БАЕВ АЛ
        
        ШУТКА ИНКАРНАТОРА
        Произведение не является учебником истории, а также основано на информации, полученной не по контакту с параллельными мирами, но, исключительно, взятой автором из собственной головы. Все реальные персонажи, задействованные в книге, реальны лишь отчасти. Совпадение имен, фамилий и действий героев романа с именами, фамилиями и действиями реальных исторических личностей носит, скорее всего, случайный характер. Памяти отца
        Свечка погасла; на могиле лежал камень, заросший травою. "Этот камень нужно поднять!" - подумал дед и начал обкапывать его со всех сторон. Велик проклятый камень! Вот однако ж, упершись крепко ногами в землю, пихнул он его с могилы. "Гу!" - пошло по долине. "Туда тебе и дорога! Теперь живее пойдет дело".
        Николай Гоголь "Заколдованное место"
        
        
        Ему...
        Кому - ему? Стоп!
        Мне в голову пришла интересная мысль.
        Странно звучит...
        Как будто мысль может прийти в какое-то иное место.
        Тьфу, дикость...
        Господи, какой бред!
        
        ...оказывается, может. Еще как может!
        Если бы кто-то сейчас видел меня со стороны, моей головы бы он точно не заметил. Впрочем, как и остальных частей тела. Да что и говорить, - я сам себя больше не вижу! Нет абсолютно ничего из той плоти, что минуту назад было собственно МНОЮ. Земным (провались оно пропадом) моим воплощением!
        Что-то, конечно, осталось. Ведь куда-то мысль все-таки пришла?!
        Нет, я не сошел с ума. Но почему я не могу себя видеть?! И почему я продираюсь сквозь этот ужасный лес? Нет, черт побери, все не так! ВСЕ НЕ ТАК!!! Я шагаю прямо сквозь стволы деревьев? Отчего терновые колючки не рвут, как раньше, в клочья, мою одежду? Ах, да, и одежды-то нет. Ничего от меня не осталось. Вот так - жил человек, - какая-то дурацкая фраза из не менее дурацкого рассказа, - и нет его! Идиотизм. И-ди-о-тизм... ммм! Господи, какой бред! Вокруг все то же самое... А я где? Откуда берутся и куда помещаются эти чертовы мысли? Страшно ли мне? Да. Да! Да!!! Мне страшно. Мне страшно! Мне страшно интересно! А что, собственно говоря, произошло? Да, ничего. Просто я пропал. Пропал - в буквальном смысле. Мне в голову... Нет! Хм... Мне пришла интересная мысль: "куда я пропал?" Часть первая. Инклюз
        
        Не стоит продавать чужие души - не хватит средств, чтоб выкупить свою.
        
        Глава I. Холоп
        - Ахрамей Ахрамеич, куды енту хлёпаную панелю положить? Тяжела, собака! Все персты порвал, покуда сюды тащил.
        - Поставь ее к стене. И, Тихон! Ну что за речь у тебя? Хлепаную! Слово-то какое подобрал. Это ж надо! Век в России живи - век учись языку. Да... Хлепаную! А сказано-то как емко! И не скверно, и верно. Точно, хлепаную! Вздумалось же матушке Лизавете Петровне целый кабинет из Зимнего за тридцать верст перевозить. Что ж теперь, каждый год его таскать туда-сюда будем? Слышь, Антоша, ты на сей счет что разумеешь?
        - Ты, Варфоломей, не дури. А приказано - делай. Тебе за это из казны золотом плачено. Велит матушка-императрица каждый год возить - будешь возить. Тоже мне, шишка на ровном месте вылезла! Государыни желания своими басурманскими устами еще обсуждать станешь! Да и я тебе не Антоша, а Антон Иванович, сколько говорить можно? Ладно, один на один, а то при холопах! Ишь, удумал царицу срамить! Помни, Варфоломей, - что приказов государыни касается, - рожа твоя татарская и мнение твое распоследнее. Сибирь - она, брат, только в сказках далеко.
        - Ну что разпыхтелся, Антон Иваныч, как самовар на выданье? Тишка холоп проверенный, его еще батюшка мой с руки вареной печенкой кормил. Выходил, брат, черную кровь ему отвел. Теперь Тихон за меня и на каторгу пойдет - не продаст. Слыхал, какое слово-то удумал? Хлепаную!
        - Да... меткое. И Господа не обидел, и басурманскому наемнику силу русского языка показал. Только вор твой Тихон. Вор обычный...
        - Что ж ты брешешь-то? Не обижай парня зазря! Какой он тебе вор?
        - А такой! Мне баяли, что когда отец твой нашу ругань учил по приезду в Империю, этот самый Тишка на его коленях сидел и все матюги русские на басурмансую манеру перевирал... уворовывал. У твоего холопа в заду еще огольцовы выверты крепко сидят. Ерепенится, подлец непоротый, знает твое к нему расположение, вот и кудахчет, чтоб тебя, дурака легковерного, повеселить. Точно ты сказал - такой не только на каторгу, на турок за тебя пойдет. Славный паренек.
        
        * * *
        
        А за окном уже раздавался цокот двух дюжин подкованных копыт. Лефорт выполнил приказ императрицы - перевез Янтарный кабинет в Царское Село. "Теперь дело за Растрелли, - думал про себя Антон Иванович, удобно расположившись в карете на атласных подушках, - он мастер толковый, соберет все как надо. Матушка Лизавета Петровна останется довольною... Да, младший Растрелли - настоящий клад для новой России. Таких умельцев больше в мире не сыскать. И не найти. Вряд ли есть они где-то вообще. Надо использовать все премудрости его и таланты, пока не сдох, черт старый. Варфоломей - это не отец егоный, который только лошадок лепить и мог".
        Лефорт улыбнулся своим мыслям. Варфоломей Карлович, Растрелли-отец, действительно, больше всего на свете любил лепить скульптуры коней. Причем, скакунов ни чьих-нибудь, а исключительно императорских. Вот только всадники частенько получались несуразными. Но скульптуры принимались высочайшими особами "на благо". Так уж повелось еще со времен Нерона, что все государи любили свою скотину больше, нежели народ свой. Да что говорить! Обожали своих лошадок поболе себя самого и на статуи любимцев собственных и любимцев своих величественных предков, если, конечно, эти изваяния были безупречны, взирали умиленно, словно дети, пропуская остальные детали скульптур порой с, мягко говоря, недоработками. Варфоломей Карлович усек такое отношение еще по молодости, и понятием своим пользовался для получения барышей таких, что аглицкие короли б не смогли потянуть его содержания...
        В иных же ремеслах Растрелли-отец не преуспел. Все государи, которых он пережил за свою долгую жизнь, понимали, что зодчий он, в общем-то, довольно посредственный, но держали скульптора исключительно из-за талантов сына. Понимали субординацию - негоже парню собственным отцом командовать.
        Все придворные не хуже царственных особ хорошо знали - выгони со двора родителя, уйдет с ним и сын. А при этаких талантах Варфоломея Варфоломеевича любой европейский Двор даст им все, что те пожелают...
        Дружили Антон Иванович с Варфоломеем Варфоломеевичем уж лет срок. Обзывали друг дружку меж собой и в шутку "басурманами" да "татарами" - корни-то у них обоих были не русские. И, хоть жили в России - один с рождения, другой - с лет отроческих, не любили их другие знатные фамилии. Верно, завидовали. Уж больно изворотливыми слыли оба - один по дипломатии, другой по градостроительству. Одним словом - вольные менестрели: дело порученное делают, что хор мальцов на распев жалостливыми своими дискантами псалмы поет - залюбуешься.
        Антон Иванович был внуком того самого Лефорта, над гробом которого сам Петр Великий как младенец рыдал. Того Лефорта, что отстроил во славу Отечества половину Москвы, бил шведов на Балтике и турок с татарами при Азове. Того Лефорта, у которого сам Александр Даниилович по отрочеству в прислугах бегал.
        Любил царь Петр деда Лефортова пуще собственного сына. Любил, уважал, золотом полновесным за оказанную службу награждал. А помер Франц Яковлевич - года не прошло - отдал Лефортовский дворец Меншикову, а вдову, Лизавету Лефортову, с малолетним Ванею, будущим отцом Антона Лефорта, выселил во вдовий дом на краю Немской слободы. Погорячился царь Петр, поверил наветам наушников, будто вдова немчуру служивую на бунт подбивает. А когда правды дознался, дворец вернуть наследникам покойного товарища уже не смог. Не посмел обидеть соратника своего, Александра Данииловича.
        Малой Антоша со своим батюшкой, Иваном Францевичем, добившимся таки своею недюжинной, от своего отца доставшейся пробивной силою царева признания и став величайшим повелением Главою Посольского Приказа, исколесил всю Европу. Бывал и в Риме, и в Париже. Там-то, во французской столице, Иван Францевич и завербовал италианца-наемника Бартоломео Карла Растрелли на цареву службу в Зодчий Приказ. Надо было новую российскую столицу возводить на радость себе и зависть европейским монархам, а Растрелли уже тогда коней лепил - одно загляденье. На том и по рукам ударили - Бартоломео с сыном в Россию едут Петербург отстраивать, а Иван Францевич с отроком их провожают, чтобы лихие людишки невзначай жизни не лишили. Так, вчетвером, безо всякой охраны, и отправились Лефорты с Растрелии в Россию. По пути и сдружились. Да и как не подружиться - басурмане на службе русского Государя Императора, Самодержца Российского?! Общая судьба - общее счастье. Или горе, может. Все одно, вместе куковать...
        
        * * *
        
        Душа - не судьба, человек не переменит.
        
        * * *
        
        - Тиша, посмотрел бы ты, каких камушков матушка Лизавета Петровна на колонны прислала с Антон Иванычем! Ну, чего задумался? Аль не слышал просьбы моей?
        - Слыхал, Ахрамей Ахрамеич, как не слыхать! Смотрел ужо каменюки эти. Да не каменьи они вовсе, а каштаны конии!
        - Тихон! Ты скорлупку-то отщипни. Так то они, с коркою, и на "каштаны" обрадуются. Сам камушек под грязью, сечешь?
        - Что ж вы, Ахрамей Ахрамеич, свово холопа в заблуждение вводите!
        - Ну уж! В заблужденье! Поражаешь ты меня, Тихон, сегодня второй раз. Где ж ты слово-то такое услыхал? Впрочем, ладно мне на слова. Грязь с камня снял?
        - Снял, туды ее в колодец... Спаситель всемогущий! Так то ж самого ярила кусок! Чур меня, чур-чур-чур... Внутрях-то, барин, ящерка!
        От неожиданности Тихон попятился, споткнулся об инструмент и выронил камень. Засохшая грязная корка, покрывавшая янтарь, разлетелась вдребезги и взорам мастера предстало удивительное зрелище: посреди неубранной залы, в куче известковой крошки и древесной стружки прямо под лучами полуденного солнца, светившего сквозь слезно-чистое кварцевое стекло лежал сверкающий кус размером с кирасу. Камень под лучами сверкал так, словно внутри него жгло адово пламя. Но что-то там было внутри и такое, чего бы лучше не видеть никому и никогда.
        - Не смотри, Тиша, - только и успел вымолвить Варфоломей Варфоломеевич и тут же потерял сознание.
        Тихон сориентировался мгновенно. Отвернулся в сторону, схватил холстину, валявшуюся на полу, зажмурился и вслепую кинул ее на удивительный камень. "Надо же, попал, - мелькнула в голове мысль. - Ух, напужал, проклятый!" Быстро сбежав вниз по лестнице, холоп схватил стоявшую на приступке крынку с родниковой водой, еще не успевшую под жарким солнцем нагреться, и так же стремглав бросился обратно - приводить барина в чувства.
        Не прошло и минуты, как зодчий сидел на грязном полу и потирал ушибленный при падении висок. Не молод уже, эх, не молод! Не сразу припомнишь, когда шестой десяток разменял. Вот ведь бесы! Память порой отшибает так, что и не знаешь, кто ты, пока добрые люди не напомнят.
        Тихон помог хозяину подняться и они, не сговариваясь, пошли в центр комнаты, прямо к холстине, скрывающей злобную каменюку. Обер-архитектор осторожно подоткнул ткань, поднял получившийся сверток, да и понес его в тень. Холоп семенил от страха на цыпочках позади хозяина. Зашли в самый темный угол, сняли ткань.
        Да, такого дива бывалому мастеру видать еще не приходилось. Пудовый кусок янтаря светло-желтого оттенка, прозрачный, как талая вода, заключал в себе удивительный инклюз, ящерку размером с ладонь. Рептилия была красная, в светлое пятнышко с младенческий ноготок. Глаза ее светились тем же ярко-белым светом, что и крап на кожице, но, потеряв последний лучик солнца, стали быстро затухать.
        Тихон стоял за спиной барина, боясь пошевельнуться. Окаменел, словом. Только легкая дрожь выдавала в нем присутствие жизни. А так - статуя статуей.
        Когда глаза ящерки совсем угасли, обоим показалось, что та заснула.
        - Ты вот что, Тиша, камень этот под солнцем не держи. Живет в нем нечто, чего нам не знамо - не ведомо... Страшно мне, Тиша. И не говори никому, что узрел здесь. Меня враз шомполами отделают, не посмотрят, что царицын советник. А тебя, малец, вздернут на ближайшей осине. И поделом нам. Понял? Молчи. Слава Господу, Антон Иванович раньше уехал, а то б не сносить нам головы. Язык у него, что твоей Ольги помело. Так что помалкивай. А камень в холст свернем, да пойдем ночью в пруду и утопим. Негоже с Диаволом брататься. Это нам, Тиша, знамение. Сатана по душам чистым стосковался. Моя-то грехами опоганена, стар я уже стал. А ты, Тишенька, душонка чистая, ему необходимая. Ты ему нужен, паря. И никто более. Нынче же опосля заката, как смеркаться начнет, кинем камень злой в омутище. Ночью, запомнил? Верь мне, так оно всем лучше будет.
        Тихон молчал. За те годы, что с самого детства жил он при семье Растрелли, ни разу баре его в обиду не дали. Ни разу словом или делом не обидели, а над собой, как всякие умные люди, шутить позволяли. Любил их Тиша. А в особенности, самого Варфоломея Варфоломеевича. Этот басурман был поболе иного русского русский. Милосердный и с вниманием. Такой комара за всю жизнь зазря не прихлопнет. Надо ему верить, худого желать не станет.
        
        * * *
        
        Прошел месяц. Московские мастеровые, которых на следующий день после того события привез Лефорт, под чутким словом и острым оком Растрелли заканчивали собирать Янтарный кабинет. Архитектор дошлифовывал последнюю полуколонну из камня, привезенного Лефортом из Пруссии по приказу Государыни. Хотелось сделать их по уму и на славу. Старые-то были на холстах намалеваны, и янтарь напоминали весьма отдаленно. Великая работа близилась к завершению. В пятницу должна прибыть матушка Лизавета Петровна. Смотреть заказ приедет, как обещала, пренепременно. Любит она красоту и чудеса всякие. Тут уж Растрелли ее понимал хорошо. Кто прекрасного не замечает, тот жизни не радуется. Это уж как пить дать.
        Так получилось, что удивительный камень до сих пор лежал в домике зодчего под лесенкой. И не то чтобы жалко его топить. Но что-то словно держало Варфоломея Варфоломеевича. Не пускало к пруду с камнем. Только, было, решался он и собирался исполнить свое желание, - память покидала его внезапно, или ноги отказывали. А то, еще что-нибудь.
        Тихону с того самого дня тяжко было. Ни слова не вымолвил. Лежал, хирел. Водой поили его насильно, чтоб не помер, а еду он, чрез "не надо" проглоченную, сразу сташнивал. Умирал Тиша. Умирал медленно и спокойно. Варфоломей Варфоломеевич выплакал все глаза, но, чем помочь парню, не знал. Молиться ходил. Лекарей из Петербурга с Лефортом привозить заказывал. С ума старик сошел, - такие деньжищи на холопа тратил, - думали многие, в богадельню ему пора. Лишь Антон Иванович понимал друга, знал чертяка, как дорог Тишка старику, чьи жена с дочерью уехали еще три года назад гостить к родне в далекий тосканский град Флоренцию, да так там и остались, бросив своего кормильца в чужой стороне. Слали ему напомаженные письма, где на латыни признавались в любви вечной и просили прислать денег... В общем, оставили совсем.
        Вот и был Тиша отрадой мастеру, единственной его привязанностью. Иной отец так свое чадо не лелеет, как старый Растрелли баловал молодого холопа.
        Была, правда, надежа. Живет, сказывают, в ингерской местности, в самом началье чухонских холмов, удивительной силы ворожей и чернокнижник, Варфоломей Мартынов - Ирод, как его народ за глаза окрестил. Ирод разумеет, бают, как любой чуждый предмет себе во благо служить заставить. Но и мзду Мартынов немалую за такую службу берет. Будто бы сама матушка Лизавета Петровна чрез него служников Иоана Антоновича извела и на престол взошла во мгновение ока. Стрельцы там, вроде бы, и не при чем были. Но мзда-то не златая и не изумрудная. А что возьмет, никто не сказывал. Но думал Растрелли над сном, что давешней ночью приснился и к поездке все ж таки готовился. Говорила в видении с ним та красная ящерка из странного камня. И говорила два лишь слова нерусских - "али" да "шер".
        Страшно было к Ироду отправляться, но уж больно Тишу жаль...
        
        Глава II. Отступник
        Барталомео Мортино был к тому времени стар, грузен и хмур. На днях ему исполнилось восемьдесят. Не думал он в последние полвека, что сможет дожить до столь почтенного по местным меркам возраста. Точнее, не верил. Знал старый Волк, что в любой момент могут появиться охотники.
        Но кто такие охотники? Так, суетливые людишки. Надо им славы или денег - какая, впрочем, разница? Есть, конечно, отличия, но суть дела одна - удовольствий хочется и жизни роскошной.
        Знал старик, что нет на Земле тех самых удовольствий, о которых по молодости мечтал. Женщины роскошные табунами вокруг ходили, золота горы в тайниках укромных сверкали, даже властью нешуточной обладал, а счастья как не было, так и нет.
        Хитер был старый Волк, но не стоила эта хитрость той награды, что он себе в юности обещал и непременно хотел добиться - получить волю Инкарнатора, что в мир этот только раз в триста лет приходит и судьбы одним своим велением меняет.
        В раннем возрасте Волк верил, что награду такую непременно получит, но как был простым Инклюзором, так и остался. Только расположение Творца потерял.
        
        * * *
        
        В двадцатые годы в далекой Европе начался грозный бунт. Волк его чувствовал загодя, зная, что поведи он себя теперь правильно, Инклюз непременно достанется ему. А уж через Инклюз с Инкарнатором слиться, даже им самим стать, разбив проклятый Камень, не велика проблема. Но не так все произошло, как грезилось...
        Бартоломео рос на Земле вторым ребенком древней Посвященной европейской фамилии, эмигрировавшей в Аргентину, спасаясь от пожизненной каторги за присвоение звания и наследства Гогенцоллернов, в свое время разворовавших и обесчестивших Великий Рейх. Отец считал, что просто неудачно было выбрано время и место. Но еще хуже было бы, если он посягнул на имя и наследство Романовых - лежать бы им теперь в сырой земле среди Уральских гор мертвыми и с дырками в черепушках, а так всего изгнанием и отделались. Кто ж знал, что надменные германцы диких славян почти во всем копировать станут и ненужной никому свободы возжелают не менее своих восточных соседей.
        Но прошло десятилетие, и скучно стало юному авантюристу. В почти родной, но такой далекой Германии назревали великие события. Вычитав в немецких газетах последние новости, Бартоломео взломал отцов потайной сейф и сел на ближайший трансокеанский лайнер.
        Сойдя по трапу на берег в Лиссабоне, молодой Мортино купил прямо в порту ворованый рейхсаусвайс на имя, которое он раньше где-то слышал. Точно! Мартин Борман это ж тот лихой бунтовщик из Тюрингии, который отнюдь не по своей воле ныне проживает в Мюнхенской крепости за убийство собственного учителя. Бартоломео чувствовал тогда, мол, это имя, созвучное с его собственным, воплощению мечты сможет сослужить неплохую службу. Пора начинать поиски Великого Инклюза. Сомнения, конечно, имелись, но радужные перспективы, открывавшиеся перед нашим Волком, их затеняли настолько, что хотелось на те сомнения попросту плевать.
        Прибыв в Мюнхен, Бартоломео прямым ходом направился в полицейский департамент. Те деньги, что он предложил шефу охраны за бесследное исчезновение их недальновидного заключенного, решили проблему просто и навсегда. Правда, герр Штурих, получив обещанное вознаграждение прожил лишь десять минут... Следующим утром мозги его соскребали со стен собственного кабинета. Но, как говориться, у всех свои проблемы.
        Новоявленный Мартин Борман тем временем явился в тайный подвал к человеку, звавшему себя фюрером, - новому идеологу возрождавшейся Германии, - к Адольфу Шикльгруберу, известному в движении под чуточку странным, но безусловно громким именем Гитлер.
        Надо сказать, что в детстве, да и в юности, Бартоломео был помешан на восточных легендах и во всем искал скрытый мистический смысл. Полусгнивший арийский манускрипт, попавший ему в руки еще в бытность псевдогогенцоллерном-наследником, рассказывал о каком-то удивительном камне, внутри которого и был заточен инклюз красная рептилия размером с ладонь взрослого мужчины. Будто бы Инклюз (а именовал его безвестный автор только с прописной буквы) обладает удивительной силой распоряжаться человеческими душами. Кто, мол, овладеет тем Инклюзом, сможет его подчинить себе, тот станет править судьбами и решать на Земле те проблемы, что Бог решает на небесах. То есть, стать Богом Земным, хозяином поднебесным. Подчинять воле своей любое явление и событие. А это ли не наивысшее желание жаждущего славы юнца?!
        Гитлер показался Борману человеком недалеким, но обладал амбициями, на которых можно сыграть неплохую партию. У Адольфа имелось несколько слабостей - он любил себя, обожал власть, ненавидел цыган и евреев, а также "подонков", которые решают важные вопросы без его гениального совета. Мартин решил этими слабостями воспользоваться.
        Возрождавшаяся Германия крепла день ото дня. Молодчики, именовавшие себя "наци", скоро стали безумно популярны среди простых немцев. Они громили "зажравшихся фабрикантов", отдавая их добро "честным бюргерам", маршировали по ночным улицам с пылающими факелами, пели бравые песни во славу Германии, рубили головы потомкам Моисеевым мясницкими топорами, в неумеренных количествах потребляли невызревшее пиво и честно женились на бюргерских девицах, стоило только последним забеременеть. Надежда Германии, Гитлер - самозваный вождь новых нибелунгов, ежедневно являлся публике, обещая людям все, чего они сами желали. Скажите, как можно не любить такого вождя?!
        Мало кто знал, что новое движение - наци - координировал некто никому почти не известный Мартин Борман, "простой уголовник, сбежавший из мюнхенской тюрьмы"... Каждый вечер Адольф сидел в гостиной своей квартирки и слушал рассказы соратника о том, как все нужно наилучшим образом устраивать и шаги в какую сторону надо для этого делать.
        Гитлер, с его сумасшедшими амбициями, жаждал безграничной власти. Борману нужен был только Инклюз.
        Гитлер слушал Бормана и с каждым днем убеждался в правоте его слов, видя, как советы товарища работают, приближая с каждой минутой исполнение собственных грез. Борман не спал ночей, составляя план дальнейших действий наци...
        Мартин наконец-то нашел идеальный инструмент для осуществления своей мечты - Адольфа Гитлера. Гитлер наконец-то поймал госпожу Удачу - нашел Мартина Бормана - такого отзывчивого и бескорыстного советника, не претендующего на роль первой скрипки в ЕГО оркестре и помогающего добиваться намеченных целей с наименьшими потерями.
        Оба были счастливы. Гитлер даже не догадывался, что счастье его, пройдет не так уж много лет, обернется поистине чудовищной катастрофой для миллионов людей и, впрочем, для него самого. Но до драматических событий сейчас было еще далеко.
        
        * * *
        
        Именно в то время Мартина и прозвали Волком. Не за то, что был кровожадным - отнюдь. И не за то, что повадки Бормана уж очень смахивали на повадки хищника. Просто, Борман слыл одиночкой, но при этом вел за собой всю "стаю". И эта стая была невероятно жестокой, живущей день ото дня в кровавых поисках добычи. Мартин смог пробудить в дурных, но жаждущих славы юношах одно желание крови. Чем шире и глубже были кровавые реки, в которых утопали сапоги наци, тем больше они преклонялись пред своим вожаком - Борманом...
        Но тот вдруг сделал неожиданный шаг. Он провозгласил истинным вождем другого - Гитлера - теперь тому отводилась заглавная роль! А сам остался почти в стороне простым Волком из созданной им же стаи.
        Адольф часто жаловался Мартину, что ему страшно, что его преследуют ночные кошмары, в которых он плывет в кровавой реке и никак не может выбраться на берег, сносит сильным течением. Но Борман лишь посмеивался и отводил свои хитрые глазки в сторону. Ему на здоровье этого шизофреника было по большому счету плевать.
        Бартоломео неуклонно шел к цели. К своей цели.
        
        * * *
        
        Борман сделал так, что война оказалась неизбежной. Правда, ужасно мешала Америка, но специально для нее готовили мощное противоядие возрождающуюся восточную империю. Отвлекающий удар по заокеанскому противнику должна была нанести Япония. И она его нанесла.
        Мартину, если быть до конца честным, войны не очень хотелось, но его цель лежала в России. Россия же, точнее Советский Союз тот единственный дар, что нужен был Волку, просто так никогда бы ему не преподнесла. А хотел он - не больше не меньше - Янтарный кабинет из Царскосельского дворца, в котором и должен был храниться Великий Инклюз. И он сейчас там - Волк чувствовал это интуитивно.
        Гитлер войны жаждал и одновременно боялся. Он не желал ничего, кроме власти в своей стране, которую, правда, видел в границах Западной Европы. Всей! С гигантским восточным соседом ему связываться особо не хотелось... Но Борман все-таки сумел убедить Адольфа, что "исконно арийскими" землями являются и те просторы, что раскинулись до самого Урала.
        Мартин сутками сидел в архивах, пытаясь найти доказательства своим нелепым (но только отчасти) внушениям. И он их находил. А если не удавалось этого сделать, то ссылался на утерянные источники, давешнее существование которых всегда можно было просто выдумать. Гитлер верил Борману, но понять не мог, зачем нужна война с СССР, с этим колоссом на, отнюдь, не глиняных, а на чугунных ногах. Адольф интуитивно чувствовал, что война с Россией кроме поражения и смерти ничего принести не может. Но он боялся самого Мартина гораздо сильнее, чем страшился войны с Советским Союзом. На то имелась своя причина...
        Одиннадцать лет назад Борман пригласил Гитлера к себе на свадьбу. И не просто пригласил, а позвал собственным свидетелем. Адольф тогда с искренней радостью взялся исполнить дружеские обязанности. Еще бы, Мартин столько для него делает!
        Но свадьба с самого начала казалась какой-то странной. Кроме Мартина и самого Адольфа там не было ни одного арийца, хотя на тожество были разосланы приглашения не менее чем тремстам гостям, в том числе всем соратникам по движению. Адольф недоумевал - кто все эти люди? Откуда они понаехали? В вызывающих нарядах, увешанные, словно рождественские елки, бриллиантами и сапфирами, от души веселящиеся усатые женщины и их гладко выбритые кавалеры во фраках китайского шелка. Евреи? Быть не может. Кто же тогда? Нет, что-то здесь не то...
        Высокий седой старик, представившийся отцом Мартина, произнес тост за возрождение Гогенцоллернов. К чему бы? Второй тост еще более нелеп - за упокой души Франческо Бартоломео Растрелли, великого русского архитектора. И это на свадьбе! Право, сумасшедший дом какой-то.
        Но все гости шумно поддерживали нелепые слова, аплодировали и смеялись. Один Гитлер стоял с бокалом шампанского и никак не мог найти себе места. Тогда-то впервые и овладел им непонятно откуда взявшийся, но совершенно дикий ужас. Словно он находился среди призраков...
        Дальше последовал провал в памяти.
        На фотографиях со свадьбы, отпечатанных Мартином собственноручно и привезенных домой занедужившему после пира Адольфу, рядом с молодой четой весело скалили зубы Рудольф Гесс, Шахт, Геринг... Странно. Ведь на свадьбе он их не видел. Точно, их там не было. Гитлер это помнил совершенно определенно.
        Господи, неужели паранойя? Гитлер до мельчайших подробностей запомнил все те латинские морды. Ни одного немца!
        А потом, всколыхнулись воспоминания... По улицам Мюнхена стройной колонной шли слоны. Откуда они здесь? Тем не менее, на первом ехали новобрачные, на втором свидетели, потом гости... Адольф сам видел, как его слон наступил на перебегавшую дорогу кошку... Народ вокруг ликовал, подкидывая в воздух букеты черных и красных роз...
        Какие, к черту, могут быть в Германии слоны?! Бред сумасшедшего!
        Мартин сидел у кровати больного и смотрел на Адольфа чуть искоса, и тот не мог признаться товарищу в том, что ДЕЙСТВИТЕЛЬНО видел в тот ужасный день. Может, его опоили дурманом? Но кто бы решился на такой отчаянный шаг? Ведь на фото одни друзья! Неужели сам Борман, его верный соратник и друг обладает какими-то экстраординарными способностями?
        ... а за слонами неторопливой походкой шел огромный, размером с жеребенка, белый волк, сверкающий красными глазами.
        В голове Гитлера звучала мелодия, написанная некогда самим Вагнером, его любимым композитором. Но слова были не из той оперы, точнее, совсем не из оперы: али шер... алии шшерр... алиии шшеэээррр...
        
        * * *
        
        На лужайке перед домом гонялась за бабочками с сачком крохотная девчушка - единственный дорогой ему человек - любимая внучка. Накрахмаленное ее платьице вызывающе шуршало при каждом порыве ветерка. Девочка была настолько мила, что старику порой казалось, что он не сможет пережить того, если с ней, не дай Бог, что-нибудь случится. Бартоломео гнал от себя эти мысли прочь. - Эльза! Эльза, подойди-ка сюда. Дедушка тебе хочет кое-что показать! - Деда, ну не видишь: я бабочку ловлю! Она ж улетит! Не отвлекай меня, пожалуйста. - Ладно, внучка. Лови... Действительно, ловить насекомых занятие гораздо более интересное. - Я же сказала - бабочку, а не твоих непонятных насекомых. Очень нужны они мне! Ты, деда, старенький стал, поэтому и глупости всякие говоришь.
        Старик улыбнулся. И правда, что девчонке голову морочить? Пусть занимается своим делом. Это НЕЧТО я всегда ей объяснить успею. Мала она пока, не поймет ничего, думал Мортино. Не все ли ей равно, что у деда есть что-то такое, что искали на протяжении двух тысячелетий все алхимики мира. Предмет, которому поистине нет цены. Вещь, которая стоит больше, чем вся планета Земля со всеми ее золотом, нефтью и бриллиантами. КАМЕНЬ... В преданиях и сказках его зовут... Какая, в конце-то концов, разница, как его зовут?! Главное, что он есть такое на самом деле! Ох, но стоит ли об этом сейчас думать?
        Мортино с трудом встал из своего любимого плетеного кресла и неспеша направился в дом.
        Что хорошо в Латинской Америке, здесь никто не стесняется своих чувств. Бартоломео долго привыкал к этому заново, но когда привык... В общем, началось такое, о чем нормальному европейцу и подумать-то стыдно...
        Из дома раздавалась удивительная мелодия танго. Войдя в комнату, Бартоломео увидел молоденькую свою служанку - Пэрту, которая, вместо того, чтобы вытирать пыль, будучи абсолютно голой, кружилась посреди комнаты в экстатическом одиночестве. Увидев старика, девушка ни на секунду не смутилась. Нет! Ступая в ритм аргентинской мелодии, она приблизилась к хозяину и, выкинув невиданный пируэт, закинула свою стройную ногу прямо на его плечо. А потом... Потом у Мортино словно лишился разума. Всего на мгновение.
        Но этого мгновения хватило, чтобы исчез Инкарнатор... Тот самый легендарный Инкарнатор, что известен многим из красивых сказок как Изумрудная Скрижаль... А вместе с ним не стало и старого Инклюзора, безжизненное тело которого повалилось с глухим ударом на ковер, а душа рассеялась в вечном мраке.
        Отступник воли Его канул в бездну времен...
        
        Глава III. Горшки и боги
        Алишер ничем не отличался от других подростков. Нет, конечно, и у него были характерные физиологические особенности: жесткие кудрявые черные волосы, похожие более на мочалку для мытья посуды, разноцветные глаза - карий и светло-серый, выпуклая красная родинка на мочке левого уха этакое гранатовое зернышко.
        Но в остальном, в общем и целом, как любят выражаться некоторые ученые мужи - он был таким же, как все - руки, ноги, голова... Речь чистая, без дефектов и акцента.
        Итак. На первый взгляд, Алишер выглядел обычным человеком. Интересной внешности, но, все-таки, обыкновенным. Уникальность мальчика заключалась в другом - черепная коробка его каким-то чудом вмещала два мозга. Два живых, полноценных, если можно так выразиться, мозга. Итого - четыре полушария. Ерунда, думаете? Нисколечко! Естественно, эти мозги были несколько меньше, чем мыслительный орган другого человека, но они вовсю работали. Причем, оба. И оба жили своей собственной жизнью, настолько непохожей одна на другую, что, казалось, мальчик должен невыносимо страдать. Однако никаких страданий не наблюдалось. Алишеру, как виделось со стороны, было совершенно все равно, сколько в его голове мозгов.
        С раннего детства Алишера начали обследовать самые известные ученые мира. Его возили из страны в страну, буквально перетягивали из одной клиники в другую. Благодаря наличию двух мозгов в голове мальчика, девять магистров стали профессорами, один профессор получил самую престижную мировую премию, тиражи нескольких малопочитаемых и не слишком-то ранее читаемых газет перевалили за десять миллионов экземпляров, две крупные азиатские киностудии отказалась от материальной поддержки правительств своих стран, обретя независимое суждение...
        Родители Алишера, ошалев от свалившейся на них удачи, поначалу наняли своему кормильцу телохранителей, а потом перебрались из нищей и вечно воюющей восточной страны на одно из самых красивых, престижных и обустроенных побережий Средиземноморья, где благодарные "клиенты" купили своему благодетелю чудесный дом, утопающий в зарослях великолепной оливковой рощи. И всем, казалось бы, должно стать теперь хорошо - ученые строили головокружительную научную карьеру, бизнесмены от информации становились мультимиллионерами и газетно-телевизионными магнатами, родители, в свою очередь, наконец-то занялись более интересными вещами, нежели гончарное ремесло. Конечно! Не боги горшки обжигали! Далила и Асхат понимали эту поговорку по-своему - боги горшки обжигать ни за что не станут. А кто они теперь! Чем не боги! Даже икру, этот пресловутый русский деликатес, наши приобщавшиеся к цивилизации вчерашние дикари ели теперь ежедневно! Как говорится, жизнь удалась.
        Но раньше, живя в грязной холодной пещере на краю горного аула, да и потом, путешествуя с сыном по разным странам и ночуя в сомнительных гостиницах, они были чуточку счастливей. Или просто моложе? Что же произошло теперь? Есть все, о чем десять лет назад даже в голову бы не пришло попросить всемилостивейшего Аллаха. Есть больше, чем все. Много-много больше! Ведь все - это еда, одежда, жилье, наконец, маленькие радости. А у них множество друзей - таких умных, богатых, влиятельных! У них собственная яхта и своя оливковая роща. У них столько денег, что, кажется, можно купить всю страну, ту, которая когда-то была их родиной. И еще пару-тройку таких же. И все же, что-то не то и что-то не так. Кто пригласил этого нового жильца в их великолепный дом? Кто привел его с собой и забыл увести? Откуда он взялся? Как он выглядит и как его имя?
        Никак он не выглядит, никто его не видел. Но он... Он просто ужасен...
        
        * * *
        
        Ровно в одиннадцать пополудни все в доме засыпали. Это не было правилом или семейной традицией. Просто так получалось. Само собой. И кто бы в доме не находился - только хозяева и слуги или приехали в гости друзья - без пяти одиннадцать все поднимались и разбредались по спальням, чтобы через несколько минут заснуть крепким сном безо всяких сновидений. Заснуть ровно на одиннадцать часов. Утром, чуть позже десяти, из кухни по всему дому растекался странный и, в то же время, великолепный аромат обжаренного овечьего сыра и свежесваренного кофе. Такое положение вещей существовало здесь изо дня в день, из года в год. Дом и вся прилегающая к нему территория, казалось, жили своей собственной жизнью, места в которой их новым обитателям, увы, было отведено совсем чуть-чуть.
        Конечно же, это только видимость. Никакой собственной жизни у дома не было. Да и быть не могло. Все легенды о душе рукотворных предметов и построек - не более чем досужие вымыслы, сочиненные на потребу обезумевшей от оккультизма публике. Хлеба и зрелищ! Что еще нужно человеку, уставшему от вечного круговорота беспросветных и скучных будней?!
        Но что-то все-таки здесь не так. Что?
        Легкий аромат тревоги витал над обитателями дома в оливковой роще полупрозрачным туманом, который и не виден вовсе, если не обращать на него пристальных взоров.
        Мужик - так звали их нового, недавно нанятого слугу - любил вечером, перед закатом сидеть на крыльце и раскуривать длинную терпкую сигару. Когда едкий серый табачный дым становился белым и сладким, Мужик начинал предаваться философским думам. Впрочем, никто не знает, были ли сии думы действительно философскими или обычными мечтами. В момент превращения гадкого дыма во вкусный на крыльце неизменно появлялся улыбающийся Алишер, который подсаживался к Мужику и всегда начинал следующий далее монолог слуги единственной своей и, словно призывной к словесным излияниям, фразой:
        - Добрый вечер, Петер. Как дела?
        Мужик, а это была отнюдь не только его половая принадлежность, но и обычная для тех мест, откуда он приехал, фамилия, так же неизменно отвечал:
        - Добро, Алишер. Добро. А разве может быть худо?! Мозговитый ты человек, Алишер. Я бы сказал, дважды мозговитый. Прости за каламбур. А понять жизни и для чего она тебе дана не можешь. И-э-эх! Будь я на месте твоих родителей, я бы свалившимся счастьем пользовался на всю катушку, а не сидел здесь, как падишах над золотом, боясь отойти, чтоб не отобрали.
        Дальше Мужика в его монологе несло, как несет хрупкую яхту во время шторма на ближайшую скалу. И скалой этой для Петера были мечты о дальних странах, о поисках древних сокровищ разрушенных временем цивилизаций. Был у Мужика пунктик, на котором он спотыкался каждый вечер и напрочь забывал о существовании сидевшего рядом Алишера. Просто говорил, говорил, говорил. И все равно ему было, кто его слушает - человек или камень, или, может, его подруга-сигара.
        А пунктик был хоть и необычный для чешского иммигранта, но очень уж своеобразный, удивительный даже - Янтарная комната, пропавшая десятки лет назад из знаменитого русского дворца и до сих пор не найденная. Поиски Янтарной комнаты были вечной темой для Петера, его мечтой, которую нельзя осуществить. Иначе жизнь потеряет всякий смысл. Но в знак признательности своей мечте, носил он на цепочке камушек - янтарик прозрачного солнечного оттенка с какой-то древней мушкой внутри.
        Спустя некоторое время уголек на кончике сигары каменел - ее уже не курили, ей просто помогали говорить. Петер Мужик дирижировал потухшей табачной палочкой, исполняя главную симфонию своей мечты. Смеяться над ним в это время было бы грешно. Алишер такое положение вещей вполне понимал, поэтому не прерывал музыкального монолога Петера. Только кивал, как бы выражая свое согласие с тем несусветным бредом, что нес размечтавшийся слуга.
        Тут и приходило время отправляться спать. Мужик выгибал спину и нехотя подымался со ступеней, строго и элегантно кланялся своему юному хозяину и шел на чердак, где располагались его шестиметровые апартаменты класса "далеко-не-люкс".
        Хлопали двери спален, и дом погружался в ночную мглу.
        Алишер засыпал, как засыпали все обитатели странного особняка...
        И вот тут-то и появлялся обитатель, который вызывал нестерпимый ужас отчего-то не спящего Мужика.
        Кожа его белела в звездном свете как альпийский снег, волосы отливали красной медью, а глаза светились желтым неземным пламенем. Он неспеша сходил с крыльца, медленной размеренной походкой направлялся в оливковую рощу и исчезал в ней. Когда-то давным-давно дикие люди звали его не по имени, и был он Злом.
        Вступала в свои права ночь. Хотя, это с какой стороны посмотреть. Откуда ветер дует... Если с гор, за которыми море, а там, за ним лежит так и непонятая до сих пор страна...
        Мужик вдруг подумал: "И все-таки, если не Боги горшки обжигают, то кто научил этому ремеслу людей? Неужели сами догадались?"
        
        Глава IV. Зло - Что ж, входи, коль приехал. Столичный гость нынче здесь в диковинку. Хоть и ждал тебя сегодня с самого утра, честно признаюсь, не верил в твердость твоих намерений. Устал, небось? Вина выпьешь? - Откуда в вашей глухомани вино, Варфоломей Трифоныч? - Э-э... не глупи. Все оттуда ж, из Петербурга. Здесь то, как видишь, виноградников нет - одни только сосны. - И в Петербурге виноградников я тоже что-то не видал, улыбнулся Растрелли. - Ну-ну! Не смейся над стариком. Без тебя знаю, что в столице нашей есть, а чего днем с огнем не найти. Остер на язык-то, как погляжу. Выкладывай, что тебе от Ирода Мартына надобно.
        Зодчий в нерешительности переминался с ноги на ногу. Пугал его старик. Чувствовалась в нем какая-то дикая животная сила, какой он до сего дня в людях ни разу не встречал.
        Дом, выстроенный из огромных гранитных валунов, Варфоломей Варфоломеевич заметил еще версты за три: башня со шпилем возвышалась над лесом саженей на тридцать. Ну и крепость! Настоящий рыцарский замок - величественный и, должно быть, холодный.
        Тем не менее, выехав на поляну перед замком, Растрелли почувствовал необычайное тепло, исходящее прямо от удивительной постройки. Обер-архитектора такой казус, впрочем, не сильно удивил - почти сорок лет он работал с природным материалом и не понаслышке знал особенности камня не хуже старых тесальщиков. В летнюю жару гранит раскаляется на солнце и буквально пышет жаром. Все просто, никакой, брат, тебе мистики.
        Но на чухонских крестьян, живших в округе, громадный дом русского чародея производил впечатление отталкивающее, замок их попросту пугал, и не столько размерами своими и мрачной величавостью, сколь теми же обычными свойствами своими: по ночам словно холод могильный от него распространялся, а днем словно адово пламя лес колыхало. Да что с них взять-то?! Дикие люди, измученные непосильным трудом.
        Мартынова такое положение дел вполне устраивало: к нему праздные любопытники не суются, да и сам он никого не трогает. Живет в своем огромном доме в полном одиночестве. Но и не особо тоскует.
        Елизавета Петровна помнила своего "выручителя" и ежегодно платила ему пенсион в пятьсот червонцев. Огромадные деньжищи! При желании Мартынов смог бы весь шар земной объехать, включая недавно открытые к посещению ост-индийские острова.
        Но старика путешествия интересовали мало. Все что надо, имелось и здесь, в самом доме, а чего вдруг заканчивалось - вино или сладости, их дед особенно жаловал - так до Петербурга полдня пути всего. А уж в столице-то, чего там только нет! Переночевать тоже можно - своя опочивальня в Зимнем есть, да и пропуск туда же пожизненный. Ценит Императрица Мартынова. Да и как не ценить такого человека!
        Варфоломей Трифонович при Дворе слыл личностью почти легендарной - все-то он знает, любой язык разумеет, а инструмента-то при этом всего святая троица: одна голова да две руки. Бояре с дворянами за глаза звали его Апостолом или Иродом, но вслух богохульствовать перед дедом побаивались. Кто его знает? Нашлет порчу, мучайся потом.
        И хоть владел Мартынов всякими тайными науками да словесами, злом пользоваться считал делом грешным и души своей недостойным. Ну и не пользовался. Хотя и мог в полную силу. Зло ведь это такая мощь, супротив которой ни одна крепость не устоит. Добро заведомо слабее, ему вечная подпитка нужна. Но с другой стороны, не будь на земле зла, не существовало б и самого добра. И развития б никакого не было. До сих пор жили бы люди в пещерах, ходили в шкурах да ели одно сырое мясо плюс вершки с корешками.
        Хоть и не любил Варфоломей Трифонович самое Зло, но уважал его вполне искренне.
        Вот и сейчас...
        - Да сам я, почитай, все про тебя знаю. И не серчал на тя вовсе, потому как вид твой жалок больно. Смотрю и вижу: само Зло тебя ко мне привело, Ахрамеюшка. Великое Зло, с которым ты до сих пор в жизни не сталкивался. Не выдюжить тебе с ним в одиночестве. Слава Создателю, понял это ты сам. Не ведаю я пока, как помочь тебе... но чувствую, что помощь оказать посильную смогу. Садись, от вина не отказывайся. Доброе вино - оно не хмелем славится и не амброзией. Доброе вино душу очищает от скверны.
        Растрелли странно было слышать, что старец величает его Ахрамеем, как звали его одни мастеровые. И Тихон его так же называл, но то холоп, ему простительно. А этот-то дядька ученый. Что ж он под простолюдинов-то себя рядит. И одежею, и словом.
        - Так я и есть простолюдин, - Мартынов прищурился. Мог он мысли читать, вот и сейчас умением своим воспользовался. - Да и какая разница, кто ты - боярин ли холоп, коль даже матушка царица тебе сама первая в ножки кланяется? И не в гордыне дело, даже так не думай. Просто я цену себе знаю, в отличие от тебя. Мы ж с тобою таланту-то равного, только по разной области. Ты - зодчий, а я натуру с младенческих лет постигаю, естественник, словом. Видал, сколько зверушек разных вокруг избы копошится. Потому это, что сии твари мне нужны для постижения сути. Я их и прикармливаю, разговариваю с ними. Знай же, зодчий: любой зверь, будь то русак иль волк - все доброе слово любят и ласку искреннюю.
        - Варфоломей Трифоныч...
        - Ну, что заладил? Вафоломей да Трифоныч. Тезки мы с тобою. Потому тебя Ахрамеем и зову. А ты меня можешь Мартыном звать, чтоб не путаться. И не выкай, добр человече. Осклабься, пей, вон, вино, а то амброзия испарится - одно хмельное пойло, глядишь, и останется.
        Растрелли совету старца внял, постарался расслабиться. Сел, вина отхлебнул из серебряного кубка, что ему подал радушный, хоть и грубоватый на обращения хозяин. И так ему стало хорошо, как уже несколько лет не было. С тех пор, как покинули его близкие, оставив доживать остатки дней в горьком одиночестве. Сейчас же на душе мастера словно цветы расцветали, настолько здесь нравилось...
        Откуда ни возьмись, перед Вафоломеем Варфоломеевичем вырос громадный белый волк. Но не был он страшным. Невероятно, но кошмарная зверюга даже вызывала симпатию. Симпатию? Пожалуй. Оскал смахивал на добрую ухмылку. Или волк действительно улыбался?
        - Усек, видать?! Да, лыбится он. Почти как человек. Долго я его этому фокусу обучал. Года два, должно быть, а то и поболе. Эй, Лишерка, иди-ка сюда, чего дам!
        Мартынов резким взмахом острого большого ножа, что лежал на столе до сих пор не тронут, оттяпал здоровенный кусок мяса от копченого свиного окорока и протянул его волку. Зверь ждать себя не заставил, но подошел к хозяину вальяжно, словно аглицкий дворецкий и осторожно, чтобы не поранить человека своими острыми как бритва клыками, взял лакомство прямо с руки. А потом отнес в свой угол. Что угол принадлежит ему, волку, Растрелли понял и без объяснений: некрашеные дубовые доски пола были здесь вышлифованы жесткой шкурой почти до паркетного блеска.
        Удивительный хищник. И не белый вроде вовсе, а седой, как сам Ирод.
        - Ахрамеюшка, ты б тоже мясца-то откушал да почивать шел. Я тебе спаленку во втором этаже приготовил. Чувствовал, что с ночевой приедешь.
        "Что ж, от такого угощения отказываться грех. Да и в сон от Мартынова вина, а может, после долгой дороги клонит. Старик худого не присоветует".
        Мясо было чудо как хорошо, но без лишних специй, простое.
        Спальня же удивила зодчего своей изысканностью, она служила контрастом темной столовой, где еще пять минут назад Растрелли ужинал. Мартынов поднял рычаг, привернутый к стене медными болтами, и под сводом засверкала удивительная свеча, ярче которой архитектор за всю свою жизнь не видывал. Но лишних вопросов задавать не стал. Решил так: если старик захочет, сам все потом объяснит. В конце концов, не за тем Варфоломей Варфоломеевич приехал, чтобы просвещаться да удивляться всему подряд. Идет как идет, ну и пускай себе. Хорошо, что Ирод хоть в его-то деле помочь согласился. А уж яркие свечи и белые волки - дело десятое.
        И сон ему впервые за последние полтора месяца приснился иной, чем ранее, со смыслом.
        
        * * *
        
        Идет, значит, он по незнакомому лесу за седым волком к какому-то колодцу. Подходят, а там, в самом колодезе лесенка вниз ведет медная, зеленая вся от старости да сырости. Волк одними глазами архитектору вроде говорит - иди, мол, чего встал. Ну, Растрелли на лесенку ступает и начинает вниз спускаться. А ступеням конца нет. Но светло здесь - со дна колодца словно солнце само зовет, надсмехается.
        Наконец на том самом дне оказался. А там камень давно знакомый - янтарь с красной ящеркой. Свет яркий от него и исходит. Ящерка прямо из камня вдруг молвит:
        - Зачем ты ко мне, старый, Али Шера привел. Он мое счастье горем обратит... а потом взмолилась: Выпусти меня, Варфоломей Варфоломеевич, я тебе такое богатство дам, какого на всей земле не сыскать. Выпусти, не пожалеешь!
        - Как же я тебя выпущу, ящерка? Ты ж в камне.
        - А ты камень-то разбей, чай не брильянт. Я и выпрыгну.
        - Э, нет. Ты мне сперва Тишу верни да награду дай обещанную.
        - Тишу твоего я не трогать не хотел. Он сам напросился. Попросится обратно - выпущу. Но другим он станет, не узнаешь ты его. Согласен?
        - Что ты молвишь, окаянная рептилия! Как же Тишу я не узнаю, какой-такой другой?
        - А ты Али Шера спроси. Если успеешь.
        - Какого Али Шера? И почему "если успею"?
        - Белого волка, что ты по мою душу привел. Он все знает, потому как Али Шер - хозяин Зла. Я один с ним справиться смог бы... Если выпустит кто...
        - Зачем же ты мне награду предлагаешь? Зло на Земле уничтожить - дело благое.
        - Ты так думаешь, старый? Хорошо. Выпусти меня тогда за просто так. А награду обещанную тебе я подарком обзову. Договорились?
        - Как же зовут тебя, ящерка?
        - Много мне имен. Но люди кличут меня с давних пор Мортою. А кое-кто и Инклюзом... Сильней меня свободного только двое - Инклюзор, который меня в камень заточил, чтобы я Али Шера оставил, да Инкарнатор - ваших душ повелитель, но с ним я заодно... Пока в камне я, Али Шер меня сжечь может одним взглядом своим, что огонь адов. А на воле окажусь - я его в лед превращу, на осколки побью, да выпью.
        - Странно ты говоришь, Инклюз. Врешь как будто?
        - Не вру я, хоть странно для тебя слышать слова иные, чем ухо человечье привыкло. А не выпустишь... ящерица вздохнула, оставь здесь. К Али Шеру не выноси от греха.
        - Не жаль мне Зла. Иди, коль просишь.
        И тут Растрелли поднял камень над головой и со всей силы об каменный пол его кинул. Ящерка выскочила и быстро по самой стене начала карабкаться вверх. В кармане у Растрелли потяжелело - Инклюз свое обещание выполнил, должно быть, награду оставил. Варфоломей Варфоломеевич опустил руку в карман, там лежало что-то размерами с дорожную иконку, но твердое и угловатое - должно быть камень драгоценный, плоский с одной стороны. Да, если это брильянт или сапфир, при таких размерах он подороже десяти сундуков с золотом будет!
        Но радости не чувствовалось, словно скверна какая-то в душу закралась. И показалось на мгновение, что зря он Инклюза освободил. Может, Али Шер и не Зло вовсе, а Зло есть сам Инклюз? И Тихону безусловно помочь отказался. Что-то не складывалось в голове. Быстро все произошло, опомниться не успел. Времени на раздумья не дали...
        "Купили Мастера за камень, каких он цел сундук имел"...
        Откуда эти слова?
        
        * * *
        
        Такие сны только вещими бывают, но растолковать его Растрелли сам толком не мог, хоть и навыки кой-какие имел.
        Можно, конечно, подумать, что такие страсти привиделись под впечатлением за последнее время пережитого. А тут еще и Мартынов со своими необычными выходками. Дом этот странный - как замок тевтонский на месте, где быть ему совсем не положено, среди самых чухонских холмов. Свеча, что комнату словно солнцем осветила, седой волк опять же... Так. Постой-ка, как там он вчера своего зверя кликнул? Что-то из нынешнего сна. Точно! Лишерка! Может, и впрямь Али Шер - само Зло и есть? Надо бы старца как-то не обидевши выспросить. Нет, сначала следует сон испросить растолковать. Ирод в таких делах должен быть мастак.
        Варфоломей Варфоломеевич уже застегивал камзол, когда дверь спальни отворилась. На пороге стоял давешний волк и лыбился во весь свой хищный оскал. Нет, не может такой милый зверь Злом быть. Видно с первого взгляда, что он добрый. Добрый, умный и нисколько не страшный.
        - Тебя, Лишерка, должно быть, за мною хозяин послал?
        Зодчему показалось, что... Нет, не показалось! Зверь действительно кивнул, развернулся, и через пару секунд со стороны лестницы уже слышались его удаляющиеся мягкие шаги. Посмотри-ка, умница какой! Да при таком слуге и лакей не нужен. Он, небось, и кофию заварить может? Если попросишь ласково... Растрелли даже развеселился от собственных, так ему не свойственных, глупых детских мыслей. Лесной дом и его странные обитатели явно шли разуму Варфоломея Варфоломеевича, расстроенному долгими несчастьями, на пользу.
        Он вслед за волком спустился вниз и оказался в уже знакомой столовой. Мартына не было. Лишерка, казалось, заснул в своем углу. Растрелли вышел в прихожую и распахнул входную дверь.
        Хозяин сидел на крыльце, кормил размоченным в домашнем пиве зерном слетевшихся лесных птах. Не оборачиваясь и не отрываясь от своего занятия, Мартынов тут же отозвался на скрип двери:
        - А, проснулся Ахрамеюшка! Утро доброе. Сон, я знаю, тебе дивный приснился. Ну и что ты разумеешь-думаешь по поводу этому? Зло мой Лишерка аль не зло?
        От такого поворота Растрелли чуть не свалился со ступенек. Он, конечно, уже привык, что старец мысли читает и много всяких чудес показать да и выполнить может. Но про сон зодчий сейчас уж точно не думал. Более того, ночное видение как-то даже и забылось.
        - Не стоит ничему удивляться, мил человек, повернулся к нему Мартынов и широко, во весь рот улыбнулся. Никогда и ничему не дивись. Здесь про тебя ВСЕ знают. А про сон мне сам Лишерка и рассказал. Говорит, волчара, ворочался ты больно сильно, ну он и зашел, плед на тебе поправил, да взглядом успокоил. А то не отдохнуть бы тебе. Ни-ни!
        На призыв не удивляться Растрелли не среагировал. Кто, волк, укрыл? Господи, неужто он во бреду, черт старый?! Не похоже. Да и слыхал Варфоломей Варфоломеевич, что сумасшедшие, - они и не сумасшедшие вовсе, а так, люди, живущие в иной реальности и другим ценностям радующиеся. Под такое определение хозяин подходил вполне. Ну и славно. Не стоит заморочки себе придумывать. Верно Ирод говорит: не надо ничему дивиться. Но как же...
        - А все так же. Живи себе, отдыхай, наслаждайся природами. А вопрос мы твой сегодня решим... Придумал я, как орешек этот расколоть.
        Варфоломей Варфоломеевич присел на ступеньки рядом с хозяином. Уж больно хорошо тут, на этой полянке, нынешним утром было. Солнце стояло высоко, захмелевшие пичуги, взлетев на сосны, начали распевку на все голоса. Диво! Такого хора больше нигде, брат, не услышишь.
        Растрелли во дворе увидел накрытый к завтраку стол, с которого тонко струился аромат свежесваренного кофе и зажаренного до корочки овечьего сыра. Аппетит, которого при пробуждении не было, проснулся, и через минуту нашему гостю стало казаться, что жизнь не так уж мрачна, как он себе давеча нарисовал. Удивительное дело! Никогда в жизни так радоваться не хотелось.
        Сели за стол. Необычный завтрак пришелся гостю по вкусу. А такого замечательного кофе он даже в самом Париже не отведывал. Чудо!
        - Мартын, скажи-ка мне, пожалуйста...
        - Скажу, брат: пожалуйста! - старец задорно рассмеялся. - Проще будь, человече. Отдыхай от забот и слов ненужных не говори. Культурой столичной ты тут никого не напугаешь. Сам могу надутым быть, но не к чему это здесь. Натура, мастер, она естество любит, а не выдумку.
        Варфоломей Варфоломеевич дал себе слово, что обижаться на Ирода не будет. Старик по-своему прав. А может, и вообще, прав. Без "по-своему".
        - Так вот, Ахрамей, заговорил Мартынов, отхлебнув кофе, значит сон твой - истинная правда. Не весь, конечно. Но истина. Я тот Инклюзор и есть, о котором речь шла... И рептилию в янтарь я заточил, чтоб жить никому не мешала. Ох, давно это было, лет триста назад. Знал я, что нынче тот камень найдут, но у кого он окажется, поверь, не представлял! Тут уж я тебя не обманываю. Понимаешь, какая вещь - зло, оно в мире нашем нужно. Без него жизни бы настоящей не было... Но запомни: и зло разным бывает. Обычное зло, земное, заставляет вас, человеков, думать, как его избежать. А когда вы мыслите - ох, много разного и нужного придумать можете. Вот тебе и развитие. Отсюда и науки разные... А не будь его, зла земного, мы б до сих пор шишки с елок трясли и спали на голой земле без подстилок. Запомни мастер: не будь зла, не было бы и добра...
        Мартын поднялся за кофейником и налил по второй чашке напитка. Растрелли ждал продолжения речи, напоминавшей ему старую известную притчу. Поэтому и веселился вовсю. Про себя, конечно.
        - Другое ж зло - нечеловеческое, неземное, я б сказал. Оно-то, брат, и страшно. Но и на него управа найдется, - продолжал старец. - Друг мой старый - Али Шер, или, Лишерка, как я его по старому знакомству зову - хранитель зла земного, обычного. Да не делай ты круглых глаз! засмеялся Мартынов. Дико звучит, но ты верь. Истину говорю... Потому и добрый он, что цену всему на земле знает, любого человека за тысячу верст чует. А ящерка крапленая, красная, назвавшаяся тебе Инклюзом, и не ящерка вовсе, а Морта, хранитель зла потустороннего, страшного, разрушительного и чуждого Земле нашей... Так-то... Триста лет назад удалось мне Морту хитростью изловить, когда он чуму на Европу наслал, в ящерку обратить ценою страшной, не скажу какой, да в камень заточить. Вот последние триста лет и живут люди, зная горя мало, и сильного чужеродного зла не ведают. Но есть здесь, понимаешь, одна заковыка. Тогда-то молод я был, уменья не хватило Морту в алмаз инклюзировать, из которого тому бы не выбраться в сто тысяч лет. Янтарь то камень слабый, хрупкий, хоть и неземной... За триста лет весь истрескался... Да малец твой
его еще об пол шандарахнул почем зря. Прорехи в Мортином узилище появились, он от воздуха свежего да от солнца летнего, яркого и проснулся, сил набирается, но выбраться сам пока не может. Да и вылезет не велика беда! Я его вновь словлю. Но... тут, мастер, трудность одна есть...
        Какая? не выдержал Растрелли. Похоже, история его увлекла.
        Понимаешь, он второй раз сам в ловушку не пойдет, ученым стал... Да и есть у него нечто, с чем мне не совладать... Слыхал, может, про Инкарнатора?
        Немного.
        Много никто не слыхал, грустно кивнул Мартынов. Его, брат, никто толком не видел, но многие мужи ученые, что философский камень найти пытаются, зовут сие чудо Изумрудною Скрижалью. А где эта Скрижаль скрыта-спрятана, никто даже мыслью к тому месту приблизиться не может... Даже я. Одному Морте сия тайна известна. Может, лежит тот Камушек у какой барыни в сундуке, а она его как за цацку драгоценную только и почитает, от чужих глаз по сему поводу и бережет. Понимаешь, Ахрамей, окружен наш Инкартнатор таким тайным туманом, что никто в нем из обычных-то людей истинной цены его в жизни не узреет...
        Мартынов задумался. Взгляд его стал для посторонних глаз каким-то бессмысленным, что ли? Поглядишь на него со стороны, сумасшедший старик. Варфоломея Варфоломеевича рассказ старца задел. Уж больно на сказку все в этой речи походило или на древнюю легенду, но чувствовал зодчий, что все услышанное им - чистейшей воды правда. Хозяин, меж тем, продолжил:
        - ...Морта, он сильный конечно, но победить, если вырвется, не тому дай Бог, все-таки его можно. Другое дело - Али Шер. Этого нам беречь надобно, хранить как зеницу ока. Не станет моего Лишерки - беда случится сравнимая разве с Всемирным Потопом. Вот я и сижу в лесном доме специально приставлен, как страж его, Зла земного. В город выбираюсь только по необходимости, да, иногда, чтоб не одичать совсем. Среди людей сам человеком себя чувствуешь. Напортачил я, брат, по молодости. Слишком поторопился не набрав ума, Морту в янтарь засадил... Теперь его другой камень вряд в себя возьмет... Но ждал я три сотни лет, кой в чем поднаторел. Задумал я, Ахрамей, сто лет тому уж прошло, построить Янтарный кабинет. Искал долго, кому такую сумасшедшую мысль в голову засадить. И нашел-таки. Сорок лет в поисках провел, а нашел! Прусского короля, брат, Фридрих Вильгельма. Внушил тщеславцу сию идею так, что тот спал и видел в своем граде Шарлоттене этакое диво. А сам в то же время начал к нему мастеровых одного за другим подсылать. Сам приходил к их величеству на поклон, представился Андрейкою Шлютером, безвестным
каменотесом-чернокнижником...
        Мартынов чуть помолчал, а потом, вздохнув, продолжил:
        Король на уду-то и попался. Да и как мне не поверить - сам понимаешь, у такого дела шанца нет. Из Дании выписал камнереза Готфрида, но тот слаб оказался. Не смог сдюжить работы великой... Фридрих, брат, жадным был до невозможности. Денег мастеру почти не платил, а Вольфрамка с такого горя к казенной пристрастился, шнапс дул по-черному. Королев камень стал пропивать. Его, пьянчугу, взашей и погнали.
        Стал я в тот же год других мастеров подыскивать. Трудное, брат, дело мастера с искрой найти! Еще сорок месяцев времени потратил, но таки нашел двух пшеков из Данцига - Эрню Шахта да Гдана Турова. Пять лет мои парни панели кабинета по кусочкам собирали, агромадный, я тебе скажу, труд сделали. Но работу так и не закончили... И понял я в то время, что немчуре не сдюжить с затеей моей. Слаб Фридрих на доведение прожектов... Заставил тогда я короля силою своей воли подарить недостроенный уникум русскому царю, Петру Алексеевичу, батюшке нашей императрицы нынешней. А сам под шумок к новой русской столице поближе перебрался. Вот уж, почитай, сорок лет в этой избе и живу, ждал, когда случится...
        Случилось-таки, наконец. Повезло мне, что ты, италианец, в Россию приехал. Ты, брат, дело знаешь... Вот... И рекомендовал я матушке Лизавете Петровне тебе сию великую работу с кабинетом дать закончить.
        Так это ты, значит, благодетель мой! вскипел было Растрелли, но Мартынов его тут же осадил.
        Я. И не тебе супротив моей воли идти. Слушай лучше... Место мы выбрали верное - за городом, на случай просчета, чтоб не страдал никто при ошибке. Но быть сей злой ошибки не должно... Хотя, кто его знает, как все обернется?! Я над Мортой теперь не власть. Кабинет янтарный задумывал, как тюрьму... Понимаешь, Ахрамеюшка, когда Зло сие в четыре стены из того же камня, в кой заключено оно, поместишь - выбраться оно во ближайшие века ни в какую не сможет. И будет там биться еще долго, а я к тому времени опыта поднаберусь. Совета Творца испрошу, если что не так пойдет. Янтарь и поныне сильнее Морты. Камень забвения... Так уж получилось. И, слава Богу, что тут-то я маху пока не дал. Дурной моя молодая сила была триста лет назад, но мощной. И на этом Создателю благодарственная...
        Работу ты закончил, молодец. Не схалтурил. Вот теперь поместить Морту хоть в камне в образе ящерки, хоть в виде духа бестелесного или каком другом виде - он оттуда не выйдет, пока стены янтарные не падут, а они века два еще простоят. Но там уж другой Инклюзор на Землю назначен будет, а я ему помогу, чем смогу ужо из Обители. Ухожу я, Ахрамеюшка, через год восвояси. Время мое земное на исходе. И Лишерка себе иной облик примет... если Морта его одолеть не успеет. Земное Зло в отличие от чуждого нам, что тот самый Морта хранит, - не бессмертно, его много способов уничтожить есть. Но делать сего нельзя. Никак нельзя! Жить оно должно вечно... И на Земле. Там, в моей Обители, от него никакого толку. Так сам Творец распорядился. И спорить с ним резону никакого. Да и пусто. Вот такая, мастер, моя история...
        Мартынов допил холодный кофе. Растрелли молча смотрел на волка, греющегося на солнце.
        Поживешь еще денек у меня, Ирод поднялся из-за стола, а потом в Царское Село вместе поедем, задачку твою решим, если ничто нам не помешает. Дай-то нам Бог. А Лизавета Петровна кабинет и без тебя примет, я с нею ужо об этом разговаривал. Так что, не тревожься.
        
