АЛ. БАЕВ
        БОЛЬШОЙ ЗМЕЙ (ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕКООБРАЗНОЙ КОЛБАСЫ)
        Аннотация:
1-ая книга из цикла "Житие земных гуманоидов". "Фарш-повесть о необычном генетическом эксперименте". Повествование ведется от лица самого главного героя - Сервеланта Николаевича Московского, появившегося на свет весной 1970 года накануне столетнего юбилея В.И. Ленина в образе твердокопченой колбасы с единственной целью - попасть на праздничный стол. Но судьба распорядилась иначе - колбаса попадает к научному сотруднику генетической лаборатории одного из засекреченных НИИ и в результате сложного биологического эксперимента становится человеком. Если говорить вкратце, то книга о том, что за приключения ждут "урожденного Сервелата", как ищет он свое место в обществе новых соплеменников, с какими сталкивается коллизиями и интригами, прежде чем невероятным образом по-настоящему находит себя... и свою любовь. Еще короче - повесть для взрослых про современного "Буратино".
        Повесть о том, чего, скорее всего, не было
        
        Глава первая, в которой юный Сервелант является на свет, приобретает твердость тела, характера, определяет цель жизни и знакомится со склочной гражданкой Докторской и пожилой мадам Краковской
        Глава вторая, повествующая о важном наблюдении, сделанном Сервелантом еще в колбасную его бытность, а также раскрывающая ему глаза на собственные экстраординарные способности
        Глава третья, в которой Сервелант и странным образом не сошедший с ума Николай знакомятся, идут в гости, и Сервеланту снится первый в жизни сон
        Глава четвертая, рассказывающая о событиях, которые привели к заточению завлаба Тычкова в психбольницу, но радости этот факт никому не доставил
        Глава пятая, сентиментальная, повествующая о первой любви и о том, как Сервелант будучи еще колбасой, стал настоящим мужчиной
        Глава шестая, в которой Сервелат из человекообразной колбасы превращается в колбасоподобного человека
        Глава седьмая, в которой над головами Николая и Сервеланта начинают сгущаться тучи
        Глава восьмая, открывающая глаза на неординарную личность товарища Тычкова и дающая Сервеланту понять, что война неизбежна
        Глава девятая, в которой Сервелант с Николаем начинают действовать по разработанному ими плану. Неожиданное знакомство
        Глава десятая, повествующая об истории Сервелантова тела, а приоткрывающая завесу над Наташиной тайной
        Глава одиннадцатая, из которой многое становится более-менее ясным, но, отнюдь, не совсем понятным
        Глава двеннадцатая, доказывающая факт, что чем больше информации, тем труднее в ней разобраться; а также знаменующая начало неприятностей
        Глава тринадцатая, раскрывающая гнусно-гениальные намерения Льва Макаровича Тычкова, которые ставят Сервеланта перед нелегким выбором
        Глава четырнадцатая, в которой на смену напряжению приходит смущение, а судьба берет Сервеланта нежно за руку и ведет туда, куда он прежде и не собирался
        Глава пятнадцатая, чуть-чуть лирическая, повествующая о том, что синтетические гуманоиды могут испытывать настоящие человеческие чувства
        Глава шестнадцатая, в которой события приобретают необратимость и начинают развиваться с головокружительной быстротой
        Глава семнадцатая, повествующая о важном разговор со Слоном, а также ставящая ребром вопрос о том, способствует ли секс улучшению аппетита
        Глава восемнадцатая, в которой происходят события, благодаря которым научная карьера Сервеланта резко, но не сказать, что неожиданно, обрывается
        Глава девятнадцатая, последняя, повествующая о том, как Сервелант неожиданно для себя попадает в высшие интеллектуальные сферы
        Эпилог, или Точки над всеми "Ё"
        
        
        "И рвется враг подсыпать в водку яд, Разрушить нам застолье и постелье, Но кто-то вьется над страной, Благославляя всех подряд, Хранит нас Ангел Всенародного Похмелья".
        Борис Гребенщиков
        
        "Если ты, чувак, индеец, ты найдешь себе оттяг, Настоящему индейцу завсегда везде ништяк".
        Федор Чистяков
        
        
        Кажется, это называется - "Introduced"
        Извините за такое неуверенное название, но уж очень хотелось выпендриться. Вы, люди, уважаемые мои человеки, тоже частенько выпендриваетесь. У вас, милые и любимые мною (как и я вами) хомо сапиенсы, есть заготовочки на каждый подходящий (и не подходящий) случай, но почему то этого вы стесняетесь. Точнее, стесняетесь не этого, а того, что вас, покрасневшие от стыда мои, постоянно уличают в неискренности. Зря. Неискренность ничем не хуже искренности. Я так думаю. И не краснейте, пожалуйста. Лучше улыбнитесь. Хорошо? Вот и договорились!
        Стало быть, здрасьте! Я - колбаса. Но это не значит, что у меня нет ни роду, ни племени. Точнее, род свой я вам уже назвал, повторюсь для невнимательных лопухов (кажется, так у вас, людей, называют умственно заторможенных индивидуумов): я - урожденный колбаса. Зовут меня - Сервелант (это чтобы с вами, людьми, ассимилироваться. Раньше имя мое попроще звучало - Сервелат. Видите, одна буква добавлена, а какая громадная разница в менталитете, если можно так выразиться), фамилия - Московский (менять не стал). Правда, красивая фамилия? Дворянская! То-то! Прозвище - Большой Змей (немного кичево, но мне нравится). Да, про племя-то заикнулся, а назвать забыл. Сам, похоже, лопухом невнимательным с возрастом становлюсь. Из сырокопченых мы. Сырокопченые, или твердокопченые, как нас еще зовут - племя среди колбас самое малочисленное, но самое гордое и многими из вас наиболее почитаемое. А еще я мужчина, и не просто мужчина, а единственный в своем колбасьем роде. Имя слыхали - Сервелат?! Услышав его только (даже еще не увидав), язык не повернется с бабой меня перепутать... с Краковской там какой-нибудь или
Докторской. Но о бабах мы попозже поговорим, а сейчас я вам свою историю расскажу вплоть до сегодняшнего дня. Как подумаю... Ладно, стоп, думать некогда. Итак... ...итак, родился я в 1970-м, в год столетия вашего тогдашнего кумира - Ленина Владимира Ильича, прямо к столу в его честь, простите за каламбур. Благодаря оному замечательному человеку, можно сказать, и на свет-то белый появился. Ведь если б не Ильич, так и продолжали бы народ советский бабами травить... Краковскими там, Докторскими... Простите, эмоции меня съедают, одним им я по зубам оказался. Так вот, родился в 70-м, мать свою не помню, умерла еще до моего рождения, поэтому даже пола ее не знаю. У нас в роду это обычный случай, банальный, если можно так выразиться. Могу сказать только одно: была (или был? Скорее всего, все-таки, был) моя мамочка порядочной свиньей, раз ее (или его) пустили на колбасу. А вот отец! О! Мой отец - настоящий человек! Да, да, не удивляйтесь, именно человек. Иначе стал бы я тут с вами беседы вести. Видели вы когда-нибудь говорящую колбасу? Нет? А про говорящее полено слыхали? Буратиной называется. Сказка?
Возможно, но есть, друзья, такая наука - генетикой в народе зовется, - которой не только в полено, но и в любую органику, да хоть в ваши же собственные экскременты жизнь вдуть, что два пальца облизать. Хотя, может, я и не прав. Но не зря же поговорка есть, что ничего невозможного нет. Да, братья и сестры! Поговорка есть, а ничего невозможного - нет. Так-то вот. Вообще, здорово было бы! Представляете: сидите вы на горшке, отводите душу старательно и как следует, вздохнули, наконец, с облегчением, а из-под вас вдруг голосок такой тихий, участливый: "Что, полегчало?" И какова была бы ваша реакция на подобное событие? Но давайте не будем домысливать то, чего пока не случалось. Заметьте, ПОКА! Да, о чем мы там? А, об отце! Спасибо, Леша. Леша - это мой друг, который после долгих уговоров решился-таки записать мою историю с моих же собственных слов, я то писать не умею. Нас, как вы понимаете, в школах и университетах не учат, поэтому письменной грамотой мы, пардон, не владеем. Я - редкое исключение. Читать могу, а вот писать... Ладно, Леша, не будем благодарного читателя испытывать на жалость. Поехали
дальше. Так вот, отец. Зовут его Николаем, жив он и ныне. Слава колбасному богу! Хороший человек, участливый. Фамилия его... думаете - Московский? Э, нет! Тут я вас надул. Отец он мне, как бы это точнее-то выразиться? Приемный, что ли? Ладно, пусть будет - не кровный, но люблю я его от этого не меньше, чем вы своих, а может и крепче во сто крат. Фамилия его - Чудов. Николай Чудов, значит. Так его и зовут в институте - Чудотворец. А что? Мне нравится. Многие сразу скажут: "Ты, мол, Сервелант Николаич, не богохульствуй, неча наших святых поминать!", и будут в корне не правы, потому как ваши святые - это ваши святые, а мой отец - мой отец и есть, а что тезки, так то никто не виноват. Верно, Леша? Ну вот, вроде ничего не забыл: представился, как и полагается приличному челове... пардон, гуманоиду (будем так меня называть условно, а то вроде я и не совсем человек, хотя сходство реальное имеется), про родителей сказал, историографа своего не обидел, надеюсь, скромной своей благодарностью. Даже помечтал немного о разумности всего органического, простите, жизни ради на нашей цветущей планете Земля. Всё? Всё.
Можно приступать к основной части моего удивительного, но только на первый взгляд, повествования. Эх, вот прочитаете до последней строчки и подумайте, кто из вас, настоящих человеков, прожил свои первые тридцать три года интереснее, чем я. Взять, вон, Лешу. Мы с ним ровесники (хоть я и выгляжу много старше), а что его жизнь против моей? Так, ерунда. Ты, Леш, не обижайся, это ж только в сравнении с моею судьбой. Правда-матушка - она, к сожалению, не всегда такая вкусная и изысканная, как деликатесная сырокопченая колбаса. Сервелат московский, например.
        Глава первая, в которой юный Сервелант является на свет, приобретает твердость тела, характера, определяет цель жизни и знакомится со склочной гражданкой Докторской и пожилой мадам Краковской
        Услышал я недавно анекдот замечательный. Вы, наверное, над ним тоже когда-то смеялись, поэтому не буду оригинальничать, а просто повторюсь: "В одной грузинской деревне подрос сын владельца колбасного цеха. Отец решил, что настала пора сына делу своему обучать. Позвал колбасник мальчика в цех и начал ему наглядно все объяснять: - Это, сынок, колбасный машин. Понил? - Да. - Сматры. Биром туша баран, засовиваем в машин, нажимаем кнопка и... И виходит три палка сирой колбаса. Понил? - Нэт. Павтары, пап. - Ладна, сматры внимательней, Гиви. Биром ешо один туша баран, засовиваем в машин, нажимаем кнопка, виходит три палка сирой колбаса. Понил? - Нэт. Павтары, пап ешо раз. - Харашо, сматры. Баран кидаем в машин, нажимаем кнопка и получаем три палка колбаса. Павтаряю: кинул в машин баран, получаем - три палка! Понил типер? - Понил! Пап, а ест такой машин, в который кидаешь три палка, а получаешь баран? - Ест, сынок, ест! Твой мама - называется!!!" Вот такая, уважаемые мои, анекдотическая история. Я краем уха уловил эту хохму в метро. Ее рассказывал молодой улыбчивый паренек солидному мужчине в норковой
шапке. Мужчина не смеялся, даже не улыбнулся. Видимо, те же проблемы, что и у сына несчастного колбасника. У меня же настроение сразу поднялось, веселость какая-то накатила необузданная, настоящая русская веселость, когда и радоваться вроде бы нечему, а все равно на душе изумительно хорошо. А потом детство вспомнил. Самое раннее, еще когда разговаривать не умел. И в такую меланхолию вдруг упал, что чуть станцию свою не проехал. А детство было тяжелым. Грязным и безрадостным, но недолгим, мое детство раннее было. И никакой судьбы счастливой не обещало. Помню, лежу я на грязном металлическом столе в огромном помещении. Вонища, дышать нечем! Мухи вокруг стаями кружатся, тетки в грязных фартуках туда сюда снуют, ржут, матерятся, хватают моих сестер и братьев немытыми руками и в ящики какие-то складывают. А потом стихло все. Смотрю - никого нет, как ветром сдуло. Мясорубки замолчали, крики человеческие затихли, одно мушиное жужжание. Вот, думаю, передышка, а, может, совсем пронесло. Не тут-то было. Перерыв, наверное, у них был обеденный или технологический, или еще какой. Про перерыв это я сейчас
додумываю, а тогда я молодой, глупый, еще не копченый был. Что - не копченый, не разумный вовсе! Логически мыслить не умел, так, зачатки ума в теле моем мягком возникали, гены, видимо, материнские еще не совсем сдохли. Они и ощущали все, гены эти самые. А иначе, какое объяснение придумать?! Так вот, лежу, значит, я на столе, наслаждаюсь почти исключительной тишиной, вдруг слышу писк какой-то неприятный, препротивное такое пищание. И нехорошо мне как-то стало, страшно. Предчувствие закралось ужасное, будто жить мне осталось последнее мгновение. А ведь я еще даже недоделанный. Обидно умирать не пожив, людей нормальных не встретив, удовольствия настоящего никому не доставив, магазинов настоящих не видев... Вот, думаю, судьба - злодейка безрадостная. Одолели меня тяжкие думы, и ничего я вокруг уже не слышу и не вижу, жалостью к себе упиваюсь. Но видимо есть все-таки бог колбасный. Когда через некоторое время тетки в фартуках вернулись и мясорубки снова зашумели, огляделся я по сторонам: ба, слева и справа никого нет, а ведь братья мои, близнецы, можно сказать, рядышком лежали. Один совсем исчез, а от
другого лишь рваная половина осталась. Как в кино про войну после боя! Слышу, женщины материться пуще прежнего стали, крыс каких-то ругают. Я с детства умный, сразу догадался, что крысы - это те которые своим писком во мне страх досель дремавший разбудили. Ну, решил, повезло тебе парень гораздо больше, чем братьям твоим. Теперь, может, и закоптят. И как будто в ответ на мысли мои чувствую, берут меня скользкими руками, вешают за веревочку на крючок и еду я медленно и волнующе рядом с теми из наших, кто жив после крысиного набега остался. Эх, в коптильню! Сердцем чую, в коптильню! Бывал ли кто-нибудь из вас в настоящей русской бане?! Нет, не в электросауне со счетчиками всякими, обесцвеченными проститутками и кафельным бассейном, а в простой деревенской парной, где трещат в обмазанной глиной печке сухие березовые дровишки, легко тянет дымком и голову кружит терпкий аромат вымоченных в кипятке веточек? А как замечательно вырваться оттуда на волю, в прохладу предбанничка, тяпнуть стопарь белой, закусить хрустящим огурчиком, вылететь голышом во двор, толкнув плечом скрипучую дощатую дверь и со всей дури
бухнуться в хрустящий снег! А потом в обратном порядке. И так раз несколько, а то и больше. Вот где настоящий кайф! Меня друг мой, Сергей Коновалов, приучил. Но о нем позже. Коптильня для нас, сырокопченых, все равно, что для вас русская баня. Удачное, на мой взгляд, сравнение, правда, Леша? Ты пиши, пиши. Не надо про саунный антураж вычеркивать. Это, так сказать, непреложный атрибут современной светской жизни типичного представителя среднего класса. Таково селяви, как говорится. Что, бассейн кафельный тебе не нравится? Нет? А что? А! Обесцвеченные проститутки! Ну, кто ж виноват, что они волосы перекисью красят, думают, наивные, что блондинками станут симпатичнее, дороже, значит. Ты тоже так считаешь? Нет? А, ну да, какой же ты средний класс?! Ты у нас, Лешенька, типичный представитель творческой интеллигенции, чего с тебя взять, кроме мыслей твоих и идей бредовых?! А идеями, как говорится, задницу не прикроешь, мыслями сыт не будешь. Трутень ты, Леша, присосавшийся к натруженной пуповине честного менеджера. Ты и не отрицаешь? Ну конечно, конечно! Если б не менеджеры, кто б вас тогда кормил? Кто?
Фермеры? А они кто - не менеджеры? Ты лучше не смейся! Ну и что, что на тракторе, ну и что, что навоз по полям развозит. Кормит - значит менеджер. Был бы колхозник - самогонку бы варил. Понял? Еще бы, логика у меня железная. Чай, не пальцем деланный. Чем-чем?! Не придирайся, твое дело - записывать. Как, не будешь? Я ж не умею! Мои проблемы? Да, ты прав, мои. Мои - и больше ничьи! И я их решу! А я говорю - решу! Что? Кто бред надутой колбасы слушать будет? Да кто угодно! Эй, постой, какой еще надутой колбасы? Это ты меня так назвал? Ну... Ладно, мир. Ты тоже нужен. Не прав я, не прав! Доволен? Ах, извиниться? Я сейчас так извинюсь, нет, ты гляди сюда, я так извинюсь!... Ладно, извини, пожалуйста. Я больше не буду. Прости, эмоции прут. Нам, гуманоидам, тоже эмоции свойственны. Мы, гуманоиды, тоже, можно сказать, чувства разные имеем. Прости, пожалуйста. Пиши, пожалуйста, дальше. Не о проститутках речь, не о менеджерах, а о коптильне. Значит, коптильня для нас, сырокопченых, что для вас - русская баня. Семь потов с тебя сойдет, грязь вся с лишним жиром выйдет, и как-то твердеешь сразу, мужаешь, я бы
сказал. Никакого, братцы, целюлита! После коптильни, если положенное время там провел, технологию, так сказать, выдержал, протухнуть очень сложно, невозможно практически. Да и вид приобретаешь солидный, зрелый такой вид, искусительный. Настоящим мачо становишься. И все тебя сразу хотят. Как Бандераса. Почему Бандераса? Объясню. Ты, Леш, прямо, как с Луны свалился. Кино не смотришь? Ну, мужчины хотят стать как он, а женщины его просто так желают, по-женски. Ты не хочешь? Так, ты ж не женщина, ну ты уморил! А, как он стать не хочешь?! Понятно. Все с тобой ясно. Ты ж не менеджер. А каждый менеджер в душе - настоящий Бандерас, то есть этот, как его? Мачо! В душе, говорю, в мечтах, значит. А ты - не видно! Приглядываться надо! Ладно, молчу. Ты прав, спорить будем - никогда историю не закончим, а история... м-м-м... пальчики отъешь! Так вот, висю я... нет, вишу... короче, болтаюсь на крючке в коптильне. Тепло! Дымком ароматным тянет и шума не слышно. Кайф, одним словом, беспредельный. Неземной, Леша ты мой дорогой и уважаемый, кайф! Ну, ты меня понимаешь? В бане-то был? А говоришь: не понять! Понять,
братец, понять! Так я в баню, то есть, в эту, коптильню, тоже только один раз ходил. И тоже в детстве. Совпадение? А ты говоришь, ничего общего у нас с тобой нет и быть не может. Может, оказывается. Вот уже и первое отыскали. Дальше, как говорится, больше! Болтаюсь, я, короче, в коптильне под самым потолком и кайфую. Кайфую и мужаю одновременно. Твердею не только телом, значит, но и характером. И чувствую, что пройдет еще немного времени, и стану я не мальчиком мягким, аморфным, а мужем. Причем, мужем таким обаятельным и привлекательным. Таким, что одного вашего взгляда на меня хватит (да простят меня вегетарианцы) для вызова обильного слюнотечения. Ой, елки-палки, прямо как академик Павлов со своею собакой подопытной Белкой (или Стрелкой? Плевать, не суть важно)! И чувствую я себя таким волшебно сильным, что даже не думаю о своем истинном предназначении - оказаться нарезанным на тонкие колечки и разложенным на фарфоровые тарелочки. Точнее, думаю, но чувствую, что не будет этого. Иная мне судьба предначертана. А какая - неведомо. Знаю только, что не быть мне рассеченным и съеденным. Твердо знаю. А
если знания твердые проявились, значит, характер возник. И не просто характер, а твердый такой, настоящий мужской, в общем. Харизма, короче. И так мне, братцы, захотелось быть человеком! Так захотелось... что понял я - цель в жизни появилась. Ну а уж коли цель есть - пиши пропало. Воля, говорят, чудеса творит. Если чего-либо очень хочешь - непременно случится. Не-пре-мен-но! Вы уж мне поверьте на слово, я то знаю. Да и свидетели существуют. Николай, например, батя мой приемный. Да и Лешка, вон, похоже не сомневается, смеется. Леш, почему, кстати, ты не сомневаешься? Когда закончим, ответишь? Ну, ладно, идет! Дальше, значит, поехали. Характер мой затвердел, и тут дверь открылась (точнее, шторки распахнулись) передо мной в большой мир. В ваш мир, людской. Выехал я из коптильни, гордо покачиваясь на транспортере, чистый весь такой, ароматный, самодостаточный, с единственной целью в жизни - стать человеком, таким же сильным и красивым, как тот, что нежно снял меня с крючка и бережно уложил в ящик поверх моих братьев, таких же чистых и ароматных, как я, но бесцельных, а, потому, предназначенных на съедение
вашему брату. За своими думами я и не заметил, как поставили наш ящик с десятком таких же впритирочку в крытый фургон, закрыли глухую дверь и враз стемнело. А потом... Потом нас начало трясти. Это я сейчас понимаю, что машина с места тронулась и поехала, а тогда напугался. И сильнее, пожалуй, чем когда крысы вокруг бегали. Спаси меня, бог колбасный, не дай во тьме трясучей навеки пропасть из родного ящика! Спаси и сохрани, ладно? Я не забуду... И вот тут-то, братья мои и, естественно, сестры по разуму, последовала цепочка тех знаменательных для меня событий, которые, с одной стороны, крепко пошатнули мою уверенность в собственных силах, а с другой - дали понять, что если не хочешь, колбаса ты этакая, быть съеденным, съешь кого-нибудь сам. Или заставь кого-то съесть не тебя, а ближнего твоего. Подставь, короче. Или, на худой конец, наблюдай молча, не высовывайся. А произошло следующее. Тряска неожиданно закончилась, дверь фургона распахнулась, и в нашу тесную каюту хлынул солнечный свет. Спас-таки, бог колбасный, спас меня! Обещание свое помню, постараюсь не забыть. Хотя... Как там у вас говорится?
Обещать - не значит жениться? Так, кажется? Значит, дверь распахнулась, свет хлынул, и услышал я голоса. Два голоса - мужской, мягкий и глубокий, и женский - твердый, но ласковый. Первый принадлежал экспедитору, мужику с волосатыми руками (я еще тогда подумал, что у меня скоро такие же будут), который привез товар, то есть нас с братьями и сестрами, а второй - товароведу, миловидной (на мой колбасный взгляд) даме с нежными ладошками (как эротично она меня погладила по спине!). - Здравствуйте, Мария Станиславовна! - Добро пожаловать, Мишенька! Тебе мы всегда рады. Чем сегодня порадуешь? - Вот, короче, - Миша стеснительно отвел глаза, - ящичек сервелату московского, и, это, как его... как обычно, в общем. Докторская там, Краковская, Прима и эта... Ну, как обычно, короче... по накладной... Посчитайте, Мария Станиславовна, все правильно? Экспедитор отвалил в сторонку и закурил беломорину. И ты представляешь, Леша, эта нимфа, нет, скорее, богиня подошла к нам и протянула свою изумительную руку прямо ко мне... Я хотел поздороваться, но онемел от внезапно нахлынувшего на меня ощущения счастья. Знак. Знак
судьбы - она выбрала меня. Именно меня! Эх, вот стану человеком, обязательно женюсь на ней. Какие руки! Господи, какие у нее руки! - Что ты, Михаил! Ты человек у нас практически свой. Давай накладную, подпишу, - обладательница эротичных рук протянула одну из них (в смысле, рук) экспедитору. Я подумал - для поцелуя, а тот олух... Нет, вы только послушайте! Этот недотепа достал из-за пазухи и отдал ей какую-то грязную мятую бумажку, которой, я сейчас думаю, подтираться-то приличный человек не станет. Вот мудак, честное слово! Такой момент упустил! - Спасибо, Мария Станиславовна... Я, это самое... того... - Возьми, Миша, возьми колбаски. Давно, небось, сервелатику не ел. Бери, не стесняйся, заработал. На комбинате-то, небось, строго? Как это так, думаю, заработал! За что это ему меня? За то, что тряс всю дорогу? А магазин, а нежные руки? Но и на этот раз повезло мне. Ф-фу... Бедный сосед мой! Эх, не подфортило тебе, брат. Пошел, как говорится, по сокращенной программе, минуя витрину, сразу на стол. А может, и на стол не попадешь. Сожрут тебя прямо в кабине или закусят телом твоим бренным гадость
какую-нибудь в подворотне темной и сырой. Этот Мишенька только с виду робкий. Я-то слышал, как он при погрузке матерился, видел, как теток в фартуках по жопам шлепал. Скотина скотиной. И голос у тебя обманчивый! Держись, брат! Смирись, против судьбы не попрешь. Тем временем, начиналось нечто для меня тогда еще непонятное и ошарашивающее. Мария Станиславовна на минуту скрылась за дверью помещения и вышла оттуда с двумя неандертальцами в кепках - молодым и старым. Я, конечно, в те дни не знал слов таких мудреных, это я сейчас понимаю, что те в кепках являлись натуральными неандертальцами, а тогда они мне просто не понравились. - Товар на склад, - в голосе Данаи моей звякнули металлические нотки, - Так, стоп, Борисыч. Вот этот ящичек ко мне в кабинет... Нет, лучше к Ольге Павловне. Это как же понимать, граждане? Всех на склад, а нас, московских сырокопченых, к какой-то Ольге Павловне?! Несправедливо! Мы тоже на склад хотим! Чем мы хуже других?! Но старый неандерталец уже тащил наш ящик по мрачному коридору. Вот, елки-палки, а я то размечтался о витрине, наивный. Это сейчас любая колбаса в магазине есть,
а тогда... Но я ж того не знал. Думал, надеялся, верил. Хотя, во что мне было верить, на что надеяться? Тем не менее. Борисыч остановился перед какой-то дверью в тупике. Все, думаю, приехали. Не тут-то было! Знаешь, Алексей, что гад этот в кепке с якорем удумал? Нет, ты только вслушайся, Леша! Вслушайся!!! Он, не выпуская ящика из одной клешни, приперев его своим хребтом, торчащим сквозь впалый живот и грязный халат, к стенке, другой клешней схватил меня и засунул за пазуху. Я даже опомниться не успел. Помогите, люди добрые, расхищают социалистическую собственность! Что же это творится-то? Куда ОБХСС смотрит (про ОБХСС я чуть позже узнал, вот уж спасибо настоящим человекам, которые там работали, иначе не попал бы я на витрину ни в жизнь. Но давай, Леша, по порядку, не будем вперед лезть)? Таким гадским образом очутился я за пазухой гнусного вора Борисыча. А потом этот негодяй толкнул дверь локтем (я не видел, но почувствовал) и услышал я голос властный. - Ты почему не стучишься, бездельник? - видимо, Ольга Павловна, догадался я. Так тебе, гад. Бездельник, да еще и жулик. Ух, дал бы по уху, кабы руки
были! - Я... эта самая... колбаски... э-э-э... Мария Станиславовна к вам велела тащить. - А-а, Маша! Ставь сюда. Сейчас посмотрим, что за калбаска, - в переменившейся интонации Ольги Павловны почувствовал я заинтересованность явную, - ух, ты! Московский! Давно не привозили. Вот так сюрприз! Чего встал, свободен... Ну-к-ка стой! Это чего у тебя за пазухой? Ура, меня сейчас освободят! Только я не "чего", а "кто", скорее. Но откуда им знать? - Я... эта... - мямлил тем временем Борисыч, но со мной расставаться не торопился, - ...Ольга Пална, может... - Не может, - сказала, как отрезала, - Давай сюда свой трофей. Это ж если каждый грузчик... Пошел вон! Еще раз замечу, вылетишь отсюда со свистом, пулей. Понял? - Я... эта самая... Здравствуйте, братья мои, снова я с вами. Изгнан злоумышленник, наказан по заслугам. Господи, жить-то как хорошо. Мне тогда на мгновение показалось, Леша, что счастливее меня на всем белом свете нет никого. Ты сам посмотри, как все замечательно вышло: крысы не съели - это первое, от тряски в фургоне не свихнулся - второе, значит, Мише с Борисычем, паразитам этим на теле
государства, не достался - третье, получается, так? Так! Фортуна, Лешенька, фор-ту-на! И, если раньше я лишь надеялся на судьбу, то теперь точно знал, что дальше все будет хорошо. Видит меня бог наш колбасный, видит и защищает. Эх, знать бы, как он выглядит. А, впрочем, не важно это. Главное, помогает. Между тем, Ольга Павловна села за стол, сняла телефонную трубку и давай названивать. - Антон Саныч, здравствуйте. Леонтьева... У нас тут сервелат московский появился... Палочку?... Две?... Хорошо, две, до встречи. - Елена Викторовна?... Не узнали? Богатой буду, Леонтьева из Елисеевского... Московский сервелат привезли... Нет, две палки не могу, ограниченное количество... Жду... - Анатолий Владимирович?... - Здравствуйте... - Добрый день... - Передайте Андрею Фомичу, чтобы Леонтьевой перезвонил... - Алло... Да... И вам того же... ...Я лежал и слушал, делать-то все равно нечего. Слушал и думал - это ж надо, каким один человек может быть разным, Леша. Даже по телефону. С одними - нежная сосисочка, с другими - этакая колбаса деловая, с третьими - вяленый балык пересушенный (простите за сравнения). И
интонации меняются, и характер отношений, должно быть, вместе с ними, для каждого свой предназначен. А ты, Алексей, говоришь про искренность. Вот, не сойти мне с этого самого места! Все, что слышал тогда, повторить могу дословно, все! Но искренности в голосе не учуял. Прямо, школа актерского мастерства Натальи Крачковской! Но и другая мысль посетила меня и поразила до глубины души. Что же это получается - ведь она нас с братьями не выходя из кабинета продает?! А как же магазин? А шикарная витрина? А благодарные покупатели, желающие отметить хорошей закусью юбилей любимого вождя? Не по-о-о-нял... Правда где, я спрашиваю? Правды хочется, люди! Куда смотрит общественность в лице правоохранительных органов? И тут раздался стук в дверь. Что дальше произошло, помню смутно, испугался я тогда не на шутку. Но запомнились мне слова, произнесенные большим человеком в темно-сером пиджаке, который назвался странным именем - Следователь Шмагин-Обэхаэс (сейчас-то я понимаю, что не имя это, а должность): "Давно мы за вами, гражданка Леонтьева, наблюдаем и вывод в свете последних событий сделали - на покой вам пора,
на дачу в Мордовию". Только недавно я узнал, Леша, что это за место такое - дача в Мордовии, а тогда пригрезилась сказка настоящая про вечный покой среди гор и лесов (с чего бы это? Ведь ни гор, ни лесов я в жизни не видал! Гены, должно быть, дать знали). Представляешь, до сих пор мне моя сказочная Мордовия иногда снится. И колбасит меня при этом ни на шутку... А потом... Что, кстати, было потом? Не помню, представляешь? Провал в памяти. Видимо, долбанули меня хорошенько при очередной транспортировке, сознание потерял. Неправдой, Лешенька, выражение о колбасе безмозглой является, чистейшей воды вымыслом. Ведь, если нет мозгов, то не может быть и потери памяти. Память-то где находится?! То-то! В мозгах, где ж ей, болезной, еще размещаться?! Не в заднице же?! Хотя... Как знать, как знать... Ты же рассказывал, что зад твой до сих пор отцовский ремень помнит, а сколько лет прошло. Эх, много еще загадок современной науке решить придется, тысячи белых пятен, если так можно выразиться, раскрасить во все цвета радуги и их многочисленные и разнообразнейшие оттенки! Короче, очнулся я, Леша, на витрине. Покоюсь
под прозрачным стеклом в окружении женщин. Ты чего смеешься? А, над женщинами! Прости, привычка. Это для вас, рожденных людьми, женщинами называются только ваши, человеческие особи иной половой принадлежности. Для меня ж и колбаса любая до сих пор - баба бабой. Естественно, кроме сервелата... Ладно, не отвлекай! В общем, слева - гражданка Докторская, справа - мадам Краковская. Так они представились. И черт дернул этих продавщиц меня рядом с Докторской положить, вот она и орет через мою голову. А чего несет, Господи, чего несет! Вот уж мозгов-то у кого нет, одна задница. Фамилия, кстати, очень даже подходящая - любого нормального мужика до психического расстройства залечит одним своим видом, а уж если послушать ее, вообще умом тронешься. Как говорится, ни ума, ни мяса - горох ядреный плюс шпик вареный. - Послушай, - говорит, - подруга (это она Краковской, значит), мальчик-то наш проснулся. Смотри, какой симпатичный! А пахнет как! Молодой человек (ко мне уже обращается), вы каким парфюмом пользуетесь - чесночным или соевым? - Чего? - говорю. - Ну, для запаху более аппетитного, в вас какие ароматизаторы
добавлены? - Мясо, - отвечаю, - сало, соль... - Нет, вы, - кокетливо возмущаться начала, - глупый какой-то. Мясо, сало и соль - это основные ваши ингредиенты, а для аромату такого чудесного в вас чего положили? - Это в вас, - говорю, - положили для аромату. А я сам по себе такой замечательный, натурально копченый, усекли? - Вот дела! И что, не варили ни минуточки? Тут Краковская за меня вступилась: - Ты чего к парню прицепилась со своими отдушками? На ценник его посмотри, а потом спрашивай! В таких, как он, одно мясо. Это мы с тобой помоями набиты - я наполовину, а ты на все сто процентов. - Что ты сказала, стерва гнутая? - Ладно, не обижайся, на семьдесят. А про стерву ты права. Лучше быть стервой, чем дурой. - Ой-ой-ой! Можно подумать, все, как ты, умные! - Не все. А за комплимент спасибо, - и многозначительно так на меня посмотрела. Мол, Докторская как раз тот случай, когда и стерва и дура одновременно. Я не выдержал - рассмеялся. Слава колбасному богу, эта идиотка вареная заснула, а то бы я выслушал приветственный адрес в свою честь. Краковская мне определенно начинала нравиться, вот пахло бы от
нее получше, а то протухшая, вроде как... - А скажите, - обратился я к ней, - мадам Краковская, каким таким образом наше происхождение на ценность влияет. - Э, парень, незачем тебе мозги пудрить. Ты здесь долго не залежишься. Ты - редкий экземпляр, гастрономический экстаз, можно сказать. Влет уйдешь, поэтому не парься. - Это как, - удивился я, - экстаз? Это что за слово такое непонятное? - А вот на стол попадешь, узнаешь. Мне такая слава не грозит. В лучшем случае, алкаши на закуску возьмут, а так, скорее всего, на корм каким-нибудь собакам мордатым отправлюсь. Нормальные люди жалуют меня меньше, чем толстуху Докторскую. Говорят, мол, я - переходный вариант от нее к тебе, точнее, от тебя к ней. Мяса во мне уже почти нет, а нежности - еще... Я задумался. Значит, Докторская, несмотря на свой скверный характер, все-таки нежная. Интересно получается! Как же я такой факт проглядел? В каком это таком месте она нежная? - А ни в каком, - словно прочитала мои мысли Краковская, - Ни в каком! Дешевая она просто. Так мир, братец, устроен. Любая дешевка находит в себе одно какое-нибудь достоинство, липовое, как
правило, а потом кичится им всю жизнь. Да только не помогает это. - Почему? - Да потому, что долго на одном киче не проживешь, все равно дерьмо рано или поздно наружу вылезет. У нее, между прочим, срок хранения - три дня, за которые вся ее хваленая нежность превратится в несусветную вонизму. Никакими отдушками не замаскируешь. Три дня, понимаешь? - А что, мало? - Не то слово! Я, для сравнения, уже второй месяц здесь лежу и только пару дней назад тухнуть начала. А эту сегодня-завтра не съешь, можно смело на помойку тащить - даже вороны клевать не станут. - А я? - А что, ты? - вроде, как с завистью проговорила, - тебе-то что будет? Засохнешь, в худшем случае. Ты ж копченый. Но не бойся, тебе испортиться не грозит. Вообще странно, что на витрине оказался. Обычно, таких как ты из кабинета заведующей черным ходом выносят. Ничего себе, думаю, возраст! Уже целый месяц на витрине лежит. Я про такую долгую, почти человеческую, жизнь еще ни разу не слыхивал. Вот откуда мудрости-то столько. Да, интеллект - он может и врожденным бывает, как у меня, например, а жизненная-то мудрость только со временем приходит. -
И ничего странного, - Докторская проснулась и сразу встряла в нашу беседу, беспардонщина, - ОБХСС в гастрономе работает. Я слышала от продавщицы, что этому ОБХСС'у план к какому-то юбилею какого-то Ильича перевыполнить надобно, за магазины взялись, метут всех подряд. Ты, подруга, не знаешь, кто такой этот ОБХСС и что за Ильич такой, у которого юбилей, и как это - метут? Тут уж я встрял, гордым и осведомленным первоисточником решил выступить, показать информированность в глобальных вопросах: - О, Ильич - это великий человеческий старец, которому сто лет на днях исполнится. Меня тоже к его юбилею сделали. Так на комбинате люди говорили. Обэхаэс - это мужик в сером костюме, мы с ним в кабинете Ольги Павловны виделись, а вот про "метут" ничего не знаю - врать не буду. - Вот тебе и ответ. Довольна? - мадам Краковская презрительно адресовала последнюю реплику "подруге", - Устала я, вздремну часок. А вы потише тут, молодежь, если можно. Впрочем, заснули обе, и я оказался в относительной тишине. Лежал я, Леша, в шикарной прохладной витрине красивейшего гастронома славного нашего города Ленинграда и мучался
вопросом о своей исключительности. Ведь чувствовал еще на комбинате, что не такой я, как все окружающие, что судьба моя не будет похожа на судьбу братьев моих колбасных, а тем более сестер. Но даже если человеком стану, все равно многого не пойму или не приму. Казалось так раньше, понимаешь? А теперь во мнении своем утвердился. И чем дольше я лежал и рассуждал, чем больше я вглядывался в снующие человеческие фигурки за стеклом, тем сильнее опять погружался в меланхолию. Жизнь - штука, безусловно, хорошая, но не такая уж и радостная. Вон, мадам Краковская, второй месяц на витрине обитает, и только мудреть начала, а уже протухла. Или взять эту дуру Докторскую - зачем она вообще на свет появилась, коли больше трех дней ей все равно не жить. А Ольга Павловна? Была королева королевой, а появился в ее кабинете какой-то Обэхаэс и метет ее по полной программе то ли на покой, то ли на дачу в Мордовии. Понял я тогда (а теперь и на собственном опыте убедился), что кем бы ты на свет ни явился - колбасой или человеком, жизнь твоя - набор случайностей, которые и есть - судьба. Так то, Лешенька. Так то...
