбок у нее была, но выше колен, собрала косу, накинула на голову платок, взяла Библию и пошла к отцу Иннокентию, настоятелю храма Святой великомученицы Анастасии Узорешительницы и святителя Николая, архиепископа Мирликийского.
- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас. Аминь. - Постучав, она открыла тяжелую дверь и вошла внутрь полутемного помещения церквушки.
Гроб с бугром был уже поставлен посредине, и над ним, что-то едва слышно бормоча, склонился дьякон Егор, позвякивая какими-то инструментами.
- Здравствуйте, - произнесла девушка.
- А, Ася, - поднял голову Егор. - Он у себя, проходи.
Ася пошла к знакомой дверце, прижимая к груди книгу и вновь ощущая странное чувство, будто иконы, во множестве развешанные по стенам, двигаются. Проходя мимо гроба, в котором лежал Герцог со скрещенными на груди руками, она обратила внимание на блюдце, стоявшее рядом на стуле, в котором посверкивало что-то золотое.
Поймав ее взгляд, Егор с какой-то плохо скрываемой неловкостью пробормотал:
- Иди-иди, мне работать надо.
У отца Иннокентия, как всегда, было натоплено. Вкусно пахло ладаном и чем-то еще. На старенькой печи посвистывал чайник.
- А, пришла, - поднялся навстречу Асе старенький отец Иннокентий.
- Благословите, батюшка.
- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Господи Иисусе Христе Боже наш. Помилуй нас, аминь.
Отец Иннокентий прочел над склонившей голову девушкой короткую молитву и указал на стул.
- Дочитала поди?
- Да. - Ася послушно опустилась на указанный стул, пока батюшка закрывал дверцу, за которой возился с гробом Егор.
- И?
- Мне кое-что непонятно, - ответила Ася, вслушиваясь в странные звуки, доносившиеся оттуда, где был установлен гроб. Что-то похоже на «клац-клац».
- Чай? - предложил священник, снимая с прокопченного чугуна чайник.
- Да, пожалуйста.
- Так и что же тебе непонятно?
- Апокалипсис. Война. - Ася поправила косынку и положила книгу на столик.
- Так.
- Здесь написано, что Апокалипсис случился не сразу. Но ведь войны-то и не было как таковой. Все погибли разом.
- Да, - кивнул отец Иннокентий. - Сначала отключился свет. Упали самолеты, и вся техника, созданная человеком, вмиг умерла.
- Наш Апокалипсис не похож на тот, что в книге. И вообще, почему мы остались здесь, а не попали в Рай или в Ад?
Клак-клац-клац - звонко по блюдцу. После пары секунд тишины в дверь постучали, и в комнатку заглянул Егор.
- Батюшка, белыми шьем?
- Да белыми, белыми. Ступай. - Священник вздохнул и, разливая ароматный напиток по кружкам, неспешно проговорил: - У католиков, Ася, было еще понятие Чистилища, помнишь, я рассказывал? Так вот, человечество наказало само себя…
- Войной? - не поняла девушка.
- Жадностью. Алчностью. Трусостью, - ответил отец Иннокентий, присаживаясь напротив Аси. - В последнее время я думаю, что это самое Чистилище стараниями людей все-таки появилось. Эдакое нечто вроде тамбура между Раем и Адом… Наша Земля.
В дверь снова постучали.
- Простите, батюшка… - Егор замялся и показал садовые ножницы. - С лицом я закончил.
- Под корень делай.
- Ясно. - Егор исчез.
- Но ведь здесь написано, что Бог любит всех и каждого, почему он это допустил?
- Потому же, почему Он создал Землю, - мягко улыбнулся священник. - Это не ведомо никому.
- А зачем Он допустил Войну? И почему погиб Герцог?
- Ты веришь в Бога?
- Я Его не видела, - задумчиво нахмурила брови Ася. - Но получается, что Он - самый крутой решала?
Отец Иннокентий растерянно моргнул, подавил смешок и степенно кивнул:
- Он создал Землю и всех нас. Выходит, так. Но мы же договорились: никаких блатных слов.
- Извините.
- Знаешь, был такой раньше светлый христианский праздник Пасха, в котором на землю сходил Благодатный Огонь.
- Огонь?
- Да. Крестный тебе не рассказывал?
- Нет. Но как? - недоверчиво спросила Ася. - Прямо так и сходил? Откуда?
- То таинство было Великое. Господь как бы посылал нам весточку. И было предание, что в тот час и день, когда не сойдет Огонь на входящего в специальную келью священника, дни мира сочтены.
- А если у него зажигалка была?
- Нет. Служителя обыскивали. Это настоящее чудо, дочка.
- И в тринадцатом он не сошел, да? - со скепсисом догадалась Ася.
- Да нет, - вздохнул батюшка. - Сошел. Только мы замест Бога все для себя сами решили. Грешные дураки. Следом сошел и другой огонь…
- Простите, - смутилась Ася. - Я не понимаю… Поэтому у нас на часах нет стрелок?
- О чем ты? - не понял батюшка.
- Ну, чтобы дни не считать.
- Да… - помолчав, ответил отец Иннокентий. - Может быть. Наверное. Не знаю, дочка. Разве это важно сейчас.
- А где он сейчас?
- Бог? Везде.
- А почему Он не помогает нам?
- Испытывает. Видит, что натворили. Надеется, что одумаемся. Только вряд ли, поздно уже…
- И кому теперь верить… А Герцог? - Ася бросила взгляд на гроб. - Что он сейчас?
- То нам неведомо, - вздохнул священник и покачал головой. - В любом случае у вас сейчас дела поважнее. Нового бугра выбирать придется. Им придется.
- Вы же сказали, без блата.
- Прости, дочка. Забылся. Но времена нынче такие. Сам ведь не без греха.
- Зачем?
- Чтобы порядок был… Но тебе не стоит. Не надо.
В каморку зашел Егор, поставил перед отцом Иннокентием прикрытое салфеткой блюдце.
- Готово.
- Молодец. Ступай с Богом.
Егор ушел, а отец Иннокентий, помедлив, снял салфетку. На блюдце лежали золотые зубы и яркие кровавые перстни Герцога. Асю передернуло.
- У нас теперь нет времени, дочка… После похорон стая будет голосовать за нового бугра.
- И что будет? - сглотнув вязкую слюну, тихо спросила Ася.
- Война будет, - ответил священник, набросил салфетку обратно и отпил глоток чаю. - Грызня за трон. Нужна система, порядок. Его нельзя нарушать.
- А зачем вам… это?
- Хабар, - внезапно цинично ответил отец Иннокентий. - И память.
Почувствовав подкатывающую к горлу тошноту, Ася встала.
- Я, пожалуй, пойду.
- Тебе бы исповедаться да причаститься.
- Поняла.
Идя к выходу, девушка мельком взглянула на гроб, в котором лежал Герцог. Лицо его казалось каким-то серым, губы были зашиты белыми нитками, словно зачириканы маркером, а скрещенные на груди кисти под кровавыми тряпками стали короткими, как у ребенка.
Вернувшись к себе, Ася сорвала с головы платок, посмотрела на себя в осколок зеркала. А потом упала на кровать и зарыдала, уткнувшись в подушку.
* * *
Герцога кремировали по всем обычаям как церковным, так и нововведенным тюремным, положив голое тело на решетку - драгоценные шмотки и парусину уже давно тратить перестали, а цацки и пробрякухи с золотыми зубами будут потом специально разыграны на аукционе - в большой чугунный бак. Раскрывался он наподобие барбекюшницы - хоть сравнение было точным, но и довольно зловещим. Когда отец Иннокентий заканчивал отпевание, прокопченная конструкция с ржавым стоном закрывалась, и в ее бока ввинчивались несколько трубок, подсоединенных к метановым огнеметам. Ну а дальше привычное дело техники: прибавить-убавить, подождать, пока остынет, отсыпать щепотку того, что когда-то было криминальным авторитетом, в пустую гильзу и заткнуть бумажкой с криво выведенной погремухой. Остальное поместить в коробочку и положить в крохотную могилу - словно для кошки какой - на территории церкви.
- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь, - в который раз перекрестился отец Иннокентий, большим пальцем вдавливая гильзу с остатками Герцога рядом с остальными «гробиками».
Так попрощались с последним криминальным авторитетом колонии.
* * *
Солнце опускалось за линию горизонта, по небу ползли тяжелые грозовые тучи. Последние лучи скользили по бескрайней степи, когда меж камнями ползком пробирался разведчик Железных. Впереди виднелась его цель - огромный склад боеприпасов.
Было уже совсем темно, когда Железный вытащил из заплечного ранца очки ночного видения и натянул их поверх каски. Теперь окружающие предметы он видел куда лучше. Внезапно начался дождь, а поскольку очки не были водонепроницаемыми, разведчик поспешил их снять и поскорее спрятать обратно в ранец. Теперь перед ним стоял вопрос: что делать дальше? Даже если он доберется без очков до базы, то есть вероятность, что от воды они уже испортились, а там, в темных коридорах, без них он просто заблудится, и скорее всего тогда его убьют. Железный решил, что очки каким-то образом нужно проверить прямо сейчас, но как их не залить? Взгляд разведчика упал на старую ржавую трубу, внутрь которой он с легкостью мог залезть. Забравшись в трубу, он надел очки и покрутил головой.
Порядок. Можно двигаться дальше.
Глава 5. Ожидание
УТРО 4 ИЮЛЯ 2035
В тусклых лучах едва пробивавшегося раннего солнца нависавшая над колонией Хмарь была похожа на вату, щедро облитую золотом. Кочет трижды «позвал солнышко на небо», и в птичнике деловито заворочались наседки в ожидании бабы Мани с тазом зерна. Огласились хрюканьем пахнущие тяжелым духом зверя загоны.
Отец Иннокентий зазвонил к заутрене. У открывшегося «ларька» выстроились нетерпеливые мужики за сигаретами. Табака нормального, конечно же, давно не было, поэтому пользовали местную травку, к которой, к слову сказать, довольно быстро привыкли. Тоже иногда как валюта шла.
Было влажно с ночи, но дышалось хорошо.
Первым в свои владения пришел Савелий Павлович и стал раскрывать теплицы, с удовольствием вдыхая загустевший за ночь, настоявшийся аромат зелени. По нынешним меркам можно было с уверенностью сказать, что в огородах Мичурина росло практически все и созревало по два раза в год. Огурцы-помидоры, перцы, баклажаны-кабачки-тыквы, всевозможная мелкая зеленушка для супов и салатов, зерно для баланды, скота и птицы, кукуруза, крыжовник и малина, даже умудрились подняться пара яблонь и одна слива. Ну и конечно же, мать-картошка, над взошедшим полем которой было распято пугало в истлевшем бушлате и с покачивающимся на ветру шлангом. Такая и сякая, белая и розовая, выбирай не хочу. Глаз не нарадуется. Кое-какая травка и табак тоже росли.
Не забыл Савелий Павлович и про различные подкормки и удобрения, которые за последние годы берег как зеницу ока и тратил только в особых случаях - у старика и так все перло как на дрожжах. Этому в основном способствовала продукция, щедро поставляемая из сортиров и хлевов. Не, ну а че, куда девать-то? Не пропадать же добру.
Молодец был мужик. Всю колонию кормил, а в свое время народ ворчал на частников. Косился. А вон оно вышло-то как.
Послышался шорох крыльев, и на плечо Палыча опустился сычик.
- И тебе доброе, малыш, - поприветствовал старик. - Хозяйку привел?
Вскоре подтянулись остальные. Колония просыпалась.
* * *
Пил бы, ел бы, срал бы, спал бы, да не работал николды. Вор ворует, остальные вкалывают.
Болт поправил очки и снова приналег на лопату.
«Пленные румыны» наваливались на картошку. После вылазки в Ад ему перепала пара «джорджиков» и наряд на свежем воздухе. И на том спасибо. Он обрадовался, так как любил поболтать с Мичуриным, да и Аська с горсткой подруг сегодня была под присмотром не только молчаливого Васяна.
Хотя чего ссыковать, тут весь квадрат под обстрелом. Вон еще двое экземпляров дефилировали между грядок с подсолнухами. Семки-то все любят. Да и масло, ясен пень.
Пощелкивают, ржут. Придурки.
В стороне на «прокуренных» кирпичах чадила дырявая бочка, к которой то и дело сносили ботву. Иногда огрызалась искрами, когда с дури шарахали по бочине лопатой.
- По субботам - не работам, а суббота каждый день! - заключил пригнанный в помощники Шпунт, складывая выкопанные клубни в небольшую тачку. И тут же заключил: - М-мать!
- Базар фильтруй, - буркнул Болт, с хрустом всаживая лопату в грунт и поддевая очередной куст.
Шпунт перехватил его взгляд, мазнул по девкам, их спинам и крепким задам, обтянутым джинсой. Выцепил беглым взглядом знакомую пеструю косынку. Сунул в рот самокрутку.
- А че не слышали? Сикухи. Все о трахе давно, если не уже. Вон у Варьки корма какая ладная. Пантюху[10 - Так в тюрьме и на зоне называют конфеты.] покрасивее сунешь и бацай гормон до усрачки, раззудись плечо. Им сейчас больно много надо-то? Помнишь Дуньку Вырвиглаз? Арбуз через соломинку досуха выжимала. Во баруха была…
- Не уже. - Болт посмотрел на Асю и вспомнил журналы и книги, которые столько ей таскал. - А откуда ей другой взяться.
- Оттуда.
- Гнилой.
- Вижу. Эти тоже говно. Думаешь, на нее глаз нет? А, крестный?
- Нет.
- Угум.
- Разорву.
- Вж-у-ухнем!
- А если тебя?
- А тебя?
- Это нормально, - отозвался любимой присказкой Шпунт и ссыпал новую порцию клубней в уже частично заполненную таратайку. Чиркнул. Причмокнув, задымил.
Хорошей Шпунт был масти. Типа довоенный Машков такой. А похож, чертяка. Хоть и придурок, по-своему, конечно. Но не из этих. Чье говно типа лучше пахнет. С таким в поле срать можно. Одно слово - мужик.
В одной из запотевших теплиц Мичурин заботливо подвязывал помидоры, попутно прихватывая дошедшие в корзину, а Ася пропалывала кабачки, что-то тихо напевая. Из довоенной попсы - где успела услышать? Видимо, в библиотечку кто-то из последней вылазки притаранил. Девчачье. Глупое. С рифмой типа «любовь-морковь». Тыц-тыц. А выводила как колыбельную, неумело, тихонько, на грани. Сама не знала-то.
Словно ребенку.
С распевом.
Страшно.
Упрямые русые локоны собраны резинкой в хвост, выбивающийся из-под косынки. Сидит на корточках, в сланцах и старых «левисах», на которых сохранилась гордая пуговица c орлом и надписью United states of America. E Pluribus Unum. Quarter Dollar. Где достала, у кого - загадка. Выменяла, не иначе, или в очередном рейде нашла. Хотя это вряд ли, ее далеко даже под тройным присмотром не выпускали, а из близких мест все уже давным-давно повыгребли.
Как быстро она выросла. Воспитанная среди чудовищ, самые безобидные мысли которых были разве что о трусах ее и сверстниц. Сладкий, восхитительный запах невинности, от которого, словно в ломке, кидало в испарину. Звери.