        * * *
        
        В Царском Селе, в казенной избушке Варфоломея Варфоломеевича, еще чуть квелый, но удивительным образом окрепший, Тихон соскочил с полатей и медленно двинулся к кадке с водой, что стояла под лесенкой. Зачерпнул добрый ковш и размеренными глотками осушил влагу. Нечто, завернутое в холстину, валялось под скамьей. Тиша поднял сверток. Тяжел он был, недруг, словно камень соли в тряпицу закатали! Развернул. Господи, так это ж та самая ящерка красная. Ух, проклятая бедотворница!...
        Со скрипом открылась дверь. Камень с грохотом ударился о валявшийся тут же ковш литого олова и разлетелся на мелкие кусочки. Ящерка, вот жуть-то, вильнула хвостом и метнулась к щели меж половицами, только ее и видели...
        На пороге стояли Варфоломей Варфоломеевич и удивительного вида древний, но могучий старец, о ногу которого терся снежно-белый волк...
        Чуток опоздали...
        
        Глава V. Ал Ишера
        Он с детства вызывал в своей семье сомнения, но других мальчиков, а, значит, наследников все равно, увы, не было. Идеальным вариантом и для клана и для страны стала бы коронация Атати. Но Атати девушка. Хоть и глупо звучит, но в данном случае это неизгладимый изъян. Ну почему так: в самом сочном и красивом яблоке обязательно должна быть червоточинка?
        Страна Солнца могла простить своему повелителю все что угодно, но женщина на троне - это нонсенс. Великий Ра не прислал бы людям повелительницу. Только воина!
        Эхна ко всему прочему еще и к военному искусству не тяготел. Да, в мальчике сочеталось много замечательных качеств. Например, способность к языкам - с арамеем он говорил на арамейском, с финикийским пиратом - на его нелепом наречии, с добрым египтянином - на языке Осириса; к четырнадцати годам в библиотеке не было не одного папируса, который бы наследник не знал наизусть и не мог воспроизвести на другом листе с точностью до знака. Эхна уже в десять лет мастерил из тростинок изумительного вида макеты храмов, которые он возведет, когда станет фараоном. Из него вышел бы замечательный ученый, строитель, архитектор. Кто угодно, только не правитель Солнечной Империи.
        Атати, старшая сестра Эхны, особыми способностями в науках не блистала, но зато в ней чувствовалась сила и властность. Пустая болтовня - удел слабых, а язык должен быть только один - язык их богов. Финикийцы и прочие дикари должны раз и навсегда пасть перед Египтом ниц. С рабами следует говорить на простом наречии, том, которому учат плетка и бамбук. Атати всегда восхищалась отцом, Великим Амо, от одного взгляда которого подданные, чья совесть не чиста, лишались сознания. Ей нравилась сила отца, его нескрываемая гордость воина-победителя. И Аменхотеп отвечал дочери взаимностью.
        Каждую неделю фараон со свитой выезжал на охоту. Дичь попадалась разная - и стройные антилопы, и дикие верблюды, и черные обитатели нубийских гор, вооруженные длинными копьями и сопротивлявшиеся с отчаянием загнанного в ловушку льва. Атати могла победить любого. От удара ее кулака пока устоял лишь буйвол. Эх, родись она мальчиком - Страна Солнца попала бы в достойные руки!
        Эхна в забавах отца участия не принимал. Впрочем, и с матерью он не сидел. Все свободное время мальчик пропадал у сирийца Агефа, своего раба-учителя, который лет тридцать назад был пленен разведчиками отца еще во время первого финикийского похода.
        Сириец был стар и мудр. В семье шутили, что люди столько, сколько он, не живут, оставаясь в здравом уме. Действительно, казалось, Агеф знает абсолютно все. Сам Великий Амо пал на колени, когда увидел воочию тот нестерпимый яркий свет, появившийся без огня из крохотного бочонка, сооруженного хитрым рабом.
        Агефа не любили и боялись, хоть тот и был невольником. Старца, пожалуй, это мало смущало, потому что он жил вроде бы как своей собственной жизнью, обращая мало внимания на окружающих. Зато храмы, возведенные по его дерзким проектам, восславили Египет на весь мир, показав другим народам, что со Страною Солнца гораздо выгоднее дружить и торговать, нежели вести войны. Такие сооружения, как творения Агефа, могла возводить только очень сильная страна!
        Один Эхна, пожалуй, и был искренне привязан к старику. Невероятно, но мальчик впитывал как губка все, что рассказывал ему Агеф. Сириец, между тем, наследника ничему специально не обучал. Зачем? Мальчик все постигнет сам, надо только развить в нем способность последовательно соображать, а замышленное стараться обязательно воплощать. Мысль по определению не может считаться глупостью. Ведь кто-то ее посылает?! И прочь сомнения.
        - Никогда ни в чем не сомневайся. Придумал - старайся сделать. Не получается или выходит не так - думай еще, домысливай!
        И Эхна после таких уроков, которые, не сказать, что давались ему легко, привык доверять своей интуиции. Он не хотел быть правителем только для того, чтобы поражать всех своей надменной статью и доблестью воина. Страх, внушаемый людям, не может дать людям настоящей любви. А любовь - самая сильная власть.
        Мальчик уже не раз размышлял над тем, что его страна, живущая под покровительством Солнца - Великого Бога Атона - не построила в его честь ни единого храма. Все представители нынешней династии, правящей уже почти пять веков, к которой принадлежал и его отец, почему-то неизменно выбирали в покровители Амона, бога, по большому счету, малополезного, который кроме ратной доблести и славы среди подданных, основанной исключительно на страхе, фараонам дать ничего не мог.
        Атон же - Солнце, дарующее жизнь всему живому, незаслуженно отвергнут. Такое положение следовало обязательно исправить.
        
        * * *
        
        Аменхотеп был достаточно стар, но отказать себе в том удовольствии, которое он получал от охоты, не мог. Пустыня словно манила его, предлагая все новые и новые жертвы, питая фараона им повергаемой дикой силы. И Амо любил пустыню, наверное, больше, чем собственных детей.
        В тот день, как обычно, фараон с дочерью в сопровождении небольшой, но верной свиты телохранителей, выехал за дворцовые ворота. Путь небольшого отряда лежал в нубийскую пустыню. Снаряжение и оружие сказали бы опытному зверолову, что правитель отправился охотиться на льва. Амо решил пополнить дворцовую коллекцию диких зверей этим свирепым хищником. Льва надо сперва отыскать, а потом окружить и усыпить небольшой дозой яда равии, затем же взвалить на двугорбого верблюда, единственного в Египте и купленного специально для подобных целей у аравийских кочевников за чистейшей слезы крупный алмаз. Но животное стоило цены, которую Амо за него заплатил. Его сила и выносливость не раз помогали фараону вернуться домой, спасая хозяина от верной гибели. Верблюду, казалось, не страшны были даже те ужасные песчаные бури, которые засыпали целые оазисы в считанные мгновения. Этот зверь, поистине, бесценен. Чего стоит в сравнении с ним какой-то мертвый камень?!
        Путешествие складывалось удачно. Настоящего зноя сегодня не предвиделось. Конечно, жарко, но к такой жаре жителям Страны Солнца не привыкать. Конная процессия издали напоминала торговый караван: ярко-желтые атласные накидки всадников сверкали под лучами дневного светила, а размеренная поступь коней ну уж никак не ассоциировалась с поднимающим облака пыли галопом военного отряда. Все верно, Амо берег конские силы. Да и верблюд в скачке порядком бы отстал. А подобного допускать нельзя...
        Разведчики, накануне отправленные фараоном в пустыню, явились уже за полночь. Долго они рыскали в поисках логова опасного зверя, но обнаружили его только на обратном пути, в каких-то двух часах до столицы. Правда, воины казались напуганными - такого льва они никогда в жизни не встречали. И не то чтобы хищник напал на них или долго преследовал. Нет, зверь величественно стоял на верхушке бархана, не издавая ни рыка и не делая никаких резких движений. Но он был само воплощение Сета! Лев, размером со взрослого буйвола, с гривой, отливающей медью, а сам абсолютно седой. От одного вида его мороз струился по коже.
        Аменхотеп растолковал сбивчивый рассказ разведчиков по-своему: они видели хищника в лучах заката, а красное предзакатное солнце так обманчиво. Может расцветить по-своему все, что угодно. А размеры? Ну уж! У страха всегда глаза велики.
        Атати на этот раз, как, впрочем, и всегда, с отцом согласилась. Тоже мне, разведчики! Воины, называется! Твари неразумной испугались...
        Солнце близилось к зениту, когда отряд охотников окружил указанный разведчиками, едущими в авангарде, огромный бархан. Теперь, главное, не спугнуть добычу. И постепенно сжимать кольцо. Двое воинов выпустили в круг захваченного с собой барашка, который и должен выполнить роль приманки. Под шеей животного, в густой свалявшейся шерсти, скрывался привязанный шнурком крохотный бурдючок с терпким настоем равии. Такой трюк применялся не раз, когда хищника надо было во что бы то ни стало отловить живьем. Лев неизменным приемом - ударом своей тяжелой лапы перешибал хребет жертвы, а далее, следуя заложенному самой природой инстинкту, впивался клыками в ее горло. Равия действовала почти мгновенно и заставляла вкусившего ее заснуть примерно на сутки. Тут уж из-за бархана появлялись звероловы, связывали хищнику лапы и пасть на случай неожиданного пробуждения и взваливали его обмякшую тушу меж горбов того огромного двугорбого существа, которое, хоть и было верблюдом, размерами напоминало, скорее, слона. Когда жертва просыпалась, она была уже в бронзовой клетке великолепного фараонова зверинца.
        Люди действовали слаженно, движения их были привычны и отработаны за долгие годы опасного ремесла. Оставалось залечь вокруг бархана, отпустив лошадей, - никуда не денутся, в пустыне от людей скотина далеко не отходит, - накрыться с головой вывернутыми на левую сторону и цвета самой пустыни накидками и терпеливо ждать...
        Прошло уже почти полчаса, а ягненок до сих пор жалобно блеял. Значит, хищник пока не дал о себе знать. А может, он перебрался за ночь, сменил логово? Нет, это исключено. Царь зверей не станет незаметно покидать своей резиденции. Иначе, какой же он царь?!
        
        * * *
        
        На этот раз все было по-другому. Эхна еще спал, когда в его опочивальню проник старец. За такой проступок рабу следовало отрубить голову, а мозги высушить на солнце. Такое практиковалось чуть не каждую луну. Любой проступок раба, даже самый безобидный, карался жестокой смертью. Чтоб остальным было неповадно.
        Но тут случай исключительный. Агеф торопливо разбудил наследника и зажал ему ладонью рот, чтобы тот случайно не вскрикнул. Из глаз старца смотрел сам страх. Эхна никогда еще не видел своего учителя в таком состоянии.
        - Мальчик, быстро одевайся и ступай ко мне в хижину. Я жду тебя, торопись.
        Старик буквально растворился в воздухе. Только что стоял над ложем, и его уже нет.
        Наследник медлить не стал. Он понимал, что если раб посмел проникнуть в опочивальню будущего фараона, то случилось что-то из ряда вон выходящее.
        Торопливо одевшись и наскоро ополоснув лицо в мраморной чаше, стоявшей для этих целей возле самого ложа, Эхна стремглав сбежал вниз по черной лестнице и через минуту уже сидел напротив учителя в его скромной тростниковой хибаре, стоявшей на самом краю скотного двора.
        Что же произошло? Отчего такая паника.
        - Мой мальчик, сегодня отец твой, наш Великий Амо, отправился в пустыню, чтобы привести оттуда в столицу неведомое нам Зло. Он не знает того, что его ждет. Я накануне пытался отговорить Правителя от безрассудного поступка, но разве Сын Солнца послушает старого раба?! Моим словам он только рассмеялся, а его стража пинками выгнала меня из дворца. Великий Атон, Аменхотеп не ведает того несчастья, что он сам готов привести в собственный дом!
        - Постой, Агеф! Какое зло?! О чем ты говоришь?! Я сотни раз и сам был в пустыне, но самый ужасный, кто там живет, это самум, засыпающий караваны песком. Но ведь самум - лишь ветер, недобрая шутка природы! Ты сам мне об этом говорил. Помнишь?
        - Нет, Эхна. Самума даже Сыну Солнца не поймать! Да он и сам на город не пойдет. Нечего ему здесь, где все могут укрыться-спрятаться, делать. Амо пошел за львом. И Атати, сестра твоя, с ним. Слышал я от разведчиков, которые вчера этого льва видели, что зверь огромен и с огненной гривой, а сам седой. Вот, посмотри-ка, что я среди прочих древних свитков отыскал!
        Агеф положил перед мальчиком кусок мидийского пергамента, на котором древним, непонятным языком было сделано, по-видимому, киноварью всего одиннадцать знаков.
        - Это на клозском. Клозами звали моих давних предков, которые жили на землях нынешних сирийцев. То было маленькое разбойничье племя, которое поклонялось одной Виноградной Лозе и кроме нее не знало других богов! Клозы прятались в пещерах, расположенных в мягких прибрежных скалах, которые годами расширяли и углубляли, превращая в настоящие дворцы. В чужие земли они воевать не ходили, но и через свои дороги путников не пускали. Отбирали у путешественников, будь то купцы или воины, все ценности, а самих увозили в пустыню, где оставляли на верную смерть с небольшим запасом горькой морской воды. За такую жестокость Солнце их и покарало - наслало на клозов Ал Ишеру, который и погубил народ, вселив в дружное племя раздоры и болезни. Кто от клинков соседей не погиб, тот от язв на теле сгнил заживо.
        - Ал Ишера? Кто это? Я о таком нигде не читал, да и от тебя впервые слышу.
        - О нем в Египте никто не знает. Кроме моего пергамента, других упоминаний, пожалуй, уже и не отыскать. Этому манускрипту девять веков, или более. Но никак не меньше!
        - А что, люди и тогда знали письменность?
        - Знали, мальчик, знали. Сколько веков существует человек, столько и существует рукописное слово. Не были б люди иначе людьми без письма-то! Но речь сейчас не о том. Если в живых останемся, я тебе много еще чего поведаю. Так вот...
        ...Ал Ишера тогда явился в племя в облике седого льва с огненно-медной гривой. Клозы львов до сих пор не видали, поэтому и не знали - верный у него облик иль нет. Но вид зверя их поразил, хоть и не сильно напугал. Вождь клозов вышел навстречу Ал Ишере и склонился пред ним ниц. Дело в том, что гривастую голову Ал Ишеры венчало сплетение из виноградной лозы. А ты ж понимаешь, что для клозов такое явление представилось знамением. Устроили они пир, а тут караван купцов, не ведавших обычаев племени, по их дороге проходил. Хмельные клозы караван ограбили и ну куражиться над торговыми людьми! Никого, правда, не зашибли и не прирезали. Другая потеха у них имелась, я тебе говорил.
        Дали они каждому пленнику по бурдюку с морскою водой и вывезли в пустыню. И Ал Ишеру, "доброго посланника богов", как они думали, с собой взяли. Мол, в честь тебя, Великий Бог, жертва эта! Смотри, как мы твое величие почитаем!
        Под жарким солнцем захмелевших клозов разморило, еле добрались они до своего города. А зверь куда-то исчез. Никто не придал этому значения. Боги! У них свои обычаи - явился, проверил, да обратно на небеса отошел. Что тут особенного?! Людям они неподвластны. Наоборот...
        Уже смеркалось, пьяные клозы начали разбредаться по своим пещерам. Тут и явился их пропавший гость. Шел он по главной городской дороге прямо к пещере вождя. И в зубах что-то держал. Люди быстро трезвели - не видели раньше они, чтобы вождю подарки кто-то дарил, пусть даже бог в зверином обличие! Правитель все сам добывал, такие уж традиции сложились. На чужую милость этот народ не уповал, потому как сам был жестокосердым.
        Ал Ишера лег перед пещерой вождя, но ношу свою из зубов не выпускал, ждал, пока сам хозяин явится. Тот, естественно, себя долго упрашивать не заставил - вышел к чудному зверю. Тут и покатилась к его ногам выпущенная из зубов льва штуковина.
        Дар оказался страшным - циклопов череп с одной глазницею, а в глазнице - зеленый плоский камень величиной с ладонь ребенка. Вождь онемел от страха и удивления, но, пересилив себя, дар принял. Лев поднялся и медленно зашагал в направлении, откуда пришел. Через час огненная точка на горизонте, в которую он превратился, для клозов навсегда потерялась в пустыне. И тут на город опустилась черная беззвездная ночь. Пещеры окутала такая густая тьма, что, казалось, она силой проникала в человеческое нутро, мешая дышать полной грудью. Город окутал сон.
        А наутро, когда все проснулись, светило солнце, с моря дул ласковый зефир, и, со стороны казалось, что ничего не изменилось. Но все теперь стало не так, как раньше.
        Вождь принял подарок - коснулся его руками, а, значит, клозы были обречены.
        Камень из глазницы черепа с помощью кинжала вынули. Оказался он дивной красоты, но странным образом, ограненным смарагдом. Маленьких граней его было не перечесть, все они играли на солнце такими цветами, что над украшением поднималась маленькая радуга. Клозы ликовали - подарок бога, который принес сам его посланник! Это ли не знак великой божьей милости! Наивные клозы! Они думали, что бог Виноградной Лозы, которому они поклонялись, подарил всему племени бессмертие!
        Камень все ж таки был немного испачкан, и вождь решил промыть его в воде. Когда для этой цели ему поднесли чашу, правитель опустил туда чудесный смарагд. О, диво! Вода окрасилась в прозрачный пурпур. Это же... лучшее виноградное вино, какого на земле еще никто не делал! Вкус напитка заставлял забыть обо всем на свете. Хотелось наслаждаться им бесконечно. Мысли сливались в тягучую мутную реку, а когда хмель проходил, люди были готовы на все - убить друга, растерзать собственных детей - лишь бы снова отведать лакомого нектара.
        То оказалось не вино. Великое Солнце через Ал Ишеру заставило клозов вкусить амброзии. Но, что у богов считается обыкновенным нектаром - людям пробовать негоже. Кто из земных жителей отведал амброзии, ждет того смерть или вечное безумие. Клозам сие было неведомо. Их одолела бурная радость - как же, у них теперь есть чудесный камень, обращающий воду в вино! Но почему он должен храниться у вождя?...
        - Теперь ты, Эхна, понимаешь, что случилось позже?
        Кажется, учитель...
        Да... Сначала был убит вождь, затем поочередно жертвами завистников становились все обладатели смарагда. А когда остался последний из пещерных клозов, мальчик вроде тебя, он от долгого вкушения божественного напитка покрылся гнойными язвами. Тот последний клоз, уже когда силы земные и сама жизнь покидали его, написал этот пергамент, что лежит сейчас перед тобой. А чернилами использовал ни что иное, как саму проклятую амброзию Камня. На большой грани ЕГО он на своем уже почти никому не ведомом языке сумел, до сих пор не известно как, вырезать два слова всего... Но никто и поныне не знает, что там написано.
        Мало, кто тот смарагд за время его земное, воочию видел... Есть упоминания о нем в редких папирусах, где зовут его Скрижалью. Хранит он чудовищный завет и может выполнить любое желание... Ты ж помнишь, клозы больше всего на свете любили виноградное вино... Но просить Скрижаль ни о чем нельзя, уж больно высокую цену придется потом заплатить за такую просьбу. А принять ее от Ал Ишеры - верная смерть!
        - Скажи, Агеф, куда ж прятался Ал Ишера? Где он столько времени пропадал?
        - Понимаешь, мальчик... Ал Ишера настолько необъясним, что на твой вопрос вряд ли кто ответит. Ал Ишера - это страж, слуга Солнца, превратившийся на Земле в неведомое Зло, которое живущим здесь предотвратить не дано. Зло это можно лишь нейтрализовать, поймав Ал Ишеру и заточив его в камень.
        - В какой же камень, в тот самый смарагд?
        - Нет, в любой, в который ловец сможет его упрятать. В любой, но лучше в камень Забвения, в янтарь! Но, боюсь, не родился еще на Земле тот человек, который мог бы такое свершить без помощи Скрижали. Дело в том, что Солнце хотело вернуть Ал Ишеру обратно, когда тот покончил с клозами. Но Зло оказалось хитрым. В том мире, откуда пришел Ал Ишера, ему не было воли. Там он обычный слуга, который лишен свободы и не может безнаказанно творить все те мерзости, на которые способен его изощренный ум. Солнце, дав Ал Ишере смарагд, тоже оказалось бессильным справиться со своим порождением, пока оно среди людей. И раньше, в незапамятные времена, люди воевали и умирали от болезней, но с появлением этого неведомого Зла, целые народы начали вырождаться от последствий эпидемий страшных, не известных досель, болезней. С его явлением на Землю, войны стали более жестокими, разоряющими и опустошающими своим жестоким огнем целые страны. Солнце само поняло, что натворило, выпустив к людям Ал Ишеру. И тогда оно обратилось в Лунную Обитель, чтобы ее жители помогли заточить неведомое Зло и уберечь от него людей.
        - Что за Лунная Обитель, Агеф? Ты сошел с ума? Никто из ныне живущих не слышал о такой земле!
        - Это и не земля... И все-таки она реальна, как мы с тобой. Ты о ней еще услышишь.
        
        * * *
        
        Охотники недоумевали. Прошел, наверное, час, а ягненок до сих пор жалобно блеял - неужели лев все-таки ушел? Ждать более не было смысла. Тела людей без движения затекли, солнечные лучи, казалось, начинали плавить песок. Звероловы по команде Амо скинули с себя плащи, обнаружив тем самым свое укрытие...
        О, ужас! На самой верхушке огромного бархана в величественной позе стоял огромный зверь. Нет, это не лев! Точнее, лев, но досель невиданный. Шкура его бела как лед с нубийских гор, огненно-медная грива спадает чуть не до самой земли. А размерами удивительный зверь сравним с крупным быком. Но самое главное - в зубах лев держал какой-то сверкающий предмет.
        Охотники буквально окаменели. В голове Великого Амо промелькнула мысль: а ведь прав был старый сириец - погибель моя пришла.
        Но лев не проявлял никаких признаков вражды. Наоборот, казалось, дивный зверь явился к воинам посланником небес, захватив оттуда для фараона удивительный дар богов.
        Лев величественной, но мягкой поступью начал спускаться с бархана. Направлялся он в сторону самого фараона. Достигнув правителя Египта, зверь остановился перед ним, а потом, никто и не успел опомниться, резким толчком своей мохнатой головы сбил того с ног.
        Телохранители обнажили мечи, но лев поднял лапу, как бы призывая всех сохранять спокойствие. Все подчинились. Зверь повернул голову в сторону принцессы Атати и одним кивком головы словно подозвал ее к себе. Юная воительница первый раз в жизни по-настоящему испугалась, но не пойти не смогла - ноги, отказывая слушаться разума, сами вели к чудовищу.
        Когда принцесса подошла, зверь положил на песок перед ней предмет, который до сих пор не выпускал из пасти, повернулся и отошел на несколько шагов.
        Перед Атати лежал древний жезл Правителя Египта, вот только венчал его чудесный огромный смарагд, играющий на солнце всеми цветами так, что над принцессой, взявшей жезл в руки, тотчас же зажглась в небе настоящая радуга. Слуги пали перед Атати ниц, понимая, кто теперь стал Повелителем Страны Солнца.
        В то самое мгновение душа Великого Амо покинула его тело и понеслась в небеса. Девятый Правитель Страны Солнца из восемнадцатой династии, Аменхотеп Третий из рода Неферхеперура, возвращался в свой Призрачный Вечный Дом...
        
        Глава VI. Мужик
        Оливковая роща, днем такая ласковая и прозрачная, ночью походила на чащобу вроде тех, где собираются на свои шабаши самодеятельные ведьмы из анонимного кружка рукоделия. Мало того, что она была идеально круглая, в центре рощи еще находилась такая же циркулическая поляна диаметром метров в двадцать. В свою очередь, посреди поляны располагался вход в пещеру, в которую и днем-то лезть не хотелось, такой могильной сыростью тянуло оттуда.
        Некто, бывший еще десять минут назад "арабчонком" Алишером, несмотря на кромешную тьму, направлялся сейчас твердым шагом как раз туда. Неужели в пещере что-то есть? А может, живет какой тайный отшельник?
        Петера эти и многие другие вопросы нестерпимо мучили. Он до сих пор не мог понять, почему весь дом как по команде изо дня в день в одно и то же время засыпает, а потом в одно и то же время просыпается. Отчего постельное белье Алишера, которое Мужик обязан еженедельно менять, остается абсолютно чистым и вообще несмятым? Мальчуган не ночует дома? Вот хитрец! А притворяется этаким тихоней. Слова лишнего из него не вытянешь. Хотя ведь и языков знает, - старуха-горничная как-то обмолвилась, - аж пятнадцать штук!
        Что-то с этим Алишером не то. Ох, не то! Даже внутри все свербит от этих тайн!
        Тем временем белая, и от того хорошо различимая во тьме фигура скрылась в шахте, не заметив "хвоста". Любопытство пересилило страх, и Петер, выждав несколько минут, отправился вслед за тем, кого знали здесь как Алишера. Кто ж он в конце-то концов такой, какого ляда шляется по ночам, скрываясь от посторонних глаз?
        
        * * *
        
        Любопытство - качество, присущее натурам авантюрным. Мужик как раз такой себя и считал. Разве нормальный человек, у которого есть все (ну, почти все), поехал бы искать легкого заработка в Италию и устроился бы там, в этой, никому не возразить, изумительной стране, лакеем в самый что ни на есть спокойный и Богом забытый уголок? Его отец занимал отнюдь не последнюю ступень на иерархической лестницы властных структур его родины - был ни кем иным, как председателем Национального промышленного общества. А это, брат, величина! Вполне мог бы и сам Петер сейчас заканчивать какую-нибудь престижную сорбонну, с дипломом которой прямой путь в совет директоров отнюдь не самого позорного предприятия.
        Вместо того чтобы следовать протоптанной, если не сказать - утрамбованной, подошвами папы, тропинкой, Мужик-младший снял со счета все свои сбережения и отправился "за бугор" на вольные пастбища. Мать чуть ни стояла перед ним на коленях, рисовала картины самого счастливого будущего, но молодой разгильдяй остался в принятом решении тверд.
        Путь к отступлению, конечно же, всегда оставался, мама с папой души не чаяли в единственном чаде, но Петер сдаваться не собирался. Не из той он породы. Отец это хорошо понимал, парня отговаривать даже не пытался. Сам по молодости чудил так, что у его предков волосы дыбом стояли лет несколько, а то и больше. Ничего, помотается по свету, поглядит, как люди живут и что к чему в нашем мире, да и вернется. Дом - это такое зачарованное место, что со временем начинаешь понимать, что дороже него ничего на свете и нет.
        В общем, проводили сына, посадили на поезд до Рима и, пустив слезу, помахали на прощание ручками. Но тот вопреки собственному желанию до итальянской столицы не доехал, с чего-то решил сойти на перрон во Флоренции. Видите ли, показалось ему, что в Риме особо-то себя и не покажешь. Мол, таких архаровцев там пруд пруди. Со всего света стекаются.
        Побродив денек по изумительной красоты улицам города, посмотрев на вполне прилично сохранившиеся остатки величественного и загадочного до сих пор Возрождения, Петер Мужик решил не откладывать дела в долгий ящик и сразу принялся искать работу.
        И только сия безумная идея пришла в голову нашему юному гасторбайтеру, его тут же окликнула тучная румяная тетка, появившаяся из подворотни как из-под земли и тащившая в жирных ручищах две здоровущие корзины, набитые всякой снедью животного и растительного происхождения. Выручило неплохое знание итальянского, - именно язык и сыграл для Мужика решающую роль в определении им места нынешней дислокации.
        - Эй, паренек, что рот разинул? Не видишь, у бедной синьоры сейчас руки отвалятся? Ну-ка, держи корзины!
        Петер от такой наглости хотел было возмутиться, но ношу перехватил.
        - Ну, что встал, как дерево? Пошли, давай.
        - А... а куда идти-то, мамаша?
        - Какая я тебе мамаша?! Посмотрите, люди добрые, он мамашу нашел! Прямо иди, - вон, станцию, видишь? Вот туда и ступай!
        Несмотря на хамское свое поведение, тетка выглядела вполне добродушной. Неповоротливая такая, косолапая, краснощекая. Этакая Кармэн, дожившая до пенсии. Кстати, есть ли у итальянцев пенсия? Надо будет поинтересоваться...
        - Все, парень, пришли. Ставь корзины и можешь пока отдыхать. Наш автобус через сорок минут, - проговорила наглая синьора и улыбнулась во весь свой рот, обнажив ряд сверкающих белоснежных зубов.
        - Чей автобус? - не понял Петер.
        - А-а! Так ты еще, молодой человек, и слышишь слабо? Я же сказала - наш. По буквам повторить? Н-А-Ш - наш!
        Мужику стало смешно. Почти двадцать лет на свете прожил, а тут попал как ребенок. Интересно, куда она его повезет? В принципе, все равно времени много. Можно и прокатиться, поглядеть, как итальянцы быт обустраивают. Может, еще и накормят? Тетка Петеру была симпатична, и расставаться с ней вот так, посреди вокзальной площади почему-то не хотелось. С чего бы начать? Кажется, дамы, даже находясь в солидном возрасте, любят, когда с ними ведут себя почтительно?
        - Уважаемая синьора, я очень благодарен вам за то, что вы постарались войти в мое положение...
        - Ну что ты, парень, несешь?! В какое твое положение? Ты хочешь сказать, что я обычная дура? Нет, ты соображаешь, что говоришь? Царь небесный, избавь меня от своего олуха!
        Петер пожал плечами, развернулся и пошел в обратном направлении, где виднелось какое-то высокое здание с тонкими башенками.
        - Да постой ты! Эй!... Надо же, какой обидчивый!
        Мужик как бы нехотя, а на самом деле с плохо скрываемым удовольствием, обернулся и кивнул одним подбородком. Мол, чего еще? В принципе, можно считать, что толстуха прощения уже попросила. Оригинальным, конечно, способом. Но на первый раз сойдет. "А ко второму кто-нибудь из нас друг дружку просто прибьет", - неожиданно для себя подумал Петер.
        - Как тебя звать?
        - Петер.
        - Петер? Поляк что ли?
        - Чех.
        - Одна компания! Я Анжелика. Так и зови. Скажи мне, какой дьявол тебя во Флоренцию занес? Обычно попрошайки и бездельники вроде тебя сразу в столицу едут. Или на севере остаются, в Милане... А Флоренция? Странный ты... Тут одни туристы.
        Так я... начал было Мужик, но тетка звонко отрывисто рассмеялась.
        Ха, ха, ха! Турист? Нет, вы посмотрите на него! Турист! Да с таких туристов как ты гроша не взять!... Турист! Ха! Я, кстати, тут целый месяц работу искала. Так и не нашла. Пришлось на виллу в горничные наниматься. К шейхам арабским. Ух, богатые! Но экономные. Далеко уж больно ездить за продуктами приходится. Там-то, на побережье, фермеры три шкуры своими ценами спустят. Грабители. Наши рыбаки, парень, теперь сами на промысел не ходят, - нанимают студентов вроде тебя. Зажрались. А что, когда толстосумы кормят вроде моих? Вроде, но не мои... Мои... эх... Лиры лишней не выжмешь.
        - Ты что, Анжела, таким образом вербуешь меня в помощники? улыбнулся Петер.
        - Анжелика, поправила тетка. Может и вербую. Соглашайся! Они люди, в общем-то, неплохие, платят не так уж мало, это я сгоряча... Уйти в любой момент успеешь. Только не видела я еще такого дурака, который от непыльной работы да такого заработка, который тебе сам в руки идет, по доброй воле отказывается. Туда, к арабам этим, все попасть мечтают. Да не всем удается. Мне пока, только... Да тебе, если согласишься. Парень, не отпускай свою удачу! Второй раз она по доброй воле не вернется.
        Петер, хоть и виду не показывал, был в восторге. Это ж надо, только с поезда сошел, уже и работа появилась. Да и, по всей видимости, не пыльная.
        Подали автобус. Очередь гусеницей потянулась в салон. Оплатив проезд за себя и нового знакомца, Анжелика указала толстым, похожим на сардельку пальцем вглубь:
        - Ступай на корму, нам до конечной... Эй, корзины-то держи! Да осторожней ты, растяпа, лобстеров передавишь!
        Автобус тронулся с места и, сделав лихой разворот, помчался к шоссе. Через пятнадцать минут шпили башен и купола флорентийских соборов скрылись за обступившими дорогу со всех сторон скалами. С полчаса пассажиры ехали молча, наслаждаясь кондиционированной прохладой и мелькавшими за окном пейзажами. Потом, словно пришла пора снять невидимую завесу тишины, откуда-то с передних сидений послышался младенческий плач, который, спустя несколько секунд был заглушен множеством громких возгласов, слившихся в переливчатую многотональную трель. Этакая музыка, а-ля Вивальди в исполнении шумных крестьян. Кто ж еще на автобусах-то ездит?
        
        * * *
        
        Так Петер Мужик и оказался в этом странном доме на побережье.
        Тогда, во время своей первой поездки с Анжеликой, Петер, казалось, узнал о вилле и ее странных обитателях все. И про мальчика с двумя мозгами в черепной коробке, и про черную икру на обед, и про странный обычай ложиться спать ровно в одиннадцать, а вставать всегда в девять. Услышал он о круглой оливковой роще, о дочери Анжелики - прекрасной, но не в мать ленивой Элизе, которой даже женихов неохота искать, а также о своих будущих обязанностях - раз в неделю ездить во Флоренцию на рынок, заготавливать дрова для камина, чистить креветок и менять, опять же, раз в неделю, хозяйское постельное белье. Рассказала Анжелика и про его будущие апартаменты "со всеми" удобствами, горячей троекратной еде и ежедекадном выходном, во время которого можно ехать куда угодно, хоть в ту же Флоренцию, но к утру непременно быть дома. В общем, сказка, а не жизнь.
        Жалование хозяева действительно положили достойное, в Чехии такое только, должно быть, в кабинете министров!
        Проиграл ли он, или выиграл у судьбы в дурака, когда попал в этот дом, - об этом сейчас, направляясь к пещере, Петер и думал...
        А надо было под ноги смотреть!
        Естественно, в такой темноте растянутую веревку не увидишь. Черт! Теперь точно синяк под глазом будет. Да и Бог с ним. Похоже, надо ноги уносить, пока тот, белый, не услышал.
        Но было поздно. Услышал-таки. Более того, сцапал.
        Мужика прошиб холодный пот. Такое же чувство, наверное, испытывают громилы, когда их запястья заламывают за спину бесшумно подкравшиеся полицейские. Петер сидел, привалившись спиной к гладкому стволу старой маслины, и не мог пошевелиться. Будто паралич разбил все его тело.
        Белый стоял чуть поодаль, у края пещеры, не без интереса наблюдая за своим смешно отвалившимся "хвостом"... Здесь попахивало, отнюдь, не апельсинами. И что самое ужасное, зловоние шло не откуда-то со стороны, а от самого Мужика. Это ж надо, обгадился со страха...
        Может, закричать? Но кто услышит? В этом гадском доме все спят, пока их дитятко по пещерам лазит. Нет уж, лучше помалкивать. Будь что будет.
        Тем временем, Белому видимо надоело лицезреть напуганного слугу, и он снова исчез в пещере. "Повезло, - подумал Петер. - Надо скорее делать отсюда ноги. А завтра линять из проклятого дома куда угодно, лишь бы до города добраться. А там и домой...". Но не тут то было! Странный паралич, разбивший тело, отпускать не хотел. Наш любопытный чудила не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Даже язык как будто отсох. "Проклятье! Уж не за оружием ли он пошел? Кто его знает, может, маньяк, а в шахте лаборатория пыток? Убьет сейчас меня, как пить дать, убьет. Но сначала всласть натешится. Как там в книжке про пытки средневековья: иголки под ногти? Тьфу... А потом в ту же пещеру и скинет. Может там таких, как я..."
        Но эти безрадостные мысли неожиданно оборвались. Руки и ноги налились теплом и обрели былую, хоть и никогда не слывшую великой, силу. Мужик, елозя спиной по стволу старой оливы, поднялся. Белый стоял прямо напротив. Черт, откуда он взялся, ведь только что в пещеру нырнул?! В руках удивительного человека ничего подозрительного не было ни ножей, ни топоров, ни даже банального набора гвоздей...
        - Иди. Инкарнатор велел тебя отпустить. Ступай в дом, но уезжать не смей. Даже в мыслях не держи. Найду тебя везде. Нет мест на Земле, которые бы тебя от меня спрятали, разве могила.
        Губы Белого оставались сомкнутыми, откуда же шел голос? Мистика какая-то.
        Однако Мужик упрашивать себя не заставил. Сшибая на ходу спелые твердые ягоды, забарабанившие по спине, он со всех ног кинулся к дому, взбежал на крыльцо и...
        Дверь была заперта изнутри.
        - У-у-у, - тихо заскулил Петер от нахлынувшей волны безысходности, но страх силы дает невиданные и рождает идеи, как известно, совершенно безумные. Есть же подвальные окна! Разбить одно - и ты внутри.
        ...слава Богу! Что он там про могилу-то говорил?! Ну, это мы еще посмотрим! Тоже мне, фокусник! Терминатор ему велел!...
        
        * * *
        
        - Элиза! Проснись же, девочка! Элиза! - Петер безуспешно пытался разбудить свою новую возлюбленную. Он бил ладонями по ее щекам, стаскивал одеяло, пытался даже пробудить подругу нехитрыми ласками. Никаких тебе результатов. Вот уж действительно: бревно бревном.
        Элиза спала крепко, по-младенчески посапывая своим прелестным носиком. "У, чучело!" Петер не узнавал себя. А что? Если б не влюбился в нее, идиот, с первого взгляда, был бы уже на дороге, ведущей во Флоренцию. Но ставшего таким дорогим за последние дни человека бросать не хотелось. Любовь проклятая!
        
        * * *
        
        Пришла среда, день закупок. Анжелика с Петером ехали в автобусе на рынок. Женщина слушала рассказ своего помощника. Уж очень спокойно она его воспринимала, словно бы все и сама знала. Мужик, прожив три месяца в Италии, сейчас сам напоминал потомка гордых этрусков - кричал, размахивал руками, плакал, смеялся, постоянно поминал Маму Мию. Акцента в его речи уже почти не слышалось. Ну прямо коренной южанин, прибывший погостить на север к одному из своих многочисленных родственников.
        Такое проявление чувств для пассажиров было делом привычным, поэтому внимания никто на нашу парочку не обращал. Только Анжелика иногда, как бы издеваясь, уточняла:
        - Белый, говоришь?
        - Белый! Я же сказал - белый как снег!
        - Да-да, белый как снег. А кто, говоришь, велел не трогать?
        - Терминатор какой-то. Или не терминатор? Откуда в нашей стране терминаторы?
        Петер и сам не заметил, что впервые за все пребывание за границей, чужую страну назвал "нашей". Впрочем, не заметила и Анжелика.
        - Может, Инкарнатор?
        - Как ты сказала?
        - Инкарнатор.
        - Да... Точно! Инкарнатор. А я думаю, при чем здесь Терминатор? Чудо Голливуда! Так, а инкарнаторы то здесь откуда? Подожди-подожди... Что-то я не совсем понял. Ты, что, знаешь что-то? Кто такой инкарнатор? Вы все в этом доме чокнутые? Дожидаетесь пока я освоюсь, бдительность потеряю, и сожрете, к чертовой матери! Инкарнатор! Ну ты, Анжелика... Знает ведь все, дрянь жирная, а говорить не хочет! А Элиза? Она тоже в курсе?
        - Все, оборвала гневную тираду Анжелика. Заткнись. И кончай психовать. Не хотела я тебе ничего рассказывать, но уж если ты в такую переделку попал, грех от тебя скрывать всю эту мерзопакость. Элизе, смотри, ни слова! И из дома ночью - ни ногой. Понял?
        - Как не понять, Святая Анжелика?!
        - Ты не скалься. Домой приедем, все по прядку расскажу. Только в толк я взять не могу, почему, когда все дрыхнут без задних ног и устоять этому странному желанию не могут, ты можешь шляться где попало? Даже Самого выследил! Так и знала я, что это чудовище здесь прячется. Некуда ему больше деваться. И Инкарнатора Морта... где-то здесь же прячет. Наверное, в той самой пещере. Ну, мальчик, теперь язык твой - враг твой. Слава Богу, мне рассказал, а не кому другому. Везет тебе в жизни... Слушай, да тебя ко мне, похоже, сам Творец прислал!
        - Бог что ли? Какой еще творец? Ты говори, да сперва думай. Сам я приехал... На заработки. Если б Бог кого прислал, так точно не меня. Я бедный иностранец, попавший сюда исключительно по собственной дурости.
        - Ладно, не кривляйся. Вон уж и к рынку подъезжаем. Пошли, надо пробираться к выходу.
        
        * * *
        
        Приехав с рынка и приготовив ужин, - Петер не мог дождаться рассказа Анжелики, поэтому помогал на кухне, - слуги удалившись от дома на почтительное расстояние, вышли к морскому берегу. Усевшись на перевернутый полусгнивший челн, горничная начала рассказ, предварительно и достаточно убедительно попросив Петера не перебивать. Не последним и вполне убедительным аргументом значимости просьбы горничной служила довольно тяжелая трость с костяным набалдашником, о чем Анжелика не преминула вслух заявить. Итак...
        ...историю Морты я рассказывать тебе не буду - она очень длинная и древняя, я и сама не знаю, когда началась, и когда закончится. И закончится ли. Но это не важно. Важно то, что Морта, тот Белый, которого ты видел нынешней ночью в роще, само воплощенное зло. Причем, Зло с большой буквы и нам до сих пор неведомое. Но знаю я, что сам Морта - не самое страшное, что есть на свете. Волшебник великий, меняющий облик на какой захочешь - это точно, а вот мозги-то его, похоже, совсем высохли. Слыхала я от отца, что живет он на Земле уж три тысячи лет. За такое время не только у чародея, у самого Бога, прости меня Господи, возрастной маразм начнется.
        Но есть нечто... Или некто, кто им управляет, что помогает ему во всех его мерзостях. Инкарнатор. Кстати, раньше, наоборот было. Но об этом в другой раз...
        Инкарнатор - это большой драгоценный камень размером с женскую ладонь. Алхимики в былые времена звали его Изумрудной Скрижалью. Выцарапаны на нем, будто бы, два лишь слова на давно уже мертвом языке. И кто прочтет их, сможет стать бессмертным. Да! Еще из любого металла золото получать, мол, можно. Ерунда это все! Инкарнатор никогда философским камнем не был, не для того он...
        Верь не верь, но Инкарнатор действительно существует. Камень этот живой. Да не смейся ты! Нет у него никаких ножек, и рожи он, подобно тебе, не корчит. Живой, в смысле мыслящий. И мысли свои в любую голову может вселить, будь то звериная черпушка или человеческая. Служит Инкарнатору Морта, тот самый Белый, который тебя нынешней ночью напугал. Через Морту камень и получает нужные ему души, чтобы вселять их в иные тела по своему усмотрению. Играет он так, развлекается. Нравится этому чертовому камню, когда в здоровое красивое тело дурак дураком попадает. Вроде тебя, например... Тихо ты, просила же молчать!
        Но может он вселить в кого-нибудь и своего слугу - Морту... Или другого еще, пострашнее. Тогда-то и начинается самое интересное. И это уже не забавы! Гитлера того же вспомни.
        - Нет, ты, ей Богу, совсем за дурака меня держишь! не выдержал Мужик.
        - Я сказала: не перебивай. Таких бед, что Гитлер наделал, человек натворить не в состоянии. Вот и думай. Похоже, конечно, на сказку... Но... В общем, Инкарнатора надо найти. В шахте он, чувствую я это... Кстати, ты нынче же поисками и займешься.
        - Я? Ты что, с ума сошла, старая?!
        - А кто? Элиза? Я бы сама все сделала. Но в колодец, боюсь, не пролезу. Творец комплекцией одарил, будь он неладен... Ох... Ну, ты ж понимаешь!
        - Нет, Анжелика. Я не могу. Лучше я соберу сейчас свои вещи, возьму с собою Элизу и смотаюсь отсюда сегодня же. Поехали-ка с нами, а?
        - Петер, прекрати. Надо найти Инкарнатора, пойми же ты наконец! Надо, пока он новых бед не натворил и пока рядом! В конце концов, - мужик ты, или не мужик?!
        - Естественно, Мужик. Паспорт показать? Но мир спасать проблема, прости, не моя...
        
        Глава VII. Дурак-дураком
        Как стояли, так и сели. Точнее, сел. Сполз прямо по косяку.
        - Здравствуй, Тиша, - откуда-то снизу раздался знакомый, но какой-то надломленный, что ли, голос барина. - Испить водицы, значит, захотел? Испил бы, себе, на здоровье. Просят тебя, окаянный, нос совать куда не след?!
        - Аль беда, Ахрамей Ахрамеич, приключилась какая? Чего бранитесь почем зря?
        - Тихон, ё-мое! Знаешь, что ты натворил?!
        - Откуда ж мне знать-то, барин!
        - Ты ящерку на волю выпустил! Ох, горе с тобою, Тихон...
        - Да вы, Ахрамей Ахрамеич, не как белены объелись! Ну, выпустил, так ведь то не по своей же воле! Кто ж ведал, что она в этом камне живехонька?! Я ж полагал, она там замурованная и сдохла как тыщу лет.
        Варфоломей Варфоломеевич сидел на полу в самом дверном проходе. Глаза его были на мокром месте, не мог он их поднять ни на Тихона, ни на Мартынова. И не его вина, а стыдно. За холопа своего безрукого и непутевого.
        Если бы Растрелли все-таки решил оглядеться, он бы увидел вокруг себя три скалящихся лица. Точнее, два лица и одну звериную морду - Али Шер тоже лыбился во весь свой хищный оскал. Причина тому существовала.
        Тихон, разговаривая с хозяином, уже понял, что... Ух, обошлось.
        Волк стоял посреди комнаты, и под передней лапой его трепыхалось нечто махонькое, но юркое, пытаясь любой ценой вырваться. Это нечто и вызвало довольную улыбку Ирода, а за ним и остальных, исключая насмерть закручинившегося зодчего.
        Мартынов подошел к волку и осторожно подхватил из-под его лапы жертву, которая, в свою очередь, и послужила целью приезда чародея в Царское Село. Ящерка в его руках биться перестала, лежала, словно окостенелая. Только глазами странно хлопала. Как человек! Видал ли кто-то ранее, чтобы рептилии веками шевелили?! У них и век-то, кажись, нет.
        - Да очнись ты, Ахрамеюшка! Все в порядке. У меня он! Теперь гаду деться некуда, пока мой Лишерка его глазами буравит. Мы с этим зверем вдвоем сила неслыханная. Очнись, мастер!
        Варфоломей Варфоломеевич поднял, наконец, печальные очи свои, но понять пока ничего не мог. Видно, стар совсем стал. Медленно соображал, утратив былую реакцию.
        - Ладно, понесли эту мразь в Янтарный кабинет твой. А то ненароком очухается, демон, ищи его тогда, свищи!
        Растрелли, наконец, понял, что все обошлось. Засуетился старик, чуть от радости подпрыгивать не начал, только на ноги с полу поднялся. Право, как дитя малое. Ай-да молодец Ирод, ну и зверя приручил, умница!
        Не теряя зря времени, отправились прямиком во дворец. Тихона с собою не взяли, пусть от недуга в себя приходит. Да холопам в покоях царских и не место, стражники не пустят. Мартынов руку с Мортою держал долу, чтобы Али Шеру удобнее его было взглядом ворожить. Так и шагали. Со стороны посмотришь, шуты гороховые: один все время запинается и лыбится как дурачок деревенский, другой словно кол проглотил, марширует, руки держит к телу прижав, а за ними здоровущий белый волчара семенит, словно слободская дворняжка, утку по простоте душевной умыкнувшая, да и в кулак хозяину уткнулся, - умора, и только! Дворцовые стражники, что у ворот стояли, от смеха чуть не полопались, как твои пузыри мыльные.
        Поднялись, наконец, в ту самую диковинную комнату, - ох и трудов им это стоило, - такое нервное напряжение вынести! Мартынов ящерку на пол тут же бросил. Правда, сомнения имелись: а ну как не сработает? Но ничего, обошлось.
        - Все, Ахрамеич, пойдем анисовую пить. Такое дело непременно обмыть надо, - буквально валясь с ног от пережитого напряжения, да и с усталости дорожной проговорил Ирод. Волк, тот вообще лежал на лестничной площадке в глубоком обмороке, не дошел до Янтарной комнаты каких-то пары шагов. - Лишерку на руках придется тащить. Идти не сможет, - все силы последние растерял, бедолага.
        Взвалив, как барана, зверюгу на плечи несчастного зодчего и поддерживая ее сзади, чтобы обер-архитектор, не дай Бог, не свалился, Мартынов с Растрелли повернули к выходу.
        Стражников у ворот, казалось, вот-вот разорвет от смеха.
        - Что, от одного вида царских покоев сдохла псинка-то? Хоронить ее будете, али на вертел и в очаг? - ржали, чуть не заикаясь, два дюжих дурня.
        - А вы бы языки свои не проглотили, олухи царя небесного, - мартыновская угроза напугала не столь солдат, сколько Растрелли, знавшего Иродовы способности. Но чародей был вряд на мерзость способен. Знает старик, что язык без костей вперед пустой башки в петлю лезет. Сами себя накажут, если Бог не помилует. Что взять с дураков окроме грязных портков?!
        
        * * *
        
        Дома выпили водки. Закусили солеными рыжиками, принесенными из погреба оправившимся Тихоном. Добрая закусь.
        Али Шер спал, свернувшись в углу калачиком.
        - Слушай, Мартын, - заговорил Растрелли после второй, - вот хоть убей меня, не пойму никак, отчего это у нас все так гладко прошло? Подозрительно... Не кажется тебе?
        Когда кажется, креститься надо, Ирод отправил в рот пригоршню моченой брусники.
        Да... промямлил Растрелли, так-то оно так, конечно... Но не нравится мне все это. Предчувствие... Поначалу хорошо показалось, что лишних приключений не случилось, а теперь на душе неспокойно. Мож, у этого злыдня соратники на воле остались? То, что ты про него давеча сказывал, не похоже на простоватость оного. А?
        - Понимаю я твои опасения, Ахрамеюшка, сам каверз ожидал, но уж больно тонко я все рассчитал. Времени-то имелось, почитай, век целый. Тут, брат, стратегия важна! Некуда ему деваться. Сам видел, небось, как ящерка посреди янтаря в прах рассыпалась. Умен я, мастер, да и Лишерка не дурак, - старик явно возгордился собою и своим четвероногим приятелем. - Здесь, брат, тонкий расчет присутствовал. Мы неожиданностью его перехитрили. А подумай - приедь на минуту позднее, а? Каково? Вот беда-то случилась бы!
        Растрелли заглатывал стопку за стопкой, оставаясь, несмотря на дикую усталость, в здравом уме. Мартынов же напивался в стельку. Четверть стояла уже наполовину опустошенная. Расслабился старик после стольких-то лет воздержания! Ну и пускай. Праздник сегодня, только об этом мало кто знает. Сам Ирод, Растрелли, волчара да Тиша, которому с час тому, будучи еще во хмелю слабом, чародей все и рассказал. Что ни говори, тяжко в полном одиночестве столько лет прожить, и, найдя задушевных собеседников, поговорить всласть на всю оставшуюся жизнь охота.
        Наконец пришлось вусмерть напившегося водкой Мартынова уложить на лавку. Сам-то он уже ничего сделать не мог, даже сапоги стащить. Сидел только и бранился грязными словами, пока с него рубаху через голову сымали.
        Тихон тут же, за столом с Варфоломей Варфоломеевичем всухую хрустел рыжиками и молча шмыгал носом. Барин никак не начнущийся меж ними разговор, который продумывал заранее, если все-таки холоп выздоровеет, так сразу завести не мог - до сих пор не верил в чудесное Тишино исцеление, но, в конце концов, решился.
        В оконное стекло ударили первые капли дождя. Грозовые облака, которых еще десять минут назад было и вовсе не видать, - на небе светило пурпурное предзакатное солнце, - затянули горизонт до самого края. Первые раскаты грома совпали с первыми словами Растрелли.
        - Тиша-а...
        А-а? в унисон барину ответил холоп.
        Тиш, а хотелось бы тебе вольной жизни?
        Тихон посмотрел на благодетеля взглядом собачонки, которую хозяин за нерадивую службу собирается выкинуть на улицу, и, ответ, казалось, застрял в его сжавшемся от столь неожиданного вопроса горле. В общем, онемел парень.
        - Я тебе, Тиша, вольную хочу подписать. Ты не бойся, оформим все чин чином, никто тебе ноздри вырывать не станет...
        - Да и не страшусь я за свои ноздри-то, Ахрамей Ахрамеич, - холопа, наконец, словно прорвало. - Не нужна мне эта воля, я к вам ужо привыкший. Хорошо мне у вас, барин. Не гоните, а? Кому я на вашей воле нужон? С голодухи помру али с холоду... Оставьте, а?
        Варфоломей Варфоломеевич к такому повороту был готов заранее. Точнее чувствовал, что так оно все и будет, поэтому про себя порадовался.
        - Да ты не боись, парень! Никуда я тебя не выгоню, просто вольную дам. Станешь человеком. Не надоело в холопах-то ходить?
        - Не надоело. Живу с вами, как у Христа за пазухой. Молюсь на вас, как на Божью милость сироте с неба посланную, - в глазах Тихона заблестели слезы, как те дождевые капли на оконном стекле.
        Гроза разбушевалась ни на шутку. В печной трубе, словно ночной волк, выл голодный до проказ ветер. Кабы крышу не сорвал.
        - Я ведь для вас, Ахрамей Ахрамеич, что прикажете, все сделаю! Хоть на каторгу пойду - будь на то ваша воля.
        - Э-э, Тихон, постой, - Растрелли налил себе и холопу по стопке и свою тут же залпом замахнул, даже не закусив, - так дело не пойдет. Вот, стервец, удумал! Да неуж стану я тебя на каторгу отправлять? Ты мне здесь покамест нужен.
        - А коль нужон, не гоните! Пригожусь завсегда - хоть в лавку сбегать, хоть сапоги начистить. Оставьте меня при себе, Ахрамей Ахрамеич. Иль провинился я чем перед вами? Что недужил - так на все воля Господа. Не виновен я тут, что мне делать-то?!
        - Знаю, что не виноват. Не о том речь. Понимаешь, малец, волю я тебе хочу дать по причине совершенно иной. Люблю я тебя... как сына - это одно, но важно. Надо тебе, парень, свою фамилию заводить. Кто ты сейчас? Холоп безродный? А у холопа и дети холопьи - ни дома, ни грамоты. Одна судьба батрацкая. Я ведь, Тиша, не вечный... Помру, тебя другому отдадут. А тот другой, кто его знает, может, извергом окажется, сгноит тебя почем зря?! Есть, парень, такие баре, что и деток малых побивают за то лишь, что холопьи семя. Сечешь, к чему я клоню? А что я сам тебя прогоню, ты даже не бойся. Жив - при мне будешь, пока сам уйти не пожелаешь. Я, Тихон, тебе и жалование положу на шесть червонцев в год. Невелика, но прибыль. Да харчи мои. Живи себе! Чем плоха такая воля-то?!
        Тишка почесал кадык:
        - Ничем... Просто боязно мне, Ахрамей Ахрамеич. Да и фамилию заводить я покамест молод.
        Растрелли такой разговор начал из себя выводить. Пьяная злоба, откуда ни возьмись, полезла.
        - Сроку тебе в решении, Тихон, до завтра. Захочешь в холопах остаться - твое дело, отдам тя кому-нибудь, хоть, вон, Ироду, чтоб совестью не мучаться. Воли попросишь, другой разговор. А сейчас спать иди. И без всяких тут нюней... Молчи пока. Утро вечера мудренее.
        Порядком захмелевший зодчий, смешно перебирая нетвердыми ногами, направился в опочивальню. Тихон, глядя на такую картину, улыбнулся. И правда, чего бояться? Что он теряет?
        - Воля ваша, Ахрамей Ахрамеич! - крикнул слуга вдогонку. - Согласный я на ваши условия. Верно говорите - не всю же жизнь в холопах ходить бесфамильных, надобно в скором времени и деток строгать начать! А фамилию свою дадите?
        Чего? покачнувшись, развернулся Растрелли.
        Да так, шутю. Не серчайте, барин!
        - Эх, Тихон. Мужик ты и есть мужик...
        - Вот!...
        Что, вот? не понял зодчий.
        Вот вам, барин, и фамилия! Мужик!
        - Мужик? Ну-ну. И жена твоя Мужиком зваться будет?
        Варфоломей Варфоломеич от подступившего к горлу смеха аж закашлялся, потому Тихон иронии его не понял, посерьезнел:
        - Как можно такие греховности-то сказывать, Ахрамей Ахрамеич?! Что несете-то?! Бабой моя жена будет, обычной бабой! Ишь, мужик...
        "Ну что с пьяным, пусть даже графом, спорить?" - подумал про себя холоп.
        "Ну что с холопа взять? Дурак-дураком", - в ту же самую секунду пришла мысль зодчему, махнувшему на все рукой. Нет, пора бы лечь, уже ноги не держат...
        
        Глава VIII. Шура
        - Сто лет не виделись, а ты молчишь, словно воды в рот набрал. Случилось что?
        Шура сидел за столиком напротив Петера уже минут сорок. Разговор пытался получиться в маленьком уютном кафе под открытым небом. Но попытки его, этого самого разговора, успехом до сих пор не увенчались.
        - Короче, Мужик, если ты сейчас не хлопнешь стакан вискаря, и твой язык не начнет поворачиваться во рту со скоростью моего слуха, я сажусь на паровоз и мотаю отсюда к едрениной фене. И больше ты меня, гад, здесь не увидишь.
        Дело в том, что все события, произошедшие за последнюю неделю, вызвали в душе Петера настоящую панику. В воскресенье он решил позвонить Шуре, своему единственному другу. И, надо сказать, правильно сделал, потому что в отчаянной любви к приключениям, Мужику до Расстрельникова было, как слону до самолета.
        
        * * *
        
        С Сашей Расстрельниковым Петер познакомился еще в международном детском лагере Артек, куда папа, тогда еще обычный мастер с автозавода "Татра", ценой невероятных усилий сумел взять бесплатную путевку. Дружба их началась необычно. Шура, белобрысый мускулистый подросток из Ленинграда, чуя свою безнаказанность, - его дед был какой-то крупной партийной шишкой, - отрабатывал на товарищах отряда приемы диковинной борьбы, называемой юным экстремистом "русским стилем". Ему было все равно, из какой дружественной страны приехал его случайный спарринг-партнер, Шура одинаково беспощадно метелил и поляков, и чехов и даже невероятно крутых родственников Брюса Ли, которые суетливыми дерганьями своих верхних и нижних конечностей не могли причинить парному здоровью хулигана ровным счетом никакого вреда.
        Неожиданное сопротивление Расстрельников встретил лишь от тщедушного очкарика-чеха, который упредил звериный выпад юного террориста метким попаданием обутой в добротный армейский ботинок ноги прямо в пах. И, посмотрите на неслыханную наглость, не проявляя никаких эмоций, этот дохляк пошел своей дорогой!
        За обедом Шура подсел к Петеру и поблагодарил того за оказанную честь. Мол, уважаю таких. Правда, очень своеобразно:
        - Слушай, чумо, а ты - молодчина. Не ожидал от тебя подобной реакции.
        Петер продолжал вкушать холодные слипшиеся макароны молча. Не потому, что русского языка не знал, - с этим было все в порядке, иначе не видать Артека как своих ушей, - просто с таким козлом общаться совершенно не хотелось. Расстрельников, однако, был не из тех, которые, поставив перед собой цель, не пытаются ее достичь, испугавшись первого же препятствия. А цель была одна - обратить на себя внимание этого никудышного, но смелого чеха. Как надоели все эти слабаки-подлизы, которые не могут постоять за себя и откупаются всем чем могут, лишь бы их не били, - кто пойманным крабом, кто здоровенным рапаном, а кто и деньгами. Шура откуп брал, но равнодушно, трусов презирал и общаться с ними не желал. Этот же парнишка, хоть и применил запрещенный удар, все-таки оказал хоть какое-то сопротивление. Наш экстремист понимал, что при телесной комплекции чеха другие методы защиты оказались бы смешными и бесполезными.
        - Братишка, твоя фамилия-то хоть как будет?
        - Мужик. Отвали.
        - Да я к тебе и не приваливал. Просто фамилию спросил. Не хочешь - не отвечай. Тоже мне, орел!
        - Не орел, а Мужик. Мужик - моя фамилия.
        - Мужик?
        - Угу.
        - Правда, что ль Мужик?! Класс! Тебе бы с такой фамилией в СССР жить надо. Ух, здорово! И кликуху придумывать не надо! Мужик, как говорится, он и в Африке мужик!
        Петер недоуменно посмотрел на навязчивого собеседника.
        - Я не из Африки, а из Чехословакии.
        - Да понял я, не дурак. Про Африку - это поговорка такая.
        Мужик всегда представлял себе любую банальную перспективу визуально. Вот и сейчас, в течение нескольких секунд он как бы увидел себя среди египетских пирамид под пальмой, к которой привязан огромный белый верблюд. На пирамиде Хеопса висел плакат: "Добро пожаловать в Африку, Мужик!" Своему видению Петер улыбнулся. Шура же принял улыбку чеха в свой адрес и оскалился в ответ. Контакт? Есть контакт! Все, теперь он попал в руки, из которых уже не вырвется.
        - Короче, так, - начал Шура, не давая опомниться жертве только что навязанной дружбы, - на тихом часе линяем с территории. Я там такие пещеры нашел, закачаешься! Надо только фонарик где-то свистнуть и веревку - я свою еще на той неделе потерял, чтобы обратно можно было выбраться. Там, блин, настоящий лабиринт! Сталактиты всякие, сталагмиты. Ну, эти, сосульки такие здоровые, слыхал?
        - Слышал.
        - А не знаешь, те, что сверху, как называются?
        - Нет.
        - А! Это не важно. Дома в книжках прочитаем. Главное, сперва самим увидеть. Ну что, пойдешь?
        Петеру было жутко интересно, но идти с этим битюгом никуда не хотелось. Таковы уж, однако, авантюрные натуры - желание всегда перевешивает здравый смысл, лежащий почему-то на противоположной чаше весов выбора.
        - Пойду. Фонарик у меня есть. И веревка тоже. Отец говорил, что в Крыму горы, я взял все с собой. Ледоруб еще есть. Брать?
        - А это что за хреновина? Лед, что ли, рубить?
        - Топор специальный, чтоб за лед цепляться, когда над ущельем пробираешься или на вершину идешь.
        - Бери, может, пригодится. Хотя, вряд ли. Льда там, по-моему, нет.
        После обеда возвратившись с отрядом в корпус, Шура с Петером сложили свой нехитрый инструмент в рюкзак и под видом отлучки по нужде вышли на улицу. Вожатый еще пальцем у виска покрутил - в сортир с рюкзаком? Туалетную бумагу за плечами носим? Дебилы великовозрастные. Впрочем, ему было все равно, - скольких иностранцев, да и земляков с различными странностями он уже повидал здесь за две-то смены! Удивить его было решительно невозможно.
        Мальчишки тем временем перелезли через ограду и уже бежали по пыльной горной тропинке в направлении пещер. Шура дорогу знал хорошо.
        Под кустами был лаз, куда взрослый человек, даже самый щуплый, при всем своем желании пролезть бы не смог. Но то ведь дети! Ни страха у них, ни раскаяния, если что-то не так сделали.
        Петер морским узлом привязал веревку к валуну, лежавшему перед дырой, дал Шуре фонарь, и они начали спуск в пещеру. Сначала было тесно, пришлось ползти на животе, затем, метров, примерно, через десять, лаз позволил встать на четвереньки. На ноги поднялись спустя минут пять. И тут же кончилась веревка.
        - Тоже мне, нить Ариадны. Теперь бы нас какой-нибудь Минотавр не захавал, - пацаны весело рассмеялись.
        Пещера оказалась действительно обалденной: с потолка свисали огромные матовые сосульки, которые в луче фонаря играли разноцветными бликами, под сосульками из пола торчали похожие на них по цвету и составу столбы. Их было столько... Но от лаза вместе отойти не представлялось возможным, вмиг заблудишься - во всех стенах естественного подземного зала виднелось множество черных дыр. Пещеры... Лабиринт, одним словом.
        Шура, оказывается, мог для друга сделать буквально все. В данном случае это "буквально все" заключалось в милостивом предоставлении приоритетного права на осмотр.
        - Ты, Мужик, бери свой фонарь и иди смотри. Я здесь с веревкой постою, чтобы лаз не потерять. Вернешься, я пойду. Договорились?
        Петер от такого проявления благородства чуть не поскользнулся на склизком от воды полу пещеры.
        - Спасибо, Саша, - благодарно сказал он.
        - Да, ладно, брось ты. Ради друга чего только не сделаешь, - смутился Расстрельников.
        Пещера была чудо как хороша. Столбы и сосульки при ближайшем их рассмотрении состояли из окаменевшего льда с вкраплениями в него различных кристаллических пород. "Надо кусочек на память отломать, - подумал Петер. - Дома мальчишки умрут от зависти!"
        Ледоруб пригодился.
        Следующее идиотское решение пришло в две секунды. Мальчик положил фонарик на торчащий из земли диковинный столб и со всего маху ударил по здоровенной сосульке, висевшей точно над ним. Что-то массивное грохнулось на пол и с шумом разлетелось вдребезги. Свет погас.
        Петер не сразу сообразил, что случилось. А из дальнего конца зала Шурин испуганный голос уже звал его:
        - Мужик, что там у тебя? Ты жив? Мужик, ну ответь же! Эй, помогите!
        До Петера наконец-то дошел кошмар происходящего. Сашин голос, отлетавший пулей ото всех попадающихся на его пути препятствий, рассыпался по пещере множеством колокольчиков звенящего эха, рожденного мальчишечьим дискантом. Куда идти? Нет, надо сначала ответить Саше.
        Мужик где-то читал, что если говоришь свистящим шепотом, эха не бывает. Надо попробовать. Чего уж теперь терять? Но сначала надо отозваться.
        - Саша, я жив. Все нормально, только одна сосулька отвалилась.
        - Придурок! Я же испугался! А фонарь где?
        - Не знаю, разбился, наверное. Саша, я плохо понимаю, что ты говоришь. Эхо мешает. Говори шепотом, я попробую идти на твой голос.
        Эксперимент удался, и через каких-то полчаса мальчишки выбрались на свежий воздух. Грязные и оборванные, они были похожи на каторжников, чудом вырвавшихся из "глубины сибирских руд".
        - Нет, ну ты мудак! Тебе б такую фамилию носить, а не Мужик! Тоже мне, геолог хренов! Ты мне, Петя, скажи: ты в раннем детстве головой из окна не выпадал? Нет? Ну надо ж быть таким идиотом! Эх, Мужик...
        