        Глава вторая, повествующая о важном наблюдении, сделанном Сервелантом еще в колбасную его бытность, а также раскрывающая ему глаза на собственные экстраординарные способности
        Сделал я в жизни, Леша, одно важное наблюдение. Точнее, наблюдений важных я сделал превеликое множество, но это, так сказать, эксклюзивное, никем более не подмеченное, а если и подмеченное, то не записанное. А значит, я могу с гордостью присвоить себе авторство. Приятно быть автором, черт побери, этаким маленьким Роденом русской словесности. Что? Скульптор? Ну и что, что скульптор! Можно подумать, что если скульптор, то и наблюдений делать не умеет. Ты мыслителя евоного видел? Ну и что? Тоже мне, неплохо подмечено! Отлично, отлично, Алексей, подмечено. Неплохо - это никак. Сколько страсти, сколько мудрости, сколько эмоций в этом, пардон, ню. Ню - это голый, значит. Деревня! Ладно, плевать на Родена с его голыми эмоциями, я про наблюдение свое начал. Так вот, мысль такая: пьющие люди делятся на две категории по способу затаривания. Затаривания, говорю, за-та-ри-ва-ни-я. Так и пиши. Не спорь. Корче, первая категория - это те, которые сначала берут выпивку, а потом к ней закусь, а вторая - которые сначала пожрать купят, а потом за бутылкой чапают... Ну, те, которые без закуси или без выпивки -
частности, исключения, так сказать, из правил, не опровергающие их, а, скорее, подтверждающие. И потом, мы же о пьющих говорим, а не об алкашах или трезвенниках. Внимательнее, Алексей, быть надо, внимательнее. Суть упустишь, потом вовек себе не простишь. Да перестань ты обижаться, я ж тебя в соавторы возьму. Будем как эти... ну, как их? Петров и Водкин. Нет? Ильф и Петров, точно. Спасибо, Леша, за подсказочку. Не смейся, получится! Чем мы с тобой не писатели - я идею даю, ты писaешь, то есть, пишешь. Ну, оговорился. Бывает. Ты меня не сбивай, пожалуйста. Мысля ускользнет, новую оформить, думаешь, просто? Пиши и молчи. Редактировать потом будем. Почеркаем все подряд мне в книге ненужное и выкинем на помойку за твоим домом. Самая аккуратная помойка во всем вашем населенном, как говорится, пункте, я проверял. А как же! Привычка хорошая! Стал бы я с человеком дружить, который рядом с тухлой мусорной кучей живет. Чего? Да, гуманоид! Да, колбаса! И не стесняюсь этого. Мое происхождение уникально, и не возражай мне! Ты слышал, как меня мадам Краковская назвала? Гастрономический экстаз! Гордо звучит и
обольстительно, на мой взгляд. А твое мнение меня в данной консистенции не интересует. Тебя, кстати, кто-нибудь экстазом называл? То-то! И перестань ржать, ничего смешного я не сказал. О серьезных вещах речь идет. Достал уже, пиши, а то Обэхаэса вызову, так тебя мести начнет, что какое-нибудь Девяткино раем покажется!!! Короче, первая категория - те, которые бутылку берут, а потом закусь, нас в даном сюжете интересуют мало, потому, будь мой папаша из их числа, ему на меня денег не хватило бы. Но Николай, слава колбасному богу, оказался из тех, кто сначала закуску покупает, а потом считает, на какую у него осталось - столичную, пшеничную или русскую. О, не скажи! Разница есть - и не только в цене. Ты говоришь сейчас как дилетант, который сервелат московский от колбасы докторской отличить не может. Вот и молчи лучше, эксперт, тоже мне, по колбасным обрезкам, не показывай свою некомпетентность в некоторых наиважнейших бытовых вопросах. Я тогда на витрине за своими думами тоже задремал. Намаялся за утро. Еще бы, столько событий, столько впечатлений. Устанешь тут от переживаний! А проснулся оттого, что
почувствовал парение в воздухе. Достала меня из витрины продавщица, значит, на весы, покрытые бумагой рыхлой, мягкой такой и теплой, укладывает. А перед прилавком стоит... ну натуральное чмо! Это я потом понял, что в хорошие руки попал, а тогда мой новый хозяин жутко мне не понравился. Чему там было, кстати, нравиться-то? Очки в полхари, от волос запах, что от мадам Краковской, пальто непонятного цвета... вот-вот, что твои тапочки, сколько им лет вчера исполнилось? В общем, завернули меня в бумагу, один хвостик снаружи оставили, и отдали чму в очках. А тот меня в авоську! Представляшь, меня, московского сырокопченого, и в авоську! Хотя, я не возражал, обидно только немного было. Но, зато, на мир сквозь крупные дырочки можно любоваться. На кончик-то бумаги не хватило! А у меня там орган восприятия как раз... Какие глаза, шутишь? Орган восприятия, говорю. Две большие разницы, между прочим. Вот у людей как? Глаза, чтобы видеть, нос - нюхать, рот - вкус ощущать и говорить всякие глупости, ухо - слушать, еще... там... один имеется для... получения удовольствий. А у нас, колбас, орган восприятия -
универсальный. Да, да, и нюхать, и слушать, ну и удовольствие опять же... А то! Ты, брат, мало что из жизни колбасной знаешь. Ничего, со временем обо всем расскажу. Не торопи. Сказал - со временем, значит - со временем. А сейчас продолжим. Ехали мы на троллейбусе. Долго ехали. Так долго, что меня в давке чуть не изломали. Ох, и натерпелся я, хорошо, что добрая продавщица заботливо в бумагу вашего покорного слугу обернула, а то бы осталась от меня одна шкурка, грязная и порванная во многих местах. Потом еще пешком шли. Болтало, Леша, в авоське этой похлеще всяких фургонов. Наконец, оказались на месте, я уж думал, что никогда этого не случится. Жалеть даже начал, что не съели крысы еще во младенчестве. В комнате, куда меня принес очкастый, сидели двое в белых халатах и пили из граненых стаканов. На скрип открывшейся двери они, естественно, обернулись. - Ну что, Колюня, принес? А то у нас топливо на исходе. Да и закуски, как видишь, никакой. Занюхaем рукавами. Давай, выкладывай, что там у тебя? - тот, что говорил, толстый такой и маленький, тоже, кстати, в очках, поднялся с табурета и направился к нам.
Колюня, это мой, значит, спрятал меня за спину и попятился к двери. - Саша... а я думал, вы ушли уже. - Э, ты че пургу гонишь? Куда ушли? Мы ж договаривались на четыре, а сейчас, - толстяк посмотрел на часы, - еще только половина пятого. Опаздываешь, Николай. Мы ждали минут десять, а потом... Ну, в общем... Доставай, что у тебя там? - Я ребята, колбасы взял, сервелату твердокопченого... Наступила тишина. Только часы на стенке тикали. Громко так, тревожно. Понимаешь, Леш, как-то сразу мне неуютно сделалось, нехорошо. И воздух как будто гуще в комнате стал, тяжелее, что ли? Молчание разрушил тот, который сидел за столом - с белой бородой и красным носом - ни дать, ни взять - Дед Мороз. - Как это, ик, как, ик, - заикал Морозко от изумления, - ик, сервелату, ик? Пижон! Ик! - Ну, как? Зашел в Елисеевский, а там сервелат московский..., - Колюня явно оправдывался. Не понравилось мне это, ох, не понравилось. - Ты, паря, с дуба рухнул? Тебе сколько денег дали? - Сашин голос задрожал от возмущения, - Ыхы... значит бутылку не принес... Хреново. Ладно, пузырь не проблема - у биологов спирту займем. А вот колбасу
ты дорогую взял. Не по средствам живешь, Николай! Мог же докторской взять, ну, на худой конец, краковской. И тут мой соврал во благо: - Так, это! Не было докторской, и краковская кончилась перед носом! - Ага, а гастрономов кроме Елисеевского у нас в городе нет? - зазвучал из угла возмущенный бас поддатого Деда Мороз, - В окно выгляни, пожалуйста. Нет, выгляни! Это что там внизу? А? Это ж надо - на Невский за колбасой ехать, когда под окнами свой магазин, где и докторская, и таллинская, и краковская, и какая душе угодно! Нет только сервелата! Пижон! Пошел вон отседова со своей колбасой. Деньги в понедельник отдашь. Утром! Колюня попятился к выходу. Даже Саша такого поворота не ожидал. - Ты че, Макарыч? Хорош звереть! Человек с закусью... - А пошел он в жопу со своей закусью... Пижон! - видимо, это слово казалось очень обидным Макарычу, потому что он назвал Колюню так уже в третий раз. С непередаваемым смаком, надо отметить, назвал. Я уже не знал, что будет дальше, но неожиданно Николай ответил грозному Деду Морозу: - Лев Макарыч, я ж для работы сервелат взял, мы ж хотели эксперимент, помните? А найти
не могли, вот я и подумал, когда увидел - судьба! - Да пошел ты на хрен со своим экспериментом, пятница сегодня. Экспериментами в понедельник заниматься будем. Позвонить не мог? Спросить шефа, можно ли общественные деньги тратить на науку? Надо было сперва флакон взять, а потом уж про работу думать... Пятница ведь..., - но по голосу его стало мне понятно, что Морозко оттаивает, и эксперимент для него тоже важен. И не меньше, может быть, чем для Колюни моего! И я буду в нем участвовать! Ур-ра! - Ну, так что, Лев Макарыч, положить нашего будущего гуманоида в морозильник? - молодец, Николай! Сразу быка за рога. Неплохой, видимо, парень-то! Вот оно как случается с первым впечатлением. Частенько оно ошибочно. - Нет, в шкаф. И под ключ, чтоб не спацифиздили. У нас тут пацифистов развелось... Ничего с ним за выходные не должно случится. А в морозильнике, боюсь, замерзать начнет, потеряет цепочку (про это разговор отдельный), тогда уж, кроме как на закусь... Вот так, Леша, и остался я жить на белом свете. А ты говоришь, что предчувствие часто обманывает. Может и часто, но чаще правду говорит. Верь интуиции,
Алексей, и будь уверен, что все будет в порядке. А теперь представь, сидели бы мы с тобою здесь, если б Колюня сначала пузырь взял, а потом на сдачу закусь покупать пошел? То-то. А ты говоришь, наблюдение мое про две категории пьющих - не важное. Не говорил? Ну, извини, значит, мне так показалось. Но Николай взял меня к себе домой, в шкаф убирать не стал. Как потом объяснял, сомнения у него возникли насчет добрых намерений завлаба, коим в то время являлся Лев Макарович Тычков, которого я окрестил за глаза Дедом Морозом. И не напрасно, надо сказать, он мне не понравился. Тут я не ошибся. Как показали дальнейшие события - мерзким он типом оказался, учинившим целую кучу гадостей нам с папашей. Да, общего у него с добрым волшебником новогодним только одно - внешность. Белая борода, которую при необходимости можно сбрить, и красный нос, приобретший этот лапландский оттенок исключительно из-за неумеренных возлияний. Такие, как Макарыч, Леша, сначала бутылку в магазине берут. Не жди от них добра. От природы жестокие они. Жестокие и злые... Знаешь ли ты, Леша, как живут научные работники? Да? Ты? И долго? А,
полтора года всего... То-то, смотрю я, какой же ты научный?! Антинаучный, скорее... Но не о тебе речь, к счастью. Итак, настоящие научные работники живут следующим образом: хреново. Естественно, если они истинные ученые, и кроме работы их ничего не интересует. Мой Колюня оказался именно таким, как вы уже, наверное, догадались. Ну кто ж из нормальных людей гарантированную пьянку на сомнительное исследование променяет?! Квартирка у Николая была небольшая, но вполне уютная. Вы в хлеву когда-нибудь были? Мне довелось. И я сразу невольно вспомнил про отчий дом. С детства знакомый органический букет ароматов... Не разуваясь, Колюня прошел в единственную комнату, оклеенную бледно-фиолетовыми в желтый цветочек обоями, судя по тоглашнему их состоянию, во времена правления царя Гороха. Меня аккуратно положил на стопочку книг, возвышающуюся на столе среди пробирочек, горелочек, пипеточек, скляночек, кастрюлек и прочей лабуды, необходимой для важных, как я понимаю, экспериментов. Сам хозяин, не снимая пальто, повалился на видавший вторжение татаро-монгольского ига диван, закурил и так, с сигаретой в зубах,
заснул. Вот-те сюрприз! Не хватало нам только пожара. Однако опасения мои оказались напрасными. Это ведь импортная сигарета, если ее не забычкуешь, может бед наделать. Наше курево, похоже, разрабатывалось при непосредственном участии представителей пожарной охраны, поэтому совершенно безопасно для окружающих курильщика воспламеняющихся предметов. Проще говоря, не затянулся в отведенное регламентом время, обязательно потухнет. Так, впрочем, и случилось. Коля спал, а я не смел пошевельнуться. Вдруг разбужу, что тогда? Устал ведь человек. Понимать надо. Кстати, о том, что я заметил в себе удивительную способность двигаться, еще не рассказывал. Пардон, сейчас исправлюсь. Помнишь, Леша, я говорил о коптильне. Тогда-то я еще не обратил внимания на то, что тело мое подвижно, следовательно, колбаса я далеко не обычная. Нас там много висело под потолком. Но покачивался на крючке я один. Все остальные свисали неподвижно, как порядочные, не желающие смерти старушек, сосульки. Мысль у меня в то время промелькнула, будто я попал в какой-то восходящий поток, вот и колбасит немного. Короче, значения факту сему не
придал. Дальше, фургон. Как я балансировал, чтобы из ящика не выпасть! Ведь на самом верху лежал, а трясло так, что любой другой из наших обязательно бы место дислокации поменял. Я удержался. Но и тогда, внимания должного на это не обратил. Подумал, что достаточным весом обладаю, чтобы не упасть. А вот на третий раз я уже осознал точно, что обладаю экстраординарными, как говорится, способностями. Это когда Борисыч меня за пазуху спрятал. Я тогда лихорадочно соображать стал, как бы мне выбраться. Попробовал ворочаться, чтобы из-под грязного халата выбраться и хоть краешком глаза (образное выражение, надеюсь, понятно) на происходящее взглянуть, и, если что, действовать по обстановке. И ведь получилось у меня, получилось! Ольга Павловна заметила, спасла от верной смерти в зловонной глотке неандертальца. На витрине я, правда, не дергался, чтобы соседок не смущать и покупателей не распугивать. Но хотелось, Леша! Ой, как хотелось! Еле сдерживал характер свой, становящийся временами буйным и неуправляемым. Должно быть, гены дикого зверя во мне есть - кабана, там, или быка какого-нибудь Менейского. Когда ж в
Колюнино логово (извините, точнее названия этому бардаку не найти) попал, стесняться стало некого. Николай дрых без задних ног, сестер и братьев рядом не наблюдалось, а на остальную обстановку, пусть даже и живую, возможно, в некотором роде, мне, честно говоря, глубоко наплевать было. И начал я осматриваться вокруг. Не упасть бы, думаю, с книжек. А то пробирки эти перекокаю, Николая разбужу. Нехорошо, в общем, получится. Поэтому, старался аккуратнее вертеться, еле уловимыми движениями, если можно так выразиться. Леша, скажу я тебе, чего на столе только не было при внимательном рассмотрении! Взять хотя бы книжку, на которой я лежал. Знаешь, как называется? "Ч. Дарвин. Теория эволюционного развития". Мне Николай потом рассказывал, когда свою теорию излагал, что по Дарвину, все вы, люди, от обезьян произошли, поэтому и инстинкты основные от этих животных сохранились неизменными - стыбзить у кого-нибудь хавчик, сожрать его жадно и бесстыдно, да еще нагадить на месте преступления втихушку, а потом над бедолагой незаслуженно и зло посмеяться. Я, помнится, потом уже про Маугли читал, так там гнусные
бандар-логи так точно и поступали. И считаю я, Алексей, что Дарвин твой хваленый частично не прав оказался. Не все люди от обезьян произошли, а только некоторые. Я б, например, если бы точно не знал, откуда взялся, хотел от гордого волка на свет появиться. Или выкормиться, на худой конец. Как Маугли! Здорово симпатичен мне этот персонаж, Леша. Благородный он. Я такой же, потому что всю жизнь свою с несправедливостью бороться пытаюсь. А тогда, в день нашей с Николаем встречи, лежал я на Дарвине и старался визуально постичь характер этого удивительного человека. Истинный, Леша, характер его. Что бардачник он, увлеченный одной лишь наукой, я сразу понял. Мне хотелось в душу его заглянуть, чаяния его узреть и грезы, понимаешь? Созерцание обстановки домашней очень способствует раскрытию характера ее хозяина. Что я там увидел, за что зацепился взглядом своим колючим и пронзительным? Как и ожидал, в бардаке хозяйском выделить что-либо характерное и неповторимое, оказалось делом нелегким, но, отнюдь, не невозможным. Книги, колбочки и пробирочки всякие - это понятно. Сфера рабочих интересов. Но ведь не может
же человек личной жизни вовсе не иметь, а я пока признаков таковой не замечал, как ни старался. Женщину сюда не приведешь - стыдно. Друзья, если таковые в наличии имеются, сами не пойдут, побрезгуют. Что же с ним творится такое? Почему живет он в нечеловеческих условиях, неужели нет никого, кто встряхнул бы Николая моего, заставил жизни радоваться? И тут до меня дошло. Колюня - сирота! Одинокий и стеснительный, иначе в пальто и ботинках спать не стал бы, ведь не пьянь какая-нибудь подзаборная, а ученый. Проверено и доказано сегодняшним поведением. Эх, женщины, женщины, куда же вы смотрите, милые? Пропадает хороший человек без вашего внимания, без ласки вашей и участия, без сострадания и нежности. Бог колбасный, помоги мне Николая женить, осчастливить его как получится, пусть и против воли! Сгинет иначе, погибнет от одиночества, сгниет в грязи заживо. Мог бы я разговаривать, побеседовал бы с ним. Понял бы Николай меня, сердцем чувствую, что послушал бы совета верного друга. Одиночество, Леша, великая вещь, если оно в разумных пределах. Сам посуди, когда наиболее удачные решения находятся? Правильно,
тогда, когда анализируешь проблему. У любой проблемы, Лешенька, корень найти можно. Согласен? Одиночество же способствует анализу, делать-то больше все равно нехрен, вот и обдумываешь положение вещей и цепочку событий. А если думаешь, обязательно что-нибудь придумаешь. Только, скажу я тебе, к одиночеству в редких случаях прибегать надо, иначе изменит тебе собственное воображение, вставит тебя головой вниз в задний проход иллюзорного мира, а потом, как ногами не дрыгай, обратно выбраться чрезвычайно трудно оказывается. Некоторые, друг мой, на всю жизнь там остаются. Отсюда и психушки... Решил я, что достаточно Колюня в одиночестве пожил, заслужил он право быть замеченным. И я клянусь богом своим колбасным, что обязательно дисбаланс такой в жизни Николая ликвидирую любыми доступными мне средствами. Недаром он меня на Дарвина уложил. Пора, брат, эволюционировать. Тем временем я уже точно осознал, что способен на большее, чем лежать как обычная колбаса и ничего не делать. Приложив максимум усилий, я слегка изогнулся, чтобы повернуться с целью рассмотрения оставшейся части комнаты, но, то ли положение мое
было крайне неустойчивым, то ли силы не рассчитал, но почувствовал, что сейчас упаду на весь этот бьющийся хлам. Ой, что теперь будет? И, точно...
        Глава третья, в которой Сервелант и странным образом не сошедший с ума Николай знакомятся, идут в гости, и Сервеланту снится первый в жизни сон
        ...точно! Сам напугался, хоть и ожидал такого результата от своих подвижнических усилий. Пробирок перебил, Леша, штук десять, никак не меньше! Оказался среди битого стекла, заляпанный какой-то склизкой гадостью. Ф-фу... Вот откуда запах-то такой противный исходил оказывается. Что он там, холерные бациллы разводит, что ли? Но, вскочившего от грохота Колюню, я машинально поприветствовал: - Доброе утро, Николай, извини, случайно так получилось... Не удержался, прости, - сказал так, и сам испугался. Показалось мне, Леша, что на самом деле я эту фразу выпалил, а не в уме прокрутил, как раньше было. Неужели, услышал меня колбасный бог, дал мне обладание устным словом на благое дело, внял молитвам, идущим от самого, если так можно выразиться, сердца? А я-то, Алексей, какой шок испытал! Думаешь, не страшно колбасой говорящей ни с того ни с сего стать?! Колюня, тем не менее, ответил спросонок, не понял, видать, свалившегося на его голову неожиданного счастья: - Ага, доброе утро..., - и застыл на месте, - Кто здесь? Что мне оставалось делать? Сам виноват, никто за язык не тянул, никто просить чуда не
заставлял. Пришлось отвечать. - Я..., - говорю. Сам же думаю - елки-палки, как представиться-то? А, думаю, будь что будет, - ...я, Сервелат. Это имя такое, при рождении мне данное. И вот тут-то, Леша, он сел. Глаза безумные, волосы дыбом, репу чешет. Да, произвел я впечатление неизгладимое на больного гастритом молодого ученого. Твой Копперфильд - хрен с горы, по сравнению со мной. Почему? Да потому, что летать на веревочке и дым гражданам в глаза пускать при нынешних технологиях любой дурак сможет, было бы денег достаточно, а вот с колбасой на полном серьезе поговорить мало кому доводилось. Тебе, например. Но это не по настоящему. Я ведь уже не колбаса, сам видишь. Гуманоидом стал человекообразным, о чем ни капельки не сожалею. Молчание повисло в воздухе надолго. Но не стал бы я говорить, что оно меня в те минуты угнетало. Нет! Скорее, наоборот. Теперь-то я понимаю, почему вы, люди, так любите делать сюрпризы. Это же настоящее наслаждение! Истинное садистское удовольствие получаешь, когда видишь, как кто-нибудь не без твоей, разумеется, помощи сел в лужу. Высший пилотаж упоения собственной властью.
Вот и мне тогда очень хотелось, чтобы этот душевный климакс (надеюсь, я правильно выразился?) не отпускал Николая подольше. Я, Леша, чувствовал себя настоящим магом, вершителем судеб, неким сверх-Я, которое заставляет трепетать окружающих и подчиняет их своей воле. Кайф! Настоящий кайф испытал я в те минуты, которые для Колюни перевернули мир с ног на голову и прокрутили в его воспаленном нездоровой тягой к науке мозгу все традиционные объяснения непонятному явлению. И вердикт Николаем вынесен был простой, но однозначный: - Мистика, блин. Чертовщина какая-то... Я, нет бы помолчать, дать парню передышку, снова полез со своими дурацкими разъяснениями: - Сервелат, - говорю, - это имя общее. Собирательный образ родового происхождения, если можно так выразиться... Да вы не волнуйтесь, Николай. Если имя вам не нравится, вы ведь можете мне какое-другое присвоить. Ваш я теперь, как говорится, собственный. Хотите, ешьте меня... хотите, путевку в жизнь выдайте... Но, видимо, речь моя нашего научного работника особо не впечатлила, потому что ответа не последовала. Даже не посмотрел на меня. Точнее, посмотреть-то
посмотрел, но, как будто, сквозь меня, словно прозрачным я стал или вовсе невидимым. А потом с Николаем начало происходить вообще что-то странное. Сначала он глаза протер, потом за руку себя ущипнул так, что от боли вскрикнул. Не помогли, видимо, данные процедуры. Тогда встал он и нетвердой походкой вышел из комнаты. Я услышал шум текущей воды. Господи, неужели утопиться решил? А я размечтался! Помощничек выискался, колбаса этакий, в устройстве личной жизни. Слава колбасному богу, ошибся я насчет суицида. Отсутствовал Колюня минут десять всего. Пришел уже без пальто, даже без ботинок. Вообще, можно сказать, обнаженный - в трусах одних, длинных и черных, как паранджа Гюльчатай. Голова его была мокрой, босые ноги шлепали по грязному полу с неприятным чавканьем. Через мгновение Николай стоял у стола. - Вот, черт, колбаса долбаная, одни неприятности от тебя, - удовольствия в произнесенной фразе, как ни старался, я не уловил, - Теперь все образцы заново собирать. Эх, елки-моталки, что за жизнь такая пошла?! - Простите? - мне-то казалось, что человек должен обрадоваться такой удаче в виде меня, поэтому я и
не понял, какие-такие от вашего покорного слуги неприятности. На слово это единственное, произнесенное мною в вопросительной интонации Николай среагировал опять неадекватно - от стола в испуге отскочил. А я то думал, что он уже понял мои способности к устной человеческой речи. Ведь обратился же. Пусть, с негативной эмоцией, но лично ко мне. Я, Леша, не знал тогда, что люди имеют особенность с вещами, предметами неодушевленными говорить. Ругать их, как правило. Ну, хвалить иногда, но гораздо реже. Дурак, короче, был, принимал все за чистую монету. А ты говоришь - искренность. Да с искренностью этой недолго в психбольницу загреметь. Боюсь, что и там тебя товарищи по несчастью за дурачка держать будут. Вся наша жизнь, Алексей, игра. Не даром даже песню про такое положение вещей поют. Где ж игра, там, пардон, искренности твоей места быть не может. Извини, но это факт железобетонный. Вернемся, Леша, к повествованию тех событий, если можно так сказать. Мне, как ты понимаешь, отскакивать было некуда, да и незачем, между нами говоря, поэтому я продолжал гнуть свою линию. Решил я Николая успокоить. Но как это
сделать? Словом? Не думаю. Это только в сказках колбаса говорить может. И то не колбаса, а лягушка какая-нибудь или полено, на худой конец. Что же делать, думаю? И ответа, представляешь, долго найти не могу. А потом мысль проскочила спасительная и гениальная - я же двигаться могу. С малого приучать надо человека к чуду, а то и впрямь с ума можно тронуться. Повел я, значит, бочком аккуратненько, чтобы не разбить больше ничего. Шевельнулся, изогнулся слегка - пускай думает, что я животное какое-нибудь ползающее. Змея, к примеру. Про змей я тогда, естественно, не знал ничего, но интуитивно чувствовал, что существуют такие твари в мире нашем необъятном. Да, изогнулся, а сам смотрю за реакцией на свое поведение. Ура, есть реакция! Колюня к столу снова приблизился и на меня внимательно так уставился. Что, мол, дальше будет? Слов, однако, не произносит. Наблюдает. Мне б, дураку, еще пару-тройку раз для приличия выгнуться, подготовить его как следует, нет же - черт за язык дернул: - Ну что, - говорю, - в первый раз говорящую колбасу видишь? Интересно? Сказал так, и пожалел моментально, потому что наш научный
работник сознание потерял и, как стоял, рот разинув, так и рухнул на пол. Я его теперь-то понимаю. Это ж какой стресс человек перенес, ты представь?! Дальше, конечно, все нормально было, а то бы я, как сам понимаешь, с тобой здесь сейчас не сидел. Стойкий народ, все-таки, эти научные работники. Повалялся Николай какое-то время в обмороке, а потом в себя пришел. Куда деваться, не помирать же в одних трусах на грязном полу?! Мне тогда страшновато было - а то как очнется, схватит меня и в окно вышвырнет от греха подальше. Ничего, пронесло. Интерес, наверное, оказался посильнее страха. Очнулся, в общем, Колюня, поднялся с пола, кряхтя тяжело, видимо, головой ударился не слабо. Кто ж виноват, что ковра мягкого и пушистого в комнате нет? В общем, на диван уселся, взгляд свой безумный в мою сторону направил и шепчет что-то довольно тихо, так, что я и расслышать-то не могу. А потом, то ли голос потерянный нашелся, то ли страх свой перед неоткрытыми наукой явлениями превозмог, позвал меня. - Эй, - говорит, - колбаса... Ты взаправду говорящая, или я с ума сошел? - Взаправду, - отвечаю, - я уникальный в своем
роде. Сам только сегодня понял. На этот раз без обмороков обошлось и без истерик психических. - Ну ладно, - говорит, - коль, взаправду. Чего только на свете не бывает. Кино я недавно смотрел. "Человек-амфибия" называется, так Макарыч говорит, что на реальных фактах основано. - Человек, - переспрашиваю, - кто? - Амфибия, - поясняет, - Это значит, что под водой жить может. Жабры у него, вот... Как у рыбы... Слушай, колбаса, а ты чем говоришь? Рта-то у тебя я что-то не заметил. - Не знаю, - отвечаю, - самому интересно. Молодой я еще, только сегодня на свет белый, можно сказать, явился. Многое мне еще понять надо, многое узнать... Поможете? - Попробую... Да, колбаса, видимо не прокопченая ты, не все гены в тебе умерли, а то бы откуда разум-то возник? И не простой разум, а, я бы сказал, философский. Твои рассуждения послушаешь, над жизнью начнешь задумываться... Слушай, а тебя не из человечинки ли сделали, слышал я от нашего сторожа, что от неугодых КГБ избавляется по-дикому. Говорил, что лагеря и ссылки - это цветочки еще... Может и вправду, философа какого антисоветского на колбасу пустили? - Не знаю, -
говорю я, - возможно. Иначе, откуда я такой взялся? Подумать надо... Извините... э... - Николай. Можешь звать просто Колей. И давай без фамильярностей, на "ты", договорились? - Ага, просто Коля, очень приятно. А я - просто Сервелат. Я представлялся уже, но ты, наверное, не помнишь. - Слово "просто" не говори. Обращайся - "Коля". Ладно? А то, "просто Коля" - звучит как-то смешно. Как в кинокомедии про роботов. - Хорошо, Коля. Тогда я - Сервелат. Тоже без "просто". Я б себе имя другое взял, но, как ты понимаешь, выбора не было. - Понимаю. Его, выбора, никогда в серьезных вещах нет... Как жить теперь будем, Сервелат? По-старому уже вряд ли получится, а по-новому я еще не пробовал, - Николай выглядел растерянным. Видимо, многое в его голове переменилось с тех недавних пор, как он меня встретил. - Подумать надо, - отвечаю, - такие вопросы быстро не решаются. Я бы, Коля, на твоем месте, смысл в жизни поискал, с целью определился. Вот я, например, человеком быть хочу, а смысл вижу в устройстве твоей личной жизни. То ли смешное я чего сказал, то ли Николай сам что-то вспомнил, но заржал он так, что я думал -
потолок обвалится. А когда истерика эта непредвиденная мною кончилась, Коля, икая изредка, и говорит: - Давай-ка, брат Сервелатище, спать. Над твоим очеловечиванием и устройством моей жизни завтра подумаем. Утро вечера мудренее. Тебя в холодильник положить или здесь останешься? - Положи, - говорю, - напугал ты меня про недокопченость. Вдруг и впрямь протухну. Не хотелось бы. Жизнь-то только начинается! Ночь я провел в холодильнике в полном одиночестве. Не протух, но замерз. Вспомнил даже про цепочку какую-то, про которую в лаборатории говорили, что, мол, погибнуть может она от мороза. Но сколько я не ворочался, никакой цепочки, Леша, я на себе тогда не нашел. Поэтому успокоился и заснул. Снов в ту ночь не видел, видимо, устал очень за день. Еще бы, столько нового узнал, столько событий пережил! Я скажу тебе, Алексей, что прошедший день этот, пожалуй, был самым насыщенным днем в моей жизни. Поэтому подробно так его и описывал. Ты не переживай, дальше легче будет. Вообще, как я понял, колбаса обладает некоторыми преимуществами перед людьми. Одно из таких преимуществ я уяснил на следующее утро, когда
Николай вытащил меня из холодной неуютной постели и положил на кухонный стол. Итак, преимущество следующее - колбаса не нуждается в еде. Коля варил в алюминиевой кастрюльке овсянку на воде, объясняя мне при этом, что данный продукт обладает рядом полезных свойств. Во-первых, овсянка быстро и надолго утоляет голод. Во-вторых, стоит недорого. В-третьих, хранится долго. А в-четвертых, "геркулесом" называется, что возбуждает в человеке любознательном тягу к истории. Вот ты, Леша, знаешь, кто такой Геркулес? Да? И я знаю. Значит, мы с тобою любознательные. Честно говоря, доводы Николая меня убедили довольно слабо, потому что когда он ел свою хваленую овсянку, недобро так на меня косился, а рука его несколько раз инстинктивно к ножу тянулась. Я уж пугаться начал за жизнь свою, но верил, что дружба дороже. Разве можно друга съесть, как ты думаешь? Мне есть не хотелось. Я думал, что просто аппетита нет, но Коля объяснил, что мне это и не надо совсем. Я и так жить могу... До поры, до времени... Позавтракав, Николай начал строить планы на день, точнее, менять их в связи с переменившимися обстоятельствами. - Ну
что, Сервелат, делать будем? Чем займемся? - Давай, - говорю, - человека из меня делать. И интересно, и необычно, и полезно, опять же, для современной науки. - Экий ты быстрый! - смеется, - Как же я из тебя человека сделаю, когда суббота?! Институт закрыт. Лаборатория на сигнализации. Можно, конечно, со сторожем за бутылку договориться, но бутылку купить надо, а у меня денег нет. Тебя, брат, сначала исследовать надо, прежде чем сделать из тебя кого-то. И то не факт, что получится. Таких опытов в мире еще не было, понимаешь? Я ж не папа Карло, чтоб ножичком из тебя Буратино колбасного выстрогать! - Кого, - переспрашиваю, - выстрогать? - Ну, куклу живую, - отвечает со смехом, - классно было бы! Но это, брат, только в сказках возможно. В жизни все сложнее гораздо. Ножиком одним нам с тобой не обойтись. Да и в одиночку мне с твоей проблемой не справиться. Придется мужикам рассказывать - Сане и Макарычу. Вот хохма-то в понедельник будет, когда я им тебя покажу! Нет, ты представь только! А потом помолчал немного, соображал, видимо, что-то. И как хлопнет ладошкой со всей дури по столу. - Не пойти ли нам в
гости, Сервелат Николаич? Как ты думаешь? Неплохая, на мой взгляд, идейка. - В гости? - с огромным сомнением отвечаю, - А меня там не съедят? - Что ты, братишка! В том доме, куда мы пойдем, на тебя даже внимания не обратят. Как на еду, я в виду имею. Ну, так идем? - Как скажешь, Коля. Ты хозяин - тебе решать. Слушай, а ты чего меня Николаичем назвал? - Да, так, - отвечает, - к слову. Хотя... Почему бы и нет? Считай, что я тебя усыновил, ты не против? - Нет, - говорю ошарашено, - не против. Наверное, за, даже. Хреново сиротой быть. У тебя, кстати, Николай, родители-то есть? - Есть, сынуля. Есть, да не здесь. В деревне на Псковщине живут. Летом, если все нормально будет, съездим. Здорово там, речка чистая, лес... Э-эх. Ладно, я сейчас оденусь, и двинем. Полежи пока. Минут через пять мы уже выходили из подъезда. Я удобно устроился в стареньком искусственной кожи портфеле, откуда наблюдал за пейзажами сквозь многочисленные прорези и протертости. Погода, Леша, стояла замечательная. Весна, конец апреля. Еще прохладно, но солнышко греет так, что снега уже почти не осталось. А птицы поют! Почки на деревьях
набухли. Пахнет свежестью необычайной, даром что город. Николай предложил прогуляться пешком, чтоб я на красоты полюбовался. К тому же, как объяснил, идти недолго - минут сорок, не больше. Вспомнил я троллейбус вчерашний, так мороз по коже, поэтому согласился с радостью. Гид из Коли, похоже, вышел бы неплохой. Как он, Леша, говорил красиво, рассказывал мне о восстании Декабристов, когда Сенатскую проходили, о Монферране и маятнике Фуко, что в Исаакиевском соборе болтался, как я в коптильне, о Николае Втором и Петре Первом, про поэта Есенина, которого в гостинице Англетер повешенным нашли... Много нового я тогда о городе нашем узнал. Заслушался, прямо. Растащился, как сейчас говорят. Так бы и кайфовал, кажется, вечно... Но мы уже пришли. Парадная, куда вела высокая застекленная дверь, которую Николай открыл, приложив видимое усилие, коренным образом отличалась от нашего подъезда. Ни окурков, ни стекла битого, ни экскриментов, оставленных домашними животными и бездомными людьми. Что ты! Там, Леша, ангелочки лепные, да перила чугунные, причудливые. Лесенка мраморная со стертыми за пару веков ступеньками.
