Гибель отложим на завтра. Дилогия Марина Аэзида
        История вражды двух братьев, которые ради того, чтобы уничтожить друг друга, способны поступиться едва ли не всем. Но они и не подозревают, куда заведет их эта ненависть и каких жертв потребует.
        
        История вражды двух братьев, которые ради того, чтобы уничтожить друг друга, способны поступиться едва ли не всем. Но они и не подозревают, куда заведет их эта ненависть и каких жертв потребует.2 части
        Аэзида Марина
        Гибель отложим на завтра. Дилогия
        Гибель отложим на завтра
        Пролог
        АЭЗИДА МАРИНА
        
        ГИБЕЛЬ ОТЛОЖИМ НА ЗАВТРА. ДИЛОГИЯ
        
        
        Название: Гибель отложим на завтра. Дилогия
        Автор: Аэзида Марина
        Издательство: Самиздат
        Страниц: 678
        Год: 2014
        Формат: fb2
        ГИБЕЛЬ ОТЛОЖИМ НА ЗАВТРА
        
        "И буря поднялась от хлопанья крылий -
        То брат мой явился на зов.
        И жертвенной кровью мы скалы кропили
        И скрылись от взора Богов" (с)
        Сергей Калугин "Рассказ короля-ондатры о рыбной ловле"
        ПРОЛОГ
        
        Смуглый, с давно нечесаными темными волосами и колючим взглядом, он больше походил на пирата со Скалистых Островов, чем на правителя.
        - Ты не вовремя! - раздался его резкий голос, стоило Тардину откинуть полог походного шатра.
        Да, повелитель явно был не в духе. Но с чего бы? Советник уже собрался с поклоном удалиться, когда кхан, передумав, раздраженно остановил его.
        - Подожди. Присядь. Думаю, тебе можно доверить…
        - Что-то случилось, мой Кхан?
        - Имей терпение.
        Тардин прекрасно знал властителя Отерхейна, а потому от него не ускользнула тревожность и смятение последнего. Недобрый, устремленный в очаг взгляд, напряженная фигура - все говорило о том, что произошла какая-то неприятность.
        Тардин присел неподалеку и, как велит Придворное Уложение, склонил голову, ожидая, когда кхан соизволит обратиться к нему.
        Однако тревожное молчание прервалось не раньше, чем двое стражников втолкнули в шатер человека в рваном тряпье, грубо повалили его на пол и, повинуясь жесту кхана, удалились. Пленник, руки которого были крепко связаны за спиной, попытался подняться. Со второго раза ему это удалось, он выпрямился и с вызовом уставился на правителя.
        - Тардин, - кхан указал на раба, - ты видел его прежде?
        Тардин уже открыл рот для вопроса, но правитель резко прервал его:
        - Ни о чем не спрашивай. Мне просто нужен ответ.
        Советник кивнул и, окинув раба изучающим взглядом, подошел к нему ближе, намереваясь рассмотреть внимательнее. Он не понимал, отчего какой-то раб так сильно заинтересовал кхана. Но человек действительно выглядел странно: лохмотья, грязные волосы и кожа - это все как полагается. Вот только слишком высокомерное для раба лицо. Впрочем, и в этом мало удивительного: видимо, он когда-то принадлежал к благородному сословию, не такой уж редкий случай. Но присутствовало еще и нечто почти неуловимое: ненависть во взгляде властителя (к какому-то рабу?) и едва прикрытая насмешка в глазах оборванца. Они оба, казалось, знали то, чего не знал он, Тардин.
        Что ж, это он выяснит позднее. А пока - правитель ждет ответа.
        - Этот человек явно из благородных. Но не припомню, чтобы я видел его когда-нибудь прежде.
        Кхан с облегчением выдохнул, но тут же переспросил:
        - Ты уверен?
        - Да. Никогда его не видел.
        - Что ж, в таком случае…
        Речь его прервал насмешливый хохот: смеялся раб. Он посмел смеяться:
        - Элимер, твоего верного пса подводит нюх?
        - Давай-давай, - зло прервал его кхан, - наговорись на всю оставшуюся жизнь, болтать тебе недолго осталось.
        Тардин успел заметить разлившуюся по лицу раба бледность, хотя тот изо всех сил пытался не показать своего страха и даже нашел в себе силы для очередной насмешки:
        - Ты даже прикончить меня не сумел. Неумно для Великого Кхана. Не подумай, будто я жажду умереть, мне просто интересно: неужели ты настолько глуп, что не боишься?
        - Бояться тебя, ничтожество? Не надейся, - злобно рассмеялся правитель. - Ты уже ничего не успеешь ни сказать, ни сделать.
        Мучительная бледность высветлила лицо раба так явственно, что это стало заметно даже в неверном полумраке шатра. Дерганая судорога уродливо перекосила его черты, и раб в гневе бросился на кхана. Неизвестно, на что рассчитывал глупец со связанными за спиной руками: видимо, ненависть и страх лишили его разума. Впрочем, за это он поплатился незамедлительно: одно резкое и быстрое движение Элимера - и вот пленник крепко прижат к полу его коленом.
        - Грязный раб! Помни свое место! Оно в пыли. У моих ног.
        - Я тебя ненавижу, - прошипел тот.
        - Это правильно. Только сильного можно ненавидеть. Слабого возможно лишь презирать. Но ты даже презрения моего не стоишь.
        Однако поведение Элимера явно противоречило его же словам. Жгучую ненависть кхана к этому странному рабу Тардин ощущал разве что не кожей.
        - Знаешь, - обратился к несчастному Элимер, - я сохраню тебе жизнь. Снова. Очень уж приятно видеть глубину твоего унижения, и я не имею никакого желания избавлять тебя от этой позорной участи. Несколько шрамов на твоей смазливой физиономии и отрезанный язык лишат тебя возможности мне навредить: ты превратишься в жалкого, немого, уродливого раба.
        Пленник снова зашипел что-то нечленораздельное.
        - Молчать! - кхан схватил беднягу за волосы и сильно ударил его лицом о землю. Тот застонал, и лишь тогда Элимер оставил его в покое и выглянул из шатра.
        - Рест, - спокойно окликнул он одного из своих телохранителей, - приведи немого Горта.
        Гнев кхана - причины его Тардин так и не понял - наконец-то улегся. Элимер опустился на свое место, вновь устремив взгляд в огонь, больше не обращая внимания на пленника, который пытался подняться с земли, отплевывая изо рта пыль и кровь. Но советник пока избегал о чем-либо спрашивать своего бывшего воспитанника и нынешнего повелителя.
        Спустя короткое время в шатер с поклоном вошел немой Горт - палач. Кхан оживился.
        - Горт, - обратился он к нему, - слушай меня очень внимательно и запоминай, если не хочешь расстаться с жизнью. Я уверен - тебе знаком этот человек, - Элимер небрежным жестом указал в сторону раба, который на этот раз так и не сумел подняться с пола: отчаяние лишило его последних сил.
        Горт нервно кивнул.
        - Тогда забудь о том, что ты его знаешь. Ты - немой, но этого недостаточно. Ты должен заставить себя забыть. Это - просто раб без имени. Сейчас ты уведешь его как можно дальше за пределы лагеря. Но будь осторожен: даже в таком состоянии он хитер как Ханке, так что смотри, чтобы не сбежал. Головой отвечаешь. Отрежь ему язык, выколи глаза и изуродуй лицо так, чтобы никто его не узнал, даже я. И не забудь про это… - Элимер постучал себя указательным пальцем по виску, многозначительно поглядывая на палача.
        Горт снова склонил голову в знак понимания.
        - Это не все, - продолжил Элимер. - Проследи, чтобы он не умер от потери крови или заражения. А когда опасность для жизни минует, приведи ко мне. Я хочу увидеть, каким он станет. Дальнейшей его судьбой займутся уже другие. И учти - об этом никто не должен знать.
        Тардин мельком посмотрел на пленника и увидел, как дрожат его губы. Будто он пытается что-то сказать, но язык его не слушается.
        Немой Горт крепко ухватил светловолосого юношу под руки и почти потащил к выходу, ибо ноги последнего, так же как и язык, отказывались повиноваться своему хозяину.
        ГЛ. 1. В ХИЩНОЙ СТАЕ МОЖЕТ БЫТЬ ЛИШЬ ОДИН ВОЖАК
        В наших краях день быстро сгорает, не балует нас солнце. С утра до полудня оно безжалостно иссушает землю, сводит с ума людей и скот, но несколько часов спустя стремительно исчезает. Старики рассказывают: съедает его черный змей, что сидит в глубинах у корней Горы, обхватив ее длинным телом и, до времени, хранит порядок в мире, принимает во чрево души умерших. Но придет последний день, так утверждают старики, у змея отрастут крылья, покинет он свои глубины - и мир рухнет.
        Но день этот еще не скоро, пока ничего не меняется, и солнце по-прежнему нас не любит. Когда оно догорает, от жары не остается и следа. Белесая дымка поднимается от земли, вода покрывается корочкой льда, а пожухлая степная трава - изморосью. Да-да, и такое бывает. А потом, днем, снова невыносимый зной. Так и живем. Привыкли. Другое дело, благодатные западные земли - вот где обитают любимцы неба! Хотя и нам жаловаться ни к чему. Велик и богат Отерхейн, несмотря на злое солнце и недобрую ночь.
        Да, у нас нет плодородных посевов, как на западе, нет и садов, как на востоке, и зерно с вином мы закупаем у соседей. Зато у нас лучшие кузнецы - прямые потомки Великого Гхарта, что отлил мир во Вселенском Горне. У нас лучшее оружие, руда и выносливые жеребцы, про которых говорят, будто они потомки крылатых коней. Но больше всего славится Отерхейн воинами: нас опасаются соседние народы, зато готовы нанять заморские страны. Наши порой уходят в наемники, но редко: здесь и своих войн хватает. Кхан решил расширить империю, захватить новые земли, поэтому в походах мы бываем часто, и добычи хватает.
        Вот и сейчас взяли целую долину, на которой жили остатки диких племен. Кхан решил основать здесь новый город, а потому дикарям пришлось уйти в леса, как когда-то их далеким сородичам.
        Задержались мы в долине почти на месяц, с окраин империи сюда свезли мастеров, рабов, заставили трудиться пленных.
        А мы лагерем неподалеку от строительства встали. Пора бы уже двинуться обратно, в столицу, засиделись тут, того и гляди воевать разучимся. Скучно. А кхан молчит, не говорит, когда домой отправимся. Но разве кто спросить у него осмелится? Уж больно он лютый, не улыбнется никогда, слова лишнего не скажет.
        Эх, быстрее бы до Инзара добраться, сходить в трактир, выпить пива. Да и по женщинам соскучился. Дикарки не в счет, эти посреди ночи и прирезать могут, не чета нашим робким податливым девицам.
        Время уже за полночь, мы жмемся поближе к костру, травим обычные байки да бродим туда-сюда от безделья. Ничего скучнее нет, чем стоять на страже лагеря по ночам, да еще и в спокойное время.
        Ого! Хоть какое-то разнообразие - немой Горт. Нечасто его увидишь. Выводит из кханова шатра какого-то пленника. Убивать, должно быть, ведет. Что уж говорить, скор наш правитель на расправу.
        А Тардин там, внутри, остался. Обсуждают, наверное, чего-нибудь. Тардин! С ним, поговаривают, тоже шутки плохи. Все его опасаются, я не исключение. Нет, старик не то чтобы страшный или злобный, но он главный советник кхана, высоко летает, а с такими всегда настороже надо быть.
        Смена моя, однако, к концу подошла. Спать пора. А то с утра учения. Позор случится, если буду зенками от недосыпа моргать да рот разевать.
        ***
        Тардин знал: в свое время для многих оказалось неожиданностью, что Элимер - некогда угрюмый диковатый мальчишка - стал Великим Кханом. Советник по-своему любил былого воспитанника, однако не мог не видеть, сколько тот пролил крови, зачастую невинной, и сколько сил потратил, чтобы все признали его повелителем: и простонародье, и военная знать. О нем говорили, что он деспот. И были правы. Говорили, что он жесток - в этом также не было лжи. Подозрительный, скрытный, безжалостный, он требовал беспрекословного повиновения и не вызывал любви своих подданных. Многие его боялись, а некоторые - ненавидели. Все это верно. Но также верно и то, что за всю, пусть и не очень долгую, историю имперской династии, не рождалось в государстве правителя сильнее. Да и войско Элимера уважало, без лишних размышлений выполняя его приказы. А в юном государстве, ведущем захват чужих земель, это ценилось куда больше, чем любовь простого народа.
        Сейчас кхан сидел, погрузившись в себя, и не реагировал на присутствие советника. Тардин уже хотел произнести привычное: "Да будут благосклонны к тебе Боги, Великий Кхан" и удалиться, когда Элимер первым нарушил тишину:
        - Если желаешь о чем-то спросить, то спрашивай сейчас, советник. Потом я могу передумать.
        И Тардин не выдержал:
        - Да, желаю. Объясни, что это было?! Я много раз видел, как ты убивал и пытал врагов, однако никогда не думал, что ты с таким упоением можешь наслаждаться их муками. Что такого страшного сделал тебе этот раб?
        Кхан не разозлился, только слегка поджал губы.
        - Это не просто раб, Тардин… - охрипшим, будто простуженным голосом, ответил он. - Я, видишь ли, полагал, будто он давно мертв…
        - Кто мертв?
        Элимер посмотрел советнику в глаза, потом резко отвернулся, словно смутившись или испугавшись чего-то:
        - Аданэй.
        - Ты шутишь? - вне себя от изумления воскликнул Тардин.
        - Разве на эту тему можно шутить? - горько усмехнулся Элимер. - Увы, это он. Наследник, кханади Отерхейна, мой родной брат и злейший враг. Аданэй.
        - Как такое возможно? Ведь ты убил его.
        - Я думал, что он мертв, это так. Но я не убил его тогда. Точнее, не совсем убил.
        - Как можно "не совсем убить"?
        Кхан только пожал плечами и не стал ничего пояснять.
        - Хорошо, а почему ты пощадил его и на этот раз? - осторожно поинтересовался Тардин.
        - Мысль, что он проведет остаток жизни уродливым рабом, показалась мне очень заманчивой.
        - А ты уверен, что палач сделает свое дело? Может, стоило проследить за ним?
        - По-твоему, немой Горт станет рисковать жизнью ради спасения Аданэя? - кхан криво усмехнулся. - Нет, не такой он дурак. Он безжалостное чудовище, на то он и палач. И этот палач мне верен. Он еще ни разу не ослушался приказа.
        - Я не спорю с этим, мой Кхан. Но я не понял, почему ты вообще поручил это палачу? Он, конечно, немой, да и грамоте не обучен, никому ничего не сможет рассказать и, вероятно, не захочет. Но порою случается даже невозможное. Не надежнее ли было сделать это самому?
        - Нет. В этом вопросе Горту я доверяю больше, чем себе. Один раз моя рука дрогнула, а я так до сих пор и не смог понять - почему. Как знать, не дрогнет ли она снова? Нет уж, пусть немой сделает свое дело, а потом я проверю. Думаю, новая внешность брата мне понравится.
        - Ты никогда не говорил мне о брате. Я - мы все - думали, что он мертв. И это я могу понять: у власти должен стоять лишь один. Но странная ненависть, которую я увидел - она откуда?
        - Это скучная история. И довольно длинная. Ты уверен, что тебе хватит терпения ее выслушать?
        - Это я обещаю.
        - Что ж, как знаешь. Мы с братом, видишь ли, с раннего детства друг с другом не ладили. Но за наши ссоры приходилось расплачиваться именно мне: отец всегда вставал на сторону Аданэя. Впрочем, наша мать, напротив, отчего-то меня любила больше. Но кханне Отерхейна была очень тихой женщиной и всегда побаивалась отца, потому никогда даже не пыталась защитить меня от его гнева, - Элимер задумался и умолк, однако скоро его голос вновь раздался под сводами шатра:
        - Конечно, все мальчишки ссорятся и дерутся в детстве - и это хорошо, это закаляет в них воинов. Но у нас с Аданэем все происходило всерьез, словно мы уже тогда мечтали друг друга убить. Я не любил брата, не доверял отцу. А тут еще наша мать погибла, когда мне исполнилось восемь. Умерла, рожая отцу очередного наследника. Ребенок, впрочем, тоже не выжил. А у меня возникло ощущение, будто я нахожусь среди врагов. После ее смерти я перестал разговаривать, это ты знаешь. Я почти не покидал замок, ко всему утратил интерес. Часто слышал смех Аданэя и не понимал, почему он веселится, когда у нас умерла мать. Потом, когда я стал старше, то понял: с чего Аданэю выглядеть огорченным, если они с матерью никогда не были близки? - Элимер усмехнулся. - Потом среди слуг поползли слухи о моем сумасшествии. Отец, дабы пресечь эти разговоры - тем более он уже сам начал думать, будто я свихнулся, - отправил меня в Долину Странствий, к тебе, якобы на воспитание. Так говорилось, но я знаю: он попросту решил избавиться от меня, не хотел стыдиться полоумного сына.
        - Я понятия не имел, что все было так.
        - Потому что тебе никто не рассказывал. Однако годы, проведенные в Долине, запомнились мне как самые счастливые. Я молчал, но никто не смотрел на меня странно, не шептался по углам. Именно благодаря вам, мудрецам, я наконец-то снова заговорил. И все было бы замечательно, но только когда мне исполнилось четырнадцать, я осознал, что провел в долине шесть долгих лет. И пусть эти годы казались счастливыми, но кое-что не давало мне покоя. Я понимал: от меня просто избавились, обо мне забыли, моего возвращения никто не ждет. Ты ведь не хуже моего знаешь, что ни отец, ни брат, ни разу не навестили меня. Мне грозило остаться в долине на всю жизнь, а я грезил о престоле! Мне хотелось находиться возле отца и доказать ему, что я, а не Аданэй, достоин трона. Наивные мечты! Наверное, тебе нелегко далось договориться с отцом о моем возвращении, но ты это сделал, и тем летом я все-таки вернулся в Отерхейн. Этакий изгнанник, я и не знал, могу ли по-прежнему называть его домом. Как я и предполагал, пышная встреча в Инзаре меня не ждала, хотя должна была, ведь вернулся один из наследников. Но отец не смог меня
встретить. Или не захотел. Вместо него у главных ворот замка я столкнулся с Аданэем и тут же узнал его, хотя мы не виделись много лет. Высокий, довольно стройный, он выглядел лет на семнадцать, хотя на самом деле ему только-только пошел шестнадцатый год. Ты обратил внимание, как он красив, верно? Даже сейчас, в лохмотьях раба, даже в них… А тогда он прямо-таки поражал своей красотой, - кхан криво усмехнулся. - И меня это сильно раздражало. Слишком красив для мужчины и воина, но женщины от таких без ума. Я, помнится, еще в детстве слышал суеверные перешептывания кухарок, что его якобы выкрали у сказочных степных духов.
        В день, когда я вернулся, Аданэй показал мои новые покои. Разговаривал он спокойно, если не сказать равнодушно, в его голосе я не услышал насмешки, к которой привык в детстве. Думаю, если бы мы росли в обычной семье, вполне могли бы не стать врагами. Но мы родились сыновьями Великого Кхана, занять его место мог лишь один из нас, и это только подхлестнуло вражду, немного поутихшую за годы, проведенные раздельно. Но все-таки поначалу я чувствовал всего лишь неприязнь. Ненависть появилась позднее. Нельзя выделить одну ее причину - этих причин было слишком много. Из того, что запомнилось: совет, на котором присутствовали мы с братом. Отец спросил нашего мнения по одному незначительному вопросу. И я видел, как он внимательно прислушивается к ответу Аданэя и как рассеянно слушает мой. Более того, когда я закончил говорить, отец лишь отмахнулся:
        "Это хорошо, что ты пытаешься вникнуть в государственные дела, - сказал он, - но тебе еще много лет придется учиться понимать их по-настоящему, ведь в Долине тебя учили одному, а в Отерхейне требуется совсем другое. Ты не знаком ни с наукой войны, ни с искусством управлять нашими землями. Старайся прислушиваться к Аданэю, его пример всему тебя научит".
        Это было несправедливо, ведь отец сам отправил меня в Долину! Меня бросило в краску от обиды и злости, а в глазах брата мелькнула знакомая мне насмешка. Но кое-чем этот унизительный случай все-таки помог мне. Я понял, что действительно не обладаю знаниями, необходимыми для кханади. В тот же день - после совета - я пригласил к себе лучшего из мастеров битв, а также других учителей. С этого момента почти все мои дни уходили на воинские тренировки, а вечера на то, чтобы вникнуть в дела государства. Я мало спал ночью, потому что читал летописи, манускрипты Отерхейна. Я даже пытался разговаривать с Аданэем, но он либо уходил от ответов, либо переводил все в шутку, иногда с великолепным презрением пожимал плечами. В общем, очень скоро я понял, что из всех родственников моему возвращению обрадовалась, пожалуй, одна лишь бабушка. Она приехала в Инзар, когда узнала, что я вернулся. Мы много разговаривали по вечерам, в основном делились воспоминаниями. А брата это почему-то раздражало: с бабушкой он разговаривал сквозь зубы, как и она с ним.
        Помню еще случай. Мы стояли среди знаменитых воинов, шел разговор об охоте. Кто-то спросил меня, хочу ли я поехать. Я не успел и рта раскрыть, за меня ответил Аданэй: "Элимер обещал провести день с бабушкой. К тому же, охота для него пока слишком опасна, он совсем недавно выучился ездить верхом и владеть оружием. Вы ведь знаете, его долго не было среди нас. Достойным воином он сможет стать разве что через пару лет".
        Все это он проговорил с самым невинным и серьезным видом. У Аданэя имелся один поразительный талант: он мог насмехаться надо мной в присутствии посторонних так, что никто, кроме меня, этой насмешки не замечал.
        Такое случалось часто, всего уже и не вспомнить.
        Но однажды произошло нечто, превратившее мою неприязнь в ненависть. Мне уже исполнилось семнадцать, к тому времени упорными тренировками я овладел воинским искусством и превзошел в нем многих, в том числе Аданэя. А еще я буквально помешался на историях о воителях древности. И примерно в это же время в замке появилась новая рабыня. Ее походка, жесты приковывали взгляд. Мне казалось, она похожа на царицу, а не на рабыню. Я уже практически придумал для себя ее историю: гордая воительница, попавшая в плен, не смирилась и продолжает строить тайные планы побега и мести. Я придумал, как она вдруг полюбит меня, и мы, два врага, станем мужем и женой, властителями Отерхейна. Но все вышло иначе. Мой брат забрал ее себе. И, кажется, она даже влюбилась в Аданэя. Впрочем, его многие любили: и женщины, и некоторые мужчины. Он знал свою силу и нередко пользовался ею. Когда он заметил, как я отношусь к его новой наложнице - право, это несложно было заметить, - то нашел еще один способ мучить меня. Однажды я не выдержал и решил поговорить с ним. Я хотел, чтобы Аданэй оставил девушку. Я хотел, чтобы она стала моей.
И я до сих пор помню его ответ, словно все это происходило вчера.
        - Нет, братишка, - ответил он мне тогда, - так не пойдет. Ты должен хорошо попросить меня об этом. Ведь ей будет очень тяжело, если я ее брошу.
        Его слова попали в цель. Увы, я сознавал, что она действительно влюблена в Аданэя. Должно быть, мои мысли отразились на лице, так как он злорадно усмехнулся и сказал:
        - Знаешь, как ты должен меня попросить? Встань на колени передо мною, как перед господином. Я должен понять, действительно ли девчонка так дорога тебе.
        В ярости я едва не бросился на него, но в последнюю минуту сдержался, ведь драка ничего не решила бы. Мы долго спорили, кричали друг на друга, но все-таки я унизился. Я - будущий Великий Кхан - встал перед будущим рабом на колени. До сих пор не могу вспоминать об этом, не презирая себя. Аданэй тогда небрежно бросил: "Она твоя", а потом быстро ушел. Я побежал за ним. Кричал, спрашивал, за что он так меня ненавидит. И случилось то, чего я совсем не ожидал. Аданэй остановился, положил руку мне на затылок, как-то нервно потрепал волосы и сказал:
        - Это неправда. Ты мой брат, и я люблю тебя.
        Пока я недоумевал, Аданэй отвернулся и ушел. Я до сих пор не понял, зачем он мне сказал это. Думал, я поверю? Думал, что сможет надо мной посмеяться? В любом случае, на следующий день все оставалось как прежде, только теперь на его надменной физиономии появилась еще и отвратительная, всезнающая ухмылка. А эту девицу он мне отдал. Но я видел, с каким восхищением она смотрела на Аданэя, и с каким страхом, едва ли не отвращением - на меня. И еще я понял, что за внешностью и повадками царицы скрывалась очередная рабыня. Скоро она мне надоела, но унижение, которому подверг меня Аданэй, я ему не простил. И ей не простил тоже. Потом у меня было немало женщин, но все они, я заметил, в чем-то походили друг на друга - в лицемерии: всегда имели наготове подлость, стоило только на минуту забыться.
        - Но ведь когда-нибудь Отерхейну потребуется наследник, и тебе придется жениться.
        - Я женюсь. Может, через год или два. Выберу себе смазливую дочку какого-нибудь царского рода. Она родит мне наследников. Это все, что от нее будет требоваться.
        - Я думаю, ты еще очень молод, мой Кхан. Однако мы сбились с темы.
        - Верно. Так вот, когда мне исполнилось девятнадцать, наш отец скончался. А ты ведь знаешь, у нас власть не по старшинству передается. Отец должен был назвать наследника, но опоздал. Я до сих пор не могу понять, как он допустил такую оплошность. Вероятно, он просто никогда не принимал меня всерьез. Как показали дальнейшие события - зря. Единственное, что он успел сказать перед смертью, было: "Аданэй, я оставляю трон тебе. Ты станешь мудрым правителем. Элимер, почитай старшего брата". Но в тот момент в покоях находились только мы с Аданэем, и после обряда сожжения я стал отрицать слова отца. Я выдавал ложь за правду и призывал в свидетели Богов. Аданэю не удалось уличить меня во лжи. Впрочем, как и мне - его. Теперь нам предстояло поступить согласно древнему обычаю - наследию кровавых времен, а именно - уехать в безлюдное место для смертельного поединка. Считается, что в таком случае выбор делают Боги. Так что однажды утром мы отправились к подножию гор, где заканчивались людские поселения. Мы решили, что именно здесь и произойдет наш поединок. Мне до сих пор кажется, что это странный обычай:
наверное, не все братья так ненавидели друг друга, как мы с Аданэем. И не все так сильно хотели власти. Неужели ни у кого из подданных никогда не возникало подозрений, что один брат может просто отпустить другого? - спросил Элимер сам себя и сам же ответил: - Наверное, когда-то давно у этого обряда был некий сакральный смысл - чем еще объяснить, что наследникам полагается уезжать лишь вдвоем, и что тело убитого остается на месте поединка?
        Мы оба были уверены в победе: я - потому что лучше Аданэя владел воинским искусством, он - потому что считал, будто правда, а значит, и Боги на его стороне. Что ж, они ему не помогли, и я победил. Вернулся в Инзар спустя день, а следующим утром состоялась коронация. Мне обрили виски, волосы собрали в высокий хвост, чтобы все увидели знак нашей династии, - Элимер усмехнулся. - Всего лишь маленькая татуировка, сделанная особой краской, а сколько церемоний! Я стал Великим Кханом, убившим соперника в честном поединке, доказал свое право на власть, но все-таки обязан был соблюсти все старые обычаи. Они сильнее даже нас, правителей.
        Но, видишь ли, на самом деле я не убил Аданэя. Я действительно победил, он лежал у моих ног, без сознания, со страшной раной, но еще живой. Я уже занес меч для решающего удара, но, к сожалению, бросил взгляд на его лицо: с него исчезло все то, что я ненавидел, черты стали мягче и словно бы добрее. И - удивительно - меня кольнула жалость. Я не смог. Я наклонился, срезал прядь его волос, пробормотал что-то вроде: "Все равно ты уже мертвец", - и уехал. Всю дорогу я думал, почему в последний момент не смог убить - не брата - врага? Ведь никогда после я не останавливался перед убийством, если считал его необходимым. Так почему, когда так важно было убить Аданэя, я не смог этого сделать? Может, узы крови оказались сильнее, чем я думал? Или эта его странная сила опять сыграла ему на руку, защитила?
        - Что за сила, Элимер? - Тардин вдруг заволновался.
        - Сила? Да я сам не знаю, как ее назвать. Та сила, которая многих заставляла любить его. И дело тут не только и не столько в красоте. Словно какие-то чары влекли к нему людей… Но не о том речь. Так или иначе, я знал - скорее всего, Аданэй умрет. Однако допущение "скорее всего" не давало мне покоя. И один раз я не выдержал и снова отправился туда. Я хотел убедиться, что брат действительно мертв. Ведь я прекрасно понимал свою ошибку. Было крайне неразумно оставлять его на пороге смерти, но все-таки живым. Если бы он выжил - а он, как ты видишь, выжил, - это представляло бы для меня большую угрозу. Когда я доехал до гор, то из ближайшей пещеры высыпала шайка разбойников, я насилу унес ноги. Добрался до Урича - это маленький городок неподалеку - и уже часа через два вернулся обратно с отрядом. Шайка все еще находилась там. Я допросил главаря. Наедине. Хотел узнать, видели они труп, когда сюда пришли, или нет. Главарь сказал, что недели две назад они действительно нашли окровавленное, еще теплое тело. Как он выразился - белобрысенького юнца из богатых. Он сказал, что его ребята поснимали с мертвого все
драгоценности и пояс с оружием. Добавил, что спустя недолгое время после этого здесь прошел старик, которому приплачивают, чтобы он убирал в окрестностях города трупы нищих и доставлял их к мертвецкой яме. Я подумал - это как раз та участь, которую мой брат заслуживает. И успокоился.
        Но вот - сегодня я его увидел. Когда проходил по лагерю, мой взгляд случайно упал на раба. Он быстро отвернулся и хотел затеряться в толпе, но не успел: я уже узнал его. Его ни с кем невозможно спутать, слишком уж необычная внешность. Удивительно, но годы рабства почти не изменили ее. Ну, а остальное ты видел.
        Тардин, оторвав взгляд от земли, осторожно откликнулся:
        - Мой Кхан, я думаю, ты правильно сделал, что не убил своего брата.
        - Тебе тоже показалась привлекательной мысль о его скором уродстве?
        - Дело не в этом, - поморщился советник, - просто мне кажется, неспроста твоя рука дрогнула. Не стоит его убивать. По крайней мере, пока.
        - Это еще почему? - нахмурился кхан.
        - Я сам не до конца понимаю. Словно его смерть может как-то повлиять на порядок вещей. Считай это предчувствием. Оно обманывает меня крайне редко.
        - Это неудивительно: тебе открыты тайные знания. Странно, что ты почти не пользуешься ими.
        - Мир наш слишком хрупок, Элимер, очень неверные силы поддерживают его в равновесии, а любой необдуманный поступок способен пошатнуть, - Тардин задумчиво покачал головой.
        ***
        За разговором время летит незаметно. На посеревшем небе уже начали бледнеть звезды, когда кхан с советником вышли из шатра. Долго стояли они молча, вдыхая ночные ароматы, каждый погрузившись в собственные мысли. Все вокруг уже давно затихло и одновременно наполнилось теми загадочно-прекрасными звуками, которые делают мистическую ночь живой и притягательной, будто давая возможность проникнуть в ее тайны, на самом деле не доступные людям с их каждодневными заботами и битвами.
        - До завтра, старший советник, - несколько рассеянно и почти шепотом промолвил Элимер.
        - До завтра, Великий Кхан. Да будут благосклонны к тебе Боги.
        Советник удалился, а кхан долго еще стоял, обдуваемый холодным предутренним ветром, размышляя о том, кого ненавидел до сих пор. И только когда лицо и руки его начали коченеть от холода, он вернулся в шатер, к теплому очагу. Никого не осталось снаружи в эту промозглую ночь, кроме зябко нахохлившейся стражи, обязанной до утра наблюдать за уснувшим лагерем, раскинувшимся в предрассветной степи.
        ***
        - Горт, дорогой мой Горт! Ведь ты меня знаешь, - тихо воззвал к палачу Аданэй, когда тот вывел кобылу, к седлу которой и был привязан пленник, за пределы лагеря. Насколько он понимал, именно на этой кобыле его, изуродованного и истекающего кровью, Горт доставит обратно: - Ведь ты помнишь, чем мне обязан? Если бы не я, то мой отец казнил бы тебя. Но я помог тебе, Горт, я спас тебя. Так теперь и ты помоги мне! Придумай что-нибудь и помоги. Неужели в тебе нет ни капли благодарности?
        Палач промычал что-то раздраженно, пожал плечами и качнул из стороны в сторону головой, словно давая понять - не в его власти идти против воли кхана. Аданэй взвыл от отчаяния и злости:
        - Да помоги же ты мне, неблагодарный сукин сын!
        Горт только еще крепче перехватил поводья и еще решительнее повел лошадь дальше в степь.
        Аданэй всю дорогу продолжал взывать к совести палача, то извергая самые грязные ругательства, то шепча самые проникновенные мольбы. Но немой притворился еще и глухим. Горт довел лошадь до небольшой чахлой рощицы, остановился, отвязал пленника от седла и, словно куль, бросил на землю. Аданэй взревел, пытаясь вырваться, когда палач начал привязывать его к дереву, но много ли он мог сделать со стянутыми за спиной руками?
        - Эй, Горт, - предпринял еще одну отчаянную попытку Аданэй, - благодарность тебе неведома, я понял. А страх? Как насчет страха смерти? Твоей смерти?
        Палач уже занес было клинок над лицом Аданэя, но услышав последние слова своей жертвы, остановился и заметно напрягся. Аданэй получил последнюю - и весьма слабую - возможность заставить Горта ослушаться приказа.
        - Я скрыл твою страшную тайну от отца. Но я открою ее Элимеру, если ты мне не поможешь! Я, в отличие от тебя, умею писать. Я клянусь тебе, что найду способ передать твоему повелителю коротенькую записку. А уж он обязательно проверит, правдива ли она, и очень скоро убедится в твоей вине. Он не простит тебя, ты знаешь. И пусть я стану уродливый и немой, но буду жить. А ты будешь болтаться в петле, и мухи отложат в твоем теле личинки! Как тебе такое будущее, Горт? Нравится? Ты можешь, впрочем, меня убить, чтобы я тебя не выдал. Но и в этом случае тебя ждет казнь. Ведь ты слышал желание кхана оставить меня в живых? А если я умру, он взамен возьмет твою жизнь, ведь ты хорошо его знаешь, не так ли?
        Палача явно начали одолевать сомнения, а у Аданэя в груди зашевелилась слабая надежда.
        - Ну же, Горт, решайся! Спаси нас. Себя и меня. Придумай что-нибудь!
        Но палач в гневе зарычал и снова приблизил кинжал к лицу пленника.
        - Не смей! - хриплый крик вырвался у Аданэя из глотки. - Не смей, иначе я все сделаю, чтобы ты сдох! Ты сдохнешь, сукин сын, мразь, я клянусь тебе, сдохнешь!
        Горт снова зарычал и наотмашь ударил Аданэя по лицу. Потом, схватившись за голову и не переставая издавать яростные звуки, бросился к лошади, вскочил на нее и пустил галопом по направлению к лагерю.
        Огромный кулак палача оглушил Аданэя и заставил на несколько минут потерять сознание.
        Когда он очнулся, то рядом никого не обнаружил. Но облегчение, которое он почувствовал от этого открытия, быстро сменилось страхом. Аданэй попытался выпутаться из веревок, которыми был привязан к дереву, но не тут-то было - скрутили его на славу.
        - Горт, - тихо позвал он. - Горт, где ты?
        Не услышав ответа, он выругался.
        - Безмозглый олух, тупой неудачник, да чтоб тебя Ханке поимел! Горт!!!
        Тишина. Только эхо разнеслось по степи, и Аданэй тут же поспешил умолкнуть. Его и так найдут здесь самое позднее на рассвете, ни к чему приближать время собственной казни, рискуя быть услышанным. Вдруг еще случится чудо. Горт, похоже, совсем свихнулся и вместо того, чтобы помочь Аданэю, просто сбежал из страха за свою жизнь. Идиот! Неужели палач надеется, что сможет избежать ярости Элимера и его не догонят здесь, в степи?
        Аданэй отчаянно застонал, еще раз рванулся в надежде разорвать веревки и безнадежно повис на них. Бесполезно. Чуда ждать не приходилось. Скоро его найдут, и тогда все будет кончено. Исчезнет кханади, останется лишь жалкий раб.
        "Элимер, проклятый! Как я тебя ненавижу!"
        Ждать пришлось недолго. Еще даже не рассвело, когда вдали показались лошадь со всадником и человек, идущий рядом с ней, в котором Аданэй быстро распознал Горта. И надежда, пробудившаяся в душе, вступила в яростную битву с обездвиживающим, лишающим воли страхом.
        Что несут ему эти двое - смерть или спасение?
        ГЛ. 2. СКРЕПЛЕННЫЕ ЗАГОВОРОМ, ОНИ ОБРЕЛИ УДАЧУ
        Недоброе солнце стояло высоко в побледневшем от зноя, словно бы выцветшем небе, горизонт застилало дрожащей дымкой, раскаленный воздух, насыщенный пылью, казался сухим и неприятно горячим. Тучами роилась мошкара.
        Вдали, на пыльной тропе, показались двое всадников в поношенных плащах с капюшонами, защищающими лицо от злых солнечных ожогов. Ехали они уже довольно долго, опущенные плечи выдавали усталость: путешествие по знойной равнине всегда утомительно. Из-под копыт лошадей летел мелкий песок, норовя попасть в глаза и ноздри, так что путникам постоянно приходилось протирать лицо руками.
        Эти пожилые мужчина с женщиной в седле держались уверенно - они привыкли к долгим переездам. Волосы женщины казались совершенно белыми, отчего еще ярче выделялись на запыленном лице пронзительно-синие глаза. В молодости она считалась настоящей красавицей и свела с ума немало мужчин.
        Голову ее спутника также посеребрила седина, но его осанка и сила бросались в глаза даже под бесформенным плащом, выдавая в нем воина.
        - Гиллара, - тихо обратился он к женщине, продолжая начатый незадолго до этого разговор, - мне показалось, Аззира не в порядке. Бледная какая-то, вялая…
        Женщина фыркнула:
        - Тебе показалось. Не обращай внимания, Ниррас. Моя дочь всегда такая.
        - Наша дочь, - с нажимом и как будто бы угрожающе изрек мужчина.
        - Молчи, - недовольно процедила Гиллара. - Пока жива царица, пока Аззира не взошла на трон - молчи.
        - Да тут кроме нас - никого, - хмыкнул Ниррас.
        - Мало ли… - неопределенно пробормотала женщина.
        - Ты скоро собственной тени начнешь бояться.
        - Не начну, родимый, - умильно проворковала Гиллара. - Ведь у меня ты есть. Я уверена, ты не позволишь Лиммене причинить вред мне или моей дочери. Но все равно лучше поостеречься: царица слишком уж мнительна. Она ведь неспроста отправила тебя следить за нами. Снова.
        - Неспроста, это верно. Она подозревает… - задумчиво протянул Ниррас. - Всегда была умна, иначе не удержалась бы на троне.
        - Благодаря подлости, яду и золоту она там удержалась! - раздраженно воскликнула женщина.
        Мужчина улыбнулся, лукаво покосился на спутницу, но ничего не ответил. В конце концов, Гиллару можно было понять. Она приходилась сестрой умершему царю Илирина и вкусила власть, пока ее безвольный брат не женился на юной тогда еще Лиммене, которая быстро и ловко подчинила себе мужа. Две женщины так и не смогли ужиться друг с другом в столице, а потому после смерти царя Гиллару с дочерью ожидала позорная ссылка, в которой они находились и по сей день.
        Сам же Ниррас, напротив, был обласкан правительницей Илирина. Ему, одному из немногих, царица доверяла. Несколько лет назад назначила военачальником и главным советником, а заодно поручила изредка навещать Гиллару с Аззирой, дабы те находились под наблюдением. Однако Лиммена не подозревала, что отправляла его к любовнице и дочери. Не могла она знать и о том, что коварный, а порой и жестокий Ниррас был искренне привязан к Гилларе, которая обладала достаточным умом и дальновидностью, чтобы ценить это.
        Сейчас двое путников возвращались из крошечного замка Аззиры на задворках государства. Возвращались тайно, ибо и Гилларе, и ее дочери запрещено было покидать пределы провинций, в которые их сослали.
        Всадники устали, зной замучил их, и они решили немного сократить путь, проехав через каменоломни, где трудились полчища рабов во благо Илирина Великого. Медленно проезжали они дорогой, вдоль которой стояли столбы с привязанными к ним за какие-то провинности рабами. Гиллара и Ниррас даже не смотрели в их сторону, пока до их слуха не донесся отчаянный, хриплый не то стон, не то плач:
        - Пожалуйста… Я не раб… Помогите! Вы должны…помочь! Я не раб…
        - Все они так говорят, а? - хохотнул Ниррас, обращаясь к спутнице.
        Гиллара кивнула и уже собралась проехать мимо, однако что-то вдруг привлекло ее в заговорившем человеке, и она придержала коня, пристально вглядевшись в лицо связанного юноши. Затем резво для своих пятидесяти с лишним лет соскочила с лошади и медленно приблизилась к столбу, не отвечая на вопрошающий взгляд Нирраса. Но тот и не стал ее удерживать: раз Гиллару что-то заинтересовало, значит это "что-то" чего-нибудь стоило.
        На теле раба, еле-еле прикрытом лохмотьями, красовались многочисленные ссадины и кровоподтеки, светлые волосы слиплись и потемнели от пота и пыли, насекомые тучами роились над ранами, деловито копошились в них и снова улетали. Гиллара брезгливо поморщилась и зажала пальцами нос. Но потом зачем-то приподняла волосы раба и вгляделась в него еще пристальней. Спустя мгновение радостно вскрикнула и, тут же забыв о собственном отвращении, ласково погладила его по голове, приговаривая:
        - Конечно, ты не раб, бедный мой мальчик. Все будет хорошо, мы сейчас отвяжем тебя от этого мерзкого столба. Ты, главное, верь мне, я твой друг.
        Впрочем, парень в своем состоянии вряд ли способен был ее понять. Женщина уже собиралась перерезать связывающие его веревки, но не успела даже кинжал достать, как ее грубо окликнул грузный чернобородый мужчина.
        - Кто такая?! - гаркнул он. - Чего здесь рыщешь?!
        Ниррас тут же спрыгнул с коня и подошел к Гилларе, намереваясь защитить любовницу, но та остановила его взглядом и обратилась к надсмотрщику.
        - О, глубокоуважаемый господин, - пропела, приветливо улыбаясь, - прости мое самовольство. Но я хотела бы поговорить с тобой.
        - Со мной?! Чего тебе, оборванка? Работать не возьму, стариков не держим!
        Ниррас, услышав это, побагровел, однако сдержался. Он доверял хитрости Гиллары.
        - Уважаемый, - женщина приосанилась, и голос ее прозвучал властно. Надсмотрщик осекся: он умел по интонации отличить аристократов от тех, кто только притворялся таковыми. - Умные люди не судят других по одежде. Сам пойми, дороги нынче неспокойны, благородным людям куда безопаснее путешествовать в одежде бедняков. Однако не о том речь. Скажи мне, ты помнишь, откуда привезли этого раба?
        Надсмотрщик фыркнул:
        - А чего это я должен помнить?
        Гиллара осторожно подошла к мужчине, протянула ему серебряную монету и доверительно шепнула:
        - Считай мой вопрос простым любопытством.
        Надсмотрщик, повертев серебряник в пальцах, убрал его в кошель и лениво откликнулся:
        - Из Отерхейна пригнали. Эти варвары понабрали рабов для какого-то строительства, город они там строили, а потом, как не нужны стали… До сих пор вон еще караваны оттудова приходят.
        Гиллара оборвала собеседника на полуслове:
        - Я хочу купить его, - она небрежно махнула рукой в сторону связанного юноши и добавила: - Ну и телегу, чтобы его перевезти. Я хорошо заплачу.
        - Нам нельзя продавать рабов без приказа хозяев.
        - Никто не узнает. Скажи, что мальчик умер. Чего стоит один жалкий раб? А за деньгами я не постою - дам тебе втрое больше против стоимости здорового. Этот же все равно дня через два к праотцам уйдет, если только мы не увезем его. Ты ничего не потеряешь.
        Надсмотрщик удивленно помолчал, затем, с подозрением растягивая слова, произнес:
        - А зачем это он тебе? Да еще за такие деньги?
        - О, видишь ли, - Гиллара смущенно потупилась, - он красивый. Даже в таком виде. А если я его отмою да одену, он доставит мне немалое удовольствие. Ну, подумай, зачем нужен красивый мальчишка такой старой женщине, как я?
        - Я не знаю, я не уверен…
        - Мне. Нужен. Этот. Раб. Сейчас!
        Гиллару сильно вымотала долгая дорога, а потому привычная сдержанность изменила ей, женщина потеряла терпение и слишком рано перешла от просьб к приказам.
        Надсмотрщику, который только что смотрел на нее хоть и с подозрением, но все же подумывал принять предложение, явно не понравилась ее интонация. Он глумливо осклабился и хохотнул:
        - Нет уж, пусть он подыхает! Вали-ка отсюда. Богатых похотливых старух - ненавижу! И вообще…
        Он не успел договорить. А Гиллара не успела возмутиться. Только вскрикнула и отшатнулась, когда в шею надсмотрщика по самую рукоять вонзился метательный нож, и мужчина, громко булькая кровью, осел на землю.
        Гиллара резко обернулась к своему спутнику:
        - Ниррас?! Ты с ума сошел!
        Тот равнодушно пожал плечами:
        - Тебе ведь нужен был раб?
        - Но не так… Я бы его уговорила. А сейчас сюда сбегутся остальные и…
        - Не сбегутся, - отмахнулся Ниррас. - Они следят за теми, кто работает. А этот здесь один был: за связанными смотреть и пары глаз достаточно. Так что бери раба и поехали. Пока они опомнятся, мы будем уже далеко. Только зачем тебе этот полудохлый?
        - Потом объясню… - рассеянно пробормотала Гиллара. - Когда до Якидиса доберемся. А сейчас усади его на свою лошадь. Сам он и шагу не сможет сделать.
        - Восхитительно! - подняв руки к небу, саркастично протянул Ниррас. - На мою, значит, лошадь… Я уже начинаю жалеть, что убил надзирателя.
        Однако он все же подошел к столбу и перерезал стягивающие раба веревки. Юноша тотчас же кулем свалился на землю.
        - Ну же, - нетерпеливо бросила Гиллара, - подними его! Не теряй времени!
        Ниррас негодующе посмотрел на женщину, потом обреченно - на раба. Простонал: "Какая мерзость". Но все же подхватил парня под мышки, закинул на плечо и понес к лошадям, не переставая на ходу ворчать. Раб же, почувствовав, что спасен, тут же потерял сознание, и Ниррасу пришлось всю дорогу поддерживать его, чтобы не упал.
        Благо, дорога после каменоломен проходила близ Великого Торгового Тракта, что тянулся от моря до моря: рытвин и ухабов на ней почти не было, а потому до Якидиса - отдаленной провинции, где отшельницей жила Гиллара, - путники добрались быстро. Когда они въехали в ворота замка, на небе уже взошла луна, но юноша этого так и не увидел.
        ГЛ. 3. ИНОГДА ЛЮДИ КРЕПЧЕ СТЕН, НО ЧАЩЕ - НЕТ
        Солнце быстро катилось за горизонт, окрашивая небо золотом и кровью. На фоне сгорающего заката мрачной тенью возвышались грозные бастионы Антурина - древней и некогда могущественной империи. Никто уже не помнил точной даты ее основания, и даже самые старые летописи смущенно о ней молчали. Зато ходили легенды, будто высокие башни построены на могильных курганах, и сотни человеческих жертв было принесено при их воздвижении и замуровано в стенах. Потому величественные твердыни до сих пор стоят непреодолимой преградой и разрушить их, согласно поверью, невозможно.
        По другой версии, давным-давно на месте империи обитали дикие племена, которые поклонялись голодным кровавым богам и владели злой магией. Своих вождей они хоронили, возводя над ними курганы, защищенные страшными заклятиями. Потом племена куда-то ушли, а курганы остались, наводя на людей ужас. Никто не решался строить в этих местах дома: слишком много странных историй ходило о проклятых долинах. Кто-то говорил об оживших мертвенных видениях, способных утянуть на ту сторону реки, в царство теней, кто-то о плясках хитрых духов, что заставляют доверчивых забыть о времени.
        И так было, пока не пришел в эти края колдун-изгнанник Антурин, он привел с собой людей, снял с древних гробниц проклятие, и вознеслись высоко над курганами гордые шпили и нерушимые башни - родился город, который в честь основателя назвали Антурином. Очень скоро он разросся, принимая под свое покровительство окрестные земли, завоевывая новые, и превратился в мощную империю. Правда, находились пугливые, которые утверждали, будто никакого колдуна на самом деле не было, и над государством до сих пор веет проклятие древних гробниц и забытых Богов, а потревоженные тени умерших вождей и поныне бродят городскими переулками. И вот-вот подойдет срок, когда зловещие проклятия обрушатся на головы потомков тех легкомысленных, что осмелились нарушить покой мертвых.
        Но пока империя как стояла, так и стоит, хоть и раздираемая дрязгами и междоусобицей. Да, сейчас Антурин уже далеко не та грозная держава, что когда-то наводила ужас на окрестные государства. Большинство принадлежащих ей ранее земель давно откололись и обрели независимость. Теперь это ослабевшее, лишенное твердой власти царство больше не могло именоваться империей. И сделаться бы ему легкой добычей кочевников, если бы могучие бастионы и по сию пору надежно не защищали жителей. Правители Антурина прекрасно это понимали, а потому, не боясь захвата со стороны, погрязли в борьбе с мятежами и собственным народом. Они забыли, что даже в самой мощной твердыне можно найти брешь и что лучшими защитниками являются люди, а не стены.
        Но никогда не забывал об этом молодой кхан хищного Отерхейна, давно задумавший взять город-крепость: ведь Антурин преграждал путь к Илирину Великому. А Илирин - это выход к морю. Нерушимые твердыни даже во сне не давали властителю покоя, омрачая чело его тяжелыми думами.
        И наконец пришло время, Отерхейн вошел в силу и попытался сломать своими клыками крепкие стены.
        Сначала был мощный штурм, потом изнурительная осада. Но в итоге все оказалось куда проще: однажды, темной безлунной ночью, кто-то со стороны осажденных открыл ворота. Войско ворвалось в Антурин и скоро там не осталось ни правителя, ни военачальников, ни самозванцев, претендующих на власть. Некогда могущественная империя благодаря предательству практически бескровно досталась Отерхейну и отныне становилась его провинцией.
        ***
        Всю ночь в бывшем императорском замке горел свет - это пировала военная знать. Звучала музыка, доносился громкий смех, раздавались бранные песни и грустные баллады. Длинный стол заставили яствами, вино лилось рекой, извивались в танце гибкие танцовщицы, кидая призывные взгляды тем, кто казался им покрасивее и побогаче. Кто-то пил мало, кто-то много, некоторые покачивались, из последних сил соблюдая зыбкое равновесие и глядя вокруг осоловевшими глазами.
        Во главе стола восседал Великий Кхан, рядом с ним - главный советник Тардин и военачальник Ирионг. За спиной правителя, держа меч наготове, стоял, невозмутимо поглядывая в зал, предводитель личной охранной дружины кхана - Видольд. Эти четверо почти ничего не пили: присутствие кхана на пиру было данью уважения войску.
        В самый разгар веселья, когда вино начало литься мимо ртов, песни утратили всякую стройность, а подвыпившие танцовщицы перестали танцевать, кхан молча поднялся из-за стола, сделав знак Ирионгу и Тардину. Все трое быстро двинулись к выходу. Видольд последовал за ними.
        - Ты сделал, как я велел, Ирионг? - спросил кхан, стоило им оказаться за дверью.
        - Да, повелитель. Везде стоит стража, воины патрулируют улицы. Я приказал Гоменху, он проследит, чтобы к ним не попало ни единого бочонка вина. Все-таки мы не у себя дома, а Антурин еще не Отерхейн.
        Кхан коротко кивнул:
        - Осторожность не помешает. Патрульные не выражают недовольства, что их лишили отдыха?
        - Они не смеют, мой Кхан. Да и командуют ими опытные десятники. Волноваться не о чем.
        - Хорошо. Прикажи Гоменху, пусть проследит, чтобы эти десятники, если все будет спокойно, получили вознаграждение.
        - Все будет исполнено.
        - Надеюсь. Видольд, - Элимер обернулся к мужчине с мрачным лицом, полускрытым черными волосами. Из-под бровей того блеснул опасный взгляд таких же черных глаз.
        - Я слушаю, Кхан, - голос прозвучал вальяжно. Этот человек старался избегать излишних, на его взгляд, проявлений почтительности. Как ни пытался Элимер донести до него в приватной беседе необходимость соблюдать Придворное Уложение, все оказалось бесполезно. Упрямый горец, на словах соглашаясь, на самом деле продолжал упорствовать и не признавал себя всецело подвластным правителю, считая, будто служит по собственному желанию. Отчасти так оно и было.
        Об истории, связанной с Видольдом, не знал никто, кроме самого Элимера и его охранной дружины. Даже Тардин. И никто не мог понять, откуда в один прекрасный - или отвратительный - день Видольд с дружиной оказался в войске кхана. А загадка решалась просто - нынешний главный телохранитель являлся главарем той разбойничьей шайки, на которую наткнулся Элимер, надеясь найти тело брата. А новоявленная дружина была самой шайкой.
        Да, история вышла презабавная. Элимер еще помнил время, когда он только-только вступил на престол и не мог доверять никому: ни советникам, ни войску. В тот день, как только он расспросил Видольда о брате, ему пришла в голову необычная мысль, и он продолжил спрашивать:
        - Как тебя зовут, человек? Откуда ты, почему стал разбойником?
        - Э, не слишком ли много ты хочешь знать? Ну, ладно-ладно, - ухмыльнулся черноволосый, заметив, как сошлись на переносице брови собеседника, - ради моих ребят, раз уж эти олухи попали в окружение, я отвечу. А ты за это отпусти нас.
        - Ты не в том положении, чтобы ставить условия.
        - Верно подмечено, - главарь нахально подмигнул Элимеру. - Что ж, меня называют Видольд-Ворон, я горец из края Высоких Холмов. Как я стал разбойником? Хм, давно то было… С отчимом не поладил, вот и сбежал, да прибился к одной шайке. Был сначала мальчиком на побегушках, а потом, как вошел в возраст, так помощником главного. Где только не побывали, от моря до моря прошли. А в Отерхейне нас накрыли. Мне и еще нескольким из наших удалось бежать. Мы разделились, я двинулся к столице, думал, может в войско возьмут, мечом-то я неплохо машу, отец еще с детства учил. Да только куда там! Не взяли. Сказали: чужеземец и рожа грабительская. Я еще побродил по Отерхейну, даже батраком немного поработал, да понял, что вольная жизнь, хоть и опасна, да вольна. Вот и набрал свою шайку. Мы, кстати, уже к Независимым Княжествам думали податься, там нашему брату куда вольготнее, да тут вы нас скрутили. Вот и вся история. Что скажешь? Отпускаешь нас?
        - Я задал еще не все вопросы.
        - Никогда не понимал, отчего некоторые люди так любопытны, - насмешливо пропел головорез. - Хей, а может, ты к нам прибиться хочешь? Это всегда пожалуйста, дерешься ты недурно, - Видольд расхохотался собственному предложению, затем серьезно добавил:
        - Ладно, молчу. Задавай уже свой вопрос.
        - А что, если тебе и твоим людям предложат стать воинами Отерхейна?
        Взгляд разбойника стал сосредоточенным, а в глазах промелькнуло подозрение. Видимо, он не привык доверять людям, потому и ответил осторожно:
        - Кто же нам такое предложит?
        - Я.
        - Понятия не имею, кто ты, - фыркнул главарь.
        - Имя мне Элимер, я властитель этой страны.
        Если Видольд и удивился такому открытию, то виду не подал. Приподняв одну бровь и задумчиво почесывая затылок, бесстрастно протянул:
        - Зачем кхану такой большой страны вербовать разбойников? Больно это странно. Зачем это тебе? И есть ли у нас выбор?
        - Что ж, буду с тобой откровенным. Видишь ли, Видольд, кханом я стал совсем недавно и не могу доверять людям, служившим еще моему отцу, ибо они предпочли бы видеть на престоле другого. А мне нужны свои люди. Сложно сказать, почему я обратился именно к тебе - эта мысль пришла изнутри, но я ей доверяю. Выбор у вас есть. Либо вы вступаете в мое войско, либо…
        - Либо ты нас убьешь? - со смехом закончил фразу Видольд. - Какой же это выбор?!
        - Ты меня перебил, - отрезал Элимер, - а я не закончил. Либо ты поклянешься кровью Горы, что уведешь из Отерхейна своих людей, и вы никогда, никогда сюда больше не вернетесь.
        - А ты, правитель, видимо неплохо знаком с обычаями горцев, если требуешь именно этой клятвы. Но откуда вдруг такое великодушие? Ты даже согласен отпустить нас…
        - Никакого великодушия. Просто мне не нужны рабы, согласные на все, лишь бы сохранить свои жалкие жизни. Мне нужны люди, верные мне по собственному желанию. Поэтому я предоставляю вам выбор. Я достаточно знаю народ горцев, чтобы понять: если ты согласишься на мое предложение, то никогда не предашь.
        - Ты молод, правитель, однако неглуп. Мне не нужно долго размышлять, чтобы ответить. Я, Видольд-Ворон, не прочь стать воином Отерхейна, и я буду верен тебе. Но я не могу отвечать за моих ребят, они могут думать по-другому.
        - Ты их главарь - спроси! Если откажутся, пусть убираются из Отерхейна, никто их не тронет, обещаю.
        Остальные разбойники оказались не столь хладнокровны, как их главарь, и когда они узнали, кем является предводитель пленившей их дружины, и что он предлагает, то не смогли сдержать удивленных возгласов и вопросов.
        - Молчать, сукины дети, - негромко приказал Видольд, и вся ватага послушно умолкла. Судя по всему, ему привыкли повиноваться.
        Отказались от предложения Элимера лишь несколько молодых парней, которые по юности или глупости все еще видели в своих снах вольную разбойничью жизнь, полную захватывающих приключений. Они двинулись по направлению к границе, а остальные, после тщательной проверки их воинских умений, составили отдельную дружину. Впоследствии бывшие разбойники показали себя сильными воинами, преданными кхану Отерхейна - страны, что стала им домом. Дисциплине новоявленной дружины также можно было только позавидовать: Видольд умел выбирать людей. Спустя пару лет кхан очень сильно приблизил его к себе. Но никто не должен был узнать, кем являлись эти дружинники в прошлом. Такое обещание дал Элимер Видольду, ведь слишком велика была застарелая ненависть в сердцах людей к разбойничьему племени, слишком многие по вине этих искателей удачи потеряли друзей и родных.
        Кхан отогнал нечаянные воспоминания и снова обратился к воину:
        - Где он, Видольд?
        - Наверху, - коротко ответил тот. - Комната охраняется.
        - Сколько ему пообещали?
        - Две сотни злат.
        - Немалые у него запросы. И еще он хочет стать моим личным прорицателем. Что ж, посмотрим, - Элимер недобро сверкнул глазами. - Не понимаю, зачем он открыл нам ворота. Не думаю, что ему плохо жилось при дворе антуринского правителя.
        - Он сказал, что духи предсказали ему захват Антурина и собственную гибель, вот и решил спастись, - ответил уже Ирионг.
        - Тебе не обязательно отдавать ему деньги, - вставил Видольд, - пусть будет рад тому, что ноги дадут унести. Довольно мерзкий тип. Знаешь, как говорили у нас в горах? "Предавший предателя - не предатель"
        - Замолчи, Видольд. У вас в горах, насколько я помню, говорили еще и "кто обманул, того жизнь обманет". Так что я намерен выполнить обещанное.
        На губах Элимера появилась мимолетная и довольно нехорошая усмешка.
        - К тому же, - задумчиво вымолвил он, - что такое две сотни за бастионы Антурина?
        За разговором четверо приблизились к невзрачному отнорку в стене, за которым начиналась узкая щербатая лестница, погруженная в темноту. У нижней ступени лежали предусмотрительно приготовленные факелы.
        - Не стоит идти всем - слишком много чести для предателя. Я отправлюсь с Видольдом, а вы ступайте, отдохните. Завтра с утра соберемся на совет.
        Наверху оказалось всего одно помещение. Скучающие стражники, завидев правителя, приосанились и как по команде вскинули копья в знак приветствия. Один из них быстро отворил дверь большим проржавелым ключом, и кхан вступил в комнату.
        Огонь камина плясал на стенах и мебели, высвечивая диван и человека, что неподвижно лежал на нем, буравя напряженным взглядом потолок. Видимо, поняв, что это явились вовсе не стражники, человек резво вскочил и почти сразу грохнулся на колени.
        - Приветствую тебя, Великий Император. Я, твой покорный раб, молюсь, чтобы Боги были благосклонны к тебе, страна твоя процветала, а потомки твои…
        - Молчи, - отрезал Элимер, - Хватит восхвалений. И поднимись.
        Смущенный прорицатель неуклюже поднялся с колен и опустил взгляд долу. Некоторое время Элимер рассматривал его: седой, невысокий, тело рыхлое, на лбу глубокие морщины. Нервно бегающие неопределенного цвета глаза свидетельствовали либо о лживости, либо о трусости. А может, и о том, и о другом. Прав Видольд - действительно неприятный тип.
        - Ты провидец, верно? - нарушил он молчание.
        - Да, мой повелитель.
        - И ты хочешь получить две сотни злат и стать моим личным прорицателем.
        - О, если это будет угодно великому властителю, я буду безмерно счастлив и восхвалю всех Богов за дарованные мне блага.
        - Ты всегда столь учтив? - заметив, что провидец снова собирается что-то сказать, Элимер нетерпеливо одернул его: - Не важно. Золото ты получишь. Видольд!
        Телохранитель отвязал от пояса большой кошель и подал кхану. Тот небрежно бросил его на стол.
        - Бери!
        Прорицатель нерешительно протянул руку к деньгам, напряженно следя за Элимером.
        - А теперь поговорим, - кхан сел. Видольд заступил за его спину, обнажив меч, на который провидец нервно покосился.
        - Насчет второй твоей просьбы - ты хочешь находиться при мне. Но я не могу знать, насколько ты хорош. Предскажи мне судьбу. Прямо сейчас.
        - О да, мой повелитель, - прорицатель готов был снова упасть на колени, но, заметив плохо скрытое раздражение в глазах правителя, передумал.
        - Мой повелитель, твоему верному рабу духи уже давно про тебя рассказывают.
        - Неужели? - брови Элимера насмешливо приподнялись.
        - О да, очень давно! Они сказали, что ты, государь - великий завоеватель. И пройдет еще немного времени, все народы падут ниц перед твоим величием и подчинятся тебе. Ты завоюешь Илирин и Эхаскию, а после двинешься на запад. Все земли от моря до моря станут принадлежать тебе. У тебя будет много жен и славных потомков, твое имя воспоют в легендах…
        - Достаточно. А как насчет бед и неудач? Есть что-то плохое?
        - Только то, с чем ты сможешь справиться, мой повелитель. Опасайся людей, что были близки с твоим братом.
        - Что тебе известно о моем брате?
        - Только то, что рассказали мне духи. Твой брат был слабым и завистливым человеком, он ненавидел тебя и мечтал о твоей гибели. Но духи благоволят тебе. Ты в своей мудрости убил брата. Он пал от твоей руки, слабый дух его давно уже в царстве мертвых, ибо никто не способен встать на пути такого властителя, как ты.
        Глаза Элимера опасно сверкнули, он медленно поднялся со стула.
        - Хватит! Ты льстишь мне. И льстишь неумело. Неужели твои правители были настолько глупы, чтобы доверять тебе предсказания?
        Лицо провидца исказилось от злости, но через мгновение вновь приняло угодливое выражение.
        - Их разум, конечно, не может сравниться с глубокой мудростью властелина Отерхейна, - пропел он.
        - Ничего не говори. Лучше послушай. Я всегда выполняю обещания. Деньги у тебя. И только что ты выдал мне первое предсказание. Значит, и мое второе обещание исполнено. Но ты забыл о самом главном, человек. Ты не просил сохранить тебе жизнь.
        Побледневший прорицатель в ужасе сделал несколько шагов назад и, пытаясь что-то вымолвить трясущимися губами, промямлил:
        - З-за что?
        - Ты попросил слишком многого, а я не настолько глуп, чтобы держать при себе предателей и лжецов.
        - Я… я больше ничего не прошу. Я и деньги отдам, дай мне только уйти!
        - Увы, ты слишком поздно об этом подумал.
        Кхан краем глаза посмотрел на Видольда. Бывший разбойник с полувзгляда научился понимать желания своего господина. Единственный стремительный взмах изогнутого меча, и голова провидца покатилась по каменному полу. Тело тяжело рухнуло следом. Элимер провел рукой по лицу, вытирая попавшие на него капли крови.
        "Не зря духи предсказывали ему гибель при взятии Антурина" - пронеслась мысль.
        Видольд отер меч, вложил обратно в ножны и вслед за кханом двинулся к выходу. Элимер быстро прошел мимо стражи, а телохранитель на мгновение обернулся, лениво бросив:
        - Там тело. Уберите. Пусть его похоронят по здешнему обряду.
        Стражники недоуменно переглянулись. Заметив это, Видольд задумчиво произнес, скорее для самого себя:
        - Порой Пересмешник выдает злые шутки.
        Затем, будто что-то вспомнив:
        - Деньги, что при нем, трогать не смейте! Прокляты они!
        ***
        Когда шаги кхана затихли вдали, стражники вошли в комнату и склонились над телом.
        - Ну, что будем делать, Бридо?
        - Что-что… Сказали же тебе: тело убрать надо.
        - А деньги?
        - А что деньги? Сказано тебе - прокляты они! Ты как хошь, а я к ним не притронусь, я, знаешь ли, во все эти штуки колдовские еще как верю.
        - И то верно. Слушай, давай его вон в то покрывало замотаем, что ли?
        - Можно и так. А внизу отдадим кому-нибудь из местных, пусть сами хоронят.
        Второй стражник в ответ только равнодушно пожал плечами и начал заворачивать тело в расшитое золотом покрывало. Бридо ринулся ему помогать, одновременно продолжая разговор.
        - Мы-то потом с тобой куда, а, Ларун?
        - Да кто ж его знает куда? Не здесь же пустую комнату сторожить. А нового приказа не поступало.
        - Может к десятнику? Он скажет.
        - Он-то скажет, да только нам больно это надо, что ли? Может лучше того, на пир? Никто и не заметит. Ну, так ты как, Бридо?
        - Не-а. Нельзя. Это ночью не вспомнят, а как с утра пьяный валяться будешь, так мигом. Не, давай лучше к десятнику.
        - Ну, к десятнику, так к десятнику, - разочарованно вздохнул Ларун на выходе из замка.
        Воины несли в руках тяжелый сверток, ухватив его с двух концов. Из него сочилась кровь, оставляя на камнях и земле липкие темные пятна. Выйдя во двор, они тут же поймали двоих служек и избавились от ноши. Те положили тело в телегу, сами впряглись в нее и повезли за ворота. Стражники неторопливо двинулись следом, лениво поддерживая праздную беседу.
        - Бридо, а ты понял, что имел в виду этот жуткий Видольд? Говорил что-то про какого-то пересмешника.
        - Э, Ларун, сразу видать, что родом ты не из наших краев. Пересмешник - так Ханке-плута называют.
        - Ханке?
        - Ну да. Вот, слушай. Мне дед мой рассказывал, когда еще жив был. А ему - его дед…
        Первых Богов было девять, а младший среди них - Ханке. Разделили они промеж собою власть над миром.
        Но не нашлось дела для Ханке, ибо когда Боги мир делили, он с ундинами на дне морском играл. Вот и остался ни с чем. Сильно осерчал тогда Ханке. Как же так, - думает - всем прочим Богам люди жертвы приносят да восхваления поют, а про меня и не вспоминают. И порешил он тогда людей с Богами рассорить, чтоб самому главным сделаться.
        Собрал Богов на небесный совет. И так им молвит:
        - Побывал я, браться и сестры, на земле. Насмотрелся, наслушался. Слишком добры вы к людям стали, перестали они Богов уважать, жалуются и негодуют. Надоело им воевать и оружие ковать. И солнце им слишком жарко светит, рыбу морскую и речную не желают есть, дожди сыростью им кости ломят. Не хотят женщины более ткать и прясть, проклинают они Наннэ, что ремесло им подарила. За скотом ухаживать люди перестали, на судьбу свою треклятую жалуются, а на смерть и того более.
        Возроптали Боги после слов Ханке. И так порешили: лишить людей неблагодарных всех даров своих.
        И исчезло с земли солнце, и прекратили идти дожди, и рыба перестала в сети приходить, леса чахли, скот худел, оружие из рук воинов выпадало, у ткачих и нить рвалась, и ткань расползалась. Никак не могли понять люди, за что же их Боги карают. И костры жгли, и жертвы приносили, однако бедствия не прекращались. Уже начали о конце мира поговаривать, когда явился к ним Ханке, рыжий Бог, и так молвил:
        - Потому у вас, люди, жизнь плоха пошла, что не тем Богам вы поклоняетесь. Это я - Ханке Великий - всем в мире заправляю. Долго я ваше непотребство терпел, костров от вас не видел и песнопений не слышал. Иссякло терпение мое, потому и вам жизни не стало - страшен я в гневе. Но простить вас готов, ибо слабы вы умом и не ваша в том вина. Знайте теперь, люди, кому хваления возносить. Почитайте меня, Ханке, боле других богов, и благодать к вам вернется.
        И пали люди ниц, и протянули в отчаянии руки к Ханке, а тот исчез, и был таков.
        Исчез Ханке с земли и на небо перенесся, да прямо сразу совет созывать. И так молвит Богам:
        - Побывал я, браться и сестры, на земле. Насмотрелся, наслушался. Опомнились глупые люди, осознали вину свою. И шаманы их сутки круглые в бубны бьют - во славу вашу. И костры возжигаются и не гаснут - во славу вашу. И детям своим о деяниях ваших рассказывается - во славу вашу! Жалко мне людей стало, ведь недолговечен срок их земной, а потому ума они не нажили. Простить бы их надобно.
        Посовещались Боги и решили сделать так, как Ханке советовал.
        Вернулось солнце на землю, дожди благодатные прошли, рыба в неводы поплыла, леса зазеленели, скот пожирнел, и никогда еще не ковалось столь крепкого оружие и не ткалось столь прекрасных тканей, как в это время. И дети стали здоровыми рождаться, и болезни исчезли. Словно второй золотой век настал. Живут люди, не нарадуются, Великого Ханке благословляют, ему костры возжигают.
        Благословляют люди Ханке, да только прочие Боги заметили: что-то не так пошло. Они людям милость свою вернули, но ни дыма костров, ни песен к ним с земли не возносится. Зато Ханке довольный бродит, сытый да румяный, улыбка хитренькая с губ не сходит.
        Догадался тогда Гхарт сам вниз, на землю, глянуть.
        Взглянул Гхарт на землю - и поразился! Видит он, что все люди Ханке костры возжигают, а про прочих Богов и не вспоминают. Понял тогда Гхарт хитрость младшего брата, гнев объял его.
        Собрал он Богов на совет. И на совете том раскрыл обман Ханке. Зашумели Боги, обступили обманщика со всех сторон, кулаками потрясая.
        Испугался Ханке, потом холодным покрылся, да виду не подал. И так говорит:
        - Подождите ругать меня, братья и сестры. Я ж все это только для вас и придумал. И такая задумка моя была, чтоб показать людям, как важно Богов своих чтить, ибо коротка жизнь людская, забыть могут, а вам, братья и сестры, доказать, что приглядывать за людьми надобно, ведь слабы они умом, как бы чего не натворили. А о собственной славе я и не помышлял, на том и стою.
        Посовещались Боги, и сказал тогда Ястре - Повелитель Небес:
        - Это ты, младший брат, хорошо придумал.
        Остальные покивали - и разошлись.
        Один Гхарт остался и так молвил:
        - Хитрец ты, Ханке - и нас, и людей провел. За находчивость твою не стану тебя сильно наказывать, но на глаза мне столько-то времени не показывайся! - сказал так, и скинул Ханке на землю.
        А там его уже люди поджидают, толпа целая, кто с топором, а кто и с мечом.
        - Подлец! - кричат. - Обманул ты нас! Не жить тебе более.
        Испугался Ханке, потом холодным покрылся, да виду не подал. И так говорит:
        - Подождите ругать меня, люди. Я ж это только для вас и придумал. И такая задумка моя была, чтобы на своем примере показать, как жить можно. Вот вы трудитесь, трудом своим пищу добывая. А я ничего не делал, а столько-то времени дары от вас принимал. И вы так можете. Я вам, люди, хитрость подарил, обману и ловкости научил. Как без труда жить хорошо показал. И за то вы и мне теперь костры возжигайте.
        Сказал так хитрец, улизнул - и был таков.
        И с тех пор повелось, что призывают люди Ханке, когда нужно соседа вокруг пальца обвести, либо воровство с разбоем учинить. Да и честные люди нет-нет, да подкинут Ханке подношение. Так, на всякий случай.
        Вот как обрел Ханке дело свое. И прозвали его после этого Ханке-плут или Ханке-двуликий. Потому что больно любит он над людьми да Богами подшутить да поглумиться.
        Завсегда Ханке опасаться надо. А если сам человек кого обмануть пытался, да не вышло, так и того паче. Не нравится Ханке, когда его дары просто так пропадают. Тогда он сам так над тобою посмеется - что берегись, можешь и головы не снести, вот как этот несчастный.
        Бридо кивнул в сторону свертка, который конюхи уже снимали с телеги.
        - Да, вот как этот несчастный, - повторил он.
        - Забавная легенда, - кивнул Ларун.
        - Да, про Ханке все такие, - хохотнул Бридо. И они надолго замолчали.
        Сверху, из замка, доносился веселый шум пира и звуки баллады о морском короле, которого русалка на дно заманила, так полюбившейся многим воинам.
        … Но вот надоело тому королю
        Любиться с ундиной в подводном краю.
        Скучая по суше, по битвам и небу,
        Столетье спустя, король выплыл к брегу,
        Но сделал два шага - и все, его нет.
        Лишь горсточка праха лежит на песке.
        Увы, не живут столько лет на земле…
        Ларун обернулся, взглянул на освещенные окна замка и еще раз обреченно вздохнул.
        ***
        Кхану снился нехороший сон, где он стоял в огромном поле…
        Он стоял на поле, усеянном цветами. От земли парило. В свете солнечных лучей казалось, будто цветы оживают и протягивают ему лепестки, словно руки.
        "Будет гроза", - подумал Элимер и понял, что хочет почувствовать ее силу.
        Он посмотрел на себя будто со стороны и увидел, что на нем развевающиеся белые одежды. Улыбнулся и неторопливо сделал несколько шагов. Наклонился к цветам: они казались удивительными, каждый словно светился живым теплым огнем. Элимер осторожно дотронулся до лепестка, но - о, Боги! - цветок обратился в пепел. Дотронулся до второго, третьего - и они тоже в пепел. Прахом рассыпались под пальцами.
        "Будет гроза, - снова подумал Элимер. - Это хорошо, дождь оживит их".
        "Гроза очищает… Гроза очищает" - услышал он доносящийся издалека знакомый голос.
        На открытую ладонь упали первые капли.
        Одна, вторая.
        Они чисты и прозрачны.
        Словно слезы. И так приятно холодят разгоряченное тело.
        Третья, четвертая.
        Отчего-то теперь они стали теплыми и окрасились багряным.
        Это кровь.
        Кровь - шептал дождь.
        Кровь - вторили цветы, превращаясь в пепел.
        Кровь - неумолимо стучало в висках.
        Элимер попытался опустить руки, но не смог.
        Они стали липкими, кровавый поток стекал по пальцам, капал с волос, белая одежда потемнела и прилипла к телу. Элимер попытался закричать, но голос ему не подчинился.
        Запах. Запах крови. Такой странный - отвратительный и одновременно манящий.
        "Ты слишком много убивал, теперь они пришли мстить", - мелькнула нелепая мысль. Или не такая уж нелепая?
        Элимер услышал позади чей-то злорадный хохот. Резко обернулся и увидел брата. Тот стоял на балконе какого-то старого замка и смеялся. Замок медленно приблизился и навис над Элимером зловещей черной тенью. Но Аданэя страшный дождь почему-то не коснулся.
        - Это потому, что гроза очищает! - крикнул брат, словно услышал его мысли. - А эта кровь да падет на твою голову, Элимер! Ведь ты никогда не перестанешь любоваться смертью! - и снова хохот.
        "Но ведь я приказал отрезать ему язык?" - мелькнула напоследок еще одна мысль, и Элимер в панике проснулся, чувствуя нестерпимую боль в висках, словно голову его сдавило железным обручем.
        Он резко вскочил с кровати, в глазах потемнело, боль в голове стала еще острее.
        "Приснится же такое", - подумал Элимер, прижимая прохладные пальцы к вискам.
        Он посмотрел в оставленное открытым на ночь окно: утреннее солнце ласково освещало покои, а воздух веял прохладой. Видимо, ночью прошел дождь.
        "О, Боги, как в моем сне", - Элимер непроизвольно глянул на небо, словно ожидал увидеть собирающиеся на нем тучи. Однако ничего не произошло. Вместо этого раздался осторожный стук в дверь.
        - Войди, - устало отозвался Элимер.
        Это Тардин. Старик ступил внутрь, осторожно прикрыв за собой дверь. В течение нескольких секунд изучающее смотрел на Элимера, затем быстрым шагом ринулся к нему.
        - Что случилось? Ты сам не свой. Все уже собрались на совет, ждут тебя.
        - Совет? - кхан на секунду замешкался, затем хлопнул себя по лбу. - Я совсем забыл. Сколько времени?
        - Совет должен был начаться полчаса назад.
        - Так почему ты не пришел за мной раньше?
        - Элимер, что с тобой? - еще раз настойчиво повторил Тардин.
        - Ничего. Просто приснился дурной сон. И голова жутко болит. Но это ничего. Ступай. Я скоро подойду, скажи, чтобы не расходились.
        - Элимер, - голос Тардина прозвучал взволнованно, - опять эти сны?
        - Нет, - как можно более равнодушно отозвался тот, - всего лишь глупый кошмар.
        Тардин приблизился и приложил пальцы к его вискам. Элимер почувствовал, как освежающая прохлада пробежала от рук старика - и боль ушла, словно ее никогда и не было.
        - Спасибо, - вымолвил он.
        - Не стоит. Мы ждем тебя на совете, мой Кхан, - Тардин вышел, все так же осторожно прикрыв за собой дверь.
        ***
        В библиотеке, избранной для проведения совета, собрались лишь немногие из приближенных к Великому Кхану - те, кто участвовал в битве за Антурин: двое советников - Тардин и Варда, военачальник Ирионг, а также дейлар (1) восточных земель Диэль Райханский.
        Планировали начать с обычных вопросов, требующих быстрого решения: кого назначить наместником в Антурин, сколько воинов оставить здесь на первое время и как обустроить жизнь в новой провинции. Однако кхан неожиданно начал с другого:
        - Карту, Ирионг, - приказал он.
        Военачальник не без удивления подчинился и развернул на столе пожелтевший от времени пергамент, с нанесенными на него границами государств.
        - Смотрите, - Элимер подвинул карту ближе к середине стола, - мы прогнали дикарей из южных степей, теперь эти земли безопасны и принадлежат нам. Однако они до сих пор мало заселены нашим народом. Люди неохотно снимаются с обжитых мест. Впрочем, об этом позже. Теперь запад - там мелкие княжества, они платят нам дань. С остальными государствами запада мы в хороших отношениях и разрушать их не в наших интересах. На юго-востоке провинция Райхан. С севера нас защищают горы и ледяные земли, а с юга - дальше южных степей, - голые пустыни. Остается восток. И леса на северо-западе: там дикари, их нападения как комариные укусы - не опасно, но раздражают. Покончить с ними до сих пор казалось невозможным, сами знаете: они прячутся по лесам, а после набегов на поселенцев разбегаются.
        Теперь о востоке. Мы захватили Антурин. Это первый шаг к морю. Если пробьемся, то избавимся от торговых пошлин, да и купцам станет безопаснее путешествовать. Но самое главное - это флот. Он сделает нас непобедимыми! К сожалению, Илирин - серьезная преграда. Государство это пока еще довольно сильное, а илиринцы считают себя избранным народом, так что найти с ними общий язык путем переговоров не получится: добровольно они нас к морю не пропустят.
        - Илирин, даже если забыть про выход к морю, сам по себе богатейшая страна - заметил Тардин. - Реки, леса, плодородные земли. Странно, что они не помогли Антурину, ведь он надежно прикрывал их с запада.
        - Не так уж и странно, - это уже Ирионг. - В этом случае войны с нами им было бы не миновать. А они к этому не готовы.
        - Как и мы, Ирионг, - кхан пожал плечами. - Пока только и остается, что скалить друг на друга зубы. Но рано или поздно, а война будет. Думаю, илиринцы понимают это не хуже нашего. Поэтому, я хотел поговорить о дикарях.
        Увидев озадаченные взгляды, кхан счел нужным пояснить:
        - Да, сейчас племена не представляют угрозы. Но если начнется война с Илирином, они создадут лишние проблемы у нас в тылу. Когда войско покинет Отерхейн, дикари тут же повылезают из своих укрытий и пойдут грабить и сжигать города и села. А потому избавиться от них лучше заранее. Нужно придумать, как выманить их из лесов в ближайшее время. И не разрозненными группами, а всех сразу.
        Кхан обвел всех сосредоточенным взглядом.
        - Думаю, в первую очередь это вопрос к тебе, Варда, - обратился он к советнику. - Ты лучше всех нас вместе взятых знаком с их повадками.
        Это действительно было так. Варда, человек лет пятидесяти, провел детство в племени тогов, а в Отерхейне появился в возрасте восьми лет вместе с отцом - того изгнали из племени, и маленький мальчик отправился с ним. С тех пор Отерхейн стал для Варды родиной. Здесь он обучился и, проявив недюжинные способности и ум, быстро добился успеха.
        - Ты абсолютно прав, мой Кхан. Если мы пойдем на Илирин, племена начнут нападать на нас. И, вероятнее всего, они объединятся.
        - Это я и сам понимаю. Потому и спрашиваю: как их можно выманить сейчас? Есть идеи?
        - Да, повелитель. Кое-что, думаю, можно сделать. Они доверчивы, их легко обмануть. Я предлагаю отправить несколько отрядов к границе с лесами. Пусть идут с большим шумом и самоуверенностью. Дикари решат, что на них напали. И, естественно, нападут в ответ. Вот тут-то и нужно будет устроить им легкую победу, разжечь в них азарт и уверенность в собственных силах. Если понадобится, стоит повторить этот трюк несколько раз. Тогда они объединятся и двинутся вглубь Отерхейна. Наша задача в том, чтобы устлать их путь легкими победами. До поры, до времени, конечно.
        - Твой план хорош, Варда. Но не слишком ли много он требует крови нашего народа? Во-первых, отряды. Во-вторых, города и села, мимо которых пройдут дикари.
        - Не обязательно заманивать их слишком глубоко. И потом, я думаю, можно под предлогом нападения племен переселить жителей окрестных сел и городков в те самые земли, которые мы хотим заселить.
        - Одной стрелой две мишени? Что ж, неплохо. Связано с долгими приготовлениями, однако неплохо, - Элимер задумчиво потер подбородок. - Остановимся пока на предложении Варды. Кто знает, может, мы придумаем, как обойтись меньшими потерями. А пока закончим на этом. Теперь об Антурине. Нужно выдать жителям зерно из хранилищ. А то пока мы вели осаду, голодал у них, похоже, только простой люд - знать этой участи избежала. Думаю, подобным жестом мы умиротворим здешний народ. Диэль, займись этим. А ты, Ирионг, реши, какую часть войска следует оставить здесь на первое время. Через два дня возвращаемся в Отерхейн. До этого времени нужно определиться, кого назначить дейларом в Антурин.
        Как только совет закончился и все разошлись, Элимер, полагая, будто никто его не видит, устало опустился на стул и уронил голову на руки. Несмотря на чары Тардина, он все еще чувствовал себя неважно, хотя голова болеть перестала.
        Скоро, однако, он ощутил, что в библиотеке не один и медленно поднял взгляд. Оказалось, вездесущий Тардин задержался у выхода и теперь пристально его разглядывал.
        - Элимер, ты мне все-таки должен рассказать, что тебе снилось.
        - Зачем? - кхан вздохнул. - Ведь ты колдун, Тардин, сам узнай.
        И тут же, словно ему пришла какая-то мысль, Элимер рывком оторвал голову от стола.
        - Может, все-таки воспользуешься даром? Скажешь, что ждет Отерхейн? Чем закончится война с Илирином и стоит ли ее вообще начинать? Ты столько лет учился, постигал тайные знания, расширял границы бытия. Неужели тебе самому не обидно, что ты ничем этим не пользуешься?
        - Я ведь когда-то уже объяснял тебе… Знания - это ловушка для нас. Когда овладеваешь ими, границы не расширяются, а сужаются. Ведь мы лишь храним то, что создано, и позволяем уйти тому, что отжило свое, а не меняем. Приходится следить за собой, подавлять эмоции, удерживаться от безумств.
        - Разве без изменений мир не превратится в болото?
        - Менять, рушить, снова строить - это удел простых людей. Нам же приходится быть куда осторожнее, чем вам. Тем более, мы не всегда можем предугадать, как переплетение сил, с которыми имеем дело, отразится на живущих. Порою, когда мир стоит на перепутье, даже поступок незаметного маленького человечка способен повернуть его развитие в другую сторону. Что уж говорить о нас, наделенных силами?
        - Я - кхан. Но мне непросто менять даже собственную Империю, а ты говоришь, что маленький человек способен изменить мир?
        - Чаще неосознанно, - Тардин улыбнулся, - и лишь на перепутье истории, но да - способен.
        - Я понял. Но скажи, сейчас-то ты можешь заглянуть в мое будущее без риска? Ведь иногда вы это делаете.
        - Твое будущее лучше не знать ни тебе, ни мне.
        - Оно так ужасно?
        - Мой Кхан, я понятия не имею, ведь я в него не заглядывал. Узнавать грядущее всегда опасно, ведь читая его, ты его меняешь. Я отказался от попытки прозреть твою судьбу. Любое незначительное изменение ведет за собой цепочку самых непредсказуемых событий, а в твоем случае это опасно вдвойне.
        - Потому что я кхан?
        - Не только. Не знаю, как и почему, но ты и твой брат связаны с этим миром куда сильнее, чем прочие люди. Вы как-то влияете на него, но я пока не могу понять, как именно. И это меня тревожит. Пожалуйста, больше не пытайся найти и убить брата.
        - Почему ты вспомнил об Аданэе? И отчего тебя так волнует его жизнь?
        - Меня не его жизнь волнует. Вы, я уже говорил, повязаны с миром и друг с другом слишком прочно, вы как-то влияете на сущее. Так что будь осторожен. Неизвестно, какие могут быть последствия через десятки, сотни или тысячи лет. Не зря ты дважды его не убил.
        Лишь спустя несколько минут голос кхана раздался в зале:
        - Тардин, ты видишь куда дальше меня и просто так ни о чем просить не станешь. Поэтому - хорошо, я не буду разыскивать Аданэя. Да и зачем? Своей местью я вполне удовлетворен. Главное, чтобы он больше не вставал у меня на пути.
        Тардин только удрученно покачал головой:
        - В том-то и дело, Элимер, в том-то и дело. Сдается мне, вы еще столкнетесь.
        - В день нашей встречи моя рука больше не дрогнет.
        - Надеюсь, до этого не дойдет, - без особой надежды пробормотал советник и добавил: - Так ты расскажешь, что тебе снилось?
        - Нет. Не желаю обсуждать сны, - предупреждающе процедил Элимер, сам не понимая, что удерживает его от откровенности. - Наша беседа окончена, Тардин. Идем! Осталось еще много незавершенных дел.
        С этими словами уже не Элимер, а Великий Кхан поднялся и, не оборачиваясь, направился к двери.
        .>
        (1) Дейлар - наместник правителя в провинции
        ГЛ. 4. ПОДСЛУШИВАТЬ ОБЫЧНО БЫВАЕТ ПОЛЕЗНО
        Аданэй открыл глаза и увидел прямо над собой потрескавшийся резной потолок. Потом осознал, что лежит на огромной кровати, а повернув голову влево, столкнулся взглядом с худощавой белобрысенькой девчонкой, которая смотрела на него, широко распахнув глаза и прижимая ладошку ко рту. Девчонка напоминала служанку или рабыню, особенно если судить по ее невзрачному платью из небеленого льна.
        - Где я? - прохрипел он.
        Девчонка вскрикнула, почему-то радостно, потом замотала головой и сказала по-илирински:
        - Я не понимаю, господин. Сейчас… - и бросилась к двери: видимо, хотела позвать кого-то, способного изъясняться по-отерхейнски. Но Аданэю это не требовалась: он знал илиринский.
        - Стой! Подожди! - окликнул он служанку, и та остановилась, обернулась.
        Аданэй повторил:
        - Где я? - в голове царила странная пустота, последнее, что он помнил - жару и столб: - Что со мной было?
        - Ты во дворце госпожи Гиллары. Тебя привезли вот уж пару недель как. Ты весь избитый был, а потом тебя долго лихорадило. А вчера лихорадка ушла, ты уснул… и вот.
        - Можешь дать воду? Я пить хочу, - произнес Аданэй, решив остальные вопросы задать после того, как утолит жажду.
        - Ой, да, да, конечно! - спохватилась девчонка. - Сейчас, сейчас!
        Она кинулась к стоящему в углу мраморному столику, схватила посеребренный кувшин и вернулась к Аданэю. Тот почти выхватил сосуд у нее из рук. Напившись, отдал обратно, и снова рухнул на кровать.
        - Кто это - Гиллара? - продолжил расспросы.
        Служанка лишь посмотрела на него удивленно, но Аданэй уже и сам начал догадываться: что-то очень знакомое чудилось в этом имени. Гиллара. Илирин. Уж не сестра ли это бывшего царя, впавшая в немилость?
        - Уж не Гиллара ли Уллейта? - спросил вслух.
        - Да, - кивнула девчонка. - И она приказала сообщить, когда ты очнешься. И я…
        - Да, конечно, ступай, - по давней привычке он властным жестом указал на дверь, а потом спохватился: неизвестно, знает ли Гиллара о его происхождении, а потому лучше вести себя тише и скромнее, в том числе и с прислугой.
        Когда девушка ушла, он попытался встать с кровати. И ему это удалось, правда, в глазах потемнело, и закружилась голова, но скоро Аданэй пришел в себя. Осмотрел комнату: старая мебель, выцветший, поеденный молью гобелен, поцарапанное бронзовое зеркало - да, владелица замка и впрямь в опале.
        Уставившись в зеркало, Аданэй оторопел: от кровоподтеков и синяков, которые просто обязаны были красоваться на его лице, не осталось и следа. Значит, он и впрямь провалялся здесь около двух недель, не меньше.
        В это время за дверью послышались шаги, а спустя мгновение она открылась. На пороге показалась седая, властная на вид женщина. Аданэй решил, что это та самая Гиллара и предпочел склонить голову в знак приветствия.
        Женщина благосклонно заулыбалась.
        - Я рада, что ты очнулся, - она махнула рукой служанке, и та выпорхнула, предусмотрительно закрыв за собой дверь. - Как тебя звать, юноша?
        Аданэй на секунду замешкался. Гиллара наверняка узнала, кто он, иначе с чего бы такое доброе отношение? Опальная сестра царя вполне могла придумать, как использовать опального кханади в своих целях. Но тогда почему она спросила его имя? Хочет убедиться, что не ошиблась? Или это проверка?
        "Языком илиринца говорит сам Ханке двуликий", - вспомнилась бытовавшая в Отерхейне пословица.
        - Айн, меня называют Айн, госпожа, - назвал Аданэй только что придуманное имя.
        - Что ж, Айн, думаю, тебе уже сказали, где ты находишься?
        Он кивнул, и женщина продолжила:
        - Вот и хорошо. Теперь ни о чем не волнуйся, чувствуй себя спокойно.
        Заметив удивление собеседника, Гиллара усмехнулась.
        - Не понимаешь причину моего гостеприимства? Так я объясню. Ты, судя по акценту, из Отерхейна?
        - Да, госпожа.
        - Кем же ты был в Отерхейне?
        - Рабом, - быстро откликнулся Аданэй. - С детства.
        - Странно… - протянула Гиллара. - Там, у столба, ты говорил иное.
        - Прости, госпожа, я ничего не помню. А что я говорил?
        - Что ты не раб.
        - Не помню… Может, я бредил.
        - Почему-то я так и подумала, - снова заулыбалась Гиллара. - Но сейчас это уже не важно. В любом случае - ты из Отерхейна. А значит, тебе непросто будет меня понять, поскольку Отерхейну в лучшем случае еще только предстоит сделаться цивилизованным краем. Но я постараюсь объяснить. Видишь ли, Илирин очень отличается от страны, в которой ты вырос. У нас потрясающие скульптуры, живопись, музыка. И мы очень ценим красоту, в том числе и красоту людскую. Поэтому стараемся окружать себя слугами и рабами, которые соответствовали бы нашему чувству прекрасного. Но хорошие рабы стоят дорого, а я, увы, в опале, лишних денег у меня нет. Поэтому, когда я увидела тебя на каменоломне, то… - женщина запнулась. - Скажем так, я забрала тебя оттуда. Можешь считать, что тебе повезло.
        - Я… даже не знаю, что сказать и как отблагодарить тебя, госпожа. Я никогда не забуду твоей доброты.
        - О, я делала это для себя, - проворковала Гиллара. - Так что не благодари. Живи в замке и украшай его собою. Изредка я стану давать тебе мелкие поручения, но работой ты загружен не будешь. А теперь возвращайся в кровать, все-таки ты еще не до конца оправился, вид у тебя бледный. Завтра навещу тебя снова.
        И она ушла. Аданэй, последовав ее совету, вернулся на ложе и, уставившись в потолок, задумался Он знал о странном эстетизме, присущем илиринцам, а потому объяснение Гиллары могло показаться правдоподобным, если бы не одно но: вряд ли в избитом оборванце кто-нибудь заподозрил бы красавца. А потому оставалась лишь одна версия: Гиллара узнала в нем кханади. Вот только каким образом? Татуировка-коршун? Разглядеть ее, скрытую под волосами, было непросто. Но если очень хорошо присмотреться, то возможно. А Гиллара, видят Боги, имела возможность присмотреться. Но почему она скрывает свое знание? Зачем притворяется, какие планы строит на его счет?
        Додумать мысль и прийти к каким-то выводам Аданэй не успел, дремота навалилась неожиданно, и он погрузился в сон.
        ***
        Прошло несколько недель, и Аданэй освоился с новой ролью. Теперь он вел весьма праздную жизнь, почти такую, как в бытность беззаботным кханади. Почти - потому что слишком уж смущала Аданэя неопределенность собственного положения. Все это время он пытался понять, зачем понадобился Гилларе. Расспрашивал служанок, прислушивался к чужим разговорам, но так и не услышал ничего важного.
        В одиночестве он теперь оставался редко: в том конце замка, в котором он жил, почти не смолкали девичьи голоса. Служанки, изголодавшиеся по общению с мужским полом (конюшие и немногочисленная стража, набранная из окрестных поселений - не в счет) не упускали случая поболтать с Аданэем. Когда же, порою, он уставал от их болтовни, то уходил в свою комнату и никого не впускал, изредка делая исключение для Ли-ли - не то воспитанницы, не то служанки Гиллары.
        "Моя маленькая ворожея", - смеясь, называл ее Аданэй. Кажется, ей это нравилось.
        Голос Ли-ли - тихий, но глубокий - всегда звучал ласково и дружелюбно, и никому не доводилось слышать, чтобы она громко смеялась, зато легкая полуулыбка почти никогда не сходила с ее губ. С ней хорошо было просто сидеть рядом и молчать, погружаясь в собственные мысли. Прочие служанки, видя, как выделяет Аданэй Ли-ли среди них, почему-то воспринимали это как должное, словно признавали за ней превосходство. Гиллара в девочке и вовсе души не чаяла, и это также явилось причиной интереса Аданэя к Ли-Ли: он полагал, что если Гиллара о чем-нибудь и проговорится одной из прислужниц, так только ей. А уж влюбленная девушка не сможет утаить от своего Айна известие об опасности, если таковая будет ему угрожать.
        Аданэй не подозревал, что Ли-ли давно мучилась тем же вопросом, что и он. Девушка неплохо знала свою наставницу и понимала, что Гиллара в нынешнем - бедственном - положении не станет держать раба просто так, как бы он ни был молод и хорош собой. Но еще она знала, что женщина весьма осторожна, и вряд ли проболтается о своих планах даже воспитаннице. А потому девушка старалась, когда могла, прислушиваться, а иногда и подслушивать разговоры Гиллары с Ниррасом, в надежде, что между собой они обмолвятся о дальнейшей судьбе Айна.
        Вот и сегодня, заметив, как эти двое зашли в неприметную дверь, которая - Ли-ли знала, - выходила в коридор, ведущий в подземные покои, она, чуть выждав, отправилась за ними.
        Сырой камень лестницы холодил стопы даже через обувь, а заросшая склизким мхом стена, за которую держалась девушка, неприятно пружинила под пальцами, но Ли-Ли не обращала на это внимание, сосредоточившись на том, чтобы ступать как можно тише. Может, ей хотя бы в этот раз повезет, и она что-то услышит?
        ***
        Гиллара полулежала в кресле в одной из подземных комнат, как негласно назывались покои, находящиеся ниже уровня земли. В этих помещениях ничто не напоминало об убожестве замка и опале его владельца. Дорогая красивая мебель, статуи и картины, восхитительные гобелены и уютно горящий камин, изгоняющий даже воспоминания о всепроникающей сырости.
        На губах Гиллары играла легкая, слегка рассеянная улыбка. Ниррас нервно ходил по зале из одного конца в другой. Наконец остановился и уставился на женщину.
        - В чем дело? - лениво протянула Гиллара.
        - В чем дело?! - передразнил ее Ниррас. - Это я у тебя должен спросить. Я тебе уже десятый раз задаю один и тот же вопрос и не получаю ответа!
        - Попробуй еще раз.
        - Издеваешься, женщина? Ответь мне - зачем тебе этот щенок?! Или действительно вдруг потянуло на смазливых юнцов? Ты знаешь, я этого не допущу. Я придушу этого белобрысого выродка, так и знай! Ты ведь потому и гонишь меня в столицу, да?!
        - Не кричи, Ниррас. Говори тише. Я сейчас оглохну от твоего крика.
        - Ну и пусть! Если я что-нибудь узнаю, то убью и тебя, и мальчишку!
        - Я и не подозревала, что ты у меня такой ревнивый, - Гиллара тихонько рассмеялась. - Впрочем, никого ты не убьешь, даже и не думай об этом. А в столицу ты уедешь, причем очень скоро. Не потому, что я хочу от тебя избавиться, а потому, что ты слишком задержался у меня. Лиммена начнет подозревать. А это ни к чему, ты и сам прекрасно понимаешь. Так что ты поедешь в столицу и прихватишь с собой Айна.
        Ниррас опешил от такого поворота событий:
        - Айна? А зачем он мне сдался? Я отправлю ублюдка заниматься скотиной. Ты что, для этого его спасала?
        - Сядь, Ниррас. Сядь, и давай поговорим спокойно. Я все тебе объясню. Только сначала - вот - возьми, выпей вина.
        Гиллара протянула Ниррасу кубок. Тот опорожнил его одним глотком, налил вино снова и опять быстро выпил. Наполнил кубок третий раз, но пить уже не стал, а поставил рядом.
        - Я спокоен, Гиллара, говори.
        - Что ж, касаемо этого белобрысого щенка… Видимо, ты считаешь меня похотливой дурой, если решил, будто ради подыхающего раба я готова выложить столько денег.
        - Но ты и впрямь была готова их выложить.
        - У меня были весомые причины. Видишь ли, мальчик не всегда был рабом и…
        - Что ж в этом удивительного? - презрительно фыркнул Ниррас.
        - А ты можешь не перебивать? - раздраженно одернула его Гиллара.
        - Хорошо, - с обреченностью в голосе отозвался Ниррас.
        - Отлично. Повторяю еще раз. Айн не всегда был рабом, раньше он был Аданэем, кханади Отерхейна, ты ведь помнишь кто это. Я не говорила тебе, потому что еще не до конца все продумала, мне бы повредили лишние расспросы.
        Ответом ей было молчание. Ниррас, широко раскрыв глаза и рот, недоверчиво смотрел на Гиллару. Наконец опомнился и с насмешливым сомнением произнес:
        - Аданэй из династии Кханейри? Кханади Отерхейна? Брат кхана? Да ты в своем уме ли, женщина? Этот тиран уже давно его прикончил.
        - Я тоже так думала. Но я ошибалась. Ты видел страшный шрам на его груди? Неизвестно, как он вообще выжил.
        - Почему ты так уверена, что это он?
        - Я видела Аданэя, когда еще жив был их с Элимером отец. Я посетила тогда в Отерхейн, еще до ссылки. Давно это было, но память на лица у меня очень хорошая. Да и увидев его один раз, запомнить не сложно. Тем более, я любила за ним наблюдать, ведь я думала, что именно Аданэй станет следующим кханом. Элимер в то время ничего собой не представлял - какой-то зажатый, угрюмый - разительный контраст своему великолепному брату. Удивительно, как он умудрился стать правителем! Впрочем, что случилось, то случилось, - Гиллара задумалась, но почти сразу продолжила говорить:
        - Так вот, когда мы проезжали мимо каменоломен, и я обратила внимание на раба, у меня в голове мелькнуло: "Надо же, как похож на Аданэя!". А потом захотелось присмотреться к нему внимательнее. Право, я ни на что не рассчитывала, просто хотела доказать себе, что такое чудесное совпадение невозможно. Но я приподняла волосы на его правом виске, вгляделась… И чуть с ума не сошла: там был царский знак! Это был он, представляешь?! Аданэй! Мне казалось, что я сплю, что так не бывает! Но это было! Судьба повернулась наконец к нам лицом, Ниррас!
        - Ему известно, почему ты спасла его?
        - Нет. Я еще ничего не говорила. Пока лишь наблюдала.
        - И как ты собралась его использовать?
        - О, у меня грандиозные планы, они тебе понравятся.
        ***
        Ли-Ли, затаившись, стояла под дверью одной из подземных комнат. Чем дольше она слушала разговор, который там велся, тем шире становились ее глаза, и тем сильнее кусала она губы. Ближе к концу беседы девушка не выдержала и, решив, что узнала достаточно, осторожно, на цыпочках, придерживая подол платья, прошла по коридору и поднялась по лестнице. Приоткрыла входную дверь, огляделась и, убедившись, что вокруг - никого, выскользнула наружу. Там она шумно выдохнула, перевела дух и стремглав бросилась искать Айна. О, она многое могла ему поведать!
        ***
        Аданэй бродил по саду, когда к нему подбежала взволнованная Ли-Ли. Она схватила его за руку и выпалила:
        - Мне нужно с тобой поговорить!
        По ее голосу и выражению лица, Аданэй понял: девушка хочет сказать ему о чем-то важном, а потому не стал медлить:
        - Идем, - сказал и повел Ли-Ли в свою комнату, там закрыл дверь и повернулся к девушке.
        - Что случилось?
        - О, Айн! То есть… не знаю, как теперь тебя называть… То есть, я теперь знаю, что ты… принц. Я услышала, об этом говорила Гиллара, я подслушала и…
        - Подожди-подожди, моя хорошая, успокойся сначала, - прервал ее Аданэй. Хотя его и взволновали слова девушки, он понимал, что лучше дать ей немного прийти в себя и услышать связный, а не сбивчивый рассказ. Наконец, когда дыхание Ли-Ли выровнялось, он спросил:
        - А вот теперь говори: что ты услышала?
        И она заговорила. И говорила долго. Когда рассказ подошел к концу, Аданэй, пораженный, не произнес ни слова. Ли-Ли выжидающе смотрела ему в лицо, но в какой-то момент не сдержалась и выпалила:
        - Не делай этого! Не соглашайся! Это…
        - Опасно, я знаю, и ненадежно, - откликнулся Аданэй.
        - И подло, очень подло!
        - Это меня волнует куда меньше.
        Заметив, как в глазах Ли-Ли мелькнуло изумление - наверное, она полагала, будто ее возлюбленный не способен на подлость, - Аданэй мягко улыбнулся и пояснил:
        - Это моя единственная возможность, понимаешь? Другой может не быть.
        Ли-Ли неуверенно кивнула, но промолчала.
        Аданэй приблизился к девушке, ласковым движением руки провел по ее волосам и сказал:
        - Я тебе говорил, что ты чудо, маленькая ворожея? Спасибо тебе.
        Ли-Ли расцвела от этих слов и спросила:
        - Ты скажешь Гилларе, что все знаешь?
        - Нет. Зачем? И ты молчи. А теперь… прости меня, Ли-Ли, мне нужно остаться одному и все обдумать. Позже увидимся, хорошо?
        Девушка на секунду прижалась к нему, трогательно заглянула в глаза, а потом тихонько вышла.
        Закрыв за ней дверь, Аданэй подошел к окну и уткнулся лбом в стекло. Мысли крутились одна за другой, необходимо было привести их в порядок.
        Как он и предполагал, Гиллара знала о его происхождении. И, конечно, придумала, как это знание использовать. В общем-то, итог, к которому, как подразумевалось, должна привести многоступенчатая интрига, Аданэю нравился. Вот только приведет ли? Слишком уж велика здесь доля случайностей, слишком многое от них зависит. Интересно, а посвятит ли Гиллара его в свои замыслы? Или до поры до времени попытается использовать исподтишка? Впрочем, последнее ей не удастся, ведь Аданэю уже известно самое главное.
        Он понимал: никто не собирался давать ему власть реальную - скорее из него хотели сделать марионетку. Но они плохо его знали! Если все получится, то он начнет свою игру: он не намерен зависеть от Гиллары и Нирраса до конца жизни.
        И пусть все это казалось почти нереальным, но все-таки это был шанс. Первый настоящий шанс за долгое время!
        ***
        Черные клубящиеся тучи, окрашенные по краям болезненно-желтым, нависли так низко, что, казалось, вот-вот упадут и затопят землю. Свистящий ветер пробирал до костей.
        Аданэй стоял на балконе, наблюдая за бушующей вокруг грозой. Гремело так, что он всякий раз вздрагивал. То и дело сверкали ветви молний - золотые стрелы Ястре, повелителя небес, неукротимого в своем гневе.
        Когда природа лютует, злится на человека, опасно вот так стоять на полуоткрытом месте, но зрелище разгневанной стихии странно манило Аданэя.
        "Гроза очищает", - подумал он вдруг.
        В замке царила тьма и жуть, словно в склепе, все говорили шепотом и ходили едва ли не на цыпочках. А здесь, за пределами каменных стен, царила жизнь - устрашающая, опасная, но жизнь. Гроза отвлекала от сомнений и неуверенности, которые преследовали Аданэя последние сутки. Ведь на рассвете ему с Ниррасом предстояло отправиться в столицу Илирина - Эртину, и от страха перед неизвестным мысли кханади утратили стройность, а в душе поселилось беспокойство.
        Пару дней назад Гиллара пришла в его комнату. Ее лицо, сосредоточенное и торжественное, подсказало ему, о чем пойдет речь. Женщина села напротив и, мило улыбнувшись, завела разговор, которого Аданэй давно уже ждал, но вполне искренне разыграл удивление, когда она назвала его настоящим именем, и внимательно выслушал ее рассказ.
        И он согласился следовать плану Гиллары, рискованному и сомнительному. Сомнительному настолько, что Аданэй опасался, не придется ли ему пожалеть о своем участии в нем. Хотя особого выбора у него не было. Зато, если все удастся, он вернет то, что принадлежит ему по праву, а Элимер поплатится за свою подлость.
        От этих мыслей его отвлекло чье-то прикосновение. Обернувшись, Аданэй наткнулся взглядом на детское лицо Ли-ли, с которого совсем не по-детски смотрели оленьи карие глаза. В глубине их, словно пламя свечи, горел уютный огонек. Девушка прижалась к Аданэю горячим телом, и легкие каштановые волосы приятно защекотали ему грудь. Немного постояв, она робко потянула его за руку.
        - Пойдем. Здесь опасно. В прошлом году молния ударила совсем близко. Пойдем.
        Он подчинился, и вместе они вернулись в его комнату. Ли-ли зажгла лампаду, и трепещущее пламя подсветило ее лицо, тень от золотистых ресниц упала на щеки, а в волосах заплясали красные блики. Она стояла в мягком светящемся полумраке, улыбалась и смотрела на Аданэя. А потом снова ласкала, обнимала и доверчиво прижималась к нему, отдаваясь той страсти, что прежде была ей неведома.
        Ребенок с глазами женщины. Женщина с душою ребенка.
        Ей - именно ей - он не хотел причинять боли. Но было уже слишком поздно: Ли-Ли мучилась из-за каждой его улыбки, предназначенной другой.
        Сейчас девушка сидела напротив Аданэя, едва прикрытая одеждой, и смотрела на него печальным взглядом.
        - Ты уедешь, - произнесла, - а что останется мне? Эти опостылевшие стены, этот сад, который я так любила раньше. Иногда мне казалось, будто я могу разговаривать с деревьями, и что они меня слышат и понимают. Но с тех пор, как появился ты, меня ничто больше не радует. Никто. Кроме тебя.
        Аданэй не нашелся, что ответить. Других он легко успокоил бы, но Ли-ли, без сомнения, почувствовала бы фальшь.
        - Аданэй, мой принц, - она прикоснулась к его волосам, - мой бедный принц.
        - Отчего же бедный? Если ты про мое изгнание и рабство, то, дадут Боги, это не навсегда, и скоро все изменится.
        - Я не об этом…
        - О чем тогда?
        - Ты несчастен. Ты не умеешь быть счастливым - хоть в бараках, хоть во дворцах, а все равно не умеешь. Ты не любишь никого. Ты просто не можешь. Но тебе доставляет удовольствие мучить тех, кто любит тебя.
        Аданэй нахмурился. Ему очень не понравились ее слова, раньше она никогда не говорила ничего подобного. Какие же еще странные мысли скрывались в голове этой женщины-ребенка?
        Словно отвечая на невысказанный вопрос, Ли-ли заговорила снова:
        - Ты и сам, наверное, недолюбленный, недоласканный, вот и мстишь всем. Бедный мой…
        - Ты действительно так считаешь, Ли-ли? - Аданэй усмехнулся и, поднявшись, тенью навис над девушкой: - Так вот, это все глупости!
        Девушка не отреагировала на его слова, только покачала головой и сказала:
        - Я бы очень хотела помочь тебе, но ты никогда не подпустишь меня близко…
        - Помочь? Да ты мне уже помогла. Чем еще ты, маленькая девочка, можешь помочь?
        Ли-ли опустила глаза и еле слышно добавила.
        - Может, со мной ты научился бы любить. Хотя бы себя.
        - Я и так себя люблю. Всем сердцем. Просто обожаю! Ты мне для этого не нужна.
        Аданэй подошел к ней вплотную, провел пальцами по ее щеке и добавил мягко, почти нежно:
        - Больше не пытайся лезть мне в душу, девочка. Тебе не разглядеть ее и при солнечном свете. То, что в ней творится - не твое дело. А теперь уходи, ты мне надоела.
        - Зачем ты меня обижаешь?
        Аданэй неожиданно смутился и пожал плечами:
        - Я не знаю, - прошептал.
        Он небрежно отодвинул девушку в сторону и вышел из комнаты.
        А Ли-ли осталась, отсутствующим взглядом смотря в закрывшуюся за ним дверь.
        ***
        Страшная гроза давно закончилась, земля, упившаяся влаги, противно чавкала под ногами, ветки хлестали по телу, но Аданэй, ничего не замечая, бродил по саду. Он злился. Злился на себя и на слова Ли-ли.
        "Недоласканный", - сказала она.
        Проклятье! Как она посмела говорить такое?
        "Тебе доставляет удовольствие мучить тех, кто тебя любит".
        Неужели это действительно так? И когда началось? В детстве?
        В тот день он, маленький, сидел на коленях у подвыпившей няньки и из ее пьяной болтовни понял, что у них с Элимером разные матери. Настоящая мать Аданэя была наложницей его отца. Будущий кхан - тогда еще кханади - естественно, и не думал жениться на простолюдинке, но она понесла ребенка. И в это же время ей представилась возможность выйти замуж за человека благородных кровей. Тогда она отдала кханади своего новорожденного сына - Аданэя. Ублюдок, так она сказала, ей не нужен, пусть он и сын наследника. И ей все равно, даже если он умрет.
        Это открытие свалилось на Аданэя в возрасте шести лет, но к тому моменту он уже многое понимал и догадался, почему на лице кханне Отерхейна, которую он привык называть матерью, при взгляде на него так часто проскальзывало отвращение. В те детские годы он злился и яростно завидовал Элимеру, но никогда никому не рассказывал о том, что узнал. Лишь поэтому старой няньке не пришлось расплачиваться за болтливый язык.
        Да, видимо, с этого времени и начались его странные игры с людьми. А свою настоящую мать он нашел. Пожалуй, она до сих пор помнит его месть.
        Аданэй долго еще бродил по темному саду, а наутро, измученный бессонной ночью, навсегда покинул замок.
        Ли-ли, прижавшись к оконному стеклу, долго провожала его взглядом.
        В этой жизни они никогда больше не встретились.
        ГЛ. 5. РАССКАЗ О ТОМ, КАК СМЕРТЬ И СЛУЧАЙ КИДАЛИ КОСТИ
        Ниррас с Аданэем осторожно пробирались по грязной, размытой дождем дороге на невзрачных лошадках. Скоро они оставили позади Якидис, но столица все еще была не близко. По главному тракту не поехали - Ниррас считал, что на нем слишком много людей, - а свернули на неприметную дорожку, которой давно уже никто не пользовался. Узкая и ухабистая, она то исчезала, то появлялась вновь. Нередко приходилось спешиваться и продираться сквозь колючие заросли кустарника или тащиться заболоченными низинами. Ночевали зачастую на голой земле, плотнее закутавшись в плащи. Огонь предпочитали не разжигать.
        Иногда на пути встречались маленькие деревушки, сплошь состоящие из покосившихся, крытых соломой лачуг. Жители таких поселений встречали путников настороженными взглядами, и даже за деньги непросто было уговорить их впустить на ночлег или продать еды. Нирраса это раздражало, ведь он привык, что крестьяне падают ему в ноги, но сейчас, путешествуя с такой обузой, как Аданэй, он боялся называть свое настоящее имя даже перед обитателями хижин. Вот и приходилось советнику терпеть хамство черни, которая в этих забытых богами краях отличалась чрезмерной суеверностью и полагала, будто случайные путники могут оказаться хитрыми духами или злобными карликами, принявшими человеческий облик.
        Однако рано или поздно, а все заканчивается. Закончилась и глушь. Ниррас с Аданэем покинули болотистую местность и выехали на широкую дорогу. Выложенная когда-то серым кирпичом, она почти полностью разрушилась, но после лесной чащобы двигаться по ней оказалось легко и даже приятно.
        Все чаще стали попадаться на пути зажиточные деревни, в некоторых встречались даже постоялые дворы с трактирами, а жители этих мест проявляли неизменное дружелюбие к тем, кто имел охоту и, главное, возможность заплатить за ночлег полновесными монетами.
        Погода стояла сухая, ясная, и лишь изредка проносились по небу легкие перья облаков. Среди высоких, обласканных солнцем трав раздавалось бархатистое жужжание тяжелых шмелей и тонкий стрекот пролетающих стрекоз. Однообразие равнины, изредка чередовавшееся с приветливыми деревеньками и одинокими рощицами, спустя время начинало утомлять взгляд. За весь путь Ниррас обратился к своему спутнику лишь несколько раз, и теперь Аданэй, предоставленный самому себе, погрузился в воспоминания.
        Словно наяву видел он себя прежним блистательным кханади, самой большой бедой которого считались мелочные ссоры и интриги. И тут - поворот судьбы, лишивший благополучия - смерть отца. После этого все пошло наперекосяк. Старая жизнь безвозвратно сгорела на погребальном костре, и пепел ее развеялся, сметенный уродливыми событиями. Поединок с Элимером, унизительное рабство и вот, теперь, дорога в Эртину.
        ***
        Поединок… Аданэй как сейчас видел эту каменистую тропу и протекающий среди седых булыжников ручей, неподалеку от которого они с Элимером последний раз встретились как равные. Единственное, что он запомнил перед забвением - холод в груди и что-то горячее, стекающее по телу. С запозданием понял - это его кровь, и успел удивиться, что совсем не чувствует боли. А дальше - тьма.
        Очнувшись, Аданэй обнаружил себя на гниющей соломенной подстилке. С трудом скосив взгляд, увидел, что находится в крошечной лачуге, давно обжитой пауками и плесенью. Полом хижине служила голая земля, еле-еле прикрытая грязным тряпьем вперемешку с сеном.
        Аданэй попытался приподняться, но, почувствовав острую боль, со стоном повалился обратно на солому. Из-под затхлой тряпки, которой кое-как была обмотана его грудь, просочилась кровь. Одновременно он услышал кряхтенье и чьи-то неровные шаги: из противоположного угла хижины, припадая на обе ноги, к нему приближался древний старик. Его худые, острые плечи торчали из лохмотьев, которые сложно было назвать одеждой, редкие седые космы кишели вшами: мелкие твари явственно выделялись на белесой шишковатой голове. Из-под лохматых бровей бедняка выглядывали мутные, выцветшие глаза, а руки дрожали. Старик, с трудом, трясясь, присел на корточки, обнажая грязные колени, щедро разрисованные синяками и ссадинами. Наклонился к лицу Аданэя, беззубо улыбнулся, и по его подбородку потекла слюна. Дохнуло тухлятиной и тошнотворным запахом чеснока.
        Старик что-то бормотал дребезжащим голосом, и постепенно Аданэй смог уловить смысл его слов. Бред сложился в понятную речь:
        - Гляжу, лежит. Ну, я поднял, сам чуть душу Мрате-смертушке не отдал, пока на телегу подтянул. А как стал выгружать в мертвецкую яму - и ведь выгрузил, выгрузил! - а сам, глядь, а он шевелится. Ну, так я в эту яму сам и сполз. А вонь-то там какая, а? Ну да это ничего, я привычный. Бывало, бывало мне туда лазить. Как увидишь, блестит что-то, так мигом слезешь, и мертвяки нипочем. Я потом насилу нас с тобой обратно вытянул, - старик вдруг подмигнул - Вот сюда тебя и приволок. И вовремя, вовремя. Еще день, и зарыли б ямину-то, ей вот уж как три дня было. Притащил, а сам думаю: зачем, балбес старый? Все равно ж сдохнет. Ан нет. Очнулся, гляди ты. Живуч, эх, живуч, кошака.
        Из горла старика вырвался странный хрип, который пусть отдаленно, но все-таки походил на смех. Аданэй решил поблагодарить за чудесное спасение, но обнаружил, что не может издать и звука. Пересохший язык казался огромным, с трудом помещался во рту, а истрескавшиеся губы, покрытые твердой коркой, болели и не подчинялись ни одному желанию.
        Старик вдруг хлопнул себя по лбу, глупо захихикал, вспомнив что-то, схватил дрожащими руками старый глиняный кувшин с отвалившейся ручкой и поднес его к губам очнувшегося. Аданэй пил и никак не мог напиться: более вкусной и свежей воды он, казалось, не пробовал ни разу за всю жизнь. На самом-то деле вода была маслянистая, с легким привкусом гнили и тлена, но Аданэй этого не заметил. Напившись, он мгновенно уснул, а проснувшись, почувствовал себя значительно лучше.
        Старик, увидев, что его найденыш открыл глаза, засмеялся бессмысленно и довольно, а потом закашлялся, захлебнувшись собственной слюной. Склонился над ним, рассматривая полубезумным взглядом, в котором читалась совершенно непонятная радость. Из приоткрытого рта опять свисла слюна, угрожая упасть прямо на лицо Аданэю.
        Так продолжалось около недели. Старик ухаживал за раненым, как умел, делился жалкими объедками, которые подбирал в помойной яме. Для этого он специально, иногда подолгу, караулил у заднего входа богатых домов, ожидая, когда кухарки вынесут помойное ведро. Затем, довольный и счастливый, возвращался в свои трущобы. Впрочем, Аданэй находился не в том положении, чтобы привередничать. В конце недели он наконец смог подняться и даже осторожно проделать несколько шагов, после чего боль в груди заставила его вернуться на место.
        За время, проведенное со стариком, Аданэй завшивел. Соломенная подстилка, на которой лежал, пропиталась запахом тлена и испражнений, и воняло от Аданэя, должно быть, ничуть не лучше, чем от той самой мертвецкой ямы, в которой по утверждению старика ему уже довелось побывать.
        Странно, что рана в таких условиях не загноилась и быстро заживала. Должно быть, судьба проявила милосердие. Или это юный и сильный организм воспротивился смерти. Так или иначе, но скоро Аданэй смог ходить довольно сносно, и первым делом он отправился на поиски ближайшего водоема, в котором можно было бы худо-бедно вымыться и прополоскать остатки своей одежды. Люди в кварталах брезгливо отворачивались, зажимали носы, но Аданэя это не беспокоило. Ведь он впервые за несколько недель вдохнул полной грудью, увидел небо, и уже от этого чувствовал себя почти счастливым. Несмотря ни на что, он остался жив, и это - главное.
        Наткнувшись на колодец, он кое-как ополоснулся ледяной водой и пошел бродить по окрестным улицам. Достал немного сносной пищи: своровал, если уж быть точным. Неожиданно для себя Аданэй обнаружил, что для кханади, выросшего в богатстве и праздности, весьма неплохо приспособился к уличной жизни. С добытой едой вернулся в хижину и щедро поделился со стариком, ибо, чем еще он мог сейчас отблагодарить своего спасителя.
        Скоро Аданэй понял, что находится в крохотном провинциальном городке на окраине Отерхейна. Урич - так назывался город, - больше походил на поселок. Небольшая площадь в центре, пара харчевен и постоялый двор, несколько богатых домов, остальные - бедные хижины и полуистлевшие трущобы, подобные той, в которой доживал свои дни старик.
        Подзаработать на еду и одежду в таком местечке удавалось, только выполняя тяжелую работу, поэтому иногда приходилось и воровать. Зато спустя время Аданэй сумел устроиться помощником к одному купцу - мелкому, конечно, но иных здесь и не водилось. Обязанности оказались несложными: он вел переписку, поскольку сам купец не умел ни читать, ни писать, следил за товаром и вносил записи в счетную книгу. Он мог стать и наемным воином - это выглядело бы достойнее, чем прислуживать простолюдину, - но кханади опасался, что кто-нибудь из сотников или тысячников узнает его и донесет Элимеру, а потому предпочел не рисковать.
        Аданэй пытался выяснить, что происходит в Отерхейне, расспрашивал людей, прислушивался к сплетням, и очень скоро понял, что за время, пока он выздоравливал, Элимер успел расправиться с большей частью поддерживающей его знати. То тут, то там, он слышал о казнях, пронесшихся по империи.
        Эти слухи надолго лишили его надежды. В апатичном отупении, отгоняя от себя воспоминания о прошлом и мысли о будущем, Аданэй и не заметил, как пролетел почти год. От сонного оцепенения пробудился неожиданно для самого себя и осознал, что пора убираться из этой дыры. И лучше всего за пределы родной империи, в одну из соседних стран. Там он хотел договориться с кем-то из правителей, поскольку понимал: сидя в Отерхейне ничего сумеет сделать, ведь Элимер на диво быстро укрепил свою власть. Даже в таком захолустье как Урич только и говорили, что о нем и о начавшихся военных походах; в сонном городке это было единственной новостью.
        Поразмыслив, Аданэй решил перебраться в Тилирон - княжество достаточно большое и сильное, к тому же расположенное довольно близко к Отерхейну, чтобы кханади хватило накопленных денег и на лошадь, и на еду с ночлегом.
        Однако его планы в очередной раз не сбылись. Насмешница-судьба все решила по-своему. Аданэй не замечал приближения беды, не замечал странных взглядов старика и его бесконечного бормотания, принимаемого им за обычный старческий бред.
        - Красивый, такой красивый мальчик. Когда я был таким молодым и красивым… - после этих слов дед обычно замолкал и принимался глупо хихикать, вспоминая что-то из своей молодости.
        Старик, несмотря на свое безумие, понял, что молодой парень не собирается провести всю жизнь в трущобах, а значит, некому станет приносить вкусную еду и сносную одежду.
        И вот, однажды на пороге хижины появились двое огромных мужчин подозрительного вида. Они брезгливо осмотрели лачугу и уперлись взглядом в сидящего в углу Аданэя. Один из новоприбывших удовлетворенно кивнул и бросил старику, довольно потирающему руки, небольшой кошель. Тот жадно схватил его, словно боялся, что вот-вот отнимут, и принялся судорожно перебирать монеты. А двое громил двинулись к Аданэю и грубо схватили его под руки. Вот тут он наконец понял, что происходит. Попытался вырываться, воззвать к совести старика, но тот, любовно поглаживая монеты, только бурчал себе под нос: "Когда я был таким красивым… ох, я-то знал, я знал, где взять денег, уж я-то знал".
        Двое, не особенно напрягаясь, закинули Аданэя в крытую повозку, и через короткое время она затряслась по кочкам и ухабам. Он так и не понял, куда его везут, но о том, что ему предстояло сделаться рабом, догадаться было несложно.
        Дорога, потом неприглядный барак, затем опять дорога в группе с другими рабами.
        Привезли его в дружественную Отерхейну страну - Райхан. Потом уже Аданэй понял, что она добровольно - или почти добровольно, - перешла под владычество юной Империи.
        Улицы в райханском городке выглядели просторными и чистыми, добротные постройки радовали глаз, но выше всех похвал оказался дом, у которого остановилась повозка. Любой князь посчитал бы за честь, живи он в таком.
        Позже Аданэй узнал, что дом так и назывался: "Дом красоты". Но название это он получил не из-за великолепия архитектуры, а благодаря множеству красивых мальчиков и мужчин, которые в нем жили. Вечерами они спускались в роскошную залу, бродили в тонкой одежде меж витых колонн, сидели с кубками на мягких, покрытых дорогими покрывалами диванах, властными или томными взглядами приманивая посетителей, готовых заплатить золотом за краткое время наслаждения. Не требовалось много ума, чтобы осознать: привезли его в публичный дом.
        Когда Аданэя провели через залу, она еще пустовала, шаги звучали гулко, усиленные нервным эхом. Был день, и все рабы мирно спали, утомленные ночными трудами.
        Конвоиры Аданэя передали его молодому человеку, с лица которого не сходила брезгливая гримаса. Тот быстро и весьма доходчиво объяснил свои требования, пригрозив, что если не увидит достаточного усердия, либо заметит, что новенький строит из себя скромника, пусть пеняет на себя.
        Оглядев Аданэя еще раз, он довольно хмыкнул и неожиданно весело подмигнул:
        - Будешь умницей, многого сможешь добиться. Они, - молодой человек кивнул в сторону, намекая, что таинственные "они" находятся не здесь, - иногда не могут устоять и берут красивых рабов к себе. На какое-то время, иногда надолго. Случалось, что и навсегда. Мальчики живут там, словно князья, швыряют деньгами направо и налево. Умные мальчики, - добавил он многозначительно. - Но в любом случае ты можешь рассчитывать, что тебе перепадут какие-нибудь драгоценные побрякушки. Через недельку начнешь выходить в залу вместе со всеми. А до этого поживешь на чердаке, пока не выведут вшей, - человек брезгливо поморщился. - Не хватало, чтобы они здесь расплодились. Еду тебе будут приносить, воду тоже.
        Не дождавшись ответа, закончил:
        - Сейчас тебя отведут наверх. Будь умницей и делай все, что тебе велят.
        Комната на чердаке, вопреки ожиданиям, оказалась вполне благоустроенной, хоть и небольшой. Пока Аданэй осматривался, один из охранников, недолго думая, схватил его за шкирку и грубо перегнул через бортик огромного медного таза. Сверху в ту же секунду полилось что-то едкое, и ему показалось, будто кожа превращается в сплошной ожог. Закричал, но никто не обратил внимания. Процедура продолжалась еще какое-то время, потом ему разрешили поднять голову.
        Пришла какая-то старуха и наполнила таз горячей водой; охранники к тому времени уже покинули комнату. С тревогой Аданэй посмотрел на себя в зеркало: кожа покраснела, но ожогов, которые он ожидал увидеть, не было. Старуха, между тем, жестом показала, чтобы он залезал в воду.
        Сложно представить его блаженство, когда жаркий пар коснулся кожи. Неужели, впервые за год, он сможет нормально помыться?
        "И как в старые добрые времена, воспользоваться помощью прислуги", - горько усмехнулся про себя Аданэй.
        Старуха начала вычесывать из его путаных и мокрых волос подохших вшей, и это казалось настоящей пыткой. Но за нее он был вознагражден тем, что отмылась въевшаяся грязь, появилась чистая одежда, сносная еда и мягкая постель, на которой Аданэй и уснул, изгнав все тревожные мысли. Умение жить сегодняшним днем всегда относилось к его счастливым особенностям.
        Спустя неделю, благодаря ежедневной ванне и массажу с благовониями, он окончательно избавился от вшей, кожа стала гладкой, заметно посветлела, а волосы блестящими волнами упали на плечи.
        Человек с брезгливым лицом появился снова.
        - Вечером спускайся в залу, - сказал он. - Называть тебя будут… - он задумался, - Асфодель. Да, пожалуй, так. А теперь идем, я отведу тебя общую комнату.
        Стоило Аданэю появиться на пороге этой комнаты, как юноши, которые находились в ней, воззрились на новенького с нескрываемым интересом. А один - мальчик лет четырнадцати - поднялся и, нимало не смущаясь, осмотрел его со всех сторон.
        - Как тебя назвали? - спросил он.
        - Что? А… да… Асфодель.
        - Красиво. Нам всем в свое время дали красивые имена. Я, например, Аметист, а это - Нарцисс. Там, дальше, Нефрит. Да ты проходи, не стесняйся. Ты еще ни разу не бывал в подобном месте?
        - Нет.
        - Это ничего… Главное, не бойся! На самом деле тебе повезло, что тебя заметили, и ты попал сюда, а не на какие-нибудь тяжелые работы. Ты очень красивый, знаешь? - мальчик, который назвался Аметистом, кокетливо поправил черную прядку вьющихся волос, и добавил:
        - Мы все дружим друг с другом.
        - Правда? - Аданэй усмехнулся. - Скажи, а девочек, которые могли бы со мной подружиться, здесь нет?
        - Тебе больше нравятся женщины? - казалось, мальчик сильно удивился. - Нет, девочек-рабынь, если ты это имеешь в виду, здесь нет. А вот женщины приходят. Богатые старухи, - он поморщился, но тут же добавил: - Зато их легко соблазнить, без подарков не останешься.
        Аданэй промолчал: он решил, что так от него быстрее отстанут.
        Вечером зашел тот самый мужчина с брезгливым лицом, кинул на кровать тонкую одежду черного шелка и сказал:
        - Одевайся. И спускайся вниз.
        И только в этот момент Аданэй окончательно осознал
        , где
        оказался. Быстро отпрянув в другой конец комнаты, он прижался спиной к стене и выкрикнул осипшим от страха голосом:
        - Нет. Не подходи! Не пойду!
        Мужчина только ухмыльнулся, приоткрыл дверь, и тут же в помещение вошли двое уже знакомых громил. Они подлетели к Аданэю, заломили ему руки за спину, крепко удерживая, а мужчина ленивой походкой приблизился к нему, слегка склонился и прошептал почти ласково:
        - Ведь я тебя предупреждал, красавчик, веди себя хорошо. А если нет - мы предложим тебя за четверть стоимости. Уверен, от желающих не будет отбоя. Может, сразу четверо, пятеро. А может, и все десять. Некоторые, знаешь ли, любят строптивых. Как тебе такое?
        Аданэй только прорычал что-то нечленораздельное, на что мужчина рассмеялся и бросил:
        - Одевайся. И спускайся вниз. Ведь ты понял, что с тобой случится, если не послушаешься?
        И вот, Аданэй, в тонкой одежде, надушенный какими-то благовониями, опустил ногу на верхнюю ступень лестницы. И тут же замер. Как бы пугающе ни звучала угроза, но то, что ждало его внизу, казалось не менее страшным. Ноги его онемели, а руки затряслись и вцепились в перила. Наверное, он так бы и остался стоять здесь, если бы не двое громил, что за ним следовали:
        - Давай! - прорычал один, пихая его в спину. - Не то… - и многозначительно умолк.
        И Аданэй пошел. На плохо гнущихся, дрожащих ногах, с чувством подступающей к горлу тошноты, но пошел. Ему просто некуда было деваться.
        Когда он спустился в залу, то с облегчением обнаружил, что посетителей почти нет, и тут же засел в самом незаметном углу, наплевав на предупреждение о недостаточном усердии. Еще не хватало ему, кханади, служить развлечением для каких-то похотливых мужланов! Нет, лучше сдохнуть! Впрочем, Аданэй прекрасно понимал, что даже если самое страшное произойдет, сдохнуть он все равно не посмеет. Жизнь - это единственное, что у него осталось, он и так еле-еле вырвал ее из когтей Мраты.
        Тем временем посетители прибывали. В основном мужчины, молодые и старые, но было и несколько женщин в возрасте, как и предупреждал Аметист. И постепенно в зале начался разгул. Гости угощали рабов дорогим вином, глаза у всех лихорадочно блестели, зрачки расширились и, как подозревал Аданэй, не только от вина и похоти. Иногда то одна парочка, то вторая, уходила вверх по лестнице.
        Он почувствовал чей-то взгляд и резко обернулся. На него смотрел седой мужчина.
        - Угостить тебя вином? - спросил незнакомец, подходя ближе и, не дожидаясь ответа, махнул рукой одному из служек. Тот принес большую бутыль.
        Аданэй рывком схватил бокал, решив, по крайней мере, напиться. Если повезет, завтра он ничего не вспомнит. Мужчина молчал, но когда Аданэй наполнил себе четвертый бокал, то резко выхватил его из рук.
        - Ты здесь недавно? Не советую напиваться.
        Аданэй не ответил, с ненавистью глядя на незнакомца. Тот без труда расшифровал этот посыл и рассмеялся.
        - Заметно, что недавно. Прячешься в темном углу. Не заблуждайся, этим ты только привлекаешь к себе внимание. Но не бойся. Я художник. Скульптор. Я часто прихожу сюда, ищу модели, меня все знают и стараются избегать. Скоро ты поймешь, почему, - он насмешливо улыбнулся. - У тебя необычная внешность. Интересная. Мне понадобится сегодняшний вечер, чтобы сделать набросок. Если он мне удастся, я заберу тебя почти на месяц, чтобы сделать скульптуру. Так что на этот срок ты будешь спасен, - мужчина опять рассмеялся: - Хотя со временем ты, как и все, привыкнешь. Они не очень-то недовольны своей участью, верно?
        Скульптор выполнил обещание. Набросок ему удался, и он забрал Аданэя к себе.
        Тело кханади немело, когда приходилось часами стоять в одной позе. Тогда ему становился понятен смысл слов: "стараются меня избегать". Естественно, ведь юношам, привыкшим к иной работе, позирование казалось тяжким трудом и бездарной тратой времени.
        Аданэй надеялся, что из дома скульптора сможет сбежать, но скоро понял, что это не так-то просто, как казалось. Скульптор все предусмотрел: когда Аданэй не позировал, его запирали в помещении без окон, а по дому всегда сопровождали двое охранников. Тогда он попытался уговорить мужчину выкупить его, обещал, что станет выполнять самую тяжелую работу в доме, чтобы вернуть деньги. Но скульптор лишь посмеивался и приказывал Аданэю замолчать и не шевелиться, пока позирует.
        И так пронеслись три с половиной недели, работа над статуей близилась к завершению, и Аданэй боялся даже думать, что случится, когда он вернется в публичный дом.
        А когда вернулся, ему пришла в голову идея. Аданэй мысленно обругал себя, что не додумался до нее раньше.
        Теперь он не прятался в углу, а как можно скорее подходил к какой-нибудь женщине. Обычно они смотрели на него благосклонно и скоро звали наверх. Таким образом он ограждал себя от посягательств мужчин. Но днем, просыпаясь, не раз ловил себя на вредной мысли: "Я работаю паршивой шлюхой!".
        Иногда Аданэй не успевал добраться до женщин, как к нему подходил мужчина. Благо, такое происходило нечасто, и в этих случаях он предпочитал устроить скандал и выдержать фалаку и карцер. Правда, понимал, что не сможет избегать самого страшного постоянно: рано или поздно хозяевам надоест его непокорность, и они попытаются его сломать.
        Но к счастью, ничего такого не произошло. Однажды его просто бросили в повозку и отвезли в большое имение на окраине Райхана, где он предстал перед женщиной, в которой узнал одну из посетительниц.
        - Должно быть, ты меня не помнишь, юноша, - произнесла она, но Аданэй поспешил заверить ее в обратном, чем доставил ей немалое удовольствие.
        Женщину - вдову богатого купца - звали Кириса, была она уже немолода и очень некрасива, но Аданэя это не беспокоило. В последующие две недели он приложил все усилия, чтобы убедить ее в своей благодарности и привязанности. Это оказалось несложно: женщина и сама хотела верить в искренность красивого раба, а потому довольно скоро начала ему доверять. Особенно после того, как Аданэй объяснил, что он раб с детства, бежать ему некуда, и на свободе его ждет только нищета, голод и болезни.
        Она поверила, и однажды разрешила ему выйти за пределы имения, прогуляться по городу. В тот раз он вернулся, и все опасения Кирисы, если они и были, развеялись. А потому, когда он в следующий раз попросился на прогулку, она милостиво согласилась и даже разрешила взять коня.
        - Главное, возвращайся к вечеру, милый, - сказала напоследок и многозначительно провела рукой по его лицу. Аданэй поцеловал ее пальцы, пристально посмотрел в глаза и постарался изобразить несуществующую страсть.
        К вечеру он не вернулся. И вообще никогда не вернулся. Выехав из имения, он пустил коня в галоп и направил его за пределы города. И только добравшись до леса неподалеку от Южного тракта, остановился, не зная, что делать дальше. Вся ирония заключалась в том, что он действительно понятия не имел, куда идти. Прозябая в Уриче, он все-таки считался свободным, а сейчас превратился в беглого раба. А что делают с беглыми рабами, Аданэй знал: клеймо на лоб и лошадиный волос в стопы.
        Немного подумав, он решил двинуться лесными тропами к Высоким Холмам. Хотел незаметно пересечь их, попасть в ничейные земли, а там и до Илирина рукой подать.
        Аданэй понимал, что путь перед ним лежит опасный и трудный, что многие горские племена занимаются работорговлей, и одинокий путник, если попадается им на глаза, почти наверняка становится их добычей. Знал он также и то, что дальше, в ничейных землях, нашли себе приют разбойники. Но выбора не было: за спиной - Райхан, ныне принадлежащий Отерхейну, и Аданэй в нем - беглый раб, а значит, путь туда заказан. Поэтому, призвав на помощь Богов, кханади отправился в восточном направлении.
        Боги откликнулись. Но лишь для того, чтобы поглумиться. В краю Высоких Холмов он натолкнулся на группу горцев - и пары суток не прошло. И все началось заново: плен, путь, продажа, рабство. Вот только продали его не куда-нибудь, а в Отерхейн. И даже больше: на строительство нового города, которое велось неподалеку от раскинувшихся лагерем имперских дружин во главе с кханом.
        Сердце Аданэя всякий раз замирало от мучительного стыда, стоило ему увидеть Элимера. Тогда он отворачивался, низко наклонял голову, прятал лицо. Но однажды не успел, и распроклятый брат его узнал. Мелочный, малодушный Элимер, конечно же, не захотел просто убить его - нет, сначала он вдоволь поиздевался, насладился его унижением, а потом приказал изуродовать, ослепить и сделать немым.
        Но тут впервые за долгие годы судьба наконец сжалилась: палач оказался бывшим стражем из императорского замка, которого кханади когда-то спас от позорной казни за чудовищное преступление - покушение на честь кханне. Правда, все спасение заключалось в том, что Аданэй не рассказал об этом отцу. Он тогда решил, что такое знание когда-нибудь может ему пригодиться. И оказался прав: оно пригодилось в самый критический момент, спасло его от уродства и подарило надежду вырваться из рабства. Аданэй до сих пор не знал точно, отчего кханне в свое время промолчала о том позоре, но подозревал, что из-за стыда и страха: мать Элимера никогда не отличалась смелостью.
        Горт не сумел быть благодарным, зато сумел здорово испугаться за свою жизнь. Дрожа и оглядываясь, он все же не выполнил приказ кхана и вместо Аданэя изуродовал какого-то светловолосого и светлоглазого дикаря из пленных. Умудрился ведь, проныра, подобрать кого-то со схожей фигурой. Лицо дикаря, впрочем, сильно отличалось от лица кханади, но, изуродованное десятками шрамов, утратило все определяющие черты.
        Аданэй боялся, что подобрав замену, немой Горт убьет его, чтобы не рисковать своей тайной, однако тот почему-то не сделал этого. Может быть, потому что пленных пересчитывали, и палачу требовалось вернуть кого-то вместо дикаря. Или у него не было времени возиться с трупом. Аданэя не особенно интересовала причина. Главное, Горт сохранил ему жизнь и отправил с группой провинившихся чем-то рабов по Великому Торговому Тракту к границам Илирина, где их должны были перепродать. И перепродали.
        Последовал изнурительный переход до каменоломен. У Аданэя темнело в глазах от ненависти всякий раз, стоило ощутить обжигающий удар хлыста.
        "Элимер, ты ответишь мне за это. Ты мне за каждый шрам ответишь! За каждое унижение!" - и только эти мысли поддерживали в нем силу идти, иначе он давно упал бы на обожженную землю, как падали многие до него, да так бы и остался лежать, задавленный копытами лошадей или убитый кнутом перегонщиков.
        В конце концов, они все же дошли до каменоломни. Вернее дотащились. Здесь уже работало множество рабов, и Аданэй просто затерялся в толпе. Он с первого взгляда понял, что долго здесь не живут: изнуряющий зной, тяжкий труд, висящая в воздухе неподвижным облаком пыль быстро забирали силы людей.
        Он до сих пор поражался, как умудрился выжить в невыносимых условиях. Неподъемные камни, разъедающий кожу пот, ослепшие от солнца глаза. Многие умирали. Даже те, кто казался намного сильнее его. Иногда, в малодушном отчаянии, Аданэй даже сожалел, что Элимер не прикончил его в поединке. Тогда он умер бы господином, кханади Отерхейна. Но Боги не пожелали расставаться с любимой игрушкой.
        Впрочем, если бы не Гиллара с Ниррасом, смерть не минула бы и его, как многих других. Уму непостижимо, как Гиллара умудрилась узнать его: избитый, привязанный к столбу, он явно не походил на кханади. Он и человека-то напоминал слабо - израненное, искалеченное подобие.
        Аданэй до сих пор не мог удержаться от горькой и злой усмешки, вспоминая, как и почему он оказался у того столба. По собственной глупости он там оказался! Но именно благодаря этой глупости встретил Гиллару и обрел возможность все изменить.
        Однажды утром его остановил надсмотрщик, от которого Аданэй получал больше всего нареканий и ударов хлыстом. Мужчина жестом приказал следовать за ним через узкий проход, образованный между завалами гранита, а там схватил за грудки и ударил Аданэя спиной о камни так сильно, что в глазах потемнело. Прижав его к шероховатой поверхности гранита, он с ненавистью проговорил:
        - Ты! Ты, сука, должен был сдохнуть! Или стать уродливым, как и все вонючие рабы! Ты знаешь почему!
        - Нет… - пробормотал Аданэй, не найдя для ответа ничего лучше короткого отрицания. Он знал и понимал илиринский, но не настолько, чтобы выдавать на нем красноречивые речи.
        - Лжешь! - глаза надсмотрщика заблестели. - Лжешь, проклятый колдун! Иначе давно бы сдох! Слишком молодой, слишком красивый. Такие здесь долго не живут. Ты злобный оборотень! Ты навел на меня морок! Ты меня проклял! Я уже много лет не желал мужчину. А теперь - ты! Из-за тебя дни - лихорадка, ночи - болезненный бред! Я должен освободиться. Поэтому ты станешь моим, либо сдохнешь!
        Неизвестно, что произошло в душе Аданэя, но изнутри, из самой глубины начала подниматься какая-то истерическая веселость, противоестественная в такой ситуации. Он не сумел с ней совладать и безудержно расхохотался.
        - Да ты либо поэт, либо дурак! - еще успел он выкрикнуть сквозь смех, прежде чем на него обрушился тяжелый удар, от которого подкосились ноги. Он упал, и теперь удары посыпались сверху. Надсмотрщик бил, не разбирая куда и чем: ногами, хлыстом, по лицу и спине. И быть бы Аданэю убитым, если бы их крики не привлекли внимания других надзирателей, и они не оттащили мужчину. Тот вырывался и хрипел:
        - Сдохни, грязный сукин сын! Сдохни!
        Аданэя подтащили к столбу, мокрыми веревками привязали за щиколотки и запястья. На солнце веревки быстро высохли, больно врезавшись в тело. На тщетные мольбы о воде никто не обращал внимания.
        И сбыться бы последнему проклятию надсмотрщика, если бы не Гиллара с ее честолюбивыми замыслами. И все из-за глупого смеха, который прорвался совсем не вовремя. Вот так его дурость обернулась благом. А могла обернуться бесславной гибелью. Но кто знает, что произойдет дальше? Вдруг он еще не раз пожалеет, что не умер у столба? Кто знает…
        Странно, но Аданэй ни до, ни после каменоломен не чувствовал ни малейших угрызений совести, что вместо него несправедливо пострадал другой человек - дикарь. Хотя, если подумать, почему несправедливо? Ведь жизнь кханади Отерхейна куда важнее жизни никому не ведомого варвара. К тому же у дикарей вроде бы шрамы считаются чуть ли не украшением.
        Успокоив себя этими нехитрыми доводами, он лишь во дворце Гиллары, когда опасность для жизни миновала, ощутил несмелый внутренний укор, но ему не составило труда загнать его поглубже.
        ***
        За мыслями и воспоминаниями Аданэй даже не заметил, как они добрались до Зиранбадиса - пригорода Эртины, в котором находился один из домов Нирраса.
        Поручив своим рабам следить за Айном и никуда его не выпускать, советник в скором времени отбыл в столицу; оттуда доносили, что царица в бешенстве из-за его длительного отсутствия.
        На прощание он предупредил:
        - Веди себя незаметно, мальчик. Сиди в комнате и изображай молчуна. Лучше всего притворись, будто не знаешь наш язык. И держись подальше от женщин, о тебе должно остаться как можно меньше воспоминаний. Скоро я приеду за тобой или пришлю людей, так что будь наготове. А покуда - прощай. Будь благоразумным, от этого зависит твое будущее.
        И уехал.
        Аданэй, несмотря на сильное утомление, еще долго не мог заснуть и почти до рассвета простоял у окна, глядя в высокое, уходящее в бесконечность небо, которому в своем величии не было дела до жалких человеческих бед и радостей. Небо пело свою песнь, а звезды медленно кружились в своем танце. Людские войны их не тревожили. Но иногда так хотелось верить, что вселенная одинаково любит всех своих детей - от мельчайшей песчинки до горделивой звезды.
        Да, Аданэй очень хотел верить, ведь сейчас ему казалось, будто у него не осталось никого, кроме этого высокого, равнодушного и безлико-прекрасного вечного неба, безразлично взирающего на целый мир.
        ГЛ. 6 ПЛЯШИ, ШАМАН, И БЕЙ В СВОЙ БУБЕН И, МОЖЕТ БЫТЬ, ПОЗНАЕШЬ СУТЬ
        Всю ночь горит в далекой степи костер, освещая скрюченную фигуру шамана, которая сотрясается в неистовой пляске. Шаман танцует для своих Духов, шаман взывает к ним, шаман говорит с ними. Они помогают ему петь эту дикую песнь, рассказывая о тайнах бытия.
        Долго кружит в пляске шаман, в исступлении высоко вскидывает он худые руки и ноги. Взлетают седые спутанные космы, и кровавое пламя отражается в его расширенных зрачках. Причудливые отблески падают на землю, свет костра и тень танцующего силуэта скрещиваются.
        Шаман читает по теням, шаман видит и познает. Сваренное им зелье из небесных грибов помогает ему переместиться в мир духов и понять их слова. Там, где для непосвященных манящая пляска огня, для шамана - великая общность знаков и символов, совокупность миров, а где сплетение теней - там для него загадочные начертания судьбы.
        Всю ночь танцует шаман, далеко в степи разносятся гулкие удары бубна. Многое открывается старику, сама природа указывает путь в сокрытое: он видит прошлое и будущее, он видит течение неумолимого времени, он видит себя и могучих властителей настоящего и прошлого мелкими соринками в глазах вечности.
        Звезды мелькают человеческими ликами, и проносится перед взором все, что было, есть и будет. Взгляд его застилают видения страшных войн и великих побед, кровавых смертей и рождения героев. Немало раскрыто ему волею вселенной, а неисчислимо большее спрятано в первозданной тьме. Но открытое читает он столь же легко, сколь люди городов свои письмена.
        Видит шаман взметнувшийся к небу белокаменный град, и предстает в нем седая старая змея, брызгает ядом в золотой кубок и подносит своему удаву.
        Вот мать приносит в жертву дитя свое - и Боги улыбаются.
        Вот в поднебесье двое коршунов сходятся в страшной битве!
        Вот скачут на могучих жеребцах полунагие люди, пыль от копыт поднимается и оседает, оставляя пустоту.
        Вот крепости и целые страны лежат в руинах.
        Вот белая кошка повергает хищного коршуна.
        А старый шаман в изнеможении падает в сухую траву и, тяжело дыша, скребет длинными ногтями бурую землю.
        Костер медленно догорает, превращаясь в седой пепел. Над миром медленно восходит заря, освещая розовым высокие, сверкающие росой травы и неподвижную, одинокую в необъятной степи фигуру шамана рядом с сизым пепелищем.
        Кожаные палатки туризасов едва заметны вдали, скрытые утренним туманом.
        ГЛ. 7 БЕЛАЯ КОШКА АЙСАДОВ
        Огромная неповоротливая птица лениво перелетела с ветки на ветку и, довольно нахохлившись, поправила перышки. Глупая птица и понятия не имела о грозящей ей опасности, бестолково ворочая своей крошечной по сравнению с массивным туловищем головой.
        Настороженный взгляд из зарослей, натянутая тетива, свист быстрой стрелы - и конец! Большая птица, так и не успев ничего понять, грузно упала на землю, с треском ломая хрупкие ветки дерева.
        Из густых кустов ловко выпрыгнула и подбежала к своей добыче русоволосая девчонка. Напряглась, вытащила глубоко вошедшую в тело стрелу и, удовлетворенно улыбаясь, встряхнула небрежно собранными на затылке волосами.
        Убрала птицу в заплечный мешок оленьей кожи, где уже лежали два небольших зайца и, выпрямившись, гибко потянулась. Скудно одетая - короткая набедренная повязка, мягкая кожаная обувь и шкура, служащая накидкой в прохладные ночи - она могла показаться беззащитной, если б не выглядывали из-за плеча лук и колчан, да не торчал за поясом длинный нож.
        Люди из каменных домов назвали бы ее дикаркой. Но сама Шейра себя таковой не считала. Она принадлежала к племени айсадов и гордилась своим народом. Если кого и можно назвать дикарями, так это подлых пришельцев, что отняли землю, по праву принадлежащую ее роду. Деды ее дедов в то время были еще детьми, но они запомнили и передали свою трагическую историю потомкам.
        Много, очень много лет назад жил ее горделивый род в долине Гор Духов, которые пришельцы назвали Горами Гхарта. Многочисленны были айсады. Умелые охотники, среди вершин и у подножия гор находили они добычу, и племя ни в чем не нуждалось. Женщины обустраивали быт в становище, воспитывали детей. Они не охотились и не воевали - то было уделом мужчин.
        Но однажды появились в их краях темные люди: такими они казались светловолосым и светлоглазым айсадам. Испуганные пришельцы жестами объяснили, что их родина покрылась льдом, что им пришлось покинуть свой край, и что многие из них замерзли в пути. Айсады и другие горные племена - тоги и равены - приняли чужаков, дали им еды, разрешили жить на своей земле. Но скоро темных людей становилось все больше и больше. Они приходили и приходили с севера, не было им конца, добычи стало не хватать, и племена перекочевали к подножию гор, где в изобилии водились быки, козлы и множество другой дичи. Но темные люди оказались ненасытны, словно сыновья шакала, очень скоро начали они нападать на исконных обитателей, отвечая злом и подлостью на дружелюбие и помощь. Многочисленные и хорошо вооруженные, они прогнали коренных жителей: айсадам и прочим племенам пришлось бежать в непривычные для них леса и степи, смешавшись с тамошним населением. На какое-то время воцарился мир.
        Так продолжалось, пока дозорные одного из родов не заметили спускающихся с гор темных людей. В этот раз все поняли, что это значит. И вновь случилась битва, более похожая на истребление. Ведь темные люди имели оружие из железа и далеко стреляющие луки, у них появились кони, тогда еще не знакомые племенам, а тело они трусливо прикрывали доспехами. Племенам вместе с исконными обитателями лесостепей снова пришлось отступить. Теперь на юг.
        Но и этим не закончилось. Темные люди принялись вырубать леса, дробить камни и возводить ужасные строения, продвигаясь все дальше и дальше. И тогда случился последний бой, после которого небольшая горстка уцелевших тогов, айсадов, равенов, лакетов и многих других укрылась в Дейнорских лесах на северо-западе. А на освободившихся землях возникли государства темных людей: Тилирон, Райхан, Урбиэн, а позже и Отерхейн - самое подлое и ненасытное царство из всех, вожди которого до сих пор не могли успокоиться и недавно снова пошли войной на остатки тех родов, что еще оставались жить южнее.
        Шейра помнила, как пришли который раз изгнанные со своих земель люди к ним в леса, все как один растерянные. Многие гордые воины плакали, смотря в сторону отнятой родины.
        Это они, темные шакалы - ненасытные дикари, а не айсады. Ни одному из ее рода никогда не пришла бы в голову кощунственная мысль безжалостно вырубать леса или рушить скалы, созданные самими Богами. Великие горы, Горы Духов - их Горы Духов! - что делают с ними темные люди?! Как у них поднимается рука рыться в них?
        И пусть Шейра никогда не видела гор вблизи, но в каждом предании слышала о них, а потому они казались ей такими родными, будто всю свою недолгую жизнь она провела на земле предков.
        Теперь от некогда гордого и многочисленного народа осталась лишь жалкая кучка, но видимо и она не давала покоя шакальему сыну Элимеру - вождю шакалов. Отерхейнцы постоянно подбирались к границе их лесов, пытаясь вырубить их и построить мерзкие каменные дома. Но с этими горстками поселенцев айсады, живущие у самой границы, пока справлялись: поселенцев было немного и они не умели воевать.
        В это новое неспокойное время вся жизнь племени изменилась. Теперь и женщинам приходилось охотиться, убивать врагов. Да и подростки нередко вступали в битвы. Сама Шейра впервые отправилась в бой в четырнадцать лет. Тогда у нее на глазах поселенцы убили отца. Она видела, как он упал, и его светлые волосы смешались с кровью и пылью, а голубые глаза так и остались открытыми. Мать погибла еще раньше. Шейра не плакала ни первый, ни второй раз. Сильно скорбеть по умершим - оскорблять их души. Даже девочкой Шейра это понимала. Отец яростно сражался и погиб как воин. И это правильно, такой и должна быть смерть айсада: в битве или от старости. Если воин умирает от болезни, либо по глупой случайности - значит, он прогневил духов, и они не дали ему достойной смерти.
        И Шейра была истинной дочерью своего отца, она убивала проклятых шакалов, не зная пощады. Они не заслуживали жалости! А больше всего ей, как и многим, хотелось дотянуться до шакальего вождя. О, она готова была перегрызть его поганую лживую глотку! Когда-нибудь он заплатит за все! Духи айсадов могущественны, когда-нибудь они отомстят за гибель своих детей.
        От гневных мыслей лоб Шейры прорезала складка, глаза сузились, мышцы напряглись. Но спустя миг она встряхнула волосами и рассмеялась. Именно смехом научилась девушка отгонять злые и горькие думы. Глубоко вздохнула, еще раз забавно тряхнула головой и неслышно побежала к становищу, расположенному на обширной поляне. Влажные от росы ветки деревьев хлестали ее по лицу, оставляя едва заметные царапины, но она не обращала внимания, ведь лесные жители привыкли к этому.
        Вдруг прямо перед ней выросла фигура, заставив резко отскочить в сторону и схватиться за нож. Но вытащить его она не успела, ибо узнала в фигуре Тйерэ-Кхайе, Бегущего-по-Листьям - этот уважаемый воин должен был стать ее мужем сразу после праздника Весенней Луны. Совет старейшин давно решил, что их души родились друг для друга и суждено им быть вместе. Поговаривали, что Тйерэ-Кхайе скоро может стать одним из вождей. Значит ее, Шейру, очень ценили в племени, если посчитали достойной такого воина. Это приятно тешило самолюбие. Кроме того, Тйерэ-Кхайе ей нравился: храбрый, сильный, осторожный - сложно найти охотника удачливее.
        Сейчас воин смотрел на нее невозмутимо, по взгляду синих глаз невозможно было догадаться, зачем он появился. Несколько минут прошло в безмолвии: негласное соревнование, истинный смысл которого давно позабыт - кто сдержаннее.
        Тйерэ-Кхайе положил руку на плечо Шейры, повел по направлению к становищу и заговорил первым:
        - Я искал тебя, Белая Кошка. Тебе нужно вернуться, тебя ждут.
        - Что-то случилось?
        - Из степи прискакали вожди туризасов, привезли знак мира. Будет большой совет. Предводители тогов, равенов и лакетов уже здесь, и наши шаманы бьют в бубны.
        - О! - Шейра не смогла скрыть удивления. На ее памяти еще ни разу не собирались предводители сразу всех племен. - Великий совет вождей! Но при чем здесь я?
        - Мне неведомо - лишь на совете прозвучат ясные слова. Вроде пророчество какое-то было. Большего мой язык сказать не может. Мне просто велели привести тебя.
        Шейра промолчала, хотя и сгорала от любопытства. Но Тйерэ-Кхайе знать об этом было не обязательно.
        Становище встретило их ударами бубнов и песнопениями шаманов. Шейра цепким взглядом отметила вождей соседних племен, хотя никто не смог бы сказать, что она оглянулась или покосилась на них.
        Самые уважаемые воины, а также вожди сидели ближе к центру круга, дальше обычные охотники, а позади них толпились подростки и дети, вытягивая шеи, чтобы лучше видеть. Шейра незаметно проскользнула в средний ряд, Тйерэ-Кхайе - в первый. И только тут заметила девушка, что все взгляды обратились к ней, и услышала звучный голос верховного вождя айсадов - Дагр-Ейху:
        - Шейра-Сину! - сказал он. - Подойди ближе к огню совета.
        Она не без удивления подчинилась.
        Затем слово взял прибывший вождь туризасов. Седой воин выдержал необходимую паузу и обратился к племени:
        - Великие вожди народов, и вы, славные воины, я пришел с посланием моего рода. Вчера туризасы услышали пророчество, которое дал перед смертью наш верховный шаман - тот, кто никогда не ошибается. И великая надежда зародилась в сердцах нашего народа. Ведь последнее предсказание обладает мощью, которую нельзя разрушить. Шаман рассказал о видении ученикам. В нем были люди в одежде из кожи, они неслись на конях. И рушились каменные шатры от их натиска. И белая кошка сразила коршуна. Племена, вы понимаете, что это за значит! Коршун - дух-покровитель шакальих вождей. А Белую Кошку все мы знаем: ее отец и мать успели прославить свое имя, а у отважных людей рождаются столь же отважные дети. Пророчество шамана сказало нам: племена объединятся и под предводительством Шейры-Сину пойдут войной на шакалов. В схватке с ней погибнет темный вождь! И каменные стены его падут. Мы вернем наши земли!
        Народ заволновался, нестройный гул взметнулся вверх, к самым макушкам деревьев, чтобы через мгновение опасть. Снова воцарилась тишина, в которой слышались лишь не замолкающие ни на миг бубны.
        - Воины! - Дагр-Ейху поднялся с места. - Вы услышали слова Иркича-Йоху, верховного вождя туризасов. Но теперь пришло время говорить с духами.
        После его слов вожди и знаменитые воины, среди которых находился и Тйерэ-Кхайе, поднялись, дабы проследовать в шатер Совета. Дагр-Ейху взглядом дал понять Шейре, чтобы она двигалась следом. Девушка слегка оробела от неожиданной чести, но подчинилась.
        Там, в шатре, каждый отпил из ритуального рога отвара колдовских трав, приготовленных старой ворожеей Увьйя-Ра, и вожди выжидательно помолчали, показывая свою сдержанность.
        Слово вновь взял Иркич-Йоху. Он заговорил на древнем наречии, которое использовалось редко, лишь в особо важных случаях, но понимали его все, ибо восходило оно к тем далеким временам, когда разделение родов еще не произошло.
        - Духи указали путь. Шакалы Отерхейна отбирают у нас землю, убивают, а дети наши растут, не видя былого величия предков. Но настал день, когда мы можем их остановить. Если упустим его, конец один - смерть. Темные люди продолжат истреблять народы лесов. А после вас, лесных племен, в неравной битве падем и мы - народ степей. Племена, нас мало, но вместе - станет больше. Когда мы объединимся по слову нашего шамана, Отерхейн падет. Духи на нашей стороне. Я закончил, братья, и жду вашего ответа.
        - Иркич прав, - раздался низкий голос Дагр-Ейху. - Если и не победим, то хоть погибнем в бою. Достаточно мы прятались подобно грызунам в норах, пора вспомнить славное прошлое, почтить предков. Мы - вольный народ широких просторов! Это - наш край! И наш долг изгнать чужеземцев с земель, где покоятся кости отцов! Но что скажешь ты, Шейра-Сину? Тебе придется вести нас в главную битву.
        - Кто я, чтобы противиться воле духов и Большому Совету племен? Я сделаю, как решено будет здесь и сейчас.
        Кажется, другого ответа от нее и не ждали. Дагр-Ейху удовлетворенно кивнул:
        - Я услышал твои слова, Кошка. И не бойся. Мы - вожди и воины - будем рядом с тобой в бою и подскажем верные решения.
        Дальше девушке все виделось, словно в тумане. Не привыкшие к колдовскому питью мудрых, мысли ее унеслись далеко, а слова, произнесенные на совете, доходили с трудом.
        Когда вожди поздним вечером вышли к народу и объявили о решении, люди прокричали боевой клич "Ахий-йя", и лес утонул в ревущем потоке голосов. Шейра ликовала вместе со всеми, в глазах ее горел азарт и уверенность в победе, а сердце бешено колотилось.
        Весь последующий день пребывала девушка в радостном возбуждении от предстоящей схватки. Только сейчас она почувствовала, как устала прятаться в лесу, исчезая после мгновенных, как укол, нападений. Душа просила настоящего боя, о котором слагали бы легенды. Шейра хотела почувствовать бешеную скачку, яростное упоение и ужас сраженных врагов.
        Но когда на землю незаметно опустилась лиловая тьма, дневной экстаз и упоение бесследно исчезли, уступив место мутным, нехорошим сомнениям. Так и не сумев заснуть, она проворочалась до утра.
        Да, это правда, она бесстрашна и решительна. Ее уважают. Но, как верно кто-то заметил на совете, она еще очень, очень молода. Она видела мало схваток по сравнению с опытными воинами, а что такое настоящая битва ей и вовсе неведомо! Что бы ни говорили духи, но знаний и сил для того, чтобы вести в бой все эти народы, говорящие на разных наречиях, ей не хватало. И вряд ли они когда-нибудь появятся, эти силы.
        Слепая, фанатичная вера в нее, которой она сегодня упивалась, теперь начала тяжким грузом давить на плечи.
        Да, она часто представляла, как собирает все племена и ведет на войну с темными людьми…
        Далеко слышится их боевой клич, быстры, словно молнии, кони, а испуганные поселенцы в ужасе падают ниц. А впереди несется она на гордом своем жеребце - юная и прекрасная воительница. Волосы развеваются за спиной, стрелы разят врагов, в ее искаженном гневом лице одетые в железо шакалы видят смерть. И вот - тот момент, когда она глубоко погружает меч в черное сердце темного вождя. И вырывает его из груди! И гнилая кровь хлещет из раны, он падает к ее ногам. Враги разворачиваются и трусливо бегут, свободные племена возвращают исконные земли, а уродливая башка подлого предводителя темных какое-то время красуется на колу перед шатром верховного вождя рода айсадов. Вождь, естественно, она - Белая кошка.
        Да, в фантазиях она неоднократно убивала ненавистного ей человека, которого ни разу не видела, и много раз он ползал у нее в ногах, вымаливая пощады. Но то были честолюбивые девчоночьи мечты, она не настолько глупа, чтобы не понимать этого. А сейчас перед ней неумолимо распростерлась реальность. Вроде вот оно - то, что она много раз представляла. Но почему тогда на сердце невыносимая тяжесть?
        Шейре стало страшно. Да, она боялась. Но не за себя. В конце концов, айсадов с детства приучали не бояться смерти. Она страшилась ответственности, которая свалилась на нее так внезапно.
        "Отерхейн раздавит нас как букашек! Шаман ошибся", - подумала Шейра и тут же устыдилась малодушной мысли, достойной только шакальему племени, но никак не айсадам.
        Все-таки, успокаивала она себя, бой еще не завтра, а после праздника Весенней Луны. До этого еще есть время, чтобы собраться с силами и мыслями. Правда, их сочетание с Тйерэ-Кхайе отложится. Но это ничего. Если они победят, будет двойной праздник. А если проиграют, о чем Шейра боялась даже думать, тогда это и вовсе не понадобиться. В таком случае народу айсадов лучше исчезнуть с лица земли, чем с позором возвращаться в леса.
        ГЛ. 8. НОЧЬ ЛУНЫ И УВЬЙЯ-РА
        Жаркий костер с шумом и треском рвался к небу, выбрасывая вверх красные языки и искрящиеся еловые лапы. Пришла долгожданная ночь Весенней Луны - главный праздник айсадов, берущий свое начало в далеком-далеком прошлом, о котором сохранились лишь обрывки легенд; великое празднество земного плодородия, возникшее во времена давно забытые, когда предки айсадов еще не перебрались в горы и занимались земледелием.
        Ныне же в эту ночь шаманы просили могучих духов о ниспослании дождей, дичи и удачи, а люди непосвященные обращались к ним, чтобы зачать здоровое потомство или вырастить детей. Луна в эту ясную ночь выдалась большой, ярко-желтой, с красноватым отливом по краям. Всем известный знак: скоро прольется кровь. После вести о прорицании туризасов это никого не удивляло.
        Волшебная ночь! Поляна залита фантастическим лунным светом, навстречу которому рвется пламя костра, как мужчина к женщине. В сплетении этих двух огней деревья оживают, тянутся к людям ветвями и тихо о чем-то шепчут.
        Благословенная ночь плодородия! Извечный праздник жизни и любви!
        Люди кружат вокруг костра, ударяя ногами в такт шаманским бубнам, старая ворожея Увьйя-Ра охриплым голосом выводит ритуальные песнопения. Племя в танце движется по кругу, символизируя вечное вращение небесных светил, ибо, как на небе, так и на земле. Девы, как и встарь, обращаются к подруге-Луне с просьбой даровать им красоту и плодовитость, мужи испрашивают у Луны-возлюбленной силу и мудрость. Великий древний праздник вступает в свои права!
        Кружится племя в танце, когда выходит в центр Увьйя-Ра и приближается к пламени, словно не чувствуя невыносимого жара. Ее редкие седые волосы заплетены в три косы, а худое жилистое тело увешано оберегами от злых духов. Ведьма айсадов так стара, что ныне никто из племени не способен назвать ее истинного возраста. Острый взгляд ворожеи, ее крючковатый нос и цепкие как у хищной птицы пальцы с длинными грязными ногтями вызывают у Шейры безотчетный страх.
        Как только Увьйя-Ра подходит к костру, смолкают бубны, замедляется и останавливается пляска. Пришло время преданий. В праздник Весенней Луны подобает вспоминать свою историю, дабы не пропали легенды во тьме, позабытые собственным народом.
        - Эту русоволосую девушку называли Укчейла-Айэ, - неторопливо повела ворожея свой рассказ, сопровождая его жестами и откровенными телодвижениями…
        Да, Укчейла-Айэ, что означает Песня-В-Пути. Была она славной дочерью Берегового народа. Когда ходила Укчейла собирать травы, и когда шила одежду - пела она прекрасные песни, в которых призывала неизвестного, суженного ей Духами, и воспевала заснеженные горные вершины. Мы, нынешние, уже не помним, что такое настоящий снег и как это бывает, когда покрывает он все вокруг. Но наши предки с ним дружили. И оставили память о нем.
        И пела Укчейла о снеге, и звала неизвестного воина. А люди слушали ее, и радость наполняла их сердца. Многие мужи хотели взять ее к себе в шатер, но всем она отказывала: вещим сердцем знала - не с ними судьба ее.
        Однажды гуляла она по лесу, и вдруг выскочил прямо перед ней волк. Огромный - и дюжине воинов с ним не совладать. Испугалась Укчейла, закричала и бросилась прочь, в чащу. Погнался волк за ней. И пары прыжков ему достаточно было, чтобы нагнать ее, но почему-то не торопился он, четыре дня и четыре ночи мчался за Укчейлой. И загнал ее высоко в горы. А у нее уже и сил не оставалось бежать. Обернулась она к волку, приготовилась смерть встретить.
        Однако видит, не нападает он, а ходит кругами. А как четвертый круг прошел, так мужчиной и обернулся. Посмотрела на него Укчейла - мужчина этот стройным и сильным оказался, а глаза его так и сверкали властным огнем.
        И сказал Волк Укчейле:
        - Давно наблюдаю я за тобой. Потерял и покой, и сон. Я влюблен. Согласишься ли ты, земная женщина, жить здесь, со мною? Пещера моя просторна и светла, и крепко в ней тебя любить стану.
        - Где же это видано, чтобы земная женщина с Волком жила?
        - Не неволю я. Мыслишь уйти - отпущу. Но вот моя рука - дай мне свою, если со мной остаться хочешь.
        Не дождался Волк ответа. Развернулась Укчейла и убежала.
        Опустился тогда он на землю, лицо руками закрыл. Сидит, не замечает ничего. Сколько времени прошло, ему неведомо. Вдруг чувствует - на плечо рука чья-то легла. Поднимает глаза и видит: то Укчейла вернулась.
        - Вот тебе моя рука, - говорит. - Не вернусь я в селение, а стану женой твоей и матерью детей твоих, ибо нет среди людей равного тебе.
        Возрадовался Волк. Подхватил Укчейлу и отнес в свою пещеру. И стали они вместе жить, как муж с женою. В теле волка муж на охоту ходил, а в человеческом обличье жену любил.
        Но жил в горах еще и некто Шакал. Слаб он был, но хитер. С Волком в друзьях ходил, за ним объедки подбирал. Когда увидел Шакал волчью жену, услышал, как она поет, сердце его черной завистью наполнилось. Покой от злости потерял. Все ходил и думал: "Как же так, у Волка жена красавица да умница, а меня, Шакала, ни одна людская женщина и близко не подпускает. Уж больно я внешне неказист. Несправедливо это".
        И задумал Шакал хитрость одну. Пришел он ночью, когда Волк на охоте был, к Укчейле и прошептал:
        - Это я - Волк. Ты огонь не разжигай.
        - Чем плох огонь?
        - Выследили меня охотники, убежал я от них, но свет их к пещере привести может. Но не волнуйся, любить я тебя буду крепко, как и прежде.
        - Волк, о, Волк, какой-то у тебя голос странный.
        - Это оттого, что от охотников бежал. Запыхался. Но любить я тебя буду крепко, как и прежде.
        - Волк, о, Волк, и волос твой странный.
        - Это оттого, что промеж кустов да колючек продирался. Но любить я тебя буду крепко, как и прежде.
        Поверила Укчейла, что Волк это, и провели они вместе ночь. А как светать стало, так Шакал уходить собрался: уберегите духи ему сейчас Волка встретить. И в этот момент упали на него рассветные лучи, и узрела Укчейла, что не Волк это вовсе, а хитрый Шакал. Закричала она тогда, с палкой на Шакала бросилась. А он, знай, посмеивался.
        - Ты бы, красавица, не кричала, а то Волк услышит. И не понравится ему, что ты мужа родного со мной перепутала.
        Замолчала тогда Укчейла, а потом прошептала: "Уходи, проклятый!"
        - Уйду я, но смотри - появится у тебя два детеныша: мой и волчий. Так моего ты мне принеси, сын мне нужен. А коли оставишь у себя, Волк его загрызет, потому как чужое дитя ему будет.
        Не ответила Укчейла, только заплакала. А Шакал, довольный, пошел себе, посвистывая, а как из пещеры вышел, так снова в зверя перекинулся и такого стрекача от пещеры задал, что лапы так и засверкали.
        Ничего не сказала Укчейла Волку, когда тот вернулся.
        Прошло время, и родила она двух сыновей. Смотрит на них и видит: один сильный и крепкий, улыбается, ручонками машет, а второй маленький да сморщенный, кожа у него темная, и плачет он так громко, что горы трясутся. Сразу поняла Укчейла, который из них сын Шакала. Тайком, пока Волк не видел, отнесла она второго сына Шакалу. А Волку сказала, что умерло дитя, слабенький, мол, сыночек оказался.
        Выросли волчий и шакалий сыны, взяли себе земных девушек в жены, и от них пошел род горных людей, славных наших предков. Дети шакальего сына все как на подбор хитренькие рождались да пронырливые, а дети волчьего сына - благородные и сильные. Вот потому люди и ныне так различаются: мать-то у них одна, да отцы - разные. И всегда видно, кто шакалий потомок, а кто волчий. Мы, айсады, всегда различить их умели.
        И еще с тех пор повелось, что волчье племя с шакальим враждует, потому как, хоть и сводные они братья, а больно разные. Предсказание было, что настанет время, и будут волки с шакалами в мире жить.
        Но это уже другая легенда.
        - Совсем другая легенда, - повторила Увьйя-Ра, - и время для нее надобно другое.
        И снова зазвучали бубны. Старший шаман бросил в костер колдовские травы. Огонь вспыхнул, выбросив вверх едкий дым. Голова Шейры закружилась, девушке показалось, будто ноги оторвались от земли. Усталость прошла, и тело сбросило земные оковы.
        Вот достал шаман из кожаного мешочка сухие бурые куски и поднес их каждому. Шейра знала - то небесные грибы. Когда очередь дошла и до нее, она положила кусок в рот, мгновенно ощутив горечь и сухость. И очень скоро удушающая, обжигающая волна прокатилась с головы до ног, конечности онемели, она перестала чувствовать тело и словно слилась с воздухом. Проснулось ощущение единства со всем миром.
        - Пусть сила предков ниспошлет тебе мудрые видения в эту ночь, - произнес шаман ритуальную фразу, но Шейра уже не слышала людских голосов, слух ее заполнился лишь участившимися ударами бубна. И показалось ей, будто это вовсе не бубен, а ее собственная кровь отбивает ритм.
        Неведомым образом услышала она, о чем говорят деревья и шепчут травы, но не понять ей было скрытого смысла их слов: "Люди… люди… шумят… глупые…братья… гибнуть…"
        Луна взывала к Шейре, а она простирала к ней руки. Луна притягивала взгляд. И вот они одни остались во вселенной: Луна и Шейра-Сину. Шейра-Сину и Луна. А вокруг лишь изначальная тьма. Девушка уже не видела соплеменников и не помнила о них, она находилась далеко - в другом, сокрытом от человеческих глаз мире.
        Вот она почувствовала, как онемевшие конечности наливаются силой и одновременно становятся невесомыми, а она сама парит в призрачном, сотканном из лунного света пространстве.
        По телу пробежала нервная дрожь, и оно пустилось в пляс. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее начала Шейра вращаться под ритм бубнов собственной крови. Голова освободилась от мыслей: только настоящее имело смысл, только Луна и Шейра-Сину. Шейра-Сину и Луна.
        Перед глазами айсадки родилось два огня: белый и красный, Луна и Пламя. Они разгорались все ярче, слепили глаза, горячая кровь быстрее побежала по жилам. Каждая частица ее тела жила своей, отдельной жизнью и, одновременно, вместе со всеми.
        Развевались волосы, шептали что-то губы, руки извивались подобно змеям и неистово вращались бедра. Шейра исчезла. Она превратилась в частичку танцующего Творца.
        Она и есть Творец…
        А Творец есть она…
        По разгоряченному телу пробежали соленые струйки пота, огни подступили ближе - сейчас все сгорит! И Шейра, испугавшись, стремглав бросилась во тьму. Спасительная прохлада! Ветер! Быстрый ветер! Она бежала и бежала, спотыкалась, падала, не чувствуя боли, и снова вставала, чтобы продолжить путь. И только оказавшись у реки, упала окончательно.
        Промеж верхушек деревьев увидела маленький кусочек ночного неба. Он приблизился, и Шейра узрела гору. Великую Гору, раскачиваемую множеством страшных существ так сильно, что возникло ощущение, будто она вот-вот перевернется. Гора, шатаясь, нависла над айсадкой. И почудилось ей, будто над вершиной парят коршуны.
        "И здесь коршуны", - мелькнула мысль, и гора исчезла.
        Перед взглядом девушки вновь остался лишь кусочек неба, такой же далекий, как и прежде. Зато звезды стали вдруг нестерпимо яркими.
        По телу ее пробежала неукротимая дрожь, воздух, с шумом выгоняемый из легких, уподобился дыханию сказочных драконов. Шейра раскинула руки и что-то прокричала на неведомом ей древнем языке.
        Грудь вздымалась все чаще и чаще, распухшие губы приоткрылись. Любой звук, будь то шелест листьев или крик ночной птицы, казался нестерпимо громким. Тело стремилось сбросить оковы и, освободившись, взлететь. Духи земли питались сейчас силой Шейры, чтобы потом отдать ей свои.
        Послышался треск ломаемых веток, Шейра в ужасе закрыла ладонями уши и издала пронзительный крик.
        На фоне ночного леса она увидела волка…
        Нет, это не волк - это его дух в человеческом обличье. Мгновение - и она почувствовала рядом такое же, как у нее, горячее тело. И чужую силу. Луна - к огню, дух - к человеку, мужчина - к женщине. Шейра ощутила прикосновение влажных губ, и сама вцепилась пальцами в оборотня. Она исступленно ласкала его, в безумии раздирая ногтями кожу, и чуяла запах крови, пьянея от этого, словно ее дикая прародительница. Неистовы были ласки, сплетались в экстазе руки и ноги, а тело наливалось перворожденной мощью, извиваясь, словно хвост змеи.
        Луна несет освобождение!
        Земля питает своих детей, вливая в них неисчерпаемую силу, чтобы забрать потом то, что отдала.
        Духи любят человека, забирая мгновения его жизни и отдавая мгновения своей.
        Безудержно, ненасытно горит страсть, когда в разгаре праздник Весенней Луны.
        Так пусть все живое, от крошечных былинок до великих Богов, отдастся ей в эту ночь. Отдастся, даруя земле плодородие. Люди и деревья, животные и камни - пусть все любят друг друга в это волшебное время!
        Но вот небо на востоке начало неумолимо сереть, луна исчезла с небосвода, а тело Шейры последний раз изогнулось. Потом она вскочила на ноги и снова побежала, словно ее гнало куда-то, чтобы, пробежав всего с десяток ярдов, в изнеможении рухнуть в траву.
        Тьма навалилась на Шейру, окутав спасительной пеленой забвения и заковав в цепи крепкого сна без сновидений. Девушка ничего больше не видела, не слышала и не чувствовала, словно перестала существовать. Все силы отдала она в эту ночь пробуждающейся Земле.
        Ночь неохотно отступала перед медленно выплывающим солнцем, не признающим полутеней и размытых контуров. Над оврагами и ложбинами заклубился матовый туман, облака зарумянились на фоне яркого неба. И беспощадный огонь солнца спалил дотла последние остатки ночного безумия, навеянного Луной.
        ***
        Когда Шейра открыла глаза, ее ослепил пробивающийся сквозь листву свет, и по положению солнца в небе она поняла, что сейчас - полдень. Прислушалась, но уловила лишь привычные звуки леса - стрекот насекомых, пение птиц и шум ветра, играющего среди верхушек деревьев.
        Девушка обнаружила, что лежит в высокой пряно пахнущей траве, голова ее гудит, а любое движение отзывается глухой тягучей болью в измученных мышцах. Но она знала: лучше заставить себя встать и размять тело.
        Держась за стволы деревьев, айсадка неторопливо поднялась и, пересиливая себя, подошла к берегу стремительной реки, которая брала свое начало где-то в горах. Сорвав с себя остатки одежды, девушка с гиканьем бросилась в бурлящий поток, ее тут же закрутило, окунув в воду с головой. Отфыркиваясь, Шейра вынырнула и поплыла против течения: ей нравилось бороться со студеным потоком, прекрасно бодрящим после дурманной душной ночи. Разгребая воду сильными руками, айсадка почти ощущала, как с раздраженной кожи смывается грязь.
        На берег она вышла довольной и почти счастливой, на ходу выжимая из длинных волос воду. Не одеваясь, легла на освещаемый солнцем пригорок и устремила бездумный взгляд в небо, щедро разукрашенное узорами облаков. Сверкающая влага очень скоро испарились со смуглой от солнца кожи, а зябкий ветер перестал холодить тело. Веки айсадки потяжелели, и она, позабыв обо всех своих страхах и сомнениях, утомленная, быстро уснула, убаюканная песней природы. И будто бы время - вечное время - остановилось.
        Сквозь сон Шейра ощутила нещадные укусы вездесущей лесной мошкары. Значит, день уже клонился к вечеру. Девушка приподняла веки и тут же застыла в безотчетном страхе. Сверху, не мигая, на нее смотрели желтые глаза Увьйя-ра. Оправившись от первого испуга, вызванного быстрым переходом из сна в явь, Шейра отодвинулась от старухи. Та наконец моргнула и, повизгивая, засмеялась. Айсадка покраснела: она поняла, что Увьйя-ра заметила ее глупый страх.
        - Не ожидала тебя увидеть, - попыталась Шейра оправдаться.
        - Конечно, - прошамкала колдунья беззубым ртом и снова засмеялась. - А вот я тебя искала, Белая Кошка. Через день предстоит путь в большую битву. Скажи, ты уверена в победе?
        - Было пророчество, ведь ты слышала…
        - Пророчество, - ведьма опять старчески хихикнула, - да, пророчество. А ты слышала его сама? От мертвого шамана, а?
        - Н-нет. Но ученики…
        - А что ученики! - шаманка гневно вскрикнула. - Они поняли то, что захотели. Нельзя полагаться на них.
        - Хочешь сказать, мудрая, что они ошиблись? - брови Шейры поползли вверх.
        - Нет, - старуха покачала головой. - Но могли неправильно понять волю духов. Судьба твоя странная, Шейра…
        - К чему ты это говоришь? Что я должна сделать? - девушка в волнении повысила голос.
        - То, что собиралась, - ведьма пронзила ее взглядом. - Повести племена в бой. Убить темного вождя. Даже если придется пожертвовать собой. Темный человек должен умереть, иначе он всех погубит. Всех… не только наших родичей. Но убить его непросто, потому я помогу тебе. Вот, - и Увьйя-ра, пошарив под укутывающей ее шкурой, достала стрелу с костяным наконечником, - эта стрела должна пронзить вожака шакалов прямо в сердце.
        Шейра повертела стрелу в руках: старая, испещренная трещинами, разве возможно ей кого-то убить?
        Увьйя-ра словно поняла сомнения девушки.
        - Никогда не суди о сути вещей по их тени в яви. Это - стрела смерти. Древко ее из того дейнора, что растет в мире духов, а наконечник - из рога, сброшенного небесным оленем. Издавна хранилась она у айсадов, передавалась из рук в руки, от наставницы к ученице. Но сейчас - особое время, и я отдаю ее тебе, чтобы ты исполнила предначертанное.
        - Я услышала твои слова, мудрая Увьйя-ра. Так что мне нужно с ней сделать?
        - Возьми ее и до самого боя носи с собой, а вечером - говори с ней, она должна запомнить тебя и твой голос. Я уже заговорила ее на смерть темного вождя. Ворожила почти всю ночь, пока племя справляло праздник. Когда поведешь людей в битву, пусть это будет единственная стрела в твоем колчане, она не терпит соперничества. Сражайся, чем хочешь, но стрела должна быть только одна. Если все сделаешь верно, то тебе останется только найти вожака среди остальных шакалов и выстрелить.
        - Но я даже не знаю, как он выглядит, - расстроилась Шейра.
        - Стрела подскажет. Она найдет его, как бы далеко от тебя шакал ни находился, и как бы криво ты ни стреляла. Это - Стрела Смерти, свою жертву она не отпустит.
        Шейра заворожено посмотрела на древнюю вещь, потом поднялась, собрала разбросанную одежду и, крепко зажимая стрелу в руке, обернулась к ворожее.
        - Благодарю тебя, мудрая. Я поняла и сделаю все, чтобы не подвести наш род.
        - Ни к чему высокие слова, Кошка. Беги, готовься к битве. А я останусь собрать трав. После ночи Луны они пропитаны колдовством.
        Шейра коротко кивнула и, по старой привычке встряхнув волосами, пружинистым шагом отправилась к становищу.
        ГЛ. 9. ЛЕТИ БЫСТРЕЕ ВЕТРА, ПОСЛАННИК СЕРЫХ
        - Проклятый дутл(2), - пробормотал путник, когда с огромного дерева прямо перед ним шмякнулась мохнатая тушка. Он небрежно отбросил ее ногой и, пружиня шаг, продолжил осторожно пробираться через заросли, избегая ровных тропок и открытых мест.
        "Быстрей бы отсюда выбраться", - подумал мужчина, отмахиваясь от мошкары.
        Лес, по которому он шел, назывался Дейнорским. Назвали его так потому, что здесь росли дейноры - высокие, могучие деревья, чем-то сродни дубам. Лесные племена считали их священными, шаманы использовали кору для мистических путешествий, а приграничные поселенцы норовили срубить, ибо дейноры почти не гнили, в их древесине не заводились термиты, а потому дома, построенные из них, служили не хуже каменных. Правда, ныне дейноров оставалось так мало, что за последние лет десять никому из поселенцев не удалось заиметь такой дом: у границы эти деревья не росли, а идти глубже в лес было опасно, ведь там засели кровожадные дикари - упасите Боги попасть им на глаза с топором.
        Когда человек вышел на опушку, то удовлетворенно отметил присутствие соратника с лошадью. Все правильно, так и должно быть. Не говоря ни слова, он взял коня под уздцы, обменялся с товарищем недолгим взглядом, вскочил в седло и через минуту скрылся вдали. Второй мужчина еще постоял какое-то время, глядя ему вслед, а затем неслышно нырнул в лесную чащу.
        ***
        В хмурый предрассветный час на дороге, ведущей от Дейнорских лесов, показался странник, закутанный в теплый, неопределенного цвета плащ.
        С середины ночи зачастила надоедливая морось, пропитывая насквозь одежду и заставляя продрогнуть до костей. Она не закончилась и к утру, дорога превратилась в бурую жижу, под копытами вязко чавкала размытая земля, и летели мутные брызги. И лошадь, и всадник с ног до головы покрылись грязью.
        Из-под низко опущенного капюшона лицо человека невозможно было разглядеть. Но, судя по осанке, был он довольно молод, а знающие люди без труда определили бы в нем серого разведчика, спешащего с каким-нибудь донесением. Вот только к знающим людям относились лишь сами разведчики, да воинская знать. Остальным же человек показался бы просто путником, который совсем не вовремя выехал на дорогу и попал под промозглый ночной дождь.
        Последнее время разведчиков в Отерхейне оставалось мало: большая их часть отправилась на захваченные земли, там они были куда нужнее. Жили под видом торговцев, ремесленников, наемных воинов, выполняя тайные задания, поступавшие из императорского замка.
        Но существовали и другие: те, к которым принадлежал спешащий всадник. Они называли себя серыми странниками. Не каждый мог стать "серым", ведь для этого требовалось множество самых разнообразных качеств: умение бесшумно ходить, невзрачная внешность, идеальная память, хитрость, хладнокровие и осторожность, способность незаметно убивать и вызывать доверие незнакомцев. В дополнение ко всему, серые странники одинаково хорошо ориентировались как в больших городах, так и в лесной глуши.
        Именно благодаря серым Отерхейн в свое время избавился от разбойников, которые словно грызуны расплодились в подземельях полуразрушенных замков, укромных пещерах и лесах. Добрую половину подручных Ханке тогда уничтожили, остальным удалось бежать, а те, что остались, представляли собой жалкое скопище мелких воришек да мнимых калек. И именно благодаря серым сумел Элимер на заре своего царствования выследить и уничтожить мятежников и заговорщиков, которые не желали признавать в нем Великого Кхана.
        Всадник торопился, не обращая внимания на непрекращающийся дождь, слякоть и усталость.
        Уже давно заметили серые волнение среди диких племен, но только сейчас осознали, что дикари всерьез готовятся к битве. Началось брожение и среди степного конного народа. Теперь ни у кого из разведчиков Дейнорских лесов не оставалось сомнений: лесные племена решили объединиться с туризасами и идти на Отерхейн. Вот дутлоголовые! Всадник позволил себе мимолетную усмешку и вновь лицо его, скрытое капюшоном, стало непроницаемо равнодушным.
        Скоро за холмом показалось большое селение: именно туда он и направлялся.
        Через несколько минут путник, придержав коня и пустив его спокойной трусцой, въезжал за плетеную изгородь села под названием Птичий Затон. Там он спешился, взял лошадь под уздцы и неторопливо, вразвалочку, весело насвистывая себе что-то под нос, подошел к массивному деревянному строению, над железными воротами которого висела огромная подкова. Двое селян проводили незнакомца заинтересованными взглядами, а тот схватился за дверное кольцо и ударил им пять раз, а потом еще два - уже потише. На стук выглянул огромный чернобородый мужик в закопченном кожаном переднике.
        - Лошадь подковать, - произнес путник, сплевывая себе под ноги и одновременно протягивая кузнецу щербатую монету.
        - Заводи во двор, - кузнец открыл тяжелые створки ворот, продолжая болтать на ходу:
        - Там у меня навес, чего под дождем торчать. Ууу, давненько, давненько в наших краях таковской непогоды не видели. Ну, да это ничего, зато поля может того, зазеленеют. А то скот совсем уж отощал.
        Поглотив путника с кузнецом, ворота захлопнулись. Селяне, до сих пор наблюдавшие за пришельцем, сразу потеряли к человеку в грязном плаще всякий интерес - всего-то очередной назойливый чужак, которому понадобилось вдруг подковать свою скотину именно в их деревне. Да еще в такую погоду!
        Кузнец тем временем обернулся к путнику. Тот снял с головы капюшон, открыв молодое угрюмое лицо, короткие темные волосы и покрасневший от холода нос.
        - А, это ж ты, Хирм! - воскликнул кузнец. - А я-то тебя сразу и не признал. Давненько ты в наших краях не бывал, а? Все по лесам шатаешься?
        Он отвел лошадь в конюшню и без слов вывел другую, тоже каурую.
        - Кажись, похожа, - пробормотал, одевая на нее седло и сбрую. - Ну, вот, - кузнец довольно прищурился, похлопывая коня по крупу. Хирм молча кивнул.
        - А в лесах-то чего творится, а? Каурая твоя вся в мыле, - поинтересовался кузнец.
        - Да дикари чего-то шалят. Доложить надо.
        - Понятно, понятно, - пробормотал мужик. - Никак до самого Инзара тащиться?
        - Угу.
        - Далече, дюже далече, - покачал он головой, вновь открывая ворота и пропуская разведчика вперед. - Ну, бывай, Хирм, удачи тебе.
        - Бывай. И, в общем, как обычно: я проездом, а к тебе - лошадь подковать.
        - Да ты кому объясняешь-то, а? - кузнец досадливо махнул рукой. - Чай не первый раз, знаем, бывали.
        - Ну, извиняй, Шешко. Давай, судьба будет - свидимся.
        Хирм тронул лошадь и скоро оставил Птичий Затон далеко позади. Перед его взором каскадом проносились маленькие покосившиеся деревушки и добротные села. Пару раз он останавливался, наскоро перекусывал и двигался дальше. В одном из городов встретился с неким человеком, что-то сказал ему и отправился на постоялый двор - отсыпаться.
        А человек продолжил путь. Сильно за полночь, вконец загнав лошадь, он добрался наконец до Инзара, чтобы проследовать к императорскому замку.
        .>
        (2) Дутл - небольшой зверек, обитающий в Дейнорских лесах. Почуяв опасность, падает с дерева, притворяясь мертвым. Считается очень глупым, потому от названия "дутл" образовалось много ругательств.
        ГЛ. 10. ВЕРНУЛСЯ ОН ДОМОЙ - И СНОВА УБИВАТЬ
        Тяжелые каменные ворота медленно и шумно распахнулись, впуская огромное войско. Народ выплеснул на улицы столицы, приветствуя победителей во главе с Великим Кханом; женщины всматривались в лица всадников, и вздохи облегчения мешались с горестными воплями.
        Стража еще издали заметила седое облако пыли, поднимаемое сотнями копыт, и город загодя приготовился встречать славных сынов Отерхейна. Летели душистые лепестки цветов, раздавались хвалебные крики, на лицах сияли улыбки.
        В домах царило радостное оживление, жены встречали мужей, а дети - отцов. Последние тут же забывали веселых антуринских подруг, которым в пьяном угаре клялись в вечной любви, и умиротворенно погружались в жизнь своих семей.
        В императорском замке тоже веяло ожиданием и суетой. Наместник торжественно вернул знаки имперской власти, и Элимер, одетый в соответствии с Придворным Уложением, спустился в пиршественную залу. Теперь в нем непросто было узнать того запыленного предводителя военного похода. Перед людьми вновь предстал Великий Кхан: темные волосы, собранные на затылке, брови, хищно взметнувшиеся к вискам, золотой венец властителя и небрежно перекинутая через плечо волчья шкура.
        На огромнейшей кухне сновали туда-сюда повара и их помощники: готовился большой пир для правителя и воинской знати.
        Наряжались в своих покоях девушки: наложницы, жены казначеев, советников и прочей знати, живущей при дворе. Судорожно поправляла свои рыжие кудри красавица Зарина. Ее бледное лицо окрасил лихорадочный румянец, а в горячечном взгляде сквозила нервозность. Она поспешно покусывала губы, чтобы приобрели цвет спелой вишни, что созревала на полузабытой ею родине.
        Зарина придирчиво изучила себя в зеркале: изящная фигура подчеркивалась тонким одеянием изумрудно-зеленого цвета, который удивительно подходил ее волосам. На запястьях поблескивали витые браслеты, на пальцах - золотые кольца, а в ушах - серьги с драгоценными камнями.
        Девушка томно посмотрела в глаза своему отражению, слегка опустив ресницы. Да, она красива и знает об этом!
        "Если ты и теперь, мой Кхан, останешься хладнокровным, то сердце твое сделано из камня!" - мысленно воскликнула девушка.
        Там, у себя на родине, в княжестве Тилирон, она многих покорила. Сколько знатных людей готовы были сложить к ее ногам свое богатство! А ведь она не отличалась ни благородным происхождением, ни достатком, да и ходила в старой неприглядной одежде - всего лишь младшая дочь бедного лавочника.
        Но продавать себя Зарина не хотела. Она ждала его! И, казалось, дождалась. Она твердо верила, что молодой тилиронский княжич, которого видела пару раз на площади, когда-нибудь заметит ее. Она мечтала о нем со всей силой данного ей от природы воображения. Сотни раз представляла, как окажется он случайно на их убогой, окраинной улице - хотя это было невозможно - и вот, его взгляд упадет на нее, он не сможет устоять и сделает Зарину своей возлюбленной и женой - светлой княжной Тилиронской. Только этим и жила она все время в доме своего отца, с отсутствующим видом выполняя привычную работу в лавке.
