БАЕВ АЛ
        ЖОНГЛЁР. ОЧИЩАЮЩИЙ КРОВЬ

* Аннотация: Вторая часть дилогии "Вселяющий Душу".Многие историки склонны характеризовать Эпоху Итальянского Возрождения как время расцвета высокого искусства, изысканной архитектуры и передовой научной мысли. Леонардо да Винчи и Рафаэль Санти, Боккаччо и Петрарка, Галилей и Колумб... Кому не знакомы эти имена? Наверное, таких людей не много. Но, к сожалению, не всем известна и обратная сторона тех событий, благодаря которым мир сейчас восхищается творениями периода Ренессанса. Вряд ли люди когда-нибудь увидели бы Сикстинскую Капеллу или Джоконду, если бы на Священном престоле восседали Папы менее авантюристичные, жестокие и развратные, чем Каликст III и Александр VI из рода Борджа. Кто помнит теперь о жутких выходках красавицы Лукреции Борджа и обагренном кровью стилете ее свирепого брата Чезаре? А знаменитые тонкие яды - так называемый "философский камень Борджа", - их состав до сих пор затрудняются определить самые знаменитые лаборатории мира. И, наконец, Никколо Макиавелли, долгое время служивший тем же Борджа и известный нашему поколению исключительно благодаря оставленному после себя
литературному наследию и, несомненно, главной его части - произведению "Государь", написанного для Борджа, подаренного Медичи и по достоинству оцененного первыми лишь идеологами нацизма... Кем был на самом деле этот великий человек, что подвигло его к практической философии и почему принято считать, что с его смертью в 1527 году закончилась сама великая эпоха? Второй роман дилогии повествует о новых приключениях Саши Расстрельникова и Петера Мужика, которые, приехав из Италии в Петербург, отправляются на одно из озер Карельского перешейка, где оказываются втянутыми в невероятные события... Кем на самом деле является таинственный Жонглер, как связан он с тайной Джоконды и отчего этот старец вынужден в течение почти пятисот лет охранять хрустальный крест - Вселенский Маяк, который должен "проснуться" в последнее равноденствие тысячелетия? А также - почему дважды умереть нельзя, и, самое главное - какую роль в этой истории играет уже знакомый им Инкарнатор?...
        Произведение не является учебником истории, а также основано на информации, полученной не по контакту с параллельными мирами, но, исключительно, взятой автором из собственной головы. Все реальные персонажи, задействованные в книге, реальны лишь отчасти. Совпадение имен, фамилий и действий героев романа с именами, фамилиями и действиями реальных исторических личностей носит, скорее всего, случайный характер.
        В тексте романа использованы цитаты из произведения Никколо Макиавелли "Государь" в переводе Г. Муравьевой
        
        
        Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил. Его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал. Но сегодня такая ночь, когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл. Михаил Булгаков "Мастер и Маргарита"
        
        
        
        
        - ...Кто, я?! Я сам был государство.
        - Ой ли, Валентино? Не слишком ли высоко ты паришь в небесах? Разве не помнишь ты, что государство - утешенье слабых. А власть есть пир, где пьют за упокой... Похоже, что в вино твое твои ж друзья подлили каплю яда.
        - О, Никко, тебе ль не знать, что больше нет друзей... кроме тебя?! О ком из тех...
        - Не о себе, мой милый герцог. Не прятал я кинжал за спину. Но Александр перед смертью завещал беречь тебя. Не дать греха...
        - Так ты душеприказчик Александра! Ну надо ж, старый грешник завещал тебе мое спасенье. Поведай, друг, какого из семи грехов известных, мне опасаться более других?
        - Гордыни...
        - Гордыни? Мне?
        - Не смейся, Валентино. Ее, гордыню подлую свою, благодари за то, что ты не стал великим. Ее целуй за то, что смерть близка.
        - Моя?
        - Твоя? О, нет, тебе еще не время... Моя...
        - Что ты бормочешь, Никко? Да, я болен, но ты? Ты, друг мой, крепче стали! Неужто в голове твоей нет места белым мыслям?... Нет, Никко, ты, пожалуй, мне не друг... Ты пес... Безродный пес! Не злись, но я расстроен... Слова твои больнее ранят сердце, чем кинжал, помянутый тобою же минутой раньше. Отныне не желаю тебя знать...
        
        Лежавший под пушистым пледом человек, которого гость называл герцогом, отвернулся к стене. Ложе его скрипнуло, и сила целебного порошка одолела адскую боль. Валентино заснул. Против своей воли.
        Никко вышел, дверь за ним тут же тихо закрылась. "Стражники Цезаря знают свое дело", - с горькой иронией подумал он...
        ...Высокий худощавый человек, появившийся из дверей опочивальни герцога заставил всех, находившихся в коридоре, вздрогнуть. Одна лишь старуха, протиснувшись сквозь плотные ряды челяди, смело ухватила его за рукав:
        - Синьор Никколо, вы один?
        Вопрос повис в воздухе, так и оставшись без ответа. Человек пристально посмотрел на женщину, улыбнулся ей одними глазами и, скрыв голову глубоким темно-красным капюшоном, властным жестом рассек робкую толпу. Он быстрым шагом прошествовал к лестнице.
        Как только тот, к которому старуха обратилась "синьор Никколо", скрылся из виду, собравшиеся сняли со своих лиц неискреннее выражение сострадания. Некоторые даже улыбнулись.
        Без сомнения, Жонглер уже здесь. Они всегда приходят вместе.
        Теперь все будет хорошо... Часть первая. Милостью судьбы
        
        Глава I. Маки
        На западном берегу озера, довольно большого даже по меркам этой заболоченной местности, несколько веков стояла маленькая - всего-то в девять домов - деревушка. Название у нее тоже было необычным для здешних мест - Маки. Короткое и холодное северное лето не способно родить и вырастить теплолюбивые алые цветы, которые местные жители вряд ли когда-либо видели кроме как на картинках. Но, согласитесь, красивая картинка - не повод давать имя земле, на которой живешь.
        Дома в деревеньке тоже были какими-то странными, как будто строили их иноземцы, заботившиеся, прежде всего, о внешнем виде строений, но уж ни как о тепле и комфорте. Первые этажи, значительно меньше по площади вторых, обиты просмоленными кожами, вторые - вовсе дощатые, с большими мансардными окнами без ставен. Если входишь внутрь, не увидишь здесь огромных, в полдома, русских печей, которые служат обычно деревенским и постелью и очагом. Наоборот, тянутся к крыше сквозь два этажа круглые, обитые толстой жестью "голландки", жару от которых, конечно, много, пока там горит огонь, но как только последний уголек рассыпается в золу, печь быстро остывает. Есть еще отдельно выложенный из гранитного теса очаг, на котором и в котором готовят бесхитростную еду - большей частью рыбу, выловленную тут же, в проточном озере - не очень крупную пресноводную форель - жарят, коптят, запекают. Хлеб пекут из просяной и ячменной муки, пшеница да рожь так и не прижились на холодной каменистой почве.
        Жили в Маках большей частью старики. Молодежь разъехалась по городам, поступила в университеты, а кто закончил (да и не закончил) их, домой уж не вернулся. Что поделаешь, видимо, у всех деревень одна судьба - медленная смерть от неминуемой старости.
        Но, зато, места здесь какие! Чуть поодаль, если смотреть на запад, за каменистым лугом, коий ошалевший от русской водки какой-нибудь японец принял бы за кусок своей родины - сад камней - так ровно здесь уложены чудесные правильных форм валуны, высятся округлые холмы. Некоторые из них поросли густым лесом, другие в солнечный летний день радуют глаз своими пологими песчаными, а зимой заснеженными скатами. Над одной из таких лысых гор еще вчера, один день только прошел, постоянно светила радуга - сияет ли солнце или идет дождь, день на дворе или ночь... Хитрая шутка матушки-природы.
        Но надоело ей, видимо, баловать. Исчезла радуга в одно мгновение. И сразу как будто еще холоднее стал ветер. Старики с утра потихоньку на холм отправились, раньше-то боялись, верили в неведомую силу, что в холме том живет. А сейчас пошли, но ничего кроме камней гранитных найти им не удалось им. А над соседней горкой только дырявые красные крыши поблескивают, видать, дом чей-то старый, разрушенный. А может и замок... Этого добра здесь хватает, и смотреть-то на него желания никакого нет. В свое время и варяги тут селились, и шведы - потомки их, да и немчура всякая. Потом уж только русские появились. Но никто местным жителям никогда не мешал, не обижал их. А все почему? Да просто мирные они люди, незлобливые и гостеприимные, редкого путника добром привечают, рыбою и хлебом кислым своим кормят. Что с них еще взять-то? Разве дома их странные отнять, или лодки плоскодонные, пропахшие горелой смолой и протухшей рыбою... Но кому они нужны?
        Правда, появились здесь в конце тридцатых годов прошлого уже теперь столетия чужие люди. Военные. Много их пришло, все в шинелях мышиного цвета и сапогах грубой пупырчатой кожи. Поставили на лугу свои тряпичные шалашики, пожрали всю рыбу, засоленную на зиму трудолюбивыми маковчанами, потыкались-помыкались пару недель во все стороны, видно пытались найти приличную дорогу к финляндской границе, да и сгинули однажды в одночасье, оставив за собой россыпь пустых папиросных гильз да зловонных гнилых объедков. Но жизни никого не лишили. А рыбу всю заготовленную поели - так что с того? До времени, когда лед станет, еще месячишко оставался, новой наловить успели. Хорошо, что лодок не спалили да девок не попортили. Деловые! Раз-два, левой-правой, к бою готовьсь...
        Ах, ерунда это все. Ушли, да и Бог с ними. Кстати, о Боге. Прямо перед озером стоит махусенькая такая открытая часовенка с образком, прямо на камне намалеванным каким-то неведомым мастером из далеких предков. Откуда ж здесь сановному иконописцу-то взяться? А без Бога что за жизнь?! То-то и оно... Ни рыбы толком не выловишь, ни зверя пушного не добудешь. Да и скучно опять же, развлечений-то тебе никаких. А так хоть помолишься, и легче...
        Ну, совсем нет ничего. Электричество - и то, второй год как провели. На том огромное спасибо. Теперь хоть радио послушать можно стало. Да и телевизорами потихоньку обзавелись. Форель-то, как оказалось, рыба не такая уж дрянная, неплохих денег, оказывается, стоит. Староста в город ездил, на рынок заходил. Вернулся к себе и, собрав стариков, поведал им, что ценится их рыбеха подороже вырезанного от костей и сала свиного мяса. Ну и решили всей деревней заработать. Войти, так сказать, в торговую цивилизацию. Или, как по радио говорят, интегрироваться с миром. Три дома, что остались пустыми от умерших хозяев, оборудовали под простенькие гостиницы для приезжих, объявление на радио подали - а что? Раз сто прочитают - радийным деятелям рыбки свежей... И все довольны...
        Ну и пошел народ в Маки. Немного, но в самый раз, чтоб не надоесть. Кто с удочкой, кто с двумя, а то иной человек и с ружьишком в рюкзак запрятанным. Лодки надувные на озере появились, маячки какие-то, видать - диковинные снасти. Лови себе и семье - не хочу! А вот сети в ход не пускай. Сетями только своим можно. Вам-то, сердечные, развлечение, а нам, как говорится, основной продукт питания и торговли.
        В общем, появились приезжие. Неделя за неделей - все больше и больше. Трех домов уж не хватает. Что делать? Собрались старики, подумали недолго, да и решили вторые этажи свои туристам-рыболовам в наем сдавать. А из городских - племянника старосты, что горный университет заканчивал, в администраторы взяли, чтоб тот за количеством приезжих следил. Кабы лишних не оказалось, кого поселить в данный момент некуда. В общем, фирму открыли - "Ав-тур". По имени озера. Озеро-то всего двумя буквами и зовется - "Ав". Чудно, ей Богу...
        
        * * *
        
        Петер решил сразу домой не возвращаться. Заработал Мужик в Италии прилично. На такие деньги в родной Чехии безбедно года три можно жить (если по кабакам не шляться). Да и Шура давно обижался, что друг в гости не едет.
        В общем, на том и порешили - устроят себе небольшие каникулы. И добираться до России лучше самолетом. Тем более что прямой рейс Рим - Санкт-Петербург уже года два как стал регулярным. А до Рима от виллы три часа пути. Мигель с Элизой обещали на машине до аэропорта подбросить. Родригес на следующий же день, как приехал, арендовал автомобиль посолиднее того "мустанга" - большой и комфортный, с кондиционером, чтоб от жары итальянской мозги не вскипели. Невесту за руль не пустил. Мол, своей смертью в постели умереть гораздо приятнее.
        Расстрельников удивился, что друга упрашивать не пришлось, тот согласился погостить безоговорочно и, что еще более странно - сразу. Лишь одно условие поставил - на месяц и ни днем больше. Что ж, на месяц, так на месяц. Тоже нормально. И Шура уже жил в предвкушении возвращения на родину, когда его словно доской по голове шарахнули.
        - Слушай, Петруха, самолет у нас послезавтра. Не торчать же целый день в этой дыре. Поехали-ка во Флоренцию. Рядом с таким городом неделю проторчать, а Бельведер не увидеть! Ты-то, небось, облазил городишко вдоль и поперек, а я кроме вокзала да автостанции нигде и не бывал. Что деду скажу? Сидел, мол, на берегу, на море смотрел? Э-э, нет! Надо выбраться отсюда хотя бы на денек.
        - Ну, Расстрел, тебе впечатлений мало?! - Петер ошалело посмотрел на друга. Действительно, свихнулся парень. - Сдался тебе этот Бельведер?! Давай-ка лучше на Эльбу сплаваем, катер имеется. С девочками познакомимся, на пляже поваляемся. Там, кстати, дом Бонапарта. Анжелика сказала, что он точно есть. На самом берегу. А чего? По-моему, нормально.
        - Да ну тебя с твоим Бонапартом. Ты что, и, правда, думаешь, что он где-то там сокровища припрятал? Ага, никто их до сих пор не нашел! Так?
        - А почему бы и нет?
        - Слушай, не пойму я никак, дурак ты или только прикидываешься?! Почти два века, как по острову толпы туристов снуют и ничего до сих пор не отыскали, а мы приехали и - вот они, смотрите! Золото, бриллианты, жемчуга, фигсы-шмыгсы, - Шура повертел у виска указательным пальцем. - Ничего, приедешь ты ко мне, я раны твои душевные подлечу. Слыхал, что в России самые классные тетки?! Плюс русская водка... В общем, ты как хочешь, а я завтра качу во Флоренцию.
        - Бог с тобой, поехали, - нехотя согласился Мужик.
        - Петруха, не слышу в голосе энтузиазма!
        - Ладно, Расстрел, поехали. Чего тебе еще? - Петером нехотя улыбнулся.
        - Ага, уже лучше. А теперь опустим "ладно", - нельзя сказать, что Расстрельников не издевался над другом, но видеть третий день его кислую рожу...
        - Хрен с тобой, едем! - отчеканил Мужик и деланно оскалил зубы.
        - Так-то, Петруша. Со мной, братан, лучше не спорить.
        - Баран тебе братан, Расстрел! - Мужик в шутку толкнул приятеля плечом.
        - Да пошел ты, питекантроп!
        Они схватили друг друга за шеи и, весело хохоча, повалились на песок. "В принципе, Шура прав, - рассуждал про себя Петер, - Флоренцию посмотреть действительно стоит. Знаменитый город, сама живая история, один из центров Эпохи Возрождения... Когда еще сюда вернешься? Да и вернешься ли?"
        В общем, съездить следовало в любом случае. И потом, у Расстрельникова нюх на приключения. Может, действительно, ну его, Бонапарта этого с его Эльбой треклятой?!
        
        * * *
        
        Автобус, казалось, тащился сегодня медленнее обычного. Скользкая дорога... С утра начал накрапывать мелкий противный дождик, который ко всеобщему ожиданию не только не перестал через полчаса, но и перерос в небывалой силы ливень, свойственный, скорее, мрачной Скандинавии, нежели солнечной Италии. Даже жизнерадостный водитель, который выглядел на все сто не только процентов, но и лет, таких дождей не припоминал, о чем постоянно докладывал пассажирам. Из чьего-то старенького радиоприемника надрывно, словно желая свести счеты с жизнью слушателей, вопила примадонна итальянской эстрады, но это, как говорится, издержки общественного транспорта. Хотя, с другой стороны, под музыку, пусть даже под такую, ехать веселее, чем под дробь дождя, который, еще немного, и, того и гляди, пробьет крышу старенького "мерседеса" типа "скотовоз" своими "бронебойными" каплями. Ну, блин, и погодка!
        - Саш, а что нам делать в городе в такой дождь? Там, наверное, улицы превратились в каналы. Хотя... двух зайцев убьем. И Флоренцию поглядим, и Венецию... - на самом деле Петер искренне недоумевал, почему Расстрельников не отказался от поездки, несмотря на разбушевавшуюся непогоду. - Жаль только, что гондольеров в Тоскане нет.
        - Понимаешь, Петруха, другой возможности все равно не представится, - Шура разгадал настроение друга. - Во всяком случае, не в самое ближайшее время. Да ты не дрейфь, прошвырнемся по музеям, архитектуру посмотрим, а набегаемся, залезем в какой-нибудь кабак и будем лопать ихнее кьянти. Как тебе планчик, а?
        - В принципе, ничего. Но кьянти - пойло. У вас в России подобные вина бормотухой называют. Если же честно, Расстрел, мне кажется что до Флоренции нам не доехать. Дорогу наверняка размыло.
        - Не боись, не размыло. И какая разница что пить? Ты достал, в натуре! Не понравится бормотуха, возьмем вискаря! Чего ты с этой погодой так разнервничался? У тебя нервы, Мужик, ни к черту. Хуже чем у моего деда. В конце концов, не каждый же день светит солнце. Встряхнись, Петруха! Жизнь полна соблазнов и презентов! В конце концов, мужик ты или не мужик?!
        Бесконечные капризы Петера действительно Шуру достали. Расстрельникова несло:
        - Перестань хлюпать! Беру свое приглашение обратно. На кой хрен ты мне сдался со своими соплями?! Памперс, блин. И фамилия у тебя - Мудак, а не Мужик! У-ух, свалился на мою голову... Звезда полей - кукуруза...
        - Заткнись, Расстрел, а? Все нормально. Просто устал. Устал, понимаешь? Извини. Больше не буду, честное пионерское!
        - Какое, - переспросил, словно не расслышал, Расстрельников, - пионерское?
        - Йес, сир. Пионерское. Ты не смотри, что я не русский. Артек еще помню.
        - Славно, - ухмыльнулся Шура.
        - А то! - Мужик скроив важную мину, поднял указательный палец. - Мы ж с тобой там и познакомились, помнишь? Красные галстуки, длинноногие девочки в сереньких юбочках, статуи с веслами и барабанами...
        - Ну ты, Петруха... Ладно, проехали. Прости...
        - Не проехали, а только подъезжаем, - улыбнулся Мужик.
        И дождь внезапно кончился. Шура посмотрел в окно - ни облачка. Впереди город. Странно, как будто все тучи просто растворились в небе. Солнце снова жарило, как в африканской пустыне. Ну, блин, и дела! Уж не новая ли шутка Инкарнатора?! Вообще, вряд ли...
        
        * * *
        
        Иван Павлович вышел из дома затемно. Пока трамвай тащился до конечной - на вокзал старик ехать не решился, ближе добираться до платформы "Мурино" - на востоке появились первые лучи восходящего солнца. В принципе, тут не далеко, остановок шесть-семь, но трамвай полз как черепаха, останавливаясь у каждого светофора. Елки-палки, так и на первую электричку опоздаешь. А вторая через сорок минут, на ней уже дачники катят с мотыгами да граблями. Ни один, собака, старику места не уступит. Прижмут свои полушария спинного мозга к скамейкам и рожами потными к окошкам прилипнут. Мол, мы никого не видим, нас вообще здесь нет. Стой, дедушка, пока копыта не отбросишь... Э-эх, время не то, иное поколение! Страху настоящего не знают! Дачники, ё-моё, не-у-дач-ни-ки!
        Электричка подошла в тот момент, когда Расстрельников-старший загружался в ларьке пивом - ну не на сухую же в этом гадюшнике трястись! Пока сонная "клава" отсчитывала сдачу десятиками, прозвучало предательское "у-у-у", и электричка махнула на прощание своим грязным зеленым хвостом. Да-а, мать вашу, придется-таки дожидаться следующую...
        Вопреки мрачным ожиданиям - а было воскресенье - очередной "электровоз до станции Кузнечное" прибыл минут через двадцать. Точно! Сегодня ж расписание выходного дня. Эх, склероз проклятый! А вот пассажиров оказалось совсем мало. Наверное, все вчера на свои "фазенды" и "акры" двинули. Что ж, оно и к лучшему.
        Иван Павлович прошел в центр вагона и откупорил первую бутылку неизменного "петрухи". Холодное пиво пробирало до пупка, разливаясь по телу горными ручейками и пробуждая желание жить. Монотонный стук колес дарил ни с чем не сравнимое ощущение путешествия (если в окно не смотреть).
        Странно все-таки - всю жизнь в Ленинграде прожить, а о таком курорте слыхом не слыхивать. Это ж надо - Ав-озеро! Дед улыбнулся собственным мыслям. Должно быть, в честь невинно убиенной тургеневской псины Мумы.
        Пассажиры с интересом, но искоса поглядывали на странного старика, попивающего пивко. Крепкий, жилистый, в белой футболке и синих галифе с широкими красными лампасами. Ни дать - ни взять, казачий есаул на пенсии. Уже три пустые бутылки под лавкой стоят, а ведь еще только Токсово проехали - каких-то двадцать минут... Силен, дедуля! И ни в одном глазу...
        ...Когда Иван Павлович звонил в туристическую контору уточнить как добираться до базы, ему ответили, что удобнее всего ехать на электричке. Правда, не все поезда останавливаются на нужной станции, но это дело поправимое. Про "стоп-кран" что-нибудь слышали? Дергаешь рычаг - машинист, конечно, матерится на весь состав и двери открывать не собирается. Но на этот случай надо захватить с собой монтировку, которой (естественно, только при необходимости) двери вагона разжать чрезвычайно просто. Как говорится, "легким движением руки..."
        А там, возле станции, постоянно дежурит микроавтобус с надписью "Маки" на лобовом стекле. Насчет стоп-крана, мол, не беспокойтесь. Милиции в тех краях никогда не было, а поездная бригада из-за такой ерунды обычно по вагонам не бегает... Это ж надо такое сказать старому милиционеру! Вот поганцы, чего делают, а?! Да и Бог с ними. Сто лет на природу не выбирался. А тут еще рыбалку обещают без проблем и на сто пятьдесят процентов. И крыша, опять же, над головой. Стол трехразовый. За такие-то смешные деньги! Нет, Сашка бы точно не поверил, отговорил бы деда. Хорошо хоть за границу умотал, можно и самому стариной тряхнуть. Восемьдесят - это только при ближайшем рассмотрении - возраст...
        Двери вагона на станции открылись без монтажки. Видать, "правильная", как внук говорит, электричка. Точно, "газелька" ждет, "пароль" на стекле не пропустишь: аршинные ядовито-оранжевых буквы налепили прямо на лобовое. Иван Павлович слышал в кино, как водителей нынче звать принято, и обратился к шоферу с ходу:
        - Шеф, до Маков ты везешь?
        Водитель, видать, тоже не промах - есаулов от ментов (пусть, и бывших) отличал с первого взгляда.
        - Садитесь, гражданин начальник, полчаса не пройдет - и мы на месте.
        - О'кей, - козырнул "гражданин начальник" под бейсболку (а куда деваться, иных-то кепок нынче на рынке нет) и, раскрыв дверь, лихо шлепнулся на переднее сидение.
        - Сейчас, начальник, ждем минуты три-четыре - никто больше не сядет - поедем, - деловым тоном пробасил "шеф".
        Через пару минут в микроавтобус кряхтя и ойкая забралось еще двое. Ну это ж надо - в их-то годы такие пузы наесть!
        - Салам, братва, - неожиданно тонким голосом пискнул один из попутчиков.
        - Одним салом жив не будешь, - схохмил, как ему одному показалось, Иван Павлович, а неуклюжая машина, чуть не перевернувшись, уже сделала крутой разворот и понеслась по ухабам на восток. "В страну восходящего солнца", - почему-то подумалось Расстрельникову.
        Грунтовка плавными изгибами вилась между холмами, старик смотрел на нее и не верил, что это его родная Ленинградская область. Настолько привык к задыхающемуся от автомобильных выхлопов Петербургу. Это ж надо, полтора часа езды, а такая благодать! Эх, скинуть бы лет сорок, можно было б и по-настоящему размяться...
        Автомобиль резко затормозил. Да так, что сзади что-то (или кто-то) грохнулось. Сам Иван Павлович лбом воткнулся в ветровое стекло и на некоторое время оглох от удара. Он хотел было возмутиться, но вдруг увидел посреди дороги здоровенный валун.
        - ...это ж надо, мать твою! - бас водителя звучал с каждым словом отчетливее. - Кто ж его сюда выкатил-то? Вот гады! Соседи, мать их так! Конкуренты хреновы! Кто еще такую подлянку кинет? Нет, ну какие св-волочи, вы подумайте! Осталось-то километра два... Ну что, мужики, сдвинем камушек или пехом покандыбаете?
        - Сам двигай, мудила. Это твоя работа, - донеслись сзади равнодушные голоса.
        Водитель от этих слов поежился.
        Иван Павлович, ни слова не говоря, распахнул свою дверь и спрыгнул с "председательского" места. Так же молча, он откатил дверь в салон и, войдя туда, схватил хамов за грудки и вытряхнул на дорогу. Ай-да старикан!
        Водитель сидел за рулем ни жив, ни мертв, рядом с микроавтобусом палачом над "приговоренными" навис крепкий еще дед с охотничьей двустволкой наперевес, а двое толстяков, издавая стоны и выпуская нехорошие газы, раскачивали валун, чтобы скатить его с дороги. Не схалтуришь - кругом-то дикий лес, позвать некого. И не сбежишь - пристрелит, а чего с дурака старого возьмешь?! У него, должно быть, и справка имеется...
        Минут через пятнадцать камень скатился на обочину. Мотор взревел и "газель" понеслась к месту назначения. Внутри, в салоне, давала мастер-класс высшего пилотажа одинокая муха. Звук ее полета нарушался только ровным гулом двигателя и смачными бульками Расстрельникова-деда, успешно расправляющегося с очередной бутылкой пива. Сзади не доносилось ни звука. "Жири", как их про себя обозвал Иван Павлович, обиженно посапывали в кулаки ...
        
        * * *
        
        "Ни хрена себе! Где ж такое видано - еврохаузы в самом сердце Карельского перешейка?! Да, будет дело", - Иван Павлович, человек, в общем-то, прагматичный и чуть приземленный, наверное, впервые в жизни почувствовал себя сказочным персонажем. Ганс, елки-палки, Христиан, вашу мать, Андерсен и его оловянный, черт побери, солдатик! Это ж надо чего понаворотили! Ни дать, ни взять - Голландия. Нет, не Голландия... Италия. Хотя... хрен его знает с этими архитектурными изысками...
        
        Глава II. Картины
        Что-то в нем чувствовалось неуловимо знакомое. Нет, скорее, не в самом строении, а в буйных неухоженных зарослях, скрывавших стены. Небольшой одноэтажный дом утопал в зарослях шиповника так, что видны были только его яркая зеленая крыша и верхняя часть окон. Точно! Перед домиком разбит благоухающий палисадник, более присущий русским деревням, чем европейским городам. Колючие ветви так и лезли наружу сквозь редкий деревянный штакетник, цепляя прохожих своими колючками за одежду.
        Шура с Петером остановились как по команде.
        - Петя, тебе это ничего не напоминает? - почему-то шепотом спросил Расстрельников.
        Мужик ответил так же тихо:
        - Напоминает, Расстрел. Что угодно, только не Италию...
        - Ну, ты сказал! - ухмыльнулся Шура уже нормальным голосом.
        - Ну, ты спросил! - с его же интонацией ответил Петер. - Интересно, кто здесь живет?
        - Должно быть, какой-нибудь эмигрант, слезно ностальгирующий по какой-нибудь родной вологодчине. Хотя чудиков хватает во всем мире.
        - По чему ностаг... Ностальгиюру...? Ты с кем, вообще, говоришь? - слегка возмутился Мужик. Его русский был более чем приличным, но изыски чужого языка иногда и ему давались с трудом.
        - Пардон, тоскующий по дому. Не похоже?
        - Не знаю. Таких строений полно в Моравии, у тамошних бошей...
        - Ладно, пойдем. Надо успеть город посмотреть. Времени не так уж и много.
        - Пошли.
        Но друзья почему-то остались стоять на месте, словно приклеились к асфальту. С чего бы это так приковал их внимание простой маленький домик? Ну и что, что не похож он на другие. Это еще не повод... И потом, мало ли в Европе всяких оригиналов с претензией на эксклюзив, а также эмигрантов и их потомков, которые пытаются во всем следовать традициям своей исторической родины.
        - А может, нам зайти, спросить? - Шура первым нарушил молчание.
        - О чем?
        - Ну...
        - Ты хочешь просто узнать, кто здесь живет? Перестань, Саш. Не выдумывай! Тебе бы понравилось, если б к тебе начали вламываться всякие любопытствующие ротозеи? Пойдем, - и ведь не возразишь ему. Мужик рассуждал вполне здраво. С какой это стати лезть в чужой дом?
        Друзья свернули за угол, и через какую-то сотню метров перед их взорами словно вырос из-под земли великолепный фонтан, стоящий в центре довольно большой круглой площади, вымощенной грубой брусчаткой. По всей окружности заботливые муниципалы установили белые скамейки под веселыми полосатыми тентами. "Все для человека, - весело подумал Расстрельников, опускаясь на одну из лавочек, - и я даже знаю этого человека. Хорошо, черт побери..." Тут же, прямо из окна одного из домов, к земле спускался толстый гофрированный шланг, как будто внутри прятался слон в противогазе. Гибкая труба заканчивалась нехитрой барной стойкой, за которой пританцовывал худой долговязый парень с гитарой под мышкой и смешным фальцетом напевал нечто, напоминающее серенаду. Песня, казалось, жила своей жизнью, не обращая ни на немногих бездельников, ни на самого исполнителя ни капли внимания. Лилась себе и все, как лилась же из тонкого краника жидкость в белые непрозрачные кувшины. Не хватало, пожалуй, только объявления: "У нас самообслуживание".
        - Вот тебе и кьянти. Возьмем порцию? - Петер, как ему показалось, отвлек Шуру от какой-то важной мысли.
        - Что? - не сразу понял тот.
        - Кьянти твое, говорю. Пить будешь?
        Расстрельников сглотнул слюну и кивнул. Мужик выгреб из кармана мелочь и пружинистой походкой направился в сторону гитариста. Через минуту он вернулся, держа в руках кувшин "благородного" фаянса и два таких же бокала.
        - Начнем-с? Только сразу предупреждаю - этот нектар не в твоем вкусе.
        - Отвянь, - Расстрельников поднес указательный палец к губам, - дай насладиться прелестями жизни. Наливай, будем пить за праздник, который, как говорил Хемингуэй, всегда с тобой.
        Букет, и правда, оказался несколько неожиданным. Но не выливать же...
        Минут через пятнадцать, вернув посуду содержателю импровизированной распивочной, приятели, слегка покачиваясь - не таким уж вино оказалось и легким, двинулись с площади. Повернули, как им показалось, в сторону Бельведера, но почему-то снова оказались перед чудным домиком.
        - Нет, Петруха, теперь точно зайду. Это судьба, - Расстрельников был настроен решительно, - выгонят, так выгонят. Не убьют же, в конце-то концов.
        - А, пойдем! - в натуре Мужика любопытство тоже взяло верх над приличиями.
        Калитка оказалась незапертой, и друзья беспрепятственно взошли на невысокое крыльцо. Звонка нет, но входная дверь тоже отворилась, стоило потянуть за ручку. Внутри стояли прохладные сумерки. Навстречу никто не вышел. Петер для проформы кликнул хозяев, но ответа не последовало. Из неожиданно просторного холла во внутренние помещения вела только одна дверь, очертания которой еле угадывались в обшитых деревянными панелями стенах.
        - Постучимся? - Расстрельниковым вдруг овладело смутное беспокойство, - может, это подстава? Грохнули кого-нибудь, а вход специально оставили открытым. Для таких раздолбаев как мы, а сами сразу в полицию...
        Но Шура не договорил. Петер без всякого страха широко распахнул дверь, и из комнаты в глаза ударил яркий сноп света, словно кто-то включил мощный прожектор. Когда глаза привыкли, и помещение можно стало разглядеть в деталях, друзья увидели большое - от пола до самого потолка - окно, из которого и падал внутрь на блестящие мраморные стены яркий солнечный свет. Сбоку висел огромный портрет какого-то красивого человека в полный рост. С картины на вошедших глядели живые с хитрецой глаза, в которых, тем не менее, читалась твердая воля и невероятная внутренняя сила их обладателя. Видимо художник знал свое дело и максимально точно передал облик вельможи. О том, что это не простолюдин, можно было судить по богатым нарядам изображенного и двум одинаковым перстням с большими кроваво-красным камнями на указательных пальцах обеих рук. Руки, в свою очередь, были скрещены на груди, а ладони плотно прижаты к противоположным плечам.
        - Так, посмотрим, кто это у нас здесь такой... - Расстрельников пытался прочитать надпись, выгравированную на бронзовой табличке, прибитой снизу к тяжелой дубовой раме, - вот, черт! Жонглер какой-то? Нет, Петруха, посмотри на этих чудиков! Цирк уехал, а клоуны остались... Слушай, тебе он никого не напоминает? Лицом?
        - Не-а, а что?
        - Чем-то на Джоконду смахивает, тебе не кажется?
        - Ты чего, это ж мужик!
        - Это ты Мужик, а он... - Расстрельников еще раз посмотрел на табличку с надписью. - А он - Жонглори.
        Мужик подошел к Шуре и встал рядом. На табличке, и правда, было написано лишь одно слово: "Jonglоri". Жонглори или жонглер? Чертовщина какая-то. "Раз есть жонглер, то где-то должен быть и его жонглерский инструмент. Булавы там, шары, наконец. Иначе, какой смысл скрывать имя?" - подумал Петер...
        Остальные комнаты, их было-то всего три, оказались абсолютно пустыми, и друзья пошли к выходу. Странно. Дом открыт, никого в нем нет, из обстановки - одна лишь старинная картина (вряд ли сейчас такую кто-то писать станет), наверное, дорогая. Ни охраны тебе, ни видимой сигнализации...
        Бельведер так и не посмотрели... Всю дорогу назад ехали молча. Автобус жутко трясло. Впечатления от флорентийской архитектуры не смогли застить воспоминаний о необычном домике с портретом неведомого Жонглори. Кто же это? Спрашивали у стариков, молчат, только плечами пожимают... Водитель тоже не знает. Жонглер... Или фамилия такая? Что-то очень уж он не похож на артиста. Господи, опять тайны. Хорошо конечно, но попозже бы, а? Надоело, в конце концов. Дня спокойно не прожить...
        
        * * *
        
        Родригес, должно быть, и являлся гениальным физиологом, но водителем оказался неважным. Автомобиль тащился со скоростью хорошо натренированной черепахи.
        - Слушай, Мигель, ребятам, похоже, некогда. Уступи кому-нибудь свое место. Александр, вы автомобиль водите? - Элиза стоически вынесла час унылой дороги, но теперь ее терпение, похоже, лопнуло. Удивительно, но девушка вполне прилично говорила по-русски.
        - Мадемуазель, когда я сажусь за руль, мы с машиной сливаемся в экстазе и начинаем любить друг дружку изо всех наших объединенных лошадиных сил! - ну как не похвастаться? Привычка - вторая натура.
        Элиза печально вздохнула:
        - Что ж, тогда меняйтесь местами и любите... То есть, ведите. Иначе самолет улетит без вас.
        
        * * *
        
        "Уехал на рыбалку. Буду через неделю. Дед"
        - Вот, черт старый, рыбки половить решил. Молодость вспомнил, - Шура представил старика, закутавшегося в плащ-палатку и дремлющего на берегу с удочкой в одной руке, и с неизменной бутылкой пива в другой. Ему стало от такой картинки смешно. - Палыч, Палыч, хоть бы дату поставил, а то гадай теперь, когда ты вернешься. Неделя-то с какого срока идет?
        Но дед оказался не так уж и прост. Расстрельников только сейчас обратил внимание, что записка накарябана неровным почерком на листке перекидного календаря-ежедневника. Ага, значит, только сегодня, хрыч старый, укатил. Что ж, неплохо. Хата свободна. Отсюда и, как говорится, вытекающие последствия...
        Дед вообще всегда был до безобразия честен. Если написал - на рыбалку, так оно и есть. А не на дачу к своему приятелю-собутыльнику Львовичу, с которым одно развлечение - нажраться вусмерть и свалиться между грядок.
        - Ну, Мужик, что делать будем? - Расстрельников обернулся к стоявшему в дверях Петеру, - есть какие-нибудь специальные пожелания?
        По глазам друга нетрудно было догадаться, что пожелания есть.
        - Расстрел, неплохо бы в душ слазить. Полотенце дашь?
        - Ноу проблем, дружище! О чем базар?!
        Пока экстатические стоны блаженствующего под душем гостя доносились из ванной, Шура, скептически оглядев содержимое холодильника, вытащил оттуда пачку дрянных пельменей (вот, эконом старый) и ополовиненную бутылку "зубровки". Что ж, легкий перекусон после тяжкой дороги в наличии есть. Утомил не столько долгий полет, сколько достало путешествие от аэропорта до дома. Конечно, по уму следовало ехать на метро, быстрее б получилось. Но надо же сделать перед гостем жест. Взяли такси! Сделал, блин, жест. Добирались почти три часа - на дорогах в час пик жуткие пробки. Да еще и этот приехал опять, который всегда с мигалками...
        То, что в замороженном виде хотя бы отдаленно напоминало человеческую пищу, при варке превратилось в отраву, приготовленную заботливой Бабой Ягой. Ладно, хоть хлеба и колбаски по дороге взяли. Звук спускаемой в унитаз только что сваренной "еды" совпал со щелчком шпингалета открываемой двери ванной комнаты. Петер, раскрасневшийся и с непричесанной еще головой, вывалился в прихожую в дедовом штопанном-перештопанном халате.
        - Ух, Расстрел, давай теперь ты! А чем это так вкусно пахнет?
        - Пельменями, - Шура скорчил гримасу отвращения. - Я их только что в унитаз спустил. Дерьмо, блин! Один запах!
        - Ну и что? Какая разница - главное, сытно.
        - Не думаю. Лучше так не экспериментировать...
        Пока Шура мылся, Петер приготовил "обед": нарезал сервелат тонкими колечками, нажарил полную тарелку ароматных ржаных гренок и разлил по стопкам "зубровку". Делать было нечего, и он пошел осматривать квартиру. В маленькой комнатке, по-видимому, дедовской спальне, на стене висел портрет какого-то длинноволосого седого мужчины. Предок? Смотри-ка, старинная работа, вся картина в трещинках. Лицо изображенного показалось Мужику смутно знакомым. Где он его видел? За спиной послышались шлепки мокрых босых ног. Подошел только что выбравшийся из душа Расстрельников, завернутый наподобие какого-нибудь ушлого ацтека в махровую простыню.
        - Что, нравится?
        - Неплохо.
        - Еще бы! Шестнадцатый век! Эпоха Возрождения, блин. Портрет Никколо Макиавелли кисти неизвестного флорентийского мастера. Дед по нему с ума сходит, убежден, что работы самого Леонардо да Винчи. Фанат, в общем.
        - От кого фанатеет? От Леонардо? - Петер обернулся к Шуре.
        - Нет, от Макиавелли! "Государя" читал? Ух, сильная вещица. Я, правда, сам не успел еще... Но дед говорит, что он так там всех разделал, что любо-дорого... Ладно, пойдем, что ль, перекусим, - Расстрельников со скрипом развернулся на мокрых пятках и направился на кухню, Мужик медленно последовал за ним.
        Чокнувшись, выпили по одной. Закусили. Тут же разлили по второй. Выпили. Снова закусили. Гренки еще не остыли, а колбаса оказалась вполне приличной, с минимальным содержанием растительного белка... Что ж, повезло.
        - Покурим? - Шура уже выложил на стол мятую пачку "беломора" и взял с подоконника причудливую фарфоровую пепельницу с пошлыми лепными розочками. - От бабки осталась, раритет. Дед узнает, что в нее пепел стряхивали - убьет. Память, говорит, поганить нельзя. И я с ним согласен, но разве можно опоганить чайник чаем? Кури.
        Петер к "беломору" не притронулся, предпочел свои сигареты.
        - Я вот что думаю, Расстрел... Кого-то мне этот ваш Макиавелли напоминает. Такое впечатление, что я его уже видел. Нет, не портрет, конечно, а лицо... Хотя, постой-ка, портрет, говоришь?...
        - Я ничего не говорю. Я молчу, - Расстрельников в недоумении посмотрел на друга.
        Мужик вскочил из-за стола так, что бутылка, предательски качнувшись, чуть не опрокинулась.
        - Ну-ка идем! - Петер буквально вытащил Шуру из-за стола и снова потащил его в дедову спальню. - Смотри! Точно! Он же, так?!
        - Кто? - Шура прекрасно знал все детали дедовой любимой картины, поэтому сравнить ее с чем-то другим и в голову ему никогда не приходило.
        - Ох, разиня, - развел Петер руками, - да погляди ты внимательно! Это же он!
        - Да, кто?
        - Да, этот... Тот мужик в доме, помнишь? Как его... Артист?... Жонглер! И на Джоконду немного похож...
        Расстрельников, прищурившись, внимательно всмотрелся в портрет, но даже отдаленного сходства ни с той картиной, ни с другой не нашел. Мужик, тем не менее, был не в себе от восторга. Он от такого сомнительного счастья чуть до потолка не прыгал.
        - Расстрел, он это! Точно говорю! Глаза. На глаза посмотри! Его глаза.
        - Да, брось ты, обычные карие глаза. А может и зеленые. Потемнели от времени... Блин, далась тебе эта Мона Лиза?
        - На разрез смотри. Их... его разрез... И пальцы? Неужели ты ослеп?!
        По Шуриному позвоночнику пробежали мурашки. Конечно, с "разрезом глаз" и Джокондой друг загнул, а вот пальцы... Как же сразу-то он не заметил? На портрете Макиавелли держал руки, сцепленные в замок прямо перед собой. На указательные пальцы были надеты перстни с огромными бурыми камнями, точно такие же (только, должно быть, холст потемнел от времени), как у загадочного флорентийского Жонглера. Теперь и изображенное лицо показалось Расстрельникову схожим с тем, из домика с палисадом. Только там был нарисован человек достаточно молодой, не старше двадцати пяти-тридцати, а здесь, видимо, мастер изобразил известного философа в преклонном возрасте. Сколько он прожил? Надо в энциклопедии посмотреть.
        "Макиавелли, Никколо (Machiavelli, Niccolo) (03.05.1469 - 22.06.1527) - итальянский государственный деятель, дипломат, философ, писатель, драматург. Второй сын в семье флорентийского нотариуса. Автор политико-философских и исторических трактатов "Государь", "Рассуждения о первой декаде Тита Ливия" и "История Флоренции", пьес "Мандрагора" и "Клиция". Основатель псевдонаучной теории сильной власти, которой как догму в своих злодеяниях использовали деятели фашистской Италии и нацистской Германии. Умер в пригороде Флоренции, находясь в опале и отстраненный от всех должностей".
        И что, это все? Так... Какого года наша энциклопедия? Ага, пятьдесят третьего. Тогда ясно. Кто ж в то время о нем что приличное мог написать. Живи он сам в то время, объявили бы "врагом народа" и поставили б выстрелом в затылок жирную точку в политической карьере... А как же дед? Как мог он в своем доме держать портрет пусть почитаемого, но "профашистски" настроенного и "псевдонаучного" деятеля Эпохи Возрождения? Со смертью играл. Узнали бы, точно б под монастырь подвели. И никто даже не посмотрел бы на то, что офицер (кажется, он тогда еще не был генералом) НКВД. Не так, видать, прост наш старик-то. А ведь и не подумаешь. Умен - да, силен - тоже да... но...
        - Петруш, иди-ка сюда. Интересная штуковина получается. Макиавелли-то знаешь родом откуда? - Шура приготовился ошеломить друга, но подготовленный сюрприз с треском провалился.
        - Ага... Из Флоренции.
        - Что ж ты там-то молчал? - Расстрельников пришел в негодование.
        - А что я должен был сказать? Что Флоренция славна тем, что здесь родился Макиавелли? Кого там только не было! - И то верно, башка у парня варит. Кто ж знал, что на том портрете тоже изображен великий философ?! Так?...
        Шура-то, тоже хорош! Дедову картину, если можно так сказать, наизусть знает, а сам в нужное время в нужном месте сплоховал. В принципе, а что произошло? Ну, погуляли по Флоренции, нашли неизвестный портрет итальянского просветителя... Ну и что?! Будет пища для воспоминаний и размышлений. Опять же, деду есть о чем рассказать...
        - Ладно, пойдем пузырь прикончим. Да спать пора. Устал, наверное, с дороги?...
        Расстрельников постелил Петеру в своей комнате, а сам улегся в дедовой. Не без умысла, конечно. Что-то теперь словно тянуло его к старинному портрету. И в животе опять забурлило. Жди теперь приключений, мать их за ногу! А так хотелось немного ПРОСТО отдохнуть, за город съездить... Совсем скоро осень...
        Храп Мужика сотряс тонкие простенки новостройки. Может от этого ужасного грохота, а может, и от забравшихся в голову сумасшедших мыслей Шура никак не мог заснуть. Дедова тахта была установлена так, что картина как раз помещалась в ногах. На Расстрельникова смотрели хитрые колючие глаза средневекового мыслителя. Жонглер... Кстати, почему Жонглер? Обычно на табличках пишут имя изображенного, ну, иногда там, профессию, наверное. Или Жонглори? Разве Никколо Макиавелли на заре своей карьеры выступал в цирке? Если там он, написали бы - "писатель", "философ", "дипломат"... Было бы, конечно, глупо, но, во всяком случае, понятно. А то Жонглер... Интересно. Пожалуй, дед приедет, надо у него спросить. Вдруг знает? Хотя навряд ли...
        Наконец, и Шуру сморил сон. Глубокий и тяжелый, без сновидений. Дала знать себя жуткая усталость.
        
        * * *
        
        Мужика среди ночи разбудили какие-то шорохи. Крысы? Петера аж передернуло. Хотя, какие крысы в новом доме, да еще на такой-то высоте? Парень включил настольную лампу, она стояла тут же, на прикроватной тумбочке. Дверь в спальню была настежь раскрыта. Странно. Мужик точно помнил, как Шура, пожелав ему спокойной ночи, вышел и плотно закрыл ее за собой...
        - Кто там?
        Из темной прихожей на Петера не мигая смотрели светящиеся глаза. Господи, помилуй, это еще что за дьявольщина? На лбу от страха выступили капельки холодного пота. Вот ведь, зараза! Все не слава Богу! Только с Инкарнатором разобрались, как, на тебе!
        Страшный взгляд качнулся в темноте, а затем резко метнулся прямо на Мужика... Тот инстинктивно прикрыл голову руками... На ноги мягко шлепнулось что-то тяжелое. Петер приоткрыл один глаз. По его ногам к животу, ласково мурлыкая и... таинственно улыбаясь, медленно двигалась громадная рыжая кошка. Тьфу, скотина, до смерти напугала! Петер вскочил с кровати, брезгливо взял животное за шкирку и с силой вышвырнул в прихожую. Нечего тебе в спальне делать, мон ами. Не-че-го! Потом закрыл дверь и задвинул внутреннюю щеколду.
        Заснуть удалось не сразу, но хорошо, что все-таки удалось...
        
        * * *
        
        Петер проснулся снова уже от яркого света, который проникал в комнату сквозь легкие голубые шторы. Что еще? Да, ничего. Просто стрелки часов показывали половину двенадцатого. Из-под двери в спальню проникал чудесный и ставший за последние месяцы абсолютно привычным аромат кофе. Мужик проснулся окончательно.
        Шура в тренировочных штанах стоял у плиты и мурлыкал себе под нос популярную мелодию из репертуара Дассена. В центре покоящегося на столе широкого блюда росла гора только что поджаренных аппетитных оладьев. Рядом с ней стояли две крохотные кофейные чашечки тончайшего китайского фарфора. Расстрельников обернулся на звук открывшейся двери и встретил вошедшего приятеля широчайшей улыбкой:
        - О, идущий на запах еды, граждане Рима приветствуют тебя! Извольте к столу, гость дорогой. Откушайте пока оладьев, кофе будет готов через пару минут.
        - Привет, - просто и неинтересно ответил "идущий на запах еды", - а где наш второй гражданин Рима?
        - Как где? На рыбалке. Ты что, Мужик, не закусывал? Ох, Петя-Петушок, надо громче петь и меньше пить, - Шура находился в прекрасном настроении. Все-таки, собственный дом - это настоящее чудо. Он еще помнил запах старой, хрен-знает-скольки-комнатной коммуналки, где прошло детство.
        - Да нет, я не про деда, - кивнул Петер, - помню я, что его нет. Кошка твоя где?
        - Кто?
        - Кошка. Ну... здоровая такая, рыжая.
        Шура, разливавший из джезвы по чашечкам кофе, замер с открытым ртом.
        - Рыжая, говоришь? Здоровая? Интересно, откуда у меня в квартире кошка?
        - Как откуда? - теперь ничего не понимал Мужик, - она меня ночью разбудила, я со страху, не за столом будет сказано, чуть в постель не обделался!
        - Постой, ты точно кошку видел? - прищурился Расстрельников.
        - Ну... Не приснилось же? - пожал плечами Петер.
        - Вот скоты, совсем обнаглели!
        - Кто?
        - Да соседи! Кто ж еще? Распустились совсем. Рыжая? Ага... Это, кстати, не кошка, а кот. Мало того, что он мне весь балкон уделал, так теперь еще и в форточки по ночам лазить начал. Ну я им... Так, где моя футболка? Не переживай, сейчас разберемся...
        Инстинктивно взоры друзей устремились на окно. Форточка была закрыта. Они разом встали из-за стола, обошли все комнаты - везде то же самое. Странно.
        - Знаешь, что я тебе скажу, Петруха?
        - Что, Расстрел?
        - Лечиться надо. Нервы успокаивать. Попей на ночь снотворного. Говорят, очень даже помогает. Не было никакого кота... или кошки, какая, хрен, разница?! Сон тебе приснился, понимаешь? Сон.
        Мужик только снова пожал плечами.
        - Может, ты и прав. И не ори. Я, может, и нервный, но ты на себя посмотри.
        - Извини... Давай кофе пить.
        Приятели вернулись на кухню и уселись за стол. Кофе почти остыл, оладьи тоже.
        - Слушай, чем заниматься будем? - неожиданно спросил Шура.
        Петер поднял глаза на приятеля.
        - Не ты меня в гости пригласил? Предлагай.
        - В Эрмитаж хочешь?
        - Может, лучше в пивницу сходим?
        - Эх, ты... Никакой тяги к культурному просвещению.
        - Это точно, - согласно кивнул Мужик и улыбнулся, - нам, молодым, как сказал бы твой дед, только б нажраться да потрахаться.
        Шура рассмеялся.
        - Всегда успеешь, - с улыбкой проговорил он. - Тут меня возникла одна интересная идейка.
        - Выкладывай...
        
        Глава III. Кровь
        Поведение этой чертовки выглядело настолько вызывающим, что находись на ее месте взрослая женщина, она давно бы лишилась всех милостей собравшихся здесь сановных гостей. Ее нарекли бы куртизанкой и вышвырнули из зала вон... Хотя, если присмотреться повнимательнее, никто тут особо-то и не строил из себя недотрог.
        Прелестный белокурый ребенок, напоминавший, скорее, сбежавшую из священной рощи маленькую нимфу, обращал любой гневный взгляд в снисходительную улыбку.
        Лукреции совсем недавно исполнилось одиннадцать...
        
        * * *
        
        По иронии судьбы ее отец, самый могущественный и самый богатый кардинал во всей Европе, добыл свое нынешнее положение не столько знатностью рода, - а дядя его состоял на Земле не кем иным, как наместником самого Бога, Папой, - сколько пройдя через греховное ложе собственного отца. Впрочем, отец, дядя и Папа - один и тот же человек. Такое трудно себе представить, но все сказанное - чистейшая правда...
        Род Борджа достиг своего современного величия содействием льющейся крови и разложением плоти. Альфонсо, нынешний Папа Каликст III, будучи еще мало кому известным испанским грандом неоднократно вступал в противную природе связь со своей сестрой, которая и родила ему Родриго - одновременно и сына, и племянника. Годы спустя, уже находясь на Священном престоле в Риме, Альфонсо неожиданно вспомнил о своем малолетнем отпрыске и повелел тому прибыть ко своему Двору. О мальчишке стоит позаботиться, дать ему образование... Но увидев белокурого ангелочка, сошедшего с палубы галеры, Папа забыл о цели, с которой призвал сынка. Кровь его забурлила, и маленький Родриго оказался на ложе, на котором когда-то возлежала его бедная матушка...
        Вот уже полвека погрязшая в греховном смраде Европа утоляла ненасытную плоть своих жителей. Братья жили с сестрами, отцы с дочерьми. Дети их частенько рождались уродами, кровосмешение в среде знати достигло чудовищных масштабов. И самое страшное, что во главе этой мерзкой нескончаемой оргии стоял сам Папа, звавшийся когда-то давно, еще в миру, именем Альфонсо Борджа...
        "Ангелочек" Родриго вырос. Да и наскучил к тому времени развратному "полубогу". Пора было строить юноше карьеру. Несмотря на свои позорные привычки и капризный нрав, Папа Каликст слыл самым могущественным правителем во всей Европе. В его ногах валялись не только власти итальянских городов, но и короли Франции и Испании, испрашивая для себя Рай на небесах. Альфонсо тем временем устроил для себя и своей семьи рай на земле. Вряд ли этот Папа когда-нибудь верил в загробную жизнь - все десять священных заповедей исполнялись им только на публике и только для нее. Дома он о них, похоже, никогда не вспоминал. Весь Ватикан превратился в величайший на земле храм разврата, в огромнейший развеселый бордель...
        Теперь Каликст стал стар и немощен. На свое место он готовил сына, кардинала Родриго - такого же, если не больше, порочного и жестокого извращенца. Вряд ли когда-либо и где-либо в мире жила более гадкая семейка, чем вездесущий ныне клан Борджа...
        Роза Ваноцци, давняя любовница кардинала и мать всех его детей: двух мальчиков - Франческо и Чезаре, и очаровательной дочурки Лукреции, в тайне надеялась, что дурная кровь не попадет в тело девочки, но, как показали дальнейшие события, жестоко ошиблась. Лукреция Борджа уже в детстве, несмотря на свое милое личико и прелестную кроткую улыбку, прослыла в обществе отвратительнейшим чудовищем, которому, впрочем, как и всем настоящим Борджа, дорога только плоть, вымоченная в свежей крови. Еще золото, золото, золото... И власть. О душе пусть заботится Бог! Не зря ж его прибивали к кресту...
        
        * * *
        
        Лукреция поймала на себе полный вожделения взгляд молодого чернокудрого красавца, сидевшего на атласной кушетке и отхлебывавшего маленькими глотками вино из серебряного кубка. Юноша, встретив взгляд девочки, нахально улыбнулся и... подмигнул. Лукреция помнила, что ей накануне говорила мать - надо смущенно опустить взгляд и отвернуться, именно таким образом приличные девушки показывают истинное целомудрие.
        Но маленькая Борджа совету матери следовать не собиралась. Непонятно почему, ведь сначала хотела. Желала этого совершенно искренне! Сейчас же она подошла к юноше, осторожно взяла из его рук еще почти полный кубок, который поставила тут же, на низкий столик. Красавец схватил ее за запястье и попытался привлечь к себе, но Лукреция легонько толкнула его в плечо и засмеялась. Отойдя на пару шагов, она легким кивком головы пригласила красавца следовать за собой.
        За тяжелой портьерой, отделявшей гостиный зал от внутренних помещений, где спустя минуту оказалась эта странная парочка - молодой жиголо и еще совсем юная красавица - прямо на полу предавались плотским утехам. Господи, это же брат, свирепый Цезарь, как его прозвали (Лукреция не понимала - за что? Он всегда был с сестрой обходителен и ласков), и новая пассия их отца - волоокая надменная Джулия. Боже, что они делают? Ведь здесь полно народу...
        Но Марчело, так звали юношу - Лукреция уже успела справиться о его имени, уже тащил ее за руку, увлекая по лестнице вверх, где находились спальни хозяев.
        - Марчело, что ты делаешь? Я еще слишком мала! - продолжала кокетничать Лукреция. Она пыталась казаться напуганной, но плоть ее требовала сейчас только одного - немедленного удовлетворения. Девочка сопротивлялась скорее для вида, думая, что если кто-нибудь вдруг нагрянет, предстать невинной жертвой.
        Парень сосредоточенно сопел. Он действовал слишком уж деловито, как будто собирался разделывать мясо. Движения его были точны, а вздохи напоминали звуки, издаваемые спящими в хлеву свиньями. Лукреции стало смешно. Мигель уже полностью успел обнажить ее неразвитое детское тело, и теперь, сидя прямо на полу, она наблюдала, как тот стаскивает с себя длинную батистовую сорочку. Сапоги и бархатные панталоны уже валялись на полу.
        Марчело набросился на нее с рычанием тигра, больно схватил за уши и резко вонзил свой горячий набухший член в ее маленький детский рот. Девочка захлебнулась, ей стало буквально нечем дышать... Она колотила насильника по спине своими слабыми ручонками и царапала его ногтями, но ничего не помогало. Отвратительно дергающийся живой вонючий кляп проник в ее узкое горло и теперь разрывал его, словно бумажную трубочку... Нет, она ТАК не хотела! Не так и не ЭТОГО! Она предвкушала романтическую любовь при свечах... Сейчас же, когда прямо в глаза ударила горячая струя липкого семени, состояние ее было близко к обмороку... Но, слава Богу, все уже позади, была последняя мысль Лукреции перед тем, как сознание покинуло ее. Действительно, слава Богу! Потому как то, что произошло в следующие несколько минут, ребенку, даже столь испорченному и развращенному, видеть совсем не обязательно...
        Когда она пришла в себя и вытерла подушкой лицо, то не обнаружила рядом никого. Марчело пропал. Вот подлец, небось, уже снова попивает вино и смеется над сальными шутками, выискивая себе новую любовницу. Извращенец! Лукреция оперлась локтями о кровать, чтобы сесть, но под ладонь попало что-то холодное, влажное и скользкое... Она поднесла ЭТО к глазам и...
        Ей показалось, что от ее крика разлетятся вдребезги все окна и зеркала в доме. В руке лежало то, что еще недавно разрывало ей горло. Только теперь ЭТО было мягким, закоченевшим, маленьким и... окровавленным. Кто это сделал?! Кто?!!!
        Где Марчело?! Что здесь, черт возьми, произошло?!
        - Боже... - простонала она, и на лестнице раздались шаги, будто Бог действительно услышал ее.
        Но через секунду портьера, заслонявшая вход, отошла в сторону, и в спальню ввалился Чезаре. Брат, вид которого излучал самодовольство, остановился, прислонившись плечом к стене, и развязно пьяно ухмыльнулся. Потом он качнулся вперед, нетвердым шагом направился к кровати и уселся на край ее, откинув запачканную простыню.
        В таком виде она никогда еще его не видела. Видать, не всегда врут люди... Лукреции стало страшно и она залезла под плед, надеясь укрыться там от колючего взгляда "свирепого Цезаря".
        - Сестренка, как ты? - голос брата прозвучал на удивление ласково, и она одним глазком выглянула наружу.
        - Чезаре?
        - Да... Как ты? - переспросил он.
        - Это ты... его... Марчело?
        - Не задавай лишних вопросов. Могу сказать, что этот подлец никогда больше не коснется твоего тела. Никогда... Спи, сон - лучшее лекарство, - брат улыбнулся, взял с кровати то, что пару минут назад в страхе отбросила от себя Лукреция, и встал. - Я пошел, надо узнать, что у них там происходит. Уже четверть часа орут. Наверное, опять кого-то побили. Что делать?! Такова жизнь, сестренка...
        Чезаре скрылся. Через несколько минут стихли и крики. Лукреция, несмотря на перенесенное потрясение, заснула легким безмятежным сном ребенка. Но снилось ей что-то странное - будто разлеглась она на огромном круглом ложе, вокруг которого кто-то рассыпал бесчисленное количество золотых монет и драгоценных камней. Рядом с кроватью стоят трое обнаженных мужчин - лица их смазаны, но она чувствует, что это братья - Чезаре и Франческо. Третий... Кто же третий?
        Девочка узнала его... Она не выдержала, закричала во сне... и проснулась.
        Отец. Он был совершенно голым, как и братья. Лишь на голове его папская тиара. Как у деда. И он хотел ее изнасиловать...
        Лукреции вдруг захотелось умереть. Господи, за что? За что такие муки? Неужели они хотят моей смерти? Господи, ответь мне?! За что...
        Беспокойный сон вновь сомкнул ее воспаленные очи.
        
        * * *
        
        "...Но, переходя к тем, кто приобрел власть не милостию судьбы, а личной доблестью, как наидостойнеших я назову Моисея, Кира, Тезея и им подобных. И хотя о Моисее нет надобности рассуждать, ибо он был лишь исполнителем воли Всевышнего, однако следует преклониться перед той благодатью, которая сделала его достойным собеседовать с Богом. Но обратимся к Киру и прочим завоевателям и основателям царства: их величию нельзя ни дивиться, и, как мы видим, дела их и установления не уступают тем, что были внушены Моисею свыше. Обдумывая жизнь и подвиги этих мужей, мы убеждаемся в том, что судьба послала им только случай, то есть снабдила материалом, которому можно было придать любую форму: не явись такой случай, доблесть их угасла бы, не найдя применения; не обладай они доблестью, тщетно явился бы случай.
        Моисей не убедил бы народ Израиля следовать за собой, дабы выйти из неволи, если бы не застал его в Египте в рабстве и угнетении у египтян. Ромул не стал бы царем Рима и основателем государства, если бы не был по рождении брошен на произвол судьбы и если бы Альба не оказалась для него слишком тесной. Кир не достиг бы такого величия, если бы к тому времени персы не были озлоблены господством мидян, мидяне - расслаблены и изнежены от долгого мира. Тезей не мог бы проявить свою доблесть, если бы не застал афинян живущими обособленно друг от друга. Итак, каждому из этих людей выпал счастливый случай, но только их выдающаяся доблесть позволила им раскрыть смысл случая, благодаря чему отечества их прославились и обрели счастье..."
        