Экзотика, в общем. Я сразу понял, что там, куда мы идем, меня есть не будут. В таких домах, Леша, холодильники не пустуют, а про полезность овсяного "геркулеса" речей самоуспокоительных не ведут. Единственную дверь в третьем этаже после того, как Николай нажал кнопку звонка, открыла прелестная белобрысая и черноглазая девчушка лет шести-семи. - Здравствуй, Маринка, - поздоровался Николай, и мне показалось, что голос его потеплел как-то, нежность уловил мой чуткий слух. - Ой, дядя Коля, привет! - услышал я радостный детский крик, обращенный к нам. И в квартиру, - Мам, к нам дядя Коля пришел! Ма-ам, ты слышишь?! - Слышу, Мариночка, слышу! Иду уже... Коленька, привет! Я по тебе так соскучилась... - Танечка... я тоже... В подробности происходившего в прихожей углубляться не буду. Скажу только, что насчет несчастной личной жизни Николая я накануне ошибался. Хреновым был я в то время психологом, не то что сейчас. Честно говоря, волновался я здорово, хоть Николай и убеждал меня утром, что все будет нормально. Мол, Татьяна - образованный человек, она все поймет, а Маринка - ребенок. Детям, Леша, вообще ничего
объяснять не надо. Они, дети эти самые, глазам своим доверяют и в чудеса верят так же, как мы в торжество разума. Волнения мои оказались напрасными. Коля - мудрый человек, к кому попало он тогда бы меня не потащил, это я сейчас понимаю. Да и не было кого попало тогда в его жизни. Мы сидели на кухне и разговаривали. Точнее, сидели все, кроме меня. Я лежал на столе, и разговаривали мы с Таней и Маринкой. Коля тоже пытался реплики вставлять, но у него не получалось - рот был занят пережевыванием пищи. Как ни странно, Татьяна нисколько мне не удивилась, видимо, действительно, образованный человек. А Маринка, так та была от меня в диком восторге. - Сервелатик, скажите, пожалуйста, - засыпaла она меня вопросами, - а хлебушко тоже говорить умеет?... А вы как Буратино, да? А дядя Коля, как папа Карло? Правда, он у нас хороший?... А хотите, я вам рисунки у нас покажу?... А рыбок в аквариуме? Мама аквариум сама сделала. У нас даже мечехвосты есть, и сомики... А кто ваша мама?... А у меня мама Таня, правда, красивая? И умная! Кандидат наук!... А папа мой застрелился. Его из партии исключили. - Марина! - строго
цыкнула на дочь Таня, - Не болтай лишнего. Вот тебе, думаю, дела! Застрелился! Из какой такой партии надо человека исключить, чтобы он от жизни добровольно отказался? Ничего не скажешь, огорошила меня девочка своими последними словами. Татьяна сразу грустной сделалась, замолчала. Коля жевать перестал. Вот, дети. И ведь не от злости они, порой, некоторые вещи говорят, а скажут - не знаешь куда деваться. - Ладно, дочка, вы тут общайтесь, а мы с дядей Колей прогуляемся, - Татьяна встала из-за стола, - Вы не против, Сервелат? - Да нет, - отвечаю весело, не против, - мне с Мариной хорошо. - Идите, идите скорее! - девочка тоже обрадовалась. Коля сделал робкую попытку вмешаться: - А, может, они с нами пойдут? Но Татьяна решила, спорить с ней было бесполезно. Она взяла Николая за руку и уже выводила из кухни. - Нет, им вдвоем интереснее. Пойдем! Маринка, вот язва, а говорят, что дети ничего не понимают во взрослых отношениях, подмигнула мне. - Они, - хитро так говорит, - сейчас сначала у мамы в комнате часа два целоваться будут, а потом уж гулять пойдут. Если захотим, можем напроситься. Они хорошие, не
откажут. Я всегда так делаю. Пойдем ко мне в комнату, я тебе рыбок покажу! - Пойдем, - соглашаюсь, - рыбок так рыбок... ...Так пролетели выходные. Ночевать мы остались в гостях. Коля у Тани в комнате, я - у Маринки. Долго я не мог заснуть. Все думал о Танином муже, который застрелился из-за какой-то партии. Думал, и понять не мог, как решился он на такое чудовищное против своей семьи преступление - дочку маленькую оставил, жену, красавицу и умницу... Может мне и не становиться человеком, жить, себе, колбасой. Никаких проблем тебе - есть не надо, работать тоже, общество интересное в моем нынешнем положении мне гарантировано... А стану человеком, что ждет меня? Куда судьба заведет, с кем сведет дорожка жизненная... Страшно... Но интересно, с другой стороны. Колбасой остаться - дело нехитрое, усилий для этого прилагать не надо. Что есть, то есть уже... Марина спала сладким сном. Я в лунном свете, пробивавшемся сквозь легкие шторы, видел ее блаженную улыбку. Наверное, что-то хорошее снилось девочке, сказочное... Нет, Сервелат Николаевич, не прав ты! Поставил цель в жизни - будь добр, достигни ее, а то сам
себя уважать перестанешь... Тут и меня сон одолел. И снилось мне, что стал я человеком, и идем мы с Колей, Таней и Маринкой босиком по густой траве, которая растет на берегу замечательной чистой речки, в которой весело плещутся мечехвосты и сомики... Идем мы, смеясь весело, к домику деревенскому, а нас уже встречают там родители Колины... Приятной внешности старики с добрыми и ласковыми глазами...
        Глава четвертая, рассказывающая о событиях, которые привели к заточению завлаба Тычкова в психбольницу, но радости этот факт никому не доставил
        Тридцать три года я, Леша, на Земле живу (хоть и выгляжу много старше) и мучаюсь с периодичностью в неделю одним и тем же вопросом - почему выходные пролетают так быстро? Можно сказать, начаться не успеют, а уже кончились. Ты тоже не знаешь? Да, действительно, загадка... Уже шли мы с Николаем утром в понедельник институт, а мысленно я еще в Маринкиной комнате на столике лежал перед аквариумом. Коля молчал, наверное, тоже грустно ему было. Думал я, Леша, почему он к Татьяне не переедет? Ведь любят они друг друга, любят! Невооруженным глазом видно! И Маринка Николая боготворит, так и лезет к нему ласкаться... Что поделать, отца-то нет. Так почему же, почему не могут жить они вместе?! Увлекся я размышлениями и не заметил, что думаю вслух. А Николай меня услышал. Отвечать начал: - Понимаешь, - говорит, - братишка, не все так просто, как на первый взгляд кажется. Я кто, по-твоему? - Ты? - удивился я, - Человек, кто ж еще? - Эх, человек... Человек-то человек, да маленький совсем. Научный сотрудник, сошка мелкая, никто, можно сказать... А Таня - дочка академика. И не просто какого-нибудь, а самого
директора нашего института. Мне, Сервелатушка, тут ничего не светит. И Татьяна это понимает... Пыталась она с отцом поговорить, тот даже слышать ничего не хочет... Такие вот, брат, дела. Не дай бог узнает, пень старый, придется мне в дворники идти... Вышибет с работы таким пинком, что месяц на льду сидеть придется... Ладно, не будем о грустном, тем более, что пришли уже... Здорово, Саня! Макарыч еще не подошел? - Привет. Звонил только что, сказал, что на часок задержится. Колбасу найти не могу, вроде в шкафу оставляли... - Нет, Саш, я ее с собой брал. От греха подальше. Вы пьяные были, могли и... - Могли. Хорошо, что унес, а то Тычков все с ног на голову здесь в пятницу перевернул. Спирт-то от биологов я принес, а закуси нет... Ну, он и... Сам понимаешь. Ты, Колюня, ему только не говори, что домой унес. Положи тихонечко свой сервелат в шкафчик. С пьяного чего взять? Скажем, что не заметил. - Ты прав, - отвечает Николай, а потом ко мне обращается, - Поваляешься часок? - А что не поваляться? - говорю спокойненько, - Поваляюсь. Про обмороки, Леша, повторяться не буду. Не интересно уже, да и зачем
описывать то, что уже было. Скажу только, что Сашу мой Николай быстро в чувство привел посредством удивительной жидкости - нашатырный спирт называется. А потом и объяснил все по порядку. Парень неглупым оказался, враз дотумкал что к чему, поэтому лишних вопросов задавать не стал. А тут и оно явилось. Зло в лице заведующего лабораторией прикладной геномеханики товарища Тычкова Льва Макаровича. Сначала в проем приоткрывшейся двери показалась белая борода, за которой последовал красный нос, напоминающий перезрелую грушу, а уж потом ввалилось нечто кривоногое и пузатое. - Привет, бездельники! Сегодня нам предстоит выполнить сверхважное поручение начальства. - Какое сверхважное? - в один голос переспросили ребята. - Очень, я бы сказал, сверхважное. Надо кресла из актового зала вынести и столы туда занести. Готовимся к юбилею Ленина, - Тычков выглядел довольным. - Так, Макарыч, мы ж на восьмое марта... Сейчас биологов очередь. - Знаю. Знаю, что биологов. Они нам спирт пятничный обещали простить. Так что, руки в ноги и рысцой на второй этаж. - Не правильно это, - попытался возразить Коля, - у нас работы выше
крыши. - Без разговоров, я сказал. Пока я здесь решения принимаю. Кстати, Чудов, ты в пятницу колбасу стащил? - нехорошо посмотрел Тычков в сторону Николая. Не понравилось мне. - Нет, Лев Макарыч, я ее здесь, в шкафу, оставил. А что, пропала? - ну, артист, подумал я. И тут я решил справиться с проблемой, которую представлял из себя завлаб. С той проблемой, которую Саше с Николаем не решить без моей помощи. К тому же, технология обкатана, надо только, чтобы встал он куда-нибудь, чтоб при падении головой посильнее треснулся. Были, конечно, сомнения - а ну как нервы у Тычкова крепкие, вдруг выдержат мою психологическую атаку? С другой стороны, чего я теряю?! Ровным счетом, ничего. Попробовать, в любом случае, стоит. Только бы ребята раньше времени лишнего не сказали. Тычков тем временем подходил к шкафу, чтобы удостовериться в правдивости Колиных слов. Я лежал, дрожа от внутреннего напряжения, собирался с силами... Ага, дверцу открывает... лапу свою немытую ко мне протянул... Что же у него за спиной-то? А! Пора действовать, такой момент упускать нельзя. В тот момент, когда злобный Дед Мороз поднял меня с
полки, я изогнулся как только мог и заорал со всей своей колбасьей силой: - Положи туда, где взял и не смей меня трогать без разрешения! - Это что? - удивился Макарыч. - Колбаса говорит, - прошептал Саша и мастерски сделал испуганные глаза. Подыграл мне, умница! - Кто? - видимо не до конца еще сообразил, с кем имеет дело, Тычков. Вот тут-то уж я покуражился: - Ты что, тупой? Это я тебе говорю. Колбаса, если будет угодно. А вообще-то у меня имя есть - Сервелат Николаевич Московский. Эффект, Леша, превзошел все мои ожидания. Я то думал, что он просто в обморок рухнет, но получилось куда интереснее. Дело в том, что в институте все знали, что Макарыч алкоголя потребляет немереные количества. И в профкоме его предупреждали, и в парткоме, что алкашам в серьезном заведении, коим является институт, делать нечего. Мол, или вы, Лев Макарович, пить завязываете, или ищите себе новое место. Не посмотрим, что без пяти минут доктор наук. Нам горячечные не нужны. А тем временем стрелки настенных часов неуклонно приближались к полудню. Зазвонил телефон. Саша поднял трубку: - Макарыч, тебя из профкома. Поговоришь? Но
Тычков только что-то бессвязно мычал и, сидя на крутящемся белом табурете, судорожно хватал рукой воздух. Жест был Никалаю знаком. Он поднял с пола не опорожненную с пятницы склянку со спиртом и, налив в мерный стаканчик пятьдесят граммов, подал его шефу. Тот выпил залпом, но, вопреки ожиданиям, в себя не пришел. Саша оправдывался в телефонную трубку: - Да ничего у нас не происходит!... Биологов очередь, пусть они и выносят... Не может он подойти, неважно себя чувствует... Не знаю... Может быть, сами ведь знаете... Ну, я, Чудов еще... Наконец, трубка упала на рычаг. Саша стоял, опустив плечи и боясь посмотреть на шефа. Но Николай ждал от него разъяснений. Макарыч опустил голову и смотрел немигающим, полным страха, взглядом на шкаф, где я снова занял отведенное мне место. - Макарыч, очнись! - позвал Саша, - Макарыч! Сейчас из профкома придут, звонили... Но Тычкову, похоже, было на профком глубоко плевать. Или он ничего не слышал. Напугался, бедолага... Через полчаса в лаборатории собрался весь институт. Завлаб в себя так и не пришел. Что делать? Вызвали скорую. Эх, Леша! Не думал я тогда, что так все
дело это обернется. И не задумывался, чем подобная шалость обернется для нас с Николаем в будущем. Когда Тычкова уводили под руку двое здоровых мужиков в белых халатах, повисла под потолком звенящая тишина. Мне б тогда сказать пару слов, все, может, и иначе обернулось бы. Но я молчал. Из мести гадской и из-за обиды проклятой. Макарыч санитарам не сопротивлялся, лишь бормотал себе под нос единственную фразу: "Вы колбасу говорящую видели, а? Каково? Докатились..." - Докатился, - словно эхом отозвался седенький доктор из скорой, - докатился до белочки ваш коллега. Ничего, товарищи, не волнуйтесь, месяц побудет у нас, выпишем. Не узнаете! И не таким рассудок возвращали. Этот еще ничего... На Деда Мороза похож... Семья-то в курсе? Никто доктору не ответил. Он и ушел тихонечко. Такая вот, Леша, трагедия приключилась. Уж больно мне за ребят обидно было. Ведь видел же я, что завлаб - порядочная свинья. Сердцем чувствовал, что поделом он получил! А все равно осадок нехороший на душе остался... Через час приказом по институту и.о. заведующего лабораторией был назначен Николай Чудов. Но и ему новая должность и
четвертак к получке радости, похоже, не принесли. Со мной он три дня не разговаривал. И Саша шкафчик, где я лежал, стороной обходил. А что я? Я молчал. Понимал все... Со временем, конечно, ситуация исправилась. В лабораторию пришли две молодые сотрудницы. Коля с Сашей занялись моей проблемой на полном серьезе, девчонки им помогали, но больше никто в институте о существовании Сервелата Николаевича не знал. Скандала ребята не желали, да и кто ж его из нормальных людей хочет, скажи мне?! Но если ты, Леша, думаешь, что Тычков навсегда ушел из нашей с Николаем жизни, то глубоко заблуждаешься. От таких людей избавиться настолько трудно, что, практически, как говорится, невозможно. Слышал ты о роковых женщинах когда-нибудь? Так вот, Лев Макарыч таким как раз и оказался. Не в смысле - женщина, а в смысле - роковой. Натуральный злой рок, Леша, в самом начале жизни моей. Всему, однако, свое время. А пока из сказки делалась быль. Летели дни, проходили недели, апрель сменился маем, а потом пришло лето. Исполнение мечты моей близилось с невероятной скоростью.
        Глава пятая, сентиментальная, повествующая о первой любви и о том, как Сервелант будучи еще колбасой, стал настоящим мужчиной
        Я понимаю, Леша, твое нетерпение. События, как видишь, начали приобретать необратимость. Все складывалось так, как надо, даже препятствие в виде завлаба Тычков было ликвидировано. Николай со своими обязанностями справлялся превосходно - лаборатория впервые за много лет получила премию за какую-то уникальную разработку для министерства обороны. Я потихоньку вжился в этот дружный коллектив и стал полноправным его членом. Порой доходило до курьеза. Однажды Наташка, одна из лаборанток, переставляя большую колбу с какой-то кислотой, поскользнулась на свежевымытом полу и потеряла равновесие. Хрупкий предмет выскочил из ее рук и, взмыв к потолку, готов был закончить свое существование, разбившись об пол и отравив своим содержимым атмосферу помещения. Кроме нас с Натальей больше никого не было. Не знаю от чего, может, от безвыходности в этой ситуации, но она успела только крикнуть: - Сервелат, лови! И что ты думаешь, Леша?! Я поймал! Не руками, естественно. Дело в том, что рядом со столом, на краю которого я в тот момент лежал и в непосредственной близости от которого случилось происшествие, стояла
мусорная корзина, наполовину заполненная скомканными бумажками. Не знаю, как у меня получилось, но я собрал всю свою волю в кулак, изогнулся почти как удав и прыгнул вниз, стараясь попасть по краю корзины, чтобы сдвинуть ее к месту падения колбы. И ты знаешь, мне удалось. Емкость приземлилась прямиком в мусорку и осталась, таким образом, целехонькой. Только пробка от удара выскочила, но ни капли кислоты в помещение не попало. После этого происшествия в лаборатории меня зауважали еще сильнее. Поняли товарищи ученые, что способен я не только на болтовню, а делом реальным помочь могу. А Наташка, так та вообще меня боготворить стала. Втихушку из лаборатории меня выносила, благо ключницей (так ее в шутку ребята звали) состояла - уходила позже всех, а приходила на десять минут раньше остальных, следовательно, ключи всегда при ней находились. Таскала меня девчонка по театрам и концертам, циркам и зоопаркам. Побывал я с ней даже в кино. Ну и ночевал, как ты понимаешь, у нее в общаге частенько. Благо, жила она одна в своей комнате... Я сначала понять не мог, зачем умной и красивой девушке, какой являлась, на
мой взгляд, Наталья, проводить свободное время в обществе колбасы. Нет, я себя всегда любил, уважал даже за ум и эрудицию, но Наташа... После происшествия с колбой она начала звать меня Большим Змеем. Мне нравилось, хоть я и понимал, конечно, что прозвище такое получил в шутку. Ты, Леша, кино про Чингачгука видел? Ловкий, да? И стремительный... Я себя таким же в обществе девушки чувствовал. В общем, мужиком настоящим. Не зря же говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. Я повелся с людьми особенными, но слабыми, как я думал. Облик мой пока оставался неизменным, но чувствовал я, что в душе уже человеком стал. А внешность... важна конечно, но не на столько, чтобы кроме нее ничего в человеке не замечать. Качеств, там, всяких положительных, коих у меня вагон и маленькая тележка. Днями жил я теперь в лаборатории, ночевал тайно у Наташи, на выходные с Николаем уходил домой к нему или к Татьяне с Маринкой. Те ко мне тоже привыкли, радовались. Особенно, Маринка. Когда я про свое прозвище новое ей рассказал, она так смеялась, что икала потом полчаса. А потом сама Большим Змеем, или Змеем просто звать
начала. Но, Леш, понимаешь, что-то происходить со мной стало странное. Если раньше я ждал выходных, предвкушал мысленно встречу с Колиными женщинами, непринужденное веселье в хорошем обществе, то теперь, чем ближе к пятнице, тем грустнее мне становилось. Еще суббота не пришла, а я уже скучал по Наташе... Неужели, думаю, влюбился? Вот-те на! Даже у колбас крышу иногда срывает. Самое странное, однако, не в моих чувствах. Я ж не слепой, хоть и глаз у меня не было. Видел я, что и с Наташей что-то происходит. Неужто взаимно это?... Но зачем ей? Зачем я, колбаса, ей нужен? За ней табунами мужики ходят, сколько раз я эту картину наблюдал, а она... В общем, запутался я окончательно в своих чувствах и места себе не находил. Надо было что-то делать. Но что?! Ситуация вырулилась случайно. Помогли Саша с Аленкой (прости, я и забыл вторую-то нашу лаборантку представить). Настала очередная пятница. Всю неделю стояла жара, что поделать, лето в разгаре. Погода в выходные обещала не испортиться, в городе, мешке нашем каменном, оставаться никому не хотелось. Саша с утра пребывал в отличном настроении. Он то и дело
перемигивался с Аленой и незаметно, как он думал, время от времени легонько хлопал ее пониже спины или, проходя мимо, чмокал то в щечку, то в губы, а ближе к концу рабочего дня дозрел окончательно. - Колюнь, - обратился Саша к Чудову, - мы сегодня с Аленой на часок пораньше слиняем, ты не в обиде? - А что такое? - тот недоуменно оторвался от журнала, куда записывал результаты очередных испытаний. - Да, понимаешь... Мы, эта... за город собрались, надо еще за вещичками домой заскочить. - Ради бога, идите. На сегодня у нас все дела завершены. Сейчас допишу, тоже двину в свою сторону. А куда - за город? - В Кавголово. А то, бери свою Таньку и давай с нами?! Маринка у деда с бабкой на даче, сам говорил. И Сервелата с собой возьмем, пусть природой полюбуется, а? Тут Алена встряла: - С Натахой. Они у нас пара влюбленная, их разлучать нельзя... Леша! Если бы я умел краснеть... Ну, ты понимаешь! Наташа же, чуть сквозь пол не провалилась. Мы то, слепошарые, ничего вокруг себя не видели, а оказывается все всё уже давным-давно про нас поняли. Николай улыбнулся. - Добро, - говорит, - поехали. Сейчас Тане позвоню,
она, я думаю, согласится. Наташа, Сервелат, вы как, с нами? - Да нет, - отвечаю стеснительно, - я, наверное, останусь. А Наташа пусть едет, чего в городе-то сидеть? Я как-то в человеческой компании... - Не ломайся, - говорит Саша, - строишь тут из себя... Тоже мне, Большой Змей. Открою тебе секрет... Коль, можно? - Валяй, чего уж тут... А Наташа стоит в уголке, слово проронить боится. - Мы тут, - начал Александр, - с Колюней решили, что хватит тянуть кота за хвост. Тем более что все уже готово к нашему эксперименту... Короче, на следующей неделе будем делать тебе, Большой Змей, пластическую операцию. - Ага, - подхватила Аленка, - грудь увеличим, носу изысканную форму придадим римского типа. Наташа, тебе какие мужчины больше нравятся - брюнеты или блондины? Наталья тут уж вообще села. Не ожидала девочка моя такого поворота в событиях. Я же, дурак, как заору: - Наталья, скажи что брюнеты! Индейцев блондинистых не бывает! А она как заревет, лицо ладонями закрыла, ключи на стол кинула и вон из лаборатории выбежала. - Идиоты, - цыкнул сквозь зубы Николай и за ней сорвался. Минут десять их не было. Мы
молчали. Смотрели друг на друга только. Действительно, идиоты. С такими вещами разве шутят? Эх, и волновался же я, Леша! А ты бы на моем месте спокойным остался?! То-то! Пришли, наконец. Коля Наташу за плечи держит, а та уже успокоилась, лицо только покрасневшее да глаза влажные. Никогда я ее такой красивой не видел до сих пор. - Мы тут, - говорит Николай, - решили, что прав Сервелат. Лето еще не заканчивается, выходных на наш век хватит. Так что вы, Сань, езжайте одни. Мы с Таней, если что, попозже к вам присоединимся, я пока дозвониться не смог. Вы ведь к тебе на дачу едете? - Да, Колюнь, куда ж еще? - Ну, вот. А Наташа и Сервелат на эти дни свои планы имеют. Наташ, ты уж подготовь его к операции. Дело серьезное, гарантий никаких... Как договорились, ладно? - Конечно, Николай Иванович... Попрощавшись, повеселевшие Саша с Аленкой упорхнули. Минут через десять после них ушел и Коля. Мы остались одни. Мне как-то неловко было. Легкость, Леша, пропала. Понимаешь?! Наташа тоже в мою сторону не смотрела, молча со стола пробирки убирала, приборы выключала. Спиной ко мне стояла, но плечи ее дергались.
Волнение. Да... Леша... То, что мы боялись сказать друг другу, и то, что уже все вокруг знали, стало вдруг таким очевидным и понятным, что сопротивляться этому очевидному и понятному показалось мне глупым. - Ната-аш, - позвал я тихонечко, - ты на меня не обижаешься? - Нет, что ты..., - прозвучало в ответ, - я даже... рада, наверное, что так все получилось. Ты как? - Я?... Я, наверное, тоже рад... Она подошла ко мне... Она наклонилась надо мной... Она меня поцеловала... Ты уж прости меня, Леш, за такие фразы из женских романов. Понимаешь, я когда тот вечер вспоминаю, сентиментальным становлюсь до ужаса... Вот, видишь, слеза пошла... Не волнуйся, сейчас пройдет. Говорят, что плачут или от боли или от счастья. Не верь этому, Леша. Плакать от всего можно. Реакция организма такая. Защитная, наверное... Слезу пустишь в трудный момент, и легче сразу становится. Не замечал? А я заметил. Мы после работы гулять пошли. Я, по привычке, в старом Колином портфеле с дырочками лежал. Так уж повелось, что на несколько месяцев этот самый портфель стал моим транспортным средством. Я не возражал, наоборот, даже,
нравилось мне там. А что? Все видно, все слышно, запахи, опять же, все улавливаешь... Самое то, что надо, короче. Тогда я впервые увидел, как мосты разводят. Зрелище, скажу тебе! А, ну да, что я тебе про мосты рассказывать буду, сам видел. Производит впечатление, правда? Удивительное изобретение. Уникальное и не менее интересное, чем я. Хотя, я не изобретение, а, скорее, феномен мысли и творчества. Домой к Наташе пришли уже под утро. Двери общежития были заперты, Наташа долго стучалась, прежде чем заспанный вахтер, поворчав для приличия, пустил нас внутрь. Я лежал в Наташиной комнате на своем привычном месте - на прикроватной тумбочке, рядом со знакомым мне потрепанным томиком Ахматовой и нехитрой настольной лампой. Наташа ушла в душ, он у них в конце коридора, а я наслаждался пением соловьев за открытым окном. Легкость ко мне во время прогулки вернулось, настроение было романтическим. Это ж надо, колбаса влюбленная! Кому сказать, не поверят! И ребята - молодцы. Я то, грешным делом, думал, что забыли про меня, про мечту мою человеком стать. Не напоминал, однако, понимал, что забот в лаборатории и так
хватает. Может, когда-нибудь и до меня руки дойдут. Ждал терпеливо. И дождался. Коля-то с Сашей, а?! Каковы?! Такой сюрприз - всем сюрпризам сюрприз. Быть мне человеком или сгинуть навсегда! Понятно, что гарантий нет никаких. Таких экспериментов на земле еще никто не проводил. Честно говоря, было немножко страшновато: а ну как не получится? Но я эти мысли от себя гнал подальше. Главное, что сейчас все хорошо, а там видно будет. Пришла Наташа, румяная такая и свежая, с полотенцем на голове. Халатик скинула и нырнула под одеяло. Бог колбасный, какое у нее тело! Столько раз здесь ночевал, а не видел до сих пор. Она все в пижаме спала, а тут - на тебе, совершенно голая! Я аж напрягся весь от желания. Потом-то узнал, что такое состояние эрекцией называется... - Ну что, Большой Змей, пора тебе настоящим мужчиной становиться! - услышал я голос Наташин как будто издалека откуда-то, настолько оглушен желанием был... Что потом было, рассказывать как-то стеснительно. Не люблю я интимную жизнь, Леша, на всеобщее обозрение вытаскивать. Скажу только, что фраза меня тогда одна, произнесенная Наташей, огорошила: - Ты
Змей, воплощенная мечта любой женщины - живой член, твердый, чувственный, ласковый, да еще и с мозгами... Может, не надо человеком-то становиться? Хотел я обидеться, но не успел...
        Глава шестая, в которой Сервелат из человекообразной колбасы превращается в колбасоподобного человека
        Наступил понедельник. Пора было собираться на работу (в смысле, в лабораторию), но никуда идти не хотелось. Может, права Наташа... Может, остаться мне колбасой? Чего плохого?! Так - я феномен, а стану человеком - в толпе себе подобных затеряюсь. Вот она, Леша, дилемма-то! Рвался к своей цели через тернии, можно сказать, а когда подошел - сомневаться начал, нужна ли она мне, цель-то эта? Всегда так, между прочим, замечал я не раз подобное положение вещей. Как будто кто-то специально последний шанс дает одуматься, или искушает оставить все как есть. Этакая провокация внутренняя. Борьба личностная себя с собой же. Слава колбасному богу, не поддался я на искушение, а то так колбасой бы и остался, пусть даже феноменальной. - Не бойся, Большой Змей, все в порядке будет, - Наташа, видимо, почувствовала мое пасмурное настроение и пыталась меня утешить, - Ничего не изменится. Ты таким же замечательным останешься, только внешность поменяешь. Думай, что обычная пластическая операция, хорошо? - Хорошо, - отвечаю, а самого такое волнение дикое переполняет, что чуть из шкурки не вылажу. Всю дорогу, что в
институт шли, думал о прошедшей своей жизни. Каково в чужой шкуре оказаться? Что ждет меня? Ну, стану я человеком, дальше-то как жить? Хорошо колбасе, она жрать, как говорится, не просит. На работу ходить, опять же, не надо. Лежи себе, существуй не торопясь... Бог колбасный, куда я ввязался, в какую историю влип? Пришли. Все уже были на месте, только нас дожидались. - Ну что, - тон Николая показался мне деловым, - колбаса, готов человеком стать? - Всегда готов, - отвечаю, а сам чувствую, что ни хрена я не готов. - Тогда, - говорит, - поехали. Ну и поехали, значит. Сначала Коля мне всю процедуру долго и нудно объяснял, но я, если честно, не слушал ничего, так, поддакивал время от времени, соглашался... Зря я, Леша, не слушал, потому что не знал, что так в действительности все страшно окажется... Я и думать не думал, знать не знал, что резать меня станут! Вообще, черт его знает, что я только думал! Но это не все еще... Эх, кабы раньше-то предположить... Знаешь, Леша, что они удумали? Руку на отсечение даю, никогда не догадаешься! Ну? Нет вариантов? Естественно! Николай решил меня в чужое тело заселить,
представляешь? Наталья села за телефон, начала морги обзванивать. Представлялась официальным представителем нашего серьезного учреждения, чтобы не отказали. Блефовала, конечно, а что делать?! Так просто кто ж покойника даст для опытов? Николай, тем временем, меня препарировал на тоненькие дольки, которые в приборы разные рассовывал. Объяснял, что нужно получить несколько генетических экстрактов (как думаешь, термины не путаю? Впрочем, не важно). Парочка наша лабораторная, Саня с Аленкой, на подхвате у него бегали, суетились. То немногое, что осталось от моего некогда великолепного тела (жалкое, скажу тебе, зрелище) еще трепыхалось на разделочной доске, остальное кипело, испарялось, разлагалось на молекулы и атомы, составлялось в какие-то генетические цепочки... Я начал терять сознание. Последнее, что промелькнуло у меня в мозгах перед полным забвением, были слова из какого-то кино: "Скорее электрошок, мы его теряем!..." И я погрузился во тьму... ...Проснулся ночью. Никого вокруг нет, лежу на чем-то мягком, на кровати, наверное, из носа какая-то трубка торчит и в темноту уходит. Из носа, Леша,
представляешь! Из моего носа! Нет, ты вслушайся в эту фразу! Если сказать, что я обалдел, значит, ничего не сказать! У меня есть нос, значит есть и все остальное! Ура! Ур-рааа! По-лу-чи-ло-сь!!! Ай да, Николай! Ой, ребята, век не забуду! Что я могу для вас сделать? Эмоции, Леша, так и перли из меня. Радостно было, жить хотелось на полную катушку, по земле бегать, Наташку любить, веселиться... Всего хотелось, всего и сразу! И чувствовал я себя таким счастливым, таким... Не передать словами! Захотелось мне встать скорее с постели, чтобы посмотреть на себя. Ведь должно быть зеркало, мы с Николаем об этом на всякий случай еще до операции договаривались. Ага, встал! Не тут-то было. Только изогнуться и смог... Тело-то я, Леша, новое приобрел, а двигался все по-старому, как колбаса, в общем. Не так-то все просто, брат, оказалось на самом деле. Понял я тогда, что многое мне еще предстоит научиться, прежде чем тело свое в полном смысле слова обрести. Что оставалось делать? Ждать, когда кто-нибудь явится. Звать боялся. Глаза к темноте привыкли, контуры предметов различать стал и понял, что раньше я в этом месте
не был. Думаю, крикнешь кого, а явится незнакомец. Что я скажу? Удачную, мол, операцию перенес по превращению из колбасы в человека?! Нет, это невозможно. Увезут на той же машине, что и Тычкова... В то же заведение... Не хочется что-то. Изначальная моя эйфория улетучилась, словно и не было ее. Эх, Алексей, знал бы ты, как тяжело чувствовать себя колбасой, когда ты уже стал человеком. Мне тогда казалось, будто я что-то безвозвратно потерял, и этого непонятного чего-то было так же безвозвратно жаль. Если раньше я знал, чего хочу, цель в моей жизни была, то теперь чувства мои пребывали в полном смятении. Началась душевная паника, нестерпимая ломка. Да, я понимал, что стоит только разобраться в себе, разложить все по полочкам, и жизнь моя вновь наполнится смыслом. Но как это сделать, когда думаешь сразу обо всем. Словно мечешься по мелководью от одной скалы к другой, а вода прибывает и прибывает. Кажется, что не успеешь, что сейчас приливная волна накроет тебя с головой, и от этого начинаешь паниковать и суетиться все сильнее. А догадаться взобраться на одну из скал нет никакой возможности. Смятение уже
тобой овладело... Была надежда, что сейчас откроется дверь, и войдет кто-нибудь, протянет руку помощи, вытащит меня из проклятого этого состояния. Но никто не приходил. Темнота начинала давить на мозг, разрушая его диким первобытным страхом. Я попытался успокоиться и заснуть, но только закрывал глаза, сразу появлялись передо мной жуткие чудовища, которые, словно сговорившись, вторили друг другу - ну что, Сервелат, допрыгался? Отныне ты человек, человек, человек... Теперь жизнь твоя превратится в кошмар, кошмар, кошмар... Ты теперь один из миллиардов этих примитивных двуногих, но далеко не лучший из них... Ты стал посредственностью... Но ведь ты этого хотел, хотел, хотел... Получил? Получил, получил, получил... Господи, как я в ту ночь с ума не сошел? Сам не знаю. Честное слово - как вспомню, Леша, так вздрогну... Заснуть, наконец, удалось. Разбудили меня веселые голоса, звучавшие совсем рядом: - Нет, Наташка, ты только посмотри на него! Вылитый Ален Делон! Да, везет же некоторым. Мой-то Саня, скорее на артиста Леонова похож, - смеялась Аленка. - Зато, добрый и умный! Чего тебе еще надо? Хорошего
человека встретила - держись за него. Знаешь, Алена, Сашка - мужик надежный. Он тебя всю жизнь, как буксир за собой тащить будет. А это, поверь моему горькому опыту, большая в наши дни редкость. Антиквариат. Такие, как Саня с Николаем, на вес золота. Я узнал Наташин голос. Она говорила серьезно. Интересно, какой такой горький опыт у нее, уж не я ли? Нет, с чего бы это! Я ей плохого не делал, да и не сделаю никогда, надеюсь. Потому что люблю очень. Странно, ничего она мне не рассказывала... - Ой, смотри, глаза открыл! Ну, как ты себя чувствуешь? - первым заметила мое пробуждение Аленка. - Привет, Большой Змей, поздравляю с удачным завершением эксперимента. Ну, чего ты такой грустный? - Наташа смотрела на меня тепло, но как-то, как мне показалось, слегка отстраненно, будто и впрямь я любимая за одни лишь глаза знаменитость. Я хотел ответить, что все нормально, но когда открыл рот, то понял, что слова произнести не могу. Нет, Леша, не от волнения! Не могу, потому что не умею. Вот, блин, открытие сделал! Хоть стой, хоть падай. Черт, и встать то не могу. Колбаса колбасой! Был, значит, человекообразной
колбасой, а стал колбасоподобным человеком. Вот, елки-палки. Девчонки неглупыми оказались, все сразу поняли. А может и Николай сказал, что такое состояние мое вполне вероятно. В общем, удивляться не стали. Лежал я, как Наташа мне объяснила, в отдельной реанимационной палате Мариинской больницы. Лежал давно, уже три недели. Я-то! Осёл, право слово, думал, что только вчера со мною эту лоботомию провернули. Оказывается, состояние мое было после операции нашей хитроумной тяжелым, поэтому и в больницу меня на скорой доставили. Врачи, спасибо им огромное, за жизнь мою никудышную трое суток боролись, из состояния клинической смерти вернули. Это ж надо! А я и ведать не ведал. Да, ребята, придется мне теперь всю жизнь оказанное доверие отрабатывать. По легенде, как Наташа сказала, у меня полная потеря памяти, я ничего и никого не помню, что случилось со мною - не знаю. А выпишут, там все и образуем потихонечку. Алена, мол, сестра, а Наташа - невеста, поэтому их и пускают в мою палату. Забирать тоже они приедут, но это еще не скоро, недели через две, минимум. Пока лежи, Сервелат, наслаждайся первыми
впечатлениями от человеческой жизни. Кормить с ложки будут, ешь. Не получится, через трубочку накормят, так что, мол, не волнуйся. Помереть не дадут. Столько сил, чтобы жизнь вернуть, вложили... Вот так, Леша, и стал я человеком. Сам, значит, виноват. Но после драки, как говорится, кулаками не машут. Пришлось привыкать к новому телу, адаптироваться, так сказать, к чуждым для моей сущности условиям обитания. Ничего, в прошлом это все теперь осталось. В далеком, Алексей, и нереальном почти что прошлом... Слушаешь ты меня, Леша, и вспоминаешь невольно любимого тобою писателя Булгакова. Только не говори, что это не так, не поверю. Почему? Да потому что знаю тебя не первый день. Думаешь, прочитал Сервелант Николаевич "Собачье сердце" и возомнил себя Шариковым... Нет, брат, согласись, что пример для подражания не самый удачный. Полиграф Полиграфычем только дурак в наше время стать захочет. И потом, там собачка в человека превратилась, что само по себе физиологической природе противно, мне же новое тело дали. То есть, по большому счету, превращений никаких сказочных и не было. Грубо говоря, мои мозги вживили
в человеческое тело. Объединили, так сказать две сущности, одна из которых не хотела, как Маркс с Лениным писали, жить по-старому, а другая не могла, потому что все равно умерла насовсем насильственным, так сказать, способом действия. Чем-то тяжелым и острым по голове бедолагу ударили, мозги все и вытекли. А я, благодаря этому неприятному событию, стал синтетическим гуманоидом, как Николай меня назвал. Не буду тебя мучить длинным и нудным рассказом о том, как меня жевать учили, говорить, руками и ногами двигать, ходить, наконец, и прочие надобности моего непривычного организма справлять. Скажу только, что времени на это ушло много - полгода почти. Жил я тогда в Колиной квартире с Наташкой моей. Николай, наконец, к Татьяне переехал, нам свою жилплощадь предоставив. Я, Леша, тогда за папашу своего (Коля стал им теперь по праву) переживал очень сильно. А ну как академик, Танин отец и Николаев директор в одном в одном флаконе (прости за нынешний сленг), начнет изводить их. Но, к счастью, ничего подобного не произошло. Чудов в институте числился на хорошем счету, лабораторию вывел в передовые, уважаемым
стал, карточку с евоным портретом на доску у входа повесили. А Марина, оказывается, все деду с бабкой уже давно рассказывала, хитрюга такая. Ну, они уже и не возражали. Привыкли. Да и кому ж из нормальных родителей хочется свою дочь несчастной год за годом видеть?! В общем, все к лучшему обернулось. Мне тело досталось удачное, если можно так выразиться. Во-первых, было оно невостребованное, беспризорное. Никто глупейшим образом погибшего человека, в котором я теперь поселился, не искал. Даже имени мы его бывшего тогда не узнали. Во-вторых, внутренних повреждений или болячек скрытых тоже не нашли, кроме мозга, естественно, но это дело нам на руку сыграло, я говорил. Почки, печень, сердце, легкие и прочие потроха - все было в полном, как француз знакомый давеча сказал, ажуре. В порядке, значит. В-третьих, возраст подходящий - лет двадцать пять, да и внешность ничего себе, как ты видишь! Я хоть и постарел, но красоты природной не утратил. С документами тоже проблем не возникло. Возле Гостинки какому-то ухарю Саня заказал целый комплект, включая диплом о высшем образовании. Единственное, что теперь
подозрение вызывало, это неумение твоего покорного слуги писaть. Точнее, подпись-то свою я ставить на бумажках всяких научился, без этого никуда - ни зарплату получить, ни в партию вступить. Анкеты всякие под разными предлогами домой уносил, мол, подумать надо, как точнее заполнить, а там, как понимаешь, Натаха на подхвате. Имя в паспорт поставили Сервелант Николаевич Московский (по моему настоятельному требованию, Коля заставил имя изменить, а то - "Сервелат", сказал, звучит очень колбасно), место рождения - город Йошкар-Ола Марийской АССР (все равно мало кто знает, где такой находится, поэтому врать о местных красотах родины можно все, что угодно), год рождения - 1946-й (как раз, получается, институт только закончил). А закончил я, Леша, не поверишь - Читинский государственный университет (интересно, есть такой?), биолого-химический факультет, как ты, наверное, уже догадался. Так и оказался я, Лешенька, в знакомой тебе уже лаборатории, только теперь на месте младшего научного сотрудника. Мне тогда о лучшем и мечтать не приходилось. Правда, чувствовал я, что не мое это призвание - наукой заниматься.