        Но мечтам суждено было оборваться. Бурным потоком хлынули на светлый Тилирон орды Отерхейна, и это чудовищное нашествие бесповоротно изменило привычный уклад ее жизни и убило мечту. Молодого княжича со всей его семьей казнили на площади. Узнав об этом, в горе убежала Зарина из того последнего убежища, где скрывался народ княжества, и бесстрашно, словно опоенная зельем, отправилась на ту самую полуразрушенную ныне площадь, глядя вперед бессмысленным, отуманенным взглядом. По площади разъезжали вражеские наездники, уже чувствуя себя полными хозяевами. А она ходила в каком-то сумбурном помешательстве, не думая о том, что ее могут убить или изнасиловать. И совершенно не замечала, что за ней давно уже наблюдает один человек, а потому, когда он подошел и положил руку ей на плечо, Зарина в ужасе вздрогнула.
        - Здесь опасно стоять, девочка, - сказал он. - Пойдем, отведу тебя в спокойное место.
        Зарина, не в силах противиться, позволила ему увести себя в бывший княжеский дом. Мужчина, слегка подтолкнув ее в спину, обратился к вытянувшимся в струнку стражам:
        - Отведите ее в какую-нибудь комнату, пусть переждет там эту суету.
        - Слушаюсь, мой Кхан, - услышала Зарина ответ.
        Тут до нее наконец дошло, что незнакомец - кровожадный правитель Отерхейна! И она начала кричать, совсем позабыв об осторожности,:
        - Ты! Ты, гнусный убийца! Ненавижу тебя, я тебя ненавижу!
        С удовольствием отметила она, что кхан от ее слов слегка опешил. Но тут же ее догнал страх, и Зарина испуганно отшатнулась и даже всхлипнула. Однако правитель не обратил на это внимания.
        - Выполняйте, - повторил он стражам и, ни разу не обернувшись, ушел. А те, подхватив Зарину под руки, увели ее вглубь терема.
        Сейчас девушке было смешно даже вспоминать об этом происшествии. О детской влюбленности в незнакомого ей княжича, о пролитых по нему слезах, о страхе перед кханом Отерхейна. О, да разве избалованный юноша мог сравниться с могущественным правителем Империи?!
        Это происходило постепенно. Зарина иногда сталкивалась с кханом в тереме, сперва случайно, а потом и сама начала искать с ним встречи - кажется, влюбилась. По всей видимости, она ему тоже понравилась, ибо однажды - в день, когда захватчики покидали Тилирон, - он подошел к ней, окинул оценивающим взглядом и сказал:
        - Такой красоте не место среди побежденных. Я забираю тебя в Инзар. Будешь моей женщиной, - и, не дожидаясь ответа, повел за собой.
        Кажется, у него даже на миг не возникло мысли, что она может воспротивиться его воле. Впрочем, она и не думала противиться. Вместо этого охотно отправилась за ним. Вот так простолюдинка и оказалась в замке в роли любимой наложницы властителя Отерхейна.
        О, она боготворила Элимера! С каким исступлением, с какой страстью ласкали они друг друга теми редкими ночами, когда он находился рядом. И какими пустыми становились дни, когда его не было.
        Сейчас сердце Зарины переполняло счастье, ведь ее кхан наконец-то вернулся после столь долгого отсутствия и, кто знает, может, он заглянет к ней ночью. А потому она должна быть неотразима.
        "Нет на свете никого, прекраснее меня, - с фанатичной одержимостью думала Зарина, - и никого прекраснее Элимера, моего Кхана. А он мой. Только мой", - кто бы посмотрел на нее в эту минуту, он очень удивился бы тому, как соблазнительный мягкий взгляд Зарины обратился в жесткий и решительный взор.
        ***
        - Темнеет, - стоя у окна, задумчиво произнесла Зарина и обернулась к Элимеру. - Задуем свечи.
        - Зачем, красавица, разве с ними плохо? - мужчина медленно поднялся с дивана, приближаясь к ней. - Пусть горят, я хочу тебя видеть.
        Зарина, мягко улыбнувшись, отошла от окна и сделала несколько шагов ему навстречу. Элимер заворожено следил за ее плавными движениями и изящными изгибами тела.
        - Господин моего счастья, - соблазнительно прошептала девушка, - тебя так давно не было. Я скучала.
        - Ты знаешь почему.
        - Конечно. Ты правитель и у тебя много дел. Но я все равно всякий раз скучаю. Каждый день, каждую ночь…
        Зарина снова улыбнулась, вызвав ответную улыбку на губах Элимера. Он притянул любовницу к себе, обхватил ее за талию и уже собирался отдаться влечению, когда раздался осторожный стук в дверь.
        Он, неторопливым движением отстранив Зарину, медленно обернулся.
        - Не открывай! - взмолилась она. - Не открывай, и они уйдут.
        - Если меня беспокоят в такой час, значит, что-то важное, - в голосе его больше не слышалось нежности.
        Стук повторился, и Элимер открыл дверь.
        - Что-то срочное, Тардин? - конечно, кто еще мог стоять за этой дверью, кроме советника. Кто еще осмелился бы потревожить повелителя, когда он находится со своей наложницей?
        - Из-под Дейнорских лесов только что примчался один из серых. Привез вести о дикарях. Они собираются идти на нас войной.
        - Войной? На нас? Да они что, с ума сошли?
        - Прикажешь его позвать?
        - Нет, не стоит, я спущусь сам. Пусть подождет.
        Элимер неторопливо прикрыл дверь и начал собирать одежду.
        - Не уходи, - Зарина потянула его за руку. - Останься, жизнь моя! Какие-то дикари! Что с ними станется? До завтра подождут.
        Кхан глянул на девушку так, будто только что осознал ее присутствие, и слегка нахмурился, когда услышал:
        - Для тебя императорские дела всегда важнее меня.
        - Но это естественно, Зарина. Я - кхан.
        - Останься, прошу!
        - Не могу, - ответил коротко, рассеянно поцеловал ее в висок и вышел из покоев, небрежно захлопнув за собой дверь.
        Зарина какое-то время стояла потерянная, а потом в ярости ударила ногой пол. Да как он может! Как может вот так запросто пренебрегать ею из-за каких-то дикарей?! Иссякнув, ее ярость обернулась слезами.
        ***
        Элимер, спустившись по лестнице, не без удивления отметил присутствие в зале Ирионга и Варды. Уловив его взгляд, Тардин поспешил объяснить.
        - Выслушав Фарема внимательнее, я подумал, что вопрос нужно решить как можно быстрее, а потому собрал небольшой совет.
        Кхан кивнул, но ничего не ответил. Взгляд его обратился к невзрачному человеку в запыленном плаще:
        - Ты из серых странников. И ты привез весть, которую считаешь важной, - утвердительно произнес Элимер.
        - Да, повелитель.
        - Я слушаю.
        - Месяц назад мы заметили, как к айсадам пришли вожди туризасов и лесных племен. Тогда мы не придали этому значения и в том наша вина. Мы решили, что речь у них пойдет о ежегодном празднике - на него всегда собираются дикари из разных племен. Мы ошибались. Недавно племена объединились в туризаских степях. Они намерены идти в обход Дейнорских лесов, через Зеркальное ущелье. Когда мы обнаружили угрозу и отправились к столице с донесением, дикари как раз собирались выдвигаться в поход.
        - Когда это было?
        - Три дня назад, еще до восхода солнца. Я прошу простить нас: мы поздно поняли их намерения.
        - Да, - Элимер задумчиво постучал пальцами по столу, - это ваша ошибка. Но хорошо, что ты вовремя успел с донесением. Если дикари действительно двинулись в обход лесов, то раньше, чем через еще трое суток у наших границ не появятся. Другое дело, что я не понимаю, на что они рассчитывают? Нам даже не пришлось их выманивать.
        - Может, у них есть что-то, неизвестное нам? Чары, оружие, какая-то хитрая тактика? - предположил Ирионг. - Ведь даже объединившись, дикари малочисленны. Они плохо вооружены. Но на что-то ведь они надеются, иначе я отказываюсь понимать…
        - На помощь высших сил они надеются, - невозмутимо прервал его Варда, и все взгляды устремились на него.
        - Да, - пояснил он, - племена наивны и то, что называется военной хитростью, они называют трусливыми уловками. Не думаю, что у них в запасе может быть одна из них. Скорее, они решили, что недостойно продолжать скрываться в лесах и дальше. А может, наши приграничные поселенцы чересчур осмелели и разозлили лесной народ.
        - Поселенцы - это проблема. Постоянно лезут в эти леса, а айсады думают, что ненавистный Отерхейн снова идет на них войной, - покачал головой Элимер.
        - Но что делают среди лесных племен туризасы? - Ирионг подозрительно покосился на разведчика, а затем, вопрошающе, на остальных.
        - Боятся за свои степи, я думаю, - усмехнулся кхан. - Не понимают, что нам и своих степей хватает, и уже ни к чему бесплодные равнины, где кроме коней и прочих копытных брать нечего, а контролировать сложно. В чем бы ни заключалась причина, вопрос в том, что будем делать мы. Ирионг!
        Военачальник развернул карту, которую всегда носил с собой, и обратился к серому:
        - Где, ты говоришь, пройдут дикари?
        - Вот здесь, - палец разведчика уперся в пергамент. - Тут лес почти граничит с горами. А потом они, вероятно, спустятся по Каменистым Холмам и обрушатся на ближайшие поселения.
        - Я понял. Мой Кхан, если наши этельды (3) выйдут на рассвете, мы успеем встретить дикарей на этих холмах. Удобная для нас позиция, они окажутся открыты.
        - Ты успеешь собрать людей?
        - Конечно. Их понадобится не так много.
        - Хорошо. Тогда завтра на рассвете. Я сам поведу войско.
        Возникло недоверчивое молчание, затем Ирионг осторожно поинтересовался:
        - Но, мой Кхан, дикари - это не Антурин, и даже не Урбиэн с Тилироном. Они не стоят того, чтобы ты рисковал жизнью.
        - Никакого риска. Я возьму Видольда с его ребятами, они еще ни разу не подводили. И еще мне нужно, чтобы дикари - те, которые сумеют выжить, - меня боялись, а не рассказывали бы потомкам, как струсил выйти против них проклятый шакал. Кажется, так они называют меня, а, Варда?
        Варда смутился, а Элимер неожиданно рассмеялся.
        - Можешь не отвечать, я и так знаю. Ирионг, готовь войско. И всем приятной ночи. Нам не мешает выспаться.
        С этими словами кхан отправился в свои покои: об оставленной в одиночестве любовнице он уже успел забыть.
        ***
        Этой ночью Тардин не смог сомкнуть глаз - у него еще оставались неотложные дела, связанные с воспитанником.
        Ханке дернул Элимера участвовать в походе? Пора бы ему уже наиграться в простого воина и успокоиться. Рано, слишком рано стал он кханом. Если бы хоть на два года попозже! Ведь он так и не успел перерасти свои юношеские мечты. А потом стало поздно: первые месяцы царствования убили в нем многое человеческое. Постоянный страх предательства и клинка наемного убийцы, нескончаемые смуты и мятежи, которые приходилось безжалостно подавлять, превратили Элимера в того, кем он сейчас являлся.
        Тардин даже не заметил, как пронеслись эти мысли. Однако неотложные дела никуда не делись, и заняться ими предстояло прямо сейчас.
        Когда Элимер решил встретиться в бою с дикарями, советник увидел в глазах воспитанника его погибель, однако не стал отговаривать от участия в битве, понимая, что это бесполезно. Тем более, существовал другой путь: Тардин мог воспользоваться чарами, чтобы защитить кхана. И хотя подобное вмешательство противоречило законам магов-хранителей, он все же решился на него. Если Элимеру угрожает опасность, то к Ханке законы!
        Тардин закрыл глаза и, взрезав ткань явного, отправил свой дух в иные пределы, чтобы найти среди пестрого узора сил, среди изменчивой паутины судеб одну единственную нить - ту, которую кто-то вплел в судьбу его воспитанника. Ту, которая ядовитой змеей перехватила вязь его жизни, перекрывая ее ток.
        Блуждая среди тенет времени, колдун спускался к корню Горы и возносился к ее вершинам.
        Не прошло ни мгновения, но пролетела вечность…
        Он превратился в песчинку, но стал вселенной…
        Он слился с миром, но остался отдельным…
        И он нашел нить изменений. Она пульсировала, воспаленно-багровая, похожая на опухоль, кровавыми отростками переплетаясь с жизнью Элимера. Она останавливала само течение его жизни, медленно, едва заметно разрывала сочленения событий и причин, занимая их место.
        Он резко открыл глаза и тяжело вздохнул. Теперь он знал, что смертельное проклятие заключалось в какой-то древней вещи - наследии айсадов, наделенном огромной мощью и нацеленным на кхана. Да, все-таки среди племен нашлись сильные шаманы. Но Тардин прожил не одну человеческую жизнь и понял, как совладать с заклятием. Пусть мощь древней реликвии нельзя уничтожить, не навредив при этом Элимеру, но можно изменить ее путь.
        Чародей вновь закрыл глаза и перенесся в тонкий мир. Теперь ему предстояло самое сложное: умиротворить смерть другой жертвой, перенаправить кровожадную силу с кхана на кого-то другого. Но на кого? Справедливее всего на шамана, пославшего убийственное заклинание. А для этого придется воспользоваться магией крови, рискованной даже для него, Тардина. Однако он не может позволить Элимеру умереть, а значит, прибегнет к ней, невзирая на опасность.
        Тардин вскрыл запястье, полилась кровь. Здесь, в призрачном мире, она преображалась, окрашивалась цветом золота и солнца, который озарял серые пределы, согревал их. И привлекал детей ночи - бесплотных пиявок, высасывающих жизненную силу. Даже великие маги с трудом противостояли этим созданиям нижнего мира. А потому, когда Тардин напоил кровью багровый сгусток проклятия, сманив его на другую нить судьбы - шаманскую - он уже почти лишился сил, опустошенный ими.
        В последний момент вынырнул он в мир яви и без сил рухнул на пол. Все-таки успел вынырнуть! И успел заменить мишень для смертельного заклятия на другую. Теперь, когда оно начнет действовать, то сделает круг и упадет на голову безумца, который посмел угрожать жизни любимого воспитанника Тардина.
        Советник, покачиваясь, поднялся на ослабевших ногах, беспокойно глядя перед собой. Почему-то его не оставляло смутное ощущение, будто что-то он все-таки упустил.
        ***
        Уснул замок. Уснула столица. Вся империя погрузилась в сон. И виделось ей в ночных грезах, что истоком Сущего явилась бездонная Пустота…
        …
        Бездонная Пустота и непроглядный Мрак. И не было в них ни движения, ни покоя, ни времени, ни безвременья. Пока не зародился во Мраке огонь. Как возник он, не знали даже Боги, ибо они пришли позже. Вечность пронеслась по людскому времени, и вышла из пламени Праматерь Сущего. Была лицом она черна, а телом бела, одним сердцем зла, другим добра, на четыре стороны смотрели четыре ее глаза.
        И поглотила она те угли, что от пламени остались. И отяжелело от них чрево ее.
        И в один день родила она Богов.
        И стал среди них главным Гхарт.
        И хотел он многое свершить, но Праматерь держала его в оковах, ибо страшен был он в гневе. Не стерпел однажды Гхарт и вызвал Праматерь на поединок.
        Бились они тысячу лет и еще один день. И поверг Гхарт Праматерь в день последний. Но она была жизнь подарившей, и почтил ее Гхарт. С танцем, от которого содрогнулось сущее, отправил ее тело в негаснущий горн, и превратилось тело в Гору, и своим алмазным молотом придал Гхарт ей форму, и стала Гора Миром.
        Танцевал Гхарт перед Горою-Матерью. Одной рукой взмахнет - звезды с Луною рождаются, другой - солнце поднимается. Как третьей рукой поведет - небо с землей разделяются, а четвертой - всем жизнь дает.
        И скрутил Гхарт из мрака черный жгут, и оказался жгут змеем. Выросли у Змея крылья, рванулся он прочь.
        На девятый день поймал его Великий Гхарт, схватил за хвост и, оторвав крылья, сказал:
        "Быть тебе, созданию Мрака, охранителем Мира. Трижды обернешься вокруг тела Горы и уснешь, пока последние времена не наступят".
        Смирился Змей, обернулся вокруг Горы, закусил хвост, и заснул до последних времен, как ему приказали. Держит он Гору, пошатнуться ей не дает.
        Так есть и так будет до Последних Времен, когда прольется на землю слишком много крови.
        Проснется тогда Змей, напьется этой крови, мощь обретет. Отрастит себе новые крылья и вырвется на свободу.
        И пошатнется Гора, и смешаются миры, и мертвые полезут в царство живых, и Богов не выдержит небо. А создания Хаоса на костях Матери плясать начнут.
        И перепутается все местами, перевернется Гора вниз вершиною. Погибнет мир, нарушится порядок.
        А что будет дальше ведомо лишь Непознаваемым, что сами себя создали.
        .>         .>
        (3) Этельд - воинская единица в Отерхейне, отряд всадников
        ГЛ. 11. ЯД СЛАЩЕ, ЧЕМ ВИНО, И СМЕРТЬ ПРЕКРАСНЕЙ ЖИЗНИ
        По изукрашенным позолотой хоромам белого илиринского дворца нервно ходила туда-сюда темноволосая женщина с исхудалым и изможденным лицом. Тяжелый венец с россыпью бриллиантов, укрепленный на ее голове, ярко сверкал в лучах проникающего сквозь огромные витражи солнца. Женщина поминутно всплескивала руками, грудь ее бурно вздымалась, приподнимая драгоценное ожерелье, которое будто душило ее. Подол белоснежного шелкового платья, подбитый золотистой каймой, волочился по гладкому блестящему полу темного мрамора. Когда женщина поворачивалась слишком резко, ткань обматывалась вокруг ее ног, она спотыкалась и начинала нервничать еще сильнее.
        Внезапно она охнула, схватившись за грудь, и медленно сползла по стене, хватая ртом воздух. В последнее время это случалось все чаще и чаще: она слишком много нервничала.
        Этот день для царицы Лиммены выдался тяжелым, как, впрочем, и все предыдущие. Она знала, что больна, и что жить ей осталось не так уж и долго. Но разве могла она уйти в спасительную могилу и оставить страну на попечение советников?! Ведь какой толк от их мастерства в торговле, интригах и дипломатии, если в делах войны они - полные олухи?! А Илирину, увы, именно война сейчас и угрожала. Конечно, в совет входил еще и Ниррас, который разбирался в таких вопросах, но что он мог сделать в одиночку?
        Раньше соседи выглядели слишком слабыми, чтобы их опасаться, а потому на высокие посты подбирались люди, сведущие в играх внутренней, а не военной политики. И менять этих людей сейчас не представлялось возможным, иначе некому стало бы поддерживать Латтору. Пусть они мало что смыслили в сражениях и битвах, зато могли раскусить интриги против дочери, которую Лиммена очень любила, однако не могла не признавать, что девочка не отличалась особым умом. Ей уже исполнилось восемнадцать, а она все еще носилась по дворцу, словно неразумное дитя. А ведь Лиммена в ее годы уже начала прибирать к рукам власть!
        Не большим умом обладал и муж Латторы. Но это уже ее, Лиммены, оплошность. Она слишком поспешила, рассчитывая, что знатный и богатый, но слабый волей супруг будет для девочки удобен. Как же она ошибалась! Ее дочь без указки со стороны и шагу ступить не способна!
        Царица боялась. Она понимала - все, что так тщательно создавалось для нее и ее дочери могло обрушиться, словно песчаный замок, размытый волной.
        Мало ей было стервы Гиллары, которую она не раз пыталась отравить, так теперь еще и Отерхейн! Грязные дикари, будь они неладны! Если совсем недавно ее страна жила относительно спокойно, надеясь на Антурин, то теперь твердыни стремительно пали! Ничто больше не защищало Илирин, а советники продолжали молчать!
        Муж Латторы сидел, безразлично глядя перед собой. Как обычно. С Латторой было еще хуже. Если Марран хотя бы вел себя спокойно, то девчонка либо вертелась из стороны в сторону, либо пялилась в окно, наблюдая за игрой света в витражах. Когда Лиммена строго высказала ей за такое поведение, девочка на некоторое время угомонилась и, откровенно скучая, уставилась на свои руки. Потом вдруг прыснула и, прикрывая рот ладошкой, чтобы сдержать рвущийся наружу смех, быстро выбежала из залы, громко хлопнув дверью. Оглядев недоуменные лица советников, Лиммена, обычно такая сдержанная, приказала всем убираться, а сама принялась ходить взад-вперед, пытаясь успокоиться.
        Чем и занималась до сих пор.
        От этих тягостных мыслей у царицы не на шутку разболелась голова, она тяжело опустилась в кресло, нервным движением сорвала с головы венец и зло швырнула его в угол. Голова ее упала на руки, сложенные на столе, а волосы беспорядочно разметались по его поверхности.
        Мысли продолжали одолевать, и безжалостно стучала в висках весть о взятии Антурина. О, Боги! За что же они так сильно наказали ее?! Тупые советники, неизвестно где пропадающий столько времени Ниррас, дочь-полудурок и полный дурак зять, ненавистный Отерхейн, проклятая болезнь, опостылевшие любовники! И ко всему прочему, еще и ужасная головная боль. О, Боги, Боги! Сжав голову со всей силой, Лиммена протяжно застонала.
        "В могилу меня, в могилу", - неотступно преследовала мысль. И она странно успокаивала. Могила казалась такой спокойной и мягкой. В ней она наконец-то смогла бы отдохнуть. Ее понесли бы в царскую усыпальницу, обвесили золотом с головы до ног, дорогу устелили лепестками роз, а чернь бы шла следом и выла от горя.
        Не к месту всплыл в памяти стишок Аззиры. Та, будучи подростком, пока еще жила при дворе, постоянно сочиняла жуткие стишки. Что-то такое там было:
        "Смерть прилетит, ты будешь тихо спать.
        Уютно в саване в родной своей могиле"
        "Видит небо, девчонка была сумасшедшей! - Лиммена попыталась изгнать странный стих из головы. - Где это видано, чтобы отрок двенадцати лет задумывался о смерти?"
        "Другое дело ты, верно?" - встрял внутренний голос и добавил:
        "Может, выпьешь яду, Лиммена? Хочешь яду? Прохладного терпкого яду?"
        "Заткнись!" - приказала царица самой себе, но это не помогло.
        "Жизнь обманула тебя, Лиммена. Она обещала любовь, юность, счастье… А что дала? Злую болезнь? Глупую дочь?"
        Лиммена в отчаянии завыла. Потом медленно поднялась с кресла и нетвердой походкой направилась в свои покои. Там подошла к стене и надавила на едва заметный выступ. Открылся небольшой шкафчик, заставленный пузырьками и склянками.
        "Так, нужен такой, чтобы быстро и не больно. И пропади все пропадом! - в изнеможении подумала царица. - Плевать, плевать, что станет с Илирином, дочерью, советниками и всем прочим!"
        Лиммена, запрокинув голову, откупорила пузырек и с блуждающей улыбкой поднесла его к губам. И именно в этот момент грудь ее снова пронзила острая боль. Царица вскрикнула, вцепилась дрожащими пальцами в шею, и выронила заветный флакончик. Темная густая жидкость, вязко булькая, почти мгновенно впиталась в толстый ворсистый ковер.
        Лиммена бессильно лежала неподалеку, корчась от боли.
        "Ненавистная жизнь не хочет расставаться с тобой, верно?" - снова услышала она далекий голос и потеряла сознание.
        ***
        Когда царица очнулась, голова по-прежнему раскалывалась, но вместе с тем вернулась и привычная трезвость рассудка. Взгляд ее упал на размытое темное пятно на ковре: кажется, она чуть было не совершила непоправимое.
        "Что же такое происходит?! Наверное, я начинаю сходить с ума", - испуганно подумала Лиммена.
        Выходит, внезапная боль, так часто проклинаемая, сегодня принесла спасение. Словно судьба для чего-то берегла Лиммену и, кто знает, может быть, для худшей доли.
        Царица давно уже не чувствовала радости жизни и, возможно, смерть действительно стала бы выходом, но Лиммена не могла позволить себе все бросить. Она знала, что нужна Илирину, нужна Латторе. Неважно, что девочка не оправдывала ни одну из возложенных на нее надежд. Все равно - это ее дочь и наследница.
        Лиммена подошла к зеркалу. На кого она похожа?! Бледное лицо, бескровные губы. Кажется, одни лишь глаза живут на этом лице. Куда подевалась та ясноглазая хохотушка, которой она некогда была? Умерла вместе с "возлюбленным солнца"? А куда делась юная интриганка, грезящая о власти? Ее убила болезнь.
        Осталась лишь эта вечно тревожная царица, мечтающая о том, как бы побыстрее завершить свой путь. Ничто больше не нужно, ничто не радует, и ничего не жаль. Но нужно постараться и взять себя в руки.
        Лиммена поправила волосы и убрала опустевший флакон. Она должна жить. Она будет жить. Это ее долг перед страной и дочерью.
        Нужно придумать, что сейчас, в этот момент, сможет успокоить ее и принести призрак радости, сладостную иллюзию о том, что жизнь прекрасна. Бокал вина? Того самого, цвета соломы и солнца. Почему бы нет? И красавец Вильдерин - ее пламенный любовник с горячим взглядом. Да, пожалуй, это принесет успокоение.
        А потом она заснет под звуки кифары и загадочные истории, рассказанные Вильдерином. Он будет лежать рядом и нежно гладить Лиммену по голове. Сон поглотит все и снизойдет подобие счастья.
        Царица выглянула в окно: солнце уже готовилось нырнуть за горизонт, и зной немного спал. Шел двенадцатый день самого жаркого месяца в году.
        ГЛ. 12. ВОТ ПЕРВЫЙ ШАГ - И РАБ ВОШЕЛ В СТОЛИЦУ
        Илиринский дворец поражал воображение! Восхищал, изумлял! Он в корне отличался от замка, в котором Аданэй провел детство и юность. Тот строился крепким, с мощными стенами, а ночами выглядел довольно мрачно. Другое дело царский дворец Эртины. Казалось, в нем живут небесные духи и дети ветров. Многочисленными светлыми башенками дворец устремлялся в облака и словно сам был соткан из них.
        Он состоял из двух частей, соединенных длинным мостиком из бледно-голубого мрамора, который располагался довольно высоко над землей. Впрочем, при перемещении по нему высота эта не особенно ощущалась: по краям мостка росли диковинные растения, так что казалось, будто ступаешь по тропинке аллеи.
        Да, дворец удивлял Аданэя, он никогда прежде не видел такой роскоши, а потому, неся в руках тяжелый ларец с драгоценностями, поминутно озирался. Две темнокожие девушки-близнецы, которые шли по обе стороны от Аданэя, тоже не могли сдержать восхищенных взглядов. Ниррас же, привычный ко всем красотам дворца, смотрел строго перед собой и уверенно вышагивал по глянцевому полу.
        По мнению советника, пришло время преподнести царице дары; он решил, что хватит уже желторотому бывшему принцу отсиживаться без дела, пусть теперь потрудится на благо Илирина и его, Нирраса, благо.
        Перед тем, как постучать к царице, он еще раз оглядел троих рабов. На его взгляд, смотрелись они прекрасно. Посередине светловолосый Аданэй - то есть Айн, - а по обе руки от него темнокожие девочки, такие похожие, что их невозможно отличить друг от друга. Обе большеглазые, стройные, с длинными черными волосами, в которые вплетены золотые нити.
        Советник осторожно постучал в дверь. На стук выглянула девочка лет четырнадцати, низко поклонилась, увидев Нирраса, и шмыгнула обратно. Через минуту вышла опять.
        - Глубокоуважаемый господин советник, Великая царица позволяет вступить в ее покои.
        Ниррас коротко кивнул, прошел внутрь, и вскоре из-за двери послышались приглушенные голоса. Советник вышел только через час, и все та же девочка приказала рабам пройти в царские палаты.
        Правительница Илирина показалась Аданэю величественной и властной женщиной: строгий лик, гордая осанка, роскошные одежды и обилие дорогих украшений.
        "И любят же илиринцы обвешиваться золотом", - внутренне усмехнулся он.
        Ниррас тем временем отошел в сторону, указывая на троих рабов широким жестом.
        - Моя повелительница, здесь одни из самых редких заморских сокровищ и самых прекрасных невольников из далекого Ишмира. Я прошу принять от меня, твоего верного слуги, эти дары в знак моей преданности.
        Брови царицы радостно и удивленно поползли вверх, она неторопливо подошла, запустила руку в один из ларцов и вытянула тяжелое ожерелье, сверкающее изумрудами, затем небрежно провела пальцами по волосам одной из девушек и обернулась к советнику.
        - Ниррас, мой Ниррас, ты всегда знаешь, как доставить мне удовольствие, - царица тихонько засмеялась. - Но как тебе удалось заполучить все это?
        - Мой бывший слуга - ныне богатый купец - недавно посещал Ишмир по торговым делам. Вот и привез. А я купил. Такие сокровища достойны только царского дворца, а не купеческого дома.
        - Понимаю, - царица качнула головой и еще раз окинула новых рабов взглядом. Приказала им сложить ларцы на столе, затем подала знак девочке и та, схватив за руки Аданэя и одну из сестер, повела их к выходу. Третья двинулась за ними. Уже за дверью донесся до Аданэя голос царицы:
        - Присядь, советник, продолжим разговор.
        ***
        Девочка, по дороге передав двух рабынь другой служанке, привела Аданэя в огромную светлую залу. В центре ее располагался шумный фонтан: красивая мраморная композиция из трех полуобнаженных женщин с кувшинами.
        У фонтана стояли лежанки, а на них, развалившись, сидели мужчины и юноши. Судя по металлическим, как и у него, тонким браслетам на руках - рабы. Из помещения вело множество дверей, на которые Аданэй не обращал внимания, пока девочка не повела его к одной из них.
        - Ты будешь жить здесь, - сказала она, открыв дверь.
        Аданэй увидел несколько кроватей и почему-то сразу вспомнил публичный дом.
        - А кто живет в других комнатах?
        - Тоже рабы. Их здесь много. Как тебя зовут?
        - Айн.
        - Ясно. Так вот, Айн, скоро придет господин Уирген, он главный надсмотрщик. Ты его сразу узнаешь. Он скажет, что тебе делать, - девочка уже собиралась уйти, но обернулась в дверях и сказала:
        - Меня называют Рэме. Запомни - Рэме. Если тебе понадобится о чем-то молить повелительницу, обратись сначала ко мне. Но только в крайнем случае, понял? А пока прощай. Видеться мы будем нечасто, - и девочка, рванув на себя дверь, выскочила из комнаты.
        Аданэй огляделся и решил, что нет смысла находиться в этом помещении и дальше, лучше выйти в общую залу, послушать разговоры и, возможно, почерпнуть из них что-то полезное.
        Однако ничего интересного он не услышал, рабы вели праздные беседы и не попытались заговорить с ним. Аданэй скоро заскучал, и чтобы хоть как-то скоротать время принялся разглядывать окружающих. На многих рабах он заметил украшения. Пусть не золотые, а из меди или серебра, однако само их наличие заставляло задуматься: насколько же богат Илирин, чтобы позволить такое?! В Отерхейне рабы жили куда более скромно. Да и селили их в подвальных помещениях или грубых бараках, а не в таких великолепных палатах. Илиринцы же, судя по всему, к роскоши были неравнодушны. Настолько, что это отдавало кричащей безвкусицей. Взять хотя бы царицу…
        Задумавшись о ней, Аданэй решил, что ее не так легко обольстить, как утверждала Гиллара. Эта Лиммена, скорее всего, принадлежала к тому типу женщин, которые легко подпадают под обаяние молодых красивых мужчин, но никогда - под их власть. Но он сделает то, что никому доселе не удавалось! Он обязан, иначе все, что его ждет - участь раба. Он не может этого допустить! Нет, Аданэй не забыл еще, кем является, или являлся. Он родился свободным, он вырос господином. Но сейчас лучше всего забыть об этом, временно забыть о прошлом и не жалеть ни о чем. Кханади погиб, остался лишь Айн, раб. И ему, этому рабу, придется лицемерить. Называть Нирраса господином, сохранять на лице угодливое выражение и терпеть презрение со стороны советника. А ведь Ниррасу прекрасно известно, кем Айн является на самом деле!
        "Если только судьба улыбнется мне, я отплачу ему той же монетой!" - злобно подумал Аданэй.
        При мыслях о любовнике Гиллары лицо его болезненно скривилось, исказив точеные черты. Сейчас Аданэй мог показаться даже уродливым. Так случалось всегда, когда он сильно злился. А потому, обычно кханади усилием воли обращал злобу, отразившуюся на лице, в холодную маску: надменную, снисходительную и - красивую.
        Советник давал ему повод для злости, постоянно напоминая о его рабском положении и называя не иначе, как "мальчишка" или "щенок". Сколько еще терпеть подобное? Пока он окончательно не потеряет чувство собственного достоинства? Впрочем, он его уже утратил. Сначала Дом красоты, потом многочисленные надсмотрщики, Элимер и, наконец, Гиллара с Ниррасом. Однако придется пройти этот путь до конца. А вот потом уже можно будет подумать о мести. В первую очередь, Элимеру. А потом, может быть, Ниррасу. Надсмотрщики его не волнуют, они всего лишь жалкие людишки, никчемная чернь, что с них взять!
        А Лиммена полюбит его, полюбит Айна. Он костьми ляжет, но добьется своего. Все будет так, как задумала Гиллара. Женитьба на ее дочери, освобождение от рабства и, наконец - трон Илирина. И Отерхейна.
        Стараясь честолюбивыми замыслами отвлечься от сомнений и неуверенности, Аданэй пересел ближе к фонтану. На него покосились, но ничего не сказали.
        Скоро в коридоре послышались тяжелые шаги, и на пороге залы нарисовался светлобородый великан. Рабы при его появлении поднялись, а разговоры и смешки тут же смолкли. Аданэй последовал общему примеру: как и предупреждала Рэме, он сразу понял, что перед ним Уирген - главный надсмотрщик. Этот могучий мужчина обладал жестким, поросшим щетиной лицом и узкими глазами, в глубине которых теплилась веселая искорка. За спиной надсмотрщика Аданэй заметил изящного, тонкого юношу. Именно он, а не Уирген приковал его взгляд. Юноша стоял, небрежно облокотившись о стену и свысока поглядывая на рабов.
        Уирген, важно обойдя невольников, остановился напротив Аданэя.
        - Ты! Говоришь по-илирински?
        - Да.
        - Когда говоришь "да", раб, нужно добавлять "господин". Понял, бестолочь?
        - Да, господин, - процедил Аданэй сквозь зубы, найдя в себе силы придать лицу выражение покорности. Не время, еще не время показывать свой нрав.
        - Так-то лучше, - Уирген задумался. - Ума не приложу, чем тебя занять.
        И тут же разразился громогласным ревом, воздевая вверх руки и отчаянно жестикулируя.
        - Продохнуть невозможно от этих проклятых рабов! Мне их занять нечем, а их все везут и везут. И живут они тут в свое удовольствие! Чуть ли не лучше господ устроились. Дармоеды! Ну, чего вылупились, олухи?! - Уирген гневно обернулся к рабам, опустившим головы под его грозным взором. Но Аданэй успел заметить на лицах многих тщательно скрытые улыбки. Видимо, гнева белобородого великана здесь не особо опасались.
        - Что, не правду говорю? - продолжал бушевать надсмотрщик. - Бездельники! Только и знаете, что дрыхнете, шляетесь по дворцу да жрете, яко свиньи. И хоть бы прок какой! Так нет ведь, сплошные расходы! Кнута на вас нет! Будь я на месте царицы, отправил бы всех на скотный двор, по-другому бы у меня запели!
        - Ты забываешься, Уирген, - раздался надменный вальяжный голос: это заинтересовавший Аданэя юноша отделился от стены. - Не тебе судить Великую Царицу. Что бы повелительница ни делала - все правильно и все в ее власти.
        - Оно, конечно, верно, - смутился великан. - Я просто хотел сказать…
        - Я знаю, что ты хотел сказать. Слышу это не впервые и уже выучил твою речь наизусть, - юноша усмехнулся, но как-то недобро
        - Ладно. Пусть так, - Уирген насупился и вновь постарался придать себе грозный вид, надеясь вернуть пошатнувшийся авторитет.
        - А ты, - он ткнул Аданэя пальцем в грудь, - ты, конечно, как и все, будешь дрыхнуть, шляться и жрать. И зачем вас так много! - все-таки не сдержался надсмотрщик, очередной раз воздел руки к небу и, широко расставляя ноги, покинул залу. Юноша двинулся за ним смуглой тенью, плавным движением прикрыв за собой дверь.
        Аданэй в который раз задумался, насколько же богат Илирин, если рабов здесь так много, что большинству из них не приходится работать. Но, возможно, это только в царском дворце?
        Не удержавшись, он тихо спросил у сидящего рядом мужчины:
        - Кто это?
        - Уирген. Надсмотрщик. Он громкий, браниться любит, но, в общем-то, не злой.
        - Да я не о нем. Я про того, который с ним приходил. Кто он?
        - А, этот-то! Ты с ним того, поосторожней. Зазнавшийся сукин сын, вот он кто. И за людей-то нас не считает. Слыхал, как с Уиргеном разговаривает? Привык, сука, что ему все можно.
        Аданэй уже открыл рот для следующего вопроса, но тут мужчину окликнул другой раб, и они вместе вышли за дверь.
        Значит, рабам действительно позволено гулять по дворцу. Что ж, следовательно, он тоже может выйти в большой мир. Тем более что он не успел хорошо рассмотреть окружающие красоты. Неплохо бы наверстать упущенное.
        Проблуждав добрые полчаса по дворцовым лабиринтам, восхитившись потрясающей отделкой, статуями и колоннами, зелеными насаждениями, он скоро осознал, что безнадежно заблудился и даже не заметил, как попал на верхний этаж в небольшое квадратное пространство, посреди которого стояла бронзовая статуя. Искусно выполненная, она казалась едва ли не живой и буквально околдовала Аданэя. Он замер, позабыв о поисках обратной дороги.
        И вроде на первый взгляд ничего особенного в этой статуе не было - обнаженный мальчик, стоящий на коленях и простирающий вверх связанные веревкой руки. Но видимо, частица души скульптора навсегда осталась в этой бронзе, иначе, чем еще объяснить ее очарование? Худой мальчишка казался исполненным внутренней силы, глаза его, устремленные в небо, смотрели решительно, волнистые волосы беспорядочно разметались по лбу, а в фигуре чувствовалось напряжение и готовность к действию. Статуя была неподвижна и, одновременно, полна жизни. Казалось, сейчас мальчик встанет, и его детские руки попробуют разорвать веревки. Поразительно!
        - Она тебе нравится? - услышал Аданэй ледяной голос.
        Наваждение прошло, статуя умерла или уснула, а позади него раздались легкие, неторопливые шаги. Он нехотя, с трудом отрывая от бронзы взгляд, обернулся. Перед ним стоял тот смуглый юноша, что приходил вместе с Уиргеном. Теперь Аданэй смог рассмотреть его внимательнее: черные прямые волосы, заплетенные в четыре длинные, ниже пояса, косы, обвитые золотистыми нитями, свободно спадали на обнаженную грудь, темные большие глаза, наполовину прикрытые веками, были подведены черной краской так, что казалось, будто их уголки поднимались к вискам. Высокие скулы, красиво и четко очерченные губы. Странная, необычная внешность. Изящные руки, тонкие запястья, длинные пальцы - он и сам выглядел каким-то тонким, гибким, змеистым. И естественно, как все илиринцы, был увешан золотом.
        Они смотрели друг другу в глаза довольно долго, пока, наконец незнакомец первым не нарушил молчание.
        - Что ты здесь делаешь? Рабам нельзя тут находиться.
        - Я заблудился, - напряженно ответил Аданэй, смотря в недовольное лицо нежданного собеседника. Видимо, не зря его предупреждали быть с ним осторожнее.
        - Ты долго смотрел на статую. Зачем? - требовательно спросил юноша.
        - Она изумительно живая, - Аданэй ухмыльнулся. - Это так забавно.
        - Странно, что ты это заметил, - скривился юноша. - Как твое имя?
        - Айн.
        - А я - Вильдерин. Советую запомнить. А теперь уходи - рабу не позволено находиться около покоев повелительницы.
        В голове Аданэя молнией пронеслась мысль: "Вильдерин - любимец царицы". Гиллара говорила о нем. Однако вместо того, чтобы ретироваться, не привлекая излишнего внимания, он не смог удержаться от насмешки:
        - Но такому рабу, как ты, видимо, можно.
        - Именно, - невозмутимо откликнулся Вильдерин.
        И снова Аданэй не смог сдержаться:
        - Расположение царицы дает определенные привилегии, да? - и тут же мысленно обругал себя за несдержанный язык.
        Однако Вильдерин, как ни странно, не оскорбился и в гнев не впал. Только растянул губы в кривой усмешке и словно бы в изумлении протянул:
        - А смелости тебе не занимать.
        - Или дурости, - буркнул Аданэй.
        - Этого тоже, - Вильдерин вновь ухмыльнулся, помолчал, внимательно его разглядывая, а затем неожиданно дружелюбно сказал:
        - Пойдем, я покажу, как выбраться отсюда. Впрочем, если хочешь, можешь задержаться.
        И добавил саркастично:
        - Со мной это позволяется. Ведь расположение царицы, как ты знаешь, дает некоторые привилегии.
        Аданэй изрядно удивился: слишком уж разительная перемена произошла в поведении царского любовника. То ли он так хорошо прикидывался? Вряд ли. Аданэй, сам склонный к притворству, тонко чувствовал чужое лицемерие.
        - Почему ты спросил про статую? - вместо ответа кивнул он в сторону бронзового мальчика.
        - Ты смотрел на нее. А я наблюдал за тобой. Просто мне она тоже нравится. Но я удивился, что ты обратил на нее внимание. Большинство эту статую и вовсе не замечает. Она небольшая и по сравнению со всеми этими композициями из белого мрамора и драгоценных металлов - невзрачная. Лишь на первый взгляд, конечно. А на самом деле у нее есть целая история.
        - Расскажешь?
        - Почему нет? - пожал плечами Вильдерин. - Говорят, ее сделал тысячи лет назад один бедствующий скульптор. Но не здесь, а в какой-то другой стране, которая давно исчезла и названия ее уже никто не помнит, А вот история скульптуры сохранилась. Говорят, сына этого бедняка однажды похитили и продали в рабство. Отец искал его лет десять, а узнал только, что мальчик погиб еще в первый год неволи. Естественно, скульптор впал в отчаяние. Пока однажды не встретил случайного бездомного мальчишку, который напомнил ему сына. И этот мальчик стал позировать бедняку. Родилась статуя. Рассказывали, что скульптор рыдал, когда ее делал. А потом сошел с ума. Решил, что статуя и есть его сын. Сидел возле нее, улыбался, о чем-то говорил. А потом - наверняка в минуту прозрения, - покончил с собой у ее подножия. Его кровь впиталась в гипс статуи. Бронзой-то ее облили позже. Но мне иногда кажется, что дух этого скульптора до сих пор в ней живет. Она долго путешествовала по миру, пока не попала сюда, в Илирин.
        - Как странно… - Аданэй устремил в никуда задумчивый взгляд.
        - Что странно?
        - Страну и ее название давно забыли. Должно быть, так иногда бывает. Исчезают империи, рушатся государства, забываются властители. Зато из забвения всплывают творения неведомых мастеров.
        - Так бывает далеко не всегда. Знаешь, сколько во дворце безымянных скульптур?
        - Я и не говорил, что всегда. Я сказал - иногда, - немного резче, чем хотелось, ответил Аданэй. Он разозлился на себя за излишнюю сентиментальность.
        - Ладно, - Вильдерин рассмеялся. - Я вообще-то не собирался торчать здесь столько времени. Я шел в свои покои. Хочешь, идем со мной.
        - Что ж, идем, - Аданэй улыбнулся в ответ, немного поражаясь непосредственности нового знакомого. Теперь тот совсем не походил ни на высокомерного юнца, каким предстал перед ним сначала, ни на наглого раба из рассказов Нирраса и Гиллары.
        Палаты, в которых обитал царский любовник, естественно, оказались обставленными с невероятной роскошью. К сожалению, довольно беспорядочной. Тяжеловесная мебель из дорогого дерева абсолютно не гармонировала с полупрозрачными, будто невесомыми балдахинами кровати, а огромное, во весь рост зеркало и позолоченные полки, на которых во множестве валялись всевозможные украшения, бросались в глаза. Иными словами, когда взгляд привыкал к непривычной роскоши, все начинало казаться кричаще безвкусным и нелепым. Каждый предмет в комнате сам по себе являл произведение искусства, но вместе они превращались в нагромождение посредственности. Но, несмотря на это, присутствовало в помещении нечто такое, отчего находиться здесь было легко и приятно.
        - Мне у тебя нравится, - сказал Аданэй и не солгал.
        Лицо Вильдерина озарилось радостной улыбкой. Теперь, когда с него сошло напускное высокомерие, стало заметно, что юноша, в общем-то, довольно открыт, а в чем-то даже наивен.
        - Расскажи мне, Айн, откуда ты? - Вильдерин выжидающе заглянул Аданэю в лицо. - Я слышу твой акцент. Ты из Отерхейна?
        - Да. Но последние полгода провел Ишмире. В рабстве, естественно.
        - А в Отерхейне ты был кем?
        - О, я был наследником престола! - Аданэй горько ухмыльнулся.
        - А если серьезно? Нет, конечно, если не хочешь отвечать, я не настаиваю, но… - Вильдерин забавно смутился.
        "Двуликий Ханке! - подумал Аданэй. - Неужели где-то еще существует подобная наивность?!"
        И произнес вслух:
        - Не обращай внимания, просто у меня дурацкие шутки. Я никогда не был свободным, Вильдерин. Я раб с детства, но почти всю сознательную жизнь провел в Отерхейне, оттуда и акцент, - взгляд его заволокло фальшивой печалью. - Сначала прислуживал в доме сотника, затем меня отправили на строительство новых поселений. А потом продали в Ишмир. Я прослужил там полгода в одном богатом доме, пока меня не выкупил илиринский купец, а затем уже - Ниррас. В моей жизни не было ничего, чем можно хвастать в старости.
        - А твои родители? Они откуда?
        - Я не знал их. Мать бросила меня младенцем, - что ж, хотя бы в этом он почти не соврал.
        - О! - сочувственно воскликнул Вильдерин. - Я тоже не знал родителей. Правда, меня никто не бросал, меня просто забрали от них. Так что я раб с рождения и почти с рождения во дворце. Я ничего не знаю о стране, откуда родом мои отец и мать, даже названия. Илирин стал мне домом.
        - Сколько тебе лет, Вильдерин?
        - Девятнадцать. А что?
        - Ничего, просто спросил. Скажи, а это правда, что рабы здесь не трудятся, а просто…живут?
        - Уиргена наслушался? Он любит об этом порассуждать, - Вильдерин улыбнулся. - Да, это правда. Видишь ли, степень богатства в Илирине измеряется еще и количеством рабов. Чем богаче и знатнее человек, тем больше у него рабов, на самом деле ему не нужных. Это как если приобрести множество породистых лошадей, а ездить только на одной кобыле. Но это сложно понять чужеземцу. Уирген потому и бесится, что не коренной житель.
        - И что, здесь все рабы так живут?
        - Конечно нет! Иначе кто стал бы работать? Такое только в богатых и знатных домах и только с красивыми людьми. Когда рабы стареют или теряют красоту, их отправляют работать. Так что благодари свою молодость и внешность за то, что попал сюда, а не на какие-нибудь прииски, рудники или поля.
        - И где окажешься ты, когда постареешь?
        Лицо Вильдерина посерьезнело:
        - Это случится еще не скоро, и я предпочитаю об этом не думать. Надеюсь до этого момента не дожить.
        - Интересное отношение…
        - Наверное. Но я не вижу жизни где-то еще, кроме царского дворца. Тем более, без нее… - и Вильдерин осекся.
        - Без кого?
        Юноша не ответил, только смущенно поднялся с дивана и нервно предложил:
        - Хочешь кофе?
        - А что это?
        - Сейчас узнаешь, - Вильдерин ударил в медный гонг, через какое-то время появилась служанка и, выслушав поручение, тут же удалилась.
        "Прелестно, - подумал Аданэй. - Рабы прислуживают рабам".
        Невольница вернулась с двумя дымящимися чашками с неведомым напитком, который на вкус оказался довольно терпким, с легким оттенком горечи.
        - Знаешь, - неожиданно произнес Вильдерин посреди молчания. - А ведь ты первый, с кем я сижу и вот так запросто болтаю. Наверное, дело в том, как ты смотрел на статую. И в том, что не стал заискивать после того, как узнал мое имя. Все они, - он неопределенно махнул рукой в сторону, - кто меня раньше не любил, теперь лебезят. И никогда не говорят правду, а лишь то, что я желаю услышать, - Вильдерин невесело улыбнулся. - Хотя странно, что я говорю тебе об этом, ведь мы почти не знакомы.
        - А может, именно поэтому? Некоторые вещи легче открыть незнакомцам, чем лучшим друзьям.
        - У меня нет друзей.
        - Тем более.
        - Все полагают, что я возгордился и воображаю невесть что, - усмехнулся юноша. - И никто не верит, что я искренне отношусь к царице. Даже она сама. Все считают, что притворяюсь, лишь бы жить лучше остальных.
        - Не все. Я, например, тебе верю.
        - Не лги, - он нахмурился.
        - И не пытался, - Аданэй насмешливо скривил губы. - Тебе стоит только спросить, почему я тебе верю. Вряд ли ответ тебе понравится.
        Вильдерин стал весь внимание:
        - Тогда говори.
        - Если хочешь, пожалуйста. Ты - раб с рождения, ты не знал матери, но вырос в довольстве и праздности. Ты, скорее всего, так еще и не повзрослел. Поэтому твоя любовь к наделенной властью женщине неудивительна. Вероятно, она для тебя и мать, и любовница в одном лице. Не обижайся, ты сам хотел это услышать.
        Вильдерин и не обиделся.
        - Ты почти прав, Айн. Но и меня не считай глупым. Мне прекрасно известны собственные слабости, но если я чувствую себя счастливым, то готов мириться с ними. Наверное, это тоже слабость, но какая разница?
        Этот юноша, любовник царицы, вызывал у Аданэя смешанные чувства. С одной стороны, он успел почувствовать симпатию к этому открытому, как сейчас выяснилось, созданию. С другой - Вильдерин, сам того не подозревая, являлся его главным соперником.
        Судя по всему, юноше сильно не хватало общения. Он вырос среди жен, не мужей, а потому в его словах и поведении присутствовала некая женственность и, может быть, именно с этим было связано отсутствие друзей.
        "Что ж, - мысленно улыбнулся Аданэй, - а я стану ему другом. Это лучшее, что я могу сейчас сделать. Тем более, он и сам, кажется, не против".
        Да. Подружиться с Вильдерином, а через него найти путь к царице. Использовать его в своих целях.
        От этих мыслей Аданэй почувствовал внутри гадливый привкус подлости. Но что поделать: жизнь жестока, несправедлива, выживает сильнейший - как ни банальна эта расхожая фраза, от этого менее верной она не становится.
        Однако в ближайшие два часа Аданэй полностью забыл о своих коварных замыслах, увлеченный разговором с Вильдерином. Тот оказался прекрасным собеседником, и ни разу за все время общения не повисла в воздухе неловкая пауза. Он умел рассказывать и, что еще важнее, слушать. Но даже не это привлекло Аданэя. Присутствовало в Вильдерине нечто такое, что когда-то он почувствовал в маленькой Ли-Ли: искренность и умение радоваться жизни, не взирая ни на что.
        Покидая комнату Вильдерина, Аданэй мучился мыслью, что сложись по-другому обстоятельства, он мог бы стать ему настоящим, а не ложным другом.
        Угрюмо пересек он залу и, в надеже на одиночество, вошел в комнату, указанную ему Рэме. Но ему не повезло, комната не пустовала, и Аданэю пришлось перезнакомиться с соседями, болтать, смеяться и петь вместе с ними на чуждом ему илиринском языке.
        Лишь глубоко за полночь улегся он спать, оставив всех в неведении относительно того, насколько показным было его хорошее настроение.
        Тем не менее, проснулся Аданэй в неожиданно прекрасном расположении духа. Наступил новый день и в этот день кханади смотрел уверенно. Он сделает то, что должен сделать. А Вильдерин? Что ж, юнцу просто не повезло, очень жаль.
        Словно в ответ на его мысли, тот незаметно появился перед Аданэем, и они отправились бродить по необъятному саду, а потом снова оказались в комнате Вильдерина, куда служанки уже принесли еду и ароматный напиток под названием "кофе". И снова разговоры, разговоры, разговоры. До позднего вечера. А ближе к ночи они тайком искупались в покрытом кувшинками озере, в которое рабам запрещено было входить под страхом сурового наказания.
        Когда Аданэй вернулся к себе, то не смог избежать расспросов, ведь Вильдерин всегда держался особняком, но вдруг проявил странный интерес к новому рабу. Предположения возникали разные. Кто-то говорил, что царица заприметила Айна и именно поэтому Вильдерин таскает его с собой. Кто-то напротив, утверждал, что царица здесь ни при чем, просто Вильдерин и Айн стали любовниками. Но Аданэй, как и всегда, не обращал внимания на досужие сплетни и домыслы.
        ГЛ. 13. ВОЗМОЖНО ЛЬ ДРУЖБЕ ПРОРАСТИ НА ПОЧВЕ ЛЖИ?
        С этих пор так и повелось. Айн c Вильдерином стали неразлучны. Представляя собой разительный внешний контраст, они бросались в глаза, вызывая оценивающие взгляды вельмож, отчужденные - рабов и кокетливые - рабынь.
        За время пребывания в Илирине Аданэй успел узнать об этой стране не так много. Заметил, что почти все здесь предпочитают красить глаза и ярко одеваться, а женщины ведут себя на диво свободно. Такого он никогда не встречал в Отерхейне, где превыше всего ценилась девичья скромность и послушание.
        Прошло несколько недель, дни тянулись однообразно и лишь два небольших происшествия ненадолго всколыхнули сонливое спокойствие.
        Аданэй под вечер возвращался к себе по широким, уже привычным для него, коридорам дворца, когда наткнулся - скорее всего, не случайно, - на Нирраса. Советник тут же схватил его за плечо и, оглядевшись, завел в какую-то каморку, очевидно служившую чуланом или кладовой.
        - Наконец-то! Тебя нигде нельзя встретить в одиночестве. Не стану спрашивать как дела. Сам вижу - никак.
        - Я старался, но…
        - Заткнись и слушай! - Ниррас понизил голос до полушепота. - То, что она еще не затащила тебя в постель, ни о чем не говорит. Может, она просто присматривается. С этим черномазым ублюдком было так же. Кстати, ты молодец, что с ним подружился. Это лучшее, что ты сообразил в своей жизни! Как тебе удалось? Этот гаденыш никого и близко не подпускает к своей драгоценной персоне.
        - Случайно. Мы встретились у одной статуи на верхних этажах …
        - А, можешь не продолжать. Юнец, будь он неладен, известный любитель искусства!
        - Почему он так раздражает тебя, господин советник?
        - Не прикидывайся глупее, чем есть. Он мешает тебе, а значит, нашему общему делу. Слишком уж трепетно относится царица к этому ничтожеству. А он, однако, дурак, если подпустил тебя так близко. Кстати, вы прекрасно смотритесь, - Ниррас усмехнулся. - Вам всегда надо быть вместе, прямо-таки свет и тьма. Рядом с ним ты становишься ярче.
        - Но и он рядом со мной - тоже.
        Ниррас лишь досадливо отмахнулся:
        - А, это неважно! Он вот уже около трех лет любимец царицы и уже начал ей надоедать. В последнее время она зовет его все реже. Что же касается тебя, мальчишка, ты должен блистать! Да, вот еще что… - Ниррас задумался. - Если вдруг Лиммена тебя позовет, не переусердствуй, изображая покорность, иначе станешь для нее одним из многих. Нам не это нужно. В общем, - советник поморщился, - постарайся наконец побыть мужчиной. И не вздумай предать нас: Лиммена все равно умрет, а ты останешься ни с чем. Только с нами у тебя есть шанс получить власть и свободу, понял?
        - Я не настолько глуп, чтобы не понять, - твердо ответил Аданэй, взглянув Ниррасу в глаза. Несколько секунд смотрели они друг на друга, пока советник первым не отвел взгляда и не закончил буднично:
        - Ну, вот и хорошо. Вот и хорошо.
        Аданэй выждал пару минут после ухода Нирраса и тоже вышел из чулана, продолжив свой путь.
        Второе происшествие пришлось на следующий день. Аданэй вместе с Вильдерином шли по мосту, соединявшему две части дворца. Увлеченные беседой, они не обратили внимания на раздавшийся позади девчоночий смех и неровный топот. Однако спустя миг топот приблизился, и чья-то рука с размаху ударила Вильдерина по плечу. Обернувшись, они увидели молоденькую девушку со светло-рыжими волосами и вздернутым носиком, по которому задорно рассыпались веснушки. Движения ее отличались некоторой неуклюжестью, угловатостью, свойственной скорее подросткам, чем юным девицам. Запыхавшаяся после бега, она выдала малопонятной скороговоркой:
        - Ой, устала. Привет, Вильдерин. У меня такое лучистое-прелучистое настроение сегодня! А у тебя? Что ты делал, пока мы не виделись? Не забыл меня?
        - Тебя невозможно забыть, - несколько сухо отозвался тот, одновременно стараясь высвободить руку из-под пальцев девушки. Когда юноше это удалось, Аданэй заметил на его коже несколько царапин, оставшихся от ногтей девицы. Она, тем временем, смешно сложила губы, широко раскрыла глаза и по-детски капризно протянула:
        - Кстати, Вильдерин, а кто твой друг? Я не знала, что его не знаю. Как его имя?
        - Айн.
        - Замечательно! Новые лица, новые имена. Я люблю такое, а то скукотища. Он красавец-красавец, только почему-то молчит, а за него ты говоришь.
        - Наверное, потому, что ты не его, а меня спрашиваешь.
        - Верно! Какая же я глупая, - девушка, будто совершив великое открытие, громко и радостно рассмеялась.
        Чем дольше смотрел на нее Аданэй, тем больше поражался странному несоответствию возраста девушки с ее поведением. Да и кто она вообще? На рабыню не похожа, на госпожу - тем более. Присутствовала в ней какая-то наивность, граничащая с глупостью. Особенно глаза - добрые и пустые, какие бывают у только что прозревших щенят.
        Девушка трещала, не переставая.
        - Я скучала по тебе, Вильдерин! А ты? - и, не дожидаясь ответа, тут же перескочила на другую тему. - Я сейчас опять кормила этих забавных белок - ну, там, в саду. И завтра буду. Пойдешь со мной? - и снова, не давая паузы для ответа:
        - Мне нравится, что у тебя есть друг.
        Вильдерин лишь устало покачивал головой в такт ее словам и облегченно вздохнул, когда девчонка, выпалив что-то нечленораздельное, умчалась дальше по коридору.
        Аданэй с широкой улыбкой проводил странную незнакомку.
        - Что это было? - он недоуменно посмотрел на Вильдерина.
        - Это? - тот с досадой пожал плечами. - Это дочь повелительницы - царевна Латтора.
        - Что?! Эта дурочка? - и тут же спохватился. - Извини, я не хотел сказать ничего плохого…
        - Айн, ты что, тоже считаешь, будто я обо всем доношу царице? - в голосе Вильдерина послышалась обида и недоумение. - Мне казалось, мы договорились доверять друг другу. А что касается Латторы, поговорим о ней там, где нас никто не услышит - например, в моих покоях.
        До комнаты Вильдерина шли в молчании, но стоило закрыть дверь, как юноша разразился хохотом. Аданэй непонимающе воззрился на него, и это развеселило Вильдерина еще сильнее. Успокоившись, он вытер выступившие от смеха слезы и глубоко вздохнул.
        - Извини, просто меня позабавила твоя реакция на царевну! Понимаешь, все остальные уже давно привыкли к ее поведению.
        - Она дурочка? - осторожно поинтересовался Аданэй.
        - Умом она и впрямь не отличается, да и избалована до крайности. Но не дурочка, не полоумная, если ты это имеешь в виду. Ну, разве что слегка.
        - А других детей у царицы нет… - задумчиво протянул Аданэй.
        - Вообще-то есть… - несколько неуверенно откликнулся Вильдерин. - Еще одна дочь. Но она рождена вне брака, и никто не знает, где она сейчас, да и жива ли вообще. Потому, можно считать, что Латтора - единственный ребенок.
        - И как же эта недалекая особа собирается править страной?
        - Тихо, - Вильдерин даже осмотрелся, будто со всех сторон засели соглядатаи. - Никогда и никому не задавай больше этого вопроса. Даже мне. Никогда и никому, слышишь? Это запретная тема. Дойдет до царицы - и не миновать застенков Лесного клыка или чего-нибудь похуже.
        - Лесной клык? Что это?
        - Башня в Бишимерском лесу. Название леса произошло от названия реки, которая вытекает из царства духов. Бишимер - главный из них, его имя и передалось реке, а от нее - лесу. Плохая река, нехорошая. И лес тоже. Однако башню тоже назвали Бишимерской, хотя люди предпочитают звать ее Лесной Клык, чтобы не привлекать зло. О башне рассказывают всякие ужасы. В ней закрывают всех неугодных. Навсегда. А сбежать оттуда невозможно - вокруг лес, лес, лес…
        - Что же хуже этого самого Клыка?
        - Только сам Бишимерский лес. Говорят, заключенных башни - тех, кого приговорили к смерти - просто выпускают из нее, и они бродят по лесу. До поры до времени, а потом исчезают. И больше их никто не видит, зато стражники слышат их предсмертные вопли. Лес полон духов, оборотней, подземных чудищ и просто диких зверей. У реки шалят водяницы, а в чаще - хитрые эльфы. Но самое страшное - это Лесная Ведьма.
        - Лесная Ведьма?
        - Да. Говорят, она бессмертна, питается человеческой плотью и забирает людские души, обращает их в камни. Этим и продляет свое существование. И те, кого она погубила, не могут найти пути в мир теней, потому что выпиты, опустошены колдуньей, и томятся у нее в плену.
        - Ты меня поражаешь, Вильдерин. Я задал всего два вопроса, и на каждый ты умудрился сплести по легенде, - Аданэй негромко рассмеялся.
        Вильдерин не перенял его шутливого тона, а напротив, стал еще серьезнее.
        - Это не вымысел, Айн, и не легенда. И я тебе не советую зубоскалить насчет Лесного Клыка и Бишимерского леса - плохая примета.
        - И она сбывалась? Извини, но это какие-то детские страшилки. Я и не подозревал, что ты, мой друг, настолько суеверен, - губы Аданэя снова растянулись в беспечной улыбке.
        - Примета всегда сбывалась. Ты - чужеземец, потому и относишься к моему рассказу так легкомысленно. А этим нельзя шутить, а то не ровен час, сам окажешься в том лесу.
        - Ну, значит сидеть мне в этой вашей башне до конца дней своих.
        Вильдерин порывисто вскочил:
        - Безумец! Замолчи! - он приблизился к Аданэю почти вплотную, поднес руку к его лицу, сделал отвращающий зло жест и прошептал какое-то заклинание на неизвестном языке, а затем произнес уже по-илирински:
        - Силы огня и воздуха, земли и воды, закройте слух и сотрите память Бишимера - злого духа, о словах Айна - сына воздуха.
        - С чего это я стал сыном воздуха?
        - Ты прожил большую часть жизни в Отерхейне. Считается, что это государство принадлежит воздушной стихии. Именно поэтому духом-покровителем Отерхейна издавна является птица. Коршун, если я не ошибаюсь?
        Аданэй непроизвольно притронулся к виску, но Вильдерин, к счастью, не заметил этого жеста. Иначе неизвестно, какие догадки могли бы возникнуть в голове этого юноши, очевидно слишком хорошо знакомого с традициями и историей его родины.
        Аданэй непременно вернулся к своему шутливой интонации:
        - А стихия Илирина, надо полагать - земля?
        - Почему ты так решил?
        - Две вечные противоположности: огонь-вода, земля-воздух. А Илирин с Отерхейном не очень-то ладят, верно? Я угадал?
        - Угадал.
        - И кто же дух-покровитель? Какая-нибудь землеройка?
        - Не смейся, Айн. Мне сложно понять, почему ты столь циничен при обсуждении серьезных вещей. Как ты не боишься гнева духов?!
        - Просто я не единожды убеждался: духам абсолютно безразличны люди и то, что они говорят или делают.
        - Я не согласен с тобой, Айн. И оставь насмешки, они мне надоели. Предлагаю больше не спорить на эту опасную тему.
        - Хорошо. Ответь мне только, кто является покровителем Илирина? Чтобы я не попал впросак, разговаривая с коренным жителем.
        - Змея.
        - Змея? А ведь подходит!
        Вильдерин улыбнулся, но Аданэй, напротив, стал непривычно серьезен.
        - Ты прав, - голос его прозвучал тихо. - Мои насмешки, да и я сам, многих раздражают.
        - Это не так, и тебе это известно. Мне, например, нравится с тобой общаться.
        - Просто ты плохо меня знаешь. Или в людях не разбираешься, - со смехом выдал Аданэй, на что Вильдерин с укоризной ответил:
        - Замолчи, а? Иначе я больше никогда тебе слова доброго не скажу, имей в виду, - он немного помолчал и вдруг оживленно выпалил:
        - Слушай! Царица хочет увидеть меня в ближайшие пару дней. Обычно она просит сыграть ей что-нибудь на кифаре или рассказать старинные легенды. Может, отправишься со мной? Ненадолго? Расскажешь что-нибудь из отерхейнских преданий.
        "Вот оно! Аданэй, может, ты и лицемер, но очень умный!" - пронеслась мысль. Он даже не заметил, что Вильдерин все еще ждет ответа.
        - Айн, ты слышишь меня? Айн, ну так как?
        - О, извини, твое предложение застало меня врасплох. Конечно, я согласен. Разве могу я отказаться от такого?
        Глаза его слегка сощурились, и в них засветился странный огонек, выдававший напряженную работу мысли. Но Вильдерин этого не заметил: слишком доверчивый, он не мог заподозрить своего лучшего и единственного друга в неискренности.
        ГЛ. 14. НАЙДИ МИШЕНЬ СВОЮ, ТЫ, БЫСТРАЯ СТРЕЛА
        Мелководная, непригодная для судоходства Туманка укрывалась предрассветной белесой хмарью. Утро Отерхейна, как всегда промозглое, заставляло воинов плотнее кутаться в плащи и шкуры и прятать носы от холода.
        Этельды быстро переходили вброд реку, чтобы успеть к холмам раньше племен и именно там дать им бой. Последний бой, который навсегда покончит с кровожадными дикарями. Задача выглядела простой: что могла неорганизованная толпа варваров против хорошо вооруженного и обученного войска? Дикари просто несчастные глупцы, если осмелились выступить против такой силы!
        Элимер ехал на своей любимой гнедой кобыле в окружении телохранителей. Их предводитель - Видольд - не расслаблялся ни на минуту. Казалось, что могло угрожать кхану в родном государстве, народ которого давно уже мечтал окончательно избавиться от произвола дикарей? Но нет, острый, все подмечающий взгляд Видольда шарил по окрестностям и лицам. Кажется, ничто от него не ускользало. Даже когда закончились города, и этельды выехали в вольную степь, пустив коней рысью, телохранитель не успокоился, цепким взором выхватывая из однообразия равнины изложины, кручи и редкие заросли кустарника.
        Элимер и сам не понимал, что подвигло его, кхана, на этот поход. Ирионг и советники говорили верно: ему незачем было выступать во главе войска, с дикарями в силах справиться и обычный тысячник средних способностей.
        Но что-то гнало его в этот бой. И это "что-то" не имело ничего общего с объяснением, которое он озвучил своим людям. В конце концов, какая ему разница, что станут рассказывать выжившие дикари своим детям? Да и будут ли вообще выжившие?
        Не хотелось бы уничтожать дикарей подчистую, ведь из них могли бы получиться честные и верные подданные. Но никогда, никогда они на это не пойдут, нет для них никого ненавистней людей Отерхейна. Какая жалость! А ведь на просторах империи нашлось бы место и вольному народу. В том случае, конечно, если бы этот народ отказался от воли и склонился перед ним, Великим Кханом. Но такое вряд ли случится, а значит, у него один путь: уничтожить позабывших про страх безумцев, осмелившихся нарушить покой империи.
        С такими мыслями вел Элимер войско. Настроение в этельдах царило разудалое, воины рвались в бой: передвижение по степи давно им наскучило - куда как лучше проявить выносливость и силу на поле брани. Тем более бой этот казался им не более чем развлечением: чем-то наподобие воинских состязаний. Это не взятие крепости и не сражение с мощным противником, в котором так легко остаться калекой или потерять жизнь.
        Утренний холод сменился полуденным зноем, шкуры с плеч перекочевали в мешки, притороченные к седлам коней, а вода во флягах начала стремительно убывать. У Сонного Озера пришлось остановиться, чтобы пополнить ее запасы и напоить коней, ведь от них в бою зависело очень многое: воин на уставшей плохой лошади - воин лишь наполовину.
        ***
        Дагр-Ейху, могучий вождь айсадов, задумчиво смотрел в спину Шейры, которая ехала на пегом жеребце впереди него. Впереди всех. Так уж повелели Духи, что в эту битву народы вела она, почти девочка. Почему неведомые силы избрали ее, а не опытного воина, смертным никогда не узнать, на то они и смертные.
        Шли они долго, но вот показалось на горизонте Зеркальное ущелье. Когда они приблизятся к нему, то соберутся в единый кулак, чтобы ударить по шакалам. А там - либо славная победа, либо столь же славная смерть, которую воспоют в веках. Если будет, кому воспеть.
        Дети младше девяти лет остались в лесах. Будущие охотники, они вполне смогут прокормить и защитить себя до возвращения взрослых. Но если возвращаться будет некому, то и детям лучше сделаться добычей хищных зверей, чем живыми потомками поверженного народа. Лучше, чем ждать, пока темные люди прочешут леса и уведут их в рабство, заставят позабыть предков и предать свою кровь. Слабые народы не имеют право на жизнь, мир сам от них избавляется.
        Дагр-Ейху оглянулся. Еще ни разу за свою жизнь не видел он такого множества родов, собравшихся вместе: лукавые тоги, суровые лакеты, воинственные равены, айсады и самые многочисленные - туризасы. И дети, много детей. Всех, кто старше девяти, взяли в эту Великую битву, для которой понадобятся все силы. Маленькие храбрые девочки и смелые мальчишки, строго насупившись, изображали из себя бывалых воинов, пытались скрыть неуверенность и страх.
        "Это наши дети, - с гордостью думал Дагр-Ейху. - Те, кто продолжит нас, когда мы покинем мир живых. Уже сейчас видно, какие славные выйдут из них охотники. Нет, народ, воспитавший таких детей, не может быть слаб. Мы победим. Нам помогут Духи - и мы победим".
        Солнце уже утонуло в восставших на горизонте тучах, землю окутали тусклые сумерки, размыв очертания Дейнорских лесов, затуманив Зеркальные скалы и скрыв морщины человеческих лиц.
        "Пора делать привал, - подумал Дагр-Ейху. - Шейра догадается, или ей подсказать?"
        И, словно отвечая на его мысли, Белая Кошка придержала коня и подняла правую руку. Люди с готовностью остановились и облегченно спрыгнули с лошадей. Отдых был необходим и войску, и скакунам.
        ***
        В сгустившейся тьме степи Элимер заметил всадника. Прежде, чем кхан успел сказать хоть что-то, Видольд натянул тетиву, взяв стремительно несущегося наездника на прицел. Когда тот приблизился на расстояние выстрела, Элимер распознал в нем серого странника. Видольд, очевидно, тоже, ибо лук его тут же опустился. Кхан сразу отдал приказ о привале: пусть войско отдыхает, а он сможет спокойно побеседовать с разведчиком.
        Воины начали разжигать костры и расстилать шкуры: шатры в этот поход не брали, чтобы не замедлять движение, так что спать всем предстояло на холодной земле.
        - Мой Кхан, - заговорил тем временем посланник. - Меня называют Амтер, я из серых разведчиков.
        - Вижу. Какие вести? Где дикари?
        - До ущелья им еще сутки. А потом пара часов - и они у Каменистых Холмов.
        - Быстрее, чем я предполагал, - Элимер обратился к Видольду: - Нужно поторопиться и нам. Придется выступить до рассвета. Полноценного отдыха не получится.
        Телохранитель промолчал.
        Все воины, кроме тех, кого оставили на страже лагеря, торопливо укладывались спать, надеясь восполнить силы краткими часами отдыха. Серый странник снова исчез в степи, а Элимер растянулся у костра и тут же уснул.
        На небе еще не погасли звезды, когда он открыл глаза. И понял: выступать слишком рано - ночная степь неверна, должен пройти еще как минимум час, прежде чем можно будет снова двинуться в путь. Взгляд его уперся в сидящего у костра Видольда. Тот, не отрываясь, пристально вглядывался в огонь.
        - Ты рано проснулся, - обратился кхан к телохранителю.
        - Я и не спал.
        - Нет? - Элимер позволил себе усмешку. - После бессонной ночи внимание рассеянное. Как ты намерен защищать меня в бою?
        - Это, Кхан - мое дело, не твое. Я еще ни разу не давал тебе повода для сомнений.
        - А ты не слишком-то почтителен, - мрачно бросил Элимер.
        Видольд многозначительно глянул на него.
        - Зато честен.
        "Это верно", - подумал кхан, решив, что иногда Видольду и впрямь можно позволить то, что не дозволено другим. Подобный телохранитель на вес золота: того самого, которое тратится на его жалование. А тратится его не так уж и мало…
        Элимер ухмыльнулся и поднялся с земли.
        - Никогда я вас, горцев, не пойму.
        Видольд только равнодушно пожал плечами.
        Как только звезды поблекли, кхан протрубил в рог. Воины проснулись, сложили шкуры и, еще сонные, вскочили на коней. Поход продолжался.
        ***
        Шейра оглядела войско и не удержалась от ироничной улыбки: она, вчерашний ребенок, только-только прошедший посвящение, вела в бой все эти народы! Да неужели они и впрямь надеялись победить? Как? Нельзя сомневаться в воле Духов, но Увьйя-ра сказала, что ученики могли ошибиться. Правда, она же дала Шейре надежду. Девушка любовно нащупала стрелу в своем колчане. Самую главную. Стрелу Надежды, как мысленно назвала ее айсадка. Единственную стрелу! А чтобы хоть как-то не бездельничать в приближенном бою она обзавелась пращой.
        Почти половину ночи провела Шейра без сна, в неясной тревоге. Что-то не то с ней происходило: вчерашние подруги казались неинтересными, сердце не пламенело больше от мысли о битве и славной смерти. Да она вообще не хотела умирать! Не хотела даже ради спасения своего рода. Она - айсадка! Откуда у нее взялись столь мрачные и трусливые мысли?
        Одиночество свалилось неожиданно, ведь девушка понимала, что никому не сможет поведать о своих предательских сомнениях. Ночами она бездумно сидела у костра, наблюдая за игрой пламени, языки которого причудливо переплетались в борьбе и объятиях. Либо до боли в глазах всматривалась в звезды, необычайно яркие в степи в это время года.
        Как только рассвело и все проснулись, перед Шейрой возник Тйерэ-Кхайе.
        - Хочешь знать, как все будет, Белая Кошка? - неожиданно спросил он.
        Шейра слегка опешила, а потому не ответила. Но Тйерэ-Кхайе, судя по всему, и не нуждался в ответе.
        - Вожди и старейшины признали в тебе посланницу Духов. Но теперь ты не охотник, а дичь. Самый сильный и хитрый сделает тебя спутницей-в-жизни и через тебя станет еще сильнее. Я близок к вождям, я не раз видел, как орлы превращались в лисиц.
        - К чему слова твои, Бегущий-по-Листьям? - сухо откликнулась девушка.
        - Поймешь их после победы. Тогда будь осторожна - сначала стервятники склюют павших, а потом друг друга. Дети волка и шакала не так сильно отличаются друг от друга - власть у всех в голове. И каждый захочет посланницу Духов для себя. Белую Кошку ждет нелегкий выбор. Но Тйерэ-Кхайе друг, потому и предупреждает. Когда кровь и победа сделают нас глупыми и хитрыми, пусть твоя голова не станет лисьей.
        - Бегущий-по-Листьям уверен в победе?
        - А Кошка нет? Сомнения - это хорошо, значит, человек умеет думать. Но перед битвой они - зло, гони их.
        И, не дожидаясь ее реакции, воин развернулся и быстро двинулся к своему коню, оставив девушку в недоумении. Но скоро Шейра опомнилась, встряхнула головой, отогнала непрошеные мысли и, последовав примеру Тйерэ-Кхайе, отправилась к своему Пегому. Настала пора продолжить путь.
        ***
        Минул еще один день, прежде чем племена обогнули Дейнорский лес и оказались перед ущельем, образованным горделиво вознесшимися к небу утесами. Ущелье называлось Зеркальным из-за неправдоподобно гладкой и блестящей поверхности, которой, казалось, не могло быть в природе.
        Люди Отерхейна считали, что это Гхарт в незапамятные времена отполировал поверхность скал до блеска, чтобы изготовить зеркало для своей великанши-дочери. Десятилетиями, веками сидела девица, любуясь на свое отражение. А когда вставала, то выдерживала земля ее тяжести и начинала дрожать. Упасите Боги повредить зеркало Гхарта и разгневать его могучую дочь!
        Люди племен полагали, что зеркало - врата в мир духов, и что в ночь полной луны сильные шаманы могут пройти в них и вернуться обратно, принеся с собой бесценные знания. Но, к сожалению, способные на это давно уже умерли, а шаманы нынешние, увы, были не чета прежним. Уходило волшебство из мира людей, покидало неразумных смертных.
        Ведущие отряды племен остановились, чтобы дождаться отставших. Пришло время собраться в единую силу - и на Отерхейн. Шейра кожей почувствовала нарастающее напряжение и волнение следующих за ней людей.
        Да, пора! Шейра еще раз бросила взгляд на юг. Там, за ущельем, виднелись подернутые туманом Каменистые Холмы. А за ними, знала айсадка, простиралась степь с разбросанными по ней поселениями шакалов. А еще дальше - каменные города. Племена пройдут Отерхейн из конца в конец и изгонят врагов с этих земель, они по камням разнесут все уродливые постройки!
        В душе девушки не осталось и намека на неуверенность. Прав, тысячу раз прав Бегущий-по-Листьям: не должно быть сомнений перед великой битвой. Ощущая нетерпение союза племен, она резко взмахнула рукой и издала боевой клич. Словно бурный речной поток, пустив коней галопом, устремились наездники в проход между лесом и скалами.
        Они промчались мимо одиноких деревень и сел, на ходу вырезая немногочисленных защитников, которые осмелились выйти с кольями и топорами против несущейся на них лавины. Большинство же селян с криками разбежались, посылая проклятия кровожадным дикарям.
        Оставив позади убитых защитников, визжащих женщин и плачущих детей, племена ни на миг не замедлили движения: основная битва ждала их там, впереди.
        Глаза Шейры полыхали яростью и азартом. Гнев и скачка пьянили ее, заставляли быстрее бежать по жилам молодую кровь и наполняли душу пламенем. И развевались гривы лошадей, и ветер бил в лицо и рвал ее волосы!
        Да, именно так! Не в их обычаях ждать и тайком пробираться во вражье логово. Они сливаются с ветром, они пускают коней вскачь, они умирают, но уходят из жизни свободными!
        И сейчас, в этом исступлении, лишь одна мысль вертелась в голове Шейры: быстрее, быстрее схватиться с шакалами, отправить на погибель темному вождю Стрелу Смерти и увидеть страх в его злобных глазах!
        Войско Отерхейна подъехало к Каменистым Холмам и остановилось у их подножия. На вершине, в высокой траве, залегли дозорные, которые поручили следить за продвижением дикарей. Кхан решил, что как только племена приблизятся, войско обрушится на неразумных сверху. Победа обещала быть легкой. Краткое время ожидания - и все закончится. Навсегда. Так считали все воины в этельдах. И, наверное, не ошибались.
        Племена неслись к холмам, когда из-за гребня показалось огромное отерхейнское войско. Солнце сверкало на начищенных до блеска доспехах. И не успели союзные народы приблизиться, как сверху на них обрушился ливень стрел. И падали тоги с туризасами, лакеты с равенами, и айсады, многие так и не успев поднять оружия. Но не остановилась скачка, и вот уже близился подъем, когда грозной лавиной хлынули с вершины противники. И два войска смешались в кровавой бойне, которая снова, как много лет назад, походила на истребление. Краем глаза видела Шейра, как умирали ее родичи: вот, получив удар топором, сполз с коня могучий Дагр-Ейху, вот ее подруга схватилась за пронзенную копьем грудь. Мечи же ее соплеменников не причиняли особого вреда одетым в броню врагам, а наконечники стрел ломались при ударе о пластины кольчуги. И лишь скорость пока спасала их от полного уничтожения: врагам сложно было достать оружием народ племен, ведь шакалы не привыкли, что противники, нанеся точечный удар, разбегаются врассыпную до следующего быстрого нападения. Но все же, за одного убитого шакала гордый народ отдавал пятерых.
        А чего ты ожидала? - спросила себя айсадка. - Надеялась, что шакалы не узнают о нападении?"
        Однако очень скоро Шейра перестала замечать, что творилось вокруг. В висках стучала лишь одна мысль:
        "Убить вождя, убить вождя, убить!"
        Стрела говорила с ней, подсказывала, что делать, она завладела Шейрой. И вот девушка уже не принадлежала себе: она слилась со страшным оружием, она стала воплощенной смертью. Ярость - неистовая, безудержная - разрывала грудь. Не видать ей покоя, пока она не спустит тетиву! Главное - найти вождя. Найти его в неразберихе сражения. Найти, убить, узреть его страх. Убить, найти - и больше ничего не надо.
        Стрела управляла Шейрой и защищала. Оружие врагов обходило ее стороной. Уже многие пали, а на ней не появилось ни царапины. Стрела защищала, чтобы ее носительница исполнила свой долг.
        Вот он! Вот! Пусть она никогда прежде его не видела, но узнала сразу. Стрела указала на него.
        Шейра, повинуясь властному зову, достала стрелу из колчана и натянула тетиву лука. Время замедлилось. Время почти остановилось. И вот напротив себя айсадка увидела глаза шакальего вождя, увидела так ясно, будто он находился в паре шагов, хотя на самом деле, Шейра знала, он неблизко. И она увидела - о, да! - страх в его взгляде. Он боялся! Он знал, что ее глазами на него смотрит сама Смерть! Так умри же, шакал! Стань падалью!
        Девушка хрипло, с яростью крикнула, лицо ее перекосилось от ненависти, она оскалилась, словно хищный зверь и - спустила тетиву.
        ***
        Элимер находился в самой гуще схватки, прикрытый телохранителями. Сраженные дикари падали, но остальные и не думали сдаваться или бежать, а значит, у него не осталось выбора: придется уничтожить всех. Несколько раз ему самому грозила опасность, но всякий раз он успевал защититься, повергая нападавших. Пару раз мелькнули детские лица. Или ему показалось? Откуда на поле боя взяться детям? Впрочем, в пылу битвы и не такое привидится.
        Элимер заметил краем глаза, как пало несколько его воинов. Что ж, даже в таком стремительном и легком бою жертв не избежать. Но долг предводителя в том, чтобы свести их к минимуму. По знаку кхана телохранители образовали вокруг него плотное кольцо, и Элимер достал рог. Раздался громкий гул, перекрывающий шум битвы, и из зарослей выскочил засевший там загодя этельд. Дикари растерялись, но сообразили быстро, и вот уже часть их развернулась к новому противнику. Кольцо вокруг правителя распалось, и снова он включился в бой.
        Но неожиданно что-то изменилось. Странное головокружение, и Элимеру показалось, будто время замедлило свой бег. Он заметил устремленный на себя взгляд холодных серых глаз, смотрящих с обезображенного ненавистью лица. Звуки смолкли, поглощенные вязким и будто бы застывшим воздухом, и теперь он слышал только свист несущейся стрелы и тонкое дрожание тетивы. Возникло ощущение, будто он смотрит в глаза собственной смерти. Стрела в этом замедлившемся времени летела неторопливо, но Элимер понимал: ни отклониться, ни отбить ее он уже не успеет. И ледяной страх пронзил его нутро - страх перед гибелью, который неминуемо испытывает все живое. И лишь одна мысль успела мелькнуть: "Проклятье!"
        ***
        Шейра увидела, как Стрела, когда ей оставалось пролететь расстояние всего-то с пол локтя, резко отклонилась, словно какая-то противоборствующая сила направила ее в сторону. Дальнейший ее путь айсадка так и не узнала. Шум битвы обрушился на нее вместе с озарением: пророчество касалось не стрелы, а ее - Белой Кошки. А значит она, именно она, своей рукой должна поразить шакала. Айсадка выхватила из-за пояса топор и со всей силы метнула во врага, целясь ему в лицо, но ей так и не привелось узнать, попала она или нет, ибо в тот же миг ее настиг тупой удар в голову. С залитым кровью лицом Шейра упала с лошади и, успев откатиться в сторону, потеряла сознание.
        ***
        Испугавшая Элимера стрела вдруг пропала из поля зрения, а в следующий миг его вышвырнуло обратно в круговерть боя. Оглушенный шумом и лязгом металла, яростными криками и предсмертными стонами, он подумал, что еще чуть-чуть, и сойдет с ума, но скоро пришел в себя и понял: стрела пронеслась мимо. Неимоверное облегчение заставило расслабиться, и он не заметил, как в него метнули топор. Один из телохранителей - Тхерг - преградил путь оружию. Но не успел отбить его и, захлебываясь бьющей из горла кровью, рухнул с коня. И лишь тогда Элимер опомнился окончательно.
        ***
        Тардин в своих покоях напряженно вглядывался в видимую только ему даль и вдруг зарычал, гневно хлопнул себя по лбу:
        - Дурак! Мне не мудрецом прозываться, а сельским костоправом!
        Как же так! Он, словно зеленый ученик, пропустил очевидное! Артефакт, оказавшийся, как он теперь знал, стрелой, не мог обернуться против потомков создавших ее древних айсадов. И пославший ее шаман остался жить. А стрела? Она благополучно обогнула Элимера, чтобы вонзиться в первого попавшегося отерхейнского воина. И вонзилась. Но не кого-нибудь, не в безвестного рядового вояку, а в Видольда, главного телохранителя. И пусть Тардин не видел его смерти, но знал о ней: ни один смертный не смог бы избежать гибели, когда на него нацелена Великая Стрела.
        Впрочем, ничего не поменялось бы, ведай Тардин заранее, что жертвой стрелы окажется Видольд. Он все равно дал бы погибнуть телохранителю, лишь бы спасти жизнь своего воспитанника. Он дал бы погибнуть даже десятку таких, как Видольд - и окончательно потерял бы право называть себя магом-хранителем. Он, подобно последнему ученику, поддался человеческим слабостям. И уже довольно давно. Сложно было не поддаться. Особенно если жить несколько сотен лет и не иметь при этом сына. Разве мог он, Тардин, не полюбить странного замкнутого мальчика, который тянулся к нему с искренностью, свойственной детям? И не важно, что мальчик вырос в жестокого правителя, ведь к тому моменту он уже успел стать для Тардина почти что сыном.
        Видольд, как до него Элимер, увидел летящую в него стрелу. И он понял, что это за стрела. Странное выражение промелькнуло в его глазах, с лихой улыбкой поднял Видольд меч и стремительным, неразличимым для людского взгляда движением разрубил ее на две части. Одна половинка, изменив путь, все-таки успела долететь до него и слегка оцарапала руку, чтобы, лишенная силы, безвольно упасть на землю.
        ***
        Старая ворожея Увьйя-Ра горестно причитала в своем крытом шкурами шалаше, в отчаянии рвала на себе волосы и дрожащими руками окрашивала лицо пеплом в знак скорби. Великая Стрела Смерти - та, что хранилась ею столько лет, не исполнила своего предназначения. Как же могла она, Увьйя-Ра, не подумать, что среди шакалов Отерхейна тоже окажутся шаманы? И неслабые. Из тех, что способны менять путь Стрелы.
        Покачиваясь, вышла ворожея к немногим оставшимся от некогда сильного племени айсадам. Молчанием встретили ее дети и старики: все знали, что означает окрашенное пеплом лицо шаманки. Никто не заплакал и не опустил глаз, даже малыши, ведь айсады всегда встречали несчастья с поднятой головой, ибо все плохое, что случается в жизни - это расплата за неверные действия.
        А Увьйя-Ра занесла над собой кривой ржавый нож и охрипшим голосом произнесла ритуальную фразу жертвоприношения:
        - Великие Предки, примите мою жизнь. Я отдаю ее, чтобы жил мой народ, чтобы родились дети и не погасли на земле глаза айсадов. Пусть будет так.
        Нож вонзился в грудь шаманки, хлынула кровь, и старая Увьйя-Ра - самая старая из ныне живущих в ее роду - медленно осела на землю, вступая в призрачный мир.
        Позже об этой жертве сложили легенды, которые не раз рассказывались в последующие Ночи Весенней Луны.
        ***
        В тот момент, когда Увьйя-Ра пронзила свою грудь клинком, Элимер отдал приказ: завершить бой пленением выживших противников. Никто не понял, зачем это понадобилось кхану. Ведь уничтожить дикарей подчистую казалось гораздо легче, чем брать их в плен. Но перечить никто не посмел.
        Скоро все закончилось и теперь предстояло подобрать раненых, разжечь погребальный костер для павших в бою соратников, а также сжечь тела убитых дикарей.
        Элимер осматривал место сражения, когда лицо его окаменело. Дети! Много детей! Значит, ему не показалось!
        - Видольд, - сквозь зубы обратился он к телохранителю, - не знаю, как ты это сделаешь, но найди мне их предводителя. Надеюсь, ублюдок еще жив.
        И добавил уже скорее для себя, чем для Видольда:
        - Он поплатится за то, что заставил нас убивать детей. Мучения его будут очень, очень долгими.
        ГЛ. 15. ПОДВИГ ПРОИГРАВШИХ ЗОВЕТСЯ ПРЕСТУПЛЕНИЕМ
        Как только день начал гаснуть, войско Отерхейна завершило последние приготовления и тронулось в обратный путь. Настроение победителей отметилось радостным возбуждением, они обсуждали схватку и хвастались собственной доблестью. То тут, то там раздавались отрывки бранной песни:
        Горячая кровь на холодной стали!
        Мы пришли, хотя нас не звали!
        Мы стаей волков, кровь учуявшей, стали!
        И мы искупаемся в вашей крови,
        И не вернетесь вы с этой войны!
        Все оказалось даже проще, чем они предполагали: союз племен разгромлен, выжившие взяты в плен. Теперь дикарей, лишенных оружия и связанных, вереницей вели вслед за отбывающим войском. Пленные потупили взгляды, и в них читалась смесь отчаяния и злобы. Интересно, а чего они ждали, столь безрассудно выступая против могущественной империи?! Немногие вояки смогли удержаться от того, чтобы посмеяться над глупостью варваров.
        Когда день догорел окончательно, кхан приказал остановиться: теперь спешить было некуда, и войску лучше отдохнуть, чем тащиться по ночной степи.
        "Вот и все, - думал Элимер. - Теперь угрозы на границах нет, поселенцы, если вздумается, могут занимать леса. Только зачем? Разве что как охотничьи угодья… А куда, интересно, запропастился Видольд? Пора бы ему выяснить, кто вел дикарей".
        Словно в ответ на эту мысль, позади него раздалось легкое покашливание. Элимер резко обернулся:
        - Кхан! - услышал он в тот же миг.
        - Видольд! Сколько раз я говорил: не подкрадывайся!
        - Ну, извини. Старая привычка. Я узнал.
        - И?
        - Тебе сразу указать главаря, или хочешь спросить что-нибудь еще?
        - А ты разве выяснил в чем смысл этого тщательно спланированного самоубийства?
        - Ну, не то, чтобы… Но кое-что интересное услышал.
        - Говори.
        - Их шаман что-то там напророчествовал перед смертью. Вот они и ринулись на Отерхейн.
        - Что именно?
        - Понятия не имею. Я и это понял только из их ругани и проклятий. А как спросил - так они и замолчали.
        - Знаменитое дикарское молчание? Понятно. Хотя неплохо бы разузнать поподробнее. Предсмертное прорицание - не шутки. Хорошо, веди, покажешь мне их вождя.
        - Идем, - Видольд двинулся вперед и, не оборачиваясь, спросил. - Что ты собрался с ним сделать, Кхан?
        - Я уже говорил. Казнить. Неспешно. Медленно. Так, чтобы его муки растянулись на недели.
        - Да? Ну, хорошо, - в голосе Видольда проскользнула усмешка. Причины ее Элимер не понял, но уточнять не стал: от телохранителя все равно не добиться связного ответа, если он сам не захочет его дать.
        Пленных расположили в центре лагеря. Крепко связанные, они жались поближе друг к другу, избегая смотреть на победителей. Элимер вгляделся в эту сравнительно небольшую кучку выживших: в основном зрелые воины, чуть меньше молодых. И несколько детских лиц.
        "Естественно, - он зло скрипнул зубами, - потому что остальные дети мертвы".
        - Я жду, - обратился он к Видольду.
        Телохранитель, ничего не говоря, протиснулся в толпу пленных и достаточно небрежно вытолкнул вперед измазанную в земле и крови девчонку. Она вскинула голову, и Элимер вспомнил: именно в эти глаза он смотрел, когда в него летела та страшная стрела. Кхану стала понятна усмешка телохранителя.
        - Ты уверен? - спросил он.
        - Она так сказала. Остальные не перечили. Не думаю, что она взяла на себя чужую вину.
        - Хорошо, идем, - и тут же обратился к стражникам. - С девчонки не спускайте глаз. Головой отвечаете.
        Больше Элимер не обмолвился с Видольдом ни словом. И почему-то кхан был уверен, что Видольд прекрасно понимал причину его молчания.
        Элимер же находился в растерянности: видимо, что-то важное содержалось в предсказании дикарского шамана, если они поставили во главе войска сопливую девчонку. Сколько ей лет? Пятнадцать? Шестнадцать? С другой стороны, это - не Отерхейн, это - дикари. У них и такие считались взрослыми. А эта мерзавка вынудила его воевать с детьми, а значит, наказание ей - смерть. Она будет казнена, несмотря на юность. Может, не так "медленно и мучительно", как он планировал, но казнена.
        ***
        "Лучше смерть, смерть! Если бы у меня была возможность, если бы я осталась в сознании, я успела бы себя убить. Если бы я не засомневалась в воле духов, они не оставили бы мой народ. Я, я одна во всем виновата. Слишком много было трусливых мыслей, вот Стрела от меня и отвернулась. Все потеряно! И даже смерти я не достойна. Связана, унижена. Как стыдно!".
        Так, всю дорогу занимаясь самобичеванием, Шейра избегала смотреть в глаза соплеменникам, ступая с низко опущенной головой. Ей казалось, будто она чувствует на себе их ненавидящие взгляды, казалось, будто все знают, что в поражении виновата именно она. Все оказалось зря. И пророчество, и великая Стрела, и множество принесенных в жертву жизней. Их дети - дети айсадов и других племен - погибли почти все.
        И теперь остатки гордых народов идут вслед за торжествующими победителями. Больнее всего видеть радость на лицах шакалов и слышать их смех. Куда их ведут? Зачем? Почему не убили? Решили унизить позорным пленом? Сделать рабами? Нет, никогда, никогда этого не будет! Любой из племени скорее умрет под плетью, чем согласится прислуживать врагам. И все же, как стыдно!
        Их грубо гнали вперед, предварительно повязав друг с другом, словно скот. Но самое большое испытание ждало впереди. Пока шли по почти безлюдной степи, можно было не смотреть на шакалов, не видеть их злорадства. Но вот начались каменные шатры, и там их окружили люди. Они кричали, размахивали руками, кидали комьями земли и камнями. Воины, приставленные охранять пленных, пытались помешать толпе, но не особенно усердно. Под конец пути Шейра едва держалась на ногах, стопы истерлись в кровь, невыносимо болели мышцы, ведь всю дорогу пришлось пройти пешком, в то время как победители ехали верхом и подгоняли их, толкая в спину копьями. Но она старалась, изо всех сил старалась, не показать, как измучилась и устала, чтобы сохранить хотя бы остатки достоинства.
        К столице шакалов подошли уже поздним вечером. Там их снова встречала злобно кричащая толпа, но скоро все закончилось. Или только началось? К ней подошли двое воинов, отделили ее от остальных и увели в крохотное помещение из камня - сырое и холодное. Там Шейра забилась в угол, сжалась в комочек и попыталась отрешиться от происходящего, чтобы не сойти с ума. О судьбе соплеменников в этот день она так и не узнала.
        ***
        Взгляд Тардина упал на Видольда, и советник отшатнулся, словно узрел гостя из мира мертвых. Телохранитель стоял перед ним живой и невредимый! Невероятно! Тардин ясно видел, как стрела летела в Видольда, и она просто не могла пролететь мимо, от этой силы не смог бы защититься ни один смертный.
        - Тардин, что-то случилось? На тебе лица нет, - это кхан заметил, что его наставник странно бледен.
        Советник попытался взять себя в руки, и ему это почти удалось.
        - Я не спал всю ночь, мой Кхан. Наверное, сказывается усталость, - Тардин и сам понимал, что такое объяснение могло показаться правдоподобным кому угодно, но только не Элимеру, ведь тот прекрасно знал - чары позволяют обходиться без сна очень долго. Но умом советника завладело чудесное возвращение Видольда, и придумать ничего лучше он просто не успел. А потому поспешил перевести разговор на другую тему.
        - Поздравляю с победой, повелитель. Вижу, ты привел пленных. Могу я узнать, зачем?
        - Позже, Тардин. Сейчас мне еще нужно отдать кое-какие распоряжения, - ответил кхан и обратился к одному из дворцовой стражи: - Позови смотрителя темницы
        Воин поспешил исполнить поручение. Смотритель также не заставил себя долго ждать и скоро предстал на пороге тронной залы.
        - Хирген, только что в одну из камер поместили девчонку, айсадку, - полу утвердительно произнес Элимер.
        - Так и есть, мой Кхан.
        - Через… - Элимер задумался. - Через неделю она будет казнена. Пока же прикажи тщательно ее охранять. Кормите, поите, но не трогайте, никакого рукоприкладства. Лично проследи за этим, понял?
        Хирген молча склонил голову.
        - Хорошо, тогда можешь идти.
        Смотритель темницы быстро удалился: ему не хотелось слишком долго находиться под вгоняющим в тревогу взглядом кхана.
        - А что ты думаешь делать с остальными дикарями, повелитель? - поинтересовался Ирионг.
        - Пока их закрыли в бараках для пленных. А дальше… Честно говоря, пока я еще не решил, как с ними поступить. Но если в них поубавилось спеси, и если они поведут себя разумно, то после нескольких показательных казней я, может быть, разрешу остальным вернуться в леса. А сейчас я желаю переговорить с главным советником.
        Заметив, что люди собрались покинуть тронную залу, Элимер поспешно добавил:
        - Нет, вы можете оставаться. Думаю, у Ирионга найдется, что сказать. А мы с советником переместимся в мои покои.
        ***
        - Тардин, - заговорил кхан, едва они оказались вдвоем, - из разговора дикарей Видольду показалось, будто они отправились на нас из-за какого-то пророчества. Якобы их шаман что-то предсказал перед смертью. Наверное, все это ерунда, но отчего-то она меня взволновала, - Элимер усмехнулся. - Может, ты меня успокоишь и скажешь, что я слишком подозрителен?
        - Элимер, для начала мне надо знать, о чем пророчество.
        - В этом и проблема: дикари гордо молчат. Как обычно в таких случаях. Но, похоже, пророчество действительно было. Слишком странной показалась мне эта битва. Дикари посадили на коней и дали оружие всем своим детям. И нам пришлось убивать их. Да и войско их вел не опытный вождь, а какая-то айсадская девчонка.
        - Которую ты собрался казнить?
        - Именно. Так вот, Тардин, я хочу, чтобы ты выяснил, в чем суть предсказания. Тебе это под силу, а мне не придется допытываться у дикарей. Тем более, тут, скорее всего, и пытки не помогут, они либо соврут что-нибудь, либо не скажут всей правды.
        - Элимер, смысл пророчества я могу выявить по следам творимой волшбы, но только если она творилась сознательно, с определенной целью. От случайного видения, увы, следов не остается. А насколько я знаком с обрядами диких племен, их шаманы отправляются в так называемые путешествия в поисках видений, они достаточно редко прибегают к осознанному колдовству. Хотя ту стрелу зачаровали специально, но она - скорее исключение. Не думаю, что стрела как-то связана с пророчеством.
        - О ней я тоже хотел спросить. Что это было, Тардин?
        - Древняя вещь, Стрела Смерти. Кто-то из шаманов заговорил ее на твою гибель. К счастью, я вовремя почувствовал чуждые чары и… отвел ее в сторону.
        - Выходит, ты спас мне жизнь. Я никогда этого не забуду, Тардин, спасибо тебе. Но, возвращаясь к пророчеству: ты можешь узнать, было ли это видение, или…
        - Могу, - прервал советник Кхана. - И если ты немного подождешь, я скоро дам тебе ответ.
        - Я подожду.
        Тардин встал, закрыл глаза и что-то прошептал на непонятном Элимеру наречии.
        Он проникал в призрачный мир, он пытался выделить из протекающих сквозь него мощных потоков силы легкие, едва заметные следы сотворенного шаманом волшебства. Но следов не было. Вообще. Впрочем, чего-то подобного он и ожидал.
        - Увы, - произнес он, как только вернулся в явный мир, - придется допытываться у дикарей. Обратись к Варде, пусть их поспрашивает, думаю, он найдет с ними общий язык скорее, чем кто-либо иной.
        - Я так и собирался сделать, - кивнул кхан.
        ***
        Лишь на исходе второго дня Тардину застал Видольда в одиночестве. Телохранитель стоял в библиотеке, держа в руках тяжелую книгу, которую, очевидно, собирался читать. Советник даже не стал скрывать своей радости от так вовремя подвернувшейся встречи. От взгляда телохранителя его необычная реакция не ускользнула, и он недоуменно уставился на старика. Решив не тянуть, Тардин осторожно начал разговор:
        - Как прошел бой? Кхану ничего не угрожало?
        - Не больше, чем обычно.
        - Мне сказали, Тхерг погиб? Горькая потеря.
        - Да, - Видольд склонил голову, - мы с ним не один год вместе воевали. Терять друзей всегда тяжело.
        - Хорошо, что ничего не случилось с тобой. Тебе, наверное, тоже не раз угрожала опасность? - Тардин не оставлял надежду, что Видольд сам спросит его о Стреле. Но телохранитель отделался ничего не значащей фразой:
        - Какая же война без опасностей?
        И тогда советник решил пойти на прямой разговор.
        - Видольд, в тебя летела стрела.
        Губы того растянулись в насмешливой улыбке:
        - Советник, в меня летело много стрел.
        - Та стрела была особенная. Ты должен был сразу узнать ее.
        Видольд только отмахнулся:
        - Э, советник, ты, как говорят, колдун, тебе, может, и виднее. Но, сдается мне, ты сам в своем колдовстве запутался.
        Тардин не прореагировал на замечание и, как ни в чем не бывало, продолжил расспросы:
        - Так ты не заметил ничего необычного? Что ты делал, когда в тебя летели стрелы?
        - А что я мог делать? От одних уклонялся, другие отбивал, несколько, кажется, разрубил. В чем дело-то?
        Тардин промолчал. Что он мог сказать, если разговор не получался? Либо телохранитель действительно ничего странного в бою не заметил, либо тщательно это скрывал. Однако все это выглядело очень и очень странно.
        Во-первых, Стрела летела в Видольда - и это точно.
        Второе - ни один человек не смог бы ни уйти из-под нее, ни отбить, ни, тем более, разрубить. И это тоже точно.
        И третье - воин, тем не менее, остался жив.
        Так кто же ты такой, Видольд? Хамоватый телохранитель, или кто-то иной скрывается под этой маской?
        - Ты извиняй, советник, - прервал его мысли воин, - но мне того, пора. Ждут меня
        Он небрежно грохнул тяжелой книгой о стол и ленивой походкой направился к двери. Но на выходе вдруг обернулся и внимательно, пристально всмотрелся в Тардина:
        - Не о чем беспокоиться, - сказал он, - дикари разгромлены. Ни одна стрела с их стороны больше не прилетит.
        - Да, конечно… конечно, - пробормотал советник.
        Видольд кивнул на прощание и вышел.
        Тардин еще долго смотрел ему вслед, размышляя. Может быть, воин сказал правду, может быть, действительно ничего необычного в бою не усмотрел? Может, в судьбу Стрелы вмешались иные, неведомые Тардину силы? Ведь в телохранителе он и впрямь не чувствовал никакой, даже скрытой, мощи, а своему колдовскому чутью чародей доверял. Однако решил на всякий случай ненавязчиво приглядывать за воином: вдруг обнаружатся еще какие-нибудь странности?
        ***
        Кхан медленно спускался по лестнице. Ниже винных погребов, в подземелье, где содержались особо важные пленники, в числе которых сейчас находилась и айсадка.
        Варда и Тардин ничего не смогли вызнать у дикарей, пытки пока тоже ничего не дали, а потому Элимер решил, что лучше попытаться расспросить обо всем безумную предводительницу. Лично.
        По его поручению, девчонке в первый же день сообщили, что ее ждет медленная, страшная казнь. В темнице она находилась уже седьмые сутки, и к этому моменту ее воля наверняка ослабла. А как иначе? Ведь она - вчерашний ребенок. Она оказалась наедине с тягостными мыслями и собственным одиночеством, ее лишили свободы, приговорили к смерти. Особенно, должно быть, ее замучила неопределенность. Айсадке так и не сказали, что случилось с ее соплеменниками, не сказали, когда именно ее казнят, но дали понять, что это может произойти в любой момент.
        "Стоит предложить ей жизнь, и она расскажет о пророчестве", - думал Элимер.
        Неприятно царапнув слух, скрипнули тяжелые ворота подземелья. Кхан оказался в затемненном сыром туннеле, тускло освещаемом чадящими факелами. Дверей, за которыми скрывались каменные мешки, в коридоре находилось множество, но лишь малая их часть была занята.
        "И за одной из них, - подумал Элимер, - скрывается моя дикарка".
        И вдруг почувствовал, будто превратился в своего прародителя - коршуна, кружащего над жертвой. Что ж, может, это не так далеко от истины.
        Стражников в туннеле оказалось двое. Один из них торопливо метнулся к одной из запертых дверей и сунул ключ в заржавленную скважину замка. От скрежета по телу пробежала нервная дрожь, и Элимер непроизвольно передернулся.
        Дверь распахнулась, за ней открылся зияющий черный провал камеры. Дикарка сидела в темноте: так было задумано, чтобы постоянный мрак нагонял тоску и лишал воли. Наверное, мерзавка не знала даже, сколько прошло времени с момента ее пленения. И это хорошо, чем больше неопределенности, тем лучше.
        Элимер приказал подать факел и вступил в темницу, освещая сырые, подернутые плесенью углы.
        Айсадка сидела в дальнем углу на тонкой шкуре, скорчившись и прикрыв глаза руками. Он сделал два шага вперед, отчего девчонка резко дернулась, вскинула на него затравленный взгляд и, отняв от лица ладони, ощерилась. Элимер остановился, разглядывая ее. Тело айсадки было изукрашено кровоподтеками, на щеке красовался огромный лиловый синяк, а на запястьях и обнаженном бедре - следы пальцев. Откуда? Явно не после боя, ведь прошла уже неделя. Гнев вскипел в груди - ведь он приказал не трогать дикарку! Неужели кто-то посмел ослушаться?! Элимер с трудом подавил ярость и медленно обернулся к стоящему позади мужчине. Тот сразу все понял, ибо леденящий взгляд кхана сказал ему больше, чем любые слова. Краска отхлынула от лица стражника, чтобы через мгновение накатить вновь, окрасив лоб и щеки багряным.
        - Вам передавали мой приказ? - прошипел кхан.
        Стражник мог солгать, но почему-то этого не сделал.
        - Д-да, - пролепетал он дрожащим голосом.
        - Но вы посмели ослушаться!
        - М-мы… это… повелитель… ей же того, все равно умирать… ну так, какая ей разница… а мы с Лагрейху давно уж женщин не видели… и вот… - стражник осекся. В лице же кхана ничего не изменилось, только в глубине глаз зажегся знакомый всем недобрый огонь.
        - Позовите Хиргена, - произнес Элимер и отвернулся, вновь вперив взгляд в айсадку.
        Один из воинов метнулся выполнять распоряжение. Хотя, полно, какие они теперь воины? Они - преступники, нарушившие приказ!
        Элимер заметил, что уже довольно долго смотрит на дикарку, и что она под его взглядом еще сильнее вжалась в пол и напряглась.
        "Да ведь девчонка, пожалуй, решила, что я тоже пришел ее насиловать!", - пронеслась мысль.
        - Успокойся, - бросил он, - твое тело мне ни к чему.
        Но в ее лице ничего не изменилось, словно она не слышала или не понимала его слов.
        "Да знакома ли она с нашим языком?", - спросил себя Элимер и тут же ответил: "Конечно, знакома. Дикари прожили рядом с нами много лет. Успели выучить. Наверное, это просто хваленая дикарская гордость".
        Услышав гулкие шаги, что донеслись из коридора, Элимер оторвал от айсадки взгляд и повернулся на звук. Перед ним предстал Хирген, а за его спиной виновато жались двое стражников. Бывших стражников, поправил Элимер сам себя.
        - Хирген, твои люди нарушили приказ. Думаю, они сказали, каким недостойным образом?
        Хирген медленно кивнул и, не оборачиваясь, произнес:
        - Сложить оружие.
        Стражники тут же подчинились, будто надеялись послушанием заслужить прощение. Наивная надежда, Хирген это знал.
        - Завтра с утра обоих повесить. Прилюдно, - процедил кхан и брезгливо отшатнулся, когда один из обреченных со всхлипами припал к его ногам.
        - Повелитель! Прошу, прости, я глупец, больше такого не повторится.
        - Верно, не повторится. Потому что завтра тебя уже не будет. А приговор встреть достойно, вот как твой напарник, - и Элимер посмотрел на второго бывшего стражника. Лицо того побледнело, губы плотно сжались, но он изо всех сил старался не выдать эмоций.
        - Ну а ты, - с издевкой спросил кхан, - почему не вымаливаешь прощения?
        - Повелитель, - ответ прозвучал напряженно и сбивчиво, - это потому… прав ты, вот оно как. Сам не знаю, нашло что-то, Ханке разум замутил. И приказ нарушили, да и вообще… Мой родитель сам бы меня придушил, узнай он… Он всегда, бывало, говорил: "Ты врага убей, но не унижай, если он честно сражался".
        - Твой отец мудрый человек. Он стыдился бы такого сына.
        Стражник постарался не отвести взгляда. Второй в это время корчился на полу в рыданиях. Пока длилась эта сцена, подоспели трое воинов и по знаку Хиргена распахнули двери двух темниц, куда и отправили приговоренных. Впрочем, сидеть им там оставалось недолго.
        Выйдя из подземелья, кхан достаточно сухо обратился к следующему за ним Хиргену.
        - В случившемся есть и твоя вина: ты плохо смотрел за своими людьми.
        От испуга смотритель до крови прикусил губу.
        - Ты лишаешься трехдневного жалованья, - закончил Элимер.
        И Хирген понял: кровью он отделался малой.
        - Я понял, мой Кхан, - произнес.
        - Хорошо. Того, что ползал, казнить завтра же, с утра. Второй не совсем безнадежен, так что напиши письмо о его переводе. В Урбиэне опять попахивает мятежами, пусть он отправляется туда и воюет последним пехотинцем. Носить меч ему более не дозволено. Не умрет - пробудет в ополчении до конца дней своих. Если только не умудрится совершить невиданный подвиг во благо Империи, - Элимер усмехнулся. - Теперь - айсадка. Сейчас же доставишь ее наверх, в тайную комнату. Пусть ей дадут воды и какую-нибудь одежду. И проверь, чтобы в комнате не было острых предметов и веревок. Сделай все тотчас же.
        - Все будет исполнено, - кивнул Хирген, и направился было вниз по лестнице, когда кхан на мгновение приостановился и бросил вдогонку смотрителю.
        - Замки у тебя проржавели. Разве я за этим следить должен?
        - Прости, недоглядел. Сегодня же прикажу почистить или сменить.
        Элимер, ничего не ответив, продолжил путь наверх и вздохнул с облегчением, когда промозглый затхлый воздух подземелья сменился сухим и теплым запахом жилья.
        ***
        Великий Кхан восседал в кресле в малой советной зале, задумчиво подперев рукой подбородок. За спиной как всегда стоял Видольд, и больше в помещении никого не было.
        Дверь распахнулась, и появился воин, подталкивая впереди себя пленницу. Элимер с удовольствием отметил, что она все-таки облачилась в принесенную ей одежду: простую тунику небеленого льна. Что ж, можно надеяться, что и в остальном дикарка будет столь же сговорчивой. Теперь, когда она смыла с лица и тела грязь, ее юность бросалась в глаза еще сильнее. Только взгляд казался взрослым. Страх из него исчез - или она его спрятала, - осталась лишь ненависть и почему-то решимость.
        Айсадка не сутулилась, не пыталась забиться в угол, чего можно было бы ожидать от впавшего в отчаяние пленника. Напротив, стояла она неестественно прямо и неподвижно, расправив плечи и уставившись в никуда; словно показывала, что Великий Кхан Отерхейна для нее пустое место.
        "Нет, - посетила неприятная мысль. - Эта ничего не расскажет".
        И все же вопросы задать необходимо. Хотя бы, чтобы убедиться.
        "Убедишься, и что же дальше? Прикажешь пытать?" - спросил он сам себя и понял, что не сможет отдать такой приказ. Теперь уже не сможет. Все-таки не такое он чудовище, как все думают, чтобы мучить детей. Но девчонке об этом знать ни к чему. Пусть боится, вдруг страх развяжет ей язык?
        - Твое имя! - приказал Элимер.
        Она даже мельком не взглянула в его сторону, и ничего не отобразилось на ее застывшем лице.
        - Гордость сейчас бесполезна, айсадка. Впрочем, как знаешь… Тогда послушай. Мне нужен ответ лишь на один вопрос: о чем было ваше пророчество? Если я его услышу, то сохраню тебе жизнь и даже верну свободу. Если же продолжишь упираться, тебя ждут пытки, а после мучительная казнь, которая растянется надолго. Палач станет каждый день отрезать от тебя по кусочку. Сначала пальцы, потом уши…
        Дикарка снова не ответила, и Элимер добавил:
        - А до этого я отдам тебя на потеху моим воинам. Их будет много. Тебе понравится.
        Последняя угроза все-таки подействовала на айсадку, она медленно повернулась и наконец-то взглянула ему в глаза. Какое-то время молчала, может быть, подбирая слова, и произнесла с акцентом, коверкая фразу:
        - Мочь все в подлости ты, темный вождь. Но за что шакалов наказал, если делать, как они?
        Элимер заметил, что уголки губ дикарки презрительно дрогнули, и это разозлило его. Как смеет эта девка, эта предводительница жалкого сброда, дерзить ему, Великому Кхану, властителю Империи?!
        - Я их наказал за пренебрежение приказом, - отчеканил он. - А ты думала, из-за тебя? Не обольщайся. Испытанное тобой унижение - ничто перед мучениями, которые ждут тебя совсем скоро.
        Больше он не успел сказать ни слова: девчонка молниеносным движением выхватила из ножен стоящего рядом стражника кинжал, рванулась в сторону и, размахнувшись, направила острие себе в грудь. Никто не сумел бы ей помешать, если б не Видольд, который тотчас, в ту же секунду, схватил со стола тяжелый бронзовый кувшин с водой и запустил им прямо айсадке в живот. Девчонка согнулась, издала какой-то тонкий всхлип и, не удержав равновесия, отлетела назад. А когда пришла в себя, стражники уже заломили ей руки и теперь быстро связывали их за спиной. Дикарка безнадежно попыталась вырваться, но тут ее наконец проняло: часто-часто заморгали ресницы, и она резко отвернулась, чтобы скрыть слезы.
        - Я даю тебе время до завтра, айсадка. Хорошо подумай, - усталым голосом и без всякого выражения произнес Элимер, махнув рукой стражнику. - Уводи!
        Когда пленница и ее конвоир скрылись за дверью, Элимер поднялся, нервно прошелся туда-сюда по зале и обратился к Видольду:
        - Никогда не пойму этих дикарей! Это же безумие - согласиться пройти через такие мучения и умереть за какое-то пророчество! Впрочем, после неудачной попытки убить себя, она может передумать.
        - Она не передумает, - возразил Видольд.
        - Почему ты так уверен? - Элимер удивился.
        - Ты забыл, Кхан, что я - горец. А мы хоть в далеком, но родстве с дикими племенами. Айсады верят, что если проболтаются о внутриплеменных таинствах чужакам, а тем более - врагам, то в посмертии и следующих рождениях их будут ждать мучения куда страшнее тех, которыми пугаешь ты.
        - Почему же ты раньше молчал? Зачем я на нее время тратил?
        Видольд пожал плечами:
        - А что бы изменилось? Ты, Кхан, извиняй, но уж упрям ты больно, все равно попробовал бы.
        "Он прав", - подумал Элимер.
        - Ладно, я подумаю, что еще можно сделать. А сейчас, Видольд, оставь меня.
        Телохранитель, не заставляя повторять дважды, удалился.
        Элимер неспроста решил остаться один. И не зря приказал доставить айсадку в тайную комнату, куда вели проложенные в замке секретные ходы. В стенах этих комнат имелись незаметные отверстия, позволяющие проглядывать почти все их пространство.
        Именно к одному из таких помещений по скрытым путям и отправился Элимер. Уж он-то знал, что выражение лица любого человека, когда тот думает, будто его никто не видит, способно сказать больше, чем слова.
        ***
        Шейру проглотило отчаяние. Она потеряла последнюю возможность с честью вырваться из ловушки, в которую попала. Чем метнул в нее тот высокий темный воин? И с такой силой, что сбилось дыхание, и она позорно выронила кинжал.
        "Я даже убить себя не могу, - в панике думала девушка, - что я вообще могу?!"
        Она понимала: после неудавшейся попытки самоубийства, следить за ней станут намного тщательнее, второй возможности уже не представится. И что же ей остается? Предать великое таинство, получить свободу, но обречь свой дух на мучения? Или не предавать, и тогда - пытки, казнь и… это унижение, которое обещал проклятый шакалий вождь. Будто мало ей досталось в каменном мешке!
        Сердце Шейры бешено заколотилось, а потом замерло от страха. За дни, проведенные в Отерхейне, она не встретила никого, достойного называться человеком. Казалось, эти существа ненавидят даже саму природу, небо, солнце, ведь неспроста они прячутся за каменными стенами.
        Эти размышления лишь на миг отвлекли Шейру от собственной беды. Она не хотела умирать, тем более умирать такой позорной смертью.
        Шакалы Отерхейна, много, которые… которые…
        Нет лучше не думать об этом совсем не думать никогда не думать пытки казнь нет это не может происходить с ней не может лишь ночной кошмар он ей снится казнь пытки - Нет!!!
        Но Шейра знала - никакой это не сон, а реальность. Сколько раз готова она была сдаться, сидя в холодной темной камере, броситься к двери и кричать во все горло: "Я все скажу, все, выпустите меня!".
        И каждый раз ее что-то останавливало. Остатки айсадской гордости, сознание сакрального, которое нельзя открывать, воспоминание о лесе, такое яркое, что она словно наяву слышала его запахи.
        Снова родился порыв броситься к двери, позвать вождя-шакала и все-все ему рассказать, и вернуться домой, но опять неимоверным усилием воли она сдержалась.
        Медленно сползла Шейра по стене и застыла, прислонившись к ней и обхватив колени руками. И в который раз пронеслось в мыслях: насилие, пытки, казнь… И мелькнуло перед глазами лицо темного вождя с кривой ухмылкой и ледяным взглядом.
        Что же за люди они, эти отерхейнцы? Что за человек их вождь? Шейра не понимала их. Темный вождь так молод, что в голове не укладывалось, как он мог ненавидеть всех вокруг, на все взирать со злобой, которую она заметила в его глазах. Ведь когда человек молод, у него есть все: силы, здоровье, способность радоваться, удивляться и любить. Но этот вождь - он другой. И дело не в том, как он отнесся к ней, ведь она ему враг, и тут его ненависть ясна… Но ведь он злой еще и сам по себе, злой без всякой причины! Именно это поражало и пугало Шейру.
        И снова хлынули мысли о будущем. И опять накатила волна отчаяния и ужаса. И вот голова девушки безвольно упала на колени, она еще сильнее сжалась в клубочек, совсем как в подземелье, и тихонько заплакала.
        Элимер наблюдал за айсадкой. Какое-то время она сидела на полу, обхватив колени руками, и потерянно смотрела в пустоту. Утопающая в этой большой тунике, из-под которой как-то беззащитно торчали худые лодыжки, она походила на ребенка, решившего надеть родительское платье.
        А Элимер никак не мог оправиться от изумления. Девчонка столько суток провела в темной холодной камере, в ожидании страшной казни, ее изнасиловали и избили тюремщики, а он, ее главный враг, стал угрожать пытками и очередным насилием - и при всем этом она не сломалась и не сошла с ума! Да упрямство этой айсадской девчонки могло поспорить с его, кхана, волей!
        Конечно, глупо, очень глупо так безрассудно жертвовать жизнью. Но она думает, что это правильно. А многие ли готовы стоять до конца за то, что считают верным? Если все дикари таковы, как эта девочка, то каких же друзей потеряли некогда его, Элимера, предки!
        Тут он увидел, как голова айсадки упала на колени, и она заплакала тихо-тихо, почти неслышно. Мимолетная жалость закралась в сердце Элимера, но он быстро подавил несвойственное ему и лишнее чувство.
        ГЛ. 16. ЕСЛИ ТЫ НЕ ХОЧЕШЬ РАССКАЗЫВАТЬ СЕКРЕТЫ, ТО ЦВЕТНОЙ ЗЕРИУС СДЕЛАЕТ ЭТО ЗА ТЕБЯ
        Блаженно раскинувшись на диване и неспешно поглощая виноград с серебряного подноса, Аданэй с рассеянным любопытством наблюдал за приготовлениями Вильдерина. Тот стоял перед зеркалом. Он только что надел последний браслет. Золотой, естественно! С рубинами. На нем позвякивало уже девять подобных. И еще ожерелье на шее, и кольцо в ухе. А его черные штаны так сильно расширялись книзу, что издали их можно было принять за юбку.
        Вильдерин придирчиво осмотрел свое отражение и, видимо оставшись довольным, начал заниматься волосами. Часть их собрал сзади, завязав узкой лентой, остальные оставил свободно спадать на обнаженную спину. Юноша подошел еще ближе к зеркалу, взял небольшую кисточку и принялся наносить на веки сверкающую золотистую краску, потом подвел глаза черным, проведя линию от самых их уголков вверх, к вискам. Затем открыл небольшой флакончик, и в воздухе разлился аромат благовоний.
        Аданэй всегда видел своего друга накрашенным, но само действо наблюдал впервые. Вильдерин и его предлагал накрасить, но Аданэй небрежно от него отмахнулся. Этот отказ вызвал у юноши слабую усмешку, и он пробормотал что-то про дикарей Отерхейна.
        Теперь, полностью подготовившись для визита к царице и закончив осматривать себя в зеркале, Вильдерин гордо обернулся к Аданэю.
        - Ну, как я выгляжу?
        Но тот лишь смотрел на него снизу вверх, молчал и улыбался. На лице Вильдерина отразилась сначала растерянность, затем неуверенность.
        - Тебе не нравится?
        - Сказать честно?
        - Да, - в голосе Вильдерина послышалась тревога.
        Это показалось Аданэю презабавным, улыбка его стала еще шире и вскоре превратилась в смех.
        "И как он умудряется казаться другим таким высокомерным?" - подумал он.
        Однако Аданэй сам не раз видел, как в разговоре с другими рабами Вильдерин вздергивал подбородок, снисходительно поглядывая на собеседника из-под полу прикрытых век, а его изящные руки плавно двигались в такт словам, сказанным нарочито небрежным и холодным тоном.
        А поскольку Вильдерин теперь общался с Айном, то стали поговаривать уже не об одном зазнавшемся юнце, а о двоих. И может быть, это к лучшему. Ведь когда он вновь станет господином, невольникам лучше как можно реже вспоминать, что Айн приходился им приятелем.
        Аданэй очнулся от мыслей, когда до него донесся голос Вильдерина:
        - Чего молчишь? - воскликнул он. - Что не так?
        Только сейчас до Аданэя дошло, что Вильдерин все еще стоит и напряженно ждет ответа.
        - Извини, я задумался, - Аданэй глянул на друга, прикидывая, стоит ли ответить или еще немного подразнить парня. Но, встретив нетерпеливый взгляд, наконец сдался:
        - Ты похож на девчонку, когда раскрашенный. Хотя и весьма симпатичную. Родись ты девицей - был бы неотразим.
        К его удивлению Вильдерин вздохнул с заметным облегчением.
        - Айн, в Илирине все так красятся. И я тоже, но раньше ты ничего не говорил.
        - А ты раньше не спрашивал.
        Вильдерин рассмеялся:
        - Просто ты дикарь!
        - Возможно.
        - Нет, правда! У вас мужчины одеваются в шкуры диких зверей.
        - Исключительно знатные. И не одеваются - всего лишь набрасывают на плечи. А простолюдинам и рабам полагаются в лучшем случае шкуры домашнего скота.
        - Какая разница! У вас считается, что лучшее украшение - это шрамы.
        Аданэй фыркнул:
        - А это ты с чего взял? И почему ты говоришь "у вас"? Я сейчас живу в Илирине, как и ты.
        - Все равно, Айн, в душе ты истинный варвар и считаешь, что украшать себя недостойно.
        Аданэй насмешливо приподнял брови:
        - Просто, друг мой, я считаю, что моя внешность идеальна и не нуждается в дополнениях.
        - С такими мыслям ты скоро вылетишь из дворца на какие-нибудь работы. Кто из господ захочет держать при себе дикаря? Да еще и такого самоуверенного!
        - Я бы сказал: самовлюбленного. Это ближе к истине.
        Вильдерин покачал головой.
        - У тебя и впрямь отвратительный характер. Ты должен быть рад, что я тебя терплю.
        - Я рад, - криво усмехнулся Аданэй.
        Вильдерин резко вскочил с дивана и, поймав взгляд Аданэя, заговорил:
        - Ты меня удивляешь, Айн. Я говорю не очень приятные вещи, а тебе как будто все равно.
        - Может, я просто притворяюсь?
        - Зачем? Друзья не должны притворяться.
        - А еще не должны пытаться задеть друг друга.
        Вильдерин поспешно отвел взгляд.
        - Прости, Айн. Ты, конечно, прав. Просто тебе всегда удается вывести меня из себя, даже когда ты сам этого не желаешь. А мне тебя - никогда. Вот я и решил попытаться. Ты на меня не злишься?
        - Глупо злиться на правду, верно?
        - Не говори так.
        - Почему? Как ни крути, мы с тобой очень разные. Я слишком хорошо знаю себе цену. А вот ты - нет. Между прочим, даже мой брат меня ненавидит. И, должен признать, у него есть на то основания.
        "Что происходит? - испуганно подумал Аданэй. - Я говорю совсем не то, что собирался".
        - У тебя есть брат?! - Вильдерин, кажется, искренне поразился.
        - Был. Он умер, - быстро попытался сгладить последствия своей откровенности Аданэй, когда на него вдруг накатило что-то. Комната поплыла, потемнело в глазах, очертания предметов утратили четкость, превратившись в пестрый круговорот. Он резко вскочил.
        - Что с тобой? - услышал он доносящийся откуда-то издалека голос Вильдерина, а в голову начали лезть безумные мысли.
        "Что я здесь делаю? Путь один - к смерти. Меня убьют Боги. Хотя они слепы и глухи, они такие же гости в мире, как я".
        В голове образовался мутный мрачный водоворот, и возникло мучительное осознание, будто весь мир летит в него, причем по его, Аданэя, вине. Он приблизился к Вильдерину вплотную и больно схватил его за плечи. Тот посмотрел на своего друга испуганно.
        - Ты мне доверяешь, Вильдерин?! А зря! Беги лучше! Уходи! Я же тебе жизнь испорчу! Всем испорчу. И себе… А я могущественный, я властитель… а ты только раб. Я властитель, мне все можно. Все-все! Хотя… на самом деле нет… Все не так…
        Вильдерин смотрел на Айна: взгляд того пылал горячечным огнем, а губы пересохли.
        - Айн, ты меня пугаешь, - он безрезультатно попытался уложить друга на диван.
        - Пугаю?! - истерический хохот. - Вот и бойся! Бездна подо мной, я упаду. И ты тоже. Я утяну тебя! - Аданэй скрюченными пальцами вцепился в одежду Вильдерина и вдруг захныкал: - Я боюсь… мне страшно…
        - Айн, успокойся, - Вильдерину все же удалось уложить его на диван.
        В последний миг перед тем, как потерять сознание, Аданэй расслышал звук открывшейся двери и женский голос, а потом все кануло во тьму, словно в бездонную пропасть.
        Но, кажется, не прошло и мгновения, как он снова услышал чьи-то голоса, будто сквозь туман.
        "Я не умер?" - молнией пронеслось в голове. Голоса стали громче, и наконец их смысл окончательно пробился к его сознанию. Он узнал Вильдерина. Не открывая глаз, прислушался.
        - Он говорил какую-то ерунду…
        - Какую именно?
        - Да я ничего не понял. По-моему, он просто бредил, Великая.
        "Великая? Здесь что, царица?"
        И тут же в ответ на его безмолвный вопрос Аданэй снова услышал женский голос.
        - Видимо, его опоили. Может, кто-то из рабов.
        - И скоро он очнется?
        - Не переживай, мой хороший. Ничего с ним не будет. Сейчас попробую еще раз.
        Аданэй уже собирался открыть глаза, когда к его носу поднесли что-то с резким запахом. Тело свело судорогой, и он непроизвольно вскочил, широко распахнув глаза. Рука царицы быстро отдернулась.
        Аданэй не смог продержаться долго, на плечи навалилась тяжесть, и он со стоном рухнул обратно. Снова попытался встать, чтобы поклониться, но царица властно толкнула его на диван.
        - Лежи смирно, - сказала. - Успеешь еще выказать почтение.
        Аданэй попеременно смотрел то в темные глаза царицы, то в темные же - Вильдерина. Тот ободряюще улыбнулся.
        - Что случилось? - спросил Аданэй. - Я ничего не помню.
        - Еще бы ты помнил! - усмехнулась Лиммена. - Возьми, выпей это, сразу полегчает, - она протянула ему флакон с той самой отвратительно пахнущей жидкостью.
        - Нет! - против воли испуганно выкрикнул Аданэй и отдернул руку, которую уже успел поднести к бутыли. Брови царицы негодующе сошлись на переносице.
        - Не смей перечить мне, раб. Пей! Это приказ.
        Вильдерин многозначительно посмотрел на друга и открыл окно. Аданэй несмело поднес флакон к губам и, стараясь не дышать, одним глотком опрокинул его в рот. Кажется, омерзительное питье еще не успело дойти до желудка, а уже попросилось обратно. От груди к горлу поднялась тошнотворная волна. Тут он понял, для чего Вильдерин открыл окно, но было уже поздно. Добежать до него он не успел, и его вырвало прямо под ноги царице.
        "Какой позор!" - сгорая от мучительного стыда, Аданэй не посмел взглянуть на Лиммену.
        А она брезгливо отодвинулась от зеленоватой дурно пахнущей жижи и, вальяжно растягивая слова, произнесла.
        - На меня не попало. А остальное уберут слуги.
        - Прости, повелительница.
        - Я же сказала, ничего страшного, - слегка раздраженно откликнулась та и обратилась к Вильдерину.
        - Как его зовут?
        - Айн, повелительница.
        - Очень хорошо. Так вот, Айн, Вильдерин не понаслышке знаком с цветным зериусом, - она опять усмехнулась. - Думаю, он о тебе позаботится и объяснит, что делать дальше. Тем более, вы все равно неразлучны.
        - Ты заметила, Великая? - казалось, Вильдерин искренне удивился.
        - Такую парочку, как вы, сложно не заметить. Свет и Тьма. Вам всегда нужно быть вместе, - сама того не ведая, Лиммена почти слово в слово повторила то, что Аданэй слышал от Нирраса. И, с улыбкой, обратилась уже к нему:
        - Я рада, что у моего Вильдерина наконец-то появился друг.
        Не прощаясь, она направилась к выходу. В дверях обернулась и, указав на Аданэя пальцем, бросила:
        - Кстати, очаровательный акцент. Отерхейн, если не ошибаюсь?
        Какое-то время после ее ухода царила тишина. Пока Аданэй не прервал молчания:
        - Объясни, что произошло.
        - А ты не понял? Скажи, ты что-то ел, пил с утра?
        - Конечно, как обычно, - протянул Аданэй, начиная догадываться, что к чему. - Эрен… мы с ним выпили вина.
        - Ну, видимо он тебя опоил, вот и все.
        - Вот и все? - в негодовании Аданэй возвысил голос. - Я чуть к праотцам не отправился, меня стошнило прямо под ноги царицы!
        - Брось! - небрежно отмахнулся Вильдерин. - С кем не бывало?
        - Со мной.
        - Ну да, точно - откуда в вашем диком Отерхейне взяться цветному зериусу? - рассмеялся юноша.
        - Что это за штука - цветной зериус?
        - Если тебе так интересны все эти скучные подробности, что ж… Цветной зериус - это растение такое. Из него делают отвар, который заставляет людей рассказывать о себе всю правду. Даже ту, в которой человек сам себе не признается. Но тебе, видимо, повезло - если это можно назвать везением - иногда зериус вызывает отравление и галлюцинации. Что с тобой и произошло. Смею заверить, нес ты полную чушь. А мог бы выдать все свои секреты. Впрочем, ты выдал бы их мне. А это не страшно - мы, к счастью, можем доверять друг другу.
        - Ну да, тебе не страшно, - тихо откликнулся Аданэй и странно посмотрел на Вильдерина. - А что я говорил?
        - Ерунду. Вообразил себя властителем и вещал про какую-то бездну, в которую летишь. Да какая разница, Айн!
        Вильдерин слегка раздраженно повел плечами, но увидев тревогу на лице Айна, ободряюще добавил:
        - Да забудь ты об этом глупом происшествии! Ничего страшного не произошло. При дворе Эртины такое случается сплошь и рядом. Когда я только что стал… - Вильдерин запнулся. - В общем, меня один раз тоже опоили этой дрянью. И мне не так повезло, как тебе. Я тогда выдал о себе всю подноготную.
        - И зачем кому-то понадобилось травить меня?
        - Затем, что ты мой друг. А им всегда интересно все, что касается меня и царицы. Наверное, они полагали, будто ты что-то знаешь. На меня-то эта гадость давно уже не действует.
        - А откуда она у рабов? И почему на тебя не действует?
        - Эта травка спокойно растет себе в садах Эртины. А вот способ приготовления отвара держится в секрете. Однако время от времени рабам все же удается его достать: охочие до золота перекупщики как-то передают. Тайно, естественно. Кстати, именно благодаря зериусу в Илирине стали реже прибегать к пыткам: преступники сами все рассказывают, стоит лишь отведать зелья.
        - Ты не ответил на второй вопрос.
        - Ах, это. Ты очень плохо знаком с Илирином. Нигде в мире ты не найдешь такого количества ядов, противоядий и исследований, им посвященных. Нигде в мире, Айн! Это и счастье, и беда моей страны. Знаешь, сколько противоядий ежедневно принимает царица и знать? А иногда приучают себя к какому-нибудь яду, принимают его малыми порциями. И все равно нет-нет, да кого-нибудь удается отравить. Так что, цветной зериус - детская забава. И он - единственное, что могут получить рабы. А чтобы он не действовал на тебя, достаточно ежедневно принимать противоядие.
        - Я знал, что Илирин - родина ядов, но предполагать такое! Да здесь становится страшно жить.
        Вильдерин рассмеялся:
        - Я дам тебе противоядие от зериуса. Тем более, ты его уже пробовал.
        - Только не говори, что это та отвратная жидкость!
        - Она самая. Это отвар корня древесного ласпериса, и если бы не он, ты не очнулся бы до следующего утра. Не волнуйся, его принимают по капле ежедневно, а эту каплю можно растворить в стакане воды. Ты даже не почувствуешь вкуса.
        - Ты меня успокоил. А как здесь оказалась царица?
        - Открыла дверь и вошла. Иногда она заглядывает ко мне. Сегодня появилась как раз в тот миг, когда ты падал.
        - Вот ведь позор!
        - Да успокойся наконец, Айн! Повелительница все понимает. Когда такое произошло со мной, именно она настояла, чтобы я принимал противоядие.
        - Давно ты ее любовник? - нимало не стесняясь, спросил Аданэй, даже не попытавшись облечь свой вопрос в более дипломатичную форму.
        Как и следовало ожидать, Вильдерин смущенно отвел взгляд, но все-таки ответил:
        - Три года.
        - Так тебе было всего шестнадцать? И как это произошло?
        - Ну, однажды она позвала меня к себе…
        - А до тебя? Был кто-то?
        - Ну конечно, Айн. Она же царица. Многие… мечтают. До меня был наследник одного знатного рода. Но его, кажется, в Лесной Клык отправили.
        - И за какие прегрешения?
        - Не знаю. Но поговаривают, что все это - интриги Нирраса.
        - Вот как. А что будет, если Ниррасу и ты чем-то не угодишь?
        - Да чем я могу не угодить? От власти, как и от свободы, я далек. И хватит, Айн, не люблю это обсуждать.
        - Я заметил.
        - Вот и давай прекратим, - и Вильдерин сразу сменил тему: - На твоем месте я бы сейчас отдохнул, Айн. После отравления зериусом, знаешь ли, сон не повредит.
        Аданэй решил последовать благоразумному совету, тем более, он и впрямь ощущал слабость и сонливость.
        ***
        Проснулся он, когда солнце переползало с востока на запад, и на полу, возле окна, играли его рдяные отблески. Блаженно потянувшись, Аданэй с удовольствием обнаружил, что усталость прошла, голова больше не болела, а рассудок прояснился. Он приподнялся, сел, и тут же столкнулся с взглядом чьих-то круглых больших глаз. От неожиданности вздрогнул, но в следующий миг признал в этом детском лице с пухлыми губами Латтору - царевну. Девушка сидела на краю дивана и разглядывала Аданэя с наивным интересом. Он медленно, не отрывая глаз от царевны, опустил ноги на пол. Латтора, напротив, подобрав длинную юбку, забралась на диван, подогнула ноги под себя, и широко улыбнулась.
        - Айн… - протянула.
        - Здравствуй, царевна, - озадаченно откликнулся Аданэй.
        - Я Латтора, - еще шире улыбнулась девушка, тыча себя пальцем в грудь.
        - Я знаю. Что ты здесь делаешь?
        - Ну, я была у мамы, но к ней пришел Аххарит, и я ушла.
        - Кто это - Аххарит?
        - Он рыжий. Рыжий-рыжий, как лисичка, - хихикнула царевна.
        - Да, но кто он? - переспросил Аданэй. Он понимал, что важно как можно больше узнать о людях, окружающих царицу: тут любые сведения могли пригодиться.
        - Ну, он бастард Хаттейтина.
        - Так. Подожди. А кто такой Хаттейтин?
        - Он… ну, он раньше был кайнисом - помощником военачальника, - но потом мама его прогнала. Она его не любит.
        - Почему?
        - Не знаю, - рассеянно протянула Латтора. - Наверное, он злой и некрасивый, поэтому.
        - А зачем его бастард пришел к царице?
        - Тоже не знаю. И не спрашивай меня о таких скучных вещах! - девчонка поморщилась.
        - Извини. Но, царевна, наверное, ты пришла сюда не просто так? Я что-то могу для тебя сделать?
        - Ой! Да чего ты можешь сделать? Ни-че-го. Я просто так пришла. Шла, шла - и зашла. Поболтать с Вильдерином. А тут не он, а ты. Я уже долго здесь сижу.
        - Зачем?
        - На тебя смотрю, - хихикнула она. - У тебя, когда глаза закрыты, ресницы забавно дергаются.
        Аданэй не нашелся, что ответить, а царевна повторила:
        - Очень забавно.
        - Не думаю, - немного резко отозвался он и, поднявшись, отошел к окну.
        Девчонка тут же вскочила следом и подбежала к нему.
        - А ты и не должен думать, ты же в рабстве, забыл? А я - царевна. Я буду за всех думать.
        "Было бы чем", - мысленно усмехнулся Аданэй.
        - Когда-нибудь я стану царицей! - продолжила Латтора. - И знаешь, что я тогда сделаю? Я тебя оцарю!
        - Что-что ты сделаешь?
        - Оцарю! Ну… - она хихикнула. - Оцарю-одарю - смешно ведь!
        - Наверное… - пробормотал Аданэй, все больше поражаясь ее поведению.
        - А знаешь, почему оцарю? - Латтора склонила голову набок, отчего напомнила Аданэю глупого цыпленка. - Потому что стану царицей. Разгоню нудных советников и заведу много любовников. Ты тоже будешь в их числе.
        - Я польщен, - Аданэй отвернулся, чтобы скрыть усмешку.
        - Конечно, ты должен быть польщен. Я бы и Вильдерина взяла в любовники, но он моей маме принадлежит. Но знаешь, что я еще сделаю? Первым делом прикажу казнить ее! - во взгляде Латторы вспыхнула злость.
        Аданэй чуть не поперхнулся:
        - Кого? Царицу?
        - Да ты что! Как ты можешь думать такие глупые мысли?! - царевна негодующе всплеснула руками. - Ее - это Аззиру!
        Аданэй оживился. Кто-кто, а уж загадочная дочь Гиллары и все, что с ней связано, интересовало его сильно. Выходит, не зря здесь появилась Латтора со своими бреднями.
        - Кто такая Аззира?
        - О, она чудовище! Нет, правда, она ведьма, - Латтора подвинулась ближе к Аданэю и понизила голос. Теперь в ее глазах отразился страх. - Ты ее не знаешь, Айн, тебе повезло. Она проклята всеми-всеми Богами. Такого злобного существа нигде в мире нет! А еще я сама слышала, как она говорила с духами мертвых мертвецов! А еще, когда я была маленькая, она жила здесь и всегда меня пугала, а потом смеялась. А я боялась пожаловаться взрослым, потому что она бы меня убила. Но, - Латтора огляделась, - не будем о ней к ночи.
        И снова, как ни в чем не бывало, принялась нести какую-то ерунду. Скоро Аданэй понял, что ничего полезного от девчонки больше не услышит и полностью утратил интерес к разговору, задумавшись об Аззире. Ему показалось, что Латтора боится ее каким-то инстинктивным, животным, страхом - таким, который невозможно изобразить или надумать.
        Прозвучавший в темноте голос Вильдерина прервал его мысли, равно как и беспорядочный лепет девушки.
        - Царевна, что ты здесь делаешь? - юноша решительно подошел к Латторе и, не выказывая особого почтения, за плечи повел к выходу.
        - Но Вильдерин, я хотела поболтать с тобой. И я так хорошо с Айном болтала, - капризно протянула она.
        - Ты ведь знаешь, повелительница не позволяет тебе слишком много общаться с рабами. Лучше уйди, пока она не узнала.
        - Ох, ну хорошо, хорошо. Уже ухожу. Но мы же еще увидимся, да? - Латтора помахала рукой и неуклюже выбежала из комнаты.
        - Наконец-то, - вздохнул Вильдерин, когда дверь за ней захлопнулась. - Эта девица меня раздражает. А почему ты сидишь в полутьме?
        Он зажег свечи и снова обратился к Аданэю:
        - Что она говорила тебе, Айн?
        - Какие-то глупости.
        - Вещала, как станет царицей? - заметив удивление Аданэя, Вильдерин рассмеялся. - Она говорит это при каждом удобном случае. В такие моменты с ней лучше не спорить, иначе станешь свидетелем величайшей в мире истерики.
        - А про Аззиру она тоже всегда говорит? - осторожно поинтересовался Аданэй.
        - Аззиру? - Вильдерин вдруг напрягся и спросил: - Что она говорила про нее?
        - Она ее боится. Очень сильно. Неужели эта Аззира так ужасна?
        - Аззира? Она странная. Но почему это тебя интересует?
        - Обычное любопытство.
        Вильдерин несколько раз прошелся по комнате из угла в угол, и без всяких предварительных объяснений начал говорить:
        - Я познакомился с ней, когда мне исполнилось десять. Аззира была на несколько лет старше. Я встретился с ней у той же статуи, что и с тобой, Айн. Это она рассказала мне ее историю. Просто подошла и ни с того ни сего начала рассказывать. Когда закончила, я хотел поклониться. Но она сказала: "Не люблю рабов". А потом, знаешь, уголки ее губ так опустились, будто она смотрела на раздавленное насекомое. И я передумал кланяться - я как-то сразу понял, что она имела в виду: она хотела сказать, что не любит рабское поведение, а не самих рабов. Несколько раз после этого случая она показывала мне свои рисунки. Не знаю, зачем. Кажется, она хорошо ко мне относилась, но по ней никогда нельзя было понять, что точно она думает. Она редко говорила, еще реже - смеялась. По крайней мере, так, как смеются дети. Никогда. Самое большее, что я видел на ее лице - кривую усмешку. Но иногда она пронзительно хохотала, и тогда ее сразу уводили и закрывали в комнате. Аззира совсем не походила на ребенка, она действительно многих пугала, даже взрослых. Что касается Латторы, то я пару раз видел, как они стояли друг напротив
друга. Аззира просто смотрела на нее, а Латтора почему-то бледнела и дрожала. Возможно, что-то такое видела в ее глазах. В этой девчонке, Аззире, всегда присутствовало что-то зловещее Она молчаливой была, какой-то отстраненной. Но взгляд ее, знаешь, был куда красноречивее ее языка. И рисунки со стихами… - Вильдерин прервал сам себя и оживленно воскликнул. - Сейчас я тебе покажу!
        Он ринулся в угол комнаты, порылся в темноте и, отряхивая от пыли, протянул Аданэю старый потертый холст.
        - Вот, смотри, Айн, это один из ее рисунков. Она оставила мне его перед тем, как ее выслали. Не знаю, почему. Почему оставила? Почему мне? Она ничего не сказала, просто быстро сунула мне в руки и ушла.
        Аданэй вгляделся в истрепанный холст.
        Картина казалась мрачной, почти ужасающей, но при этом властно приковывала взгляд. Если бы он не знал заранее, никогда бы не догадался, что она написана ребенком.
        Среди тусклой хмари - темные руины, промеж которых бродят полупрозрачные белесые тени. Четкие контуры отсутствуют, и единственное цветное пятно - девочка-подросток. Она стоит с краю, будто вытесненная серым миром, и словно живет сама по себе, наблюдая за теми, кто смотрит на рисунок. Длинные черные волосы, словно плащом, покрывают худощавое тело. Хмурый, исподлобья взгляд, и безвольно опущенные руки, по которым стекает кровь. Все это выглядит, как окно в потусторонний мир, одновременно пугая и завораживая.
        - Кто это? - спросил Аданэй, не отрывая от холста взгляда.
        - Аззира. Она себя рисовала.
        Аданэй отшатнулся, оттолкнув рисунок обеими руками.
        - Жуткая картина. Убери.
        Вильдерин мельком взглянул на холст и кивнул:
        - Да, верно. Но у нее все были такими.
        "Что за сумасшедшая уготована мне в жены?" - обеспокоенно подумал Аданэй.
        ***
        Лиммена восседала в кресле посреди небольшого помещения, предназначенного для личных бесед. Напряженная, со сжатыми губами, она с недоброжелательным интересом смотрела на представшего перед ней молодого мужчину. Неподалеку, чуть в стороне и от нее, и от посетителя, стоял Ниррас. Советник одобрительно кивнул, причем кивок этот мог предназначаться как ей, так и хаттейтинову ублюдку.
        Царица не хотела этой встречи, Ниррасу пришлось ее уговаривать. И ему это удалось, ведь Лиммена сама понимала, что советник прав. Хотя забыть былую вражду оказалось не так-то просто.
        С Хаттейтином ее издавна связывала самая чистая и искренняя неприязнь, порою перераставшая в ненависть. И царица имела все основания не любить своего дальнего родственника.
        Когда-то именно он рассказал родителям Лиммены о ее связи с красивым пастухом. Последний поплатился за это жизнью, а Лиммена - месяцем заключения в покоях башни и горько-сладкими рыданиями о загубленной, но, несомненно, великой любви.
        А отец весь этот месяц подыскивал ей мужа. И подыскал. Но не кого-нибудь, а самого царя, жена которого недавно скончалась. Ходили слухи, будто смерть эта была неслучайной, будто ее убили, будто кого-то - а может, и самого правителя, - не устраивало, что она не смогла подарить государству наследника.
        В любом случае, жаловаться на выбор отца Лиммене не приходилось, а сплетням она предпочитала не верить и, последний раз всплакнув о пастухе, успокоилась. Еще бы, ведь ей предстояло стать владычицей и жить в самой Эртине - разве не об этом мечтали все незамужние аристократки Илирина?
        Сейчас, будучи матерью, она прекрасно понимала своих родителей и сознавала, что на их месте поступила бы так же. Впрочем, она и тогда недолго на них злилась. И даже Хаттейтина почти простила, решив, что он хотел как лучше.
        Однако зерно неприязни все-таки сохранилось в ее душе и, спустя годы, проросло. Вина за это, как считала Лиммена, целиком лежала на подлом родственнике. К тому времени Хаттейтин стал одним из помощников главного военачальника - кайнисом, вторым в воинской иерархии. Неизвестно, чем его привлекла, подкупила, переманила на свою сторону Гиллара в борьбе за влияние на царя, да только новоявленный кайнис не упускал возможности опорочить молодую царицу в глазах мужа и знати. На пару с Гилларой и другими сочувствующими он плел против нее интриги и подставлял при каждом удобном случае.
        Зато, как только царь умер, Лиммена отомстила всем своим врагам. Кого-то она казнила, кого-то, как Гиллару, выслала из столицы. Хаттейтина же под разумным предлогом и с благодарностью отправила в отставку. Он, конечно, легко отделался, но царица не могла наказать его сильнее: слишком уж большим влиянием пользовался бывший кайнис, и на тот момент его смерть или ссылка грозила вызвать сильное недовольство в рядах знати. Потом же у нее появились другие заботы, а Хаттейтин никак себя не проявлял, и она просто забыла о незадачливом родственнике. Пока Ниррас о нем не напомнил.
        Первый раз - года три назад, когда освободилась должность тысячника. Ниррас на правах военачальника предложил вернуть Хаттейтина в войско, утверждая, что терять опытного и сведущего в делах войны предводителя - неразумно.
        "Он уже достаточно проучен, - сказал Ниррас, - и не повторит прежней глупости. А я смогу за ним присматривать".
        Скрепя сердце, Лиммена согласилась, но при дворе новому тысячнику появляться запретила.
        И вот, недавно советник вновь напомнил ей о родственнике. И Лиммене снова пришлось признать его правоту, ведь забота о благе государства стояла выше личных счетов.
        - Хаттейтин однажды уже был кайнисом, - произнес военачальник. - И - забери меня тьма! - он был лучшим кайнисом, которого я знал! Как бы он нам пригодился в войне с Отерхейном! Он нужен нам, повелительница, очень нужен!
        - Но я ему не доверяю.
        - Я тоже. Однако недоброжелатели легко становятся верными слугами, когда им есть, что терять. И если у них есть мозги. А у Хаттейтина они есть. Эти интриги, эта Гиллара - все это происходило давно! Уверен, он уже много раз пожалел, что выбрал неправильную сторону. Так пусть теперь искупит былую вину, пусть послужит Илирину.
        - А если предаст?
        - Ему самому это невыгодно. Но если опасаешься, можно подстраховаться. Например, пригласить ко двору его сына, выделить ему здесь покои и дать должность. Какую-нибудь незначительную… ну, к примеру, пусть помогает главе дворцовой стражи следить за порядком.
        - Ниррас, да ты что?! - возмутилась Лиммена. - Мало нам простить изменника, наградить его должностью, так еще и его сына привечать? И… кстати… какого такого сына? Насколько я помню, Боги наказали Хаттейтина, и оба его сына мертвы.
        - Я говорю об Аххарите, Великая.
        - Бастард?
        - После смерти законных сыновей Хаттейтин назвал его наследником. И как мне донесли, он сильно, очень сильно к нему привязан.
        - Ты предлагаешь сделать его заложником, так?
        Ниррас кивнул.
        - Но зачем давать ему должность?
        - А к чему показывать Хаттейтину наше недоверие слишком явно? Тем более, Аххарит очень способный мальчик, к прегрешениям отца отношения не имеет, так пусть тоже принесет пользу, а не шатается по дворцу без дела. Думаю, в таких условиях Хаттейтин не отважится - да и не захочет, - предавать нас. Напротив, он всеми силами постарается доказать верность, ведь от этого будет зависеть и его будущее, и будущее его сына.
        - Хорошо. Убедил, - сдалась Лиммена. - Пригласи бастарда ко мне. А Хаттейтина назначь кайнисом, но предупреди, чтобы при дворе не появлялся. Никогда. Не желаю его видеть.
        И вот, теперь этот Аххарит стоял перед ней. Повел головой, откидывая за плечо волосы, сделал несколько шагов и порывисто опустился на одно колено. От резкого движения браслеты и серьги бастарда тонко звякнули, а волосы опять упали на лицо, и он снова их откинул.
        - Великая, - проговорил и быстро поднялся.
        - Аххарит… - процедила царица. - Добро пожаловать. Советник Ниррас тебя очень хвалил. Он был прав?
        - Смотря в чем хвалил, Великая. В уборке полей я, например, как-то не очень, - он улыбнулся.
        Поведение его казалось настолько непринужденным, что и царица, сама того не ожидая, немного расслабилась.
        - Могу отправить тебя к крестьянам, они научат, - усмехнулась.
        - Боюсь, это мне не поможет, я потрясающе бездарен! Не хотелось бы, чтобы Великая узнала - насколько.
        Удивительно, но этот нахальный ублюдок начинал ей нравится. Хотя почему бы и нет? Ведь он не сам Хаттейтин, а всего лишь его сын. К тому же, ничем не напоминающий своего елейного, чрезмерно осторожного отца; даже внешностью они различались так сильно, словно и не родственники вовсе.
        Но Лиммена не спешила проявлять благосклонность.
        - Тогда расскажи, что ты умеешь лучше всего. Если умеешь.
        - Лучше всего я умею убивать, - ответил Аххарит с пугающей серьезностью.
        Лиммена успела заметить встревоженный взгляд Нирраса: видимо, советник не ожидал подобного ответа и не знал, как отреагирует на него царица.
        - Ради золота? Или власти? - спросила она.
        - Золота мне достаточно и так, убивать ради него скучно. А власть приносит больше проблем, чем удовольствия.
        Увидев ее вопрошающий взгляд, Аххарит добавил:
        - Ради того, чтобы показать врагам, что я лучше, чем они. А еще мне нравится восхищение в женских глазах и страх - в мужских. Увы, я понимаю - все это до ужаса тривиально.
        - Не тривиальнее, чем борьба за власть и золото, - пробормотала несколько удивленная Лиммена, но следующую фразу произнесла твердо, намереваясь прервать смутивший ее разговор:
        - Советник Ниррас проводит тебя в приготовленную комнату и объяснит твои новые обязанности.
        Аххарит промолчал, только улыбнулся, сверкнув зубами, отвесил быстрый поклон и, в ожидании, уставился на советника. Тот, нахмурившись, досадливым жестом поманил бастарда за собой.
        Царица какое-то время смотрела в закрывшуюся за ними дверь, потом поднялась, вздохнула и направилась в свои покои.
        ***
        - Ты что наговорил? - обрушился на Аххарита Ниррас, как только они оказались наедине. - Забыл, что Лиммена все-таки женщина, а не воин? Думаешь, ей понравилось это твое хвастовство об убийстве?
        - Почему же хвастовство? - протянул бастард.
        - Замолчи! Ты прекрасно понял, о чем я! "Убивать", видите ли… И хоть бы причина какая… благородная. А то "страх в глазах" и прочая ерунда!
        - Но ведь она не прогнала меня, верно?
        - Этим ты обязан своей смазливой физиономии.
        - Какая разница, чему обязан? - отмахнулся Аххарит. - А в правду она все равно не поверила бы.
        - Какую еще правду?
        Бастард пожал плечами и проговорил:
        - Что самое главное для меня - благо Илирина. И ради этого я убью хоть тысячу стариков и младенцев. Особенно вражеских.
        Ниррас в недоверчивом изумлении вскинул брови, и Аххарит усмехнулся:
        - Вот видишь, ты тоже мне не веришь. Но это ничего. Я бы и сам себе не поверил. Я знаю, что все это звучит как… как… - он повертел в воздухе пальцами, подбирая нужное слово, но, так и не подобрав, просто опустил руку.
        Ниррас закончил фразу за него:
        - Как хвастовство юнца, который наслушался легенд.
        - Именно. Это я и имел в виду!
        - Странный ты… - пробормотал советник.
        - Да. И это мое основное достоинство.
        Ниррас поморщился, не зная, что на это ответить, и перевел тему:
        - Главное, не забудь, что ты здесь не только ради Илирина, но и ради отца.
        - Я не забуду.
        - Хорошо. Ближе к вечеру представлю тебя Юккену - он глава стражи. Если все сложится, недели через две станешь его помощником, а там, глядишь, и выше - я об этом позабочусь. Но пока придется побыть обычным стражником. Начнешь сегодня же. Надеюсь, тебя это не сильно смутит.
        - Ничуть, - откликнулся Аххарит и добавил: - Расскажи мне о дворце и его обитателях. Мы в своей провинции совсем далеки от столичной жизни: отец все забыл, а я никогда не знал.
        - А что ты хочешь узнать?
        - Все. Кто с кем враждует, кто кому и кем приходится, кого нужно остерегаться, а с кем можно договориться… Все, что сочтешь нужным, достославный Ниррас.
        - Э, мальчик, ты, я вижу, не хочешь быть слепым исполнителем, да?
        - А разве кто хочет?
        - И то верно, и то верно, - пробормотал Ниррас. - Хорошо. Слушай.
        И Аххарит слушал. Слушал внимательно, не перебивая и не задавая вопросов до тех пор, пока советник не завершил рассказ.
        ***
        Лиммена вошла в свои покои, опустилась в кресло и усталым голосом обратилась к Рэме, которая дожидалась ее, тихонько сидя в дальнем углу.
        - Сходи к Вильдерину, милая, - сказала царица, - скажи, я жду его через час. И если он еще не передумал, то пусть приводит этого своего друга, я не против.
        - Конечно, Великая, - ответила девочка и, чуть помедлив, добавила: - Будет чудесно, если Айн тоже придет!
        - Он тебе так понравился? - поинтересовалась Лиммена, наградив служанку добродушной усмешкой.
        Та лукаво сощурилась и улыбнулась в ответ:
        - Очень, Великая.
        - Думаю, и он перед тобой не устоит, - произнесла царица и, как только Рэме выскочила за дверь, откинулась на спинку кресла и задремала.
        ГЛ. 17. НОЧЬ - ПЬЯНА, НО УТРО ОТРЕЗВЛЯЕТ
        Мрачная комната. Аданэй огляделся. После ярко освещенных коридоров дворца, его взгляд не сразу приспособился к полумгле. Мрак рассеивался лишь тусклым мерцанием единственной свечи, ее пламя тревожно колыхалось, заставляя неверные тени угрюмо танцевать на стенах. Строгое лицо царицы с заостренными скулами белело в глубине помещения. Она молчала, а Аданэй отчего-то не мог оторвать от нее взгляда, напряженно всматриваясь в ее лицо и пытаясь уловить его выражение.
        Медленным и вялым жестом Лиммена пригласила их подойти. Аданэй сделал несколько осторожных шагов и остановился, Вильдерин же приблизился к царице почти вплотную. Та ласково провела тыльной стороной ладони по его щеке, а юноша в ответ пылко прижался к ней губами.
        - Мой милый, - проворковала Лиммена и легким движением отстранила юношу от себя. Вскинула голову и вонзилась изучающим взглядом в Аданэя. Ее поза, интонация и жесты выдавали, что она находится в меланхоличном расположении духа.
        - Как ты себя чувствуешь, Айн? Вижу, тебе уже лучше, - полу утвердительно произнесла женщина, одновременно приглашая их присесть на разбросанные по всей комнате подушки. Сама царица полулежала на широком кресле, обитом светлым шелком.
        - Благодарю за заботу, повелительница. Мне и впрямь лучше.
        - Я тебе завидую, мне повезло меньше, - она усмехнулась. - Мне приснился дурной сон. Надеюсь, вы, такие юные и полные огня, сможете изгнать из этих палат хмурые тени долины грез.
        "У них здесь что, принято выражаться столь высокопарно?" - подумал Аданэй, но вслух произнес другое:
        - Я думаю, повелительница, тени уйдут сами, стоит только зажечь больше света.
        Царица вдруг рассмеялась и обратилась к Вильдерину:
        - Твой друг прав. Рэме!
        Служанка поняла ее без слов и, схватив сразу два канделябра, зажгла расставленные в них свечи.
        В покоях сразу стало светлее, и Аданэй смог лучше разглядеть окружающую обстановку: здесь не было и следа той роскошной безвкусицы, что царствовала в комнате Вильдерина. Напротив, предметы столь гармонично сочетались друг с другом, что казалось, будто находились здесь всегда.
        - Расскажи, Айн, как ты оказался у нас, в Илирине?
        - Господин советник привез меня из Ишмира.
        Царица отмахнулась:
        - Это мне известно. А до Ишмира? Что было до Ишмира?
        - Я был рабом в Отерхейне, в замке одного вельможи.
        - Значит, я не ошиблась. Твой замечательный акцент оттуда.
        - Тебе нравится мой акцент? Ты уже второй раз о нем упоминаешь, - интонация, с которой Аданэй задал вопрос, показалась несколько вызывающей даже ему самому. Но царица то ли не заметила этого, то ли сделала вид.
        - Да, нравится. Я ненавижу Отерхейн и все, что с ним связано. Но звуки их языка красивы, не могу не признать.
        По знаку Лиммены, Рэме поднесла всем по кубку вина. Аданэй, чтобы как-то успокоить нервное возбуждение от первой настоящей встречи с Лимменой, одним глотком опустошил кубок. По телу почти моментально разлилось восхитительное тепло. Рэме тут же наполнила бокал снова.
        - Прав Вильдерин, называя тебя варваром, - покачала головой Лиммена. - Разве так пьют вино? Ведь это напиток Богов, его нужно пить медленно, маленькими глотками, словно совершая священный обряд. Только тогда возможно понять его дух.
        - Просто я сильно волнуюсь в присутствии великой владычицы великого Илирина.
        Царица недобро усмехнулась. Может быть потому, что уловила в его голосе иронию. Однако ничего не сказала. Потянулась, гибкая словно кошка, и обволакивающим взглядом посмотрела на него.
        Аданэю показалось, что ей около сорока, но несмотря на возраст, а может быть, именно благодаря ему, она умудрялась выглядеть соблазнительней многих молоденьких девчонок, которых он знал.
        - Пришло время историй, - проворковала царица. - Красивых историй. Сегодняшний томный вечер очень располагает к ним, не находите?
        Вильдерин потянулся за стоящей у стены кифарой, пристроил ее у себя на коленях и уже собрался извлечь первые звуки, когда женщина прервала его:
        - Подай ее сюда, милый. Сегодня историю расскажу я. В том виде, в котором она дошла до наших дней из уст сказителей.
        И царица, тихонько наигрывая неторопливую грустную мелодию, повела повествование.
        Вперед, сквозь стены, лети, Душа! Что ты видишь там, вдали, устремляя взор свой к туманному горизонту? Видишь, встает золотое солнце, медленно выплывает оно, и лучи его целуют землю. Видишь, как засияло все вокруг!
        Роса - слезы природы - сверкает, похожая на россыпь бриллиантов в бликах света. В воздухе разливается дивный аромат. Благоухающее утро. Певчие птицы, радуясь, возвещают о пробуждении земли.
        Смотри! Вот выводит стадо молодой пастух - любимец природы. Знаешь ли ты этого стройного юношу с золотыми волосами и отражением вечно голубого неба в глазах? Нет? Тогда смотри и слушай. Я расскажу тебе…
        Каждое утро выводит пастух стадо в зеленую ложбину, где протекает серебристый ручей с дном из острых камней. Тонкие ивы склоняют к воде ветви, любовно ее лаская.
        И играет пастух на свирели, извлекая простую, но прекрасную мелодию. И даже птицы замолкают, завидуя этой песне.
        А теперь смотри туда! Смотри - мелькает вдали чья-то фигура. Она приближается, и ты видишь, что это юная дева в странной одежде. Ее белое платье колышется от дуновений свежего ветра, приоткрывая стройные ноги, обутые в прозрачные сандалии из лепестков роз. Девушка словно пришла из страны небесных духов.
        Видишь, он мечтает о ней, глупый юноша. Она приходит к нему в грезах. Волшебных грезах коварной любви.
        Бедные, бедные маленькие мотыльки, куда летите вы? Зачем вам это пламя?
        Каждое утро ждет он, нетерпеливый, когда спустится она прогуляться к звенящему ручью. И каждый раз замирает сердце, стоит увидеть вдали ее силуэт.
        И так мечтал он о ней, видел любовь в своих снах. Любовь, невозможную меж ними.
        … И так играла она. Создание скуки, дитя пустоты. Убитый ложью, свет давно погас в ее душе. Она играла, ослепленная равнодушием, не задумываясь о том, что игры бывают жестокими.
        Видишь, поет ей пастух на свирели и, от счастья пьяный, ощущает ее жаркое дыхание. И яд поцелуев кружит голову.
        Но однажды она не пришла. Не пришла и на следующий день. А вот уже и череда дней пронеслась - но она так и не появилась. А свирель пела жалобно, звала ее.
        И пастух ее увидел. Она ехала в колеснице, запряженной резвой четверкой, рядом с красавцем чернооким. На лице улыбка - а в душе слезы.
        И потянулись долгие дни, и жестокие ночи с тяжелыми сновидениями, и свирель не пела более. И все будто замерло в оцепенении и глухой тоске. И все как сон, дурной нехороший сон. Но и он прекратился, уступив место кошмару реальности. Черный огонь зажегся в сердце юноши.
        Бедные, бедные маленькие мотыльки. Вы летите на обманчивый свет и погибаете.
        Лишь тьма, стальной жестокий клинок в ночи, пронзительный крик, алая кровь на белом одеянии - и конец!
        Только склепу досталась она, юная и прекрасная, со смертью обрученная. И не найдется никого, кто смог бы еще раз зажечь неверный огонек ее жизни.
        А ночь, темная ночь, скрыла злодеяние, окутав все и вся густым мраком.
        Не бойся, пастух, загадочная ночь умеет хранить свои секреты. И твою страшную тайну схоронит она во тьме.
        Вперед! Сквозь стены! Лети, Душа!
        Видишь, встает золотое солнце. Медленно выплывает оно, и лучи его целуют землю.
        Смотри! Вот выводит стадо пастух. Знаешь ли ты этого дряхлого старика с вечным отражением скуки и глухой злобы в глазах? Нет? Тогда смотри и слушай, я расскажу тебе…
        - Конечно, на самом деле все было не так, - неожиданно буднично закончила царица. - Эта история долго обрастала выдумками и домыслами, пока не сделалась такой, какой вы ее услышали.
        - А как было на самом деле? - поинтересовался Вильдерин.
        - На самом деле? - Лиммена устремила задумчивый взгляд в никуда. - На самом деле, пастух никого не убивал. Он сам умер молодым. А девушка продолжила жить. Вышла замуж и превратилась в царицу Илирина.
        - О! - не смог скрыть Вильдерин изумления.
        - Я называла его "возлюбленный солнца" за светлые волосы и глаза. Но теперь давайте поговорим о чем-нибудь другом.
        Вильдерину не нужно было повторять дважды, и он завел отвлеченную беседу. Разговор пошел о живописи и поэзии, архитектуре и музыке. Аданэй понял, что не сможет поддержать беседу - в Отерхейне кханади не учили изящным искусствам, - и сразу почувствовал себя лишним.
        "Наверное, я и впрямь дикарь, - подумал он, но тут же продолжил мысль: - Ну и пусть. У меня есть иные таланты и преимущества".
        Правда, какие именно, он так и не смог придумать, но решил не заострять на этом внимание. В конце концов, его всегда любили женщины ("и мужчины", - усмехнулся он про себя), а значит, было за что.
        Очень скоро Аданэй перестал прислушиваться к беседе и вникать ее смысл. Но тут Лиммена обратилась к нему:
        - Ты очень понравился моей Рэме, Айн, - непонятно к чему произнесла, посмотрев куда-то поверх его головы.
        Аданэй проследил за ее взглядом и только сейчас заметил, что служанка находилась в комнате и сидела в углу, обхватив колени руками. После фразы царицы она бесшумной тенью отделилась от стены, осторожно подошла к нему и присела рядом, схватив за руку.
        - Иди за ней, Айн, - сказала Лиммена. - А нам с Вильдерином еще есть, что обсудить.
        Аданэй решил, что ему действительно лучше последовать за служанкой. Судя по всему, его выпроваживали, чтобы он не мешал царице предаваться сладким утехам со своим любимцем.
        Оказавшись в соседней комнате, Аданэй улыбнулся служанке:
        - Что ж, я пойду вниз. Рад был тебя увидеть, Рэме.
        Она ничего не ответила, только посмотрела на него очень странно. А в следующий миг прыснула со смеху:
        - Какой ты забавный, Айн! Ничего не понял. Ведь повелительница сказала, что ты мне понравился.
        - И что?
        - Как это что? Она всегда старается пойти навстречу моим желаниям, - и руки девчонки обвились вокруг шеи Аданэя. От удивления он отпрянул, но Рэме с неожиданной для хрупкой девушки силой притянула его обратно, прижавшись к нему всем телом.
        - Брось, Айн, - все еще со смехом произнесла, - тебе все равно некуда идти. Уирген закрыл нижнюю залу на ночь, покои Вильдерина тоже закрыты, ключ у него. А их с повелительницей сейчас лучше не тревожить, сам понимаешь. Эту ночь ты будешь моим. Восхитительно, правда?
        Ее глаза порочно и похотливо сверкнули с детского личика, а потом она отодвинулась и соблазнительно начала стягивать платье.
        Аданэй не относился к числу мужчин, способных устоять перед юным женским телом, а потому, хотя разум и находил сложившуюся ситуацию унизительной, плоть с этим явно не соглашалась.
        Гибкое тело Рэме, тени, свечи, стены, что раскачивались в такт их движениям, легкий туман в голове, вызванный вином и влечением. Страсть и безумие! Но когда все закончилось, на него напали уныние и тоска.
        - Хочешь еще вина, Айн? - голос Рэме вмиг утратил обольстительное звучание. Она вновь превратилась из распутной женщины в девчонку-служанку.
        - Нет, - мрачно отозвался он.
        - Как хочешь, - она равнодушно отвернулась и налила себе бокал, больше не обращая внимания на своего недавнего любовника.
        Спустя недолгое время дверь, ведущая в покои царицы, отворилась, и на пороге появился Вильдерин. Волосы растрепаны, на лице играет румянец. Он выглядел счастливым, и это подействовало на Аданэя еще более удручающе.
        - Айн, я останусь здесь. Я принес тебе ключ от моих покоев. Ты сможешь отдохнуть там до утра. Конечно, если Рэме не возражает, - он скользнул по девушке мимолетным взглядом.
        Последняя фраза Аданэю особенно не понравилась, он молниеносно подскочил к Вильдерину, практически вырвал ключи у него из рук и, метнувшись к двери, огрызнулся:
        - Разрешение рабыни мне ни к чему!
        Вильдерин, как только за Аданэем захлопнулась дверь, виновато улыбнулся.
        - Прости его, Рэме. Он варвар, ты же знаешь.
        Девушка ничего не ответила, только криво усмехнулась уголками губ.
        ***
        Аданэй, раздраженный, злой, бросился по коридору, тускло освещенному факелами, стремясь быстрее добраться до комнаты друга и забыть о своем унижении. Он уже подошел к двери покоев, когда услышал издевательски-вкрадчивый голос:
        - Подскажи, пожалуйста, что здесь делает раб в такое время? Я полагал, он не должен высовываться после полуночи.
        Аданэй медленно обернулся и увидел, как к нему ленивой походной приближается стражник.
        - Ну, и как ты здесь оказался? - повторил он.
        - Возвращался от повелительницы, - выдавил Аданэй.
        - Правда? Ты сменил масть или я тебя с кем-то путаю? Мне говорили, что у того, - стражник, усмехнувшись, махнул рукой в сторону покоев Вильдерина, - волосы чуточку темнее.
        - Он разрешил мне занять его комнату.
        Аданэй, стараясь держать себя в руках, говорил холодно, однако чувствовал: еще чуть-чуть, и он огрызнется, чем навредит сам себе.
        - Может, и ключ одолжил? - продолжил допрос стражник.
        - Да.
        - Как любопытно… Даже ключ одолжил… А он знает, что ты хочешь занять его место возле владычицы?!
        Аданэй не смог промолчать: быть может, потому, что стражник оказался омерзительно проницательным.
        - С чего ты взял?! - возмутился он.
        - Иначе ты не злился бы, возвращаясь от царицы. Видимо, на этот раз тебе ничего не удалось, - мужчина с фальшивым сочувствием покачал головой и, прищурившись, пытливо всмотрелся в лицо Аданэя. А он, вместо того, чтобы опустить глаза, почему-то уставился на стражника с вызовом. Тот, конечно, не мог этого не заметить, хищно улыбнулся и с обманчиво-мягкой интонацией проговорил:
        - Осторожнее, злость играет с людьми дурные шутки. Особенно с бесправными.
        - Конечно… господин, - сумел выдавить из себя Аданэй.
        Стражник еще раз усмехнулся и бросил:
        - Доброй ночи, сердитый раб.
        Не дожидаясь ответа, он развернулся и пошел прочь. Какое-то время факелы еще отбрасывали свет на его фигуру, красными всполохами играли в рыжих волосах, но скоро силуэт растворился в другом конце коридора.
        Негаданная встреча произвела на Аданэя тягостное впечатление, вселила в него неясную тревогу. Что-то странное присутствовало в этом стражнике, непонятное, опасное. Но он так и не понял, что именно, а потому, отогнав непрошенные мысли, приблизился к покоям Вильдерина, открыл дверь и сразу рухнул на диван. Сон посетил его нескоро, но все-таки посетил.
        ***
        Услышав, как открывается входная дверь, и кто-то крадучись входит в комнату, Аданэй проснулся. Открыл глаза и тут же столкнулся взглядом с Вильдерином. Юноша тихонько пробирался к своей кровати, но, увидев, что Аданэй не спит, остановился.
        - Я тебя разбудил? Извини, старался не шуметь. Как ты себя чувствуешь, Айн?
        Аданэй, тут же вспомнив вчерашнюю ночь, набросился на друга с криком.
        - Как я себя чувствую?! Дешевой шлюхой я себя чувствую, вот как!
        - Айн, ты чего? - Вильдерин ошарашено посмотрел в искаженное гневом лицо Аданэя.
        "Правда, чего это я? - подумал тот. - В чем Вильдерин-то виноват? Он - раб с детства, как ему понять мою злость?"
        Вильдерин, заметив, что Айн умолк на полуслове, попытался его успокоить:
        - Айн, у тебя, может, от вина голова болит? Попей воды.
        - У меня не болит голова, - сквозь зубы отозвался он. - И вода мне не поможет.
        - Не понимаю, чего ты злишься?
        - Откуда тебе, - невесело усмехнулся Аданэй.
        - Ну, так объясни.
        - До тебя все равно не дойдет. Но я попробую. Видишь ли, Вильдерин, я не привык, чтобы меня отдавали развратной девке, словно я какая-то вещь! Это было так же унизительно, как в публичном доме!
        - Ты был в публичном доме? - удивился юноша.
        - Замолчи! - огрызнулся Аданэй. - Вообще не спрашивай! Да и не о том речь.
        - Ну, хорошо. Можешь не рассказывать. Но я действительно не понимаю, что тебя задело. Рэме не просто рабыня. Она - помощница царицы, хранительница ее секретов. И кстати, с ней лучше не ссориться. Даже я этого избегаю. А ты вчера повел себя не очень-то вежливо. Мне пришлось за тебя извиняться.
        - Какая жалость! Но наверняка ты нашел, чем оправдать неотесанного дикаря, верно?
        Юноша опустил взгляд, и Аданэй понял, что предположение оказалось верным. Однако скоро Вильдерин пришел в себя и сказал:
        - Сдается мне, эта ночь с Рэме - не последняя. Я не знаю, кем ты был раньше, Айн, но сейчас ты - раб. Тебе нужно привыкнуть к этому.
        - Как это не знаешь? - с подозрением протянул Аданэй. - Ведь я говорил.
        Вильдерин грустно улыбнулся:
        - Обидно, что ты мне не доверяешь, хотя можешь смело рассчитывать на мое молчание. Но это твое дело. В любом случае, я не слепой. Я вижу - ты солгал, что всю жизнь провел в рабстве.
        Теперь пришла очередь Аданэя отводить взгляд:
        - И кто еще это заметил? - тихо спросил он.
        - Пока только я. До вчерашней ночи ты неплохо притворялся. Но я так часто тебя вижу, что обратил внимание на некоторые мелочи. Я даже думаю, что ты был не только свободным, но и знатным. И наверняка сам владел рабами. Тем удивительнее, что ты по-дружески относишься ко мне.
        - Это потому, что ты хороший друг, Вильдерин, и хороший человек. Извини, что я на тебя набросился. Просто, кажется, я никогда не привыкну к своему новому положению.
        - Тебе придется, Айн. Все привыкают рано или поздно. Тем более все не так плохо. Царица любит Рэме, а Рэме ты нравишься. Значит, сейчас на тебя посыплется благоденствие.
        - Меня это не утешает…
        Вильдерин ответил ему взглядом, в котором сочувствие мешалось с непониманием.
        ГЛ. 18. ШАНС ПОСЛЕДНИЙ - ПОБЕГ ШАМАНСКОЮ ТРОПОЮ
        Шейра сидела на кровати - кажется, именно так называли шакалы покрытое тканью ложе, - и смотрела в окно, сквозь решетку которого безжалостно сияло степное солнце.
        Овощи и мясо, что ей принесли, так и остались нетронутыми: айсадка ела совсем мало, только чтобы не умереть с голоду, ибо именно такой смерти боялась сильнее всего. Страх этот остался у нее с детства, когда два года подряд выдалась засуха, в лесах перевелась дичь, а река превратилась в мутный ручей.
        Сейчас, глядя на рассеченное решеткой небо, Шейра размышляла. Благо, все о ней как будто забыли, никто не отвлекал, не задавал назойливых вопросов. Шакалы-охранники молча приносили еду и воду, и также без слов уходили.
        Шейра пыталась придумать, как избежать ожидающей ее участи и не выдать при этом таинство пророчества. Ведь не могли же духи совсем отвернуться от своей дочери! Да, она поддалась недостойным сомнениям, но все-таки повела войско в битву, не отступила, не предала свой народ. И теперь айсадка надеялась, что духи помогут ей, укажут, откроют Тропу шаманов. О, только бы у нее хватило сил по ней проследовать! Ведь ее никто этому не учил.
        Девушка часто слышала рассказы о шаманах, которые по собственному желанию уходили из жизни, отправляя свой дух в мир теней. И решила попытаться сделать так же. Конечно, пройти дорогой мудрых непросто. Но, кто знает, быть может, отчаяние придаст ей сил?
        Девушка знала - закрывать глаза нельзя, тогда она погрузится лишь в обычный сон. А это ни к чему. Ей нужен мир теней, не мир грез. Шейра понятия не имела, как в него попасть, но рассчитывала, что ей помогут собственные инстинкты и память крови.
        Уставившись в пустоту, айсадка отрешилась от мыслей, оставив в мозгу лишь одно стремление: умереть. Сделать это оказалось сложно, но спустя несколько часов бесплодных попыток, ей удалось. Взгляд заволокло мглой, в которой исчезли окружающие предметы. Но этого Шейра уже не замечала: сознание растаяло вместе с ними.
        Она обнаружила себя посреди блеклой вязкой хмари, окруженной чем-то, похожим на лес. Только лес ли это? Айсадка видела лишенные цвета, призрачные тени стволов и листвы, которые вяло колыхались в тумане. А подняв голову, не нашла знакомого неба. Там, наверху, находилось то же, что и вокруг: полупрозрачные седые тени. Скоро она поняла: здесь нет ни верха, ни низа, нет привычных сторон света - здесь все перемешано. Девушка не помнила, кто она такая и как попала сюда. Но знала одно: ей нужно уйти дальше, ниже, на ту сторону реки.
        Она уже приготовилась сделать первые шаги, когда услышала голос:
        - Ты, из мира не-мертвых, что ты здесь ищешь?
        - Где я? - ответила айсадка вопросом на вопрос. Тень вздохнула. Или Шейре показалось, ведь вряд ли бесплотному духу требовался воздух.
        - У преддверия, - прошипела Тень. - Здесь - отражение яви. Уже не явь, еще не смерть. Здесь то, чему должно уйти и чему еще только предстоит родиться.
        - Ты страж этого места? - спросила Шейра, вспоминая древние предания.
        - Страж там, дальше, у Реки.
        Шейра посмотрела вдаль и действительно заметила реку, такую же серую, как и все вокруг.
        - Почему здесь все такое бледное?
        - Это переход. Здесь смешаны краски, но ты не видишь. Твой взгляд - взгляд живого.
        - А как мне уйти за реку?
        - Никак, если не ведаешь сокрытого слова. Страж не пропустит.
        - Какого слова?
        - Значит, не ведаешь, - опять вздохнула Тень. - Тогда уходи. Иначе застрянешь на грани, как я.
        - А кто ты?
        - Я не знаю. Я просто жду.
        - Чего ждешь?
        - Ее, - и призрачный отросток, служивший для Тени подобием руки, устремился вверх.
        Шейра проследила за ним взглядом, туман расступился, и в глаза хлынул свет раннего утра, или, может быть, вечера.
        В привычных красках она увидела башню, возведенную на утесе, о подножие которого разбивались темные морские волны. В окне-бойнице замаячила фигура, приблизилась, и Шейра разглядела молодую женщину с гривой черных волос, бледной кожей и мрачным, потерянным взглядом. И услышала ее голос. Айсадка знала: это именно голос женщины раздался здесь, в сумраке, хотя там, наверху - в реальном мире, - та не произнесла ни слова.
        Иногда я чувствую спиною,
        Как в тумане меня ждет мой призрак,
        Призывает опуститься к корню древа,
        И оставить все невзгоды жизни.
        Я хочу испить того истока,
        что бежит промеж корней могучих,
        но Хранитель - он с горящим взором,
        Он - жестокий, не пропустит к смерти.
        Мне не страшен отблеск мира духов,
        Я сама их больше испугаю.
        Я давно больна, и жизнь - болезнь мне,
        Темный призрак это понимает.
        Подожди немного, милый призрак,
        Я приду, когда землею стану.
        Я больна. И жизнь - болезнь мне.
        От нее, постылой, умираю…
        - Кто это? - спросила Шейра.
        - Я не знаю, - все так же бесцветно произнесла тень. - Но я ее жду. А ты уходи, Живая, пока Страж тебя не заметил.
        - Но я должна идти дальше!
        - Не должна. Смотри!
        И Шейра посмотрела. Туда, куда указала Тень. Она увидела себя, а рядом… а рядом… О, Боги! Нет! Она не может этого допустить!
        ***
        - Великий Кхан! Пленница вот уже сутки отказывается пить и есть!
        Элимер оторвал взгляд от своих рук. Вторгшийся в сознание голос прервал ход мыслей, и кхан недоуменно посмотрел на человека, который осмелился его потревожить. Но тут же узнал в нем одного из стражников, приставленных охранять айсадку, и сказал:
        - Отказывается? Так накормите силой!
        - Мой повелитель, мы пытались, да она не реагировала. И не двигалась вообще. У нас никак не получилось ее расшевелить.
        - Я понял. Ступай. Появится время - подойду, посмотрю, что там у вас стряслось.
        Стражник поклонился и с заметным облегчением шмыгнул за дверь.
        - Ты слышал это, Видольд? - обратился Элимер к телохранителю.
        - Да вроде не глухой.
        Воин как всегда находился рядом с кханом, хотя сейчас в этом и не было необходимости: в личной библиотеке Элимеру ничто не угрожало. Однако присутствие Видольда странно успокаивало и, кроме того, в последнее время кхан начал прислушиваться к его мнению по некоторым вопросам. Например, как оказалось, необразованный горец и бывший разбойник мог многое поведать о дикарях.
        - Ну, и что ты думаешь? Как быть с айсадкой?
        - Мне почем знать, Кхан? Неплохо бы сначала взглянуть на нее.
        Элимер на мгновение задумался.
        - Ты прав. Идем.
        ***
        Стоило Элимеру войти в комнату, где держали пленницу, его глазам предстало странное зрелище. Неудивительно, что стража пришла к нему доложить о ее поведении. Девчонка словно окаменела. Не двигались даже ее веки, а взгляд казался неживым. Хоть бы раз моргнула. Но нет. Уставилась в одну точку, ни на что не реагируя.
        Приказав стражнику уйти, Элимер подошел к айсадке и громко хлопнул в ладоши прямо перед ее лицом, но ресницы девчонки так и не дрогнули. Ему стало сильно не по себе. Ведь он ясно видел, как в дыхании вздымалась и опускалась ее грудь, а значит, девушка была жива. Но что тогда с ней творилось? Что за неведомая магия?! Пожалуй, Тардину не составило бы труда разобраться в этом, но сейчас советник находился далеко, в Антурине.
        Пока Элимер раздумывал, Видольд решительно прошел вперед и, непочтительно отодвинув его в сторону, присел перед айсадкой. Несколько секунд вглядывался в ее лицо, затем обернулся к Элимеру, и в его взгляде кхану почудилась тревога, которую нечасто удавалось видеть в глазах воина.
        - Кхан, она, кажись, уходит, - произнес Видольд.
        - Что значит - уходит?
        - Умирает.
        Элимер быстро присел рядом с Видольдом.
        - Но ничто не угрожало ее жизни!
        - Да это и ни к чему. Она сама захотела, вот и уходит. Путь шаманов.
        - Что-то я о нем слышал и, как я помню, с него еще можно вернуть…
        Элимер задумался и отошел к окну. Он не понимал, как дикарке вообще удалось такое! Обычная айсадская девчонка, слишком молодая, она ничуть не походила на шаманку и просто не могла знать всех этих таинств. Хотя…
        И Элимер вспомнил летящую в него Стрелу и глаза дикарки, горящие ненавистью. Ведь была же у племен какая-то причина поставить ее во главе войска? Может, внезапно открывшийся колдовской дар? А что, если именно с ним связано пророчество?
        "Проклятье! Она сейчас сбежит, а я рассуждаю - почему!".
        - Ты знаешь, как ее вернуть? - резко спросил он к телохранителю.
        - Говорят, всякого можно вернуть, пока он блуждает на грани. Только знать нужно, что именно его обратно приманит. Ну, любовь, может, к кому-нибудь или…
        - Ненависть, - усмехнулся Элимер, оттолкнув Видольда в сторону.
        - Вообще-то, я не то хотел сказать, - растерянно пробормотал тот, но кхан его уже не слушал.
        "Где бы ни блуждал твой дух, дикарка, думаю, твое тело призовет его обратно!" - подумал он.
        И, подойдя вплотную, Элимер рванул с ее груди тунику, грубо притянул айсадку к себе и злым поцелуем впился в ее губы. Прошло несколько мгновений. Видольд с равнодушной усмешкой наблюдал за развернувшейся сценой, когда кхан вдруг вскрикнул и отшатнулся, хватаясь рукой за нижнюю, прокушенную до крови губу. И одновременно девушка отскочила на дальнюю сторону кровати, ощерилась, словно рысь перед прыжком.
        - Так-то лучше, айсадка, - процедил Элимер. - Я вижу, те стражники свежи в твоей памяти. Запомни, еще раз попытаешься проделать нечто подобное, и я верну тебя обратно куда более грубым способом. Не надейся сбежать.
        - Вернул зачем? - огрызнулась она.
        Элимер удивленно приподнял брови: дикарка начала говорить и даже задавать вопросы? Это хорошо.
        - Ты знаешь. Пророчество.
        - Не узнает от меня темный человек его. Пусть говорит шакалам, чтобы пытали, казнили и… что еще там…
        - Уверен, ты прекрасно помнишь, "что еще там", - передразнил ее Элимер и красноречиво посмотрел на Видольда.
        Телохранитель без труда понял этот взгляд и тут же вышел. Кхан пододвинул себе короткую скамью и сел напротив девушки.
        - Думаю, у тебя есть вопросы, айсадка. И у меня тоже. Так давай поговорим.
        - Пророчество - нет. Не выдам вождю шакалов.
        - Это я уже понял. Но у нас есть и иные темы для беседы, верно? Что тебя интересует? Ну же, девочка, спрашивай. Может быть, я отвечу.
        Некоторое время она молчала, может быть, что-то обдумывая, но Элимер терпеливо ждал, пока дикарка заговорит. И наконец она требовательно взглянула на него и спросила холодно:
        - Я не говорю о пророчестве. А темный человек здесь держит меня. Почему не убивает? И пытки не делает почему?
        - Передумал. Пытки и казнь отменяются, - он с удовольствием заметил изумление, которого не смогла сдержать даже она, дочь племен, и добавил:
        - А чему ты удивлена? Ведь тебе известно, что нам - подлым шакалам - ничего не стоит солгать, - он криво усмехнулся. - Теперь мой вопрос. Ответь: ты шаманка? Это ты заговорила стрелу на мою смерть?
        По ее лицу вновь пробежала тень удивления:
        - Нет. Но узнал как ты о Стреле? Победил ее как?
        - В Отерхейне тоже есть шаманы. Скажи, если не ты заговорила стрелу, почему ее вручили именно тебе?
        Ответом ему стало молчание. Девушка перевела взгляд на дальнюю стену, а лицо ее вновь окаменело.
        - Все понятно. Не хочешь отвечать. Что ж, попробуем что-нибудь другое, - он призадумался. - Ваша безумная выходка изначально была обречена. Неужели ты этого не понимала?
        - Я понимала.
        Теперь пришла очередь Элимера удивляться.
        - И все-таки возглавила этот безнадежный поход?
        - Темный человек второй раз спрашивает. А очередь вопроса - моя. Где мой народ? В плену ли? Или среди теней? - она пыталась не выдать тревожного ожидания, но оно отразилось во взгляде.
        В этот раз замолчал уже Элимер, и дикарка, поняв, что ответа ей не получить, вновь застыла в показном безразличии.
        "Она даже не подумала, что я их отпустил. А ведь пленные - это лишние рты. И эти рты сразу закрывались, стоило спросить о пророчестве, а под пытками - лгали. И зачем они? Надо было казнить всех … Но тогда к чему было миловать? Впрочем, что сделано, того не воротишь. Надеюсь, поражение хоть чему-нибудь дикарей научит… А то как бы мне не пришлось пожалеть о своем милосердии".
        - Нет вопросов больше, - бесцветным голосом произнесла девушка, прервав ход его мыслей.
        - Это значит, что и отвечать ты не станешь?
        Айсадка промолчала, только кивнула. И тут же вздрогнула от раздавшегося удара: это кхан с размаху треснул по стоящей рядом тумбе. Девушка уставилась на него во все глаза. Прежде она видела шакальего вождя безразличным, холодным, а тут он вдруг в бешенстве вскочил и больно схватил ее за плечи:
        - Ты, дикарка! Кем ты себя вообразила? Великим вождем? Поэтому повела своих людей в безнадежный бой?! Поэтому погнала на убой детей?! Нам ведь пришлось убивать их по твоей вине! И теперь они мертвы почти все! Это ведь не Отерхейн напал первым, это ты, ты их всех убила! - и он отпустил ее, оттолкнув от себя.
        Некоторое время девушка смотрела на кхана, затем губы ее вдруг скривились, а глаза заблестели. Она, с таким самообладанием перенесшая заключение, насилие и угрозы, теперь не выдержала: слова Элимера попали в цель. Она быстро опустила голову, запоздало пытаясь не показать слабости, и тихо сказала:
        - Твои предки, Темный человек, они виноваты. Уничтожали нас, как саранча листву, отняли нашу землю…
        - Предки? - голос Элимера звучал ровно, но наполнился сарказмом. - Вот именно - предки! Как удобно оправдываться прошлым, верно? Но сейчас - до недавнего времени - вы спокойно жили в лесах, вам хватало и дичи, и простора. Никто вас не трогал.
        - Поселенцы…
        - А что поселенцы? - перебил ее Элимер. - Они всего лишь крестьяне. Да, они мечтают расширить свои наделы, но меч в руках держать не умеют. Вы с ними успешно справлялись.
        - Сначала я хотел казнить тебя, айсадка, - после недолгого молчания продолжил Элимер. - Я хотел казнить вождя, который унизил нас тем, что вынудил воевать с детьми. Но потом увидел тебя. Ты сама оказалась девчонкой. И что бы вы там ни думали о людях Отерхейна, мы с детьми не воюем. Там, в кутерьме боя, нам просто пришлось.
        - Убей меня за это! Сейчас! - Шейра вызывающе и с надеждой посмотрела вождю в глаза. - Убей, или давай я сама. Прав, Темный вождь, прав ты. Это я… сгубить шакалов хотела, а сгубила свой род. Тебя - нет. Даже Стрелой не смогла! - на последней фразе она сорвалась на крик, но тут же умолкла.
        - Какая чушь! - Элимер усмехнулся. - Ты и не могла выиграть битвы, несмотря на все ваши пророчества. А что касается стрелы, то мой советник сильный чародей, вашим шаманом до него как до Ледяной Пустоши.
        - Убить все равно мне нужно было. Хоть как… Мечом, руками, зубами - как-нибудь!
        Элимер рассмеялся:
        - Подожди отчаиваться, девочка. Вдруг тебе еще представится такая возможность? - и развернулся, чтобы уйти, когда айсадка злобно крикнула ему в спину:
        - К чему я шакалу?! Зачем? Убей! Или пускай я себя убью!
        Элимер медленно оглянулся и несколько мгновений задумчиво смотрел в ее лицо.
        - Ты спрашиваешь, зачем? Может быть, я все еще надеюсь услышать ваше пророчество. Может быть, мне интересно сломить твою волю и услышать, как ты назовешь меня повелителем. Может быть, интересна ты сама. Какая разница? Ни одна причина не изменит твоей участи. А покуда, прощай, дикарка, не назвавшая своего имени. Я и так потратил на этот бесполезный разговор слишком много времени.
        ГЛ. 19. БЛУЖДАЯ ИНКОГНИТО, МОЖНО КОЕ-ЧТО УЗНАТЬ
        В эту ночь Элимер спал плохо. Ему снова, вот уже который раз за последнее время снился нехороший, жуткий сон.
        Кхан стоял перед зеркалом и разглядывал свое отражение. Что-то испугало его в нем, и он отпрянул. Но отражение осталось неподвижным. Элимер поднял руку, однако рука двойника не шевельнулась. Но по-настоящему страшно ему стало, когда губы отражения искривились в ядовитой улыбке, а из зеркала раздался безжизненный голос:
        - Не медли, исполни назначенное…
        - Какое назначенное? - выкрикнул Элимер. - Я ничего не знаю!
        - Знаешь, - усмехнулся двойник. - Узнаешь.
        - Что?..
        - Сегодня… узнаешь…
        И картинка сменилась. Элимер все так же смотрел в зеркало, но теперь в нем вместо своего отражения (своего ли?) увидел брата. Тот стоял, облаченный в богатые одежды странного покроя. Как и в прошлый раз, шрамы на лице Аданэя отсутствовали.