        * * *
        
        С тех пор и началась их странная дружба, стержнем которой, без сомнения, был здоровый, присущий обоим, авантюризм. Раньше чуть не каждый год ездили друг к другу в гости, - сначала по приглашениям и с родственниками, дети все-таки, а после окончания школы уже поодиночке. Господи, где только не побывали - все леса и горы исходили, массу рек на плотах и байдарках прошли, кучу замков и монастырей заброшенных вдоль и поперек облазили...
        И вот теперь, сидя в кафе в самом центре Флоренции один, наверное, впервые в жизни не мог понять другого. Шура еще никогда не видел друга в таком жутком состоянии. С первого взгляда он понял, что пока не разберется, в чем же собственно дело, никуда отсюда не уедет. Более того, пока не решит проблемы, из Италии - ни ногой!
        Надо было сделать первый шаг - из Петера вытянуть информацию, но для начала стоило его хотя бы растормошить. Негоже с живым трупом за одним столиком сидеть.
        Прошел час, а Мужик все не подавал признаков сознания, "дури" вколол, что ли? Нет, Петруха такими вещами никогда не баловался. Может, разве, какой умник его подсадил?
        - Ну-ка, заверни рукава!
        Петер безропотно подчинился. Нет, следов от уколов не наблюдается. А "колеса" или "трава" такого убойного эффекта обычно не дают. Что же это может быть?
        Расстрельников ломал себе голову.
        Африканские вуду зомбировали? Блин, откуда в самом сердце Европы взяться черным колдунам? Тут, е-мое, что-то другое. И не напуган вроде. Так, молчит себе... Да и встретить все-таки приполз. Когда поезд подошел, он уже на перроне стоял. Как до вокзала-то добрался, если не здоров? Придется применить радикальное средство. Дед, бывший эмвэдэшный чин, а ныне ну очень скромный персональный пенсионер, готовить такое научил еще пару лет назад. Говорит, старый хрыч, что одна рюмка подобной дряни не одному шпиону в свое время язык развязала. А средство-то, тьфу - спирт на травах. На обычных растениях, что в любом русском лесу накосить за час мешка два можно!
        Попробуем...
        - Выпей-ка, Мужик, коньячку. Арарат, пять звездочек! В вашей гребаной Италии такого абсента не найти.
        Мужик потянулся к пластиковому стаканчику, куда заботливый Шура налил из походной фляжки примерно пятьдесят граммов зелья, предварительно выплеснув нетронутую и давно выдохшуюся минералку. Выпил. Поморщился.
        О-о! Значит живой. И эмоционально "сформированный", - Расстрельников даже в собственных мыслях не мог без приколов. Заговори, Петенька, только слово разумное скажи, а?!
        - Ну что, молчать и глазки строить будем? Кокетка, блин, флорентийская! Что же с тобой происходит то, а?!
        Глаза Мужика вдруг оживились, он встал и пошел по направлению к автобусной станции, сделав Шуре рукой знак следовать за ним.
        Ага, уже лучше. Такими темпами разговор пойдет, грозит ему слава Гая Юлия Цицерона, или, как его там? В общем, заводила и оратор может получиться из парня знатный.
        Отошли на приличное расстояние. Прибавили ходу, посадка в автобус уже заканчивалась. Еле успели вскочить на подножку, двери раздолбанного с виду старого "скотовоза" с лязгом захлопнулись. В салоне, тем не менее, играла неплохая музыка, и работал кондиционер. Чудненько.
        Ехали молча. А вокруг стоял такой гвалт! Итальянцы - это вам не горячие эстонские парни! У Шуры с непривычки даже уши заложило. Петер сидел с закрытым ртом и, размеренно покачиваясь в такт ухабам, смотрел в окно. Такое поведение в подобной обстановочке даже как-то неприлично!
        Дорога тянулась бесконечно. Расстрельников от нечего делать тоже начал наблюдать за сменой пейзажей... Да, влип! Первый раз приехал в Италию, кучу бабок просадил, ладно бы своих, а тут этот дундук. Дернул его черт за бугор на вольные хлеба податься! Видите ли, независимости захотелось. Зависимый ты наш. Мужик, Мужик, что ж с тобою случилось-то, а?
        Шура повернулся к Петеру, тот было открыл рот... Ну, давай же, говори! Нет. Молчит, как Зоя Космодемьянская или, кто у них там? Ян, блин, Жижка. Чертов национальный герой!
        Но по глазам друга Расстрельников вдруг понял, что молчание Мужика становится осознанным. Сработало-таки дедово зелье.
        - Ну все, хорош притворяться. Выкладывай, зачем звал?!
        - Саша? Ты... Ты приехал? Слава Богу!
        - Что?!?! - Шура не мог удержаться от возмущения. - Я... приехал? Это ты, братец, приехал! Мудак! Я уже три часа пытаюсь из тебя хоть слово вытащить!
        - Три... три часа? Ты приехал три часа назад? А почему я тебя не видел? Опять, наверное, задумался.
        - Слушай, нехило ты задумываешься! Ты что, не помнишь, что меня на вокзале встречал? Как мы с тобой в кафе сидели?
        - В кафе? В каком кафе?
        - Хрен его знает! Я по-итальянски не бельмес. Но не в пятизвездочном, сто пудов. Там так воняло... Да... склероз вылечить нельзя, но о нем можно забыть. Ну ты, брат, и влип. Тебе лечиться пора! Давай, приходи в себя.
        Шура действительно обалдел. Чего угодно он ждал от Петера, но только не частичной амнезии? Это уж слишком.
        - Мужик, я тебя не узнаю. Напуган ты, что ли? Давай-ка по порядку, что стряслось? Зачем вызвал так срочно. Я сам через месяцок к тебе собирался, хотел денег подкопить. А тут, вот те нате! Ты ж неделю назад мне звонил, помнишь?
        - Да, это помню, поморщился Петер. Было видно, что умственное напряжение приносит ему настоящие муки. А потом словно выключился. Неужели неделя прошла?
        - Ага, кивнул Шура. Хреновы твои дела, братишка. Чувствую, влип ты по самые помидоры. Водку будешь?
        - Давай. А закуска есть?
        - А ты у вон той тетки апельсин попроси. Я бы сам, но по-ихнему не балакаю. Сам знаешь, способностей мох только на наш великий и могучий хватило. И на тот-то, ох... еле-еле.
        Шура достал литр "Столичной", который перед поездкой взял в дьюти-фри с целью обмена на дополнительную итальянскую СКВ по курсу выше установленного Центробанком. Все говорили, что ценится за бугром русская водка. Вот и хотел проверить... Но чего ради друга не сделаешь?! Даже самого дорогого лишишься... Эх, нелегкая...
        После второй похорошело. Сочный и почему-то горячий апельсин оказался не таким уж противным. Вообще-то Расстрельников под выпивку предпочитал буженинку, на худой конец селедочку или соленый огурчик. Но... такие воспоминания огорчали: надо жить сегодняшним днем. Шурин внутренний голос всегда был его "вторым Я". Как выражался дед - "альтернативным эгом". Тоже мне, латинос недобитый!
        
        * * *
        
        Кстати, насчет латинских корней Шура был отчасти прав. По семейному преданию, род их шел от знаменитого архитектора Растрелли, построившего в Питере Смольный и Аничков, разукрасивший лепниной Зимний и закончивший легендарную Янтарную комнату. Он-то, тот потомок знаменитого зодчего, в свое время и заразил Петера поисками удивительного творения мастеров-камнерезов, пропавшего без вести во время второй мировой. Мол, кто найдет, не только прославится, но еще и всю оставшуюся жизнь "помадкой в шоколаде" проведет, - столько денег отвалят! Во время первого Мужикова приезда в Ленинград Шура подарил ему янтарик с каким-то насекомым внутри и колечком для цепочки или нитки. Интересно, не потерял? Да, о Растрелли. Дед рассказывал, что когда потомки великого итальянца попали в опалу к царю, к какому - он не точно помнил, - сменили они фамилию свою на русскую, чтобы не выделяться. А после 1917 года такие "революционно-террористические" фамилии, как Расстрельников, оказались в большой цене. С такой фамилией не меньше чем в замах у Дзержинского окажешься. Вот дед и оказался. Не у Железного Феликса, конечно, но в
системе той же...
        Отец, правда, к семейным легендам относился скептически. Физик, блин. "Точный" механик и неисправимый сноб. Шура был много проще, да и деда всегда любил больше родителей. А когда любишь - обязательно веришь. Вот и поверил. А что? Может и правда! А если выдумка, то кто проверит?
        Вообще, дед много чего болтал, а Шура, дурак, постоянно его слушал.
        Помнится, в школе, классе в пятом или шестом, на уроке литературы учительница как-то спросила: "Слышал ли кто-нибудь из вас, дети, историю летчика Мересьева?" В ответ вытянулся густой "лес" рук, но отвечать вызвали Расстрельникова. Он и ответил то, что дед ему летом на турбазе, будучи под хмельком, рассказывал:
        - Шла война. Самолет, которым управлял Мересьев сбили фашисты, но летчик успел выпрыгнуть с парашютом...
        - Молодец, Саша. Продолжай, - подбодрила запнувшегося ученика литераторша.
        Ну, наш молодец и продолжил:
        - Горящий истребитель пикировал на землю, но ведь парашютиста тоже тянуло вниз, - вот ему винтом ноги и отрубило...
        В классе воцарилось гробовое молчание, однако, не заметивший этого красноречивого предостережения Шура рассказывал дальше:
        - Первым делом, когда Мересьев приземлился на землю, он пополз искать свои отрубленные конечности. Целый день он ползал по снегу, измучался и замерз, но ноги нашел. Привязал их веревкой к спине и пополз в сторону наших...
        Раздалось первое хихиканье, но учительница, казалось, была в коме, и Шуру никто не остановил.
        - Неделю он полз к своим, ел березовую кору, а пил растопленный в ладонях снег. Думал, помрет на пути, но ничего, дополз, хоть уже почти и неживой. Да! Когда он полз по военному городку в направлении госпиталя, который ему показали еще на КПП, сил уже почти не осталось. Он даже хотел скинуть со спины заледеневшие ноги, которые здорово мешали, но удержался от необдуманного поступка. А мимо шли строем солдаты, отдавая честь герою-летчику, о появлении которого уже успели рассказать часовые по рации. Весь госпиталь вышел его встречать...
        - Расстрельников, замолчи! - очнулась наконец-то учительница. - Вон из класса!
        - Но...
        - Никаких "но"! Вон отсюда, я сказала! Умник какой! Чтобы завтра здесь стояли твои родители!
        Вокруг все смеялись, а Шура, повесив голову, плелся, ничего не понимая, к выходу...
        Дома, за обедом рассказывая деду произошедшую с ним в школе историю, Расстрельников-внук чуть не плакал. За что она меня так, деда? Дед только хихикал и говорил о каких-то книжках, которые следовало бы прочесть. Но родителям обещал ничего не говорить, а в школу сходить лично.
        Да! Таких самородков, как Расстрельников-дед, надо было еще поискать! Недаром, видно, в его комнате, самой большой в их тогдашней квартире, все стены были заставлены книжными шкафами со всеми, наверное, выпущенными в мире за последние сто лет энциклопедиями и словарями.
        
        * * *
        
        Вот и сейчас, приехав в Италию на зов друга, первым из родных, которого вспомнил Шура, был его дед. Сашина мама старика за глаза называла не иначе, как "словесный террорист". Но все равно родня старика обожала - пенсионер дремучий, а живости ума многие молодые бы позавидовали!
        ...После третьей стало совсем хорошо. Апельсин закончился, да он больше и не был нужен. Верна, стало быть, поговорка: первая - колом, вторая - соколом, остальные - мелкими пташками! Теперь можно и послушать Петерову историю. Но автобус остановился, и последние, немногочисленные пассажиры потянулись к выходу. Друзья не оказались исключением. Приехали, значит. Что ж, посмотрим на обиталище чешских иммигрантов!
        До ворот дошли в считанные минуты, успев переброситься лишь парой-тройкой ничего не значащих фраз. Их уже ждали. Навстречу вышли толстая смешная тетка с озабоченным лицом и волоокая красавица, напоминавшая Венеру Боттичелли, не успевшую, правда, отойти после долгого и крепкого сна - на одной щеке еще не прошли складочки, оставшиеся от достаточно длительного соития с подушкой.
        - Это что, твои хозяева нас встречают?
        - Нет, коллеги. Типа... Горничная и ее дочь.
        А девушка уже кинулась в объятия Петера. Точнее, кинулась - это громко сказано. Скорее, упала замертво. Толстуха же взяла Шуру под руку и, громко тарабаря на знакомом (из кинофильмов), но непонятном языке, потащила гостя в дом. Поддатый и укачанный автобусом Расстрельников не сопротивлялся. Понимал, что такое поведение вызвано не более чем хваленым южным гостеприимством. Ну и слава Богу - накормят, уложат в постель, и баиньки. Утро вечера мудренее. Странно, но в этом доме Шуру охватило какое-то безразличие ко всему происходящему, откуда ни возьмись появилась жуткая лень. Может, просто устал за день?
        Анжелика при виде Расстрельникова сердцем почувствовала: "Все, теперь начнется!"
        И вскоре, действительно, началось...
        
        Глава IX. Пустынник
        ...и началось строительство Ахетатона - новой столицы нового Египта.
        Бесконечные вереницы буйволов, словно полноводные реки, стекавшиеся к морю, несли в оазис со стороны Нубийских гор тысячи тон строительного и облицовочного камня. Это движение не прекращалось ни на минуту даже ночью, когда свет факелов, которыми погонщики освещали дороги, был виден в прозрачном воздухе пустыни на десятки километров.
        Храмы и дома возводились за считанные луны. Бог Солнца повелел закончить столицу в двенадцать месяцев, а в небе появился тонкий серп уже четвертого. Хаос, как могло показаться на первый взгляд, царивший повсюду, на самом деле был четко отлаженным механизмом, где каждый болт находился на своем месте.
        Всем этим несметным скопищем рабов, воинов-охранников, мастеров-каменотесов и скульпторов руководил Верховный Жрец Солнца, старый Ии Ато, бывший еще год назад обычным рабом, учителем наследника.
        Агефу не нравились ни его новая должность, ни новое имя. Но бога, а именно богом провозгласил себя новый царь Египта, ослушаться было невозможно. И потом, искреннее расположение Эхнатона дорогого стоило. Юный фараон помнил добро, и все, что он дал старому сирийцу, взойдя на престол, отнюдь не было простой благодарностью.
        Наконец-то таланты Агефа по-настоящему оценили. И кто! Стоило ли теперь занижать свою цену из-за нового имени? Ведь он сам этого по большому счету страстно желал; и в тот далекий теперь день...
        
        * * *
        
        ...решилось все.
        Атати в окружении двух дюжин верных стражей въехала на отцовском коне в главные ворота блистательных Фив. Двугорбый исполин нес на спине скорбный груз - завернутого в собственный плащ и плащ дочери Великого Амо, теперь уже бывшего Правителя Страны Солнца.
        Жезл фараона, преподнесенный удивительным зверем дочери царя, был накрепко привязан хлыстом к плечу воительницы. Зеленый камень, вставленный в его кольцо, сверкал сотней маленьких изумрудных солнц.
        "Узнают теперь, может ли женщина править страной, - не без гордости думала Атати, - жезл мне преподнес сам Божественный Ра. Тому есть свидетели. И ничего, что был он в странном образе. На то и бог - может являться где ему угодно и как ему угодно". Всю дорогу юную деву окружали удивительные мысли, - как она будет править Египтом, куда отправится в первый поход, что великого возведет на вечную память о себе и периоде своего правления. И главное - как объявит брата невменяемым и прикажет глупой жестокой толпе в день своей коронации растерзать его голыми руками. Поистине, это были мысли настоящего царя. Царицы? Да, наверное. Но, впрочем, какая теперь разница?!
        Однако судьба распорядилась по-своему. Всходя по черной величественной лестнице к золотым воротам дворца, принадлежавшего еще утром ее отцу, Атати поскользнулась на неизвестно кем оброненном маисовом зернышке, потеряла равновесие и кубарем покатилась вниз. Старый хлыст, которым был привязан жезл к ее руке, лопнул, и святыня, ударившись о ступень, подпрыгнула высоко над землей. Чья-то рука ловко поймала ее на лету.
        Держа жезл в правой руке, на самом верху лестницы стоял ничего еще не понимающий Эхна. Правда, зеленый камень куда-то бесследно исчез. Но кому есть дело до какого-то смарагда, когда стране явился новый Правитель?! Вот он!
        
        * * *
        
        Коронацию до начала новой луны откладывать не стали. Эхна взошел на престол в день похорон своего отца, Великого Амо, третьего, и последнего царя, "удовлетворившего Амона" - Аменхотепа, и так нелепо погибшей в собственном доме сестры, юной воительницы Атати, чьи мечты навсегда остались лишь грезами.
        Сказалось пророчество древнего Оракула Тио, который много веков назад предрек, что первая женщина, возжелавшая править Египтом, умрет в день, когда прикоснется к священному фараонову жезлу.
        Празднование коронации прошло более чем скромно, - всех жителей Фив, включая рабов, одарили наспех отчеканенными золотыми монетами с ликом нового царя, - по одной в каждые руки, и выставили на улицы столицы бочонки с безвкусным пальмовым вином.
        Жрецы, короновавшие Эхну священной тиарой и провозгласившие его фараоном Неферхеперура Уаэнра Аменхотепом, утром были найдены мертвыми на ступенях храма Амона без каких бы то ни было следов насилия. В тот же день жестокое капище решено было снести, а место, где оно стояло, предать забвению.
        Вновь коронованный фараон провозгласил себя "угодным Атону" - Эхнатоном.
        Так родился новый Египет, который был призван восславить Великое Солнце, чье имя он носил с момента воцарения первого своего Правителя и не возведший до сих пор ни одного храма в честь всесильного покровителя.
        Эхнатон по совету мудрого Агефа объявил себя не просто наместником бога на священной земле, а самим богом, двуединым с небесным светилом, его земным воплощением. Уже через месяц началось строительство Ахетатона - города, угодного Солнцу, города, призванного восславить могущество и власть Египта и его нового царя - бога Атона.
        
        * * *
        
        Ии Ато сидел в удобном тростниковом кресле у самого очага с чашей настоящего виноградного вина, доставленного с северного берега Медитеррании. Он наслаждался не своим могуществом и не огромной властью, дарованной ему фараоном. Он просто грелся у огня, вкушал великолепный нектар и радовался вновь обретенной свободе. Ии Ато так и не стал человеком, - люди не живут веками, они умирают от болезней и ран. Но, наверное, никто из людей не был более человечным, чем Великий Жрец, который за четыре века своей земной жизни только сейчас ощутил силу, заключавшуюся, кто бы мог подумать, в обыкновенной любви. Ато не всегда знал, что любовь - это мощнейшее оружие, власть, дарованная свыше и данная каждому земному обитателю. Но люди глупы, или просто недостаточно долго живут, чтобы понять, какая награда Творца есть у каждого. Просто любить - это так обычно и обыденно. Надо, чтобы любили тебя. Так говорил сам Тио. Без взаимности любовь не обладает силой, она спит...
        И его любил Эхна, - так Ато до сих пор в мыслях называл фараона, - Эхна, которого стараниями жреца теперь любили все. Даже рабы, у которых теперь появилась надежда. Новый Правитель обещал всем строителям-невольникам свободу, если Ахетатон будет построен вовремя. И ничего, казалось, не могло нарушить планы фараона, а также его ближайшего сподвижника, соратника, друга.
        Но Ато уже несколько месяцев мучил вопрос: куда девался камень? Ведь он своими глазами видел его. Видел, как тот, вылетев из кольца жезла при падении Атати, отлетел в сторону и упал в кучу соломы, лежавшей во дворе. Солому сожгли на месте, но камня в пепелище не оказалось. Неужели это только мираж? Не может быть. Камень действительно сверкал в жезле, на него смотрели десятки людей!
        Не столько исчезновение самого Инкарнатора, а это был, несомненно, он, повелитель душ, беспокоило старого жреца, сколько ужасные последствия, которые не заставят себя ждать и могут произойти в любую минуту. Без сомнения, тот странный лев, что явился в пустыне бывшему царю и его дочери, и благодаря которому, оба были сейчас в царстве мертвых, был тем Злом, известным Ии Ато под именем Ал Ишеры.
        Возвращение Инкарнатора в Обитель - вот что было истинной целью старца на Земле. Ато, находясь на Земле уже пятое столетие, искал камень по всему миру, но видел его лишь дважды... И в последний раз - совсем недавно. Великое Солнце, как же ты ошибалось, когда решило, что зло можно победить с помощью зла же! Как посмело ты не спросить Творца?! Ал Ишера... это ужасное чудовище, выпущенное тобою на Землю с таким страшным оружием как Инкарнатор, сильнее и хитрее сотни Инклюзоров, пусть даже им всем разрешили бы спуститься к людям!
        Настроение жреца от этих дум резко ухудшилось. Он понимал, что не сможет служить тому, кто так страшно наказал всех людей. Пусть даже, он сделало это бессознательно.
        Творец вершил свои законы. Он не стал наказывать Солнце - ведь живое светило тоже было его творением. Наверное, основным. Творец - лишь творец, Солнце же - источник жизни.
        Нет, Инкарнатор необходимо найти любой ценой. Без него Зло бессильно. Оставалась одна надежда.
        На финикийском побережье, где древние сосны тысячелетиями роняли свои слезы в прозрачное синее море, существовала бухта Забвения. Именно там много лет назад жил и умер дикий народ клозов. Именно там слезы таинственных деревьев превращались в прозрачные камни. Именно там жил Тио... Любой, кто сможет отыскать камень Забвения, сможет справиться с с Ал Ишерой. Старик в свое время лгал юному наследнику, что Неведомое Зло можно заключить в камень. Точнее, он говорил лишь половину правды. Да, конечно же, можно заточить Зло в камень, но, отнюдь, не в любой! Этот камень должен быть обязательно из бухты Забвения.
        Творец, строя Землю, соорудил здесь три таких заводи. Нынешний Инклюзор знал лишь об одной... Надо отправляться в путь. Но как же Ахетатон? Эхна так мечтал о новой столице! Он бредил городом во славу Солнца. Эх, знал бы он!
        Но у Ато не было права раскрыть тайну непосвещенному.
        Нет, придется путешествие отложить. Ахетатон сейчас важнее. Люди ждут его. А жреца ждет Эхнатон.
        Ии Ато вышел из своего шатра на воздух. Стояла дивная ночь. Звезды сияли, казалось, ярче обычного, легкий ночной ветер развевал длинные седые пряди старца, а луна серебрила их своим неземным светом. Сейчас в этом величественном человеке вряд ли кто-нибудь смог бы опознать бывшего раба. В этот момент Ато выглядел истинным Инклюзором, гордым и надменным посланцем Обители...
        Великий город рос на глазах. Люди суетились, возводя дворцы и храмы. Вот уже бьют фонтаны, высаживаются великолепные сады...
        Но откуда здесь этот волк?
        Ато не сразу понял, что к нему приближается животное. Изначальный испуг оказался настолько силен, - жрец решил, что по его душу явился сам Ал Ишера, - что попятился ко входу в свое временное жилище. Однако зверь не выказывал никаких признаков угрозы. Наоборот, он (или старику привиделось?) улыбнулся. Не показал свой хищный оскал, а именно улыбнулся. Напасть какая-то! Но все равно - это не Ал Ишера. У Зла, так написано в манускрипте, не может быть разноцветных глаз. И Инклюзор знал это наверняка.
        Белый волк тем временем вошел в шатер и лег у самого очага так, что Ато даже забеспокоился, - не подпалит ли тот свою дивную шкуру? Но зверь повернул голову и улыбнулся вновь, теперь уже отчетливо и... осмысленно? Да, ошибки быть не могло. Волки не умеют улыбаться! Кто ты, таинственный зверь?
        - Меня зовут Моор Таа. Не удивляйся... Творец просил помочь тебе, видя твою печаль. Не грусти, Инклюзор. Мне самому мешает Ал Ишера. Земля, знай же, моя вотчина. Ему здесь не место.
        Когда-то в юности, еще живя в Обители, Инклюзор слышал от Творца об Моор Таа - иной ипостаси Зла, которое он создал для того, чтобы люди научились защищаться, а, значит, изобретать новое, развиваться, одним словом. Тогда Ато думал, что это лишь красивая сказка. Разве может зло помочь людям?! Потом, явившись на Землю и скитаясь в поисках Ал Ишеры и Инкарнатора, посланец Обители так и не встретил никакого Моор Таа и вскоре совсем забыл о нем. И вот теперь он сам пришел! Неужели, все правда?
        - Я думал... - начал жрец.
        - Я знаю, о чем ты думал... Нет, я не выдумка Творца, я его деяние. Впрочем, как и ты.
        - Но я не деяние, я творение его рук!
        - Нет. Обитель и все ее жители - все деяние... улыбнулся волк. Творением может считаться только то, что имеет ощутимую другими плоть. Ее ни у тебя, ни у меня нет.
        - Но как же?
        - Ты хочешь сказать, что обрел на Земле тело?
        - Да, должно быть, это я и хотел сказать!
        - Встречал ли ты людей, которые лишились руки или ноги, но продолжают их чувствовать?
        - Это всегда было для меня загадкой.
        - Когда кто-то из земных лишается даже малой части своей плоти, творение переходит в деяние. Так и мы с тобой. Понимаешь?
        - Не совсем...
        - Поймешь когда-нибудь... Это сложный вопрос. Сейчас я пришел к тебе не рассказывать об устройстве мира. Знай же, у нас осталось мало времени.
        Люди, те немногие, кому удалось встретить, прозвали его Пустынником. Самому Моор Таа нравилось это имя. В нем жил дух свободы, вечного скитальчества. Это отражало саму суть Деяния - развитие, вечный поиск, бесконечные странствия. Пустынник жил на Земле с момента ее появления, он знал все ее самые потаенные уголки, все земные радости и печали. Моор Таа был самой частью Земли, частью ее бессмертной души.
        Не случайно, именно он явился в тот момент, когда Инклюзор подумал о бухте Забвения.
        - Тебе незачем туда идти. Камень у меня...
        Волка, казалось, сейчас разорвет, так он напряг все свое мощное тело. Чрево его на долю секунды раскрылось, и на землю, прямо перед очагом, выпал огромный прозрачный кристалл легкого солнечного оттенка и величиной с голову овцы. На какое-то мгновение Зверь показался ослабленным такими жуткими "родами", но сознание быстро вернулось к нему. Ии Ато за долгие годы привык почти ничему не удивляться, но последние события буквально уносили его разум в ночь. Тем не менее, Пустынник продолжил:
        - Ал Ишера рядом. Я чувствую его присутствие. Он не хочет, чтобы Ахетатон был построен и собирается наслать на Египет неведомую болезнь. Нам стоит торопиться. Не стоит сейчас искать Инкарнатора. Надо найти Зло и заключить его в камень из бухты Забвения... Он перед тобою. Возьми же его. Есть то, чего ты не знаешь, точнее, знаешь, но не все: Инкарнатор с Ал Ишерой сильны только тогда, когда они вместе. Когда они поодиночке, мощь их и власть тысячекрат слабее. Ал Ишера не знает, что Инкарнатор лишь жестоко развлекается, помогая ему в злодеяниях. Он думает и искренне верит, что Повелитель Душ ему помогает. На самом деле, все наоборот. У Инкарнатора, в отличие от Ал Ишеры, нет хозяина, никогда не было и не будет, пока он не вернется Домой... но где этот Дом?! Инкарнатор не подчиняется и никогда не подчинялся ни Солнцу, ни самому Творцу. Он был всегда и всегда будет... Что он такое или кто - никто не знает, даже наш Творец. Ал Ишера же, наивный, полагает, что обладание Инкарнатором дает ему власть. Ох, как он ошибается! Повелитель Душ использует его... Ты знаешь, что я тоже являюсь Злом, и мне ли не
ведать сути?!
        Волк медленно обошел вокруг очага, потом остановился и немигающим холодным взглядом посмотрел прямо в глаза Ато.
        - Нам надо воспользоваться неведением Ал Ишеры. Бери камень, и пойдем. Времени почти нет, до рассвета остается четыре часа. Если не успеем, с восходом Солнца в Египет придет страшный мор, который погубит всех. Верь мне. Я знаю, где Зло.
        Моор Таа вышел из шатра первым. Следом, неся завернутый в плащ камень, двигался Верховный Жрец Египта, главный строитель Ахетатона, Ии Ато. Тысячи взглядов провожали странную пару, направлявшуюся к уже возведенным воротам Солнца, за которыми лежали бескрайние пески. Пустынник с каждым шагом приближался к цели, ведя к ней Инклюзора, перед которым, в свою очередь, стояла нелегкая задача одолеть Ал Ишеру... Зло... Но страх ушел.
        Со Злом на Зло, ради торжества Добра...
        
        Глава X. Пэрта
        "Славная Пэрта, Пэрта ла Поэрта, милая Пэрта, Пэрта ла Поэрта", - черноокая красавица по привычке мурлыкала песенку с незамысловатыми словами, сочиненную про себя любимую. Она сидела за рулем затрапезного вида "жука", который, в свою очередь, "рыл" капотом землю придорожной канавы скоростного шоссе всего в каких-то трех милях от Буэнос-Айреса.
        Что ж, немножко отдохнули. Теперь пора двигать домой. Домой? Э, нет!
        Пэрта вышла на шоссе и начала растирать ладошкой слегка ушибленную ногу. За этим "интеллектуальным" занятием ее и застал какой-то лысый самец в черном "бьюике", едва не пристроив своего "крокодила" впритирку к бедолаге "жучку".
        - Сеньорита, вас подвезти?
        - Это еще зачем? Не видите, что я просто вышла прогуляться по шоссе!
        Лысый извинился и уже приготовился вжать в пол педаль газа, когда девушка обиженным голосом окликнула его:
        - Эй, сеньор! Вы не понимаете шуток?! Естественно подвезти! Зачем задавать леди столь дурацкие вопросы? Ее надо просто пригласить...
        - А-а-а... извинти... те, - только и пролепетал засмущавшийся водитель, выскочив, тем не менее, из-за руля и услужливо распахнув перед "леди" дверцу.
        Пэрта ждать себя не заставила. "Может, этого придурка заставить и машину вытянуть на шоссе?! Да, нет. На кой она мне теперь! Я стала богатой. Святая Анжелика, такой богатой, что..." У девушки аж дух захватило от радости. Антонио говорил, что этот камень, изумруд, что она свистнула у старика, потянет миллионов на двадцать в американской валюте. Врет, наверное. Но меньше, чем за миллион, все равно его продавать не стоит. Изумруд в четверть фунта весом! Нет, вы такой когда-нибудь видели?! Интересно, сколько в нем карат? "Умная Пэрта..."
        Но откуда этому прохвосту стало известно про камень?
        Нанявшись прислугой к Мортино полтора года назад, Пэрта впервые увидела изумруд сегодня утром. И то, потому что в кармане широких брюк старика протерлась дыра, камень лишь на пару секунд оказался на полу. Что ж, повезло. А хотела увольняться! Дура! Только бы старик меня никогда не нашел, живьем в землю зароет. Говорят, своей бывшей служанке за пару украденных монет, левый глаз выдавил... прямо своим мерзким пальцем. И ничего ему. Ублюдок старый, хоть бы сдох поскорее!
        
        * * *
        
        А он и сдох.
        Да, как ни парадоксально, но старик действительно умер. Умер сразу, как только Камня коснулась чужая рука.
        Пэрта этого, естественно, не знала, думала очередной инфаркт, которых она только за свою службу на вилле видела уж три. Нет, два...
        С таким здоровьем, дедок, пора продолжать существование под землей, а ее топтать уже хватит! Пожил сам, дай пожить другим.
        Единственную, кого было искренне жаль нашей воровке, это маленькую очаровашку Элизу. Эльзу, как звал ее на немецкий манер Мортино. Может, он и на самом деле немец? Фашист проклятый. Но... но девочка ни в чем не виновата.
        Элизу, казалось, Пэрта и впрямь полюбила. Жалко, но что поделаешь? Не век же в няньках ходить. Пора уже своих заводить... лепить, как любит выражаться женишок.
        Антонио, вместе с которым и созрел у Пэрты план похищения камня, был достаточно хорошо осведомлен о прошлом старика. Девушка, конечно, бреду самовлюбленного красавчика мало верила, но интуитивно чувствовала, что доля правда в неведомо откуда раздобытых им сведениях есть. Ей было все равно, является ли старик потомком германских королей или бывшим нацистом. Главное, у Мортино много денег, которые он в банках не хранит, а прячет в своем особнячке на побережье. Но золота девушка в доме так и не нашла, а увидела кое-что другое, что захватило ее воображение до конца дней...
        Самая большая комната виллы - кабинет Мортино - была сплошь отделана янтарем. То ли у старика крыша поехала на России, - решил под старость лет пожить этаким царьком, то ли это была настоящая Янтарная комната, принадлежавшая раньше русским императорам и пропавшая из-под Петербурга во время второй мировой войны, - Пэрта об этом когда-то читала в разделе "Сокровища" глянцевого журнала с картинками. Ей, в принципе, все равно. Полицию по этому поводу девушка вызывать никогда не собиралась. Да и если бы вызвала, что дальше? Попробуй, докажи! И вообще, кому это надо?! Тешится Мортино роскошью в гордом одиночестве, и пусть себе. Еще не известно, какие причуды у самой к старости появятся.
        Да и не унесешь в руках отделку целого кабинета! Грузовика не хватит. Вот что бы поменьше и поценнее. Где же он свои камешки-то прячет, паскуда?!
        А камень-то, как оказалось, был всего один. Но зато какой!
        И все-таки интересно, откуда разузнал про него Антонио? Точно отец говорил: этот прохиндей без мыла в любую щель влезет! Давай, парень. Не такая уж Пэрта и дура, чтобы возвращаться в твою загаженную студию. Дружба дружбой, а денежки врозь.
        
        * * *
        
        - Сеньорита, вам куда? - окликнул задумавшуюся Пэрту скрипучий голос слева. Кто это? Ах, да! Тот лысый, любезно согласившийся "Нас, мое величество", подвезти.
        - А поехали к тебе!
        - ??- немое изумление застыло на некрасивом (и даже, несимпатичном) лице водителя.
        - Возражаешь?
        - Да я, в общем-то, не... против. Но, понимаете, жена...
        - А-а, жена! Тогда в аэропорт. Нет, лучше на вокзал!
        - От кого-то скрываетесь?
        - От ревнивого мужа. Еще вопросы будут? Пэрта аж сама прибалдела от собственного развязного хамства.
        Да, теперь можно оторваться. Вопрос в другом: где и кому продать камень? В Аргентине покупателей искать не стоит, мало ли, нарвешься на стариковых дружков. К нему, подонку, даже какой-то министр в гости иногда наведывается. Нет. Надо когти рвать из этой чертовой страны. Простите, папа с мамой, прости, милый Антонио, прости, очаровательная Элиза... Стоп! При чем здесь Элиза? Она мне кто?
        Несмотря ни на что, мысли о девочке не могли покинуть голову Пэрты. А вдруг старик действительно умер? И что? Ничего! Ничего? Но... тогда Элиза осталась совсем одна, - у нее ведь никого нет, - круглая сирота. Черт! Нехорошо все как-то получилось... Старика-то ни капельки не жалко...
        На вокзал девушка тоже не поехала. Решила переночевать в гостинице, обдумать свои дальнейшие действия. Камень теперь у нее, чего волноваться (парик, яркая косметика, пара-тройка отвлекающих маневров...). Надо составить план действий. Путь к отступлению есть всегда. Вот и сейчас, уезжая с виллы Мортино, она в прихожей оставила записку, что поехала в город повидаться с женихом, вернется завтра, заодно продуктов привезет. Ее еженедельные отлучки не были редкостью. Старик понимал, - девушка молодая, красивая, кровь горячая. На побережье разве порезвишься?! Сам был молодым. Когда-то, давным-давно...
        Гостиница была из разряда дешевых, но не из тех "выгребных ям", где обитают одни отбросы общества, а милая и уютная, с одноместными в меру комфортабельными крохотными номерами с телевизором и ванной. Такие гостиницы в столице не редкость - не только короли и банкиры сюда по делам едут. Коммивояжерам и командировочным тоже где-то останавливаться надо. А их ведь не меньше разных президентов. Как говорится, спрос рождает предложение.
        "Милая Пэрта, Пэрта ла Поэрта..."
        Утром, приняв освежающий душ, Пэрта дождалась заказанного завтрака и уселась перед телевизором. Антонио всегда повторял: "Надо быть в курсе происходящего, информация - мощнейшее оружие". Девушка эту заповедь помнила, и, прежде чем отправляться на вокзал, решила посмотреть последние новости. Вдруг старикову пропажу все-таки обнаружили? Тогда придется залечь на дно.
        Но диктор вещал о каких-то встречах на высшем уровне, об упавшем в Андах самолете и новой волне антирасистских выступлений в ЮАР. Аргентинские футболисты опять выиграли у колумбийцев, погода снова жаркая, осадков не ожидается... И тому подобная скукотища.
        Пэрта уже допивала кофе и собиралась выключить телевизор, когда на экране появилась фотография старика в траурной рамке, и монотонный женский голос начал читать некролог: "На восемьдесят первом году жизни скончался от сердечной недостаточности в своем загородном доме Бартоломео Мортино..."
        Девушка сначала глазам своим не поверила, - "скончался от сердечной недостаточности..."? Но дикторша уже перечисляла заслуги старика, последней из которых, самой незаметной, и в то же время единственно достойной внимания, оказалось воспитание внучки, родители которой, Марта и Педро Ормано погибли семь лет назад в автомобильной катастрофе, путешествуя по Европе.
        Первой в голову Пэрты пришла мысль о ее безнаказанности. Но что-то держало девушку, не давало спокойно собраться и отправиться на вокзал. Спустя минуту она поняла, что внутренний ступор этот привязанность к ребенку, чувство замешанной на жалости любви к очаровательной внучке старого супостата.
        Девушка мигом запрыгнула в сарафан, выбежала из гостиницы, наняла такси и велела водителю гнать на предельной скорости. Господи, только бы Элизу не отдали в приют! Боже, только б успеть!
        И она успела. Как ни странно, девочку отправиться в приют уговаривали все взрослые, которых здесь было уже достаточно много. Бесполезно. Элиза стояла на своем: скоро должна приехать Анжелика, которая увезет ее к себе. Почему я так решила? Потому, что она меня любит. Потому, что я ее люблю. Этого разве не достаточно?!
        Ну прямо как взрослая.
        Детская логика повергала в шок самых бессердечных дядей и тетей, привыкших решать судьбы людей, пусть даже маленьких, словно грецкие орехи колоть.
        - Пропустите меня... Господи, девочка моя! Я никогда-никогда не отдам тебя ни в какой приют!
        - Сеньорита, кто Вы? - из-за спины послышался деликатный, но твердый голос.
        Пэрта обернулась. На нее смотрели черные холодные глаза чиновника.
        - Я - Анжелика, двоюродная сестра Элизы Ормано, жила у деда без документов. Они сгорели во время пожара, - Пэрта несла откровенную чушь, но маленькая Элиза утвердительно кивала, и, как ни странно, в эту чушь все верили. Удивительно даже, какими порой наивными бывают люди.
        - Понимаете, - продолжал черноглазый, - если у Вас нет документов, Вы не можете унаследовать состояние своего деда...
        - А девочку я забрать могу?... Вот и славно, - не дождавшись ответа, выпалила Пэрта и почти бегом, с ребенком на руках бросилась к дожидавшемуся такси.
        Через пять минут о них никто уже не вспоминал. Начался алчный дележ ничейного теперь наследства. Только странно: тело самого старика непонятным образом куда-то исчезло. Пропала и янтарная облицовка кабинета, о которой рассказывал журналистам сосед, такой же старый сердечник, как и ныне покойный Бартоломео Мортино.
        Чудо. Просто мистика какая-то...
        
        * * *
        
        - Анжелика, ну где ты пропадаешь?
        От родителей Пэрте досталось имя Анжелика. Анжелика ла Поэрта. Пэрта - прозвище, оставшееся со школьных времен, данное юной обольстительнице, по которой "сохли" все мальчишки квартала, завистницами-подругами в созвучие к фамилии. Оно нравилась девушке больше имени, данного при рождении. Но девочка почему-то не хотела ее так называть. Что ж, у всех свои причуды, в том числе и у Элизы.
        - Ты что, милая, разучилась читать? Я же оставила записку.
        - Анжелика, я прочитала записку. Но же ты не собиралась возвращаться. Так?
        - С чего ты взяла?
        - Ты никогда раньше не оставляла записок... Это ты убила деда? Да?
        У Пэрты потемнело в глазах. Неужели, девочка все видела? Господи, этого просто не может быть. Когда девушка выбегала из дома, Элиза играла на достаточно приличном расстоянии, она бы просто не успела так далеко отбежать. И потом, зачем? Инстинкт самосохранения? У ребенка? Почему она, в таком случае, отказалась ехать в приют? Вопросов, к сожалению, больше чем ответов.
        - Элиза, ну что ты выдумываешь?! Разве я похожа на убийцу? И потом, если бы я убила деда, неужели я вернулась бы за тобой? Ай-ай-ай, Элиза... Я, правда, тебя очень люблю! И никого не убивала, слышишь?! Никого и никогда!
        Похоже, опять истерика. Пэрта хотела держать себя в руках, но не могла. Оправдания перешли в слезы, голос сорвался на крик.
        - Прости меня, Анжелика, Элиза ласково погладила ее по руке. Я верю тебе... и знаю, что дед умер сам. Умер, лишившись камня... который теперь у тебя.
        Истерика, не успев начаться, тут же закончилась. Теперь лицо Пэрты выражало искреннее удивление.
        - Камень?
        - Да. Большой зеленый камень. Дед без него жить не мог, он сам говорил. Изумруд. Он пропал, полиция его не нашла... Впрочем, и не искала.
        - Слушай, девочка, не морочь мне голову! Из дома пропала целая комната, а ты говоришь о каком-то зеленом камне, - Пэрта решила пойти на хитрость. Про изумруд следует помалкивать. Даже ребенок не должен о нем знать.
        - Комната не пропала, она просто спряталась.
        - Боже, ну что ты несешь? Элиза, девочка моя, ты от горя сходишь с ума? Надо немедленно показаться доктору.
        - Нет. Я говорю правду. Комната осталась на месте, просто я сделала так, чтобы ее никто не увидел. Ты когда-нибудь слышала о массовом гипнозе?
        - Элиза! - удивление Пэрты возрастало. Она с интересом посмотрела на малютку, которая свободно оперирует такими отнюдь не детскими понятиями. - О чем ты? Тебе сколько лет?
        - Больше, чем ты думаешь. Я ГОРАЗДО СТАРШЕ. Ты можешь закрыть глаза, чтобы мой вид не мешал нашему разговору? Я давно заметила, что люди считают детей неспособными логично мылить.
        Пэрта, казалось, начала сама сходить с ума. Никаких глаз она, естественно, закрывать не собиралась. Нет, срочно надо отвести Элизу на прием к психиатру, ребенок помешался от горя.
        Но веки закрывались, не желая подчиняться хозяйке. Впрочем, как и все тело, которое как-то сразу обмякло. Пэрту охватило некое подобие сна: она все слышала, все воспринимала, но сделать, даже сказать, ничего не могла.
        - Анжелика, я не хочу причинять тебе вреда. Просто послушай меня, и если ты после всего, что я тебе расскажу, захочешь уйти, уходи, я не стану тебя удерживать. Но мне действительно нужна помощь. Твоя помощь... Без тебя я, возможно, не смогу справиться. И потом, я действительно тебя люблю... У меня никогда не было мамы, а так хотелось...
        ...Я пришла на Землю не по своей воле, не по своей воле ее и покину. Впрочем, этим я от других людей не отличаюсь, - они тоже рождаются и умирают вне зависимости, хотят этого или нет. Но я хочу поведать о другом.
        Бартоломео Мортино, у которого ты работала, никогда не был моим дедом. Точнее, дедом-то он был, но не мне, а настоящей Элизе, которая погибла с родителями семь лет назад. Именно тогда Обитель инкарнировала меня в ее тело. Я - Инклюзор. Старик был таким же, как я.
        Тебе, наверное, интересно, что за Обитель и кто мы, Инклюзоры, такие? Что ж, время у нас есть, поэтому расскажу.
        Пэрта на секунду почувствовала свое тело. Но только на секунду. Успев приоткрыть глаза, в которых отразились смешанные в безумный коктейль страх и любопытство, она снова провалилась в какую-то раскрашенную яркими красками бездну. Издалека доносился тонкий ребяческий голосок Элизы, говоривший совершенно недетские вещи:
        - Слушай меня. Но если ты решишь уйти, ты обо всем забудешь. И о Камне тоже. Навсегда... Ничего не бойся... Слушай же...
        
        Глава XI. Дурацкая сказка
        Очень-очень давно, а когда, не скажет ни одна рукопись, потому что их еще не существовало, как не было и самой планеты Земля, из ниоткуда появился некто, объявивший себя Творцом. Как он выглядел тогда, никто не знает, но, наверное, вид его мало отличался от теперешнего.
        Как ты понимаешь, назвавшись таким именем, поневоле взвалишь на себя определенные обязанности. Что ему оставалось делать? Только творить!
        Поначалу Творец решил соорудить что-то похожее на то место, откуда он явился. И ничего у него не получилось. То ли не знал, с чего начать, то ли возникли какие-то непредвиденные препятствия, то ли действительно он явился из "ниоткуда" и, просто, как говорят сейчас люди, не мог найти образца.
        Но одно он понял точно: без подмастерьев, помощников ему не обойтись. Отыскав во Вселенной небольшой мирок, Творец обнаружил там разумный материал, из которого за небольшое время можно было создать себе подручных. На их сотворение ушло много времени, гораздо больше, чем на создание Земли. Наверное, поэтому Инклюзоры и совершеннее людей в интеллектуальном плане. Но об этом чуть позже.
        А сейчас же оказалось, что разумного материала не так уж и много - хватит его лишь на несколько десятков созданий. А Творец рассчитывал как минимум на сотню!
        Итак, с этим малым количеством помощников взяться за созидание чего-то серьезного не приходилось. Творец оказался расстроен, но присвоенное им имя следовало во что бы то ни было оправдать.
        О Сотворении Мира я рассказывать тебе не буду. Об этом более-менее правдиво сказано во всех земных священных книгах. Библию-то ты, наверное, в детстве читала? А нет, не беда. Все равно слышала или услышишь еще.
        Мы, Инклюзоры, тоже, как и вы, люди, смертны. Но жизнь наша по вашим меркам несоизмеримо и несравнимо длиннее.
        Инклюзоры - это земное имя нашего рода, на самом деле мы зовемся иначе. А этим прозвищем нас назвал Творец специально для людей и потому, что умеем мы одно творение или деяние заключать в другое. Например, воду в твердь, а жизнь в смерть. На Земле мы вынуждены обитать в человеческом теле или в зверином, а из необычных для вас свойств обладаем здесь лишь двумя - скрывать деяния в камень и чувствовать неминуемое приближение зла. Все остальное давно стало для людей обыденным и привычным: тот же гипноз, ясновидение, использование заклинаний.
        С этих самых заклинаний и начались те беды... Никто не знает, откуда людям стал известен наш язык. Может быть, кто-то произнес случайное слово, а ему неожиданно ответили. Вот и пошло. На самом деле наша речь вам неведома, но, если кто-то способен воспроизвести сведения, хранящиеся в генетической памяти, появившись на Земле в новом воплощении, его первые слова, пока он не выучил человеческого языка - как раз из нашей речи. Помнишь поговорку: "Уста младенца глаголют истину"? Я думаю, это не такая уж и глупость...
        Анжелика (почему-то она сейчас не могла называть себя Пэртой) потихоньку пришла в себя. Открыв глаза, левушка увидела Элизу, эту десятилетнюю, миниатюрную не по возрасту девочку, речь которой звучала устрашающе и... правдоподобно? Господи, неужели это не бред? Не мог же обычный ребенок ТАК чокнуться. ТАК с ума не сходят!
        - Элиза, кто со мной говорил?
        - Я, Анжелика, я. Мне сейчас не важно, интересно тебе или нет. Мне нужно, чтобы ты мне доверяла. Я не хочу причинять тебе боль. И не буду этого делать. Просто, если ты решишь жить СВОЕЙ жизнью, ты тотчас обо всем забудешь. И обо мне. И никто никогда не вспомнит, что видели тебя со мной. Хочешь?
        - Не знаю... Надо подумать... Кстати, а что значит захочешь жить своей жизнью? Ты предлагаешь мне чью-то чужую? Пэрта рассмеялась, но Элиза, казалось, не обратила на ее реакцию никакого внимания.
        Она уселась в кресло, в котором, как сказал бы Антонио, девочку пришлось бы искать под микроскопом, но тут же снова встала. Насколько она все же крохотная. Подойдя к Анжелике, ребенок погладил ее по мягким волосам. В глазах этого удивительного создания сейчас читалась глубокая-глубокая тоска.
        - Анжелика... Дело в том, что если ты останешься со мной, тебе придется жить МОЕЙ жизнью... Конечно, все свои сиюминутные желания ты исполнишь, но главное... Кто знает, где мы окажемся через неделю, месяц, через год, наконец?... У меня своя задача на Земле. И я должна ее решить независимо от того, будет кто-то мне помогать или нет. Но сейчас мне нужна именно твоя поддержка! Хотя бы на то время, пока мое тело не вырастет! И потом, я действительно привязалась к тебе. А это, поверь, много стоит... Знаешь, что самое страшное на Земле? Равнодушие! Когда человека любят или ненавидят, он небезразличен, его замечают. Но стоит всем о нем забыть, как теряется смысл самой его жизни! Недаром многие люди, особенно одинокие, к старости становятся философами, рассуждающими о смысле этой самой жизни или попросту сходят с ума от собственной никчемности.
        - Постой, Элиза, можно я буду и дальше тебя так называть? Прости, язык не поворачивается по-другому...
        - Конечно.
        - Так вот. Если я соглашусь остаться с тобой, а мне теперь это очень нелегко (зачем ты только все рассказала?), я буду обречена? У меня никогда не будет ни семьи, ни детей, ни собственного дома?
        Девочка пристально посмотрела в глаза Пэрте и медленно покачала головой:
        - Ты все правильно поняла. Но ты же, Анжелика, сама обрекла себя на скитания, взяв в руки Камень. Конечно, можно все исправить - уйдешь от меня, все забыв, возможно будет у тебя и семья, и дом, и дети... Но! Но счастья тебе не видать. Верь мне.
        Какая ты жестокая!
        Нет, не я... Судьбу людей, поверь, не мне решать. Просто такова ТВОЯ доля.
        - Значит у меня нет выбора? - у Анжелики, похоже, снова начиналась истерика.
        - Выбор есть всегда.
        - Что ты имеешь в виду?
        - То, что сказала. Решай сама. Думай, я тебя не очень тороплю.
        Элиза отошла от девушки, а потом и вовсе вышла из комнаты.
        Над помещением повисла звенящая тишина. Даже шум автомобилей из-за окна не был теперь слышен. Анжелика пересела в кресло, еще хранившее тепло Элизы. Или Инклюзора? Кстати, почему такое странное имя, неужели только от этих необычных способностей? Девочка много говорила о Творце, о смысле моей жизни... Но она обещала рассказать конкретно о себе! Куда она ушла?
        Встав с кресла, девушка подошла к двери, открыла ее и выглянула в коридор. Пусто и тихо. Как-то странно все это.
        Вернувшись обратно, она вдруг увидела изумруд. Камень лежал на журнальном столике рядышком с переполненной пепельницей, среди хлебных крошек и кофейных разводов, оставшихся от гостиничного завтрака. Но даже в таком экстерьере он выглядел величественно.
        "Взять? А, собственно, что я теряю?! Все равно, я его уже держала в руках! Как говорится, хуже быть просто не может!" Анжелика осторожно прикоснулась к... Инкарнатору? От прикосновения пальцев тот, казалось, засверкал всеми цветами радуги. Удивительно! А может, на него в тот момент попал солнечный луч? "Обычное явление, - старалась успокоить себя Пэрта. - Вся эта чертова мистика - обычные детские выдумки. Девчонка насмотрелась мультсериалов. Да уж, ну и детки нынче пошли! Эх, сейчас бы перекусить чего-нибудь".
        Анжелика закрыла глаза, и перед ее глазами возникло изумительное видение: дымящийся кусок жареного мяса, лежащий среди нарезанных тонкими ломтиками свежих овощей, мягкий горячий хлеб и испускающая на жарком воздухе легкий пар ледяная бутылка шато. В нос ударил аромат нехитрого, но ужасно аппетитного лакомства. "Похоже, я сейчас объемся собственными мечтами!"
        Открыв глаза, девушка от изумления попятилась, споткнулась о выступающий вперед подлокотник и сходу шлепнулась в кресло. На столике стояло ее желание, воплощенное в реальность самым удивительным образом. Что это, скатерть-самобранка? Ладно, над загадками подумаем на сытый желудок.
        У иного бы не то что аппетит, дар речи пропал, а Пэрта уже вовсю налегала на баранью ножку, закусывая мясо сочными томатами и белым рассыпчатым хлебом, запивая все это великолепным вином. Вот что значит крепкие нервы. Несмотря на все происшествия, случившиеся со вчерашнего утра, Анжелика не потеряла вкус к жизни: "Да пошли все эти сумасшедшие Инклюзоры со своими чертовыми проблемами куда подальше! Пугать, тоже, меня вздумала, счастья не будет. Будет! Еще как будет! Все будет!"
        Анжелика решила недоразумения последних суток раз и навсегда забыть. На кой нужен такой ребенок, который запугивает человека, сделавшего ей не просто доброе дело, а... В общем, не дал сгинуть в приюте среди таких же никому не нужных сирот. Нет, надо все-таки показать ее психиатру... Может, странная болезнь еще излечима? А то! Конечно, излечима.
        Тем не менее, девушка, скорее, пыталась себя успокоить. Она хорошо понимала, что влипла в историю, и никуда ей теперь не деться. Но врожденный оптимизм, доставшийся как единственное наследство от отца, разоренного и изгнанного с родины испанского гранда, не давал Пэрте смириться с нелепой ситуацией, возникшей из-за какого-то позорного, хоть и драгоценного камня... "Постойте-постойте... Уж не этот ли самый камень выполняет все мои желания?... Похоже на то. Очень похоже... Да, первый раз прикоснувшись к нему, о чем я подумала? Все верно, чтоб сдох этот старый изверг Мортино, и никто меня не стал искать? Сдох?... Сдох! Искать стали? Нет. Дальше. Захотела увезти эту маленькую чертовку, а изумруд... Точно! Я держала его в руках! А теперь эта еда... Здорово! Похоже, у меня появилась настоящая "волшебная палочка"! В каждой сказке есть доля правды. Кайф! Как же, не будет у меня счастья! Будет! Прямо сейчас и будет!"
        Анжелика, плотно пообедав, снова схватила камень, до сих пор лежавший на столике и начала вызывать в себе видения. Но ничего не выходило. "Надо успокоиться. Так, дыши ровнее, девочка, расслабься. Вспоминай только хорошее..."
        Но все усилия были тщетны. Ничего, стоит к нашему вопросу вернуться чуть попозже...
        - Не получится. Он больше не станет выполнять твои желания, тонкий голосок Элизы буквально оглушил расслабившуюся было девушку как разряд электрошока.
        - Ты разгадала одну из его тайн, теперь эта тайна тебе неподвластна.
        Анжелика изумленно уставилась на неизвестно откуда появившуюся девочку.
        - Я же говорила, что Камень сильный. Но он еще и хитрый. Понимаешь, он живой. У него нет хозяев, только рабы. И ты хочешь стать невольником Инкарнатора? Что ж, тогда ты уже выбрала свой путь.
        Девушка отбросила от себя сверкающую игрушку, еще недавно казавшуюся такой бесценной. Похоже, Элиза говорила все-таки правду. Снова стало страшно и одиноко.
        "Ну что, продолжать мне историю или ты еще не готова?"
        Анжелика ответила, не произнося ни слова, одними лишь глазами, в которых снова зажглось то странное любопытство, замешанное на страхе.
        - Хорошо. Осталось рассказывать не так уж и долго, но зато впереди самое интересное. И запомни, что как только я изложу ВСЕ, ты немедленно должна будешь дать мне свой ответ. Окончательный и... бесповоротный... Возможно... Ты согласна?
        Девушка утвердительно кивнула.
        ...Это была, как казалось Анжелике, удивительная сказка о явлении на Землю чужого зла, которое, постоянно меняя облик, являлось к людям и насылало на них чудовищные войны и страшные эпидемии. Но где-то существовало и свое Зло, земное, которое сейчас нуждалось в помощи. Разница между Злом земным и Злом чужим заключалась в пустяке - первое, так сказать, конструктивное зло, заставляло людей двигаться по пути прогресса, придумывать все новые и новые приспособления для улучшения качества своей жизни. Второе же сметало все на своем пути, оставляя за собой выжженную пустыню, лишенную не только всякой жизни, но, главное, лишенную смысла в самом ее продолжении. В голове Анжелики все перемешалось. Сумбурное, в духе старинных эпосов, повествование о двух напастях, одна из которых, в общем-то, нужная, а другая явно здесь лишняя, словно отняло у девушки способность просто думать. Все эти Творцы, Инклюзоры, Инкарнаторы, - Боже, дай мне способность понять этот бред?! Ведь смысла-то в рассказе нет, и, тем не менее, он ДОЛЖЕН присутствовать! Должен, иначе какой СМЫСЛ все это слушать?! Но как его отыскать среди
переплетений "зла злого" и "доброго зла" - вот это уже вопрос!
        Суть все-таки была ухвачена, хоть и поверхностно: "злое зло" служит Инкарнатору, он же изумруд, который попросту развлекается, сея среди людей хаос и смерть, "доброе зло" работает на Творца и людей, а Инклюзор, посланник того самого Творца, должен его спасти и отнести Инкарнатора Творцу. Вот тогда-то все будет замечательно: люди научатся лечить любые болезни, избавятся от войн и нищеты и заживут, как в сказке...
        "Это все здорово, если б не одно НО, - думала Анжелика. - Они, в этой своей Обители, точно помешались, в том числе и их долбанный Творец! Так ведь не бывает и быть не может, чтобы не стало болезней и войн! Тогда от безделья люди просто начнут друг друга есть поедом! И в чем функция "доброго зла", какую роль играет оно? И зачем даже ТАКОЕ зло нужно, - это ведь и не зло вовсе, а банальное добро? Давайте же все называть своими словами!... Или Элиза что-то не договаривает?"
        Нет, чем дольше Анжелика слушала свою юную, но ужасно "мудрую подругу", тем больше сомнений возникало в ее собственной голове. И когда Элиза закончила рассказывать "Красивую сказку о двух злах" (так Пэрта про себя назвала ее историю) и спросила девушку о том, останется ли та с ней, с Инклюзором, и будет ли она ему (ей?) помогать, Анжелика просто, но емко ответила:
        - Нет, а потом, выдержав небольшую паузу добавила: И вообще, все это мне лично напоминает какую-то дурацкую историю из американских комиксов. А тебе, милая, нет?
        