Творческий я человек, мне б в кинорежиссеры надо или в торговлю, на худой конец. Лауреат премии Оскар, господин Московский! Звучит? А как тебе - заведующий универмагом, товарищ Московский?! Тоже неплохо, правда? Но я ведь не глупый. Понимал, что сперва надо к человеческому обществу привыкнуть, влиться в него. А лаборатория наша родная - самое то для такой ассимиляции, как говорится. Личная жизнь тоже удачно складывалась. Мы с Наташей, как только я всему научился и на работу устроился (вакансию как раз в лаборатории открыли), ремонт в Колиной квартире сделали. Диван купили новый, шкаф книжный, шифоньер для одежды. Этакими бюргерами стали советскими. О свадьбе речи пока не было. Я-то что, против бы не возражал, но Наталья, похоже, перед барьером каким-то стояла. Помнила, видать, что колбасою еще меня знавала, вот и не торопилась с ответом на мои неоднократные предложения связать руки и сердце одной жизненной веревочкой. Я, Леша, особо тому факту не расстраивался, потому как помнил данное себе же обещание жениться на Марии Станиславовне из магазина. Помнишь, в начале рассказывал о женщине с нежными
руками? Снилась она мне, чертовка этакая. Сколько времени прошло, а думать о ней я не переставал. Вот, думал, зараза какая! Это ж надо так в душу запасть. И убеждал я себя, Леша, что с Наташей мне хорошо, и уговаривал, что поженимся с нею - и все еще лучше будет, но сам в глубине души в такой сценарий не верил. Видимо, очеловечился совсем, врать себе самому научился. Становилось мне, Алексей, с каждым днем все грустнее и грустнее. Чувствовал я, что что-то не то со мною происходит. Пока колбасой был, жизнь намного интереснее казалась - все меня любили, всем я интересен был, общались со мною с удовольствием. А теперь вдруг стал обычным. Таким, как все, понимаешь? Да, человеком, да, научным работником, который, между прочим, неплохо со своими обязанностями справлялся, но кураж пропал, изюминки во мне не стало. Цели, стало быть, Сервелант Николаевич достиг, а куда эту цель теперь засунуть ему - не известно. По выходным гулять с Натальей ходили. Водила она меня по музеям и театрам, приучала, как она говорила, к прекрасному. Вот, Леша, объясни ты мне, что может быть прекрасного в младенцах уродливых,
которые в спирту плавают. А, может, чучела зверей, опилками набитые, прекрасны или мужики с тетками, которые по сцене шастают, смеются над собственными же и дурацкими шутками, а плачут от ерунды всякой выдуманной, которой в жизни-то не бывает? Интересно? Да, согласен. Оригинально? Почему ж нет? Оригинально! Но насчет прекрасности, ты уж извини, я в корне не согласен. Прекрасно, на мой взгляд, это когда стоишь на крыше или горе какой, наслаждаешься ветром и видами панорамными, свободу непередаваемую и легкость чувствуешь во всем теле. Вот это прекрасно! Истинный, можно сказать, душевный оргазм получаешь, силы свои ощущаешь, в гармонию приведенные с окружающим миром. А чучела всякие... Извини. Да пусть как угодно эта вся котовасия называется! Нет, странные вы существа - люди, придумываете хрень разную, а потом ей радуетесь, как дети малые. Хотя и знаете точно и определенно, что хрень! Пунктиков у вас много разных, об которые вы то и дело сами же запинаетесь. Стадо стадом. Тоже мне, идеал придумали - стать не хуже чем другие! Это, Леша, не идеал, а самоуничтожение. Ты мне можешь возражать сколько угодно.
Я, наверное, колбасой в душе остался, поэтому до конца вас понять не могу. Не люблю я толпы, стада не люблю, хоть режь ты меня к праздничному столу! Вам от природы столько возможностей дано, а вы их не используете. Ведь каждый рождается разным, отличным от других, понимаешь?! Это ж награда! А вы ее стесняетесь... Не понимаю я такого расклада и не при-ни-ма-ю! Из-за этого непонимания и размолвки у меня с Натальей начались. Бывало, ужинаем мы на нашей кухоньке, а она заведет: вот, мол, у Сани-то с Аленкой как..., а Николай с Татьяной, так те вообще..., а мы с тобою... "Ну и что, - отвечаю, - у нас своя жизнь, зачем подражать кому-то?" Не понимает. По мозгам бьет, Леша, мол, все у нас не как у людей. Я пытался объяснить, отшутиться, что как же у нас как у людей быть может, когда я не человек, а гуманоид из колбасы выращенный. Не понимает шуток, злится. А чего, спрашивается, злиться? Что я такого обидного сказал. Большим Змеем она меня с тех пор, как я внешность поменял, редко называла. Ну, может, пару-тройку раз, и то случайно. А я скучал по своему индейскому прозвищу. Нравилось оно мне, хоть и понимал,
что глупое. Видно, детство во мне где-то еще играло. Хотя, какое детство... Разве было оно у меня... Все чаще я вечерами из дома уходить стал. Гулял по городу, на набережной стоял в одиночестве ночи напролет, смотрел, как любимые мною мосты разводят... Иногда Маринку Татьянину с собой брал. Ей, Леша, со мною отчего-то нравилось. И сейчас нравится, хоть и взрослая она уже, интересная такая мадама... С Маринкой легко всегда было. Говорили мы буквально обо всем, много нового друг от дружки узнавали, радовались каждому мелкому приключению, смеялись до коликов в брюшной, так сказать, полости. Таня с Колей нашу дружбу одобряли, знали, что на гадости какие бы то ни было я не способен, да и чужим их девочку в обиду не дам. А Наталья, меня, Леша, приревновала. К ребенку, представляешь? То ли завидно ей было, что меня окружающие любят за естественность и непосредственность, то ли наследственность ее подвела, но недобро она на меня как-то посматривать стала, мелкие пакости делала время от времени. Какие? Да ерунда! Рубашку не погладит - я на работу опоздаю, колбасы купит к завтраку, а ведь знает, что я своих не
ем. Сама смотрит круглыми глазами, оправдывается, говорит, что забыла... Но из таких ведь мелочей, Алексей, и крупное горе может когда-нибудь вырасти. Я углы сглаживал, старался уколы мелкие не замечать. Мол, пройдет это, глупости временные, понимаешь?! Любил я ее, старался не огорчать... Но когда она меня по лицу ладонью ударила за то, что я с ребенком гулял, я этого понять не смог. Ушел, в общем. Ночевал на Московском вокзале. Точнее, не ночевал, а сидел в кресле и думал о своей круто изменившейся жизни. Что делать - не знал. Где жить - тоже. Может, домой вернуться? А что дальше? Нет, все равно жизни не будет. Надо что-то менять. Но что? Где я прокололся, что не так сделал, когда повел себя неправильно? Спрашивал я себя, а ответов не находил. Не мог я найти просчетов в своем поведении и в глубине души чувствовал, что и не было их вовсе, и дело тут не во мне, а в Наташе, но верить своей интуиции отказывался... А под утро пошел к Николаю. Может, он что посоветует, папаша все-таки. Благо, выходной день тогда был. И пришел я, Леша, как оказалось, вовремя.
        Глава седьмая, в которой над головами Николая и Сервеланта начинают сгущаться тучи
        Дверь открыла Татьяна. Не поверишь, Леша, но я ее сразу и не узнал. Халатик поверх ночной рубашки, волосы не расчесаны, лицо вспухшее, глаза красные и тупые, как у нетрезвого поросенка. - Привет, - говорю, - Татьяна. Ну и вид у тебя! Случилось что? - А, это ты, - равнодушно отвечает, даже не поздоровавшись, - проходи. Никола на кухне. Он все расскажет... Тапки надень, грязно. "Странно, - думаю, - с чего бы это у них и вдруг грязно. Таня дом всегда в образцовом порядке держит. А тут - на тебе! Точно, случилось что-то. Не с Мариной бы только". Прошел в кухню. Коля за столом сидит в одних трусах, на столе пузырь ополовиненный, огурчики хрустящие на тарелочке. Я на часы посмотрел - восемь. Рановато для возлияний. Да и дико как-то Николая наблюдать в таком антураже. - Здравствуй, - говорю, - Николай. Что у вас происходит такое. Татьяна, вон, на себя не похожа. Маринка-то спит еще? - Здорово, - отвечает, глаз не подымая, - коль не шутишь. Марина у стариков ночует. Мы тут вдвоем празднуем закат Римской империи. - Это какой такой, - удивляюсь, - империи? Объясни, Коль, что происходит? - Садись, Змей, -
отвечает, - выпьем по стопочке. Огурчики самосольные, последнего урожая. Тяпнули мы как полагается, ну, Леша, его и понесло. - Ты, - говорит, - Макарыча помнишь? Я в ответ киваю, а сам думаю, к чему это он про старого маразматика вспомнил? - Так вот, - продолжает, - объявился дорогой и любимый товарищ Тычков в славном городе Москва. И не где-нибудь, Сервелантушка, а нашем ведомственном министерстве. Знаешь, кто он теперь? - Откуда, Николай, мне знать такие подробности? - Не откуда, это верно. Поэтому, слушай. Наш Макарыч теперь шишка большая и крепкая, в замах у самого министра сидит, научные исследования курирует, то бишь, как ты уже, наверное, догадываться стал, и наш институт у него под каблуком... Помолчал с минуту, стопки наполнил. Выпили. Закусили. Снова заговорил: - И все бы это херня на постном масле, Сервелант, плевать мы на каких-то кураторов из Москвы хотели, но появилось тут одно неприятное обстоятельство... - Что за неприятное обстоятельство? - спрашиваю, а сам понять пытаюсь, куда он клонит. - А то, - отвечает, - что академику, директору нашему и Таниному отцу, через неделю семьдесят
пять лет исполняется. Чуешь, откуда ветер дует? - Нет, не чую пока. - Ну, так почуешь сейчас. Вчера старику из министерства звонили, спрашивали, какой подарок к знаменательному событию тот получить желает. А на прощание добавили недвусмысленно, что неплохо было бы в целях экономии бюджета совместить празднование юбилея с присвоением многоуважаемому академику звания персонального пенсионера союзного значения. - И что? - понять не могу. - Да то, - в раздражении аж по столу кулаком Коля треснул, - что старика на пенсию отправляют, нового директора нам ставят. Угадай теперь, кого? Тут-то, Леша, до меня дошло. И страшно стало, мурашки по позвоночнику к самому кобчику стремглав понеслись. Но уточнить-то надо, поэтому отвечаю, но вопросительно: - Тычкова? - а самому уж вовсе нехорошо стало. - Тычкова... Сгоняй, Змей, еще за бутылкой. Только тихо, чтоб Танька не слышала. Вот так дела, Леша! Я уж про Деда Мороза злобного и знать забыл, а тут - вот он, красноносый, откуда вылез. Прямо, кинжал в спину. Неприятность грандиозная, но, может, мимо пронесет. Ведь институтом-то командовать кандидата наук кто поставит?
Надо Коле намекнуть, может он не знает? Хотя... Шел я в магазин и думал - верно говорят, что беда не приходит одна. Я-то совета пришел просить, как в ситуации моей лучше поступить, а тут события вон как складываются. Не до меня сейчас Коле, не до меня. Тычков - гадина злопамятная. Он Чудову не простит, что тот его место занял, когда его, алкаша дрянного, в психушку с оркестром прямо с работы отправили. Эх, пронесло бы мимо... Бутылку я взял, вернулся в квартиру. Прохожу на кухню, а там нет никого. Посидел минут пятнадцать, думал, может Николай нужду справляет, не тревожил. Но никто ко мне не вышел. Тогда двинулся я по комнатам. Коля спал в гостиной на диване. Татьяна стояла ко мне спиной у окна. - Таня, - позвал я тихонечко. Женщина обернулась, - может, помочь чем, а? Она смотрит на меня, а у самой губа нижняя трясется и веко дергается - того и гляди заплачет женщина. Но Таня в руки себя, видимо, взять сумела, улыбнулась даже. - Нет, - говорит, - Сервелант. Чем ты поможешь? Кто его знает, что теперь будет? Спасибо, конечно... - А отцу? - спрашиваю. - Что, отцу? Он на пенсию уйдет, на дачу с мамой
переедут. Отец к такому повороту давно подготовился, понимает, что не все время институтом командовать. Вот оно, время-то, и пришло. Так что, за отца моего не беспокойся. За Колю я боюсь. Если этот Тычков на папино место сядет, он первым делом Николая гноить начнет. Тварь та еще. А для Николы лаборатория... сам знаешь... Куда он без нее? Не знаю, Сервелант, что предпринять даже. Ты уж его не бросай, ладно? У него кроме нас с Маринкой да тебя нет никого. С Сашкой они так, приятели. Друзьями никогда и не были. - Тань, - мне аж стыдно за такие слова в свой адрес стало, - что говоришь-то?! Разве ж я его оставлю? Я ведь люблю его, как отца родного, а вы для меня, что своя семья! Не обижай меня. Татьяна вроде успокоилась. - Пойдем, - говорит, - завтракать. Николая не буди, он всю ночь на кухне просидел. Ты иди, а я сейчас, умоюсь только. Как сейчас помню, ели яичницу с ветчиной и помидорами. Хотелось выпить, но бутылку купленную полчаса назад я в холодильник убрал, чтоб глаза не мозолила. Таня за завтраком успокоилась. Сидели с ней, анекдоты бородатые травили, смеялись даже временами. Потом прогуляться
вышли. - А помнишь, - говорит уже на улице, - Сервелант Николаевич, какой сегодня день? Бог колбасный, ведь ровно год назад, будучи еще колбасой, я первый раз у них дома появился! Стало быть, год мне уже с лишком. А я и день рождения не справлял. Забыл, мозги колбасные! - Таня! - воскликнул. Она улыбается. - Можно, - спрашивает, - я тебя под руку возьму? - Конечно, - отвечаю, - Эх, если б не Николай!... Нет, Коля - это для меня святое. Она смеется: - И для меня. Ну что, куда идем?... Кстати, а чего ты так рано к нам сегодня заявился? По делу? Я что-то сразу не сообразила. Тут у меня настроение снова испортилось. Но, думаю, Татьяна - баба, она меня лучше папаши поймет. Может с ней насчет Натальи посоветоваться? Черт, была - не была... И рассказал все, как на духу. Она минут пять молчала, должно быть переваривала информацию, а потом выдала: - Обычная дура твоя Наташка. Не разглядела в тебе человека, значит не нужен ты ей. Да и она тебе тоже. - То есть, как, - оторопел я, - не нужен? Мы же любим друг друга. - Может, ты ее и любишь, и то вряд ли, а она тебя - точно нет. Понимаешь, Змей, когда любишь,
больно намеренно делать не станешь. Вот ты сказал, что вчера ушел из дому, так? - Так. - На вокзале ночевал... А она... Хоть бы нам позвонила. Ведь знает, что идти тебе больше некуда. Нет, Сервелат, ты меня прости, но вы - не пара. Хотя, вам решать... - Да, - отвечаю, - нам... Может, еще не все потеряно? Может, наладится, а? - Не знаю, может и наладится... Ты забудь, что я тебе сказала. Все люди - разные, понимаешь? Забудь... Не права я, наверное. Но я б так не смогла... Мы сидели в кондитерской, пили чай и ели засыхающие со вчерашнего дня пирожные. - Если хочешь, - Татьяна вновь заговорила, - можешь пока у нас пожить. Гостиная в твоем распоряжении. Маринка обрадуется, она тебя очень любит. - Нет, - говорю, - Таня. Спасибо, конечно. Но вам сейчас не до меня. Да и мне дома лучше. С Наташкой решим все сегодня же, если что - разбежимся. Лучше не затягивать. У ней комната в общаге осталась... Я бы сам туда ушел, но квартира-то Колина. - Колина... Он, кстати, тоже твою Наталью недолюбливает. Не знаю, даже, за что. Вроде, и поводов она не давала. Может, интуитивно?... Я проводил Татьяну до подъезда, а потом
побрел домой. Когда проходил Англетер, вспомнил Есенина, тот день из глубины памяти выплыл, когда лежал я в пртфеле, а Коля нес меня и рассказывал про Декабристов, маятник Фуко, Петра Первого... Вот время было! Ни забот, тебе, ни проблем. Чем думал я, когда человеком решил стать, представлял ли я хоть на секундочку, что такое - жизнь человеческая, когда зависишь от кучи незначительных обстоятельств, которые нагло решают за тебя важные вопросы и расставляют свои препятствия там, где ты и не пошел бы раньше?... Скотство, одним словом, какое-то. Предполагаешь, мечтаешь, планируешь, а вылезет этакая мразь типа Тычкова, и все к чертовой бабушке летит. А ну как и вправду его директором назначат? Плохо это. Хуже некуда. Может, конечно, и обойдется все, думал я. Но надежды почти не было. Слышал ты, Леша, про закон подлости когда-нибудь? Так вот, на мой взгляд, это единственный на всей Земле, который работает практически безотказно. И нет никаких подушек и перин, чтобы действие его безжалостное для собственной задницы смягчить. Хорошо в этом законе другое - не так часто, как кажется многим, он в
действительности проявляется. Если автобус перед носом двери захлопнул - это другое, мелочи, а не подлость вовсе. А единственная подлость, Леша, это предательство. И не важно, кто тебя предал, близкий ли человек или малознакомый, а может, и сам себя. От этого легче не становится. И вот еще что я заметил - чем меньше ты людям гадишь, тем больше гадят они тебе. И не спорь со мной, пожалуйста. Факт доказан. Самое обидное то, что иммунитета к предательству не вырабатывается. Осадок неприятный все равно остается. Когда я Тычкова предал? Год к тому времени прошел, а вернулось все. Уж думать все о некогда завлабе Макарыче перестали, а тут он на белом коне с острой шашкой из преисподни выскочил. Пусть нехороший он человек, но я его предал, понимаешь? И вина моя ужасна. Теперь расплачиваться всем придется. И Саше, и мне, и, что хуже всего, Николаю. Он-то тут совсем уж не при чем. А кто теперь об этом помнит из наших. То-то и оно, что никто. Выгоду-то тогда Николай самую большую получил. Свинья ты, Сервелант Николаевич, форменная свинья. "Ничего, что-нибудь да как-нибудь придумается", - успокаивал я себя. А
пока надо было с Натальей отношения прояснить.
        Глава восьмая, открывающая глаза на неординарную личность товарища Тычкова и дающая Сервеланту понять, что война неизбежна
        Льва Макаровича Тычкова никто никогда глупым не считал. Школу он закончил с золотой медалью, университет - с красным дипломом. А в советские времена это что-то, Леша, да значило. К тому же, родом был он из простой ленинградской семьи, ютившейся всю свою жизнь на двенадцати коммунальных метрах. Профессура или номенклатура так не живет, да и в то время не жила. Так что говорить о том, что Тычков - чей-то там сынок, занимавший в институте чужое место, было бы не неправдой. Нет, Лев Макарович занимал свое место, причем место в лаборатории, созданной, можно сказать, своими собственными силами. Поначалу лаборатория взялась за работу серьезно, Тычков с двумя лаборантами, еще тогда студентами - Колей Чудовым и Сашей Огуречиным, ставил уникальные опыты, проводил невиданные досель эксперименты. В институт, с прямым направлением в лабораторию Тычкова, начали поступать солидные заказы от оборонщиков, сельскохозяйственников и пищевиков. Не знаю, Леша, какие такие работы они там делали, поэтому врать не буду, но факт остается фактом: работы эти были нужными, полезными и, что самое важное, очень смелыми. Мне
почему-то всегда, когда я о бытности своей чрезвычайно недолгой научным работником вспоминаю, в голову один и тот же анекдот лезет. О том, что если скрестить ежа и змею, получится два метра колючей проволоки. Глупости это, конечно, но за полгода моей работы в институте, я так ни хрена и не понял, чем они там занимались. Ты уж прости меня. Но сейчас речь о Тычкове, а не о моих глубоких познаниях. Так вот, Тычков написал тогда диссертацию по материалам своих экспериментов, которую с успехом защитил, став в двадцать четыре года кандидатом наук. Помог позже защититься и Коле с Сашей, выступив не только их научным руководителем, но и предоставив ребятам кучу материалов для исследований. В общем, все в институте, да и в министерстве Льва Макаровича знали и ценили. Но не любили отчего-то. Внешность не презентабельная, так и бог с ней, внешностью-то! Чай, не манекенщица, чтобы круглой попой перед камерой водить, а научный работник очень серьезного ведомства. В общении нудный - так, не хочешь, не общайся. Дело-то знает свое, а это - главное. Но понимаешь, Леша, это может где на западе или, наоборот, востоке,
за дела человека любят. У нас как раз совсем наоборот. Будь ты хоть сто раз бездельником, но если улыбнешься вовремя, прогнешься перед кем надо, пару словей умных к месту вставишь - любовь (ну не любовь, конечно, а внимание) тебе обеспечена. А если кроме терминов научных выговорить ничего не можешь, противоположному полу внимания должного не оказываешь и за начальством с мягкой бумажкой в сортир не бегаешь - на хрен кому ты нужен. Точнее, нужен, конечно, но только как лошадь рабочая, на которой все остальные с удовольствием едут. Ехать-то едут, а сахарком не балуют, одним овсом подгнившим потчуют. Из таких лошадок и был когда-то Лев Макарович Тычков. Блестящий ум, к сожалению, не мог компенсировать неказистую внешность и закостенелый язык. Противоположный пол Макарыча не замечал, а если и замечал, то только как ходячий прикол, не более. Начальство работой нагружало. И, чем лучше Тычков с ней справлялся, тем больше и сложнее задания сверху на него сыпались. Премии, конечно, были. Но что - премии? Когда начальника сектора взамен ушедшего на пенсию пердуна-бюрократа выбирали, Лев Макарович свою
кандидатуру выдвинул, а выбрали его однокурсника, сынка партийного чиновника, который, мало того, что дуб дубом на потоке слыл, он еще на коллег стучать куда надо не брезговал. Вот после этих событий и запил товарищ Тычков, поняв, что из дверей своей лаборатории ему носу не высунуть, докторскую не защитить, а личную жизнь устроить - и того сомнительнее. Запил Лев Макарович и обозлился на весь белый свет. Правда, ребята - Коля с Сашей, к шефу хорошо относились, пытались поддержать его всячески, но тот начал вести себя совершенно по-свински, чем и друзей-приятелей от себя отвратил. Готовая докторская лежала мертвым грузом в сейфе, лаборатория, которой перестали поручать важные задания, погибала, Лев Макарович быстро спивался и медленно сходил с ума. Вызывали его к начальству, выговоры делали за систематическое пьянство, но турнуть из института вроде как повода и не находили. Нехай, мол, живет себе, сверчок запечный. Добра никому не делает, но и худа от него, опять же, нет. Когда я в лабораторию попал, она уже в упадке была. Тычков ребят гонял мебель таскать, снег чистить, за водкой для себя. Да, куда
угодно, только не по работе непосредственной. Ну, они и начали его тихонько ненавидеть. Боялись, правда, чувствовали, что завлаб злопамятным становится, кабы не натворил гадостей каких. Поэтому неожиданное избавление от ставшего обузой Макарыча восприняли как манну небесную, хоть и на вкус несколько прогорьклую. Меня единственного, наверное, из нас троих совесть не мучила. Я ж не знал тогда этой грустной истории. Но, с другой стороны, нельзя человека любить за одно лишь его славное прошлое и былые добрые дела. Тем более что гадостями и пакостями дела эти покрылись точно пуленепробиваемым брезентом, если такой имеется. Все с участью шефа смирились. Давно, надо отметить, готовы к подобному повороту были и знали, что если не психушка, то наркологическое отделение по Макарычу скучает. В общем, коллективная депрессия в затяжную стадию войти не успела. Лев Макарович, попав в психбольницу с диагнозом "белая горячка", понял свое положение сразу как протрезвел и решил с ним бороться. Прежде всего, надо было себя менять. Для начала - пить решил завязать совсем и бесповоротно, даже обещание себе дал. На вопросы
врача о явлении говорящей колбасы посмеивался, мол, чего в угаре не привидится и что только в состоянии алкогольного опьянении не почудится. Короче, стал в клинике примерным пациентом, и его через минимальный срок - сорок пять суток - выписали. Естественно, в институт Тычкова обратно не взяли. Да он и не просился, понимал все прекрасно. Зашел однажды в лабораторию в конце рабочего дня, когда одна Наталья там была, взял из сейфа свой диссер, да и свалил в неизвестном направлении, ущипнув напоследок молоденькую лаборантку. Наташка на следующий день нам рассказывала, так никто ей не поверил. Знать, твердо решил бывший завлаб жизнь свою изменить, коль с женщинами заигрывать начал. А через полгода, когда я уже в лаборатории числился, Николай передал со слов академика нашего, что Тычкова взяли на работу в министерство. Эвона где выплыл, в самой Москве, в нашем главке! Мелкой сошкой, конечно, но все-таки! Кто бы мог подумать?! Еще через пару месяцев слух дошел, что Лев Макарович докторскую защитил и к министру в замы по науке попал, но никто тогда этому не поверил, настолько нелепой информация показалась. И
снова, ни слуху - ни духу. Теперь же - на тебе, как гром среди ясного неба! Академика давно на пенсию отправить грозились, поэтому новость фурора не произвела. Но тот факт, что в его кресло усядется бывшее посмешище всего института, ветеран психушки и раненный в самую голову белкой, которому колбаса говорящая мерещилась, а ныне доктор наук Лев Макарович Тычков, вдохновения среди научных работников не вызвал. Все, особенно начальнички, ходили по институту как в воду опущенные. Понимали, что время репрессий надвигается. И каждый, кто гадость в свое время Макарычу сделал, эту глупость свою припомнил, испугался. Николай мой тоже целую неделю ходи сам не свой. Все из рук валилось, огрызался, на нас кричал не по делу. Извинялся потом, правда. Мы не обижались, понимали, что основной удар на его голову придется. Хотя, за что, собственно? За то, что место шефа занял? За то, что зятем академика, хоть и не официальным пока, стал? Но это же глупо! Может, не так страшен черт, как его малюют? Ведь был когда-то Тычков человеком очень неплохим, может, должность солидную получив, снова станет деятельным и про дрязги
былые не вспомнит? Слабая надежда оставалась, но веры уже не было. С Натальей мы продолжали работать вместе, хотя и разошлись. Договорились месяцок-другой пожить раздельно, обдумать все как следует и горячку раньше времени не пороть. Наташка ушла к себе в общагу, я остался в квартире. Предлагал наоборот, но она не согласилась, сослалась на то, что квартира-то все-таки Колина, а тот свою жилплощадь оставил. На том и порешили. Вещи делить не стали, вдруг еще все наладится. Таскай этот хлам туда-обратно. В лаборатории общались нормально, но как-то по-деловому, сухо, без тепла былого. Я пытался несколько раз знаки внимания оказывать, но она то ли не замечала, то ли замечать не хотела. В общем, отступился. Думал, чего, мол, надоедать человеку. Решили сначала в своих душах разобраться - надо разобраться, и нехрен друг к дружке приставать. Ведь, верно? В пятницу праздновали юбилей директора и, заодно, провожали его на пенсию. Старик плакал, напившись, обещал заходить иногда, просил не забывать. В ответ тоже все напивались, плакали, обещали, просили... Грустно это все, Леша. Вот и сейчас, смотри, слезы
наворачиваются. Что-то я совсем сентиментальным стал. Удивительное же на банкете оказалось другое. Гостей - кого только не было. И из вузов, и с заводов, и из министерств разных, в том числе - нашего. Не мог только никто преемника отыскать. Не присутствовал он на торжествах, даже объявлен не был, хотя все и ждали, надеясь втайне, что фамилию незнакомую назовут. Никакую не назвали. Странно даже. С другой стороны, может в понедельник соберут всех в актовом зале и представят нового шефа. Но не по-людски это как-то. Преемник в пьянке по такому случаю должен участвовать обязательно. Ему, Леша, полагается спич за здравие гуру произнести. В общем, закончилось все довольно быстро. Старика посадили в его служебный автомобиль, который приказом от министерства презентовали бывшему директору в личное пользование. Тоже мне, подарок - старая, заезженная "волга". Мы с Колей пошли на мою, то есть его, квартиру, которая находилась совсем рядышком. В кармане моем позвякивали две тиснутые со стола поллитры. Но водки больше не хотелось. Настроение испарилось в ноль. Что нас ждет в понедельник? Догадки... Одни догадки,
Леша... Мы уже подходили к двери подъезда, когда Николая окликнули знакомым голосом: - Что, пижон, не узнаешь старых знакомых?... Не удивительно, Коля, ничего удивительного... Богатым, значит, буду. На лавочке с довольной улыбкой, разрезающей гладко выбритое лицо на две неравные части сидел неизвестный импозантный мужчина в сером костюме. Но голос его принадлежал... Льву Макаровичу Тычкову. - Макарыч?... - Коля оторопел. - Он самый, товарищ Чудов, он самый. Что, трудно узнать? - Тычков выглядел довольным. Еще бы, такой фурор местного значения произвел. Николай не мог прийти в себя. Стоял на месте и глазами хлопал. Меня же, Леша, словно бетонной плитой к земле придавило, такая тяжесть все тело наполнила, что затошнило. Макарыч тем временем со скамейки поднялся и сделал шаг в нашу сторону, протянув Николаю руку. Удивительное дело, Алексей, но Тычков изменился до неузнаваемости. Я сохранил в памяти тот факт, что бывший завлаб ростом едва доставал Николаю до плеча, был грузен и кривоног, на голове вообще что-то непонятное творилось - какой-то младенческий белесый пушок трепетал от самого слабого
дуновения. Сейчас же перед нами стоял высокий широкоплечий брюнет с приятным лицом, идеальной фигурой и прекрасной осанкой. Но самое странное то, что теперь уже Николай ростом своим едва доходил бывшему завлабу до плеча! - Да, Колюня, узнать меня теперь непросто, - Макарыч вытащил из кармана серебряный портсигар, достал оттуда сигарету, размял ее двумя пальцами и положил обратно, - вот, и курить бросаю. Не пью уже больше года. - Лев Макарыч, - Николай, наконец, овладел собой, - вы? Не могу поверить. Вы ж были... - ...маленьким, колченогим и косоглазым альбиносом, - закончил фразу Тычков, - Времена меняются, Коля, и мы меняемся вместе с ними. Ты ж помнишь, что я когда-то слыл неплохим ученым, чему ж тогда удивляешься? Понимаешь, Чудов, я решил тогда, когда вы меня в психушку упекли, поменяться. Ну и, как видишь, мне это удалось. - Да... но как? - О, это долгая история..., - Лев Макарович посмотрел куда-то вверх, - как-нибудь в другой раз. Я, собственно, не за этим пришел. Новости-то уже знаешь? Николай погрустнел еще больше: - Про вас? То, что вы к нам директором? - Да, директором. Видишь, жизнь -
штука квадратная. Не знаешь каким, углом повернется, а каким по голове ударит. Ты не беспокойся, Николай. Я мстить не собираюсь, тем более что, вернувшись в таком виде и на такую должность, я и так вам уже неплохо отомстил. Верно? Коля молчал. Макарыч тем временем продолжил: - Мне, Коля, в институте свои люди нужны. Проверенные. Я знаю, что ты ни в чем передо мною не виноват, слишком уж ты, Николай, порядочный. Поэтому, зла на тебя не держу, на Сашку, впрочем, тоже. Что с дурака взять? - Почему ж с дурака? - А то, не знаешь?! Огуречин - образцовый исполнитель, но творческой жилки в нем никогда не было. Так, посредственность. - Ну... - Что, ну-у? Или не прав я? - Да, в общем-то... - То-то! В завлабах я тебя оставлю. Пока. Может и сектор отдам, но..., - Тычков сделал многозначительную паузу, а потом пристально так посмотрел на меня, - этого... Это ж Сервелант Николаевич, я правильно вас назвал, уважаемый? - вопрос был обращен уже ко мне. Я ответил: - Да. -... этого ты отдашь мне. Не бойся, ничего с твоим сотрудником не случится. Просто интересен мне сей феномен... Мы с Николаем от неожиданности замерли.
- Сроку тебе, Коля, до понедельника. Думай, а мне, пожалуй, пора. Пока, пижоны. Тычков по-военному развернулся на каблуке и неспешно-вальяжной походкой направился к новенькой белой "волге", припаркованной на пятачке возле мусорных баков. - Макарыч! - окликнул его Николай, но тот лишь на мгновение повернулся, сделал своей холеной рукой прощальный жест и, открыв незапертую дверцу машины, уселся за руль. Через минуту двор опустел. Мы сели на лавочку и закурили. Вот так дела, Леша! Интересно, зачем я ему понадобился? Нет, тут что-то не так. Неужели Тычков все знает... Откуда? - Ладно, Змей, - Николай встал и потянулся, - двинули до хаты. Не переживай, утро вечера мудренее. У тебя найдется, чем закусить? - Спрашиваешь! Есть пара банок килек в томате. - Неплохо. Давно красной рыбы не ел. Танька не покупает. Вставай, лоботряс, пошли! Пока Николай стоял под душем, я нарезал хлебушек, открыл консервы и достал рюмки на тонкой ножке. Водка охлаждалась в морозилке. Дома было не прибрано. С тех пор, как ушла Наталья, я не утруждал себя наведением порядка. А зачем? Все равно никто не видит. Мне и так комфортно.
Николая тоже бардаком не удивишь, хотя... Он ведь теперь в приличном доме живет. Надо бы немного хлам разгрести. Я взял в руки веник с совком и решил подмести. Работа пошла споро. Минут через пять ни одного бычка на полу не было, старые газеты покоились аккуратной стопочкой на столе, книжки спрятались за стеклянными дверцами шкафа, доставшегося мне в наследство от Николая. Он еще был в ванной. Чего б еще такого сделать? Пожалуй, неплохо бы диван отодвинуть, там пыли, наверное, вагон и маленькая тележка... Первое, что увидел я, когда край дивана оторвался от пола и был перенесен мною на метр ближе к центру комнаты, это картонка застрявшая одним краем в щели между стенкой и плинтусом. Вытащив, я хотел, было, ее выбросить, но неожиданно остановился. То, что сперва показалось мне никчемным листком пожелтевшей плотной бумаги, оказалось фотографической карточкой. На меня смотрели две пары знакомых глаз. Голова закружилась... Я сел на краешек дивана и тупо уставился на неожиданную находку. Не может быть! С фоторгафии смотрели на меня Наталья и Лев Макарович Тычков в своем современном облике, стоявшие на фоне
какого-то экзотического дерева. Тычков нежно обнимал Наташку за плечи... Вот дела! Когда ж они успели? А я-то... Лопух! - Змей, полотенце дай! - из ванной до моего слуха донесся голос Коли. - Сейчас, подожди секунду, - я достал из шифоньера чистое полотенце и направился к ванной. - Ты наливай пока, я сейчас выползу, вытрусь только. - Давай. Николай вошел в кухню румяный после душа и повеселевший. - Ну что, выпьем?! - Поехали! Мы чокнулись рюмками и замахнули залпом их содержимое. Закусили килечкой. - Хорошо пошла! - Николай крякнул от удовольствия и взгляд его упал на лежавшую рядом с банкой фотокарточку, - А это что у тебя? - Смотри... Чудов взял в руки фотографию, посмотрел на нее, потом на меня, снова на карточку, наконец выдохнул: - Ну, дела... Ты знал? - Откуда? Сам только что увидел. Под диваном валялась. Николай еще раз взглянул на фото. - Смотри-ка, Большой Змей! - он протянул мне карточку, - Да нет, в угол смотри! Прочитал? Я не верил глазам. В уголке искусной рукой гравера было выведена вязью надпись, на которую я внимания сначала не обратил. Видимо, велико было потрясение. "Ялта-1969". -
Ничего не понимаю... Там же Наташка с Макарычем! - Ты уверен? - Ну, как же? Что я, совсем дурной? Николай пристально посмотрел мне в глаза. - Давай-ка, Сервелант, наливай. Мы выпили еще по одной. - Что, не дошло еще? - Чудов выглядел очень довольным. - А что до меня должно дойти? - я не понимал, куда он клонит. - Эх, Змей, колбаса ты тугодумающая! Это ж наш козырный туз! Смотри, никому в институте ни слова. И тут, Леша, мозги мои заработали на полную катушку. Ялта. 1969-й год. Наташка на карточке, хрен бы с ней. Но Тычков! Я появился в лаборатории в 70-м, то есть год спустя! Макарыч выглядел тогда совсем иначе... Значит, на карточке не он, хотя и выглядит сейчас бывший завлаб точно так же, не отличить... А, если на фото другой человек, то кто он? Двойник? Брат-близнец? - Дотумкал, феномен? - Коля... - Вот-те и Коля! Как тебе кардинальные изменения в облике Макарыча? Тут, брат, скандалом попахивает, поэтому и держи наш с тобой разговор пока в тайне. Про карточку не проболтайся никому. Смотри, Наташке - ни слова. Понаблюдаем за ней в понедельник. Хотя... Удача, Сервелант, на нашей стороне! Какая удача!