        - Я ненавижу Элимера! - произнесло зеркало устами Аданэя. - Он лишил меня семьи и дома, он превратил меня в раба! И даже если он простит меня, то я его - никогда!
        Огонь вырвался из камина комнаты, в которой стоял Элимер, и устремился к зеркалу. Пламя обвилось вокруг головы Аданэя, и на мгновение кхану почудилось, будто оно превратилось в царский венец. Дальше все исчезло во тьме, и он проснулся.
        Проснулся, как и всегда после подобных снов, с невыносимой головной болью, сдавливающей виски. И как назло, не было рядом Тардина, который одним прикосновением мог бы ее унять. С другой стороны, это даже к лучшему, иначе советник опять начал бы спрашивать, что ему снилось, а Элимера такие вопросы почему-то раздражали.
        Превозмогая боль, он поднялся с кровати и подошел к окну: улицей все еще владела тьма. По ощущениям только-только перевалило за полночь, а значит, поспать ему удалось совсем недолго. И заснуть вновь вряд ли получится.
        Элимер прислушался: за окном раздавался звук дождя, точнее мороси - холодной и неприятной. Однако сырой ночной воздух мог его взбодрить и даже избавить от головной боли.
        Недолго думая, кхан облачился в невзрачную бурую одежду и теплый дорожный плащ. Меч и кинжал на пояс. Вот и все. Скорым шагом, пытаясь не обращать внимания на обруч, сдавивший голову, он спустился к выходу. Заметил там Видольда (телохранитель вообще спит когда-нибудь?) и скороговоркой бросил:
        - Я уезжаю. Вернусь к утру. Сопровождать не надо.
        Ни телохранитель, ни стражники не удивились странному поведению своего государя. Они уже привыкли к тому, что иногда, ночами, кхан уезжает неизвестно куда, чтобы вернуться под утро. Домыслы ходили разные. Кто-то говорил, что правитель тайно ездит к своей замужней любовнице с незаконнорожденным сыном, кто-то - будто бы он в одежде простолюдина бродит по улицам, слушает, что говорит народ и следит, как работают патрульные дружины. Впрочем, ошибались и те, и другие, а умные люди понимали это, не особенно доверяя досужим вымыслам.
        Элимер выехал за ворота замка и пустил кобылу спокойным шагом, предоставив ей самой выбрать путь. Дождь глухо барабанил по крышам домов и мостовой, стекал по капюшону, ледяными струйками проникал за ворот, заставляя вздрагивать от холода. Но кхан не ошибся, решив выехать в город в непогоду: боль почти утихла, оставив в голове лишь неприятную вязкую кашу.
        Он давно полюбил прогулки по ночной столице, когда все краски стерты, а переулки почти безлюдны, если не считать патрульных, бродяг и кошек. Ночной Инзар - единственное место, где он мог забыть о Придворном Уложении и о том, что он - Великий Кхан, а это - его Империя.
        Отъехав довольно далеко от замка, Элимер сошел с лошади, перехватил ее под уздцы и медленно двинулся по дороге, часто сворачивая в узкие переулки. Иногда на пути встречались уютно освещенные окна домов, в которых люди отчего-то не спали. Всякий раз он неосознанно косился в их сторону, с любопытством рассматривая внутреннюю обстановку. Однажды даже вызвал этим негодование какой-то женщины. Она отворила окно и, потрясая пухлым кулаком, закричала:
        - Уууу! Ходит тут, вынюхивает! Ишь, уставился, тать ночная! И чего те не спится-то, а! Иди-иди себе! Неча выглядывать тут, у нас не поживишься! Проваливай, говорю! Ишь, прихвостень Ханке! Вот донесу дружинникам! - и с грохотом захлопнула ставни. Элимер усмехнулся себе под нос и продолжил путь.
        Побродив по улицам, продрогнув и спугнув пару бродяг, он уже начал подумывать о возвращении, когда прямо перед собой увидел ярко освещенное крыльцо трактира под вывеской: "У дороги". Видимо, хозяева не особенно утруждали себя, придумывая название. Ноги сами привели Элимера в теплое помещение, из которого тянуло пряным запахом еды и пива. Привязав лошадь у входа, он вошел внутрь и с удовольствием снял мокрый плащ. Кхан не опасался, что кто-то его узнает - тем более, в такой одежде, - ведь люди видели своего повелителя лишь на торжествах, да во главе войска.
        Элимер сел за потертый, в зазубринах, деревянный стол и огляделся. Народу в трактире оказалось мало: видимо, из-за позднего времени и непогоды. Немногие посетители сидели за такими же, как и он, столами, и тихо о чем-то беседовали. Двое походили на купцов средней руки, еще двое - на ремесленников или, может, обычных работяг.
        От праздного занятия его отвлек девчоночий голос:
        - Чего желает господин? Выпить, перекусить? У нас все вкусно, все недорого.
        Элимер поднял взгляд и увидел перед собой молоденькую чернявую служанку. Девчонка вертляво теребила в руках передник, кокетливо посматривая на него из-под густых неровных бровей. Кокетливо - не потому, что он ей понравился, понял Элимер, а потому, что посетитель. Видимо, она со всеми ведет себя так.
        - А что посоветуешь? - спросил он.
        - У нас все вкусно, - повторила она. - Пиво отменное, ром крепкий. Возьми телячье жаркое, господин, не пожалеешь.
        - Благодарю, я не голоден.
        - Ну, тогда выпить? Может рому?
        - Лучше пива.
        - Пинту? Или, может, сразу две? Ты, я вижу, крепкий мужчина, одно слово - воин.
        Элимер не смог удержаться от улыбки. Ишь, ловкая, лишь бы побольше денег с гостя забрать.
        - Вполне достаточно и одной.
        Девчонка досадливо поджала губы и побежала выполнять заказ, всем своим видом показывая: "Ходят тут, теребят по мелочи".
        Когда она вернулась с кружкой пенящегося напитка, Элимер бросил на стол круглую медную монету и обратился к девчонке:
        - Я вижу, посетителей сегодня немного.
        - Ну, так откуда ж им взяться, в этакую-то непогодь! - со смехом воскликнула служанка. - Все по своим норам забились.
        - Не хочешь присесть, развлечь уставшего путника беседой?
        Девушка какое-то время внимательно смотрела на Элимера, а потом сочувственно покачала головой:
        - Что, день плохой?
        - С чего ты взяла? - удивился Элимер.
        - Экий ты чудной! А как еще быть может? Если гость просит прислужницу развлечь его беседой, значит, не все у него ладно, от плохих мыслей отделаться хочет. Ну что, скажи, угадала ведь?
        - Угадала, - усмехнулся он. - Действительно, угадала.
        А служанка, тем временем, оглянулась на трактирщика, буравящего ее тяжелым, неодобрительным взглядом, и снова обратилась к Элимеру:
        - Если ты у хозяина чего-нибудь для меня прикупишь, он разрешит мне побездельничать, - хитро улыбнулась она.
        Элимер, недолго думая, дал ей несколько крупных монет:
        - Возьми, что хочешь.
        Улыбка девчонки стала еще шире, она быстро засунула деньги в передник и убежала, чтобы через короткое время вернуться, неся в руках огромную дымящуюся тарелку жаркого и большую кружку с пивом.
        "Недолго ей оставаться худышкой. С таким-то аппетитом", - мысленно улыбнулся Элимер.
        Девчонка, словно стремясь подтвердить его догадку, с готовностью накинулась на еду, уплетая за обе щеки. Он смотрел на нее в веселом изумлении: девочка оказалась презабавной.
        - Ты кто? Воин? - не переставая жевать, поинтересовалась она.
        - Вроде того.
        - Э, так не бывает. Либо да, либо нет.
        - Как тебя звать? - спросил Элимер, словно не услышав последнего замечания.
        - Айя называют, - откликнулась служанка.
        - Айя? Какое странное имя…
        - Чего это странное? - обиделась девчонка. - Самого-то тебя как звать? А то, знаешь ли, как-то странно будет, если я стану обращаться к тебе "о, воин".
        - Эл… - и осекся. Надо же, какая неосторожность!
        - Эл? - она рассмеялась. - И ты еще над моим именем смеешься? Да у самого еще нелепее!
        - Да не смеюсь я. Давно здесь служишь? - спросил Элимер просто, чтобы что-то спросить.
        - Ох, давно, Эл, уж и не припомню с каких пор.
        - Нравится?
        - Издеваешься?! - Айя скорчила рожицу. - Кому ж здесь понравится? Ходят всякие, пьянь да рвань! А вообще-то, раньше я в выселке одном работала, смотрела за скотиной. Вот там очень хорошо было. На конях разъезжала и даже волков убивала, - она гордо вздернула подбородок. - Ну, ничего, вот монет поднакоплю и мигом сбегу отсюда. К поселенцам подамся, на границу с лесами, там у них весело: битвы, дикари… - она мечтательно подперла рукой подбородок и даже перестала жевать.
        - Странные желания для отерхейнской девушки.
        - А что?! - Айя резко выпрямилась и возмущенно уставилась на Элимера. - Между прочим, я тебе не какая-нибудь там…сопливая маменькина дочка! Я, может, сама из лесов. Лакетка я, вот!
        Элимер не смог сдержать смеха.
        - Нет, Айя, на дикарку ты не похожа.
        - Это еще почему? - оскорбилась девушка.
        - Болтливая слишком.
        - Что, правда? Ну, я учту. А ты их видел, дикарей? Говорил с ними? Расскажи, очень уж мне эти народы любопытны, - в глазах Айи и впрямь зажегся неподдельный интерес.
        - Говорил. Но они мне ничего интересного не рассказали.
        - Почему?
        - Ненавидят меня, - усмехнулся Элимер.
        - Ой ли! Разве можно такого сильного воина да красавца ненавидеть? - девчонка вновь кокетливо глянула на него исподлобья.
        - Ты считаешь меня красивым? - его брови взметнулись вверх.
        - Ну, не так, чтобы очень, - поправилась девочка. - Но в целом ты вполне ничего.
        - А ты что же, Айя, всем говоришь, что лакетка?
        - Ну да, - она равнодушно пожала плечами.
        - А зачем?
        Девчонка вдруг хитро заулыбалась и озорно сверкнула глазами:
        - Ну, как же! Так намного проще мальчишкам головы кружить. У них сразу интерес просыпается. Тем более, это почти правда. Мой отец был лакетом.
        - Неужели? И как он оказался в Отерхейне?
        - А он и не оказался! - Айя как будто удивилась такому предположению. - Это моя мать жила в пограничном поселении. Как-то встретила моего отца, ну, он ей понравился. А она у меня не то, чтобы скромницей была. Вот я и появилась. Потом-то, как живот у нее вырос, поселенцы погнали ее… Покидало нас с ней по Отерхейну, а теперь я вот здесь и оказалось.
        - А мать где?
        - Будто я знаю? Где-то по миру бродит.
        Тут раздался пьяный голос одного из посетителей, который одиноко сидел за ближайшим столом: приятель его давно уже ушел. Он посмотрел на Элимера мутными осоловевшими глазами и грубо хохотнул:
        - Да шлюха ее мать, это всем известно!
        Девчонка фыркнула, вскочила со скамьи и, уперев руки в бока, прокричала:
        - Это твоя мать да бабка шлюхи, олух ты лысый! Чего ты знаешь?! Каждый вечер шляешься здесь, пьянь несчастная, весь ум пропил!
        - Ох, ладно-ладно, - отмахнулся пьяный, - уймись только. В ушах от тебя звенит.
        - То-то же, - и, как ни в чем не бывало, обернулась обратно к Элимеру, мило улыбнулась и сменила тему:
        - Ты ж точно воин, да? А не страшно в кхановом войске-то?
        - А должно быть?
        - А то как же! Войны - это одно, а вот Он, сказывают, сущий зверюга. Чуть что, сразу, - девчонка провела ребром ладони поперек шеи, смешно свесила набок язык и закатила глаза.
        Элимер не ожидал такого поворота беседы. Чего он точно не хотел, так это заниматься обсуждением себя самого. И уже собирался было направить разговор в другое русло, когда снова встрял пьяный сосед по столу.
        - Айя дело говорит! Распоследний он сукин сын! Чтоб он сдох!
        - Э, - разгневанно вскрикнула девчонка, - я такого не говорила! Он, может, и сволочь зверская, зато разбойников да прочей погани поубавилось, а то житья от них не было, - однако пьяный ее не слушал, продолжая гнуть свое:
        - Сынок у меня был. Так казнить его приказал, паскуда! - мужчина разрыдался пьяными слезами. - Но не знал сукин сын кое-чего… - он понизил голос. - Сынок мой мне говорил: другой-то кханади - Аданэй - жив!
        Элимер едва удержался, чтобы не вскочить, однако успел взять себя в руки, и на лице его ничего не отразилось. Не зря, эх, не зря ноги занесли его в этот трактир.
        - Да-да, жив! - гневно прокричал пьяный, заметив насмешливые улыбки на лицах начавших прислушиваться к разговору посетителей. - И это мой сынок его спас, он его спас, так-то! Это он мне и рассказал.
        - Напился ты снова, старый Лайсэ, вот чушь и мелешь, - угрюмо обронил трактирщик. - Немым был сынок-то твой, как он мог тебе рассказать?
        - Так я ж отец его! - ударил себя Лайсэ кулаком в грудь. - Неужто я своего ребенка не уразумею? Руками двигал он, да звуки разные издавал. Другие не понимали, а я - легко.
        "Лайсэ, - надо запомнить это имя", - подумал Элимер и решил слушать в оба уха, что еще выдаст неразумный пьяница. Однако его задумке не суждено было исполниться. И виноват в этом оказался он сам: неосознанным движением, медленно провел руками по волосам, собирая их назад и оголяя виски. Увы, этого короткого времени оказалось достаточно, чтобы лица Айи и Лайсэ вытянулись и побледнели. Остальные, кажется, ничего не заметили.
        Лайсэ дрожащим пальцем указал на Элимера:
        - Ты! Коршун на виске, вы видели? - он обернулся к посетителям, которые смотрели непонимающими взглядами. - Великий Кхан… - прошептал он.
        Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы девчонка вдруг не перебила его веселым хохотом:
        - Что, совсем ум пропил, старый Лайсэ?! - воскликнула она, продолжая смеяться. Все присутствующие с готовностью подхватили ее смех. - Великие кханы уже мерещатся. Эй, Лайсэ, а ты карлов случайно нигде не видишь? - Айя понизила голос и принялась осматриваться вокруг, будто бы в испуге прикрыв ладошкой рот, чем вызвала новый взрыв хохота. Даже трактирщик не смог сдержать улыбки.
        - Н-но… я же точно видел… коршун, - пробормотал Лайсэ, уже сам не будучи уверен в своем зрении.
        - Ну-ну, - ухмыльнулась Айя, - а я того, алвасти (4). Эх, шел бы ты спать, старик, - она увещевательно покачала головой. И, удивительно, старый пьяница послушно поднялся, пробормотал что-то вроде:
        - И то верно, пора, - и, испуганно косясь на Элимера, нетвердой шаркающей походкой тронулся к выходу.
        Когда дверь за ним закрылась, Айя приземлилась обратно на скамью. Озорная искра ее глаз погасла, в лице не осталось ни кровинки, и она старательно отводила взгляд. Она тоже видела - понял Элимер. Лучше всего ему бы сейчас уйти, чтобы не пугать девчонку. Но, пожалуй, хотя бы несколько минут придется посидеть, чтобы не вызвать ничьих подозрений: ни к чему лишние слухи, бродящие в народе.
        "А девчонка молодец, смекалистая, - подумал он. - Как все вывернула!"
        - Спасибо, - тихо уронил.
        Айя быстро стрельнула на него взглядом, и потупила голову, не зная, куда себя деть.
        Так они и просидели эти несколько минут в молчании, пока Элимер, ничего не говоря, не поднялся из-за стола и не направился к выходу. Краем глаза он успел заметить, как девчонка облегченно выдохнула и закрыла глаза.
        -
        (4) Алвасти - женские демонические персонажи в мифологии тюркских и некоторых других народов
        Когда он вышел на улицу, его ударил порыв ветра, обычный для степной ночи. Но небо уже посерело, приближался восход, когда жаркое солнце превратит сырой холодный ветер в иссушающий поток жаркого воздуха.
        Закутавшись плотнее в тяжелый плащ, Элимер вскочил на кобылу и пустил ее галопом, чтобы скорее добраться до замка и приказать серым доставить этого Лайсэ. Они сумеют схватить старика незаметно для соседей, и Элимер выяснит все, что тому известно. Кхана, естественно, не удивляло, что Аданэй жив, ведь он сам его помиловал. Но откуда об этом известно еще кому-то, кроме него и Тардина! И что за странная обмолвка про сына, который якобы спас кханади? Ладно, это он выяснит совсем скоро.
        И вдруг всплыли в памяти слова: "Исполни назначенное" и "Сегодня… узнаешь". Значит, вот о чем говорилось во сне. Исполнить назначенное: то, что он уже давно должен был сделать - убить Аданэя. Сначала найти, а потом убить!
        Когда Элимер добрался до замка, рассвет все еще не наступил. Швырнув мокрый плащ слуге, он быстро поднялся по лестнице, на ходу приказав следовавшему на почтительном расстоянии караульному:
        - Кого-нибудь из серых ко мне. Быстро.
        ***
        Следующей ночью, такой же смурой и ненастной, вернулся из Антурина Тардин. Стражники, съежившиеся под своими облепленными влагой накидками, открыли проход в воротах. Дверь распахнулась с таким скрежетом, что, наверное, перебудила пару соседних улиц. Кобыла Тардина подозрительно повела ушами и покосилась на рвущегося с поводка пса - огромного и как уголь черного. Советник что-то успокаивающе прошептал ей на ухо, и она, понурившись, спокойной трусцой прошла в дверь, которая все с тем же скрежетом закрылась. На гулкой мостовой одинокий перестук копыт смешался с мерной поступью дождя - и больше ничего не было слышно. Столица спала. И лишь бродяги с кошками осторожно рылись в мусоре, да мелкие грабители стерегли редких ночных прохожих, прячась от глаз патрульных дружин в темных, грязных переулках.
        Добравшись до императорского замка, старик передал кобылу дремавшим под навесом служкам и подошел к дверям, ведущим в главную залу. Охрана раздвинула скрещенные копья, и Тардин наконец вошел внутрь, на ходу стряхивая промокший плащ.
        Выяснив у прислуги, что кхан еще не спит, советник решил сразу направиться к нему и передать последние вести.
        Элимер встретил его самым необычным образом: резко подошел к Тардину и воскликнул:
        - Наконец-то ты вернулся!
        - Мой Кхан, что случилось? - удивился советник.
        - Скорее - не случилось. Аданэя тогда не изуродовали!
        - Но как? Ведь ты сам видел…
        - Я только думал, что вижу. Вместо Аданэя Горт изуродовал одного из дикарей. Светловолосого, с похожим телом. Не моего брата.
        - Как ты узнал?
        - Вчера мне не спалось, и я решил прогуляться по городу…
        - Один? Элимер, это опасно!
        Правитель нахмурился:
        - Какая сейчас разница, советник? Не о том речь!
        - Да, конечно, прости. И? Что случилось?
        - Был дождь, я зашел обогреться в трактир. И не зря. Я услышал слова одного пьяницы. Он сказал, что его сын спас моего брата.
        - С чего ты взял, что это не ложь?
        - Серые привезли его утром. А я пытал. Он оказался отцом Горта - помнишь того немого? - и он знал о приказе, который я отдал палачу. Жаль, что Горта казнили за другое преступление. Увы, слишком рано, сейчас бы он так легко не отделался.
        Советник промолчал, и Элимер с подозрением спросил:
        - Я вижу, ты совсем не удивлен? Не обеспокоен?
        - Я не удивлен. Я говорил тебе еще тогда: ты услышишь о своем брате.
        Кхан нервозно провел руками по волосам и воскликнул:
        - Я глупец! Какой же я глупец! Ты ведь предупреждал меня, чтобы я сам им занялся! А я тебя не послушал!
        Тардин напряженно думал. Насколько он знал кхана, следовало ожидать, что на поиски брата он поднимет всех серых. Когда речь заходила об Аданэе, Элимер терял разум. А если двое братьев все-таки столкнутся - а к этому все идет, - то беды не миновать. И что за сила толкает их навстречу друг другу?
        Колдун чувствовал, что вражда братьев опасна, но не понимал - почему, и не знал, как этой опасности избежать. Может, Древние об этом знали? Но к ним Тардин обратился бы только в крайнем случае. Но что, если "крайний случай" уже наступил? Или наступит очень скоро? В любом случае, воспитаннику придется солгать уже сейчас:
        - Успокойся, Элимер, - произнес советник, воздействуя на кхана легкими чарами внушения. - Я давно не чувствую присутствия твоего брата в этом мире - он мертв. Рабы, знаешь ли, обычно не живут долго. Именно поэтому я не удивлен и так спокоен.
        - Почему же ты не говорил мне этого раньше? - подозрительно спросил Элимер.
        - Не хотел лишний раз напоминать об Аданэе. Ты становишься сам не свой, когда о нем речь заходит. К тому же, волноваться было не о чем, вот я и молчал, - Тардин знал, рано или поздно его ложь откроется, и тогда неминуемо наступит конец их доверительным отношениям. Скорее всего, Элимер вообще воспримет это как предательство. Но придется на это пойти. По крайней мере, это позволит ему, Тардину, выиграть дополнительное время. Неужели беседы с Древними все-таки не избежать?
        - А где сейчас этот отец Горта? - поинтересовался чародей.
        - Где-то в ином мире.
        - Уже?
        - К чему тянуть? Ему еще повезло: как только он все мне рассказал, я подарил ему быструю смерть. А мог бы и помучить. Ведь мало того, что он распускал сплетни об Аданэе, так еще и обо мне злословил.
        - А что он говорил о тебе?
        - Ну а как ты думаешь? Что сказал отец о том, кто велел казнить его сына? - ухмыльнулся Элимер и вдруг резко вернулся к прежней теме:
        - Ты уверен, что мой брат мертв?
        - Да, Элимер. Ты можешь мне доверять, - снова солгал Тардин, и в груди его неприятно защемило от собственных слов.
        - У меня камень с души, - улыбнулся кхан, чуть-чуть помолчал и спросил:
        - Что там с Антурином?
        - Ничего серьезного. Один самозванец объявил себя наследником бывших императоров. Кто-то из знати поддержал его. Но заговор задавлен в зародыше, дейлар вовремя заметил угрозу, предателей поймали и казнили. Но на всякий случай Арист проведет дополнительное расследование - вдруг кто-то из заговорщиков успел затаиться? Когда выяснит все до конца, отправит тебе донесение.
        - Хорошо. Я буду ждать.
        - Элимер, позволишь спросить?
        - В чем дело?
        - Твоя пленница-айсадка… - протянул советник, оборвав фразу на полуслове.
        - И? - нетерпеливо откликнулся кхан. - Что с ней?
        - Ты все еще держишь ее в плену?
        - Да.
        - Что ты собрался с ней делать?
        - Я еще не решил.
        - Когда решишь? Казнить ее ты давно передумал. Что же, до смерти будешь держать взаперти? Тогда куда милосерднее действительно убить.
        - Чего ты от меня хочешь? - возвысил голос Элимер.
        - Отпусти ее.
        - Нет, - отрезал кхан.
        - Элимер, я молчал, когда ты казнил и пытал своих врагов и подданных! Но ты ее видел? Она же совсем ребенок!
        - Я знаю, - в голосе послышался лед, но Тардин предпочел не обратить на это внимания.
        - От нее уже ничего не осталось, Элимер. Я заходил к ней еще до поездки в Антурин, и я видел.
        - Зачем заходил?
        - Хотел проверить, не шаманка ли она.
        - И как? Она шаманка?
        - Нет! Да и не о том ты думаешь! Просто имей в виду - если так продолжится, она умрет от голода. Это что, новый способ казни?
        - Дикарка снова отказывается есть? - в голосе кхана наконец-то послышалась тревога.
        - Нет, Элимер, не отказывается, - ответил Тардин с легким сарказмом. - Она ест, но так мало, что едва-едва ребенку хватит. И это, предупреждая твой вопрос, не для того, чтобы тебе досадить. Просто она не чувствует голода. Знаешь, что может случиться с диким зверем, если его посадить в клетку?
        - Хочешь сказать, что айсадка не может жить взаперти и поэтому умирает?
        - Именно.
        Кхан призадумался, но потом рассмеялся и сказал:
        - Я знаю, что с этим делать. Скоро она снова захочет жить, не волнуйся, - он поднялся с кресла и направился к выходу
        - В чем дело, Элимер? Почему бы ее просто не отпустить?
        - Я уже ответил - нет.
        - Почему?
        Кхан, уже стоя в дверях, обернулся и произнес:
        - Потому что я хочу сломить ее волю. А я всегда получаю желаемое.
        ***
        Элимер стоял в тайной комнате, разглядывая айсадку. Советник говорил правду, от девушки и впрямь остались кожа да кости. Она и до этого была худой, но то, что Элимер видел перед собой сейчас, действительно вызывало тревогу. Скулы девчонки некрасиво заострились, потрескались губы, колтун спутанных грязных волос походил на солому, а глаза нездорово блестели.
        - Да, - пробормотал Элимер, - красавицей тебя не назовешь.
        Девушка посмотрела на него и, как ни странно, не стала молчать.
        - Есть до этого дело? - безразлично спросила.
        - Никакого.
        - Тогда пришел зачем? - ее голос звучал все так же равнодушно.
        - Хотел спросить: ты еще не передумала убить меня?
        - А передумать должна почему? Ты - шакалий вождь, а я…
        - Тогда радуйся, - прервал ее Элимер, - у тебя появится возможность.
        Девушка ничего не ответила, лишь изумленно воззрилась на него, но через миг отвернулась, и губы ее искривились в слабом подобии ухмылки.
        - Темный человек пришел, чтобы насмехаться?
        - Я не смеюсь, как видишь. Я серьезен. Я дам тебе возможность убить меня в поединке. А за это ты мне кое-что пообещаешь.
        - Пророчество? Нет!
        - Я уже давно это понял! - раздраженно отозвался Элимер. - Можешь скрывать свое лживое пророчество и дальше. Оно все равно не сбылось.
        Вот теперь удивление айсадки стало настоящим.
        - Тогда… - с подозрением протянула она.
        - Ничего, чем ты не смогла бы пожертвовать ради возможности меня убить, - отозвался кхан. - Ты дашь клятву: если проиграешь, не станешь делать попыток убить себя, меня или моих людей. Не попытаться сбежать и не будешь искать встречи с сородичами.
        - Если проиграю, навсегда - пленница?
        - Да, - кивнул Элимер, - но у тебя есть шанс.
        - У меня выбора нет, - голос ее прозвучал ровно, но сложно было не заметить во взгляде оживление и робкую надежду. Он все правильно рассчитал: ненависть и жажда мести, как и в прошлый раз, вернули ей волю к жизни.
        - Не понимаю, Темный вождь, это зачем тебе, но согласна.
        - Разумно. Я рад. Правда, есть одна проблема.
        Во взгляде айсадки родилась тревога, словно она почуяла какой-то подвох. Но ничего не сказала, лишь выжидательно посмотрела на кхана.
        Элимер продолжил:
        - Ты в таком состоянии и с ребенком не справишься. Наш поединок состоится не раньше, чем ты снова начнешь походить на человека. Поэтому советую больше не отказываться от еды.
        - Не откажусь, - и она улыбнулась в ответ. Правда, улыбка эта больше напоминала оскал.
        ГЛ. 20. НИКОГДА НЕ ЗЛИТЕ ЦАРЕЙ И ЖЕНЩИН
        Его грубо втолкнули в крошечный деревянный сарай. Как только снаружи щелкнул навесной замок, Аданэй, не рассчитав силы, яростно ударил ребром ладони по косяку и скривился от боли.
        Ну вот, опять он все испортил! Нашел время показывать характер! Да еще перед правительницей Илирина, которую он должен был обольстить, а не разозлить. Наверное, Гиллара его переоценила. Наверное, он сам себя переоценил. Ну, стал бы он развлечением для развратной рабыни, подумаешь, велика беда! Зато не сидел бы сейчас в паршивом сарае и не ждал, пока ему отвесят назначенные пятьдесят ударов плетью, после которых он может и не выжить.
        Аданэй нервно прошелся из угла в угол, не в силах успокоиться. Проклятая Рэме!
        Он прекрасно понимал, что рабыня видела в нем лишь красивую вещь, не обладающую собственной волей, разумом, чувствами, в конце концов. Первый раз за все время Аданэй ощутил по-настоящему, каково это - быть рабом.
        "Ну и что? - саркастично усмехнулся он. - Подумаешь, всего лишь очередное унижение в их нескончаемой череде".
        И тут же снова взорвался в гневе. Нет, не "подумаешь"! Он - не игрушка! Он - кханади. И неважно, что об этом никому не известно.
        Видимо, поведение девчонки стало той самой "последней каплей" в цепочке унижений, которую он уже не смог стерпеть. И сорвался. Может быть, зря. Скорее всего - зря. Но уже ничего не мог с этим поделать.
        Этим вечером ему передали приказ явиться к царице. Дверь в покои повелительницы открыла Рэме - как всегда - и поначалу это не вызвало никаких подозрений. Пока девушка не улыбнулась и не произнесла взбесившую его фразу:
        - В прошлый раз мне очень понравилось, Айн, а потому повелительница отдала тебя мне.
        - Отдала?!
        - Ну да, - пожала плечами Рэме. - Она часто делает мне подарки.
        От ярости у Аданэя сперло дыхание, он растерялся и даже не нашелся с ответом.
        - Пойдем, - как ни в чем не бывало, продолжила девчонка, - доставишь мне удовольствие, - и одарила его похотливой улыбкой.
        - Нет! - выпалил он.
        Рэме от изумления осеклась, но глаза ее злобно засверкали.
        - Да как ты смеешь перечить воле царицы? - прошипела она, оправившись от изумления. - Ты, раб!
        - Ты тоже, - едко процедил Аданэй сквозь зубы и добавил. - Иди, пожалуйся, что не можешь соблазнить мужчину!
        Он заметил, как от злости у Рэме бурно поднялась и снова опустилась грудь. Но служанка сумела сдержаться и только пропела сладко:
        - А ты не мужчина, ты - раб.
        - Сука, - выругался он тихо.
        Именно в этот момент дверь открылась: вошли Лиммена и Вильдерин. Они о чем-то негромко пересмеивались, но царица вдруг приостановилась, окинула взглядом Аданэя и Рэме, которые злобно смотрели друг на друга, и требовательно спросила:
        - Что здесь происходит?
        Служанка тут же отвернулась от Аданэя и поклонилась царице:
        - Этот раб отказался подчиниться твоему приказу, Великая.
        - В чем дело, Айн? - мягко поинтересовалась царица. - Может, ты подумал, будто Рэме тебе соврала? Так вот, она сказала правду. Отныне она твоя госпожа. На некоторое время. Слушайся ее.
        Служанка встала за спиной Лиммены, злорадно на него поглядывая. Захотелось разнести все вокруг, кровь ударила в голову, и Аданэй, не раздумывая, выпалил:
        - Ни за что!
        Повисло молчание. Аданэй заметил, как опешила царица, испугался Вильдерин, а взгляд Рэме стал еще злораднее. Казалось, еще чуть-чуть, и девушка запрыгает от нетерпения узреть развязку этой ситуации.
        "Похотливая сука", - подумал Аданэй, буравя служанку взглядом. Но, как выяснилось, он произнес это вслух. По крайней мере, об этом говорила реакция Лиммены.
        - Да как ты смеешь браниться при мне?! Как смеешь перечить?!
        - Пусть я раб, но я не вещь, чтобы вот так передавать меня с рук на руки!
        Интересно, и на что он рассчитывал? Брови Лиммены поползли вверх, а во взгляде промелькнула насмешка.
        - Ты не вещь? - язвительно спросила она. - А кто же ты? - и добавила с равнодушной небрежностью: - Я прикажу его высечь, Рэме, не переживай.
        И направилась к двери дальней комнаты. Возможно, она позабыла бы о своей угрозе, если б не его проклятый смех, который совсем не вовремя прорвался наружу: такое часто случалось с Аданэем в минуты крайнего напряжения.
        - Рэме, а ты всегда получаешь мужчин с помощью плети? Или еще и связывать приходится, чтоб не сбежали? - воскликнул он сквозь смех, но тут же почувствовал обжигающий удар по лицу - это царица отвесила ему пощечину.
        Аданэй отступил на шаг, но дурацкий смех не прекратился.
        "Сумасшедший", - услышал он растерянный голос Рэме.
        Потемневшие от злости глаза Лиммены тоже смотрели недоуменно. А дальше дворцовая стража поволокла его вниз по лестнице. Смех Аданэя мгновенно оборвался: он понял, что натворил.
        И вот, теперь его ожидает наказание и новые шрамы. Странно, что предыдущие почти незаметны. Наверное, тогда ему просто повезло. Но сейчас, после пятидесяти ударов, вряд ли на его спине останется хотя бы кусочек гладкой кожи.
        "Ты глупец, Аданэй! - сказал он сам себе. - Не видать тебе короны как своих ушей".
        "А что, лучше было бы стать чьей-то игрушкой?" - возразил внутренний голос.
        Аданэй, так и не решив, что лучше, удрученно опустился на соломенный настил сарая.
        ***
        - Повелительница… - увещевательно протянул Вильдерин, как только они с царицей остались вдвоем.
        - Нет, и не проси! - одернула его Лиммена. - Твой друг забыл свое место. Дикарь и безумец!
        - Да, повелительница. Дикарь и безумец. Но… - он помедлил, - красивый дикарь и безумец. К чему портить такого раба шрамами?
        - Ты всегда знаешь, чем меня пронять, да, милый? - с улыбкой ответила она. - Действительно, жаль. Красивый мальчишка. Но не проси. Он должен уяснить, кем является. Если рабы станут мне перечить, то как смогут подчиняться свободные и знатные люди?
        Вильдерин опустил глаза и тихо сказал:
        - Просто он еще не привык.
        - К чему?
        - К рабству.
        - О чем ты говоришь? Он всегда был рабом.
        Вильдерин снова поднял взгляд.
        - И ты в это веришь? Он скрыл от Нирраса правду. Но я знаю. Он был свободным и, я думаю, даже знатным.
        - Возможно… Я бы даже сказала: похоже на то, - задумчиво произнесла Лиммена. - Но это ничего не меняет. Тем более нужно его проучить! Быстрей привыкнет. А сейчас давай забудем о твоем друге, у нас есть темы поинтереснее, - игриво проворковала она. Однако, заметив расстроенное лицо Вильдерина, ласково приподняла его за подбородок:
        - Мой милый, не переживай ты так.
        - Повелительница, любимая, я думаю, Айн и так уже все понял, не обязательно избивать его до полусмерти, - произнес юноша, и царица ему улыбнулась.
        - Только ради тебя. Пусть посидит до утра взаперти и подумает. Но, будь добр, объясни своему другу, как не следует себя вести. Ступай, скажи палачу, что плети отменяются, и скорей возвращайся.
        Наградой Лиммене за великодушие стали сияющие благодарностью глаза любовника. Юноша крепко обнял ее, поднял на руки, покружил по комнате и бережно опустил на пол. Царица рассмеялась.
        - Беги уже, а то не успеешь.
        И Вильдерин опрометью бросился к двери. Уже на выходе Лиммена окликнула его:
        - Подожди! - в глазах ее засветилась какая-то мысль. - Он из Отерхейна, верно?
        - Да… - Вильдерин немного растерялся.
        - И он знатного рода?
        Лицо юноши озарилось пониманием:
        - Я точно не знаю, повелительница. Айн молчит о своем происхождении. Но мне так показалось.
        - Хорошо, это я скоро выясню. Иди же! - она махнула рукой и, как только за Вильдерином закрылась дверь, уставилась в пространство, о чем-то размышляя.
        ***
        Когда на спину Аданэя обрушился второй удар, он понял: пятидесяти ему не вынести. Их не вынести никому. Это не наказание - это казнь. Конечно, какое дело правительнице Илирина до жизни какого-то раба?!
        Плеть снова опустилась, срывая со спины кожу. Будто огнем обожгла. Хриплый вопль вырвался у него из груди. Это только герои в легендах могли безмолвно терпеть боль, но он - живой человек.
        Аданэй услышал голос Вильдерина на пятом ударе.
        - Стой!!! Остановись! - юноша бежал со всех ног, ловко перепрыгивая через ограждения. - Повелительница отменила наказание. Это приказ!
        Увидев, что палач застыл в растерянности, Вильдерин, запыхавшийся от бега, наконец перевел дух.
        - Это точно? - спросил мужчина, поигрывая плетью.
        - Ты знаешь, лгать я не стану. Вышло недоразумение, царица отменила наказание. Освободи его!
        Как только с рук сняли веревки, ноги Аданэя подкосились, и он рухнул бы в пыль, если бы Вильдерин не удержал его. Повиснув на шее друга, пока тот волок его наверх, он кое-как все же доковылял до комнаты.
        Оказавшись в покоях, Вильдерин уложил Айна на диван.
        Так, теперь он сам нарушил приказ царицы, ведь она велела до утра продержать Айна в сарае, и уж точно не рассчитывала, что он притащит его к себе. Но как иначе он мог поступить? Ведь Айну уже досталось несколько ударов, а в грязном сарае раны непременно загноятся, возникнет лихорадка, а может, что-нибудь похуже.
        Аданэй, почувствовав, как к горящей спине прикладывают что-то влажное, пошевелился и посмотрел на Вильдерина.
        - Айн, безмозглый олух! - прикрикнул тот. - Такой бестолковой выходки я не ожидал даже от тебя. А теперь лежи смирно и не шевелись.
        - Это… это была не обычная плеть, да? - заплетающимся языком спросил Аданэй. - С обычными я знаком.
        - Да. Эту специально пропитали соком болотной вдовы - так трава называется. Она разъедает кожу.
        Заметив, как лицо Айна скорчилось от боли, Вильдерин смягчился:
        - Ладно, теперь все будет хорошо. Главное не двигайся, а то повязки скинешь. Айн, ты меня понял? Ты понял? Я сейчас пойду к царице и не смогу следить за тобой. Обещай, что не встанешь с кровати.
        - Да… я… спасибо, Вильдерин…
        Юноша только ободряюще сжал его руку и тут же вышел.
        "Хоть бы сознание потерять, что ли, - подумал Аданэй. - Эта боль нестерпима"
        ***
        Стоило Вильдерину войти в покои царицы, как Лиммена, бегло окинув его взглядом, насмешливо фыркнула:
        - Надо полагать, ты не успел. А еще, думаю, этот Айн сейчас вовсе не заперт, как я велела, а в твоей комнате.
        Все эмоции сразу отразились на лице юноши. Он заметно смутился, но все же ответил:
        - Прости, повелительница, я действительно нарушил твой приказ. Но тот сарай такой грязный… а я и впрямь не успел. Я не мог оставить Айна там.
        Лиммена жестом прервала эту сбивчивую речь и спокойно произнесла:
        - Ладно, я не сержусь.
        - Но, повелительница, как ты догадалась?
        Лиммена усмехнулась:
        - Ты весь в крови.
        И только тут Вильдерин оглядел себя. Ну конечно, в спешке он даже забыл переодеться. Вся одежда в засохшей крови Айна!
        - Великая, - смущенно произнес он, - прости. Я сейчас же сменю одежду и вернусь.
        - Можешь не приходить сегодня, - обронила Лиммена. - Все равно вечер безвозвратно испорчен.
        - Прости, - повторил юноша.
        - Я же сказала, Вильдерин, я не сержусь, - раздраженно отозвалась Лиммена. - Придешь завтра. А сейчас ступай, займись своим другом, раз он для тебя так важен. И когда ему станет лучше, отправь ко мне, пусть покается в своих ошибках.
        Она нетерпеливо взмахнула рукой и отвернулась. Вильдерин, поклонившись, осторожно вышел из комнаты. Кажется, царицу он все-таки разозлил.
        Оставшись одна, Лиммена со стоном сползла на пол. Опять, опять это началось! Хорошо, что она успела отправить Вильдерина прочь: нельзя, чтобы кто-то увидел ее в таком состоянии. Особенно, раб. Особенно, раб-любовник. Проклятые! Они заставили ее нервничать! Вот и напал жестокий приступ. Снова! Однако царица и сама не поняла, из-за чего так разозлилась. Подумаешь, раб! Вильдерин никогда не играл большой роли в ее жизни: всего лишь любовник. Пусть и очаровательный.
        Но женскую часть ее сути все-таки уязвило то, что Вильдерин предпочел ее общество заботе о недавно появившемся друге - нахальном мальчишке, который вывел ее из себя. Ничего, она проучит этого Айна! Конечно, проще всего выслать его куда-нибудь или убить. Но это означает признать поражение.
        "Подожди, Лиммена, - обратилась она к себе, - с кем ты собралась соперничать? С никчемным рабом, над жизнью и смертью которого ты полностью властна?!"
        Царица с трудом добралась до кровати и, стараясь не закричать от боли, перетерпела приступ. Когда все закончилось, несказанное облегчение навалилось на плечи, против воли закрылись глаза, и она крепко заснула.
        А на следующий день государственные дела заставили ее позабыть и о рабах, и о любовниках. Читая срочные донесения разведчиков, она обдумывала, как привлечь сторонников в случае войны с Отерхейном и как усилить собственное войско.
        ***
        - Ну, Айн, - удивленно произнес Вильдерин спустя два дня, - раны на тебе как на кошке заживают. Я не удивлюсь, если от них даже шрамов не останется. Скоро опять начнешь бродить по дворцу и творить глупости, если только твой мудрый друг тебя не остановит, - он рассмеялся, и Аданэй ответил ему благодарной улыбкой.
        - Вильдерин, спасибо тебе. Я не хотел доставлять неприятности. Просто так вышло.
        - Да уж, нехорошо вышло, - Вильдерин слегка нахмурился, но скоро морщинка, сложившаяся на переносице, разгладилась: - Но надеюсь, все наладится. Как только окончательно придешь в себя, отправляйся к царице и попроси прощения. Повелительница великодушна, она не станет долго злиться.
        - Великодушна? - проворчал Аданэй. - Мне так не показалось. Знаешь, пятидесяти ударов я бы не вынес, отдал бы концы уже на половине.
        - Пятидесяти? - Вильдерин искренне удивился и снова нахмурился. - Странно. Мне показалось, она говорила лишь о десяти. Но в любом случае, все закончилось хорошо. Как думаешь, скоро ты сможешь пойти к повелительнице?
        - Хоть сегодня.
        - Нет, - возразил Вильдерин, - ты еще слишком слаб.
        - Брось! Я нормально себя чувствую. Спина болит, но это мелочи. Чем быстрее я разделаюсь с этим покаянием, тем лучше. Ненавижу неопределенность.
        - Решать, конечно, тебе. И царице, - недоверчиво отозвался Вильдерин. - Я спрошу ее, - он вздохнул: - Какой ты все-таки упрямый сукин сын! Недавно появился, а уже нажил себе такого врага, как Рэме.
        - Да кто она такая, эта Рэме? Почему царица так о ней печется?
        - Потому что в ней нуждается. Когда нужно кого-то отравить или подкупить, подслушать разговор - это делает Рэме. С ней, увы, приходится считаться.
        - Ладно, - теперь уже нахмурился Аданэй. - Как выражается Латтора, давай не будем о ней к ночи.
        - Хорошо, - согласился Вильдерин. - А теперь советую отдохнуть, иначе вечером ты будешь представлять собой жалкое зрелище. По крайней мере, для очей царицы, - и юноша тут же скользнул за дверь.
        Аданэй перевернулся на другой бок: лежать на спине до сих пор было больно. Спать ему не хотелось. Зря Вильдерин оставил его в одиночестве. Теперь неминуемо начнут лезть в голову неприятные мысли.
        Он, конечно, соврал, что чувствует себя хорошо. Но зато верно другое: лучше быстрее отделаться от этого бесполезного покаяния.
        ***
        Какое-то время Лиммена молча разглядывала Айна, который с поклоном явился в ее покои. Кажется, он чувствовал себя не очень уютно. Оно и правильно, раб обязан проявлять робость пред взором правительницы Илирина, особенно если имел наглость ей перечить. Наверное, поэтому он заговорил не сразу. Набирался смелости или, возможно, ждал, пока она заговорит первая. Ну нет! Может, он раньше и был знатен, но сейчас - никто. Так пусть прочувствует это!
        Лиммена и сама не понимала, почему ей так хочется унизить Айна. Сколько она помнила, ее никогда не волновало, что думают или чувствуют рабы - за исключением разве что Вильдерина и Рэме. И то верно, какое дело владычице Илирина до невольников? Но этот Айн чем-то неуловимо раздражал ее, с самой первой встречи раздражал. Виделось в его лице что-то неприятное - надменность, насмешливый взгляд, словно он на всех, даже на нее, царицу, смотрел свысока. И у раба не получалось скрыть это, даже когда он пытался угодить и польстить.
        Айн наконец заговорил:
        - Повелительница, прошу простить мою недостойную дерзость, - в середине фразы голос его заметно дрогнул, и Лиммене это доставило удовольствие.
        Она уже успела рассмотреть Айна внимательнее: бледен, напряжен, смущен. Видимо, не до конца оправился от плети, стоять на ногах ему нелегко. Зачем же пришел сейчас? Сам захотел, или настоял Вильдерин? Впрочем, это неважно.
        - После таких проступков, раб должен на коленях вымаливать прощение, - сказала она.
        Брови Айна слегка приподнялись:
        - Прости, не думал, что Великая желает убедиться во власти над рабом. Надеюсь, мои жалкие потуги не оскорбят владычицу: просто мне еще сложно двигаться… - ноги Айна начали медленно подгибаться, однако он не оторвал взгляда от лица царицы.
        - Ты и впрямь достаточно жалок, можешь не пресмыкаться, это вряд ли что-то изменит, - Лиммена раздраженно махнула рукой. Раб, так и не успев опуститься на колени, снова выпрямился.
        "Он хитер и самонадеян, - нервно подумала царица, - но таких много. Отчего же именно его мне хочется сломить и унизить?"
        Лиммена приблизилась к Айну, пренебрежительно осмотрела с ног до головы, словно диковинное животное. Медленно обошла его и встала за спиной. Айн проследил за ней настороженным взглядом. Лиммена же сильно надавила ладонью на опухшую, исполосованную багровыми отметинами спину и, заметив, как поморщилось его лицо, сладко пропела:
        - Должно быть, больно.
        Уловив в глазах раба плохо скрытое негодование, она тихонько засмеялась.
        - Интересное ты создание, Айн, - проворковала. - Ответь, к чему ты устроил нелепую истерику? Рэме молода, красива. В чем дело?
        - Я уже отвечал на этот вопрос, владычица. И чуть не отправился к праотцам. Теперь у меня лишь две возможности: повторить свой ответ, или сказать то, что желает услышать Великая. Но я бы не хотел тебе лгать.
        "Проклятье! - пронеслось в голове Лиммены. - Он опять выкрутился!"
        - Чуть не отправился к праотцам? - насмешливо бросила она. - Не пытайся обмануть меня, ничтожный! От десяти ударов еще никто не умирал!
        - Десяти? - в голосе раба послышалось неподдельное изумление. - Палач говорил о пятидесяти!
        Тут пришел черед Лиммены удивляться:
        - От этого действительно можно умереть. Но палач не посмел бы ослушаться приказа, он не такой бестолковый, как ты, - царица замолчала, но скоро в глазах ее вспыхнула догадка, и она весело рассмеялась: - Ну конечно! Это Рэме! Здорово же ты досадил ей, раз она задумала тебя убить! Вот паршивка! Правду говорят: никогда не зли женщину, ибо месть ее будет страшной.
        Но тут Лиммена снова взглянула на Айна и осеклась, увидев, что его побледневшее лицо выражает гнев, безмерное удивление и отвращение (к ней?!).
        - Ты смеешься? - совсем тихо спросил раб. - Тебе смешно?
        Да, видимо, правду сказал Вильдерин - этот Айн действительно когда-то был свободным господином. Иначе не удивлялся бы пренебрежению к своей жизни.
        - Рэме нарушила приказ, - все так же тихо продолжил говорить раб. - Нарушила тайно и подло. А тебе все равно, ты смеешься, словно это незначительная шалость. Я понимаю, Владычицу не волнует, буду я жить или умру - но смеяться?! Даже над дворовым псом не смеются, когда ему больно. Так почему царице Илирина доставляет такое удовольствие моя боль?
        Наверное, из-за того, что раб был прав, или потому, что сейчас он смотрел на нее как на обычную женщину, а не повелительницу, Лиммену охватила холодная злость, и она с размаху ударила Айна по лицу.
        - Как смеешь ты, грязный раб, - прошипела царица, - говорить мне такое?! Да я сейчас же прикажу отрезать твой мерзкий язык!
        - Отрезать язык… - с непонятной усмешкой пробормотал невольник, отнимая ладонь от покрасневшей щеки. - Кажется, это превращается в славную традицию…
        Но вдруг посерьезнел и добавил:
        - Великая права, моя жизнь действительно в ее руках.
        Слетела маска рабской угодливости, и со всей откровенностью обнажилось его истинное лицо: надменное, властное и красивое. О да, этот привык сам быть господином. И скорее позволит убить себя, чем по-настоящему подчинится.
        Лиммена по какой-то причине не могла оторвать от него взгляда. Это лицо! Эти глаза! Такие странные, колдовские глаза! Светло-серые, словно прозрачные, а по краям радужки - темно-синие, почти черные. Манящие. Опасные. Что за странная сила сокрыта в них, если она - правительница огромной страны - не способна пошевелиться, находясь под их властью! Этот энигматичный взгляд…
        С трудом переборов себя, Лиммена отвернулась и пренебрежительно бросила:
        - Ты будешь казнен. Я так решила, - с неудовольствием и злостью она заметила подрагивающие нотки в собственном голосе.
        - Пусть будет так, - спокойно отозвался тот.
        Конечно, Аданэй только казался спокойным. Он знал, что опять, вот уже который раз, ступает по лезвию ножа. Он рисковал, когда смеялся в присутствии Элимера, рисковал, насмехаясь в лицо надсмотрщику в каменоломнях, а с Лимменой рисковал вот уже второй раз. Но чувствовал: ничего дурного уже не случится. Царица, хоть и старалась этого не показать, попала под его необъяснимые чары, природу которых Аданэй и сам не понимал.
        Лиммена стояла спиной к Айну, с ней творилось что-то невообразимое. Злость и ярость мешались с азартом. Сердце билось быстрее и быстрее. В груди родилась боль. Проклятье! Конечно, она снова потеряла спокойствие, вот приступ и не заставил себя ждать. Нет, только не при нем! Нет, он не должен видеть!
        Но выставить раба Лиммена не успела. Боль скрутила сильнее, чем когда-либо прежде, царица не успела сдержать стона и повалилась на ковер.
        "Какой стыд!" - промелькнула мысль, прежде чем разлететься осколками и раствориться в мучительной бездне, лишив царицу возможности и думать, и воспринимать окружающее. Теперь оставались только двое: Боль и Лиммена. Лиммена и Боль.
        Когда болезнь разжала когти, взгляд Лиммены прояснился, предметы вокруг обрели привычную резкость, и царица поняла, что лежит на полу, а Айн держит ее голову у себя на коленях. Какая чудовищная ирония! Она собиралась унизить этого раба, но сама оказалась униженной. Он видел ее беспомощной. Он смотрел, как она корчилась у его ног. Какое же злорадство он, должно быть, испытывал - этот раб, бывший господином!
        Лиммена заглянула ему в глаза, боясь увидеть в них торжество и насмешку. Однако ничего подобного не обнаружила. Взгляд Айна казался мягким и как будто ничего не выражал. Тут Лиммена осознала, что ее голова все еще покоится на его коленях, и ей стало стыдно. С трудом поднявшись на ноги, она сделала шаг, но снова накатила тошнота, голова закружилась, и царица опять упала бы, если б раб не оказался рядом. Как это позорно - принимать от него помощь!
        Лиммена не понимала, почему ей так важно выглядеть в его глазах грозной повелительницей, не знающей слабости, но она движением руки попыталась отстранить Айна, однако тот не подчинился. Вместо этого подхватил ее и отнес на кровать.
        - Ну, и зачем ты мне помогаешь? - спросила царица. - Надеешься, я сохраню тебе жизнь?
        - Нет, - Айн покачал головой. - Ты бы и так меня не убила.
        Произнося эти слова, Аданэй знал, что снова рискует - сумасбродная царица может казнить его просто из чувства противоречия. Но отступать было уже поздно.
        - С чего ты взял? - изумилась Лиммена. - Я могу сделать с тобой все, что угодно! Неужели нисколько не боишься?
        - Глупо совсем не бояться, - губы Айна чуть затронула улыбка. - Все живое боится смерти. Но мне показалось, ты не из тех, кто станет убивать без особой причины.
        - Страха ты не чувствуешь… Тогда что? Может, злорадство?
        Айн склонился над Лимменой и, всмотревшись в ее лицо, печально произнес:
        - Мне самому слишком хорошо знакома боль. Как я могу радоваться чужой?
        И она не нашлась, что ответить.
        Аданэй знал: его слова далеки от истины: пусть злорадства он и впрямь не чувствовал, но неожиданный приступ царицы помог ему чуть приблизиться к ней, а это не могло не радовать.
        Он еще раз посмотрел на Лиммену. Тем самым - особенным - взглядом. И произнес холодно и почтительно:
        - Позволишь идти, повелительница?
        - Да, ступай, - устало отозвалась Лиммена. Что ж, этот Айн оказался прав: ни убивать, ни наказывать его желания более не возникало.
        И тут, перед тем, как уйти, раб непринужденно, словно невзначай, откинул с ее лица выбившуюся из прически прядь, слегка коснувшись пальцами щеки. И поклонившись, направился к двери.
        "Да как он смеет! Будто я не царица, а деревенская девка!" - мысленно возмутилась Лиммена, стараясь не признаться себе в том, что от его прикосновения по телу пробежала волна горячей дрожи. Но она почти мгновенно взяла себя в руки и окликнула Айна на выходе:
        - Подожди! - если уж он все равно здесь, неплохо бы выяснить то, что собиралась. Лиммена приподнялась на подушках и жестом приказала рабу не подходить ближе. Пусть стоит в дверях.
        - Отвечай, кем ты был до рабства? И не смей лгать.
        Несколько мгновений Аданэй размышлял. Должно быть, царица неспроста задала этот вопрос. А раз так, продолжать лгать слишком глупо. И опасно.
        - Я был свободным жителем Отерхейна, повелительница.
        - Это я поняла и без тебя, - фыркнула Лиммена. - Подробнее. Кем ты был? И почему солгал Ниррасу?
        "Что ж, похоже, эти вопросы я могу обернуть себе на пользу" - подумал Аданэй.
        Он искусно изобразил сомнения, бегающий взгляд, а затем сделал вид, будто с трудом решается на откровенность:
        - Мой отец был одним из младших советников бывшего кхана, а я - предводителем сотни. В будущем мне предстояло водить в бой тысячу, либо пойти по стопам отца. Но не сложилось. Кханом стал Элимер. Многие знатные люди, в том числе и мой отец, воспротивились этого. Они поддерживали другого кханади. Но Элимер убил почти всех недовольных. Мою семью тоже. А я бежал на запад, к Сайхратхе, но в пути нарвался на разбойников. Они продали меня в Ишмир, в рабство. Вот и все. Я не сказал об этом Ниррасу, я боялся, что он выдаст меня Элимеру: за мою голову там, в Отерхейне, назначена награда.
        И Аданэй начал судорожно вспоминать имена погубленных Элимером знатных мятежников, чья история могла бы совпасть с той, которую он только что придумал. Но не успел.
        - Как же тебя зовут на самом деле? И как звучит имя твоего рода?
        - Айн - мое настоящее имя. А имя рода… - тут он мастерски изобразил отчаяние и с горькой иронией добавил: - Мой род мертв. Его не существует.
        - Но есть ты, - на лице царицы Аданэй обнаружил заметное оживление и плохо скрытое любопытство.
        - А что я? - горько усмехнулся он. - Имя моего рода не может принадлежать рабу. Я открою его не раньше, чем перестану им быть. Если перестану…
        - И ты не пытался бежать из рабства?
        - Я пытался, - он равнодушно пожал плечами.
        - А сейчас? Если, допустим, я позволю тебе вернуться в Отерхейн? Прошло столько лет с тех пор, как Элимер подавил мятежи. Он может простить тебя, если ты покаешься.
        Вопрос был провокационным, но чтобы ответить на него Аданэю даже не пришлось притворяться:
        - Я ненавижу Элимера. Он лишил меня семьи и дома, он превратил меня в раба! И даже если он меня простит, то я его - никогда. Никогда! - и в глазах Аданэя зажглась уже настоящая, а не поддельная злоба.
        - Хорошо, можешь идти, - неожиданно прервала разговор Лиммена.
        Аданэй не заставил просить себя дважды: эта беседа изрядно его утомила, забрав, кажется, все силы. Он чувствовал себя измученным, изможденным, и мечтал быстрее добраться до кровати. Сейчас даже с Вильдерином встречаться и разговаривать не хотелось. И думать не хотелось тоже. В конце концов, о важных вещах - например, о царице, - он может поразмыслить и завтра.
        ГЛ. 21. В СПОРЕ С ЧУВСТВАМИ НЕ ВСЕГДА ПОБЕЖДАЕТ РАЗУМ
        Советники смотрели на Лиммену так, словно ждали от нее ответа, и царица поняла, что отвлеклась и прослушала последнюю фразу Нирраса. Неудивительно: малый совет длился уже довольно долго, а она в последнее время быстро утомлялась. Без сомнения, во всем виновата болезнь…
        - Прости, - сказала она, - я кое-что обдумывала. Так о чем ты говорил?
        - Об Эхаскии. Неплохо бы возобновить с ними дружбу.
        - Их дружба слишком разорительна, - возразил один из советников - Кхарра. - Эхаскийский регис потребует снять запрет с торговли их специями и тканями на наших землях. Да еще и выхода к морю захочет.
        - Все верно, - не раздумывая, подтвердил Ниррас. - Но из двух зол я предлагаю выбрать меньшее. Все-таки Эхаския наш ближайший сосед. Страна хоть и небольшая, но войско у нее довольно сильное. И это войско может выступить на стороне Элимера, если тот объявит нам войну. Лучше договориться с государем Рейлиром до того, как это случится.
        - Ты прав, - согласилась Лиммена. - Уж лучше вызвать недовольство наших купцов, но вернуть расположение региса.
        - Недовольства не будет, - вставил Оннар. - Купеческим гильдиям придется понять, что это вынужденные меры. Я найду способ убедить их.
        Царица кивнула. В этом вопросе она могла полагаться на Оннара всецело: прежде, чем стать советником, он возглавлял одну из купеческих гильдий, а потому в делах торговли разбирался лучше всех присутствующих.
        - Надо скорее направить в Эхаскию послов, - сказала Лиммена, посмотрев на Кхарру. - Займись этим.
        - Выберу лучших, Великая.
        - Хорошо. С этим решили. Но есть еще один вопрос, который я хочу обсудить. Помните, мы пытались найти и договориться с вельможами Отерхейна, которые недовольны Элимером?
        - Конечно, но все изображали верных подданных, - фыркнул Кхарра. - Дрожали перед своим тираном, хотя он находился далеко.
        - А еще боялись, что это проверка, которую серые крысы устроили, а потому не верили нашим посланникам, - откликнулась Лиммена. - Но сейчас у нас появилась одна возможность. Она неверная и шаткая, но это лучше, чем ничего.
        Все взгляды устремились на правительницу, и та продолжила.
        - Будет проще, если мы узнаем имена недовольных наверняка, а заодно поймем, чего они хотят добиться, свергнув кхана.
        - Мы пытались выяснить это и раньше. Что изменилось, Великая? - спросил Ниррас.
        - Появился раб из Отерхейна. Раб благородного происхождения, сын одного из советников. Он сказал, что Элимер казнил его отца за участие в мятеже. Возможно, этот невольник укажет нам выживших мятежников.
        - Почему ты уверена, что он не солгал? - в глазах Нирраса промелькнуло странное выражение, но Лиммена не обратила внимания.
        - Потому что если ложь вскроется - его казнят, и он об этом знает. Да и сам подумай: раб хорошо говорит на илиринском, хотя появился здесь недавно. Значит, получил образование, недоступное простолюдину. И говорит он с отерхейнским акцентом. Кроме того, ведет себя слишком нахально для раба. Он мог соврать лишь в том, что был сыном мятежника. Но зачем? Не вижу причины, ради которой он стал бы рисковать жизнью.
        - Но как он попал в Илирин? - Ниррас был почти уверен, что царица говорила об Айне. О ком еще? Удивляло советника другое: любовником Лиммены мальчишка не стал, зато умудрился придумать какую-то историю о своем прошлом и не предупредил об этом его, Нирраса.
        - О, это ты его привез! - ответила царица. - Его имя… кажется, Айн. Если только мне не изменяет память.
        Царица притворилась, будто с трудом вспомнила имя раба, а Ниррас изобразил, что очень удивился ее сообщению. Неизвестно, заметили бы они притворство друг друга или нет, но неожиданный, резкий вопрос Кхарры отвлек их:
        - Откуда нам знать, что его не подослали специально! Либо отерхейнцы, либо кто-то из предателей-илиринцев? Может, он здесь вынюхивает, выслушивает, каким-то образом передает весточки своему кхану? Да может он вообще один из этих серых крыс?
        - Если бы ты видел, в каком состоянии я подобрал его в Ишмире, - фыркнул Ниррас, - то у тебя не возникло бы подобных сомнений.
        Кхарра с подозрением покосился на Нирраса, недоверчиво хмыкнул, однако промолчал, еще не готовый открыто выразить недоверие главному советнику царицы. Хотя он подозревал - давно уже подозревал, - что Ниррас ведет двойную игру, которая, вероятно, отразится и на нем, Кхарре. Причем отразится не лучшим образом. Но доказательств не было, одна лишь интуиция. Недавно организованная им слежка за этим осторожным человеком пока тоже ничего не дала, но все же Кхарра считал, что подозрения его не беспочвенны. Чем еще объяснить, что Ниррас, в отличие от других советников и глав знатных семейств, допущенных ко двору, не пытается подчинить себе Латтору, не заигрывает с родственниками Маррана? Он либо не понимает, что завладевший наследницей и ее мужем завладеет и троном, либо… видит на троне кого-то другого - не Латтору. Странно, очень странно. А этот раб? С чего бы военачальнику, презирающему роскошь и бесполезных рабов-для-красоты, привозить такого раба из далекого Ишмира? Неужели только для того, чтобы порадовать царицу? Нет-нет, что-то здесь нечисто. Уж не сговорился ли Ниррас с врагами Илирина?
        Его мысли прервались ответом царицы:
        - Серые крысы вряд ли выбрали бы личину раба - уж очень неверна рабская доля. Скорее проникли бы под видом одного из илиринцев. Не стоит забывать: серых учили их ремеслу с детства, и некоторые из них говорят на нашем языке столь же чисто, как мы.
        - И все же… не мешает узнать об этом рабе побольше, - протянул Кхарра.
        - Конечно. Скоро мы все выясним, - уронила Лиммена.
        - Цветной зериус? - спросил Оннар.
        - К сожалению, нет, - царица поморщилась. - Этот раб, как оказалось - один из редких счастливцев, на честность которых зериус почти не влияет, зато вызывает сильное отравление. Я уже пыталась однажды. Хотела проверить, с кем подружился мой… - тут она запнулась и, оборвав собственную фразу, закончила другим: - В общем, у меня не вышло.
        - Жаль… - протянул слегка побледневший Ниррас, удрученно покачав головой.
        - Да, но ведь можно допросить и обычным способом. Но сначала лучше просто поговорить, ни к чему сразу настраивать его против нас. Займешься этим, Ниррас? Тебе лучше всех знаком Отерхейн. Только учти - раб слишком дерзок. На скотном дворе ему место, а не во дворце, даже видеть его здесь не хочу! Но, к сожалению, он нам нужен. В общем, выясни у него все, что сможешь. Ну, да ты сам знаешь… Если станет упрямиться или врать - сделай то, что нужно.
        - Можешь не волноваться, Великая, он все мне выложит.
        - Не сомневаюсь, - улыбнулась Лиммена.
        ***
        Царица не обманывала Нирраса, ей действительно не хотелось больше ни видеться, ни говорить с Айном. Но причина была иной, нежели та, которую она озвучила на совете. Почему-то ее пугала сама мысль о разговоре с этим рабом. Лиммена убеждала себя, будто ей просто неловко из-за того, что он видел ее приступ. Но в глубине души понимала: и эта причина не истинная. Она ощущала непонятный страх, едва ли не оцепенение при каждой случайной встрече с ним. Этот страх был сродни неясной тревоге, но именно он мешал царице заходить в покои Вильдерина, ведь там мог находиться и Айн. Проще всего было бы запретить последнему появляться наверху, однако и этого ей не хотелось. Странный раб вызывал необъяснимый интерес и, избегая его, Лиммена одновременно мечтала с ним столкнуться. Желание это она пыталась скрыть даже от себя, но не очень удачно.
        О, царица понимала, что означает волнение и горячая дрожь! Да, стоило признаться: этот возомнивший о себе невесть что мальчишка вызывал у нее, повелительницы Илирина, жгучее желание, она ловила себя на мысли, что постоянно вспоминает его взгляд - завораживающий, манящий, чарующий. И его мимолетное прикосновение, которое до сих пор горит на ее коже. Интересно, подозревает ли сам Айн о своей силе?
        Первый раз за долгие годы Лиммена ощутила себя настолько уязвимой, слабой, что мысль сделать Айна любовником вызывала у нее стыд, неловкость и страх. Она боялась увидеть в его глазах насмешку или презрение. Никогда раньше подобные сомнения не мучили Лиммену, так что же случилось сейчас? Неужели этот раб стал для нее опасен? Неужели обрел власть над ней?
        Надо избежать этого любой ценой! Будь Айн знатным илиринцем, она, конечно, доверилась бы своим желаниям. Но он - раб, он - дикарь из Отерхейна, а она - царица. Крайне глупо и стыдно правительнице Илирина попадать в зависимость от раба. Нельзя этого допустить - и она не допустит! Вот только каким образом, если не в состоянии даже отправить его прочь?
        От тревожных раздумий царицу отвлек голос Рэме. Служанка словно прочитала ее мысли:
        - Повелительница, а что ты намерена делать с Айном?
        - А что с ним делать? - усмехнулась Лиммена. - Я и не задумывалась об этом. У меня есть занятия важнее, чем обдумывать судьбу раба. Свое он получил, надеюсь, впредь будет послушнее.
        - Великая, - вкрадчиво пропела Рэме, - ты хотела отдать его мне. Но он нарушил твой приказ.
        - И ты, кстати, тоже! - прикрикнула на девушку Лиммена. - Будь благодарна, что я тебя не наказала! Это ведь ты сказала палачу, будто я велела дать ему пятьдесят ударов?
        Рэме опустила взгляд.
        - И после этого ты осмеливаешься что-то просить? Твоя злобная выходка могла стоить жизни одному из моих рабов. Как ты посмела? Ты, которая обязана сохранять мои богатства?
        Девушка подняла глаза и по лицу ее заструились слезы.
        - Моя царица, сможешь ли ты простить меня? Сама не знаю, что на меня нашло. Я была так зла на него, что потеряла разум. Я так жалею о своем проступке! - и она разрыдалась еще сильнее.
        "Лжет, - подумала царица. - Лжет и притворяется. А я слишком многое спускаю ей с рук. Наверное, потому, что эта хитрая девчонка чем-то напоминает мне меня. И в этот раз я, конечно, опять ее прощу".
        - К тому же, - недоверчиво произнесла Лиммена, - я думаю, не очень-то тебе этот раб нужен. Наверняка просто не терпится ему отомстить, взять над ним верх.
        - Ты как всегда мудра и проницательна, владычица, - не переставая лить слезы, прошептала служанка, - но все-таки…
        - Прекрати ныть! - снова прикрикнула царица на девушку. - Твой плач меня раздражает! - и уже спокойнее добавила: - Я подумаю. Может, отдам его тебе…
        - О, я так благодарна! - Рэме тут же утерла слезы и припала губами к руке своей повелительницы.
        - Подожди благодарить, я еще не решила.
        Служанка, не обращая внимания на эти слова, продолжила осыпать руку Лиммены благодарными поцелуями.
        "А что, это мысль, - подумала царица, - я отдам Айна Рэме, рано или поздно ему придется подчиниться, он превратится в обычного раба, и я сразу же освобожусь из-под его проклятой власти".
        Эта мысль немного успокоила Лиммену, и раздумья ее перенеслись на Отерхейн. Что-то там выяснит Ниррас?
        ***
        До этого дня Аданэю не приходилось бывать в покоях советника, а потому его удивила скромная, скорее даже скупая обстановка комнат. По всей видимости, Нирраса, бывшего воина, не интересовала внешняя роскошь, коей были так привержены знатные люди Илирина. Комнаты его казались полупустыми, а мебель - простой и незамысловатой. В углу беспорядочной кучей валялись какие-то записи и карты. Складывалось впечатление, будто советнику безразлична окружающая обстановка - было бы место, где провести ночь и принять пищу.
        - У меня здесь толстые стены и дверь, - бросил Ниррас, - нас не должны подслушать. Иди сюда, садись.
        Советник указал Аданэю на скамью рядом с собой и продолжил:
        - Сегодня на утреннем совете кое-что случилось. Нужно обсудить. Но сначала ответь мне, щенок, почему ты ничего не рассказал о зериусе и о своей новой легенде? О том, что теперь ты у нас, оказывается, не раб с детства, а сын отерхейнского советника?
        - Щенок просто не подумал, что история с зериусом так уж важна, - огрызнулся Аданэй. - К тому же Вильдерин дал мне противоядие.
        - Да-да, я сам должен был подумать об этом. Но я даже предположить не мог, что царице взбредет в голову поить им какого-то раба. Надо же, из-за такой ерунды могли рухнуть все наши планы! Но повезло, слава Богам, повезло!
        - Постой… Ты сказал - царице? Это что, она приказала?
        - Да, но теперь это неважно. Что насчет легенды?
        - Мне просто пришлось. Выхода не было. Она начала догадываться. Я не успел рассказать тебе.
        - Надеюсь, ты мне не лжешь, - угрожающе процедил Ниррас, сверкнул недобрым взглядом в сторону Аданэя, но тут же сменил интонацию, и голос его зазвучал спокойно:
        - Именно из-за своего вранья ты сейчас находишься здесь. В общем-то, если все сделаем правильно, оно обернется нам на пользу. Но теперь тебе придется быть куда осторожнее, чем раньше: царица говорила о тебе на совете, и все советники, в том числе и наши недруги, узнали о твоем существовании.
        - На совете? Обо мне?
        - Да. Она решила, что тебе известны имена выживших мятежников. Вот и приказала мне расспросить тебя. И пытать, если не расскажешь. Так что вспоминай.
        - Кого вспоминать, советник? - ухмыльнулся Аданэй. - Ведь я всю жизнь был рабом, разве нет?
        Ниррас вскинул на него взгляд, помолчал и осторожно выговорил:
        - Ты так сказал нам с Гилларой.
        - Но ведь тебе известно, что я солгал, не правда ли? Известно, кто я такой на самом деле?
        - Почему ты так думаешь?
        - Я знаю, а не думаю. И к чему притворство, Ниррас? Разве у нас не общая цель?
        - Хорошо… хорошо, - сдался советник, - ты прав. Пусть знаю. А теперь давай по делу, ладно? Имена.
        - Я могу назвать только тех, кто поддерживал меня до того, как Элимер стал кханом. Но я понятия не имею, не превратились ли они в его верных подданных. Я вообще не знаю, что с ними сейчас и где они.
        - Понимаю. Но мне нужно хоть что-то. Мы ведь не можем позволить, чтобы тебя пытали, верно? Иначе ты выболтаешь то, что приведет на плаху всех нас.
        - Ты будешь записывать?
        - Да. Говори.
        Ненадолго задумавшись, Аданэй начал перечислять своих былых сторонников. Ниррас записывал долго и скрупулезно, терпеливо вытягивая из него все подробности их жизни, характера и слабостей.
        - Чего царица хочет добиться? - спросил Аданэй советника, когда тот закончил записывать. - Междоусобицы в Отерхейне?
        - Верно.
        - Неплохая идея. Но ее непросто будет осуществить.
        - Междоусобица начнется сама собой, когда в Илирине появится новый царь, а в Отерхейне об этом узнают, - усмехнулся Ниррас и добавил: - Если, конечно, этот новый царь действительно появится - что во многом зависит от тебя. Поэтому спрошу: как дела с царицей?
        - Увы, никак. Кажется, я ей не нравлюсь.
        - Почему ты так решил?
        Аданэй с досадой вздохнул.
        - А как еще прикажешь думать? Сначала она захотела отдать меня своей Рэме, потом приказала высечь. А из-за вранья Рэме я едва не получил пятьдесят ударов вместо десяти. Но царице шалость служанки, видимо, показалась забавной, она смеялась. А потом потребовала, чтобы я унижался, вымаливая прощение! Я и смерти-то избежал только благодаря защите Вильдерина. Правда, в конце нашей с Лимменой беседы мне показалось, будто она смягчилась. Я даже подумал, будто ее сразило мое бесподобное обаяние, - Аданэй усмехнулся. - Но в следующие дни, когда мы сталкивались, она даже не смотрела на меня, словно я пустое место.
        Ниррас погрузился в размышления, а когда вынырнул из них, то проговорил не очень уверенно:
        - Мне показалось странным, что Лиммена на совете вообще показала свою неприязнь к тебе. Я еще тогда подумал: ты - не первый раб, который проявил неповиновение. Во дворец Эртины попадали разные люди. Иногда и мне приходилось наблюдать потрясающие истерики. Но царицу они никогда не волновали. Да, она приказывала высечь непокорных, но тут же о них забывала. И уж точно никогда раньше не требовала от виновных покаяния - у царицы Илирина есть занятия поважнее. А с тобой, как я понял, она имела некую беседу. Похоже, чем-то ты ее все-таки заинтересовал. И сдается мне, интерес ее вызван не только твоим благородным происхождением. Бывших господ здесь и без тебя немало. И еще… как мне доносят, последнее время она не приглашает к себе Вильдерина. Кстати, как поживает ваша лживая дружба? Мальчишка верит тебе?
        - Как самому себе, - ответил Аданэй, и ему стало грустно.
        К чему себя обманывать? То, что он делает сейчас и собирается сделать в будущем - это предательство. И предаст он человека, который рисковал благосклонностью своей любимой ради него, Айна. Человека, который искренне верил своему другу.
        Аданэй прекрасно понимал, как больно будет влюбленному в царицу юноше, если осуществится план Гиллары, но отступать не собирался. Только добившись трона Илирина, он вернет то, что принадлежало ему по праву рождения, и только так он сможет отомстить брату. Да, из-за этого пострадают невинные, но ведь судьба не разбирает, кому наносить удары, и в том не его, Аданэя, вина. Будь его воля, он сделал бы все, чтобы на месте Вильдерина оказался кто угодно другой. Но, увы, под ударом оказался именно Вильдерин, к которому Аданэй успел привязаться, несмотря на свои тайные замыслы.
        "Если все удастся, и я стану царем - я сделаю Вильдерина свободным", - кое-как успокоив себя этой мыслью, он заставил себя не думать о друге.
        - Знаешь, - сказал Ниррас после долгого молчания, - будет очень хорошо, если ты как-нибудь подставишь этого юнца, чтоб уж точно лишить его расположения царицы.
        - Нет, я не стану, - отрезал Аданэй.
        Советник пытливо взглянул в его лицо, но в следующий миг отмахнулся и бросил:
        - Как знаешь, как знаешь…. Что ж, тогда ты можешь идти, но помни: здесь тебя долго допрашивали, а может даже пытали. Так что не забудь притвориться измученным.
        - Да мне и притворяться не нужно, - пробормотал Аданэй, направляясь в сторону двери.
        ***
        После разговора с Ниррасом Аданэй внимательнее присмотрелся к поведению царицы. И пусть он видел ее лишь изредка и мельком, но кое-какие выводы сделал и из этих мимолетных встреч. Всякий раз, когда Лиммена сталкивалась с ним, во взгляде ее мелькал легкий испуг, а потом она резко отворачивалась, делая вид, будто не замечает Айна. Раньше подобную реакцию Аданэй наблюдал у юных влюбленных девиц, и если бы Лиммена не казалась такой неприступной, гордой и царственной, он решил бы, что она смущается. Но радоваться кханади не спешил: вполне возможно, что он, обнадеженный словами Нирраса, увидел лишь то, что захотел увидеть.
        ***
        Между тем, всегда такая умиротворенная атмосфера в комнате Вильдерина неузнаваемо изменилась. Как и сам хозяин. Вот уже около недели парень выглядел странно рассеянным, на вопросы отвечал невпопад, словно мысли его витали где-то далеко; он не реагировал на подначки и шутки Айна, и на губах его теперь возникало лишь бледное подобие былой улыбки.
        Аданэй уже начал всерьез беспокоиться за друга, от него не ускользнула тень тревоги и уныния, поселившаяся в глазах юноши.
        - Скажи мне, наконец, что с тобой?! - потребовал он ответа.
        Вильдерин пожал плечами и произнес:
        - Кажется, царица все же разозлилась на меня. За то, что я ее ослушался. Вот уже две недели, как она не зовет меня к себе. И сама не заходит. Ну, да ты и сам все видишь…
        - Почему же ты молчал? Я-то терялся в догадках, что с тобой.
        Юноша отвел взгляд, и у Аданэя возникло смутное подозрение:
        - Подожди, ты считаешь, это я виноват? Поэтому ничего не говорил? Наверное, ты уже много раз пожалел, что помог мне тогда… - Аданэй почти хотел, чтобы друг согласился с этим предположением, ведь это сняло бы с его души львиную долю угрызений совести.
        Но Вильдерин только вздернул подбородок и, кажется, рассердился:
        - Как ты можешь так обо мне думать?! Даже если бы я знал заранее, чем все обернется, я все равно помог бы тебе! Понимаешь, - продолжил он уже спокойнее, - ты здесь ни при чем. Если бы не этот случай, возник бы какой-нибудь другой. Дело во мне. Я всегда знал, что для владычицы я - лишь развлечение. Наверное, иначе и быть не может, ведь я раб. Но беда в том, что я не сумел вызвать у нее даже подобия любви, даже привязанности, вот она и отвернулась так легко. А я не знаю, как без нее быть. Мне кажется, я не смогу.
        Острая жалость кольнула Аданэя, и снова родился вопрос: неужели в царском дворце Эртины, полном разврата, интриг и сплетен, мог существовать столь светлый человек, как Вильдерин?
        - Если все продолжится так же, царица скоро отошлет меня вниз, - снова заговорил юноша. - Но ты, хотя бы ты не отворачивайся от меня, Айн. Я понимаю, я сейчас не лучший собеседник. Но это пройдет рано и поздно, я смирюсь, привыкну. Я, очевидно, потерял любимую, но не хочу терять еще и друга.
        Аданэя тронула эта нежданная просьба, и он поспешил ответить:
        - Обещаю, Вильдерин, что всегда, что бы ни случилось, буду твоим другом. Запомни - всегда и что бы ни случилось. И если однажды тебе покажется, что это не так, и ты меня возненавидишь - просто вспомни мои слова.
        - Почему это я должен тебя возненавидеть?
        - В жизни всякое случается, - отделался Аданэй небрежной фразой и добавил с улыбкой:
        - Ладно, друг мой, не унывай. Если ты похудеешь и зачахнешь от тоски, царица точно отправит тебя вниз, чтобы ты не пугал ее своим скелетом. А так, глядишь, позлится и перестанет. Пойдем, прогуляемся лучше, сходим на наше любимое озеро - совершим еще один непростительный проступок.
        Вильдерин слабо улыбнулся в ответ. Странно, но слова Айна его как будто приободрили, и он с готовностью согласился идти к запретному водоему.
        ***
        Озеро находилось в дальней части священной рощи, что простиралась сразу за необъятным садом эртинского дворца, а потому идти до него пришлось долго. Но они и не спешили - все равно сегодняшней ночью было не до сна. Одного терзали любовные муки, другой разрывался между необходимостью предать друга и острым чувством вины. Поглощенные мыслями, до озера они шли в полном молчании.
        Закончилась выложенная камнем дорога, и они вступили в рощу. Лишенная соков осенняя трава сухо шелестела под ногами, деревья тесно жались друг к другу и почти не пропускали лунный свет. Но друзья хорошо знали путь, а потому без труда следовали по тропе, ведущей к запретному озеру.
        Это место считалось сакральным, в особые дни года здесь проводились служения илиринским Богам. В озеро впадало несколько источников, об одном из которых говорилось, будто он целебный. Знатные обитатели дворца порой приходили к нему, чтобы отведать чудесной воды, но лишь до заката. Ночью люди не решались появляться здесь, наслушавшись недобрых историй об этом месте. Неизвестно, были эти рассказы выдумкой жрецов или истиной, но Вильдерин с Айном пока еще не встретили здесь ничего странного или страшного. Хотя Вильдерин и считал своим долгом всякий раз поведать какую-нибудь пугающую сказку о ночи у священного озера. Но вряд ли он сам верил в свои россказни, иначе не приходил бы сюда так часто. Истории о водяницах, марах, хранителях рощи, похитителях сердец и прочих духах, которых смертному нужно остерегаться, были отнюдь не самыми устрашающими среди прочих рассказов об этом месте. Но именно благодаря таким слухам у рабов имелась возможность посещать ночью озеро, оставаясь безнаказанными. Правда, до сих пор такое необычное желание возникало лишь у двоих.
        Ночь шептала, шелестела листвой, переливалась соловьиной трелью и пела стрекотом сверчков. Громко и жутко расхохоталась какая-то птица. Словно и не птица вовсе, а человек. Аданэй с Вильдерином вздрогнули.
        - Никак Керидти шалит, - усмехнулся последний. - Говорят, до сих пор ее дух здесь бродит, пугает ночами.
        - О, я чувствую, ты желаешь рассказать очередную сказку.
        Вильдерин впервые за последние дни рассмеялся вполне от души и тут же начал говорить.
        "
        Рассказывают, что некогда, во времена древние, когда не существовало ни дворцов, ни замков, а Эртина еще не превратилась из деревни в город, роща эта была частью бескрайнего леса. Уже тогда все знали, что зачарованное озеро опасно ночью, и никто, кроме ведьм и шаманов, не решался бродить здесь в темное время. А днем оно наполнялось живительными чарами, и потому часто приходили сюда люди.
        Девушку, с которой произошла эта история, называли Керидти. Была она дочерью строгих родителей, и раз отправили они ее целебных трав собрать. И вот, ходила она по лесу, и так-то выбрела к озеру. И увидела - нужной травы на берегах немеренно, набрала она целый мешок, присела на пригорок отдохнуть, пением птиц да журчанием ручья заслушалась. Тут ее и сморило. А как проснулась, так и узрела - последний луч солнца в земле утонул. Жутко ей стало, страшно, и отправилась она обратно к селению.
        Идет, идет, вот-вот вроде бы должна в просветах деревенька показаться, а тропинка все не кончается. Остановилась тогда Керидти, огляделась. И тут-то сердце ее захолонуло, ибо увидела: и озеро не делось никуда, и она с места не сдвинулась. Поняла она - то лесные духи с ней играют. И вдруг услышала в озере всплеск, а потом увидела, как вышел из воды мужчина. Такой, которого всегда в мечтах представляла. Приблизился он и заговорил:
        - Заблудилась ты, Керидти юная. Со мной пойдешь - к дому выведу, - а сам посмотрел на нее вещим взглядом и, странное дело, даже в темноте разглядела она и лицо его, и глаза. И слова Керидти вымолвить не смогла, и тело ее разомлело, страстью зажглось.
        Протянул мужчина руку, и она, зачарованная, возьми да отдай свою! И повел он ее по тропе. Ведет, а сам колдовскую песню напевает, и от песни этой у Керидти и голова кругом, и ноги подкашиваются. Сколько времени прошло, она не знает. А мужчина вдруг разворачивается к ней и говорит:
        - Холодно мне, Керидти прекрасная, замерзаю. Сердце жаркое отдай мне, им согреюсь.
        И тут вспомнила она рассказы бабушки и поняла: не мужчина перед ней вовсе, а один из злобных духов, что похитителями сердец прозываются. Бабушка говорила, что особо опасны они для юных девиц, в которых еще кровь кипятком ходит. Говорила, что каждой женщине видятся они такими, какие во сне и мечтах приходят, и голову она теряет. Обольстит ее похититель, песню колдовскую напоет, а потом попросит сердце отдать. А как согласится неразумная, так, считай, пропала. Похититель вырвет ее сердце из груди и съест. Жизнь выпьет, а сам еще краше станет. А дева вмиг усохнет, как старуха, да в прах и обратится.
        Поняла это Керидти, силы собрала и прошептала: "Не отдам".
        А как сказала, так растворился дух в воздухе, и лишь раскаты хохота она услышала и голос: "Пожалеешь об этом, Керидти. Не видать тебе покоя".
        А Керидти смотрит - сквозь стволы поселение виднеется, совсем близко она к дому-то, оказывается, была. Побежала она по тропке, до хижины своей добралась, а родителям ничего не рассказала. А сама думала, гордая собой: вот, мол, перед похитителем сердец устояла.
        Да только с той поры никто улыбки на ее лице не видел. Ходила Керидти унылая, с глазами печальными, ничего ее не радовало. Тосковала она по духу, никак взгляд его забыть не могла. Страдала и думала: зачем сердце не отдала? Хоть и умерла бы, зато миг счастья испытала.
        И снова отправилась Керидти ночью к озеру и там позвала духа: "Похититель сердец, приди, отдам я сердце!".
        Да только никто не ответил.
        И много ночей так Керидти ходила, призывала его. Вот уже волосы ее побелели, а она так и не забыла духа. И склочная стала она, и желчная, все поселение ядом изводила, а особо доставалось от нее юным парам.
        Однажды, будучи уже древней старухой, опять к озеру отправилась, да только обратно в селение не вернулась. Тело ее потом, днем, нашли. Но дух-то ее, говорят, в мир тени пути не нашел и до сих пор здесь бродит, похитителя сердец разыскивает. А заодно людям вредит. То с пути собьет, то криками запугает".
        - И в чем смысл этой сказки? - в недоумении нахмурился Аданэй.
        Вильдерин только пожал плечами:
        - А какой смысл тебе нужен, Айн? Это ведь просто история…
        Они надолго замолчали, как всегда зачарованные видом ночного озера, по глади которого плавали кувшинки и, подрагивая, стелилась лунная дорожка. Осень робко подкрадывалась к Илирину, ветер дул все чаще, и ночи становились прохладнее.
        Вильдерин поежился. Вот придет зима, и походы на озеро придется прекратить: мокрый снег с дождем не очень-то располагают к длительным прогулкам. Зима в Илирине длилась недолго, но сырая и слякотная погода, влажный снег и грязь утомляли кого угодно и за короткое время.
        - Ну что, как обычно, с разбегу? - спросил Аданэй, скидывая одежду.
        Вильдерин вяло кивнул и промолвил:
        - И почему сейчас не лето… - однако последовал примеру друга, и скоро к обычным ночным звукам прибавился шум разгребаемой воды.
        ***
        Лиммена пряталась за стволами деревьев и старалась не шевелиться.
        Надо же, как интересно! То, что Вильдерин иногда приходил сюда, она знала. Юноша рассказал об этом, когда однажды ночью она не застала его в комнате и наутро устроила любовнику допрос. Лиммена тогда так обрадовалась, что он отсутствовал не из-за какой-то сопливой девчонки, что даже не стала наказывать юношу. Более того, молчаливо согласилась с такими вот тайными вылазками. Но она и предположить не могла, что Вильдерин таскал с собой Айна! И, судя по фразам, которыми они перебрасывались, таскал уже довольно давно.
        Сама царица тоже частенько посещала это место из-за целебного источника, у которого даже дышалось легче. И всегда ночью, поскольку не желала привлекать к своей болезни излишнее внимание, а в нелепые россказни не верила. Даже удивительно, как она до сих пор, до сегодняшнего дня, не столкнулась здесь с Вильдерином или с ними обоими.
        Царица дождалась, пока оба раба бросятся в озеро, и только после этого выглянула из-за деревьев и подошла к берегу. Что ж, она подождет их здесь. И мало им не покажется! И как осмелился ее покорный раб, ее верный пес притащить с собой друга, не спросив позволения?!
        В последние недели любовник - точнее, бывший любовник, уточнила Лиммена для себя - действовал ей на нервы и даже вызывал легкое отвращение. Она часто ловила себя на том, как неосознанно выискивает в его лице и фигуре мельчайшие недостатки. И, что самое удивительное, находит. А ведь раньше Вильдерин казался ей почти идеальным. Странно все это. Хотя, если подумать, может, и не очень. С тех пор, как появился Айн, странным для нее выглядело слишком многое.
        Так, ну и какое же наказание ей придумать для этих двоих? Впрочем, Вильдерину хватит и гневного взора, чтобы он почувствовал себя виноватым, опустил глаза и застыдился. А вот для Айна нужно выдумать что-то более суровое. Более жестокое. Плети? Пытки? Что-нибудь такое, чтобы он вопил от боли и ползал на коленях, вымаливая прощение!
        Увидев, как двое поплыли к берегу, Лиммена подошла еще ближе к кромке озера, однако все еще пыталась держаться тени: луна сегодня слишком ярко светила, а ей ни к чему, чтобы ее заметили раньше времени. Пусть это станет неожиданностью.
        Когда рабы начали выходить на берег, Лиммена двинулась им навстречу. Как она и ожидала, заметив ее, они так и застыли по колено в воде. Царица ничего не сказала, только гневно воззрилась на невольников, чтобы те понервничали.
        Но Айн скоро скинул оцепенение и вышел из озера, а Вильдерин, немного поразмыслив, последовал за ним, стараясь избегать взгляда царицы. Губы юноши мелко дрожали не то от холода, не то от страха, мокрые черные волосы липли к коже, а тело, сжатое и напряженное, стремилось сохранить остатки тепла. Лиммена будто наяву увидела незаконченное движение Вильдерина: казалось, он вот-вот бросится к лежащей на земле накидке из тонкой шерсти и закутается в нее, пытаясь согреться. Но естественно, раб не посмеет этого сделать в присутствии своей повелительницы.
        "Ничего, пусть померзнет, - подумала Лиммена. - Он просто жалок!"
        Бывший любовник вновь вызвал у нее смутное отвращение. Она перевела взгляд на Айна. Тот, напротив, выглядел спокойным, стоял непринужденно, будто не чувствовал холода. Это неестественно! Даже ей, в сухой одежде, прохладно в эту ночь. А безумные мальчишки только-только вышли из воды. Что за колдовство? Словно перед ней дух, какой-нибудь похититель сердец из рассказа Вильдерина, а не человек.
        Отогнав нелепые мысли, Лиммена наконец нарушила тяжелое молчание. В голосе ее зазвенела сталь:
        - Вы, презренные рабы! Да как вы осмелились оскорбить это место своим присутствием?!
        - Повелительница, - прошептал Вильдерин, и вознамерился продолжить, но Лиммена оборвала его:
        - Избавь меня от жалких оправданий, - в интонации ее послышалось презрение, и Вильдерин это почувствовал. Однако не замолчал:
        - Повелительница, ведь ты сама мне позволила…
        - Тебе. Но не твоему другу. Да и что касается тебя - это было раньше. Тебе понятно, что такое "раньше"? Сейчас все изменилось, - она ухмыльнулась, увидев, как вытянулось лицо любовника - бывшего любовника, снова поправила она себя.
        Вильдерин, все еще дрожа от холода, посмотрел на нее измученным взглядом и снова показался ей жалким.
        - Что ты на меня смотришь? Я не разрешала поднимать глаз! - возвысила она голос. - Ты провинился, и я еще решу, как тебя наказать, а сейчас убирайся! Сейчас же! И своего дружка забирай, - она мельком взглянула на Айна. Поза того казалась все такой же расслабленной, и лишь по выражению лица можно было догадаться, что ему не все равно.
        Но Вильдерин не двинулся с места, только глаза округлились.
        - Ты оглох, раб? Убирайся! Вон! - крикнула она и тихонько добавила: - Ничтожество.
        Но юноша услышал. И даже в темноте можно было заметить, как смертельно он побледнел, и какое затравленное и удивленное выражение промелькнуло в его глазах. А спустя мгновение, быстро схватив одежду, он кинулся в заросли и, ломая кустарник, скрылся в чаще.
        Царица перевела взгляд на Айна. Тот уже разворачивался, чтобы последовать за другом, но она окрикнула его:
        - Стой! С него, - она кивнула в сторону, куда скрылся Вильдерин, - и этого хватит. Но ты так просто не отделаешься!
        Раб молчал. Стоял неподвижно и молчал. Луна освещала его тело, на коже сверкали еще не высохшие капельки озерной влаги.
        "Он словно бог, рожденный волною" - против воли подумала Лиммена, но, переборов себя, снова набросилась на Айна.
        - Как ты думаешь, что мне с тобой сделать?! Убить? Отравить на рудники?
        А дальше она еще что-то говорила. Кажется, угрожала. Но разум витал где-то далеко, голова блаженно кружилась, она что-то произносила, но не сознавала, что именно.
        Аданэй почти не слышал слов Лиммены, хотя и сознавал, что с ее языка слетали какие-то угрозы. Мысленно он находился рядом с Вильдерином, который, должно быть, мчался сейчас по роще.
        Проигнорировав гнев царицы, Аданэй уже собрался упрекнуть ее в жестокости к любящему ее человеку, но внутренний голос ехидно отозвался: "А ты сам разве лучше?" И в памяти всплыли большие несчастные глаза Ли-ли.
        Он так и не высказал ничего, только спросил холодно:
        - Могу я идти?
        Лиммена как-то странно вздрогнула, будто приходя в себя, и Аданэй с внезапной ясностью понял: то, что звучало в ее голосе, то, что горело в ее глазах - это не злость и не ярость, это - страсть! Больная, мучительная страсть. И все тут же встало на свои места. И ее поведение, и ее грубые слова.
        Сомнения исчезли. Неважно, какие еще угрозы она сейчас произнесет, ибо все они далеки от ее истинных желаний.
        И перед мысленным взором Аданэя настойчиво замаячил призрак царского венца.
        Трон Илирина, конец его униженному положению!
        Царство! Власть!
        Это стоит того, чтобы предать Вильдерина, это стоит мук совести, которые за этим последуют. Это стоит всего! Нельзя упускать такую возможность, второго шанса может не быть. А женщина, что стоит перед ним, для своих лет весьма недурна, а ее царственное положение делает ее очень и очень соблазнительной.
        - Знаешь, что это за место? - между тем продолжила Лиммена. - Это священное место. В древности, если жрец видел здесь чужака, то приносил его в жертву хранителям озера. У выхода из рощи меня поджидает охрана. Что, если мне позвать их и вспомнить старые обычаи? Это будет забавный способ казни для такого бесстыжего раба, как ты! Да, я так и сделаю - принесу тебя в жертву!
        - А может, ты лучше подойдешь и поцелуешь меня?
        Лиммене показалось, будто на ее голову грохнулось что-то тяжелое, она даже покачнулась от неожиданности, но тут же недобро сузила глаза и занесла руку для удара, метнувшись к Айну.
        Тот с шутливым испугом перехватил ее запястье и ласково поцеловал кончики ее пальцев:
        - Может, хотя бы в этот раз обойдемся без оплеух? Так, для разнообразия.
        Он притянул Лиммену к себе, и женщина почувствовала, как мужские руки заскользили по телу, вызывая уже знакомую ей дрожь. Она больше не могла противиться, мгновенно растеряв все свое самообладание и всю свою волю.
        "И пусть! - успела подумать Лиммена, прежде чем ее руки легли на плечи целующего ее "похитителя сердец". - Пусть!"
        Почти всю жизнь она положила на благо Илирина. Хотя бы сейчас, когда смерть с каждым днем все ближе и неотвратимее, хотя бы сейчас, последний раз изведать этот безумный полет, ураган, смерч, давным-давно позабытый. Пусть!
        Аданэй почувствовал, как Лиммена задрожала в его объятиях и жадно прильнула к нему. Тогда, выбросив из головы Вильдерина, он еще крепче прижал к себе женщину. Потеряв равновесие, оба упали в траву.
        И продолжились ласки, и сладостные вздохи до утра раздавались в ночной тиши.
        ГЛ. 22. И СБЫЛОСЬ ПРОРОЧЕСТВО
        Небольшое судно неслось по Элайету - могучей, величественной реке, неторопливо катившей свои воды на юго-восток, к Рыжему морю. Давно забылось, отчего реке, самой большой в Отерхейне и единственной, пригодной для судоходства, дали такое имя. До нынешних времен дошли лишь обрывки смутных преданий, из которых следовало, что прозвали ее в честь древнего колдовского народа, обитавшего на побережье в незапамятные времена. Но название прижилось в юном Отерхейне.
        Шейра неподвижно стояла на носу ладьи и, не отрываясь, смотрела вдаль. На губах ее блуждала легкая улыбка, которую сейчас ничто не могло спугнуть, ведь девушка снова вдыхала свежий воздух и видела небо, волны и песчаный, поросший кустарником, берег. Даже тяжелые мысли о плене не омрачали ее радости. Она почти забыла и о темном вожде, который тоже находился на судне, и о воинах, приставленных ее охранять. Видимо, вождь боялся, что айсадка бросится в воду. Конечно, какую-нибудь неделю или две назад она, скорее всего, так и поступила бы. Но не сейчас! Ведь у нее появился шанс убить вожака шакалов! Или умереть самой, что, несомненно, лучше, чем всю жизнь провести в позорном плену. Да, она помнила свою вынужденную клятву: не пытаться покончить с собой. Но вероятно, шакал считал людей племен очень глупыми, если допустил, что она покорно согласится остаться его пленницей. Нет! Даже ради возможности убить его - нет! Темный вожак ошибся: айсады честны, но не глупы. Кое-чего он все-таки не предусмотрел. Она поклялась, что не станет убивать себя в случае поражения. Но о времени боя речи не шло. Кто помешает
ей, Шейре-Сину, открыться для вражеского удара, если она почувствует, что ей не победить? Если она сделает это неожиданно, проклятый шакал не успеет остановить удар, а она не успеет нарушить клятву.
        Но это случится в худшем случае. А в лучшем - она сама повергнет шакала и вернется в леса. От этой мысли по позвоночнику пробежал холодок. Куда она собралась возвращаться и, главное, к кому? Ее народ либо мертв, либо в плену. Девушка тряхнула головой и закрыла глаза. Рано еще об этом думать. Вот после поединка и решит, что делать. Если, конечно, не умрет. А пока она продолжит наслаждаться свежим ветром, запахом реки и палящим солнцем.
        Однако отвлечься у Шейры не получилось. Как только она запретила себе размышлять о будущем, ею завладели воспоминания о прошлом.
        Когда вождь шакалов сказал о поединке, девушка будто родилась заново. Он пообещал, что бой произойдет близ Дейнорских лесов, чтобы она, в случае победы, успела скрыться от мести его людей. Шакал решил изобразить благородство, но это вызвало у айсадки только усмешку. Шейра прекрасно понимала, что вождь и не думал рисковать собой, просто он не сомневался в победе.
        "Берегись, Шакал! Как бы это не оказалось твоей ошибкой, ведь на этот раз железо не будет защищать твое черное сердце!"
        Поединок, как догадывалась девушка, затевался лишь для того, чтобы она начала нормально есть. Почему-то вождь очень не хотел ее смерти. Почему? На этот вопрос Шейра ответа не знала. Да и какая разница, если сегодня, так или иначе, все закончится? И айсадка, вздохнув, обернулась.
        И тут же наткнулась на внимательный взгляд темного вождя, в котором застыло какое-то странное выражение. Почему-то ей показалось, будто он довольно долго смотрел ей в спину. Вероятно, погруженная в собственные мысли, она просто не почувствовала назойливого взгляда раньше.
        Ладья шла против течения, и руки воинов, временно ставших гребцами, бугрились от напряжения. Все знали, что гребля для мужчины лучше всякой тренировки. Это изнеженные илиринцы сажали за весла рабов, а в Отерхейне мужи не боялись трудностей походной жизни. И пусть солнце стояло в зените и нещадно жарило тело, пусть весла нагревались от трения, и пусть их приходилось смачивать, чтобы не задымились - воинам Отерхейна все было нипочем, они ко многому привыкли.
        Элимер отчего-то почувствовал себя неуютно, столкнувшись с взглядом обернувшейся айсадки. Он понимал, что девушка боится и не доверяет ему по-прежнему, и это вызывало легкую досаду. В конце концов, что такого плохого он ей сделал? Дикари сами сглупили, когда напали на Отерхейн. А он сохранил ей жизнь и, более того, собирался оказать честь поединка. Она должна быть благодарна. Ни одному врагу он еще не предоставлял такой возможности. Только ей.
        И вот, теперь она стояла перед ним, девчонка в мальчишечьей одежде, и на что-то наивно надеялась. А между тем, надеяться ей было не на что. Даже рядовые воины Отерхейна славились искусством боя далеко за пределами Империи. А его, кхана, обучали великие мастера, и сейчас он - один из лучших. Куда до него дикарям, тем более этой вот маленькой пленнице. Ничего, он будет осторожен, он не причинит ей вреда, а потом… Потом придумает что-нибудь еще, чтобы она не погибла в неволе.
        Ближе к северу Элайету круто сворачивала, огибая Дейнорские леса. Именно здесь Элимер велел остановиться. Воины бросили якорь и спустили на воду челнок: кхан решил, что до земли лучше добраться на нем, ведь в этой части реки немудрено было сесть на мель и повредить судно.
        Пока Элимер вел лодку к покатому песчаному берегу, он смотрел на сидящую напротив девушку, однако айсадка старательно отводила взгляд.
        - Все еще хочешь убить меня? - немного погодя спросил он.
        - Да, Шакал.
        - Так сильно ненавидишь?
        - Презираю, - усмехнулась она.
        Ее слова неприятно кольнули Элимера, и он, в отличие от обыкновения, не смог этого скрыть. Айсадка заметила его реакцию, и в лице ее промелькнуло злорадство.
        Как только челнок пристал к берегу, девушка ловко выпрыгнула на песок и, отойдя на несколько ярдов, обернулась, поджидая противника. Элимер вытащил лодку на сушу, подошел к айсадке, и вместе они двинулись прочь от реки. Молча, не глядя друг на друга, поднялись по каменистому склону, на вершине которого песок и глина сменились травой и кустарником. Там они и остановились.
        - Здесь? - спросил Элимер, оглядываясь.
        Айсадка равнодушно кивнула:
        - Все равно. Главное, быстрее.
        - Может, назовешь свое имя перед тем, как начнем?
        Девушка посмотрела на него долгим взглядом и ответила:
        - Когда убью тебя, пусть злой твой дух не знает мое имя.
        Элимер стиснул зубы.
        - Тогда назовешь его, когда проиграешь.
        Он вынул из ножен меч и направил острием на грудь айсадки. Девушка сделала то же самое, и какое-то время они стояли неподвижно, изучая друг друга.
        Шейра ударила первая. Лезвия встретились, зазвенели и, задрожав, оттолкнулись друг от друга. А дальше клинки заплясали так, что стороннему взгляду было бы сложно уследить их движение, и обычный воин не понял бы, кто побеждает в этом поединке. Однако Мастера Мечей непременно заметили бы, что кхан иногда странно замедляет удары, которые, будь они чуть-чуть быстрее, могли бы сиюминутно завершить бой гибелью айсадки. Но Шейра Мастером Мечей не была и даже не обучалась у них, а потому не видела в поединке ничего странного. Ей казалось, что она не сильно уступает темному вождю в воинском искусстве. Она легко отбивала удары и нападала сама, не чувствуя ни усталости, ни страха. И снова ощутила что-то похожее на ту одержимость, которую испытала, отправляя в полет Стрелу надежды. Должно быть, память стрелы еще жила в Шейре.
        Айсадка очередной раз попыталась дотянуться острием до темного человека.
        Но тут произошло это! Она не поняла, как именно, но ее руку резко дернуло вверх и в сторону. Так быстро, что она даже не успела осознать, что произошло. Меч вылетел из руки, а в следующее мгновение вождь оказался у нее за спиной, прижимая к шее холодную сталь.
        - Назови мне свое имя, девочка, - почти мягко произнес он.
        Она ответила после недолгого молчания. Упавшим голосом, тихо, почти шепотом, но все-таки ответила:
        - Шейра… Шейра-Сину
        Стоя у нее за спиной, прижимая к ее горлу меч, кхан почувствовал, как плоть его напряглась, возбужденная близостью разгоряченного боем девичьего тела.
        "Что это? - мысленно изумился он. - Ведь она всего лишь дикая девчонка!"
        Нет. Не всего лишь. Она сказала, ее зовут Шейра.
        "Шейра", - неосознанно повторил Элимер вслух, и больше всего в этот момент ему захотелось отбросить меч, а ее закинуть на плечо и унести в заросли, словно зверь добычу. Но вместо этого кхан медленно опустил оружие и отошел в сторону. Шейра осталась неподвижна. Казалось, она все еще не понимала, что произошло, и стояла, безвольно опустив плечи, в попытке осознать поражение.
        Элимер первым нарушил молчание:
        - Мы можем вернуться на ладью, или провести ночь здесь. Решать тебе, - сказал он.
        Какое-то время девушка соображала, как будто его слова не сразу дошли до нее. Затем, не отрывая потухшего взгляда от лесной полосы на горизонте, откликнулась тем бесцветным голосом, который иногда можно услышать у смертельно больных:
        - Все равно.
        - Тогда останемся, - сказал Элимер и тут же увидел ее просящий взгляд и услышал мольбу:
        - Если в тебе живет от человека что-то, Темный Вождь, то убей! Хочешь, умолять буду? Пожалуйста, забери клятву, дай умереть! Пожалуйста, так лучше мне, чем в норе из камня! Умоляю!
        Никогда ни до, ни после Элимер не слышал в ее голосе такой интонации. Кажется, Шейра действительно находилась в отчаянии. Но чем он мог помочь?
        - Я не стану тебя убивать, - отрезал кхан. - И тебе не позволю. Не проси.
        Голова девушки опустилась, взгляд потух, и снова поникли плечи. А он добавил:
        - Если тебя хоть как-то это утешит, то знай: твой народ…
        Она вскинула голову, а в глазах зажглась смесь волнения, надежды и тревоги. От неожиданности Элимер запнулся, но тут же закончил:
        - Твой народ свободен. Те, кто выжил, сейчас там, в лесах, - он кивнул в сторону далекой, затуманенной сумерками лесной полосы. - Я отпустил их.
        И тут случилось невероятное: плечи айсадки задрожали, она заплакала и засмеялась одновременно, а потом рухнула на землю, сотрясаясь в громких, почти истерических рыданиях. Он понимал, что эти слезы не горечь поражения - они придут позже, и их она постарается скрыть. Это - слезы облегчения оттого, что соплеменники ее живы и свободны.
        Не говоря ни слова, Элимер собрал хворост и разжег костер: ночью станет слишком холодно, а на ней лишь легкая льняная одежда.
        Когда огонь разгорелся, Шейра все еще рыдала, а кхан сидел у потрескивающего костра, задумчиво наблюдая, как прожорливое пламя алчно лижет сухие ветки, выбрасывая вверх снопы искр.
        Что же ему предпринять? Отпускать айсадку он не хотел, убивать - тем более. Но и держать ее взаперти теперь не имело смысла.
        В это время плач наконец-то утих, девушка оторвала голову от колен и посмотрела на Элимера. Веки ее покраснели и некрасиво припухли. Он молчал, по-прежнему глядя в огонь, Шейра тоже не произнесла ни слова. И только когда солнце упало за горизонт, и мир скрылся во тьме, кхан бросил девушке шкуру, которую предусмотрительно взял с собой; он изначально предполагал, что ночь придется провести на берегу.
        - Возьми, - произнес. - Ночи здесь холоднее, чем в лесу.
        Айсадка с вялой покорностью накинула шкуру на плечи.
        - Шейра, - снова обратился к ней Элимер, и она нехотя перевела на него взгляд. - Я не убью и не отпущу тебя. Но и держать взаперти не стану. Ты дала мне клятву, которой я верю. Поэтому я позволю тебе выезжать в отерхейнские степи и даже подарю оружие, ты сможешь охотиться. Но при условии, что каждый раз станешь возвращаться в замок, - добавил он, когда увидел, как апатия в ее взгляде медленно сменяется недоверчивой радостью.
        - Не лжешь? - осторожно спросила она, словно боялась услышать насмешку и признание, что все его слова - обман.
        - Хоть ты и называешь меня шакалом, это не значит, что я всегда лгу. Я не желаю возвращать тебе свободу, но ее подобие обещаю. Однако учти, я не позволю тебе ездить одной. Тебя всегда будет сопровождать один из моих воинов. Любой, которого сама выберешь. И не потому, что я тебе не верю, а потому, что в тебе слишком легко узнать айсадку. Мои подданные, видишь ли, не очень жалуют людей племен. Разъезжать в одиночестве для тебя опасно.
        Шейра не ответила, лишь еще плотнее закуталась в шкуру. Оно и понятно, после заката прошло довольно много времени и резко похолодало. Остаток ночи они провели в молчании, а под утро девушка, утомленная боем и слезами, даже задремала, однако открыла глаза с первым лучом солнца: неизбывная привычка дикого племени.
        Обратный путь в Инзар оказался куда легче. Ладья шла по течению, и попутный ветер раздувал паруса. Гребцам почти не приходилось брать весла.
        Шейра бесцельно бродила по палубе, с интересом рассматривая береговые шакальи поселения. Деревянные, каменные и глиняные шатры - поселения были очень разнообразны. Иногда она даже замечала крошечные фигурки людей в странной одежде. Особенно удивляли ее женщины, айсадка не могла понять, как они ходят в таком длинном неудобном одеянии? Только сейчас Шейра обнаружила, что до этого дня никогда не обращала внимания на одежду шакалов, ведь ее мысли были заняты совсем другим. Но теперь - другое дело. Девушка безнадежно пыталась отыскать в себе хоть какие-то следы былых мучений - ей это не удавалось. Сейчас она чувствовала лишь радость и странное чувство освобождения. Наверное, она больше не имела права называть себя айсадкой. Ведь темный вождь, словно подачку, бросил ей эту ложную свободу, а на самом деле она по-прежнему оставалась униженной пленницей.
        "Ну и что!" - ожесточенно подумала Шейра. Конечно, было бы счастьем убить вождя и стать свободной по-настоящему, но это не удалось, он оказался сильнее и искуснее. А раз так, то куда лучше все-таки видеть небо, и степь, и леса, чем сидеть в заточении и умирать. С внезапной ясностью обнаружила девушка, что не хочет смерти. Выбрать ее, сидя в запертой комнате - одно дело, ведь тогда жизнь хуже гибели. Но если она сможет охотиться, и мчаться на коне, и чувствовать быстрый ветер, то тогда лучше жить, чем умирать. Она понимала: такие мысли не подобают айсадке, но ничего не могла с собой поделать. Возможно, она отважилась бы нарушить клятву, данную темному вождю, и попыталась сбежать: вряд ли духи сильно покарали бы ее за клятвопреступление перед лживыми шакалами. Но кое-что ее удерживало. То, что было дороже и ее жизни, и свободы - жизнь айсадов, жизнь рода. Они свободны, сказал ей вождь. И он не врал, Шейра чувствовала. А если так, она не должна рисковать будущим племени, нарушая клятву. Ведь стоит ей сбежать, и мстительный предводитель, разозлившись, отправит своих шакалов в леса, чтобы они убили
всех айсадов. Наверняка и вождь понимал, что страх за сородичей не позволит ей сбежать, и поэтому дал ей подобие воли, а не из-за клятвы. Правда, оставалось непонятным, зачем вообще она ему нужна? Неужели он все еще надеется узнать о пророчестве? Но к чему знать ложное предсказание?
        ***
        В Инзар они вернулись на закате. В порту подали лошадей, и кхан с воинами и айсадкой отправились в замок.
        Столичные жители выглядывали из окон и выбегали из домов, ведь они не каждый день видели, как правитель проезжает городскими улицами, мимо рынков и площадей.
        Шейра ехала где-то позади, и Элимер придержал коня, пропуская вперед своих людей и дожидаясь девушку.
        - Тебе сегодня не следует выходить за пределы замка, - произнес он, как только она приблизилась. - Скоро ночь и холод. Подожди до утра. Можешь прогуляться по саду, если не хочется сидеть внутри.
        - Хорошо, - неожиданно легко согласилась айсадка, - тогда завтра с утра. Кто поедет со мной?
        - Я уже говорил, можешь выбрать кого угодно.
        - Тогда пусть это будет тот темный воин… Ну, тот… он с тобой приходил, когда я шла по дороге шаманов.
        - Видольд? - Элимер удивился и вдруг расхохотался: - Девочка, да ты хочешь лишить меня главного телохранителя!
        Встретив ее настороженный взгляд, Элимер подумал: "Боится, что я разозлюсь и сделаю ей что-нибудь дурное".
        - Хорошо, пусть будет Видольд. Но почему ты выбрала его? - полюбопытствовал кхан, но девушка не ответила.
        - Ладно, какая разница. Ты сделала правильный выбор, лучше Видольда никого не найти. Даже я не рискнул бы встретиться с ним в открытом поединке, - в лице айсадки, как и следовало ожидать, ничего не изменилось, и Элимер решил, что пора заканчивать этот разговор:
        - Послушай, Шейра, - сказал он, - тебе предоставят комнату. По замку и его окрестностям можешь ходить спокойно, стражу я предупрежу. Если вздумаешь куда-нибудь выехать, то сначала доложишь мне. И возвращаться станешь, когда я скажу. Поняла?
        - Пусть так будет, - кивнула она.
        - И еще… На людях называй меня Великий Кхан. Так положено. Наедине можешь звать, как привыкла, темным человеком или вождем. Главное, не шакалом, - он усмехнулся. - Хотя я бы предпочел, чтобы ты называла меня Элимер. Это мое имя.
        - Я знаю, вождь. Я поняла. При людях звать тебя Великий Кхан. Хорошо.
        "А мое имя так и не произнесла", - подумал Элимер и сказал вслух:
        - Рад, что мы договорились. Придешь ко мне утром, тогда поговорим о твоих поездках, - и, подстегнув коня, он скоро вновь оказался во главе движущейся колонны.
        "Как-то отреагирует Видольд на обязанность сопровождать дикарскую девчонку? Он своеволен, ему это может не понравиться. Но если он меня ослушается, я должен буду наказать его. А этого мне не хочется. Не стоило потакать желанию айсадки… С другой стороны, я сам не подумал и пообещал ей "кого угодно".
        Однако, несмотря на опасения Элимера, телохранитель охотно и едва ли не с радостью согласился на новую обязанность. Вероятно, бывший горец, сам дитя природы, тоже давно соскучился по лесам, холмам и степным просторам. Ведь постоянно следовать за кханом строгой тенью, держа наготове оружие, должно быть, не очень интересное времяпрепровождение для зрелого мужчины.
        ***
        Нетерпеливая Шейра действительно пришла ранним утром. Непонятно только, как она узнала, что кхан находился в малой советной зале и почему ее туда пропустили, но дверь открылась в тот самый миг, когда он начал обсуждать довольно важную проблему с советниками. Элимер живо представил, как выглядело со стороны такое явление айсадки. Положим, Тардин знал о поединке и о его, кхана, обещании, но Варда и обычно спокойный Крэгх уставились на девушку в недоумении. А затем перевели опасливые взгляды на него, видимо, ожидая узреть ледяной гнев. Но увидели лишь сдержанную усмешку. Да уж, презабавное зрелище получилось: на пороге залы, шумно распахнув дверь, возникла светловолосая девчонка с колчаном и луком за спиной и мечом на поясе. Даже не подумав склонить перед повелителем головы и ничуть не смутившись, что отвлекла его от важных дел, отрывисто бросила:
        - Великий Кхан, ты обещал мне охоту.
        Хорошо хоть титул его не забыла! Элимер спрятал от девушки улыбку, которая против воли появилась на его губах при взгляде на вытянувшиеся лица советников.
        - Выйди, - угрожающе процедил он. - И никогда не смей входить без позволения. Я выслушаю тебя, когда сам того пожелаю. Ступай!
        Он заметил, как на лице ее разом отразились растерянность и негодование. Наверное, она почувствовала себя униженной, гордая дикарка. Да, ему многое предстоит объяснить ей. Необходимо, чтобы айсадка усвоила внешние приличия, если хочет свободно здесь жить.
        Шейра резко отвернулась, вышла и, естественно, даже не подумала извиниться.
        Элимер сделал вид, будто не заметил удивления Крэгха с Вардой и понимающе-насмешливого взгляда Тардина, и продолжил прерванный айсадкой разговор.
        ***
        В этот день над землей Отерхейна повисли низкие сизо-черные тучи, напоминающие клубы дыма. Неподвижный воздух, зловещая тишина и душные испарения предвещали грозу. Но, несмотря на это, Шейра не стала откладывать вылазку в степь еще на одни сутки, гроза ее не пугала, ведь айсадка выросла едва ли не под открытым небом, а потому знала, как и где лучше всего спрятаться от молний. Видольда возможное буйство стихии также не тревожило.
        Двое всадников покинули город, и скоро перед ними распростерлась великая равнина.
        На лице айсадки блуждала рассеянная и довольная улыбка. Шейра чувствовала себя почти счастливой, вырвавшись из окружения холодных каменных стен и временно скрывшись от пристального, тяжелого взгляда вождя. Даже присутствие рядом Видольда не умаляло ее радости. К тому же, она почему-то доверяла этому воину, он неуловимо отличался от прочих жителей Отерхейна. Шакалий вождь тоже отличался, но по-другому: он пугал ее, в его присутствии слова застревали в горле, а губы начинали позорно дрожать. Он выглядел устрашающим даже когда улыбался. Да, стоило признаться, она боялась этого человека, и боялась очень сильно. Когда Шейра видела его злое лицо, когда слышала его ледяной голос, то чувствовала себя маленькой и слабой. Но сейчас, на воле, среди полей, она почти забыла об этом.
        Когда Инзар канул за горизонт, айсадка остановила коня, спрыгнула на землю и рухнула в пожелтевшую траву. Она зарылась в нее лицом, тихонько засмеялась, жадно вдыхая прелый аромат почвы, и перевернулась на спину, раскинув в стороны руки. Сухие травинки приятно защекотали лицо, Шейра блаженно зажмурилась и снова открыла глаза. Вслушавшись в окружающие звуки, поняла, что неподалеку протекает ручей, или, может быть, небольшая речушка.
        Изжелто-синие облака над ее головой сгрудились еще сильнее, угрожающе нависли над ожидающей влаги степью. Быть грозе! Звонкий ливень, крики громовых птиц, в глазах которых рождаются молнии - безумный прекрасный мир! Какой же она была счастливой, когда жила в лесу беспечной айсадкой. Жаль, что не сознавала этого. А теперь поздно - она изменилась и никогда не сумеет стать прежней, слишком многое казалось ей теперь неоднозначным, а былые истины подвергались сомнению.
        Девушка скосила взгляд, заметив, как темный воин опустился с ней рядом на траву, закинул руки за голову и, совсем как она, бездумно и умиротворенно уставился в сердитое небо.
        - Ты, кажется, собиралась охотиться? - спросил он немного погодя.
        - Сегодня нет. Я только ему так сказала.
        - Понимаю…
        - Что понимаешь?
        - Ну, ты наслаждаешься лживой свободой.
        Шейра почувствовала, как в груди шевельнулся противный червячок. Слова Видольда задели за живое, и она бросила:
        - А что я могу еще?!
        - Ничего. Ты, айсадка, все правильно делаешь.
        И они надолго замолчали.
        Шейра поднялась без предупреждения, вскочила на коня, недовольного, что его оторвали от пережевывания травы, и пустила его рысью. Неразговорчивый охранник поехал следом. Странно, но Шейра даже жалела, что он столь молчалив. Только сейчас почувствовала девушка, как соскучилась по простому человеческому разговору. Там, в лесах, у нее были друзья, а здесь и сейчас находился лишь этот темный страж. И ей вдруг очень захотелось, чтобы он о чем-нибудь ее спросил. Но он молчал. И тогда Шейра заговорила сама.
        - Ты не так выглядишь, как другие из твоего племени…
        - Так я горец с Великих Холмов, - откликнулся он скучным голосом.
        - О! - воскликнула айсадка изумленно, но Видольд не обратил внимания на ее возглас. А Шейра уже не могла сдержаться:
        - Ты?! Да как же это?! Мы, айсады, знаем горское племя. И как… как ты можешь?! Прислуживаешь подлому шакалу! Ты, с Великих Холмов - слуга пожирателя падали! Да лучше честная смерть, чем…
        - Во дуреха! - со смехом прервал Видольд ее путаные восклицания. - Если дальше своего носа не видишь, так молчи лучше, - он скривился в насмешливо-снисходительной улыбке и добавил небрежно: - Я в эту ерунду о честной смерти даже в сопливом отрочестве не верил.
        - Ерунду?! - возмутилась девушка.
        - Естественно! Честно погибнуть в неравной схватке… Это даже в легендах выглядит глупо. Если ты до сих пор этого не уяснила, значит, просто девчонка с пустой башкой.
        - А что тогда не глупо?! - с вызовом спросила Шейра, проигнорировав обидные слова.
        - Жизнь, айсадка. Настоящая жизнь намного сложнее нелепой смерти во имя столь же нелепых убеждений. Для нее, знаешь ли, ум нужен. А ты, кстати, лицемерка. Надоедаешь болтовней о славной кончине, да только я не вижу, чтобы ты к ней стремилась. Уже не вижу.
        - Я поклялась вашему вождю, иначе бы…
        Видольд расхохотался, а Шейра почувствовала себя уязвленной. Он прав, она лицемерка. Она и впрямь не хотела умирать, только не сейчас.
        Ее спутник вновь заговорил:
        - А кхана ты не знаешь. Желторотых девчонок, вроде тебя, он не станет сильно мучить.
        - А несильно? - почти шепотом поинтересовалась айсадка.
        - Несильно - может, - серьезно кивнул воин, но, заметив испуг девушки, рассмеялся. - Да шучу я, сожри тебя бездна! Если кхан кого-то пощадил, то ясное дело, пытать уже не станет. Так что не бойся.
        - Я и не боюсь!
        - Э, нет, еще как боишься. Видел я, с каким ужасом ты на него пялилась.
        Шейра замолчала, однако спустя время опасливо спросила:
        - Зачем я ему?
        Телохранитель равнодушно повел плечами:
        - А мне почем знать? Ханке ведает, что в кхановой голове творится. Отстань уже.
        Остаток дня они провели в безмолвии, а на закате вернулись в Инзар, где на Шейру повеяло холодом камня и безнадежностью вечера.
        А гроза была. Но разразилась она ночью, когда айсадка уже крепко спала на непривычном для нее ложе и не слышала, как яростно барабанили по стеклу тяжелые капли.
        Юность, юность, как быстро исчезают твои горести и улетают тревоги!
        ***
        В последующие дни Элимер почти не встречал айсадку, в основном она пропадала где-то за пределами Инзара вместе с Видольдом. А потому телохранителя кхан тоже стал видеть гораздо реже и успел ощутить, что воина ему сильно не хватает. Как и дикарки.
        Да, определенно, Шейра превратилась в проблему. Элимер больше не мог лгать себе, выдумывая нелепые причины, по которым якобы держит ее в плену, однако и верить очевидному отказывался. Это невероятно! Как вообще возможно, чтобы он - Великий Кхан Великой Империи, взрослый мужчина, воин - испытывал страсть к этой девчонке? Но снова и снова всплывал в памяти миг после поединка, когда он, сгорая от желания, стоял за ее спиной. Так близко - и так далеко.
        "Будь проклят тот день, когда ты появилась в Инзаре, дикарка!" - мысленно взревел Элимер.
        Но он уже почти не мог совладать с собой, и всякий раз неосознанно искал с девушкой встречи. К счастью для него, встречи эти случались нечасто, поскольку айсадка либо проводила время в степи, либо тихонько сидела в своей комнате. И лишь изредка в одиночестве блуждала по саду, ни с кем не разговаривая и не заводя знакомств. Элимер понимал, что девушка чувствовала себя неуютно и скованно под любопытными или неприязненными взглядами обитателей замка, но однажды ему пришлось убедиться, что все обстояло хуже, чем выглядело на первый взгляд.
        Это случилось в один из дней, когда Шейра никуда не поехала. Элимер шел по направлению к конюшням, но путь его пролегал через сад. Тогда он и заметил далекую фигурку айсадки, которая двигалась ему навстречу по выложенной камнем дорожке. И кхану, и девушке предстояло пройти мимо огромной беседки, из которой раздавался веселый смех наложниц. Оказавшись чуть ближе к деревянному сооружению, Элимер помедлил, оставаясь скрытым нависшими над дорогой ветвями: он услышал, над чем смеются девушки. Точнее - над кем. И Шейра тоже услышала. Несомненно, разговор этот предназначался именно для ее ушей.
        - Неужели все дикарские женщины такие безобразные? - хихикнула одна девчонка.
        Шейра сделала вид, будто эта болтовня ее не касалась, но Элимер заметил, как сжались ее губы и сузились глаза. Конечно, ей было неприятно слышать это. Хоть она и айсадка, дикарка, но все-таки женщина. И как любую женщину ее не могла не волновать собственная внешность.
        А девушки продолжали смеяться.
        - Если все дикарки такие, то мне очень жаль их мужчин.
        - Наверное, поэтому они проиграли битву. От отчаяния.
        - Ты только посмотри на нее: костлявая, волосы как солома. Бедная дикарка, - с фальшивым сочувствием промолвила одна из девиц.
        Шейра, удалившись от беседки, сделала еще десяток шагов и лицом к лицу столкнулась с кханом. От неожиданности отшатнулась и отвела в сторону взгляд. А Элимер стоял, не в силах сдвинуться с места, жадно всматриваясь в это лицо. И, сам от себя не ожидая, произнес:
        - Не слушай их. Ты - красивая.
        Она ответила, немного сбивчиво, словно пытаясь поскорее от него отделаться:
        - Я привыкла. Внимания не обращаю, - и, обойдя Элимера, решительно тронулась по направлению к замку.
        "Я привыкла", - сказала она. Это значило только одно: подобные фразы от женщин она слышала не впервые. Проходя мимо беседки, кхан невольно скосил взгляд. Девушки поднялись, кланяясь ему, и он с досадой заметил среди них Зарину. Значит, и она тоже участвовала в этой травле.
        Должно быть, жительницам края, где в женщинах превыше всего ценились округлые формы и покладистый нрав, действительно не нравилась внешность айсадки. Но зачем специально говорить об этом, стараться ее задеть?
        Он еще раз воссоздал в памяти образ Шейры: резкие черты лица, слишком серьезный взгляд, порывистые движения, гибкое тело. И волосы, восхитительные волосы цвета спелой ржи! Она не принадлежала привычному для Элимера миру, ее сложно было назвать женственной в привычном понимании этого слова. Но для кхана Отерхейна айсадка, увы, уже успела стать прекраснейшей из жен.
        ***
        Шейра злобно захлопнула дверь комнаты. Как все-таки сложно жить в шакальем логове! Время, проведенное в нем, подобно пытке!
        Конечно, в те дни, когда Видольд бывал занят, Шейра могла попросить другого сопровождающего. Но, увы, горец оказался единственным, кто не вызывал у нее болезненных воспоминаний. Все прочие мужчины Отерхейна непременно напоминали тех двоих стражников, и ей казалось, что она умрет, если они попробуют заговорить с ней или коснуться.
        Вот потому и приходилось девушке терпеть насмешки. Здесь, в Отерхейне, она впервые всерьез задумалась о собственной внешности. Неужели она действительно так безобразна, как утверждают эти женщины? Ехидные слова долго не желали уходить из памяти, прокручиваясь в голове снова и снова.
        Но ничего, она все выдержит. Это лишь один из тягостных дней в шакальем логове, а завтра они с Видольдом опять умчатся в степь, где ее, Шейру, не достанут насмешки вражеских жен и страшный взгляд темного вождя.
        А еще горец продолжит обучать ее владению мечом. До таких приемов, которые он ей показывал, она никогда бы не додумалась. Теперь-то девушка понимала, как именно темный вождь выбил из ее рук меч в том памятном трагичном поединке.
        За этими мыслями, сама не заметив как, Шейра заснула. И ей приснился шакалий предводитель, он неотрывно смотрел на нее бешеным взглядом, и даже во сне айсадка испугалась.
        ***
        - Тебе еще учиться и учиться, - произнес Видольд, вложив меч обратно в ножны. Он задумался, глядя на уставшую после их занятий девушку. - Очень долго и очень упорно учиться. Честно говоря, удивляюсь, как тебя поставили во главе войска.
        - Из-за пророчества, - ответила она, отвязывая коня от дерева.
        - Ты, между прочим, лишила меня последней иллюзии: я-то считал, что все эти Великие Пророчества о Великих Событиях поистине велики! А оказалось - чушь все это.
        - Увы, - горько усмехнулась Шейра. - Шаман туризасов ошибся. Он узрел три видения, но лишь одно сбылось.
        - И? Ты собираешься открыть мне эту тайну? Или я зря размечтался?
        - Если интересно, могу открыть.
        - Ты же готова была сдохнуть, лишь бы не раскрывать, что наговорил этот ваш шаман. А теперь вот так запросто разболтаешь все мне?
        Шейра взглянула на него снисходительно, словно поразившись, как это воин не понял очевидного, и ответила:
        - До поединка с вашим вождем я думала, что пророчество еще может сбыться. Но сейчас ясно: оно ложное. Если я расскажу о нем, то никаких запретов не нарушу. А еще я знаю, что ты передашь мои слова вождю, и тогда он, может быть, меня отпустит.
        - Ну, на это я не стал бы сильно рассчитывать, - немного подумав, протянул Видольд и резко спросил: - Так, ну и о чем оно было?
        Шейра вздохнула:
        - Шаман видел, как наши народы неслись на конях. Вот только это и сбылось. А дальше он видел, как белая кошка победила коршуна. А потом - руины каменных шатров. Только потому, что я - Шейра-Сину, Белая Кошка, меня выбрали в предводители. Они думали, что я убью вашего вождя. А на самом деле это он чуть не убил меня. Два раза…
        - Вот как… - уронил воин. - Любопытно.
        Айсадка промолчала.
        Остаток дня, пока они выслеживали стройную газель, Видольд выглядел задумчивым и странно рассеянным. И хотя Шейра не понимала почему, все-таки решила ни о чем его не спрашивать.
        В Инзар они вернулись, как всегда, на закате, а в замок въехали, когда стемнело окончательно. Видольд, быстро распрощавшись с айсадкой, отправился в покои к Элимеру. Неважно, что тот его не звал, неважно, что правитель, возможно, сейчас с кем-то из наложниц - все это неважно, ибо кхану предстояло услышать такую весть, после которой он не уснет до утра.
        ***
        - Судя по тому, как ты врываешься на ночь глядя, - усмехнулся Элимер, - случилось что-то важное.
        - Айсадка выболтала мне пророчество.
        Элимер уставился на Видольда во все глаза и пробормотал:
        - Как это? Она на все была готова, лишь бы сохранить его в тайне и тут вдруг…
        - Вот и я удивился, - прервал Видольд кхана. - Но дикарка сказала, что пророчество оказалось ложным, и его уже не обязательно скрывать. Ну и еще она думает, что теперь ты ее отпустишь.
        - Она ошибается.
        - Я сказал то же самое.
        - Однако из-за ложного пророчества ты не явился бы ко мне в столь позднее время. Значит, ты не считаешь его ложным. Так?
        - Вроде того, Кхан. Оно, видишь ли, начало сбываться.
        - Так выкладывай, что в нем важного, - приказал Элимер.
        - Три видения. Первое - дикарские племена несутся по степи. Но это ерунда: дикари сами и начали его исполнять. А вот второе уже интереснее: белая кошка побеждает коршуна.
        - Что за чушь, телохранитель? Какая еще кошка?
        - Имя девчонки, Кхан, Шейра-Сину, переводится с айсадского как Белая Кошка. Поэтому ее и поставили во главе войска.
        Вот теперь уже Элимер не смог скрыть изумления и ответил лишь минуту спустя:
        - Даже если так, ведь это, второе, не сбылось. Она не смогла победить меня. И никогда не сможет.
        Видольд лишь многозначительно приподнял бровь и как-то невесело улыбнулся. Они помолчали, глядя друг другу в глаза, а потом кхан тихо спросил:
        - Ты думаешь о том же, о чем и я?
        - Я думаю, - осторожно откликнулся тот, - что дикари неверно истолковали свое пророчество. Оно сбывается, но не так, как они рассчитывали.
        Элимер не ответил, лишь отсутствующим взглядом уставился в ночь за окном. Вот оно что, значит… Выходит, неспроста айсадка сводила его с ума, неспроста каждую ночь и даже день ее образ стоял перед глазами. Прав оказался дикарский шаман, увы, прав! Кажется, эта Шейра-Сину и впрямь близка к победе над коршуном.
        И, горько усмехнувшись, кхан обернулся к Видольду.
        - И что же, все это замечают?
        - Думаю, лишь я, да, наверное, Тардин. Остальные-то уверены, что ты ради какой-то хитрой цели айсадку здесь держишь.
        - Это хорошо, - рассеянно промолвил кхан, однако почти мгновенно вернулся к привычной интонации. - Но не это тебя волнует, верно? Должно быть что-то еще, что тебя встревожило.
        - Да. Третье и последнее видение шамана. Со слов девчонки, их колдун видел города Отерхейна в руинах.
        Элимер потрясенно взглянул на телохранителя, а когда заговорил, голос его прозвучал глухо, будто он с трудом выговаривал слова.
        - Я правильно тебя понял, Видольд? Первое видение исполнилось. Второе… - он чуть помедлил, стрельнув глазами куда-то в сторону, и закончил: - Со вторым тоже все понятно. Следует ли из этого, что и третье исполнится? Все-таки это было видение, а Тардин не раз говорил мне, что они обманчивы. Возможно, шаман видел далекое будущее?
        - Возможно, - отозвался Видольд. - Но может быть, и нет.
        - Ты прав. Надо быть готовыми и к худшему, - кхан отвернулся и прошелся несколько раз по покоям, прежде чем вновь обратиться к воину: - Я понятия не имею, как узнать, что угрожает Империи и угрожает ли вообще. Одно дело конкретные опасности - на них всегда можно отреагировать конкретными действиями. Совсем другое - туманные пророчества. Никогда прежде я с таким не сталкивался.
        - Зато Тардину все эти колдовские штучки знакомы.
        - Да, без Тардина не обойтись. Завтра же поговорю с ним, - он снова умолк, смотря куда-то в сторону.
        Телохранитель в это время небрежно облокотился о стену, рассеянно изучая пол, а Элимер, придя к не очень хорошей мысли, недобро на него уставился и с подозрением спросил:
        - А с чего это айсадка так тебе доверяет? Именно тебя выбрала, чтобы ты сопровождал ее в степи. Тебе открыла пророчество. Тебе, а не мне. Хотя от меня зависит, отпущу я ее в обмен на рассказ или нет.
        Видольд нахмурился, покосившись на кхана, но скоро в глазах его разгорелся веселый огонек. Он понимающе усмехнулся, не обращая внимания на помрачневшее лицо правителя:
        - Эй, да не волнуйся ты, Кхан, на кой сдалась мне твоя девчонка?! Да и я ей без надобности!
        Элимер оторопел, но лишь на миг, а потом рассмеялся:
        - Да ты вконец обнаглел! Когда-нибудь договоришься, я отправлю тебя охранять дальние границы.
        - Не отправишь, - возразил Видольд, - лучше меня телохранителя не найти. И еще, тебе нужен хоть кто-то, способный говорить правду и не трястись от страха.
        - И все-таки, знай меру.
        Немного помолчав, он добавил:
        - Ты принес мне ценные сведения. Я благодарен тебе, Видольд…
        - Хорошо, хорошо, я уже ухожу, - пробормотал воин, направляясь к выходу, но дверях обернулся и, как бы между прочим, выдал:
        - Она так ко мне относится, потому что я горец. Я один не напоминаю ей тех двоих, которые ее снасильничали.
        У Элимера против воли вырвался вопрос:
        - А я? Напоминаю их?
        Воин пожал плечами:
        - Не знаю. О тебе мы не говорили, - и, не давая времени сказать или спросить что-то еще, произнес: - Да будут благоволить тебе Боги, Великий Кхан.
        Отвесив короткий поклон, воин шагнул за дверь.
        Элимер остался один и снова уставился в слепую ночь. Теперь, когда слетела последняя шелуха лжи самому себе, стало тяжелее вдвойне. Айсадка - ее глаза, волосы, вожделенное тело стояли перед глазами. Ее дыхание, ее запах, ее голос! И мучительное осознание, что она желает ему лишь смерти, не давало покоя. Он понятия не имел, как повлиять на айсадку. Он, Великий Кхан, в отношении человеческих чувств оказался неопытным мальчишкой. Конечно, раньше его это не волновало бы. Но теперь появилась дикарская девчонка, и многое изменилось!
        Элимер стиснул зубы, разозлившись на себя, и удрученно прижался лбом к оконному стеклу. Постояв немного, отошел вглубь покоев и рухнул в кресло, постаравшись забыть обо всем. Однако и сам не заметил, как ум его переключился на привычные размышления об Империи.
        Отерхейн в руинах. С этим надо что-то сделать, надо все выяснить. Неужели его государству и впрямь угрожает неведомое? Что за туманные пророчества?! Уж лучше прямое нападение врага: это серьезная опасность, но с ней он может справиться. А вот что делать с неопределенностью, когда неизвестно, с какой стороны ждать беды и ждать ли вообще? Когда остается только мучиться вынужденным бездействием?
        За этими смутными мыслями голова кхана медленно сползла на грудь, и он задремал, сидя в кресле. В это время небом уже завладели предутренние пепельные сумерки.
        ГЛ. 23. НЕ ВСЯКАЯ ОХОТА ОДИНАКОВО УДАЧНА
        Они уже седлали лошадей, когда взгляд Шейры упал на него. Сначала она увидела высокие сапоги из толстой кожи, затем взор ее скользнул выше, она поняла, что перед ней кхан, и поспешно отвернулась, не в силах выдержать его жесткого взгляда. В последнее время она редко встречала темного вождя, так что почти успела отвыкнуть от его облика.
        Сейчас лицо кхана казалось напряженным, сосредоточенным, однако не хмурым. Напротив, в нем словно горел интерес и таилась какая-то лукавая мысль.
        - Видольд, - обратился он к сопровождающему Шейру воину, - хорошо, что я тебя встретил. Ваша прогулка отменяется. Ты мне нужен. Поспеши, жду тебя в тронной зале.
        Видольд коротко кивнул и, без слов вручая Шейре повод своего коня, отправился вслед за предводителем.
        Девушка осталась у конюшни, не зная, что ей теперь делать. Неужели возвращаться в душную комнату? Разочарованно вздохнув, Шейра передала коней служке и грустно отравилась обратно к замку. Что ж, сегодня ее ждет долгий и скучный день.
        ***
        В тронной зале собрались многие: советники, военачальники, кое-кто из предводителей этельдов. Охранная дружина, подчиненная Видольду, также находилась здесь.
        - Я созвал вас, - заговорил Элимер, - потому что пришли тревожные и, вместе с тем, обнадеживающие вести из Эхаскии. На днях скончался их регис. Как я полагаю, вовсе не от старости - ничто не предвещало его смерти и проблем со здоровьем, насколько мне известно, у него не было. Думаю, это либо яд правителей Илирина, которым старик чем-то не угодил, либо наследников, которым надоело ждать, когда трон освободится. В любом случае, мы сегодня же выезжаем в Эхаскию. Я беру два этельда и, Видольд, ты с дружиной также отправишься со мной. Необходимо показать, что мы хотим видеть на престоле Иэхтриха. Думаю, не надо объяснять почему. Всем вам известно, что он расположен к нам более остальных и на него будет легче оказывать влияние. А это немаловажно, если учесть наши напряженные отношения с Илирином.
        - Тем более, - вставил Варда, - если дочери Иэхтриха предстоит сделаться кханне Отерхейна.
        - Да, и это тоже, - неохотно согласился Элимер, внутренне поморщившись от неудовольствия.
        Когда-то женитьба на принцессе Эхаскии казалась ему хорошей идеей. Она и сейчас оставалась таковой, но теперь мысли об этом династическом браке не доставляли ему прежнего удовольствия. Безусловно, все дело в айсадке. Хотя непонятно, чем это мешало? Во-первых, дикарка испытывала к нему лишь отвращение, во-вторых, жениться на ней он в любом случае не мог. Ну а в-третьих, даже если бы айсадка согласилась принадлежать ему, бракосочетание с дочерью региса не стало бы помехой. Ведь брак и любовные отношения - совершенно разные вещи.
        В любом случае, глупо было отказываться от союза с Эхаскией, которая, несмотря на малую территорию, обладала некоторым влиянием на востоке и, к тому же, приходилась ближайшим соседом Илирину.
        Первый раз свою будущую жену Элимер увидел девочкой двенадцати лет: маленькая, волосы заплетены во множество косичек, в какой-то легкой тунике и штанишках, она смущенно потупилась, представ перед кханом Отерхейна. Затем, по просьбе отца, что-то сыграла на незнакомом Элимеру инструменте и спела тоненьким детским голоском короткую песню. При всем желании он сейчас не мог вспомнить ее лица, но это было и не важно. Главное, что ныне принцессе исполнилось шестнадцать лет, а значит, она достигла возраста замужества и уже могла стать кханне Отерхейна. Именно на это намекал Варда и, пожалуй, очень вовремя. Пришло время поддержать Иэхтриха и жениться на его дочери, потому что Илирин тоже медлить не станет. Царица Лиммена, несомненно, прибудет в Эхаскию, чтобы выразить соболезнования и, естественно, это будет лишь предлогом. Вероятно, она уже приехала туда, ведь Илирин к Эхаскии располагался куда ближе, чем Отерхейн. А потому, следовало поспешить.
        Уже к вечеру Великий Кхан Отерхейна в сопровождении своих этельдов покинул столицу. Впереди двигались глашатаи и знаменосцы: явиться в Эхаскию предстояло величественной процессией. Отчего-то Элимер не сомневался, что там он увидит не только наследников престола, но и правительницу Илирина.
        ***
        Шейра мрачно наблюдала за удаляющимся отрядом из окна. Она подозревала, что вернутся они нескоро, а значит, ей придется долго ждать, прежде чем снова выехать в степь.
        Удрученная этим открытием, девушка вышла в сад, где, спустя всего-то несколько минут, к ней подошла женщина. Взгляд Шейры скользнул по богато расшитому шелковому платью и пробежался по длинным рыжим волосам, собранным в высокий хвост. Ослепительно красивая девушка, как Шейра успела понять за время пребывания в Отерхейне, принадлежала шакальему предводителю. Что неудивительно. Даже она, дочь племен, со своеобразным понятием о красоте, не могла не признать, что за всю свою недолгую жизнь не видела никого ярче и обворожительнее: огненные волосы, сверкающая зелень глаз, серьги, которые покачивались при каждом движении головы, гордая осанка. О, да, шакал умел выбирать себе женщин!
        Шейра, конечно, удивилась, когда эта неприступная красавица вдруг подошла и сочувственно обратилась к ней, да еще и по имени назвала:
        - Шейра, я хочу, чтобы ты знала: мне очень жаль. Жаль, что все это время, пока мужчины выполняют долг, тебе придется сидеть в замке. Я ведь вижу, как тебя это печалит. Ты, наверное, привыкла к простору, а здесь… - она обвела вокруг руками. - Здесь простора нет. Но послушай, я могу посоветовать в сопровождение кого-то вместо Видольда, тогда тебе не придется находиться здесь безвылазно. Я со многими знакома, только скажи, я назову тебе хороших воинов и людей.
        - Не стоит, - Шейра удивилась внезапному дружелюбию надменной Зарины. Кажется, именно так звучало имя девушки.
        - Пойми, я не просто так это предлагаю. Просто я боюсь… - покачала головой наложница. - Боюсь, что ты не вытерпишь и уедешь одна, а это может быть опасно.
        - Я не собираюсь, - ответила айсадка, - К тому же меня одну никто не выпустит.
        Зарина нахмурилась и кивнула:
        - И правильно. Извини, что подошла к тебе с этим. Просто… я по себе судила. И очень рада, что ошиблась. Хорошо, что ты меня умнее, - она хихикнула и доверительно понизила голос: - Было время, когда меня тоже не выпускали из замка. Но я переодевалась в одежду прислуги, голову повязывала грязным платком, а стражникам говорила, что якобы в деревню за чем-нибудь для кухни иду. Никто и заподозрить не мог в деревенской девке меня. Это потом уже я сообразила, насколько была глупа! Мало ли, что могло случиться со мной в Инзаре? А если бы еще и Великий Кхан узнал… Он очень строг к тем, кто нарушает его приказы. Так что послушай совета - если вдруг тебе станет здесь невыносимо, возьми кого-нибудь в сопровождение, хорошо?
        Дождавшись, пока Шейра кивнет, она развернулась и пошла прочь. Длинный рыжий хвост взметнулся за спиной, тонко звякнули серьги, и фигура наложницы скрылась за стволами и листьями высоких деревьев.
        ***
        Чем дольше Шейра размышляла о словах Зарины, тем больше ей нравилась идея тайком покинуть замок. Айсадка подозревала, что женщина вождя специально подсказала ей, как нарушить приказ предводителя и тем самым вызвать его гнев. Но искушение становилось все навязчивее, и девушка предпочла отмахнуться от подозрений. К тому же, она не понимала, зачем Зарине вообще могло понадобиться все это. Зачем навлекать на нее, Шейру, гнев вождя, если он и так постоянно на нее злится? Так может, в словах шакальей женщины не было никакой двусмысленности? Может, она всего лишь надзирала за пленницей своего мужчины, чтобы та не сбежала? А Шейра поняла из ее слов лишь то, что захотела понять?
        И вот, в который раз обдумывая все это, айсадка не смогла удержаться и воспользовалась вольной или невольной подсказкой Зарины.
        Выскользнуть удалось без труда, за ней не особенно следили. Достать одежду прислуги тоже оказалось несложно, а собственную одежду она повязала в небольшой узел и уложила в плетеную корзинку, которую взяла с собой.
        Стараясь говорить тише, чтобы стража не расслышала и так едва уловимый акцент, Шейра выдала заранее подсказанную Зариной легенду. Мужчины, едва удостоив служанку взглядом, выпустили ее за ворота. Прислуга весь день шныряла туда-сюда, так что ничего странного в этой обычной деревенской девчонке, одной из многих, они не заметили.
        Отойдя от императорского замка, Шейра оказалась среди непривычной суеты. Ходили люди, проезжали всадники, на нее обрушился шум и гвалт десятков голосов. До этого дня Шейре не приходилось бывать в сердце столицы, с Видольдом они всегда выезжали из Инзара какими-то невзрачными переулками. Но сейчас она понимала, что при всем желании не сумеет разобраться в их лабиринтах. А потому ей остается только одно - либо до конца дня бродить по городу, либо найти его окраину, а дальше - уже проще. И девушка тронулась по дороге на юго-запад: ведь если идти прямо, никуда не сворачивая, рано или поздно город закончится.
        С любопытством разглядывая все вокруг, Шейра пробиралась среди домов. То и дело на пути попадались спешащие куда-то люди, так и норовящие сбить ее с ног, или, что еще хуже, кони, запряженные в громоздкие телеги. Скоро взгляд ее утомился постоянным чередованием лиц, жилищ, дорог, лошадей, и она ускорила шаг, мечтая быстрее оказаться посреди равнины, наполненной звуками, созданными природой, а не суетливыми смертными. И вдохнуть аромат травы и воздуха, который так отличался от запаха готовящейся в домах и трактирах еды, едких испарений людских тел и вони выгребных ям и отхожих мест.
        ***
        Эхаския! Как всегда великолепна, отметил Элимер.
        Да, Отерхейну есть чему поучиться у этого государства. Пусть оно и обладает гораздо меньшей мощью, чем его родная Империя, зато жизнь здесь обустроена куда лучше. Широкие светлые улицы пересекают город. Народ, даже чернь, ходит в чистой одежде. Почти не чувствуется смердящего запаха помоев, которые неминуемо скапливаются в больших городах. И как эхаскийцам удается избежать этого? Надо будет узнать у Иэхтриха, когда закончится вся эта неразбериха с престолонаследием. В том, что регисом станет именно Иэхтрих, Элимер не сомневался. С поддержкой Отерхейна у него все шансы.
        Народ Эхаскии расступался перед несущимися во весь опор этельдами, провожая их любопытными взглядами. Что ж, простых людей, должно быть, мало волновало, кто именно их наследников сядет на престол их страны, но вот понаблюдать за событиями они были рады. В конце концов, не каждый день в их государство слетались, точно стервятники, правители других стран. Незадолго до императора дикого Отерхейна сюда приехала царица утонченного Илирина. И все они двигались в одно место - государев дворец.
        Иэхтрих, известный под прозвищем Рыжий, лично встретил Элимера. Обменявшись долгими церемониальными приветствиями, двое мужчин прошли во дворец. За кханом следовал Видольд и еще трое из охранной дружины.
        - Я сочувствую твоей утрате, доблестный Иэхтрих, - произнес Элимер. - Несомненно, Эхаския потеряла мудрого правителя, а вы - отца. Отерхейн скорбит вместе с вами: Регис Рейлир был нам добрым соседом.
        - Благодарю за эти слова, - траурно улыбнулся Иэхтрих. - Действительно, для нас всех это горькая потеря.
        - Государю уже отданы последние почести?
        - Да. Но последняя тризна совершится лишь сегодня: мы дожидались тебя, Кхан Отерхейна, чтобы и ты смог проводить нашего отца и государя в Мир-По-Ту-Сторону, - Иэхтрих хитро сощурил голубые глаза и вновь печально улыбнулся.
        - Это честь для меня, - кивнул Элимер.
        Так, перебрасываясь учтивыми, ничего не значащими фразами, высокородные особы продвинулись по направлению к роскошно убранной зале, где уже присутствовало множество людей. Кхану надлежало поговорить с некоторыми из них прежде, чем он с Иэхтрихом сможет скрыться от чужих глаз, чтобы обсудить вопрос престолонаследия наедине.
        После любезных приветствий и сочувственных речей, взгляд Элимера уперся в правительницу Илирина. О, несомненно, как он и предполагал, царственная стерва уже здесь! Губы обоих противников расплылись в дружелюбных улыбках, и они двинулись навстречу друг другу.
        - Благословенны силы, что позволили мне увидеть здесь великого правителя славного Отерхейна, - пропела Лиммена.
        Элимер слегка склонил голову, выражая почтение, и не менее обходительно ответил:
        - Сложно передать мою радость от встречи с мудрой властительницей Илирина.
        Обменявшись этими фразами, они бок о бок отошли в дальний угол залы.
        - Что привело сюда прославленного Кхана Отерхейна? - спросила Лиммена.
        - Думаю, то же, что и Царицу Илирина, - не переставая улыбаться, ответил Элимер.
        Лиммена, немного помолчав, продолжила:
        - Увы, очень не вовремя скончался регис. У Илирина с Эхаскией были налажены неплохие торговые отношения. Но борьба наследников за престол вызовет междоусобицу, которая скажется на торговле. В наших интересах, чтобы один из принцев как можно скорее занял трон.
        - Отерхейн тоже этого желает, Царица.
        - И… - Лиммена помедлила, - кого же Кхан Элимер видит на престоле?
        - Иэхтриха. Старший из братьев уже сам слишком стар для трона, младший - слишком молод, от его имени начнет править кучка хищников. Междоусобица, которой хотелось бы избежать, начнется в этом случае непременно. Далее, Утриэн - слишком агрессивен, упрям и не желает прислушиваться к доводам разума. Остается Иэтрих. Он один способен стать мудрым правителем.
        - Что ж, - Лиммена улыбнулась, - здесь наши с Отерхейном интересы совпадают.
        - Я искренне рад этому. Не хотелось бы рушить нашу дружбу из-за нелепых расхождений во взглядах. Отерхейн станет поддерживать Иэхтриха.
        - Так же, как Илирин.
        Одарив друг друга напоследок лучезарными улыбками, собеседники разошлись в разные стороны.
        "Вот оно что, - усмехнулся про себя Элимер. - Иэхтрих - хитрый лис, умудрился привлечь на свою сторону и Лиммену. Чтобы уж наверняка завладеть троном. Но кое-чего Лиммена не учла. Иэхтрих хитер, но труслив. Он поддержит либо тех, кто покажется ему сильнее. Либо тех, с кем будет связан родственными узами. А у Лиммены, к счастью, нет сыновей. А что касается силы, то к началу войны трон Илирина, скорее всего, уже займет ее дочь". Элимер никогда не встречался с царевной Латторой, но о ней говорили, будто умом она не сильна.
        Свою будущую жену и кханне, принцессу Отрейю, в этот раз он увидел мельком, но успел понять, что девочка действительно повзрослела: из ее движений исчезла подростковая неуклюжесть, а в выражении глаз появился игривый, извечно женский огонек.
        "А она недурна", - мимолетно отметил Элимер, и тут же позабыл об Отрейе, вернувшись мыслями к ее отцу, которому вот-вот предстояло сделаться правителем Эхаскии.
        Если двое из братьев смирятся с этим, то Утриэн, несомненно, попытается отстоять свое право на престол. Но он не обладает достаточной хитростью, чтобы привлечь союзников, и даже малая часть объединенных сил Эхаскии, Илирина и Отерхейна без труда разобьет любое вооруженное сопротивление. Вероятно, Иэхтриху следует либо казнить своего брата как предателя, либо изгнать. С другой стороны, неизвестно, какие между ними отношения. Возможно, некие родственные чувства помешают Иэхтриху так поступить с Утриэном. Тут уж Элимер не мог судить: он, чья юность прошла рядом с Аданэем, и представления не имел, каково это - испытывать любовь или даже просто привязанность к своим братьям.
        В обратный путь кхан отправился с легкой душой и в прекрасном настроении: в Эхаскии все устроилось самым замечательным образом. Почти без труда удалось посадить на трон Иэхтриха и, как ни странно, никто из наследников - даже Утриэн - не выразил большого недовольства по этому поводу. Должно быть, они поняли, что перед силами, поддерживающими брата, никому не устоять.
        Коронация прошла скромно - традиции Эхаскии запрещали устраивать большие празднества в период траура по умершему правителю и отцу нынешнего государя. Не раздавалось веселых песен, и лепестки цветов не устилали путь Иэхтриха. Лишь строгие клятвы и чинные обряды сопровождали его на престол. Настоящее торжество случится лишь спустя год правления нового региса. Вот тогда народ получит и вино, и пляски, и зрелища. Так повелось испокон веков, так происходило и ныне.
        Бракосочетание с Отрейей решили отложить на время, достаточное для того, чтобы Иэхтрих успел укрепить власть, которую не смогли бы пошатнуть козни илиринцев, прознавших о союзе, опасном и нежелательном для Илирина.
        - Для меня и моей дочери огромная честь - породниться с Кханом Элимером Великолепным, - льстиво улыбнулся на прощание новоявленный регис.
        - Я счастлив взять в жены прелестную Отрейю, чья красота затмевает солнце. И рад обрести отца и союзника в лице мудрого Иэхтриха, - не менее льстиво ответил Элимер.
        ***
        Зарина выбежала навстречу кхану, который только что вернулся в столицу. Нет-нет, она и не думала подходить к нему и о чем-то говорить сейчас, Элимеру это может не понравиться. Надо подождать пока он отдохнет, придет в благостное расположение духа. И вот тогда она найдет способ ненавязчиво сообщить то, что хотела. Вряд ли дикарка успеет вернуться до этого момента.
        О, берегись, айсадка! Ты понятия не имеешь, как злится кхан, когда нарушают его приказы! И Зарина хихикнула, вполне довольная собой. Она уберет дикарку со своего пути! Если эта ее задумка не поможет, она придумает что-нибудь еще.
        В отличие от прочих обитателей замка, Зарина понимала, что отнюдь не дела государства заставляют Элимера держать айсадку в плену. Нет-нет, Зарина всегда была крайне наблюдательна в том, что касалось ее кхана, и она прекрасно видела, каким взглядом смотрел Элимер на эту никчемную: таким, каким никогда не смотрел на нее, Зарину. Но ничего, это она исправит. Подумать только, и что он мог найти в этой невзрачной девчушке? Выжженные солнцем волосы, глазищи бешеные, сама тощая, словно месяц не ела. И еще эта ужасная мужская одежда! Да и походка - сущий кошмар! Впрочем, кхан, должно быть, просто видел в ней что-то необычное. Естественно, она так сильно отличалась от женщин Отерхейна, что, наверное, казалась интересной. Но ничего, скоро, очень скоро он поймет, что лучше Зарины ему никого не найти.
        Взгляд девушки от этих раздумий приобрел жесткость, но спустя миг к нему вернулось обычное ласкающее и кроткое выражение, и она, откинув с плеч волосы, легкой походкой зашла обратно в замок. Как же не терпелось ей сообщить обо всем кхану! Но не время, еще не время, придется подождать.
        ***
        - Мой Кхан, мой Элимер, - проворковала Зарина, когда наконец застала правителя в одиночестве. Маленькая рыжая головка доверчиво склонилась на его плечо. Он легко провел рукой по ее волосам, затем, отстранив девушку, заглянул ей в глаза и спросил:
        - Ты что-то хотела, Зарина?
        - Я? Я просто скучала без тебя, свет мой. Тем более, я осталась почти без подруг.
        - Ах, да, я почти всех выслал, - рассеянно ответил кхан, смотря куда-то в сторону.
        - Я знаю. Это из-за того, что мы над дикаркой смеялись, да? Но мы же не со зла, мой повелитель. Просто шутили. Если бы ты сказал нам раньше, мы сразу прекратили бы, если уж айсадка так для тебя важна.
        - Я знаю, - отрывисто произнес Элимер. - Но это и так давно надо было сделать, дело не в айсадке. Слишком много при дворе стало женщин, а вместе с ними и сплетен.
        - Понимаю, - Зарина поджала губы. - Ты как всегда прав, властитель моей жизни.
        А про себя подумала: "Вот он, тот момент!"
        - Позволишь спросить?
        - Конечно, Зарина, спрашивай что угодно, - улыбнулся Элимер.
        - Насчет айсадки. Конечно, это не мое дело, но ты не боишься, что она сбежит? Все-таки это немного смело: отпускать ее одну, без сопровождения…
        Кхан тут же воззрился на девушку, в глазах его сверкнуло подозрение:
        - Что значит одну? С чего ты взяла? Ее всегда сопровождал Видольд.
        Глаза Зарины округлились будто бы от изумления и испуга, она даже сделала шаг назад, прикрыв ладошкой рот:
        - О! Я думала, ты знаешь, что ты сам приказал…
        - Что приказал, Зарина? Говори толком.
        - Ну, что ты позволил айсадке выезжать одной. Я и подумать не могла, что она осмелилась… О, Боги! - Зарина ошарашено покачала головой. - Мой Элимер, она вот уже несколько раз одна выходила за пределы замка. Последний раз двое суток назад ушла, да так до сих пор и не вернулась. Неужели это без твоего позволения?
        Лицо кхана окаменело. Довольно небрежно отстранив Зарину, он порывисто вышел из покоев.
        Девушка, улыбаясь, смотрела ему вслед. О, сейчас ее ничуть не обидело его пренебрежение, ибо сейчас случится то, что гораздо важнее одной из многих проведенных с кханом ночей. Ну, айсадка, тебе не повезло, какая жалость! Бедная девочка! Кхан не прощает неповиновения даже своим женщинам, уж это Зарина знала по себе. Она-то никогда не перечила своему Элимеру. Что ж, ты сама виновата, дикарка, ведь тебя предупреждали и советовали взять кого-то вместо Видольда.
        Зарина, поправив волосы, радостно хихикнула и, пританцовывая, подошла к зеркалу, довольно разглядывая себя. Повернулась боком, гибко изогнулась, провела руками по телу и, еще раз одарив собственное отражение обворожительной улыбкой, вышла из покоев. Напевая что-то веселое, она отправилась в сад. Не терпится, как же не терпится быстрее увидеть, чем все это закончится! Но, как всегда, придется подождать. Уж чему-чему, а терпению во всем, что связано с ее возлюбленным, она давно научилась.
        ***
        Элимер не сомневался в том, что айсадка не сбежит, но его разозлило, что она оказалась столь неразумна, чтобы бродить по Отерхейну в одиночку, не зная ни обычаев империи, ни того, как следует себя вести. Неужели не понимала, что в ней каждый без труда распознает дикарку? Лишь бы не сделала какой-нибудь глупости! Не для того он дважды сохранял ей жизнь, чтобы ее убил разгневанный отерхейнский люд. Если до сих пор этого не произошло, то лишь по счастливой случайности. И как теперь найти ее в бескрайней степи? Кто знает, где она бродит, и что с ней случилось? Вдруг сумасбродную дикарку угораздило попасть в неприятности? Хорошо, что он, кхан, уже вернулся в Отерхейн и может незамедлительно отправить на ее поиски серых. Этим людям, слава Богам, под силу многое. Ему же остается только ждать. Правда, ожидание грозит стать невыносимым.
        ***
        В неверных сумерках степи показался силуэт всадника. Селяне вглядывались в него настороженно: нечасто заезжали сюда воины. А этот, может, кражами да разбоем промышляет, ибо, что делать честному вояке в никому не ведомой глуши? Нет, честные они там - в больших городах да на границах обитают.
        Чужак спешился и подошел к ограде поселения. Недоверие селян возросло бы, узнай они, что человек этот вот уже сутки разъезжает по степи, заходит в деревушки, говорит с людьми и что-то выспрашивает. Но они этого не знали, а потому Хирм легко преодолел их настороженность. Со скучающим видом войдя за ограду, он громко сказал:
        - Приветствую, люди. Мне бы того, еды какой для меня да коняхи моего.
        Селяне тут же оживились, наперебой предлагая кто яйца, кто молоко и мясо, а кто и шкуры.
        - Глаза разбегаются, люди! - хохотнул Хирм. - Я-то с голодухи целого быка готов съесть. Да, боюсь, не потяну, - он красноречиво похлопал по кошельку на поясе. - Где тут у вас старший? Может того, приютит меня, накормит. Я в долгу не останусь
        Селяне поворчали, когда поняли, что этот путник, скорее всего, так ничего у них и не купит, однако к старейшине все же отвели. На стук выглянул средних лет чернобородый мужик, окинул Хирма смурым взглядом и спросил:
        - Ты кто такой будешь?
        - Гранх меня называют. А вообще, дозорный я, границы охраняю.
        - А здесь-то чего?
        - Так на границах-то я уж сколько месяцев безвылазно стоял! Вот отдых мне и дали. Поехал семью навестить, да в грозу по дороге попал. Пока ждал-пережидал, так почти все припасы закончились. А путь-то еще не близкий. К счастью, поселение ваше подвернулось, вот и решил заехать, еды-ночлега спросить. А уж монетами не обижу, ты не думай. Люди-то у вас здесь добрые живут, никто не отказал, вот только я подумал, что негоже это, в поселение явиться, а старосту не известить.
        - Хм, - мужик важно потер пальцами подбородок, - это ты верно решил, человече. Ну что ж, раз явился, проходи, дам тебе приют. Часкен меня называют, кстати.
        Хирм благодарно кивнул и ступил за порог. Пока все складывалось хорошо, теперь главное разговорить старосту. В общем, все как всегда, вот только на успех Хирм не особенно надеялся: сколько уж он деревень объехал, а все пока бестолку, никто ничего не знал.
        - Хорошо у вас тут, - крякнул Хирм, усаживаясь на широкую скамью и пододвигая к себе тарелку с жидкой похлебкой. - Не то, что на границах. Вот уж где спокойствия не видать!
        - А что такое? - заинтересовался староста.
        - Да как всегда, знаешь ли. Дикари эти покоя не дают, да и вообще. Одно время, как разгромили их, вроде поутихли, а сейчас вот опять что-то… - он взмахом руки прервал сам себя и добавил: - Ну, от вас-то они далеко, конечно, вам-то что до них! Живете в степи, никаких невзгод, никаких опасностей. Хорошо. Никаких дикарей. Вот мне бы так! - Хирм тяжело вздохнул и замолчал. Молчал и староста. Но недолго. Очень скоро раздался его возмущенный голос:
        - Думаешь, только у вас там, на границе что-то и происходит, да? Так думаешь?!
        - А не так разве? - пренебрежительно хмыкнул серый.
        - А вот и не так! Плохо вы границы охраняете, очень плохо, скажу я тебе, - злорадно пропел мужик, - если даже сюда, к нам, дикари пробрались! Не далее, как сегодня, между прочим!
        Хирм едва поверил собственным ушам: неужели наконец-то повезло? Он сосредоточился, но это не отразилось ни на его лице, ни на позе и, несмотря на беседу, он, как и подобало голодному человеку, не прервал трапезы. Зато приготовился слушать и спрашивать. Расспрашивать и выслушивать.
        ***
        Элимер не находил себе места. Пошли уже третьи сутки, а от серых так и не пришло вестей. Но ведь не могла айсадка и впрямь сбежать? Нет, не могла. Он знал, что такое дикарская клятва. И если девушка до сих пор не вернулась, значит, с ней что-то стряслось. Полно, да жива ли она еще? Кхан почувствовал, как от этой мысли похолодело его нутро. Айсадка, сама того не ведая, стала слишком важна для повелителя Отерхейна.
        Когда Элимер уже почти впал в отчаяние, когда все его мысли начали крутиться только вокруг Шейры и ее исчезновения, наконец-то явился посланник серых.
        Кхан едва сдержался, чтобы не наброситься на мужчину с нетерпеливыми расспросами, однако ничем не выдал своего состояния и лишь приказал коротко:
        - Говори.
        - Мы нашли дикарку, повелитель.
        - Где?
        - Ее схватили люди одной из деревень, хотели казнить.
        Элимер нахмурился:
        - Хотели, но? Что им помешало? Она в безопасности?
        - В относительной, мой Кхан. Хирм - один из нас - убедил их повременить с казнью. Посоветовал им сначала вызнать, вдруг она приходила не одна и где-то еще разгуливают дикари. Но это было почти сутки назад - Хирм не сразу сумел передать весть незаметно для селян. Так что неизвестно, сколько еще времени он сможет их сдерживать. И потом… - серый запнулся. - Кажется, они собирались ее пытать.
        - Далеко это?
        - Не очень, повелитель, часа три езды.
        - Я понял. Собирайся сейчас же и жди меня у ворот замка. Покажешь, где эта деревня.
        Как только серый вышел, Элимер резко вскочил и крикнул одного из стражей:
        - Найди десяток воинов. Пусть седлают лошадей. Быстро! Сейчас же!
        Сам Кхан, проверив оружие, тоже спустился к конюшням. Он не намеревался терять ни одной лишней минуты. Конечно, ему не обязательно было ехать самому, люди и без него справились бы, но оставаться в замке, ожидая известий, казалось невыносимым. Проклятье! Лишь бы успеть! Лишь бы ей не причинили вреда! Подумать только, они собираются пытать ее - эту девочку. Да он разнесет всю деревню, если они посмеют!
        ***
        Степь как всегда полнилась чарующими звуками простора и воли, дышала полуденным зноем, но Элимер ничего этого не замечал. Он мчался по равнине вместе с серым странником во главе отряда и желал только одного: быстрее добраться до проклятой деревни.
        Наконец, когда солнце перекочевало на другую половину неба, перед ним замаячило поселение Малые Рыбы. Странное название для деревни, расположенной посреди жаркой, изъеденной ветрами степи. Но с деревнями такое случалось часто
        Селяне, увидев несущийся к ним отряд воинов, на всякий случай вооружились кольями, вилами, топорами и столпились у ограды, не желая отдавать свои дома на разграбление без боя.
        Элимер не придал этому значения: вряд ли у людей хватит смелости и глупости бросаться со своими нехитрыми приспособлениями на хорошо вооруженных мужчин.
        - Приветствую, - уронил он. - Мне донесли, что у вас в плену находится дикарка.
        Он едва успел договорить, а поселяне уже начали переглядываться и перешептываться. Затем вперед выдвинулся бородатый мужик, судя по виду - старшина деревни:
        - А если и у нас, то чего? Мало ли, кого мы здеся держим! Наше дело. И никому не дозволено наш скот убивать. Тем более прознатчице вражеской.
        - Мне она нужна. Приведите.
        - А к чему это? Ты, предводитель, не думай, мы здеся не из пугливых! Дикарку казним. А вы лучше убирайтесь! А то как сообщим охранным дружинам, а то и самому кхану, что здесь сообщники дикарские объявились! Рейке! - он оглянулся на какого-то мальчишку. - А ну, скачи-ка до Инзара!
        Толпа угрожающе зашумела, воины Элимера ехидно заулыбались, а мальчик резво бросился к коням. Однако почти в ту же секунду остановился и обмер, стоило ему услышать:
        - Кхан перед тобой, мальчик. Ни к чему далеко ехать.
        Толпа охнула и отпрянула назад. Сначала повисло молчание, затем раздались недоверчивые возгласы, в которых на всякий случай люди избегали использовать угрозы или оскорбления.
        - Чего это мы должны верить? - произнес старшина, однако неуверенно опустил вилы.
        - Этот герб даже вам должен быть знаком, - одним движением Элимер выпустил наружу тяжелую цепь с гербовой подвеской.
        Несколько мгновений толпа стояла в растерянности, потом послышались отдельные испуганные возгласы, вскоре подхваченные всеми - и люди рухнули на колени, не забыв, впрочем, отодвинуться подальше, чтобы не попасть, чего доброго, под горячую руку.
        - Дикарку сюда, быстро!
        Люди кинулись исполнять поручение, и скоро Элимер увидел исцарапанную и побитую айсадку, которую довольно грубо швырнули ему под ноги.
        - Отойдите, - в голосе его прозвучала сталь, и селяне отпрянули от айсадки.
        Избегая смотреть ему в глаза, Шейра попыталась подняться, но отчего-то ей это не удалось, и она упала снова. Элимер сошел с коня, склонился над девушкой и осторожно, пытаясь не причинить лишней боли истерзанному телу, приподнял ее.
        - Обхвати меня за шею, - тихо произнес, но айсадка не отреагировала.
        - Не время для нелепой гордости! Твоя глупость и так стоила времени мне и моим людям, - сказал он сквозь зубы и прибавил: - Как можно быть такой бестолковой?!
        Шейра хмуро промолчала, но подчинилась.
        Когда Элимер поднял дикарку с земли, на лицах сопровождающих его воинов мелькнула тень удивления, но кхан этого не заметил.
        - Предоставьте лучший дом. И теплую воду, - обратился он к поселянам, и те уже собрались выполнить указание, когда Элимер почувствовал, как при его словах девушка в его руках заметно напряглась.
        - Здесь не останусь, - прошептала она, пряча глаза. - Нет, пожалуйста. Лучше ползком к большим шатрам!
        Элимер хотел прервать ее грубым: "Раньше надо было думать" - но не смог. Слишком уж испуганно и оттого доверчиво она прижималась к нему, словно боялась, что он вот-вот передумает и отдаст ее обратно этим людям. Грубость так и не слетела с губ. Вместо этого он с легкой усмешкой пробормотал:
        - Шейра недовольна. Что ж…
        И громко обратился к толпе:
        - Отменяется!
        Водрузив Шейру на коня, он сам вскочил сзади нее и, прежде чем уехать, приказал одному из воинов задержаться в деревне:
        - Расспроси у них, что стряслось. И заплати, если выяснится, что дикарка и впрямь чего-то натворила.
        Даже отвернувшись от поселян, Элимер почувствовал, как за его спиной они облегченно вздохнули.
        Кхан пустил коня скорой рысью в направлении Инзара, воины двинулись следом, а серый, раскланявшись, в противоположную сторону. Хирм же, пока внимание деревенских жителей было приковано к правителю, успел улизнуть. На всякий случай, ведь он не мог знать, как отреагировали люди на появление Великого Кхана. Вдруг они связали это появление с его, Хирма, расспросами? И вдруг им это не понравилось?
        ***
        - Возвращаемся в замок? - робко поинтересовалась Шейра, когда они проехали половину пути.
        - Да. И я еще подумаю, как скоро ты сможешь из него выйти. Теперь-то, надеюсь, ты поняла, к чему может привести твоя глупость.
        Он помолчал немного, потом тихо спросил:
        - Надеюсь, они тебя не пытали?
        - Они… нет… чуть-чуть…почти нет.
        - Как это?
        - Не сильно. Чуть-чуть. Били чуть-чуть, начали… но ты приехал. Не успели сильно.
        Элимер почувствовал, как сердце сжалось от ее слов. И всепоглощающая, непривычная и противоестественная нежность завладела им - нежность к этому ребенку, к этой девочке, к этой женщине. И как-то расхотелось наказывать ее заключением в замке и передумалось ехать в Инзар.
        Кхан усмехнулся собственным мыслям и сказал:
        - Мы не поедем в столицу, айсадка. Не сейчас.
        Он развернул лошадь, направив ее в сторону виднеющейся вдалеке лесной полосы. Там, на поляне, находился его охотничий домик. Вообще-то, он стоял там со времен бывшего кхана. Отец часто брал их с братом туда, когда уезжал охотиться, но сам Элимер избегал его посещать: слишком многое в нем напоминало о бесславных и не очень счастливых днях детства и юности.
        Уже сгущались сумерки, когда лес вырос перед ними тесной угрюмой стеной. Он не походил на маленькие редкие рощи, во множестве разбросанные по землям Отерхейна. Нет, этот лес был обширной, непролазной чащей, в которой водилось дикое зверье и, как поговаривали, опасная нечисть. Деревья теснили друг друга, сплетались узловатыми ветвями и корнями, будто бы с неодобрением и смутной угрозой посматривали на людей, осмелившихся нарушить лесной покой: на коне по такой чащобе не проехать. Благо, айсадка весила не много, да и поляна, на которой стоял дом, находилась не очень далеко.
        Элимер, не говоря ни слова, спрыгнул с коня и протянул Шейре руки. Она, в этот раз не противясь, послушно сползла вниз и позволила ему поднять себя на руки, обхватив, как и прежде, за шею. Своим воинам кхан приказал дожидаться его на опушке, коня оставил с ними, а сам двинулся вглубь леса. И, странное дело, пока Элимер шел по узкой, теряющейся в зарослях тропке, с этой девочкой в руках - такой тоненькой, такой теплой, такой сейчас беззащитной, - он ощутил подобие счастья.
        Но путь закончился. Между стволами деревьев замаячил домик и небольшая пристройка к нему, в окнах которой горел тусклый, едва заметный огонек. То старик Еху, сторож, зажег лучину. Стоило Элимеру приблизиться, как он услышал громкий собачий лай, а следом торопливые старческие шаги. Еху поднял над головой фонарь, узнал своего кхана и рассыпался в радостных приветствиях.
        - А я думаю, никак бродяги пожаловали. А это Великий Кхан! Бурый! - скомандовал он псу. - А ну, на место!
        И, как ни в чем не бывало, продолжил веселую болтовню:
        - Давненько ты не появлялся, про домик-то наш забыл. О, да у нас гостья! - воскликнул он, словно только что заметил девушку в руках у правителя. - Ну, да я чего-то все болтаю и болтаю, а ты, наверное, с дороги, устал. Ничего, - продолжая болтать, он открывал дверь в дом небольшим ключом. - Ничего, вот сейчас старый Еху огонь в камине разожжет, замерзли вы, должно быть, ночь-то на носу. Еды вот вам наготовлю…
        Справившись с замком, Еху пропустил их внутрь.
        - Тут уж, не обессудь, Кхан, видок так себе. Я, конечно, пыль-то протираю, слежу, как могу, да только ты редко бываешь здесь, вот и потускнело все, человеческого тепла-то дом и не помнит, уж и иясе (5) домашние, небось, разбежались все, некому стало дух дома хранить.
        - Что ж ты, Еху, - с улыбкой, прервал Элимер болтовню старика, одновременно усаживая Шейру на разбросанные по полу шкуры, служащие постелью, - жил бы здесь, никто не запрещает. Здесь и просторней, и по ночам теплее, чем в твоей пристройке.
        - А, куда мне! - только махнул рукой Еху. - Мне-то, старику, места много не надо! А здесь его уж больно много. Старый Еху сразу себя маленьким таким, никчемненьким ощущает. Мне уж, извиняй, Кхан, в моей пристройке куда роднее да уютнее будет. Ну, да утомил я тебя, наверное, болтовней-то своей. Пойду, соберу вам чего поесть, - старик, весело подмигнув, нырнул за дверь.
        Элимер с улыбкой посмотрел ему вслед: вот еще один из тех немногих, кто не чувствует страха перед правителем Отерхейна. Еще бы, Элимер уже третий кхан, которого старик на своем веку видит.
        Как только сторож ушел, он обратился к Шейре, одновременно разжигая огонь в камине:
        - Ну, давай, рассказывай, что произошло.
        - Не поняла я, - неожиданно робко отозвалась девушка. Видимо, она чувствовала себя смущенной, и Элимер хорошо понимал почему. Ведь она приняла помощь того, кого привыкла считать злейшим врагом.
        - Я просто в степи ходила, - продолжила айсадка. - А потом попались звери какие-то. Много. Я охотиться стала. Хотела с мясом в большие шатры вернуться, сказать, что из деревни… И вот, одного такого убила.
        - Как тебя вообще выпускали за пределы замка?
        - А я одежду твоего племени надевала.
        - И кто тебя надоумил? - подозрительно прищурившись, спросил Элимер.
        - Никто. Я сама, - ответила Шейра и поспешила закончить рассказ: - А потом появились шакалы. Не поняла я, откуда. Они оружие отобрали, отвели в поселение…
        - Что это были за звери, на которых ты охотилась?
        - Они не хищники были. Я подумала, что значит мясо у них вкусное. Они были такие… Я их раньше не видела: упитанные такие, белые и черные. И мех кудрявый…
        Ее прервал смех кхана:
        - Да уж, умеешь ты делать глупости! Эти животные - домашний скот. Судя по описанию, стадо овец. Оно принадлежало людям, которые тебя схватили. Понятно, что ты не могла этого знать. Потому тебе и не следовало выходить в степь одной, ты слишком мало знаешь об Отерхейне.
        В глазах девушки застыл вопрос.
        - Как, вождь? Как звери могут принадлежать? Их земля родила, нас земля родила. Не могут принадлежать.
        Теперь пришел черед Элимера удивляться:
        - Но ведь у айсадов есть собаки, кони? Разве они не принадлежат вам?
        - Нет! - вскрикнула девушка. - Они нам помогают, они - друзья.
        Какое-то время Элимер молчал, с интересом смотря на Шейру. Только теперь, благодаря этой простой фразе понял он, насколько широка и глубока та пропасть, что лежит между дикарями и цивилизованными народами. И как ей, Шейре, объяснить, в чем она не права? Немного подумав, кхан все-таки ответил:
        - Вот эти овцы, они для людей Отерхейна тоже… хм… помощники. А ты убила одного из них, потому на тебя и набросились.
        Во взгляде девушки наконец загорелось понимание:
        - Да,- уронила она, - тогда они правы, а я - нет.
        Элимер смотрел на нее, все больше поражаясь странной айсадской логике, когда снова вошел Еху. Правда, нес он отнюдь не еду, которую обещал. Мудрый старик тащил небольшой котел с теплой водой и какие-то тряпки.
        - Я тут подумал, мой Кхан, гостье нашей, пожалуй, кровь бы вытереть.
        - Спасибо, Еху, - сказал Элимер, забирая из рук у старика котелок с душистым отваром и досадуя про себя, что не подумал об этом, а устроил Шейре допрос.
        - Вот и ладненько, вот и ладненько, - пробормотал старик. - Ну, а теперь-то старый Еху точно вам поесть соберет, - и снова вышел.
        Элимер изучающе посмотрел на айсадку. Да, разгневанные селяне не просто так ее в сарай бросили. Судя по ее виду, деревенские женщины успели ногтями ее исполосовать, за волосы потаскать, а мужчины допрос учинить. Он придвинул котелок ближе к себе, смочил в нем кусок тонкой шерсти, принесенный стариком, и уже собрался отмыть грязь и следы засохшей крови со лба и щек девушки, но она, увидев поднесенную к ее лицу руку, резко дернулась назад.
        - Шейра, - проговорил он, - я только хочу протереть твои царапины, чтобы они не загноились и быстрее зажили. Я не причиню тебе вреда.
        - Н-не надо, - подозрительно на него косясь, ответила девушка. - Я сама.
        - У тебя руки грязные, - ухмыльнулся кхан, откровенно лукавя: просто ему очень хотелось дотронуться до нее. - Да и чего ты боишься?
        - Не боюсь, - отрезала Шейра. - Не хочу, чтобы ты дотрагивался.
        Рука Элимера опустилась, а во взгляде мимолетно сверкнул гнев.
        - Я уже прикасался к тебе, айсадка, когда тащил сюда, - холодно произнес он. - И много раз до этого. Не трать мое время!
        Он решительно поднес к ее лицу смоченную в воде ткань. Больше девушка не сопротивлялась, только болезненно поморщилась, когда влага коснулась исцарапанной кожи. А Элимер почувствовал, как все внутри него замерло от этого простого и ничего не значащего прикосновения. Что же такое творилось с ним, почему эта айсадская девчонка вызывала такое желание? И как больно было видеть в ее лице, на которое он хотел смотреть целую вечность, лишь страх и отвращение!
        - Зачем ты так делаешь? - спросила Шейра, когда он закончил и бросил уже грязную тряпку в котелок.
        - Как "так"? - сухо отозвался Элимер.
        - Помогаешь. Я обманула, ушла в степь, а ты не злишься. От соплеменников своих забрал. Помогаешь врагу - зачем? - в ее голосе прозвучало искреннее недоумение.
        - Ты не враг мне. Я бы разнес эту деревню, если бы они … - он не договорил. Замолк, как только понял, что слова его звучат словно похвальба малолетнего мальчишки.
        - Вождь, не ответил ты. Почему спас, зачем дважды не убил и в племени своем держишь? Ты пророчество узнать хотел. Но ведь горец-Видольд сообщил его тебе? Так почему?
        - Шейра, - голос его прозвучал очень тихо, - а ты сама не догадываешься?
        Она собиралась ответить, но осеклась, обескураженная странным выражением в глазах этого темного человека. Почему она так боялась его взгляда раньше? Вот сейчас в нем не виделось ничего пугающего. Только какое-то ожидание и нетерпение, словно он хотел еще что-то сказать или услышать. И - совершенно немыслимо - в глубине обычно таких ледяных зрачков чудилась какая-то теплота.
        Но темный вождь вдруг резко отвернулся и так же резко спросил:
        - Что у тебя с ногой? - словно только что заметил, как неловко девушка поджимает ее.
        - Ничего, - слегка рассеянно, отвлекаясь от своих мыслей, произнесла она, - меня тащили, и я…
        - Покажи.
        Удивившись сама себе, Шейра закатала одну штанину и протянула вождю ногу. И только тут обнаружила, что стопа и щиколотка опухли, и сразу же почувствовала сильную пульсирующую боль, на которую до этого почти не обращала внимания, будучи занята разговором с этим человеком.
        Элимер осторожно пробежался пальцами по лодыжке, заставив айсадку поморщиться от боли.
        - Ни перелома, ни вывиха, кажется, нет. Уже хорошо. Я скажу Еху, чтобы наложил тебе повязку - в этом деле он мастер.
        Он еще раз прощупал ее щиколотку и, как будто убедившись, что все в порядке, скользнул взглядом выше, остановившись на разбитом колене и бедре. Если бы ему раньше кто-нибудь сказал, что эти покрытые синяками и ссадинами ноги покажутся ему соблазнительней холеных бедер Зарины - он ни за что не поверил бы.
        Девушка посмотрела на него исподлобья и вдруг опасливо спросила:
        - Ты теперь навсегда запрешь меня в той каменной комнате, да?
        - Нет, но следить за тобой теперь станут вдвое тщательнее, чтобы подобных историй больше не случалось.
        Кажется, его слова ее успокоили. Наверное, больше всего она боялась вновь оказаться взаперти.
        - Ложись спать, Шейра, - произнес Элимер, поднимаясь с места. - Я ухожу, меня ждут. Через несколько дней пришлю кого-нибудь за тобой.
        - Кого пришлешь? - она метнула на него встревоженный взгляд. Элимер прекрасно понял его значение и с мрачной насмешкой ответил:
        - Я пришлю Видольда, не волнуйся, - он заметил на ее лице радостное облегчение и, жестко сжав губы, рванул на себя дверь. И едва не столкнулся со старым Еху. Старик держал в руках глиняные горшочки, от которых исходил сытный аромат съестного, и как раз собирался войти в дом.
        - Да ты никак уходишь, Великий Кхан?! - воскликнул сторож. - Что ж так, задержался б до утра, а там бы и в путь.
        - Не могу, Еху, пора, - и вполголоса добавил, покосившись на девушку. - Ты уж приглядывай за ней, ладно? Как бы опять в приключение не попала. Да, и еще она ногу повредила…
        - Ну, это ничего, это я займусь, скоро начнет бегать.
        - Главное, чтобы недалеко, - криво усмехнулся кхан.
        - Будь спокоен, повелитель, глаз не спущу.
        - Хорошо, Еху. Тогда прощай.
        И вскоре фигура кхана скрылась за деревьями, растаяла в фиолетовой ночи.
        Старый Еху вошел в теплый, освещенный дом и уселся напротив айсадки, протягивая ей глиняный горшочек:
        - Возьми-ка, девонька, поешь, - улыбнулся старик. - Проголодалась, наверное. Ишь, худющая-то какая!
        Шейра не заставила просить себя дважды. За время, проведенное в поселении, ей ни разу не давали еды, и сейчас девушке казалось, будто она способна съесть хоть целого оленя. Уплетая жаркое, она поглядывала на Еху. Старик тоже наблюдал за ней, хитро щуря веселые глаза. Почему-то этот сторож сразу вызвал у Шейры симпатию, несмотря на то, что тоже был шакалом Отерхейна.
        "Может, не все темные люди подлые и злые?" - подумалось девушке.
        .>         .>
        (5) Иясе - в мифологиях тюркоязычных народов название духов, постоянно пребывающих в каком-либо месте
        ГЛ. 24. ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ СОЛНЦА, БЫТЬ МОЖЕТ, БЛИЗОК ЧАС НАДЕЖД?
        Пожелтевшие умирающие листья плавно кружились в грустном причудливом танце и падали, с мягким шелестом покрывая прелую землю. Утренний свет только-только разогнал ночные тени, и прозрачный мир еще отдыхал от людских голосов и привычного дневного шума, впитывая спокойное сияние, что медленно разливалось в прохладном, отсыревшем за ночь воздухе. Никогда прежде Аданэю не доводилось видеть такой поразительной осени! Илиринский край чуть ли не на глазах обряжался в золото, как и его жители. В Отерхейне это время года сопровождалось жестокими, иссушающими землю ветрами, несущими тучу песка и пыли. А здесь, в Илирине, осень казалась воплощением покоя и дремы, она навевала неторопливые мысли и сонную меланхолию, и взгляду сложно было оторваться от завораживающей пляски листьев в это позолоченное солнцем раннее утро.
        Лиммена еще спала и что-то тихо говорила во сне. А вот он проснулся слишком рано, еще затемно, и все это время стоял у приоткрытого окна, вдыхая пряный аромат пожухлых листьев. Взгляд его в это утро ни за что не мог зацепиться, перескакивая с одного предмета на другой, а разум витал где-то без цели и смысла, в подражание природе отдавшись бездумной, кружащей голову дреме.
        За время, проведенное в Илирине, многое успело измениться. После той памятной ночи у озера Лиммена еще несколько раз пыталась вернуть себе власть над ним. Стоит ли говорить, что попытки эти изначально были обречены: разве способен тот, кто имел несчастье однажды его полюбить, обрести над ним власть?
        Холодным, орошенным влагой утром, из рощи они вернулись поодиночке, но в этот же вечер Лиммена позвала его к себе. Царица держала себя холодно и высокомерно и, возможно, это могло бы ввести в заблуждение кого угодно, но только не его.
        - Ты даже не склонил головы в знак приветствия? - будто бы в удивлении спросила она. - Что ж, Айн, ты, безусловно, наглец, но ты мне чем-то интересен, именно это тебя спасает. Пока. Какое-то время я, пожалуй, смогу терпеть твою дерзость. Но лучше тебе поскорее уяснить, как следует вести себя рабу. Даже такому очаровательному как ты, - и она призывно заулыбалась.
        - Иди ко мне, Айн, - все с той же улыбкой царица протянула к нему руки, но Аданэй и не подумал сдвинуться с места, разглядывая ее с плохо скрытой усмешкой. Ее руки неуверенно опустились, а брови сдвинулись. Кажется, его поведение застало ее врасплох.
        - Ты, надеюсь, не думаешь, - тихо спросил Аданэй, - что я стану для тебя очередным Вильдерином? Я - не он. Лучше оставь эти игры.
        - Как смеешь ты… - гневно начала царица, но осеклась, услышав негромкий смех Айна.
        - Не пытайся меня подчинить, - сказал он, неторопливо подходя к Лиммене, - все равно не удастся. Лучше просто люби, и больше ничего не надо, - и кончиками пальцев пробежался по ее щеке и шее.
        Женщина, казалось, потеряла дар речи, однако тут же сама бросилась к нему с объятиями. В один из моментов любовного безумия она медленно провела рукой по его спине и, виновато опустив голову, прошептала:
        - Прости меня за них. За шрамы. Я готова целовать каждый след на твоей спине.
        Аданэй предпочел ничего не ответить, только еще крепче прижал к себе царицу.
        После этого случая она еще пару раз пыталась возвратить власть, но всякий раз лишь еще сильнее поддавалась влиянию своего молодого любовника. Очень скоро он стал называть ее по имени. И Лиммена не возражала. Их странные отношения развивались настолько стремительно, что иногда Аданэй даже не успевал за ними уследить. Подумать только, сколько времени ушло на то, чтобы познакомиться с царицей, обратить на себя ее внимание, перебороть ее заносчивость и пережить гнев. И вот, теперь, так скоро, спустя всего-то неполный месяц их связи, он видел перед собой не правительницу Илирина, не горделивую царицу, а женщину. Женщину, которая полюбила его себе на погибель.
        Аданэй, все так же наблюдая за опадающими листьями, попытался прикинуть, сколько времени он провел в Илирине. Получилось, что едва ли более полугода, и это удивило его, потому что по ощущениям казалось, будто он находился здесь вот уже несколько лет. Всю жизнь до Илирина словно пелена затянула, сквозь нее лишь с большим трудом удавалось различить неясные лики прошлого.
        Как сильно все изменилось за короткое время! Из бесправного раба он превратился в возлюбленного царицы. И женщина эта, возможно, сама не подозревала, что зависела от него куда сильнее, чем могла себе позволить. Но замечал это не только он. Каким-то образом всем стало ясно, что Айн - нечто большее, чем просто очередной любовник. Теперь Аданэй зачастую ловил на себе заискивающие или завистливые взоры рабов. Рэме мило и угодливо ему улыбалась: видимо надеялась, что он забудет о былых разногласиях и простит ее. О нет, дряная девчонка может даже не рассчитывать на это!
        Знатные вельможи посматривали на Аданэя подозрительно и с опаской. А некоторые, как например Аххарит, с вызывающей насмешкой. Этот рыжий вообще раздражал Аданэя. Присутствовала в новом помощнике главы стражи какая-то смутная угроза, она чувствовалась буквально во всем: в его быстрых движениях, настороженных позах, но особенно во взгляде - внимательном, следящем, который будто говорил: "Поостерегись, я вижу тебя насквозь".
        Но гораздо больше любых взглядов Аданэя волновал Вильдерин…
        В то утро, вернувшись с озера, он не пошел к другу - теперь уже, наверное, бывшему. Он просто не знал, сможет ли смотреть ему в глаза. И лишь на следующий день, кое-как утихомирив совесть, поднялся к его покоям. Долго стучал в дверь, но за ней стояла тишина. Сначала Аданэй подумал, будто Вильдерин просто заперся и не хочет говорить с предателем. Но истинная причина скоро выяснилась и озвучила ее Лиммена:
        - Не старайся, - уронила она, застав Аданэя стучащим в дверь. - Там никого нет.
        - Ты прогнала его?
        Женщина рассмеялась:
        - О, нет. Это не я. Вильдерин сообразительный, а потому ушел сам, не стал дожидаться, пока его прогонят. И правильно сделал. Ты можешь найти его внизу, среди прочих рабов. Но зачем? Вас с ним так мало связывает, вы слишком разные.
        - Это точно, - растерянно пробормотал Аданэй в пустоту, но скоро пришел в себя и обратил взор на царицу. В ее лице, как и тогда, на озере, он увидел отблеск болезненной страсти. Что ж, Вильдерин, это, конечно, важно. Но с ним можно поговорить и позднее. А сейчас куда важнее вот эта женщина, стоящая перед ним.
        "О, Лиммена, ты даже и не подозреваешь, сколь многое зависит от твоей любви!"
        С того дня прошел почти месяц. Аданэй часто находился в покоях царицы по нескольку дней кряду, чего она никогда раньше не позволяла ни одному из своих любовников. Пару раз у них даже случались ссоры из тех, которые могут возникнуть между влюбленными, а не между госпожой и рабом.
        Но, увы, ни разу за все это время ему так и не удалось поговорить с Вильдерином. Аданэй частенько видел его, но юноша притворялся, будто не замечает своего бывшего друга, и старался как можно быстрее скрыться из его поля зрения. Да, Вильдерин его избегал, и избегал умело. И эта недосказанность и неопределенность мучила куда сильнее, чем возможная ссора и обвинения. Каково же сейчас приходилось бывшему любовнику царицы среди прочих рабов? Аданэй догадывался, что видел и слышал там юноша: злорадные взгляды, сплетни и постоянные издевки. Должно быть, это не прибавляло ему симпатии к Айну, по вине которого счастливая жизнь сменилась мукой.
        Всякий раз Аданэю делалось неприятно от этих мыслей, но он знал, что не имеет права жалеть себя и потакать чувству вины. Он с самого начала прекрасно понимал, на что шел. Он был готов к этому, он принес дружбу с Вильдерином в жертву собственным интересам, и сейчас высшим лицемерием было бы изображать раскаяние, ведь поверни все назад, он сделал бы то же самое.
        Аданэй попытался отогнать надоедливые мысли, беспорядочно кружащиеся в голове, и вновь отвлечься на пляску листьев, но в это время почувствовал взгляд и с улыбкой обернулся. Лиммена улыбнулась в ответ. В глазах ее и лице сияла нежность и восхищение, которых давно уже никто не видел у повелительницы Илирина.
        И эту женщину ему тоже предстояло предать. Впрочем, если ей повезет, она никогда об этом не узнает.
        Но эти мысли не отразились на лице Аданэя, он, по-прежнему улыбаясь, подошел к царице и приподнял двумя пальцами ее подбородок. Она нежно уткнулась ему в руку и счастливо промурлыкала:
        - Я так хорошо спала. Но видеть тебя при пробуждении еще лучше.
        - Доброе утро, родная, - откликнулся он. Лиммена просияла, потом быстро вскочила с кровати, обняла его, крепко прижалась и почти сразу отпрянула. Крикнула Рэме. Служанка тихонько вошла, избегая смотреть на Айна, и помогла госпоже одеться.
        Так происходило каждое утро: блаженное пробуждение, а потом Лиммена вновь становилась царицей. День ее проходил в государственных заботах, о которых она не забывала, несмотря на внезапно обретенную любовь. В эти часы Аданэю только и оставалось, что бесцельно проводить время. Правда, Ниррас говорил ему, что пора уже показать свои познания в политике, но Аданэй знал - еще рано. Нужно время, чтобы Лиммена привыкла к его присутствию, стала относиться немного спокойнее к их отношениям, без исступленной губительной страсти. А пока она с какой-то ненасытной жадностью, словно изголодавшая, отдавалась своим чувствам и совершенно не желала говорить с возлюбленным о делах, она хотела слышать и произносить только слова любви. Что ж, Аданэй готов был предоставить ей такую возможность. Это бурное время ему нужно было переждать, и лишь затем предпринимать очередные шаги по направлению к власти.