        Глава XII. Обрученный со Злом
        Из открытой гостиной раздавался свистящий храп удивительного человека, появившегося сегодня в полдень в сопровождении чудного зверя. Со второго этажа слышался скрип пружинного матраца - еще одной заграничной новинки, появившейся в России уже после восшествия на престол Елизаветы Петровны, - сон Варфоломея Варфоломеевича, видно, был не таким уж безмятежным.
        Дверь в дом была распахнута. На смену табачному угару в помещение рвался чистый послегрозовой воздух. Пахло свежестью.
        Тихон сидел на не подсохших еще досках крыльца и попивал прямо из ковша ядреный свекольный квас. Хорошо! Ночное небо, очистившись от туч, сверкало словно императрицин аглицкий сервиз, который холоп некогда видел в Летнем Дворце. Нет, сервиз все ж таки ярче...
        Тиша мечтал. "Добрый человек Ахрамей Ахрамеич. Вольную решил дать, жалование положить... Это ж я смогу фамилию завести, ишь ты! Ольга со Слободы, что хозяину собачьей шерсти портянки плетет, самое то. Ух, какие у ей глазищи, небо синее! И так ими иной раз глянет, что аж душа в пятки уходит. "Был бы ты, Тихон, - говорит, - вольным мужиком, пошла б за тебя. Парень ты видный и с головой. А на что мне холоп, сам подумай? Других холопов плодить? Нет уж, извольте". Изволим, коль хозяин по пьяной лавочке лишнего не наболтал".
        У Тиши голова от этаких мыслей аж закружилась. Красивые картинки перед глазами стояли - загляденье!
        Квас пробирал своей крепостью до самой спины, точнее, нижней ее части. И ладно бы только крепостью. Что-то в брюхе нехорошо урчало. Надо бы "до ветру" сбегать. Эх, успеть бы только.
        Оставив ковш прямо на ступеньке, холоп вскочил на ноги и вприпрыжку понесся к ближайшим деревьям, до которых было саженей тридцать. Едва добежав до рощицы, Тихон скрылся в кустах. Смотрел, однако ж, на дом, - дверь-то открытой оставил, - а вдруг какой лихой человек забредет?
        Но случилось наоборот. Никто в дом не вошел, вышел из дверей диковинный белый волк, Лишерка, о котором Тиша уж думать-то забыл. В сиянии полной луны его шерсть отливала чистым серебром. Зверюга неспешной, но осторожной походкой направился прямо к вынужденному Тихонову укрытию. Вот, диавол! Волчара, туды его в лапоть! Кабы не откусил чего! Кто его, зверя, знает?!
        Но, по всей видимости, волк нападать не собирался. Потоптавшись чуток на полянке перед рощей, зверь уставился на шевелящиеся кусты, оживленные так внезапно занедужившим холопом. Пожалуй, надо выходить поскорее. Заметил-таки, зубоскал проклятущий!
        Белый волк ничего сказать не мог, одно слово - животное, а в холоповой черепушке что-то щелкнуло, мол, ступай за мной. Странно, но Тихон почувствовал жуткую волю зверя, которой не подчиниться, увы, никак не мог. И он подчинился...
        Шли долго, пробирались сквозь кусты. Наконец, за редеющими деревьями показалась поляна. Это Тиша понял по лунной дорожке, которая за ними виднелась совершенно гладкой, без зарослей. Выйдя на странную лужайку, холоп ранее всю рощу прошастал вдоль и поперек в поисках малинников, а ее не видал, - волк остановился и кивком головы словно позвал онемевшего от страха и удивления парня. Что оставалось делать?
        Прямо перед тем местом, где стоял теперь зверюга, Тихон увидел такое, что мороз буквально пробрал его насквозь. В центре поляны зияла дыра шириною в два аршина, а из нее торчала тонкая, отсвечивающая под луной пурпурными бликами, тонкая приставная лестница. Должно быть, медная или железная. Но не дыра и не лестница так испугали холопа. Из-под земли вырывался тонкий красный же луч, который не терялся среди высокой травы, а бил прямо волку в глаза, от чего зенки зверя пылали адовым пламенем. Жуть, одно слово.
        Тиша хотел было развернуться и бежать, бежать, бежать, но его ноги словно вросли в землю. Он стоял на самом краю входа в пещеру, и рука помимо его воли тянулась к полозьям лесенки. Волк, казалось, окаменел. Под его взглядом ноги холопа ожили, но не понесли того прочь, а ступили на первую ступеньку. Сначала левая, затем правая. Левая-правая, левая-правая, левая-правая... В Тишиной голове эхом отдавались его собственные шаги, наполнявшие металлическим гулом окружающее, казалось, бездонное пространство, из которого со всех сторон шел пурпурный свет.
        "Господи, спаси и помилуй раба твоего грешного, холопа Тихона, не дай помереть незаслуженною смертию..."
        Молитва не помогла. Ноги не хотели подчиняться голове и продолжали нести обмякшее тело вниз. Левой-правой, левой-правой, левой-правой... "...спаси и помилуй раба твово, холопа Тихона..." Левой-правой, левой-правой... "...не дай помереть незаслуженной смертию. Матушка Пресвятая Богородица..." Левой...
        Ступени, наконец, закончились. Этот спуск показался Тихону самой вечностью, но страх неожиданно пропал. Посередь обширной залы, рассвеченной множеством пурпурных и изумрудных огоньков нежно и заботливо вкрапленных чьей-то неведомой рукой прямо в отделанные черным мрамором стены, виднелось возвышение, похожее на церковный алтарь. Прямо на нем сидела удивительной красы девица, завернутая в одну лишь белую шелковую материю, которая не скрывала, а лишь подчеркивала удивительно ладное гибкое тело.
        - Здравствуй, Тихон, приветствую тебя, Мужик. Так ведь ты отныне собираешься зваться? Ведомо, что зло привело тебя ко мне, а страх лишь подгонял. Но это не беда. Али Шер отныне мне слуга, и коль ты пошел за ним по его воле, значит, судьба у тебя иная, чем жить в Слободе и спать ночами под лоскутным одеялом. Оно и к лучшему.
        Тихон стоял словно в оцепенении. Но такое состояние его было вызвано скорее изумлением, от былого страха не осталось и следа. Что она там балакает? Какое такое зло, что за Али Шер, или как его там?
        - Али Шер и есть Зло. Белый волк, помнишь его?
        "Как не помнить?! У-у, чудовище! Еще и лезть сюда заставил, зверюга. Попадись он мне, шкуру на ворот пущу!"
        - Да не злись ты, успокойся, - певучим голосом протянула дивная барышня. - Он же к счастью тебя привел! Ты благодарить его должен, а не гневаться. И потом, шкура его тебе не по зубам.
        Только теперь Тихон понял, что не произнес ни слова, но на все вопросы получал ответы. Чудно как-то!
        - Милая барышня, а ты сама-то кто будешь? Из какой фамилии? Что-то раньше я тебя не встречал. Уж не колдунья ли?!
        - Нет, Мужик, не колдунья. А из фамилии я тебе все одно неведомой. К чему пустые расспросы? Звать меня можешь Мортой... или Мартой... как тебе удобнее? Много мне имен, но знать тебе их совсем ни к чему.
        Несмотря на все свои загадки, Марта-Морта была чудо как хороша. Эх, что за девица!
        - Нравлюсь? - барышня звонко рассмеялась и смех ее, ударившись о мраморные стены, разлетелся на мириады невидимых звенящих колокольчиков. - Так возьми меня! Иди, иди же ко мне! Ну?! Смелее!
        Тихоном овладело такое жгучее желание, что сопротивляться ему парень был не в силах. Срывая на ходу рубаху, он чуть не бегом припустил к Марте. Кровь его закипала, все тело стало напряжено, словно лебедочный трос, коим поднимали колокола на колокольню Смольного Собора. Ничего в жизни не хотел теперь Тиша так, как овладеть в ту же минуту этой черноволосой барышней и быть всю оставшуюся жизнь, пусть осталось ее на час, только с нею, видеть ее, целовать ее всю и любить, любить, любить...
        Марта скинула с себя нежную материю, которая тут же обратилась в пушистую перину размером с царскую постель, и легко скользнула в самый центр дивного ложа. Разбухшие от желания губы Тихона слились с губами дивы, и зала вдруг наполнилась настоящей, теплой, даже горячей, такой новой и заманчивой жизнью. Свет стал нестерпимо ярким, откуда-то из глубины залы полились звуки восхитительной мелодии. Все подземелье словно ожило: отовсюду неслись голоса, запахло пряными яствами и сладкими винами.
        Часы летели минутами, а Тихон все не мог остановиться. Он покрывал тело Марты поцелуями, входил в нее нежно, затем страстно и жестоко, затем... Живой клубок, словно свитый из обнаженных тел невидимой рукой талантливого мастера, был похож то на причудливые корни деревьев, то на удивительные античные скульптуры. Страсть, разгоревшаяся в душах, терзала тела бесконечной и прекрасной любовью.
        Музыка резко стихла, и только тогда объятия ослабли, а мокрый от пота причудливый клубок тел распался на две прекрасных половинки - мужскую и женскую. Тихон никогда не был о себе как о полюбовнике высокого мнения, но что-то вдруг с ним в душе произошло. Он почувствовал себя красивым и умным, желанным и любимым.
        Парень сел на перине. Марта лежала на спине с закрытыми глазами. Боже, как она восхитительна! Нет, это не земная красота! Таких женщин быть просто не может. Ее белая как снег кожа даже не покраснела от долгих любовных игрищ и напоминала тот шелк, в который прелестница была давеча завернута, и который удивительным образом превратился в чудное ложе. Ее волосы благоухали изысканными восточными ароматами, каждый из которых, казалось, жил своей собственной жизнью, а вместе они составляли удивительный букет. Ее пальцы...
        Но додумать о пальцах Тиша не успел, потому что перед ложем появился маленький смешной карлик в красной хламиде с двумя серебряными кубками в пухлых безволосых ручонках.
        - Тихон и Морта, объявляю вас мужем и женой! Испейте эти чаши до дна, чтобы быть в горе и радости, во зле оном и зле ином! Прошу вас!
        Он протянул подношение обнаженным, сидящим на перине, любовникам, и учтиво поклонился. Парень и женщина взяли из его рук кубки и тут вдруг со всех сторон громом ударили голоса:
        - Бру-дер-шафт! Бру-дер-шафт!! Бру-дер-шафт!!!
        Марта, не выпуская чаши, своей рукой проникла под согнутую в локте руку Тихона, и их губы слились сначала с холодным серебром, а затем меж собою. В Тишиных ушах шумел морской прибой, его нос вдыхал все лучшие ароматы мира... "Марта... Марта. Теперь мы с тобою навсегда. Милая Марта. Мне никто больше не нужен. Только ты, ты, ты..."
        Долгий поцелуй, сопровождавшийся настоящей овацией, завершился. Бывшему (или еще настоящему? Нет, точно, бывшему) холопу не стало ни капельки стыдно, что он сидит голым и целуется на глазах у сотен взирающих на него людей. Тихон даже не заметил, откуда они появились, но не задумывался над этим фактом. Значит, так надо. И все. И никакой глупой застенчивости. Таким счастливым он поистине не бывал еще никогда!
        А вокруг разворачивалось замечательное и торжественное зрелище. Все гости, находившиеся в мраморной зале, были одеты в одни лишь разноцветные накидки. И у всех, кроме него и Марты, на головах покоились тонкие серебряные обручи с вкрапленными в них зелеными прозрачными камнями, должно быть, изумрудами.
        Вновь выскочивший невесть откуда толстый карлик водрузил на голову Тихона такое же кольцо и торжественным фальцетом провозгласил:
        - А теперь праздник! Вас приглашает Тио, обрученный нынешней ночью с самим Злом!
        Тихон не без интереса ждал появления устроителя бала, которого только что объявили. Но все окружающие почему-то смотрели на него, словно чего-то ожидали.
        - Милый, они ждут от тебя знака к началу гуляний. Махни им рукой.
        Тихон вопросительно взглянул на Марту, но отмашку толпе дал.
        Что тут началось! Все - и мужчины, и женщины сбросили с себя сверкающие плащи и остались совсем, если не считать сияющих венков, голыми. Музыка, стихшая во время последнего поцелуя, снова рванулась в залу со всех стен. Только сейчас Тихон заметил, что у расположенных вдоль стен колонн, которые держали высокий мраморный свод, стоят обнаженные, как, впрочем, и все остальные присутствующие, арапы, а в руках у них диковинные приспособления, похожие на кузнечные горны, из которых и льется громкая, но удивительно красивая мелодия. Странные музыканты точно механизмы какие, работающие в такт. Все движения их были синхронны и отлажены, менялся лишь темп накачки мехов.
        А приглашенные, которые, как и арапы, также удивительно похожие друг на друга, но белокожие, с радостными и сладострастными до безумия лицами отдались дикому пороку.
        - Видишь, теперь ты их хозяин! Люба тебе власть? - мурлыкающий голос Марты звучал у самого уха. - Прикажи им, они голыми руками растерзают друг друга! О, мой повелитель!
        Марта снова залилась звенящим смехом, заглушившим стоны толпы и саму музыку.
        - Тио! Великий Тио! Теперь ты - хранитель Инкарнатора. Он сам выбрал тебя! Это великая честь! Ибо тот, кто оберегает Инкарнатора, достоин только самого лучшего! Например, меня! Ответь же, люба я тебе?
        - О, Марта! Я и мечтать не мог о такой баб... красавице как ты! Я сделаю все, что ты захочешь! Только скажи мне!
        Но Марта не ответила, а лишь обвила шею своего любовника. Нет, теперь уже мужа. Сочные губы прекраснейшей из женщин скользнули вниз по телу вновь онемевшего от неземного удовольствия Тихона, и тело его всколыхнулось, напряглось, словно пружина. Налившиеся чудовищной силой руки подняли диву над головой и подбросили ее к самому своду. Затем ноги, оторвавшись в прыжке от пола, понесли его вверх...
        Они слились в единое целое прямо в воздухе и теперь медленно и легко опускались обратно, где на месте еще несколько секунд назад лежавшей перины, серебрился чистейшего белого мрамора бассейн, наполненный до краев прозрачной ключевой водой. И ледяная влага дарила им новые, мало с чем сравнимые, ощущения...
        - Милый Тио, теперь тебя ждет высшее наслаждение.
        Они, наконец, вышли из воды и стояли на самом краю бассейна.
        - Смотри же!
        К ним вприпрыжку бежал все тот же толстячок, только теперь плаща на нем не было. Смешной какой, на теле ни единого волоска, словно ребенок! Этакий амурчик!
        - Не удивляйся Тио, он наивен, как все изначальное. Он добр ко всем, кто его постиг.
        - Но кто он, Марта? Твой шут?
        - Да... Люди зовут его Первородным Грехом... Первородный... Поэтому он так мил, не правда ли? Сейчас он даст тебе чашу с лучшим на свете вином, а ты вручи ему это. - Марта протянула Тихону легкий и острый кривой меч. - Остальное увидишь, когда осушишь чашу до дна. Только не отрывайся, это может плохо для тебя кончится.
        А толстяк уже протягивал новому повелителю огромный кубок.
        - Чего же ты ждешь, Тио? Пей!
        - До-пос-лед-ней-кап-ли!!! - скандировало многоголосым хором окружение. - Пей-пей-пей!!!
        Тихон прильнул к чаше. Вино оказалось слегка солоноватым, но действительно невероятно вкусным. Парень был бы и рад оторваться от чаши, но не мог, словно кто-то насильно поил его. И только когда последняя капля побежала со дна по гладкой стенке сосуда, кубок оторвался от Тихона и с веселым звоном упал на каменный пол.
        Вопреки Тихонову ожиданию, теперь вокруг творился какой-то жуткий спектакль. Толстяк, который уже не казался милым и безобидным, со злобно кривым, нехорошо поблескивающим мечом в руке, вывел к самому бассейну десятка три обнаженных молодых парней и девушек и начал точными резкими ударами отсекать им головы, которые отскакивали прямо под ноги "Великому Тио". Тела казненных падали на колени, и из их разверзнутых шей прямо в бассейн хлестала шумными клокочущими потоками кипящая алая кровь.
        Марта звонко смеялась, а вокруг бушевало дикое веселье...
        Внутри у Тихона все опустилось. Он почувствовал вдруг накативший на него приступ отвращения ко всей этой кровавой оргии, развернувшейся вокруг. Хотелось бежать. Но как, куда?! Где выход?!
        - Тио, я же велела тебе выпить все ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ! Как посмел ты ослушаться приказа Зла! Инкарнатор будет тобою недоволен! Подними кубок, Первородный, и дай его твоему Повелителю! Пусть он исполнит свой долг до конца!
        Но чаша вдруг невероятным образом покатилась к бассейну, - то ли кто-то невзначай толкнул ее ногой, то ли чья-то сильная мысль заставила сосуд упасть в кровавую теперь воду.
        Последнее, что услышал Тихон, были гневные слова Марты:
        - Все равно ты теперь обручен со Злом! Вернешься, идти тебе некуда. Помни - тебя выбрал сам Инкарнатор...
        
        * * *
        
        Когда Тихон очнулся, первое, что он увидел, это каменную стену. Но она была не черной, а солнечно-желтой. Шея, впрочем, как и все тело, болела, но надо было что-то предпринимать, поэтому холоп решил сначала осмотреться. Обстановка показалась Тише знакомой. Где он ее уже видел?
        Неподалеку раздались твердые чеканные шаги. У холопа сработал инстинкт самосохранения, и он спрятался за тяжелую портьеру, скрывавшую часть стены. Тут было темно, тепло и пыльно, плотная ткань не пропускала ни света, ни сквозняка. Выглянув сквозь тонкую щелочку наружу, Тихон заметил двоих офицеров, шагающих сквозь зальную галерею.
        "Вот оно где я! В Летнем Дворце самой матушки-императрицы, в ее Янтарной комнате! Господи, помилуй, как я сюда попал?"
        Но долго рассуждать не приходилось. В любой момент его могли заметить. Надо быстро уносить ноги...
        Только тут Тихон заметил, что тело его наго. Значит, правда все-таки...
        
        Глава XIII. И что теперь?
        Начиналось нечто странное.
        Точнее, в любое другое время и в любом другом месте странным бы это, скорее всего, не показалось. Но на прибрежной вилле такого безобразия отродясь не видывали.
        Во-первых, обитатели дома проснулись раньше "заведенного порядка" на целый час.
        Во-вторых, завтраком еще даже и не пахло.
        В-третьих, прямо под окнами какой-то белобрысый здоровяк под звуки громкой песни, исполняемой хриплым голосом на чужом языке, которая, впрочем, и слышалась из такой же трескучей магнитолы, пристроенной на краешке веранды, делал утреннюю разминку в одних лишь спортивных трусах и дешевых кедах на босу ногу.
        Да, чего только жители дома не навидались, путешествуя по всему белу свету, но такого откровенного хамского поведения им здесь, у себя, видеть еще не приходилось.
        На улицу выскочил хозяйский ребенок, мальчик лет четырнадцати-пятнадцати, и подбежал к незнакомцу:
        - Who are you? - спросил он на английском.
        Парень улыбнулся и неожиданно просто ответил:
        - А ху тебе надо? Ты сам-то ху?
        Теперь пришлось удивляться Шуре, это, конечно же, он не мог изменить своей давней привычке, которой и в своем родном Петербурге, переехав в новый дом (в старом-то дворе все давно уже "придурь" Расстрельникова знали), каждое утро нервировал соседей. Старенький кассетник типа "какой-то там соник" образца середины восьмидесятых, - этакая реликвия технического творчества китайцев, - был вечным и верным спутником Саши во всех его путешествиях. А самопринудительная разминка традиционно под бодрящий голос Высоцкого не только разогревала тело, но и заставляла на время забыть о жестоком похмелье.
        Да, теперь пришлось удивляться Шуре, потому что подросток неожиданно ответил на чистейшем русском:
        - Меня зовут Алишер, мы с родителями живем в этом доме. Ты ведь из России?
        - Ну, ты даешь! Узбек что ли? Алишер, - недоуменно отозвался остановивший в воздухе поднятую руку Расстрельников.
        - Нет, я по национальности пуштун. Местные нас вообще за арабов принимают, Анжелику спроси или Петера... Хотя, они вроде и не местные... А что, я похож на узбека? - В свою очередь удивился мальчик.
        - Да, нет, я так. Сужу по имени. Да и по-русски ты очень прилично говоришь... Алишер. Алишер Навои, слышал?
        - Конечно, слышал. Даже читал. В подлиннике. У меня способность к языкам, практически любой могу выучить недели за три-четыре. Было бы желание. А его почти никогда нет... подросток вздохнул. Вот и знаю всего пятнадцать... Нет, шестнадцать... почти. Санскрит доучиваю.
        Шура обалдел от речи вундеркинда. Блин, ему бы такие способности!
        - Нет, ну ты в натуре чокнулся! И что ты здесь в таком случае делаешь? Мотайся по свету, заколачивай бабки!
        - Как это заколачивать бабки? не понял Алишер.
        - Бабки это деньги. Слушай, приятель, с такими способностями, как у тебя можно приличный доход иметь. Не думал? Или стариков жаль?
        - Каких стариков?
        - Э-э, балда, предков! Это я так родителей называю.
        - А-а!
        - Вот те и а-а, сказал Пятачок, состроив Ослику медвежье рыло, - отозвался Шура. - Ладно, я пойду умоюсь, потом поговорим, райт?
        - Хорошо. Приятно познакомиться. Только ты так и не сказал, как тебя зовут.
        - Александр. Можешь звать меня Шурой. Договорились?
        - Конечно, Шура.
        Алишеру понравился этот веселый русский. В нем чувствовалась какая-то невероятная открытость. В общем, с первого взгляда видно было надежного и, главное, порядочного человека. С такими дружить лучше всего. Не то что Петер, мечтатель и размазня, способный лишь курить свою дурацкую сигару и обольщать флегматичных красоток наподобие Анжеликиной дочки. Как такие разные люди могут быть друзьями? Мальчик уже с вечера был наслышан, что к Петеру приехал приятель, но он думал, что тот окажется таким же инфантильным недоноском. А тут такой прикольный парень, это ж надо!
        Расстрельников пошел умываться не в дом, а трусцой побежал в направление пруда. Зачем нужен фильтрованный душ, когда всего в двухстах шагах такой изумительный водоем. Скинув спортивные трусы, он нагишом бухнулся в прохладную воду. Какой кайф! Вот они прелести сельской жизни, пусть даже импортной. Поплавав минут десять, Шура так же стремительно выскочил на берег и в считанные секунды надел свое нехитрое обмундирование. Похмелья как не бывало. Так, голова чуть побаливает. Ничего, решение сей проблемы кроется в банальной чашке крепкого кофе, выпитого натощак.
        Шура возвращался к дому. На крыльце сидела сумбурная фигура Петер, который физических упражнений после окончания школы не признавал в принципе, а теперь вообще присосался к горлышку бутылки с какого-то чайного цвета пойлом. Виски? Коньяк? У всех свои методы оздоровленья организма. Стоит ли за это осуждать?! Расстрельников считал, что любая критика разрушает отношения. А оно нам надо?
        - Физкультпривет, крякнул Мужик.
        - Алкостоп, ответил Расстрельников.
        Вот и обменялись дружескими приветствиями.
        - Слушай Петруша, твой хозяин - вполне приличный парень.
        - Который, старший или младший?
        - Я думаю, младший. В его возрасте достаточно редко заводят детей.
        - Алишер? Да, ничего мальчишка. Только хмурый какой-то и замкнутый.
        - Мне так не показалось, - Шура недоуменно глянул на сидящего друга с высоты своего роста. - Наоборот, первый подошел знакомиться, о себе малеха рассказал. Ты знаешь, что он пуштун?
        - Кто он?
        - Ну, пуштун. Национальность такая. Кажись, из Афгана. Как они только здесь оказались? Все говорят - нищий и безграмотный народ. Ничего себе, безграмотный! Шестнадцать языков пацан знает!
        - Будь у тебя два мозга в черепушке, ты бы все тридцать знал, отмахнулся Петер.
        - Что ты несешь? Закусывать надо. Лопаешь с утра пораньше, мудак. И печень посадишь.
        - Уже посадил... А мозга - точно два. Сюда знаешь какие светила его чердак обследовать приезжают?!
        - Да ну тебя, алкаш, протрезвеешь, серьезно поговорим. На тебя даже через рентген смотреть противно. Дурак, надломишь организм и будешь жить остатки дней своих на больничной койке. В лучшем случае.
        - Ладно, не надо читать морали, - устало отмахнулся Петер. - Пошли лучше, порубаем. Завтрак стынет.
        Мужик, покачиваясь, поднялся на ноги и нетвердой походкой направился внутрь дома. Расстрельников последовал за ним. Посреди кухни, на грубом деревянном столе дымились аппетитные гренки. С плиты, у которой в фартуке стояла Элиза, распространялся кофейный аромат. В желудке у Шуры призывно заурчало. Вот оно - рождение зверского аппетита!
        - Привет, Элиза! Как спалось? - поздоровался Расстрельников, но ответа не получил. Точно, она ж не знает русского.
        - Петер, скажи девушке, что я желаю ей доброго утра, - Шура обращался уже к Петеру.
        - Зачем? Ей по-барабану твое внимание. Хорошая девка, но лентяйка, каких свет не видывал. Слова лишнего не скажет, руку лишний раз не подымет.
        - А ты на что? Сам говорил, что у вас любовь!
        - Может у меня и любовь, да только ей, похоже, все равно. Тоже мне, спящая красавица, которую не только поцелуем, и динамитом-то не разбудишь. Смотри...
        - Элиза! - крикнул Мужик так, что казалось сейчас посыплется на пол посуда.
        Девушка как стояла у плиты, так и осталась. Не только не обернулась, даже не вздрогнула. Шура не выдержал:
        - А что мать ее говорит? Врачу показывали? Она же, блин, больная.
        - Да никакая она не больная, томная просто до чрезмерности, - Петер не без сожаления махнул рукой. - Я ее и в город хотел свозить, и на море вывести, искупаться. Дохлый номер. Со двора ни ногой. Проси, не проси, все едино. Не охота ей, видите ли. Зачем куда-то тащиться, когда здесь все есть: и вода, и еда, и постель, и самец. Я, то есть. Пришел, трахнул, ушел. А ты лежишь себе и персики жуешь. Не жизнь, Расстрел... Малина!
        - Петь, да ты что?! Это же животное какое-то! И сам ты на скотину, извини брат, начинаешь походить, - Расстерльников друга определенно не узнавал. Где потерялся тот живой, вечно ищущий приключений Петер, которого он знал уже больше десяти лет?
        Этот тип, который сидит напротив и дринкает из горлышка виски?! Нет! В этом доме определенно что-то не так. Вундеркинд с двумя мозгами, заторможенная красавица, плюющая на все с высокой колокольни, Петер, который запил как разорившийся сапожник. И потом, Мужик же сам звонил мне, просил, чтобы я приехал. А теперь сидит и как будто на все ему по барабану! Да... действительно требуется срочная помощь. И не простая срочная, а скорая психиатрическая!
        - Эй, подруга! Когда кофе будет? Ты что, нас голодом заморить решила?!
        Девушка на этот раз обернулась, более того, направилась к столу, за которым сидели приятели. В руке ее была большая джезуа, которую она как-то ну уж очень медленно поставила на стол. Так же нехотя возникли на столе и три чашки, которые, по-видимому, предназначались для кофе.
        - У нас что, самообслуживание? Прекрасно, - Шура взял турку и налил ароматный напиток Мужику и себе. Третья чашка осталась пустой. - Понимаешь, тебе не хватило, - делано огорченно обратился Расстрельников к Элизе. - Придется, подруга, вернуться к плите.
        В глазах девушки проскользнуло недоумение. "Сработало, - подумал Шура, - первая попытка удалась. Неплохо. Значит, кое-какие переживания ей еще не чужды. Отсюда мораль - надо подругу реанимировать. Но этим займемся позже, главное сейчас - Петер".
        
        * * *
        
        Выходя из дома, приятели столкнулись нос к носу с Анжеликой. Та поднималась на крыльцо с корзиной, полной персиков, и от неожиданности чуть не завалилась на спину. "Эх, такое шоу сорвалось!" - Шура даже в мыслях оставался верным себе и своим привычкам.
        Ни слова не говоря, а лишь кокетливо улыбнувшись, предварительно оправившись от испуга, толстуха прошла в дверь, и чрез минуту Расстрельников с Мужиком слышали ее тяжелые шаги из дома на ведущей в подвал, гулкой деревянной лестнице.
        - Пойдем, дружище, на море. Помнишь? на огонь, воду и чужую работу можно смотреть бесконечно.
        Парни легко рассмеялись. Наконец-то их отношения начинали проясняться. Петер приходил в себя. Но после чего?! Это Шуре и предстояло сейчас выяснить.
        Увязая по щиколотку в мелком береговом песке, они шли в сторону скалы, уходящей далеко в воду. Красота! На Финском заливе природа совсем другая. Более тусклая, что ли? В принципе, это не удивительно - там север, здесь юг. Там вечно грозовое море, здесь - яснее ясного. А синее то! Да, за границей "и море голубее, и воздух чище, и климат лучше"! Но жить постоянно здесь утомительно. Не удивительно, что Цезаря тянуло с наскучивших ему Апеннин на север, где столько нераскрытых тайн. Здесь красиво и тепло, но постоянно находиться невмоготу - уж очень все кристаллизовано, не натурально как-то.
        - Ну что, Петруша, рассказывай зачем звал, что произошло? - Шура решил не ходить вокруг да около, а начать прямо в лоб. Петер не ожидал такого поворота и слегка замялся, но вскоре взял себя в руки и начал свое повествование. Видно было, что ему невыносимо тяжело в себе держать ТАКОЙ груз. Проблему надо решать, пока еще не стало слишком поздно.
        Он говорил, говорил, говорил. И, чем дальше уходил его рассказ, тем отчетливее Расстрельников понимал, что с другом действительно произошло что-то из ряда вон выходящее. Так сложно обычно не врут.
        
        * * *
        
        - Тем утром я готов был бежать. Бежать куда угодно - на машине, автобусе, поезде, самолете! Бежать, чтобы никогда больше сюда не возвращаться и все забыть. Мне так страшно, Саша, никогда еще в жизни не становилось. Даже тогда в пещере, в Крыму! Помнишь? Там было все ясно, и надежда на благополучный исход все равно оставалась. Здесь же я вновь почувствовал, что уже не один только час назад, на кухне, когда ты расшевелил в Элизе хоть какую-то, но злость. Я понял, что ты действительно сильный, и вместе мы сможем отсюда выбраться. Ты ведь, Расстрел, вытащишь меня?
        - Посмотрим. Я еще подумаю, нужен мне такой друг или нет.
        Друзья снова рассмеялись. Мужик понял, что ответ утвердительный. Шура вообще редко изъяснялся лаконично, такая уж у него натура - в любой, казалось бы, самой безвыходной ситуации, он ни за что не признается в ее неразрешимости или собственной слабости. До сих пор так оно по большому счету и случалось.
        У Петера отлегло с сердца. Он здесь! Наконец-то Саша приехал! Теперь все будет "чики-поки", как постоянно говорил этот "вечноцветущий" русский. И Мужик продолжил свою невероятную историю:
        - В то утро обитатели дома проснулись в обычное время. Я еще до рассвета решил, что сбегу в тот же день. Собирался как обычно уехать с корзинами на рынок во Флоренцию, а там сесть на ближайший поезд и рвануть вон из этой проклятой страны. Куда угодно, лишь бы хватило денег пересечь границу.
        Так я и поступил. Но, приехав в город, я вдруг обнаружил, что, собираясь впопыхах, забыл документы. А кто ж меня выпустит из Италии без паспорта?! Приходилось возвращаться, а побег отложить на следующую неделю. Но надо было подстраховаться, тогда-то я и позвонил тебе. Извини, рассказывать по телефону не мог, ты бы все равно не поверил. Так?
        Естественно, хмыкнул Шура.
        Вот то-то и оно... Услышав твои заверения, что скоро прибудешь, я немного успокоился. Появилась хоть какая-то надежда. Ты, Расстрел, удачливый человек. А те, кого любит капризная госпожа Фортуна, выберутся из любой ситуации. Не злись на меня, что я тебя использовал, хорошо?
        - Да брось ты, использовал, и Бог с тобой. Мне не привыкать. Меня все пользуют. Только я потом мзду за свои услуги беру. Чем ты-то расплачиваться будешь, потомок карловаров с таборитами?
        - Не знаю, разберемся.
        - Ой-ой-ой, разберемся!
        - Саш, извини, я сейчас шутки воспринимать не совсем готов. У меня одно желание - смыться отсюда подальше.
        - Так в чем же дело? Смывайся!
        - Не могу. Как только уезжаю отсюда, теряю память. Ты же видел! Петер почесал затылок.
        - Да уж! Кстати, о желаниях. Есть такая восточная притча о том, что желания надо четко формулировать. Ты вот хочешь уехать. А куда, на чем, как - думал? "Лишь бы убраться отсюда" - это не желание. Убраться можно и в рай, например. Тебя такая перспектива устраивает?
        - Ну что ты несешь?! При чем тут рай?
        - Умница! Нам туда еще рановато. Так вот, слушай притчу, - Шура хитрил, никакой восточной притчи он, естественно, не знал, просто пересказал обычный анекдот, придав ему некий азиатский колорит:
        - "Однажды в чайхану зашла странная компания - одетый в дорогой халат и расшитую бисером тюбетейку человек, аист и мокрая кошка. Хозяин поинтересовался, чего пожелает досточтимая компания? Человек заказал чашку зеленого чая, его попутчики тоже. Чайханщик выполнил заказ и спросил с гостя серебряную монету и две медных. Человек залез в свою суму и, не глядя, вынул требуемую плату.
        На следующий день, в ту же чайхану снова явилась странная компания. Теперь человек заказал себе черный чай и лукум на всю компанию, а аист с мокрой кошкой, как и вчера, захотели выпить по пиале зеленого. Хозяин попросил плату в две серебряные монеты и одну медную. Человек опять полез в суму и снова вытащил не глядя требуемое количество денег.
        Придя в чайхану на третий день, компания заказала жареного барашка и три пиалы черного чая. Плата на этот раз оказалась значительно выше - пять серебряных монет и три медных. И опять, как и раньше, человек из сумы достал требуемую сумму, и, даже не взглянув, отдал деньги чайханщику.
        Тот был человеком мудрым, с расспросами обычно к гостям не лез, но тут уж любопытство пересилило вежливость, и он поинтересовался у незнакомца:
        - Милый человек, мне интересно, почему у тебя такая странная компания, но я об этом спрашивать не буду - каждый волен дружить с тем, кто ему нравится. Но скажи мне, как ты неглядя достаешь из своей сумы всегда столько денег, сколько требуется заплатить?
        - Понимаешь, добрый хозяин, умер год назад мой отец, который славился в Багдаде самым великим чародеем. Умер и не оставил мне ничего кроме лампы. И решил я, что отец, который всегда был ко мне добр, не мог навечно покинуть любимого и единственного сына без наследства. Я потер лампу, и оттуда появился джинн. "Я выполню два любых твои желания, но потом ты меня отпустишь. Так хотел твой отец", - сказал он. Конечно же, я согласился. Первым желанием, что поведал я джинну, было то, чтобы у меня всегда было ровно столько денег, сколько мне нужно - не меньше и не больше. Джинн исполнил его, и теперь я действительно нахожу в своей суме всегда столько монет, сколько мне надо для платы - покупаю я верблюда или плачу за чай.
        А вот второе желание я толком не продумал и попросил у джинна, чтобы со мной рядом всегда была длинноногая цыпа с влажной кисой..."
        Петер от смеха чуть не лопнул. Давно он так не веселился! Но ведь действительно - у "притчи" был смысл: формулируй свое желание точно, если не хочешь, чтобы оно исполнилось шиворот навыворот.
        Шура ухмылялся. Трюк удался - эта история оказалась не только веселой, но и вполне убедительной.
        Мужик, нахохотавшись до икоты, наконец, остановился. Пора было рассказывать о своем происшествии дальше. Тем более что солнце близилось к зениту - скоро обед, в доме их могли хватиться.
        - Расстрел, ты меня больше не перебивай, а то я никогда не закончу, хорошо?
        - Хорошо. Молви свое слово, отрок юный!
        - Так вот, позвонив тебе, я отправился на рынок за продуктами и, вот чудо, встретил там Анжелику, толстуху, Элизину мать, помнишь? Я не подал виду, что заметил ее. Но Анжелика явно за мной следила. Мы давно уже не ездим во Флоренцию вместе, теперь это исключительно моя обязанность.
        Накупив продуктов и уложив их в корзины, я отправился на станцию. Мой автобус должны были подать под посадку с минуты на минуту. Я уже подходил к кассе, когда мне на плечо легла рука. Я сразу понял чья, поэтому попытался изобразить на своем лице изумление и спросил Анжелику, что она делает в городе. Что угодно я ожидал от нее услышать - мол, выходной, или так, в город по своим нуждам выбралась. Но она врать не стала и ответила прямо: "За тобой слежу, голубчик. Что, бежать вздумал?" "Вот, черт! И эта стерва здесь замешана", - подумал я, но вскоре понял, что она зла мне не желает.
        Мы сели в автобус на свои привычные места, "на корму", как выражается Анжелика. Я разговора не начинал, ждал, пока она сама все расскажет. Но ждать можно до бесконечности! А Анжелика, похоже, ничего говорить мне не собиралась. Не выдержав молчания, я спросил ее, что все это значит? С чего она взяла, что я хочу куда-то уехать? На это она ответила, что я нужен здесь, потому что я, дескать, потомок какого-то русского, и без меня весь этот бардак не разгрести. И еще она сказала, что я очень хорошо сделал, позвав тебя. Выследила, зараза этакая!
        Но самое интересное впереди. Анжелика начала рассказывать мне про Янтарную комнату, пропавшую во время второй мировой войны из Екатерининского дворца, что под твоим родным Питером. Мол, в этой комнате кто-то живет, и, не дай Бог его оттуда выпустить. Кто? Вопрос! А комната эта сейчас находиться в Аргентине, в тридцати милях от Буэнос-Айреса, на старой заброшенной вилле, где прожил свои последние годы Мартин Борман, знаменитый нацистский партайгеноссе, ближайший друг и соратник Гитлера. Все знали, что он сбежал, захватив с собой сокровища Третьего Рейха, но куда, не ведал никто. Были сведения, что якобы кто-то видел похожего человека и в Аргентине, но они не подтвердились, и эту версию признали несостоятельной, как, впрочем, и все остальные.
        Я сначала не мог понять, какое отношение к обитателям нашего дома имеет Янтарный кабинет, сбежавший нацист и мы с тобою, но вскоре Анжелика все разъяснила.
        Саша, ты только не думай, что я сошел с ума! Мне самому сначала казалось, что этот бред не имеет под собой никаких оснований. Однако вчера ночью я убедился: все-таки, имеет. И не бред это...
        Но обо всем по порядку.
        Слышал ли ты что-нибудь об Инклюзорах? Нет? Не удивительно. Наверное, они все-таки существуют. Я сначала сомневался, но, как ты понимаешь, лучший способ развеять сомнения - докопаться до истины.
        Так вот, в ту ночь, когда я проследил за Алишером, отправившимся в оливковую рощу, я понял, что здесь действуют какие-то потусторонние силы. Поначалу мне везде мерещились вампиры, ведьмы и прочая подобная чушь. Арабчонка я принял за оборотня, и это вполне объяснимо. Днем он один, а ночью совсем другой. Не волк, конечно, но и не человек. Причем, когда я потом пытался спросить у мальчика, чем он занимается ночью, тот посмотрел на меня как на идиота. Чем нормальные люди занимаются ночью? Да спят... чаще всего. Вот и он так ответил. На мой вопрос о чистом белье в его постели он не без иронии сообщил, что чистое оно потому, что он каждый день ходит в душ, а простыни его я еженедельно меняю, иначе б меня здесь просто не держали. И вообще, хватит забивать голову всякой ерундой, ему, видите ли, пора заниматься.
        То есть, парень ничего не знает, что его тело делает ночью. Он хоть и выделывался передо мною, но говорил правду. Я чувствую, когда мне лгут. Лунатизм какой-то...
        Но идем дальше... Когда я рассказывал Анжелике о своих ночных похождениях, она что-то уж очень была спокойна. Мне даже не по себе стало от такого безразличия. Если бы я не знал ее раньше, - дай только повод языком потрепать, а тут - ни шуточек тебе, ни ухмылок. Только поинтересовалась, почему я не засыпаю в одиннадцать. Я, естественно, ответил, что я свободный человек и в нерабочее время делаю все, что моей душе угодно, и никого это не касается. Ох, Саша, видел бы ты ее удивленное лицо в тот момент! А потом она начала спрашивать, есть ли у меня какие-либо амулеты - крестики, там, или камешки на веревочках. Я ей и показал янтарик, что ты мне давным-давно на счастье подарил. Ну и реакция у тетки была. Ты б видел! Я думал, не проживу и минуты - чуть не набросилась на меня, стерва старая! И что ее так взбесило? Камушек на цепочке?!
        Проснувшись следующим утром, - да, я решил по ночам больше судьбу не испытывать, поэтому заперся на ночь у себя в комнате, - обнаружил пропажу камушка. Это из запертой-то комнаты! Я всегда, когда ложился спать, клал его на стул рядом с кроватью. Янтарь - камень хрупкий, будет жаль, если он расколется... Но кто его мог взять? Кому он нужен? Дешевка ведь, по большому-то счету.
        Тут я сопоставил все минувшие за последние двое суток события и вычислил вора. Правильно, кроме толстухи украсть амулет некому.
        Еще несколько ночей, вплоть до сегодняшней, я дрых как сурок - ложился в кровать ровно в одиннадцать и тут же засыпал. Теперь я понимал, что контроль над таким принудительным режимом у меня был благодаря неизвестным свойствам янтаря. Подаренный тобою амулет имеет какую-то неведомую силу, и эту силу у меня отобрали. Я уж думал, навсегда.
        А вчера появился ты. Анжелику было не узнать: все ходила вокруг тебя, чуть не облизывала. По-русски то она ни слова не понимает, а все щебечет и щебечет. Я почувствовал неладное и, пользуясь твоей усталостью и пьяным безразличием, стянул у тебя твой янтарик. Тут ты и заснул прямо на кухне. Было как раз одиннадцать.
        Я твердо решил узнать, что там за тайна скрыта в оливковой роще. Во всяком случае, я понял, что терять мне уже нечего, кроме своей жизни. А кому, Расстрел, нужна жизнь в таком заточении?! Конечно же, мне было страшно, но ты ведь знаешь, что любопытство сильнее страха.
        Выходя из дома, я догадывался, что увижу. Но на этот раз я держал глаз и ухо востро. Белая фигура уже маячила за деревьями. В свете полной луны этого "другого" Алишера было видно прекрасно. Он шел словно по лунной дорожке. Я, прячась за стволами старых олив, осторожно пробирался следом. Луч небольшого фонарика, прихваченного с полочки в холле, я направлял себе под ноги, чтобы, не дай Бог, не наступить ни на какую сухую ветку.
        Тем временем, мой псевдоалишер остановился на краю колодца. Я притаился за толстой маслиной на самом краю поляны и ждал, что же последует дальше. А произошло вот что. Белый посмотрел в мою сторону, и я, подчиняясь неведомой силе, пошел прямо к нему. Влип, думал я, ну надо же. Снова влип!
        Вдруг из дыры в небо вырвался яркий красный луч. Это, скажу тебе, зрелище! Что-то подобное я видел, но только в фильмах. Саша, здесь-то ведь не кино! И рассчитывать на простой розыгрыш не приходилось. Я шел прямо к источнику света. Мои руки поднялись на уровень груди и опустились на что-то холодное. Передо мной была металлическая лестница, я держался за основание, а бесчисленные ступени уходили круто вниз, в настоящую бездну.
        Жуткий приступ животного страха сковал мое сердце. Я думал, что все, конец пришел. Жил Мужик, да весь вышел. А ноги, с невероятной скоростью перебиравшие ступени, уже несли меня вглубь этого чертова колодца.
        Не знаю, долго ли продолжался этот сумасшедший бег, но, в конце концов, я оказался в огромном зале, стены которого были выложены черными мраморными плитами. От этих самых стен, в которые словно гирлянды вкрапили, и шел свет - красный и зеленый. Красный свет, собиравшийся под сводом в луч, удивительным образом устремлялся вверх, туда, откуда я только что появился, а зеленый таким же свитым из тонюсеньких нитей лучом прямой наводкой бил в самый центр помещения - туда, где находилось появившееся вдруг возвышение. Мой страх совершенно бесследно исчез.
        Расстрел! На этом возвышении сидела черноволосая девушка такой красоты, какой на земле просто быть не может! Во всяком случае, мне она показалась самим совершенством.
        А потом девица позвала меня, и мы всю ночь занимались любовью. Я не заметил, как вокруг собралось множество людей, все они скинули свои накидки и остались в чем мать родила! Такого беспредела, такой оргии я не видел даже во сне. Но мне, веришь, абсолютно не было стыдно! Настолько естественно все происходило.
        Моя сногсшибательная любовница (как же ее звали-то?) через некоторое время велела всем убраться. Она налила в большую серебряную чашу вина и подала ее мне. Я пил, а она целовала и буквально вылизывала мое тело. Как кошка! Когда чаша опустела, она спросила меня: "Тио, я жду твоего согласия. Когда ж я его, наконец, получу?" Я ничего не понял, - почему она зовет меня этим странным именем? Тио! Я, кажется, где-то читал об этом. Что-то из мифологии Древнего Египта. А может, Вавилона? Нет, все-таки Египта. Надо вспомнить: где же я о Тио читал, кто он?
        Ладно, потом. Сейчас вернемся к подземелью. Я спросил красавицу, о каком согласии идет речь? Что я должен сделать? Она, казалось, только слегка удивилась, но при этом осталась совершенно спокойной. Вот тогда-то я и узнал, что существует какой-то Инклюзор, а я должен принести его в жертву тому, с кем обручился. Сказала, повторю дословно: "Алишер поможет. А чтобы он тебе подчинился, возьми вот это". И она положила мне в руку здоровый зеленый камень. Я было подумал, что изумруд. Но чистых изумрудов таких размеров, по-моему, не существует. Чушь какая-то.
        Но там, в подземелье, ее слова, отнюдь, чушью мне не показались. Только вернулся дикий страх. Я закрыл глаза, а когда открыл, то увидел тебя, идущего мне навстречу. Себя я тоже не узнал: с каких это пор я по утрам начал пить виски? Тоже мне, приятная новость.
        Я уж решил, что все приснилось, когда в мою правую ногу прямо в месте брючного кармана что-то впилось. Я полез в этот карман и нащупал там вот это.
        Петер вытащил руку из кармана и протянул Расстрельникову камень цвета бутылочного стекла, который, скрыв ладонь Мужика, сверкал под ярким полуденным солнцем всеми цветами радуги. Шура вылупил на него глаза и стоял с открытым ртом, должно быть, целую минуту, а потом резко тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение, и чуть слышно вымолвил:
        - Ну, Мужик, мы с тобой и влипли. Вот тебе и подарочек...
        Петер не на шутку встревожился:
        Расстрел, ты чего? Ты... ты знаешь, что это?
        Я? пожал плечами Шура. Д-да... Знаю. Это, брат, Инкарнатор... Часть вторая. Великий Насмешник
        
        Глава XIV. Янтарные колонны
        - Стой, где стоишь! - Тихон понял, что удрать из дворца ему не удастся, и застыл на верхней ступеньке дворцовой лестницы. Он знал, что дворцовая стража шутить не станет. Сделаешь шаг, и меж лопаток вонзиться остро заточенный штык.
        - Ты откуда взялся, Аполлон хренов? - красивый раскатистый баритон не походил на ружейный выстрел, но все равно звучал достаточно убедительно.
        На вопросы, знал Тихон не хуже любого другого, оказавшегося в подобной ему ситуации, следовало отвечать быстро и четко. Но язык словно приклеился к нёбу, и холоп промычал что-то невразумительное:
        - Я-а... это самое... домой иду...
        - Я тебя не спрашиваю, куда ты идешь! Вопрос задан ясно: ты откуда ЗДЕСЬ взялся? Отвечай! Будешь мямлить, всыплем сотню шомполов, разом вспомнишь, как тя мать рожала!
        Тише стало смешно. Он представил, как его, такого здорового детину, и вдруг наново рожают. Он пытается вырваться на волю, но не может - застрял, один только нос и торчит из причинного места...
        - Ах, тебе еще и весело?! - удар сапогом, по всей видимости, остроносым, пришедшийся пониже спины был не таким сильным, но толчка вполне хватило, чтобы придать движение расслабленному телу ровнехонько на находившуюся по курсу лестничную площадку, пол которой, отнюдь, не устлали пуховыми перинами.
        Тихон словно со стороны услышал глухой стук своей бестолковой башки о твердые мраморные плиты. Услышал и отключился.
        Когда холоп пришел в себя, первое, что он увидел, был начищенный до блеска сапог, который стоял на белом полу точнехонько перед его носом.
        - Проснулся? Что ж, день добрый, мудило. Пойдем-ка, приятель, в подвал, будем из тебя остатки души вытрясать. Матушка Лизавета Петровна страсть как воров не любит! Нам на это дело и самосуд разрешен. Подымайся, братец.
        И в сторону:
        - Серенька, Гринька, подь сюды, я тут лиходея словил!
        Гринька с Серенькой, те самые стражники, которые накануне потешались у ворот над его хозяином, когда тот тащил волка на горбу, ждать себя не заставили.
        - Чичас, Андреич! Лиходей - дело доброе, будет об кого плетки прямить.
        Стражники, одетые в красные длиннополые кафтаны наподобие стрелецких, ухватили не в меру развеселившегося Тихона под мышки и легко поставили на ноги.
        - Слышь, Андреич! Так это ж не лиходей! Тишка это, басурманского барина холоп!
        Караульный, которого стражники звали Андреичем, подозрительно оглядел Тихона с головы до ног. Помолчал с полминуты, а потом с издевкой вымолвил:
        - Басурманов холоп, говоришь, Гринька. А че он тоды Августом Римским вырядился? Холоп, у тя одежи нет, в лоскут обернулся?!
        Тихон такого поворота событий даже не ожидал, думал, что не признают в таком виде. Молчать, однако, не стал, ответил:
        - Понимаете, Андреич...
        - Павел Андреевич, паскуда! прорычал капрал и дал Тише звонкий подзатыльник.
        - Уй... потер холоп ушибленное место. Больно ж!... Понимаете, Пал Андреич, обокрали меня ночью какие-то ироды во самом царицыном саду. Куда ж я нагишом-то пойду?! Хозяин за одни портки мне нотациев цельный час выговаривать станет. Ну, я и решил одежи во дворце одолжить до полудни, пока дома свое не возьму. А енто б вернул все... в лучшем виде! Вот те истинный крест, верну лоскут! Негоже мужику нагишом по царским садам шастать! Пустите, а? Христом Богом прошу. Помилуйте, не сказывайте хозяину, и жалобно так посмотрел.
        Такого поворота в разговоре стражники, похоже, не ожидали. Обмякли враз. Сострадание человеческое даже таким остолопам не чуждо.
        - Ладно, иди уж, - махнул рукой Павел Андреевич, - а ты, Гринька, проводи его, да тряпки царские, как переоденется, назад возверни.
        Вид был у Тихона действительно какой-то античный. Из-под небесного цвета гардины, обмотанной вокруг тела наподобие римской тоги, торчали две длинные косолапые ножищи. Марк, туды его, Антоний, мать твою!
        - Шагай, хлопчик, через час государыня должны пожаловать. Мне к тому времю у ворот стоять надобно.
        Мелкая щебенка впивалась в ступни, но Тихон на боль не обращал никакого внимания. Слава Богу, все обошлось более-менее благополучно. Подойдя к дому, холоп увидел настежь раскрытую дверь и сперва подумал, уж не забрался ли кто? Лишь потом дошло, что хозяин и гость его еще дрыхнут.
        Войдя в дом, Тиша на минуту оцепенел, увидев в углу под лесенкой свернувшегося калачиком давешнего волка, но быстро взял себя в руки и потрусил в холопскую, где немедля натянул портки и рубаху, связал в узел невольную свою одежу и поспешил наружу. Надо было вернуть чужое.
        Гринька от предложенного квасу отказываться не стал, целый ковшик в минуту усосал, похвалил доброе питье и с узлом, перекинутым через левое плечо, двинул восвояси. Тиша, радуясь, что отделался легким испугом и парой ссадин, уселся на свое любимое место - верхнюю ступеньку крыльца, прислонился к столбу, на коем держался резной козырек, да и заснул. О волке даже не вспомнил. Устал за ночь, бедняга.
        Так и спал сидя, и ничего ему не снилось.
        
        * * *
        
        - Тихон! Мартынова не видал? - Варфоломей Варфоломеевич пытался добудиться холопа, легонько тряся его за плечо.
        Тиша встрепенулся, уставившись на хозяина не разлепившимися до конца испуганными глазами. Не понимал еще, о чем речь идет.
        - Тихон! Да проснись ты, наконец, экая мямля! Я тебя, кажется, спрашиваю: не видал, куда Варфоломей Трифоныч пошел?
        - Не-а, Ахрамей Ахрамеич, никак нет. Не видал! - Тихон наконец сообразил, о ком его спрашивает Растрелли. - А что, волк с ним утек?
        - Алишер-то здесь, дрыхнет опосля вчерашнего. Как улегся давеча, в той же позе до сих пор и лежит. А вот Мартынов задевался куда-то. Аж страх за него берет. Я уж час как не сплю, а его все нет. Куда ж он подевался, не знает ведь здесь никого?! Кабы не заплутал, - в голосе Растрелли чувствовалось явное беспокойство из-за пропажи гостя.
        А Тихон вдруг вспомнил свое давешнее приключение, последовавшее за походом с белым волком к неведомой поляне.
        - Как, говорите, Ахрамей Ахрамеич, волка-то звать?
        - Алишер, вроде... А что такое?
        - Странное имя какое-то. Не наше, не русское.
        - Так он, Тихон, не русский и есть.
        - А кто ж?
        - Так, волк! - Растрелли был явно доволен своей нехитрой шутке.
        И, правда. Зовут же псов Янычарами да Мухтарами, а ведь тоже не русские имена, тьфу, клички! И все-таки что-то не давало покоя. Где-то слыхал он уже имя это! Где? Вот вопрос. Ладно, вспомнить еще успеется, сейчас надобно харчи на стол собрать - пришло время завтракать.
        Тихон поднялся на ноги и, чуть прихрамывая, ногу отсидел, направился в дом. Нужно слазить в погреб, достать холодного молока к хлебу, - ржаной каравай лежал уже на столе, - что-то раненько принесла его Маша, нанятая баба из ближайшего села. Чего мудрить-то. Хлеб да молоко - сытно и вкусно. Вот и весь харч. Не шибко ладно, зато складно.
        Крышка погребного люка была как раз под лесенкой, где теперь лежал зверь. Тише стало не по себе при одной мысли, что придется его будить. Но иного выхода не найти. Потюкав волка в живот носком лаптя, холоп отскочил на безопасное расстояние - вдруг спросонку тяпнет за ногу? Это тебе не шавка подзаборная. Ухватит за голяшку, мало не покажется.
        Но зверь как лежал, так и остался недвижим. Даже не пошевельнулся. Тихон повторил попытку, только на этот раз пнул волка уже посильнее. Результат тот же. Да что он, издох что ли?
        Холоп присел на корточки возле волка и взял его двумя пальцами за нос - воздуха не станет - проснется, куда денется. Никакой реакции! Видать, правда, издох. Надо Ахрамеича звать. А то удумает по-глупости еще что негожее.
        - Ахрамей Ахрамеич, кажись животное Мартыново издохло!
        Растрелли вбежал в дом и кинулся к лежавшему в углу зверю. Наклонившись, а затем, встав перед ним на колени, Растрелли приложил руку к шее волка, пытался услышать биение сердца. Не услышал. Приподнял веко, и на него равнодушно глянул остекленевший мертвый глаз.
        Варфоломей Варфоломеевич поднялся с колен и засуетился, бормоча себе под нос:
        - Вот беда-то... Горе нам... Ох, издох Лишерка-то. Какой ведь умница-то был. Господи, что ж теперь без него станется-то, а? Эх, нелегкая...
        От этого бормотания к Тихону начала возвращаться память. И ему стало страшно.
        
        * * *
        
        - Халтурщик ты, Растрелли. Или вор, что гораздо хужее. И где обещанные тобою янтарные капители? Лефорт доложил, что почти готовые - к пятнице, мол, будет все в виде законченном и прекрасном! - императрица критическим взглядом окинула перевезенный и установленный к ее приезду любимый приемный кабинет. - И где он, твой прекрасный вид? Да, говорил мне Михайла Щербатов, что тебе, басурману, доверять никак нельзя, но тогда не слушала я! Думала, супротив государевой воли пойтить не посмеешь...
        Обер-архитектор стоял, опустив очи долу. А что скажешь, когда матушка Лизавета Петровна во гневе?! Только себе навредишь. Пускай выговорится, а там уж объясняться будем.
        - Признавайся, Варфоломейко, куда полтонны камня умыкнул? Лефорт, небось, в сообщниках, пройдоха этакий! Что ж ты тут два месяца ваял? Панели к стенам привинчивал? Ой, дождешься ты у меня! Милость моя вечной не будет, вот сквозь строй прогоню - запомнишь науку сию до самой твоей плиты могильной!
        Однако по голосу Варфоломей Варфоломеевич понял, что буря, бушевавшая уже почти полчаса, начинает стихать. Сейчас скажет: "Что с вас взять, рожи басурманские?!", да и остынет совсем. Тогда и слово можно будет вымолвить.
        - Эх, что с вас взять-то, рожи вы басурманские?! - словно прочитала мысли царица. - Пойдем обедать, обер-архитектор, там и доложишь свои трудности.
        Царская столовая располагалась на том же этаже, и государыня в сопровождении неизменной свиты своей отправилась трапезничать. В хвосте плелся убитый пропажей результата своего кропотливого труда Растрелли. "И, правда, куда ж колонны-то подевались? Кто ж их умыкнуть с самого дворца мог? Вот незадача..."
        Разместились за столом, зодчему было велено сесть подле императрицы, однако не справа, как обычно, а слева. Щи хлебали молча, а когда подали буженину с зеленью и паштеты, Елизавета Петровна велела Растрелли оправдываться:
        - Что ж, молви слово за свою волю. Не убедишь, достанется в награду тебе сотня плеток пониже спины заместо злата обещанного. Говори!
        Растрелли, пока ели первое, осмыслил ситуацию и как себя в ней вести, поэтому второй раз себя просить не заставил:
        - Смилостивись, матушка государыня! Сделали мы работу. Уж ко вторнику было все готово. Да и вчера я пред твоим приездом зашел взглянуть, так ли все, иль что подлизать надобно? Ладно все было, как сделали в изначальном! Вот тебе истинный крест, как на духу!
        - А куда ж, брат Растрелли, ныне-то все подевалось? Лефорт докладывал, что холсты под янтарь им в твоем присутствии собственноручно изрезаны были и в огонь брошены. Откуда ж они снова появились? Из пламени?
        Варфоломей Варфоломеевич действительно присутствовал на символическом костре, который, собственно, сам и организовал. Да, сжег Антон Иванович теперь ставшие ненужными реликты, своими глазами видел. Чертовщина какая-то, право слово.
        - Ой, матушка, и не знаю, что сказать-то тебе...
        - А ты правду-истину говори. Пусть она горькая. Знаешь ведь, худая правда приятней доброй лжи. Давай уже, негоже императрице своего холопа упрашивать! Верно говорю, князь?
        Щербатов с набитым бужениною ртом что-то невнятно промычал, но бурная жестикуляция его не оставляла сомнений в истинности утверждения царицы.
        - Видишь, Варфоломей, Щербатов меня поддерживает. Давай, говори!
        А что ж сказать-то, коль Растрелли и сам понять ничего не мог. Нужно дознание.
        - Матушка, свидетели тому есть, что всю работу к сроку мы сготовили. Вот и Андрейка Мартелли, что те самые капители долотами вытачивал, соврать не даст. Да и Павел Андреич, начальник твоих стражников, своими глазами все видел и красоту получившуюся хвалил. А на прошлой неделе сам князь Михаил приезжал, кабинет смотрел. Щербатов, ну чего молчишь-то? Ведь все своими глазищами видел!
        Князь прожевав, наконец, буженину, сделал круглые удивленные глаза, но слова обер-архитектора, вопреки ожиданию Растрелли, подтвердил. Ох, шут гороховый! Лучше бы уж соврал. А так ведь и сердце остановиться может.
        Царица пребывала в недоумении. Соврать может один, но не все сразу. Может, сговор? Да, нет, на кой им янтарь умыкать? Попробуй целую телегу незаметно со двора вывезти! Смех! Надо Павла Андреевича звать. У этого пса везде глаза и уши свои, может и расскажет чего любопытное. А мы послушаем да на ус себе и намотаем.
        - Михайло, - обратилась Елизавета Петровна к подхалиму, - ну-ка позови сюда Одинцова, капрала стражников. Мож, он чего знает? Вряд ли, конечно, но хуже нам от его слов не станет. Ну! Давай же!
        Князь Щербатов, которого побаивался даже сам всемогущий Вильям Фермор, начальник императорской канцелярии, вскочил и по-лакейски засеменил к выходу. Смешно смотреть. Лизавета Петровна сильна, кому хочешь характеры обломает. Ух, бояр да дворян розгами сечет! А ведь фамилии-то еще от Рюриковых корней. Даже батюшка ейный, сам Петр, такого обхождения с соратниками себе не позволял. Бороды брил, было дело, но сечь на набережной? Ни-ни!
        Через минуту в сопровождении все семенящего обратно Михайлы Щербатова в столовую чеканя шаг вошел Павел Андреевич Одинцов - сам отполированный, как и шпоры на его сапогах, до медного блеска.
        - Ваше императорское величество, капрал Одинцов по вашему высочайшему велению прибыл! - доложил старый рубака, дослуживающий до пенсии в чине начальника взвода охраны дворцовых страж. - Извольте допрашивать!
        - Сядь-ка, вон, Паша, за стол, откушай с нами. Здесь синодских шпионов нет, можно. А перекусишь, тогда и побалакаем.
        На ближайшие полчаса наступило затишье. Матушка велела есть, - поэтому все жадно набивали свои брюха. Попробуй, ослушайся. Да и многим ли с императрицею столовничать приходилось? Великая, понимаешь, честь! Опять же, сытно-лакомо...
        Наконец Елизавета Петровна поставила на стол опустевший бокал. Трапеза считалась завершенной.
        - Что ж, говори, Паша, а мы тебя слушать будем.
        - А о чем говорить-то, матушка Лизавета Петровна? - искренне удивился капитан.
        Искорка гнева вылетела из царицыных глаз в сторону Щербатова.
        - Что, Михаил, не сказал служивому о пропаже?
        - Так я ведь думал, вы сами...- проблеял князь.
        - Сама! Я что, по-твоему, калика перехожая, байки выдумывать?! - Не на шутку разгневалась царица, и уже ласковее обратилась к Одинцову. - Беда у нас, капрал. Янтарные капители из моего кабинета вынесли, да холстами размалеванными обтянули, как раньше, в Зимнем, было. Вчера еще, Варфоломей молвит, все на месте находилось. А нынче нету. Как прикажешь такие фокусы понимать? Кто вынес?
        Одинцов, даром что старый военный из разведчиков, глазом обладал острым. И начал сразу, без обиняков.
        - Ты, матушка, стражу не вини. Мои орлы службу знают, токмо и нам чародейство не по зубам. Этого диавола голыми руками не возьмешь, а вот сообщник его - жижа, Растреллиев холоп Тишка. Яво и пытать следовает.
        - Что ты несешь, какого диавола?
        - Да, Мартынов твой, Ирод бесовский. Он все наделал. И камень весь, должно быть, выволок. Яво разве увидишь, как дела свои творит?
        Императрица исподлобья глянула на Растрелли, тот сидел ни жив, ни мертв.
        - Ну-ка, рассказывай, отколь здесь Мартынов, кто его звал?! Ты, обер-архитектор?
        - Я, матушка. Но не крал он камня, вот тебе истинный крест, не крал!
        - Здесь был?
        - Был, как не быть! Мы давеча вместе заходили... да с Тишкой, еще, холопом моим, помощником. Я, стало быть, работу свою показывал. Уж больно старик поглядеть хотел кабинет в новом дворце. В Зимнем-то, говорил, не место ему было. А здесь ничего, понравилось.
        - Как же ты, Варфоломей, Мартынова не испугался? будто бы укоризненно покачала головой императрица. Мои бояре говорят, что колдун он, порчу наводит. - Елизавета Петровна улыбнулась, но только одними краями губ. - Что ж ты, в приятели к нему набился, к волку старому?
        При упоминании о волке, Растрелли слегка передернуло, но никто, похоже, этого движения не заметил.
        - От чего же, к волку. Человек он. Человек грамотный и работящий, чего только не может смастерить! Посоветоваться позвал, - о Тихоновой болезни лучше было помалкивать, не поймет царица, подумает, с ума мастер сдвинулся. А что волк с ним живет - так то простое животное, старику-то без общества скучно. Да и волк более на человека похож, чем Мартынов на зверя. Так-то...
        - Эка ты за чернокнижника вступился! Все ходил тише воды, ниже травы, а тут, смотри, раскудахтался! Ладно, Варфоломей, Мартынов и вправду старик полезный. Нечего на него поклепы вести. Он, коль захочет, в месяц такой янтарный кабинет сработает, еще и без помощничков. И янтарь найдет! Этот все и сам делать может, не будет он красть. А вот холоп твой... Сие предположение надо обмозговать.
        Неожиданно в диалог встрял Одинцов, о котором уж и думать все забыли:
        - Ваше величество, Лизавета Петровна! Я ж этого холопа сегодни утром как раз тута возле кабинета и споймал! Чудно одет был - в синюю гардину завернутый, а более из одежи - ни-ни. Сказал, что лиходеи ночью в парке ограбили, вот он в окошко и влез. Не голым же к барину возвращаться?! Эх! А я, дурак старый, поверил. Отпустил. Ищи теперь ветра в поле. - Капитан, похоже, не на шутку опечалился. До пенсиона год, а он такого маху дал. Будет теперь пенсион, как же! Накося выкуси, туды их...
        
        * * *
        
        Тихон рыл за домом могилу для волка. Животное все ж, не на помойку его выкидывать. Жаль зверюгу. Пожалуй, зря на него грешил... Да и труп так закоченел, что помер никак не менее полусуток назад. Уж даже лапы не гнуться.
        Ахрамей Ахрамеич пошел во дворец работу царице сдавать, рядом никого не было, одни только печальные мысли и кружились в голове. Не мог Тиша разобраться - приснилось ли ему ночное событие, или все случилось на самом деле? Коль приснилось, то как он в Янтарном кабинете да еще и нагим очутился? Сквозь стражу прошел? Дудки, пройдешь сквозь их кордоны!
        А если правда, где та пещера? Ведь цельный час утром по роще взад-вперед мотался, даже поляны не нашел.
        Мартынов появится, надо испросить его. Он, Ахрамей Ахрамеич говорит, мужик мудрый, всему объяснение найдет. Вот куда только этот мерзкий старик подевался? Уж два часа, должно быть, прошло, как хозяин во дворец ушел, а от этого ни слуху, ни духу. Мож, тоже к царице подался. Та, люди сказывают, его страсть как уважает. Первейшим помощником своим величает и за стол обедать напротив самой себя садит. Никому более таких почестей не оказывает.
        Яма вглубь уж была аршина два. Пожалуй, хорош. Нехай, не раба Божьего хоронить, а только зверя животного. Сойдет и так. Во что бы его завернуть-то? Так-то просто в землю кидать жалко, больно шкура красивая, попортится быстро...
        - Эй, Тихон, - позвал холопа знакомый голос. К нему направлялся утрешний провожатый, Гринька. - Пойдем-ка. Матушка Лизавета Петровна тебя видеть желают.
        - Государыня? Меня? Велика холопу честь! - Тихон ожидал чего угодно, но не приглашения в гости к самой императрице. Его округлившиеся глаза тупо уставились на стражника.
        - Пойдем. Че встал-то как истукан? Ждать тебя цельный час никто не станет, привяжут веревку на шею, да наподобие собачонки и поволокут, - Гринька заржал своим удивительно заразительным громким смехом.
        Но Тише смеяться не хотелось.
        - Пошли, коль не шутишь. Но я, к царице? Зачем?
        - А зачем царица холопов зовет? Токмо на кол и сажать! - еще один громовой раскат хохота разорвал парковую тишину.
        - Шутник, душу твою в Бога...
        - Да ладно, не серчай, дружище! Кто ж мне скажет, почто ты матушке понадобился? Чином еще я не вырос. Пойдем, потом докопаешь свою канаву. До заката еще далече.
        
        * * *
        
        Но похоронить волка так Тихону и не удалось. Придя ко дворцу, велел давешний суровец Павел Андреевич заковать холопа в кандалы и бросить в подвал. Допросы, мол, потом вести будем.
        Ничего не понимающий Тихон сел на сырой земляной пол подземелья и заплакал.
        
        * * *
        
        Варфломей Варфоломеевич возвращался в Петербург. Так повелела императрица. На душе его было скверно. А чего ж хорошего?! Тишу упекли в темницу, Мартынов исчез, Лишерка егоный дух испустил...
        Волк... Вот горе-то! И когда зло вокруг творится - плохо, и без него, оказывается, не лучше. Может и правда, что худшее из зол - это голый факт, неоспоримый. Самая истина, то бишь. Да, пожалуй, истина - худшее из зол. Коль познаешь ее, в жизни и смысла не останется. Смерть одна. Морт.
        Морта...
        