Шмыгает. Подпростыла. Опять шастала невесть где без спросу. Егоза, коза-дереза. И сдавать девку Калинину не хотелось. Что он, западло какое. Видимо, позавчера, на смене в прачечной. Тоненькая, встрепанная, как ее Яшка. Старается. Руки в перчатках красивые, гибкие. Пальцы - мечта пианиста. В одной тяпка, другая свободна. Вырывает сорняки, потом рыхлит. И снова.
И снова.
А Болт, копая, смотрел и смотрел.
Эх, Веснушка.
Шестнадцать лет. Не такое юношество должно у нее было быть.
А какое?
- Басня! - ни к кому не обращаясь, объявил, задымив и сбивая с мысли Болта, Шпунт. - Мартышка и очко. Его понюхает-полижет. Очко не действует никак…
Охрана хрюкнула, девчонки нарочито смущено запищали.
- Иди ты, - усмехнулся в бороду работавший Болт. - Обороты-то держи. Девки же…
- Это нормально, - беззаботно, как ни в чем не бывало откликнулся Шпунт.
Но мысли все равно возвращались к крестнице.
Подружки, тусовки, веселый девичий щебет, последний айфон, с которым она спала бы чаще, чем со своим прыщавым парнем. Слушала Кайли или Оксимирона. Слава богу, что интернет не застала. Мозги чистые. А так не вылезала бы из сетевых магазинов и потом ломалась в очередной шмотке или купальнике, чтобы подразнить мальчишек, вбегая в воду на озере. Либо выбирала между «Каппа-маки» или «Филадельфией», сидя в разрекламированном «японском» ресторане, в котором по обыкновению азиатов не было. Первый секс, от которого сносит голову. Ревность к подругам. Первая пощечина от предательства, когда начинается взрослая жизнь, навсегда прячущая ребенка под ожесточившимся, покрытым рубцами сердцем. Учеба, аспирантура, потом загс, ребенок-дом-работа, ребенок-дом-работа, Турция или Египет… И рутина, как замкнутый круг, из которого нет спасения. Сраный Уроборос, сожравший Питера Пэна вместе с хвостом. Стареющие родители, нянчащиеся с долгожданным внуком. Но все же еще живые.
«Некоторые птицы не предназначены для того, чтобы держать их в клетке. Их оперение блистает сказочными красками, песни их дики и сладкозвучны»[11 - С. Кинг. Побег из Шоушенка.].
Как же на самом деле это все было игрушечно и смешно. Детский домик с пластмассовыми куклами. Только кукол больше не было, а вот домики остались. Сломанные и пустые.
Навсегда.
У пластика и воспоминаний нет срока годности. У людей есть.
И вот когда нас лишили всего этого говна, мы по-настоящему стали думать. Да только поздно уже. Но может, именно сейчас мы и стали по-настоящему подходить под понятие «человек». Вот теперь, когда шарахнуло по башке всем и сразу, оставшиеся стали людьми?
Пожизненные, насильники, матерые и петухи. Каталы и гондурасы. Правые и неправые. Глиномесы. Охранники, женщины, старики. Дети…
Такие вот девчонки, рвущие сорняки.
А кто-то там, за Хмарью, если он действительно есть, качает головой и смотрит.
Глядит на осколки.
На них.
И ничего не делает.
Ни-че-го.
Плевать он на них хотел.
Клал большущий болт…
Гена усмехнулся. Вдруг почувствовал, как вновь накатывает то самое, привычное и нехорошее. То, что он за все эти годы так тщетно старался прогнать, лишаясь остатков сна.
Сжал зубы. Глаза сухие. Не позволил.
Проводил взглядом Асю, несущую полное ведро сорняков к бочке, выставив свободную руку. Ее подружки, щебеча, возились с секаторами, гремели жестью наполняемых леек.
«Она будет мне как младшая сестренка», - вспомнил Болт письмо Полинки. Надо же. Старшая сестра.
Между ними пропасть.
И все равно. Ездили бы на дачу. Света точно так же возилась бы со своими розами.
Наколоть дров, нарезать веников, похозяйничать инструментом в пахнущем едкой горючкой сарае, покосить траву. Самая прекрасная рутина на свете. А вечером баня, шипящий над копченой стружкой шашлык, свежая зелень и пиво…
Господи, самый обычный тупой бокал ледяного запотевшего пива. Это раньше в компании под ржач, футбол и треп о бабах начинаешь по глоточку потягивать, только уложив залпом первые пару полторах. А сейчас… Сейчас он пил бы его долго. Медленно. Пока не умрет. Так, чтобы оно закончилось вместе с ним.
Что бы он сейчас сделал хотя бы ради пары глотков…
Эта мысль устрашила его.
Не сметь.
Но липкое и нехорошее уже взяло верх.
Он поддался.
Прохладный летний вечер. Трещат кузнечики. Запах цветущих яблонь, а завтра воскресенье, блаженный выходной. И хорошо. Так томительно хорошо и просто, что хочется сидеть и сидеть в обнимку на покачивающейся скамейке, и чтобы это никогда не кончалось.
А оно, сука, кончилось.
Все они кончились.
- …кончилась…
- Че?
- Але, гараж! Бочка, говорю, прогорела, еще давай!
Сообразив, что Шпунт докурил и давно ждет новую партию клубней, Болт перехватил лопату и ожесточеннее надавил на древко. Поднимавшийся из бочки пепел напоминал ему тот, что несколько недель ветер нес много лет назад со стороны горевшего Соликамска.
- Угу. Сейчас…
- Артист-куплетист, мясник-фокусник, блин.
В жопу. К чертям. Этого не было. Это сон. Самообман. Глюк. Видение. Морок. Он всегда был здесь и будет. Это чья-то другая жизнь. Срань…
Утро разгоралось. Хмарь клубилась в стороне, мягко меняя цвет. Снова заправив бочку, они продолжали работать. Сычик начищал перья, приглядывая за хозяйкой с распахнутой двери теплицы.
- А вам известно, что специфика картофеля в том, что его кожура почти полностью абсорбирует нестабильные элементы, не пропуская их внутрь, - опрыскивая «бычье сердце», принялся рассказывать Савелий Павлович. - В итоге вытащенный из земли клубень покажет фон, практически никак не отличающийся от фона самой земли, а как только он будет очищен - плод станет чистым от излучения.
- Ты че за рулады ганашишь, дед? - удивился Шпунт.
- Отнюдь нет. Данный факт известен многим жителям зараженных регионов Брянщины, Чернобыля и ряда белорусских территорий. Главное - «в мундирах» его не варить, хорошо чистить и промывать, а шкурку выбрасывать подальше или закапывать поглубже.
- Чистить и промывать, - хрипло заржал Шпунт. - Шкуру, ага! Закапывать! Ну дает!
- А я не знала, - стоя на коленях, которые поверх джинс были прикрыты роликовыми наколенниками, и кулаками в мотоциклетных перчатках трамбуя в ведре сорняки, отозвалась Ася. - Интересно рассказываете, Савелий Палыч.
- А сколько еще интересного осталось, Асенька, - размотав немного бечевки, Мичурин бережно подвязывал очередной стебель с россыпью неспелых «черри». - Мира нет, а оно осталось. Нам только уже плевать.
- А мир, это что там за Хмарью, да? Что не видно?
- Не видно…
Шпунт выбрал из тачки розоватый клубень и, потерев его о рабочий ватник, недоверчиво повертел в руке.
- Да ну на хрен.
В его взгляде мелькнуло что-то среднее между удивлением и уважением.
- Еще лизни, - фыркнул Болт. - Ссыпай давай…
Странный, вибрирующий звук, неожиданно тягуче полившийся из-за периметра, вероятно, услышали все обитатели «Лебедя». Встрепенулась дежурившая на вышках охрана. Из-за восточной стены поднялась галдящая стая какой-то нечисти и мятым комом сгинула в Хмари. Замерли Шпунт и Болт, из теплицы показались Мичурин и пара девчонок. Все насторожились, вытирая лбы тыльной стороной ладони и опустив тяпки, перепачканные землей. Смотря на переливающуюся серебром Хмарь, они слушали далекое эхо голоса неведомого существа.
Тоскливое, надсадное.
У Аси защемило сердце в память об убитом Хане.
Вдруг все оборвалось, и по сгрудившимся на огороде людям ударила тяжелая звенящая тишина.
Яшка недовольно чирикнул. Нагнул голову, словно прислушиваясь.
- Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, - хмыкнул Мичурин и заковылял обратно в теплицу. - Сикухи, айда…
Начало легонько накрапывать.
- Кто-то большой, - негромко сказала Ася, которой Яшка порхнул на плечо.
- И далекий, - пощипал бороду опиравшийся на лопату Болт.
- Ну, это нормально, - вновь заключил Шпунт и, сплюнув, подобрал с земли очередную порцию выкопанных клубней.
- Бочку пошевели, пока не залило, и листом прикрой. - Болт посмотрел наверх.
Хмарь больше не издала ни звука.
Переливалась.
Клубилась.
Ждала.
Глава 6. Бунт
ВЕЧЕР 5 ИЮЛЯ 2035
- Железного распяли! - вовсю вопил, сорвав маску, несущийся от форпоста к воротам спотыкающийся на кочках рейдер. - Жезла распяли!
- Че орешь и без намордника? - пропуская рейдера за скрипучую дверь, проворчал вахтенный.
- Там… - сбросив рюкзак, мужик сглотнул, сложил губы трубочкой, стараясь отдышаться. - На кресте… у форпоста…
- То есть как - распяли? - чувствуя, как от лица медленно отливает кровь, пробормотал Чулков, выслушав доклад и медленно вставая из-за стола.
Отправились небольшой группой. Калинин, как главврач, в данном случае был приглашен в качестве медэксперта. Когда асфальт закончился и под сапогами захлюпала влажная грязь, они наконец разглядели то, что так напугало рейдера.
На массивной кованой конструкции, врезанной в бетонную тумбу от бывшего дорожного знака, висел обнаженный длинноволосый мужчина с жидкой бородкой. И не просто висел, а действительно был распят - раскинутые руки плотно примотаны к перекладине, на которой тонкими полосками засохла кровь, голову охватил венок из колючей проволоки, намотанной так, чтобы она глубоко впивалась в кровоточащий череп. Волосы слиплись от запекшейся крови. Убитый словно плакал кровавыми слезами. Но самое страшное было не в этом.
У полностью обнаженной жертвы, как у привязанной детьми к столбу жабы, от грудины до паха оказался вспорот живот, и из него свисала облепленная гудящим гнусом требуха.
У Чулкова от увиденного и осознания следующих за этим естественных событий впервые за долгие годы снова задергалось веко. А ведь сколько после контузии лет прошло.
Ясно было одно.
Жезлы будут мстить. Всей стаей. Страшно. Жестоко.
А у них тут женщины. Дети. Больные. Доживающие свой проклятый век старики…
- Как? - невидящим взглядом Чулков оглядел собравшихся, чувствуя, как от поднимающегося внутри жара каждая его клеточка заполняется необъяснимой яростью, граничащей с отупляющим удивлением. - Да вы кого?..
- Несколько часов, - отойдя от трупа, заключил Калинин. - Снимите. Только осторожно, может, это ловушка. И чтобы батюшка не видел.
- Похоже, ихний рейдер или шпион. Или просто с каким-то меном по мелочевке к нам шел, - отошедший в высокую траву поблизости боец высоко поднял рюкзак и скомканную одежду. - Пеший ходок, не иначе! Тут сапоги еще.
Но на беду колонии, ни «сюрпризов», ни растяжек, ничего подобного не оказалось.
Главное - за что?
- Да что ж вы… А? Кому… О-о-о-о-у-у-у-у… Вы кого? Кого?! Матушки. Вы что же делаете-то, а? Скоты. Кого сторожите-то? Да у нас смена вон новая подрастает… Вы на кого ее оставите-то?! Вот чер-р-рт, - схватившись за голову, выдавил Чулков. Он отвернулся от кошмарного зрелища и вдруг страшно заорал, да так, что даже через фильтры респираторной маски было слышно.
Грязным пятном метнулась из кустов испуганная пичуга.
* * *
- Па-ап? Папа, ты тут?
Еще раз тихонько постучав, Ася осторожно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. В этот раз всегда закрытый кабинет отца почему-то оказался не заперт. Торопился.
- Я на минутку. Просто сказать хотела. Мне заявку в рейдеры одобрили. Жду подтверждение на оружие.
Девушка редко бывала на рабочем месте отца. Хотя иногда заглядывала, помочь с уборкой по мелочам, ту же пыль протереть. Но кабинет Калинина все равно неумолимо ветшал и старел, требовались постоянные женские руки. А у отца и так дел хватало, поесть да поспать бы - уже хорошо. После матери Калинин не нашел в колонии новую женщину - ни жену, ни любовницу, хотя претенденток из соседнего корпуса было хоть отбавляй. От шестнадцати и дальше - выбирай не хочу.
Ася, зрея, даже раньше ласкать себя начала. Украдкой, в темноте каморки. Тело просило. Томилось. Выгибалось, натягивая мокрую от испарины ночнушку, зажимая ее между бедер.
Подростки в колонии быстро «поспевали».
Конечно, такая партия, да в таких условиях. Но Калинин так и не смог забыть маму. Ася, с одной стороны, гордилась им, с другой… С другой, грустила, видя одиночество отца. Когда мама умерла, маленькая Ася была отдана на попечение в гражданский блок, где и выросла на руках у бабок, регулярно навещаемая отцом, который попросту не мог разорваться между ней и работой. Девушка все понимала и не винила его. Все равно это был ее отец.
У осколка ее семьи даже не было фотоальбома. Ни единой карточки. Откуда? Снимать-то было не на что. Мобильники превратились в битый, разваливающийся хлам, которым играли дети, а вещи посерьезнее находились под строжайшим запретом. Хранились лишь пара снимков, сделанных на старенький пленочный «Зенит» - один из беженцев фотомастерскую в городе держал, пока какой-то олух фотик не разбил. Благо, проявить успели, а потом один из лебедей остатками реактивов «конкурента» по местному «бизнесу» заруинил.
Она прошла внутрь, оглядываясь. Легкий, едва уловимый запах одеколона, подаренного мамой на последнюю годовщину. Она помнила. Одному из сталкеров на вылазке выпал фарт - старая парфюмерка, которую не до конца обчистили.
Интересно, сколько у него осталось? На донышке, поди. Массивный стол с разноцветными телефонами, папками-файлами и зеленой лампой. Когда-то она под ним пряталась, играя и звонко хохоча. Теперь не поместится уже.
Испещренная пометками и цифрами карта области. Несколько застекленных шкафов и что-то уютное довоенное внутри, на стене позади кресла - портрет какого-то человека в строгом костюме на фоне российского триколора.
Человек смотрел на Асю внимательно-строго, чуть исподлобья и одновременно с хитринкой, словно после некоторого раздумья хотел потребовать какие-то «вполне конкретные варианты». Почему-то Асе в голову пришла именно эта, совершенно неуместная и странная фраза. Под взглядом этого человека становилось неуютно, внезапно ниоткуда накатывало непонятное чувство… вины. Хотелось объясниться и извиниться. За что? Перед кем? Этого человека наверняка в живых-то и нет давно. Кем он был, что занимал такое почетное место в кабинете, девушка не знала, может, давний папин друг?
Она продолжила осмотр.