        Желтые пергаментные листы остались на столе - чернилам надо высохнуть. Он стоял у большого окна в белой комнате и смотрел на расцветающий шиповник, высаженный прямо перед домом. Красиво... Но попробуй, схвати его. Изранишь руку... Вот так и испанцы - как малые дети, не ведают, что творят. Конечно, Каликст оставит после себя на папском престоле сына. Но если и новый Папа будет таким же... Италия - это шиповник. Красивый цветок, которым следует любоваться на расстоянии. Держать его за ветви тоже можно, но надобно прежде надеть грубую рукавицу, без нее шипы ранят слишком больно. Борджа боятся боли, а рукавицу им надевать лень... На милость судьбы уповают. Глупцы! Фортуна, раз отвернувшись, показывает свое прекрасное лицо снова крайне редко. Милость ее снова заслужить можно только...
        - Синьор Никколо, карета подана! Можно отправляться в путь. Вы готовы?
        Готов ли? Он ухмыльнулся, но ответил своим обычным спокойным тоном.
        - Да, Скорцо. Уже иду...
        
        * * *
        
        Дом Ваноцци после ужасной ночи, казалось, не хотел просыпаться. Солнце стояло в зените, городской рынок источал на город свое зловонное дыхание, в лавках суетился простой люд.
        Площадь перед дворцом, пожалованным кардиналом Родриго матери своих детей Розе, пустовала. Простолюдины избегали показываться здесь, сочиняя про дом и его обитателей страшные сказки. Будто все, кто не по своей воле переступают порог дворца, на следующее утро всплывают в канале - искалеченные и изуродованные. У кого выколоты глаза, кто-то без пальцев, а кое-кто и без иных частей тела.
        Правда, свидетелей злодеяний не находили. Впрочем, и жертв никто не видел. Но у страха глаза велики, кому этого не знать? Поэтому и обходят нечистое место - лучше крюк большой сделать, проплыть окружным путем, зато живым остаться...
        
        * * *
        
        Скажите, какой утопленник всплывет, если к шее его пенькой привязан мельничный жернов? Неужели венецианцы настолько глупы, чтобы не знать столь простых истин?...
        
        * * *
        
        Лукреция не спала. Уже час она лежала с открытыми глазами, рассматривая яркую потолочную роспись. Происшедшее ночью казалось страшной сказкой. Вспоминать не хотелось. Точнее, хотелось думать, что все это случилось с какой-то другой женщиной. Женщиной? Пожалуй... С кем угодно, только не с ней!
        Род Кандиано, к которому принадлежал неизвестным образом исчезнувший вчера прямо с пира Марчело, слыл одним из могущественнейших и богатейших в Венеции. Этому семейству принадлежала огромная торговая флотилия, бороздившая без опаски воды Медитеррании от Босфора до Танжера. Пираты могли нападать на чьи угодно суда, но галеры, белые флаги которых отливали золотым крестом, вышитым в верхнем углу, обходили стороной. Кто ж из нормальных людей хочет своей погибели? Ведь каждый караван сопровождает пара снаряженных пушками испанских каравелл, а команды их собраны из тех же корсаров, которым венецианцы платят золотом. Золотом! И, сказывают, платят столько, что честному разбойнику не награбить во веки веков...
        Марчело... Наследник могущественного рода... Неужели Чезаре убил его? Зачем? Он, безусловно, выродок. Но разве нельзя было просто отделать эту свинью как следует? Чтоб неповадно было... Разве за ЭТО полагается платить самой жизнью? Нет, не может быть! Брат не способен на мерзкое убийство. Вопросы... Одни вопросы. Куда деться от них, как от них спрятаться? И все-таки Чезаре здесь ни при чем. Он не мог поступить так жестоко...
        - Лукреция, ты спишь? - осторожно отодвинув портьеру, в комнату заглянула мать.
        - Нет, мама, мне просто лень вставать. Что вчера произошло? Почему было столько шума?
        Роза с краешку присела на постель дочери (вчера на том же месте сидел ухмыляющийся брат) и тяжело вздохнула. Какое-то время она тягостно молчала, видимо подбирала, что ответить. Лукреция тишину не нарушила. Она чувствовала состояние, в котором находится мать. Нет, терзать ее сейчас вопросами, пожалуй, не стоит. Наконец, Роза глубоко вздохнула и, с шумом выдохнув, быстро затараторила:
        - Вчера ночью пропал Марчело Кандиано. Тот красивый юноша, что сидел в самом углу. Ты не могла его не заметить - он так на тебя смотрел, помнишь?
        - Да, - девочка спокойно кивнула. Она была умна не по годам. Только безумцы полагают, что длинные речи в свое оправдание могут им помочь. Лучше молчать. А когда задают вопросы, надо отвечать: "да", "нет", "не знаю". И все. Остальное скажут за тебя другие.
        - Ты последняя, кто была с ним. Многие видели, как вы покинули зал вместе. Ты чего-то хотела от него?
        - Нет, - Лукреция старалась придерживаться выбранной тактики.
        - Он сам чего-то желал от тебя?
        - Да.
        Казалось, что молчание, повисшее под потолком, еще мгновение, и обрушится на головы сокрушительной горной лавиной. Но этого не произошло. Роза сумела взять себя в руки:
        - Я знаю, девочка моя, чего мужчины хотят от женщин, поэтому не буду спрашивать тебя. Но ведь ты еще ребенок! Понимаешь, ты - ребенок! Как он посмел, негодяй?! - глаза матери вспыхнули гневом и тут же потухли. Конечно, она все знает. В доказательство этому последовал следующий вопрос: - Чезаре видел вас вместе?
        - Да.
        Мать больше ничего не спросила. Она только схватилась за сердце. Потом тяжело поднялась и, взглянув на Лукрецию вдруг опустевшими глазами, медленно встала и вышла из спальни.
        
        * * *
        
        Вопреки мрачным ожиданиям, ничего страшного больше не произошло. Даже наоборот, все обернулось к лучшему.
        Конечно, род Кандиано силен и знатен, но объявить вендетту семейству Борджа - это все равно, что подписать себе смертный приговор. Папа Каликст безусловно стар, его самого опасаться не след, но есть еще кардинал Родриго!
        Только наивный полагает, что новым Папой станет кто-то иной. А с Ватиканом даже всей Венеции не сладить. Там на коленях ползают правители и не таких держав. Что говорить о каких-то венецианских купцах?! Тьфу!
        Да и труп Марчело не найден - попробуй докажи, что его убили. Вдруг он решил неожиданно отбыть в путешествие. Нелепо, конечно, звучит. Но всем известно, на какие глупости отваживаются, порой, молодые тщеславцы... Да, нелепо и глупо... Хотя, скорее всего, так оно и есть.
        Зато обида, нанесенная отпрыском рода Кандиано почтенному дому Борджа-Ваноцци в тайне не осталась. Роза постаралась, чтобы о позоре почтенных дожей узнал даже распоследний подмастерье. И пусть замешана в скандале ее дочь. Лучше выглядеть мученицей, чем малолетней потаскухой, задирающей юбку перед первым встречным.
        На следующее утро отец опозорившего семейства явился во дворец Ваноцци в сопровождении четверых мавров, несших на своих сверкающих под лучами солнца обнаженных плечах ларец с откупной. Мир был восстановлен, тем более что содержимое сундука стоило немалых денег. Одни только перстни-близнецы с кровавыми рубинами - семейная ценность рода Кандиано - тянули ценой на новую галеру.
        А спустя неделю ни о происшествии в доме Ваноцци, ни о загадочном исчезновении юного красавчика Марчело уже никто не вспоминал. Пожалуй, только родственники последнего да Лукреция, в которой, вопреки ожиданию, поселилась жуткая, но такая же жутко неумолимая тяга к подобного рода развлечениям...
        На очередном пиру, состоявшемся в тот вечер, когда старик Кандиано вручил Розе и Лукреции откуп, гостей было значительно меньше, чем обычно. Лукреция, наряженная в этот раз в белое простое платье (по мнению матери, такая одежда должна символизировать целомудрие девочки; вот, глупая корова), сидела на пуфике и играла затейливыми переборами на маленькой лютне.
        В этот раз своей жертвой она выбрала почтенного графа Дальберджетти, прибывшего накануне из Феррары по, как он выразился, "неотложным" делам. Тот, однако, памятуя о недавнем происшествии, в тяжкие пускаться не торопился. Возраст!... Но есть еще и вино, которое его уравнивает...
        Спустя три дня ранним утром именитый посол сидел недвижим на ступенях дворца дожа. Из уха торчала рукоять стилета...
        Лукреции этого надутого сноба не было жалко. Сержио был груб. И вообще, забравшись в окно, словно вор, вел себя, как хозяин. Будто не знал, что подобное поведение не дозволительно в чужом доме. Да и пахло от него конским навозом... Хоть и не успел ничего, все равно противно...
        А Чезаре прекрасен... Ее брат лучше всех! Хотя... оба неплохи. Франческо тоже ничего. Был бы поласковее... Свирепый Цезарь... Лучше мужчины нет на всем белом свете. Ну и что, что одой крови. Видимо, судьба. Попробуй, обмани ее...
        - Лукреция, ты меня звала? - голос того, о ком девочка только что грезила, вернул ее на землю. Она и не поняла, что рассуждает вслух.
        - Чезаре, как ты меня напугал! Шаги твои бесшумны...
        Но слов больше не понадобилось. Все и так стало на свои места.
        Итак, по-настоящему первым ее мужчиной оказался собственный брат. И вторым тоже. Но другой... Франческо. Ах, маленькая ведьма, что за ядовитые стрелы источаешь ты из колдовских зеленых глаз?! Боже, только б они не поубивали друг друга! Господи, прошу тебя...
        Так бы, наверное, и случилась, если бы Лукреция... не забеременела.
        Девять месяцев спустя, когда юной маме исполнилось лишь двенадцать, свет увидели прелестные близнецы. Позор семье не нужен - отец готовится вступить на Священный престол.
        Девочку окрестили Екатериной и, чтобы избежать ненужных кривотолков, отдали странствующим монахам. Мальчика же святые отцы крестить, впрочем, как и взять к себе побоялись... Была у того с самых первых дней черная родинка на месте, где в теле прячется сердце. Не зря говорят, что шельму сам Бог метит...
        Бабка, перед тем, как навсегда расстаться с внуками, надела им на шеи веревочки, на которые подвесила одинаковые перстни с рубинами, некогда принадлежавшие семье Кандиано.
        Кто знает, каким ликом Судьба взглянет...
        
        * * *
        
        Снизу послышались крики. А через минуту в спальню вбежал одетый в дорожный костюм Чезаре. Он нежно чмокнул ее в лоб, хитро улыбнулся и, не сказав ни слова, умчался также стремительно, как и явился. За окном раздались быстрые всплески весла. Девочка вскочила с кровати и бросилась к окну. Там, в первых солнечных лучах она успела разглядеть быстро удалявшуюся гондолу, в которой еще можно было различить знакомые фигуры братьев. Франческо даже не попрощался... Лодка стремительно плыла к галере отца, поднятые зеленые паруса которой, видневшиеся на горизонте, свидетельствовали о том, что судно в любую минуту готово отплыть.
        
        * * *
        
        Она часто вспоминала Чезаре, его веселые умные глаза, его сильные мускулистые руки, его легкую пружинистую походку. Как, все-таки, он прекрасен. Лукреция хотела брата, она желала его всегда, потому что он... лучший во всем мире... С каждым днем мысли ее становились сильнее и сильнее и уже походили, скорее, на навязчивую идею, чем на мечту... Чезаре, где же ты? Ответь!... Куда ты сбежал от меня? О, Цезарь, услышь меня!...
        
        * * *
        
        Но Чезаре ее не слышал. Теперь он жил в Риме. Здесь, находясь вместе с отцом и братом у ложа издыхающего в невыносимых страданиях Каликста III, своего деда, Цезарь, как его уже успели прозвать и в Ватикане, строил грандиозные планы. Отец мудр. Он сделал все возможное для того, чтобы его замыслам никто не помешал, в том числе и они, собственные детки! Чертово семя... Даже Коллегия Десяти куплена с потрохами. А попробуй, не продайся! Лучше с золотом в карманах, чем со стилетами в спине...
        Чезаре уже готовился принять герцогство, на худой конец графство, когда отец тоном, не терпящим возражений, неожиданно продиктовал им с Франческо условия:
        - Дети, я лишь радею о ваших судьбах, поэтому хочу, чтобы стали вы достойными своих будущих званий. Пора заняться науками. Езжайте в университеты. Ты, - он властно кивнул Франческо, - в Падую, а ты, Цезарь, отправишься в Пизу. В один вам нельзя - я знаю, что такое братская любовь. Поубиваете друг друга... И такова последняя воля Каликста. Я целовал крест, поэтому преступить клятву не могу. Да и не хочу. А Розу с Лукрецией я сегодня же распоряжусь перевезти в Рим. Вашу сестру пора выдавать замуж... Ну все, с Богом, дети. И до встречи. Я искренне надеюсь, что она станет радостной.
        
        Глава IV. Давняя история
        - И куда ж ты нас поселишь, мил человек? - Иван Павлович и его никудышные попутчики стояли перед угрюмым стариком, вышедшим им навстречу.
        Старик окинул взглядом комичного вида троицу и, кивнув на Расстрельникова, обратился к его спутникам:
        - Чего это у него там, за плечом?
        - Известно чего, - визгнул один из толстяков, - огнестрельное оружие. Ружье охотничье. Двустволка, одним словом.
        - Двустволка? Зачем же она на рыбалке понадобилась? Стрелять здесь некого, - искренне удивился хозяин.
        Иван Павлович аж оторопел:
        - Как это - некого? А этих... бобров... Или зубров.
        - Кого? - разом переспросила вся троица.
        Расстрельников чуть смутился:
        - Зубров. Быки такие мохнатые, знаете... Мне ваш... этот... по телефону сказал, что здесь зубры водятся. Ну, я и взял ружьишко-то. А что? День рыбачим, на следующий - охотимся...
        Хозяин покраснел за пустомелю-администратора, но попытался свести недоразумение к шутке:
        - Понимаете, господин хороший, зубры, конечно же, есть. И слоны с крокодилами... Гуляют тут от нечего делать, траву да туристов зазевавшихся пощипывают...
        - Кого? - не понял шутки Иван Павлович.
        - Да так, никого... Вы уж, ради Бога, сдали б ружьишко-то на хранение, а? Я его в сейф спрячу, а уезжать будете - отдам. Простите парнишку моего, наплел невесть что ради рекламы. А я и поселю вас вместе с приятелями. В одну комнату...
        - Ну уж нет, спасибочки! - Ивана Павловича аж затрясло от такой перспективы.
        - Как же нет, когда все равно охотиться нельзя? - хозяин округлил глаза.
        - Я не про то. Ружье-то забирайте, на кой оно мне теперь? Кабы знал, лучше б пива побольше взял! Я про жирь этих! Тоже мне, приятели!
        - Это кто жири?! - тряхнул животом один из попутчиков, осмелев то ли в компании постороннего, только оттого, что Расстрельникова лишили оружия. - Кто жири, я спрашиваю?! Морда твоя есаульская, огрести захотел?! Мигом устроим! Правда, Вовк?
        Иван Павлович, как бы невзначай, задрал край длинной футболки. Под ней на поясе болтался зачехленный охотничий нож.
        - "Есаульскую морду" берем обратно, - прошептал "Вовк". - Простите нас, господин казак.
        - В общем, мне одноместный, как и уплочено. Приятелей, спасибо, не надо, - отставной генерал многозначительно посмотрел на хозяина. Целую неделю жить с этими... Разве ж отдых получится?
        Заселение прибывших прошло спокойно. "Жирь" разместили в крайнем доме, стоявшем прямо у каменного луга. Расстрельников оказался в соседнем. Маленькая чистая комната с цветастыми шторками на единственном окошке. У левой стены солдатская железная кровать, столик с телевизором "Юность", табурет, обтянутый мягким "поджопником", двустворчатый шифоньерчик. В общем, нормально - недельку прокантоваться можно. Удобства, естественно, во дворе, но это не беда. Чай, не "на сексы", как Шурка говорит, приехал.
        - А холодильничек у вас, гражданин хозяин, имеется? А то рыбу-то... Да и пивко холодным лучше...
        - Есть холодильник, внизу стоит. И пиво есть. Машина каждый день в поселок ездит. Да... Если что нужно станет, Мите скажите, водителю нашему. Он мужик честный, привезет и сдачу вернет. А ваших денег не хватит, своих добавит. Будьте как дома, - старики потихоньку сошлись. Оба люди бывалые, интеллигентные, но каждый по-своему... Да еще и тезки в придачу...
        - Слышь, Христофорыч, а ты что, и зимою здесь же? - Расстрельников почти сразу перешел "на ты".
        - Да уж, живем помаленьку. А куда нам еще-то? Это вам здесь курорт, а нам - дом родной. Я в Маках родился, здесь и помру, дай Бог. Вот так-то, Палыч. Сам-то родом откуда?
        - Ленинградец. И отец, и дед - мы все местные. Только бабка одна из Вологды, - генерал выглядел вполне довольным. Хороший собеседник - дело немалое. Будет с кем словцом перекинуться да пивка попить. Одному все ж таки скучновато. Природа, конечно, потрясающая, воздух там... озеро, лес... Но, чай, не Маугли, чтоб молча среди волков жить.
        - Ладно, ты тут, Иван Палыч, обустраивайся. А я пойду, заселю твоих попутчиков. Неудобно как-то людей ждать заставлять, деньги все ж плачены.
        - Что ж, вселяй. Твоя работа. Мешать не стану, - Расстрельников уже распаковывал рюкзак. Надо и снасти разобрать, да и пива еще немного осталось...
        
        * * *
        
        В общем, до обеда Иван Павлович так никуда и не вышел. После того, как багаж разложил по полочкам, решил дед часок вздремнуть. Что-то голова отяжелела. Или выпил лишку, или в машине на ухабах растрясло. А может, то и другое.
        Где часок, там и два...
        Разбудил Христофорыч, пригласил на обед. Пошли в хозяйский дом. За знакомство, в общем. А столовая, она ведь не убежит, так?
        Угощение оказалось нехитрым, но очень даже аппетитным. Жареная на сливочном масле картошечка, крепкие хрусткие рыжики в мутном рассоле и копченая на дыму форелька. Каравай! Такого вкусного хлеба Иван Павлович не ел, должно быть, с самого детства - горячий, только что из печи, ароматный, с блестящей золотой корочкой. Ну и, как полагается, бутылочка ежевичной - фирменный напиток хлебосольного хозяина. Марья Андреевна, жена Ивана Христофоровича, оказалась приятной и привлекательной, хотя уже и не молодой, лет под шестьдесят, женщиной.
        - Маша меня на двадцать годов моложе, Иван. Я поздно женился, все ждал, пока подрастет девка, - Христофорыч говорил, одновременно закусывая грибочками. - Маш, не жалеешь, что за старика пошла?
        - Да молчи уж, старик! Тебе тогда и сорока еще не было. Первый парень на деревне...
        - ...а в деревне один дом, - весело закончил присказку хозяин. - Ишь, видать, правда, не жалеет. И что только нашла во мне?
        А у самого глаза хитрющие, видать, падок дедок на лесть. Что ж, сей факт следует отметить. Милицейская привычка - характеры "коллекционировать". Расстрельников и рад бы от нее избавиться, да не может. Столько лет шантрапу всякую гонял, а ведь к каждому свой подход нужен, чтоб колоть так колоть, а не сопли по скамейке размазывать. Грубой силой только неучи признание выбивают. А таких в НКВД большинство после всех чисток осталось. Власть казать свою все горазды, даже когда ее с гулькин нос, а вот в душу залезть... Иван Павлович в органах слыл "специалистом по характерам". А все почему? Да потому, что от лени и тщеславия глупого смог избавиться еще в молодости. Ленина уважал. Хоть тот порядком безобразий в стране натворил, но про "учиться, учиться и учиться" - точно, черт лысый, заметил. Прав оказался на все сто. Кабы Расстрельников знания копить не стал, что бы из него вышло? Тьфу, мокрое место. Поэтому и внука надо заставить наукой заниматься. Своей-то головой, к сожалению, до всего не дойдешь...
        - Ты о чем, Палыч, задумался? Рубай картоху, остынет, - хозяин тронул гостя за локоть.
        - Извини, Иван. Про внука вспомнил. Вот ведь бестолочь - учиться не хочет! Еле школу с ним закончили. Эх, молодо-зелено! - выпили по первой. Хороша настоечка. Глотку дерет дай Боже, почище медицинского.
        - А на вкус как, букет присутствует? - Иван Христофорович явно напрашивался на похвалу.
        - Присутствует, хозяин, - явно слукавил Расстрельников. - Что за вопрос?! И где ты только ежевику берешь?
        - Да здесь, где ж еще-то? На том берегу ее знаешь сколько?! В лодку сел, и через сорок минут уже на месте, - хозяин остался доволен, что угодил гостю. - Ты доедай Ваня, да пойдем, я тебе здешние места покажу. Маша, мы прогуляемся. Кто спрашивать будет, часика через два буду. А тебе, если что, Митюха подсобит, ладно? Он скоро должен подъехать.
        
        * * *
        
        Погода испортилась. С севера подул сильный ветер, и Расстрельников решил подняться к себе за курткой. Не жарко, однако. Иван Христофорович сменил "парадный" пиджак в полоску на теплый рыбацкий свитер и брезентовые штаны. Так привычнее.
        Солнце скрылось. Деревня под пасмурным небом уже не походила на европейскую, как показалось при въезде Ивану Павловичу. Но и на русскую видом не тянула. Что-то такое непонятно какое. Все равно странно. Ни карелы, ни ингери таких домов не строят. Да и хозяева-то, похоже, славяне. Вон и часовенка православная на самом берегу выстроена.
        Старики брели по каменистому полю в сторону ближайшего холма. Иван Христофорович обмолвился, что оттуда все видать на много верст вокруг. Лишь бы дождь не пошел или туман не опустился. Тогда - труба, пиши "пропало". Но тучи на дождевые не походили - слишком уж легко их гнал ветер, видать, не насытились еще водяными парами. Что-то знакомое было во всей этой местности, но что? Как будто, бывал здесь уже Иван Павлович. И луг этот в памяти всплыл вдруг, как будто все вчера произошло...
        - Слушай, Христофорыч, а я ведь здесь уже однажды останавливался, - произнес Расстрельников, неожиданно остановившись. - Вспомнил я вашу деревеньку. И поле это помню. Давно, правда, видал. Еще до войны.
        - Да ладно тебе, Палыч, померещилось, должно быть. Откуда ты здесь бывал? Дорога-то, почитай, три года как появилась. Перепутал, верно, с каким другим местом, мало ли таких здесь, на перешейке-то. Все одно - холмы да озера. Не мог ты раньше сюда забраться. Глушь та еще, - Хоть и сказал так хозяин, но и ему черты гостева лица показались смутно знакомыми.
        Несколько минут шли молча, каждый думал о своем. Тропинка, между тем, сначала потихоньку, а потом и вполне ощутимо пошла в гору, двигаться стало тяжелей. Кое-где вообще приходилось хвататься руками за кусты - иначе не преодолеть подлые песчаные обрывчики. Но до вершины добрались. Отдышались. Деревья тут не росли вовсе, как будто кто-то специально соорудил смотровую площадку, вот только лесенку построить забыл.
        Присели прямо на землю, которая еще не успела остыть. Расстрельников с интересом огляделся. Вот это вид... Холмы, озера, леса простирались на многие-многие километры. Иван Павлович подумал о бинокле, который стоило прихватить с собой, в него и Ладогу, наверное, разглядеть можно...
        - Вот живем мы, Христофорыч, в высотном доме, почти за городом, а кроме промзоны с нашего балкона ничего не видать. Понимаешь, хреновина какая?! И удобства все есть, и метро не за горами, и Петербург наш - город замечательный, а все равно - не то!
        Иван Христофорович только вздохнул, поморщился да за ухом почесал. Что на это ответишь?! Вот и промолчал. Расстрельников тем временем продолжал:
        - Был я здесь, Ваня. Точно был! Руку даю на отсечение. Приходили мы сюда с полком во время Финляндской кампании - дорогу потаенную искали. На старых картах она значилась, а в наличии ее не оказалось. Всю округу наши хлопцы тогда излазили - ничего не нашли. И имя деревушки вашей я припомнил - дурацкое какое-то название, неподходящее по смыслу к местности. Что за Маки? У вас тут сосны одни да елки старые.
        Хозяин за ухом чесать перестал и внимательно посмотрел на Ивана Павловича.
        - Забудь, Палыч, что бывал здесь. Ни к чему хорошему твои воспоминания не приведут. Только спать плохо станешь. - Христофорыча словно подменили. От былого радушия не осталось и следа.
        - Ты меня что, дед, пугаешь?
        - А хоть и пугаю! Не лезь не в свое дело. Был и был, забудь. Занимайся тем, за чем приехал - рыбачь, гуляй, пиво свое лопай. А воспоминания... Они ни к чему. Кто прошлое помянет, тому глаз вон...
        - Так это ж про обиду поговорка!
        - Все едино...
        Странно, что это с ним? Уж не болен ли душевною?
        
        * * *
        
        Тогда, во время советско-финской войны, Расстрельников, будучи еще младшим лейтенантом в составе особого подразделения НКВД при артиллерийском полку Красной армии, прибыл в деревню Маки с целью разведки местности. Полк разместился в палатках, хотя погода была нежаркой - вроде и не осень уже, но еще и не зима - с неба снег, под ногами хлябь. В общем, самая мерзопакостная погода стояла. По домам солдат селить не стали - все равно всем места не хватит - расквартировали только офицеров.
        Ваня-особист, как звали его в полку, поселился в доме вместе со своим начальником, капитаном Трёхой, Барклай Антоновичем. Модно тогда детям было имена героические давать. Видимо Антон Треха, батька Барклая, на это и купился, жаждал выслужиться перед новой властью, доказать что-то. Барклай Ивана был старше года на два, то есть, возрастом чуть за двадцать - а уже капитан! Странно, конечно, но чего в жизни не бывает?! Никто на это тогда внимания не обращал. Капитан и капитан, хрен бы с ним.
        Из хозяев в доме жили дремучий старик, который уж не вставал и ничегошеньки почти не видел, да сынок его, Ванин ровесник. А фамилия на всю деревню одна была - Маковы - по имени своего населенного пункта и без всякой хитрости. Жили мирно, общались незваные гости с хозяевами только по необходимости, столовались, конечно, здесь же. Уж лучше рыбу жареную с пшеном клевать, чем тушенкой "времен Столыпина" с перловою "шрапнелью" на зубах скрипеть. Да хозяева и не против оказались. Ваня с Барклаем им и дровишек поколют, и воды из озера принесут. Солдатня ухохатывалась: виданное ли дело - особисты с колунами да ведрами! Им в руках "маузер Дзержинского" держать надо, а они... Тоже мне, чекисты пейзанские, офицеры-начальнички. Но энкавэдэшников смешки не смущали - оба были парнями работящими и с пониманием - за добро надо платить добром.
        Все бы было ничего, не заметь однажды Барклай на берегу возле часовенки мужика какого-то, одетого не по-нашенски - в синюю хламиду с капюшоном. Треха возьми и спроси у хозяина - кто, мол, такой, почему не знаем? Ну, хозяин и ответь - жонглер, мол, безобразит. Дух местный. Если появился, пора вам, братцы, отседа ноги делать. И побыстрее. Иначе не полк у вас будет, а форменный бардак - солдаты сначала вас, офицеров, перережут, а потом друг друга. Но сначала все меж собой переженитесь... Не ждите, мол, пока жонглер свои шарики достанет, становитеся на четвереньки и скакайте во весь опор.
        Естественно, чушь эту всерьез никто не принял, хотя Расстрельников, должно быть, единственный, в рассказ Ивана Макова (точно, Иваном того парня звали) поверил. Смеялись все, пока на следующее утро один взвод за дровами не отрядили. Вернулись солдаты через сутки - без дров, пьяные и расхлестанные. Никого не признавали, пытались нападать на офицеров, но большим числом их повязали да в одну из палаток поместили под строгий караул.
        Тогда-то капитан Треха рассказ о духе и припомнил. Похоже, правда, цирк устроил жонглер неведомый. Тоже мне, клоун! Как он там своими шариками, интересно, поигрывает?
        Давай потихоньку приходящих в себя солдат выспрашивать на пристрастных допросах. И просто так, и с силою - все одно и то же талдычат: дрова собирали, пришел дядька в синей хламиде, у ноги котяра рыжий, здоровый как рысь. Дядька, значит, идет к ним, а кот меж ногами юркает, словно между столбиками, как в цирке. Тут странный этот тип шарики из кармана вынимает - вроде прозрачные, стеклянные что ли? - и начинает их одной рукой вверх подбрасывать. Да так ловко, что предметов-то как будто уже не три, а штук десять. Кто смотрел, а смотрели, почитай, все, про дрова и забыли. Давай воду из фляжек хлебать, а там не вода - вино крепленое типа агдама, что сразу в башку шибает. Потом рубахи, штаны поскидывали (тьфу, аж говорить противно) и меж собою все перее... Баб-то нет, откуда ж им тут взяться?! Ну, значит, меж собой... Потом все в часть пошли, решили командиров на ремни порезать. А ведь раньше-то и не помышляли о таком зле буйном! Кто б мог подумать?
        Только сейчас все в себя приходить и начали. А в башке у каждого слова: "Бегите отсюда, отродья сучии! Нечего вам здесь искать. И другим скажите, чтобы убирались, пока живы. А то судьба иным местом повернется, когда на берег жонглер пожалует".
        Особисты долго думать не стали. Данными им полномочиями в тот же день развернули полк и заставили всех покинуть место временной дислокации. Полковник, конечно, ерепенился, матерился на все озеро, но против НКВД выступать не стал. Все и ушли.
        А Барклай с Ваней остались - пацаны еще! Любопытно им стало на жонглера взглянуть, да и дело того требует. И не знай, что важнее - работа или интерес. В общем, из дома съехали, решили в лесу заночевать. Спальники себе оставили и связистскую палатку - без печки, зато маленькую, как раз вдвоем улечься можно. Растянули меж кольев свое тряпочное жилище, накидали в него веток посуше, бросили сверху мешки, а сами снова ближе к деревне пошли. Решили вопрос со странным духом, что солдатам мозги в кашу размешал, непременно выяснить.
        Почти сутки сидели в кустах, промокли насквозь. Хорошо хоть спирту четверть догадались оставить - им и грелись. Шинели-то - что половые тряпки - мокрые и грязные.
        Но прождали недаром. Иван в бинокль на холм, что прямо за каменным полем начинался, посмотрел, да и чуть глаз с испугу не лишился. Спускался по склону прямо к ним дядька, тот, в синем плаще. Капюшоном лицо закрыто, не видно даже носа. В ногах здоровущий котище рыжий вертится.
        Остановился странный человек прямо перед кустами, где Расстрельников с Трехой прятались, залез своею рукой куда-то под хламиду и достал три прозрачных шара. А как вытащил, сразу подкидывать начал. Ваня только шепнул Барклаю, интуитивно почувствовав, мол, не смотри. Оба отвернулись к лесу... Глядь, а дядька снова перед ними стоит и шариками играет.
        Ну, Иван-то струхнул, да бегом оттедова - гнилое, елки-палки, место! А Барклай остался, ногу подвернул, приказал одному уходить...
        Не помнил Расстрельников, сколько по лесу бегал, а только снова он к своей засаде вышел, еле ноги волок. Круг, значит, сделал. А ведь, вроде, все прямо бежал. В кустах-то... капитан Барклай Треха лежит и остекленевшие зенки свои в небо уставил. На лбу его заместо кокарды вмятина, как будто влепили в черепушку со всей силы чем-то тяжелым. И понял Иван, что убил товарища проклятый жонглер своим прозрачным стеклянным шаром, запузырив им прямо бедолаге в голову... И часы с руки снял! Что за дух?!
        Наклонился Расстрельников над мертвым товарищем, чтоб глаза ему закрыть, а у того во рту, прямо в зубах зажато что-то красное. Сначала подумал, что кровь во рту запеклась - у мертвяков такое случается, видел. А потом как глянул повнимательнее, так и обомлел: во рту у Трехи - ни дать, ни взять - кольцо с большим и, видимо, дорогим камнем. Иван зубы Барклаю палкой разжал, ухватил перстень, и выдернул. А потом на свой палец надел. На указательный...
        
        * * *
        
        - Шалишь, Иван Христофорыч. Ой, шалишь! Не тебе меня пугать. Опять Жонглер к вам в деревню повадился?
        Макова при словах о Жонглере всего передернуло. Он на минуту, похоже, сам разум потерял. А когда в себя пришел, уставился на Расстрельникова круглыми глазищами, в которых кроме страха ничего прочесть было не возможно. Ни надменности хозяйской, ни великодушия. Один лишь ужас животный. Как Шурка иногда треплет, террибль анималис.
        - Чего уставился? Знаю я твоего пугала, Жонглера этого. Он мне кольцо свое в зубах товарища оставил. А внутренний голос велел его на указательном пальце носить, но никому не показывать. А как это сделать, Ваня? Догадайся-ка, - теперь роли гость-хозяин поменялись. Положением владел Расстрельников.
        - Глянь сюда!
        На указательном пальце Расстрельникова матово поблескивала серебряная печатка такого размера, что даже молодежь, увидев на руке старикана подобную штукенцию, приходила в неописуемый восторг. Мол, свой дедок, неформал на пенсии.
        - Перстенек-то под этой крышкою. Просекаешь, Христофорыч? Так что колись, кто таков на самом деле ваш Жонглер неведомый. Он, я так думаю, против не будет, коль сам мне подарок такой вручил. Так что, получается, сама судьба-матушка меня сюда и вернула. Не думал я, не гадал, что когда-нибудь место это вновь найду. Еще только на автобусе подъезжали, я на домики глянул и...
        Но Расстрельников договорить не успел. Иван Христофорович, окончательно придя в себя (или, наоборот, совсем потеряв разум), нащупал за спиною булыжник, и, когда Иван Павлович на долю секунды отвел взгляд в сторону, что есть мочи, саданул гостя "орудием пролетариата" в самое темечко...
        
        Глава V. Одни догадки
        "Неисповедимы пути Господни", - пророк, с чьих уст впервые сорвалась эта фраза, видимо, действительно хотел казаться НАСТОЯЩИМ пророком - мудрым и безответственным.
        По озеру одна навстречу другой плыли две лодки. С каждой минутой расстояние меж ними сокращалось, и сидящие в плоскодонках через несколько минут должны были заметить друг друга, а, увидев, непременно расцеловаться.
        В одной лодке, направлявшейся с западного берега, сидел старик в старой армейской плащ-палатке. Голова его была забинтована, как у красного командира, товарища Щорса, у того, у которого еще кровь на рукаве. Однако впечатления серьезно раненного гребущий не производил. Его суденышко ловко перекатывалось по маленьким волнам и неслось навстречу судьбе почти с байдарочной скоростью.
        Во второй лодке сидели двое парней, на корме - худой очкарик, распутывающий леску на удочках, на веслах - белобрысый атлетического склада молодой человек, подставивший встречному ветру свою мускулистую загорелую спину.
        Как уже было сказано, гребцы лодок сидели спинами друг к другу, поэтому видеть друг друга не могли по определению. И только в тот момент, когда их плоскодонки пересекли невидимую черту, позволяющую сменить экспозицию, утреннюю тишину одновременно разорвали два изумленных возгласа:
        - А ты здесь откуда?!
        Они перестали грести и сидели теперь, глядя друг другу в глаза, чем-то похожие и, одновременно, абсолютно разные. Первым пришел в себя внук. Все-таки, сколько ученые не спорь, у молодых реакция быстрее.
        - Так это ты СЮДА на рыбалку уехал? Приятно время проводишь, товарищ генерал! Уже, смотрю, по голове успел получить. Об косяк что ли?
        - Об него, будь он неладен...
        - Эх, дед, пора тебе с пивом завязывать.
        Иван Павлович нравоучительную реплику внука проигнорировал. Он радостно улыбался.
        - Ай-да внук! Молодец. В городе тоска, а здесь... И Петруху, смотрю, привез. Здорова, братская народная морда.
        Мужик стеснительно улыбнулся. На Расстрельниковские грубости он старался внимания не обращать. Во всяком случае, не обижался.
        - Здравствуйте, Иван.
        - Притащил тебя таки внучок мой? Славно. А вырос-то...
        Но в разговор встрял Шура:
        - Ты мне, дед, не ответил. Что с головой? Про косяк сразу говорю - не верю!
        - С головой, Сашка, все в порядке. Мысли острые, а боль, как полагается, тупая. Значит, пока жив, - громко рассмеялся Иван Павлович.
        - Ты мне, Палыч, не каламбурь. Не надо из меня дурака делать. Я тебя в третий раз спрашиваю: где голову повредил? - Шура психанул, поэтому вопрос прозвучал уж совсем глупо.
        Дед беззлобно усмехнулся. Что ж, иногда можно и над внуком покуражиться. Святое дело. Будет знать, что наука - не хрен собачий, авось за ум возьмется, в вуз поступит.
        - Голову, Сашка, не я повредил, а, скорее всего, ты, коль обычную легкую травму от психической болезни отличить не можешь. Упал я, поскользнулся, об камень ударился.
        - Ага, и так тридцать раз, - кивнул вредный внук. - Видать, правды от тебя все равно не услышать. Черт с тобой, дед. Не хочешь, не отвечай... Мы вот с Петрухой решили с тебя пример взять, тоже на рыбалку... Путевки вчера взяли и сразу сюда...
        - Тоже в Маки?
        - Куда?
        - Я в Маках, в деревне. На базе. Вон в том домике, второй этаж, - дед махнул рукой в сторону берега, - заходите.
        - Нет, дед, мы на другом берегу, в Ёлках...
        - В Елях, - поправил Мужик.
        - Точно. Нам в отличие от тебя целый дом дали... - Шура улыбнулся, - фургонного типа. Ничего, за триста рэ в сутки - пойдет. Плюс кормежка.
        - Странно у вас в России населенные пункты зовут, - поддержал разговор Мужик, - Вокруг березы одни, а деревню Елями назвали.
        - Бывает, - ухмыльнувшись, кивнул дед, - и не только в России. Вот ты мне в прошлый раз, когда у нас был, сам рассказывал, что дворянского происхождения, а фамилия твоя - Мужик. Самая, между прочим, благородная. Ей-ей! Так слово в слово и говорил!
        - Вы, Иван, не цепляйтесь к словам. Я по матери из дворянской...
        - Да ладно ты! Смотри, Сашка, он обиделся!
        - Петруха, внимания не обращай. Сам же знаешь, что этот дурак старый...
        - Я тебе дам дурака! Я тебе...
        - Все, дед, хорош. Рыбу распугаешь.
        - И то верно, молчу. Потом побеседуем. Самый клев сейчас.
        За четыре часа "самого клева" Иван Павлович вытащил пару небольших форелин. Ребятам не повезло. Августовское солнце стояло в зените, и палило как в июле.
        - Ладно, ребятки, сматываем удочки. Видать, не наш день. Куда плывем? - Расстрельников-дед вытащил из воды якорь, сделанный из четырех кирпичей, перевязанных проволокой.
        - А давай к нам? - предложил Шура, - посмотришь на наши хоромы вагонного типа.
        - А давай! Только, чур, обратно вы меня проводите.
        - По рукам, дед.
        
        * * *
        
        Дело обстояло следующим образом.
        Дома оставаться не хотелось. Порядком замученные своими итальянскими похождениями, ребята решили недельку спокойно отдохнуть. На мысль о природе Шуру натолкнула дедова записка. А что? Рыбалка за городом - вполне то, что им сейчас надо. Взяв блокнот и позвонив в объединенную службу турфирм, Расстрельников остановился на одном из предложенных вариантов. Посоветовавшись с Петером и решив дел в долгий ящик не откладывать, сразу же набрал номер, данный оператором. Условия оказались вполне приемлемыми, и вопрос с отдыхом был практически решен.
        Пока Мужик кадрил в соседней с домом кафушке какую-то девицу, Шура, оставив ему ключи, слетал в фирму и оформил путевки. Заскочив на обратной дороге в спортивный магазин, он прикупил пару удочек и пешком, чтобы растянуть время и дать другу оттянуться по полной, направился домой. С кафешной блондинкой Расстрельников столкнулся нос к носу в собственном подъезде у дверей лифта.
        - Привет, - развязно улыбнулась "общая" подруга и гордо, словно принцесса, одернув сзади короткую юбчонку, прошествовала к выходу.
        Расстрельников брезгливо поморщился. Типичная шалава.
        Поднявшись на свой этаж, Шура обнаружил дверь в свою квартиру распахнутой настежь. Пьяный Петер голышом сидел на кухне и читал "Комсомолку".
        - Ты как раз вовремя, - проговорил он заплетающимся языком.
        - Я уж понял, - вздохнул Расстрельников.
        - Ты, надеюсь, предохранялся?
        - Обижаешь!
        - Ни капельки. СПИД не спит. Кстати, едем сегодня вечером. Ты давай в душ дуй, трезвей, а я пока вещи соберу.
        - Ой, - икнул Петер, - ты и удочки купил? Здорово!
        - Давай, давай, - Шура буквально затолкал друга в ванную и засунул того под холодный душ. - Время, Петюня, время!
        
        * * *
        
        Деревенька оказалась очень живописной, но жилищные условия таковыми можно было только назвать. На самом берегу стояло с полсотни дощатых вагончиков. Тот, что заняли друзья, с виду казался более-менее приличным. Зайдя внутрь, Шура первым делом посмотрел на потолок. Крыша не течет. И то слава Богу.
        Общая столовая снаружи походила на заведение канувшего в лету "Ленобщепита", но внутренне ее убранство вполне соответствовало легендарным "хижинам рыбака", где сонные официантки, упакованные в засаленные вельветы, подают нервным заждавшимся посетителям вчерашний суп из консервов типа "судак в собственном соку", выдавая его за свежую тройную уху.
        Ладно, за те копейки, что с них взяли, иные коммерсанты от турбизнеса селят лопухов в шалаши и кормят тушеной морковкой. Жаловаться грех. Вот только перед Петером немного неудобно. Его родина стремительно рвалась в объединенную Европу и изо всех сил пыталась держать планку. А Россия... Господи, ну за что ты так не любишь нашу страну?
        Однако Мужик не роптал. Кажется, остался вполне доволен. Или тактично не показывал вида. Все правильно, главное - природа. А природа здесь - ничего себе! Такие просторы открывает, что Крым отдыхает. Когда спит...
        Ёлки... Нет, Ели.
        Откуда такое странное название? Вокруг одни березы. Ну, сосны кое-где... А елок - ни одной. Хозяин этого странного кемпинга, встретивший приезжающих, казалось, уже устал всем объяснять одно и то же. Мол, деревня старая. Раньше еловый лес был, но во время пожаров выгорел. Пришлось засаживать теми саженцами, что доставили. А привезли березы. Немного сосны было... В общем, вы понимаете! Не переименовывать же деревню! Расходы почтовые, херня-мурня всякая...
        Да и Бог с ним, с названием. Главное, есть, где переночевать и что поесть. А остальное приложится.
        С рыбалкой решили не тянуть, следующим утром и отправиться. С вечера взяли у кладовщика весла, выбрали себе лодку, смазали солидолом уключины, подготовили удочки. Спалось хорошо. Свежий воздух творил чудеса - у Петера даже утреннего похмелья не оказалось.
        Через четверть часа после того, как он проснулся и растолкал Шуру, их лодка уже отчалила от берега и во всю прыть, на какую только была способна, понеслась на середину озера. Один рыбак сказал, что там, ближе к центру, есть неплохая отмель. Мол, подводные течения и все такое. А форель, она рыба чистая, в стоячей воде не живет...
        
        * * *
        
        Если смотреть на озеро с высоты птичьего полета, можно заметить некоторые особенности самого водоема и окружающей его местности. Озеро, имеющее форму вытянутого креста, растянулось с севера на юг километров на пять, с запада на восток - на три, три с половиной. Сами лучи одной ширины - не более полукилометра - и слегка скруглены в оконечностях. С севера в озеро впадает небольшая и удивительно прямая, как канал, речушка, отчего создается странное впечатление, будто здесь, на самом дне, покоится гигантский крест, кем-то специально затопленный водой. В общем, шутка Всевышнего, отметившего сию землю крестным знамением.
        Однако, находясь внизу, ничего подобного не увидишь. Меж деревнями, стоящими на северо-западном и юго-восточном мысах, что врезаются в водную гладь и вместе с другими двумя образуют сам природный крест, расстояние достаточно велико.
        Рыбаки, живущие тут издревле, заметили, правда, одну закономерность - форель ловится только в центре озера, там, где отмель. Видно подводное течение в том месте особо заметно. Поэтому и камыш не растет. И еще одно удивительное дело - на озере никогда не цветет вода, оставаясь прозрачной даже в самую жаркую пору. Нет ни лилий, ни кувшинок. Одна осока по берегам...
        Иван Павлович до "клевых" мест дошел своим умом. Ему таких советчиков, как внуку, не попалось. Ну и не надо! Чай, не дураком мать родила, и на том спасибо.
        Дед сидел с ребятами у костра, разожженного Петером прямо на берегу, и посмеивался в кулак, хитро поглядывая на друзей. Ребята неплохие, необразованные только. Мужик-то, Бог с ним, а Сашка все ж таки свой. Жалко, пропадает парень. Уходящих лет не вернуть. Спохватится, когда поздно станет... С другой стороны, к земле тянутся, вон, на природу выбрались. Иные в ихнем возрасте из кабаков не вылазят...
        - Сашка, ты головы то не отрезай, потроха только вынь, да солью натри. Заверни в газету и в горячую золу кинь. Не надо ей ничего больше, сама дойдет!
        - Зачем в газету, дед? У нас фольга есть, - улыбнулся Шура.
        - Тебе старшие говорят - в газету, значит - в газету! И не спорь с дедушкой, он дурного не посоветует.
        - Ладно, не психуй, Палыч, - Шура иногда деда называл по отчеству, иногда по званию. Тот не возражал. - Как скажешь, так и сделаем. Петь, слетай в дом, там под моей койкой газеты валяются. За сумкой.
        - Сейчас принесу, - кивнул Петер и поднялся на ноги.
        Шура отгреб догорающие угольки в сторону, освобождая место под рыбу.
        "Странная все-таки штука получается, - думал он. - Приехали на рыбалку, на какое-то глухое озеро, а дед здесь же. Будто водоемов в округе мало. И не верь после этого в наследственность. Зов крови, так кажется? Интересно, а что дед по этому поводу думает?"
        - Деда...
        - Да, Саш. Чего?
        - Вот скажи мне, почему я на то же озеро поехал, что и ты? Что, у нас в области водоемов мало?
        - Водоемов-то хватает... Озер с тыщу, наверное... Мы ж с тобой не чужие люди... Куда я, туда и ты. Зов крови - слыхал?
        Шура улыбнулся. Он только что об этом сам думал.
        - Тут, Сашка, все ясно. Я другого не пойму: почему ты на этом берегу оказался, а не на моем?
        - Так через фирму ж путевки брал!
        - Через фирму... ферму... форму... - Иван Павлович, похоже, о чем-то задумался. Он сидел на трухлявом пеньке и рисовал на песке палочкой какие-то каракули. - Иди-ка сюда, покажу кой-чего.
        Шура подошел к деду и уставился на каракули.
        - Я тут приметил, что озеро в форме креста. Может, и не совсем правильный, но крест. Гляди, - дед указал палочкой, - четыре мыса, четыре бухты... Что получается?
        - Крест, ну и что?
        - Крест, - Иван Павлович начертил на земле большой крест и теперь ставил рядом с центром какие-то точки. - Вот, смотри, тут моя деревня, а тут ваша. Видишь?
        - И?
        - А ты не "икай", не осел, - хмыкнул дед.
        - Вроде, так...
        - Так, так. Чего, "вроде"! Смотри, одна против другой. Сколько у вас тут домов?
        - С вагончиками?
        - Домов, говорю. Вагончики недавно поставили. Краска еще не выцвела.
        - Штук десять, наверное. Не больше, - Шура обернулся и глазами посчитал строения. - Восемь... Нет, девять. Один чуть в лесу.
        - Ага, девять. И в Маках девять. Как тебе такая арифметика? Кстати, девятка - число перемен... Часовня у вас есть? Что-то не видал.
        - Что?
        - Часовня, спрашиваю, в деревне есть?
        - Есть. Вон, смотри, за деревьями. Маковка торчит.
        - Вижу теперь. Сразу не приметил. Странно, Сашка, как-то получается...
        - Что странно? Деревня старая, вот и часовня....
        - Да нет... Как будто кто-то специально наши деревни так поставил. Да еще и на озере в форме креста... Знаешь, внук, если по уму, то на тех двух мысах тоже деревни быть должны...
        - Наверное, - согласился Шура.
        - А ведь нет их. Я бы с холма увидал... Где ж он, черт старый, живет?
        - Кто?
        - Да, тип один странный. Старики говорят, дух местный. Легенда тутошняя... Но я эту "легенду", будь она неладна, еще до войны самолично видал. Бывал здесь в Финляндскую кампанию.
        - Дух? - Шура рассмеялся. - Дед, завязывай с пьянством. А то скоро чертей увидишь.
        - Сам ты дух! Я бывал. А его местные Жонглером зовут... - словно не расслышав Шуриного упрека пробормотал Расстрельников-старший.
        - Как, говоришь? - Шура сел, разинув рот.
        - Жонглером, говорю. Он со стеклянными шариками ходит. Интересный тип... Меня, вот, - дед пальцем показал на свою голову, - и по башке из-за этого самого красавца приголубили...
        - Тебя? Из-за него? - Шура, казалось, полностью перестал что-либо понимать. Но от упоминания о Жонглере его бросило в холод. Странно все...
        Иван Павлович пристально посмотрел на внука.
        - Сашка, да на тебе лица нет! Чего это тебя трясет?
        - Понимаешь, генерал... - Шура выдержал паузу, словно собирался почетче сформулировать фразу. - Мы с Петером во Флоренции одну картину странную видели, так на ней...
        Дед внимательно слушал внука, не перебивал. Только продолжал что-то чертить палочкой на земле, то дорисовывая какие-то символы, то стирая... Шура так увлекся собственным повествованием, что не заметил, как вернулся Мужик с газетами. Приятель стоял рядом и поддерживал рассказчика одними кивками. Не перебивал...
        Костер давно погас, зола остыла. Рыба, так и не завернутая в газету, лежала тут же. Ее давно облепили наглые и вечно голодные мухи.
        
        * * *
        
        Иван Христофорович Маков по определению отставного генерала оказался "порядочным негодяем".
        Ударив булыжником Расстрельникова по голове, он попытался снять с его пальца показанную хвастоватым стариком печатку. Но за долгие годы суставы на пальцах разбухли, и кольцо буквально вросло в нижнюю фалангу. Что оставалось делать? Только резать, извини уж, приятель... Нет пальца - нет проблемы... В поговорке речь о человеке шла, но это уж слишком. Маков на убийство отважиться теперь не мог. Чем бы его оттяпать-то?... Ага, егойным же ножичком. Очень кстати, что тот свой резак с собою прихватил. Что ж, придется воспользоваться оружием неприятеля! Йооо...
        Забыл старик Маков, с кем имеет дело. Особистов можно бить, гонять, пытать, но к их боевому оружию лучше не притрагиваться. То ли рефлекторно получилось, то ли Расстрельников успел прийти в себя, но только Иван Христофорович расстегнул ножны, как запястье его оказалось словно в тисках. Иван Павлович открыл глаза, пружинисто сел и с силой вывернул руку неожиданного вора. Стальная хватка не оставила противнику ни малейшего шанса. Плюс твердое и острое, как лом колено пребольно уперлось в позвоночник. Йооо... Расправа свершилась.
        У Расстрельникова трещала голова. Еще бы, этот негодяй приложился к ней со всей "любовью". Кстати, тот сейчас лежал, уткнувшись физиономией в песок и жалобно скулил. Собака драная!
        Иван Павлович начал припоминать произошедшее. Маков ему угрожал. Но зачем? Что с того, что видел он много лет назад их Жонглера. Мало ли... Нет, брат, тут что-то иное. Надо б выяснить.
        - Что, Иван, скажешь в свое оправдание? - Расстрельников говорил твердо, но не злобно.
        Поверженный хозяин, отплевываясь, поднялся на колени и со страхом уставился на отставного генерала.
        - Ну, отвечай, тебя спрашиваю?! Негодяй ты порядочный, Христофорыч...
        - Я... да... - кивнул Маков, - прости, Ваня...
        - Давай, давай, отвечай. Не съем.
        - Извини, Палыч, прости Христа ради! Бес меня попутал. Как ты про Жонглера этого говорить стал, словно мозги набекрень свихнулись. Боюсь я его... Прости, Палыч, не бей... Христом Богом прошу!
        - Ты, давай, не бормочи. Говори лучше, что известно, а то... - Расстрельников скорее для острастки потряс перед носом Макова своим внушительным кулаком.
        - Да не знаю я дел-то, кроме тех, что Жонглер наше озеро за свою вотчину почитает, чужаков не особо жалует... А жить-то надо, вот мы туристов... Часовню видал?
        - На берегу?
        - На нем, - кивнул Иван Христофорович. - Так вот, отец покойный сказывал, что он сам, Жонглер, ее и построил тыщу лет назад.
        - Так уж и тыщу? - через силу улыбнулся Расстрельников. Голова гудела.
        - Ну... кто его знает? Отец ведь... Мол, он сюда первым и явился. Наш род основал... Но помереть не сумел, видать грехов много за собой оставил... Дух, одним словом. Нечистый. Вот и бродит до сих пор по окрестностям. Страшон-то! Не верю я, Ваня, что он сам тебе перстень отдал. С чего бы такая честь? Уж не обокрал ли ты его? А?... Прости, Иван Палыч. Прости, Христа ради.
        - Чудило! Сам подумай, как я его обокрал, когда он такую власть над всеми имеет?! Не подумал, хрыч старый, а? Эх, мозгоклюй!
        Маков смутился.
        - Так образования-то нет, институтов, чай, не кончали. Читать только и могу. Матушка покойная выучила. Она не из местных была, много, чего знала. Ну, вот читать и... А какое же здесь образование, сам подумай! Вот и этот... как ты сказал? Мозго... как?
        - Мозгоклюй. Эх, то-то и оно, что дурак ты дураком! Был бы грамотным по-настоящему, сперва б подумал.
        - Да я вот теперь и думаю.
        - Поздно, брат. Поздно. Отношения ты наши сам испортил. Видеть тебя больше не хочу... - Расстрельников поднялся на ноги. - Горе с тобою... Что теперь прикажешь делать? Убить тебя, так руки марать только... А самому уезжать, так сегодня ж приехал... Посоветуй, хозяин, как мне быть в этакой ситуации?
        - Не надо, Палыч... Не бери грех на душу.
        - Какой же грех от совета?
        - Да, нет, - отмахнулся Маков, - я про убийство. Оставайся, кто тебя гонит? Прости меня, дурака полоумного. Вот те крест, что не со зла... От страху одного...
        - От страху...
        - Третьего дня или чуть позже сведу тебя кой-куда... Только Маше не говори... Не отпустит. И пока молчи. Я сам за тобою зайду. Ладно?
        - Куда ж пойдем-то? - удивился Расстрельников.
        - Не гони лошадей. Узнаешь. Глядишь, и ответ добудем...
        Как ни крути, завязалась интрига. Ивана Павловича одолело любопытство. Но, с другой стороны, не подкрадется ли коварный хозяин в неожиданное время с ружьишком?...
        - Слово даю, - словно прочитал мысли генерала Иван Христофорович. - Нечего тебе здесь опасаться, коль сам Жонглер тебе перстень отдал. Показал бы хоть глазком одним его. А?... Какой он?
        Чего уж теперь? Расстрельников остыл. Отдубасили друг друга, можно и показать.
        - Смотри, черт с тобой, - Иван Павлович откинул ногтем маленькую защелку, и серебряная пластина отскочила, открыв красный камень.
        Что это на нем?
        На самой широкой грани рубина дрожала капля.
        - Вань, похоже кровь... - посмотрел на Макова Расстрельников. - Откуда ж ей там взяться?
        - Чудеса... - не верил глазам Иван Христофорович. - Как говорится, мистика!
        - Сам ты - мистика, - хмыкнул Иван Павлович, - со лба моего, должно быть, скатилась...
        
        Глава VI. В катакомбах
        Кто когда-нибудь бывал в катакомбах, тот обязательно захочет туда вернуться. Многие замечали, что в этих промозглых рукотворных пещерах словно открывается тяга к исследованиям.
        Кто когда-нибудь спускался в катакомбы Вечного города, тот на всю оставшуюся жизнь похоронил в своем сердце холодный неземной ужас.
        Побывавшие там иной раз говорили, что видели и "тварей искушающих". Что за твари, чем искушают? Излишне говорить, что эти вопросы так и остались без ответа...
        
        * * *
        
        "Излишне говорить, сколь похвальна в государе верность данному слову, прямодушие и неуклонная честность. Однако мы знаем по опыту, что в наше время великие дела удавались лишь тем, кто не старался сдержать данное слово и умел, кого нужно, обвести вокруг пальца; такие государи в конечном счете преуспели куда больше, чем те, кто ставил на честность.
        Надо знать, что с врагом можно бороться двумя способами: во-первых, законами, во-вторых, силой. Первый способ присущ человеку, второй - зверю; но так как первое часто недостаточно, то приходится прибегать и ко второму. Отсюда следует, что государь должен усвоить то, что заключено в природе и человека, и зверя. Не это ли иносказательно внушают нам античные авторы, повествуя о том, как Ахилла и прочих героев древности отдавали на воспитание кентавру Хирону, дабы они приобщились к его мудрости? Какой иной смысл имеет выбор в наставники получеловека-полузверя, как не тот, что государь должен совместить в себе обе эти природы, ибо одна без другой не имеет достаточной силы?
        Итак, из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса - волков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков. Тот, кто всегда подобен льву, может не заметить капкана. Из чего следует, что разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание. Такой совет был бы недостойным, если бы люди честно держали слово, но люди, будучи дурны, слова не держат, поэтому и ты должен поступать с ними так же. А благовидный предлог нарушить обещание всегда найдется. Примеров тому множество: сколько мирных договоров, сколько соглашений не вступило в силу или пошло прахом из-за того, что государи нарушали свое слово, и всегда в выигрыше оказывался тот, кто имел лисью натуру. Однако натуру эту надо еще уметь прикрыть, надо быть изрядным обманщиком и лицемером, люди же так простодушны и так поглощены ближайшими нуждами, что обманывающий всегда найдет того, кто даст себя одурачить".
        
        Воистину так. Обманывающий всегда найдет того, кто даст себя одурачить...
        Он знал это. Знали и другие, но боялись признаться. И признаться, в первую очередь, себе. Не боялись только Борджа. Что ж, отчаянным улыбается удача... До поры, до времени...
        - Синьор Никко, приехали! - голос Скорцо прозвучал, словно из преисподней. Да, пора искать собеседника, наедине с собою всей истины не познать...
        - Спасибо. Прикажи Луке разгружать поклажу. Я пройдусь. Закончите - позови.
        - Будет исполнено, синьор Никко.
        Единственный преданный человек на всем белом свете. Юн еще, а уже видно, что природа не обидела... И повар, и строитель получится из него отменный. Способный малец... Только мысли пока слишком детские, откровенен не в меру, но этот недостаток время исправит. Спасибо тебе, Всевышний, что таких людей создаешь...
        Он нашел Луку в лесу семнадцать лет назад. Жестокая мать оставила малютку в плетеных яслях на поляне, полагая, видимо, что того найдут волки или сам он околеет от холода. Что за тварь такая? Даже распоследняя сука своих щенят бережет, вылизывает. Люди - одно только звание гордое, господа воли своей... Воля...
        Может, в ней суть истины? Нет, не складывается. Одной воли мало...
        Лука, его единственный и верный слуга, а, возможно, и наследник - об этом он думал все чаще, - обладал не по годам развитым интеллектом. И серьезным был не по возрасту. В его летах парни дерутся на шпагах, совращают красоток, отправляются путешествовать в неведомые земли...
        Когда Луке было пятнадцать, он сам изъявил желание возвести для хозяина новый просторный дом. Нанял за гроши уличных бездельников и рыночных воров и построил. За каких-то пару месяцев. И, главное, как! Жилище было небольшое, но настолько удобное и не без претензий, что даже сам герцог Валентино, приезжавший во Флоренцию по делам, оценил новый дом друга по достоинству. Ай-да малец!
        Лука Жонглори... В плетеных яслях лежал простой платок с вышитыми льняной нитью словами. Рода, носившего такую фамилию, он не знал, но решил оставить все как есть. Менять не стал... Пусть зовется Лукой Жонглори... Может и увидит когда-нибудь свою несчастную мать.
        Да... может, и отыщет. Всякое в жизни случается... Он никогда не скрывал от Луки его происхождения и того, как тот оказался в доме нотариуса. Наверное, это не правильно, но таково было первое решение. А первое, значит главное...
        
        * * *
        
        К тому времени Каликст вернул Богу свою испоганенную земными злодеяниями душу. На Священный Престол взошел его сын - Папа Александр. Мало, кто теперь даже за глаза называл его мирским именем Родриго... Родриго Борджа.
        Все знали, что власть ему досталась jure hereditario, но никто вслух этого не произносилось.
        Мол, на все воля Божья.
        Так жить легче...
        