        В этот день Лиммена покинула Эртину и, как скоро узнал Аданэй, страну тоже. Должно быть, стряслось нечто важное, если она уехала, не предупредив его. Значит, у него в запасе имеется неделя, а то и больше, чтобы побыть одному и насладиться относительным покоем, о котором он уже успел позабыть. Конечно, царица оказалась интересной женщиной, даже обаятельной, но с ней постоянно приходилось держаться настороже, чтобы, упасите Боги, не проявить раньше времени свою истинную суть. Это непрерывное притворство неизбежно подтачивало внутренние силы, заставляя чувствовать неизбывную, ни на миг не проходящую усталость. Иногда казалось, что вот-вот - и он сорвется. Сколько раз готово было слететь с губ опрометчивое слово или саркастичное высказывание, но всякий раз он успевал сдержать себя, не поддаваясь тому извечному внутреннему порыву, который заставлял "мучить тех, кто его любит".
        Аданэй не догадывался, что особой нужды сдерживать себя не было, ибо совсем не те качества, которые он так усердно пытался изобразить, привлекали в нем Лиммену. Нечто совершенно другое, гораздо более глубокое, скрытое и неуловимое заставляло ее чувствовать тревожное смятение и волну острой сладкой боли при одном только взгляде на своего любовника. И не раз у нее в уме возникали ассоциации со змеем, зачаровывающим жертву или с тем самым похитителем сердец, памятным из рассказа Вильдерина.
        Но Аданэй не мог знать, какие странные мысли блуждали в голове царицы, которая, несмотря на все безумие охватившей ее страсти, прекрасно осознавала, что страсть эта - роковая. Но она ничего не желала менять, всякий раз повторяя в исступлении: "Ну и пусть!".
        Да, Аданэй всего этого не понимал, а потому какой-то частью своего разума обрадовался, когда царица уехала, ведь это означало, что какое-то время ему можно не притворяться. Тем более, он решил, будто в этот период наконец-то сможет вызвать Вильдерина на разговор, выслушать упреки с оскорблениями и избавиться от мучительной неопределенности их взаимоотношений, а точнее - их отсутствия.
        Но осуществить свое желание он сумел лишь на закате шестого дня после отъезда царицы, так как до этого Вильдерину по-прежнему удавалось его избегать. Юноша либо скрывался прежде, чем Айн успевал подойти к нему, либо присоединялся к группе рабов, чтобы не дать застать себя в одиночестве.
        По лицу Вильдерина невозможно было что-то прочесть, и если поначалу Аданэя это удивляло, то спустя короткое время он понял, что поражаться здесь нечему. Он напрасно ожидал увидеть потухший взор и отчаяние в глазах. Как он мог забыть, кем является Вильдерин? Выросший в царском дворце, он в совершенстве владел собственной мимикой и давно научился скрывать чувства от посторонних. В его лице ничего не получалось углядеть, кроме холодного высокомерия, и даже всеобщее злорадство рабов, казалось, совсем не трогало юношу. Но Аданэй понимал, что только казалось. Понимал, что в душе юноши, спрятанной за маской безразличия, царила сейчас лишь боль и обида.
        В конце концов, он все же обнаружил Вильдерина в одиночестве, в опустевшем саду. Тот представлял собой зрелище, достойное того, чтобы живописцы изобразили его на своих полотнах. Сидя прямо на отсыревшей земле возле выложенного камнями ручья, юноша задумчиво и отрешенно смотрел на воду. С разметавшимися по плечам темными волосами, он напоминал какое-то мифическое существо, не принадлежащее явному миру. Заслышав шаги, Вильдерин порывисто вскинул голову, и наваждение исчезло. Глаза юноши забегали, как только он понял, что приближался к нему ни кто иной, как Айн. Но возможности и в этот раз избежать нежелательной встречи у него уже не оставалось, а потому он поднялся с земли и замер в ожидании.
        Аданэй медленно подошел к застывшему, словно изваяние, Вильдерину, и все слова, которые он собирался произнести, бесследно улетучились. Теперь он даже не знал, что хочет сказать и, главное, какой ответ желает услышать. А потому только "Прости" сорвалось с его губ.
        Вильдерин молчал.
        "Не хочет облегчать мне задачу, - подумал Аданэй. - Что ж, это понятно".
        - Послушай, - произнес он, - мне жаль. Я не хотел тебе зла.
        - Я знаю, - откликнулся Вильдерин. - Ты не виноват.
        Аданэй ожидал чего угодно, но только не такого ответа.
        - Ты серьезно? - усмехнулся он в изумлении. - Хочешь сказать, что не злишься?
        - Нет.
        - Так не бывает.
        Юноша отчего-то вздрогнул и раздраженно отозвался:
        - А что именно тебя интересует, Айн? Что я чувствую к тебе и царице? Да почти то же, что и раньше. Я, конечно, не желаю тебя видеть, и это неудивительно. Но это не значит, что я виню тебя. Или ее…
        Аданэй потерял дар речи. Он-то ожидал яростных упреков, а потому теперь совершенно не знал, как реагировать. Потому лишь еще раз повторил:
        - Прости.
        - За что ты извиняешься? За то, что царица полюбила тебя? Увы, так случилось, этого не изменить. Да и что ты мог сделать? Оттолкнуть ее? Это ничего бы не изменило. Слишком сильно я стал ей неприятен. Не знаю, почему, - он отвел взгляд и закончил: - Мне тяжело говорить с тобой… Лучше уйди.
        Никогда прежде Аданэй не чувствовал себя большим мерзавцем, чем сейчас, когда Вильдерин выискивал для своего друга Айна оправдания, которых нет и не могло быть.
        - Ты добрый до невозможности, - только и смог пробормотать он, обескуражено покачав головой.
        - Да не добрый я, Айн! - взорвался тот. - Просто смотрю на происходящее реально, а не пытаюсь свалить собственные ошибки на кого-то другого.
        - Реально?! - переспросил Аданэй и негромко рассмеялся. - Да ты ненормальный! Пока ты занимаешься самоуничижением и всех прощаешь, мимо тебя пролетает жизнь, а ты остаешься игрушкой господ и никем больше! - он и сам не понимал, почему вдруг произнес эти злые слова. Словно все еще надеялся услышать из уст Вильдерина обвинения, которые освободили бы его от ощущения вины. Но тот молчал, и Аданэй разозлился. На Вильдерина. На то, что из-за юноши еще отчетливее ощутил муки совести.
        И злые слова снова сорвались с языка:
        - Неужели тебе не пришло в голову, что твой друг Айн специально подружился с тобой, чтобы добраться до царицы?
        - Зачем ты говоришь это? - спросил Вильдерин. - Зачем пытаешься задеть? Так остро ощущаешь вину, что непременно желаешь получить расплату? Хочешь, чтобы я накричал на тебя, обвинил во всем, в чем можно? Тогда тебе легче станет?
        Аданэй чуть не поперхнулся. Кто бы мог подумать, что Вильдерин, в одних вопросах являясь сущим ребенком, в других окажется столь проницательным знатоком человеческих душ?
        Заметив растерянность Айна, Вильдерин продолжил, изучая его взглядом:
        - Нет, ты не из тех, кто будет с лицемерной улыбочкой втираться в доверие, чтобы потом предать.
        Аданэй почувствовал противное головокружение и глухо спросил:
        - Отчего ты мне доверяешь?
        - Я неплохо тебя знаю, - отозвался Вильдерин, - Ты был мне другом. И, надеюсь, все еще остаешься им. Но сейчас мне нелегко тебя видеть и нелегко общаться. Дай мне время. Рано или поздно я успокоюсь, и тогда, может быть, все станет как раньше.
        - Как раньше уже не станет, - хмуро уронил Аданэй. - Но я тебе говорил однажды, что всегда буду считать тебя другом. И я повторяю это сейчас.
        И, не в силах больше выносить этой пытки всепрощением, опасаясь, что сейчас опять скажет что-нибудь не то, Аданэй резко развернулся и ушел, оставив Вильдерина одного.
        ***
        Уже почти стемнело, а он быстрым шагом шел по умирающему саду, путаясь в косматых еще зарослях и не особенно разбирая дороги. Аданэй не находил в себе сил, чтобы разогнать мрачные мысли.
        Он и сам не заметил, как ноги вынесли его к самой границе священной рощи. Несколько минут он стоял нерешительно, буравя потускневшим взглядом настороженную стену деревьев, и не понимал, как здесь очутился, ведь роща находилась совсем не близко от места, где они говорили с Вильдерином. Оправившись от нервного удивления, он сделал несколько неуверенных шагов и вступил в запретные пределы, в которых не бывал с той самой первой ночи, проведенной с Лимменой. Обнаружив знакомую петляющую тропку, пошел уже уверенней. Безмолвие и одиночество казались ему сейчас куда нужнее, чем освещенное многолюдье дворца. Он решил, что просто посидит на берегу и отдастся неумолимому течению мыслей.
        Когда до озера оставалось совсем чуть-чуть, он вдруг обнаружил, что привычные ночные звуки бесследно исчезли, умерли, будто бы он оказался в безвоздушном пространстве. И это открытие неожиданно выдернуло его из паутины терзаний. Ведь такая тишина была непривычна и противоестественна. Аданэй не уловил ни криков ночных птиц, ни стрекота сверчков, ни шелеста листвы, ни даже шороха травы и сучков под ногами. Возникло стойкое ощущение, будто он оглох. И Аданэй почти поверил в это, когда обнаружил, что ветки деревьев покачиваются, но так и не услышал их шепота. Чтобы убедиться наверняка в своем подозрении, он набрал в грудь побольше воздуха и что есть сил крикнул. Звук собственного голоса обрушился откуда-то сверху, пробежался по роще, запутался в ветвях деревьев, отозвался эхом и исчез, поглощенный беззвучной пустотой. Что ж, он не оглох, но от понимания этого стало лишь страшнее.
        Неестественная, пугающая тишь со всех сторон сдавила его своей мощью. Он отказывался воспринимать происходящее. Так не должно быть, так не бывает! Птицам положено петь, а ветру шуметь в кронах деревьев. Такого безмолвия, как сейчас, просто не могло быть в мире живых! Неужели это значило, что страшные байки, рассказанные Вильдерином, на самом деле вовсе и не байки? Неужели в этом месте действительно случались и продолжают случаться странные вещи?
        Откуда-то из желудка к груди поднялась волна обездвиживающего ужаса, а по позвоночнику пробежала противная холодная дрожь. Лучшее, что он мог сейчас сделать - быстрее унести ноги из этого проклятого места. Но ноги отказались служить своему хозяину, против воли продолжая вести его все дальше и дальше, прямо к озеру. Создавалось впечатление, будто его тело жило своей жизнью: в то время, пока мозг корчился в судорогах всепроникающего ужаса, ноги уверенно, и словно бы с радостью несли его вперед, к зияющему провалу между стволов зловещих деревьев, которые выделялись в свете ночного неба. И вот - его взгляду предстало озеро. Такое же беззвучное, как и все вокруг. Он видел, как по воде, освещенной луной, пробегает рябь, но не слышал ни привычного плеска волны, ударявшей об илистый берег, ни звуков живущей в озере водяной твари. Стоило ли говорить, что квакающая разноголосьем лягушачья песнь также не раздавалась со всех сторон, словно их, лягушек, здесь никогда не было, или все они передохли.
        Но, несмотря на это, страх вдруг отпустил Аданэя. Его мысли наполнились каким-то апатичным смирением и равнодушием к собственной жизни и смерти. Стало все равно, что случится с ним в этом странном мире. В том, что мир этот - иной, Аданэй уже не сомневался. Какая разница, когда и как он умрет? Разорвет ли его Женщина-Медный-Коготь? Или алвасти, разгребая воду перепончатыми лапами, подплывет к берегу и утащит в темную глубь? Или, быть может, земляные духи заманят в пляску, в которой он прокружит несколько минут, а окажется, что сотни лет? А может, иясе - хозяин рощи - выскочит из-за деревьев и, сверкая зелеными буркалами, погонит его прочь. И он, сраженный страхом, вернется седым и сумасшедшим? Какая разница?
        И Аданэй безмолвно рухнул на траву, обхватив руками голову, в которую полезли эти нелепые мысли. Как же он устал! Устал от всего! От притворства, от надежд, от мыслей о власти и мести, от назойливой любви Лиммены, которую сам и вызвал, от того, что вечно гонит его куда-то - от извечных стремлений смертного. Устал от жизни. Когда, когда это все наконец закончится? Когда завершится?
        Он уже собирался вскочить и помчаться все равно куда, лишь бы бежать, когда воздух вдруг задрожал, а в следующий миг его ослепил солнечный свет и оглушил шум голосов. Аданэй испуганно огляделся и обнаружил себя на том же месте, вот только место неузнаваемо изменилось. Бродили ярко одетые люди - по виду, илиринцы - все вокруг украсилось цветами и гирляндами, а происходящее напоминало какой-то праздник. На помост, возведенный у озера и опутанный зеленью, всходили двое: статная женщина с гордой осанкой и мужчина с безвольно опущенными плечами.
        - Что здесь происходит? - обратился Аданэй к стоящему рядом человеку, дотронувшись до его плеча. Однако тот и бровью не повел, не отреагировав ни на вопрос, ни на прикосновение.
        "Они меня не слышат и, судя по всему, не видят. Куда же я попал?"
        - Славные люди Илирина, - начал речь мужчина с помоста, - пусть день, в который мы чествуем Богов Земли и Неба, подарит нашему краю неувядающее богатство и плодородие. Мы, владыки Илирина, первыми приносим жертву, дабы зеленели посевы и родились дети! - мужчина, а затем и женщина подбросили в воздух по горсти зерна, вылили на землю какой-то напиток, предусмотрительно поднесенный им в большом роге, затем сошли с помоста, уступая место жрецу.
        Аданэй внимательнее присмотрелся к женщине, которая подошла к нему немного ближе, и очень скоро узнал в ней Лиммену, только выглядела она гораздо красивее и моложе. Что же это, нити времени перепутались, и он очутился в прошлом? В изумлении оглядываясь, Аданэй ощутил чей-то взгляд, обернулся и столкнулся глазами с девочкой лет пяти-шести на вид. Черноволосая, бледная, тщедушная, совсем не похожая на жизнерадостного ребенка, она буравила его зелеными глазами.
        "Она меня видит", - только успел подумать Аданэй, как услышал слова девочки. Она произнесла их зловещим шепотом, прошипела, почти не разжимая губ:
        - Когда страшная жертва свершится, тогда все завершится. Когда крепости падут в руины, и пальцы окрасятся кровью любимой, - и губы этого жуткого ребенка расползлись в зловещей усмешке.
        Люди, стоящие вокруг, не реагировали на ее слова: наверное, услышал их один лишь он.
        Девочка же перестала обращать на него внимание и опустила широко раскрытые, испуганные, глаза. Проследив ее взгляд, он заметил, как на ее руках медленно проявляются, становясь все ярче и ярче, красные не то пятна, не то язвы. А в следующий момент девочка истошно, истерически завизжала, встряхивая худыми запястьями, будто надеялась сбросить багровые отметины.
        Наблюдая за этим в не меньшем испуге, чем она, Аданэй услышал резкий, полный раздражения голос Лиммены:
        - Уберите отсюда девчонку!
        Девочку, так и не переставшую визжать, в тот же миг подхватили какие-то женщины в жреческой одежде и унесли вглубь рощи, не обращая внимания на ее судорожные попытки освободиться.
        Когда крики ее угасли вдали, Аданэя резко вышвырнуло куда-то, он зажмурился, а когда открыл глаза, то нашел себя на прежнем месте у озера, только уже ночного. И озеро это полнилось привычными звуками: птицы, жерлянки, лягушки, плеск воды и шум ветра в деревьях.
        Ноги его словно одеревенели, он почти их не чувствовал, а когда попытался сделать шаг, они подкосились, и Аданэй свалился в траву. Кое-как поднявшись, он провел рукой по лбу, обнаружив на нем холодный липкий пот. Только сейчас, когда все закончилось, он ощутил настоящий ужас. Почувствовав, как в онемевших ногах заплясали колючие иглы, он понял, что наконец-то их ощущает и, не обращая внимания на короткие уколы в ступнях, бросился прочь от озера. Наверное, никогда прежде Аданэй не бежал так быстро, ибо даже и не заметил, как приблизился к опушке рощи, и как ноги вынесли его в знакомый сад. Но даже после этого, запыхавшийся, он не остановился, пока не добрался до ярко освещенного дворца.
        ***
        Оказавшись в комнатах, предоставленных ему Лимменой в самом начале их двусмысленных отношений, он сумел немного успокоиться. Рухнув на постель, и все еще пытаясь отдышаться, Аданэй никак не мог выкинуть из головы странное, если не сказать страшное, происшествие. Слова девочки - шипящие, словно она говорила языком змеи - вновь и вновь прокручивались в уме. Какое-то не то пророчество, не то проклятие. Жертва, руины - это все туманно и не вызывает совершенно никаких догадок. А вот что означает "руки окрасятся кровью любимой"? Любимой женщины? Или любимой кровью? Что имела в виду девочка?
        Он не успел додумать: цепочка мыслей беспорядочно рассыпалась, сметенная отчетливым стуком в дверь. В следующее мгновение створка распахнулась и на пороге нарисовалась Рэме, сияющая приветливой улыбкой.
        Аданэй, не поднимаясь с кровати, перевел на нее взгляд, соображая, что ей нужно. А девушка, с губ которой так и не сползла улыбка, промурлыкала:
        - О, Айн, я видела, как ты бежал, и подумала: может, я смогу что-то для тебя сделать? Хочешь, принесу чай?
        - Если хочешь что-то для меня сделать, - уныло выдавил он, - то постарайся реже попадаться мне на глаза.
        После этих слов фальшивая улыбка наконец-то стерлась с ее лица, а губы искривились, придав ему недовольное выражение.
        - Айн, мы с тобой очень близки к повелительнице. Так что нам лучше позабыть прежние споры.
        Одним порывистым движением Аданэй вскочил с кровати, подлетел к девушке и, нимало не заботясь о том, чтобы сделать это аккуратно, вытолкнул ее за порог, громко захлопнул дверь и повернул ключ в замке.
        - И не надейся! - тихо сказал уже в закрытую дверь и снова рухнул на кровать, тоскливо уставившись в потолок.
        Не прошло и минуты, как требовательный стук возобновился.
        - Убирайся! - хрипло проорал он в уверенности, что это вернулась настырная Рэме, но услышал в ответ ехидный голос Нирраса:
        - Не очень-то вежливо обращаться так к царскому советнику. Открывай, не будь глупцом.
        Кажется, сегодня его упорно не желали оставить в покое. А ведь уже глубокая ночь.
        Аданэй, со вздохом поднявшись, отправился открывать дверь. Отомкнув замок, он, не дожидаясь пока советник войдет, развернулся и вновь ушел вглубь помещения. Ниррас некоторое время смотрел в спину Аданэя, прежде чем открыть рот для серьезной беседы, ради которой он, несомненно, и пришел сюда. Уж точно не ради легкомысленной болтовни.
        - Царица вернулась из Эхаскии, тебе известно? - обратился он к Аданэю.
        - Теперь известно, - откликнулся тот. Меньше всего интересовало его сейчас, когда и откуда вернулась Лиммена.
        - Это что еще за равнодушие я слышу? - свирепо пробурчал Ниррас, понижая голос. - Все очень серьезно. Там она видела Элимера, и очень встревожилась из-за этой встречи.
        Вот теперь, услышав имя брата, Аданэй оживился:
        - Ты же не просто так говоришь мне это, Ниррас? Что я должен сделать?
        - Ты должен знать это лучше, чем я! В конце концов, кто любовник царицы? Я пришел лишь предупредить. Нельзя упускать такой шанс. Уверен, ты многое можешь порассказать Лиммене о своем брате. Так нужно этим воспользоваться! Или ты забыл, что тебе еще предстоит стать и одним из ее советников, а не только нежиться в ее теплой постели?
        - Не забыл! - огрызнулся Аданэй. - Но - сожри меня тьма! - как мне это надоело! Гораздо проще было бы просто женить меня на Аззире - и все! Не отправляя в Эртину.
        - Знаешь что, - процедил Ниррас, - ты либо глуп, либо притворяешься! Или ты действительно так наивен, что полагаешь, будто Лиммена осмелилась бы выдать свою племянницу, пусть ненавистную, за неизвестного бывшего раба? Аззира все-таки член династии.
        - Да все я понимаю, - отмахнулся Аданэй. - Понимаю - она должна захотеть сделать меня советником. Да только пока она меня даже не освободила!
        - А ты ее просил? - едко поинтересовался Ниррас. - Ты же ничего предпринимаешь!
        - Про брата я ей расскажу, - сухо ответил Аданэй, не отреагировав на последнюю фразу советника. - Но для остального еще не пришло время. Крайне подозрительно будет выглядеть, если раб, любовник, спустя всего-то месяц отношений начнет просить ее о свободе. А тем более о том, чтобы войти в совет. Я, конечно, имею на нее влияние, но не так неразумен, чтобы преувеличивать его значимость, - и добавил: - Она должна сама прийти к такому решению. Или намекнуть ей должен кто-то другой. Например, ты, Ниррас? Тебе она доверяет, прислушивается к твоему мнению…
        - Я-то намекну! - парировал советник. - Да только я не могу сделать это на пустом месте. Сначала ты должен проявить себя сведущим в государственных делах. А ты пока только и занимаешься, что воркуешь с ней, словно голубок.
        - Всему свое время. Пусть немного ко мне привыкнет.
        Ниррас со вздохом опустился на стул и неожиданно понимающе взглянул на Аданэя.
        - Думаешь, я этого не знаю? Если бы ситуация была иной, я бы и не вздумал торопить тебя. Но в том-то и дело, что времени у нас мало, очень мало, а потому придется поспешить, хоть мы и рискуем вызвать подозрения Лиммены. Потому что умереть она может в любой момент, дворцовые лекари дают ей совсем немного, а если она умрет до того, как ты женишься на Аззире, все наши старания пойдут прахом. На трон взойдет Латтора, потому что ее поддерживает знать. И тогда все - конец нашим чаяниям!
        Ниррас не лукавил, Аданэй и сам замечал, что пугающие приступы царицы случались все чаще и становились все продолжительнее. И не раз ему приходилось сжимать ее в объятиях, пока она билась в судорогах. Очевидно, советник прав, и спор этот ни к чему не приведет.
        - Я понял тебя, Ниррас. Ты все верно говоришь, - он ненадолго задумался. - Скажем так… Когда я увижу Лиммену, постараюсь прознать, что случилось в Эхаскии. Потом подкину ей пару мыслей касаемо моего братца. Через день-два заставлю ее обсуждать со мной и другие дела. А дальше дело за тобой.
        - Я рад, что мы договорились. Она приехала только что, и сейчас, скорее всего, приводит себя в порядок с дороги. Не сомневаюсь, сразу после этого она кинется в твои объятия. Так что будь наготове и помни, о чем мы говорили.
        - Уж не забуду, - отмахнулся тот и небрежно обронил. - А теперь, если не возражаешь, я хотел бы остаться один, - однако, заметив сердитый взгляд Нирраса, с успокаивающей усмешкой добавил: - Ведь должен я приготовиться к встрече с царицей.
        Этот довод, похоже, показался советнику вполне убедительным и он, коротко кивнув на прощание, вышел, небрежно хлопнув дверью.
        Аданэй тут же опустился прямо на пол, устремил опустошенный взгляд в окно и так застыл. Он и не думал ни к чему готовиться. Он, кажется, вообще ни о чем не думал. Собранные воедино за время разговора с Ниррасом мысли теперь разлетелись рваными лохмотьями. Слишком тяжелый день. Вильдерин, кошмар в лесу… теперь еще и Ниррас. И их план, который надо осуществить во что бы то ни стало. Собственно говоря, ведь это и являлось его главной целью. Но сейчас ни о чем не хотелось думать. Потом, все потом… может быть, завтра. Как же бешено он устал! Как же он мечтал о покое, простом покое! Аданэй прислонился к кровати, веки его закрылись, и он задремал тревожно и неспокойно.
        Разбудило его легкое прикосновение к лицу влажных губ. Еще не открывая глаз, он понял, что это Лиммена. Промычав что-то нечленораздельное сквозь сон, он наконец проснулся окончательно и увидел устремленный на себя ласкающий взгляд царицы.
        - Ты так красиво спал, мой любимый. Но почему не на кровати? Ты какой-то бледный и вид у тебя расстроенный. Что-то случилось? - очень заботливо поинтересовалась она.
        - Ничего особенного, - рассеянно отозвался Аданэй, - просто сегодня я говорил с Вильдерином… - сам не понимая, зачем сказал об этом царице, он оборвал собственную фразу. Лиммена нахмурилась.
        - И что? Чем он огорчил тебя? Кричал? Может, говорил какие-нибудь гадости? Айн, ты только скажи, и я прикажу выслать его из дворца, а то и вообще из Эртины! Не могу видеть тебя таким подавленным.
        Аданэй распахнул глаза, к груди его подкатила злость.
        - Не смей, - прошипел он. - Как тебе вообще пришла в голову такая подлость?
        Увидев побледневшее не то от гнева, не то от обиды лицо царицы, он взял себя в руки. Не хватало еще испортить все очередной глупостью! И кто его за язык тянул? Аданэй нежно притянул Лиммену к себе, зарылся пальцами в ее волосах и прошептал:
        - Прости. Мне просто не дает покоя совесть. Вильдерин всегда так доверял мне. И до сих пор доверяет.
        - Совесть? - царица, казалось, не торопилась прощать своего любовника. - Ты что же, жалеешь о наших отношениях?
        - Нет. Неважно, как я отношусь к Вильдерину, от тебя я все равно никогда не откажусь, - что ж, в этом он даже не лгал, вот только причиной являлась вовсе не любовь к Лиммене.
        - Знаешь, милый мой Айн, мне тоже выдались не слишком удачные дни, но ведь я не выплескиваю на тебя раздражение.
        - Просто ты куда мудрее меня.
        Аданэй слегка отодвинулся от царицы, улыбнулся и, решив, что подходящий момент настал, спросил:
        - Что же случилось у тебя?
        Царица лишь отмахнулась:
        - О, давай не будем об этом. Государственные дела… для них есть день. А ночь предназначена для другого, - она, соблазнительно улыбнувшись, потянулась к нему, но Аданэй решительно отстранил ее и повторил вопрос:
        - Что случилось? Я должен знать, что огорчило мою женщину.
        И Лиммена сдалась, причем, как показалось Аданэю, не без внутреннего удовольствия.
        - Что ж, - задумчиво произнесла она, - возможно, ты даже сумеешь мне чем-нибудь помочь. В конце концов, ты не понаслышке знаком с Отерхейном.
        - Подожди, Лиммена, - прервал ее Аданэй, - давай по порядку. Твоя поездка была как-то связана с Отерхейном?
        - Вообще-то нет. Старый государь Эхаскии неожиданно скончался, - в глазах Лиммены промелькнул странный огонек, и Аданэю показалось, будто для нее эта кончина не стала неожиданностью. - Между наследниками завязалась вражда, и мы решили поддержать одного из них взамен на дружбу и признательность.
        - Значит, старый Рейлир скончался… - повторил Аданэй, словно в раздумьях.
        Лиммена метнула на него удивленный взгляд, но почти сразу изумление исчезло с ее лица. Она напомнила себе, что Айн - сын советника, а значит, он просто не мог не знать правителей других государств.
        - И кого же поддержал Илирин? - спросил Аданэй.
        - Иэхтриха.
        - Я так и подумал. Самый разумный из братьев.
        - Верно, - Лиммена качнула головой. - Но меня насторожило, что на тризну прибыл этот дикий кхан. И тоже с поддержкой Иэхтриху. Зачем он приехал? Чем его заинтересовала далекая и не самая могущественная страна?
        - Чего же здесь долго думать - Эхаския граничит с Илирином, - усмехнулся Аданэй.
        - Да. Но Иэхтрих обещал нам дружбу, мы рассчитывали, что в случае войны он, по крайней мере, не станет вмешиваться, либо окажет помощь Илирину. Но тут объявился Элимер. И я не могу понять, что мог пообещать Иэхтрих ему? А если я чего-то не могу понять, это лишает меня покоя. Опасно не понимать своих врагов и соседей, очень опасно.
        - Наверное, Иэхтрих просто решил использовать все возможности, и пообещал Элимеру то же самое, что и тебе, - на последнем слове Аданэй осекся и вдруг нахмурился. - А может быть, нет, - и надолго замолчал.
        Лиммена, устав ждать ответа, заглянула ему в лицо и спросила:
        - Может быть - что?
        Аданэй еще немного помолчал, додумывая мысль, и ответил:
        - У Иэхтриха, если не ошибаюсь, помимо орды сыновей есть еще и дочь. Сейчас ей должно быть около шестнадцати. А Элимер, насколько мне известно, до сих пор не женат.
        - Я не подумала об этом, - протянула Лиммена, - а ведь ты, возможно, прав. Это действительно могло явиться причиной внезапного интереса кхана к Эхаскии. И ничего хуже придумать нельзя! Если Элимер женится на принцессе, его влияние на Иэхтриха возрастет во много раз!
        - Да, - кивнул Аданэй, - и если бы не куча ее братьев, возникла бы опасность, что получится как с Райханом. Тогда бывший кхан женился на их царевне, а потом наследник двух престолов - Элимер - объединил и Отерхейн, и Райхан.
        - Твое предположение, мой Айн, кажется до отвращения правдоподобным, - она встала и тревожно прошлась по комнате, чтобы опять опуститься рядом с ним. - Для Иэхтриха это потрясающая возможность - породниться с мощной империей. Что касается Элимера, то мы оба понимаем, что нужно от этого брака ему. О, какая жалость, что у меня нет сыновей! - простонала Лиммена, подняв глаза к небу. - Никого, кроме Латторы. А какая из нее правительница? Ты ведь и сам видишь…
        - Кстати, как так получилось? - задал Аданэй давно интересующий его вопрос. - Как могло случиться, что Латтора не готова принять власть, а других наследников у тебя нет?
        Лицо царицы омрачилось, глаза потемнели, но она все-таки ответила:
        - С тобой я поделюсь, ведь если не ты, то кто еще меня поймет? - тихо промолвила она и, собравшись с духом, продолжила. - Латтора - мой первый ребенок. А через год после нее родился еще один. Тоже девочка, только не от царя, не от мужа. Когда я зачала ее, муж находился в длительной поездке за морем. А я была очень молода и глупа, я боялась сплетен, опасалась реакции родственников и мужа. Последние месяцы я провела на задворках царства в старом родовом замке, скрывала свое положение от всех. А когда девочка родилась, я избавилась от нее. Моя старая служанка отнесла ее куда-то. А куда - на тот момент я не знала и не желала знать. Но Боги покарали меня. С тех пор я либо не могла вынести плод до конца срока, либо мои дети умирали в младенчестве. Вот так и получилось…
        - А что стало с другой дочерью? Или ты не знаешь?
        Лиммена вздохнула:
        - Увы, знаю. Гилларе каким-то образом удалось выяснить, зачем я уезжала. Она обещала хранить тайну взамен на мое послушание. А дочь мою забрала себе и вырастила под видом служанки. И я вынуждена была терпеть Гиллару долгое время. Но как только умерла свекровь, а вскоре за ней и мой муж - я стала хозяйкой Илирина и наконец избавилась от нее и этой полусумасшедшей Аззиры. Но и моя дочь, моя Ли-Ли, отправилась за ней в изгнание.
        - Ли-Ли?! - Аданэю показалось, будто его больно стукнули по голове. А он-то полагал, что шокирующие события на сегодня закончены.
        - Да, - кивнула Лиммена, - Странное имя. Оно пришло из-за моря, из древней империи Тэнджи. Неизвестно, почему Гиллара решила дать его моей дочери.
        - И Ли-Ли известно, кем она тебе приходится?
        - Да. Но, к сожалению, старая ведьма умудрилась повлиять на нее. И теперь Ли-ли обо мне и слышать не желает.
        - А зачем она понадобилась Гилларе?
        - Сначала, чтобы держать меня в узде, а позже, я думаю, даже такое чудовище как Гиллара по-своему полюбила ее. О, ты ее не знаешь, Айн! - Аданэй попытался изобразить равнодушное любопытство, чтобы ненароком себя не выдать. - Она удивительная. Такая светлая, чистая! Очень тяжело осознавать, что ко мне она не чувствует ничего. Ни ненависти, ни любви. Одно безразличие, - взгляд Лиммены заметно потеплел, пока она говорила о Ли-Ли. И Аданэя это не удивило, ведь и он тоже был поражен и очарован внутренним светом, который чувствовался в этой девушке. Но он и предположить не мог, что маленькая служанка - дочь царицы Илирина!
        - А ее отец?
        - Безродный раб, я уже даже не помню его имени. Знаешь, иногда мне кажется, что болезнь - это расплата, - Лиммена заговорила быстро, словно стремилась быстрее высказаться. - Я тогда настолько погрузилась в дворцовые интриги, тайную борьбу с Гилларой, что меня совсем не интересовала Ли-Ли, а на Латтору совершенно не оставалось времени. Правда, я нашла его, чтобы поженить их с Марраном. Они были еще детьми, Марран тогда казался самым удобным и выгодным для Латторы мужем, а жизнь представлялась такой длинной, я полагала, будто все успею. К сожалению, слишком поздно я обратила внимание, что Латтора растет, но не взрослеет, и принять власть совсем не готова. Да и Марран оказался слишком слаб для власти. И винить мне в этом некого, ведь я сама их поженила. Одно время я подумывала избавиться от Маррана и выдать Латтору за кого-нибудь другого, но его родичи очень богаты и влиятельны, они такого не простят. Да и народу это не понравится: считается плохим знаком, если на престол вступает вдова. Мне очень страшно, Айн, - она понизила голос, - я боюсь за Латтору и боюсь за свою страну, я боюсь представить,
что станет с ними после моей гибели. Если случится война, если Отерхейн победит в ней, этот кровожадный зверь не пощадит Латтору, - губы обычно такой сдержанной Лиммены задрожали, а глаза беспокойно забегали. Аданэй мягко привлек ее к себе, она уткнулась лицом в его плечо и вдруг показалась ему совсем маленькой и слабой. Они так и продолжали сидеть в обнимку прямо на полу, когда он, почти неосознанно, коснулся губами ее затылка и произнес:
        - Не мучай себя, ведь пока ничего страшного не случилось. Илирин еще силен, и Отерхейну не по зубам. А если и предположить худшее… Не обижайся, Лиммена, но при первом взгляде на твою дочь кхан поймет, что она не представляет для него угрозы. Так зачем ее убивать?
        Царица отодвинулась от него и взволнованно вскричала:
        - А разве ему нужен повод?! Он собственных подданных не жалел! Да что подданные! Он, не колеблясь, убил родного брата!
        Аданэй внутренне похолодел, но ничего не ответил. А Лиммена продолжила говорить, только теперь в интонации проскользнуло любопытство.
        - Кто знает, если бы к власти пришел Аданэй, может, все сложилось бы по-другому? Возможно, он не оказался бы таким алчным до новых земель, как Элимер…
        Как странно было слышать собственное имя из уст царицы! Оно резало слух, казалось неродным: ныне имя Айна звучало для него гораздо привычнее.
        - Какой он был, этот другой брат? - поинтересовалась Лиммена. - Ведь ты должен его помнить.
        Сначала Аданэй не смог выдавить из себя ни слова, а когда ему это все-таки удалось, то вышло лишь неуверенное бормотание:
        - Это было так давно… - тем не менее, он быстро спохватился и понял, что лучше не показывать своей растерянности: - Разве у тебя в Отерхейне не было разведчиков?
        - Были, конечно, но никому не удалось подойти достаточно близко к императорской семье, я получала лишь самые общие сведения. Ну и кое-что приходилось слышать от Гиллары, она видела обоих наследников.
        Аданэй ровным и как будто бы даже равнодушным голосом ответил:
        - Каким был? На самом деле немногим лучше своего брата, но мой отец поддерживал его, а я поддерживал отца, - он понимал, что если не хочет ненароком вызвать подозрений, лучше не выражать излишних восторгов по поводу собственной личности. - Думаю, для Илирина не было бы особой разницы, окажись на месте Элимера Аданэй. А в остальном - я не знаю. Я никогда не был с ним близок, мы почти не общались.
        Царица рассеянно кивнула, разом утратив интерес к этой теме, и Аданэй смог вздохнуть с облегчением.
        - Зато Элимера я знаю неплохо, - произнес он. - И вот что я тебе скажу, Лиммена. При его правлении Отерхейн стал намного опаснее, чем раньше, но есть и у Элимера одно слабое место. А если подумать, так даже не одно, - Аданэй улыбнулся, и Лиммена взглянула на него в нетерпеливом ожидании.
        - Он слишком прямолинеен, он привык все решать силой, - продолжил Аданэй. - А еще он не терпит даже намеков на оскорбление или унижение своей особы, тут же впадает в гнев. А в гневе теряет разум. Если правильно сыграть на этих слабостях, можно кое-чего добиться.
        Лиммена молчала, задумчиво смотря в никуда, потом медленно повернула голову к любовнику и спросила:
        - Как мы можем использовать эти его слабости?
        Аданэй безучастно пожал плечами:
        - На твой вопрос невозможно ответить сразу, надо думать. У тебя же куча советников, Лиммена, так пусть думают.
        - Если бы они могли! - проворчала она раздраженно. - Что ж, придется им вспомнить, как это делается.
        - Попробуй пустить по Отерхейну слух, что Аданэй… - он слегка запнулся на собственном имени. - Что Аданэй жив. Потому что его жизнь угрожает власти кхана. Если пройдет такой слух, то и в народе, и среди вельмож начнется волнение. И если Элимер поверит слухам хотя бы на малую часть, он забудет о покое. Появится надежда, что натворит глупостей, которыми можно будет воспользоваться.
        Глаза царицы прищурились, и она, пронзительно взглянув на Айна, кивнула:
        - Я скажу об этом завтра на совете. Мы подумаем, как лучше все это устроить.
        И умолкла. Аданэй не стал прерывать тишину, нарушила ее сама Лиммена. Она потянулась к нему с поцелуем и прошептала:
        - Спасибо тебе. После разговора мне действительно стало легче, - и с придыханием добавила: - Мой возлюбленный солнца.
        А дальше все было как обычно. Лиммена превратилась из царицы в женщину, поглощенную собственным влечением. Дурманящая душная ночь, шепот и стоны, а затем - нездоровый беспокойный сон, в который они погрузились, когда начало светать. В царские покои она в эту ночь так и не вернулась, задержавшись в комнатах любовника до полудня.
        ***
        Ниррас уже готовился отойти ко сну, когда раздался стук в дверь. Советник, на всякий случай вооружившись кинжалом, медленно подошел к ней, осторожно приоткрыл и, увидев, кто стоит на пороге, резко распахнул.
        - Аххарит! - воскликнул он. - Чего тебе?
        - Хотел кое о чем спросить. И кое о чем сказать.
        - В такое время? До завтра не терпит?
        - Терпит. Но лучше сегодня.
        - Так и быть, - проворчал Ниррас. - Но давай быстрее. Выкладывай, что хотел.
        Аххарит прошел вглубь покоев, советник закрыл дверь и уставился на него в нетерпении.
        - Тут лучше не торопиться, господин Ниррас, - уронил тот.
        - Давай уже говори!
        Потрясающая наглость этого мальчишки одновременно возмущала, удивляла и восхищала советника, так что он не всегда понимал, как на нее реагировать.
        - Я видел, - сказал Аххарит, - как ты выходил от этого отерхейнца. Что ты там делал?
        А вот на это Ниррас уже не мог смолчать.
        - Да кто ты такой, - процедил он, - чтобы требовать от меня объяснений! Я перед тобой отчитываться должен?!
        - Не стоит так злиться. Я ведь не враг тебе. Но этот новый любимец Лиммены меня настораживает, а тут еще и ты проявляешь к нему особый интерес. Что тебя с ним связывает?
        - Ты ведь сам сказал: он - отерхейнец. Вот я и расспрашивал его об Отерхейне.
        "Проклятье! Почему я оправдываюсь?" - пронеслось у советника в голове.
        - Тогда почему ты не вызвал его к себе, а сам пришел к нему, какому-то рабу?
        - А почему тебя этот "какой-то раб" так сильно беспокоит? Подумаешь, была у Лиммены одна игрушка, теперь - другая.
        - О, нет! Это не так! - рассмеялся Аххарит. - Все знают, что этот - не просто очередной любимец. Она его слушается! Именно это меня и беспокоит. Кто знает, как он влияет на царицу, что говорит ей, когда они наедине, какие мысли внушает? И вообще, кто он такой?
        - Вот что, Аххарит, - отрезал Ниррас, - ты занимайся своим делом, а в это не лезь. Ты здесь, насколько помнишь, ради одного определенного поступка, который тебе нужно будет совершить в определенный момент.
        - Да, и ты так и не сказал - какого поступка. Что мне нужно будет сделать? Не люблю оставаться слепым.
        - Я скрываю это от тебя не просто так. Если тебя вдруг начнут подозревать в чем-то, пытать, то лучше, чтобы ты ничего не смог ответить. И, кажется, в прошлый раз ты согласился с моими доводами.
        - Да, я согласился играть вслепую, потому что ты убедил меня, что твои интриги Илирину во благо.
        - Вообще-то, ты согласился еще и ради отца, ради того, чтобы Хаттейтин вернул свое положение при дворе.
        - И это тоже, конечно. Но во вторую очередь.
        - Я с ума сойду с этими мальчишками! - воскликнул Ниррас, воздевая руки к небу. - Что ты, что этот… Айн. Вы одинаково невыносимы! Послушай меня, Аххарит. Еще раз повторю: все, что я делаю - на благо Илирина. Ты ведь не считаешь благом Латтору, верно? Ты ведь не хочешь видеть на троне слабую дурочку, которой со всех сторон станут управлять охочие до богатства интриганы? Вот и я не хочу этого. Поэтому тебе лучше быть со мной, а не против. И прекрати наконец цеплять Айна! Он тебя уже терпеть не может.
        - И? Почему меня должно волновать мнение рабов?
        - Не рабов, а только одного раба. Я не стану говорить тебе ничего больше, просто знай - этот раб нам нужен. Он нужен Илирину. Он, можно сказать, наше главное оружие.
        - Вот как… - задумчиво протянул Аххарит. - Интересно…
        - Хватит копаться в этом! Я не думал, что ты начнешь во мне сомневаться. Мне нужно твое безоговорочное доверие и преданность, иначе ничего не выйдет. Если ты не готов мне доверять, то мне придется искать кого-то другого. А это очень непросто.
        - Не беспокойся, господин советник. Я верю тебе. Считай мои вопросы проявлением… - Аххарит помедлил и усмехнулся. - Проявлением природной любознательности.
        - Надеюсь, что это так. А потому, в дальнейшем занимайся только своим делом. Юккен, кстати, скоро подаст в отставку, и тогда ты…
        Аххарит прервал его:
        - Если бы я занимался только своим делом, то не заметил бы, что за тобой следят.
        Ниррас, постаравшись не выдать удивления, спросил:
        - И как ты это заметил?
        - Я очень наблюдательный. А следить за тобой приказал Кхарра, кстати.
        Вот теперь Ниррас не сдержал изумления:
        - А это ты откуда узнал?!
        - Я нанял одного человека следить за теми, кто следит за тобой. И можешь не благодарить. Я сделал это из той же самой природной любознательности.
        - И все равно спасибо… - растерянно пробормотал советник. - А ты далеко пойдешь. Если не споткнешься, конечно. Если эта твоя пытливость не обернется злом.
        - Когда мне нужно, я могу притворяться слепым, глухим и тупым. Так что зря ты решил, будто я тебе не доверяю. Если бы я не верил тебе, то не задавал бы вопросов.
        - Вот и хорошо, - кивнул Ниррас. - Насчет слежки: ты знаешь их в лицо?
        - Да.
        - Кто они?
        - Понятия не имею. Мне известна только их внешность. Один следит здесь, во дворце, под видом раба. Второй - за пределами, притворяется нищим.
        - Мне кажется, стоит выяснить, что они успели увидеть…
        - Да. Стоит. У обоих?
        - Нет. Пока хватит одного. Того, который нищий. А другого нужно переманить. Выяснить, что для него важно.
        - Наверняка золото, как и для всех, - фыркнул Аххарит.
        - А вот здесь ты не прав. Не всех интересует богатство. Одними управляет тщеславие, другими - страх за себя и близких, третьими - жажда мести… Выясни, что управляет этим, который во дворце. Сумеешь?
        - Попробую. А первого, значит, расспросить?
        - Да. Он должен все рассказать. Уверен, ты его убедишь.
        - Где убеждать, советник? К сожалению, во дворце все на виду, мой дом - далеко.
        - У меня в Зиранбадисе есть имение. Там. Но осторожнее. Он не должен умереть от какой-нибудь… простуды. Еще рано.
        - Понял.
        - Я напишу письмо, ты покажешь его рабам: тем, которые в имении. В нем скажу, чтобы выполняли все твои приказы.
        - Ты так доверяешь рабам?
        - Да. Они немолодые и некрасивые. Если бы не я, их отправили бы на тяжелые работы. Так что они мне преданны: если со мной что-то случится, их тоже ничто хорошее не ждет.
        - Умно, - бросил Аххарит, поднимаясь со скамьи. - Я могу идти?
        - Конечно. И умоляю - больше не цепляй Айна, ладно?
        - Это нелегко, но я постараюсь. Просто не терплю выскочек, - на выходе он обернулся и пробормотал: - Может потому, что сам такой же.
        - Главное, что тебе нужно запомнить: Айн нам необходим. Его враги - это наши враги. А его друзья… впрочем, его друзья тоже наши враги.
        - Спокойной ночи, советник, - улыбнулся Аххарит и скрылся за дверью.
        Ниррас опустился на кровать, но былую сонливость как рукой сняло.
        Значит, за ним следили. Интересно, как долго? И удалось ли им что-то выяснить? Советник попытался припомнить, что опасного он делал в предыдущие несколько недель, а припомнив, немного успокоился. Ведь Гилларе он уже давно не передавал вестей, с Хаттейтином наедине тоже не встречался. Напротив, в последнее время занимался исключительно делами войска и государства. Однако с Кхаррой все же нужно будет что-то решить, такое нельзя оставлять безнаказанным.
        ГЛ. 25. СТУПАЮЩИЕ ТРОПОЙ ОБМАНА НЕРЕДКО ПРИХОДИТ К ЦЕЛИ
        В последнее время Лиммена стала гораздо чаще обращаться к Айну и за советом, и просто для того, чтобы с кем-то поговорить об интересующих ее делах. Естественно, многих господ возросшее влияние раба на правительницу Илирина не только раздражало, но и тревожило, ибо никто не знал, на что мог подтолкнуть молодой невольник царицу, и чем это грозило стране и лично им.
        И особенно сильно это волновало Кхарру, потому что советник по-прежнему полагал, что за Айном стоял Ниррас, и что именно он подсунул этого раба царице. С военачальником у Кхарры давно сложились не самые лучшие отношения, а потому они всегда старались досадить друг другу. Но раб?! Зависеть от какого-то раба?! А между тем, к этому все и шло. Большего унижения даже представить невозможно!
        Кхарра уже давно ждал возможности поговорить с царицей наедине. И наконец этот день настал - Лиммена назначила ему встречу. Приготовившись, надев лучшие одежды, Кхарра явился в приемную залу. Четверо стражников во главе с Аххаритом стояли в четырех ее углах. Они коротко кивнули советнику и тут же застыли вновь.
        Кхарра присел на диван, ожидая повелительницу, но прошло несколько минут, пробежал час, а она так и не появилась из двери своих личных палат. В конце концов, он не выдержал и постучал. На стук выглянула Рэме. Увидев Кхарру, низко поклонилась и проворковала:
        - Прошу простить, господин советник, но Великая занята. Пожалуйста, подожди ее здесь, либо приходи позже.
        - Я подожду, - ответил Кхарра. Не для того он добивался личной беседы, чтобы откладывать ее на потом.
        Прошел еще час. Наконец дверь раскрылась и на пороге показалась - нет, не царица. На пороге показался Айн! Так вот из-за кого советнику пришлось ждать так долго! Выходит его встрече с Великой помешал не кто-нибудь, а жалкий раб! И ведь еще неизвестно, о чем говорил невольник, находясь с ней наедине, на что подговаривал…
        Челюсти Кхарры сжались, заходили желваки. Значит, раб управлял и временем, и мыслями Лиммены! А она-то хороша! Царственная шлюха!
        Кхарра поднялся с дивана и посмотрел на раба убийственным, как ему показалось, взглядом. Однако тот не опустил глаз. Он даже не поклонился! Вместо этого насмешливо уставился на советника.
        Кхарра ощутил, как к груди подступило бешенство. Все сложилось воедино: долгое ожидание, его собственные подозрения, ехидный взгляд этого Айна…
        Советник не сдержался. Да он и не считал нужным сдерживаться.
        - Ты! - выпалил он. - Грязный раб! Разве тебя не учили кланяться господам в ноги?!
        - А разве мой господин ты? - парировал раб.
        Медленно, угрожающе Кхарра приблизился к Айну и прошипел:
        - Видимо, ты полагаешь, что под защитой царицы? Ты дурак, если считаешь, будто Великая станет защищать какую-то… какую-то шлюху! - советник настолько взъярился, что почти перестал себя контролировать. - Она рано или поздно поймет, что ты ее используешь, обманываешь! Пусть она стареющая, больная женщина, но это не значит, что у нее нет мозгов.
        - Конечно, не значит, - усмехнулся раб. - Это у тебя их нет. А царица умна и прекрасна.
        Задрожав от ярости, Кхарра крикнул:
        - Молчать, раб! На колени! - размахнувшись, он отвесил Айну пощечину.
        От неожиданности Аданэй отшатнулся и, униженный, злой, какое-то время смотрел на советника. Кровь бросилась в виски, бешено заколотилось сердце и он, позабыв об осторожности, сжал кулак и со всей силы ударил Кхарру. Тот отлетел в сторону и, сплюнув кровь, снова бросился на Айна. Неизвестно, чем бы все закончилось, но в этот миг Аххарит подал знак двоим стражником, и они схватили любовника Лиммены.
        Кхарра, торжествуя, подлетел к нему и успел ударить еще несколько раз, прежде чем раба оттащили в сторону.
        - Ты поплатишься за это, поплатишься, - прошипел советник и обратился к стражам:
        - Вы видели, что позволил себе этот раб. Отправьте его палачу, пусть отвесит ему плетей, а потом заприте.
        Стражники стояли в растерянности, все еще удерживая взбешенного Айна, когда вперед выступил Аххарит:
        - Я понимаю тебя, господин советник, - мягко сказал он. - Раб совсем забылся. Но мы не можем его наказать - он принадлежит Великой, и только она может решать его судьбу, - увидев, что Кхарра направляется к двери, ведущей в личные покои царицы, Аххарит остановил его:
        - Нет-нет, господин, подожди, ты слишком взвинчен и у тебя кровь на лице. В таком состоянии не стоит появляться перед царицей. Я сам сообщу ей о проступке раба, она узнает о его непростительной наглости. Не бойся, я ничего не утаю, наказание его не минует, будь уверен, - он махнул рукой стражникам. - Вы пока отведите раба в его комнату и не выпускайте до распоряжений повелительницы.
        Когда Айна увели, Кхарра вновь опустился на диван, Аххарит же постучал в личные покои царицы и, не обращая внимания на Рему, преградившую ему путь, прошел внутрь.
        - Аххарит? - удивилась Лиммена, когда вышла из спальных палат. - Что ты здесь делаешь? Мне сказали, меня ждет Кхарра, а не ты.
        - Прости, Великая, - он в свойственной ему манере быстро опустился на одно колено и порывисто склонил голову. Поднявшись, повторил: - Прости. Но произошел неприятный случай. И теперь… теперь мы не знаем, как поступить с рабом.
        - Каким рабом?
        - Айном, Великая.
        - Что случилось?
        - Видишь ли, произошла ссора между советником Кхаррой и Айном. Теперь советник настаивает на его наказании.
        - Рассказывай, - приказала Лиммена.
        - Когда вышел Айн, советник сидел в приемной зале. И я не знаю, что нашло на господина Кхарру, возможно, он разозлился из-за долгого ожидания, но он вдруг начал кричать, требовал, чтобы раб преклонил колени, угрожал ему, а потом ударил. Ну а раб… он тоже был не прав, все-таки Кхарра - свободный господин… Айн тоже ударил советника.
        Лиммена слушала, нахмурившись. И столь же хмуро спросила:
        - О чем говорил Кхарра? С чего он вообще накинулся на Айна?
        Аххарит опустил взгляд и пробормотал:
        - Прости, Великая, я не осмелюсь это повторить.
        - Говори сейчас же! Я желаю знать все!
        - Господин Кхарра сказал, что Айн… как шлюха. А потом сказал… - Аххарит запнулся и замолчал.
        - Что?! Говори.
        - Прости, Великая, но он сказал… царица стареет, и только поэтому рабу удается…
        - Довольно. А что Айн?
        - Вот в этот момент он и ударил советника. А дальше они сцепились. Нам пришлось их разнимать. Сейчас раба отвели в его комнату. Мы ждем твоих приказаний, Великая. Что нам с ним делать?
        - Ничего, - отрезала Лиммена. - И пригласи сюда Кхарру.
        ***
        Голос царицы звенел от злости так сильно, что советнику показалось, будто где-то бьется стекло.
        - Как смеешь ты обсуждать меня при подданных?! И как смеешь причинять вред моей собственности?! Кто ты такой, чтобы решать судьбу моих рабов?! Твое дело - помогать в управлении Илирином, все остальное тебя не касается. Но с должностью советника ты в последнее время справляешься не очень-то хорошо. Может быть потому, что твой разум больше занят другими делами? Например, ссорами с невольниками?
        - Но… Великая… этот раб… он…
        - Молчать! Не желаю ничего слышать. И видеть тебя не желаю. Чтобы не смел ближайшую неделю появляться при дворе! Это приказ.
        - Слушаюсь, Великая, - сдался Кхарра, внутренне бурля от гнева. Но он нашел в себе силы почтительно поклониться и не выдать своего отчаяния, злости и унижения.
        ***
        Долго ждать решения Лиммены Аданэю не пришлось, она явилась почти сразу после того, как его заперли. Он был уверен, что царица не станет его наказывать, но полагал, что она выразит свое недовольство и попросить впредь вести себя осторожнее. А потому изрядно удивился, когда вместо упреков Лиммена бросилась ему на шею со словами благодарности: "Спасибо, что за меня заступился!" Естественно, Аданэй постарался ничем не выдать изумления, прижал царицу к себе и зарылся лицом в ее волосах.
        Ему оставалось только гадать, что сказал Аххарит Лиммене, как он преподнес эту стычку с Кхаррой. И главное - зачем? Аданэй думал, что глава стражи сделает все, чтобы раб Айн выглядел в глазах царицы как можно непригляднее. Но Аххарит поступил по-другому. Почему? Неужели он не враг Айну? Или, может, он просто друг Ниррасу?
        Так или иначе, после этого случая Лиммена стала еще ласковее относиться к своему любовнику, а восхищение, любовь и безграничное доверие еще долго переполняли ее взгляд.
        Неизвестно, что произошло потом, кто заронил в душу царицы сомнения, но то, что это какая-то проверка, Аданэй понял сразу. Молодая знатная девица держалась не очень уверенно, да и слова ее звучали наигранно и неправдоподобно. Теребя в руках кончик шелкового платка, она неуклюже намекала на свои чувства и пыталась лезть с объятиями. Эти неловкие попытки вызвали у Аданэя лишь смех. Он, не утруждая себя ответом, снисходительно ухмыльнулся и, не сказав ни слова, ушел.
        Что это было, и кем придумано? Царицей? Кхаррой? Вероятно, первой, так как подобный розыгрыш в свете последних событий для советника мог оказаться роковым, выплыви все наружу. Так что, скорее всего, это царица решила проверить чувства любовника, подсунув ему девчонку - надо сказать, весьма симпатичную. Что же, Лиммена принимала его за глупца, если решила, будто он станет так глупо подставлять себя, заводя интрижки чуть ли не у нее на глазах? Или наоборот, сама повредилась рассудком, если устроила такое наивное испытания? Она что, думает, он - неразумный мальчишка? Да как она осмелилась проявлять недоверие? Или он переоценил свое влияние на правительницу?
        Пока Аданэй поднимался в свои комнаты, его настроение резко сменилось. Если сначала он чувствовал нарастающее веселье, вызванное комизмом ситуации, то стоило ему оказаться за дверью покоев, как оно сменилось неудержимой злостью и раздражением. Он вдруг почувствовал себя униженным, подозрения царицы сильно его задели. Неужели Лиммена по-прежнему считала его своей собственностью, если так откровенно подвергала проверке? Интересно, и что бы она сделала, если бы он ее не прошел?
        Не в силах успокоиться, он порывисто вышел на балкон. Как же ему надоело всего остерегаться, особенно при царском дворе, полном наушников, сплетников и интриганов. Насколько проще было жить в Отерхейне, среди воинов, чем среди искушенных в хитрости илиринцев!
        Аданэй глубоко вздохнул. Ближе к вечеру воздух обдавал свежестью и прохладой, напоенной ароматом осенней листвы. Но ему вдруг почудился совершенно иной запах, которого не могло быть среди пряного благоухания: запах пыли и солнца, такой знакомый и такой родной. Величественно и неумолимо, словно выплывая из тумана, перед его внутренним взором предстал Отерхейн. Неизвестно, почему воспоминание возникло именно сейчас, но до этого мгновения Аданэй и не подозревал, как сильно скучает по родине. Ему вдруг захотелось пронестись по бескрайности великих равнин, ощутить жар злого солнца и поток знойного ветра! Почувствовать, как пыль забивается в ноздри, а на закате развести огонь, спасаясь от пробирающего до костей холода, и смотреть, смотреть, не отрываясь, на бесконечность чернильного неба и на необычайно яркие звезды. Жестокий степной край, неласковая к своим детям земля - любимый край. Оказаться бы сейчас в Инзаре, в замке, среди его грубых каменных стен. Или в лесу, в охотничьем домишке среди друзей. Как весело они проводили там время! Интересно, жив ли еще старик Еху, а если жив, то вспоминает ли его
хотя бы изредка? Оказаться бы дома, и не нужно ему никаких благодатных земель и великолепнейших городов Илирина Великого. Но усилиями Элимера, дома он лишен.
        Повинуясь внезапно нахлынувшей тоске, Аданэй тихо запел, смотря в горизонт, расстилающийся туманной полосой сразу за садом. Запел на языке Отерхейна, и от этого ему стало горько и сладко одновременно. С той минуты, как он появился в Эртине, он не произнес на родном языке ни слова, и теперь ощущал, как привычная с детства речь изливается в песне. И что-то томительно потянуло в душе, манящим зовом притягивая, лишая покоя, вселяя в сердце сладостную тревогу и смятение. Это была песня степи, песня пыльной дороги и ветра, песня Дома. Узнав ее однажды, забыть невозможно, она навсегда хранится в сердце, чтобы вырваться из глубин, всколыхнуть сознание, когда меньше всего этого ожидаешь, и лишить покоя. И где бы, в каком бы краю не оказался человек, она всегда пребудет с ним и никогда не покинет.
        Аданэй как раз дошел до второго куплета, начиная петь все уверенней, когда почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Оборвав песню на полуслове, он резко повернул голову, увидел, что это Лиммена устремила на него любящий и восторженный взгляд, и равнодушно отвернулся, продолжив смотреть в потускневший, покрывшийся блеклой паутиной сумерек сад.
        - Хотя я не очень поняла слова, - вымолвила царица, - но так прониклась настроением твоей песни, что мне показалось, будто поняла все. Жаль, что ты редко поешь, у тебя такой красивый голос - любой менестрель обзавидуется, - она негромко засмеялась, подходя ближе и ласково запуская ему в волосы прохладные пальцы с острыми ноготками. Но Аданэй не отреагировал на ее присутствие.
        - Что-то случилось? - спросила Лиммена. - Ты словно не здесь. О чем-то задумался?
        Так и не обернувшись, он отозвался скучающим голосом:
        - Ни о чем важном. Просто размышлял, не слишком ли ты для меня стара. Сколько тебе лет, Лиммена? - и только тут повернулся, окинув ее небрежным взглядом.
        Он удовлетворенно заметил, что женщина выглядит так, словно только что узрела собственную смерть: в лице ни кровинки, губы подрагивают. Казалось, она едва верит собственным ушам. Что ж, Лиммена заслужила это, она не имела права устраивать дурацкие проверки. О том, что оскорбленная женщина властью госпожи над рабом вполне может отомстить ему за опрометчивое высказывание, он сейчас не думал.
        Царица, все еще не в силах осознать слова, произнесенные обычно таким нежным любовником, даже не успела разозлиться.
        - Что? Что ты сказал? - обескуражено повторяла она. - Как ты можешь?
        - Не понимаю, чему ты удивлена? - Аданэй обошел Лиммену сзади, заставив ее повернуться вслед за ним. - Кажется, ты сегодня сама дала мне прозрачный намек о том, что мне нужен кто-то помоложе. Ведь ты для этого подослала мне ту девицу?
        - Ах, вот ты о чем, - прошептала она. - Ну да, я сделала это. Всего лишь хотела убедиться в твоих чувствах… А ты в ответ наговорил мне обидных слов, - кажется, Лиммена рассчитывала, что сейчас Айн примирительно обнимет ее, прошепчет на ухо что-нибудь ласковое, и все станет как всегда. Но она ошибалась. Аданэй прекрасно понимал: стоит ему забыть о глупой выходке, и подобные проверки станут постоянными: он давно заметил, что женщина очень ревнива. Губы Айна задела нехорошая усмешка, и он изрек:
        - Очаровательно! Но кто ты, чтобы следить за мной?
        Вот теперь гнев наконец догнал Лиммену, ярость забурлила в груди, и на мгновение ей даже почудилось, будто она ненавидит это красивое лицо.
        - Кто я?! - вскричала она зло. - Я - повелительница Илирина, а вот ты, похоже, забыл, кем являешься!
        - Отчего же? Не забыл, - Аданэй, не отрывая от Лиммены глаз, издевательски поклонился. - Твой никчемный раб, о, Владычица, смиренно молит о прощении за столь вопиющую дерзость.
        - Прекрати! - крикнула Лиммена, срываясь на визг. - Сейчас же прекрати все это, не то я…
        - Не то что?! - грубо оборвал ее Аданэй. - Прикажешь высечь? Давай, у тебя уже есть такой опыт!
        Но Лиммена, казалось, пребывала в растерянности, не зная, как вести себя в этой непривычной ситуации.
        Решив воспользоваться возникшей паузой, Аданэй спокойно и как будто устало проговорил:
        - Я терпел, что в глазах всех я лишь твой раб. Я ничего тебе не говорил, хотя мне уже опротивел и дворец, и сад, и я желал бы свободно ездить по Илирину. Я, с детства приученный к оружию, сейчас научился обходиться без него, ведь рабам оно не положено. Я терпел - ради тебя терпел, - унижение от твоих подданных. Если бы не ты, я уже решился бы на побег. И скорее всего, именно при попытке сбежать меня и убили бы. Но лучше уж умереть так, чем на всю жизнь оставаться рабом. Но ради тебя - только ради тебя, - я и рабство готов был вынести. Но всему есть предел. Им оказалась твоя глупая проверка. Так что выбирай, кто я: либо твой раб, либо твой мужчина. И если первое - то тебе проще казнить меня. Ведь если я пойму, что свободным тебе не нужен, то сейчас же уйду вниз, и больше ничего не будет, Лиммена, никаких отношений. Вообще никаких. Если ты забыла, могу напомнить: я - не Вильдерин.
        Лиммена немного растерялась, но решила не сдаваться: Айн слишком сильно задел ее:
        - Сначала ты ответь! - требовательно воскликнула она. - Если я для тебя стара, зачем хочешь быть со мной?! - на последней фразе в голосе Лиммены послышались слезы и неподдельная обида.
        - А с чего ты взяла, что хочу? - губы его искривились в холодной усмешке. - Может я, как обычный раб, просто желаю пожить в довольстве и праздности?
        А в следующий момент, которого он даже не успел уловить, Лиммена ощерилась и словно разъяренная кошка, с искаженным злобой лицом, бросилась на него.
        - Ненавижу! Будь ты проклят! - кричала она истошно, стараясь дотянуться ногтями до его глаз. Но Айн крепко сжимал ее запястья, и Лиммене ничего не осталось, кроме как пытаться вырваться и ударить его ногой. Слезы ярости уже открыто стекали по ее щекам, а потом она начала задыхаться, и Аданэй тут же отпустил ее руки. Лицо Лиммены побледнело, грудь начала конвульсивно вздыматься и опадать и, еще раз простонав: "Ненавижу", женщина повалилась на пол и подтянула ноги к животу, скорчившись от боли.
        Аданэй кинулся к ней, встревожено приподнял и постарался хоть как-то облегчить ее страдания, хотя знал, что когда у Лиммены приступ, она ничего не в состоянии воспринять. Скорее всего, она даже не осознала, что любовник никуда не ушел, а напротив, очень осторожно и даже нежно прижил ее к себе. Постепенно ее тело перестало биться, обмякло, и царица подняла на Айна вполне осознанный взгляд.
        Тут же вспомнив о только что разгоревшейся ссоре, уперлась кулаками ему в грудь и, хмуро поглядывая, попыталась отодвинуться. Когда ей это не удалось, разрыдалась в голос, по-детски закрывая лицо руками. Если и существовало нечто, способное заставить Аданэя чувствовать себя неуютно, так это женский плач. В подобные моменты он просто не знал, как себя вести и что делать, а потому и сейчас смог лишь неловко раздвинуть ладони Лиммены и, утирая ей слезы, неуклюже пробормотать:
        - Уже все. Успокойся. Все хорошо.
        Но женщина не успокаивалась.
        - Как ты мог! - говорила она сквозь слезы. - Ты не представляешь, как больно слышать от тебя все эти ужасные слова. От тебя, моего Айна!
        - Я разозлился на тебя, Лиммена, вот и все. Но теперь все позади, верно? Успокойся, - он продолжал удерживать ее в объятиях, и она понемногу утихла.
        - Ты намного моложе и, наверное, и впрямь считаешь, будто я стара для тебя.
        Аданэй понял, что царица говорит это в надежде услышать опровержение и, не заставляя ее ждать, ответил с улыбкой:
        - Ты удивительная женщина, Лиммена. Ты как вот эта осень за окном - спокойная, умиротворяющая и пленительная женщина-осень. Неужели ты думаешь, что я предпочел бы тебе молодую глупую девчонку, которая ничего не смыслит в любви? Все это я наговорил лишь от злости. Твоя проверка показалась мне очень унизительной. Я вдруг вспомнил, что до сих пор являюсь рабом.
        Лиммена порывисто вскочила и прижалась к Айну:
        - Мой любимый, мой Айн, мой бог. Прости, я была слепа, я так радовалась своему счастью, что совершенно не думала о том, счастлив ли ты. Да, ты не можешь и не должен оставаться рабом. Мой Айн, ты никогда, никогда им больше не будешь! Завтра же я сделаю тебя свободным жителем Илирина, я тебе обещаю!
        Аданэю потребовалась вся выдержка, чтобы скрыть торжество, которое он испытал. Лиммена сказала правду: она и впрямь была слепа - страсть ослепила ее. Царица, обычно такая проницательная, не почувствовала в своем любовнике ни изрядной доли лицемерия, ни фальши.
        А тот ликовал. Наконец-то он обретет вожделенную, долгожданную волю, он станет свободным! Впервые за много лет. И теперь дело только за Ниррасом.
        О, Гиллара, воистину твой план великолепен!
        И Аданэй гладил царицу по голове, ласкал ее тело, и вся его душа наполнилась сейчас такой радостью, что ему даже показалось, будто он по-своему любит эту женщину. Женщину, вернувшую ему свободу. Женщину, которая, вероятно, вернет ему еще и власть.
        ***
        Лиммена сдержала обещание. Она отдала приказ внести имя рекомого Айном в Список Свободных. Теперь никто, даже сама царица, не имела права снова сделать его невольником. Да, она по-прежнему могла его казнить, как и отправить в заточение или ссылку, но ввергнуть в рабство - нет. Таков был закон.
        В кузнях Илирина ему выковали нож, который полагался каждому свободному, а Лиммена вручила ему еще и меч - оружие, которым могли обладать лишь воины да знатное сословие: для обычных людей оно являлось слишком большой роскошью. И пусть этот меч был не столь хорош, как клинки из-под молота отерхейнских кузнецов, но сейчас он показался Аданэю самым совершенным из всего оружия мира. Просто потому, что оказался первым мечом за долгое время, который он держал в руках и который теперь принадлежал ему. "Я назову его Освободитель", - решил он.
        Когда Ниррас застал Аданэя в одиночестве, то сдержанно поздравил его с успехом. Глаза советника горели нетерпением: ему хотелось скорее приступить к следующим этапам их общего плана, но приходилось ждать и соблюдать осторожность.
        ***
        На следующий день Аданэй впервые выехал за пределы дворца и оказался в зажиточной густонаселенной столице - заносчивой Эртине. В центре города располагалась огромнейшая, выложенная гладкими плитами площадь, на которой проводились как празднования, так и казни. В обычные дни здесь устраивали представления уличные танцовщики и акробаты, либо показывали уродов.
        Вокруг высились белокаменные дома богатых господ, множество лавок, в которых торговали тонкими тканями, изысканными украшениями, специями и вином. На улицах царило дневное оживление, и сонная осень здесь почти не ощущалась, ничто не напоминало праздную и дремотную атмосферу дворца.
        Аданэй ехал по дороге, направляя коня туда, куда звали его сиюминутные побуждения. Он нередко ловил на себе восторженные взгляды свободных жительниц: молодой красавец со сверкающими золотом волосами, в роскошной одежде, восседающий на вороном жеребце, привлекал внимание не только простолюдинок, но и знатных женщин.
        Однако скоро он обнаружил, что богатые дома сменились кособокими строениями, одежда людей стала беднее, вонь испражнений и помоев - гуще, а всадников на дороге заметно поубавилось. Должно быть, он уже довольно далеко отъехал от центра.
        Внезапно прямо у него перед носом, едва не угодив под копыта лошади, выскочил какой-то чумазый мальчонка, размахивая руками и выкрикивая:
        - Сладости! Сладости! - и, обращаясь уже непосредственно к нему: - Купите сладостей, благородный господин.
        И только тут Аданэй понял, что у него совсем нет денег. Даже самой мелкой монеты. Живя столько времени в царском дворце, он как-то позабыл, что они необходимы для жизни. Почувствовав себя уязвленным этим открытием, он сделал вид, будто предложение мальчишки его не заинтересовало, и проехал мимо. И тут же услышал за спиной, как тот буркнул себе под нос: "Сквалыга проклятый, пары медяков ему жалко!"
        Да, решил Аданэй, деньги необходимы. Но не просить же их у Лиммены? Захотел быть свободным, так нужно быть свободным во всем. Что ж, сейчас он сможет их раздобыть, снеся в ювелирную лавку одно из своих многочисленных украшений. А потом он станет советником - непременно станет! - и тогда проблема с деньгами решится сама собой.
        За время, проведенное в Илирине, Аданэй перенял приверженность коренных жителей к золоту и драгоценностям.
        Ныне эта их особенность уже не казалась ему такой чудной, как в прежние времена. Теперь на нем самом красовались золотые браслеты, ожерелье и яркие кольца в ушах.
        Ювелирную лавку удалось обнаружить без труда, их в Эртине было полно, даже на захудалой окраине города. Правда, его поразило, что хозяйничала в лавке женщина, хоть и довольно необычная на вид: с крупными мужскими руками и густой порослью над верхней губой. Но все-таки женщина. Аданэю показалось это необычным, поскольку в Отерхейне жены никогда не занимались ни торговлей, ни ремеслами. Они обеспечивали уют, присматривали за хозяйством, следили, чтобы мужья и дети были накормлены, либо - если семья бедствовала, - подрабатывали прислужницами в богатых домах.
        Впрочем, Аданэй еще во дворце заметил, что женщины Илирина на диво самоуверенные создания, но тогда он думал, что такое бытует лишь среди высшей знати. Однако, как оказалось, образ жизни и по всей стране заметно отличался от того, к которому он привык в родном Отерхейне.
        Как бы то ни было, но через короткое время Аданэй выходил из лавки с деньгами и, не став более задерживаться, двинулся по направлению к центру. Длительная прогулка утомила, и он решил вернуться во дворец. Тем более что Лиммена, должно быть, ждала его в теплой постели, как изволил выразиться Ниррас. А сейчас от этой самой постели Аданэй не отказался бы, хоть и не в том смысле, на который намекал советник.
        ***
        Кхарра, проснувшись в своем особняке, лениво спустился по лестнице в залу. Неделя его изгнания подходила к концу, и он знал, что скоро сможет вернуться к обязанностям советника. Этот день одновременно радовал и пугал его, но в целом Кхарра вернулся в привычное расположение духа. Во многом благодаря своей жене, именно она сумела успокоить его, вселить уверенность и поддержать. Кхарра знал: ему очень повезло с Уссендой. Веселая, верная, любящая - она была его главным сокровищем. И она же подарила ему двоих сыновей.
        Улыбаясь этим мыслям, Кхарра спустился в залу и, увидев напевающую что-то Уссенду, подошел к ней:
        - Доброе утро, - произнес, целуя женщину в каштановую макушку.
        - И тебе, - она лукаво прищурилась и спросила: - Ты заказывал шелковые ткани?
        - Да. Решил, что пора побаловать вас новой одеждой. Но как ты узнала?
        Жена кивнула на стоящий в углу сундук:
        - Сегодня принесли. Сказали, там шелк. Я хотела открыть, но потом решила дождаться, когда ты проснешься.
        - Ну что ты, Уссенда, могла бы и не ждать. Это все твое.
        Кхарра подошел к сундуку. Повернул в замке крошечный ключ. Приоткрыл крышку. Сначала он ничего не понял, но, спустя миг, схватился за сердце. Уссенда, которая заглянула через его плечо, пронзительно завизжала и отпрянула назад.
        Придя в себя, Кхарра холодно произнес:
        - Ступай к себе, Уссенда.
        Жена судорожно кивнула и побежала вверх по лестнице.
        Кхарра же не мог оторвать взгляда от недр сундука: там, на дне, лежала забальзамированная голова с выпученными глазами. И Кхарра слишком хорошо знал - чья голова: одного из соглядатаев, приставленных к Ниррасу.
        Советник дрожащей рукой потянулся к записке, которая валялась рядом с головой. Нервозно развернул ее и вчитался в расплывшиеся перед глазами знаки:
        "Молим Богов, - гласила запись, - чтобы семью советника не постигла подобная участь".
        Кхарра снова схватился за сердце.
        Советник реально себя оценивал себя и знал, что особой смелостью никогда не отличался. Знал он также и то, что сил для открытой борьбы с главным военачальником у него недостаточно: он готов был противостоять Ниррасу лишь до тех пор, пока сам оставался в тени.
        Кхаррой медленно овладел страх - не столько за себя, сколько за жену и детей. И в этот миг советник решил, что если и вернется ко двору, то станет вести себя тихо, незаметно и постарается не привлекать лишнего внимания.
        ***
        Прежде, чем Ниррас смог поговорить с царицей и навести ее на мысль сделать Айна советником, женив на Аззире, Илирином завладела зима.
        Подтолкнуть Лиммену к такому решению оказалось несложно. Она уже привыкла спрашивать мнения своего любовника по многим государственным вопросам, убедившись, что он неплохо разбирается в политике, особенно, если речь заходит об Отерхейне. А идея таким образом убрать с пути своей дочери Аззиру, выдав ее замуж за недавнего раба, особенно ей понравилась. Лиммена не без оснований полагала, что высокомерная илиринская знать ни за что не признает царем бывшего невольника и не захочет ему подчиняться. А значит, Аззире точно не стать царицей. Никогда, никогда благородное сословие на это не пойдет! Итак, Аззира перестанет угрожать трону, а возлюбленный Лиммены, женившись на особе царской крови, сможет стать советником. И у нее появится дополнительная возможность видеть его, ощущать его присутствие каждой частичкой тела. Да и Айн, вероятно, будет доволен.
        И, больше не раздумывая, Лиммена решила сообщить об этом любовнику.
        Аданэй, не обращая внимания на липкий снег и промозглую сырую погоду, упражнялся с мечом. За осенние месяцы его тело вспомнило то, что умело раньше и это не могло не радовать.
        На рассвете, когда Лиммена еще спала, а окружающий мир выглядел серым и хмурым, Аданэй вышел на площадку позади дворца. И вот, теперь он здесь. Уже довольно давно. От длительной тренировки стало даже жарко, и он скинул шерстяную накидку прямо во влажный снег.
        Зима в Илирине - не самое приятное время года. Относительно теплая, но очень влажная, богатая осадками, она вгоняла в тоску и апатию. Солнце практически не появлялось на небе, за ночь успевали выпасть горы снега, которые днем начинали неумолимо таять, превращаясь в серо-бурую грязь. Но сейчас только-только пришло утро, снег растаять не успел, все вокруг погрузилось в тишину, и Аданэй получал искреннее удовольствие и от этого безмолвия, и от свежей белизны недавно выпавшего снега. Тем более, ему нечасто доводилось его видеть. В Отерхейне он выпадал от силы несколько раз за год, если, конечно, забыть о горах - на их вершинах снег лежал круглогодично.
        От занятий его оторвала Лиммена, которая появилась перед ним словно ниоткуда.
        - Мне надо с тобой поговорить, Айн, - произнесла женщина.
        - Прямо сейчас?
        - Да, - она улыбнулась. - Я изнываю от нетерпения рассказать тебе кое-что.
        Аданэй, заинтригованный этими словами, отправился вслед за царицей в ее покои.
        Приобняв Айна и доверчиво заглядывая ему в глаза, Лиммена повела речь издалека:
        - Милый мой, ты ведь знаком с советником Ниррасом?
        Когда он кивнул, голос царицы утратил беззаботность, став вдруг серьезным и собранным.
        - Он очень умен. К его мнению я всегда прислушиваюсь. Над тем, что он сказал, я думала всю ночь и долго не могла из-за этого заснуть, а сегодня с утра не выдержала. Думаю, он прав, потому я и говорю сейчас с тобой.
        Аданэй догадывался, о чем хочет сообщить Лиммена, но все еще боялся поверить, опасаясь спугнуть удачу.
        - Так в чем дело? - спросил он, ничем не выдав нетерпения и надежды.
        - Ох, Айн, это не так просто объяснить. Ты сейчас, пожалуйста, просто послушай меня и не перебивай, хорошо?
        Дождавшись, пока он кивнет, она продолжила:
        - Айн, ты должен жениться на моей племяннице. На Аззире, - заметив, как Аданэй, вовремя успевший изобразить удивление, собрался что-то сказать, царица быстро приложила палец к губам. - Тссс… Ты обещал не перебивать. Сейчас я все тебе объясню.
        И объяснила. Аданэй слушал ее внимательно, несмотря на то, что приблизительно представлял, что скажет ему царица. Закончив свою речь, она посмотрела на него вопросительно.
        И Аданэй, точнее Айн, для порядка изобразив сомнение и недоверие, согласился жениться на незнакомой ему племяннице и стать советником. Естественно, только ради нее, Лиммены, чтобы она успокоилась и не переживала, что Аззира займет место, по праву принадлежащее Латторе.
        А стать советником? Почему бы и нет, из их бесед он достаточно осведомлен о делах Илирина и действительно может помочь советами, теперь открыто, а не наедине, как раньше.
        Бракосочетание Аззиры и Айна решили провести в начале весны, когда сойдет снег, проснутся медведи и вернутся в мир живых божества плодородия. А до этого нужно было переждать время холодных Темных Ночей, когда илиринский люд избегал без лишней надобности выходить на улицу, чтобы не попасть на зубы страшной Старухе-Ледянке. Потом зима пойдет на убыль, дни станут прибавляться, а там и до весны недалеко. Только бы дождаться ее, весны этой. И лишь бы до этого времени не случилось ничего, что могло бы разрушить тщательно спланированный замысел.
        Аданэй, терзаясь нетерпением, старался не показывать этого и вел себя как обычно, на самом деле считая оставшиеся до весны дни.
        Весна - время, когда из уснувших в скрытой жизни почек появляются молодые листья.
        Весна - время, когда из замыслов рождаются великие дела, способные изменить мир.
        Весна - волнующее время пробуждения и перемен.
        ГЛ. 26. ГЛАЗА МОГУЧИХ ПЕЧАЛЬЮ ЗНАНИЙ ПОЛНЫ
        Когда Элимер сообщил об айсадском пророчестве, Тардин понял, что и в этот раз ему ничего не удастся провидеть, хотя подозревал, что прорицание тоже каким-то образом связано с враждой двух братьев. Вот только каким именно? Вряд ли даже сам айсадский шаман понимал это, вероятнее всего, он выкрикивал слова пророчества в полубессознательном бреду.
        Но он, Тардин, обязан выяснить, в чем дело, он и так слишком долго откладывал, надеясь непонятно на что: то ли на знамение свыше, то ли, что ситуация разрешится сама собой. Он уже подумывал отправиться за ответом к Древним, но страх помешал ему. При одной только мысли об этих существах по спине его пробегал противный холодок. Древние! Могущественные и безжалостные наследники тех далеких, погруженных во тьму времен, когда мир еще был молод. Впрочем, чародей надеялся, что до этого не дойдет, и ему сумеет помочь наставник - Калкэ. Тот, кто куда мудрее и сильнее его, Тардина. В конце концов, его тоже должна была взволновать угроза, которую несла в себе ненависть братьев.
        Тардин послал наставнику зов и был услышан. Теперь он знал, где искать Калкэ. Перед ним открылась сумеречная тропа и, ступив на нее, чародей пересек горы, моря, равнины, и сошел на красный песок пустыни, оказавшись среди непонятных строений из того же самого песка. Решив не гадать, почему они не рассыпаются, Тардин прислушался к своим ощущениям и понял: он не ошибся, наставник где-то здесь, где-то рядом, где-то совсем близко. Однако не успел он пройти и нескольких шагов, как его окружили высыпавшие из песчаных жилищ люди.
        Удивительные люди. Обнаженные, кожа черная как эбонит и платиновые волосы. Поразительное сочетание. Они окружили его, со злым гиканьем угрожая копьями. Пока Тардин размышлял, стоит ли воздействовать на них чарами или сначала попробовать поговорить, ситуация разрешилась сама собой. Из самого большого строения появился Калкэ. Воздел руки в небо, и черные люди с платиновыми волосами повалились на колени и принялись кланяться, ударяя лбами о песок. Да уж, забавное место для жизни выбрал его наставник.
        Калкэ приглашающим жестом позвал Тардина за собой в песчаный дом. Проследовав за наставником внутрь, он увидел раскиданные по полу шкуры каких-то незнакомых животных, и больше не было ничего.
        Калкэ - сухощавый черноволосый мужчина только выглядел на тридцать с небольшим. Но Тардин смотрел куда глубже, и ему открывался истинный возраст этого великого старого чародея.
        - Удивительное место ты выбрал, - промолвил Тардин, обращаясь к наставнику.
        - Да, - улыбнулся тот. - Могучий край, ты ведь и сам чувствуешь его скрытые силы.
        - А эти люди…
        - Дикое племя. Они считают меня Богом.
        Тардин знал об этой слабости наставника: тот был неравнодушен к людскому поклонению. А потому он понимающе улыбнулся в ответ на такое признание.
        - Я ждал тебя, Тардин, - между тем промолвил Калкэ.
        - Ты знаешь, зачем я пришел?
        - Из-за этих братьев, верно? Я и сам давненько за ними наблюдаю. И не только я. Они и не подозревают, сколько колдовских глаз следит за их похождениями.
        Тардин не удивился этому. Естественно, раз уж он сам заметил странную игру сил, что началась как раз после рождения Элимера, то для Калкэ она точно не представляла секрета. Жаль, что пока наследники были детьми, никто не придавал ей большого значения: и прежде нередко случалось, что надмировые силы по каким-то причинам вели себя странно, но потом, вдруг, без видимых причин успокаивались.
        - Я почти ничего не понимаю, - признался Тардин. - Первый раз в жизни не могу понять. События нарастают как снежный ком. Изначально они казались незначительными, но сейчас… сейчас я сообразил, что не способен повлиять на них…
        - Не ты один, - Калкэ опустился на пол, и Тардин тоже присел рядом. - Могущественные силы стоят за твоими мальчишками, настолько могущественные, что мы не можем узнать даже их имен. Они вне мира, они над ним, безликие, непознаваемые.
        Тардин почувствовал, как в груди что-то оборвалось и рухнуло вниз: наверное, несбывшаяся надежда. С другой стороны, он ощутил и облегчение оттого, что теперь есть с кем разделить опасения и ответственность.
        - Если честно, я боюсь, Калкэ, - сказал он. - Если один из них убьет другого - что они и намереваются сделать, кстати, - это может пошатнуть мир.
        - Не может, а пошатнет. Скорее всего. И этих двоих нам не удержать. Не в наших силах спорить с той мощью. А братья… они всего лишь смертные. Марионетки. Им тем более не под силу противостоять ей.
        - Ты предлагаешь сдаться?
        - Нет, конечно. Нужно искать другие пути. К тому же, у этого мира есть и другие, неведомые нам хранители: те, которые не чета нам. Думаю, именно они уже дважды помешали твоему воспитаннику убить брата. Но дальше ненависть этих смертных будет лишь крепчать.
        - Но почему именно они, Калкэ? Что отличает их, кроме царской крови?
        - Ничего. Твой Элимер - обычный мальчишка, никаких колдовских способностей у него нет. Другой брат немного интереснее, присутствует в нем скрытая магия, которая, кстати, не принадлежит миру людей. Но выражена она настолько слабо, что и он не более чем простой смертный. Но этих простых смертных направляют навстречу друг другу. И они столкнутся рано или поздно! - Калкэ с неожиданной злостью рассек ладонью воздух, и от этого простого жеста Тардину стало сильно не по себе.
        - А что если… - не очень уверенно протянул Тардин. - Что если один из братьев умрет из-за болезни или по случайности?
        Калкэ негромко рассмеялся:
        - Вероятно, ты подразумеваешь старшего? Случись такое с твоим царственным воспитанником, так ты, не жалея сил, отстранишь и ту, и другую вероятность.
        - Если на кону стоит жизнь мира, если для этого потребуется гибель Элимера, то… - и он осекся, похолодев от предположения, что придется жертвовать жизнью собственного ученика, почти сына.
        Словно догадавшись о его мыслях, Калкэ вполне серьезно возразил:
        - Не так просто их убить. Сила, которая их сталкивает, еще и охраняет их, посылает на пути людей, которые иногда помогают в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях. И, сдается мне, ты один из таких людей. Помнишь стрелу? - Калкэ усмехнулся. - И потом, нам нельзя ошибиться. Мы не знаем точно: вдруг такая якобы случайная смерть грозит тем же самым?
        - Что же тогда делать?! - Тардин в отчаянии схватился за голову. - Ведь ими действительно что-то или кто-то управляет, я понял это недавно. Элимер постоянно видит сны о брате. И последний раз после одного из таких снов он отправился в город и там услышал о нем. Я вот все думаю, велика ли была вероятность ночью, в каком-то случайном трактире… Ведь это неспроста.
        - Естественно.
        - Ты как-то странно спокоен.
        - Просто метания и панику я уже пережил задолго до тебя, - усмехнулся Калкэ. - И не думай, будто я сидел, сложа руки. Например, ты знаешь, где сейчас старший брат?
        - Нет …. - Тардин запнулся. - Словно он и впрямь мертв. Да только это не так…
        - Не так. Его просто скрывали от нас. Мощными чарами. Однако наложили их довольно небрежно. Похоже, неизвестный чародей делал это на всякий случай, либо в спешке.
        - Но кто? И зачем?
        - Не знаю. Могу сказать одно: к силе, которая грозит уничтожить мир, он не имеет отношения. Та сила бессознательна. А наложивший чары имеет плоть, обличье и прекрасно сознает собственные действия. Но это кто-то почти всесильный. И это не человек - это чудовище. Возможно, кто-то из Древних.
        - Зачем это Древним? Их уже давно ничто не интересует.
        - Ты хочешь сказать, давно не интересовало, - усмехнулся Калкэ. - Сейчас все могло измениться. Однако кое-чего я добился. С трудом, но мне удалось обойти наложенные чары. И теперь я знаю, что Аданэй в Илирине. И он очень быстро продвигается к престолу.
        Тардин похолодел и обмер. Две противоположности, два врага: Илирин и Отерхейн! И двое ненавидящих друг друга братьев во главе враждующих государств! Воистину, неизбежно их столкновение!
        - Я отправлюсь к Древним, - произнес он, решительно взглянув на Калкэ. В лице того, напротив, мелькнуло сомнение.
        - Ты уверен? Древние сущности не очень-то нас, смертных, жалуют, ты ведь знаешь. И многие не возвращались после таких путешествий.
        - Я уверен, - глухо откликнулся Тардин.
        - Что ж, это твой выбор, - ответил Калкэ. - Но определись заранее, о чем будешь спрашивать. Древние не очень-то любят нам отвечать.
        Калкэ вышел в пустыню, горящую костром песка и заката, и Тардин остался один. Ему надлежало встретиться с одним из страшных древних существ, а для этого следовало отправить свой дух в путешествие, которое вполне могло оказаться последним в его долгой жизни.
        К какой именно сущности его закинет, предугадать было невозможно. Древние скрывались не только от смертного взора, но и от взора наделенных силой, и путь к их обителям пролегал через тонкие миры. И попасть к ним можно было, лишь отправив свой дух в странствие. Тардин знал: если погибнет его призрачный двойник, то и настоящий он умрет. Но все-таки готов был рискнуть.
        Закрыв глаза, Тардин вступил в Иное. Он пролетел через мир живых и мертвых, коснулся мира духов и, воплотившись в теле своего двойника, очутился посреди серого не то моря, не то океана на утлом суденышке, со всех сторон окруженном дрейфующими льдинами. Хлипкую лодчонку вопреки здравому смыслу не смяло напирающими плитами льда, не перевернуло крутобокими волнами, она, словно обладая сознанием, уверенно направлялась в узкие просветы между белыми глыбами.
        В лицо Тардину ударил ледяной ветер, он нес колючие снежные крошки, но чародей не чувствовал холода. Сердитые волны бугрились все выше и выше, кидая лодку на огромные льдины, но она двигалась вперед, пока не врезалась в берег. А дальше чародей уже ничего не мог разобрать в тусклой круговерти из воды, снега, неба и ветра.
        Ощутив резкий удар, Тардин зажмурил глаза, а когда открыл их, обнаружил себя лежащим плашмя на скалистом, покрытом снегом острове. Рядом валялось бурое крошево - все, что осталось от неказистого суденышка. В этот момент Тардин почувствовал, что цель близка. Еще немного и он, к худу или к счастью, встретит одного из Древних. Но кто может жить в этих жестоких краях, лишенных тепла, отрезанных от остального мира?
        Только успел он об этом подумать, как белая земля под ним вздыбилась, плеснув вокруг снежными брызгами, а на поверхности нарисовалась мохнатая мордочка какого-то неизвестного трехглазого зверька. Тардин от неожиданности потерял равновесие и рухнул прямо в сугроб. Он увидел, как зверек, резво разгребая вокруг себя лапками, вылез на поверхность, и только тут понял, что это вовсе не зверек, а некое доселе невиданное могущественное существо. Оно возмущенно фыркало, отряхивая с коричневой шубки снег, переминалось с ноги на ногу и не обращало никакого внимания на смертного чародея. А тот, напротив, почувствовал исходящую от существа сокрушительную силу. И теперь уже не сомневался - перед ним тот Древний, которого он искал, хотя облик его никак не вязался с тем, что рисовал Тардин в своем воображении. Тем не менее - это был он. Великий потомок времен изначалия, о которых не сохранилось даже преданий!
        - Ты пришел за ответами, - вдруг услышал Тардин голос.
        - Я…
        - Называй меня Аркхерун-Тоги. Тебе повезло, смертный, что попал ты именно ко мне. Я из тех, кто не причиняет вреда слабым. И я отвечу…
        ***
        Калкэ вернулся в дом как раз в тот миг, когда Тардин открывал глаза, возвращаясь в мир яви.
        - Ну?! - в нетерпении спросил он. - Тебе удалось что-то узнать?
        - Да, - упавшим голосом отозвался Тардин.
        - И?
        Ответом ему стало долгое, невыносимо долгое молчание и обреченный взгляд. И лишь потом Тардин, собиравшись с духом, вымолвил:
        - Мы ничего не можем изменить. То, что происходит, не подвластно ни нашей воле, ни даже воле Древних. Нам остается только ждать. Неизбежного.
        ***
        - Неизбежное… Определенно, мне нравится это слово, - пробормотало чудовище, когда с другого конца мира до него долетел отзвук беседы.
        Оно довольно улыбнулось и перестало прислушиваться: и так ясно, что людские колдунишки неспособны повлиять на законы вселенной. Хотя об ее участии в игре они догадались. Да - ее. Потому что чудовище выглядело - и ощущало себя - женщиной. Прекрасной женщиной. Не нашлось бы смертного, который смог бы увидеть ее - и не восхититься.
        Она - одна из тех, кого людские чародеи называли Древними. Но сами Древние именовали себя Теми-Кто-Остался. Могущественные, бессмертные, почти всесильные, они могли погибнуть только вместе с миром. А еще могли поставить этот мир на колени. Но Древних давно уже не интересовала подобная власть, и сейчас многие из них спали, каждый в своем уголке, или играли в людей.
        Шаазар - так ее звали - тоже играла какое-то время. Проживала одну смертную жизнь за другой: рабыня, царица, шлюха, сумасшедшая, убийца по найму. Но потом и это безнадежно ей надоело, и она уснула. Надолго. На века. Но однажды ее разбудил крик новорожденного младенца, и в тот миг она почувствовала, как в мире что-то меняется. Неуловимо, недоступно обычному зрению, но меняется. Шаазар отыскала тонкую нить изменений и поняла, что должно произойти, чтобы мир погиб. Ведомая надеждой на исполнение своего желания - желания смерти - она решила включиться в игру вселенной, чтобы умереть. Пусть даже ради ее смерти придется погибнуть целому миру.
        Шаазар уселась под деревом и, прислонившись к нему, задумчиво уставилась в небо, мелькающее в просветах лесной кроны. Неосознанным движением развязала кожаный мешочек, висящий на поясе, опустила в него руку и принялась бездумно пересыпать между пальцев лежащие в нем гладкие камешки, наслаждаясь звуками, которые они издавали, ударяясь друг о друга. Она снова, вот уже который раз, вспоминала. Кажется, только воспоминания о былом и остались в ее бессмертной жизни…
        Когда-то ее называли Кровавой Шаазар. Потом она стала просто Шаазар. Она не принадлежала ни к одному из живших ранее или живущих сейчас народов, она была единственной в своем роде. Чудовище. Ее создали как совершенное оружие, как идеальный клинок. Создатель - один из тех безумцев, что грезил покорением вселенной, - творил Шаазар на протяжении веков, стремясь получить лучшее оружие для завоевания мира. И ему почти удалось, ее боялись так сильно, что даже матери не решались пугать ее именем детишек. Одно только имя - Шаазар Кровавая - вызывало в живущих панический страх. Но так случилось, что спустя какое-то время она оказалась по другую сторону, среди народа под названием "элайету". Клинок обернулся против создателя, дитя предало отца, и он был повержен.
        Прошло много веков, Шаазар видела, как рушились города и возникали новые. Она видела то, что забыли даже камни. Видела, как дикарями пришли на эту землю первые илиринцы, как отступали перед людьми леса. Многое за этот срок произошло. А потом все закончилось в одночасье. Этот мир стал миром людей. Однажды на землю опустился туман, проглотил все, а потом тихо исчез. На первый взгляд ничего не изменилось. Все осталось на своих местах, государства не пали в руины, моря и реки не вышли из берегов, вот только некоторые народы исчезли. Карлики, элайету, древесные духи, хозяева лесов и рек, крылатые змеи. Исчезли, оставив после себя только смутные предания. А о некоторых даже преданий не сохранилось.
        И лишь именующие себя Теми-Кто-Остался оказались пленниками мира людей. Шаазар до сих пор не знала почему. И никто не знал.
        Первое время она не понимала, что произошло, она потратила годы, чтобы найти хоть одного из элайету, ведь они стали ее народом, хотя кровь в них текла разная. Шаазар тогда обыскала весь мир, ей казалось, она чувствует их тени и даже слышит звуки недопетых песен и незаконченных разговоров, вот только их самих нигде больше не было. Никаких следов. Уже позже Шаазар поняла: миры разделились. И лишь в нескольких потаенных местах граница оставалась настолько тонкой, что люди могли вступить в мир сказочных для них существ, что ныне стали легендой. И смертные иногда попадали туда по недоразумению или неосторожности. Но не Древние. Почему-то, несмотря на всю свою силу, их удерживало здесь что-то, словно цепями, и они ничего не могли с этим сделать, даже умереть.
        Счастливые смертные! Им не знакомо чувство одинокости, настоящей одинокости. И они никогда не узнают, как она невыносима. Не узнают, как невыносимо осознание своего бессилия и могущества.
        Но теперь у Шаазар - у них всех - появился шанс уйти. Благодаря вражде двух жалких смертных. Лишь бы ни один из них не умер по какой-нибудь глупости раньше срока, как это часто случается с людьми. Но как раз об этом она может позаботиться. Помочь. Братьям, Хаосу в его вечной битве и, самое главное, себе.
        Шаазар хихикнула и по привычке, родившейся из этой самой одинокости, произнесла вслух:
        - Неизбежное… Неотвратимое… Какая прелесть!
        ГЛ. 27. УПАСТЬ, КАК ПТИЦА С ПЕРЕБИТЫМИ КРЫЛЬЯМИ
        Гиллара, согнувшись в неудобной позе, сидела за обшарпанным столом в верхней комнате высокой башни. Из углов заметно поддувало, края маленьких оконцев подернулись снежными узорами. Небольшой камин, покрытый трещинами, чадил и почти не грел, так что женщине постоянно приходилось потирать руки и притопывать ногами, лишь бы спастись от холода. Но она не хотела спускаться в уютные и теплые подвальные покои: они слишком располагали к тому, чтобы расслабиться и заснуть, а женщина не могла себе этого позволить. Не сегодня. Сегодня ей нужно думать. Много, много думать, а это лучше всего делать здесь.
        Но сначала она напишет шифрованное послание Ниррасу. Гиллара потянулась, расправляя коченеющее тело, и снова схватилась за перо, которое до сих пор задумчиво вертела в руках.
        Ночь. Хладная, страшная, одна из тех, что именуются Темными. Ночь, когда Боги сходят в Мир-По-Ту-Сторону. Эта ночь с любопытством заглядывала в мутные окна, буравила Гиллару пустыми зраками, и лишь неяркая свеча несмело разгоняла тьму и плавилась, источая неприятный запах жира.
        Гиллара, последний раз вздохнув и призадумавшись, опустила перо в чернильницу и коснулась острием пожелтевшего от времени пергамента. Непросто будет объяснить все Ниррасу, используя лишь шифрованные символы вместо привычной вязи, но придется это сделать.
        Сегодняшний день, как и несколько предыдущих, не заладился с утра. Впрочем, чего-то подобного Гиллара ожидала: слишком уж долгое время ей владела радость из-за того, что все задумки осуществлялись куда быстрее и легче, чем она предполагала изначально.
        О, милый мальчик, милый Аданэй! Просто умница, не зря она возлагала на него такие надежды! С каждым новым днем, считая от времени, с которого кханади-изгнанник стал возлюбленным стервы-Лиммены, донесения Нирраса становились все торжественнее и воодушевленнее. Даже Хаттейтина, ее когда-то верного союзника, удалось вернуть на высокую должность. Так идеально все складывалось! До сегодняшнего проклятого дня!
        Гиллара сразу почувствовала неладное, когда ранним утром ей доложили о прибытии в Якидис, а точнее - в ее замок, служительницы культа Матери Богов. Какие дела привели сюда жрицу? И в другое время года Гилларе показалось бы странным, что женщина явилась к ней, преодолев столь долгий путь - почитай от самого морского побережья, - а сейчас, в зимние Темные Ночи, это и вовсе казалось немыслимым. Люди вообще избегали покидать жилье, выходить на улицу, лишенную божественной защиты, а уж путешествовать тем более никто не решался. Пустовали дороги, обезлюдели торговые тракты, а трактирщики подсчитывали убытки. На несколько дней Илирин словно замирал. И тут, в это мертвое время, к ней явилась служительница культа Великой Матери! Конечно, она, будучи жрицей, не опасалась того, чего боялись обычные люди. Но как она могла пропустить свои ежегодные зимние обряды? И ради чего? Чтобы тащиться по обледенелым дорогам? Странно, очень странно…
        Гиллара почувствовала неясную сосущую тревогу еще до того, как жрица переступила порог и сказала хозяйке замка хоть слово. Впрочем, Гиллара не выдала волнения и ласково обратилась к женщине, которая окоченевшими, непослушными пальцами стягивала с себя заиндевевший плащ.
        - Что привело славную служительницу Великой Богини в эти заброшенные края? - улыбаясь, повела она сладкую речь, но жрица, не переняв ее интонации, лишь остро сверкнула глазами и коротко бросила.
        - Я проделала долгий путь, чтобы говорить с тобой, - то, как она это произнесла, походило на требование не отнимать у нее времени и приступить к разговору тотчас же.
        Гиллара проглотила неуважительное к себе отношение и решила сначала послушать, что скажет эта женщина. Вообще-то, по ее мнению, жрицы Богини мнили из себя слишком многое. Да, когда-то давно на земле Илирина верховная жрица культа стояла даже выше царей, считаясь воплощением Богини. Но сейчас-то иные времена! Служительницы древней религии ныне не имели почти никакой власти в государстве, лишь на морском побережье, среди дремучего берегового народа еще сохранялись старые традиции. На остальной же территории страны Богиню вытеснили воинственные и куда более юные Боги, хотя отголоски культа, ранее распространенного повсеместно, до сих пор слышались обрядах, связанных с землей, а также в различных суевериях.
        Прокрутив в голове эти мысли, Гиллара вновь обратилась к страннице, внимательно рассматривая эту невысокую смуглую женщину:
        - Что ж, пройдем в мои покои, - и отправилась первая, подав служанкам знак, чтобы те приготовили гостье глинтвейн. Женщина безмолвно последовала за Гилларой.
        Когда служанка внесла в покои кувшин, наполненный согревающим напитком, и ушла, поклонившись, жрица заговорила:
        - Меня называют Маллекша. Как ты поняла, я служительница Матери Богов.
        - О чем же ты хотела говорить со мной, досточтимая Маллекша? - сухо спросила Гиллара.
        - О твоей дочери. Аззира - одна из служительниц нашего культа. И потому мы будем рады видеть ее владычицей Илирина.
        - Вы хотите предложить какую-то помощь? - тут же оживилась Гиллара.
        Губы Маллекши искривились в полупрезрительной улыбке.
        - Зависит от того, что ты называешь помощью, - и тут же сменила интонацию, заговорила со всей серьезностью, не отрывая пронзительного взгляда от собеседницы: - Мы узнали о твоей задумке, Гиллара. И теперь, когда ее успех близится, настало время разговора. Лиммена решилась выдать Аззиру за отерхейнского кханади.
        Не обращая внимания на то, как глаза Гиллары раскрылись в изумлении, Маллекша продолжила:
        - Позволь мне выразить восхищение твоим умом. Брак между кханади Отерхейна и царевной Илирина - великолепная задумка! После смерти царицы, Латторе нечего будет противопоставить, Богиня не даровала ей ни ума, ни силы духа. Мы, жрицы, будем счастливы, если трон займет одна из наших сестер, и все станет как в прежние времена. Ибо править этим древним краем должна та, что воплощает в себе одну из ипостасей Богини, а не лишенная посвящения Лиммена или Латтора, - жрица пренебрежительно фыркнула.
        Гиллара знала, служительницы древнего культа уже давно выражали недовольство правителями Илирина, но разве до сегодняшнего дня они могли что-то с этим сделать? Новые Боги по всему миру медленно, но неотвратимо вытесняли из людского сознания Богиню-Матерь. И даже здесь, в Илирине Великом, где ее власть всегда была сильна, ей приходилось отступать перед мощным напором чужеземной магии. Так что Аззира действительно дарила древнему культу возможность снова воспрянуть в своей странной и пугающей красоте - тяжеловесной магии смерти и возрождения.
        - Но есть одна проблема, которую надо решить, - продолжала тем временем Маллекша, вырвав Гиллару из пространства ее мыслей.
        - Какая проблема? - подозрительно косясь на жрицу, спросила она. Маллекша помедлила, после чего с новым выражением в глазах посмотрела на собеседницу.
        - Какими бы правителями ни были твой умерший брат и Лиммена, каковы бы ни были Латтора с Марраном, они - илиринцы, в их жилах протекает чистая кровь наших предков, они с рождения принадлежат этой земле. Чего нельзя сказать о наследнике полудикого кочевого народа, который лишь недавно стал оседлым. Народа, в котором поклоняются чуждым нам Богам. И если обычным, позабывшим собственные корни илиринцам, достаточно того, что Аданэй - царской крови, то Богиня не может допустить, чтобы ее землей управлял чужак.
        - Что ты хочешь этим сказать?! - вскричала Гиллара.
        Жрица осталась невозмутимой и, не обращая внимания на этот возглас, спокойно продолжила свою речь:
        - Чтобы земля Илирина Великого приняла отерхейнского выкормыша как своего сына и, тем более, как царя, ему необходимо пройти посвящение.
        - Ну, так действуйте, зачем для этого обращаться ко мне? - снова вспылила Гиллара, но тут же застыла в испуге, услышав ответ Маллекши:
        - Не обычное посвящение. Ему предстоит стать царем, а потому он должен пройти Тропой Смерти, чтобы после вступить в священный брак с Богиней-на-Земле.
        Некоторое время Гиллара не могла вымолвить ни слова, чувствуя на себе выжидательный, требовательный взгляд жрицы, а затем глухо, свистящим шепотом, процедила:
        - Да вы сошли с ума! Я наслышана о подобных испытаниях. Мальчику не выдержать, он ничего не смыслит в вашем колдовстве и понятия не имеет об этом обряде, - и тут шепот ее взорвался криком, как только она до конца осознала, на что хотят толкнуть Аданэя жрицы. - Вы безумны! Да ведь он может умереть! О, Боги, вы готовы пустить прахом все мои и ваши, кстати, тоже, надежды ради старых нелепых традиций?!
        В зрачках Маллекши полыхнуло холодное пламя, она порывисто вскочила с кресла и, сверкнув глазами, воззрилась на стоящую у окна Гиллару.
        - Не смей говорить так о наших традициях! - прошипела она, злобно щурясь. - Если тебе не хватает ума, чтобы понять сокрытое, то лучше молчи и не гневи Богов! Тебе не мешало бы поучиться общению с Великой Матерью у собственной дочери.
        - Да я проклинаю тот день, когда позволила вам обучать Аззиру! - яростно выкрикнула Гиллара. - Если бы не это, ты не явилась бы ко мне с безумным разговором. Ты хоть понимаешь, что ваш фанатизм способен разрушить все, что мы так долго планировали?! Но я вам не помощница! Аданэй станет мужем Аззиры, и я помешаю случиться этой нелепой инициации!
        Глаза жрицы засверкали еще ярче, в их глубине мелькнула искра коварства.
        - Ты не только не помешаешь, - проворковала Маллекша, - но даже поможешь. У тебя просто не будет выбора. Либо ты убедишь Аданэя пройти Тропой Смерти и вступить в священный брак, либо… - жрица помедлила, и губы ее изогнулись в злой улыбке. - Либо мы откроем Лиммене правду о происхождении ее любовника. И о твоих кознях расскажем. Думаю, ты представляешь, что тогда тебя ждет? Своего любовника она, может, и пощадит, но тебя - никогда. И не видать тебе в этом случае не только власти, но и жизни. Аззиру мы укроем и защитим от гнева царицы, но ты от нас помощи не дождешься! Так что хорошо подумай, прежде чем дерзить жрицам, а через нас и самой Богине!
        - Но вам самим это невыгодно… - обескуражено пробормотала Гиллара.
        Маллекша, заметив ее растерянность, ответила уже спокойнее, огонь в глазах потух, и облику ее вернулось обычное хладнокровие.
        - Верно. Если ты не пойдешь нам навстречу, мы многое потеряем, это правда. Но лучше так, лучше Латтора с ее никчемным мужем, чем отерхейнский чужак, не принявший древних знаний. Они хотя бы чистокровные илиринцы. Думай же, Гиллара.
        И Маллекша замолчала. Гиллара молчала тоже, широко раскрытыми глазами глядя на жрицу. Две женщины смотрели друг на друга так, что почти физически можно было ощутить пробегающие между ними искры злости и напряжения. Гиллара первая отвела взгляд в сторону: не родился еще человек, способный выдержать взор служительницы Богини. Иногда она не могла долго смотреть в глаза даже собственной дочери. Издав вздох поражения, она вновь повернулась к Маллекше и проговорила ласково и умиротворяюще:
        - Нам обеим нужно успокоиться, иначе в порыве эмоций наговорим друг другу лишнего. Я очень уважаю служительниц Матери, и потому не хотела бы, чтобы между нами легла тень недоверия, - Гиллара слабо улыбнулась, лелея в голове одну задумку. - Я обещаю спокойно поразмыслить над твоими словами. А пока, не хочешь ли отведать еще вина? Я прикажу принести.
        Жрица не поддалась этому дружелюбному тону и продолжила напряженно следить за собеседницей, а спустя миг насмешливо расхохоталась.
        - Гиллара, Гиллара, когда ты испугана, разум покидает тебя! Не пытайся подсыпать мне яду в кубок или убить каким-то иным способом. Это глупо. Моя смерть ничего не изменит, у меня много сестер и все они знают то же, что и я.
        Гиллара застыла. Верно, спонтанная идея с ядом и впрямь была глупой, но как эта жрица смогла догадаться о ее мыслях? Или не лгут суеверные слухи, твердящие, будто служительницы способны читать в людских душах? Встряхнув головой, чтобы привести саму себя в чувства, Гиллара ответила:
        - Как могло тебе прийти в голову, что я способна на убийство?
        - Еще как способна, - усмехнулась Маллекша, - но это твое дело. А мой вопрос в другом. У меня нет времени ждать, пока ты подумаешь, решай сейчас и дай мне ответ. По весне, как только день сравняется с ночью, Лиммена хочет отправить своего любовника к побережью, чтобы он женился на Аззире вдали от столицы: она не желает, чтобы твоя дочь появлялась в Эртине. Так вот, до того, как Аданэй сочетается браком с Аззирой, он должен пройти Великий обряд. Объясни ему это и расскажи, как нас найти. И запомни, он должен явиться к нам один, без провожатых. Как именно ты все устроишь, нас не волнует. Но я не сомневаюсь, что у тебя все получится - в интригах нет тебе равных. И запомни, если он не явится в назначенный срок, в самом начале месяца новых листьев, то Лиммена узнает все, чего ей знать не следует. Выбор за тобой. Хотя, я думаю, ты понимаешь, что он невелик.
        - Понимаю! - резко выкрикнула Гиллара. - Ты победила! Довольна? Ладно, я сделаю все, что в моих силах. Но ты и твои сестры безумны! Вы рискуете погубить нашу единственную надежду! Мой план, который я так тщательно продумала, может рухнуть.
        - Прекрати истерику, - отмахнулась Маллекша. - Риск, конечно, есть. Но он не так велик, как ты думаешь.
        - Хотелось бы верить… Однако я слишком многое слышала о ваших жутких обрядах.
        - Мы не открываем сакрального. Ты могла слышать лишь домыслы.
        - Может быть… - Гиллара обреченно вздохнула и посмотрела на Маллекшу потухшим взглядом. - Я устала. Наш разговор меня вымотал. Ты услышала мой ответ: мне придется подчиниться, хоть я этого и не желаю. Ты можешь остаться в этой комнате, отдохнуть, выспаться. А я, извини, удаляюсь. Продолжим беседу завтра.
        Гиллара двинулась к двери, но Маллекша окликнула ее:
        - Подожди! Мне не нужна комната, я уезжаю прямо сейчас, мне нужно побывать еще в одном месте. А потому - прощай! - и, на выходе обгоняя Гиллару, она уверенно прошествовала по коридору, ни разу не сбившись с пути.
        Очень скоро сквозь мутное стекло можно было наблюдать укутанную в теплый плащ маленькую женскую фигурку, грациозно восседающую на серой лошади, которая быстро удалялась от замка по заметенной снегами, лишенной красок равнине.
        Гиллара некоторое время злобно смотрела ей вслед, затем отвернулась и отошла от окна. Тотчас же после отъезда Маллекши она поднялась и закрылась в холодной башне, спрятавшись от докучливых глаз прислуги. Здесь она пребывала и по сию пору.
        Миром давно овладела глубокая ночь, а Гиллара так и не смогла ничего придумать, хотя сидела здесь вот уже полдня. Судя по всему, придется подчиниться безумному требованию не менее безумных жриц. Это хоть какой-то шанс. А вот если обо всем узнает ненавистная Лиммена, то надежды не останется совсем. И зачем только она, Гиллара, в свое время отдала Аззиру жрицам? Не сделай она этого, сейчас все было бы куда проще. Несомненно, именно дочь рассказала обо всем проклятым служительницам! О, Аззира, как же ты глупа!
        И что за напасти посыпались в эту последнюю, такую неудачную, неделю! Все словно бы сговорились против Гиллары, будто какие-то неведомые силы старались помешать осуществлению ее потрясающего плана! Подумать только, и двух дней не прошло с тех пор, как она схоронила Ли-ли. И вот, теперь, эта жрица.
        Ли-ли. При воспоминании о любимице на глаза Гиллары навернулись слезы. Она смахнула их тыльной стороной окоченевшей руки и бездумным, пустым взглядом уставилась на подрагивающее пламя свечи.
        Бедняжка Ли-ли! Как сильно она должна была страдать по не заслуживающему такой любви мальчишке, чтобы выброситься с расположенного под самой крышей балкона! Как птица с перебитыми крыльями она полетела не вверх, а вниз. Маленькая, светлая Ли-ли, что сотворила с тобой обманщица-жизнь?
        Да, два дня назад опустили ее тело в землю, вернули Матери, дарующей и отнимающей. Гиллара устроила для своей любимицы пышные похороны, она не пожалела денег, чтобы достать в эти зимние дни сотню красных маков. Беспорядочно разбросанные, они словно пятна крови выделялись на белой обмороженной земле. Ли-ли, ее бедная девочка, такая весенняя, умерла во время лютых морозов. Что за злобный рок заставил ее сделать это?!
        Ли-ли упала на спину, ее нежный затылок разбился, раскрошился, излился алым, но лицо осталось таким же прекрасным, как при жизни, на нем застыло лишь легкое изумление, словно она не понимала, как могла приключиться с ней смерть. Но приключилась. И теперь навсегда потух согревающий огонь ее глаз, больше никогда и никто не услышит ее тихого голоса, никого не осветит ее улыбка.
        Слезы текли по лицу Гиллары, и она больше не пыталась утереть их. Она забыла и о письме, и о жрице. Сейчас она думала лишь о своей девочке. Ли-ли! О, Ли-ли! Как же ты могла, бедная глупышка! Видят Боги, самовлюбленный кханади не стоил такой жертвы!
        Гиллара знала, как это случилось. Она пыталась забыть, но, увы, в потаенном уголке души воспоминание осталось нетронутым.
        Ли-ли подошла к ней вечером, когда Гиллара в одиночестве читала шифрованное послание от Нирраса. Услышав шаги, она поспешно скомкала письмо в руке, но девушка успела заметить этот судорожный жест, и странное выражение промелькнуло на ее лице.
        - Моя госпожа, - начала она тихо, - я отправляюсь в Эртину.
        - Зачем? - Гиллара не смогла скрыть удивления: никогда прежде ее воспитанница не выказывала желания жить или появляться в столице.
        - Я очень благодарна тебе за все, - смущенно произнесла Ли-ли, отводя в сторону взгляд, - я очень тебя люблю, ты знаешь. Потому я хочу быть с тобой честной, не хочу делать что-то у тебя за спиной.
        - О чем это ты, девочка? - в груди Гиллары зашевелилось беспокойство: Ли-ли вела себя очень странно. Словно в подтверждение этим сомнениям, девушка ответила:
        - Я долго думала, но теперь наконец-то решилась. То, что вы с господином Ниррасом задумали - это подло. И, хуже того, никому не принесет счастья. Как бы я ни относилась к той женщине, но она моя мать. А Латтора - сестра. Как ни странно, но я не хочу, чтобы они страдали. И Айн…
        Гиллара нервно рассмеялась, хотя на самом деле ничего смешного в этой ситуации не увидела:
        - О чем ты? Я тебя не понимаю. Как связаны Айн и царица? Да, мы с Ниррасом отправили этого раба в Эртину, но…
        Ли-ли подняла на Гиллару взгляд, и та осеклась. Что-то новое горело в глазах девушки, исчезла привычная мягкость - теперь в них сверкала решимость.
        - Будь и ты со мной откровенна, - произнесла она. - Я знаю, что Айн на самом деле вовсе не Айн, а кханади Аданэй, и что вы решили посадить его и Аззиру на престол.
        Гиллара чуть не потеряла дар речи.
        - Откуда ты знаешь?
        - Неважно, - отрезала Ли-ли.
        - Ли-ли, ты бредишь. Успокойся, пожалуйста, - тихо промолвила Гиллара, напряженно вглядываясь в лицо девушки. Но та не замолчала:
        - Твоя дочь, твоя Аззира - безумна. Ты знаешь об этом. Она сделает Аданэя несчастным. Но до этого принц погубит мою мать и мою сестру. И мне заранее обидно: за него, за Лиммену, за Латтору. И за себя тоже… Я не хочу, чтобы ваш замысел удался. И я постараюсь этому помешать. Но вообще-то… - девушка запнулась, и в ее голосе послышались просящие нотки, - я надеюсь, что ты сама поймешь, как это все низко.
        - Кого ты пытаешься обмануть Ли-ли? - ласково и насмешливо отозвалась Гиллара, хотя в душе ее сейчас бушевало море самых разнообразных эмоций. - Я ни за что не поверю, будто тебя волнует судьба царицы и ее дочери. Аданэй - вот тот единственный, ради кого ты все это затеяла. Ты просто хочешь, чтобы он был с тобой. Думаешь, я не вижу, что мальчишка свел тебя с ума?
        - Да, - тихо кивнула девушка, слегка улыбнувшись, - ты не могла этого не заметить. Да я и не скрывала. Но если бы дело было только в нем, я бы смирилась… И даже смогла бы забыть. Но ваш с советником замысел касается нас всех! - тут она снова подняла голову, а в голосе зазвенела сталь. - Этот замысел всем нам обернется во зло, вот увидишь! Даже тебе.
        - Да с чего ты взяла?! - вскричала Гиллара вне себя. - Твой любимый Аданэй, к примеру, будет вполне доволен, если наша общая задумка удастся. Да и что плохого в том, что он станет правителем Илирина?!
        - Но какой ценой?! - Ли-ли в свою очередь возвысила голос, но почти сразу утихла: - Я уже все решила, моя госпожа. Просто посчитала нужным сообщить тебе. Я и так слишком долго, почти полгода, решалась на этот поступок. Но теперь меня ничто не остановит. Я отправлюсь в царский дворец.
        - И что же ты там сделаешь? - вопрос Гиллары прозвучал желчно.
        Ли-ли отвела взгляд и прошептала:
        - Попробую отговорить Аданэя, - затем она снова посмотрела на Гиллару, и в глазах ее опять загорелся тот огонь, о присутствии которого женщина не подозревала до сегодняшнего дня. - А если мне не удастся переубедить его, я расскажу царице, кто он такой.
        Гилларе потребовалась вся выдержка, чтобы не сорваться на крик и не отвесить Ли-ли оплеуху. Это бы только все испортило. Можно, конечно, посадить девчонку под замок и никуда не выпускать. Но это не решит проблемы, какой-нибудь доброжелатель обязательно поможет ей выбраться, невзирая на риск: слишком уж любят Ли-ли в этом замке. В голосе Гиллары, вместо гнева и испуга, которые она ощущала, послышались любящие и ласковые нотки.
        - Дитя мое, моя Ли-ли, с каждым твоим словом я все больше убеждаюсь, что ты не в себе. Да если Лиммена обо всем узнает, она казнит Аданэя - и все.
        - Я уже обо всем подумала. Все будет хорошо, - Ли-ли нежно улыбнулась. - Эта женщина - моя мать, она пощадит его ради меня. Чтобы я ее простила. И я прощу.
        - А как же я?! А Ниррас?! Ты подумала о нас? - вскричала Гиллара со слезами в голосе. - Неужели моя жизнь тебе настолько безразлична? Аданэя царица, может, и пощадит, но меня - никогда. Как только она узнает, кто за всем этим стоял - мне не жить!
        - Ну что ты! Как ты можешь так думать? - испуганно прошептала девушка. - Да ведь ты мне вместо матери! Неужели я смогу так с тобой поступить? Царица ни за что не узнает, что это был ваш с Ниррасом план. Она станет думать, будто это идея одного только Аданэя.
        - И чего ты хочешь всем этим добиться, Ли-ли? - все еще не теряя надежды отговорить девушку, спросила Гиллара, хотя понимала, что надежда эта бесплодна.
        - Я просто хочу, чтобы никто не пострадал, вот и все. Лиммена не столкнется с предательством, Латтора не лишится законного трона. Твоя совесть будет чиста. Аданэй не женится на Аззире и тем самым избежит трагедии. Может, ему придется уехать из Илирина. Но он обоснуется где-нибудь и забудет о своих подлых замыслах.
        - А ты, конечно, будешь рядом с ним? - язвительно пропела Гиллара.
        - Я бы очень этого хотела, к чему скрывать. Но вряд ли смогу, ведь за его жизнь и свободу я пообещаю Лиммене остаться при дворе и стать ее дочерью.
        - Ты готова жертвовать жизнью и счастьем ради властолюбца, которому нет до тебя никакого дела?
        - Я ведь уже сказала: не только ради него. Ради других тоже. И ради себя: я не смогу спокойно жить, зная, что могла предотвратить беду, но не предотвратила. И не надо, госпожа моя, - Ли-ли усмехнулась, заметив, как ее наставница снова собирается что-то сказать, - не пытайся открыть мне глаза на Аданэя. Я прекрасно вижу все его недостатки.
        - Тогда почему? Почему он так для тебя важен?
        - Не знаю. Это как болезнь… Впрочем, со временем я смогу с ней справиться.
        - Ты безумна! - рявкнула Гиллара. - Делай, что хочешь! Но сначала позволь мне последний раз воззвать к твоему разуму. Я хочу кое-что показать тебе. Идем! - крепко ухватив девушку за запястье так, что та даже вскрикнула от неожиданности, Гиллара потащила ее вверх по лестнице. Ли-ли едва поспевала следом за разгневанной женщиной. Наконец, Гиллара остановилась и, неровно дыша после долгого подъема, открыла дверь в библиотеку, пропуская Ли-ли вперед. Не зажигая огня, она обернулась к девушке и еще раз спросила:
        - Ты точно уверена Ли-ли, что готова чем-то жертвовать ради людей, которые от тебя отказались, бросили?
        - Я не считаю, что чем-то жертвую, - рассеянно произнесла девушка. - Так что ты хотела мне показать?
        - То, что тебя разубедит. Но для этого нам придется выйти на балкон. Там, конечно, холодно, но мы ненадолго. Если хочешь, накинь что-нибудь, чтобы не замерзнуть.
        Ли-ли только равнодушно пожала плечами и первая подошла к двери, что вела на этот самый балкон. Обняв сама себя за плечи и съежившись от холода, она недоуменно посматривала на Гиллару. Последняя холода не чувствовала: горячая кровь так быстро бежала по жилам, а сердце так неистово колотилось, что ей стало даже жарко.
        - Но здесь ничего нет, - растерянно оглядываясь, произнесла Ли-ли.
        - Подойди к перилам и посмотри вниз, - приказала Гиллара. - Ты видишь эту высоту? Я хочу, чтобы ты представила, что тебя ждет. Из-за опрометчивого решения вся твоя жизнь, Ли-ли, станет похожей на бесконечное падение в пропасть. Так смотри же, Ли-ли, смотри! Ты готова к такому? Тебе не страшно?
        - Я не боюсь, - слабо прошептала девушка, все еще не отрывая взгляда от далекой, угрюмой земли. Она слегка перегнулась через низкие перила, словно пытаясь что-то разглядеть во тьме. Ли-ли стояла так совсем недолго, было холодно, и она уже собиралась отойти от темной бездны и вернуться в замок, когда почувствовала, как ноги ее отрываются от пола, она теряет равновесие, и легкое тело переворачивается в воздухе. А затем - полет. Короткий, как вспышка молнии. И крик, оборвавшийся ударом о землю.
        Гиллара, держась обеими руками за ограждения, тяжело, со свистом дышала, хватала ртом воздух. Удивительно, откуда в ее старом теле вдруг появилась такая сила и ловкость, которая позволила осуществить задуманное. Сейчас за это приходилось расплачиваться. После такого мышцы и кости станут ныть еще не один день. Но ей удалось: Ли-ли не успела ни ухватиться за перила, ни вообще хоть как-то отреагировать.
        Не сразу Гиллара осмелилась подойти к краю и посмотреть на землю, а когда решилась, то лишь резко глянула в темноту, увидела там чернеющий силуэт Ли-ли, раскинувшийся в уродливой позе смерти, и так же резко отвернулась от страшного зрелища. Неосознанным движением вытерла ладони о юбку, тяжко вздохнула, зашла обратно в комнату и только тут почувствовала, как ее знобит.
        Губы Гиллары еле слышно прошептали: "Я любила мою девочку, мою Ли-ли. А она выбросилась с балкона. Какой чудовищный рок!"
        С трудом передвигаясь, она добралась до теплых подвальных комнат, чувствуя боль во всем теле. Боль, которая продолжит напоминать ей какое-то время о том, как все произошло на самом деле.
        Предпочитая не звать слуг, Гиллара сама разожгла в камине огонь, раскинулась на широком мягком ложе и принялась пить вино, не считая количества выпитого, пока веки ее не потяжелели. И только тогда ее сморило. Гиллара знала: это лучший способ забыть.
        А наутро прибежали перепуганные рабы и рассказали обо всем. Ли-ли. Самоубийство.
        Да, Гиллара помнила, как это было.
        Она очнулась от раздумий, обнаружив, что по щекам стекают слезы, а она так и продолжает бездумно вращать перо в руке, еще не написав Ниррасу ни строчки. А между тем свеча уже догорает, да и телу становится все холоднее и холоднее в этой высокой, открытой всем ветрам башне. Что же такое происходит? Словно все сговорились разрушить ее планы! Сегодня жрица, до этого - Ли-ли.
        Ли-ли. Бедная девочка, она могла бы жить. Но, увы, предпочла умереть. Она сказала, что готова пожертвовать жизнью ради Аданэя. Это были ее слова, разве нет? Вот и пожертвовала, бедняжка. Это было самоубийство.
        Гиллара внушала себе эту мысль с завидным упорством, ибо, когда ей казалось это необходимым, она могла обмануть кого угодно, даже себя.
        "Я так любила мою девочку, - вздыхала Гиллара, утирая слезы, - я бы никогда не смогла ее убить. Это она, она сама! И Аданэй. Он виновен в ее смерти, только он. Девочка просто не выдержала безответной любви. О, как это все ужасно!"
        Гиллара печально качнула головой и усилием воли прогнала траурные мысли. Все-таки надо было взять себя в руки и написать Ниррасу послание, объяснить советнику, почему так необходимо отправить принца к жрицам, которые собирались подвергнуть его жизнь и, следовательно, их общие надежды серьезному риску.
        Она уставилась на все еще чистый пергамент, и наконец коснулась его пером. Шифрованные символы быстро побежали по бумаге, оставляя на ней темный неровный след.
        И, кажется, ничего не изменилось в крошечной башенной каморке. Точно так же пялилась в окно ночь, плавилась и плакала свеча, а тьма продолжала скрывать людские злодеяния, что так часто совершаются под ее покровом.
        ГЛ. 28. ХОРОША ЛЕСНАЯ ЖИЗНЬ, НО ХИЩНИК В НОЧИ ПОДЖИДАЕТ
        Шейра потянулась, расправляя застывшее после сна тело, весело сощурилась на скользящие меж деревьев лучи новорожденного солнца и пошевелила пальцами ног, ощутив, как приятно холодит и щекочет ступни влажная от росы трава.
        Птичий щебет мешался с далеким перестуком топора. Едва не потеряв равновесие, пока прыгала на одной ноге, стараясь поскорее натянуть обувку на другую, Шейра побежала на звук. Как ни хотелось ей прогуляться по шелковистой траве босиком, да осторожность была важнее. В этом лесу, как и во всех прочих, змеи и ядовитые насекомые водились в изобилии.
        Цепляясь волосами за торчащие во все стороны ветки, девушка уверенно продвигалась по чаще, на слух угадывая направление. За две недели, проведенные в одиноком охотничьем домике, она успела привыкнуть к этому лесу и чувствовала себя радостно и покойно, находясь дни и ночи с одним только старым Еху. Тут все выглядело почти как дома, все напоминало о нем, вот только сородичи находились далеко.
        Старик всегда был весел, ни разу, ни словом не намекнул ей, что она всего лишь пленница из вражеского народа, и относился к ней, словно к гостье.
        "Задержаться бы здесь подольше", - думала Шейра. Не раз ловила она себя на непроизвольной дрожи, стоило только заслышать шорох деревьев и шаги. Она боялась, что пришли за ней. Но всякий раз это оказывался всего лишь привычный, добрый Еху. Может быть, темный вождь забыл о ней? В конце концов, какая ему разница, где она находилась, в замке или здесь, в лесу, ведь и то, и другое - часть Отерхейна. И чем дольше думала об этом Шейра, тем больше нравилась ей эта мысль. И тем правдоподобнее казалась. Так что к концу второй недели пребывания в лесу, Шейра перестала вспоминать и о кхане, и о его людях.
        Еху не препятствовал ей блуждать по лесной чаще и охотиться на мелкую дичь. Да и сам старик иногда уходил далеко от дома, в болота, чтобы собрать каких-то незнакомых Шейре ягод, кореньев и трав. Изредка она увязывалась за ним: общение со стариком доставляло ей удовольствие. Даже айсадку, родившуюся и выросшую в лесах, поражало, как много Еху знал о повадках зверья и птиц. Казалось, ему известно имя каждого дерева. А еще старик часто, повинуясь одному только чутью, безошибочно угадывал направление, в котором стоило продвигаться, чтобы найти определенную травку. А сколько историй услышала Шейра о загадочных лесных обитателях! О коварных древесных карликах, оборотнях, лесных иясе, девах реки. Слушать его удивительные рассказы, сопровождаемые треском костра на закате, было особенно интересно.
        Правда, выйти в степь Еху позволил Шейре лишь один раз, да и то в своем сопровождении, прибегнув к незамысловатому объяснению:
        - Да если там с тобой опять что-то приключится, наш кхан мне голову снесет! Я ведь за тобой приглядывать обещался.
        В этом краю контрастов времена года протекали удивительно. Вот и осень. Здесь, в лесах, она еще почти не ощущалась, лишь слегка поблекла зелень травы и листьев, да вечера с рассветами становились все холоднее. А вот степь познала окончание лета вполне. Там, не переставая, бушевали пыльные ветра, заламывая иссушенные летним зноем травы, гоняя легкое перекати-поле и поднимая с земли сор. И без того неприглядные равнины стали совсем скучными; давно облетели лепестки скромных поздних цветов и, куда ни кинь взгляд, всюду царила одна лишь бурая краска. И только пронзительная синь высокого неба в ясные дни разбавляла унылое однообразие.
        Дикие козы давно перекочевали на благосклонные земли запада, и одни лишь домашние стада овец безвольно паслись на потерявшей соки земле, покорно пережевывая сухую поросль. Их густая ценная шерсть свалялась в путаные, забитые пылью колтуны, и люди ничего не могли с этим поделать. И не пытались. Вот придет зима, успокоятся Отцы Ветров, перестанет мести пыль - и придет пора вычесывать осевший в шерсти мусор и грязь, чтобы весной приступить к стрижке. И снова появится у хозяек из чего прясть и ткать, и не переведется у их детей и мужей, да и у них самих, теплая шерстяная одежда, столь необходимая и в холодное время года, и в летние мерзлые ночи.
        Разумеется, всего этого Шейра не знала, да и не могла знать, если бы Еху не объяснил ей. Благодаря беседам со стариком, айсадка стала намного лучше разбираться в жизни края под названием Отерхейн, хотя и не могла понять большей части бытующих здесь правил и обычаев. Жизнь шакалов так разительно отличалась от жизни ее родного народа, что она решила не забивать себе голову безнадежными попытками понять их мысли, дела и быт.
        Приблизившись к полянке, с которой доносился стук топора, теперь отчетливый и громкий, Шейра услышала заливистый лай: навстречу ей бросилась огромная, похожая на волка, собака. С псом по кличке Бурый девушка успела подружиться почти так же хорошо, как с Еху.
        Заметив Шейру, старик разогнулся, провел ладонью по лбу, утирая пот, и задорно усмехнулся, прищурившись.
        - Гляди-ка, опять с первым лучом вскочила! Поспала бы еще, девонька. Утренний сон, знаешь ли, самый сладкий.
        - Но ведь и ты тоже не спишь.
        - Ну, я-то другое дело! - воскликнул Еху. - Старческий сон, понимаешь, он краткий и чуткий. Но раз уж ты здесь, помоги-ка, сложи-ка дровишки во-о-он в ту кучу, - махнув рукой куда-то позади себя, Еху продолжил рубить сухостой. Шейре не надо было объяснять, что делать, она уже привыкла помогать леснику.
        - Ну вот, - вздохнул он, снова утирая пот, - теперь несколько ночей не замерзнем.
        Он накрыл сложенные Шейрой дрова пропитанной жиром холстиной - на случай дождя - и, обращаясь к девушке, подмигнул ей:
        - Пойдем, что ли, к дому? Перекусим чего-нибудь. А дровишки новые уж завтра перенесем поближе. На сегодня нам и прежних остатков хватит.
        И первый тронулся с полянки, сопровождаемый верным Бурым. Шейра немного помедлила, наслаждаясь потоками солнечных лучей, которые, не видя преграды, грели и освещали это открытое место, и скоро бросилась вдогонку.
        - Ты вот что, Шейра, - обратился к ней Еху, - я сегодня в деревню пойду, еды какой прикупить, опять же, молока свежего, да одеждой запастись надо бы. Зима недалече. Да и до кузнеца дойти бы, уж и топоры все притупились. В общем, дел невпроворот, на ночь задержусь. Так что смотри, девонька, далеко от дома не отходи, поняла?
        - Почему? - наивно поинтересовалась она.
        - Что ж ты непонятливая какая, - беззлобно пожурил ее старик. - Объяснял ведь. Кхан с меня шкуру спустит, случись с тобой что. А в лесу зверье всякое, да и вообще, мало ли, что случиться может.
        - Прости, не подумала о тебе. Забыла, что кхан ваш как зверь кровожадный.
        - Как зверь? - растерянно пробормотал старик. - О чем ты, маленькая? Не такой уж он лютый и кровожадный, как ты думаешь. А точнее - совсем даже и не лютый. Просто не очень счастливый, вот и очерствело сердце-то. Это, знаешь, со всяким случиться может.
        - Он владеет огромным краем, побеждает всегда, его слушаются - отчего ему несчастным быть?
        - Совсем ты еще дитя, как я погляжу. Разве во власти счастье-то?
        - Нет. Конечно, нет! Но такому, как он, разве еще что нужно?
        - Человеку многое нужно. И семья, и друзья, и люди любимые. А кхан наш, почитай, всего этого лишился. Родителя оба мертвы, сестренку и брата младшего еще в детстве какой-то мор унес, он и помнит-то их, пожалуй, смутно, а со страшим братом они никогда не ладили. Так-то.
        - А сейчас? - прервала девушка старика. - Тоже не ладят?
        - А сейчас его и в живых нет, - удрученно промолвил Еху. - Наш кхан убил его.
        - Убил брата? Да как же это?! И ты говоришь, он не зверь? Да таким, как вождь ваш, в мире живых не место! Шакал! Кровь пролил родную! И как не покарали его духи?!
        Еху тяжко вздохнул, пожевал губами и ответил:
        - Не говори лишнего. Ты ведь не знаешь, как оно все было, а судишь. И неправильно судишь, между прочим. Он ведь его не исподтишка убил, а в честном поединке. И потом, эти два кханади, видишь ли, с детства друг друга не очень-то терпели. Можно сказать, почти ненавидели.
        - А он какой был, этот другой брат? - спросила внезапно заинтересовавшаяся девушка.
        Старик на миг замолчал, а потом задумчиво, будто припоминая, ответил:
        - Какой был, спрашиваешь? Они, видишь, даже внешне с кханом отличались так, будто и не братья вовсе. Тот, другой, сероглазым был. И волосы светлые, навроде твоих, только золота побольше.
        - Разве на земле больших шатров бывают светлые волосы?
        - Да, случаются и такие. Да только редко. А у Аданэя - так его звали, - вообще внешность была необычная. А сам он веселый был, шутил часто. Женщины по нему с ума сходили, даже в ту пору, когда он еще юнцом желторотым бегал. Частенько он и сюда, в наш домик захаживал. То с друзьями, а то с девицами, да всякий раз с разными, - Еху добродушно рассмеялся. - Такой вот он был. Заслышит, что пес его почуял, так ко мне: "Ну, Еху, встречай, иясе в гости пожаловали!" И смеется. Да, веселый был, совсем на нашего кхана не похожий, совсем, - старик рассеянно покачал головой. Казалось, он забыл, что рассказывал все это Шейре, и вспоминал скорее сам для себя.
        - Отчего они ненавидели с вождем друг друга?
        - Ну, тогда-то наш кхан вождем еще не был, - усмехнулся Еху. - А отчего ненавидели? А кто ж их знает-то? Никогда этого не понимал. Да только у кхана нашего была, пожалуй, причина, Аданэя не любить. И то верно, не очень-то хорошо он со своим младшим братом обходился. Натерпелся от него наш вождь, как ты его называешь, ой, натерпелся. При мне они сколько раз ссорились, когда вместе с отцом сюда приезжали! Видела бы ты их, Шейра, волками ведь друг на друга смотрели, мне даже не по себе делалось. И постоянно-то Аданэй над Элимером насмехался. И очень зло, обидно насмехался, скажу я тебе. А кхан-то наш красноречивым никогда не был, вот и не отвечал ничего. Либо молчал, если рядом находился кто, либо в драку лез. А за это ему уже от родителя попадало. Мать-то у них с братом рано умерла, а отец отчего-то никогда Элимера не жаловал. И хоть во всех стычках обычно Аданэй виноватым был, отец тому и слова не говорил, а вот Элимеру, бывало, высказывал. Говорил: ты, мол, воинской выдержке научись, а то как деревенский дурень в драку бросаешься. Ну, в итоге-то из нашего кхана такой воин получился, что куда уж до
него собственному отцу! И слышал я иногда, как Элимер бормотал себе под нос: "Я его убью. Когда-нибудь я его убью". И убил, вот ведь как. Да, вот так оно и бывало, Шейра. Так что не спеши винить кхана. Даже я, старик, который много чего на свете повидал, по сию пору понять не могу, что ж такое промеж них было, что так горестно сложилось все. Ты не подумай, что я сплетник какой или болтун. Просто обидно мне стало за кхана нашего, что ты так о нем говоришь.
        - Значит, второй брат еще хуже? И подлый, и злой был?
        - А ну, прекрати сейчас же! - разозлился вдруг Еху. - Ты его не знала, так не тебе и судить, - и уже спокойно добавил: - Видишь ли, Шейра, в чем дело, Аданэй-то, он ведь сам по себе злым никогда и не был. Несдержанный на язык, сумасбродный немного, вспыльчивый - это да. Но не злой. Это он только с Элимером почему-то таким становился. Особенно при дружках своих. Те-то каждое слово его ловили, да ему же и поддакивали. Вот так, Шейра, к трагедии, видишь, вражда-то привела. А я ведь к обоим кханади привязан был, детей-то у меня своих, знаешь, нет, вот и полюбил мальчишек, кханади то есть. Частенько они здесь появлялись, частенько. Это только сейчас кхан отчего-то домик наш невзлюбил. Так что ты, милая, осторожнее с недобрыми словами. Ведь один тебе уже ничего ответить не сможет, а второй… нехорошо это, девонька, он тебя от крестьян спас, сюда вот принес, а между тем ты ему, уж не обижайся, что напоминаю, а враг. А он к врагам ни пощады, ни жалости не знает. Ты вот первая. И нечестно это, за спиной такие вещи говорить. Вот ответь, ты их ему в лицо высказала, пока он сюда тебя тащил? А коли нет, так и
при посторонних не осуждай. Даже при мне.
        Шейра почувствовала, как к щекам ее подкатил жар. Старик был прав. Видимо, слишком долго прожила она среди шакальего племени, раз переняла их обычай сквернословить за спиной.
        - Гнилая эта тема, девочка. Давай-ка, о чем-нибудь другом потолкуем лучше. Вот, хочешь, историю тебе поведаю. Как-то раз случай был, здесь, в лесах, значит, наших. Один мой знакомец старый, давно еще, когда я юнцом бегал, отправился карлика искать, чтобы тот ему путь к кладу, слышь, указал…
        И, увлеченная рассказом, Шейра тут же забыла о своих сомнениях.
        ***
        Ближе к полудню старик, как и обещал, ушел в степь до ближайшей деревни, прихватив с собой Серого. Он не забыл напомнить Шейре, чтобы она была осторожна. Девушка пообещала, что и нога ее не ступит дальше поляны, и успокоенный Еху проворно нырнул в заросли. Звук его шагов скоро затих, равно как и заливистый лай пса, обрадованного предстоящим путешествием.
        Шейра провела почти весь день, тренируясь лучной стрельбе, а к вечеру вернулась к дому. Разложила на прогалине костер и принялась обжаривать заготовленное с утра заячье мясо, что-то тихо напевая на родном языке, когда услышала далекий шорох чьих-то шагов. Сразу поняв по звуку поступи, что это не Еху вернулся, она подобралась, крепче перехватила кинжал и уставилась в темную стену деревьев, обступающих поляну.
        Прежде, чем раздвинулись густые заросли, она услышала голос, который могла бы узнать из тысячи.
        "Еху, это я!" - сказал он.
        В душе девушки что-то оборвалось. На поляне появился темный вождь, отчетливо различимый в свете костра. Окинув Шейру тяжелым взглядом, он, не утруждая себя приветствиями, обратился к ней:
        - Где Еху?
        - Ушел. В деревню. С утра будет, - ответила Шейра недоверчиво.
        - Понятно, - протянул он и тут же бросил. - Собирайся, я пришел за тобой.
        Некоторое время Шейра молчала, пытаясь смириться с тем, что надежда на жизнь в лесу не сбылась. Вождь терпеливо наблюдал за ней, ожидая реакции. Не найдя ничего лучше, девушка ответила:
        - Но ты говорил, что Видольда пришлешь.
        - У Видольда неприятности, - отрезал кхан. - Ранило его.
        - Ранило?! - в изумлении воскликнула Шейра.
        - Не волнуйся, - усмехнулся вождь, - ничего серьезного. Скоро будет здоров. Но разъезжать верхом ему пока рано. Потому приехал за тобой я. И давай ты не будешь меня задерживать.
        Шейра ничего не ответила, но взгляд ее потух. Однако вскоре надежда остаться здесь вновь заиграла в душе. Как же она сразу не подумала! Надо просто высказать свои соображения вождю, он вполне может с ними согласиться. И девушка, поднимая глаза, вкрадчиво заговорила:
        - А зачем меня забирать? Я и так на земле твоей. Куда денусь? Буду тут, с Еху, зато отвлекать твоего человека - Видольда - не стану. И ты меня найдешь здесь, если нужно.
        Теперь замолчал Элимер. Слова айсадки звучали вполне здраво и логично, вот только он сам не готов был разумно рассуждать. Как объяснить Шейре, что он желает вернуть ее в замок лишь потому, что хочет ее видеть?
        - Это не обсуждается. Собирайся, я жду, - отрезал он вслух.
        Девушка вонзила в него горящий злостью взгляд и с заметным вызовом в голосе бросила:
        - Сейчас никуда с тобой не пойду. Если только силой заставишь.
        - Могу и силой, - отозвался Элимер.
        Шейра предприняла еще одну попытку убедить кхана.
        - Еху вернется с утра, а меня нет. Подумает, беда какая случилась.
        Элимер уставился на айсадку в раздумьях. Верно, не хотелось бы причинять старому слуге лишнее беспокойство. Что ж, видимо, придется задержаться здесь до рассвета, хотя изначально это не входило в его планы. Последние дни выдались неспокойными, и присутствие кхана в Инзаре требовалось почти постоянно. Впрочем, вряд ли одна ночь сыграет большую роль.
        - Ладно, наверное, ты права, - легко согласился он, - подождем возвращения Еху.
        Элимер присел у костра напротив Шейры, не отрывая от ее лица странного взгляда.
        Какое-то время оба молчали, хотя на языке айсадки так и вертелся вопрос, который она не могла сдержать, несмотря на прославленную дикарскую выдержку.
        - У тебя был брат. Я не знала, - тихо, почти шепотом произнесла.
        Брови Элимера приподнялись, и после недолгого молчания он отозвался:
        - Теперь знаешь. Наверное, очередной раз поражаешься злобе шакальего вождя? - он криво усмехнулся, и глаза его недобро сверкнули. Однако, заметив, как Шейра отвернулась и неуловимо напряглась от его слов, добавил:
        - Да, у меня действительно был брат. И да - я убил его. Вообще-то это был ритуальный поединок. Победивший становился кханом. Им оказался я, как видишь.
        - А хотел ты его смерти?
        - Мне не за что было его любить, и потому я действительно хотел его смерти, - и тут же подозрительно покосился на девушку. - А почему ты спрашиваешь? Насколько я могу судить по твоим вопросам, Еху успел поведать тебе куда больше, чем следовало. Что нового ты думаешь услышать от меня?
        - Ничего, - внезапно смутилась Шейра, - мне просто было… - она не закончила фразу, вместо нее это сделал Элимер:
        - Было любопытно? Я угадал? - заметив, как она смешалась еще больше, кхан понял, что не ошибся: - Видимо, любопытство присуще не только отерхейнским женщинам, - негромко рассмеялся он. - А теперь давай закончим этот разговор, Шейра. Возможно, ты не знаешь, но я не терплю упоминаний о своем брате.
        И добавил с неосознанной угрозой:
        - Тем более, последние дни я только о нем и слышу.
        Больше не обращая внимания на девушку, Элимер немигающим взглядом уставился в костер, погрузившись в злые мысли.
        В последнее время по Отерхейну поползли тревожные и недобрые слухи, шепотом и с оглядкой передавались из уст в уста, лишая покоя и кхана, и его ближайшее окружение. В народе поговаривали, будто то там, то здесь, видели Аданэя живым и невредимым. Будто он собирал вокруг себя верных людей и намеревался отвоевывать власть. Правда, при допросах выяснялось, что видели его всего лишь таинственные знакомые знакомых. Причем то на одной окраине Отерхейна, то на другой, а то и вовсе в далеких Антурине с Урбиэном.
        Все указывало на то, что слухи эти - ложные, и кто-то специально посеял их в Отерхейне. Если бы сведения об Аданэе были правдивы, никаких слухов не возникло бы вовсе. Элимер знал: если б его брат и впрямь находился в империи и готовил заговор, то вел бы себя хитро и осторожно, и не выдал бы раньше времени своего присутствия. Не зря говорилось, что заговор, о котором ходят слухи - уже не заговор. Да и Тардин по-прежнему утверждал, что Аданэй мертв, а Элимер верил наставнику. Тем более это подтверждалось донесениями разведчиков, которые прошли по следам каравана рабов, среди которых находился его брат. Они выяснили, что он попал на каменоломни и там погиб. Жалкая смерть для кханади, но большего Аданэй и не заслуживал.
        Но хотя Элимер и знал о гибели брата, слухов от этого меньше не становилось, напротив, они росли и ширились, переносясь из одного уголка страны в другой - и долетели до столицы. Началось брожение и среди некоторой части благородного сословия, давно уже недовольного правлением Элимера. Конечно, и волнения, и недовольства, он мог легко подавить, ведь войско подчинялось кхану безоговорочно. Но пока не прояснилось окончательно, с какой стороны поползла нелепая молва, эта мера казалась преждевременной, ибо от этого слухи не исчезли бы, а лишь распространились, обрастая новыми подробностями, продолжая оплетать империю паутиной лжи. К тому же, недовольные вельможи не осмеливались слишком возвысить голос, ведь до сих пор, даже столько лет спустя, в их памяти сохранились те расправы, которые сопровождали первые годы правления нынешнего Великого Кхана.
        Серые сбились с ног, разыскивая неведомых разносчиков заразы, но пока безуспешно. Наверное, слухи ползли снизу, из народа. Но кто их посеял? Кто из его многочисленных врагов? Тут Элимер терялся в догадках, слишком уж много возможных вариантов приходило на ум. А тем временем молва уже начинала приносить первые неприятности, пока легко разрешимые и незначительные, но если в ближайшее время не удастся погасить слухи, угроза станет куда серьезнее.
        Именно из-за нелепых слухов пару дней назад ранили Видольда. Пренеприятная вышла история. Это случилось в тот единственный день в несколько месяцев, когда простой народ мог напрямую обратиться к Великому Кхану. Попасть на такой прием, разумеется, было непросто и, наверное, пышным цветом расцвели бы взятки за пропуск вне очереди, если бы не грозившая за них казнь. Причем обеим сторонам, участвующим в торговле подобного рода.
        Как всегда в такие приемные дни, Элимер до самого заката выслушивал и решал проблемы подданных. Лица людей и вопросы сменяли друг друга, и к вечеру он почувствовал, что голова стала тяжелой, а туго стянутые на затылке волосы и громоздкий венец начали раздражать. Но Элимер старался, чтобы его утомление никак не отразилось на тех, кто пришел к нему за помощью или ответом. В конце концов, иногда подданные очень долго ждали, чтобы попасть к своему повелителю и, как правило, тщательно к этому готовились. И они могли рассчитывать, что в этот день он внимательно их выслушает и с пониманием отнесется к их бедам.
        Эта женщина появилась на склоне дня, почти перед самым завершением приема, сразу же приковав к себе взгляды и кхана, и его телохранителя. Слегка закинув голову под тяжестью длинной, ниже колен, золотой косы, она ровной поступью приблизилась к трону. Неторопливо склонилась в церемониальном приветствии и, вернувшись из поклона, заинтересованным, отнюдь не робким взглядом пробежалась по лицу кхана. Несмотря на усталость, Элимер ощутил любопытство. Женщина очень сильно выделялась среди нескончаемой вереницы просителей и повадками, и внешностью. Ее нельзя было назвать молодой, но также оказалось невозможным определить ее возраст, ибо женщина выглядела столь прекрасной, что, находись она в расцвете юности, легко затмила бы даже неотразимую Зарину. И ощущалась в ней некое врожденное достоинство: на скромную просительницу она ничуть не походила.
        - Великий Кхан, - обратилась она к правителю низким, чуть охриплым голосом, - меня называют Ильярна. Ильярна из Аскина, что в Райхане.
        - Я слушаю тебя, Ильярна, - отозвался Элимер, смутно припоминая, что владения под названием Аскин принадлежали одному райханскому аристократу, ныне мертвому. Вероятно, Ильярна - его вдова.
        - Я хочу спросить тебя, повелитель, - голос женщины едва заметно дрогнул, а в ярко-голубых глазах метнулось волнение, которое как-то не увязывалось с гордым обликом. - Я прошу отнестись ко мне с пониманием.
        - Обещаю. Можешь спрашивать.
        Однако Ильярна не торопилась. Несколько раз порывалась, открывала рот и, казалось, вот-вот заговорит, но почему-то не решалась. И только заметив, что кхан недоуменно нахмурил брови, выплеснула на одном дыхании:
        - Мне нужно знать подробности твоего поединка с братом. И что было после.
        Элимер еле сдержался, чтобы не вскочить с трона, но только до боли в суставах впился руками в подлокотники. Лицо его при этом осталось обманчиво невозмутимым, а голос прозвучал холодно, но спокойно:
        - Зачем тебе это знать?
        - По Империи бродят слухи…
        - Мне не хуже тебя известно, что творится в моем государстве, и какие слухи в нем ходят, - отрезал он, - но никому кроме тебя не пришло в голову являться ко мне с подобным вопросом. Потому я спрашиваю: отчего это настолько сильно тебя интересует?
        Ильярна смешалась, а ее щеки слегка порозовели.
        "Да что такое творится?" - подумал Элимер. - Отерхейн словно с ума посходил!"
        А эта женщина? Неужели горделивая внешность настолько обманчива, и Ильярна всего лишь одна из тех дурех, что имели глупость влюбиться в его брата? Замешательство и блеск в ее глазах явно на это указывали. Конечно, она старше Аданэя, но это ничего не меняло: на него засматривались женщины разных возрастов.
        Ильярна молчала, и лишь в глазах плескалось море невысказанных слов.
        - Ты что же, была его любовницей? - резко спросил Элимер.
        По тому, как она отвернулась в сторону, нервно сцепив пальцы в замок, он понял, что не ошибся. В голосе кхана прозвучало презрение:
        - Можешь поверить, ты у него была не одна такая. А что касается твоего вопроса - ответа на него нет. Я убил брата в поединке. Не думаю, что тебе интересно какие приемы я при этом использовал. Что случилось с его телом мне неведомо.
        Женщина как будто издала всхлип и, обратив к Элимеру одержимый, больной взгляд, воскликнула:
        - Этого не может быть! Слухи просто так не рождаются! Он жив, я верю! Я знаю!
        - Можешь обманываться дальше, дело твое. Но я считаю, что ответил на твой вопрос. Ты можешь идти, досточтимая Ильярна, - он непроизвольно поднялся с кресла и подошел чуть ближе к женщине, ожидая, что сейчас она поклонится и удрученно направится к двери. Но ничего подобного не произошло. Вместо этого глаза Ильярны вдруг закатились, и она медленно осела на пол, потеряв сознание.
        Элимер склонился над ней, но Видольд почти мгновенно отбросил его в сторону. В ту же секунду в руках Ильярны ледяным серебряным лучом скользнул клинок и, сбитый с предназначенной цели, вонзился в бедро телохранителю. Видольд опоздал на долю мгновения, не успев вырвать у нее кинжал.
        Элимер тут же подскочил к женщине и заломил ей руки, тревожно наблюдая за воином, а Видольд упал на колено, зажимая ладонью бьющую кровью рану.
        - Все хорошо, - предупреждая вопрос кхана, прохрипел он, морщась, - крови много, но это не опасно.
        Подбежала стража, молясь про себя, чтобы кхан не разгневался на их оплошность - на то, что они не заметили и не предотвратили угрозу.
        Через миг руки Ильярны крепко скрутили за спиной. На кхана женщина не смотрела, голова ее опустилась, а глаза скрылись под растрепавшимися волосами. Один из стражей помог подняться Видольду и вопросительно взглянул на Элимера. Тот качнул головой, и стражник направился к выходу из залы, придерживая хромающего телохранителя. Второй воин продолжал удерживать Ильярну, несмотря на то, что женщина со связанными руками, лишенная оружия, не смогла бы сейчас нанести какой-то вред.
        "Но как она вообще смогла пронести кинжал внутрь? - подумал Элимер. - Ведь на входе все подвергались проверке. Если это оплошность стражников, то свое наказание они получат".
        - Оставь нас, - бросил кхан, и воин с поклоном вышел.
        Как только захлопнулась дверь, женщина взметнула на правителя измученный взгляд. Элимер, смотря ей в лицо, произнес:
        - Вот теперь поговорим. Твоя очередь отвечать на вопросы.
        - Мне нечего тебе сказать, Великий Кхан.
        - Правда? - в голосе его отчетливо прозвучала насмешка. - Думаю, под пытками у тебя найдутся слова. Я узнаю, кто тебя подослал. Добровольно ты мне расскажешь, либо предварительно помучаешься - мне все равно. Умрешь ты в любом случае, но тебе выбирать, будет смерть легкой или нет.
        В глазах Ильярны отразился страх. Естественно, ведь она была женщиной Отерхейна, а не дикой айсадкой, приученной скрывать чувства.
        - Н-не надо пыток. Я все скажу.
        - Слушаю, - отозвался Элимер, сделав шаг назад.
        - Меня не засылали. Я сама. Я хотела только узнать, что с Аданэем, узнать хоть что-то… Разыскать его. Но ты мне ничего не сказал. И я подумала, что если убью тебя, трон освободится, и твой брат объявится…
        - Какая глупость, - презрительно фыркнул Элимер. - Я теряюсь в догадках, что такого было в моем брате, если он лишал вас и проблесков разума!
        Ильярна промолчала, и тогда он добавил:
        - Со времени нашего с ним поединка прошло уже много лет. И ты утверждаешь, что все эти годы помнила о нем? И при первых же нелепых слухах кинулась рисковать жизнью? Неубедительно.
        - Наверное… Но это правда, больше мне нечего добавить. Я его никогда не забуду, - она подняла свои странные колдовские глаза, в которых теперь мерцали только страх и отчаяние. Женщина действительно не лгала, внезапно понял Элимер.
        - У тебя есть дети, Ильярна? - спросил он.
        Страх в ее взоре переродился в ужас:
        - Пожалуйста, Великий Кхан, пощади моих детей! - в истошной мольбе она рухнула на колени. - Пожалуйста, они не знают ничего. Это я, я одна!
        - Надо было думать о них раньше. Впрочем, твои дети мне неинтересны: только хотел спросить, не хочешь ли передать им что-то перед смертью. Считай это моей милостью.
        Ильярна успокоилась и печально покачала головой:
        - Нет …
        - Тогда к делу. Как ты хочешь умереть? Тебя может казнить палач, либо ты сделаешь это сама и прямо сейчас.
        - Я лучше сама, - казалось еще чуть-чуть, и женщина упадет в обморок уже по-настоящему. Пальцы и губы ее тряслись, а лицо побледнело.
        - Хорошо, - коротко произнес Элимер, разрезал стягивающие Ильярну веревки и вручил ей свой кинжал.
        Дрожащими руками она взялась за рукоять и поднесла клинок к груди. И так застыла, не в силах решиться на последний шаг. Элимер хладнокровно наблюдал за ее мучениями, но долго ждать все-таки не собирался.
        - Я тебе помогу, - сказал он и забрал кинжал из ее ослабевших рук.
        Наклонился к ней и прошептал:
        - А еще знай: в том поединке я действительно оставил Аданэя в живых.
        Глаза Ильярны широко распахнулись, в них вспыхнула радость, совершенно немыслимая в такой ситуации, но миг - и в сердце ей вонзилась сталь. Она не успела ничего почувствовать, она не успела даже вскрикнуть, сползла вниз и распростерлась на полу. Удивительные глаза так и остались открытыми.
        "Сколько же крови пролилось в этой зале за все годы", - подумал Элимер, отрешенно глядя на теперь уже мертвую женщину.
        Скоро слуги унесли ее тело и, согласно похоронному обряду, предали огню. Следы крови убрали - каменный пол вновь заблестел.
        Все-таки что-то странное было в этом происшествии. Утекло столько времени с тех пор, как он якобы убил Аданэя. Былые подруги брата уже давно повыходили замуж и нарожали детей. И наверняка вспоминали его лишь во снах. Если вообще вспоминали. Что-то неестественное присутствовало в объяснении женщины. Но все-таки она не лгала. Быть может, просто не говорила всей правды?
        Рана Видольда, тем временем, заживала очень быстро, хотя он так и не дал взглянуть на нее ни одному из лекарей.
        ***
        Кхан оторвал взгляд от костра и посмотрел на Шейру. Что же такое творится? Он уже давно не вспоминал и не думал о брате, но теперь все словно специально напоминали о нем. Сначала нелепые слухи, потом безумная Ильярна и вот, теперь, айсадка.
        Он лишь сейчас заметил, что Шейра смотрит на него вопросительно, словно ожидая какого-то ответа.
        - Что? - вырвалось у Элимера.
        Айсадка посмотрела на него так странно, что он даже нахмурился в ответ.
        - Я только спросила, хочешь ли ты есть, - озадаченно уронила она.
        И только тут Элимер пришел в себя и осознал, что девушка, видимо, уже довольно долго ждала ответа. Такое с ним случалось: иногда он как будто выпадал из реальной жизни и погружался в мысли столь глубоко, что не видел и не слышал ничего вокруг.
        Обратив внимание на Шейру, Элимер увидел, как она начала снимать с вертела мясо, и все раздумья и воспоминания мигом улетучились из его головы. Лес, ночь, костер, айсадка, которая сидит напротив и - о, чудо! - предлагает разделить с ней нехитрый ужин, - вот, что важно в это мгновение.
        - Да, от еды я бы не отказался, - осторожно ответил он. Неужели она и впрямь собирается отдать ему часть своей добычи? Она, которая привыкла его ненавидеть?!
        Шейра, тем временем, быстро разделала ножом мясо, сорвала пару больших лопухов, что росли чуть поодаль и, словно на тарелки, разложила еду. Обойдя кругом костер, с этой импровизированной посудой она приблизилась к Элимеру. Аппетитный запах защекотал ноздри, и он со странной смесью удивления и благодарности взглянул на девушку.
        - Возьми, - бросила та коротко, положив перед ним мясо.
        - Странно, что Серого не видно, - усмехнулся кхан. - Обычно он сразу бежит за запах дичи.
        - Не странно, - откликнулась девушка. - Серого нет, Еху взял его с собой.
        Элимер нахмурился:
        - Что значит - с собой? То есть ты здесь одна осталась? Разве Еху не слышал моего приказа присматривать за тобой?! А если бы тебе грозила опасность?
        Шейра негодующе вскинула голову.
        - Да кем считаешь меня, темный вождь?! - она слегка оскалилась, прищурив глаза, отчего вновь напомнила ему ту дикарку, которой он увидел ее впервые. - Одной из ваших слабых никчемных женщин?
        На протяжении этой речи она, казалось, распалила себя еще сильнее, и во взгляде ее вновь родилась затихшая на время ненависть.
        - Просто я постоянно забываю, что ты - айсадка, - счел нужным пояснить Элимер.
        Гнев испарился из глаз Шейры, зато родилось беспокойство.
        - Вождь, не делай плохо Еху из-за меня. Он не виноват.
        - Ты только что спрашивала, кем я тебя считаю? - оборвал кхан айсадку. - У меня возник встречный вопрос. Кем ты, Шейра-Сину, считаешь меня? Безжалостным чудовищем? Не спорю, часто так оно и есть. Но лишь по отношению к тем, кто большего не заслуживает. И как тебе могло в голову прийти, что я обижу верного слугу, старика, которого помню с детства?
        Шейра промолчала и, сделав вид, будто утратила к разговору всякий интерес, отвернулась. Боковым зрением она заметила, что вождь пристально смотрит на нее, словно старается проникнуть в ее мысли.
        - Одного не пойму, - произнес он тихо, - за что ты так сильно меня ненавидишь?
        - За что?! - воскликнула девушка, встретившись с ним глазами. - Тебе объяснения нужны? Твои предки наши земли отняли, почти весь народ мой в той битве погиб! В плену ты держишь меня! И спрашиваешь, за что тебя ненавижу?
        - Да, именно об этом я и спрашиваю, - невозмутимо откликнулся Элимер. - Ты говоришь о моих предках, а я спрашиваю о себе. И я теряюсь в догадках, чем лично я не угодил айсадам? Разве покушался на ваши леса? Нет. Разве из-за меня погибли ваши дети? Нет. Они погибли из-за тебя и твоих вождей, из-за того, что вы сунулись в безнадежную битву и проиграли. Разве я уничтожал твой народ? Нет. Мои предки - да. Но это было давно. А я? Ведь я даже отпустил твоих сородичей из плена. А то, что держу здесь тебя - неудивительно. Как бы ты поступила на моем месте? Убила бы, не иначе. А я предоставил тебе возможность разъезжать по Отерхейну почти свободно. Так ответь, за что ты меня ненавидишь? Назови хотя бы одну причину. Я жду.
        Шейра молчала. Она не знала, что ответить. Впервые она посмотрела на все с другой стороны. Действительно, за что она ненавидела - нет, не отерхейнцев, - а именно этого человека? На ум приходил только один ответ - она просто привыкла его ненавидеть. Ее приучили к этому. С детских лет внушали, что предводители шакалов - злейшие враги. И были, в общем-то, правы. Но если забыть, что человек, сидящий перед ней - один из них, то в чем заключалась истинная причина ее ненависти?
        - Молчишь? Я так и знал. Тебе нечего возразить. Впрочем, хватит бесед, уже поздно, - примирительно проговорил он. - С утра нам возвращаться в Инзар. Ступай в дом и ложись спать, Шейра.
        - Я останусь спать здесь, у костра.
        - Как знаешь.
        Он поднялся с земли, зашел в дом, но через минуту вышел обратно, прихватив несколько шкур.
        - Вот, - две из них он бросил перед айсадкой, - возьми. Ночи холодные.
        И, сам укутавшись в шкуру, улегся возле костра. Элимер и не заметил, как им овладел сон.
        Шейра вглядывалась в освещенное пламенем лицо спящего вождя и удивлялась, как он не боялся, не опасался, как у него не возникло мысли, что она сейчас может его убить. Неужели доверился ее клятве?
        "Возможно, прав Еху, и этот кхан вовсе не такой злобный шакал, как я привыкла о нем думать?" - мелькнула мысль, и тут же Шейра поймала себя на том, как невольно залюбовалась строгим профилем темного человека. Тогда она резко отвернулась и перевела взгляд на угасающий костер. Расправив плечи и потянувшись, поднялась с места и принесла еще дров, чтобы подкормить слабеющее пламя. Спать она не думала. Если это ее последняя ночь в лесу, то пусть она длится дольше. А она, Шейра, постарается не упустить из нее ни единого мгновения и последний раз встретить зарождающийся рассвет среди живого шепота деревьев.
        ***
        Что-то вдруг разбудило его. Открыв глаза, Элимер первым делом убедился, что Шейра все еще здесь. Действительно, девушка все так же сидела у костра. Вероятно, она и не ложилась спать.
        Встретив его взгляд, она пробормотала:
        - Спасибо за шкуры.
        - Что? - вырвалось у Элимера.
        - За шкуры, - повторила она. - Без них я бы совсем замерзла.
        Элимер ничего не ответил, только продолжил разглядывать ее, освещенную пламенем. Теперь он заметил, как она похорошела за эти дни: исчезла болезненная худоба, не так резко выделялись скулы. Кажется, даже взгляд стал мягче. Определенно, пребывание в лесу пошло ей на пользу. Жалко ее уводить, но иначе поступить он не мог, все-таки собственные желания были для него важнее. Словно услышав его мысли, Шейра пробормотала без надежды в голосе.
        - Оставил бы меня здесь. Не пойму я, чего ты хочешь.
        - Тебя, - глухо проговорил Элимер, приподнявшись на локте.
        - Что?
        - Тебя. Я сказал, что хочу тебя.
        Повисло молчание. Шейра сидела у костра, боясь пошевелиться, и во все глаза смотрела на кхана. Но в следующее мгновение вскочила с земли и бросилась прочь, но Элимер оказался быстрее, и вот уже ее запястья оказались зажаты в его руках.
        - Не бойся, айсадка, - произнес он охрипшим от страсти голосом, прижимая ее к одному из окружавших поляну деревьев, - я постараюсь не быть грубым.
        А в следующий миг вождь укусил ее губы, а потом принялся ласкать ее шею и плечи. Шейра старалась увернуться, пыталась сопротивляться, но он почти лишил ее возможности двигаться. Она почувствовала себя совершенно беззащитной перед этим опасным человеком, почти парализованная его горящим взглядом, обездвиженная весом его тела. Она понимала - ей не справиться с сильным мужчиной, однако сдаваться не собиралась.
        - Отпусти, ты, гнусный пожиратель падали! - и вцепилась зубами в его предплечье, разодрав кожу до крови. Но шакал словно не почувствовал этого. Он и не думал останавливаться. И лишь через какое-то время тиски его рук разжались, освободив запястья Шейры, и принялись жадно скользить по ее телу. И казалось бы, вот он - шанс! Она попыталась дотянуться ногтями до его лица, но вождь снова перехватил ее руки.
        - Забудь, что я кхан, а ты - айсадка, - прохрипел он. - Я не враг, я просто мужчина. И ты сводишь меня с ума!
        И что-то произошло с ней, затуманило разум. Ее собственные пальцы вместо того, чтобы выцарапать врагу глаза, зарылись в его волосах, губы забыли слова проклятий и раскрылись в ожидании поцелуев, а сердце заколотилось не от леденящей ненависти, а от жаркого влечения. Тело, собственное тело подло предало хозяйку, задрожало в сильных руках врага, подчинилось этим черным глазам, которые непривычно тепло взирали с жестокого лица. Она больше не могла противиться. Сейчас впервые познала она влечение, находясь в относительно ясном сознании, ведь раньше, в ночи Весенней Луны, все происходило в полубессознательном бреду. Она впервые по-настоящему ощутила влажные прикосновения губ и требовательные ласки.
        И лишь когда все закончилось, и они лежали, распластавшись, на земле, пришло болезненное осмысление. Молниеносно отскочила Шейра в сторону, успела заметить ошарашенный взгляд вождя, и сразу же повернулась к нему спиной, лишь бы не видеть его лица. Лишь бы не видеть его самого.
        - Шейра, - услышала она голос, который сейчас звучал мягко, - моя дикарка… Моя Шейра…
        Она почувствовала легкое прикосновение к плечу, вздрогнула и отодвинулась еще дальше.
        - Не смей, шакал, притрагиваться снова, - прошипела.
        Ей было стыдно, мучительно стыдно. Она, айсадка, только что отдалась врагу. Его руки только что заставляли изнывать в истоме, а ее пальцы - ее проклятые пальцы! - ласкали его. О, Великие Духи! Она и… шакал! Нет, нет! Проклятье! Он желал, чтобы она подчинилась ему. И она подчинилась. Ночь и тьма! Он захотел ее - и получил! Наверное, он привык получать желаемое. И даже она - она, айсадка! - стала его добычей. О, Духи, как стыдно!
        Шейра ощутила, как его руки снова опускаются ей на плечи и пытаются развернуть к себе. Она стряхнула их, вскочила на ноги и встала по другую сторону от костра.
        - Ну, теперь отпустишь меня? - бросила девушка, наконец-то взглянув кхану в глаза.
        Он не торопился отвечать, долго вглядывался в ее лицо, и лишь затем выдавил:
        - Так ты что же, только из-за этого…
        Договорить он не успел, ибо Шейра злобно выпалила.
        - Да! А ты думал что? Из любви? Да как же это - тебя любить? Мне противно было! Ты - шакал! Стервятник! Ненавижу!
        Айсадка не заметила, как лицо Элимера вновь застыло, превратившись в маску, слишком одержима она была собственным гневом.
        - Ты узнал пророчество, ты получил меня - получил, что хотел. Отпусти теперь!
        - Я всегда получаю, что хочу. Любые прихоти, - холодно усмехнулся он. - Но с чего ты взяла, что я отпущу тебя?
        - Почему нет?! - крикнула она яростно.
        - Потому что ты - моя. И я желаю тебя всю, желаю, чтобы ты покорилась мне. И ты покоришься. Добровольно.
        - Что? - пролепетала девушка, стараясь не выпустить наружу подступающие к глазам слезы, и свистящим шепотом добавила:
        - Я тебя ненавижу, мерзкий падальщик.
        - Я знаю, - снова усмехнулся вождь, с видимым безразличием пожимая плечами. - Но это не изменит твоей судьбы.
        И замолчал. Молчала и айсадка. Они просидели так, не сказав ни слова, до самого рассвета. И молчали бы и дальше, если бы не явился Еху. Ветки раздвинулись, открывая их взорам старика. Бурый пробежал вперед, остановился, прижал к затылку уши, оскалился и угрожающе зарычал.
        - А ну, Бурый, спокойно! - сказал старик, придерживая пса за загривок. - Великого Кхана не признал?
        Пес, успокоенный голосом хозяина, подошел и все еще недоверчиво обнюхал Элимера. Затем, видимо убедившись, что этот запах он когда-то уже слышал, лениво отошел от кхана и радостно направился к Шейре.
        - Тебя даже животные не любят, вождь, чего же от людей ты ждешь? - насмешливо выдала она, и, увидев, как мимолетно дернулось его лицо, злорадно усмехнулась: оказывается, и шакала можно ужались словами.
        Наверное, чтобы сгладить неловкость ситуации, Еху улыбнулся и сразу обратился к своему государю:
        - А я уж думал, когда снова Великого Кхана увижу! Ну, хоть в этот раз-то задержишься?
        - Нет, Еху. Я только Шейру забрать приехал.
        - Гостью нашу забираешь, значит, - повторил печально старик. - Это жаль, весьма жаль. Я уж к ней попривык, да и Бурый мой огорчен будет, очень уж они сдружились.
        - Я заметил, - сквозь зубы выдавил Элимер. - Но время не терпит.
        - Ну, что ж, надо так надо, - квело покачал головой старик.
        - Собирайся, - обращаясь к девушке, бросил Элимер, едва удостоив ту взглядом. Потом подумал и добавил: - Попрощайся с Еху, не буду мешать. Но не задерживайся. Жду тебя у опушки. Дорогу найдешь, не заблудишься.
        Он скользнул к деревьям, но когда взгляд его упал на огромный, набитый всякой всячиной мешок, который принес из деревни старик, обернулся.
        - Еху, я ведь уже давно предлагал отправить тебе помощника. К чему таскать на себе такую тяжесть?
        Старик возмутился:
        - Да я еще крепок и полон сил! На кой мне тут безмозглый юнец, еще учи его всему!
        - Ну, - усмехнулся Элимер, - тогда лошадь тягловую тебе пришлю.
        Еху замахал руками в непонятном испуге.
        - Что ты, что ты! Сдалась мне здесь животина эта? По лесу на ней не проедешь, а в степь я не так уж часто выхожу. Опять же, ухаживай за ней, следи. Уж извиняй, повелитель, но мне как-то на своем горбу привычнее, - и, неожиданно смешавшись, прибавил: - Да и боюсь я, Кхан, копытных этих, как представлю, что на спину такой тварюги забираться надо, так сразу дурно делается.
        - Ну, смотри, воля твоя, если надумаешь - дай знать.
        - Это уж будь покоен, государь. Не надумаю.
        - Как хочешь. Прощай, Еху, - и скрылся в зарослях.
        Старик обернулся к девушке, которая уже давно поднялась и отошла от костра, занесла шкуры в дом и теперь, стоя у порога, тоскливым взглядом посматривала вокруг.
        - Ну, давай прощаться, что ли! - воскликнул старик. - Скучать ведь я по тебе буду, да и Бурый тоже. Ты уж, если окажешься в этих краях, приходи, навещай старика.
        - Конечно, - ответила она, - я ведь тоже привыкла к тебе. Вот начну с Видольдом снова в степь выезжать, так сразу и зайду. Если, правда, ваш вождь опять меня не запрет где-нибудь.
        - Не запрет. Ты, главное, глупостей больше не делай, и все тогда будет хорошо, - старик слабо улыбнулся и быстро закончил: - Но беги уже. Пора. Ни к чему Великого Кхана заставлять ждать. Прощай, Шейра.
        Заставив себя не оборачиваться, хотя ей очень этого хотелось, девушка покинула поляну и ступила на тропку, по которой до нее ушел Элимер. Бурый порывался проводить свою подругу, но, удерживаемый властным окриком хозяина, остался на месте, грустно повиливая хвостом.
        Шейра шла быстрым шагом. Если ничего нельзя изменить, то лучше не травить лишний раз душу, оттягивая неизбежное. Сейчас ничто не замедляло ее движений, ведь с собой ей, по сути, брать было нечего. Она оказалась здесь без ничего, так же и уходила, разве что прихватила из лесного дома незамысловатое оружие.
        Элимера она догнала уже у самой опушки. Он чуть повернул голову, задержал взгляд на ее лице, словно пытаясь отыскать в нем что-то, но, не обнаружив ничего, кроме неприязни, продолжил путь. Девушка двинулась следом. Когда они дошли до привязанных лошадей, кхан кинул ей подбитый мехом шерстяной плащ, но почему-то не торопился садиться на коня.
        - Шейра, - вымолвил он тихо, - я не хотел обидеть тебя. Но рядом с тобой я теряю разум.
        - Тогда держись подальше, чтобы не терять, - огрызнулась айсадка.
        Только когда они выехали в открытую степь, Шейра ощутила на себе, как злятся Духи Ветров. Бьющий в лицо, несущий пыль поток воздуха теребил плотную накидку, поднимал ее полы, касался тела холодным дыханием. Поэтому девушка почувствовала себя почти довольной, когда к полудню на горизонте замаячил Инзар. А совсем скоро она смогла спрятаться в знакомой комнате императорского замка, от которого уже успела отвыкнуть.
        За все время пути кхан не сказал ей ни слова.
        ***
        Последующие дни тянулись для Шейры уныло, и Элимер не мог этого не заметить, видя, как она добрую часть дня отрешенно блуждает по саду, закутавшись в теплый, спасающий от ветров плащ. За последние время он ни разу не говорил с айсадкой, но разговор и не требовался, чтобы понять, какая скука ей овладела.
        Видольд еще не торопился садиться на коня, но ходил уже вполне сносно и скоро мог вернуться к своим обязанностям. Степь также не располагала ни к поездкам, ни, тем более, к охоте. Даже в городе, защищенном стенами, гуляли сильные ветра. А что творилось на открытой равнине и представить страшно. Осень в степи - самое жестокое из времен года.
        В один из таких дней Элимер все же подошел к Шейре, пока та бродила по садовым дорожкам, не обращая внимания - или стараясь не обращать, - на пронизывающий ветер, что трепал одежду, рвал волосы и гнул деревья. Она вздрогнула и обернулась, когда услышала голос кхана.
        - Идем со мной, - сказал он.
        - Зачем?
        - Не бойся. Я тебя не трону. Идем.
        Элимер привел ее на псарню. Совсем недавно ощенилась одна из его любимых гончих и в связи с этим событием в голове кхана возникла мысль: "Должен же я чем-то занять мою дикарку, раз уж привез сюда".
        Щенки родились на диво большими и здоровыми и обещали вырасти в сильных грациозных псов.
        - Сейчас они маленькие, - произнес он, - но как только их можно будет оторвать от матери, возьмешь себе двоих. К середине весны они подрастут, сможешь брать их в степь. С ними тебе и Видольд не понадобится. А до этого займешься их воспитанием, чтобы не скучать.
        В глазах девушки сверкнуло что-то, похожее на радость, она присела на колени и принялась рассматривать новорожденных. Она не стала прикасаться к ним, понимая, что это может вызвать ярость суки, переживающей за потомство.
        - Меня она хорошо знает, - сказал Элимер. - Я покажу тебе их поближе.
        И он взял на руки двоих, еще слепых, малышей, таких крошечных, что они легко умещались на его ладони. Сука заворчала, обнажая клыки, но с места не сдвинулась и довольно скоро успокоилась.
        - Эти двое родились самыми большими и крепкими, - обратился он к Шейре, - но если хочешь, могу показать и остальных.
        - Нет, - заворожено глядя на повизгивающих, оторванных от материнской груди щенков, сказала она, - не надо других. Мне кажется, этих я уже полюбила.
        Айсадка вдруг улыбнулась, и лицо ее преобразилось: смягчились черты, и радостно засверкали глаза. Значит, вот какой она могла быть и, скорее всего, была раньше, а возможно, оставалась бы и до сих пор, если бы не превратилась в пленницу, если бы ее не изнасиловали в темнице, если бы не его собственное поведение… Слишком много "если".
        Но скоро улыбка бесследно погасла, и выражение ее лица вновь стало отчужденным и мрачным.
        - Спасибо, вождь, - уронила Шейра и направилась к выходу. Кхан двинулся следом, все еще не в силах забыть тот внутренний свет, который она только что излучала. Сейчас от него не осталась и следа, но Элимеру казалось, что теперь всякий раз при взгляде на девушку он будет его помнить.
        Однако очень быстро радость померкла, сметенная очередной досадной мелочью.
        - Кто это? Часто ее вижу, - услышали оба за спиной вопрос одного из рабов, расчищающих тропинку от листьев и сора. Наверное, невольники не предполагали, что их разговор, пусть еле слышно, но донесется до ушей кхана и его спутницы.
        - А, это… - полупрезрительно откликнулся второй. - Дикарка из айсадов. Потаскуха не то кхана, не то Видольда, а может и обоих. А может, не только их. Тут, знаешь ли, не разберешь.
        Элимер покосился на Шейру, силясь понять, осознала ли она смысл этих слов, и увидел, как рука девушки дернулась к кинжалу на поясе, а спустя мгновение безвольно опустилась. Наверное, она вспомнила о своем обещании не трогать людей Отерхейна. И еще, судя по ее реакции, за время пребывания в замке она успела узнать значение бранных слов.
        - Если хочешь, можешь убить его сама, Шейра, - произнес Элимер негромко. - Либо это сделаю я.
        Она знала, с какой стороны донеслась обидная фраза. А потому Элимер еще не успел договорить, а клинок уже летел, преодолевая силу ветра, со свистом рассекая воздух, чтобы вонзиться в горло того, кто имел неосторожность произнести роковые слова в непосредственной близости от кхана и айсадки. Второй раб помертвел и рухнул на колени, но на него девушка не обратила внимания и какое-то время стояла, оскалившись, с искаженным свершившейся местью лицом.
        Значит, и такой она могла быть, отметил Элимер. Рука, только что ласкавшая щенков, теперь обернулась рукой убийцы. Находись на ее месте любой мужчина, это не вызвало бы у Элимера удивления. Но она - женщина. А среди женщин Отерхейна такой поступок представлялся невозможным. Тут им полагалось либо расплакаться, либо произнести длинную обличительную речь. А лучше всего - обратиться за защитой к мужчинам: отцу, брату, мужу или любовнику.
        Шейра тем временем неторопливо подошла к трупу, хладнокровно выдернула из теплой плоти клинок, вонзила в землю, счищая кровь, и что-то тихо произнесла на непонятном Элимеру языке айсадов.
        "Она привыкла убивать", - с внезапным удивлением подумал он. Хотя, если поразмыслить, в этом как раз не было ничего удивительного. Напротив, выглядело бы странным, если бы айсадка не умела этого делать.
        Элимер знал: если в головах рабов родились предположения, столь неприятные для Шейры и, чего таить, для него тоже, то после убийства они не только не исчезнут, а, напротив, превратятся в уверенность. Зато теперь никто не посмеет озвучивать свои догадки вслух.
        Шейра, даже не взглянув на кхана, быстро прошла мимо и скрылась за поворотом, ведущим в замок.
        Элимер не стал ее догонять: он понимал - именно его она сейчас меньше всего желала видеть.
        ГЛ. 29. КТО ТЫ - РАБЫНЯ ИЛИ ГОСПОЖА?
        - Великий Кхан, - с непривычно робкой интонацией обратился к Элимеру один из советников.
        Они заседали в малой советной зале, обсуждая болезненный вопрос о гуляющих по империи слухах.
        - В чем дело, Крэгх?
        - Прошло уже много времени, а ты так и не ответил на послание Иэхтриха. Он может не понять.
        Элимер сознавал, что опасения советника имели под собой почву. Некоторое время назад из Эхаскии и впрямь прибыл гонец с письмом, в котором регис сообщал, что власть его окрепла, а значит, пришла пора кхану Отерхейна вступить в давно запланированный брак с принцессой Эхаскии Отрейей. Элимер уважительно принял посланника, поселил его со всеми удобствами в замке, но вот отвечать не спешил.
        - Я помню. На днях дам ответ. Думаю, со свадьбой стоит повременить. Подождем до весны. Иэхтриху придется запастись терпением.
        - Иэхтрих может подождать, это верно, а вот Отерхейн - нет.
        - Что ты имеешь в виду?
        Крэгх нервно переглянулся с Вардой и Тардином и, судорожно сглотнув, пояснил:
        - Видишь ли, повелитель, у твоего отца в твоем возрасте уже появились вы с Аданэем. А чуть позже и другие дети. Так что тебе сейчас как никогда раньше необходима кханне и наследник.
        - Почему именно сейчас? - Элимер понял, что ему о чем-то недоговаривают.
        - Мой Кхан, - начал Крэгх, - из-за этих слухов о твоем брате, в народе, да и среди благородного сословия тоже, начали бродить нехорошие предположения. Говорят, ты нарушил обычай поединка, ты не убил Аданэя, а потому не по праву стал кханом. И якобы за это Боги наказали тебя бессилием, лишили возможности иметь наследника. Мы, приближенные к тебе, конечно, знаем, что это не так, - поспешно добавил он, - но люди этого не знают. К тому же, девочка в любом случае не может считаться твоей преемницей.
        Элимер молчал долго, и никто не посмел нарушить тишину.
        "Вот значит как, - думал он. - Значит, народ недоволен. Крэгх прав, с этим надо что-то делать. Дочь от давней любовницы и впрямь наследницей не объявишь".
        Элимер очень редко вспоминал о дочери. Но сейчас его мысли перенеслись к ней. Азрэне, должно быть, уже около четырех. Последний раз он видел ее около года-полутора назад. Ее матери был отдан большой дом в центре столицы, в деньгах она также недостатка не знала. Элимер посчитал, что вполне достойно позаботился о своем ребенке и почти забыл о нем. Особо теплых чувств Азрэна никогда в нем не вызывала, хотя он и пытался вести себя с ней ласково в те очень редкие дни, когда все-таки видел девочку. Впрочем, и она отца в нем не признавала: держалась боязливо и норовила быстрее удрать к матери. Для нее он был Великим Кханом, не отцом.
        - Значит, народ требует кханне, - усмехнулся Элимер, и со странным блеском в глазах закончил. - Если требует - то получит!
        И, словно ничего не произошло, спокойно приступил к обсуждению следующего вопроса из тех, ради которых и собрал советников.
        По завершении совета Тардин как обычно задержался, хотя и Крэгх, и Варда тотчас покинули залу.
        - Что ты задумал? - спросил он Элимера.
        - О чем ты?
        - Не делай вид, будто не понимаешь. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты ведь не на Отрейе собрался жениться, так?
        - А какая разница? Главное, что люди получат свою кханне и успокоятся.
        - Элимер, не твори глупостей. Согласно Придворному Уложению и всем традициям женой правителя может стать лишь особа царской крови.
        - Придворное Уложение определил первый кхан. А сейчас кхан - я. И в моих силах его изменить.
        - Знатные люди не поймут.
        - Им придется научиться и понимать, и принимать мои решения - такова моя воля. Иначе они сильно об этом пожалеют, - отрезал Элимер. - А ты сейчас рассуждаешь, словно простолюдин, а не советник.
        - Я сейчас рассуждаю, - сквозь зубы проговорил Тардин, - как на моем месте станет рассуждать любой житель твоей страны. Традиции не так просто сломить, как ты думаешь. И никто из прежних правителей даже не пытался этого сделать.
        - Я стану первым.
        - Элимер, давай начистоту. Я не хотел заводить эту тему, но вижу - придется. Я все понимаю, айсадка тебе нравится, но это не повод брать ее в жены.
        - С чего ты взял, будто я подразумевал ее?
        - Хоть передо мной не притворяйся. Никого другого ты и не мог иметь в виду. Если это не Отрейя, то остается только одно - айсадка.
        - Хорошо, - усмехнулся Элимер, - что же дальше?
        - А дальше… - Тардин возвысил голос. - Чувства затмили твой разум, и это опасно для твоей страны. Сделай айсадку наложницей, Отрейя вряд ли станет тебе в этом помехой. Но жениться? Зачем? В этом никакой пользы!
        - Я решил, что так будет лучше, - отрезал кхан и вдруг рассмеялся. - Да и тебя ли я слышу, Тардин? Ведь тебе никогда не нравилось, что у меня есть наложницы, ты считал, будто они отвлекают меня от дел. А теперь ты предлагаешь и айсадку прибавить к их числу?
        - Я выбираю из двух зол меньшее, - возразил советник. - Ты должен понимать, что судьба Отерхейна зависит от тебя, что своим необдуманным решением ты ставишь под удар собственное государство, ты ослабляешь его. Разброд среди народа - уже плохо. А как насчет Иэхтриха? Он наверняка воспримет твои действия как оскорбление для себя и своей дочери!
        - С Иэхтрихом я разберусь. Для принцессы маленького государства, дети которой из-за обилия братьев даже не могут претендовать на его престол, стать кханне обширной могущественной Империи - слишком большая удача. И ее отцу это прекрасно известно. Так что, думаю, он не будет в обиде, если его дочь станет женой, например, дейлара Антурина. Он у нас вдовец, если не ошибаюсь? Что касается народа - ему просто придется смириться.
        - Хорошо, Элимер, ты сам себя убедил в правильности своего решения. И, не стану спорить, вероятно, тебе удастся осуществить его без особых потерь. Но как насчет этой айсадки? Ведь особой симпатии она к тебе не питает. Положим, она согласится стать твоей женой, уверен, ты найдешь способ убедить ее. Сыграешь на страхе, или на ее любви к сородичам. Пусть это останется на твоей совести, Элимер. Но тебе помимо кханне нужен еще и наследник. Вряд ли твоя Шейра так просто согласится принадлежать тебе как женщина. Ты что же, всякий раз станешь брать ее силой?
        - Почему бы и нет? - откликнулся кхан. - Но вряд ли это потребуется. Есть другие пути. Айсадка, конечно, не особенно ко мне благоволит, но рано или поздно она привыкнет, перестанет бояться. Я даже заставлю ее испытать благодарность. Этого мне вполне достаточно. А любовь… - напоследок он скептически улыбнулся. - Это все ерунда. Мои наложницы тоже не очень-то меня любят, однако принадлежат мне. Так какая разница?
        - Что ты говоришь, Элимер! А как же Зарина?
        - Тардин, Тардин, - рассмеялся он, - ты на все готов, лишь бы меня отговорить. Даже произнести сущую глупость. Мне хорошо известно - как и тебе, кстати, - что на самом деле Зарина любит венец кхана на моей голове. Власть мою любит, которая, как она думает, возвышает и ее. Богатство любит и жизнь хорошую. А Шейра станет любить Гхартовы Горы, в которые я разрешу вернуться ее народу.
        - Элимер, ты сам себя слышишь? Ты вместо выгодного союза с Эхаскией женишься на дикарке, так еще и земли империи за это отдашь?
        - Не отдам. Лишь разрешу айсадам жить на них. А Шейра этой разницы все равно не заметит. И потом, отерхейнцев там практически нет - разве что отдельные высокогорные хозяйства, - поэтому места дикарям хватит в избытке, может, они даже не столкнутся с нашими людьми. Айсадка же на все готова ради своего племени. Я этим воспользуюсь. Ей придется стать моей.
        Тардин несколько долгих минут смотрел в лицо того, кого помнил молчаливым мальчиком, а после - юношей, грезящим о подвигах и приключениях. Но теперь он видел перед собой лишь холодного кхана. А может, Элимер научился скрывать свои чувства даже от него?
        - Иногда твой цинизм меня пугает, - пробормотал советник.
        Кхан только пожал плечами и ничего не ответил. На этом разговор закончился. Но Тардин не мог не отметить, что его Элимер с каждым годом меняется все больше и больше.
        ***
        Принцесса Отрейя плакала в своих покоях.
        Она не понимала, как мог отец так с ней поступить! Она смирилась, что ей придется выйти замуж за отерхейнского кхана, жить в дикой чужой стране, среди этих полукочевников! Но все-таки Элимер был молод и казался бы даже симпатичным, если бы не злой взгляд и не жесткое лицо. Но все изменилось, кхан по какой-то причине отказался от нее, и теперь ей предстояло сделаться женой старика, какого-то Ариста! Он ведь даже не правитель, а всего лишь наместник в провинции! Подданный!
        Отец, конечно, тоже не очень этому обрадовался, но государю Отерхейна возражать не посмел и к мольбам собственной дочери также остался глух.
        Как же ей теперь быть? Она молода, она еще даже не знала мужчины! Неужели ее тела первым коснется старик?! Это несправедливо, неправильно! Почему в свои шестнадцать лет она должна жертвовать собой ради государства?
        "Никогда этого не будет! Я не допущу, чтобы старик стал первым!" - ожесточенно решила девушка, гневно встряхнув волосами. От этого движения мелкие кудряшки растрепались, взметнулись вверх, рассыпались по плечам, окружив голову светло-рыжим облаком.
        Утерев слезы и подождав, пока спадет краснота с глаз, Отрейя спустилась с верхних этажей, прошла по длинному коридору и скоро оказалась в помещении, где содержали рабов. Взгляд ее быстро пробежался по преклонившим колени людям и задержался на голубоглазом мужчине:
        - Ты! - Отрейя указала на него пальцем. - Идем со мной.
        Мужчина поднялся и покорно отправился за госпожой, которая провела его вверх по лестнице, пропустила в свои палаты и, прежде чем закрыть дверь, быстро огляделась по сторонам. Убедившись, что их никто не видел, нырнула в комнату, повернула в замке ключ и посмотрела на раба, который все еще не мог ничего понять. Неторопливо, покачивая бедрами, она подошла к нему вплотную и прошептала: "Ты молодой и красивый".
        ***
        Зарина еле сдерживалась, чтобы не броситься к Элимеру с вопросами, однако понимала, что этим ничего не изменит, а лишь навредит себе. А потому ей оставалось только до рези в глазах вглядываться в окно, в тусклые предрассветные сумерки, и осознавать, что в этот самый миг ее кхан, возможно, уже готовился к своему бракосочетанию. С дикаркой! Почему?! Почему?! Этот вопрос Зарина задавала себе всю бессонную, бесконечную, бескрайнюю ночь, но так и не поняла - почему.
        Девушка никогда не тешила себя иллюзиями, не мечтала стать кханне, она знала, что придет день, и Элимер женится. И женится на другой. Не на ней. Но она полагала, что этой другой станет принцесса, царевна или, на худой конец, просто женщина благородных кровей. Но почему айсадка? Разве она красивее Зарины? Нет. Может быть, умнее? Тоже нет. Может, сильнее любит кхана? Нет! Дикарка его едва ли не ненавидит! Так чем же она покорила его?
        Это непонимание сводило Зарину с ума. И эта боль. Сжигающая боль. Такая, что хотелось весь замок разнести по камешкам, а потом умереть. Умереть, чтобы не болела душа. О, как она болела! Как чудовищно, невыносимо, безнадежно болела! В груди поселилось какое-то тягостное ощущение покинутости, ненужности, одинокости. Словно ее предали, словно ответили пощечиной на поцелуй. Кажется, никогда в жизни она еще не чувствовала себя так плохо. Даже когда в слезах бродила по разрушенной площади Тилиронской столицы, даже тогда…
        Мой Элимер, так скажи мне - почему? Еще несколько дней назад ты меня ласкал, ты мне улыбался… И уже тогда знал, что женишься на ней. И знали твои советники, приближенные и сама дикарка. Только я - я одна - не знала. Но самое ужасное, что ты промолчал не из злости, не из мести, и не потому, что хотел наказать за какой-то проступок - нет! - ты ничего не сказал, не предупредил, не успокоил потому, что и помыслить не мог, будто у меня тоже есть чувства! Я думала, я раньше думала, что ты хотя бы немного привязан ко мне, что тебе важна моя любовь, а оказалось… Оказалось - я никто. Совсем! Что я - только для удовлетворения твоих желаний. Твоих проклятых желаний! Ты - чудовище! Бездушное чудовище! Ненавижу! Предатель! Предатель! Ненавижу!
        Она схватила со стола бронзовый кувшин и с размаху ударила об оконное стекло. Сверкающие в лучах восхода осколки брызнули во все стороны, оцарапали Зарине руку и рассыпались по полу. Девушка какое-то время смотрела на них, непонимающе, тупо, затем приподняла ногу и резко опустила на битое стекло. Закричала, когда осколки вспороли обнаженную ступню и, прихрамывая, прошлепала в другой конец комнаты, оставляя кровавые следы. Там свалилась на кровать и наконец-то заплакала. Стало легче. Словно боль телесная на миг пересилила другую боль. Она плакала и неразборчиво бормотала: "Ненавижу! Ненавижу… Проклятый…"
        ***
        Отерхейн был взбудоражен предстоящим событием, ведь не каждый день Великий Кхан брал себе жену. И хотя выбор его казался несколько странным, простой народ пока не придавал этому значения. Ну, станет кханне вопреки всем традициям никому не известная дикарка, подумаешь! Зато будет большое празднество, а значит, много бесплатной еды и пива.