Окно, естественно, с двойной решеткой. Аккуратно застеленная кровать, несколько стульев, пара коробок с бумагами, папки на столе. До отлучки отец разбирал архив. Вот их семейная фотография, которую Калинин берег как зеницу ока. Мама улыбается, обнимая дочь, родившуюся в Аду.
В Клетке. Как иногда говорила мама.
Еще живая.
Оказавшись ближе у стола, Ася заметила небольшую картину, которую раньше от взгляда закрывала массивная, выцветшая на солнце спинка кресла. Странное изображение словно распятого в круге обнаженного человека и план-чертеж «Лебедя». Рисунок был под стеклом и собран из каких-то неровных кусочков, среди которых одного не хватало. Ася посмотрела на это место и широко раскрыла глаза.
- Яшка…
Медленно подняв руку, она потянула холодеющие пальцы к рисунку…
В коридоре раздались шаги. Кто-то шел в кабинет, наверняка отец, начсмены или дневальный. Девушка заметалась по кабинету - выход через дверь был отрезан, к обители Калинина вел голый коридор, не дававший возможности спрятаться. Ася загнанно посмотрела на дверь…
Калинин вошел в кабинет. Прошел мимо кровати.
Сел за стол. Вздохнул.
Как же он постарел за эти годы, думала лежавшая в своем укрытии Ася. И так работа не сахар, а еще она и жена. Когда-то. Потом Катастрофа, потом смерть мамы… Потом эти жуткие письма. Может, к черту этих рейдеров, чего ей неймется, в конце концов? Придумала себе шило в жопе. Она у него одна осталась. Кто о нем позаботится? Лишний раз в кабинет обед принесет. Но что - так и жить?! Пеленки, муж, стареющий дед-отец…
Калинин вдавил кнопку внутренней связи.
- Федя. Болотова ко мне.
Ася, лежавшая под кроватью, была ни жива ни мертва. За окном на подоконнике сидел Яшка и изредка легонько стучал клювом по стеклу. Но хмурившегося над какими-то бумагами на столе, от чего на лбу пролегла широкая сладка, Калинина это не привлекало.
Вскоре из коридора донеслись недружные шаги и в дверь постучали.
- Да-да.
- Болотов, Юрий Петрович.
- Заводи.
- К стене. Голову. Руки.
Дверь закрылась, но шагов не послышались. Конвойный ждал снаружи на всякий случай, хоть Болт наверняка был в наручниках, да и вообще никогда поводов для крайних мер особо не подавал. Ну почти.
- Да садись ты уже.
Болотов послушно сел на край кровати, и над Асей, от страха вжимавшейся в пол, натужно скрипнув, просели пружины. Сказывались медвежьи габариты гостя.
- Смотри, друг, фигня какая получается, вот у меня табличка нарисована. - Сев за стол, Калинин поднял какой-то расчерченный лист, похожий на календарь. - Первого января пришел этот самый Дед Мороз, принес письма. А дальше такая петрушка началась, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Февраль - боец Николаев, март - боец Захаров и пекарь Черныш. В апреле «меток» не было, но за периметром погибли пятеро бойцов, включая Девятова. В мае весточки получили Труха, Карбид и Войлок. В июне сгинул отряд рейдеров. А в июле только одна смерть, но зато сам Герцог. Парни поговаривать начали, что Хмарь требует жертв.
В комнате повисла тяжелая пауза. Болт и невидимая Ася переваривали услышанное.
- А у меня еще одна мысль… Видишь штемпель? - взяв со стола один из многочисленных конвертов, Калинин постучал пальцем по знакомому оттиску «1984».
- Ну. На каждом конверте стоит.
- Знаешь, что означает эта цифра?
Болотов растерялся. Почесал бороду и пожал плечами.
- Ну, цифра и все. Мало ли… Отдел там у них какой, специальный.
- Отдел, - горько усмехнулся Калинин. - Какой отдел? У кого? Где? А раньше ведь оба зачитывались. Это же «1984» Оруэлла. А там было одно место, где люди подвергались пыткам и начинали верить в то, что не являлось правдой!
- Ты к чему это все? - настороженно спросил Болт. Ася тоже стала потихоньку терять суть разговора.
- А то, друг, - Калинин подчеркнул последнее слово, - что ты единственный, кто в составе самого первого отряда выходил в Хмарь и до сих пор жив. И еще: метки получали только те… про которых мы с тобой наедине говорили не слишком приятные вещи.
Помолчали.
- Сдается мне, - голос Калинина стал усталым, - эта гадина каким-то образом считывает мысли и желания людей, приводя их в исполнение. Точнее, мысли одного конкретного человека. Или двоих…
- Юра. - Кровать скрипнула: Болт привстал. - Ты же не думаешь…
- Да сядь ты, - устало махнул Калинин. - Я уже не знаю, что думать. Может, это все просто бред. Понятия не имею.
- Чего звал тогда? - все еще был насторожен Болт.
- К тебе лебеди вроде неплохо относятся, разузнал бы, чего да как…
- Ты че несешь?! Я не ссученный! - Тут Болт уже полностью встал с кровати, и Ася выдохнула: одна из пружин все-таки сильно давила на макушку. - И не крыса! Стучать на своих - на перо поставят. Не ожидал я подобного от тебя, Юрка!
- А я подобного ответа ждал, - грустно ответил Калинин, постучав стертой резинкой карандаша по одному из лежавших на столе конвертов. - Но решать что-то нужно и быстро прекращать эту хрень. Пока народ совсем не озверел и либо не перебил друг друга, либо…
- Либо что? - не дождавшись продолжения, с вызовом спросил Болт.
Калинин смотрел на конверт, продолжая водить по нему карандашом, и молчал.
Раздавшаяся в комнате трель телефона заставила Асю вздрогнуть.
- Да, - снял красную трубку Калинин. - Сейчас буду. Конвойный!
В комнату зашел боец и увел с собой Болта. Следом, накинув китель, вышел Калинин. Еще немного подождав, из комнаты бесшумно выскользнула Ася.
* * *
В кабинете Чулкова было собрано экстренное совещание. Сложившаяся ситуация стремительно выходила из-под контроля.
- Что мы тут сидим, как натуральные смертники? Надо попробовать прорваться сквозь туман! Ну и что, что там жуть!
- Да сколько уже добровольцев сгинуло?!
- Сделаем плоты.
- Давайте возьмем БТР и попробуем еще раз! - вставил кто-то.
- Чтобы, как прошлой весной, в Топи от Железнодорожников его отбивать, - осадил начальник. - И сколько личного состава туда возьмешь? Жребий тянуть?
- А что…
- Жора, я с тобой двадцать лет отслужил, ты в своем уме?
- Но их нет же теперь… Да и ситуация критическая.
- Отставить.
- А давайте по-другому попробуем, давайте туману жертву принесем, - предложил один из охранников помоложе. - Выберем штук пять зэков, почему бы нет. Их и так-то не слишком много осталось.
- Дожили, - скривился Чулков. - Мы туземцы, жертвы приносить? Совсем мозги потерял? Давайте еще их на костре сожжем.
- Или чучело, - хмыкнул в кулак кто-то.
- Помните, ведь когда в Хмарь лазали и кто-то погибал, все нормально было. А как хорониться стали, так туман сам за добычей начал наведываться. В этом месяце туман еще никого не жрал, ну кроме Герцога, давайте кинем кого-нибудь и поглядим, что будет. Глядишь, и продержимся до прихода «наших» из внешнего мира. Что скажете, Сергей Иваныч? Как идея?
- Херово, - отрезал Чулков. - Я давно уже подозреваю, что не будет никакого прихода «наших». И мира внешнего просто нет.
- Тогда письма откуда? - не сдавался боец. - И убивала Хмарь, как мы сами в нее лезли, а когда никого не было, метку слала. А если выдать ей кого-то…
- Вы пока лучше подумайте, как Жезлов встречать будем, - вздохнул Чулков, постучав задней частью карандаша по столу. - И, главное, чем. У нас тут старики, дети.
- А может, они и не знают ничего? - с надеждой спросил кто-то. - Ну, вокзальные в смысле.
- Знают: дозор доложил, что тело с креста исчезло…
- Может, хищник какой пошуровал? Мясо все-таки… - предположил один из присутствующих, виновато опустив глаза.
- А цепи, на которых висело тело, кто-то аккуратно так перекусил? Баста, мужики. Похоже, конечная. Так что давайте готовиться, - покачал головой Чулков, снова чувствуя тремор века. - И удачи нам всем. Кто хочет, может зайти к отцу Иннокентию.
«Напоследок», - жутко коротнуло у него в мозгу.
* * *
От камеры к камере по нитям-дорогам через окна одна за другой потекли малявы со всевозможными предположениями, одно краше другого. Выдвигались различные кандидатуры на место Герцога, не моргая сдавали всех и вся.
Давно почуявший неладное Шура Игревский, один из претендентов на место убитого Герцога, постучал в окошечко своей камеры и, когда оно открылось, что-то быстро заговорил…
Зэки и многие накрученные вестями «вольные», вооруженные чем попало вплоть до кирпичей, со всех сторон выбирались из тьмы на освещенную направленными во двор прожекторами площадку перед главным корпусом, где уже собрались все охранники.
Видя это, Калинин подозвал дочь.
- Иди в гражданский блок, там остались дети. Самые маленькие, - заговорил он, стараясь сохранять лицо как можно более безмятежным. - И дуйте к БТРу.
- Но папа…
- Быстро! Я с остальными догоню. После… Тут еще нужно закончить. Давай-давай! - поторопил он, видя, как колеблется девушка.
Ася как можно спокойнее пошла в сторону гражданского корпуса. Зачем он это сделал? Под предлогом спасения детей хотел отослать ее. Ими что, больше некому заняться? А как же сам? Она на ходу обернулась, не сбавляя шаг. Отец стоял рядом с Чулковым. В форменном кителе, высокий. Несгибаемый в свете прожекторов. Дойдя до блока, Ася еще раз обернулась и скрылась за дверью.
- Генка, ну где же ты? - пробормотал Калинин, наблюдая, как через некоторое время Ася показалась снаружи в компании десятка ребятишек, направляясь в сторону гаража. Зэки и охранники не видели этого. Стоя как две банды друг против друга, они сверлили друг друга глазами.
Некоторые испуганные женщины, завидев Асю и чуя неладное, потянулись за ней.
- Ну что, фраера-начальнички, побалакаем? - нагло постукивая по ладони в перчатке куском водопроводной трубки, криво усмехнулся шагнувший вперед Шура Игревский.
- С каких это пор парашники у нас без разрешения тявкают? - невозмутимо поинтересовался Чулков. - Это петухи балакают, а люди разговаривают.
Раздался винтовочный выстрел, выбивший фонтанчик земли перед ногами Игревского.
Тот замер, проглотил предупреждение, но лицо его исказила жуткая гримаса, злые глазенки налились кровью. Он презрительно плюнул в сторону Чулкова.
- Говно. На очко берешь, командир. Пукалками прикрываешься. А не по-нашенски это, начальник. А кулачками слабо?
- Неохота руки марать.
- Рабами нас кличете… За скот держите. В жертвы приносить собираетесь. Живете как трутни. Так я вот что скажу. МЫ! НЕ! РАБЫ!
- НЕ РАБЫ! НЕ РАБЫ! НЕ РАБЫ! - дружным хором поддержала стоявшая за Игревским толпа, размахивая чем попало.
- Два с лишним десятка лет тебя это не смущало, - пожал плечами Чулков. - И на тебе. Ну ладно. Тогда говно. Мразь. Грязь. Так больше подходит?
- А-А-А!!! - замахиваясь трубкой, заревел, бросаясь вперед Шура Игревский.
- Товсь! - рубанул Чулков.
Обитатели «Лебедя» перешли Рубикон.
* * *
- Юля, Вова, Катя, Петя… - судорожно водя пальцем, пересчитывала толпившихся у махины БТРа детей Ася и вздрогнула, когда позади грохнули первые выстрелы. - А где Женя и Максим?
- Пахнет невкусно, - от запаха керосина наморщила носик замотанная в шерстяной платок Катя и закрыла его ладошкой. - А что это, гром? Там гроза, да?
- Да, Катенька, гроза…
Кто-то из ребят еще ТАМ, в детской. Как она могла пропустить? Да просто, они могли спрятаться где угодно - в шкафчике, в тумбочке, под креслом… А там выстрелы и кровь! Там папа! Господи!
Ася скрипнула зубами. Не сейчас! Вон сколько их. Неоперившихся. Светлых. Смотревших на нее доверчивыми глазами. Выросших в клетке ангелов. Самых чистых из них всех.
И еще Вовка.
Затолкай страх поглубже, Калинина! Что бы сказал отец? Ты его дочь, в конце концов! Еще блевани на радость детворе. Жаль, оружия нет. Хотя под него сейчас что угодно могло сгодиться. Люди потеряли свой человеческий облик, скинув его с себя, словно обветшавшую одежду.
Она выглянула из двери гаража и посмотрела на объятую огнем колонию. Слышала какофонию выстрелов, перекрывающую низкий вибрирующий гул. Где-то глухо бухнуло… Со стороны теплиц неслась мерзкая вонь горелого полиэтилена и пластика, смешивающаяся с криком объятого пламенем мечущегося человека. Перепачканный кровью «Лебедь» бился в агонии.
- Так, полезайте! - Она подсадила в прикрепленную к БТРу клетку первого малыша. - Скорее, скорее. А я сейчас…
- Тетя Ася, не уходите, - заныл кто-то. - Пожалуйста!
- Тихо-тихо. - Девушка присела и смахнула слезинку с перепачканного личика всхлипывающей девочки, прижимавшей к груди заштопанного грязного зайца с оторванным ухом. - Все будет хорошо. Ну? Потерпите. И никуда отсюда не выходите. Это и вас касается, - предупредила она нескольких добежавших до гаража баб. - За детьми следите. Я скоро.
И оставив перепуганных детей, Ася бегом бросилась к горящему корпусу. Навстречу гонимому ветром черному как снег пеплу на фоне бушующего алого марева. Мимо объятой пламенем церквушки, рядом с которой метался и причитал отец Иннокентий, пытаясь выхватить из огня иконы и разную утварь.
- Господи! Да что ж мы все забыли… Жизнь свою забыли!
Ему помогал стенающий блаженный Богдан. Со стороны Депо копченый воздух эхом донес заунывный сигнальный вой, смешивающийся с ритмичным стуком барабанов. Тум-тум-тум… Скоро здесь будут Железнодорожники, которые не могли не заметить пожарища и не использовать возможности потанцевать на костях противника. А заодно и поживиться чем-нибудь.
Прикрыв нижнюю часть лица рукавом комбинезона, Ася спешила вперед.
Она обязана была успеть.
* * *
Сбившиеся у БТРа ребятишки смотрели, как в алеющее небо с гудением устремлялись хлопья пепла, словно черные мотыльки. Мятущиеся языки пламени алыми сполохами отражались на застывших личиках детворы.
А в самой колонии тем временем царила настоящая бойня. Охранники, зэки, вольные - все люди, вооруженные и безоружные, не обращая внимания на раны, метались хищными тенями с пылающими серебром глазами и убивали всех подряд.