        * * *
        
        У Лукреции "хорошей девочкой" стать не получилось, как она ни старалась. Она, впрочем, и не старалась. Юная развратница жила в свое удовольствие.
        Если за ночь в ее спальне не побывал мужчина, то весь следующий день она ходила в дурном настроении и устраивала скандалы по малейшему поводу, которого могло и вовсе не быть. Если же кавалер находился, был он, как правило, родовит и знатен... Но все посвященные смотрели на него с жалостью, потому как сулила ему скорая погибель. И вот что странно, многие ведь сами знали, на какой риск идут, заводя шашни с малолетней распутницей. С самой судьбой в рулетку играли?...
        Позже все владения беспутных донжуанов странным образом отходили Ватикану. Нельзя сказать, что это обстоятельство не тревожило вельмож, но никто не роптал...
        Смелых людей намного больше, чем, порой, может казаться. Просто отвага их проявляется исключительно в экстремальных ситуациях. Смотришь иногда на человека - серый обыватель, и сказать о нем больше нечего. Такой же, как все... Как все? Да, пусть звучит эта избитая, но привычная формулировка. В сражениях не участвовал, подвигов, соответственно, ратных не совершал. Даже с бандитами в темных подворотнях не связывался. Предпочитал убраться подобру-поздорову. Трус? Нет, просто ОБЫЧНЫЙ человек. Но понял он однажды, что без риска жизнь его катится по знакомой колее к неминуемой и жалкой старости. И стабильность есть, и достаток какой-никакой, и семья вполне приличная... Вот только зернышка золотого нет. Чем дальше - тем хуже, безынтереснее жить становится. Понимает это однажды наш обычный человек и решается сорвать невиданный им доселе куш, отважиться на подвиг ради себя любимого. Ва-банк пойти. Или пан, или пропал. А опасности... Как же без них-то? И становится наш обыватель храбрецом поневоле. Причем, по собственной.
        Так и с Лукрецией получалось.
        Точнее, со всеми ее ухажерами. Не думайте, что лезли к ней одни проходимцы или отчаянные игроки. Нет! Все эти люди достигли в жизни многого - кто положения, кто богатства, кто почета заслуженного. Им бы жить себе спокойно, так нет же... Скука проклятая. Или вера в свою звезду. Интрига. Острый вкус интересной жизни. А вдруг МНЕ повезет? А вдруг судьба МЕНЯ помилует и наградит? Все ж, игра с собственной смертью - самое интересное из всех развлечений, самими людьми и придуманными. Кто играл, тот знает. Но мало их в живых-то осталось...
        Смерть и Судьба, хоть и сестры, но сводные. Поэтому частенько и не жалуют друг дружку. Кто со Смертью играет, милости от Судьбы не жди. В первый раз может и пожалеет, а потом...
        В общем, не играть лучше. А если решился, ставь на кон все, что имеешь. Тогда, может, и повезет. А выиграешь, помни - второй раз лучше не пробовать.
        
        * * *
        
        Лука впервые спустился в римские катакомбы лет десять назад, он тогда совсем маленьким был. Они только в Рим приехали. Не вынес синьор Никко страшной казни безумца Джакомо, с которым дружен был, не смог тогда остаться во Флоренции. Страшно там стало. Словно все вокруг обезумели. Крови жаждали. Чьей - не важно, лишь бы реками текла. Синьора, конечно, никто бы трогать не посмел, но тот не смог наблюдать за расправами. Слишком милосерден. Вот и уехали.
        Новый Папа синьора Никко за великий ум к себе давно звал. В Магистратуре Синьории несмотря на несолидный еще возраст дали ему чин секретаря при кардинальской Коллегии Десяти. Но оставили в миру, во священный сан не рукоположили. Отчего так? Кто теперь знает. Должно быть, просто пожалел Александр хозяина Луки. Среди кардиналов таким людям место не отведено. Там честных да умных днем с огнем не сыскать.
        Впрочем, речь не о синьоре. О нем и так многое известно...
        Коль о катакомбах упоминание прошло, следует пояснить. Входа туда не существовало вовсе. Еще сам Аттила, говорят, приказал камнями завалить. Чумы боялся, что его войско внезапно косить начала. А взялась откуда? Варвары верили, что из-под земли вышла. Враки, конечно. Но ведь диких людей разве переубедишь?! Тем не менее, эпидемия после того, как все ходы были замурованы, прекратилась сама собою. Впрочем, как и началась.
        И что же Лука?
        Синьор отпустил мальчика погулять, уж больно жалостливый взгляд у того был. В столицу Священной Романии приехали, вокруг столько интересного, а он все дома да дома. Разве ж можно ребенку все детство взаперти провести. Хоть и служка, что с того? Вот и отправил добрый синьор Никко мальчонку по улицам побегать. Но строго приказал далеко не ходить, чтоб не заблудился в лихих кварталах и смерти раньше времени себе не найти. Зря что ль сироту воспитывал?!
        Вопреки ожиданию, интересного в Риме оказалось мало. Город, безусловно, больше Флоренции, но ведь на то он и Папская столица. А люди все те же, такие же шумные, склочные, снующие туда-сюда - пешком и на повозках, верхом и в паланкинах... Монахов много, священников. Священный престол здесь, тоже ясно.
        Пройдя по широкой улице, мальчик вышел на площадь, посреди которого высилось громадное, круглое арочное сооружение в пять или даже больше уровней. Правда, с одной стороны сильно разрушенное. Такого во Флоренции нет. Наверное, нигде нет. Во всяком случае, мальчика вид сего строения удивил ужасно.
        - Синьор, а это что? - обратился Лука к первому прилично одетому прохожему, указав рукой на диковинное сооружение.
        - Колизей, парень. Тут раньше гладиаторы дрались. А ты, я гляжу, не местный? - прохожий с подозрением взглянул на мальчика, уж больно не похож тот был на римскую голытьбу, которая сновала туда-сюда, пытаясь выклянчить у вельмож монетку или, кто посмелее, стащить кошель.
        Ребенок явно из знатного рода. Шитый серебряной нитью синий парчовый камзол, шелковые чулочки, туфли с пряжечками.
        - Теперь здешний. Служу у синьора. Его недавно позвали на службу в Рим, - Лука откровенно выложил первому встречному все сведения, которые знал. И побежал дальше.
        Прохожий с минуту смотрел ему вслед, а потом, резко развернувшись на каблуках, пошел своей дорогой. Кого мальчик ему напомнил? Черты лица до боли знакомые... Голубые глаза, светлые вьющиеся волосы, высокие скулы... Не часто среди смуглых итальянцев встретишь такого необычного и... красивого ребенка. И кто его хозяин? ...Недавно позвали на службу в Рим. Хм... Уж не Никколо ли Макиавелли? Цезарь много разного слышал об этом удивительном человеке, но встречаться с ним ему пока не доводилось. Прием назначен на завтрашний вечер. Говорят, Макиавелли из тех, кому палец в рот не клади. Умен, флорентиец... Ничего, и не таких на подобающее им место ставили.
        
        * * *
        
        Колизей оказался сооружением довольно странным не только снаружи. Внутри него помещалась большая круглая арена, обнесенная высокими пологими стенами с каменными лавками. Для чего он здесь? Развалина! Повсюду обломки... Камни... камни... камни... Почему никто его не снесет или не отстроит заново? Такая ведь красота! Здесь вполне могли бы выступать бродячие артисты. Их выступления Лука видел еще на ярмарке во Флоренции...
        Мальчик сам не заметил, как обошел арену по всему периметру и вновь оказался перед теми же воротами, в которых несколько минут назад появился. Похоже, делать здесь больше нечего, пора домой.
        Шагая по древней галерее к выходу, мальчик краем глаза заметил боковой ход, в который вряд ли смог бы пролезть взрослый человек. Из дыры тянуло не холодом, а, наоборот, жаром. Что там, кузница? Интересно б посмотреть...
        Эх, дети, дети. Куда вас вечно тянет? Неужели совсем вам страх неведом?
        Лука в тот момент о страхе даже не думал. Любопытство тянуло его изо всех своих сил, отталкивало осторожность и заглушало голос разума, который тихонечко и неуверенно нашептывал: "Остановись, Лука... Беги домой... Пропадешь..." Мальчик, словно притягиваемый магнитом, подошел к ходу и ступил ногой на узкую каменную ступеньку...
        Здесь действительно было жарко. Гораздо жарче, чем под палящими лучами летнего солнца. Но тайной кузницы нигде не наблюдалось. Уж не врата ли это самой Преисподней?... Сейчас появятся черти и утащат его в свои мерзкие коптильни, где висят над кострами вниз головой другие непослушные мальчики... У-ух! По спине пробежали мурашки, вспотели от волнения ладони. Ребенок прислушался - вроде все тихо. Темно только, хоть бы один лучик... Словно услышав просьбу Луки, откуда-то из глубины пещеры прямо ему под ноги стремительно прибежала узенькая мерцающая разными цветами дорожка. Мальчик в последний раз оглянулся на вход, в который он проник минуту назад, решительно развернулся и пошел на свет...
        Идти пришлось долго - дорожка шла абсолютно прямо, но источника света до сих пор впереди не наблюдалось. По мере углубления коридор становился шире и выше, Лука не мог этого видеть, но отчетливо слышал - его шаги по ровному каменному полу отдавали в пространстве все более гулким эхом. В свои семь лет мальчик уже многое знал и умел - спасибо доброму синьору Никко, который всегда был с ним на равных. Сердечное спасибо.
        Впереди показались неясные очертания двух застывших в ожидании фигур - большой и маленькой. Но желания развернуться и бежать у мальчика, отнюдь, не возникло. Наоборот, Лука чувствовал, что эти двое находятся здесь именно ради него. Почему-то в тот момент в голове ребенка пронеслась мысль, что все, что случилось за последнее время - от приглашения синьора в Рим до сегодняшней прогулки в Колизей - устроила чья-то невидимая, но очень властная рука. Устроила специально для него, для Луки Жонглори, безвестного семилетнего сироты, большого любителя мечтать и рисовать свои мечты на песке.
        Ожидавших теперь можно было вполне различить, но пока настолько, чтобы понять, что это не люди, а... звери? Да... Лев и лисица. Лука их сразу узнал. Однажды ему попалась на глаза картина, на которой был изображен суровый мужчина в смешной короткой юбке. В руке его горел факел, на плече сидела черная птица, а по бокам разлеглись в ленивых позах животные. Синьор Никко объяснил тогда, что мужчина - это римский император Август в одежде (ха, в одежде!) гладиатора, птица - ворон, символ мудрости, а звери - лев и лисица - олицетворяют силу и хитрость... Хозяева этой пещеры (а в том, что они именно хозяева, Лука ни капельки не сомневался) как две капли воды походили на животных с того полотна.
        Лука подошел к ним вплотную и учтиво поклонился.
        - Приветствую вас, синьоры, - торжественно сказал он.
        - Здравствуй Лука, мы давно тебя ждем. Пошли, - на приветствие мальчика ответила лисица. Лев лишь кивнул своей мохнатой головой, пасть его исказилась гримасой, которую можно было истолковать как улыбку. Но кто видел, как улыбаются львы?
        Стало чуть светлее. Животные развернулись и медленно направились вглубь коридора. Лука, озираясь по сторонам, шел между ними. Эта странная маленькая процессия походила на конвой. Но только походила. Каким-то внутренним чувством мальчик ощущал, что теперь он с хозяевами на равных.
        Шли долго, Лука успел порядком подустать. Наконец, коридор резко уперся в стену. Направо вниз вели каменные ступени. Животные остановились, и лисица кивнула мальчику.
        - Иди туда. Нам внутрь нельзя, но мы тебя обязательно дождемся.
        Лука перевел взгляд со зверей на лестницу и осторожно, шаг за шагом, начал спускаться. Ступени оказались скользкими, приходилось держаться за стены - хорошо, что проход достаточно узок. И здесь совсем не жарко... Наоборот, все КАК И ДОЛЖНО БЫТЬ: из подземелья тянет могильным холодом.
        Неожиданно ступени оборвались, и мальчик оказался в открытых настежь дверях небольшого сводчатого помещения. В центре комнаты находилось возвышение, похожее на алтарь; на нем и покоился тот источник света, благодаря которому Лука отыскал дорогу - треугольная коробочка, в которой лежали три прозрачных шара.
        Ребенок подошел ближе. Рядом с коробкой лежал свиток под восковой печатью. Развернуть? Пожалуй...
        Лука не сразу разобрал письмена, уж больно диковинным почерком они были начертаны. Но буквы угадывались достаточно легко. Латынь. Не такая, впрочем, как сейчас, но латынь. Должно быть, древняя, та, на которой говорил смешной Август с картины.
        Мальчик довольно долго стоял над манускриптом, перечитывая и перечитывая одно предложение, которое и было написано на потемневшем от времени и сырости пергаменте:
        "Lustum enim est bellum quibus necessarium, et pia arma ibi nulla nisi in armis spes est"...
        Война? Разве идет война? При чем здесь оружие?
        Будь хоть семи пядей во лбу, если семи лет от роду, то вряд ли ты что-то поймешь. Но понять надо. Надо, нужно, необходимо! Мальчик стоял и перечитывал фразу раз за разом. Читал, пока смысл, скрытый за затейливыми письменами, все-таки не проступил, не открылся ему. Не совсем, но кое-что уже стало понятно - война все-таки идет (но какая?!) и нужно священное оружие, без которого в этой войне победы не одержать. Оружие! Лука мельком взглянул на шары. Уж не они ли - это самое оружие? Ведь не надо принимать поговорку буквально (а в том, что на пергаменте была написана именно поговорка, он не сомневался. Синьор так часто говорил, что древние люди зашифровывали в них свою мудрость). В ответ на мысли мальчика шары сверкнули, дат так ярко, что на несколько секунд лишили его способности видеть.
        Когда зрение вернулось, Лука быстро схватил свиток и коробку и торопливым шагом направился к выходу. Лев с лисицей встретили его на том же месте, где он оставил их. Они стояли в тех же позах, как будто, за время его отсутствия ни разу и не шелохнулись. Мальчик, выбравшись в душный коридор, уселся прямо на каменный пол, положил перед собою трофеи и безапелляционно заявил:
        - Я понял, что должен с помощью этих шаров закончить какую-то войну. А вы мне поможете. Так? Правильно?
        - Не совсем, - глубокий красивый рык льва поверг мальчика в изумление, которое он выразил несколько сильнее, чем ожидал сам. Лев говорил таким знакомым ему голосом - голосом самого синьора. - Не совсем. Вряд ли из нас получатся хорошие помощники. Тебе придется труднее, чем твоим товарищам, но и награда тебя ждет несоизмеримо большая, чем их. Я понимаю, что в твоем возрасте... - зверь тактично сделал паузу и отвел взгляд, - трудно понять, но все равно постараюсь все объяснить. Другого выхода нет, как нет больше времени на ожидание. Готов ты меня выслушать прямо сейчас?
        - Да, - просто кивнул Лука.
        - Что ж, слушай... Когда-то нас было трое - я, она, - лев кивнул в сторону лисицы, - и ворон. Пока мы держались вместе, нам некого было бояться. Еще бы! Я - сама Сила, лиса - Хитрость, а ворон, наш друг, был земным воплощением Мудрости. Веками мы держались друг за друга, давая власть на земле тем, кто по нашему общему мнению казался нам наиболее достойным. Слышал ли ты о славном воителе Александре, о великом Цезаре или несравненном Августе?
        - Так, кое-что, - снова кивнул Лука и незаметно улыбнулся. Вспомнил про юбку последнего.
        - Я мог бы привести таких примеров сотни и даже тысячи! - продолжал тем временем лев. - Понимаешь? Но в один прекрасный момент мы с ней почувствовали себя независимыми. Лисица решила, что правителю достаточно одной лишь Хитрости, я возразил, что сильному господину ее хитрость не к лицу, а мудрость тем более не обязательна, ведь он могущественен и так! Ворон только рассмеялся. Тем не менее, он называл нас глупцами и просил образумиться. Он говорил, что мы друг без друга стоим малого, и нашим одиноким подданным, не обладающим хотя бы одним из трех качеств - грош цена. Он каркал и издевался над нами... Тогда она, - лев снова глянул на лисицу, - свернула ему шею. А я раздавил труп мудрой птицы своей тяжелой лапой, окропив себя кровью наставника и товарища... Несколько веков мы упивались абсолютной властью, беря под покровительство сильных и хитрых, но, увы, недалеких королей и князей. И результат всегда оказывался ужасным. Те лишь дрались меж собой и мучили свои народы, разоряя собственные и чужие земли. В конце концов, мы устали править в одиночку и вновь объединились... но ворона с нами уже не было.
Кое-что у нас получилось, но без мудрости до совершенства далеко. Что им! Властители живут неплохо, но вокруг них сплошное горе. Никому не дано понять чаяний собственных народов... Найди ворона, Жонглер. Мы знаем, что он воскрес, иначе слезы остались бы мертвыми.
        - Постойте, постойте... Кто жонглер? И какие слезы? - не понял мальчик.
        - Те, что у тебя в руках. - словно не заметил первого вопроса, сразу ответил на второй лев. - Шары... Это чистые слезы Инкарнатора. Они принадлежат нам, и пока мы живы, хрусталь светится в темноте. Если кто-нибудь погибает, все шары гаснут. Они вспыхнули вновь семь лет назад.
        - Семь лет? Но я тогда только родился...
        - Знаем, - произнесла лисица. - Тебя нашел ворон. Найди его и приведи к нам. Обещаешь?
        - Да, но... как мне отыскать его? - в недоумении спросил Лука.
        - Мы тебе поможем, - ответил лев. - Да и он не останется в стороне. Верь нам. Это он привел тебя...
        Лука поглядел на хрустальные шары. Они переливались всеми цветами радуги, глаз не оторвать. Лев, между тем, продолжал свою речь:
        - Ты не смотри, что мы разные. Мы явились из одного...
        - Что? - мальчик совсем уже ничего не понимал. Кто явился и из какого "одного"?
        - Мы из одного камня, - пояснила лисица, но и такое объяснение осталось за пределами понимания Луки, - и вы с ним тоже. Поэтому ворон тебе и помогает, Жонглер.
        - Простите, вы хотели сказать, Жонглори? - не выдержав, поправил Лука.
        - Я сказала то, что хотела сказать. Ты - Жонглер. И путь твой долог и тернист. Но помни о награде... Возьми слезы и ступай...
        Мальчик поднялся с пола, рассовал по карманам шары (свет погас) и, последний раз взглянув на силуэты животных, пошел по коридору к выходу. Разве заблудишься, когда все прямо и прямо?... До него доносились последние слова
        - Одного камня...
        - Помни, Жонглер...
        - Жонглер... Не бойся их кидать, они прочнее, чем кажутся на вид... и будут слушать лишь тебя...
        - Мы поможем... Приведи ворона...
        Голоса чудных зверей становились все тише и тише, пока не умолкли совсем.
        
        * * *
        
        Снаружи стояла тихая и прохладная ночь.
        Маленький мальчик в синем камзоле со странно оттопыренными карманами медленно брел по опустевшему городу. Бродяги и разбойники, повылезавшие из своих нор в поисках легкой добычи, смотрели на ребенка плотоядными взорами, но приблизиться к нему не решались. Какая-то неведомая сила обращала их души в смятение, навевала на разум тоску, а сердца сковывала стальными ободьями животного ужаса...
        Показался дом, в котором жили теперь Лука с синьором. Окна его светились в темноте сотнями свечей. Неужели прием сегодня?! Господи, опоздал!
        Лука робко постучал в дверь. Та через минуту открылась, и на мальчика упал до боли знакомый взгляд. Женский взгляд... Кто она? Почему она на меня так смотрит?...
        Из комнаты раздался громкий голос синьора Никко:
        - Роза, веди сюда этого маленького негодяя! Вдоволь нагулялся, юноша? - шаги приближались. Через несколько секунд в дверях рядом с женщиной стоял и сам синьор Никколо. Он широко улыбался. Так широко, что мальчик не поверил собственным глазам. Он никогда его таким не видел. - Знакомься, полуночник. Синьора Ваноцци, моя давняя знакомая. Она, кстати, непременно решила тебя дождаться, - и, переведя взгляд на немолодую уже женщину: - А это и есть Лука Жонглори, мой юный слуга и самый верный друг...
        
        Глава VII. Гранитное плато
        Иван Павлович сидел в своей комнате за письменным столом и что-то старательно вычерчивал на тетрадном листе.
        Вчера от мальчишек он вернулся лишь вечером, а, проснувшись сегодня ни свет, ни заря, внезапно решил проведать дом. Дождавшись, пока Митя поедет на станцию, он навязался в попутчики, и к обеду уже отпирал входную дверь в их с внуком квартиру. Эх, черт продукты забыл купить!
        Пройдя, не снимая сапог, к холодильнику, он обнаружил там остатки колбасы и плавленый сырок, полкаравая белого хлеба в полиэтиленовом пакете лежало прямо на подоконнике. Чай есть. Что ж, перекусить нашел, а позже, после того, как вздремнет часок, и на рынок сходить можно...
        Иван Павлович, несмотря на свой солидный возраст, в старческие маразмы не впадал, мозги его работали четко, а способность логически мыслить была на зависть внуку. Он интуитивно чувствовал, что загадку Жонглера разгадать ему вполне по силам. Этим он сейчас и занимался, переносил, рассуждая вслух, на бумагу схему озера и его окрестностей:
        - Крест, значит... Ага. С севера на юг километров пять будет. Приблизительно. С запада на восток чуть короче, нет не чуть... Более трех. Хотя... - дед почесал карандашом за ухом, - нет... Все правильно - около трех. Вот тут деревни - Сашкина здесь, а моя тута... Так. Ага! На мысах - одна против другой - часовенки. И что? Хреновина чертова... Ну и чего я тут найду?
        Старик вздохнул и поднялся из-за стола. Он сходил на кухню, заварил свежего чаю, дождался, налил его в большую чашку, положил два кубика сахара и вернулся в спальню. Поставив чай на стол, он снова уселся на табурет и глянул на рисунок. Что-то забыл? Да нет вроде. Взяв карандаш, он, чтобы упорядочить схему решил подписать названия. Над своей деревней он печатными буквами вывел "МАКИ", над внуковой - "ЕЛИ".
        - Озеро по названию фирмы, тьфу. Наоборот - "АВ". Что получилось? "МАКИ-АВ-ЕЛИ". Макиавели? Чертовщина какая-то. Нет, тот пишется с удвоенной "л" - "Макиавелли". Чушь, с нашим озером он не может... Хотя, почему нет? Жонглер есть, а этого хрена там быть не может? Пусть. Но где связь?
        Иван Павлович надолго задумался.
        Бывал ли известный итальянский деятель в России. Вряд ли. А если и приезжал, то на Карельском перешейке делать тогда было нечего. Петербург только через двести лет после его смерти построили... Нет, версия глупая. Но Жонглер... Жонглер... Одет он в какую-то хламиду, точно инквизитор. Монах? Нет, у монахов рясы, у этого скорее плащ... Синий, с капюшоном. Кто же такую одежду носил?
        Старик задумчиво поднял голову, и его взгляд упал на старую картину.
        Смотри-ка! И этот в таком же, только в красном. Фасончик-то один в один. Господи!...
        Иван Павлович увидел на пальцах изображенного перстни с большими бурыми камнями и тут же взглянул на свой... Он?
        - Эх, старик, - кивнул он Макиавелли, - неужто это ты, Жонглер-то, а? Два совпадения для нашего случая многовато. Согласись, приятель. Или не ты? Что за чертовщину вы там устроили?... Нет, интуитивно чувствую, что прямого отношения ты к нашим делам иметь не можешь, но разгадку знаешь. Помоги старику истину отыскать. Никола, Никола... Ну отчего ж ты не Чудотворец-то, а?
        
        * * *
        
        Шура еще спал, когда Петер, взяв с вечера приготовленную одежду и прихватив стоящие у входя армейские ботинки, на цыпочках вышел из домика и бесшумно прикрыл за собой дверь.
        План его окончательно созрел аккурат перед сном. Главное - не проспать. Не проспал. Саша, если поймет, а он все равно узнает, непременно обидится. Но в любом случае, догадки стоит сперва проверить. Иначе смешно получится, если ничего не выйдет...
        Старик натолкнул Мужика на мысль, которая не просто засела в его голове, но вертелась там до боли в висках. Если все так, как он думает, то Жонглер должен прятаться именно там...
        Петер оделся уже на улице, спустился к берегу, отвязал лодку, столкнул ее на воду и сел на весла. Грести было легко. Утренний штиль превратил поверхность озера в серебряное зеркало, отражавшее медленно плывущие облака почти без искажений.
        Расстояние преодолеть предстояло приличное, по воде два километра - это не по суше. За пару бы часов успеть обернуться. Но пешком идти совсем не хотелось.
        Тем не менее, на месте Мужик оказался раньше, чем ожидал. Уже минут через сорок он с трудом вытащил плоскодонку на крутой берег и спрятал весла в находившиеся неподалеку заросли кустарника. Хоть и нет тут никого, осторожность не помешает.
        Южный берег озера-креста оказался непохожим на их мыс. Во-первых, сход в воду был здесь резкий, если не сказать - обрывистый. Во-вторых, ни травы, ни земли - голое каменное плато, в-третьих, никаких тебе холмов - сплошная равнина, а дальше, примерно в километре, сосновый лес. Правда, прямо посреди этой каменной площадки каким-то чудом вырос густой кустарник. Шиповник?
        Петер вспомнил их с Сашей недавнюю поездку во Флоренцию. Перед тем домиком тоже рос шиповник... Интересно, есть здесь какая-нибудь связь?
        Размышления парня прервало внезапное появление из-за кустов человеческой фигуры. Мужик от неожиданности вздрогнул.
        - Здравствуйте, молодой человек. Любопытствуете? - на Петера смотрел незнакомый дедок, одетый в длинный свитер грубой простой вязки, такой, какие обычно носят скандинавские рыбаки из американских фильмов. - Чем интересуетесь? Могу помочь?... Тут интересного мало, плита каменная только. Но такие в наших краях не редкость. На граните живем.
        Дед криво улыбнулся, но Петеру показалось, что глаза его остались серьезными.
        - Кто вы? - Мужик от волнения даже не поздоровался.
        - Я? Да так, рыбак местный. Сошел на берег черники собрать. Там, в лесу, много ягод. Вы, наверное, тоже по ягоды приплыли. Сходите...
        - Да нет, я чернику собирать не люблю, - улыбнулся Петер, - только есть. А сюда решил сплавать так, из интереса. Очень мне ваше озеро понравилось.
        - Озеро доброе, - кивнул рыбак, - поплыли, рыбные места покажу. Сейчас самый клев.
        Мужик огляделся. Вот балда! Как же он сразу чужой лодки не приметил. Ведь та буквально в ста метрах на берегу лежит. Дедок, подмигнув Петру, не торопясь пошел прямо к ней. На полпути он неожиданно остановился и обернулся.
        - Так плывем?
        - Да я бы с радостью... но удочку не взял.
        - Ну, как хочете...
        Дед столкнул лодку на воду, ловко запрыгнул в нее и, быстро заработав веслами, полетел на остроносом челноке в сторону деревни.
        Уплыл, слава Богу. Шляются тут всякие! Мужик потерял мысль, которая пришла к нему в голову перед появлением рыбака. О чем же он думал?... Что-то там дед Расстрела говорил про... Ага, вот! "Если это крест, то должно быть его основание. Оно, мне кажется, на юге. До туда расстояние больше". На юге... Значит, здесь. Что такое основание креста? То, на чем он держится? Подставка? Пардон, но ведь он, даже если и действительно спрятан под водой, то лежит. Так? Следовательно, основание под ним... ниже, а вовсе не на юге... А если стоял когда-то?
        Петер представил себе гигантский, на несколько километров в высоту, крест, стоящий на основании.
        "Нет, такого быть не может. Даже Останкинская башня в Москве намного меньше тысячи метров. Попробуй, поставь его... А если даже и поставишь, то не удержишь никакими подпорками. Ерунда".
        Но Мужик сразу уходить почему-то не торопился. А вдруг можно? А вдруг стоял? А вдруг... Нет, хватит! И все-таки Петер нутром чувствовал, что каменное плато здесь, на южном берегу, образовано неспроста. Не похоже оно на творение природы. Тут руку человек приложил. Зачем? Культовое сооружение? Тоже мне, Египет, черт побери!... Жонглер.
        Так... А при чем же здесь Жонглер?
        Мысли, одна чудовищнее другой, роились в голове Петера, словно стая назойливых мух. Порой ему казалось, что из ушей пойдет пар, но остановиться он уже не мог. Чем возникало больше вопросов, тем интенсивнее он принимался соображать, оглядывая местность.
        Бог с ним, с Жонглером. Сначала каменная плита. Гипотетически представим, что она и есть основание креста. Пусть, невозможно. Ну и что?! Это ж только предположение. Она, эта плита, заканчивается у леса...
        Петер обогнул кусты шиповника и направился к соснам. Дойдя до конца плато, он обернулся и посмотрел на озеро. Хорошо, небольшой уклон есть... И здесь камень шире, чем у воды. Трапеция...
        Может, правда, основание? А шиповник... При чем здесь шиповник?
        Петер вернулся к кустарнику и обошел его кругом. У него сложилось такое впечатление, что кусты росли в какой-то круглой яме, заполненной землей. Интересно, а ее стены идут вниз отвесно или?... Мужик встал на колени и начал с самого края разгребать мягкую землю ладонями. Край ямы оказался абсолютно ровным, а стена словно отполированной. Она шла с чуть заметным уклоном в сторону центра.
        Предположим, полусфера... Или конус. Что это? Древнее капище? Тогда при чем здесь крест. Язычники не верят в Христа. У них свои боги.
        Голова шла кругом. Петер решил на время прекратить исследования. Того, что он нашел, вполне хватало, чтобы поделиться мыслями с другом. Расстрел должен скоро проснуться, а уж вдвоем они что-нибудь да надумают...
        Петер плыл в обратном направлении. Теперь, когда он сидел в лодке, вид на гранитное плато открывался совсем иной. Чем дальше Мужик удалялся от берега, тем сильнее он поражался неведомому сооружению. Гигантская трапеция, плавно поднимавшаяся и расширявшаяся к лесу, выглядела постаментом невиданных размеров упавшего памятника. Как будто кто-то уронил некогда воздвигнутый здесь... крест? Именно, крест! Он должен был когда-то стоять. Как ни чудовищно это звучит, но он действительно есть. Спрятан под толщей воды...
        Неужели много еще на земле нераскрытых тайн? Неужели и ему хватит?
        Петеру так хотелось войти в историю. Чем он хуже Шлимана?
        
        * * *
        
        - Значит, кинул меня?! Хорошо... - Шура выслушал рассказ друга и сидел теперь на кровати с хмурым видом. - Я, значит, ради него все бросаю, залажу в долги, всеми правдами и неправдами оформляю визу в один день, качу к нему в Италию на помощь, а он... Спасибо тебе, братан. Огромное спасибо! Эх, говорил мне дед - не делай добра, отплатят злом. Прав, значит, оказался... Знаешь ты кто, Петруха, после этого? Разбудить не мог?
        - Расстрел, ну чего ты обиделся? Я просто догадку решил проверить...
        - Проверил? - Шура злобно посмотрел приятелю прямо в глаза.
        - Проверил, - спокойно ответил тот. - Я ж ничего не скрываю! Прошу тебя, не злись.
        - Ладно, проехали...
        - Пошли завтракать?
        - Идем. Кинь штаны, они там, на тумбочке возле двери.
        - Держи. И не обижайся, хорошо?
        - Я же сказал - проехали. Что ты сам-то по этому поводу думаешь? - спросил Расстрельников, натягивая холодные и влажные джинсы.
        - Да ничего я больше не думаю. Есть хочу. Сейчас перекусим, может, мысли какие появятся.
        - Я готов, пойдем.
        Парни отправились в дощатый сарайчик столовой, где на одном из столиков стояла их остывшая овсянка и неопределенного цвета напиток, обозначенный в меню, прикнопленном на дверь, как "чай с молоком". Внутри никого уже не было. Все давно позавтракали и разошлись по своим делам.
        При входе в столовую Шура недовольно сморщил нос.
        - Петруха, хочу тебя поздравить, мы сегодня англичане.
        - В смысле?
        - Овсянка, сэр.
        - А-а... Слушай, по-твоему эти помои можно есть?
        - Насчет "можно" не знаю, но завтрак входит в стоимость путевки. Кушайте, сударь, выбора все равно нет.
        Петер брезгливо зачерпнул холодную кашу, и та потянулась за ложкой, не желая отрываться от тарелки.
        - Фу-у... Я это затолкать в себя не смогу, - Мужик взял толстый ломоть хлеба и, запив его устрашающим напитком, аппетитно захрустел свежей корочкой...
        Шура последовал его примеру. Выйдя из столовой, Расстрельников остановился на крыльце.
        - Слушай, дружище, пойдем-ка рыбки у аборигенов купим. Я знаю, в каком доме продают.
        - Пойдем, - согласно кивнул Мужик, - и соли возьмем заодно.
        
        * * *
        
        Дымящаяся форель, надетая через жабры на тонкие свежие веточки и воткнутая в песок возле костра, издавала ужасно аппетитные ароматы. У Мужика текли слюньки, но командовал Расстрельников. Приходилось ждать.
        - Готово, - наконец изрек Шура столь долгожданное магическое слово...
        Когда хребет последней рыбешки упал в догорающий костер, приятели растянулись на траве и продолжили начатый утром разговор.
        - Знаешь, Петюня, если все, что ты рассказывал - правда, нам нужны акваланги.
        - Да, наверное... - согласился Мужик, - но где их взять? И потом, ты дайвингом занимался? Знаешь, как с этими агрегатами обращаться?
        - Угу.
        - А я нет. И учиться сейчас уже холодно. Мы ж не в Италии.
        - Да брось ты, в гидрокостюме...
        - Слушай, пока мы гидрокостюмы найдем, акваланги, нам уже пора будет отсюда съезжать. Так?
        - Договоримся еще на недельку.
        - Не выйдет. Я с хозяином базы разговаривал. Все заезды до конца сентября расписаны.
        - С палатками вернемся, заодно жратвы из города нормальной привезем. Не переживай, придумаем что-нибудь... Как ты считаешь, озеро глубокое?
        - Не знаю... Хотя...
        - Что? - Шура приподнялся на плече и уставился на Петера.
        - Хотя, вряд ли. Это ведь не трудно проверить. Давай, прямо сейчас?!
        - Поплыли.
        Мужик пошел в вагончик за веслами, а Расстрельников направился к берегу, где одиноко лежала на узкой песчаной полосе их лодка. Все остальные отдыхающие давно уплыли на рыбалку.
        Через каких-то полчаса они достигли середины озера, и Шура поднял весла примерно в том месте, где сходились в крест предполагаемые лучи.
        - Ну что, опускаем? - Шура вопросительно посмотрел на приятеля. Тот кивнул.
        Расстрельников привязал взятую из дома веревку к захваченному с берега камню и кинул его с кормы. Когда отвес упал на дно, Расстрельников взялся за веревку у места ее соприкосновения с водной поверхностью и вытащил камень.
        - Метра три, не больше...
        Друзья переглянулись.
        - Ты заметил, что камень ударился? Дно твердое.
        - Заметил, - кивнул Мужик, - даже рябь пошла, как будто резонатор сработал.
        - Крест?...
        - А что еще?
        - Значит, крест...
        - Крест, Саша, крест! Ты понимаешь, это же открытие! Восьмое чудо света!
        - Восьмых уже штук десять было...
        - Хорошо, девятое! - Петер весло подскочил на месте, да так, что лодка чуть не перевернулась. - Прославимся, Расстрел!
        - Ты, Мужик, поосторожнее, перевернемся и утонем, не успев стать всемирно известными, - Шура крепко ухватил Петера за руку и усадил того на кормовую скамью. - Поплыли-ка лучше к твоему плато. Я на него тоже взглянуть хочу.
        Лодка понеслась значительно быстрее, чем утром. Расстрельников греб профессионально. Вот уже и лес отчетливо виден...
        Когда до берега оставалось не больше сотни метров, словно из воздуха на самом краю плато соткалась человеческая фигура в темно-синем плаще. Лицо таинственного незнакомца скрывал глубокий капюшон. Рука его на глазах сидевшего на корме изумленного Петера вытянулась вперед, в ней что-то ярко сверкнуло. Мужик широко открыл рот, но не смог выдавить из себя ни слова. Он только вытянул свою руку в сторону берега. Шура резко обернулся.
        Расстояние стремительно сокращалось. Человек, до того самого момента стоявший неподвижно, взмахнул кистью вытянутой руки, и в воздух один за другим взлетели три ослепительно сверкающих предмета.
        Жонглер...
        Петер пришел в себя.
        - Приплыли... - прошептал он.
        
        * * *
        
        Иван Павлович собирался вернуться обратно на озеро сегодня же, но с утра начало ломить спину. Радикулит проклятый! С ним и из дому-то не выйдешь, вот ведь, зараза какая! Хорошо, что продуктов вчера купил. И водки на всякий взял. Вот "всякий" и случился. Придется теперь ее, родимую, на компрессы переводить. Эх, старость - не радость.
        Расстрельников-старший, наверное, второй раз в жизни почувствовал себя старым и бессильным. Первый был, когда жена умерла ... Двадцать лет тому уж...
        Такое впечатление, что кто-то специально его сейчас дома держит, вернуться на турбазу не дает. А на сердце тревога появилась. Уж не случилось ли что с Сашкой и Петрушею? Ох, не к добру все. Не к добру...
        Дед со схемами своими вчера все-таки дошел до той мысли, что под озером должен покоиться крест. Но внутренний голос ему подсказывал, что тайну эту никому рассказывать не следует. И ребятам запретить. Они еще молодые. Вдруг, выйдет чего, никогда себе не простит. Не даром там Жонглер этот... Нечистый... И место дурное. Вон Маков, какой напуганный. Неспроста.
        - Господи всемогущий, - молился отставной генерал, сидя на кухне перед старой иконкой, - чует сердце беду. Помоги ребятишкам вернуться. Не дай обидеть внука, один он у меня, никого нет более. Прошу тебя, Всевышний, открести Жонглера поганого от Сашки. Бери что хочешь, хоть меня самого. Но их в обиду не дай...
        
        * * *
        
        Похоже, молился старик искренне, услышал его Бог. А может, и сам Жонглер по какой-то причине беду кликать передумал. Кто теперь знает?
        - ...исчез, призрак. Поплыли-ка, Расстрел, обратно. Поворачивай! - крикнул Мужик.
        Шура не заставил просить себя второй раз. Быстро развернув лодку, он с удвоенной силой налег на весла. Только оказавшись на приличном расстоянии, Расстрельников снизил темп и заговорил:
        - Слушай, страшно-то как... Когда он свои шары кидал, я чуть в штаны не наложил.
        - А я...
        - Ффууу! - сморщился Расстрельников. - Лезь-ка, Петюня, в воду...
        
        * * *
        
        Иван Павлович почувствовал себя значительно лучше. Тревога из сердца ушла, спину отпустило. Старик поднялся с табурета, поцеловал иконку, достал из шкафчика рюмочку и налил горькой. Выпив без закуски, дед вернулся к себе в комнату, перевернул портрет человека, который уже не казался ему таким безобидным, лицом к стене и улегся на кушетку. "Вернусь завтра, - подумал он, - первой же электричкой, а теперь надо выспаться, сил набраться".
        Уже засыпая, в его голове стремительно пронеслись слова Жонглера, сказанные давно, как будто в той, прошлой жизни: "Помни о своем обещании..." И неодолимый сон сомкнул ему веки.
        
        
        Глава VIII. Вурдалак
        Иван Христофорович Маков всегда старался казаться иным, чем был на самом деле. И, надо отметить, роль этакого добряка он играл почти безукоризненно...
        Когда весною 1920 года в семье деревенского старосты появился, наконец, долгожданный первенец, на знатный пир по случаю были приглашены все жители не только Маков, но и заозерных Елей. Уже убеленный сединами новоиспеченный папаша сидел во главе стола, глупо и самодовольно ухмыляясь, и накачивался ежевичной. Молодая мать, совсем еще девочка - ей только-только исполнилось семнадцать, суетилась у очага в окружении добровольных помощниц-подружек, когда из люльки, подвешенной к потолку тут же, на кухне, раздалось тихое, но отчетливое мяуканье. Нет, эти звуки совсем не походили на детский плачь, хотя многие и склонны сравнивать голоса младенцев с кошачьим криками. "Мяу" было настоящим, животным.
        Анастасия, так звали молодую жену старосты, бросилась к колыбели, и перед ее взором предстала довольно странная картина - новорожденный Ванютка, которому от роду было лишь две недели, лежал в люльке на боку, а рядом, уткнувшись своей мохнатой мордой в его розовое личико и как бы копируя позу младенца, развалилась огромная рыжая кошка, которая больше походила на рысь, нежели на свою "подругу" мурку.
        При попытке взять кошку за шкирку и вышвырнуть из колыбели Анастасия получила когтистой лапой по своему запястью удар такой силы, что из разорванной руки потоком хлынула густая и бурая венозная кровь, забрызгав малютке все лицо. А тот, учуяв запах матери, разинул ротик и своим крохотным нежным язычком облизал губки, отведав мамкиной кровушки. Потом малец сладко зевнул и тут же заснул. Кошка вскочила на лапы, выгнула свою мощную спину, потянулась, а затем молнией выскочила из люльки и прошмыгнула в приоткрытую дверь. Только ее и видели.
        Это событие с разинутыми ртами наблюдали "добрые" подружки, и вскоре все в окрестностях звали мальчонку не иначе как "Ванька-вурдалак".
        История умалчивает, в каком возрасте впервые отведал человеческой крови Влад Тепеш, легендарный граф Дракула. Но одно знакомо доподлинно, Ваня Маков пристрастился к этой тяжелой пище еще будучи сосунком...
        Вскармливать его грудью оказалось занятием мучительным и неблагодарным. Пока у мальца не выросли зубки, он с такой силой высасывал из сиськи пищу, что у мамаши лопались капилляры, и материнское молоко в прямом смысле оказывалось замешанным на крови. А уж когда у Ванечки начали чесаться десны и полезли первые резцы...
        Ребенка постоянно смотрели разные бабки, его возили в монастырь "изгонять бесов", мать по старинной книжке, найденной на чердаке, варила разные травяные отвары и делала настои на птичьих фекалиях, но все усилия по отучению мальчика от пагубной привычки оказались тщетными. Наконец, Анастасия силою оторвала сына от груди и перевела на каши. Ванютка, однако, с таким положением дел мириться не стал, поэтому начал закатывать совершенно жуткие истерики. Бедные родители совсем отчаялись. Они не знали, что и предпринять...
        И тут вновь появилась она. Котища, с которой и началась эта жуткая история.
        На улице погода стояла премерзкая, уже третий день как из ведра лил холодный осенний дождь, когда входная дверь тихонько приоткрылась, и в нее прошмыгнул рыжий кошмарный зверь. Размерами он был с добрую псину, но глаза его светились холодным голубым пламенем. А самое удивительное то, что кошка проникла в дом абсолютно сухой, словно вылезла из подпола, - с нее не стекло на пол ни капли воды, не оставила она на выскобленных добела половицах ни единого мокрого следа.
        Христофор с Анастасией, сидевшие за столом, разом испуганно вскочили и, осенив себя крестными знамениями, забились в дальний угол. Малец, уже научившийся к тому времени сидеть, играл в своей люльке раскрашенными сосновыми шишками. Увидев кошку, он не выразил ни малейшего признака удивления, а только радостно, как старой знакомой, улыбнулся незваной гостье и протянул к ней свои ручонки, как бы приглашая жуткую зверюгу к себе. Зверь, однако, на гостя не походил. Выглядел как истинный хозяин. Обойдя комнату и равнодушно глянув на вжавшихся в стену родителей мальчика, кошка не спеша подошла к колыбели, изогнула свою пушистую спину и ловким прыжком заскочил прямо к мальчику.
        Со стороны казалось, будто зверь с ребенком о чем-то шепчутся, а может, так оно и было на самом деле. Продолжалось это странное общение не очень долго - минут пять, а потом рыжая разбойница покинула избу тем же путем, что и явилась. Даже дверь за нею захлопнулась.
        С тех самых пор мальчик больше крови не требовал, с удовольствием ел обычную человеческую пищу - кашу да рыбу. Но прозвище "Ваня-вурдалак" за ним сохранилось, да так и осталось, пока все старики в деревне не померли.
        Теперь тот странный случай помнили лишь Ивановы ровесники, и то значения ему не придавали, сами-то происшествия не видели, а родители в свое время могли и лишнего наболтать.
        
        * * *
        
        День шел за днем, месяц бежал за месяцем, годы летели, словно ястреб за голубем. Иван Христофорович старел, жизнь проходила монотонно и скучно, изредка подворачивая мелкие неприятности или такие же несущественные подарки.
        Про самого Макова нельзя было сказать, что он даже "университетов не кончал". Какие, к черту университеты в этой забытой Богом унылой дыре?! Хорошо хоть грамоте мамка выучила, а то и газетку бы не прочесть.
        Но житейская мудрость - на то она и великая штука, что дает человеку главное, основное, без чего не выйдет из него настоящей личности. Без нее жизнь считай даром пройдет, как у помоечной крысы - пожрать и выспаться, да оставить после себя таких же тупых грызунов...
        К Христофорычу, как его теперь звали в глаза и за глаза, все чаще приходили земляки - кто с просьбой, кто за советом или судом. Потому шли, что чувствовали в нем какую-то скрытую силу, хитрецу даже, а порой и невиданную ими в себе самом рассудительность. Помните, как в одной известной присказке: "И ты, Никита, прав, и ты, Любаша, по-своему, но я прав больше вашего..." Маков обладал драгоценным даром - способностью мирить людей и внушать друг к другу уважение, чем делал их, может, капельку, но счастливее. И совсем уже забылось его нелепое детское прозвище, но...
        
        * * *
        
        ...как-то среди ночи Иван Христофорович проснулся в поту и вышел из дому. Сон нехороший приснился, вот и решил пойти свежим воздухом подышать, освежиться. да и мозги проветрить. И еще... словно позвал его кто-то голосом мягким, но возражений не терпящим: "Иди ж сюда, Вурдалак... Покажу что".
        Случилось это в тот самый год, когда умер товарищ Сталин, аккурат на следующую ночь после кончины "вождя народов". А Макову намедни тридцать три стукнуло. Христов, как говорится, возраст...
        Иван Христофорович тогда был еще холост, жил после смерти отца один - мать-то еще до войны в лесу зимой сгинула. Так и не нашли ее, сколько ни искали. Шатун, должно быть, задрал. Или замерзла. Мороз тогда стоял крепкий, а она за хворостом ушла. Дрова кончились, а отец-то пьяный в подполе валялся. Частенько такое случалось...
        Значит, один Ваня дома тогда был. Ночь стояла ясная, звезды на небе мерцали манящими огоньками, изо всех сил влюбляя в себя неисправимых романтиков. Маков долго не мог заснуть, все ворочался с боку на бок, и думы разные одолевали его неспокойный ум. Обычные человеческие мысли о том, что должно в жизни что-то произойти, ведь не может же так из году в год продолжаться. Тоска смертная от этакого существования.
        Наконец, уснул, правда, ненадолго. Приснилось что-то страшное, а что - вспомнить не мог. Не прошло, наверное, и часа, как глаза Иван разлепил, вскочил с кровати. Сердце его бешено колотилось, в голове стучало. Натянул портки, рубаху надел... Ноги сами повели на улицу. Вышел Маков на крыльцо, постоял с минуту, а потом устремился зачем-то через каменистое поле к самой лысой горе. Не собирался он на холм карабкаться, но словно кто-то невидимый тащил его за шкирку на самый верх. Долго ли продолжался этот сумасшедший бег, Христофорыч не помнил - время словно остановилось. Вот только, глядишь, вышел из дому, а уже на вершине холма оказался. А с другой стороны, будто сама вечность прошла... Тихо вокруг, пустынно. Но Иван интуитивно чувствовал, что не просто так вся эта кутерьма происходит. Будет что-то сейчас. Ох, нелегкая...
        Ждать пришлось недолго. И кто бы мог подумать, что явится к нему та самая рыжая зверюга, что в детстве только два раза и приходила. Странным образом не забыл ее Иван, а ведь младенцем еще видел кошку-то. Она прямо к Макову сейчас подошла, о бок его ласково потерлась, носом шершавым по босой ноге провела. Спокойно стало Христофорычу, он прямо на траву сырую уселся и зверя обнял, по загривку даже потрепал. Так и сидели часа три-четыре, пока рассвет над холмами не забрезжил.
        А когда первый луч солнца на водную гладь упал, кошка из объятий мужчины вывернулась, встала на задние лапы, передние ему на плечи положила, и глаза в глаза пристально уставила. У Макова холодок от этого взгляда по спине прошел. А зверь, пасти своей не раскрывая, и говорит: "Крест береги, Ваня. Храни его, как зеницу ока. Жонглер тебя сподручным назначил... Трудно ему стало, как перстня своего лишился... А того все нет... Помощь моему брату нужна, вот ты теперь и стал, кем быть должен по праву... Только не зазнавайся и тайны никому не открывай. Иначе крови лишишься. Надо будет, он меня пошлет снова, или сам придет... А крест береги".
        Сказала так и словно в воздухе растворилась. Протер Иван глаза и уже собрался отправиться восвояси, толком ничего не понимая, но сидел пока. Встать не решался. Какой, на хрен, крест? Про Жонглера дело известное. Он тут хозяином... Но крест-то при чем? Маков под рубаху полез, туда, где на тесемке серебряный крестик болтался, вынул его, поцеловал и вновь спрятал. Уж не часовню ли животное ввиду имело? На той крест медный...
        Поднялся Иван Христофорович на ноги, потянулся, глянул в последний раз на озеро, да так и обмер с разведенными в стороны руками. Лежал прямо под ним огромный сверкающий в первых лучах светила крест. Переливался перламутром, играл, уходя к самому горизонту. Вот те на! Три десятка лет, почитай, здесь прожил, а никогда внимания на такое диво не обращал. Озеро-то в форме креста! Уж не про него ли кошка расчудесная говорила?
        Маков почувствовал, как кольнуло сердце... Про него, значит. Как же его сберечь, и что с ним, с озером, станется-то?! Эх, видать с ума посходили призраки. Или сам он тронулся. Нет, лучше обо всем этом забыть и домой топать. Дел полно.
        Но забыть не получилось...
        
        * * *
        
        У Ивана Христофоровича имелась слабость к тайнам, поэтому ночной встречи той, видимо, он и не забыл, наоборот, пытался найти хоть какое-то разумное ей объяснение. Даже в Ленинград поехал, где бывал до того раз пять всего, не больше. Записался в публичную библиотеку и стал постоянным ее посетителем. Как воскресенье, так он в город едет. Соседям объяснил, что родню покойной матери встретил (она не из Маков родом была), общаться катается. А сам с электрички сойдет, на трамвай и в публичку, в зал периодики. Возьмет подшивку газет старых и листает, все что-то выискивает. А чего ищет, и сам не ведает. Авось, найдет, так поймет.
        Однажды, когда Иван Христофорович просматривал в читальном зале дореволюционные географические журналы, взгляд его привлекла большая, на весь разворот картинка с видом на какую-то местность. Должно быть, с дирижабля снимали, или с монгольфьера. Самолетов-то еще не было.
        Текст под фотографией гласил, что запечатлен здесь один из безымянных островов во Французской Полинезии, что в Тихом океане. Где эти полинезии находятся, Маков толком не знал, надо глобус посмотреть будет или атлас, отыскать не сложно. Но интерес вызвало другое. Со снимка смотрело на него крестом родное Ав-озеро... Можно было и берега рассмотреть... На двух мысах, друг напротив друга, две деревушки стоят, точь-в-точь как их Маки да Ели, только крыши чуть иные, не рубероидом, а соломою покрытые. И часовенки разглядеть можно. Это ж надо, как снимать в прошлом-то веке могли! Качество - будь здоров...
        Но не это главное. Автор писал, что такое озеро должно быть в мире всего одно, и хранит, дескать, оно неведомую тайну самого Создателя, который Землю нашу своим знамением отметил. Кто это озеро только не искал за прошедшие века-тысячелетия, а нашли только сейчас, в XIX веке, в самом его конце. А еще, мол, легенда есть, что под водоемам самим Всевышним схоронен хрустальный крест. Если кто его разрушить попытается, и у него затея та выйдет, мол, тушите свет на веки вечные - планеты Земля вмиг не станет. Потому что крест этот не простой, а типа звездного маяка, определяющего положение и само существование планеты во Вселенной... И так далее, и тому подобное... Короче, галиматья какая-то. Столько всего в заметке намешано, что сам черт ногу сломит! Бред сивой кобылы или подвыпившего ее конюха.
        Сплюнул Иван Христофорович прямо на пол (на него аж бабка кулаками замахала), закрыл журнал, сдал подшивку и из библиотеки вон. И ни ногой туда больше. Ахинею читать - только время тратить. Жениться пора, детей заводить...
        Но мысль о том, что родное Ав-озеро в какой-то Полинезии нашли, а оно на самом деле тут, недалече от Ленинграда, в мозгу засела крепко. И даже радовала. Мол, вот, оказывается, в каком месте живем! В историческом! Наше озеро, должно быть, самое главное место на всей Земле, а никто об этом и не догадывается.
        Возвращался домой Иван Христофорович в каком-то странном состоянии. Словно в забытье. Чуть под автомобиль не угодил. Но отделался легким испугом и пинком под зад от рассерженного водителя, о котором, впрочем, скоро позабыл. Все размышлял о том, как Землю, разбив крест хрустальный, разрушить можно. Она что, только на нем и держится. Нет, в эти глупости пускай дураки верят. А мы умные стали, вон уж и на трамваях ездить научились... С другой стороны, тайна кошкина хоть завесу свою чуток и приподняла, до разгадки ее далеко еще.
        А если самого Жонглера спросить? Ведь он сам, Маков, по словам зверя теперь в его сподручных ходит. Добрая идея. Надо призрака, или кто он там, отыскать, раз бояться его смысла больше нет...
        
        * * *
        
        Жонглер, безусловно, существовал. Хоть он и не нашел его тогда, после посещения библиотеки, когда полон был решимости. Жил призрак не в легендах, как хотелось иногда верить, а в реальности. Раньше-то, в молодости, Маков склонялся к мысли, что таинственный дух в синем плаще с капюшоном - обычный дух лесной или водный. О них еще бабка рассказывала. Мол, не пускают иные души на небо оттого, что совершили их хозяева в человеческой жизни какое-то мерзкое деяние, а теперь Христос от них отвернулся и в рай не берет. А в ад они сами не торопятся. Вреда от них никакого, если суеверий не считать, которые благодаря им в страхи перерождаются, а только польза - земли берегут... и воды, естественно.
        Но Жонглер явно обычным лесным духом не был. Во-первых, вред он мог нанести ого-го какой! Взять хотя бы тот случай с солдатами, когда он их меж собой развратничать заставил, а потом и офицера ихнего своим шариком по голове... чуть не укокошил. Нет! Жонглер не простой леший. Или вовсе живой человек, который с ума сошел, возомнил себя почти Богом... Гипнотизер сумасшедший, из белых, что во время гражданской в Финляндию бежали...
        А если и правда хранитель, как та кошка говорила? Но нечистый, это уж точно.
        Вот и сейчас...
        Решился, наконец-то, Маков Ав-озеро по-нормальному исследовать, обойти его кругом, посмотреть, что на берегах делается. Хотел выйти часов в одиннадцать, но все ж решил сначала пообедать... Собирался долго, понимал, что путь не близкий предстоит. Спичек взял с собою, соли, хлеба, ружьишко захватил. Патронташем опоясался, кинул за спину рюкзак с одеялом и прорезиненным плащом, который по случаю у приезжего рыбака одного купил. Обул ноги высокие болотные сапоги...
        Сперва к часовенке сходил, перекрестился и до земли кресту на маковке поклонился. Мол, храни меня Бог, да и пустился на юг прямо по берегу.
        Поначалу дорожка шла знакомая. Еще бы, эти-то места вдоль и поперек деревенскими исхожены-перехожены. Но чем дальше, тем местность становилась все более удивительной и, порой, даже пугающей. Ни дорожки, ни звериной тропы. Как будто место совсем дальнее, а ведь от деревни-то всего километра на три отошел, только-только бухточку обогнул.
        Страшно стало Ивану Христофоровичу, и решил уже он обратно повернуть, а тут, откуда ни возьмись... Жонглер, будь он трижды проклят, собственной персоной. Вырос словно из-под земли, как гриб после дождя, и смотрит теперь. Капюшон откинул, не такой уж и старый. Лет шестьдесят на вид, не больше. Стоит, скромно улыбается, глаза не злые. Рядышком та кошка рыжая шерстку вылизывает... Может, пронесет лихая?
        Махнул Маков рукой и подошел чуть не вплотную.
        - Здравствуйте, - поклонился, - господин Жонглер.
        Тот кивнул, но ни слова не произнес. Знай себе, все лыбится, да глазками белесыми сверкает.
        Стояли так, друг напротив дружки, минут пять, а может и больше. Молчали, только в глаза друг другу пялились. Христофорычу даже казалось, что у него зенки вот-вот и высохнут. Наконец, Жонглер открыл рот:
        - Что ж, Иван, спасибо, что пришел. Думал, что не дождусь никогда. Как наш крест-то, цел еще? - а сам улыбается, видать, и сам все знает. А чего тогда спрашивать? Однако Маков не ожидал, что голос у Жонглера окажется таким живым и красивым. Густой бас, раскатистый и тягучий, как дальний гром. - Что ему будет, верно?!
        Иван Христофорович кивнул.
        - Верно...
        - Верно-то, верно, но не совсем, - посерьезнел вдруг Жонглер. - Много лишнего народу здесь появилось, а того, кто нужен истинно до сих пор нет... И постояльца ты своего напрасно обидел. Перстенек я сам ему дал. Под слово. Твое, Иван, дело, самого главного не упустить. Обиды твои помню, но простить готов. Приведи главного...
        - Главного? - изумился Маков. - Чего главного?
        - Не чего, а кого. А кого, так кабы я сам знал, тебя б не просил! - громко воскликнул Жонглер. - Сам в догадках теряюсь. Но чую, что придет он скоро. С намерениями добрыми, а невольно беду на хвосте принесет. Не пропусти его, Иван. Ты кровь на вкус пробовал, должен узнать сразу...
        - Что? - не понял Маков. - Кровь? И вы туда же. Вон, зверя своего вините.
        - Не за что мне его винить. Я это устроил, пойми же! Но не злись, то для дела надобно. Сам я слепым давно стал.
        - Вы совсем ничего не видите? - удивился Иван Христофорович, вспомнив, как недавно смотрел в его живые, хоть и белые глаза.
        - Совсем, - покачал головой Жонглер. - Чую всех, но не вижу... Перстень нужен. Скажи гостю-то, пусть вернет. Потому как время уже подходит... Я его на этом самом месте каждый день в тот же час ждать буду... На тебя вся надежда... И помни про крест.
        Сказал так и растворился в воздухе. Кошка тоже исчезла. Видать, и правда, духи. Постоял Маков на месте, почесал затылок, развернулся и неспешно побрел обратно. И тут волна страха безумного на него накатила. Неожиданно и сильно, да так, что к земле прижала, на колени опустила и заставила коленями землю рыть, бежать на карачках, что есть духу.
        Как домой вернулся, как ужинал, ничего потом не помнил. Только заперся в избе, сидел в четырех стенах больше полусуток, до самого следующего утра... Да Маша вроде бегала туда-сюда, сильно пугалась, мол, чего с тобой, старый? Словно кость рыбью проглотил, бесишься и глазами вращаешь... Бесишься? Вроде тихо себя вел...
        Вечером поздним отпустило, но провал в памяти остался. Странно все как-то.
        Перед тем как выйти из дому, еще на дворе стояла, в доме прибрался. Интересно, кто ж там таких безобразий наделал? Смотри-ка, даже посуду всю переколошматили и сундуком дверь подперли. Неужто сам он такого натворил? Ой, бедокур старый. Ладно, сервиз новый в сарае есть. Не распакован еще под верстаком стоит...
        Утро пришло, потихоньку-помаленьку успокоился Иван Христофорович. Даже пошел отставного милицейского генерала проведать, послание нечистого старику передать. Так Митя по дороге попался, сказал, что тот еще вчера в город укатил, обещался, правда, вернуться.
        Чуть погодя на рыбалку сплавал. Вернулся, отобедали с супругою. Потом дров наколол, в сарай перетаскал. Часов до трех работал, а сам только и думал: "Это ж надо, как у них все просто! Дал кровушки попить, и все, выбранным назначил. Только то, что все детство в округе потешались злобно, вурдалаком дразнили, это его, гада, ничуть не волнует... Обиды вспомнил! Нелюдь, одно слово. Ему бы так жить... А ведь Жонглер-то и вправду слеп. Зенки на вид живые, а смотрят все в одну точку, словно стекляшки... Э-эх! Что за участь ты мне приготовил, Жонглер-господин? Какого главного встретить я должен? Как мне узнать его?"
        И тут, во время размышлений этих, словно позвал кто в дом за лысой горой немедленно идти. И не хотел, да ноги сами несли. Только с Машей попрощаться и успел...
        
        Глава IX. Философский камень Борджа
        Что может быть страшнее мучительной смерти?
        Пожалуй, только мучительная жизнь.
        Всякого рода умники рассуждали, рассуждают и, наверняка, во все времена будут рассуждать о том, что душевные муки несравнимо тяжелее телесных. Возможно, они и правы, но лишь отчасти. Точнее, правы они целиком и полностью, только под душевными муками понимают они, как правило, испытания, посланные свыше, забывая, порой, что человек является существом разумным, а, следовательно, сам может создать себе ад на земле. Много ходит вокруг нас древних легенд и современных былей о всяческих карах небесных, кармических испытаниях и прочей подобной ерунде. Наверное, часть этих историй и являются правдой, но большинство служат верой и правдой всякого рода шарлатанам, которые неплохо кормятся исключительно на бедах ближних и прочно засевших в чужих головах предрассудках. Что ж, должно быть, поэтому человек и является высшим разумом на своей планете. Какому еще животному придет в голову обеспечить собственное благополучие за счет горя сородича?
        