        Глава XV. Белый город
        На южной окраине Ахетатона возвышалась высокое, в четыре человеческих роста, круглое сооружение из нетесаного камня. Было оно без крыши, зато с двенадцатью широкими арками, закрытыми кованными решетчатыми воротами. Внутри, за стенами этого удивительного строения располагалась открытая круглая арена, замощенная настолько плотно пригнанными друг к дружке отшлифованными до зеркального блеска гранитными плитами, что в щели между ними не представлялось возможным воткнуть хотя бы и человеческий волос.
        Сей амфитеатр вызывал изумление всякого, кто его видел. И никто понять не мог, для каких целей он построен. Ходили, правда, слухи, что небывалое сооружение громадный алтарь, возведенный для жертвоприношений Солнечноликому Атону. Это предположение толкователи слухов подтверждали, указывая на диски двенадцатирукого божества, киноварью выписанные между каждыми воротами, а также ежедневным появлением в самом центре арены Верховного Жреца Ии Ато, который еще затемно становился здесь на колени и находился в такой позе до самого восхода солнечного диска.
        Шла к исходу двенадцатая луна. Столица была готова и ждала торжественного появления фараона со всей его огромной свитой. Завтрашним утром процессия должна войти в священные ворота Ахетатона и открыть тем самым новый великий город. Время теперь отсчитывало свой бег по минутам.
        То, что должно было произойти на следующий день, занесется искусными резчикам на каменные плиты и останется потомкам на долгие-долгие века.
        Грандиозное действо включало в себя не только торжественный въезд Эхнатона со свитой в новую столицу, не только грандиозный пир, ради которого на бойню было отправлено более десяти тысяч голов разной скотины, а из-за моря доставлено столько же бочек настоящего виноградного вина, не только официальным провозглашением нового культа Египта - культа бога Атона, воплощенного на Земле в тело Правителя Страны Солнца... Завтра должна состояться свадьба фараона с красивейшей и умнейшей из женщин - дочерью Луны, воссиятельной Нефертити.
        Завтра же все жители Египта должны познать Истину, как познал ее некогда сам Эхнатон...
        
        * * *
        
        ...в ту самую ночь, несколько лун тому назад, Ии Ато, следуя за серебряным волком Моор Таа дошел до странного оазиса, которого не было ни на одной карте, хотя находился он совсем рядом, в каких-то полутора часах пешей ходьбы от строительства. Оазис этот не походил ни на один из прочих. Не росли здесь финиковые и кокосовые пальмы, не журчали ручьи, не пели птицы.
        Природа зеленого островка, лежащего в самом сердце пустыни, напоминала Ато край, в который он впервые явился на землю - благословенную синим теплым морем Сирию. Удивительно, но посреди египетской пустыни цвели дивные оливковые деревья, шелест их листьев и запах цветов слышались так далеко, что пески, казалось, боялись спугнуть дивное творение своим диким неистовым гулом и не решались наступать на оазис.
        Моор Таа ступил с выжженной солнечными лучами тверди на мягкий травяной ковер, и через каких-то пару секунд от взора жреца фигура волка полностью скрылась за густой листвой старых олив. Ато, сначала остановившийся в нерешительности, поборол сомнения и двинулся следом за зверем. Минут через десять они вышли на круглую поляну, посреди которой возлежал на пригорке огромный огнегривый лев. Ал Ишера... Его нельзя не узнать. Таких величавых и самовлюбленных тварей на всей земле больше ни единой не сыскать...
        
        * * *
        
        Восточный горизонт окрасился в пурпур, и, как показалось многим и многим людям, пришедшим со всей страны встречать фараона к стенам новой столицы, небо разорвал чудовищный гром. Это враз ударили в десять тысяч медных гонгов, возвестивших о подходе процессии, авангард которой должен показаться на священной земле вместе с восходом Солнца.
        Ато немало потрудился, вымеривая и высчитывая нужное расстояние и темп, необходимый для его преодоления чудовищно громоздкой и неповоротливой, но от этого ничуть не менее величественной царской колонне. И все сейчас шло по плану. Буквально через минуту, преодолев последний бархан, покажется огромная, размером с хижину, оловянная голова белого орла. На самом верху ее, на троне, установленном там, уже восседает Великий Эхнатон.
        Белый пустынный орел - "посланник Солнца" ковался по приготовленным жрецом чертежам целый год начиная с того самого дня, когда короновался Эхна. И это чудо, что монстр наконец-то был готов. Размах его крыльев - двести шагов, высота - две старые финиковые пальмы, поставленные друг на дружку. Один только коготь исполина имеет вес быка-двухлетки. И как только такую махину удалось поставить на скользкие пальмовые полозья, а, главное, сдвинуть его с места?! Ии Ато сам до сих пор не мог поверить в свою безумную затею, хоть она была теперь и воплощена в образ.
        Белого орла на канатах, свитых из сыромятных кожаных жгутов, тянули десять тысяч крепких телом черных рабов-абиссинцев, захваченных в плен во время последнего похода, а потому, еще не растерявших силы на гнилых рисовых полях. Даже наоборот, каждого из них кормили так, что подобной трапезе могли позавидовать и воины. Тела чернокожих тягальщиков дважды в неделю умащались такими благовониями, один малюсенький флакончик которых стоит доброй половины состояния зажиточного крестьянина. Да, празднество в новой столице должно стать великим зрелищем! И оно станет таковым, без всякого сомнения! Народ Египта должен знать, что ими наконец-то пришел править тот, которого они столько лет ждали! Тот, который прославит их страну и восславит Солнце, дарующее жизнь...
        Гонги, отсчитав десять гулких громоподобных ударов, стихли. Им на смену пришли медные горны, три сигнала которых возвестили о скором появлении фараона.
        И вот прозвучал последний трубный клич, и в ту же секунду тысячи собравшихся увидели огромный клюв, а затем и всю голову немыслимо гигантской птицы. Всеобщий вздох повис над пустыней, и тишина, нарушаемая лишь скрипом кожаных канатов и легким шелестом скользких полозьев вдребезги разбила хрупкие ожидания скептиков, неизменно считающих, что государство на воистину великие деяния не способно.
        Требуемый эффект удался! Ато в тайне радовался своей гениальной постановке, как радуется ребенок, щедро одаренный неожиданно появившимися гостями. Жрец не мог прилюдно даже улыбнуться, не позволял его статус. Но как хотелось радоваться вместе со всеми! Инклюзорам человеческое, отнюдь, не чуждо.
        Только-только взошло солнце, а процессия уже шагала по главной улице новой столицы. За Эхнатоном, недвижимо и величественно восседающем на золотом троне, установленном на голове громадной оловянной птицы, следовала колонна страусов, оседланных нагими мальчиками, вокруг которых в вихревом танце кружились нетронутые досель обнаженные девы с пышными черными гривами на головах и без единого волоска на безупречных телах. Далее гулко вышагивала сотня снежно-белых слонов, выкрашенных ради праздника самой чистой тонкой известью. На шеях исполинов, держась за огромные уши, разместились погонщики, выряженные в переливающиеся халаты, сотканные умелыми шумерками из павлиньих и фазаньих перьев. Замыкали процессию три тысячи воинов в расшитых золотом и развевающихся под легким утренним ветром плащах. В руках они держали притороченные жгутами к длинным копьям масляные факелы, источающие густой аромат ладана. Плотное кольцо зевак суетилось и двигалось вокруг и вместе с торжественной процессией. Все радовались, кричали, воздевали руки к Солнцу и его Воплощению - к Великому Богу Эхнатону!
        Люди верили безоговорочно - к ним явился сам Создатель!
        Процессия тем временем направлялась к противоположной окраине столицы, к тому удивительному сооружению, о котором упоминалось ранее. Все бронзовые решетки его были теперь растворены. Орел остановился у самой стены. Голова его теперь нависала над ареной, а черные тягальщики оказались таким образом внутри амфитеатра.
        И тут произошло неожиданное и необычное, от чего у многих мороз прошел по коже. Ворота с лязгом захлопнулись, оставив зевак снаружи. На арене остались только абиссинцы. Толпа, не успевшая войти внутрь, в негодовании начала было роптать, но трон Эхнатона удивительным образом повернулся к людям, и "бог" поднял левую руку, сжимающую жезл, призывая народ к молчанию. Ослушаться фараона никто не смел - все знали, что наказание за такой грех карается суровой смертельной пыткой, и, несмотря на праздник, тотчас же будет приведено в исполнение.
        - О, Великий Атон! Эту жертву я и мой народ приносим тебе! - Голос Эхнатона раскатами разлился над толпой. И уже тише спустившимся на землю погонщикам тот скомандовал: - Пускайте слонов!
        Ворота на несколько секунд открылись и воины, подгоняя белых гигантов чадящими факелами, загнали животных внутрь сооружения, на арену, где уже толпились напуганные до смерти рабы в предчувствии чего-то недоброго. Правду говорят: не стоит ждать милости от чужих богов...
        Ато, не в силах наблюдать жуткое зрелище, закрыл глаза. Отвернуться Великий Жрец не мог - он себе сейчас не волен. Наступившую на какое-то мгновение тишину, разорвали истошные вопли жертв, донесшиеся с арены. Чернокожих рабов топтали обожженные факелами, взбесившиеся животные. Зрители были в восторге, запах крови разбудил в них дремавшую на глубине души жестокость. Из адского круга слышался хруст костей и чавканье раздавленных мышц и грудных клеток, трубный вой напуганных исполинов, мечущихся от стены к стене в поисках выхода, которого нет, и одинокие, все слабеющие крики о милосердии...
        Через полчаса все было кончено. Оставшиеся в живых, не сумевшие умереть от разрыва больших, но хрупких сердец, животные, были убиты на той же арене острыми копьями воинов, ворвавшихся внутрь сквозь раскрытые вновь ворота. К тому времени ни одного невольника уже не было в живых...
        Ужасную жертву приняло Солнце от своего земного близнеца - десять тысяч человеческих душ и сто душ невольно провинившихся животных...
        А народ нового Египта познал, как и предполагалось, Истину. Истина - это Вершитель справедливости на Земле, Всевышний, распределяющий судьбы.
        Свершилась великая инкарнация с грешной планеты.
        Эхнатон был действительно счастлив.
        Инкарнатор, как никогда ярко сиявший в его тиаре, остался доволен.
        
        * * *
        
        ...мы к тебе, Ал Ишера. Не ждал нас?
        Моор Таа опустился на траву перед пригорком и уставился льву прямо в огненные глаза.
        - Я вас не ждал. Я вас звал, - Ал Ишера, казалось, действительно вышел встречать гостей, пришедших к нему отнюдь не с миром.
        Глаза жреца выразили немой вопрос. Такое же недоумение читалось в глазах серебряного волка, повернувшего к нему свою голову.
        - Знай же, Моор Таа, что тебе скоро придется услужить Инкарнатору. А ты, Инклюзор, если хочешь, можешь возвращаться в свою никому не нужную Обитель. Слишком долго ты жил среди людей и уже не в состоянии внять зову Истины... не то что б принять ее.
        - Постой, Ал Ишера, не о той ли Истине ты говоришь, которой владеет Инкарнатор?
        - Да... О ней самой. И нет другой. Поверь, Инклюзор, ваш Творец - самозванец, только и объявивший себя всевышним и всесильным. Он возомнил себя богом, как богом мнит себя человеческий ребенок, построивший замок из песка. Есть между ними различие? Ал Ишера зловеще рассмеялся. Конечно, есть! Но только в том, что деяние первого чуть долговечней творения второго! И все... Истина в ином, с какой стороны не смотри. Знаешь ли ты, что Инкарнатор - сама вечность. Никто не ведает, откуда он пришел и куда уйдет, даже твой всесильный Творец. Инкарнатор - первооснова, которая создала все ныне сущее...
        - Что ты говоришь?! Не может же Камень довлеть над всем миром. Пусть даже он и живой!
        - А с чего ты взял, что он камень?
        - Ну как же?... - жрец, похоже, чуть растерялся.
        - Знай, Ато, абсолютно не важно, в каком облике тебе предстала первооснова, важна ее суть! Запомни этот постулат навсегда и передай мои слова своему Создателю, когда явишься к нему на поклон.
        К такому повороту в разговоре жрец, казалось, был не готов. Он пришел сражаться. Его привел сам Моор Таа. Что это - наваждение или, действительно, великая мудрость? Неужели все мы, включая самого Творца, игрушки в забавах какой-то неведомой силы, которая поворачивает вспять все, лишь бы ей было чем тешиться? Нет, не может быть! Без развития нет в жизни смысла. А если его, развития, нет, то слова Ал Ишеры это всего лишь плод его же воспаленной фантазии. Сумасшедшие игрища? Хаос, порожденный мудростью, или мудрость, порожденная хаосом? Вряд ли и то, и другое...
        Ато чувствовал, что медленно сходит с ума. Ал Ишера казался гораздо сильнее, чем он ожидал. Да, это достойный соперник. Но кому достойный? Только не Инклюзорам! Творец. Это дело одного лишь Творца! Шанс все-таки есть. Глаза Моор Таа, взгляд которых был направлен на руки Ато, как бы подсказывали о чем-то. О чем же?
        Конечно! В руках Инклюзора находился камень из бухты Забвения! Пока еще осталась капелька разума, надо попытаться победить коварного противника...
        Ато резким движением сорвал тряпицу и бросил кристалл Ал Ишере под ноги.
        - Чего ты этим добьешься, наивный? Того, что превратишь мое нынешнее воплощение в рептилию и заточишь ее в камень? А дальше... Что ты собираешься делать дальше?
        Но Ато теперь ничего не слышал. Он вспомнил все свои тайные знания, мудрость, которой обучал его Творец еще в Обители. Создатель мой, какое напряжение! Нет, его просто невозможно выдержать...
        Инклюзор потерял сознание, но дело было сделано. Камень, доселе чистый и прозрачный, словно наполнился бурой кровью, которая, правда, медленно теперь из него уходила. Отныне в янтаре застыл невиданный инклюз - пурпурная ящерка, крапленая белыми пятнами...
        Ато лежал в траве, к нему безуспешно прорывалось его же сознание, но потрясение было так велико, что голова напоминала, скорее, пустой сосуд. Кроме спящей плоти в ней вряд ли сейчас можно что-то отыскать...
        
        * * *
        
        ...а на всех улицах гремел праздник. Тысячи музыкантов колоннами бродили по городу, играя гимны Эхнатону и Солнцу, которое сияло в зените, словно радовалось неслыханной и невиданной доселе жертве. Каменные столы, установленные на центральной площади специально для нынешних гуляний, ломились от всевозможных яств. Вино текло рекой.
        Добропорядочные граждане отчаянно напивались и становились дикарями. Такой праздник не часто можно увидеть, а принять в нем непосредственное участие и того реже... Фараоны живут долго.
        Ахетатон, еще несколько часов назад сверкавший ослепительной белизной и роскошью шлифованного камня, превратился в выгребную яму, чистить которую оказалось некому.
        Солнце, пожиравшее свою жертву жадными лучами, изрыгнуло на город адское зловоние и призвало на свой пир сонмища паразитов-насекомых, жужжание которых можно было слышать в пустыне на приличном расстоянии.
        Атон ликовал, но ликовал с явной угрозой. В его честь был построен самый красивый город Земли за долгий изнурительный год, который превратился в отвратительнейшую клоаку всего за несколько часов.
        Люди боятся новых богов, потому их и не любят...
        
        * * *
        
        ...когда Ато, наконец, очнулся и сел, он увидел, что находится на вершине высокого бархана, а холодный, остывший за ночь песок сковал его старые кости. Рядом на задних лапах стоял Моор Таа, в передних же был зажат драгоценный Камень, поблескивающий под ярким лунным светом своими гладкими шлифованными гранями. Творец мой, это же сам Инкарнатор! Жрец сразу его узнал. Таких Камней в земных недрах нет и никогда не появится.
        Из-под безупречно отшлифованных сочно-зеленых граней пробивался нежный красный цвет. Инкарнатор жил своей, никому, даже Творцу, неведомой жизнью. Что творится в его воспаленном страшными играми разуме? Чего он желает на этот раз?
        Творец знал, что любой человек, которому неведомы тайны Инкарнатора, сможет выполнить с его помощью любые, да-да, любые свои желания. Но такое свойство Камня распространялось только на людей, Инклюзоры бессильны им воспользоваться.
        - Инкарнатора следует тотчас доставить в Обитель, - голос Моор Таа оборвал нить размышлений жреца. - Вставай, скоро рассвет. Тебе следует успеть все сделать до него. Опоздаешь, Солнце тебя не пустит. Оно не хочет, чтобы Инкарнатор покинул Землю... Впрочем, не хочет этого и сам Инкарнатор.
        Но было уже слишком поздно. В мгновение ока, - серебряный волк еще не успел закончить своей последней фразы, - небо на востоке окрасилось в розовый цвет, и спустя пару секунд первый луч дневного светила упал на поверхность пустыни.
        - Что ж, я ухожу... Я помог тебе вернуть Инкарнатора, далее все зависит только от тебя самого.
        На месте, где только что стоял Моор Таа, в догонялки друг с дружкой играли порожденные первым светом грядущего дня солнечные зайчики.
        Инклюзор тяжело поднялся на ноги и взглянул на Инкарнатора. Как он прекрасен. В каждой грани его - целый мир, целая вселенная... Нет, такому чуду на пошлой и грязной планете не место. Странно, что он ухватился за этих жестоких ее обитателей, людей, и желает остаться на Земле любой ценой. Действительно, странно. Что ты здесь нашел такого, чего не знаю я, о, Инкарнатор?
        Но Камень молчал, лишь красный луч откуда-то из глубины его недр мерцал завораживающим злобным огоньком. И что теперь?
        Инклюзор, взяв Камень в руки при свете первых солнечных лучей, превратился в обыкновенного человека. Творец забыл его и выкинул из своего тщеславного сердца невольного отступника.
        Что ж, человек так человек. Не было печали!
        
        * * *
        
        ...божественно прекрасная луноликая Нефертити сидела в мягком троне по правую руку от Эхнатона. Невеста стала женой, когда великий фараон прикоснулся своим указательным пальцем к ее губам. Это движение видели все.
        А с неба над городом ушло Солнце. Поднявшаяся в небо огромная туча объевшихся и опьяневших от забродившей на жаре человеческой крови насекомых, заслонила своей тяжелой массой то, в честь которого был и возведен белый город.
        Дышать становилось все труднее и труднее. Казалось, что проклятые паразиты выпили вместе с кровью жертв весь чистый воздух. От вина, нестерпимой жары и ужасного зловония люди начали терять сознания и валиться прямо на каменные мостовые. Другие, те, что были покрепче и еще держались на ногах, пугались и бежали к воротам, пытаясь выбраться из города, которым еще недавно искренне восхищались! Началась паника.
        И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не пошел спасительный дождь, который разогнал мух, победил жару и прибил к земле ужасное зловоние...
        
        * * *
        
        ...Ии Ато, превратившемуся с восходом солнца в обычного человека, пусть и оставшемуся гениальным изобретателем, но такому же, как все остальные, нужно было что-то делать с доставшимся ему изумительным Камнем. Несомненно, желания были. И их накопилось достаточно, но Инкарнатор играл свою игру, и он оставался равнодушным к молитвам тех, кто знал лишь некоторые из его тайн.
        Бывший Инклюзор лучше других смертных понимал это. Оставалось одно - отдать Камень фараону. Нет, не отдать, а преподнести в дар, как будто смарагд прислан самим Атоном в благодарность за твердую веру. И не только собственную, а веру целого народа, подаренного ему...
        Эхна купится на такую лесть. Кому не знать его души, как старому учителю?...
        И Эхнатон купился.
        Что ж, теперь оставалось только ждать.
        Мальчик многого желает, но исполнение своих просьб он НИКОГДА не свяжет с Камнем, а станет благодарить своих глупых богов! Может, оно и к лучшему...
        
        * * *
        
        ...так получилось, что за первый день своего существования в образе столицы Ахетатон утонул дважды - сначала в роскоши, затем в гнилых отбросах.
        Естественно, что на следующий за праздником день, город был полностью приведен в порядок - вычищен, выбелен и заново отшлифован до блеска. Столица приняла свой первозданный вид.
        Но людей не обманешь. Государство, зародившееся в такой день, каким стал прошедший, неизменно обречено. И не помогут ему никакие боги, будь то Атон или уже привычный людям Амон. У старого бога всегда есть преимущество - все знают, на что он способен, поэтому особой милости от него никто не ждет.
        Новый бог был обречен на тихую, но всеобщую ненависть.
        Какие нужны бедствия, стихии, болезни, войны, чтобы разрушить людскую веру? Никто и по сей день этого не знает. Но седовласые мудрецы говорят: отними у людей любовь, и вера их разобьется на мелкие осколки, жалкие суеверия...
        Знал об этом и Инкарнатор.
        И он ликовал.
        Но очень тихо, внутри себя...
        
        Глава XVI. Каждый охотник...
        - И что? Во что мы влипли? - Мужик не мог понять, что так встревожило Расстрельникова.
        - Во что, пока не знаю, но то, что по самые помидоры, Петруша, это факт. Слыхал ли ты что-нибудь об Изумрудной Скрижали?
        - Слышал, конечно. И Анжелика, помнится, о ней говорила... Не так давно... Ты хочешь сказать, что этот камешек и есть Скрижаль, да? Петер не смог скрыть улыбки.
        - Балда! Прочитай, что на нем написано.
        - Ты что, Саша, думаешь, я полиглот? Тут же каракули какие-то - то ли вязь, то ли санскрит какой или, того круче, иврит, - Мужик посмотрел на друга с нескрываемой иронией и почесал для пущей убедительности у себя за ухом. - Сам читай, если такой умный. Мы университетов не кончали (а надо бы, почему-то подумалось Петеру).
        - Дурак! Никакая тут не вязь. Обычная латынь: "In Scena Veritas". Переведи!
        - В чем-то истина, в игре, что ли? Ну-ка, дай его сюда, - Петер осторожно, одними пальцами взял Камень у Шуры и сам посмотрел на надпись:
        - Какая латынь? Современный русский язык, ну ты, Расстрельников, вундеркинд! "Вся наша жизнь игра, а истина в вине".
        Шура не поверил своим ушам, а когда встал рядом с Петером и взглянул на Скрижаль, надпись стала совсем уж дикой: "Fuck your, dear boys. Sorry".
        - Нет, ну он совсем обалдел. Поиграть с нами решил, гад! Откуда только словей таких нахватался?! Как сказал бы мой дед: "Ох уж мне эта хлёпаная мистика!"
        - Какая? - не понял Мужик.
        - Хлепаная. Любимое его словечко. Сам, похоже, сочинил, чтобы матюги заменять. Он ведь у меня человек жутко культурный. А работал в ментуре. На таких службах, Петруша, постоянно хочется кого-нибудь куда-нибудь послать, а нельзя. Вот и выкрутился старик по-своему. Лингвист, тоже мне! Но камешек-то каков, а? Что желает, то и пишет! Никакой, блин, этики.
        Друзьям вдруг стало смешно. В их руках находилось такое сокровище, в поисках которого на протяжении долгих веков сходили с ума умнейшие мужи всех народов - и Платон с Диогеном, и Юлий Цезарь с Конфуцием, и Авиценна... Да, мало ли, кто! Ряд великих имен можно продолжить до бесконечности. Но никто за всю свою жизнь так и не увидел его даже одним глазком. А тут вот он, в руках!
        Изумрудная Скрижаль - это, как сказал кто-то, основа основ всех знаний. Она может научить приготовить эликсир бессмертия и сделать философский камень. Изумрудная Скрижаль - страж, замок на тяжелых воротах, за которыми скрыта суть бытия, неведомая истина...
        Никогда еще Инкарнатору не было так весело, как в компании этих придурковатых авантюристов. Никто еще не веселился в его присутствии так, как эта странная парочка. Остальные, о, сколько их было, сразу начинали чего-то просить! А эти люди развлекались, читая сумасбродные и совершенно бестолковые послания Инкарнатора, и даже не пытались найти в них никакого тайного смысла. С ними легко.
        - Слушай, Расстрел, я ужасно проголодался! Может, мы попросим у всесильного камня дать нам пожрать?
        - Да, ну тебя! Станет он размениваться на мелочи. Уж просить, так по-крупному! Вот тебе, брат славянин, чего, к примеру, надо? - Саше было настолько смешно, что какой-нибудь доморощенный скептик мог его упрекнуть в легкомыслии. Ведь смех его был искренним, а претензий на что бы то ни было, не существовало вовсе.
        Тем не менее, прямо на берегу моря, откуда ни возьмись, появился накрытый на четверых стол, ломившийся от всевозможных закусок. Да, черт побери, стол был именно на четверых - четыре стула, четыре комплекта столовых приборов, и, неожиданное для друзей украшение пира - две развязные красотки. Гулять, так гулять!
        - А ОН не так и ужасен, - чувствовалось, что Шура был доволен. - Как зовут вас, девы волоокие и чем-то меж собой похожие (у одной из девушек глаза были голубые, у другой карие - во всем остальном - близняшки, не отличить друг от дружки)?
        - Петра.
        - Александра, - представились дамы, и Шура аж присвистнул. - Нормально! Петруха, это же мы с тобою, только в бабском образе. Как сказал Маяковский: "Кто более матери-истории ценен?" Умеет наш приятель развлекаться, ничего не скажешь. Чур, ты ухаживаешь за "моей", а я за "твоей". Я с детства терпеть не перевариваю тезок, и теперь вряд ли смогу побороть в себе этот дурацкий комплекс, - ну не мог Расстрельников говорить иначе.
        - Я, Саш, не против. Но ты не думаешь, что эти милые создания после обеда превратятся в каких-нибудь горгулий?!
        Друзья снова рассмеялись. Господи, какая удивительная легкость! Казалось, что хохот вывернет их желудки наизнанку.
        - Ребята, да что с вами? Вы пьяны? - синеглазая Петра недоуменно смотрела на странных молодых людей, веселившихся буквально над каждым произнесенным ими же словом.
        - Если вам что-то не нравится, мы можем уйти, - Александра поддержала подругу. - Тоже мне, кавалеры! Сами же пригласили, а теперь строят из себя черт знает кого. Сумасшедшие какие-то!
        Парни, прикрыв ладонями рты, утихли.
        - Кто, мы пригласили? - в недоумении пробормотал Петер.
        - Нет! Мы сами напросились. Пойдем отсюда, Александра. Тоже мне, герои! - девицы в негодовании встали из-за стола. Стулья опрокинулись на спинки, и девушки зашагали в направление дороги.
        - Эй, подруги! Извините! - побежал догонять "фантомов" очнувшийся Шура. - Ой, ой, ой, недотроги какие... Ля-ля, тополя... Да мы просто не думали, что вы так сразу появитесь. Ждали вас к вечеру, - на ходу импровизировал Расстрельников.
        Девушки остановились и обернулись. Но тут вступил в разговор Мужик:
        - Вообще, откуда вы взялись? - теперь Шура повернулся к Мужику и делал ему недвусмысленные знаки, чтобы заставить того заткнуться.
        - Девчонки, не слушайте этого придурка, ему сегодня какой-то мудак камнем в черепушку заехал. Вот у парня с памятью что-то и случилось. Пойдемте лучше за стол, - одновременно Расстрельников глазами метал в Петера искры, мол, заткнись, все испортишь.
        - И все-таки, я не понимаю...- Петер соображал туго.
        - Когда поймешь, поздно будет, - его фигуристая тезка резко подняла свою ровную длинную ножку и опустила ее Петеру прямо на плечо. Мужик, икнув, замолчал...
        Расселись вокруг стола. Шура разлил по бокалам шампанское и торжественно провозгласил:
        - Давайте выпьем за то, чтоб не помереть ни с голоду, ни без любви! - тост поддержали улыбками и, осушив бокалы, все принялись за еду.
        Всем было весело, об Инкарнаторе уже никто и не вспоминал. А ведь благодаря именно ему собралась такая чудесная компания. Интересно, что будет дальше?
        - Саша, налейте мне вина, - попросила Расстрельникова его тезка. - Ваш друг, как будто чем-то не доволен?
        - А! Не обращайте внимания. Он себя в постели покажет, - девушки в один голос звонко рассмеялись, а Шура кивнул другу: - Мужик, будь мужчиной! Что за кислая мина, когда вокруг столько прелестей жизни!
        Петеру, тем не менее, было не по себе. Он все еще пытался рассуждать здраво - откуда взялась еда и откуда появились эти наглые развеселые девицы?! Они с Сашей никого не приглашали. Или, я дурак?
        Страшные события минувшей ночи тяжким грузом продолжали лежать на его хилых плечах. Расстрела не понять. Он, конечно, что-то задумал, но что? Почему он не прогонит этих дешевых шлюх? Зачем Шура подтрунивает над ним самим? Петеру нужна была помощь, а что он получил? Издевательства лучшего друга и компанию, от которой просто все нутро выворачивает наружу.
        Шура тем временем продолжал:
        - А не пойти ли нам искупаться?! Красавицы, погода шепчет...- и Расстрельников прямо за столом начал стягивать с себя сначала футболку, а затем, встав и чуть отойдя скинул прямо на песок спортивные трусы. Теперь он стоял в одних плавках - позер, блин.
        Недвусмысленный и прямой как телеграфный ствол, намек был понят. Девицы при виде литой Шуриной мускулатуры пришли в небывалый восторг и последовали его примеру публичного обнажения (единственной публикой был смурной Мужик, продолжавший сидеть за столом), и вся троица с визгами и смехом устремилась к морю.
        Петер так и остался на месте. Он все не мог расслабиться. Впечатления от произошедшего, до сих пор давившие на него, не хотели освободить измученную душу даже на время. Тяжело. Ох, как тяжело. Даже неплохое вроде настроение, которое было еще полчаса назад, совершенно бесследно исчезло.
        Хрен бы с ней, с мистикой. Но Саша-то, неужели он ничего не понимает! Или он что-то замыслил? Нет, вряд ли. Расстрельников просто развлекается. Еще бы, две юбки! И если бы в них какие кикиморы сидели, а то такие цацы.
        Петер вполне мог понять друга - устоять перед противоположным полом было выше его сил. Ничего уж тут не поделаешь, природа. Лишь бы мерзости какой не произошло. Шутки Инкарнатора... Немного даже страшно за Расстрела, ну разве так можно? Сам Мужик всегда считал, что разум должен контролировать чувства. Такое мнение сложилось у него еще в детстве.
        Помнится, когда отец был избран на свою нынешнюю должность, вокруг него, откуда ни возьмись, стали виться стайки хорошеньких представительниц противоположного пола.
        Сначала Мужик-старший начал приходить домой позже обычного на пару часов, потом - заполночь, а спустя полгода, вообще, ушел из дома с одним чемодан, в который наспех скидал нижнее белье. Мол, нет к тебе, Мария, больше чувств, и все тут!
        Мама, казалось, не очень-то и расстроилась. Хотя, кто теперь знает, что творилось тогда в ее душе? "Вернется он, Петер, никуда от своего дома не денется. Вопрос в другом - пущу ли я его обратно?!" Прошло три месяца, и отец точно, как и говорила мать, вернулся домой - помятый и поникший. Мать его, конечно же, пустила. Но провинившийся бывший глава семьи часа два стоял на коленях, рыдал, обзывал себя распоследним идиотом и клялся, что ТАКОГО больше не повториться, уповая на дурацкие чувства, которые застили его разум. Мол, сейчас разум вернулся, и "вот он я в раскаянии, простите меня, если сможете". Мама возвращение "блудного сына Господня" и своего неверного мужа приняла стоически. Она не стала закатывать истерик, скандалить, поносить пройдоху оскорбительными словами. Мудрая женщина подняла рассопливевшегося супруга с колен, налила тарелку лукового супа, усадила за стол напротив себя и рассказала одну притчу. Петер помнил ее и сейчас:
        "Однажды осенью, когда желтые листья начали опадать с деревьев, а дни становились все короче, к стае гусей, собиравшейся в свое ежегодное путешествие в теплые края, прилетела ворона и, потоптавшись, попросила:
        - Слышь, гуси! Будьте людьми (ну, такое выражение), возьмите меня на юг!
        Гуси загоготали:
        - Ты что, ворона, белены объелась? Ты ж птица местная, оседлая. Куда тебе?! Не долетишь!
        На что ворона с гонором ответила:
        - Да, я местная! Но я сильная и крутая, я долечу!
        - Что ж, - произнес вожак гусиной стаи, - первый перелет у нас короткий, летим над полями и всего сутки - силы пробуем. Потом ночуем. Выдержишь - разговор продолжим.
        На следующее утро стая поднялась в небо, ворона с ними...
        Прошли сутки, гуси приземлились и начали щипать траву. Запыхавшаяся ворона прилетела лишь через полчаса - и сразу к вожаку, даже не успев отдышаться. Старый гусь посмотрел на нее и молвил:
        - Ковыляй-ка, ворона, обратно. Не хватит у тебя сил. Местная ты, оседлая. А у нас следующий перелет через снежные горы - летим без остановок трое суток. Упадешь, никто тебя спасти не сможет...
        Гонора у оклемавшейся вороны, однако, только прибавилось:
        - Я крутая и сильная, я долечу!
        Вожак только иронично качнул своей гордой головой. А утром стая снова поднялась в небо.
        Прошло три дня. Стая гусей благополучно приземлилась по ту сторону гор, вороны не было видно. Но спустя пару часов на горизонте появилось что-то такое неуклюжее, кувыркавшееся в восходящих воздушных потоках. Это догоняла гусей неутомимая ворона.
        Приземлившись, окоченевшая и валившаяся с ног гордячка все-таки поковыляла на озябших лапах к гусиному вожаку, и, представ перед ним, не без вызова хрипло прокаркала:
        - Ну что, вожак, возьмешь меня на юг?
        - Шла бы ты, ворона, домой через перевал. Следующий наш перелет продлится семь дней, и полетим мы над морем. Упадешь, кто тебя из воды вылавливать будет?
        Вороне, представившей такую картину, стало не по себе, но отступать гордая птица не решилась. Вмешалось предательское чувство собственного достоинства.
        - Я полечу, - только и сказал неуемная гордячка.
        Утром гуси, пощипав на дорогу травки, поднялись в воздух и потянулись косяком на юг, к морю. Гордая ворона следовала за ними.
        Семь дней длилось изматывающее путешествие, но вот впереди показалась благословенная вечно теплая земля. Гуси приземлились - зимовище им было обеспечено. Здесь есть и вода, и сочная трава, и жирная рыбешка, плавающая в прибрежных водах... Нет только вороны. Не долетела.
        Прошло двое суток. Гуси, помянувшие добрым словом отважную птицу, стали о ней забывать, когда на горизонте показалась черная точка, которая неуклонно росла.
        Это летела ворона! Клюв ее побелел от морской соли, ослабленные крылья своими перьями касались волн, в глазах мелькали искры безумия... Отважная птица, долетев до обетованного берега, бухнулась на прибрежную гальку и отключилась. Гуси суетились вокруг - носили в своих клювах воду и лили ее на ворону, обмахивали ее своими сильными крыльями... Прошло часа два.
        Наконец, ворона открыла глаза. Господи, как гуси были рады! Они поздравляли свою спутницу, гоготали наперебой. Но тут подошел вожак, и все перед ним расступились.
        - Да, ворона, я тебя недооценил. Прости. Действительно, ты долетела и доказала нам, что ты птица крутая и сильная...
        Ворона, лежавшая на камнях, только отмахнулась:
        - Да, я долетела. Да, я - птица крутая, птица сильная, но на голову я слабоватая..."
        Вот и сейчас Петеру показалось, что у Саши проблема - чувства взяли верх над разумом. Мужик сидел за столом и от нечего делать вертел в пальцах удивительных размера и огранки драгоценный камень. "Хорош он все-таки. Такого даже в музее не увидишь, не то, что в ювелирном салоне. Инкарнатор... А почему, собственно, его так называют?"
        Петер когда-то читал о реинкарнации, довольно интересной гипотезе: когда человек умирает, его душа переселяется в другого человека, ну, или в животное какое, или растение, на худой конец. То есть, жизнь вечна. Такую религию придумали где-то на востоке, индусы, что ли? Точно, индусы... С такой верой и смерть не страшна. Только нам, европейцам, как-то ближе и понятнее собственный рай и собственный же ад. Может, это и туфта, зато верить в нее гораздо легче и привычнее, чем в переселение душ. Что ж, каждый волен верить в то, во что ему хочется.
        Инкарнатор. Неужели он может переселять души? Эксперимент провести, что ли...
        Какой, к черту, эксперимент! Откуда взялись эти девицы, этот стол?! Неужели проделки Камня? А кого ж еще-то?!
        Интересно... Сейчас Расстрельников резвится с красотками в море, плавает с ними наперегонки, хохочет. А они, возьми, и превратись в земноводных каких-нибудь. С ума сойдешь!
        Мужику стало смешно, но его веселые мысли оборвал Сашин крик:
        - Фу! Гадость какая! Она мне на плечо уселась, мерзость!
        Петер глянул в сторону моря, но заметил только Расстрельникова, выходящего из воды в гордом одиночестве. Девиц даже близко не наблюдалось.
        - Ты что, утопил их? - как-то слишком уж безучастно поинтересовался Мужик.
        - Ага, утопишь этих тварей! Они плавают получше иных подводных лодок...
        Шурин грубый намек на недавно затонувший российский атомный подводный крейсер остался без внимания со стороны друга.
        - Саша, где ж твои девушки?
        - В лягушек превратились... Нет, я серьезно! Одна, тезка моя, забралась ко мне на плечи и вдруг... Фу, какая гадость... Не напоминай лучше! Сказка о царевне-лягушке, елки-палки! Только наоборот.
        Петер мерзко захихикал. Да... Хорош Инкарнатор! Развлекается по полной программе. Сначала дал кайф, потом сам же его и обломал! Не без чьей-то помощи, конечно...
        - Правда, что ли, в лягушек?
        - Мамой клянусь! Налей-ка лучше винца. Надо успокоиться.
        Петер взял кувшин и поднес его к Шуриному бокалу. В хрустальном сосуде образовалась густая пена. Это от вина-то? Попробовал - пиво. Ну, дела!
        Камень озорно поблескивал. Находящиеся под хмельком друзья решили судьбу больше не испытывать и к яствам и напиткам не прикасаться - кто его знает, чем такая трапеза обернется для желудка?
        - А вот скажи мне, чудо-Изумруд, можешь ли ты... - Расстрельников не успел еще закончить фразу, а на изумрудной грани отчетливо высветились красные слова: "Могу, никаких проблем".
        - Ага, а если мы тебя попросим об одном одолжении...
        "Любой каприз", - новые слова буквально выросли из предыдущей фразы.
        - Любой, говоришь?! Сейчас посмотрим, - Шура пошел на детскую хитрость. - Сможешь ли ты закончить фразу, которую я начну?
        "А то!" - Изумруд начал говорить на "расстрельниковском" языке.
        - Тогда слушай! - Шура медленно, четко выговаривая каждое слово начал произносить всем с детства известное предложение. - Каждый охотник желает знать...
        "...что у него сегодня на обед", - Инкарнатор неожиданно для друзей неверно закончил фразу. Петер и Шура переглянулись. Похоже, игрища заканчивались.
        В ту же секунду лежавшая на столе жареная утка начала обрастать перьями. Через минуту посреди нагромождения различных блюд красовалась гордая надменная птица с длинным пестрым хвостом. Неожиданно для друзей птица тряхнула головой, на которой вырос смешной хохолок, и хриплым клокочущим голоском произнесла:
        -...где сидит фазан! Каждый охотник желает знать, где сидит фазан! Но каждый охотник не знает, что фазан желает знать, как... охотник! Кар, козлявый!
        Последняя фраза была адресована уже не друзьям, а кому-то, кто находился за их спинами, именно туда смотрела сейчас птица. В ту же секунду парни обернулись и увидели здорового бородатого человека в болотных сапогах, который целился в фазана, продолжавшего стоять на столе.
        Реакция не подвела. В тот самый момент, когда Петер и Шура коснулись своими ладонями земли, прогремел выстрел. Рядом с лежащими парнями что-то хлопнулось. Это лежал подстреленная говорящая птица, остекленевшие глаза которой с укором уставились в небо, а шея была смешно вывернута.
        Бородач, стоя в каких-то десяти шагах от стола, хищно улыбался.
        Друзья растерялись. Они не могли вымолвить ни слова. Происшествие последних двух минут потрясло их сильнее, чем предыдущее, когда девушки превратились в земноводных.
        - Эй, Инкарнатор, - шепотом позвал Петер, - хватит чудить. Убери этого дьявола, а то он и нас подстрелит.
        Камень то ли не слышал, то ли пропустил слова мимо ушей (какие уши могут быть у камня?), но страшный человек не только не исчез, а, перезарядив двустволку, медленным шагом направился в сторону стола. Держа палец на спусковом крючке, он также осторожно наклонился к друзьям и... поднял свою добычу.
        Разогнув спину, бородатый развернулся и пошел в ту сторону, откуда, должно быть, явился - к морю.
        Расстрельников с Мужиком ждали, что охотник войдет в воду и исчезнет за накатывающими на берег волнами, которые становились все выше и выше - приближался шторм. Но и тут они не смогли угадать следующего действия разворачивающейся на глазах драмы.
        Пространство словно разорвало громом. Только теперь прозвучал уже не ружейный залп, а под ногами бородатого разорвалась неизвестно кем спрятанная на цивильном итальянском побережье противопехотная мина.
        Точнее, мина была, скорее, противотанковой, потому что охотника буквально разнесло на мелкие кусочки и раскидало в радиусе многих метров. Но разве может противотанковая мина взорваться под легкой ступней человека? Нет, следовательно, противопехотная. Логика, блин!
        Шура поймал себя на мысли, что думает не о том. Вместо того чтобы попытаться разобраться в ситуации, он занялся размышлением на технические темы. Эксперт хренов!
        Но спектакль этим жутким инцидентом не закончился.
        Только развеялся дым от взрыва и поднятая этим же взрывом пыль, как в небе что-то закудахтало:
        - Каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Но не каждый фазан вам по зубам! Кар-ха-ха!
        Давешняя жертва кружила над местом гибели своего убийцы и, не скрывая своих чувств, дико радовалась. Кар-ха-ха!
        Ох уж эти чудеса! Может, хватит на сегодня?
        Перед лежащим на земле Петером, откуда ни возьмись, появился Инкарнатор. "Говорящая" грань его снова светилась: "Как скажете, уважаемый Мужик".
        В тот же миг исчезли останки погибшего охотника, растворился в воздухе говорящий фазан. На месте сервированного стола лежал тот же плоский валун, который был на этом месте не одну тысячу лет, омываемый дождями, наводнениями и ветрами и отшлифованный чуть не до зеркального блеска.
        Шура посмотрел на море - оно вновь стало приветливым и спокойным, а затем на часы - полдень, две минуты первого...
        Как, две минуты первого?! Когда Петер закончил свой рассказ и выложил Инкарнатора из кармана на свою ладонь, было ровно двенадцать! Это что же, прошло всего две минуты?! Не может быть! Нет, Шура не мог так быстро сойти с ума. Неужели он перегрелся, и ему все привиделось во время обморока, вызванного солнечным ударом, который под такими лучами мог вполне случиться? Расстрельников посмотрел на Мужика, и всякие сомнения покинули его голову. Петер стоял в такой же растерянности, как и сам он, и глядел на электронный циферблат своих дешевых часов.
        Шутник, оказывается, наш Инкарнатор.
        И Инкарнатор ответил, сверкнув ярче самого солнца.
        Грань его высветила жутковатые слова: "Я не ваш, это вы мои. СОБСТВЕННЫЕ".
        Как это понимать - собственные?
        
        Глава XVII. Портрет
        - Нет, - повторила Анжелика, но подняться на ноги не смогла.
        - Но почему? - Элиза в недоумении смотрела на неожиданно ослабевшую девушку. - Неужели ты не хочешь помочь людям?
        Анжелика вновь отрицательно покачала головой.
        - Нет. Не хочу.
        Инклюзору было не понять, как это - не желать помочь своим же? Его такому поведению в Обители не учили. И теперь он, находясь в теле маленькой девочки, не мог даже подумать того, что люди, отнюдь, не братья. И что им, каждому из них, по большому счету, плевать на судьбы остальных. Легко быть близким своему народу, когда всего населения-то тварей двадцать пять! А когда их пять миллиардов?!
        Да, есть над чем призадуматься.
        - Хорошо, Анжелика, не буду я тебя заставлять делать то, чего ты не хочешь. Я ухожу... Но Инкарнатора забираю.
        Элиза взяла со столика Камень и вышла из комнаты.
        "Слава Богу, наконец-то меня оставили в покое эти "инопланетяне". Достали, честное слово! Тоже мне, нашли спасительницу человечества. Да это самое человечество, сколько веков существует, столько же себя и спасает. И прекрасно обходится безо всяких Творцов и Инклюзоров. Надо же придумать себе столь глупую игру, а потом втягивать в нее ни в чем не повинных людей. Ну и что, что я коснулась изумруда? Миллионы людей берут в свои руки камни каждый день, и ничего от этого в их жизни не рушится! Ну и что, что ЭТОТ изумруд обладает какой-то силой? Это еще не означает, что я должна теперь выполнять чью-то волю! Могу сопротивляться, значит, буду сопротивляться. В конце концов, я свободная женщина, и никто, пусть даже сам Дьявол, не вправе указывать, что мне делать! Тоже мне, Инклюзор... Надо же, а по виду и не подумаешь. Такая хорошенькая девчушка. Загадка природы..."
        Девушка после ухода Элизы почувствовала себя гораздо лучше. Она встала с дивана и направилась в ванную, - надо принять душ, смыть с себя всю эту грязь. А потом можно съездить и к Антонио. Он парень неглупый, все поймет правильно, если... Хотя ладно, позже разберемся.
        Обжигающие струйки контрастного душа привели Анжелику в чувство, вернули ей нормальное (жаль, не отличное) настроение и светлую голову. Девушка решила не вытираться - на улице стояла невыносимая жара, - и прямо на мокрое тело надела свой любимый сиреневый сарафан на тонких бретельках с полностью открытой спиной. Антонио всегда бурно восторгался и забывал о делах, когда видел подругу в таком сексапильном виде. "Насильное визуальное воздействие на членораздражительность" - так девушка называла свои обольстительные приемчики, применяемые ею, когда о проблемах заводить речь совсем не хотелось. До сих пор они работали безотказно. Что ж, поехали...
        Поймав у выхода из гостиницы такси, Анжелика назвала адрес и откинулась на заднем сиденье. Хорошо, черт побери! Все хорошо, что хорошо кончается! Ведь все кончилось, не правда ли?
        Но в глубине души девушка чувствовала, что скоро последует продолжение событий. И не думала она, что продолжение это последует ТАК скоро...
        Такси остановилось возле парадного подъезда высокого многоквартирного дома, фасад которого был украшен пошлыми лепными украшениями околоампирного типа. Какая безвкусица! Архитекторам, выдумывающим подобные проекты, следует выкалывать глаза, чтобы они не могли и дальше продолжать свою ужасную деятельность. Тоже мне, модерн-бордель! Ни рыба - ни мясо... Но при чем тут "выкалывать глаза"?
        С этими мыслями Анжелика вошла в лифт и нажала кнопку "17" - студия Антонио располагалась под самой крышей. Свободный художник! Свободный от предрассудков, комплексов и... таланта. Причем, от последнего настолько свободный, что все ее знакомые недоумевают - зачем он вообще рисует? На что наша "творческая личность" отвечает беззастенчиво мило: "Хочется мне картины писать, что поделать? И кисти сами прыгают в руки". Интересно только, каким концом?
        Но насколько Антонио был бесталанным в живописи, настолько же его гений проявлялся в пустой болтовне. Своими словесными тирадами он сводил с ума почти всех женщин, которым досталось несчастье его слушать. В среднем, от первого слова, произнесенного понравившейся даме этим "красноречивым юношей", как его называла мать Пэрты, до постели проходило минут тридцать-сорок. Процент успешный "операций" был тоже достаточно высок - лишь половина женщин отказывалась от продолжения затронутой темы "в более спокойной обстановке".
        Анжелика не была ревнивой, ей даже нравилась виртуозная игра своего приятеля. Да и сама она чем-то была на него похожа. Чем-то? Да всем, разве что кроме физиологических различий между женским и мужским организмами и, пожалуй, присущим только ей несколько утонченным вкусом.
        Девушка позвонила в дверь уже второй раз и прислушалась, раздадутся ли за ней знакомые шаги в гулком студийном пространстве. Нет, тишина. Странно. Обычно Антонио выбирался из дома после девяти, когда спадала жара и в барах появлялось много одиноких дам. Было еще рано - Анжелика посмотрела на часы - пять минут восьмого. Может, уехал куда. Но куда?
        "Какая ж я дура! Ведь у меня есть ключи". Девушка раскрыла малюсенький ридикюль и вытащила из него неправдоподобно огромную связку. Как она только там умещалась? О! Искусство размещать в ограниченном пространстве максимум полезных вещей присуще только истинной женщине. В ридикюле кроме ключей всегда валялись пара помад, лак для ногтей, маникюрный наборчик, пара тампонов и пачка салфеток, а также маленькое увесистое зеркальце в бронзовой рамочке с ручкой - семейная реликвия, доставшаяся в наследство от покойной бабушки.
        Подбирая к замку один ключ за другим и взмокнув от жары и напряжения, Анжелика плечом навалилась на дверь. Та неожиданно открылась. Вот те на, не заперта...
        Студия, на то и студия, что не предполагает излишеств. Никаких тебе холлов, кухонь, отгороженных ванных и уборных. Одна большая комната, в которой есть все. Даже больше, чем все! "Это ж надо, клавесин откуда-то приволок?! Вот, чудак. На что мазиле самосвал?".
        - Антонио! - крикнула девушка. - Антонио, ты дома?
        В дальнем углу студии под большим брезентовым покрывалом, под которым горе-художник скрывал от пыли все свои нераспроданные полотна - абсолютно ВСЕ картины, нарисованные им за последние пять лет, что-то зашевелилось. Анжелика пошла на шорох и резким движением руки отбросила плотную пыльную ткань. На грязном полу лежал ее приятель. Но что у него был за вид?! Уже напился!
        - Антонио, ты опять в стельку пьян?
        - Пэрта... - слабый, но совершенно трезвый голос хозяина студии развеял предположение. - Пэрта, наконец-то ты пришла... Я ждал тебя так долго. Где ты пропадала?
        Только тут девушка увидела что на месте прекрасных черных глаз Антонио зияли кровоточащие дыры. Анжелике стало страшно.
        - Антонио, Боже! Кто тебя так? И за что? - девушка была в шоке. Она много раз видела что-то подобное в американских фильмах, читала в книгах, но увидеть собственными глазами, да еще и на таком расстоянии. - О, Святая Анжелика... Тебя пытали?
        - Нет, Пэрта, нет, - парень продолжал называть Анжелику именем, которым она сама себя звала еще сегодняшним утром. - Это все она... картина...
        - Какая картина? Что ты несешь? - девушка огляделась по сторонам.
        Действительно, прямо посреди студии стоял треногий эстамп, к которому был прикреплен свежий, девушка поняла это по запаху еще не засохшей краски, холст. Эстамп развернут к окну, поэтому изображения отсюда увидеть было просто не возможно.
        - Пэрта, посмотри на нее... Пожалуй, это лучшее, что я нарисовал за всю жизнь, - голос Антонио становился более уверенным. - Посмотри. Я почему-то знаю, что тебе понравится.
        - Какая картина, надо немедленно вызвать скорую! Куда ты опять дел свой телефон? - Анжелике действительно было не до картины. Антонио надо срочно везти в больницу! Не дай Бог будет заражение крови, тогда все, конец...
        - Пэрта, я очень прошу тебя, посмотри картину... Скорую потом...
        Все равно следовало найти телефон. Девушка решила мельком взглянуть на очередную мазню приятеля. Каждое свое новое полотно Антонио называл "лучшим за всю жизнь" - к таким словам за три года знакомства Пэрта уже привыкла и не придавала им никакого значения.
        Но то, что было изображено на холсте, поразило Анжелику до глубины души - она даже села на пол - ноги не смогли удержать ее в вертикальном положении.
        С серого незагрунтованного холста на Пэрту смотрело ее собственное отражение. Те же глаза, изгиб совершенного (!) тела, тот же сиреневый сарафан. Вот только рука вытянута перед собой, а на ладони лежит ОН... Инкарнатор. И волосы почему-то светлые. Картину нарисовал Антонио? Не может быть! Откуда у него талант? Его никогда не было, это знают все, абсолютно все! И потом, как смог он так точно передать Камень?! Само совершенство! Художник о нем ведь только слышал?! Чертовщина!
        - Антонио, - тихонько позвала Анжелика.
        - Да, Пэрта? Тебе нравится?
        - Д-да... чуть заикнулась девушка. Очень, Антонио! Но скажи мне, как тебе удалось нарисовать ТАКОЕ? Тебе кто-то помогал?...
        Минуты две в воздухе висела звенящая тишина, прерываемая только свистящим дыханием израненного художника. Анжелика тоже вздохнула, и ее вздох совпал с ответом Антонио.
        - Не знаю... Днем приходила какая-то маленькая и ужасно симпатичная девчушка, передала от тебя привет и сказала, что ты просишь к вечеру нарисовать портрет... Я видел ее... С камнем... А потом она развернулась и вышла... Я, ты ж заметила, даже не покрыл грунтом холст. Торопился... Тебе, правда, нравится, Пэрта?
        - Да... Но Камень... Он же был тогда у меня! Слушай, эта девочка не сказала, когда я должна прийти? - Анжелика уже догадывалась, кто появлялся в студии днем.
        - Сказала. Часов в семь. Сейчас сколько?
        - Пятнадцать минут восьмого. А Камень... зачем ты нарисовал Камень?
        - Не знаю, Пэрта. Может потому, что мы так долго пытались его найти... Кстати, старик умер, ты слышала?
        - Да, да... задумалась на секунду задумалась Анжелика. Что? Старик? Да... умер. Я видела. Кстати, твоя дневная гостья - его внучка. Я тебе про нее рассказывала.
        - Элиза?
        - Она самая.
        - Как же она попала в город? Ее должны были отдать в приют. Или я чего-то не понимаю?
        - Я ее взяла... на свою голову, - глубоко вздохнула Анжелика и... разревелась. Слезы текли по ее лицу, обжигая своей едкой солью нежную кожу щек. Стоны, вырывавшиеся из горла помимо воли, душили девушку, мешая дышать.
        Наконец Анжелика смогла успокоиться, но какая-то глубокая и ужасно черная тоска захватила ее душу. В углу лежал изувеченный, навсегда ослепший Антонио. Боже, какой низкий шантаж! И эти спасители людей, Инклюзоры, говорят о борьбе со злом?! Они сами сеют проклятое зло, они сами и есть зло! Что ждет меня дальше? Что будет с Антонио?
        Несмотря на все его дурацкие, а подчас и просто криминальные выходки, Анжелика любила своего непутевого парня. И, с сарказмом называя его "женихом", втайне всегда мечтала, чтобы ирония из слов этих навсегда исчезла, а "жених" превратился в любящего мужа...
        Что-то уже давно покалывало девушке правое бедро, мешая ей сидеть. Она посмотрела на пол и увидела трубку радиотелефона, которая валялась тут же, упираясь острым обломком антенны прямо в ногу.
        Антонио, Боже! Надо скорее вызывать скорую. Немедленно!
        
        * * *
        
        Бригада медиков прибыла минут через десять. Художника, который никак не хотел выпускать руку девушки из своей горячей и сухой ладони, наконец, оторвали от Анжелики, уложили на носилки и унесли.
        В огромной студии Пэрта осталась совершенно одна.
        Нет, не одна. На нее с холста будто бы смотрело ее собственное отражение и, казалось, хитро и злобно подмигивал проклятый Инкарнатор. Куда я влипла! Это же шантаж, настоящий шантаж! Вот сейчас откроется входная дверь, и войдет маленькая белокурая чертовка. Она спросит...
        - Ну что? - словно угадала мысли Анжелики непонятно как возникшая перед ней Элиза. Дверь оставалась закрытой, а девочка стояла посреди студии, в каких-то двух шагах. - Ну что, теперь ты пойдешь со мной?
        - Зачем ты это сделала, Элиза? Что плохого ты увидела в Антонио.
        - Я? девочка отрицательно покачала головой. Нет, Анжелика, ты заблуждаешься. Это он. Инкарнатор. Он будет до самой твоей смерти мстить за то, что ты хотела стать его хозяйкой... Понимаешь, он сам себе хозяин...
        Трудно было поверить, что девочка не имеет к происшедшему никакого отношения. Зачем она сюда приходила, зачем лгала художнику о несуществующей просьбе? Анжелика ей не верила.
        - Нет, Элиза. Это все ты. Слышишь, ты! И не надо сваливать свои преступления на проделки какого-то камня! Ответь мне, зачем ты выколола ему глаза? Они тебе так понравились? Или ты их испугалась? А, может, ты скажешь, что если я не пойду с тобой, Инкарнатор его вообще убьет.
        - Убьет... Он ревнует. Инкарнатор САМ выбрал ТЕБЯ, и я бессильна помочь, если ты не будешь находиться радом со мной... и с ним. Забудь об Антонио. Тем более что он сам выколол себе глаза, увидев, что создал настоящий шедевр и, поняв, что лучшего ему никогда не сотворить. А Инкарнатор просто помог.
        - Помог что? - не поняла девушка. - Создать шедевр или выколоть глаза?
        - И то, и другое. Пойдем со мной, тебе надо успокоиться.
        Элиза взяла ставшую вдруг равнодушной Анжелику за руку и повела ее к выходу. В лифте какой-то недоносок написал размашистыми буквами: "Здесь был я, - и подпись: - Твой кошмар"...
        
        * * *
        
        В столь ранние часы международный аэропорт Буэнос-Айреса был практически пуст. Немолодая полная дама в сопровождении привлекательной белокурой девушки в широкополой шляпе проходили таможенный контроль. Осталось досмотреть только личные вещи, которые составляли ручную кладь. Багаж уже размещали в самолете.
        - Сеньора, что это? - взгляд молодого плечистого таможенника однозначно указывал на большой зеленый камень.
        - А, так, безделушка, равнодушно улыбнулась дама. Обычная стекляшка, изготовленная знакомым мастером "под изумруд". Приятная вещица, не правда ли? - Толстуха взяла двумя пальцами предмет, но тот выскользнул и упал прямо на стойку. На одной из граней образовалась тонкая трещинка.
        - Осторожнее надо, сеньора, чуть не раскололи столь занимательный сувенир, - тень сомнения покинула лицо чиновника, а губы его чуть изогнулись в добрую и чуть сострадательную улыбку.
        Дама сложила мелочи в крохотную сумочку, позвала свою спутницу, и они направились к автобусу, который ждал последних пассажиров, чтобы доставить тех к трапу межконтинентального белокрылого лайнера, следующего по маршруту Буэнос-Айрес - Мадрид.
        Эконом-класс на таких дальних перелетах обслуживается вполне достойно, а места в нем стоят чуть не втрое дешевле, поэтому лететь в бизнес-салоне смысла нет. Усевшись в самый дальний конец, наша солидная дама открыла книгу и углубилась в чтение. Ее молодая, и, по-видимому, легкомысленная спутница (уж больно кокетливым было выражение ее лица), разместившись возле иллюминатора, уставилась в него, пытаясь навсегда запечатлеть картину последнего дня в стране, в которую она никогда уже более не вернется.
        Янтарная комната с виллы старого Мортино бесследно исчезла. Не спряталась, а, именно пропала. Вряд ли она до сих пор в Аргентине. Значит и им тут делать нечего.
        - Анжелика, как ты думаешь, приведет нас Инкарнатор куда мы его просили? - девица обратилась к своей занятой чтением спутнице.
        - Вряд ли, Элиза. Я ему не верю. Сколько лет он водит нас за нос?!
        ...Да, с того памятного дня прошло уже почти два десятилетия. За это время Анжелика из первой красавицы аргентинской столицы превратилась в полную рыхлую даму, выглядящую гораздо старше своих лет. А ведь ей не было еще и сорока пяти! Что поделаешь, нарушение обмена веществ - процесс упрямый, контролировать его постоянно не хватит никаких сил. К тому же, для кого? Антонио, лишившись зрения, окончательно сошел с ума, - он вечно требовал краски и кисти, хотел рисовать. Ведь есть же на свете слепые музыканты! Чем хуже его положение?! Он последние годы жил в католическом монастыре - одни лишь добрые монахи могли совладать с невыносимым характером инвалида. Братья во Христе дали ему все, что он просил. Они из милосердия даже хвалили чудовищную мазню и постоянно искали на полотна своего "слепого гения" покупателей из числа меценатов-почитателей. Кто другой смог бы так заботиться о несчастном? Только не Анжелика. При виде нынешних художеств Антонио она вспоминала ту единственную его картину, и на глазах женщины наворачивались слезы. Скажите, ну что может дать она кроме любви и жалости?! Анжелика это
понимала, поэтому приходила в монастырь все реже и реже, а за последний год и вовсе там не появилась.
        Месяц назад Антонио умер...
        Элиза часто отсутствовала дома по несколько дней, а то и недель. Закончив частную школу, в которой никто не требовал ежедневного посещения занятий, и, превратившись из симпатичной девчушки в томную красавицу, Элиза не могла появляться на улице без головного убора и темных очков, - не давали проходу местные "кобели", которые со своими фразами типа "крошка, на чашечку кофе" и "что вы делаете сегодня вечером?" вызывали в девушке стойкое отвращение к противоположному полу. Анжелика, пожалуй, права - таких, каким в молодости был ее Антонио, - изобретательных, никогда не унывающих и просто интересных собеседников, среди подросшего поколения отыскать очень сложно. Что поделать, на быстром пути к технически совершенному обществу индивидуальность вырождается, не успевая сформироваться. Душа всегда реагирует на изменения значительно медленнее, чем разум, который и создан как механизм приспособления к действительности. Никуда от этого факта не деться, такова уж природа человеческая.
        Двадцать лет прошли, словно один день. Вопреки ожиданиям, Анжелике не было скучно в компании Элизы, - она до сих пор не могла заставить произнести себя странное имя "Инклюзор", - хоть жизнь и не баловала ее радостными шумными празднествами, зато постоянно держала в напряжении. Кому не знакомо то щемящее чувство, когда находишься в ожидании чего-то, что вот-вот должно произойти?... И не происходит.
        Но чувство незавершенности всегда остается... и даже обостряется.
        Поэтому долгие годы и прошли, точнее, пробежали, с невероятной скоростью.
        С Элизой, как та и обещала, было интересно. Эта белокурая бестия постоянно держала всех окружающих в жутком напряжении. Казалось, даже мухи при появлении девушки забивались в оконные щели и ждали, что же сейчас произойдет?
        Но ничего не происходило. А напряжение не спадало, наоборот, только усиливалось.
        И вот вчера, когда Анжелика готовила на кухне фруктовый салат, входная дверь открылась, - женщина, скорее, не услышала это, а просто почувствовала мощную ауру Инклюзора, - и в квартиру вошла Элиза. Она выглядела несколько странно. Не было извечной широкополой шляпки и очков. Светлые волосы, всегда забранные в умилительный девчачий хвостик, сейчас были распущены. Деловой и строгий зеленый костюм сменился легкомысленным сарафаном сиреневого цвета... "Кого-то она мне напоминает..." - лишь промелькнула в Анжеликиной голове мысль, и тут же все встало на свои места. Картина! Удивительный портрет, который создал Антонио, после которого выколол себе глаза!
        В тот злополучный день потрясенная и убитая тяжелым зрелищем Анжелика почему-то решила, что на портрете изображена она сама. И Антонио, вот подлец, не разубеждал!
        Теперь женщина поняла, что такого потрясения от нее, которую он знал к тому времени несколько лет, художник испытать не мог. Он написал портрет Элизы! Точно! Правда, в будущем, куда совершенно непостижимым образом он смог заглянуть. Конечно, все теперь становится на свои места! И Инкарнатор на ладони нарисованной девушки! Антонио видел его! Видел своими собственными глазами!
        Ай-да Камушек! Или все-таки Инклюзор? Хорошая игра, достойная, пожалуй, самих богов! Куда нам, смертным, плести такие замысловатые сети интриг!
        Нет, Элиза на такие игры не способна. Слишком уж прагматичная, целеустремленная, все ищет свою Янтарную комнату. Далась она ей? Так играть может только изощренный разум, а Инклюзор прост, как "раз, два и три". Стоит лишь понять его систему ценностей. Несомненно, это козни самого Инкарнатора. Да... Интересная штуковина. Изумрудная Скрижаль... Сколько мудрецов пытались найти ее, заставить себе служить, но все тщетно.
        Найти-то, пожалуй, и удавалось, а вот заставить на себя работать... Его, пожалуй, заставишь!
        ...Элиза вошла на кухню и уселась за стол.
        - Анжелика, завтра мы летим в Европу. Скажи, ты довольна?
        Острый кухонный нож соскользнул с доски и глубоко поранил палец. Женщина обернулась:
        - В Европу? С какой это стати? Чего мы с тобой там забыли? - радости в голосе женщины не почувствовалось.
        - Посмотри же сюда! - Элиза положила на стол свежий номер "Телеграф", открыла газету на второй полосе и начала читать: - "Доктор Родригес из Университета Барселоны получил высшую мировую премию за открытие в области физиологии человека. Им обследован и описан чудесный феномен, единственный на всю нашу планету. Как мы сообщали ранее, пуштунский мальчик по имени Алишер, в черепной коробке которого находится два полноценных головных мозга..." Дальше можно не читать. Понимаешь, мы нашли его! Он даже имя оставил прежнее, лишь чуточку изменил! Это настоящая удача, и ее ни в коем случае нельзя упускать. Так что собирайся, завтра вылетаем утренним рейсом в Мадрид. Надо отыскать этого барселонского доктора Родригеса и узнать, где живет Али Шер.
        