        Правда, люди благородные между собой перешептывалась с изрядным осуждением. Но дальше робкого шепота дело не шло: мало ли кто мог услышать, донести кхану - тогда не миновать беды. Тем более, тот уже озаботился, чтобы по Отерхейну полетели слухи, будто он собрался жениться не на простой дикарке, а на легендарной царь-деве, ворожее и предводительнице не то всех лесных и степных племен, не то горцев с Высоких Холмов. И если кто-то и понимал, что это не совсем так, а может, и вовсе не так, предпочитал помалкивать.
        Когда вождь сообщил Шейре, что она станет его женой, дни девушки превратились в кошмар, подернутый пеленой безумия; она зачастую теряла ощущение реальности, будто ее опоили дурманом.
        Как удивительно хорошо изучил ее шакал! Понял, что она не сможет отказать, если ее народу вернутся Горы Духов. Знал, что она согласится пожертвовать видимостью свободы. Ненавистный! И зачем ему это понадобилось? Ее тело он уже заполучил однажды. И после того позорного случая в лесу много раз мог взять ее силой. Или сделать одной из своих наложниц, точно так же пообещав вернуть айсадам Горы Духов. Но зачем-то вождю понадобилось жениться…
        Шейра почти не замечала того, что творилось вокруг. А между тем, в столице царила радостная суета, унылую каменную кладку домов и самого замка украшали яркими лентами, знать шила наряды, купцы завозили лучшие вина, а из окрестных деревень гнали скотину на мясницкий двор. Богатые и высокородные люди - владельцы обширных имений и замков - съезжались в Инзар со своими домочадцами со всех окраин страны. Спешили в императорский замок и дейлары провинций, и воинская знать, и послы соседних государств.
        Те, кому не хватило места в замке, или кто был недостаточно знатен, расселились по всему Инзару. И как никогда раньше взлетели цены в трактирах и постоялых дворах. Находились и особо смекалистые горожане, готовые за определенную плату уступить приезжим уголок в собственных домах.
        Замок походил на растревоженный муравейник. Шум голосов не смолкал и ночами, люди из разных уголков страны встречались здесь и неминуемо принимались обмениваться новостями и сплетнями. Элимер, который не любил излишнюю суету, старался реже появляться на людях. Он понимал, что это время нужно просто переждать: спустя несколько дней после его бракосочетания народ разъедется, праздничная горячка пойдет на спад, и желанное спокойствие вернется в столицу.
        И вот - преддверие долгожданного для отерхейнцев дня.
        Приставленные к Шейре женщины тщательно одели, причесали ее и постарались объяснить, что необходимо знать будущей кханне. Айсадка слушала, смысл слов вроде бы доходил до нее, но как-то медленно, будто сквозь преграду.
        Она чувствовала себя скованно и неловко в странном наряде, к которому ей надлежало привыкнуть прежде, чем появиться перед народом и знатью. Тонкий венец сдавливал голову, тяжелое ожерелье душило, а серьги, кольца и браслеты напоминали оковы. Длинное платье затрудняло движения и путалось в ногах. Шейра не раз и не два наступала на подол, и женщинам понадобилось еще полдня, чтобы научить девушку правильно двигаться. Впрочем, айсадка скоро освоила эту науку, и к вечеру лишь по светлым волосам да слишком суровому для отерхейнской женщины лицу в ней удавалось различить дикарку.
        - Ого! - присвистнул Видольд, когда впервые увидел ее в новом обличье. - Не думал, что айсадские девчонки могут выглядеть столь прелестно!
        Шейра лишь хмуро покосилась на него, вызвав этим новую порцию насмешек.
        - Эй, да ладно тебе! Сделаешься Великой Кханне, я стану называть тебя "повелительница", - он хохотнул. - А может, еще кланяться и приказы выполнять начну. Да еще и Горы Духов заимеешь. Такой плен вроде намного лучше нынешнего, а?
        Она снова промолчала, только помрачнела еще больше. Видольд смягчился:
        - Чего боишься-то? Не такой уж кхан страшный. Смею думать, твоя жизнь мало изменится. Вот увидишь, так и продолжишь шататься по степи и меня отвлекать, - ирония напоследок все же проскользнула в его интонации.
        Обряды бракосочетания начинались в полночь и продолжались до позднего вечера, завершаясь большим шумным пиром. Ночью кхан и его будущая жена отдельно друг от друга прошли через ритуал очищения, скрытый от всех, кроме жрецов. И лишь на рассвете встретились, чтобы предстать перед народом Отерхейна.
        Когда со всеми сопутствующими церемониями Шейру подвели к Элимеру, то в первое мгновение он едва ее узнал, настолько сильно одежда и украшения преобразили девушку. Красное платье с причудливой вышивкой, накидка из волчьей шкуры, витой венец, усыпанный рубинами, развеваемые ветром светлые волосы, собранные в высокий хвост, и неторопливая поступь - все это словно сделало ее на несколько лет старше. Непонятно, откуда взялась в ней скрытая до сих пор женственность. Теперь и впрямь несложно было поверить, будто Шейра - властительница народов, а не безвестная айсадка, которую выбрали предводительницей на один неудачный бой.
        Шейра чувствовала себя совершенно раздавленной и больной. Кажется, так плохо ей не было, даже когда она только что попала в плен к шакалам. Тогда у нее оставалась хотя бы робкая надежда однажды вырваться на свободу. Сейчас же плен грозил затянуться до конца ее жизни. Она по-прежнему почти не замечала ничего вокруг. Непонятный и чуждый ночной обряд очищения мало запечатлелся в ее памяти, да и после, на рассвете, она видела все будто сквозь душное марево. Единственное, на что хватало воли - сохранять видимое достоинство. Ни к чему показывать, как ей страшно, горько и стыдно: шакалы не должны знать о ее слабости. Шейра смутно осознавала, что говорит какие-то заранее разученные ритуальные фразы, но совершенно не вникала в их смысл. Мелькающие лица казались одинаковыми, слова восхвалений проносились мимо. Девушка мало что различала, все походило на дурной сон, и только хищное лицо молодого кхана с горящими глазами удивительно четко выделялось среди пестрой круговерти, напоминая о том, что это - реальность. Лица, слова, опять слова, церемонии и снова лица - все смешалось в одной неутомимой пляске.
        На закате в роскошно убранной зале состоялся пир, на котором присутствовали знатные люди Отерхейна и других государств. Шейра восседала рядом с кханом и каждый раз вздрагивала, когда он мимолетно, словно невзначай, касался ее руки. И снова говорились какие-то слова. Вождь что-то произносил, она поднимала кубок с вином и, кажется, даже улыбалась из последних сил в ответ на улыбки темных людей. Если ради того, чтобы ее народ вернулся в Горы Духов, ей приходится вести себя так, как, по мнению отерхейнцев, должна вести себя жена и кханне, то она будет это делать, другого не остается.
        Элимер, искоса взглянув на Шейру, которая теперь, хотела она того или нет, всецело принадлежала ему, решил, что его новоявленная жена выглядит уставшей и потерянной. Кажется, у нее уже не оставалось сил изображать радость.
        - Кханне утомилась, - сказал он, поднимаясь из-за тяжелого каменного стола. Шейра, к счастью, поняла, как ей следует отреагировать и готовно подала ему руку. Удивительно, как быстро и точно она усвоила то, что объясняли приставленные к ней женщины.
        Люди встали из-за стола вслед за повелителем и склонили головы, провожая Великую Кханне. Шейра кивнула на прощанье и даже улыбнулась. Затем Элимер вывел ее из залы. И если бы в этот момент он заглянул в лицо айсадки, то увидел бы, как слетела с него горделивая маска и со всей откровенностью обнажились истинные чувства - тоска и усталость.
        Стоило им ступить на лестницу, как словно ниоткуда появились женщины, ожидая приказаний кхана, хотя, без сомнения, и так знали, что им делать.
        - Тебя проводят в новые покои, Шейра, - обратился Элимер к ней, но, кажется, она даже не расслышала его слов. - Отдыхай, - прибавил он и подал знак женщинам. Те быстро подхватили Шейру под руки и повели наверх. Она не сопротивлялась. А кхан вернулся в пиршественную залу: его роль на празднестве еще не закончилась.
        Весь мир всей своей тяжестью обрушился на Шейру, когда женщины ввели ее в просторные палаты. Только теперь, скрывшись от глаз толпы, она почувствовала, как ощущение реальности вернулось к ней - и тут же об этом пожалела. Ей хотелось сейчас только одного - остаться одной и чтобы никто ее не трогал. Но и этому маленькому желанию не суждено было исполниться. Стоило закрыться двери, как три женщины окружили ее и начали верещать:
        - О, Великая Кханне, как ты, должно быть, счастлива!
        - Ты так превосходно держалась, повелительница!
        Шейра ничего не ответила, а женщины снова подхватили ее под руки и подвели к большому бронзовому зеркалу. Она чувствовала себя не в состоянии о чем-то спрашивать или как-то интересоваться дальнейшей судьбой, а потому апатично и вяло позволила женщинам произвести все необходимые действия.
        Сначала с нее сняли украшения и платье - дышать сразу стало легче. Потом Шейру узкими коридорами отвели вниз, в имперские бани, там усадили на чуть нагретые камни возле чаши с водой и аккуратными движениями принялись мыть ее волосы и тело. Шейра почти задремала: мягкий свет, звук льющейся воды, влажный теплый пар заставили расслабиться и даже немного успокоиться. Затем, разомлевшую, ее попросили подняться, завернули в широкое льняное покрывало и снова увели наверх, в покои. Там айсадку начало убаюкивать мерное бормотание самой старшей женщины, которая расчесывала ей волосы. Другие в это время натирали ее тело какими-то пахучими маслами. Глаза Шейры закрылись почти против воли и, несомненно, она скоро провалилась бы в неспокойный сон, если бы одна из женщин не заметила ее состояния.
        - О, Великая Кханне, - протянула она сочувственно, - должно быть, ты очень утомилась, но спать нельзя. Ведь этой ночью тебе предстоит встретиться со своим повелителем!
        Шейра моментально распахнула глаза и вздрогнула. Как же у нее могло вылететь из головы, что еще ничего не закончилось? Ей захотелось расплакаться. Но нельзя. Нельзя. Не при них. Не при этих шакальих женщинах.
        А те по-своему поняли ее реакцию:
        - Ну вот, ты сразу оживилась, - хихикнула одна.
        - Конечно, ведь это будет первая ночь с Великим Кханом. Самая счастливая, - вторила другая, и для Шейры слова ее прозвучали издевкой. Ей захотелось пронзительно завизжать и впиться ногтями, расцарапать, располосовать эти тупые угодливые физиономии, но она только помрачнела еще больше.
        - Слушай, - внезапно посерьезневшим голосом обратилась к айсадке старшая из женщин, не переставая расчесывать ей волосы, - я должна объяснить, как в эту ночь следует себя вести. Это очень важно, моя Кханне. Ты не из Отерхейна, а потому незнакома с обрядами первой ночи. Но для начала возьми, выпей это, - женщина протянула Шейре крошечную бутыль. - Тебя это сразу взбодрит, усталость пройдет, сон отпустит.
        Шейра послушно вынула из рук женщины бутылек и, припав к горлышку, выпила. Какая разница, что там? Лишь бы от нее отстали! Но вскоре она поняла, что женщина сказала правду. Исчезла тяжесть и голова прояснилась.
        Та довольно крякнула:
        - Вот, теперь я вижу: ты готова меня слушать, моя Кханне, - и немного помолчала, подбирая слова:
        - Запомни, ты теперь повелительница для всех, но - покорная служанка Великого Кхана. Ныне только его слово для тебя закон. Ведь вся империя смотрит на тебя, ты должна показывать хороший пример остальным женам этой страны. Я не знаю, как было в тех краях, откуда ты родом, но здесь - Отерхейн. Ты никогда не должна перечить своему мужу. Ты должна предугадывать и выполнять все его желания. Повелитель не должен раздражаться из-за непослушания собственной жены, ведь у него есть гораздо более серьезные поводы для беспокойства. Тебе ни в коем случае не позволено выражать недовольство, когда тебя наказывают, а если провинишься, то следует, преклонив колени, молить о прощении. Если будешь послушной и тихой женой, то муж твой всегда будет с тобой добр и ласков.
        Дальше Шейра уже плохо разбирала, что ей говорили. Она успела похолодеть уже от одного вступления. Уродливая страна с уродливыми обычаями! Но следующая же фраза, произнесенная женщиной, вырвала ее из собственных мыслей.
        - Когда кхан вернется, мы отведем тебя к нему. Ты должна будешь войти, склониться перед ним и поцеловать правую его руку. Ту, на которой надето кольцо. А потом произнести обрядовую фразу: "Повелитель мой, отныне и навсегда я принадлежу тебе, и слово твое больше моей жизни".
        - Что?! - вырвалось у Шейры против воли. - Я действительно должна это сделать… сказать?!
        Женщины растерянно переглянулись, потом одна из них пожала плечами:
        - Ну да, Великая Кханне. Так велит Придворное Уложение.
        - К-какое уложение? - Шейра не поняла ни слова.
        - Ты и впрямь ничего о нем не знаешь? Придворное Уложение - это свод основных законов, правил, традиций, которые определили еще наши предки, - женщина посмотрела на Шейру с гордостью. - Все достойные люди его соблюдают, иначе можно прослыть дикарем или чернью.
        "Уродливая страна с уродливыми обычаями, - еще раз подумала Шейра. - И люди здесь столь же уродливы и отвратительны!"
        Она уже пожалела, что ради гор согласилась на это позорное замужество. Если бы только она заранее знала, что перед тем, как вновь отдаваться вождю, ей придется подвергнуть себя очередному унижению! А сколько их еще будет! Преклоняться перед шакалом, ощущать в себе его плоть! И, о Духи, потом ей придется носить в себе проклятый плод, зачатый от врага. В прошлый раз ей просто повезло, что этого не случилось.
        Но теперь отступать было некуда, и страшная мысль пронзила Шейру. Казалось, даже кровь на миг застыла. Как же она сразу не догадалась - вот зачем шакал решил на ней жениться! Он сказал тогда, что хочет не только ее тело. Он сказал, что хочет, чтобы она покорилась. И придумал, как добиться этого - обманом превратить в такую же рабыню, какими являются все женщины Отерхейна: лишенную свободы, воли, униженную, никчемную! Темный вождь понимал, что она не могла знать об ужасных традициях, о том, что женам в этой стране приходится кланяться мужьям в ноги и прислуживать им.
        "Я тебя ненавижу, - злобно прошептала девушка про себя. - Ненавижу! Хоть бы ты сдох!"
        ***
        Элимер смог уйти с пира лишь в середине ночи, и больше всего ему сейчас хотелось погрузиться в сон, ибо вот уже более суток он был его лишен. Как же он удивился, когда спустя всего-то несколько минут дверь в его покои распахнулась, и на пороге появилась Шейра.
        Шейра - с рассыпавшимися по плечам волосами, в черном полупрозрачном платье без рукавов, сквозь которое так откровенно и соблазнительно просвечивало тело.
        Проклятье! Он совершенно не позаботился о спокойствии айсадки. Она ушла с пира несколько часов назад, и он полагал, что давно и крепко спит. Элимер понимал, что напряжение этого дня не прошло для Шейры бесследно, ей требовался отдых, как, собственно, и ему. Этой ночью он и не собирался притрагиваться к ней. Но теперь! Элимер не мог не пожирать глазами ее тело. Отправить ее обратно оказалось выше его сил. Она сводила с ума, вызывала непреодолимое желание совсем как тогда, в лесу.
        Пока он раздумывал, Шейра шагнула вперед, нервно сглотнула, и кхан заметил в ее взгляде страх. И еще холодную решимость сделать что-то. Вот только что именно?
        Он едва успел задать себе этот вопрос, когда в голове ярко вспыхнула догадка. Он просто глупец! Наверняка женщины не только переодели и подготовили Шейру к этой ночи, но еще и просветили ее относительно Придворного Уложения. И эта мысль заставила Элимера похолодеть. Он понял, что собиралась сделать его жена. Он должен был подумать об этом раньше и предотвратить нелепую ситуацию. Судя по всему, она, опасаясь лишить свой народ гор, намеревалась исполнить все, что ей сказали. И ей как айсадке этот обряд наверняка кажется унизительным! А унижения она никогда ему не простит.
        А Шейра уже начала медленно склоняться в поклоне.
        - Нет, - бросил Элимер, удержав ее за плечи. - Не надо.
        Она вскинула глаза в немом удивлении, и он продолжил уже спокойнее:
        - Забудь все, что тебе сказали. Придворное Уложение устарело. Но, к сожалению, народ этого не понимают.
        Его утверждение не отвечало истине. Хотя знатные люди по-прежнему неукоснительно следовали - или делали вид, что следуют, - старому своду правил, то простой народ давно позабыл большую их часть; уложение неспроста называлось "придворным", оно изначально предназначалось скорее для благородного сословия, нежели для простонародья. Достаточно было вспомнить бойкую трактирную служанку Айю, чтобы понять это.
        Шейра по-прежнему безмолвно смотрела на кхана, правда, теперь в ее лице отразилась растерянность.
        - Пожалуйста, не бойся, - произнес Элимер, склоняясь над ней. - Ты теперь моя кханне. Я больше никогда не причиню тебе зла, я никогда не причиню тебе боли. Я никогда тебя не унижу, моя гордая Шейра. Я хочу только любить тебя и ничего больше. С этого дня не ты, а я твой пленник.
        Шейра напряглась, но стоило ей поймать устремленный на нее теплый и ласковый взгляд, как страх начал медленно таять. Никогда прежде ни один мужчина не смотрел на нее с таким восхищением, желанием и страстью. Это взволновало, и - чего таить, - польстило, а потому, когда темный вождь прикоснулся губами к ее волосам, и даже когда притянул ее к себе, она не отстранилась. Шейра почувствовала, как от его прикосновений по спине и животу пробежала горячая волна, и это показалось ей странным.
        На рассвете, когда, опустошенные, они лежали рядом, кхан, едва касаясь, провел пальцами по ее губам и задумчиво произнес:
        - Ты первая, кого я полюбил.
        - Ты первый, кого я возненавидела, - глухо откликнулась айсадка.
        Элимер пристально вгляделся в ее лицо и негромко засмеялся.
        - Ты лжешь, - и устало опрокинулся на подушки.
        "Он прав. Я лгу", - подумала Шейра, но не успела продолжить мысль, ибо глаза ее закрылись, и она уснула рядом со своим врагом, победителем и мужем.
        ГЛ. 30. КОГДА ПРОБУЖДАЕТСЯ ВЕЛИКАЯ ШААЗАР, МИР ДОЛЖЕН ЗАМЕРЕТЬ В УЖАСЕ
        Аданэй вопросительно взглянул на Лиммену, которая только что влетела в комнату и уселась рядом с ним. В ее глазах искрился смех. Казалось, женщине не терпелось о чем-то сообщить ему.
        - Что случилось? - вырвался у него вопрос.
        - О, ты и представить себе не можешь! Проклятый отерхейнец вздумал жениться! - и она хихикнула, разом утратив царственный вид. - И знаешь на ком?
        - Ну, судя по твоему хорошему настроению, Эхаския здесь ни при чем.
        - Угадал, - Лиммена заговорчески подмигнула и понизила голос до полушепота, отчего стала походить на обычную сплетницу. - Насколько я поняла то, что сказали мне разведчики, его женой станет какая-то дикарка из лесов. Вроде из айсадов, - тут она поморщилась. - Впрочем, это название мне ни о чем не говорит, дикие племена меня никогда не интересовали.
        "Вот как! - подумал Аданэй. - Очень интересно. Значит, мой братишка осуществил-таки свою детскую мечту о воительнице. Каков глупец!"
        - Впрочем, - продолжила Лиммена, - об Эхаскии он тоже не забыл. Собирается женить на Отрейе одного из своих наместников. Это не очень хорошо, но куда лучше, чем если бы он женился на ней сам. По крайней мере, мне доносят, что Иэхтрих не очень доволен таким решением. Мне вот только интересно, с чего это Элимеру взбрело в голову делать дикарку кханне? Какая выгода от этого Отерхейну?
        - Никакой. Сплошной вред.
        - Тогда почему он это сделал?
        - Влюбился, наверное, - презрительно усмехнулся Аданэй, пожимая плечами.
        - Он? Влюбился?! Да еще и в дикарку?! - скептично отозвалась Лиммена, но тут же добавила. - Хотя чему я удивляюсь? Он и сам недалеко ушел от состояния дикости. Но разве это поступок мудрого правителя? Ведь он пошел на поводу собственных желаний.
        - Как и ты, - откликнулся Аданэй.
        Царица не обиделась на эту насмешку: она уже привыкла, что ее любовник иногда бывает язвительным, а потому мгновенно парировала:
        - Однако мне не пришла в голову глупая мысль делать тебя мужем.
        - Потому что ты умнее его, - улыбнулся он. - И на какой день назначено счастливое событие?
        - Если я не ошиблась в подсчетах, то уже сегодня дикарка станет кханне.
        - Прелестно! Впрочем, от Элимера вполне можно было этого ожидать.
        - Ты настолько хорошо его знаешь? - усмехнулась Лиммена.
        - Не ты ли все время повторяла, что врага нужно хорошо изучить? Я хорошо его изучил, - такая злоба прозвучала в голосе Аданэя, что Лиммена даже вздрогнула.
        - Ты действительно его ненавидишь… - пробормотала она растерянно.
        - Да, я уже говорил тебе. Когда-нибудь я его убью, - лицо Аданэя уродливо перекосилось, однако спустя секунду вновь стало спокойным. Но Лиммена все-таки решила сменить тему. Несмотря на то, что она сама испытывала к Элимеру не лучшие чувства, реакция любовника напугала ее. Царице на миг показалось, будто говорило в нем нечто гораздо большее, чем просто ненависть. Что-то, чему еще не придумали названия.
        - Айн, ты помнишь, тебе совсем скоро самому придется жениться?
        - Аззира? Помню.
        - Зима уже на исходе. Отправитесь в Нарриан, когда сойдет снег. Твое путешествие, увы, обещает быть долгим. Но пусть так, это лучше, чем терпеть Аззиру в Эртине. Не представляю, что я буду делать без тебя. Наверное, стану считать дни до твоего возвращения.
        - Я тоже, - рассеянно отозвался Аданэй, глядя куда-то вдаль. Однако скоро спохватился и обернулся к царице, тепло ей улыбаясь. Пугающий незнакомец исчез, Лиммена вновь видела перед собой чарующий взгляд ее любимого Айна.
        ***
        Дорога к окраине страны, к самому морскому побережью, у которого стоял замок Аззиры, выдалась непростой. Путь, неблизкий и сам по себе, осложнился еще и весенним бездорожьем. Плодородная земля Илирина впитала в себя влагу талых снегов, размякла, и лошадиные копыта вязли в ней, замедляя движение. Даже по Великому Торговому Тракту не удавалось ехать, не теряя скорости. Кроме того, путешествие часто прерывалось остановками в городках и поселениях, длящимися, бывало, по нескольку дней. Иногда Аданэю казалось, будто Ниррас специально, по одному ему ведомой причине, тянул время.
        К концу пути, когда города встречались все реже, деревни становились все беднее, а в воздухе ощутимо повеяло соленой свежестью, выдававшей близость моря, уже вступал в права месяц новых листьев. Солнце все чаще выглядывало из облаков, и природа наполняла сердце мятежной тревогой.
        Аданэй ехал в сопровождении Нирраса и воинов, которых царица отрядила для безопасности ее возлюбленного.
        Как только они остановились на отдых в небольшой рощице, советник подошел к Аданэю и, понизив голос, сообщил:
        - Аззира - одна из жриц Богини-матери. И потому перед тем, как на ней жениться тебе придется пройти какой-то их обряд.
        - Это обязательно? - поморщился Аданэй.
        - Да, - отрезал Ниррас, - иначе они грозят рассказать Лиммене, кто ты такой на самом деле.
        - А откуда им это известно?
        - Не знаю. Думаю, Аззира рассказала.
        - Вот дуреха…
        - Замолчи! - прошипел советник. - Не смей так о ней говорить!
        - Прости, Ниррас, - недоуменно протянул Аданэй, - просто вырвалось.
        - Ладно. В общем, слушай: Лиммена ничего об этом не знает. Как и сопровождающий нас отряд. И они не должны узнать. Жрицы обещали, что за сутки ты управишься. На это время я тебя прикрою. Но постарайся развязаться с этим поскорее и не опаздывать.
        - Но как я найду этих жриц?
        - Они будут ждать тебя у опушки Бишимерского леса.
        - Бишимерского? Это где Лесной Клык?
        - Что, уже успел наслушаться глупых суеверий? - фыркнул Ниррас. - Наверняка от своего дружка-раба? Забудь о них! - рявкнул он. - Лесной Клык - старая башня. Она разрушена столетие назад, в ней давно уже никого не держат. Только среди черни да рабов еще бродят нелепые слухи.
        - Да мне, в общем-то, все равно, - Аданэй пожал плечами.
        - Вот и хорошо. К завтрашнему вечеру мы доедем до одной деревеньки. Там и остановимся. Как только стемнеет, ты незаметно улизнешь. Тебе нужно будет идти на восток, туда, где протекает Прета - это приток Бишимер. Перейдешь ее - окажешься у границы лесов. Там остановишься и будешь ждать. Жрицы найдут тебя сами.
        ***
        Как и обещал советник, на закате следующего дня на горизонте замаячило небольшое поселение. Крестьяне издали заметили отряд всадников и, распознав гостей из далекой Эртины, столпились у плетеной ограды. Они с боязливым любопытством рассматривали богато одетых господ и облаченных в доспехи воинов: нечасто в их захолустье забредали путешественники, а уж столичные жители - тем более.
        В поселение отряд въехал хмуро: очередная остановка никого не радовала. По мнению воинов, измученных небывало долгим путешествием и проволочками, лучше было бы скорее добраться до Нарриана и там уже отдохнуть, как следует. Однако Ниррас жестко обрывал раздающийся ропот.
        Селяне, робко поглядывая на вооруженных людей, спешили предоставить им кров и пищу, хотя понимали, что восполнить запасы снеди после такого визита еще нескоро удастся. Но как отказать советнику самой царицы? Вот и жертвовали крестьяне своими припасами, и доставали пиво и вино из погребов, зато прятали своих юных дочерей. Они прекрасно сознавали, что от воинов можно ждать любых неприятностей: натешатся с девками, а им потом бастрюков воспитывай, лишние рты корми.
        Первый раз за всю дорогу Ниррас позволил своим людям отведать хмельного, объяснив, что путь близится к завершению, и они заслужили награду. Но Аданэй понимал: советник сделал это лишь для того, чтобы помочь ему незаметно уйти. И как только окончательно стемнело, а воины всерьез увлеклись пивом и деревенскими красотками - теми, которые не успели, или не захотели спрятаться, - Аданэй скользнул за ограду.
        Стоило ему отойти от деревни, как на него обрушилась тьма, скрывающая за облаками и луну, и звезды. От земли тянуло прохладой и сыростью. Он плохо представлял, куда идти, поэтому просто придерживался восточного направления. Жрицы сказали, что найдут его сами? Отлично - пусть ищут. Не успел Аданэй так подумать, как расслышал тихое журчание воды. Видимо, шел он верно, и это бормотала та самая речушка, о которой говорил советник - Прета. Звук ее становился все громче, а земля под ногами все мягче, вскоре сменившись липкой грязью, густо поросшей осокой и камышом.
        Стоило Аданэю проделать еще несколько шагов, и он почувствовал, как речная влага проникает сквозь кожаную обувь: ноги онемели почти сразу. Он тихо выругался, не в силах сдержать собственного раздражения. Что за глупость! Почему он должен бродить в потемках по каким-то топям и лесам, лишь бы исполнить несуразные прихоти суеверных жриц, а не отдыхать в дружелюбной деревушке? Впрочем, на этот вопрос он и так знал ответ: потому что желает стать правителем этой страны.
        И, взяв себя в руки, он решительно перешел стремительный поток, вымокнув почти по пояс в ледяной воде. Вероятно, через речушку где-то был перекинут мостик, но пытаться отыскать в таких потемках, где именно - занятие неблагодарное. Хорошо, что Прета протекала в непосредственной близости от Бишимерского леса и, судя по всему, где-то сворачивала, устремляя свой бег к печально знаменитой лесной реке, так что скоро Аданэй смог остановиться.
        Оказавшись на опушке, он наконец-то перевел дух. Мокрая одежда, обдуваемая ночным ветром, холодила тело, вызывая неприятную мелкую дрожь. Проклятые жрицы еще не пришли, а ему вовсе не улыбалось провести остаток ночи в темноте и холоде, ожидая их, ведь здесь даже костра не разжечь - все пропиталось влагой.
        Впрочем, долго переживать по этому поводу Аданэю не пришлось, ибо скоро промеж ветвей замаячили далекие огоньки, а спустя еще недолгое время, из леса вынырнули три темные фигуры, тускло освещаемые пламенем факелов. Три женщины в одинаковых одеждах, но разного возраста. Одна - уже седая, согбенная годами старуха, вторая - зрелая женщина невысокого роста, третья - совсем еще юная девушка. Наверное, жрицы - а кем еще они могли быть? - символизировали три возраста богини. А возможно - нет. Об этом культе Аданэй почти ничего не знал, в Отерхейне он никогда не был распространен.
        Молчание нарушила старуха.
        - Он пришел, - качнула она головой, обращаясь к своим сестрам так, словно Аданэя здесь не было.
        - Нас не обманули, - с едва заметным восхищением в голосе произнесла вторая, - он красив, словно бог!
        - Нет, ему еще только предстоит стать Богом, - проскрипела старуха.
        - Может, вы все же объясните, что происходит и что вам от меня нужно? - поинтересовался Аданэй.
        Жрицы переглянулись, словно только сейчас осознали, что у него есть язык, и он даже может разговаривать. Как же Аданэй устал от этих властных и надменных илиринок! На его родине женщины вели себя намного проще и относились к мужчинам с куда большим почтением.
        Самая молодая из жриц все же соизволила ему ответить.
        - Ты должен отправиться в Мир-По-Ту-Сторону, вернуться перерожденным и вступить в священный брак с Богиней-на-Земле. Только после этого ты сможешь стать мужем Аззире. В ней течет древняя кровь илиринских царей, ты должен доказать, что достоин ее.
        - Что?! - вырвалось у него. - Какой бред! Почему это я должен?!
        - Я же вам говорила, - отозвалась средняя по возрасту, - он непосвященный чужеземец. Так что подобное неуважение ему можно простить. Пока.
        Аданэй от возмущения потерял дар речи. Он так и не успел ничего ответить. Женщина вдруг откинула с волос покрывало, приблизилась почти вплотную, вонзив в него неподвижный, немигающий взгляд, и произнесла негромко, но отчетливо.
        - Меня называют Маллекша. Я скажу, что надо делать. Сейчас мы пойдем туда, где Прета впадает в Бишимер. Это в лесу, - она понизила голос до полушепота. - У назначенного места ты окажешься после полуночи, когда открывается тропа в Мир-По-Ту-Сторону. Ты ступишь на эту тропу и увидишь реку. Истинную Бишимер. Здесь, в нашей яви - лишь ее отражение. А дальше… Никто не сможет тебе сказать, что произойдет дальше. Тебе нужно пересечь Реку и вернуться, но как ты это сделаешь, и по силам ли тебе это - мы не знаем. Духи ночи и смерти станут тебе препятствовать, они могут явиться в любом обличии. Но если помыслы твои чисты, а дух силен - ты сможешь выстоять. И тогда Солнечный Бог покинет подземное царство и воплотится в тебе, чтобы прийти на нашу землю. Если же нет… - Маллекша многозначительно пожала плечами, потом сунула ему в руки горящий факел, приказав: "Иди!".
        Аданэй уже собирался наброситься на жриц с очередными вопросами, но губы всех троих вдруг что-то зашептали на непонятном для него наречии. Возможно, на древне-илиринском, или на языке берегового народа.
        Он почувствовал, как все мысли растворились, тело стало безвольным и легким, а лес начал манить. Ему хотелось только одного: чтобы шепот губ не прекращался, шелестел вечно, наполняя тело истомой. Он и сам не заметил, как ноги понесли его вдоль Преты и скоро завели в легендарную чащу. Жрицы следовали за ним чуть поодаль.
        Лес действительно выглядел жутковато. Исполинские ели и грабы заслоняли кронами небо, заброшенная, позаросшая травой тропинка петляла между стволами. Древний мрачный лес. В сказках в подобных чащобах всегда обитали древесные карлики, ведьмы или коварные духи. Правда, никто и никогда их не видел.
        Аданэй усмехнулся. Да, местечко мрачновато, особенно ночью, но не более. Непонятно, в чем заключался смысл обряда, ради которого его сюда отправили. Неужели путь через лес и есть та загадочная Тропа, о которой говорили жрицы? Аданэй даже ощутил разочарование. Он-то надеялся на древние тайны, удивительные загадки. А тут - обычный лес.
        Он шел долго, продираясь через заросли, стараясь не потерять узкую тропку и не упустить из виду Прету, пока не понял по шуму воды, что дошел до устья, где две реки сливались в одну. Ничего величественного в реке Бишимер он не увидел: не очень широкая и вряд ли глубокая - таких по Илирину десятки. Но на всякий случай Аданэй замедлил шаг перед этим сакральным местом. Рассказывали, что именно здесь происходили самые страшные и непонятные вещи. Конечно, все это вымысел, но осторожность не помешает. Однако, не почувствовав ничего угрожающего, Аданэй решительно тронулся к реке, у которой и остановился, чтобы дождаться жриц.
        Когда женщины приблизились, у него с языка почти сорвался насмешливый вопрос о смысле всего этого действа, но озвучить его он не успел. Губы жриц снова зашептали что-то, темп их речи все ускорялся, и Аданэй почувствовал, как поплыло сознание, взгляд перестал улавливать очертания предметов, а тело стало неповоротливым и тяжелым. Он ощутил, как к его носу поднесли что-то влажное и мягкое, дурманящее запахом какой-то травы - и силы окончательно покинули его члены, а глаза против воли закрылись. Аданэй медленно, тяжело сполз на землю, и последние отблески сознания погасли, растворившись во тьме.
        Жрицы постояли какое-то время над неподвижным телом, потом одновременно развернулись и, не сговариваясь, двинулись прочь из леса.
        ***
        Когда Аданэй очнулся, то первое, что он увидел - темнеющую далеко внизу землю. В ужасе он закричал. Точнее попытался закричать, потому что из горла вырвалось нечто странное, напоминающее не то трель, не то клекот. Земля быстро приближалась. Аданэй взмахнул руками, как будто надеялся ухватиться за воздух, и тут же в безмерном удивлении обнаружил, что взлетает.
        "Это сон, - подумал он. - Во сне возможно все".
        Он повернул голову вправо, и оторопел от еще большего изумления: вместо руки в воздухе распласталось широкое темно-бурое крыло. Посмотрел влево - то же самое.
        "Я - птица! Какой ужас!", - подумал так, и мысленно рассмеялся. Что ж, познать высоту и насладиться полетом хотя бы во сне - не так уж и плохо. Однако какое удивительное ощущение! Сверху все выглядело и воспринималось совсем иначе. И странно, высота не пугала больше.
        Он отдался на волю собственным крыльям и небу, которое взирало на него сотнями ярких глаз. Внизу простиралась земля и лес, рассеченный черной лентой реки.
        "Бишимер, - вспомнил он. - Жрицы сказали, надо перебраться через реку? Очаровательно! Я ее перелечу".
        Да, в крыльях определенно были свои преимущества: очень жаль, что в реальности он не мог превращаться в коршуна и парить в поднебесье.
        И, отринув все лишние мысли, наслаждаясь новоприобретенной способностью, Аданэй устремился к реке. Ночь, звезды, простор, ощущение свободы - давно уже он не чувствовал себя таким счастливым, как в этом восхитительном сне. Спустившись ниже, он пролетел над водой и снова взвился вверх. Потрясающе!
        Поглощенный новыми ощущениями, Аданэй не сразу заметил, как вокруг него появились какие-то черные птицы, почти невидимые на фоне ночи. Зато очень скоро он почувствовал болезненный удар, а потом и увидел их - лысая голова с загнутым вниз клювом, раздвоенный змеиный язык, горящие красным глаза и перепончатые крылья. Нет, это не птицы были, а какие-то чудовища! Они противно шипели, вытягивая длинные шеи.
        Аданэй взмыл вверх, но змеептицы последовали за ним, и их стало еще больше. Тогда он камнем устремился к земле, но и это не помогло: чудища настигли снова. Он почувствовал болезненные удары клювом и крыльями, попытался отбиться, но птиц оказалось слишком много. И они выглядели пугающе огромными. Обжигая его взглядом круглых красных глаз, они яростно накинулись на коршуна. Не оставалось сомнений - они хотели его смерти. И долго против них он не сумеет продержаться.
        Одно из чудищ бросилось на него спереди, выставив вперед острые когти и раскрыв клюв, остальные окружили со всех сторон: спасения не было.
        Аданэй начал сомневался в том, что это всего лишь сон: слишком уж реальной оказалась боль, и слишком явным - предчувствие смерти.
        И страшной подсказкой всплыли в голове слова жриц: "Духи ночи и смерти станут препятствовать тебе".
        Проклятье! Неужели это конец? Такой бесславный, бессмысленный конец? Ужас и боль захлестнули его, а змеептицы все не отставали. Видимо, они во что бы то ни стало решили добить, заклевать его, а у Аданэя уже не оставалось сил, чтобы бороться. Он устремил взгляд на противоположный берег реки, в надежде, что если успеет до него добраться, то черные птицы отстанут, и увидел, как там медленно разгорается серебристое свечение. Он не знал, что это такое и откуда взялось, но, судя по всему, чудовищам этот свет сильно, очень сильно не понравился: они изогнули шеи, заверещали, зашипели, даже перестали атаковать, однако не улетали, продолжая кружить вокруг него.
        Свечение становилось ярче, образуя что-то наподобие свода, который постепенно разрастался и вот уже достиг середины реки. Змеептицы зависли на месте. Окруженный ими Аданэй - тоже. И в этот миг купол будто разорвался, серебристое сияние разлилось по небу и в мгновение ока заполнило пространство. Черные птицы отвратительно, пронзительно запищали - то были крики невыносимой боли. Свет проник в их тела, словно разрезал: сначала крылья, потом туловища и головы. И вот они на глазах разлетелись черными лохмотьями, от них не осталось ничего - порождения ночи растворились в чудесном сиянии.
        Но это не означало, что Аданэй спасся. Он понимал, что на ослабевших, израненных крыльях до берега может и не долететь. А если доплыть? Умеют ли коршуны плавать?
        Свет тем временем угас, медленно собравшись в той точке, откуда пришел изначально, и Аданэя подхватил ветер, ударил под крылья и властно понес к берегу.
        Может быть, это спасение?! Может быть… К сожалению, лишь "может быть". Ведь неизвестно, что нужно тому неведомому, что затаилось на берегу: возможно, его спасли лишь для того, чтобы уничтожить еще более жестоко.
        Берег приблизился, и ему удалось рассмотреть, кто скрывался в угасающем сиянии. Женщина. Молодая, изящная. Ее серебряные волосы мерцали во тьме, словно сотканные из звездной пыли, и так же ярко горели глаза. Она вытянула правую руку в сторону, словно приглашая сесть на ее плечо, и ласково улыбнулась. И все же от нее веяло опасностью. Но деваться ему было некуда, только и оставалось, что воспользоваться приглашением.
        Тяжело опустился он на обнаженное плечо и вцепился в него когтями - не специально, просто так получилось. Но женщину это, казалось, ничуть не смутило, словно она не чувствовала боли, либо не показывала ее. Она одарила его взглядом удивительных глаз, и обнажила в улыбке острые клыки.
        - Ну, здравствуй, кханади, - усмехнулась. - Мы наконец-то встретились.
        После этого она вдруг подула ему в глаза, и мир закружился перед Аданэем пестрой каруселью.
        ***
        Кажется, он проснулся от собственного крика. Вскочил с земли. Вскочил? Аданэй быстро глянул на свои руки. Да, это именно руки, а не крылья. Значит, он все-таки видел сон. Проклятые жрицы, чем они его опоили?
        Поднявшись на ноги, он вдруг услышал мелодичный женский голос.
        Голос сказал: "Мы наконец-то встретились, потомок элайету, дарующий надежду".
        Откуда он исходил, Аданэй не понял, создалось впечатление, будто со всех сторон сразу. Он в растерянности огляделся и увидел, как из-за деревьев неторопливо выходит Она! Та, которую он видел во сне. Необыкновенно, ирреально красивая женщина: высокие скулы, четко очерченные губы, гордый разворот плеч и неповторимая грация, чуть раскосые, сияющие звездным светом глаза и сверкающие волосы. Как будто она сошла с небес. Само совершенство!
        - Кто ты? - вырвалось у Аданэя.
        Женщина не спешила отвечать, вместо этого изучающе и с любопытством разглядывала его. А когда заговорила, то в ее бархатистом, певучем голосе послышалась вкрадчивая интонация:
        - Всегда одно и то же: "кто ты и что хочешь?" Как скучно это! Я думала услышать благодарности слова, прекрасный кханади.
        - Да, прости. Конечно, я очень благодарен… - он даже смутился. - Но все же…
        Она решительно оборвала его:
        - Присядем, Аданэй. Позволишь именем родным мне называть тебя?
        Женщина опустилась на траву, и он последовал ее примеру, мимолетно удивившись ее необычной манере говорить. А потом вновь заметил клыки, стоило ей улыбнуться.
        - Ты спасла меня. Но почему? Кто ты?
        - Я - Шаазар. Я - множество историй. Я свет и тьма, я боль и радость, что сплелись в объятьях. И это все, что можешь ты узнать.
        - Ты не человек… - задумчиво протянул Аданэй.
        - Смекалистый потомок элайету… Несложно было догадаться, верно? - кажется, она откровенно насмехалась над ним.
        - Элайету? Так называется река в моих краях…
        - О, милое дитя, не ведаешь ты разве, кто и почему назвал ее так странно?
        - Хорошо, ты не человек. Тогда кто? Дух? Оборотень? Чародейка?
        - О, смертный, ты теперь наглеешь! Я - чародейка?! Никогда! Ведь нынешние колдуны никчемны столь и так слабы, что ничего не могут. А я - созданье высшее, почти Богиня, так всесильна, что мир могу перевернуть!
        - Прости. Но скажи хотя бы, что со мной было? И почему ты помогла?
        - Не должен умереть ты прежде, чем с братом встретишься своим.
        - Что?!
        - Тот человек, что Элимер зовется, он до сих пор и сильно о твоей мечтает смерти.
        - Тогда почему не убил, когда возможность была?
        - Быть может, не сумел, иль пожалел, иль просто не хватило духу.
        - Пожалел? Элимер?!
        - Тогда он слабым был, теперь - силен. И златовласого врага уже искать готов от моря и до моря.
        - Так ты хочешь предупредить об опасности? Уберечь от смерти? Но почему? Чем тебе так важна моя жизнь?
        - Нет-нет, и жизнь твоя, и смерть мне в целом безразличны.
        - Благодарю за откровенность. Но тогда зачем помогла?
        - Себе я помогала, милый мальчик. Чтоб испытанье кханади прошел, пришлось вмешаться мне.
        - Зачем?
        - Смерть одного из братьев-кханади, да от руки другого, путь Хаосу великому откроет. Он разрушенье миру принесет, как Хаосу положено. И мир погибнет, пусть не сразу: не год, не десять лет - века пройдут. Но это будет. А я помочь ему готова, как могу.
        - Кому? Миру?
        - Не Миру - Хаосу.
        - Что за бред? А причем здесь испытание?
        Шаазар многозначительно вздохнула и закатила глаза: кажется, решила, будто он совсем глупый.
        - От гибели тебя уберегла я, чтоб брата смог убить потомок элайету, иль сам погибнуть в схватке с ним. Мне все равно, который кханади родную кровь прольет - хоть оба. Ведь главное - чтоб умерли они лишь от руки друг друга, а не случайно и не по болезни, не от меча чужого, не от порчи. А испытанье… это просто так! Пусть Аданэй царем скорее станет, что к столкновенью с кханом приведет его, и к гибели - меня.
        - Но ведь ты, как я понял, могущественна? Что тебе мешает привести сюда Элимера, поставить его передо мной и…
        Его прервал хохот женщины:
        - О, смертные! Милы вы бесконечно в своей лени!
        Отсмеявшись, она продолжила:
        - Ты дважды был во власти брата-кхана, и дважды он помиловал тебя. А потому помиловал, что ненависть еще края той чаши не переполнила… Когда же переполнит, вы столкнетесь, найдете и пройдете путь друг к другу - и Мир умрет, и я умру с ним вместе…
        - Ты безумная! Зачем тебе уничтожать весь мир? - выдавил Аданэй.
        - Бессмертна я, мне жить давно уж скучно, устала я невыносимо, ничего не манит. И лишь одно желание - покинуть это место. Хоть даже вместе с ним.
        - Так возьми и убей себя сама, нет ничего проще! - воскликнул Аданэй.
        - Ты ошибаешься, потомок элайету. Лишь посмотри! - вкрадчиво пропела Шаазар и поднялась с земли. В руках у нее сверкнул клинок, и не успел Аданэй вымолвить хоть слово, как она вонзила его себе в горло. Хлынула кровь, такая же красная, как и у людей. Но Шаазар только стояла и улыбалась. Наконец она вытащила нож, рана затянулась на глазах, а спустя миг не осталось даже шрама, который мог бы напомнить о случившемся. Аданэй, пораженный, замолчал. Шаазар заговорила сама:
        - Могучее тело - нельзя уничтожить, я много пыталась, но даже огонь скользит, словно шелк: как ласкает. Но можем помочь мы друг другу. А впрочем… и выбора нет: тебе испытание нужно закончить, а без меня не сумеешь, погибнешь один на Тропе. Я не могу допустить…
        - Я могу просто взять и повернуть назад, - возразил Аданэй.
        Шаазар расхохоталась:
        - Да, можешь, конечно, держать я не стану! Иди же, ступай, возвращайся ни с чем! И трон не займешь, и царем ты не станешь!
        Аданэй не ответил: она и впрямь загнала его в тупик. Шаазар же, отсмеявшись, продолжила:
        - Нужны мы друг другу, как ни смотри. Мне - смерть моя грезится, тебе - твоя жизнь. Ты станешь царем и убьешь врага-брата, а дальше живи… как угодно живи. Хоть долго и счастливо. Совесть твоя тебе же послушна, не станет мешать, и смущать не станет. Цепочка веков - для людей это много, не мало. Так долго для смертных! Успеют и дети, и внуки твои народиться и вырасти, потом умереть. И правнуки нити своей не прервут раньше времени, доживут до седин, и внуков узрят.
        - Почему ты так уверена, что у меня нет совести? - огрызнулся Аданэй.
        - Отвергнуть помощь, Илирин покинуть, и трон забыть, и месть, согласен ты? И умереть тихонько, незаметно, вдали от всех, и прежде, чем твой брат тебя отыщет? Согласен ты? И Мир тогда спасется.
        Аданэю оставалось только промолчать. Шаазар же благосклонно заулыбалась:
        - Не сомневалась я в твоем благоразумии. Жизнь дорога тебе - и правильно. Не нужно лишних жертв, ведь ты всего лишь смертный, слабый огонечек.
        - Хорошо, хорошо, давай оставим разговоры обо мне. Лучше скажи, почему ты вообще все это мне рассказала? Тебе достаточно было просто помочь мне, ничего не объясняя.
        - Моя то прихоть. Однако прав ты - болтовни довольно, ведь ждет тебя тот Мир, который По-Ту-Сторону. Ступай и не волнуйся - я стану управлять тобой, и жрицы все равно узрят то пламя, того мира, в зрачках твоих, когда вернешься ты. Теперь же дай мне руку!
        Аданэй подчинился: сопротивляться власти этого могущественного создания было невозможно, да он и не пытался. Шаазар перевернула его руку ладонью вверх, и на миг Аданэю показалось, что сейчас она вопьется ему в запястье острыми клыками, словно вампир из сказок. Но вместо этого Шаазар полоснула поперек его ладони ножом и собрала капли крови в свою. Он увидел, как его кровь впиталась в кожу женщины, и ее ладонь засветилась золотым. Он уже видел слишком многое, чтобы удивляться, поэтому всего лишь посмотрел на Шаазар вопросительно.
        - Глаза закрой, потомок элайету, - проговорила бессмертная.
        Он закрыл, и дальше все растворилось во мраке бессознания.
        ***
        Когда Аданэй вновь очнулся, то обнаружил себя на прежнем месте. Солнечные лучи пробивались сквозь лесную крону, освещая седую, зависшую в воздухе пыль и мутную воду реки. Напротив него стояла Шаазар и довольно улыбалась.
        - Ну вот, все закончилось, - сказала она.
        - Что? - в недоумении Аданэй вскинул брови. - Я ничего не заметил, я ничего не помню.
        - Ты и не должен. Тебя ведь я провела, ты не сам прошел этот путь, верно?
        - Да… - протянул Аданэй и вдруг нахмурился: - Ты… ты сейчас говоришь… нормально. Как… как человек!
        - Ах, это! - она отмахнулась. - Ну да, забылась немного. Впрочем, сейчас уже неважно. Конечно, я могу говорить - как ты выразился - нормально. Что тебя удивляет?
        - Но почему тогда раньше ты говорила… так странно.
        Шаазар пожала плечами:
        - Должна же я была дополнительно подчеркнуть свою потусторонность. Вы, смертные, очень забавные и наивные существа: чем более высокопарные слова слышите, тем больше проникаетесь значимостью момента.
        - Зачем тебе вообще понадобилось в чем-то убеждать жалкого смертного?
        - Я ведь уже сказала - прихоть. И потом, я решила, что неплохо будет, если ты осознаешь, что иного пути, кроме как убить Элимера, у тебя нет. Либо ты, либо он. А теперь иди к жрицам, они ждут.
        - И что мне им сказать?
        - Ничего, - нетерпеливо откликнулась Шаазар. - В их понимании это - таинство, и ты никому ничего не должен рассказывать. Я уже говорила: им достаточно увидеть свет того мира в твоих глазах.
        - Зачем им вообще понадобился этот обряд? - пробормотал Аданэй, спрашивая скорее себя, чем Шаазар, но женщина неожиданно ответила:
        - Хочешь знать, для чего тебя отправили сюда? Я расскажу. Но учти, я снисхожу до этого лишь потому, что ты - потомок элайету. Будь ты обычным человечком…
        - Почему ты так меня называешь?
        Шаазар не ответила, лишь посмотрела остро и начала говорить о другом.
        Некогда народ Илирина поклонялся Богине Плодородия, Богине-Матери, которая дарует и отнимает жизни. Ныне почти все древние знания утеряны, но кое у кого еще сохранились их осколки. Например, у жителей побережья. Жрицы Богини проводят здесь зрелищные обряды, именно поэтому Мать-Прародительница в этих краях еще не позабыта.
        Когда людское племя было совсем юным, и ваши предки жили замкнутыми родами, когда еще не родились торговля с ремеслами, и смертные зависели в первую очередь от погоды, урожая и охоты, расцвел культ трехликой Богини. И ее земным воплощением всегда считалась одна из жриц рода. Каждый год избирала она себе самого достойного, который становился ее божественным супругом, воплощением Солнечного Бога. Между ними свершался священный брак. Когда наступало темное время года, Богу-на-земле надлежало уйти обратно в Мир-По-Ту-Сторону. Он умирал, добровольно отдавая свою жизнь Великой Богине. Его кровью и семенем орошали поля, дабы не иссякло плодородие.
        Потом времена изменились. Люди научились строить дома, понемногу зарождалась торговля, появились ремесла, и людское племя стало куда меньше зависеть от охоты и земледелия. Тогда Священный брак между жрицей и лучшим из мужей стал заключаться не на один год. Когда совершалось это таинство, Бог-на-Земле вручал свою судьбу Богине-Матери. Это означало, что если для племени наступят трудные дни испытаний, угрожающие гибелью всему роду - Бог-на-Земле, как в старые времена, отдаст жизнь ради своего народа. Но с каждым поколением такая необходимость появлялась все реже и реже. Кроме того, вас, людей, рождалось все больше, участились войны, они становились все кровопролитнее. И Богиню почти позабыли: юные божества войны вытеснили ее из людского сознания. А вместе с ней забылись и древние обряды. Великая Мать в большинстве мест утратила свою изначальную власть, ее образ слился с духами плодородия и духами смерти. Но все-таки Илирин - древний и обширный край, и кое-где еще слышны отголоски прежней веры. Например, у берегового народа, который я упоминала.
        Жрицы отправили тебя к реке не потому, что желали твоей смерти. Раньше обряд, которому тебя подвергли, проходил каждый, претендующий на царство. Теперь же власть стала передаваться по наследству и достаточно того, чтобы в жилах наследника бежала кровь илиринских царей. Однако ты - чужак. Потому и решили вспомнить старые таинства. На всякий случай, я думаю. Это испытание - далекий отзвук древнего культа Прародительницы.
        Ты вступил в иной мир, чтобы человек в тебе умер, зато воплотился Бог Солнца и вернулся в твоем облике к своему народу. С тобой ничего такого не произошло. Впрочем, как и с остальными, кто проходил Тропою Смерти задолго до тебя. Но жрицы верят в свой обряд и, не удивлюсь, если и впрямь станут воспринимать тебя как Бога. Теперь тебе предстоит вступить в священный брак с женщиной, Богиней-на-Земле. Этот союз - залог того, что новый царь в случае великой беды пожертвует ради спасения своей земли жизнью. Обряд долгое время не проводили, потому что Илирину давно уже ничто не угрожало. А сейчас вспомнили, но лишь для того, чтобы ты перестал выглядеть чужеземцем в глазах исконных жителей.
        - Однако из обряда посвящения способен выйти лишь достойный. Поэтому без меня тебе не удалось бы его пройти.
        - Намекаешь, что я не достоин?
        - Никаких намеков. Я говорю прямо. Разве ты готов пожертвовать жизнью ради народа, которым собираешься править?
        - И это говоришь мне ты? Ты, которая хочет уничтожить весь мир?
        Шаазар рассмеялась, разом утратив серьезный вид.
        - Интересно, а почему ты так злишься? Я ни в чем не обвиняла тебя, всего лишь назвала вещи, как они есть. Если тебя так злит очевидное, значит, ты сам считаешь, что чего-то не достоин. Но в этом случае и злиться ты тоже должен на себя.
        Аданэй замолчал, а Шаазар лукаво посмотрела на него:
        - А за тобой очень интересно наблюдать. Куда интереснее, чем за твоим братом.
        - Почему?
        Шаазар иронически подмигнула. Ни дать ни взять обычная девчонка, если бы не внешность.
        - Потому, потомок элайету, что ты всегда совершаешь куда больше глупостей, чем Элимер.
        - Ты так и не ответила, почему называешь меня потомком элайету.
        - Ах, это… Потому что ты и есть их потомок. Ведь ты не считаешь, что Элайету - это только название реки?
        - Тогда что?
        - Не что, а кто. Один очень древний народ. Народ почти бессмертный. Не люди. Умелые воины, искусные ремесленники, кузнецы, художники, скульпторы, колдуны - они были великолепны во всех проявлениях. В основном светлоглазые, светловолосые - с точки зрения нынешних людей очень красивые. Впрочем, они обладали теми же страстями и пороками, что и обычные смертные. Наверное поэтому, когда появилось человечество, мужчины-элайету стали иногда брать себе для любовных утех людских женщин. Видимо, какая-то твоя далекая прародительница оказалась одной из этих счастливиц, - Шаазар усмехнулась. - Элайету жили вдоль реки, принявшей их имя. Тогда всю ее долину покрывали луга и леса. Однако с тех пор климат сильно поменялся, и речная долина превратилась в знакомую тебе сухую степь, где и расселились, спустя время, дикие на тот момент племена. В том числе и твои предки. Элайету ушли, однако в немногих из ныне живущих смертных еще сохранилась капля древней крови. Ты - один из них. Именно поэтому я соизволила с тобой говорить, будто ты мне равен, хотя это далеко не так.
        - Чушь какая-то! Ни разу не слышал я об этом твоем сказочном народе, хотя почти всю жизнь провел на берегах Элайету. Если бы они действительно существовали, то сохранились бы хоть какие-нибудь легенды!
        - Людская память краткосрочна. Кроме того, элайету исчезли из этого мира тысячелетия назад. Вас, смертных, было еще мало, и в большинстве своем вы жили дикарями, еще даже не открыли для себя письменность.
        - Тогда о какой капле крови может идти речь, если этот неизвестный народ пропал так давно?
        - Кровь элайету могущественна, она и спустя тысячелетие способна проявиться. И в тебе, Аданэй, она проявилась куда ярче, чем в ком бы то ни было, - ему показалось, или взгляд Шаазар вдруг потеплел?
        - Потомок элайету, - проворковала она с каким-то благоговением в голосе, ласково проведя рукой по его волосам, и продолжила:
        - Сам посуди, твоя внешность очень необычна для жителя Отерхейна. А с годами ты обнаружишь, что время почти не меняет ее. Смею утверждать, тебя ждет долгая по людским меркам жизнь, если, конечно, с тобой ничего не случится. Например, если ты не умрешь от руки своего брата. Или еще: тебе никогда не казалось странным, что твои раны так быстро заживают, что плети, с которыми ты успел познакомиться довольно близко, оставляют лишь еле заметные шрамы? Неужели ты, глупец, никогда об этом не задумывался?
        Аданэю только и оставалось, что сидеть, едва ли не раскрыв рот. Сейчас, после того, что сказала Шаазар, все его особенности, о которых он прежде действительно не задумывался, и впрямь показались ему удивительными. Как он смог оправиться от страшной раны, находясь в грязной, кишащей болезнями нищих хижине? Как он смог выжить в каменоломнях? А шрамы? Они и впрямь почти не заметны. Это не укладывалось в голове. Заметив его растерянность, Шаазар усмехнулась, но ничего не сказала.
        - А ты? - спросил Аданэй.
        - Что я?
        - Кто ты? Ты из этих, из элайету?
        - Я не элайету.
        - А кто?
        - Тебя это не касается, кханади.
        - Что ж… Но расскажи мне еще что-нибудь. Ты знаешь что-нибудь о Богах, о Непознаваемых? Кто вообще создал все это?
        - Я не имею ни малейшего понятия о Богах или каких-то создателях, - прошипела Шаазар. Когда она успела разозлиться? И на что? - Почему, собственно, я должна что-то знать? Я появилась после. До меня уже существовали и народы, и цивилизации. Я ничего не знаю! Бестолковые людишки! У вас ничего нет, кроме вашей ничтожной жизни, вы как короткая вспышка во тьме, но вы так бездарно растрачиваете свои дни на разгадку никому не нужных тайн! Уходи, будущий царь. Дадут Непознаваемые - свидимся еще. Уходи и постарайся выжить, - Шаазар поднялась, указала ему рукой на тропу и напоследок проворковала с плохо прикрытым сарказмом:
        - Кстати, если Богиня-на-Земле понесет от тебя дитя - оно будет считаться ребенком Богов.
        - Прощай, - произнес Аданэй и двинулся прочь.
        Шаазар еще постояла, смотря ему вслед невидящим взглядом.
        "Один из вас умрет, а я обрету свободу", - прошептали ее губы.
        Она провела перед собой рукой, глаза ее засверкали холодным фосфорным огнем, какое-то время ее силуэт повисел в воздухе размытым облаком - и исчез. И если бы Аданэй обернулся, то очень удивился бы, не увидев ни ее, ни реки, а только все те же ели и грабы, недобро смотрящие в спину.
        ГЛ. 31. БОГИНЯ-НА-ЗЕМЛЕ
        - Радуйтесь, сестры! Солнечный Бог вернулся в Илирин Великий! - возгласила Маллекша, стоило Аданэю показаться из-за деревьев, и жрицы низко поклонились.
        Аданэй только переводил взгляд с одной на другую, но решил промолчать, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. Впрочем, ответа от него и не ждали. Происходящее явно было частью все того же ритуала, поэтому он просто доверился женщинам. Тем более, в его голове до сих пор крутились мысли об удивительной встрече с древним созданием, не оставляя места ни для чего другого.
        А жрицы почтительно и даже с некоторым благоговением приблизившись к нему, возложили на его голову венок, сплетенный из молодых побегов.
        - Народ ждет Бога Солнца, твои дети ожидают тебя, - произнесла младшая женщина. Аданэй не знал, что на это ответить, а потому лишь кивнул. И снова понял, что в его ответе никто и не нуждался. Для них в его облике воплотился Бог, и жрицы говорили с Богом, а не с ним.
        Куда его ведут, Аданэй не знал, но стоило отойти дальше от леса, как он услышал конское ржание. Что ж, это радовало. После того, как он всю ночь провел не то в лесу, не то в ином мире, в теле поселилась слабость. Поэтому он ощутил облегчение оттого, что не придется снова тащиться пешком неведомо куда. Ему подвели самого крупного жеребца, и скоро копыта четырех лошадей глухо застучали по влажной земле.
        По усилившемуся запаху соли и водорослей Аданэй понял, что скачут они к побережью, а через короткое время увидел, как высокие сердитые волны разбиваются о крутой каменистый берег. Далекие картинки из детства всплыли в голове. Он вспомнил, как стоял с отцом у Западного моря, вспомнил рокот волн, крики быстрых чаек и свежий бриз, который напевал о невероятных странствиях и приключениях. С тех пор на долю Аданэя приключений выпало гораздо больше, чем ему хотелось, но вот море он видел только второй раз в жизни.
        Однако долго предаваться ностальгии ему не дали, ибо стоило подъехать чуть ближе к побережью, как раздались надрывные возгласы, а в следующий миг Аданэй увидел людей, которые выбегали ему навстречу. Из-за того, что кричали все и сразу, невозможно было разобрать отдельные фразы и слова, но общий тон улавливался без труда: восторг и радость. Женщины и мужчины размахивали зелеными ветвями, приплясывая на месте не то из нетерпения, не то из веселья.
        Жрицы дали ему знак сойти с коня и опустились на землю сами. Лошадей тут же кто-то увел. Толпа окружила Аданэя, но расступилась, стоило ему двинуться вперед, и последовала за ним. Раздались звуки музыки, песен и смеха. Люди приветствовали Солнечного Бога. Как понял Аданэй, здесь присутствовали как жрицы, так и береговые жители, которые еще чтили культ Матери.
        "Интересно, что бы они делали, если бы я не вернулся из леса?" - мелькнул вопрос, но, естественно, так и остался без ответа.
        Берег оказался вовсе не таким крутым, каким выглядел сверху, так что Аданэй, сопровождаемый жрицами и народом, без труда сошел к морю. Тут он без слов понял, чего от него хотят - женщины неведомым образом умудрялись говорить с ним одними глазами. С их помощью он снял одежду и ступил в воду. Холодная волна накатила, обдав его почти по грудь, а толпа позади ликующе взревела, узрев обнаженное божество.
        Он совсем недолго простоял в воде, когда решил выйти из нее: Аданэй не собирался мерзнуть в холодном в это время года море ради одной лишь прихоти жриц. Впрочем, никто и не протестовал. А наготы Аданэй не смущался. Да и с чего бы ему стыдиться своего красивого тела?
        Раздался радостный гимн, выводимый множеством голосов, но Аданэй не разобрал ни слова. Наверное, древнее наречие. Ему ничего не приходилось делать, он просто стоял, а жрицы вещали народу о возрождении мужа Великой Богини. Возможно, Аданэй должен был чувствовать большее благоговение и уважение к таинствам древнего культа, но почему-то не ощутил ни того, ни другого. Все, что им сейчас владело - интерес и стремление узнать, что же будет дальше. И еще вон та рыженькая, похожая на лисичку девица, которая стояла в первых рядах и весьма откровенно строила ему глазки, так что и он удержался от ответной улыбки.
        Скоро речь жриц и песнопения закончились, Аданэю помогли облачиться в шелковые обрядовые одежды, и новый венок украсил его голову. А потом началось веселье. Танцы, песни, вино, костры, восхваления Богам и смех. И только три жрицы не участвовали в общем разгуле, всюду сопровождая Аданэя безмолвными тенями. Впрочем, они не возражали, чтобы веселился новый Бог, сами подносили ему рог с хмельным медом и ничего не сказали, когда приглянувшаяся ему рыжая вдруг подбежала и утащила его танцевать.
        Ближе к вечеру Аданэй почувствовал, что силы его покидают: сказывалось отсутствие сна. Но женщины, мгновенно среагировав, поднесли ему какое-то зелье, которое почти сразу не только вернуло ему силы, но даже преумножило их. Вскоре Аданэй заметил, как сначала одна, потом вторая парочка удаляется в направлении темнеющего неподалеку леса.
        И когда угас последний сумеречный свет, и костры, словно огненные глаза драконов, еще ярче возгорелись на гладком склоне, жрицы посмотрели вверх. Аданэй проследил за их взглядами, но не увидел на небе ничего необычного. Все та же бездонная пропасть, все те же звезды и незрелая луна.
        - Великая Богиня открыла свой лик, - промолвила Маллекша. - Теперь она ожидает своего Божественного Супруга.
        И она увлекла Аданэя за собой. Остальные жрицы отправились за ними. Всего их было около десяти, и каждая отбивала на бубне нестройный и одновременно завораживающий ритм. Жители побережья - те, кто еще не нашел себе пары и не успел скрыться под покровом леса, последовали за служительницами культа, ведомые властными звуками.
        Эта торжественная процессия, сопровождаемая гулкими ударами и вновь зазвучавшими песнопениями, двинулась вдоль побережья. Когда берег стал почти отвесным, старейшая из жриц подняла руку, приказывая остановиться. Бубны и голоса разом смолкли. Медленно, на плохо гнущихся ногах она подошла к Аданэю и выхватила его ладонь из руки Маллекши.
        - Пришла пора, - неожиданно чистым и звучным голосом проговорила старуха. - Земля готова принять в себя семя, и Солнечный Бог спускается к Матери!
        Бубны зазвучали снова, еще яростнее, еще громче, а старуха схватила Аданэя под локоть и куда-то повела. Никто из присутствующих не предпринял попытки идти вслед за ними, так что скоро Аданэй остался со старой жрицей наедине. Он попытался было задать пару вопросов, но старуха словно онемела.
        Шли они долго: по берегу, мимо скалистых утесов и каменных завалов, что врезались прямо в морской залив, из-за чего иногда приходилось ступать в воде по пояс. Голоса и песни давно уже смолкли вдали, только шум прибоя да крики ночных птиц нарушали тишину. Наконец старуха остановилась у затерянного среди камней грота. Слегка подтолкнув Аданэя в спину, тихо произнесла:
        - Иди, Новый Бог. Там ждет тебя Богиня-на-Земле.
        /И было записано Адданэем Проклятым - царем Илиринским - в год 2463 от основания Илирина Великого/
        Она предстала передо мной в полумраке пещеры, и красные огненные блики играли на ее лице, полускрытом посеребренной маской. И пусть речь моя покажется высокопарной, но разве могу я как-то иначе рассказать о ней?
        Богиня! Обнаженная, увитая хмелем богиня! Тело ее было испещрено символами и густо раскрашено таинственными узорами.
        И я понимал, что слова в этом месте излишни, но все-таки шепот сорвался с моих губ: "Ты! Богиня!".
        Невозможно описать то, что ощутил я в эти мгновения, ибо не существует в человеческой речи таких слов, которые смогли бы это передать. Слова - лишь бледная тень настоящего.
        Горящий, испепеляющий поток страсти источала Она. Страсть пронизывала грот, она проникала вглубь меня. И я почти уверовал, что вижу перед собой воплощение Матери и что сам действительно являюсь ее божественным супругом. Я никогда, ни с одной женщиной не испытывал ничего подобного, что испытал с этой - маленькой и исполненной могущества, по колени окутанной тяжелыми черными волосами. А ведь на тот момент я не успел еще даже притронуться, даже приблизиться к ней.
        Но вот она плавно и зовуще раскинула руки. И я бросился в ее объятия, и я впился в ее губы, и я забыл обо всем. Какой же глубинной, неистовой, темной силой напоила земля в эту ночь свою ведьму, что я забыл обо всем? Ибо в ней был весь мир, в ней одной тонуло все, что совсем недавно казалось таким важным, а теперь утратило смысл. Лишь ее руки словно змеи, обвивающие меня, и ее жаркое гибкое тело имели значение! И ее запах - пряный, мускусный, душный, мешающийся с морской солью. Мы - вдвоем, а вокруг - пустота, нелепица, лишь мы, мы одни во вселенной, одни настоящие, здесь и сейчас, Она и Я, Богиня и Бог. И мне больше не хотелось смеяться над могущественным культом плодородия, я не просто поверил в его силу, я ее познал.
        "Как твое имя?" - спросил я незадолго перед рассветом, одновременно пытаясь хоть как-то угадать черты лица, скрытого под маской.
        "Я - Богиня-на-Земле, а ты - мой солнечный супруг. Здесь у нас не может быть иных имен", - впервые за ночь я услышал ее голос. Я протянул руку, чтобы попытаться отодвинуть маску и взглянуть на ее лицо.
        "Нет", - прошептала она, и рука моя остановилась. Я не смог, не сумел противиться ее воле, тихому шелесту ее губ и немому приказу ее глаз, что смотрели на меня так маняще через прорези маски.
        А потом за ней явились жрицы, и она ушла, хотя было все еще темно. И я вдруг понял, что мне никогда, никогда ее не забыть.
        Но если бы я только знал, к чему приведет эта безумная нежная ночь! Если бы я только знал - я бы в ужасе бросился прочь, я бежал бы от моря, бежал из этой береговой провинции, и из самого Илирина тоже бежал бы. Но я не знал, а потому в тот самый миг, когда ее уводили, я дал себе обещание, что когда-нибудь обязательно узнаю имя и найду ее. Потому что во всей вселенной вряд ли найдется
        еще хоть одна женщина, способная обжечь душу того, кто сам
        привык сжигать чужие сердца.
        Старая жрица пришла за ним на рассвете: теперь Аданэю необходимо было вернуться в деревню, присоединиться к отряду и уже вместе с ним опять проследовать в Нарриан, дабы заключить союз, который возведет его на трон Илирина.
        Бракосочетание с Аззирой Аданэй запомнил смутно. Вот уже почти двое суток он провел без сна и теперь не спасал даже бодрящий напиток жриц. Голова гудела, болели глаза, перед взором мелькали темные пятна. Ему не терпелось дождаться окончания обряда. Казалось, еще чуть-чуть, и он свалится замертво прямо здесь, на глазах у немногих присутствующих на этой отнюдь не пышной и совсем не торжественной церемонии. Облик жены сразу же стерся из его памяти, едва успев нарисоваться. Аданэй запомнил только, что лицо ее выглядело бледным, невзрачным и равнодушным, а голос казался лишенным всякой интонации. Аззира явно не унаследовала красоты своей матери. Но она была илиринской царевной, одной из наследниц, хоть и не прямой, и уже одно это делало ее лучшей из жен. Впрочем, до поры она все равно останется в своем Нарриане. Неизвестно, когда он увидит царевну в следующий раз.
        Обратный путь в Эртину занял гораздо меньше времени. Теперь отряд ворчал по поводу слишком редких и коротких остановок, но снова, как и в прошлый раз, ропот обрывался грозными окриками Нирраса.
        Месяц новых листьев близился к середине, когда Аданэй, теперь уже в качестве мужа царевны крови, въезжал в столицу Илирина Великого. Лиммена, соскучившись по своему любовнику, набросилась на него с ласками, и даже не поинтересовалась, как прошло путешествие. Зато на следующий день расспросила обо всем очень подробно. Ревностно поинтересовалась его мнением об Аззире, но услышав, что на свою жену он толком и внимания не обратил, успокоилась.
        А совсем скоро Лиммена ввела своего нового советника в советную залу.
        Аданэй, наткнувшись на неприязненные и презрительные взгляды, понял, что ему придется немало постараться, чтобы вызвать уважение и доверие этих людей, ведь они видели в нем лишь очередное увлечение царицы. Но ничего, это не самое сложное из того, что ему уже приходилось делать. Потому, весьма снисходительно отреагировав на недоверие советников, он с достоинством кивнул в знак приветствия, а в улыбке его бегло проскользнула тень превосходства.
        ГЛ. 32. ЕСЛИ БЕЖАТЬ НЕКУДА И НЕЗАЧЕМ, ТО МОЖНО НЕ БЕЖАТЬ
        Огненным дождем рассыпались волосы Зарины по груди кхана, обдавая его горько-сладким ароматом пачули. Голова наложницы покоилась на его плече, кончики пальцев нежно щекотали его руку, а губы ласково касались ладони.
        - Мой милый, - шептала она, - мой Кхан, рядом с тобой я обо всем забываю. Моя вселенная, мое солнце и небо - это все ты!
        Элимер, казалось, совсем ее не слышал, рассеянно изучая потолок. Зарина, заметив это, заметно погрустнела.
        - Господин души моей, ты совсем обо мне забыл. Почему? - спросила девушка, вызвав наконец ответную реакцию Элимера, который отвлекся от созерцания потолка и перевел взгляд на любовницу. Впрочем, ничего ей не ответил, и Зарина, помолчав, продолжила.
        - Вот уже три месяца прошло, но за это время ты лишь второй раз осчастливил меня встречей. Кажется, все твои помыслы лишь о дикарке…
        - Она теперь не дикарка, - прервал ее кхан, поднялся с ложа и направился к брошенной в углу одежде. - Она - Великая Кханне. Госпожа для всех. И для тебя тоже, если ты забыла.
        Зарина порывисто вскочила на кровати, глаза ее полыхнули яростью.
        - Госпожа?! - прошипела она. - Какая-то дикарка? Если бы твоей женой стала женщина с благородной кровью, я бы поняла. Но айсадка?! Да с тем же успехом кханне могла бы стать и я!
        Элимер воззрился на любовницу в изумлении: она выражает недовольство? Сколько он помнил, никогда ранее она себе такого не позволяла.
        Однако в следующий момент он рассмеялся:
        - Зарина, Зарина! О чем ты говоришь?! Ты - и кханне?! Не смеши, - и закончил уже серьезно. - Что касается Шейры, то нравится тебе это или нет, но она моя жена и твоя повелительница.
        - А я для тебя тогда кто?! - в голосе девушки проявились истерические нотки, что снова вызвало у Элимера неудовольствие, и он холодно произнес:
        - Думаю, ты сама знаешь ответ.
        - Да, знаю! - воскликнула в слезах Зарина. - Служанка, пригодная лишь для того, чтобы ублажать Великого Кхана!
        - Не стану тебя переубеждать, - голос его стал еще холоднее, но Зарина не обратила на это внимания. - Но если тебя это не устраивает, так ты не в плену. Можешь хоть завтра возвращаться в Тилирон. Или обосноваться в Инзаре. Я приобрету для тебя дом, ты ни в чем не будешь нуждаться.
        - Да что ты нашел в этой жалкой айсадке? - будто не заметив его слов, продолжила девушка.
        Глаза Элимера опасно сверкнули.
        - Как смеешь ты требовать от меня объяснений? - процедил он.
        Только тут Зарина поняла, что наговорила лишнего. Ей ли не знать, что правитель не приемлет, когда ему перечат. Это могут позволить себе только советники. Огонь ее глаз потух, она сползла на пол, упала перед кханом колени и, осыпая поцелуями его руку, быстро-быстро заговорила:
        - Прости меня, Кхан мой, свет мой, бог мой, властитель дум моих! Прошу тебя, прости. Сама не знаю, что на меня нашло.
        Какое-то время он стоял, взирая на нее сверху вниз, но все-таки взгляд и голос его потеплел:
        - Поднимись, Зарина, - почти мягко промолвил Элимер. - Ты прощена.
        Девушка тут же вскочила на ноги, трогательно заглядывая кхану в глаза и ожидая его слов. Элимер не заставил ее ждать долго:
        - Неуважение к Кханне есть неуважение ко мне, - сказал он. - Запомни это. И следи за тем, что говорит твой язык.
        Он рассеянно поцеловал ее рыжую макушку и решительно покинул покои любовницы.
        Зарина какое-то время смотрела в закрывшуюся за Элимером дверь. Неприятные мысли бродили у нее в голове: судя по всему, расположение правителя она все-таки потеряла. И что же дальше? Неужели придется отправляться в тилиронское захолустье, где она сможет рассчитывать разве что на нищего мужа-крестьянина? Конечно, кому она нужна - простолюдинка, познавшая мужчину, но не ставшая женой? Даже ее красота и обещанный Элимером достаток бессильны перед традициями. И останутся ей лишь воспоминания о былом счастье. И глаза кхана - такие холодные и такие любимые - станут сниться ночами.
        Лицо Зарины перекосилось, она издала хриплый, яростный стон и, схватив со стола бронзовый кубок с вином, со всей силы запустила им в стену. Красная жидкость, словно кровь, расплескалась по полу, а девушка все еще невидяще смотрела в пустоту и шептала, едва размыкая губы:
        "Ты за это поплатишься, Элимер! Ты и твоя дикарка. Я этого так не оставлю. Никто не смеет так со мной обращаться, будь он хоть трижды кханом!".
        ***
        Время близилось к полуночи, и Элимер, выйдя от наложницы, сразу отправился в свои покои. Пришло время, думал он, избавиться от Зарины. Если сегодня она проявила непозволительную наглость, значит, проявит еще не раз. А у него есть намного более важные занятия, чем решать проблемы со своими женщинами. Отправить ее обратно на родину или оставить в Инзаре он решит позже. Тем более, с той поры, как в его жизни появилась Шейра, он практически потерял интерес ко всем прочим женщинам.
        При мысли об айсадке лицо его разгладилось. С той ночи после бракосочетания она сильно изменилась. Элимер по-прежнему не питал иллюзий по поводу ее чувств, он сознавал, что любви к нему девушка не испытывает и, вероятно, никогда не испытает. Но также он видел, что в душе ее больше нет ненависти и страха, а это его радовало.
        В целом же айсадка вела себя довольно странно. Иногда дружелюбно и охотно отвечала на его ласки, часто смеялась, что-то рассказывала или спрашивала. В такие дни он всегда старался найти время, чтобы отправиться с ней в степь: они наперегонки мчались по равнине, а еще он продолжал учить ее обращаться с мечом, заменив в этом Видольда. А иногда она вытворяла разные умиляющие его глупости. Например, как-то раз, в начале весны, сорвала торчавшую из земли красную прошлогоднюю травинку и непонятно зачем принялась вплетать в прядь его волос. Когда Элимер спросил, что она делает, Шейра посмотрела на него, пожала плечами и ответила: "Вплетаю траву в твои волосы". И он не стал интересоваться, зачем она это делает, понимая, что услышит лишь столь же незамысловатый ответ. Вместо этого решил просто насладиться легкими прикосновениями ее рук. Несколько раз они заезжали в охотничий домик, радуя этим Еху, который теперь упорно именовал Шейру Великой Кханне, хотя айсадку это изрядно смущало. Там, посреди леса, их ночи казались восхитительнее всего.
        Однако в другое время Шейра снова менялась, становясь похожей на прежнюю себя. Неприязненный взгляд, глухой мрачный голос, резкие, зачастую обидные для Элимера слова. Улыбка исчезала с ее лица, она погружалась в молчание, а если что-то и говорила, то холодно и неприветливо. В такие дни Элимер предпочитал оставлять ее в покое: ему совсем не нравилось, когда она вздрагивала и напрягалась в ответ на его прикосновения.
        Он, конечно, понимал, что такое противоречие в ее поведении объяснялось борьбой, что велась в ее душе: борьбой между женщиной и айсадкой. Но легче от этого не становилось. Поэтому он не возражал, когда в подобное время она уезжала в степь или лес, иногда надолго, с Видольдом или одна со своими подросшими щенками. Именно в этот период Элимер и вспоминал о наложницах.
        ***
        Весна была в разгаре. Время, когда степь неузнаваемо преображалась, окрашивалась в нежные и яркие тона, наполнялась ароматом и свежестью молодой травы. Увы, время это длилось недолго, лепестки первоцветов скоро облетали, все сильнее начинало жарить солнце, и равнина снова превращалась в покрытую тусклой зеленью беспредельность. Чтобы не пропустить благословенное время весеннего расцвета, Шейра несколько дней назад отправилась туда со своими гончими. Она, Элимер не сомневался, жила там под открытым небом и была вполне этим довольна. И раньше, чем через пару суток ожидать ее возвращения не приходилось.
        Однако она вернулась на следующий же день, когда над Отерхейном разразилась первая в году гроза. Элимер столкнулся с ней как раз в тот момент, когда она входила в замок. Вымокшая, заляпанная грязью, она держала в руках поводки, с которых рвалась пара гончих, отряхивая шерсть и брызгая бурыми каплями. Когда собак забрали и увели слуги, Шейра опустила руки, облегченно вздохнула и подняла взгляд на кхана. Ему вдруг очень захотелось ее обнять, что он и не преминул сделать. Его не смущало, что светлая одежда сейчас же покроется грязными пятнами: слишком рад он был видеть айсадку, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Пытаясь освободиться из его объятий, Шейра, путая слова, что иногда случалось с ней, когда она волновалась, произнесла:
        - Всю сейчас раздавишь, мой Кхан, меня ты.
        Он ослабил объятия и слегка отодвинулся от нее.
        - Просто я рад тебя видеть. Думал, вернешься позже.
        Она забавно нахмурила брови и импульсивно пожаловалась:
        - Тьма и проклятье! Эта сучья гроза оставила меня без добычи. Все безмозглые дутлоголовые козы разбежались, сожри их дети Ханке! А в Инзаре меня остановили ублюдочные дружинники! И мне пришлось этим отпрыскам шлюхи доказывать, что я…
        - Шейра! - воскликнул Элимер удивленно, услышав этот поток отборной брани. Но в следующее мгновение не смог сдержать смеха. Слишком забавными получались эти слова, слетавшие с языка айсадки.
        - Шейра, - повторил он, - и когда это ты успела выучить отерхейнские ругательства? Ты хотя бы знаешь, что они обозначают? Тебе больше нельзя так говорить.
        - Почему? - с искренним недоумением спросила девушка. - Видольд всегда так говорит.
        - Ах, Видольд, - усмехнулся Элимер. - Тогда все ясно. Только не надо брать с него пример. Поняла?
        Шейра вдруг неожиданно весело подмигнула ему:
        - Слушаюсь, Великий Кхан, - и тут же понеслась вверх по лестнице, к своим комнатам.
        Когда айсадка только что появилась в Отерхейне, кто бы мог подумать, что она отличается таким жизнелюбием?
        ***
        Прошло полмесяца, и в Инзар пришли неприятные известия. Владельцы имений и замков, расположенных у восточных границ Отерхейна, похоже, решили поднять очередной бунт. Все началось с отказов платить подати и отправлять своих людей в войско, а закончилось открытым неповиновением и укреплением замков в ожидании неминуемого штурма или осады. Это слухи об Аданэе, источник которых так и не удалось обнаружить, равно как и погасить, давали о себе знать. Кхан научился не обращать на них внимания, но как оказалось - зря. Вот и последовали крупные неприятности вслед за мелкими. Карательные этельды понеслись на восток, и снова земля империи окрасилась алым. Потом последовали казни мятежников, но это было только начало. Замки строились на славу, и их обитатели могли очень долго выдерживать осаду. Кхан понимал, что не скоро еще удастся выкорчевать последний росток восстаний, пройдет немало месяцев, прежде чем в Отерхейне снова воцарится мир. Как же не вовремя! Сейчас, когда царица Илирина как никогда близка к смерти, когда на трон должна взойти безвольная Латтора, когда еще не нашлось никого достаточно умного и
хитрого, кто свергнул бы эту неразумную наследницу, или начал бы властвовать от ее имени! А таковой непременно найдется после ее восхождения на престол! Это время - самое удачное для того, чтобы развязать войну с Илирином Великим, но разве можно начать ее, когда в самой Империи неспокойно?! Проклятье! Ханке забери этих изменников!
        Элимер пребывал в ярости. Восстания подавлялись жестоко как никогда, но, тем не менее, владельцы пока еще не взятых замков хоть и устрашились пролетевшим ураганом казней и пыток, сдаваться не спешили.
        ***
        И вот, посреди этих неспокойных недель, под вечер, в покоях Элимера появилась Шейра. Она пришла сама. Первый раз за все время - сама. Взглянув на нее, Элимер на миг даже позабыл о бедах, наводнивших Отерхейн.
        - Ты, - вымолвил он пораженно. - Шейра!
        - Да, - она улыбнулась. - Я соскучилась.
        - Не верю своим ушам.
        - Отчего же? - айсадка подошла и обняла его. - Давай выпьем вина и проведем эту ночь вместе.
        Что-то неестественное чудилось в поведении айсадки, но Элимер слишком обрадовался этому визиту, чтобы подвергать ее слова каким-то сомнениям.
        - Хочешь вина? - переспросил он и тут же поставил на стол два кубка. Затем направился к стоящему в углу шкафчику, где, если ему не изменяла память, оставался закупоренный кувшин с виноградным напитком.
        Но когда он стал доставать его, то мимолетно скользнул взглядом по зеркалу. И то, что Элимер в нем увидел, заставило его обратиться в лед. Шейра, мелко дрожащей рукой, вытряхивала из крошечного пузырька какие-то неизвестные капли в один из бокалов. Затем она таким же судорожным движением спрятала бутылек куда-то за пояс. Подождав несколько мгновений для того, чтобы вернуть лицу обычное выражение, и не выдать себя раньше времени, Элимер обернулся к айсадке. Улыбнулся, постаравшись, чтобы улыбка не получилась натянутой.
        - Вот и вино. Старое, хорошей выдержки. Тебе понравится, - он подошел и, откупорив сосуд, разлил рубиновый напиток по бокалам.
        Шейра, как тут же подметил Элимер, быстро схватила тот, что стоял справа, оставив для него второй, в который несколько минут назад вытряхнула подозрительные капли. Элимер аккуратно вынул кубок из ее руки и указал на другой:
        - Возьми этот, моя кханне.
        Она пару секунд испуганно смотрела на него, затем медленным движением протянула руку к бокалу и поднесла его к губам. В глазах ее сверкнула мрачная решимость. Несомненно, наткнувшись на лед во взоре кхана, она все поняла. Поняла, что ее затея не удалась, а значит, ей только и оставалось, что умереть самой.
        В последний миг он выбил бокал у нее из рук, а в следующую секунду пальцы Элимера сомкнулись на горле жены, лишив ее возможности и сопротивляться, и говорить. Другой рукой он нащупал у нее за поясом пузырек, выхватил его и поднес к самому ее лицу.
        - Что это? - прорычал, слегка ослабив хватку, чтобы дать ей возможность ответить.
        - Яд, - прохрипела она.
        Элимер не удержался и с размаху отвесил ей пощечину. Айсадка отлетела, ударившись затылком о стену и, несомненно, упала бы, но в этот миг кхан вновь обхватил ее шею, сдавив еще сильнее. Ему очень хотелось причинить ей боль. Такую же, какую сейчас испытывал он сам.
        - Ты пыталась убить меня, - процедил он. - Теперь ты умрешь.
        Шейра ничего не ответила, она и не могла - пальцы кхана на ее горле не позволяли этого сделать. Потому она лишь продолжала с ужасом смотреть в лицо врага, изуродованное брезгливой кривой усмешкой, в котором застыла та самая жестокость, которую Шейра наблюдала еще в первую их встречу. Горло ее все больше сдавливало, и скоро вместо дыхания начали вырываться лишь хрипы. Айсадка поняла - темный вождь сейчас задушит ее, и уже приготовилась умереть, однако в следующий момент удавка его пальцев ослабла, и рука кхана упала. Шейра свалилась на пол, хватая ртом воздух и заходясь в кашле.
        - Проклятая! - прошипел кхан. - Я даже убить тебя не могу!
        Как только дыхание выровнялось, и девушка смогла подняться, она вызывающе подалась вперед, вперив в вождя пылающий жаждой мести взгляд:
        - Отчего?! Убей! Убей, как весь народ убил мой! - на последних словах ее голос истерически сорвался.
        - Убил твой народ? - изумленно вторил Элимер. Его собственный гнев тут же отступил на второй план, оставив лишь глухую злость и обиду. Кажется, он начал понимать причину поступка айсадки.
        - Отпустил, - продолжала кричать та осипшим голосом, уже не сдерживаясь, - а потом в лесу догнал и убил! Всех! Я знаю теперь! Ты лгал! Гнусный шакал сукин сын мразь! Будь проклят! Проклят!
        - Замолчи, несчастная. Тебе не позволено повышать на меня голос, - холодно и негромко отозвался Элимер, и айсадка, как ни странно, умолкла, лишь грудь продолжала яростно и шумно вздыматься.
        - А теперь я требую объяснений. С чего в твоей глупой голове родилась мысль, будто я уничтожил айсадов?
        - Мне люди сказали об этом твоего племени, - с ненавистью выплюнула она.
        - И ты, дикарка, оказалась настолько безмозглой, что поверила им на слово? И даже не потрудилась поведать мне о своих сомнениях, прежде чем пытаться убить?!
        - А им почему лгать мне надо? Мне почему им не верить?
        - Потому что у меня много врагов, и они пойдут на все, лишь бы избавится от меня. Ты действительно наивна до глупости! - прикрикнул Элимер, но, заметив в лице Шейры растерянность, спросил:
        - От кого ты услышала эту ложь? И почему ты поверила этому предателю, а не мне?
        Айсадка молчала, и он понял, что ответа не дождется. По крайней мере, сейчас.
        - Я больше не могу тебе доверять, - без всякой интонации вымолвил он. - А потому эту ночь ты проведешь взаперти. В тайной комнате. Ты должна ее помнить. А наутро тебя повезут к границам твоих лесов, безоружную. Там тебя встретят серые, и вы тайно подойдете к становищу твоих любимых айсадов. И когда ты убедишься, что они живы, то вернешься сюда. Ты назовешь имя изменника, который солгал тебе. И ты станешь молить меня о прощении. И может быть, я тебя прощу.
        И глухо добавил:
        - А может быть - нет.
        Больше не говоря ничего, Элимер кликнул стражу. Как только воины вошли, он кивнул им на Шейру и произнес:
        - Кханне провинилась. Уведите ее и заприте в тайной комнате.
        Стражники не удивились этому приказу: еще не было в Отерхейне мужа, который ни разу не наказывал жену. Они подхватили кханне под руки и, аккуратно подталкивая, вывели прочь.
        Пока ее уводили, Шейра не обернулась ни разу.
        ***
        Элимер, оставшись один, рухнул в кресло и уронил голову на руки. Глупец! Радовался как мальчишка, когда Шейра пришла к нему. А оказалось, она приходила его убивать. У Элимера возникло ощущение, будто мир сжался, стал тесным и обратился против него в лице мятежной знати, Илирина и собственной жены. Не хватало только восставшего из мертвых Аданэя.
        Теперь он понял, что именно в поведении Шейры показалось ему неестественным. Она предложила выпить вина. Но айсадке никогда не нравился этот напиток, даже на пирах она поднимала кубок лишь в ответ на торжественные речи. Значит, кто-то ее надоумил, подкинул мысль, что яд легче всего подлить в вино. Скорее всего, тот же, кто солгал про племя. Кто-то, кто задумал уничтожить кхана руками его жены. Причем этот "кто-то" должен был знать о доверчивости Шейры и понимать, что она попытается отомстить за смерть своего народа. Осталось только выяснить имя неудавшегося убийцы. И он обязательно выяснит, неведомый предатель за все поплатится! Но поскольку виновный еще не обнаружен, придется молчать об этом покушении, сейчас Элимер не мог доверять никому. Нужно дождаться возвращения айсадки. Как только она убедится, что ей солгали, сама назовет имя преступника. А убедится она довольно скоро, стоит ей только увидеть в Дейнорских лесах свое племя. Элимер знал: часть айсадов все еще находилась там, не все захотели сразу перебираться в горы Гхарта, некоторое предпочли остаться в знакомых лесах. Пусть Шейра поймет,
что с ними все в порядке, а потом он решит, как поступить с ней.
        С этими мыслями кхан вышел из замка. Он знал, что ночная прогулка по Инзару отвлечет его, поможет успокоиться и побороть подавленное настроение.
        На выходе он наткнулся на Видольда. Тот как всегда не спал и о чем-то непринужденно беседовал со стоящими у ворот стражниками. Последние, завидев Великого Кхана, замолчали. Элимер, едва удостоив их взглядом, обратился к телохранителю, который, надо сказать, в последнее время все реже выполнял прямые обязанности. Пришла пора это исправить. Пожалуй, после всего случившегося айсадка не заслуживала возможности выезжать за пределы замка ни одна, ни с Видольдом.
        - Раз уж ты все равно не спишь, - хмуро бросил Элимер, - то идем со мной.
        И не дожидаясь ответа, тронулся дальше. Видольд без лишних вопросов отправился за ним, на прощание хлопнув одного из стражников по плечу. Ему было или совершенно неинтересно, куда ведет его кхан, или он просто не показывал виду.
        ***
        Ночь стояла безветренная и даже довольно теплая для Отерхейна. Наверное, из-за этого столичные улицы казались оживленнее обычного для этого времени суток. И потому Элимер с Видольдом шли долго, пока не добрались до безлюдной окраины Инзара. Здесь кхан остановился, не представляя, что делать дальше: то ли стоять тут, то ли возвращаться. Говорить не хотелось, но присутствие рядом телохранителя все-таки помогало чувствовать себя чуть менее одиноко. Погрузившись в безмолвие улиц, он вздрогнул, когда грубоватый голос воина прозвучал прямо у него над ухом:
        - Я знаю неплохой трактир неподалеку.
        - Нет уж, хватит с меня трактиров, - возразил Элимер, вспомнив, чем закончилось последнее его посещение подобного места. - Постоим немного, отдохнем - и обратно.
        - Как знаешь, Кхан. А то смотри, мы с кханне как-то раз туда заходили, нам понравилось.
        - Видольд, - сквозь зубы откликнулся Элимер, - я не желаю ничего больше слышать об этой дикарке.
        - Вот как? - удивился воин. - Чем же она тебе так досадила, что из кханне снова превратилась в дикарку?
        - Тебя это не должно волновать.
        - Да мне-то что? Хочешь - молчи.
        - Твои нахальные реплики мне тоже ни к чему, - отозвался кхан, но неожиданно для себя выпалил:
        - Она пыталась меня отравить.
        - О! - только и воскликнул телохранитель.
        - И она за это поплатится.
        - Угу, - промычал воин и лениво добавил. - Снова прикажешь ее казнить?
        Элимер предпочел не заметить насмешки, прозвучавшей в голосе телохранителя.
        - Прикажу, - холодно огрызнулся он. - Невелика потеря. Сделаю кханне ту, которая будет в состоянии оценить эту честь.
        - Хорошая мысль, - протянул Видольд.
        И Элимер разозлился. Он и сам понимал, что его слова звучали неубедительно, но то, что и телохранитель это понял и, более того, посмел демонстрировать, задело его самолюбие. Так что он счел нужным доказать прежде всего самому себе правильность своего решения.
        - Я уже дважды сохранял айсадке жизнь. Я отпустил ее возлюбленных дикарей. Я позволил ей разъезжать по Отерхейну, сделал ее женой и кханне, когда мог превратить в рабыню, наложницу! Но она не смогла это оценить! А ведь я старался быть с ней добрым, я многое для нее сделал.
        - Ага, это очень благородно, - отозвался Видольд. - Правда, она ничего такого от тебя не требовала. Но зато не раз просила о смерти. Так что, Кхан, ты наконец-то сможешь выполнить одну ее просьбу.
        - Видольд, - прошипел Элимер, - кажется, я не назначал тебя советником. И твоим мнением не интересовался. Не забывай своего места. Ты - телохранитель. И твоя роль лишь в том, чтобы защищать меня от возможных угроз.
        - Ну, извиняй, Кхан. Я не хотел.
        - В следующий раз думай, что говоришь. А сейчас - идем. Возвращаемся.
        Видольд ничего не ответил.
        Элимер подозревал, что воина нисколько не смутила отповедь и не заставила вспомнить свое место. Но удивляться было поздно: роль Видольда при правителе Отерхейна уже давно вышла за пределы обычной для телохранителя.
        Элимер пытался убедить себя в том, что разозлился на воина, но лгать себе оказалось непросто, ибо разозлился он в первую очередь на себя. Действительно, правду сказал Видольд: Шейра ни разу не просила сохранять ей жизнь. И уж тем более не просила делать ее кханне. Все это было лишь его собственной прихотью, только его желанием.
        - Давно хотел тебе выговорить, - обратился Элимер к телохранителю, - как не смеешь браниться при мне, также не смей и при айсадке. А то девчонка уже переняла все твои словечки.
        - Но сейчас-то это уже неважно, - отмахнулся воин. - Ведь ты собрался ее казнить.
        Элимер быстро стрельнул взглядом в сторону Видольда и понял, что его фраза и впрямь противоречила всему, что он говорил до этого.
        - Не знаю, - устало отозвался кхан, уже не в силах притворяться. - Я не знаю, как мне поступить.
        ***
        Она вернулась спустя несколько дней. Ворвалась на рассвете, когда он только-только успел проснуться и одеться. С растрепавшимися волосами, глаза горят, на щеках играет румянец, и нервозно теребят светлую прядь пальцы.
        - Ты был прав, - с ходу выпалила она. - Я просто дутлоголовая пожирательница падали!
        - Которая так и не отучилась браниться, - откликнулся Элимер с показным безразличием.
        Шейра не отреагировала на это замечание, ее взвинченность постепенно сменилась спокойствием, дыхание выровнялось, и она произнесла:
        - Я виновата перед тобой, вождь. Я пыталась убить тебя. И не оружием, а подлым способом, исподтишка. Среди айсадов такой поступок карается смертью. И ты будешь прав, если решишь поступить так же… - она осеклась, но тут же продолжила: - Я знаю, это сложно простить и невозможно забыть. Но все же прошу об этом. Ложь о гибели моих сородичей лишила меня разума.
        Элимер смотрел на нее и понимал, что айсадка права - это действительно невозможно забыть. И он не забудет, хотя очень хотел бы. Вероятно, еще нескоро он снова сможет доверять своей жене. Но не простить ее он не сумеет. У него рука не поднимется причинить ей вред. Тем более недавний разговор с Видольдом заставил его несколько иначе взглянуть на ситуацию.
        - Подойди, - негромко позвал Элимер. И когда она подошла, взгляд его натолкнулся на полускрытые волосами яркие лиловые отметины, оставленные на ее шее. Что-то неуловимо дрогнуло в груди, и он сказал:
        - Ты прощена. Но больше никогда не смей подвергать мои слова сомнениям, не сказав об этом мне. А теперь… - кхан выдержал паузу и закончил: - Назови имя предателя.
        Шейра отпрянула в сторону, глаза ее сверкнули:
        - Нет, вождь. Теперь это мой враг, не твой. Он заставил меня поступить подло. Я сама с ним рассчитаюсь.
        Элимер хотел настоять на ответе, однако скоро понял, что только зря потратит время на борьбу с упрямством айсадки. Да и к чему устраивать бессмысленные споры, если существует другой способ выяснить то, что его интересует?
        ***
        Прошло всего несколько минут, как ушла Шейра, а в покои кхана уже явился новый посетитель - Бриад, один из серых.
        - Не спускай с нее глаз, - обратился к нему Элимер. - Следуй за ней повсюду. Следи за ее комнатами. И как только заметишь, что она на кого-нибудь злится, или с кем-то ссорится, или просто странно себя ведет - сразу же сообщи. И смотри в оба, чтобы она никого не убила.
        Мужчина кивнул, поклонился и тихо вышел.
        Элимер не сомневался, что серый легко выяснит имя предателя, который покушался на кхана руками Шейры; для этого стоило всего лишь внимательнее понаблюдать за поведением айсадки. Главное, чтобы Шейра не успела убить негодяя прежде, чем того допросят.
        И он не ошибся в своих предположениях: серый явился к нему тем же вечером.
        - Кханне только что пыталась убить Зарину, мой повелитель, - сказал он.
        - Вот как… - протянул Элимер, прищурившись. - Рассказывай.
        - Рассказывать почти нечего, - пожал плечами серый. - Хотя я не терял кханне из виду, она ни разу меня не заметила. Вечером, всего полчаса назад, она встретилась с Зариной и повела ее вглубь сада. Я последовал за ними и увидел, что кханне выхватила нож и стала ей угрожать. Но в это время я открылся и уже бежал к ним. Я успел остановить кханне, она не причинила вреда твоей наложнице, повелитель. Вот и все.
        - Где сейчас Зарина?
        - В своих комнатах. На всякий случай я оставил у дверей охрану.
        - Это правильно, - задумчиво промолвил Элимер. - А что же кханне? Говорила что-нибудь?
        Серый помедлил, словно прикидывая, как лучше ответить, но наконец откликнулся:
        - В основном просто бранилась, - пояснил он. - А общий смысл ругани сводился к тому, что Зарина якобы о чем-то ей солгала.
        - Что ж, этого мне вполне достаточно, - вымолвил кхан, поднимаясь с места. - Благодарю тебя, Бриад. Ты можешь идти.
        Серый коротко кивнул и тут же скрылся за дверью.
        Элимер подошел к окну и призадумался. В последний месяц он и впрямь нередко видел свою наложницу рядом с Шейрой, но все это время полагал, будто таким образом Зарина пыталась вызвать доверие айсадки и этим вернуть его, кхана, расположение. Но, как оказалось, в хорошенькой рыжей головке бродили куда более коварные мысли. И теперь ему нужно было решить, как именно умрет тилиронская красавица.
        ***
        - Мой Элимер! - радостно воскликнула девушка, влюбленно улыбаясь.
        Удивительно, как хорошо Зарина могла притворяться! Ничего странного, что ей легко удалось обмануть бесхитростную айсадку.
        - Ты наконец-то пришел, мое солнце и луна! Я так ждала! - она попыталась приблизиться, но кхан остановил ее.
        - Сядь! - приказал он резко, указывая на стоящее в углу кресло.
        От неожиданности Зарина отшатнулась и отступила назад, ошарашено уставившись на Элимера:
        - Что-то случилось? Ты чем-то расстроен, повелитель мой? - кротко поинтересовалась она.
        Определенно, такого самообладания и наглости он не ожидал даже от нее!
        - Сядь! - еще раз повторил Элимер. - И оставь свои игры!
        Девушка подчинилась, метнув на кхана неуверенный взгляд:
        - К-какие игры? О чем ты?
        - Молчать! - звенящим от злости голосом сказал Элимер. - Айсадка не могла сама придумать эту шутку с ядом. Ей подсказали. И мы с тобой оба знаем, кто именно.
        - Какая шутка? Какой яд? Я ничего не понимаю, - прошептала девушка.
        Глаза Элимера угрожающе сузились:
        - Желаешь притворяться дальше - изволь. Мне все равно. Я только пришел спросить тебя перед смертью - твоей, разумеется, - как ты предпочитаешь умереть? Считай это милостью в память о былом.
        Вот теперь Зарина испугалась по-настоящему, побледнели даже ее губы. Девушка бросилась кхану в ноги и быстро, несвязно заговорила:
        - Прости, прости меня, сердце мое, боль моя, свет мой! Я не хотела твоей смерти! Я только кханне хотела сгубить! Я так безумно, безудержно тебя люблю! Твое безразличие для меня пытка! Невыносимая, жуткая пытка! Мне так больно! Я знаю, что это из-за нее ты от меня отвернулся, знаю. Хотя она тебя даже не любит! Я надеялась… нет, я была уверена, что она не сумеет подлить тебе яд незаметно, только поэтому… поэтому… Видишь, я оказалась права! Она, а не я пыталась тебя убить. Но ты простил ее, ты всегда все ей прощаешь. Неужели для меня, той, которая любит тебя больше жизни, в твоей душе не найдется хотя бы капли сочувствия? - Зарина разрыдалась.
        - Ты снова лжешь. Но это тебе не поможет. Тебе уже ничто не поможет, - откликнулся Элимер, равнодушно созерцая былую любовницу. - Не унижайся, Зарина. И встань, я разрешаю. Не понимаю, зачем тебе понадобилась моя смерть, но ты совершила непоправимую ошибку.
        Взгляд девушки неуловимо изменился. Она поднялась с колен, вытерла слезы, надменно вскинула подбородок: в ее облике появилось что-то новое. Такую сталь узрел Элимер в ее взгляде, что на секунду ему почудилось, будто он смотрит в глаза собственному отражению.
        А Зарина заговорила. Со странной интонацией, полной злости и сожаления одновременно. Слетела с лица маска покорности. Наверное, первый раз наблюдал Элимер ее настоящую.
        - Ты говоришь, не унижаться, мой Кхан? - с горькой насмешкой вымолвила она. - Но не ты ли унижал меня так часто? Своим пренебрежением, своим смехом, безразличием, грубостью? Не ты ли превратил меня в вещь, служащую лишь для удовлетворения твоей похоти? Не ты ли равнодушно наблюдал - совсем недавно, - как я ползала у тебя в ногах и вымаливала прощение за пару необдуманных слов? А что может сравниться с тем унижением, которое я испытала, когда дикарку из лесов ты поставил выше меня?! - она почти кричала, но Элимер и не думал прерывать ее, пораженный неожиданной откровенностью наложницы. - Ты спрашиваешь, зачем мне понадобилась твоя смерть? Потому что я жаждала отомстить. Ты забрал меня из Тилирона почти дитем, как хищник добычу, ты лишил меня будущего, лишил возможности выйти замуж и родить детей. А я терпеливо ждала наших редких встреч, и я пила горькие настои, чтобы не понести дитя, чтобы ты не отправил меня прочь, как мать Азрэны! Но не в этом я виню тебя, мой Кхан, ибо это был и мой выбор тоже, мне достаточно было просто находиться рядом с тобой, видеть тебя, любить тебя. Только вот я тогда и
предположить не могла, что день, когда ты обо мне забудешь, как о надоевшей игрушке, наступит так скоро! Так скоро, хотя я по-прежнему молода и красива, я по-прежнему хочу любить, и по-прежнему хочу, чтобы любили меня. Так вот, я - не вещь! Не вещь! Я не из тех, от кого избавляются, - голос ее понизился до полушепота и наполнился еле сдерживаемой яростью. - Я любила тебя раньше, Кхан Отерхейна! А потом возненавидела. И моя месть почти удалась. Жаль, только "почти". Я проиграла, Кхан, я готова признать это. И теперь мне все равно как умереть.
        Не отрываясь, смотрел Элимер в ее сверкающие льдом изумрудные глаза. Он понял, что до сих пор ничего о ней не знал и теперь был сражен этим открытием. Перед ним словно незнакомка стояла - сильная, несгибаемая, прекрасная! Истинная Зарина, Зарина Настоящая - не та фальшивка, которую она до сегодняшнего дня показывала людям. Видимо, в осознании скорой смерти слетела вся обманная шелуха.
        - Зарина, Зарина… - пробормотал Элимер. - Если бы ты мне раньше все это сказала так откровенно, как сейчас, то возможно, все сложилось бы по-другому. Может, и я относился бы к тебе иначе. Ведь я просто не верил, что ты любишь, я полагал… - он запнулся, прервав сам себя.
        Во взгляде Зарины вспыхнул проблеск надежды, но - нет, ей не суждено было сбыться.
        - Слишком поздно что-то менять, - сказал Элимер. - И раз уж тебе все равно, как умереть, то я решу за тебя. Ты выпьешь яду, - он достал из-за пояса захваченный с собой на всякий случай бутылек, в котором еще оставалась смертоносная жидкость. - Думаю, это будет справедливо. Умрешь той смертью, которую готовила мне.
        Девушка почти без колебаний приняла яд из рук кхана и поднесла ко рту.
        - Прощай, Зарина, - прошептал он, - и прости меня, если сможешь.
        - Прощай и будь проклят, - выплюнула девушка.
        Прошло еще несколько секунд и ее скрутило, она рухнула на пол, начала извиваться в немыслимых позах. И такие вопли исторглись из ее горла, что Элимеру захотелось зажать уши и закрыть глаза, лишь бы не слышать и не видеть этих мучений. А он-то предполагал, будто смерть от яда окажется легкой.
        Глаза девушки широко распахнулись. Казалось, еще чуть-чуть и от боли они полезут из орбит. Скрюченные судорогой пальцы исступленно скребли пол. Чудовищное, страшное зрелище!
        "Вот какую смерть готовила ты мне, Зарина", - содрогнулся Элимер.
        Еще нескоро она затихла. А когда это все же случилось, то на обездвиженном смертью лице застыла гримаса боли.
        "За последнее время вот уже третья женщина пытается меня убить", - с горечью подумал кхан.
        Он поднял тело Зарины, положил на кровать, осторожно закрыл ее мертвые глаза. И прежде, чем выйти из покоев, долго всматривался в ее красивое лицо.
        ***
        Покинув комнаты наложницы - теперь уже бывшие, - Элимер отправился в подземелье. К несчастью, это не последняя казнь на сегодня. Пора разобраться с настоящим врагом.
        Вчера в Инзар доставили владельца замка восточных предместий. Одного из мятежников. Карательным этельдам очень повезло, что они сумели его захватить, да еще и вместе со всей семьей. Этого изменника восставшие негласно признавали своим предводителем, а значит, ему наверняка было известно многое. Кхан надеялся, что после его казни мятежи если и не прекратятся, то хотя бы пойдут на убыль. Элимер по прошлому опыту знал: иногда достаточно лишить толпу главаря, чтобы она потеряла уверенность и устрашилась.
        Он уже давно не спускался в отсыревшие туннели. С тех самых пор, как там побывала айсадка. Обычно заключенных допрашивали его люди, и этого считалось достаточно. Но сегодняшний пленник, хоть и предатель, а гордая птица. Пусть порадуется перед смертью, что ему оказали столь высокую честь. Элимер усмехнулся собственной мысли, когда дверь темницы раскрылась, и оттуда вывели дородного человека. Он подслеповато щурился на свет и, в кровоподтеках, ссадинах и порванной одежде, мало походил на вельможу.
        Увидев перед собой кхана, человек неприязненно и надменно поджал губы, чем вызвал усмешку Элимера. Видимо, этот Шинтар - так звали теперь уже бывшего владельца замка, - надеялся умереть достойно и гордо. Наивная надежда: у изменника не будет такой возможности. Предателю - шакалья смерть, как сказала бы айсадка. Ему еще предстоит поползать у кхана в ногах, умоляя о милости даровать смерть.
        Стражники пододвинули своему повелителю деревянное кресло, и Элимер невольно порадовался их предусмотрительности, ибо разговор обещал быть долгим.
        - Тебя называют Шинтар, - начал он, опускаясь на жесткое сиденье, - но умрешь ты безымянным, как и полагается изменнику. Но перед этим я желаю услышать, откуда пошли слухи о моем брате, узнать имена всех, кто участвует в заговоре против империи, а также их дальнейшие планы. Я жду.
        - Я не стану отвечать узурпатору, - высокомерно откликнулся Шинтар. Впрочем, Элимер и не надеялся на иной ответ. Вопросы он задал лишь для того, чтобы убедиться.
        - Уже за одно слово "узурпатор" тебя можно казнить.
        - А разве ты им не являешься? Тиран, завладевший троном, на который должен был взойти другой!
        - Вот с этого и начнем, - сказал Элимер. - Слухи об Аданэе. Откуда они?
        Как и следовало ожидать, Шинтар только еще плотнее сжал губы и ничего не ответил.
        - У меня нет времени, чтобы пререкаться с тобой, человек, - уронил кхан. - Не хочешь отвечать добровольно, придется заставить.
        - Пытками ты ничего не добьешься, мерзавец! - воскликнул Шинтар. - Я стерплю любую боль.
        - А твои дети? Два сына и юная дочь… Тоже стерпят? Проверим? Начнем с девочки, пожалуй. Ее будут мучить, бить и насиловать. На твоих глазах, естественно, - Элимер усмехнулся.
        - Ты не посмеешь! - лицо Шинтара исказилось от ярости и страха, и он бросился на ненавистного ему кхана. Но последний даже с места не двинулся: он знал, что стражники не дадут человеку сделать ни шага. Так и вышло. Его быстро скрутили и бросили на колени.
        - Подлая тварь! Мразь! Ублюдок! Будь проклят! - шипел он.
        - Ты, надеюсь, не думаешь, будто оскорбления и проклятия меня тронут? - скучающим голосом бросил кхан. - Все это я слышал уже много, очень много раз. Итак, хочешь увидеть свою дочь?
        - Нет! - охрипшим от ужаса голосом вскричал Шинтар. - Она ни в чем не виновата! Она еще дитя, ей нет и тринадцати! Даже у тебя рука не поднимется!
        - Для кровожадного тирана нет ничего невозможного, - усмехнулся Элимер. - Она - дочь предателя, а значит, заслуживает пыток и смерти.
        - Нет, не трогай мою дочь! Я… я все скажу. Не трогай!
        - А если солжешь? Почему я должен верить изменнику?
        - Я скажу всю правду… Пожалуйста… не трогай мою девочку.
        - Что ж, проверим. Если солжешь…
        - Я не солгу!
        - Хорошо. Если твои сведения покажутся мне полезными, я не трону твою дочь. Я даже позабочусь, чтобы ей подыскали хорошего мужа. Но это зависит от степени твоей откровенности.
        - Я все скажу, - обреченно повторил Шинтар.
        - Слушаю.
        ''Иногда угрозы действуют куда лучше пыток'' - подумал Элимер, когда Шинтар закончил свой рассказ и теперь со страхом и затаенной надеждой смотрел на кхана. Наверное, боялся, что чудовище нарушит данное слово.
        - Твое счастье, что ты был откровенен, - промолвил Элимер. - С дочерью твоей, как я и обещал, все будет хорошо. Однако на тебя и твоих сыновей моя милость не распространяется. Вас казнят. И смерть ваша не будет легкой. Она будет долгой и очень… болезненной.
        - Но ведь я все рассказал… - прохрипел Шинтар. - Почему ты так любишь мучить людей?
        - Не люблю. Но я это делаю и буду делать. Чтобы все видели, какая смерть ждет изменников.
        И, не дожидаясь ответа Шинтара, кхан направился к выходу.
        Как он и думал, этот человек тоже толком не знал, откуда поползли слухи об Аданэе. Зато поведал многое другое. Теперь список предателей пополнился именами тех, кто поддерживал восстание скрытно: им тоже не удастся избежать возмездия. Но самое главное, что теперь Элимер знал: восставшие собрались объединиться со злоумышленниками Антурина, которым до сих пор удавалось скрываться и от патрульных дружин, и от серых. Он выяснил, что мятежники со своими людьми под покровом ночи вознамерились покинуть замки через потайные ходы и выступить к городу-крепости. Также он знал имена тех, кому поручили убить стражу на входе в Антурин и открыть изменникам ворота. Теперь он все знал. Наверное, сами Боги отправили этого Шинтара ему в руки, иначе даже представить страшно, что началось бы в империи, если бы восставшим удалось осуществить задуманное.
        - Ирионг, - обратился Элимер к военачальнику, как только тот явился к нему, - объяви воинский сбор. Понадобятся шесть этельдов. Два отправятся в Антурин, остальные - на восточные границы. Сейчас же отдай приказ, пусть готовят лошадей и оружие. И немедленно возвращайся. Есть разговор.
        Военачальник порывисто кивнул и тотчас отправился выполнять поручение. По интонации государя он безошибочно определил - случилось что-то очень важное. Что-то, не терпящее проволочек.
        ***
        Всю неделю Элимер не находил себе места, со дня на день ожидая вестей с восточных границ. Посланник на взмыленной лошади явился лишь на исходе седьмого дня, своим появлением сняв с плеч Элимера тяжесть тревог: поспешно собранное ополчение мятежников было разбито. Этельды, груженные пленными и ранеными, медленно продвигались обратно к столице. Войско Отерхейна не понесло особых потерь, ведь зачинщики смуты имели не так много обученных воинов, а чернь, следующая за своими сюзеренами, не выказывала особенной преданности последним. Главный упор восставшие делали на внезапность и скрытность. Но благодаря признанию Шинтара, Элимер успел и отреагировать вовремя, и не спугнуть предателей раньше времени, до поры скрыв участь их предводителя.
        И пусть это еще не конец, но теперь будет легче. Несомненно, после того, как уничтожили главных заговорщиков, после того, как разбили их неорганизованное войско, смута пойдет на убыль. По меньшей мере неделю на площади столицы не высохнет кровь изменников. Кхан избавится от врагов, народ получит зрелища, войско обогатится кое-каким имуществом поверженных мятежников - и все будут довольны. Кроме самих казненных, конечно. Но кого волнует мнение преступников?
        Кстати о преступниках.
        Элимер полагал, что Шейра набросится на него с упреками из-за того, что он не дал ей расквитаться с Зариной. Но айсадка молчала. Возможно, все еще ощущала собственную вину и не решалась проявлять недовольство. А может, причина крылась в другом. Элимер не понимал, что ее гложет, да только с тех пор, как его жена вернулась из Дейнорских лесов, она снова изменилась. Причем такой он не видел ее никогда. Она больше не огрызалась, не кидала злых взглядов, но и улыбаться стала куда реже. И улыбки ее казались вымученными. Разговаривала отстраненно, рассеянно: будто утратила все свое жизнелюбие. Элимер терялся в догадках, что с ней творится, пока однажды, во время очередной их прогулки по вечерней степи, Шейра сама не завела об этом разговор.
        - Сегодня у нас, у айсадов, ночь Весенней Луны, - сказала она, печально глядя вдаль. Элимер без лишних объяснений понял, про кого она говорит.
        - Скучаешь по ним?
        Шейра перевела на него взгляд, слабо улыбнулась и ответила:
        - Конечно. Когда я их увидела, моих друзей, мой род, мне показалось, что я домой вернулась. Дом был так близко. И так далеко… - она умолкла, оторвала венчик цветка и отрешенно покрутила его в пальцах.
        Выехав с Шейрой на равнину, Элимер полагал, будто просторы развеют апатию девушки, но ничего подобного не произошло. И сейчас, когда небо над степью посерело, померкло в ожидании ночи, грусть айсадки передалась и ему, вызвала какую-то неясную тревогу и меланхолию.
        - Неужели ты так и не привыкла к Отерхейну? - спросил он. - Неужели здесь по-прежнему ничто тебя не радует?
        Шейра снова посмотрела ему в глаза, на этот раз с каким-то странным выражением: будто ожидала чего-то и, не дождавшись - расстроилась.
        - Мне все здесь чужое, - произнесла. - А теперь я знаю, что и верить здесь нельзя никому. И еще, после той попытки тебя убить, я кажусь себе такой глупой и… подлой.
        - Ты несчастна здесь, - полу утвердительно пробормотал Элимер. Она промолчала. Но ответа и не требовалось: ее поведение в последние дни говорило больше, чем сотни слов.
        - А как бы сложилась твоя судьба, если бы ты не попала в плен? - спросил он тихо.
        - Моя? - она пожала плечами. - Я осталась бы охотницей рода айсадов и продолжала бы надеяться, что когда-нибудь нас станет много, когда-нибудь поселенцы перестанут беспокоить наши границы, исчезнет Отерхейн и ты вместе с ним. Я стала бы женой Тйерэ-Кхайе…
        - Тйерэ… как там дальше?
        - Кхайе. На вашем языке - Бегущий-по-Листьям.
        - Язык сломаешь. Ты любила его?
        Айсадка невесело усмехнулась.
        - Я знала его с детства, он был мне другом. Конечно, я его любила.
        - Я не о том спрашивал, - поморщился Элимер. - Ты любила его как мужчину?
        - Тогда я не задумывалась об этом. А потом стало поздно. Это ложное пророчество, эта битва… Все изменилось.
        - Ваше пророчество не было ложным, - откликнулся Элимер. - Вы просто неправильно его истолковали.
        Айсадка посмотрела на него с изрядной долей недоверия и сарказма.
        - И как еще, по-твоему, его можно истолковать? Империи в руинах и коршун, поверженный кошкой!
        - Не знаю насчет империй. Надеюсь, если это сбудется, то не при моей жизни. А вот другое… Неужели ты не замечаешь, что давно уже меня повергла? Я никогда никого не любил, а тебя - люблю. И я все для тебя сделаю, лишь бы ты снова улыбалась.
        Шейра отреагировала неожиданным образом. Вскочила, в глазах ее засверкал гнев, а с губ сорвались злые слова:
        - Мне не нужна твоя гнилая ложь! Я не дура! Мне знакома любовь, я знаю, за нее можно отдать даже жизнь, и свободу, и счастье. Ради своего народа я отдала все это! Тебе! А ты как смеешь говорить, что любишь? Говорить, что все сделаешь для меня? Тогда давай, сделай так, чтобы смерть моих родителей, моих соплеменников, которых погубил твой народ, оказалась неправдой! Не можешь? Я молила убить меня, но ты не захотел исполнить это желание! Я молила отпустить - ты не сделал и этого! Я пыталась умереть - ты не позволил. Но разве тебя это волнует? Нет, я для тебя просто еще одна прихоть. И я готова принять это, ведь выбора у меня нет. Но ложь твою я принимать не желаю, так что не говори мне о любви!
        Элимер почувствовал, как от слов Шейры все внутри него сжалось. Он вдруг со всей отчетливостью понял: айсадка так и не простила ему своего пленения. Он получил ее тело и всегда убеждал себя, будто рано или поздно она отдаст ему и сердце. Но пришла пора признать: день этот никогда не наступит. Скорее, однажды он услышит от нее обвинения, подобные обвинениям Зарины. А это будет куда больнее, чем сейчас. Что же с ним, Элимером, не так, если он, сам не замечая этого, мучает женщин, которым желает лишь добра? Униженная Зарина. Шейра, которая, несмотря на громкий титул кханне, по-прежнему остается лишь бесправной пленницей повелителя Отерхейна. Неужели отступники говорят правду, называя его чудовищем? Но разве он чудовище? Нет! Он не такой безжалостный, каким видится многим!
        - Шейра, - севшим голосом вымолвил Элимер, - кое-что я все-таки могу для тебя сделать. Я могу тебя отпустить, ты сможешь вернуться в свое племя. Навсегда. И я не буду пытаться тебя вернуть.
        - И что же ты потребуешь взамен на этот раз? - усмехнулась айсадка. - Может, родить тебе наследника?
        Он почувствовал, как передалась ему ее ярость и, поднявшись с земли, навис над девушкой грозной тенью, однако голос его прозвучал неожиданно спокойно:
        - Мне ничего от тебя не нужно. Хоть завтра можешь уходить. Я желал только любви… или хотя бы привязанности, привычки. Но ты даже ненавидеть меня не перестала. А мне это ни к чему. Меня и так ненавидят слишком многие. Поэтому уходи и будь свободна, выходи замуж за этого Тйерэ-как-его-там. В общем, живи, как жила до встречи со мной. В конце концов, пусть хоть один из нас будет счастлив.
        Неизвестно, какой реакции он ожидал, но в лице Шейры отчетливо проскользнули недоверие и надежда, потом она отшатнулась и с неподдельным изумлением спросила:
        - Ты действительно позволишь мне уйти?
        А потом, позабыв о пасущемся рядом коне, она бросилась прочь и, не оборачиваясь, крикнула:
        - Спасибо, вождь! Спасибо!
        Он и не думал за ней идти. Скоро фигура Шейры скрылась в сгустившихся сумерках, а Элимер остался один. Он не знал, куда она ушла. Возможно, решила не ждать до завтра и прямо сейчас отправилась к своим лесам? Хотя это глупо, путь долгий, а она даже коня не взяла. У нее ни еды, ни одежды подходящей. Впрочем, теперь это больше не его дело, хватит думать об айсадке. Людям он скажет, что кханне трагически погибла, или придумает что-нибудь еще.
        Медленно опустился кхан в траву. Мысль о возвращении в замок казалось невыносимой, он был настолько подавлен, что не мог даже представить, как скрыть это от подданных. А потому решил дождаться ночи и пройти в свои палаты незаметно для всех, кроме стражи.
        Элимер уже почти раскаялся, что, поддавшись сиюминутному порыву, отпустил Шейру. Но теперь уже поздно было что-то менять. Айсадка убежала, и почему-то ему казалось, будто он больше никогда ее не увидит. Ну и пусть, Ханке с ней! Придет день - и его помешательство пройдет. Право, к чему правителю империи отвлекаться на чувства, ослабляющие волю?
        Но эти мысли так и не спасли кхана от терзаний. Ему хотелось повалиться на землю. Грызть ее зубами от злости и обиды. Но он сидел неподвижно, словно изваяние: даже степные духи не должны были стать свидетелями его слабости.
        ***
        Шейра неслась по вечерней равнине, раскинув в стороны руки, и смеялась.
        "Свободна! Свободна! Ликуй, степь, ликуйте, леса, ликуй вместе со мной небо, бесконечное небо! Я - птица, я готова ринуться ввысь, улететь из проклятого края. Навсегда! Навсегда! Я быстрая птица! Я улетаю домой! Свободна, счастлива! Темный вождь сдержит обещание - я верну свободу, я верну дом! Мой родной лес, моих родичей! Я приду к ним, и все взгляды обратятся ко мне - Белой Кошке, Шейре-Сину! Я приду, и взгляды обратятся на меня, и… И? Кого же они увидят? Жену врага, которая делила с ним ложе, а теперь носит под сердцем его дитя? Жену врага, предавшую пророчество? Ту, которая не смогла его убить, которая малодушно дарила ему свое тело?
        Нет, нет, этого не может быть! Люди лесов мудры, мои соплеменники мудры, они поймут, что я не могла иначе, что это - моя великая жертва ради нашего рода. Они прославят мое имя в легендах, а Увьйя-Ра расскажет обо мне в новые ночи Весенней Луны, ведь именно благодаря мне мы можем вернуться в Горы Духов! Да, именно так все и будет! Я воссоединюсь со своим родом и стану той айсадкой, которой была раньше. Хорошей охотницей. Женой Тйерэ-Кхайе. И мы снова будем охотиться все вместе, и бороться с поселенцами, и… И что дальше?"
        Шейра замерла, руки ее опустились. Что же еще ей придется делать вместе с соплеменниками? Посылать проклятия отерхейнскому вождю? Желать ему смерти? Ругать шакалом? Но ведь она знала, теперь уже знала, он - не шакал. Он - Элимер. Он - ее муж. Он - отец ее ребенка.
        А если ее народу опять придет в голову безумная мысль о войне с Отерхейном? Что тогда она станет делать? Разве сможет обратить оружие против того, чьи руки так нежно ее ласкали, чьи губы шептали, как она прекрасна? Разве сможет забыть его глаза, его взгляд, теплый взгляд, которым он смотрел лишь на нее одну? Забыть, как сама в минуты забвения гладила его по волосам, таким темным, непохожим на ее, волосам?
        "Ты не прав, Вождь, я давно уже не испытываю к тебе ненависти. О, духи, духи, зачем вы так злобно надо мной подшутили? Что же мне теперь делать? Я не смогу проклинать тебя вместе со всеми. Ведь ты - мой Кхан. А я теперь везде чужая… Где же дом мой, куда лететь мне быстрой птицей, куда стремиться? Я уже не свободная айсадка лесов, я давно перестала быть ей, я вижу и знаю куда больше моих соплеменников; слишком сильно я изменилась и никогда не стать мне прежней. Я потеряла себя, я потеряла свой дом. Нет пути назад - я потеряла свой дом. И в этом ты виноват, мой Кхан, мой Элимер. И теперь долг твой - найти для меня новый".
        ***
        Уже после полуночи Элимер услышал шорох травы. Вскочил с земли, обернулся и на всякий случай выхватил меч. Он сумел распознать в темном силуэте айсадку, только когда она подошла совсем близко: луна в эту ночь скрывалась за тучами.
        - Я боялась, ты уже ушел, - еле слышно выдохнула Шейра.
        - Как раз собирался, - с деланной небрежностью бросил Элимер. - Предугадывая твой вопрос, сразу отвечаю: да, ты действительно можешь возвращаться в свои леса. К их границе тебя отвезут завтра же. Скоро будешь дома.
        Он и впрямь намеревался вскочить на коня и двинуться по направлению к Инзару: лишь бы не видеть ее, лишь бы не слышать ее голоса, будь он проклят! И уже подошел к лошади, когда слова Шейры заставили его остановиться.
        - Но у меня больше нет дома, - прошептала она, - мне некуда идти. Мне не хочется никуда идти.
        Элимер медленно обернулся.
        - Ты только что страдала от разлуки с айсадами… Что изменилось за столь короткое время?
        - Ничего. Я всегда буду скучать по ним. Но… - она запнулась и секунду помедлила: - Я не смогу жить среди тех, кто тебя ненавидит. Я соврала: на самом деле здесь не все мне чужое. Ты - не чужой. Если я уеду, то куда сильнее, чем сейчас по родичам, стану скучать по тебе. Ты лишил меня дома, так теперь подари мне новый. Ты сказал, что готов исполнить любое мое желание. Так исполни. Отныне я не пленницей желаю быть здесь, а Великой Кханне этого края. И пусть твои подданные станут и моими подданными.
        Разум Элимера напрочь отказывался верить этим словам, понимать их. А потому он смог лишь пробормотать:
        - О чем ты? Чего ты хочешь?
        - Тебя. Я хочу тебя, - с улыбкой ответила айсадка его же собственными словами, сказанными когда-то давно, в другой жизни.
        Элимер молчал. Шейра, по-своему истолковав это молчание, смутилась:
        - Прости меня. Я просто не подумала. Тебе это уже не нужно, наверное. Поэтому ты легко так меня отпустил, да? Наверное, нельзя забыть все мои обидные слова… И эту попытку тебя убить. Прости… Я уеду, конечно же, я уеду.
        И снова Элимер ничего не ответил. Прав был Еху, когда утверждал, что кхан не отличается красноречием. А потому вместо слов Элимер схватил айсадку за плечи и порывисто прижал к себе. И лишь потом, увлекая ее за собою в траву, выдохнул:
        - Ты не уедешь. Я не разрешаю. Ты - моя!
        - Нет, это ты - мой, - прошептала Шейра. - Мой Кхан. Мой Элимер.
        Впервые назвала она его по имени.
        В это время любопытная луна желтым оком выглянула из-за туч. Сегодня она имела все основания подглядывать, ведь началась ее ночь - ночь Весенней Луны.
        ***
        Луна поднялась над лесом, и новая ворожея рода айсадов торжествующе вскричала. Было бы плохим знаком, если б бледная подруга ночи так и осталась скрытой от глаз своих детей. Но все-таки она показала свой лик, а значит пришло время преданий, дабы не пропали легенды во тьме, позабытые собственным народом.
        Это было в далекие-далекие времена, когда предки наши в горах жили. Человека называли Тхай-Геру - Лисий След. Никто не мог лучше него дичь выследить, или врага с пути сбить. Был он славным воином, и не знали стрелы его промаха, а копье - пощады. И за это сильно уважали Тхай-Геру, и богатствами многими обладал он.
        В том же племени жил Сахэн-Кину - Короткая Лапа. Одна нога его была короче другой, а потому не вышло из Сахэна хорошего охотника. Да и мудростью он не обладал, и сварливым нравом отличался.
        Но была у него дочь - прекрасная Хтайнэ-Ра, чьи волосы сверкали подобно снегу на солнце. Полюбилась она молодому Тхай-Геру крепче жизни, и захотел он взять ее в жены. Явился на заре к Сахэну и Хтайнэ и говорит: так, мол, и так, стрел у меня много, а шкур теплых и того больше, и рука моя промаха не знает. Ни в чем не будете вы нуждаться. Радуйтесь, беру я Хтайнэ в жены. Глаза ее мне ярче звезд светят и теплее солнца греют.
        И так отвечал ему Сахэн:
        - Уходи, не достоин ты дочери моей, прекрасной Хтайнэ-Ра.
        Разозлился Тхай-Геру и прочь пошел.
        А как успокоился, отправился к Старцу Горы - совета испросить. Долго взбирался Тхай-Геру на утес к пещере, где Старец жил. А как добрался, то поклонился ему низко и здравствовать пожелал.
        Открыл Старец два своих глаза, а третий закрытым оставил. Знал Тхай-Геру: третьим глазом Старец мир мертвых прозревает, а потому, если на живого человека им посмотрит, значит, недолго тому жить осталось.
        - Человече, - молвил Старец, - что тебе нужно, человече?
        - Пришел я к тебе за ответом, Хозяин Горы. Узнать мне надо, как заполучить возлюбленную мою в жены.
        - Тогда ты возлюбленную свою получишь, когда в дом ее третья беда войдет, - и закрыл очи.
        Так и вышло, как Старец сказал. Ветром сорвало у Сахэна с Хтайнэ-Ра шатер, хотя у всех остальных жилища целы остались.
        "Вот и первая беда, - думал Тхай-Геру. - Ничего, у меня шкур и кожи много. Быстро утешится Хтайнэ-Ра".
        Следующий раз случилось так, что и без того скудная добыча стала у Сахэна из рук уходить.
        "Вот и вторая беда, - радовался Тхай-Геру. - Но ничего. Нет в племени лучшего охотника, чем я. Недолго прекрасной Хтайнэ-Ра голодать".
        А потом навалилась на Сахэна хворь невиданная. Уж и знахари бились с ней, да все без толку. Угасал Сахэн на глазах. Видел Тхай-Геру отчаяние возлюбленной своей, и думал:
        "Вот какова она - беда третья. Умрет Сахэн - моей Хтайнэ-Ра станет. Но разве есть у меня для нее другой отец?
        И растерялся Тхай-Геру, не зная, как ему быть. И умрет Сахэн - плохо, и выживет - плохо. На перепутье встал он: то ли смерти Сахэна ждать, а после Хтайнэ-Ра в жены брать, то ли опять к Старцу Горы идти, за советом. И как утро девятого дня занялось, решился Тхай-Геру, отправился к Старцу.
        - Человече, - молвил старец, - чего тебе надобно, человече?
        - Пришел я у тебя ответа спросить. Не откажи.
        - Спрашивай, человече.
        - Говори, что сделать нужно, чтобы отца прекрасной Хтайнэ-Ра спасти?
        - Это просто. Отступись от дочери его. Тут же отец ее выздоровеет. Но тогда женой тебе ее не видать.
        Опечалился Тхай-Геру, ликом поник, однако поступил так, как Старец Горы велел. Поступил так - и сон ему приснился, в котором Гора сказала ему:
        "Тхай-Геру, Тхай-Геру, истинный воин всегда знает, когда в бой идти, а когда в отступлении истинная сила сокрыта. Выдержал ты испытание, показал, что поистине имя тебе Тхай-Геру - Лисий След".
        А наутро к нему Сахэн явился и так молвил:
        - Тхай-Геру, пока лежал я в беспамятстве, Дух Горы говорил со мной. И сказал он: если выживешь, отдай свою дочь в жены человеку, которого Тхай-Геру называют. Кто я, чтобы с Духом спорить? Бери ее, коль она сама не против.
        Так вот и случилось, что стали Тхай-Геру и Хтайнэ-Ра спутниками-в-жизни. Всякое промеж них случалось, но не забывали они любви, и помнил Тхай-Геру испытание свое. Потомки их до сих пор промеж нас живут. Славные из них воины и охотники получаются.
        ***
        Среди ночи раздался стук, а вслед за ним грохот раскрываемой двери.
        Элимер вскочил на кровати, скинув голову Шейры со своего плеча. Впрочем, айсадка тоже проснулась, стоило ей услышать шум.
        Что-то страшное должно было произойти в Отерхейне, если его осмелились потревожить среди ночи! На пороге стоял растерянный стражник с факелом, а подле него тяжело дышал человек в запыленной, грязной одежде.
        - Кто такой? - рыкнул Элимер. - Как смеешь врываться? На нас напали?
        - Нет, повелитель, - незнакомец покачал головой.
        - Тогда у тебя есть иная причина для подобной наглости?
        Элимер не понимал, что происходит. Если не война заставила подданных тревожить кхана, тогда что? Скоро, впрочем, он это выяснит. Судя по одежде и внешнему виду, стоящий перед ним человек - один из серых странников.
        - Причина имеется, мой Кхан, - ответил он.
        - Хорошо. Ступай в библиотеку, я сейчас подойду.
        Как только серый со стражником вышли, Элимер зажег свечу, метнул на Шейру встревоженный взгляд, получил в ответ такой же, затем быстро оделся и вышел.
        - Меня называют Илнир, повелитель. И у меня плохие вести, - он стоял в дальнем углу библиотеки и выглядел немного спокойнее, чем когда ворвался в покои повелителя.
        - Говори.
        - Царица Илиринская - Лиммена - умерла.
        - Что здесь плохого? Новость замечательная! - воскликнул Элимер. - Латтора и Марран уже приняли власть?
        Илнир заметно смутился и заволновался:
        - Нет, повелитель. На трон взошли племянница Лиммены - Аззира, и ее муж - бывший раб.
        - Это похоже на переворот, - озадаченно протянул кхан. - И как отреагировала знать на то, что правитель - раб? Мне доносили, что Аззиру выдали за него, чтобы лишить возможности стать царицей.
        - Так и есть, повелитель. Но он оказался не обычным рабом, - Илнир заволновался еще сильнее, и Элимер понял: серый о чем-то не договаривает, словно старается подготовить к какой-то страшной вести.
        - Хватит полунамеков, - процедил он. - Говори как есть!
        - Слушаюсь, мой Кхан. Раб этот… - Илнир остановился на полуслове, судорожно сглотнул, а затем на одном дыхании выпалил:
        - Это твой брат. Аданэй.
        Гибель отложим на завтра-2
        "И битва была, и померкло светило
        За черной грядой облаков
        Не знал я, какая разбужена Сила
        Сверканием наших клинков"
        Сергей Калугин "Рассказ Короля-Ондатры о рыбной ловле в пятницу"
        - "РАДУЙСЯ, Я СЛЫШУ КРЫЛЬЯ СМЕРТИ"
        Лиммена умерла в конце весны, когда земля Илирина Великого возрождалась, ненасытно впитывая любовь юного солнца.
        Рассветное марево полнилось дыханием расцветающих деревьев, но в покоях умирающей повелительницы, которая уже не вставала с ложа, ничто не напоминало о благоухании природы. Лиммена приказала закрыть и занавесить окна, она говорила, что не в силах видеть цветущее великолепие, слышать ароматы и понимать, что это последняя в ее жизни весна.
        "Лучше я не буду знать о времени, лучше я останусь вне времени", - сказала она.
        Лиммена могла принять яд и не мучиться. Когда-то, в ожидании своей неминуемой гибели, она так и собиралась поступить. Но теперь многое обстояло иначе.
        Она лежала на промокшей от пота простыне, постоянно принимала маковые капли, которые должны были избавить от боли, но отчего-то лишь немного притупляли ее. Лиммена лежала и, не отрываясь, вглядывалась в лицо любовника, крепко, до хруста в костях, сжимая его руку. Она смотрела так, словно собиралась увести его с собой, в мир теней.
        Из-за него - Аданэй знал, - именно из-за него женщина не выпила яд. Она готова была продлить собственные мучения, лишь бы видеть Айна дольше, лишь бы не расстаться с ним раньше времени. Если раньше Лиммена стеснялась, когда Айн становился свидетелем ее болезненных приступов, то теперь она с детской настойчивостью требовала, чтобы он не отходил от нее ни на минуту. Больше в палатах не осталось никого, царица выгнала всех, кто пришел к ней с визитом и словами поддержки. Даже собственную дочь она попросила уйти, отговорившись тем, что Латторе слишком тяжело видеть медленное угасание матери.
        Душная тишина, прерываемая лишь сиплым дыханием и сдавленным шепотом Лиммены, угнетала Аданэя, заставляя забыть, что на улице весна, он сам здоров и молод, а Илирин Великий скоро раскинется у его ног. Казалось, будто он вместе с царицей уже на пороге призрачного мира, будто она утянула его за собой.
        - Мой Айн, - шептала она, то и дело прерываясь из-за боли, - мой единственный бог, единственное, что мне жалко терять в этом мире, единственное мое счастье.
        Аданэй не знал, что ответить. Продолжать лгать, наблюдая эту любовь пред лицом смерти, казалось кощунством, но не лгать было еще более жестоко. Потому он неловко гладил Лиммену по волосам и что-то успокаивающе бормотал.
        Умирала она долго и тяжело. Но, несмотря на это, Лиммена могла уйти из жизни почти счастливой, зная, что до последнего вздоха с ней рядом находился тот, кого она любила. Если бы ее грубо не лишили этой последней радости.
        В хмуром свете лампады, за плотно занавешенными окнами, не пропускающими даже проблеска дневного света, не удавалось определить то время суток, когда дверь распахнулась, и на пороге появились трое: Ниррас, Гиллара и некая девица - Аззира, его жена, как скоро понял Аданэй. На секунду ему почудилось, будто за их спинами мелькнула и юркнула в угол чья-то тень, но потом он решил, что ему привиделось из-за неверной пляски огня на стенах.
        - Слетелись, стервятники, - прошипела Лиммена, попыталась насмешливо расхохотаться, но закашлялась. - Ниррас, зачем ты впустил их?
        Советник отвел взгляд, и Аданэй прекрасно понял - почему. Но царица еще не поняла.
        - Ниррас! - повторила она.
        - Оставь Нирраса в покое, - раздался певучий голос Гиллары, - он уже давно не твой советник, а мой возлюбленный. Ты не знала?
        - Что? - обомлела царица. - Ниррас - ты?
        Советник все-таки нашел в себе силы посмотреть в глаза преданной им повелительницы. И Лиммена наконец все поняла.
        - Предатель, - выплюнула. - Вы все - изменники и предатели. Стража! - крикнула она, собрав силы, на что Гиллара рассмеялась.
        - Аххарит отпустил стражу, у входа никого нет.
        - Так ты его для этого… Ниррас… для этого.
        - Да, да, Лиммена, - ответила Гиллара вместо советника. - Аххарит для этого и стал главой стражи, а ты как думала? Но сейчас я понимаю, что это было лишней предосторожностью: твоя стража в любом случае не стала бы подчиняться тебе. Зачем им умирающая царица, когда здесь находимся мы, в чьих руках окажется власть?
        - Уйдите, лучше уйдите - предупреждающе вставил Аданэй, но на его слова никто не обратил внимания. Или притворился, что не обратил. Впрочем, он находился не в том положении, чтобы встревать в эту давнюю вражду женщин, одна из которых являлась его любовницей, другая - женой, а третья - матерью жены.
        - Вам не видать власти! - выкрикнула Лиммена. - Не в этой жизни. Ты - уже старуха, а дочь твоя никогда не станет царицей! - от нервного напряжения царица согнулась от боли и не смогла сдержать всхлипов. Аданэй, чувствуя почти невыносимую жалость, еще сильнее сжал ее руку.
        Когда боль немного отступила, она разогнулась и с благодарностью посмотрела на своего Айна, отчего тот захотел провалиться сквозь землю.
        - Я в восторге! - сказала Гиллара. - Это очень увлекательное зрелище. Лиммена, как давно я мечтала увидеть твои мучения и смерть.
        - Может… я умираю, - парировала царица, - но умираю счастливой. А что ждет тебя?
        - Я стану матерью царицы.
        - Ты безумна, как и твоя дочь, - снова попыталась рассмеяться Лиммена. - Которая замужем за бывшим рабом, кстати.
        Аданэй похолодел: он уже понял, что сейчас скажет Гиллара. Он должен был остановить ее. Лиммена имела право хотя бы умереть в уверенности, что Айн ее любит.
        - Уходи! - прикрикнул он на Гиллару.
        Она устремила на него ласковый взгляд.
        - Игра уже окончена, можешь больше не притворяться, - произнесла.
        Лиммена недоуменно посмотрела на любовника, а потом на Гиллару. Последняя ухмыльнулась и бросила-таки роковую фразу:
        - Давай, принц, не стесняйся. Перед смертью царица имеет право узнать, на ком она на самом деле женила свою племянницу.
        Аданэй понял: все, поздно, слова прозвучали, обратной дороги нет. Чем же ты прогневила Богов, Лиммена, если они даже умереть тебе не позволили спокойно?
        - Ты спятила? Какой еще принц? - прохрипела царица.
        - Кханади Аданэй Отерхейнский - вот какой!
        - Лжешь! Он мертв.
        - А ты присмотрись к своему Айну - и убедишься, что Аданэй еще как жив. О, я была уверена - мы с Ниррасом оба были уверены, - что ты не устоишь перед ним, - она глумливо хихикнула. - Никто бы не устоял.
        - Что… как… - голос Лиммены дрогнул.
        Он не сразу заметил устремленный на него взгляд царицы, в котором затаилась наивная надежда, что слова Гиллары - ложь. Однако понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы она наконец признала правду.
        Лиммена выдернула свою руку из его и прошептала:
        - Ты… Айн… Аданэй… ты, - такая злоба и горечь прозвучали в этом шепоте, что захотелось зажать уши и не слышать. - Нет… Как ты мог? Ты все знал… Будь проклят! И ты сам, и жизнь твоя, и потомки твои! И каждый шаг, и каждый вздох твой пусть прокляты будут!
        Он содрогнулся, услышав страшные слова. Попытался что-то сказать, коснуться ее, но царица посмотрела так, как смотрят на отвратительное насекомое. Сейчас, мучимая болью, в окружении одних лишь врагов и предателей, она находила в себе силы не взвыть от горя, а окатить всех ледяным презрением.
        - Убирайтесь. Делайте что хотите, но оставьте меня одну.
        - Ну нет, Лиммена, - почти ласково проворковала Гиллара, - я жажду увидеть твой последний вздох, даже если мне придется проторчать здесь еще сутки.
        И тут царица сорвалась.
        - Убирайтесь! - хрипло ревела она. - Убирайтесь! Я ненавижу всех вас! Латтора, Латтора, моя девочка, Латтора, где ты?!
        - Она тебя не услышит, ее здесь нет, - хихикнула Гиллара.
        - Что вы с ней сделали? Что вы сделали с моим ребенком?
        "Так не должно быть! - в негодовании подумал Аданэй. - Гиллара, будь она неладна!"
        - Латтора в безопасности, - как можно более мягко произнес он. - Никто не тронет ее, обещаю.
        - Убирайся, ты, раб! Можешь звать себя кханади, но для меня ты - раб! Жалкий… грязный… раб. Вон с глаз моих!
        Гиллара собралась что-то сказать, но Аданэй так на нее посмотрел, что она сочла за благо промолчать.
        - Успокойся, Лиммена, мы уходим. Уже уходим, - все так же мягко вымолвил он. Отойдя от ложа царицы, он приблизился к Гилларе и, едва сдерживая злость, зашептал ей на ухо:
        - Я сказал, мы уходим. Считай это первым приказом твоего будущего повелителя.
        Небрежно, с нарочитой грубостью, он развернул Гиллару с дочерью и подтолкнул обеих к выходу.
        Как ни странно, Гиллара не спорила и не сопротивлялась. Аззиру же все происходящее, похоже, не интересовало вовсе. Лишь у выхода она чуть помедлила и без всякой интонации произнесла: "Радуйся, я слышу крылья смерти".
        Аданэй передернулся: он понял, что его жена и впрямь не в себе.
        Ниррас вышел вслед за всеми, аккуратно прикрыв за собой дверь. Похоже, советник почувствовал большое облегчение, избавившись от обвиняющего взгляда Лиммены.
        - Зачем тебе это понадобилось?! - набросился Аданэй на Гиллару. - Что, нельзя было дать ей умереть спокойно?
        - Пожалуйста, не злись. Это наши с Лимменой давние счеты, я должна была отомстить ей. Извини, что тебя втянула.
        Аданэй сознавал, что не сумеет доказать Гилларе всю омерзительность, всю подлость ее поступка, а потому лишь зло сжал зубы, понимая свое бессилие: уже очень давно не чувствовал он себя настолько паршиво.
        Не удостоив никого и взглядом, он двинулся прочь, стремясь избавиться от невыносимого общества.
        - Ничего, - обернулась Гиллара к Ниррасу, - мальчик скоро успокоится.
        - Хотелось бы верить, - пробурчал Ниррас. - Хотя мне тоже стало как-то не по себе от того, что ты там устроила.
        - Я имела на это основания, ясно? - возвысила Гиллара голос.
        - Ясно, ясно, не кричи, - усмиряюще проговорил Ниррас, воздевая вверх руки.
        - Мы так и будем здесь стоять? - раздалось у них за спиной.
        - Ну что ты, дитя мое, - с улыбкой обернулась Гиллара на этот неживой голос, - мы уже уходим. Лиммена вот-вот умрет, а тебе нужно отдохнуть перед тем, как занять трон.
        Обладательница голоса медлительно, как сомнамбула, тронулась вниз по лестницам, сопровождаемая Гилларой.
        Ниррас помедлил: он подозвал Аххарита, который крутился невдалеке от царских покоев.
        - Поставь у входа надежных людей, - сказал советник. - Хотя нет - лучше сам встань. Никого не впускай и не выпускай, пока она не умрет. Даже лекарей. Сам за ней следи. Как только умрет, - Ниррас кивнул на дверь, - дай мне знать.
        - Обожаю грязную и подлую работу! - откликнулся Аххарит.
        - Да ладно, не кривляйся, - увещевательно вымолвил Ниррас. - Это мое последнее распоряжение такого рода. Если все пройдет хорошо, сделаю тебя сотником, а потом и тысячником, как и обещал.
        - Я не постесняюсь напомнить, ты знаешь.
        - Знаю, - кивнул Ниррас и отправился догонять Гиллару и свою дочь - Аззиру.
        Скоро, уже совсем скоро Гиллара сообщит и ей, и народу, кто приходится отцом будущей царицы Илирина.
        ***
        Оставшись одна, Лиммена опрокинула в рот очередную порцию капель. Но они не спасали от всепоглощающей боли. Теперь она жалела, что отказалась от яда, но добраться до него уже не могла: ослабевшее тело не подчинялось, не позволяло встать с ложа. Вонзив взгляд в пустоту, тяжело и поверхностно дыша, Лиммена словно выпала из окружающего мира. Пропали, растворились мысли, осталась лишь нестерпимая боль - и непонятно, которая сильнее: та, что в теле или та, что в душе.
        "Боги, Боги, вы прокляли меня. А я проклинаю вас, жестокие Боги жестокой земли! Я проклинаю жизнь. И смерть я тоже проклинаю. И тебя, подлый, хитрый, гнусный раб… Айн… Аданэй… мразь… Тебя я проклинаю страшнее всех".
        Мысль о кханади заставила ее разрыдаться. Как же она могла быть так слепа! Так слепа! Если бы она не поддалась гибельной страсти, она заметила бы, какой странный этот Айн. Отерхейнский акцент, надменность облика и необычайная красота. Разве так много в Отерхейне светловолосых красавцев, чтобы она не заподозрила в нем Аданэя? А ведь ей не раз описывали обоих наследников.
        Но больнее всего, что она даже сейчас не могла его возненавидеть! Его взгляд, его прикосновения не уходили из памяти.
        "Айн, как ты мог, как же ты мог?!" - это не укладывалось в голове.
        Выходит, проклятый заранее все просчитал. Подружился с Вильдерином, попадался на глаза ей, Лиммене. И их первая ночь - о Боги! - была не случайностью, а замыслом ее врагов, замыслом суки Гиллары!
        "Запомни, - говорила ей свекровь, - мы, цари, умираем среди стаи стервятников".
        Что ж, у ложа Лиммены стервятников оказалось немного, зато какие!
        Царица издала яростный не то стон, не то вопль, когда услышала подле себя чьи-то сдавленные рыдания.
        "Кто здесь?" - устало подумала и с трудом повернула голову.
        Вильдерин. О, как давно она его не видела. Как он сюда проник? Что он здесь делает? Повинуясь неведомому порыву, Лиммена подняла слабую руку и уронила ее на голову юноши, зарывшись пальцами в разметавшиеся черные волосы. Рыдания тут же оборвались. Вильдерин вскинул на царицу покрасневшие глаза, порывисто сжал ее руку и поднес к губам, покрыл нетерпеливыми поцелуями. Лиммена посмотрела на него в удивлении, а он сбивчиво заговорил:
        - Не уходи! Не уходи… Я не смогу без тебя. Я не хочу без тебя… ничего не хочу. Пожалуйста, не уходи! Лиммена, царица, любимая, не уходи!
        Лиммена все еще молчала, смотря на него, пока наконец не выдавила, оправившись от первого изумления.
        - Вильдерин… ты разве… любил меня?
        Теперь уже он воззрился на нее в растерянности, и в этот момент Лиммена все поняла.
        - Как нелепо, как глупо, - она попыталась усмехнуться, но закашлялась и по подбородку стекла струйка крови. - Я поверила ему, а тебя оттолкнула, - она провела пальцами под веком Вильдерина, размазав по его щеке слезы. - Прости.
        Вильдерин в новом порыве припал к ее руке.
        - Не надо, милый, не плачь. Хорошо, как хорошо, что ты здесь… хотя, наверное, я этого не заслужила.
        Вильдерин не ответил, только погладил царицу по лицу, едва-едва прикоснувшись к ее скулам и губам кончиками пальцев. Лиммена замолчала тоже: ей было тяжело и говорить, и дышать. Она смотрела на молодого раба, отвергнутого любовника, который сейчас, перед ее смертью, стирающей все грани, превратился просто в любящего человека.
        Как же она ослепла, что не заметила тогда, давно, его искренности? Почему решила, будто он мечтал лишь о красивой жизни? Но сейчас упали все завесы. И пусть она по-прежнему не чувствовала любви к юноше, но от горячей благодарности и нежности ее сердце заколотилось так сильно, что причинило новую боль.
        Она вдруг вспомнила тот первый раз, когда обратила на него внимание. Она спускалась по лестнице и чуть не споткнулась о раба, который в это время присел, поправляя ремешок сандалии. Лиммена хотела разозлиться, но в этот момент смуглый юноша посмотрел на нее и улыбнулся. Дружелюбно, открыто, без намека на раболепие или страх. И Лиммене ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ.
        Она отогнала воспоминание, чтобы успеть сказать еще кое-что:
        - Вильдерин … беги из дворца. Умоляю, беги. Как только… как только я умру, они тебя убьют. Ты слишком близко общался с… Аданэем. Ты раб, ты - напоминание, кем он был. Он не захочет помнить… Беги!
        - Нет. Нет, Лиммена. Он последняя тварь, но не посмеет убить меня, ведь я столько раз его выручал!
        Царица усмехнулась через силу:
        - Ты слишком добрый… слишком хорошо думаешь о людях. Тем более, о царях… Он убьет… Как сбежать - я расскажу… Сейчас… слушай…
        Она собиралась продолжить, но тут ее тело сковало болью, мышцы обратились в камень. И она хрипло, страшно закричала. Эти разговоры. Долгие, тягостные. Сначала с Гилларой, потом с Вильдерином. Они забрали все силы, они приблизили к смерти.
        Испуганный Вильдерин крепко прижал ее к себе. Она тряслась, хрипела, пыталась что-то сказать, но язык уже не слушался. Одними губами Лиммена прошептала: "Поцелуй".
        Но очень скоро Вильдерин понял, что целует уже мертвые губы.
        С телом любимой он медленно опустился на пол.
        - Очнись! Живи! Живи! - выкрикивал в безумии, склоняясь над ней. Тело царицы дернулось, вызвав в его глазах отблеск надежды, но это оказалась лишь густая, темная кровь, толчком вышедшая изо рта.
        В отчаянии он уронил голову на ее грудь и просидел так, пока не вошли жрецы и лекари, которые оттащили его от тела Лиммены, чтобы не осквернял раб своим прикосновением мертвую Властительницу Илирина Великого.
        ***
        Похороны Лиммены пришлись на такой же погожий день, каким был и день ее смерти. Усыпанная цветами торжественная процессия звучала горестными воплями плакальщиков и печальной музыкой.
        Покрасневшие глаза Латторы, отсутствующий взгляд Маррана. Грустное лицо Гиллары, в котором лишь глаза выдавали ее истинные чувства. Аззира - как всегда безучастная, словно ничто ее не интересовало и не трогало. И хладнокровный Ниррас. Больше Аданэй никого не разглядел в этой пестрой толпе провожающих владычицу Илирина в мир теней.
        За гробом, который на плечах несли обнаженные по пояс мужчины, следовала инкрустированная слоновой костью повозка, груженная золотом и драгоценностями: ей надлежало упокоиться в склепе вместе с царицей, дабы в призрачном мире все видели, кем она являлась при жизни. В былые времена к повозке прибавились бы еще и любимые рабы и кони повелительницы. Так что Рэме очень повезло, что сейчас уже не те времена.
        "А жаль, - ехидно подумалось Аданэю. - Любопытно, где сейчас эта паршивка?" - с тех пор, как Лиммена перестала вставать с постели, он ее ни разу не видел.
        Рэме с Вильдерином среди прочих рабов стояли на балконах дворца и сверху наблюдали за похоронной процессией. Подойти ближе им никто не разрешил бы.
        - Эх, - вздохнула Рэме, - было крайне неосмотрительно с моей стороны ссориться с принцем Отерхейна. Но разве я могла знать? - она с тревогой посмотрела в застывшее лицо юноши. - Что же теперь с нами будет, а, Вильдерин?
        Тот ответил мрачным взглядом и снова, сузив глаза, недобро уставился в спину удаляющейся колонны. А точнее - в спину Аданэя, который шел с Аззирой в первых рядах. Однако скоро процессия удалилась от дворца и превратилась в сверкающую яркими красками змею, в которой уже не угадывалось ни фигур, ни тем более лиц. Тогда Вильдерин угрюмо отвернулся и ушел с балкона. Рэме припустила следом.
        - Ты хотя бы был его другом, - вздохнула она на ходу, заставив юношу еще сильнее сжать губы.
        - СКРЕПЛЕННЫЕ ЗАГОВОРОМ, ОНИ ДОБИЛИСЬ СВОЕГО
        После погребальной церемонии пришло время Последнего Совета, на котором назначался день коронации, а главное - определялось, кого короновать. Аданэй не особенно волновался за его исход, почти предрешенный.
        Несмотря на то, что ему удалось побыть советником не дольше двух месяцев, он узнал, кто чего стоит. Ниррас и впрямь пользовался огромным влиянием, и большая часть знати старалась с ним не ссориться, а потому нескольких значимых советников он сумел переманить на свою сторону, посвятив в заговор незадолго до смерти царицы. Нескольких удалось подкупить, пообещав им еще большую власть при новых правителях. Аданэй догадывался, что на самом деле никто эту власть им не предоставит. По крайней мере, он сам точно не станет этого делать: люди, способные переметнуться за эфемерные обещания, ему не нужны.
        Первым из всех советников на сторону заговорщиков встал Оннар, что Аданэя обрадовало, ведь этот человек отличался дальновидностью в вопросах политики, а также оказывал большое влияние на купеческие гильдии. А потому Аданэй предпочел забыть, что Оннар еще месяц назад смотрел на него с плохо скрытым презрением, и на каждом совете норовил уязвить, уколоть и словами, и всем своим видом: его даже присутствие царицы не смущало.
        Однако Ниррас вскоре поборол заносчивость советника поступком, неожиданным не только для Оннара, но и для Аданэя.
        В тот день Аданэй пришел к Ниррасу. Сейчас он уже и не помнил, что именно они обсуждали, но скоро дверь раскрылась, и на пороге появился Оннар. Когда взгляд его упал на Айна, он как обычно поджал губы, выражая презрение, и процедил: "Я зайду позже, Ниррас".
        - Отчего же? - усмехнулся тот. - Проходи. Я вас познакомлю.
        - К сожалению, - по-прежнему недружелюбно отозвался Оннар, - я знаком с рабом Айном.
        Однако все же остался, прикрыв за собою дверь.
        Ниррас сделал вид, будто не услышал последних его слов и, как ни в чем не бывало, продолжил:
        - У него много титулов. Позволь я тебе его представлю. Айн - бывший раб. Айн - супруг царевны Аззиры. Айн - советник. И наконец, Аданэй - кханади Отерхейнский, наследник престола, который ошибочно считался умершим.
        Надо было видеть вытянувшееся лицо Оннара! Впрочем, Аданэй поразился не меньше.
        - Ниррас, - уронил он, - ты мог хотя бы предупредить!
        Ниррас успокаивающе засмеялся и замахал руками.
        - Ничего, ничего. Сейчас уже пришло время. Присядь, Оннар. Я думаю, нам есть, что обсудить.
        После этого разговора Оннар изменил свое отношение к любовнику царицы: он принадлежал к той части знати, которая очень щепетильна в вопросах крови и происхождения.
        ***
        У входа в залу, где предстояло свершиться Последнему Совету, Аданэй лицом к лицу столкнулся с Гилларой и ее дочерью. Женщина посмотрела на него заговорчески. Аззира никак не посмотрела, просто прошла мимо.
        Аданэй явился последним, а потому мог рассмотреть всех присутствующих. Латтора и ее муж восседали с горделивым видом, уверенные, что сейчас их объявят царями. Четверо кайнисов - с ними Аданэй никогда прежде не встречался, - обменивались с Ниррасом многозначительными взглядами. Хранительница Короны - старуха, призванная хранить атрибуты царской власти в период перемен - невозмутимо сидела во главе стола. И, конечно же, советники. Кое-кто смотрел на Аданэя с ожиданием и надеждой, в то время как иные - с затаенным злорадством, ошибочно предполагая, будто возомнившему из себя невесть что бывшему рабу недолго осталось находиться в высоком обществе. И еще одно лицо он с удивлением заметил - Маллекши, жрицы Богини. Она-то что здесь делала?
        Сегодня Аданэй впервые внимательно разглядел свою жену - царевну, будущую царицу - которая уселась подле Маррана и Латторы, вызвав испуг, едва ли не ужас последней. Аззира не походила на Гиллару, все еще красивую, несмотря на возраст и седые волосы. Неужели она не могла хоть как-то украсить себя перед советом? Рядом с прочими илиринцами, богато одетыми, рядом с ним, Аданэем, она казалась размытым серым пятном, бледной молью: невысокая, худощавая, с черными волосами, закрученными на затылке, в каком-то буром платье из тусклой ткани. И лицо - неподвижное, окаменелое, с равнодушным взглядом и тонкими губами. И хотя нельзя было сказать, что она безобразная - скорее, безликая, - она ничем не напоминала ни на девочку с рисунка, показанного когда-то Вильдерином, ни загадочную царевну из его же рассказа.
        От наблюдений его оторвал голос Хранительницы Короны:
        - Здесь собрались те, кто решает судьбы. Пришло время говорить, и время отвечать, - начала она церемониальной фразой. - И я возглашаю: пришло время призвать Царей.
        Тут же вскочила Латтора, потянув за собой Маррана. Поглядывая вокруг торжественным взглядом, она надменно вздернула подбородок.
        - Присядь обратно, милая, - пропела Гиллара, - вас еще никто не назвал царями. Здесь присутствуют и другие наследники.
        - Что? - взвизгнула царевна, обернулась на Аззиру и тут же перевела взгляд на Гиллару. - Она?! Она не может стать царицей! Ее муж - бывший раб! - и негодующе топнула ножкой. - Не может! Я сказала - не может!
        Аданэй с удовольствием отметил, как растерялись присутствующие, увидев это неподобающее для особы царской крови поведение. Ведь сейчас рядом с Латторой не было матери, которая могла сдержать нелепую истерику.
        Кхарра, вторя словам царевны, обратился к Гилларе:
        - Это правда. Муж твоей дочери - бывший раб.
        Аданэй понял: пришло его время включиться в игру. Он поднялся, обвел всех взглядом и, выдержав паузу, заговорил:
        - Сейчас я такой же советник, как и ты, Кхарра. Так ответь, что важнее: кем я был ранее, или кем являюсь сейчас?
        - Ты был рабом. Происхождение важнее мнимых заслуг. Да и все мы знаем, как именно ты добился нынешнего положения, - Кхарра фыркнул.
        Мысленно Аданэй поздравил себя с успехом. Советник сказал именно то, что он желал услышать.
        - Я тоже так считаю, - согласился он. - Главное - происхождение. Тебе интересно, кем я был до того, как попасть в рабство?
        - Марран - далекий потомок царского рода Илирина. Латтора - прямая наследница, - откликнулся Кхарра. - Но ты! Возможно, когда-то ты был знатным господином в чужой стране, но этого мало, очень мало.
        - Тебе известно имя Аданэй Кханейри?
        - Брат кхана, им же и убитый, - протянул советник. - И что? Ты здесь причем?
        - Я - кханади Аданэй. И я жив, как видишь.
        Что происходило дальше, невозможно было разобрать: после секундного оцепенения заголосили все сразу, стараясь друг друга перекричать. Аданэй опустился обратно: он все сказал, а дальнейшие разбирательства взяли на себя Гиллара, Ниррас и посвященные в заговор. Невозмутимыми посреди этого орущего разноголосья остался лишь он сам, и еще Аззира с Хранительницей Короны. Ничего удивительного: он сказал то, что должен, Аззиру просто не интересовал исход совета, да и старуху-Хранительницу не волновало, кто взойдет на престол - ее роль на совете ограничивалась ритуалом.
        Мало-помалу волнение улеглось, и выделились отдельные голоса.
        - Ради Илирина, ради блага страны, - промолвил один из кайнисов, Хаттейтин, - на трон должна взойти Аззира и, - он помедлил, прежде чем произнести это имя, - Аданэй.
        - Он наверняка лжет! Он - не Аданэй! - воскликнул Кхарра, всеми силами стараясь предотвратить неизбежное. Он понимал, что если недруг взойдет на престол, то наверняка отомстит ему, вот и старался избежать этого всеми способами.
        - Знак династии! Пусть покажет нам знак династии! Знак Кханейри! - прокричал кто-то.
        Этого Аданэй тоже давно ждал, а потому заранее выбрил виски. И сейчас с любезной улыбкой приподнял волосы.
        На несколько секунд опять воцарилась тишина, но Кхарра нарушил ее:
        - Все равно, он даже не илиринец! Он - наш враг! Отерхейнец!
        - Но он прошел посвящение по нашим древним традициям, - раздался глубокий низкий голос, и все замолчали, переведя взгляд на Маллекшу. - Он прошел Тропою Смерти. А кто из илиринцев, желающих власти, может этим похвастать?
        - Все равно! Какой толк, что он - кханади? Сейчас-то не он правит Отерхейном. Он - изгнанник. У него ничего нет, кроме громкого имени.
        - Если вы хотите одолеть Элимера, - вымолвил Аданэй, - без меня вам не обойтись. Отерхейнцы жизни положат, но не отдадут страну чужеземцам. Но если во главе илиринского воинства встану я - законный наследник трона - они призадумаются. Если вы поддержите меня сейчас, то наступит день, когда я стану править и Отерхейном, и Илирином. Объединенная могущественная держава, в которой не будет смут, ведь я - сын Отерхейна, а Аззира - дочь Илирина - не об этом ли вы мечтали?
        Кажется, его слова подействовали, поскольку все замолчали. Но только на миг, потому что молчание прервалось возгласом Латторы:
        - Почему она?! - крикнула девушка, пальцем указывая на Аззиру. - Ну и пусть ее муж - принц! В Марране тоже царская кровь.
        - И я - илиринец! - вторил Марран.
        - Да, он - илиринец! - подтвердила Латтора. - А я - прямая наследница. Мы должны стать царями! Почему она?!
        Ее крики прервались холодным, скучающим голосом Аззиры:
        - Потому что ты - дура, а я - нет, - при этом она даже не взглянула на сестру.
        Латтора как-то по-детски всхлипнула, подскочила на сиденье, а спустя миг бросилась из залы, но не через главный вход, а через двери, ведущие во внутренние покои царей. Детский поступок, но от Латторы почти никто и не ждал иного.
        Марран обвел гневным взглядом совет и сказал:
        - Мы этого не простим! - и двинулся за женой.
        - И это их вы собирались усадить на престол? - поморщилась Гиллара, брезгливо покосившись в сторону двери, за которой скрылась царевна.
        Кажется, именно ее слова все решили, ибо после выходки Латторы больше никто не возражал против восхождения на трон Аззиры и ее мужа.
        ***
        Но Аданэй рано торжествовал: он почти забыл, что это еще не конец. Да, совет определил, кто взойдет на престол, но требовалось еще и одобрение знати: той, что столпилась у главных дверей - золотых врат, как они негласно назывались.
        И вот, эти врата распахнулись. Вперед прошла Хранительница Короны. Позади нее стояли рука об руку Аданэй с Аззирой, а сзади сгрудились участники совета.
        - Совет призвал царей! - возгласила старуха-Хранительница. - Теперь мы спрашиваем народ: назовете ли вы их царями! Адданэй Кханейри и Аззира Уллейта! - и она отступила в сторону, пропуская претендующую на царство чету.
        Раньше, на протяжении веков, этот ритуал служил формальностью, но сейчас, в это самое мгновение, он для всех стал настоящим.
        Аданэй видел, как оторопели вельможи, какими глазами они смотрели на Аззиру и, главное, на него. Недоверчивое молчание повисло в воздухе. Люди переглядывались, опускали глаза в пол, стояли неподвижно и - молчали. Аданэя охватила мелкая, нервная дрожь - слава Богам, пока невидимая окружающим. Неужели сейчас, когда он в полушаге от престола, все обрушится? Ведь тут даже власть Нирраса не играла роли: люди - а их почти сотня - либо преклонят колени перед ним и Азззирой, либо нет. А люди стояли и - молчали. Аданэй почти запаниковал, когда вдруг заметил в толпе какое-то движение. Кто-то протиснулся вперед. Мгновение - и Аданэй узнал Аххарита. Тот упал на одно колено, потянув за собой стоящую рядом девицу, и звучно возгласил:
        - Да славятся в веках Адданэй Кханнейри и Аззира Уллейта, ступающие тропой царей!
        И люди вторили ритуальному возгласу, сначала поодиночке и робко, потом все решительнее - и вот уже вся толпа преклонила колено перед новыми царями. Аданэй, почувствовав неимоверное облегчение, попытался поймать взгляд Аххарита, чтобы одарить его благодарным кивком, но глава стражи смотрел в пол: как и положено подданным.
        ***
        В Илирине Великом долго плакать по умершим было не принято, даже по царям. Ведь умирая, люди просто возвращались к Богам. А потому уже через день после похорон горестные вопли сменились криками радости: народ приветствовал новых владык, благословляя их на царство.
        На родине Аданэй никогда не видел подобной пышности торжеств. Хотя кто знает, как проходила коронация в Отерхейне? Когда его отец становился кханом, Аданэй был еще слишком маленьким, чтобы помнить.
        Зато сейчас! Множество цветов, ликующая толпа, музыка, полуобнаженные танцовщицы и завораживающие игры с огнем - все кружило голову. До сих пор Аданэю казалось, будто он во сне. Неужели это правда, и теперь он не просто свободный, а - Царь?! Властитель! Наконец-то! После стольких злоключений он все-таки добился своего! Пусть не без помощи других, а во многом лишь благодаря этой помощи. Пусть! Главное - итог. Какое счастье не прятаться под фальшивым именем, не скрывать прошлого. Как радостно предстать перед людьми тем, кем он является - Аданэем Кханейри! Кханади Отерхейнским, царем Илирина Великого! Ликуй, толпа! Теперь осталось расквитаться с Элимером, но об этом можно подумать и позже.
        Аззира все время находилась рядом. Она преобразилась и уже не выглядела той бесцветной тенью, которой явилась на совет: краска, драгоценности и яркая одежда сотворили чудеса, и перед народом Илирина возникла горделивая властительница. Но Аданэй видел, что все эти изменения - лишь внешние, и его жена осталась по-прежнему безучастной, безразличной, с неподвижным лицом и взглядом, и замедленными движениями. Рыба - прозвал он ее мысленно. Холодная мертвая рыба. Он боялся даже представить, какой она будет ночью. А попытавшись, тут же передернулся от омерзения. Он и сам не понимал, в чем дело, ведь Аззира, несмотря на все недостатки, была молода и не так уж уродлива. Но эти сжатые губы, лед рук, который ощущался при любых прикосновениях, наводили на мысль, что и во всем остальном она холодна и бездушна. Рыба. В голову упорно лез отталкивающий образ: она распростерлась на ложе, неподвижная, с таким же застывшим взглядом и ледяной кожей. И он снова передернулся.
        Поразительно, как сильно две жрицы Матери отличались друг от друга. Одна - Богиня-на-Земле - обжигала, сводила с ума. Поцелуи этой ведьмы и по сей день горели на его коже! А другая… Впрочем, для Аззиры он уже подобрал верное определение.
        Толпа взревела, когда на головы будущих правителей возложили царские венцы, и Аданэй, внутренне ликуя, улыбнулся. Казалось, народ сразу полюбил его, несмотря на то, что он - чужеземец. Впрочем, толпе свойственно обожествлять своих властителей, особенно если те молоды и красивы. Девицы влюбляются в царей, а юнцы - в цариц. Однако любовь черни переменчива, непостоянна и в любой момент может обернуться ненавистью. И тогда толпа ревет уже не от восхищения, а от ярости, и безжалостно крушит камни дворцов и омывает руки в крови тех, кого недавно боготворила. Отец еще с детства советовал Аданэю запомнить это. И он запомнил. Так, на всякий случай.
        Только когда все церемонии закончились, и он остался в обществе жены, Гиллары с Ниррасом и Маллекши, которая не отходила от Аззиры ни на шаг, Аданэй окончательно прочувствовал свершившееся. И такая безудержная радость овладела им, что он позабыл и о смерти Лиммены, и о несчастном Вильдерине, и даже о своем брате. И так захотелось поделиться с кем-то восторгом, все равно с кем, что он, недолго думая, подхватил Аззиру и закружил с нею по зале:
        - Милая! - кричал он, смеясь. - Мы счастливы! Мы молоды, богаты, красивы. Мы - Цари!
        Ему показалось, или его жена и впрямь ответила ему чем-то, отдаленно напоминающим смех? Однако скоро Аззира оттолкнула его, отодвинулась, уставилась на свои руки, и тень испуга пробежала по ее лицу. Пожалуй, это оказалось первым проявлением эмоций, которое он в ней увидел. И скоро осознал почему. По рукам Аззиры расползались красные пятна, похожие на язвы. У Аданэя возникло смутное ощущение, будто где-то он что-то подобное уже видел. Он не сразу вспомнил, где именно, пока не всплыла в памяти роща, озеро и странное видение: жуткая прорицающая девочка. Черноволосая и зеленоглазая. Совсем как Аззира. И происходило с ней то же самое.
        Тем временем, его жена уже овладела собой и обратилась к Маллекше:
        - Принеси. Мне. Кровь, - и двинулась прочь из залы. Маллекша незамедлительно последовала за ней.
        Истерично-приподнятое настроение Аданэя испарилось, и он вопросительно взглянул на Гиллару. Та выглядела изрядно смущенной, но все-таки ответила ему:
        - Это у нее с детства, Адданэй. Моей дочери нельзя находиться на солнце слишком долго. А сегодня, к сожалению, выдался слишком безоблачный день.
        Эта фраза окончательно развеяла его сомнения. Все сходится. Получается, та девочка - это Аззира в детстве.
        - А что за странные слова о крови? - упавшим голосом отозвался он. - Чья кровь?
        - Убиенных младенцев, конечно, - фыркнула Гиллара, но тут же добавила: - Успокойся. Всего лишь свежая кровь забитой скотины. Это ей помогает.
        Видя недоверчивый взгляд Аданэя, женщина усмехнулась:
        - Не волнуйся, ее болезнь ничем тебе не угрожает, она не заразна, да и проявляется редко.
        - Ладно, - сдался Аданэй, - давайте лучше решим, что делать с теми, кто отказался признать нас с Аззирой царями.
        - Они боятся потерять свою власть, - протянула Гиллара. - Они надеялись править от лица Латторы с Марраном - не вышло. Но мы сможем, если постараемся, примириться с ними.
        - А зачем? - с легким раздражением откликнулся Аданэй. - Мне не нужны лишние заботы. Давайте просто лишим их должностей и вышлем из Эртины? А если воспротивятся, то казним.
        Аданэй заметил, как переглянулись Гиллара и Ниррас.
        - Несомненно, это лучше всего, - осторожно промолвила женщина. - Просто мы с советником полагали, будто для казней тебе не хватит жесткости.
        - Наверное, вы просто забыли, что я брат кровожадного тирана, - усмехнулся Аданэй. - Все-таки мы воспитывались одним отцом. Вышлем от всех, кто обладал властью при Лиммене. А Кхарру… Кхарру мы казним. Главное, придумать повод. Казначея и советников мы в любом случае сменим. Естественно, кроме тебя, Ниррас, - уточнил Аданэй и добавил: - И Оннара.
        - Оннара? - изумился мужчина. - Мне казалось, он тебе никогда не нравился.
        - Как и ты, Ниррас. И у нас с тобой это взаимно, к чему скрывать. Но мы нужны друг другу. Вот и с Оннаром то же самое.
        Как ни странно, а эти слова, похоже, понравились советнику, потому что после секундного замешательства он вдруг расплылся в широкой улыбке и хохотнул.
        - Что ж, - заключила Гиллара, - значит, решено. Лучше всего, не откладывая, отдать указы о ссылках и казнях. Но сначала нужно решить, кто займет освободившиеся места.
        - Верно, - вторил Ниррас. - И еще, кстати, нам потребуется новый глава стражи.
        - Это еще зачем? - удивился Аданэй. - Не скрою, когда-то меня раздражал Аххарит, но теперь…
        - Дело в том, царь, что это просьба самого Аххарита. Служба при дворе не для него. Он… странный человек. Мечтает не о власти, а о воинской славе, вот и захотел вернуться в войско. Если не позволим, все равно сбежит. Зато, если позволим - он не подведет. К тому же, его отец - кайнис.
        - Хорошо, я понял. Завтра, думаю, вопрос о должностях решим окончательно, - сказал Аданэй и тут же заметил, как смутилась Гиллара. Точнее, притворилась смущенной, ибо в отношении Гиллары никогда нельзя было знать наверняка, какую эмоцию она играет, а какую испытывает на самом деле.
        - Есть еще кое-что, Великий, - промолвила женщина. - Рабы. Надо от них избавиться. Ни к чему в столице люди, которые помнят о том, что некогда ты был Айном. Нужно продать их всех. Приобрести новых.
        - И особенно это касается Вильдерина и Рэме, - вставил Ниррас.
        Они замолчали, ожидая ответа. И Аданэй откликнулся:
        - Мне все равно, что думают и говорят рабы. Но если вас это смущает, то займитесь ими сами. Поручите кому-нибудь, пусть отправят невольников за пределы Эртины и завезут новых. Только пусть этих новых будет раза в два меньше.
        - Но почему? - удивилась Гиллара.
        - Потому что рабы должны работать, а не бездельничать, - с усмешкой пояснил Аданэй.
        - Но…
        - Гиллара, мы не станем это обсуждать, - отрезал он. - Можешь считать меня отерхейнским варваром, однако вы этих варваров боитесь до дрожи. И правильно делаете. Отерхейн силен. Может, потому, что тратит золото на войско, а не на рабов-красавцев?
        - Но наши традиции…
        Ниррас прервал женщину, умиротворяюще положив руку ей на плечо:
        - Царь прав, Гиллара. Сейчас не до традиций.
        - Спасибо, Ниррас, - с благодарным изумлением отозвался Аданэй и добавил:
        - Только Вильдерина не трогайте. Его я освобожу.
        - А ты хорошо подумал? - протянула Гиллара.
        - Да! - огрызнулся он. - Я слишком многим ему обязан.
        - И ты думаешь, что подарив ему свободу, сделаешь счастливым? Я не понимаю, отчего тебя так волнует его жизнь, но воля - совсем не то, что он в состоянии оценить. Что он станет с ней делать? Он - раб. Раб с рождения. Он никогда, понимаешь, никогда не был свободен. Тебе сложно это осознать, но попытайся. Он привык, что о нем заботятся и все решают за него. Он никогда не сможет отвечать за собственную жизнь. Он пропадет.
        Заметив, что ее слова заставили Аданэя задуматься, Гиллара проворковала:
        - Если тебе интересно мое мнение, то лучше твоего так называемого друга отправить в какой-нибудь богатый дом. Он продолжит жить привычной для него жизнью - спокойной и удобной.
        В словах женщины присутствовал здравый смысл. Действительно, в память о дружбе Аданэй решил непременно отблагодарить Вильдерина, даровав ему свободу, но совсем не подумал, нужна ли она ему. Теперь он ясно видел: юноша и впрямь не сможет быть свободным. Но и оставлять его во дворце, по которому тот бродил с мрачным видом, во дворце, который, должно быть, напоминал ему о Лиммене, тоже неправильно. Зато в другом доме у него начнется новая жизнь, а новые знакомые отвлекут его. Да и самому Аданэю станет куда легче: он избавится от тошнотворной неловкости, которую испытывал всякий раз при встрече с юношей, когда Вильдерин опускал глаза и почтительно, как полагалось рабу, кланялся.
        - Наверное, ты права, - протянул он.
        - Конечно, я права, Адданэй, - улыбнулась Гиллара. - Ни о чем не переживай. Я позабочусь о твоем друге. Я знаю всех богатых господ Эртины и отправлю его в самый лучший дом и к самому доброму хозяину.
        - Хорошо, - рассеянно отозвался Аданэй, задумавшись о том, какую шутку сыграла с ним судьба, заставляя до сих пор воспринимать Вильдерина как друга, но при этом отсылать его из дворца.
        - Не знаю как вы, но меня этот день изрядно утомил, - кивнув на прощание, он покинул залу и направился в свои покои.
        Как только дверь за новоявленным властителем закрылась, Ниррас обратился к женщине:
        - Что ты задумала? Ты ведь понимаешь, этот раб начнет болтать и хвастать о дружбе с царем! И все-таки собралась отправить его в дом столичного вельможи?
        - Ну конечно нет, Ниррас, - отозвалась Гиллара и терпеливо пояснила: - Я только Аданэю так сказала. Зачем лишний раз волновать царя? Если ему так важен какой-то раб, то оставим его в уверенности, будто с ним все хорошо.
        - А на самом деле?
        - На самом деле отправим мальчишку в каменоломни или угольные шахты - и через месяц можно будет забыть, что он вообще существовал. Это создание не протянет там долго.
        - Не понимаю. Не проще ли убить его сразу?
        - Ты, как и большинство мужчин, слишком прямолинеен. Вильдерин - не обычный раб. Всем известно, кем он приходился Лиммене. И о его дружбе с Айном. Его внезапная смерть привлечет излишний интерес, пойдут сплетни - и все это рано или поздно дойдет до нашего мальчика. А ссориться нам с ним ни к чему. Он верно заметил, мы нужны друг другу. Так что пусть Вильдерин умрет вдали от Эртины, тихо и незаметно.
        Советник только кивнул, но ничего не ответил.
        ***
        Вереницы рабов покидали дворец, а вслед за ним и Эртину. И вереницы рабов вступали в Эртину.
        Вильдерин со связанными за спиной руками сидел в раздолбанной колеснице, управляемой надзирателем. Его почему-то везли отдельно от остальных. К какому-то столичному вельможе, как юноша успел понять по мимолетно брошенным фразам. Пустым, безжизненным взглядом смотрел он, как царский дворец исчезал вдали, скрывался за поворотами дорог и громадами зданий. Он знал: скорее всего, ему никогда больше не увидеть своего дома. Ибо чем еще был для него замок властителей, как не домом? Здесь он вырос, здесь испытал счастье и терзания любви, и здесь же потерял свою царицу. Вся его жизнь протекала в этом месте, оно казалось вселенной, ведь юноша никогда, ни разу не выезжал за дворцовые пределы, где для него заканчивался мир, и начиналась пугающая неизвестность. Ужас, боль и отчаяние - вот все, что он сейчас испытывал. Но Вильдерин и не подозревал, что его ждала куда более тяжкая участь, чем просто разлука с домом.
        Рэме, рыдая, вместе с остальными рабами шла по улицам Эртины. Девушка понимала: их уводят из столицы, перегоняют на работы. Плакали многие, ибо для них, как и для Вильдерина, царский дворец тоже был домом, они тоже никогда еще его не покидали.
        "Будь все проклято!" - думала Рэме. Если бы она заранее знала, что этот высокомерный Айн на самом деле - Аданэй Кханейри, она вела бы себя по-другому, не стала бы портить с ним отношений. Хотя какой толк? Вильдерин с ним вообще дружил, но и его - даже его! - высылают из дворца. Цари, будь они прокляты, все одинаковы! Невольники для них ничто, пыль, бессловесная скотина! Даже те, кому они обязаны жизнью, как этот принц, а ныне и царь - Вильдерину. И Рэме опять разрыдалась в новом приступе злости и горя.
        Скоро большая часть рабов, которая помнила Айна, была удалена из Эртины. На какое-то время дворец показался опустевшим. Но скоро вновь наполнился голосами - завезли новых рабов, которые теперь станут украшать собою царский дворец. Аданэя нисколько не волновала внешность невольников, но он решил, что если для илиринцев это так важно, то и ему следует отдать дань традициям.
        - БОГИНИ СЛИШКОМ ОПАСНЫ ДЛЯ МУЖЧИН
        В покоях Лиммены Аданэю до сих пор мерещился дух смерти, и они неумолимо напоминали ему об Айне - рабе, ставшем счастьем и проклятием царицы. А потому он их закрыл, а сам обосновался в палатах, расположенных в противоположном конце дворца. Сейчас их украсили множеством разнообразных цветов, источающих столь же разнообразные запахи, которые смешивались, образуя приторную вонь, так что Аданэй сразу распахнул окна, впуская свежий воздух, и блаженно подставил ему лицо.
        Раздался неровный стук в дверь, в покои заглянула молоденькая рабыня и поинтересовалась, не угодно ли чего-нибудь царю. Аданэй раздраженно махнул ей рукой, и девушка вновь скрылась за дверью. Сейчас ему хотелось только покоя и одиночества.
        Но не сложилось. Минуту спустя дверь отворилась уже без предварительного стука и перед ним предстала Аззира. Теперь в каком-то бледном бежевом облачении неопределенного покроя, с такими же туго скрученными на затылке волосами. Ни одна прядь не выбивалась из этой строгой прически. "Бледная моль, мертвая рыба", - снова подумал он.
        Аззира подошла ближе и тусклым голосом произнесла:
        - Муж мой, нам следует зачать наследника. Сегодня подходящий день.
        Двуликий Ханке! Значит, так она называет любовные отношения между мужчиной и женщиной? Зачать наследника? Какой ужас! Аданэй не чувствовал в себе сил даже прикоснуться к этой ходячей покойнице, что уж говорить о большем.
        - Послушай, это подождет, ладно? Один день ничего не решит, а?
        Она не ответила, замедленно развернулась и так же молча вышла. А у Аданэя возникло стойкое ощущение, будто только что он поцеловал лягушку. Чтобы хоть как-то избавиться от неприятного чувства, он пригласил к себе ту самую робкую девочку-рабыню, что незадолго до Аззиры заглядывала к нему. Лаская ее юное тело, вдыхая теплый аромат ее русых волос, он заставил себя выкинуть из головы вызывающую отвращение жену. Девушка, едва веря своему счастью, взирала на молодого царя Илирина с восторгом и затаенной страстью. Право, нет ничего более вдохновляющего мужчину, чем восхищение, горящее в глазах женщины.
        Несколько последующих дней решались неотложные вопросы: снимались с постов советники, назначались новые - естественно, не без помощи Нирраса. Проводились встречи с воинской и купеческой знатью. В общем, у Аданэя не оставалось времени, чтобы думать о своей жене или о ком бы то ни было другом.
        Аззира же не проявляла особого интереса к государственным делам. Видимо, к власти она относилась столь же безразлично, как и ко всему остальному. Зато она приказала освободить большую часть верхних этажей и запретила слугам, рабам и прочим обитателям дворца появляться там без ее личного приглашения. Оставила при себе нескольких женщин, коих привезла из Нарриана, а также Маллекшу, и поселилась с ними в этих необъятных покоях, которым теперь больше подошло бы слово "владения". Чем она там занималась, Аданэя не волновало. Но она почти перестала появляться в других частях дворца, и его это радовало: он хотел как можно реже встречаться с ней.
        Впрочем, несколько раз она подходила к нему среди дня все с тем же гнусным предложением зачать наследника. А однажды выдала странную фразу:
        "Придет день, ты явишься сам, - сказала она шипящим безжизненным голосом, напомнив этим девочку из видения, - и тогда я заберу твою душу".
        Он только фыркнул в ответ, но Аззира уже снова не обращала на него внимания.
        ***
        На закате дня первого летнего месяца, к Аданэю неожиданно пришла Маллекша. Когда ему доложили об ее визите, он подумал, что это не к добру, однако принял жрицу в своих покоях.
        - Великий царь, - без лишних предисловий начала женщина, - вот уже много раз опускалась и вновь всходила луна, а ты ни разу не притронулся к своей жене.
        "Она-то куда суется? - подумал Аданэй. - Интересно, это Аззира ей нажаловалась? Хотя нет, вряд ли, скорее, ведьма сама это поняла".
        Он обреченно вздохнул и задал риторический вопрос:
        - Маллекша, ты ее видела? Разве может ее желать хоть один нормальный мужчина? Она же - мертвая. Рыба.
        - Но вам необходим наследник.
        - Вот-вот, - усмехнулся Аданэй, - именно эту фразу она и произносит всякий раз вместо приветствия.
        - Великий, ты должен понять. Аззира могла бы со временем стать верховной жрицей, посвятить свою жизнь Богине. Но пожертвовала этим, чтобы стать твоей женой. В этом заключался ее долг. Но ты тоже должен помнить о своем долге перед Илирином.
        - Верховной жрицей? Да ведь она ненормальная!
        - Не суди о том, чего не понимаешь, Великий, - сузив глаза, прошипела женщина, но уже спокойнее объяснила: - Богиня многолика и в каждой из нас проявляется по-разному. В Аззире она воплотилась своей темной стороной, но - воплотилась. Так ярко, как ни в ком другом. Именно устами Аззиры Богиня предвещала твое появление в Илирине.
        - Мое?
        - Конечно. Неспроста тебя подвергли испытанию, и ты соединился с Богиней-на-Земле. Весть гласила: "Когда прилетит коршун в Илирин Великий, тогда Матерь вновь воцарится на древней земле". Сначала мы подумали, что речь идет о твоем брате: он как раз недавно взошел на престол. Никак не могли взять в толк, каким образом дикарь-завоеватель может помочь славному культу. Но потом выяснилось, что жив ты - и все сразу стало понятно.
        - Ну и почему тогда ваша Аззира не может стать верховной жрицей?
        - Потому что стала твоей женой. Жрицы высокой ступени посвящения не могут принадлежать одному мужчине, не могут выходить замуж. Но мы удалились от темы, повелитель. Мы говорили, что тебе следует стать для своей жены настоящим мужем.
        Аданэй не ответил, вместо этого задал давно интересующий его вопрос:
        - Та ведьма, Богиня-на-Земле, как ее имя? Кто она? Я хочу знать.
        - Кто она? Богиня-на-Земле. А большего тебе знать не следует. Это - таинство.
        - Эта женщина не выходит у меня из головы, - произнес Аданэй, лелея лукавую мысль. - Как ты думаешь, может, поэтому Аззира не вызывает у меня желания? Возможно, когда я увижу эту вашу ведьму - я успокоюсь и найду в себе силы стать Аззире настоящим мужем?
        - Не сомневаюсь, повелитель, - растерянно отозвалась Маллекша, глядя на него странным взглядом, и вдруг тихо засмеялась.
        - Ты предлагаешь мне сговор? Смотри, как бы тебе не пожалеть об этом.
        - Ты смеешь мне угрожать? - удивился Аданэй.
        - Что ты, Великий, как я могу? Всего лишь предупреждаю. Та жрица опасна для мужчин.
        - Я сам разберусь с такого рода опасностью. Имя!
        - Я не могу его назвать, мой язык скован клятвой, прости. Но я могу сказать тебе место и время, где ты сможешь ее встретить. Только как ты надеешься ее узнать? Ведь в ту ночь ее лицо было скрыто.
        - Я узнаю ее, - с какой-то фанатичной убежденностью произнес Аданэй.
        - Хорошо, - Маллекша пронзила его взглядом. - Через два дня, ночью накануне солнцестояния приходи в священную рощу, к озеру. Она там будет. Среди прочих, что перебрались из Нарриана в Эртину.
        - Если ты не солгала мне, - обратился он к женщине, - и я действительно встречу ее там, то обещаю, сделаю все, чтобы преодолеть отвращение к Аззире.
        - Тебе даже стараться не придется, - со странной усмешкой пробормотала Маллекша. И на миг Аданэю почудилось, будто она знает что-то такое, что-то очень важное, что-то, о чем не желает или не может говорить.
        ***
        Утонувшая в ночной тьме роща вызвала у Аданэя ощутимую дрожь и слабость в ногах. После того странного происшествия, когда он не то попал в другой мир, не то оказался во власти морока, он избегал этого места и сейчас ступил в рощу первый раз за полгода. Каждую секунду ему казалось, будто вот-вот, как тогда, исчезнут звуки, и случится что-то необъяснимое, пугающее. Однако ничего не произошло. Напротив, по мере приближения к месту празднества, до слуха отчетливо донеслась гипнотическая музыка варгана, сменяемая ударами бубна. По берегам горели костры, обрамляя золотым ожерельем черное зеркало озера. Люди - женщины и мужчины - бродили вокруг, сидели в траве, переговаривались. Основные обряды, судя по всему, уже закончились, и теперь все просто веселились и любили друг друга.
        Как же ему среди этого множества лиц, полускрытых темнотой, найти ту, ради которой он сюда явился? Как найти волнующую ведьму илиринцев? Теперь Аданэй ясно понял - это не так просто, как ему казалось. Он не сомневался, что сразу узнает жрицу, стоит только ее увидеть. Узнает по запаху тела, по волосам, по неуловимым чертам. Но для этого сначала нужно встретить ее среди этих людей, многие из которых уже удалились в манящую глубь рощи. Может быть, и она тоже. Нет никакой уверенности, что они не разминутся.
        Аданэй шел среди поющих, танцующих, целующихся, бегло оглядывая всех встречных и стараясь не упустить никого. Но это оказалось совсем непросто, он даже не сразу заметил, чьи руки возложили венок ему на голову. Потом, конечно, обернулся и увидел задорную улыбку и ласковый взгляд, смотрящий с симпатичного девичьего личика. В иной момент Аданэй отозвался бы на этот призывный жест, но сейчас он находился здесь ради другого. Точнее, ради другой. А потому, улыбнувшись в ответ, он двинулся дальше, оставив девушку в недоумении.
        И все так же горели костры, подмигивали своим огненным братьям звезды, шептались озеро и деревья. Эта ночь казалась слишком прекрасной, чтобы закончиться ничем!
        /И было записано Адданэем Проклятым - царем Илиринским в год 2463 от основания Илирина Великого/
        "Я узнал ее сразу, когда уже успел разувериться в поисках. Я узнал ее, хоть она и стояла ко мне спиной. Я узнал, ибо невозможно не узнать эти умопомрачительно длинные волосы, черные, как степная ночь, и эту маленькую гибкую фигуру, почти скрытую ими. И этот терпкий запах, вгоняющий в лихорадочную дрожь. И этот дурманящий жар, огненную волну, исходящую от ее тела. Ее невозможно было не узнать.
        Вот только руки ведьмы - эти руки-змеи, увитые браслетами, лежали на плечах другого мужчины. И я видел, как он напряжен от возбуждения, и понимал: еще чуть-чуть, и он куда-нибудь уведет ее. И тогда, возможно, я никогда больше ее не увижу. Какое страшное слово "никогда"! Он не смел, не имел права, он просто недостоин был касаться моей Богини! От злости у меня свело скулы и, несомненно, я совершил бы какую-нибудь очередную глупость из множества прочих моих глупостей, но она словно почувствовала мой взгляд и присутствие и резко обернулась. Я стоял совсем близко, ее волосы хлестнули меня по лицу, обдав уже знакомым ароматом. Поток первобытной мощи, исходящий от ведьмы, рухнул на меня, как и в прошлый раз, лишил воли и неумолимо потянул к ней. А в следующую секунду мне открылось ее лицо. И это было лицо Аззиры!"
        Лицо Аззиры. И одновременно - не ее. Оно дышало страстью. Безумное сияние глаз и приоткрытые распухшие губы ничем не напоминали застывший взор и жесткую линию рта жены. У Аданэя даже мелькнула мысль о сестрах-близнецах, настолько невероятной казалась эта перемена. Но в следующий миг его сомнения развеялись.
        - Мой прекрасный Бог, мой муж и царь, мой Адданэй, иди ко мне!
        И звуки этого голоса - низкого, чуть охриплого - заставили его задрожать от вожделения еще сильнее. А потом она улыбнулась. И улыбка эта походила на оскал хищницы, прекрасно сознающей собственную власть. А глаза ее говорили. Они действительно говорили. Теперь Аданэй понял, что имел в виду Вильдерин, когда сказал: "Ее глаза были куда красноречивее языка". И сейчас он видел, он слышал слова, что в них горят: "Я предупреждала, настанет день, когда ты сам явишься".