        * * *
        
        В семье Борджа с незапамятных времен существовала порочная страсть к изобретению и приготовлению разного рода отрав. Но, как известно, любое новшество нуждается в испытаниях, иными словами, теория должна подкрепляться практикой, иначе она малого стоит.
        У Папы Александра в Ватикане, точнее, в подвале самой Святейшей резиденции существовала ранее (некоторые полагают, что есть и поныне) тайная зала, в которой с известных времен проводились алхимические опыты. Ясно, что подобные эксперименты никогда не были угодны Богу, но Он, как говорится, сидит на небесах... И если трезво смотреть на вещи, что ему вообще угодно? Молитвы, раскаяние? Простите, но надо совершить грех, чтобы было, в чем каяться. Иначе, какая жизнь? Ну и Папа, даром, что представитель Всевышнего на Земле - тоже человек из крови и плоти. Возможно ли живому человеку одними постами и молитвами здравствовать? Говорят, что возможно, но пробовали немногие. Эти немногие и стали святыми, должно быть, им в раю жизнь бесплатная.
        Но к делу эта графомания почти не относится. Уж коль пошла речь о Борджа и их знаменитых отравах, то надо пояснить подробнее.
        Так вот, в той тайной подвальной комнате Александр долгие годы самолично изучал алхимию. И открыла сия древняя наука ему следующее: философский камень на земле есть, но... не в буквальном смысле он все сущее в золото обращает. Однако, все-таки, обращает. Главное, пользовать его научиться, и в таком тонком деле к каждому превращению подойти творчески. То есть посмотреть, в какой пропорции частичку камня взять, в какой еще чего, чтобы золота побольше было, а затрат, как материальных, так и нравственных, соответственно, поменьше.
        Философский-то камень на самом деле приготовить не так уж и сложно. Собрать следует всяческих минеральных и органических веществ в нужных пропорциях, - каких уж, тут у каждого своя фантазия, - растолочь их тщательно, затем растворить, залить простой водою и выпаривать до тех самых пор, пока не останется твердого, но рассыпчатого вещества, типа песчаника или извести, желательно без вкуса и запаха. А если уж совсем точно говорить, то и без цвета. Когда растворяешь его в той же самой воде или другой какой жидкости, не должно ничего постороннего ощутительно проявляться. И щепотка малая, разведенная в воде или в вине, как кому угоднее, должна отобрать жизнь или разум того, кто ее внутрь принял. Э-э! Говорить-то легко. На самом-то деле, сотворить камень философский довольно сложно, хоть и возможно... И роду Борджа этот секрет открылся.
        Выдавался иногда свободный час у Александра - он сразу в свою лабораторию, и, знай, колдует там над ступками, колбами да ретортами. И так у него со временем все складно выходить стало, что видов "камня философского" собственного рецепта приготовил он превеликое множество. И все настолько по действию разные и одинаковые по виду, что даже опытный алхимик вряд ли их составы сразу разберет.
        А сколько золота они Папе принесли! Сравнимо разве что с тем количеством, какое из Нового Света в Европу испанцы с португалами навезли. И сравнимо, отнюдь, не в пользу мореплавателей...
        Теперь о самом действии чудесных отрав.
        Сами подумайте, кто ж из честных прихожан не примет кубок "крови Христовой" из рук самого Папы?! То-то! А в вине святом растворена щепоть того самого "философского камня", который в тайной лаборатории самим Святейшим отцом и детьми его приготовлен. Точнее, одного из его видов. И ни один отведавший этого зелья, только представьте, ни один! не упал замертво в самой Святой обители. Кое-кто едва успевал за порог ее перешагнуть, как падал замертво, кто-то другой жил еще несколько недель, порой - месяцев, а то и лет, и умирал - кто полностью телом высохнув, иной - мозгами, у другого кожа слезала с мускул... у десятого - кости внутри тела в прах рассыпались...
        Но было для всех несчастных одно общее обстоятельство. Да и не для них самих, если справедливее быть, а в их удивительных подчас смертях. Те, кто сразу умирал, наследников не имели, а, следовательно, все их достояние по установленным законам переходило в папскую казну. Кто еще какое-то время жил, странным образом успевал накропать завещание, в котором также большая часть наследства отходила Ватикану. А люди, на ком Папа или дети его испытывали свои "философские камни", были, отнюдь, далеко не самыми слабыми и бедными в нашем жестоком мире.
        Вот так-то...
        А в россказни о том, что есть какой-то чудесный Философский камень, который неодушевленные материалы буквально в золото обращает, Борджа никогда не верили. Наверное, правы были. Ведь камень-то сей потому и назван алхимиками философским, что прежде, чем его применить, подумать надо о смысле жизни... И о природе самой смерти порассуждать. А там, глядишь, вся эта философия в обнимку с логикой понятной и явится, как говорится, истиной в первой инстанции...
        
        * * *
        
        Лукреция увлечение отца вначале принимала за болезненную блажь - уж больно счастливая у того при гнусных своих занятиях улыбка на устах играла, а глаза, так те вообще, дурным светом горели. Но время шло, девочка росла, умнела, и кое-что для себя постепенно начала уяснять.
        Самим смыслом жизни для нее стал теперь азарт. Не тот, от которого иные безумцы с колоколен на бумажных крыльях сигают или на бревне море пытаются переплыть. Нет, азарт Лукреции Борджа носил характер иной. Девушка продолжала игру со смертью. Не со своей, естественно... А то, каким образом и в каких масштабах играет с Костлявой ее родной отец, поразило однажды ребяческое еще воображение до самых глубоких и потаенных уголков разума. Да, это размах.
        В тот день, запомнившийся ей на всю жизнь, произошло следующее...
        
        * * *
        
        Это случилось в 1492 году. В том самом, когда Колумб открыл Новую Индию. Если бы не это замечательное событие, вошедшее в мировую историю, люди вряд ли забыли бы другие, которые, хоть и являлись не менее замечательными, но были связаны с кровавыми и развратными мессами Папы Александра VI.
        Каликст приказал долго жить, на Священный Престол, приняв имя Александра, взошел его сын, Родриго Борджа. Лукреция, вышедшая после рождения близнецов замуж за малоизвестного испанского гранда дона Эстебана, была немедленно освобождена от супружеских уз новоявленным Духовным Правителем. Разве нужен ТАКОЙ семье ничтожный кастилец, которого и видели-то только на свадьбе?...
        Италия, разделенная на бесчисленное множество герцогств и графств, в общем и целом признавала над собой власть не императора, но Ватикана. Даже свободолюбивая Флоренция не смела возражать священному владыке.
        Оставался Милан - город искусных мастеров, знатных купцов и мудрых герцогов Сфорца, которые исправно платили налог в папскую казну, но на этом других отношений между герцогством Милан и Ватиканом попросту не существовало. Конечно, Папе и Коллегии кардиналов можно было закрыть глаза на такое к себе отношение, если бы речь шла о какой-нибудь нищей Ферраре, но Милан... Этот вожделенный кусок пирога можно отведать только при милостивом разрешении могущественного короля Франции. А французы, которые пользуются в герцогстве непререкаемым авторитетом, вряд ли собираются кого-нибудь угощать. Разве Папе нужна война? Да и время крестовых походов прошло... На кого идти? На христианский Милан, на католическую Францию? Александр прекрасно понимал, что такой номер в устроенной им буффонаде не пройдет... но Милан нужен. Нужен, не смотря ни на что.
        Год назад, когда кардинал Родриго в своем венецианском дворце - доме Ваноцци, в котором жили Роза с Лукрецией, проводил бесчисленные балы, приглашал на один из них и герцога Сфорца. С сильными мира сего надо дружить - это правило Борджа нарушали редко. Правитель Милана тогда по каким-то причинам отклонил приглашение, послав вместо себя сына, красавца Джованни. Как смотрели на молодого графа знатные венецианки! Богат, красив, образован, да и просто эрудирован и умен. Чем ни завидный жених? Но молодой Сфорца остановил тогда свой взгляд только на Лукреции. Весь вечер они перемигивались и улыбались друг дружке. Но так и не перекинулись ни словом. А наутро Джованни покинул Венецию - в Милане были неотложные дела, с которыми отец не в состоянии справиться в одиночку...
        Александр теперь все чаще задумывался, что пора возобновить с герцогами Сфорца утраченные некогда отношения. Они, эти самые отношения, в принципе никогда и не были враждебными. Миланские правители всегда тепло принимали кардинала Родриго, выказывая ему свое самое искреннее гостеприимство. Но то была дружба с кардиналом. С Папой же гордые миланцы дел вести не хотели. Точнее, хотели, но никогда у них этого не получалось. Уж больно охочие все Папы были до чужого золота. Ждали от Милана слишком многого.
        Что же делать? И тут мысль о Лукреции осенила чело Александра. Конечно же, просто надо выдать дочь замуж за Джованни! Но пойдет ли на это могущественный герцог?! В любом случае испробовать вариант необходимо...
        Итак, вопреки всем сомнениям Александра, через месяц Джованни Сфорца с дорогими подарками в сопровождении знатных родителей и свиты разодетых в пух и прах слуг прибыл в Рим. Папа ликовал. Правда, его восторга никто не видел. И хорошо... Лукреция была не против свадьбы. Естественно, Джованни - это лучший вариант, чем всякая испанская или неаполитанская шваль, еженедельно посылающая в Ватикан нищих, но наглых сватов. Что говорить, не просто лучший, а превосходный!
        Свадьбу откладывать не стали и решили сыграть ее через две недели - надо было разослать приглашения знатным особам всей Италии. Такое событие должны запомнить надолго. Еще бы, не каждый год Милан вступает в родственный союз с самим Ватиканом... этим ненасытным до золота хищником, прикрывшим звериный оскал окровавленной полой сутаны.
        Старый Сфорца прекрасно понимал, что женив сына на Лукреции, сам лезет в петлю, но разубедить наследника не мог. Но выгоды от такого союза все равно имелись. Герцог сумел договориться с Папой о пересмотре отношений между их правительствами, и тот даже несколько снизил ежегодный налог. Да и опять же, авторитет среди своих граждан только вырастет. Он, авторитет, конечно и так на высоком уровне, но чем больше уважают, тем сильнее почитают. Аксиома...
        А Джованни уже находился в сладостном предвкушении первой брачной ночи. До свадьбы они дважды виделись с Лукрецией. Что с ней произошло? Она просто выросла. Та нелепая маленькая распутница, которая недвусмысленно улыбалась ему на прошлогоднем балу, уступила место прекрасной юной даме. Разве можно всего за год так расцвести?! Нет, определенно, красивее и приятнее Лукреции на белом свете никого не существует. Трезвые помыслы словно покинули голову молодого герцога. Сейчас он думал только о ней - о Лукреции, о том, как он будет владеть ее душой и... прекрасным телом. Инстинкт взял верх над разумом. Ох уж эти чувства, ох уж это сердце!
        У Лукреции сердце тоже было, но, похоже, его выточили из паросского мрамора. Чувства, присущие обычным людям, у нашей маленькой дамы отсутствовали напрочь. Любовь? Что это за штука? Просто хочется мужчину, так это еще ничего не значит. Мало ли их было... Джованни, несомненно, хорош, но чтобы прожить с ним всю жизнь? Простите! Сейчас, да, он нужен, но завтра... Это большой вопрос. А что богат и знатен - эка невидаль! Умен, конечно, но тем интереснее предстоит игра...
        В общем, под венец шли с разными чувствами - один, чтобы добиться того воплощения грез, другая - еще раз развлечься...
        Папа венчал их сам. Кардиналы стояли, опустив головы с прижатыми к груди ладонями, а Лукреция бессовестно улыбалась братьям, прибывшим на торжество. Джованни пытался было испепелить будущую жену суровым взглядом, но только сам сгорал от ревности...
        
        * * *
        
        - Я помогу тебе раздеться, милая, - сам Папа выполнял обязанности камеристки перед брачным ложем молодоженов.
        Обнаженный Джованни уже возлежал под пологом. Он был изрядно пьян, поэтому даже не прикрыл своих гениталий. Цезарь с Франческо находились здесь же, наблюдая за происходящим с нескрываемым интересом. Зачем отец позвал их сюда?
        Тем временем, Александр уже развязывал корсет ничего не понимающей Лукреции. Трудно, но все-таки можно было понять то, когда он приходил в ее будуар и делал то же самое раньше. Но тогда он старался для себя... Да-да, отец так же, как и братья не смог устоять перед ее чарами и теперь постоянно делил ложе с собственной дочерью. Его не могли остановить ни собственный священный сан, ни кровные узы... Но теперь? Что за представление он решил устроить в первую брачную ночь? Почему Чезаре и Франческо находятся здесь же? Отчего Джованни не поведет себя по-мужски, не встанет и не прогонит их?
        - Джованни! - Лукреция не выдержала. - Будь же, наконец, мужчиной! Вели им уйти!
        - Но, милая... Это же твой отец... братья?
        - Ну и что? А ты мой муж, слышишь?! Ты! Или ты собираешься любить меня при свидетелях?
        Развязанный корсет с глухим стуком упал на пол. Александр опустил руки и ласково посмотрел на раскрасневшееся от гнева тело дочери.
        - Лукреция, прошу тебя, не надо выходить из себя. Что с того, если мы с твоими братьями полюбуемся на вас? Вы оба... так прекрасны. И, кроме того, нам надо воочию убедиться, достоин ли тебя сей прекрасный на вид юноша. Пойми же, ты - наш самый дорогой бриллиант. И мы должны видеть, кому в руки мы дали его... подержать.
        - Подержать? Постой...
        - А ты собираешься жить с ним до смерти? - прошептал отец и зловеще улыбнулся. - Что ж, на все воля Господа. Не стесняйся, милая. Мы с мальчиками любим тебя... Ты ж знаешь...
        Лукреция смиренно склонила голову и опустилась на ложе. Закрыла глаза. Боже, какой позор!
        ...Она, словно скованная железными путами, лежала на спине и смотрела на этих нелюдей, переводя безумный взгляд с одного на другого. Движения Джованни стали более резкими и быстрыми, теперь они начали причинять ей боль... Сейчас он... Но что это? Что собирается сделать отец?
        Александр снял кисет, висевший у него на запястье, и достал оттуда небольшой белый камешек. Что он задумал? Нет... Только не это! Лукреция закричала и начала колотить своими острыми кулачками по плечам мужа, но тот ее действия истрактовал по-своему. Он, глупый, подумал, что разбудил в ней страсть... Дурак несчастный...
        В это самое время братья уже опускали свои руки к телу ее мужа. Отец отломил кусочек камня и растирал теперь его пальцем на ладони. Боже!
        ...Она знала наверняка, что они сейчас сделают, но боялась в это даже поверить... Вот и все... Лукреция почувствовала, как внутри нее словно разорвалось что-то горячее, и в туже секунду тело мужа обмякло. Мгновение спустя - новобрачная это видела словно находясь в забытье - руки братьев схватили Джованни и прижали его к ней самой со всей их недюжинной силой.
        - Отец, прошу тебя...
        Но тот преспокойно наклонился над обездвиженным Джованни, пальцами одной руки разжал несчастному анус, а другой сыпанул щепотку порошка...
        Да... Вот и все...
        Молодой Сфорца, как только его отпустили, в негодовании вскочил на колени, но Александр выставил пред собою ладонь, призывая его успокоиться. Он снова улыбнулся и ласково проговорил:
        - Мальчик мой, ты сейчас доказал нам, что достоин моей дочери, и я решил сделать тебе подарок. Я засыпал в твой анус чудесный порошок, который поможет тебе не потерять мужской силы до самой смерти...
        Братья, прикрыв рты ладонями, затряслись от беззвучного смеха...
        А потом они все ушли. Лукреция с Джованни лежали на брачном ложе, укрывшись легким шелковым покрывалом. Сна не было, но и говорить ни о чем не хотелось...
        
        * * *
        
        Все гостевые спальни Ватикана были заняты. Еще бы! На свадьбу съехалась знать со всей Италии - и духовная, и светская... Чезаре с Франческо не спали всю ночь. Они, тайно проникнув в винный погреб, растворяли "философские камни" в вине, готовили смертоносный нектар, который утром служки разнесут по покоям и предложат больным от вечерних возлияний кардиналам, герцогам и графам...
        Доброго вам утра, наши дорогие... Ну, а если оно для кого-то из вас окажется последним... Извините, но, как говорится, каждому своя доля...
        
        * * *
        
        "Александр VI всю жизнь изощрялся в обманах, но каждый раз находились люди, готовые ему верить. Во всем свете не было человека, который так клятвенно уверял, так убедительно обещал и так мало заботился об исполнении своих обещаний. Тем не менее, обманы всегда удавались ему, как он желал, ибо он знал толк в этом деле. Отсюда следует, что государю нет необходимости обладать всеми названными добродетелями, но есть прямая необходимость выглядеть обладающим ими. Дерзну прибавить, что обладать этими добродетелями и неуклонно им следовать вредно, тогда как выглядеть обладающим ими - полезно. Иначе говоря, надо являться в глазах людей сострадательным, верным слову, милостивым, искренним, благочестивым - и быть таковым в самом деле, но внутренне надо сохранить готовность проявить и противоположные качества, если это окажется необходимо. Следует понимать, что государь, особенно новый, не может исполнять все то, за что людей почитают хорошими, так как ради сохранения государства он часто бывает вынужден идти против своего слова, против милосердия, доброты и благочестия. Поэтому в душе он всегда должен быть
готов к тому, чтобы переменить направление, если события примут другой оборот или в другую сторону задует ветер фортуны, то есть, как было сказано, по возможности не удаляться от добра, но при надобности не чураться и зла.
        Итак, государь должен бдительно следить за тем, чтобы с языка его не сорвалось слова, не исполненного пяти названных добродетелей. Пусть тем, кто видит его и слышит, он предстает как само милосердие, верность, прямодушие, человечность и благочестие, особенно благочестие. Ибо люди большей частью судят по виду, так как увидеть дано всем, а потрогать руками - немногим. Каждый знает, каков ты с виду, немногим известно, каков ты на самом деле, и эти последние не посмеют оспорить мнение большинства, за спиной которого стоит государство. О действиях всех людей, а особенно государей, с которых в суде не спросишь, заключают по результату, поэтому пусть государи стараются сохранить власть и одержать победу. Какие бы средства для этого ни употребить, их всегда сочтут достойными и одобрят, ибо чернь прельщается видимостью и успехом, в мире же нет ничего, кроме черни, и меньшинству в нем не остается места, когда за большинством стоит государство. Один из нынешних государей, которого воздержусь назвать, только и делает, что проповедует мир и верность, на деле же тому и другому злейший враг; но если бы он
последовал тому, что проповедует, то давно лишился бы либо могущества, либо государства".
        
        Он отложил перо в сторону, встал из-за стола и направился к выходу в сад. Здесь цветочные ароматы отвлекали его от будничной суеты и, главное, мыслей, которые никак не хотели согласовываться с внутренними порывами. Ну, что такое - "каждый знает, каков ты с виду, немногим известно, каков ты на самом деле, и эти последние не посмеют оспорить мнение большинства"? Бред. Бред сумасшедшего! Мнение большинства сумеет оспорить кто угодно, и это большинство еще станет рукоплескать и орать на каждом перекрестке, что новоявленный пророк открыл им глаза...
        - Никко, у меня есть предложение.
        - Что?
        - Очнись, оставь свои думы на ночную пору. Я говорю тебе, что наклевывается неплохое дельце.
        - Герцог Валентино?
        - А ты еще кого-то ожидал увидеть в настоящее время?
        - Нет... Я и тебя не ждал. Знаешь, Цезарь, мне претит твоя привычка появляться без предупреждения. Я не хочу никого видеть, пока мне не доложили, кто явился на прием. Понимаешь? И ты, мой друг, не исключение. Ну, чего тебе угодно?
        - Никко, не думаешь ли ты, что можешь скоро пожалеть о словах, которые сейчас говоришь?
        - Я? Нет. Но если тебе претит мое прямодушие, ступай вон... - Никколо видимо посчитал разговор исчерпанным, потому перевел взгляд на Луку, выглядывающего из-за спины незваного гостя: - Как ты посмел впустить герцога, не удосужившись доложить мне?
        Мальчик вышел из-за спины растерявшегося, что случалось далеко не часто, Цезаря. Было видно, что он не хотел нарушать покой хозяина, но наглость ворвавшегося в дом не оставила ему никакого шанса.
        - Синьор Никко, герцог Валентино хотел лишь...
        - Да мне все равно! - сорвался на крик синьор. - Мне все равно, чего он хотел! Он должен соблюдать этикет!
        - Никко, о каком этикете... - улыбнулся Цезарь, но фразы закончить не успел, потому что его перебило резкое:
        - Вон!
        Герцог высоко поднял голову, развернулся и, чеканя шаг, покинул сад. Нет, виноватым в нарушении глупых традиций он себя, отнюдь, не считал. И даже не чувствовал. Но если ТАК сказал сам Никко... Что ж, значит, сейчас действительно лучше уйти... Угрозами, пусть даже они были бы и не пустыми, его не переубедить. Бесполезно. Он так смел, потому что всем здесь нужен...
        Минуту спустя после того, как скрылся Борджа, синьор Никколо позвал слугу.
        - Лука, - произнес он, - запомни раз и навсегда: никто, ни одна живая душа, будь то хоть сам Папа, не может явиться ко мне без доклада. Понял?
        - Да, синьор Никко.
        - Тогда иди... И передай Скорцо, чтобы он всыпал тебе двадцать плетей.
        - Да, синьор Никко.
        Видимо, тема исчерпана. Опечаленный мальчик вышел за дверь, покорно склонив голову. А синьор уже жалел о том, что вспылил.
        - Скорцо! - крикнул он, резко вскочил со скамьи и быстрой походкой направился в дом. - Скорцо, постой... Я просто... погорячился...
        - Я вас не понимаю, хозяин, - конюх, перекусывающий в кухне, вышел на зов господина и стоял теперь в холле с надкушенным яблоком в руке. - Синьор, чего я не должен делать?
        - Не бей Луку... Он... он передал тебе?
        - Нет... Что передал? Малец влетел на кухню, взял корзинку и побежал на рынок... Сказал, что вы велели купить перцев и зелени.
        - А... да... купить... - синьор застыл на месте, задумчиво улыбнулся и, развернувшись, пошел обратно, но вдруг остановился и обернулся. - Да, купить перцев... И зелени... Пусть так. А мы едем навестить почтенных синьоров Медичи... Ступай, Скорцо, в конюшню, заложи карету.
        - Слушаю, синьор, - поклонился конюх и тут же исчез.
        Никколо вернулся в сад. На устах его играла улыбка. Хитрый паренек, знает, что я все равно опомнюсь и... Ладно, вечером надо с ним переговорить. А сейчас пора нанести визит к тем, кто, возможно, скоро сыграет нам на руку.
        Папа умирает, и, похоже, династии Борджа пришел конец. Валентино уже не тот, что был десять лет назад. И пусть он не думает, что может безнаказанно угрожать...
        А Лука, в нагрудном кармане чьей куртки глухо постукивали друг о дружку прозрачные шары, в это время стремглав мчался за город, туда, где ждал его он. Ворон...
        
        Глава X. Света
        Петеру мучительно захотелось домой.
        И причинами внезапно возникшего желания явились не усталость или страх. Просто откуда-то из глубины души накатила предательница-тоска, как всегда заявившая о себе не вовремя. Ничто не радовала нашего Мужика - ни прекрасная природа, ни общество лучшего друга, ни милая девушка с классическим русским именем Светлана, с которой он познакомился накануне, когда ходил в поселок за сигаретами.
        А может быть, Света и стала самой причиной неожиданной перемены настроения? В лесу, конечно же, хорошо, но отчего бы прямо сейчас им с Шурой не вернуться в цивилизацию? Туда, где в уютных подвальчиках пенится в высоких бокалах душистое пиво, где девушки рассекают пыльный и загазованный городской воздух крутыми бедрами, затянутыми в телесного цвета синтетику, где стадионы дрожат от мощных выбросов адреналина, где по рекам, закованным в каменные русла плывут, мерно покачиваясь на легкой волне, пластиковые бутылки, а по улицам невозможно пройти, не наступив на красноречивые проявления издержек любви к четвероногим друзьям. В общем, Мужика с невероятной силой потянуло к масштабному общению.
        Его можно понять: приключения, естественно, хороши, но лишь в разумных пределах. Потом какое-то время хочется обыкновенной человеческой жизни, той, в которой запросто можно войти в магазин, купить себе то, чего в данный момент ну очень хочется, поваляться на диване перед телевизором в обнимку с легкомысленной подругой или просто погулять по парку, в котором, никуда не спеша, топают друг навстречу другу ОБЫКНОВЕННЫЕ люди, а не какие-то там сомнительные персонажи страшных историй.
        Шура друга прекрасно понимал, он и сам был не рад, что их отдых, обещавший еще недавно стать легким, накрылся медным тазом. Самому до чертиков надоели инкарнаторы и жонглеры.
        И друзья решили назавтра возвращаться домой...
        
        * * *
        
        С утра пораньше, когда небо еще не окрасилось розовым восходом, а ночная чернь уже отступила, Расстрельников с Мужиком положили в лодку подготовленные с вечера снасти, уселись на шаткие скамьи суденышка и поплыли на середину озера. Сегодня все предвещало удачную рыбалку - и полный штиль, и закиданное редкими, но суровыми облачками небо, и какая-то необычайная чистота озерной воды.
        И точно, не прошло часа, как на дне лодки уже валялось с десяток рыбин, парочка из которых еще трепыхалась, жалобно открывая свои молчаливые, несмотря на мучения, рты. Еще пару часов такой ловли, и можно подавать заявку в местное отделение Гиннессовского комитета с целью фиксации нового рекорда по рыбной ловле.
        Настроение у ребят было великолепное. У Шуры в предвкушении предстоящего обеда началось обильное, как у голодного пса, слюноотделение. Петер, который вчера вернулся на базу на чьем-то велосипеде достаточно поздно, выглядел вполне счастливым, как будто наконец-то исполнилась его самая заветная мечта. Расстрельников пытался разными способами выведать у него, где тот пропадал так долго, но приятель только глупо улыбался и молчал, как человек, у которого начисто отшибло мозги, пропал дар речи, и осталась только одна способность - ковыряться в носу. Не иначе как в кого-то втрескался. Все симптомы на лицо. Шура даже не представлял, как близок он к истине. В общем, так оно и было, только "втрескался" - не совсем подходящее слово...
        
        * * *
        
        Светлана на первый взгляд выглядела типичной русской красавицей, такой, какими обычно представляют себе наших соотечественниц иностранцы, налюбовавшиеся репродукциями с полотен Васнецова и явно постановочными фотографиями "из русской глубинки". Русоволосая, с открытыми шире возможного васильковыми глазами, стройными, но крепкими ногами и ничего себе грудью. При этом милая улыбка, каких, наверное, нет у женщин ни одной страны мира, подчеркивала явную принадлежность данной особы к восточным славянам.
        Петер давно мечтал о романе с русской девушкой, но что он случится в этой глуши, естественно, даже не предполагал.
        Стоя в очереди за сигаретами в небольшом сельском магазинчике, напоминавшем пункт раздачи гуманитарной помощи и по внешнему блиндажному виду, и по внутреннему убранству, где дощатые стеллажи гордо назывались витринами, Мужик невольно обернулся на скрип открываемой двери. Он буквально застыл на месте. Вошла она - с плетеной из тонких прутьев корзинкой, одетая в красную кожаную курточку и черные кожаные же джинсы. Походка девушки напомнила Петеру движение по волнам элегантной парусной яхты, а взгляд, вскользь кинутый на Мужика, томной своей печалью словно вынес того на сказочное побережье, где все не то и все так, но как должно бы быть на самом деле. Короче, прекрасно, но нужных слов все равно не подобрать.
        Одного взгляда незнакомки вполне хватило, чтобы Петер напрочь забыл о сигаретах и, разинув рот, последовал за ней к выходу. А та, вот зараза, только улыбнулась, искоса взглянув на завороженного ею же самой очкарика, но прочь от себя не гнала.
        От этого более чем странного забытья очнулся Мужик только в постели. После того, как... страшно захотелось курить.
        - Т-тебя как зовут? - чуть заикнувшись, спросил Петер.
        - Света, - улыбнувшись, ответила красавица. - А тебя?
        - Петер. Я... это... не здешний... - засмущался Мужик своего имени.
        - Петер? - удивившись, переспросила Света. - Поляк что ли?
        - Почти... - совсем уж засмущался парень. - Чех.
        Света звонко рассмеялась.
        - Классно! Скажи мне, чех, с каких пор вы почти поляками стали?
        - Ну...
        - Да ладно тебе, это я так, шучу... Замуж возьмешь? У нас, русских, полагается так - испортил девку, обязан жениться! - и снова хохочет.
        - То есть, как это, испортил? - не понял Мужик.
        - А так, - деланно обидевшись, надула губки девушка. А потом как заорет: - Люди добрые! Насилуют, а жениться не хотят!
        Петер округлил глаза и закричал сам:
        - Ты чего?! Кто тебя насилует?!
        Эта сумасшедшая тут же голосить перестала. Она одной рукой резко схватила Петера за шею и с силой притянула голову парня к своей груди. Другой же ладошкой Света нежно погладила его вновь разбухающий орган, и, когда тот сделался твердым, буквально втянула его в свое повлажневшее лоно. Мужик словно в разверзнувшиеся небеса понесся...
        А потом они лежали рядышком и громко хрустели окаменевшими сушками.
        - Ну, что ты не баба, я догадалась сразу. Только настоящий мужик может сначала трахнуть женщину, а потом представиться! Кстати, Мужик - это фамилия? - на всякий раз уточнила Света.
        - Ага. У нас в Чехии подобные фамилии - не редкость.
        - Я уж думаю! Иначе б какой смысл в Россию ехать? - она снова рассмеялась. - Ну так что, берешь меня замуж?
        - Беру, - просто ответил Петер и взял еще одну сушку.
        - Да ладно тебе, - весело отмахнулась Света, - это ж шутка.
        - Ну и что, что шутка, - Мужик оперся на локоть и посмотрел ей в глаза. - Все равно беру. Ты знаешь...
        - Знаю, - кивнула посерьезневшая красотка. - Я такая одна на всем свете. Угадала?
        И снова смеется. Нет, с ней серьезно вообще разговаривать нельзя! Но все равно Петер готов был теперь на любой, даже самый безрассудный, поступок ради этой хохотушки. Он влюбился. С первого взгляда. И теперь не мог с собой ничего поделать.
        Со Светой было легко и весело, уходить совсем не хотелось, но...
        Девушка дала Петеру свой велосипед - всяко быстрее, чем пешком. Тропинка до базы хорошо утоптана, а ночная тьма уже начала редеть.
        Она еще долго стояла на крыльце своего словно приплюснутого к земле выбеленного известью домика. Обернувшемуся в последний раз пред тем как въехать в лес Мужику, на минуту показалось, что он это строение раньше уже видел. Но такого попросту не могло быть, поэтому Петер попросту отогнал глупую мысль прочь.
        Теперь можно жить не ожиданием, а предвкушением. Послезавтра они обязательно встретятся снова и тогда...
        
        * * *
        
        Тропинка действительно была накатанной и ровной - словно не по лесу едешь, а по городскому парку, где хозяйственный директор велел дорожки замуровать в асфальт. В заледеневшее за последнее время сердце Мужика какой-то добрый всевидящий маг пустил тонкую струйку горячего пара, и оно на удивление быстро оттаяло. Теперь Петера радовало буквально все вокруг. И жаворонок, предвестник скорого восхода, и молчаливые, застывшие в безветрии облезлые северные сосны, и жгучие волнующие воспоминания о прекрасной девушке Свете, которая...
        - Вот, гады! Понаставили тут столбов, - Мужик не успел додумать мысль, и "Света, которая..." так и осталась без красноречивых эпитетов и не вполне адекватных оценок влюбленного в нее иноземца.
        Прямо посреди дорожки какой-то идиот вкопал квартальный столбик, какими лесники обычно размечают поднадзорные участки. О том, что столбик был вкопан недавно, свидетельствовали невысохшие еще земляные комья, валявшиеся вокруг места происшествия.
        В принципе, ничего страшного не произошло. Просто Мужик свалился и несильно ударился. Так, несколько ссадин на коленях и ладонях. Главное, голова цела. Сам, конечно, виноват. Едешь, пусть даже и не на автомобиле, смотри на дорогу, а не витай в облаках, а то случиться прямое попадание туда, на эти самые облака намного раньше отведенного времени.
        Петер поднял велосипед, выправил на место свернутый на бок руль, уселся на сидение и покатил дальше. Происшествие немного отрезвило его, и Мужик устремил взгляд на дорожку. А лес уже редел, и сквозь деревья показались высокие крыши деревенских домов. Вот и она, база...
        
        * * *
        
        Света спать не собиралась, хотя она еще сегодня с утра ничего не планировала...
        Как только Петер скрылся за деревьями, девушка вошла в дом, скинула с себя легкий шелковый халатик-кимоно и облачилась в любимые кожаные доспехи, обула ноги в высокие армейские ботинки, почти такие же, как у Мужика, но на слоеной кожаной подошве безо всяких протекторов. Спецзаказ. Ни следов заметных не оставляют, ни характерного запаха, легко распознаваемого розыскными собаками. А весят так хорошо, что при умелом использовании парочки приемов других средств самообороны не требуется. А то от этих изобретений... Вон, взять ту же Танюху соседскую. Таскала девка с собой газовый баллончик, а прижал ее в питерской подворотне какой-то обдолбаный урод, так ему этот газ, что мертвому припарка. Только злее стал... У-у, коз-зел! Таньку, конечно, жалко, но сама виновата, дура. Какого лешего ее в город на ночь глядя понесло? Танцы-шманцы-обжиманцы, блин...
        К чему сейчас вспомнилась именно Татьяна? Ведь уж почти два года прошло, как похоронили, да и подонка того, что ее грохнул ни за что, нашли почти сразу...
        Света решила завести мотоцикл прямо в сарае. Он глухой, из толстых бревен. На улице неожиданный резкий грохот перебудит весь поселок. А это сейчас ни к чему. Свой истинный норов этот двухколесный красавец показывает всем только тогда, когда его заводишь, а потом он становится тихим, словно ручной лев... Не удивительно, что поселковые девушку и ее машину в шутку обзывают близнецами. Уж больно характерами похожи, да "боевым раскрасом" - оба красно-черные. И ручные только с виду...
        
        * * *
        
        Крутой подъем, на который Петеру предстояло сейчас взобраться, - обогнуть холм из-за густых зарослей кустарника не представлялось возможным, - оказался велосипедисту не по силам. Пришлось спешиться и, увязая по щиколотку в песке, ковылять наверх по тропе, ставшей хуже некуда. Но настроение у Мужика было неплохое, и такое препятствие оказалось для неплохо натренированного парня легко преодолимым. Правда, на свободной от леса вершине, которая походила на лысину великана, закопанного в землю по самые брови и возвышалась над самым озером, у Петера отчаянно засосало под ложечкой. Вокруг происходило что-то странное. И не заметить этого было совершенно невозможно.
        Тишина, свойственная рассвету, нарушалась жутковатыми звуками, напоминавшими свист пуль, а в утреннем небе появились странные яркие всполохи. Кто-то устроил здесь стрельбы? Непонятно. В остальном будто бы все также, как и раньше...
        Но слабо уловимые несовершенной человеческой интуицией, практически совсем лишившейся в процессе эволюции своего инстинктивного начала, изменения все-таки произошли.
        Если бы Мужик владел хоть малой частью того чутья, которым обладает дикий зверь, он почувствовал бы, что вот-вот произойдет что-то из ряда вон выходящее...
        Там, внизу, под водной толщей странного озера начало вибрировать то, что иные называли хрустальным крестом. Подобные случаи бывали здесь и раньше, грозя придать всей планете странные колебания, которые не присущи ей ныне, и тем ввести в диссонанс со всем живым, что саму Землю населяет и тем убить его. Тогда и был послан сюда Жонглер, но, видать, силы его иссякли...
        Петера окутала непонятная тревога, но свист и всполохи скоро прошли. И все стало на свои места. Почти все. Мужик стряхнул наваждение и побрел дальше. Радужное еще пять минут назад настроение сменилось просто нормальным...
        
        * * *
        
        Света мчалась по шоссе в сторону Петербурга. Девушка знала, что думать за рулем о чем-то кроме дороги чревато непредсказуемыми последствиями, поэтому смотрела на белую ленту разметки, которая причудливо извивалась на растрескавшемся асфальте, проложенном меж холмов чьими-то отнюдь не золотыми руками. До города было уже близко, над верхушками ставших здесь низкорослыми сосен возвышались громоздкие цилиндры электростанции -уродливые идолы цивилизации, поклоняющейся искусственной энергии.
        "Только бы переезд был открыт, - промелькнуло в голове Светы пожелание, вполне присущее каждому водителю, простоявшему хоть раз в здешней дорожной пробке, - времени осталось в обрез".
        Первые лучи восходящего солнца осветили поднятый шлагбаум. Слава Богу! Главное - успеть проскочить, а там до места - рукой подать. Каких-то пятнадцать-двадцать минут...
        Девушка заехала прямо на тротуар, - ничего страшного, во дворе можно, - и бегом бросилась в зияющую тьмой дыру подъезда еще спящего дома.
        Лифт не работал. Обычное дело. Ладно, шестой этаж - не так уж и высоко... Вот его квартира. Номер шестьдесят. Света сунула руку в карман и вытащила оттуда скомканный листок, на котором ровным детским почерком был выведен адрес. Все правильно.
        Трель звонка усиленная отзвуком гулкой металлической двери разнеслась, как ей показалось, на весь подъезд. Но дело было важнее, нежели какой-то никому не нужный этикет. К тому же, Свете было велено приезжать по ТАКОМУ поводу в любое время дня и ночи.
        Дверь с легким скрипом открылась, и темный проем поглотил Свету в свое пыльное душное чрево, пахнущее перегаром, табачным дымом и, напоследок, изрыгнул на лестничную площадку зловоние бывшей еще пару недель назад коммунальной квартиры.
        Лица человека в темной прихожей было не разобрать, но по движениям его девушка ощутила скрытую, но необычайную силу хозяина. Тихие, почти беззвучные шаги его, проследовавшего в дальний конец невероятно длинного коридора и повернувшего направо в одну из, должно быть, многочисленных комнат, растворились в тишине этого устрашающего логова. Ну и берлога...
        Девушка не стала ждать приглашения, тем более что его могло вовсе не последовать, и, для приличия выждав с полминуты, направилась вслед за хозяином.
        Дверь в комнату была открыта. Мягкий свет старинной настольной лампы, укутанной тяжелым зеленым абажуром, делал фигуру того, кто сидел за столом спиной к входу, еще более загадочной. Света решила молчать. Пусть первым заговорит ОН. Я не напрашивалась... Сорвалась с места, а этот... этот хам ведет себя по меньшей мере непорядочно. Господи, я еще не разучилась обижаться! Девушка огляделась и, увидев в углу глубокое кожаное кресло, плюхнулась в него со всего размаху. Старые пружины, видимо, не ожидали такого дерзкого с собой обращения, и от неожиданности злобно заскрипели.
        Но хозяин даже головы не повернул. Остался сидеть в прежней позе, склонившись над массивным дубовым столом и, глядел в бумаги, которые лежали прямо перед ним. Никаких телодвижений.
        Света сидела тихо, поджав под себя не разутые ноги и откинув голову на высокую мягкую спинку. "Первой не заговорю, так и знай", - ее мысль словно долетела до хозяина, плечи которого дрогнули, но поза не изменилась. "Что ж, ладно. Хочешь играть в молчанку? Поиграем".
        Минут через десять с начала этой странной игры веки девушки сомкнулись, и ее окутал своим колючим одеялом неспокойный тяжелый сон...
        Спросонок Света не сразу сообразила, что кто-то легонько трясет ее за плечо, а когда окончательно пришла в себя, глаза ее раскрылись так, словно это и не глаза вовсе, а цветы кувшинок - такие же круглые и непонятно чему удивленные. Воздух был чист, сквозь распахнутое окно с лучами стоявшего уже в зените солнца в комнату врывались игривые зайчики, гоняемые по стенам чуть колышущимися от ветерка застекленными створками. Тот, который выглядел рано утром таким мрачным и нелюдимым, стоял рядом с креслом, широко улыбался, показывая свои безупречно белые и ровные зубы, и держал в руках поднос с чашечкой ароматного кофе и корзиночкой с аппетитными пирожными. Блин, как в лучших домах, кофе в постель... Хотя кресло на постель не очень-то тянет.
        Хозяин явно не от мира сего. Черный, вызывающий своей дорогой роскошью натурального шелка смокинг, бархатная бабочка цвета бордо и ослепительно белая сорочка. Куда я попала?! Нет, не этот тип встретил меня сегодня ни то что, не поздоровавшись, даже взглядом не удостоив. Хрен на него, все мужики одинаковые...
        - Ну что, проснулась, красавица? - голос хозяина оказался густым и красивым баритоном, какой редко услышишь даже из телевизора. Такой голос - дар Божий. Одно слово - и любая барышня у ваших ног. А-бал-деть!
        - У-гу, - только буркнула Света. А она-то всегда считала, что удивить ее ничем в этой жизни уже нельзя. Господи, какая ду-ура!
        От хозяина, несмотря на его до перебора презентабельный вид, веяло домашним уютом. Именно такими Света в детстве представляла себе дворецких английских лордов. Ну... может возрастом чуть постарше. Этому не больше сорока. Во всяком случае, на первый взгляд.
        Они сидели за круглым мраморным столиком, придвинув к нему очаровательные пуфики, какие можно встретить, скорее, в салонах изнеженных светских львиц, нежели в холостяцкой квартире донжуана. А что он настоящий казанова, девушка ни на миг не сомневалась. При таком- то голосе, с такими-то аттракционами. Это ж надо - завтрак в смокинге подавать!
        Хозяин о чем-то говорил, но Света слов не слушала - наслаждалась самой мелодией чудного голоса. Господи, какие у него глаза! Отхлебывая мелкими глотками горячий кофе и уплетая за обе щеки хрустящие гренки, девушка "для поддержания беседы" иногда, когда их глаза встречались, легонько кивала. Она уже не помнила о том, что приехала сюда исключительно по делу. И по делу достаточно срочному и серьезному, чтобы взять вот так и совсем о нем забыть. Хозяин с каждой минутой нравился ей все больше и больше, и если бы кофе неожиданно не закончился, Света потеряла бы голову окончательно.
        - Ладно, красавица, перекусили - давай перейдем к нашему делу, - последняя фраза мужчины вывела Свету из состояния, которое, казалось, уже было близко к трансу. Голос прозвучал властно и даже несколько грубо. Девушку словно кто-то встряхнул невидимой, но сильной рукой. И она все вспомнила...
        
        * * *
        
        Улов действительно оказался небывалым. Даже местные, которые выходили на промысел с сетями и всякими хитрыми приспособлениями, долго не могли поверить, что всего на две удочки можно поймать столько рыбы! Ай-да туристы! Ай-да горожане!
        Хозяйка базы вызвалась помочь Шуре приготовить рыбу. Тот чуть раньше на радостях объявил, что сегодня они с Петером угощают всех.
        И вот тут-то на Мужика нахлынули волны беспричинной тоски. Его охватила такая апатия ко всему, что происходит вокруг, что он направился к своему вагончику, плюхнулся, не раздеваясь, на застеленную кровать и предался самому неблагодарному занятию - самоуничижению. Он лежал, уткнувшись носом подушку, которая быстро повлажнела от слез, и изо всех сил себя жалел. Петер вспоминал все случаи, начиная с самого раннего детства, когда он был кем-либо обижен, и чувствовал себя таким несчастным, что несчастнее на всем белом свете днем с огнем не сыщешь. И чем дальше, тем хуже.
        Откуда ни возьмись, всплыло последнее воспоминание - то, когда он нынешним утром стоял на холме, а вокруг словно пули свистели. И он будто бы снова очутился на том самом месте. Мужику даже показалось, что вот прямо сейчас одна из этих неведомых пуль с веселым стуком ударится ему в лоб, пробьет его и скажет: "Все, Петер, остатки жизни ты проведешь в дурдоме со мной в голове".
        В мыслях у Петера пошла настоящая война. Перед глазами его предстали картины с поля боя, где умирают мучительной смертью от рваных ран в окопах солдаты, где грохочет канонада, заглушая стон раненных и храп почти уже мертвых. И Петеру страшно захотелось домой. Он оторвал измятое зареванное лицо от подушки и протяжно завыл по-русски, зовя свою маму. Но вышло почему-то иначе:
        - Света-а! Све-е-е-е-ета-а-а-а!
        Что ж, бывает. Как это называется? О-ГО-ВО-РОЧ-КА, вот как...
        
        * * *
        
        И Света услышала этот стон. Точнее, почувствовала.
        Наваждение, навеянное голосом странного человека, улетучилось в один момент. Девушка резко вскочила с пуфика, на котором только что сидела напротив хозяина удивительной квартиры и обсуждала с ним еще более удивительную ситуацию, которая возникла так внезапно, хотя ждали ее уже достаточно давно и должны бы были подготовиться.
        Девушка, не попрощавшись, бросилась к выходу, оставив мужчину сидеть с открытым ртом и только удивляться невиданной своей экспрессивности. В принципе, делать здесь больше нечего - план действий составлен...
        Света оседлала свой "БМВ", предварительно согнав с него добрый десяток любопытных ребятишек и через двадцать минут уже сворачивала на шоссе. Переезд, вот черт, был закрыт. Шел товарный поезд. Что ж, оставалось только ждать. Но, впрочем, это не главное...
        Главное, что они уже здесь. Остается только надеяться, что все скоро закончится.
        
        Глава XI. Дом с черепичной крышей
        "А ведь не выполнил старый хрыч своего обещания. Давеча хвалился сводить куда-то, показать чегой-то. Хотя... может, еще не время?" - думал Иван Павлович под стук колес. Электричка неслась на север как твой скорый, минуя безлюдные полустанки и изредка, как бы нехотя, притормаживая на таких же пустынных станциях. - "Так, глядишь, и стоп-кран рвать придется. Вот зар-раза! Монтировку-то не захватил".
        - Скажи, мил человек, у тебя палки никакой не будет? - Расстрельникова голос незнакомца застал врасплох. - Палочки, говорю, нет? Или, железяки какой? - толстяк выглядел до того смешно, что Иван Павлович расхохотался:
        - В зубах поковырять?
        Пожилой мужчина громко, как жеребец на выпасе, заржал, но тут же схватился за сердце. Однако вскоре отдышался и протянул генералу здоровущую ладонь.
        - Иван, - рукопожатие оказалось настолько крепким, что у Расстрельникова хрустнули кости, - Лопухов.
        - Аналогично, - ответил Иван Павлович, - тезка, значит... э-э... Иван... Расстрельников. А палки, Ваня, у меня нет, самому бы чегой-нибудь этакое, чтобы...
        - ...двери разжать, - скорее утвердительно, чем вопросительно закончил фразу новый знакомый.
        - Точно.
        Между стариками, а толстяк был примерно того же возраста, что и Иван Павлович, с первой минуты общения установился контакт. Они явно симпатизировали друг другу. И хотя внешние различия были налицо, что-то схожее меж ними все ж существовало. Открытость, что ли? Прямота какая-то, присущая многим людям их поколения, и порою граничащая с грубостью интеллигентность старых ленинградцев, переживших войну, блокаду, советскую власть и изнурительную, и, как позже оказалось, замкнутую в бесконечный круг дорогу к коммунизму.
        Подъезжали. На поиски "орудия преступления" времени почти не осталось. Пора было действовать. Старики поднялись со скамьи и пошли в направлении тамбура...
        Вот нелегкая! Откуда их черти принесли? Дверь, ведущая из соседнего вагона раскрылась, и навстречу нашим хулиганистым дедкам выползли как из пещеры на лыжах двое дюжих милиционеров. Поездная бригада, будь она неладна! До станции ехать-то осталось минут пять, а они встали...
        - Эй, отцы, огоньку не найдется? - сержант обращался явно к ним, больше рядом никого не было, но Лопухов на всякий случай оглянулся. А может?... Нет.
        - Прикуривай, начальник, - Расстрельников выудил из глубокого кармана куртки мятый коробок спичек.
        - Бать, ты че? - сержант развел руки, - они ж у тебя сырые!
        - Сы-ры-е! - передразнил Иван Павлович, - дай-ка, зажгу... И чему только нынешнюю молодежь в милиции учат?!
        Расстрельников забрал у милиционера коробок, достал из него несколько спичек, потер их головками о штаны, а потом чиркнул одну об кобуру абсолютно ненужного сейчас попутчика. Появившийся огонек сделал помещение тамбура чуточку светлее. Сержант с напарником прикурили.
        - Ну, ты, батя, даешь! Амаяк, блин, Акопян. Ты кто таков будешь-то?
        - Из ваших, - отмахнулся генерал, - пенсионер... Расстрельников, слыхал такую фамилию?
        Лопухов, наблюдавший за разворачивающимся спектаклем из-за спины Ивана Павловича, вовсю веселился. И в самом деле, кто ж он такой-то? Ответ, однако, последовал незамедлительно.
        - Товарищ генерал, мы... это... извините... разрешите... Сержант Селедкин, рядовой Яманайкин!
        - Да ничего, ребята. На мне ж не написано, что я генерал, да и потом, кто я вам теперь? Так, фотокарточка с доски ветеранов... Расслабьтесь.
        Молодые, но привыкшие к служебной иерархии и беспрекословному подчинению начальству милиционеры сразу как-то обмякли. Сержант, а говорил исключительно он, скорее из вежливости поинтересовался:
        - Товарищ генерал, может, мы можем вам чем-то помочь?
        - Можете, сержант, - электричка уже шла вдоль платформы и, по всей видимости, останавливаться не собиралась. Расстрельников видел, как у Лопухова в глазах умирала последняя надежда, - ну-ка, отойди!
        Сержант посторонился, а Иван Павлович тут же крепко ухватил рычаг стоп-крана и резко дернул его вниз. Поезд, визжа тормозами, остановился. Милиционеры, придя в себя уже через секунду, схватились за кобуры, но Расстрельников гаркнул на них так, что те оторопели и бросились, видимо, инстинктивно, выполнять распоряжение отставного генерала:
        - Разжать двери! Быстр-ра!
        Когда престарелые хулиганы уже стояли на платформе, а пришедшие в себя милиционеры крыли их веселым матом из тамбура, Расстрельников обернулся к попутчику. В глазах его заиграла хитрая искорка:
        - Ну, как мы их, а?
        Лопухов только кивнул, а Иван Павлович обернулся в сторону отходящего поезда, махнул ему рукой и крикнул вдогонку:
        - Спасибо, мальчишки! Расстрельниковы добра не забывают!
        
        * * *
        
        Знакомой "газельки" на стоянке за платформой не наблюдалось. Значит, вот как?! Не встречают! Ладно, придем - разберемся, что это у них за бизнес такой туристический. Пусть неустойку платят.
        Но настроение у стариков подпортилось. Тащиться с рюкзаками добрых пятнадцать километров - занятие в их возрасте не очень-то приятное. А что делать? Ждать обратной электрички? Нет уж... Можно полдня просидеть, сами видели, как те здесь останавливаются. А снаружи-то стоп-кранов не поставили. Вот ведь, елки-палки, незадача какая!
        Оставалось одно - закидывать рюкзаки на плечи и топать к базе. Может, какая попутка проедет. Хотя, какая здесь попутка?! Глухомань та еще.
        Решили перед неблизкой дорогой присесть, выпить по бутылочке пивка. Пока Иван Павлович доставал и откупоривал пиво, Лопухов соорудил пару бутербродов с красной рыбой.
        - М-м... Хороша-а! Где покупал, тезка? Я такой вкуснотищи в жизни не пробовал. Тает во рту.
        - Дело не в том, Ваня, где покупал, а в том, как приготовил. Поживи-ка с мое на Камчатке, еще не так насобачишься.
        - Так ты с Камчатки?
        - Нет, здешний я. Из Ленинграда...
        - А там... в лагерях?
        - Э-э! - Лопухов, сидевший до этого уставившись под ноги, поднял глаза и глянул куда-то вдаль, - в каких еще лагерях?! Я там по распределению после института работал. Рыбокомбинат строил, а потом директором на нем служил... Почитай с лишком тридцать лет! Вот, время было...
        С минуту сидели молча. Первым заговорил Лопухов:
        - А ты, эта... здорово их! Ментов-то! Надо же!... Генерал, говоришь?
        - Ы-гы, хеегал, - Расстрельников еще жевал бутерброд, поэтому ответил невнятно, но попутчик и так понял.
        - Ну-ну... Пойдем, что ли?
        Старики с видимым усилием поднялись на ноги и не спеша побрели в сторону дороги. Выпитое пиво настроения не подняло, но и отчаиваться в подобной ситуации - последнее дело. Худое действо лучше доброго бездействия.
        Протопали километра три. За час им не встретилось ни единой живой души. О попутке теперь уже и не мечтали.
        - Такими темпами, глядишь, только к вечеру и доковыляем... Если копыта по дороге не отвалятся.
        - Не дрейфь, генерал, доберемся! - Лопухов оказался явно выносливее, чем можно было себе представить, глядя на его грузное тело. Никаких тебе признаков усталости, никакой одышки.
        То ли вера в благополучный исход пути у стариков оказалась достаточно сильной, то ли Господь услышал молитвы Расстрельникова, но впереди послышался шум мотора. Через несколько минут возле них притормозил знакомый Ивану Павловичу микроавтобус с турбазы.
        - А, гражданин начальник! - приветствовал генерала знакомый уже водитель, - Понравилось у нас? Снова пожаловали?!
        - Пожаловали, Митрий, пожаловали, - Расстрельников напустил на лицо гневную гримасу, - вот только ты нас чегой-то не жалуешь, пешком идти заставляешь.
        - Так у меня это самое, - водитель выскочил из кабины, - движок чёто глохнет. Достал уже! Христофорыч уж месяц обещает денег на запчасти, а так ни копейеи и не дал. Жлобина, блин. Вот и мучаюсь, да и вас мучаю... Вы уж ему скажите, а? А то, сами видите...
        - Видим, видим. Ты давай, разворачивайся. Нет там на станции никого больше. Погода-то испортилась. Сезон на исходе.
        Пока Расстрельников с водителем чесали языками, Лопухов настрогал еще бутербродов:
        - Ну что, Ваня, может по пивку? Угощайся, работник баранки и домкрата, - Иван Иванович протянул водителю бутерброд, - смотри, пальцы не отъешь.
        Бессовестный "работник домкрата" попытался справиться насчет глотка пива, но получил в ответ такой решительный отпор генерала, что быстренько уселся за руль и, резко дернув машину, тронул с места...
        "Газель" тряслась на грунтовке, выворачивая душу наизнанку. В салоне пахло выхлопными газами. Да, автобус пора ремонтировать. Людей возить в такой "газовой камере" только по одному маршруту - на ближайшее кладбище.
        - Шеф, ты б хоть кондиционер включил.
        - Че-го? Кондиционер? Может, вам еще и климат-контроль обеспечить? Х-ха! Кондиционер!
        Старики, переглянувшись, улыбнулись. Действительно, откуда в "газели" кондиционер?!
        
        * * *
        
        Ивана Христофоровича дома не оказалось, еще с вечера куда-то запропастился, никто не видел. Маша, жена его, была не предупреждена о приезде нового постояльца и, за неимением свободных комнат, поселила Лопухова у себя во втором этаже, где все равно пустовала спаленка с двумя койками. Расстрельников попросился переехать к новому приятелю. Хозяйка, вздохнув, только кивнула.
        Хозяйский дом впечатлял. Развешенные по стенам охотничьи трофеи, на полу медвежьи шкуры вместо ковров, добротная сосновая мебель, большой импортный телевизор - сразу видно: живут здесь люди по деревенским меркам далеко не бедные. Да и обед был хорош. Салатик из свежих помидоров, картошечка на сливочном масле, печеное мясо, еще не остывшее, и неизменная ежевичная.
        Лопухов размяк. Определенно, ему здесь нравилось.
        - Маша, а Иван-то когда обещался быть? - Расстрельников спросил, скорее, для поддержания разговора, но баба как-то сразу погрустнела, присела на краешек стула и из глаз ее без удержи хлынули слезы.
        - Машенька, ну что ты, голубушка, - генерал погладил женщину по руке. - Успокойся, прошу тебя. Скажи лучше - что случилось?
        - Ой, Иван Палыч, происходит чего-то. Сердцем чувствую, не к добру все. К нему, поганцу...
        - Что не к добру? К какому поганцу? - Расстрельников насторожился, сердце словно тисками сжало.
        - Да, все не к добру... Ушел с час назад, даже куртки не надел, в одном свитере... Холодно ведь уже, не лето, чай...
        - Постой, Маш, ты, вроде, сказала про поганца что-то? - продолжал настаивать Иван Павлович. - Что за тип, кто он-то?
        - А леший его знает! Сидели себе, обедали... Поднялся вдруг со стула-то... ой, - речь хозяйки прервали новые всхлипы, - ...ну, вот, к окну подошел. А потом дрова рубить пошел. Нарубил, значит, в сарай стаскал... Я уж порадовалась, в себя старый пришел... А он в избу как залетит, встал за спиной моей и говорит шепотом: "Прощай, Маша, пора мне уходить, зовет он", - и ушел. Ой, мужики, никогда он со мной не прощался! Я ему про хамские привычки постоянно зудила, мол, хоть бы "до свидания" сказал... а тут, это... прощай...
        - Ты, Мария, успокойся. На-ка, выпей настоечки. И расскажи все по порядку, - Расстрельников в стакан до краев налил ежевичной и поднес его хозяйке. - Пей, говорю!
        Лопухов, было расслабившийся, с интересом следил за происходящим, но пока не вмешивался. Ситуацию сперва надо осмыслить. Генерал прав, нужна информация.
        Женщина сделала пару маленьких глотков и поставила стакан на стол. Посидела с минуту тяжело дыша - переводила дух после крепкого напитка, а потом ее словно прорвало:
        - С пару дней назад... Нет, вру, вчера как раз! Ты в городе был... Иван ходил куда-то. Мне сказал, что на охоту пошел, через сутки, мол, жди. Ружьишко взял, сапоги болотные надел... А вернулся уже часа через два. Ободранный весь прибежал, без ружья, и глазища такие... у-ух... огнем горят. Я спрашивать ничего не стала, знаю, не ответит. Волк он порой, настоящий волк в обличье человечьем. Сам ведь знаешь! Но его понесло: "Запри дверь, - говорит, - Мария, и никого не впускай. Пусть ломятся - шиш им с маслом, а не Ваня-вурдалак. Ишь, чего захотели! Твари! Я к ним, как к своим, а они!... Откуда только на голову мою свалились?! Сукины дети!" Я ему так же, как и ты мне сейчас, стакашку ежевичной, а он руками машет, со стола все скидывает, орет. Разлил, в общем, настойку. Посуду всю перебил. Из дома выскочил, слышу, ставни на окнах запирает. Снова в дверь влетел, засов за собой задвинул, вон тот сундук неподъемный вместе со всем барахлом в одиночку до входу дотолкал. Забаррикадировался. Я ему: "Ты, Вань, чего буянишь-бесишься?", а он ко мне подскочил, за грудки схватил и трясет. Думала, всю душу вынет.
Ничего, остыл потом. Осклабился как-то, на пол в углу опустился, ноги под себя поджал, лицом в ладони уткнулся и скулит. Тихонько так, как ребенок обиженный... Я ему: "Да что случилось-то? С ума, что ль, спятил? Или горе какое?" А он мне: "Горе, Машенька, горе... Даже не знаю, как сказать тебе... не поверишь все равно, сумасшедшим посчитаешь..." А потом, чуть погодя: "Ладно, спи иди, я перекушу чегой-нибудь. Сам управлюсь, не накрывай". Чем ему накрывать-то? Посуду-то всю раскокал. Ушла, значит, к себе я, а дверь не плотно прикрыла. Слышу - поднялся, ходит, кастрюлями загремел. Ладно, думаю, сам разберется. Тут меня сон и сморил. А наутро как ни в чем не бывало: ставни распахнуты, сундук на прежнем месте стоит, осколки все в корзине помойной. Посуду новую откуда-то приволок... Сам стоит, лыбится. "Ты, - говорит, - баба, никому про вчерашнее не говори. Бес меня попутал. Поняла? Путем все. А я на рыбалочку сплаваю". И уплыл. А кому я расскажу про родного мужа, как он дома безобразничает? Стыдно ведь, старик уж. Засмеют люди. Ну и молчала до вас... Тут ведь, Иван, особо не с кем нормально-то поговорить,
по людски-то. Слава Богу, вы с товарищем приехали... Я сначала пускать вас в дом не хотела, а сейчас рада даже... - Мария поднялась из-за стола и подошла к плите, на которой закипал чайник. - Вот, значит... Потом он вернулся. Пообедали мы, а дальше я уж и говорила в начале самом. О том, как шептал-то... Такая вот наша история. А что сейчас с ним приключилось? - ума не приложу. Вы уж, Иван Палыч, подсобите с товарищем, коль не очень трудно. Знаю я, что на лысую гору он пошел, к развалинам тем, но кто там прячется?
        - Где, на горе? - уточнил Расстрельников.
        - Может, и на горе. А может, и в развалинах... С красною крышей... Видал их?
        - Видал, - кивнул Расстрельников. - А ты откуда знаешь, что в ту сторону Ваня ушел?
        - Так я в окно видала...
        Расстрельников с Лопуховым минут пять сидели молча - каждый думал о своем. Ивану Ивановичу подобные истории были не в диковинку, на Камчатке еще и не такой абракадабры слыхивал. Да что там, слыхивал?! Своими глазами видал вещи чуднее во сто раз! Генерал же от мест этих ждал чего угодно, поэтому тоже рассказу Марии Маковой поверил сразу. Да и тот факт, что Христофорыч малость не в себе, он еще в тот самый день заметил. Не приметишь тут, когда камнем по голове... Обоим ясно было одно - надо действовать. Но что предпринять?
        