Все каноны, законы и правила напрочь смело единственное тупое желание - убить других и жить самому. Теперь каждый был сам за себя. Кровь подстегивал и расходившийся пожар. Убивали не разбираясь, союзник это или враг, женщина или ребенок, которые изредка попадались в царившем кругом хаосе…
Со стороны переправы донеслись прерывистые вопли, улюлюканье, ржание коней, мат, и через некоторое время на территорию «Лебедя», прикрываясь самодельными щитами, сделанными из дверей вагонных туалетов, и размахивая дубинками, хлынули подоспевшие на кровавый пир конные Железнодорожники. Кого-то с ходу насадили на вилы, проткнув пластиковую «нашлепку» на груди и сбросив со вставшего на дыбы скакуна. Кто-то поджег тростник на том берегу, запустив в него мелькнувший огненным колесом крутящийся факел. Затрещало, загудело, завоняло…
Вдали полыхнули вагоны с заготовленным сеном.
Топорами и дубинами, пиная, разломали плотовый движок. Кто-то плескался в мутной воде, прося помощи, пытаясь сдернуть с шеи сочащееся слизью щупальце…
В царившем бедламе не было слышно, как лопаются от жара стебли камыша.
* * *
Меня окружает вязкая, тягучая Хмарь. Настолько плотная и густая, что я с трудом различаю пальцы вытянутой руки. Хмарь клубится вокруг перчатки. Как тогда. Давным-давно. Словно тысячу лет назад. Тяжелыми каплями оседает на поцарапанном стекле самодельной маски. Тонкими дымными щупальцами проникает сквозь дыхательный фильтр, стараясь забраться в самую душу и высосать ошметки того, кого я считаю собой. Да к черту маску! К чему это все теперь…
Щелк-щелк-щелк…
Мачете со мной. Которое, к гребаной матери, давно уже ничего не значит. Меня больше никто не зовет. Ни дочь, ни Бог, где бы он ни был. Ему не разглядеть меня в этом плывущем кругом дерьме. Я ему не нужен. Мне больше нечего здесь бояться.
- Слышите, тварины? Клал я на вас болт! Ау! Есть кто дома?
Я жду их.
Знаю, что они придут. Слышал на вылазках неоднократно. Хана ведь больше нет.
Нас больше нет.
Никого и ничего.
Тишина.
Заткнись, человек. Хотя мы и не люди больше.
Им нет нужды скрываться… Просто стою, окруженный клубящимся маревом. Мы как будто играем, кто первый начнет.
- Ну! Давайте! - не выдерживаю, опускаю на слипшуюся в мочало от влаги бороду больше не нужную маску. - Жрите!
Гребаный сталкер, герой туманов, м-мать.
- Клал я на тебя болт!!!
А игрушечный бог смеется где-то за чертовой удушливой пеленой… Дернуть еще за ниточку или хватит? Сломалась марионетка. Жаль. Отличная игрушка была.
Ну, давай. Ответь! Хмарь и я теперь одно. Давно уже вместе. С самого начала. Вот что случилось тогда, 14 октября 2014 года.
Нам нечего больше таиться. Ты сама выбрала меня! Вот ОТКУДА брались малявы и появлялись метки. С воспоминания ТОГО САМОГО Нового года, когда я дурачился со своими девчонками, прикидываясь Дедом Морозом… Потом разговоры с лебедями, письма Калинина… Ошибка. Воспоминания, детали, переживания.
Хмарь… Выбрала. Меня. Скачала с моего мозга всю информацию, словно с гребаной флешки. Через него решала, кому жить, а кому…
СВОЛОЧЬ!!! Почему я?! А? Я кого спрашиваю?!
Показала отражение там, в туалете… Зачем тебе мой слепок?
- Чего же вы… Ну?! Давай! Закончим здесь и сейчас, как и начали - вместе!
Сжимаю кулаки до хруста хрящей.
Или что, финита? Наелась, гадина! Сдулась? Я тебя спрашиваю! Или все-таки маловато?
Знаю, что не получу ответа, но Хмарь внезапно отвечает. Ее ход.
Сначала легким щелчком дозиметра. А потом нечеловеческим, пробирающим до костей утробным воем невидимых существ, которые приближаются ко мне из клубящегося Ничто.
Страха нет. Для нее я всего лишь кусок мяса, наделенный разумом.
- Ну же, ты что?! Давай! Что ты сделала со мной, сука? Почему я?!
Или я больше не человек? Тогда кто? Я и есть ТЫ?
Уже неважно.
- Я здесь! - раскидываю руки.
И тут я понимаю, что это не стая, а одно существо. Это покачиваются вовсе не тонкие, едва различимые в тумане стволы березок… Ко мне приближается нечто, а то, что я принимаю за шорох лап, оказывается отзвуками многочисленных конечностей одной сущности. Дитя Хмари пришло на зов.
Щелк-щелк-щелк…
Цок-цок-цок…
С хрустом ломались впереди невидимые кусты. Хмарь готовилась показать свое истинное лицо.
- Ну у тебя и морда, мать твою.
Я развернулся и побежал от нагонявшей твари.
Давай, давай за мной.
Сквозь тростник, сквозь огонь. Настал мой черед поквитаться. Ворота оказались открыты. Я замедлил бег, пошел не таясь в самый центр бойни. Рука стискивала рукоять мачете.
Щелк-щелк-щелк…
* * *
Хмарь была в нем. Насыщала злобой, дикой злостью, силой. Переливаясь через край, наполняя нечеловеческим отвращением к людям. Даже к тем, с кем сидел. К тем, что за это время успели стать его знакомцами и невольными «друзьями» по беде. И, что Болт ненавидел больше всего… семьей. Искажавшим само понятие этого слова. В окружавшей мясорубке ничего нельзя было разобрать. Оттолкнул чье-то тело ногой.
- Прости…
Принял удар с другой стороны, в шею, чем-то жестким, но не похожим на металл. А-а-а, Железяка… Куда прешь? А ну н-на! Рубанул не глядя - еще один труп.
Да что же это?.. Болотов оглядел продолжающуюся в свете прожекторов жуткую резню. И пришедшее за ним чудовищное паукообразное существо, которое перебралось через останки смятых ворот, скребя по ним извивающимся шипастым хвостом.
Стрельба, крики, нечеловеческое рычание. Запах крови, пороха и смерти…
Агония.
Вот, стоя на коленях, дрожал закативший глаза Чулков. С разинутым ртом, толчками блюя кровью, а из его пробитой каски оно уже жадно высасывало текущий по белесому шлангу-носику мозг. Рядом валялся разорванный пополам Васян.
Спасти своих.
Своих.
Кого?..
Свои-то кто?!
Дососав - залитое кровью тело Чулкова опустошенным бурдюком косо повалилось на землю, - порождение Хмари замерло, втянув хобот, и словно принюхалось невидимыми ноздрями, вращая россыпью хищных безучастных серебристых глаз, в которых плясали отблески пламени. Тварь заметили. И все, у кого в глазах не пылало серебро, мгновенно перевели стволы на заревевшее огромное существо. Но тварь хотела еще.
- Гасите падлу, мужики!
- Да как ее завалишь-то?..
- В глаза, в зенки ссаные ураганьте, япона-мать! Без моргал слепую быстрее нагнем!
- Ну и гадина, в жбан ее чих-пых!
- Откуда она вообще вылезла?..
- Снаружи привалила, ясень пень! У нас же тут целое барбекю накрыто! Заходи не хочу. Странно, что еще одна приползла… - старательно целясь из пистолета, подобранного с тела убитого охранника, Шпунт заметил бегущего к ним Болта. - Генка, твою мать, где тебя носит?
- Калинины? - вопросом на вопрос, замедляясь, но не сбавляя шага, переводя дыхание отозвался тот.
- Не видел. Нам тут немного не до них, как видишь… Почти все просто с ума посходили, мочат все, что движется!
- Ясно.
- Что ясно… Стой, ты куда? - продолжая стрелять, Шпунт посмотрел в спину удалявшегося к баракам Болотова. - Нам лишний ствол…
- Нет у меня ствола, - бросил через плечо Болт. - Сами зарамсите…
Из коровника доносилось жалобное нытье метавшейся взаперти скотины. Отступая, потревоженное пулями чудовище проломило ограду и свернуло голову какой-то буренке. Взрыв метана мгновенно поглотил хибару и заверещавшую от боли зверину. По-паучьи опрокинувшись на игольчатый панцирь, тварь заелозила горящими лапами, на одной из которых болтался истошно оравший солдат, в предсмертной судороге выдавая очереди из автомата. В воздух со свистом взлетело несколько заправленных сырьем бочек, разрываясь ослепляющим фейерверком. Рядом со стоном опрокинулась смотровая вышка с погасшим прожектором, из которой в полете выпрыгивали охваченные паникой кричащие бойцы.
- Отбили козлодерню! - радостно заорал кто-то. - Что, паучья сука? Будешь знать, кому портки намыливать!
Болт не останавливался, видя окружающий мир будто через пелену, застившую глаза. Его словно питала другая сила. Он просто шел сквозь вновь схватившихся в рукопашке людей и наотмашь бил мачете. Бил и бил…
За что? Зачем?..
С каждым замахом вспоминая.
Света.
- Р-реж-ж-жь!
Налево и направо.
Полина.
- Повж-ж-жухнем!
В ошалевшем, вскипающем от адреналина мозгу свербело только «Юрка и Ася».
Щелк-щелк-щелк…
- Да хватит уже щелкать - р-реж-жь!Коси! Повж-ж-жухнем!
Толкнув дверь окровавленным кулаком, в котором сжимал мачете, Болт вошел в дверь хозяйственного корпуса.
* * *
Слыша по нечеловеческому вою и продолжающейся пальбе, что снаружи происходит что-то совсем уж страшное, Ася укрылась в котельной, прижимая к себе двух испуганных зареванных детишек - мальчика и девочку, вцепившуюся в пластмассовую куклу без ноги и глаза. Как же отсюда выбраться? Как теперь вернуться в гараж? Вот бы дядя Гена был здесь. И что с ним вообще? С каждым новым криком или выстрелом, доносившимся сверху, дети вздрагивали, крепче прижимаясь к девушке.
- Тихо, тихо, - стараясь, чтобы голос дрожал как можно меньше, успокаивала Ася. - Тише… Все хорошо.
Хоть бы остальные догадались добраться до гаража к «Поросенку»! На нем можно спасти уцелевших детей. Если в этой бойне еще кто-то остался. Но шум побоища не прекращался, а значит, выжившие еще оставались.
Что же это? Господи, да что же это?..
Жестокий удар между лопаток опрокинул Асю на землю, заставив выпустить завизжавших детей, бросившихся врассыпную. Сильная рука резко намотала на кулак выбившуюся из-под косынки косу, запрокидывая голову закричавшей Аси.
- Пусти!.. На помо…
Ее крик тут же захлебнулся - в рот грубо запихали вонючий мужской носок.
- Вот ты, сука, где! - дрожащий от похоти и ярости голос Зюзи обжег девушке ухо, которое он лизнул. Она брыкнулась, но лишь получила хлесткий удар по затылку. - От меня не уйдешь. Где ты его прячешь, ну где, тут, здесь… Общачек, общажечка-а…
Зэк был ранен в спину и левую ногу, но нечеловеческое желание и жажда расправы придавали ему сил. Вторая рука навалившегося на Асю мужчины забралась под рабочий комбинезон и грубо стиснула грудь.
- Коза драная. Хотя кто тебя знает, вдруг чистенькая еще. Не лапаная… За папочкин базар сейчас отвечать будешь. А как иначе? У нас тут контора серьезная. Мушкетеришка-то, видать, не отхэппибездил еще? Или не дала? Ну и умничка. Ничего-ничего, сейчас разберемся…
- Убери от нее лапы! Мразь!!! - ворвавшийся в котельную Вова обеими руками вцепился в плечи насильника, пытаясь сдернуть его с девушки. - Убью!
Оторвавшись от Аси и развернувшись, Зюзя без труда отбил тонкие руки подростка и, крепко схватив его за шею, легко, с сухим хрустом свернул ее.
- Я… - страшно и нелепо харкнул парень, брызнув кровью Асе в лицо, и криво, боком осел на пол.
- Всё, - безразлично заключил уголовник.
Надрывая легкие, Ася дико замычала через забивавший рот носок, глядя в остекленевшие глаза упавшего рядом любимого, смотревшего сквозь нее в пустоту.
- Ну вот и посчитались наконец. Ничего-ничего. Теперь тет-а-тет. Как свиданка, а… Дым сигарет с менто-ло-ом…
Отпустив грудь Аси, Зюзя залез в штопаный комбинезон девушки и, рванув резинку боди между ее ягодиц, завозился со своими штанами.
- Сейчас-сейчас, потерпи чутка, золотце… Бананчик тебе организуем. Любишь бананчики? А-а-а, ты же не знаешь, что это такое. Не пробовала, тяночка. А я знаю, представляешь? Хоть и раб. Говно. Амеба недостойная. Но ветер, как видишь, переменился. Теперь я твой папочка. Джек-пот! Сейчас-сейчас… Ничего, это как огурчик, которые в теплицах, только сладенький. А мой огуречик тоже ничего, и того слаще… Сейчас-сейчас мы его. Потерпи… Во-от…
Ася выгнулась дугой, замычала, стиснув зубами мокрый от вонючей горькой слюны носок. Из глаз, полосками побежав по испачканным сажей щекам, брызнули слезы…
Болт, выронив мачете, перехватил обеими руками отчаянно кричавших ребятишек, несшихся по коридору из котельной.
- Вы чего здесь! В гараж быстрее! Машина заведена уже!
- Ася! Там тетя Ася осталась! - выронив на бегу куклу, девочка ткнула пальцем в конец коридора, освещенного мятущимися языками пламени. - Туда Вова пошел…
- Живее! - прикрикнул Болт, а сам метнулся к раскрытым дверям.
Он едва бросил взгляд на распростертое на полу девичье тело в изодранных лоскутах, над которым активно двигался мужской зад.
- Паз-зл-зл! - неведомо как снова заводится «Парма». - Вз-взрез-зай! Подер-рнем! Повж-ж-жухнем! Вашему другану повезло. Я повжухал его после смерти.
Болт бросился к куче лопат, ухватил самую увесистую, привычную, с заточенными краями, чтобы лучше сгребать, и тяжелой поступью пошел к пыхтевшему насильнику, волоча за собой дребезжащий по полу инструмент.
Хмарь отпустила его. Ушла. Он почти выбрался из своей клетки, полной гниющего мяса и обглоданных костей…
Глаза застила кровавая пелена. От царившего кругом чада дыхание хриплыми сипами выталкивалось из легких.
Вовка на полу, нелепо вывернувший руку, словно кукла из мультика. С открытыми глазами, стеклянным взглядом смотревший на страшную сцену… Молодой, полный надежд. Влюбленный неоперившийся дурачок.
Истерзанная, почти потерявшая сознание Ася…
Не в том месте и не в то время.
Мертвый.
Ну, хоть не увидит.
- Мусор-р-р, - подсказывает «Парма». - Р-р-уби-и!
- Болт?! Какого хрена! - зарычал Зюзя, так и не доведя дело до конца. Он сполз с Аси и уставился на Болта, сжимавшего лопату.
- Я первый ее нашел! В очере… - заревел охваченный безумием Зюзя, но Болотов с размаху уже всадил чавкнувшее лезвие лопаты ему в шею.