        Но Аданэю было уже все равно. Никто еще не вызывал в нем столь безудержной жажды, как эта ведьма с именем, звучащим теперь словно музыка - Аззира. Богиня-на-Земле!
        "Если правы люди, называя мой взгляд магнетическим, то сожри меня Ханке, если она не обладает таким же!" - , - подумал Аданэй.
        А дальше он уже не думал. Ни о чем не думал. В голове образовалась блаженная пустота, мысли исчезли, зато желание обладать ею стало неистовым. Так самец желает самку, не размышляя и не задумываясь почему.
        Мужчина, которого до этого обнимала Аззира, едва сдержал ярость, когда увидел, как она обратила внимание на другого. Но поскольку признал в этом другом царя Илирина, ему ничего не оставалось, как смириться со своей потерей и уйти, бросая через плечо злобные взгляды. Разумеется, Аданэй этого и не заметил. Едва ли не зарычав, он подхватил легкое тело на руки и потащил прочь от освещаемого кострами озера: туда, где промеж деревьев темнел прожорливый зев рощи. Несколько раз он чуть не наступил на волосы Аззиры, что волочились по земле тяжелым шлейфом. А она хохотала. Водила руками по его спине, прижималась влажными губами к разгоряченной коже и хохотала. Проклятая ведьма!
        Темнота, запах травы, сплетение прекрасных тел - казалось, даже небо на время отбросило свое равнодушие, очами-звездами вглядываясь в эту испепеляющую страсть. А потом ведьма, Аззира, ушла. Сказала, что скоро вернется. Но не вернулась, хотя он прождал довольно долго. Раздраженный, он вновь вышел к озеру, у которого догорали последние костры и, опустошенные, бродили люди. Определенно, оргия уже завершилась. Аззиры он не нашел, и ему ничего не оставалось, как вернуться во дворец и дождаться ее там. Где бы она ни находилась, а возвратиться ей рано или поздно придется. И вот тогда он расспросит ее обо всем. И она расскажет, он вынудит ее рассказать, как такое возможно - из дохлой рыбы превращаться в безумную, полную огня Богиню.
        Но в эту ночь и это утро ему так и не удалось поговорить с Аззирой, хотя он, не обращая внимания на робкие возражения служанок, решительно прошел в покои-владения жены. Ее комнаты Аданэй видел первый раз и в другое время с любопытством рассмотрел бы окружающую обстановку, но сейчас все его мысли были заняты лишь ею.
        Она вернулась, как он и ожидал, ближе к рассвету. Точнее, ее вернули, внесли на руках две жрицы, в одной из которых он узнал Маллекшу.
        - Кто впустил тебя? - не подумав, выпалила последняя, вызвав на лице Аданэя изумленную усмешку.
        - Разве царю Илирина требуется разрешение для посещения покоев собственной жены? - протянул он, но тут же отрывисто бросил. - Что с ней?
        Маллекша ответила не сразу, но все-таки ответила, слегка поведя плечами:
        - Пьяна, Великий.
        После этого обе жрицы с Аззирой на руках вышли в соседнюю комнату. Разумеется, он отправился следом. Он собирался выяснить, чего бы ему это не стоило, что на самом деле представляла собой его жена. И жрицы не посмеют ему помешать.
        Комнату, в которой Аззиру положили на кровать, Аданэй осмотрел внимательнее, ибо помещение это оказалось столь же странным, сколь и сама Аззира. Освещенное лампадами, оно не впускало серого утреннего света: большие окна скрывались за плотными темными шторами. На полу беспорядочно валялись тюбики с красками, какие-то кисти и картины, в основном незаконченные, либо казавшиеся таковыми. И довольно-таки мрачного содержания: руины, кровь, смерть, какие-то тени и чудовища. Все так, как и рассказывал Вильдерин.
        Вильдерин… Интересно, где он и что с ним? Хотелось бы верить, что на новом месте юноша счастлив.
        Отогнав непрошеные мысли, Аданэй вновь посмотрел на Аззиру. Она еле слышно пошевелилась и что-то простонала. Он подошел ближе, но тут же отпрянул, не в силах побороть собственного потрясения и возмущения - на теле жены, ее шее и плечах темнели багряно-лиловые отметины чужих губ. Значит, пока он подобно глупцу ждал ее в роще, она блудила! Проклятая жрица! Божественная шлюха!
        Несмотря на осознание, что он сам всякий раз отвергал Аззиру, когда она являлась в иной ипостаси, успокоиться оказалось сложно. Хотя, чего таить, его самого никогда не останавливало наличие жены. И вряд ли остановит в будущем.
        Маллекша словно подслушала его мысли.
        - Тебе придется привыкнуть, Царь, - сказала она.
        - К чему?
        - К многоликости Богини, - и, словно опасаясь, что он последует за ней и начнет задавать новые вопросы, поспешила покинуть комнату. Вторая жрица, которая так и не произнесла ни единого слова, двинулась следом.
        Аданэй остался один на один с пьяной и зацелованной Аззирой. Какое-то время со смешанным чувством отвращения и восторга смотрел на жену, а затем, и сам не заметив как, уснул рядом с ней на кровати.
        Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем Аданэй проснулся, ведь в помещении царила все та же тьма. И действовала она весьма угнетающе. Он поднялся, неторопливо подошел к окнам и раскрыл шторы, обдавшие его плотным облаком пыли. Видимо, с тех пор как царица сюда заселилась, она не раскрывала их ни разу. И это, по меньшей мере, странно.
        Стоило дневному свету ворваться в комнату, как Аззира застонала, прикрыв лицо руками.
        - Закрой. Сейчас же, - прохрипела она.
        - Сама закрывай, - огрызнулся Аданэй.
        Аззира вскинула на него негодующий взгляд, вскочила и кинулась задвигать шторы. Потом зажгла лампаду и довольно мило поинтересовалась:
        - Что ты делаешь здесь, мой ночной бог?
        - Пришел узнать, с кем ты была после меня той ночью.
        Глаза Аззиры заволокло пеленой, она уставилась куда-то вдаль, затем снова перевела взор на Аданэя:
        - Я не помню…
        - Не помнишь?! Ты была с мужчиной! А может, и не с одним, - процедил он.
        - С мужчиной? - пробормотала она. - Да, наверное… Но я и впрямь не помню.
        - Ты так просто об этом говоришь?
        - А в чем дело?
        - Да в том, что это слова трактирной шлюхи, а не…
        Его прервал оглушительный хохот, а когда смех умолк, Аданэй услышал:
        - Шлюхи?! И это говоришь мне ты? Ты - тот самый Адданэй, который так долго проводил ночи с Лимменой ради власти?
        - Это было необходимо нам всем!
        Но Аззира словно не услышала.
        - А о вас с Вильдерином и вовсе ходили слухи, будто вас связывала не только дружба.
        - Умолкни! - Аданэй почувствовал, как в душе зародилась ярость. - Не смей повторять нелепые выдумки черни!
        И она замолчала. Только вот Аданэй был уверен, что причиной тому послужили вовсе не его слова. Напротив, женщина будто и не услышала их, просто утратив интерес к спору. Снова взгляд ее заволокло уже знакомым ему туманом, словно она перенеслась куда-то очень, очень далеко отсюда.
        - Ты ненормальная, - пробормотал он себе под нос.
        - Ненормальная? - Аззира заглянула ему в лицо. - А что есть нормальность? Ты знаешь? Где она - та грань, что отделяет разум от безумия?
        - Послушай, ты прекрасно поняла, о чем я говорил. К чему эти мудрствования? - поморщился Аданэй.
        - Никаких мудрствований, я всего лишь задала вопрос, - пожала плечами Аззира.
        - Предпочитаю не отвечать на глупые вопросы.
        - Твое право.
        Аданэй сменил тему:
        - Твои картины. Они ужасны. Кровь, смерть, руины. Зачем рисовать такие отвратительные вещи?
        - Разве жизнь менее отвратительна?
        - Почему же ты до сих пор живешь?
        - Я не могу уйти. Я еще не все свершила.
        Она немного помолчала и продолжила:
        - В детстве я пыталась уйти. Я видела преддверие. Там очень хорошо. Там нет этого дневного света, который сводит меня с ума. И этого ужасного солнца нет, - последние слова она почти прошептала, погрузив пальцы в собственные волосы. - Но меня не пустили. Сказали, что рано. И с тех пор, как я вернулась в этот убогий мир, мне все время кажется, будто из груди вырвали кусок плоти и оставили там. И это сводит меня с ума куда сильнее, чем солнце.
        "Чем солнце? - подумал Аданэй. - Интересно, не с солнцем ли связано это ее дневное состояние моллюска? Что же за неведомая болезнь владеет тобой, Аззира?".
        - Похоже, что уже свело. Ты и впрямь сумасшедшая, - пробормотал он вслух.
        - Но ты меня любишь… - протянула она.
        И в этот момент Аданэя захлестнуло уже знакомое ему чувство - невозможности противиться этому душному потоку земной силы. Мысли снова исчезли в ней - Богине, жене и шлюхе. И даже тошнотворный запах вчерашнего вина, который она источала, не оттолкнул его от этого тела и этих наглаженных морем божественных ног.
        ***
        На следующий день погибла Латтора.
        Это случилось днем, когда Аззира вновь превратилась в ледяную статую. Они с Аданэем проходили длинным коридором, когда дверь крошечной каморки, что выходила в него, распахнулась. Оттуда выбежала Латтора и бросилась к Аззире с криком: "Умри!". Но не добежала, что-то остановило ее. Или кто-то.
        Неизвестно, что узрела в глазах его жены девушка, да только она вдруг застыла, губы ее задергались, задрожали руки, а спустя минуту она повернула острие ножа к себе и с силой пронзила собственную грудь. Несколько мгновений Аданэй ничего не мог вымолвить, в суеверном трепете воззрившись на теперь уже мертвое тело, но потом выдавил из себя вопрос:
        - Что? Что ты с ней сделала?
        - Я? Ничего, - ровно отозвалась Аззира. - Она сама себя убила. Пойду, скажу слугам, пусть подготовят тело к похоронному обряду. Все-таки она член династии, как-то нехорошо оставлять ее на полу, - больше не произнеся ни слова, илиринская ведьма скрылась за поворотом.
        Аданэй не пошел за ней. Еще какое-то время стоял он, ошеломленный, над телом Латторы. Он ни на секунду не поверил, будто его жена здесь ни при чем. Ясно, что Аззира каким-то образом заставила Латтору обернуть нож против самой себя.
        Какими же еще страшными способностями обладали жрицы Богини? И как, имея такую силу повелевать людьми, они до сих пор еще не стали полновластными хозяйками Илирина? Или эта власть присуща лишь его жене? Если так, то, право, с ней нужно быть осторожней.
        ***
        - Иногда я сама боюсь собственной дочери, - прошептала Гиллара, выслушав рассказ Аданэя, когда вскоре после погребения Латторы оказалась с ним наедине.
        - Вот уж не думал, что ты кого-то боишься.
        - Мне льстят твои слова, царь, хотела бы я, чтобы это было правдой, но, увы, - и вдруг, оборвав себя, вскинула голову и спросила: - Ты подумал, под каким предлогом казнить Маррана? Если убьем его просто так, то после смерти Латторы это будет выглядеть слишком подозрительно, пойдут нехорошие слухи.
        - Подожди-подожди! Зачем нам вообще убивать Маррана? Это не входило в мои планы. Посмотри на него - разве он опасен?
        - Про Латтору мы тоже так полагали, верно? А видишь, как оказалось? Подумать только, броситься на царицу с ножом! Страшно представить, что могло случиться! Хорошо, что в последний момент преступница осознала, какое страшное деяние собиралась совершить. Хорошо, что предпочла сама себя казнить.
        Слова, которые Аданэй собирался произнести, тут же рассыпались в пыль. Что такое она говорит? Ведь ясно, что Латтора не убивала себя, и без колдовства здесь не обошлось! Так зачем это притворство, когда они наедине? Или женщина успела солгать сама себе и сама же в свою ложь поверить? С тех пор, как Аданэй узнал эту семью, состоящую из Гиллары и Аззиры, он так и не научился понимать, что на самом деле творилось в их головах.
        - Слишком много неприятностей в одно время, - продолжила Гиллара. - Выходка Латторы, а тут еще и Ниррас.
        - А что Ниррас? - удивился Аданэй.
        - Советнику взбрело в голову объявить, что Аззира его дочь.
        - А она его дочь?
        - Нет, - отмахнулась Гиллара, - но он так думает. Мне пришлось это придумать, чтобы крепче привязать Нирраса к себе. Ну, чтобы он не вздумал меня предать. Кто же знал, что сейчас моя маленькая шутка обернется лишними неприятностями? Подумай только, илиринский народ решит, будто царица рождена вне брака!
        - То есть отец Аззиры все-таки твой покойный муж?
        - Вот еще! Этот старик ни на что не был способен. Меня выдала за него мать - завистливая сука! Ей, видишь ли, не давала покоя ревность. Ее злило, что царь - мой отец - любил меня, а ею пренебрегал. Ее бесило, что во мне он видел женщину, а в ней - нет!
        На мгновение Аданэй потерял дар речи.
        - Твой отец? Двуликий Ханке, Гиллара! Это … это же омерзительно!
        - Ты ничего не понимаешь! - воскликнула Гиллара, а в лице ее появилась та одержимость, которая заставила думать, будто женщина немногим здоровее своей дочери.
        - Ты не понимаешь! - повторила она. - Мой отец - лучший из мужчин! Он был великим правителем, воином и утонченным ценителем прекрасного! Для меня он был почти богом! - на губах Гиллары от нервного волнения выступила белесая пена. - Я любила его безумно, всей душой! Таких, как он, увы, больше нет в этом мире. И в моей Аззире течет его кровь. Кровь царя Илирина и моя - царевны. И я не могу предать память моего - нашего с Аззирой - отца. И никогда не позволю сделать это Ниррасу! Я рассказываю тебе все это, Адданэй, потому что теперь и ты тоже - член нашей семьи. Я надеюсь, ты отнесешься к нашей истории с должным уважением. В жилах моих детей бежит чистейшая кровь династии. Такая чистая, которой не найдешь ныне ни в ком.
        - Детей? Ты сказала - детей? - Аданэй уже и не знал, стоит ли чему-то удивляться и чего еще ждать от этой кучки вырожденцев с гнилой кровью.
        - Детей, да, - кивнула Гиллара, - ты имеешь право знать. У Аззиры есть брат. Они близнецы. Но мальчишку я давно спрятала и от людей, и от нее, детям не было еще и десяти. Да, я спрятала его. Он, видишь ли, безумный.
        - Что, безумнее Аззиры? - вырвалась у Аданэя насмешка.
        - Моя дочь немного странная, это правда. Но она вполне разумна. А вот ее брат… Он очень плохо на нее влияет, а ему, увы, скоро предстоит оказаться при дворе. И тогда, Адданэй, смотри за Аззирой в оба. Не позволяй ей долго находиться с ним рядом. Это очень важно.
        - Зачем тогда вообще пускать его во дворец?
        - Аззира потребовала, чтобы его перевезли сюда, поближе к ней. Ради этого, только ради этого она согласилась стать твоей женой и царицей. Иначе и по сей день оставалась бы жрицей старого культа и никем более. Трон никогда не интересовал ее. Но, к сожалению, она любит своего никчемного брата. И она поставила условия - чтобы он вернулся. Право, я могла бы убить этого противного Богам выродка, но Аззира все равно узнала бы и не простила мне этого.
        - Убить собственного сына? - прошептал Аданэй в ужасе.
        - Он - не сын, он - чудовище. Ты скоро и сам поймешь.
        Чем дольше Аданэй ее слушал, тем больше убеждался, что кровь династии Уллейта из-за постоянных кровосмесительных браков загнила окончательно и теперь дает жизнь лишь вырожденцам. Аззира и ее неведомый брат - безумны. Гиллара - развращена и властолюбива. И тоже безумна. Латтора и Марран - безвольны и тупы. Муж Лиммены - старший брат Гиллары, которого Аданэй мимолетно узрел в видении у озера, также создавал впечатление слабовольного и болезненного человека. И лишь Лиммена, она одна казалась достойной представительницей царского рода. Наверное, потому, что крови Уллейта в ней было всего ничего. Хотя, если подумать, и ее тоже извела какая-то непонятная хворь.
        Что ж, решил Аданэй, Илирину Великому очень повезло, что здесь появился он - кханади Отерхейна с могущественным, если верить бессмертной Шаазар, наследием элайету в жилах. Пожалуй, нет никого лучше, чтобы влить свежую здоровую струю в гнилую кровь древней династии. И как бы противно ни было, придется это сделать - все-таки наследник - или наследница - ему необходим.
        /И было записано Аданэем Проклятым - царем Илиринским в год 2463 от основания Илирина Великого/
        "Когда я узнал, чьей дочерью на самом деле являлась Аззира, такое отвращение овладело мной, какого я не испытывал никогда прежде. И мне показалось, что я больше не смогу смотреть на нее и не думать о тайне ее рождения. Конечно, она была ни в чем не виновата - просто больной несчастный ребенок. Но чувство омерзения оказалось сильнее доводов разума. Я, столько испытавший за свою не очень долгую еще жизнь, побывав кханади, рабом, любовником и, наконец, царем, думал, что уже ничто не способно меня потрясти. Я ошибался. Теперь я видел, что ошибался. Больная семья, больное семя. Если бы я только знал, чем все это закончится! О, Боги, если бы я только знал!"
        Гиллара собиралась еще что-то сказать, но в это время на пороге показался Оннар.
        - Великий царь, - вымолвил советник быстро, - прибыл гонец из Отерхейна.
        - Вот как? - спокойно отозвался Аданэй, хотя внутри все вскипело от неясной тревоги и нетерпеливого ожидания. - И давно он здесь?
        - Мы долго не могли тебя найти, а царицу и вовсе никто не видел. Он во дворце уже около часа.
        - Хорошо, приведи его, - бросил он и приготовился ждать.
        Наверное, Гиллара тоже изнывала от нетерпения узнать, что в послании: последний раз гонцы из Отерхейна появлялись в Илирине много, очень много лет назад.
        Ожидание показалось ему неестественно долгим, хотя миновало всего несколько минут, прежде чем посланец появился, и Аданэй узнал в мужчине, почтительно склонившем голову, давнего знакомого. Несколько раз тот, будучи еще юношей, оказывался в обществе старшего кханади среди прочих развеселых его приятелей. И кажется, пару раз даже поучаствовал в травле Элимера. Наверное, кхан просто не запомнил его физиономии, иначе не стоять бы ему сейчас здесь в роли гонца.
        Посланец, тем временем, снова поднял голову.
        - Пусть имя царей Илиринских славится в веках, - заговорил он церемониальной фразой и с сильным акцентом. - Пусть не оскудевает рука Богов, дарующая благо, - и после секундного молчания (наконец-то!) протянул запечатанный свиток. - У меня послание властителям Илирина от Великого Кхана Отерхейна Элимера II Кханейри.
        Аданэй еле удержался от того, чтобы вырвать свиток из рук гонца. А потом сорвать печать и жадно впиться глазами в бегущие строчки. Но, конечно, ничего подобного не сделал.
        Неторопливо протянул руку, почувствовал, как в ладонь ложится шероховатый цилиндр с посланием, и снова ощутил дрожь нетерпения.
        - Благодарю, - надменно уронил. - А теперь выйди, подожди снаружи.
        - Как будет угодно царю Илиринскому. Я не стану отходить далеко и явлюсь по первому зову, - вымолвил гонец и уже собирался ступить за порог, когда Аданэй не выдержал и произнес по-отерхейнски:
        - Говори на нашем языке. Твой илиринский ужасен и только режет слух досточтимой госпоже Гилларе.
        Человек напрягся, но все-таки выдавил из себя, прежде чем скользнуть за дверь:
        - Как будет угодно Царю.
        Едва посланец вышел, насмешливая улыбка сползла с губ Аданэя, он упал в кресло, достал свиток, сорвал печать и принялся читать. Напряжение на его лице сменилось недоверием, затем удивлением, а когда он дошел до конца и поднял глаза на Гиллару, то она узрела в них азарт.
        - Что ж, думаю, это будет интересно, - пробормотал Аданэй, протягивая сгорающей от нетерпения женщине письмо, в которое она впилась взглядом так же, как недавно он сам.
        - ПРАВДА СЛИШКОМ ЧАСТО БЫВАЕТ НЕПРИЯТНОЙ
        I
        Гнетущая тишина властвовала в тронной зале. Звенящая, гулкая, давящая - она казалась громче самого яростного крика, она поглощала огромное помещение, отражалась от стен и потолка.
        Молчали стены.
        Молчали советники и военачальники.
        Молчал и Великий Кхан.
        Наверное, впервые за время своего правления Элимер не знал, что говорить своим людям и с чего начать разговор. Однако понимал, что начать его все же придется, ибо непозволительно долго тянулось опасное безмолвие. И лучше прервать его скорее, пока еще есть силы это сделать:
        - Вам уже известны новости, - голос кхана, глухой и низкий, прозвучал, будто из-под земли, эхом заполняя тишину. - Мой брат жив. И правит Илирином. Я ранил его тогда, но не убил, хотя должен был. Я нарушил древний обычай. Это оказалось ошибкой - нам с ним нет места на одной земле.
        - Повелитель, - один из военачальников столкнулся с Элимером взглядом, - как такое могло случиться? Почему?
        - Уже не важно, Гродарон. Суть в том, что тогда я солгал. Но сейчас я даю вам выбор. Либо вы остаетесь верны мне, простив и забыв мою ложь, либо уходите к Аданэю ли, к мятежникам, к кому угодно другому. Я обещаю - те, кто решит уйти, смогут выехать из Инзара без помех. После этого у них будет еще неделя. Вполне достаточно, чтобы успеть примкнуть к кому-либо или просто скрыться. По истечении этого срока вставшие на сторону моих врагов и сами станут врагами, и за их головы я назначу награда. Так что решайте прямо сейчас, кто для вас Великий Кхан. По-прежнему я? Или другого вы считаете достойнее? Хорошо подумайте. Аданэй теперь царь Илирина, у него, как и у меня, есть власть и сила. И он обрадуется новым союзникам. Если сомневаетесь в своей верности, уходите невозбранно сейчас. Потом сделать это станет сложнее - предательства я не прощаю. Думайте. Я все сказал.
        В общем-то, Элимер проделал сейчас то же самое, что некогда с Видольдом и его "ребятами". И хотя на лице кхана ничего не отразилось, он замер, ожидая решения своих приближенных. Он сознавал, что рискует: если люди, близкие к власти, поддержат Аданэя, пренебрегая своим высоким положением в стране, то очень ослабят Отерхейн, а врагов его, напротив, сделают сильнее. Но, тем не менее, он считал этот риск оправданным. Те, кто останется, сделают это по собственной воле, а значит, предательство с их стороны станет менее вероятным.
        Первым заговорил Ирионг, который на протяжении всей речи кхана хмуро разглядывал каменный пол. Теперь же он вскочил и Элимеру в выражении его лица почудился гнев.
        - Мой Кхан, - отчеканил военачальник, - я был твоим сподвижником все эти годы. Именно ты сделал меня военачальником. И я водил в бой войска не твоего брата, а твои. Неужели за ты так и не научился доверять мне?
        - Я не желал обидеть ни тебя, Ирионг, ни кого-либо из присутствующих. Ты все верно сказал, никто из вас еще ни разу меня не подвел. Наоборот, это я подвел вас своей ложью. Так будете ли вы по-прежнему мне верны, несмотря на нее?
        - Твоя ложь на твоей совести, мой Кхан, - вставил Варда, - но тогда ты был еще очень молод. К тому же, Аданэй все-таки твой брат. Не так уж странно, что ты его пощадил. А насчет предложенного выбора: ни к чему усугублять междоусобицы в Отерхейне. Смуты еще никогда не приводили ни к чему хорошему. Кроме того, Аданэй сейчас на стороне врага. И пусть он пока еще жив, но я думаю, все вместе мы это исправим.
        - Благодарю, Варда, - внимательно глядя на советника, вымолвил Элимер.
        После этого заговорили все сразу, кто эмоционально, кто сдержанно, но смысл всех речей сводился к одному - никто не хотел междоусобной войны, и никто не желал покидать Инзар, теряя высокие посты. Все согласились забыть - или притвориться, что забыли - о лжи кхана. В конце концов, ведь Элимер в то время был совсем еще юношей, кто посмеет обвинить его, что он не решился пролить родную кровь?
        Лишь один человек оставался безмолвным и почти неподвижным. Тардин. И Элимер понимал, почему наставник столь молчалив. Что ж, с ним еще предстоит побеседовать наедине.
        - Мы тебя поддержим, - произнес Варда, - но следует решить, как быть с остальной знатью и с народом. Об Аданэе известно всем.
        Элимер не успел ответить, потому что вновь заговорил Ирионг.
        - В войске я уверен, Великий Кхан. Оно пойдет за тобой.
        - Не сомневаюсь. А касаемо всех остальных - с ними мы тоже разберемся. Может, внушить мысль, будто царь Илирина, называющий себя моим братом - наглый самозванец, не имеющий к Отерхейну никакого отношения?
        - Или можно пустить слух, что Аданэя оживили злыми чарами. Простые люди суеверны и любопытны ко всему, что связано с колдовством. Они охотно и даже с удовольствием в это поверят, - предложил Гродарон.
        - Сделаем и то, и другое, - немного подумав, ответил Элимер. - Пусть у каждого будет возможность выбрать слух по своему вкусу. И еще кое-что: хочу, чтобы вы понимали - я ценю вашу преданность и не забуду о ней.
        ***
        Когда все разошлись, Элимер обернулся к Тардину, который все так же неподвижно сидел на скамье, разве что оторвал от пола взгляд, переведя его на кхана.
        - Ты ничего не желаешь объяснить, советник? - холодно поинтересовался Элимер.
        - Для начала задай вопрос.
        - Ты утверждал, что Аданэй мертв.
        - Твои серые утверждали то же самое, - устало отозвался Тардин.
        - Да, утверждали. Но они основывались на словах надсмотрщиков. А ты видишь дальше. Ты не мог ошибиться. Значит, солгал. И я желаю знать почему.
        Тардин неторопливо поднялся с места и взглянул на Элимера.
        - Я не надеюсь, что ты поймешь. Слишком уж великие силы ведут тебя, застилают твой разум…
        - Говори!
        - Я действительно солгал. Я знал, что Аданэй жив. После я узнал и о том, что он в Илирине. Нет, не перебивай! - воскликнул Тардин, заметив, как лицо кхана искажается от гнева. - Послушай. Я пытался отсрочить вашу встречу, дать миру шанс. Я надеялся, эта отсрочка поможет…
        - Ты бредишь, советник?! - сжав от злости зубы, выплюнул Элимер. - Какие силы? Какой шанс? Я и Аданэй - всего лишь двое смертных. Твоим силам нет до нас никакого дела. Как мог ты солгать мне? Ты, кому я доверял как себе самому! Как ты мог предать меня?
        - Элимер, подожди! - вскинулся Тардин. - Пойми одно: смерть одного из вас грозит гибелью всему миру!
        - Хватит! - выкрикнул кхан. - Это какая-то бессмыслица! Я не верю ни одному твоему слову. И я больше не стану тебя слушать! Я вижу, ты решил помочь моему брату! Только не понимаю, зачем.
        Черный огонь разгорался в глазах кхана. Перед Тардином стоял незнакомец, не желающий слушать никаких доводов. Впрочем, чего-то подобного он давно ожидал. Чего таить, он знал, какой будет реакция Элимера на открывшуюся ложь.
        - Ты меня предал, - с ледяным равнодушием продолжил Элимер, - и я отрекаюсь от тебя. Ты более не наставник мне и не советник. Ты будешь казнен.
        Тардин горестно и язвительно рассмеялся:
        - Я же говорю, тебя лишили разума, Элимер. Кого ты собрался казнить? Меня?! Ты думаешь, тебе под силу причинить мне вред? Или ты забыл, кто я такой?
        Элимер не забыл. И потому осекся. Но тут же взял себя в руки:
        - Тогда просто уходи. Навсегда убирайся из Отерхейна. Я не желаю больше ничего о тебе слышать.
        - В своей гордыне ты возомнил себя властелином вселенной, Элимер! Но любая власть хрупка и непостоянна. Империи рушатся, правители забываются. Но есть нечто гораздо большее, чем любые государства, большее, чем наши с тобой жизни. Это - бытие мира. Подумай об этом. Мир существовал задолго и до тебя, и до меня. И он должен жить после нас. Но ты и твой брат - такова уж злая насмешка Непознаваемых, - держите в руках судьбу сущего! Хоть и не понимаете этого!
        - Не говори мне обо всем мире, Тардин! Для тебя отчего-то гораздо важнее то, что случится спустя века - и то лишь может быть, - чем происходящее здесь и сейчас. И моя жизнь для тебя столь же ничтожна, как жизнь мотылька, ведь она словно один день по сравнению с прожитыми веками. Странно, что я не понимал этого раньше. Не понимал, что я всего лишь один из смертных, которым ты играл, чтобы достигнуть одному тебе ведомые цели! Но хватит! Больше я не стану это терпеть. Поэтому давай просто забудем друг о друге.
        - Как пожелаешь, Великий Кхан, - пробормотал Тардин. - Надеюсь, рано или поздно ты одумаешься. Лишь бы не слишком поздно…
        - Убирайся, - прошипел Элимер.
        Тардин еще раз взглянул на него, а в следующий миг будто растаял в воздухе. Элимер едва сдержался, чтобы в ярости не опрокинуть скамью или не разбить кулаки о стену. А в дополнение ко всему снова разболелась голова, так что и ее захотелось разбить, лишь бы прогнать боль. Но он - кхан, и ему не к лицу излишние эмоции. Даже когда его предал самый дорогой друг. Друг, в свое время заменивший отца.
        ***
        Элимер решил, что скачка по степи поможет ему отвлечься, а потому направился к конюшне. Однако двери ее оказались закрыты, а конюший отчего-то неуверенно топтался у входа, словно и сам не мог попасть внутрь.
        - Оседлай лошадь, - приказал кхан.
        Конюх замялся, что показалось Элимеру странным.
        - В чем дело?
        - Великий Кхан, там это… телохранитель твой.
        - И что?
        Решив не ждать ответа, Элимер сам открыл дверь, вошел внутрь и тут же понял, чего смущался конюх. Его взору предстало любопытное зрелище: Видольд посреди конюшни забавлялся с какой-то девицей, прижав ту прямиком к одному из пустующих стойл.
        - Роскошно! - промолвил кхан. - Однако вынужден вас прервать.
        Девица вскрикнула и отпрянула от Видольда, пытаясь кое-как подобрать одежду. Когда это наконец удалось, она забилась в угол, старательно пряча покрасневшее лицо.
        - Выйди, - уронил Элимер, и девица не заставила просить себя дважды. Едва ли не бегом бросилась она к двери, по-прежнему скрывая лицо.
        - Твои прекрасные глаза еще долго станут мне сниться! - не преминул крикнуть ей вслед Видольд и лишь затем, поправив одежду, склонился в насмешливом поклоне:
        - Повелитель, надеюсь, зрелище сей пылкой страсти не оскорбило твоего царственного взора.
        - Еще как оскорбило, - ухмыльнулся Элимер. - Чтобы мой главный телохранитель, предводитель охранной дружины - и в какой-то конюшне с дворовой прислугой! Позволь поинтересоваться, а почему не в свинарнике со свинопаской?
        - От свинарника и свинарок не очень приятно пахнет, Кхан. А так - мысль интересная, - осклабился Видольд.
        - Отвратительная. Заведи наложницу и делай в собственных покоях что хочешь.
        - Наложницы - это слишком скучно.
        Элимер только фыркнул и направился к выходу - седлать лошадь он уже передумал. Телохранитель, немного поразмыслив, двинулся следом.
        - Тебе, должно быть, уже известно, - нарушил молчание кхан, - мой брат жив.
        Видольд присвистнул:
        - Наконец-то произошло хоть что-то интересное.
        - Не притворяйся, будто только что об этом узнал, - поморщился Элимер.
        - Ну, хорошо, - сдался Видольд, - не только что. Хотел тебе приятное сделать. Ну, чтобы ты порадовался, первым открыв мне великую тайну.
        - Тебе не удалось.
        - Ну, зато я могу спросить, как он превратился из раба в царя. Это для меня до сих пор загадка.
        - Для меня тоже. Но насколько я знаю своего брата, для этого ему пришлось побывать не в одной постели, - ухмыльнулся Элимер и добавил: - И может быть, не только в женской.
        - Я не удивлен, - откликнулся телохранитель. - Видел его на каком-то портрете: омерзительно красив!
        - Портрете? - удивился Элимер.
        - Ну да, ты не все успел уничтожить. Один я нашел в библиотеке.
        - Вот как… Значит, я его перепрячу. В горящий камин, например.
        Видольд рассмеялся, но вдруг посерьезнел и сказал:
        - Не завидую я тебе, Кхан. Живешь одними проблемами страны, да мыслями о брате.
        - На то я и наречен кханом.
        - Точнее обречен.
        - Поясни.
        - Не ты владеешь Отерхейном, а Отерхейн владеет тобой. Что ты знал, кроме борьбы сначала за власть, а потом за ее укрепление? Ты не знаешь, что такое забыть обо всем, напиться в трактире и заснуть где-нибудь под скамьей. Не знаешь, что такое бродить по дорогам с друзьями, пустым кошельком и громкими песнями. А в другой день, когда твой кошель наполнится золотом, кутить, словно князь. А потом - снова в дорогу. А знакомо ли тебе море? Не как путь к влиянию и богатству, а море - само по себе? Его мощь, красота, соленый ветер, бури? Когда несешься под всеми парусами! И тот азарт, который испытываешь, уходя от береговой охраны! А бывал ли ты на Скалистых островах, а знаешь ли ты этих горячих пиратских жен, что разукрасят тебе физиономию, узрев, как ты задираешь подолы девкам в трактирах?
        - Если ты считаешь это хорошей жизнью, то я рад, что ничего об этом не знаю.
        - Эх, Кхан, я тебе сейчас не о хорошей или плохой жизни говорил, а о свободе. Свободе поддаться желаниям или не поддаться им. Но тебе всегда приходится поступать так, как должно. Ты не волен даже ошибиться.
        - Я вижу, Видольд, в тебе возродился разбойник - в голосе кхана прозвучала сталь, но воин предпочел ее не заметить.
        - Он и не умирал!
        - И как смеет разбойник учить меня?
        - А почему нет?
        - Потому что сейчас ты - мой подданный. И этот подданный слишком много говорит. Смотри, как бы за свой язык тебе однажды не пришлось поплатиться.
        - Эту угрозу я слышал уже много раз.
        - Вот и постарайся, чтобы у меня не возникло соблазна исполнить ее! - рявкнул Элимер.
        - Как скажешь, Кхан. И что ты намерен делать дальше? С Илирином и твоим братом?
        - Кстати о том, что я намерен делать. Я сейчас отправлюсь к себе, а ты, Видольд, пригласи писца. Пусть явится в мои покои.
        Телохранитель усмехнулся:
        - Я тебя прогневал, и ты понизил меня в должности до посыльного?
        - Видольд… - угрожающе протянул Элимер.
        - Слушаюсь, Великий Кхан, - вздохнул с шутовской обреченностью воин.
        ***
        - Садись и записывай, - приказал кхан, когда перед ним предстал мужчина с пергаментом в руках, почтительно склонивший голову. Немного подумав, Элимер начал диктовать. Шейра, сидящая неподалеку, с интересом прислушивалась.
        Когда мужчина дописал последнюю строчку, кхан забрал у него готовое послание и внимательно перечитал:
        "Великий Кхан Отерхейна Элимер II Кханейри выражает почтение государям славного Илирина - царям Аданэю Кханейри и Аззире Уллейте. Он желает им всяческого процветания и благополучия. Кхан считает нужным лично поздравить их с восхождением на престол. Он будет счастлив обсудить дальнейшие отношения между нашими великими государствами".
        Удовлетворившись прочтенным, Элимер запечатал послание имперской печатью и вернул писцу со словами:
        - Передай гонцу. Я приказываю ему сегодня же отправляться в Илирин и отдать послание лично в руки правителям.
        ***
        - Почему ты соврал? - спросила Шейра Элимера, когда они остались вдвоем.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ну, ты ведь хочешь своему брату смерти, а в письме говоришь, как будто желаешь ему благо. А это ложь!
        - Ах, вот ты о чем! - рассмеялся Элимер. - Это не ложь, Шейра, это политика. Ума не приложу, как тебе объяснить… Просто поверь - я знаю, что делаю.
        - И когда ты убьешь своего брата? - нахмурившись, спросила Шейра.
        - Не сейчас. Я еще не до конца разобрался с мятежами, война не ко времени. Пока я хочу предложить Аданэю мир. На моих условиях, разумеется. Ему сейчас куда выгоднее укрепить власть, чем воевать с внешними врагами. Надеюсь, он окажется достаточно разумным и согласится со мной.
        - А потом? Что ты сделаешь потом?
        - Илирин давно нам мешает. Так что война неизбежна. Тем более, сейчас, когда во главе его стал Аданэй. Я не успокоюсь, пока не увижу его мертвым, - Элимер помрачнел и отстранился от Шейры.
        - Ну вот, ты опять думаешь о войне, - вздохнула она.
        - Приходится. Я ведь кхан.
        - И всегда чем-то занят. А я? Раньше, пока жила в лесу, я всегда знала, что и для чего делаю. Охотилась, чтобы есть, убивала врагов, чтобы не убили меня, выделывала кожу и шкуры, чтобы одеться. А теперь? Здесь, в этом жилище, есть все. А если чего-то нет, то есть слуги, и они все делают.
        - Шейра, ты моя жена и моя кханне. У тебя и должно быть все.
        - Но мне часто скучно. Даже степь надоела. Вот скажи, чем занимаются знатные жены шакалов… ой, прости, я хотела сказать - отерхейнские жены. Чтобы им не было скучно, что они делают?
        - Ну, - Элимер задумался, - следят за владениями мужей, занимаются детьми.
        - А если нет детей? А если нет мужа?
        - На самом деле, они находят, чем заняться. Многому учатся: музыке, умению вести беседу, искусству танца, а некоторые даже лучной стрельбе.
        - О! - воскликнула Шейра, сдвинув брови в притворном гневе. - Эти танцы! Сожри меня Ханке, если я не видела, как на пиру ты пялился на эти их пляски! И даже замер - ну прямо как дутл, который увидел опасность!
        - Шейра, - не смог сдержать кхан веселого изумления, - да ты никак ревнуешь?!
        - Самой огромной ужасной ревностью! Пялился на них, а не на меня. Почему они тебе нравятся больше твоей жены?
        - Да ты же сейчас просто смеешься надо мной! - понял Элимер и рассмеялся. - Ведь прекрасно знаешь, что никто мне не нравится больше тебя.
        - Так почему тогда пялишься на них?
        - Ну… ничего не могу с собой поделать. Но люблю-то я все равно тебя.
        - Неубедительно. Но я решила. Я тоже буду делать танцы!
        - Танцевать.
        - Что?
        - Правильно говорить не "делать танцы", а "танцевать". Сквернословить ты выучилась в совершенстве, даже Видольд обзавидуется, а вот с обычными словами пока не все гладко, - улыбнулся кхан.
        - Хорошо. Танцевать, - поправилась айсадка. - Я научусь танцевать. И тогда ты только на меня смотреть будешь, а не на этих дутлоголовых. Завтра же дай мне наставника. Я приказываю.
        - Слушаюсь, Великая Кханне, - Элимер расхохотался, увлекая свою развеселившуюся жену на ложе.
        Какое же счастье испытывал он рядом с этой русоволосой девчонкой, которая оказалась его единственной сбывшейся мечтой.
        II
        Аданэй стоял в этой как всегда затемненной комнате, и ему стало сильно, очень сильно не по себе, когда глаза его, привыкнув к полумраку, выхватили из него тонкий силуэт Аззиры и ее лицо, искаженное ужасом.
        Она застыла, вскинув руки и повернув их ладонями на Аданэя. И на этих ладонях, прямо в центре, выделялся огромный нарисованный глаз. Такой же красовался и над ее переносицей.
        - Аззира, что это?
        - Где? - вскрикнула она испуганно, как будто только что заметила присутствие Аданэя.
        - Эти глаза…
        - Да, глаза… - прошептала. - Это чтобы Те не подкрались, чтобы я их увидела.
        - Кого?
        Аззира подозрительно огляделась по сторонам и задрожала.
        - Я не знаю кого, они где-то прячутся. Но теперь им не удастся, ведь у меня столько глаз. Столько глаз! - в осипшем ее голосе послышалась паника. Казалось, еще чуть-чуть и она завизжит от ужаса перед чем-то неведомым.
        - Успокойся! - ему пришлось прикрикнуть, чтобы хоть как-то привести ее в чувство. На какое-то время подействовало, взгляд Аззиры прояснился, но вскоре опять помутнел.
        - Они говорят, я обречена, говорят, я проиграю, я опять проиграю, мы проиграем. Они говорят, так будет, пока круг не замкнется. Они говорят, я проклята. Навеки проклята. Они смеются. Прогони их, пожалуйста, прогони, - тут ее плечи затряслись, а в широко распахнутых глазах загорелось пламя безумия.
        Теперь Аданэй осознал до конца: плод кровосмесительной связи - его жена - действительно сумасшедшая. Но еще он поймал себя на мысли, что почему-то не испытывает того отвращения, которое испытал совсем недавно, узнав тайну ее рождения. Напротив, какая-то трогательная жалость овладела им. Она походила на запуганного больного ребенка, умоляющего о помощи. Исчезла темная жрица, исчезла студеная рыба - лишь бедное страдающее дитя смотрело ее глазами.
        Он осторожно усадил Аззиру себе на колени и, прерывая ее бессвязный истеричный шепот, постарался успокоить:
        - Тихо, тихо, хорошая моя. С тобой ничего не случится, никто тебя не тронет, я не позволю, - и что-то еще в этом духе.
        Намалеванные на ее ладонях и лбу глаза смазались, испачкав его одежду и кожу, но его это не волновало. Кое-как она затихла, лишь изредка продолжала что-то несвязно бормотать. Но из этого лепета он все-таки сумел выделить несколько фраз.
        Она сказала:
        - Он скоро приедет ко мне, мой вечный брат.
        Она сказала:
        - Я больше не буду одна. Он поможет.
        Потом Аззира замолкла окончательно и застыла в руках Аданэя. Заснула? Он постарался не разбудить ее, осторожно перекладывая на кровать. Опасался, что если она нечаянно проснется, ей вновь завладеют болезненные видения.
        Но когда Аззира открыла глаза, то уже ничем не напоминала испуганного ребенка. Плотоядно улыбнувшись, она обвила руки вокруг его шеи, и если бы Аданэй не был уверен в твердости своего рассудка, он решил бы, что предыдущая сцена ему лишь привиделась.
        ***
        Мерзкий брат Аззиры появился во дворце спустя несколько дней. Мерзкий - потому что только это слово характеризовало его достаточно верно. Он возник - именно так - возник, будто ниоткуда, поздним вечером. Тихо, неслышно.
        Гиллара, в отвращении скорчив красивое лицо, выплюнула: "Иди. Великий Царь окажет тебе честь и сам проводит к ней". При этом она с мольбой посмотрела на Аданэя.
        Брат, которого тот уже успел мысленно наречь выродком, перевел на него тусклый рыбий взгляд, в котором не отразилось ни одной эмоции, даже легкого любопытства, свойственного большинству людей при первом знакомстве. Все так же равнодушно он отвернулся, потом вяло кивнул, не издав ни звука.
        Позже, когда Аданэй длинными коридорами вел его к Аззире, он разглядел выродка внимательнее. И очередной раз удивился, как зло иногда природа смеется над своими созданиями. Выродок походил на Аззиру, при взгляде на него не оставалось сомнений, что они - близнецы. Но при этом он казался почти полной ее противоположностью. Такой же невысокий, он, в отличие от сестры, выглядел не изящным, а тщедушным. Белизна ее кожи в нем выродилась в нездоровую синюшную бледность, а гибкость - в то бессилие мышц, которое создавало впечатление, будто в теле его отсутствовали кости. И глаза, такие же зеленые, как у Аззиры, казались стеклянными, припорошенными пылью и совсем пустыми. Походка была шаркающей и сутулой. Руки, похожие на плети, апатично свисали вдоль тела. Волосы - как и у Аззиры черные, - производили впечатление давно немытых и липли к его покрытому капельками пота лбу.
        Одним словом, этот брат действительно оказался довольно неприятным. И не только из-за отталкивающей внешности. Присутствовало в нём что-то еще, что-то неосязаемое, что вызывало неприязнь и отторжение. Аданэй даже начал понимать нелюбовь Гиллары к собственному сыну. Зато Аззира, как выяснилось, испытывала к нему совершенно другие чувства. Аданэй заметил это сразу, как только привел выродка в ее покои.
        - Ты, - прошептала женщина, и глаза ее засияли.
        Брат с сестрой медленно, будто заворожено двинулись навстречу друг другу. Оказавшись лицом к лицу, они соединили руки, все так же поглощая друг друга взглядами.
        - Очень трогательно, - усмехнулся Аданэй - Ну, так я вас оставлю.
        Кажется, эти двое даже не услышали его слов. На миг у него сложилось впечатление, будто они поглощены разговором, хотя с их губ не слетело ни звука. Словно они говорили глазами. Но Аданэй тут же отогнал от себя эту мысль как абсурдную и поспешил покинуть комнаты жены.
        Аззира и Шлееп даже не шевельнулись. Они говорили. Аданэю не показалось, они действительно говорили. И если бы он услышал этот безмолвный диалог, то очень удивился бы и вряд ли захотел так быстро уйти.
        - Мой брат, мой вечный брат, мой возлюбленный, мой отец, мой сын, вся моя жизнь. Весь мир - в тебе!
        - Сестра! Вечная моя спутница, мой единственный смысл, все как тогда, мы снова вместе. Мы будем вместе вечно.
        - Пока круг не замкнется.
        - Пока круг не замкнется!
        - Мы выполним назначенное, замкнется круг - мы полетим, свободные.
        - Замкнется круг и - свободные, - мы полетим, жизнь моя!
        - Судьба моя! Мы там, где должно. Круг замкнется! Но мы останемся вместе. Навсегда свободные!
        - Навсегда вместе!
        ***
        Аданэя разбудил громкий стук в дверь.
        - В чем дело? - спросил он, спросонья не сразу разобрав, кто к нему ворвался. Оказалось, Оннар. В двери, позади него, стояли растерянные стражники, не посмевшие задержать советника.
        "В следующий раз надо самому проследить, кого ставят охранять мои покои", - подумал Аданэй.
        - В чем дело, Оннар? Почему ты врываешься?
        - Прости, Великий, но случилась беда. Нирраса убили.
        - Что?! - Аданэй так и подскочил на постели. - Как это случилось?
        - Никто не знает. Его убили два-три дня назад. Кинжалом. Но нашли его только этой ночью. В лесу, на окраине Эртины.
        Сейчас Аданэй припоминал, что за последние дни ни разу не видел советника. Вообще-то, это должно было показаться ему странным, но не показалось. О чем он только думал!
        - Проклятье! Как не вовремя! Ну почему именно сейчас, когда вот-вот явится Элимер?! - воскликнул он и спросил: - А где Гиллара?
        - Она как услышала, так убежала, закрылась в своих покоях, никого не пускает, оплакивает Нирраса.
        - Очень хорошо, - вымолвил Аданэй. - Я иду к ней.
        Спешно накинув одежду, он двинулся вместе с Оннаром к выходу. В середине коридора, ведущего к покоям Гиллары, приостановился и в раздумье глянул на советника.
        - Вот что, Оннар. Найди сейчас Хаттейтина. Пусть явится во дворец. Временно займет место Нирраса. И еще, мы должны найти убийц советника.
        - Не похоже, что его убили враги или заговорщиками - они предпочли бы более тонкий способ. Скорее похоже на бродяг, разбойников. Его ведь еще и ограбили. Как их найти, ума не приложу.
        - Но мы попытаемся, правда? Прикажи, пусть поспрашивают людей, живущих неподалеку. Может, кто-то что-то видел.
        - Это вряд ли. Но попробовать стоит, - вымолвил Оннар и вдруг яростно рубанул ребром ладони воздух. - Да что Ниррас вообще делал в этом лесу?!
        - Вот и мне интересно, что он мог там делать? - взглянув на советника, протянул Аданэй и, не дожидаясь ответа, отправился к Гилларе.
        Женщина открыла не сразу. Лишь через несколько минут, когда Аданэй уже начал терять терпение, она появилась на пороге. Растрепанные волосы, покрасневшие глаза, потухший взор - все свидетельствовало, что Гиллара в отчаянии. Впустив Аданэя, она шумно расплакалась.
        - Как мне жить без него? - рыдала она. - Я так любила моего Нирраса. О, такое горе, такое горе! - она рухнула на кровать, ударившись в истерику.
        Аданэй присел рядом и сочувственно потрепал Гиллару по плечу.
        - Гиллара, Гиллара, я даже не знаю, что сказать и как тебя утешить. Да и возможно ли утешение, когда умирают близкие? Но обещаю, я найду тех, кто лишил тебя любимого, а меня - сподвижника. Они поплатятся и за его смерть, и за твои слезы. Обещаю.
        - Правда? - с надеждой откликнулась Гиллара, но в следующий момент надежда в голосе растаяла. - Но как? Мне сказали, это какие-то жалкие бродяги. Как их искать?
        - О, я найду способ, можешь не сомневаться. Кстати, тебе известно, что делал Ниррас так далеко от центра?
        - Н-нет, - неуверенно протянула Гиллара, забыв о слезах.
        - Жаль. Я, видишь ли, полагаю, что бродяги здесь ни при чем. Думается мне, Нирраса заманили в этот лес специально. И выставили все так, будто его убила чернь. Но я почти уверен - это сделал человек благородного происхождения. Кому-то советник сильно мешал.
        - Ты думаешь?
        - Да. Я уже отправил стражников, они расспросят местных жителей: за правдивые сведения я обещал награду. А еще по лесу пошарят. Уверен, где-нибудь там и обнаружатся пропавшие драгоценности. А еще я подумал об илиринских ведьмах. Они тоже могут помочь, ведь некоторые из них владеют тайными знаниями. Я уже обратился к Маллекше, она обещала выяснить все, что сможет. Помимо всего, есть еще и цветной зериус, ты ведь знаешь. Лишить подозреваемых противоядия - сами во всем признаются. Если есть в чем, конечно. Твой Ниррас будет отомщен, Гиллара, не сомневайся.
        - Я так благодарна! Ты желаешь найти убийц, хотя никогда не любил Нирраса.
        - Но он был мне нужен, - отрезал Аданэй. - К тому же, в последнее время мы неплохо ладили. Да и как я могу чувствовать себя в безопасности, подозревая, что преступники в моем окружении.
        - Маллекша уже что-то сказала?
        - Еще нет, - Аданэй окинул Гиллару внимательным взглядом. - Я хочу присутствовать при ее ворожбе. Может, и Аззира присоединится. Я собирался идти к ним сразу после разговора с тобой. Так что, Гиллара, сейчас я оставлю тебя. Ты уж держись. Пусть тебя хоть чуть-чуть утешит сознание, что любимый твой скоро будет отомщен.
        Царь поднялся с кровати и направился к двери. Но движения его замедлились, словно он не торопился уходить и чего-то ждал. И дождался.
        - Стой! - воскликнула Гиллара. И как только Аданэй остановился и обернулся, спросила:
        - Почему ты пришел ко мне?
        Аданэй, усмехнувшись, приподнял одну бровь, и тогда женщина пробормотала:
        - Ты догадался…
        - О чем, Гиллара? О чем я должен был догадаться? О том, как фальшивы твои слезы?
        - Они не фальшивы! - крикнула женщина. - Я любила Нирраса!
        - Но это не помешало тебе его убить.
        - Как ты можешь так думать? Как смеешь?!
        - Гиллара… - предупреждающе протянул Аданэй.
        - Хорошо! - сдалась женщина. - Хорошо, пусть так. Но мне просто пришлось! Он захотел слишком многого - назвать Аззиру дочерью.
        Какое-то время Аданэй смотрел на нее, ошеломленный. Он с самого начала подозревал, что смерть советника - дело ее рук. Но все равно удивился.
        - Значит, я не ошибся, - вымолвил Аданэй глухо и вдруг взорвался:
        - Дура! Ты просто жалкая дура! Ниррас был необходим нам всем! А сейчас - особенно. Мой братец уже подъезжает к Илирину, он скоро будет здесь! А я остался без советника в делах войны!
        - Ты справишься, - робко вставила Гиллара.
        - Не думай, что твоя жалкая лесть меня успокоит! Дура! Убить Нирраса из-за мерзкой связи с собственным отцом, из-за нелепых идей о чистой крови! Она не чистая, Гиллара, она прогнившая и протухшая. Стоит посмотреть на твоих деток, чтобы убедиться в этом.
        Аданэй хотел добавить еще что-нибудь, но обнаружил, что поток слов иссяк. В возникшей паузе Гиллара, не ожидавшая от Аданэя такой вспышки ярости, тревожно спросила:
        - Что ты думаешь делать?
        - А что теперь сделаешь? - он немного успокоился, и слова его прозвучали почти буднично. - Ты, конечно, дура, но этого не изменить.
        - А Маллекша? А поиски драгоценностей? Неужели все узнают, что это я?
        Аданэй полупрезрительно пожал плечами.
        - К Маллекше я не обращался. Мои слова предназначались лишь для тебя. Если бы я не догадывался, что смерть Нирраса на твоей совести, то даже не пришел бы. Оставил бы лить слезы в одиночестве.
        - Как ты догадался?
        - Вспомнил твои откровения… Вспомнил, что ты хотела помешать Ниррасу назвать Аззиру дочерью. И я видел, что ваши отношения с советником в последнее время разладились. И еще: я не обратил внимания, что Нирраса пару дней не было во дворце, но твое отсутствие заметил.
        - И как ты намерен поступить?
        - Да никак! - снова взорвался Аданэй. - Что я могу сделать?! Ты, к сожалению, пока еще нужна. Так же, как нужен был Ниррас, кстати. Если бы не это… - он отмахнулся. - Да что об этом говорить! Просто теперь я никогда не подпущу тебя со спины. И уж точно не приму из твоих рук ни блюд, ни напитков. Кто знает, вдруг однажды ты решишь, будто и я тоже хочу слишком многого, и тебе взбредет в голову разобраться с этим.
        - Что такое ты говоришь? Ты - Царь, а значит, не можешь пожелать слишком многого, ведь это твоя страна.
        - Гиллара, сколько я тебя знаю, а все еще удивляюсь твоему лицемерию. Право, даже я не достиг в этом такого искусства, - издевательски протянул Аданэй. - Но меня провести не пытайся. Мы оба с тобой знаем, каким путем я превратился в царя и кто мне в этом помог.
        Женщина умолкла. Замолчал и Аданэй. И лишь через несколько минут снова раздался его голос:
        - Ты что, не могла хотя бы подождать и убить своего любовника после встречи с Элимером? - нахмурился он. - Ты понимаешь, как его гибель некстати?
        - Я все понимаю, но иначе я не могла. Ниррас, видишь ли, настаивал, чтобы Аззиру объявили его дочерью до приезда кхана. В собственном тщеславии он вожделел предстать перед ним отцом царицы.
        - Не произошло бы ничего страшного, если б и впрямь предстал. И не спорь, все твои рассуждения по этому поводу я уже слышал, у меня нет желания выслушивать их повторно. Лучше расскажи, что на самом деле произошло в том лесу.
        Гиллара, нервно сглотнув, не то от волнения, не то лишь изображая таковое, заговорила.
        - Все просто. Я сослалась на то, что Аззира - жрица и открывать ей правду следует лишь в священном месте. Ниррас в таких вещах никогда не разбирался и, помимо прочего, несчастный мой возлюбленный, - в этом месте Гиллара всхлипнула, - доверял мне. Я послала его в тот лес, сказала ждать на опушке. А сама отправилась за ним. Мы встретились, я повела его вглубь, якобы к Аззире. Ну а там… там я обняла его. У меня был нож, а вокруг было темно. Бедный мой Ниррас, наверное, даже понять ничего не успел. Умер почти сразу. Я сняла драгоценности и, ты прав, спрятала их там же, в лесу, под деревом.
        - Ты опасна, Гиллара. Я всегда это знал, но до сегодняшнего дня и не подозревал насколько.
        - Но не для тебя. Тебе я не опасна.
        - Ниррас тоже так думал, верно? - изогнув губы, уронил Аданэй и отстраненно пробормотал. - И все же - как не вовремя…
        - Не переживай. С тобой будут другие советники и я.
        - Ты? Ну уж нет! - он наклонился к самому уху женщины. - Тебя не будет на этой встрече. Ты в трауре, скорбишь о несчастном Ниррасе и никуда не выходишь. Ты в отчаянии, разве забыла?
        - Да, да, ты прав… Я просто не подумала, - согласилась женщина.
        "Интересно, надолго ли хватит ее покорности?" - подумал Аданэй, а вслух произнес с деланным сочувствием:
        - Оставляю тебя наедине с твоим горем.
        Кивнув на прощание, он быстро удалился. У него не возникло ни малейшего желания и дальше находиться в этой комнате с этой старой змеей, способной, наверное, ужалить даже собственных детей, если те посмеют встать у нее на пути.
        ***
        И в этот, и на следующий день Аданэй почти не видел Аззиру, она все время пропадала с братом. А когда все-таки он ее встречал, рядом с ней непременно находился выродок, с которым они держались за руки, смотрели друг на друга, но ни разу Аданэй не слышал, чтобы переговаривались. Может, ее брат ко всем прочим своим "достоинствам" был еще и немым?
        На исходе дня Аданэй решил подняться к жене сам, но как только оказался на пороге ее покоев, услышал настойчивые возражения служанок. Слишком настойчивые, как ему показалось. Аданэй прикрикнул на девушек и приказал им уйти с дороги. Естественно, служанки подчинились, но Аданэй заметил, как они перекинулись тревожными взглядами. Странно. Однако причину этой странности он скоро выяснит.
        В третьей по счету комнате Аданэй обнаружил Шлеепа. Он неподвижно, ссутулившись, сидел на стуле, выпялив мутный взгляд в пустую стену, и даже не повернул головы, да и вообще никак не отреагировал на появление царя,. Аданэй брезгливо поджал губы, но промолчал: неизвестно, понимал ли вообще выродок человеческую речь.
        Аззиру он обнаружил в одном из дальних помещений. И понял, отчего служанки так упорно не пускали его во "владения" жены. Эта шлюха, полуобнаженная, возлежала на кровати и страстно целовала какого-то илиринца. Они не сразу заметили, что уже не одни в этой комнате.
        - Какое волнующее зрелище! - выдавил Аданэй и почувствовал, как закипела в груди ярость. Свело скулы, какое-то время он не мог найти в себе сил, чтобы двинуться с места.
        Мужчина, заметно побледневший, вскочил с кровати и отпрянул назад, в то время как Аззира, безмятежно-спокойная, повернулась к мужу и пропела:
        - В гневе ты прекрасен, мой Бог!
        От унижения у Аданэя сперло дыхание. Захотелось избить ее, изнасиловать, убить.
        Любовник царицы, не зная, куда себя деть, тщетно попытался оправдаться.
        - Повелитель, я виноват, но я не мог противиться Велико. Пощади, умоляю!
        Он склонил голову, показывая покорность, и приблизился к царю. Зря он это сделал, ибо бешенство последнего нашло выход. Почти не контролируя себя, Аданэй выхватил из ножен кинжал и со всей силы ударил мужчину, не разбирая, куда именно бьет. Тот схватился за раненый бок и, спотыкаясь на каждом шагу, поспешил сбежать разъяренного правителя за дверь.
        - Похотливая сука! - прохрипел Аданэй, медленно надвигаясь на Аззиру с окровавленным кинжалом в руках. - Грязная потаскуха! Такая же, как твоя мамаша!
        Аззира вскочила и закричала пронзительно, пальцем указывая на пятно, темнеющее на длинном ворсе светлого ковра:
        - Ты только посмотри, что наделал!! Теперь его никто не отмоет! Придется выбрасывать!
        От неожиданности Аданэй даже опустил клинок. Несколько мгновений пребывал в замешательстве, и лишь затем спросил:
        - Я чуть не убил твоего любовника, я чуть не убил тебя. А ты из-за какого-то пятна бесишься?
        - Дикарь! Отерхейнский варвар! Ты ничего не понимаешь! Этот ковер соткали легендарные мастера и привезли из самой Сайхратхи! На нем вытканы древнейшие символы творения и гибели!
        - Да мне все равно до твоего ковра, ты, безумная шлюха! - и он собирался презрительно удалиться, когда Аззира, оскалившись, бросилась на него, хищно скрючив пальцы.
        Прежде чем Аданэй отшвырнул ее в сторону, женщина оставила на его щеке три ярких отметины. Сука! Она должна была униженно молить о прощении, а не набрасываться! Мразь! Но и этого ей оказалось мало. Поднявшись, Аззира кинулась на него снова. В этот раз он не стал осторожничать и грубо отшвырнул ее. Она свалилась на пол, кубарем отлетела в сторону и, ударившись головой о стену, не сдержала стона. Поделом ей - подумал Аданэй.
        Но в этот момент поймал на себе взгляд Аззиры, которая чуть приподнялась на локтях, и почувствовал, как невидимые щупальца проникли в его голову, взяли в плен мысли и сложили в иные, которые звучали, словно приказ:
        "Как я посмел? Ведь я сам во всем виноват. Я должен умолять ее о прощении".
        Какой-то остаточной частью разума Аданэй понимал, что думает о чем-то не том, и это не его мысли. Однако они продолжали течь сквозь голову.
        "Я ничтожный раб пред ликом Богини. Прикажи - и я умру".
        И тут же:
        "Что за бред? Что за бред я думаю?".
        Встряхнув головой, Аданэй посмотрел на Аззиру и расхохотался:
        - Что за бред, сука?! Ты думаешь, я поверю? Прекрати колдовство, иначе я тебя и впрямь убью.
        Теперь на лице Аззиры отразилась неуверенность, и даже страх. Наконец-то! Но вслед за этим Аданэй опять ощутил, как очередная нелепая мысль упрямо толкается в его голову.
        - Прекрати сейчас же! - прорычал он и подошел к Аззире вплотную.
        Вернув кинжал обратно в ножны, он схватил жену за волосы и, жгутом намотав их на руку, резко дернул вверх. Аззира закричала, но Аданэй лишь наклонился к ее лицу и отчеканил:
        - Не пытайся еще раз проделать со мной такое, ведьма! Не выйдет!
        Рванув ее за плечи, отбросил на кровать и, наслаждаясь беспомощностью жертвы, почувствовал себя почти отомщенным. Аданэй угрожающе двинулся на жену, однако ее слова заставили остановиться и опустить руки, уже готовые грубо разорвать и без того жалкие остатки ее одежды.
        - Только не бей! - сказала она, сжавшись и прикрыв ладонями голову. - Не трогай! Если причинишь вред ребенку - я сама тебя убью, клянусь!
        - Что? - Аданэй даже отшатнулся и, скользнув взглядом ниже лица жены, остановился на ее животе. Еще не явно, еле заметно, но талия Аззиры, вне всяких сомнений, располнела.
        - Надо же! - ухмыльнулся он после секундного замешательства. - И как я сразу не заметил! Еще чуть-чуть, и ты превратишься в жирную корову. И кто отец ублюдка? Или для тебя это такая же тайна, как для меня?
        - Я - жрица. Конечно, я знаю, кто отец, - пригладив волосы, ответила Аззира, как только убедилась, что Аданэй перешел на свой излюбленный способ поединка - словесный, а значит, физическая расправа ей уже не грозила.
        Аданэй же очередной раз понял, что Аззиру совершенно не задевали слова, способные смертельно оскорбить любую другую женщину.
        - Не вздумай утверждать, будто отец - я. Все равно не поверю, - фыркнул он.
        Аззира поднялась с кровати, повернулась к Аданэю спиной, грациозно прошла и встала перед зеркалом. Чуть повернув голову, скучающим голосом обронила:
        - Мне все равно, поверишь ты или нет. Ты задал вопрос - я могу на него ответить, - одновременно она перехватила рукой одну прядь своих длинных волос. В другой руке оказался гребень. - Хочешь узнать, кто отец ребенка?
        - Было бы любопытно.
        - Он зачат тогда, в гроте. Дитя Богов, - Аззира как раз перешла к расчесыванию второй пряди, гребень запутался в волосах, и она разнервничалась.
        - Все из-за тебя, - уронила раздраженно. - Теперь мне их никогда в жизни не расчесать! Эяна!
        На крик прибежала одна из служанок.
        - Уйди! - рявкнул на нее Аданэй.
        - Что значит уйди? - вскинулась Аззира. - А кто расчешет мне волосы?
        - Подождешь, - ответил Аданэй и снова приказал служанке. - Уйди!
        Та вопросительно посмотрела на свою госпожу, ясно давая понять, что подчинится лишь ей.
        - Ладно, Эяна, оставь нас, - неохотно промолвила Аззира и обратилась к Аданэю. - Ну что еще?
        - Ты ждешь, что я тебе поверю? Как убедишь, что говоришь правду?
        - Адданэй, - голос Аззиры прозвучал устало, - почему я должна в чем-то тебя убеждать? Я уже сказала, мне все равно, веришь ты или нет. И вообще, отчего ты так злишься?
        Действительно, отчего? Аданэй впервые задался этим вопросом. Если хорошо подумать, он женился на Аззире, чтобы стать царем. Она стала его супругой, чтобы вернуть брата. И ничто больше их связывало. Он развлекался с рабынями, она - с кем придется. Если ребенок, которого она носит, и впрямь его, то он должен быть этим вполне удовлетворен. Ведь он - Аданэй Неотразимый, Аданэй Великолепный, Аданэй-гроза-всех-женщин! А эта - сумасшедшая девка с больной кровью.
        Он покачал головой и, рассмеявшись, вымолвив в пустоту:
        - Не знаю… Почему-то мне хочется, чтобы ты любила и желала только меня.
        Аззира посмотрела на него в растерянности, а затем ответила:
        - Тебе ведь твоя сила, Адданэй. Разве можно тебя не любить? - и добавила: - Интересно, сколько их было - женщин, готовых отдать за тебя жизнь?
        - Какая разница! - взъелся он. - Меня они не волнуют! Но как насчет тебя?
        - Я твоя, Адданэй. Ты - единственная моя земная любовь, - что-то творилось в ее зеленых глазах, что заставляло если не верить, то предполагать, что она не врала. Даже несмотря на странную оговорку "земная".
        Аззира плавно и пока еще осторожно приблизилась к нему.
        - Ведь я вижу, - сказала она, - ты никого не желал так сильно, как меня. Но почему ты все время на меня злишься?
        - Ты прикидываешься?! Разве могу я не злиться, когда ты отдаешься другим?
        - Ты тоже проводишь время с другими женщинами. И что? - парировала Аззира.
        - Я мужчина.
        - И что? - повторила она.
        - Знаешь, если бы ты стала только моей, я отказался бы от всех женщин мира.
        - Это вряд ли, - бросила она. - Да и зачем? Какой смысл? Зачем придумывать себе новые границы? В этом гнилом мире и так мало радостей.
        Он не нашелся, что ответить. Как объяснить той, которая с детства наблюдала разврат эртинского дворца те простые вещи, которые с детства внушались ему?
        В замешательстве, он пропустил момент, когда Аззира прижалась к нему горячим телом и запустила пальцы в его волосы. Проклятье! Опять! Что же она творила с ним? Эта божественная шлюха, эта окаянная ведьма, которая превращала его в раба собственной похоти! Он зарычал, прижимая ее к себе. А она смеялась.
        Аданэй, утомлённый, остался в ее палатах, однако долго не мог заснуть. Последние дни перед приездом брата он вообще спал плохо: мешали мысли, сомнения, застарелая ненависть и жажда мести.
        Глубокой ночью, когда он ворочался без сна, то скорее почувствовал, чем услышал, как у него над ухом прошелестел теплый шепот Аззиры:
        - Тебе не дают спать мысли о брате?
        - Да.
        - Я спою тебе, и ты заснешь.
        - Тогда пой, Аззира. И выспись сама. Возможно, Элимер приедет уже к завтрашнему вечеру, тебе тоже нужно отдохнуть.
        - Мне? Зачем?
        - Ты ведь царица. При встрече тебе нужно быть сильной.
        - При встрече? Адданэй, послушай, я здесь ни при чем, меня не волнуют свары между царствами, которые все равно когда-нибудь рухнут. Я не собираюсь там появляться!
        - Нам нужно там появиться!
        - Нет, не нам - тебе. Это же твой брат, вот сам с ним и говори.
        - Но послушай, как насчет этого твоего колдовства. Ведь ты можешь внушить Элимеру все, что угодно!
        - Нет, мой бог, не могу. Это действует лишь на тех, с кем я связана узами крови. Например, на Латтору. Да и на всю илиринскую знать, если подумать, ведь мы хоть и в дальнем, но родстве друг с другом. Или на тебя. С тобой я связана через ребенка. Но я не могу понять, как ты устоял? - она хихикнула. - Ты - второй, у кого это получилось.
        - А первый?
        - Первая. Гиллара. Моя сестра и мать.
        - Ты знаешь об этом?! - поразился Аданэй.
        - Это все неважно.
        - Но…
        Его невысказанный вопрос прервался песней, которую Аззира, снова превратившись в ведьму, запела низким, глубоким голосом. Что за чары вложила она в эту колыбельную, Аданэй не знал и не мог знать, но скоро почувствовал, как голову его окутал туман, грезы затуманили разум, а тело наполнилось дурманящей легкостью. Наверное, никогда прежде он не засыпал так сладко.
        - МАЛЬЧИШКИ - ЧТО С НИХ ВЗЯТЬ? ОДНИ ЛИШЬ ДРАКИ В ГОЛОВАХ
        Города и селения Илирина Великого проносились перед Элимером, не оставляя в памяти ни малейшего следа, ведь сейчас кхан мысленно уже пребывал в Эртине и как наяву видел грядущую встречу с братом. От фантазий этих неприятно крутило в желудке, но отогнать мысли оказалось выше его сил. Даже Шейра, которая ехала рядом с ним в богато украшенной повозке, с интересом разглядывая все вокруг, не могла его отвлечь.
        Изначально Элимер не планировал брать жену в Илирин, тревожась, что дальняя дорога в ее положении чревата если не опасностью, то излишними трудностями. Однако уступил желанию Шейры сопровождать его. В конце концов, для нее, не видевшей за свою жизнь ничего, кроме Дейнорских лесов и городов Отерхейна с беспредельными степями, эта дорога станет скорее развлечением, нежели тягостью. И оказался прав: выносливой айсадке, привычной к трудностям, переносить дорогу было не сложнее, чем его воинам.
        Элимер непроизвольно обернулся. Варда, Ирионг, Гродарон, прочая воинская знать - лучшие из лучших - в колесницах. А позади сверкающие доспехами этельды и Видольд с отрядом телохранителей. Все те же люди. Нет только Тардина. От этой мысли у кхана в единый миг испортилось настроение, и он даже пропустил мимо ушей вопрос Шейры. Впрочем, она сама тут же о нем позабыла, увлеченно вглядываясь в вырастающую на горизонте величественную Эртину.
        Элимер тоже невольно обратил взгляд на далекие, устремленные в небо белые башни. Первый раз увидел он столицу Илирина, но отнюдь не красоты древнего царства занимали его в этот день: совсем иные мысли бродили в голове кхана.
        "Как никогда близок час, способный изменить будущее двух держав. Ты - брат мой, враг мой, который должен быть мертв, но жив. Ты, превративший мое детство и юность в затяжной кошмар! Ты, своими издевками отвративший от меня людей, которые в иное время могли бы стать мне друзьями. Ты, заставивший их видеть во мне лишь слабого мальчишку, недостойного трона! А помнишь ту рабыню, помнишь, как унизил меня? Если бы ты только знал, как сильно я возненавидел тебя в тот момент и как сильно возжелал твоей смерти! А помнишь, как ты со своими дружками выставлял меня на посмешище - особенно в присутствии женщин?!
        Ты почти заставил меня забыть, что такое гордость. Ты забрал всю любовь отца себе. Ты - у которого с детства было все, на что ты указывал пальцем - именно ты сделал меня тем, кто я сейчас. Именно из-за тебя я так часто вижу страх в обращенных на меня взглядах. И - какая ирония - радуюсь ему. Потому что привык думать: пусть лучше меня боятся, чем презирают. Из-за тебя! Да, именно из-за тебя я разучился верить людям. Именно ты чуть было не лишил меня способности любить.
        И сейчас ты снова встал на моем пути! На моем пути во главе враждебной страны! Что же я испытаю, когда посмотрю в твои ненавистные глаза? Смогу ли не плюнуть в них? А может, как в прежние времена, подобно мальчишке, я наброшусь на тебя с кулаками, лишь бы стереть с твоей самодовольной физиономии мерзкую ухмылку? Я не знаю, смогу ли удержаться от этого, но знаю, что должен. Ведь сейчас я - кхан. Кхан - а не затравленный ребенок. И ты, мой брат, мой враг, за все ответишь. Право, тебе нужно было скрыться, когда я тебя отпустил, а не вставать у меня на пути. Потому что больше я тебя не пожалею! Я не прощаю своих врагов. Уже не прощаю. И я заставлю тебя умирать долго, ты станешь вопить от боли и ползать в моих ногах, умоляя о смерти. А я - я буду стоять и смеяться!"
        Аданэй в окружении приближенных ожидал кхана Отерхейна и его людей, что уже показались на подъезде к Эртине, и через короткое время должны были промчаться через город и предстать у царского дворца. В столице Элимеру готовили торжественную встречу с музыкой, угощениями и обменом дарами, как и полагалось при дружественном визите правителя государства.
        Недобро сощурив глаза, Аданэй старался успокоиться, но когда очередная попытка оказалась безуспешной, пустил мысли нестись, подобно речному потоку в половодье, сметающему на своем пути все.
        "Почему? Почему я должен встречать и чествовать его как кхана страны, которая по праву должна была стать моей?" - думал он, хотя понимал, что такой церемонии требовали обычные дипломатические игры. Тем не менее, смириться с этим оказалось непросто.
        "Ты обманом захватил власть, ты солгал дважды. Первый раз - когда стал отрицать завещание нашего отца, второй - когда нарушил традиции поединка, оставил меня в живых и скрыл это от народа. Что ж, думаю, о втором ты пожалел уже не раз, но теперь поздно, тебе уже ничего не изменить. Когда-то я дал себе обещание, что ты ответишь за каждый шрам на моей спине, за каждое мое унижение, за каждый день, за каждый час, который я провел в рабстве! И я снова обещаю это! Я не успокоюсь до тех пор, пока ты не заплатишь своими мучениями! Ты - знакомо ли тебе, что такое оказаться в когтях Мраты? А что такое быть бесправным рабом, жизнь которого ничего не стоит? И что такое говорить на чужом языке? И скучать по своей земле, видеть во снах ее бесконечные бурые равнины, а потом открывать глаза и понимать, что по-прежнему находишься в Илирине и каждый раз снова, снова, снова убеждать себя, что теперь это - твоя родина! Я все это пережил, я все это вынес и не сломался - и знаю, что неспроста. Должно быть, ты очень счастлив, будучи кханом Великой страны. Ну, так я тебе скажу - ты не имеешь права на счастье. Не теперь!
Не после того, как подло предал волю нашего отца, не после того, как из-за тебя я едва не сгнил в рабстве! Ты - у которого с детства было все! Любовь, нежность твоей бессловесной мамочки! А эта твоя бабка - знаешь ли ты, что такое в каждом ее взгляде ловить лишь брезгливость, будто я не человек, а вонючий клоп, которого следует раздавить? И словно наяву слышать так и не озвученные ею слова о том, что бастард не стоит и мизинца ее возлюбленного внука? За это и многое другое я заставлю тебя страдать. Потому что просто смерти ты не заслуживаешь. Ты сделал меня изгоем, ты превратил меня в раба, ты лишил меня всего, что я знал и любил. И именно ты заставил меня стать подлецом! Если бы не ты и твоя ложь - никогда не оказался бы я в Илирине, никогда не предал бы Вильдерина, не использовал бы Лиммену и не влюбился бы в полоумную потаскуху! Вся моя жизнь сложилась бы по-другому! Я, я стал бы кханом, а не ты. И тебе жилось бы при моем правлении не так уж и плохо. Ведь я не такой, как ты - я не убил бы тебя, не изгнал, не сделал рабом! Я даже дал бы тебе должность. И уж точно прекратил бы над тобой смеяться,
ведь у правителей есть заботы поважнее. Но ты - ты изуродовал мою жизнь, ты превратил меня в лицемера и предателя страны, в которой я родился и вырос! И после этого ты имеешь наглость являться ко мне с какими-то разговорами?! Или ты полагаешь, будто я все забыл и простил? Нет! Никогда! Я не успокоюсь, пока не увижу твоих мучений, пока не увижу, как ты проклянешь жизнь, пока ты не лишишься всего и всех, что тебе дорого и кого ты любишь! Пока ты не начнешь молить небо о смерти, но так и не получишь ее. А я - я буду наблюдать за всем этим и, право, мне будет очень весело".
        Элимер почувствовал, как онемели члены. Увидев торжественную колонну илиринцев, во главе которой на буланом коне, сверкая платиной волос, восседал его враг, кхан едва сумел привстать с сиденья повозки и приветственно вскинуть руку. Он! Лицо, такое знакомое и близкое с юных лет, ничуть не изменилось, словно даже всемогущее время не властвовало над ним. Вернувшийся из мира теней брат - живой, невозмутимый, с каким-то отрешенным взглядом.
        И что-то вдруг мимолетно дрогнуло в груди, молнией пронеслось смутное воспоминание из раннего детства: какая-то река, песок и они, маленькие, смеются и возятся с большим черным жуком, в детской жестокости сооружая для него преграды и потопы.
        "Полно, неужели я действительно так уж хочу услышать крики боли пусть ненавистного, но все-таки родного брата?"
        Однако стоило ему увидеть, как губы Аданэя расползаются в надменной и торжествующей усмешке, и ответ пришел сам: "Хочу. Конечно, хочу". И кхан холодно улыбнулся в ответ.
        "Он изменился, - подумал Аданэй, подъезжая ближе, - научился владеть собой. Непроницаемое лицо, леденящий взгляд. Теперь даже мне понятно, почему его боятся. Рука такого не дрогнет ни перед жестокими убийствами, ни перед зверскими пытками. Тем более странно, что он не убил меня, когда была возможность. Неужели помешало подобие братских чувств? Впрочем, не такой уж он железный, каким себя мнит, мне ли - кто провел с ним рядом столько лет, - не знать этого. А это рядом кто - та самая айсадка? Поздравляю, братец, прелестное создание. Гордый профиль, строгий взгляд - все как ты любишь. И - как же я сразу не заметил! - у тебя, похоже, будет наследник. Ты приволок никому не ведомую дикарку в Инзар из дремучих лесов - любишь ее? А она? Неужели тоже тебя любит? Да разве это возможно?!".
        Царь Илиринский отделился от своих людей, подъехал к кхану Отерхейна и, приветствуя его, улыбнулся, стараясь спрятать за улыбкой собственную нервозность.
        - Я искренне рад видеть Великого Кхана Отерхейна в своем царстве.
        - Я счастлив оказаться на славной земле Илирина и чествовать ее новых правителей. Однако я не вижу здесь царицы.
        - Владычица ожидает нас во дворце.
        Элимеру показалось, или Аданэй и впрямь мимолетно запнулся, прежде чем договорить эту фразу?
        ***
        Второй раз они смотрели в глаза друг другу уже в одной из дворцовых зал, когда подошли к концу все необходимые церемонии и ритуалы. Именно здесь Аданэй надеялся понять, какова истинная цель этого дипломатического визита. И хотя день уже хмурился и тускнел, ни у кого не возникло желания откладывать разговор до утра.
        Традиционно переговоры проводились в довольно необычных для Илирина условиях: за огромным каменным столом посреди такого же огромного и почти пустого пространства. Лишь в углах залы стояли изваяния грозных древних богов. И больше никаких украшений - ни ковров, ни гобеленов, ни картин со статуями. Так уж повелось испокон веков - встречи между правителями проходили именно здесь, в этой голой, неуютной, а из-за голубоватого цвета стен как будто холодной зале. Аданэю, который, по сути, так и остался чужеземцем, корни этой традиции оставались неведомы.
        Теперь враги, братья, соседи - кем они только друг другу ни приходились, - вместе со своими приближенными восседали по обе стороны мощного стола. И Аданэю на миг почудилось, будто люди в этом пространстве стали меньше и не такими внушительными, несмотря на богатые одежды и гордый вид. И стол - этот стол между ними двумя - не то стена, не то пропасть. И ему показалось, что на брата эта зала произвела такое же впечатление. Кто знает, может с этим и связана традиция вести переговоры именно здесь? Придумка древних жрецов, чтобы смертные, даже правители, осознавали свою ничтожность пред ликами Богов? Так это или нет, сейчас уже вряд ли кто-нибудь сумел бы ответить. Но то, что помещение это еще больше нагнетало и без того тяжелую атмосферу, чувствовали все.
        Элимер ощущал себя настолько неуютно в этом унылом месте, что сначала решил, будто Аданэй специально устроил встречу именно здесь. Но потом он заметил, что брат его и сам держался довольно напряженно. Становилось непонятным, почему встречу не устроили в зале, более располагающей к беседам. Смутно Элимер испытывал нехватку Видольда с его сарказмом, разгоняющим тревогу, но телохранитель находился возле Шейры, и теперь они, должно быть, прогуливались по дворцу, любуясь красотами архитектуры, невиданными в Отерхейне. А он сидел здесь, в предчувствии нелегкого разговора. Что ж, он сам хотел этой встречи, следовательно, сам отвечал за ее последствия и перед самим собой, и перед подданными.
        - Что же привело Великого Кхана славной державы в Илирин? - начал Аданэй, как только смолкли вежливые и ничего не значащие речи. В голосе его не слышалось и следа той напряженности, которая чувствовалась в положении тела.
        - Помимо пожелания благополучия и процветания Государям Илиринским, я желал бы обсудить дальнейшие отношения наших держав. Сейчас, когда бывшие правители Илирина встретились с великими своими предками, я полагаю, многое может измениться.
        - Изменения - путь к дальнейшему развитию, - согласился Аданэй и добавил: - Если они благоприятны. Чего же конкретно ждет кхан от Илирина?
        Элимер подал знак Варде. Теперь говорить станут советники с обеих сторон. Естественно, о чем именно им говорить, давно уже решено.
        Варда, выдержав паузу, повел речь:
        - Ни для кого не секрет - давайте будем откровенны, - до последнего времени между нашими государствами существовали некоторые разногласия. А сейчас мы надеемся все-таки прийти к взаимопониманию. Отерхейн издавна славится своим оружием, литьем, а также скакунами. И нас интересует торговля с Илирином, на пространствах которого изобилуют столь ценные для нас ткани и специи. К сожалению, в настоящее время торговля между нашими странами развита слабо. Наши купцы успешно торгуют с близлежащими государствами, а потому не хотят рисковать, отправляя караваны в дальний путь к Илирину. Разбойники, непогода и другие трудности пути смущают их. То же самое касается и ваших торговцев. Однако наших купцов может привлечь возможность торговать за море. Тогда они проедут через весь Илирин, на земле которого смогут продавать и покупать различные товары, что очень выгодно и для вас. Для этого требуется лишь одно - открыть Отерхейну выход к морю. Это помогло бы избежать дальнейших… хм… разногласий, - в этом месте Варда многозначительно приподнял брови.
        "Вот оно! - воскликнул про себя Аданэй. - Конечно, что еще могло быть нужно Отерхейну? Еще отец грезил морем! И сейчас нам явно предложили ультиматум. Либо море - либо дальнейшее ухудшение отношений".
        - Уважаемый советник, - ответил Оннар, - мы не видим проблемы в торговле и очень рады, что и вы желаете ее развития. Проблемы нет: если ваши купцы не желают отправлять караваны в Илирин, то наши торговцы готовы претерпеть все тяготы пути ради действительно ценного оружия и коней Отерхейна. Ведь тогда им не придется обращаться к перекупщикам и переплачивать. Тем более, они получат возможность расширить собственную торговлю, ведь Отерхейн - большая страна. Так что, уверяю, наши купеческие гильдии с готовностью пойдут на риск, который несет в себе дорога. И выход к морю для этого не понадобится.
        - Мы думали и о такой возможности, - снова заговорил Варда. - Но Отерхейн - молодая держава, у нас пока еще нет приспособленных для большой торговли городов. Кроме того, наше войско будет недовольно присутствием на своей земле силы другого государства. Ведь не смогут же ваши торговцы совершить такое далекое путешествие без многочисленного вооруженного сопровождения? А в Отерхейне нет большей мощи, нежели его этельды, которых опасаются все без исключения наши соседи. А потому слово военачальников очень многое значит.
        "Так, снова угроза, и даже не слишком скрытая, - подумал Аданэй, - что ж…"
        - Неужели их слово значит больше, чем воля Великого Кхана Элимера II Кханейри? - в насмешливом удивлении спросил он.
        "Провокация. Узнаю Аданэя", - внутренне усмехнулся Элимер.
        - Разумный правитель, - ответил он, - старается прислушиваться к мнению подданных. Тем более, к войску.
        И снова оба государя замолчали, и вновь начали говорить советники с военачальниками. Последовали доводы, предложения, возражения. Но все уже понимали, что согласие невозможно. Как всегда. Ничего нового.
        Аданэй не выдержал первым. Прерывая своих людей, он, дабы закончить наконец бесполезный разговор, произнес:
        - Для Отерхейна есть единственный способ выйти в море - отдать под наше владычество Антурин.
        Он прекрасно знал, что Элимер никогда не пойдет на такое, но зато все поймут, что дальнейшие рассуждения бессмысленны. Хватит уже этой игры. Не ради этого приехал сюда Элимер. Что-то другое ему нужно.
        - Исключено, - отрезал кхан.
        - Значит… - протянул Аданэй.
        - Мы снова не пришли к согласию, - закончил Элимер его фразу. - Боюсь, это чревато ухудшением наших отношений.
        - Такова воля Богов.
        Родилось гнетущее молчание, но никто не спешил первым подняться из-за стола. Некая недоговоренность повисла в воздухе.
        - Возможно, - наконец выдавил Аданэй, - мы сможем что-то решить с глазу на глаз. Поговорим, как двое любящих братьев. Думаю, нам есть, что обсудить.
        Повинуясь негласному приказу, все тотчас же покинули залу, хотя, несомненно, всех разбирало любопытство - тщательно скрываемое, - что же сейчас произойдет между этими двумя.
        Стоило правителям остаться наедине, как помещение будто расширилось, и стол-стена, стол-пропасть увеличился, вырастая в непреодолимую преграду. Несколько долгих минут братья, не отрываясь, вглядывались в лица друг друга, сбросив маски, обнажив истинные чувства - недоверие, страх и ненависть.
        - Теперь, Элимер, когда мы одни, скажи, зачем ты здесь?
        - Ты все слышал.
        - Да, я слышал. Я это много раз слышал, еще от нашего отца. Но ведь это был лишь предлог, верно?
        - Верно.
        - Тогда зачем приехал?
        - На тебя посмотреть.
        - Посмотрел?
        - Да.
        - Тогда со спокойной душой можешь убраться обратно?
        - Еще нет. Вторая причина еще осталась. Выход к морю.
        - Антурин.
        - Выход к морю. Ты мне кое-чем обязан - я дважды сохранил тебе жизнь.
        - Ты зря это сделал. Слабый и недальновидный поступок.
        - Ты не меняешься. Все те же детские насмешки. Только вот я изменился, меня они больше не трогают. Подумай, если есть чем, будет война - Илирин не устоит.
        - В Отерхейне мятежи в разгаре. Ты в таком состоянии воевать собрался?
        - Даже в таком состоянии я выйду победителем, ты знаешь. С большими, чем хотелось бы, потерями, но победа будет моей.
        - Ты слишком самоуверен. Знаешь, а ведь Иэхтрих Эхаскийский очень недоволен тем, как ты обошелся с его дочерью. Тем, что отдал предпочтение какой-то дикарке из лесов. Кстати, не поведаешь ли мне, как близкому родственнику, что ты нашел в этой белобрысой девчушке?
        - Это мое дело!
        - О! Железный кхан обнажил слабое место! - со смехом Аданэй встал из-за стола и подошел к Элимеру. Тот поднялся следом. И теперь братья стояли один напротив другого, пожирая друг друга тяжелыми взглядами.
        - Замолчи, - процедил Элимер.
        - Интереснее другое, - как ни в чем не бывало, продолжил Аданэй. - Она. Что она нашла в тебе? Или ты взял ее силой?
        Элимер понимал, что Аданэй намеренно пытался вывести его из себя, однако сдержать гнев все равно оказалось сложно. Но необходимо.
        - Лучше поведай об интригах своей жизни, - сказал он. - Я так и не увидел царицу. Ты ее стыдишься? Я понимаю, династические браки - мало ли, кто попадется. Старуха, вроде Лиммены, или…
        - Царица посчитала тебя недостойным своего присутствия, - тоже начиная злиться, огрызнулся Аданэй.
        Оба осознавали, что их разговор с каждым мгновением все меньше и меньше напоминал беседу правителей, зато все больше походил на перепалки юности. Но остановиться уже не могли.
        - Тогда странно, что она терпит такое ничтожество, как ты.
        - Ты что-то путаешь, Элимер. Ничтожеством всегда был ты. Отец это понимал. Поэтому избавился от тебя, услал в долину. Жаль, у тебя не хватило ума остаться там до седин.
        - Не говори об отце, он был ничем не лучше тебя!
        - Зато лучше тебя, мамочкин любимчик! Если бы не твои казни, тебе и двух дней было бы не удержаться на престоле!
        - По крайней мере, чтобы завладеть этим престолом, мне не приходилось совокупляться с царственными старухами!
        - Конечно, потому что на тебя даже старуха не посмотрит! Тем более царственная. И между прочим, Лиммена была отнюдь не стара.
        - Ты даже накрашен как шлюха!
        - Тебе, варвару, ничего не понять! Вы со своей дикаркой стоите друг друга. Отправляйся к ней в леса, растите там своего выродка. Будете вместе охотиться на дутлов. Они достаточно тупы, даже твоя белобрысая сучка сумеет их поймать!
        Аданэй чуть не пропустил удар, едва успев отклониться от просвистевшего возле уха кулака. И все-таки удар этот, скользнув по скуле, обжег его.
        - Вот теперь я узнаю тебя, Элимер, - ухмыльнулся он. - Все как в старые золотые деньки.
        Но лицо кхана вдруг окаменело, огонь ярости во взгляде сменился льдом.
        - Все закончено, Аданэй. Пора прощаться. Я возьму от Илирина все, что мне нужно, а тебя уничтожу. Просто знай это.
        - Тебе не видать моря. Ни в этой жизни, ни в следующей!
        - Не злись, красавица, тебе не идет, - почти без интонации, бросил Элимер.
        Теперь уже Аданэй готов был наброситься на брата с кулаками, но понимал, что победителем из такой драки ему не выйти. Впрочем, ответить что-то на словах он тоже не успел, ибо в этот момент дверь в залу медленно отворилась и вошла Аззира.
        - Какая прелесть, - промурлыкала она, мазнув Элимера лукавым взглядом. - Мой Адданэй, оказывается твой брат, кхан Отерхейнский, тоже хорош собой.
        Слова жены показались Аданэю ударом под дых и ножом в спину одновременно.
        - Аззира, исчезни, - процедил он, краем глаза наблюдая за Элимером, ожидая увидеть ехидную усмешку на его лице. Однако опасения не подтвердились, потому что на лице брата читалось все, что угодно - удивление, любопытство, даже толика восхищения - но только не ехидство.
        Тогда Аданэй снова окинул взглядом жену - и сразу понял реакцию Элимера. Чего таить, он и сам ни разу не видел Аззиру в таком облике. Волосы, заплетенные в четыре длинные тугие косы, змеились по плечам, темнели на фоне струящегося золотистого платья. Сверкали изысканные украшения, и взгляд с поволокой из-под полуопущенных век околдовывал. Богиня!
        ***
        Как и предполагал Элимер, Шейра с Видольдом и впрямь бродили по дворцу, разглядывая многочисленные зеленые насаждения, статуи и красивых рабов. Впрочем, айсадке это скоро надоело. Архитектура и прочее великолепие, созданное руками людей, всегда мало ее трогало, а потому спустя несколько часов, ближе к ночи, они оказались в саду.
        - Я и не знала, что каменные шатры столь разнообразны, - вымолвила Шейра.
        - Разные народы - разные дома. Вот у нас в холмах и вовсе глинобитные кибитки были, - скучающе отозвался Видольд.
        После этого их взгляды привлекла выходящая из зарослей фигура. Она ненадолго замерла, затем подошла еще ближе, и стало видно, что это - женщина.
        - Забавно как, - распевно и задумчиво заговорила она на языке Отерхейна, скользнув взглядом по округлившейся талии Шейры и заставив последнюю вздрогнуть от нехорошего ощущения.
        - Ну, и где же наши с тобой мужчины? - прозвучала следующая ее фраза, теперь уже рассеянная. - Пойду к ним.
        Женщина действительно собиралась пройти мимо, когда вдруг резко остановилась перед Видольдом.
        - Как бы мне хотелось, чтобы ты почтил меня беседой, Великий! - восторженно проговорила.
        Эта фраза вызвала у воина веселую усмешку.
        - Ого! Первый раз слышу, чтобы телохранителя, хоть и главного, называли великим. А мне понравилось! Можешь повторить? Я потом похвастаюсь кхану.
        Странная женщина ничего не ответила. Кажется, даже растерялась. Что-то невнятно пробормотав, она быстрым шагом удалилась, растаяв в синеве ночи.
        - Кто это? - поинтересовалась Шейра, когда стихли шаги удивительной незнакомки.
        - Мне почем знать? Она спросила тебя: где наши мужчины? Наверное, это царица.
        - Царица? А почему она назвала тебя великим?
        - Слушай, девочка, - отозвался воин, - ты разве не заметила - она не в себе. Может, пьяна.
        - Не знаю, - передернувшись, уронила айсадка, - но она меня испугала.
        - Видимо, ты и впрямь испугана, если призналась в этом, - усмехнулся Видольд, и серьезно добавил, обернувшись в сторону деревьев, за которыми скрылась женщина. - Но возможно ты права, и ее действительно стоит бояться. Думаю, наш златовласый враг и не подозревает, во что ввязался.
        ***
        Богиня! Она стояла и молчала. Аданэй тоже не знал, что сказать. Теперь уже не знал. Первым опомнился Элимер, с вежливым равнодушием промолвив:
        - Я очень рад видеть прекрасную Аззиру Уллейту. Очень жаль, что не смогу побеседовать с Великой Царицей, я как раз собирался прощаться. Но я от всей души желаю тебе и твоему супругу счастливого правления.
        - Лицемер, - проворковала Аззира. - Оба вы лицемеры. Мальчишки, все одинаковы, в голове одни лишь схватки, одна вражда, - она хихикнула, но потом добавила: - Я видела сейчас твою жену, Кхан Отерхейна. Она ждет сына. Интересно, наши дети тоже станут друг друга ненавидеть, как вы с Адданэем?
        - Смотря, как нити переплетутся. Прими мое почтение и восхищение, Владычица, - быстро, явно спеша распрощаться, сказал Элимер и церемонно приложил руку к груди. - Я думаю, ваши люди сами нас проводят, ни к чему беспокоиться царям. Прощайте. А еще лучше - до встречи. Пусть Боги благоволят Илирину Великому.
        - Богам нет дела ни до Илирина Великого, ни до Отерхейна, - тихо вымолвила Аззира.
        Кхан уже вышел за дверь, но Аданэю показалось, что он успел расслышать ее последнюю фразу.
        - Что ты наговорила? - набросился он на жену, хотя понимал, что вряд ли услышит внятный ответ.
        - Всего лишь сказала правду.
        - Она никому не нужна, эта твоя правда!
        - Ну и что? Почему ты опять злишься? Не волнуйся, твоему брату я понравилась.
        - Не сомневаюсь, - буркнул Аданэй.
        - Он мне тоже понравился, - зачарованно протянула Аззира, - я бы с ним…
        - Да ты бы с любым! Тебе вообще все равно с кем!
        В ответ она рассмеялась:
        - Вообще-то я хотела сказать, что побеседовала бы с ним подольше, жаль, он так быстро ушел. А ты о чем подумал, мой бог?
        - Ни о чем, - пробормотал он. - Забудь об этом. Ты, кажется, вообще не собиралась приходить на переговоры?
        - Поэтому пришла, когда они закончились. И потом, мы весь день не виделись. Я чуть с ума не сошла.
        - Чуть? Да ты уже давно сумасшедшая, - усмехнулся Аданэй. - Еще и меня сделала безумцем.
        Женщина снова засмеялась:
        - Значит, мы подходим друг другу, безумный муж мой, - и руки ее вновь, как всегда, поползли по его телу. Кажется, почти ни одна их встреча не обходилась без хмельного разгула страсти.
        - Почему? - сдавленно зашептал Аданэй. - Почему ты? Я знал много женщин красивее, но отчего именно ты зажигаешь во мне такое пламя? Что в тебе особенного?
        - Не во мне, а в тебе, - ответила та. - Ведь ты не можешь любить, не хочешь. Зато готов сгорать. Поэтому - я.
        Аданэй собирался ответить, но она, спуская с плеч одеяние, зашептала:
        - Молчи, просто молчи.
        И огромная пустая зала вместе с крепостью-столом неуловимо преобразилась, наполнилась огнем, словно гулкий старый сосуд - вином.
        Именно в разгар этого буйства Аданэй почувствовал чье-то присутствие. В уверенности, что просто расшалились нервы, повернул голову, дабы убедиться: ему показалось. И застыл - прямо на него смотрели рыбьи глаза выродка, стоящего у двери.
        - Проклятье! - Аданэй отскочил от Аззиры, поправляя одежду. В бешенстве он не сразу нашелся, что сказать, и лишь спустя секунду взял себя в руки.
        - Что он тут делает? - прорычал, обращаясь к жене.
        - Успокойся, это всего лишь Шлееп, мой брат, - протянула та.
        - Это я и без тебя вижу! Я спросил, что он тут делает?!
        - Ничего. Просто смотрит. Он любит смотреть.
        На Аданэя накатил какой-то истерический, горький не то хохот, не то вопль.
        - Вы… да вы… Блудливые больные выродки!!!
        Он выскочил из залы, громко хлопнув дверью, и даже не заметил, как дошел до своих покоев. Все еще не в силах прийти в себя от бешенства и унижения, рухнул на кровать, сжимая кулаками виски.
        "Будь все проклято! И Илирин, и его царица! О, Боги, я хочу домой, я хочу в Отерхейн, где все просто, знакомо и понятно. Я хочу в Отерхейн, в котором не будет Элимера. Элимер…" - и мысли его ненавязчиво перетекли в другое русло. Ведь его брат не шутил насчет войны, это была не пустая угроза.
        Что же делать? Одряхлевший в разврате, нездоровом эстетизме и праздности Илирин и впрямь немногое способен противопоставить военной мощи Отерхейна. Кроме интриг и хитрости, разумеется. Уж в этом Илирину нет равных. К тому же, древнее царство богато. Запасы казны позволят нанять еще больше наемников. Да, наемники! Нужно заняться этим. Завтра же.
        А сейчас - Элимер. Даже если он выехал из Эртины этой же ночью, то все равно окажется в Отерхейне не раньше, чем через полторы-две недели. И скорее всего он задержится в Антурине. А за это время можно успеть собрать войско и отправить его на захват твердыни. Подло, без предупреждения и объявления войны. Зато наверняка. Элимер даже опомниться не успеет.
        Отчего-то Аданэй даже не задумался над тем, каким образом он собрается проникнуть за неприступные стены.
        ***
        Элимер, конечно, мог задержаться в столице, дать отдых и себе, и своим людям. Но мысль провести хотя бы ночь в Эртине, так близко к брату и этой странной царице, казалась невыносимой. Потому кхан остановился в ближайшем пригороде - местечке под названием Млеже. С помощью сопровождающих илиринцев, он разместился в старом замке, который кишел клопами и крысами, но Элимер считал, что даже это лучше, чем находиться в надменной столице гостем Аданэя.
        "И все-таки я его уничтожу, чего бы мне это ни стоило", - снова пообещал себе Элимер перед тем, как заснуть.
        - ИНОГДА ЛЮДИ КРЕПЧЕ СТЕН. НО ТОЛЬКО ОГОНЬ СИЛЬНЕЕ ВСЕХ.
        I
        Высокие стены Антурина встречали кхана насуплено. Угрюмые крепости зловеще темнели под нависшим предгрозовым небом, и даже не верилось, что сейчас лишь полдень.
        Летние дожди в Отерхейне и прилежащих к нему землях шли довольно редко, но представляли собой весьма неприятное, а иногда и опасное для жителей явление, хотя для земли, задыхающейся от зноя и жажды, несомненно, оборачивались благом. И если изнуряющая холодная морось - в основном ночная - грозила попавшим под нее несчастным лишь простудой, то страшные степные грозы могли стоить им жизни. Бушующий ураган косил деревья, словно крестьянин траву, и все исчезало среди дождя, града и рассекающих небо молний, слышался только бешеный рев ветров и оглушительные раскаты грома. А потому жители Антурина и носа не показывали на улицу, даже появление Великого Кхана не выманило их из домов. А сам кхан со своими воинами подгонял лошадей, тоже почуявших близость бури и оттого неспокойных. Но к счастью, они успели добраться до Антурина, а потом и до замка дейлара Ариста прежде, чем прорвалось небо, и обрели свободу могущественные Отцы Ветров.
        - Кажется, мы вовремя, - произнес Элимер вместо приветствия, стоило оказаться в замке наместника и услышать, как грянул страшный ливень.
        - Это верно, - улыбнулся тот. - Очутиться под открытым небом сейчас - приятного мало. Повелитель, я приготовил тебе покои. А также уважаемым военачальникам и господину Варде. Где разместить воинов, тоже найдем, ни о чем не волнуйся.
        - Благодарю, Арист. Приходи на закате - поговорим. Расскажешь о положении в Антурине. А сейчас пусть нам с кханне укажут подготовленные палаты. И до вечера не беспокойте, нам нужно отдохнуть.
        Оказавшись в покоях, которые выглядели ничуть не хуже его собственных в Инзаре, Элимер окинул взглядом Шейру, отметив мысленно, что она выглядит усталой, а ее влажные от пота волосы липнут к лицу. Неудивительно, ведь перед грозой жара всегда становилась особенно удушающей.
        - Приготовь для меня и кханне ванну, - обратился он к стоявшему в дверях слуге. - И принеси чего-нибудь поесть.
        Однако Шейра не стала ждать ни еды, ни ванны, а тут же, даже не переодевшись, упала на широкую кровать и моментально уснула. Элимер решил ее не будить - она сможет и помыться, и поесть, когда проснется. Сам же кхан с удовольствием погрузился в горячую воду, над которой поднимались тонкие струйки пара.
        Кажется, он даже задремал ненадолго, и в этой дреме ему почудились невнятные, бессмысленные тени. Какие-то несуществующие, странные звери вроде лошади с человеческими ногами или пса с тысячами глаз, разбросанных по всему его телу. И прочий бред. Лишь одно дремотное видение выделилось среди размытых миражей яркой вспышкой. Элимер увидел ту, которая приходила его убивать - Ильярну из Аскина, былую любовницу брата. Она стояла на коленях, бессильно прислонившись к дверному косяку. Красивое лицо распухло от слез, она умоляюще простирала к кому-то руки и что-то кричала. Лишь на излете сновидения Элимер успел увидеть удалявшуюся мужскую фигуру. Отливающие золотом волосы, перехваченные на затылке кожаным шнурком, точеный профиль и улыбка, в которой сквозило злорадство. Аданэй!
        На этом интересном месте, как часто бывает со снами, Элимер проснулся и обнаружил себя все в той же ванне, еще теплой, а значит, времени прошло немного. Кхан вышел из воды и, не одеваясь, лишь обернув вокруг бедер легкое льняное полотно, прошел по коридору в палаты и опустился на кровать рядом с Шейрой.
        "Что бы значило это очередное видение? - спрашивал он себя. - Ведь Ильярна давно мертва…" - но заснул, так и не додумав мысль.
        Он открыл глаза ближе к вечеру. Шейра уже поднялась и, сидя на кровати спиной к нему, расчесывала волосы.
        - Гроза закончилась, - не оборачиваясь, произнесла, - сейчас воздух, наверное, вкусный. Выйдем наружу?
        - Почему нет? - отозвался Элимер и быстро оделся.
        Скоро они оказались на подворье замка под сумеречным, угрюмым небом, все еще затянутым тучами.
        - Я обещал сегодня побеседовать с Аристом, - отвлеченно уронил Элимер.
        - Ну, пожалуй, я смогу погулять с Видольдом. Или одна.
        - Можешь. Или я могу отложить беседу до утра. Время уже позднее. Позволим наместнику провести вечер с его женой, а мне - со своей, - улыбнулся он.
        Шейра собиралась что-то ответить, но в это время взгляд ее метнулся за спину Элимера. Он обернулся и увидел Отрейю, о которой только что упоминал. Хотя кхан не встречал принцессу Эхаскии со дня торжества по случаю ее бракосочетания, узнал он ее тотчас же, и от него не ускользнуло, что девушка исхудала и побледнела. Должно быть, скучала по родине, отцу и братьям. В конце концов, она всего лишь девочка, которую вырвали из теплого лона семьи и отдали в жены старику. Очередная разменная монета в политических играх. Не всегда и не для всех благородная кровь оборачивается благом.
        - Великий Кхан, - промолвила Отрейя, склонив голову.
        - Рад тебя видеть, - откликнулся он.
        - Я пришла говорить с тобой.
        - Слушаю.
        Девушка мимолетно стрельнула взглядом в сторону Шейры, будто сомневаясь, стоит ли говорить при ней, но все-таки заговорила:
        - Я желаю вернуться домой.
        - Разве ты не дома?
        - В Эхаскию.
        - Твой дом здесь, в Отерхейне, в провинции Антурин, рядом с мужем. Уверен, твой отец, благородный Иэхтрих, согласился бы со мной.
        - С моим мужем, повелитель? Разве муж может обращаться с женой так, как обращается со мной твой наместник и подданный?
        - Продолжай…
        - И дня не проходит, чтобы он не поднял на меня руку. Вот! - она обнажила плечо, покрытое кровоподтеками. - Вот, что он делает, этот старик! Он хитер, никогда не бьет меня по лицу. Зато в остальном себя не сдерживает. Я долго ждала, когда ты приедешь в Антурин, Великий Кхан. Пожалуйста, отправь меня в Эхаскию! Ты можешь приказать своему подданному меня отпустить!
        - Могу. Но не стану, - холодно ответил Элимер, стараясь не выдать, как разозлило его глупое поведение наместника. - Я прикажу ему быть с тобой ласковее. Но в Эхаскию ты не вернешься. Твой дом здесь, смирись с этим. И потом, насколько мне известно, со своей покойной женой Арист жил очень мирно. Так почему на тебя поднимает руку?! Должна быть какая-то причина.
        - Нет причины! Его просто злит отвращение на моем лице, и правда, которую я говорю! Но разве я могу иначе? Я молода и красива, так почему должна принадлежать старику?!
        - Такова плата за высокое рождение. Отец должен был объяснить тебе это еще в детстве. Тем, в чьих венах бежит царская кровь, приходится платить за нее своими желаниями.
        - Но не тебе, Великий Кхан, верно? - саркастично обронила Отрейя, покосившись на Шейру.
        - Верно, - усмехнулся он, прекрасно понимая намек.
        - Но почему? - прошептала Отрейя обескуражено. Видимо, ее удивило, что Элимер не стал разубеждать ее.
        - Потому что есть разные люди - одни меняют мир и подстраивают его под себя, другим же лучше смиряться и подстроиться самим. Поэтому, прекрасная Отрейя, если ты не способна ничего изменить, то прими все так, как есть.
        - Принять, что он бьет и унижает меня?! - вскричала она, полностью утратив контроль.
        - Разве я - мужчина - должен учить тебя женским хитростям? Если муж груб с тобой из-за твоих слов - перестань их произносить. Ты ведь и очаровывать умеешь, верно? Да если бы ты захотела, Арист выполнял бы все твои прихоти. И ты, кстати, все еще можешь этого добиться.
        - Почему я обязана чего-то добиваться? Я не стану тешить самолюбие старика!
        - Если ты не способна изменить даже своего поведения, как собралась менять жизнь?
        Дерганая судорога проползла по лицу Отрейи, она ничего не ответила и, развернувшись, убежала. Элимер хмуро проводил ее взглядом.
        - Этот Арист! - воскликнула Шейра. - Почему он до сих пор жив?
        - Ты предлагаешь убить его? - в изумлении протянул Элимер, поворачиваясь к жене. - Верного подданного, наместника важной провинции?
        - Нет, при чем тут ты, - отмахнулась айсадка. - Я говорю про Отрейю. Почему она до сих пор его не убила?
        - Своего мужа?
        - Человек, который так себя ведет - не муж, а враг, - терпеливо пояснила Шейра. - А врагов нужно убивать. Может, эта женщина не владеет оружием, как и все жены Отерхейна, но если ножом в темной комнате… здесь много умения не надо. А она вместо мести плачет и жалуется. А это еще большее унижение!
        - Шейра, а ведь я первое время тоже был с тобой не очень-то ласков. Получается, я находился на волосок от смерти? - усмехнулся кхан.
        - Ну, ты вовремя догадался связать меня клятвой. А еще заставил бояться за мой народ. Так что у меня не было такой возможности отомстить, как у нее.
        Элимер нахмурился, но Шейра только рассмеялась, ладошкой разгладив собравшиеся на лбу мужа складки:
        - Не злись. Ты все верно сделал. Если бы я убила, то не узнала бы настоящего тебя.
        - Удивительное здравомыслие! - улыбнулся он и добавил. - Шейра, сейчас мне придется оставить тебя в одиночестве.
        - Пойдешь к своему наместнику?
        - Именно.
        - Я ему не завидую.
        - Ты, вижу, и впрямь неплохо меня изучила.
        - Ага, - согласилась айсадка и спросила. - Ну, так я пойду, отыщу Видольда?
        И убежала, не дожидаясь ответа.
        ***
        - Ты сошел с ума?! - прошипел Элимер, в холодной ярости уставившись на Ариста. - Как ты посмел бить дочь Иэхтриха?!
        - Это она рассказала? Я могу все…
        - Мне не интересны твои оправдания! Отрейя - залог дружбы с Эхаскией. А ты посмел рисковать этой дружбой! Что, если об этом узнает Иэхтрих?
        - Прости, мой Кхан, я виноват. Но я не мог сдержаться, когда слышал ее…
        - Что такого должна была наговорить девчонка, если великовозрастный муж потерял голову? Поведай, что лишило моего наместника и ума, и выдержанности?
        Арист покраснел и, прежде чем ответить, отвел в сторону взгляд:
        - Мой Кхан, она сразу после обряда сказала, что уже познала мужчину. Какого-то раба. А потом сказала, что я и мизинца его не стою. Мизинца раба! Я приказывал ей замолчать, но она не слушала. Она называла меня немощным стариком. Отвратительным троллем. Всех ее оскорблений уже и не упомнить!
        - И это все? - процедил Элимер. - Я полагал, ты умнее. Твоя жена - балованный ребенок, ей всего шестнадцать, и ты ей не только в отцы, но и в деды годится. Ты что, ожидал, будто она со словами любви падет в твои объятия?
        - Нет, но…
        - Никаких "но", Арист! Ты должен был дать ей время, чтобы она смирилась с новой жизнью, а не затыкать ей рот кулаками. Это ведь брак не между тобой и Отрейей, а между Отерхейном и Эхаскией! Нужно, чтобы принцесса более-менее удовлетворилась своей участью и не вздумала жаловаться отцу. А что, если уже пожаловалась?!
        - Нет, - возразил Арист, - я отрезал ей все пути. Послания Иэхтриху она пишет под присмотром, а потом я их прочитываю.
        - Но рано или поздно Иэхтрих все равно может об этом узнать. А потому, с этого дня ты станешь нежным, добрым и заботливым супругом. Это приказ. Я задумал этот брак, чтобы заполучить Эхаскию в союзники. И задумал уже давно. Я не позволю тебе все разрушить.
        - Да, мой Кхан, я понял, - потухшим голосом пробормотал Арист.
        - Надеюсь. Благо Отерхейна для тебя должно стоять выше собственных переживаний. Ты - дейлар, а не простой вояка.
        Арист молчал, собираясь с духом сказать что-то. И собрался:
        - Повелитель, людям не всегда удается обуздать эмоции. Даже тебе. Ведь Отрейя должна была стать твоей женой, не моей. Но ты предпочел… - и он умолк снова, решив, что говорить дальше слишком опасно.
        - Да, я предпочел дикую айсадку из дремучих лесов принцессе крови. Но не сравнивай меня с собой. То, что дозволено мне - не дозволено более никому. Между мной и всеми остальными - пропасть. Никогда об этом не забывай.
        Наместник вскинул на кхана взгляд, но тут же почтительно склонил голову.
        - Не забуду, мой Кхан.
        - Хорошо. И имей в виду, если я узнаю, что на теле Отрейи появился хотя бы один крохотный синячок, я крепко подумаю, кто для меня важнее: правитель Эхаскии с его сумасбродной дочерью, или несдержанный дейлар, который рискует благом Империи. А потому будь осторожнее, не хотелось бы оставлять Отрейю вдовой. Не доводи до этого. До сих пор ты еще не давал мне повода сомневаться в тебе. Пусть этот раз станет последним, и тогда будем считать его недоразумением.
        - Да, повелитель.
        - Вот и замечательно. А теперь расскажи, что творится в провинции, - благожелательно спросил Элимер, будто и не было этого неприятного разговора.
        II
        Аданэй нервно мерил шагами пол своих покоев, взгляд из-под нахмуренных бровей бесцельно бродил по попадающимся на глаза предметам, не задерживаясь ни на чем. Мысли его перепутались, и казалось, будто сейчас он не способен ни на одно хоть сколько-нибудь сложное умозаключение. В памяти услужливо всплыли недоверчивые лица военачальников и то, как они бегло обменялись между собой взглядами, словно желая увидеть в глазах соседей по скамье отголосок собственных подозрений: царь не в себе, ненависть к брату лишила его рассудка. Аданэй уже и сам начал думать, будто сошел с ума. И как ни пытался он сочинить хотя бы для самого себя правдоподобное объяснение тому, что собрался идти на Антурин, никакие доводы в голову не приходили. Если уж идти против Элимера, то почему бы не начать с открытой и доступной провинции Райхан? Объяснения не было. Его и не могло быть. Такое решение противоречило всем законам разума, который почему-то проиграл во внутренней схватке. Что-то подсказывало Аданэю - нужно отправлять войско сейчас, именно сейчас, и именно на Антурин. Как называлось это ощущение? Предчувствием? Или
глупостью? Что - или кто - так властно тянул его к твердыне?
        На вполне осознанные вопросы и сомнения военачальников он ничего не смог возразить. Они спросили, каким образом царь думает прорваться через защищенные чарами стены и одолеть защитников, мечущих сверху стрелы и камни, льющих на головы безумцев кипящую смолу? Аданэй в ответ только лукаво улыбнулся и сделал вид, будто у него в запасе есть некая хитрость. Но никакой хитрости не было! И плана тоже! И все же он пребывал в уверенности, что Антурин - это очень важно. Причем важно именно сейчас, пока кхан не вернулся в Инзар.
        Следовало вообще убить Элимера и всех его людей, когда тот еще находился здесь, в Эртине. Ведь это было в его, Аданэя, власти! Как же он сглупил, почему столь простая мысль не пришла в голову? Да, это бы выглядело подло. Ну и что? Зато сразу решило бы все проблемы! Какое дело до чести, если речь идет об Элимере? Но теперь уже поздно. Так что нужно подумать об Антурине.
        "Думай, думай, Аданэй", - внушал он себе, но безрезультатно. Мысли какими-то глупыми мотыльками порхали в опустевшей голове. Обреченно и яростно выдохнув, он ударил кулаком стену, но легче не стало.
        "Если бы кто-то подумал за меня! Если бы хоть кто-то мне помог! И простолюдину ясно, что Антурин, кроме как с помощью чародейства, либо предательства и хитрости, не взять!"
        Но для того, чтобы проникнуть за стены твердыни и найти готового предать своих, времени нет. Хитрость… невозможно. Элимер не поверит ни единому слову, произнесенному илиринцем или человеком из дружественной Илирину страны, каким бы убедительным это слово не выглядело. Чародейство… Что ж, он уже говорил с Маллекшей, и даже с Аззирой. И обе сказали, что магия Богини могущественна, но крушить стены не способна.
        Так и получилось, что Аданэй, потерявший способность мыслить, оказался один на один с собственной задумкой.
        "Что же делать? Что делать?" - спрашивал он снова и снова, чувствуя приближение паники.
        "Если у меня нет идей, надо найти того, у кого они есть", - и кажется, это была единственная разумная мысль за многие часы.
        В памяти Аданэя услужливо всплыло имя: Шаазар. Шаазар, желающая уничтожить мир. Шаазар - Великая Бессмертная Стерва, которая спит и видит, как бы побыстрее схватился "потомок элайету" со своим братом.
        "Ты ведь действительно хочешь этого, Шаазар? И чем скорее, тем лучше", - мысленно обратился он к Древней, почему-то пребывая в уверенности, что она его слышит.
        "Антурин, - раздался в голове мелодичный и опасный голос, который заставил Аданэя едва ли не взреветь от радости. - Тебе нужен Антурин?".
        "Да! Ты должна помочь мне!"
        "Я никому ничего не должна, глупый мальчишка! Ты и так передо мной в долгу. И собираешься этот долг еще и умножить. Но я могу тебе помочь. Да, я помогу".
        "Слава Богам!"
        "Боги здесь ни при чем".
        "Ну, извини. Я хотел сказать: слава Шаазар Великой и Неподражаемой!"
        "Ты забыл добавить титул "стервы", - усмехнулась она.
        "Что? - не сдержал Аданэй возмущенного возгласа. - Ты подслушивала мои мысли?"
        "В твоих мыслях нет ничего интересного. Я слушаю их крайне редко. Можешь хранить свои примитивные секреты дальше".
        "Хорошо, - огрызнулся Аданэй. - Так ты поможешь мне?"
        "Я уже сказала - да".
        "Тогда скажи, что я должен сделать".
        "Позже узнаешь".
        "Отчего? Скажи сейчас!"
        "Скажу, когда и если пожелаю. А твои "хочу" мне безразличны, ибо я - могущественная Шаазар, а ты…"
        "Знаю, знаю, всего лишь мальчишка. Не обязательно повторять мне это каждый раз. Хорошо, будь по-твоему. Но может, ты хотя бы покажешься: как-то странно ощущать тебя голосом в голове. Такое ощущение, будто схожу с ума".
        "То есть ты хочешь, чтобы я тебе еще и мерещилась?" - хихикнула Шаазар.
        "Прекрати издеваться! Просто покажись".
        "Зачем?"
        "Хочу лицезреть твою божественную красоту", - ехидно пропел Аданэй.
        "Божественную красоту ты каждое утро лицезришь в зеркале. Она не раз спасала тебе жизнь, кстати".
        "Прекрати! - выкрикнул Аданэй, начиная злиться, как случалось всегда, когда он слышал подобные намеки. - Ты говоришь так, будто всем, чего я добился, обязан только внешности!"
        "Не так уж далеко от истины, правда? И, не "внешности", Аданэй, не скромничай - божественной красоте, мы ведь уже подобрали верное определение", - она снова издевательски хихикнула.
        "Послушай, - он попытался взять себя в руки, - оставь свои игры. Ты обещала помочь - так помогай. Я не понимаю, какой смысл видит Древняя и Бессмертная в том, чтобы пререкаться с простым человечком?"
        "Даже у древних есть маленькие слабости, - уклончиво ответила Шаазар. - Но не будем терять времени. Ведь тебе так нужен Антурин!"
        "Наконец-то! Да, именно он мне и нужен. И мой брат, засевший за стенами".
        "Антурин ты получишь. А брата - тут я не властна. Правят вами иные силы, и я не знаю, переполнила ненависть чашу или еще нет. Но надеюсь - да. Тогда вы столкнетесь".
        "Давай не будем о разных невнятных пророчествах. Мне просто нужно прорваться за стены".
        "Антурин, Антурин… - забормотала Шаазар. - Какой же ты нетерпеливый, мой Аданэй. Что ж, готовься. Сегодня ночью получишь способ".
        "Но ты не скажешь какой? - спросил Аданэй
        "Нет. Сам узнаешь", - и Шаазар пропала из его головы.
        У Аданэя так и не получилось успокоиться, он продолжил ходить из угла в угол, но уже не от бессилия, а от нетерпения.
        "Дождаться ночи, быстрее дождаться ночи. И - не заснуть. Главное - не заснуть", - думал он, и никакие иные мысли не лезли в голову.
        Он полагал, что в таком возбужденном состоянии бодрствовать не составит труда. Но как только ночь перевалила за середину, его веки отяжелели, а все окружающее утратило резкость, превратившись в размытые, бледные в свечении лампад пятна. Аданэй уселся за стол и яростно растер глаза, лишь бы отогнать сонливость, которая уже почти поймала его в ласковые сети. Волосы упали на лицо, неприятно защекотав щеки и шею, он откинул их, и обнаружил, что это не его волосы, да и находится он уже не в своих покоях.
        С ужасом понял Аданэй - только что он отбросил извивающихся тонких змей, которые свисали головами вниз откуда-то из темноты, облизывая смертоносными языками воздух. Если, конечно, в этом месте есть воздух, ибо казалось, что здесь вообще ничего нет. Странная, не подвластная человеческому пониманию пустота, расположенная где-то за пределами привычного мира. В этом месте возможно все! Абсолютно все! Почему-то Аданэй был уверен в этом. В кромешной черноте глаза его не видели ничего, словно вообще отсутствовали. И все же он смотрел - но не глазами. Это зрение смутно походило ощущение, когда в темной комнате, знакомой с детства, он мог спокойно передвигаться даже глубокой, лишенной света ночью.
        Змеи-стражи больше не пугали. Он не знал, почему решил, будто змеи - это стражи, не знал, что или кого они охраняли, но понимал - ответ не важен. Здесь вообще ничего не важно. Ничего, кроме огня.
        "Огня? Какого огня? О чем это я?", - родился вопрос.
        "Понятно, я все-таки заснул и вижу странный сон", - определил Аданэй, хотя из подсознания робко выглядывала пугающая догадка: это не сон, а реальность. Пусть другая, перевернутая с ног на голову, но, несомненно - реальность.
        Змеи шипели, изгибали тела, однако не нападали. Хотя им следовало бы, ведь смысл их существования сводился к тому, чтобы никого не пускать в это место.
        "Шаазар постаралась", - понял Аданэй и ступил еще дальше в непроницаемый мрак.
        Именно здесь настиг его - не страх - ужас. Ужас, неподвластный разуму, цепкий, лишающий воли, заставляющий коченеть от бессилия. Пальцы Аданэй против воли поползли к вискам, вцепились судорожно в волосы, из груди вырвался вопль - и беззвучно канул во всепоглощающей тьме. Страх обволакивал, наваливался неподъемной тушей, выдавливая все хорошее и светлое - все чувства кроме себя самого, - оставляя единственную паническую мысль: "Бежать! Здесь - смерть. Бежать!"
        И перед глазами замелькали картинки: отвратительные и жалкие - разные варианты собственной гибели. Он слышал свои истошные вопли, хриплые стоны, полные нестерпимой боли. Такой боли, испытывая которую, начинаешь молить о смерти.
        "Здесь нет места людям! Бежать!"
        И Аданэй уже собирался сделать это, но чья-то холодная рука резко и грубо толкнула его вперед. Далеко вперед. И цепенящий ужас, в последней вспышке сжав виски, тут же отступил, оставив после себя лишь мутный тошнотворный осадок.
        "Шаазар", - снова подумал он. Теперь Аданэй понял: не змеи являлись главным стражем этого тайника, а лишающий воли страх. В этой реальности он вообще понимал до непривычного многое.
        "Я вошел в Круг, точнее меня втолкнули. И теперь мне надо туда, дальше. Надо пройти к огню. Нет, к V?ut. Только так, на древнем наречии, следует писать и произносить это имя. Хотя писать его, наверное, вообще не следует. Как бы ни призвать в реальность".
        Стоило подумать о пламени, как ноги понесли к отдаленной яркой точке, только что появившейся из ничего. Повисшее в черноте и пустоте пламя. Огонь. Под ним отсутствовала привычная земная твердь, и языки его не лизали хвороста, а в остальном - костер как костер. Но Аданэй знал - стоит подойти ближе хотя бы на шаг, и в мгновение ока он сгорит ярким всполохом, подобно былинке. Возможно, в привычной реальности это как-то отразится, и в его покоях найдут седую горстку пепла - все, что осталось от царя. А возможно, не отразится никак, и царь просто бесследно исчезнет. Ибо это - одно из рассыпанных по вселенной отражений того Изначального Огня, в котором рождались миры. Огня, в котором когда-нибудь им предстоит сгореть, вновь став частью того пламени, которое в преданиях Отерхейна приобрело вид солнечного горна Гхарта. И пусть Аданэй сейчас видел лишь далекий отблеск извечного Костра Творения, но даже этот отблеск мог испепелить вселенную дотла. А какая мощь заключалась в Пламени Истинном, к которому не смели подступиться даже Древние, он и представить не пытался.
        Нет, нельзя сделать вперед и полшага. Иначе - конец. Уже и здесь Аданэй чувствовал испепеляющее огненное дыхание.
        "Зачем я здесь?", - спросил он себя.
        И тут пришел ответ: "Малая частица огня способна расплавить стекло и железо, обратить в ничто камень".
        И снова вопрос: "Тогда каким образом забрать эту частицу? Меня испепелит".
        И вслед за этой мыслью пришло ошеломляющее, почти пугающее понимание - любой червь в этом месте, столь близком к истоку сущего, подобен Богам! А значит и он, Аданэй, способен на все. Червь равен Богам, Боги - червю. Здесь нет верха и низа, силы и бессилия, нет противоположностей, здесь все - едино!
        "Воистину, могущественна ты, Шаазар, если сумела закинуть меня в начало и конец всего! Да ты почти Богиня! Одного не пойму: ты могла просто перенести меня вместе с войском прямо за стены Антурина. Да ведь ты вообще одна могла бы заменить всех моих людей! Одной лишь силой мысли сокрушить крепость!"
        "А что в это время делал бы ты? - рассмеялся знакомый голос. - Или, может, заменить тебя еще и в твоей постели с твоей женой? Нет уж! Я помогаю тебе, но ты и сам должен потрудиться. Кто знает, если все тебе дастся легко, не станешь ли ты меньше ненавидеть брата? Я не собираюсь рисковать", - и она снова исчезла.
        "Шаазар! Постой! Как мне заполучить силу огня?!"
        Ответа не последовало. Впрочем, он уже и сам все понял. Ведь здесь он подобен Богам!
        Раскинув руки, Аданэй призвал пламя, впустил его, слился с ним. Огонь не обжигал, он ласкал, обволакивал, проникал внутрь, обращая кровь в самое себя. Аданэй сам превратился в это пламя. Он ощутил всепоглощающее, вечное могущество и - проснулся.
        Проснулся. Поднял голову и осмотрелся. Что ж, попытка бодрствовать не удалась. И от Шаазар никаких вестей, хотя ночь уже на исходе. Какой-то сон ему снился… Странный сон. Вот только что он его помнил, а теперь забыл. И любые попытки обратиться к памяти заканчивались ничем. Какой-то костер в темноте - и все. А почему ему вообще так хотелось вспомнить этот сон? Какая разница, что снилось? Гораздо важнее понять, где же, возьми ее Ханке, Шаазар с обещанным способом попасть за стены Антурина? Или она решила его разыграть?
        Окончательно проснувшись и придя в себя, Аданэй почувствовал, как больно его жжет изнутри - это мощь частицы пламени, которую он забрал с собой. Ее хватит, чтобы сожрать камень.
        "Какая странная мысль? Откуда она? Откуда я это знаю?"
        "Я же говорила - ты сам все узнаешь, - рассмеялась в его мыслях Шаазар. - Но берегись, царь, не медли. Сила, которую ты несешь, способна вмиг обратить тебя в пепел. Я защищаю от нее. Пока защищаю. Но я не намерена делать это вечно. Так что используй дарованное по назначению, выпусти на свободу. Испепели врата Антурина. И помни - ты лишь хрупкий сосуд, хранящий в себе опасную мощь. И только благодаря мне этот сосуд еще цел".
        III
        Почти две недели, на которые Элимер решил задержаться в Антурине, пролетели быстро. По крайней мере, для них с Шейрой. Не так уж часто кхан позволял себе отдохнуть, а потому теперь, вдали от столицы, старался как можно реже вмешиваться в дела провинции. Благо, Арист крепко держал бразды правления, и кхану не приходилось волноваться.
        Отправив своих Варду и Гродарона в Инзар, Элимер погрузился в непривычную, почти забытую жизнь - не правителя, а обычного человека. К счастью, все этому способствовало - покои, удаленные от центровых помещений замка, люди, многие из которых не знали кхана в лицо, а потому не обращались к нему с просьбами или жалобами. Он мог спокойно, не боясь быть узнанным, ездить по улицам и улочкам Антурина.
        В замке Элимер и Шейра обычно появлялись лишь к ночи, остальное время проводя либо на городских улицах, среди древних, потускневших от времени строений, либо в задушенных зноем чахлых рощах.
        Положение Шейры уже невозможно было скрыть под одеждой, и люди, видя проезжающую верхом беременную женщину, провожали ее изумленными взглядами. Элимер пытался запретить жене верховую езду, опасаясь, что этим она может навредить ребенку, но айсадку только возмутило подобное предположение.
        - Жены туризасов до последнего срока не слезают с коней - и ничего. Все дети рождаются здоровыми и сильными, - возражала она.
        И Элимер смирился. В конце концов, дети - это женское дело. Им, женщинам, куда виднее, угрожает ли что-нибудь ребенку в их чреве или нет.
        Однако блаженное спокойствие последних дней оборвалось куда более резко и грубо, чем кхан мог себе это представить. Сначала, взмыленный, примчался один из серых, а потом - всего-то пара суток прошла - дозорные заметили подступающее к Антурину войско. Огромное войско Илирина. До сих пор оно продвигалось осторожно, перемещаясь, видимо, ночью, а днем скрываясь за высившимися вдали холмами.
        "Он все же осмелился напасть, - думал Элимер о брате. - Без предупреждения, неожиданно. Такой подлости я не ожидал даже от тебя, Аданэй. Да, беда всегда приходит неожиданно".
        Беда? Элимер едва не рассмеялся этой мысли. Как вообще такая нелепица могла прийти ему в голову? Нет никакой беды, есть только глупость. Глупость Аданэя, который сам шел ему в руки. Конечно, вражеское войско в разы превосходило количество защитников. Но твердыня охранялась чародейством и не нуждалась в большом их количестве. Элимер, не теряя ни секунды, отправил гонцов в столицу и в ближайшие к Антурину города, так что совсем скоро оттуда выйдут этельды Отерхейна и двинутся к провинции. До их прихода оборону удастся держать без труда. А потом, соединившись, войско Отерхейна выйдет из ворот навстречу уже потрепанным илиринцам. И те отправятся рассказывать о своих подвигах праотцам. И, кто знает, может их царь, растерявший остатки разума, последует за ними.
        "Давайте, подступайте ближе! Надеюсь, ваш безумный предводитель тоже здесь, - злорадно ухмыльнулся Элимер. - Я имею огромное желание побеседовать с ним. И если наша беседа состоится, то вскоре мой милый брат окажется в мире теней".
        ***
        По приказу царя илиринское войско остановилось. На достаточном расстоянии от Антурина, чтобы не опасаться летящих со стен стрел. Да они и не летели: защитники тоже понимали, что их выстрелы пропадут втуне. Не слушая опасливых возражений Хаттейтина и других воинов, Аданэй спрыгнул с лошади и вышел вперед, оставив позади и войско, и своих телохранителей.
        Неужели сейчас он сумеет освободиться от поселившегося внутри пламени? Никто и не подозревал, каким тяжелым, почти невыносимым казался ему путь от Эртины до границ Отерхейна. Как он каждый день и ночь сгорал изнутри, как бился в горячечной полудреме, как пил, но не мог утолить жажду. Сейчас, сейчас все это должно закончиться. Огонь внутри него оживал, рвался наружу, в кончиках пальцев бегали жгущие искры. Сейчас, сейчас все случится, сейчас он выпустит пламя, избавится от него!
        Аданэй уже почти ничего не различал вокруг, не видел, не слышал, только чувствовал. Его тело будто растворилось, сливаясь с огнем: как тогда, во сне, посланном Шаазар. Он вновь становился пламенем, и это казалось блаженством, ведь теперь он не ощущал жара. Только вот продлилось это блаженство недолго, ибо уже в следующий миг Аданэя охватила боль. Показалось, что сгорает и кровь, и кости, и даже душа, что глаза лезут из орбит, что кожа трескается, обугливается и опадает почерневшими лохмотьями. Из опаленного горла вырвался хриплый рев, пальцы скрючило, а нестерпимая боль заставила потерять сознание.
        Илиринское войско растерялось, когда их правитель, невзирая на опасность, ушел вперед и оказался без защиты. Хаттейтин, вопреки запрету, уже подумывал отправить к царю телохранителей, когда произошло что-то странное. В лицо ему ударил жар, как будто он подошел слишком близко к костру. Глаза на миг ослепли от яркой вспышки. Потом он услышал жуткий вопль, такой страшный и мучительный, что захотелось ему вторить. В воздухе разлился сияющий желтый свет, жар стал еще сильнее, одежда под доспехами тут же промокла от пота.
        - Проглоти меня тьма! - выругался Хаттейтин. - Да что же это происходит?!
        Ответить на свой вопрос военачальник не успел, потому что вместе со всеми уставился на антуринскую стену, серый камень которой вдруг покраснел, будто железо в горне. А в следующий миг стену объяло пламя, и градом упали пылающие камни, и головешками посыпались защитники, и крики жителей донеслись даже до ушей стоящих в отдалении илиринцев.
        Пораженный, Хаттейтин не сразу вспомнил о царе, а вспомнив, увидел, что тот лежит не то без сознания, не то мертвый. Быстро кинулся он вместе с несколькими тысячниками к правителю и первым делом прислушался к пульсу. Жив. Царь был жив. Хаттейтин, вздохнув с облегчением, приподнял его голову и поднес к его рту фляжку с водой.
        Аданэй почувствовал влагу на губах, вожделенную влагу, которая потушит - должна потушить! - внутренний пожар. Но тут понял, что огня и так уже нет. Зато есть жажда, невыносимая жажда. Он как-то очень резко вскочил, заставив Хаттейтина отпрянуть, вырвал из его рук флягу и залпом опустошил. И только потом посмотрел на Антурин, на стену. Стену, которой больше не было. На ее месте пылал огонь. Аданэй перевел взгляд на взволнованных тысячников и военачальника, затем снова на город-крепость, и радостно, счастливо воскликнул:
        - Получилось! Хаттейтин, Аххарит, Таннис, у нас получилось! Стены нет! Получилось!
        Аххарит рассмеялся в ответ, Хаттейтин неуверенно, подрагивающими губами, улыбнулся, а Таннис помог царю подняться, и вместе они вернулись к ликующему войску.
        Жители Антурина спали спокойно, уверенные, что вражеское войско потопчется перед несокрушимыми стенами, сломает о них хребты и зубы, после чего бесславно и с позором отступит.
        Защитники города стояли на стенах, ожидая, когда приблизятся силы неприятеля, чтобы закидать их стрелами, камнями и облить кипящей смолой.
        Никто не ожидал беды, когда случилось невозможное, невероятное! Будто небо смешалось с землей, будто загорелись облака. Восточная стена раскалилась и вспыхнула, будто сделанная из пергамента. Те, кто стоял на ней, прыгали вниз, красными искрами рассекали ночное небо, прежде чем навсегда угаснуть, так и не успев понять, что произошло.
        Камень плавился подобно воску, лавой растекался по мостовой, добирался до воинов, которые не успевали отбежать достаточно далеко от подножия стены, и остывал, вмуровывая их по бедра, колени или щиколотки. И сильные мужчины орали и плакали, с обварившимися ногами застыв в камне. Орали и плакали до тех пор, пока не теряли сознание от боли, или не умирали.
        Паника образовалась на улицах, жители выбегали из домов, рыдания мешались с криками, а запах гари с вонью сгорающих заживо людей. Предводители гарнизона и десятники, перекрикивая гул толпы и огня, пытались привести своих людей в чувство. Но когда им наконец-то это удалось, и защитники смогли кое-как организовать оборону, вражеское войско уже подошло к выплавленному в стене отверстию, пожар в котором как раз затухал.
        Смертоносной лавиной хлынули илиринцы в покалеченный город, легко подминали защитников, все еще пребывающих в ужасе, одолевали их числом. Оборонявшиеся пытались держаться изо всех сил, но гибли и отступали. За одного павшего они убивали нескольких илиринцев, но все равно отступали и гибли. А враги приближались. Ближе. Еще ближе: они двигались в сердце твердыни - к замку наместника, сметая воинов кхана и заодно, в нездоровом азарте, вырезая простых жителей. Теперь к запаху гари и обугленных трупов примешался запах свежей крови.
        Не всем горожанам удалось избежать смерти. Мечи и копья доставали и воинов, и обывателей, и детей, и взрослых, и стариков.
        Вот девчонка-подросток рванула за руку своего братишку: ей показалось, будто он замедлил бег, а то и вовсе остановился. Обернулась, намереваясь прикрикнуть на него, и увидела, как мальчик падает на землю, и что у мальчика больше нет головы, а из разреза шеи хлещет кровь. И вопль, который исторгло ее горло, показался страшным ей самой.
        Вот гончар, крича, склонился у тела своей жены, из чрева которой только что вырвали младенца, и сам упал, пронзенный копьем.
        Вот группа воинов затащила в пустующий дом двух отбивающихся девчонок.
        И страх, и кровь, и смерть, и пламя плясали на улицах Антурина всю ночь. И старики вспоминали слова тех, кто утверждал, будто над городом до сих пор веет проклятие древних гробниц.
        IV
        С утра кое-где на улицах еще продолжались стычки, но исход битвы был ясен уже с ночи. Теперь защитники сражались не для того, чтобы защитить город, а для того, чтобы покинуть его. Илиринцы прекрасно это понимали, а потому чувствовали себя победителями, и то тут, то там, раздавался их смех.
        "Не такими уж неприступными оказались твои стены, Антурин - рассуждал Аданэй сам с собою, поднимаясь по ступеням захваченного замка. - Конечно, только благодаря Шаазар и этому огню, иначе бы…"
        Однако он решил не продолжать эту мысль, споткнувшись на неожиданном и неприятном прозрении: да ведь он вообще почти ничего не сделал сам. Он получил все, что хотел, лишь благодаря кому-то другому! Осознание этого больно ударило по самолюбию. И почему такая мысль пришла в голову именно сейчас, когда он должен ликовать, ведь он победителем въезжал в замок Антурина?! Гнать прочь эти сомнения! Пусть он остался жив лишь благодаря Гилларе и Ниррасу, пусть попал в Эртину благодаря им же, пусть ему пришлось воспользоваться доверием Вильдерина - как же ты сейчас, бывший друг? - и любовью Лиммены. И пусть это Шаазар помогла пройти ему Тропою Смерти, а сейчас лишь с ее помощью он сокрушил часть великой стены. Пусть их много было, готовых помочь. Но ведь существовала какая-то причина, по которой они захотели это сделать? И если у людей (и нелюдей) возникло желание или потребность помочь ему, то это его заслуга!
        "Да, моя заслуга", - ответил Аданэй сам себе и, уже вполне довольный, ступил в захваченный замок павшей провинции.
        В этот раз Отерхейну пришлось отступить, но Аданэй не питал иллюзий, он знал: империя отступилась, но непременно попытается вернуть Антурин. И вернет. То, что от него останется. А к тому времени илиринское войско уже покинет город-бывшую-крепость, предварительно разграбив и опустошив его. И Элимеру придется проглотить это оскорбление. Ведь прежде, чем собирать силы и мстить Илирину настоящей войной, ему придется восстановить провинцию, отстроить заново дома и стены, успокоить народ. Илирин получит столь необходимую отсрочку, а уж Аданэй постарается выжать из нее все, что можно.
        Сейчас брат, скорее всего, вывел остатки своих отрядов за пределы Антурина. По крайней мере, это единственное разумное, что он мог сделать. Слишком мало воинов защищало твердыню, слишком сильно люди надеялись на ее незыблемость.
        "Элимер, конечно, всегда бредил доблестными схватками и героическими смертями, - думал Аданэй, - но в этом случае даже у него должно хватить ума, чтобы скрыться и ждать свое войско, которое, скорее всего, уже движется сюда. И вот потом уже он попытается отвоевать Антурин. Нужно убраться до того, как его войска окажутся здесь".
        Аданэй был уверен, что в захваченном городе не обнаружит брата, тем более плененного: это было бы слишком прекрасно, а потому - невозможно.
        Зато тут он встретил кое-кого другого. Ее привели воины, когда она пыталась выскользнуть из замка. Им даже удалось не причинить ей вреда. Потрясающе! Интересно, и как это Элимер оставил здесь свое сокровище? Понадеялся на несокрушимость Антурина, уверовал, что замку, расположенному в самом сердце города, ничто не угрожает?
        - Славная Кханне, - пропел Аданэй, - как я рад встретить тебя в столь приятной обстановке. Наконец-то мы сможем поговорить, как добрые друзья.
        Она промолчала, смотря сквозь него.
        "Знаменитое дикарское молчание", - решил Аданэй, не подозревая, что Элимер подумал то же самое, когда впервые пытался говорить с айсадкой.
        - Можешь не отвечать. У нас впереди еще много времени для бесед. Уводите!
        ***
        Элимер окинул взглядом разгоревшийся на улицах Антурина бой и принял единственно верное в этой ситуации решение.
        - Отступаем! К западным воротам! - крикнул он, стараясь перекрыть шум боя. Приказ передали дальше, так что услышали его все и охотно подчинились: бесцельно погибать в безнадежной битве никому не хотелось. Отойти удалось без труда - илиринцы, уверовав в победу, даже не стали их преследовать. Вместо этого занялись разграблением домов и бессмысленной резней населения.
        "Вы еще ответите за это!" - еле сдерживая готовую прорваться ярость, думал Элимер. Но он - кхан, и допустить вторую ошибку, отправляя людей на смерть в заведомо проигранном бою, не имел права. Он и так уже поплатился за ошибку первую - недооценил врага, не предположил даже, что не глупость двигала Аданэем. И теперь из-за этой недальновидности гибли его люди. Из-за этого Шейра осталась в замке, захваченном илиринцами. Несколько раз порывался Элимер отдать приказ о наступлении, чтобы попытаться отбить ее у противников. Но всякий раз волей разума удерживал себя от нелепого поступка, который грозил бы смертью и ему, и Шейре, и всем воинам. Сейчас с ней ничего не случится, напротив, Аданэй станет оберегать ее как самого себя, ведь где еще он возьмет столь ценного заложника? А вот если кхан погибнет, тогда Шейра и еще не рожденный наследник станут помехой, и от них немедленно избавятся. Так что жизнь Элимера - это залог жизни жены и сына. А значит, ошибок больше допускать нельзя.
        - Уходим! Быстрее! - крикнул кхан еще раз, когда с несколькими этельдами подошел к западному выходу и увидел несущийся на них отряд илиринцев. Пятеро воинов тут же бросились открывать тяжелые ворота, однако короткого промедления хватило, чтобы у выхода завязалась схватка. Благо, вражеский отряд оказался невелик, и людей насчитывал даже меньше, чем в поредевших этельдах. Остальные противники, видимо, чересчур увлеклись бесчинствами, чтобы заметить невыгодное положение соратников и поспеть на подмогу. А нападавшие бросились на этельды в горячечном пылу недавней победы, когда возникает иллюзия неуязвимости. Но только иллюзия.
        Развернувшись к неприятелю, воины кхана бросились вперед. Элимер наконец получил возможность излить ярость. Каждый раз, когда меч его вонзался во вражескую плоть, издавая влажный, чавкающий звук, внутри кхана вскипала злобная радость. Пусть они проиграли бой за Антурин, но уж этот самоуверенный отряд уничтожат подчистую.
        Рядом с кханом бился Видольд. И даже в полутьме и суматохе схватки Элимер заметил, как ловко бывший разбойник орудовал мечом. Падали, словно скошенная трава те, кто имел несчастье оказаться в непосредственной близости от смертоносного клинка телохранителя. И где полудикий горец овладел искусством убийства в таком совершенстве? Мысль промелькнула, а дальше он опять погрузился в багровую пучину стычки.
        В следующий раз Элимер обратил внимание на Видольда, когда заметил, что в спину телохранителя метило длинное копье, а тот, занятый другим противником, не видел угрозы. Даже не задумавшись, кхан бросился вперед, только бы не дать другу погибнуть. Меч Элимера вошел в спину нападавшего копейщика. Опасность миновала. Но кхан не успел этому порадоваться, опоздал на мгновение и не заметил, что смерть прицелилась уже и к нему. В уголке сознания мелькнуло: "Все кончено". И он упал.
        Телохранитель, расправившись с противником, обернулся и увидел, как кхан убил врага, готового нанести ему, Видольду, удар копьем. А в следующий миг в грудь правителю полетел тяжелый дротик, выбил пластину доспеха и вошел в плоть. Телохранитель даже не успел моргнуть, а кхан уже оседал на землю.
        - Зачем же! - простонал Видольд, подхватывая Элимера. - Со мной бы ничего не случилось!
        Воины, увидев, что произошло страшное, сомкнули кольцо вокруг раненого - или убитого? - правителя, коря себя за то, что не сделали этого раньше.
        Теперь схватка завершилась быстро. Гнев и стремление скорее вынести кхана из этого месива сделали свое дело. И скоро остатки илиринского отряда бросились врассыпную, призывая на помощь соратников. Но поздно, ибо отерхейнцы уже вышли за ворота, унося с собой раненых и - самое страшное - чуть живого правителя.
        Скоро они оказались в степи. Преследовать их ночью, на незнакомой равнине, враги не решились, это казалось слишком рискованным, учитывая, что свежие этельды могли оказаться на подходе.
        ***
        Воины угнетенно въезжали в ближайшую деревеньку. Среди жителей отыскался знахарь, но старик, осмотрев рану, только отвел взгляд, боясь озвучить страшную правду: кхан уже на пути к миру предков.
        Выжившие сгрудились у наспех разложенного костра. В домах разместили раненых и Элимера, вокруг которого хлопотали все, кто хоть что-то понимал во врачевании. Среди воинов не слышалось привычных шуток и перебранок, взгляды всех смотрели угрюмо, и хотя о правителе говорилось, как о раненом, все знали и боялись правды - кхан уже не жилец.
        Ирионг, прижимая к себе покалеченную в бою руку, не отвечал на вопросы, уставившись на играющие веселыми всполохами угли. Ему ничего не хотелось делать, но, окинув блуждающим взором растерянных воинов, он отдал приказ:
        - Размещаться на ночлег, поднимаемся с восходом. Ты и ты, - он ткнул пальцами в двух воинов, - сейчас же мчитесь до ближайшего города и везите сюда настоящих лекарей.
        Люди, заслышав привычные интонации приказа, немного оживились. Двое сразу же, как и было сказано, вскочили на свежих лошадей, которых нашли в деревне - и канули в ночи.
        Скоро почти все уснули: как ни были воины потрясены происшедшим, а усталость оказалась сильнее.
        Только Ирионг да несколько десятников остались сидеть у костра, тихо переговариваясь и обсуждая дальнейшие действия. Спустя полчаса к ним присоединился Видольд, который все больше молчал, бездумно теребя в пальцах несколько травинок. В разговор он не вмешивался и как будто размышлял о чем-то своем. Только один раз прошептал себе под нос: "Как глупо получилось".
        Однако никто из присутствующих не был уверен, что правильно расслышал слова.
        - СТРАНСТВУЯ ТРОПАМИ МЕРТВЫХ, ПУТНИКУ ТЯЖЕЛО НАЙТИ ОБРАТНУЮ ДОРОГУ
        Он блуждал среди белесо-серых колышущихся теней, постепенно начиная осознавать себя и вспоминать: Антурин, битва, в которой его, кажется, ранили. Только вот воспоминания эти не вызвали ничего, кроме апатии, безразличия. Они на миг всплывали на поверхность сознания и тут же, за ненадобностью, тонули в черной бездне вялого равнодушия.
        Кажется, раньше он правил какой-то страной. Кажется, очень сильно мечтал кого-то убить. Кого? Аданэя? Кто такой Аданэй? Ах, да, его брат. Но сейчас убивать кого-то было просто лень. К чему это все? Да, еще он помнил какую-то женщину: почему-то раньше он очень о ней волновался. Но сейчас и это не имело значения.
        Элимер - он только что вспомнил собственное имя - чувствовал лишь неизбывную усталость. Хотелось одного - рухнуть на землю и заснуть. Но вот незадача - земли под ногами не было, только шевелилась, поднимаясь до самых колен, вязкая хмарь. Она напоминала не то студень, не то невнятного происхождения жижу. Сколько он так блуждал - неизвестно: в мире теней не существовало времени.
        "Мир теней, - безучастно подумал он, - вот, где я очутился. Я умер", - но даже эта мысль не вызвала внутреннего отзвука.
        Слева от себя Элимер заметил что-то вроде тропки, рассекающей сумрачную топь, и двинулся к ней. Что-то шлепало, хлюпало, чавкало под ногами. Словно тысячи незримых губ всхлипывали: "Кто ты? Зачем ты? Куда ты?"
        Тропка находилась близко, но сколько Элимер ни шел, ему казалось, будто она не приближалась. Пока в единый миг не обнаружил, что уже стоит на ней. На туманной тропе, которой проходили мертвые. Тропе, по которой теперь предстояло пройти и ему.
        Стоило осознать это, как все вокруг изменилось - преобразилась сама реальность. Исчезло призрачное болото и окружающее напомнило привычный мир, вот только в мире этом перепутались все времена. Во мгле Элимер увидел отца, тот кричал: "Ты проиграл илиринцам! Не смог удержать крепость! Какой из тебя кхан?! Какой воин? Ты - мой позор! Лучше бы не рождался вовсе!"
        "Убирайся! - огрызнулся Элимер, которого потихоньку отпускала апатия. - Тебя здесь нет, ты не существуешь! Ты давно уже на той стороне!"
        И мать со словами: "Элимер, родной, ты весь в крови. Тебя ранило? Кто посмел ранить тебя, мой сын, мой любимый сын".
        "Мама, я скучал по тебе…" Но и она исчезла.
        Элимер видел и другие образы: мертвецов, связанных с ним при жизни. Воинов, убитых в бою. Зарину, которая выкрикивала проклятия. Но эти лики выглядели куда бледнее и быстро исчезали из памяти.
        Лишь одно видение заставило его задержаться и замедлить шаг. Чернеющий бор, болотистая гнилостная почва, с голодным урчанием проглатывающая ноги. Вдали - полуразрушенная лачуга, покрытая сизой плесенью. Одна стена в ней полностью отсутствовала, и в образовавшемся отверстии виднелся какой-то человек. Он замедленными движениями раскачивал колыбель. Элимер приблизился, но представшая глазам картина заставила его отпрянуть. В человеке он узнал Аданэя. Это брат бережно качал колыбель. А в ней белели младенческие кости.
        "О Боги, что он делает?! Зачем он это делает?"
        За плечом заухал филин, и в этом уханье Элимеру почудился ответ: "Баюкает мертвое дитя".
        "Что?"
        Но уханье повторило: "Качает мертвого ребенка".
        Словно ощутив чужое присутствие, Аданэй - или его призрак - обернулся. И вот тут Элимер не совладал с охватившим его ужасом, ибо не глаза смотрели на него, а пустые провалы глазниц, черные ямы. Он услышал глухой, словно доносящийся из-под земли голос: "Убей меня, Элимер. Убей. Я и так уже мертв".
        И Элимер не выдержал. Хрипло закричал и бросился прочь от лачуги и Аданэя, который казался больше, чем просто мертвым!
        Но тропа куда-то исчезла или закончилась, а перед ним распростерлась широкая неторопливая река. И тут же пропали нехорошие видения, замолкли голоса и всхлипы, а застывший воздух пришел в движение. Дохнуло свежестью реки, ароматом трав и сосен - теми запахами, которые он любил больше всего. А вслед за запахами преобразилось и все остальное. Река, деревья, небо (или нечто, напоминающее его) окрасились в сочные цвета. Элимер рассмеялся, потому что со всей отчетливостью осознал - там, за Рекой, еще лучше. Надо только переплыть ее. Он уже сделал шаг к воде, но мощный порыв ветра отбросил его назад. А в следующую секунду Элимер понял, кто вызвал этот ветер: в воздухе медленно воплощалась женщина. Она запрещающим жестом раскинула руки и крикнула:
        - Стой! Не смей! Тебе нельзя туда! Рано! С той стороны даже я не смогу тебя вернуть!
        В глазах незнакомки Элимеру почудилась явная тревога.
        - Кто ты? - нахмурившись, спросил.
        - Мое имя тебе ни о чем не скажет, - отозвалась она. - Но ты должен послушать. Ты не можешь уйти, - кажется, женщина немного успокоилась, когда поняла, что Элимер не перейдет реку прямо сейчас, а сначала поговорит с ней.
        - Даже я не могу предвидеть все… - пробормотала она. - Если бы я знала, что все получится именно так… так глупо… то я бы не стала… - она оборвала сама себя, и голос ее вновь обрел твердость:
        - Ты не можешь уйти сейчас, Элимер. Сначала ты должен выполнить предначертанное.
        - Откуда ты знаешь мое имя?
        - Мне известно о тебе многое, кхан Отерхейна. И я говорю - ты должен вернуться к своим людям, в свою страну.
        - Нет. Я ухожу за реку. Так я решил.
        Он шагнул вперед, лицо женщины перекосилось в болезненном беспокойстве, она снова воскликнула:
        - Стой!
        - Ты не можешь мне помешать. Я вижу, в этом месте даже ты не в силах удержать меня.
        - А ты сообразительней своего брата, - она мимолетно усмехнулась и задумчиво добавила. - Один умный, другой красивый - совсем как в старых сказках.
        Но тут же отмахнулась от своих же слов:
        - Однако не о том речь. Вспомни, своего врага - Аданэя! Неужели ты допустишь, чтобы он торжествовал? Чтобы смеялся над тобой? Он будет гаденько ухмыляться этой своей усмешкой, но ты не сможешь стереть ее с его лица.
        - Мне нет до него дела, - пожал плечами Элимер, но уже без прежней уверенности.
        Заметив его колебания, незнакомка продолжила еще воодушевленнее:
        - А что он сделает с твоей женой? Ты ведь помнишь ту, которая зовется Белой Кошкой? Стоит тебе уйти - и всему придет конец. Ты больше никогда не обнимешь ее. Никогда не возьмешь на руки своего сына, а он никогда не назовет тебя отцом. Впрочем, если тебя это утешит, Аданэй не убьет твою жену - он ее очарует. Ты ведь знаешь его силу? И твоя айсадка не только забудет тебя, но и проклинать начнет. А что он сделает с твоим сыном? Может, обратит в раба. А может, умертвит. Тебя и это не волнует? Неужели твой отец говорил правду, называя тебя слабым мальчишкой, не достойным трона?
        Элимер молчал. Женщина какое-то время настороженно наблюдала за ним, а потом осторожно продолжила:
        - Тебе нужно встретиться с Аданэем и убить его! Ведь он не заслужил жизни! Но вместо этого ты бежишь, словно трус. Хотя должен исполнить назначенное, избавить мир от этого мерзавца. И вот тогда сможешь уйти, никто тебя не задержит. Исполни - и обретешь свободу.
        Элимер все еще молчал, когда почувствовал пристальный взгляд женщины, а вслед за этим легкий толчок в голове, который расставил по местам перепутанные мысли. И когда он в следующий раз взглянул на реку, то обнаружил, что она вовсе не так прекрасна, какой казалось, а над поверхностью ее стелется туман - белесый, промозглый, неприятный. И воспоминания - все, до последней мелочи, - вернулись.
        Незнакомка стояла напротив и довольно улыбалась.
        - Кто ты? - спросил Элимер. - Зачем тебе мое возвращение?
        - Я просто хотела помочь, - она снова улыбнулась. Впрочем, у Элимера возникли сомнения в ее честности, наверняка эта женщина преследовала какие-то свои цели. Но он уже и сам принял решение: Аданэй должен умереть. А значит, нужно вернуться. Вот только как? Вряд ли у него получится идти, идти - и дойти до привычного мира.
        - Я помогу тебе. Если ты действительно желаешь вернуться. Только в этом случае я смогу тебе помочь, кхан Отерхейна, - ответила женщина на его мысли.
        - Благодарю… - Элимер замялся, не зная, каким титулом величать могущественную незнакомку: госпожа, царица, богиня?
        - Шаазар. Меня называют Шаазар. Это мое имя.
        - Шаазар… - вторил Элимер задумчиво, и быстро добавил. - Спасибо, Шаазар.
        - Не стоит благодарности, - на губах собеседницы проскользнула лукавая усмешка.
        А потом Элимер почувствовал упругую волну вливаемой в него силы. Это походило на глоток студеной ключевой воды после того, как долго изнемогал от жажды!
        - Дыши, мальчик, - шептала Шаазар, хотя Элимер уже не видел ее, только слышал: - Дыши, я даю тебя силы. Я возвращаю тебя в жизнь. А ты за это даруешь мне смерть. Мне и всему миру.
        Когда последние слова дошли до сознания Элимера, он понял, что поторопился с возвращением, и стоило бы еще подумать, но было уже слишком поздно. Свежая мощная струя, словно воздух входила в легкие, пламенем разливалась по венам, наполняла все тело горячей как солнце жизнью. И вот еще один толчок, еще один вздох - и река пропала, растворилась в серой пустыне, а скоро исчезла и сама пустыня, растаяла, словно мираж, и вместо нее Элимер увидел чье-то обеспокоенное лицо, склонившееся над ним. Понимая, что вернулся, закрыл глаза, и забылся целительным сном, наполненным заемной силой. В уголок сознания еще пробивались суматошные крики: "Кхан очнулся! Великий кхан очнулся!" Но потом погасли и они - Элимер окончательно провалился в глубокий сон без сновидений. Обычный человеческий сон.
        ***
        Тардин, стоя в пустыне, вглядывался в ту даль, что открыта лишь мудрым. Несколько раз порывался он сплести чары, и несколько раз Калкэ останавливал его.
        - Нет, - говорил он. - Не надо. Так лучше. Так будет лучше. Если он умрет не от руки брата…
        - Я не могу, Калкэ, я не могу просто так смотреть и ничего не делать.
        - Тогда не смотри.
        - И этого не могу!
        - Придется. Ты жалеешь не его, ты жалеешь себя, свою жизнь, в которой его не будет. А он… что ж, у него впереди еще много, очень много жизней.
        - Я знаю.
        Их разговор прервался яркой белой вспышкой, которая опалила внутренний взор. Они замерли и, ошеломленные, переглянулись.
        - Ты тоже почувствовал это, Калкэ?
        - Такую мощь невозможно не почувствовать. Видишь, Тардин, его спасли и без тебя. Кто-то его вытащил, почти выбросил обратно в жизнь. Кто-то несоизмеримо более могущественный, нежели мы с тобой. И мне очень хотелось бы знать - кто.
        - А мне куда больше хотелось бы знать - зачем?
        Они снова перекинулись тревожными взглядами и надолго умолкли.
        ***
        Наступила ночь, и Элимер открыл глаза второй раз. Он не понимал, где находится и что произошло, воспоминания обрывались на том моменте, когда дротик пронзил его грудь. А потом - сплошная темнота. Какое-то время Элимер не шевелился, стараясь не выдать ненароком, что очнулся. Ведь сейчас он не слышал разговоров и не мог понять, друзья вокруг или враги
        Осторожно скосив в темноту взгляд, Элимер попытался разглядеть хоть что-нибудь. Непроницаемый мрак затопил углы помещения, и определить истинные размеры комнаты оказалось непросто. В центре, за хлипким столом, освещаемым свечным огарком, сидел старик и, судя по его позе и выражению лица, давно уже скучал, не зная чем себя занять. С шеи его свисали незнакомые Элимеру амулеты и обереги. При малейшем движении они ударялись друг о друга и о дерево стола, издавая негромкий и приятный стук. Что ж, вряд ли это плен, решил Элимер, иначе он находился бы либо в темнице, либо в надежно запертом помещении замка,они ударялись друг о друга и о дерево стола, издавая негромкуюмыйлетами и оберегами, значения которых Элимер не понимал. да и охранял бы его отнюдь не немощный старец.
        Тихонько, наверное, от ветра, скрипнула и приоткрылась входная дверь. Через образовавшуюся щель в дом заглянуло ночное небо, бледной серебряной полоской опустился на земляной пол свет луны. Значит, хижина была не заперта. На душе от такого открытия стало легче. Даже если он и не в Отерхейне, то, по крайней мере, не в руках врагов. Не в руках Аданэя. Но на всякий случай Элимер все-таки не торопился подавать признаки жизни. Но тут старик, кряхтя, поднялся из-за стола, выругался на своеобразном наречии восточных окраин Отерхейна и направился закрывать дверь. Это успокоило Элимера окончательно. Конечно, оставалось неясным, почему он, кхан, властитель, лежал в какой-то деревенской лачуге, а не в просторных палатах. Вероятно, этому скоро найдется объяснение.
        Он пошевелился, пытаясь понять, сможет ли встать с ложа. Что ж, тело его казалось вполне здоровым, при напряжении все мышцы наливались привычной силой, лишь правая сторона груди странно застыла. Но Элимер решил не обращать внимания на подобные мелочи и поднялся. Какое-то время стоял, покачиваясь, однако секунда - и он сделал первый шаг. Как раз в тот момент, когда старик отвернулся от двери, чтобы возвратиться за стол. Но это так и осталось намерением. Взгляд его уперся в застывшую фигуру кхана. Челюсть старика отвисла, глаза едва не полезли из орбит, а лицо побледнело, выделившись на фоне стены, как луна на темном небе. Одновременно он дрожащими губами принялся издавать донельзя странные звуки:
        - А…а…а…эээ
        Наверное, старик пытался что-то сказать, но от испуга получилось что-то нечленораздельное. У Элимера же не было никакого желания доказывать, что он не гость из мира мертвых, а самый что ни на есть живой правитель, и потому просто двинулся к двери. Неизвестно, на что рассчитывал кхан, когда подошел вплотную, да только знахарь так и не тронулся с места, продолжая трястись и выпученными от страха глазами смотреть в лицо того, кого считал призраком. Ибо разве может быть человеком тот, кто еще сегодняшним утром находился при смерти, метался в горячечном бреду, потом на мгновение открыл глаза и снова впал в забытье? А ночью, смотрите, шагает как ни в чем не бывало?
        Элимер, примерно угадав эти мысли, бросил:
        - С дороги, быстро!
        Несколько секунд ничего не происходило, словно ноги старца приросли к полу.
        - Прочь с дороги!
        Знахарь наконец опомнился, испуганно метнувшись в сторону. Больше не глядя на него, кхан распахнул дверь и непроизвольно прикрыл глаза руками - прямо на него уставилась тревожная луна, сегодня почти неестественно яркая. Как только взгляд привык к ночи, Элимер, осторожно оглядываясь, двинулся дальше, к плетеной изгороди, которой был обнесен дом. Но его остановил резкий окрик:
        - Не двигайся, а то стреляю! Отвечай быстро, кто такой?
        Элимер не видел говорившего: тот скрывался в темноте. Зато его собственный силуэт явственно выделялся в лунном свете, а потому продвижение вперед могло оказаться опасным. Что ж, он всегда одобрял и поддерживал этот негласный закон войны - убивать любого, кто не подчинился приказу. А сейчас сам рисковал стать жертвой этого правила.
        - Отвечать! - гаркнул невидимый страж еще. - Кто ты?!
        - Твой повелитель, - отозвался Элимер. - Опусти лук.
        Однако тот не торопился верить, а из темноты раздался другой голос: оказывается, воинов, охраняющих дом, было двое:
        - Не лги! Наш кхан ранен. Тебя подослали убить его? Кто? Илиринцы?
        - Ваш кхан здоров и он перед вами. Советую поверить, - в его голосе прозвучала угроза. Возможно, именно она заставила воинов засомневаться, потому что следующий вопрос прозвучал неуверенно.
        - Как докажешь?
        - Подойди и посмотри на меня, если тебе не знаком мой голос!
        - Так и лицо тоже не знакомо. Мы из Шеске с нашим сотником прибыли, на войну, значит, с илиринцами. И мы кхана еще ни разу не видали.
        - Так найди тех, кто видел! - рявкнул Элимер, не понарошку разозлившись на возникшую некстати преграду, а заодно и на двоих воинов из захолустья под названием Шеске. Он пока плохо понимал, что случилось, но если воины прибыли даже с самых окраин Отерхейна, значит, войну его военачальники затеяли нешуточную. - Позови Ирионга, Гродарона… Да хоть простого вояку из тех, кто ходил со мной в походы.
        - Так нет никого. Все ушли. К Антурину. И главные тоже. Здесь только мы вот, из Шеске, остались, да еще из Урича две сотни. Великого Кхана, значит, охранять…
        - Молчи, - прошипел второй голос и громко прибавил, обращаясь уже к Элимеру: - Нет тебе веры! Не мог повелитель так быстро исцелиться. Правду говори, иначе стрелу в горло получишь!
        Элимером медленно овладевало что-то, близкое к отчаянию. Он находился в какой-то неизвестной деревеньке, оставленный собственными людьми под охраной вояк из далеких провинций. И его собирались убить как вражеского лазутчика. И куда-то подевался старик. Видимо, и впрямь принял его за ходячего мертвеца и теперь боялся и нос на улицу сунуть. Что же такое произошло, что никто не верил в его исцеление? Право, глупее ситуации и представить нельзя!
        Казалось бы, проще всего показать знак власти на виске - и все вопросы исчезли бы. Или приказать воинам зайти в дом и убедиться, что ложе повелителя пустует. Но кхан, лишь недавно очнувшийся от мертвенного сна, все еще не пришел в себя после долгого блуждания по закоулкам собственного сознания. Так что эти простые мысли даже не пришли ему в голову.
        - А Видольд? - вместо этого спросил он, даже не рассчитывая на положительный ответ. - А моя охранная дружина? Они здесь?
        - А, эти здесь! - оживился один из мужчин и тут же обратился ко второму. - Сходи, кликни Жуткого!
        Как ни был Элимер разгневан и утомлен нелепостью происходящего, но все же не смог удержаться от усмешки. Значит, вот как нарекали его телохранителя простые воины.
        Однако за Видольдом идти не пришлось, как раз в это время раздался голос, в котором Элимер без труда узнал Реста.
        - Что происходит? - требовательно вопросил телохранитель. - С кем это вы болтаете? - и взгляд его выхватил из темноты освещенный луной силуэт кхана.
        - Кто это? - резко спросил он воинов, неуловимо напрягаясь и хватаясь за рукоять меча.
        - Рест, это я, - откликнулся Элимер, довольный, что смехотворная ситуация наконец-то разрешилась.
        - Кхан?! Но как… Как такое возможно?!
        - А я откуда знаю? - фыркнул Элимер, двигаясь навстречу Ресту. - Я проснулся, а здесь все реагируют так, словно призрака увидели. Что происходит? Что со мной было?
        - Повелитель! - теперь в интонации прозвучала радость. - Тебя ранили, мы уже и не надеялись на твое выздоровление! Это чудо! Сами Боги оберегают тебя.
        - Может и так. Но идем, Рест, отведи меня к Видольду, если уж никого из моих военачальников здесь нет.
        - Слушаюсь, мой Кхан, - отозвался воин.
        Элимер, уже не обращая внимания на двоих дозорных, что стояли с вытянувшимися лицами, пошел следом за Рестом. Однако стоило поравняться с ними, как он услышал осипший от волнения голос:
        - Великий Кхан! Прости, не признали, едва не убили! Если прикажешь… мы наказание понести согласные…
        - Едва не убили, - хмуро бросил Элимер, - но "едва" в расчет не берем. Вы разозлили меня, вынудили прождать столько времени, но похвалы вы заслуживаете скорее, чем наказания. На моем месте действительно мог оказаться предатель, подкупленный врагами. Излишняя осторожность всегда лучше, чем ее недостаток. Идем, Рест, - обратился он уже к телохранителю.
        А воины, невнятно пробормотав какие-то слова благодарности, остались на месте, все еще не в силах уложить в голове, что их не только не наказали, а еще и отметили. Вот и пойми правителей этих. То кхан, согласно слухам, казнит за одно неосторожное слово, а то, как сейчас - хвалит, хотя они приняли его за лазутчика.
        От всеобщей суматохи и криков потрясения Элимера спасло лишь то, что воины из Шеске и Урича действительно не знали его в лицо. Зато охранная дружина после минутного оцепенения разразилась восторженным ревом.
        - Я рад вас видеть, - ответил кхан, взглядом отыскав Видольда, на лице которого царили смешанные чувства опасливого и радостного изумления.
        Скоро и остальные воины обо всем узнали - удивительная весть передавалась из уст в уста, и в лагере, разбитом вокруг деревни, не осталось спящих. Проснулись все, и теперь только и слышно было, что о правителе и его чудесном выздоровлении. Поднялись и поселяне. Еще бы, хоть раз в жизни взглянуть на живого кхана, который, к тому же, поселился в их деревне - будет, чем похвастать перед соседями из окрестных деревень.
        Впрочем, все это Элимера не волновало. Когда он отозвал Видольда к отдельному костру, никто не решался их отвлекать. Разве что один раз кто-то из воинов поднес повелителю еды и браги, что оказалось кстати: Элимер уже успел проголодаться.
        - Ну, Кхан, я потрясен! - воскликнул Видольд. - А я уж думал - все! Еще чуть-чуть, и отправишься с предками беседы вести. Прикидывал, когда начинать выть и волосы на себе рвать от горя и этого, как его, чувства вины.
        - Видольд, иногда мне кажется, что ты будешь зубоскалить даже у моего погребального костра.
        Видольд исподлобья стрельнул глазами и вдруг замолчал, угрюмо уставившись на кхана. Понятно, отчего воины дали ему прозвище "Жуткий". Видольд действительно выглядел пугающе: волосы, чернее ночи, чернее вороновых перьев, глаза, в которых зрачок сливался с радужкой, и жесткое лицо, выражающее скрытую угрозу всякий раз, когда телохранитель переставал насмешничать. И движения - обманчиво плавные, неторопливые: так движется хищник, выслеживающий добычу. Элимер словно заново узрел бывшего разбойника. Увлеченный наблюдениями, он не сразу обратил внимание на прожигающий его взгляд угольно-черных глаз, отражающих пламя костра. По спине пробежал холодок, но кхан поспешил отогнать наваждение. Ведь перед ним стоял всего лишь привычный Видольд. Горец, некогда разбойник, ныне - телохранитель: циничный, жестокий в бою, как и полагается воину и мужчине - но не более. А тот вдруг заговорил:
        - Прости, Кхан. Красивых слов я говорить не умею, вот и остается шутки шутить. Оно как-то привычнее. А я ведь и впрямь готов был волосы на себе рвать. Боялся, ты не выживешь. По моей вине. Это ж ты меня выручать бросился, когда тебя ранили. А телохранитель-то я, а не ты. И как бы сказать… Ну, в общем - до смерти не забуду.
        - Я знаю, Видольд, - вымолвил Элимер, - я знаю. Но я жив, так что забудь пока о чувстве вины. Сейчас гораздо важнее то, что творится с моей Империей. Расскажи. Думаю, тебе известно больше прочих. Кстати, а почему ты не участвуешь в схватке за Антурин?
        - Ну так… я ж это, телохранитель твой, а не воин этельда, - пожал плечами Видольд, вернувшись к привычной интонации.
        - Понятно. А теперь скажи мне все: что со мной случилось, почему люди едва верят в мое выздоровление? И главное, где сейчас мое войско и что делает?
        - Да что тут рассказывать. Ранило тебя, дротом пронзило. И, Кхан, смертельно ранило ведь, - он помедлил. - Ты уж поверь, я не первый раз такие раны вижу. А ты - еще утром при смерти, а ночью - здоров. Знаешь, ощущение странное, - Видольд понизил голос, - будто вытянул тебя кто. Вот прямо из того мира вытянул. Иначе я теряюсь в догадках, как ты выжил. Может, Тардин? Он все же колдун.
        - Не говори мне о Тардине. Если бы не его ложь, то всего этого вообще не случилось бы. Если бы не он, я уже давно добрался бы до Аданэя и уничтожил. Я ни за что не поверю, будто старик решил меня спасти. У меня была возможность убедиться: невнятные пророчества для него важнее моей жизни.
        - А может, ты сам что-нибудь помнишь? Что происходило там - на грани?
        - Ничего. Последнее, что я помню - бой. А потом сразу - лачуга и старик. Я даже не знаю, сколько прошло времени. Кстати, а сколько его прошло?
        - Около недели, Кхан.
        - Что произошло за время моего… гм… отсутствия?
        - Антурин захватили, разрушили часть восточной стены.
        - Это я знаю, - отмахнулся Элимер. - Дальше!
        - Ну, как тебя ранили, так мы отступили через западные ворота, илиринцы не стали нас преследовать. Мы добрались до этой деревеньки. От нее до Антурина несколько часов верхом. Здесь остановились, разместили тебя и других раненых. Некоторые из них уже бегают, некоторые умерли, еще трое на поправку идут, если тебе это интересно.
        - Мне все интересно. Продолжай.
        - Мы набрали у жителей еды и шкур, несколько воинов поездили по окрестным селениям, тоже привезли кое-чего - и разбили лагерь вокруг.
        - Отчего вы не поехали дальше, до какого-нибудь города?
        - Так все боялись, что ты дороги не выдержишь. Да и войско наше к тому времени уже к Антурину двинулось, недалеко от этого места проходило. Ирионг присоединился к нему.
        - Хорошо, я понял. Дальше.
        - Здесь оставили этих вот худосочных вояк из Шеске и Урича. Так, на всякий случай. Ну и мы с ребятами остались. Из столицы вот-вот должны приехать лекари. Хотя теперь-то они уже без надобности.
        - Ничего, займутся другими ранеными.
        - Ирионг сменил Гродарона, возглавил войско. Теперь они уже у Антурина. Вроде собирались не то штурмовать, не то еще что-то: дальнейшего я не знаю.
        - Многих мы потеряли при отступлении?
        - Половину.
        - Плохо.
        - Что поделать, - пожал плечами Видольд.
        - Уже ничего. Остается только мстить. Шейра - с ней что? - задал Элимер наконец вопрос, который с самого начала не давал ему покоя.
        - Не знаю. Она оставалась в Антурине. По донесениям серых, ее держат в замке как заложницу. Кажется, поэтому Ирионг и не спешит бросать войско в бой, засел у стен. Если бы не это… Ведь стену илиринцы сами разрушили, прорваться внутрь теперь легче легкого. Они, конечно, настроили там каких-то заграждений, но смести их - как ручей переплюнуть.
        - Все ясно. Собираем этих воинов из Шеске и Урича и отправляемся к Антурину. Чтобы охранять раненых хватит и десятка вояк. Выдвигаемся завтра с утра.
        - Уже сегодня, Кхан, - уронил Видольд, многозначительно переведя взгляд на побледневший горизонт.
        - Значит, сегодня.
        - А отдохнуть? - странно посмотрев на правителя, спросил воин.
        - Видольд, мы отдыхали целую неделю, - ответил Элимер и вдруг добавил: - Шаазар… Что это - шаазар? Ты знаешь это слово?
        Телохранитель вздрогнул, но кхан не заметил его странной реакции - яростная пляска огня пленила его взор.
        - А почему ты спрашиваешь? - осторожно поинтересовался воин.
        - Не знаю. Это слово с самого пробуждения крутилось у меня в мыслях. Вот и теперь… Не дает покоя. Хочется выяснить его значение. Как будто это важно…
        - Да брось ты, Кхан, - хохотнул Видольд после краткого молчания. - Странное какое-то слово. Никогда раньше не слышал. Да ты сам его и выдумал в бреду, а теперь вот голову ломаешь. Забудь, о другом сейчас думать надо.
        - Ты прав, - пробормотал Элимер, но тут же, словно очнувшись, приказал:
        - Идем к остальным. Сегодня все равно уже никто не уснет, так и будут языками молоть. Пусть лучше собираются в битву, - он первый поднялся с земли и отправился к лагерю.
        Видольд быстро разметал и притушил ногами пламя, но за кханом не пошел, а уставился на восток, который уже окрасился желто-розовым, и пробормотал с усмешкой:
        - Шаазар, Шаазар, опять ты вмешиваешься в дела смертных, старая хрычовка… Чего ж тебе неймется?..
        II
        - Очень жаль, - проговорил Аданэй, внимательно выслушав донесение Хаттейтина о действиях воинства Отерхейна, ощетинившегося под стенами. - Жаль, мы уже не успеваем уйти. Я полагал, они будут менее проворны. Нам стоило бы, вместо того, чтобы грабить дома, быстро пустить по городу пожар - и уходить к Илирину. Но теперь уже поздно.
        Он задумался ненадолго.
        - Впрочем, у нас есть кханне. Посадим ее на повозку и пустим впереди нашего войска. Тогда отерхейнцы не посмеют напасть, я уверен. Да, спрячемся за спинами женщины и ребенка. Геройства в этом никакого, так что хвалебных од в свою честь нам не услышать. Зато действенно. Есть что-то, о чем я должен знать?
        - Да, повелитель. Вчера ночью у ворот поймали отерхейнца. Думали, что лазутчик. Но он утверждает, что явился от имени восставших. Мятежи опять вспыхнули в Отерхейне, стоило основной части их войска уйти к Антурину. И как только они узнали, что Антурин захватил именно ты.
        - Понятно. И чего же они хотят?
        - Мятежники не сегодня-завтра собираются выдвигаться сюда. Этот человек, их посланник, сказал: они призывают тебя на престол. Они думают, что если мы покинем крепость и двинемся им навстречу, то сможем покончить с властью кхана. Они предлагают объединиться.
        - Если мы выйдем из Антурина, то войско Элимера окажется между двух сил. Это так, - задумался Аданэй. - Но с чего нам знать, что посланец не солгал? Быть может, нам просто готовят ловушку.
        - Это первое, что пришло мне в голову. Потому человека сразу напоили отваром зериуса. И теперь нам точно известно - он не лгал.
        - Но его могли ввести в заблуждение… Хаттейтин, известно ли количество мятежников?
        - Их немного. И почти всех их прежних предводителей давно казнили. Но с другой стороны, им удалось занять небольшое укрепление на полпути между Дейнорскими лесами и Инзаром, они застали врасплох охранные отряды. В этот раз они старались действовать вдвойне скрытно, опасаясь серых и предательства. Пока они засели в укреплении, но скоро готовы продолжить путь, ведь основные силы Отерхейна сейчас сосредоточены здесь. А еще они как-то умудрились договориться с дикарями, те им помогают.
        - Ну, от дикарей толку немного. Ладно, Хаттейтин, это хорошие вести, но нам нужно хорошо все обдумать. Я бы очень хотел верить в союз с мятежниками, но не могу: так просто Отерхейн не покорить. Бунтари слишком самонадеянны, если всерьез рассчитывают на это.
        - Так какие распоряжения?
        - Я сказал уже, Хаттейтин, - раздраженно отозвался Аданэй, - мне и всем нам нужно очень хорошо подумать. Встретимся завтра на рассвете и все обсудим еще раз. И кстати, где наши прелестные трофеи? Мне кажется, пришла пора для дружеской беседы.
        Однако он не успел сделать к двери и шага, когда та распахнулась. На пороге появился Аххарит:
        - Великий, - молвил он, - там, у пролома, стоит их военачальник с отрядом воинов. Желают говорить с царем.
        - Вот как! - воскликнул Аданэй. - Что ж, значит, приятная беседа откладывается. Зато предстоит неприятная, но необходимая. Передай, что мы прибудем к пролому через час, - приказал он.
        Аххарит исчез за дверью, и Аданэй обратился к военачальнику:
        - Собираемся, Хаттейтин. Бери отряд воинов - и едем. Медлить ни к чему.
        Уже через час царь Илирина со своими людьми появился у пролома, там он задержался, завидев военачальника Отерхейна. Двое - Аданэй и Ирионг - отделились от отрядов, чтобы встретиться в предусмотрительно поставленном неподалеку от разрушенной стены шатре.
        - Для чего ты хотел меня видеть? - обратился Аданэй с вопросом, как только они скрылись от людских глаз.
        - Необходимо решить один вопрос, Царь, - сухо ответил Ирионг. - Ты ведь понимаешь, что вам не удержаться в Антурине. А потому повелитель Отерхейна моими устами предлагает тебе и твоему войску покинуть провинцию немедленно. Он разрешит вам свободно уйти, взамен ты отдашь под владычество Отерхейна два ближайших к Антурину поселения как откуп за разруху, которую вы устроили в провинции. Там разместятся наши гарнизоны, по крайней мере, до тех пор, пока не будет восстановлена разрушенная стена. Иначе - быть битве. И в этой битве победа уже не будет вашей, ты это знаешь.
        - Ты слишком многословен, военачальник. Это признак неуверенности. Лучше ответь, почему ваш повелитель не встретился со мной сам?
        - Мне не ведомы все мысли Великого Кхана. Но полагаю, после такого предательского вторжения он просто не пожелал говорить с тобой.
        - Твои слова могли бы обмануть кого-нибудь другого, но не меня. Элимер - мой брат. И хотя мы давно уже по разные стороны, я все-таки кое-что о нем знаю. Прийти на эту встречу ему могла помешать только смерть. Я вижу лишь два объяснения тому, что его здесь нет - либо он мертв, либо почти мертв.
        Лицо Ирионга осталось непроницаемым, но Аданэю все же почудилось, будто уголки губ военачальника слегка дернулись. Возможно, он не ошибся в своих смелых предположениях?
        - Итак, значит, он мертв. Или при смерти.
        - Мне непонятны твои выводы, Царь. Кхан, слава Богам, здоров. Но не желает говорить с тобой. А ты не ответил на мое требование.
        - Какое еще требование? Уходить из Антурина? Мне кажется, ты и твой кхан кое о чем забыли. У нас ваша дикарка.
        Ирионг почувствовал, как от раздражения напряглись мышцы - воины, да и он сам, тоже частенько промеж собой называли Шейру дикаркой, но когда это произносил чужой, враг, предатель собственной страны, сложно было остаться спокойным.
        - Наверное, ты хотел сказать "кханне", - холодно процедил он.
        Аданэй лишь улыбнулся в ответ.
        - Ну, пусть будет кханне, если тебе угодно. По мне, так никакой разницы. В любом случае - она у нас. Конечно, если вас уже не волнует ее судьба, а также участь не рожденного наследника - мы убьем их. После нам, конечно, придется выполнить ваши требования, но мы примем это как неизбежность. Если же жизнь айсадки для кхана еще что-то значит - то это вам придется согласиться на наши требования. Да, чуть не забыл, у нас еще и жена наместника, принцесса Эхаскии. Конечно, не такой ценный трофей, как Шейра, но…
        - И каковы же твои условия, Царь? - оборвал его Ирионг. - Если не желаешь свободно уводить свое войско, то я теряюсь в догадках, что тебе нужно. Сколько времени ты выдержишь в окруженном Антурине?
        - Сколько потребуется, пока у нас дикарка - извини, хотел сказать кханне. А что касается условий - тут все просто. Вы даете нам свободно покинуть Антурин. Без всякого откупа. А когда мы отъедем на безопасное расстояние, то отпустим вашу кханне. И принцессу Эхаскии тоже.
        - Не подходит, - отрезал Ирионг. - Мы останемся в проигрыше. С одним лишь полуразрушенным Антурином. А что касается кханне - почему мы должны вам верить? Илиринцам веры никогда не было, тем более нет ее теперь, после такого предательского вторжения. Откуда нам знать, может, вы заберете ее с собой или убьете, как только вам перестанет что-то угрожать?
        - Ирионг, - с нажимом произнес Аданэй, вонзив в военачальника внимательный взгляд, - мне ты можешь верить. Я - не илиринец. Я родился и вырос в Отерхейне.
        - Ты предал Отерхейн, ты теперь царь вражеской страны.
        - Но мне пришлось, - он печально улыбнулся и как-то очень по-доброму посмотрел на Ирионга, вызвав этим искреннее недоумение последнего. - Да, военачальник, это была единственная возможность вернуть то, что должно принадлежать мне - престол Отерхейна. Я думаю, ты многого не знаешь о своем кхане, Ирионг. Ложь о моей гибели - не единственная его ложь. И не самая подлая. Наш отец перед смертью завещал трон мне. Но Элимер скрыл это от всех. А тех, кто посмел сомневаться… Впрочем, тебе лучше моего известно, что стало с ними и их семьями. Слишком властолюбив, слишком жесток, слишком самолюбив и слишком часто лжет - разве таким должен быть правитель? Отец понимал это, потому и оставил трон мне. Подумай об этом. Но сейчас - тебе не удалось от меня скрыть - Элимер умирает. Быть может, это знак судьбы? Знак, что пора забыть старые разногласия? Если не будет Элимера, то нашим государствам станет нечего делить. Ты только представь, Ирионг, в какую непобедимую силу превратятся Отерхейн и Илирин, если их объединить? Мы вместе станем одной великой державой! Ведь я - один из вас, ты должен меня помнить, потому что
я тебя помню. Я запомнил тебя на той охоте в горах Гхарта. Ты поразил тогда белого как снег горного тура с одного удара!
        Военачальник зачарованно смотрел вдаль: он тоже помнил ту охоту. А царь продолжал говорить:
        - Я - потомок отерхейнских властителей, а моя царица - наследница государей илиринских. А наш с ней ребенок, Ирионг, наш ребенок - в нем воедино сольются две великие крови. Это ли не знак?
        - Ты предлагаешь мне предательство? - сдавленно, еле слышно прервал его Ирионг, хотя ему не хотелось перебивать эту плавную, мелодичную речь. Голос обволакивал, чаровал, его хотелось слушать и слушать. Только теперь военачальник понял, что значили слова тех, кто знал Аданэя. Они часто говорили о его странной способности подчинять себе людей, но не силой власти, а неуловимым обаянием, которое проявлялось то ли в интонации, то ли в выражении лица и движениях. И все, абсолютно все, характеризовали эту особенность кханади как опасную.
        - Предательство? Нет. Я бы не стал называть это так, - ответил Аданэй, и Ирионг почувствовал, как вновь попал в плен этого голоса, который накладывался на правду произнесенных слов. Ибо разве не правда то, что кхан жесток и алчен до власти? - Это не предательство, а свержение того, кто обманом захватил твою и мою страну, того, кто заставил весь народ дрожать от страха перед собой. Того, кто жестоко угнетал знать, лишая ее прежних свобод. Ведь мятежи не на пустом месте возникли, верно? Так что это не предательство, это вполне справедливое воздаяние за его ложь, за ту кровь - кровь отерхейнцев - которую он пролил. Я не хочу войны, Ирионг, мне больно от осознания, что придется оборачивать оружие против людей, среди которых я вырос. И я желаю этого избежать. Ни к кому я не испытываю злобы, только к Элимеру. И ты, Ирионг, и прочая знать - все вы сохраните и свои владения, и свою власть. Ведь такие, как ты - на вес золота. Я понимаю это. А ты понимаешь, что я предлагаю тебе? Мир, объединение держав, процветание и окончание кровавому правлению Элимера.
        Ирионг ощутил порыв, движение души - согласиться. С этим голосом, этим царем, взгляд которого, казалось, светился чистым, живительным огнем,
        хотелось
        соглашаться. Однако он был военачальником, а не простым воином и не ребенком, а потому понимал, что им просто пытаются манипулировать, лишь бы склонить на свою сторону. И даже если все произнесенное здесь - правда, существует нечто гораздо важнее нее. Его собственная, Ирионга, клятва. И его высокое положение в государстве, которое он не хотел уступать какому-нибудь илиринцу. Cтряхнув сладостное оцепенение, военачальник произнес:
        - Я клялся в верности не тебе, а своему кхану. Я водил в бой его войска, не твои. Предателем я не стану и больше не пытайся убедить меня. Лучше вернемся к условиям твоего отступления из Антурина.
        - Не хочешь прислушаться к доводам разума - дело твое, - махнул рукой Аданэй. В голосе его не осталось и следа былого очарования, теперь в нем звучала лишь скука и плохо скрытое нетерпение.
        Ирионг облегченно перевел дух и сказал:
        - Предложенное тобой мы не приемлем, и не выпустим тебя в Илирин, пока не вернешь всех, кого захватил в плен и не отдашь нам указанные поселения.
        - Никогда этого не будет, - отрезал Аданэй.
        - Тогда битва? Твои потери, Царь, будут огромны.
        - Как и твои, военачальник, - ответил Аданэй, даже не пытаясь скрыть усмешку. - По крайней мере, свою кханне вы точно потеряете.
        - Увидим, - ровно, стараясь не выдать тревоги, отвечал Ирионг.
        - Что ж, если ты готов рисковать ею и наследником, то я - тем более. Но не говори потом, что я не предупреждал.
        - Не стану. Да и не потребуется. Ты падешь раньше, чем успеешь добраться до них.
        - Пустые угрозы, - ухмыльнулся Аданэй. - Зачем? Ведь мы могли бы стать друзьями.
        - Нет.
        - Нет? Тогда, я полагаю, разговор наш завершен.
        - К сожалению.
        - Что ж, рад был встретиться с доблестным военачальником, - сказал Аданэй, поднимаясь с расстеленной в шатре шкуры. - Я возвращаюсь в свой Антурин, к своим людям и к прелестнице кханне. А ты - к полумертвому тирану-повелителю.
        - Прощай, Царь, - ответил Ирионг, не реагируя на провокацию. - Прощай, в следующий раз мы встретимся как враги.
        - Да будет так, - отозвался Аданэй, оставив насмешливую интонацию.
        ***
        Когда Ирионг с отрядом вернулся к разбитому у стен военному лагерю, там творилось что-то невообразимое. Лагерь бурлил как лава, кишел жизнью, словно гигантский муравейник. Военачальник пытался докричаться хоть до кого-нибудь, чтобы понять, что случилось, и отчего возник этот невероятный хаос, но в шуме голосов никто не расслышал его вопроса, а на него самого не обратили внимания. Как будто он обычный воин, а не предводителем войска! А где же, скажите пожалуйста, Гродарон, Батерхан, где тысячники? Почему они не следят за порядком? Разозлившись, Ирионг поднес к губам рог, взревевший протяжным властным гласом, призывающим воинов к построению. Только тут, услышав привычный зов, люди начали успокаиваться, а голоса смолкать. Воины, наскоро приведя в порядок оружие и доспехи, поспешили к центру, чтобы выстроиться в этельды. Наверное, они решили, будто их призывали к бою. Что ж, им придется разувериться в этом, зато появится возможность восстановить порядок и выговорить за устроенный хаос.
        - У меня ощущение, будто я вижу перед собой не воинов, а мужланов с вилами! - грозно начал Ирионг, добившись полной тишины, что позволило ему говорить уже негромко. - Что происходит? Почему вы точно бешеные псы носитесь по лагерю?
        Наверное, ему кто-нибудь ответил бы, да не успел. В это время откинулся полог его собственного, Ирионга, шатра, из него показались военачальники, кое-кто из тысячников, а следом - следом вышел Великий Кхан. Рог чуть не выпал у Ирионга из рук, а слова застряли в горле. Кхан, заметив растерянность главного военачальника, подошел к нему сам:
        - Ирионг, - воскликнул он, улыбнувшись и почти дружески возложив обе руки на плечи военачальника. - Я рад видеть тебя, Ирионг. Хотя бы ты не смотри на меня, как на призрака.
        - Мой Кхан, ты ли это? Мне не верится! Определенно, ты избран Богами!
        - За последний день я столько раз это слышал, что скоро и сам поверю, - рассмеялся правитель и тут же вернулся к серьезному тону. - Мы ждали тебя. Идем в шатер, расскажешь, как прошли переговоры, которые ты затеял.
        Военачальник наконец сумел улыбнуться и, кивнув, обернулся к застывшим в неподвижности воинам, которые старались как можно дальше скосить взгляд, чтобы видеть происходящее.
        - Еще раз устроите подобную суматоху, будете у меня всю ночь стоя спать! - вряд ли воины приняли эту угрозу всерьез: Ирионгу не удалось за криком скрыть радость и благодушный настрой. - Свободны! - добавил он, и вслед за кханом скрылся в шатре.
        Стоило военачальнику пропасть из виду, как умолкшие на время разговоры возобновились, но значительно тише, чем до его возвращения.
        Счастливчики из Урича и Шеске, которые были непосредственными свидетелями возрождения кхана к жизни, а после под его предводительством явились к Антурину, делились подробностями происходящего.
        - Ну, так вот, я и говорю, старик тот, - в который раз повторял рассказ смуглокожий бородатый вояка, - ну, знахарь то есть, что за кханом смотрел, своему внуку рассказывал, а тот, мальчонка еще, очень любил среди нас крутиться, нам и передал. И вот что он сказал. Дед, слышь, сидел ночью, и вдруг свет, говорит, в глаза как ударил! А потом, глядь, кхан стоит. Дед сначала-то испугался, думал, может того, кхан умер, а теперь это его дух явился. Но нет, по-другому все вышло. Кхан посмотрел на старика-то этого и сказал: "Ты, Лейху, не бойся". По имени деда, слышь, назвал, хотя его, имени-то этого, знать не мог. И еще говорит: "Я Гхарта Великого видел, беседы с ним вел, он велел мне вернуться и колдовскими силами наградил". Так-то вот дело было.
        - Не знаю, я другое слышал, - с сомнением покачал головой его собеседник. - Будто бы тот, кто раненый лежал - на самом деле и не кхан вовсе был, а похожий только. Специально им на время боя кхана заменили. А сам в это время в Инзаре находился, войско собирал.
        - Хм, и кто тот брехун, что тебе такое наплел? Да я сам лично его раненым видел, так-то!
        - Да если бы брехун, я разве бы поверил?! А нет - говорят от Жуткого весть пошла.
        - От Жуткого?! Это уж точно брехун какой-то выдумал! Из видольдовой глотки и слова не вытянешь. Даже по мелочи. А такое бы он точно болтать не стал!
        - Ну, не знаю…
        - Чего ж тут не знать, ясно ведь все. Жуткий такого бы не разболтал, но слух пополз. Значит, другой кто его пустил, лишь бы внимание привлечь.
        - Ну ладно, ладно, нам все равно правды никто не скажет, - пробурчал воин и быстро перевел разговор в другое русло: - Что там об илиринцах слышно? Думают сдаваться, нет ли? Или штурмовать будем?
        - Тут кто как говорит. Вот сотник наш сказал, что вроде как сначала дикарку вызволить надо.
        - Да… значит мы здесь надолго, - протянул задавший вопрос воин, безмолвно уставившись куда-то вдаль.
        - ВОЗВРАЩАТЬСЯ ДОМОЙ СЛАЩЕ, РАЗРУШИВ ДОМ ЧУЖОЙ
        Шейра очередной раз устало обернулась на рыдающую у зарешеченного окна Отрейю. Девушка плакала, почти не переставая, вот уже второй день с тех пор, как узнала, что их с кханне убьют, если Отерхейн не согласится на требования царя Илиринского. Эти незатихающие всхлипывания выводили Шейру из себя, и она, не выдержав, прикрикнула:
        - Прекрати ныть!
        - Ты что, не понимаешь?! Нас убьют, обязательно убьют. Этому твоему кхану нет до нас никакого дела! Нас убьют!
        - Если ты сейчас же не прекратишь, я сама тебя убью, - огрызнулась Шейра.
        Отрейя опасливо на нее покосилась и, решив, что от дикарки можно ожидать чего угодно, умолкла. В наглухо закрытой комнате под самой крышей замка образовалась тишина.
        - Думай лучше, как нам выбраться, - произнесла Шейра, не особо, впрочем, рассчитывая услышать от пугливой жены наместника хоть слово.
        Айсадка старалась думать о побеге, чтобы - упасите Боги! - не задуматься о чем-нибудь другом. О ком-нибудь. Об Элимере. О том, где он и что с ним. Здесь, отрезанная от внешнего мира, она не знала, что творилось в Антурине и за его пределами, она не получала известий ни о муже, ни о войске. Неопределенность угнетала, и спасения от страха и тревоги не находилось.