        * * *
        
        Про Али Шера Анжела слышала уже много раз. Элиза частенько рассказывала о нем. Мол, Али Шер - это воплощенное земное Зло, которое с каждым веком становится слабее, но еще может кое-что сделать. Надо только ему помочь. Зачем помогать злу? Да затем, чтобы люди не обленились и не опустились до уровня своих предков-приматов. Когда-то Али Шер был силен. Он сталкивал одни племена с другими, нагонял на людские деревни ураганы, наводнения и болезни, заставляя тем самым человечество развиваться, искать пути выживания, а, значит, придумывать, изобретать, улучшать с каждым годом качество своей жизни.
        Потом появилось пришлое настоящее Зло - Морта, которое с помощью уже известного нам Инкарнатора, решило истребить все людское население Земли. Зачем? Да так, ради забавы!
        В борьбе друг с другом, которая продолжалась миллионы лет, ни Али Шер, ни Морта одержать верх не смогли - силы были примерно равны, но они их, эти силы, практически все растеряли. И вот теперь Али Шер вынужден скрываться в чужом образе, чтобы совсем не исчезнуть с лица Земли. А Морта заточен в янтарь, который спрятан в той самой, пропавшей из России комнате, где он пытается восстановить утраченные некогда силы.
        Инкарнатор все знает - и кто из них где, и в каком воплощении, но молчит, - иначе ему просто будет скучно жить на этой планете. Поэтому рассчитывать приходится только на свои силы. Может, оно и к лучшему.
        И еще. Пока не найден Али Шер, пока не уничтожен Морта, Инклюзор не сможет доставить Инкарнатора в Обитель. Таков закон Творца...
        Вот и рыщет бедная Элиза, таскаясь по всему свету вдогонку за "двумя зайцами", а поймать ни одного не может. А Анжелика помимо собственной воли участвует в этой странной охоте.
        Что ж, может хоть на этот раз повезет?! Должно повезти.
        
        Глава XVIII. Как сквозь землю: туда и обратно
        В подвале было темно и сыро, но глаза быстро привыкли, а мокрый холод только шустрее заставлял шевелить мозгами.
        Тихон так и не узнал причины, за что его упекли в темницу. Неужто за тряпку эту, будь она триста раз неладна! Так ведь стряхнул ее, даже щеточкой прошелся - никаких следов, как была, так и осталась...
        А за что еще? Других грехов перед царицей холоп припомнить за собою не мог, как не старался.
        Двойные кандалы, что сковывали руки и ноги, больно врезались в кожу. Хотелось выть. И Тихон завыл.
        - Заткнись, гнида! - из-за окованной дубовой двери раздался недовольный окрик стражника. - И без тебя тошно.
        Дверь на мгновение приоткрылась и по полу въехала, скрипя и покачиваясь, того и гляди, опрокинется, глиняная миска. Перекусить, пожалуй, не помешает.
        Вопреки скверным ожиданиям холопа, думавшего, что его и кормить-то никто не собирается, в миске горкой лежала вполне приличная квашеная капуста, пара соленых огурчиков и ломоть свежего ржаного хлеба. Холоп выть перестал, скверна с души на время ушла, даже тупая боль показалась ему теперь вполне терпимой.
        - А ложечку бы, господин стражник, а?
        Дверь снова открылась, и прямо Тише в голову полетела деревянная ложка.
        - Премного благодарствую, дай Бог Вам и вашим чадам доброго здоровьица, - холопова вежливость умилила грозного охранника и он, правда, не отворяя больше двери, решил с ним перекинуться словцом. Сутки просидеть в компании с крысами и мертвой скукой в темном подвале - это, тебе, брат, не в райских кущах фазанов постреливать.
        - Слышь, холоп, за какую вину тебя сюда, а? - стражник, похоже, хитрил. Знает, видать. По голосу слышно.
        - Да, кабы знать, ваше благородие! Кто ж мне скажет-то?
        - Ты брось это, "ваше благородие", сам, чай, из холопов на солдатчину пошел... Чтоб волю дали, коль на войне головы не лишат. Митей меня звать, из нижегородских я. Слыхал про такую землю?
        - Как не слыхать, Митрий, знамо дело, с матушки Волги, стало быть?
        - С яе, родимой. Почитай, уж двадцать годков дома не бывал. По осени должон жалование в расчет получить, да там уж и домой. Вот сижу тут с тобой, последние деньки досчитываю. Много еще осталось мне, брат, больше трех декад получается.
        Мужик вроде ничего, не злобный. Может, спросить его, авось убечь пособит? Нет, боязно. Да и доброго человека под монастырь подводить негоже. Ему домой скоро, а я его... Все знают, что людям с каторжниками якшаться нельзя. А кто он теперь, холоп Тихон? Каторжник и есть, э-эх! Людей в кандалы не куют...
        - Митя, а Гринька, солдат ваш, сказывал, что меня на кол посадят. Неужто, способятся? - Тихон решил пойти на хитрость, авось чего окольным способом и разузнает.
        - А что, могут, ответил из-за двери Митрий. И не за то сажали.
        В дверные щели начали просачиваться тонкие струйки ароматного махорочного дымка, видать, закурил служивый.
        - Мить, скажи им, что это не я, а? - Тиша поежился, но продолжал свою игру, под дурачка притворялся.
        - А хто, дух святой? - за дверью раздались глухие смешки. - Хто еще-то, сам посуди?! Окромя тебя да Пал Андреича никого в палатах и не было. А Пал Андреич, знаешь кто?!
        - Да знаю - начальник ваш.
        - То-то! Разве могет такой человек у матушки Лизаветы Петровны чаво скрасти? Э, нет, брат. Ты это, некому более.
        Вот так, украли, значит, что-то. Но что? Неужто тряпку ту? Так ее ведь Гринька взад вернул. Неужель, не донес, где-нибудь по дороге пропил? Пьяница чертов!
        - Ми-ить.
        - Чаво надо?
        - Слышь, Митрий, так ведь Гринька тряпицу-то возвернул! А я ж ничто боле и не прихватывал.
        - Э, ты загнул! Да нужна кому тряпица твоя! Янтарь у матушки из ейного любимого кабинета скрали.
        - Какой янтарь, панелию что ли от стены отодрали?
        - Панелию! Панелию бы, полбеды. Сказывают, цельные колонны вынесли. В них аж тридцать пудов весу-то. И все сперли за одну ночь... Тебе ль не ведать?!
        Как-так, колонны вынесли? Тихон не понял, а последнюю фразу вообще мимо ушей пропустил.
        - Колонны янтарные? Мить, в них не тридцать, а все сто пудов весу-то! Кто ж такие громады вынесет? И чтоб никто не заметил!
        Нет, Тиша решительно отказывался понимать происходящее. Значит, его обвиняют в краже янтарных колонн из царских палат? Да на что такое богатству холопу сдалось? Куда ж он их денет-то!
        Эх, дурья башка! Свои, небось, растащили, а из меня козла отпущения делают. Вот она, поэтика жизни. Надо же, все на холопа свалили! Дай Бог, вырвусь, бегом к Ахрамей Ахрамеичу, про вольную тотчас напомню. В ножки бухнусь и не встану, пока не подпишет! Прав хозяин, холопу на Руси жизни нет.
        Так, в грустных размышлениях на полный теперь желудок, измученный волнениями Тихон и заснул.
        
        * * *
        
        Варфоломей Варфоломеевич сидел в кабинете своего петербургского дома и при свече писал бумагу. За спиной его стояла, заламывая руки и тихо всхлипывая, слободская девка Ольга.
        - Цыц, баба, умолкни! Письму мешаешь, - Растрелли, вернувшись в столицу, первым делом отправился в Слободу, расспросил у ее жителей, как Ольгу сыскать, нашел дом, а потом, ни слова не говоря, выволок за руку на улицу и усадил в карету подле самого себя. Ничего не сказал за всю дорогу, но лицо его было такое горестное, что девица поняла хорошего ждать не приходится, и, забившись в уголок сидения, только тяжко вздыхала.
        Подъехав к каменному дому на Невском, обер-архитектор так же молча помог девушке выйти из кареты и повел за собой в парадную дверь. Войдя и даже не скинув в прихожей парика и сапог, Варфоломей Варфоломеевич направился по лестнице на второй этаж, в свой кабинет. Ольга семенила следом.
        Только в комнате, усевшись в кресло, Растрелли произнес первое слово, указав девке на резной табурет:
        - Садись.
        Ольга послушно села на краешек.
        - Беда у нас, Оля. Тихона моего за низачто в темницу упекли. Знаю я про любовь его к тебе, все уши мне прожужжал, окаянный - Ольга, де, такая, да Олюшка сякая. И умница, и красавица. Вот, собирался сегодня вольную ему отписать, да сватов от него к тебе засылать. Не успел маленько... В Царском Селе Тишка, в подвале сидит, в кандалы закованный. За то, чего не делал. Винят его в краже большой, сбираются на столбе вешать.
        Ольга сидела, раскрыв рот. Вольную подписывать, сватов засылать? В темнице? Медленно девка соображала, оно и понятно - в институтах годами не маялась.
        - Выручать Тишу надо, Олюшка! Выручать! Или не дорог он тебе?
        - Барин, как же не дорог-то? - прозрачные слезинки показались в уголках девичьих глаз. - Только его во сне и вижу! Люблю я Тихона вашего, но замуж бы за холопа не пошла. Детишек-то холопьих рожать кто ж захочет?! Я уж в девках засиделась, все думала, как бы вольную для Тиши у вас испросить. Да страшно больно. Вы человек-то знатный, с самой матушкой царицей столовничаете. А, коль, в шею бы выгнали? Позору-то!
        - Ладно, девка, не надо мне твоих оправданий. Ты лучше думай, как Тихона вызволить можно. Я уж все в мозгах перебрал, только ничего путного не нашел. Лишат парня жизни за просто так! Жалко, как родной ведь, - теперь уже и из глаз Растрелли покатились слезы. Не мог старик удержаться. Эх, и Мартынов-то как сквозь землю провалился. Его бы сейчас сюда, Ирода старого! Обязательно бы что-нибудь удумал.
        Ольга робко подала голос:
        - А Вы, Ахрамей Ахрамеич, прошеньице матушке царице накарябайте, может и смилостивится? Чай, баба ж не бессердечная!
        - Баба?! Видала бы ты эту бабу! Она и батюшку б родного за пояс заткнула, будь тот жив! Баба! - вскипел Растрелли, но за стол все же сел.
        Очинил перо, достал пергаментную бумагу с фамильным гербом, открыл чернильницу. "Покорно преклоняя голову пред Вашим Самодержавным Величеством прошу..." А что просить? Жизнь холопа? Смешно! Подумают, старик свихнулся, за холопа гербовую грамоту изводить! Нет. Надо что-то другое выдумать. Варфоломей Варфоломеевич, однако, из-за стола не встал, а продолжал сидеть, уперев кулак в небритый со вчерашнего дня подбородок. Ольга, тихонько всхлипывая, стояла у него за спиной и ждала.
        - Хватит ныть, сходи лучше на кухонку, завари чаю. Проголодался я с дороги. Да и думаться лучше будет на сытый-то желудок, - Растрелли рукой махнул в сторону, видимо там и была в его доме кухня.
        Ольга безропотно вышла. Она еще от Тихона знала, что горничную хозяин егоный не держит, все хозяйство на Тишиных плечах лежит. Да, тяжело старику. Не только близкого человека, но и самого наивернейшего слугу потерять может. Беда.
        Неожиданно в прихожей затренькал гостевой колокольчик. Кто бы мог пожаловать в столь поздний час? Растрелли тяжело поднялся и пошел спускаться к выходу. Колокольчик продолжал нервно трезвонить - кто-то, наверное, решил оборвать цепочку.
        Обер-архитектор открыл дверь и тотчас отпрянул назад. На пороге стоял оборванный грязный человек с всклокоченной бородкой, меж жидкими волосьями которой застряли кусочки грязи.
        - Мартын? - Растрелли еле признал давешнего собутыльника. - Ты откуда явился? Что случилось? Тебя словно в придорожной канаве вываляли!
        - Потом, Ахрамеюшка, потом все расскажу. Пусти в дом, а то на крыльцо сяду, и ни одна лошадь меня с места не сдвинет. Устал, как собака, ноги отяжелели.
        Мартынов прямо в прихожей скинул с себя всю одежду:
        - Где у тебя кухня?
        - Там, - показал Варфоломей Варфоломеевич рукой в левую сторону. Он хотел было добавить, что там девица, но совершенно нагой Мартынов уже скрылся за дверью кухонки, откуда незамедлительно послышался испуганный женский визг.
        Мартынов стрелой вылетел обратно:
        - Предупредил бы хоть, что баба в доме, а то срам-то какой! Я ж даже без исподнего!
        И уже веселее, с хитрецой, добавил:
        - А ничего девка, добрая! Худосочна маленько, но это не беда - откормишь. Ты, чай, не из бедных... Харчи-то, небось, на Сытных рядах запасаешь?
        - Да ну тебя, черт старый! - тоска с души Растрелли чуть отлегла, не весело было, но уже легче. - Тишкина это девица, невеста его. Слышал, что с моим холопом-то случилось?
        - Как не слыхать? Все в Царском Селе только и балакают, что холоп, разоривший матушкин Янтарный кабинет, прямо в кандалы закованный из подвала как сквозь землю утек. Не трусь, все обошлось.
        - Кто утек, сквозь какую еще землю? - Растрелли соображал с трудом, так быстро все завертелось перед его затуманившимся взглядом... И о Мартынове только подумать успел, как тот самолично явился. И началось!
        - Тишка твой утек, вот ведь пострел! Пока я царицын янтарь искал, - нашел, кстати, - парня твоего из темницы как ветром сдуло! Это при дубовой-то двери, запертой снаружи на чугунный засов. Да! Холоп твой - проныра не промах!
        У зодчего опустились руки:
        - Так ты ему не помогал?
        - Как не помогал? Я ж говорю, всю округу обшарил, пока капителии эти отыскал. Пока привезли во дворец, пока разгрузили, пока на место приладили. Одинцов, кстати, гадина... Отправили стражу за Тишкой, а его и след простыл! Сам голову ломаю, куда мог деться?! Морщу-морщу лоб, а не вижу его. Хучь убей, не вижу! Видать, взаправду, сквозь землю ушел... Ладно, гони холопову невесту с кухонки, мне умыться надобно. Потом побалакаем. А то стою тут пред тобой как Сивка-бурка облезлая, распинаюсь в нагом обличии...
        
        * * *
        
        Когда холоп очнулся, он стоял посреди знакомой уже залы. Играла та самая давешняя музыка, но никого вокруг видно не было. Дышалось легко и свободно, если бы не...
        ...кандалы, которые не только стягивали лодыжки и запястья, но и цепями врезались в грудь, затрудняя глубокий вдох. Хреновый какой-то сон получается - вокруг красота, а члены скованы. Иль, не сон?
        - Успокойся, Тио, оковы твои - прах! - откуда-то раздался знакомый голос. Тихон обернулся, но по-прежнему никого не увидел.
        - Марта, ты это?
        Молчание.
        - Ну, чудеса! Довольно прятаться, коль прах - мои оковы, так развей их! У меня чегой-то не выходит! Марта, где ж ты?!
        - Тебе, Великому Тио, не пристало просить о никчемной услуге слабую женщину! Ты силен! Ох, как силен! Можешь уже и без пещеры в центр Мира попасть, я и представить такого не могла! - в воздухе сначала появились призрачные очертания, а затем уж и сама барышня. - Дунь на них, Тио. Подуй, они и исчезнут...
        Тихон послушался совета, и оковы рассыпались в пыль. Чудеса!
        - Марта, я сплю?
        - Нет, Тио. Спать тебе больше не придется. Как только ты в своем мире сомкнешь очи, сразу попадешь сюда. А стоит взойти солнцу - вернешься обратно. Таков уж центр Мира. Теперь ты его хозяин. Слышишь? Хозяин! - Марта стояла на коленях пред Тихоном и целовала его освободившиеся от кандалов руки.
        - Хозяин? Чей?
        - Мой. И всех моих слуг, - женщина повела рукой, и, откуда ни возьмись, в зале появились те же лица, которые Тиша видел во время первого своего визита. Был тут, правда, и еще один гость - серебряный волк, который помер давешним утром.
        - И ты тут, зверюга! А я тебя, окаянного, грешным делом хоронить собирался! Живой, значит. Вон оно как обернулось!
        Тихон еще слабо понимал, что здесь происходит. Но одно он уяснил точно - все твари, что тут есть бестелесные. Демоны! Не могут люди за просто так из воздуха на свет выходить. Неправильно это.
        - А скажи мне такую штуку, Марта, - за что ты меня чужим именем зовешь? Не Тио я какой-нибудь басурманский, а простой русский мужик. Холоп, то бишь, Тихон я, - поправился Тиша.
        Марта, похоже, ждала этого вопроса и ответила сразу, без обиняков:
        - Какая тебе разница? Назвался груздем - полезай в кузов. Тебя ж прошлой ночию короновали на царствие. Сам Инкарнатор того возжелал. Его ослушаться, знаешь, что будет? Не только тела, души бессмертной навеки лишишься. Вселит дух твой в кусок зимнего льда, а тот летом и растает. Была душа - да вся слезою вытекла.
        Каламбурничает (холоп уже слышал это мудреное слово от Ахрамей Ахрамеича и знал его значение), стерва, у италианцев, небось, научилась. В душе его начала закипать ярость. Инкарнатора какого-то приплела! Желание, которое начало к Тихону возвращаться только он увидел Марту, враз ушло. Даже злобная ненависть наружу чуть змеею не выползла.
        - За что ж ты меня, гадина, голого во дворец царский подкинула? Меня ж чуть жизни не лишили от твоих забав премерзких! - звенящие, досель не знакомые холопу нотки, звучали в собственном его голосе.
        - Не лишили ведь! Чего взбеленился? И не я тебя туда кинула, а сам ты попал.
        - Как, сам?
        - А так вот! Когда на землю падает первый луч солнца, следует тебе желать, куда попасть более всего хочешь! Ты ж самолично о Янтарном кабинете тогда подумал, кого ж теперь винишь?
        Тихон на минуту задумался. Если он обладал такой возможностью, теперь он мог бы проникнуть куда только пожелает, хоть к Царю Небесному. Здорово!
        - Нет, к Царю Небесному ты не попадешь, потому как нет его и никогда не было. Царь Небесный живет в твоей дурьей башке! Сами себе люди бога-заступника придумали, чтоб жилось легче, чтоб вера в чудо не пропала, надежда. Помнишь ведь - на Бога надейся, а сам не плошай! Вот и не плошай, потому как надеяться тебе теперь не на кого. Бога-то нет у тебя. Сам ты тепереча бог - Великий Тио!
        - Ве-ли-кий Ти-и-о! - взревела павшая ниц толпа. - Ве-ли-кий Ти-о!
        - Видишь слуг своих? Приказывай, все исполнят! - Марта сегодня была другой, какой-то слишком величественной и даже надменной. Теперь она не стояла на коленях перед обалдевшим Тихоном, а восседала на золотом троне. И завернута дива была нынче не в белую прозрачную материю, а в кроваво-пурпурный атлас. Жуть!
        Тихон, однако, не робел. Это в первый раз все в диковинку! А нынче уж привычно.
        - Ты вот что, Марта, искры-то из глаз не мечи, одежу свою спалишь. Скажи лучше, как волчара к тебе попал. Он же издох! Я сам поутру его холодное тело щупал.
        - Али Шер, подойди-ка сюда! - властно скомандовала Марта, и серебряный волк, поджав меж ног хвост, точно трусливая собачонка, осторожно бочком попятился на зов. Ну и ну!
        - Умер он, Тио, еще вчера издох! Когда вы меня с Инклюзором в Янтарный кабинет заточали. Не выдержал он силы моей, потерял свою... Что смотришь, как на пирамиду египетскую, первый раз меня увидал?
        - Погодь-ка, кого заточали?
        - А ты что, Тио, на ухо туговат? Не расслышал? - Марта звонко рассмеялась.
        - Ах, вот же ты, зараза, кто оказывается! То-то я думал, что видал тебя ранее. Ты - та ящерка в белый крап!
        - Прозорлив ты, Тио, прозорлив, ничего не скажешь! Только сейчас дошло! И не рептилия есть я, а САМ Морта! Или САМА, как тебе угодно будет... Слыхал?
        - Да чегой-то про тебя Мартынов Ахрамей Ахрамеичу балакал. Зло какое-то, вроде?
        - Зло, Тио! Но не какое-то, а самое теперь, после смерти Али Шера, на Земле жестокое и безжалостное. И что тела земного вы меня лишили, так то не беда, я себе новое завсегда подберу. А вот что душу сюда заперли, придется тебе мне помочь, иначе Инкарнатор тебя заживо сгноит. Верни, Тио, мою душу на землю! Мал мне центр Мира, хочу весь Мир! А за Али Шера спасибо...
        Между тем вокруг Тиши стали твориться странные вещи - люди, бывшие в зале, стали превращаться в разноцветных ящериц и расползаться по всему помещению. Скоро в обычном своем облике осталось лишь трое - сам Тихон, Морта-Марта и волк Али Шер.
        - Как же ты, Марта, волка себе подчинила?...
        - Это не я. Инкарнатор, что желает, все исполнит! Не видал ты его?
        Холоп почувствовал, что близится конец представления. Таинственного Инкарнатора он не видел, но столько раз о нем слышал, что страх перед всемогущим властелином гас, как свечной огонек на ветру - настолько стало любопытно.
        - Нужен он мне, как же! - холоп пошел на хитрость, только бы показался неведомый Инкарнатор. Даже мысли свои Тихон глубоко упрятал, чтоб не прочли ненароком. - Я сюда не инкарнаторов смотреть пришел, а центром Мира править!
        Фраза была глупой, но умней холоп ничего придумать не смог. А, Бог с нею! Будь, что будет.
        - Что ж, правь, коль желаешь. На то ты поставлен, - Марта, похоже, купилась. Вот, дуреха! - Но Инкарнатора тебе увидать все равно надобно. И не знаю я, за что он тебя так полюбил? На, держи!
        Марта протянула Тихону зеленый прозрачный камень размером с бабью ладошку. Холоп сразу догадался, что камень не простой. И не то, чтобы просто драгоценный, а еще и чародейский. Помнится, Ольга сказки ему баяла, от ейной бабки в голове застрявшие. Тоже, вроде, ведьмы какие-то камни пользовали, чтоб беду на других накликать.
        Но этот Камушек на бедового не походил. Сильный до ужаса - да, чувствуется, но горе такой чинить не станет. Теплые камни, учила Ольга, они - добрые. Инкарнатор был теплым.
        Неожиданно на гладкой стороне его само собой возникли слова. Тихон, спасибо Ахрамей Ахрамеичу, читать еще сызмальства был обучен, поэтому разобрал довольно быстро: "Проси, что пожелаешь, только одно".
        Тихон хотел попросить для себя воли, но вспомнил, что хозяин и так ее обещался дать, золота - на что ему золото? Неожиданно язык, будто сам повернулся:
        - Верни душу грешную раба твово Али Шера на Землю. Мартынов, должно быть, тоскует больно...
        - Только не это! - истерично завопила со своего подиума Марта. - Что ж ты, гад ползучий, выдумываешь-то?!
        Но слова чаровницы уже растворились где-то вдали...
        На землю упал первый луч солнца, а Тихон уже лежал под лоскутным одеялом в холопской коморке, что в ахрамей-ахрамеичевом доме на Невском. Поверх одеяла, на самой тишиной груди, покоился Инкарнатор.
        Камень хитро подмигнул глазом, который на секунду возник в самом нутре его.
        Тьфу-тьфу-тьфу. Померещилось, что ли? Свят, свят, свят...
        
        * * *
        
        - Эй, Ахрамеюшка, смотри, кто к нам пожаловал!
        На пороге холопской стоял Мартынов, сам чистый, и в ослепительно белой и ладно отутюженной чьею-то заботливой рукой простой рубахе. Мерзкий старик лыбился во весь свой щербатый рот, обрамленный седой щетиною. На его зов уже бежал Растрелли, слышались знакомые шаги вниз по лестнице. Их холоп хорошо помнил.
        - Тишенька! А мы с ног сбились, не знали, как тебя из темницы выручить! Да вот Варфоломей Трифоныч вчера уж заполночь явился, сказал, что утек ты, сквозь землю, будто, провалился. Как же ты убежал-то? В кандалы ведь заковали, окаянные!
        Тихон еще хлопал глазами, никак не мог привыкнуть к столь резким сменам обстановки. Вот-те на! Дома! Но на душе скребли кошки - явятся сейчас царицыны стражники и упекут в каменный мешок, что в самом лютом углу крепости. Или сразу голову срубят.
        - Да не боись ты, все уж давно про тебя забыли. А я помог им.
        - Забыть помог, Ахрамей Трифоныч, или пропажу сыскать?
        - И одно, и другое. Так что не печалься. Никто тебя ловить не станет. Ты лучше скажи - Лишерку из залы вытащил?
        - Лишерку из залы?
        - Ну, да, Али Шера, волка белого. Я ж тебя за ним сквозь тень видал... Постой-ка, чего-й это у тя на одеяле? - Мартынов потянулся за камнем, но Тихон накрыл его ладонью. Мол, мое, куды лапы тянешь.
        - А, это?! Да-а... Инкарнатор обычный...
        - Что... обычный?
        - Инкарнатор, чай, русским языком сказано. Ты, Мартынов, у яво спроси, вытащили мы Али Шера, иль нет?
        - У кого? - оторопел Ирод.
        - Да у Инкарнатора. Хозяин говорил, что ты, вроде, мудрый мужик, ученый и смекалистый. А меня с первого разу и не поймешь.
        Тихону удалось из центра Мира вытащить самого Инкарнатора! Вот это удача! Ай-да холоп! Но этого самого Инкарнатора следовало у холопа немедленно забрать.
        - Тиша, давай меняться?
        - На что?
        - На то, чтоб твоя душа ночами куда не след не летала. Сквозь землю, например... Согласный?
        - А что? Добрый товар. Только хозяину напомни, что он мне вольную обещал, а то он смотри, какой разнесчастный стоит...
        Из-за плеча осоловелого Расстрелии выглянула Ольга.
        - Олюшка? И ты здесь? - у Тихона перехватило дыхание, и от выползших из глаз слезинок враз заблестели на небритых щеках мокрые тонкие дорожки...
        
        Глава XIX. Совпадения
        В самом сердце Карельского перешейка есть гора. Конечно, горой ее назвать очень трудно тем, кому случалось бывать на Кавказе, в Альпах или хотя бы в Карпатах. Но местные жители, которые всю жизнь прожили в краю озер, болот, оврагов и лесистых холмов, данную возвышенность иначе называть не хотят.
        Гора эта видна за много километров и служит нечасто проходящим здесь путешественникам своеобразным ориентиром. Она, естественно, не подпирает своей вершиной небесный свод - да и вершины-то как таковой нет, и не светится тысячелетним льдом - откуда ему там взяться? Но есть в горе нечто необычное, благодаря чему не спутаешь ее с другими подобными, которых, впрочем, на Карельской гряде не так уж и мало.
        Старики говорят, что стоял здесь когда-то замок из громадных гранитных глыб, построили который то ли шведы, то ли еще раньше предки их, жестокие варяги.
        Сейчас замок разрушен, но на его месте остались затейливые развалины, которые неопытный глаз "мимоходного" туриста примет, скорее, за былое ранее капище каких-нибудь местных друидов, нежели за останки древней крепости. А валуны раскатились в разные стороны на сотни метров. Так уж распорядилось время, раскидав величественную некогда постройку буквально по всей горе.
        Но есть в этих руинах и нечто такое, что не дает путникам пройти мимо, не оглядевшись вокруг себя. В самом центре руин этих оставлена кем-то глубокая шахта, точнее, разлом, диаметром футов в сорок. Стены его настолько скользкие и гладкие, что мало кто решиться спуститься вниз, пусть даже на прочном капроновом тросе. Хочется, конечно, многим, но уж больно глубоко, страшно. Кто посмотрит в ту шахту, видит глубоко внизу дерево - и не провалившееся от слабости почвы, а мирно себе растущее. Странное оно, это дерево - листья его белые и блестящие, словно серебро, и ни зимой, ни летом не опадают.
        Встав на край разлома, можно видеть сие чудо природы достаточно хорошо. Крона блестит от света, который поднимается снизу. Откуда - неведомо, должно быть, от самых корней. Словно, кто-то внизу костер развел.
        Жили во все времена смельчаки, что пытались проникнуть вниз, но никто обратно так и не вернулся. И не то чтобы место это проклято, нет. Любой может подойти к разлому и посмотреть вниз, не испытав леденящего холода. Наоборот, снизу как будто теплом веет. Но зарождается в голове каждого еще не совсем свихнувшегося на жажде приключений человека некое внутреннее табу, которое и не велит лезть внутрь. Словно говорит кто-то чужой и неведомый: "Посмотрел, полюбовался, и будет, ступай себе с миром".
        Люди из народа местного, ингери, сказывают, что шахта эта - темница Одина, главного варяжского бога, который заточил здесь когда-то своих неверных слуг и заклял их стеречь сокровище - крупный зеленый камень - Повелителя Духов.
        Но, вы же понимаете, это обычная красивая легенда; подобных, впрочем, на всей нашей Земле превеликое множество.
        Варяги, что по преданиям воздвигли здесь крепость, часами стояли над шахтой - набирались сил и прощались со страхом, отправляясь в свои дикие набеги на славянские земли. Есть легенда, что сам Великий Рюрик одиннадцать дней и ночей пробыл на краю пещеры, после чего двинулся в свой знаменитый восточный поход, закончившийся всем ныне известным фактом...
        Но вернемся к современности.
        Почему же все-таки странная гора служит путникам ориентиром в любое время суток и во все времена года? А потому, что... Шутка природы - над нею всегда стоит яркая радуга - будь то зима или лето, день или ночь. И не важно, шел ли недавно дождь или только собирается, светит ли на небе солнце или тускло мерцают задымленные легкими тучками звезды.
        На соседней горе, которая чуть поменьше, стоит до сих пор каменный дом с красной наборной крышей. Черепица местами провалилась, и внутри строения гуляет по комнатам ветер, принося с собой дождь и снег, пыль и непуганых химией лесных насекомых, которые живут, где им вздумается, да и, пожалуй, как им вздумается.
        Вход в дом, в отличие от пещеры, доступен всем. Но внутри ничего интересного нет - так, сгнившая старая мебель, остатки мутных стекол в полуистлевших дубовых рамах, вековая грязь на оставшихся еще кое-где половых досках. Входящие из любопытства люди походят по заброшенному жилищу часок и выбираются наружу, хочется вдохнуть свежего воздуха после затхлого смрада гнилых развалин. Выбираются и идут своей дорогой.
        Но если кто-то заинтересуется по-настоящему и полезет в подпол, здесь его ждет сюрприз - вход в подземный коридор. Пройдя по нему до конца, можно выйти к самым корням белого дерева, живущего под соседней горой... Да, да! Можно легко пройти, ход ничем не завален, и взять то, что на скорую руку припрятано меж корней странного растения и лежит там уже почитай более двух веков.
        Но, видно, не нашлось еще пытливого ума, авантюриста от рождения и до самого мозга костей и, если угодно, проходимца, кто захотел бы отыскать неприметный лаз. Вот и лежит великое сокровище, ждет своего нового хозяина. Или раба...
        
        * * *
        
        В четверти мили от побережья Тирренского моря, невдалеке от маленького городка Пьомбино, в котором жизнь словно замерла, настолько здесь мирно и тихо, стоит дом-близнец. Только, в отличие от своего северного брата, он вполне обитаем. Живет здесь ныне приезжая откуда-то из восточных стран семья, неожиданно разбогатевшая благодаря младшему своему члену, мальчику Алишеру, в голове которого ученые обнаружили два мозга. Кроме семьи на этой вилле обитают еще трое - толстая горничная латиноамериканка Анжелика со своей белокурой дочерью (должно быть, приемной) и молодой слуга-чех по имени Петер со смешной для русского слуха фамилией Мужик.
        Этот дом всегда был обитаем. Если внимательно порыться в историческом архиве провинции Тоскана, можно найти чертежную грамоту, составленную самим Бартоломео Карло Растрелли, который купил себе небольшой участок земли на побережье и по проекту своего тогда еще юного сына Франческо, ставшего впоследствии знаменитым зодчим на службе российских императоров, самолично возвел это удивительное строение.
        Правда, нет здесь поблизости лесистых карельских холмов, зато есть настоящие каменные скалы, две из которых далеко выдаются в море, образуя уютную всегда безветренную бухту.
        Бухточка в свою очередь знаменита тем, что без малого два века назад на ее берег с острова Эльбы, покинув это гостеприимное место своего веселого заточения, высадился самый знаменитый император-самозванец Наполеон Бонапарт, чтобы с триумфом провести те знаменитые сто дней, которые почти два века назад так потрясли мир.
        Кстати, если подняться на одну из двух этих скал, образующих заводь, можно запросто разглядеть не только легендарный остров, но и саму жизнь, царящую на нем. В этом нет ничего удивительного - Эльбу от берега отделяет каких-то семь или восемь миль, смотря с какого каменного носа смотреть... Но речь сейчас не об острове, а о вилле.
        К дому с одной стороны примыкает пресноводный пруд, а с другой старая оливковая роща, совершенно круглая, и с такой же круглой поляной в самом ее центре. Если не полениться, можно отыскать здесь же черный валун, неизвестно как попавший на серокаменное побережье. А если уж попробовать этот валун уронить, то приведешь в действие скрытый рычаг, который откроет в пяти футах правее, как раз в самом центре поляны, такую же пещера с белым деревом, как и на радужной горе в Карельском перешейке.
        И так же как там, в пещеру эту можно попасть только из дома, откуда из самого подвала аккуратно кем-то прорыт длинный лаз, упирающийся в самые корни дерева. Но лаз этот глазу не виден. Дубовая дверь, скрывающая его, заколочена еще в самый день высадки на берег императора Бонапарта товарищами его, засыпана землей и заставлена тяжелыми оловянными кадками, раньше использовавшимися для засола рыбы, а ныне хранящими всякую антикварную рухлядь, оставшуюся от всех прежних хозяев виллы. Возможно, на дне их любопытному удастся отыскать вещицы самих отца и сына Растрелли. Но это уж вряд ли. Должно быть, все уже повыкидывали.
        Отличия северного места от южного налицо. О рельефе и погоде говорить не будем, они и не могут быть похожими - земли разные, да и климат этих широт слишком разнится. Но главное: над пещерой в Италии нет никакой радуги - не важно, закрыта она или открыта. И, если над северной шахтой не чувствуется никакого страха, кроме высотного, то южная пронизывает до самых костей каким-то ледяным нечеловеческим ужасом.
        Дома при ближайшем рассмотрении тоже несколько разнятся. Линии итальянского более плавны, а крыша покрыта не черепицей, а медными, зелеными от окисла, листами. И башенки в углу нет, как у карельского близнеца. В остальном все так же.
        Видимо, поэтому Шура не сразу и понял, где он видел похожее строение.
        
        * * *
        
        Года полтора назад, когда на Карельском перешейке начали как грибы расти горнолыжные курорты, и Расстрельников увлекся новомодным веянием. Такое времяпрепровождение оказалось не только престижным, но и приятным. Ни с чем не сравнимое ощущение скорости и чуть ли не полета, это же просто великолепно!
        Но кататься постоянно по наезженному сотнями таких же любителей склону очень скоро ему наскучило. Шура решил поискать другие интересные спуски. В очередную субботу он уселся за руль своего старенького "офроуда" с ржаным названием "нива" и свернул с трассы на лесную, почти полностью занесенную снегом, дорогу, сворачивающую с шоссе минут через пятнадцать после съезда к знакомому уже курорту.
        Сначала дорога была более-менее ровная. Мокрый снег под колесами скрипел, заглушая шум издаваемый далеко не тихим капризным движком, но колеса катились достаточно легко. А вот дальше, когда дорога пошла на подъем, автомобиль лишился своих последних лошадиных сил и встал. Причем, заводиться упрямая машина никак не желала. Должно быть, сгорел стартер. Ну и как отсюда выбираться? Идти к трассе, до которой, кстати, километров пять, и ловить там "случайно проезжающий" в субботу трактор? Дела! По мобильному отсюда не дозвониться - сигнала нет, видимо далековато ближайшая антенна. Черт побери эту хренову связь! Где нужна, ее точно никогда не будет. У-у! Как в "совке" жили, так в нем и подохнем.
        Расстрельников невольно вспомнил анекдот, популярный во время выхода с конвейера волжского автозавода первых внедорожников:
        "Армянское радио спросили:
        - Чем "нива" лучше других вазовских моделей?
        Остроумное радио ответило:
        - Расстояние от земли до кузова выше - удобнее под машиной лежать".
        Да, подумал Шура без улыбки, преимущество солидное. Но автомобиль все равно бросать жалко, не в Америке. Это сейчас никого нет. А уйди - желающие поживиться за чужой счет всегда найдутся. Есть такой главный в мире закон - закон подлости, который действует безотказно.
        Чтобы как-то отвлечься от грустных и противных натуре мыслей, Расстрельников решил порыскать вокруг - поискать более или менее приличный склон. Уж притащился с лыжами, так надо хотя бы разок скатиться. Не зря же в такое трездяково забрался!
        Шура вышел из автомобиля, снял с багажника и расчехлил лыжи и пошел по дороге наверх. Ноги оказались сильнее двигателя, и через двадцать минут впереди замаячила какая-то постройка. Ну, слава Богу! Если фермер какой, может у него и трактор есть, или, хотя бы, грузовичок. А коль, кто поскромнее, попрошу присмотреть до приезда эвакуаторов...
        ...Но строение оказалось нежилым и, по всей видимости, давным-давно заброшенным. Высокий трехэтажный дом, сложенный из необработанных валунов средних размеров, смотрел на путника пустыми глазницами разбитых окон. Башенка, удивительно похожая своим приплюснутым куполом на школьную обсерваторию, слегка клонилась вправо. Блин, развалины!
        Будь другое время, Расстрельников, наверное, даже обрадовался бы - можно осмотреться, излазить руины сверху донизу, изучить, в общем. Дом-то, по всему видно, довольно старый, а, значит, что-нибудь интересное точно отыскать можно. Но сейчас настроения нет.
        Обойдя постройку вокруг и смотря, большей частью, на склоны холма, Шура не без горести для себя отметил, что даже приличного спуска здесь нет - настолько густо вокруг растут сосны. В поворот не впишешься, все - чукотская национальная лодка придет - каюк называется (или каяк?). Какая, хрен, теперь разница?!
        Но место для следующей вылазки "покататься" Расстрельников все-таки нашел. Соседний холм, который в бинокль просматривался достаточно четко - расстояние-то всего километра полтора - имел безупречные для горных лыж спуски. Ни деревца, ни кустика. Так, редкие камни, объехать которые труда не составит. И найти его, должно быть, просто. Такие "лысые" горы обычно видны издалека. Была б туда более или менее приличная дорога. А то у отечественных внедорожников одно только название. И то почти не соответствующее действительности.
        Удивительное дело, день-то стоит пасмурный, все небо тучами затянуто, а над лысой горой - Шура уже окрестил понравившийся ему холм этим нехитрым именем - стоит радуга. Чудеса, загадки природы! Скажешь кому, не поверят. Ну и ладно, рассказывать все равно некому. Петруха в своей Чехии застрял, уже столько времени не виделись. А другие-то друзья и не друзья вовсе, а так, приятели... Расстрельников аж сплюнул, не хотелось даже вспоминать этих "корешей по поводу и когда что-то надо".
        Ладно, скоро темнеть начнет, на севере зимой ночи короткие. Пора идти к трассе, ловить каких-нибудь "Чипа и Дейла, спешащих на помощь". Деньги-то, слава Богу, есть. Велика сила валюты. Как там: "эта штука баксов посильнее и Фауста и Гете"?
        Спускаться было намного легче, это вполне естественно. К тому же, ступая в собственные следы, заблудиться не представлялось возможным, и уже через десять минут Шура стоял возле своей "нивы". Надо, пожалуй, еще разок завести, вдруг получится?
        Надежды на чудо почти не осталось, но автомобиль, как ни странно, завелся с первого раза. Отдохнул что ли? Тогда, ура. Поехали, пока не передумал.
        Развернуться было негде, поэтому до самой трассы пришлось катить задним ходом. И, слава Богу, хоть так. Плевать как, лишь бы выбраться из леса. А там уж, если заглохнет, какой-нибудь добрый дядя за полсотни гринов на трос возьмет.
        Но все обошлось, внедорожник заглох только перед гаражом. Ерунда, здесь его можно и вручную дотолкать. Все-таки, какая сволочь! Чуть в лесу ночевать не заставил. Тоже мне, медведя нашел - берлогой хотел прикинуться. Да ну его. Все хорошо, что хорошо кончается.
        
        * * *
        
        Но еще покататься на лыжах в этой зимой так и не удалось. Ремонт машины отнял целый месяц, а там уж и снег сошел. Жаль, конечно, но ничего, не последний год живем. А на лысую гору и летом съездить можно. Заодно и места разведать. Да и развалины осмотреть стоит. Интересно все-таки, может раритет какой найдешь...
        Погода на майские праздники обещала быть замечательной, из Питера, прогревшегося за первые солнечные деньки до температуры мартеновской печи, надо было срочно драпать на природу. Удивительно, конец апреля, а столбик термометра поднялся выше тридцати. Газеты вновь затрезвонили об экологии, озоновых дырах, о том, "куда мы катимся" и о прочей надоевшей всем ерунде. Не ерунде, конечно, но о том, что и без них, бумажных "желтых прессов", всем известно.
        Расстрельников еще с вечера собрал рюкзак, предвкушая завтрашнее приключение. О том, что состоится именно приключение, недвусмысленно подсказывал кишечник, который в ожидании предстоящего похода всегда "выбрасывал" из себя все лишнее. Шура такое свойство собственного организма заметил еще в детстве. Этакая личная "народная" примета - расстроился желудок к вечеру, жди на следующий день из ряда вон выходящих событий. Причем, "примета" ни разу еще сбоя не дала.
        Утро началось вопреки ожиданиям как-то наперекосяк - проклятый красный "джип", только что отремонтированный, не хотел заводиться, хотя еще вчера все было, вроде бы, нормально. Ладно, поедем на вокзал. Не отменять же путешествие из-за машины. Расстрельников интуитивно предвидел подобную ситуацию, поэтому и сложил все необходимое в рюкзак, а не скидал в багажник.
        На Финляндском вокзале творилось что-то невообразимое и малопонятное. Из-за главного здания раздавались гнусавые, благодаря микрофону, нещадно искажающему, должно быть приятный женский голос, объявления типа: "Уважаемые пассажиры, электропоезд до станции Кузнечное отправляется в семь часов пятнадцать минут с платформы номер пять, правая сторона, десятый путь. Счастливого пути. Повторяю...". Но внутрь никого не пускали. "Добрые" бабульки-дачницы опять поносили террористов, "подложивших бомбу", когда пора помидоры высаживать...
        Короче, и с вокзала не уехать.
        Придется ехать на метро до "Просвета", - так ласково постсоциалистические ленинградцы окрестили конечную станцию "Проспект Просвещения". Что ж, логично: Просвет в конце метротоннеля. От конечной бегают маршрутки до Токсово, а от Токсова можно и на попутке. Там уже недалеко - с полчаса езды.
        Нет, определенно кто-то очень хотел, чтобы Шура не попал на манившую его лысую гору. Метропоезда шли только до "Удельной". Дальше, говорил народ, возмущенный транспортным беспределом, какое-то задымление. Пришлось выбираться наружу и пересаживаться в автобус.
        В общем, к "Просвету", недалеко от которого, кстати, находилась их с дедом квартира в новой многоэтажке, Расстрельников попал только к одиннадцати. И так бы ничего, но оказалось, что маршрутные такси, идущие до Токсово, сегодня не ходят - у хозяина маршрута возникли проблемы то ли с гаишниками, то ли с налоговой... Беда, в общем.
        Оставалось два пути: брать такси за кучу денег - путь-то предстоял неблизкий - или отправляться домой. Нет, домой возвращаться - дело последнее. Собрался в путь - надо ехать.
        Шуре наконец-то повезло. Поймав первого же частника, он со слов разговорчивого старичка с нескрываемой радостью узнал, что тот едет на дачу в Матоксу, и им, в принципе, по пути. Договорились всего на "стольник". Что ж, дешево и сердито, да еще и почти до самого места.
        Казалось, началась пруха. Старенький "москвичок" рванул с места не хуже "феррари", а в салоне загремел на полную катушку "русский шансон" в исполнении Кадышевой. Ничего, часок можно и потерпеть.
        Железнодорожный переезд благодаря все тем же "террористам, заминировавшим вокзал", был открыт, и ушлый дачник проскочил его не сбавляя скорости, рискуя превратить свою колымагу в груду металлолома прямо на путях. Но на этот раз обошлось, только тряхнуло так, что в крыше над Шуриной головой чуть не образовался вентиляционный люк.
        Не прошло и часа, а "москвич" уже тормозил у обочины. Все, приехали. Дальше пешком. Всего-то километров пять-шесть. Это разве расстояние для крепкого парня?
        Но "пруха" как удивительным образом началась, так же неожиданно и закончилась. Пройдя по грунтовой дороге минут десять, Расстрельников с грустью обнаружил, что дальше ему не пробраться, как бы ни хотелось. "Скоропостижная" жара успела растопить лесные сугробы, но вода в почву уходить пока не хотела - впереди раскинулось настоящее озеро ледяной еще жижи. А хитрая лысая гора вздымалась над верхушками сосен, маня к себе радугой. Только теперь это явление природы не вызывало изумления. Недавно прошел легкий дождик, а сейчас из-за туч проглядывали первые лучи солнца.
        Ничего не поделаешь, придется возвращаться домой и дожидаться лучших времен...
        Шура, грязный и измученный, ввалился в свою квартиру уже заполночь. Его вышел встречать дед, страдающий бессонницей:
        - Ну что, лягуха-путешественница, как наша таинственная гора? Стоит, как парусник надежды, или обвалилась, как вера в людскую добродетель? - Шура накануне говорил деду, куда собирался отправиться.
        Старик как всегда острил. Расстрельников-младший вспомнил ставшую семейной легендой "сказку о Мересьеве". "Вот, блин, хрыч старый. Еще и издевается". Дед ждал внука только к вечеру завтрашнего дня.
        - Что случилось, балбес? - Иван Павлович, так звали дедушку, называл любимого внука как угодно, но по имени - крайне редко. Шура отвечал взаимностью.
        - Налей, что ль, стопарик, старый? Поговорим по душам, как хенерал с хенералом.
        - Это ты, что ль, генерал, оболтус? Да знаешь, сколько учится надо, чтоб генералом стать? А ты... Эх, лоботряс. Школу б не закончил, если б не дед. "Деда-а, классная родителей вызывает...", - старик плачущей интонацией ребенка передразнил внука. Что поделать, образование внука - любимая тема.
        Водку пить расхотелось. Вот пердун старый, не может настроения не испортить...
        При всей теплоте отношений, между дедом и внуком стояла достаточно высокая стена непонимания - Иван Павлович хотел видеть Шуру приличным и образованным, а Шура считал, что придет время учиться - пойду учиться, а пока "на хлеб с маслом" хватает, можно и так прожить. В жизни есть более интересные вещи, чем пресловутое высшее образование. К тому же, "белый" билет от армии стараниями того же деда был удачно получен. В медицинской карте Расстрельникова-младшего стоял однозначно четкий диагноз "дистрофия". Это при жимом весе-то в центнер! Весы у медкомиссии следовало срочно заменить...
        Слазив быстренько под душ, Шура засел за телефон. Скучно, да и настроение на нуле. Хочу женщину. Кому бы позвонить? Надо попробовать "методом тыка". Ага, сегодня Натаха... Занято. Хорошо, значит, дома и еще не спит. Стоит попробовать еще разок. Так...
        - Алло, Наташ? Привет. Какие планы?... О'кей, через часок буду. Что берем?... Ладно, договорились. До встречи, - и второй звонок. - Алло, такси?...
        Натянув чистые джинсы и белую футболку, Шура, сунув в карманы бумажник и сотовый телефон, выскочил из квартиры. Ну его, козла старого - не хочет "по душам", пусть пялится в свой телек.
        Так, тачка уже у подъезда. Отлично!
        - Куда едем, сэр? - водитель, похоже, был из тех, с которыми можно поторговаться...
        - На Невский, гарсон. Ин хоум напротив "Гостинки", - Шура поддержал взятый таксистом тон. - Рядом с Пассажем.
        - В растреллевский что ли?
        - Ага.
        - Двести устроит?
        - Шалишь, полтораста. Таксу секу.
        - Ол райт. Договорились, - Шура в водителе не ошибся.
        Что он там про дом вякнул? Точно, "хоум", на последнем этаже которого жила Натаха, когда-то принадлежал великому архитектору. Где ж об этом писали-то? Каламбурчик, блин, получается - Расстрельников едет "к Растрелли". Может, и вправду, предок? Поди, теперь, докажи право на наследство. Надо с дедом поговорить, глядишь, и знает чего. Не даром полвека на благо родины в известных органах штаны с лампасами протирал...
        
        Глава XX. Ищи - найдешь...
        Когда-то, когда Ии Ато, Верховный Жрец Египта, еще не был тем, кто он теперь, явилось ему видение. Нелишне будет отметить, что не стал он тогда еще ни сирийцем Агефом, ни легендарным ныне финикийцем Лотусом...
        Так вот. Видение у него случилось поистине странное. Среди лесистых гор, укутанных мягким пушистым снегом, которые предстали взору новоявленного из Обители на Землю Инклюзора, высилось невиданное дерево - все белое, от корней до самых листьев. Над ним дугой изогнулась странная густая радуга, которая не растворялась в воздухе, а постепенно опускалась все ниже и ниже, превращаясь в петлю, которая в свою очередь затягивалась вокруг лесистой снежной горы. Казалось, что вот-вот и радуга сдавит возвышенность, и его напряженное чрево вытолкнет белое дерево, словно пробку, в самое небо. Но петля неожиданно обернулась нежным туманом, а дерево, доселе остававшееся неподвижным, начало размахивать своими раскидистыми ветвями, словно человек руками. При этом белые листья, как по волшебству, разом зазеленели, зашумели. Вокруг поднялся сильный ветер, который безжалостно снял с чудесного растения белесую кору, из-под которой выступили очертания бездонного, из-за скрывавшейся внутри непроглядной темени, дупла. В ту же минуту прямо из разверзнутого древесного чрева вышел совершенно нагой и, что удивительно,
бесполый младенец, держащий в руке черную жемчужину невиданных размеров. Рука ребенка разжалась, выпуская перламутровый шар на землю, и куда упала жемчужина тут же образовалась глубокая пещера, уходящая вертикально вниз. Спустя секунду из земной дыры забил ярко красный луч и устремился в самое небо, туда, где рождали свет самые дальние звезды.
        А потом откуда ни возьмись на гору налетели полчища насекомых. Они облепили все дерево, и от листьев остались одни только невесомые скелетики. Скомканная, валявшаяся на земле белая кора в считанные секунды обратилась в горстки серого пепла. Ребенок, чье тело до сих пор обладало единственным покровом - нежно-розовой младенческой кожицей, облекся в неожиданно появившиеся металлические латы, а недавно образовавшаяся пещера наполнилась бурлящей пурпурной жидкостью, по которой плавала миниатюрная лодочка. В утлом суденышке величественно покоился невиданных размеров удивительно ограненный чистый плоский смарагд, большая сверкающая грань которого излучала два всего слова: "ИЩИ - НАЙДЕШЬ". Ребенок, закованный в латы, вытянул руку и ступил в кровавую бездну, пытаясь поймать лодочку, но тут же образовался маленький водоворот и фигурка ребенка пропала в нем, оставив лишь несколько тонких пузырьков на разорванной пурпурной глади.
        Дерево неожиданно сильно встряхнулось и сбросило с себя сонмы гудящих мелких гадов, а туман, вновь вознесшийся над горой радугой проглотил эту живую тучу. Пещера опять наполнилась одной лишь звенящей пустотой - кровавая жижа куда-то ушла, затем вывернулась наизнанку и проглотила искалеченное дерево. Снова стало тихо. Только на краю разлома лежал теперь смарагд, сверкая всеми своими полированными гранями. А из радуги выступили кровавые слезы. Она словно расстроилась, оплакивая малыша, призывала его вернуться.
        И он вернулся. Вернулся в облике белого волка. Земля, казалось, вздрогнула, а небо закричало с неистовой мощью: "Али-и-и-и Ше-э-э-эр... К нам пришел Али Ше-э-э-эр... Пришла пора жить..."
        Небо кричало так, что у Инклюзора даже во сне лопались барабанные перепонки, кровь хлынула носом, и трава вокруг вмиг окрасилась киноварью.
        Но все происходящее не казалось страшным. На душе стало отчего-то легче и спокойней. Али Шер явился? "К нам пришел Али Шер! Пришла пора жить!" На Землю пришла настоящая жизнь... Так ли?
        
        * * *
        
        Сколько стоит построить город?
        Сколько стоит его разрушить?
        Кому нужна ТАКАЯ слава?
        Кому нужна ТАКАЯ власть?!
        Эхнатон лишился самого дорогого, что было в его жизни.
        Эхнатон лишился мечты.
        Сидя на золотом троне, он плакал, словно обиженный ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Перед глазами фараона своими гибкими телами чернокожие танцовщицы выделывали замысловатые фигуры. Перед глазами фараона стояли блюда, один вид и запах которых свел бы с ума любого другого смертного. Перед глазами фараона на мягком ложе расположилась красивейшая и мудрейшая из женщин - его жена, луноликая божественная Нефертити, от которой на много миль вокруг распространялась аура самой любви... Перед глазами фараона сороковой день стояла одна и та же картина - страшное жертвоприношение Атону, свершившееся в день торжественного открытия новой столицы. Будь ты проклято, жестокое Солнце!
        Эхнатон рыдал, сидя на своем золотом троне, толстые львиные лапы которого за время недолгого царствования успели увязнуть в рыхлом месиве дробленых костей и утонуть в загустевшей на солнце крови...
        Ии Ато пил вино и в душе посмеивался. Но смеха его никто не слышал, а улыбки никто не видел.
        С того памятного дня, когда Моор Таа привел его к Ал Ишере, он был навсегда отлучен от Обители. Ато воспользовался услугой Инкарнатора, и Творец проклял его. Проклял и забыл.
        Он стал отступником.
        Он стал человеком.
        А что в этом плохого? У людей гораздо меньше обязанностей, чем у Инклюзоров, но также гораздо больше и удовольствий. Жить на Земле и быть ее полноправным обитателем не так уж плохо. Единственный недостаток - прекрасная человеческая жизнь так коротка...
        Но и его, этот недостаток, можно исправить. Стоит попробовать, сейчас самое время ...
        - Скажи мне, Великий Эхнатон, хочешь ли ты, чтобы я, твой верный раб, жил вечно? - Ато решил пошйти на хитрость. Он прекрасно понимал, что тот, у кого сейчас находится Инкарнатор, может выполнить абсолютно любое свое желание. И не важно, искреннее оно или нет, главное, чтобы ожила, затрепетала и зазвенела в небесах сама мысль.
        Эхнатон поднял на своего сподвижника и помощника влажные от слез глаза, в которых, тем не менее, читалось изумление:
        - Жить вечно?... Ато, да ты сошел с ума! Ии Ато, мой лучший друг... Разве могу я пожелать тебе вечной жизни?
        Пришла очередь удивляться жрецу:
        - Почему нет?! Не кажется ли тебе, о, Великий Эхнатон, что вечная жизнь достойна богов? Не задумывался ли ты, что вечная жизнь - это мечта любого смертного?
        - Я думал, что ты мудр, старик... Похоже, я жестоко ошибся. Весь твой ум разбазарен на хитроумные изобретения и глупые сказки, которыми ты потчевал меня в детстве. Старик, тебе пора проспаться, мне кажется, что столь обильные возлияния ни к лицу Верховному Жрецу Египта. Ступай! Знай же, что своему другу, которым ты ПОКА являешься, я могу пожелать только одного легкой и быстрой смерти... На земле, к сожалению, нет места достойным людям.
        Достойным людям? Легкой и быстрой смерти? Нет, только не это...
        Ато ожидал совершенно иной реакции ученика. Но мальчик оказался не таким сговорчивым, как он наивно полагал. Все, что окружало сейчас трон фараона - и страна, и город, и великолепные храмы, и даже эти бесстыдные танцовщицы - все существовало благодаря одному ему! Ахетатон! Сама мечта, воплощенная в камень! Нефертити! Мечта, вселенная в человеческое тело!... Легкой и быстрой смерти...
        Ато поднялся со своей скамьи, собираясь покинуть пир, но сердце его словно кольнуло чем-то невероятно острым и раскаленным. Раз, другой, третий... И остановилось. Душа понеслась прочь...
        Фараон возжелал жрецу легкой и быстрой смерти. И желание тотчас было исполнено.
        Инкарнатор ликовал...
        Пир продолжался.
        Неожиданно мысли Эхнатона просветлели. Слезы высохли. Уста тронула легкая улыбка. Словно спало с разума какое-то наваждение. К чему горевать о давно минувшем? Конечно, убитых уже не вернуть, но положение можно исправить. Только надо работать. Работать...
        - Ато! - Эхнатон позвал повалившегося на мраморную скамью жреца. Вот напился! Старый брехун, сам же говорил, что вино стоит пить в умеренных количествах. Что поделаешь, он уже совсем слаб. - Ато! Да очнись же ты!
        Но жрец ничего не слышал, он был мертв. Легкая и быстрая смерть, взвалив свою тонкую острую косу на плечо, покидала тронный зал, чтобы навсегда покинуть фараоновы покои, уступив место своей старшей сестре, страшной и уродливой...
        А на Землю в тот же час был послан новый Инклюзор. Задача осталась нерешенной. Неведомое Зло до сих пор живо.
        
        * * *
        
        Али Шер стоял на высоком бархане. Он смотрел куда-то вдаль, за море. Не дул даже легкий ветерок, но бархан, казалось, жил своей собственной жизнью. Он то подымался, то опускался. Пески его неистовствовали, растекались ручейками, затем собирались в небольшие холмики и отправлялись путешествовать по пустыне, чтобы на их место пришли другие такие же, практически ничем неотличимые от своего непостоянного брата. Только на первый взгляд кажется, что песок бездушен...
        Али Шер, родившийся задолго до образования Земли и появления самого Творца знал то, что невдомек было никому, кроме Инкарнатора, да и, пожалуй, его единоутробного брата Морты.
        Да, Морта и Али Шер были братьями-близнецами, рожденными в центре Мира из недр Камня Забвения.
        Зло не может быть ведомым или неведомым, земным или неземным. Зло может просто быть. Это сложно понять, но ведь никто и не ищет легких решений. Зачем? Жизнь тогда покажется скучной и безынтересной...
        Там, за морем, в земле ныне населенной диким и гордым племенем этрусков, находится один из трех земных входов в центр Мира. Туда и должен явиться новый Инклюзор, чтобы продолжить бессмысленные и бесплодные, - Али Шер знал это наверняка, - поиски Инкарнатора. Творец хочет доставить Камень в Обитель. Неведом ему простой путь. Что ж, пусть пробует, губит свое племя. Не жаль.
        Но кого же он пришлет на этот раз? Действительно интересно, какой объявится соперник и долго ли с ним придется играть.
        Али Шер знал всех жителей Обители. После смерти Ато их осталась ровно дюжина, включая самого Творца. Естественно, кто-то был сильнее, кто-то хитрее, кто-то умнее. Ато слыл самым умным, но сейчас Творец должен понять, что умом Инкарнатора не заполучить. Следует ждать, скорее всего, хитреца. Таких у него трое, но они особенно Али Шеру интересны.
        Злу всегда не хватает хитрости. Сила - да, ум - да! Но хитрость... Это истинный дар. Хитрости, если ее изначально нет, следует учиться. Конечно же, очередной Инклюзор, появившийся на Земле, неминуемо погибнет. Но прежде следует перенять все его навыки, научится всем премудростям. Инклюзоров не жаль, но их способности терять бы попросту совсем не хотелось.
        Злу не хватает хитрости, но она ему нужна. Ох, как нужна! Хитрое Зло во сто крат сильнее Зла умного. Это часть Истины. Лишь часть...
        Об этом и рассуждал Али Шер, глядя на падающую звезду, которая должна была приземлиться как раз там, за морем.
        Если кто-то увидел бы сейчас Али Шера, он бы его не узнал. Не было больше никакого огнегривого льва или иного животного. На бархане стоял абсолютно голый белокурый ребенок на вид лет пяти. Ближайшая деревня в трех днях караванного пути... Как он сюда попал?
        Но такие мысли никому не могли прийти в голову. Бархан возвышался вдали от караванных путей, оазисов, пресной воды...
        Морта... Где он сейчас? Должно быть, в центре Мира, играет своими любимыми игрушками с подвластным ему временем. Али Шер и сам любил так развлекаться, но почему-то всегда стеснялся быть в центре внимания. Зло не должно быть явным, иначе оно не вызывает страха. Его просто начинают избегать.
        Нельзя осуждать шалости брата. Но он, скорее всего, не прав. Поэтому на него и охотятся. Поэтому его и не любят. Смешно! Кто же из нормальных людей любит зло? И все-таки кое-кто любит... Кому этого ни знать, как Али Шеру?!
        Пора отправляться в путь. Пора принимать свой привычный облик.
        Инклюзор должен узнать его сразу. Ведь он прибыл на Землю, чтобы "спасти" земное Зло. Какая чушь! Но таковы правила игры, придуманной...
        Мысль словно повисла в воздухе. На вершину соседнего бархана поднимались двое в пестрой непривычной одежде. Один из мужчин, а это были именно мужчины - можно было определить по фигуре и тембру голосов, - яростно жестикулировал, пытаясь, видимо, внушить, доказать своему спутнику какое-то лишь ему ведомое суждение. Откуда они здесь взялись? Да еще в такой одежде!...
        И тут Али Шер узнал их... Морта! Это его интриги!
        Нет, ни в коем случае нельзя показываться этой парочке на глаза...
        Али Шер обернулся ящеркой и скользнул под камень в еле различимую невооруженным глазом щель.
        
        * * *
        
        Морта тоже был в одиночестве. Но такое состояние вопреки собственному ожиданию никогда не заставляло его задумываться о смысле жизни. Думать - стезя Али Шера. Его амплуа - вечное действие, движение.
        Вот и сейчас мысли его, еще не успев созреть, разлетались искрящимися импульсами, заставляя все живое, что находилось в относительной близости, чувствовать беспричинный страх. Морта забавлялся.
        Он не мог видеть глазами дальше горизонта, но то, что ощущал весь его дух, повергало шальной дух в какую-то дикую, бушующую низменными страстями, радость. Верх блаженства, когда все вокруг корчатся от страха! Неземная радость посреди земного горя. Что ж, театр одного актера тоже театр.
        Внезапно Морта сам почувствовал страх. Ледяной ужас этот шел откуда-то из-за моря, из глубины времен. Словно глядели на него тяжелые глаза брата.
        Кто-то думал о нем. Известно кто! Али Шер - больше некому. Никто не может так испугать само Зло. Да, тот еще братец. Его зло в тысячи раз мощнее, чем зло Морты, но все оплеухи достаются последнему. Да, Али Шер не глуп, ох как не глуп! Выбрал роль мученика и изводит теперь всех и вся чужими силами - его, Морты, необузданной мощью и хитростью Инкарнатора. Использует Камень по полной программе, так ни разу к нему и не прикоснувшись. Хитер! А все говорит, хитрости в нем нет, один прагматичный ум. Нет, брат, одним умом такого зла не натворишь. Взять хотя бы последнюю жертву, принесенную Атону через дурного и зарвавшегося Инклюзора... Нет, он на мелочи не разменивается.
        Морте стало по-настоящему страшно. Он знал, что Али Шер сейчас подумает о чем-то другом, и жуткое ощущение беды его отпустит, поэтому сидел молча, не роптал. Да и что оставалось делать?
        Тоже еще, неведомое Зло! Будь все такими "неведомыми", как Морта, давно бы уж можно было умереть или с ума сойти от скуки.
        
        * * *
        
        Инкарнатору пришлось не сладко. Вместо того чтобы заниматься своим любимым делом, а именно: наводить туман на мысли всякого рода мудрецов и прочих "сверхчеловеков", он вынужден был недвижно покоиться в фараоновой короне, исполняя все желания "владельца".
        Но противиться воле Али Шера не смел. Последствия могли оказаться столь ужасными, что монотонная вечная жизнь в Обители могла показаться на их фоне величайшим наслаждением. Поэтому и терпел.
        Кто он - Али Шер? Почему его брат так бесхитростен и слаб? Будь братья равной силы, можно бы и поспорить. А так... Сиди и терпи, как говорится...
        Почему Камень Забвения изрыгнул из себя такое чудовище, которое смогло укротить даже его, самого Инкарнатора? Хитрец! Прикидывается таким простым, доверчивым, даже жалким... Лицемер. Зачем ему все это нужно? Даже Инклюзоров и Творца обратил в свою веру. Чудовище, истинное чудовище!
        Но ведь иногда он становится мил и добр...
        Такое впечатление, что в голове его живет два мозга, которые постоянно друг с другом воюют.
        Другое дело - Морта. Этот знает, чего хочет. Развлечения. Все ради развлечений! Но тоже боится брата.
        Сила Али Шера в искусстве искушать искушенных. И искушать так, что никто устоять не сможет, даже Инклюзор. А чем ему искушать, как не самим Инкарнатором?!
        