К его удивлению, снести башку сразу не вышло: либо удар был слабоват, хотя ярость лилась через край, придавая телу нечеловеческую силу, - лезвие засело в кости все еще стоявшего на ногах Зюзи, из чудовищной рваной раны в шее которого на Болотова, заливая лицо и бороду, толчками била бурая кровь. Болт дернул лопату, и когда блевавший кровью, выпучивший глаза ублюдок осел, вторым ударом с противным хрустом снес ему голову. Та футбольным мячом откатилась к одной из открытых печей и с шипением ткнулась в раскаленный чугун щекой.
Отбросив окровавленный инструмент, Болт опустился на колени рядом с распростертой на полу Асей, безучастно смотревшей перед собой. Осторожно вытащил из ее рта носок, за которым потянулась длинная нитка вязкой слюны. Дрожавшую девушку сдавил спазм, и ее вырвало. К ее босым ногам уже подбиралась расширявшаяся лужа от обезглавленного тела, в гудящих языках пламени казавшаяся черной, словно деготь. Отрубленная голова Зюзи прилипла к раскаленному железу, по левой, шедшей пузырями щеке, дымясь, гнойным потеком тянулся вытекший глаз.
Стянув с себя куртку, Болт бережно прикрыл потерявшую сознание Асю и, подняв с пола, понес из котельной.
* * *
- Держи, осторожнее… Руку подбери. Вот так. Голову…
Случайно заметив в теплице Мичурина, укрывшегося от злобной обезумевшей толпы, Болт передал ему обмякшую девушку.
- Господи! Что с ней?..
- Погань, - сквозь зубы рыкнул Болт, глядя вслед уцелевшей горстке беженцев, поспешно удалявшейся по Топи от горевшей тюрьмы. Следом гремел клеткой с детьми «Поросенок Петр», прикрывая отступление. Но защищаться было уже не от кого.
- Кто?
- Зюзя.
- Он…
- Жмур. Все, давай за остальными. Ее к врачу надо. Скорее.
- А ты?
- Догоню, - кивнул Болт, сжимая в кулаке амулет, который насильник сорвал с шеи девушки.
- Ну, смотри, - неуверенно ответил Мичурин, поудобнее перехватывая Асю. - Там горит же все… Люди друг друга режут, зубами грызут, а уж глаза у них… - Старика передернуло. - Серебряные, что твой туман. Как мы-то с тобой с ума не сошли, а?
- Еще успеем, если не поторопишься, - заверил Болт и, развернувшись, заторопился к смятым монстром, некогда внушавшим защиту воротам.
* * *
Калинина Болт нашел там, где и ожидал, - в кабинете, распластавшегося на столе в ворохе залитых кровью писем и бумаг.
- Ася… Доченька…
- С ней все в порядке, - соврал Болт.
- Не ври. Я в окно видел, не дойти уже было… Выживет?
М-мать.
- Должна, - процедил Болотов.
- Кто…
- Зюзя, - снова повторил Болт.
- С-сука! - дернулся Калинин и тут же скривился от нахлынувшей боли в прошитой пулями груди. - Тварь… Не сберег.
Он всхлипнул.
- С ним покончено, Юрка.
- Это хорошо. За это вот спасибо, друг. А… он у тебя? Ты забрал у нее?
Болт разжал кулак, показывая амулет.
- Что это?
- Общак, Генка… Хабар, - пузырящимися от крови губами прошептал Калинин, которого бил озноб. Он протянул дрожащую руку, взял из рук Болта Асин амулет, раскрыл его и вытащил недостающий кусочек пазла. - А это ее мама. Сашенька… Вот. Красивая, правда? Ты помнишь?
- Конечно.
- Еще до того… До всего… Припас кое-какой с мужиками сделали. Времена-то были, сам помнишь, просрано все. Да и в народе разговоры давно уже ходили. Впрочем, нам ли не привыкать… Русский все стерпит, да?
Калинин закашлялся. Его время было на исходе.
- Общаг сделали, а чтобы по чести вышло, план решили замутить. Граждане, храните деньги в сберегательной кассе… Хе-хе.. Агрх… Пфу! Карта, пираты, м-мать. И разделились, чтобы у каждого свой кусочек головоломки был.
Болт поднял голову, посмотрев на картинку с витрувианским человеком и пустым клочком места на нем.
- Чтобы не западло устроить. Так вот мой я всегда в сейфе наверху в кабинете держал, затем вы туда и ходили. А потом Ася берет и мне показывает… Как? Как он оттуда - сюда? Из закрытого сейфа! Сказала, что Яшка принес… Не понимаю. Просто не понимаю. Гена, во что мы все превратились, Гена?.. Там последняя цифра - координаты места… кхар… пфуй…
- И?! Что делать-то?.. - осторожно склонился к другу Болотов.
- Вставить на место. А потом пойти и забрать. Если выживешь… Теперь ты богат и свободен, Юрка. Весь Ад для тебя, гардемарин… Наслаждай… - Калинин попытался улыбнуться, но так и затих со страшным кровавым пузырящимся оскалом.
Болт осторожно прикрыл ему глаза.
* * *
- Вот стоят три рюмки в три нашатыря. Один для жмура Юрки, потом пьем ты и я…
Бормоча в бороду всякую белиберду, настырно лезущую в голову, Болт понуро плелся через пожарище, мимо разбросанных повсюду изломанных тел. На его боку снова висело мачете, а в руках он бережно нес ботинок с землей. Изредка Болт узнавал навсегда застывшие лица, и тогда на секунду останавливался, поправляя на носу очки. Очки теперь почему-то были уже без стекол. Как, когда? Впрочем, зачем они теперь. Он видел достаточно. Он видел то, что не предназначалось для человеческих глаз.
Рубикон.
Последнюю черту. Которую с такой легкостью переступил. Или не существовало вовсе никакой черты и он всегда был таким? Просто тот, другой, все это время прятался где-то глубоко внутри, дожидаясь подходящего часа.
Мимо с диким ржанием пронесся объятый пламенем расседланный скакун, плевавшийся с хвоста и гривы искрами. Пару секунд спустя он исчез во тьме за воротами.
Там. За чертой.
- Как Авеля Каин на нож поставил… - вдруг раздался тихий знакомый голос. - И Бог, увидев это, заплакал…
Болотов огляделся и среди разбросанной кучи бетона и кирпичей разрушенной пристройки увидел Шпунта, лежавшего в неестественной позе.
- А-а, это ты, братуха. Живой. А я вот не фартовую масть вытащил. Видишь… Достала, гадина. Ктулху заказывали, м-мать…
- Шпунт! - Болт бросился к другу, опустился рядом с ним и только сейчас понял - у того был сломан позвоночник. - Ты как?
- Просто замечательно, - кроваво оскалился Шпунт. - А сам-то что, не видишь?
Он хрипло и беззлобно хохотнул. В легких булькала кровь.
- Карачун мне, братуха.
Болт смотрел на него, не зная, что сказать.
- Знаешь, почему меня Шпунтом кликали?
И дожидаясь ответа - естественно, Болт не знал, приятель никогда об этом не говорил, - стал рассказывать.
- Я до всей этой оперы с зажигательным концом в РЖД начмехом кантовался. Возвращаюсь как-то из Минска в Брест на поезде Москва - Варшава. В Бресте погранпереход в Польшу. На поезде меняют колесные пары под узкий буржуйский стандарт. - Он снова закашлялся, харкнул красным. - Да погоди ты. Сейчас уже помру. Дай дорассказать. Это была преамбула, мать ее. Значит, стою себе в тамбуре, курю. Рядом - мужик со своей тянкой. Балакают. Мужик вдалбливает - в Брест прибываем в ноль-сорок, уезжаем в два с копейками. Зазноба дивится, мол, а чего так долго? Пока пассажиры таможенный досмотр пройдут, пока колеса на поезде поменяют… А зачем колеса менять? На зимние… В Европе с этим строго. Вот я как шпунты точненько и подгонял… Тут можно смеяться…
Болт улыбнулся, но Шпунт уже не дышал. Так никогда никому и не рассказав, за что получил пожизненное.
Поезд под откос пустил? Мост железнодорожный взорвал? Теперь уже не важно. Бессмысленно.
Колония догорала.
Болт поднялся с колен и пошел дальше.
Ступив на смятые ворота, окруженный искрами и кружащимся пеплом, он в последний раз обернулся.
Эпилог. Там, где мы будем
Рассветная морось.
Легкая, невесомая. Воздушная.
Окружает. Обволакивает. Щекочет кожу. Словно играет.
Тихонько шуршит под ногами гнилой листвой.
Мягкая.
Как до Войны. До всей этой хрени. До всех нас…
Как в прошлом.
Когда мы все были еще живы.
Хмарь исчезла. Сгинула. Развеялась, будто морок, столько лет пивший души обитателей колонии и наводивший ужас, не дававший покоя. Словно страшный горячечный сон, от которого я наконец проснулся.
И снова убил, пытаясь сделать добро.
На круги своя.
Неужели это клеймо на всю жизнь?
Убийца. Проклятый.
Изгой.
Есть ли у меня теперь душа? Да была ли она?
Я прислушался, словно мог уловить ответ. Не выкинул ли я ее тогда, много-много лет назад, вместе с болтом?
Кто теперь я вообще?
И Аська… Анастасия Калинина.
Падший ангел.
За что?
Это моя вина, и я должен хоть как-то, хоть что-то исправить. Это я привлек Хмарь, слился с нею, стал ею, и в результате - еще одна трагедия, как будто Катастрофы было мало.
Но ведь я до последнего момента ничего не знал…
Впрочем, никто ничего не знал. И теперь уже некому об этом рассказать.
Я чуть повел головой: издалека еще доносился ворчащий звук удаляющегося БТРа. С Асей все будет хорошо, я уверен. Правда же?
Глупый, запутавшийся «герой».
Как искупить?
Перед кем?
Господи, если Ты есть… прости и помоги. Прости их и помоги им. Знаю, я не умею молиться и не умею верить. Да и что теперь просить для себя самого?
Вот я стою перед Тобой в старых спортивных штанах и футболке, весь заляпанный кровью. С грязным ботинком в одной руке, из которого буквально на моих глазах выстрелил зеленый росток, и с мачете в другой. А передо мной раскинулось необъятное безлюдное болото. Такое знакомое и теперь такое чужое. Кое-где торчат покосившиеся и проломленные крыши когда-то обитаемых домов. Раньше я их просто не замечал, настолько привык. А еще - косые палки-указатели с выцветшими вымпелами. Рядом с одним из них вдалеке мелькнул знакомый кошачий силуэт Ра, на ходу обвил столбик хвостом и пропал. Бывай, хвостатый.
В небе широко протянулся яркий мазок радуги.
По моим щекам, утопая в поседевшей бороде, сбегают капли дождя, словно слезы.
Может, это они и есть.
Все в неизменном круговороте сводится к одному: есть время жить и приходит час умирать. Всему свой срок. А я до безумия хочу жить. И идти к ним, к живым и здоровым.
Родным.
Теперь я свободен.
А знаете, надежда не такая уж и страшная штука, если покрутить.
Я просто пойду вперед, хорошо? И буду идти под Тобой, пока могу.
А там…
Щелк-щелк-щелк…
КОНЕЦ
Здесь был Митч.
Рассказ - спин-офф романа «Последний поход»
из цикла «Атлантическая одиссея»
Монстры реальны, привидения тоже.
Они живут внутри нас и иногда берут верх.
Стивен Кинг
Грамбх!!!
От удара о бетонный пол стеклянная маска респиратора с хрустом разбилась. Осколки поранили лоб и щеки, но Мичиган инстинктивно успел закрыть глаза. Сверху на рюкзак продолжали рушиться ломаные доски и прочая шелестящая гнилая труха. В голове шумело, в ушах стоял тонкий писк. Во рту ощущался привкус соли, при падении он прикусил язык.
Наконец летящий сверху град прекратился. Он некоторое время лежал, прислушиваясь к своему телу. Хорошо еще, сознание не потерял. Вот тогда бы точно пиши пропало.
Но инстинкты брали свое. Он на чужой территории. Тяжело сипя в фильтры, Зэф перевернулся на бок и, выставив карабин, включил фонарик, быстро оглядывая помещение, в котором оказался, и выцеливая в ярком кругу по углам возможную угрозу. Быстро метнул взгляд влево. С другой стороны была стена. Поняв, что нападения ожидать неоткуда, и отложив оружие с фонариком, Мичиган все так же, не поднимаясь с пола - удар был слишком сильным и выбил из легких достаточно воздуха, - стянул за лямки рюкзак. Положив его рядом с собой, он тяжело перевернулся на спину и некоторое время лежал, окутанный густым облаком медленно оседающей пыли, золотыми искорками сиявшей в луче фонаря.
Он попытался собраться с мыслями. Зачем он вообще пошел в этот дом? Они решили разделиться, обследовать небольшой участок района. Шли уже несколько дней, ориентируясь по карте Макмиллана, от Ки Бискейн, где их высадили, и за пару дней добрались до Даунтауна. Потом он напоролся на нескольких из этих трехглазых тварей, и они загнали его сюда. Пришлось укрыться в первом попавшемся доме, вдобавок завалив дверь удачно оказавшейся в холле бочкой, поставив на нее пару кирпичей. Может, удержит? Сверху пока не доносилось никаких звуков, значит, животные еще не проникли внутрь, иначе он станет легкой добычей, хотя шанс отбиться с помощью карабина и ножа у него был.
Окна на первом этаже были наглухо заколочены, так что элемент вторжения с этой стороны отпадал. Если псы не пробьют доски…
Однако в его нынешнем положении это не играло никакой роли.
Дозиметр молчал, и Зэф, откинув капюшон, аккуратно стянул с лица окровавленный респиратор. Над ним, метрах в трех, в потолке зиял черный проем, с неровных краев которого еще продолжала ниточками струиться скопившая с годами грязь.
Как он не заметил прикрытой досками дыры? И на кой черт ее вообще закрывали? Ловушка? Вполне возможно. Но не на человека же или живность. Тогда внизу стояли бы колья… Или капкан, наконец.
- Дженни… Мак… - снимая перчатки, слабо позвал Мичиган и, порывшись в рюкзаке, достал из него аптечку. Нужно было как можно скорее обработать лицо. Еще немного подождав, пока поднятая его падением пыль уляжется, и морщась от боли, он стал медленно вытаскивать мелкие куски стекла из кровоточащей раны.
- Чтоб тебя… черт…
Кое-как обработав лицо перекисью, залепив особо глубокие порезы на щеках пластырем и убедившись, что ничего не сломал, Зэф отложил аптечку и еще раз огляделся.
Подвал. Где-то пятнадцать на пятнадцать. Старый, разграбленный, типичный подвал типичного американского дома. Он еще помнил такие. И какого хрена его сюда понесло?.. Справа, у стены остатки громоздкой газовой установки, когда-то питавшей все здание, от которой остались только торчащие из стены и обрубленные, словно вены, куски перекрученных труб - баллон давно вынесли. Ржавый короб открытой стиральной машинки, посмертно показывающей язык свешивающимся трухлявым лоскутом. Криво обваленный, будто пьяный старик, пятиярусный стеллаж, служивший под ящики для инструментов и прочую бытовуху. Пара выцветших плакатов, на которых уже ничего нельзя было разобрать. Конечно, тут давно пошуровали. Хотя за те дни, что они шли после того, как их ссадила подлодка, они не встретили ни единой живой души. Кроме той собаки, которую Мак угостил дробью в бочину и что чуть не подрала Тахому. Мичиган запомнил только третий, испещренный кровавыми ниточками, сочащийся нечеловеческой злобой глаз над левым ухом твари… Да тех нескольких, что загнали его сюда.