        Однако мысли ее прервались: злорадно скрипнув, отворилась дверь, и перед пленницами предстал царь Илирина. Враг Элимера, а значит и ее, Шейры, враг.
        Осияв их улыбкой, он вымолвил с легкой насмешкой в голосе:
        - Я рад наконец-то приступить к нашей милой беседе. Несомненно, вы уже знаете, что произошло. Твой муж, - он кивнул в сторону Шейры, - сбежал из Антурина и оставил тебя одну. Какой ужас, правда? Бросить жену и будущую мать наследника! Непростительная подлость! Впрочем, вы обе еще можете спастись. Сейчас войско Отерхейна окружило эту вот крепость, уже, впрочем, бывшую, - он обвел руками вокруг. - Не вижу причин скрывать: их войско способно разгромить нас. Но не разгромит. Благодаря тебе, прелестная кханне, и тебе, юная Отрейя. Из-за вас они медлят. Но и уйти в Илирин нам не дают. А я уже устал от этого полуразрушенного захолустья, да и воины мои заскучали, им надоело бесчинствовать, они хотят домой, к своим семьям. Пожалейте их, сделайте одолжение, - тут его тон переменился, он уже не говорил, а приказывал: - Вы взойдете на стены и скажете, что вас убьют, если Отерхейн не отступит и не даст нам дороги. Вы скажете это, потому что если нам нечего станет терять, мы действительно вас убьем, - царь сделал паузу и закончил: - Все понятно?
        Шейра молчала, и Аданэй разозлился. Да как она осмеливалась, эта девка, игнорировать его?! Однако его злость не успела излиться, потому что он вдруг услышал тоненькие всхлипывания, а потом слова:
        - Великий царь! - заговорила Отрейя по-илирински. - Пожалуйста! Я не хочу умирать! Я не хочу! Но этот старик, этот наместник, он ненавидит меня, он только обрадуется моей смерти. Не надо, не выводи меня на стену, меня все равно не послушают. Но я не хочу умирать! Я хочу домой, я хочу в Эхаскию. Пожалуйста! Мой отец отблагодарит тебя, он все для тебя сделает. Я все для тебя сделаю! Пожалуйста!
        Задохнувшись от собственного потока слов, девушка замолчала, и Аданэй призадумался, оценив всю прелесть предложенного Отрейей варианта.
        - К отцу? Ты хочешь к отцу? - спросил он. - Наместник обращался с тобой дурно?
        - Да! - ответила она сразу на все вопросы.
        В глазах Аданэя промелькнуло странное выражение, он присел перед плачущей девушкой и взял ее руки в свои. Некоторое время просто вглядывался в ее лицо. Отрейя постепенно затихла и теперь тоже не отрывала взгляда от царя Илирина. Лишь после того, как она успокоилась, Аданэй заговорил снова.
        - Бедное дитя! Тебе пришлось здесь очень плохо, в этом диком крае. Славный Иэхтрих придет в ярость, узнав об этом. Такая юная, такая красивая, отданная старику, который бросил ее в захваченной крепости, оставил на растерзание захватчикам. То есть нам, - добавил он с усмешкой.
        Встретившись с неожиданным сочувствием, девушка снова разрыдалась, теперь уже с облегчением.
        - Ну-ну, не плачь, - протянул Аданэй, ласково приподнимая ее голову за подбородок, - теперь с тобой все будет хорошо. Ты отправишься к отцу, и все будет хорошо. Я лично увезу тебя отсюда.
        - Пожалуйста! - прошептала она одними губами. - Увези! Куда угодно, лишь бы подальше. В Эхаскию, или в Илирин. Не важно. Я сделаю все, что ты пожелаешь! Все! Я стану твоей служанкой, только увези меня! Я даже наложницей твоей стать, только бы не оставаться со стариком!
        Аданэй негромко рассмеялся и пробормотал себе под нос:
        - Не сомневаюсь.
        - На время я оставлю тебя в этой комнате, - произнес он уже на языке Отерхейна. - Может, ты научишь свою… подругу… уму-разуму, чтобы она стала посговорчивее.
        Он повернулся к Шейре. Уголки губ айсадки слегка опустились, выдавая презрение. Аданэй снова разозлился. Да как она могла его презирать?! Его, Аданэя! Она не имела права смотреть на него так!
        Нестерпимо захотелось стереть с лица дикарки эту ухмылку. Чтобы от нее и следа не осталось.
        - У меня есть для тебя еще одно известие, кханне, - улыбнувшись, произнес Аданэй. - Мой любимый брат, твой муж, кхан Элимер - убит. Жаль - не от моей руки.
        - Ты лжешь! - процедила айсадка.
        - Не желаешь верить - не верь. Но только сегодня я встречался с Ирионгом… Вот и скажи, почему на эту встречу не явился Элимер? Ты ведь знаешь, он не упустил бы возможности сцепиться со мной лично, он даже в Илирин ради этого приезжал. А почему он до сих пор не пытался вызволить тебя? Я отвечу - потому что он мертв. Мои люди видели, как его, убитого, выносили за ворота. Кхана больше нет, твоего мужа больше… - он осекся.
        Да, определенно, взбесившее его презрение исчезло из ее взгляда. Но чего он хотел этим добиться? Неужели ему так уж хотелось увидеть эту маску боли, в которую превратилось ее лицо? И эту нервную дрожь в пальцах безвольно опущенных рук? Что же, неужели он хотел видеть, как подрагивают ее губы в отчаянных попытках не расплакаться перед врагом? И когда он успел стать таким жестоким? Ведь та, что стоит перед ним - потерянная, ошеломленная, - пусть она дикарка, глупая дикарка, которая умудрилась полюбить Элимера, но она - женщина, да еще и беременная. Она не должна иметь отношения к вражде мужчин. Ее можно убить, можно сделать заложницей, но дополнительно мучить - зачем? Неужели его так сильно задело презрение на ее лице, что он, мужчина, царь, решил добить и без того испуганную пленницу страшным известием и насмешками?
        - Послушай, - проговорил он, - я не хотел сообщать об этом таким образом, - он попытался успокаивающе дотронуться до ее руки, но айсадка отшатнулась и оскалилась, обнажив ряд маленьких острых зубов.
        - Не прикасайся! Думаешь, я покорюсь, как эта дутлоголовая?! Я - не она. И я выживу! Ты меня не убьешь! Не посмеешь! Я выживу! И я рожу сильного сына. Ради моего кхана! Мой сын вырастет и отомстит тебе! Потому что его отец - Элимер. А ты закончишь дни где-нибудь в канаве! И тело твое будут жрать черви!
        Сочувствие, только что владевшее Аданэем, испарилось, и он ехидно бросил:
        - Может, мое тело и впрямь будут жрать черви. Но твоего мужа они уже жрут.
        Прежде, чем Шейра бросилась на него подобно разъяренному зверю, Аданэй отстранился и оттолкнул ее: не хватало еще драться с брюхатой дикаркой! Он отвесил издевательский поклон и проговорил:
        - Прекрасные владычицы, мы еще вернемся к нашей беседе. А сейчас, увы, вынужден вас оставить.
        И Аданэй покинул пленниц.
        ***
        Она не плакала, когда умерли ее отец и мать, она не плакала, когда ее брат медленно погибал от голода. Она думала, что и сейчас не станет плакать, ведь слезы о погибших только оскорбляют их души. Но вокруг не оказалось никого, кто мог бы хоть как-то разделить ее чувства, кто мог хотя бы понять их - и Шейра не выдержала. Она упала посреди комнаты и разрыдалась. Она ни о чем не могла думать. Только снова и снова пыталась осознать, уложить в голове, что никогда, никогда, никогда больше он ее не обнимет, никогда не назовет "моя дикарка", никогда не посмотрит теплым взглядом. И никогда не увидит свое дитя. Какое страшное слово - никогда. Никогда. Никогда. Шейра повторяла и повторяла его, прокручивала в голове, словно пыталась распробовать его горький вкус. Нет больше Элимера. Никого нет. Только она и ребенок. Только их одиночество. Без мужа. Без отца. Одни. А она даже не взглянула последний раз в его глаза, не обняла его. Когда он уходил в ночь с той малой частью войска, которая находилась в Антурине, она даже не успела с ним попрощаться. А сколько раз, будучи еще айсадкой лесов, она молила духов
послать ему гибель, сколько раз мечтала его убить! И духи зло с ней пошутили, все-таки прислушавшись к ее мольбе. Наверное, они до сих пор смеются.
        "Ты не мог, не мог умереть, - снова внушала она себе, - только не ты. Не ты, мой Элимер, мой Кхан, темный вождь, любимый! Ты не позволил бы себя убить! Ты жив, жив, это все ложь. Ложь твоего брата".
        Она отказывалась верить в его смерть. Просто потому, что умирали всегда чьи-то чужие мужья.
        "Не уходи! Только не уходи! Я хочу хотя бы раз, хотя бы еще один раз, последний раз почувствовать твой запах, хочу снова целовать тебя, хочу любить тебя. Хотя бы просто видеть тебя! Не уходи! Я не верю, не могу верить, что тебя больше нет. Что тебя навсегда нет, и никогда больше не будет. Это невозможно! Мой Кхан, мой Элимер, разбуди меня, прикоснись ко мне, встряхни меня за плечи и нахмурь брови, как ты всегда это делаешь. И спроси, спроси меня встревожено, приснился ли мне кошмар. Почему-то тебя всегда пугали ночные кошмары - и мои, и твои собственные. А я отвечу, я отвечу: да! И я расскажу, как мне снилось, будто ты умер. А ты рассмеешься и скажешь, что ты - кхан, и тебя не так-то просто убить. А я соглашусь с тобой, честно-честно, я соглашусь".
        Шейра крепко-крепко зажмурилась, она почти вогнала себя в уверенность, что сейчас, как только откроет глаза, то увидит ночь, густую ночь Отерхейна и своего кхана, обнимающего ее во сне. И она облегченно, со слезами, вздохнет, осознав, что ей снился кошмар. И прижмется к нему, своему мужу, еще ближе, уткнется в плечо и улыбнется.
        Но когда она действительно открыла глаза, то не увидела ничего, кроме пыльной крохотной комнатушки, тускло освещенной лучами уходящего дня.
        Не скоро еще затихли рыдания, а когда это случилось, она застыла, сложив голову и руки на коленях. Теперь оставалось только тошнотворное ощущение бессмысленности, безнадежности, одинокости, словно мир опустел, и все утратило важность. Именно из этого состояния ее вырвал робкий голос Отрейи и ее же легкое прикосновение.
        - Эй, успокойся. Не плачь, слышишь? Ты же молодая, еще столько дней впереди. Главное, ты сама жива, и твой ребенок будет жить. Ведь ты видела этого царя? Он добрый, он тебя не убьет. Ты заглядывала в его глаза? Честное слово, такие глаза не могут лгать. Его можно полюбить за один только взгляд! Даже не верится, что он и твой муж - родные братья. Такие разные, - голос Отрейи зазвучал мечтательно, но скоро она вернулась к сочувственному тону: - Тебе всего-то и стоит, что выйти на стену и сказать, чтобы войско отступило. И ты освободишься, отправишься куда угодно. Хочешь, останешься в Отерхейне. Или вернешься в эти свои леса. Или попросишься у царя в Илирин. Уверена, он не откажет. А хочешь, я заберу тебя в Эхаскию? Хочешь? Не плачь, у тебя будут еще мужчины, ты снова выйдешь замуж. Конечно, твой муж не будет царем, ведь и в тебе нет царской крови, но мы подберем тебе достаточно богатого, чтобы ты ни в чем не нуждалась, и достаточно молодого, чтобы тебе не было противно. Хочешь, я познакомлю тебя со знатными мужами Эхаскии? Ты подумай, ведь этот твой кхан - не очень добрый человек, есть мужчины
лучше. Подумай, может это и хорошо, что он умер?
        Шейра пропустила мимо ушей всю эту речь, но последняя фраза все-таки достигла ее слуха. Айсадка резко выбросила вперед руку, врезавшись ладонью в лицо Отрейи. Та громко вскрикнула и, зажимая обеими руками разбитые нос и губы, отползла в угол и уже оттуда, хлюпая кровью, промычала: "Сумасшедшая. Такая же сумасшедшая, как твой муж".
        Но Шейра, вновь застыв без движения, этого уже не услышала,.
        ***
        - Видольд? - окликнул кхан телохранителя, когда перед рассветом откинул полог шатра и вышел, чтобы глотнуть свежего воздуха. Сегодня он проснулся еще до солнца и как ни старался уснуть снова - безрезультатно. Но вот отчего Видольд не спал, а сидел у костра? Телохранитель должен быть отдохнувшим и полным сил, дабы защищать повелителя в бою и не только.
        - Видольд! - повторил Элимер и в этот раз воин обернулся. - Почему ты опять не спишь?
        - Муки совести, Кхан, не дают мне уснуть, - насмешливо растягивая слова, произнес тот.
        - Прекрати глупые шутки! - приказал Элимер, тоже подсаживаясь к огню.
        - Я, конечно, слушаюсь, Кхан. Но тогда кто будет тебя смешить и избавлять от чувства собственного величия?
        - Если бы я хотел, чтобы меня смешили - завел бы шута, - парировал он.
        - А как насчет чувства величия? - улыбнулся воин и тут же, не оставляя правителю времени рассердиться, спросил: - Отчего тебе самому не спится?
        - Я не могу спать. Мои мысли сейчас не о моем величии, а о другом. У них, - он кивнул в сторону Антурина, - моя Шейра.
        - И что же ты намерен с этим делать?
        - Вызволить ее.
        - Как?
        - Видольд, если бы я знал как, поверь, я спал бы сейчас подобно младенцу. Но я не знаю. И никто другой не знает. Штурмовать крепость нельзя - тогда ее могут убить. Выкрасть? Попробовать можно, но я уверен, что это бесполезно. Аданэй не такой дурак, чтобы оставлять ее без надежной охраны в дюжину воинов. А ты что думаешь? Есть какие-нибудь мысли?
        - Нет, Кхан, никаких, - после недолгого молчания покачал головой телохранитель.
        - Что ж, значит, выхода нет - придется рискнуть и пойти на штурм.
        - Эй-эй, ты бы не торопился. Не смогут же они просидеть в этой крепости вечно, сами вылезут, и штурм не понадобится.
        - Вылезут и увезут Шейру с собой? Или убьют? Тебе что же, Видольд, не хочется ее освободить?
        - Ну отчего же не хочется? Мне девчонка тоже нравится.
        - Кханне.
        - Хорошо, пусть кханне. Только ты не волнуйся о ней раньше времени.
        - Почему? Иногда мне сложно тебя понять.
        - Так это оттого, что негоже нам, простым смертным, занимать думы Великого Кхана.
        - Простым смертным? Вообще-то иногда мне кажется, будто ты не так прост…
        - Так это ты меня, Кхан, еще пьяным в хлеву да со свиньями не видел! - расхохотался воин.
        - И не желаю видеть. Прекрати зубоскалить.
        - Я-то прекращу, только тогда мы оба от тоски да тревоги скиснем, - неожиданно серьезно отозвался Видольд. И еще серьезнее добавил: - Сдается мне, ничего дурного твой брат с твоей женой не сделает.
        - Откуда знаешь?
        - А я не знаю. Просто ощущение такое. А мое чутье, знаешь ли, не раз мне самому жизнь спасало, да и ребятам моим. Еще с той поры, как я разбоем промышлял. Привык я ему доверять, Кхан. И сейчас оно мне говорит, что все само собой сложится.
        - Я не могу ждать, пока сложится. Она там, наверное, с ума сходит. Аданэй наверняка поведал ей о моей якобы смерти.
        - Да, это плохо. Этак она с тревоги и от бремени раньше времени разрешится…
        - Надо как-то ей сообщить.
        Видольд помолчал и вдруг воскликнул:
        - Дутлы мы с тобой, Кхан! Как есть дутлы! Серые твои на что?!
        - Верно… - удивился Элимер, недоумевая, как он сам до этого не додумался. Серые способны на многое. Вызволить Шейру они не сумеют, а вот передать ей послание - вполне. Некоторые из них остались в Антурине, а некоторые - здесь, при его войске. Они сумеют связаться друг с другом, у них полно хитростей, не известных даже ему, кхану.
        - Есть только одна проблема, - продолжил телохранитель. - Шейра не умеет читать.
        - Не умеет. Но у айсадов тоже есть свои символы. Некоторые из них, самые простые, она мне показывала.
        Элимер достал лежащую в куче дров ветку, кинжалом отщепил от нее плоский кусок и, низко сгибаясь, коряво вырезал на нем незнакомыми большинству людей знаками: "Я жив. Шакал не знает".
        ***
        Следующие дни тянулись для Шейры словно один бесконечный, она не знала сколько прошло времени, просто не ощущала его, не отличала утро от ночи. Единственной границей, еще хоть как-то разделяющей сутки, оставались моменты ее пробуждения от краткой неспокойной дремы, в которую айсадка периодически впадала. И с этого пробуждения вновь начинался кошмар реальности. Шейра ненавидела просыпаться, ненавидела миг перехода из сна в явь, когда долю секунды не осознавала себя и даже могла проснуться в хорошем настроении благодаря какому-нибудь светлому сновидению; но тут же болезненная вспышка в голове сметала последние остатки дремоты, и возвращалось воспоминание: Элимер умер.
        Элимер! Умер!
        И "Нет! Нет, не может быть!" - как заклинание.
        Она почти не ела. Почти - потому что все-таки осознавала необходимость пищи, нужной не ей - ребенку, которого она обещала родить здоровым и сильным. Ибо сын Элимера не может, не должен быть иным.
        Шейра через силу откусила ломоть пресной лепешки, еле-еле прожевала, а остальное отложила в сторону. Ей казалось, что если она проглотит еще один кусок, ее стошнит. Зато Отрейя с аппетитом съела все, что ей принесли, и теперь краем глаза косилась на тарелки Шейры.
        - Эй, кханне, - бросила она, - если ты не будешь, может, я возьму, а?
        Не услышав ответа, Отрейя, поглядывая на Шейру, взяла ее тарелку и даже недоеденный кусок лепешки, в который тут же вгрызлась, одновременно продолжая болтать.
        - Хотя тебе бы самой получше питаться. У тебя все ж ребенок будет. Если сама не хочешь, так хоть его не обделяй, - трещала она, не переставая жевать.
        Отрейя оказалась не злопамятной и успела забыть о том, что пару дней назад Шейра разбила ей лицо. Уже тогда, спустя несколько часов, она снова начала верещать и задавать вопросы, не обращая внимания, что айсадка ее не слушала, а вопросы так и оставались без ответа. А может, ей просто овладела скука, и болтала она единственно для того, чтобы слышать звуки собственного голоса.
        - Ну, так у нас возле дворца был такой пруд, - повела Отрейя рассказ, в смысл которого Шейра не вникала, воспринимая его как надоевший, но неизбежный фон, пока девушка не вскрикнула: - Ой! Проклятье, из чего они его делали, я чуть зубы не сломала!
        Затем на какое-то время образовалась тишина, сопровождаемая только непонятного происхождения возней. Это Отрейя начала с интересом отщипывать от лепешки маленькие кусочки, пока в руках у нее не образовалось что-то темное.
        - Деревяшка? - изумленно воскликнула она. - И знаки какие-то непонятные. Как она сюда попала? Эй, ты только посмотри! - она подбежала к Шейре и сунула свою находку прямо той под нос.
        Айсадка нехотя подняла глаза, и взгляд ее уперся в символы. И замер. Кажется, даже дыхание перехватило. Грубо нацарапанные на коре слова огненными знаками выжигались в мозгу. Символы айсадов. Сердце заколотилось, и Шейра не смогла усидеть на месте, она вскочила, выпрямилась, а взгляд ее устремился куда-то дальше стен комнаты, дальше даже стен крепости. Горящий, одержимый взгляд. Удивительно, как две коротких фразы перевернули мир! Две, всего лишь две фразы: " Я жив. Шакал не знает", - и мир разлетелся на тысячи маленьких кусочков, чтобы вновь соединиться и возродиться. И как будто что-то прорвало внутри, как будто бурный поток в половодье, неумолимой силой сметающий все со своего пути, хлынули слезы. Теперь уже - радости.
        Отрейя без объяснений поняла, что могло содержаться в таинственном послании.
        - Он жив? - прошептала она. - Твой муж жив?
        И, не дожидаясь ответа, потому что он явно читался в лице Шейры, бросилась к двери, забарабанив в нее кулаками. На ее стук появился стражник и хмуро спросил, чего желает госпожа Отрейя.
        - Царя! Позовите царя! Быстро! У меня для него важное известие!
        Судя по всему, что-то прозвучало в ее голосе, если стражник, не задавая вопросов, отправился выполнять поручение. За порогом послышались его торопливые шаги.
        - Что ты собралась сказать? - зло зашипела Шейра, осторожно приближаясь к Отрейе. Про свои слезы она тут же забыла.
        "Шакал не знает" - говорилось в послании. А значит, шакал и не должен узнать. И он не узнает, потому что так пожелал ее кхан. Она, Шейра, не позволит.
        - Что я собираюсь сказать? Как что? Правду! Царь был очень добр ко мне, - быстро заговорила Отрейя, не подозревая о нависшей над ней беде. - И я сделаю для него все, я все ему открою. Все, как и обещала. Потому что он вернет меня в Эхаскию. Потому что он прекрасен. Потому что…
        Договорить она не успела и дальше раздавались только хрипы из сдавленного ремнем горла, умело превращенного в удавку сильными руками айсадки. Еще какое-то время Отрейя дергалась, пытаясь освободиться, а как только затихла, Шейра отняла ремень от ее шеи, и девушка мешком рухнула на пол.
        - Ты не смела предавать моего кхана, - глухо вымолвила айсадка, отходя от бездыханного тела к окну.
        Она не обернулась, когда в комнату вошел Аданэй, который от неожиданности отпрянул, едва не наступив на тело Отрейи, лежащее поперек двери.
        Она не обернулась, желая скрыть от врага свое счастье. Чтобы у того даже мысли не возникло, будто Элимер жив. Потому что шакал не должен знать.
        ***
        Аданэй угрюмо уставился во мглу за окном. Проклятье! Сожри Ханке эту сумасшедшую дикарку! Он ни на миг не поверил ее объяснениям. Они звучали просто нелепо! Убить Отрейю лишь за то, что та плохо отозвалась об Элимере?
        Разговор, который сложно было назвать разговором, еще раз промелькнул в его памяти.
        - Что ты натворила? Зачем?! - ошеломленно прошептал он тогда, наткнувшись на мертвую принцессу Эхаскии.
        - Она плохо говорила о моем кхане.
        - О нем многие плохо говорят! - рявкнул Аданэй. - И что же, всех за это убивать?!
        А дикарка без всяких эмоций в голосе ответила:
        - Да.
        - Ты и мой брат - вы стоите друг друга! Изверги. Что она собиралась сообщить мне?
        - Я не знаю. Меня это не интересовало.
        Аданэй знал, что все это ложь. И что айсадка убила Отрейю как раз потому, что та собиралась сообщить ему нечто важное. Но также он понимал, что правдивого ответа от нее не добьется.
        Выплюнув на прощание: "Сумасшедшая! Теперь мне будет не жалко тебя убить, если ваши войска не отступят", он покинул комнату, приказав убрать тело и усилить охрану.
        И вот, теперь он сидел в одной из многочисленных зал, ломая голову, что же такого важного могло содержаться в так и не озвученном известии Отрейи, если айсадка даже убила ее, лишь бы заставить замолчать. И откуда проникло к принцессе это известие? Уж не от самой ли Шейры? Может, дикарка что-нибудь ляпнула по неосторожности, а потом пожалела?
        Плут-Ханке! А как все хорошо складывалось! Он бы увез Отрейю в Эхаскию, к любимому папочке. И Иэхтрих был бы очень недоволен, очень, услышав многократно преувеличенный рассказ своей дочери. А если бы он узнал еще и о том, что это благородный Аданэй и илиринцы распознали в своей пленнице принцессу и, не тронув ее и пальцем, вернули отцу… О, Иэхтрих слишком разозлился бы на наместника Антурина, а через него и на весь Отерхейн. С легкой руки Аданэя регис обратил бы дружественный взор в сторону Илирина. Но теперь все пропало. Из-за какой-то дикарки! И естественно, первым делом Иэхтрих подумает, будто ее убили илиринцы. Конечно, можно поведать ему истинную причину смерти дочери, но кто сказал, что регис в нее поверит? Она выглядела малоубедительной даже для него, Аданэя, хотя все произошло едва ли не у него на глазах.
        Какая жалость, что он не может напоить дикарку цветным зериусом! Какая жалость, что зериус хоть и слабый, но яд - неизвестно, как он повлияет на женщину в положении, еще не ровен час убьет!
        Что же такого важного содержалось в сообщении эхаскийской царевны?
        Так и найдя ответа на этот вопрос, Аданэй решил о нем просто забыть. Иногда ему это удавалось: не думать о том, о чем не хочется думать. Лучше он ляжет спать, ведь уже ночь. Словно в ответ на его мысли, появилась служанка из тех, что оказались в захваченном замке и теперь, дрожа от страха, прислуживали врагам-чужеземцам.
        - Великий Царь, - побледневшими губами вымолвила девушка, - я подготовила тебе ложе. И еще - вот, - она подрагивающими руками слегка приподняла поднос. - Мне сказали отнести тебе вино.
        Какое-то время Аданэй с любопытством разглядывал ее.
        "Она родилась не в Антурине, - решил он, - скорее всего, приехала из Отерхейна уже после того, как Элимер захватил крепость. Это чувствуется по ее робости".
        Он опомнился, когда заметил, что поднос в руках служанки трясется так сильно, что вот-вот упадет на пол. Похоже, разглядывания она приняла за признак недовольства. Наверное, подумала, будто сказала что-то не то и теперь боялась наказания. Это заставило Аданэя улыбнуться почти против воли.
        - Поставь поднос, - сказал он тихо. Она подчинилась.
        - Ты меня боишься? - спросил, подходя к ней. - Не надо, - и прошептал, склоняясь к ее лицу, привлекая испуганную девушку к себе. - Не бойся, родная, я не причиню тебе вреда. Если хочешь, можешь уйти. А можешь и… остаться.
        Несколько мгновений она колебалась, но затем руки ее легли на плечи царя Илиринского.
        Она была такая чудесная, эта девочка, родная девочка из Отерхейна, такая доверчивая, тихая и податливая, совсем не похожая на дерзких жен Илирина. Аданэй гладил ее по волосам и шептал: "У меня такое чувство, будто я вернулся домой".
        Правда, уже на следующий день образ ее стерся из памяти балованного женской лаской царя Илиринского.
        ***
        - Повелитель! - раздался за спиной Элимера голос Батерхана, что спешил к нему с взволнованным видом.
        - Я слушаю.
        - Мятежники двинулись по направлению к Антурину.
        - Сожри меня Ханке! Они решили помочь илиринцам? Как такое могло случиться? Я был уверен, что бунтарей выбьют из Ровной крепости. Неужели мы снова просчитались?!
        - К ним присоединились дикари. А наши основные силы здесь - там остались лишь охранные этельды. И даже им пришлось разделиться. Одни пытались отбить Ровную крепость, другие - справиться с дикарями. А дикари как всегда быстро атаковали и тут же рассыпались. Вот у мятежников и получилось…
        - Выжившие дикари… Выжившие, лишь благодаря моему милосердию! Сколько раз еще я об этом пожалею?! Неужели дикарям прошлого раза не хватило? Айсады тоже среди них?
        - Нет, их не заметили.
        - Хорошо хоть этим достало ума не соваться. Нам придется отправить обратно часть войска. Так что о штурме Антурина сейчас не может идти и речи. Слишком рискованно, поэтому просто блокируем здесь илиринцев, чтобы они не смогли уйти, пока не расправимся с изменниками. Отправь этельды как можно скорее.
        ***
        Аданэй разглядывал нескладного юнца, которого к нему привели. Что ж, этот, безусловно, подойдет для важной миссии, которую он задумал.
        - Твое имя Эзир, я уже наслышан о тебе и твоих способностях. Десятник очень хвалил тебя. Утверждал, что ты осторожен и ловок. Это так?
        Юнец зарделся, и шея его пошла красными пятнами:
        - Я стараюсь, Великий.
        - Это хорошо. Потому что я желаю поручить тебе задание, для которого потребуется вся твоя сноровка, ум и ловкость. Справишься?
        - Я сделаю все, что в моих силах, только прикажи.
        - Приказывать я не стану. Не тот случай. Задание настолько опасно, что велик риск не вернуться живым. Я только спрашиваю, готов ли ты совершить подвиг? Ради Илирина и своего народа.
        - Я готов. Приказывай.
        - Юноша, это не приказ, я ведь уже говорил. Это, если угодно, просьба. Но слушай - ты должен пробраться мимо вражеского лагеря. Ты должен как на крыльях пронестись по Отерхейну и найти предводителя восставших. Его имя Карунх. Сейчас он с войском на пути сюда. Но даже я тебе не скажу, где он будет к моменту, когда ты его найдешь. Если найдешь. Если тебя не поймают враги. Если ты не погибнешь в дороге. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это опасно и рискованно. И надеюсь, ты осознанно идешь на этот риск, - Аданэй вопросительно взглянул на Эзира.
        Тот побледнел, судорожно сглотнул, но юношеские мечты о славе и подвигах не позволили ему отказаться от самоубийственного задания.
        - Я по-прежнему готов.
        Аданэй уважительно качнул головой, промолвив:
        - Пока в Илирине рождаются и живут такие славные сыны, ничто, никто не сокрушит наше славное царство!
        Юноша снова зарделся.
        - Слушай же и запоминай, что нужно передать предводителю. Так скажешь: "Аданэй Кханейри, царь Илиринский, готов занять престол Отерхейна. Элимер не подозревает о нашем сговоре, часть войска он отправил для подавления восстания, теперь мы сможем вырваться из Антурина. Я выведу илиринцев через западные ворота спустя трое суток, ночью. Двигайтесь нам навстречу. Атакуем, как и планировали, с двух сторон. Дадут Боги, победа будет нашей".
        - Ты все запомнил? Повтори.
        Юноша повторил.
        - Не струсишь?
        - Я все передам. Я сделаю это ради Илирина, я не струшу.
        Аданэй подошел к Эзиру, возложив руки ему на плечи, и торжественно молвил.
        - Тогда ступай. И да помогут тебе Боги!
        Как только юноша скрылся, Аданэй обратился к Хаттейтину:
        - Через час пусть приведут следующего.
        - Как скажешь. Но, Великий, ты хорошо подумал? Я не понимаю… Все трое, кого ты выбрал - неоперившиеся юнцы. И, по словам десятников и сотника, те еще недотепы. Они не проберутся мимо вражеского лагеря! Их тут же поймают!
        - Я думаю, господин военачальник, что Великий на это и рассчитывает, - откликнулся вместо царя Аххарит, все это время сидящий в углу и лениво вычищающий кончиком ножа грязь из-под ногтей.
        - Твой сын прав, - подтвердил Аданэй, стрельнув взглядом в сторону тысячника. А ведь когда-то этот человек, будучи главой стражи, вызывал у раба Айна опаску и недоверие. А вот царь Илиринский, напротив, чувствовал к нему расположение.
        - Именно на это я и рассчитываю, Хаттейтин, - продолжил он. - Хотя бы одного из троих должны поймать. Ведь ты согласился, что идти сейчас на Отерхейн, даже заручившись поддержкой мятежников, даже учитывая, что они отвлекли на себя часть вражеских сил - это самоубийство. В степи не так-то просто зажать войско. Мятежники об этом не думают, потому что среди них уже давно не осталось тех, кто смыслит в войне. Самые умные давно перебиты или казнены.
        - Поэтому ты решил заслать юнцов в лапы отерхейнцев? Надеешься отвлечь от Антурина и те силы, что еще остались здесь?
        - Именно. Если они поверят в слова наших героев, то снимут часть войска с окружения и отправят к западным воротам. А мы двинемся через восточные - к дому. Надеюсь, ты понимаешь, что до самого последнего момента никто не должен этого знать, кроме нас с тобой, кайниса и тысячников. Больше - ни единая душа. Антурин, как и все земли Отерхейна, кишит серыми. Не стоит рисковать.
        - Я понимаю. Но ты не боишься, что после такого мятежники не поддержат тебя в следующий раз?
        - А для них следующего раза и не будет. Их перебьют. В любом случае. Даже если мы и впрямь двинемся им навстречу. Их разобьют еще до того, как мы успеем до них добраться. Они слишком малочисленны и разрозненны. Захватить что-то им удалось лишь потому, что кхан по недомыслию лишил тылы серьезной защиты. Видимо, не ожидал подвоха, либо слишком разозлился, либо сильно волновался за дикарку. Главное, чтобы отерхейнцы поверили нашим юнцам.
        - Будем надеяться. Если все выйдет по твоей задумке, то как только отерхейнцы перебросят свои этельды, если перебросят, нам и впрямь не составит труда уйти восточными ворота. Впрочем, там нас тоже попытаются задержать, но вряд ли противников будет много. Сметем их - и домой.
        - Верно. Вот только как бы отерхейнцы не попытались проникнуть через разлом, вместо того, чтобы перебрасывать этельды…
        - Не думаю, Царь. Они все еще боятся за кханне и наследника. Иначе давно бы уже проникли.
        - Кстати, насчет кханне! Будет безопаснее, если при отходе мы, как и собирались, повезем ее впереди войска. В окружении охраны, разумеется. Дадут Боги, все получится. А теперь приведи второго героя.
        Как только закрылась дверь за третьим обреченным, а Хаттейтин с Аххаритом оставили царя в одиночестве, Аданэй уронил голову на руки. Как же он устал! И когда наступит долгожданный покой?
        "Когда умрет Элимер", - ответил он сам себе, ибо ни секунды не верил в смерть брата, в которой столь рьяно пытался убедить айсадку.
        Невидящим взором уставился он в дверь. Легкие угрызения совести все же мимолетно кольнули его при мысли об отправленных на заклание юнцах. Ведь их, наверное, тоже кто-то ждет дома. Матери, сестры, возлюбленные. Но, увы, во все времена и всем правителям необходимо с легкостью жертвовать жизнями подданных. Ради блага государства, разумеется.
        ***
        - Ну что, лазутчики заговорили? - обратился Элимер к Ирионгу.
        - Разве могло быть иначе? - усмехнулся тот. - Только, боюсь, вести не из лучших. Теперь понятно, отчего илиринцы тянули время, почему не покинули Антурин, пока была возможность. И почему осмелели мятежники.
        - Говори, не медли.
        Ирионг вздохнул и поведал кхану о том, что под пытками рассказали лазутчики.
        - Да, нерадостные вести, - протянул кхан. - Значит, у илиринцев с изменниками сговор. Странно, что я не подумал об этом сразу. Что ж, но мы хотя бы вовремя об этом узнали. Какие твои предложения, военачальник?
        - Нельзя позволить илиринцам встретиться с изменниками. Но при этом мы должны позволить им покинуть Антурин. Устроим засаду у них на пути и разобьем на открытой местности. Ведь нас будет куда больше, чем они ожидают. Главное, не дать им снова засесть за стенами. Переброс этельдов к западу лучше осуществить ночью - скрытно и постепенно - чтобы илиринцы не догадались, что нам известны их планы.
        - Однако Антурин тоже нельзя оставлять без защиты. Подумай, сколько этельдов оставить у остальных ворот.
        - Да, мой Кхан.
        Когда Элимер остался один, то схватился за голову: "Дети Ханке! Ненавижу все это! Если бы не Шейра, если бы не моя жена, мы давно бы уже прошли через дыру в стене и выбили отсюда илиринцев. Но стоит только попытаться - и Аданэй убьет ее. Хотя бы для того, чтобы причинить мне боль перед своей смертью. С другой стороны, когда илиринцы двинутся к Инзару, им придется оставить заложницу в Антурине. Естественно, ее спрячут, окружат сильной охраной. Но серые сумеют выяснить, где скрывают Шейру, и тогда уже можно будет попытаться ее выкрасть или отбить".
        ***
        - Будем уходить, Хаттейтин.
        - Да, Великий.
        - Ну, так собирай всех, промедление может стоить нам многого. А мы с Аххаритом поднимемся за айсадкой.
        Шейра, когда они вошли, стояла спиной и не обернулась, даже заслышав ворчание двери.
        - Мы уходим. Ты идешь с нами.
        Только тут она повернула голову, вымолвив коротко:
        - Нет.
        - Ты ведь не думаешь, будто можешь что-то решать? - усмехнулся он и приказал стоящей в дверях страже схватить женщину.
        Отбивалась она яростно. Ведь именно сейчас, когда Шейра узнала, что кхан жив, она не могла допустить, чтобы ее увезли, а потом через нее мучили бы Элимера. Она сопротивлялась изо всех сил, но что она могла? Стражники уже тащили ее вниз по лестнице.
        - Послушай, безумная, перестань драться, - простонал Аданэй, когда она сделала еще одну отчаянную попытку освободиться. - Тебя это не спасет, а вот навредить может.
        И словно он сам накликал беду, Шейра вдруг обвисла на руках стражи, скорчилась и закричала.
        - Проклятье! - воскликнул Аданэй и приказал стражам: - Опустите ее!
        Он двинулся к айсадке, но Аххарит, взбешенный, опередил его. Схватил женщину за волосы, другой рукой отвесил оплеуху и прорычал:
        - Не притворяйся, сука! Вставай! Быстро! Не то убьем тебя!
        Он размахнулся второй раз, но Аданэй перехватил его руку:
        - Она все равно не понимает илиринского, - и добавил, кивнув на Шейру: - И она не притворяется.
        Аххарит вгляделся в айсадку. Действительно, на лице женщины выступил пот, из нижней губы, которую она кусала, стараясь сдержать крик, сочилась кровь, а грудь тяжело и шумно вздымалась.
        - Проклятье… - пробормотал он. - Тогда придется как-то дотащить ее до повозки.
        - Нет, - возразил Аданэй и обратился к одному из стражников: - Найди какую-нибудь старуху, которая в таком разбирается. Посмотри хотя бы на кухне. И тащи сюда.
        Аххарит посмотрел на царя изумленно:
        - Мы что, собираемся ждать, пока она родит?
        - Конечно нет. Оставляем и уходим. Куда ее теперь брать? Еще конца отдаст в дороге!
        - И что в этом плохого? Зато наследника не будет. А если вдруг выживет - окажется в наших руках.
        - Не сходи с ума! - огрызнулся Аданэй. - Если она в пути сдохнет, Элимер забудет и про мятежников, и про разрушенный Антурин, и про дыру в стене. Мигом кинется мстить. А прямо сейчас к серьезной войне мы не готовы.
        "Забавно получается, Элимер, - подумал он про себя. - Тем, что твоя дикарка рожает сейчас твоего наследника, а не умирает в дороге, ты обязан мне. Когда-нибудь я заставлю тебя об этом вспомнить".
        ***
        Кхан с последним отрядом воинов пробирался к западу. Темная ночь Отерхейна заботливо укрывала их от внимательных взглядов со сторожевых башен. Большая часть его людей ушла на запад еще раньше. Двигались они осторожно, вели коней в поводу, скрываясь в высокой траве и за редкими холмами. И все же Элимера мучило ощущение, будто что-то он проглядел, о чем-то не подумал. И очень скоро понял, о чем именно. Весть пришла вместе с серым, который, взмокший и запыхавшийся, догнал отряд:
        - Повелитель, - выдохнул он, - это обман, ловушка. Илиринцы обманули и нас, и мятежников. Они не объединятся с ними. Они собираются уходить к Илирину через восточные ворота!
        - Что?! - кхан обомлел и зло скрипнул зубами. - Почему вы не узнали этого раньше?
        - Даже сами илиринцы не знали, лишь царь и несколько приближенных были в курсе. Лишь этим вечером, когда они начали готовиться к отступлению, все выяснилось.
        - Будь они прокляты! А что с кханне?
        - Не знаю почему, но ее оставляют в Антурине.
        - Слава Богам! - воскликнул кхан и позвал тысячника: - Батерхан! Быстро возвращай тех, кого еще можно, и поворачиваем к востоку. Скорее!
        "Как я мог забыть, - подумал Элимер, вскочив на коня, - что языком илиринца говорит сам Ханке двуликий! А Аданэй, чтоб он сдох, коварнее любого из илиринцев".
        ***
        Войско Илирина покидало крепость, легко одолев те три этельда, которые оставались у восточных ворот. И вот уже перед воинами распростерлась ночная равнина, холмы, а где-то вдали, на горизонте, их ждал Илирин Великий. Еще чуть-чуть, и Отерхейн останется ни с чем, с одной лишь полуразрушенной твердыней.
        Однако скоро они услышали, а потом и увидели отерхейнские этельды, которые неслись, огибая стены крепости, им вдогонку. Все-таки проклятый Элимер прознал об их истинных намерениях! Но какое-то время илиринцы успели выгадать, а потому большей их части, благодаря засадам, отвлекающим врагов на себя, удалось добраться до границ родной страны и скрыться в ближайшем городе, защищенном стенами и гарнизоном.
        Однако меньшую часть илиринцев, отрезанных от основного войска, ждала куда более печальная участь: отерхейнцы с чудовищной жестокостью расправлялись с ними - убивать не торопились, зато рубили конечности и по израненным телам противников пускали коней гарцевать.
        А вот на крепость кхан не пошел, ибо хоть она и не Антурин, но и обычные стены штурмовать дело непростое и опасное, а без должных приготовлений так и вовсе безнадежное.
        Перед возвращением в Отерхейн Элимер отправил два этельда в окрестные илиринские поселения - грабить, жечь и убивать. Чтобы хоть как-то отплатить Илирину за свою покалеченную провинцию. И воины с готовностью проехались по округе и прошлись по деревенькам, стоящим на отшибе. Они мстили за Антурин.
        Вот только эти пограничные селения, в отличие от города-крепости, не могли рассчитывать на защиту со стороны своей страны, ибо были столь малы и далеки, что Илирин Великий едва ли сам о них помнил. Так что скоро от деревень остался только выжженный остов да обугленные человеческие тела. Скоту повезло больше - его отерхейнцы угнали с собой.
        - ВСТРЕЧИ БЫВАЮТ СЧАСТЛИВЫЕ, А БЫВАЮТ - НЕ ОЧЕНЬ
        I
        Она прижалась к Элимеру всем телом. Вот так, молча, без всяких слов подбежала, бросилась на шею и прижалась. Тихо-тихо. И ее молчаливое приветствие почему-то показалось ему громче любых радостных возгласов.
        - Шейра, бедная моя, - прошептал кхан, - бедная. Но теперь все хорошо, я жив, я тебя не оставлю.
        Она заговорила. Наконец-то, спустя время, заговорила:
        - Я почти умерла, когда думала… когда думала, что тебя нет…
        Он не ответил, только еще сильнее прижал ее к себе. Она зашептала:
        - Я боюсь, я до сих пор боюсь, что это сон. Ты… мой мужчина, мой Кхан. Я так боялась, что сон… И я хотела встретить тебя у замка, хотела убедиться… но меня не пустили.
        - Не пустили? - нахмурился Элимер, чуть отодвигаясь от Шейры. - Кто посмел?
        Она уже открыла рот для ответа, но ничего не успела сказать, потому что в этот момент вперед выдвинулась дородная, уже в возрасте женщина, раздуваясь то ли от гордости, то ли от возмущения. Только тут он заметил, что они с айсадкой в комнате не одни. Кроме представшей перед ними женщины здесь находилась еще и тихо сидящая в дальнем углу старушка. А женщина, тем временем, заговорила:
        - Ты уж извиняй, Великий Кхан, но ты хотя и повелитель наш, Богами избранный, а все ж мужчина, а потому не понимаешь. Где ж это видано, чтобы женщина, тем более кханне, после такого да по лестницам носилась? Нельзя ей, понимать же надо, - она взглянула на кхана с легким укором, отчего Элимер даже растерялся. Он совсем не привык к тому, чтобы простолюдины взирали на него без благоговения и страха, а тем более смели в чем-то упрекать. У нее должна быть очень весомая причина, иначе…
        - О чем это ты? - сурово вопросил он, и теперь уже растерянность отразилась на лице женщины.
        Шейра тихонько засмеялась, Элимер перевел на нее взгляд - и до него наконец дошло! От радости он поначалу просто не обратил внимания, что его жена стала такой же стройной, как и прежде. Но сейчас - сейчас будто мир перевернулся!
        Не сразу Элимер сумел что-то сказать, но когда оцепенение прошло, потрясенно воскликнул:
        - Шейра, о Боги! Но как же? Ведь еще рано! С ним все хорошо?
        - Он ведь твой сын, - ответила она, - а потому знал, когда появиться. Меня уже уводили, а тут - он. И нашим врагам пришлось оставить меня. Они боялись, что я умру в дороге. Они тебя боялись, твоей мести.
        - Правильно боялись, - с угрозой процедил Элимер, - но моя месть их в любом случае не минует.
        Затем лицо его разгладилось, и он снова прижал Шейру к себе, бережно целуя ее в макушку. Теперь его радость не омрачалась даже мыслями о брате.
        - Где он? Где мой сын?
        - У кормилицы, как иначе-то? - ворчливо отозвалась упитанная женщина, ясно поняв, что ее дерзость ныне останется безнаказанной, и не упуская случая этим воспользоваться.
        - Она ведь, Великий Кхан, - кивнула толстуха в сторону Шейры, - еще и кормить его сама удумала. Да только где ж это видано такое, да чтобы благородная госпожа, да чтобы сама кханне…
        - Понятно, понятно, можешь не продолжать, - прервал ее Элимер, - лучше показывай, где мой кханади.
        - Я сама отведу тебя, - ответила вместо нее Шейра, сияя улыбкой.
        - Стоять! А ну! Куда рванулась, оглашенная?! - рявкнула женщина, грозно расставив руки и преграждая кханне путь. - Ишь, чего удумала! Не пущу! Тебе и с ложа-то вставать не положено, роды-то какие тяжкие были. Хоть ты и кханне, а не пущу!
        Женщина явно вошла во вкус, купаясь во внезапно приобретенной власти, больше похожей на материнскую. Но сейчас это вызвало у Элимера лишь добродушную усмешку. Наверное, у нее уже давно выросли дети с внуками и сейчас, приняв кханади, она видела в Шейре скорее дочь, нежели повелительницу.
        - Как тебя зовут? - спросил Элимер.
        - Дортейта называют, - буркнула та, с подозрением на него косясь.
        - Так вот, Дортейта, не волнуйся. Никуда кханне не пойдет, я сам отнесу ее. А ты давай путь показывай.
        С этими словами Элимер и впрямь подхватил Шейру на руки, направляясь к двери.
        - А когда я стану старой и некрасивой ты тоже будешь меня на руках таскать? - дразнила его Шейра.
        - Вот еще! Тогда тебя пусть наши дети и внуки таскают, - отвечал ей Элимер со смехом. - А я к тому времени уже и сам превращусь в дряхлого старца.
        - Ты когда-нибудь видела кхана таким? - покачав головой, шепнула Дортейта старухе, которая шла рядом с ней по коридору, показывая дорогу к новорожденному кханади.
        - Да я его вообще первый раз вижу, - дребезжащим голосом отозвалась та.
        - Я вообще-то тоже, но слухами-то мир полнится. Говорят-то о нем, мол, сущий зверь. А видишь, что детишки-то малые с людьми делают? Эх, будет что порассказать, как на кухню вернемся. То-то все обзавидуются!
        - Расскажешь - разве поверит кто.
        - Мне - поверят, - напыщенно выдала Дортейта, еще больше раздуваясь от гордости.
        Элимер взял ребенка на руки - своего сына, наследника, кханади, это существо, которое заходилось в плаче и никак не желало успокаиваться. Он выглядел таким крошечным, что кхан даже боялся держать его на руках. И в этот момент понял - он полюбит своего сына, обязательно полюбит. Он уже почти любил его.
        Осторожно передал он ребенка матери, но и у той он не успокоился. И лишь попав обратно к кормилице, присосавшись к теплой груди, он наконец затих, причмокивая губами.
        - Таарис нарекаю я его, - сказал Элимер. - Кханади Таарис Кханейри, мой наследник.
        Шейра только кивнула, но стоило мужу уйти, ведомому неотложными делами, как она склонилась над колыбелью с посапывающим младенцем и прошептала на своем родном языке, чтобы кормилица ничего не поняла:
        - Таарис тебе имя. Но есть еще одно - тайное, имя души, как принято у моего народа. И звучит оно Ирэйху-Ше - Тот-Кто-Приходит-Вовремя.
        ***
        Только посмотрев на Ариста, Элимер вспомнил о том, о чем непростительно позабыл. Отрейя! Она тоже была заложницей!
        - Арист, а где Отрейя? Илиринцы увезли ее?
        - Нет, - наместник побледнел, опасаясь гнева повелителя, - не увозили. Она умерла.
        - Что?
        - Слуги, которые оставались в замке, утверждают, что повесилась она. На собственном поясе, - упавшим голосом промолвил Арист.
        - Это одно из наихудших известий… Даже мятежники были не так плохи. Будь прокляты илиринцы! Они за все поплатятся!
        И, не дожидаясь ответа, отвернулся к окну. Арист с поклоном, которого кхан уже не видел, поспешил удалиться.
        - За это и многое другое, - прибавил Элимер.
        Через арку окна он видел распростершийся внизу Антурин: почерневшие скелеты домов, потерянно шатавшиеся между ними жители. И пусть он чувствовал радость из-за рождения сына, а также из-за того, что опять подавил мятеж - хотелось бы верить, в этот раз окончательно, - и пусть он вернул Антурин, но теперь ему надлежало позаботиться и о людях, и о стенах. Если из ближайших к Антурину городов уже спешили груженые снедью караваны, то с домами и стенами все обстояло куда сложнее. Пока он не отстроит город заново, придется позабыть и об илиринцах с Аданэем, и о войне с местью. Восстановление провинции займет не один месяц.
        Мысли эти отозвались привычной болью в висках, душная ненависть снова обрела власть над душой, прогоняя только что пережитую радость. Ярость - сдерживаемая, глухая - разлилась по всему телу. И снова все окружающее предстало в кроваво-багровом одеянии. Элимер все чаще думал, что от подобных приступов не сумеет избавиться, пока не увидит Аданэя мертвым. Причем мертвым от его, кхана, руки.
        Он еще долго стоял, всматриваясь в окно. И лишь успокоив мысли, отправился в покои к жене.
        Мерзлая ночь уже затопила мир, но помещение, освещенное пламенем свечей, казалось бархатистым и теплым.
        - Элимер, прости меня, - тихо сказала Шейра.
        - За что? - искренне удивился кхан.
        - Отрейя. Она не сама себя убила. Это я ее…
        - Ты?! - Элимер даже приподнялся на локте. - За что?
        - Ведь ты не хотел, чтобы твой брат узнал, что ты жив. А она собиралась рассказать.
        - Значит, в этом дело?
        - Да. Только так она бы замолчала. Она была готова на все, лишь бы твоему брату угодить.
        - Неудивительно, - фыркнул Элимер. - Я должен был сам догадаться. Несчастная в браке девчонка, перед которой вдруг предстал во всей своей красе царь Илиринский. Понятно. Но боюсь, как бы твой поступок не принес нам неприятностей больше, чем могла бы принести болтливость Отрейи. Если Иэхтрих узнает…
        - Прости, - Шейра совсем расстроилась.
        - Ты не могла знать всех этих тонкостей в игре между государствами. Я не виню тебя, - поспешил кхан успокоить жену. - А Иэхтриху не обязательно знать правду. Что касается Отрейи - она собиралась меня предать. Пусть это предательство и не грозило особыми бедами, но зато мы не увидим от нее предательства большего. Раз уж, как оказалось, она на него способна.
        - Можно сказать, что она убила себя потому… - айсадка задумалась, - потому что илиринцы надругались над ней. Этому все поверят.
        Элимер не ответил, только погладил Шейру по волосам. Айсадка зевнула и заснула почти сразу. А кхан еще долго лежал без сна, размышляя обо всем, творящемся в Антурине и о своей жене, только что открывшейся перед ним с другой стороны.
        "А еще говорила, что не хитрить не умеет", - подумал он с усмешкой, прикоснувшись губами к ее затылку и вдохнув теплый аромат ее волос.
        II
        Аданэй услышал грохот закрываемых ворот. Все-таки успели. Стены надежно защищали город Лиас, а Элимер не имел того огня, способного пожирать камни. Сюда Отерхейн уже не сунется. Пока не сунется, поправил он сам себя, потому что знал: еще несколько месяцев, необходимых для восстановления Антурина, и Отерхейн двинется на Илирин ради моря и мести. Но если бы не его, Аданэя, набег, сначала казавшийся таким нелепым, вторжение произошло бы куда скорее. Так что он подарил стране вожделенную отсрочку.
        "И все же, могло быть еще лучше, - подумал Аданэй, вспомнив о воинах, отсеченных от основного войска и почти наверняка уничтоженных, и о деревнях, по которым проехался его брат. - Могло быть лучше, если бы враги опомнились чуть позже. Проклятый Элимер!"
        В Лиасе решили задержаться на пару суток, а потом выдвинуться дальше, к сердцу страны. Воины разместились кто где - на постоялых дворах, в бараках, и просто в поле. Осень еще только-только началась, и спать на сене, завернувшись в плащ, было совсем не холодно. Кайнис, тысячники и прочая воинская знать устроились в богатых домах города. А царя с военачальником принял у себя градоправитель. Не приходилось сомневаться, после двух суток, что проведет здесь войско, Лиасу придется не один день восполнять городскую казну до прежних размеров.
        - Как замечательно, правда, Хаттейтин? - обратился Аданэй к военачальнику, оглядывая красивых рабов, которые встречали их цветами и изысканными блюдами. - Почти как в Эртине. Оказаться после дикого Антурина среди красоты и изыска. Потрясающе, не находишь?
        - Нет ничего лучше, - откликнулся военачальник, не заметив в голосе царя прикрытой насмешки. А тот добавил:
        - Интересно, и как мы рассчитываем сокрушить Отерхейн, если в оружии больше всего ценим не смертоносность, а изящество выгравированных на рукояти узоров, а воинам предпочитаем красавцев-рабов?
        - Мне кажется, ты преувеличиваешь, мой властитель. Гравировке придается значение лишь на парадном оружии, а рабы…
        - Я знаю, что преувеличиваю! - оборвал его Аданэй. - Я специально преувеличиваю, чтобы показать всю нелепость этой одержимости красотой. Илирин закупает за морями бесценные статуи и дорогих рабов, когда надо закупать оружие, доспехи и набирать в войско наемников.
        - Прикажешь заняться этим по возвращении? - полу утвердительно спросил Хаттейтин, ничем не выдав своего удивления внезапно переменившимся настроением царя.
        - И даже до того, как вернемся. Я уже давно начал этим заниматься. А почему моим приближенным ни разу даже мысли об этом не пришло? А, Хаттейтин?
        Тот промолчал, и Аданэй, больше не задерживаясь, двинулся промеж цветов, блюд и рабов к встречающему его с поклоном хозяину дома - седому градоправителю Милладорину.
        - Великий царь, - повел речь Милладорин, - я счастлив видеть тебя и нашего славного военачальника в своем доме.
        - А я рад оказаться здесь, - ответил Аданэй, - и познакомиться с одним из тех, кто делает Илирин процветающей страной.
        Градоправителю явно понравились эти слова, и он, стрельнув взглядом куда-то себе за спину, сделал приглашающий жест и произнес:
        - Хочу познакомить тебя с моей женой, повелитель, - и, дождавшись, пока Аданэй благожелательно кивнет, позвал. - Рэммина!
        Рэммина появилась не сразу, лишь после второго зова. И не успел Аданэй удивиться такой медлительности жены Милладорина, как понял, чем она вызвана. Наверное, она до последнего надеялась, что о ней не вспомнят и ей удастся скрыться от глаз царя. Когда же не получилось, она предстала перед ним, тщательно пряча взгляд, ибо не Рэммина было ее истинное имя, а Рэме.
        Рэме, служанка Лиммены, отправленная вместе с остальными рабами на задворки царства. Рэме! Он едва удержался от смеха, настолько невероятной показалась ему встреча. Хотя, если подумать, может все не столь невероятно. Лиас - город на окраине страны - жил в основном за счет добычи угля и камня в шахтах. Именно в такие места сослали большую часть рабов царского дворца. Рэме же обладала достаточной хитростью, а также молодостью и красотой, чтобы умудриться окрутить старого вдовца и улучшить свое положение, превратившись в благородную госпожу.
        - Рэммина, - с вежливой улыбкой произнес Аданэй, приходя в себя, - очень рад нашему знакомству.
        - Благодарю, Великий, - ответила та, понемногу возвращая себе природную смелость, и наконец отважилась посмотреть ему в глаза.
        - Твоя жена прекрасна, поздравляю, - обратился Аданэй уже к градоправителю, сопровождая свои слова легкой усмешкой.
        Вечером Милладорин устроил пир в честь царя и военачальника. Изысканные кушанья, танцовщицы и музыка скоро притомили Аданэя, но он и не думал уходить: он ждал. Ждал, пока уйдет Рэме. Он не сомневался, что она постарается улизнуть незаметно, сославшись на усталость или еще что-нибудь. И постарается сделать это так, чтобы он, Аданэй, не заметил. Но ей это не удастся, ведь он внимательно, очень внимательно наблюдал за бывшей рабыней. А она об этом и не ведала, ведь он как будто даже не смотрел в ее сторону. Аданэй и сам не понимал, почему ему так хотелось выловить Рэме, и о чем он собирался говорить с ней. По сути, не существовало ни одной разумной причины, только непонятный азарт: словно он, Аданэй, хищной птицей парил над жертвой, этаким маленьким противным грызуном. Царь улыбнулся своим мыслям и едва не пропустил момента, которого ждал так долго - Рэме поднялась из-за стола и теперь тихонько, стараясь двигаться вдоль затемненных стен залы, шествовала к выходу.
        "И даже не попрощалась с повелителем, дрянь такая. Что ж, тогда он сам с ней попрощается", - эта мысленная фраза вновь рассмешила его, и Аданэй, уверив всех, будто желает прогуляться по дому, отправился за Рэме, которая уже скрылась из виду. Но это ничего, вряд ли девушка успела далеко уйти.
        Он обнаружил ее на балконе. Рэме стояла у перил и смотрела в темноту, подсвеченную лишь тусклыми огнями домов. Неизвестно, почему она решила задержаться здесь, а не отправилась в свои покои, но ему это было только на руку. Неслышно, осторожно подошел он к ней сзади, так что Рэме не сразу заметила чье-то присутствие, и лишь когда он склонился к ее уху и пригвоздил к перилам, схватив их руками по обе стороны от нее, девушка ощутимо вздрогнула. Но не обернулась - наверное и без того догадалась, кто это. Со стороны могло показаться, будто Аданэй ее обнимал, и только они двое знали, что это отнюдь не встреча друзей или любовников.
        - Рэме, красавица Рэме, - вкрадчиво заговорил Аданэй, - какая негаданная встреча. Мне любопытно узнать, каким образом рабыня Рэме превратилась в госпожу Рэммину?
        - Наверное, таким же, - парировала та, - каким раб Айн в царя Илиринского.
        От неожиданности он расхохотался. Он не думал, что девушка осмелится отвечать ему, тем более столь нагло.
        - Ты меня удивляешь, - произнес Аданэй. - Не боишься собственной дерзости? Я ведь могу сделать с тобой все, что угодно. Я еще не забыл, как ты пыталась убить меня.
        - Не сомневаюсь, - фыркнула Рэме, разворачиваясь к нему лицом. Выражение ее глаз невозможно было рассмотреть в темноте, но он чувствовал - в них горела злоба: - А насчет страха - конечно боюсь. Да, боюсь! Но только я уже убедилась - ты поступаешь одинаково и с врагами, и с друзьями, если те всего лишь рабы. Так зачем мне сдерживать себя и пытаться угодить?
        Аданэй промолчал, пытаясь понять ее последнюю фразу, а Рэме, так и не услышав ответа, продолжила:
        - Может, снизойдешь и поведаешь мне, за что ты так поступил с Вильдерином? Про себя, как видишь, я не спрашиваю. Но он - ведь он не сделал тебе ничего дурного, он вообще никому ничего дурного не сделал. Если бы не он, ты умер бы под плетью. А ты в благодарность такое с ним сотворил?!
        - Да что такого я с ним сотворил? - вскинулся Аданэй. - Там, где он сейчас, ему куда лучше, чем было бы в царском дворце!
        - Даже я не столь цинична, - прошипела Рэме, - чтобы утверждать, будто на угольной шахте кому-то может быть хорошо!
        - Угольная шахта? - Аданэй обмер. - Да с чего ты взяла, будто он там?
        - Потому что я его там видела! Можешь не притворяться! Нас с ним и еще десятка два рабов отправили туда. Ну ладно, до прочих рабов тебе и впрямь нет дела, хотя некоторые из них были моими друзьями, и потом я уговорила мужа кое-кого выкупить. Но это я - хитрая и изворотливая - смогла избежать уготованной участи, но Вильдерин - он не такой, как я! Тебе интересно, как я стала госпожой? Я расскажу, хотя думаю, ты и сам догадываешься. А вот мне интересно - очень интересно - за что же ты его так? Неужели за то, что он напоминал тебе о твоем рабстве? Ты не хотел, чтобы он мелькал перед тобой, да?
        Аданэй растерянно молчал, он долгое время не мог ничего вымолвить, так что по губам ожидающей ответа Рэме поползла улыбка, полная презрения:
        - Тебе нечего возразить, Великий Царь?
        - Ты лжешь, - наконец выдавил он из себя. - Я отправлял его в дом к одному богатому купцу Эртины. Неужели ты думаешь, я смог бы услать его в шахту? - он пытался убедить самого себя, хотя уже знал, подозревал, как все было на самом деле. Для этого надлежало вспомнить лишь одно имя - Гиллара. Старая змея Гиллара, которая осмелилась строить пакости у него за спиной. Больше некому. Да как же он мог ей поверить? Почему не наведался в тот дом, почему не убедился, что приказ его относительно Вильдерина выполнен? Почему? Потому что боялся? Ведь для того, чтобы проверить, нужно было увидеть Вильдерина. Пришлось бы смотреть в его глаза, а это казалось нестерпимо стыдным. Да, он просто струсил.
        - Гиллара… Сука… - пробормотал он вслух, и теперь уже Рэме растерялась. - Что за угольная шахта? Где она? - грубо спросил он ее. - Отвечай. Быстро!
        - Так ты и правда не знал? - распахнув глаза, пролепетала Рэме.
        - Какая разница? Я тебя спросил, где шахта! И почему ты, если так о нем переживала, не выкупила его?!
        - Я пыталась! - воскликнула Рэме. - Но он там на особом положении. Он не продается, - и едко добавила. - Приказ царя. Так мне сказали.
        - Старая сука ответит за это…
        - А шахта недалеко, - не обращая внимания на прозвучавшее замечание, продолжила Рэме. - Пара часов верховой езды на северо-восток от стен Лиаса. Там начинаются каменные холмы, которые переходят в горы. Ты их легко найдешь, они видны уже отсюда, так что не заблудишься. И если Вильдерин еще жив…
        - Замолчи! Он жив! - воскликнул Аданэй и рассеянно добавил: - И да, спасибо, Рэме, ты славная девочка.
        Развернувшись, он двинулся обратно в заметно поутихшую пиршественную залу, уже не обращая внимания на оставшуюся на балконе девушку. Сейчас он скажет собравшимся там свое последнее на сегодня царственное слово и уйдет спать. Если, конечно, сможет заснуть. Но все равно сейчас он никуда уже не поедет. Завтра, лучше всего завтра с утра.
        На том и порешив, Аданэй ускорил шаг. Он освободит Вильдерина, он вернет его во дворец, хоть даже ему придется каждый день встречаться с ним взглядами. Но он сделает это. Завтра.
        - РАБЫ ОЧЕНЬ ИЗОБРЕТАТЕЛЬНЫ В ВОПРОСАХ МЕСТИ
        Солнце всплывало над горной грядой, окружавшей котловину, где велась добыча угля. Уже издали можно было заметить грубо сколоченные деревянные бараки, в которых содержали рабов, но сейчас в них вряд ли кто-то находился.
        Аданэй знал - знал по собственному опыту, - рабов поднимают еще затемно. А кто-то, возможно, работает и ночью в чадящем свете факелов. Но Вильдерину, его бывшему другу Вильдерину недолго осталось находиться на этих тяжких работах, ибо кто ему, царю, посмеет запретить забрать раба?
        Воодушевленный этой мыслью, Аданэй пустил коня вскачь, а следом за ним понеслась и та дюжина воинов, которую он взял с собой. Глашатай на ходу трубил, что едет царь Илиринский Аданэй. Надсмотрщики, позабыв о работе, со страхом наблюдали за приближающейся процессией. Они не понимали, что могло понадобиться царю в этом захолустье и тем более на их шахте. Не иначе что-то недоброе их ожидало: правители просто так в гости никогда не ездили.
        - Ты, - обратился царь к надсмотрщику, который показался ему старшим. - Отвечай. Приблизительно полгода назад сюда привезли одного раба. Он мне нужен.
        Аданэй говорил грубо, ведь племя надсмотрщиков он недолюбливал с тех самых пор, как сам побывал их жертвой.
        - Его называют Вильдерин, его привезли из Эртины, из царского дворца. Молодой, смуглый, волосы темные и длинные. Красивый, - чуть помедлив, добавил Аданэй, чтобы уж точно не возникло сомнений в том, кого именно он ищет. - Я знаю, что он здесь. И он мне нужен.
        - Повелитель, - с поклоном отвечал мужчина, - прости, я здесь недавно. Я и не знаю, кого привозили тогда из дворца. Это должен знать Исанхис, он здесь уже давно, но сейчас он внизу, в шахте.
        - Так приведи его!
        Надсмотрщик бросился выполнять волю царя, а Аданэй остался ждать, сгорая от нетерпения и чувствуя, как от волнения начинает крутить в животе. Ему показалось, будто прошли часы, хотя едва ли пробежало несколько минут, когда наконец-то перед ним предстал вышеупомянутый Исанхис.
        - Великий, насчет раба, про которого ты спрашивал, - сходу начал он говорить, порадовав Аданэя тем, что не стал тянуть время, распинаясь в подобострастных приветствиях. - Я его помню.
        - Он жив?
        - Да, да, - поспешил заверить его Исанхис, - жив. Он здесь. Я сразу взял его с собой, как только услышал, что он тебе нужен. Сейчас раб заперт в бараке. И если повелитель желает видеть его…
        - Желаю. Веди.
        Бараки, вдоль которых повел его надсмотрщик, выглядели жалко: старые, местами прогнившие - видимо, побегов здесь не опасались. Через приоткрытые двери некоторых из них - тех, которые сейчас пустовали, - доносилось зловоние отходов и испражнений, так что Аданэй едва не зажал нос. Однако надсмотрщик все-таки заметил реакцию царя и предупредительно поинтересовался.
        - Быть может, государь желает, чтобы я вывел раба наружу? Там, в бараках, такая вонь. Мы-то здесь привычные, конечно, но тебе, повелитель, наверное, дышать нечем.
        - Потерплю, - бросил Аданэй. Он не желал, чтобы Вильдерина сейчас выводили и десятки глаз стали бы наблюдать за их беседой. Нет, он хотел увидеть его наедине.
        Исанхис кивнул, отомкнул навесной замок на двери и отошел, пропуская царя вперед.
        - А теперь уйди прочь, - Аданэй пошарил вокруг глазами. - За четвертый, если считать отсюда, барак.
        И вновь надсмотрщик согласно склонил голову. И когда фигура его отдалилась на достаточное расстояние, Аданэй схватил рукоять двери, глубоко вздохнул и рванул ее на себя. Дверь со скрипом поддалась - и отворилась.
        /И было записано Адданэем Проклятым - царем Илиринским в год 2465 от основания Илирина Великого/
        "Дверь отворилась, и я едва не задохнулся от вони, ударившей мне в нос, и почему-то даже зажмурился. А потом, когда открыл глаза, увидел. Его. И я его не узнал. Тот, кто стоял передо мной с бельмом на левом глазу не мог быть Вильдерином! Этот жалкий калека с коротко остриженными волосами, сломанным носом и рваным багровым шрамом, уродливо пересекающим почерневшее лицо, просто не мог быть блистательным красавцем Вильдерином!
        И я разом позабыл все слова, которые собирался произнести. Все слова, что сочинил по дороге сюда. Я только стоял - и смотрел, не в силах прийти в себя от ужаса, от боли, от презрения к самому себе. Кажется, я смог выдавить из себя лишь его имя:
        - Вильдерин…
        А он сказал:
        - Что угодно Великому Царю Илиринскому? - и поклонился. В голосе его я услышал лишь апатию.
        - Вильдерин, - снова повторил я.
        А затем начал бессвязно оправдываться, словно мои оправдания что-то для него значили. Я говорил, что не знал, не хотел, что я все исправлю и увезу его отсюда. Обратно во дворец. И все станет как раньше. И он больше не будет страдать. Никогда. И что-то еще в этом духе. Я говорил и сам чувствовал, как нелепо звучат мои слова в этом проклятом богами месте, но ничего не мог с этим сделать.
        А на его лице, его некогда красивом лице, прорезалась кривая, злая ухмылка, сделав его еще уродливее.
        - Вильдерин мертв, Великий Царь, - сказал он. - Ты нашел не того. Здесь меня называют доходяга Ви. А иногда просто задохлик. Как тебя нравится больше? А, Великий Царь? - и он издевательски расхохотался. И когда он это сделал, я заметил, что во рту его отсутствует добрая половина зубов. И мне захотелось завыть от жалости к нему, от презрения к себе и от жгучего стыда, который я испытал. Но я сдержался.
        - Ты меня ненавидишь. Я сам себя ненавижу, - сказал я. - Но я хочу помочь. Все-таки когда-то я был тебе другом, когда-то я был Айном, - добавил и понял - зря. Потому что и сам уже почувствовал, как смехотворно прозвучали мои слова и что, должно быть, они больше напомнили издевку.
        Так оно и было. Смехотворно и жалко они звучали, и хохот Вильдерина снова меня оглушил. А потом он резко оборвался, и его лицо, которое уже сложно было назвать лицом, еще сильнее перекосилось. И Вильдерин сказал:
        - Я тебя больше, чем просто ненавижу! Я проклинаю тебя! Навеки, навсегда!
        - Ненавидь, проклинай, - ответил я. - Но прошу, прими мою помощь.
        Он замолчал, а потом снова едко захихикал. Он сказал:
        - А зачем? Чтобы утихомирить жалкие остатки твоей совести? Чтобы дать тебе возможность разыграть благородство? Не дождешься! Мне больше нечего терять, мне безразлично буду я жить или умру. Но ты - ты будешь мучиться. Потому что все те проклятия, которые я посылал тебе, рано или поздно тебя догонят. А я сдохну здесь, меня зароют в общей яме или скормят псам, но я не позволю тебе увезти меня насильно - я скорее убью себя.
        - Но почему? Почему? - зашептал я. Думал - он снова заржет, но он ответил. Хотя лучше бы не отвечал. Он ответил:
        - Мне уже все равно, что со мной будет, я давно мертвец, говорящий скелет. Но моя смерть - здесь, в этом кошмаре, - единственная доступная мне месть. Я неплохо изучил тебя, пока ты притворялся моим другом…
        - Я не притворялся, - воскликнул я, хотя и знал, что он все равно мне не поверит. По крайней мере, я бы себе не поверил.
        Так и вышло. Он только ухмыльнулся и продолжил, словно не слышал моих слов. То, что он сказал, показалось мне раскаленной добела сталью, вплавляющейся в сознание. Я никогда, никогда не забывал этих слов, я помню их и сейчас, они до сих пор жгут меня, ибо все, что он сказал, было правдой. Правдой обо мне.
        - Я изучил тебя, и я тебя знаю, - сказал он, и голос его был пугающе негромким. - Ты сначала делаешь подлость, а потом долго казнишь себя, убеждая, что муками совести искупаешь вину. И когда я умру, ты точно так же станешь мучиться - из-за меня. И долго страдать, осознавая, что я так тебя и не простил. И никогда не прощу. Ты будешь знать, что я - тот самый человек, который однажды спас тебе жизнь, рискуя своим благополучием. Я - тот, который верил тебе, доверял свои мысли. Тот, который никогда бы тебя не предал, который всегда помог бы. И я - тот самый человек, которого ты раздавил, сломал и уничтожил. Я - тот человек, который сдохнет здесь подобно больной скотине и которого бросят на съедение псам. Ты будешь все это знать. И понимать, что это твоя и только твоя вина. В этом, именно в этом моя месть тебе! За меня, и за Лиммену, и за всех остальных, кого ты использовал, чью жизнь ты уничтожил! Знаешь, пожалуй, я скажу тебе даже больше, поделюсь с тобой, так сказать, по-дружески. Мне очень интересно, не стошнит ли тебя? - и он засмеялся снова. Довольно гадко засмеялся. И даже до того, как он снова
начал говорить, мне стало страшно.
        - Я тебе все расскажу, - сказал он. - Я расскажу тебе. Знаешь, что творили со мной надсмотрщики? Ты не догадываешься, почему у меня поубавилось зубов? Знаешь ли ты, что такое ощущать в своем рту…
        - Замолчи! Замолчи! Прошу тебя, умолкни!!! - я вопил.
        Я вопил, чтобы только не услышать его негромкой речи, его слов, о содержании которых я старался заставить себя не думать. А он снова хохотал. Кажется, он и не переставал хохотать.
        - Я и не думал, что ты столь раним, мой друг Айн. А ведь именно ты обрек меня на все это. Мучайся же своим раскаянием и своим бессилием изменить хотя бы что-нибудь! И знай - я хочу, чтобы ты знал, - никакие твои страдания, никакие сожаления не заставят меня простить твое предательство. Я умру, но даже в мире теней я буду проклинать тебя. Как бы тяжело тебе самому ни пришлось, я буду проклинать тебя. Это моя месть, и мое проклятие, ублюдок!
        Я ожидал столкнуться с ненавистью, но Вильдерин оказался прав с самого начала: то, что он испытывал, было куда сильнее ее. А я по-прежнему молчал. У меня не осталось слов. На моем месте их ни у кого не осталось бы. И когда он понял, что я больше не могу оправдываться, когда он увидел, что победил, что месть его почти удалась, он успокоился.
        Он покачал головой и почти без злости сказал:
        - Слишком поздно, Аданэй… Айн… слишком поздно. Я ждал тебя после смерти Лиммены. Я уже ненавидел тебя тогда. Но я все-таки ждал, что ты подойдешь и что-нибудь скажешь - все равно что. Что-нибудь. Чтобы я понял, что я был для тебя не только рабом, которого ты использовал. Я ждал, но ты не подошел. Ты даже не смотрел на меня. Я просто перестал для тебя существовать. И то, что отправил меня на эту шахту не ты, ничего не меняет. Пусть ты этого не делал - но ты также не сделал ничего, чтобы это предотвратить.
        - Я хотел поговорить с тобой, - зашептал я, - но мне было страшно. Страшно говорить с тобой, смотреть тебе в глаза.
        -. А сейчас? Сейчас тебе не страшно?
        - Страшно.
        - Чего же ты боишься? Этой рожи? - он указал на себя пальцем. - Я и сам ее боюсь. Но я скоро умру, а тебе она еще не раз будет являться в кошмарах, где я - страшное уродливое чудовище - стану проклинать тебя. И как знать, не захочется ли тебе самому после них умирать? Каждый раз умирать заново? Зная, что это ты сотворил со мной все это - и своими действиями, и своим бездействием. Сотворил со мной - тем, кто считал тебя другом. И я очень надеюсь, что такие наивные глупцы, как я, больше никогда не встретятся тебе на пути. Чтобы ты ни одной жизни больше не смог растоптать.
        Я молчал. Он говорил.
        - Все кончено. Тебе не спасти ни меня, ни себя. Сейчас уже поздно изображать раскаяние. Оставь меня догнивать здесь. Уходи. Уходи в свой дворец, к своей царице, к своему вожделенному трону. Если хоть что-то человеческое в тебе есть - уйди. Я не могу тебя видеть. Я не хочу тебя видеть. Или прикажешь ко всему прочему еще оглохнуть и ослепнуть, чтобы я просто не мог видеть и слышать тебя? Твой голос, твое лицо - я ненавижу в тебе все. Я ненавижу даже саму память о тебе.
        И я ушел. Я ушел. Так ничего и не сказав, я ушел.
        Он говорил. Я молчал.
        Мне просто нечего было сказать.
        Я знал только одно - месть его удалась. И месть эта оказалась страшной. Он не ошибся, он ни в одной мелочи не ошибся. Он действительно хорошо меня изучил. И все, все, что он сказал, было правдой. И в который раз я думаю, в который раз повторяю - если бы я знал, если бы я только знал заранее, то никогда, никогда не было бы меня в Илирине, никогда не стал бы я царем. И никогда не пошел бы через жизни других ради собственных целей. Никогда. Но я не знал. Тогда я еще не знал".
        Аданэй выскочил из барака так, словно за ним гналась стая разъяренных оборотней. Он вскочил на жеребца и умчался прочь. Он сам не знал куда. Но воины последовали за ним. Двуликий Ханке! Он хотел остаться в одиночестве!
        - Уезжайте! - рявкнул он. - Возвращайтесь в Лиас или в Эртину. Сейчас же!
        - А ты, государь?
        - Никаких вопросов! Уезжайте! Это приказ.
        Они послушались. Они остановились. Аданэй подстегнул коня, пуская его в галоп. Он не знал, куда вынесет его скакун. А тот вынес его обратно в город, который уже пробудился ото сна и кишел людьми. Люди. Он не хотел видеть людей. Хотя какая разница? Люди, деревья, звери - какая разница?
        Аданэй соскочил с коня, тут же о нем позабыв, и пустился бесцельно плутать по улицам и крошечным закоулкам.
        А в голове так и стучало: "Ты сначала делаешь подлость, а потом долго казнишь себя… Казнишь себя".
        Озвученная правда молотом стучала в висках. И теперь эту правду ему уже не забыть никогда.
        - Ром, - приказал он трактирщику, кидая на грязную стойку харчевни горсть монет. - Много рома.
        Он не знал, как очутился в этом трактире, но он здесь очутился - а значит, так тому и быть. Аданэй выпил все, что ему принесли. А потом снова бродил по городу. А потом снова оказался в трактире, теперь уже в другом. И так продолжалось: город - трактир, трактир - улочки. Он пришел в себя на закате и понял, что изрядно пьян, так пьян, как не был, наверное, за всю свою жизнь, и если не остановится, то прямо здесь же, под столом, уснет.
        - Господин, - сквозь пьяный дурман послышался ему слащавый женский голос, - ты так давно сидишь здесь и пьешь совсем один. Может, тебе уже захотелось утех? Я стану крепко тебя любить. И всего лишь за двадцатку медяков.
        "Шлюха, - с трудом понял Аданэй. - Что ж, люби меня, шлюха, почему бы и нет? Ты - шлюха, моя жена - шлюха, да и я сам, если подумать…"
        - Пойдем, - сказал он вслух.
        И они пошли. Куда - он не знал. Но только оказались они позади какого-то пустующего полуразрушенного сарая.
        - Красавчик, - развратно звучал голос, лица которого Аданэй при всем желании не мог рассмотреть - оно расплывалось перед глазами.
        - О, ты слишком пьян, - разочарованно протянула женщина. - Какая жалость. Но может, хотя бы поцелуешь меня? За поцелуй я с тебя денег не возьму.
        - Почему бы и нет? - и он впился в большие мягкие губы.
        А потом заплетающимся языком понес разную околесицу. И удивительно, женщина не уходила. Она слушала, иногда глупо хихикала, но не уходила. Хотя он так и не дал ей денег. Собственно, у него их уже и не было. На поясе вместо кошелька болтался только кожаный шнурок, на котором тот некогда был подвешен.
        "Меня уже успели обокрасть, - лениво, без всякого интереса подумал Аданэй. - Наверное, она меня и обокрала".
        - Какой ты… - продолжала говорить женщина. - Никого красивее в жизни не встречала!
        - Куда уж тебе, в этой своей деревне…
        - Хотела бы я посмотреть на тебя, когда ты трезв.
        - А ты в Эртину приезжай, в царский дворец. Останешься там со мной. Подумаешь, одной шлюхой больше, одной меньше…
        - Ты служишь во дворце?
        - Дура! Я не служу. Я - царь. Царь. Аданэй Кханейри. Меня так зовут. Ты запомни. Спросишь меня, когда будешь в Эртине.
        - Царь?! О, какой ты шутник, - она захихикала. - Я ни разу не видела царя, но думаю, ты не хуже.
        - Как это не видела? Он перед тобой.
        Женщина снова принялась хихикать, и Аданэй сквозь пьяный угар понял - ему не верят.
        - Слушай, женщина, не знаю, как тебя звать…
        - Уилейла
        - Уиле… как? В общем, ладно, неважно. Как ты смеешь мне не верить?
        Она опять захихикала, ведь она тоже была пьяна, но естественно, в своем состоянии Аданэй этого просто не замечал.
        - Я тебе нравлюсь, да?
        - Ага.
        - А ведь я подлая тварь.
        - Зачем ты так?
        - А потому что это правда. Если увидишь меня трезвым, Уиле… неважно… ты в меня влюбишься. Да-да, а я буду над тобой смеяться. Я всегда так делаю, я же подлая тварь.
        - О, я уже влюблена! - она смеялась.
        Аданэй посмотрел на нее с укором в мутных глазах.
        - Слушай, женщина, как тебя там, не ври! Когда ты в меня влюбишься, тебе не хихикать захочется, а сдохнуть, поняла?
        - Поняла, - опять смех.
        - Хи-хи-хи, - передразнил ее Аданэй, непонятно чему разозлившись. - Дура! Целуй меня лучше! Давай целоваться всю ночь!
        Но стоило женщине припасть к его губам, как он почувствовал, что все завертелось, закружилось перед глазами, заплясало небо, зашатались дома, а потом, кажется, и он сам куда-то полетел. Улетая, он еще слышал голос женщины, хотя уже не улавливал смысла ее слов. А дальше началось и вовсе что-то непонятное - он видел, как Вильдерин, еще прежний, не уродливый и не злой, сидел у ног бессмертной Шаазар, а потом она его целовала. Еще он видел дикарку, жену брата. Она сказала: "И тело твое будут жрать черви". И затем родила червя. И Аданэй в бреду подумал: "Великий Червь, сожри меня".
        Потом закрутилось и вовсе что-то невообразимое. И лишь затем пришла вожделенная пустота и забвение.
        Он очнулся оттого, что сверху что-то капало, а у него возникло ощущение, будто он валяется, едва не тонет в огромной луже. Так и оказалось. Ночью начался дождь, который не прекратился до сих пор. Аданэй попытался что-нибудь вспомнить, но в голове вместо памяти нащупал только противную вязкую кашу. Последнее яркое воспоминание - Вильдерин и его мстительные слова, а дальше лишь смутные образы. Ясно только одно - накануне он напился как самый распоследний пьяница. Тело подчинялось плохо, словно его набили соломой. Аданэй попытался подняться, его вырвало прямо на одежду.
        "А, терять уже все равно нечего", - решил он, оглядывая себя. Вся одежда была в грязи, а обувь, пояс с оружием и украшения - сняты. Аданэй прикоснулся к мочке уха - на кончиках пальцев остались следы спекшейся крови - серьгу тоже украли.
        Болели глаза, двигать ими оказалось жесточайшей пыткой, а потому дальше он старался смотреть только прямо перед собой. Покачиваясь, встал на ноги.
        И именно в этот момент услышал в голове знакомый голос:
        "С пробуждением, царь".
        "Убирайся из моей головы", - огрызнулся он.
        "Всего только один вопрос, очень уж интересно: удалось тебе утопить в вине угрызения совести?"
        "Уходи", - простонал он.
        "Знаешь, на заре моей жизни мне довелось плавать с пиратами, - непонятно к чему сказала Шаазар. - Да-да, они существовали уже и тогда. Так вот, среди этих людей бытовала поговорка: парус поник - хватайся за весла".
        Ее голос отдавался болью в висках, и Аданэй хотел лишь одного - чтобы он затих.
        "Оставь меня в покое. Я не звал тебя, уйди!"
        "А я прихожу, когда вздумаю. Но сейчас так уж и быть, оставлю тебя наедине с чувством вины. Как он все предугадал, а? Умным мальчиком оказался твой друг. Прощай, мой Аданэй. Точнее, до встречи. Скорой встречи".
        И она наконец исчезла.
        "Слава Богам!" - подумал Аданэй и, все еще раскачиваясь, двинулся вперед.
        Похоже, единственное, что он мог сейчас сделать - отправиться обратно в дом Милладорина и Рэме. Судя по реакции прохожих, по тому, как они шарахались - выглядел он довольно красноречиво, да и запах, должно быть, соответствовал внешнему виду.
        Наверное, его принимали за нищего. И неудивительно - заляпанная, местами порванная одежда, лицо и волосы в брызгах грязи, которые уже начали подсыхать на выглянувшем после дождя солнце. И запах. Разумеется, запах. Точнее, вонь. Ему казалось, что он и сам ощущает ее. Если он сейчас же не доберется до особняка Милладорина - еще бы вспомнить, где он и как выглядит, - то его наверняка схватят и вышвырнут из города, как зачастую поступают с нищими. Или сами нищие, приняв его за соперника в своем ремесле, убьют в каком-нибудь переулке. А своей смертью он уже никому не поможет - тогда зачем умирать? Тем более, сейчас, при свете нового дня ему все казалось не таким уж ужасным. Да, Вильдерин его ненавидит. Но разве это означало, что он, Аданэй, должен бросить его там, в том кошмаре?! В конце концов, он - царь. Ему под силу почти все. Нужно только подумать, как увезти Вильдерина с шахты, чтобы тот не заподозрил, что это дело рук проклятого Аданэя. А то еще и впрямь убьет себя.
        Ладно, об этом он подумает, когда все-таки найдет дом Милладорина. Потому что сейчас ему самому угрожает опасность - если его схватят и выкинут из города, то как он вообще сможет добраться до Эртины? Попробуй, докажи кому-нибудь, что нищий попрошайка - это блистательный Аданэй Илиринский.
        Он долго бродил наугад, стараясь продвигаться к центру города. Здравый смысл подсказывал, что самые богатые дома обычно находятся в центре. Расспрашивать прохожих не решался, чтобы не привлечь к себе излишнего внимания. Наконец он все-таки наткнулся на огромный домище, почти дворец - тот самый.
        Постучав в дверь и прислушавшись, идет ли кто-нибудь открывать, Аданэй замер. Тишина. Постучал еще раз, уже громче, и только тут расслышал шаги с той стороны. Однако стоило двери открыться, как она тут же захлопнулась прямо у него перед носом. Краем глаза Аданэй заметил толстую служанку, а краем уха услышал, как она проворчала:
        - Помои и милостыня с черного входа.
        Что же, разве можно было ожидать чего-то иного?
        С черного входа ему открыли уже быстрее, в этот раз какая-то шустрая молоденькая рабыня. Но и она порывалась захлопнуть дверь, так что Аданэю пришлось ее удерживать.
        - Милостыню не даем, - верещала девчонка, тщетно пытаясь вытолкнуть нищего. - Помои после полудня.
        - Умолкни! - прикрикнул на нее Аданэй, и она, то ли почуяв власть в его голосе (рабы и слуги отчего-то всегда безошибочно ее улавливают), то ли еще почему, прекратила попытки выставить его за порог.
        - Позови своего господина. Милладорина.
        - Нет его, - буркнула девица, снова попытавшись закрыть дверь.
        - Тогда Рэме зови… то есть Рэммину.
        Девица все еще стояла в растерянности, не зная, стоит ли звать охрану, чтобы те вышвырнули наглого попрошайку, то ли подчиниться этому странному оборванцу с высокомерным как у господина лицом. Пока она думала, Аданэй процедил:
        - Быстрее. Я жду. Мне нужна Рэммина.
        Наконец рабыня, неуверенно оглядываясь, все-таки отправилась за своей госпожой - тоже рабыней, правда, бывшей.
        Ожидание под дверью показалось долгим. Аданэй уже начал думать, будто проклятая девчонка обманула его и даже не собиралась никого знать. Но в этот момент дверь растворилась и на пороге нарисовалась горящая негодованием Рэме.
        - Убирайся прочь, грязный… - начала она кричать, но осеклась. Дальше ее глаза становились все больше и больше, и вот уже ее губы дрогнули в судорожной попытке не расхохотаться. Однако она сдержалась и, обернувшись на служанку, махнула рукой:
        - Уйди!
        Та подчинилась, и Рэме наконец позволила себе едко рассмеяться.
        - Вижу, государь, твои благие намерения не увенчались успехом.
        - Он меня ненавидит.
        - Ты удивлен?
        - Может, все-таки впустишь меня?
        - Подожди, - Рэме воровато оглянулась. - Здесь нужна осторожность. Муж уехал - показывает твоему военачальнику город, - но рабы обо всем ему донесут. Ты, конечно - великий царь, тебе никто и слова не скажет. А вот мне не поздоровится. Подожди здесь, - сказала она и прикрыла дверь. Оттуда донеслись голоса, но он не ничего расслышал, кроме последнего слова Рэме: "Выполняйте!"
        А потом она вновь появилась перед ним:
        - Отправила их нарвать мне много-много-много цветов, - болтала она на ходу. - Они уже привыкли к моим капризам. Идем за мной. Думаю, нас никто не увидит.
        Рэме привела его в комнату - возможно, свою, а может быть, нет, его это не интересовало.
        - Ты что, со свиньями валялся? - насмешливо бросила девушка. - Ты знаешь, что от тебя разит, как под хвостами у тысячи коз?
        - Не знаю. Мне ни разу не приходилось нюхать под хвостами у коз. Так что тебе виднее.
        - Между прочим, ты сейчас не в том положении, чтобы насмешничать, - отозвалась Рэме. - Ты мне расскажешь, что произошло?
        - Послушай, - раздраженно ответил Аданэй, - может, ты подождешь мучить меня вопросами, а сначала предложишь, скажем, помыться?
        - Я уже обо всем подумала. Рабы наполняют ванну. Они полагают, что это для меня. Так что тебе придется подождать, пока они уйдут.
        Ждать долго не пришлось, и скоро Аданэй отмыл с себя зловонную грязь. Гораздо сложнее оказалось с одеждой. Ему пришлось кое-как постирать свою в надежде, что она высохнет прежде, чем он покинет дом градостроителя. Потому что ничего иного из одежды у него не было, а одежда Милладорина оказалась велика чуть ли не вдвое.
        Наконец Аданэй вышел из воды, вытерся, обернув вокруг бедер льняное полотно, предусмотрительно приготовленное Рэме. Да, вот теперь он снова чувствовал себя господином, а не грязным оборванцем.
        - О, Айн, Аданэй, - пропела Рэме, когда он снова появился перед ней, - а я уже успела забыть какой ты! А теперь заново поняла, отчего Лиммена потеряла голову, - во взгляде ее промелькнула знакомая еще по прежним временам злая похоть, которая, впрочем, почти сразу исчезла.
        Аданэй ничего не ответил, только подошел к зеркалу, схватился за первый попавшийся гребень и попытался расчесать волосы. Это оказалось не просто: за ночь они свалялись, превратившись в колтун. Рэме, которой надоело смотреть на его мучения, насмешливо бросила:
        - Присядь, Великий Царь, твоя жалкая раба сама расчешет твои божественные волосы.
        - Приступай, жалкая раба, - подыграл он, усаживаясь перед ней на стул и отдавая гребень.
        Пока она его расчесывала, Аданэй едва не заснул. От сладкой дремоты отвлек вопрос:
        - Ты, может, голоден?
        Стоило Аданэю подумать о еде, как он ощутил стойкий рвотный позыв.
        - Нет, избавь, - промычал он.
        - О, похоже, у тебя была веселая ночка.
        - Вроде того. Мне нужна твоя помощь, - сказал он. Аданэю наконец-то пришла в голову мысль, каким образом он сможет вытащить Вильдерина с шахты. Пусть за него это сделает Рэме, пусть она выкупит его. Теперь-то ей позволят, ведь этого желает царь.
        "Ну а Вильдерину нипочем не догадаться, что Рэме выкупила его благодаря мне: он прекрасно помнит, в каких отношениях мы с ней были".
        - Помощь? Моя? В чем? - поинтересовалась Рэме, вновь переведя его внимание на себя.
        - Тебе нужно выкупить Вильдерина.
        - Я уже пыталась, я ведь говорила!
        - Но тогда царя рядом с тобой не было. Мы поедем туда вместе, ты его заберешь. Но так, чтобы Вильдерин не увидел меня и не знал, что мы с тобой приехали вместе.
        - А почему ты сам его не выкупишь? - удивилась она.
        Аданэй невесело ухмыльнулся:
        - Потому что Вильдерин не желает принимать от меня помощь. Он сказал, что убьет себя, если я увезу его с этой шахты. И боюсь, именно так он и поступит. Ты давно его видела?
        - Давно. В самом начале, когда нас только что туда привезли.
        - Тогда ты его не узнаешь. Он уже не прежний Вильдерин. Он теперь доходяга Ви - он сам так представился. Изуродованный, исхудалый, озлобленный. И я даже не знаю, в какой дом его могут взять. Тебе придется уговорить мужа оставить его здесь.
        - Ну, уговорить Милладорина исполнить один мой каприз я смогу, - протянула Рэме и с любопытством спросила: - Он что, правда так ужасен?
        - Да… По моей вине, - и Аданэй замолчал.
        Молчала и Рэме, продолжая его расчесывать, хотя волосы давно уже рассыпались блестящими прядями.
        А он думал. Да, Рэме выкупит Вильдерина, поселит его здесь. А дальше… Дальше пусть он немного оттает в тепле, его израненный друг. И кто знает, может, удастся вернуть ему былую внешность. Он заставит жриц Богини, ту же самую Маллекшу, применить все свои чары. А если у нее не выйдет, тогда он обратится к Шаазар. Бессмертное существо отчего-то проявляет к нему, Аданэю, явный интерес. Так почему бы этим не воспользоваться и не попросить ее еще об одном одолжении? Даже если этим он увеличит долг перед ней. Возможно, Вильдерину еще удастся стать счастливым, возможно, он ошибался и еще не все потеряно, можно что-то исправить. Может быть, он встретит женщину, которая его полюбит. Которую он полюбит. И забудет о мертвой Лиммене?
        Эти мысли здорово подбодрили Аданэя, и настроение стало почти хорошим. Непонятно, почему он так скоро сдался и от мнимого бессилия отправился напиваться по трактирам? Ведь есть еще столько дорог! Уж не об этом ли говорила Шаазар той фразой: "Парус поник - хватайся за весла"?
        - Так ты сделаешь это? - переспросил Аданэй.
        - Спрашиваешь! - хмыкнула Рэме. - Конечно!
        В порыве радости Аданэй развернулся к ней, приподнялся на стуле и, притянув голову девушки к себе, крепко поцеловал.
        - Эй! - отпрянула она, нахмурившись. - Больше не смей делать ничего подобного! Мне прекрасно известно, как ты опасен для женщин. А у меня нет желания разделить судьбу Лиммены и терять то, что я имею сейчас.
        - Ты умная девочка, Рэме, - ответил, смеясь, Аданэй.
        - А ты сомневался? - фыркнула она.
        - Кто бы мог подумать, - протянул Аданэй озадаченно, - что мы с тобой когда-нибудь будем вот так вот сидеть и говорить как… как…
        - Как друзья? - закончила Рэме фразу за него.
        - Да.
        - Нет, Царь. Друзьями мы с тобой никогда не были и никогда не станем. И сейчас мы тоже не друзья. У нас с тобой просто… - она запнулась, - просто общее дело. Нас с тобой волнует судьба одного и того же человека, вот и все. Сделаем то, что нужно, и забудем друг о друге. Договорились?
        - Договорились, - улыбнулся Аданэй.
        - Твоя одежда почти высохла, - сказала Рэме, откладывая гребень. - Если тебя ничто здесь не задерживает, то мы можем ехать прямо сейчас. Я только деньги возьму, - она насмешливо стрельнула в него взглядом. - У тебя, как вижу, ни денег, ни драгоценностей не осталось. Даже обувь придется тебе дать.
        - Так давай скорее. И поедем. Ты права, лучше не откладывать.
        Через час Рэме верхом выехала из дома, ведя в поводу еще одного коня, а Аданэй тайно выбрался через черный ход и скоро присоединился к ней.
        ***
        Фигура главного надсмотрщика показалась в знойной полуденной дымке.
        Без лишних предисловий Аданэй подошел к нему и заговорил. Рэме держалась поодаль.
        - Видишь ту женщину? - обратился он к мужчине. - Она желает купить раба. Того, с которым я вчера говорил. Приведи его, быстро!
        - В..великий государь… он
        - Что с ним? - резко спросил Аданэй.
        - Мне показалось, после того разговора ты отбыл расстроенным, Великий, - надсмотрщик наконец справился с оцепенением. - Я спросил об этом раба, а мальчишка только расхохотался… он, видимо, сошел с ума, он был как безумный, все ржал - мужчина снова умолк.
        - И? - нетерпеливо спросил Аданэй.
        - Ну, я его несколько раз ударил. Даже не очень сильно. Просто, чтобы он замолчал.
        - И что же? Он сейчас валяется где-то избитый? - быстро спросил Аданэй, боясь услышать то, о чем страшился думать. - Все равно он мне нужен. Отдай его той женщине.
        Вот тут надсмотрщик обмер и даже сделал два шага назад, прошептав:
        - Я не могу…
        - Что?!
        - Я только пару раз ударил, а он возьми и умри.
        Аданэй похолодел.
        - Где его тело? - сдавленно прошептал он.
        - Т-там… т-там, - заикаясь, пытался вымолвить надсмотрщик, - когда об-общая яма уже заполнена, мы… т-там… псы… которые охраняют… им.
        Кровь бросилась в голову, растеклась по жилам так быстро, что лед, сковавший тело, сменился жаром. Аданэй, едва осознавая себя, выхватил из-за пояса надсмотрщика плеть и, размахиваясь со всей силой, принялся избивать его.
        Упорно.
        Удар за ударом.
        Удар за ударом.
        Кровь из рассеченного тела яркими брызгами разлеталась, попадая на одежду и кожу, истошные вопли запоздало долетали до его ушей. И чем больше становилось крови, чем безумнее были вопли, тем большая ярость овладевала Аданэем. Наверное, он бы забил несчастного до смерти, если бы не Рэме, которая бросилась к нему и, обхватив за плечи, прокричала:
        - Хватит! Прекрати! Этим уже ничего, ничего не исправить!
        Ее крик заставил Аданэя безвольно уронить плеть. Надсмотрщик лежал без сознания, но, кажется, живой. Остальные стояли, боясь пошевелиться. Такой грузной тишины давно уже никто не слышал в этих пределах, но крики мужчины до сих пор отзывались у всех в ушах.
        - Пойдем, пойдем, - лепетала испуганная Рэме, едва не хныча. Она потянула его за одежду, пытаясь увести, и повторила: - Уже ничего не изменить. Уйдем.
        Аданэй грубо отшвырнул девушку и плетущейся походкой направился к лошадям. Взобрался на спину одной из них и пустил в бешеную скачку.
        Он мчался по дороге, ветер наотмашь бил в лицо, трепал волосы и сушил слезы до того, как они успевали скатиться по щекам.
        Перед глазами проносилось все, все, связанное с Вильдерином. Он видел, словно наяву, их первое знакомство и слышал бесконечные разговоры. И тот момент, когда Вильдерин прикладывал к истерзанной плетью спине Айна какие-то примочки. И его живой взгляд. Их шутки друг над другом. Измученная улыбка Вильдерина, когда он узнал о любви Лиммены к своему другу.
        И уродливый контраст - доходяга Ви, в котором не осталось ничего, кроме злобы. Ничего живого.
        Два разных человека. И он убил обоих. Сколько, сколько еще жертв потребуется ради достижения его целей? Сколько? Кто будет дальше? И ради чего?
        Вильдерин. Вильдерин, считавший его другом. А этот мнимый друг в ответ на доброту и преданность изуродовал, изувечил и его душу, и его тело. Такой как Вильдерин не должен был умирать! Он не заслуживал предательства!
        Аданэю мучительно и сильно захотелось умереть, чтобы только ничего не чувствовать, и эхом прозвучали слова доходяги Ви: "Как знать, не захочется ли тебе самому умирать? Всякий раз умирать заново?"
        "Захочется, Вильдерин, захочется", - ответил он, обращаясь к призраку.
        Прошло время, и конь, утомленный скачкой, остановился, принялся жевать траву. Аданэй даже не заметил этого. Он апатично сидел в седле, ни на что не обращая внимания. В таком состоянии и нашла его Рэме, которая, оказывается, последовала за ним.
        - Я боялась, ты шею себе свернешь, - тихо промолвила девушка.
        - Извини, что толкнул тебя, - откликнулся Аданэй.
        - Ничего. Поедем обратно, Царь. Твои воины, наверное, уже тебя ищут.
        - Воины? - сейчас это слово прозвучало, будто приветствие из другого мира.
        - Ну да.
        - Да… Спасибо, Рэме. Пожалуй, я зря тебя ненавидел, - Аданэй выдавил из себя улыбку.
        - Ничего… Айн.
        ***
        Все время, оставшееся до отъезда в Эртину, царь был так зол и подавлен, что даже Хаттейтин и другие приближенные не решались о чем-то его спрашивать.
        Дорога в столицу выдалась долгой и непростой, но Аданэй ее почти не заметил. Весь путь мучился он вопросом: "Ради чего? Неужели ради трона, ради мести Элимеру я способен на все?"
        И только добравшись до дворца и наткнувшись взглядом на Аззиру, живот которой теперь выпирал даже в свободной одежде, увидев ее хищную улыбку, он подумал:
        "И ради них тоже. Да, ради них, моей жены и моего ребенка".
        - ТЙЕРЭ-КХАЙЕ. ВРАГ МОЕГО ВРАГА
        - Таарис! Кханейри! - взревела толпа на площади перед замком, вторя своему кхану, что воздевал вверх руки, на которых возлежал истошно орущий младенец.
        - Кханади Таарис Отерхейнский! - еще раз провозгласил Элимер. - Мой сын, мой наследник, будущее нашей великой Империи!
        И снова толпа взорвалась криками.
        Шейра стояла чуть позади своего царственного супруга и нервно покусывала губы, не отрывая от ребенка встревоженного взгляда. Как ни пыталась она уговорить Элимера, чтобы он не выносил новорожденного к народу, кхан не послушал.
        "Люди должны узреть кханади", - сказал он.
        И хоть Шейра уже привыкла к Отерхейну и его обычаям, но все-таки некоторые из них до сих пор казались ей странными. Например, вот этот - показывать младенца посторонним. Неужели они совсем не боятся злого глаза? У айсадов в течение первых недель новорожденных избегали показывать даже близким родичам. А Элимер вынес сына к народу, когда ребенку не исполнилось и одной луны! Толпа в едином порыве взревела еще раз - последний - когда кхан с наследником скрылся в замке.
        - Вот видишь, ничего плохого не случилось, - обратился он к Шейре, вручая ей ребенка, которого та сразу же прижала к груди. - Все хорошо, ты зря переживала.
        - Пока не случилось, - откликнулась она, - но мало ли, что думали все эти люди в своих головах и чего они желали Таарису? Я сейчас же отнесу его ведьме. Пусть ворожит хоть всю ночь, но очистит его от плохих взглядов.
        - Как угодно, - усмехнулся Элимер, - лишь бы ты была спокойна.
        Шейра отдала сына на руки кормилице, и обе женщины и впрямь тотчас же отправились к старой ведьме, что уже ждала их в одной из зал замка.
        Кхан не пошел за ними, вместо этого обернулся к стоявшему неподалеку Варде.
        - Мятежники? - спросил он коротко.
        - Доставлены в Инзар, мой Кхан. Все выжившие уже в подземелье.
        - Их семьи?
        - Тоже.
        - Хорошо.
        - Повелитель, - снова заговорил Варда, - некоторые из бунтарей выказывают свое раскаяние, изъявляют покорность, утверждают, что готовы искупить вину.
        - Почему-то я не удивлен, - ухмыльнулся Элимер. - Но к чему ты это рассказываешь? Ведь ты не думаешь, надеюсь, будто я их прощу.
        - По древней традиции в дни, когда страна празднует появление наследника, некоторым преступникам даруется прощение.
        - Прощение даруется преступникам, а не изменникам. Они мнили из себя гордых освободителей империи от узурпатора. Теперь пусть умрут с той же гордостью. Если получится, конечно, - насмешливо прибавил он. - А что касается помилований, то их получит кое-кто из воров, убийц, бродяг. Но с этим справятся и без нас. Все распоряжения уже отданы.
        - Я понял, повелитель. А что с казнями? Когда их начинать? Для казны накладно содержать такое множество заключенных.
        - За несколько дней не обеднеем. Пусть сначала закончатся гуляния.
        Варда кивнул и отошел в другой конец залы, чтобы налить праздничного вина в свой кубок.
        - Есть известия от Ариста? Как там со стеной? - снова обратился Элимер к Варде.
        Сам кхан с войском вернулся в Инзар всего два дня назад, но на дорогу от Антурина до столицы тоже ушло немало времени, и он полагал, что в полуразрушенной провинции уже могло что-то перемениться.
        - Пока справляются. Многие люди лишились домов, но большинству выдали еду, некоторым даже одежду, так что все их проклятия направлены исключительно на илиринцев. Стену восстанавливают, но раньше чем через пару месяцев вряд ли достроят. И конечно, она уже никогда не станет прежней.
        Элимер тоже это понимал: теперь участок новой кладки, не заговоренный чародеями, навсегда останется уязвимой брешью. Будь проклят Аданэй и илиринцы! Он зло скрипнул зубами, но постарался успокоить себя мыслью, что илиринцы, сами того не подозревая, помогли Отерхейну теперь уже окончательно избавиться от мятежников и дикарей, которых прошлая самоубийственная атака ничему не научила. Что ж, глупцы не заслуживают жизни. Хорошо, что среди племен не было любимых айсадов Шейры, и ему, кхану, не пришлось выбирать между просьбами жены о помиловании ее народа и необходимостью покарать врагов. Тем более он смутно догадывался, что в этой внутренней борьбе суровый кхан поверг бы любящего мужа.
        Додумав мысль, Элимер возвратился в окружающий мир, который все еще надрывался восторженным ревом. Да, народ станет еще трое суток праздновать великое событие - рождение наследника. Многие не будут работать все это время, а пива и песен прольется через край. Усмехнувшись этому соображению, Элимер отправился в пиршественную залу. Должно быть, там уже все в собрались и ждали только его.
        ***
        Утро первого осеннего месяца выдалось погожим, ветра еще не обрели власти над степными просторами Отерхейна. Уже нежаркие в это время года солнечные лучи назойливо щекотали Элимеру лицо, пока он стоял, закинув голову, и до боли в глазах вглядывался в невыносимо далекое небо с пробегающими по нему резко очерченными облаками. Он ждал. Ждал знака. Знака о том, что Боги улыбаются Отерхейну и ему, Элимеру. Знамением, как повелось испокон веков, считался коршун, пролетающий в выси - символ рода Кханейри. Но его не было. У кхана уже затекла шея, но его все не было.
        "Хватит! - решил он. - Если так продолжится, я стану таким же суеверным, как Шейра".
        Он наконец оторвал взгляд от неба. Довольно волноваться о неясных знаках, он и без них определит, когда лучше идти на Илирин. Пусть сначала восстановят крепость, пусть завершится осень, а затем и зима. А с началом весны, как только сойдут с илиринской земли снега, можно начинать вторжение. Этого срока вполне хватит, чтобы окончательно подготовиться к кровопролитной и, скорее всего, длительной войне.
        Уже сейчас к столице и к военным лагерям начинали стекаться люди со всей империи - и обученные воины, и бедняки из народа - охотники за удачей - которые появлялись с нелепыми зазубренными топорами, образуя пешее ополчение. Ковалось новое оружие, начищалось старое. Всадники совершенствовали лихие умения, лучники тренировались стрельбе, мечники и копейщики отрабатывали удары, военачальники продумывали тактику.
        Кхан стоял посреди каменного сада - это место называлось так неспроста: здесь из земли выступали самые разнообразные камни: большие и не очень, гладкие или испещренные непонятными ныне символами и узорами. Считалось, что сходство у них лишь в одном - все эти камни имели свою историю и обладали потаенной силой. Но Элимер пришел сюда не ради них, просто в этом месте его мысли и душу обычно обволакивал дивный покой. И еще он хотел узреть знамение. Но знака не появилось, равно как и спокойствия. Наверное, всему виною головная боль, которая все чаще посещала его в последнее время при одной только мысли об Илирине и Аданэе. Раньше такое случалось лишь после снов, теперь же обруч почти все время сдавливал голову, Элимер даже привык к нему. Лекари и чародеи снимали венец боли, но лишь на краткое время, они не могли избавить от него окончательно.
        В саду камней и нашла его Шейра. Щеки девушки горели, волосы растрепались - видимо, она долго гуляла.
        - Элимер, поедем к Еху! И Таариса возьмем. Поедем, пока тепло! Скоро холода придут.
        - Не могу. Я должен быть здесь, в столице.
        - Жаль, - огорчилась айсадка. - Что же, мне одной ехать?
        - Ни в коем случае. Я запрещаю. Это опасно.
        - Что может случиться?
        - Антурин показал - все, что угодно!
        - Но в Антурине это я чуть тебя не потеряла!
        - Я - кхан, моей жизни всегда будет что-то угрожать. Но моя кханне и мой сын, пока он маленький, должны находиться в безопасности.
        - Так что же, нам как в клетке жить? - вскинулась женщина.
        - Разве я сказал, что ты не можешь отправиться к Еху? Я сказал лишь, что ты не поедешь туда одна.
        - А! Ну так я возьму Видольда!
        - Этого мало. Я дам тебе отряд воинов. Пусть разместятся в лесу вокруг поляны.
        - И за нами станет наблюдать столько глаз…
        - Только так. Пока не началась и не завершилась война с Илирином, пока жив мой брат - только так.
        - Ладно, - недовольно поморщилась айсадка и тут же воскликнула. - Что я такое говорю? Соглашаюсь со всем, как дутлоголовая. Скоро превращусь в одну из этих ваших покорных женщин.
        Элимер рассмеялся.
        - Ни за что в это не поверю! Боги не дадут мне такого счастья!
        - В любом случае, - отмахнулась Шейра, - лучше уж ехать с толпой в сопровождении, чем видеть этих повешенных и слышать эту вонь. Почему ты не прикажешь их снять?
        - Пусть висят в назидание другим.
        - Но ведь мятежников ты уже наказал, они мертвы. А за что наказываешь столицу? Почему люди должны дышать этим зловонием? И смотреть на кучу мух?
        - Ты преувеличиваешь. Вонь не так уж и сильна.
        - Пока. А что будет завтра, послезавтра?
        - Тогда их, может быть, снимут.
        - Все равно, Элимер, ты делаешь слишком жестоко.
        - Я услышал тебя, Шейра, но решать я буду сам, - отрезал кхан. - Это мое дело, не твое. Я распоряжусь об охранном отряде, так что к полудню сможешь выехать. Но возвращайтесь не позднее, чем через день. Не заставляй меня волноваться о тебе и сыне.
        - Как скажешь, мой Кхан, - недовольно пробурчала айсадка.
        - Вот и хорошо, - он, улыбаясь, потрепал ее по щеке и отправился по направлению к замку.
        Шейра какое-то время смотрела ему вслед и, пробормотав: "Скорей бы закончилась твоя проклятая война. А лучше бы не начиналась", - начала разглядывать камни, напевая под нос какую-то веселую песенку.
        ***
        Айсадка вернулась спустя сутки. Ее, заметно посвежевшую, Элимер обнаружил в комнате сына, где она о чем-то пересмеивалась с кормилицей и няньками. Однако стоило ему появиться в дверном проеме, как смех оборвался, служанки склонились в поклоне, а Шейра неторопливо подошла и провела пальцами по его щеке, ничего при этом не сказав.
        Элимер нетерпеливо махнул рукой служанкам, и те незамедлительно вышли. Он же, поцеловав айсадку, подошел к колыбели с младенцем. Какое-то время вглядывался в лицо сына и только потом, обернувшись к Шейре, заговорил:
        - Как там Еху?
        - Он мне обрадовался. И Бурый тоже. Вот только воинов, которые приехали со мной, он, кажется, за врагов принял, не подпускал их к дому, - айсадка рассмеялась. - А как дела в столице? Как поживают повешенные?
        - Утром их сняли и сожгли.
        - Наконец-то!
        - Варда сообщил, что подле одного городка наши воины задержали троих айсадов.
        Шейра только уставилась на мужа во все глаза, но промолчала. Тогда Элимер продолжил.
        - Их было трое…
        - Было?! - с ужасом воскликнула девушка. - Что с ними сделали? Они живы?
        - Живы, не волнуйся, - поспешил кхан успокоить ее, - их просто задержали и заперли. Но я уже отправил гонца, так что скоро их сопроводят в Инзар, ко мне. Твоего народа не было среди нападающих на Антурин, Шейра, потому я думаю, эти трое оказались в Отерхейне не как враги, а как посланцы. Тамошний народ просто привык не доверять племенам, вот и задержал их. Но здесь, если они и впрямь явились с добрыми намерениями, я приму их как дорогих гостей. А ты наконец встретишься и поговоришь с родичами.
        - Да, - улыбнулась Шейра, но тут же взгляд ее омрачился, и она опустила голову. - Только не думаю, что они мне обрадуются. Я - предательница.
        Элимер приподнял ее лицо за подбородок, поймал взгляд и лишь тогда заговорил:
        - Ты - не предательница. Это я однажды украл тебя у твоего народа. И сейчас украду! И ты будешь думать не о них, а обо мне.
        Он подхватил айсадку на руки и унес в свои покои: сегодняшнюю ночь он посвятит не Отерхейну, а ей и себе.
        Стоило правителю и кханне покинуть комнату наследника, как няньки, до сих пор толпящиеся за дверью, впорхнули внутрь и принялись убаюкивать внезапно разревевшегося младенца.
        ***
        Айсада привели к Элимеру спустя два дня. Одного айсада, так что кхан поневоле задался вопросом, где остальные двое, но решил спросить об этом на потом и обратил все внимание на представшего перед ним мужчину. Солнце раннего утра, заглядывая в выходящие на восток окна, играло позолотой на светлых волосах дикаря. Синие, как у многих айсадов глаза смотрели недоверчиво и отчужденно.
        Кхан поднялся ему навстречу и дал знак стражникам, чтобы те отступили от незваного гостя.
        - Кто ты? - спросил он. - Зачем пожаловал в Отерхейн и где двое твоих соплеменников?
        Тот ответил долгим взглядом и заговорил:
        - Я не скажу Вождю темных людей, пока он не скажет, я пленник или…
        - Это зависит от того, с чем ты пришел, - оборвал его Элимер. - Если с добром - ты мой гость, и никто не посмеет причинить тебе вреда.
        - Послание, - коротко ответил айсад.
        - Что же, тогда присядь, - кхан указал на скамью, и дикарь, с легким недоумением покосившись на незнакомый ему предмет быта, все-таки опустился на нее.
        - Два моих брата ушли в лес, - начал говорить он. - Нас встретили плохо на твоей земле, хотя с миром пришли мы, и нас убить хотели, а охотников мало в нашем роду теперь, и я отпустил моих братьев.
        - И мои люди согласились их отпустить? - удивился Элимер.
        - Я согласился пленником явиться к твоему логову. Твои соплеменники согласились, чтобы не пролилась шакалья кровь.
        - Кто же ты? Ты не назвал имени.
        - Я вождь войны рода айсадов, я пришел говорить за моих братьев. Тйерэ-Кхайе мне имя, но ты не знаешь.
        - Напротив, я его очень хорошо знаю, - пробормотал Элимер, вспоминая рассказ Шейры о том, кто должен был стать ей мужем. Он не ответил на вопрошающий взгляд айсада и решил не пояснять свою фразу. Зато присмотрелся к нему куда внимательнее, чем прежде. Поджарый, жилистый, наверное, быстрый и ловкий, с волевым лицом и прямым взглядом, айсад был красив особой мужской красотой. И это Элимеру совсем не понравилось. Однако эмоции стоило отодвинуть как можно дальше.
        Он приказал принести напитков и кушаний, и лишь затем снова обратился к вождю:
        - Я рад тебя приветствовать. Будь моим гостем, славный Тйерэ-Кхайе, - имя, непривычное для языка, удалось произнести сразу, слава Богам. - Если ты и впрямь пожаловал в Инзар с благими намерениями, я прошу извинить моих подданных за недостойную воинов глупость, равно как и за их непочтительное поведение.
        Кажется, айсад с трудом понял эту витиеватую фразу, если вообще понял, и Элимер заговорил с ним простым языком:
        - Будь гостем, вождь. Что привело тебя к логову темных людей?
        - Айсады узнали, что твое племя хочет драться с другим племенем каменных шатров, которое там, где рождается солнце.
        - Это правда.
        - Айсады хотят помочь.
        Элимер постарался не выдать удивления и спросил только:
        - Почему? Раньше вы не желали дружбы с темными людьми. Ругали нас шакалами.
        - И сейчас, - прямота этого светловолосого воина обескураживала. Шейра раньше тоже была такой, но в столице, в императорском замке утратила былую наивность.
        - Дружба наших племен - нет, Темный Вождь, - продолжил айсад. - Но вражда тоже - нет. Ты вернул Горы Духов. Следующей порой красного солнца мы пойдем туда, - должно быть он имел в виду лето, понял Элимер, внимательно прислушиваясь к словам дикаря: - Ты не трогаешь леса больше, твои шакалы ушли оттуда. Нам с племенем темных людей больше нечего делить. Но если другое племя прогонит вас с земель вашей охоты, то прогонит нас - с наших. Мы не хотим отдавать и потому будем с тобой в драке.
        - Это мудрое решение, вождь Тйерэ-Кхайе, - помедлив, кивнул Элимер, все еще изумленный. - И я благодарен тебе за откровенность. Ибо помощь таких воинов, как род айсадов, не бывает лишней.
        Кажется, мужчине понравились последние слова кхана, так как губы его сложились во что-то, отдаленно напоминающее улыбку.
        - А что же думают прочие племена? - спросил кхан. - Недавно они выступали на стороне моих врагов. Но может, те немногие, что остались после этого в живых, послушают тебя, если ты…
        - Тропа наших соседей - это их тропа. Им выбирать дорогу, - отрезал айсад, прерывая Элимера. - Я - только слова рода айсадов
        - Я не настаиваю.
        Он решил, что даже одни айсады - уже неплохо. Конечно, их мало, зато они не предадут, не струсят, а после войны, возможно, и подданными станут. Ведь стала же одна из них его женщиной. А значит, айсады не такие несгибаемые, какими кажутся.
        - Темные люди никогда не забудут о вашей помощи, - промолвил Элимер. - В знак моей благодарности я принесу в дар твоему народу табун лучших скакунов.
        - Нет, - возразил Тйерэ-Кхайе, - не нужны дары. Мы идем драться за себя. Но клянись, что ни ты, ни потомки твои не прогонят нас с земли нашей охоты, а твое племя не убьет айсада на земле твоей, если он придет с миром.
        - Да будет так. С этих пор любой, кто тронет вас на моей земле - мертвец. Тем более, после меня кханом станет мой сын, а в нем слилась кровь айсадов и моя.
        Последних слов Тйерэ-Кхайе не понял. Как такое возможно, чтобы в детеныше шакала текла айсадская кровь? Однако уточнять не стал, а решил, что просто плохо знаком с языком темных людей, поэтому и не понял их вожака.
        Айсад с достоинством кивнул и поднялся, намереваясь покинуть залу.
        - Я верю тебе, Вождь темных людей, - проговорил он. - Мы начнем готовиться к великой драке. И мы явимся по твоему зову.
        - Я не сомневаюсь в твоих словах. До встречи, пусть Духи Гор благоволят тебе и твоим братьям.
        Тйерэ-Кхайе сдержанно склонил голову, прощаясь, и на губах его Элимеру вновь почудилась улыбка.
        "Кажется, Боги на моей стороне, - подумал кхан напоследок. - Все складывается неплохо. Мятежники и дикари разгромлены, айсады собираются выступить против Илирина на моей стороне. Конечно, не такая они великая сила, но иногда и крошечная былинка на чаше весов способна поколебать их равновесие".
        ***
        Тйерэ-Кхайе уже выезжал за стены замка, когда сначала услышал, а затем и увидел несущуюся к нему светловолосую всадницу. Стоило ей подъехать ближе, как он ее узнал. Она! Шейра-Сину! Знакомые с детства черты! Но как? Девушка придержала коня и неуверенно, как будто смущенно, пустила его медленным шагом.
        - Шейра-Сину! - воскликнул Тйерэ-Кхайе, даже не попытавшись изобразить достойную сына лесов невозмутимость. - Ты! Но как?!
        - Не здесь, - откликнулась она. - Там, за городом, если ехать прямо на запад, увидишь раскидистый платан. Он один такой. Жди меня у него, - и настойчиво повторила. - Жди.
        Взяв себя в руки, но так и не оправившись от изумления, Тйерэ-Кхайе качнул головой в знак согласия. В тот же миг Белая Кошка развернула жеребца и скрылась из виду. Вождь айсадов, помедлив немного, выехал за ворота.
        А Шейра понеслась к противоположному выходу - тому, который вел в город. Она собиралась сказать страже, что проедется по Инзару: всем известно, что правитель запретил жене выезжать в степь без сопровождения, но об улицах столицы речи не шло. А уж из города Шейра легко выберется на равнину.
        Как ни пыталась айсадка гнать от себя назойливые мысли, но она не могла не заметить, что после возвращения из Антурина муж ее изменился, и с каждым днем изменения становились все значительнее. Он часто раздражался, нередко отвечал невпопад или не отвечал вообще. Иногда замирал подобно камню, взгляд его темнел, а губы сжимались в бледную полосу. В такие минуты он даже пугал Шейру.
        "Что же происходит с тобой, мой Элимер?" - каждый раз спрашивала она себя, не отваживаясь задать вопрос вслух, ибо знала, что в лучшем случае просто не услышит ответа, а в худшем вызовет вспышку ярости. Одну из тех, что видела уже не раз. Эта ярость заставляла его проливать новую и новую кровь: мятежников, их жен, даже детей, и многих других, кого кхан посчитал недостойными жизни. Лишь рядом с Таарисом он на время становился прежним, давая Шейре надежду, что его болезненное состояние связано лишь с надвигающейся войной, и как только он победит в этой войне, все станет как прежде. Лишь бы с ним самим ничего не случилось: второго испытания его смертью она не выдержит.
        Столичные дома быстро исчезали за спиной, и вот уже Шейра неслась по раскинувшейся перед ней равнине к тому платану, у которого ее ждал Тйерэ-Кхайе. Если ждал. Как знать, может, в глазах своего рода она и впрямь выглядела предательницей. Именно эта трусливая мысль помешала ей встретиться с соплеменником раньше, но когда он собирался уезжать, Шейра поняла, что может не увидеть его больше. И тогда решилась его догнать, чтобы поговорить наедине, без любопытных глаз.
        - Прости, Элимер, - пробормотала она. - Но мне это нужно.
        ***
        Как только вождь айсадов ушел, Элимер прокрутил в памяти разговор, и в прекрасном настроении отправился в свои покои. Погруженный в благостные размышления, он и сам не заметил, как подошел к зеркалу. Почти не смотря на отражение, не обращая на него внимания, посеребренным гребнем провел по волосам.
        Да, он не смотрел на отражение, зато отражение посмотрело на него, уставилось светлыми глазами брата, и гребень выпал у Элимера из руки. Кхан увидел свои темные волосы, но лицо - Аданэя. Надменная насмешливая физиономия. И хотя губы отражения остались неподвижны, кхан услышал его слова: "Ты настолько слаб, что не побрезговал помощью жалких дикарей". И смех, хохот ворвался в уши:
        "Ты ничтожество, Элимер, ничтожество!"
        Кхан яростно взвыл, а в следующий миг его кулак врезался в зеркало, в то место, где ухмылялся ненавистный лик. Единственное во всем замке стеклянное зеркало, привезенное из-за моря, единственное, которое можно было разбить, оказалось разбито. Противно звякнув, оно разлетелось на десятки сверкающих осколков. Элимер взглянул на окровавленную руку и, оскалившись, сжал ее в кулак, отчего кровь закапала еще чаще. Капли ее падали, окрашивая пол и осколки, в которых кхану по-прежнему чудился надрывающийся в хохоте призрак брата.
        "Голова! Проклятие, голова! Снова боль!"
        Он провел пальцами изрезанной руки по лицу, оставляя кровавые разводы, словно пытался стянуть маску боли. Элимер уже не отдавал себе отчета в том, что делал. Взбешенно, всей мощью он набросился на неповинные осколки умерщвленного зеркала, топча их ногами, ожесточенно, иступлено, как будто надеялся таким образом убить брата.
        Когда Элимер выдохся, то рухнул на пол, зажав голову между руками. Сколько прошло после этого времени, он не знал, но подозревал, что не один час, ибо, очнувшись, обнаружил, что сумерки проглотили помещение. Двуликий Ханке! Из-за бредового видения он потерял почти целый день! День, за который мог бы успеть многое.
        Порезы на руке жгло, но кровь запеклась и уже не растекалась по пальцам. Осмотрев ее еще раз, Элимер поморщился, вытащил засевшее в ней стекло, вновь разбередив порезы, и позвал слуг. Те испуганно оглядели царящий вокруг беспорядок, но задавать вопросы не посмели, молча собирая с пола осколки и оттирая кровь. Элимер, не двигаясь, сидел в кресле и безучастно наблюдал за их действиями.
        ***
        Шейра приблизилась к платану, соскочила с коня и опустилась на землю напротив неподвижно сидящего Тйерэ-Кхайе. Воин заговорил первым.
        - Шейра-Сину, ты жива! Все полагали, ты погибла, и о гибели твоей сложили песни.
        - Песни можно перепеть, - неопределенно ответила девушка. О, каким удовольствием было говорить на родном языке: - Я жива.
        - Я вижу. Но как? И почему ты в одежде шакалов? На пленницу ты не похожа.
        - Я не в плену.
        - Тогда почему ты здесь? Почему не вернулась к своему роду? Почему живешь в шакальем логове? - Тйерэ-Кхайе говорил напряженно. Должно быть, подозревал ее в предательстве, чего она и опасалась изначально.
        - Я полагала, что вам известна моя судьба. Но теперь вижу - ошибалась. Неужели мои братья и сестры ни разу не задумались, с чего это вдруг Темный Вождь вернул Горы Духов и запретил поселенцам не заходить в леса?
        Тйерэ-Кхайе молчал, ожидая продолжения. И Шейра продолжила.
        - Помнишь пророчество? Коршун падет перед Белой Кошкой?
        - Его все помнят.
        - Так оно вроде как сбылось…
        - Как? Ведь нас разгромили, уничтожили.
        - Наверное, вожди неправильно поняли знаки. Я стала женой Темного Вождя…
        - Ты?! - Тйерэ-Кхайе утратил хладнокровие. - Ты - наша сестра! Как ты могла?! Чтобы айсадка с шакалом? Я не верю!
        - Так…вышло, - Шейра отвернулась, закусив губу. - Зато… мой народ получил за это Горы.
        Тйерэ-Кхайе замолчал, что-то обдумывая. Потом заговорил снова, уже гораздо спокойнее:
        - Значит, ты пожертвовала собой ради нас? Ради рода? Если так… Эту страшную жертву воспоют в веках, несчастная сестра моя!
        Она не ответила, воин умолк тоже, изучая взглядом землю. Потом снова посмотрел ей в глаза и прошептал:
        - Ты - наша сестра - ради нас отдалась шакалу. Да обрушится на нас гнев духов, если мы тебя не спасем!
        Шейра могла бы удержаться от ответа, но не стала. Неважно, как поведет себя Тйерэ-Кхайе после ее объяснений, даже если плюнет в ее сторону - пусть! Лучше так, чем лгать ему, лгать сородичу.
        - Тйерэ-Кхайе, разве я кажусь несчастной, чтобы меня спасать?
        - А разве ты… счастлива? - удивился воин и нахмурился.
        - Да. Меня не нужно спасать. Он - не шакал, он - Элимер, он - мой муж, мой Кхан и отец моего сына.
        - Сына… - бездумно вторил мужчина. Теперь он понял слова вождя об айсадской крови. - Значит, это сын держит тебя здесь? Но мы попытаемся и его спасти от шакала.
        - Ты что, не слушал меня? - ощерилась айсадка. - Элимер - не шакал. Никогда, никогда не называй его так!
        - Почему ты его защищаешь?
        - Он - мой мужчина. Я люблю его! - ну все, слова сказаны. Теперь Тйерэ-Кхайе имеет полное право смерить ее презрительным взглядом, сказать, что она ему более не сестра, развернуться и уйти.
        Но он ничего такого не сделал. Повисла тишина, собеседники не смотрели друг на друга, пока воин не прошептал:
        - Как можешь ты, Шейра-Сину? Ведь он стольких наших убил… И детей…
        - Я тоже так думала. Раньше. Но теперь… Разве он не вернул пленным свободу? И разве не мы сами полезли в ту войну, разве не мы дали детям оружие? Их крики до сих пор звучат во мне, только виню я теперь за них себя, а не темных людей. Тогда я была слишком молода, слишком глупа, я слишком доверяла мудрости вождей.
        - И ты не вернешься в родные земли, Белая Кошка?
        - Я уже не та, что прежде, - протянула девушка. - Я скучаю по нашему роду, всегда буду скучать, но дом мой теперь здесь, в Отерхейне. Вы можете проклясть меня, но…
        Тйерэ-Кхайе оборвал ее:
        - За твою странную любовь к темному человеку ты будешь держать ответ перед предками, в краю вечной охоты. Но здесь, сейчас, ты чиста перед родом, ведь ты вернула нам Горы. Никто не посмеет проклинать тебя.
        Услышав это, Шейра вздохнула с облегчением, перевела дух и вновь заговорила:
        - Половина протекающей в нашем сыне крови - это кровь айсадов. Его имя Таарис. Но есть еще одно - Ирейху-Ше.
        - Тот-кто-приходит-вовремя? Почему так?
        - Потому что он пришел вовремя, - улыбнулась Шейра.
        - Когда вырастет, приводи его. Ему никогда не стать членом рода, но все равно, пусть узнает вторую свою половину.
        - Приведу, - пообещала Шейра, уверившись, что между ней и, по крайней мере, одним из ее рода не осталось сомнений и недоверия. От сознания этого на душе стало легко и радостно.
        - А ты, Тйерэ-Кхайе, ты стал вождем? Расскажи мне обо всем - о нас, об айсадах.
        - Я стал вождем военного времени, да. После того, как пал Керун-Тало, меня избрали. А Охтен-Та стал вождем мирного времени. Дагр-Ейху погиб в той битве, и теперь Ин-Риха верховный вождь.
        Воин слегка сощурился и добавил:
        - Мы решили выступить на стороне ша… - он осекся, - твоего мужа в его войне.
        - Да, я знаю, - ответила Шейра. - И я знаю, что вы о нем думаете. Но он не обманет вас. Он выполнит все, что обещал.
        - Я верю твоему слову, Белая Кошка.
        - Тогда послушай еще одно. В этой битве не отказывайтесь от железной одежды, когда темные люди предложат ее. Прикройте тело. Нас не так много осталось, чтобы презирать опасность.
        - Я думал об этом. И буду думать еще.
        Шейра кивнула и спросила.
        - А какова твоя дорога, Тйерэ-Кхайе?
        - Регда-Илу стала моей спутницей. У нас недавно родилась дочь.
        - Рыжая Регда, - в голосе Шейры мелькнула грусть. - Я по ней скучаю.
        - Она тоже. Она обрадуется вести о тебе.
        За разговором время пронеслось быстро, и Шейра не сразу заметила, как над вечерней равниной собрались низкие лиловые тучи. Лишь когда поднялась с земли, чтобы попрощаться, поняла - вернуться до грозы она не успеет. Тйерэ-Кхайе тем более.
        - Мы не успеем, - повторила она вслух. - Надо скрыться, переждать грозу. Едем до рощи.
        - Разве она так страшна? - усмехнулся Тйерэ-Кхайе.
        - В это время года - да. Просто ты не жил в степи. Это не то, что в лесу. Лошади испугаются и понесут. Земля превратится в болото, оползет. Ни коням, ни людям не пробраться: ноги скользят, тонут. Я знаю случаи, когда люди захлебывались в грязи и умирали.
        Тйерэ-Кхайе больше не пришлось уговаривать, он без слов вскочил на жеребца, и вслед за Шейрой понесся к лесу. Успели они вовремя, как раз с первыми каплями. Спустя всего лишь секунду небеса разверзлись, и хлынул страшный ливень. Тяжелые капли пробивали лесную крону, так что айсады вымокли с головы до ног, но главное, что здесь им не грозило увязнуть в земле: укрепленная древесными корнями, покрытая травой и палыми листьями лесная почва не так быстро поддавалась размывающей силе влаги.
        Больше они ни о чем не говорили, вслушиваясь в боевую песнь грозы. Лошади, привязанные к деревьям, при вспышках молний и громовых раскатах вздрагивали, ржали, испуганно прядали ушами, но сорваться с привязи и убежать не пытались. Должно быть, особым звериным чутьем понимали - здесь безопаснее, чем на просторе.
        Гроза закончилась лишь к середине ночи, но только под утро сошла вода, и степь позволила айсадам двинуться в путь.
        - ТА НИТЬ, ЧТО НАС СВЯЗАЛА, ПУСТЬ НЕ ПРЕРВЕТСЯ НИКОГДА.
        Аданэй вернулся во дворец Эртины ненадолго. Избегая с кем бы то ни было говорить и встречаться, почти сразу он со свитой отбыл в Эхаскию с визитом к царю Иэхтриху. И эта встреча удалась на славу. Для того чтобы Иэхтрих поверил в правду о гибели Отрейи, рассказанную Аданэем, пришлось прихватить с собой одного из стражников, охранявших тогда покои пленниц. Мужчину на неделю поместили под неусыпное наблюдение в запертой комнате, а на исходе этого срока напоили цветным зериусом, чтобы у царя не осталось и тени сомнений в честности илиринцев. Надо было видеть, как побледнел, а следом за этим побагровел регис, узнав истину. Теперь уже никогда, никогда не станет он поддерживать Отерхейн и проклятого Элимера!
        Но даже эта удача не развеяла тягостные думы Аданэя. Стоило вновь оказаться в Эртине, как навалились воспоминания, придавив к земле тяжелым гнетом. Он часами бродил по дворцу, подобно отрешенной тени, подолгу смотрел на статую мальчика-раба или стоял в комнате, где некогда жил Вильдерин и в которой теперь все переделали: в ней больше ничто не напоминало о смуглом любовнике Лиммены.
        "После того мальчика, - думал Аданэй, - осталась хотя бы статуя, которая до сих пор тревожит сердца людей. А что осталось после тебя, Вильдерин? Ничего. Кроме этого треснувшего гребня, который, наверное, закатился в дальний угол и его никто не заметил. Может, он провалялся бы там вечно, если бы я его не нашел. А теперь сжимаю в руке. Будто сжимаю твои кости… Только от тебя не осталось даже костей. Только неживой крохотный обломок. Ничего. С тебя не напишут полотен художники, не создадут статуй скульпторы, и менестрели не расскажут твою историю в песне. У тебя никогда не родятся дети, а у детей - внуки. Что же останется после тебя? Ведь скоро не будет даже воспоминаний. Уже сейчас разве кто-нибудь помнит о рабе Вильдерине кроме меня и, наверное, Рэме? Но с нашей смертью даже эта хлипкая память оборвется, и твой образ канет во мглу, растворится во времени среди мириадов других таких же - безликих, безымянных".
        - Какой смысл стоять у статуи и пялиться на нее часами? - услышал Аданэй бесцветный голос за спиной. Обернулся - на него смотрели пустые глаза Аззиры, которая днем, как всегда, походила на покойницу.
        - Смысла, пожалуй, и впрямь немного, - прошептал он. - Но что еще мне остается?
        - То же, что и раньше.
        - Раньше он был жив. А сейчас - мертв.
        - И что? Мало ли рабов умирает?
        - Это для тебя он раб, а мне он был другом.
        - Ну и что?
        - И это я виноват в его смерти!
        - Ну и что?
        - Ты что, правда, не понимаешь?! - повысил Аданэй голос. - Вильдерин для меня не просто раб! Он был мне дорог! Но сейчас он мертв, я убил его. И еще твоя мамаша, которая как-то очень вовремя убралась в Якидис. Наверное, почувствовала неладное!
        - Так ты кого жалеешь - его или себя?
        Аданэй потрясенно умолк. Неужели все готовы видеть в нем существо, озабоченное только собственным благополучием? А может, это не так уж и далеко от истины?
        Аззира продолжила:
        - Себя, конечно. Потому что твоего друга-раба жалеть ни к чему. Жизнь куда хуже смерти.
        - Его тело бросили на съедение псам, - прорычал он. - Ты можешь себе это представить? Можешь?! Откуда в тебе эта бесчувственность?!
        - А какая разница, что после смерти делается с телом?
        - А если бы это был Шлееп?
        - Я бы умерла с ним вместе, а не разыгрывала траурное представление.
        - По-твоему, я играю?
        - Перед самим собой. Как всегда.
        - Сука! - выпалил он.
        Аззира только пожала плечами в ответ на оскорбление, которое ее никогда не трогало.
        - Я действительно не понимаю, о чем ты переживаешь. Ему повезло. Я бы тоже хотела умереть.
        - Но почему-то до сих пор жива, - едко уронил Аданэй.
        - К сожалению. Я не могу сейчас умереть.
        - Лицемерка!
        - Я никогда не лицемерю, мой бог. Всегда говорю правду, поэтому ты злишься. Я говорю, что тебе жалко себя. И я говорю, что не так уж плохо уйти из этого мира в мир теней. Но у меня не получается.
        - Погоди отчаиваться, - выплюнул Аданэй, - может, умрешь родами! - и отправился прочь, услышав, как она равнодушно пробормотала ему вслед:
        - Может быть. Но я сомневаюсь.
        После этого разговора Аданэй, предупредив только советников, вновь отбыл из Эртины в один из загородных домов. Там, среди деревьев, вдали от дворцовой суеты, хотел он прийти в себя, успокоить расшатанные нервы. И ему это почти удалось. Вот только надолго он там не задержался: царь не мог позволить себе выпасть из жизни страны. Кроме того, он понимал, что не найдет в себе ни сил, ни желания навсегда отойти от суматошной изорванной жизни столицы и забыть о двуличных пафосных дворцах.
        Равно как не сумеет позабыть и Аззиру. Как судьбы своей не миновать, так не убежать и ему от этой зеленоглазой ведьмы, хоть душу рви, а не убежать. Несмотря на всю злость, которую жена зачастую вызывала в нем словами или поступками, несмотря на то, что периодически он чувствовал смутный порыв убить ее - несмотря на все это, - ее образ, глаза и сластолюбивая улыбка не отпускали. Перед внутренним взором стояло вожделенное тело и взгляд, обещавший бездну наслаждений и муки, пронизывающий насквозь, сдирающий все покровы, заглядывающий в такие глубины души, которые даже ему самому казались далекими неизведанными островками, поглощенными мраком.
        Они недобро расстались перед его отъездом в загородное имение. Но разве могло быть иначе? Редко выпадал хотя бы один день в их череде, чтобы женщина хоть чем-то не вывела его из себя. Неизвестно, что он рассчитывал услышать от Аззиры. Слова поддержки? Понимания? Сочувствия? В любом случае, ни того, ни другого, ни третьего он не услышал.
        "Ты моя болезнь, - обратился Аданэй к ее образу. - От тебя нет лекарства. Ты - огонь для мотылька. Ты - глоток вина для пьяницы. Проклятая!"
        ***
        Обратно к царскому дворцу удалось подобраться незамеченным - Аданэй не хотел торжественных встреч. Их и не было: никто не ожидал его возвращения именно в этот день и час. Потому вместо напыщенных приветствий, он встретился с потрясенными возгласами и любопытными взглядами.
        Аданэй шел по коридорам в свои покои, приветствуя по пути людей, которые смотрели на него очень странно: в их глазах интерес мешался с ожиданием, будто они хотели его реакции на какое-то событие. До своих палат он добраться не успел, потому что к нему, разъяренная, подлетела Гиллара, ухватила под локоть и затащила в первую попавшуюся комнату.
        - Почему ты так долго не возвращался? - прошипела она. - Я боялась, что с тобой что-то случилось! Не для этого мы с несчастным Ниррасом помогали тебе стать царем!
        - И не для этого избавлялись от Вильдерина. Так, Гиллара? - злобно выдал Аданэй. На секунду в лице женщины отразилось замешательство, но только на секунду, ибо тут же она всплеснула руками:
        - Неужели ты думаешь, я стану обсуждать с тобой какого-то раба, когда моя дочь рожает!
        - Он не какой-то раб… - и осекся, потому что до него вдруг дошел смысл ее слов. - Что?! - теперь Аданэй понял, отчего люди так странно на него косились.
        - Она уже больше суток разродиться не может, даже чары жриц не помогают. Они говорят, что… - Гиллара прижала ладошку ко рту и всхлипнула. - Что бедра у нее слишком узкие. Если все продолжится так же, она может умереть!
        - Где она?! - крикнул Аданэй, хватая женщину за плечи.
        - В своих покоях. Но жрицы тебя туда не пустят. Они даже меня, ее мать, не подпускают. Приходится стоять за дверью. О, царь, мне так страшно, - заныла она, - это же моя единственная дочка.
        Естественно Аданэй и не думал ее утешать. Больше не обращая внимания на женщину, он бросился вверх по лестнице.
        "Она может умереть", - так сказала Гиллара. Неужели такое может случиться с Аззирой - жрицей Богини-Матери? Ведь богиня должна покровительствовать всем роженицам, и уж тем более одной из своих служительниц.
        Стоило оказаться в просторном прямоугольном помещении, сразу за которым располагались покои Аззиры, как его оглушили ее крики, доносящиеся из-за двери. Аданэй мимоходом заметил Шлеепа. Тот при появлении царя даже не повернул головы. Как обычно. Крики сестры его, похоже, тоже не трогали: лицо выродка застыло в непроницаемой тупости, а пустые водянистые глаза уставились в пол.
        Аданэй метнулся к входу - он хотел увидеть Аззиру. Но в этот момент дверь распахнулась, и он лицом к лицу столкнулся с вспотевшей Маллекшей.
        - Тебе сюда нельзя, царь, - прошипела жрица, оттесняя его в сторону. - Не смей. Это не мужское дело.
        Аданэй опомнился. Да, действительно, его появление сейчас могло лишь навредить. Он покорно отступил назад и только спросил взволнованно:
        - Это правда, что ей грозит опасность? Это правда?
        В ответ женщина набросилась на него с упреками, совершенно забывая, что говорит с царем. Впрочем, с Маллекшей, привыкшей властвовать на побережье, такое происходило всякий раз, стоило ей чуть-чуть утерять спокойствие.
        - И почему тебя это заинтересовало именно сейчас? Ты пропал, не сказал ей ни слова. Она волновалась. И вот результат! Роды пришли раньше срока. И они сложные. Она может не выжить! Даже наше искусство почти бессильно!
        Жрица, больше не теряя времени на разговор с ним, бросилась в соседнюю комнату, через минуту выскочила обратно, неся в руках какой-то таз, и снова скрывшись в покоях роженицы.
        А в голове Аданэя всплыла фраза, произнесенная им, как сейчас казалось, вечность назад: "Погоди отчаиваться, может, умрешь родами".
        Неужели это он проклял ее своими словами? Он проклял ее и своего ребенка? Или не своего - это уже почти не имело значения. Неужели он призвал беду?
        "Аззира, Аззира, пожалуйста, только не умирай, я никогда не смогу простить себе этого! Пожалуйста, не умирай!"
        И снова его полоснул крик. Душераздирающий. Аданэй сам едва не закричал, не в силах спокойно его слушать. В помещение заявилась Гиллара и встала в углу, покусывая костяшки пальцев. Шлееп так и оставался неподвижным. Но на этих двоих Аданэй почти не обращал внимания, думая лишь об Аззире.
        "Если я потеряю еще и тебя, что у меня останется? Зачем тогда вообще жить?" - спрашивал он себя снова и снова. И не находил ответа.
        Внезапно крик оборвался. Оборвался на середине. Зловещая тишина.
        "Нет! Нет! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть это значит, что ей просто не больно! - мысленно взмолился он. - Умоляю, только не смерть. Нет, нет! Ей больше не больно, вот она и не кричит, - и тут же новая мольба: - Пожалуйста, закричи снова, пожалуйста, закричи снова, родная! Пожалуйста! Ты не можешь умереть, не имеешь права умереть! Закричи! Закричи снова!"
        Но крика не было, царила тишина. Аданэй собрался ворваться внутрь, он даже сделал первый шаг, но его, оттолкнув в сторону, опередил выродок. Шлееп! Мутные глаза его вдруг озарились огнем, а в вялом теле неизвестно как родились ловкость и сила. И вот уже он, издав яростный рык, распахнул дверь, раскидал пытавшихся преградить ему путь жриц и исчез в глубине комнаты. Аданэй кинулся следом, но Маллекша расставила руки, загораживая ему проход:
        - Вы что, хотите собрать там орду из мужчин? - гневно выплюнула она.
        Но Аданэя сейчас совершенно не волновали слова и запреты и, несомненно, он отбросил бы ее в сторону, если бы спустя миг крик не раздался снова. Крик Аззиры. А еще через короткое время второй крик - ребенка. Надрывный требовательный плач.
        Аданэй засмеялся. Нервно. Снова захотел пройти внутрь, но Маллекша сказала:
        - Хватит там внутри и одного мужчины. Все закончилось, не волнуйся. Жди здесь.
        Прошло около получаса, прежде чем незнакомая Аданэю жрица вынесла закутанного в покрывало ребенка, но взглянуть на него не позволила:
        - Сначала обряды, - сказала она. - Все остальное потом, - и быстро прошла вниз по лестнице.
        Краткие секунды Аданэй выбирал, куда ему кинуться - вдогонку за жрицей или в покои жены, и выбрал второе. Столкнулся в дверях с Шлеепом, который плетущейся походкой выходил от Аззиры, снова превратившись в аморфное существо.
        Аззира - неестественно бледная, безвольно раскинувшая руки, походила на мертвую. В груди екнуло, он бросился к ней в ужасе, что его самые страшные опасения подтвердились, и она, дав жизнь ребенку, все же умерла. И едва не расплакался от облегчения, когда она повернула к нему обескровленное посеревшее лицо. До настоящего момента Аданэй и не подозревал, насколько дорога ему зеленоглазая ведьма, и что чувства, которые он к ней испытывает - нечто гораздо большее, нежели просто страсть.
        - Аданэй, - произнесла она слабым голосом, когда жрицы покинули комнату. - Аданэй, я так боялась. Почему тебя так долго не было? Я боялась, что ты разозлился на меня и решил оставить. Навсегда. Мой бог, я боялась, ты покинул меня…
        - Разве в силах я тебя оставить? - отвечал он, улыбаясь и при этом ощущая жгучий стыд за свое пренебрежение ей в последнее время. - Я к тебе словно цепями прикован. Я как тот ребенок, который сбегает из дома, обидевшись на родителей, но возвращается, стоит проголодаться или замерзнуть. Ты ведь никогда меня не отпустишь, ведьма.
        Она тихонько улыбнулась в ответ:
        - Не отпущу. Не теперь. И никогда.
        Аданэй ничего не ответил, только провел рукой по ее волосам. Он все еще не верил до конца, что ребенок - его. Да и разве возможно определить по новорожденному, на кого тот похож?
        - Чем же ты привязала меня к себе? - рассеянно спросил он и почему-то перевел взгляд на окно, занавешенное шторами. Когда Аззира не ответила, он снова посмотрел на нее, но обнаружил, что глаза ее закрылись, и она крепко уснула. Тогда он еще раз пригладил ее волосы и тихо вышел. Сразу после этого в покои зашла жрица, чтобы не оставлять царицу одну без присмотра.
        ***
        На девочку Аданэю позволили взглянуть лишь спустя неделю после окончания незнакомых ему обрядов. И стоило ему увидеть младенца, как последние сомнения в собственном отцовстве пропали. Аззира не врала. На Аданэя смотрели серые глаза, огромные на крошечном личике, на которое спадали довольно длинные пряди волос цвета льна.
        - Ты моя дочь, - прошептал Аданэй, понимая, что у черноволосой Аззиры не мог родиться светловолосый ребенок, если бы не могучая кровь элайету в жилах отца. - Моя царевна…
        - Эй! - рассмеялся он, поднимая ее на руки. - Да ты вырастешь настоящей красавицей! Вся в отца.
        Дочь молчала. Он держал ее на вытянутых руках, но она молчала, не надрывалась в плаче, как это обычно делают новорожденные. И своими большими глазами смотрела не рассеянным взглядом младенца, а как будто внимательным - взрослого. Аданэю стало не по себе.
        - И в мать тоже…. - пробормотал и вернул ее в колыбель.
        Однако долго еще сидел рядом и смотрел на нее. Рождение дочери что-то перевернуло в сознании.
        "Ты та нить, - думал он, - которая отныне и навсегда связывает меня с Илирином. Именно ты, а не Аззира и не трон. Ты - крошечное, маленькое существо, даже не сознающее себя, подарила мне больше, чем твоя мать. Ты подарила мне дом. Благодаря тебе я обрел родину. Только теперь Илирин перестал казаться чужим. Только теперь это царство из средства для свержения Элимера превратилось в мою землю, мой край, за который я должен и стану драться".
        Сзади неслышно подошла Аззира и заглянула ему через плечо, тоже посмотрев на девочку. Аданэй обернулся и, даже не пытаясь сдержать радости, обнял Аззиру за талию и закружил с ней по зале.
        - Родная, мы должны быть счастливы! - кричал он как когда-то на заре своего правления. - Мы цари, мы молоды, и у нас есть наследница. То, что останется после нас!
        - Я всегда поражалась, - безлико отвечала Аззира, - как мужчины гордятся рождением детей! Можно подумать, они приложили к их появлению хоть какое-то усилие.
        Аданэй пребывал в слишком хорошем настроении, а потому нисколько не обиделся на ее слова, даже не обратил на них внимания.
        - Какое дадим ей имя? - спросил он
        Аззира только пожала плечами, и у Аданэя возникло ощущение, будто она совсем не разделяла его счастливого возбуждения. Впрочем, сейчас она - рыба. Уже давно пора привыкнуть, что задавать Аззире вопросы, равно как и любить ее, лучше всего вечером и ночью.
        - Назовем ее… - он задумался. - Ильярна.
        - Зачем? - снова пожала плечами Аззира.
        - Тебе не нравится?
        - Нет, почему же, нравится. Илльярна. Пусть будет Илльярна, какая разница.
        И она медлительно, с застывшим ликом, удалилась.
        - ЗВЕРЬ, ПРОРВАВШИЙСЯ НАРУЖУ, СТАНОВИТСЯ ОПАСЕН ДАЖЕ ДЛЯ СЕБЯ
        Лицо кхана угрожающе темнело в глубине покоев. Сверкающие глаза, пронизывающий насквозь бешеный взгляд, напряженная поза - все это придавало ему сходство с оголодавшим хищником.
        - Ты рано проснулся, Элимер, - произнесла Шейра, стараясь не выдать интонацией охватившую ее внутреннюю дрожь. - Еще даже не рассвело.
        - Я не спал, - его охриплый голос отдаленно напомнил рык. Шейра невольно поежилась. Она уже успела забыть, каким видели мужа его враги. Эта злая жестокая воля придавливала, обездвиживала, сжимала в тиски. И человек, словно муха в паутину, попадал в тенета собственного страха. Невозможно было оторвать взгляда от этих сжигающих одновременно льдом и жаром глаз. Не поддавалась описанию эта беспощадная, неодолимая власть страшного зверя, уверенного, что все падут ниц в ужасе пред его ликом. Шейра судорожно сглотнула. Она понимала - в этот раз его ярость направлена на нее. И догадывалась почему. Но она - айсадка, она не позволит превратить себя в дрожащее ничтожество.
        - Что с тобой, Элимер? - спросила она почти твердо. - Ты меня пугаешь.
        - Пугаю? - губы его расползлись в жуткой ухмылке, и он медленно, неторопливо, словно понимая, что жертве все равно не спастись, приблизился к ней тем самым обманчиво мягким шагом хищника. - Пугаю, значит… Это хорошо, что пугаю. Ты должна бояться. Где ты была?
        - Прости, мой Элимер. Я знаю, я заставила тебя беспокоиться. Я должна была сказать тебе заранее, но боялась, ты меня не отпустишь. Прости, давай я все тебе расскажу…
        Но он будто бы не услышал ее слов и продолжил свою речь все тем же угрожающим тоном:
        - Где же ты бродила, айсадка моя? Или уже не моя? Или не только моя?
        - Прекрати, Элимер! Успокойся. Давай мы поговорим позже, когда ты успокоишься. А сейчас я уйду, ты и впрямь меня пугаешь.
        Она уже развернулась, но голос ее остановил, заставив медленно обернуться.
        - Ты не уйдешь! Я не позволяю, - процедил он незнакомым голосом, подошел вплотную и провел пальцами по ее шее почти нежно, почти ласково. У Шейры получилось не вздрогнуть, не отшатнуться и выдержать взгляд. В ответ на это Элимер недобро засмеялся:
        - Я всегда поражался силе твоей воли. Но с моей она не сравнится. Ты не уйдешь, пока я не разрешу. И ты подчинишься, ты ответишь на мои вопросы, пока я не решу, что услышал достаточно. Это приказ.
        - Если это успокоит твое безумие, - бросила она с усмешкой, хотя на самом деле ей было вовсе не до смеха, - то так уж и быть, я отвечу.
        - Как мастерски ты скрываешь свой страх. Я в восхищении. Не зря именно тебя я сделал кханне. С кем ты была?
        - Тебе ведь уже известно это, разве нет? С Тйерэ-Кхайе.
        - Одна с ним?
        - Да.
        - Ночью в степи?
        - В лесу.
        - В лесу… Место не имеет значения. Я запретил тебе уходить одной. Ты ослушалась. Ты солгала мне.
        - Да.
        - И ты так просто об этом говоришь? - послышалось еле сдерживаемое бешенство, которое несложно было угадать за сталью голоса. - И не пытаешься оправдаться. Как ты посмела?
        - Мне нужно было поговорить с соплеменником. Наедине.
        - Поговорить?
        - Да.
        - И больше ничего?
        - Да.
        - Почему я должен верить?
        - Можешь не верить.
        - Нет, так не пойдет, - прорычал он. - Отвечай на вопрос. Почемуя должен верить? Или мне приказать своим людям нагнать этого твоего Тйерэ-Кхайе и заставить говорить его? Может, он поведает мне больше? Как знать, не услышу ли я от него, что моя жена потаскуха?
        - Как смеешь ты говорить со мной так?! Я не рабыня твоя.
        - Нет. Пока. Но в моей власти это исправить.
        Вот теперь Шейра не выдержала, она зажала ладонями уши, чтобы не слышать этого глухого голоса, она завизжала:
        - Прекрати! Прекрати! Прекрати! Я не узнаю тебя! Это не ты! Перестань!
        Элимер стоял и холодно ждал, пока она успокоится.
        - Отвечай. Я жду.
        - Что я могу тебе ответить? - уже не стараясь сдержать своих эмоций, воскликнула айсадка. - Что?! Либо ты веришь мне, либо нет! Мы говорили, а потом началась гроза, и я не рискнула возвращаться обратно. Как только она закончилась, я приехала.
        - Почему наедине? - прошипел кхан.
        - Тебе не понять! - выплеснула девушка. - У тебя нет друзей. Только подданные! Тебе не понять, почему с друзьями, особенно после долгой разлуки, говорят наедине.
        - Или с любовниками?
        После этой фразы Шейра сдалась окончательно и, уже ни на что не рассчитывая, прошептала:
        - Ты чудовище. Злобное чудовище. Ты всегда таким был, зря я решила не обращать на это внимания.
        - Не смей, дикарка, иначе я заставлю тебя пожалеть о твоих словах. Я заставлю тебя на коленях вымаливать прощение, даже если для этого мне придется воспользоваться плетью! Я заставлю.
        - Заставь! - Шейра вскинула голову, неуловимо подавшись вперед. - Давай, заставь же! Как свою Зарину, или как мятежников, как всех остальных, кто смел тебе перечить! Я проклинаю тот день, когда поверила твоим словам, твоим обещаниям никогда не причинять мне боли!
        Последняя фраза отрезвила Элимера, он непроизвольно отшатнулся назад, и Шейра, разглядев в его лице смятение, воспользовалась заминкой и попыталась сбежать. Сбежать от мужа, который вдруг обернулся к ней ликом зверя. Но не успела, он схватил ее за плечи, разворачивая к себе.
        - Я не знаю, что со мной, - быстро-быстро заговорил он, - я просто ревновал, как любой мужчина на моем месте. И поэтому, только поэтому… В последнее время я сам себя боюсь. Я все чаще вижу людской страх, и он меня пьянит, пьянит зверя во мне. Помоги мне. Только ты сможешь…
        С этими словами он отстранился от Шейры, прошелся в угол помещения и снова обратился к ней.
        - Эта постоянная боль, эти мысли о брате сводят меня с ума. Мне кажется, я уже сошел с ума.
        - Мне тоже, - пробормотала Шейра.
        - Не уходи! - воскликнул он, увидев, как жена разворачивается к двери. - Только не сейчас! Прости мне эти злые угрозы. Я никогда не осуществил их, ведь ты знаешь. У меня никого нет кроме тебя и сына. Пожалуйста.
        Он снова метнулся к ней, прижал к себе, прошептал:
        - Просто ты слишком дорога мне.
        - И ты мне, Элимер. Но ты болен своей войной. Я бы очень хотела помочь, но не знаю как. Порою мне даже страшно быть возле тебя, - она высвободилась из объятий. - Я уйду к себе. Я лягу спать. Пусть наступит новый день. Завтра. Пусть придет рассвет, и ты снова станешь моим Элимером, моим кханом, и я перестану тебя бояться.
        Он не стал ее удерживать, и когда она ушла, так и остался, потерянный, стоять посреди комнаты, размышляя о том, откуда появились в нем эти неконтролируемые вспышки ярости, которые, он заметил, прорывались все чаще и чаще.
        Наконец, уже под утро, он смог уснуть. Но сон не даровал ему спокойствия, потому что в нем он вновь увидел свои потаенные страхи.
        Вот он спешил по коридору в тронную залу. Там собрались советники, там все ждали его, кхана, правителя. Он открыл дверь и тут же сознание перевернулось. Он вдруг понял, что всего лишь простой служка, которому снился долгий сон про то, что якобы он - кхан. А кто же на самом деле повелитель империи под названием Отерхейн? Вот он - восседает на троне, светловолосый и ясноглазый. Аданэй! И Элимер услышал собственный голос, который произнес:
        - Вино, повелитель, - и его руки вручили кхану кубок, а спина согнулась в поклоне.
        Аданэй сделал глоток, поморщился и в злости выплеснул янтарную жидкость ему в лицо.
        - Что за дрянь ты принес, грязный раб! - крикнул он и приказал молчаливо стоящей страже отвесить ему, Элимеру, десять ударов плетью.
        - Прости, повелитель, - услышал он свое бормотание. Отступил назад, готовясь быть схваченным стражниками.
        Но те вдруг исчезали и теперь Элимер увидел у ног кхана - у ног брата - множество красивых женщин, которые смотрели на того с умилением, целовали его руки и ласкали стопы. И с ужасом заметил среди них знакомое лицо - Шейра. Вот она, прижалась к коленям Аданэя. А он погладил ее по волосам, рванул с ее плеч одежду, и она сладко простонала
        Элимер все вспомнил! Ведь это его враг восседал сейчас на троне, на котором должен сидеть он. Элимер зарычал и бросился на брата. У него не было оружия, он бросился с кулаками. Потаскухи Аданэя с визгом бросились в стороны. А он принялся яростно молотить по ненавистной физиономии, он сломал ему нос, разбил губы, почувствовал соленые брызги крови, а потом увидел, что напротив него вовсе не лицо Аданэя, а его собственное, Элимера лицо. И избивает он сам себя.
        Тут он проснулся. В холодном поту и, как следовало ожидать, с болью.
        "Слава Богам, только сон", - с облегчением выдохнул Элимер, но чувствовал, что тошнотворный осадок не покинет его весь день. Он глотнул из кувшина прохладной воды, а остатки вылил себе в лицо, пытаясь смыть и боль, и дурман. Посмотрел в окно. Судя по положению солнца, оставался час до полудня. Пора было приходить в себя и заняться тем, чем должно. Сны снами, а дела государства никуда не делись.
        ***
        Поздняя осень завладела Отерхейном. Вновь пронизывающие ветра, вновь ночная холодная морось. Но Шейра по-прежнему много времени проводила в умирающем саду. Там и обнаружил ее кхан, когда солнце катилось к горизонту. Элимер приблизился сзади, осторожно обвил ее руками и губами прикоснулся к затылку. Она не обернулась, только вымолвила тихо:
        - Элимер…
        - Это я.
        - Ты…
        - Я потерял слишком много нашего времени. Давай вернем его. Оставь Таариса на нянек, и поедем в лес, к Еху.
        Айсадка согласилась с радостью. Тем же вечером они покинули Инзар и к ночи оказались на поляне, окруженной деревьями-исполинами, в маленьком охотничьем домике.
        Тьма давно сгустилась за окном, но в камине задорно потрескивал огонь, мягко освещая пол и стены. Завывания ветра, доносящиеся из-за стен, только добавляли уюта теплому дому. Кхан с айсадкой утопали на медвежьей шкуре, и Шейра медленно, задумчиво водила пальцем по обнаженной груди Элимера.
        - О чем ты думаешь? - спросил он.
        - О том, что таким я тебя полюбила.
        - Каким?
        - Таким… Опасным, как хищник, и нежным, как дитя, - она засмеялась.
        - А я полюбил тебя просто… Просто потому, что полюбил. Ты единственная моя сбывшаяся мечта.
        Они провели в лесу еще двое суток, на закате вернулись в столицу и скрылись в покоях кхана.
        Умиротворение снова овладело Элимером, когда он опустился на свое ложе, и пушистые волосы его женщины разметались по подушке и защекотали ему плечо. Он приобнял айсадку и заснул почти сразу. Умиротворенным глубоким сном без сновидений.
        Проснулся от жажды, чуть за полночь. Отпил из кувшина и собирался уснуть снова, но перед этим взглянул в ее лицо, которое всегда было умиляюще забавным во сне. Он осторожно откинул закрывающие ее лик светлые волосы, вгляделся в любимые черты. Но не увидел их, ибо на него широко раскрытыми глазами выпялился Аданэй. Издевательски улыбнулся и язвительно спросил:
        - Тебе не спится, Элимер? Снова мысли о войне?
        Он насмехался над ним! Снова насмехался, намекал на мнимую неуверенность Элимера!
        - Ты! - прорычал кхан. - Посмел явиться сюда!
        И грубо, со всей силой столкнул брата с ложа. Тот кубарем откатился, как-то тоненько вскрикнул и отполз в угол. Элимер вскочил с кровати и кинулся к нему, схватил за волосы:
        - Мерзкий ублюдок! Ты теперь в моей власти. И ты умрешь! Но до этого ответишь: где Шейра? Где?! Куда ты ее спрятал?!
        - Ты что, Элимер, - ехидно выкрикнул Аданэй, исказив губы в глумливой ухмылке. - Это я Шейра. Ты сошел с ума!
        - Сейчас ты сойдешь, сукин сын! Ты будешь умирать медленно, я тебе обещаю!
        - Остановись, Элимер! - теперь в голосе послышалась мольба, и кхану она показалась приятнее всех песен. Он расхохотался.
        - Сдохни!
        Ухватив брата за волосы, он со всей силы ударил его головой о стену. Раздался вопль, и Аданэй с окровавленным лицом пал к ногам кхана.
        - Давай, ползай! Это еще только начало, - холодно процедил Элимер, снова хватая его за волосы. Он поднял кулак для нового удара, но в этот раз сам получил сильный удар ногой в челюсть, который заставил его отлететь назад, едва не потеряв равновесие. За это время Аданэй вскочил на ноги и выбежал из покоев. Ускользнул! Элимер, чуть задержавшись, чтобы взять меч, бросился следом.
        Вот он - в конце коридора мелькнули светлые волосы!
        - Стой! - рявкнул он. - Ты, мерзкий трус, стой!
        Но брата и след простыл. Должно быть, он уже завернул за угол. Так и оказалось: там, за поворотом, вновь мелькнули светлые волосы и исчезли.
        - Я тебя все равно найду!
        - Кого ты найдешь, Кхан? - в тот же миг раздался у него над ухом спокойный голос.
        Элимер обернулся и увидел Видольда.
        - Аданэя, - ответил он воину.
        - Кого?! - кажется, в голосе телохранителя проскользнуло изумление.
        - Аданэя! - повысил кхан голос. - Идем со мной! Сейчас же! Мы догоним его, и я его убью! Ты его видел? Где он?
        - Аданэй в Илирине, Кхан, - хладнокровно ответил Видольд.
        - Нет! Нет! Я видел его!
        - Аданэй в Илирине, - уже настойчивее повторил воин.
        - Нет! Ты ослеп! Неважно, я сам найду его! - и он бросился дальше по коридору, но сильные руки телохранителя обхватили его сзади за плечи, не давая двинуться с места.
        - Не смей удерживать меня, ты, слуга! - в ярости выплюнул Элимер, но в следующий момент те же самые руки развернули его, и он почувствовал обжигающий удар оплеухи.
        Ошеломленно схватившись за щеку, первым делом Элимер подумал: "Кто посмел?"
        Однако в это же время он вынырнул из багрового тумана, неожиданно четко увидел окружающие его стены, коридор, вымощенный гранитными плитами и Видольда, что стоял, неторопливо опуская руку.
        - Прости, Кхан, - промолвил телохранитель, - но тебе это было необходимо.
        И добавил:
        - Аданэй - в Илирине.
        - В Илирине… - бездумно вторил Элимер, постепенно приходя в себя. - Да, в Илирине. Наверное, я видел сон и не до конца проснулся. Или это зверь смотрел моими глазами.
        - Какой зверь? - сухо спросил воин.
        - Неважно… Как ты оказался здесь, Видольд?
        - Не услышать твои вопли было сложно. Их, должно быть, все услыхали. Да только кроме меня никто не посмел тебя остановить.
        Элимер кивнул и тусклым голосом произнес:
        - Я вернусь к себе. Лягу спать.
        И поплелся в свои покои. До чего же еще способны довести его эти сны? Приснилось, будто Аданэй находился в его палатах. А потом он, кхан, по-прежнему видя сон, выбежал в коридор. Когда же это наконец закончится? И закончится ли?
        Оказавшись в покоях, Элимер упал на кровать и моментально погрузился в забвение. До самого утра сны его больше не тревожили.
        ***
        Шейра, почти не разбирая дороги, неслась темными коридорами замка. Где-то вдали она еще слышала яростные крики мужа, но скоро они отстали, и она сбавила темп. Из носа, изо рта хлестала кровь, которой она пыталась не дать пролиться на пол, чтобы не оставить следов. Но безуспешно. Лишь оказавшись в своих, не Элимера, комнатах, айсадка почувствовала себя в относительной безопасности и позволила себе разрыдаться. Элимер! Безумен! Безумен!
        "Когда-нибудь он меня убьет, он меня убьет когда-нибудь, - вертелась мысль. - А если в следующий раз в Таарисе он увидит Аданэя?"
        И дальше:
        "Надо спасать. Себя и сына. Пока не поздно. Бежать. Прочь. Это уже не он, это не мой Элимер. Чудовище скоро подменит его. В этом случае лучше ему умереть, чем стать добычей зверя. Бежать! Прямо сейчас. Сейчас, пока не поздно".
        Шейра собрала волю в кулак, поднялась с пола, остановила кровь, отерла лицо и оделась. В ту одежду, которую надевала для поездок в степь - похожую на мужскую. Собрала в узел драгоценности и монеты, которые у нее имелись. Все это ей пригодится. Так, теперь за Таарисом. Нет, за Ирэйху-Ше. С этих пор у ее сына должно оставаться только одно имя: Ирэйху-Ше. Так будет безопаснее.
        Тихонько проскользнув в комнату наследника, мысленно вознося мольбы духам, чтобы младенец не заплакал, а кормилица не проснулась, она осторожно просунула руки под крошечное тельце. Однако ребенок все же заплакал, а кормилица вскочила на кровати, испуганно распахнув глаза.
        - Все хорошо, - сказала Шейра, постаравшись, чтобы голос ее звучал спокойно. - Не волнуйся. Я услышала, как он плачет, вот и зашла.
        Кормилица так и не очнулась до конца от сна и, убедившись, что слышала голос кханне, повалилась обратно на постель и захрапела.
        ***
        Его разбудил стук в дверь. Кого Ханке принес в такую-то рань? А у него как назло снова невыносимо разболелась голова. Элимер намеревался прогнать постучавшего, но не успел. Дверь открылась. Видольд. Потрясающее нахальство! Стража у двери непременно будет наказана за то, что пропускает кого-то в его покои без позволения. Даже если этот кто-то - главный телохранитель. Стоит и смотрит угрюмо, собирается что-то сказать. Нет, нет, он не хочет сейчас ничего слышать. Ни об Отерхейне, ни о подданных. Он ничего не хочет - ни советов, ни понимания, ни отрезвляющих насмешек.
        - Оставь меня, Видольд, - бросил Элимер.
        - Оно конечно, Кхан. Да только у меня известие.
        - Подождет. Выйди.
        - Неверное решение, Кхан, - протянул с сомнением телохранитель.
        - Не тебе делать выводы. Исчезни.
        - Ночью…
        - Я же сказал, исчезни!
        - Что ж, желание повелителя - закон для его подданных, - иронично пропел Видольд и с коротким поклоном исчез за дверью.
        Элимер тут же заснул снова. Проснувшись второй раз, с трудом разлепил веки. В голове все сумбурно перемешалось, как будто он совсем не спал. И еще непонятно отчего болела челюсть и, кажется, даже опухла… Ах, да! Ведь ему приснился один из тех кошмаров, и он словно безумный носился ночью по замку за примерещившимся Аданэем. Неудивительно, что он совсем не отдохнул. А боль в челюсти? Там, куда во сне брат его ударил? Ведь боль-то настоящая. Неужели все зашло настолько далеко и это он сам себя? Или ударился о стену? Безумие, истинное безумие! Необходимо что-то с этим сделать, как-то от этого избавиться. Но как? Впрочем, он обдумает это позже, например, вечером, а сейчас есть иные заботы.
        Наскоро одевшись и причесавшись, Элимер покинул палаты. Сегодня вместе с Ирионгом предстояло провести очередной воинский смотр, а времени это занимало обычно немало времени, как минимум - до полудня.
        Между тем, среди дня прибыл гонец из Эхаскии с важным, как он утверждал, посланием. Что ж, пора, ведь Элимер давно уже известил Иэхтриха о том, как умерла его дочь - изнасилованная илиринцами юная девушка покончила собой, не снеся позора. Вот наконец и реакция региса на горестную весть.
        Элимер в окружении советников и военачальников развернул пергамент и быстро пробежался по нему взглядом, после чего лицо его помертвело, а в глазах зажегся знакомый всем зловещий огонь.
        - Сожри меня тьма! - выпалил кхан. - Эхаския разрывает с нами все отношения, будет выступать на стороне нашего врага!
        Раздались ошеломленные, недоуменные, негодующие восклицания. Люди просили подробностей.
        - Иэхтрих отвернулся потому, что мы не смогли уберечь его дочь, - пояснил Элимер и, разумеется, сказал неправду. Ибо на самом деле в этом кратком послании содержалось следующее:
        "Мне, регису Эхаскии Иэхтриху VI ведома истинная причина гибели дочери моей, принцессы Отрейи. Ложь государя Отерхейна не способна ввести меня в заблуждение. И с этих пор нет и не будет меж нашими державами союза, пока кхан Элимер II Кханейри не выдаст Эхаскии для справедливого возмездия жену свою, кханне Отерхейна".
        Гонец ждал ответа. Элимер пронзил мужчину тяжелым взглядом и отчеканил:
        - Ответа не будет. Тебе дается двое суток, чтобы покинуть земли Империи.
        Вслед за этим он вышел, по дороге скомкал злополучный пергамент и, поднеся к факелу на стене, сжег.
        "Шейра, Шейра, - думал кхан, - я так и знал, что твой поступок обернется для нас злом, а не благом. Интересно, как Иэхтрих узнал правду? Аданэй рассказал? И наверняка Иэхтрих поверил, ведь брат известный мастер убеждать людей. Так, надо отыскать Шейру, предупредить, чтобы была осторожнее. Как бы Иэхтрих не решил…"
        И он, ведомый мыслями, отправился в сад, надеясь обнаружить жену. Элимер знал, что большую часть дня Шейра проводила там. Однако в саду ее не оказалось. Равно как и в ее покоях. Равно как и стражники не видели, чтобы она выезжала за ворота. Значит, оставалось одно - комната кханади. Туда-то и пошел Элимер.
        Быстро оглядев помещение и убедившись, что Шейры нет и здесь, обратился к кормилице:
        - Ты видела кханне?
        - Да, повелитель.
        - Когда?
        - Ночью она приходила за кханади, но так и не вернулась.
        - Так почему ты молчала?! - взревел кхан, заставив женщину побледнеть.
        Элимер перевел взгляд на пустующую колыбель, замер на секунду, а спустя миг бросился из комнаты.
        "Где же ты, Шейра, - думал он почти в панике. - Где?!"
        Вчера все было так хорошо, так радостно, она так умиротворенно заснула у него не плече! А теперь куда-то пропала…
        Последняя мысль заставила кхана застыть прямо посреди коридора.
        На его плече?
        Заснула?
        Да. Ведь они вместе вернулись из леса, вместе пришли в его покои. Как это могло вылететь у него из головы? Немыслимо! А утром? С утра ее уже не было. И почему среди ночи, когда он видел этот жуткий сон, она его не разбудила, не окликнула?
        Или это не сон?! Боль в челюсти… Но ведь это не мог быть Аданэй? Значит…
        Нет! Нет, только не это!
        Все пронеслось в голове Элимера в мгновение, тело окатило ледяной волной, и он стремглав кинулся в свои покои, к тому самому углу, где то ли во сне, то ли реальности избивал брата. Крови не было, все чисто. Элимер выдохнул с облегчением, но почти в тот самый миг взгляд его уперся в крохотное бурое пятнышко на стене. Конечно, только крохотное пятно, потому что остальное убрали слуги, а его, наверное, не заметили.
        Элимер выглянул в коридор и окликнул стражников:
        - Кто этой ночью охранял мои покои? Найти и привести ко мне! Немедленно!
        Ответом на приказ в самом скором времени стал явившийся перед кханом воин.
        - Что ты видел этой ночью?
        Стражник не на шутку оробел, но все-таки ответил.
        - Повелитель, кханне чем-то прогневала тебя и ты…
        - Довольно, - грубо оборвал его кхан. - Свободен, можешь идти.
        Стоило стражнику закрыть дверь, и Элимер взревел подобно раненому зверю.
        Подобно? Нет, он и есть зверь! Люди правы, он больной, кровожадный зверь! Элимер в ярости, теперь обращенной против себя, принялся колотить стену кулаком до тех пор, пока не перестал его ощущать.
        Это как же получается? Он полагал, будто избивает Аданэя, а избивал свою женщину? Свою Шейру?
        Он грубо швырнул ее, спящую, на пол, когда она доверчиво покоилась рядом с ним и возможно даже улыбалась во сне.
        Он рвал ее волосы.
        Он разбил ее голову о стену.
        Он преследовал ее в коридоре, пока она, оставляя кровавые следы, бежала в ужасе перед ним, своим безумным мужем?!
        И естественно, никто не осмелился ему помешать. Ведь он - кхан. И его жена находится под его властью, как и подданные. Так что даже если кто-то и слышал ее крики, никто и не подумал вступиться.
        "Шейра, моя Шейра. Как же так! Я сам себя убить готов, моя Шейра".
        Вроде он даже ощутил слезы на щеке. А может, показалось. Но Элимер решил не терять время на бесплодные теперь уже сожаления и терзания, а действовать, пока еще не слишком поздно.
        В ту ночь никто не остановил его, кроме Видольда. Может, телохранитель что-то знает.
        Кхан быстро спустился в пиршественную залу, в которой в обычные дни любили проводить время многие обитатели замка, от простых воинов до воинской знати. Здесь они обсуждали последние сплетни и обменивались новостями. При появлении Великого Кхана все склонили головы, и позади всех Элимер наконец выхватил взглядом Видольда, который, отвесив поклон, снова прислонился к врезанной в стену колонне, скрестив руки на груди.
        - Идем со мной, - обратился он к телохранителю. - Ты мне нужен.
        Воин беззвучно отделился от стены и приблизился к кхану, а тот уже повернулся к одному стражу, который на самом деле лишь изображал такового:
        - Где ваш главный? - спросил он тихо. - Он необходим мне. Ступай, найди Калнеу где бы он ни был и приведи ко мне. Пусть явится в библиотеку.
        Мнимый страж кивнул и бросился выполнять поручение, а кхан, сопровождаемый телохранителем, поднялся по лестнице.
        Элимер посмотрел на Видольда, собираясь что-то спросить, но не успел. Дверь растворилась, и показался - нет, не Калнеу, - смотритель темницы Хирген.
        - Повелитель, - заговорил он, - вчера ты приказал явиться. Ты сказал, сегодня решишь, что делать с семьями мятежников и…
        - Казнить, - бросил кхан, не дослушав до конца.
        - Всех?
        - Да.
        - И детей?
        - И детей.
        Тут он почувствовал на себе странный взгляд телохранителя.
        - Что?! - воскликнул Элимер. - Что ты на меня так смотришь? Думаешь, мне нужны лишние кровники?
        - Э, Кхан, да я разве против? - пожал плечами воин. - Наоборот. А то у младенцев, знаешь ли, чересчур хорошая память, - Видольд пристально вгляделся в его лицо, раздвигая губы в кровожадной ухмылке, и добавил: - И голод твоего зверя это утолит.
        Кхан первым отвел взгляд и обернулся к Хиргену, который все это время безмолвно стоял у двери:
        - Детей младше пяти, - приказал он, - отправить в воинские школы. Пусть растут воинами Отерхейна. А старших продать в рабство. За пределы Империи.
        - А девочек? - поинтересовался Хирген. - Их куда?
        - Тоже в рабство продайте. Я все сказал. Оставь нас.
        Хирген вышел, и снова Элимер остался один на один с телохранителем. Видольд первым нарушил молчание.
        - Так зачем ты хотел меня видеть? Ведь не для того, чтоб о казнях поговорить?
        - Расскажи, что видел вчера?
        - Ты про свою погоню за призраком?
        - Да! И отвечай скорее. Мне не до шуток.
        - Так я уж вроде все сказал. Твой брат тебе примерещился, ты за ним погнался. Я тебя остановил.
        - Спасибо за это. Страшно подумать, что могло бы случиться, если бы… Аданэй мне не на пустом месте причудился. Я за него Шейру принял.
        - Знаю, Кхан.
        - Что? Когда ты узнал?
        - Вчера ночью. Увидел, что следы крови в ее покои вели. А теперь она ушла, скрылась, покинула и замок и, скорее всего, Инзар.
        - И ты ничего мне не сказал?! - прорычал кхан.
        Видольд ухмыльнулся.
        - Вообще-то я пытался донести до тебя сию весть, но ты не захотел меня слушать.
        - Я был не в себе! Ты же видел! Ты должен был отрезвить меня, встряхнуть, сказать все!
        - Э, нет, Кхан, - отмахнулся воин, - ты же не ребенок. Ты - правитель, слова твои - закон. Значит, ты за них и отвечаешь.
        - Не смей меня учить! - прошипел Элимер. - Откуда ты узнал, что она ушла?
        - Так я видел, как она уходила.
        - И не задержал?
        - Помилуй, я твой телохранитель, а не ее надзиратель. Она - Великая Кханне. Кто я, чтоб ее задерживать?
        - Да ты издеваешься надо мной, слуга?! Ты видел, как кханне покидала замок, уносила нашего сына…
        - Ну, насчет кханади я не знал. А что, она его забрала? Вот дурная девка, куда она с ним пойдет?
        - Молчать! Ты предал меня.
        - Нет, - пожал плечами Видольд.
        - Не смей! - снова взревел Элимер. - Не смей мне перечить!
        - Ладно, - уронил воин.
        - Ты предал меня!
        - Угу…
        - Так ты признаешь?!
        - Ты приказал не перечить. Вот я и не перечу.
        - Довольно. Ты поплатишься за двуличие. Стража! - на возглас явились двое воинов. Кхан ткнул пальцем в Видольда: - Схватить его! Отобрать оружие. И в темницу. Сейчас же!
        Воины приблизились с опаской: они знали, что представлял собой главный телохранитель кхана и как он владел мечом. Они неуверенно переглянулись, чем вызвали полупрезрительную ухмылку на лице Видольда.
        - Да ладно вам, други, не бойтесь. Я сам.
        Он расстегнул пояс, на котором крепилось оружие, бросил его к ногам кхана и, воздев руки вверх, пропел с вежливой улыбкой.
        - Ну, ведите меня в новые покои!
        Стражники тут же подскочили к нему, схватили за плечи, приставив острия кинжалов к спине и груди. Видольд стоял по-прежнему спокойно, не пытался вырваться, только смотрел, не отрываясь, в глаза Элимеру.
        - Я вижу, ты не боишься, - процедил тот.
        - Да что ты, Кхан, как можно! От страха еле на ногах стою, - ухмыльнулся Видольд.
        - Недолго тебе осталось зубоскалить, - зло выдавил Элимер. - Посмотрю я на тебя, когда с палачом встретишься.
        - Даже так! - присвистнул Видольд. - Я вижу, жизнь стала интересной.
        - Но очень короткой. Для тебя, - усмехнулся Элимер и махнул рукой страже. - Увести предателя! Хиргену передайте, позже я отдам распоряжение о казни. А пока пусть посидит во темноте и подумает.
        Стража вывела Видольда и как раз в этот момент появился Калнеу - предводитель серых. Проводив связанного телохранителя ошеломленным взглядом, он закрыл дверь и склонился в поклоне.
        - Калнеу, кханне пропала, - обратился к нему Элимер. - Пусть весь Отерхейн опутает паутина серых! Найдите ее и кханади Таариса.
        Не прошло и суток, как раскинулись серые сети по империи.
        - Обшарить все трактиры, прочесать все леса, пробраться к дикарям, высматривать среди айсадов, залезть в каждый угол, проникнуть в каждую щель, но найти! - так приказал им Калнеу. И приказ этот разлетелся в каждый, даже самый глухой уголок страны.
        - НАЧАТЬ ДРУГУЮ ЖИЗНЬ НИКОГДА НЕ ПОЗДНО, ГЛАВНОЕ НЕ НАЧИНАТЬ ЕЕ СЛИШКОМ РАНО
        В этой окраинной, затерянной в глуши деревушке, где Илирин уже переставал именоваться Великим, привыкли к Бредену. Никто точно не знал, когда именно и откуда пришел этот молчаливый диковатый юноша, не знакомый с илиринским наречием, однако он здесь появился и здесь же остался. Дело было поздней осенью, когда небо распыляло надоедливую морось или кропило дождем. Одним из таких вечеров и возник, словно ниоткуда, в единственном в деревне трактире Бреден. Засел неподалеку от центра зала за один из столов, привлекая к себе внимание лишь тем, что он - чужак, и принялся наяривать что-то из большой тарелки столь же большой ложкой. И так уж случилось, что в это время в трактир вошли двое. Их знали все. И все боялись, ведь эти бывшие крестьяне давно уже стали на стезю не то, чтобы совсем разбойников, но особ довольно опасных, из тех, кто требовал меди и снеди за охрану деревни от самих себя. При виде их посетители трактира пересели в затемненные углы. Все, кроме Бредена. Ибо откуда чужаку было знать, какую угрозу несли вошедшие? А те, похоже, решили незамедлительно разъяснить это юноше. Медленно и тяжело
приблизились они к Бредену, загородив ему и без того слабый свет, кое-как разгоняющий царящую в помещении тьму.
        - Кто это у нас здесь? - хрипло пробасил первый. - Встать! Быстро! Или с порядками тутошними не знакомый? Ну, так мы научим, сосунок.
        Второй издевательски хохотнул, вытягивая зазубренный, местами заржавелый меч и откинул стол, за которым сидел Бреден. Вместе со столом в воздухе перевернулась тарелка с супом, расплескав все, что в ней еще оставалось. Бреден вскочил, отступил за скамью, не предпринимая никаких действий.
        "Ну, все, достанется парню", - подумали все, кто при этом присутствовал.
        Однако стоило двоим сделать еще два шага вперед, насмешливо поигрывая мечами, как все переменилось. Свидетели развернувшегося действа рассказывали потом, что видели, как губы Бредена дрогнули в злой усмешке, а дальше в обеих руках юноши мелькнули яркие, словно лунный серп, мечи, и быстро заплясали в воздухе. И никто не смог разобрать, как именно это произошло, но очень скоро двое, жалобно скуля, зажимая руками полученные раны, исчезли за дверью. Те, кто находился в это время на улице, рассказывали, будто видели, как они, разбрызгивая кровь, еле-еле вползли на своих коней и скрылись в лесу. Бреден не стал их преследовать. Вложил мечи в ножны, которые, как теперь стало заметно, торчали у него за плечами, и остался стоять в растерянности. В это время к парню подбежал трактирщик и принялся униженно благодарить его, видимо опасаясь, что этот совсем еще юноша может оказаться для деревни куда опаснее тех двоих. Однако скоро выяснилось, что Бреден не понимал ни слова - это он весьма доходчиво объяснил жестами. Теперь уже трактирщик растерялся, но скоро пришел в себя и, сопровождая слова жестами и мимикой,
увел юношу наверх. Как следовало предположить, в свое жилище, где, по всей видимости, надеялся объясниться с ним спокойно.
        Никому доподлинно неизвестно, о чем именно говорили трактирщик с Бреденом, но догадывались все. Ибо с той поры юноша остался в деревне и вечерами проводил время у входа в трактир, прогоняя пьяных и охраняя его от случайно забредающих искателей приключений. А те двое еще раз возвращались. Одного Бреден убил, второй сбежал. Неудивительно: что могли поделать бывшие крестьяне, так и не выучившиеся держать в руках меч, супротив, как теперь всем стало понятно, обученного воина? А Бреден за свою защиту потребовал только жилья и еды. Неизвестно, что привлекло этого юношу в забытой богами деревне, когда он мог стать наемником и в самой Эртине. Тут уж все мыслили по-разному. Кто-то говорил, что в глушь его привело разбитое безответной любовью сердце, кто-то считал, что скрываться его заставило совершенное преступление. Но истины не знал никто. Стоило задать этот вопрос, как Бреден делал вид, будто не понимает, о чем его спрашивают. Хотя к тому времени, когда жители деревни уже осмеливались о чем-то его спрашивать, он успел худо-бедно освоить илиринский. Как бы то ни было, а теперь Бреден жил в их деревне.
        И Кайлу это полностью устраивало. За свои пятнадцать лет она первый раз увидела настоящего воина и сразу поняла, что он не чета знакомым с детства деревенским юнцам. Тем более, он был так красив! И так молод. Присутствовала в нем и какая-то неразгаданная тайна, ведь никому так и не удалось выяснить его прошлое. И он был по-юношески гибок, но силен. Его темные до плеч волосы выбивались из-под платка, повязанного наподобие того, как это делали разбойники и рыбаки, красивая улыбка редко, но появлялась на смуглом от солнца лице, а светлые глаза поглядывали на мир дерзко. Одевался он в свободную, вроде бы невзрачную одежду, но которая совсем не походила на крестьянскую. И еще эти мечи, с которыми юноша почти не расставался - Бреден был просто великолепен!
        За тот неполный месяц, что он здесь находился, это успели признать без малого все женщины старше тринадцати и младше тридцати. И естественно, многие мечтали стать его подругами, да только Бреден вел себя замкнуто, говорил мало и никого не подпускал близко. И потому Кайла очень гордилась тем, что являлась исключением. Но в этом была ее заслуга. Она, в отличие от остальных, не пыталась навязываться к Бредену с болтовней, надоедать ему вечными расспросами. А потому юноша не противился, а скорее даже радовался, когда она без слов присаживалась рядом с ним на пригорок, на котором Бреден частенько проводил время, глядя куда-то вдаль и о чем-то думая. В такие моменты он напоминал Кайле персонажа старых красивых легенд - таким отрешенным, печальным и загадочным становился его взгляд.
        В один из таких радостных для Кайлы дней, когда она снова сидела рядом с Бреденом, который, чего таить, давно уже приходил к ней во снах, во взгляде его ей почудилось невиданное доселе выражение. Будто какое-то чувство она уловила в нем. Чувство к ней, Кайле? Надежда бабочкой трепыхнулась в сердце, заставила его замолотить о ребра, и Кайла осмелилась высказать то, что много раз, в разных вариантах, прокручивала в голове:
        - Бреден, я не знаю кто ты и кем ты был. Мне все равно, даже если ты был преступником и убийцей.
        Он молчал, только слушал внимательно. Это воодушевило девушку, и она продолжила:
        - Я знаю, что ты видел большие города и разных людей. А я не видела их. Я просто деревенская девчонка. Зато я вижу больше. Я вижу, что ты в жизни изведал горе. Оставайся здесь, Бреден. Я излечу тебя. Я люблю тебя. Я не буду мешать тебе, если ты хочешь, я стану твоей тенью. Тебя ни одна женщина не будет любить так, как я!
        И затаила дыхание, ожидая ответа. В лице Бредена промелькнуло недоумение, затем смятение и растерянность. А дальше он засмеялся. Громко, искренне засмеялся, обнажая ряд ровных зубов. Кайла вскочила. Этот смех показался ей обжигающей оплеухой, она почувствовала, как щеки заливает жгучей краской стыда и унижения. Еще немного, и из глаз ее хлынули слезы:
        - Ты… ты, - захлебываясь, пыталась она вымолвить. - Как ты можешь быть таким жестоким! Я для тебя никто, девчонка из простонародья… Но смеяться! Смеяться… Как ты можешь?! Я ненавижу тебя!
        И она, путаясь в собственной юбке, побежала прочь, по пути позорно упав, будто и без того ей не хватило позора. В глазах, заполненных слезами, все расплывалось, не получалось рассмотреть даже то, что находилось от нее в ярде. По пути она упала еще раз, но, слава Богам, хотя бы второго падения этот спесивый Бреден не увидел: она уже скрылась за холмом.
        А Бреден остался сидеть и все никак не мог утихомирить свой смех. Он и не прекратился. Да только если бы Кайла задержалась чуть подольше, она услышала бы, как смех перерос в истерический хохот, который вскоре превратился в сдавленные рыдания, что делались все тише и тише - и вот уже Бреден негромко, но очень горько плакал.
        Мало-помалу он успокоился и перевел взгляд в горизонт. Воспоминания снова нахлынули. Будь проклята эта память! Он постоянно старался гнать ее от себя, он уже почти привык к своему новому имени. Привык к этой деревне. Привык почти ко всему. Точнее - привыкла.
        И сейчас она сама не понимала, чего хочет на самом деле - скрыться окончательно или быть найденной.
        "Элимер, мой Элимер, найди меня. Верни меня! Я все еще чувствую твои прикосновения на своей коже, я все еще ощущаю запах твоего тела, твои слова до сих пор горят во мне. Я не в силах тебя забыть, мой Элимер! Что же сделали с тобой Духи! Что они сделали с нами! Почему они заставили бежать от тебя, которого я люблю. Которого никогда не перестану любить. Почему тебя свела с ума ненависть? Зачем ты так сильно ненавидел брата, когда мог столь же сильно любить меня? Элимер! Найди меня! Верни меня! Где же ты сейчас? Я так хочу, чтобы ты нашел меня. И так боюсь этого, что скрываюсь под чужим обличьем и вздрагиваю каждый раз, когда мне приснится, будто за мной приехали твои серые. Я проклинаю тебя, и я благословляю тебя, мой Кхан, мой Элимер!"
        Когда Шейра, пройдя мимо стражи, охраняющей замок, оказалась в столице, она прекрасно понимала, что истекут самое большее сутки - и все серые поднимутся, чтобы отыскать ее. Понимала, что действовать нужно быстро, если она не хочет попасться. У нее были деньги, драгоценности, оружие, и она избрала единственно возможный способ скорее исчезнуть из Инзара, а следом за этим и из Отерхейна. К айсадам идти было нельзя - там ее стали бы искать в первую очередь. И Шейра решила затеряться далеко-далеко от центра страны. Она остановила извозчика, он отвез ее в порт - почти каждое утро по Элайету отходили груженные товарами купеческие корабли. Она надеялась, что сейчас один из таких дней и что ей удастся уговорить капитана взять ее с ребенком на борт. И неважно, сколько придется заплатить.
        И словно Боги улыбались - все получилось. Перед тем, как сесть на торговую ладью, она купила козу, чтобы у Ирэйху всегда было молоко. Спустя день она сошла с корабля, оказавшись у восточных границ Отерхейна.
        Вслед за этим пришла мысль, яркая догадка - перейти границу, пройти через край Высоких Холмов и вступить в Илирин. Там, на вражеской земле, ее точно искать не станут. Что она будет там делать, Шейра и представить себе не могла и потому даже не пыталась об этом думать. В любом случае, она надеялась со всем справиться, все вынести, чтобы ее и Элимера сын вырос здоровым, сильным и ни в чем не нуждался. В лесу, на побережье, она остригла волосы и теперь в мужской одежде, с короткими волосами стала еще больше походить на мальчишку. В первой попавшейся по пути деревне купила коня. Тогда ей и пришла в голову мысль выдать себя за юного мужчину, а для полной иллюзии она плотно перемотала под одеждой грудь. Уже позже, когда Шейра оказалась на землях Илирина Великого, она придумала окрасить волосы в темный цвет. В одном из поселений, мимо которых проезжала, она заметила краем глаза, как женщины разводили в воде какой-то порошок цвета ржавчины и наносили его себе на голову. Шейра почти сразу поняла, для чего этот порошок предназначался и, кое-как объяснившись с местными жителями с помощью жестов, приобрела
себе такой же.
        И вот теперь она - юный темноволосый воин Бреден, который живет в илиринской деревушке при трактире, охраняя его от охотников за легкой добычей. Благо, защищать его оказалось несложно. Что могли сделать вставшие на путь разбойников крестьяне против нее, пусть женщины, но женщины, чьими учителями были сначала леса, а потом Великий Кхан и его телохранитель? От владельца трактира Шейра взамен получала кров, пищу и кормилицу для сына, про которого все здесь думали, будто он - маленький брат Бредена.
        Шейра быстро выучила основные слова и выражения илиринцев, но и не думала ни с кем общаться близко - все равно она не намеревалась оставаться здесь долго: лишь до следующего времени тепла, когда Ирэйху исполнится почти год. Только молчаливой девушке Кайле она позволяла гулять или сидеть с ней рядом. Но теперь поняла - зря. Сколько бы ни прошло времени, а Шейра не смогла приучиться думать о себе как о мужчине, а потому простая мысль, что Кайла проводит с Бреденом время отнюдь не из-за дружеских чувств даже не пришла ей в голову. Глупо. Она должна была об этом подумать. А теперь получилось, что она ни за что ни про что обидела девушку. Смех был просто реакцией на неожиданное признание в любви, но разве объяснишь это Кайле?
        В груди вновь скрутило, но плакать было нельзя: упасите духи, если Бредена застанут за этим занятием! Шейра поднялась с земли, еще какое-то время постояла, ожидая, пока улягутся чувства, а затем развернулась и уже не девушка, а Бреден спустился с пригорка к деревне.
        Близился вечер, и скоро юному воину предстояло небрежно раскинуться на скамье в трактире, для острастки дерзких выставив напоказ два обоюдоострых, начищенных до блеска меча.
        ***
        Великий Кхан Отерхейна сейчас мало походил на правителя - растрепанные волосы, покрасневшие после многих бессонных ночей глаза, обросшее щетиной и посеревшее лицо. Он стоял в глубине своих обесцвеченных сумерками покоев, напряженно вглядываясь в пространство за окном. Элимер почти отчаялся: серые сбились с ног, разыскивая Шейру и Таариса. Оба как в воду канули. Лишь спустя несколько дней удалось выяснить, что женщина в мужской одежде и с ребенком села на судно, перевозящее груз на восточные окраины Империи. А дальше след ее терялся, словно она растворилась в воздухе. Даже серые, для которых, казалось, нет ничего невозможного, оказались бессильны. Вот уже зима перевалила за середину, а поиски так и не принесли плодов.