Ну, елки-палки, и дела! Получается, Тычков - такой же, как и ты. Гуманоид, грубо говоря. Живет в чужом теле. Но как же он?... Ведь это моя разработока! Неужели... - Украл? - Ох, не знаю... Как он мог украсть? Все бумажки у меня дома, из лаборатории я их забрал уже давно. От греха подальше... Неужели, Татьяна? Нет, исключено, типун мне на язык. Она в мои ящики нос не сует. Слушай, как ты думаешь, он сам додуматься мог? - Теоретически все возможно... - Теоретически, да... Нет, Сервелант, дело здесь не чисто. Надо записи проверить. Собирайся, пошли ко мне! Николай начал дергаться. Я его попытался успокоить: - Остынь, - говорю, - три часа ночи, куда мы сейчас пойдем? Выходные впереди, успеем. - Пошли, Сервелант, пошли скорее! Ты разве не понимаешь, что от бумажек этих твоя судьба зависит. Да и моя. Если Тычков знает кто ты такой на самом деле... Хотя... ты прав... Он такой же, как и ты... Ладно, не будем спешить. Тем более, что надо все хорошенько обдумать... Эх, чувствую я, что читал он мои записи. Нас кто-то предал. Кто? Ответ, Леша, напрашивался сам собою. Без Натальи тут обойтись не могло. Зачем ей
понадобилось вступать в сговор с Макарычем? Этот факт, поистине, оставался нам непонятным. Пока непонятным. Однако скоро все разъяснилось. Но не будем забегать вперед. Скажу только, Алексей, что обиженным женщинам доверять нельзя. Запомни это, и будь осторожен. Это мужик понять и простить может, баба - никогда. Женская месть пострашнее атомной бомбы, защититься от нее не так просто, как на первый взгляд кажется. Я, к сожалению, тогда об этом не знал. Но мне-то что? А вот парню тому с фотокарточки досталось, видимо, по полной программе. Кто кого нашел - Тычков Наталью или Наталья Тычкова, не так уж и важно. Важно другое - планы их сошлись в главном. И мы с Колей этой дьявольской парочке теперь, должно быть, мешали. От нас надо было избавиться любой ценой. Мы сидели на кухне и пили водку. Но чувство страха под действием алкоголя только усугублялось. Ясно было, что начинается какая-то адская игра не на жизнь, а насмерть. И в этой игре мы обязаны одержать верх, иначе нам на орехи достанется. - Ваши планы, Сервелант Николаевич? - Планы я жду от вас, товарищ Чудов. Я - индеец, мое дело маленькое. Топор
войны откопать... Скальпы, там, всякие...
        Глава девятая, в которой Сервелант с Николаем начинают действовать по разработанному ими плану. Неожиданное знакомство
        Но любая война, Леша, требует подготовки. И, прежде чем начать наступление, нужна информация. Кто может принять нашу сторону, кто добровольно согласится шпионом? - Таня! - воскликнули мы одновременно и, улыбнувшись, посмотрели друг другу в глаза. Конечно, Таня! Саша и Алена отпадали по нескольким причинам. Во-первых, Огуречин несколько трусоват, он, может, и согласится, но никто и огрызка яблочного не даст за то, что не расколется под малейшим нажимом. Во-вторых, Тычков сам может завербовать Саню. Ума ему не занимать, и предвидит подобную ситуацию Макарыч наверняка. Почему? Да, элементарно. Есть человек - есть на него компромат, нет человека - компромат все равно найдется. Так, может пригодиться. Тычков понимает, что сам не безгрешен, а умственные способности Чудова он знает как никто другой. В-третьих, у Огуречина есть "отягчающее" обстоятельство - он собирается жениться, поэтому вряд ли можно на него рассчитывать, у парня своих дел предостаточно. Алену в расчет мы вообще не стали брать. Проболтается? Конечно! Нет, не по злому умыслу, а так, случайно. Язык у нее без костей. Ляпнет что-нибудь
лишнее и сама не заметит. И доказывай потом, что ты не верблюд. Итак, оставалась Таня. Наташу она знает, разговорить, наверняка, сможет. Но как устроить их встречу? Эх, жила бы Наталья со мной, все было бы намного проще. Но ничего, и не из таких ситуевин выкручивались. Как говорится, думали мы, думали и, наконец, придумали... ...Когда я утром пришел в общежитие и поднялся к Наташке, дверь комнаты оказалась заперта. Вот, думаю, усвистала уже. Но на всякий случай постучался. Изнутри послышалось шлепанье торопливых шагов, затем щелкнул замок, и дверь отворилась. На пороге стояла Наталья с растрепанными волосами и в одной пижаме. - Сервелант? - Привет, девушка, я по тебе соскучился, - я постарался вложить всю убедительность в эти слова и у меня, кажется, получилось. Для подтверждения чувств предназначался свежевыглаженный костюм цвета какао с молоком, галстук и букет белых хризантем. - Ну... проходи... Я приглашение принял. - Извини, что в таком виде. Спала еще... Сейчас умоюсь, подождешь? - Конечно, Солнышко. Чайку поставишь? - Давай сам, где все лежит знаешь. Кстати, там, в холодильнике пирожные,
будешь? - Иди, умывайся. Разберемся. Пока все шло по плану. Не сорваться бы. Честно говоря, внутри меня кипело, и думал я, Леша, что не выдержу нервного напряжения. Наталья теперь уже производила на меня впечатление отталкивающее. Что-то не то было в ней, чего раньше я не замечал. Но что? Давило на меня ощущение, будто не настоящая она, искусственная какая-то, синтетическая... В общем, тогда, тем самым утром, я понял, что никогда мы вместе уже не будем. И дело даже не в том, что слишком разные. Просто жить с существом, от которого не знаешь чего ожидать - не лучший вариант. Согласись, не очень-то приятно постоянно в напряжении находиться, ежесекундно ожидать, что тебе нож меж лопаток воткнут... Чай оказался на редкость безвкусным, но нежные эклеры вполне этот недостаток компенсировали. Пока Наталья от моего неожиданного визита не совсем еще пришла в себя, надо было брать быка за рога. - Слушай, Натаха, пойдем, погуляем? - предложил я. - Куда? - Ну... куда ты хочешь? - Не знаю... Я, вообще-то, свои планы имела... но, если ты настаиваешь... - Предлагаю. Кстати! - я вспомнил, что Наташка ужасно любила
кататься на прогулочных катерах, постоянно звала меня на экскурсии, а я отказывался, мотивируя тем, что настроения нет. На самом деле, боялся этих раскачивающихся на воде суденышек, но кто ж из мужиков признается в свих страхах? - Давай сплаваем на катере. Новый маршрут открылся. Колька с Таней говорили, что очень даже ничего! Целых два часа, представляешь? Наталья поставила на стол чашку и подозрительно посмотрела мне в глаза. После паузы подколола. Вспомнила, зараза такая: - А настроение есть? - Что? - как бы не понял я. - Так, ничего. Все, думаю, меня раскололи. Уйду ни с чем. Дурак, не мог что-нибудь другое придумать... Неожиданно Наталья улыбнулась. - Ладно, Большой Змей, поплыли. В библиотеку и завтра можно сходить. Мне собираться? - Ага, с вещами на выход, гражданочка, - эту фразу я произнес сухим милицейским тоном, но потом не выдержал, рассмеялся. Слава колбасному богу! Про маршрут новый я вспомнил не случайно, Леша. Дело в том, что Танина квартира выходила кухонным окном на канал, как раз на маленькую пристань, откуда уходили в свое полуторачасовое плавание прогулочные катера. Туда же,
естественно они и возвращались. У этого самого окна и должен был дежурить Николай, а когда появимся мы, голодные и уставшие, он, изобразив неописуемую радость, пригласит нас в гости. Дальше, если все пойдет по плану, дело техники. Татьяне можно довериться, не подведет. Прогулка оказалась замечательной. Оказывается, совершенно напрасно я, Леша, этих водных процедур избегал. Удовольствие, я тебе скажу, мало с чем сравнимое. Такие виды! На реках и каналах даже в самый жаркий день ветерок небольшой есть, прохладно от этого становится. В то утро солнце настырно пряталось за светло-серые облака, и ветер пронизывал до самых костей. Наталья, которая вышла из дома в одном легком платье, чувствовала себя не очень уютно. Я снял пиджак, накинул ей на плечи и нежно прижал к себе. Она не сопротивлялась, наоборот, расслабилась, оттаяла. Когда подплывали к пристани, я украдкой посматривал на знакомое окно. Никого нет! Вот, елки-палки! Думай, Сервелант, думай. Время уходит. Коля! Ну подойди ж ты к окну, гад этакий. Что ж ты, сволочь, делаешь. Мысленные посылы мои оказались недейственными. Катер причалил. Времени
оставалось мало. Минута, может две. Нет, Наталья по доброй воле сама к ним не пойдет. Думай, Сервелант! И тут спасительная мысль осенила мою светлую голову. Я видел, с какой осторожностью выходят на деревянный, мокрый от брызг настил пристани, довольные пассажиры. Еще бы, кому ж хочется в одежде искупаться? Кому? Мне! Но упасть надо естественно. Переиграешь, и все... Я, как настоящий джентльмен, вылез на пристань первым и подал своей даме руку. И... когда Наташа уже оказалась на пристани, моя нога ну совершенно, Леша, случайно соскользнула с края неустойчивого сооружения прямо в воду. Ты знаешь, я хотел удержаться, резонно полагая, что замоченная нога - прекрасный повод для исполнения наших с Николаем планов, но... Мы полагаем, а обстоятельства располагают. Когда я вынырнул, на берегу стоял шум - смех вперемежку с криками о помощи. Какой-то разухабистого вида дед в тельняшке и бескозырке орал с берега: - Шлюпки на воду! Человек за бортом! Я увидел Наташины глаза, округлившиеся от страха. Страха за меня, за мою жизнь... И Николай, и Таня, и Маринка громко смеялись, когда я в сопровождении Натальи
явился к ним с требованием первой помощи пострадавшему от этого моего кораблекрушения. Дальше прихожей меня в таком виде не пустили. Заставили раздеться и подали пушистое махровое полотенце. Коля остался со мной, дамы скрылись на кухне. - Ну как? - Николай заговорщически подмигнул мне. - В поряде! А ты где был? Договорились, что у окна ждать будешь. - Прости, Змей. Тесть звонил, целый час душу изливал. Не мог же я трубку бросить. Он, кстати, неплохую идейку подкинул. - Ты что?! Сказал ему?! Ты!... - Успокойся, он ничего не знает. Я имею в виду, информацией своей на мысли навел интересные. Может, ванну примешь, согреешься? - Неплохо бы... - Ну, давай. А я в магазин сбегаю. Таньку предупрежу только. Кстати, самое то, что надо, получилось. И естественно так, не подкопаться... Ты в прошлой жизни артистом не был? Перевоплощение, брат, великая штука! В ванной я пробыл долго, часа полтора. Не хотелось лишаться по доброй воле из такого кайфа. Наташка принесла чашечку кофе и рюмку отличного коньяку. Пробовал ты когда-нибудь, Леша, пятьдесят граммов коньяка на полтора часа растягивать? Сам думал, не получится,
и себе удивился не меньше твоего. Потом обедали. Гулять не пошли. Мы с Колей в шахматы играли в комнате, Маринка все норовила мне подсказать правильный, по ее мнению, ход. Таня с Наташей шептались о своем на кухне. Высушенный и отглаженный заботливой Татьяниной рукой мой костюм висел на плечиках, зацепленных за дверцу шифоньера. Я и не заметил, как вечер наступил. - Может, у нас ночевать останетесь? - искренне предложила Татьяна, когда мы обувались в прихожей. - Нет, Танечка, спасибо. Я пойду, мне завтра вставать рано, в библиотеку надо сходить. А Сервелант может и остаться. Ты как? - Последнее обращение относилось ко мне. - Да, нет, спасибо Тань. Я Наталью провожу... Вечерний выходной Ленинград кишел наслаждающимися северным летом туристами. Белые ночи - время замечательное. Прямо по нашему курсу неподвижно завис апельсиновый диск Луны, а спину еще грели нежные лучи собирающегося на короткий покой Солнца. Мы вышли на Невский. Адмиралтейская игла казалась необычно длинной и острой, на самом деле оправдывая свое название, старалась заштопать местами разорванное облаками небо. Удивительный вечер.
Свернули на дворцовую набережную. Перед зданием Эрмитажа прогуливались, то и дело натыкаясь друг на дружку, целующиеся парочки. Два милиционера в серой форме, видимо недавно сменившиеся с дежурства, сидели, болтая ногами, на гранитном невском парапете и, рискуя лишиться премии, пили из бутылок "жигулевское". Какой-то нетрезвый гражданин стрельнул у них закурить и, шатаясь, побрел дальше. Наташка держала меня под руку. Мой кремовый пиджак, висевший на ее плечах и доходящий почти до колен, издалека, наверное, напоминал какое-то нелепое пальто. Но никто на нас внимания не обращал. Вокруг столько всего! - Что-то я устала, Сервелант, давай такси возьмем. Вот и облом. А я-то уж размечтался о реанимации отношений! Что ж, такси? Хорошо, будет подано. Водитель попался болтливый, всю дорогу развлекал нас байками из своей трудовой жизни. А может, и не из своей. Кто его разберет? Впрочем, не важно. Мы смеялись нехитрым шуткам и доехали как-то особенно быстро. Счетчик натикал девяносто копеек. Десятик с рублевки я не взял, получив на прощание добродушное "спасибо, братишка". От дежурным тоном Наташей
произнесенного "зайдешь?" я отказался. Понимал, что предлагает из вежливости. Домой идти не хотелось. Да и интересно было, что там Татьяна выведала. Я уже подходил к оставленному накануне дому, когда на плечо мне опустилась тяжелая ладонь и прогремел раскатом грома незнакомый бас: - Что ж ты, Никита, старых друзей не узнаешь? Не вежливо как-то получается. Я резко обернулся. На меня откуда-то сверху смотрели колючие глазки, которых раньше я, это уж точно, никогда не видел. - Вы обознались, товарищ, я не Никита, - проговорил я и уже собирался продолжить свой путь, но меня взяли за плечи и развернули. - Ага, щас! Не Никита! Не было бы шрама этого, что над бровью у тебя, я, может, и поверил бы. Ты не дури, гадюка, а то язык твой поганый вмиг вырву.
        Глава десятая, повествующая об истории Сервелантова тела, а приоткрывающая завесу над Наташиной тайной
        Передо мной стоял, Леша, натуральный человек-гора. Такого громилы я даже по телевизору не видел. На голову меня выше - это минимум. А я ведь тоже не маленький! Кулак, что твой глобус. Голова ж небольшая, ничем не выдающаяся кроме глазок острых, пронзительных и ушей огромных, поросших редкими седеющими волосками. - Ну что, узнал? - голос огромного прозвучал угрожающе, я решил не спорить. Как же обращаться-то к нему, ведь имени не знаю. - Тебя не узнать трудно, - отвечаю. - Это точно, - заржал, словно конь на выпасе, громила, - Слона за три версты видно. Ага, значит, Слон. Ну что ж, думаю, и на том благодарствую тебя, бог колбасный. А я, стало быть, Никита. Сам смекаю про себя, откуда ж может этот тип знать меня? Точно, тело-то, в коем я теперь живу, опознать никто не смог. А этот узнал... - Надо нашу встречу вспрыснуть. Как считаешь, Гадюка? - Одобрямс, - отвечаю, а сам мысль свою развиваю. Гадюка - мое прозвище. Я-то в первый раз подумал, что обозвал он меня со злости, нет, оказывается..., - только магазины уже закрыты. - Не ссы, кореш, - по плечу меня легонько хлопнул, - у меня всегда с собой.
Пойдем-ка в Михайловский, там лавочки есть. Как же ты, Никитка, жив-то остался. Тебя ж Сайгак с пятого этажа головой вниз опрокинул? Вот, думаю, зоопарк: слон, гадюка, сайгак. Кто следующий? - Ты, Слон, - отвечаю, - не обижайся. Только не помню я ни хрена. Полгода в Мариинке провалялся, пока не выписали. - Это не удивительно, братан, я вообще не думал, что встречу тебя еще когда-нибудь. Не дрейфь, сейчас раздавим пузырек, я тебя по поводу прошлого просвещу. Стой! А ты фуфло не гонишь? - Слон вдруг остановился и, резко обернувшись, посмотрел мне в глаза. У меня в душе аж все перевернулось. Ну, думаю, и взгляд. Таким партизан пытать можно. - Брось, - отвечаю, - тебя-то не сразу узнал. - И то верно, - успокоился. Мы сидели на лавочке в Михайловском саду и пили из горла теплую водку. Закуси не предусматривалось. Слон оказался человеком, в общем-то, неплохим, как мне показалось. Ну и что, что уголовник. Всякий сорваться может. Не всем же артистами и учеными быть. Звали Слона Сергеем. Сам мне сказал. Вообще, много интересного он тогда поведал мне. Как в ростовском зоопарке (это он следственный изолятор так
назвал) в одной камере втроем куковали. Сайгак еще с нами был. Как слиняли во время прогулки, через забор в непросматриваемом углу перебравшись, а потом на товарняках до Питера добирались. Здесь к хохлам-ксивникам в халупу на Лиговке вписались, они документы и выправили. Потом сберкассу взять решили, а Сайгака менты повязали, он и навел. Разбегались в шухере. Падлу этого, Сайгака, то есть, шпионить за нами выпустили. Я, мол, его тогда просек, ну, он меня за пятки, и в окно, а сам слинял. Хохлы потом говорили, что его левашовские замочили, но Слон не поверил, хотя и не нашел. Сейчас Сергей в котельной где-то на Лесной обитает, кочегаром для отвода глаз устроился, сам же, чтоб не отвыкнуть, хаты бомбит. Я тоже про себя рассказал. Не все, конечно. А то, что работаю теперь научным работником, ксиву на Гостинке выправил, но кто я на самом деле - не помню вовсе. Амнезия, мол. Слон только крякал от удовольствия да водочку попивал. Имя мое новое услышал, так ржал минут десять. Предлагал меня на закусь пустить. Расставались, как старые приятели. Он мой адресок черкнул на коробке спичечном, обещал заглянуть на
днях, предложил даже дельце обтяпать совместное, но я ответил, что пока некогда, а там - видно будет. На этом и порешили. Потом обнялись на прощанье и разошлись. Вот так, Леша, и узнал я о себе много нового. Оказывается, Змеем я и в прошлой жизни был. Не Большим, естественно, Змеем, а Гадюкой, но все таки! Звали хозяина моего нынешнего тела звучно - Никита Ильич Ломоносов. Представляешь, сколько фантазии для имятворчества? А меня - Гадюкой! Обидно даже... Когда я пришел, Татьяна с Колей еще не спали. Сидели на кухне, чаевничали. - Ты чего так долго, мы уж думали, не придешь, - Николай, как мне показалось, дрожал от нетерпения. - И пьяный... К Наталье заходил? - Татьяна пренебрежительно усмехнулась, - Втянули вы меня, мужики. Ох, боюсь, добром это ваше мероприятие не кончится. Может, отступитесь пока не поздно? Ну его, Тычкова этого. Что он сделает? Я был, в принципе, не против. Действительно, что может сделать какой-то Макарыч. Ну, кровушки попьет малеха, напакостит по-мелкому?! Максимум, с работы Николая выживет. Так, с его головой не пропадешь. Мне институт, что шило в заднице. Все равно уходить
собираюсь. Николай, однако, уже все решил. - Ты, Тань, не права. Сама знаешь, что мелкими гадостями тут дело не ограничится. Макарыч - мужик злой и умный. А такие пакостить не будут, они по-крупному играют. Расскажи лучше, что тебе Наталья напела. Правду люди говорят - в тихом омуте черти водятся. - Да уж. Фрукт еще тот, Наташка твоя. - Не моя она..., - обиделся я. - Ладно, не цепляйся к словам, - оборвала мою реплику Татьяна, - чай себе сам нальешь? - Налью. - Слушай тогда. Да, скажи мне, про свою бывшую любовь - она тебе вообще ничего не рассказывала? - Нет, а что? - Тогда лучше сядь. Упадешь. Я сел на табурет в угол и прислонился спиной к стенке. Буквально я все понимаю, Леша. В этом-то и беда. Татьяна начала рассказ. - Что Наташка не из Ленинграда, ты, надеюсь, знаешь? Иначе, чего бы ей в общаге жить. Родом она из славного города Ростова. А иногородние студенты, как вам известно, обычно на лето домой ездят, к родителям. В позапрошлом году наша Наталья, сдав сессию, села на поезд и оправилась на каникулы восвояси. Дорога долгая, больше суток ехать, а тут попутчики интересные. Точнее, двое-то -
старики, семейная пара. Попили чайку, и в газеты уткнулись. А третий - красавец, интеллигент, язык без костей. Одним словом, очаровал дурочку. А когда сказал, что дом на море имеет, где-то в Крыму, под Ялтой, так девчонка совсем голову потеряла. Влюбилась, одним словом, с первого взгляда. Орел наш, однако, до Ростова ехать передумал, решил в Москве выйти, чтобы на поезд до Симферополя пересесть. По дому его, видите ли, тоска загрызла. Нет никаких сил терпеть. Ну, наша подруга за ним. Возьми, мол, меня с собой. А тот - чего не взять, поехали. Он, кстати, Валериком представился. Зачем, мол, по отчеству? Валерий Иванович - выговаривать долго, да и возраст не слишком солидный, сороковника еще не исполнилось. Так что, по простому. Взяли они билеты на Симферопольский поезд у каких-то деляг. Лето, сезон отпусков, в кассу стоять бесполезно. Наташка говорит, что тогда ей эти ухари на вокзале очень уж подозрительными показались. Себя вели, как будто с Валериком давно знакомы. Но факт этот быстро и сам собой забылся. Сев в поезд, Валерик сразу потащил нашу любительницу приключений в вагон-ресторан, накормил
деликатесами, а вином так напоил, что Наталья не помнит, как до купе своего добралась и спать улеглась. А купе-то ни какое-нибудь, а двухместное, в спальном вагоне повышенной комфортности. Проснулась Наташа, когда в дверь кто-то сильно барабанил. Открыла - проводник. "Подъезжаем, - говорит, - гражданочка. Попутчик-то ваш где?" Посмотрела девушка - нет попутчика. И вещей его тоже нет. Ну, подумала, козел какой. Слинял! А у меня даже денег на дорогу до Ростова нет. А что делать? Собралась быстренько, сбегала, умылась, ну и вышла на перрон. Куда идти? Что делать? Вспомнила, что Валерик про дом под Ялтой говорил, и, не долго думая, на троллейбус (у них там по всему Крыму троллейбусы бегают) до пункта назначения. Едет, а сама думает: куда, к кому, зачем? Фамилии не знает, в справочную обращаться? Валерия Ивановича искать? Глупо. В Ялту приехала. Стоит на остановке, сумку, которая что-то уж слишком тяжелой стала, к ногам бросила, рыдает. Вдруг чувствует, обнял ее кто-то сзади за плечи нежно и в самое ухо шепчет: - Молодец, девочка, смекалистая. Мне такая и нужна. Обернулась - Валерик! Улыбка от уха до уха,
подмигивает. - Пошли, - говорит, - красавица. Вон моя машина стоит, минут через пятнадцать дома будем. Сумку поднял, к "москвичу" понес, а там багажник открыл, и туда ее аккуратненько поставил. Наташа сначала спросить хотела, куда он, подлец такой, из поезда пропал, а потом решила, что время еще будет поскандалить и губы надуть. Ехали вдоль берега, Валерик болтал без устали, на пейзажи восторженно показывал. Горы! Море! Чайки! Вон дельфины плывут! Ну, Наталья и оттаяла. А когда дом увидела, стен которого из-за винограда не видно, в такой восторг пришла, что про злость былую совсем забыла. Прожили они в чудесном домике целый месяц. По всему Крыму мотались - купались, загорали, по горам лазали, персики и абрикосы трескали килограммами. Одним словом, медовый месяц на всю катушку. В Ростов родителям Наташа телеграмму дала, чтоб те не беспокоились. Обещала позже заехать. Из Ялты до малой родины совсем не далеко. До Керчи доехал, на паром до Новороссийска пересел, а на той стороне - в автобус и дома через несколько часов. С Валериком договорились в Ростове встретиться, день назначили и время. В Ленинград
вместе решили ехать. Он, оказывается, земляк, ростовчанин. Родители тоже там. А в Ялте уже и сам не помнит, когда очутился. В общем, отшутился. И действительно, на встречу явились оба - ни один не потерялся. Курортный роман плавно перерастал в более серьезные отношения. Наталья влюбилась без памяти, готова была идти за женишком в огонь и воду, уже и дня без своего Валерика не представляла. Часы считала, минуты... А он оказался... Короче, воспользовался чистым девичьим чувством себе в пользу, приручив ее предварительно, как хороший дрессировщик привязывает беспризорную шавку. Слушал я, Леша, Танин рассказ про Наташку и думал - сколько идиотов в нашей необъятной родине обитает?! Но это, брат, фигня. Идиот, он, если не злобный, нормальному человеку жить не мешает. Страшнее те, которые простотой и доверчивостью без зазрения совести пользуются. Попадись такому валерику, черт бы его побрал, без штанов останешься. Да что, без штанов? Себя бы не потерять! Татьяна, между тем, продолжала пересказывать Наташкину повесть. И чем дальше, Леша, тем интереснее мне становилось. Закон жанра! Суть на свет из небытия
возникала, понимаешь?! А суть, Алексей, субстанция тонкая и чувствительная. Вовремя ее за кончик не ухватишь - многого не поймешь. Короче, возвращаюсь к той истории. Шла последняя неделя августа, буквально через три-четыре дня - первое сентября, всем нерадивым ученикам - самый грустный праздник. Обозвали-то его с чьей-то садистской подачи - День Знаний. Как будто остальные триста шестьдесят четыре дня в году проходят под знаком тупизны всеобщей. Но не будем углубляться в софистику. Валерик взял два билета до Ленинграда на один поезд, но в разные вагоны. Наталья хотела возмутиться, но тот объяснил, мол, спасибо и на том, что хоть такие-то билеты достались. С местами напряженка, постотпускная миграция на север. Что ж, на истину похоже. На вокзале - толпы, транзитные составы - народу битком! В назначенный день сели они на поезд, договорились о времени встречи. Место привычное - вагон-ресторан. Наташа интуитивно тогда почувствовала что-то нехорошее, но мысли дурные от себя прочь гнала. Когда пришла в вагон-ресторан, Валерик уже сидел за отдельным столиком и официанту распоряжения давал. Через пять минут
выпивку принесли, закуски всякие. Наталья решила на вино не налегать, помнила, как в прошлый раз тяжко ей пришлось. А Валерик провоцировал. То вино расхваливать начнет, то, видя, что прием искушения не действует, обидчиво губу надует. В общем, вновь спаивал нашу дурочку. А та после второго бокала сама за третьим потянулась. Ну и понеслось. Кавалер по сторонам постоянно оглядывался, подходил к другим столикам, подсаживался к незнакомым людям, болтал с ними непринужденно, пару раз даже отлучался, но Наташа значения такому поведению своего спутника не придавала. Ей уже захорошело. Хотелось петь и плясать... Очнулась в своем купе, когда Колпино проезжали. До Ленинграда - полчаса езды. Начала вспоминать, что произошло - ничего не помнит. Сходила в туалет, умылась, возвращается, а у нее уже Валерик сидит и треплется с Наташкиными попутчиками, чаек попивает. - Привет, - говорит, - спящая красавица. Подъезжаем. Слушай, возьмешь мою сумку? На вокзале все равно носильщики, а мне к себе в купе смотаться надо. Дождись меня у стоянки такси. Пятерку держи, носильщику сунешь. Наталья хотела было возразить что-то, но
Валерика уже и след простыл. Словно испарился. Две сумки неподъемные - свою и любимого - еле до выхода из вагона дотащила, там их носильщик прямо из рук девушки перехватил, на тележку поставил и поехал к стоянке такси, как "симпатичная гражданочка заказывала". Когда проходили мимо милицейского наряда, сержант ее за локоток попридержал, а напарник носильщика завернул к дежурному. Наташа возмущаться не стала - ну и что, что досмотр?! Понятно! Жулья всякого по поездам рыскает - пруд пруди. Посмотрят вещи, увидят, что барахло одно, да и отпустят извинившись. Зашли к дежурному в комнатуху. Там за столом единственным лейтенант сидит, бумажку пишет какую-то. На скрип двери голову поднял и пристально на Наталью посмотрел. Спросил имя, фамилию, отчество, год рождения, место прописки и все сведения старательно записал. А потом мужичку маленькому, серенькому в костюмчике того же цвета кивнул: - Эта? - Она самая. Я ее с Сайгаком еще в вагоне-ресторане засек, - отвечает серенький, а лейтенант к Наталье обращается: - Ваши вещички, гражданка? Наташа кивнула. То ли от страха, то ли от возмущения голос пропал. Сидит,
ничего понять не может, глазами хлопает. Какой такой сайгак? Что за серенький, откуда он взялся? Лейтенант тем временем сумки открыл и, вещи доставая, только повторяет: - Ваше? Ваше? Ваше?... Наталья кивает утвердительно, он в сторону откладывает. Одну сумку разобрал. Принялся за вторую, Валерикову. Наташа смотрит, и понять ничего не может, но машинально головой продолжает кивать. А вещи-то в сумке - женские! И какие! Шмотье импортное! Туфли югославские на шпильке! Такие у фарцы по стольнику идут, не меньше... В общем, досмотр закончили. Ничего, вроде, подозрительного не нашли, отпустили. Лейтенант даже извинился, как Наташа еще вначале предполагала, помог вещи сложить и сумки на улицу вынести. Наташа, когда из дежурки выходили, заметила бумажку "Внимание, розыск!", прикнопленную к фанерному стенду. С фотографии смотрел Валерик, который почему-то звался особо опасным преступником. Девушка только имя прочитать успела - Козлов Виталий Степанович, да кличку - Сайгак. Остальной текст разглядывать времени не было. Оказавшись на улице, Наталья уселась на свою сумку и опустила лицо на ладони. Заплакала. Вот
дура! Кто она теперь - пособница вора, любовница его, а может - подельница?! Сволочь! Подлец! Это он ее, значит, специально спаивал, а потом по вагонам шустрил, подбирал где что плохо лежит. А у кого брать, как ни у собутыльников случайных из вагона-ресторана. Их-то на месте точно нет. И, коль по кабакам шляются, живут не бедно. Тонкий расчет. А она, дура набитая, - прикрытие, алиби и носильщик в одном лице. Интересно, сколько он за одну такую поездку барахла берет. А может, не только барахла? Золотишко, деньги? Естественно, эти-то ценности он с собой носит, в сумке не было... Сумка! Догадка Натальи подтверждалась на все сто. Когда на вокзале в Ростове встретились, этот Валерик-Виталик-Сайгак с полупустой сумкой был, легкой. Отшутился тогда, зачем, мол, мужику барахло? Все что надо, на себе надето... И что теперь делать? Что! Идти на стоянку, брать такси... Естественно, на стоянке Валериком и не пахло. Не явился он ни через пять минут, десять, двадцать... Ну и бог с ним. Забудется со временем. Тяжело, конечно, но лучше никак, чем так. Как фамилия-то у него - Козлов? Это уж точно: любовь зла, полюбишь
и козла... В университете начались занятия. Пятый курс на картошку не отправляли. Наталья жила в своем общежитии, ходила на лекции, в библиотеку, по выходным в одиночестве выбиралась за город. Любила она гулять по Павловскому парку, ранней осенью там особенно хорошо. Валерик (она про себя продолжала так его называть) вопреки ожиданиям из головы не шел. Естественно, что и других забот хватало, не все ж время думать о прошедшем?! Жалеть, в принципе, не о чем. Лето провела прекрасно. А то, что подставил он ее, так ничего страшного - выкрутилась ведь. Сумка, кстати, до сих пор у нее... Прошло два месяца, золотая осень сменилась осенью дождливой, холодной и грязной. Загородные поездки по выходным Наташа прекратила, все больше свободного времени проводила у себя в комнате - читала книги, вышивала (еще с детства этакое хобби осталось), сплетничала с однокурсницами. Валерика почти не вспоминала, отпустил наконец-то. И только она этому факту порадовалась, так всегда бывает, явился - не запылился. Соседка по комнате вошла, когда Наталья ставила чайник. - Слушай, подруга, там тебя внизу какой-то мэн домогается.
Вахтерша его ни в какую пускать не хочет. - Меня? - Тебя, тебя. Может, спустишься? Грудь защемило. Он. Ну что ж, может, и к лучшему. Заберет барахло, объяснится так объяснится, нет - так нет. Решила встретить. И подоспела вовремя. Внизу, в вестибюле, начинала собираться толпа, привлеченная интересным действом. Перед бабушкой-вахтершей в черном халате, которая заслоняла лестницу, словно амбразуру, хилой грудью, выделывался франт в песочного цвета костюме и такой же гангстерской шляпе с широкими полями. В руках огромный букет роз. - Мамаша, ну я буквально на десять минут... Что ты, в самом деле?! Давай так договоримся: минута - рубль. Засекай время. - Нет, - твердо стояла на своем принципиальная бабка, - иди-ка отсюда лучше, а то милицию вызову! - Брось ты, милицию! Аванс оставлю, - мэн достал четвертак и помахал им перед носом старухи. Соблазн был велик, но стражница держалась молодцом. - Я тябе чаво сказала? Иди отсюда, окаянный! Носитель гангстерской шляпы четвертак убрал в пухлый бумажник, достав тут же купюру покрупнее. - Бабуль, а полтинничек? Плюс трешка за минуту... Интересно, как события
развивались бы дальше, не появись в этот момент Наталья. - Баб Дуня, пропустите его, он ко мне, - и, обернувшись к кавалеру, - У тебя паспорт с собой? Валерик, а это был, естественно он, достал все из того же бумажника паспорт, вложил в него полтинник и отдал опустившей руки вахтерше, которая уже, похоже, начинала сходить с ума от искушения. Наташа пошла обратно, Валерик - за ней. - Ты, слушай, извини меня, ладно? Я не мог раньше зайти. Там, на вокзале тогда... - Когда? - девушка была холодна. - Ну, Наташенька... Зачем ты так?... Работа у меня такая... - Работа, - с презрением произнесла Наталья, - если б ты сразу сказал, я бы приняла все как есть... Наверное. А так... Бери свое барахло и выметайся. Понял? - Наташ... Ну, я ж люблю тебя... - Любишь? А как звать тебя в таком случае? Валерик? Виталик? Или, может, Сайгак? - Да зови как хочешь, хоть тюленем, только не гони. Вообще, Виталием меня зовут. - Я уж знаю. Прочитала. Догадайся - где? - Известно уж, там же, где и про Сайгака. Прости, ладно? Я, если хочешь, уйду... Но, Наташенька... - Что? - Я долго думал и понял, что жить без тебя не могу... В это
время зашли в комнату. Соседка засуетилась, сделала вид, что куда-то торопится, и выскочила за дверь. Разговор продолжался. - Слишком долго ты думал, милый. Я тебя уже не помню. - Ну не сердись. Это, кстати, тебе, - Сайгак протянул букет девушке. - Да? А я уж думала, что бабе Дуне забыл отдать, - съязвила Наталья. - Ну ладно, все хорошо ведь, правда? Я вернулся. Не мог раньше, понимаешь? Обстоятельства не сложились. - В тюрьме что ль сидел? - Ага, - видно было, что Сайгак последнего вопроса не ожидал, - ну и что? - Да нет, ничего, - Наташа поняла, что забытые уже было чувства возвращаются к ней. Подумаешь, вор! Не убийца ведь, не маньяк. Что, вора любить нельзя? - Сумку свою забери. - Да, хрен с ней с сумкой, можешь все себе оставить. Пойдем куда-нибудь, а? В театр, например. А потом поужинаем. Что было делать? Выгнать его - наступить на горло собственной песне, пойти в театр - себя перестанешь уважать. Да ну его, это самоуважение. - В какой театр? - В любой! Для тебя - любой каприз! Так, идем? - Ну что с тобой делать?... И все закрутилось по новой.