        * * *
        
        - Слушай, тезка, у меня на том берегу внук с другом отдыхают. Давай-ка к ним сплаваем, они ребята молодые, бошки варят бойко.
        - А что, дело говоришь! - Лопухов принял предложение безоговорочно. - Маша лодку-то даст?
        - Даст, куда ж она денется-то?!
        ...Через пару часов старики сидели у костра на другом берегу и слушали Сашу об их с Петером последних приключениях. Когда внук закончил свой рассказ, дед поинтересовался:
        - А Петруху-то где потерял?
        - Да, ну его! - Шура отмахнулся, - в вагончике валяется. Хандрят они, видите ли! Депрессия у них. Дворянская, блин, болезнь.
        - Ладно, Сашка, блины-то, чай, на масленицу печь будем, - дед снисходительно улыбнулся, - со всеми бывает. Пущай похандрит. О смысле жизни иногда подумать не вред. Пройдет скоро. Сам же говорил, что натерпелся он в последнее время... Оставь человека в покое.
        - Так я его и не трогаю, понятно все. Да и у самого, дед, если честно, на душе не спокойно, - Шура взял лежащую на песке палку, служившую за неимением альтернативы кочергой, и поворошил догорающие угли. - Давайте лучше рыбки запечем. Есть хотите?
        - Да нет, Саш, - Лопухов потряс головой, - нас хозяйка как на бойню откормила. У тебя пивка нет?
        - Пошукаем, - улыбнулся Шура и, вскочив на ноги, бодро зашагал к своему вагончику. Через пару минут он вернулся, неся четыре бутылки. Следом ковылял заспанный Петер.
        - Ну вот, а ты говорил, что у парня хандра, - Иван Павлович встал навстречу Мужику. - Что, Петруха, выспался?
        - Ага. Здравствуйте, Иван.
        - Привет. Знакомься, товарищ мой, тоже Ванею звать, - дед подвел Мужика к Лопухову.
        - Очень приятно, Петер.
        - Взаимно, Иван, - обменялись рукопожатием.
        - А знаешь, Ваня, - обратился Иван Павлович к Лопухову со смаком потягивая из бутылки прохладное пиво, - ведь наш Петруха - настоящий мужик, причем не только по полу, но и по паспорту, - довольный дед расхохотался, - он у нас чехословак.
        - Чех, - поправил Шура.
        - Извини, брат, чех. Они же там разделились. Э-эх, мельчают нации, что делать?!
        Петер улыбнулся. Ему всегда нравился Иван Павлович. Мужик прекрасно знал, что за показной простоватостью старика скрывается невиданная эрудиция. Расстрельников-дед - умнейший человек, нисколько не утративший с возрастом не только рассудительности, но и сохранивший всю быстроту реакции. Дай Бог в сорок остаться таким же, как он в свои восемьдесят. Геронтологам, пожалуй, есть над чем поразмышлять.
        - Ладно, ребятишки, - прервал генерал мысли Петера, - проблемка у нас образовалась. И без вашего совета мы с Ваней, как без рук. Вы тут, почитай, три дня уж безвылазно сидите, пригляделись, что к чему. Вон, Сашка, тут нарассказывал...Что, Петруха, пособишь старикам?
        - Рассказывайте, Иван, свою проблему. Там видно будет...
        И генерал пересказал рассказ Марии Маковой.
        - Да-а, ситуевина не из простых, но я, кажется, знаю, кто тут замешан, - медленно проговорил Шура после дедова рассказа. - Без Жонглера нашего здесь не обошлось. Сердцем чую. К развалинам, говоришь, пошел?
        - К развалинам, Сашка. На том берегу за холмом...
        - Ладно, поплыли, покажешь лучше. Сейчас мы только переоденемся. Петер, пойдем-ка в фургончик, - Шура кивком поманил Мужика за собой.
        Ребят не было минут десять, а когда они, наконец, вновь появились у догорающего костра, их вид поразил стариков.
        - Ни дать, ни взять - иностранный легион! У вас там под куртками бронежилетов-то нет? Тоже мне, полиция нравов, - Иван Павлович криво усмехнулся, глядя на молодежь, разодетую в камуфлированную форму, вооруженную походными ножами, топором, лопатой и мотком капронового шнура.
        - Не помешает, дед. Смеется тот, кто смеется...
        - ...первым. Ладно, поехали.
        
        * * *
        
        Старики держались молодцом, отстали от ребят лишь на крутом склоне лесистого холма, да и то шагов на тридцать, не больше. Дорога была не то чтобы долгой, но достаточно трудной. Тропа из-за зарослей густого кустарника, нависшего над ней, практически не угадывалась. Ориентиром служила красная островерхая крыша, которая возвышалась над вершинами деревьев, словно маяк.
        А может зря они все это затеяли? Ищи - свищи его теперь. Места здесь глухие. Люди, которые на рыбалку ездят, обычно крутятся близ мысов да на озере, а в лес - ни-ни. Мрачный он какой-то. Да и деревень в этой стороне верст на десять, а то и все пятнадцать, точно нет.
        - Постой-ка, Петер, я здесь уже бывал... - Шура резко остановился, - тебе эта развалина ничего не напоминает?
        Они стояли на полянке перед домом. Петер внимательно пригляделся к полуразрушенному дому.
        - Напоминает, Расстрел... Да это же тот дом! Там, в Италии, где Алишер! Чудеса!
        - Похож? То-то! А я тебе тогда про него рассказывал - ты мне не верил. Как же сразу-то до меня не дошло, что здесь мы и находимся?!
        - Где - здесь?
        - Ну, здесь! Я ж говорил, помнишь? Там пещера должна быть в подвале. Пойдем?
        - А стариков ждать не будем? - Петер явно не разделял такого Шуриного рвения.
        - Да пока они...
        - Кто? - кусты зашевелились, и из-за них мгновение спустя появились попутчики. - Мы уже здесь.
        - Что-то быстро вы, я думал...
        - Индюк думал. Ну, чего рты разинули? Пойдем к дому, а там и внутрь, оглядимся...
        Картину, представшую взору, иначе как удручающей назвать было нельзя: полы прогнили, некогда прочные дубовые рамы и косяки пошли глубокими трещинами, сквозь каменную кладку кое-где просвечивал лес. Следов сырости, правда, не наблюдалось. Даже, наоборот, стояла какая-то сухая духота. Странно. Как будто, кто-то недавно топил печь. Уж не Иван ли Христофорович?
        Лопухов притронулся к печной стенке.
        - Теплая, точно топили. Недавно совсем. Еще не остыла...
        - Дед, там под полом должен быть ход подземный! - Шура с Петером разгребали завал из полусгнивших досок.
        - А ты почем знаешь? Бывал здесь уже?
        - Потом расскажу. Помогли бы лучше!
        Старики остались стоять.
        - Ты бы, внучек, головой своей сперва подумал. Если Маков в ход твой полез, то он бы пещеру сначала отыскал. Неужто ты решил, что он за собой такую кучу хлама навалил?!
        Ребята остановились. И то, правда. Дело дед говорит.
        - То-то, молодежь.
        - А это что за лесенка? - Лопухов показал в угол. Там, откуда-то снизу, из подвала, поднималась к самой крыше витая чугунная лестница с замысловатыми поручнями в виде ползущих по шестам змей. - Пойдем-ка, проверим.
        Стоя внизу, было отчетливо видно, что ступени наверху обрывались. Наверное, там раньше был второй этаж, но перекрытия от старости прогнили и рухнули. Сама металлическая конструкция осталась неизменной, видимо, намертво укреплена в земляном полу.
        - Я поднимусь, гляну, - Шура уже карабкался вверх, - вы меня тут дожидайтесь, вдруг всех не выдержит... Кто ее знает, рухлядь эту?!
        Скоро Шурин голос раздался из-под самого потолка.
        - Эй, внизу! Давайте сюда, здесь ваш Маков!
        Подниматься решили по одному, береженого Бог бережет. Первым пошел Иван Павлович. Как только фигура его скрылась из поля видимости, на ступени шагнул Лопухов. Замыкал восхождение Петер...
        
        * * *
        
        - Не ошибся я в тебе, Ваня, знал, что придешь за товарищем... Смотри-ка, и еще одного привел. Добро пожаловать, Иван.
        - И тебе, Хранитель, здравствия, - ответил Лопухов. Расстрельников-старший и парни рты аж раскрыли. Не ожидали такого поворота.
        - Что ж, Знак Судьбы. Славно, - гулкий голос раздался откуда-то из темного угла.
        Лестница, как и снизу виделось, под потолком обрывалась. Но в стене, прямо напротив последней ступени, зиял низкий проем. До него был лишь шаг. Комнату за этой неприкрытой сейчас дверью как будто не коснулось время. Единственное окно за стеклом, на стенах картины, а под ними изысканные старинные кресла, обивка которых лишь чуть вытерлась. Пол устлан пушистым ковром. Создавалось такое впечатление, что помещение обитаемо.
        Маков сидел в одном из кресел и со страхом смотрел в угол, откуда доносился голос.
        - Хорош людей смущать, - Иван Павлович ответил незнакомцу, но голос его предательски дрогнул, - коль ждешь нас, выходи быстрее.
        Лопухов попридержал генерала за рук. Мол, успокойся, всему свое время.
        Но от дальней стены уже отделилась темная фигура. Человек великанского роста, под два метра, вышел к гостям. Синий бархатный плащ его напоминал монашеский балахон, но капюшон на этот раз был откинут, и пришедшие могли видеть лицо хозяина. Это был древний, но крепкий еще старик на вид лет девяноста. Только глубокие морщины на лбу и скулах, да ввалившиеся глубоко в череп глаза, белесые и незрячие, но светящиеся изнутри остатками жизни, говорили, что хозяин гораздо старше. Этакий победитель времени.
        Старец прошел мимо Расстрельниковых и Петера, попутно взяв у Ивана Павловича перстень, который мгновением раньше сам легко соскользнул с пальца и оказался на вытянувшейся вперед ладошке, и подошел к Лопухову.
        - Ну, здравствуй, Иван, - протянул он толстяку свою костлявую ладонь.
        - Здравствуй, Лука. Рад видеть тебя живым и невредимым, - Иван Иванович поцеловал протянутую ему руку.
        - Он скоро будет?
        - Скоро, - кивнул Лопухов. - Здесь он уже.
        - Это я знаю, дочка давеча говорила, ездила к нему... Что ж, теперь я почти спокоен... Стой-ка! А Камень-то с ним?
        - Нет, пока... Но к тому времени будет...
        - Не врешь, старик? - подозрительно спросил тот, кого здесь звали кто Жонглером, кто Лукой и Хранителем.
        - Нет, Лука. Камень, он сказал, Морта привезет...
        Пока шел этот странный диалог, Петер с Шурой смотрели на огромную рыжую кошку, которая возлежала на коленях у Макова и, улыбаясь какой-то уж чересчур загадочной улыбкой, ласково поглаживала руку старика, как бы призывая того ни о чем больше не беспокоится. Но как только они услышали знакомое имя, резко перевели взгляды на Лопухова.
        - Морта?! - в один голос переспросили они.
        - Да, - ответил сам Жонглер. - А вы с ним знакомы?
        Петер многозначительно улыбнулся.
        - Ну... как вам сказать?!
        Шура не выдержал и рассмеялся. Все кроме Мужика уставились на него с нескрываемым удивлением...
        Когда тот, наконец, умолк в комнате воцарилась мертвая тишина, словно окружающие ждали, что еще интересного скажут эти нагловатые ребятишки. И они сказали. Точнее, сказал один Саша:
        - Это что, очередная шутка Инкарнатора?
        А Петер только улыбнулся, пожал плечами, подошел к креслу, в котором сидел Иван Христофорович и взял с его колен интересную кошку, которую, Мужик теперь мог сказать об этом со стопроцентной уверенностью, он уже видел в Расстрельниковской квартире. Ухватив ее под мышки, он пристально посмотрел в желтые немигающие глаза и прошептал:
        - Ну, что ты на все это скажешь, улыбающаяся Джоконда?
        Кошка согнала с морды улыбку и совершенно серьезно человеческим голосом ответила:
        - Мона Лиза.
        - Что? - не понял Петер.
        - Меня называли так. А то имя, которые произнес ты, мне дали гораздо позже... Часть вторая. Мудростью сердца
        
        Глава XII. Ворон
        Екатерина с раннего детства не слыла видной красавицей, да и неординарными способностями ни в науках, ни в искусстве не отличалась. Но что-то в девочке было такое, перед чем не мог устоять ни один мужчина, будь то знатный муж или источающий зловоние грязный подмастерье из кожевенных цехов отца.
        Проклиная про себя такое обстоятельство, юная синьорина в последнее время даже не могла выйти на улицу - вокруг нее сразу собиралась толпа безумцев, в глазах которых читалось... нет, не вожделение или восхищение, а, скорее, какая-то животная преданность. Никто не предлагал ей руки и сердца, никто не пел ей под балконом серенады, никто не пытался навязать ей своей любви - странные проявления этих слабоумных нельзя было объяснить никак. С другой стороны, Екатерине не исполнилось еще и шестнадцати. Может, позже все переменится?
        Но сейчас она страдала. Боже, как она мучилась. И старый герцог Сфорца, достопочтенный и всеми уважаемый правитель Милана, все ночи простаивал на коленях перед образами, молился об избавлении единственной и обожаемой дочери от ужасной участи, что ей уготовила судьба. Участи быть идолом... Ее мать, добрая женщина, выплакала все глаза - ни знахарские снадобья, ни колдовские обряды, заказываемые ею в тайне от мужа, не давали никакого результата.
        Екатерина родилась за год до того, как исчез единственный наследник герцога Сфорца, ее брат Джованни. Но это было в далеком прошлом. Молодой герцог пропал без вести больше четырнадцати лет назад. Мать говорила, что его тесть, сам Папа, клялся тогда, что тот поступил подло, покинув свою юную красавицу-жену, сбежав с одной из камеристок спустя всего через неделю после свадьбы. Отец, зная характер брата, говорил, что это похоже на правду, но все ж недоумевал, почему Джованни до сих пор не дал о себе знать? Ведь должен же он на что-то жить, а все доходные предприятия остались здесь, в Милане...
        
        * * *
        
        Екатерина сидела во внутреннем саду возле самого фонтана. Мраморный Нептун изрыгал из своего чрева в овальный бассейн искрящийся в лучах солнца водопад. Это ж надо, такую отвратительную скульптуру изваять! Какому ослу отец заказал столь ужасную безвкусицу? Единственная радость от него - здесь, возле этого каменного урода не так жарко.
        Девушка представляла себе владыку морей совсем иначе. Нептун в ее мыслях всегда ассоциировался с этаким здоровенным седобородым и зеленоглазым стариком, на месте ушей которого витые морские раковины, а вместо ног - чешуйчатый рыбий хвост. А, иначе, если у него ноги, то откуда же хвосты у русалок?! Во всяком случае, именно такими человекорыбами они, эти подводные синьорины, изображались на многочисленных живых, и, в то же время, мрачных рисунках, которые, развлекая Екатерину, дарил ей Леонардо.
        Лео... Единственный во всем мире человек, который смог заглянуть и даже проникнуть в ее душу. Но откуда он взялся?
        Леонардо появился в доме Сфорца три года назад. Он не пришел к отцу, не сказал, как все, что хочет писать портрет его супруги или дочери. Старый герцог потом долго этому удивлялся. Нет, всяких художников и скульпторов сейчас развелось в Милане как блох на собачьей шкуре. Они готовы браться за любую работу - разукрашивать потолки, лепить перила, шлифовать стены склепов - лишь бы получить пару золотых. И, как правило, работают в паре. Ходят от дома к дому, нещадно колотят своими кулаками по дверям и уже успели надоесть добропорядочным горожанам так сильно, что герцог даже собрался подготовить указ о выселении столь наглого племени за пределы городских границ. Нехай живут в лесу, творят себе славу! А мы посмотрим - кто чего-то стоит, впустим обратно, завалим заказами. А так... Не дело это - надоедать людям настолько, что тем из дому выйти страшно... Но, пожалев мастеров, правитель все ж решение свое тогда отменил. Ладно уж, пусть кормятся, лишь бы честных граждан не грабили...
        Этот же появился в Милане незаметно, но неожиданно, и, что удивительно, он пришел один. Откуда? Никто не знает. Немолодой уже мужчина разложил на краю площади принесенную подмышкой диковинную, инкрустированную резной костью, складную скамеечку, установил перед собою чудное приспособление на семи заостренных ножках, на него, в свою очередь, поставил тонкую белую доску, взял кусочек мягкого древесного угля и начал рисовать.
        Поначалу горожане обходили его стороной, страшась, что этот тип сразу начнет приставать к ним со своими услугами. Прошел день. Вечером художник сложил свои пожитки и скрылся за стеной постоялого двора.
        Рано утром, когда на рынок начали съезжаться первые купцы, а ставни домов оставались еще наглухо закрытыми, незнакомец уже сидел на прежнем месте и за прежним своим занятием. Странно, но почему-то неприятия к нему, как раньше к его товарищам по цеху, совсем никто не испытывал. Наоборот, людей начало заедать любопытство. Но приближаться теперь никто не решался по иной причине, нежели невнимание. Художника боялись обидеть недобрым словом... или спугнуть.
        Почему так произошло? О!
        Две доски, видимо, изрисованные здесь накануне, стояли шагах в пятнадцати от незнакомца прислоненные друг к другу верхними гранями, и, как бы образуя двускатную крышу. То, что на них было изображено простыми черными штрихами, вызывало у зрителей неподдельный восторг. "Господи, это же я! - из собиравшейся толпы раздался чей-то восторженный голос. - Смотрите, а вот Донатина со своей протухшей рыбой". "И ничего не протухшей!" - возмущалась толстуха-торговка. Люди оборачивались, сравнивали... Чудо! На них смотрели их же лица! "А там-то, смотрите, вода, словно вправду, журчит!" На второй доске словно ожил под взошедшим солнцем главный городской фонтан. Горожане не могли поверить своим глазам - картины незнакомца жили, переживая вчерашний день заново...
        С каждым днем таких "домиков" на площади становилось все больше, а равнодушных почти не осталось. С одних досок на горожан смотрели знакомые лица, другие приоткрывали незримую ранее тайну миланских пейзажей, третьи бушевали экспрессией уличных драк и проносившихся мимо экипажей. Мастер успевал выхватывать из окружения такие детали, которые даже самому наблюдательному бездельнику разглядеть чаще всего не удавалось.
        Герцогу в течение недели уже не раз докладывали о талантливом рисовальщике, сидящем на площади и воплощающем город в черное на белом, но тот не обращал или не хотел обращать на сие обстоятельство никакого внимания. И только когда синьорина Екатерина нарушила добровольное заточение и решила отправиться взглянуть на работы пресловутого молчуна с площади, старик Сфорца, наконец, не выдержал и сам вызвался сопровождать любимую дочь.
        
        * * *
        
        "Оливеротто из Фермо, в младенчестве осиротевший, вырос в доме дяди с материнской стороны по имени Джованни Фольяни; еще в юных летах он вступил в военную службу под начало Паоло Вителли с тем, чтобы, освоившись с военной наукой, занять почетное место в войске. По смерти Паоло он перешел под начало брата его Вителлоццо и весьма скоро, как человек сообразительный, сильный и храбрый, стал первым лицом в войске. Однако, полагая унизительным подчиняться другим, он задумал овладеть Фермо - с благословения Вителли и при пособничестве нескольких сограждан, которым рабство отечества было милее свободы. В письме к Джованни Фольяни он объявил, что желал бы после многолетнего отсутствия навестить дядю и родные места, а заодно определить размеры наследства; что в трудах своих он не помышляет ни о чем, кроме славы, и, желая доказать согражданам, что не впустую растратил время, испрашивает позволения въехать с почетом - со свитой из ста всадников, его друзей и слуг, - пусть, мол, жители Фермо тоже не откажут ему в почетном приеме, что было бы лестно не только ему, но и дяде его, заменившем ему отца. Джованни
Фольяни исполнил все, как просил племянник, и позаботился о том, чтобы горожане встретили его с почестями. Тот, поселившись в свободном доме, выждал несколько дней, пока закончатся приготовления к задуманному злодейству, и устроил торжественный пир, на который пригласил Джованни Фольяни и всех именитых людей Фермо. После того, как покончили с угощениями и с принятыми в таких случаях увеселениями, Оливеротто с умыслом повел опасные речи о предприятиях и величии папы Александра и сына его Чезаре. Джованни и другие стали ему отвечать, он вдруг поднялся и, заявив, что подобные разговоры лучше продолжать в укромном месте, удалился внутрь покоев, куда за ним последовал дядя и другие именитые гости. Не успели они, однако, сесть, как из засады выскочили солдаты и перебили всех, кто там находился. После этой резни Оливеротто верхом помчался через город и осадил во дворце высший магистрат; тот из страха повиновался и учредил новое правление, а Оливеротто провозгласил властителем города.
        Истребив тех, кто по недовольству мог ему навредить, Оливеротто укрепил свою власть новым военным и гражданским устройством и с той поры не только пребывал в безопасности внутри Фермо но и стал грозой всех соседей. Выбить его из города было бы так же трудно, как Агафокла, если бы его не перехитрил Чезаре Борджа, который в Синигалии, как уже рассказывалось, заманил в ловушку главарей Орсини и Вителли; Оливеротто приехал туда вместе с Виттелоццо, своим наставником в доблести и в злодействах, и там вместе с ним был удушен, что произошло через год после описанного отцеубийства".
        
        - Никколо, мне доложили, что Ворона видели в Милане, - в его скромном кабинете впервые появился сам Папа.
        Худощавый, не старый еще мужчина, облаченный в пурпурный дорожный плащ, поднялся из-за стола и, подойдя к гостю, чуть склонил голову. Подняв ее уже через секунду, он пристально посмотрел Александру в глаза, а потом, саркастически хмыкнув, проговорил, называя Папу его мирским именем:
        - Что ж, Родриго, значит, у него появился шанс. Твои несостоявшиеся родственники не очень-то тебя привечают, не так ли?
        Святейшему сейчас было не до обид:
        - Ты прав. Как мне поступить? Ты что-нибудь можешь мне посоветовать?
        - Что посоветовать? - Никколо не верил своим ушам. - Повтори-ка, я не ослышался?
        Папа опустился в глубокое кресло и, с шумом выдохнув, спросил снова:
        - Я спрашиваю тебя, как мне теперь быть?
        Худой рассмеялся.
        - Ты снова спрашиваешь у меня совета?!
        - Да, черт побери, да, да, да! Я снова спрашиваю твоего совета! Ты же знаешь, что без него мне не жить!
        - Тебе и с ним не жить, Родриго... Ваш род сам проклял себя и обрек на вымирание... И Ворон тут ни при чем... Император набирает сил, Медичи хитры...
        - Я знаю, Никколо, я знаю... - Папа уставился в пол. - Мои сыновья против них не устоят... Как ты думаешь, долго мне осталось править?
        Никколо отвернулся от Александра и подошел к окну. С минуту он стоял молча. Казалось, напряженно о чем-то думал, а потом резко повернулся и произнес:
        - Год... Я полагаю, не больше года.
        - Что?! - Папа буквально вжался в спинку кресла. - Всего год?! Но мы... я не успею...
        - Успеешь... если найдешь Жонглера, - проговорил худой и вновь отвернулся к окну.
        - Жонглера? - донеслось до него.
        - Да.
        - Кто он такой?
        - Не могу сказать... Спроси у Розы.
        - Но... но... она в Венеции?
        - Так, что? Ты не можешь ее привезти в Рим? Родриго, я отказываюсь тебя узнавать! Пошли, наконец, Цезаря!
        - Я не верю ему...
        - Ему никто не верит, - отрезал Никколо, снова повернувшись к Папе. - Никто! Понимаешь?! И ты еще хочешь, чтобы Ворон прилетел к тебе по доброй воле! Господи! Ответь мне, скольких друзей ты задушил собственными руками? И ты еще ждешь, чтобы гнилая кровь Борджа каким-то чудесным образом очистилась?! Нет, Родриго, не получится. Ищи Жонглера... Это мой последний и единственный тебе совет. Прости, но большего сказать я не могу.
        Папа тяжело поднялся. Он словно постарел на десять лет за эти короткие минуты, что длился их разговор.
        - В любом случае, спасибо тебе. Прощай, Никколо.
        - Прощай, Родриго, - худой подошел к Папе и, преклонив колено, поцеловал ему руку. Потом поднял глаза, посмотрел снизу вверх и добавил: - Еще не вся кровь Борджа сгнила... Найди Жонглера...
        - Он... он... из нашего рода?
        - Да, Родриго... Он твой внук... Поговори лучше с Розой.
        - У меня... у меня есть внук? - Папа схватился за сердце и вновь опустился в кресло. Дыхание его стало тяжелым, веки опустились, лоб покрыла холодная испарина. Никколо поднялся с колен, резким движением открыл дверь и громко прокричал:
        - Лекаря! Быстро! Его Святейшеству плохо!
        Через минуту кабинет был полон народу. На откуда-то появившиеся носилки четверо слуг осторожно перекладывали Александра. Рядом крутился полный румяный старичок, который без удержу размахивал руками и нудно причитал.
        - Прошу вас, помолчите, - попросил его хозяин кабинета. - Ответьте лучше, сколько он еще проживет?
        - Синьор, синьор, - проговорил толстяк с укоризной в голосе. - Его Святейшеству досталась вечная жизнь на небесах. Земной путь его... да благословит... и простит сына своего Господь Вседержитель... закончен...
        - Вы... вы хотите сказать, что... он умер? - Никколо пристально посмотрел в глаза лекаря.
        - Вы меня правильно поняли, синьор Никколо... Он умер... Да спаси его грешную душу...
        
        * * *
        
        "Леонардо невероятно умен. Да что умен, он поистине мудр. Не зря знающие люди зовут его Вороном. Бич Божий! Нет, не бич... Скорее, свет Господа. Таким как он, суждена вечная жизнь...
        Александра люди со временем забудут. Через пару десятков лет уже никто не вспомнит и о могущественном ныне герцоге Валентино, а Леонардо... Но что есть вечная жизнь?! Неужели, это лишь красивые слова? Память благодарных потомков? Неужели нет на самом деле той осязаемой и видимой истины, которая, как полагают, просто не торопится открываться непосвященным? Есть? Конечно же, есть... Просто дважды умереть нельзя. А того, чего стоит человеческая память, мы узнаем завтра.
        Леонардо бескорыстен. И в этом его сила... И воля Божья..."
        Жонглер оторвал взгляд от хрустального маятника, который Ворон качнул своим крылом (или это была рука?) еще три года назад, и который с тех пор ни разу не остановился... Механика времени... Вечный двигатель... Интересно, как это ему удалось?
        За окном белела невероятно огромная и абсолютно круглая луна.
        Если вы были когда-нибудь в Риме во время полнолуния, впечатления о других видах Вечного Города, возможно, навсегда сотрутся в вашей памяти. Нет, Ромул основал Рим не на месте, где его вскормила волчица. Это лишь красивая сказка с туманным, как и полагается легенде, началом. Легендарный праотец поставил свой город под самой Луной.
        Нет в мире ни одного места, которое ночное светило любило бы сильнее, чем это, где раскинулся ныне город, словно вырезанный искусным мастером из слоновой кости. Нет его, и быть не может... Александр Великий шел все время на восток, но ему постоянно снился запад. Тот, где вычурная пряжка гигантского каменного сапога сияет под луной мерцающим голубоватым блеском. Тот запад, где солнце каждый день падает в море, чтобы наутро озарить собой кровавый безжалостный восток, а темно-синий ночной туман выползает из-за белых гор, безжалостно поглощая саму жизнь, чтобы вернуть ее завтра...
        И мало кому есть дело, что римская ночь на самом деле не просто сменяет день, а подминает его по себя, душит, истязает его, чтоб утром отпустить домой... Так было всегда...
        Полуразрушенный Колизей, словно гигантская воронка всасывает в себя свет и не дает сумеркам сгущаться. Нет времени на такую роскошь... Сгущенные сумерки тяжелее глотать. Это кисель, который слишком медленно стекает вниз по шершавому каменному горлу... Нет времени на такую роскошь...
        Оказавшись в Риме впервые еще мальчиком, Жонглер, - впрочем, тогда еще просто Лука, - почувствовал смертельную тоску. Ночь излечила его душу, послав во сне Ворона...
        От снов, которые приходят только сюда, многие приезжие сходят с ума. Нет, они не становятся юродивыми, а просто не могут пережить реалии белого дня, оставаясь в своих снах навсегда...
        
        * * *
        
        - Кто дал мне такую странную фамилию - Жонглори? - Лука в недоумении глядел на уже немолодую, но удивительную и дьявольски красивую женщину.
        - Никто, - Роза сама выглядела чуть озабоченной. - Как ты говоришь? Жонглори?
        - Да, - Никколо вошел в комнату, сам неся золотой поднос, на котором правильной пирамидой покоились спелые персики, источая свой ядовито-приторный аромат. - Да, Жонглори. Обрывок пергамента с твоими именем и фамилией, нанизанный на грубую бечеву, висел на твоей шее рядом с великолепным перстнем... Я ума не приложу, откуда он взялся.
        Синьор сел на атласную кушетку рядом с женщиной и прижал указательный палец к подбородку. Он постоянно размышлял над этой загадкой, но никогда не мог найти ей логического объяснения. Смысла здесь просто не было. Судя по сухим пеленкам, младенец пролежал в одиночестве совсем не долго. Вряд ли он успел побывать в чьих-то чужих руках. Да и Роза сказала, что оставалась за деревом, наблюдая, за реакцией Никколо. Она видела, как тот подошел...
        - Роза, скажи мне, был ли тогда в роще кто-то еще?
        - Нет, Никколо. Только я, ты и Лука... Постой... - сомнение лишь на секунду вспыхнуло в ее прекрасных цвета беззвездной ночи глазах, но тут же исчезло. - Нет, никого больше не было, я уверена.
        - Ты... Что... Кого ты тогда видела? - от этого человека не могла ускользнуть решительно никакая, даже столь мимолетная вспышка эмоций.
        - Да нет, ерунда, - отмахнулась синьора.
        - Рассказывай, - эта просьба прозвучало, мягко, но в интонации Никколо звякнула еле уловимая металлическая нотка, но Роза ее поймала и поежилась. Голос ее зазвучал тихо, словно шелест сухих листьев:
        - Людей больше не было, это точно... На ветке дерева, под которым стояла корзина, сидел огромный седой ворон. Я не могу поклясться, что он пытался мне что-то сказать, но клюв его открывался в такт беззвучным слогам. Я ничего не слышала, но не могла постоянно смотреть в сторону Луки. Я очень испугалась этой птицы, но уйти, пока не появишься ты, я боялась еще больше... А вдруг она выклюет младенцу глаза?! Наконец, решившись, я подняла с земли сухой сук и уже приготовилась бросить его в ворона, как тот взмахнул своими мощными крыльями и растворился в воздухе... Потом я долго размышляла об этом странном происшествии, но никакого объяснения ему так и не нашла, списав его на собственную мнительность... А потом началась суета, и повседневные заботы почти вытеснили из памяти ту ночь...
        Лука внимательно слушал рассказ своей бабки. Роза уже сказала, кто она... Да, да! Он уже знал, что за птица сидела над его корзинкой. Ворон... Перед глазами поплыли картинки недавнего приключения в катакомбах. Лев и лиса... Сила и хитрость... Мальчик еще раз вгляделся в сеньора Никколо и Розу. Они сидели рядом. Худой, словно высохший, но излучающий невиданную силу человек и женщина, красивая и яркая до неприличия... с глазами словно римская ночь - бездонными и таинственными... Они? Это они?! Те, о которых говорили чудные звери?... Нет, вряд ли...
        - ...мальчик мой, знаешь ли ты, что у тебя есть сестра?
        Лука встрепенулся. Он, задумавшись о своем, пропустил часть рассказа бабки.
        - Сестра? - он не верил свои ушам. - У меня есть сестра?
        - Да... Ее зовут Екатериной и... и вы с нею одного возраста... Близнецы.
        - У меня есть сестра-близнец? - Лука все еще не мог поверить словам Розы. - Но... но почему мы не вместе? Вы... вы оставили ее у себя?
        - Нет... - бабка посмотрела в сторону, а когда повернулась вновь, в глазах ее застыли блестящие слезинки. - Нет... Ее унесли странствующие монахи... Я не знаю, где она сейчас. Тебя найти оказалось гораздо легче... Но...
        - Что "но"? - нетерпеливо переспросил мальчик.
        - Даже если вы, став взрослыми, станете непохожи друг на дружку, то узнаете друг друга по перстням. У нее есть такой же, как у тебя...
        Синьор поднялся с кушетки, подошел к секретеру и, отперев маленьким ключиком, висевшим на его шее, небольшую дверцу, достал наружу массивный серебряный перстень с большим кроваво-красным камнем.
        - У нее такой же, - сказал он. - Помнишь, этот я тебе уже показывал?
        - Да, - кивнул Лука. Он подошел к синьору и осторожно взял из его рук кольцо. Тяжелое... Боже, а камень-то как живой! Нет... это лишь отблеск пламени свечей.
        - Нет, он действительно живой... Во всяком случае, так некоторые считают. Я из их числа, - словно прочитал мысли мальчика Никколо.
        Лука поднял на него глаза.
        - Живой? Но... Но как?
        - Понимаешь... - заговорила было Роза, но Никколо жестом заставил ее замолчать и произнес сам:
        - Это одна из слез Инкарнатора.
        - Кого? - мальчику показалось, что он сходит с ума. Опять слеза какого-то таинственного Инкарнатора!
        - Повелителя Душ, - пояснил синьор. Он вернулся к столику и уселся на кушетку. - Помнишь, я рассказывал тебе про Изумрудную Скрижаль?
        - Да, сеньор Никко... Но ведь это только легенда?
        - Возможно, - кивнул Никколо. - Но я также слышал, что сейчас Повелителя Душ хранит Ворон...
        Мальчик больше ничего произнести не смог. Рука его самопроизвольно опустилась в карман и достала оттуда три сверкающих шара. Свечи погасли, но комната озарилась настолько нестерпимым светом, что люди на несколько секунд ослепли.
        - Что это?! - воскликнула Роза, придя в себя.
        Неожиданно из сада, окно в который было сейчас распахнуто настежь, послышалось громкое хлопанье крыльев и в помещение влетел огромный седой ворон, который уселся Луке на плечо, немигающим взглядом уставился на прижавшихся друг к другу Розу и Никколо и громко прокаркал:
        - Жонглеррр! Жонглеррр! Он очистит их кррровь!...
        
        * * *
        
        Каждая работа Леонардо, казалось, жила собственной жизнью в своем крохотном мирке. Екатерина частенько заходила в мастерскую, когда ее хозяин отправлялся на рынок или в собор. Она часами ходила между расставленными и разложенными в беспорядке досками и полотнами, терракотовыми и мраморными статуэтками, эскизами, странными механизмами, которые упорядоченно шевелились или хаотично двигались, но в целом представляли какой-то невиданный рукотворный организм, где каждая часть его знает, что делать, и, поэтому, гармонично вписывается во весь этот кошмар.
        Странно... Как все здесь странно...
        Удивительно, но отец боготворит Леонардо и слышать не хочет о том, чтобы он покинул их дом. Он дает ему все - деньги, одежду, еду, любые материалы, - и не просит взамен ничего, кроме... Кроме того, чтобы тот не покидал его на старости лет. Видно, что мастер томится здесь, но просьбу старика без внимания оставить не может. Странная у них дружба... Очень странная... За три года они перекинулись всего несколькими фразами. Неужели приземленный в привычках герцог и этот не от мира сего человек понимают друг друга без слов? Да... чем-то они похожи...
        Девушка различила в углу мастерской нечто, занавешенное ослепительно белой тряпицей. Интересно, что там? Леонардо никогда не закрывает своих творений, пусть они даже не готовы... А тут... Екатерина в нерешительности остановилась перед скрытым от любопытных взоров сооружением. Заглянуть? А вдруг там что-то ужасное, что будет потом сниться всю жизнь? Нет... Мастер не напрасно прячет что-то от глаз людских... Или?...
        За спиной послышались легкие шаги. Екатерина в страхе повернулась. Леонардо, неожиданно вернувшийся раньше обычного, стоял посреди мастерской и держал в правой руке сверток. Должно быть, снова ходил на рынок за инструментами.
        - Не бойтесь, синьорина Сфорца, снимите покрывало... - сказал он и улыбнулся. - Работа уже почти готова. Осталось сделать несколько последних штрихов. Вот, наконец-то нашел нужные кисти... Привезли из Рима, - голос художника был спокоен и даже ласков, но глаза оставались... равнодушными? Нет... Скорее, просто холодными. Он как машина, каких здесь превеликое множество...
        Девушку словно связали невидимыми путами. Она не могла сдвинуться с места, пальцы ее онемели, а мозг отказывался давать приказы членам. Мастер словно загипнотизировал ее.
        - Ну, что же вы, синьорина? Открывайте! Вам должно понравиться... Я... я в этом уверен.
        Уверен! Наглец! В теле снова заструилась кровь, судорога отпустила, и девушка бегом бросилась к выходу из мастерской, зацепляя длинным подолом и широкими рукавами какие-то жужжащие предметы и опрокидывая их на пол... Дверь за ней закрылась сама...
        Леонардо остался в одиночестве. Он улыбнулся каким-то своим мыслям и осторожно, чтобы не наступить на валявшиеся теперь в чудовищном беспорядке диковинные творения собственных рук, направился в угол, где несколько мгновений назад, укутавшись в собственные мысли, стояла Екатерина. Мастер осторожно откинул белую ткань, скрывавшую картину. Он шептал себе под нос и глядел на портрет, открывшийся взору:
        - Да... если уж я сам не могу устоять, чтобы не влюбиться в нее, смогут ли удержаться другие? Спасибо тебе, Повелитель. У меня получилось... У-ме-ня-по-лу-чи-и-и-и-лоооось!
        На радостный крик Леонардо в мастерскую вошел старый герцог. Увидев в углу портрет, он от потрясения, чтобы не упасть, прислонился к стене. Из глаз его выкатились две крупные слезинки, которые, на мгновение задержавшись на шершавых, изрезанных глубокими морщинами щеках, упали на пурпурный атласный ворот, оставив два черных пятна...
        - Леонардо... Сын мой... Спасибо, спасибо тебе... Благослови тебя Господь... Теперь она будет счастлива и... сможет найти любовь... Спасибо тебе, Леонардо... Проклятия больше нет...
        - О чем вы говорите, герцог? - улыбнулся мастер. - Не было никакого проклятья. Знаете ли вы, что в теле вашей приемной дочери струится кровь...
        Но договорить он не успел, потому что старик покачнулся и начал медленно сползать на пол. Через минуту его сидящее у дверей безжизненное тело со склоненной на плечо головой навсегда покинула душа, оставив на устах лишь блаженную улыбку. Он знал это и без Леонардо...
        
        * * *
        
        Через три дня старого герцога отпевали в соборе. Но людей, тех счастливых миланцев, которые так любили своего старика, рядом не было...
        На белой стене роскошного дворца, выходящей прямо на площадь, собрала под собой невиданную толпу удивительная картина, чудесный портрет юной герцогини Сфорца. Творение мысли и рук удивительного мастера манило к себе с непреодолимой силой, влюбляло в себя каждого, кто хоть на мгновение встречался взглядом с нарисованными, но такими живыми глазами, любого, кто видел ее улыбку...
        - Мона Лиза! - выкрикнул кто-то из толпы.
        - Мона Лиза! Мона Лиза... - раздалось со всех сторон. Люди неистовствовали в ликовании. Они видели настоящее чудо. Они поверили в него сразу, с первого взгляда...
        "Хорошо... Пусть будет Мона Лиза", - улыбнулся мастер, в это время собиравший инструменты в видавший виды заплечный мешок. Он вспомнил взгляд Екатерины, когда та надела на указательный палец перстень с Его слезой... Что ж, они все скоро встретятся...
        Главное, что девочка теперь свободна... Сердце не может обмануть...
        А потом Леонардо ушел. Ушел, чтобы вряд ли сюда вернуться снова. Хотя...
        ...дважды ведь умереть нельзя?
        Говорят, что когда гроб с телом старика опускали в могилу, в небе над кладбищем нарезал круги огромный седой ворон. Словно прощался с другом...
        
        Глава XIII. Король крабов
        Он окончил ленинградский институт холода в конце семидесятых, и, видимо, как лучший выпускник потока, был распределен в Петропавловск-Камчатский на рыбоперерабатывающий комбинат. Трудно себе сейчас даже представить, как сын знаменитого ученого и прямой потомок выдающегося государственного деятеля времен становления российской империи угодил в этакую тмутаракань.
        Собирая Мише чемоданы, мать не могла сдержать слез. Единственный наследник, надежда и опора стареньких уже родителей, талантливый художник-самоучка, чьи персональные выставки волной прокатились по Европе и Америке и радовали посетителей известнейших галерей, чьи пейзажи уходили с аукционной площадки Кристи в лучшие частные и музейные коллекции мира, ехал по обычному плановому распределению от обычного же института. Да еще куда! Можно было бы пережить Таллин или Ригу, ну, на худой конец, Новороссийск или Мурманск. Но Камчатка... Господи, за что ты нас так наказал?!
        Миша, тем не менее, казалось, был совершенно спокоен. Даже рад. Он много слышал о том далеком прекрасном крае, где гейзеры бьют фонтанами на высоту многоэтажек, а вулканы дышат вечным жаром, открывая любопытным смельчакам чрево самой земли. Сколько новых сюжетов! Сколько идей рождалось в его голове! А рыбозавод можно и перетерпеть, рабочий день северный - всего шесть часов. Остальное время в твоем распоряжении - чем хочешь, тем и занимайся. Да и квартиру сразу дают. И потом, три года всего. Как раз то, что сейчас надо. Парень жил уже в предвкушении того, что станет "Рерихом" современности. Рерих Камчатки! Звучит? Еще бы!...
        
        * * *
        
        Дорога много времени не отняла - несколько часов в воздухе на борту комфортабельного лайнера, и вот она - Камчатка!
        В аэропорту его встречали двое - грузный пожилой мужчина, как оказалось, сам директор рыбокомбината и миловидная, но какая-то уж очень смущенная девица. С директором, Иваном Ивановичем, Миша был заочно знаком - несколько раз говорили по телефону, обсуждали кое-какие вопросы: какую квартиру подыскать, чем кабинет оборудовать...
        - А, Михаил Алексеевич, здравствуйте! Ждем вас, ждем! Знакомьтесь, - директор, даже не представившись (Миша узнал голос своего телефонного собеседника), несмотря на свою комплекцию, внушающую уважение, вприпрыжку бросился навстречу приезжему, схватил Мишу под руку и потащил к своей прекрасной спутнице, - Ирина Антоновна, ваш секретарь. Прошу любить и жаловать.
        Теперь пришлось смущаться Михаилу Алексеевичу, который еще пару месяцев назад сдавал государственные экзамены, а теперь назначен заместителем директора по техническим вопросам. Да-а, не успел приехать, а уже и секретаршей обзавелся. Дела-а!
        Иван Иванович безо всяких выдуманных психологами комплексов выхватил из рук оторопевшего Миши чемодан и потащил своего нового зама из зала к выходу. Здесь их ждала новенькая "волга", двери в салон которой гостеприимно распахнул улыбчивый водитель.
        - Садись, Михаил Алексеич, садись... Та-ак, - Иван Иванович одной рукой заталкивал своего нового зама на заднее сидение, а другой пытался проделать ту же манипуляцию с еще больше смутившейся Ириной Антоновной, - а Ирочку мы усадим вперед, рядом с Вадиком. Ирочка, не возражаешь?
        Ирочка что-то еле слышно пролепетала, но в глазах ее читалось, что она не возражала.
        - Вот и славно, золотые мои, вот и славно...
        Всю дорогу говорил только сидящий рядом с Мишей Иван Иванович, каким-то чудом запихнувший свой шарообразный живот в тесный для него салон автомобиля. Он рассказывал обо всем, беспорядочно перескакивая с красот Камчатки на технологические особенности переработки крабов и лосося, словно пытался вывалить на приезжего всю необходимую информацию еще в машине, чтобы тот потом с глупыми расспросами не лез. Может, у Михаила сложилось такое мнение и ошибочно, но, во всяком случае, Иван Иванович явно был не из тех людей, которые пускаются в долгие и нудные разъяснения по каждой мелочи. Этот мыслил глобально! Нелегко с такими работать. Романтики, черт их побери...
        А вообще, чисто по-человечески, Иван Иванович Мише понравился. Добрый мужик - душа открытая, натура широкая, характер легкий, веселый. "Прямо, как Штирлиц оценки даю, - поймал себя на этой мысли Михаил. - Да, елки-палки..." Может Иваныч и специалист не экстра-класса, но люди, похоже, его любят. Вон как Ирина на него поглядывает в зеркальце, да и водитель... Как там его? Вадик, кажется? Ладно, перезнакомиться еще успеем. Времени предостаточно.
        - Ты, Михаил Алексеич, по своей воле никогда отсюда не уедешь. Руку даю на отсечение! Ни через три года, ни через десять, - Иван Иванович многозначительно поднял палец.
        Миша оторопел:
        - Почему? Природа?!
        Директор ухмыльнулся, а потом нагнулся к самому его уху и прошептал, чтоб другие не слышали:
        - Хрен с ней, с природою... Зарплата у тебя будет, знаешь какая? Ого-го! - пауза. - Две с половиной тыщи, - пауза, - как у молодого специалиста. Через год - три с половиной. А через три я на пенсию ухожу. Готовить на свое место тебя буду.
        Миша ошалело посмотрел на директора, но сказать ничего не смог. На свое место?... Мы ж еще толком не знакомы... Да, теперь вполне ясно, почему люди на север деньгу зашибать едут. Картины с аукционов - здорово конечно, но все деньги в казну государства, тебе только, как говорят, "процент с реализации"... А здесь натуральный клондайк! Эльдорадо, елки-палки, советское плюс социалистическое.
        Да-а... Так вот почему лучших студентов "ссылают" на Камчатку... Нет, ну это ж надо! Подфартило по полной программе! А в Ленинград с такими деньжищами и в отпуск не стыдно приехать! Класс! Сбылась мечта идиота. Прав, пожалуй, Иван Иванович на все сто. От добра добра не ищут...
        Михаил за своими мыслями и не заметил, что "волга" уже сворачивала во двор. Господи, а когда в город-то въехали?
        - Вы тут, Михаил Алексеич, располагайтесь, устраивайтесь. Ирину я вам в помощь оставляю, а сам на работу покатил. Звоните, если что. Телефон знаете. Пока. До завтра.
        Дверь машины захлопнулась, и "волга" через секунду скрылась под аркой. Новоиспеченный зам в компании СОБСТВЕННОЙ секретарши стоял перед подъездом. Ирина стоически держала двумя руками увесистый дермантиновый чемодан размерами с кухню типовой хрущевки, а обалдевший от слов, сказанных директором, Миша тупо смотрел на дверь подъезда СВОЕГО нового дома. Дела-а...
        
        * * *
        
        Первый год Миша еще писал картины. Занимался, так сказать, живописью. С завидной регулярностью, вне зависимости от стоявшей на улице погоды он каждую субботу садился в свой "уазик", который прикупил по протекции вездесущего и всеми уважаемого здесь шефа и отправлялся за город. Камчатские виды пленили его, и он, ежемесячно получая из Ленинграда посылки с чистыми холстами, новыми кистями, грунтами и красками, рисовал, рисовал, рисовал...
        Но что-то не то появлялось на его полотнах. Природа, казалось, играла с художником в жмурки, пряча от него нечто, что никак не удавалось поймать. Картины с точки зрения живописи выходили безупречными, но в них чего-то не хватало. Души, что ли? И Миша не мог понять - почему? Его уже не радовала огромная зарплата. Любимая жена Ирина, его бывшая секретарша, каждую ночь наблюдала, как Михаил откупоривает очередную бутылку коньяка, берет чистый лист бумаги и карандашом делает на нем какие-то зарисовки, а потом рвет все, и клочки эскизов летят в мусорное ведро...
        Почему? Ну, почему полотна Рериха живут? Ведь они просты до безобразия! Как мастер смог вдохнуть в них душу? Миша долго не мог понять этого, а когда понял, что НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛ, то живопись бросил. Как он тогда думал, навсегда.
        Легко было писать с натуры виды величественного Ленинграда. Мертвый, убитый человеком камень не излучал той волнующей энергии, которой дышала здешняя природа. Мертвая натура - мертвая картина. Безупречное фото! Мгновение, длящееся столетия...
        
        * * *
        
        Через три года Иван Иванович, как и обещал, ушел на пенсию и собирался вскоре уезжать на "большую землю", оставив-таки Михаила Алексеевича своим преемником. Расставание обещало быть тяжелым. Миша настолько привязался к добродушному толстяку-шефу, у которого, к слову сказать, никогда не было своих детей, что тот заменил ему родную семью. С "батей", как молодой зам называл директора теперь и при чужих людях, не стесняясь даже собственных подчиненных, они проводили практически все свободное время - ходили в баню, ездили на рыбалку или охоту, сами строили Мише загородный дом. Батя учил Михаила премудростям камчатского бытия, - как-никак прожил здесь тридцать с лишком лет, - открывал перед парнем такие занавесы, которые тот сам никогда и ни за что даже не приподнял бы...
        Завтра батя покидал Камчатку и уезжал обратно на малую родину.
        Попрощаться решили на природе, заодно и лососевых шашлычков напоследок пожарить. Решили прокатиться на "волге", мол, дорога туда, куда поедем, вполне приличная. Выехали еще затемно - путь предстоял неблизкий. Иван Иванович очень хотел свозить Мишу в какое-то место, которое по его словам знал только он один...
        - Понимаешь, Мишенька, - обронил батя, вытаскивая из багажника бутылку вина, - Камчатка - это не часть Земли, не полуостров, как его называют там, в больших городах...
        Парень недоуменно посмотрел на смачно потянувшегося Ивана Ивановича, а потом принял сказанное за банальную, с душком родительского нравоучения, шутку и, рассмеявшись, попытался продолжить мысль бывшего шефа:
        - Понимаю. Камчатка - это такой организм, который живет по своим законам. Я угадал?
        Батя присел на корточки перед импровизированным мангалом из булыжников и поворошил палкой угли.
        - Давай сюда шашлыки, пора.
        Миша подал Ивану Ивановичу четыре только что нанизанных кусками жирного лосося шампура и отошел на пару шагов, продолжая посмеиваться.
        - Не так, - батя словно не обратил внимания на подкол. - Я долго здесь живу, Миша, и раскрыл один из секретов Камчатки. Может быть, и не до конца все понял, но кое-что все-таки уяснил. Здесь... Идем-ка, покажу лучше...
        Батя распрямился во весь рост и снова направился к машине. Миша остался стоять, лишь взглядом проводил шефа. Подняв крышку багажника, Иван Иванович повернулся к Мише:
        - Ну, что же ты истуканом прикинулся? Иди сюда.
        В руках у бати что-то поблескивало.
        - Смотри!
        - Что это? - Миша нехотя подошел к бывшему шефу.
        - Рубины... Не видал никогда?
        У Михаила все поплыло перед глазами. В батиных ладонях лежала горка сверкающих красных камешков, самый маленький из которых был размером с ноготь большого пальца взрослого мужчины.
        - А откуда они у меня - знаешь?
        Миша боялся ответа. Он, как благовоспитанный советский гражданин понимал, что такое состояние честно не наживешь. Неужели Иван Иваныч вор? Но зачем тогда вся эта болтовня о том, что такое Камчатка? Батя словно прочитал мысли Михаила:
        - Нет, Мишенька, я не вор... И не взяточник. Но ты прав - честным трудом столько не заработать... даже при наших-то с тобою зарплатах.
        Иван Иванович небрежно кинул драгоценные камни обратно в багажник и пошел к мангалу.
        - Михаил, - крикнул он, повернув шампуры, - еще три минуты - и шашлык готов... Но могилку ми-илой найти-и не ле-эгко, где же ты моя-а Сулико-о... - пропел Иван Иванович и скомандовал: - Открывай вино, парень, штопор в бардачке!
        Они сидели на плоском теплом камне и с удовольствием запивали замечательный рыбный шашлык великолепным "саперави", любимым батиным вином. На несколько минут разговор повис в воздухе, уступив место трапезе. Наконец, откинувшись и привалившись спиной к скале, Иван Иванович продолжил начатый ранее разговор:
        - Ты, смотри, не проговорись никому... Даже Ирке своей...
        - Обижаешь, бать!
        - Слушай, короче... Я не случайно заговорил о том, что такое есть наша Камчатка. И не случайно показал тебе эти камешки... Может быть, ты будешь сейчас смеяться и не поверишь мне, но я все равно скажу... Мой возраст уже... Ну, в общем, мне надо тебе кое-что передать.
        - Что? Камушки? - Миша улыбнулся.
        - Какие еще камушки?! Этого добра здесь как грязи! Извини... Не полениться - можно грузовиками вывозить. Только все без толку... Там, вне этих гор они в иные стекляшки превращаются... Вот, гляди! - Батя взял свой охотничий нож, воткнул его прямо в каменистую почву, сделал несколько вращательных движений и из земли выскочил кроваво-красный прозрачный камень размером с голубиное яйцо. Рубин! Клад? Обалдеть! - Тут их знаешь сколько? Ууу! Только никто кроме меня их никогда не искал... Да и я-то... случайно...
        То ли от выпитого вина, то ли от увиденного у Михаила закружилась голова. Но Иван Иванович продолжал:
        - Это не все еще, парень. Смотри, что дальше будет! - и он поднес драгоценный камень ко рту, смачно плюнул на него и до кучи обозвал нехорошим словом.
        Миша посмотрел на батю, как на сумасшедшего:
        - Иваныч, ты чего?
        - Не удивляйся, сюда лучше гляди, - и тот поднес камешек к Мишиным глазам.
        Удивительное дело, но слюна, обволакивающая камень, медленно краснела, воздушные пузырьки из нее быстро невесть куда пропадали, а сама она скатывалась с рубина и каплями падала на землю. Складывалось такое впечатление, что камень кровоточил...
        - Батя? - только и вымолвил изумленный Миша.
        - Смотри, смотри, - кивнул тот. - Сейчас кровь сойдет и...
        В пальцах остался бесцветный прозрачный осколок.
        - Что это?! - воскликнул Миша. - Он превратился в стекло?
        - Я и сам так сперва думал, - ответил Иван Иванович, - но тип один сказал, что не стекло это вовсе, а горный хрусталь... Ну что, еще по шашлычку? Давай, Михаил, наливай. Хватит рот разевать!
        Парень безропотно подчинился. Потихоньку приходил в себя.
        Когда второй заход "по шашлычку" завершился, батя поднялся на ноги и жестом велел Мише следовать за собою. Небольшое, с гектар, абсолютно плоское каменистое плато, окруженное с четырех сторон рыхлыми, маленькими, а потому, не представляющими для сейсмологов особого интереса, сопками, имело лишь один выход - достаточно узкое ущелье, сквозь которое они сюда и въехали. Сейчас Иван Иванович вел Мишу в сторону, противоположную ущелью.
        - О чудесах этого места рассказал мне один старик, который неизменно бывает здесь раз в четыре года, по високосным. В самый день осеннего равноденствия...
        - Старик?
        - Ага... Давно, когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, чуть больше, заехал я сюда совершенно случайно. Выехал, понимаешь, природу посмотреть, с дороги свернул, а сам заблудился... А год был как раз високосный, сентябрь стоял, как сейчас помню... Так вот, проехал в то самое ущелье, - батя развернулся и показал Мише уже на известный проход, - и у меня колесо спустило. А домкрата нет. Вот, думаю, влип! Но что делать, решил обходиться подручными средствами. Пошел лагу искать, чтоб машину приподнять да запаску поставить... А какие здесь лаги?! Деревьев-то тю-тю... Смотрю, идет в мою сторону человек. Высоченный такой, тощий, в длинном синем плаще с капюшоном, как инквизиторов на картинках в учебнике по истории рисуют... Ну, я к нему навстречу. Поздоровался. И он кивнул, но слова ни единого не сказал. Только взял меня под руку, и сюда привел...
        Они остановились возле невысокого, с метр всего, каменного кургана, в плоской вершине которого было выбито прямоугольное мелкое, типа мыльницы, углубление.
        - Что это? - спросил Миша.
        - Вот, и я тогда так же спросил... Но погоди ты, всему свое время! Тогда ямка не пустой была, в ней зеленый камень лежал, прозрачный, а с него слезами на землю рубины катились...
        - Те самые?
        - Ага... Странный человек посмотрел на меня белесыми и вроде как слепыми глазами, а потом и говорит... А голос такой красивый, густой...
        - Иван Иваныч, хрен на его голос! Что он сказал-то тебе? - Миша от нетерпения уже чуть не подпрыгивал.
        - А, да! - словно вспомнил батя. - Говорит, мол, зовут его Лука, Хранитель он какого-то маяка, а тот зеленый камень, что в лунке лежит - Изумрудная Скрижаль, Инкарнатор...
        - Тот легендарный Камень, Вселяющий душу? - Михаил аж рот разинул, но потом спохватился. - Ой, врешь, Иваныч! Это ж сказка!
        - Сам ты - сказка! - обиделся батя. - Ничего я не вру! Кровавые слезы на камне видал? И потом... Вон, нож возьми, поковыряй тут землю. За час с полведра наберешь их... Рубинов-то...
        - Н-ну... - точно, Миша совсем недавно своими глазами видел, как вынутый из земли рубин кровоточил, а потом в хрусталь превращался. Или этот фокус сам батя подстроил? Блин, чертовщина какая-то!
        - Вот те и ну! - передразнил Иван Иванович. - Не думай, что я тебя просто так сюда привез, понял? Велено мне...
        - Что?!
        - А то, что слышал. Тот самый Лука и сказал. Пройдет, мол, Ваня, лет девять по три, встретишься ты с моим преемником. Я тогда говорю: где, мол, встречусь? А он: на поле, куда большие белые птицы прилетают... Сечешь?
        - Аэропорт?
        - Умница! - улыбнулся батя. - Хотя, когда знаешь-то, не трудно догадаться... А я тогда не сразу понял, что за поле такое... Дальше слушай. Он еще велел, чтоб я тебе передал, чтобы ты в ближайший високосный год сюда к нему на свидание приехал. В день осеннего солнцестояния, то есть этого, равноденствия! Помнишь, я говорил уже?!
        - Помню, - кивнул Миша. - А зачем?
        - Леший его знает... Этого он не сказал... На прощание, перед тем как исчезнуть враз с Изумрудной Скрижалью, но не вместе с нею, ляпнул только что-то про ворона, я толком не расслышал, да о том, что увидимся еще, но не здесь.
        - А где?
        - Мол, сердце приведет. Говорил, его мудрости слушаться надо. А головой многого не понять, даже пытаться не надо... Сердце, мол, никогда не соврет... А потом на "газик" мой посмотрел, произнес странные слова, о том, что дважды смерти не бывает, или что-то в этом роде и, как стоял - испарился...
        - Ой, батя! - Митя улыбнулся. - Пойдем-ка лучше шашлычков еще порубаем...
        - Пошли... Но ты сюда в день-то...
        - Да приеду, приеду... Как раз через три недели получается, так?
        - Ага... - Иван Иванович неожиданно стал как вкопанный и позвал молодого приятеля. - Миша-а...
        - Да, бать? - обернулся Михаил.
        - Я тогда к машине-то своей вернулся, а колесо в порядке... Развернул "газик", из ущелья выехал, ну... и сразу на дорогу попал... Удивительное, парень, дело...
        
        * * *
        
        Обратно почти всю дорогу ехали молча, изредка перекидываясь ничего не значащими фразами о меняющейся погоде, плохом дорожном покрытии и удавшихся на славу шашлыках. Винные пары успели из головы выветриться, поэтому на въезде в город молодой инспектор ГАИ лишь проверил документы, небрежно козырнул и, освобождая проезд, махнул полосатым жезлом.
        Михаил, сидевший за рулем директорской "волги", повернул к дому Ивана Ивановича. Надо помочь бате собраться, рейс рано утром, поэтому поспать уже вряд ли удастся. Не важно. Завтра воскресенье - отдохнуть время останется.
        - Мишенька, ты бы ботинки-то не снимал, а? Грязно, - Иван Иванович при его должности жил более чем скромно. В принципе, убежденному холостяку двухкомнатной хрущевки хватало за глаза. Роскоши он не любил, коллекционированием минералов и охотничьих трофеев не увлекался, предпочитал "настоящую" жизнь и свободное время проводил на природе. Сперва в кругу приятелей, потом с Мишей или совсем в одиночку.
        - Что ты, Иван Иваныч, жилье ведь, - Михаил не приветствовал привычки ходить по дому, не переобувшись. Родители, старые ленинградские интеллигенты, сумели привить сыну некоторые нормы, которые даже здесь, вдали от малой родины не смогли раствориться в чистом воздухе девственной природы...
        Иван Иванович пытался застегнуть молнию на огромной дорожной сумке. В одиночку ему это никак не удавалось.
        - Слушай, Миш, помог бы, а?
        - Ой, бать, прости...
        Вдвоем они быстро управились. Сидели теперь на ставшей какой-то неживой крохотной кухонке и пили чай с недельной давности пряниками. Пока Михаил пытался разгрызть зачерствевшую сдобу, Иван Иванович молча смотрел в окно... Плечи его дернулись. Батя достал из кармана рубашки платок и промокнул глаза.
        - Ты что, плачешь? Батя, прекрати! - увидел последнее действие Михаил.
        - Э-эх! Прости, Миш... Вот, черт возьми, а? Как ребенок! Нюни развел... Извини, Миш.
        Михаил поднялся с табурета, подошел к бате и тепло обнял его за плечи. Крепко прижал к себе... Жалко старика. Куда он теперь? Кому он там, на большой земле, нужен?
        - Бать, а может, ну его, а? Оставайся! Квартиру никто у тебя не отберет. Да и мы с Иркой всегда рядышком. На рыбалочку будем вместе выбираться, на шашлычки... Как сегодня, а?
        - Можно, Миша, и на рыбалочку... Но как-нибудь в другой раз, хорошо? И не здесь... Решил я все для себя... Уезжаю, и точка. Ты ко мне, эта, в гости... Ладно? Вот, держи...
        Михаил взял неровный обрывок бумажки, на котором знакомым размашистым почерком был выведен знакомый же и такой родной адрес...
        - Ба, Иван Иваныч, а что же ты мне раньше-то не говорил?
        - Чего?
        - Мы ж с тобой соседи!
        - А-а... это? Потому и не говорил. Нельзя, парень, одним общим прошлым жить... Воспоминаниями... Тоску они, собаки, нагоняют. А в тоске... Ну, сам, в общем, понимаешь! Что я тебе говорю?
        
        * * *
        
        Аэробус, такой огромный на земле, взмыв в небо быстро превратился в маленькую белую птицу, которая спустя несколько минут исчезла за сопками. Какое-то время был еще слышен рев его турбин, но скоро и он растворился в неожиданно спустившемся на поле густом мокром тумане.
        Миша обнял Ирину, и они медленно пошли к выходу. Толпа провожающих потихоньку рассасывалась. Какие-то люди, имен которых он не помнил, подходили к Михаилу и жали ему руку. Он что-то отвечал, грустно улыбался, кивал...
        Завтра Михаилу Алексеевичу предстояло новое испытание - испытание медными трубами. Это здесь, на большой земле, директор комбината - шишка. Там он - король.
        Король лососей и крабов...
        