        * * *
        
        Очередной пир во славу Атона заканчивался. Рабы собирали объедки с фараонова стола и тут же, на месте, их жадно пожирали. Словно вечно голодные крокодилы выбрались из мутного Нила.
        Эхнатон, взяв под руку верную супругу, удалился в свою роскошную опочивальню. Здесь все уже было готово к ночи божественной любви. Полнолуние.
        Процедура, конечно, лишняя, но ее требовали дикие старинные традиции. По всему периметру необъятного ложа расположились два десятка совсем еще юных невольников и невольниц, отобранных самим Верховным Жрецом исключительно по внешним данным. Красавцы и красавицы как на подбор. В обязанности им вменялось только то, чтобы любовная страсть божественной четы не угасла до первого луча солнца. Она бы и не угасла - Нефертити была настолько желанной, что... Но проклятый обычай!
        Сразу за входом в опочивальню фараона окружила стайка девиц, а его луноликую супругу такая же группа юношей. Рабы начали нежными пальчиками прикасаться к телам своих повелителей, стоявших сейчас друг к другу спиной, легкими движениями снимать с них одежды. Потом последовали еле ощутимые поцелуи всех частей тел. Страсть начала закипать, и только тогда слуги так же легко и бережно подхватили своих обнаженных и возбужденных повелителей и бережно опустили их на ложе...
        Как только "первое действие" завершилось, пухлые губы юных невольников начали слизывать с божественных тел остатки семени фараона и одновременно пробуждать страсть, которую сменила было апатия. Не прошло и пяти минут, а Эхнатон снова любил свою единственную, божественную Нефертити...
        И так до самого рассвета.
        Первый луч солнца, пробудивший ото сна священную землю, сомкнул, наконец, очи Эхнатона. Нефертити заснула мгновение спустя. И только тогда прекрасные рабы, разбившись на пары, покинули опочивальню, чтобы заняться меж собою тем, чего уже несколько часов требовала их разбухшая от желания плоть. Прямо на каменных плитах, сразу за занавесом, скрывавшим опочивальню божественных повелителей ...
        
        * * *
        
        Прошли годы. О Верховном Жреце Ии Ато мало кто вспоминал. Оловянный орел давно уже был переплавлен на инструмент, который в день Иштар подарили земледельцам, страшное круглое святилище разобрано до последнего камня, а образовавшийся пустырь засажен финиковыми пальмами, чтобы навсегда стереть из людской памяти страшный день жертвоприношения новому верховному богу Египта Атону.
        Фараону, который сам теперь олицетворял земное его воплощение, не нужна была кровь своих рабов. Ему нужны были их силы.
        С каждым днем Ахетатон рос, с каждым часом становился величественнее и краше. Возводились новые храмы, строились постоялые дворы. Караваны, ранее обходившее место, на котором сейчас красовался великий город, тянулись теперь со всего света именно сюда, а не в медленно разрушаемые жестокой пустыней Фивы.
        Новый Верховный Жрец по имени Ру Ато не славился великим умом, но свои обязанности выполнял исправно. Храмы и святилища содержались в образцовом состоянии, священные подати граждан превышали все сделанные ранее расчеты. Казна наполнялась быстрее, чем опустошалась. Простые люди снова любили своего фараона всем сердцем.
        Эхнатон был тщеславным, но мудрым правителем. Он не пытался завоевать земли, которые безуспешно пытались присоединить к Египту его предки. Но и имеющиеся врагу не отдавал.
        Египетская армия, конечно, была уже не в том великолепном состоянии, что при отце, но военачальники свою службу знали и несли ни за страх, а за совесть. Границы под замком, а сам правитель в относительной безопасности.
        Полным ходом шли реформы, строились школы и библиотеки. И все вроде было хорошо.
        Единственное, что угнетало Эхнатона, это его мысли. Нужно ли людям то, что он затеял, зачем такие почести отдавать и ныне почти безвестному Атону? Ведь кроме горя этот бог Египту мало что принес. Наступивший расцвет страны мудрый правитель не связывал с милостью Солнца. Грамотная политика, и все. Но начатую линию следовало вести дальше.
        Нельзя часто менять покровителей... Даже если очень этого хочется...
        Но не эти мысли сильнее всего мучили фараона. Каждую ночь на протяжении вот уже нескольких лет ему снился один и тот же сон, который буквально высушил тело Эхнатона и вселил в его некогда бесстрашную душу дикий первобытный ужас. Каждую ночь являлся к божественному ложу огромный огнегривый лев в фараоновой тиаре, поблескивающей золотом и увенчанной огромным изумрудом. Он говорил всего два слова: "Ищи - найдешь..." Потом медленно разворачивался и уходил.
        Что искать? Что надо найти? Кажется, все есть. Нет лишь покоя и душевного равновесия.
        И вот сегодняшней ночью наконец-то последовало продолжение сна. После своих неизменных слов зверь попросил, вернее, приказал Эхнатону заставить Нефертити умереть. Нефертити, его любимую жену. Нефертити, которая находилась всегда рядом и в горе, и в радости, которая родила ему наследника. Нефертити, которой радовалась сама белая Луна...
        Фараон попытался выкинуть дурной сон из головы, но все мысли неизменно возвращались к ужасному видению. В теле начался жар.
        Эхнатон в полубеспамятстве дошел до своей опочивальни и тяжело рухнул на ложе. Тут же следом явилась верная Нефертити. Она молчала и только смотрела в глаза супруга, пытаясь отыскать спрятанный в них смысл происходящего.
        Фараон знал, что жена умеет читать по глазам, поэтому как можно скорее закрыл их. Но было уже поздно. Случилось нечто страшное.
        Мазь кураре, что всегда стояла на мраморном столике рядом с ложем, и которой Эхнатону натирали ступни, чтобы ушла боль, неведомым образом оказалась в руках Нефертити. Плавным, но быстрым движением, супруга, опустила палец в баночку и так же быстро поднесла его к ноздре. Потом к другой. Ядовитая смесь действовала мгновенно. Мазь, которая не могла проникнуть в кровь через огрубевшую кожу ног, через нежную слизистую носа таки достигла своей цели. Фараон даже не успел приподняться на локтях, а душа Нефертити уже стремительно летела в небеса, к Луне...
        В мозгу его звучали слова огнегривого льва: "Ищи - найдешь..." Только теперь фраза была длиннее: "Ищи - найдешь истину... Истина в покое... Покой в тебе... Ты в Нефертити... Она в любви... Любовь ждет тебя, Эхнатон".
        И Эхнатон отправился на зов...
        Еще несколько лет живое тело его было на земле, но душа...
        Изумруд, так и оставшийся в царской тиаре с того дня постоянно покрывали капельки влаги. Казалось, камень ожил и оплакивал светлые души Нефертити и Эхнатона. А может, и не казалось...
        
        Глава XXI. Зуб
        - Такая вот, Тиша, грустная история, - Камень закончил свой рассказ и покрылся испариной. Словно живая тварь от нешуточного волнения.
        Удивительно, но Инкарнатор говорил. Не писал на своей широкой сверкающей грани разные слова, а разговаривал настоящим человеческим языком. Естественно, слов он не произносил, а как бы вживлял свои мысли в голову пока еще холопа.
        - Запомни, Тихон: Али Шер - Зло. И нет другого зла на Земле. И не доброе оно, как говорит Мартынов, а самое обыкновенное - грязное и подлое. Поэтому я и заговорил, невероятными усилиями превозмог наложенное на меня жестокое табу молчания. Слышал ли ты раньше, как разговаривают камни? Знаешь, что есть в них душа? Да, душа. И не менее чувствительная и ранимая, чем живет в вас, в людях.
        Странно, но Тиша был абсолютно спокоен. Немного обескуражен откровениями необычного собеседника, но все-таки спокоен. Не было ни страха, ни, наоборот, чувства обладания какой-то неведомой властью. И удивлялся-то парень не тому, что камень умеет рассказывать, а тому, о чем он поведал. Диковинно все это.
        И ведь верно, волчара-то сдох, сам видел. А потом вдруг явился в подземную залу. Ясно было одно: кто-то из них врет. Кто же - Морта, Инкарнатор или Али Шер? Может, конечно, все сразу - твари-то, как на подбор, хитрющие. Один, ишь, бабой притворился, красавицей! И не сон это был вовсе - на то указывали многочисленные сине-желтые следы жадных поцелуев по всему телу да и стертое в кровь причинное место. Всем бы такие сны снились!
        И Камень говорил вроде верно, такое даже дураку в мыслях не явится. Эхнатон какой-то, Нефертити... Город Ахетатон... Откудова русскому холопу про давние времена знать, да еще и не наши-то?!
        Тихон совсем запутался - кому верить, кому нет? Но сердце подсказывало, что прав Камень. Он один никаких злобных фортелей покудова не выкинул. Да и Марта (тьфу ты, Морта!) бесхитростной казалась (или казался?). Облик менять - какой же тут грех? Кажный бесится как токмо и может. От скуки-то еще не такой фейерверк учудишь. Подумаешь, бошки призракам посрубала! Ну и что? Новые отрастут. Чай, все одно нелюди.
        Вот Али Шер - этот темная лошадка. Хоть и белым волком прикинулся. С самого первого взгляда, еще в царскосельском доме он Тихону не понравился. Уж больно надуманный какой-то. И глазками своими - зырк туда-сюда, словно ворог нечистый, шпион поланский.
        Ладно, утро вечера мудренее. Пора домой возвращаться. У Ольги хорошо, надежно, надо у ней в подполе Камушек схоронить. Да и кто его возьмет, коль сам Мартынов в руки брать побоялся. Пускай, мол, Тихон, у тебя Изумрудная Скрижалия побудет. Друзья вы с нею, видать. Ахрамей Ахрамеич аж присвистнул. С ума вы тут все посходили?!
        Сумерки сгущались. Тихон шел пешком, хоть хозяин и дал на лихача пятак. Но уж больно погода стояла дивная. Хотелось по пути поразмыслить. Слободские Тишку не обижали, знали, что Ольгин. И чего только эту девку так все уважают? Дивно! Из сирот ведь, даже отца ейного никто не помнит.
        Тихон уже приготовился свернуть с Фонтанки на Невский - до дому оставалось саженей триста - как путь ему преградила знакомая фигура. Холоп оторопел. Это что же, прям посреди самого Петербурга... Ну, дает!
        Скаля хищную звериную морду, на пути стоял белый волк. Вот, нелегкая! Принесло ж его! От неожиданности ль, с испугу ли, Тиша чуть не обделался.
        - Те чегой надобно, морда волчья? Дорогу ж заслонил, уйди, окаянный!
        Странно, но волк послушался, пропустил. Правда, поплелся следом, шагов на десять только и отстав. Тихон решил внимания не обращать. Глядишь, до дому дойду, а там дверь дубовая, да и Мартынов покамест у Ахрамей Ахрамеича гостит. Небось Лефорта позвали и белую хлещут. Ох, Ахрамей Ахрамеич, пропасть тебе без холопа Тихона. Сам не ведаешь, что творишь, отпуская верного слугу на волю. Пропадешь ведь, старик, без ежечасной-то заботы. Где ж ему бабу-то найти приличную? Надо у Ольги спросить, мож, знает кого из вдов слободских, поприличнее?
        Вот и знакомая дверь с цепочкой к колокольчику. В парадной за стеклом темно, закрыто изнутри на засов. Ничего, с черного хода пройдем. Он на вислый замок заперт, а ключ-то туточки, на шейной веревочке рядом с крестиком и болтается. Господь, чай, схоронит...
        Тихон снял уж замок, но почувствовал тяжелый взгляд прямо промеж своих лопаток. Обернулся. Сидит, вражина. Сиди, сиди. Сей же час Мартынову скажу, он тя встретит.
        Задвинув изнутри засов, Тиша пошел во второй этаж, в гостиную, откуда слышались уже развязные от пьянства голоса. Точно угадал, Лефорт с ними.
        - Здрасьте, господа. Закуси надо, аль можжевеловой с подполу еще принесть?
        - Валяй, Тишка, - Иван Антонович был весел и наименее из всех пьян. - Доставь штофик, да и капустки миску нашинкуй. Хороша у вас капустка! На Сытных брал?
        - А где ж еще-то, Иван Антоныч? Ахрамей Ахрамеич на другие базары соваться не велят.
        - И верно делают, - в унисон холопу затянул Лефорт. - На иных рядах свежак покажут, а в корзинку тухлятину какую кинут. А Сытные мои люди кажный божий день кураторствуют. Мошенника какого найдут, враз его батогами прям на площади и облюбуют. Чтоб неповадно было. Во оно как!
        Да, Лефорт содержал вверенный в его управу рынок знатно. А как же иначе? С него половина князьев да графьев пищею кормились. Да и сама матушка Лизавета Петровна иной раз гусем тамошним не брезговала. Это вам не какие-нибудь блошиные рядки. "Все в ажуре", - как говаривал сам Кирилл Разумовский. А он не абы кто, умный человек, начальник самой Академии наук! Великое дело, брат.
        Тиша спустился на кухонку, достал из погребка под полом прохладный штоф крепкой и вынул из кадки четвертинку квашеного кочана, который тут же у стола настрогал тесаком на тонкие соломины. Уложил капусту в расписную глиняную миску, украсил сверху моченым резаным яблоком и прошлогодней клюквой, - нынешняя-то еще не подоспела, - и, аккуратно подхватив выпивку да закусь к ней, пошел наверх, в гостиную.
        Выставив нехитрое яство посередь стола и разлив по рюмкам из вновь откупоренного штофа всей троице, холоп вспомнил про волка.
        - Ахрамей Трифоныч, - обратился он к Мартынову, - там, за черною дверью вас животное дожидается со вчерашнего утра подохшее. Токмо ужо живехонькое. Уж больно зенки у яво страшные.
        Мартынов, казалось, остался безучастен, но по прошествии минуты встрепенулся. Глаза его забегали, пальцы задрожали.
        - Какое животное, Тиша? Лишерка? Что ж ты молчал-то, дурья башка? Веди скорей!
        Старик вскочил так резко, что дубовое кресло весом в два пуда опрокинулось словно липовая скамейка из Ольгиной избы, схватил Тихона за руку и потащил к парадной лестнице.
        - Да не туда, Ахрамей Трифоныч, я ж сказывал за черною! Ступайте за мной. Только свечку возьмите, темно больно, кабы не оступились.
        Тиша вприпрыжку побежал по узкой скрипучей лесенке вниз, за ним, тяжело пыхтя и отрыгивая капустным духом, пытался угнаться пьяный чародей. Так, засов отодвинули. Батюшки, на улице-то уж ночь звездная! А луна-то как велика да красна! Верно все, полнолуние. Ох, жди всяких гадостей от бесовской нечисти. Коль луна кровью истекает, беды не оберешься.
        За дверью, однако, никого не было. Но Мартынов винить холопа не стал.
        - Чую, Тиша, здесь он. Шел бы ты обратно, к хозяину. А Лишерка сам ко мне выйдет.
        Тихон упрашивать себя не заставил. Ух, скорее бы спать лечь. Завтра вольную подписывать. Сегодня-то Тихон сам отказался. Надо ж такое событие денек просмаковать, прочувствовать. А завтра - и рубаху белую по случаю такому Ахрамей Ахрамеич Тише прикупил - и портки атласные, и сапоги хромовые. Как у самого генерал-губернатора! Аж пять рублей за одежу парадную отдал. Видать и взаправду любит как сына. Добрый старик. Жалко его только. Пропадет без бабы. Тихон-то, конечно, при нем останется. Уж порешили, что Ольгу после венчания сюда привезут. Так-то оно спокойнее для всех. Да и хлеб с маслом у Ахрамей Ахрамеича всегда для молодых найдется. Но чужое-то счастье каждый день видеть ух как тяжко! А они с Ольгою счастливы будут, чувствовал это Тихон всем сердцем. И головою своей и душою чувствовал. Мадама-то с мамзелью из Флоренции своей не вернутся, это уж как пить дать. Обещают только. А этот ждет, надеется все. Говорит, обещали, куда теперь денутся. Обещания надо выполнять. Так то ж у русских - слово за слово, иначе лоб расшибут. А у басурман-то оно на иной манер: обещать - не значит жениться. Сам
Ахрамеич постоянно молвит по своих италианцев: "Хоть хлеб торгуй, хоть мед воруй - все одно получишь х..."
        ...Лефорт и Растрелли уже храпели в своих креслах. Причем, хозяин свернулся калачиком на большущем сидении, а Антон Иванович положил свои обутые в сапоги ноги прямо на стол, а в руке сжимал штоф. Крепко сжимал. Вот ведь гад какой, даже пальцев не раздвинешь. Да и не разбудишь.
        Тихон с трудом отволок в спальню сперва хозяина, осторожно раздел его и нежно укрыл пуховым одеялом. С Лефортом пришлось помучиться. Толстый, собака, отъелся на своей должности. Пирожки да бублики, водочка да семужка - кажный день по двадцать раз. И все задарма. Хорошо устроился. Волоки его теперь, на руки-то не подымешь, пудов шесть должно быть. И это при его-то мелкорослослости.
        Но и Лефорта наконец уложил. Пора бы самому устраиваться. Да! А куда Мартынов-то подевался? Надо, пожалуй, вниз спуститься, проведать.
        Черная дверь была распахнута, прямо за ней зияло кровавой раной ночное светило. У-ух! Тихона аж передернуло, мороз по коже пробежал. Жутко как-то...
        Мартынова за дверью не оказалось, волка тоже.
        Покричав с минуту для проформы, Тиша прикрыл дверь, не запирая ее на засов - вдруг вернутся - и пошел к себе.
        Проходя через гостиную, холоп хватил для успокоения души и доброго сна стакан настойки, закусил капустной соломиной и взял канделябр с догоравшими свечами. Со светом-то оно завсегда приятнее. Войдя в свою спаленку и поставив свечи на струганный стол, стянув и кинув новые сапоги, словно лапти какие, в угол, Тиша собирался уж откинуть с кровати покрывало, как заметил, что кто-то на ней ворочается.
        Ну это ж надо, окаянные!
        На койке дрыхли в обнимку Мартынов со своим поганым зверем. Точнее, спал только Ахрамей Трифоныч, а волчара сверкал туда-сюда своими злющими зенками. Вот, подлые!
        - Ну, че уставился? - в Тишиной душе вскипела ярость. - Мало того, что Эхнатона с Нефертитею сгноил, подлый хичник, так еще и мою спальню занял, - язык холопа остался точно без костей и нес теперь всякую околесицу.
        При упоминании о египтянах, волк вздрогнул (или показалось?) и нехорошо как-то прикрыл свои глаза лапою. Оскал его превратился в улыбку. Причем, не такую, как давеча, добрую, а ехидную какую-то и жуткую. Словно, сожрать кого собрался. Кого? Известно кого! Не Мартынова ж!
        Забыв про свечи, сапоги и выпитый стакан казенной, Тиша стрелой вылетел из спаленки и громко захлопнул за собой дверь.
        В голове отчетливо зазвенели слова: "Ко мне! Беги скорее ко мне!" Тихон узнал голос. С ним говорил Камень...
        Но он же за три версты почитай! У Ольги в подполе схоронен!
        Ай!
        За только что закрытой дверью послышались мягкие звериные шаги. Видно, слез с кровати, сюда идет. Что ж делать?...
        Ответ пришел сам собой: "Коль зовет, надо бежать... Скорее... А вдруг ЭТОТ догонит? Но попытаться надо". Тихон придвинул к двери тяжеленный кованый сундук с барахлом, стоявший тут же, в маленькой прихожей - откуда только силы взялись? - и вприпрыжку, прямо как был босиком, так и понесся прочь. Сначала из дома, а потом уж и с Невского, в сторону Слободы. Только бы успеть. Камень защитит. Тихон откуда-то знал это наверняка.
        Погони слышно не было, но Тиша чувствовал, что зверь несется следом. Осталось-то всего-ничего. Только бы успеть, только бы успеть...
        Ноги несли с такой скоростью, с какой, должно быть, не летали царские рысаки. Аж ветер в ушах свистел! Вот он, Ольгин дом, вот он - саженей тридцать осталось... двадцать... десять...
        - Ольга, дверь открывай! О-о-ольга-а-а!
        Откуда столько сил? Страх, батюшка!
        Девка только что разлепила заспанные очи, а Тихон уже вынес плечом тяжеленную дверь вместе с засовом, скобы которого были прибиты к стене пятидюймовыми гвоздями. В подпол, скорее в подпол... Вот он, родимый! Успел!
        - Камушек, родимый, спаси меня, Камушек! Я это, Тишка, знакомец твой! - страх, давший Тихону силы, так же и отобрал их, только в руках холопа оказался Инкарнатор. - Слышишь меня, что ж ты молчишь-то? Ответь, а? Камушек, родненький мой...
        - Тихон, ты чего какой дурной-то, а? - у раскрытого в подпол люка стояла Ольга в одном исподнем. - Гнался кто за тобой что ль? Ворвался, аж дверь расхлебянил чуть не в щепки. Завтра уделывать будешь.
        Ольга была совершенно спокойна. Вот баба! А если б грабители? Тиша потихоньку начал приходить в себя. Ольгино спокойствие дало и ему самому какую-то уверенность, что больше сегодня ничего не произойдет.
        - Олюшка, надо дверь заставить! Там... там... этот...
        - Кто, Тихон? Черт что ли? Сапоги-то уже пропил? Э-э, мужик! Не нужен мне муж-пьяница.
        Правда, последние Ольгины слова прозвучали беззлобно. Даже ласково как-то. Тихон положил Инкарнатора за пазуху и полез наверх. Девица уже прикрыла дверь и пыталась придвинуть к ней тяжелый комод. Неизвестно никому, как такая барская роскошь оказалась в избе простой вязальщицы. Ольга не сказывала, а Тиша и не спрашивал. Захочет, сама расскажет, а не захочет... Что ж тут поделаешь? Как там говорится-то: любопытной Варваре на базаре ноздри порвали? Так, что ли?
        Тихон впрягся с другой стороны, и дубовая махина сдвинулась. Слава Богу!
        Луна ушла за дом, свет ее был отсюда не виден. В застекленных (опять же слободским людишкам не по карману) окнах мерцали звезды, но остывший воздух, проникавший в избу из-под двери свидетельствовал, что до рассвета уже не далече. Спать не хотелось.
        - Ты, Тихон, что, так и будешь посреди комнаты стоять? - спокойный Ольгин голос вывел холопа из забвения. - Поспать бы надо. Завтра-то день какой! Забыл?
        - Как же забыть-то, Олюшка? Разве ж можно?! - Тиша заметно повеселел.
        Ольга уже успела надеть сарафан и заплести косу. Ай-да девица-красавица! "Везет дуракам", - подумал про себя Тихон, и был отчасти прав. Нет, конечно же, он не дурак. Это уж так, присказка. Но что везет, точно. Такую девку еще попробуй отыщи. И красавица, и рукодельница. Да и характер спокойный, почти без стервозности. Ведь тяжко жить без мужика, а ничего, кого попало в дом не взяла. Дождалась-таки, пока Тише хозяин вольную отпишет. И не просила ведь. Знала, должно быть, что так оно и случится. Эх, брат, ждать уметь - оно не каждому по силам. Другая бы скурвилась давно или сгноилась на блядках. А эта... Да что говорить?!
        - Тишенька, ты кушать хочешь? - Ольга обняла парня за плечи и прислонилась своею щекой к его шее. - У меня щи вчерашние остались. И наливочка есть. Смородиновая. Будешь?
        Тихон есть не хотел, но Ольга так по-доброму предлагала, что отказаться было невозможно.
        - Что ж, давай позавтракаем, Олюшка. Не раненько токмо?
        - Раненько... Так спать уже не ляжешь. Через час светать будет, корову доить надо, кур кормить... Поможешь?
        Тихон только кивнул. Говорить не хотелось, так стало хорошо.
        - Тиша, а от кого ты так несся-то? Слободские вроде тебя не трогают? Шпана, что ль, заезжая?
        Холоп не знал, что сказать. А потом махнул рукой, да и выложил все начистоту.
        Тут уж и рассвело.
        
        * * *
        
        С первым лучом солнца Слобода ожила. Петухи пропели свою заутреннюю, заблеяли козы, из нескольких дворов, что побогаче, раздалось мычание коров. Ольга и Тихон занялись хозяйством. И так им было дружно и весело, словно жили они всю жизнь только друг для дружки. Тихонов рассказ был настолько искренним, что не поверить в него было нельзя.
        Работа спорилась, и через часок Тиша, обутый в лапти, найденные в сарае, уже шагал домой, насвистывая нехитрую мелодию.
        Хозяин, должно быть, еще спит. Так что успеется и кофий заварить, и плюшек напечь, да и сапоги - бариновы да свои - до блеску наваксить. Кому сегодня, мож, и обычный день, а нам праздник.
        Боязно только слегка. А вдруг да ждет поганый зверь - где за поворотом или в самом доме притаился? Но мысли такие Тихон гнал от себя прочь. Да и Инкарнатор, лежавший за пазухой, приятно терся о тело и давал ощущение какой-никакой, но уверенности. Ну и, слава Богу...
        Сразу идти в свою спаленку все равно не хотелось, и Тиша, войдя в дом, направился в кухню. Захваченное от Ольги тесто было добрым, плюшки лепились каждая в одно мгновение. Огонь в печи тоже взялся с первой искры.
        И через часок в спальни снизу потянуло сладко-пряным запахом только что испеченной сдобы и удивительным ароматом лучшего во всем Петербурге кофия.
        Первым проснулся Лефорт. Вот что значит - чревоугодник. Худо пожрать всяко лучше, чем добро поспать.
        - Ох, Тишка, зря тебя Варфоломей Варфоломеевич отпускает. Зря! Такого работника поискать еще! Просил я его: тебе не нужен - подари мне, или, продай, лучше. Сторговались бы! Сколько ты, Тихон, денег стоишь, а? - Иван Антонович гыкал погромче иного жеребца.
        А Тихон преспокойно ответил:
        - Чтоб меня купить, Иван Антоныч, у вас денег не хватит. Ахрамей Ахрамеич сказывают, что я-де, бесценный, - шутка удалась, и второй громовой раскат лошадиного ржания, изданный Лефортом, должно быть, разбудил добрых два квартала.
        Тут и Растрелли проснулся. Вид его, приволочившего заплетающиеся еще ноги в гостиную, был, мягко говоря, не очень. Эх, завязывать старику пора с возлияниями, сгубит себя. Лефорту-то что, у него глотка луженая и желудок, что твой бурдюк.
        - Утро доброе, Ахрамей Ахрамеевич, - Тихон поклонился. Мог бы и не кланяться, но таков был утренний ритуал, к которому все давно привыкли.
        - Привет, Тиша. И ты здравствуй, немчура. Разве ж столько водки-то пить можно? Чем теперь головы лечить будем? Тиша, там наливочки нет? - Растрелли обвел глазами кухню.
        - Щас исправим, Варфоломей, - Лефорт, вот уверть, успел сходить вниз и стоял в дверях с ополовиненным штофом можжевеловой. - Клин клином выбивают. Давай-ка, хозяин, тяпнем по маленькой.
        Крякнули. Закусили горячими плюшками. Лица зарозовели - здоровье начало возвращаться.
        - Тиша, ты б Мартынова разбудил, он с утреца домой собирался. Сходи, где спит-то он? - Растрелли был слегка обескуражен тем фактом, что вечером не смог сам уложить гостей. Похмелье отпускало. Теперь совесть начала мучить.
        - Известно где, Ахрамей Ахрамеич, в моей спаленке, - Тихон вспомнил про ночной кошмар, про свою невольную пробежку, вызванную диким ужасом, шедшим от поганого зверя. А может, и не преследовал он вовсе? Может, показалось? Спит сейчас рядом со своим ненаглядным Иродом, будь они оба неладны!
        
        * * *
        
        Надежда умирает последней, но все-таки умирает.
        Сундук от двери был сдвинут, не Растрелли же с Лефортом его оттащили! Значит, выходил кто-то. Волк? Сам Мартынов?
        По коже Тихона снова побежали мурашки. Ладно, Инкарнатор со мной, глядишь, ничего и не случиться. Сильный-то сильный Али Шер, но и на него управа найдется. Авось, пронесет.
        Тихон приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
        Мартынов лежал на тихоновой кровати. Спит до сих пор, пьяница. Волка не видать. Утек.
        Тиша решил сначала заняться сапогами, а потом уж и будить непутевого гостя. Без своего зверя ужасов он не внушал, скорее жалость. Сапоги, как их Тихон давеча зашвырнул, так и валялись в углу. Это такая-то обувка! Холопу стало стыдно. Хозяин такие деньжищи на него потратил, а он... Э-эх! Да, ладно. Сейчас наваксим, будут еще получше новых!
        Крынка с ваксой стояла под черной лесенкой, тут же, на собственноручно сколоченной для удобства полочке, лежали одежные и сапожные щетки различной мягкости и всяких размеров - каждой свое предназначение.
        Тиша взял сперва жесткую, большую - надо кожу ваксой обработать, жир должен лечь ровно, впитаться. Ага, теперь можно мягонькой отполировать. Дело Тихон знал, ваксу готовил самолично из топленого свиного сала да молочного масла. Смешивал их с просеянною сквозь сито сажею и, нагревая на печной плите, аккуратно размешивал. Сажа должна в жирах раствориться. Если крупинки останутся - паршиво сработано...
        Так, теперь бархоточкой... Уж очень не хотелось возвращаться в спаленку, будить этого...
        Но сапоги были начищены до блеску. Да и хозяин, поди, заждался своего поганого гостя. Чего он в нем нашел? Ведь подлец, с первого взгляда видно - подлец. Почище Лефорта будет, хоть и головастый - дай Бог каждому столько знать.
        Тихон вошел в свою коморку и, превозмогая отвращение к странному человеку, направился прямо к кровати. Будить так будить, чего медлить?
        Парень взял лежащего на кровати Мартынова за плечо и легонько потряс:
        - Просыпайтесь, ваше благородие, ждут вас Ахрамей Ахрамеич с Иван Антонычем кофей пить с плюшками...
        Ответом послужил глухой стук упавшего на пол предмета. Тихон повел за звуком глазами.
        По полу катилась голова...
        Голова, оторванная какой-то невероятной силой - уж больно звонко хлестал по деревянному полу ошметок кожи, свисающий с шеи. Тиша обернулся на кровать. Тело осталось безголовым. А из шейного позвонка торчал какой-то желтый осколок.
        Тихон брезгливо, превозмогаю подкатившую к горлу тошноту, ухватил его двумя пальцами, вырвал и поднес на расстояние локтя к своим глазам.
        Неужто зуб? Точно... Клык волчий ... Его ни с чьим другим не спутаешь...
        
        Глава XXII. "Физиологический феномен"
        "Кафедра физиологии человека. Заведующий, д-р М. Г. Родригес"
        В просторный кабинет, стены которого были заставлены стеклянными шкафами с пробирками и банками, содержащими заспиртованные органы человека, и, возможно, некоторых животных, вошла молодая элегантная дама в широкополой шляпке мужского фасона, которая, тем не менее, отнюдь, не скрывала изысканной красоты лица.
        Двое толстых очкариков оторвали свои взгляды от кафедрального журнала, а массивные задницы от неудобных жестких стульев.
        - Сеньорита...
        - Чем могу...
        - Помочь? - наперебой затараторили они.
        - Здравствуйте, мальчики, - тон незнакомки не оставлял сомнений в том факте, что вошедшая принадлежит не к последней фамилии этой планеты. Должно быть, американка. Жена или дочь какого-нибудь Рокфеллера или Дюпона. - Сеньоры, где я могу увидеть доктора Родригеса? Вы меня ему не представите?
        - О да, сеньорита, конечно, я вас провожу! - один из молодых людей неожиданно легко для своего тела подскочил к даме и осторожно взял ее под локоть. - Пойдемте, я вас познакомлю.
        Второй снова уселся на стул и с равнодушным видом уставился в журнал.
        Прыткий же толстяк подвел гостью к белой внутренней двери, раскрыл ее и вошел внутрь, не пропустив даму. Дверь за ним звонко захлопнулась. Вот, нахал! Должно быть, пошел доложить шефу. Даже не спросил, как представить. Ох уж эти мне испанцы!
        - Войдите, - из-за двери раздался звонкий мальчишеский голос.
        Дама сама открыла дверь и... осталась стоять на пороге маленького уютного кабинета. За добротным буковым столом сидел уже знакомый жирный хлыщ, правда уже без халата, а в дорогом костюме темно-серой английской шерсти. Парень вышел из-за стола, и пошел на встречу прекрасной незнакомке.
        - Разрешите представиться, - легкий поклон гостье. - Доктор Мигель Гарсиа Родригес. Можно просто Ми... доктор Родригес. Что привело вас в этот адский уголок нашей доморощенной науки? Чем могу служить столь прекрасному представителю прекрасной же половины человечества?
        Эффект удался. Элиза, а она сегодня принарядилась так, что ни один здоровый мужчина не смог бы устоять от ее чар, не сразу пришла в себя, а когда все-таки очнулась, то не нашлась что сказать, а только мило улыбнулась. Шляпка легким движением тонкой руки была повергнута на стол, а точеная ладошка вытянулась навстречу милому толстяку-испанцу.
        - Э-э... доктор Родригес? Я представляла Вас несколько иначе...
        - Знаю, - широкая улыбка толстяка, казалось, не даст никакого шанса его же ушам остаться не на привычном им месте, - меня все представляют по-другому. Ждут увидеть убеленного сединами надменного мужа, а тут я - веселый толстый добряк несколько непредсказуемой наружности. Не ожидали?
        Звонкий смех залил маленький кабинетик и, отскакивая от задребезжавших стекол, смутил Элизу настолько, что она зарделась.
        - Да не смущайтесь вы! Будьте проще, и люди к вам обязательно потянутся! - толстяк снова засмеялся, только теперь значительно тише. - Причем, со всех сторон. Кстати, это не розыгрыш. Я действительно профессор Родригес. И я в этом прискорбном обстоятельстве совершенно не виноват. Так получилось. Верите?
        Да, парень, видимо, действительно гений. Ему вряд ли больше двадцати пяти. Что ж, может оно и к лучшему. Не надо притворяться и запускать в ход продуманную до мелочей легенду. Достаточно просто пригласить его на обед. Нет, лучше подождать, пока сам пригласит.
        - О, извините меня, профессор...
        - Просто Мигель, хорошо? - все-таки решился Родригес.
        - Мигель... У меня к вам такое дело... Знаете, я прочитала в газете про мальчика с двумя мозгами...
        Родригес надул и без того пухлые губы и скорчил скучную физиономию, но его живые глаза по-прежнему выражали интерес.
        - Ну что вы привязались к бедному подростку, ему и так не сладко?! - изобразить гнев у Мигеля не получилось. И теперь рассмеялись оба.
        - Да, вы правы, Мигель. Дело несерьезное, - Элиза поняла, что легенду все равно придется запускать. - Я являюсь учредителем одного американского фонда, который спонсирует исследования различных феноменальных явлений в области физиологии человека (Господи, какая чушь). Так вот, правление нашего фонда постановило профинансировать все научные разработки, связанные с этим мальчиком. Размер помощи вы определите сами, а я лишь заполню чек. Вас устраивает такой вариант, Мигель?
        Родригес ожидал в этом разговоре какого угодно поворота, но только не предложения денег. Да еще и "любых". Вот дела!
        - Вы добрая фея из волшебной сказки? Что ж, я выбираю британсие фунты. Говорят, они достаточно стабильны.
        - Фунты? - девушка сначала не поняла, о чем идет речь, а когда до нее дошел, наконец, смысл сказанного, улыбнулась. - Хорошо, фунты так фунты. Меня, кстати, зовут Элиза ла Поэрта. И я не фея, а просто деловая женщина.
        Мигель лихорадочно соображал, что же ему предпринять, но язык как-то сам собой повернулся, сворачивая из звуков два слова в вопросительной интонации, до ужаса банальных и знакомых абсолютно всем привлекательным особам женского пола:
        - Может, пообедаем?
        "Ну вот, кто бы сомневался?!"
        - С удовольствием. Но я первый раз в Барселоне и не знаю...
        - Тут за углом есть премиленький ресторанчик. Там изумительная... деловая обстановка и всегда работает кондиционер. А то с нашей жарой... В общем, идемте, Элиза. Простите, вас можно так называть? - Мигель подставил свой пухлый локоть, девушка одновременно одной рукой подхватила со стола свою шляпку, а другую опустила в до ужаса маленькую складку, образовавшуюся между рукой кавалера и его нешуточным торсом.
        Сногсшибательная парочка. Молодой професоор, лауреат самой престижной премии, и юная прекрасная миллионерша (а может, миллиардерша?) со странным, но красивым именем - Элиза ла Поэрта.
        - Вы из фамильных грандов, или так... по мужу? - Мигель с гордо поднятой головой вел свою спутницу по длинному, пропахшему фармпрепаратами университетскому коридору к выходу. Толпящиеся студиозусы оценивающими взглядами провожали "новую пассию" своего любимчика. Оценка была выше любой другой, которую студент может знать в пределах пятибалльной системы - шесть с плюсом!
        - Да, из фамильных... Точнее, моя мама, я ношу ее фамилию. С отцом, пардон, мне так и не удалось познакомиться. Разве это сейчас редкость?
        - Что вы, Элиза! - Мигель готов был рассыпаться в извинениях на мельчайшие осколки, но это оказалось лишним. Девушка быстро перешла на другую тему.
        - Мигель, скажите мне, как вам удалось в столь... не старом возрасте стать профессором?
        - Я не так молод, Элиза, как вам кажется. Через месяц мне стукнет сорок четыре.
        - Сорок четыре? - Элиза не могла скрыть изумления. - Что вы говорите?! Вы выглядите вдвое моложе. Вдвое! Я знаю людей, которые смотрятся на десять лет младше, но вдвое?
        - Понимаете, все это долго объяснять. Ну, в общем, у меня замедленное гормональное развитие. Когда я пошел в школу, то только научился ходить, а когда ее заканчивал, то выглядел, как первоклассник. Но исключительно внешне, заметьте. С головой у меня все в порядке. Вы, надеюсь, не сомневаетесь?
        - Нет, конечно! Мигель, вы такой смешной! - оба опять рассмеялись. - Слушайте, доктор Родригес, так вы, получается, тоже физиологический феномен?
        - Ну, в некотором роде...
        - Почему же в некотором? Когда приеду домой, я постараюсь пробить в фонде средства на изучение и вашего... случая. Причем, исследовать будете вы себя сами. О'кей?
        - Договорились, Элиза... Простите за фамильярность, но я до сих пор не знаю, можно ли вас так называть?
        - Естественно. Только так и никак по-другому, - улыбнулась девушка.
        - Прошу вас, мы пришли, - Мигель открыл дверь, ведущую в уютный подвальчик, и пропустил вперед свою спутницу. Только одна сомнительная мысль мелькнула в его голове: что-то уж больно легко и весело она расстается с чужими деньгами. Интересно, кто она такая?
        Жалко было этого милого толстяка. Как сейчас Элиза хотела, чтобы на его месте сидел какой-нибудь угрюмый самовлюбленный тип. Но судьба есть судьба. Тут уж ничего не поделаешь.
        
        * * *
        
        - ...так вот, живут они сейчас в Италии, где-то на западном побережье. Точнее сказать не смогу. Не знаю. Слышал, что не так далеко от Флоренции. А ты что, - они обедали уже второй час и успели перейти "на ты", - хочешь навестить Алишера?
        - Да нет, Мигель, мне там делать нечего.
        - Жаль, можно было бы вместе слетать. Адрес выяснить - не проблема. Сам сто лет мальчугана не видел. Он умница, и с ним довольно интересно. Знаешь, я ведь в докладе отчасти припустил, что разобрался в работе обоих его мозгов. На самом деле, все гораздо сложнее... - Мигель, казалось, задумался над какой-то нелегкой задачей. Его вилка чертила по салфетке какие-то спирали и молнии.
        - Мигель, ты такой славный... Может, увидимся еще? - Элизе, правда, нравился этот большой и мягкий, такой уютный и далеко не глупый испанец. Сорокатрехлетний профессор, выглядящий на двадцать три - двадцать пять. От него так и струились волны человеческого обаяния и какого-то душевного тепла. Да провались пропадом этот Творец, парень должен остаться жив. Чего бы это мне потом не стоило.
        - Славный? Хм... Элиза, ты намного сложнее и умнее, чем кажешься на первый взгляд. Вот, хоть убей (убей?), не верю я, что ты работаешь в каком-то дурацком фонде, сорящем направо и налево деньгами зажравшихся прожигателей жизни. Пойми, я человек отнюдь не бедный. Мне не нужны деньги сомнительных организаций на сомнительные же исследования. Что я сумел, то и сделал, поверь, большего я найти не в силах. Во всяком случае, не сейчас. Нет пока оборудования, которое читает столь сложный генетический код, какой у нашего пациента. Порой у меня складывается впечатление, что он вообще не человек...
        - А кто? - заинтересованно перебила Элиза.
        - Эх, знать бы! Что б газеты ни писали, все это брехня. Так, гипотезы и разработки. Может лет через сто мы и узнаем... И то, вряд ли. Вот. Да, о чем я говорил?
        - О том, что ты где-то слукавил, - Элиза попыталась смягчить неожиданную исповедь Родригеса.
        - Давай называть вещи своими именами. Не слукавил, а попросту исказил действительность, соврал. Амбиции, будь они неладны. "Что скажут в нашей среде..." Чушь! Ничего не скажут. Только позавидуют. Зависть окружающих, а, отнюдь, не научные открытия - вот единственная цель. Как получил эту премию, такие взгляды на себе ловил! Знаешь, сколько врагов нажил? Все вокруг словно ополчились против меня... Будь она неладна, эта слава, эта известность, эта премия! Эх, знать бы раньше... Сидел бы у себя в лаборатории и не дергался.
        - Мигель, перестань себя казнить и прекрати пить вино. Оно тебя... злит. Знаешь, что больше всего мешает человеку?
        - Ты имеешь в виду зависть?
        - Нет. Его собственная самооценка: заниженная или завышенная - значения не имеет. Тебе говорят, что ты дурак или невиданный гений, а ты не верь, оставайся собой. Все вокруг тебя не любят, а ты сам себя полюби. И все будет нормально. Ты ведь и сам это знаешь! Зачем я все это говорю?
        - Наверное, понравился, - Родригес тут же воспользовался предложенным советом.
        - Понравился, и что? Разве не может женщине понравиться интересный мужчина?
        - Да, ладно, не льсти уж... - Мигель покраснел. - Скажешь, тоже, интересный. Я интересный только с точки зрения практической анатомии. А так, человек как человек, ничего особенного... Лучше продолжу о нашем мальчике. Мозга у него действительно два. Этот феномен не я один наблюдал. Но что интересно! - Мигель, как и положено в таких случаях, выдержал значительную паузу. - Что интересно, один мозг у него обычный, как мы говорим - серое вещество, а другой... белый. Ты понимаешь, абсолютно белый! Туда даже кровь не поступает. Вокруг этого второго, белого мозга, обычная капиллярная сеточка, по которой идет кровоток, но глубже... Странно, что никто кроме меня истинного-то феномена и не заметил! И еще более странно, что этот второй мозг живет. И живет своей независимой жизнью. Как? Зачем? Для чего он нужен? Я и пункцию делал... Представляешь, пункцию головного мозга! Но ткань, которую изъял из этого странного белого мозга, вне черепной коробки просто исчезла, испарилась в пять секунд! Как будто там сгусток замороженного азота, понимаешь?! Элиза, я не знаю, что это. И никто не знает. И вряд ли когда-нибудь
мы... А гены...
        Мигель замолчал. Элиза не нарушала воцарившуюся в изолированной кабинке тишину, словно боялась спугнуть какую-то важную мысль, от которой зависит жизнь человечества или еще что-то не менее важное. Родригес поковырялся вилкой в салате, затем отхлебнул из высокого бокала немного вина и продолжил:
        - На выступлении я наплел, будто бы эти два мозга сосуществуют между собой, обмениваются информацией, взаимодействуют. Благодаря этому процессу у мальчика такие способности к лингвистике. Ты знаешь, что он может любой язык, хоть японский, хоть суахили, выучить всего за пару недель. Он умеет писать двумя руками, причем, если левой этот вундеркинд пишет на английском, то правой, например, на итальянском. И на разные темы! Юлий Цезарь по сравнению с ним - бездарь, понимаешь?! Но все эти фортели мальчуган выкидывает благодаря своему НОРМАЛЬНОМУ мозгу, который действительно гениален, а второй... Зачем же нужен второй?... Я давно работаю с подобными физиологическими феноменами, как ты выражаешься. И немало повидал людей с двумя мозгами - поверь, таких на Земле не один Алишер. Но у них у всех второй мозг находится в недоразвитом состоянии, он не функционирует. Так, словно не родившийся близнец подарил своему более удачливому брату, увидевшему свет, частичку себя... Здесь же иное... Кстати, я никогда не верил не верю до сих пор, что второй мозг Алишера, тот, белый - просто бесполезная каша в его голове.
Он явно несет какую-то нагрузку, играет в жизни ребенка важную роль... Вот на этих догадках я и построил свою речь. На догадках! А это... антинаучно. Понимаешь, я чувствую, что прав! Но доказать не могу... Блеф! Фикция! Фантом! Я никогда не думал, что мне кто-нибудь поверит, а поверили абсолютно все! И теперь я не могу никого разубедить. Мне надоел груз незаслуженной славы! Мне надоело быть живой достопримечательностью, памятником самому себе!...
        Мигель, наконец, смолк. Они сидели, глядели друг другу в глаза и молча пили вино. Хозяин кабачка, который обслуживал своих постоянных клиентов сам, принес им какую-то поистине бездонную бутылку. Глаза Родригеса на минуту заблестели и он выпалил:
        - А еще, когда я делал ему пункцию, мне показалось, что в лицо мне дохнуло каким-то жутким ужасом. Как будто там, в черепной коробке затаилось никому неведомое зло... Но это состояние у меня быстро прошло. Странно, почему я сейчас об этом вспомнил?
        
        * * *
        
        Удивительное дело, но Элиза влюбилась.
        Конечно же, что может быть удивительного, когда чувство любви неожиданно просыпается в человеке. Но Инклюзору этого не дано.
        Элиза была родом из Обители. Что же вдруг произошло? Как такое могло случиться?
        Мигель никогда не слыл красавцем. Люди, которые его видели впервые, от души веселились, глядя на тучного парня со смешной мимикой. Ему бы в клоуны, успех обеспечен!
        Родригес выбрал иной путь. Он занялся наукой.
        
        * * *
        
        Родители сначала были недовольны. Отец считал, что аналитические способности мальчика - характерная врожденная черта будущего великого менеджера. В своих сладких грезах он видел своего единственного сына управляющим банком или крупной судоходной компанией. Но судьба распорядилась иначе.
        Мальчик научился ходить поздно - почти в шесть лет. Однако голова его в этом возрасте варила не хуже школьника, окончившего начальные классы. К семи годам Мигель просто так, от нечего делать - ходить-то все равно никак не мог научиться - прочитал все книги, которые находились в родительском доме. Конечно, их было не много, так, средняя библиотека среднего рабочего верфи со средним же заработком. Но все-таки! Это в шесть-то лет!
        Мать до сих пор возила своего "младенца" в коляске, и выглядел он подобающим образом - годовалый малыш, только чуть крупнее "сверстников". Когда они в первый раз всей семьей выбрались на поезде в Мадрид, в их купе ехала женщина с трехгодовалым мальчиком. Каково же было удивление мамаши, когда ее ребенок через пару часов общения с Мигелем взял со столика газету и бойко прочитал первый абзац передовицы. Родригес-старший только посмеялся в кулак, но семейной тайны не выдал. Ай-да Мигель! Он не только сам учится, но и других обучает... Прямо Песталоцци какой-то.
        Но физическое развитие тела оставалось ненормальным... Тем не менее, свидетельство о рождении напоминало, что мальчику скоро в школу. Что делать? Обучать дома? Нет. Ребенок не может расти без сверстников.
        Отводя только что научившегося ходить малыша в школу на первый урок, мать, естественно, волновалась. Обидит кто ее кроху, как быть? Он же совсем беззащитный. Но все обошлось. Получилось даже наоборот.
        Из дверей школы после окончания уроков выбежала гурьба первоклашек, в самом центре которой вприпрыжку летел ее сын, кроха Мигель. Ребята его приняли, более того, искренне полюбили. И за все школьные годы никто даже пальцем не тронул Родригеса, словом не обидел.
        Что-то в мальчике крылось такое, благодаря чему его нельзя было ненавидеть. Умные люди, - родители - где-то слышали, называют подобное притяжение светлой аурой.
        Учеба в университете на медицинском факультете была мальчику в радость. Окружающим казалось странным, что он никогда не унывал. Когда однокурсники тряслись перед экзаменом от волнительного страха или поносили кого-нибудь из преподавателей, Мигель недоумевал - зачем учиться, если душа изначально не лежит к будущей профессии? Родригес уже тогда знал, что займется физиологией. Мигель мечтал о своей кафедре в родном университете. И не только потому, что ему нравилась практическая биология, а еще и для того, чтобы разобраться в себе. Он всегда был слишком умен, чтобы не замечать, насколько он отличается от окружающих, что он развивается каким-то иным образом, нежели другие.
        Диссертация далась юноше легко, в двадцать лет он уже стал магистром, а к двадцати пяти, - в определении возраста становления Мигеля как ученого Элиза оказалась права, - получил звание профессора и заветную кафедру - кафедру физиологии человека.
        Как ни странно, врагов среди более маститых ученых он не нажил. Да, ему многие завидовали, но как-то странно. Даже испытывая чувство зависти к "малолетке", как за глаза называли его авторитетные оппоненты, они продолжали относиться к нему как к собственному сыну.
        С Алишером у Мигеля в свое время тоже произошел интересный случай. Родители юного пуштуна таскали своего сына по всем клиникам Европы и Америки, куда только получали приглашение. В Барселоне также находилось подобное учреждение, которое не один год пыталось вырваться в ряды значимых научных "святилищ". Но что-то у них там вечно не складывалось - то ли опыта сотрудникам не хватало и таланта, то ли исследовательская база устарела. Когда мальчика привезли в Барселону, специалисты клиники неделю его обследовали, но выводы их были скудны, а гипотезы вторичны и откровенно безынтересны. В тот момент, когда подходило окончание срока контракта на изучение "феномена двух мозгов", а результатов еще не было, кто-то из ученых вспомнил о существовании профессора Родригеса из университета. Решили рискнуть, пригласили.
        И оказались правы. Те особенности строения тела Алишера, что не заметили в течение недели три десятка специалистов, Мигель нашел, изучил и описал за какие-то сутки. Коллеги подбивали его на написание монографии, мол, она произведет переворот в современной науке. Родригес книг писать в данный момент не собирался - работы и на кафедре хватало, но просьбы коллег звучали все настойчивее. В конце концов, его вызвал ректор и сказал, что если тот отказывается прославить родное учреждение, пусть катится на все четыре стороны. Мол, конечно же, жалко расставаться с талантливым ученым, но на кой он нужен, если не хочет в очередной раз восславить родной храм науки. И Мигель согласился. Он мог уехать в любой другой город, в любую другую страну, приглашений, слава Богу, хватало и тогда. Но если сам ректор просит...
        Нет, брат, так с работы не уходят. Негоже, когда тебя выметают словно сор.
        Монография Родригеса о строении и функциях головного мозга, построенная отчасти на исследованиях феномена Алишера, действительно подняла небывалый шум в научных кругах. Профессора и академики словно закрывали глаза на фантастичность гипотезы, в основе которой лежала лишь интуиция молодого ученого. Мигелю в то время не исполнилось и тридцати пяти.
        А потом о книге забыли.
        И вот в прошлом году кто-то из оргкомитета фонда, присуждающего престижные премии за неоценимый вклад в развитие науки, откопал книгу профессора Родригеса восьмилетней давности. И все началось заново...
        
        * * *
        
        Элиза была на седьмом небе от счастья. Она лежала с Мигелем в его доме на огромной круглой кровати под зеркальным потолком и растирала грудь сладким соком из выдавливаемого любовником перезрелого персика, который казался таким же бесконечным, как и та их первая бутылка вина в прохладном уютном ресторанчике.
        Девушка теперь смогла понять Анжелику. Она с горечью осознала, чего сознательно лишила любившую ее женщину. Ей было мерзко от самой себя и своего тогдашнего поведения. Можно, конечно, ее отпустить, но кому теперь нужна ТАКАЯ Анжелика - больная, погрузневшая и забитая жестоким отношением Инклюзора. Впервые Элизе захотелось стать простым человеком.
        Она наконец-то поняла и Инкарнатора, и Морту, которые ни за что не желали расстаться с полюбившейся им планетой. Она словно услышала и голос покойного Инклюзора, старика Мортино, который цеплялся за жизнь на Земле до последнего своего вздоха. Она осознала, что Обитель не является раем, что настоящий рай здесь, на Земле. А Обитель - это горстка заплесневелых от старости и сто раз переваренных в собственном соку Инклюзоров со своим ненаглядным и вечно почитаемым Творцом во главе. Тоже мне, Творец!
        Будь ты настоящим творцом, научи всему и отпусти!
        А Мигель, чего бы такое решение Инклюзору не стоило, останется жить...
        Все, пора собираться, самолет на Рим вылетает через три часа. Надо еще заехать за Анжеликой в гостиницу.
        - Мигель, ты меня проводишь? - Элиза прижалась к мягкой, покрытой густыми черными джунглями груди Родригеса своей горячей, липкой от сока щекой.
        - Какие проблемы, солнце мое? Конечно, - и к чему-то добавил. - Элиза, ты словно вселила в меня какую-то новую душу. Ты... как бы это сказать-то? Ага... что-то типа инкарнатора, жонглер моей судьбы. Ты первая, кто сумел подбросить мои тайные мечты на невероятную высоту. А потом поймать их моими же руками...
        "Что он сказал про Инкарнатора? Какой еще, к черту, жонглер?"
        
        Глава XXIII. Кому нужно чужое зло?
        Лет семь назад, когда отца только выбрали на его нынешнюю должность, делегация новых промышленников Чехии отправилась с первым рабочим визитом за границу. И не куда-нибудь, а в Соединенные Штаты. Отец на радостях спросил домашних, что им привезти из-за океана. Мать скромно потупилась взором и ехидно так сказала - сам, мол, возвращайся. От заморской-то жизни кабы голова не закружилась. Сын из себя лялю закаляльскую строить не стал и, сделав нахальную рожу, попросил у отца "мопед какой-нибудь типа "ямахи"". А что, совершенно нормальное подростковое желание.
        Родители посмотрели на "скромного" сына округлившимися глаза, но промолчали.
        Сам ведь спросил: что привезти? Ну я и ответил.
        Петер, несмотря на свой вид этакого пай-мальчика, всегда был пареньком нагловатым - что со сверстниками, что с родителями. Ничего не поделаешь, наследственность - вещь упрямая. Мать как-то говорила, что когда отец по молодости за ней ухаживал, никто другой на нее и взглянуть не так не смел - оскорблением посчитал бы, так это в лучшем случае. Чуть что, сразу в драку.
        Мужик-младший был, конечно, поспокойнее. Но и от него приятелям доставалось. Силой мальчик обладал не ахти какой, зато выучил по забугорному журналу несколько лихих приемчиков, которые вполне удачно использовал. Причем, и когда надо, и когда кулаки распускать смысла совсем не было.
        За это одноклассники Петера недолюбливали. Но уважать - уважали. Кому ж охота мордой в грязи валяться?!
        И мало кто знал, что такое поведение, впрочем, как и отцовское в молодости, основывалось на обычном человеческом чувстве, на страхе.
        Да, Петер Мужик в душе был патологическим трусом. И мечтателем. Он искренне старался стать храбрым. Старался изо всех сил, но никак не мог. Отчего так случилось? Вроде, и родители его никогда не обижали, всегда полная чаша внимания...
        Тем не менее, Петер хотел до безудержи казаться храбрым. В обиду себя не давал, всегда отвечал сдачей. Правда, при этом коленки тряслись, а голос частенько срывался на истеричный визг.
        Вот и тогда не хотел он никакого мопеда, а так, решил проверить себя - сможет попросить или язык не повернется. Повернулся.
        Мопед безотказным папашей был доставлен в лучшем виде, и Петер решил не откладывать свое гордое появление во дворе на "крутой иномарке". Катаясь вокруг дома, он заметил кучку парней, которые с интересом наблюдали за ним. Нет, не за ним, а за его транспортным средством. Опять предательски задрожали колени, но страх необходимо было перебороть. И Мужик решил проехать рядом с группой подозрительных типов.
        Закончился такой китч плачевно. Нет, мопед не отобрали. Да и самого Петера не побили, так напинали под зад. Но "ямаха", как сказал потом знакомый мастер с папашиного завода, восстановлению не подлежит. Металлолом.
        