        Глава одиннадцатая, из которой многое становится более-менее ясным, но, отнюдь, не совсем понятным
        Надо было писать диплом, а Наталья не вылезала из кабаков. Не было в Ленинграде ни одного мало-мальски приличного ресторана, где швейцар не встречал Наталью и Виталия с улыбкой или в уважительном поклоне. Валерик канул в прошлое. На его место пришел Сайгак, и Наташе это нравилось. Сайгак был любезен и груб, ласков и тверд, щедр и жесток. Наталья сама становилась похожей на него характером. Рассорилась со всеми подружками, занятия начала прогуливать, дорогу в библиотеку вообще забыла. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы Сайгак так же неожиданно, как и появился, не исчез. Вовремя, надо сказать, он это сделал. Наташа учебу запустила окончательно и уже собиралась брать академический отпуск, когда к ним в деканат пришел рекрутер из одного значительного и, в то же время, уникального научного учреждения. Почти пять лет назад Наталья, когда уезжала из дома поступать на биологический факультет ленинградского университета, точно знала, что останется в городе своей мечты навсегда. Не знала, правда, как, но знала точно. Набрав проходной балл при поступлении довольно легко, сказывалась хорошая
подготовка, она уже решила, что дело в шляпе, но когда началась учеба... В общем, старшекурсники в общаге нарассказывали, что распределение после выпуска довольно жестокое, и удержаться в Ленинграде, особенно, если ты иногородний, нет никакой возможности. Можно только на удачу уповать. Дело в том, что никто тебя не спрашивал, где ты хочешь работать. Выдавали с дипломом путевку в жизнь, и ехал по ней наш замечательный выпускник в лучшем случае к себе на родину, а в худшем... Об этом даже думать было страшно. В Ленинграде оставались или те, у кого родители какой-то вес имели, или прирожденные гении. Изредка удача улыбалась тем, кто понравился рекрутерам из исследовательских организаций, но таких счастливчиков на потоке оказывалось человека два-три - не больше. И вот пришел такой рекрутер выбирать счастливцев с Наташиного курса. Девушка столкнулась с ним в дверях деканата, откуда выходила, написав заявление на академку. Мужичок выглядел не лучшим образом - на голове жиденькие белесые волосы, такого же цвета длинная неопрятная борода, красный алкоголический нос. Ростика дядька был небольшого, зато живот
восполнял значительность фигуры с лихвой. Наташа ему приглянулась с первого взгляда. Разумеется, Лев Макарович Тычков, а это был именно он, в деканате поинтересовался, на каком курсе учится вылетевшая из деканата пулей, и чуть не сбившая его с ног девица. Секретарша ему популярно все объяснила. Порывшись в анкетах скорее для отвода глаз, Тычков уже точно знал, что к нему в лабораторию пойдет именно Наталья. На второго кандидата, которым оказалась Алена, выбор пал еще более случайно. Макарычу понравилась улыбка девушки на фотографии. Решено было пригласить на следующий день кандидаток в деканат, заставить Наташу забрать заявление на академку, а также провести профилактическо-воспитательную работу, иными словами, сделать втык, чтоб за учебу как следует взялись. Наташа до встречи с Сайгаком уверенно шла на красный диплом, Алена тоже училась неплохо, так что подозрений таком выборе кандидатур возникнуть не должно. Главное, чтобы под конец учебы не схалтурили. Естественно, Наталья согласилась. Тем более что Сайгак куда-то снова пропал и, как оказалось, свободного времени, которое можно посвятить учебе, у
нее предостаточно. А шанс, может, единственный в жизни. У Алены вообще кавалера не было. Девушки подружились. Ставили вместе лабораторные опыты, ходили по библиотекам, вечера в общежитии просиживали за написанием дипломных работ. Короче, когда госэкзамены были сданы и защита дипломов состоялась, а корочки, врученные ректором оказались терракотового цвета (почему только их называют красными?), наши подруги с чистой совестью отправились на место будущей работы. Лев Макарович Тычков в списках сотрудников института после известных нам из предыдущего повествования событий уже не числился. Однако новый завлаб произвел впечатление куда более приятное. В общем, судьба улыбнулась Наташе и Алене самой широкой и добродушной улыбкой, на которую только была способна. Работа в лаборатории не прекращалась и летом, поэтому Николай, так звали заведующего лабораторией, попросил девушек выйти на работу как можно скорее, не дожидаясь срока, указанного в удостоверениях о распределении. Отпуск, мол, и потом можно взять, а сейчас рабочих рук не хватает. Наташа с Аленой без колебаний согласились, и со следующей недели в
табеле учета рабочего времени сотрудников лаборатории числилось уже не две фамилии, а четыре. О дальнейших событиях я, Леша, уже рассказывал. Алене приглянулся Саша, Наташе - я, будучи еще чистопородной колбасой. Секретом для всех нас, правда, оставался тот факт, что выписавшийся из психушки Макарыч, частенько захаживал в лабораторию, где свел деловое знакомство с Натальей. Она только однажды о его визите проговорилась. Сама тогда испугалась. На самом деле, Тычков (это пока я приобретал навыки выживания в новом теле) заходил в институт чуть ли не еженедельно. И дело не только в том, что ему нравилась Наташа, а еще и в том, что он выуживал из нее всю необходимую ему информацию. Так он узнал и про меня, и про наш уникальный эксперимент. Лев Макарович, как я уже говорил, никогда глупым не считался. Он жутко комплексовал из-за своей внешности, поэтому желание изменить ее было в нем столь велико, что он, казалось, согласится ради этого на все. Тогда-то и созрел в его голове хитроумный план. Что ж это получается, колбасе новое тело дать можно, а человеку - нет? Шалишь! Можно все. Но нужны подробные детали,
нужен верный помощник. Короче, завербовал он мою Наташку. Не знаю, чего Дед Мороз ей тогда наобещал, но она включилась в работу с полной отдачей. Записи, которые вел Николай и хранил в лабораторном сейфе, она, купив в комиссионке старенький фотоаппарат, незаметно пересняла и пленку отдала Тычкову. Реактивы и оборудование, необходимые для получения экстрактов, предоставляла коварному Макарычу, когда рабочий день в институте заканчивался. Все уже было готово у нашей парочки к проведению операции, оставалось лишь найти подходящее тело, как вдруг откуда ни возьмись на сцене появился забытый к тому времени Сайгак. Он каким-то образом отыскал новый Натальин адрес (она жила теперь в общежитии института) и явился к ней в таком виде, что девушка его еле узнала. Был он небрит, грязен и оборван, будто прятался последнее время в лесу. Говорил заикаясь, прихрамывал, видимо повредил ногу. И в третий раз Наталья его попыталась простить, но ничего у нее не вышло. Всколыхнувшаяся боль напомнила ей, что за человек такой - Сайгак, как он ее не раз предавал. А когда он рассказал ей, что убил человека, отвращение
настолько переполнило душу девушки, что ее желание отомстить за прошлые обиды пересилило добрый от природы характер. Итак, новое тело для Макарыча было найдено. Ну и что, что не труп. Это, как говорится, дело поправимое и значения не имеющее. Сайгак жил в Наташиной комнате. Она его отмыла, купила одежду на деньги, данные Тычковым, подлечила многочисленные раны и ссадины. Теперь оставалось заманить его в лабораторию, а дальше - дело техники. Подмешать в водку снотворное и... Тем более, что Макарыч своим умом привлекал Наташу все больше и больше, а внешнее уродство можно и ликвидировать. Сайгак для этого - наилучший вариант, тем более что красивее мужчины девушка до сих пор не встречала. Вообще, ум Тычкова и тело Сайгака - то, что надо для счастливой жизни. Тогда-то, Леша, и пошли у нас с Натальей размолвки. А я причину искал в себе, не догадывался, что за спиной моей творится поистине что-то ужасное! План Макарыча сработал. Душа Сайгака переселилась в мир иной, а тело обрело нового хозяина. От старого тела Тычкова тот избавился, как Наташа сказала, с помощью кислоты. Растворил, проще говоря, и смыл в
канализацию. Благо, лабораторное оборудование все это легко позволяет сделать. Макарычу, в отличие от меня, пришлось гораздо легче привыкать к новому облику. Ходить и говорить он уже умел. А новая внешность его теперь и от комплекса неполноценности избавила. Что ж - и красив, и умен. А напористости и изобретательности не занимать. Вот тогда-то и завязался у Макарыча с Натальей бурный роман. Планы Тычков строил наполеоновские. Решил в Москву перебираться, где работы его хорошо знали, а лично в глаза никто никогда якобы не видел. Вариант во всех отношениях удачный. К тому же, докторская готова, защитить - раз плюнуть. В министерстве своим человечком обзавестись - не проблема. Короче, отправился наш новоиспеченный красавец в столицу. Наташке обещал перетащить ее к себе, как только обустроится. Она не роптала, ждать и терпеть привыкла. Тем более что одиночество ей на время отсутствия Тычкова не грозило. Я-то очеловечился к тому времени полностью. А когда время придет, меня и кинуть можно через левое плечо. Наталья неотступно следила за успехами своего любимого, перезванивались они постоянно. Девушка уже,
можно сказать, на чемоданах сидела, готовая в любую минуту рвануть в Москву. Но надежды ее в одночасье рухнули, когда Лев Макарович во время очередного звонка сообщил ей, что едет директорствовать в родной институт. Наташа пыталась отговорить его, прозрачно намекала, чем может такой фокус обернуться, но наш злой гений стоял на своем. Мол, власть - она чудеса творит. Не боись, Наталья, все обстоятельства складываются в нашу пользу. Прорвемся. Николая сгноим, сам из института уйдет, а колбасу твою - по прямому ее назначению... Есть человек - есть проблема, нет человека - проблемы, как известно, нет. Вот тут-то Наташа испугалась по-настоящему. Понимать начала, кому доверилась. Да, поздно уже было...
        Глава двеннадцатая, доказывающая факт, что чем больше информации, тем труднее в ней разобраться; а также знаменующая начало неприятностей
        Настенные часы показывали без десяти четыре, когда Татьяна закончила пересказывать нам Натальину историю. За окном уже давно рассвело, но спать никому из нас не хотелось. - Неужели она тебе все это сама рассказала? И про Тычкова не побоялась? - Николай недоумевал. Я, честно говоря, тоже. Татьяна поставила на плиту только что наполненный из-под крана чайник и зажгла газ. - А кого ей бояться? Вас? Вы меня смешите! Скажи мне, Никола, кто поверит в эту историю? Милиция? Или, может, твое ненаглядное министерство? Ха! Это ж бред сумасшедшего! - Но мы..., - попытался встрять я, но Таня меня резко оборвала. - Что вы? Ну что вы сделаете? Обвините Тычкова перед лицом вашей идиотской общественности в том, что он присвоил новое тело? - Тань, подожди, - перебил жену Николай, - ведь много народу видело Макарыча до его чудесного преобразования. Фотографии, наконец, остались! Это же мистификация чистой воды! В конце концов, можно нового директора объявить самозванцем. Невооруженным глазом видно, что человек-то другой! - А мысли, научные работы, а связи, наконец, московские. Голос тот же? Почерк? Сейчас, милый
друг, некоторые умельцы так внешность менять умеют, что нечего вам ловить! - Хорошо, но отпечатки-то пальцев, их не сменишь! - Пусть. Ты думаешь, у вашего Макарыча приводы в милицию были? Кто знает, какие у него отпечатки?! - Подождите, подождите, - попытался я погасить этот взрыв эмоций, - у Макарыча-то, может, приводов и не было, а вот у Сайгака... Татьяна и Николай замолкли и с интересом уставились на меня. - Продолжай, Змей, мы тебя слушаем. - Сайгак у нас кто? Уголовник. В розыске был? Да, Наталья сама листовку видела. Ростов? Кстати... Человечек один нынче объявился... И тут я рассказал им о своей ночной встрече со Слоном. Они только головами кивать успевали. Произвел я тогда, Леша, впечатление. Потом молча пили чай с сушками. Думали каждый о своем. Точнее, об одном и том же, но каждый по-своему. Наконец, тишину нарушил спокойный голос Татьяны: - Значит так, мужики, информации - пруд-пруди. Надо вырабатывать план действий. Тебя, Сервелант, поздравляю отдельно. Интересно, ты в органах засвечен? - Вряд ли, - высказал предположение Коля, - если б засвеченным был, его бы еще в морге опознали. - Ты
прав. Слушай, Сервелант, а что если вам к делу твоего нового друга подключить? - Слона? Ты шутишь, Танечка! - я не хотел, точнее, боялся вмешивать уголовников. Не убивать же Макарыча, хоть и гад он тот еще. - Нет, Змей, не шучу. Я сейчас скажу, а вы решайте сами. Хорошо? - Хорошо, - наши с Николаем голоса прозвучали в унисон. Татьяна встала с табурета и подошла к окну. Заговорила она, стоя к нам спиной, видимо, что-то по ходу дела додумывая: - Тычков - труженик науки, если можно выразиться. Так? Так. Об этом знают все. Но в теле он сейчас живет криминальном. Об этом знают он сам, Наталья и мы с вами. Если знаем мы этот факт от Натальи, а она не дурочка, то, скорее всего, знает о нашем знании и Тычков. Тьфу, совсем заговорилась! Мне показалось, ребята, что Наташка вполне искренне свою душу передо мной наизнанку вывернула. Но будем отталкиваться от худшего. Как говорится, меньше надежды сначала - сильнее радость потом. О существовании какого-то Слона наша порочная парочка, если она таковой является, даже не догадывается. Так? Так. Значит, Слон - наш козырь. А козырем ходят в последнюю очередь. Поэтому,
никому ни слова. Сами пока забудьте. Я о своем предложении пока тоже вспоминать не буду, отменяется. Может, и так все получится. Чего раньше времени горячку пороть? Таня определенно что-то замыслила. Но линия ее была нам не ясна. Поди разбери, что там у женщин в голове. Антилогичные они, Алексей. Пойми их иной раз! Решили мы в ту ночь, что на работу выйдем спокойно. Ничего предпринимать не будем, посмотрим на поведение Макарыча. А там уж действовать начнем, если надобность возникнет. Может, сядет он в директорское кресло и успокоится. Забудет про обиды. Знаю я многих людей, которые из подлецов во вполне приличных граждан превращались, до верхушек власти добравшись. Иные, правда, еще подлее становились... Чего угодно ожидали мы, Леша, от Тычкова, но только не этого. Проведя воскресенье у Тани и Николая и оставшись ночевать у них же, я в понедельник утром перед работой решил заскочить домой - надо было побриться и переодеться. С Колей договариваться о встрече не стали, в лаборатории, мол, увидимся. В конце концов, не станет же Макарыч гадости чинить с первой минуты своего вступления в новую должность.
Ему, по нашим расчетам, сначала надо популярным стать в институте, уважаемым и любимым директором. Поэтому, казалось нам, что время на рекогносцировку, так сказать, еще есть. Как мы заблуждались, Алексей! Как же мы заблуждались! Когда я вошел в институт, сразу почувствовал что-то недоброе. У входа, рядом с вертушкой, на месте вахтера, которое обычно занимал Степан - сторож, комендант и дежурный в одном лице, сидел милиционер. Тут же прохаживался невзрачный гражданин в сером костюмчике, делая вид, что ничего не делает и все ему до фени дверцы. Сразу он мне не понравился. - Здрасьте, - бросил я дежурное приветствие и уже собирался толкнуть вертушку, но меня неожиданно тормознули, чего Степан себе никогда не позволял. - Пропуск предъявите, - сухо, но твердо произнес милиционер. - Пропуск? - удивился я. - Пропуск, пропуск, товарищ. - Да, сейчас, - я начал лихорадочно соображать, где у меня находится требуемый документ и вдруг с ужасом понял, что никогда у меня пропуска-то и не было. Никто ничего по этому поводу мне не говорил. Так, со Степаном познакомили, он меня в какой-то журнал записал и сказал, что
все в порядке, - ой... у меня его нет. - Где же он? Дома оставили? - Нет, у меня его вообще нет. Я там, в книге записан. - В книге? Нет у меня никакой книги. Послушайте, вы посетитель? - Нет, я работаю здесь, - отвечаю, - давно уже, почти полгода. - Хорошо, скажите фамилию. - Московский... Сервелант Николаевич, лаборатория прикладной геномеханики... -...младший научный сотрудник, - эти слова, которые я намеревался произнести сам, донеслись из-за моей спины. Я обернулся. Невзрачный гражданин, до этого равнодушно насвистывавший "Подмосковные вечера" стоял теперь в шаге от меня и укоризненно улыбался. Глаза его при этом оставались безучастными. - Что же вы, Сервелант Николаевич, без документиков на работу ходите, а? - Дак..., - растерялся я, - мне... это... не говорил никто про пропуск. Записали... в книгу и все. - И все? Интересненько получается. Полгода работаете и ходите просто так, значит, без документиков. А знаете ли вы, что работаете в закрытом учреждении? - Дак..., - я растерялся еще сильнее, - с меня не спрашивали. И не говорил никто... - Да, - обернулся невзрачный к милиционеру, - не говорил
ему никто! А сам он вчера родился. Надо с этим комендантом разобраться. Ты посмотри - пятого за сегодня отлавливаем! И все из одной лаборатории. А может, и нет такой лаборатории-то, а? Прикладной, говорите, киномеханики? Интересненько! Ладно, пропусти его. Потом разберемся с этими киномеханиками. Вот, думаю, гад какой! Вылез из пещеры на лыжах, еще и каламбурит. - Чего окаменели, гражданин Московский, идите. Пять минут, как рабочий день начался, - невзрачный снова посвистывал в уголке, говорил милиционер, - развели тут, понимаешь, бардак мадам Грицацуевой. Никакой трудовой, понимаешь, дисциплины, пропусков, понимаешь... До меня долго еще, пока я шел к лестнице, доносились раздраженные милицейские "понимешь". Откуда они взялись? Инициатива Макарыча? Кого ж еще?! Когда я открыл дверь лаборатории, мне показалось, что все наши вздрогнули и сразу как-то напряглись, но, увидев меня, выдохнули: - А, это ты? Привет. Как тебе новая система? - поморщился Саня. - Да уж, наворотили. - И я говорю. Я пригляделся. Наши делали вид, что сосредоточенно заняты каждый своим делом, однако, никто, на самом деле, не
работал. Так, перекладывали из одной стопки в другую бумажки, переставляли пузырьки и пробирки. Как будто все чего-то ждали. Я прошел к своему столу, уселся на крутящийся табурет и выдохнул: - Ну что, друзья-товарищи, когда пропуска делать будем? - Когда скажут, - не оборачиваясь ответил Николай, - велели ждать. - Кто велел? - Угадай до трех раз. - Новый директор? - Сейчас! Будет он такой ерундой заниматься. Начальник сектора заходил. Сказал, что позвонят из отдела кадров, велел никуда не выходить, ждать на месте. - Чем заниматься будем? - Вы? Не знаю. Я в отпуске с сегодняшнего дня, с приказом уже ознакомлен, - Николай, наконец, повернулся ко мне, - так-то, Сервелант, то ли еще будет! - В отпуске? - В отпуске, в отпуске. Но я уже ничему не удивляюсь. - Макарыч не вызывал? - Нет. И не вызовет. - Почему? - Да потому, что в отпуске я, балда! Неужели не понятно? - Николай не выдержал, сорвался, но потом успокоился, - Извини, нервы ни к черту. Все смотрели на Колю молча и испуганно. - Ну, чего смотрите? Не знаю я, что делать! Ждите особых распоряжений. А от меня отстаньте! - Слушай, - говорю, - Николай,
прекрати, а? Все и так на взводе. Мы с тобой, чего ты на нас накинулся? Хочешь, всей лабораторией в отпуск уйдем? - Кто ж вас отпустит? Нет, Змей, я, кажется, понимать начинаю, зачем он это делает, - Николай наконец-то заговорил спокойно, - я ему не по зубам, так он вас вербовать начнет, а когда я из отпуска выйду, мне такую обструкцию устроит, что... - Что? - Что мало не покажется, вот что... Ты б, Сервелант, прямо сегодня заявление об уходе написал. Нехорошее у меня предчувствие. Сожрет он тебя, извини за каламбур. - Коля, - заговорил Саша, - ну что ты несешь? Ну кто нас завербует? Макарыч? Хрен на него! Неужели ты думаешь, что мы тебя кинем? Николай грустно улыбнулся: - Не думаю, Саня, не думаю... Знаю. - Чего? - Знаю, говорю, что кинете! Не по своей, разумеется, воле. Ты ж не ребенок! Понимаешь, что у каждого слабое место есть, вот он по этому месту-то... - Ну, какое у меня слабое место? - У тебя? Аленка, а у Аленки - ты. Личные отношения на работе не приветствуются. Сервелант тот вообще - колбаса бывшая. Макарыч если не знает, то догадывается. Одна Наталья у нас неуязвимая. Правда, Наташ? -
Николай неожиданно рассмеялся и подмигнул Наталье. Та опустила глаза и покраснела. Не знаю, чем бы закончился этот тяжелый разговор, но тут неожиданно зазвонил телефон. Я взял трубку. Все напряглись. - Меня к директору вызывают, - обалдев, пояснил я. - Тебя? - похоже, никто не поверил. Не верил я и сам. До тех пор, пока не оказался в кабинете с красной ковровой дорожке, упирающейся в широкий дубовый стол, за которым еще три дня назад сидел всеми нами любимый старенький академик, а теперь мне навстречу поднялся тот, кого я впервые увидев окрестил Дедом Морозом. Сейчас сходство с добрым сказочным волшебником улетучилось полностью. Кого же он мне напоминает? Вспомнил!
        Глава тринадцатая, раскрывающая гнусно-гениальные намерения Льва Макаровича Тычкова, которые ставят Сервеланта перед нелегким выбором
        И как было не вспомнить?! Ты, Леша, смотрел, надеюсь "Человека-амфибию"? Помнишь там отвратительного такого персонажа - дона Педро, который мучил бедную Гутиеру, кажется так ее звали, и всячески досаждал Ихтиандру, которого заставлял рыбу ловить. Нет, вру, не рыбу! Жемчуг ему со дна вытаскивать! Рыбу-то любой дурак сможет. Так вот, переименовал я мысленно Деда Мороза в дона Педро. Если в первом, Леша, можно хорошее найти, если порыться, то во втором - ни на йоту этого нет. Подлец подлецом, даром, что симпатичный на вид. И усики такие же педерастические, как сейчас говорят. Тогда, правда, таких слов у употреблении не было. Встал он, значит, из-за стола мне навстречу с радушной улыбкой и руку протянул: - Зравствуйте, уважаемый Сервелант Николаевич! Здравствуйте, дорогой, - а сам на кнопку селектора жмет и туда, в говорящий ящик обращается, - Зиночка, нам два кофе, пожалуйста. С сахаром и лимоном. Вы, Сервелант Николаевич, кофе пьете? - Пью, - отвечаю, - только без лимона. Со сливками предпочитаю. Он тут же в селектор: - Зина, один без лимона. Со сливками. - Хо-го-хо, - пробурчал в ответ аппарат. А
дон Педро уже ко мне обращается: - Присаживайтесь, Сервелант Николаевич, разговор нам долгий предстоит. У меня к вам, Сервелант Николаевич, предложение деловое, от которого, я полагаю, вы не сможете отказаться, - и хитро так, исподлобья на меня поглядывает, жучара. Я присел на краешек стула, размышляю про себя, что за такое предложение деловое? Обратно в колбасу? Ну, думаю, люди! Полагают, Леша, что есть такие вещи, от которых отказаться нет возможности. Педро продолжает: - Вы, Сервелант Николаевич, должно быть, удивляетесь, что я вас к себе пригласил, а не Николая Ивановича? Ничего удивительного, однако, в моем приглашении нет. У Чудова последний год очень напряженным был, ему отдохнуть следует, развеяться. Ведь медового месяца у них с Татьяной Александровной, кажется, не было еще? - Нет, но они ведь официально не... - Знаю, знаю, дорогой мой Сервелант Николаевич, что не расписаны. Но это дело незначительное и легкопоправимое. Другое дело, что Татьяна, понимаете ли, Александровна сейчас уже не дочь директора, поэтому законный вопрос возникает, нужно ли теперь Николаю Ивановичу на ней жениться? Как
полагаете? Впрочем, это не важно. Их это вопросик, только их. Правда, Николай Се... Простите, Сервелант Николаевич. Я вас, впрочем, по другому вопросу пригласил. В кабинет вошла секретарша, неся на подносе две чашечки, ложечки, кофейник, молочник, блюдце с дольками лимона и сахарницу. - Спасибо, Зиночка, вы свободны. Ну что, Сервелант Николаевич, сами за собой поухаживаем, чай не в колбасном цехе деланные? - и засмеялся гнусно. Фу, Леша, мне аж противно стало от этого смеха, но сдержался я. Дипломатия - штука тонкая, тончее твоего востока. - Не в колбасном, - говорю, - Лев Макарыч, поухаживаем. М-м-м, ничивешный у вас кофе! - А то, - довольно отвечает, - бразильский, самый, что ни на есть растворимый. Новые технологии! Против них, Сервелант Николаевич, лучше не сопротивляться, так ведь? Кстати, о цехе вышеупомянутом. Я вот слышал, что из любой колбасы человека можно сделать, и ни где-нибудь, а в нашем институте! И смотрит на меня пронзительно. Но я маху не дал. - На что, - отвечаю, - нынешняя наука только ни способна. Вон, космонавты туда-сюда просторы вселенной бороздят. А сто лет назад мог ли
кто-нибудь о том же телевизоре мечтать?! - Да, Сервелант Николаевич, да, дорогой вы мой, наука вперед идет семимильными шагами. Кстати, давайте к делу перейдем. Помните, я вам о предложении говорил? Есть у меня задумочка интересная..., - Тычков встал из-за стола и начал прохаживаться по кабинету, - А интересна она, задумочка эта, тем, что решает сразу несколько проблем. Про реинкарнацию что-нибудь слышали? - Это про переселение душ? У индусов в религии? - спрашиваю. - Да, Сервелант Николаевич, именно, как вы верно заметили, про переселение... Сколько у нас в стране умнейших людей каждый год умирает, какую невосполнимую потерю наш великий народ переживает. Вы представляете, сколько всего мог бы полезного Иван Павлов для народа придумать, не умри он так рано? А Александр Попов? Да, мало ли их, кто мог бы бессмертным по полному праву быть, а не только на словах и в мыслях благодарных потомков! Я слушал и никак понять не мог, куда он клонит. Тычков, между тем, продолжал: - С другой стороны, сколько у нас, Сервелант Николаевич, никчемных людишек по тюрьмам и лагерям сидит. Тело здоровое, а в голове, в
лучшем случае, ветер. Вместо того, чтобы работать на благо государства, грабят, убивают, насилуют. А мы с вами должны их еще и содержать за свой счет. Ну что они для страны делают? Кирзовые сапоги шьют, рукавицы, лес валят? Лес, мой дорогой, должны машины валить. А кирзовых сапог на складах еще на три поколения вперед хватит... Вот и думаю я... - Совместить прекрасное с полезным, - ляпнул я невпопад и понял, что сморозил глупость. Дон Педро резко на каблуке ко мне повернулся и положил руку на плечо. - Вы почти правы, уважаемый Сервелант Николаич, почти правы. Как вы думаете, в наших ли силах в здоровые тела никчемных людишек, отбывающих в местах не столь отдаленных, умы великие вселить, продлив тем самым жизнь нужных государству людей? Способны ли мы такую задачу осуществить? Возможно ли это в принципе? - Ничего невозможного нет, Лев Макарыч, - отвечаю, - вопрос в другом. - В чем же, дорогой мой Сервелант Николаевич? - В этике, - говорю, - кто ж из нормальных людей добровольно свое тело для эксперимента предоставит? И кто ж из настоящих ученых такие эксперименты проводить станет по доброй-то воле? Дон
Педро улыбнулся на мою реплику: - Эх, Сервелант Николаевич, Сервелант Николаевич дорогой... Кто ж спрашивать-то будет, а? Ну посудите сами, зачем нам кого-то упрашивать или вербовать, когда на то специальные уполномоченные органы имеются. Уговоры - не наша с вами забота, понимаете? - Понимаю, - говорю, - но позвольте узнать, Лев Макарыч, при чем тут я. Вы, по-моему, сами вполне справитесь с реализацией ваших идей. Я так думаю, что вполне у вас получится. - Что верно, то верно. Но мне, понимаете ли, союзники нужны и сподвижники, кто в задумываемое нами дело будет верить свято. А я, учитывая ваше прошлое, думаю, что такой сподвижник мною уже найден, не так ли? - Какое, - делаю удивленный вид, - мое прошлое? Обычное прошлое, как у всех. Детство, отрочество, юность, как Максим Горький говорил. - Э-э, нет, Сервелант Николаевич, - и смотрит на меня хитро, - не скажите. Горький тут ни при чем. Я ж все знаю, сам я такой же, как и вы. И если вы думаете, что сержусь я на вас за то нелепое недоразумение, что год назад вышло, то глубоко заблуждаетесь. Если б не вы, дорогой мой Сервелант Николаевич, влачил бы я
свое жалкое существование завлаба-неудачника, спивался бы потихонечку и окончил свою жизнь под каким-нибудь грязным забором. Так что, наоборот, спасибо вам огромное. Обиды и зла я на вас не держу. И на Николая Ивановича тоже, знаю, что человек он слишком порядочный... В этом-то и беда... - Это в чем, Лев Макарыч, беда, - не понял я, - в порядочности? - В ней, дорогой мой, именно в ней. Поэтому сейчас здесь вы сидите, а он в отпуск отправляется, из которого, я надеюсь, он в наш с вами институт уже не вернется. - То есть как, - переспрашиваю, - не вернется? - А так. С его-то мозгами, да с тестем-академиком он не пропадет. Вы не беспокойтесь за Николая Ивановича. Я, надеюсь, вы примете мое предложение? - Уж не лабораторию ли вы мне отдать хотите? - начал понимать я, к чему он клонит. - Именно лабораторию, дорогой мой Сервелант Николаевич, именно лабораторию. И целый сектор, коль пожелаете. А если переживаете, что научной степени у вас никакой, то не стоит беспокоится. У меня такие связи, что через месяц вы кандидатом наук станете, через пару лет - доктором. Ну, как? Я, хоть и ожидал такого поворота в
последние минуты нашего разговора, все равно паршиво себя почувствовал. Виду, правда, не подал. - Можно мне подумать, Лев Макарович? - спрашиваю, - Сами понимаете, вопрос серьезный. Надо поразмыслить. - Поразмыслите, Сервелант Николаевич. Конечно, поразмыслите. Я вас не тороплю. До пятницы, надеюсь, определитесь? Идите, дорогой мой, думайте. Но помните, что не только колбасу в человека превратить возможно. Наоборот-то, милый мой Сервелант Николаевич, гораздо легче... А вы думайте пока, думайте... Я вышел из кабинета и уселся на стул в приемной. - Что с вами, товарищ Московский, - испуганно посмотрела на меня Зина, - сердце? Валидол будете? - Давай, - отвечаю, - Зинаида, свой валидол. Сколько таблеток составит смертельную дозу, не знаешь? - Типун вам на язык, Сервелант Николаевич! Сплюньте! - Как скажешь, Зинаида. Сплюну. Обязательно сплюну, - с этими словами я поднялся и побрел и побрел в лабораторию. Дверь оказалась закрытой на ключ. Между ней и косяком я увидел воткнутый листок. Вытащив адресованную мне записку, прочитал: "Сервелант, дуй в отдел кадров за пропуском. Мы уже там". Пошел, а сам думаю,
как же теперь в глаза-то Николаю смотреть буду. Прав Тычков. Сделал он мне предложение, от которого не могу я отказаться. Могу, конечно, но тогда жизнь моя, в лучшем случае, в ад кромешный превратится. Как бы хорошо я себя не чувствовал раньше, когда жил в колбасной оболочке, назад возвращаться не хотелось. А за Макарычем кто-то стоит, иначе не вел бы он себя так самоуверенно. Нет, блеф здесь вряд ли возможен. Не за карточным столом. А идейка-то какова, а? Это ж надо - из уголовников академиков лепить! На такое безумие только воспаленный мозг способен. Не зря его в психушку упекли... Зря только выпустили... Да, с такими мыслями в ЦК самое место - среди простых людей таким "гениям" не место. И ведь как все устроено-то, а? Не подкопаться. Обвинишь его в присвоении чужого тела, ну и что? Выкрутится легко - скажет, что первый эксперимент на себе провел, испытал, так сказать, методику. Убедительно? Убедительно! Вот тебе, Леша, и наглядный пример превращения отдельно взятой обезьяны в отдельно взятого человека. Эволюция, блин. Будь эта наука проклята вместе с Дарвином и Тычковым! Хотя, Дарвин тут, наверное,
ни при чем...
        Глава четырнадцатая, в которой на смену напряжению приходит смущение, а судьба берет Сервеланта нежно за руку и ведет туда, куда он прежде и не собирался
        В отделе кадров своих я не застал, сказали, что минут пять как ушли. Пропуск сляпали быстро - моя запасная фотокарточка у них в деле имелась. Выйдя из кабинета, я собирался вернуться в лабораторию, но, посмотрев на часы, решил, что скоро обеденный перерыв и двинул прямиком в столовую. Все наши кроме Николая уже сидели за столиком, с аппетитом поглощая фирменное блюдо Семеныча, нашего повара - суп-пюре из потрохов. Я взглянул на меню и заказал себе комплекс Љ 2, в котором кроме вышеуказанного деликатеса значились "Салат свежий (квашеная капуста, морковь, изюм)", "Плов по-таджикси (рис, чернослив, свинина нежирная)" и "Компот из сухофруктов (яблоки, чернослив, изюм)". Вот бы удивились таджики, зайдя на обед в нашу столовую! Плов со свининой - это что-то, стоит попробовать! Хотя, что с Семеныча взять, хохол как хохол. Удивительно, что в компоте сала нет. Саня махнул мне рукой, и я направился к их столику. - Приятного аппетита, - пожелал я. - Тебя туда же. Чего там у начальства? - Саша, да и девушки перестали жевать и уставились на меня. - А Николай где? - Домой пошел. В отпуск отправили, слышал ведь.
Ты, Сервелант, не молчи, рассказывай. Два часа не было, мы уж беспокоиться начали. - А чего рассказывать? Предложение сделал... - Замуж позвал? - Саша, наверное, решил, что сказал хохму, но никто почему-то не засмеялся. - Замуж, - отвечаю, - я согласился. Завтра отплываю. - Куда? - не поняла Алена. - Куда? - переспросил я ее же тоном, - Туда! В свадебное путешествие. А если серьезно, то дела наши хреновенькие. - Что-нибудь случилось? - в голосе Натальи я почувствовал беспокойство. Странно, ей-то чего. Уж кто-кто, а она-то крепко сидит. - Нет. Пожурили немножко их величество. Сказали, что выбор у меня есть - или пан, или пропал. - Ты, Змей, выражайся поточнее. Мы нервные, шуток не понимаем, - Саша в раздражении бросил ложку на стол. На нас начали смотреть. - Поточнее хочешь? Хорошо. Мне Тычков до пятницы срок дал подумать - или я соглашаюсь на завлаба, или меня обратно в колбасу... Уволиться нельзя, тогда точно на колбасу... Про колбасу, кажется, никто не расслышал. - Тебя в завлабы? - Тебя? Я понял, что спокойно мне не поесть. - А что, не согласны? Чем вам моя кандидатура не подходит, а? Или я глупее
вас? - Да нет, - Саша опустил глаза, - не глупее, но все-таки... - Что все-таки? - Да как-то... А я? То есть, а Николая куда? - Хрен его знает?! Ладно, успокойтесь. Не собираюсь я никаким завлабом быть. Но и Николаю здесь Тычков работать не даст. Это я вам точно говорю. Ну что, коллеги, - говорю, - делать будем? Неплохо бы вечерком после работы собраться, обсудить что к чему. Вы как? Все молчали, словно воды в рот набрав. - Ну что ж. Нет, так нет. Вы кушайте тут, обедайте, а я пойду поработаю. Отпускаете? Саша покраснел. - Извини, Сервелант. Нам с Аленой сегодня некогда. Мы идем родителей ее встречать. Приезжают... Ну, в общем... Может, завтра? - Мне все равно, друзья мои, товарищи. Как скажете, - я, не доев "таджикского плова" встал из-за стола, - Приятного еще раз вам аппетита. Испугались, товарищи верные, в штаны наделали. Ох, Леша, и противно же! Но понять можно. Войдя в лабораторию, я первым делом направился к телефону. Надо позвонить Николаю, договориться о встрече. - Алло, - ответил из трубки спокойный Колин голос. - Коль, это я. Ты как? - Нормально. Решили с Танькой в Сочи на пару недель
смотаться, раз уж возможность появилась. У тебя что? - Не по телефону, ладно? Может, вечерком ко мне заглянешь? - Может и загляну. А надо? - Надо, Николай. - Тогда без вопросов. Ну что, до вечера? - До вечера, - я положил трубку на аппарат. Сегодня было уже не до работы, но надо ж чем-то себя занять! Из института до конца рабочего дня теперь не выйдешь - церберы не выпустят. А лишние проблемы сейчас не нужны. Что же сделать такого полезного? В лабораторию вошла Наталья. Она уселась напротив меня и, положив подбородок на руки, уставилась мне в глаза. - Не кажется ли тебе, дорогой, что назрела необходимость поговорить? - О чем? - честно говоря, я не понимал, в чем это назрела необходимость. Хоть убей, не понимал. - А тебе Татьяна ничего не рассказывала? - Рассказывала. Ну и что? - Ты, наверное, теперь меня совсем не уважаешь? Но, понимаешь... - Понимаю, - оборвал я Наталью, - Незачем себя в чем-то винить. Во-первых, что сделано - то сделано. Во-вторых, любовь. Что ж, понимаю. Тут мы над собою не властны. В-третьих... Я замолчал. А что, собственно, в-третьих? Разве первого со вторым мало? Не комплекс,
ведь, Љ 2 с компотом. А, что там! - В общем, не о чем нам с тобою говорить, Наталья. Я тебя ни в чем не виню. Понимаю. Ты-то что теперь собираешься делать со всем этим? - Не знаю, Змей, - Наташа потерла переносицу указательным пальцем, - в такое дерьмо сама себя окунула, что теперь не представляю что делать, как жить... Дура, одним словом, набитая. Кто ж знал, что он обратно сюда припрется... Какая, к черту, любовь?! Ты на меня, правда, не обижаешься? - Да ладно, перестань. Оба мы хороши. Николая жалко. Тычков сказал, что его... А, ну да, я ж говорил. Вот, блин, ситуевина. Слушай, Наталья, - меня вдруг осенила интересная мысль, - а у тебя ростовского адреса родителей Сайгака не осталось? - Нет, а зачем тебе? - Наташа глянула на меня удивленно. - Да так, идейка. - Шантажнуть хотел? Нет, Большой Змей, дохлый номер. Ты с этим делом даже к Тычкову не суйся. У него сам министр в батьках. Лева мне еще по телефону говорил, что с сыном министра подружился, в доме у них ужинает раз в неделю. Так что лучше со своими дешевыми трюками не лезь. Сожрут. Это система, Сервелант, а против системы только противоситему
поставить можно. Винтики, как мы с тобою, просто без резьбы останутся. Интересно, думаю, она говорит. Системы, противосистемы... Надо запомнить, вдруг пригодится когда-нибудь, а сам отвечаю: - Ты права, против системы с ломом не попрешь. Придется, видимо, смириться. Как ты думаешь, Николай меня поймет, если я его место займу? - Поймет. Он человек далеко не глупый. Ты поговори только с ним предварительно. И Саши остерегайся. Слышал, как он твое известие принял? - С Колей поговорю. А Саня... Кстати, а где они с Аленкой? - Так сказали ж тебе. Родители Аленины приезжают, встретить надо. - Рискуют. - А что делать? Сейчас все рискуют. Без риска, Сервелант, жизнь скучна. Тебе ли этого не знать, Большой Змей? Или ты уже не индеец?! Я не ответил и разговор наш прекратился сам собою. Еле дотерпев до конца рабочего дня, я вырвался из склепа, которым мне казалась теперь родная лаборатория и, быстро сбежав по центральной лестнице, оказался в вестибюле перед вертушкой. Невзрачного не было. Милиционер запивал бутерброд с колбасой чаем, налитым в граненый стакан. Меня чуть не стошнило. Да, я совсем забыл тебе
сказать, Леша, что колбасу есть до сих пор не могу. Боже упаси, не вегетарианец я нисколечко, но ведь вы, люди, тоже себе подобными не питаетесь. Выродков всяких, каннибалов, поминать не будем. Сам знаешь, в семье не без урода. На милиционере остановились? Ага. Подмигнул он мне и улыбнулся, вспомнил. - До свидания, - говорит, - Сервелант Николаевич. - Всего доброго, - отвечаю. И на улицу. Дорогу перешел, собрался сворачивать к дому своему, тут меня сзади за локоток кто-то - хвать. - Испугался?! - Н-ну, Коля, елки палки, - узнал я папашу по голосу, - ты в своем уме?! - Прости. Так, настроение хорошее. - С чего оно у тебя хорошее-то? - Да ни с чего, а просто. Отпуск, Змей, штука замечательная. Слушай, а пойдем пивка по кружану-другому хлопнем? Я тут забегаловку рядышком знаю, когда здесь жил - постоянным клиентом считался. Каждые две недели заходил - после аванса и в получку. Там лещик вяленый - пальчики оближешь! - А чего не пойти, коль угощаешь? Пойдем. По дороге я пересказал Николаю наш утренний разговор с Тычковым. Он, слушая меня, сопел задумчиво, откашливался, а когда я рассказ закончил, вдруг
рассмеялся. - Так это ж здорово, Змей! Я и не ожидал такого крена в левую сторону. Соглашайся, даже не вздумай отказываться! Мы его с поличным возьмем. - Нет, - отвечаю, - Коля. Не взять нам его с поличным. У него сам министр в батьках. - А ты откуда знаешь? - Наташка сказала. Она, похоже, сама в трансе. Боится. Говорит, что против системы не пойдешь. А Макарыч теперь в системе. Понимаешь, о чем я? - Да брось ты, Сервелант! Он в такой же системе, как и мы с тобой, то есть, мягко говоря, в заднице. Только мы в народной, грубо говоря, а он в государственной. Но разницы никакой. У нас народ и партия - что? Правильно, едины. Министр, елки зеленые! Тоже мне, шишка! Если б он под КГБ сидел - другое дело. А министр, тьфу. Завтра на его место другой сядет, и останется наш Сайгак-попрыгунчик не за дубовым столом, а по ним. А за меня не переживай, даже если и не выйдет у нас ничего. Двушка есть? - Сейчас гляну, - я выгреб из кармана горсть мелочи, - ага, даже две. Держи обе. - Домой звякну, подождешь? - Звони. Я достал сигарету и хотел закурить. Черт, спички в халате забыл. Пока прикуривал у прохожего, Николай
уже вышел из телефонной будки. - Слушай, дружище, поехали к нам? В пивняк еще успеем сходить. Танька говорит, что подруга зашла, она давно вас хотела познакомить. Ну, так как? - Что за подруга? - спрашиваю. - Поехали, - а сам меня уже за рукав к остановке тянет, - увидишь. Тебе понравится. Ты ж у нас теперь одинокий? С Наташкой-то, как я понимаю, кранты? - Похоже, что кранты. Увяли розы, не успев засохнуть. - О, да ты у нас поэт! Класс! Ты перед Машкой повыпендривайся, она девка кичевая! - Как скажешь, папочка. - Ох, и нудный ты у нас, Сервелант Николаевич. Выше нос, сырокопченый! Дверь открыла Маринка, вернувшаяся с дедовой дачи. - Ура! Змей пришел! - девочка тотчас повисла у меня на шее. В прихожую вышли Таня с подругой. И вот тут-то, Леша, я чуть дара речи не лишился. Маринка все еще болталась у меня на шее, а я начал лепетать что-то нелепое и несуразное, заикаясь и глупо, должно быть, улыбаясь. Хорошо, что в зеркало себя не видел. - Здравствуй, Сервелант. Знакомься - Мария, моя подруга, - Татьяна выдержала хороший тон, который я тут же нарушил. - А... Сервелант... Да. Здравствуйте... э-э-э...