        * * *
        
        Вечером, сидя с Ириной на кухне за чашечкой ароматного чая, Миша вспоминал Ленинград. Батя, несомненно, прав. Нельзя жить одним лишь прошлым. Как бы сложились их отношения, знай парень, что там, на своей родине они с Иваном Ивановичем жили не просто в одном районе, но и на одной улице, в домах, окна которых смотрят друг другу в глаза без малого полторы сотни лет и знают друг о дружке буквально все...
        Иван Иванович поступил мудро. Он смог влюбить своего преемника в Камчатку, заставил поверить его, что этот далекий, почти забытый Богом край Земли - одно из прекраснейших мест на Земле. И даже, прямо скажем, жутковатый стариковский рассказ о неведомом Луке со сказочной Изумрудной Скрижалью уже не мог придушить эту любовь. Ирина, сидевшая рядышком, уткнулась в воскресную газету и не прервала размышлений мужа ни единым словом. Спасибо ей. Все-таки здорово, что они познакомились именно здесь!
        
        * * *
        
        Сон долго не приходил. Мысли о комбинате, новой должности, об улетевшем сегодня в Ленинград бате, роились в Мишиной голове, сталкивались одна с другой, переплетались в веревочку, которая тянулась почему-то туда, в ту горную долину, один из многочисленных курганов которой вновь скоро увенчает Инкарнатор... Повелитель Душ... Камень, Вселяющий душу...Неужели, это не просто старинная легенда? Он есть на самом деле?... Что хотел сказать Иван Иванович перед самым отъездом, но так и не сказал? Что же? Не мог он так просто обнять Михаила, и успокоить: ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО...
        Последней мыслью было - не терзать себя, а поехать на то место в грядущий день равноденствия... И он заснул. Снилась ему какая-то диковинная северная сказка: красивые смуглые люди с пиками и в грубых одеждах из звериных шкур плясали вокруг кургана, а огромный крово-красный рубин, возвышающийся над их головами, выбрасывал вверх затейливые фейерверки. И с каждой такой вспышкой кто-нибудь из танцующих становился чуточку счастливее, получая то, о чем мечтал всю жизнь...
        
        * * *
        
        Но, как известно, люди предполагают, а время располагает. Михаил не смог выбраться в долину ни в следующее осеннее равноденствие, ни через четыре года... Новая должность потребовала отдавать работе гораздо больше времени, чем он предполагал раньше... Приходилось решать столько вопросов, что кроме дум о проблемах комбината, другим мыслям в Мишиной голове просто не оставалось места. И как только батя все успевал?
        Лет через пять все начало приходить в норму. Михаил привык. Он теперь понимал, что останется здесь, на Камчатке, навсегда... Во всяком случае, до тех пор, пока это будет возможно...
        Батя потихоньку забывался, а его рассказ о Луке теперь, с высоты прожитых лет, походил на обычную сказку... Не то чтобы о нем Миша теперь совсем не вспоминал, но на первый план вышли другие темы. Снова появилось желание писать картины. Но краски высохли, а холсты и кисти еще несколько лет назад за ненадобностью были отданы в кружок рисования местного дворца пионеров, и, наверняка, изведены юными талантами на натюрморты и портреты четвероногих любимцев.
        Михаил увлекся графикой. На белой рыхлой бумаге карандашные и угольные штрихи рождали такие картины, которые не могли раньше воплотиться и на холсте. Черный и оттенки серого начинали жить всеми красками мира: переливались игрой солнечных лучей и разрывали скалы под натиском штормового океана, обжигали струями величественных гейзеров и клубились дымом над шапками сопок. А крабы! Они, гигантские и величественные, осторожно держали за руки своими страшными клешнями красивых полудиких людей и вереницей шагали куда-то на запад, наверное, туда, где спряталась меж высоких гор таинственная маленькая долина, хранившая в своем чреве тайну Камня, Вселяющего душу...
        А однажды, когда над домами Петропавловска появился первый луч теплого весеннего солнца, жители города, вышедшие на улицу увидели на строительных и заводских заборах расклеенные за ночь плакаты: КОРОЛЕВСТВО КРАБОВ персональная выставка художника-графика Михаила Мартина
        Глава XIV. Ранний гость
        С того вечера, когда они с Шурой воочию увидели Жонглера в полуразрушенном доме за лысой горой, прошло уже три недели. Ничего сверхъестественного за это время больше не произошло. Оставшиеся четыре дня на турбазе пролетели незаметно - днем рыбалка, вечерами и ночами - Света...
        Шура, понявший, что друг ночевать в их фургончике больше не намерен, вызвонил из города какую-то свою подружайку, которая весело и шумно (даже соседи-отдыхающие постоянно жаловались) скрашивала его ночную жизнь плюс - она привезла из дома электроплитку - очень неплохо готовила (столовскую пищу есть было решительно невозможно).
        Вечером накануне отъезда Расстрел с Мариной, так звали подругу Шуры, пришли в поселок на ужин, который Петер со Светой решили устроить в честь, как выразился Мужик, начала последней осени тысячелетия. Естественно, была и другая причина, не все ж сразу выкладывать!
        Причина эта заключалась в том, что Мужик накануне сделал Свете предложение руки и сердца, и та, как всегда звонко рассмеявшись, обещала дать ответ через сутки... и при свидетелях. Ох уж эти русские! Из всего-то им надо спектакль устроить. Интересно, Шекспир и Вольтер потомков в России не оставили?
        Но и при Шуре с Мариной получился какой-то сумбур. Весь вечер они веселились - ели, пили, танцевали, потом гуляли по лесу и запускали в небо шумные фейерверки. В конце концов, валившиеся с ног от усталости, вернулись в дом, - Света выделила гостям отдельную комнату, - чтобы устраиваться на ночь. Все время Петер словно с шилом в заднице ходил, не знал, как лучше выспросить ответ, на мучающий его целые сутки вопрос, когда девушка неожиданно подошла к нему и громко, чтобы услышали все, заявила:
        - А теперь, дорогие гости, наш иноземный друг хочет сделать важное заявление... Ну, давай, Мужик!
        Петер, засмущавшись, покраснел, потом, чтобы собраться с силами, откашлялся и, наконец, произнес:
        - Светлана... Я прошу тебя стать моей женой...
        Марина хихикнула, Расстрел остолбенел, а Света после небольшой паузы, во время которой она смешно наморщила нос и как бы в раздумье почесала затылок, громко рассмеялась. Пока она разрывала барабанные перепонки присутствующих своим хохотом, Петер подошел к столу, налил в стопку водки и залпом ее осушил. До его слуха донесся ответ, сказанный весело и... В общем, вот он:
        - Посмотрим на твое поведение, Петюня, - и снова рассмеялась, бестия.
        Теперь ржали все. Расстрел, скрючившись, даже на диван повалился...
        Короче, стерва. Только настроение испортила...
        Мужик обиделся смертельно, хотел прямо сейчас же встать и уйти куда глаза глядят, но спас принятый на грудь алкоголь, который буквально приковал его к стулу. Какое, уйти?! Подняться б на ноги, не упав...
        Однако ночью все разъяснилось. Света обняла Петера, впилась в его губы своими, а когда спустя минут пять оторвалась, сказала:
        - Да...
        - Что, да? - не сразу понял Мужик.
        - Я согласна, - Света больше не смеялась, а посмотрела на Петера с какой-то грустной улыбкой, которую раньше Мужик никогда на ее лице не видел. - Ты... передумал?
        - Я?... Нет... - парень уселся на кровати и почесал свою волосатую грудь. - Нет, Света, я не передумал... Я люблю тебя...
        С минуту помолчали, а потом девушка неожиданно спросила:
        - Ты знаешь, почему я не могла дать ответ сразу?
        - Почему? - обернулся на нее Мужик.
        - Потому... что я выбирала...
        Пауза.
        - У тебя еще кто-то есть?
        - Нет! Что ты! - она снова рассмеялась. - Никого у меня нет!... Я выбирала между тобой и... своим домом... И...
        - Выбрала меня? - обрадовался было Петер.
        - Ну... скажем так - обоих... Понимаешь?
        Но Мужик пока ничего еще не понимал, поэтому решил уточнить:
        - То есть, как это - обоих? Поясни, пожалуйста.
        - Хорошо... Но...
        - Что, но?
        - Но... но я боюсь, тебе мое пояснение не понравится...
        - А ты попробуй! - скорее потребовал, чем попросил Петер.
        - Ладно, попробую, - вздохнула Света. - Понимаешь, Петь, я не могу отсюда уехать... И... если я выйду за тебя замуж, то мы останемся жить здесь... Ты ведь на это пойти не можешь, так?
        Мужик медленно поднялся с постели и подошел к столу. Он вытащил из пачки сигарету, прикурил и, выпустив тонкую струйку дыма, вернулся к Свете. Петер не улегся, а сел на краешек кровати и, посмотрев в поблескивающие в свете луны глаза девушки, положил ей руку на грудь. А потом тоже, как и чуть раньше она, грустно улыбнулся и ответил:
        - Не так... Я ради тебя на все пойти могу... Веришь?
        - Верю... Я люблю тебя...
        
        * * *
        
        Родители новость восприняли по-разному.
        Отец долго кричал в трубку и осыпал сына распоследними эпитетами, но, в конце концов, понял, что того не разубедить, и уже спокойно поинтересовался - когда будет свадьба, что им подарить и "она хоть ничего"? Еще посоветовал гражданство не менять, мол, так будет надежней.
        Мама несколько раз всхлипнула и только сказала со слабой надеждой в голосе: "Может, еще передумаешь? Здесь, в Праге, столько своих девушек..."
        А потом они провели две незабываемых недели. Объездили на Светином мотоцикле все окрестности Петербурга: побывали и в Пушкине, где посмотрели на восстанавливаемую к трехсотлетию северной столицы Янтарную комнату, катались в Павловск, Петродворец, Ломоносов, Гатчину... Гуляли по городу, заходили во все подмигивающие им рекламой кафешки-подвальчики, заезжали несколько раз к Расстрельниковым, где выслушивали обязательные подколы Шуры и сарказмы его веселого деда...
        Подали заявление. Дату торжественной регистрации им назначили на середину октября. Купили черный костюм жениху и офигенное платье невесте. В свидетели было решено взять Расстрела с Мариной, присутствовавших при "помолвке", хоть на роль своей напарницы Шура и предлагал "более достойную кандидатуру"...
        Пока денег, заработанных в Италии, вполне хватало. Даже с такими темпами, которыми они, эти самые деньги, улетучивались, можно было ни о чем не беспокоиться еще месяца три. Но после свадьбы Мужик все же собирался устроится на работу в местное представительство отцовской фирмы, которое открылось в Питере буквально на днях, так что волноваться насчет трудоустройства было особо нечего...
        Сама Света работала дома, занималась веб-дизайном, делая интернет-сайты "под ключ". Клиентуры хватало, поэтому особо расслабляться было некогда. Но девушка решила, что раз в жизни на работу можно и плюнуть и посвятить месяц-другой "себе любимой и ему любимому".
        Несколько смущало Мужика иное обстоятельство: Светлана никогда не говорила о своих родителях, а сам он спрашивать до сих пор как-то стеснялся... Может, она сирота?
        Но однажды вечером, когда они только вернулись домой из Выборга, куда ездили смотреть старинный замок, вконец измученный собственным любопытством Петер все ж поинтересовался:
        - Свет, а где твои родители? Они живы?
        Девушка, в это время заводившая мотоцикл в сарай, остановилась и, поставив "железного коня" на подножку резко обернулась. Она посмотрела Мужику прямо в глаза. А потом, словно придумала, какую сказку можно ему рассказать, выдала:
        - Мама жива, но она живет далеко... в другой стране... вышла замуж по интернету... А отца я никогда в жизни не видела, - а потом добавила: - А почему вдруг ты о них спросил?
        - Да так, - пожал плечами Петер, - просто интересно. Я и раньше хотел, но думал, что ты сама расскажешь... Мать-то на свадьбу приедет?
        - Не знаю! - слишком уж резко ответила Света. - Я ей письмо по имейлу кинула, но ответа пока не получила... Слушай, это принципиально?
        И что ее так взбесило?
        - Нет, не принципиально, - улыбнулся Мужик, - просто... мать же?
        - Знаешь что? - девушка вплотную подошла к Петеру. - Давай договоримся раз и навсегда: я со своими родственниками разберусь сама. Понял?
        - Чего ж тут непонятного? - снова пожал плечами Мужик. - А что ты взбесилась?
        - Ничего! Просто мне неприятна эта тема. И прошу тебя, никогда ее больше не поднимай... Надо будет, сама расскажу... Потом. Договорились?
        Последнюю фразу Света сказала уже спокойно, поэтому Петер не придумал ничего лучшего, как просто обнять невесту, погладить ее по мягким волосам и прошептать:
        - Конечно... Пойдем ужинать?
        - Пошли... Только мотоцикл запру...
        Ночью, уже лежа в постели, Петер думал о том, что все-таки хорошо, что у него НОРМАЛЬНЫЕ родители. Света спала, но сон ее был неспокойным, она постоянно ворочалась и стонала. Мужик не будил ее, справедливо полагая, что даже такой отдых лучше, чем никакой. Разбудишь человека, а он потом вообще заснуть не сможет...
        Отец... Он хоть и крутого нрава, но любит родного сына больше всех на свете. Петер знал это совершенно определенно. Даже тогда, когда десять лет назад он ушел от них с матерью, то вернулся исключительно из-за сына. Во всяком случае, мама так говорила... Мол, вернется... Тебя никогда ни на каких баб не променяет... Петер тогда удивился: "А тебя?" Но мать только улыбнулась, потрепала его по голове и ничего не ответила.
        Мама... Эту женщину, хоть и знал ее Петер, наверное, лучше всех на свете, он никогда до конца понять не мог. С одной стороны - добрая и обаятельная, и слишком уж на первый взгляд обыкновенная, такая, какой и должна быть женщина... Но в то же время она выходила победителем из любой, даже самой патовой ситуации. Интересно, это природная склонность к анализу или простая житейская мудрость? У них в характерах есть что-то общее с Иваном Расстрельниковым, Сашиным дедом. Пожалуй, только чувства юмора маме иногда не хватает. А так...
        У Светы же все наперекосяк. Отца никогда не знала, мать за границей живет, да еще и замуж вышла по объявлению. Разочаровалась в России? Не сложилась личная жизнь? Но... Интересно, давно она уехала? Ведь дочери сейчас только девятнадцать... Неужели она не могла остаться до тех пор, пока та крепко не встанет на ноги? Хотя... Светлана держится вполне устойчиво. Как говорят, самодостаточная барышня...
        
        * * *
        
        Петер проснулся от шума голосов, доносившихся из за неплотно прикрытой двери, ведущей в гостиную. Один из них принадлежал Свете, а другой... другой тоже показался знакомым. Но где и когда он его слышал раньше?
        Мужик вспомнил... Тело его покрылось холодным потом. Боже, Жонглер...
        Нет, не может быть! Наверное, просто страх из подсознания выбрался наружу. А чего гадать, надо встать и посмотреть... Ага, легко сказать - встать!
        Но решение этой загадки пришло само собой... вместе с раскрывшейся дверью. В светлом проеме стояла Света в своем бордовом кимоно. Она негромко позвала:
        - Петер... Ты не спишь?
        - Нет, - так же тихо ответил Мужик. - Вы меня разбудили. Кто там пришел?
        - Один интересный человек, известный художник. Вставай, я вас познакомлю.
        - Но... но сколько сейчас времени? - попытался было возразить Петер.
        - Пять доходит, - ответила Света и, улыбнувшись, Мужик это понял по изменившейся интонации, прибавила. - Нормальные люди в это время уже коров доят.
        - Кого доят? - рассмеялся Петер, но он уже вставал с постели.
        - Коров, - повторила Света. - Банкиры в это время еще спят.
        - А при чем здесь банкиры? - не понял Мужик. Он влез в джинсы и теперь пытался ногой нащупать под кроватью тапок.
        - А при том, - весело пояснила девушка, - что их начинают доить часов с десяти.
        - А-а! Умная ты, - с сарказмом проговорил Петер, - я и не догадывался. Пошли, что ли?
        - Пошли...
        На диване в гостиной сидел крупный мужчина на вид лет сорока. Увидев Мужика, он поднялся навстречу во весь свой гигантский рост, улыбнулся, оскалив безупречно белые зубы, и протянул парню руку:
        - Михаил Мартин, - представился он. - Доброе утро, Пётр. Жаль, только, раннее. Ради Бога, простите меня за вторжение.
        - Очень приятно, Михаил. Только я не Петр, а Петер, - поправил столь позднего (или, наоборот, раннего) гостя Мужик.
        - Простите, Петер, - улыбнулся Михаил. - Ваш русский не хуже моего. Вы ведь из Чехии?
        - Да, - кивнул Петер.
        - Хорошая страна... - было видно, что гость пришел по неотложному делу, но никак не может решиться начать разговор, поэтому пытается выкрутиться из ситуации за счет общих фраз. Что ж, надо ему помочь.
        - Я знаю, - снова кивнул Мужик. - Вы к нам по делу или так зашли, чайку выпить?
        Михаил рассмеялся.
        - Здорово вы меня, Пё... Петер, уделали... По делу. Сами понимаете, в такой час просто на чай заходят редко. Так ведь?
        - Пожалуй, - улыбнувшись, согласился Мужик. Гость был невероятно обаятелен, на него просто невозможно обижаться. - Вы, Михаил, не стесняйтесь, говорите... Простите, я не уточнил, дело ко мне или к Свете?
        - К вам обоим, - снова уселся мужчина, - но Светлана уже давно в курсе. Я просил ее раньше времени вас не тревожить... Не обижайтесь на нее, хорошо?
        - Хорошо. Сваришь нам кофе? - вопрос был адресован Свете.
        - Конечно, Петь. Миша, вам со сливками? Петер пьет исключительно черный и... очень-очень сладкий. Он у нас как Сиропчик из "Приключений Незнайки", - улыбнулась девушка.
        Михаил стеснительно улыбнулся и смущенно пожал плечами:
        - Я тоже... Сиропчик... Но со сливками...
        - Заказ принят, - отчеканила Света и скрылась за кухонной дверью.
        Гость вынул из нагрудного кармана сигареты, зажигалку и закурил. Потом, спохватившись, предложил Петеру:
        - Угощайтесь.
        - Спасибо, - покачал головой Мужик, - у меня свои. И я натощак не курю...
        - Ладно, Петр... простите, Петер... давайте перейдем к делу. Я вас только очень попрошу - не делайте скоропалительных выводов, хорошо?
        - Договорились, - кивнул Мужик. "Интересно, что он такое скажет, чего я еще не знаю?"
        - Давайте так: то, что вы и без меня знаете, я вам пересказывать не стану, а сразу начну излагать суть. Иначе наш разговор займет слишком много времени. Согласны?
        - Естественно, - кивнул Петер. "Хоть бы уж скорее начал!"
        Михаил словно услышал Мужикову просьбу, поэтому заговорил дальше без лишних вопросов:
        - С Лукой, стражем озера, вы уже познакомились. Это мне известно... - гость глубоко затянулся и выпустил из ноздрей густые струи серого дыма. - Но вопросы, наверняка, у вас остались. Так вот, я их сейчас постараюсь кратко разъяснить. Лука, он же Хранитель, он же Жонглер - не призрак, как можно подумать на первый взгляд, и не сумасшедший старик, как решил ваш друг Саша. Лука - один из двух оставшихся в живых потомков знаменитого итальянского рода испанского происхождения, бывшего невероятно могущественным в эпоху Ренессанса. Он принадлежит к фамилии Борджа, слыхали о такой?
        - Да... кое-что, - кивнул Петер. - Они прославились своими тонкими ядами, так?
        - Так, Петер, - на этот раз Михаил имя Мужика произнес правильно с первого раза. - Только плюс к тем ядам за ними числится много еще всяких дел и делишек. Во-первых, два представителя Борджа достаточно долго занимали Ватиканский престол. Во-вторых, они прославились как совершенно жуткие кровосмесители. В-третьих, матерью известного вам Луки и его сестры-близнеца Екатерины Сфорца, да-да, вы не ослышались, именно матерью! была ныне легендарная Лукреция Борджа, самая известная развратница Европы того времени... А в-четвертых, и именно поэтому я здесь сейчас и нахожусь...
        В комнату вошла Света. Она поставила на столик поднос с двумя чашечками кофе, сахарницей и молочником, а потом уселась напротив Петера и рядом с Михаилом.
        - А в-четвертых, - перебила она речь гостя, - ты, кажется, спрашивал - кто мои родители? Так вот, отвечаю... Моя мать - родная сестра Луки...
        - К-кого? - заикнулся Петер. - Л-луки? Н-но...
        - Да, да... я его родная племянница, - грустно улыбнулась Света. - Ты б пересел в кресло, а то боюсь, что со стула свалишься.
        - Ничего, говори, - попросил пришедший в себя Мужик. В конце концов, после встречи с Инкарнатором можно ничему больше не удивляться, но то, что он услышал дальше, повергло его в настоящий шок.
        - Племянница... - повторила Света как-то уж слишком задумчиво. - Это я знала и раньше... Но то, что я... его родная дочь, узнала только сейчас...
        Миша кивнул, взял со столика молочник, чтобы разбавить сливками свой кофе, а потом вдруг остановился и пристально посмотрел в глаза Петеру. Тот сидел, часто хлопая ресницами, и тянул к гостю руку. Быстро догадавшись, в чем дело, Михаил достал из кармана пачку сигарет, вытащил одну, сам прикурил ее, и вложил Мужику между указательным и средним пальцами.
        - А говорите, Петер, что натощак не курите...
        Дождавшись, пока Мужик придет в себя, Михаил продолжил:
        - А знаете, Петер, под каким именем мать Светланы, ту самую Екатерину Сфорца, о которой я уже вскользь упоминал, знают все в мире?
        - Все в мире? - улыбнулся Мужик. "Нет такого человека, которого знают ВСЕ В МИРЕ. Разве что Папа Римский, Садам Хусейн или Пол Маккартни, но они по определению не могут быть матерями. А тут какая-то Сфорца?"... - И под каким, позвольте у вас узнать?
        Однако, услышав ответ, Петер понял, почему, во-первых, он ошибался насчет "всех в мире", а во-вторых, отчего Света просила его пересесть в кресло...
        О, Господи, помоги российскому минздраву открыть дополнительные места в психушках!
        
        Глава XV. Встреча
        Лежавший под пушистым пледом человек, которого долгожданный гость называл герцогом, отвернулся к стене. Ложе его скрипнуло, и сила целебного порошка на время одолела адскую боль. Валентино заснул. Против своей воли.
        Никколо вышел, дверь за ним тут же тихо закрылась. "Стражники Цезаря знают свое дело", - с горькой иронией подумал он...
        ...Высокий худощавый человек, появившийся из дверей опочивальни герцога заставил всех, находившихся в коридоре, вздрогнуть. Одна лишь старуха, протиснувшись сквозь плотные ряды челяди, смело ухватила его за рукав:
        - Синьор Никколо, вы один?
        Вопрос повис в воздухе, так и оставшись без ответа. Человек пристально посмотрел на женщину, улыбнулся ей одними глазами и, скрыв голову глубоким темно-красным капюшоном, властным жестом рассек робкую толпу. Он быстрым шагом прошествовал к лестнице.
        Как только тот, к которому старуха обратилась "синьор Никколо", скрылся из виду, собравшиеся сняли со своих лиц неискреннее выражение сострадания. Некоторые даже улыбнулись.
        Без сомнения, Жонглер уже здесь. Они всегда путешествуют вместе.
        Теперь все будет хорошо...
        
        * * *
        
        Но, вопреки ожиданиям слуг, Жонглер их хозяина спасти уже не мог. Участь Чезаре была предрешена еще до его появления в Имоле. Лукреция, возненавидевшая отца и братьев после издевательств над ее очередным браком, на этот раз с герцогом Бисалья, дала себе клятву, что покончит с собственными похотливыми и жестокими родственниками раз и навсегда.
        Несомненно, она была посвящена в тайну философского камня Борджа, иначе, чем можно объяснить столь скоропостижную смерть Папы Александра? Да, Родриго был уже не молод, но кому, как ни ей знать, что со здоровьем, коим обладал покойный, можно прожить еще лет десять, а то и все двадцать...
        После смерти отца, Лукреция с мужем навсегда покинули Рим и обосновались в Ферраре, куда через год переехала и Роза. Мать успокаивала одним своим присутствием...
        Чезаре, некогда - свирепый Цезарь, а теперь почитаемый и степенный герцог Валентино доживал свои последние дни неподалеку, в Имоле, где медленно сходил с ума. Несмотря на то, что он проиграл решающую битву, Цезарь возомнил себя избранным Господом, чуть не императором, и занимался теперь тем, что диктовал "нетленные" тезисы своего мировосприятия мальчишке-писарю, которого постоянно держал подле собственного ложа. Интересно, он любит этого смазливого сосунка больше, чем некогда любил ее, свою "маленькую проказницу"?
        Все равно Цезерь - на этом свете не жилец. Кто знает, сколько ему осталось? Месяц? Два? Но никак не больше трех. На той коробке, откуда она взяла маленький осколок страшного отцовского сокровища, было написано: "4-5 лет". Прошло почти пять... И никакой Жонглер не сможет очистить воду, которая высохла, от грязи, которая давно превратилась в камень. Что ж, туда им всем и дорога.
        Жонглер, откуда он взялся? Кто он такой?
        Лукреция познакомилась с этим удивительным юношей в Париже, куда тот приехал, сопровождая своего хозяина, лжеца Никколо. Странная парочка... Макиавелли всегда пугал ее тем, что был единственным мужчиной, который решительно и всегда отказывался от ее тела. Нет, не единственным. Лука тоже не обратил на ее многозначительные взгляды ровным счетом никакого внимания. Может, они...? Нет, это исключено. Тут что-то другое.
        Мать не раз просила ее пригласить синьора Никколо в гости, но Лукреция всегда отказывалась. Она не могла простить ТАКОГО с собой обращения. А вот Жонглера она бы с удовольствием повидала. Кого этот высокий и статный юноша так ей напоминает? Господи, ответь мне: кто он такой?! И... как ему удалось спасти Франческо?!
        
        "Те из наших государей, кто, властвуя много лет, лишился своих государств, пеняют не на судьбу, а на собственную нерадивость. В спокойное время они не предусмотрели возможных бед - по общему всем людям недостатку в затишье не думать о буре, - когда же настали тяжелые времена, они предпочли бежать, а не обороняться, понадеявшись на то, что подданные, раздраженные бесчинством победителей, призовут их обратно. Если нет другого выхода, хорош и такой, плохо лишь отказываться ради него от всех прочих точно так же, как не стоит падать, полагаясь на то, что тебя поднимут. Даже если тебя и выручат из беды, это небезопасно для тебя, так как ты окажешься в положении зависимом и унизительном. А только те способы защиты хороши, основательны и надежны, которые зависят от тебя самого и от твоей доблести".
        
        Интересно, Макиавелли написал эти конгениальные строки о Франческо? Хотя... таких слабаков проявилось сейчас великое множество. Но как сам Никколо оказался в фаворе у Медичи? Они ж друг друга ненавидели и... всегда будут ненавидеть...
        Впрочем, это не важно. Главное сейчас - заманить Жонглера сюда ...
        - Мама!
        - Я тебя слушаю, Лукреция, - Роза даже не подняла головы. Она увлеклась новым веянием и сидела сейчас за столиком перед рамкой, собирая из разноцветных стекляшек мозаику.
        - Мама, ты не знаешь, откуда у Никколо Макиавелли появился этот слуга?
        Розины руки зависли в воздухе, но взгляд остался прикованным к работе.
        - А почему тебя это интересует?
        - Так ты знаешь?! - Лукреция поднялась с софы, подошла к матери и положила ей руки на плечи.
        - Знаю... - ответила мать и, выдержав небольшую паузу, продолжила: - Рано или поздно, но я ждала, что ты о нем заговоришь... Никколо пятнадцать лет назад, когда гостил в у нас в Венеции, нашел в роще близ Местре корзину с младенцем... Там...
        - Там и был... Жонглер? - Лукреция почувствовала себя нехорошо. Она сняла руки с плеч матери и тяжело опустилась на скамью.
        - Да... там был Лука, - Роза пристально посмотрела в глаза дочери.
        - Он... он... - Лукреция начала задыхаться.
        - Да, девочка моя, он твой сын...
        Лукреция лишилась сознания. Роза посмотрела на ее чуть располневшее тело, распростершееся на полу, а потом перевела взгляд на почти готовую мозаику и поместила в рамку последний кусочек стекла. Всё.
        С получившейся картины прямо в ее глаза пристально глядел седой ворон. "Что ж, теперь она знает и со временем многое поймет..."
        
        * * *
        
        Вдовствующая герцогиня Сфорца с дочерью прибыли во Флоренцию накануне. Их пригласили Медичи, которые не так давно вновь обрели здесь власть, чтобы установить дружеские отношения с Миланом. Соседи, у которых множество общих интересов, не должны враждовать. К тому же флорентийцы организовали у себя в государстве нечто новое - милицию, этот потрясающий институт порядка и законности. Да... теперь и у них есть чему поучиться. Интересно, согласится ли синьор Макиавелли создать что-то подобное и в Милане? И если да, то сколько он запросит за свои услуги?
        Никколо мил. Несмотря на жестокий взгляд и далеко небезупречные манеры, этот человек обладает таким ценным качеством, как порядочность. А это в наши времена немало, к тому же, если приплюсовать к ней неординарные способности и гибкий ум. Милиция! До такого надо еще и додуматься! Обычная стража и нерегулярное войско давно устарели.
        
        * * *
        
        Лука, пока синьор Никко находился на приеме, устроенном в честь правительницы Милана, сидел на берегу. Воды Арно всегда навевали на него легкую грусть, замешанную, правда, на размышлениях, а не былых горестях... Которых, впрочем, почти и не случалось в его короткой еще жизни.
        Скоро ему должно было исполниться шестнадцать, но никто из знакомых синьора не давал юноше меньше двадцати. Что ж, при таком росте и столь развитой эрудиции, какая у него - это не удивительно...
        Тогда, в Риме, почти девять лет назад, когда они впервые встретились с Вороном, гордая птица наотрез отказалась спускаться в катакомбы. Мол, предательство простить можно, но иметь с предателями других дел никто не намерен. И потом, дважды умереть нельзя... Что он имел ввиду?
        Ворон познакомил его с Инкарнатором, который научил мальчика владеть хрустальными шарами, которые, в свою очередь, обладали поистине чудотворными свойствами. Все-таки любопытно, как они действуют с точки зрения науки? Ворон попытался объяснить эту загадку каким-то внутренним напряжением, которое создается при постоянной перемене их местоположения в пространстве. При движении. Но движение это должно быть настолько быстрым, чтобы глаз не мог различить самих предметов. Как его достичь? Учись жонглировать.
        Хрустальные шары - это чистые слезы Инкарнатора, в каждую из которых заложено одно из основополагающих качеств - сила, хитрость и мудрость. При умелой манипуляции ими, можно очистить любую кровь. Даже самую гнилую. Зачем? О! Только человек с чистой кровью сможет войти в резонанс с землей, только он сможет получать от нее силы, а, значит, претворять свои помыслы в жизнь. Иначе - одна видимость. Как с Папой Александром или его любимым сыном Чезаре. Лука намеренно не стал спасать первого и не будет помогать второму. Столько грязи, сколько натащили они на подошвах своих сандалий и сапог, не способен смыть и сам Инкарнатор, не то, что его слезы.
        Но почему Камень выбрал именно его, Луку? Тогда, в Риме, он получил сумбурный ответ: мол, он определен. И у него уже есть одна слеза... Хоть и кровавая, так что ж? Кровавая слеза - знак Хранителя. Хранителя чего? Кого? Пойму позже? Господи, как тут все запутано! Разве может детский ум справится с таким количеством тайн и загадок? И еще... Надо найти сестру. Но где ее искать? Хоть бы ниточку оставили, хоть бы кончик ниточки...
        Потом Ворон исчез. Говорят, его видели в Милане. Потом Лука исцелил Франческо. Не потому, что ему стало жалко несчастного, а лишь для того, чтобы убедиться в истинности слов Инкарнатора и того же Ворона. Убедился - шары действуют. Но кто теперь Франческо? Обычный человек, доживающий свою жалкую жизнь в полуразвалившемся имении? Ждал ли он такой участи? Хотел ли он ее? Может, стоило дать ему просто умереть? В расцвете славы...
        За своими размышлениями Жонглер и не заметил, что он уже не в одиночестве.
        - Здравствуйте, синьор.
        Боже, это еще кто? Лука поднял голову на приветствие и...
        Девушка была настолько хороша, что Жонглер невольно поднялся на ноги и почтительно поклонился. Кто она?
        - Здравствуйте, синьорина...
        - Простите, я вам, наверное, помешала, - юная прелестница уже собиралась развернуться и уйти, но Лука неожиданно для себя громко крикнул:
        - Постойте!
        Девушка замерла.
        - Постойте, синьорина! Вы нисколечко мне не помешали. Простите, но...
        - Что, но? - рассмеялась красавица. - Вы хотите порадовать меня интересной беседой?
        - Да... нет... но... - Лука не мог подобрать нужных слов. Он почему-то сильно разволновался. Странно, но никогда раньше с ним ничего подобного не случалось.
        - Вы такой смешной, - улыбнулась синьорина. Господи, какая у нее улыбка! Словно сама луна спустилась на землю, чтобы открыть одну из своих тайн. - Простите, могу я узнать ваше имя?
        - Да, синьорина... Лука... Лука Жонглори...
        Девушка с восхищением посмотрела на парня:
        - Так... так вы и есть тот самый Жонглер, что исцелил Франческо Борджа? Вы живете у синьора Макиавелли?
        - Да, синьорина. Но позвольте узнать, откуда вы про меня знаете? - Лука не сделал вид, он на самом деле удивился. Неужели слава о нем идет впереди него самого. Но ведь кроме исцеления одного из Борджа, он ничего больше не сделал...
        - И вы отказались от ухаживаний Лукреции? - она рассмеялась. - Что ж, это делает вам честь. Не много есть на свете мужчин, которые устояли бы перед ее чарами...
        - Я... я не устоял, - улыбнулся Лука, - но одно обстоятельство остановило меня... Простите, синьорина, как мне к вам обращаться?
        - Екатерина, - ответила девушка. - Я вчера с матерью прибыла из Милана...
        - Так вы...
        - Да, синьор. Екатерина Сфорца. Вас удивляет, что я гуляю по неизвестному городу совершенно одна?
        - Ну... в общем-то, да, - кивнул Лука.
        - Лука, - вновь улыбнулась Екатерина, - поверьте, мне некого здесь опасаться. Ведь у вас теперь есть милиция?!
        Жонглори покраснел. Да, милиция-то есть, но только на бумаге... Сколько пройдет времени, пока Медичи дадут работать синьору Никко в его полную силу. Смотри-ка, а в Милане уже знают!
        - Вы о чем-то задумались? - голос юной герцогини вернул Луку в настоящее.
        - Простите меня, синьорина, - склонил голову Жонглори. - Кстати, позвольте поинтересоваться, откуда вам известно обо мне столь много?
        Екатерина пожала плечами.
        - Леонардо рассказывал, - ответила она. - Он жил в нашем доме три года, писал мой портрет. Леонардо постоянно говорил мне про вас. Вы хорошо знакомы?
        - Леонардо? - Лука никогда не слышал о Леонардо из Милана.
        - Да, - кивнула Екатерина. - Он очень талантливый, но несколько странный... Вы знаете, когда умер мой отец и Леонардо покинул Милан, люди говорили, что над фамильным склепом целый час кружил огромный седой Ворон. И мне тогда показалось, что...
        Но о том, что показалось юной герцогине, Жонглори уже не слышал... Ворон! Таких совпадений не бывает. Говорит, что три года писал портрет? Лука поднял голову и с интересом посмотрел в глаза Екатерине, а потом перевел взгляд на ее руки, которые девушка держала перед собой...
        - Откуда у вас это кольцо, синьорина Сфорца? - на указательном пальце Екатерины сверкал крупный кроваво-красный рубин, вставленный в удивительной вязи серебряную оправу.
        - Это? - девушка вытянула перед собой руку. - Не знаю, оно у меня с самого детства. Мама говорила, что отец подарил его мне на мое же рождение. Раньше лежало в отцовском секретере, а после его смерти я взяла... А что, нравится?
        - Посмотрите, - Лука вытянул свою правую руку перед Екатериной. У него на том же пальце, что и у девушки, сверкал точно такой же рубин. - Камень-близнец...
        - Удивительно... - улыбнулась девушка, сравнив кольца. - Вы знаете, когда я только увидела вас... Еще не заговорила... Мне на секунду показалось, что мы с вами уже где-то встречались...
        Лука кивнул.
        - Мне тоже... - он уже все понял. Но как ей сказать ОБ ЭТОМ? И стоит ли вообще говорить?
        - Лука?
        - Да, синьорина Сфорца?
        - Екатерина...
        - Екатерина...
        - Вы... вы что-то от меня скрываете?
        Жонглори улыбнулся. Нет, не сейчас.
        - Что вы?! - рассмеялся он, правда, чуть натянуто. - Как я могу что-то скрывать от такой восхитительной синьорины? И потом, мы с вами едва знакомы! Позволите проводить вас до дому?
        - Конечно... Не доверяете милиции?! - Екатерина звонко рассмеялась, а потом взяла Луку под руку, и они пошли в сторону Бельведера. Миланское посольство остановились там...
        
        * * *
        
        "Фортуна непостоянна, а человек упорствует в своем образе действий, поэтому, пока между ними согласие, человек пребывает в благополучии, когда же наступает разлад, благополучию его приходит конец. И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна - женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать - таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, - подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают".
        
        * * *
        
        Ночью Екатерине приснился очень странный сон.
        Будто оказалась она в саду родительского дворца в Милане, но неожиданно поднялся дикий ветер, а небо затянулось тяжелыми свинцовыми тучами, из которых хлынул ужасающей силы ливень. Старые деревья с треском выворачивали из земли свои кривые корни, а молния, ударившая прямо в фонтан, вдребезги разбила уродливого мраморного Нептуна.
        Но, что странно, ни одна капля не упала ей на волосы, ни одна ветка не задела ее плеча, ни один сорвавшийся лист не лег на черную мраморную скамью, на которой сидела девушка. Она словно очутилась под невидимым, но очень прочным куполом, и наблюдала теперь за творящимся вокруг буйством природы из-за небьющегося стекла.
        Вдруг на скамье рядом с нею, словно соткался из воздуха, появился Леонардо. Он улыбнулся Екатерине, приблизился к ней вплотную, нежно обнял за плечи и зашептал в самое ухо, источая вместе со словами ледяной могильный холод:
        - Ничего не бойся... Иди туда, куда боишься идти сильнее всего... До времени люби его как брата... И навсегда запомни... дважды умереть нельзя...
        Девушка хотела было спросить мастера: кого любить как брата, куда идти, и как это - дважды умереть нельзя? Но уста ее словно зашили прочной нитью, Екатерина не могла раскрыть рта, как ни старалась. А Леонардо превратился в огромного седого ворона и, взмахнув сильными крыльями, улетел в небо.
        Непогода стихла так же резко, как и нагрянула. На месте, где только что сидел мастер, невероятным образом оказался Лука Жонглори. Он улыбнулся ей загадочной улыбкой, а потом обнял и крепко прижал к себе... Их уста слились в долгом восхитительном поцелуе...
        С неба донеслось карканье:
        - Не делай этого... Люби его как брррата... Не делай... Как брррата...
        Но она не могла остановиться. Тело ее обмякло в блаженной неге, а Лука уже рвал на груди платье... корсет... Она не сопротивлялась... Она его желала теперь больше жизни, больше счастья, больше самой любви... Она чувствовала, что умирает от нахлынувшего на нее совершенно дикого, животного желания...
        - Дважды умеррреть нельзя, но смерррть надо заслужить... - каркал в небе ворон.
        Пусть каркает, глупая птица! Да! Дважды умереть нельзя, как нельзя заново родиться!
        - Каррр... Глупая похотливая кошка... Быть тебе... Каррр...
        А потом она оказалась в своей комнате в полном одиночестве. Со стены смотрела ей в глаза... она сама. Портрет, что написал Леонардо... Только почему-то лицо на картине изменилось... Отчего-то щеки сделались пухлыми, платье из ярко-красного превратилось в черное, на волосы упала траурная вуаль, сад за спиной обратился неизвестным горным пейзажем, небо из прозрачно-голубого сделалось серо-желтым... Только улыбка осталась все той же - загадочной и слегка надменной... И из глаз пропало страдание.
        О Боже! С пальца исчез перстень!
        Екатерина взглянула вниз, чтобы удостовериться в том, что кольцо просто упало на пол, и чуть не лишилась сознания. Вместо тонких холеных пальцев пред ее взором предстала отвратительная мохнатая лапа с вытянутыми наружу острыми когтями.
        Девушка обернулась в угол, где стояло серебряное зеркало. Оттуда на нее с жалостью и укоризной смотрели живые желтые глаза с вытянутыми зрачками...
        
        * * *
        
        Лука в эту ночь не мог заснуть долго. Сначала его переполняла радость от того, что он наконец-то нашел сестру. Теперь осталось только сказать ей... Но как это сделать? Ничего, времени предостаточно, можно придумать.
        К тому же, скоро объявится Ворон. Он обещал...
        Неожиданно юноша вспомнил о своей бабке, о Розе. Почему прошло столько лет, а его до сих пор не покидает ощущение, что она чего-то ему недосказала. Что распутница Лукреция его... их с Екатериной мать, это вполне ясно. Там, в Париже, он наблюдал за ней и видел в жестах и взглядах самого себя. Только распущенного и грязного... Но, как говорится, родителей не выбирают. Родителей?
        Да! Вот, что не сказала ему Роза! Именно, родителей! Ведь, как известно, без отца детей на свет появиться не может. Кто его... их отец?
        Уж не синьор ли Никколо?
        Нет. Это исключено. Синьор презирает Лукрецию так же, как и он сам... Но что скрывается за этим презрением? Ее образ жизни? А, может... былое сильное чувство?
        Нет! Макиавелли никогда бы не смог полюбить грязную женщину. Никогда! Хотя... Она ведь тогда еще не была грязной... женщиной? Надо спросить его самого. Или... лучше найти Розу. Синьор говорил, что бабка живет теперь с дочерью и очередным зятем в Ферраре. Не так далеко. Да и от Имолы, где ныне умирает Чезаре, совсем рядом. Они все равно поедут к нему. Чезаре знает, что он - Жонглер. Франческо сказал, будь неладен...
        С легким скрипом открылась дверь, и в комнату проникла знакомая тень. Она уселась на стул возле окна, тяжело вздохнула и тихо спросила:
        - Не спишь?
        - Нет, синьор. Что-то случилось?
        Макиавелли улыбнулся. Лука почувствовал это по голосу.
        - Нет, мальчик. Все по-прежнему. Фортуна пока нас любит... Эта капризная дама обожает молодых и сильных...
        - Молодых? - удивился Лука.
        - А что, я похож на старика? - весело спросил синьор. - Мальчик мой, мне нет еще и сорока. Кто-то считает себя в моем возрасте мудрым и старым, а я до сих пор молод... По ощущению, понимаешь?
        - Да, - кивнул в темноте Лука.
        - Ну и славно. А раз мы молоды... Да, пока мы у Медичи в фаворе, можем свободно разъезжать там, где нам вздумается. Кстати, я на следующей неделе собираюсь навестить герцога Валентино. Говорят, жить ему осталось недолго. Ты... ты не сможешь... Поедешь со мною в Имолу?
        Вот она, разгадка ночного посещения. Синьор хочет, чтобы я очистил кровь Чезаре, его непутевого друга.
        - Поеду, - тихо ответил Лука. - Синьор, а потом... мы навестим мою бабку?
        - В Ферраре? Она... - Макиавелли замолчал, не договорив фразы.
        - А что, она оттуда уехала? Умерла? - испугался было Жонглори, но синьор поспешил успокоить юношу:
        - Нет, Лука, твоя бабка здравствует. Просто я б не хотел видеться с Лукрецией... Может, ты съездишь в Феррару без меня? А я дождусь тебя в Имоле или Болонье...
        - Как скажете, хозяин...
        Никколо резко встал со стула и, перейдя с полушепота на нормальный голос, отчеканил:
        - Лука! Я больше не намерен слышать от тебя это мерзкое слово. Ты мне не раб... Ты - мой наследник.
        И вышел.
        
        Глава XVI. Его шуточки
        - Слушайте, друзья-товарищи, а почему он... она не смогла прибыть к нам через тоннель? Как его... центр Мира? - Шура действительно недоумевал. После того, как ему позвонил Петер, Расстрельникова вновь начали обуревать сомнения. Но несмотря на них (или вопреки им), Александр все же согласился встретить на своей машине Морту.
        - Понимаете, Саша, - ответил Михаил, который сидел рядом, - в нашем мире любое пространство используется только по строго определенному назначению. Тот тоннель или, как выговорите, центр Мира был придуман и сотворен с единственной целью - обезвредить Али Шера... Вселенная обширна и многомерна. Она существует вне времени и расстояний. То трехмерное видение и тот ход времени, которые принимаются человечеством за единственно верные, на самом деле лишь постулат, облюбованный нами самими. Чтобы легче жилось. Согласны?
        - В смысле? - не понял Шура.
        - В том смысле, что человек разумный, как это ни парадоксально звучит, стремится к однообразию, - пояснил Мартин. - Вы так не считаете?
        - А почему я должен так считать? - улыбнулся Расстрельников. - Посудите сами, насколько интереснее была бы наша жизнь, если б мы могли из нашего трехмерного пространства путешествовать в какое-то иное? В то же четырехмерное? Или... Или на машине времени лазить в прошлое, будущее, какое-нибудь параллельное настоящее? Или... Михаил, я не прав?
        - Правы на все сто, - улыбнулся в ответ Миша. - Только для того, чтобы попасть в иное измерение, совсем не нужно иметь какую-то фантастическую машину времени. Посудите сами, вы были в древнем Египте...
        - Где? - переспросил Шура.
        - Ну... - чуть смутился Михаил, - мне Петер рассказывал, что вы выходили в пустыню...
        - Вот! - воскликнул Расстрельников. - В пустыню! И в этой самой пустыне я не видел никаких фараонов, никаких живых сфинксов, никаких пирамид... Может, это были какие-нибудь Каракумы, так?
        - Но это же не имеет значения! - тоже воскликнул Миша. - Пусть Каракумы! Пусть наше время! Я не к тому веду... Дело-то в том, что в пустыню вы попали, выйдя из пещеры в Италии. Ведь из Италии?
        - Ну... д-да, - кивнул Шура. - А! Я вас понял! Даже если это Каракумы, а не Сахара, все равно - не Италия. И пусть тот же временной отрезок, все равно - иное пространство, хоть и... тоже трехмерное?
        - Да, - ответил Михаил. - Вы правы. То есть, вы признали, что путешествия в пространстве не всегда могут производиться ПРИВЫЧНЫМИ способами. И, то есть, наличие иных форм, времен и способов существования вы допускаете вполне. Да?
        - В принципе, да, - согласился Расстрельников.
        - А с многомерностью пространства еще проще. Человек, а точнее - его физическое тело - это порождение трехмерного пространства, следовательно, он способен воспринимать адекватно только СВОЙ мир. Как бы вы ни старались увидеть четырех- или пятимерный образ, вы его не увидите. Глаз устроен иначе...
        - Наверное, - снова согласился Шура. - Эх, бедные мы, бедные... Никто-то нас не любит...
        Миша улыбнулся, но ответил совершенно серьезно:
        - Так и мы никого не любим. Как можно любить нечто, чего даже не представляешь?! Саш, вот вы говорите, что интересно было бы попутешествовать в иные миры. Ради Бога, путешествуйте, никто вам не мешает! Да что я говорю? - Михаил достал очередную сигарету. - Вы и так путешествуете... Причем, постоянно. Только сами этого не замечаете... Угол зрения не тот. Чувственное восприятие иначе развито...
        - То есть вы, Михаил, хотите сказать, что я постоянно...
        - Да, да, да! Вот мы сейчас с вами едем по Пулковскому шоссе, подъезжаем к аэропорту... Так?
        - Ага, - кивнул Расстрельников и продолжил: - И в то же самое время мы можем в ином измерении плыть на корабле по какому-то фиолетовому морю из неизвестного химии элемента, а сам наш аэропорт окажется в ТОМ месте засаженным стометровыми пятимерными соснами. Я угадал?
        - Нет, - рассмеялся Мартин. - Но ход ваших мыслей поражает меня своей изобразительной глубиной. Слушайте, Саша, может мы перейдем с вами на "ты".
        - Райт, Михаил, она согласная, - снова улыбнулся Расстрельников. - Скажи тогда, в чем я не прав?
        - В принципе, ты прав во всем... - Миша глубоко затянулся. - Кроме одной вещи. Земля - трехмерная планета из трехмерной же Галактики. Поэтому иных пространственных образов здесь не существует по определению... Я надеюсь, ты понимаешь, что сейчас я говорю только о физической стороне. Что касается ощущений, мы можем оказаться сейчас где угодно... Предположим, окажись в моей руке сейчас не эта сигарета, а какой-нибудь психоделический препарат...
        - Наркотик?
        - Ну... это слишком примитивно. Наркотик обычно будит те или иные стороны подсознания, причем, как показывает практика, не самые нужные и приятные. Такие, которые не то что тревожить не надо, вообще бы лучше о них не знать... И потом, я рассуждаю гипотетически, а ты все переводишь на буквальное восприятие. Трехмерные привычки?
        Расстрельников рассмеялся и тоже достал из пачки "беломорину".
        - Пожалуй. Ладно, я, кажется, все более-менее понял, - Шура заехал на стоянку перед зданием аэропорта и выключил двигатель. - Ты мне, Миша, другое скажи. Кого я приехал встречать? Морту?
        - Называй сейчас (при ней лучше не надо) как хочешь, но вообще-то она моя жена. И зовут ее Берта, - Михаил открыл дверь автомобиля и выбрался наружу.
        - Берта? - переспросил Расстрельников. - Она что, не русская?
        - Немка, - ответил Михаил.
        - Вот цирк! - Шура тоже вышел из машины.
        - Что? - не понял Михаил.
        - Цирк, говорю, - повторил Шура. - Чех есть, сумасшедший старик-итальянец тоже (если он не врет), теперь еще и немка. Слушай, может мне на иностранцах начать деньги зарабатывать? Я неплохо город знаю. Колеса тоже имеются. Как думаешь, получится?
        - Почему, нет? - улыбнулся Миша. - Только Берта город знает не хуже твоего, она родилась в Ленинграде. Уже после института в Германию уехала, с родителями. С Петера тебе денег не взять, друг все-таки, а Луке твой Питер, что Гагарину Антарктида.
        - Да уж, - хмыкнул Расстрельников. - Бесперспективные вы. Слушай, а ему, правда, пятьсот лет?
        - Жонглеру?
        - Ага.
        - Около того. Тебя это смущает?
        - В принципе, нет... Но сказать кому, не поверят.
        - А ты никому не говори, - ответил Михаил. - Здорово я придумал?
        - Здорово, - сплюнул Шура. - Вот только почему в жизни столько несправедливости, а? Это ж в такие события впутался, в таких местах побывал! В том же древнем Египте...
        - Постой, ты ж говорил - в Каракумах? - улыбнулся Миша.
        - Один - ноль в твою пользу, - рассмеялся Расстрельников, но начатую мысль закончил: - Короче, что только не видел и где только не бывал, а рассказать никому нельзя. Никто не поверит... И доказательств не предоставишь... Вот если из озера воду откачать, чтобы крест хрустальный открылся...
        - Стоп, - перебил его Мартин. - Об этом забудь. Иначе все забудут о тебе. Понял?
        - Это угроза? - прищурился Шура.
        - Нет, - покачал головой Михаил. - Скорее, дружеское предупреждение. Поверь мне, Жонглер - это не выживший из ума старик, который ПРОСТО ОХРАНЯЕТ СТРАННЫЙ ВОДОЕМ. Ты даже представить себе не можешь, насколько велика его сила. Он не просто Хранитель креста, он - Очищающий кровь. С ним без его желания даже Инкарнатор ничего сделать не сможет... А уж нам с тобою...
        - Так все-таки он существует?
        - Кто? - не понял Миша.
        - Инкарнатор.
        - Безусловно. Ты ж с ним общался. Кстати, - Мартин посмотрел на часы, - через полчаса вы снова увидитесь. Если рейс не задержали. Я слышал, в Италии опять диспетчеры бастуют...
        
        * * *
        
        В ту маленькую долину, куда они приезжали накануне отъезда Ивана Ивановича, Миша попал только в 1992-м, когда прожил на Камчатке пятнадцать лет.
        Сначала у него не было времени, потом желания, а потом Мартин и вовсе позабыл о существовании удивительного плато. Да и с женой намучался. У Ирины оказался врожденный порок сердца, о существовании которого она не подозревала до тридцати лет, когда семья решила завести ребенка.
        Заведующая отделением, в котором лежала Ирина на сохранении, попробовала отговорить ее от рискованного поступка. И отговорила. С Мишиной помощью. Но уж если Мартин что-то задумал, он решил идти до конца.
        Деньги имелись, связи на большой земле - тоже...
        Жена за два года успела побывать на обследовании во всех знаменитых клиниках Советского Союза, но диагноз звучал как приговор. Никаких перегрузок, тем более - родов. И себя, милочка, угробите, и далеко не факт, что ребеночек выживет...
        Трудно и больно рассказывать обо всех переживаниях несчастной семьи, но Ирина продолжала настаивать на своем: ребенок необходим. Попытка - не пытка, правда, Мишенька?
        Оказалось, что пытка. Самая настоящая пытка...
        Она умерла на пятом месяце беременности. Просто легла вечером спать, а утром не проснулась. Ночью остановилось сердце. Кто виноват? На кого сбросить эту тяжкую ношу вины?
        Миша очень любил жену. Да что - любил?! Они все четырнадцать лет, что были вместе, ни разу серьезно и не поссорились. Каждый день смотрели друг на дружку, как во время первой встречи. Понимали друг друга не только с полуслова, но и без них вообще. Стоило одному о чем-то лишь подумать, другой уже предлагает... А не поехать ли нам...? А не сделать ли...?
        Короче, когда Ирина умерла, Михаил не хотел жить совсем. Он не знал, что ему теперь делать, в чем найти смысл своего дальнейшего существования?
        Тем временем возглавляемый им рыбокомбинат выбился в пятерку лучших по стране. Правда, уже не в Совестком Союзе, а в России. СССР больше не существовало. Впрочем, какая разница для человека, которому стало все безразлично. Абсолютно все...
        Даже дом, построенный супругами Мартиными в пригороде Петропавловска, теперь не радовал. Пусто. Господи, как здесь пусто! За что же ты так над нами измываешься, Бог проклятый?! Что мы тебе такого сделали, за что ты так нас наказал?!
        В общем, Миша решил уволиться с комбината и вернуться на малую родину, в Ленинград. Отец к тому времени уже умер, а мама была старенькой. Хоть с ней пожить последние годы. Всяко лучше, чем поодиночке мыкаться.
        Решить-то он решил, а вот как сделать? На такое предприятие да на такую должность попасть трудно, а уйти с нее, как оказалось, в тысячу раз сложнее. В министерстве только отмахивались. "Вы, Михаил Алексеевич, горячку не порите. Жена умерла? Что ж, случается иногда. Как говорится, дело житейское. Годик пройдет, освоитесь, примиритесь с обстоятельствами. В конце концов, найдете себе кого-нибудь... А мы? Где ж такого, как вы, еще отыщем, а? Не дурите, Михаил Алексеевич... Конечно, людей незаменимых не бывает, но вы - редкое исключение. А значит, только подтверждение правила. Сидите и не дергайтесь. Отдохнуть хотите, пожалуйста. За границу съездить желаете? Куда? В Штаты? В Японию? В Париж? Вы только скажите..." В общем, убедили. Почти.
        Может, и правда, все еще наладится? Нет! Ничего никогда не наладится. Но если начальство по доброй воле не отпускает, то надо, чтобы само выгнало. Разворовать комбинат? Легко! Сбои в поставках сделать регулярными? Еще легче! Саботировать распоряжения? Проще не бывает!!!
        Нет, это еще хуже, чем просто повеситься. Люди доверяют, а ты...
        И Михаил остался. Квартиру государственную сдал, переехал в свой дом. Пусто? Что ж, все в твоих руках. Не хочется мебели? Завешай стены картинами. Картинами? А почему, собственно, нет? Ведь его графические работы объездили с выставками уже всю страну. Почему бы не вернуться к живописи? Но краски, холсты, кисти, багет... Господи, столько всего надо, а здесь ничего нет. Из Москвы выписать? В министерстве помогут? Конечно, но на это уйдет уйма времени... А надо приниматься за дело сейчас. Немедленно. Не откладывая ни минуты...
        Миша сам не помнил, как он написал то первое полотно, которое критики позже оценили выше всяких похвал. Сравнивали и с Рерихом, и с Айвазовским, и даже с Гогеном. Короче, кто во что горазд! Искусствоведы, тоже мне. Выпендриваются друг перед другом, да перед журналами, куда раз в месяц за гонорарами ходят... Но факт остается фактом: картину, которой Михаил даже названия не придумал, купила одна из самых почтенных европейских галерей за такие деньги, сколько стоит, наверное, весь его рыбозавод...
        На самом деле, тогда все обстояло достаточно грустно. За неимением холста, Мартин порвал на две части новую льняную простыню. Кистей разных размеров и мягкости нарезал из старой и никому теперь не нужной Ирининой беличьей шубки, багет сколотил из каких-то реек, найденных на чердаке и оставшихся после завершения строительства. А что касается грунтов и красок, тут он совсем с ума сошел. Купил в хозяйственном магазине несколько банок разноцветной промышленной эмали на масляной основе, какую-то шпатлевку, которую путем долгих перетираний и смешиваний буквально со всем, что под руку попадало, превратил в так себе грунт. А потом погрузил весь этот хлам плюс старенький мольберт в свой "уазик", уселся за руль и поехал... куда глаза глядят.
        Но ведь дело не в том, куда ты едешь, а в том, где оказываешься. Миша оказался на том самом маленьком плато перед тем самым невысоким курганом, что показал ему давным-давно батя...
        Он писал картину без эскизов, сразу начисто. И то, что у него выходило на холсте, нравилось ему самому. Наверное, впервые в жизни. Должно быть, так и надо...
        Он работал ровно сутки, ни разу не прервавшись ни перекусить, ни отдохнуть. Он знал, что хочет передать на холсте. И он передал...
        А когда работа была закончена, он, памятуя давние слова Ивана Ивановича, взял из бардачка складной нож и накопал им пару горстей рубинов, которые зачем-то сложил в углубление на вершине курганчика. Зачем он это сделал? Наверное, Михаил и сам затруднился бы дать ответ на этот вопрос. Сделал и сделал. Просто так, в память о бате... В память об Ирине... Но от тех событий, что последовали потом, окажись на месте Мартина иной человек, он просто бы сошел с ума или... отказался бы верить собственным глазам и ушам...
        
        * * *
        
        Михаил ушел в здание аэровокзала встречать жену, Шура остался возле машины.
        С неба нежданно-негаданно посыпалась водная пыль. Удивляться не приходится - уже осень настала. Последняя осень века. Заключительная осень тысячелетия...
        Интересно, если то, что говорит Мартин о существовании параллельных миров и времен - правда, то наверняка между ними должны иметься лазейки. Этакие потайные дверцы, через которые можно шастать туда-сюда без всяких для кого бы то ни было последствий.
        Расстрельников уже мало верил в ту историю, в которой участвовал сам меньше месяца назад. Центр Мира, Али Шер, Инкарнатор, все те безумные приключения, которые он пережил в Италии, казались ему теперь вполне объяснимыми. Как это называется - стечение обстоятельств? Вроде, так. Или чья-то немного дикая, но безумно интересная игра. Ведь по большому-то счету ничего сверхъестественного и не произошло.
        То происшествие на берегу, когда над ними издевался Камень (или кто-то другой) вполне можно отнести на усталость, перемену обстановки, самовнушение, мираж, наконец, или обычный гипноз. Ага, гипноз! И ей, техникой гипноза, очень неплохо владеет... владеет... Кто? Скорее всего, Анжелика. Точно, она. Стоило появиться в доме человеку образованному и достаточно сильному - профессору Родригесу, - и вся "интрига" сразу же распуталась. Так? И Камень пропал. Пропал? А был ли он на самом деле?
        Да и никакого Инкарнатора, естественно, не было. Сказки, чушь! Всё? Всё.
        Нет, не всё. Если б они не встретились на озере с Жонглером, можно было бы о той итальянской истории забить. Или помнить, но как подтверждение собственной некомпетентности... Собственного позора. Мол, я такой сильный и умный, а меня кто-то запросто сделал. А Мужик? Этого-то охламона отыметь еще легче. Он так верит во всякую галиматью, что сам готов прикинуться ветошью, лишь бы поучаствовать в чьем-нибудь необычном эксперименте.
        Да и с Лукой история не вполне ясна. Тоже мне, Хранитель озера в форме креста. Да мало ли на Земле водоемов различных форм? Наверняка есть и другие "кресты", и "звезды", и еще хрен знает что! Природа любит покуражиться. Чтоб людям жить интереснее стало. А Лука - обычный сельский сумасшедший. Или монах-отшельник, возомнивший о себе невесть что. Пятьсот лет? Сейчас же! Паспорт покажи! Нет, братцы, Расстрельникову голову заморочить можно, но он все равно найдет объяснение...
        Хотя с параллельными мирами - это круто. Несмотря на фантастичность гипотезы. И кто сказал, что Земля - трехмерная планета. А, может, на месте земли в другом измерении болтается в безвоздушном пространстве какое-нибудь десятимерное тело, где основным источником жизни является не вода, а скажем, гелий. И я сижу сейчас в своей "ниве", а в том, иномерном, мире на месте моей машины стоит чья-то, к примеру, эфирная хижина, и тамошние "параллелы", которые меня, так же как и я их, видеть не могут, смотрят телевизор, который, в свою очередь, стоит...
        Но домыслить это откровенно сумасшедшее предположение размечтавшийся Шура не успел, потому что дверь в машину распахнулась, и через откинутое сидение назад полез Мартин. Когда Миша, габариты чьей фигуры были здесь вне конкуренции, кое-как полубоком разместился на заднем сидении, рядом с Расстрельниковым уселась...
        - Морта? - Шура округлил глаза. Вот тебе и сказка.
        - Берта, - улыбнулась женщина. - Здравствуйте, Александр. Очень рада снова вас видеть. Поехали?
        - Постойте, но... - начал было Расстрельников, но за плечо его тронул Мартин:
        - Саш, поехали. С выяснением личностей разберетесь по дороге.
        Шура ничего не ответил. Только повернул ключ в замке зажигания. Автомобиль легонько затрясло.
        - Звиняйте, граждане, не "кадиллак", - улыбнулся Расстрельников и, отпустив сцепление, выкатил со стоянки. - Куда едем?
        - На Удельную.
        - Слушаюсь, сэр...
        