Лучше бы они сидели на своей ледышке. Честное слово.
Тут только Мичиган заметил прямо напротив себя небольшое продолговатое отверстие бывшего окна на уровне потолка. За ним было светло. Смотря на окно, Зэф разглядел, как на землю медленно, редко, кружась, плавно опускаются какие-то белые хлопья, словно снежинки. Снег? Но когда они заходили в этот район, снега не было. С погодой тут, кстати, вообще довольно спокойно. За исключением песчаных бурь. Да и бурей-то это нельзя было назвать, так, ветерок пыль на дороге покрутил. Но не это его беспокоило. Что-то…
Что?
Он продолжил осмотр.
Груда то ли хлама, то ли тряпья в дальнем углу. На полу следы каких-то неизвестно кем разлитых мутных потеков и застывших испражнений. Несколько отпечатков подошв. Напротив изогнутая деревянная лестница в несколько ступеней, ведущая к двери…
Дверь!
Мичиган с усилием привстал на локтях и поднял фонарик, всматриваясь в сумрак.
- Мак! - собрав силы, он набрал побольше воздуха, но вдруг захлебнулся собственным криком. - Рэнди, я здесь!
И принюхался, наконец поняв, что было не так.
Запах.
Перебивающий затхлость подвала. Наполняющий собой все помещение. Не смердящий, сладковато-приторный запах разложения… Другой. Волшебный, вызывающий воспоминания о детстве, пряный, насыщенный, дарящий легкость, дурманящий сознание, заставляющий почувствовать крылья за спиной… Как будто летишь на качелях.
Источник обнаружился быстро - он шел с улицы, из окна.
Чужой.
Такого уже двадцать лет не должно было быть на земле.
Митч расстегнул куртку и еще раз оглядел помещение. Ничего, что бы могло вызвать подозрение. Но где же все? Он поднялся по шаткой лестнице - одна ступень с хрустом развалилась под его ботинком. Митч, чертыхнувшись, споткнулся, переступил. Подергал ручку. Заперто. Толкнул плечом посильнее, ничего. Но сама дверь подавалась, легонько, дюйма на полтора, словно в ручку с той стороны была просунута железка или лом.
- Сука, - сплюнул полярник, спускаясь вниз.
Куда же подевались остальные? Наверное, разбрелись кто куда. Может, его уже ищут. Сколько вообще времени прошло?
- Мак! Тахома! Черт…
День в бледнеющем оконном отверстии шел к вечеру. Скоро и снег перестал. Маленькие снежинки лежали на земле и не таяли, хотя температура снаружи была выше нуля.
Добраться до дыры в потолке, через которую он сюда попал, нечего было и думать. Лестницы, кроме ведущей к запертой двери, или стремянки не было. Трезво рассудив, что ночевать ему придется здесь, Зэф сгреб и доломал упавшие с потолка деревяшки, соорудил что-то наподобие костра, но, заботясь о вытяжке, сделал это у окна под потолком. Может, по дыму его заметят? Все равно на чужой территории они далеко не уйдут, оставив своего неизвестно где.
Вскоре и странный запах пропал, уступив место гари, запаху пожираемого пламенем дерева и тупой головной боли. Это от удара, рассудил Зэф. Сидя на старом матрасе, который обнаружил в углу и подтащил к оконцу, смотря на потрескивающий огонь, Митч закусил черствой галетой из пайка, выданного каждому из них на лодке, и подгреб уголь в чадящую кучку лопатой с наполовину сломанным древком, которую удалось найти в разбросанном всюду хламе. Ничего. Надо отдохнуть. Они и так много прошли.
А завтра он постарается выломать это чертову дверь. Огнетушитель бы. Мичиган вспомнил, как под жалобный вой метавшихся в пламени хаски выносил баллоном дверь, когда пару лет назад на станции неожиданно загорелась псарня… Чья-то неосторожность? Вечно пьющий Бак? Или это были происки австралийцев… Да кто их всех знает, думал Митч, делая осторожной глоток из фляги, где была налита самогонная брага Паштета и Трески. Дрянь, конечно. Но сойдет.
Наваливалась усталость. Зудели ноги, болело порезанное лицо. Чувствуя затылком прохладу, идущую от стены, медленно и приятно растекавшуюся в голове, он понемногу успокоился.
Главное, жив. Там посмотрим.
Смотря на огонь и слушая треск дерева, Митч не заметил, как уснул в той же позе, что и сидел, - раскинув ноги и прислонившись затылком к холодному бетону стены.
* * *
Его разбудил телефонный звонок.
Тррри-иииии-нь, тррри-иииии-нь…
Оставаясь неподвижным, Мичиган медленно открыл глаза и прислушался. Может, он еще спит. Некоторое время он сидел, весь превратившись в слух.
Что его разбудило - эта галлюцинация или непонятный зуд в ногах? В помещении опять стоял чарующий запах.
Звук повторился. Откуда-то из недр дома. Не привычная мелодия новомодных перед самой войной смартфонов и прочих пластиковых «плоскодонок», а обычная трель дискового телефона. Такой когда-то был в его собственном доме, еще в детстве. Висел на стене. Оторвавшись от готовки, мама снимала трубку и, прижимая ее плечом к щеке, с улыбкой спрашивала, когда муж будет дома, вытирая испачканные мукой пухлые руки полотенцем. На ужин была кукурузная каша с рукколой и креветками, как любили в Южной Каролине. Ее обычно подавали на завтрак, но мама зачастую готовила впрок, и на ужин - отец-механик зарабатывал немного, а жена сидела с ребятишками, двумя братьями и сестренкой, которых у него теперь не было.
Тррри-иииии-нь, тррри-иииии-нь…
Такого не могло быть здесь. Это невозможно. Этот звук умер задолго до ядерного пожарища.
Но он был. Кому-то звонили. Уж не ему ли?
Чернокожий усмехнулся. Ну да. Старина Иисус решил пожелать старине Митчу доброго утра. «Набери номер, и он ответит» - как когда-то, еще до его заброски в Антарктику голосили попрошайки на многочисленных перекрестках Америки, на коробках из-под холодильников, в которые они были одеты, поверх тряпья было еще иногда написано с другой стороны «и он ответит тебе». Чушь!
Было там и еще кое-что написано. «Конец близок». Как же они были правы, но их никто не слушал, просто спеша мимо, брезгливо кидая скомканный доллар или просто мелочь в чашку или рвано вскрытую банку из-под бобов, содержимое которой попрошайки жадно выскребали пальцами где-нибудь в гетто под мостом и потом, тщательно облизав, вытирали жирные пальцы об одежду. Для этих людей Апокалипсис наступил намного раньше, чем для остальных. Он сожрал их души. Мичиган помнил загнанную пустоту в их глазах.
Костер давно потух, было прохладно. Накинув куртку, Митч посмотрел наверх. Из маленького окна струился свет, внутрь, медленно паря, залетали снежинки. Собак у двери не было слышно. Ушли, поняв, что добыча ускользнула? Или затаились, выжидая момента, чтобы напасть. Хрен вам.
Так что же так зудело в ногах… Затекли? Он пошевелил пальцами ног в ботинках.
Расстегнув ремень, Мичиган привстал, оперевшись о стену, приспустил штаны и со смесью удивления и брезгливости осмотрел свои икры и колени, от ступней до середины ног покрытые россыпью маленьких бугорков, которые ужасно чесались. Именно не волдырей, а наростов, как будто что-то выпирало наружу изнутри, натягивая при этом кожу. Небольшое. С горошину.
- Что за черт? - Мичиган потрогал один из наростов. Тут же жутко захотелось расчесать его. Как в детстве, когда мама строго говорила не ковырять болячки, полученные после падения с велосипеда или неудачного приземления при игре в баскетбол. А они с ребятами прятались, все равно отрывали их, морщась от боли, но с каким-то садомазохистским наслаждением, словно проходили некий обряд, да еще, давясь смехом, ели их на спор.
Потом нужно было обязательно показать пустой язык, мол, все чисто и жевание с глотанием я не сыграл, видите, дабы доказать подельникам, что ты не мухлюешь. Иначе навсегда можно было прослыть слабаком, слюнтяем или, что еще хуже, ссыклом. На появлявшуюся густую каплю крови прикладывали послюненный подорожник и ждали, пока она не свернется. Потом можно и домой.
Зэф осторожно поскреб ногтем кожу, но она неожиданно лопнула под отросшим ногтем, и по колену неторопливо потек белесо-желтоватый гной.
- Твою мать! - выругался Митч и, достав из аптечки салфетку, вытер ногу, потом приложил к ранке перекись. Конечность пронзила такая неожиданная боль, что он чуть не вскрикнул, упрямо прижимая салфетку к коже, но сдержался, тяжело дыша.
Тррри-иииии-ньзз, тррри-иииии-ньзз…
- Твою мать, - еще тише повторил он, облизнув пересохшие губы.
Заражение… Сердце обдало холодом. Мать твою, заражение. Но как?.. Когда он успел? Или это просто аллергия?.. Но на что?! Вон сколько их… Но ведь это пока просто гной и не более того. Просто гной. Потом будет корка, побудет какое-то время, и все пройдет.
- Спокойно, Митч. Спокойно, - постарался успокоить себя Зэф. - Сейчас, не тогда.
В новом мире простые аллергия или насморк были страшнее, чем СПИД или ВИЧ… Какой, к черту, иммунитет… Здесь любая случайная царапина, если вовремя не спохватиться, могла означать приговор.
- Ничего, - залепив ранку пластырем и вновь натягивая штаны, успокоил себя Мичиган. - Это просто болячка. Или галеты паршивые… Тьфу!..
И вдруг звонки наверху прекратились.
Вместо них послышался голос.
Мичиган застыл, так и не дозастегнув ремень.
ТАМ. Где-то там, наверху.
Трубку кто-то снял.
Потрясенный Зэф замер, прислушиваясь.
- Эй! - наконец покончив с пряжкой, не выдержал он. - Кто там?
И запоздало испугался собственного вопроса. А вдруг это враги? Но он бы услышал, как отодвигалась бочка у входной двери. Глаза сами нашарили лежавший рядом с матрасом карабин. Или все-таки ребята, которые увидели дым из щели, пока костерок не потух.
Кто-то разговаривал. И голос этот был знакомый.
- Джен! - узнав его, бросившись по лестнице к двери, Мичиган прильнул к зазору. - Дженни, я тут. Это Митч! Я здесь, внизу! Я провалился в подвал и мне не выбраться, слышишь? Дверь чем-то подперта снаружи. Мак с тобой? Эй! Ребята…
Никакого ответа.
- Дженни, ты слышишь меня? Эй! - Он ударил кулаком по железу. Звук вышел глухим.
Голос летчицы где-то наверху продолжал спокойно с кем-то разговаривать, игнорируя его крики. Изогнувшись так, чтобы не свалиться с лестницы, Зэф прильнул одним глазом к зазору между стеной и дверью, стараясь что-нибудь разглядеть. Да, действительно подпорка с местами облупившейся красной краской. Сантиметра полтора толщиной - лом или просто стальной прут, а может, древко от пожарной лопатки. Криво просунутый и плотно державший ручку, не повернуть.
А дальше сумеречный коридор.
Тут Мичиган вспомнил о рюкзаке. Спустившись, он начал рыться в старательно упакованных инструментах. Как же он сразу об этом не подумал?! Найдя большие кусачки для резки металла, он снял пластиковый предохранительный колпачок и, закинув карабин за спину, снова вернулся к двери. Хоть бы не лом, их делают из более прочного металла.
Навалившись на дверь плечом, приоткрывая ее, насколько можно, он развел ручки инструмента и осторожно просунул лезвия в зазор, нащупывая прут. Так… вроде есть.
Собрав все силы в могучих руках, Мичиган напрягся, стараясь свести ручки резака. Железо не поддавалось.
- Давай же, кусок дерьма, - сквозь стиснутые зубы просипел Мичиган, по лбу которого покатились крупные капли пота.
Он давил, потихоньку сжимая, рукоятки так сильно, как только мог. Потом, почувствовав, что материал начинает поддаваться, стал осторожно, чтобы не сломать кусачки, водить ими из стороны в сторону, расшатывая участок перекуса. Конечно, у него был карабин, но тратить драгоценные патроны на такой пустяк было просто бессмысленным расточительством.
Наконец раздался звонкий щелчок, ручки резака сомкнулись так резко, что Митч чуть не выронил их. Снаружи что-то гулко бухнулось на пол.
- Есть! - Мичиган облегченно прислонился к стене и, переводя дух от силовой нагрузки, прикрыв глаза, поцеловал кусачки, на которых остались кусочки ржавчины. Плевать на болячки. Если там свои, они помогут. Его запас ампул давно закончился. Плевать на все. Главное, выбраться.
Бросив инструмент вниз на матрас, Зэф снял с плеча карабин и, убрав оружие с предохранителя, осторожно толкнул дверь.
Коридор был пуст.
Справа прихожая, в конце которой виднелась придавленная кирпичами бочка, придвинутая к двери. Снаружи было тихо.
Слева еще одна закрытая дверь. Деревянная.
Прямо перед ним, чуть сбоку, так, что из проема было не разглядеть, лестница, ведущая на второй этаж.
Голос доносился оттуда.
Стараясь ступать как можно осторожнее, Мичиган стал подниматься наверх.
Звуки разговора становились все ближе и отчетливее.
- …бабушке скажи, чтобы одевалась в плед, который я дарила на Рождество, сейчас очень промозглый ветер…
Ступенька. Еще.
Слава богу, что к лестнице был прибит ковер, смягчавший звук шагов. Отчего-то Митчу не хотелось больше никого звать.
- …а отец вернулся? Еще нет? - послышалось недовольное ворчание. - Ну что делать, милая. Такая у него работа, ты же знаешь. Не сердись на него. Я тоже постараюсь поскорее вернуться. Конечно же, мы не пропустим твой день рождения, Кэрол…
Мичиган вышел на второй этаж.
Вокруг полутемень. Небольшой коридор - справа ограда с деревянными перилами, слева две двери, ближняя приоткрыта, косая полоска света на полу, из-за нее неожиданно послышался тихий смех, и у Мичигана по спине побежали мурашки. В конце коридора еще одна дверь, густо обклеенная выцветшими стикерами, автомобильными номерами, большой табличкой, где еще можно было прочитать «Сохрани Америку красивой - уберись в комнате!» и черепом с двумя костями. Явно подростка. Рядом с дверью теряющаяся в сумраке очередная лестница, ведущая на третий этаж.
Большой дом.
Митч облизнул пересохшие губы и направился к двери, которая была чуть приоткрыта. Немного постояв, осторожно заглянул внутрь.
Когда-то, очевидно, это была спальня родителей. У стены кровать, рядом выпотрошенный платяной шкаф, несколько раскрытых трюмо, под которыми на полу высились горки пепла - жгли книги, догадался Митч. Под тяжелыми, изъеденными насекомыми шторами угадывалось заколоченное окно.
Тахома - Зэф сразу узнал ее по куртке и волосам, капюшон был спущен - сидела к нему спиной на старом стуле с высокой спинкой, за нешироким деревянным столом, из которого на пол были вывалены ящики, и разговаривала по старому телефону, но не прижимая трубку к уху, как это обычно делают, а держа ее чуть на расстоянии - дисковый прибор стоял рядом, от него тянулся закрученный спиралью провод.