        * * *
        
        Почему именно сейчас ему вспомнилась эта давняя история? Петеру стало как-то неуютно.
        Они с Шурой второй час сидели в кустах, окаймлявших оливковую рощу. Ждали появления Белого. Уже скоро полночь, а его все нет. Странно как-то. Может, заметил? Другой дорогой прошел? Нет, исключено. Из дома никто не выходил, они бы увидели.
        На шеях обоих болтались шнурки с янтариками - чтобы не заснуть. Да в кармане Мужиковой куртки тихонько позвякивал о связку ключей волшебный камень, устроивший сегодня друзьям незабываемое представление.
        Шура во все глаза смотрел на дом. Где-то он такой уже видел. Где?... Да нет, почудилось.
        И все-таки видел!
        Теперь Расстрельников вспомнил. Точно! Тогда, зимой, когда застрял в снегу, свернув с трассы. Он еще собирался вернуться на то место, но так что-то и не срослось...
        Только башенок нет, да и окна все целы. А так - один в один. Даже крыльцо с той же стороны, с восточной. Помниться, и дед рассказывал про какой-то дом на Карельском перешейке, - только сейчас до Шуры дошло, что совпадение на лицо, - у которого есть близнец где-то в Италии, на западном побережье. Ну, старикан, ты даешь! И в правду, неплохо бы узнать поподробнее семейные предания. Расстрельников вспомнил рассказ Ивана Павловича: в этих домах в подвале должны быть выходы в какое-то удивительное подземелье. Дед называл его центром Мира, но Шура принял тогда рассказ старика за пустую болтовню маразматика. Эх, дурак, выспросил бы тогда все до конца, не махнул бы рукой, сейчас бы не мучился.
        - Петруха, пойдем-ка в хибару. Здесь ловить, я чувствую, больше нечего, - Шура поднялся с земли, теперь его атлетическая фигура должна хорошо просматриваться из окон дома. - Там должен быть лаз.
        Петер уставился на друга. Он соображал крайне медленно, все еще думал о своем.
        - Ну, чего уставился? Оторви зад от травы-муравы. Почки застудишь. Пошли, - Расстрельников потряс Мужика за плечо.
        - Лаз? Расстрел, ты что, бредишь? Мы ж не в Крыму.
        - Идем, Петруша, по дороге все объясню.
        Парни вылезли из кустов и крадущейся походкой зашуршали в сторону виллы. Возможно, предосторожности были и лишними, но, как говорится, береженого Бог бережет. Поднявшись на заднее крыльцо первым, Мужик дернул за дверную ручку - заперто. Ничего, ключи с собой...
        Замок скрипел, как несмазанное тележное колесо, но обитатели спали крепко - вряд ли кто услышит. Из открывшейся двери пахнуло затхлым духом заплесневелой старины, а тяжелая темень съела вошедших в долю секунды.
        - Петь, ты огонь захватил?
        - Спрашиваешь!
        Яркий сноп армейского фонаря ударил в стену.
        - Где у вас тут подвал, - Шура знал, что говорил, поэтому Петер не задавал лишних вопросов:
        - Иди налево, там увидишь лестницу. Только сразу на нее не ступай. Там первая ступенька сломана, починить завтра собирался.
        Петер отдал Шуре фонарь, а сам шел позади. Чего удумал этот бешеный русский?
        - Слышь, Мужик, это же лестница, которая ведет на кухню. Ты куда меня послал? - в Расстрельниковском голосе почувствовалось разочарование.
        - Точно, на кухню. А ты забыл, что она в подвале? Иди, давай. Другого входа все равно нет. Отвечаю...
        Здесь можно было включить верхнее освещение. Эта территория считалась для слуг законной. Тут они могли находиться хоть круглые сутки.
        Под потолком вспыхнула голая лампочка, озарившая ярким светом все небольшое пространство. Что-то было не так, как всегда. Но что?
        Во-первых, массивный разделочный стол кто-то выдвинул в самый центр.
        Во-вторых, на полу виднелись какие-то грязные следы.
        В-третьих, старинные оловянные кадки, стоявшие у стены до сих пор и, казалось, целую вечность, были перевернуты. Ничего себе! Кто их так? В них же в каждой по полтонны весу! Дела...
        - Петь, это что за дыра? - Расстрельников включенным до сих пор фонарем указывал на дальнюю стену. Там у вас что?
        - Там? Да, хрен его знает. Может, кладовка какая, - Мужик понял, что ляпнул первое попавшееся. Откуда там взяться кладовке? - А пошли, посмотрим, чего гадать?
        Парни осторожно двинулись в направлении неожиданно открывшегося перед ними отверстия. Ничего себе, дыра! Да сюда слон не нагибаясь пройдет!
        - Са-аш... А может, ну его, а? Пойдем лучше спать...
        - Чего-о? Спать? Я тебя не узнаю, Мужик. Ты что, боишься? - Шура действительно удивился. Он всегда считал Петера человеком отчаянной храбрости, даже, возможно, слишком безоглядной, и побаивался этого качества друга, потому как такая смелость мало кого до добра доводит. И вот тебе на! Мужик струсил. - Ты, надеюсь, пошутил. Вперед, нас ждут какие-то дела!
        Расстрельников намеренно заменил в крылатом выражении "великие" на "какие-то". Петер был не в себе. Надо срочно разрядить обстановку. Начали дело - стоит его завершить. Убежать всегда успеем. Наверное...
        - Не дрейфь, ничего не произойдет. Инкарнатор у тебя с собой?
        - Ага, - Мужик похлопал по карману, - на месте.
        - Тогда пойдем.
        Это был старинный подземный ход. Камни, которыми неизвестные старые мастера выложили стены и свод, покрылись густым мягким ковром из плесени. Кое-где с потолка тонюсенькими ручейками сбегала вода, оставляя на полу мелкие лужицы. Обувь местами чавкала, местами скользила, но двигаться вперед было, в общем-то, не тяжело - яркий фонарь освещал пространство метров на тридцать вперед.
        - Слушай, а куда мы направляемся? - страх, чувствовавшийся в голосе Петера, начинал выводить Шуру из себя. Что с ним все-таки происходит?
        - Приятель, я знаю не больше, чем ты. И хватит, наконец, задавать, дурацкие вопросы. Куда идем - туда и придем. Понял?! Молчи уж лучше. Никогда в тебе не замечал холопской душонки. Чего ты боишься? Тебя ж до сих пор не прибили - значит и сейчас жив останешься.
        С минуту шли молча. Ход сделался шире, но потолок теперь опустился так, что до него стало возможно дотронуться рукой. Плесени, наоборот, становилось меньше. Теперь она не покрывала стены сплошным ковром, а лишь изредка поблескивала маленькими, правильной круглой формы, островками. Словно театральная декорация. Вообще, лаз становился похожим на киношный павильон, где снимают волшебные сказки. Происходящее сильно отдавало нереальностью, наигранностью, что ли?
        - Слушай, Мужик, как ты думаешь, сколько мы уже прошли? - Расстрельникову передалось волнение друга. - Мне кажется, мы идем уже минут двадцать.
        Петер посмотрел на часы - циферблат был хорошо виден, его освещала внутренняя миниатюрная лампочка. Странно. Действительно, шли уже достаточно долго, а цифры на электронном табло до сих пор не сменились. Как вошли, часы показывали двадцать две минуты первого, такое же время на циферблате высвечивалось и сейчас.
        - По-моему батарейка садится, часы встали. Показывают столько же...
        - Села? Они ж у тебя электронные. Если бы села, вообще бы циферблат погас, - Шура в недоумении повернулся к другу.
        - Да-а... А ведь ты, пожалуй, прав...
        - Пожалуй! Помнишь "Сказку о потерянном времени"? Посмотри-ка, я еще не выгляжу семидесятилетним?
        - Да, нет... - Мужик был сейчас не склонен воспринимать шутки. Отвечал вполне серьезно.
        - Саша, посмотри вперед, там что-то есть, - Петер указывал прямо через плечо Расстрельникова. - Решетка какая-то.
        - Точно, решетка. Пришли, блин!
        И правда, путь преграждали кованые ажурные ворота, щели в которых были настолько узки, что в них нельзя было просунуть даже руку. В здоровущей петле висел огромных размеров замок.
        - Ну, что делать будем, господин Мужик?
        Но Петер уже знал, что надо предпринять. Он аккуратно достал из кармана Изумруд и обратился к нему с тем же вопросом:
        - Что нам делать, господин Инкарнатор?
        "Ждите", - высветилось слово на мерцающей грани камня.
        - Будем ждать, Расстрел. Правда, он не говорит чего ждать или... кого.
        - Хоккей, - таким манером Расстрельников коверкал навязшее в зубах американское "о'кей". - Подождем малеха. Может, прилетит добрая фея и легким ударом миниатюрной ножки разрушит этот железный занавес.
        Петеру стало спокойнее. Все-таки хорошо, что он вызвонил Шуру. Одному бы ему точно пришлось не сладко.
        Ноги после бурно проведенного дня гудели, но садиться на пол было нельзя - сыро и холодно. А просто так стоять и ждать - скучно.
        - Слушай, Инкарнатор, - Петер снова обратился к Камню, - а может, ты сам снимешь этот замок. Мы же знаем твои способности! Попробуй, а?
        "Нет", - лаконично ответил Инкарнатор.
        Придется ждать. Долго ли?
        Стояли уже около получаса. Сырой подземный холод начал проникать под одежду, насильно заставляя покрываться кожу мурашками. Зубы выбивали барабанную дробь.
        - Давай хоть подеремся, что ли? А то околеем, кому от этого легче, - Шурино предложение выглядело разумным, но Петер вспомнил о размерах расстрельниковских кулаков...
        - Давай. Только по голове, чур, не бить.
        - Обижаешь, начальник!
        Но драки так и не случилось. Со стороны, откуда пришли приятели, послышались чьи-то грузные шаги. Из домашних так ходила только Анжелика. Верно она и идет.
        Точно.
        - Что, мальчики, не спится? - друзья раскрыли от удивления рты. Анжелика говорила по-итальянски, но Шура все понимал. Вспомнилась прочитанная накануне книга о тайных возможностях психики. Мать родная, ай да я!
        - Не спи-ится, тетенька, - Расстрельников заблеял тоненьким голоском. - А вы кто? Добрая фея или злая колдунья? Не надо нас кушать, мы не све-ежие...
        - Хорош паясничать, ступайте за мной, - Анжелика протиснула свое полное тело между вжавшимися в стены парнями и крохотным ключиком желтого металла отперла замок.
        - Уважаемая Анжелика, вы меня, конечно извините, но не являетесь ли вы потомком известного всем гражданина Буратино? Должно быть, впереди нас ждет чудесный кукольный театр...
        - Точно, театр. Как там Шекспир писал? Вся жизнь - театр, а люди в нем актеры? - Анжелика наконец-то улыбнулась. - Ну, чего встали? За мной!
        Теперь шествие и в самом деле начало походить на малобюджетную постановку - впереди толстая тетка в длинной цыганской юбке и, словно с дамской сумочкой, со здоровым замком в руке. За ней атлетического вида блондин в спортивных трусах и в футболке. Замыкающим процессию вышагивал сгорбленный высокий очкарик в утепленной куртке, засаленных джинсах и армейских ботинках. Жаль, со стороны никто не видит. Парад дураков, и только.
        - Досточтимая Анжелика, - эпитеты следовало менять, Шура пользовался этим приемом с малознакомыми людьми, чтобы самому себе не казаться скучным, - не скажете ли вы, куда шагают наши разбухшие от сырости стопы? Или это большой секрет Пятачка?
        Фантастика! Расстрельников не только понимал итальянский, но и говорил на незнакомом еще вчера языке!
        - Кого? Да ну тебя! Вы что, правда, не знаете, куда ведет этот ход? - теперь пришло время удивляться Анжелике. - А как же вы его нашли?
        - Семейные предания... Во всем виновато родовое проклятие, - Шура продолжал нести околесицу. Почему-то появление толстой мадам значительно повысило его настроение. Да и Петер заметно повеселел. - Жил отважный капитан...
        - А вот петь не надо. Он музыку не очень-то любит, может и из себя выйти, - Анжелика даже остановилась и обернулась к друзьям. - Тихо. Мы уже на месте.
        Ход неожиданно оборвался, и вся троица вошла в просторное помещение, посреди которого росло дерево. Даже в сумерках было видно, что оно неестественно белое. Ствол дерева был такой толщины, что скорее напоминал котельную трубу, чем остов, пусть гигантского, но растения.
        - Ничего себе! - Расстрельников аж присвистнул. - Таких и в ботаническом саду не увидишь! Какой породы растеньице?
        Глаза Анжелики гневно сверкнули:
        - Я же сказала - заткнись! Или жить надоело?!
        От этих слов Шуру передернуло. Ладно, шутки в сторону.
        От дерева отделилась фигура и направилась в сторону вошедших. Но расстояние было еще велико - помещение оказалось гораздо большим, чем выглядело на первый взгляд. Расстояние до дерева составляло не менее трехсот метров.
        Анжелика двинулась навстречу животному - что к ним шел не человек, указывал способ передвижения. НЕКТО на четырех ногах.
        Волк! Слава Богу, не крокодил! Те, говорят, ничего не понимают, сразу нападают... Что друзьям оставалось делать? Стоять на месте и пропустить все самое интересное или следовать за Анжеликой? Естественно, все пошли вперед.
        Волк остановился буквально в трех шагах от людей. Сел и уставился на пришедших спокойным немигающим взглядом. Можно сказать, слишком уж спокойным. Хищник, блин! Но размеры-то, размеры-то каковы! В зоопарке такой бы даже в клетку не поместился! Это что, результат удачной селекции со слоном? Ну ты даешь, брат Мичурин...
        Волк посмотрел куда-то поверх голов гостей. Те, поймав взгляд, невольно обратили свои глаза в ту же сторону. Но ничего не увидели. А когда снова глянули на прежнее место, зверя уже не было. И странного дерева тоже.
        Зал в ту же секунду озарился идущими прямо из черных мраморных стен лучами - красными и зелеными, а посреди него стоял богато накрытый всякими необычными кушаньями круглый стол. И четыре стула. На одном сидела миловидная брюнетка, до самой шеи завернутая в белую легкую ткань, под которой угадывались довольно ничивешные формы.
        - Морта! - Мужик узнал хозяйку.
        - Здравствуй, Тио. И ты здравствуй, Пэрта. Молодцы, что все-таки привели его. А я уж не ждала вас увидеть. Располагайтесь и чувствуйте себя ПОЧТИ хозяевами. Я очень рада. Даже не представляете, как!
        Расстрельников очнулся первым - приглашение следует принять. Все-таки великая заповедь: относись к другим так, как хочешь, чтобы относились к тебе!
        - Разрешите представиться, Александр Расстрельников, - прежде, чем сесть за стол, Шура галантно поклонился хозяйке. Причем в движениях его уже не чувствовалось скрытой иронии. Игра пошла, Саша чувствовал, нешуточная. - А вы, должно быть Морта. Наслышан-наслышан. И искренне завидую своему другу.
        - Александр Расстрельников?! - Морта выдержала многозначительную паузу. - Я была неплохо знакома с одним из ваших предков. Бартоломео Растрелли, может, слышали?
        - Растрелли? Мой предок? Да-да... Конечно, - стоило ли удивляться или нет, Шура не знал. В книжках пишут, что все эти мистические существа, если они действительно есть на самом деле, прекрасно играют на чужих чувствах. Интересно, удивление - это чувство? Да, должно быть.
        - Прекрасный был человек, - словно не слыша Шуру, продолжала Морта. - Талантливый и умный. А самое главное, рассудительный. Рассудительность - важнейшая человеческая черта, вы так не считаете?
        - Ну... почему же? Наверное, вы правы, - откуда-то из глубины его души пробилось так не характерное молодому человеку смущение. - Но только если говорить о чертах характера. Ведь есть еще и чувства...
        - Умница, мальчик! Мудрецы говорят, что чувства важнее разума. Мы с Инкарнатором давно это поняли, поэтому и не хотим уходить с Земли. Нам хорошо здесь. Мы с вами, с людьми, научились ненавидеть и любить, радоваться и огорчаться. Чувства - это высшее наслаждение! Правда, Тио?
        Петер кивнул.
        - Тио? Почему ты называешь его этим именем? Его зовут Петер. Петер Мужик, - Расстрельников не мог понять, почему Морта приняла его самого как есть, а в друге видела явно другого человека.
        - Да, это правда, - Морта словно прочитала Шурины мысли. - Я сейчас все объясню. Ты ведь уже познакомился с Инкарнатором? Так вот, у Камня свои причуды. Когда-то давным-давно он подружился с одним человеком. Тогда не было еще ни Италии, ни России, ни Чехии. Того человека звали Тио, жил он в пустыне, питаясь одними змеями и ящерицами. Другой еды, к сожалению, в бескрайних песках не найти. Ты что-нибудь слышал об Ахетатоне и фараоне, по приказу которого был построен этот великолепный город?
        - Кажется, его звали Эхнатон?
        - Правильно, так его и звали. Это был величайший реформатор древности. Все считали его богом, и это почти соответствовало действительности. Эхнатон одними своими мыслями мог достичь буквально всего, чего желает. До определенного, конечно, момента. Ему вынужден был служить Инкарнатор. Сам Инкарнатор служил человеку, ты понимаешь?! Это неслыханно! Но то, друзья, была наша невинная шутка. Моя и Его. Нас хотели убрать с Земли. Меня считали каким-то неведомым Злом, а его лишь инструментом, с помощью которого я насылаю на людей порчу в виде разрушительных войн и губительных болезней. Что теперь скрывать, случалось и такое. Но есть некто гораздо страшнее нас... И этого некто зовут Али Шер.
        - Алишер?
        - Не Алишер, а Али Шер, - Морта сделала между слогами "али" и "шер" паузу. - Ты отчасти прав. Али Шер прячется сейчас в теле мальчика, живущего в доме, в который всех вас собрала сама судьба. Но мальчик ни в чем не виноват. Он даже не знает, кто скрывается в его голове.
        - А чем же страшен этот Али Шер? - Расстрельников начинал волноваться, интуиция подсказывала Шуре, что ему придется стать одним из главных участников закручивающейся здесь и сейчас неведомой игры. - Кто он такой? Почему его боитесь даже вы с Инкарнатором? Вы ведь его боитесь, я не ошибся?
        - Не ошибся. Али Шер - это воплощенное Зло. Я тоже была таким Злом. Ну, не таким откровенным... В общем, мы с ним братья. Только не удивляйся, мой нынешний облик - облик молодой женщины - ничего общего с сущностью не имеет. Почти... В общем, мы братья. Надеюсь, тебе скоро все станет ясно. Но давай по порядку...
        Анжелика, которую Морта назвала странным именем Пэрта, и Петер сидели не шелохнувшись и не притрагиваясь к еде. Само внимание! Шура же с удовольствием догрызал гусиную ножку.
        - Итак, все по порядку, - повторила Морта. - Тио в Египте еще до времен Эхнатона слыл Оракулом. Его время от времени привозили в столицу, чтобы он поведал фараону и придворным вельможам их будущее. Позднее таких людей стали называть пророками, а сейчас их зовут ясновидцами. Но суть осталась неизменной. Так вот... Когда душа Тио насовсем собралась покинуть Землю, он принес из пустыни Камень и отдал его на хранение мне, - Морта положила на ладонь подбородок и задумчиво уставилась на Инкарнатора, выложенного Петером на стол. - Тио первым из людей разгадал тайну Повелителя Душ и передал ее на тот момент достойнейшему из живущих на Земле. Дух Тио покинул Землю в тот момент, когда Инкарнатор оказался у меня. Он отправился в свое тайное укрытие, где ничто не могло его отвлечь от рассуждений. Живя в одиночестве, он, тем не менее, не потерял мудрости. Ему так же, как и людям, оставшимся на Земле, были присущи все чувства. В свое время он смог найти в Камне душу, чем попросту купил его расположение. А Камень ему, первому из людей не причинил зла. Они подружились. Когда пришла очередь Тио покидать Землю,
Инкарнатор сделал так, что душа, отдохнув, вернулась в другого человека и память о прежней жизни того, первого, до конца не стерлась. Изумруд легко нашел его. Такие инкарнации продолжались десятки веков, пока на свет не появился некто Тихон, холоп, а затем вольный слуга твоего предка, великого мастера Бартоломео. И вина в произошедшем лежит на Али Шере.
        - А где Али Шер был все эти века?
        - Где? Да здесь, на Земле. Занимался своими привычными делами - пакостил, как говорят люди. И пакостил по-крупному. Все страшнейшие эпидемии неизлечимых болезней, кровопролитные войны - дело его только мыслей. Он никак не может понять, что иное зло людям давно уже не нужно. Я же это уяснила еще тогда, когда умер Эхнатон. Александр, сейчас в душах людей живет столько собственного зла, что оно само их уничтожает, тем не менее, помогая развиваться. Мы с Али Шером стали попросту не нужны. Наша земная миссия выполнена уже почти три с половиной тысячелетия назад. Теперь мы вольны и можем жить в свое удовольствие. Но Али Шер до сих пор грезит прошлым - в этом его беда, и в этом же беда наша. А Творец все шлет и шлет на Землю своих Инклюзоров, которые должны охранять Али Шера и стеречь меня. Али Шер - гениальный дезинформатор... Инклюзоры, время от времени посылаемые к нам, кроме всего прочего должны попытаться доставить Инкарнатора в Обитель и положить его к ногам Творца.
        - Кто такой Творец?
        - Вы зовете его самого Богом, а его дом - Обитель - раем. Поверь мне, я была и там и на Земле - рай находится тут, а Бог... Бог живет в душе каждого. Иные творцы никому уже не нужны, как не нужен Али Шер, как не нужна я, как не нужен Инкарнатор. Кому теперь требуются ЧУЖИЕ опека, добро и зло? Творцу этого никогда не понять, как не понять матери своих взрослых детей - они навсегда остаются для нее несмышлеными... Вот так...
        - Слушай, Морта, а для чего тебе понадобился я? - Шура из рассказа понял только то, что есть "хорошие" и есть "плохие", но это же так банально!
        - Ты вместе с Тио пойдешь в земное прошлое, которым живет Али Шер. Вы должны найти его и привести сюда, в центр Мира. Это не сложно. Али Шер не сможет от вас укрыться - с вами Инкарнатор. Он поможет. Главное, ничего и никого не бойтесь. Страх может разрушить ваши души. И тогда... Тогда вы останетесь там, в этом прошлом. Навсегда.
        - В прошлом? У тебя есть машина времени?
        - Нет. Никакой машины у меня нет. Разве ты забыл, что находишься со своим другом в центре Мира, для которого не существует ни времени, ни пространства. Ступайте же немедленно. Выход там, - Морта рукой показала в сторону. По стене наверх поднималась медная, позеленевшая от времени, лестница. - Я жду вас. Удачи! Она никому еще не мешала... А Пэрта останется со мною. Поверь, милая, нам есть, о чем поговорить.
        
        Глава XXIV. Время разбрасывать камни
        Погода в ноябре месяце в Петербурге стоит, мягко говоря, неважная. То ли снег, то ли дождь. То ли мороз, то ли слякоть. В общем, на улице гадко. Зато, дСма-то как... Разве может быть дома плохо? Особенно, если дом этот в самом центре города, и до любого злачного места рукой подать...
        Ночи, тоже, не поймешь какие. Порой складывается впечатление, что в каждой подворотне, - а они ужас какие темнущие, - прячется вор, готовый обобрать до копейки да еще и прирезать за здорово живешь.
        Город-то хорош, ничего не скажешь. Но место... Гнилое это место Петром Великим выбрано исключительно из-за стратегической важности его положения. Похоже, крепко не думал гениальный царь о людях, что здесь жить останутся. Мысли его фонтанировали в одном направлении - державу укрепить. Правильно, конечно...
        Но когда затопишь камин! Приятно и легко становится на сердце. Радостно даже - ведь живешь-то не абы где, а в самой столице! А вот в окно выглядывать не хочется. Мерзко там, за окном... И гадко...
        
        * * *
        
        Свадебку сыграли в ноябре. По настоянию Растрелли венчались рабы Божии Тихон и Ольга в Лавре. Батюшка был трезв и сурьезен, хоть до поста оставалась всего-то неделя. Иные дьяки уж на четырех ногах передвигались, так к святому воздержанию готовились...
        Свидетелями взяли слободскую вольную пару, соседей ольгиных - Матвея да Анну. Ничего что старики, зато сердцем добрые. Ахрамей Ахрамеич по такому торжественному случаю выделил молодым золоченую карету, выпрошенную в пользование у друга своего, Антона Ивановича. Остальные гости получили по пятаку из рук самого жениха. На лихача.
        Гульбище по сему поводу устроили в "Монплезире" - самом приличном слободском кабаке, хозяин которого, отставной майор, некоторые говорят - родом из самих дворян, каким-то чудным образом осел после службы в мастеровой окраине.
        Кабатчик с гостями был незлоблив и весел - сам обер-архитектор забашлял за пир аж сотню целковых. За такие деньжищи и всю Слободу напоить не грех. Еще и в достатке останешься. Жаль только, что сам Растрелли на пир не приехал. Занемог.
        Матрена, сорокалетняя солдатская вдова, что поступила на службу в дом к зодчему, сказывала, что старик совсем ослабел. Все переживал из-за жены своей с дочерью, что и поныне находились в далекой Италии, а вернуться домой только обещали, обещали... Матрену прислала к Варфоломей Варфоломеичу Ольга, сподвигнутая на доброе дело сердобольным Тихоном. Как же мужику без быбы-то?! Горничная была полная и румяная - кровь с молоком, но мастера ни характер ее, ни формы отчего-то не радовали. Пониже спины ни разу даже в шутку не шлепнул. Печалился все, видать. Эх, жаль старика. Ведь на глазах тает. Бредит ночами. Все Янтарный кабинет во сне поминает - мол, не так он должон быть скроен. А как?
        
        * * *
        
        Слег Растрелли сразу после жестокой смерти Мартынова. Долго тогда искали взбесившегося зверя, да так и не нашли. Словно сквозь землю провалился, злодей. Тихон бывшему хозяину намедни сказывал, что чухонец на рынке руками махал, говорил, будто в холмах ихних объявился волк размером с корову. Да кто ж пьяному крестьянину поверит? Так и порешили: брешет, гад без совести.
        Лизавета Петровна тоже не особо горевала по смерти бывшего сподвижника. Свое дело тот сделал, кому он теперь нужен? Только комнату в Зимнем занимал, да своими дерзкими безнаказанными выходками бояр с дворянами смущал. Дом мартыновский матушка Лизавета Петровна пожаловала Алешке Разумовскому, но тот там ни разу и не появился - далеко больно. Да и местность, отнюдь, не швейцарского типа - одни валуны да овраги. Кто ж по доброй воле там имение заведет, пускай, даже, и летнее. Край дивно красивый, но не дюже удобный с точки зрения отдыха. Летом комарья тьма, а зимою туда и вовсе не выбраться...
        Лефорт спился окончательно. Иные злые языки говорили, что гуляет Антон Иванович ночной порой по Невскому с одним воздухом в обнимку. И редким встречным невидимого своего приятеля представляет как лучшего друга и чертовски приятного собеседника... Что делать, горячечная, брат, она и знатных особ не щадит...
        Тихон с Ольгою, вопреки обоюдному первоначальному желанию, в дом на Невском жить не поехали, остались в Слободе. Растрелли их не осуждал - понятно все, дело молодое. Он по-другому и не рассчитывал, хотя и надеялся втайне, что не бросит его Тихон. Тиша хозяина бывшего, по-большому, и не бросил вовсе. Ходил к нему исправно каждый день. Кофий варил, сапоги, почти не нужные теперь, чистил до блеска, печь топил, всю тяжелую работу делал... Но отношения меж барином и бывшим холопом потерялись. Тишка, который раньше смирный был, хамить начал, огрызаться. А Варфоломей Варфоломеевич этого не терпеть не мог. Но и носом ткнуть боядся, душа добрая. Холоп - он холоп и есть, дай ему вольную или всю жизнь на цепи держи. Может, в ошейнике-то и лучше. Но не в этом дело. Не мог припомнить старый мастер, когда он обидел Тишу, за что парень так с ним грубо разговаривает. Ведь с малолетства егоного как к сыну родному относился. Даже, помнится, пеленки загаженные менял, когда мамка Тишкина от чахотки померла. Больно и обидно. А самое основное, за что ж ему такие пожизненные мучения-то? Сначала родные, теперь этот
вот... Неужто грехи чьи-то пришел мастер на Землю отрабатывать? Так уж искупил трудами своими нешуточными с лихвой. Эка напасть!
        
        * * *
        
        Тихон сидел возле печи в размышлениях. Не часто его можно было застать за подобным занятием. И думал бывший холоп не о чем-нибудь, а о смысле своего теперешнего существования.
        Не то что-то выходит. Хозяина на произвол судьбы кинул, подставил под него лахудрую бабу, пропади она пропадом. И Ольга тоже хороша! Обещала ведь приличную вдову найти. Так нет тебе! Верь им после этого случая...
        Но больше всего Тиша был недоволен самим собою. С чего это вдруг он стал таким на язык поганым? Ахрамей Ахрамеич ему слово, а он в ответ два. Что-за зараза в душе поселилась? Злость откуда-то в нутре завелась. Ведь отродясь не было ее там. Никогда не было.
        Даже Камень больше с Тишей не разговаривал. Лежал себе в ларце серебряном - ахрамеечевом подарке на свадьбу - и, как говориться, не отсвечивал. Молчал, стало быть. Не одобрял, должно, Тишиного поведения.
        Каждое утро Тихон просыпался с мыслею - вот сейчас пойду и повинюсь перед хозяином. А как ноги до бывшего дому приносили, лезло из души черное. В спаленку свою и заходить боялся. Тяжкие воспоминания неподъемным грузом на плечах лежали, и не скинешь ведь. Все стоял перед глазами Мартынов с оторванной зверским образом башкой. Страшно с одной стороны, с другой - противно как-то...
        Матрена, отпирая Тихону черный ход - она теперь жила у Ахрамей Ахрамеича - все норовила своими агромадными сиськми приплюснуть парня к стенке на предмет греховства. Вот ведь, сучара, а еще женина подруга. Откуда только такие бабы берутся? Известно, откуда. Откель выходят - тем и живут. У-у-у! Высек бы розгами, дай только волю!
        Обер-архитектор со времени Мартыновой кончины из постели почти не вставал. Только по нужде. Слабый стал, тощий совсем - одна кожа да кости. Как Тихон к нему в опочивальню заходил - так глазенки свои жалкие выпучит и спрашивает, как, мол, Тиша, живешь-то? Что ответишь? Как с Ольгою жить-то можно? Добро. Худо авось будет, когда надоедим друг дружке, но не скоро еще. Думать сейчас о предстоящем вовсе не хотелось.
        
        * * *
        
        Занемог Варфоломей Варфоломеевич не от тоски и горя. К несчастьям он уж давно привык.
        Поселилась в грудине его сильная боль. Откуда она взялась - одному Богу известно. Так уж получилось, что влезла эта недужь в Растреллиево тело в самый день Мартыновских похорон. Видать, не завершили они вместе начатого дела, вот Мартын с того света и знаки постоянные посылает. Действуй, мол, Ахрамеюшка... Действуй. А что делать - поди его разбери, черта старого...
        В то холодное ноябрьское утро велел Растрелли конюхам карету заложить для неблизкой поездки - словно манило его что-то в Царское Село.
        Вошедший в прихожую Тихон, озябший и промокший за время своего трехверстового похода из дому, даже оторопел. Хозяин сидел на лавочке и натягивал на ноги сапоги. Переглянулись.
        - Куда ж вас из дому нечистый-то понес, Ахрамей Ахрамеич? Такая мразь да склизь за дверью, что приличный хозяин собаку на улицу не выпустит. А вы...
        - Ты, Тихон, вот что... И так за последнее время я слишком много от тебя хамских слов слышу. Язык-то придержи и не лезь не в свое дело, мал еще мне указывать, - Растрелли, обычно мягкий и добрый, так сверкнул глазами, что Тише стало не по себе. - В Царское Село мне надобно съездить. Завтра к вечеру вернусь. Там и заночую.
        - Как же так, Ахрамей Ахрамеич, больной вы еще, слабый совсем. Не дай Бог, замерзнете по дороге, - Тихон засуетился, полез в сундук, доставая из него дорожные пледы и подушки. Карету стоило немедленно утеплить.
        - Вот это правильно делаешь, Тиша. Тепло, оно не помешает, - барин одобрительно крякнул. - Звать я тебя с собой не зову. Ты у нас теперь человек вольный, да еще и при семействе. Но хотел бы я, конечно, чтоб ты рядом со мною седни-завтра побыл. В общем, сам решай. Неволить не стану.
        Тихон аж рот раскрыл. С Растрелли в Царское Село, да на карете! Прям, как раньше.
        - А вы возьмете меня? Я поеду! Ахрамей Ахрамеич, батюшка родный, да как же мне с вами не ехать-то?! Только в Слободу когда въедем, я на минуточку к нам в избу заскочу, Ольге скажу, чтоб ждала к завтра вечеру. Ладно?
        - Конечно ладно, Тишенька, - старик впервые за эти недели улыбнулся. - Поцелуй свою Ольгу... Как она, кстати? Дитятку-то когда изобразите?
        - Изобразим еще, барин, успеется!
        
        * * *
        
        Карету трясло на ухабах. Мостовые Петербурга остались далеко позади. В хрустальные окна было видно, как разлетается из-под конских копыт и окованных жестью колес снежно-грязная хлябь. Чвах-чвах, чвах-чвах, чвах-чвах...
        Тихон смотрел на заснеженные поля, освободившиеся от засохших листьев одиноко стоящие деревья, маленькие деревни, чернеющие вдоль дороги своими двуоконными избенками и дымящие в небо серыми струйками дыма... Растрелли, заботливо укрытый Тишиными руками теплыми овечьими пледами, спал, откинув голову на мягкую, войлоком обитую, стенку. Первый раз Тихон видел, чтобы хозяин заснул в дороге. Видать, совсем больной. Зря он едет... Поправиться бы сперва надо.
        Подъезжали к Царскому Селу. Тихон понял это по колокольному звону, доносившемуся с каждой минутой все громче и громче. Играли обедню.
        - Ахрамей Ахрамеич, проснитесь, - Тиша легко потряс барина за плечо, - подъезжаем ужо. Не боле полуверсты, должно быть, осталось.
        Растрелли с видимым усилием разлепил веки и с удивлением посмотрел на Тихона. Но мгновение спустя сообразил, что находится не дома. Память вернулась, пришло и приятие окружающего.
        - Подъезжаем, говоришь? Добро. Парик подай и вели кучеру к нашей избе свернуть. Я вчера его посылал, чтоб тот передал истопнику дом прогреть, так что он дорогу знает. Перекусить бы сперва надо. Дела на голодный живот не делаются. Да и отогреемся в избушке. Скучаешь ли, нет ли, по нашей вотчинке-то? С самого лета ведь там не бывали... А, Тиша? Чего-й насупился?
        Тихон и вправду помрачнел. Вспомнил последние дни своего пребывания в Царском Селе. Неужто это с ним самим такое приключилось? Вот ведь напасть!
        - Да не кручинься ты. Уж позади все. Решили мы задачку-то, никто тебя вновь марать в грязи не станет.
        - Да я и не кручинюсь, Ахрамей Ахрамеич. Так, вспомнилось нехорошее...
        - Знаешь, Тиша, поговорку: кто прошлое помянет - тому глаз долой?! И не поминай, не надо. Прошлым жить - на меня посмотри - иссохнешь совсем. Скопытишься. Я до-олго размышлял над этим фактом упрямым. Ох, долго... Все, брат, пора иную жизнь зачинать. Не так я и стар. Годков десять, должно быть, протяну еще, если печаль из сердца вон выставлю. С нею разве жизнь?! Э-эх, Тихон! Ну-ка глянь на своего старика.
        Тиша повернулся к Растрелли. Чудо! Кожа его порозовела, болезненные впадины на щеках уступили место игривым ямочкам. И вообще, Растрелли ожил, барина было теперь не узнать. Как раньше, такой же бодрый и внешне приятный. Только слабый еще. Но это дело поправимое. Оклемаем Божьей помощью!
        - Вот сделаем дело, Тихон, женюсь заново...
        У Тиши аж челюсть отвисла:
        - Че-го? На Матрешке что ль?
        - Скажешь, на Матрешке! Лахудра - твоя матрешка, настоящая плеха подзаборная. Где ж ее только Ольга твоя отыскала? Такую бесстыдницу и в бардаке, чай, не сыскать. Матрену я сего дня по утру выгнал взашей. Ты ж знаешь, я таких срамниц не привечаю... Что говорить, от тебя-то погань словесную насилу стерпел. И то, не образумился бы, шел бы ты сейчас на все четыре стороны...
        Тихон не верил своим ушам... А старик-то не прост. Ох, не прост. Точно бы выгнал, не поедь он с ним в Царское Село. Везунчик я все-таки. Смекнул, в какую сторону ветер дует и как старика умилостивить, грех свой исправить. А грех-то был. Наобещал Тихон, мол, и жить у вас будем, и смотреть за домом, а сам... Да что теперь говорить?! И так все ясно, как Божий день.
        
        * * *
        
        Истопник постарался на славу. Из открытой навстречу путникам двери пыхнуло нестерпимым жаром. Словно в преисподню попали.
        - Ты чего это, Егорка, баню что ль завел? - Растрелли растянул своими губами добродушную улыбку.
        - Так я же, барин, дом прогревал. Мокрый он весь стоял. Разве ж можно избу осенью не топить - враз сгниет, - Егор оправдывался, дай Бог каждому. Привык с господами общаться, знал, как вести себя с ними должно.
        - Да ладно ты, молодчина. Ступай теперь к себе. Далее уж мы сами.
        Егор лихо нацепил медвежий картуз, получил из рук барина обещанный вчера кучером гривенник и бравой солдатской поступью вышел на крыльцо.
        - Во холоп! А гонору-то! - Варфоломей Варфоломеевич от души рассмеялся.
        Приятно было видеть его снова прежним, таким живым и веселым. Тихон аж оскалился.
        - Чайку, Ахрамей Ахрамеич, заварить или что покрепче проставить?
        - Покрепче вечером. А сейчас чаю довольно. Посмотри-ка, что там из еды приготовили?
        - Расстегаи, Ахрамей Ахрамеич, - Тихон разломил одну и припал ноздрями к начинке, - со щукою. Утрешние, теплые еще.
        - Здорово, целый век расстегаев не едал. Все бульончики да крупяные кашки. Был бы я, Тихон, здоровьем послабей да телом похудосочнее, давно б ноги протянул с такими диетами. Ох уж эти доктора! Знай, только гноят добрых людей припарками да порошками своими...
        
        * * *
        
        - Куда идем-то, Ахрамей Ахрамеи, неужто в сам дворец?
        - А куда здесь еще ходить?! Надо оглядеть Янтарный кабинет. Сон мне нынче, Тиша, приснился. Вещий, я полагаю.
        - Вещий? Что ж, случается...
        - Случается, Тиша, случается... И у меня нынче случился. Будто явился ко мне Мартынов, а оторванную свою голову в руке держит. Голова-то Ирода мне и говорит: "Должон ты, Ахрамеюшка, завтрем утром в Летний дворец ехать и идти в сам Янтарный кабинет. Там, на резном комоде, что по ходу от главной лесенки у правой стены стоит, лежит красный большой камень. Ты возьми его, положь в мешок, да вынеси. Камень этот не простой - он есть Камень Забвения и родился не на Земле нашей, а там, откуда явился я. Вот, значит... - задумался Растрелли, но вскоре продолжил: - Вынесешь ты камень - Морту выпусти, зря мы его туда заточали. Не в нем зло сидит. Ошибся я. Да ты уж, должно быть, все и так понял. Единственный ворог наш - Али Шер. Лишерка мой, помнишь? Берегись его..." И исчез. Я хотел спросить, где этот самый Лишерка сейчас, да не успел. Пропало видение. Вот так вот, Тиша. Чую, не врал мне Мартынов. Знаю, не любил ты его, но он в твоей любви и не нуждался. А дядька-то головастый был. Значит, проснулся я сего дня и размышлять стал, как Морту выпустить из камня. И вспомнился отчего-то мне дом Мартыновский в
Чухонских перелесках. Есть там что-то малопонятное мне пока... Добудем красный камень и сразу туда. Хотел я сначала здесь ночевать, да чувствую теперь, что на холмы лететь быстрее ветра надобно. Так что, Тихон, забот у нас с тобой еще полон рот...
        За рассказом Растрелли Тихон и не заметил, как прошли они с барином мимо отдавших честь стражников, поднялись по мраморной лесенке да оказались в янтарной комнате. Даже в пасмурный осенний день здесь словно солнце светило. Так хороша! Даже не верится, что руки человечьи этакое диво сотворить могут. Красный камень размером с человечью голову и вправду лежал на инкрустированном комоде. Не заметить его мог, разве что, незрячий.
        - Это что ль, тоже, янтарь?
        - Да, Тихон... Янтарь - камень изумительный. Любого цвета может быть. Даже черные иной раз попадаются. А такой, красный, настоящая редкость. Смотри - в нем ни единой жилочки, ни одной трещинки... Словно стекло, прозрачный насквозь. Давай сюда мешок.
        - Как же мы мимо стражников с такой ношей-то пойдем? Запоймают ведь. Ох, Ахрамей Ахрамеич, подвалы здесь...
        - Не канючь. Я все продумал. Ты с главного хода выйдешь и дворец обогнешь, а я к черному с мешком пойду, там тебе его и отдам, а сам обратно вернусь...
        - А вдруг у черного тоже охрана?
        - Нет там никого. Царица сейчас в Зимнем, гвардия при ней, здесь один караул всего и оставили...
        Все прошло бы совсем удачно, если б не подвел кучер. Вернулись Варфоломей Варфоломеевич с Тишею к избушке, а этот мудозвон уже в стельку пьяный в сарае на куче соломы валяется. И когда только успел?! Что ж, сам Растрелли и виноват, не предупредил, что сегодня дорога еще предстоит.
        Пришлось Тихону самому лошадей запрягать, да на козлы взбираться. Ничего, дорога до Петербурга не такая уж дальняя. А там, в Слободе, наймем кого из лихачей иль ямских. Этот народ грамотный, враз с каретой управятся.
        - Да, Тихон, когда через Слободу поедем, у дома своего стань. Инкарнатора возьми. Нутром я чую, что без него нам туго придется.
        - Ладно, Ахрамей Ахрамеевич, возьму...
        
        * * *
        
        В Петербург вернулись лишь к вечеру. Видать, сегодня к холмам уже не добраться. Кто ж на ночь глядя в дорогу собирается?! Решили переночевать на Невском, в доме Растрелли. Ольгу с собой по дороге захватили. А чего? И ужин будет кому сготовить. Опять же, рассуждал Тихон, с женою под боком спать приятнее, нежели с подушкою. Инкарнатор лежал за пазухой, у самого сердца, отдавая телу мужика приятную прохладу.
        
        * * *
        
        Ночь прошла спокойно.
        Еще только рассвело, а карета уже мчалась по северной дороге. Петербург остался далеко позади.
        Нынешний пейзаж за окном на вчерашний не походил. Ни деревеньки, ни полюшка. Густой лес кругом. Ударивший ночью ядреный морозец сделал дорогу крепкой. Кони летели по ней с бешеной скоростью. Эх, думал Тихон, не перевернулись бы. Стоило карету на полозья переставить. Здесь уж совсем зима. Сквозь задвижное переднее оконце виднелись первые холмы. Осталось с полчаса, не больше. Растрелли опять спал.
        Неожиданно Тихона передернуло.
        - Ахрамей Ахрамеич! Барин! Да проснитесь же!
        - Чего тебе, подъезжаем что ли? - Растрелли, проснувшись, как и вчера, бессмысленным взглядом уставился на парня.
        - Ахрамей Ахрамеич, вы радугу зимою когда-нибудь видали?
        - Радугу? Чего болтаешь, Тиша? Какая ж зимою радуга? Ну и вопросы у тебя.
        Варфоломей Варфоломеевич скинул плед и сладко потянулся.
        - Так смотрите! - Тихон пошире отдернул с окна шторку. - Вон, над лысою горой.
        Растрелли припал к окну. Точно, радуга. Да какая яркая! Это в такую-то хмурь...
        Над соседним с лысой горою холмом, заросшим светлым сосновым лесом, виднелись красные башенки. Подъезжаем.
        - Эй, кучер! Сворачивай к дому! - Растрелли сам отодвинул переднее оконце и крикнул вознице, чтоб тот не пропустил нужный поворот.
        Минут через пять карета въехала на просторный огороженный жердями двор и встала, окончательно зарывшись колесами в снег. Господи, как его, этот двор, занесло-то!
        - Вылазь, Тихон, приехали.
        Втроем, взяв с собою и кучера - чего торчать на морозе - они вошли в незапертую дверь. Растрелли окинул взглядом знакомое помещение. Вроде ничего не изменилось, только пыль лежала ровным тонким слоем на полу, на столе, на стульях... Пыль... Везде серая пыль. Нет хозяина-то. Чувствовалось это. Но и воры, видать, не заходили. Боятся чухонцы чародеева дома не менее самого хозяина, хоть и мертвого теперь...
        Кучера оставили в столовой разжигать камин, сами направились прямиком в подпол. Тихон не спрашивал - куда, зачем? Барин и сам знает, что делает.
        - Так... Здесь где-то ход должен быть... Мартынов по-пьянке сказывал. Посмотри, Тиша, за шкапом, а я тут...
        - Есть, Ахрамей Ахрамеич! - Тихон радостно позвал Растрелли. - Есть! Там дверца. Давайте-ка шкап подвинем, не тяжелый он, из тонких досточек сколоченный.
        Шкап отодвинулся легко, словно весил не более двух пудов. Ножки снизу были смазаны салом. Видать, Мартынов частенько ходил за тайную дверь...
        И здесь оказалось не заперто. Петли, видимо, тоже смазанные, даже не скрипнули. Из хода дохнуло теплой сыростью.
        - Подымись-ка, Тиша, наверх. У старика там, в столовой, на стенах я факелы видал. Зажги парочку. У меня здесь огня нет.
        Тихон отсутствовал меньше минуты. Вернулся с двумя зажжеными факелами и с вязанкой запасных, пропитанных салом - вдруг ход окажется длинным! Двинулись.
        Лаз скорее напоминал галерею - гладкие стены и свод выложены белым мягким камнем, должно быть, мелом. Запасные факелы бросили, зачем лишнюю ношу тащить, когда они тут через каждые десять саженей в стены понатыканы?! Ай-да Мартынов, любил старик удобство. Вот только что ж он свои замечательные свечи сюда не поставил? Подняли бы сейчас рычаг - и все...
        Шли с полчаса, пока путь не преградила чудная плетеная решетка. И здесь не заперто! Раскуроченный навесной замок валялся рядом. Не похоже на Варфоломей Трифоныча. Неужто засада? Кто там может быть? Уверенность пропала, накатил неизвестно откуда взявшийся дикий страх. Но идти продолжали - впереди брезжил яркий белый свет. Скоро...
        Варфоломей Варфоломеевич с Тишею вышли в огромную белую залу. В центре ее возвышалось чудовищных размеров дерево. Взгляды невольно устремились вверх. Вот-те на! Где-то далеко-далеко наверху, пробиваясь сквозь широкую потолочную дыру зияло серое небо, а в нем играла яркими цветами чудесная радуга...
        - Смотри, Тиша, красота какая! Век бы здесь стоял, любовался... Тиша, а зачем мы сюда пришли? Что мы тут делаем?
        Тихон глянул на Растрелли и обомлел. Старик стоял с безумными глазами, голова его, на которую сегодня парик не надевали, сделалась совершенно седой. А ведь входили в подземелье меньше часа назад... Проседь, конечно, была, но...
        - Тиша, что это с тобою? Ты весь седой!
        Тихон смахнул рукой на лоб свой длинный чуб. Господи, что же это такое? И его волосы стали белее снега!
        - Ахрамей Ахрамеич, делаем дело и уходим отсюда. Что-то здесь, чую я, не то творится, - Тиша снял мешок с плеча и достал из него красный янтарь, - куда его?
        - Не знаю, Тишенька, а что это?
        Похоже, старик потерял-таки память. Не всю, а только ту, что связывала его с делом, по которому они сюда и явились. Придется додумывать самому. Что же делать-то? Ну, парень, соображай!
        Отдавшись наитию, Тихон понес камень к чуду-дереву. Господи, даже все листья егоные белей снега! Жуть какая! Лучше уж под ноги смотреть. Не так страшно. Растрелли остался стоять на месте с поднятым к радуге лицом. Любовался все, словно дитя малое.
        Вот он, ствол... Постой-ка, что тут меж корней? Плита какая-то... Отодвинуть ее или разбить о нее камень? Как поступить?
        "Отодвинь, - в голове теперь уже явно звучали слова, - она легкая". Кто говорит? Господи, это ж Инкарнатор! Забыли совсем про него. А он ведь туточки, за пазухой!
        Сразу стало чуть спокойнее. Тихон взялся за выступавший край плиты и потянул его в сторону. Плита поддалась. Еще, еще... Ага. Ямка какая-то, должно быть, надо положить его сюда.
        От неожиданности Тихон вздрогнул и слегка присел. Кто-то положил ему руки на плечи. Нет, не руки! Лапы! На плечах лежали тяжелые волчьи лапы, а горячее смрадное дыхание хищного зверя обжигало шею и отбирало свежий воздух, словно душило... Али Шер!
        Реакция Тихона оказалась мгновенной. В голове пронеслась картинка - Мартынов с оторванной головой... Тиша рывком выдернул из-за пазухи Инкарнатора, присел, одновременно обернувшись, и с силой впечатал Камень к испуганно дернувшейся волчьей голове. Жуткий вой разорвал воздух в пещере. Дерево всколыхнулось, белые листья закружились по зале, покрывая пол мягким шуршащим ковром. Красный камень, положенный в открытый люк ударил вверх мощным красным же лучом. Только одна мысль промелькнула в голове Тихона: "Пришло время разбрасывать камни". К чему такая глупость?...
        ...Тихон и Варфоломей Варфоломеевич стояли в самом центре Янтарного кабинета в Летнем дворце. Инкарнатор бесследно исчез. Из тяжелого зеркала в резной янтарной раме на знаменитого архитектора и его вольного слугу глядели два седовласых старца... Весь комод, на котором еще вчера лежал огромный красный янтарь, сейчас так, что его самого и видно не было, покрывала шкура невиданного зверя - вся белая, а вокруг мертвой головы густая и длинная красная грива...
        
        Глава XXV. Трепанация
        Мигель летел в самолете. Он сидел, утопая в мягкой удобной спинке кресла, тупо глядя в иллюминатор, и размышлял о своем. Кроме слегка колыхавшихся под потоками воздуха кучевых облаков ничего разглядеть было не возможно. Родригес знал, что самолет находится сейчас над морем, посадку должны объявить минут через двадцать. На такой нехитрый расчет способен каждому, его можно сделать, исходя из заявленной продолжительности полета. Средиземное море... Великая водная страна Медитеррания... Какие тайны она хранит в своих мрачных глубинах? Здесь тонули греческие триеры и византийские ладьи, пиратские бригантины и галеры султанов... Сколько золота и драгоценных камней несли они в своих трюмах? Сколько каменных островков до сих пор скрывают и, наверняка, еще не один век будут скрывать от людей немыслимые секреты? Сколько жизней выполоскало это мирное на первый взгляд море из отчаянных путешественников, кости которых, наверное, уже окаменели из-за густо растворенной в воде соли?
        В Риме его встретит Элиза. Они не виделись уже почти два года... Боже, неужели время летит так быстро? Словно все произошло неделю назад...
        Мигель вспомнил их первую встречу. Шляпка, лихо кинутая на его рабочий стол, какая-то нелепая легенда о благотворительном фонде, кабачок за углом, перезрелые утренние персики после незабываемой восхитительной ночи...
        - Господа пассажиры, прошу вас пристегнуть ремни безопасности. Наш самолет заходит на посадку, - серьезный голос, так не подходящий кукольной внешности стюардессы заставил Родригеса вернуться в настоящую реальность.
        Зачем она позвала его в Италию? В гости? Вряд ли. По голосу девушки, раздавшемуся вчера поздно вечером из телефонной трубки, Мигель понял, что она сильно взволнована и чем-то обеспокоена. Но что так может вывести человека из себя? Что-то случилось с матерью? Нет, она бы не стала... С Алишером?...
        Конечно же, он сразу согласился приехать. Для чего? Неужели есть еще проблемы, которые в состоянии решить только он? Или Элизе тяжело, и она просто решила непременно его увидеть? Господи, я уж думал, она забыла... Но зачем тащить с собой хирургический инструмент?... Два года молчания...
        Мысли так и разлетались в разные стороны.
        ...Еще проходя через таможенный терминал, Родригес увидел Элизу. Она стояла в центре огромного зала в летнем белом платье с красными цветами в руках. Гвоздики? Фу, какой отврат. Мигель с детства ненавидел эти гадкие цветы, но ведь девушка не знает... И потом, ну какая разница, что за цветы?! Главное, что она сама...
        - Элиза! - Мигель закричал так громко, что на его голос, казалось, обернулись абсолютно все. Девушка тоже, но узнала профессора не сразу. А когда узнала...
        - Мигель? Это... ты? Не верится, что я тебя снова вижу... Я так по тебе скучала... Извини... - девушка опустила голову на плечо Родригеса и прижалась к нему всем телом. - Прости, но я не могла тебе позвонить раньше... Знаешь, у нас происходило что-то странное... Такое впечатление, что я все это время спала... Помнишь сказку о мертвой принцессе? Это, наверное, про меня.
        - Элиза, - Родригес от неожиданно свалившегося на него счастья не мог связать и двух слов. - Как это... в общем... да, ладно... понимаю, конечно. Ты... меня... не сразу узнала?
        - Не сразу, - Элиза лишь на секунду отстранилась, чтобы вновь посмотреть в глаза Мигелю и снова прижалась к нему. - Ты похудел. Стареешь?
        - Да... и занимаюсь спортом. Бегаю по утрам, два раза в неделю хожу в тренажерный зал. Надо же, наконец, обретать форму. Меня такая девушка полюбила, а я... Кабан, в общем... Бывший, теперь... Представляешь, я вчера почему-то ждал твоего звонка... Удивительно... Впрочем... Элиза, как я... - Мигель чуть не захлебнулся в накативших на него эмоциях. Пора выводить его из такого состояния.
        Девушка взяла любимого под руку и повела к выходу. На улице, прямо перед дверями стоял агрессивного вида кабриолет, из тех, что обожает продвинутая молодежи - мощный надежный двигатель и невысокая цена - вот его основные достоинства. Но что за вид? Кошмар!
        - Элиза, это твоя машина? - Мигель в недоумении вскинул брови. - Когда и где ты научилась укрощать диких животных?
        - Нет, машина не моя. Просто в прокате нет автомобилей дешевле, - девушка, похоже, смутилась от такой собственной прямоты, лицо ее зарделось. Но отступать было поздно, и она, набрав полные легкие воздуха, выпалила: - Знаешь, у меня временные проблемы с деньгами.
        - Ничего страшного. Иногда это даже полезно, чтобы научиться ценить маленькие радости, - улыбнулся Родригес и крепко обнял Элизу.
        
        * * *
        
        Машина буквально летела на огромной скорости по прибрежному шоссе. Родригес предпочитал на дорогу не глядеть, - такой "полет" может стоить сердца даже самому отважному гонщику, - его подтянутое до неузнаваемости тело было развернуто вполоборота к этой потрясающей амазонке, лихо управлявшейся с, казалось, неукротимым норовом механического чудовища. Боже, как она хороша! Красивее женщины Мигель в жизни не встречал. Или это просто любовь?
        Элиза тем временем закончила свой рассказ и обратилась к Родригесу:
        - Что ты на это скажешь?
        - ??
        - Мигель, ты меня не слушал?
        Доктор только сейчас сообразил, что вопрос обращен непосредственно к нему. А к кому же? В автомобиле только они вдвоем. К тому же, поблизости не видно никакого другого Мигеля...
        - Да, да... Конечно слушал! Очень интересная история, - Родригес попытался исправить положение дежурным ответом, но его раскусили.
        - Мигель! Поверь мне, это очень важно! И прошу тебя, слушай внимательно, хорошо? Я все повторю. Вопрос жизни и смерти, понимаешь?
        - Чьей?
        - Моей, в том числе. А может, и твоей. Ну как, я начинаю?
        Пришлось все рассказывать заново. Теперь Родригес был само внимание. И чем дальше он слушал эту историю, похожую на сказку, тем сильнее напрягался, пытаясь сообразить, что, черт возьми, с ней случилось? Нет, если абстрагироваться от личностей, то, безусловно, колоссально! Конечно, если этот бред на самом деле правда...
        Инклюзоры... Ятарный кабинет... Изумрудная Скрижаль... Эхнатон... Растрелли... Борман... Воплощенное зло... Визуальное восприятие доктора рисовало кинематографичные картинки, в которых он оставался невидимым сторонним наблюдателем. Странно, но почему-то он почти верил. Кто другой бы рассказал, а не Элиза, Мигель поднял бы рассказчика на смех и вдобавок обвинил бы того в неумеренных возлияниях, если не в употреблении наркотиков... Но здесь имелись доказательства. Через несколько часов ему предстояло их увидеть собственными глазами. Более того, принять самое непосредственное участие в грядущих событиях... Если, конечно, Элиза не сошла с ума и не сбежала из психушки. Даже только по этим причинам хотелось ей верить. Очень больно разочаровываться в людях, тем более в любимых...
        А Мигель считал Элизу, ни больше - ни меньше, верной спутницей своей дальнейшей жизни. Он про себя уже все решил. Влюбился как "вьюнош бледный с пламенным взором..." Кстати, откуда это? Родригес не выдержал и рассмеялся собственным мыслям.
        - Я чем-то тебя рассмешила? - Элиза посмотрела на Мигеля в зеркало заднего вида. Глаза ее пылали гневом. Господи, когда злится, она еще прекрасней.
        - Нет, что ты! Я просто радуюсь, что снова тебя увидел... Понимаешь... я просто люблю тебя. Очень...
        - И я тебя люблю, - автомобиль снизил скорость, а потом и вовсе остановился на обочине. Долгий поцелуй соединил этих странных, но до безумия влюбленных друг в друга, людей.
        Пусть Али Шер часок подождет...
        
        * * *
        
        Шура с Петером шагали по вязкому песку. Расстрельников сейчас искренне завидовал другу, одетому в высокие ботинки и теплую куртку. Было, мягко говоря, не жарко. Как только они поднялись наверх, Мужик сразу почувствовал пронизывающий холод и предложил приятелю свитер, но тот, не подумав, отказался. Хотя сейчас утеплиться не мешало бы. Проклятая гордость отказывала в желании самому попросить одежду, а Мужик второй раз не предлагал. Кого винить? Сам дурак.
        Да... Ничего себе климат. Шура почему-то считал, что в пустыне всегда должно быть жарко, и, поднимаясь по лестнице, откровенно издевался над Петером, говоря, что тот отправился, по меньшей мере, на Северный полюс...
        Но Петер теперь не мстил. Ладно хоть так...
        - Ну, где его искать будем? - Расстрельников обратился к Мужику, как только они достигли вершины очередного бархана, оказавшегося неожиданно высоким. - Твоя Морта что-то говорила про Инкарнатор. Может, спросим его самого?
        - Давай попробуем, - Петер вынул из кармана Камень. Тот лежал на ладони, отражая свет далеких звезд, и играл в молчанку. - Ну, скажи нам что-нибудь полезное, Изумрудная Скрижаль.
        Но Камень, похоже, разговаривать был не намерен.
        - Вот, блин! Еще и ломается как целка. И что теперь прикажете делать?! Ходить по барханам и аукать - может, кто откликнется? - Расстрельников явно нервничал.
        Петер глянул на друга и, ни слова не говоря, сняв куртку, накинул ее на плечи друга.
        - Спасибо, Петруха. И вправду чегой-то холодно.
        Друзья уселись на песок. Видимо, надо подождать. Камень, лежавший в ладонях Петера, неожиданно стал теплым. "Вы что-то хотели сказать, - промелькнула мысль в голове Мужика, - говорите! Мы - само внимание". Но Инкарнатор продолжал молчать. Лишь из глубины бездонных его недр заструился куда-то вниз, под бархан, тоненький лучик.
        - Слушай, Саша, по-моему, он нам показывает дорогу! Пойдем-ка скорее.
        Друзья вскочили на ноги и почти бегом последовали за лучом, который не менял направления, а становился с каждым шагом только ярче. Через пару минут они уже были внизу - Камень явно указывал на небольшой песчаный бугорок. Парни переглянулись.
        - Тут! - Шура присел на корточки и начал разгребать руками песок.
        Вскоре пальцы коснулись чего-то твердого и гладкого. Плита.
        - Ну что, поднимаем? - Расстрельников вопросительно взглянул на друга. Тот кивнул.
        Плитка была небольшой, но достаточно тяжелой. Пришлось приложить совместные усилия...
        Словно чья-то нора.
        - И кто туда полезет? - вопрос звучал глупо. Диаметром дыра, прорытая в твердом окаменелом песке, была сантиметров тридцать, никак не больше.
        Инкарнатор обжег Петеру руку. Тот от неожиданности даже ойкнул. Камень светился изнутри, словно радовался чему-то. На мерцающей в ночи грани его появились слова: "Киньте меня вниз". Мужик только пожал плечами, но приказу подчинился.
        В глубине что-то ухнуло. Звук был похож на взрыв глубинной бомбы, которую зацепил днищем неаккуратный корабль. Почва буквально ушла из-под ног.
        В ту же секунду из норы вверх со свистом вылетел Инкарнатор. За ним тянулся густой белый шлейф. Расстрельников непроизвольно выкинул вперед руку и поймал Камень.
        Шлейф казался живым. Господи, да это же ящерица!
        От пресмыкающегося, вцепившегося широко разинутой беззубой пастью в Инкарнатора, исходил метрвенно-белый свет. Шура скинул на песок куртку и швырнул в нее неожиданную добычу. Подскочивший к другу Петер быстрыми движениями скрутил "путы" в прочный узел.
        - Вот и все, а ты боялась... - Шура не ожидал, что все приключение займет каких-то полчаса. Он готовился жить в этой пустыне никак не меньше недели. - А не кажется ли вам, уважаемый Мужик, что все слишком просто?
        - Нет, Расстерл, не кажется. Ты помнишь, откуда мы явились?
        - Конечно, помню! Из центра Мира? Кажется, так она называла свои роскошные апартаменты?!
        - Так-то, так... Меня интересует, как мы вернемся обратно. Ты помнишь, с какой стороны мы сюда вышли?
        - ??
        - Расстрел, где пещера... ты помнишь?
        - Мужик, ну ты же у нас старый следопыт! Обратно пойдем по собственным следам?
        - А ты уверен, что они остались?
        Легкий ночной ветерок, играющий песками, следы, конечно, уже стер. Друзья стояли в растерянности. Черт, и у Инкарнатора-то не спросить! Эту дрянь, что к нему прилипла, упускать ни при каких обстоятельствах не стоит.
        - Ладно, чего стоять? Пойдем наверх. Может, на вершине сориентируемся, - Шура был прав. Надо подняться на высокое место. - Там, глядишь, и направление вспомним.
        Но и сверху место лаза определить не удалось. Лишь звезды светили...
        - Расстрел, у тебя в школе по астрономии какая оценка была? - Петер решил воспользоваться приемами навигации путешественников древности, но сам ими, к сожалению, не владел. Астрономию в школе не учил принципиально, думая, что никогда в жизни ему эта наука не пригодится. Дурень, короче.
        - Твердая три, - услышал он ответ Расстрельникова, прозвучавший не без горечи в голосе. - Это ж надо! Дело сделали, а на обратном пути застряли. Блин, как малолетки какие-то, ей Богу! Не сохранит, боюсь, средняя школа моего имени на мемориальной доске при входе...
        Перспективы оставались довольно туманными, когда в голове у Петера сама собой всплыла знакомая фраза - каждый охотник желает знать, где сидит фазан.
        - Саша, мне кажется надо искать фазана! - радостно воскликнул Мужик.
        - Че-го? - Расстрельников посмотрел на друга, как на идиота.
        - Ищи, где сидит фазан! Помнишь поговорку? Похоже, мне кто-то подсказывает!
        - Придурок! Какие посреди ночной пустыни фазаны?... Слушай, кстати... тот охотник... Может он отсюда, а?
        - Сам ты придурок. Охотники там же, где и фазаны... Смотри-ка, - Петер указал рукой поверх Шуриной головы.
        Расстрельников обернулся. В небе по-прежнему сияли звезды. Но в том направлении, куда вытянул руку Мужик, светилось странное созвездие - вертикальная прямая состоящая из трех разноцветных светил - красного, оранжевого и желтого. Друзья невольно подались вперед. И тут же появилась четвертая звезда - зеленая. Невероятно!
        - Каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Это же радуга! Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой... Но ночью радуги быть не может, - в Шуриной голове всплыло воспоминание о лысой горе, оставшейся там, под Петербургом, на Карельском перешейке. - Пойдем-ка быстрее, Петруха.
        Звезды явно указывали путь к пещере. Хитро, ничего не скажешь. Шагов через тридцать под уже четырьмя светившими разноцветными звездами зажглась пятая - ярко голубая...
        ...Они стояли у входа в лаз. Прямо над головами друзей горела удивительная звездная стрела. Последнее светило, ярко-фиолетовое, вспыхнуло только сейчас. Пришли...
        
        * * *
        
        Анжелике было приятно, что кто-то вспомнил ее давно забытое имя - Пэрта. Это прозвище ассоциировалось у женщины с лучшими годами ее жизни. С теми, пока в нее насильно не влезла эта белокурая бестия.
        - Пэрта, успокойся. Сегодня все кончится. Я чувствую, что Он уже здесь, - Морта казалась самим спокойствием. От нее буквально исходил аромат надежды... Да-да, именно надежды. Такой запах ни с чем не спутаешь. Все-таки надежда вопреки глупым утверждениям не умирает никогда. В какой бы безвыходной ситуации ты ни оказалась. Надо только верить... - Элиза везет ЕГО сюда. Перестань ее бояться, она стала человеком. Кстати, Это ЕГО заслуга, поблагодари, когда увидишь. И запомни: отныне ни один человек не может причинить тебе зла.
        - Кто ОН? - Анжелика догадывалась, но догадку надо было подтвердить.
        - Тот, кого ВСЕ любят, - Морта словно прочитала мысли женщины. - Сейчас ЕГО зовут доктор Родригес, когда-то эта душа жила в Нефертити. Потом... потом был некто Иисус, далее... Да мало ли, кто... Среди них и великий Растрелли, чей потомок сейчас помогает Тио... Ты знаешь, почему не найдено их могил?...
        - Нет. Откуда? - покачала головой Пэрта.
        - Потому что их нет. Они не умирали, а просто уходили... ОН уходил... Уходил, чтобы вернуться, когда это станет необходимо. И теперь ОН вернулся, чтобы завершить начатое дело. И сейчас не ОН нам помогает, а... мы ЕМУ. Нет на Земле ничего и никого сильнее Зла... Кроме НЕГО. И это не просто добро... Добро? Неведомое нам добро - это обычные сказки для несмышленых... На самом деле, противопоставить злу можно только любовь. ОН же и есть Любовь... Не удивляйся, что Любовь не всегда в женском образе. Хотя, какое это теперь имеет значение? Иди. Тебе обязательно надо успеть до полудня привести мальчика в оливковую рощу... Прощай же...
        
        * * *
        
        Посреди поляны собралась странная пестрая компания: здоровенный русский парень в спортвных трусах, сутулый очкастый чех с большим узлом в руках, влюбленная симпатичная молодая пара и толстая тетка в длинной цыганской юбке. Люди стояли, образуя круг, в самом центре которого без признаков сознания лежал подросток.
        - Мигель, начинай, - скомандовала Элиза. - Ты пилу захватил?
        - Нет, зачем? Сейчас есть более совершенные инструменты для подобных операций, - Родригес надел перчатки, вынул из инструментарного чемоданчика маленькую хирургическую дрель и взял из-под пропитанной чем-то стерильной марли острый зубчатый диск. - Может, подержать его? Я боюсь, он дернется и... Тогда все, пиши - пропало.
        - Не дернется. Анжелика ввела ему в вену такую дозу морфия, что я боюсь, кабы он вообще не проснулся.
        - Ладно, приступим. Эх, черт, первый раз оперирую живого человека! Страшно, я ведь не хирург, а физиолог... Трупам-то ничего не страшно...
        Тем не менее, Родригес опустился на колени и включил свой жутковатый инструмент. Расстрельников вызвался ассистировать. Сказал, что всю жизнь мечтал поучаствовать в хирургической операции. Соврал наверное. Но надо же, чтобы кто-то помог, а у других подобного желания так и не возникло.
        Жужжание дрели послужило сигналом Петеру. Он быстрыми точными движениями развязал узел. Все должно закончиться в несколько секунд, поэтому медлить нельзя.
        Череп открылся с хлопком, словно банка с огурцами, с которой сняли крышку, завернутую под давлением. В ту же секунду из рук Мужика в руки Расстрельникова перекочевал Инкарнатор с вцепившейся в него мертвой хваткой прозрачно-бледной ящерицей. И в тот же момент в руках Элизы оказался красно-белый пульсирующий комок, резко выдернутый ловким физиологом из черепной коробки подростка. Хвост пестрой ящерицы мягко вошел в удаленную плоть, и у всех от неожиданно наступившей звенящей тишины заложило уши. В то же мгновение на траву упал освобожденный Инкарнатор.
        Второй мозг Алишера бесследно исчез, как испарилась в небытие и странное пресмыкающееся.
        Али Шер, который давно был Земле не нужен, навсегда покинул ее...
        Мигель забинтовывал уже собранный и сшитый им череп мальчика. Да, тяжело ему придется в первое время, но зато потом...
        
        Эпилог
        Петер и Шура стояли на скале, уходящей далеко в море и смотрели на остров Эльба. Видимость сегодня была хорошая: можно разглядеть даже снующие туда-сюда разноцветные автомобильчики.
        - Что, Петруха, прохлопал ты свою спящую красавицу? Изменила тебе с донжуаном испанским, - вторую фразу Расстрельников пропел на мотив "от Севильи до Гренады". - Я тебя прошу, только не плачь, ладно?
        - О чем ты говоришь?! - улыбнулся Мужик.
        - Вот и славно, как говорит один наш певец: "Мы себе красившее найдем".
        Мужик, продолжая наблюдать за островом, неожиданно произнес:
        - Слушай, Расстрел, я вот только не пойму, при чем во всей этой истории Янтарный кабинет? Он ведь, наверное, сыграл в ней какую-то роль? И, должно быть, не такую уж эпизодическую... Во всяком случае, мне так показалось... Все-таки удивительно, почему его до сих пор не нашли?
        - Да... - согласился Шура. - Немцам бы так долго прятать это прямо скажем не крохотное сокровище вряд ли оказалось по силам... Кстати, ты слышал, что у нас в Екатерининском его уже почти восстановили? К трехсотлетию города готовятся... Здорово, конечно. Но есть ли здесь смысл?
        - А ты сам-то как думаешь? - удивился Мужик.
        - Я?... Не знаю... Наверное, есть. Вот только мне с трудом верится, что ТОТ кабинет имел значение такое же, как этот... Сейчас, Петруша, все для вас, для интуристов...
        Петер уселся на камень и, вздохнув, сменил тему:
        - Интересно, как они там живут?
        - Где? - не понял Шура.
        - Да там, на острове. Представляешь, если бы мы нашли сокровище Наполеона?! Наверняка Бонапарт что-нибудь там, на Эльбе, заныкал... Так, на всякий случай, на черный день. Ты как считаешь, это возможно?
        - А почему бы и нет? - Расстрельников примостился рядышком. - Только мне кажется, что и без нас с тобою умников хватает. Понимаешь, надо искать там, где никому никогда в голову не придет...
        
        * * *
        
        Анжелика, удивительным образом похудевшая, похорошевшая и будто бы помолодевшая, словно время для нее повернулось вспять, перед зеркалом примеряла подаренное Мигелем потрясающее жемчужное ожерелье (естественно, Родригес привез его Элизе, но кому это теперь интересно?). Она собиралась через недельку вернуться в Аргентину. Хозяева не сразу, но все-таки согласились ее отпустить...
        
        * * *
        
        Мигель с Элизой еще днем укатили на взятом в прокат "мустанге" во Флоренцию сдавать машину и смотреть отполированные временем осколки былого величия эпохи Ренессанса. Родригес ни в какую не соглашался возвращаться домой, не увидев Бельведер...
        
        * * *
        
        Вечером по всем крупнейшим мировым телеканалам передали, что сегодня во многих районах Земного шара наблюдалась повышенная сейсмическая активность. Волна землетрясений прокатилась практически по всей планете, но, что удивительно, серьезных разрушений и человеческих жертв нет...
        
        * * *
        
        Инкарнатор ликовал. Его шутка удалась, и все закончилось так, как он себе и представлял... Это ж надо, насколько люди легковерны. Стоит только им внушить что-то, чего никогда не было на самом деле, и они воображают, что стали вдруг исключительными. Ну, например, скажите, разве может в нашем поистине безграничном мире, где не то что звезд, галактик-то не пересчитать, быть какой-то зримый центр? Это ж абсурд! Впрочем, как и все остальное.
        Но, согласитесь, интрига вышла не дурна...
        
        * * *
        
        Куда я пропал? А это кто лежит на поляне? Мальчишка? Что он тут делает?
        ...Господи, это же я! Это МОЕ тело!
        - Алишер, тебе пора возвращаться! - мальчик открыл глаза. Его легонько хлопала по щекам какая-то незнакомка. Какая она красивая! Такие черные глаза, словно бездна... - Ну, хватит валяться! Пошли домой, я тебя провожу ... до крыльца.
        Голова ужасно болела, Алишер дотронулся до нее рукой и почувствовал под пальцами бинты.
        - Что со мной произошло? - подросток, похоже, ничего не помнил.
        - Ты упал. Поскользнулся на сырой от росы траве и сильно ударился головой о камень. Ничего, теперь уже в порядке. Я тебя нашла и вызвала скорую. Они только что приезжали, и врач оказал тебе первую помощь. Сказали, что травма несерьезная, но просил месяц повязку не снимать... Так что придется походить с грязной головой...
        Скорая? А почему они меня не отнесли в дом на носилках? Впрочем, какая теперь разница.
        - Это не страшно, - улыбнулся мальчик. - Буду с грязной ходить, как раньше, еще там, у себя на родине... Раз врачи так велели. Мама всегда говорит, что медикам надо верить, хоть они частенько и врут... А ты кто? - они стояли уже возле самого крыльца.
        - Я? Ой, извини, не представилась. Меня зовут Берта Мартин. И я, как говорит мой муж, очень легкомысленная немка. Кстати, твоя соседка. Правда, теперь уже бывшая, - женщина ласково улыбнулась и небрежно махнула рукой в сторону оливковой рощи. - Сегодня мы переезжаем на другое место... Кто знает, может, еще когда-нибудь и встретимся... Прощай, Алишер. Удачи тебе.
        - Прощайте, Берта...
        Мальчик обратил внимание на шею женщины. Ее обвивала массивная, но замысловатая серебряная цепь, с которой смотрел прямо в глаза подростку заточенный в витую оправу большой плоский зеленый камень изумительной красоты.
        Берта еще раз улыбнулась, а потом развернулась и легкой походкой пошла в направлении, указанном ею раньше. Должно быть, их дом где-то за рощей...
        Постойте, но там нет никаких вилл!
        Только