        * * *
        
        Как Шура и предполагал, Берта оказалась не Мортой, а обычной (только очень красивой) женщиной. И они действительно раньше встречались. Оказывается у них с Мартиным в Италии, как раз в полукилометре от виллы Алишера, был свой дом. Миша купил его после продажи нескольких полотен. Но теперь продал. Мол, надоело каждое лето торчать в одном и том же месте.
        Берта с юности увлекается оккультизмом, гипнотическими техниками (вот и подтверждение. Значит это она, а не Анжелика. В принципе, какая разница?) и прочей галиматьей. А так как жизнь - штука довольно скучная, вот и развлекается иногда. Но, естественно, без фатальных исходов.
        - Слушай, а тебе... вам не кажется, что такие эксперименты несколько жестоки по отношению к другим людям? - Расстрельников уловил суть, но причину пока понять не мог.
        - Нет, - покачала головой Берта, - не кажется... Давай-ка, действительно, перейдем на "ты"?
        - Давай, - согласился Шура и продолжил задавать вопросы: - Но почему? Ведь от подобных приколов у человека башню сносит?
        - Случается иногда, - улыбнулась женщина. - Но редко. Понимаешь, искусство требует жертв. Слышал такое выражение?
        - Ой, вот только не надо общих слов! - поморщился Рассстрельников. - Не надо ни про какие жертвы! К тому же то, чем занимаешься ты, искусством можно назвать с очень большой натяжкой. Или я не прав?
        - Не прав.
        - Хорошо, разубеди меня... Вон Миша грузил меня сегодня про параллельные миры, ты же честно призналась в... гипнотизерстве. Это так называется? Вообще, я полагаю, у вас очень интересная и насыщенная... жизнь... Кстати, Петруха мне по телефону сказал, что его будущая жена - дочь Джоконды. Причем, на полном серьезе... Тоже ваши штучки?
        Миша с Бертой в один голос рассмеялись.
        - Нет, - отсмеявшись, покачала головой Берта, - не наши.
        - Чьи тогда? - улыбнулся Шура, а сам подумал, что Мужику давно пора лечиться.
        - Его.
        Берта расстегнула воротник курточки и сняла с шеи толстую, но изящную серебряную цепочку. На ней в затейливой витой оправе болтался плоский зеленый камень в витой оправе.
        - Чей, его? - переспросил Расстрельников, который не следил за манипуляциями женщины, а смотрел на дорогу.
        Берта на вытянутой руке поднесла к лицу Шуры Камень:
        - Это Его, как ты выразился, шуточки...
        
        Глава XVII. Иваново сердце
        Лопухов вернулся в Ленинград двадцать лет назад. Честно говоря, он и сам не думал, что проживет еще столько. Пройдя перед выходом на пенсию медкомиссию, Иван Иванович с удивлением узнал, что у него диабет. Правда, не в ужасной форме, когда надо каждый день уколы себе делать, а в такой, при которой лишь мороженым-пирожным и прочим лакомствам надо показать большую фигу.
        Нет, ну ты посмотри, какая гадина! Как же теперь жить-то?! Страсть как не хочется на диетах сидеть. Думал, на пенсию выйдет, заживет на полную катушку, а тут такая напасть. С другой стороны, что он теряет, если будет питаться, как питался раньше. Помрет годиком раньше? Так и что?! Все равно нет никого - ни детей, ни внуков. Ради кого жить? Ради себя? Вот! А если ради себя, то пошли-ка в одно место все эти ограничения.
        В общем, про свой диабет Лопухов решил раз и навсегда забыть. Мол, чему быть, того не миновать, а остатки жизни провести "на анализах" - это не в его правилах...
        По приезде на малую родину Иван Иванович купил кооперативную квартиру в Приморском районе, чтоб быть к природе, к морю поближе. Привык уже. Тут хоть и не Камчатка, все равно воздух не такой гадкий, как в центре города. Ну и что, что метро нет. Район перспективный, проложат когда-нибудь, а пока можно и на трамвае да на электричке кататься. Машину решил не покупать - мороки много, да и денег лишних, как говорится, не бывает. Надо еще успеть попутешествовать...
        Но с путешествиями вышел облом. Если до Афганистана и московской олимпиады заграница хоть как-то, но принимала советских туристов, то теперь в пресловутом "железном занавесе" заварили все оставшиеся дырочки. А по странам соцлагеря кататься - интересу не много. Нет, в Болгарию, в Югославию и Чехословакию он съездил, но удовольствия огромного от тех поездок не получил. Как же, разгуляешься там на три-то сотни обменных рублей! Да и слушать постоянно, как их компартии ведут свои народы в то же место, куда советских граждан тащит своя собственная, откровенно говоря, надоело до чертиков.
        Вот и начал путешествовать по стране. Золотое кольцо проехал, в Крыму и на Кавказе побывал, даже в Ташкент слетать умудрился. Уж больно сосед тамошние дыни нахваливал...
        Лет через десять, когда на очередном медосмотре в поликлинике сказали, что диабета у него уже нет (разве так бывает?), а те деньги, которые Иван Иванович скопил во время трудовой деятельности, иссякли почти полностью, Лопухов перевел внимание на окрестности родного города. А что, и поблизости немало интересного. Взять тот же Карельский перешеек. Один Выборгский замок чего стоит! А тут, если полазить внимательно, еще и не таких интересностей нарыть можно. Во всяком случае, уж если все равно к нему смерть на свиданку не торопится, попытаться стоит.
        Но, как говорится, вспомни черта, тут и рога вылезут. Нет, на здоровье-то особых жалоб не возникало, да и пенсия была дай Бог каждому, тут другая напасть приключилась. Общая для всех.
        Советский Союз кончился, а вместе с ним иссякли и средства на существование. Денег, выделяемых государством, еще год назад вполне хватало на более-менее приличную жизнь, теперь же они превратились в резаную бумагу. Что на них купишь? Хлеб да чай. Э-эх. Прав оказался старик О.Генри, когда писал, что каждому в жизни неминуемо надо пройти три испытания - бедность, любовь и войну. Лопухов всегда посмеивался над этим убеждением американского острослова, а тут, на старости лет, убедился в аксиоматичности оного. Войну-то с любовью Иван Иванович давно пережил, а про бедность уж и думать забыл. Считал себя счастливым исключением. Мол, обманул судьбу-злодейку...
        Не обманул.
        Следующие года два прошли как дурной сон. Чтобы мясца на рынке купить или рыбки, пришлось нажитое продавать. Все сувениры, а у Лопухова была шикарная коллекция каменных статуэток - воронов, привезенных отовсюду, где он только их мог увидеть, пришлось сдать в комиссионку. Старинную мебель, еще родительскую, перевезенную из родной коммуналки, растолкал по объявлениям. Единственное, на что рука не поднялась - книги. Библиотеку свою Иван Иванович тронуть не посмел. Уж лучше с голодухи сдохнуть.
        Однако, вопреки ожиданиям, жизнь налаживалась. Какой-то местный молодой бизнесмен, прознав, что Лопухов Иван Иванович, бывший директор знаменитого некогда на всю страну рыбокомбината, живет ныне в северной столице, обратился к нашему старику с деловым предложением. Мол ты, Лопухов, меня консультируешь, как консервный завод построить, как производство наладить, а я тебе в твердой валюте неплохой дополнительный доход обеспечиваю. И сумму назвал. Нет, Иван Иванович никогда стяжателем не был, но зарабатывал всегда, как он считал, более чем прилично. Василий же Иванович, так по-чапаевски звали предпринимателя, предложил ему такой гонорар за консультации, что Лопухов даже думать не стал, согласился сразу. И то, делать-то все равно нечего.
        Завод открыли через полтора года. Василий Иванович теперь попросил старика возглавить новое производство. Лопухов сначала отмахивался, мол, стар стал, давай уж, Вася, в консультантах меня оставим. Я помогу если что. Но бизнесмен продолжал настаивать на своем, тряся утолщающейся с каждым разом пачкой веских аргументов. В конце концов, Иван Иванович согласился. Но не столько за зарплату, сколько для того, чтобы Вася, наконец, отстал.
        За шесть лет, что он отработал на построенном собственным умом комбинате, Лопухов не то что преуспел, он буквально вывел предприятие в одно из лучших по стране. Теперь здесь не только консервы из килек штамповали, как поначалу задумывалось, но и шикарную коптильню открыли, засолочный цех. С мелкой рыбешки постепенно на благородные сорта перешли. "Томатную кильку" в банки катать продолжали скорее традиционно, чем для выгоды. Этакий талисман завода, визитная карточка.
        А Ивану Ивановичу уже исполнилось восемьдесят. Вася, поняв, что его детищу теперь, если дело вести как велось, ничего не угрожает, скрепя сердце согласился старика отпустить. Да что отпустить! Купил ему хороший дом в пригороде, небольшой, но добротный и со всеми удобствами, назначил свою пенсию...
        Вот теперь-то Лопухов зажил бы... Но годы, как от них не отмахивайся, свое берут. Все чаще и чаще начало сердечко прихватывать. Ревматизм откуда ни возьмись о себе заявил. Какие уж тут Европы-Америки. В Рим на самолете слетал, так чуть инфарктом путешествие не закончил. Пришлось обратно на поездах добираться. Нет, заграница уже не по зубам. Жаль, конечно, но и так жизнь прошла не даром.
        Однажды вспомнил Иван Иванович, что хотел он по своему краю покататься, местные достопримечательности посмотреть. Начал с Тихвина, где, говорили, красивейший в области монастырь имеется. Потом в Ладогу ездил, на Валаам сплавал, Выборг посетил. Но это все места известные...
        И вот однажды вечером смотрел он телевизор, местный канал, там какой-то дедок-профессор про некоего Варфоломея Мартынова рассказывал, личность некогда знаменитую и до сих пор загадочную. Мол, чернокнижник, изобретатель, естествоиспытатель. Жил близ Петербурга во времена императрицы Елизаветы Петровны, принимал участие в реконструкции Янтарного кабинета, дружил с Растрелли, по легенде, понимал язык животных...
        Интересно, почему о таком человеке никто сейчас не знает?! Ни могилки его, ни строчки в учебнике по истории... Как он сказал? Мартынов?
        Не долго думая, Лопухов нашел в справочнике номер телефона телевидения, позвонил туда, поинтересовался координатами человека, который про чернокнижника рассказывал. Там сперва давать не хотели, но Иван Иванович сослался на Васю, мол, хороший мой приятель... А у Васи деньги - потенциальный, так сказать, рекламодатель. Короче, дали телефон профессора.
        Позвонив ему, Лопухов нового о Мартынове почти не разузнал. Мол, в передаче все и так сказано было. Есть, конечно, одна зацепочка. Мол, жил чародей на Карельском перешейке, если ехать на электричке, то в сосновском направлении. А точнее неизвестно. Ну и на этом спасибо...
        Короче, увлекся Иван Иванович не на шутку. Нашел себе новое хобби - отыскать все имеющиеся сведения о загадочном Мартынове. Начал в публичную библиотеку ходить, в старых изданиях копаться. Раз в неделю неизменно ехал на Финляндский вокзал, садился в электричку, шедшую по сосновской ветке, и катил до очередной станции. Начинал, помнится, с Токсово. А теперь уж и 79-й километр проехал. Это дальше Соснова, а никаких следов чародея до сих пор не отыскал.
        В те памятные выходные последний раз решил скататься (чтоб до конца совесть очистить), а там уж и бросить безумную затею. Видать, профессор чего-то лишнего наплел. Вот, люди! Сами толком не знают, а все говорят, говорят, говорят... Пустомели! Ведь и в библиотеке о загадочном изобретателе ни единого слова нет... Выдумка, короче. Фикция-сенсация.
        Но и тут судьба иначе распорядилась. В четверг утром за завтраком радио слушал, а там передали объявление про турбазу на каком-то лесном озере. Мол, недорого, рыбалка, стол, природа. И от города недалеко. Телефончик запишите... Рука автоматически потянулась за ручкой, что лежала поверх газеты с кроссвордами здесь же, на столе. С вечера осталась.
        Позвонил, скорее, от любопытства. А как из трубки сказали, что выход на платформе... Той самой, в общем, на которую он в субботу и сам ехать собирался, так тут же сердце кольнуло...
        Парень, что на базу записывал, ответил, что место-то забронировать можно, но только через две недели. Если раньше хотите, садитесь на электричку, а там, на платформе, "газелька" обычно встречает, довезет до самой базы. А на месте, мол, с директором договориться можно. Он мужик нормальный, если что, и в свой дом подселит. Иван Христофорычем зовут...
        
        * * *
        
        Старики сидели на кухне у Расстрельникова и пили чай с малиновым вареньем. Сашка накануне от какой-то подружки двухлитровую банку притащил. Хорошая, видать, девушка, коль сама варенье делает.
        - Ты вот что, Ваня, скажи-ка мне лучше, хорошо ты этого хрыча старого знаешь? Натуральный он, или так, видение одно?
        - Бог его знает, - улыбнулся Лопухов. - Тебе-то, Иван, какая разница - человек он или призрак? Все равно, существует. Не может столькому народу одна и та же галлюцинация привидеться. Правильно я понимаю?
        - Кажись, - согласился Иван Павлович. - Но с другой стороны, призраков на самом деле не существует. Так?
        - А я почем знаю? Это нас так учили, что не существует. А как на самом деле - есть они или нет их, это, брат, та еще загадка. Понимаешь, генерал, не все, что объяснить нельзя, выдумка. Сечешь?
        - Секу, секу, - вздохнул Расстрельников и с шумом отхлебнул горячего чаю. - Другого я не понимаю...
        Иван Павлович уставился в чашку, словно ждал, что Лопухов поинтересуется - чего? Лопухов и поинтересовался:
        - Чего же?
        - А того, как он - будь то человек или привидение - в одно и то же время может здесь быть - на озере, и там - на Камчатке твоей.
        - Кто ж говорит, что в одно и то же время? - ухмыльнулся Иван Иванович. - Что там он бывал и тут, это ясно. Но про одно время я тебе ничего не говорил. Может, он на самолете летал, так?
        - Должно быть, - кивнул Расстрельников. - Вот только кто ж его в таком виде в самолет-то пустит?
        - В каком таком? - улыбнулся Лопухов. - В хламиде его? Так хламиду можно в сумку кинуть. А сам-то он ничего еще... Старый, конечно... Но так и мы с тобою, чай, не мальчики в коротких портках.
        - Это уж точно, - согласился Иван Павлович. - Портки у нас с тобою ниже колен... Хоть и выше щиколот.
        Лопухов рассмеялся. Ясно, на кого генерал намекает.
        - Так я ж в сапогах хожу! Под ними не видать, что брюки чуть коротковаты. Это, Иван, издержки комплекции. На мое пузо любые штаны натяни, выше щиколотки окажутся.
        - Да уж, - улыбнулся Расстрельников, - доброе брюхо ты наел. Не тяжко?
        - Привык уж. Ты сам-то как сохранился, а? Зарядку, небось, делаешь?
        - Делаю, - кивнул Иван Павлович, - раз в месяц. У меня, Иван, такая природная конституция. Я раньше думал, что к старости совсем высохну. А гляди, не высох. Сам себе удивляюсь... Но мы ж с тобою не бабы, чтоб талиями меряться. Ты мне лучше скажи, зачем он Макова у себя держит? Этому-то психу самому чего, а Маша егоная с ума сходит.
        - Сходит, - кивнул Лопухов. - Но, брат, мы уж тут с тобою помочь не в силах. Коль держит, значит так надо.
        - Надо! - передразнил Расстрельников. - Надо ему! Ты, Ваня, ерунду не говори. Никто никого неволить без злого умысла прав у нас не имеет.
        Иван Иванович вскинул на генерала пронзительный взгляд:
        - Это ТЫ мне говоришь, милиционер? Да в ваших застенках...
        - Вот только не надо про наши застенки... Я, если хочешь знать, ни одного человека безвинно не посадил. А за беспредел других деятелей я не в ответе... Да и время-то какое было... Вспомни-ка, а? Сам говоришь, отца твоего прямо из постели вытащили, да в гроб на следующий же день укатали... У меня история не лучше... Моих... Да, что там говорить?!
        - Ладно, прости, - Лопухов положил руку поверх руки Расстрельникова. - Не хотел я тебя обижать, но уж больно ты свободно рассуждаешь.
        - Конечно, свободно! У нас, Иван, свободная страна. И Сталина с Берией давно уж в живых нет. А какому-то Луке неволить людей по егойной прихоти я не позволю. Вот завтра же Шурку запрягу, поедем с ним на машине к этому чертовому озеру, и...
        Генерал замолчал.
        - И что? Скажешь, чтобы отпустил? - сощурился Лопухов. - Так он тебя и послушает. А прибить ты его не сможешь. Извини конечно, но против этакого непонятно кого у человека кишка тонка... Согласен?
        Расстрельников только кивнул.
        - И что нам делать?
        - Не знаю, Ваня... Не знаю.
        - А я знаю, - неожиданно поднял глаза Иван Павлович. - У меня такое чувство, что нас еще позовут. Помнишь, Жонглер этот чертов про какое-то дело говорил? Мол, закончить его надо. Аккурат на равноденствие. Помнишь?
        Лопухов встал из-за стола. Он подошел к окну и устремил свой взгляд куда-то вдаль, за нещадно дымящие трубы промзоны.
        - Помню, - проговорил он, не оборачиваясь. - Вот только верю слабо. Равноденствие-то уже завтра. Черт, когда ж твой Шурка-то приедет?!
        - А что?
        - Ничего. Может, нам действительно самим туда скататься, а?... Иван, ну ответь же!
        Расстрельников тоже встал из-за стола. Он подошел к навесному шкафчику и открыл дверцу.
        - Коньяк будешь? - вместо ответа спросил генерал.
        - Давай, - согласился Лопухов. - Умные люди говорят, что в разумных количествах коньяк для сердца даже полезен. Но ты на вопрос не ответил.
        Из-за спины Ивана Ивановича послышался звон доставаемой посуды.
        - Ответ положительный, - пробормотал Иван Павлович. - Съездим. Чего нам с тобою терять-то?
        - Есть чего, - повернувшись, грустно улыбнулся Лопухов. - Жизнь саму. Я, Ваня, только к старости ее прелесть и прочувствовал. Так умирать не хочется...
        - Типун тебе на язык, старый! Годков десять еще протянешь!
        - Десять? А что, я не против, - рассмеялся Иван Иванович. - Налил уже?
        - Давно налил. Садись, треснем. Для восстановления сердечной деятельности...
        
        * * *
        
        Это ж надо, какие запутанные дорожки Судьба прокладывает.
        Иван Иванович как раз накануне вспоминал и анализировал случаи, начавшие с ним приключаться еще более полувека назад. Сначала Хранителя встретил. Там, на Камчатке еще. Потом Мишу, который теперь в Петербург вернулся... Известным, смотри-ка, художником стал. Добился-таки своего, парень. Но через что прошел-то! Да, не все просто так, Лопухов, в этой жизни происходит. И скоро только сказка сказывается...
        Что ж тогда он перед курганом-то говорил, Лука этот? Мол, сердце сведет? Господи, а я думал, это лишь поговорка. Не без доли истины, но и не совсем правдивая... Сердце... Вот, глядишь, и не знал о нем почти восемьдесят лет, а тут, на тебе, побаливать начало. А врачи говорят, что с таким сердцем сто лет жить можно... Чего ж оно шалит-то тогда? Сказать о чем-то хочет? Мол, прислушайся ко мне, Ваня. Я тебе открою что-то... Что?
        Эх, скучно одному сидеть. Мише позвонить, что ли? Мож, приедет? Иван Иванович встал из кресла и пошел к лесенке. Старый телефонный аппарат, единственное, что осталось от родителей, не считая книг, стоял внизу, в прихожей.
        Лопухов снял трубку и семь раз крутанул тугой трескучий диск. Бесконечно длинные гудки... Кому б еще позвонить? Слушай-ка, а как там наш бравый генерал поживает?
        - Алло...
        - Прачечная слушает, - ответил знакомый голос.
        - Привет, прачечная, - рассмеялся в трубку Лопухов. - Мне б с директором потолковать. Это Лопухов.
        - Ой, Иван Иваныч, простите, - чуть смутился своей шутке Шура. И в сторону: - Палыч, тебя Лопухов к телефону требует!
        Вот-ведь какой, "требует"! Мальчишка...
        - Здорово, Иван, - проговорил в трубку генерал. - Ты чего так поздно?
        - Привет. Извини, я тебя потревожил?
        - Да, нет. Просто мои обычно после десяти не звонят, дрыхнут все. А у меня бессонница, - объяснил Расстрельников. - Чего хотел-то?
        - В гости тебя хотел завтра позвать. Ты как?
        - Нормально, - ответил Иван Павлович. - Слушай, давай-ка ты сам к нам, а? Я-то у тебя уже бывал, а ты к нам еще не заглядывал. Приедешь?
        - Адрес диктуй, Ваня, - Лопухов взял с полочки карандаш.
        - Диктую...
        Иван Иванович записал адрес прямо на обоях.
        - Во сколько? - уточнил он.
        - В любое время, - ответил Расстрельников. - Я завтра никуда не собираюсь. Проснешься, приезжай. Договорились?
        - Договорились, - улыбнулся Лопухов. - Давай, спокойной ночи. Коньячку на ночь прими, чтоб бессонница не мучила. Есть коньяк-то?
        - А что, поможет? - спросил Иван Павлович.
        - Должон.
        - Что ж, сейчас внука до магазина пошлю. Спасибо тебе.
        - Не за что. До завтра, значит?
        - Ага, бывай.
        Лопухов положил трубку на рычаг. Да... Сейчас таких аппаратов днем с огнем не сыскать. Слышимость-то не то, что в новых трещалках. Штучное, понимаешь, изделие.
        Ну вот, будет с кем словцом перекинуться...
        В это самое время громко зазвонило "штучное изделие". Забыл что-то?
        - Да, Ваня? - снял трубку Лопухов.
        - Батя? - раздался знакомый голос.
        - А, Миш, ты это? - узнал голос Мартина Иван Иванович. - Извини, с товарищем только что говорил, думал, он перезванивает... Ты как?
        - Ничего, спасибо, - ответил Михаил. - Ты мне минут пять назад звонил?
        - Да, а ты откуда знаешь? - удивился Лопухов.
        - Так у меня аппарат с определителем. Я в ванной был, пока выскочил... Ты чего так поздно, случилось что?
        - Нет, Мишенька, просто соскучился по тебе, давно не виделись... Слушай, жена-то твоя когда из-за границы приезжает?
        - Завтра, а что?
        - Познакомишь?
        - Естественно. Сам увидишь: они с покойной Иринкой моей на одно лицо. И характерами похожи. Только Берта младше намного...
        - Это не беда, - улыбнулся Иван Иванович. - Лишь бы человек был хороший... Ты что в ближайшие дни делаешь?
        - Завтра супругу встречаю, послезавтра за город на денек смотаюсь, надо кой-какие делишки закончить. Потом в твоем распоряжении. А что? - Лопухов почувствовал в голосе Михаила чуть заметное волнение.
        - Ты... у тебя... с тобою все в порядке? - отчего-то сам разволновался Иван Иванович.
        - В полном, батя. Это я так волнуюсь оттого, что жена приезжает, а я прибраться не успел, - рассмеялся Миша. - А ты почувствовал?
        - Есть маленько, - улыбнулся в ответ Лопухов, но у него внезапно прихватило сердце. - Слушай, Мишенька, ты как вернешься из поездки, звякни, хорошо?
        - Бут сполнено, товарищ генерал, - отчеканил Мартин.
        - Спасибо, сынок. Спокойной ночи.
        - Пока, бать...
        Странно. Жена приезжает, а он по делам за город собрался... Сердце снова кольнуло. И это обращение - "товарищ генерал"... Михаил никогда ему так не говорил... Нет, это все мнительность проклятая. Навыдумываешь себе черт знает что, а потом сам себя мучаешь.
        Лопухов прошел на кухню, взял из холодильника бутылку водки и банку с огурчиками, выставил их на стол... Но пить не стал. Вернулся в спальню, взял под язык капсулу нитроглицерина и лег на кровать. Не раздеваясь.
        Сердце отпустило.
        
        Глава XVIII. Очищение
        Дорога до Имолы слишком много времени не отняла, но, как говорится, вытрясла из путников всю душу. Бесконечные спуски и подъемы, то и дело попадающие под колеса камни, незаметные глазу выбоины - все это, отнюдь, не улучшало ни настроения, ни самочувствия путешественников.
        Синьор Никколо несколько раз безуспешно пытался начать писать заметки, но походная чернильница грозила перевернуться, разлив свое бесценное содержимое, а на бумаге вместо букв расползались жирные кляксы. При этом Макиавелли себе под нос всуе поминал Бога и всех святых, а Лука отворачивался к окну, чтобы синьор не видел его веселой улыбки. Надо было ехать в своей карете, но, видите ли, Медичи настоял на том, чтобы они взяли гербовый посольский экипаж магистратуры. А о том, что эта колымага без даже намека на рессоры, синьор и предположить не мог...
        Чезаре Борджа, некогда могущественный герцог Валентино, жил теперь не в роскошном дворце, какой у него был в Риме, а в скромном двухэтажном особняке. Точнее, не жил, а умирал. Он время от времени еще мог подняться с ложа, но этих моменты приходили все реже и реже. Под его кроватью теперь поселился новый жилец - фаянсовая утка. Пьетро, юноша, одновременно исполняющий роль писаря и сиделки при своем хозяине, порой не мог скрыть мерзкого удовольствия, наблюдая за адскими страданиями герцога, но порошки, прописанные врачевателем, давал ему исправно. Тому, впрочем, на выражение лица служки было плевать.
        Цезарь думал сейчас только о том, что великое дело, начатое его отцом, с треском провалилось. Многие бы тогда спросили: "Чезаре, что начал Александр? Уничтожать Италию изнутри? Так, слава Богу, что ему это не удалось!" Но Валентино всегда был искренне убежден, что род Борджа избран спасти полуживую страну, объединить ее. Лишить всех этих местных царьков их дутого могущества и собрать города под флагом Ватикана. Негоже, что Священная Римская империя контролируется кастильцами и северными варварами, а ее центр, сам Рим, не имеет при этом никакой власти не только в сем чудовищном образовании, но и на самом полуострове. Королевство Неаполь! Нет, вы только вдумайтесь: королевство Неаполь!
        
        * * *
        
        - Здравствуй, Валентино, - в своих размышлениях герцог и не заметил, как у его ложа оказался Никколо.
        - А-а... - протянул он, скроив на своих губах что-то похожее на улыбку, - приехал попрощаться со старым другом?
        Макиавелли, печально улыбнувшись, кивнул. Зачем успокаивать того, кто уже готов принять последнюю посетительницу, которая скоро явится, неся на плече ржавую косу.
        - Я... рад видеть тебя, Никколо... Несмотря на... Медичи торжествуют?
        - Нет, Цезарь, они кланяются тебе, - Макиавелли жестом руки согнал Пьетро со стула и подбородком указал юноше на дверь. - Ты знаешь, и с ними можно жить... Одна беда...
        - Какая же? - герцог заинтересованно посмотрел в глаза гостю и, собрав последние силы, сел, опустив спину на приподнятую писарем подушку.
        - Медичи легко предсказуемы.
        Чезаре хрипло рассмеялся.
        - Так разве это беда? - он удивленно вскинул кустистые брови.
        - Для меня нет, - Макиавелли опустился на деревянный стул, еще хранящий тепло тела Пьетро. - И я бы не очень расстраивался такому обстоятельству, если б не следил за твоей карьерой и тем, как ты...
        - Ее закончил? - улыбнулся Валентино.
        - Прости меня, Цезарь, но ты тоже предсказуем. Чего от тебя все ждали, то ты и совершал, - Никколо выдержал небольшую паузу. Борджа тоже промолчал. - Понимаешь, друг мой, многие прикидывались твоими друзьями, но все они в тайне мечтали вонзить стилет между твоих лопаток. У тебя в государстве не было ни одного настоящего друга. Ты не знал государства...
        - Кто, я?! Я сам был государство.
        - Ой ли, Валентино? Не слишком ли высоко ты паришь в небесах? Разве не помнишь ты, что государство - утешенье слабых. А власть есть пир, где пьют за упокой... Похоже, что в вино твое твои ж друзья подлили каплю яда.
        - О, Никко, тебе ль не знать, что больше нет друзей... кроме тебя?! О ком из тех...
        - Не о себе, мой милый герцог. Не прятал я кинжал за спину. Но Александр перед смертью завещал беречь тебя. Не дать греха...
        - Так ты душеприказчик Александра! Ну надо ж, старый грешник завещал тебе мое спасенье. Поведай, друг, какого из семи грехов известных, мне опасаться более других?
        - Гордыни...
        - Гордыни? Мне?
        - Не смейся, Валентино. Ее, гордыню подлую свою, благодари за то, что ты не стал великим. Ее целуй за то, что смерть близка.
        - Моя?
        - Твоя? О, нет, тебе еще не время... Моя...
        - Что ты бормочешь, Никко? Да, я болен, но ты? Ты, друг мой, крепче стали! Неужто в голове твоей нет места белым мыслям?... Нет, Никко, ты, пожалуй, мне не друг... Ты пес... Безродный пес! Не злись, но я расстроен... Слова твои больнее ранят сердце, чем кинжал, помянутый тобою же минутой раньше. Отныне не желаю тебя знать...
        Порошок, данный герцогу незадолго до появления гостя, начал действовать. Цезарь сполз с подушки, отвернулся к стене и через минуту Никколо почувствовал, что тот уже спит. "Что ж, - подумал он. - К беседе можно вернуться и завтра. Пусть он примирится с той мыслью, что должен все исправить... Лука не даст ТАК умереть собственному отцу".
        
        * * *
        
        "Люди действуют по-разному, пытаясь достичь цели, которую каждый ставит перед собой, то есть богатства и славы: один действует осторожностью, другой натиском; один - силой, другой - искусством; один - терпением, другой - противоположным способом, и каждого его способ может привести к цели. Но иной раз мы видим, что хотя оба действовали одинаково, например, осторожностью, только один из двоих добился успеха, и наоборот, хотя каждый действовал по-своему: один осторожностью, другой натиском,- оба в равной мере добились успеха. Зависит же это именно от того, что один образ действий совпадает с особенностями времени, а другой - не совпадает. Поэтому бывает так, что двое, действуя по-разному, одинаково добиваются успеха, а бывает так, что двое действуют одинаково, но только один из них достигает цели.
        От того же зависят и превратности благополучия: пока для того, кто действует осторожностью и терпением, время и обстоятельства складываются благоприятно, он процветает, но стоит времени и обстоятельствам перемениться, как процветанию его приходит конец, ибо он не переменил своего образа действий. И нет людей, которые умели бы к этому приспособиться, как бы они ни были благоразумны. Во-первых, берут верх природные склонности, во-вторых, человек не может заставить себя свернуть с пути, на котором он до того времени неизменно преуспевал. Вот почему осторожный государь, когда настает время применить натиск, не умеет этого сделать и оттого гибнет, а если бы его характер менялся в лад с временем и обстоятельствами, благополучие его было бы постоянно".
        
        * * *
        
        Лука вышел в Имоле только для того, чтобы размять ноги. Он еще во Флоренции договорился с синьором, что проследует дальше, до Феррары, а на обратном пути повидается с герцогом (если тот еще не умрет, на что в тайне надеялся юноша).
        Можно, конечно, было вовсе не заезжать в Имолу, а нанять экипаж в Болонье, но Никколо ни в какую не захотел отпускать Луку с незнакомым кучером. Придется теперь совершить крюк. Но, как говорится, что не делается, все к лучшему...
        В Феррару Жонглори так и не попал. Вернувшись в Болонью, он решил переночевать в трактире, и с этой целью направил кучера искать самое приличное место. Через четверть часа после въезда в город старый Скорцо остановил карету у входа в фешенебельный особняк.
        - Тпрру, - услышал Лука и через секунду, почувствовав, что экипаж остановился, выглянул в окно. - Скорцо? - крикнул он.
        - Да, парень, мы приехали, - ответил кучер с козел. - Выходи. Гостиница синьора Боницелли как раз то место, которое тебе нужно. Здесь нет ни пьяниц, ни простолюдинов, ни разбойников. Это мне не по душе, но хозяин велел во всем слушать тебя.
        - Спасибо, - поблагодарил Лука, выбравшись наружу. - Распрягай лошадей и иди в кухню. Я распоряжусь, чтоб тебе подали обед.
        - Будет исполнено, ваша милость, - ухмыльнулся Скорцо, а про себя подумал: - "Мальчишка, это ж надо, такой же слуга, а ведет себя как благородный синьор! Уж не сын ли он нашему синьору Никколо?"
        - Зачем ты так, Скорцо? Мы ж с тобою одного положения, - с разочарованием в голосе проговорил Жонглори.
        - Да уж, мальчик... да уж...
        Луку вышел встречать сам хозяин дорогого постоялого двора:
        - Прошу вас, господин посол...
        - Я с частным поручением, - оборвал его Лука. - Мы держим путь в Феррару...
        - В Феррару? - вскинул брови Боницелли. - Тогда вам, синьор, повезло. Герцогиня Бисалья с матерью изволили прибыть в Болонью сегодня утром. Они остановились в моей гостинице и сейчас обедают. Изволите спросить позволения накрыть вам за их столом, синьор? Простите, вы не представились...
        - Жонглори... Лука Жонглори из Флоренции, - чуть оторопел от такого поворота юноша, - Испросите, синьор. Да, и поручите позаботиться о конюхе и лошадях.
        - Благодарствую, синьор Жонглори, - поклонился хозяин, - за то, что вы выбрали мою гостиницу. Поверьте, в Болонье лучшего места вам не сыскать... - и крикнул в сторону: - Алиса, позаботься об экипаже нашего уважаемого гостя.
        Из узенькой двери выпорхнула худенькая босая девушка в юбке выше щиколот и бегом бросилась к Скорцо, на ходу обронив:
        - Слушаюсь, синьор Боницелли.
        - Прошу вас, следуйте за мной, синьор Жонглори, - снова улыбнулся хозяин...
        Обеденный зал гостиницы поразил Луку надменной роскошью. Такой посуды как здесь, он не видел даже в Бельведере. Но ведь там дворец, а здесь простой постоялый двор, пусть даже и дорогой. В помещении никого не было, если не считать двух дам, сидящих за дальним столом у окна.
        - Прошу вас, попробуйте наше вино, - перед Лукой вновь возник Боницелли, который протягивал ему на подносе высокий серебряный бокал на тонкой ножке, - а я пока осмелюсь потревожить интересующих вас особ...
        Пока Лука сидел в мягком кресле и наслаждался превосходным ченто, поданным ему в качестве аперитива, Боницелли успел договориться с Лукрецией. Честно говоря, Жонглори не горел желанием встречаться с ней самой, ему нужна была только Роза, но, скорее всего, бабка уже поведала дочери правду, поэтому скрываться от матери смысла нет.
        - Вас ждут, синьор Жонглори, - этот Боницелли вырастал словно из-под земли.
        - Благодарю вас, - кивнул Лука, поднявшись из кресла, - ваше ченто превосходно.
        - Урожая позапрошлого года, - льстиво улыбнулся хозяин. - Помните, какое стояло жаркое лето?
        - Да, спасибо.
        - Вам спасибо, синьор, - резко поклонился Лука и твердой походкой направился к столу, за которым сидели женщины.
        Они оторвались от еды и с нескрываемым интересом теперь наблюдали за юношей. Подойдя к столу, Лука склонил колено пред Розой, поцеловал ей руку, а потом низко поклонился Лукреции. Усевшись рядом с бабкой, он взял из золотой вазы сливу, покрутил ее в пальцах и глупо улыбнулся. С чего бы начать разговор?
        Но ему долго думать не пришлось, потому что Лукреция подняла бокал, призывая остальных проделать то же самое, и, дождавшись, пока Лука с Розой последуют ее примеру, произнесла:
        - За нашу кровь, - и, чуть прикоснувшись губами к бокалу, поставила его перед собой. - Рада тебя видеть, Лука. Боницелли сказал, что ты остановился здесь по пути в Феррару?
        - Да, Лукреция, - ответил Жонглори и, повернувшись к Розе, пристально посмотрел бабке в глаза. Та чуть заметно кивнула.
        - Да, Лукреция, - повторил он. - Я не стану ходить вокруг да около, а спрошу напрямую... Разрешите?
        - Спрашивай, - улыбнулась герцогиня Бисалья, - у сына с матерью не должно быть секретов, ведь так?
        Лука знал и раньше, что мать его довольно прямолинейна, но все равно смутился. Тем не менее, он, сделав над собой видимое усилие, кивнул.
        - Скажите, герцогиня... мама, кто мой отец?
        Лукреция хитро прищурилась и снова подняла со стола бокал.
        - Это ведь синьор Никколо, так? - продолжал спрашивать Лука. - Я угадал?
        Роза взяла юношу за руку, а Лукреция рассмеялась.
        - И ты мог подумать, что я стала бы рожать детей от этого надутого сноба? Нет, мой мальчик, я не до такой степени ненавижу нашу кровь, чтобы разбавлять ее конской мочой!
        - Лукреция! - прикрикнула на нее Роза, но та, казалось, не обратила на мать никакого внимания.
        Странно, но услышав от матери, что его отец не Макиавелли, Лука расслабился и даже улыбнулся.
        - Нет, Лука, Никколо не может быть твоим отцом по определению. Он никогда не делил со мной ложа, иначе... Но, впрочем, тебе незачем знать лишнего.
        - Тогда кто? - Жонглори почувствовал, что ему на подбородок упала липкая капля. Вот черт, раздавил сливу!
        - Кто? - переспросила герцогиня. - Зачем тебе это знать?
        - Ну...
        - Твой отец - плохой человек... И слава Всемогущему, что тебя воспитал Никколо, а не он. Хватит в нашем роду чудовищ, правда, мама?
        Роза кивнула, но на глазах у нее появились слезы, лоб покрыла испарина. Бабка достала из рукава дорожного платья платок и промокнула им лицо.
        - Да, мальчик, - проговорила она. - Твой отец - плохой человек... Но он мой сын, поэтому мне больно...
        - Франческо? - искренне удивился Жонглори, вспомнив, что видел в лице того знакомые черты.
        - Нет, Лука... Его брат... Чезаре...
        Юноша почувствовал, что ему становится дурно. Они с Цезарем столько раз встречались в доме у Макиавелли, они так часто говорили на любые темы. И он... так часто пугал его своим буйным нравом. Многие поговаривали, что свирепый Цезарь отправил на тот свет ни один десяток добропорядочных граждан. Ни за что, из простой прихоти своей... Герцог Валентино был, пожалуй, единственным человеком на Земле, которого Лука действительно боялся. Словно тот не из людского племени, а какой-то чудовищный фантом, вырвавшийся из Преисподней. Удивительно, но синьор Никко искренне уважал и даже, как полагал Жонглори, любил этого монстра. За что? За то, что тот верен дружбе? Пожалуй... Пожалуй, это его единственное достоинство. Впрочем, Цезарь не сделал самому Луке ничего плохого, но люди говорили... Люди говорили? Да мало ли чего они говорят?!
        - Чезаре Борджа мой отец? Но он... он...
        - Умирает? - злобно рассмеялась Лукреция. - Туда ему и дорога! Выродок и изверг! Не жалей его, мальчик! Он не достоин твоей жалости... Я знаю, что ты теперь попытаешься его спасти, поэтому и не говорила... Но... Но ты все равно опоздал. И знай же, что если бы человек мог умереть дважды...
        Рядом уже в открытую рыдала Роза.
        - ...то я убила бы его и во второй раз!
        Лука, с грохотом опрокинув стул, поднялся из-за стола.
        - Ты сама - чудовище, Лукреция! Ты! - крикнул он. - Может, Чезаре и не достоин жалости, но ты... Ты хуже его в сотню раз! Ты... Господи, прости меня за то, что я так говорю собственной матери! Но пред Тобою я поклянусь снова, что эта женщина мне больше не мать! Я отрекаюсь, слышишь? Отрекаюсь!
        А Лукреция продолжала хохотать. В дверях зала появился потревоженный криками Боницелли. Из-за его спины выглядывали любопытные лица прислуги. Лука задыхался от ненависти, которую он испытывал к этой гадкой женщине. К самой близкой на земле. К собственной матери...
        - Отрекайся! Может, Он тебя услышит! - кричала она сквозь смех. - Тогда никакие узы не помешают нам разделить с тобой постель!
        Жонглори почувствовал, как к его горлу подступает тошнота. Он обнял за плечи рыдающую Розу, поднял ее со стула, прижал к себе и повел к выходу. Бабка не сопротивлялась. На ходу достав из поясного кошеля пару золотых монет, Лука вложил из в протянувшуюся ладонь Боницелли и приказал:
        - Подать карету. Мы с синьорой Ваноцци покидаем Болонью.
        - Простите... А как же герцогиня? - прошептал обескураженный хозяин гостиницы.
        - Поинтересуйтесь у нее сами...
        
        * * *
        
        Полдороги до Имолы они ехали молча. Приходили в себя. Наконец Роза вытерла последние слезы и прижалась к плечу внука.
        - Лука, - тихо проговорила она. - У меня теперь никого не осталось...
        Жонглори нежно обнял пожилую женщину.
        - Не волнуйся, - он легонько похлопал ее по руке. - Все наладится.
        - Надежды почти не осталось, - всхлипнула Роза. - Я теперь никогда не смогу вернуться в Феррару. Понимаешь?
        - Ты будешь жить в Имоле... С сыном... А Чезаре я... Я спасу его, ты даже не переживай. Хорошо?
        Роза притихла. Он так и не дождался ответа.
        - Я нашел сестру. Екатерину... Она живет в Милане и носит фамилию Сфорца... Она пока не знает правды...
        - Не говори ей, - тихонько прошептала бабка. - Пусть девочка никогда ни о чем не узнает... Может, хоть вы с ней снимете проклятие с рода Борджа... Лука, спасибо тебе за все... Я многое поняла...
        
        * * *
        
        Лукреция оказалась права, но лишь отчасти. Жизнь Чезаре спасти не удалось. Жонглер всю ночь простоял возле его ложа на коленях, жонглируя слезами Инкарнатора, молясь Создателю и взывая к милости Ворона.
        Когда наступил рассвет, Цезарь почувствовал себя лучше. Он поднялся с кровати, поднял с колен Луку, обнял его крепко и прошептал в самое ухо юноши:
        - Я благодарен тебе, мальчик... За все благодарен... Я всегда знал... Но и полагал, что с Никко тебе будет лучше. И, как видишь, оказался прав... Сожалею, что кровь Борджа сгнила. Но ты ведь тоже наш... Значит, не совсем...
        - О чем ты говоришь, отец? - отстранился Жонглори.
        Чезаре грустно улыбнулся.
        - Ты знаешь, я всегда любил Лукрецию... И сейчас люблю... И сам Господь зло посмеялся надо мной, сделав ее моей сестрой... Тебе не понять этого... Пока... И, надеюсь, никогда... Знаешь, Ворон не всегда справедлив. И не стоит на него уповать. Иногда его сила творит чудеса, как было с твоей сестрой...
        - Так ты знаешь? - искренне удивился Лука.
        - Конечно, - кивнул Чезаре и, отпустив сына, грузно уселся в кресло. - Не надо полагать, что твой отец лишь злобное чудовище, извергнутое из чрева земли. Понимаешь, мальчик, мне была уготована твоя участь... Но я не взял слез Инкарнатора, и Ворон впал в гнев... И хорошо, что дважды умереть нельзя...
        Лука уселся на стул. Он посмотрел в глаза отцу, улыбнулся и спросил:
        - И ты, и Ворон, и Лукреция говорили мне эту фразу... Объясни, что она означает?
        - Она означает только то, - улыбнулся в ответ Чезаре, - что смерть не приходит дважды. Если ты сумел прогнать ее в первый раз, то она никогда не вернется...
        - Постой! Но я встречал людей, которые были на волосок от смерти, а потом неожиданно выздоравливали. Позже эти люди все равно умирали! Так?!
        - Так, - согласился герцог. - Но на волосок от смерти - это другое. Значит, их судьба просто была иной. Когда я говорю, что смерть не приходит дважды, то имею ввиду, что человек должен умереть, чтобы воскреснуть... или не воскреснуть. Именно поэтому умерших хоронят через три дня. Дают душе шанс вернуться в тело. Понимаешь?
        - С трудом, - покачал головой юноша.
        - Вот пример... - Чезаре встал из кресла и лег в кровать. - Ворон.
        - Ворон?
        - Да... Помнишь жителей катакомб?
        - Льва с лисицей?
        - Их... Они сами сказали тебе, что убили Ворона. Ведь сказали? Но он жив... И это не бесплотный дух, как можно подумать... Ворон - верный слуга Инкарнатора, а Камень не любит, когда смерть берет его помощников к себе без разрешения. Поэтому смерть никогда не придет к Ворону во второй раз...
        Лука встал со стула и пересел на край отцовского ложа.
        - Теперь я, кажется, начал понимать... - задумчиво проговорил он. - Постой, но я теперь...
        - Да, - кивнул Чезаре. - Ты теперь такой же, как Ворон. Камень любит тебя, он в тебя верит, иначе не дал бы тебе своих слез... Спасибо тебе, Лука... А теперь мне пора...
        - Куда? - не сразу понял Жонглори.
        - Туда, где умереть уже нельзя... Ни дважды, ни единожды... Береги сестру и... Никколо. Мне он вчера не понравился, его мысли мертвы... Мальчик мой, не дай ему проститься с землей раньше срока... Обещаешь?
        - Да, отец. Обещаю.
        Лука взял иссохшую за время болезни руку отца в свои ладони, наклонился над умирающим и поцеловал его в лоб.
        - Обещаю, - повторил он. - Тебя хочет видеть твоя мать...
        - Роза? - в глазах Чезаре на долю секунды вспыхнула яркая искорка. - Она простила меня? Она... здесь?
        - Да, отец...
        - Господи, спасибо тебе! Лука, прощай... И прошу тебя, позови Розу... Я хочу, чтобы мать была рядом, когда...
        Но договорить Валентино не успел. Взгляд его остекленел, последнее желание повисло в воздухе, но на мертвых устах герцога продолжала играть улыбка.
        Живая улыбка.
        Жонглер тихо плакал и все же радовался. Он опоздал, но он... успел.
        
        Глава XIX. Берта
        Мише временами казалось, что он живет в каком-то ином мире.
        Нет, наяву оставалось все точно так же. Его окружали знакомые и незнакомые, но привычные лица, толстый ежедневник с каждым месяцем становился еще толще от записей и вложенных записок, которые, если книжицу несколько секунд потрясти, выпорхнули бы оттуда стайкой разноцветных бабочек. Пейзажи, наблюдаемые из окон мастерской, менялись только со сменой времен года...
        И все же порой Михаил чувствовал, что он в своем теле не одинок. Как будто там живет некто, который ведет его прямым путем туда, куда он вроде и сам идти не против, но решиться без посторонней помощи вряд бы когда-нибудь отважился.
        Так получилось и с Бертой. Они познакомились недалеко от Дрездена три года назад, когда Михаил представлял западноевропейской публике выставку своих живописных полотен.
        Агент, настоявший тогда на немедленном ее проведении, оказался не прав. Мартин сотню раз говорил ему, что картины последних лет ни в коем случае нельзя объединять в одну экспозицию. Они разнообразны не только тематически, но и по стилю и технике исполнения. Мюллер только хлопал Мишу по плечу и яростно кивал своей лысой башкой, говоря, что "вот на этом-то мы их и возьмем". Мол, художник, работающий в стольких направлениях, как ты, Михаил, оставит неизгладимое впечатление в мозгах критиков и посетителей...
        Мартин его и оставил... Да... После такого неизгладимого впечатления коллегам по цеху в глаза смотреть стыдно. Критики и братья по кисти признали его... "неопределенным". И реалист, и авангардист, и импрессионист и даже неокубист. Кто вы такой, господин Мартин? Нет, некоторые работы гениальны, но вы, пожалуйста, определитесь, в каком направлении вы мастер, а в каком - дилетант. С реализмом у вас все в порядке, но, просим вас - не суйтесь туда, куда не пролезть не можете. Это что, море? А почему розовое и в черную крапинку? Нет, вы только посмотрите, какой у нас новый Моне объявился! А это что? Ой! Простите, господин Пикассо-младший. Как же мы вас сразу-то не узнали...
        В общем, провал был таким громким, что Мартин в очередной раз решил вовсе бросить живопись. Его оплевали с ног до головы, а когда он стал липким, то вываляли в мятых газетах и провезли в таком виде по культурным центрам Европы...
        Мюллер пыжился и краснел, отводил при встрече глаза, но под шумок и всего за неделю все полотна растолкал по галереям и частным коллекциям за такие деньги, что Миша, будь он чуточку менее эмоционален и более прагматичен, сейчас запросто купил бы себе какой-нибудь маленький остров в Индийском океане, построил бы там скромный дворец и не менее скромный аэропорт со скромным же авиапарком. А потом плюнул бы на всех и вся и занялся турбизнесом или экзотической сельхоздеятельностью, например, выращиванием каких-нибудь феньхуа с дальнейшей поставкой их каким-нибудь папуасам.
        Но Мартин начал с того, попрощался с господином Мюллером, выплатив ему процент, которого тот явно не стоил, снял на окраине того же Дрездена небольшую квартиру-студию и занялся высокоинтеллектуальным занятием - начал пропивать гонорары в шумной компании слетевшихся со всей Европы "искренних почитателей громкого таланта". Через пару месяцев, отправляясь в банк, Миша с удивлением узнал, что прокутил "половину острова". Естественно, так продолжаться и дальше не могло.
        Вернув ключи от квартиры хозяевам, он в тот же день купил билет на самолет рейсом Берлин - Милан и, наняв такси, покатил в аэропорт. Зачем он это сделал? Пожалуй, Мартин сейчас (как, впрочем, и тогда) ответа бы не нашел. Но по пути они подсадили к себе в машину голосующую на дороге девушку. Та представилась Бертой, улыбнулась, открыв ослепительные белые зубы, и, узнав методом тыка, что Миша по-немецки говорит так же хорошо, как и на всех других языках мира, исключая русский, на этот самый русский легко перешла. Оказалось, что в Германии она живет всего год, сама же урожденная ленинградка (!), а сейчас решила слетать на пару недель в Италию (!), в Милан (!). А машина, будь она неладна, с самого утра отказывается заводиться. Такси в их деревушке нет, вот и вышла на трассу...
        Дальнейшие события совсем обескуражили нашего в очередной раз павшего духом художника. Проходя паспортный контроль следом за Бертой, Миша мельком глянул на ее развернутый документ и успел прочитать фамилию - "Martin". Берта Мартин (!)... А когда объявили посадку, его место оказалось, как уже нетрудно догадаться, рядом (!) с местом прекрасной попутчицы. Но главное! Михаил смотрел на ее фигуру, на ее лицо, в ее глаза... и во всем узнавал Ирину, помолодевшую лет на десять, а то и пятнадцать...
        Таких совпадений не бывает! Не бывает, не бывает, не бывает!!! Только в сказке... А еще она сказала, что словно бы уже встречала его раньше. Где? Понятия не имеет. Но как будто-бы... На холодном берегу океана среди расползающихся под тяжелым снегом гор... Может, на Камчатке? "Вы там, Михаил, случайно, не бывали?" Бывали? А я нет... Только во сне... И звонко рассмеялась...
        Чем дальше, тем больше. Когда они выходили из самолета, Миша ясно понял, что от судьбы не уйдешь. Берта, впрочем, не возражала. Наоборот, складывалось такое впечатление, что она только рада их знакомству... Кстати, это она оформила его неосознанное, но, как оказалось, сильное желание, поселиться "где-нибудь на берегу Средиземноморья с видом на какой-нибудь остров, но чтобы народу поменьше..."
        Следующие три года пролетели как три недели. Они зарегистрировались в муниципалитете Флоренции. Жили то в Италии, где купили-таки на побережье небольшой по тамошним меркам дом, то в Петербурге, то путешествовали по миру. Миша снова писал картины. И опять в разных стилях и жанрах. Только теперь не выставлялся, а сразу продавал картины через "проявившегося" сквозь расстояние и время нахала Мюллера, оставляя себе только те, с которыми не могла расстаться Берта и, как ни странно, он сам...
        Мартин бесконечно доверял жене, отпуская ее одну в дальние путешествия на достаточно длительное время... Нет, она не предаст... Откуда такая уверенность? Не знаю, просто есть и все... Он вспоминал об Ирине все реже и реже... Зачем, когда вот она, рядом... Мише порой казалось, что кто-то специально вернул на землю покойную жену, оживил ее, зная, что художник больше НИКОГДА И НИКОГО ТАК не полюбит...
        Берта, так же как в свое время Ирина, увлекалась всем странным и загадочным. Она была буквально помешана была на всяких тайнах, пыталась во всем разобраться, найти нити, ведущие к самому сокровенному... Но когда Михаил однажды признался ей о своей удивительной встрече на Камчатке, как-то связанной с легендой об Инкарнаторе, о том, что он своими глазами видел таинственного Повелителя Душ, Берта только отмахнулась... Мол, чепуха.
        Странно...
        В тот же вечер Мартин отчетливо почувствовал в себе Его. Другого. Но, встряхнувшись, прогнал прочь...
        
        * * *
        
        Когда они с Бертой ездили в прошлом году в Париж, то жена потащила его в Лувр. Зачем? Он бывал там сотню раз! Сходи одна, дорогая, а? Нет? Ну что ж, пошли...
        Там он увидел Ее. Джоконду. Вокруг знаменитой картины стояла огромная толпа одухотворенных или притворяющихся одухотворенными туристов. Все пялились на "бедную женщину", не давая ей "вздохнуть свободно". И Миша сначала пялился... А потом понял - все не так! Точнее, все так, но великий да Винчи не писал этой картины... Точнее, он ее написал, но что-то случилось, произошло нечто ужасное и она... потеряла свой облик... Потеряла? Постой, постой... Как картина может... Нет, это не просто картина... Это Ее судьба, удивительным образом перенесенная на холст. Михаил, стоя перед лицом Мона Лизы даже подумал, что умри сама женщина, умрет и картина... К чему бы такие мысли?
        Пока Берта ходила по этажам, Миша не мог стронуться с места. Он стоял и думал. Временами он чувствовал, что Джоконда хочет ему что-то сказать, попросить его о чем-то... Неужели он сходит с ума? Здравствуй, паранойя...
        Вечером, сидя в уютной кабинке небольшого ресторанчика, Мартин осторожно поделился своими впечатлениями, боясь, что Берта опять отмахнется, как было с историей о Инкарнаторе. Или... вообще поднимет на смех. Но она слушала, выказывая такой необычайный интерес, что, казалось, жена даже кивает в такт его словам, что она ЗНАЕТ...
        Когда Миша закончил свой рассказ, он посмотрел в глаза Берте, увидел грустную улыбку, появившуюся на ее губах и услышал:
        - Ты знаешь, Джоконда действительно жива...
        - Что??
        - Я тебя с ней познакомлю...
        Интересно, кто из нас сбрендил первым?
        А ночью Мартину приснилось, что он превратился в огромного седого ворона, оказался на Камчатке, на том самом потаенном плато, где растет из земли невысокий курган... В лунке лежит Инкарнатор, а рядом с возвышением стоят загадочный Лука, Джоконда, Берта и какие-то люди... Всего человек десять... Камень плачет, роняя на землю рубиновые слезы, все остальные радуются, а сам он... Сам он сидит на высоченном хрустальном кресте, под черным небом... Но видит происходящее внизу, как будто оно у него на ладони... На крыле... А потом крест превращается в воздушный шар и улетает, а он падает на землю и превращается в человека...
        
        * * *
        
        Мартин навсегда уехал с Камчатки в 95-м, прожив на "краю Земли" после незабываемой встречи с Хранителем еще три года. В середине девяностых министерству было уже плевать, кто директорствует на рыбокомбинате. Предприятие к тому времени акционировали. Миша и уволился. Дом продал своему преемнику с "лососевой" фамилией (правда, с "шашлычным" привкусом) - господину Кеташвили, свои акции безвозмездно распределил между старыми рабочими, которых знал почти двадцать лет, скидал в сумку брахло, в пару прикупленных для такого случая чертежных тубусов сложил скатанные полотна, сел на самолет и помахал ручкой. Без сожаления и... с сожалением. Такого не бывает? О-го! Еще как бывает! Кто сам испытывал двойственное чувство, тот поймет...
        Еще тогда, в 92-м, когда он написал ту картину на льняной простыне (а было как раз осеннее равноденствие), на плато появился Он. Хранитель. Лука, так звали странного и ужасно старого незнакомца, одетый в ужасного же вида вытертую бархатную хламиду цвета ночного неба, держал в руках ослепительный зеленый камень размером с небольшую ладонь. Как он сказал, это и есть знаменитая Изумрудная Скрижаль. Повелитель Душ. Инкарнатор. Камень, Вселяющий душу... Много ему имен, но как ни назови - он самый главный. Стоит прикоснуться к Камню в этот день, загадать желание, и оно непременно исполнится... Только... если это будет ИСТИННЫМ желанием...
        А еще Лука тогда сказал, чтобы он отпустил ворона. Мол, ТОТ на самом деле и НЕ ТОТ вовсе, за кого себя выдает... Его мудрость давно ушла в землю, осталась только зловредная жажда мести. Хотя, не поздно еще все поправить...
        Хранитель говорил долго, несколько часов, и словно не видел, что Миша ничего из сказанного не понимает. Просто стоит, раскрыв рот, и хлопает глазами. Старик же нес полную околесицу о каком-то хрустальном кресте, о вороне, о жонглере, о какой-то несчастной Екатерине, о таинственном озере на "другом краю Земли". Что-то говорил про кровь, смеялся и плакал, жонглировал стеклянными шариками, в общем, вел себя как полный идиот... Это потом Мартину так казалось. В те же часы он был по-настоящему ошарашен происходящим...
        Закончилось все тем, что Луку буквально всосало в курган, оставив в лунке его зеленый Камень. Миша тогда к нему прикоснулся и, поддавшись эмоциям, что-то даже загадал, но что, хоть убей, никогда не мог вспомнить. Минут через пять пропал и Камень.
        Да! Старик тогда говорил, мол, ничего страшного, что ты сейчас ничего не понимаешь. Просто слушай, а разъяснение со временем придет. Обязательно придет. Но не пытайся его понять головой, есть сердце. А теперь живи, как жил раньше и ни о чем не беспокойся... И все.
        Странно...
        И вот теперь этот сон.
        Проснувшись, Миша на полную громкость включил телевизор, щелкнул на российский канал и пошел в ванную. Берта еще спала. Мартин всегда умилялся, что жену утром невозможно разбудить, хоть под ухом из пушки стреляй. Сквозь шум льющейся из крана воды, он услышал что-то про Мона Лизу и вернулся в комнату. Шла какая-то передача, посвященная творчеству Леонардо да Винчи. Говорили про его изобретения, про Туринскую плащаницу, на которой отпечатки якобы не тела Христова, а посмеявшегося мастера... и... "Недавно стало известно, что знаменитая Джоконда - это не насмешка мастера, изобразившего себя в женском образе, а вполне реальное лицо. Дочь миланского правителя, герцога Сфорца, Екатерина". Больше подробностей нет, за исключением той, что она была невестой приемного сына Никколо Макиавелли, Луки Жонглори... Мол, в архиве Флоренции найден старый документ...
        Лука Жонглори? У Макиавелли был приемный сын? Любопытный факт... Интересно, черт побери. Жаль, мало.
        Миша вернулся в ванную и, выдавив на щетку пасту, принялся чистить зубы. Неожиданно он почувствовал знакомый запах, и на плечи ему легли нежные руки. Проснулась.
        - Привет, Мишель, - в зеркало ласково и чуть загадочно улыбалась Берта. - И чего тебе в такую рань не спится?
        - Привычка, - прополоскав рот, обернулся Мартин и поцеловал жену в щечку. - Какие у нас сегодня планы?
        - Не знаю, - пожала плечами Берта и прижалась к его груди. - Слушай, а давай слазим на Эйфелеву башню! Я где-то читала, что она ровно в десять раз короче Маяка Земли.
        - Какого маяка? - переспросил Миша.
        - Ай, да ну тебя, неуч! - вывернулась из его объятий Берта. - Есть легенда, что на земле где-то спрятан Вселенский Маяк, огромный прозрачный крест высотой километров в пять...
        - Чуть меньше, - улыбнулся Михаил. - Эйфелева башня до пятисот метров пока не выросла.
        - Какая разница! - почему-то перестала улыбаться Берта. - Я не про высоту Маяка говорила. Так вот, если его разрушить, то наша планета сорвется со своей орбиты и улетит к черту на кулички! Классная сказка?!
        - Классная, - кивнул деланно посерьезневший Мартин. - Только я всегда полагал, что кулички у черта находятся где-то здесь, на самой Земле. Видать, заблуждался.
        - Ну, Мишка! - рассмеялась Берта. - Ты иногда такой дурак!
        - Почему - иногда? - улыбнулся Михаил. - Я всегда дурак. Просто ты этого не замечаешь. И не возражаешь, ведь так?
        - Не возражаю... - покачала головой Берта, а потом прижалась к мужу и крепко обняла его. - Поцелуй меня, а?
        