Зеф медленно вошел в комнату, облизнув мигом пересохшие губы. Ситуация показалась бы обыденной, даже житейской. Если бы не место, не время, не ситуация…
А еще из трубки…
Присмотревшись, Мичиган разглядел тонкие полупрозрачные шевелящиеся нити, тянувшиеся из дырочек в трубке прямо в ухо женщины.
- …а как там Барни, опять что-нибудь учудил? Вы его хорошо кормите? Да ты что? Вот проказник…
Женщина неожиданно снова засмеялась, и Мичиган вздрогнул так, что чуть не выронил из рук карабин. Он даже не обращал внимания, что рубашка на нем была насквозь мокрой от пота.
- Джен… - не своим голосом тихо позвал Митч так, что едва расслышал собственный голос. - Т… Тахома…
Сидящая спиной женщина никак не отреагировала.
Выдохнув, Мичиган сделал шаг ближе и снова позвал. Уже чуть громче.
- Дженни. Это я. Митч…
- Кэрол, милая, погоди минутку, - сказала в трубку Тахома и неожиданно, не двигаясь телом, повернула голову к Мичигану, развернув ее на сто восемьдесят градусов. В тишине отчетливо послышался хруст ломавшихся позвонков.
Зэф ахнул, поднимая карабин и делая шаг назад.
Это была не Тахома. Нет, черты можно было при желании узнать… Но кожа обвисла словно на не по размеру подобранном манекене, а в воспаленных красных глазах, в которых лопнули вены, и широко раззявленном рту с треугольными клыками, из которого что-то вязко капало на одежду, не было ничего человеческого…
- Дай мне поговорить с дочерью, долбаный ублюдок, - фраза началась обычным голосом, а закончилась низким басом, переходящим в потусторонний, нечеловеческий рык.
В теле Тахомы снова что-то хрустнуло, она запрокинула голову, из которой вылез непомерно длинный, коричневый извивающийся язык, и завыла так, что Мичиган закричал. Шея, неестественно вытягиваясь, поднимая голову на невозможную для человека высоту, стала, рвясь, прыскать сгустками чего-то зеленого. Ее глаза вздулись, полезли из орбит и, лопнув, брызгая бесформенным желе, словно патока, потекли по щекам. Одна из ножек стула надломилась, но удержала тело. Шевелившаяся куртка на спине Дженни стремительно покрывалась алым, свободная рука, не державшая трубку, вывернулась назад и длинными когтями стала драть ткань, словно стараясь вырвать из таящейся под ней плоти позвоночник.
- А-а-а!!! - снова заорал Мичиган и, подняв карабин, стал стрелять.
Голова Тахомы с противным чавканьем взорвалась, брызнув кровавыми ошметками плоти, крошевом костей и серыми сгустками мозга, беспорядочно разлетевшимися по комнате. От лица осталась только нижняя челюсть и часть шеи, из которой еще прорывался нечеловеческий вой, заглушаемый бульканьем толчками выталкиваемой из горла крови.
Тело на стуле обмякло, но рука с трубкой, из которой торчали теперь просто шевелящиеся в пустоте ниточки, продолжала твердо стоять, словно являлась частью другого тела.
Переведя ствол, Мичиган разнес вдребезги телефонный аппарат, а потом бросился прочь из проклятой комнаты. Скатился по лестнице и остановился, только когда захлопнул за собой подвальную дверь и, тяжело навалившись на нее спиной, постарался унять бешено колотящееся сердце.
- Браво. Зачем ты убил ее? - спросил сидевший на матрасе Макмиллан. - Она ведь просто разговаривала с дочерью.
Ковбойская шляпа, борода, куртка в привычных нашивках. Даже неизменная палочка в уголке рта.
- Какого хрена…
- Черт, Джина, и тебе привет, заблудшая душа, - усмехнулся Рэнди. - Давно не виделись.
Не сводя с него карабина, чуть скосив глаза, Митч посмотрел на небольшой костерок.
- Зачем огонь развел?
- Зябко.
- Встань, подними руки и три шага назад.
- На тебе рубашка мокрая.
- Знаю.
- Зэф, это же я, - ответил Макмиллан, однако сделал, как было велено. - И чем это так вкусно пахнет? Уж не на свидание ли собрался?
- Заткнись. Ты не Мак, - сказал Мичиган, медленно спускаясь по лестнице.
- А кто же тогда?
- Как ты попал в дом? Я забаррикадировал дверь.
Они стояли на некотором расстоянии друг от друга. Снег за маленьким окном продолжал медленно падать на чуть видимый клочок пола.
- Через другую. - Макмиллан зачем-то указал себе за спину большим пальцем. - На заднем дворе.
- Если на улице снег, почему его нет на тебе?
- Обогрелся у огня, - пожал плечами Макмиллан.
- Почему не пришел на крики и выстрелы? И откуда тебе известно, что это была Тахома?
- Мы вместе пришли. Потом стали обыскивать дом.
Рэнди замолчал, не сводя с Зэфа глаз.
- Ты не Мак, - уверенно повторил Мичиган. - Как и то, что там наверху.
- А что наверху? - спокойно спросил Макмиллан.
- А ты пойди, посмотри, - предложил Мичиган.
- Уверен?
- На все сто. Руки, чтобы я видел.
- Хорошо, пойду. Не нервничай. Видишь, я иду.
Мичиган чуть посторонился, пропуская Рэнди, который стал подниматься по лестнице и, отворив скрипнувшую дверь, скрылся за ней. Мичиган еще некоторое время просто стоял, нацелив карабин на дверь. Потом его ноги и пах пронзила резкая боль. Он поморщился. Треклятые прыщи.
Прошел в угол, где стояло ведро, от которого несло аммиаком, прислонил к стене карабин и, повозившись с молнией, помочился в наполовину заполненную ржавую жестянку.
Макмиллан не возвращался. Снег за окном медленно оседал. Судя по бледнеющему свету, близился вечер.
Потом где-то внутри послышался звук, будто что-то упало.
Мичиган пожалел, что у него нет часов. Еще немного подождав, он взял карабин и, поднявшись по лестнице, вышел в коридор.
В доме стояла тишина. Достав из-под рубашки крестик, Мичиган приложился к нему губами.
- Иисус, не дай мне бояться, - твердо сказал он.
Что же за чертовщина тут происходит?.. Постояв на пороге, он стал медленно подниматься по лестнице на второй этаж.
В первой комнате, не считая искуроченного тела и моря крови на стенах и полу, никого не было, а вот открытая дверь второй комнаты привлекла его. Держа оружие наготове, Мичиган осторожно заглянул внутрь. Помедлив несколько секунд, вошел и осмотрелся. Размерами чуть поменьше, чем первая. Стоявшие друг напротив друга у стен просевшие диваны с припорошенными пылью пуфиками. Скорее всего, что-то вроде комнаты отдыха, думал Митч, медленно обходя подвешенного за шею к вентилятору под потолком Макмиллана.
Остановившись перед ним, Мичиган осмотрел тело. Глаза закрыты, а вот рот открыт, словно в беззвучном крике, и из него на куртку, а затем и на пол длинной полосой медленно текла бурая кровь, пачкая валявшуюся рядом с опрокинутым табуретом шляпу. Штаны у повешенного были мокрые, между краем джинсов и кожей остроносого ботинка застрял кусочек кала.
Поморщившись, Мичиган вышел из комнаты. Шел словно пьяный, ноги не слушались, отяжелели. Боль из паха медленно подбиралась к грудине.
Вернувшись в подвал, Зэф забаррикадировал дверь всем, что смог найти подходящего и, усевшись на матрас, заглотил почти все таблетки, что были в аптечке. Посмотрел на огонь. Он не давал тепла.
Он не должен быть здесь. Что за чертовщина творится?.. Господи… Если ты есть… Как ему победить духов?
Отвинтив крышку, Мичиган сделал вялый глоток браги из фляги, заглатывая последнюю ампулу обезболивающего, которое, он знал, вряд ли поможет.
Сидели они в своей Антарктике, но какого рожна полезли на лодку? Ах, да. Это же австралийские пираты уничтожили «Новолазаревскую». Ну и что? Подались бы к ближайшим соседям… А-а-а… точно. Ведь никого не осталось. О.А.К. Они все были под одной крышей… Когда-то очень и очень давно.
Все они были на этом корабле лишними. Как и та девчонка. Одна баба, да еще молодая, на стольких мужиков, и на кой черт она только полезла? Еще удивительно, что она вообще сразу не пошла по рукам… Как ее там? Степанова Лера. Русская. Хорошенькая. Они постоянно виделись, но как-то раз он видел ее совсем другой. Через приоткрытую дверь каюты. Сбившаяся тельняшка, впалый живот с шариком пирсинга в пупке, лоскуток розовых трусиков, видимый из-за косо сползшего одеяла. Она спала. Рядом на откидном столике лежала шерстяная перчатка, в которой свернулась мышь. Вот ведь странное знакомство. Тоже дружба, нечего сказать… Хотя в этом новом дерьмовом мире мы вольны выбирать себе в спутники кого угодно.
Тогда Мичиган тихонько притворил дверь и прошел дальше. Но тело-то не обманешь… Ему рассказывали, что еще по пути к ним, в Антарктику, среди части команды нашелся один извращенец, который чуть не изнасиловал ее… Василь, кажется. Небось, рылся в ее белье, сушившемся в душевой, нюхал, мечтал, фантазировал… Урод. Девчонку спасло чудо, парень, который был в нее тайно влюблен, успел вовремя, когда тот напал на нее, наконец не выдержав, и убил гада. А потом сам умер…
Сраный дерьмовый мир, мать его.
Дерьмовая жизнь у них всех. Мичиган вспомнил, каким когда-то был Майами. Солнечным, богатым, классным и привлекательным. А эта Лера и того не видела. Даже открыток не осталось. Хотя толку от них. Только дразниться. Да и много она поймет.
Вот бы ее туда. Митч улыбнулся своим мыслям. Он научил бы серфить и ловить волну. Ту самую, особенную, от которой в первый раз дух захватывает. Потом, наплававшись, она бы выходила на берег и втыкала в песок натертую ананасовым маслом доску. Отстегнув от лодыжки шнур, направлялась к нему, развалившемуся на лежаке и тянувшему ледяное пиво Coors из запотевшей бутылки. Одетая в сплошной полосатый купальник, оголявший покачивающиеся точеные бедра…
Вдруг, на полпути она поворачивалась и, откидывая на лопатки мокрые волосы, весело махала кому-то из его друзей, а он смотрел на ее покрытые каплями воды ягодицы, разделенные тонкой полосатой полосочкой, и улыбался…
Мичиган резко проснулся. У него была эрекция.
А еще сильная боль рвала грудь.
Черт. Стянув рубашку, он задрал майку, с ужасом наблюдая россыпь небольших волдырей цвета кожи, покрывавших грудь и часть живота. Вены вздулись и были похожи на переплетенные макаронины. Мичиган застонал и с трудом поднялся. Посмотрел на окно.
Снаружи царила ночь. Благоухания не было.
Сколько он спал? Схватившись было за карабин, он посмотрел на дверь, но она по-прежнему была надежно забаррикадирована. В доме было тихо.
Сколько он уже тут?
Подойдя к оконцу, он привстал на цыпочки и посмотрел наружу. Землю покрывали снежинки, но, несмотря на температуру, они не растаяли. Более того, присмотревшемуся Митчу показалось, что они… шевелятся. Помедлив, он протянул руку и взял одну из них, разглядывая. Даже от прикосновения его пальцев кристалл не растаял. Да и не было это кристаллом.
Митч изучал зажатое между пальцев нечто, похожее на амебу, многочисленные конечности которой лениво шевелились. Снег оказался живым. Очутившись в его руке, существо стало ощупывать ее, и Мичиган ощутил легкий укол, не сильнее комариного, когда конечности-щупальца попытались проникнуть ему под кожу. Показалась кровь. Сжав пальцы, он раздавил амебу, и их покрыла белесая слизь.
Так сколько же этой дряни было в его теле?.. И почему он не чувствовал, когда они заползали в него. Ясно, это все таблетки, усталость и алкоголь…
Мичиган поднял голову и некоторое время смотрел в потолок, словно видя нечто сквозь него.
- Я знаю, что грешен, Господи, - прошептал он. - Но не оставь меня…
Потом, уйдя в угол, снова отлил в ведро, морщась от боли. Неведомая зараза добралась до простаты и почек.
Решительно проверил карабин, добавив еще патронов из патронташа, и нож. Все. Скинул мокрую рубашку, оставшись в майке. Еще раз посмотрел в окно.
Ночь.
Оглядев подвал и вдруг поддавшись какому-то странному, сиюминутному порыву, Мичиган, вооружившись ножом, аккуратно нацарапал кончиком лезвия, сдирая остатки побелки на деревянном подоконнике, словно закрепляя за собой территорию. Или просто оставляя память о себе.
Кому…
Закончив и сложив губы трубочкой, он аккуратно подул на лезшую из углублений стружку. Облизнув пересохшие губы, медленно провел по выщербленным буквам большим пальцем, словно убеждаясь в реальности происходящего.
«Здесь был Митч».
Заваленную дверь разбирал, не обращая внимания на боль во всем теле, которое словно превратилось в один большой синяк.
По дому шел уверенно, ни на что не отвлекаясь, видя перед собой только дверь с надписью «…уберись в комнате!» и лестницу рядом с ней.
Дорогу на чердак.
Лестница была короткой, и даже в темноте он не споткнулся.
Вот и дверь. Плевать на защиту и радиацию. Плевать, что снаружи. Он все равно чувствовал, что умирает или сходит с ума. Не раздумывая, Мичиган с размаху попытался вынести преграду ногой, но та глубоко провалилась вперед, проделав дыру, по колено уйдя в трухлявое дерево, и дело пришлось доканчивать руками, расчищая путь ударами приклада.
Оказавшись на улице без защиты, он глубоко вдохнул терпкий воздух, пахнущий зеленью и соленым привкусом моря. Луна была скрыта тучами. А он бы сейчас посмотрел на звезды.
Как и не было войны. Да неважно теперь. Помирать, так человеком. К тому же он накачан таблетками и алкоголем, но это вряд ли ему уже поможет. Зараза-то внутри него никуда не делась.
Шагнув на крышу, он огляделся.
Когда-то здесь, по всей видимости, была веранда для коктейлей или барбекю. Несколько разбросанных шезлонгов, битая посуда, нечто изъеденное насекомыми, явно когда-то бывшее детской игрушкой, а теперь похожее на распотрошенное плюшевое месиво… То ли заяц, то ли медведь. Какая разница. С ним теперь играть некому. Был еще нелепо смотрящийся дырявый зонт от солнца, похожий на ось спицевого колеса, валявшийся в стороне.
Даже будучи запертым внутри, Мичиган успел изучить планировку дома. Открытая веранда в том месте, где он стоял, уходила за угол справа, именно туда, где в подвале внизу, несколькими этажами ниже, располагалось вентиляционное подвальное окно.
Там.
Перехватив карабин, Зэф шумно выдохнул и шагнул за угол, готовясь встретить столько времени мучившего его врага. И остановился.
Цветок рос на самом краю. Там, где вверх покато уходила крыша, деревянная ограда обвалилась от старости. Крепко уцепившись могучими мясистыми корнями за то, что осталось от дома, который еще каким-то чудом держался.