Мария, сколько лет, сколько зим! Рад... Приятно удивлен... э-э-э... давно мечтал с вами познакомиться... то есть... встретиться... то есть... - Вы что, знакомы? - Татьяна с Николаем уставились на Марию, но та только удивленно пожала плечами. - Нет... то есть... да, - волнение охватывало меня все сильнее, - в общем... почти... как бы вам сказать-то... Мы виделись на дне рождения... - Чьем? - Моем... Тут все вперили удивленные глаза уже в меня. Я совсем засмущался и даже покраснел... Вот так, Леша, нежданно-негаданно, вопреки собственному неверию, я и встретился с Марией Станиславовной. Помнишь, я тебе рассказывал про женщину с нежными руками, товароведа из гастронома? Она, эта богиня, эта нимфа хрустальных прилавков, красивая до безобразия и обольстительная до одурения, стояла передо мною в прихожей Татьяниной квартиры. С судьбой, Лешенька, можешь в прятки играть, можешь в жмурки, все равно никуда ты от нее не денешься. Раньше или позже, но исполнится то, что на роду у тебя написано. И если ты человек достойный, обязательно фортуна тебе улыбнется, поверь мне, колбасе старой и умудренной жизненным
опытом. Но коль решил ты подобно гадливой кошке испражняться на чужие коврики, жди, что и на твой коврик кто-нибудь нассыт, в лучшем случае. Обязательно такое случится, не сомневайся даже. Естественно, Мария Станиславовна меня не узнала, а когда я про день рождения сказал, так и вовсе как на сумасшедшего посмотрела. - Вы, - говорит, - Сервелант, меня ни с кем не путаете? А с кем я могу собственную мечту, Леша, спутать? Но не скажешь ведь так сразу, прямо в лоб, что я тогда, когда встретил ее впервые, еще колбасою был. Зачем сразу о себе дурное мнение складывать у симпатичных и нужных окружающих. - Возможно, - отвечаю, - хотя... вряд ли. Уж больно ваша внешность запоминающаяся. - Да, - в наш диалог, спасая мое положение, осторожно вмешалась Татьяна, - Машенька у нас красавица. Ее спутать с кем-нибудь трудно... Ну что, мужики, так и будете в прихожей стоять? Николай встрепенулся: - Действительно, чего мы тут встали? Танюха, у нас на ужин что? - Курвочка с брусничкой. - М-м-м, Сервелант, ты как? - С брусничкой? - делаю вид, что переспрашиваю, а у самого уже слюни ниже подбородка, - С брусничкой - это
хорошо. Курица и впрямь удалась на славу. Всю жизнь, Леша, завидую людям, которые готовить умеют. Моих-то кулинарных способностей больше чем на глазунью с помидорами никогда не хватало. Но это ведь не самая большая беда в жизни, правда? - Сервелант, - Мария на меня заинтересованно смотрит, - имя у вас интересное. Я раньше такого не слышала. Вы - русский? - Да вроде того, - отвечаю, - по паспорту. А на самом деле - поди его разбери. У меня знакомая семья есть: он - еврей чистопродный, она - татарка, а дети - русские. Русские - это ведь не национальность, а прилагательное, как сказал кто-то из известных, не помню, к сожалению, кто. Все рассмеялись, обстановка сразу разрядилась. Тучка недоверия, висевшая между мною и Марией, сразу куда-то бесследно улетела. - Как вас уменьшительно-ласкательно зовут? А то Сервелант - уж очень официально. - Не знаю про уменьшительность и ласкательность, - пожал я плечами, - а с детства еще Большим Змеем называют, или просто Змеем. От того, наверное, что на индейца похож. - Похож, Змей, похож, - хихикнул Николай, - вылитый Чингачгук! - А мне можно вас так называть? -
спрашивает Мария. - Конечно, - отвечаю, - буду только рад. - А меня Машей зовите, хорошо? - Хорошо, Маша... А вы замужем? Николай посмотрел на меня с укоризной, потом повернулся к Маше. - Точно, индеец. Ты, Мария, на него не обижайся. Он у нас такой, прямой как стрела. А она, смотрю, и не обижается. Сидит и трясется в хохоте беззвучном. - Н-н-нет... Я и н-н-не обижаюсь. Нет, Змей, я не замужем. Не берет никто. Один взял, так сбежал через полгода. - А чего так? - Ничего, характерами не сошлись. Я не жалею. А вы, Сервелант, всегда такой открытый с малознакомыми? - То есть? - не понял я вопроса. - Ну, всегда так прямо в лоб спрашиваете? - А что тут такого? - Не знаю, ничего в общем-то, наверное. Просто непривычно как-то. Обычно все наводящие вопросы задают, ходят вокруг да около, считают, что нормы приличия соблюдать следует. А вам, похоже, все эти нормы до лампочки. - Это точно, - отвечаю, - до лампочки. Не все конечно... Маш, вы знаете, я не хочу казаться умнее, чем есть на самом деле, культурнее, образованнее. Я такой, как есть, нравится вам это или нет. Я ж не заставляю с собой общаться. Колхоз -
дело добровольное, как говорил Дзержинский, перезаряжая маузер. А то, что вы мне нравитесь, это мое личное. Маша снова засмеялась. - И меня, значит, не спросите? - О чем? О том, что можете ли вы мне нравится без вашего разрешения? - Ну, хотя бы... - А чего спрашивать? Разве этот ваш вопрос что-то изменит? Ответите, что нельзя, так я втихушку о вас, Маша, думать буду. Сколько бы вы не сопротивлялись. Николай с Татьяной весело наблюдали за нашим диалогом Наконец, Татьяна не выдержала: - Ребята, ну хватит вам в вопросы этики углубляться! Давайте лучше вина выпьем. Николай, наполняй фужеры. Когда мускат заиграл в хрустале теплым янтарным светом, Николай произнес тост: - В одном кавказском княжестве выбирали женихов княжеской дочери. Вызвалось трое джигитов. Все как на подбор - высокие, красивые, сильные. Но рука княжны вместе с солидным приданым должна достаться только одному - самому-самому. Остальным - смерть. Первое состязание - скачки. Двое пришли к финишу - кони голова в голову, третий чуть-чуть отстал. "В Арагву", - приказала жестокая княжна. Беднягу бросили с высокого обрыва в реку. Второе
состязание - рукопашная схватка. Долго боролись женихи, наконец, один одержал верх. "В Арагву", - повелела вновь бессердечная княжеская дочь. Настало время последнего испытания. Княжна загадывала загадки, а жених должен был их отгадывать. Первую загадала - отгадал, вторую - отгадал, третью, четвертую, пятую... Все отгадывает. Наконец, у девушки в запасе загадок не осталось. "В Арагву", - приказала она. "За что?" - взмолился несчастный джигит. "А, за компанию!" - ответила жестокосердная. Так давайте же выпьем за нашу компанию! Зазвенел хрусталь сталкиваемых друг с другом бокалов. Выпили. Мгновение молчали, наслаждались вкусом. - Слушай, Николай, классный тост! Сам придумал? - Татьяна взяла мужа за руку. - Что ты, Танюха! Я на такие подвиги даже ради тебя не готов. Слышал от кого-то, не помню, правда, от кого. Но звучит красиво, правда? И в тему. - Это точно! - поддержала Николая Маша, - Жестокосердная княжна, стало быть, я? Так, Коля? - Что ты, Маш! Нельзя же тосты буквально воспринимать, - было видно, что Коля делано обиделся. - Да нет, ничего, - произнесла Маша задумчиво, - просто я, наверное, такая
и есть. Скольких вот так, за компанию... А, хрен с ними, правда? - Машенька, все что не делается, все к лучшему, - Таня тепло обняла подругу, - Жизнь-то еще не кончилась. Вон, на Змея посмотри. Пялится на тебя, сейчас глаза на тарелку выпадут. - Я... чего, - засмущался я, - я... это... - Сервелант, не обращайте на меня внимание, - улыбнулась мне Маша, - вино мне противопоказано. Как выпью, так тосковать начинаю. Модная, между прочим, в прошлом веке болезнь была. Меланхолия. Слышали? - Ну вот, - теперь уже делано вздохнул я, - так хорошо начинали, а теперь на модную болезнь переключились. Вы тут пока потоскуйте, я пойду с Маринкой пообщаюсь. Я встал из-за стола и вышел из кухни. Марина кормила рыбок, но стоило мне появиться, она мигом бросила свое занятие и бросилась ко мне на шею. - А я уж думала, что ты не зайдешь. Вы, взрослые, как только соберетесь вместе, о детях сразу забываете. Вот объясни мне, почему? - Марина, - улыбнулся я, - ну какой же я взрослый, я ж младше тебя?! - То-то и оно, а по повадкам - взрослее некуда. Ты чего к нам так давно не заходил? - Я заходил... Просто тебя не было. Как на
даче? - Нормально. Дед только расстраивается. Его на пенсию выгнали, жалко. Он же еще вон какой! - Это точно, жалко. Но дед твой не пропадет, не беспокойся за него. - Змей, а ведь, правда, что дядю Колю с работы не выгонят? Я слышала, как мама по телефону говорила с бабушкой. - Нет, Мариночка, что ты! Без дяди Коли институту делать нечего. Он там самый по науке главный. Не выгонят, конечно. Вы когда на юг едете? - Завтра. Поехали с нами! - Я бы с радостью, но мне на работу надо, - вздохнул я. Что там, в институте этом долбанном еще будет? Подумать страшно. Маринка неожиданно перевела тему: - Змей! - А? - Женись на тете Маше, а? Она у нас хорошая, несчастная только. Я удивленно посмотрел на девочку: - С чего бы это? - Ну, просто... Мама говорит, что в личной жизни у нее не провал, потому что в торговле работает. Там одни жулики и подхалимы. Только ты не думай, тетя Маша не такая! - Вот сводница! - говорю. - Ну и что. Бабушка говорит, что все женщины - сводницы. И ничего плохого в этом нет. Ну, так женишься? - А чего не жениться? - отвечаю, - Женюсь! Если тетя Маша сопротивляться не станет. - Не станет!
Вот увидишь! Вот ведь дети, все у них просто. Никаких тебе предрассудков, комплексов, стеснения надуманного. Что думают, то и говорят. А я не такой? Господи, дошло до меня, я на кухне-то, дурак! "Вы не замужем?" Идиот несчастный. Как ребенок, право. Что теперь делать? А, будь что будет! На кухне уже пили чай. - А мы тебя потеряли. Торт будешь? - Татьяна потянулась за чистой чашкой. - Буду. Мне сейчас ваша дочь настоятельно рекомендовала..., - начал я, но вовремя замолк. - Что рекомендовала? - Николай уставился на меня с нескрываемым интересом. - Ехать с вами на юг, - выкрутился я. - А-а, - в Танином голосе послышалось разочарование, - я думала, что... Нет, ничего... Чаевничали молча. Откуда-то вновь появилась серая тучка. Маша начала суетиться: - Пожалуй, я пойду, ребята. На работу завтра. - Маша, а можно я вас провожу? - сам себе, Леша, я в тот миг, когда произнес это банальное предложение, удивился. - Не стоит, Сервелант. Я тут рядышком живу. Через дом буквально. - Вот и хорошо, что рядышком, - снова моя натура предательски полезла наружу, - я предложил, а сам подумал: "А ну, как Маша в Красном Селе
живет или на Ржевке. Переться через весь город, потом обратно, в центр". Николай и Таня засмеялись, а Мария посмотрела меня пристально и с улыбкой спрашивает: - Вы, Большой Змей, всегда такой или специально передо мной выпендриваетесь? - Он у нас как ребенок, - весело заметил Коля, - что на уме, то и на языке. - Значит, в Красное Село не поехали бы? - Поехал бы, куда деваться, коль сам предложил. Но в душе бы переживал. Шучу. Я тогда, Леша, подумал, что больше глупостей за всю свою жизнь не говорил. Наворотил кучу словесных камней, теперь сам разгребай. Нет, ни за что она теперь проводить себя не разрешит! Думает, небось, что с кретином очередным познакомилась. Но все вышло иначе. - Нравитесь вы мне, Сервелант. Легко с вами. Ну, так идем? - Идем, - удивился и обрадовался я одновременно. На улице похолодало, начинал накрапывать мерзкий и какой-то вовсе не летний дождик. Зонтов у нас с Машей не было.
        Глава пятнадцатая, чуть-чуть лирическая, повествующая о том, что синтетические гуманоиды могут испытывать настоящие человеческие чувства
        Мы остановились под чугунным козырьком подъезда старинного дома. Действительно, рядом. Не через дом, конечно, и не через два. Но дорога заняла минут десять, не больше. - Зайдешь? - Маша сняла предоставленный ей в качестве утеплителя мой дежурный кремовый пиджак (я еще подумал, может для этой цели я его и приобрел - замерзших женщин отогревать?) и вернула мне. - Зайду, - просто ответил я, так и не поняв, как мы успели перейти на "ты". Мы поднялись на четвертый этаж пешком. Лифт не работал. В прихожей царил привычный для одиноких людей беспорядок. Туфли вперемежку с сумочками, неубранные с зимы сапоги, раскрытый зонтик, сохнущий, должно быть, не первую неделю, переполненная окурками пепельница на перчаточной полочке под зеркалом, которое, кстати, сразу бросалось в глаза из-за своей идеальной чистоты. Наверное, единственная, действительно нужная и полезная в прихожей вещь. - Не пугайся беспорядка, гостей не ждала, - Маша небрежно сбросила туфли и, сунув ноги в пушистые тапочки, пошла в ванную, - можешь ботинки не снимать, тапочек твоего размера у меня все равно нет. Не разуваться, так не разуваться.
Хозяин - барин. Пока Маша мыла руки, я огляделся. Так... Однокомнатная. Но комната побольше моей раза в два будет. И кухня ничего себе. Это тебе, Леша, не хрущевка. - Чай? Кофе? Давай кофе сварю, у меня арабика, вчера только привезли, - сзади зазвучал Машин голос, - Слушай, Змей, будь другом, кофейник на газ поставь. Спички на полочке. А я пока переоденусь. Устала, как собака. Спички я нашел сразу, а вот кофейника, хоть убей, нигде не видел. - Маша, а кофейник у тебя где? - Сейчас иду, - зазвучало из комнаты, - извини, он здесь оказался. Мария появилась в длинном черном махровом халате и с невиданным мною до сих пор сооружением буржуазного быта в руке. - Что это? - Что? А это, - женщина рассмеялась, - это и есть кофейник. Все удивляются, когда впервые видят. Правда, необычный? Папа из Индии привез. Сто лет прошло, память. - О папе? - Ага. Он умер, когда я еще девчонкой была. Что-то с сердцем. - А мама? - А что, мама? Мама жива и здорова. Она летом на даче живет, а так мы с ней здесь вдвоем обитаем. Логово одиноких баб, - Маша снова рассмеялась, вообще, она казалась очень открытым и добродушным
человеком, - Нам хорошо вдвоем. Она у меня знаешь какая?! - Какая? - О! Заслуженный работник торговли. И я, получается, товаровед во втором поколении. А дед купцом был. Так что, мы потомственные торгаши. А тебя каким ветром в науку занесло? Ты ж, Танька говорила, с Николаем в одной лаборатории работаешь? - Бог его знает, как. Долгая история и нудная, - я попытался выкрутиться. - А что, ты куда-то торопишься? - В общем-то, нет, но... поздно уже. Ты ж устала? - я не понимал, намекает она мне на то, чтоб я остался, или так, играет, провоцирует. - Устала? Да, устала. Но ведь теперь я дома - вот и отдохну... Кстати, вот и кофе готов. Ты с коньяком? - А что, и коньяк есть? Ты молчала! Можно было кофе и не варить, - улыбнулся я. - Смешной ты, Змей. Слушай, а ты меня, правда, раньше где-то встречал? Ну, там, у Таньки в прихожей, как будто смутился. Мы раньше нигде не виделись? Мне кажется, что мы с тобой лет сто знакомы, никак не меньше. - Нет, Маш, не встречались. Обознался я... Просто темно у них. - Это ты темнишь. Ладно, не хочешь - не говори, - Маша достала из шкафчика начатую бутылку "ахтамара" и одну
рюмочку. - А себе? - Нет, извини, я не буду. Мне завтра вставать рано, а с коньяку башка бронзовеет, ничего не соображает. Проверку со вчерашнего дня ждем. В прошлом году мы с заведующей чуть... - ...на дачу в Мордовию не отправились, - закончил я фразу. - А ты откуда знаешь? - Мария осеклась, пролив на скатерть каплю драгоценной амброзии. - Я не знаю. Просто догадываюсь, - пришлось смухлевать, - система. Обэхаэс вас, работников торговли, особенно любит. - Это уж точно. А жадные, ты бы знал! Балычком и коньячком тут не отделаешься. Надо или кристально честным быть, или такую мзду отстегивать, без носков останешься! А как в наше время тотальной нехватки всего честным быть? Ты скажи, если знаешь. Дефицит по своим да нашим раскидать - незаконно, но правильно. На прилавок его выложить - неправильно, но законно. А простые покупатели, изобилие один раз увидят, многие с ума сойдут. Начнут каждый день требовать, а если не дадим - жалобы, доносы, кляузы, а значит, проверки одна за другой. Мы ж не волшебники, чтобы качественными продуктами магазин каждый день затаривать. Знаешь, с какой регулярностью к нам в
гастроном ту же сырокопченую колбасу привозят? - С какой? - спрашиваю, интересно о своих братьях подробности узнавать. - Раз в месяц, представляешь? По одному ящику! Это не издевательство?... Давай не будем о грустном. Ты со своей, Танька сказала, разбежался? - Да, - ответил я и подумал о неожиданности такого перехода, - а что ж в этом веселого? - Ничего. Но и грустного тут я ничего не вижу. Сходятся люди, расходятся. Всегда так было, всегда так будет. Ерунда все это. Говорят, что люди - это две половинки, которые друг друга ищут, иногда всю жизнь. Только я в подобную чушь не верю. Мы ж не апельсины, чтобы нас пополам резать. Тут что-то другое. А что? - Маша последние слова произнесла как-то задумчиво, - Поди его, разбери. Расскажи мне лучше о себе. Только правду, ладно? - Правду? - серьезных и настолько откровенных вопросов мне еще никто не задавал, поэтому я и дернулся от неожиданности, - Правду можно, только ты все равно не поверишь. Уж очень она необыкновенная, правда эта. Давай так, если тебе интересно, ты у Тани с Николаем спроси, они все про меня знают. Только ни к чему, я думаю, всю правду
тебе обо мне знать. - Что, криминальное прошлое? - Если бы! Криминальное, как ты говоришь, прошлое - фигня по сравнению с моим. Я, если тебя интересует, не человек вовсе. - А кто? - Маша хихикнула, - инопланетянин? - Да, нет... Но почти. Скажем, гуманоид. Такой ответ тебя устраивает? - Н-нет, - Мария начала икать от смеха, - н-не ус-строит. Смешной ты, Сервелант, но мне это нравится. Есть в тебе кураж, которого так порой в жизни не хватает. Это ж надо придумать такое, гуманоид! Если не инопланетянин, то снежный человек что ли? - Вроде того. С гор за едой спустился, тут меня и поймали - побрили, отмыли, в институте выучиться заставили, чтоб стал как все... - Тогда я Дюймовочка! Выросла только и в сказки верить перестала... А если серьезно? - Давай не будем, Маш, ладно? Потом. Пора мне уже, а то не уеду, - я встал из-за стола, - может, телефончик дашь? - Конечно. А ты позвонишь? - в голосе Марии расслышал я еле уловимую просительную нотку, и стало мне как-то сразу тепло-тепло, надежда появилась. Она черкнула на листочке из записной книжки свой номер и протянула мне. - Обязательно, Машенька, обязательно
позвоню! Хочешь, завтра? - Давай лучше в выходные. Завтра, я боюсь, на работе ночевать придется. Проверка эта... А к выходным чего-нибудь придумаем, ладно? Не теряйся. На прощанье Маша чмокнула меня в щечку. Не помню, Леша, как и когда я оказался в тот вечер дома. Это ж надо - три дня каких-то пролетело, а столько всего необычного произошло. Пожалуй, у каждого в жизни бывает такое время, когда события происходят - одно удивительнее другого. За такие минуты и начинаешь ценить то, чего раньше даже не видел, не обращал внимания. Жизнь начинаешь ценить, Леша. Маша оказалась именно такой, как я себе ее и представлял, проводя бессонные ночи в своей гробоподобной комнате. Такой же, но только еще лучше! С ней было легко и свободно, и хотелось видеть ее постоянно, всегда быть рядом. Интересно, что она обо мне думает? Неужели, то же самое? Может, и не бред это про половинки-то, а чистейшая правда?! Хотя... Бред. Откуда у меня половинка среди людей? Я ж не человек по сути своей, а обычная колбаса... Нет, не совсем, наверное, обычная! На миг представил я, что было бы, если б не встретил Николая. Съели бы, как
братьев моих, а шкурку - на помойку или собачке. Нет! Не может быть! Не могли меня съесть по определению, я знал это еще в тот миг, когда крысы меня не тронули. Верил в судьбу свою исключительную. А вера - великая, я тебе скажу, штука. Только настоящая вера, интуитивная, за которой что-то есть внутреннее, не совсем мозгам нашим понятное. Чувства какие-то, ощущение предсказуемости. Когда ж насильно заставляешь себя верить во что-то, добра от этого не жди. Не придет все равно. Вот и с Машей так. По большому счету, не верил я, Леша, что смогу придти к ней в магазин, познакомиться. Больше скажу - знал, что никогда на такой поступок не решился бы, сто пятьдесят процентов даю! Но в душе чувствовал, что увидимся. И увидимся не просто так, а познакомимся, а может и больше... И на тебе - все, как задумывал! Хоть умом и не верил. Так-то, дружище... Свой дом встретил меня пустым прокуренным одиночеством. Я понимал, что заснуть сегодня уже не смогу. Да и стоит ли?! Через два часа все равно вставать, на работу собираться. Неожиданно зазвонил телефон. Странно, кому я в такое время понадобился? И неожиданно понял...
- Алло, - раздался голос, который еще не перестал звучать в моих ушах. Маша волновалась, чувствовалось по интонации, - с тобой все в порядке? Я третий час звоню, никто трубку не берет. - В порядке, Машенька, я пешком шел. Троллейбусы уже не ходят. - Так это правда?... Про гуманоида?... - А что? - Я... Тане звонила... Но ты не волнуйся, ладно? Мне ведь все равно, кем и каким ты был. Главное, что ты сейчас такой, как есть. Я колбасу есть перестану, хочешь? Для тебе это важно, наверное. Позвони мне сегодня вечером. Позвонишь? - Позвоню. А как же... - Проверка? Да, бог с ней. Ты позвони обязательно, хорошо? А хочешь, я к тебе приеду? - Хочу, - я не верил своим ушам. - Диктуй адрес, я записываю... Я продиктовал свой адрес и, чмокнув трубку, положил ее на рычаг. Ну, дела! Нет, теперь точно Макарыча придется уделывать. Борзоту его срочно пора обламывать. Как? Не знаю, надо что-то срочно придумать. Личную жизнь надо устраивать, а пока на работе бардак... В общем, Леша, понял я тогда, что ситуацию, пока она в моих руках, упускать нельзя. Коля временно не союзник, на юга сегодня отчаливает. На наших в
лаборатории положиться нельзя. У Сани с Аленой свадьба на носу, Наташка... та, вообще, отдельный фрукт непонятного происхождения. Еще что-то с ней надо делать, надежды, что не кинет - никакой. А союзники нужны. Но кто? Ответ напрашивался сам собой. Слон. Нет, нет, и еще раз нет. Может дело до крупных неприятностей и не дойдет? Может, успокоится еще все? Надежда оставалась. Жиденькая и дохленькая, но надежда.
        Глава шестнадцатая, в которой события приобретают необратимость и начинают развиваться с головокружительной быстротой
        Из дому я решил выйти пораньше. Не хотелось нос к носу сталкиваться с невзрачным, какое-то отталкивающее производил он впечатление. Лучше уж так, в толпе спешащих коллег прошмыгнуть. И на свое рабочее место тихой сапой... И все уже шло, как я задумал - даже вертушку проскочил, обменявшись кивками со вчерашним милиционером, как неожиданно на лестнице кто-то попридержал меня за рукав. Я обернулся. - Сервелант Николаевич, здравствуйте, - ступенькой ниже стоял Тычков. - Доброе утро, Лев Макарович, чем могу? - Зайдите, пожалуйста, в приемную. Я у Зинаиды оставил бумажки для вас. Думаю, они покажутся вам интересными. Ознакомьтесь сами, сотрудников своих ознакомьте, а вечером выскажете свои соображения, - безапелляционно произнес директор, развернулся и двинулся в направлении выхода. - Хорошо, - пробормотал я в ответ, но он, похоже, меня уже не слышал. Интересно, какие такие бумажки приготовил дон Педро для ознакомления нашего будущего высочества и его приближенных? Ладно, разберемся. Дверь приемной оказалась заперта. Я глянул на часы - без двадцати девять. Да, рановато примчался. Решил подождать, в
лабораторию идти желания даже не возникало - туда-сюда бегать, вот еще! Зина появилась минут через десять. - Меня ждете? - Вас, Зиночка. Мне Тычков сказал, что оставил у вас для меня какие-то бумаги. - Да, да, Сервелант Николаевич. Вчера еще, вы так рано ушли... - Рано? - Ну, он просил соединить с вами в половину седьмого, а вас..., - Зина пожала плечами, - На нет, как говорится, и суда нет. Рабочий день до шести, так что я вас понимаю. И завидую немножко. Вчера до девяти тут торчала... Э-эх... Как там наш академик поживает? Николай Иваныч ничего не говорил? - Нет, Зин, не говорил. Давайте бумаги, да пойду я. Работы - море. - Держите, - секретарша вытащила из стола увесистую коленкоровую папку и протянула мне ее двумя руками, - не надорвитесь, весу-то ого-го! Килограмм пять, никак не меньше! - Килограммов, Зиночка, - поправил я. - Что? - Зинаида бросила на меня вопросительный взгляд. - Пять килограммов. - А-а! Вам бы, Сервелант Николаич, русский язык преподавать! Я хотел сказать, что писать не умею, но постеснялся. Научный работник все-таки. Саша, Алена и Наталья были на месте. - Привет, коллеги, -
поздоровался я, прикрывая за собой дверь, - как спалось? - Выспишься тут, - пробурчал Огуречин, - всю ночь с будущим тестем горилку трескали. - А ты, можно подумать, пытался отказываться, - подколола его Алена. - Кто б меня послушал. - Молчи уж, жених. Чем заниматься будем, шеф? - вопрос был адресован мне. - Шеф? - Кто же? Наташка сказала, что про Николая - это правда. Увольняют? - Не гоните лошадей. Дальше видно будет. Мне тут Тычков детективу подсунул, так что давайте лучше займемся чтением. Кто наш слух услаждать будет? - я всех поочередно обвел игриво-строгим взглядом. - Я пас, - отфутболил Саша, - В глазах двоится. Пускай женщины начнут. - Ну, уж нет! Дудки! - Наталья Сашин выпад гневно парировала, - Давайте жребий бросать. Спички есть? Я достал из кармана халата коробок. Наташа взяла на себя роль распорядителя: - Чего уставились? Тяните. Короткая спичка досталась несчастному Огуречину? - Так и знал. Не прет, так не прет! Давай сюда свой талмуд. Батька буквы калякать будет. Тэкс, что там у нас? Ага. Название - "Использование прикладной генной механики в разработке и использовании реинкарнационных
технологий. Проект". Каких, я не понял, технологий? - Реинкарнационных. В переселении душ участвовать будем, - пояснил я. - А-а, это дело! Макарыч-то у нас в Демиурги метит. Ну-ну! Нобелевскую премию захотел, что ж, флаг в руки и свисток в... - Ты не ерничай, - оборвал я Огуречина, посмотрев на Наталью, - продолжай лучше. Потом обсудим, что со всем этим материалом делать... И Саша начал читать. Минут через двадцать его сменила Алена, сжалившаяся над страданиями будущего мужа. Потом Наталья. И, наконец, я. Читали долго, почти до обеда, а когда закончили, настроение у всех поднялось. - Кайф! - произнес Огуречин и, запрокинув руки за голову, откинулся на спинку стула, - Это ж надо такую сказку сочинить! Али Баба отдыхает вместе с сорока разбойниками. Как вам, девчонки, сей бессмертный опус? - Веселуха! Но если он это всерьез, то страшно. Такое в голову нормальному человеку не придет, - Алена, похоже, еще не совсем понимала, что предлагаемый проект - не сказка, а задумка куда более серьезная. - По-моему, Макарыч стал маньяком, - Саша зевнул, - Не долечили его или, наоборот, перелечили. Внешность изменил -
это еще можно понять. Но идеи-то каковы, а?! Сталин, тот просто так народ честной гробил, за здорово живешь. Мол, есть человек, нет человека - какая разница? Этот рай хочет на земле изобразить по своему образу и подобию. Хоть бы спросил, нужен кому такой рай или нет! Урод, одно слово! - Ты, Саня, не мели чего попало, а то первым пациентом окажешься, - я снова опасливо глянул на Наталью, но она виду не подала, что ей интересен наш разговор. - Щас! Ты что ли меня, Сервелант, инкрустируешь под суперчеловека? Кишка тонка! - Я тут ни причем. - Ни причем? А кто у нас первый экземпляр, а? Кто здесь гуманоид? Я? Алена? Или, может, Натаха? Нет, Змей, не мы, а ты. Давно я в тебе что-то не то вижу, только понять до этой минуты не мог - что. - Ребята, ну чего вы в самом деле? - Алена погладила Сашу по голове, - А тебе, дорогой, пить меньше надо. За что ты на человека взъелся? - Хм, на человека! Был колбасой, колбасой и остался. А что шкурку на кожу поменял - это ничего еще не значит! - Дурак ты, Огуречин, - в разговор вступила Наталья, - Сервелант за всех нас выкрутиться пытается, а ты разборку учинил. - Ладно,
извините. Наверное, вы правы. Прости, Змей. Не по себе как-то. Может, пообедать сходим? На сытое брюхо голова лучше работает. - Пойдемте, - я сменил халат на пиджак, - Я одного понять не могу, зачем Николая понадобилось в отпуск отправлять, ведь методика-то его? - Методтка его, - согласился Саша, когда мы уже шли по коридору, - но идеи, которые в этом псевдотруде изложены, я боюсь, разработчик бы не одобрил. Интересно, как Макарыч допер до всего этого? - Я помогла, - спокойно ответила Наташа. - Ты? - в один голос воскликнули будущие супруги Огуречины. - Я. Откуда ж я знала, что он сумасшедший. - Не трогайте ее, - заступился я за Наталью, - никто от ошибок не застрахован. - Это уж точно, - подтвердила Алена, - Николай когда в свои Сочи уезжает? - Уже. - Хреново, товарищи. Что делать будем? - Саша остановился, держась за ручку двери, ведущей в столовую. - Думать, - ответил я просто, - больше пока делать нечего. Может, переубедим? - Его не переубедишь, - возразила Наташа, - Хотя, попробуй. Чем черт не шутит. Обедали молча, каждый, похоже, думал об одном и том же - что делать с проклятым проектом. То, что
Макарыч не в себе, я понял давным-давно. Жажда мести в этом гнилом человечишке удивительным образом трансформировалась в жажду власти. Нет, он не рвался руководить и отдавать приказы. Тут все гораздо сложнее. Тычков возомнил себя богом, он желал упиваться властью поистине безграничной, такой, когда любая, еще не оформившаяся самая бредовая его идея, исполнялась бы немедленно и беспрекословно толпой преданных зомби, зависящих от нового демиурга полностью и без остатка. Еще бы, он предлагал бессмертие. То, чего жаждали люди на протяжении всей своей истории. И правда, сколько великих людей уходило в могилу, не успев воплотить свои замыслы в реальность?! Сколько гениальных ученых не совершили свои, может быть, самые значительные открытия?! Сколько знаменитых полководцев не выиграли свою главную битву?! Сколько известных политиков не высекли на века свои столбы хаммурапи?! Расчет Макарыча точен, это бесспорно. Тычков собирается предложить единственную, но самую дорогую вещь, которой им всем так не хватает - вечную жизнь. И живые примеры уже есть - я, человекообразная колбаса, и он сам. Чем не
доказательства?! Другое дело, что обычные люди, те, которые ничем прославиться не могут, станут в этом чудовищном эксперименте заложниками. Хуже - строительной глиной, рабочим материалом без души и мысли, без права на чувства и отношения. Уголовники - только начало. Все великие тираны начинали с так называемых отбросов общества, а заканчивали простыми обывателями. Нет, Тычков - маньяк, Саша здесь прав на все сто. Но маньяк, завуалировавший себя под супермозг, под величайшего гения всех времен и народов. И Николай никогда не только не вернется в институт, он будет первым, кто потеряет свою душу. Ему первому грозит опасность. Надо срочно искать выход. Стоит ли ждать встречи с этим злобным доном Педро? Пожалуй. Информация никогда лишней не будет. В семнадцать ноль-ноль я сидел в кабинете директора. - Ну что вы можете мне сказать по проекту, дорогой мой Сервелант Николаевич? Как вам такая идейка? Я старался казаться одновременно восторженным и невозмутимым. Получалось с трудом. - Ничего себе идейка, - говорю, - сыровата только. Надо доработать. - Естественно, уважаемый, естественно! Вы этим и займетесь, и
людей своих подключите. Я так понял, что вы согласны принять мое вчерашнее предложение? - А у меня есть выбор? - Вот и славно, вот и славно, - Тычков улыбнулся, - я в вас не ошибся. Кстати, Николай Иванович чем в отпуске собирается заниматься, вы не знаете? - На юг сегодня с семьей уехал. - Надолго? - Сказал, что на пару недель. - Жаль, - Макарыч скроил грустную мину, - я хотел с ним посоветоваться. Ну что ж, обойдемся без совета, справимся сами. Правда, дорогой Сервелант Николаевич? У нас тут не дом советов, не дом... а солидное научное учреждение. Кстати, я планирую завтра и начать! - А как же с доработкой? - искренне удивился я. - Вот доработочка и будет нам с вами. Практическая, я бы сказал. В процессе, как говорится, работы. Вы не беспокойтесь. Слышали, вчера известный академик в больницу с тяжелейшим инсультом попал? Нобелевский лауреат, между прочим. Надо спасать старика или не надо, как вы считаете? - А что, возможно? - Да, - Тычков самодовольно улыбнулся, - я уже распорядился доставить его в наш институт. Завтра утром он будет в вашей, уважаемый мой Сервелант Николаевич, лаборатории. Тело
новое тоже подобрано, так что не беспокойтесь. - Тело? И кто, простите, кандидат? - Завтра, дорогой мой Сервелант Николаевич, остальное - завтра. А сейчас идите, готовьтесь. Не смею вас больше задерживать. Ко мне сейчас посетители очень важные прибудут. Тут из селектора донесся голос Зинаиды: - Лев Макарович, к вам подошли. Не представляются, говорят, что назначено. - Просите, Зиночка. И сделайте кофе. Три кофе! А вы свободны, Сервелант Николаевич. До завтра. - До свидания, - попрощался я, вставая со стула, а в кабинет уже входили вчерашний невзрачный и... Слон. Я не поверил своим глазам, но мне показалось, что Слон хитро подмигнул.
        Глава семнадцатая, повествующая о важном разговор со Слоном, а также ставящая ребром вопрос о том, способствует ли секс улучшению аппетита
        Надо было прибраться. Беспорядок, царивший в Машиной квартире по сравнению с моим бедламом - легкий бардак. Кстати, когда она приедет? Позвонить? Нет, наверное, не стоит. Обещала - значит, обязательно будет. Спрятав грязные рубашки и носки за раздвижную дверцу под ванной и с трудом затолкав старые пожелтевшие газеты в мусорное ведро, я вооружился ведром, тряпкой и встал на карачки. Следующие полчаса мне предстояло пройти на четырех ногах всю квартиру. Да, труд не из самых приятных, но кому сейчас легко? Домывая кухню, последнюю обитель запекшейся грязи, я услышал сквозь стену тяжелые шаги на лестнице. "Ко мне кто-то идет", - щелкнуло в голове и в груди все сжалось. И точно, через секунду раздался отрывистый звонок в дверь. Я сполоснул под краном руки и пошел открывать. Распахнув дверь, я остолбенел. Передо мной стоял Слон собственной персоной. Только одет он был не в растянутую футболку, как в прошлый раз, а в приличный темно-синий костюм поверх белой рубашки. В руке неподвижно завис портфель качественного кожезаменителя. "Болгарский, - почему-то подумалось мне, - за двадцать шесть восемьдесят.