        * * *
        
        И вот теперь оказалось, что Джоконда действительно жива, таинственный Маяк существует, а Берта совсем не та, за кого себя выдает... выдавала. Или та самая, но он просто этого не замечал. Или не хотел замечать.
        Что делать?
        Ох, за что все это на мою голову?! Я же человек! ОБЫЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Понимаете меня?! Слышите меня?! Алло, хоть кто-нибудь! Отзовитесь! Помогите! По-мо-ги-те...
        С одной стороны, Мишу с головой захватили все эти невероятные события. Но с другой, он чувствовал, что стал беспомощной игрушкой в чьих-то сильных и жестоких руках. Но кто он, этот таинственный манипулятор? Берта? Нет, вряд ли. Она, похоже, в таком же положении, как и он сам. Но в таком случае, откуда у нее Камень? Почему она почти ничего не говорит?
        Я должен опомниться! Позвольте узнать, от чего? От того, что я НОРМАЛЬНЫЙ, а вы все психи? Извольте, стану таким же... Надену брезентовый плащ с капюшоном, нацеплю на шею каменный крест, научусь жонглировать, что там еще? А, нарисую какую-нибудь местную мону лизу и заставлю ее мяукать по-кошачьи... Вам этого хочется? Пожалуйста! Хоть сегодня! Нет, лучше завтра, сегодня пора спать... А-ау...
        Миша зевнул и повернулся к жене.
        Берта приехала сегодня. Она ничуть не изменилась. Господи, я по-прежнему ее люблю, хотя знаю, что она сбежала из того же дурдома, откуда тысячей лет раньше смылся Лука. Бред! Ужасный бред!
        - Берта, ты не спишь?
        - Нет, Миш, не сплю... Тебя что-то мучает? - Берта открыла глаза.
        - Мучает - не то слово, - вздохнул Мартин. - Скажи мне, ты кто?
        - Я?... Твоя жена...
        - Нет, я не про это! Ты человек?
        - Конечно, а кто? - улыбнулась женщина.
        - А кто на самом деле - Морта?
        - А-а, ты об этом?... Не загружай себе голову. Морта был нужен только для того, чтобы найти Инкарнатора. Он... в общем, он древний дух зла...
        - Дух зла? - улыбнулся Миша. - Вот ты оказывается кто у меня...
        - Да-а, - улыбнулась в ответ Берта и положила Мише на шею свою руку. - В каждой женщине должна жить загадка.
        - Дорогая, но любой загадочности должен быть видимый предел! Я правильно понимаю?
        - Почему?
        - Ну...
        - Да ты не переживай. Скоро все закончится. Обещаю. И все станет как прежде, если...
        - Если что?
        - Ничего... Давай спать, а? Начинается тяжелый день...
        - О, Господи, как мне это все надоело!
        - Понимаю... Мне тоже... Но ничего страшного не произойдет. Ведь дважды умереть нельзя. Согласен?
        - Согласен.
        Мартин вновь вспомнил Ирину. Как сказала Берта: "Дважды умереть нельзя"? Чертовщина какая-то... Они так похожи... Только Ирка была настоящая до мозга костей, а эта...
        - И я настоящая, - прошептала Берта.
        - Что? - не сразу понял Миша, а когда понял, сон, начавший было окутывать его разум, как рукой сняло. - Ты... ты читаешь мои мысли?
        - Не всегда... - проговорила Берта с закрытыми глазами. - Только тогда, когда ты думаешь о своей покойной жене... Когда ты о ней вспоминаешь, я тебя чувствую и...
        - И...?
        - И мне кажется, что я - это она. Будто я однажды уже умерла, а потом воскресла, чтобы вновь быть с тобой...
        Миша лежал, боясь вздохнуть, чтобы не перебить Берту.
        - Мишенька, я очень сильно тебя люблю... И я не хотела бы тебя снова потерять...
        - Снова? - Мартин отказывался верить собственным ушам.
        - Что - снова? - Берта, казалось, не поняла, о чем он спрашивает.
        - Ты сказала - "снова меня потерять".
        - Правда?... Я не заметила... Прости... Давай спать, а?
        Миша встал с кровати, босиком прошлепал на кухню и, включив чайник, взял из пачки сигарету. Закурив, он уселся на табурет и посмотрел в окно. Звезды высыпали... "Как небесная ветрянка", - подумал он и улыбнулся такому сравнению...
        То ли ему показалось, то ли мираж возник и тут же исчез, но Мартин заметил там, далеко за пустырем, на который выходили окна их квартиры, на северо-востоке, в лунных лучах загорелся и тут же погас огромный сверкающий крест.
        Маяк проснулся?...
        Нет, не может быть! Не время!
        Э-ТО-ГО-НЕ-МО-ЖЕТ-БЫТЬ!
        
        Глава XX. Крест хрустальный
        Мужика не отпускало двойственное чувство. Оно захватило его врасплох.
        Только он уверился, что серьезных проблем больше не будет, как - на тебе! Нет, еще все можно изменить. Скидать свои вещи в сумки, поехать в аэропорт или на вокзал и смыться домой. Можно? В принципе, да... Родители поймут, мама, наверное, даже обрадуется...
        Но вот так все бросить, плюнуть на Свету и на свои чувства, позорно смыться - это не по-мужски... И не по-Мужиковски...
        Господи, что делать? Подскажи... пожалуйста, если ты есть. Кстати, если ты существуешь, тебе бы лучше появиться именно сейчас. Не можешь? Почему это? Какой-то Инкарнатор может, а ты - нет? Значит, тебя и нет вовсе... Так получается? Что ж, опять придется выпутываться самому...
        Петер вышел на крыльцо и сел рядом со Светой, устроившейся на ступеньке. Миша уехал с полчаса назад, но оставил кучу вопросов, на которые необходимо получить хоть какие-то ответы. Пусть даже не совсем четкие, но такие, которые вполне сойдут за правду.
        Девушка молчала, лишь нервно теребила в пальцах незажженную сигарету. Разве она курит?
        - Света, - тихонько позвал Петер.
        - Да? - отозвалась невеста и повернула к Мужику лицо, тронутое грустной улыбкой. - Ты, наверное, меня больше не любишь?
        На Петера вновь нахлынули чувства. Он крепко прижал ее к себе, положил подбородок на худенькое плечо и ласково произнес:
        - Какая же ты дура... Я тебя по-прежнему люблю, но... Впрочем, какая разница? Люблю безо всяких "но". Ты мне веришь?
        - Верю...
        Минуту молчали. Потом Света осторожно освободилась от его объятий и, глубоко выдохнув, поднялась на ноги.
        - Пойдем, что ли, кофе выпьем? Все равно уже спать не хочется. Ты как?
        - Пошли, - кивнул Петер, но остался сидеть на ступеньке. - Заваришь? Я покурю... и приду.
        - Как скажешь, дорогой, - и вошла в дом.
        Мужик полез в карман и обнаружил, что забыл сигареты на столике в гостиной. Ладно, покурим на кухне...
        Они пили кофе и хрустели черствыми сушками, ставшими с того самого дня, когда и произошло их судьбоносное знакомство, непременным атрибутом продуктового запаса этого дома.
        - Слушай, ты мне только объясни, как слепой старик, извини, и кошка могли родить такую великолепную хозяйку?
        Света громко рассмеялась. Ну вот, она прежняя.
        - Понимаешь, Петюня, мы видим людей такими, какими хотим видеть, - отсмеявшись, ответила она. - Это для тебя они старик и кошка, для Шурки твоего, для всех остальных людей, которые их видели... К счастью, таких не так уж и много. А я... мне...
        - Ты их видишь как-то по другому? - улыбнувшись, предположил Петер.
        - Да... нет... Ну, в общем, иногда... Я же знаю, кто они на самом деле. Два раза в год родители становятся обычными людьми... Понимаешь?
        - Честно говоря, не совсем, - наморщил лоб Мужик.
        - Хорошо, попытаюсь объяснить. Ты только больше не принимай меня за сумасшедшую, хорошо? Хотя, как хочешь...
        - Постараюсь, - кивнул Петер.
        - Короче, что это такое на самом деле, я и сама толком не знаю - то ли родовое проклятие, хотя в подобные штуки веришь еще меньше, чем в существование Бога ("Ну вот, и она сомневается", - подумал Петер), то ли еще что, но два раза в год, по дням равноденствия они становятся такими, какими были в момент своего превращения. В эти дни они живут как обычные люди - едят отбивные, пьют кофе, сексом занимаются... Даже мастерят что-то. Этот дом отец как раз в такие часы и построил. Говорит, что точно такой же есть, если не снесли, во Флоренции. Он его когда-то возвел для своего приемного отца...
        - Во Флоренции? - Мужик раскрыл глаза. - Ты сказала - во Флоренции?!
        - Да... А что? - не поняла Света.
        - А то, что мы с Расстрелом были в том доме! Вот что! А я-то думал, где я его уже видел?! Во Флоренции... Там картина висит... Точно!
        - Что - "точно"? - заинтересованно проговорила Света.
        - И под нею подпись - Жонглори. Так значит... это он?
        Света кивнула.
        - Скорее всего...
        - Слушай, а отчего... Нет, это более-менее понятно. Скажи, кто его приемный отец?
        - Не знаю, - пожала плечами девушка. - Я никогда не спрашивала. А сам он не говорил... Да уж... Пожалуй, надо при случае поинтересоваться. Ну ты даешь! А почему я сама-то? Да, дочь называется...
        - Перестань себя корить. Это не так уж и важно, - Петер взял ее руку и, поднеся к своему лицу, потерся об нее щекой. - И они не стареют?
        - Стареют... - задумчиво проговорила Света. - Только очень медленно. Они стареют на дни, проведенные в обычном... человеческом облике. То есть, за прошедшие почти пятьсот лет примерно на три года. Так получается?
        - Плюс-минус, но это не важно. А кто тебя воспитывал, если они так... Ну, ты меня понимаешь?
        - Понимаю, - улыбнулась Света. - Трудно объяснить... В общем, я росла в детдоме. В хорошем. Отец с матерью (я, кстати, еще недавно думала, что она лишь отцовская подруга) навещали меня всего два раза в год, говорили, что работают в каком-то учреждении, что не могут брать меня чаще...
        - А ты?
        - А что, я? Верила. Дурой была малолетней. И потом, такое объяснение намного понятнее, чем все остальные. Согласен?
        - Да уж... не согласишься тут, - пробормотал Петер. - И когда ты всю... правду узнала?
        - Про отца? Пару лет назад, когда школу закончила... Меня отпустили...
        Петер попытался представить себе, как можно семнадцать лет провести в закрытом учреждении типа детдома и при этом не свихнуться. Не смог. Кошмар! Ужас! Это же несправедливо!
        - Светка, это ж...
        - Что? А... ты про это... Знаешь, там было не так уж и плохо. И потом, человек ко всему привыкает. Я на родителей не в обиде... Меня другое интересует, как они, будучи родными братом и сестрой, отважились завести ребенка. Это же противоестественно! И еще, на кой я вообще им сдалась? Честно говоря, не хочется стать продолжательницей рода. Такой продолжательницей... такого рода. Превратишься, блин, в какое-нибудь животное...
        - Бедная...
        - Да никакая я не бедная! - взорвалась Светлана. - Сам ты бедный! Влюбился черт знает в кого, а теперь... Втянула тебя в историю...
        - От судьбы не уйдешь, - грустно улыбнулся Петер. - Я еще там, в Италии, чувствовал, что дело не закончено... То, с Алишером... Уж больно все гладко срослось... И Инкарнатор подевался неизвестно куда... Иногда кажется, что судьба сводит меня именно с теми людьми, с которыми и должна... По каким-то своим причинам... Или моим... Впрочем, все равно. И что сейчас я оказался втянут в эту историю, не твоя вина... Ты помнишь, я тебе рассказывал про Тио?
        - Да, помню, - кивнула девушка. - Ты думаешь, что ты - это он?
        - Не знаю... Еще вчера так не думал, а сегодня - пойди его, разбери... Кстати, а почему именно в равноденствие?
        Света опять пожала плечами.
        - Кто их знает?! Я давно поняла, что не все можно объяснить. Если станешь искать ответы на все вопросы, быстро свихнешься. Ты знаешь, почему я стала веб-дизайнером?
        - Догадываюсь, - кивнул Мужик. - Потому что это ОЧЕНЬ ЗЕМНАЯ ПРОФЕССИЯ. Я угадал?
        - Попал в точку, - улыбнулась Света. - Там все объяснимо. Да и работаешь большее время в одиночестве... Не надо ни с кем постоянно общаться... Знаешь, как надоедают постоянные расспросы, сплетни? Я как вспомню нашу детдомовскую коммуну, так содрогнусь. Брр...
        Ее передернуло.
        - Не люблю, когда лезут в душу. Ни грязными лапами, ни чистыми руками. Все одно - мерзко. Я вообще считаю, что рядом должно находиться немного людей... Но очень близких.
        Здорово она это сформулировала, думал Петер. Немного, но близких. Он ведь и сам так всегда думал, только четко мысль выразить не мог. Интересно, а кто у него самого - близкий? Родители, Расстрел, Света... Кто же еще? Неужели, всё? А разве мало? Нет, никуда он отсюда не уедет. Будь она хоть дочерью серого волка и Красной Шапочки... Со временем все устаканится.
        - Я тебя понимаю, - грустно улыбнулся Мужик. - И люблю. Наверное, потому что сам такой же...
        - Я знаю... - улыбнулась Света, а потом громко рассмеялась. - Только мужик! Еще кофе будешь?
        
        * * *
        
        - Вы, господа, не буйствуйте, - твердо произнес Лука. - Он сам во всем виноват.
        Лопухов с Расстрельковым-старшим сидели в верхней комнате того старинного заброшенного дома напротив Жонглера, поглаживавшего лежавшую на коленях кошку, и Макова, который молчал и дико вращал совершено обезумевшими глазами.
        - И в чем же он виноват, позвольте узнать? - язвительно спросил Иван Павлович. - В том, что родился возле твоего озера и вынужден был прожить здесь всю свою жизнь?
        - Ты многого не знаешь, Иван... И лучше тебе этого многого никогда не знать...
        - Это еще почему?!
        - Потому, - спокойно объяснил Лука, - что крепче спать будешь.
        - Знаешь, дорогой, - взорвался Расстрельников, - я сам решать стану, как мне спать - крепко или не очень! Отвечай, за что человека неволишь?!
        - Хорошо, - улыбнулся Жонглер одними губами. При этом слепые глаза его как-то странно сверкнули. - Но только скажу то, что касается тебя непосредственно. Остальное, прости, не твоего ума дело. Договорились?
        - Сначала скажи, а потом договариваться будем! - крикнул генерал так громко, что Лопухов даже ухватил его за руку и прошептал:
        - Спокойнее, Ваня, спокойнее. Он слепой, но не глухой...
        - Без тебя знаю, - огрызнулся Расстрельников, но обороты сбавил. - Слушаю тебя, Лука.
        - Что ж слушай... - кивнул старец и выдержал небольшую паузу. - 39-й год помнишь? Тот самый, когда вы здесь с полком стояли?
        - А как же?! Ты еще тогда скверну какую-то на нас напустил... И товарища моего, капитана Трёху, каменюкой своей прибил.
        Жонглер загадочно улыбнулся.
        - Нет, Иван... Точнее, наполовину ты прав. Скверну, как ты выразился, я наслал, чтобы вы отсюда подобру-поздорову убрались... А насчет товарища ты не прав. Не я его убил, а он...
        Лука кивнул подбородком на Макова.
        - Он? - округлил глаза генерал. - За что?! Нет, не может быть! Я тогда тебя видел...
        - Видел, - кивнул Лука, - а потом убежал... А друга оставил.
        - Он... - хотел объясниться Расстрельников, но запнулся.
        - А он остался. Я и сам не знал, что делать. Думал, вы оба испугаетесь, уйдете. Но у твоего товарища то ли ноги от страха отказали, то ли разум помутился. В общем, ушел я тогда. Решил, что с вас достаточно. А Маков следил. Нашел он тогда твоего Треху, пребывавшего в беспамятстве, да укокошил его круглой галькой в самый лоб. Чтоб, если вернетесь, на меня подумали. Я неладное почувствовал, вернулся, а парень уж мертв... Ну, я перстень снял, да в зубы ему и положил...
        - Зачем?! - воскликнули в один голос Лопухов с Расстрельниковым.
        Лука печально улыбнулся.
        - Не знаю, - медленно покачал он головой. - Почувствовал, что вернешься ты... Решишь, что я прощения прошу... Мне тогда показалось, что встретимся с тобою снова, и встреча та станет особенной... Не ошибся. Мне без камня-то тяжело было, сам видишь, зрения он меня, оказавшись в чужих руках, лишил. Но я уж на этом свете все... почти все видел, глаза мне без надобности. Зато ты жив до сих пор... Сам вспомни, сколько раз случаи с тобою приключались, когда неминуемая гибель грозила. Было дело?
        Расстрельников задумался. Войну вспомнил, сталинские чистки...
        - Было... - рассеянно проговорил он.
        - Видишь, его благодари, а не Бога. Я тогда, когда камень с пальца снял, заговорил, чтоб ты обязательно вернул его, да привел тех, кто нужен, но кого сам я достать не могу.
        - Это кого, Лопухова что ли? - спросил генерал.
        - Нет, с Иваном мы помимо тебя знакомы... А погибни ты на войне, не было б у тебя внука... И друг его, значит, сюда б не попал... Все, Иван, не случайно... Верь мне. А на Макова плюнь, не стоит он твоей жалости. Знаешь, зачем он товарища твоего убил?
        - Зачем? - поднял глаза Расстрельников.
        - Часы ему понравились, что на руке у того были. Простые часы...
        - За... часы?
        - Да, Иван, - кивнул Лука. - И кабы одно это... Знал бы раньше, что никудышный он человек, ни за что б его к себе близко не подпустил. А терпеть вот приходится... оберегать. Слишком уж кровь его драгоценною стала...
        - Кровь?
        - Не удивляйтесь, скоро поймете, что к чему... Високосное равноденствие грядет. Последнее в нынешнем тысячелетии...
        - Но ты б хоть объяснил... - начал было Лопухов, но Жонглер отрицательно покачал головой.
        - Не стану я ничего объяснить. Что увидите - то увидите, что поймете - то поймете. На все воля Божья. Каждому свою игру вести приходится, и знать больше положенного не след. Но и меньше - ни к лицу. Просто верьте мне, что все не случайно. Доверяйте. А сердце подскажет... Правда, Иван?
        Лука обратился с последним вопросом к Лопухову. Тот кивнул и почувствовал, как его сердце словно сжало раскаленными клещами. Лоб покрылся испариной. Но через несколько минут отпустило.
        - А Миша какой нитью с тобой, Хранитель, связан? - неожиданно для себя спросил Иван Иванович.
        - Михаил не со мною связан... Это, скорее, я с ним... В нем Ворон живет. Только человек не хочет себе в этом признаться. Не верит Ворону... Что ж, может и прав он... Только время даст ответы на все вопросы... Пойдемте?
        - Пошли, - кивнул Лопухов и поднялся с кресла.
        Следом за ним тяжело встал и Расстрельников. Жонглер снял с пальца один из перстней, продел его в, откуда ни возьмись, появившуюся нить и повесил на шею кошке, которая до этих пор спокойно дремала на его коленях. В тот же час животное исчезло, а перед Лукой, словно выросла из пола, появилась высокая красивая женщина в пышном старинном платье. Женщина улыбнулась загадочной улыбкой, повернулась к старцу и протянула ему руку. Тот поднялся и... перед стариками предстал молодой красивый и невероятно обаятельный мужчина, который, пару раз моргнув, отчего глаза вспыхнули задорным огоньком, склонил в легком поклоне коротко остриженную голову. Когда он ее поднял, сразу произнес:
        - Синьоры, кажется, такие превращения принято называть метаморфозами?
        Лопухов с Расстрельниковым отказывались верить своим глазам. Колдовство? Гипноз? Трюк с переодеванием?
        - Не мучайте себя догадками, синьоры, - проговорила женщина. - С точки зрения привычной вам науки мы - необъяснимый феномен. Так и считайте.
        Старики торопливо кивнули.
        - Простите, мы с вами раньше не встречались? - осмелев, спросил Расстрельников. - Мне кажется, что ваше лицо я уже где-то видел.
        - Это не удивительно. Его все видели, - загадочно улыбнулась женщина и направилась к выходу. Уже стоя у дверного проема, она обернулась и пристально посмотрела на молодого мужчину. - Лука, скажи своим приятелям, что лучше бы им отправляться домой...
        - Ни за что, - отчеканил Расстрельников.
        - Как знаешь, Иван, - вздохнул Лопухов. - А я, пожалуй, пойду. Что-то с сердцем неладно... Болит, зараза, с самого утра...
        
        * * *
        
        Шура, который привез деда с его новым приятелем к странному дому, остался дожидаться стариков в машине. Иван Павлович строго-настрого запретил внуку входить внутрь. Можно, конечно, плюнуть на его запреты, но уж коль пришлось пообещать... С другой стороны, если кричать станут, отсюда все равно слышно. К тому же договорились, что сроку дедулькам - один час. Осталось три минуты...
        Александр уже открыл дверь, чтобы выйти, но в тот же миг увидел в лунном свете две знакомые фигуры. Идут...
        - Ну чего, где ваш Маков?
        - Там остался, - дед махнул рукой в сторону дома. - Вань, ты с Сашкой садись, а я назад пролезу.
        - Спасибо, мужики, - крякнул Лопухов и, дождавшись, пока генерал разместится на заднем сидении, тяжело опустился рядом с Шурой. - Поехали, что ли?
        - Поехали, - кивнул Александр и завел двигатель. - Вас, Иван Иваныч, домой подбросить или у нас переночуете?
        - Слушай-ка... - обратившись к внуку, не дал ответить Лопухову дед. - Теперь ведь твой Петька где-то рядом обитает, может, к нему заедем?
        - А не поздно? - посмотрел на него в зеркальце Иван Иванович.
        - Поздно? - рассмеялся Шура. - Нет, время еще детское. А что, поехали! Кстати, Палыч, вы мне так и не сказали - что с Маковым?
        - С Маковым?
        - Да, да, с Маковым.
        - Все с ним нормально... - ответил генерал, но Шура почувствовал по интонации, что тот чего-то не договаривает.
        - Ладно, не хотите говорить - не надо. Жонглер-то на месте?
        - На месте... Как у твоего Пети невесту звать?
        - Света.
        - А фамилия?
        - Фамилия? - странно, но Шура ответа на этот вопрос не знал. И правда, чего это он не спросил? - Не знаю, а что?
        - Эх, молодежь...
        "Нива" пробиралась по узкой лесной дороге, которая, Шура это чувствовал скорее интуитивно, чем знал наверняка, должна была вывести к поселку, на окраине которого стоит Светкин дом... Светкин дом... Дом... Слушай, он ведь точно такой же, как... Да, как тот, во Флоренции, где мы с Петером видели картину!
        - Какую картину? - переспросил Лопухов.
        Шура понял, что рассуждает вслух. Он посмотрел на Ивана Ивановича и ответил:
        - Жонглера. Только не старого, а молодого. А что?
        - Волосы короткие? - спросил с заднего сидения дед.
        - Волосы? Какие волосы?
        - У того Жонглера, с картины.
        - Не знаю, он был в капюшоне. А что?
        - Ничего, внук, ничего... Дом, говоришь, у невесты такой же?
        - Ну... Почти. Только там с палисадником... Он нам тогда русскую избу напомнил... А здесь...
        - Что - "а здесь"? - Шуре показалось, что дед даже подался вперед, так хотел услышать ответ.
        - А здесь - нет. Не русский. Наоборот... Чертовщина какая-то. Ладно, не забивай голову, сам все увидишь. Я думаю, скоро будем на месте... Вообще, странная вся эта история...
        - Странная, Саша, странная, - кивнул Лопухов. - А вы с Петером давно знакомы?
        - Завтра сто лет исполнится, - улыбнулся Шура. - С Артека еще... Пионерское, знаете ли, детство...
        - Знаю, Саш... Как тебе, кстати, Миша Мартин? Вы, я слышал, уже знакомы?
        - Нормальный мужик, - улыбнулся Шура. - Только с придурью. Все о параллельных мирах мечтает!
        - Это не придурь, - рассмеялся Лопухов. - Это, как говорится, творческий образ мышления. Он ведь художник, знаешь?
        - Знаю, Иван Иваныч, - кивнул Шура. - Только картин его не видел. Хорошие?
        - Ну у тебя и вопросы, внук! Кто ж так о картинах справляется? Конечно хорошие, если выставки за границей проводятся! - возмутился дед.
        - Не факт, - улыбнулся Шура.
        - Хорошие, Саш, хорошие, - встрял Иван Иванович. - А ты, Ваня, не кипятись по пустякам.
        - Уели, искусствоведы, - огрызнулся генерал и отвернулся в окно...
        - Вот мы и на месте! - воскликнул Шура, который и сам удивился, что они так быстро приехали в поселок. Получаса не прошло.
        - Где их дом?
        - А вон стоит, белый такой, - Шура показал вперед, где показалось одноэтажное строение, словно светившееся под луной фосфором. - Они чего, спать легли?
        Ни в одном из окон свет не горел. Старики остались в машине, чтобы, если что, не выходить. Шура, выскочивший из машины, барабанил в дверь. Тишина.
        - Никого нет! - обернувшись, крикнул он. - Ничего не понимаю... Постойте-ка, что это?
        - Саш, ты чего встал, поехали! - крикнул из машины Иван Иванович. - Не судьба, видать, познакомишь в другой... Ой!
        Лопухов вскрикнул.
        - Что с тобой? - тут же тронул его за плечо Иван Павлович.
        - С-сердце, - просипел Иван Иванович. - Все, Ваня, чувствую, что...
        - Мужики, - крикнул Саша, который, наконец, пришел в себя. - Смотрите!
        Дед инстинктивно повернулся и глянул в окно в направлении, указанном внуком. Там, над лесом в свете "ночного солнца" сияло какое-то гигантское сооружение. Батюшки... Крест! Прозрачный!
        - Ваня, смотри! Там крест хрустальный! - крикнул он и потряс товарища за плечо. - Ваня?
        Подбородок Лопухова безжизненно упал на грудь. Умер... Умер? Но... как же так? Ваня...
        
        Глава XXI. Ссылка
        Миланом теперь правил ее брат Франческо, родной племянник покойного герцога, который не только сумел доказать горожанам свое право на престол, но и за каких-то два года стал ими искренне уважаем и даже любим.
        Мать сильно болела. Она практически уже не вставала с постели. Екатерина все больше и больше времени проводила во Флоренции, где юный Медичи буквально не давал молодой герцогине прохода, пытаясь украсть все ее свободное время. Еще бы, породниться с Миланом - не только честь, но и выгода.
        Однако Екатерина навещала Флоренцию отнюдь не из-за симпатии к ее правителям. Она хотела видеть лишь Луку. Она чувствовала, как он тянет ее к себе. Что это? Любовь?
        Лука старался избегать встреч с сестрой, он до сих пор не открыл ей тайны. Девушка, возможно и не подозревает, что ее снова и снова ведет во Флоренцию скорее не любовь, а только зов крови... Близнецы... Но кому от этого легче? Ему? Нет, он, наверное, отдал бы все остатки своей жизни лишь за то, чтобы провести с ней неделю. И не как с сестрой. Всего неделю... Ей легче? Да что вы!
        Скажите, стоит ли верить в Бога, который лишь потешается, глядя с высоты на такие нечеловеческие страдания?! Нет, Небесный Отец Торквемады не может быть истинно милосерден... А верить Ему? Верить, пожалуй, стоит. Но не Ему, а в Него... В Его существование и намерения... Чтобы всегда быть готовым к любой ужасной случайности. Или закономерности. Тот, кто отдал свою кровь на кресте, вознесся до небес, но так и не научился прощать... Простим же его сами...
        
        * * *
        
        "Как бы ни были редки и достойны удивления иные люди, все же они - люди, и каждому из них выпал случай не столь благоприятный, как этот. Ибо дело их не было более правым, или более простым, или более угодным Богу. Здесь дело поистине правое,- "lustum enim est bellum quibus necessarium, et pia arma ibi nulla nisi in armis spes est". [Ибо та война справедлива, которая необходима, и то оружие священно, на которое единственная надежда (лат.)]. Здесь условия поистине благоприятны, а где благоприятны условия, там трудности отступают... Нам явлены необычайные, беспримерные знамения Божии: море расступилось, скала источала воду, манна небесная выпала на землю: все совпало, пророча величие вашему дому. Остальное надлежит сделать вам. Бог не все исполняет сам, дабы не лишить нас свободной воли и причитающейся нам части славы".
        
        * * *
        
        Синьор Никколо может иметь сколько угодно свою точку зрения. Он свободен в суждениях. Но не в действиях. Сначала его знания и таланты использовали Борджа, теперь - Медичи. Интересно, насколько хватит его сил? И потом, ему, похоже, и самому нравится быть зависимым. Говорить-то можно все что угодно... Когда тебя никто не слышит.
        - Смотри, Лука, - вот опять он вошел без стука. Что на этот раз выдаст?
        - Да, синьор? - Жонглори встал из-за письменного стола, чтобы приветствовать Никколо.
        - Смотри, Медичи в знак благодарности за службу одарил меня перстнями. Давай-ка сравним с твоим. Мне кажется, что они идентичны.
        Лука взял в ладонь протянутое ему синьором кольцо, одно из пожалованных синьору и, взглянув на камень, тут же вернул.
        - Нет, - покачал он головой. - Это не рубин, а красный сапфир.
        - Ты разбираешься в самоцветах? - поднял брови Макиавелли.
        - Не очень. Но рубин от сапфира отличить могу. Ворон научил.
        - Опять Ворон! - воскликнул синьор. - Я уж думал, что ты о нем забыл. Поверь мне, юноша, к добру такие знакомства не приводят.
        Лука лишь улыбнулся. Он прекрасно знал, что синьор Никколо, человек до мозга костей земной, отказывается верить во что-то, что не может понять. Происходи даже самые невероятные события прямо на его глазах, все равно останется при своем мнении. Наверное, так легче жить. Что ж, по-своему он прав.
        - Кстати, Лука, завтра во Флоренцию прибывает синьор да Винчи.
        - Леонардо?
        - Да... Вы знакомы?
        - Н-нет... Но я наслышан о нем... Екатерина говорила.
        - А-а... Мне назначена аудиенция на шесть. Поедешь со мною?
        - А вы хотите, чтобы я вас сопровождал?
        - Скажем так - я не против. Так как?
        Лука снова улыбнулся.
        - Я думаю, синьор Никко, у вас будет о чем поговорить и без меня.
        - Что ж, как пожелаешь, - улыбнулся в ответ Макиавелли и поднялся из кресла. Он направился к двери, но резко, как будто забыл сказать что-то важное, остановился и обернулся. - Кстати, я видел сегодня Екатерину...
        - Екатерину? - Лука постарался выглядеть как можно более невозмутимым. - И что?
        - Она просила тебя навестить ее. Говорит, что дело срочное.
        - Спасибо, синьор, - кивнул Жонглори. - Обязательно навещу.
        - Ладно, у меня дела.
        И вышел.
        За окнами хлестал ливень. Осень... Завтра равноденствие. К чему бы это он вспомнил?
        Лука набросил на плечи дорожный плащ, единственную вещь, взятую им из гардероба покойного отца, накинул на голову капюшон и бегом бросился к выходу. До дома Екатерины, подаренного ей юным Медичи, не более полумили. Он выскочил под дождь и понесся, перепрыгивая глубокие лужи и лавируя между струящимися прямо по дороге потоками...
        Она не ждала его так скоро, поэтому со времени, когда служанка объявила о визитере, до ее выхода в приемную прошло минут пятнадцать.
        - Здравствуйте, герцогиня. Синьор Никколо передал, что вы желаете меня видеть, - Лука почтительно поклонился.
        - Здравствуйте, Лука! Ну почему вы всегда так официальны?! - улыбнулась Екатерина. - Мы ведь с вами... друзья?
        - Ваша дружбы для меня большая честь, - улыбнулся в ответ Лука.
        - Тогда почему вы избегаете свиданий со мною? Или мне так показалось?
        Лука смутился и не мог найти ответа. Он чувствовал, как лицо его покрывается красными пятнами.
        - Вы... вы смущены?
        - Да, синьорина. Я... я...
        - Я тоже, Лука, - проговорила она и, подойдя к нему вплотную, положила свои руки на его плечи. - Я... Вы мне... небезразличны...
        Жонглори смутился еще сильнее, но, превозмогая робость, произнес:
        - Именно поэтому я вас и избегаю, герцо... Екатерина.
        Он больше не мог сдерживаться. Ах, если бы только она не касалась его плеч! Лука крепко прижал девушку к себе и впился в ее губы своими. Сопротивления он не почувствовал...
        
        * * *
        
        Она проснулась ночью от того, что кто-то сильно барабанил в окно спальни. Екатерина обернулась шелковой простыней и отдернула портьеру...
        Ворон! По стеклу пошла трещина и через секунду оно со звоном рухнуло на пол. Птица с шумом впорхнула в комнату, села на спинку высокого кресла и, встряхнувшись, обрызгала ее холодными каплями.
        - Дождь идет до сих поррр, - прокаркал он. - Здррравствуй, Екатерррина!
        Герцогиня, испугавшись лишь на несколько секунд, пришла в себя. В глазах ее мелькнула искорка гнева, но она сдержалась:
        - Чем обязана столь позднему визиту нежданного гостя?!
        Ворон молчал. Он таращил свои желтые глаза на девушку и выбивал клювом барабанную дробь.
        - Вам холодно, Лео? - кажется, она его узнала.
        - Нет, - грустно ответила птица. - Но я очень сожалею, Екатерррина...
        - О чем вы сожалеете? - девушка спряталась за ширму, где сменила простыню на халат. - И позвольте узнать ответ на мой первый вопрос: ваш визит безотлагателен? Неужели, нельзя было подождать до утра?
        Ворон не ответил.
        - Ну что вы молчите?!
        - Я любуюсь вами... В последний ррраз... Утррром вас, Екатерррина, здесь уже не будет...
        - Что ты раскаркалась, паршивая птица?! Я благодарна тебе, Ворон, за то, что ты вернул меня к жизни, но, похоже, теперь ты лишился разума!
        - Мне очень жаль... Но тот, кто был обязан смыть грррязь с крови Борррджа, позволил ей гнить дальше, - Ворон, захлопав крыльями, поднялся под потолок и камнем упал в кресло, на спинке стула которого он только что сидел. Теперь перед Екатериной оказался немолодой и очень уставший человек в дорогих одеждах.
        - Леонардо?! - она не ошиблась.
        - Можете называть меня и так, Екатерина...
        С минуту они молчали. Потом в дверь начали стучать. Послышался испуганный голос служанки:
        - Синьорина герцогиня! Мы слышали звон разбитого стекла...
        - Все в порядке, Роза. Я уронила... - девушка быстро обвела взглядом комнату, - ...вазу. Осколки соберете утром. Ступайте спать.
        - Спасибо, синьорина...
        - Спокойной ночи... Так что же случилось? - вопрос был адресован уже к гостю.
        - Случилось, Екатерина... Случилось ужасное. Инкарнатор выбрал Борджа, но... кровь их должна была стать чистой... Вы не могли подождать одного дня? Всего лишь дня?! Завтра равноденствие... Впрочем, какое это теперь имеет значение?
        - Позвольте, при чем здесь Борджа? - на последнюю фразу девушка, похоже, внимания не обратила. - Я не имею к этой проклятой семейке никакого отношения. Они убили моего брата!
        - Выслушайте меня, - спокойно попросил Леонардо. - И скоро узнаете все... Инкарнатор запретил мне говорить с вами, но я не могу... Дело в том, что вы и ваш возлюбленный - прямые потомки рода Борджа...
        - ??
        - Да, да, к сожалению, это так... Вы с Лукой - дети Лукреции... Брат и сестра...
        - Что ты каркаешь?! - Екатерина, нервно расхаживающая по комнате, остановилась и посмотрела в глаза незваному гостю. - Я не знаю, чей сын Лука, но я - дочь своих родителей, я дочь герцога Сфорца!
        - Да... Приемная, - грустно улыбнулся Ворон. - Вас принесли в Милан странствующие монахи. Сфорца тогда пережили большое горе - пропал их единственный сын, а вы так мило улыбались... В общем, вас удочерили...
        - А Лука... Лука знал?
        Леонардо кивнул.
        - Но... но почему?
        - Знаете, иногда судьба дает нам нелегкие испытания... Мы искренне надеялись, что Лука выдержит, но ошиблись. Инкарнатор в гневе... А я... Я просто очень сильно расстроен. Спросите свое сердце - смогли бы вы отказаться от Луки, узнав, что он ваш брат?
        Екатерина тяжело опустилась на софу. Она не знала, что ответить. Гнев улетучился, и теперь она растерялась. Сердце? При чем тут сердце? Как он мог! Он же знал... Но... разве это что-то меняет? Сердце... Он знал, и все-таки... А она сама? Как поступила бы на его месте она сама?! Жить и страдать, зная, что никогда! никогда!! никогда!!! ничего... не случится... Нет, это не испытание, это пытка!
        - Да, Екатерина... - услышала она голос Ворон, но словно издалека. - Это не испытание, а пытка... Поэтому я и нанес вам визит. Поэтому, и затем, чтобы предупредить...
        - О чем?
        - О том, что ваша любовь несмотря ни на что победила... Но награда сомнительна. Инкарнатор отправляет вас в ссылку.
        - В ссылку? Что за бред ты несешь?!
        - Вы с Лукой отправляетесь стеречь крест и... будь готова ко всему.
        - Какой крест, Лео?! Ты болен?
        - Прости, но большего я сказать не могу... кроме того, что вас спасет чистая... кровь. Ваша... Кровь Борджа...
        У Екатерины осталось много вопросов, но ответов на них она так и не получила. Человек, произнеся последнее слово, вновь обернулся птицей и, шумно взмахнув седыми крыльями, стрелой вылетел в окно. Девушка, поддавшись порыву, вскочила с софы, бросилась за ним и... увидела за разбитым окном его. Лука, одетый в темно-синий дорожный плащ, грустно улыбнулся и протянул ей руку.
        - Я видел, как он вылетел из твоей спальни... Значит, ты уже все знаешь... Пойдем, - тихо позвал он и печально улыбнулся.
        Она протянула ему свою руку и коснулась мокрых холодных пальцев. В то же мгновение перед глазами все замелькало и закружилось, и Екатерина лишилась сознания.
        
        * * *
        
        Когда она очнулась, то почувствовала, что кто-то держит ее на руках. Открыв глаза, она увидела вдали высокие горы. Внезапно налетел порыв пронизывающего ледяного ветра, она плотнее прижалась к Луке и... спрятала когти. Господи, что это?! Она... она превратилась... в кошку?
        Внезапно Екатерина вспомнила давний сон и содрогнулась. Что уготовила им судьба? Что ждет их дальше?
        Екатерина посмотрела в глаза Луки и увидела в них слезы. А потом он прижал ее к себе крепко-крепко, и они снова провалились в бездну...
        Она слышала, как сквозь тоскливые завывания ветра гремит чей-то страшный и одновременно смеющийся голос:
        - Маяк лежит за долиной слёз... Поднять его можно, очистив кровь... Помните, обрушатся углы, сотрутся грани... И ждите Ворона... Оставьте ему знак... Ворон не придет, если не будет людей... и если их окажется слишком много... Знак перемен - девять... девять... девять...
        А потом перед их взорами раскинулось глухое озеро, спрятанное в поросших непроходимыми лесами холмах.
        Ни души...
        Нет! На берегу кто-то есть.
        Это же дети!
        Мальчик и девочка, как они похожи друг на друга!
        Близнецы...
        
        Глава XXII. Сотрутся грани...
        "Еще слишком рано. Маяк должен проснуться в равноденствие за час до полудня". Миша посмотрел на настенные часы. Пять минут третьего... Неужели ошибка? И в эту же самую минуту раздался звонок в дверь. Уже пришли?
        Он собрался пойти открыть, но в кухню вошла Берта. Странно, но она одета и вполне готова к дороге. Когда же она успела?
        - Миша, пора. Мы поехали, - улыбнулась она.
        - А... а я?
        - А ты, мне сказали, доберешься самостоятельно.
        - То есть... то есть как - самостоятельно? - пробормотал Мартин, но Берта уже исчезла. Хлопнула входная дверь. Ушла.
        Он решительно ничего не понимал. Тем не менее, затушив недокуренную сигарету в пепельнице, он поднялся с табурета и пошел в спальню. Что ж, самостоятельно - так самостоятельно. Интересно, ночью электрички ходят? Вряд ли. Да и какое такси в это время и в такую даль поедет? Шуре позвонить?
        Михаил надел футболку, натянул джинсы и вышел в прихожую. Сняв с телефонного аппарата трубку, он набрал номер Расстрельниковых. Длинные гудки... семь... девять... двенадцать... Телефон отключили? Дома никого? Что же делать?!
        Мартин вернулся на кухню и снова взглянул в окно. Там, в темной дали, сверкал под луной восставший крест. Сомнений нет - Маяк проснулся.
        Ладно, выйду на улицу, а там разберусь...
        На перчаточной полке рядом с ключами лежал Камень. Неужели Берта его забыла? Миша взял Инкарнатора в руку и уже собрался положить его в карман, когда почувствовал, что Камень стал очень теплым, почти горячим. Вот, черт! Михаил машинально глянул на него и увидел... надпись. "Надень на себя". Что надеть? А-а, понятно. Он хочет, чтобы я его надел. Мартин расправил цепочку, прикрепленную к оправе Инкарнатора и просунул в нее голову.
        В ту же секунду он почувствовал, что руки его превращаются в крылья, а сам он стремительно уменьшается. Одежда буквально растворяется на теле, а вместо нее появляются... перья? Подняв глаза, он увидел в высоком зеркале, висящем здесь же, возле входной двери, большую страшную птицу и невольно попятился. Господи, откуда здесь это чудовище?!
        Чудовище? Да, именно! И это чудовище - он сам. Ворон...
        Голова раскалывалась, мысли путались, но откуда-то из самого потаенного уголка подсознания донеслась отчетливая команда: "Вперед"! И Ворон, чью голову тянуло вниз под тяжестью висевшего на шее Камня, взмахнув крыльями, медленно поднялся к потолку. Он услышал, как на кухне что-то щелкнуло и устремился на звук. Окно было распахнуто. Не думая ни секунды, Ворон вылетел наружу...
        Он стрелой несся над освещенными улицами, редкими автомобилями, катящимися по ним, парками и мостами, реками и каналами, но отчетливо видел только дальний ориентир - сверкающий в ночи крест. Хватит ли у него сил преодолеть такое громадное расстояние? Если б не Камень... Этот чертов Инкарнатор постоянно тянет его вниз. Естественно, что человеку его вес кажется не таким уж значительным, а птице преодолеть почти сотню километров с этаким балластом - это ж какую надо иметь силу?! Черт! Черт! Черт! Ну почему он превратил меня в ворона, а, скажем, не во фламинго, в аиста, на худой конец?! Этим к перелетам не привыкать...
        Тем не менее, расстояние до Маяка стремительно сокращалось. Боковым зрением ворон видел, что городской ландшафт сменился природным. Теперь внизу мелькали леса, болота, озера... Интересно, ОБЫЧНЫЕ птицы летают с такой же скоростью?
        Помнится, когда-то давно Миша даже мечтал взмыть в воздух, почувствовать прелесть свободного полета. Теперь же, когда та давняя мечта осуществилась, он не чувствовал ничего кроме тяжести Камня, который одновременно вел его к неведомой, но видимой цели и мешал сосредоточиться на приятных ощущениях. Будь он проклят...
        
        * * *
        
        Тело Лопухова Саша с дедом осторожно переложили на заднее сидение, генерал пересел вперед, и теперь автомобиль несся по проселку к трассе. Но, удивительное дело, грунтовка как будто сворачивала совсем в другую сторону. Шура пытался соображать быстрее. Может, старик не умер, и его еще удастся спасти?! Ну же, ну! Опять поворачиваем не в ту строну! Снова прямо по курсу - крест. Он словно меняет своей волей все маршруты и буквально притягивает к себе. Или крест это делает специально?
        Но где Петер?! Почему его в столь поздний час нет дома?
        Внезапно Шуру осенила догадка. Конечно! Он там! У креста... И не только он. Там сейчас все. ВСЕ! А если там все, то и им, уж коль они оказались замешанными в эту историю, надлежит быть с ними.
        - Дед, - позвал Шура.
        - Да, Саш?
        - Мне кажется, что домой мы сегодня не попадем.
        - Мне тоже. В какое ж дело мы с тобою ввязались? Ох, нелегкая, - Иван Павлович тяжело вздохнул. - И Ваня-то... Ваня... как же так, Сашка, а? Ну почему он умер?
        - Погоди, дед, не причитай. Мне отчего-то кажется, что еще не все потеряно.
        - Правда? - Расстрельников-старший повернул голову к Расстрельникову-младшему и уставился на его дрожащий от напряжения подбородок.
        - Правда, дед, правда, - кивнул Шура. - Ты посмотри, что с дорогой делается!
        - Что?
        - Да, ничего! Просто ее словно разворачивает к этому кресту... Слушай, а ведь мы правы были, когда думали, что он спрятан под озером.
        - Правы, Сашка, правы... Только кому теперь от этого легче?!
        - Да перестань ты сопли распускать! Если раньше не грохнули, значит и сейчас ничего страшного не произойдет. Знаешь, Палыч, мне кажется, что этот Жонглер не такой уж и зверь.
        - Ты прав, внук. Он не зверь...
        Шура покосился на деда в зеркальце заднего вида.
        - О чем вы с ним говорили? Там, в доме?
        - Я Макова просил отпустить...
        - А он не отпустил?
        - Не отпустил, - покачал головой Иван Павлович.
        - И правильно сделал, - ухмыльнулся Шура.
        - Это еще почему? - искренне удивился дед.
        - Знаешь, генерал, мне он сразу не понравился. Я не могу сказать чем, но что-то в нем не то. У тебя не бывает, когда ты с первого взгляда можешь сказать - порядочный человек или говно форменное?
        - Бывает, Саш, - кивнул Иван Павлович.
        - И у меня... Только редко... Так вот, Маков твой - как раз тот случай, когда я только увидел его и сразу понял, что он - дерьмо. Почему? Объяснить не могу, не спрашивай.
        - А Лопухов? - не сдержавшись, улыбнулся, но тут же погрустнел дед.
        - Что - Лопухов? - не понял Шура.
        - О Лопухове у тебя какое мнение сложилось?
        - О Лопухове? Не знаю... Одно могу сказать - я бы к такому человеку на "ты" обращаться не стал.
        - Это еще с чего?
        - Не знаю, - пожал плечами Шура. - Внушает уважение. Такое впечатление, что твой новый приятель - человек умный и, как бы это сказать-то? Уважаемый? Он, кстати, кто?
        - Пенсионер, - ответил Иван Павлович и отметил про себя, что они говорят о покойнике, как о живом. Хорошо ли это?
        - Я понимаю, - сказал Шура. - А раньше-то кем был?
        - Раньше? Раньше директором завода работал. На Камчатке.
        - А-а! Вот видишь! Я угадал, - улыбнулся Шура. - Разве может директором какой дурак работать?
        Настроение, похоже, улучшилось. Нет, внук еще совсем ребенок, абсолютно жизни не знает.
        - Да сколько угодно, Сашка! Дураков и на иных, более значимых, должностях - пруд пруди. Эй, эй, эй, смотри, куда едешь!
        Они за разговором и не заметили, как выехали на крутой в этом месте берег озера и чуть не опрокинулись в воду. Шура еле успел затормозить.
        - Похоже, Палыч, приехали. Выгружайся, - скомандовал Шура.
        - Лопухова выносим?
        - Я полагаю, что да. Иначе, какого хрена мы сюда приехали?
        - Выбирай выражения, подросток, когда с дедушкой разговариваешь, - гневно произнес Иван Павлович.
        - Остынь, генерал. Сейчас не до выражений. Смотри-ка, к нам уже идут.
        От подножия гигантского сверкающего креста - невиданного досель сооружения, уходящего куда-то ввысь насколько глаз хватает, отделилось несколько человеческих фигур, которые теперь быстро приближались к машине...
        
        * * *
        
        Теперь все становилось на свои места.
        Маяк проснулся вовремя. Пока Ворон летел к нему, он понял, где неувязка. Предсказанное Инкарнатором время он знал давно. Хранитель упоминал. Нет не сейчас, а еще там, в Долине Слёз, на затерянном среди Камчатских сопок маленьком плато...
        Все правильно, крест стоит здесь, но растет он оттуда, с "края Земли" - с Камчатки. "Маяк проснется в последнее равноденствие тысячелетия, за час до полудня". То есть, в одиннадцать дня. А сейчас и приближается полдень. По дальневосточному времени. Да, так и есть. Вот откуда все эти странные, буквально в последнее время одолевшие его мысли о параллельных мирах и многомерности пространства. Трудно объяснить, но, в принципе, понять можно. Если не пытаться разобраться в деталях...
        Сейчас ворон сидел у подножия монолитного гранитного постамента, из которого и поднималось в небо это чудовищное хрустальное изваяние. Интересно, насколько оно высоко? Похоже, Берта ошибалась, когда говорила, что крест выше Эйфелевой башни ровно в десять раз. Такое впечатление, что Маяк выходит за пределы атмосферы. Или это только видимость? С другой стороны, будь он ниже, разве можно было бы его увидеть из Петербурга? И... неужели никто из людей его не заметил? Определенно, здесь сейчас должно собраться множество любопытных. Но никого лишнего нет. Только они - десять человек... Нет, девять. Плюс одна птица.
        В любом случае, Вселенский Маяк - не просто легенда.
        - И что дальше? - вопрос донесся со стороны, где стояли Расстрельниковы. - Эй, народ, кто-нибудь знает, что надо делать?
        Ответил Лука. Сегодня он выглядел не как обычно. Все такой же высокий и статный, но здорово помолодевший, и, самое главное, прозревший. Он стоял, держа под одну руку миловидную женщину в роскошном старинном платье, а второй ловко жонглировал светящимися разноцветными шариками. Лука печально улыбнулся.
        - Мы упустили шанс, данный нам Камнем. Инкарнатор сказал, что знак перемен - девять. Я выстроил на берегах две деревни, в каждой по девять домов, собрал сегодня у Маяка девять человек, но... Но один из них умер. Ворон всегда говорил, что Инкарнатор не признает ошибок...
        - Постой, Лука, - прокаркал Ворон. - Инкарррнаторрр с нами. Не будем торрропить события. Давай лучше спррросим его самого! Инкарррнаторрр, ответь, пррримешь ли ты...
        Ворон не закончил вопроса, потому что Камень словно заговорил с ним. Он посылал какие-то сигналы в мозг Ворона, но тот не мог разобрать их, поэтому только сильнее начинал нервничать. Внезапно от группы людей отделился Петер. Он подошел к Ворону, присел на корточки, посмотрел птице в глаза и тихо спросил:
        - Разрешите? - Мужик посмотрел на Камень. - Однажды мне, помнится, уже удалось установить с ним контакт. И сейчас, как мне кажется, он хочет что-то сказать.
        Ворон кивнул. Петер взял Инкарнатора в руку и тут же почувствовал, как Камень сказал ему: "Нужна кровь... Дважды умереть нельзя".
        - Нужна кровь! - крикнул остальным Петер. - Дважды умереть нельзя! Так сказал Инкарнатор. Кто-нибудь знает, что это означает?
        Петер обвел собравшихся взглядом. Все замерли. Но Мужику показалось, что кивнул Маков, до этого момента сидевший на песке обхватив голову руками, как будто ждал, что та вот-вот взорвется.
        - Жонглер, мне кажется, что ваш пленник хочет что-то сказать.
        Лука повернулся к Макову.
        - Говори, - приказал он.
        - Ему нужна моя кровь.
        - Инкарнатору? - поднял брови Хранитель.
        - Нет, - покачал головой Иван Христофорович. - Покойному. Дважды умереть нельзя - это про меня... Ты забыл, что вы с сестрой однажды уже убили меня? Тогда, когда якобы пропала моя мать?
        - Что ты говоришь, безумец?!
        - Я говорю то, что знаю. Но я не виню вас... Ее не нашли, но мне-то ведомо, что она жива... во мне... Дважды умереть нельзя... Моя кровь воскресит девятого, а вы покинете нашу землю. Навсегда... Согласны?
        Лука, казалось, ничего не понимал, но Екатерина так крепко сжала его руку, отчего тот не удержался и посмотрел на сестру. Женщина кивнула.
        - Мы... Мы согласны, - выдохнул Лука.
        В ту же минуту Маков вскочил на ноги, выхватил из-за пояса Жонглера острый кинжал, полоснул им по своей руке, а потом ловким прыжком, удивительным для столь пожилого человека, достиг лежавшего на земле тела Лопухова, лезвием разжал ему зубы и пустил струйку своей крови прямо в рот покойного. Света с Бертой вскрикнули.
        - Дед, как тебе это нравится? - шепнул Расстрельников.
        - Увянь, Сашка! - отмахнулся Иван Павлович.
        Чудо произошло, или не чудо, кто теперь разберет? Но Лопухов поднял руку, вытер запястьем губы, раскрыл глаза, сел на землю и окинул окружающих удивленным взором. Ничего, правда, не сказал.
        Лука с Екатериной улыбнулись.
        - Поррра, - каркнул Ворон.
        Лука кивнул. В руке его огненной линией засверкали подбрасываемые шары. Все собравшиеся, кроме Ворона, смотрели на них, как завороженные. Ворон же, неся Инкарнатора на шее, устремился в небо, туда, где спряталась за внезапно собравшимися на небе тучами, плоская вершина Маяка.
        Он поднимался все выше и выше и чувствовал, как Инкарнатор становится с каждой секундой полета чуточку, но тяжелее...
        
        * * *
        
        Ворон сидел на сверкающей вершине и видел, как ему казалось, всю Землю. Он чувствовал, как начал вибрировать Маяк. На какую-то долю секунды ему почудилось, что опора ушла из-под ног, но тут же вернулась...
        
        * * *
        
        Михаил стоял на Земле. На своих прежних, ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ, ногах. Над ним сияла белым светом луна, и не было рядом никакого креста. Не было ничего, кроме песчаного берега и восхитительного озера...
        Если бы кто-то раньше обращал внимание на форму озера, он запутался бы теперь еще сильнее. Водоем, имевший еще вчера форму креста, стал абсолютно круглым...
        Обрушились углы и стерлись грани...
        Ни деревеньки на берегу, ни домика, ни души...
        Миша еще с минуту полюбовался на зеркальную водную гладь и пошел к дороге. Он помнил - та лежит вон за тем голым холмом, чья унылая куполообразная лысина белеет под луной за высокими деревьями...
        
        Эпилог
        Никто ровным счетом не помнил, какие события произошли за последние недели перед знаменательной ночью и в саму ночь последнего равноденствия второго тысячелетия. Или просто никто не хотел признаваться, что стал их непосредственным участником. Слишком уж не походило все это на ту привычную реальность, которая окружает нас повсеместно и ежеминутно...
        Отец, помня страсть сына к японской технике, подарил Петеру новенькую спортивную "хонду". За что это?! Да просто так, на радостях, что Мужик-младший с молодой женой согласились жить в Праге.
        Удивительно, но через сутки после странного разговора, когда Света несла какую-то откровенную бредятину про родителей-"неандертальцев", она поменяла свое решение и сама предложила уехать из России. Оказывается, она не желала жить в Чехии, потому что ее мать обитала именно там. А у них, как выразилась девушка, "полный неконтакт". Но теперь родительница прислала по электронной почте письмо, в котором сообщила, что насовсем уезжает в Америку. Именно поэтому (другие причины отсутствовали и отсутствуют) ничего против родины мужа Света уже не имеет.
        Свадьбу, правда, сыграли в Петербурге. Пирушка, как сказал бы Расстрел, "удалась вполне и на славу". Сам свидетель, снимая перманентный стресс, вызванный нелегкой жизнью на любимой родине, нажрался до состояния обитателей хлева, его подруга под аплодисменты устроила на столе стриптиз, а известный художник Михаил Мартин, прибывший на торжество с супругой (которая недвусмысленно весь вечер подмигивала жениху), эту самую супругу с формулировкой "за вызывающее поведение" отхлестал при всех по щекам.
        В общем, нормальная русская свадьба. Веселая и непредсказуемая. Родители - Мужик-отец и Мужикова-мать, правда, находились потом целую неделю в шоке, но зато теперь счастливы. Чадо-то вновь под боком...
        Шура (вот хитрец, никому не сказал), оказывается, еще летом поступил в университет на заочное отделение и теперь частенько грызет гранит науки. Уже чуть зубы не обломал, а ведь только первый семестр идет. Интересно, продержится парень до сессии? Зато, дед вполне доволен. Наконец-то внук за ум взялся.
        Кстати, сам дед на старости лет ни на шутку увлекся рыбалкой. Завел себе приятеля-собутыльника с подтверждающей диагноз расстройства психики фамилией - Лопухов, перешел с прохладительных напитков на горячительные (чай, уже не лето), и целыми днями пропадает то на реках, то на озерах. Где точнее, никто бы не сказал. Но возвращается всегда с уловом. Что ж, и то не плохо.
        Кстати, дедов приятель, этот самый Лопухов, Иван Иванович, тип небезынтересный. Алкаш, конечно, но эрудированный и многое за жизнь свою повидавший. Является приверженцем любопытной теории о том, что Камчатка, где он когда-то работал директором одного из рыбоперерабатывающих комбинатов, есть натуральный край Земли. Причем, на полном серьезе. Может столько "доказательств" представить, что никому мало не покажется. Кстати, одно из последних (это, повторяю, сугубо Лопуховское мнение) - статья в тамошней газетенке. Полностью переписывать ее не стану, кому интересно - сам найдет, но цитату приведу. Итак:
        "...В день последнего равноденствия некоторые жители нашего города видели над сопками огромный светящийся шар, верхняя полусфера которого скрывалась за облаками. Искушенному чудесами природы местному жителю, наблюдавшему явление, могло показаться, что данный объект есть атмосферный мираж, вызванный синтезом высокого уровня влажности, низкой температуры и преломления солнечных лучей. Однако имеется кое-кто, кто утверждает, будто на нашем полуострове существует скрытое от глаз посторонних место, где сам Господь Бог некогда скрыл от людей Великую Изумрудную Скрижаль, являющуюся первоосновой Творения, известного нам под названием Земля. А упомянутое выше явление - не что иное, как маяк, указывающий местонахождение этого Хранилища. Шарообразная форма объекта доказывает предположение о том, что вселенская гармония, как, впрочем, и наша сама планета свободна от всяческих углов и граней, под коими мы с вами, безусловно, понимаем табу и предрассудки.
        Мы, однако, полагаем, что биологическая активность..." И так далее, и тому подобное...
        Кстати, семья Мартиных, Миша с Бертой, решили переехать на Камчатку. Господин Кеташвили, преемник Михаила Алексеевича на должности директора комбината, уже согласился помочь ему с поисками более-менее приличного дома в пригороде Петропавловска. "Э-эй! Не в квартире ж ютиться такому автарытету в области картинописного искусства"! Ну и ладно, пусть выделывается. Пусть помогает, если так ему хочется. Мартины не против...
        
        * * *
        
        Кстати, никакого Ав-озера на Карельском перешейке никогда не было и нет. Как не существует и двух странных деревень - Маков да Елей - на его несуществующих же берегах. На том самом месте вообще всякий водоем отсутствует, а только высохшее болото, на краю которого стоит маленькая старая избушка, в которой проживает лесник - Маков Иван Христофорович с женою Марией. Маковы на этом болоте всю жизнь провели. Отец тоже лесником был, да и дед Христофорыча егерем служил. Еще при царе. А раньше... Впрочем, какая разница, что было раньше?! Это уж совсем никакого отношения к настоящему времени и описанному выше происшествию не имеет...
        
        * * *
        
        "Обыкновенно, желая снискать милость правителя, люди посылают ему в дар то, что имеют самого дорогого, или чем надеются доставить ему наибольшее удовольствие, а именно: коней, оружие, парчу, драгоценные камни и прочие украшения, достойные величия государей. Я же, вознамерившись засвидетельствовать мою преданность Вашей светлости, не нашел среди того, чем владею, ничего более дорогого и более ценного, нежели познания мои в том, что касается деяний великих людей, приобретенные мною многолетним опытом в делах настоящих и непрестанным изучением дел минувших. Положив много времени и усердия на обдумывание того, что я успел узнать, я заключил свои размышления в небольшом труде, который посылаю в дар Вашей светлости. И хотя я полагаю, что сочинение это недостойно предстать перед Вами, однако же верю, что по своей снисходительности Вы удостоите принять его, зная, что не в моих силах преподнести Вам дар больший, нежели средство в кратчайшее время постигнуть то, что сам я узнавал ценой многих опасностей и тревог".
        
        - Лука! - позвал синьор, встав из-за стола и сладко потянувшись.
        Что ж, труд закончен. Интересно, примет ли его Медичи? Впрочем, теперь уже все равно.
        - Синьор, вы меня звали? - в кабинет вошел высокий молодой человек в синем дорожном плаще.
        - Да, Лука, я тебя звал, - кивнул синьор. - Ты куда-то собрался? На тебе дорожный плащ.
        Казалось, юноша замялся. Он не хотел лгать, но и правды сказать не отважиться не мог. Синьор понял его замешательство и не стал настаивать на ответе.
        - Можешь не отвечать, - улыбнулся он. - Я позвал тебя, чтобы попросить отнести эту папку синьору Лоренцо Медичи. Тебе не трудно?
        - Что вы, синьор Никко! - улыбнулся в ответ молодой человек. - Давайте посылку, я с радостью выполню ваше поручение.
        - Спасибо Лука, - поблагодарил синьор и протянул перевязанную тесьмой папку юноше. Тот уже собирался покинуть кабинет, когда услышал окрик: - Лука!
        - Да, синьор?
        -Помнишь, я вчера говорил, что тебя желает видеть синьорина Сфорца? Ты ходил к ней?
        Лука молча, но не в состоянии скрыть улыбки, озарившей на миг его лицо, кивнул.
        - Я рад... - ответил синьор. - Ладно, ступай, мальчик. Лоренцо ждал меня еще вчера. Поэтому сегодня я отправляю тебя... Кстати, что ты решил насчет визита к да Винчи? Он уже во Флоренции.
        - Можно, я не пойду с вами?
        - Естественно. Хотя... - синьор собирался что-то сказать, но, видимо, передумал. Он махнул рукой и вновь уселся за стол. - Впрочем, как знаешь. Передумаешь, скажи. Время еще есть...
        Лука вышел из кабинета и прошел к выходу из дома. Зацепившись плащом о колючки растущего прямо у дверей шиповника, он подумал:
        "Время есть всегда, и дело совсем не в этом. Просто сколько бы времени ни было, его все равно не хватает... А вечность? Вечность - понятие весьма относительное. Никто не знает того, что будет. И, тем более, никто не ведает, что могло бы быть.
        Главное, чтоб кровь больше не