Растение было крупным. Большой, сантиметров шестьдесят в диаметре ярко-красный бутон, как у розы или мака, на коротком, толстом, с человеческую руку стебле, из которого торчали острые шипы. Большие листья были сомкнуты, а бутон чуть наклонен над краем крыши.
Мичиган принюхался. Ничего.
Цветок спал.
Сделав несколько шагов, Митч снова остановился, разглядев под цветком и среди вьющихся корней знакомые белесые «снежинки».
Цветок. Всего лишь паршивый цветок.
Стрелять показалось Зэфу глупым, он даже чуть улыбнулся и, закинув карабин на плечо, вытянул из ножен нож. Конец тебе, сволочь. Приблизившись к растению, он опустился на колени и, немного помедлив, приноравливаясь, осторожно взялся одной рукой за стебель, стараясь не уколоться о шипы.
Поднес лезвие к самому основанию, намереваясь срезать бутон, но как только начал делать надрез и показался зеленоватый сок, растение неожиданно раскрылось и, издав пронзительный визг, плюнуло в лицо Мичигану сгустком семян-«снежинок». Зэф вскрикнул, на мгновение отпустил стебель, стряхивая с лица шевелящихся тварей, а затем, еще крепче зажав ножку цветка, стал пилить с новой силой.
Лепестки заметались, растение снова начало визжать, и когда Мичиган уже почти закончил, в его руку вдруг впились шипы и, проткнув кожу, стали двигаться внутри по руке.
Мичиган закричал от боли, с ужасом смотря, как сначала под внешней стороной ладони, потом под кистью и выше, двигаясь к локтю, в его теле рвут мясо шипы. Он рванулся, но отнять руку от стебля не получилось.
Тогда, вконец потеряв самообладание, Митч перехватил нож и стал с остервенением рубить свою руку, стараясь опередить шипы.
- Нет! Сука! Не выйдет! Ты! Меня! Не! Сожрешь! Тварь! - с каждым ударом, которому предшествовал широкий замах, полуобезумев, орал Мичиган, не замечая, как ему в лицо летят брызги собственной крови.
Он бил и бил, пока не хрустнула кость и в разрубе отвалившейся руки не показались окровавленные щупальца. Он успел.
Вдруг сзади послышался какой-то шум, и кто-то громко скомандовал:
- Митч, в сторону!
Скорее инстинктивно, чем слушаясь команды, Зэф повалился на доски. Грянул выстрел, снесший половину бутона, брызнувшего оранжевой слизью. Следом второй, разнесший в клочья остатки цветка и его стебля, которые, оторвавшись от корней, опрокинулись с крыши.
- Митч, ты как?.. - Над лежащим Мичиганом склонилось лицо в респираторе и знакомой шляпе.
- Быстрее, у него кровь, - послышался еще голос, и Зэф потерял сознание.
* * *
В первое мгновение Мичигану показалось, что он лежит на матрасе в подвале, и он испуганно попытался привстать, но чьи-то руки бережно уложили его обратно. Он был на кровати в небольшом помещении, куда из окна, завешенного ветхой тряпицей, проникал тусклый свет. Невозможно было понять, день это или утро. Мичигану было все равно.
- Не дергайся, - сказал стоявший возле кровати Макмиллан. - Тебе нехило досталось.
Рядом с ним была Тахома и еще какой-то человек с длинными белыми волосами, старый, с чуть раскосыми глазами и лицом цвета печеного яблока. Индеец, сквозь мутную пелену, окутывающую сознание, догадался Мичиган.
Возле ложа, на котором находился Митч, на колченогом табурете сидела немолодая женщина, тоже индианка и, что-то монотонно напевая, словно колдуя, растирала его каким-то снадобьем. Приподняв голову, Зэф посмотрел на свою голую грудь, покрытую небольшими красными ранками. Боли больше не было.
- Эту заразу из тебя несколько часов вытаскивали, - объяснил Макмиллан.
- Где я?
- В небольшой индейской резервации. В паре километров от места, где тебя нашли.
- Я зашел проверить один дом, потом провалился в подвал… Сколько я там был? - повернув голову, Мичиган посмотрел на свою левую руку, чуть ниже локтя туго замотанную бинтом, на котором местами проступали алые пятна.
- Два дня. Мы все облазили, когда ты потерялся, пока не наткнулись на этих ребят. Тогда-то они и рассказали нам о цветке.
- Мы зовем его Flor de la locura. Цветок безумия, - впервые подал голос старик.
- Духи, - тихо проговорил Мичиган. - Там были духи, прикидывавшиеся тобой и Тахомой.
- Никакие это не духи, брат, - покачал головой Рэнди. - Мы обыскали дом. На втором этаже в одной комнате скелет без головы, похоже, женский, с телефонной трубкой, в соседней повешенный. Скорее всего, это случилось очень давно.
Мичиган внимательно слушал.
- В семенах этой дряни, что росла там на крыше, есть какой-то фермент, вызывающий галлюцинации. Они жрут тебя изнутри, пока ты окончательно не свихнешься или не пустишь себе пулю в лоб. Их, оказывается, местами тут много в округе растет. Видели парочку, пока тебя искали. Но излучения от них нет, поэтому дозиметры и молчали.
- Мой тоже. Я сигналил. Вы видели дым?
- Нет, брат, не видели. - Макмиллан отрицательно покачал головой. - Но когда пошли в очередной раз тебя искать, услышали крики и побежали на звук. Заметили тебя на крыше. С дверью пришлось повозиться, но все-таки мы тебя нашли.
- Мы отдаем цветам безумия серьезно провинившихся или нарушивших законы общины, - сказал старик.
- Ну вот. - Женщина закончила обрабатывать тело Мичигана и вытерла руки тряпкой. - Еще немного полежите, и будете как новенький.
- Как долго? - спросил Макмиллан. - Нам нужно двигаться дальше, домой.
- Нет у нас больше дома, бро, - тихо ответил Мичиган.
- Пары дней хватит, - подумала сиделка. - Нужно убедиться, что рука как следует заживет. Он потерял много крови.
- У нас есть джип. - Старый индеец почесал давно не бритую бороду. - Мы довезем вас до границы нашей территории.
- Спасибо, - кивнул Рэнди.
- Осталось еще кое-что, - сказал Мичиган и посмотрел на индейца.
- Слушаю.
- У вас есть горючка?
- Сколько надо?
- А сколько есть?
* * *
Мичиган стоял и смотрел, как медленно умирает дом, объятый языками ревущего пламени, в котором он чуть не сошел с ума и потерял часть руки. Смотрел, как в снопе искр медленно проседают балки, обугливаются остатки краски, кренясь, начинают проваливаться этажи… Окончательно исчезает с лица земли призрак чьей-то давнишней жизни.
В лица людей удушливо веяло жаром и запахом гари. Перед тем, как поджечь дом, скелеты неизвестной пары, некогда обитавшей в нем, предали земле.
- Митч, - позвал стоявший позади него Макмиллан. Тахома, с момента их встречи так и не проронившая ни слова, и старик-индеец ждали в джипе. - Пора.
- Сейчас, бро. - Не оборачиваясь, Мичиган медленно поднял правую руку, согнув ее в локте, вторая висела на перевязи, теперь оканчивающаяся округлым стальным набалдашником. Свободный рукав куртки чуть покачивался на ветру. - Еще пару минут.
Наконец, когда дом окончательно превратился в груду мерцающих обломков, он обернулся и оглядел стоявших за ним людей.
- Мы никому не скажем, что здесь случилось. - В его тяжелом, затуманенном обезболивающими взоре Мичигану показался какой-то новый, прятавшийся где-то глубоко внутри, другой человек.
Это звучало не как обычная фраза, а как констатация нерушимого факта.
- Да, - кивнул американец.
Вечерело. Машина с рычаньем ухабилась по пустынным улицам когда-то красивого города. Индеец ловко рулил, объезжая брошенные остовы автомобилей, покосившиеся столбы и прочие попадавшиеся на пути препятствия, минуя коробы застывших многоэтажек, с каждым кварталом становившихся все выше или длиннее по мере того, как они удалялись от побережья. Навстречу, шурша по лобовому стеклу, иногда летели выцветшие белесые полиэтиленовые пакеты, словно отголоски призрачных душ, давно покинувших этот мир.
Рядом с индейцем сидел Макмиллан, а Зэф и Тахома устроились на заднем сиденье.
Ехали молча.
И каждый думал о чем-то своем.
Февраль 2017
Лебединая песня
Послесловие Игоря Вардунаса
С чего начать… За этот долгострой столько пережито, передумано и написано, что сразу вот так и не смекнешь.
С Кингом у меня не ладилось, пожалуй, с самого детства. Ну не люблю я ужасы и всякое такое! Хотя смог осилить «Пункт назначения-3» и даже «Пилу-2», правда, лишь половину. Но вот когда я в 13 лет (помню, папа еще на кассетном видеомагнитофоне включал) посмотрел «Побег из Шоушенка» Дарабонта, это произвело некий отвал башки. До самого просмотра понравилось название. Что такое есть Шоушенк и почему из него нужно бежать? И посмотрев картину - которую до сих пор, как и многие рейтинговые сайты, считаю лучшей, несмотря на то что не обласкана «Оскарами», плевать, в наши времена это уже не показатель, - написал свой первый опус.
Меня всегда вдохновляла… не то чтобы надежда, а сила воли людей, которые, находясь в тяжелейшей, безвыходной ситуации, обнаруживают в себе мужество противостоять. Нет, не системе - а собственному страху и одиночеству. Это очень важно.
Никто ведь особо не вдумывался, что Энди Дюфрейн (у Кинга, кстати, Дюфресн, но изменили для мягкости) прополз в трубе реку дерьма. А нам всю нашу жизнь приходится через нее грести. Через реку дерьма, чтобы получить свободу и счастье.
Первой идеей, когда я прочитал роман Глуховского, а потом несколько книг из серии, была… вовсе даже не подлодка. А как раз тюрьма. Где-то в Калининграде, где полно заброшенных немецких бункеров и туннелей. Но локация не суть важна. Мне стало интересно, что будет с людьми, чудом выжившими в глобальной Катастрофе и сидящими в тюрьме. О чем мечтает любой заключенный? О свободе. А что делать, если бежать некуда? Когда ты свободен, но весь мир - тюрьма?
Страшно.
Тогда, в 2010-м, я прекрасно понимал, что подобное не потяну. Были идеи, наброски, но… Детали, тонкости. Особенности и пластика фени. Характеры и черты людей, мало того что сидящих пожизненно, да еще и спустя двадцать лет после Войны, когда жизни-то вокруг и нет уже. Точнее, есть, но иная. Да и зелен я был еще для таких тем. Как говорится, женилка не выросла.
Про «Ивана Грозного» как-то сразу сложилось, и я увлекся. Жюль Верн, приключения, все дела. Пойти вразрез, против канона, запертого в метротуннелях разрушенных мегаполисов… И вдруг получилось! Глуховский в восторге. Тюрьма отошла на второй план. Но со временем я понял, что мое любимое утверждение «чтобы что-то написать, нужно что-то прожить» абсолютно правдиво. Понимание приходит с опытом.
С «Клеткой» все непросто. Куча названий, но Слава Бакулин (когда-то редактор серии ВМ-33) сразу сказал оставлять именно это, ибо коротко и страшно. Роман долгий, «роды» были трудными и затяжными и длились даже дольше, чем вынашивалась идея, по ряду всем сейчас известных причин. Покрутили идею с Ирой, обратились за советами к Игорю Осипову. Проводя «кастинг» тюрем, придирчиво выбирали локацию и самое главное - название этой самой локации. Очень хотелось что-то «шоушенковское». И тогда появился «Белый лебедь» - нежное и грациозное название для места, являющегося самой страшной колонией российской действительности. Супер!
Это был самый большой синопсис на моей памяти, он и сам по себе тянул на неплохой рассказ.
В процессе сошел с дистанции Игорь Осипов, за чьи поистине бесценные советы, консультации и особенно наброски событий первого дня глазами начальника колонии - низкий поклон. Ира тоже то «слетала» по рабочим причинам, то вновь возвращалась. Какое-то время я вообще писал один. Заколдованный роман. Даром что мой тринадцатый.
И вот он перед вами. Спасибо всем, кто поддерживал, терпел, выслушивал, корректировал и подсказывал. Родным, друзьям, коллегам. Это для вас. Как мы с Ирой шутим, «Клетка» и колония «Белый лебедь» - лебединая песня премиум-линейки «Вселенная Метро-2035». Что ж, это тоже большая ответственность, не ударить в грязь лицом и уйти с огоньком. Надеюсь, получилось.
Повернись десять лет назад все иначе, может, это был бы совершенно другой роман о постъядерной тюрьме, а «Атлантической одиссеи» и странствий Леры Степановой просто не было бы. Однако все случилось так, как случилось.
Но я знал, что роман ждет своего часа. И он дождался.
Ведь что нами движет?
Надежда.
А значит - прорвемся.
Послесловие Ирины Бакулиной
Так получилось, что лет в 15 моими настольными книгами стали учебники - по криминалистике, судмедэкспертизе, уголовному праву… Ну и ворох самого разного криминального научпопа. Это было очень увлекательно. Очень.
Потом появились другие интересы и занятия, и все стихло.
Но когда много-много лет спустя Игорь Вардунас поделился мыслью о книге про не-свободу, в моей голове что-то ностальгически щелкнуло и заурчало в стиле «Дубинушки»: «Подер-рнем! Повж-ж-жухнем!» Привиделся дышащий безумием туман, новенькая бензопила в татуированных руках, аккуратный гараж и расчетливая неотвратимая месть. Да, эта идея пришлась мне по сердцу. Я уже работала с Вардунасом в соавторстве (наш рассказ «Тютерс» оказался в финале анонимного конкурса и вышел в сборнике «О чем молчат выжившие»), и это было круто, так что чего тут думать, наливай-заводи!
Дорогой мой соавтор, огромное тебе спасибо за это безумное приключение.
Игорь Осипов, я так признательна за жуткие и в то же время захватывающие рассказы из твоей практики! Эти профессиональные наблюдения и взгляд «изнутри» не сравнятся ни с какими книгами.
Алекс де Клемешье, искренне благодарю за тактичное и неутомимое подталкивание, когда я решительно отказывалась работать дальше, ибо «а-а, я ничего не успеваю, так и пропади же все пропадом».
И отдельно обнимаю своего мужа. Слава, твоя поддержка позволила мне сделать очень многое. Например, эту книгу:)
P. S. Ах да, обожаю Стивена Кинга. С самого детства.
notes
Примечания
1
Эпиграф к книге Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Видоизмененная строка из поэмы В. Тредиаковского «Телемахида».
2
Строка из песни «Я куплю тебе дом» («Белый лебедь на пруду»), группа «Лесоповал».
3
Сбежать.
4
Э. Хемингуэй. По ком звонит колокол.
5
Брать вину на себя.
6
Карцер, изолятор.
7
Так арестанты определяют зэка, который отбывает наказание за незначительное преступление.
8
В Каббале есть 27 букв, соответствующих 27 каналам связи с Богом. Каббалисты уверены, что таким образом скоро встретятся с Богом.
9
Стихи Юнны Мориц из одноименной песни в исполнении Сергея Никитина.
10
Так в тюрьме и на зоне называют конфеты.
11
С. Кинг. Побег из Шоушенка.
|