Коля о таком мечтал". - Здравствуй, Сервелант, - загудело где-то над моей головой. - Привет, Сергей, тебя и не узнать. Значит, в кабинете Тычкова я, все-таки, тебя видел? - Меня, не ошибся. Извини за субботнее, работа такая, - пробасил Слон. - Так ты не уголовник? - Нет, конечно. Прости. Но нужна была дополнительная информация. Мы за вашим институтом давно наблюдаем и про эксперимент ваш нам тоже известно. - Кому это - нам? - я начинал соображать, но догадку высказывать не торопился. - Главному разведуправлению. Да ты не волнуйся, к тебе претензий нет. Я по поводу твоего нового директора заглянул. Вы ведь с ним не в ладах, я правильно понял? - Отчего же..., - что-то мне в успокаивающем тоне Слона не понравилось, - просто, не привык еще. - Может, разрешишь войти? - Сергей посмотрел на меня вопросительно, - Или так и будем стоять по разные стороны баррикады? - Прости, заходи конечно. Ботинки снимай, я только что пол вымыл. Слон разулся и, пройдя в комнату, бесцеремонно уселся в единственное кресло, на котором я буквально пятнадцать минут назад поправил накидку модного цвета бенгальского тигра - недавнюю
Наташину гордость. - Насчет чая не беспокойся, я ненадолго. Потом, это служебный визит, так что давай сразу к делу. Согласен? - Попробуй с тобой не согласись! - Зачем ты так! Я ж на твоей стороне. Про Чудова я в курсе, про то, чем ваша лаборатория занималась до сегодняшнего дня - тоже. Мне нужен Тычков. Ты в курсе его планов? Я на минуту задумался. Армейская разведка - это серьезно, серьезнее не бывает. Если Сергей не Слон, то к чему вся эта история с побегом из ростовского сизо? А Сайгак - это ж реальное лицо?! А Гадюка? В голове моей все смешалось. - Сергей, тебя... вас, надеюсь, так зовут? - начал я. - Так, - подтвердил псевдослон. - Сергей, скажи мне, к чему все эти слоны и гадюки? - отважился я задать визитеру мучающий меня вопрос. - Сейчас объясню. Но коротко, хорошо? В прошлом году из ростовского сизо сбежали двое уголовников-рецедивистов Никита Ломоносов по кличке Гадюка и Виталий Козлов, он же Сайгак. Никакого Слона, как ты понимаешь, с ними не было. Это легенда для знакомства с тобой, а кличка моя собственная, со студенчества. Подходит, правда? Я кивнул, а Слон уже продолжал: - Делом о
побеге занялась милиция, и они готовы были их уже взять, когда Козлов неожиданно убивает своего подельника, а сам скрывается. Прибывшая в морг для опознания трупа бригада экспертов-криминалистов узнает, что труп вывезен в ваш институт, а это уже не в их юрисдикции, так как ваше учреждение курирует министерство обороны. Поиски Козлова они вести продолжают, а твое тело, извини уж за такое обхождение, передают нам. И вот тут-то мы и узнаем о ваших опытах... Сначала никто не поверил, но факты, как ты понимаешь, вещь упрямая. Кстати, скажи спасибо Мешкову, моему шефу, что тебя самого для наших экспериментов не используют. Он к тебе пригляделся, сказал, что нормальный парень получился, и за судьбу твою можно не беспокоиться. У многих руки по тебе чесались! - Мешкову? - Да, ты его сегодня со мной видел, - Сергей сомкнул пальцы и сладко потянулся, - Извини, не высыпаюсь. Ага, значит невзрачный - это Мешков. А я-то думал! До чего ж внешность бывает обманчива. Нет, психологом я точно никогда не буду. - Насчет Тычкова вашего тоже его идея. Умнейший, я тебе скажу, мужик! Ты, небось, думал, что в министерстве
нашем одни идиоты сидят, коль вашего нового директора не узнали?! - Сергей хихикнул и хитро подмигнул мне, - Нет, брат, все тщательно готовилось. Волею судьбы бывший Сайгак тоже очутился в нашем поле зрения. Мы, когда узнали, Тычкова вашего в министерство и заманили, чтоб под надзором постоянно был. Эти шизофреники такого натворить могут - дай им волю! Гитлера вспомни. У этого амбиций не меньше. Таких не вылечить, Сервелант... Дурацкое у тебя имя, сам придумал? - Сам..., - я немного обиделся. - Впрочем, это твое личное дело. Ты мне лучше вот что скажи, когда пациента, ты знаешь о ком я говорю, к вам в лабораторию привезти должны? - Завтра. - Завтра? Вот, е-мое, где у тебя телефон? - На кухне, - ответил я, - Только на тряпку там не наступи, ноги промочишь. Но Сергей, молниеносно вскочив с кресла, уже был в кухне и накручивал диск телефона. - Палыч, - услышал я, - наш Змей говорит, что пациент на месте будет завтра. Уточнись в конторе... Знаешь? А чего молчал?... И что мне теперь... Ага... Понял... Да, конечно... Отбой. Сергей вошел в комнату. - Значит так, Сервелант Николаевич, завтра ты, как ни в чем
ни бывало, шлепаешь на работу и ждешь, когда привезут пациента и того, в кого его собираются переселять, тело. Мы будем неподалеку, так что не волнуйся. Кстати, папка у тебя? - Чей? - не сразу понял я, а когда догадался, что речь идет о Тычковском "проекте", утвердительно кивнул и ответил, - А, папка! В сейфе заперта. - Вот и славно. Будем брать этого психа с тепленьким и с отягчающими. Не волнуйся, тебе и твоему Чудову ничего не грозит. Я надеюсь... Поговорю с шефом, на всякий случай. Он мужик порядочный. - А может что-то случиться? - встревожился я. - Надеюсь, что нет. Но, сам понимаешь, доброжелателей всюду хватает. Наша контора - не исключение. Ты не бойся, если что - звони, - Сергей дал мне бумажку с телефонным номером, - Майора Коновалова спросишь - это я, или полковника Мешкова. Мне пора. Сергей вышел в прихожую. - Бабу ждешь? - подмигнув снова, риторически спросил он, - Баба - это хорошо. Ну, бывай. - До свидания, - пробормотал я, когда дверь за моим неожиданным посетителем уже захлопнулась. Вот, елки-палки, цирк. Как он там говорил - ростовский зоопарк? Во-во, точно! Все на места становится.
И министерство, в которое попал неизвестно каким образом видоизмененный товарищ Тычков, и его директорская должность... Одно не ясно, неужели из-за их операции академика нашего на пенсию отправили?! Хотя, старик уже. Правильно, наверное, сделали. Надо и молодым дать поработать во благо и на славу. Что теперь с доном Педро нашим будет? Посадят? В психушку упекут? Или... Нет, до "или" дело дойти не должно. А я? Может, он для отвода глаз меня успокаивал? А ну как запрут в какую-нибудь секретную лабораторию и начнут там на молекулы и атомы разлагать?! Чай, не каждый день встретишь колбасу в человека превращенную? Может скрыться, пока не поздно? Ага, скроешься от них... Нет, у этих везде свои глаза и уши, и не мечтай, Сервелант. Влип ты по самые помидоры томатные. Грустные мысли мои оборвал звонок в дверь. За этим детективом я и про Машу совсем забыл. Вот, елки зеленые! - Привет, Змей! Ждешь уже? - Здравствуй, Машенька... Я тут убираюсь, - начал оправдываться я за свой внешний вид, - Сейчас пол на кухне домою, подождешь? - Куда ж я денусь?! Помочь? - Нет, что ты... Проходи... Я сейчас. Там пластинки,
включай любую. В наследство от Коли достались... Целая коллекция..., - я побежал домывать кухню и переодеваться. Через пять минут дело было сделано. Маша сидела в кресле, пождав под себя ноги, и слушала Барбару Стрейзанд. Увидев меня, она протянула ко мне руки: - Ну, чего же ты встал, индеец, иди сюда. Я подошел и опустился перед ней на колени. - Ужинать будешь? - ну не знал я, Леша, с чего начать, вот и ляпнул первое, что пришло в голову. - Буду, - просто ответила Маша, - в постели, можно? Говорят, что секс, которого, кстати, у нас в стране нет, сильно возбуждает аппетит. Вот и проверим, ты, надеюсь, не против? "Спрашиваешь!" - хотел ответить я, но промолчал. Какой же нормальный мужик от секса откажется?! Да еще с любимой женщиной... А Маша - любимая. Теперь я это знал точно. Интересная все-таки эта штука - судьба... ...Тычков улетал из моей головы куда-то за облака. За ним, расставив руки планерными крыльями неслись Мешков с Коноваловым, Коля с Таней и Маринкой. Этот нестройный косяк перелетных мыслей замыкала Наталья, представившаяся мне почему-то в белом рабочем халате с нелепыми черными
пуговицами. Она, в отличие от других участников полета, планирующих налегке, держала в руках по палке копченой колбасы... А потом мне стало так хорошо, как никогда до сих пор не было. Словами этого не описать, поэтому и не буду. А потом мы ужинали в постели, проверяли утверждение про аппетит... А потом... А потом настало утро, но идти никуда не хотелось. Но косяк перелетных мыслей, скрывшийся давешним вечером за горизонтом, возвращался. И впереди всех летел Лев Макарович Тычков, скаливший белоснежные зубы в зловещей улыбке. Я вскочил с дивана и пошел в ванную. Маша спала.
        Глава восемнадцатая, в которой происходят события, благодаря которым научная карьера Сервеланта резко, но не сказать, что неожиданно, обрывается
        Когда я подходил к институту, то еще издали увидел непривычную моему глазу картину. У проходной стояла карета скорой помощи, впереди и позади которой насторожили свои нервные мигалки желтые милицейские "волги". Эту автотроицу окружали бравые армейские офицеры в портупеях с кобурами. Из скорой двое здоровых мужиков в белых халатах выкатывали носилки, накрытые белой простыней. Вокруг них суетился, размахивая руками мужчина в серо-голубом костюме. Подойдя поближе я узнал в нем Тычкова. Ага, значит пациент уже прибыл. Тычков заметил меня и призывно махнул рукой. - Сервелант Николаевич, прохлаждаться нам некогда, пора работать. Вы готовы? - Готов, Лев Макарович, - ответил я совершенно спокойно, - когда начинаем? - Немедленно, дорогой мой, немедленно! Сейчас должны доставить материал. Я не сразу понял, какой материал имеет в виду Тычков, но когда до меня дошло, то предательские мурашки начали брать контроль над моим человеческим телом, черт его побери. Где же Слон с Мешковым? Неужели они не успеют? Мы с Тычковым, сопровождаемые двумя лейтенантами с расстегнутыми кобурами входили в здание когда с ревом
сирены подкатил серо-синий уазик, из которого вывели... я не поверил своим глазам! Из уазика вытащили маленького кривоногого и толстобрюхого мужиченку с белесыми волосами и такого же цвета растрепанной длинной бородой. Лев Макарович! Нет, не этот, а тот, прошлый, которого больше года назад увезли из института в психушку. Дед Мороз! Не может быть, ведь Наташа говорила, что бывшее тело завлаба растворили в кислоте! Соврала? А смысл? Неужели, притворяясь обманутой дурочкой, она все это время шпионила за нами. Вот, гадина! "Стой, Сервелант, стой, - успокаивал я себя, - не знала она всего просто". Но паника начала овладевать моим сознанием, когда тут я увидел в холле знакомые очертания невзрачной фигуры. Слава тебе, бог колбасный! Мешков здесь. Значит и Слон неподалеку. Я немного успокоился. Мешков, увидев меня, незаметным жестом сжал ладонь в кулак и легонько кивнул одним подбородком. Мол, держись. Я так же незаметно кивнул в ответ. Макарыч, не тот, который Дед Мороз, а директор - дон Педро, как мне показалось, почувствовал что-то неладное и начал меня торопить. - Идемте скорее, Сервелант Николаевич, нам
еще аппаратуру надо подготовить. Все ваши уже на месте, их Зинаида с утра обзвонила. Кстати, ваш телефон не отвечал, сломался? - Наверное, с линией проблемы, - соврал я. Сейчас, скажу ему, что специально аппарат отключил! Дождется он, как же! - Уже не имеет значения. Бегите к себе, я сейчас, - дон Педро резко развернулся и побежал вниз по лестнице, туда, откуда мы только что пришли. Я услышал его нервный голос, - Охрана, никого без особого распоряжения не пускать! Опоздавших сотрудников гнать в шею! Будем увольнять за прогулы. Вот, думаю, быстрый какой. Увольнять! Посмотрим еще, кто кого. Влетев в лабораторию, я набросился на Наталью: - Ты же сказала, - задыхался я от быстрого бега и клокочущего внутри меня возмущения, - в кислоте растворили! Ты же... - Успокойся, Сервелант, прошу тебя! Я до сегодняшнего дня сама ничего не знала, - Наташа испуганно пятилась к стене, - Не помогала я ему, слышишь?! Не помогала! Он сам! Я только подготовила тогда... и ушла! - Сам?! - ярость кипела во мне, - Сам, говоришь?! А кто экстракты вводил, а?! Кто за приборами следил?! Тоже сам?! - Не знаю, - чуть слышно
прошептала вконец перепуганная Наташа, - я как-то об этом не подумала. И тут наши с ней взгляды упали на Сашу с Аленой. Алена хлопала ресницами, ничего не понимая. Лицо Огуречина исказила судорога. Он, сжав кулаки попер на меня: - Что, догадались? Да, да, я это, я! А ты что, в завлабы уже намылился, колбаса проклятая?! Хрена тебе, а не лабораторию. Моя она по праву, моя! Чудов твой - дурак, каких поискать надо! - Почему? - опешил я. - А потому, что умный очень! Потому и дурак! Ему и лаборатория, и сектор, и дочь академика! А мне?! Что мне достанется?! Вы обо мне со своим Чудотворцем подумали?! Сволочи! Ненавижу! - Саша! - воскликнула Алена, но слезы уже бежали по ее щекам, - Что с тобой происходит? Ты чего на ребят накинулся? Я ничего не понимаю. Объясни мне, что с тобой?! - Отвянь, уродина! Свадьбы не будет! - Я... ур-родина? - голос Алены задрожал, и она в истерике бросилась на плечо Натальи, повторяя все тише и тише, - Я уродина?... Я?... Уродина?... Я онемел. Огуречин стоял напротив меня со сжатыми кулаками, раздуваясь от ненависти. Лицо его наливалось краской. Мне стало страшно, но тут из-за
плеча раздался спокойный голос: - Успокойтесь, гражданочка, вы не уродина. Это я вам как эксперт говорю. Бывают, между прочим, особы и много страшнее вас, - Слон появился вовремя, и его нелепая успокаивающая фраза вызвала на Наташином лице улыбку, - майор Коновалов, оставайтесь все на своих местах. Это вы - Огуречин? Слон обратился к Саше, тело которого как-то сразу обмякло и задрожало. - Я... А-а, что, собственно, происходит? - Позже узнаете и в другом месте, - отчеканил Сергей, и на запястьях Огуречина с противоестественным живой природе звуком защелкнулись стальные браслеты, - Пройдемте, гражданин. До свидания, товарищ Московский. Дамы, привет! Пока не расслабляйтесь, ждите, вас вызовут. - А что, Сергей, уже все? - Все, Сервелант Николаевич. Операция отменяется. Пациент пять минут назад отправлен в морг. Занимайтесь своей текущей работой. Да, кстати, - вспомнил Коновалов, - попрошу вас папочку с майнкампфом гражданина Тычкова мне отдать. Это очень важно. Я бросился к сейфу и, отопря его, достал безумный труд Макарыча, запечатанный в коленкор. - Спасибо, - пробасил Слон, - до свидания. Было ясно,
что работы сегодня никакой не получится. И вообще, что теперь с институтом будет? Старого директора на пенсию отправили, нового арестовали. Весь институт в панике. Коля в отпуске, Огуречин тоже, скорее всего, исчезнет на некоторое время из поля зрения. Не по собственному, конечно, желанию. Наташа пошла провожать вконец расстроенную Алену. Да, не сладко ей. Наталье, впрочем, тоже. Но последняя сама виновата. А Алену жаль. Искренне жаль. Я еще минут пятнадцать посидел за своим столом, а потом решил, что делать мне больше в этом учреждении теперь уж точно нечего. Скинул халат, запер дверь и направился в отдел кадров. Заявление об уходе приняли без вопросов, сказали только, что приказ подписать некому, поэтому придется подождать. - Что же мне делать? - А, ничего. Ходите на работу, если хотите. Не хотите - можете не ходить. Новый директор появится, вас по телефону известят. Тогда и расчет получите, и трудовую. Всего доброго, Сервелант Николаевич. Жаль, что уходите. - Самому жаль. Но оставаться здесь не могу. До свидания. За вертушкой снова сидел забытый уже мною Степан, улыбаясь стальным оскалом киборга. -
Что, Сервелант, надоело работать? - Надоело. Ухожу, Степан. - Как знаешь, твое дело молодое. Удачи тебе. - Спасибо и пока. - Захаживай. Я вышел на улицу. Солнце еще не добралось до своей верхней точки, но жара уже начинала душить каменный город, выгоняя его неприхотливых жителей в пригородные леса и на южные курорты. Я неспеша шел по улицам и проспектам, пересекал сверкающие рафинированной культурой площади и заглядывал в грязные, пахнущие кошками и помойками, дворы. Ноги сами несли меня к Елисеевскому. Маши на работе не оказалось. Продавщица, обещавшая позвать ее через минуточку, отсутствовала много дольше, а, вернувшись, только развела руками. Мол, ушла, неважно себя чувствовала с утра. Я выбрался на улицу и уперся прямо в телефонную будку. Двушки в карманах не оказалось, а бессердечные прохожие отмахивались от моей просьбы о помощи, словно я просил у них милостыню. Одна только старушка в белоснежной панаме откликнулась. Длинные гудки резали мое ухо. ...Семь, восемь... четырнадцать, пятнадцать... Трубку на том конце никто не брал. Странно. Не случилось ли чего? Я добежал до остановки и прыгнул в
заднюю дверь отходящего троллейбуса. Через десять минут показался знакомый чугунный козырек. ...За дверью слышались шорохи, дома, похоже, кто-то есть. Маша? Мама ее с дачи вернулась? Я звонил и звонил, потом начал барабанить в дверь кулаком. Никто не открывал. Я снова прислушался: шорохи стихли. А может, мне послышалось, и не было никаких звуков? Домой идти не хотелось. Николая с Таней в городе нет. Мысль о том, чтобы вернуться в институт, вызвала приступ отвращения. Я сел на холодные каменные ступеньки парадной лестницы и опустил голову на колени. Через какое-то время до меня снизу донесся скрип открываемой подъездной двери и быстрые шаги. Поднималась женщина - твердые каблучки цокали по ступеням словно маленькие, подкованные металлом копытца. - Змей? - передо мной стояла Маша, - Ты здесь? А я с работы сбежала, к тебе ездила... - Ты? Ко мне? - А чему ты удивляешься? Весь город только о том и шумит, что в вашем институте маньяка арестовали. Я от продавщицы услышала и почувствовала, что произошло что-то. В общем... У тебя все нормально? Только не ври. - Я с работы уволился, - сказал я и улыбнулся. -
Ну, это ерунда, - Маша достала из сумочки ключ, - Вставай, Сервелант, зад остудишь - на чем сидеть будешь? Заходи. Как ты уже, наверное, догадался, Леша, домой я в тот день не попал. Просидели мы до позднего вечера на кухне. Я рассказывал Марии историю своей недолгой, но насыщенной невероятными событиями и приключениями жизни, сдабривая многочисленные скучные, но важные, на мой взгляд, моменты своими неподражаемыми комментариями. Я смеялся и плакал, рвал на своей голове волосы и танцевал вприсядку, прыгал и ползал, извиваясь, по полу, изображая картины из раннего колбасного моего детства. Маша от души веселилась, когда я переходил на личности. Особенно ей понравилась оценка, данная мною ей самой - женщина с этротичными руками. В общем, нам было хорошо! Да что, хорошо?! Здорово, я бы сказал! Маша тоже поведала мне много интересного о себе, о Тане и Коле, о Танином муже-самоубийце и своем первом неудачном браке, об Ольге Павловне, которая по результатам последней проверки обязательно поедет в Мордовию - теперь-то ей не отвертеться... Да, мало ли еще о чем она мне тогда рассказала?! Когда мы, наконец,
поцеловались, мне показалось, что теперь я знаю о ней все. И от мысли этой стало на душе намного спокойнее. А по поводу работы я не переживал нисколечко, ведь все равно тянулся к искусству. "Нет, - думал я в те минуты, - ничего не кончилось! Все еще впереди! И будут красоваться на толстых афишных тумбах плакаты с моим замечательно-глупым именем - режиссер Сервелант Московский. Вот увидите! От судьбы никому еще уйти не удавалось".
        Глава девятнадцатая, последняя, повествующая о том, как Сервелант неожиданно для себя попадает в высшие интеллектуальные сферы
        Через две недели из Сочи вернулся Николай с семьей - все такие загорелые, отдохнувшие, счастливые. Маринка привезла целую авоську сушеных морских звезд, крабов и ракушек. Со мной поделилась, я возражать не стал - старался ребенок угодить, разве ж можно отказывать?! К тому времени пол-института побывало на допросах в большом доме на Литейном. Ходили туда и Наталья с Аленой, рассказывали, что так, формальный допрос: что видели, что знаете, когда и куда, где и зачем? В общем, ничего страшного. А меня так и не вызвали. Я уж волноваться начал, хотел звонить Слону, но сдержался. Понадоблюсь - сами найдут. Огуречин из нашего поля зрения исчез. Поговаривали, что сидит в каком-то закрытом карцере. Тоже мне, придумали! В карцер преступников за плохое поведение сажают, а Сашу еще не судили даже, да и за что его? Оба Макарыча - дон Педро и Дед Мороз тоже проявлялись только в слухах. Мол, преперировать их будут, научные эксперименты разные проводить на базе спецклиники. Я таким сплетням особо не доверял. В институте появился новый директор - толстый усатый генерал, которому наука была до одного места. Главное,
чтобы место это теплое оказалось и со всеми удобствами, включая персональный автомобиль и квартиру на Петровской набережной. Меня уволили, выдали расчет и трудовую. Колю по приезду повысили, назначили начальником сектора. Девчонок - Наталью с Аленой - он забрал к себе, и лаборатория наша сама собой прекратила свое бренное земное существование. На работу я устраиваться не торопился. Так, ради интереса, заходил на Ленфильм и в несколько театров, спрашивал как бы между прочим, есть ли вакантные режиссерские места? Отвечали, что нет, и посматривали как-то чересчур загадочно. Ну, я не навязывался. Я переехал к Маше, ее мама вопреки нашим ожиданиям довольно легко согласилась на мою, то есть, Колину квартиру. Николай тоже не возражал. Мария, кстати, после обэхаэсной проверки из своего гастронома уволилась. Сказала, что "по-доброму рекомендовали". А на такие рекомендации лучше внимание сразу обращать. Время у нас было, деньги пока тоже. Ну и жили себе, не тужили. Лето все-таки, пора отдыха. Прошел месяц, и я уже стал забывать подробности этой безумной истории, как вдруг однажды ранним утром, еще восьми, как
сейчас помню, не было, раздался настойчивый звонок в дверь. Маша, на ходу запахивая халатик, неумытая и непричесанная, побежала открывать, отпуская по поводу нежданных гостей такие фразы, на которые способен, пожалуй, только скромный работник советской торговли в нелегкой борьбе с наглым покупателем. - Это к тебе, вставай. - Кто там в такую рань? - нехотя промычал я продирая зенки. - Бугай какой-то. Говорит, по делу. Слон! Ну какой еще бугай, да еще по делу может придти в такую рань?! Да и бугаев-то знакомых у меня вроде бы больше нет. В прихожей, переминаясь с ноги на ногу, топтался Коновалов. - Привет, Сервелант! - он, увидев меня, протянул свою ладошку размерами с топор палача. - Здорово. Ты чего в такую рань? - Да вот, с дежурства иду, решил заглянуть. Давно не виделись, а разговор, как ты понимаешь, есть. Пойдем ко мне. Посидим, водочки хлопнем. - С утра? - удивился я. - А что тут такого? - невозмутимо ответил Сергей, - чай ведь по утрам пьют, почему ж водку нельзя? Мы ж с тобой нажираться в стельку не станем. Так, за разговором. - Может, у нас останемся? - предложил на всякий случай я. -
Неудобно как-то. Ты с женщиной, а у меня, как говорится, простор для фантазий. Собирайся, я в подъезде подожду, покурю, - Слон вышел. Я быстренько умылся, натянул спортивный костюм, напялил кеды и, чмокнув сладко дремавшую Машу, выскочил из квартиры. - Сергей, я готов. Идем? Он провел по мне с головы до ног оценивающий взгляд, хмыкнул одобрительно и пробасил: - Нормально. Я тут рядышком, через три квартала, живу. Комната Слона находилась в самом конце бесконечного коридора огромной коммунальной квартиры. Войдя в нее, Сергей сбросил пиджак, и я увидел болтающуюся подмышкой кобуру. - Ты располагайся, я на кухню слетаю, закусь настрогаю. Водка под столом, откупоривай пока. Рюмки в серванте. Я вытащил из-под стола запыленную литровку "Столичной" на винтовой пробке, и, пока рассматривал надписи на этикетке, появился Слон со здоровенным эмалированным блюдом. - Вот и мы с закусью, - с блюда смотрели на меня аккуратные ломтики свежих помидоров и огурчиков, нарезанное тонкими ломтиками, обильно перченое вареное мясо и несколько кусков дырявого сыра, - я так понимаю, колбасу ты не ешь, поэтому не предлагаю.
Зачем человеку душу травмировать попусту?! Пододвигай стул и садись. - Начнем что ли? - А мы кого-то еще ждем? - вопросом на вопрос весело ответил Коновалов, - я наливаю. Выпили, крякнули, закусили. С минуту посидели молча. Повторили. Сергей, наконец, заговорил: - Интересное дельце с твоим участием мы провернули, Сервелант. Расскажешь кому - не поверят. Прям, сказки дядюшки Римуса! - Интересное, - подтверждаю, - что верно, то верно. А меня-то чего на допрос не вызывали? - А зачем? - искренне удивился Слон, - Мы с Мешковым о тебе и так все знаем, а начальству лишний раз глаз мозолить... оно тебе надо? - Да, в общем-то, нет. - Ну и не дергайся. Меньше светишься - дольше горишь. Кстати, Огуречин ваш - тот еще... овощ. Хотел сказать - "фрукт", но уж больно фамилия не фруктовая. Да и не овощная. Лосьонная, скорее, какая-то. - Где он? - А хрен его знает! Мы его отпустили вчера. В институт-то не заходил? А-а, ты ж там уже не работаешь. Предатель науки! Хотя, я тебя понимаю. - Что, не понравилось у нас? - Отчего же?! Понравилось, - слова эти прозвучали как-то не искренне, - люди всякие нужны, люди разные
важны. Так в стихах? - Там про мам, - с улыбкой ответил я. - Это не беда. "Люди" тоже рифмуются. Да, Огуречин-то! Говенный человечишко, сдал тебя с потрохами. Хорошо, ему никто не поверил. Ты ж понимаешь, одно дело - новый разум человеку вживить, совсем другое - колбасе. Наши ржали! Подначивали его, чего, мол, не сожрали колбаску-то? Ну и слава Богу, что не поверили. Злобный он какой-то и завистливый. Невесту свою ни с того ни с сего оскорблять начал, когда мы его брали. Помнишь? Кстати, очень даже ничего девушка. Ты как считаешь? - Приличная, - ответил я. - Ну и оценки у тебя. Приличная, - хмыкнул Слон, - родители ее тоже, кстати, мне понравились. Папаша после четвертой стопки сынком меня называть начал. Я в недоумении уставился на Коновалова. - А чему ты удивляешься? - улыбнулся Сергей, - Мы молодые, красивые, здоровые. Бывший жених говном оказался, стало быть, все к лучшему. А вообще, поживем - увидим, какой пердимонокль получится, как кто-то из классиков выражался. Может, еще семьями дружить с вами будем. Ты как? - Я? Давай-ка за это выпьем. - Добро, - Слон наполнил стопки, - поехали? - Кстати,
Макарыча вашего мы к себе на работу взяли. На принудительную пока. Он хоть и шизофреник, но мужик умный, в этом ему не откажешь. - Которого? - последнему сообщенному мне факту я удивился еще сильнее. - Второго. А, до кучи, и второго. Понимаешь, там какая штука. Он с Сайгаком вроде как телами поменялся, но мозги вора, видимо, жидковатыми оказались. Ну и сдохли, в общем, потерялись среди извилин ученого, так сказать. Короче, объяснять сложно и нудно. Скажу только, что теперь Тычков двуедин. Как народ и партия. Этакое раздвоение личности. Человека два - а мысли одни. Двуглавый орел, в общем. Такого, брат, положения, никому не пожелаешь. У нас в конторе живут, в одной камере со всеми удобствами. Как квартира, только окна за решетками и дверь на ночь запирают. Мы за ними наблюдаем - живут, я тебе скажу, как кошка собакой! Метелят друг друга чуть что и почем зря. Интересно, бляха-муха! Раздвоение не только личности, но и тела. Феномен покруче твоего. - Да уж, - говорю, - что верно, то верно. Но Макарыч ведь сам виноват, что попал в такое положение! - Кто ж с тобой спорит?! Конечно, сам. Красивым быть
захотел, мудозвон ученый! Вот и стал. Пока их выпускать к людям нельзя, сам понимаешь. А что потом будет, хрен его разберет. Я, честно говоря, думаю, что лучше смерть, чем такая жизнь. Поставил к стенке, шлепнул тихонечко... Гуманнее так-то. Но нашему начальству виднее. Я тут спорить не собираюсь. Да и бесполезно это. - Кстати, я тебя чего позвал?! - Чего? - неужели, думаю, не только рассказать про то, о чем только что поведал. - У нас тут какое дело, - слон пристально посмотрел на меня, - ты ведь сейчас тунеядствуешь? - Тунеядствую, - вздохнул я, - режиссеры нигде не нужны. - Ну, насчет режиссеров не знаю, там образование специальное нужно, а завклубом, если ты, конечно, не против, я тебя устрою. Ты как? - Завклубом? - Тебя что-то смущает? - с улыбкой спросил Слон, и мне показалось, что его волосатые уши зашевелились. - Но Сергей! Я даже..., - начал было я, но реплику закончить не успел. - Ничего страшного. Опыт приходит со временем, было бы желание. Офицерский клуб - это конечно не кукольный театр, но ведь и я не Тортилла, и золотого ключика, как ты понимаешь, дать тебе не могу. Так что думай,
Сервелант. Но не очень долго, потому как завтра мне надо дать ответ. - Кому? - Ну, ты прям как с Луны свалился! Тому, кому предложил тебя, насоветовал, можно сказать. Мол, парень есть с головой, о творческой работе мечтает, организует все как надо. Короче, поручился за тебя. Так что, ты можешь отказаться, естественно, но я тебя не пойму. Имей в виду. Я прикинул в уме - а почему, собственно, я должен отказываться?! Заведующий клубом - должность творческая. И простор для деятельности имеется, можно себя и в режиссуре попробовать будет как-нибудь на досуге. - Хоккей, - отвечаю, - я согласен. Да... Сергей... а писaть там много надо? - Писать? Я думаю, нет, я что?... Ах-ты, елки-палки, я и забыл, что ты писать-то не умеешь! Ничего, выкрутимся как-нибудь. Наливай. Выпьем за искусство, идущее в массы семимильными шагами, и за тебя, его в ближайшем будущем ярчайшего представителя. Вот так, Леша, и закончилась вся эта запутанная и динамичная история инсталляции моей колбасной сущности в высшие интеллектуальные сферы, к которым люди справедливо относят искусство. Я понимаю, что офицерский дом культуры - не
Мариинский театр, но для меня этот факт большого значения не имеет, потому как мощные и глубокие звуки духового оркестра намного больше моему слуху приятны, чем пиликанье всяких скрипок и контрабасов, а спектакли о подвигах простых русских разведчиков типа Штирлица или Зорге, дадут сто баллов вперед какой-нибудь полудохлой Жизели или псевдо-Годунову в шапке из крашенного кролика. Ты можешь, Алексей, с моим мнением не соглашаться, я не настаиваю. Но поверь, что для урожденного колбасы я устроился в жизни довольно неплохо. Так ведь?
        Эпилог, или Точки над всеми "Ё"
        Тебя интересует, известна ли мне судьба тех, о ком я тебе здесь рассказывал? Честно говоря, я не собирался об этом говорить, но если ты настаиваешь. Хорошо. С кого бы начать-то... Ладно, Алексей, давай по порядку, с лабораторных. Александр Огуречин вернулся в институт, но долго он там не проработал. За спиной его шушукались, в коридорах пальцем показывали, а Наташа с Алёной - те даже не разговаривали. Не замечали будто. Единственным, кто поддерживал с ним на работе отношения, остался мой Николай, но и он-то ограничивался сугубо деловыми. В общем, ушёл Огуречин из института, завербовался куда-то то ли на Крайний Север, то ли на Дальний Восток поднимать и развивать научную мысль среди недоразвитых народов. Где-то там и остался. Говорят, в школе работает для умственно отсталых, столярные труды преподает и называется замысловато и непонятно - олигофренопедагог. Алёна через полгода после моего ухода из института вышла замуж за майора Коновалова, которого к тому времени повысили до подполковника, и родила ему двойню - очаровательных дочурок Ксюшу и Танюшу. Из декрета вернулась в институт, сейчас
возглавляет там какую-то новую лабораторию, в которой пытается вырастить из мухи слона или что-то в этом роде. Наташа проработала в институте недолго, с полгода, наверное, а потом неожиданно уволилась и уехала на свою малую родину - в Ростов. Алёна с ней частенько перезванивается, поддерживает отношения. Говорит, что Наташка так замуж и не вышла, работает на какой-то овощебазе, проверяет огурцы, помидоры и прочую растительную живность на уровень содержания нитратов и пестицидов. Живет с родителями, которые уже совсем старенькие, но держатся пока молодцом. Коля... О, Коля Чудов теперь человек значительный и известный. Через пять лет после описанных мною событий, генерала, тогдашнего директора института, попросили освободить занимаемую должность по причине полной некомпетентности, а в его кресло усадили... Правильно, Лёша, Николая Ивановича Чудова, в котором, в смысле - в кресле, он до сих пор и сидит, без пяти минут академик, на компьютере учится работать. Теперь и институт в народе зовут "чудотворческим", слышал, наверное? С Татьяной они расписались, но свадьбы пышной не устраивали. Так, собрали
родственников и самых близких друзей, отметили скромненько. Я помню, на следующее утро после праздничного ужина под столом проснулся с горном, прижатым груди. Говорят, полночи гудел. Татьяна, жена Николая, из науки в начале девяностых, когда денег платить не стали, ушла. Своё хобби преобразовала в личный бизнес - аквариумы делает. Теперь, естественно, уже не сама, целое производство на промышленной основе и сеть магазинов по всей стране. Аквариумная, в общем, королева. Маринка, Танина дочь, выросла и расцвела, но в актрисы наперекор своей внешней обаятельности и острому язычку не пошла. Вообще в институт поступать отказалась. Устроилась после школы в один из ресторанов официанткой. Теперь это её, кстати, кабак. Сходим как-нибудь, я там вип-персона. Приятно, чёрт побери. Замуж не вышла и, как говорит, не собирается, поклонников и так хватает. Натуральная бизнес-леди. Но хорошая. Добрая и веселая. Полковник Мешков в семьдесят девятом был направлен в Афганистан начальником военной разведки. Оттуда так и не вернулся. Но и в списках погибших не значится. Без вести пропал. Жалко, Лёша. Хороший был мужик.
Может, объявится ещё. Хотя, вряд ли, как ты понимаешь. Столько лет прошло. Сергей Коновалов, он же Слон, дослужился до генералов. Сейчас сидит на пенсии, всё свободное время проводит на даче под Гатчиной, мастерит там скворечники и гармошки делает. В общем, нашёл увлечение, которому полностью, то есть, без остатка, отдался. Счастлив, как никто другой. Я к нему постоянно выбираюсь. Заезжаю в пятницу после работы за Алёной, женой его, и едем к ним на дачу. Машка моя своим ходом подгребает. Неважно, зимой или летом. Слон там постоянно, в город раз в месяц выбирается, не чаще. Их девчонки выросли, рекламное агентство открыли, живут своими семьями, но родителей не забывают. Внуков у Слона вагон и маленькая тележка! И все с дедом и с удовольствием скворечники собирают. Пора скворечный цех открывать. Можно, конечно, и об ансамбле гармонистов подумать. Точно, надо Сергею идею предложить. Тебе как? И мне - ничего! Обоих Тычковых лет через пять на свободу отпустили. Точнее, в большую жизнь. Они к тому времени совершенно одинаковыми стали. Не внешне, естественно. Но несусветная наполеоновская дурь из их голов
куда-то сама собою выветрилась. Стали нормальными, спокойными. Их даже на работу преподавателями взяли. Дед Мороз в военную академию в Москве устроился, там и квартиру получил, а дон Педро в одном из здешних университетов. Первый так и не женился, живёт бобылем, замкнулся на работе. Говорят, на кухне у него целая лаборатория. Мечтает Нобелевскую премию получить, изобретя уникальную технологию превращения говна в кондитерские изделия. Второй Макарыч семьей обзавёлся, уже третьей. Ничего живёт. Студентки его любят! За что, интересно? Ну вот, вроде, обо всех рассказал. Про нас с Машей ты знаешь. Я до сих пор клубом своим руковожу, в свободное от работы время спектакли ставлю, где актерами отлынивающие от строевой подготовки курсанты участвуют. Писать так и не научился, поэтому тебя и попросил мои воспоминания на бумаге изобразить. Для потомков. Исключительно для них, а не для удовлетворения личных своих достоевских или толстовских амбиций. Ну, ты меня понимаешь. Маша крупным универсамом заведует, сама машину водит. "Мерседес" недавно мне купила, но я как-то к своему "козлу" привык, пришлось ей самой на
права выучиться. Дети уже выросли. Колька университет заканчивает, собирается переводчиком в представительстве японской фирмы работать, а Серёга в этом году готовится поступать на инженера-электронщика. Фамилию все мою носят, дворянскую. Московские мы, по фамилии. Звучит, правда! А колбасу не едим принципиально. Да и не хочется как-то. Так что, Лёша, я к чему обо всём этом рассказывал?! Да к тому, что любая колбаса, если она в душе порядочная, гуманоидом стать легко сможет. Что, гуманоидом - настоящим человеком, вроде меня! А, коль, говно говном ты (я не тебя конкретно ввиду имею, ты, надеюсь, понимаешь), то, сколько духов на тебя не вылей, черной икры все равно не получишь. Приличного человека, тем более. Ты согласен? Попробуй тут, не согласись. Вот и всё, Лёша. Спасибо тебе. Можешь ставить точку.