        "Где же ты, Шейра? Где ты и наш сын? Я не могу без вас! Я не хочу жить без вас! Я с ума схожу! Шейра! О, Боги, как больно. Моя айсадка, моя дикарка, моя кханне, где же ты бродишь в эту самую минуту? Видишь ли ты те же самые тучи, что и я, или там, где ты находишься - небо ясное? Пожалуйста, вернись! Во мне все еще горит твой свет, я все еще чувствую вкус твоих губ. Вернись! Я не могу тебя лишиться и не хочу! Только бы с тобой все было хорошо. С тобой и Таарисом. Пожалуйста, вернись, найдись. Шейра!"
        Голова! О, Боги, голова!
        Элимер сжал пальцами виски. Опять. Когда же это пройдет, когда?
        Кулак кхана с размаху врезался в стену, а дальше он уже ничего не помнил. Элимер обнаружил себя незадолго до рассвета лежащим на полу посреди собственных покоев. Он поднялся, оглядел себя и помещение. Кажется, он ничего не натворил, просто свалился на пол и забылся. Больное опасное безумие!
        - БЕСПОЛЕЗНО СТЕЛИТЬ СОЛОМУ, КОГДА ПАДАЕШЬ С БОЛЬШОЙ ВЫСОТЫ
        Зима подходила к концу, а Ильярне шел четвертый месяц. Кажется, именно дочь - это крошечное существо - принесла в жизнь Аданэя тот свет, который он сам считал давно потерянным. Порой ему приходила в голову мысль, будто светлую часть своих чувств он перенес с Аззиры на ребенка, которого можно было любить без условий, не боясь подвоха, не опасаясь показать своей уязвимости. Аданэй и сам не ожидал, что так сильно привяжется в девочке, и если бы кто-нибудь сказал ему об этом раньше, скорее всего, он просто не поверил бы. Но сейчас - разве мог он ее не полюбить? Разве у него оставался хотя бы один шанс не полюбить ее?
        Ильярна быстро росла, становилась все подвижнее, она давно уже узнавала отца и всякий раз, видя его, тянула к нему ручонки, радостно улыбалась и, кажется, даже здоровалась на каком-то своем, младенческом языке. А стоило взять ее на руки, как она норовила ухватить его за волосы, за нос, зажать в кулачке его палец. Определенно, Аданэй и не подозревал, что вот так безудержно, беззаветно, до трепета в сердце полюбит своего ребенка. Раньше, будучи наследным кханади, если он мимолетом и задумывался о будущих детях, то видел в них только наследников, уверенный, что никогда не воспримет их как часть самого себя, как часть своей души. Но он ошибался! Сейчас, с появлением Ильярны, он понял, как сильно ошибался.
        Удивляясь сам себе, Аданэй нередко ловил себя на мысли, что готов проводить с девочкой дни напролет - и он действительно каждую свободную минуту старался посвящать ей, забывая даже об Аззире. А еще он строил планы, фантазировал, как станет ее баловать, когда она подрастет, как будет учить ее кататься верхом, как оденет ее в самые лучшие платья. А когда Ильярна повзрослеет и превратится в светловолосую красавицу, то самые достойные мужи Илирина и Отерхейна падут к ее ногам, а ей останется только выбирать. Не без помощи отца, естественно. Да, его дочь обязательно вырастет самой красивой, самой умной и самой счастливой. Для этого он приложит все усилия.
        Ильярна. Причина, по которой он назвал девочку именно так, выглядела довольно странно: когда-то он пообещал в насмешку той, другой: "Если у меня когда-нибудь родится дочь - назову ее твоим именем". Изначально он и не думал выполнять своего обещания, но когда дочь все-таки появилась - решение пришло само. Может быть, неспроста. Скорее всего - неспроста.
        И вот, очередной раз Аданэй вошел в комнату к Ильярне. Вошел - и в ужасе замер: его малышка, его сокровище, его жизнь находилась в отвратительных лапах Шлеепа! Ему показалось, будто на мгновение остановилось сердце, а потом заплясало в бешеном темпе.
        - Положи! Ее! Обратно! - прорычал он. - Ты! Мерзкий выродок!
        Шлееп с девочкой на руках обернулся, и Аданэй даже пожалел о своих словах, ибо узрел на его лице доселе невиданное выражение - обиды и укора, словно выродок не понимал, за что же все так его ненавидели. Действительно, за что? Конечно, Шлееп не вызывал, просто не мог вызывать симпатии, но разве он был виноват в этом, разве он сделал кому-то что-то плохое? Разве не он одним своим появлением помог Аззире разрешиться от бремени? Наверное, он по-своему любил свою племянницу, вот и взял ее на руки - и услышал такие злые слова.
        - Прости, - пробормотал Аданэй, - я не хотел кричать, я не специально, просто испугался…
        Он осекся. Потому что случилось невероятное. Шлееп - это бледное подобие человека - заговорил! Он - заговорил! Неужели он мог говорить?! И голос его, на первых фразах подрагивающий, к концу окреп и даже наполнился какой-то красотой.
        Полился стих. Странный стих. Неизвестно, к чему Шлееп озвучил именно его: сейчас Аданэй не нашел бы в себе сил прервать выродка, чтобы спросить об этом.
        Он - говорил:
        В минуты долгих, долгих представлений
        Стоял спиной я к зрителям на сцене,
        И я боялся просто оглянуться,
        Увидеть - как они смеются.
        Я повторял одни и те же фразы,
        Одна и та же роль мне въелась в душу,
        Я забывал, я забывал все сразу
        О том, кем был я, и кому я нужен.
        Я стал рабом чужих воображений,
        я представлял, как искажались лица,
        Я пел… со мною пел мой мрачный гений,
        Я слышал, слышал, как они смеются.
        Я ненавидел этот смех и эти лица,
        Я ненавидел их воображенье,
        Их мыслью овладел мой мрачный гений,
        О, Боги (1), ну зачем они смеются? (2) - закончил он шепотом.
        Аданэй услышал позади себя сдавленный возглас и обернулся. Гиллара. Она стояла, прижав руку ко рту и выкатив глаза.
        - Ты! Ты, Шлееп! - заговорила она, захлебываясь словами. - Ты говоришь! Ты - говоришь!
        Губы Шлеепа искривились в гнусной усмешке. Гиллара перевела взгляд на Аданэя и, заметив его недоумение, пояснила:
        - Шлееп заговорил в четыре года, а на следующий год замолчал и больше от него никто и слова не слышал, - и опять, обращаясь к сыну: - Почему? Почему ты молчал все это время?
        - Мне не о чем говорить с этим миром, - глухо отвечал тот. - И с людьми говорить не о чем. Ты последний раз слышала от меня слова людей. С ним, - он кивнул на Аданэя, - я заговорил потому, что он связан с нами. Со мной и моей Аззирой. Хоть он об этом и не догадывается, его взгляд слишком поверхностный, он не в силах узреть сокрытое. Я заговорил с ним, потому что он любит мою Аззиру…
        - А я?! - выкрикнула гневно Гиллара. - Я тоже люблю Аззиру!
        Лицо Шлеепа еще сильнее исказилось в гримасе:
        - Нет, - отрезал он, - ты никого не любишь, - и слабо добавил. - Но это неважно. В этом мире и некого любить. Нам с Аззирой просто повезло - мы с ней вместе навсегда.
        - Ты… ты… - начала лепетать Гиллара, но Шлееп не дал ей закончить.
        - Исход близок, - сказал он. - Скоро мы с сестрой обретем свободу, а что станет с тобой и всем остальным…
        Взгляд его потух, облик наполнился безразличием и апатией - Шлееп вновь ушел в себя подобно улитке, заползающей под панцирь и оставляющей взору окружающих лишь безжизненную хитиновую оболочку. Он покинул комнату, и Аданэй обратил взгляд к Гилларе.
        - Что это было? До сих пор я считал, что твой сын безумен, но сейчас он говорил странные вещи, но как будто вполне разумно говорил. Так же, как и Аззира.
        - Лучше бы он молчал, - зашипела Гиллара. - Если он начал говорить, значит, стал еще опаснее. Я тебя предупреждала, он - чудовище. Аданэй, не подпускай его к Ильярне. И Аззиру огради от него. Я говорила тебя это раньше и повторяю сейчас. Он омерзительное, противное самой жизни чудовище!
        - Но ему было с кого брать пример.
        Женщина недобро сузила глаза:
        - К чему эти намеки? Так и не простил мне твоего раба-друга, Царь?
        - И никогда не прощу, Гиллара. Я терплю тебя лишь потому, что ты мать моей жены.
        - А не забываешь ли ты, мальчик, благодаря кому…
        - Благодаря своему происхождению, - оборвал ее Аданэй. - И это ты забываешь. Я - не мальчик, и не смей называть меня так. Никогда. Ты просчиталась, Гиллара. Думаю, ты и понимаешь. Ты знала, что Аззира равнодушна к власти, и полагала, будто я стану послушным исполнителем твоей воли, ты избавилась от Нирраса, ты сделала все, чтобы стать хозяйкой Илирина, пусть даже тайной, но тебе так и не удалось. Какая жалость.
        - Эй, нам лучше не ссориться, а то…
        - А то что? Мне ожидать яда в кубке или, может, ножа наемного убийцы? - усмехнулся Аданэй. - Не выйдет, Гиллара. После Антурина и удачи с Эхаскией войско слишком уверовало в меня. Если я умру, их боевой дух изрядно поугаснет, и Элимер возьмет Илирин голыми руками. Остается только гадать, что тогда случится с тобой. Право, было бы очень интересно на это посмотреть.
        - Зачем ты со мной так зло? - прошептала женщина и попыталась разыграть откровенность: - Я никогда не делала тебе ничего плохого. А с твоим другом, признаюсь, я ошиблась, я думала, что делаю это для общего блага, и твоего в том числе. Я боялась, что он начнет болтать, вот и отправила мальчишку в шахты, я не думала, что это так сильно заденет тебя. Если бы я знала заранее, то, конечно, поступила бы иначе. Не злись на меня, Царь, я и впрямь думала, что так будет лучше.
        - Что такого чудовищного в твоем сыне? - не отвечая на ее излияния, спросил Аданэй. - Ты все время это повторяешь, но ни разу не сказала ничего конкретного. Конечно, он пренеприятная личность, но не более.
        - Это невозможно объяснить словами, Адданэй, - покачала головой Гиллара, - это нужно чувствовать. Скажи, разве тебя не охватывает смутное отвращение возле него? Такое, словно ты видишь что-то противоестественное? Нечто, противное самой природе? Словно ты видишь труп посреди живых? Это все Шлееп. Это существо, язык не поворачивается назвать его человеком, противен самой жизни. Он - нечто вне ее, нечто несовместимое с ней.
        - Твой сын действительно очень неприятен. Но я думаю, это связано с его безумием.
        - Нет! Ты не знаешь! Сразу после его рождения я почувствовала отторжение. Я не могла даже прикоснуться к нему. И кормилица, да-да, кормилица всякий раз вздрагивала, когда он прикладывался к ее груди. Он такой. Он - чудовище. Я дала жизнь чудовищу. И мне никогда не понять, почему Аззира так к нему привязана. Будь осторожен, Адданэй. Он заговорил. И когда он заговорил, у меня внутри родилось ощущение, будто приближается какая-то трагедия. Страшная трагедия. Будь осторожен. И Аззира - убереги ее.
        - Хорошо, Гиллара. Я постараюсь, - протянул Аданэй, решив, что спорить с ней бесполезно, как и всегда. Да и зачем? Какая разница, что она думает?
        - Хорошо, - повторил он еще раз. - Прямо сейчас отправлюсь к Аззире и героически освобожу ее из цепких лап Шлеепа, - он усмехнулся и уже серьезно добавил: - Я и впрямь давно ее не видел. Где-то она все время пропадает.
        - Да, иди, иди. Спаси ее. Как бы она ни любила Шлеепа, а тебя она тоже любит. И потому только ты один и можешь высвободить ее из-под власти брата.
        - О, конечно! - скептически уронил Аданэй.
        Он действительно собирался найти Аззиру, но, естественно, не для того, чтобы от кого-то освобождать. Пусть Гиллара одна сходит с ума из-за собственных нелепых фантазий, он здесь ни при чем. Просто соскучился по соблазнительной жене-ведьме, вот и все.
        ***
        Когда Аданэй вошел в покои Аззиры, он обнаружил там не ее, а Шлеепа. Точнее, ему показалось, что это Шлееп, пока он - она - не обернулся. Магнетический взгляд и женская улыбка выдали, что он видит перед собой жену. Но только волосы Аззиры оказались острижены по плечи, как у Шлеепа, а тело скрылось под широким балахоном - таким же, какой иногда носил ее брат.
        - Аззира! Что это? Что ты с собой сделала?! - воскликнул он, приближаясь к ней и крепко хватая за плечи. - Твои волосы! Твои необыкновенные волосы! Зачем?! Ты… ты выглядишь как Шлееп! Я даже не сразу понял, что это ты. Проклятье! Зачем?!
        - Я и Шлееп - мы одно. Пусть это видят все. Хотя бы сейчас. Конец близок, Адданэй, неужели ты не чувствуешь?
        - О чем ты?
        - Конец. Круг замкнется. Мы освободимся.
        - Я тебя не понимаю.
        - Ты и не должен. Мир обречен. Возьми от последних его дней все, что можно. Ибо Круг скоро замкнется.
        - Не сходи с ума, прекрати все это. Не желаю ничего слушать.
        - Как скажешь, мой бог, - лукаво улыбнулась женщина. - Вместо того чтобы говорить, я стану любить тебя, - она приблизилась: маленькая, теперь чем-то похожая на своего блеклого брата, она все равно лишала рассудка, повергала в темную пучину страсти.
        - Еще только одно, - вставила она шепотом. - Завтра я и Шлееп уедем в Нарриан, на побережье, на исконную землю Матери. Ильярну я хочу забрать с собой.
        - Зачем?! - взвился Аданэй.
        - Обряды, таинства… Наша дочь должна окунуться в лоно Богини. Такова традиция.
        - Но она малышка совсем, а путь долгий. Нет. Ты не возьмешь ее. Я не позволю.
        - Пожалуйста. Пойми, так нужно, - в голосе ее послышались вкрадчивые нотки. - С нами не случится ничего плохого. Магия Богини хранит и ее, и меня.
        - То-то она тебя хранила, когда ты чуть не умерла при родах, - фыркнул Аданэй.
        - Но не умерла же, - отозвалась Аззира. - Значит, хранила.
        - А Шлееп тебя зачем? - подозрительно спросил он.
        - Я уже отвечала. Мы с ним - одно. Только с ним я обретаю цельность, а он - со мной. Да и не могу я оставить его в Эртине - его здесь все ненавидят. И потом - там, в Нарриане, куда безопаснее, чем в столице.
        - Это еще почему?
        - А как ты думаешь? Ты же сам говорил, что твой брат скоро объявит войну. Несложно догадаться, что он всеми силами попытается захватить столицу. А вот Нарриан - он далеко.
        - Но попытки Элимера останутся только попытками! - Аданэй начал злиться. - Наше войско достойно встретит этого ублюдка! И Эхаския выступит на нашей стороне. И отряды наемников уже в пути. Отерхейну не прорваться.
        - Может быть, да. А может быть, нет, - неопределенно протянула Аззира. - В любом случае в Нарриане безопаснее. Да и не таким уж долгим будет наше путешествие. Ты и соскучиться не успеешь, зато мы не будем отвлекать тебя от подготовки к войне.
        - В этом, конечно, есть здравый смысл… - он задумался. - Но твоя прихоть мне все равно не нравится.
        - Это не прихоть, мой бог. Это - необходимость! Ильярна должна узнать Богиню!
        Аданэй долго молчал, но наконец выдавил:
        - Хорошо. Так и быть. Но я сам подберу воинов и слуг, которые будут сопровождать вас. И береги Ильярну.
        - Конечно, - пропела она, прижимаясь к нему крепче. - Все, что угодно, мой бог.
        Руки ее сцепились за шеей Аданэя, губы прикоснулись к губам, и больше она уже не отвлекалась на разговоры.
        ***
        Аззира с братом и дочерью покинули столицу спустя сутки, еще затемно, поэтому Аданэй не застал их отъезда и не успел попрощаться. А его жена просто не сочла прощание необходимым.
        "Она все та же, - удрученно подумал Аданэй. - Ее ничто не изменит".
        Он невесело уставился на умирающую свечу на столе, вздохнул, и от этого вздоха язычок пламени потух - и в могильном мраке утонули покои. Крикнув рабов, Аданэй приказал зажечь камин и свечи в канделябрах, и скоро тревожный свет оттеснил тьму: она затаилась в углах, посматривая оттуда голодными глазами и выжидая, чтобы вновь проглотить комнату.
        Аданэй встряхнулся: хватит переживать из-за причуд жены, сейчас не до нее! Сейчас, когда Отерхейн отошел от поражения в Антурине, и Элимер готовился объявить Илирину войну. А значит, скоро двинутся на древнее царство - новую родину Аданэя, - дикие орды родины былой.
        ***
        С момента отбытия Аззиры прошло трое суток, когда Аданэй распахнул глаза в ночь.
        Сон исчез - его спугнул голос. Тот голос, в котором никогда прежде не слышалось паники, да и не могло слышаться. Не могло - однако теперь она звучала, сквозила в каждом слове, произнесенном этими почти божественными устами. И это пугало куда сильнее, чем любая угроза.
        "Аданэй! Аданэй! Проснись! Просыпайся, сожри тебя тьма!"
        "Шаазар? Что ты…"
        "Нет времени! Собирайся в путь! Сейчас же!"
        "Что? Какой путь? Я не могу. Я должен быть в столице. Война почти грянула, а ты…"
        "Твоя война - ерунда по сравнению с тем, что готово свершиться!"
        "Объясни!"
        "Долго объяснять. Просто делай! Помнишь свой долг? Пришло время. Мчись в Нарриан. И останови то, чего не должно быть".
        "В Нарриан? Да ведь там моя дочь! И Аззира! - Аданэй подскочил на кровати: последние остатки сна испарились. - Что случилось? Скажи мне!".
        "Я не знаю. Все скрыто. Но я чувствую - страшное. Для нас обоих. Спеши!"
        "Так перенеси меня! Щелчок твоих пальцев - и я там!"
        "Я не могу. Сейчас - нет. Все слишком хрупко, слишком на грани, силы гуляют. Силы, даже мне неподвластные! Тебе придется самому. Но я освобожу твой путь. Давай же!"
        "Почему…"
        "Бестолковый мальчишка! - Шаазар сорвалась на крик. - Хватит вопросов! Пришел час - я требую возврата долгов. Езжай в Нарриан! Найди Аззиру! Только для тебя она все еще уязвима!"
        Неизвестно, что подействовало больше - страх за Ильярну, намек, что Аззира собирается сделать что-то ужасное, или его собственные предчувствия, которые нашли подтверждение в панике Шаазар, но больше Аданэй не медлил.
        Спустя неполный час он уже мчался по ночной дороге. А в голове его звучал, постепенно затихая, голос:
        "Лети, мальчик! Лети как птица! Ничто не преградит тебе путь, холмы и реки расступятся перед тобой, солнце и звезды укажут путь, и ляжет дорога лентой. Лети!"
        Шаазар стояла посреди своего леса, глаза ее фосфоресцировали во тьме, светились, не освещая. Она заламывала руки, вглядывалась в недоступную смертным даль, она кусала, до боли кусала губы. Ужас, страх и отчаяние искажали совершенные черты ее лица. Все-таки бессмертные тоже способны чувствовать…
        - Лети, - прошептала она одними губами. И это было не повеление - это была мольба.
        .>
        - В оригинале "О, Господи!"
        - "Арлекин", автор - Руслана Шайман
        - СВОБОДНОМУ НЕ ТЕСНО И В ТЕМНИЦЕ
        Зима уходила, а весна нерешительно подкрадывалась к Отерхейну, войско которого готовилось выступить против старого врага. И выступило бы спустя полмесяца, если бы не странное известие, привезенное из Эртины. Известие, которое ускорило события.
        "Царская чета Илирина покинула дворец, скрылась из Эртины, исчезла", - гласила весть.
        "Никто не знает где они и что с ними. Илиринское войско в панике, власть пытается взять мать царицы - Гиллара", - сообщали серые.
        - Неужели действительно никто не знает, где Аданэй? - спросил Элимер разведчика. - Совсем никто?
        - Известно, что он уехал к побережью вслед за царицей. Чуть позже туда же отправилась Гиллара. Она вернулась. Одна. Заперлась в советной зале с военачальником и какой-то жрицей. О чем они говорили, никто не знает, да только после этого по Илирину поползли противоречивые слухи.
        - У нас есть свои люди на побережье?
        - Да, повелитель. Им удалось выяснить, что царица с братом и дочерью приезжала в Нарриан, в свой замок. Спустя неделю с лишним там же появился Аданэй. А позже - еще и Гиллара.
        - Что же их всех туда стянуло… - пробормотал кхан.
        - Этого мы не знаем. Но только из замка одна Гиллара вернулась. Остальные исчезли.
        - Может, внутри прячутся? - Элимер ухмыльнулся.
        - Нет. Двое из наших проникли внутрь. Замок был пуст. Вообще. Ни рабов, ни господ, одни крысы.
        - Куда же делась свита? Ведь не могла царица одна туда поехать?
        - Ее сопровождал отряд воинов, но…
        - Что?
        - Они не доехали до Нарриана. Не знаю, что случилось. Сами воины - не помнят. Они вернулись потом в Эртину, уже после Гиллары. Вразнобой, поодиночке, грязные, в изорванной одежде. И ничего не помнят. Их и зериусом поили, и пытали - ничего.
        - Какая-то, побери меня тьма, магия!
        - Вот-вот, - кивнул серый.
        - Хорошо, расскажи о слухах.
        - Конечно, повелитель. Да только слухи эти вряд ли соответствуют истине, один другого бредовее.
        - А это я уже сам определю, - отрезал кхан. - Говори.
        - Болтают, что царскую семью якобы похитили злобные отерхейнцы, - серый не смог сдержать усмешки. - Другой слух немного интереснее: будто бы царь застал свою жену с любовником и прикончил обоих. Потом сошел с ума, и убил собственную дочь. Дальше опять слухи разветвляются: одни говорят, что после этого Аданэй сбежал из Илирина, другие - что покончил собой.
        - Действительно, любопытно, - теперь пришла очередь Элимеру усмехаться. Уж он-то понимал, что убийство из ревности, а уж тем более последующее самоубийство - это последнее, что сделал бы его брат.
        - Любопытно, - повторил он. - Что-нибудь еще?
        - Да. Но остальная молва уже и вовсе чушь.
        - Тем не менее. Я желаю эту чушь услышать. Вдруг именно в ней скрыта правда?
        - Говорят, что он принес себя в жертву Богам. Еще, что он просто испугался и сбежал со всей семьей.
        - Почему ты считаешь чушью его побег? - спокойно спросил Элимер.
        - Но ведь он пошел на Антурин, хотя знал, что за этим последует, но не испугался. С чего бы ему трусить сейчас?
        - Может, он осознал собственную глупость, опомнился и решил исчезнуть, пока не поздно?
        - Это не приходило мне в голову, - протянул серый.
        - И правильно. Не думаю, что он испугался. Должна быть какая-то другая причина. Я боюсь, не было бы в этом какой-то спланированной хитрости. Продолжайте выяснять.
        И, не дожидаясь ответа, в привычно резких интонациях отдал приказ:
        - Ирионга ко мне.
        Стоило военачальнику появиться, как Элимер спросил:
        - Войско готово?
        - Ждем только приказа.
        - Отлично. Объявляй начало смотра. Мы отправимся на Илирин в самое ближайшее время. Мешкать нельзя.
        А в голове пронеслась мысль: "Это заносчивое царство ляжет к моим ногам. А потом я найду тебя, где бы ты ни был. Тебя и твою семью. И лучше тебе умереть до того, как я вас обнаружу".
        - Айсады готовы?
        - Уже здесь.
        - Они облачились в доспехи?
        - Да.
        - Хорошо. А мои телохранители? Я должен лично их досмотреть. Скажи Видольду, я скоро спущусь к ним. Чтоб были готовы.
        Элимер не понял, почему лицо Ирионга вдруг вытянулось, и в нем даже промелькнула тень испуга.
        - В чем дело, военачальник? - недовольно уронил он. - Что-то не так с охранной дружиной?
        - С Видольдом, мой Кхан.
        - Что с ним?
        В лице Ирионга отразилось смущение и растерянность.
        - Он в темнице, повелитель.
        - Что?! - прорычал кхан, в холодной ярости поднимаясь с кресла. - Что значит - в темнице? Какой болван посмел его туда отправить?!
        Военачальник отступил на шаг и теперь обескуражено водил странным взглядом по лицу Элимера.
        - Повелитель, - очень тихо ответил он, - ведь ты сам…
        - Что я сам?
        - Ты приказал казнить Видольда, Хирген ждет лишь твоего распоряжения. А пока держит его в темнице.
        Кхан замолчал. Он молчал долго и напряженно вспоминал.
        - Действительно по моему приказу? - спросил.
        Ирионг выглядел испуганным.
        - Да, повелитель.
        - Да… - озадаченно протянул кхан. - Теперь я припоминаю. Благодарю, что напомнил. Прикажи охранной дружине, чтобы готовились к досмотру без Видольда.
        - Да, мой Кхан.
        "Скоро не Аданэй сбежит, - подумал Элимер, оставшись один, - скоро я сам сбегу. От самого себя. Не знаю, что со мной происходит, но что-то очень, очень нехорошее. Я совсем недавно помнил о своем приказе. Точно помнил. А сейчас забыл. А ведь он уже не один месяц взаперти. Как мне вообще в голову могло прийти казнить Видольда? Он, конечно, провинился, не задержал Шейру. Но у него своеобразные понятия о том, что есть верно, а что нет. И я знал об этом, когда делал его подданным. И все же заподозрил в предательстве. Кажется, я совершаю одну глупость за другой. Если так продолжится, скоро я останусь без приближенных".
        Он оборвал собственную мысль: не время копаться в себе и перебирать ошибки - время исправлять их и не допускать новых.
        ***
        Астл выругался себе под нос, когда из-за запертой двери вновь раздался зычно завывающий голос. И хуже всего то, что голос выдавал, как сильно пьян его обладатель. А если Хирген услышит? Как смотрителю потом объяснить, где заключенный темницы взял хмельное? Тут ведь главному даже гадать не придется, сразу все поймет. И несдобровать тогда ни ему, Астлу, ни напарнику. Но что делать? Жуткий есть Жуткий - сегодня уже вторая бутыль. И так - каждый день. И отказать ему отчего-то невозможно. Сколько раз Астл зарекался выполнять просьбы Видольда, которые, честно говоря, можно было называть просьбами, лишь сильно кривя душой. Они напоминали скорее поручения, если не приказы. Иногда у Астла возникало нелепое ощущение, будто в заключении и ожидании казни находился не Жуткий, а он сам. А что если кхан прознает? И ведь всем известно - выполняй приказы и ничего дурного с тобой не сделают. Просто выполняй приказы. И Астл всегда имел достаточное благоразумие, чтобы следовать этому нехитрому правилу. Он и следовал, пока не появился в темнице впавший в немилость телохранитель, взгляд и голос которого обладали такой
властью, что ему невозможно было противиться даже под страхом сурового наказания. Вот он и не противился, как и его напарник, который сейчас точно так же сидел и мыслил, наверное, лишь о том, чтобы упасли Боги, и никто не услышал пьяных песен Видольда Жуткого и не задался вопросом, откуда у заключенного взялся ром.
        Астл обреченно вздохнул, передернулся от этих мыслей и чтобы отвлечься начал прислушиваться к тому, что доносилось из глотки преступника. В этот раз из нее изливалась песня о каком-то бродяге.
        - Разбойники, пираты, ворье, теперь вот бродяги, - лениво и раздраженно буркнул напарник Храйст. - Он о чем-нибудь другом петь может?
        В этот момент взвилась очередная громкая нота, фальшиво растянулась и упала.
        - Эй! - выкрикнул Астл в закрытую дверь. - А ну, умолкни, пока Хиргена не позвали! Башка уже от твоих воплей трещит!
        Угроза позвать Хиргена прозвучала нелепо, Астл и сам это понимал. Во-первых, вряд ли Видольд испугается смотрителя. Его вряд ли испугает даже появление Великого Кхана. А во-вторых, Хиргена стоило опасаться скорее им с Храйстом, а не преступнику.
        К счастью, заключенный прикончил последний куплет, и песня наконец-то смолкла. Вожделенная тишина.
        - Слыхал, что Хирген-то рассказал? - обратился Храйст к товарищу и, не дожидаясь ответа, продолжил. - Зверь, слышь, чудовище какое-то в подземелье живет.
        - Байки, - отмахнулся Астл.
        - Если б байки! Смотритель привирать особо не приучен, сам знаешь. И вот он рассказывал, как пришел однажды к кхану спросить, что с ребятишками изменников делать. А там еще Жуткий был. И он, Жуткий то есть, и говорит, что чудовищу их отдать надо, это, мол, как раз голод его утолит. А кхан вроде как согласился. И вот еще что говорят - победы все Отерхейнские чудище это колдовское дарует, потому его нужно свежей кровью поить, жертвы приносить. Потому и казней так много. Вроде ведут человека на казнь - ну, там голову рубить или еще что, - а на самом деле под землю спускают, к Зверю, а тот его пожирает.
        - Байки… - снова протянул Астл, но уверенности в его голосе заметно поубавилось. - Это что же, по-твоему, и Видольда зверю отдадут?
        - А что, может и отдадут…
        Из-за двери раздался хохот, а вслед за тем раскаты пьяного голоса:
        - Сожри вас плут-Ханке, болваны! Если вы мне сейчас же рома не притащите, сукины дети, я сам вас Зверю скормлю!
        - Заключенным пьянствовать не положено, - отрезал Храйст, стараясь, чтобы голос его прозвучал безразлично и твердо. Но и он сам, и Астл уже догадывались, что обречены и что и в этот раз не смогут воспротивиться воле странного пленника, который держит в заточении собственных стражников.
        - Мир с ног на голову перевернулся, - пробормотал себе под нос Астл.
        Голос из-за двери разразился очередной пьяной песней, которая прервалась посередине ровно на полминуты, достаточной, чтобы принять из рук вернувшегося Храйста очередную бутыль рома и, как ни в чем не бывало, продолжилась.
        Астл вновь обреченно вздохнул. Его терзали нехорошие предчувствия, совсем нехорошие.
        ***
        Длинные гулкие туннели подземелья. Где-то там, в этом лабиринте, томился в заточении Видольд - телохранитель, приговоренный к заключению и последующей казни. Слава Богам, что он, Великий Кхан, не успел отдать последнего распоряжения, иначе не стало бы на свете Видольда-Ворона, и не осталось бы никого, кто осмелился бы бросать ехидные реплики и дерзить повелителю. Элимер настолько явственно вообразил себе такой финал, что столь же явно ощутил пустоту, которая непременно за этим последовала бы. Он до сих пор не мог понять, отчего бывший разбойник начал играть такую роль в его жизни, равно как не мог осознать, в какой момент это произошло. Но еще больше он недоумевал из-за того, что так долго не вспоминал о Видольде. Не иначе, зверь совсем завладел его разумом, больше это ничем не объяснить.
        - За следующим поворотом, повелитель, - Хирген, который вел кхана долгими переходами, обернулся, а еще через десяток шагов замер. Элимер не видел его лица, но знал - сейчас оно нелепо вытянулось. И понимал почему.
        Губы Элимера чуть тронула усмешка, когда до ушей его еле слышно донеслись обрывки какой-то песни. Видольд неисправим! Неужели он совсем ничего не боится? Неужели он не способен унывать, даже находясь в заключении? Неудивительно, что Хирген встал, как вкопанный: наверняка испугался гнева кхана. Не то чтобы заключенным запрещалось петь - нет. Но если песни эти распевались пьяным хриплым голосом, то это наводило на определенные размышления о порядке в подземелье.
        - Жди здесь, Хирген. Дальше я пойду один.
        - Ты знаешь куда идти, мой Кхан? - голос смотрителя дрогнул.
        - Пойду на вопли - не ошибусь, - Элимер усмехнулся, но тут же посерьезнел и добавил, покосившись на Хиргена: - Почему он пьян? Кто это допустил? И главное как?
        Хирген открыл было рот, но Элимер лишь досадливо отмахнулся:
        - Потом будем искать виновных, - и, не дожидаясь ответа, гулко протопал дальше, исчезнув за поворотом.
        Кхан еще издали заметил развалившегося на скамье стражника. Впрочем, тот тоже его заметил, вскочил, склонился, нервно скосил взгляд в сторону одной из дверей и приготовился оправдываться. Однако Элимер остановил его жестом и прислушался к пьяным завываниям, не торопясь приказывать, чтобы открыли камеру.
        На последнем звуке Видольд сфальшивил особенно сильно, однако, нисколько этому не смутившись, продолжил петь. Что-то знакомое почудилось Элимеру в этой примитивной пиратской песне, как будто он уже слышал ее раньше…
        Он в море корабли водил -
        Пиратом был
        Тот чернобровый ясноглазый сын волны.
        Он крови много проливал,
        Он был свиреп как ураган,
        Отца и матери не знал,
        И колыбель его качал сам океан.
        В любви, вине не знал он меры,
        Но, дерзкий, испытал победы,
        И всякий раз, встречая беды, он повторял:
        "Коль парус сник - берись за весла,
        Коль парус сник - берись за весла,
        Пройди сквозь бури, смерть и слезы,
        Как великан смети угрозы!"
        Невенчанный властитель моря,
        Он жил и шел чрез все невзгоды,
        Пока ревнивая волна
        Его детей не забрала.
        И к морю простирал он руки,
        Он выл, стонал от лютой муки,
        Черноволоса голова
        Теперь бела - как старика.
        "Всесильный Океан-отец,
        Молю, верни моих детей,
        Ведь я тебя не предавал,
        И жизнь свою тебе отдал…"
        О, да, Элимер действительно знал эту песню. И еще он знал, что она бесконечна, состоит из бесчисленного множества куплетов со столь же безобразной рифмой. Видимо, всякий менестрель из народа считал своим долгом прибавить к песне хотя бы по одному новому куплету. Дальше там пелось про то, как океан обещал пирату вернуть детей, если тот поклянется каждую луну совершать жертвоприношение - топить ладью вместе с людьми. После этого пират обрел бессмертие и вернул своих детей. И по сию пору держал он клятву и верно служил кровожадному морю. А потому ходить в море в полнолуние считалось дурной приметой, говорилось, что лучше встать на якорь и переждать, иначе того и гляди вынырнет из пучины вечный морской странник и утянет ладью на дно.
        А потом в песне вновь описывались бесконечные похождения этого морского бродяги. Сомнительна прелесть такой жизни, чтобы петь об этом столь долго, но бывший разбойник Видольд-Ворон, видимо, считал иначе, собираясь допеть до конца. У Элимера, впрочем, не возникло желания этого окончания дожидаться, и он подал знак стражнику. Тот, гремя тяжелой связкой ключей, провернул один из них в скважине замка, отодвинул засов и отошел в сторону, пропуская кхана вперед. Видольд, услыхав громыхание засова, замолчал, а Элимер, помедлив секунду, вошел внутрь и закрыл за собой дверь.
        Его глазам предстало зрелище, достойное многократных пересказов в народе, в виде одной из развеселых баек, в коих правители и знать всегда выступали дураками, а подданные оказывались хитрыми да смекалистыми малыми.
        Видольд ничуть не походил на раздавленного ожиданием казни пленника. Словно не заключенный находился перед кханом, а господин в своих покоях. Обнаженный по пояс, развалившись на мягкой овчине (и кто посмел дать ее пленному?!), он как раз подносил ко рту тяжелую керамическую бутыль. Куча таких же, уже опустошенных, беспорядочно валялась по всему помещению.
        Видольд, шумно отхлебнув, отставил бутыль и без всякой почтительности во взгляде уставился на кхана. Сложил губы в насмешливой гримасе и протянул:
        - Пришел объявить о моей казни, Великий Кхан?
        - Много чести, - парировал Элимер. - Однако я смотрю, ты ничуть не изменился.
        - А должен? - с деланным любопытством Видольд приподнял брови. Язык его по-прежнему заплетался, но глаза смотрели на удивление осознанно.
        - А разве тебя не пугает смерть?
        - А с чего бы? - хохотнул Видольд. - Боги наградили людей даром многих жизней. Всего делов: закончил одну - начинай следующую.
        "Да он издевается надо мной!" - почувствовав подступающую к груди злость, Элимер все же успел взять себя в руки. Не за тем, чтобы спорить, он сюда пришел. И хоть Видольд повел себя дерзко и непочтительно, но - о Ханке! - как приятно было видеть, что он ничуть не изменился.
        - Я не о казни пришел сказать, - негромко, как будто бы через силу, вымолвил Элимер. - Не о казни, а об ее отмене. О том, что ты свободен.
        - Правда? Ты - и переменил решение! Неслыханно! - мужчина вновь пьяно хохотнул и снова приложился к бутылке.
        Элимер почти против воли отвел взгляд в сторону, плотно сжав губы. Он не знал, что делать дальше. Существовало две дороги: первая - самая привычная - впасть в холодный гнев из-за дерзости подданного, вторая - сказать Видольду, что он, кхан, был неправ. И оба варианта казались Элимеру одинаково глупыми. Если гневаться, то значит, вообще не стоило приходить. Сказать, что ошибался - значило признать, будто телохранитель правильно сделал, отпустив Шейру.
        - Ты бы хоть поднялся, что ли, - бросил он, - все же перед тобой Великий Кхан.
        - Ну, не такой уж и великий, - хохотнул воин.
        - Не пытайся дразнить меня. Не затем я здесь, чтобы пререкаться.
        - Как можно, Кхан, дразнить тебя? Даже и не думал. Я все услышал и понял. Ты меня освободил. Спасибо тебе. Можешь идти.
        Элимер почувствовал, как гнев вновь берет над ним власть, но снова сумел справиться с собой, ведь он понимал, что Видольд специально выводит его из себя. Должно быть, пытается таким образом отомстить за пленение.
        - И тебе не любопытно, почему я переменил решение?
        - Нет. Я и так знаю.
        - И?
        - Что "и"? Скучаешь ты по старому доброму Видольду-Ворону, вот и вся причина. Тебе ж, наверное, тошно одно раболепие вокруг видеть. Правда, я думал, ты быстрее придешь. Эх, проклятая самонадеянность! - он хлопнул себя по колену и опять приложился к бутылке.
        Элимер молчал, не в силах придумать, как отреагировать на подобную наглость. Видольд, прищурившись, с интересом посматривал на него.
        - Я освобождаю тебя, потому… - все же выдавил из себя кхан, но договорить не успел, телохранитель прервал его небрежным взмахом руки.
        - Да знаю я, знаю. Нелегко же друзей-то казнить да в застенках держать. А положение обязывает. Ну, сочувствую. Давно уже говорил, это не ты престолом владеешь, а престол - тобой.
        - Да с чего ты взял, что ты друг мне?! - воскликнул Элимер. - У меня не может быть друзей, только подданные.
        - Ну да, ну да. А чего ж ты тогда здесь стоишь да придумать пытаешься, как одновременно и лицо сохранить, и прощения попросить.
        - Да в своем ли ты уме?! - прошипел кхан. - Какое прощение? Это ты должен умолять о нем!
        - Если так считаешь, прикажи казнить. Покарай за наглость и неповиновение.
        Видольд вдруг легко вскочил на ноги и - удивительно! - ни в глазах, ни в голосе, больше не замечалось и толики пьяного дурмана. Словно мужчина выпил не три бутыли рома, а три кувшина чистой воды.
        - Чего ты добиваешься, Видольд?
        - Я? Ничего. Это же ты пришел меня освобождать. Ну, освободил. Ну, спасибо еще раз. Чего еще-то?
        - А что ты думаешь делать, когда выйдешь отсюда?
        - Да Ханке его знает! Ты, Кхан, видать полагал, что освободишь меня, а я так в благодарности и рассыплюсь? Нет уж, раз пришел, говори то, о чем на самом деле мыслишь.
        Что содержалось в этой простой фразе, Элимер так и не понял, но стоило ее услышать, как с ним произошло что-то доселе незнакомое. Словно упали все преграды, словно рухнули тысячелетние стены, словно застоялая вода прорвала запруду и побежала, освобождая место чистому и прозрачному потоку.
        Словно тело перестало повиноваться - он ударился затылком о стену, до боли сжал руками голову и сполз вниз.
        - Я не знаю, - сдавленно заговорил, - мне страшно, Видольд. В меня словно вселился кто-то. И этот кто-то требует новых, и новых, и новых жертв, толкает меня куда-то. Куда - я не знаю. Что осталось от меня? Где я? Кто я? С тех пор как пропала Шейра, в моей жизни не осталось радости. Я оживший мертвец. Я схожу с ума. Я забываю, что было вчера, а иногда из памяти выпадают целые дни и сутки, и я пытаюсь вспомнить, что делал, и не могу. И тогда мне просто становится все равно - все живы, смотрят на меня не более странно, чем всегда, - значит, ничего страшного я не натворил. И с каждым днем меня все больше и больше волнует только один человек - мой проклятый брат. Мой проклятый брат, который исчез! И это волнует меня даже больше, чем исчезновение Шейры и Таариса, понимаешь? Ты представляешь? Я чувствую себя предателем. Во мне какая-то пустота и жажда убивать. И больше ничего. И я не знаю, что мне делать дальше… - он запнулся и тихо добавил. - И да, мне действительно тебя не хватает.
        Видольд ни разу не прервал его. Он сел рядом, прислонился к стене и, не издавая ни звука, выжидал, пока кхан не выдохнется. И лишь потом произнес:
        - Хорошо.
        - Что хорошо?
        - Ну, что сказал все это. Не мне - себе самому.
        - И?
        - Значит, еще можешь победить этого твоего… Ну, кто там у тебя внутри завелся?
        - Откуда тебе известно?! - Элимер выжидающе уставился на Видольда, а тот усмехнулся:
        - Ну, ты же пришел. И даже преодолел чувство собственного величия. Мне всегда нравилась сила твоего духа.
        - Если бы ты был прав… - отозвался Элимер.
        Видольд рассмеялся и, в притворном замешательстве, протянул:
        - Хм, ты бы это… поднялся на ноги, что ли? Как-то непривычно тебя в таком состоянии видеть. Ты же все-таки Великий Кхан.
        - Ты вроде утверждал, что не такой уж и великий, а? - ответно усмехнулся Элимер, встал и огляделся вокруг, словно удивляясь, как здесь оказался. Вслед за ним поднялся и Видольд.
        - Ну, ошибся, Кхан, извиняй. Я ж горец необразованный, ты же знаешь. А хмель меня и вовсе головы лишает.
        - По тебе не скажешь, - буркнул Элимер.
        Какое-то время они смотрели друг на друга, потом кхан, отводя взгляд, сухо бросил:
        - Идем. Возвращаемся в замок. Ты не знаешь, но Аданэй со всей семьей исчез. И скоро мы отправляемся на Илирин.
        - А вот это замечательно, Кхан! Для меня так прямо удача! Отдохнувший, со свежими силами - и в битву! - он снова расхохотался, но Элимер на это не отреагировал, быстрым шагом направляясь к выходу из темницы.
        Астл и Храйст, конечно, слышали голоса из-за двери, но как ни прислушивались, не разобрали, о чем именно говорилось. Когда дверь открылась, они испуганно отпрянули, однако кхан заметил их движение и, на секунду замешкавшись, смерил обоих недобрым взглядом и приказал:
        - Передайте Хиргену, чтобы явился ко мне. А потом ждите его здесь, - он понизил голос, отчего стражникам стало еще страшнее, и добавил: - С вами отдельный разговор будет.
        - Да, повелитель, - пытаясь изобразить смелость, отозвался Астл.
        Кхан, не подав виду, что слышал ответ, прошел по гулкому коридору дальше. Видольд за его спиной насмешливо подмигнул стражам, заставив их еще больше занервничать.
        - И что ты с ними сделаешь, Кхан? - поинтересовался Видольд, когда они уже поднимались из подземелья.
        - Ничего, - бросил Элимер. - Несколько суток стражи вне очереди с лишением жалования. И Хирген их припугнет - очень сильно припугнет, - чтобы впредь неповадно было пленников поить.
        - Зная тебя, - пробормотал телохранитель, - действительно, ничего.
        - Ты чем-то недоволен? - Элимер недобро покосился на воина.
        - Что ты, что ты! - в притворном испуге возмутился Видольд. - У меня, напротив, будто гора с плеч.
        - Хорошо, что не голова.
        ***
        Всадники, среди которых небольшим числом выделялись светловолосые айсады, все-таки отказавшиеся от шлемов, выстроилось на площади, готовые немедленно отправляться в путь. Пешие воины построились за ее пределами. Потом, по мере отдаления от столицы и приближения к границам, к основной силе Отерхейна присоединятся прочие воинские отряды и отряды ополчения. Должно быть, еще ни разу за всю историю державы, Отерхейн не видел такого неисчислимого множества вооруженных людей в одном месте.
        Четкая неподвижность этельдов немного поколебалась появлением Видольда, которого все считали если не мертвым, то исчезнувшим навсегда, но по властному жесту военачальников порядок почти сразу был восстановлен. Только среди личной охранной дружины кхана не сразу смолкли приветственные крики. Но их и не пытались останавливать - все понятно, телохранители узрели своего предводителя живым, невредимым, да еще и восстановленным в прежней должности.
        - Видольд, мать-твоя-шлюха, неужто ты?! Глазам не верю! - еще издали гаркнул Рест, завидев давнего соратника.
        - Ты мою мать не трогай, - хохотнул тот, с размаху хлопая Реста по плечу. - Рад тебя видеть, гнусный ты сукин сын!
        Тем, кто находился рядом с охранной дружиной, должно быть, странно было слышать подобную радостную брань, но для бывших разбойников, коими являлись почти все телохранители, только такое общение между собой, судя по всему, и было привычно.
        - А я уж думал, никогда больше твою противную рожу не увижу! - продолжал Рест, поддерживаемый другими.
        - Рано радовался, жертва Ханке! А то ты Видольда-Ворона не знаешь!
        И снова, сопровождаемые громким хохотом, последовали объятия, пока Видольд не отстранился и не гаркнул грубо:
        - Ну! Чего разблеялись как стадо баранов! Стройтесь, предки-ваши-дутлы! Быстро!
        Хохот разом смолк, и вот уже телохранители с непроницаемыми лицами восседают на конях, словно и не шевелились. И как раз вовремя, ибо именно в этот миг на возвышении перед площадью появился Великий Кхан в сопровождении Ирионга. Охранная дружина подстегнула коней, промчалась мимо выстроившихся этельдов и, приблизившись к правителю, выстроилась вокруг него в форме подковы.
        - И В НОЧЬ ТЫСЯЧИ ЛЕЗВИЙ ПОГИБ ЦАРЬ ИЛИРИНСКИЙ
        /Было записано Адданэем Проклятым - царем Илиринским - в год 2468 от основания Илирина Великого/
        "Я просыпаюсь среди ночи, вновь увидев ее зеленые глаза, горящие испепеляющие глаза - а потом она превращается в змею, и я убегаю. Мне кажется, я бегу изо всех сил, но почему-то едва-едва успеваю сделать несколько шагов - тяжелых, медлительных, - и она настигает. Я кричу - и просыпаюсь. Всегда, из года в год, один и тот же кошмар преследует меня, и всегда он обрывается на одном и том же месте. Я не знаю, что должно произойти дальше, после того, как она - ОНА - меня настигнет: мне никогда не удается досмотреть до конца, сколько я ни пытался. Никогда. Быть может, однажды сон уйдет, или я наконец узнаю, чем все заканчивается. Но годы идут, и не меняется ничего.
        Мне кажется, я впервые заговорил об этом. Заговорил сам с собой, посмел вспоминать. Осмелился помнить. Это страшно. До сих пор. Но я должен говорить, чтобы освободиться. Потому что именно сегодня, впервые со времени моей смерти, я понял, что мне еще есть для чего жить. Для кого жить.
        Вчера ей исполнилось двенадцать, она потихоньку взрослеет, на нее уже начали заглядываться мальчишки, а она - флиртовать с ними. А я, глядя на нее, чувствую радость и гордость. Как будто она моя родная дочь. Для нее я должен жить. Для нее я хочу жить…
        Ту ночь, когда я умер, я помню очень хорошо. Я запрещал себе вспоминать, но я помнил. И это еще хуже. Та ночь - бесконечная ночь - выжгла меня. Ночь тысячи лезвий - она резала по живому, она кромсала на куски. И я так и не смог собрать их воедино, чтобы вновь стать собой, прежним. Я и не стану им. Никогда.
        Дорога, которой я даже не замечал. По которой я мчался и даже больше - летел. Она и сейчас иногда мне снится. И всякий раз, во сне, я пытаюсь успеть то, что не успел тогда. Иногда я успеваю, но тем кошмарнее бывает пробуждение.
        Я вижу дорогу, я лечу в Нарриан, чтобы предотвратить что-то страшное, о чем намеками и недомолвками кричала Шаазар. Тогда я еще не знал, что должно случиться. А сейчас часто задаю себе вопрос: если бы я знал заранее, смог бы я стать быстрее ветра? Но потом понимаю - нет. Мой конь не вынес бы. Он и так не вынес - я загнал его до смерти. И если бы я знал, я просто не допустил бы всего этого, я сбежал бы из Илирина еще в самом начале моего пути наверх. Пути, что обернулся бесконечным падением в черную яму, в могилу, из которой мне уже никогда, возможно, не выбраться.
        Я помню - тогда было начало весны, из-под копыт брызгало грязью, под ногами хлюпали останки последнего, смешанного с землей и глиной снега, и я чувствовал, как меня пронизывал сырой ветер, но не ощущал холода, потому что тело мое горело изнутри. Горело страхом, посеянным Шаазар, страхом, который она передала мне. И ощущением неотвратимости, беды, тщетности моих усилий.
        Моя третья лошадь сдохла в какой-то миле от побережья, от места, где находился замок Аззиры. Мне довелось побывать в этих местах всего один раз, когда ее сделали моей Богиней и женой, но я ни разу не задумался о дороге, словно знал ее наизусть, словно меня уверенно направляли в нужное место. Возможно, это делала Шаазар, а может быть, нет. У меня никогда больше не появлялось возможности о чем-то ее расспросить. Моя лошадь сдохла, и дальше я бежал. Спотыкался, падал в грязь, но снова бежал. Я догадывался, что эту панику, заставляющую меня использовать все силы, посеяла Древняя. Понимал, но прийти в себя не мог: куда мне тягаться с бессмертной? В любом случае, все оказалось бессмысленно. И мои усилия, и ее.
        Я ворвался - не вбежал, не вошел, а именно ворвался в замок. Но он оказался черен и пуст. Все ворота и двери открыты.
        И вот, ворвавшись, я нащупал укрепленные на стенах факелы. Я зажег их, двинулся по проходам, заглядывая в гулкие залы. И понял - здесь нет никого. Нет рабов. Нет Аззиры и нашей дочери. И ее брата тоже нет. Замок вымер, но при этом выглядел обитаемым: на кухне валялись остатки какой-то пищи, в помещениях - немного разбросанных вещей, и все еще теплились угли в камине. И я растерялся. Я не знал, что делать дальше и куда идти. И Шаазар в моей голове, похоже, тоже этого не знала, потому что она молчала, а я чувствовал ее страх, ее отчаяние. Мной же овладевала безысходность. Мне думается, где-то в глубине себя я всегда знал, что жизнь моя обернется трагедией. А может, это только сейчас мне кажется, будто я знал.
        Я спрашиваю Богов, потому что себя я больше не в силах спрашивать, я задаю вопрос, на который боюсь ответа. Ответа на вопрос: сумел бы я предотвратить беду, если бы не рыскал так долго по мертвому замку в поисках жизни? Что, если бы я раньше оказался там, где стою сейчас? Именно так, именно сейчас, ибо я до сих пор стою здесь, и я навсегда останусь стоять здесь, потому что здесь я погиб, здесь я оставил свое сердце, здесь я потерял душу. Здесь - это в каменном гроте, куда я отправился из замка. Здесь, где я впервые нашел Аззиру, а теперь потерял все - даже себя.
        Я вижу все будто со стороны. Вот я стою, опустив руки, а проклятая луна злорадно освещает грот, с нездоровым любопытством заглядывает внутрь, ухмыляется, бледная сука.
        И я - сначала мой взгляд выхватил их - Аззиру и ее брата. Одинаковые - в одинаковой одежде - они воздевали вверх сцепленные руки, а под их ногами что-то темнело. Слишком поздно я понял, что это было.
        Они меня не сразу заметили. Мне кажется, в тот момент они просто не могли кого-то заметить. Даже если бы на поверхность явились великаны из пекельных глубин. Их губы что-то шептали, а потом руки, не размыкаясь, обрушились вниз. В лунном свете сверкнуло лезвие, и я увидел, что они держали в руках. И я понял, куда направлен их удар.
        Я закричал.
        Моя кожа, мои волосы и кости, все во мне кричало так - А-а-а-а-а-а!!!
        Слишком поздно.
        Мир застонал - Ильярна!
        Мир кричал со мной. Мир погиб со мной. Я погиб вместе с дочерью. Они убили меня вместе с ней.
        Моя дочь! То темное, крошечное, что лежало у их ног - моя дочь. Была. Теперь уже нет. И никогда не будет. И меня больше не будет. Я никогда не возьму ее на руки. Она никогда не повзрослеет. Я никогда не скажу ей, что люблю. И не разозлюсь на нее никогда. Она не назовет меня отцом. Я никогда не увижу ее счастливой. И много разных других "никогда". Никогда!
        Почему же ты не плакала, малышка, почему не звала на помощь, почему молчала? Чем они опоили тебя?
        Я кричал.
        А дальше я помню все так, словно это происходило в бреду. Мой меч. Летит вперед. Удар. Голова Шлеепа отделяется от тела, я чувствую его кровь и удивляюсь (я еще способен удивляться?!), что она теплая, а не холодная, как у ящера. Его голова, глухо стуча, словно булыжник, скатывается по склону грота, на мгновение застревает за каким-то выступом, а дальше, уже не останавливаясь, набирает скорость - тук-так-так-тук - и падает в воду.
        Крик Аззиры. Мне кажется, я его слышал, хотя тогда я мало что осознавал, лишь сейчас ядовитым ростком начали проклевываться воспоминания. Крик Аззиры - а я бросаюсь к дочери. Она уже не дышит. Я вою. Мои пальцы в липком и теплом.
        И мой вопль:
        - Шаазар! Шаазар! - нет ответа.
        Я хватаю скользкий липкий комок - мою малышку - на руки, я выбегаю из грота и едва не натыкаюсь на Аззиру. У меня уже нет меча, чтобы ее убить, а потому я просто пробегаю мимо. А она, хлюпая и ноя, выхватывает из набегающих волн нечто. Нечто?! К чему эта ложь? Ведь я прекрасно видел, чтоона выхватила .
        Уродливая башка Шлеепа оказалась у нее в руках. Башка Шлеепа с торчащими, болтающимися жилами и белеющими глазами. И что она сделала? Чтоона сделала?! Она поднесла ее к своему лицу, она присосалась к его мертвым губам, она ревела и целовала ее так, как никогда не целовала меня.
        Из моего рта выплеснулась омерзительная жижа. Меня вырвало. Прямо на тело моей дочери, моего умершего ребенка, моей души у меня в руках.
        И я побежал. Я еще не утратил способности бежать, потому что надежда все еще робко шептала о спасении. Надежда по имени Шаазар. Всемогущая! Стоит ей захотеть - и она вернет жизнь моей Ильярне.
        Я загнал себя, как лошадь, чуть не до смерти, я домчался до Бишимерского леса - туда, где обитала Древняя. Я рухнул на колени, я, борясь с одышкой, плакал, я кричал:
        - Шаазар! Шаазар, Богиня! Пожалуйста, умоляю, верни ей жизнь! Смотри, я на коленях ползаю! Видишь?! Хочешь, я стану твоим рабом? Только верни ее, умоляю!
        Молчание. Тишина.
        Я все кричал. Мой голос сел и теперь вместо криков из горла доносились только стонущие хрипы. Но я все равно не умолкал, а когда голос мой умер окончательно, я продолжил кричать внутри. Я звал ее, впервые звал по-настоящему. И впервые она не откликнулась на мой зов.
        Я умер.
        Я упал рядом с моей дочерью, я упал в снег и грязь, я прижал ее к себе - и умер.
        Когда я очнулся - уже покойником - я поплелся вглубь этого проклятого леса. Я шел и не знал куда иду. Я уже плохо осознавал, что - кто - лежит у меня в руках, и глаза мои поэтому были сухи, и никаких мыслей и чувств во мне не осталось. Я не знаю, сколько я шел, пока не набрел на хижину. Полусгнившая, местами она светилась фосфором, и тогда до меня дошло, что все еще ночь. Одна стена разрушена. Внутри - развалившаяся печь, перекошенная скамья и колыбель на земляном полу.
        Я хочу, чтобы вы знали - это сейчас я могу описать мельчайшие подробности. Они всплывают и продолжают всплывать, но тогда я не видел и не понимал ничего. Я только внезапно спохватился, что укладываю мою дочку в колыбель. Мне вдруг показалось, будто она жива. Я улыбнулся. Улыбка на моих потрескавшихся губах отозвалась болью, и я вспомнил, что Ильярна не жива. Мать убила ее. Вроде бы я заплакал.
        А потом, потом я запел, своим осипшим голосом я запел, как в детстве мне пела нянька. Я запел:
        Эе (3) принесут тебе цветы, малыш,
        Эе напоют тебе баллады,
        Вырастешь и будешь сердцем мил,
        Спи, малыш, пусть будет сон отрадой…
        Я пел и укачивал ее. А потом снова звал Шаазар. Она откликнулась. Один раз она все же откликнулась:
        "Я не всемогущая, мне не под силу возвращать жизни, - выплюнула она. - Все кончено. Для нас обоих все кончено. Мы проиграли!"
        И умолкла. Теперь уже навсегда. Больше я никогда ее не слышал.
        Не знаю, сколько времени я провел, укачивая своего мертвого ребенка - час, несколько часов, сутки, двое - пока подобие рассудка не вернулось ко мне.
        Моя дочь - дочь Аданэя, любимца женщин, дочь кханади Отерхейна и царя Илирина, а попросту говоря, дочь так и не повзрослевшего до конца мальчишки, который втайне считал, будто весь мир существует лишь для него. Моя дочь, ты заслуживала вернуться к Богам. К ненавистным Богам, которые отняли тебя у меня. Но это единственное, что я мог для тебя сделать.
        До сих пор для меня загадка, как я умудрился поджечь гнилую хижину в мокром от снега лесу. Это невозможно - гнилая древесина не горит. Однако она зажглась и очень ярко. Возможно, это был последний подарок Шаазар, а может, я сам промучился не менее суток, прежде чем суметь подпалить ее. Не знаю. Время для меня остановилось, оно утратило смысл. Мне больше некуда было спешить. И незачем.
        Я смотрел на пламя погребального костра, разожженного для моей Ильярны. Похоронный обычай Отерхейна на земле Илирина. Две крови дали ей жизнь, и в смерть ее провожают два царства.
        Я смотрел на костер, в котором сгорала моя дочь, в котором сгорел я сам. И который будет гореть во мне из года в год, испепеляя, хотя во мне, кажется, больше нечего выжигать.
        Я тогда подумал, что единственный человек, который мог бы стоять рядом со мной и плакать, и умирать вместе со мной - этот человек уже мертв. Вильдерин. Преданный мною друг. Но ты отомщен, Вильдерин, ты отомщен, доходяга Ви, навсегда и навеки отомщен. Ты тоже горишь в этом огне. Вместе с Ильярной, вместе со мной, вместе с жизнью легкомысленного баловня судьбы Аданэя. Мы до сих пор горим там все вместе, превращаемся в пепел, но все равно продолжаем гореть.
        И мой брат. Мой брат Элимер - он тоже там, теперь я это знаю.
        Гори!"
        В тот миг, когда брат с сестрой пронзили Ильярну ритуальным клинком, невидимый смертному глазу вихрь вырвался из ее тела. Слабый и маленький, он вылетел из грота, он полетел над землею, алчно поглощая ветра, подчиняя своей воле духов воздуха. Он разрастался, жирел, он бешено вращал свое тело, он из прозрачного становился бурым, пожирая ветки и снег, землю и камни.
        "Сокрушуууу!!! Уничтожуууу!!! Сожруууу!" - ревел он.
        Он разбудил Отцов ветров, он растревожил Великого Змея. Заворочался змей, заволновался.
        "Великая жертва принесена, великое пророчество свершилось, - услышал Шлееп слова вечной сестры в своих мыслях: - Мы все сделали, любимый мой. Мы свободны! Круг почти замкнулся. Что должно было свершиться эпохи назад, наконец-то свершится. То, что должно уйти, наконец-то уйдет. Это неминуемо. А значит, мы неминуемо свободны!"
        "Нет, - отвечал он в отчаянии, ибо с внезапной ясностью предстала перед ним истина. - Все зря. Любовь моя, мы снова проиграли. Это снова не тот мир. Мы просчитались. Мы не там, где должно. Круг не замкнулся, колесо продолжает вращаться. И нам опять начинать сначала…"
        "Нет!"
        "Да… Но ведь это значит, что мы снова будем вместе, и мы снова…"
        Он не договорил. В уши Аззиры ворвался чей-то мучительный крик, а потом она увидела, как голова ее возлюбленного отделяется от тела и - тук-так-так-тук - по склону в воду.
        Она кричит, она бросается вслед за ним, за своим братом - единственным, кто дарил ей смысл. Она успевает различить в темноте чье-то бледное, искаженное ужасом лицо и светлые волосы.
        "Адданэй?" - мысль.
        "Кто такой Адданэй?" - вторая мысль.
        А дальше - дальше остаются только лижущие камни волны, под которые она старается заглянуть, чтобы найти его. Того, кто был единственным ее счастьем, ее отцом, братом, любовником и сыном, ее жизнью.
        "Шлееп, мой Шлееп, - плачет она и целует, целует, словно может оживить мертвое. До тех пор, пока особенно крутая волна, вызванная к жизни наколдованным вихрем, не вырывает из ее рук голову любимого и не уносит вдаль.
        - Вернись!!! - кричит она уже вслух, но море глухо к мольбам и смертных, и бессмертных. Море - лишь равнодушная стихия.
        Волны становятся все круче, опрокидывают ее, окатывают с головой. Их соленые брызги подменяют слезы, а Аззира - дочь и игрушка Богини - все стоит на коленях, по грудь в воде, простирая руки в ночь, умоляя море вернуть ей брата. И пробуждающийся ураган рвет ее седые волосы.
        /Было записано Адданэем Проклятым - царем Илиринским - в год 2469 от основания Илирина Великого/
        "Я не помню, как оказался в замке снова и не помню зачем. Но тогда я умер во второй раз. Я не знаю, с чем я рассчитывал столкнуться, кого встретить, но встретил Аззиру. Должно быть, это неудивительно: во всяком случае, тогда я не удивился, до какого-то момента мне просто было все равно. Я не помню, сколько времени я блуждал коридорами и блуждал ли вообще. То, что оставалось от моего рассудка, проснулось лишь в тот миг, когда я увидел ее в башне. Она стояла спиной ко мне, а серый утренний свет пялился в узкую бойницу, подсвечивал ее темный силуэт. Рокот волн и рев ветра за стенами отчего-то казались мне нестерпимо громкими, они оглушали. Наверное, на море зарождался шторм. Аззира, заслышав мои шаги, обернулась. Волосы ее почти полностью поседели, но в первый миг я этого даже не заметил, я был не способен это воспринять.
        Глаза ее смотрели не на меня, не на стену и даже не в пространство - они смотрели в никуда, они казались воспаленными, они нездорово блестели на ее бесцветном лице. И она тусклым, безжизненным голосом сказала:
        - Шлееп… Ты вернулся. Я ждала тебя.
        И она спросила:
        - Шлееп, а где моя дочь?
        Я молчал.
        - Шлееп, почему ты молчишь?
        Я не издал ни звука и не тронулся с места, я лишь безвольно стоял, смотрел на нее и чувствовал, как в соприкосновении с ее безумием, начал просыпаться мой разум. Лучше бы он не просыпался. А она все говорила:
        - Я видела здесь мужчину, Шлееп. У него волосы цвета проклятого солнца. Кажется, его имя Адданэй. Вроде он мой муж… - она замешкалась. - А может быть, нет. Ты знаешь, кто он? Может, это он забрал мою дочь?
        Я молчал. Она закричала и заплакала: эмоции наконец проявились в выражении ее лица, а мне стало страшно. Оказывается, я еще не утратил способности бояться.
        - Шлееп! Говори со мной, не молчи! Это же я, твоя Аззира, ответь мне что-нибудь! Мне больно, Шлееп! Голоса… голоса… заставь их замолчать! Мне из-за них больно! Пожалуйста! Они говорят, что я проклята, что я проиграла, что надо теперь все заново… Нет, не могу я их слышать, Шлееп! Пусть они умолкнут!
        Она бросилась ко мне. То есть не ко мне, конечно, а к Шлеепу. Меня она не видела и даже не помнила, кто я такой. Она бросилась ко мне, полагая, что перед ней ее брат. Она вцепилась пальцами в мою разодранную одежду, уткнулась в плечо, не переставая причитать о чем-то. Ее слова не доходили до меня.
        Она плакала. Она прижималась ко мне. То есть к Шлеепу. И тут я содрогнулся. Я вдруг ощутил, что все еще ее люблю. Сложно описать презрение, которое я испытал к себе, когда осознал, что до сих пор продолжаю любить эту безумную суку, убившую мою дочь. Женщину, которая почти меня не помнила. Женщину, которую с ее братом связывала, судя по всему, не только родственная любовь. Он - этот выродок, - а не я был главным мужчиной в ее жизни. Им же он остался и после своей смерти.
        Сейчас, спустя годы, я все еще продолжаю задавать себе вопрос: любила ли меня Аззира хоть немного? Хотя бы чуть-чуть? Увы, на него нет ответа и сегодня. Хотя порой мне кажется, что на свой искаженный лад, когда разум ее не был затуманен видениями, она любила меня. Но кто способен понять до конца, что творилось в исступленном сознании сумасшедших детей Гиллары? Но одно я могу сказать, теперь уже могу: это были уродливые больные отношения, но еще это была странная, красивая страсть.
        Однако все эти мысли пришли ко мне уже потом. А тогда она прижималась ко мне, и все, что я мог чувствовать - это боль. Я плохо понимал, что делаю, я даже сейчас плохо это понимаю. Я помню, как приподнял ее голову за подбородок. Она замолкла и посмотрела на меня (на Шлеепа). Жалобно и доверчиво посмотрела, как девочка. А я провел пальцами по ее щеке, потом по шее. И мой шепот показался мне оглушительным и, одновременно, сдавленным, словно он вырвался из груди висельника.
        - Я любил тебя, Аззира…
        - Я тебя тоже, мой Шлееп…
        Но меня уже не волновало, что она отвечала не мне, и что вместо моего лица видела физиономию брата.
        - Я любил тебя, - повторил я. - Знаешь, я до сих пор тебя люблю…
        Пальцы сомкнулись на ее горле. Мне кажется, руки мои действовали в тот момент независимо от моего сознания. Но я уверен - только казалось. Это старушка-память услужливо помогла впасть в забвение, чтобы я смог выжить.
        Но когда-нибудь мне придется шагнуть в ее черную бездну. Так почему бы не сегодня? Я приложил все усилия, чтобы вспомнить все до конца, я прыгнул в эту пропасть, я позволил себе утонуть в мутной жиже памяти - может быть, не зря. Может быть, для моей названной дочери - моей лисички-Тэйске - я обязан это сделать.
        И теперь я знаю все, я даже знаю, о чем думал, пока мои руки все крепче и крепче сжимали ее горло. Я думал, что мне станет легче, когда Аззира умрет, что смерть ее облегчит мои пытки, что моя дочь будет отомщена, и что никогда, никогда больше я не услышу, как любимая мною женщина называет меня именем другого мужчины.
        Но все-таки она узнала меня в самом конце. Должно быть, перед смертью люди способны на мгновение увидеть правду. В тот последний миг жизни ее глаза вдруг распахнулись и особенно ярко полыхнули зеленью. Она прохрипела:
        - Адда…нэй… - и в этот миг мои пальцы последний сдавили ее горло, она конвульсивно задергалась, потом обмякла. Руки мои упали, словно тяжелые мокрые веревки, а она рухнула на пол.
        Я не сразу завыл, первые секунды я ничего не понимал и лишь безразлично разглядывал ее тело, равнодушно отмечал какие-то мелочи, на которые прежде не обращал внимания: крошечная родинка на левой щеке, указательный и средний палец почти одной длины, одно ухо чуть больше другого. Странно, что я никогда этого не замечал, лаская ее.
        Вот в этот момент я завыл.
        Я завыл, я опустился на колени, я прижал ее к себе. Ее - ведьму, богиню, мою жену. Я только сейчас понял, что сделал. И понял, что сделал бы это снова. Я убил ее, но все равно не мог перестать ее любить, даже мертвую! И я умер во второй раз. Я целовал ее неподвижные губы, я подхватил ее на руки, я закружил с ней по сумрачной башне, и я кричал, сжимал ее и кричал: "Мы должны быть счастливы, родная! Мы обязаны быть счастливы!"
        Что мне сделать, чтобы вспомнить это все? И что мне сделать, чтобы это забыть? Я любил ее. И я сошел с ума.
        Я помню, потом я положил ее обратно на пол. И я сидел рядом и гладил ее седые волосы, я говорил с ней. Не помню о чем, но я говорил так, словно она могла меня слышать. Моя мертвая жена.
        И тысячи мелочей проносились передо мной, тысячи мелочей, на которые обычно я не обращал внимания, а сейчас они казались такими важными и милыми…
        Вот она вполоборота стоит у зеркала и изящный изгиб ее талии… Ее ночные страхи, когда она просыпается с криками и слезами, прижимается ко мне, бедный ребенок. Ее горячее тело… И те редкие мгновения, когда в ней просыпается нежность, и ее пальцы ласково пробегают по моему лицу, и глаза светятся… любовью?
        Аззира! Аззира! Неужели это тебя я только что убил?
        Но может хотя бы там, в мире Теней, безумная богиня, не способная радоваться, может хотя бы там ты наконец счастлива?
        ***
        Гиллара почти влетела в замок. О, она сразу почувствовала неладное, стоило ее сумасбродной дочери со своим омерзительным братом пуститься в долгий путь к побережью. Впрочем, это она еще могла стерпеть, не поддавшись панике. Но когда в Нарриан отправился и мальчишка, гордо именующий себя царем, Гиллара испугалась. По-настоящему испугалась. И теперь не смогла усидеть на месте, последовала за ними, дабы убедиться, что они не задумали какой-нибудь подлости или глупости, способной испортить ее, Гиллары, жизнь. И она взяла в сопровождение двоих воинов - и последовала. Она привыкла доверять своей интуиции. Как оказалось, не зря.
        Выкатив глаза, смотрела Гиллара на свою мертвую - по всей видимости именно мертвую! - дочь, которую Аданэй прижимал к себе. Он, казалось, не замечал, что в помещении уже не один. Неизвестно, что здесь произошло, но ясно одно - трагедия. И сейчас…
        - Адданэй, - испуганно зашептала Гиллара и всхлипнула, бросаясь на колени рядом с ним. Она вцепилась пальцами в плечи Аззиры - Адданэй, что с ней? Очнись! Что случилось? Где Ильярна, где моя внучка? Аззира… Аззира, моя дочь…
        - Мертва…
        - Нет… Нет! Я не верю… Девочка моя! - женщина завыла.
        - Гиллара? - прозвучал слабый голос, лишь отдаленно напоминающий Аданэя. Казалось, он только сейчас понял, что женщина обращается к нему: - Гиллара… Я убил ее. Это я убил твою дочь…
        Молчание.
        А потом она ударила его. Кулаком в грудь. Потом вцепилась пальцами в собственные волосы и так, низко склонившись, заскулила:
        - Будь ты проклят, мразь… Навеки, навсегда проклят!
        - Она и Шлееп убили Ильярну, а я - их, - голос звучал все так же ровно и тускло.
        Гиллара умолкла, но скоро вновь застонала:
        - Я говорила тебе, я предупреждала, а ты не послушал. Шлееп - чудовище! Моя бедная девочка, - ласково пробежали ее пальцы по волосам дочери. - Мое несчастное, вечно несчастное дитя. И Илльярна… За что же Боги так нас карают, Адданэй? Это все Шлееп. Я породила чудовище. Что же теперь с нами будет? Что будет с Илирином?
        - Мне все равно…
        - Не говори так! Не говори, прошу! Ты - единственная надежда. Без тебя нам не выстоять в войне! - Гилларе все же удалось взять себя в руки и подумать. Даже перед лицом смерти дочери удалось.
        - Это больше не моя война, - пробормотал Аданэй. - Бери власть, веди сражения, делай что хочешь. А меня больше нет, царя больше нет. И царицы…
        - Нет, не сдавайся! Ты сам жертва. Жертва Шлеепа. Но сейчас ты можешь искупить невольную вину - не отрекайся от Илирина, не отрекайся от своего народа!
        - Это не мой народ. Он был моим, пока жила Ильярна, но моей дочери больше нет. И ничего больше нет. Оставь меня.
        - У тебя будут еще дети. Главное, сохранить Илирин, сохранить власть, - тут Гиллара поняла, что слишком рано перешла к подобным речам: во взгляде Аданэя вдруг появились эмоции - удивление и презрение.
        - Что ты говоришь, женщина? - в голосе послышался металл. - Твои дети мертвы, твоя внучка мертва, а ты грезишь о власти?
        - Не власть, а судьба страны меня волнует. Страны, где я родилась и выросла, Адданэй. Понимаешь? Я уже давно живу на свете, я пережила много трагедий. Но Илирин - он до сих пор со мной. И с тобой. Не смей отрекаться! Что бы ты ни думал, но это - твоя земля, ты должен за нее бороться. Она мертва, - Гиллара кивнула в сторону Аззиры и снова расплакалась, - этого не изменить. Но мы с тобой живы!
        Не услышав ответа, встретив только полный непонимания взгляд, она взмолилась:
        - Пожалуйста! Послушай меня! Сейчас - только сейчас, единственный раз, послушай меня, Адданэй!
        Но он не слушал. Он медленно поднялся с пола и двинулся к выходу, пробормотав:
        - Я ухожу… Прощай.
        Гиллара в отчаянном порыве преградила ему путь, словно в ее силах было удержать мужчину, пусть и раздавленного горем.
        - Нет! Я не выпущу тебя!
        - Прочь! - хрипло крикнул он. - С дороги! Или я и тебя убью!
        И что-то такое послышалось в его голосе, отчего Гиллара поверила этим словам. Поверила, что он и впрямь ее убьет, если она сейчас же не уберется. Убьет, потому что ему больше нечего терять.
        И она убралась. Гиллара не любила и не умела проигрывать, но сейчас с неотвратимой ясностью осознала - все кончено. И вот, последний в своей жизни раз смотрела она вослед уходящему царю, а потом рухнула на пол и разрыдалась. Теперь можно, теперь ее никто не слышит, разве что духи. Ведь есть же и у нее сердце. Она любила власть больше всего на свете, но и свою дочь любила тоже.
        .>
        - Эе - то же, что "иясе": в мифологиях тюркоязычных народов название духов, постоянно пребывающих в каком-либо месте
        - ЕСЛИ НЕИЗВЕСТНА ПРИЧИНА, ЕЕ МОЖНО ПРИДУМАТЬ
        В Эртину Гиллара вернулась совершенно опустошенной и потерянной, все казалось ненастоящим, словно она находилась в неясном беспокойном сне. Все, о чем она могла думать, это как добраться до своих покоев, выпить бутыль, а может и две, вина и забыться. Но и этого ей не позволили, несмотря на глубокую ночь. Стоило вступить под дворцовые своды, как навстречу бросились не на шутку встревоженные Маллекша и Хаттейтин.
        - Гиллара, где ты была? - негодующе зашептала жрица. - Мы с ног сбились, всех разыскивая. Царь пропал. Его никто не может найти. Слуги говорят, оседлал посреди ночи коня и умчался, а после его никто не видел. Уже столько суток прошло, а его все нет. Может, сбежал, испугался войны? А царица с наследницей как назло отправилась на побережье! Нам с военачальником пока удавалось скрывать это от всех, но слухи скоро поползут. А что будет, если слухи станут правдой?! Элимер вот-вот пойдет на нас войною, а у нас царь сбежал! Как на это отреагирует войско? Я не удивлюсь, если потеряет дух. С таким настроем нельзя воевать.
        Гиллара поняла: о забвении мечтать рано. Похоже, она единственная, на кого возлагались надежды. Но что она могла сделать? Ничего.
        - Не стоит говорить об этом в коридоре, Маллекша, - устало обронила она. - Идем в покои моей бедной дочери, там нас никто не услышит.
        - Почему бедной? - растерянно пролепетала жрица, но, не дождавшись ответа, последовала за Гилларой. За ними отправился и Хаттейтин.
        Как только трое оказались на верхних этажах и плотно закрыли двери, Гиллара решила не тратить время и силы на лишние предисловия.
        - Царица мертва. Наследница тоже. И Шлееп - но он меня не волнует. Адданэй ушел. Все кончено.
        - Что?! - ужаснулись оба.
        Первой пришла в себя Маллекша:
        - Расскажи по-порядку.
        - Нечего рассказывать. Отерхейнский ублюдок убил мою Аззиру.
        - Как… Не может быть! А Илльярна?
        Гиллара на миг запнулась, но потом решила, что не обязательно им знать все:
        - И ее тоже. Он повредился рассудком. А потом ушел. Я пыталась удержать его, но куда там - я старая женщина, а он…
        - Куда он ушел? - прервал Хаттейтин Гиллару.
        - Я не знаю.
        - Он не собирается возвращаться в Эртину? - уточнил военачальник. - Все-таки он по-прежнему царь, не смотря ни на что.
        - Нет. Сказал, ему больше не нужна власть, ничего не нужно, - горько усмехнулась Гиллара.
        - Так. Нам троим надо спокойно и обстоятельно все обдумать.
        - О чем думать, Маллекша?! - яростно воскликнула Гиллара. - О чем тут можно думать? Если только о том, как правильно сдаться Элимеру и молить, чтобы он сохранил наши жизни!
        Но жрица уже овладела собой и осадила Гиллару:
        - Горе помутило твой разум. Это единственное объяснение тому, что ты не узрела очевидного.
        Теперь уже пришел черед Гиллары удивляться.
        - Чего?
        - Разве ты забыла, что Адданэй прошел посвящение на царство, вернулся с того мира, вернулся Богом?
        - И что? - фыркнула Гиллара.
        Жрица предпочла не заметить ее тона и спокойно продолжила.
        - Вспомни древние таинства. Когда земля Илирина Великого подвергается смертельной опасности, когда люди уже не способны защитить ее, Бог-на-Земле вручает свою жизнь Матери, дабы своей кровью спасти народ. Именно это он и сделал.
        От изумления Гиллара едва ли не открыла рот.
        - Но он не себя убил. Он убил мою дочь и мою внучку.
        - Еще раз говорю - горе помутило твой рассудок. Адданэй - истинный царь! С ним вернулись на землю подвиги и жертвы великих властителей былого, о которых помнят лишь предания! Мы не зря его выбрали, мы не ошиблись в нем. Он, обласканный Богиней и посвященный ей, смог прозреть то, чего не смогли все мы. Он узрел, что опасность велика настолько, что даже его гибель не изменит той жестокой судьбы, что нависла над Илирином. Он сделал то единственное, что мог - попытался умилостивить Матерь, принеся в жертву и свою царицу, и плод семени своего, - голос Маллекши звучал печально и торжественно. - А потом и себя. Он вновь перешел границу мира, ступил в смерть - теперь уже навсегда.
        - О! - Гиллара так поразилась неожиданным выводам, что не нашлась с ответом.
        А речь Маллекши тем временем утратила патетичность, и она заговорила подобно казначею, подсчитывающему доходы и убытки.
        - Завтра же объявим людям о жертве. Все должны поверить, что теперь Боги на нашей стороне. И кстати, что случилось с телом Аззиры?
        - Ее отнесли в тот грот на берегу… Ты должна его помнить: я приводила туда мою девочку, когда отдавала вам на воспитание.
        - Кто отнес?
        - Я брала с собой двоих воинов для охраны. Они.
        - Ты что-нибудь рассказала им? Они сами, может, что-нибудь видели?
        Гиллара отрицательно мотнула головой, и Маллекша удовлетворенно кивнула:
        - Отлично. Молодец. Завтра же отправим жрицам послание: пусть завалят грот камнями и высекут надпись, что там покоятся цари Илирина, что они принесли себя в жертву… Ну и все такое прочее. Со временем место обрастет легендами, паломниками и подношениями.
        Гиллара молчала по-прежнему, но про себя ругалась на собственное недомыслие. Видимо и впрямь горе помутило ее разум, иначе почему она так быстро сдалась? И как ей в голову не пришла столь замечательная мысль? Ведь случившееся действительно могло обернуться Илирину на пользу.
        - Я склоняюсь перед мудростью жриц Богини, - выдавила она наконец.
        - Это мудрость Матери, не моя, - смиренно опустила глаза Маллекша, но тотчас же вскинула их на Гиллару и теперь в них не осталось и следа былой скромности: - Я думаю, наследница жива. Они оставили ее на берегу у служительниц Богини. Я думаю, тебе следует послать за ней верного человека.
        - Но я своими ушами слышала, как Аданэй сказал, что ее… - вскричала было Гиллара, но тут же осеклась. Неужели хладнокровный ум навсегда ее покинул, раз она не поняла столь простого намека? Она, которая так блестяще посадила отерхейнского мальчишку на царство и убрала Лиммену, утратила способность мыслить?
        - Я уверена, ты все не так поняла, - мягко уверила ее Маллекша. - Ты паниковала, и это понятно. Попробуй вспомнить, разве царь говорил об Илльярне?
        - Нет, - быстро ответила Гиллара. - Сейчас я вспоминаю, он говорил лишь об Илирине и воле Богов. А остальное… просто я была убита горем, вот и вообразила себе.
        Маллекша благосклонно улыбнулась, и вмешался Хаттейтин, который до сих пор стоял молча.
        - Завтра же я отправлю верного человека на побережье. Маллекша напишет послание, которое тот передаст жрицам. А затем вернется с наследницей. И Эртина вновь увидит ее золотые волосы и светлые глаза.
        - Даже если кому-то она покажется не совсем такой, какой была, - тихо добавила Маллекша. - В конце концов, дети очень быстро меняются.
        - Но она младенец, - промолвила Гиллара. - Кто будет править до ее совершеннолетия?
        - Ты.
        Гиллара не ожидала такого поворота, и Маллекша усмехнулась, увидев ее изумление:
        - Ты думала, я захочу власти? Нет. Мне неинтересно царство людей, я служу Богине и Илирину.
        - А Хаттейтин?
        - Во мне нет царской крови. Нисколько. Ни чернь, ни знать меня не примет. А тебе Илльярна внучка. И потом, ведь ты помнишь - я всегда тебя поддерживал. И мне нужно лишь одно - остаться главным военачальником. И чтобы потом, после меня, этот пост перешел к Аххариту. И чтобы сейчас он стал кайнисом. Обещай мне это, и я тебя поддержу.
        Гиллара рассеянно качнула головой, потом, будто спохватившись, торжественно изрекла:
        - Да будет благословенен Илирин Великий! Он будет стоять, пока не переведутся в нем люди, подобные вам.
        - Да будет так! - отозвалась Маллекша.
        - Да будет так! - вторил ей Хаттейтин.
        Спускаясь по лестнице в свои покои, чтобы наконец-то предаться сну, Гиллара ни разу не обернулась, а то может быть и заметила бы, как обменялись Маллекша с Хаттейтином многозначительными взглядами.
        А когда она заснула и видела уже не первый сон, жрица с военачальником только-только прощались после длительной беседы, свидетелем которой стал лишь безмолвный камень стен.
        ***
        Девочка и впрямь оказалась светловолосой и сероглазой, но все-таки она даже отдаленно не напоминала Илльярну. Свои сомнения Гиллара тут же высказала Маллекше.
        - Ну что ты, - отозвалась та, подняла ребенка на руки и ласково проворковала: - Она такая славная. Какие у нас красивые волосы и глазки, правда, малышка?
        Девочка, радостно гулькая, потянулась к жрице крошечными ручонками.
        - Ее не было с нами почти месяц, - продолжила та, - естественно, она чуть-чуть изменилась. Просто ты ее родная бабушка, вот тебе и бросаются в глаза любые, даже самые незначительные, перемены. Поверь, остальные ничего не увидят.
        - Да, верно, - Гиллара задумалась. - А когда она подрастет? Что если у нее, например, окажется нос картошкой? Или еще что-нибудь не так?
        - Ну, не всем достается красота родителей, - рассмеялась Маллекша. - Вот, например, твой Шлееп…
        - Не надо о нем, - отмахнулась Гиллара. А сама тем временем пыталась понять, что же такое с ней творилось. Откуда родились все эти сомнения, эта тревога? Раньше она никогда не боялась претворять в жизнь даже самые рискованные планы. И как блестяще она все проделывала! Неужели постарела и потеряла хватку? Ну уж нет! Она еще полна сил, глупо тратить время на сомнения, когда власть наконец пришла к ней в руки. И теперь она станет править единолично, а не из-за спин детей, как раньше. Может, все произошло к лучшему? До боли жаль Аззиру, но, чего таить, дочь ее никогда не была счастлива. Может там, в чертогах вечности, она обрела покой?
        "Нужно только одолеть Отерхейн, иначе все зря", - мысль пронеслась, оставив горький осадок и острый страх.
        ***
        Нужно было отдать должное как Маллекше с ее жрицами, так и Хаттейтину: они умело пустили среди войска и в народе слухи о жертвоприношении царя, и уже через несколько дней менестрели ходили по улицам Эртины, воспевая Великую Жертву. Так что когда жрица торжественно возвестила обо всем на площади, только самые мудрые, повидавшие многое старики позволили себе усомниться в истине ее слов. Толпа же, не выказав ни особого удивления, ни горя, выслушала эту весть и в едином порыве восхвалила царя и Богов. Люди уверовали в победу над Отерхейном, ведь теперь у них появился Герой, отдавший свою жизнь за Илирин. Народ знал, что всегда, во всех сказаниях и легендах, побеждала та сторона, у которой этот герой был. А у отерхейнцев он не мог появиться, потому что они - дикари, варвары.
        Что-что? Их царь, Аданэй, их герой, тоже из Отерхейна? Ну и что? Это было так давно. С тех пор он посвятил себя Богине, отрекся от прежней родины, соединился с Аззирой и подарил стране наследницу. Да помилуйте, в сказаниях менестрелей он уже давно илиринец!
        В эту ночь Гиллара уснула довольной. Все шло как нужно. С границ, правда, доносили, что отерхейнская орда уже выступила в путь. Ну что же, илиринское войско тоже давно подготовилось к битве. И даже больше - люди так и рвались в бой, вдохновленные божественным огнем. А Хаттейтин уже до мелочей продумал наиболее выгодное расположение войск.
        С такими мыслями женщина заснула, однако чьи-то осторожные шаги под дверью ее разбудили. Еще немного, и дверь тихо дернулась - и отворилась. Гиллара едва сдержала крик, увидев, как в проеме, приложив палец к губам, показалась Маллекша. Что могло понадобиться жрице в этот час? И почему охрана ее не задержала? Наверняка что-то важное заставило ее побеспокоить Гиллару.
        Словно в подтверждение этой мысли Маллекша прошептала:
        - Это я. Нам нужно поговорить о вещах очень значимых для тебя и Илирина. Хаттейтин тоже со мной, не пугайся.
        И только увидев, как Гиллара кивнула, жрица вошла в покои. Следом за ней появился военачальник, плотно закрыл за собой дверь и запер ее на ключ.
        "Откуда у него ключ?" - испугалась Гиллара, но виду не подала: сначала она хотела послушать, с чем они пришли.
        - Что случилось? - спросила она. - Вы меня разбудили.
        - Ты стара, Гиллара, - мягко проговорила жрица. - Мне кажется, тебе давно уже нужен отдых, а не власть.
        - Что?
        - Пора тебе снять с себя эту ношу. Тем более, я готова взвалить ее на себя.
        Гиллара хотела закричать, позвать стражу, но передумала, ощутив возле шеи холодное лезвие хаттейтинова кинжала.
        - Вы мне обещали, - прохрипела она, с ненавистью глядя на Маллекшу. - Вы солгали.
        - Да, - пожала плечами жрица. - Но тебе ли удивляться лжи?
        - Чего вы от меня хотите?
        - Вот это дельный вопрос, - прохрипел военачальник, отодвигая кинжал. - Только не вздумай кричать, стражи поблизости нет, тебя никто не услышит.
        Маллекша достала из-за пояса свиток чистого пергамента, передала Гилларе, подвинула поближе к ней лучину и скомандовала:
        - Бери чернила и пиши.
        Удивительная власть - власть Богини - послышалась в этом голосе, и Гилларе ничего не оставалось, как подчиниться. Эта ночь, этот тусклый свет, лезвие, предательство, жуткий голос Маллекши и ее собственная старость - да, старость, жрица сказала правду, - словно бы надломили волю. Дрожащими руками женщина окунула перо в чернила.
        - Пиши, - повторила Маллекша: - "Я, Гиллара - наместница царей Илиринских - не способна более нести бремя власти. Не должно это, когда старые царят после молодых. В душе моей боль, я желаю лишь покоя и забвения, а посему отказываюсь от регентства. Маллекше - жрице и наставнице…"
        - Я не стану этого писать, - процедила Гиллара и отбросила перо в сторону.
        - Тогда ты умрешь, - спокойно, будто бы равнодушно, промолвила жрица.
        - Вы не сумеете, вас поймают!
        - Ну что ты, все подумают, будто ты сама себя убила. И все в это поверят и даже поймут. Ведь ты потеряла и детей, и внучку, и зятя. Ты в отчаянии.
        Повисло долгое молчание, прежде чем Гиллара прошептала, признав свое поражение.
        - Что будет потом? Я напишу - что будет со мной потом.
        - Ничего страшного, - смягчилась Маллекша. - Уедешь в ссылку. Туда, где находилась до смерти Лиммены, только и всего.
        - Клянись. Клянись мне своей Богиней, что не убьешь меня!
        - Клянусь. Именем Богини.
        Гиллара горько вздохнула и снова взялась за перо. Что ж, очень больно проигрывать, но так случается. Всегда следом идут те, кто моложе и злее тебя. И может, это к лучшему. В конце концов, она действительно смертельно устала, и может, пора оставить грезы о власти…
        Мысли ее прервались, как только Маллекша вновь начала диктовать:
        - Итак… - задумалась жрица. - Нет-нет, это не пиши, - замахала она руками, видя, как Гиллара, в безмыслии, уже собралась выводить "итак".
        - Вот, теперь пиши: "Маллекше - жрице и наставнице дочери моей Аззиры - жертвенной царицы илиринской, - а также славному военачальнику нашему Хаттейтину, завещаю я править до совершеннолетия внучки моей, царевны Илльярны. Да будут благосклонны Боги к Илирину Великому".
        - Ну, вот и все, - удовлетворенно переглянулись новоявленные узурпаторы. Маллекша забрала из рук Гиллары пергамент, пробежала его глазами и, довольно хмыкнув, вновь вложила за пояс.
        - Да, вот и все, - повторила она. - Теперь выбирай, как ты хочешь умереть? Яд или петля? Или, может, кинжал?
        Гиллара побледнела. Теперь она и впрямь начала походила на древнюю старуху: черты лица заострились, глаза потускнели, а конечности ослабли. Она не могла пошевелиться, словно ее тело смирилось, почувствовав уготованную ему участь. Да, тело ее предало, но воля еще не покинула.
        - Ты клялась! - жестко изрекла она. - Богиней клялась!
        - Да, - кивнула Маллекша. - Я клялась. И я не нарушу клятвы. Я и пальцем тебя не трону. Но Хаттейтин ничего тебе не обещал.
        И вот тут Гиллара закричала. Точнее, попыталась закричать, ибо, как только она открыла рот, огромная ладонь военачальника зажала его.
        - Кричать бесполезно. Лучше выбери смерть, пока есть возможность, - сказал он. - Иначе я выберу за тебя.
        Он медленно отвел руку от лица Гиллары, внимательно следя, чтобы женщина не сделала попытки закричать снова. И она не сделала. Сгорбившись, сидела она на ложе и раскачивалась туда-сюда. Седые волосы разметались по худым, подрагивающим плечам. Она ли это? Та ли стройная черноволосая девчонка с пронзительными синими глазами, к ногам которой многие мужи складывали свои жизни? Она ли это - единственная любовь своего отца? Находчивая, острая на язык, хладнокровная? Нет, уже нет. Только старое тело, старая душа и смерть впереди. Почему-то жизнь всегда казалась такой бесконечной, ведь умирали всегда другие. Даже сейчас, когда Хаттейтин навис над нею и бежать было некуда, даже сейчас не верилось, что нужно умирать. И ведь никто ее не оплачет, никто не погрустит о ней… Ли-ли бы грустила, Ниррас бы грустил. Но они уже мертвы. Да, вот как оно все обернулось… Никого! Одна. Одна!
        - Выбрала?
        Гиллара вскинула голову: ей показалось, что Хаттейтин возник из ниоткуда. Или что она уходила куда-то, а сейчас вернулась.
        - Зачем тебе это? - она обращалась к Маллекше, понимая, что военачальник может быть палачом, но именно жрица отдает этому палачу приказы. - Ты правильно заметила: я стара. Дай мне уехать и дожить свои дни в ссылке.
        - Нет, - покачала головой Маллекша, - я не повторю ошибки Лиммены. Ты, конечно, старая змея, но яд в тебе еще остался.
        - Так дай мне яду, проклятая тварь! - в последней ярости выкрикнула Гиллара, понимая, что спасения нет.
        - Я знала, что ты выберешь яд. Радуйся, в чертогах Матери ты обретешь благодать. Богиня возлюбит тебя, ведь это ты подарила ей Аззиру, - удивительно, но в интонации жрицы не слышалось и тени издевки.
        Хаттейтин протянул Гилларе пузырек:
        - Пей! - приказал он, но руки ее не подчинились этому приказу. Тогда военачальник запрокинул Гилларе голову, насильно влил жидкость и плотно закрыл руками ее рот и нос. Ей пришлось проглотить.
        Судороги, агония, боль - и конец.
        Маллекша снова достала пергамент, положила рядом с Гилларой, а Хаттейтин вложил в мертвую руку пустой пузырек.
        - Когда дверь взломают, постарайся войди первым. С одним из советников. Например, с Оннаром, - произнесла Маллекша. - Пусть сначала он прочтет завещание, а не ты.
        - Я знаю, - проворчал Хаттейтин.
        И они осторожно открыли дверь, снова заперли ее на ключ, прошли мимо усыпленной стражи и разошлись по своим покоям, готовые встретить новый день, который родится совсем не похожим на вчерашний.
        - НАЧАЛО. ПЕСНЬ БУРИ
        I
        Солнце скатилось по холму, исчезло в подземном царстве, но войско Отерхейна, не останавливаясь, продолжало двигаться на восток. И пусть весна уже завладела миром, однако ночи все еще дышали холодом, и многим воинам хотелось сейчас погреться у костерка, но приказа о ночлеге не поступало: он планировался не ранее, чем стемнеет окончательно и последняя розовая полоса растворится в небе.
        Уже остался позади Антурин, и канули за горизонт Высокие Холмы. Заканчивались ничейные земли - края изгнанников, разбойников и беглых рабов, - и вот, еще чуть-чуть, последний шаг, и раскинется впереди Илирин Великий. И падет к ногам Отерхейна!
        Так считали воины и добавляли, пересмеиваясь:
        - У них там девки страной правят, а мужи друг друга любят!
        - Да разгромить их всех, чтоб эту погань вымести! Да чтобы не распространилась на земли здоровые.
        И запевали:
        Горячая кровь на холодной стали!
        Мы - страшная смерть, и мы - жаркое пламя,
        Мы вашу страну и плоть растерзаем,
        Подобно пожару пройдем по земле,
        Вы не вернетесь ни в дом, ни к семье!
        ***
        Войско Отерхейна расположилось на ночлег посреди Ничейных земель, чтобы на рассвете тронуться в путь и второго дня встретиться с врагом в битве за море и власть. Подгоняемые страхом и ненавистью, они не видели другого пути, кроме как столкнуться подобно двум стихиям.
        Ночное небо затянуло низкими черными тучами, сквозь которые не пробивался ни слабый свет звезд, ни серебряное мерцание луны, так что создавалось впечатление, будто ночных огней и вовсе не существовало в этом мире. Сотники выставили дозор, а остальные воины, наскоро и всухомятку перекусив, торопливо улеглись спать, намереваясь уловить краткие часы сна прежде, чем первый рассветный луч погонит их в дорогу.
        Если, конечно, придет он, этот рассвет, ибо погода стремительно менялась. Тучи гнало по небу с бешеной скоростью, порывистый ветер гнул деревья и травы, выл и стонал, едва не срывая с земли шатер кхана. И это под защитой лесной стены! А о том, что творилось на открытых всем ветрам долинах, и подумать было страшно.
        В шатре повелителя, тем не менее, еще никто не спал. Продолжался разговор, начатый еще в пути.
        - А я говорю, мой Кхан - это слишком рискованно, - настойчиво сказал Ирионг.
        - Война вообще дело рискованное, - ответил Элимер. - Но ты прав: то, что я хочу сделать, рискованно вдвойне. И все же я считаю, что риск оправдан.
        - Разделить войско? Воевать сразу против двух армий? - Ирионг был настроен скептически.
        - Большую часть сил Эхаския перебросила в Илирин, так что там мы не встретим достойного сопротивления. Зато, если пройдем через нее, то окажемся у илиринцев в тылу, а там и до столицы недалеко.
        - Но можно и не прорваться, так? Твоя задумка, мой Кхан, строится на том, что основные силы Илирина и Эхаскии сосредоточатся на западе и у крепостей, которые станет штурмовать другая половина нашего войска…
        - Не штурмовать, Ирионг, а только делать вид. И заодно сжигать ближайшие деревни и городки. Пусть илиринцы думают, будто мы, подобно истинным дикарям, решили разграбить окраины и оставить их страну без зерна и прочей пищи. Тогда они не заподозрят подвоха раньше времени. Пока их дозорные и разведка сообразят, что к чему, мы уже пройдем Эхаскию.
        - Пусть так. Но если ты ошибаешься, и илиринцы оставят большую часть войск у границ с Эхаскией? Вдруг им тоже пришла в голову мысль, что мы попытаемся пройти через нее?
        - Может быть. Хотя не думаю. Бывшему их военачальнику - Ниррасу - может и пришла бы, а Хаттейтину вряд ли. Он и вполовину не так хорош, как Ниррас. Наше счастье, что тот мертв. Мой брат тоже мог бы догадаться о нашей задумке, но он исчез. Илиринцы, как мне доносят, сами из-за этого растерялись. В любом случае, я уже принял решение. Я ценю твои знания, Ирионг, и доверяю им, но мы все-таки рискнем.
        - Ни мне, ни войску еще ни разу не пришлось усомниться в тебе. Надеюсь, и этот раз не станет исключением.
        - Я тоже на это надеюсь.
        - А я надеюсь, - раздалось из угла монотонное ворчание, - что вы оба сейчас отправитесь спать. Иначе вы не только до Эхаскии не доберетесь, но и до ближайшего поворота не доползете. Чего доброго, с лошадей свалитесь, а я вас на себе тащить не собираюсь. Я хоть и телохранитель кхановый, а носильщиком быть не нанимался. Так что придется вам отсыпаться на дороге, а потом догонять войско на своих двоих.
        - Видольд… - предупреждающе протянул Элимер.
        - Ну да… это, повелитель… прости мою дерзость, в общем. Это ж я только ради вас.
        - Мы сами о себе позаботимся, Видольд, - холодно отозвался кхан. - Но в одном ты прав: спать и впрямь пора. Причем тебе тоже.
        Попрощавшись с Ирионгом, который отправился в свой шатер, Элимер раздраженно обратился к телохранителю:
        - Сколько раз я предупреждал, чтобы ты оставлял свой сарказм при себе?
        - Ну, извиняй, Кхан, - пожал плечами Видольд, - не сдержался.
        - Ты слишком часто не сдерживаешься.
        - Ага. Но я стараюсь, - усмехнулся телохранитель. - Ну, пойду к костру, если позволишь.
        - Можешь остаться здесь. Места достаточно.
        - Да мне под небом как-то свободнее и спится, и дышится, Кхан. Нам, бывшим разбойникам, и ураган нипочем.
        - Как знаешь.
        - Спокойных снов и да будут благоволить тебе Боги.
        И Видольд тенью выскользнул из шатра.
        II
        Погода стремительно ухудшалась по всему Илирину: ветра гуляли, ломали деревья и срывали соломенные крыши домов. Что-то странное творилось, даже самые древние старики не могли припомнить такой непогоды. Да еще и в это время года, когда весна в разгаре.
        "Не к добру", - шептались старухи.
        "Точно не к добру", - вторили им женщины помоложе.
        Мужчины молчали, не желая потакать женским страхам, однако и они чувствовали себя неспокойно. Впрочем, мужчин по городам и селам оставалось не так много - в основном старики, калеки да юнцы. Большую часть обязали вступить в ополчение, дабы защитить Илирин Великий от полчищ диких варваров.
        Бредену повезло: трактирщик спрятал его в погребе, когда сюда наведался отряд вербовщиков. А что делать? Нужно же хоть кому-нибудь защищать полупустую деревню от разбойников, которые непременно сунутся в осиротевшее поселение. А Бреден, чего таить, куда лучше справится с их нашествием, чем какой-нибудь крестьянин, не знакомый ни с чем смертоноснее вил.
        Кайла не скрывала радости от того, что Бреден остался. Да, она тогда сильно разозлилась и обиделась на него, но все равно ничего не могла поделать со своими чувствами. Кроме того, на следующий же день после того стыдного случая Бреден сам подошел к ней и попросил прощения за глупый смех. Да-да, он так и выразился: "глупый". По его словам, это от неожиданности. А еще, Бреден поделился с Кайлой своей тайной. Оказывается, Ирэйху вовсе не брат ему, а сын. Мать ребенка, его возлюбленная, умерла родами. И до сих пор не удалось ему ее забыть.
        К девчоночьей влюбленности Кайлы прибавилось сочувствие. И надежда, что когда-нибудь своим терпением, добротой и любовью она заставит сердце Бредена оттаять. И как же счастливы они тогда будут вместе! А пока она останется его подругой. До лучших времен.
        Да, Шейра научилась лгать. И лгать убедительно. По крайней мере, хоть кому-то стало от этого лучше. Например, Кайле. Жаль, она не могла рассказать ей всю правду, хотя очень устала скрывать от всех свое истинное прошлое.
        Страшное слово "война", сопровождаемое плотно сжатыми губами и испуганными глазами, зазвучало в деревне лишь спустя пару месяцев после ее начала. В первое время, хоть и забрали мужчин, но в жизни деревни перемены не ощутились. Странная непогода, конечно, волновала жителей, но все-таки солнце, пусть реже, но светило, поля зеленели, коровы с козами доилась.
        Настоящие перемены начались позже. Сначала пришел отряд илиринских воинов, изъял остатки прошлогоднего зерна и угнал добрую половину скотины. Потом шайки разбойников перекрыли торговые тракты, нападая на обозы крестьян, которые везли шерсть и вяленое мясо на продажу в близлежащие города.
        А погода все ухудшалась, ветра завывали все сильнее, заламывая и без того поредевшие посевы, еды становилось все меньше. Трактир, за которым приглядывала Шейра, закрылся, а трактирщик, забрав жену и детей, переехал к родичам в город. Айсадка осталась жить в опустевшем трактире со своим сыном - благо, ее никто не выгонял на улицу. Но пищу для себя и Ирэйху-Ше теперь приходилось добывать другим способом: помогать крестьянам с работами на их полях и ухаживать за их взволнованной и истощенной скотиной. Руки ее очень скоро покрылись кровоточащими мозолями, лицо осунулось и похудело, кожа начала шелушиться, обдуваемая уже почти привычным пыльным ветром. Впрочем, от этого страдали все без исключения жители деревни.
        По-настоящему война докатилась до Малых Озер вместе с небольшим отрядом отерхейнских всадников, по какой-то причине отколовшейся от войска. Непонятно, каким образом и, главное, зачем их занесло в такую глушь, но они моровым поветрием пронеслись по их и соседним деревням. Забрали у крестьян последнее зерно и скотину, пожгли жалкие остатки посевов, изнасиловали добрую половину женщин и убили большую часть стариков и детей.
        Пламя, сожрав посевы, перекинулось на соседние хибары. Крестьяне смогли унять пожар, но несколько семей остались без крыши над головой. Обездоленные, они переселились в опустевший трактир, где жил до сих пор один только Бреден со своим малолетним братом.
        А самого Бредена ранили: ничего серьезного, меч всего лишь рассек его плечо, и юноша, стоило отерхейнским стервятникам покинуть деревню, дошел до местной знахарки на своих ногах. Однако Кайла все равно волновалась и, кроме всего, чувствовала себя виноватой. Ведь это ее спасал от бесчестья и смерти Бреден, когда его ранили. Без сомнения, вражеский воин добил бы его, но, к счастью, отвлекся на крики товарищей и тут же забыл о своем раненом противнике.
        Кайла стояла у входа в дом знахарки и терпеливо ждала, когда Бреден с перевязанной раной появится в дверях. Но прошел час, два, вот уже забрезжили сумерки, а он все не показывался. Тогда Кайла не выдержала и заколотила в дверь. На стук выглянула сердитая старуха, тут же набросившись на девушку с криком:
        - Чего барабанишь, оголтелая?! У меня там раненых пятеро, не до тебя! Домой иди, кыш отсюда!
        - Бреден… - только и смогла пролепетать Кайла.
        - Чего "Бреден"? Ранен он. Сказала тебе, кыш!
        - Подожди, подожди, пожалуйста, тетушка Хайса, - девушка крепко вцепилась в рукав знахарки. - Что с ним? Ведь рана не опасная … кажется…
        - Вот именно, что "кажется", - проворчала старуха, немного смягчившись, видя искреннее волнение Кайлы. - Не знаю, что с ним. Вроде простая рана, да нехорошая.
        - Что с ним? - еще раз взмолилась девушка, но знахарка не стала ее слушать и, грубо оттолкнув, захлопнула дверь.
        Кайла медленно сползла на землю и расплакалась.
        III
        - Великая Матерь злится на своих детей, - пробормотала Маллекша, тревожно вглядываясь во тьму за окном.
        - Откуда такие мысли, жрица? - снисходительно поинтересовался Хаттейтин.
        - А ты сам посмотри! Разве когда-нибудь была такая погода? Среди народа уже бродят нехорошие слухи…
        - Подумаешь, погода им не нравится! Всякое бывает. Нам это, может, и на руку. Отерхейн пошел на нас по весне, они там рассчитывали, что путь дастся им легче. А не тут-то было. Теперь им придется бороться не только с нами, но и с непогодой.
        - Не радуйся. В своих степях дикари привыкли к ветру. А вот мы - нет. Крестьяне ропщут, даже в войске не видно былого азарта, тебе ли этого не знать, военачальник? Поговаривают, что удача отвернулась от Илирина вместе с гибелью царской семьи. Даже наш рассказ о великой жертве не больно-то подействовал. И виной тому - погода. Люди решили, что Боги злятся.
        - Не волнуйся раньше времени, Маллекша. Завтра я присоединяюсь к войску. Уж я найду, чем поднять их боевой дух.
        - Мне бы твою уверенность… Элимер прошел через Эхаскию. Понимаешь - через земли нашего союзника?! И никто его не остановил! Никто!
        - Ну и что? Главное, Иэхтрих с войском в это время находился здесь, а не на родине. Он повел себя достаточно умно, чтобы не спасать свое маленькое царство прямо сейчас, а сосредоточить силы на сокрушении врага здесь. Богатства и земли, которые он получит, когда мы повергнем Отерхейн, с легкостью возместят ущерб, нанесенный Элимером.
        - Если повергнем.
        - Откуда эти сомнения?
        - Не знаю. Но мне очень не нравится эта непогода. Что-то здесь не так, этого не должно быть.
        - Ох уж эти твои невнятные знамения, - отмахнулся военачальник.
        - Хорошо, давай забудем о знаках, поговорим о реальности, - прошипела жрица. - Отерхейн уже прошелся по западным и южным окраинам, наши войска выбиты оттуда. Ты - военачальник - как ты можешь быть столь беспечен?
        - Это всего лишь окраины: деревни, мелкие поселения. Ничем особенным он не завладел, только своих людей вымотал. Ни одной крепости так и не взял.
        - А не ты ли мне говорил, что отерхейнцы и не пытались захватывать крепостями? Что кхан метит прямиком на Эртину.
        - Пусть метит. Как приблизится еще чуть-чуть, мы его и встретим. Во всеоружии. И задавим числом. А окраины потом восстановим. За счет покоренного Отерхейна.
        - Почему ты не послушал Адданэя, когда он говорил, что нам нужно как можно больше наемников? Почему после его предательства ты не продолжил вербовку? Царь, конечно, многое успел, но ты должен бы продолжить. Разве нет?
        - Времени оставалось слишком мало. И вообще, женщина, занимайся своими обрядами и знаками, хорошо? А войну оставь мне.
        - Так веди ей как следует! Не забывай, мы с тобой сейчас не просто жрица и военачальник, мы - наместники. О, Боги, как не хватает Нирраса!
        - Ниррас был талантлив, без сомнения. Но его нет. И мы с тобой знаем, кто виновен в этом - слухами земля полнится.
        - Увы. Старая змея ответила за это и многое другое, но нам это сейчас не поможет. К чему все это, если Отерхейн раздавит нас?
        - Да с чего ты взяла?! - разозлился военачальник. - Мы находимся в выигрышном положении! Пусть кхан движется к центру, мы пропустим его, подманим поближе, а здесь возьмем голыми руками. Его войско к тому моменту уже истощится из-за долгих переходов и кровавых стычек.
        - Надеюсь, Хаттейтин, надеюсь. Да помогут нам Матерь и воинственные сыны ее.
        - Да помогут!
        ***
        - Ханке побери этот ветер! - взвыл Батерхан, пытаясь отвернуться от бьющего прямо в лицо воздушного потока. - Даже у нас в степях, даже по осени, такого не бывает! Не иначе илиринские ведьмы чего наколдовали!
        - Э, ты чего это, тысячник? Сказочек наслушался? Не повторяй бреда илиринской черни! В Отерхейне, доносят, то же самое с погодой делается, - осадил его Ирионг. - Какое еще колдовство, какие ведьмы?! Илиринцы сами от этого ветра стонут.
        - Они хитрые, эти илиринцы. Может, притворяются. Так же, как с победами нашими. Подпускают нас ближе, ловушку какую-то готовят, видят Боги.
        - Не считай себя умнее всех, - усмехнулся Ирионг. - Известна их ловушка. Решили пожертвовать деревнями и городками мелкими, чтобы разгромить нас, когда ближе подойдем. Да только поплатятся они за эту самоуверенность. Серые доносят, что в их войске едва ли не смута началась, как царь пропал. Умер, поговаривают. Дурное это дело - воевать, когда в стране переворот. Так что вовремя мы на них пошли, очень вовремя.
        - А ты веришь, Ирионг, что Аданэй умер.
        - Не произноси этого проклятого имени, - военачальник сплюнул, но ответил: - Кхан наш не верит в его смерть. Да и я в ней сомневаюсь, если честно. Да и хватит об этом. О деле надо думать. Мы скоро к Октане приблизимся. Крупный город - этакое перепутье. Очень удачно расположенный, важный оплот врага. Его надо взять. Приказ кхана.
        - Штурм?
        - Да. Город плохо защищен стенами - в основном, одни рвы. Но илиринцы оставили там немалые силы…
        IV
        Прошла неделя, но Бреден так и не вышел из дома знахарки. А Кайлу так и не пускали к нему, хотя девушка каждый день околачивалась у знакомой двери. Уже и мать на нее бранилась, что она домашние дела забросила, пару раз даже оплеух отвесила. Да только Кайла ничего не могла с собой поделать, и как только удавалось улизнуть, так сразу же мчалась к знахарской хижине. Вот и сегодня спряталась за забором и ждала, пока Хайса выйдет на улицу, чтобы снова наброситься на старуху с расспросами. Почти всегда они оканчивались ничем: знахарка гнала девушку со двора едва ли не метлой, но Кайла не отчаивалась. Ведь там Бреден! Бреден, которого ранили из-за нее, который, может быть, умирал из-за нее! Из-за того, что спасал Кайлу! Она себе никогда не сможет простить, если он погибнет!
        Вот - скрипнула дверь! Вот - Хайса медленно вышла на улицу. Внимательно оглядела двор. Кайла уже готова была выскочить из своего укрытия и снова, снова, снова умолять старуху впустить ее внутрь, но та сама ее увидела и, вместо того, чтобы как обычно гнать, вдруг подманила ее крючковатым пальцем. Кайла нерешительно подошла.
        - Так и знала, что ты здесь, - проскрипела старуха. - Иди. Назвавшая себя Бреденом хочет говорить с тобой наедине.
        Кайла вскрикнула от радости и волнения, даже не обратив внимания на то, что знахарка сказала о Бредене в женском роде. Опасливо вступила она в дом, чуть потопталась у входа, ожидая, пока глаза ее привыкнут к чадящему полумраку.
        - Кайла… - услышала она слабый зов из глубины хижины и тут же бросилась на голос.
        - Бреден, милый Бреден! Как я боялась, как волновалась за тебя! - воскликнула она в слезах. - Что с тобой? Ты выздоровеешь, правда?
        - Послушай…
        - Обещай мне, что выживешь!
        - Не могу… Не знаю. Хайса говорит, рана загноилась, зараза по телу пошла… Плохо мне…
        - Бедный мой Бреден, - Кайла притронулась к его щеке и отдернула руку. - Да ты весь горишь!
        - Да…
        - Прости, прости меня! Это все я виновата! Я жизнь за тебя отдам, не умирай только!
        - Правда отдашь? - странным голосом спросил Бреден.
        - Да!
        - Тогда обещай мне… клянись, что если я умру, выполнишь мою просьбу.
        - Ты не умрешь!
        - Клянись, что выполнишь. Времени мало.
        - Хорошо, хорошо, хорошо! Клянусь! Но ты не умрешь! Я люблю тебя, ты не умрешь!
        Ей показалось, или Бреден вздохнул с облегчением?
        - Я верю. Возьми лучину… освети мое лицо.
        Девушка послушалась.
        - Что видишь? Кого видишь? - слабо спросил Бреден.
        - Тебя! Только ты бледный, и глаза горят.
        - Смотри лучше.
        Кайла снова послушалась и наконец заметила странность, не связанную с болезнью. Волосы Бредена стали светлее у корней.
        - Ты волосы красил? Зачем? Ты от кого-то прятался?
        - Да. Но это не все.
        - Я не понимаю.
        - Я женщина! - хрипло выкрикнул он.
        Кайла остолбенела и едва не отпрянула назад. Женщина?!
        Она присмотрелась. До боли всмотрелась в дорогое ей лицо. Тонкие черты. Грудь, которая лихорадочно вздымалась под покрывалом. Женщина… У Бредена никогда не было усов или бороды. Он всегда казался почти по-девичьи красивым. Его голос звучал довольно высоко для мужчины. Но Кайла, как и многие, всегда относила это на счет его юности.
        - А Ирейху это… - начала она задавать вопрос, уже предугадывая ответ.
        - Да. Мой сын.
        - Кто ты? - испуганно пролепетала Кайла, не в силах отойти от изумления.
        - Я расскажу. Если твоя клятва еще в силах, если мой обман не разрушил ее.
        Кайла помолчала, но спустя миг собралась с духом и ответила:
        - Я не знаю, кто ты, я не знаю, зачем ты лгала, от кого пряталась. Но ты меня спасла. Кем бы ты ни была, ты спасла меня. Я сделаю все, что в моих силах.
        - Спасибо, Кайла. Я попрошу об одном… - она запнулась.
        - Да?
        - Мой сын, мой Ирейху. Если… если я умру… И если закончится война… Ведь когда-нибудь она должна закончиться? Тогда, если кхан Отерхейна будет еще жив, найди способ… Пожалуйста, найди способ и отдай моего сына ему.
        - Что?! - Кайла в ужасе отскочила назад. - Ты в своем уме? Как ты можешь поступать так со своим сыном? Отдать его врагу, этому зверю?! Он ведь и малых детишек не щадит!
        - Он его отец.
        Кайла обомлела и больше не выдавила ни слова, силясь осознать услышанное. А странная женщина продолжила:
        - Я ошиблась. Не должна была уходить тогда… но я слишком испугалась. Теперь я умираю. И тогда у моего сына не будет матери… Но пусть у него останется хотя бы отец. Отдай ему наше дитя, умоляю!
        - Кто ты? - еще раз спросила Кайла робким шепотом.
        - Я Шейра-Сину, я кханне Отерхейна. Кханне, убитая собственными подданными. Но они не знали…
        Кайла только мотала головой из стороны в сторону и бормотала тихо: "Нет, нет, не может быть".
        - Я кханне твоих врагов… Но я не враг тебе и Илирину. И мой сын не враг вам - он просто дитя. Пожалуйста, помоги… Ты поклялась…
        - Да! Да! Но я не знала, кому приношу клятву!
        - Да… конечно… - слабо выдохнула Шейра, отворачиваясь в сторону и не в силах сдержать слез. Последняя ее надежда рассыпалась прахом. - Ты не знала… Я обманом взяла клятву. Пусть ты будешь свободна от нее…
        Обе замолчали. Надолго. Но Кайла первая прервала молчание:
        - Ты кханне моих врагов. Но если бы не я, ты бы сейчас не умирала. Ты спасла меня, тебе я обязана жизнью. И я… Я любила Бредена! Я постараюсь, обещаю. Не знаю, как я доберусь до этого твоего мужа, но я постараюсь. Клянусь.
        - Спасибо тебе…
        - Да…
        - Не говори, что я тебе рассказала. Если узнают, заберут Ирейху и будут мучить моего кхана…
        - Я не скажу…
        ***
        Великая Кханне Отерхейна, айсадка Шейра-Сину, умерла спустя два дня, на закате. Ее похоронили, поставив простенькое надгробие без надписи. Ибо никто, кроме Кайлы, не знал, что следует написать на нем. Открылось, что под личиной юноши Бредена жила женщина, но никто не ведал, кем она являлась при жизни и почему прятала от всех истину. Никто не знал, кроме Кайлы. Но девушка никому не рассказала. А сына загадочной женщины, Ирейху-Ше, приютила у себя старая знахарка Хайса. Кайла знала - до тех пор, пока не закончится война.
        А война продолжалась, с каждым днем становясь все кровопролитней и безнадежней.
        "Мы прокляты! - ярились воины. - Как царь наш проклят!"
        И даже тысячникам с военачальниками не удавалось заглушить этот ропот.
        А ветра продолжали шуметь над Илирином Великим, с каждым днем становясь все яростнее и безжалостнее. Они сносили крыши домов, ломали деревья и вырывали их с корнем.
        "Прокляты, мы все прокляты", - шептались старухи. И сейчас уже никто не находил в себе сил им перечить.
        - ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПОД ПЕСНЮ ВЕТРА И ТВЕРДЬ НАЧНЕТ ПЛЯСАТЬ
        - Подступают значит… - протянул Ианндор Седой, услышав донесение дозорных о передвижениях отерхейнской рати. - Что ж, возвращайтесь на пост и ждите распоряжений.
        С этими словами он развернулся и отправился к Аххариту, которого недавно назначили их главнокомандующим - кайнисом. Безумие какое-то! Не видавший жизни, балованный юнец - и вдруг кайнис! Неужели Хаттейтин не мог удержаться, неужели так сильно ему захотелось осчастливить сына высокой должностью? Что это: несправедливость? Глупость? Скорее всего, и то, и другое.
        И вот, теперь он, опытный тысячник, обязан подчиняться этому мальчишке, спрашивать его соизволения на любые действия. Зло скрипнув зубами, Ианндор чуть помедлил у дома, в котором разместился Аххарит, но деваться было некуда, а потому он рванул на себя дверь и вошел в помещение, которое встретило его спертым запахом вина, благовоний и мужского семени. Ну конечно! Чем еще мог заниматься этот ничтожный, кроме как не возлияниями и развратом! Еще больше распалив себя, Ианндор огрызнулся на прислугу и проследовал вглубь дома. Его абсолютно не волновало, в каком состоянии он застанет этого, с позволения сказать, кайниса!
        - Ианндор, что-то случилось? - раздался ленивый, слегка осипший голос из погруженного в туман курений помещения.
        - Да! - выпалил он, игнорируя ухмылявшуюся в объятиях Аххарита шлюху.
        - Ну, так говори, - небрежный взмах холеных белых пальцев еще больше вывел Седого из себя. Ладно бы просто мальчишка, так ведь еще глупый и самоуверенный мальчишка.
        - Отерхейнцы подступают к городу, - прорычал он.
        - Чудесно! - рассеянно промурлыкал Аххарит, но что-то в нем все-таки изменилось: неуловимо, неприметно. Куда только делась расслабленная поза? Он как-то странно подобрался, глаза его заблестели, губы расползлись в недоброй полуулыбке, а рыжие волосы в свете камина и свечей и сами показались пламенем.
        - Сколько их? - спросил он.
        - Точное число неизвестно, - проворчал Ианндор. - Но не меньше трех тысяч. И двигаются они тремя отрядами.
        - Кто их ведет?
        - Ирионг. Это их военачальник.
        - Я знаю, кто такой Ирионг, - отмахнулся Аххарит. - Как скоро будут здесь.
        - Самое большее через двое суток.
        - Понятно… - протянул кайнис и, чуть подумав, добавил: - Вот что: будем уходить.
        - Что?! - Ианндор едва не задохнулся от возмущения.
        - Уходить. Или ты плохо расслышал? - издевательски бросил проклятый юнец и собирался продолжить, но тут вмешалась шлюха:
        - Милый, вы разгромите этих дикарей, я в тебя верю. Зачем уходить?
        - Несомненно, дорогая, - ухмыльнулся тот, проведя камнем кольца по щеке женщины, и уже серьезно обратился к Ианндору: - Мы уйдем.
        - Наместник приказал удержать город!
        - Поэтому мы уйдем.
        Ианндор даже не нашелся, что ответить, пораженный этой наглостью и глупостью. Аххарит же, воспользовавшись паузой, заговорил снова:
        - А пока ступай и прикажи, чтобы всех свежих мертвецов - вчерашних или сегодняшних - свезли на главную площадь. Отправь кого-нибудь, пусть проедутся по дворам, а то, знаешь ли, эта человеческая сентиментальность - еще не захотят отдавать почивших родичей, - он гадко усмехнулся и, сопроводив слова раздраженным взмахом белых пальцев, произнес:
        - Иди, выполняй!
        - Зачем это?
        - Твое дело не спрашивать, а слушать.
        Ианндор ничего не ответил, лишь негодующе вздохнул и, резко развернувшись, вышел.
        - Милый мой, - обратилась женщина к Аххариту, как только тысячник их покинул, - я тоже ничего не поняла. Зачем тебе мертвецы?
        - Такая банальность, право! Привяжем к кольям, будто они живые. И оставим с ними пару сотен воинов. Это будет выглядеть, будто мы по-прежнему здесь, никуда не ушли. А уйдем ночью и попробуем пройти в тыл отерхейнцев. И ударить. Если повезет, если они не догадаются и не заметят нас раньше времени - неожиданность будет на нашей стороне. Враги не ожидают, что мы решимся дать им бой на открытой равнине.
        - А почему ты не объяснил это… этому… как его… Ианндору?
        - Если сам не понял - значит, дурак. Дуракам ни к чему доверять лишнее.
        - Ха! А я? Я тоже не догадалась. Но мне ты рассказал.
        - Ты женщина, Ора, тебе простительно, - растягивая слова, произнес Аххарит.
        - А не боишься, что я, как болтливая женщина, не выдержу и расскажу о твоей задумке подружкам? А они еще кому-нибудь? Может, отерхейнцам? - она рассмеялась и добавила: - Шучу. Я рада, что ты мне доверяешь.
        - С чего ты взяла, что доверяю? - усмехнулся кайнис.
        - Ах, я поняла! - снова рассмеялась Ора. - Теперь ты меня свяжешь и запрешь где-нибудь, например, здесь! А сам будешь приходить и… - она, по-прежнему сидя на кровати, показательно завела руки за спину и проворковала: - Я готова.
        Аххарит посмотрел ей в глаза, но спустя мгновение схватил клинок и вогнал его в живот женщины. Ора ахнула, глаза ее закатились, и она медленно повалилась на ложе, в котором только что царила любовь. Кровь растеклась по светлой простыне, и кайнис, брезгливо отодвинувшись, пробормотал:
        - Так надежнее. Уж извини.
        Город встретил Аххарита хмуро. А может, то говорило его похмелье. Подобравшись к площади, он увидел наваленные друг на друга трупы, которые пока еще не воняли. Однако скоро начнут. Что же, придется жителям и воинам ненадолго смириться с этим маленьким неудобством.
        - Привязывайте их к кольям, выставляйте у рвов! - повелел кайнис, жмурясь от дневного света, и тут же обратился он к одному из сотников: - Тахир, прикажи своим, пусть наделают чучел из соломы, да оденут их по-нашему. И тоже - к кольям и рвам.
        Убедившись, что сотник послушал приказа, он уже повернулся к занимающимся мертвецами воинам, когда ему в ноги бросилась какая-то женщина. Утопая в слезах, она голосила:
        - Кайнис, пожалуйста, смилуйся. Это мой единственный сын, он еще совсем маленький! Был… А враги станут по нему стрелять… Я не выдержу! Я похоронить его хотела! Пожалуйста! Он - единственный! У меня никого больше нет!
        - Какая жалость, - промолвил Аххарит и наклонился к женщине, приподнимая ее за плечи. - Сочувствую. Но Илирин важнее.
        Впрочем, заметив неподдельное отчаяние в ее лице, он добавил, мило улыбнувшись:
        - Надеюсь, прекрасная госпожа меня простит, - достаточно оказалось одного его взгляда, и люди быстро оттащили застонавшую от безысходности женщину.
        - Проклятый! Проклятый! - хрипло вопила она.
        Аххарит приложил руку к груди и вежливо поклонился.
        ***
        Ночь проглотила равнину, а небо, затянутое тучами, делало ее еще темнее. Единственные источники света - костры в лагере и далекие их отблески возле Октане: дозорные илиринцев тоже не дремали.
        - Утром двинемся на город, - промолвил Ирионг.
        Батерхан вяло кивнул и плотнее закутался в плащ, чтобы спрятаться от ветра. Правда, это плохо помогало. Ирионг, заметив усталость тысячника, прикрикнул:
        - Укладывайся спать! Такой ты мне не нужен. Выспись. И чтобы к утру пришел в себя! Давай!
        Тот не заставил просить себя дважды и завернулся в раскинутую неподалеку шкуру. Ирионг же, невзирая на пронизывающий ветер, остался у костра: привычка, которой он научился у Видольда - телохранитель всегда утверждал, будто ночью да в одиночестве лучше думается. А Ирионгу нужно было очень хорошо поразмыслить и решить, как лучше взять город, силы защитников которого превосходили силы нападающих.
        Утро для него наступило внезапно. Мало что изменилось в сумрачном небе - все так же клубились тучи, гонимые ветром, по-прежнему скрывалось солнце - разве что вокруг посерело. Военачальник продрал глаза, обнаружив, что так и заснул на земле, у костра, заботливо поддерживаемого дозорными.
        Протрубив подъем, он наскоро привел в порядок оружие и доспехи. Пора! Пусть илиринцев в городе много, однако хорошие бойцы среди них редкость, а потому можно было считать, будто силы равны.
        По его приказу воины выстроились в этельды и выступили в путь. Несколько часов - и на горизонте показался Октане, огороженный рвами, за которыми выстроились илиринцы. Значит, подготовились к вторжению. Что ж…
        Ирионг уже собрался отдать приказ о наступлении, когда его внимание привлек голос одного из дозорных. Тот несся со стороны расположенных левее холмов:
        - Враги позади! За холмами! Подступают!
        Военачальник быстро спросил:
        - Сколько? Далеко?
        - Как нас. А скорее, больше. В двух часах верхом.
        Ирионг тихо выругался. Сожри тьма этих илиринцев! Откуда они взялись? Как умудрились зажать его войско между двух сил? Те, у города, пока не предпринимали никаких действий, чего-то ждали. Должно быть, этих новых сил и ждали.
        Военачальник, поразмыслив, решил оставить несколько разведывательных отрядов, чтобы продолжали наблюдать за защитниками Октане, а сам с войском выдвинулся навстречу нежданному противнику.
        Еще немного - и отерхейнцы увидели илиринскую рать, и приготовились встретить ее в открытом бою.
        Ощетинились копейщики и мечники. Полукругом выдвинулись вперед лучники, расположившись по краям войска.
        - Попробуем закольцевать, - сказал Ирионг.
        Повторять дважды не потребовалось. Строй-ловушку, который размыкался, проглатывая добычу, и снова смыкался, воины знали хорошо. Рискованный строй - ведь противник мог вырваться из окружения, - совершенно не подходил для битвы, например, с конниками диких племен, но илиринцы - другое дело. Они привыкли воевать стройными рядами, а потому и поймать их будет проще.
        Аххарит отдал приказ наступления. И понеслись, держа копья наперевес, всадники, заклубилась пыль под копытами. Отерхейнцы же стояли неподвижно, только лучники посылали стрелы, раня коней и людей. Это показалось кайнису странным, ведь он знал, что враги перед основной схваткой предпочитали отправлять вперед несколько небольших конных отрядов, которые быстро атаковали и тут же рассыпались, изматывая противника и стараясь нарушить его строй - тактика, позаимствованная у дикарей. И лишь потом вступала в бой основная часть войска. А сейчас отерхейнцы стояли и ждали непонятно чего.
        Но остановить своих людей он уже не успевал, да и не пытался: стопорить бешено несущуюся конницу чревато - ряды всадников могут столкнуться, смешаться, возникнет неразбериха, которой воспользуется враг.
        Сначала их встретили стрелы и метательные копья - но это было предсказуемо и не остановило илиринцев. Скачка не продолжилась, и вот уже они врезались в строй врага.
        Пыль, кровь, ржание коней, крики раненых - и все-таки они прорвали цепь отерхейнской конницы, и уже разразились было торжествующими криками, но тут что-то произошло: испугались и заметались лошади: падали, сталкивались, калеча друг друга и наездников.
        Ловушка! Это была ловушка! Их окружили! Спасибо хладнокровию и быстрой реакции тысячников и сотников, у них даже в этом крошеве получилось преодолеть всеобщую панику и донести приказ Аххарита до всех: илиринцы образовали круг, который хоть и сжимался напирающими со всех сторон противниками, но позволял держать оборону. Только надолго ли их хватит? Умирали воины, все больше сужался круг, и скоро не останется другого выхода, кроме как умереть в этой схватке.
        Взгляд кайниса вдруг натолкнулся на Ирионга - тот бился неподалеку от него, почти не защищенный телами других воинов. Видимо, в азарте боя утратил осторожность. Какая удача! Какая немыслимая удача! Возможность вырваться из окружения! Времени, да и возможности натравить на военачальника своих людей уже не оставалось, а значит, придется рискнуть собой. Но Илирин важнее его жизни. Он важнее любых жизней.
        Больше не раздумывая, Аххарит вырвался за круг телохранителей - Ирионг занятый другими противниками, его не заметил. То, что надо! Кайнис размахнулся и, что было сил, обрушил на голову отерхейнца тяжелый топор, который продавил железный шлем, и оглушенный, раненый военачальник начал оползать с коня. Но Аххарит не позволил ему упасть, как не позволил своим людям добить его - вместо этого он умудрился перетащить Ирионга на свою лошадь и рванул под защиту телохранителей. И там уже перевел дух. Удивительно - на это действо ушло всего несколько мгновений, противники даже понять ничего не успели, но у Аххарита возникло ощущение, будто прошла целая жизнь.
        А дальше все оказалось более-менее предсказуемо: подав противникам знак о переговорах, прикрываясь плененным военачальником, илиринцам удалось выйти из окружения. Вопреки опасениям кайниса, отерхейнцы, слава Богам, слишком высоко ценили Ирионга, чтобы рисковать его жизнью. Глупцы! Ни один человек не стоил благополучия целого государства. С другой стороны, отерхейнцы воевали не на своей земле, их городам, селениям и семьям пока ничего не угрожало, наверное, поэтому они и позволили себе проявить подобную недальновидность.
        - Отходим к Нигне, Ианндор, - обратился кайнис к тысячнику.
        Тот молча кивнул: это решение казалось ему верным - там, на реке, стояли корабли, которые пришли с моря еще до начала ураганных ветров, а теперь оказались в плену у этих ветров, вынужденные стоять на якоре, спустив паруса. Они ненадолго прикроют остатки отступающего войска.
        Главное, Октане спасена, приказ Хаттейтина выполнен. Теперь-то отерхейнцы не сунутся в город, они станут преследовать Аххарита, чтобы попытаться либо отбить своего военачальника, либо договориться об обмене.
        ***
        Остатки илиринского войска переправились через реку, часть воинов разместилась на стоящих здесь же кораблях, остальные - в поселении, названном по имени реки - Нигне. Отерхейнцы встали лагерем среди холмов неподалеку. Ситуация вырисовывалась интересная: всем оставалось только ждать - либо подкрепления, либо помощи небес. И обе стороны осознавали, что вынужденное перемирие не продлится долго. Если отерхейнцам не удастся освободить военачальника, они пожертвуют его жизнью, но навяжут илиринцам открытый бой. Однако этот бой может закончиться и победой последних, ведь сейчас, соединившись с морскими воителями, илиринцы смогли восполнить свои потери.
        Аххарит окинул взглядом своих людей, с неудовольствием отмечая, что не хватает слишком многих. Но скоро лицо его разгладилось, и он вдруг как-то совсем по-мальчишечьи взъерошил волосы той самой холеной рукой, теперь покрытой пылью, кровью и ссадинами.
        - Но город-то спасли! И военачальник их у нас! - воскликнул кайнис и рассмеялся.
        А Ианндор, проворчав про себя: "Мальчишка!", вдруг уловил в своих мыслях что-то сродни отцовской гордости, и громко расхохотался в ответ.
        ***
        Когда Ирионг очнулся, то обнаружил себя связанным. Он лежал на кровати посреди какого-то дома. Голова болела так сильно, что казалось, будто ее расплющило между молотом и наковальней. Один глаз полностью заплыл и ничего не видел, зато оглядевшись другим глазом, военачальник понял, что находится у илиринцев в плену. Какое бесчестье! И все из-за его самонадеянности! Ирионг знал: если за три дня воинам Отерхейна не удастся его спасти, то они кинутся на илиринцев, невзирая на угрозу его жизни. Так заведено. И это правильно. Если бы он только мог, то приказал бы и этих трех дней не выжидать. Кхан, может, извинит его за легкомысленность, проявленную на поле боя, но сам себя Ирионг не сможет простить никогда. Ведь из-за него пострадало войско, именно он невольно помешал произойти уже почти свершившейся победе в недавней схватке. И лучше ему сейчас умереть… Впрочем, илиринцы не позволят ему сделать и этого.
        Дверь застонала, и глазу Ирионга предстал какой-то рыжеволосый воин. Кто он такой, плененный военачальник не знал. Впрочем, тот сам представился и, что удивительно, на языке Отерхейна.
        - Кайнис Аххарит. Рад приветствовать доблестного Ирионга у себя в гостях.
        Кайнис? Этот мальчишка? Вот так стыд! Его пленил зеленый юнец!
        Тот уставился в ожидании ответа, но Ирионг предпочел промолчать, тогда рыжеволосый заговорил сам:
        - Я развяжу тебя. Твою рану следует обработать. Потом мы с тобой выпьем вина и поговорим. Только глупостей не делай.
        И вся эта фраза на языке Отерхейна! Военачальник не смог сдержать изумления:
        - Ты говоришь на нашем наречии?
        - Так же, как на наречии Сайхратхи, Ишмира, Эхаскии и многих других. Только зная язык, можно понять душу и культуру чужого народа.
        - А был уверен, что илиринцы считают нас неотесанными варварами, не имеющими ни души, ни культуры, - усмехнулся Ирионг, как ему показалось, язвительно. Однако Аххарит отреагировал спокойно, только небрежно взмахнул рукой и обронил:
        - Так считают глупцы. Но я не имею несчастья к ним относиться.
        И тут же, подойдя к военачальнику, перерезал веревки, стягивающие его запястья.
        - Давно мечтал познакомиться с тобой, - произнес кайнис. - С тобой и твоим кханом. Что ж, одно из моих желаний исполнено. Даже жаль, что мы с тобой по разные стороны, но так уж сложилось.
        Чем дольше Ирионг слушал и смотрел на этого юношу, тем больше удивлялся. Впрочем, он был далек от мысли, что непонятная симпатия этого рыжего к нему, вражескому предводителю, как-то поможет вырваться из плена. Нет, такой не выпустит своей добычи.
        ***
        Да, Аххарит увел противников от Октане, он захватил их главного военачальника, однако основные силы Илирина продолжали отступать все дальше и дальше к столице, неся огромные потери. Не сбылись надежды Хаттейтина на усталость вражеского войска и на противостоящие ему ветра. Словно злобная ярость кхана передалась и его людям, заставляя их убивать, жечь и калечить противника и не щадить мирных жителей.
        Растерялся Илирин, впал в уныние. Правду говорил Аданэй, когда утверждал, что давно уже это древнее царство не вело войн и давно уже богатые купцы пользовались здесь куда большим уважением, чем знаменитые воины. Избалованным роскошью илиринцам непросто давалось сдерживать напор диких орд, которые с юных лет воспитывались в набегах да схватках. Но сдерживали. Пока еще сдерживали. Во многом благодаря таким, как кайнис, но их оказалось недостаточно.
        Впрочем, Отерхейн также нес немалые потери. Лишился кхан Элимер Ирионга: его застрелили при попытке бегства. Конечно, допустившие его смерть поплатились за это собственными головами, ибо живой военачальник представлял для илиринцев куда большую ценность, нежели мертвый. Да, теперь уже не опоить его цветным зериусом и не вытянуть из него планов войны. А виноватыми в этом оказались несколько остолопов. Разозлившись, Аххарит расправился с ними без капли сожаления.
        А Великий Кхан Отерхейна от известия о смерти своей правой руки пришел в еще большую ярость. Октане поплатилась за это. Город был сожжен, все жители - от стариков до детей - убиты, а отерхейнские орды двинулись дальше, шаг за шагом продвигаясь вглубь страны.
        В эртинском дворце заламывала руки Маллекша, кусала губы, вознося мольбы Богине. Но тщетно. Глухи оставались Боги к мольбам детей своих. Мертвая ныне Аззира понимала это, когда утверждала, что Богам нет дела ни до Илирина, ни до Отерхейна. Но Маллекша продолжала надеяться, творя чары, стараясь помочь ими отступающему войску, пытаясь навести проклятие на кхана.
        А перед Элимером уже забелели стройные башенки Эртины. Пока еще далеко, на горизонте, но еще чуть-чуть, последний рывок, разнести вражеское войско - и войдет Отерхейн в сердце Илирина, не защищенное крепкими стенами. Ибо не как крепость возникала эта надменная столица, а как оплот красоты и искусства.
        Однако не так-то просто, несмотря на открытость, оказалось ее покорить: именно здесь, на подступах к столице, воспылала илиринская рать потерянной, казалось бы, яростью, и ощетинилась подобно дикобразу. Воинские отряды попытались зайти на захватчиков с двух сторон, а местные жители, позабыв о робости и страхе, тайком да ночами отправлялись на вылазки, громя обозы с продуктами и ранеными, пытаясь задержать врага, чтобы помочь своим заступникам.
        Из ворот трех городов, окружающих равнину, по которой неслись отерхейнские всадники, выступили защитники, дабы не позволить неприятелю завладеть Эртиной. В этой битве должно было решиться, за кем останется победа и чья держава падет к ногам другой. Теряли обе стороны воинов, теряли матери сыновей, жены - мужей, а друзья - друг друга. Пал с коня могучий Рест и, узрев гибель товарища, взревел Видольд, растеряв свое хладнокровие, однако не рассыпалось кольцо телохранителей вокруг Великого Кхана.
        Час прошел. Потом еще два. Поредел строй защитников, утратил Илирин боевую ярость - сомнения и неуверенность овладели древней державой. И вот, казалось бы, еще одно усилие - и падет Эртина к ногам жестокого Отерхейна.
        ***
        Однако ветер все крепчал, мешая и защитникам, и нападавшим, поднимая в воздух тучи пыли, застилая небо грязно-серым полотном. Ураган сбивал с ног пеших, пугал лошадей, пролетал над равнинами и городами, заставляя вскипать потемневшие воды озер и рек.
        "Сокрушууу! Уничтожууу! Сожррууу!" - рычал он.
        Проснулись Отцы Ветров, вырвались из плена, завладели небом, закружились в неистовом танце свободы! Подхватили нескольких всадников с конями, захватили в смертоносную воронку и унесли.
        Закричали люди в городах и селениях, попрятались в утробах своих домов; заревели дети, цепляясь за подолы матерей, словно те могли их защитить - ужас овладел миром.
        Взволновался Черный Змей под Горою-Матерью, пошевелил туловом - и вздыбилась земля, содрогнулась от страха. Пошатнулась Великая Гора. Рыдал ветер, дрожала твердь, заглушая панические вопли людей и ржание коней.
        От моря до моря пронеслась стихия - над лесами Илирина, над степями Отерхейна и еще дальше. Больше ничто не зависело от людей, все они стали одинаково беззащитны.
        Рухнул дом Милладорина в Лиасе, убил купца и сильно покалечил его жену - Рэммину. Никогда больше эта женщина не сможет ходить по дорогам и никогда не вернет былую красоту.
        На лесной поляне, среди шатающихся, падающих деревьев, старый Еху вцепился в землю, вознося мольбы всем Богам. Пес по кличке Бурый убежал сразу же, присоединившись к прочему зверью, которое неслось на север.
        На задворках Отерхейна девчонка Айя тщетно пыталась удержаться в седле, когда взбешенная кобыла рванула галопом и, то кидаясь из стороны в сторону, то вставая на дыбы, в конце концов, сбросила девушку. Нога Айи застряла в стремени - и юное тело поволокло по сотрясающейся земле, разбивая о твердь.
        А Маллекша и другие обитатели величественного Эртинского дворца получили воистину царское надгробие: огромную кучу белого камня, пыли и обломков прекрасных статуй.
        И развеялся пепел Октане.
        И целые города обратились в руины.
        Битва остановилась: теперь у людей появился куда более сильный соперник - сама природа обратилась против них. Смерть гуляла по земле, без разбора забирая всех, кто приглянулся, будь то старик или младенец. И сама жизнь ей подпевала, убивая своих детей.
        Паника, слепая паника охватила все живое, заставляя забыть обо всем, кроме спасения. Но надежды тщетны, когда просыпаются извечные силы разрушения.
        Тряслась твердь, крошились дома, ветер похищал живых и снова бросал вниз, подкармливая землю мертвецами.
        Короткое время - и не осталось различий между победителями и побежденными. И те, и другие пали жертвами неистовой мощи. Не ожидали они, что в их войну вмешается третья сила - равнодушная и беспощадная - сила соединившихся стихий. Именно она, а не Отерхейн с Илирином, повергла, захватила, покорила, а потом и уничтожила все, чем дорожили смертные.
        Видольд неподвижно стоял посреди этого безумия:
        "Не твоих ли рук это дело, Шаазар?" - еле слышно пробормотал он, прищурившись, и устремил взгляд в небо.
        А вокруг продолжало корежить и убивать: гибли люди, животные и деревья, разбивались камни, и воды рек выходили из берегов.
        ***
        Собрав кровавую жатву, ураган умер в одночасье. Напившись крови, успокоился и снова уснул Змей - страшная тишина опустилась на мир. Робко поднимались с земли уцелевшие, вылезали из-под обломков те, кому повезло выжить. Время для стонов, криков и плача еще не наступило: люди были подавлены, ошарашены и обездвижены случившимся. Молча приходили они в себя, тихо и бесцельно разбредались по округе, которая превратилась в кладбище, без слов обнимали выживших товарищей, безмолвно стекали слезы по суровым мужским лицам.
        Элимер вылез из-под едва не придавившего его дерева. Разодранная одежда, порезы, ушибы и ссадины по всему телу, боль в ноге, но жив. Жив! Даже не оглядываясь вокруг, не обращая внимания на прорвавшиеся наконец стоны раненых и крики живых, что разыскивали товарищей, он двинулся вперед. Он понимал - стихия не просто так посетила этот мир: она пришла, чтобы даровать ему, Элимеру, знание. Да, именно так: ведь теперь он знал, зачем он здесь. Знал, что ему следует сделать. Теперь - знал. И венец боли, который сжимал голову, вдруг обернулся благом, а не проклятием - он подсказывал, куда идти: вперед, мимо Эртины. Потом вдоль побережья до мелкого княжества Шейтизир, не затронутого ураганом и землетрясением - да, теперь он знал и это.
        Туда! Долго, очень долго, минуя руины и свирепствующих мародеров, которые непременно начнут устанавливать свои порядки на изувеченной земле. Но он дойдет. Он должен. Это его цель, его смысл, его предназначение. Шейтизир!
        И кхан сделал первые медленные шаги. По-прежнему не глядя по сторонам, он не обращал внимания на своих раздавленных и покалеченных людей и равнодушно переступал через мертвые тела, позабыв и об Отерхейне, и об Илирине. Забыв обо всем, даже о том, что он - кхан. Помня лишь одно название - Шейтизир. Помня лишь одно имя - Аданэй.
        Смутно знакомый голос окликнул его:
        - Куда это ты собрался, Кхан?
        - Видольд? - мутным взглядом уставился он на мужчину, который выглядел подозрительно спокойным после того, что здесь только что творилось.
        - Куда ты собрался?
        - Шейтизир.
        - Пешком?
        - Кони разбежались.
        - Не все. Двоих я поймал. Я привязал их. Нужно только чуть вернуться назад. Они там.
        - Ты собрался со мной?
        - Э, Кхан, а куда ж я денусь? Здесь уже ничего интересного не будет. Война закончилась сокрушительной победой… каких-то там сил, - усмехнулся телохранитель. - Все в руинах. Отерхейн - тоже. Ну, помнишь айсадское пророчество? - Видольд обвел взглядом окрестность и прибавил: - Я полагаю, это оно и есть, Поедем дальше.
        - Ты знаешь, куда?
        - Нет. Но ты покажешь.
        ***
        Долго пробирались они по разрушенной земле Илирина, прячась от разбойников, перебиваясь случайной пищей, охотясь, почти ни о чем не разговаривая. Еще дольше двигались по побережью. Еще сильнее становилась боль кхана, практически лишив его сна.
        - Ты обезумел, - Видольд с тревогой покачал головой, когда они сделали привал.
        - Да. Но от безумия есть лекарство - Аданэй. Его смерть.
        - Как знаешь, Кхан.
        - Какой из меня теперь кхан? - усмехнулся Элимер.
        - Ну, убьешь брата. Вернешься в Отерхейн…
        - К тому времени им овладеют разбойники, если еще не овладели. Он станет скопищем разрозненных городов-государств. Я бросил свой народ. Мне нет прощения. Но эта сила…она… Она сильнее и моей воли, и моего разума.
        - Ну, когда-нибудь ты вернешься. Как раз будет чем заняться - войной, например. С мятежниками и самозванцами. Ничего нового, конечно, но…
        - Сначала я найду Шейру, - оборвал его Элимер. - Она жива. Ее не тронул ни ураган, ни землетрясение. Она жива, я верю, я знаю. Я найду ее. Но сначала я найду Аданэя.
        Видольд промолчал.
        Уже закончилась весна, когда двое вступили на земли княжества Шейтизир, которое, как и предполагал Элимер, не затронула стихия. Ласково грело солнце, зеленели травы и деревья, рыбаки тянули сети и заунывные песни. Казалось, будто княжество даже не подозревало о беде, постигшей соседние государства. Но Элимер догадывался, что это лишь иллюзия, и правители Шейтизира уже начали прибирать к рукам кое-какие из разрушенных земель, граничащих с ним.
        На день задержались они в одном из городов княжества, чтобы следующим утром выехать за его пределы и достичь рыбацкой деревушки.
        - Здесь! Это здесь! - взревел Элимер и схватился руками за голову, словно пытался раздавить ее. - Здесь, я чувствую! Я знаю!
        - Так идем, - пожал плечами Видольд.
        - Нет. Ты вместе с лошадьми дождись меня там, - кхан указал рукой в сторону небольшой рощи. - Я приду, когда все закончится. Или не приду. Это значит, что я умер, а ты свободен от клятвы верности.
        - Как скажешь, - и воин, ухватив за поводья коня Элимера, сам вскочил на своего и потрусил к роще.
        Элимер долго стоял, не двигаясь. Словно не решался сделать последних шагов к цели. Он не обращал внимания на любопытные и опасливые взгляды деревенских жителей, с недоверием относящихся к чужакам. Тем более, если эти чужаки вооружены и одежда на них, хоть драная и грязная, а видно, что небедная.
        Но вот, кхан выдохнул и сделал шаг.
        ***
        Тардин вслушивался в шум набегающих на берег волн, которые катали обласканную морем гальку и словно напевали что-то. Он подхватил с каменистой земли большой округлый булыжник и в сердцах запустил его в воду - море с голодным бульканьем проглотило камень. Чародей перевел взгляд на горизонт - там клубились сизые тучи, замысловато переплетаясь с кровавыми брызгами заката.
        На покой рассчитывать не приходилось - Тардин вот уже который день не находил места от волнения. Сейчас, в это самое время, творилось что-то пугающее, он чувствовал. Что-то, меняющее суть вещей, определяющее дальнейшую судьбу вселенной. А он - маг-хранитель - никак не мог повлиять на эту судьбу. Уже несколько месяцев он странствовал по миру, но лишь для того, чтобы хоть как-то позабыть о собственном бессилии, не думать о нем.
        И вот, теперь он здесь - на илиринском побережье. Он сидел на берегу уже очень, очень долго, не в силах охватить смертным разумом всю суть игры Непознаваемых.
        Тардин, почувствовав странное жжение в глазах, поднес пальцы к векам, как вдруг хрипло вскрикнул и опрокинулся на землю, вопя от боли. Его взор обожгло, едва не спалило то огромное, никому не подвластное, которое происходило в данный миг. Счастливые люди, не обремененные тайными знаниями, не так остро ощущали перемены в изнанке мира. Но для Тардина и подобных ему любые, даже мельчайшие сдвиги пластов мироздания отзывались болью. И чародей боялся даже представить, каково сейчас приходилось Калкэ…
        Медлительно, неохотно проползло два часа, и чародей наконец затих. Какое-то время лежал без движения, потом с трудом поднялся и, покачиваясь, дотащился до воды. Вошел по пояс, не обращая внимания на ночной холод, ополоснул лицо и снова вышел, без сил свалившись на берег. Преодолевая резь в глазах, еще раз всмотрелся в призрачные пределы и, горестно вздохнув, прикрыл веки. Вот все и закончилось…
        Больше никаких мыслей не осталось, кроме одной: "Элимер, бедный мой мальчик. Бедный мой мальчик…"
        - ИСХОД. МОЙ ЗЛЕЙШИЙ ВРАГ, МОЙ МЕРТВЫЙ БРАТ
        Кхан выдохнул и сделал шаг. Потом еще шаг. И еще. Пока не оказался у входа в трактир. Постоял немного, снова громко вздохнул и рванул дверь на себя.
        Оказавшись внутри, он подождал, пока глаза привыкнут к полутьме, и лишь затем окинул помещение взглядом. Элимер не сразу увидел того, кого искал: волосы и половина лица брата скрывались под капюшоном, а сам он, ссутулившись, неподвижно застыл над кружкой с каким-то напитком.
        Элимер осмотрелся еще внимательнее. Кроме трактирщика и Аданэя здесь находились еще трое: какие-то жалкие пропойцы, которые днем, вместо того, чтобы работать, пьянствовали в трактире.
        - Пошли! Все! Прочь! - рявкнул Элимер на илиринском наречии, широко распространенном в этом княжестве. Отчего-то он даже не сомневался, что его послушают. Так и произошло. Сначала трактирщик и пьяные посетители попытались возмутиться, но, присмотревшись к стоящему в дверях мужчине, вооруженному до зубов, чей голос звучал так грозно и властно, решили не рисковать жизнями и быстро ретировались. Элимер закрыл дверь на тяжелый засов, дабы никто не помешал тому, что сейчас должно свершиться.
        Аданэй безучастно оторвал взгляд от кружки, но не шелохнулся. Что-то непривычное, неестественно присутствовало в его облике, Элимер заметил это даже издалека.
        - Ты… - выдавил он. Тупая злоба безжалостно стиснула грудь, не позволяя даже вздохнуть. - Аданэй… Ты умрешь. Прямо сейчас.
        Аданэй по-прежнему безучастно взирал на него, словно не отдавая отчета в происходящем. Но спустя короткое время его голос наконец раздался в опустевшем трактире. Глухо, будто из-под земли.
        - Хорошо.
        - Ты боишься схватки, грязное ничтожество? Просто так дашь себя убить? - хрипло рассмеялся Элимер.
        Аданэй молчал, равнодушно наблюдая, как его противник подходит ближе и вынимает из ножен меч, и вновь опустил взгляд в кружку.
        Что-то неправильное во всем этом было, словно Элимер видел перед собой не брата, а незнакомца. Словно его подменили. Но нет, это все-таки Аданэй: те же светлые волосы выбивались из-под капюшона, те же серые глаза смотрели с красивого лица. И, тем не менее, он как-то неуловимо изменился. По-прежнему красивый, он как будто что-то утратил, как-то померк, стал обычным. Словно растерял все свое обаяние, все свои странные чары. Они ушли. Или - затаились.
        - Поднимись, трус! - презрительно ухмыльнулся Элимер. - Посмотри мне в глаза. Имей смелость хотя бы умереть стоя.
        - Если ты хочешь… Хорошо. Я встану. Я посмотрю. Но, может, перед моей смертью ты выпьешь со мной кружечку пива? - он как-то очень нервно рассмеялся, и смех этот напомнил всхлипы. - А потом убьешь, я никуда не денусь. Уже не денусь. Даже сопротивляться не стану. Мне все равно, как я умру. Все равно когда, но лучше бы поскорее.
        От неожиданности Элимер и впрямь плюхнулся на скамью напротив брата и внезапно для себя самого спросил чуть ли не с участием в голосе:
        - Что с тобой произошло?
        - Слишком многое, чтобы рассказывать, - он пододвинул ему вторую кружку, которая, оказывается, уже давно здесь стояла, и ответил на невысказанный вопрос:
        - Я ждал тебя. Вот и приготовил ее.
        - Ждал?
        - Да. Очень. Как и ты про меня, я знал, где ты находишься. Все это время знал. И я ждал тебя. Наконец ты пришел. Я рад.
        - Чему? И зачем ждал?
        - Ты меня убьешь. Сам я не могу. Ты прав, я трус.
        - Забери тебя тьма! - вскричал Элимер и ударил тяжелой кружкой о стол, расплескав добрую половину пива.
        Месть вдруг перестала казаться такой уж привлекательной. Где же враг, ползающий в ногах, умоляющий о пощаде? Или хотя бы исходящий бессильной яростью? Какое же удовольствие в том, чтобы убивать это равнодушное, апатичное, аморфное существо!
        - Что с тобой?
        - Зачем тебе знать? Впрочем, ладно… Моя жена и дочь мертвы. Аззира и ее брат убили нашу дочь. А я убил их: его - мечом, Аззиру - задушил. Вот этими вот руками, - Аданэй уставился на собственные пальцы так, словно видел их впервые. - Теперь больше нет смысла, жить незачем. Можешь радоваться, ты победил.
        - А как же месть? - оправившись от изумления, возразил Элимер. - Разве она - не смысл? Ты не хочешь даже попытаться? Отомстить мне, ненавистному врагу?
        - Нет ненависти, Элимер. И вражды нет, - все так же глухо отозвался Аданэй. - Ничего больше нет. Все умерло. Я почти покойник. Только вот убить себя решимости не хватает.
        - Теперь от твоей смерти я не получу ни малейшего удовлетворения… - рассеянно пробормотал Элимер. И тут же яростно процедил: - Будь ты проклят!
        - Я уже проклят…
        Аданэй вдруг истерично расхохотался, на миг - только на миг, - напомнив себя прошлого:
        - А хочешь, я подниму против тебя меч, даже взмахну им. А ты меня быстренько так прикончишь.
        - Что ты делал все это время? - проигнорировав последние слова брата, спросил Элимер. - После того, как сбежал из Илирина, что ты делал?
        - Я и не помню толком. Я даже не помню, как оказался здесь. Шел без цели, бродил, ввязывался в драки, надеялся, что меня убьют. Не повезло. А потом почуял, что ты меня ищешь, вот и задержался в этой деревне, ждал тебя и напивался каждый день. Больше ничего.
        - Знаешь что, - скривился в ухмылке Элимер, - а я не стану тебя убивать. Ты такой жалкий… Я и впрямь победил. Ты прав - я победил. Моя месть удалась без моего участия. И я не подарю тебе забвения. Мне нравится видеть твои муки.
        - Убей, - прошептал тот, выжидающе уставившись на брата. - Убей, Элимер.
        - Нет! Однако кое-что я тебе обещаю. То, что не завершил тогда, - он гадко усмехнулся, вынул меч и, поднеся острие к щеке Аданэя, закончил фразу: - Несколько шрамов, ведь ты помнишь? Это даже приятнее, чем твоя смерть. Но перед этим ответь мне на один вопрос, раз уж мы беседуем здесь по-братски. Моя ненависть к тебе понятна. Но ты? Мне всегда было любопытно: до того, как я стал кханом, и у тебя появился повод, за что ты меня ненавидел? Тогда, в детстве?
        Аданэй посмотрел на Элимера недоуменно. Кажется, приставленный к щеке меч ничуть его не волновал.
        - Ненавидел? Нет. Пока ты не стал кханом, нет. Ты не поверишь, сейчас я и сам с трудом в это верю, но… я даже любил тебя тогда. Ты был моим младшим братом, и да - я тебя любил. Хотя старался не показывать. Потому что еще я завидовал, злился. И я, помнится, удивился твоему предательству… Ну, тогда я воспринял это как предательство: твою ложь и этот поединок. Потом-то я понял: ты все это видел по-другому…
        Эти слова обрушились на Элимера подобно стихиям, которые недавно властвовали в мире. От неожиданности он даже отвел меч в сторону. И венец боли разомкнул жестокие объятия, и сила, что до сих пор вела его, отпустила. Но ведь именно на это он и рассчитывал, ведь именно поражение Аданэя должно было избавить его от мук! Но вместо того, чтобы закончить все смертью брата, вместо того, чтобы хотя бы изуродовать его, он выдавил лишь потрясенное:
        - Что? Чему ты мог завидовать?
        - Твоя мать так любила тебя… А потом твоя бабка. Меня никогда и никто так не любил. Я завидовал.
        - Зато отец души в тебя не чаял!
        - Не во мне. Во мне он любил только продолжение моей матери. И, наверное, еще свою вину чувствовал…
        - Что за ерунда? Какую такую вину? А насчет матери… Разве я не был таким же ее продолжением, как ты?
        Аданэй, ошеломленно вскинув брови, уставился на Элимера так, словно тем овладело опасное безумие:
        - А не слеп ли ты? - спросил он. - Неужели ты все это время думал, будто мы с тобой сыновья одной матери?
        Теперь пришел черед Элимеру удивляться. Хотя, если уж честно, весь этот разговор и так вызывал у него сплошное удивление.
        - Вообще-то да, - кивнул он. - У меня даже мысли не возникало, что…
        - Что кханне Отерхейна не моя мать? Но это правда.
        - И кто же… кто же твоя мать? Где она сейчас?
        - Понятия не имею где. Да мне и неинтересно. Она была наложницей, которой захотелось большего, чем просто согревать ложе кханади. Она решила стать благородной госпожой. Вышла замуж, а от меня избавилась. Я для нее был только уродливым ублюдком - так она сказала, когда отдала меня нашему отцу. Вообще-то сначала она хотела меня убить, но отчего-то передумала. На свою голову. И на мою. Лучше бы она сделала это тогда. Это было бы лучше для всех. Мне обо всем нянька рассказала, давно, еще в детстве. Когда я вырос, то отомстил Ильярне - так звали мою мать. Но теперь это все уже неважно…
        - Ильярна? - в голове Элимера услужливо всплыла картинка: красивая женщина, которая спрашивала об Аданэе.
        - Удивительно, да? Я назвал этим именем свою дочь. Сам не понимаю почему.
        - Она спрашивала о тебе. Перед тем, как пыталась меня убить.
        - Кто?
        - Твоя мать. Эта Ильярна. Как же я сразу не догадался? Я думал, она одна из твоих любовниц.
        - Понятно… Не ожидал, - безразлично откликнулся Аданэй.
        - Что тебе понятно? - Элимер был далеко не так спокоен, как брат: слишком много удивительных открытий свалилось на его голову: - Если бы она видела в тебе лишь уродливого ублюдка, не рисковала бы жизнью ради того, чтобы узнать о твоей судьбе!
        - Ну, к тому моменту она уже перестала видеть во мне ублюдка, тем более уродливого, - ехидно усмехнулся Аданэй, на мгновение напомнив прежнего себя. - Я же говорю, я ей отомстил. Она запомнила.
        - Как отомстил?
        - Да какая тебе разница?! - разозлился вдруг Аданэй. - Почему я должен удовлетворять твое дурацкое любопытство?! Перед смертью я бы еще мог… Но теперь, когда ты даже убить меня не хочешь - с какой стати?
        Элимер промолчал и вложил меч обратно в ножны. Ему действительно не хотелось убивать брата. И даже уродовать. Теперь - нет. Слишком многое стало вдруг понятным, в том числе причины детских ссор, издевательств и насмешек. Он полагал себя обиженным ребенком, но оказалось, его брат чувствовал себя немногим лучше. Да и борьба за престол и власть отпала сама собой. Отерхейн в руинах, Илирин в руинах - за что теперь воевать? Аданэя, похоже, и вовсе не интересовало ни одно из государств. Кажется, его вообще ничто не интересовало.
        А тот, тем временем, успокоился и вновь погрузился в апатию. Но когда Элимер уже перестал ждать ответа, Аданэй все-таки ответил:
        - Я отомстил ей. Ведь ты меня знаешь и, наверное, догадываешься как. Мне тогда исполнилось семнадцать, но выглядел я старше. Я нашел ее. Я придумал себе имя, устроился в ее дом стражем. Ты должен помнить: в тот период я около полугода почти не появлялся в Инзаре. Мне пришлось сильно постараться, чтобы она влюбилась в меня, но я это сделал. Я заставил ее распродать все имущество - и без того небольшое. Из-за меня ее родные перестали с ней общаться. А потом я сказал ей, кто я такой. И ушел.
        - Ты… ты что же, с собственной матерью?
        - Какие гадости ты сейчас думаешь в своей голове? - фыркнул Аданэй. - Чтобы покорить женщину, совсем не обязательно тащить ее в постель.
        - Ну, с твоей-то внешностью - наверное, - пробормотал Элимер, но Аданэй либо не услышал, либо ему было все равно.
        - Я придумал себе некий обет, придумал, что он заканчивается спустя год… она поверила, потому что желала поверить.
        Элимер промолчал.
        /И было записано Аданэем Проклятым - царем Илиринским - в год 2467 от основания Илирина Великого/
        "Элимер промолчал. А у меня перед глазами пролетела, пронеслась последняя встреча с Ильярной. Стоило рассказать об этом брату, как воспоминания захватили меня. Эта встреча на пороге крохотного домика, на который ей пришлось обменять доставшийся от покойного мужа особняк. Я пришел. А она, раскинув руки, бросилась мне на шею. Но только я грубо отпихнул ее и рассмеялся. Я помню наш диалог:
        - Неужели ты полагаешь, я стану жить с тобой в этой хибаре? На что ты надеешься, дура?
        Ее губы задрожали, а я продолжил:
        - Ты отдала все, что мне было нужно, все свои деньги. Больше ты ничего не можешь мне дать. Я ухожу.
        И я развернулся, чтобы уйти, зная, что она в гневе и слезах бросится вдогонку. Так и произошло, она преградила мне путь. Она закричала:
        - Я вытащила тебя из грязи, ты был обычным слугой! Я найду способ, я отправлю тебя обратно в грязь!
        А потом - противоречие:
        - Не уходи, пожалуйста, не уходи! Я люблю тебя! Я еще многое смогу тебе дать - свою нежность, свою ласку…
        - Так же, как дала мне все это семнадцать лет назад? Ты, подлая потаскуха!
        Но она не поняла намека, возможно, просто не обратила внимания. Зато оскорбление услышала.
        - Не смей, несчастный!
        Она попыталась отвесить мне пощечину. Но я снова отпихнул ее:
        - Это ты не смей! Кто ты такая, чтобы поднимать руку на кханади?! Наследника династии?! На Аданэя Кханейри?! Ты - моя подданная!
        Вот тут до нее наконец дошло. Она медленно, покачиваясь, сползла на землю, готовясь упасть в обморок. К счастью, этого не произошло: обморок испортил бы мне добрую половину удовольствия от мести.
        - Что, теперь я не такой уродливый ублюдок, каким был семнадцать лет назад? Может, ты даже позволишь называть себя мамочкой?
        Она только смотрела на меня и рыдала. Сейчас мне этого уже не понять, но тогда я ощутил злобную радость.
        Она только пробормотала: "Аданэй… подожди… прости"
        Но я ушел. Я ушел и обернулся лишь для того, чтобы, смеясь, прокричать: "Если у меня вдруг родится дочь, назову ее твоим именем. Радуйся хотя бы этому! И не смей искать со мной встречи, иначе прикажу тебя казнить!"
        Она что-то голосила мне вслед, но я уже не слушал. Месть свершилась.
        А сейчас вспоминаю все это и думаю: как жестоки мы в своей юности! Как жестока была она в свои шестнадцать лет, когда отреклась от меня, когда хотела меня убить. И каким жестоким оказался я сам. Не за это ли жизнь так со мной обошлась, подсунув зеленоглазую ведьму, которая и по сей день продолжает меня мучить? Продолжает мучить даже после своей смерти"
        - И что ты думаешь делать дальше? - Элимер все же прервал молчание.
        - Я надеялся, что умру сегодня. А теперь даже не знаю, что делать. Влачить жалкое существование, а потом сдохнуть в какой-нибудь канаве? Не знаю… Жить - больно, умирать - страшно. А ты?
        - Мне нужно найти Шейру. Восстановить Отерхейн.
        - Твоя дикарка пропала?
        - Я едва не оказался на твоем месте. Едва не убил ее. В бреду принял за тебя. Она испугалась и сбежала.
        - Ужасно… - безучастным голосом откликнулся Аданэй.
        - Я тогда будто обезумел.
        - А теперь нет?
        Элимер помолчал, прислушиваясь к себе, и ответил:
        - Вроде нет, - и неожиданно добавил: - Знаешь, когда-то я постоянно мечтал об одном: как ты умоляешь меня о смерти, а я смеюсь.
        - Твоя мечта сбылась.
        - Только отчего-то мне не смешно, - горько усмехнулся Элимер. - Если бы мне кто-нибудь сказал, что однажды мы с тобой заговорим без криков, оскорблений и угроз, я бы не поверил.
        - Да. Я тоже, - слабо улыбнулся Аданэй. - Шаазар это не понравится.
        - Шаазар?! Что это? Тебе знакомо это слово?
        - Да, - осторожно протянул Аданэй. - Я смотрю, тебе тоже?
        - Не знаю. Тогда, у Антурина, когда я выздоровел, хотя ту рану все считали смертельной, это слово не давало мне покоя, так и вертелось в голове. Шаазар.
        - Это имя.
        - Чье?
        - Одной могущественной и бессмертной суки. Должно быть, это она помогла тебе выжить. Но можешь ее не благодарить, безумная стерва сделала это для себя. Так же, как помогла мне сокрушить стену Антурина.
        - Зачем ей это?
        - Вбила себе в голову, что если один из нас убьет другого, то мир рухнет. Бред какой-то.
        - То же самое говорил мне Тардин, - прошептал Элимер, - а я ему не поверил.
        - А… Ну, тогда не знаю, может и не совсем бред, - вяло пробормотал Аданэй, снова потеряв к беседе интерес и погрузившись в какое-то оцепенение.
        - И ты так просто сдаешься? - спросил Элимер.
        - Что?.. - он словно не расслышал.
        - Ты сдаешься? Даже не попытаешься найти сил для жизни?
        - Их нет, этих сил. Совсем. Искать негде… Я не сдаюсь, я ужесдался. Но тебе не понять, ты всегда был сильнее, - и снова умолк и замер, уставившись в опустевшую кружку.
        У Элимера внутри происходила страшная борьба. Вот сидел перед ним враг, которого он так долго мечтал уничтожить. Но враг уничтожен и без его вмешательства. Так может, жизнь все-таки справедлива? Она сама все расставила по местам. Можно ликовать, праздновать победу. Только вот ликовать не хотелось, потому что сидел перед ним брат: измученный, раздавленный, сломленный, желающий лишь смерти. Совсем не похожий на того Аданэя, который пленял всех вокруг обаянием - какая-то блеклая тень себя прежнего.
        И пришла мысль, что все эти годы, лелея и бережно взращивая детские обиды, он ни разу даже не задумался, через что пришлось пройти Аданэю после их поединка. Он, Элимер, стал кханом, а что пережил его брат? Истекал кровью на грязной дороге, чудом выжил, на долгие годы попал в рабство. К собственным подданным! Потом уже - к илиринцам. И ему приходилось всем кланяться, называть господами. Через какую же бездну унижений прошел законный наследник престола - заносчивый кханади, - прежде чем стать илиринским царем? Ведь наверняка были и плети, и пощечины, и оскорбления и много того, чего Элимеру даже в страшном сне не могло привидеться. И когда Аданэй все это пережил - и не сломался! - после всех этих мучений он получил лишь еще более страшные муки. Что по сравнению со всем этим его собственные, Элимера, застарелые обиды? Ничто, пыль!
        Совершенно непрошено возникло воспоминание, давно затерянное в глубинах памяти, а сейчас всплывшее на поверхность: вот мать присела перед ним, маленьким Элимером, что-то проворковала и нежно прижала к себе. А вот Аданэй - улыбчивый ребенок со светлым пушком на голове - подбежал к ней с криком "Мама!". И тут же замер, отстраненный ее рукой и словами: "Мальчик, уйди. Ступай к няньке. Или поиграй где-нибудь".
        Удивительно, Элимер и не подозревал, что этот случай сохранился в его памяти. И словно мир перевернулся - горести детства и юности вдруг показались нелепыми. Осторожно, пугливо, с оглядкой, подкралась молчаливая жалость - к поверженному врагу, к изничтоженному брату.
        Сам того не ожидая, он протянул руку и потрепал Аданэя за плечо, словно подбадривая. Тот вздрогнул. Элимер поднялся со скамьи и промолвил:
        - Желаю тебе выжить, брат. Прощай.
        Больной взгляд и тихий голос:
        - Прощай, Элимер.
        - ИГРЫ БЕССМЕРТНЫХ - БЕСКОНЕЧНЫ
        Великая Шаазар злилась. Ведь в тот самый миг, когда жена Аданэя убила свою дочь, бессмертная потеряла шанс уйти вместе с миром. Шаазар даже больше, чем просто злилась. Ей овладела ярость - та слепая, безудержная, беспощадная, которая пробудила в душе инстинкты, заложенные ее создателем. Древняя понимала, что просто так свое бешенство она не уймет, оно было неподвластно даже ей самой. Только кровь, только смерть - чужая кровь и смерть, - сумеют успокоить безумие. Разнести случайную деревню? Убить всех жителей за то, что они могут получить вожделенный дар гибели, недоступный ей, Великой? Или…
        ***
        Красные пески пустыни Зейтихар вскипели, подобно лаве, кровавой тучей поднялись в воздух, ненадолго зависли в небе и медленно опустились. Посреди оседающего облака проявилась запорошенная песчинками фигура. Калкэ не удалось разглядеть ее, да этого и не требовалось. Он понял, что за существо к нему явилось, и едва не задохнулся от потока изначальной, истинной силы, которая могла, казалось, испепелить саму пустыню, сам огонь и даже само солнце. Покачиваясь, он сделал шаг. Он все же смог его сделать, в то время как черные люди с платиновыми волосами - его служители - лежали оглушенные, засыпанные песком.
        - Древний… - прошептал Калкэ.
        - Древняя, - ответило существо и приблизилось к магу, так что он наконец смог ее рассмотреть, эту женщину с серебряными волосами, отливающими красным из-за увязших в них крупинок песка. Прекрасная, могущественная, опасная! Он почувствовал почти непреодолимое желание пасть на колени и молить ее о пощаде. Однако Калкэ умел сдерживать свои порывы.
        - Ты пришла меня убить, - усмехнулся он. - Я ждал чего-то подобного. Я подозревал, что в этом были замешаны Древние.
        - Ты ничего не подозревал, ничтожество! - прорычала Шаазар. - Ничего не знал!
        - Я знал, что братьев сталкивали великие силы. Я знал, что рискую жизнью, но все равно пытался помешать этому.
        - Ты просто глуп! Ты не мог помешать. Это не в твоей власти! Но за попытку ты заслуживаешь - нет, не смерти, - а вечной жизни! Вечной жизни, в которой ничего не сможешь сделать! Я обещаю, ты еще пожалеешь, что этот мир не погиб.
        Она протянула вперед руку, растопырила пальцы, а потом резко свела их в кулак. И в этот же миг тело Калкэ окаменело и уменьшилось. И вот, на месте мага остался только небольшой камешек. Шаазар подошла к нему, подняла, и разочарованно покрутила в руках.
        - Какой-то скучный кварц из тебя получился, - пробормотала. - Иные камешки случались интереснее. Знаешь, смертный, вернее, уже бессмертный, твой безумный ученик заслужил того же, что и ты, но ему повезло: до тебя я добралась раньше.
        Она немного постояла, потом вздохнула и добавила:
        - Вот теперь я успокоилась.
        Еще помолчала. Досадливо, как ребенок, прикусила нижнюю губу и обратилась сама к себе:
        - Шази-Шаази, ты вела себя как дурочка. Чего злилась? Ведь еще ничто не потеряно! Если парус сник… берись за весла.
        Она любовно погладила пальцем камешек и ласково произнесла:
        - Пожалуй, я немного погорячилась, человеческий маг. Обещаю, я верну тебе тело. Через пару сотен лет. А пока будь мне спутником и другом.
        С этими словами она опустила кварц в кожаный мешочек, крепящийся к поясу. В нем уже лежала пара дюжин самых разнообразных камней. И среди них была даже парочка драгоценных.
        Напоследок окинув взглядом пустыню, Шаазар приподняла брови и недоуменно покачала головой:
        - Странное место ты выбрал для жизни, людской колдун.
        Вслед за этим она растворилась в воздухе, а в следующий миг вновь воплотилась, но уже в своем лесу, не затронутом, естественно, ни ураганом, ни землетрясением. И уже оттуда обратила взор к маленькому княжеству под названием Шейтизир.
        С оживленным любопытством прислушавшись к разговору, который происходил за много миль от нее, Древняя на секунду нахмурилась и пробормотала себе под нос:
        - О, Аданэй, зачем же так грубо! Ведь на самом деле я тебе очень даже нравлюсь, - и хихикнула.
        Однако любопытный разговор закончился, и она вновь погрузилась в привычную в ее бессмертии скуку, но что-то вдруг привлекло ее внимание. Она обернулась и в тот же миг оскалилась, обнажив острые клыки:
        - Ворон! - пропела. - Вот уж кого не ожидала!
        - И тебе привет, хрычовка старая.
        - Я тоже рада тебя видеть, Видо, - скривилась она в усмешке. - Где ты пропадал все эти века? Спал? Или играл в человека?
        - Это ты играешь, а я живу. В отличие от тебя, чудище, я и есть человек. Хоть и бессмертный. И потом, мне нужно было отдохнуть от былых…хм… свершений.
        - Да уж, натворил ты тогда дел, - хихикнула Шаазар. - Но уж больно долго ты отдыхал. Не надоело? Никогда не могла понять твоего интереса к смертным.
        - Да в этих смертных жизни больше, чем в тебе! По крайней мере, они способны что-то понимать…
        Шаазар оборвала его:
        - Понимать?! Да что они могут понимать?! Они даже не знают, кто мы с тобой такие, ничего не знают о Тех-Кто-Остался. Но, по-твоему, именно тебя они понять в состоянии, да? Человека, который по удивительной случайности обрел бессмертие и могущество? Они способны понять, каково тебе было, когда старела и угасала твоя женщина? Когда твои дети, внуки, правнуки и далекие потомки умирали от старости? А ты оставался по-прежнему бессмертным, могущественным, и не способным передать им свой дар? Твои люди смогут понять это?
        - Не стоит, Шаази, не напоминай мне о прошлом, иначе я напомню о твоем, - предостерегающе протянул Видольд
        - Не надо! - вскинула руки Шаазар и рассмеялась. - Уговорил, умолкаю.
        - Верное решение.
        - Объясни только - почему я тебя не чувствовала? Ты закрыл свой взор?
        - Я всегда так делаю, ты же знаешь. Какой смысл проживать все эти смертные жизни, если видеть скрытое?
        - И что заставило тебя открыть его сейчас?
        - Почувствовал: что-то творится, - усмехнулся мужчина. - Вот и пришел узнать, не твоих ли могущественных ручек это дело.
        - А ты до сих пор ничего не знаешь? - воскликнула она. - О, тут такое творилось! Многие проснулись. Даже величайший!
        - Аркхерун-Тоги? - удивился Видольд.
        - Даже он, - кивнула Шаазар. - Но я ни при чем. Разве что слегка поспособствовала. Но все равно ничего не вышло.
        - А что должно было выйти?
        - Ну как же - гибель мира! И меня вместе с ним.
        - Безумие богов! Ты опять за свое, старая? Чего тебе спокойно не живется? Но давай уж, рассказывай по-порядку, раз начала.
        - Вот еще! - фыркнула Шаазар. - Сам загляни. Ты же открыл взор. Вот и смотри.
        Видольд замолчал, его глаза полыхнули ослепительным белым пламенем. Прошло всего ничего, когда он ошеломленно пробормотал:
        - Поражен…
        И воскликнул:
        - Да яйца Ханке! Я вообще никогда такого не видел!
        - Вот-вот, - снова хихикнула Шаазар. - Представляешь, как близка я была к своей мечте? Но в извечной борьбе в этот раз, увы, проиграл Хаос. И я вместе с ним. Проклятые близнецы! Все испортили! Спасают, спасают, каждый мир спасают, пропади они пропадом. Быстрее бы уже этот их круг замкнулся.
        - Я вообще не понял кто они такие…
        - Я тоже не совсем поняла. Но кое-что уловила, ведь я давно уже наблюдала за этой игрой сил.
        - И?
        - Ну, я, конечно, попробую объяснить. Однако это все так сложно, - она поморщилась. - Они появились тысячи жизней назад в каком-то далеком мире. Тот мир должен был умереть, сгореть в Пламени Творения, и возродиться заново.
        - Это я и так понял. Давай без подробностей.
        - Э, нет, захотел слушать, так слушай.
        - Валяй уже, - махнул рукой Видольд.
        - Я не знаю, какими силами обладали эти вроде бы обычные смертные. Но - будь проклята их любовь - не захотели умирать и расставаться друг с другом. Не знаю, какой страшный обряд они провели, чтобы сохранить свой мир и друг друга. Но обряд действительно был страшным. И мощным. Как мертвеца оживляют, превращают в тупое ходячее тело, так и они оживили этот свой мир. Он не погиб, но и не переродился. Дух покинул его, он начал медленно, неотвратимо загнивать. А эти двое умерли заурядной смертью от старости, но при этом обрекли себя на долгие, почти бесконечные скитания. Теперь их кидает из мира в мир, каждый раз в новых обличьях, лишенных памяти, пока…
        - Не продолжай, я понял, - отмахнулся Видольд. - Какие-то хранящие силы играют ими. Глупцы оказываются в мирах, которым грозит опасность. Хотят исправить последствия своей дурости, убить то, что должно было умереть когда-то давно. Но вместо этого спасают. Вот уж насмешка Непознаваемых…
        - И так будет, пока их не забросит в тот изначальный мир, что все еще гниет по их вине.
        - Пока круг не замкнется.
        - Да, пока круг не замкнется. Проклятые близнецы! Убили дочь моего бедного мальчика, вызвали жалкую игру стихий, которая уничтожила несколько жалких государств - а я осталась ни с чем! Эти братья обязаны были друг друга ненавидеть! Ненависть - это было самое главное, самое основное! Убийство из милости или случайное ничего бы не дало! Но Аданэй утратил все чувства и, самое важное, ненависть к брату. И я проиграла. Да будь они прокляты, эти вечные скитальцы! - прокричала Шаазар в ярости, а Видольд рассмеялся.
        - Успокойся, чудище, они и без тебя прокляты.
        - Все равно, - прошипела Шаазар, - лишним не будет.
        - Что теперь, ведьма, опять уснешь до лучших времен?
        Шаазар задумалась:
        - Вообще-то нет. Ведь пока братья живы, ничего не потеряно. Ненависть, знаешь ли, такое прелестное чувство, что способно возродиться из едва тлеющей искры. Особенно, если на эту искру как следует подуть.
        - Ты кое о чем забыла, Шаази. Я, Видольдо Велэско, не намерен терять свою жизнь. И раз уж я открыл взор…
        - Значит, теперь ты начнешь мне мешать, только и всего. Не впервые, правда? Ведь мы с тобой уже не раз были и друзьями, и врагами.
        - И даже любовниками, - глумливо ухмыльнулся Видольд. - Причем во всех ипостасях ты мне проигрывала.
        Шаазар поморщилась и кисло улыбнулась:
        - В этот раз не проиграю.
        - Уверена? Мне достаточно убить мальчишку.
        - Которого, интересно? Умного или красивого? - она хихикнула. - Подозреваю, что второго. К первому ты слишком привязан. Да-да, теперь я вижу: ты какое-то время находился возле него. Хотя не понимаю, почему тогда ты не вернул его из Мира Теней, почему это пришлось делать мне?
        - Потому что с некоторых пор я избегаю вмешиваться в судьбы людей.
        - Это с каких таких пор? В судьбу их дальнего предка ты еще как вмешался. Помнишь его? Теперь-то, открыв взор, ты видишь, что эти братья - его потомки?
        - Вижу.
        - Но не хочешь вспоминать? Естественно - ничтожный смертный, который умудрился обыграть Великого Велэско! Тебе даже пришлось убить его. А теперь ты оказался рядом с его потомком. Очередная насмешка Непознаваемых, как мило! - Шаазар откровенно издевалась, но мужчину это как будто не трогало.
        - Наговорилась, чудище? - усмехнулся он. - Тебе ли не знать: его род был одарен. Или проклят. Он не мог прерваться. Так что тот смертный был не ничтожным, а довольно необычным. В нем жила Сила.
        - Теперь она живет в братьях, - промурлыкала Шаазар. - А Сила, уничтожающая сама себя, опасна. Через это Хаос и нашел лазейку. И снова найдет. Я помогу.
        - По-твоему, все так просто? Тогда объясни, почему раньше подобная ерунда не случилась?
        - Ну, - пожала плечами Шаазар, - может, никто из их предков не испытывал особой ненависти друг к другу?
        - Даже из-за наследства? - хохотнул Ворон. - Какая скука…
        - Люди вообще скучные существа. Хотя у меня появилась мыслишка… Думаю, напоследок мне не помешает прожить еще одну человеческую жизнь.
        - Что это ты задумала? - Видольд подозрительно вгляделся в лицо Шаазар, и глаза его осветила догадка:
        - Эй! - воскликнул он. - Оставь мальчика в покое, ему и так досталось.
        - О чем ты, Видо? Я не сделаю ему ничего дурного.
        - Когда это встреча с тобой хоть кому-то принесла что-то хорошее?
        - Все случается в первый раз, - пропела Шаазар. - Сначала я заменю ему дочь, а потом - жену.
        - Да чтоб Тьма пожрала твою печень! Ты мир решила уничтожить, или со смертным поиграться?
        - Одно другому не мешает.
        - Ладно, насчет этого красавчика - дело твое. А о гибели мира - забудь. Из-за твоей дури я умирать не собираюсь.
        - А придется.
        Видольд расхохотался:
        - Ты прелесть, Шаази. Столько поражений, а спеси не убавилось.
        - Меня такой создали, помнишь? - проворковала Шаазар, на секунду умолкла, и проронила: - Твой подопечный возвращается.
        Глаза Видольда полыхнули белым, и он пробормотал:
        - Точно. Заболтала ты меня. Но я рад был тебя увидеть, а то и позабыл уже, как ты великолепна. Как член Гхарта, Богами клянусь!
        И добавил, весело подмигнув:
        - Но учти, враг мой, при следующей встрече я уже не буду столь мил.
        - Тогда до встречи, Велэско.
        Видольд растворился в воздухе, а в следующий миг медленно воплотился в той самой роще, в которой оставался с лошадьми, когда его смертный повелитель отправился убивать брата.
        ***
        Стоило Элимеру отойти подальше от трактира, как внутрь быстро прошмыгнул изгнанный им хозяин. Однако кхан этого уже не видел, направляясь в сторону рощи, где его должен был ожидать Видольд с лошадьми.
        Ему казалось, что голова его опустела, да и в целом он ощущал себя весьма странно. Какая-то усталость легла на плечи, стерла мысли, лишила цели, но при этом - освободила. Будто упали цепи, которые сковывали все время, сколько он себя помнил.
        В таком состоянии Элимер и вступил в рощу. Он уже собирался окликнуть телохранителя, который стоял спиной к нему, когда Видольд обернулся сам. Он обернулся - а глаза его горели белым пламенем, ослепляющим даже при свете солнца. Секунда - и взгляд Видольда потух. Элимер отпрянул, хватаясь за меч.
        - Кто ты? - напряженно спросил.
        Неизвестный как будто бы смутился, но ответил сразу.
        - Я - Видольд. Все тот же Видольд, твой телохранитель.
        - Лжешь! Кто ты?
        Воин устало вздохнул и повторил еще раз:
        - Видольд.
        - Твои глаза! Что с ними? Кто ты?
        - Сучье вымя! - взъярился тот. - Я уже дважды тебе ответил!
        Элимер промолчал, так и не опустив меча и недоверчиво всматриваясь в стоявшего перед ним человека. Человека ли? Или злого духа, что овладел его телом?
        Видольд снова вздохнул, теперь уже раздраженно, и прервал молчание:
        - Ну, извиняй, Кхан, что скрыл от тебя. Но я это самое, вроде как слегка колдун. Опусти уже меч.
        - Как это - слегка колдун? - все так же недоверчиво спросил Элимер.
        - Ну так. Вроде Тардина твоего, но только послабее. В общем-то, я человек простой. Ну разве что иногда чуть-чуть приколдовываю.
        - Почему молчал все это время?! - воскликнул Элимер, но меч все-таки опустил.
        - Да как бы объяснить, Кхан… Понимаешь, не очень-то я жалую все это чародейство. Воином мне как-то больше нравится. Да Ханке, видать, подшутил, наградил слабеньким даром. А толку от него? Разве что собственные раны слегка подлатать. Ну, или посмотреть иногда, что поблизости делается. Вот и не говорил ничего. Это уж так, случайно вышло.
        - Что вышло? Чем ты сейчас занимался? - теперь уже с любопытством спросил Элимер.
        - Не возвращался ты долго, а я ж не знал, что с тобой. Вот и решил подсмотреть одним глазком. Вдруг пора уже было причитать плакальщицей о твоей безвременной кончине? Да не успел. Тут-то ты и явился, да накрыл меня. В общем, Кхан, выдал я себя с потрохами, чего уж говорить, - он не очень весело улыбнулся. - Зато теперь что уж, обращайся, если что. Может и мое слабенькое колдовство на что-нибудь сгодится.
        - А ведь я всегда подозревал, что ты не так прост…
        Видольд только пожал плечами, словно признавая горестный факт. А Элимер наконец пришел в себя. В самом деле, чего это он? Вроде давно должен привыкнуть к чародейству, проводя столько времени с Тардином.
        "Тардин, - подумал он, - недобро мы с тобой расстались. И в том моя вина. Простишь ли?"
        Но не успел додумать, как в голове его раздался знакомый голос:
        "Я простил тебя сразу. Не волнуйся ни о чем и возвращайся скорее. Я буду ждать. Все закончилось, слава Непознаваемым!" - и исчез.
        Элимер с облегчением рассмеялся и обратился уже к Видольду.
        - Ну что, идем?
        - Идем, Кхан. Возвратимся в Отерхейн.
        - Нет. Сначала я должен найти Шейру. Мне все равно как. Я готов обыскать весь мир. Я найду ее. Я должен.
        - Не стоит, - грустно покачал головой Видольд.
        - Ты свободен, иди куда хочешь. Но не я. Я иду искать Шейру.
        Телохранитель не тронулся с места, но очень странно посмотрел на него.
        - В чем дело, Видольд?
        - Прости, Кхан, - откликнулся воин. - Но мы не найдем твою жену.
        - Конечно мы найдем ее! Я найду!
        - Нет, Кхан. Когда я с помощью чар пытался узнать, что с тобой, я узнал еще кое-что…Прости…
        Элимер застыл в страшном предчувствии, умоляя небо, чтобы Видольд не произнес следующих слов. Но он произнес:
        - Твоя кханне… она в долине вечной охоты. Прости. Ты найдешь ее, только когда сам там окажешься.
        "Тьма. Тьма и холод. Скрежет ледяной стали. Выпотрошен! Навсегда убит! Шейра! Нет! Шейра! Тьма. Холод. Убит".
        - Кхан, эй, Кхан, - кто-то тряс его за плечо. Он обнаружил себя сидящим на земле, над ним склонялся Видольд. Следующее движение, порыв - и вот он уже яростно схватил телохранителя за грудки.
        - Ты лжешь! Безмозглый олух, ты все лжешь! Я не верю! Ненавижу тебя, сука! Я убью тебя! Я своими руками… Да ведь это ты виноват! Ты отпустил ее! Ты виноват! Убью, мразь!
        Видольд покорно сносил эту ярость горя, хотя кхан с размаху несколько раз долбанул его головой о ствол дерева, в почти смертельной судороге вцепившись в его одежду. Элимер что-то вопил в ненависти ко всему миру - громко, неистово, долго.
        А потом столь же неистово умолк. Да, молчать тоже можно неистово. Видольд знал это. Он тоже через такое прошел. И даже через большее.
        Руки кхана ослабли и, безвольно, словно плети, повисли вдоль тела. И больше ничего. Так он и стоял, покачиваясь. И продолжил бы стоять, если бы Видольд силой не усадил его на землю. Но и тогда ничего не изменилось. Элимер молчал. Казалось, будто он умолк навсегда. Казалось, будто он покойник. В глазах не осталось ничего. Совсем. Только сами глаза - мертвая часть тела, пустое вместилище бесконечного ничто.
        Видольд поднял руку и пальцами дотронулся до лба кхана. Тот не отреагировал. Он и не мог, он не чувствовал ничего.
        "Я даю тебе силы, - прошептал Видольд, почти не шевеля губами. - Я даю тебе силы плакать и чувствовать боль. Мальчик, я даю тебе силы жить".
        Вся боль мира обрушилась на Элимера. Казалось, она заполнила пустоту очей. Казалось. А на самом деле переполнила. Ее оказалось слишком много, слишком невыносимо много, и она хлынула через край.
        И вот - Великий Кхан Великого Отерхейна, жестокий завоеватель, гроза подданных, катался по земле и рыдал подобно ребенку - громко и заунывно.
        - Идем, Кхан, - хмуро обратился к нему Видольд, как только слезы Элимера иссякли, и он вновь погрузился в молчание. - Идем, нам пора. Еще есть дела.
        - Ничего нет. Никаких дел больше нет, - голос его осип, его с трудом получалось расслышать. - Все неважно.
        Помолчав, он добавил:
        - Мы с братом так по-разному начинали, а пришли к одному и тому же. Насмешка Ханке. Мы оба все потеряли.
        - Не будь безмозглым дутлом, Кхан! - прикрикнул Видольд. - Это твой брат все потерял. С него сейчас и впрямь нет никакого спроса. А вот ты обязан подумать о сыне! Но ты даже не вспомнил о нем!
        Элимер вкинул взгляд на телохранителя:
        - Мой сын. Таарис! Он жив? Ты что-то знаешь?
        - Он жив. Потому и говорю: пора идти.
        - Но куда… - простонал Элимер. - Где искать… как найти? - схватившись за голову, он зарычал. - Куда идти?!
        - Иногда, Кхан, нужно просто встать и пойти. Сделать шаг. А там - видно будет. Давай! Поднимайся, сожри тебя Ханке!
        И Элимер послушал. Покачиваясь, он встал с земли и нетвердой походкой направился к коню.
        - Вот и хорошо, - пробормотал Видольд.
        ***
        Уже не один час они ехали по пыльной дороге, окруженные растущей вдоль нее приветливой зеленью, согретые ласковыми утренними лучами. Но Элимер всего этого даже не замечал. Опустив голову, он ссутулился в седле словно раненый, предоставив Видольду самому выбирать путь. Лишь ближе к вечеру оторвал он взгляд от дороги и, безучастно посмотрев на воина, спросил:
        - Куда мы едем?
        - Навстречу твоему сыну.
        - Мы даже не знаем где он…
        - Я знаю.
        Вот теперь в глазах Элимера полыхнула искра жизни.
        - Где?!
        - В руках одной крестьянской девчонки. Она уже покинула разрушенную деревню и движется, чтобы вернуть тебе сына. Так она обещала Шейре перед ее смертью.
        - Шейра… - голова его вновь опустилась. - Как она умерла?
        Видольд помедлил секунду, словно раздумывая, но потом осторожно ответил:
        - Как и многие - под руинами. Случайность. Стихиям безразлично кого убивать, а кого миловать.
        - Умерла, ненавидя меня…
        - Не ной! Айсадка тебя любила. Она жалела о своем побеге. Потому и просила вернуть тебе Таариса.
        - Эта крестьянка… как она меня найдет? Она не знает, куда идти.
        - Не знает. Но всякий раз выбирает нужную дорогу, нужный поворот. Я веду ее. Она думает, что движется по наитию. Но разбойники сходят с ее пути, а люди, готовые помочь, наоборот встречаются. Она идет навстречу нам, мы - ей.
        Подозрение родилось в глазах Элимера, когда он пристально посмотрел на воина.
        - А откуда ты вообще все это знаешь? Ты говорил, что ты слабенький колдун… Но то, что ты знаешь и делаешь, вряд ли под силу даже Тардину.
        Видольд недовольно поморщился:
        - Думал, что ты в твоем состоянии не заметишь противоречия… Недооценил я тебя… Что ж, - он помедлил и усмехнулся. - Просто красоваться лишний раз не хотел. Вот и слукавил. Но раз уж ты все равно меня раскусил… Да, я не слабее Тардина. Однако находись он здесь, тоже мог бы вести эту крестьянку. Ну, извиняй, в общем.
        - Помоги мне найти сына, и я все тебе прощу! - воскликнул Элимер.
        - Э, Кхан, а я, по-твоему, что сейчас делаю?
        - Почему ты упорно величаешь меня кханом? - устало и даже раздраженно спросил он. - Отерхейн разрушен, Илирин тоже. Какой я теперь кхан?
        - Никакой, это верно. Придется тебе вновь им стать. Так что приходи в себя! Шейру не вернуть. Но сыну ты обязан передать Отерхейн. Так что заберешь Таариса, восстановишь страну, а вот потом погружайся в пучину страданий - слова не скажу.
        - Ты издеваешься, Видольд?! - нервически рассмеялся Элимер. - Восстановить Отерхейн?! Как ты это представляешь? Думаешь, стоит мне там появиться, все падут ниц и возопят "Повелевай"? И раньше-то постоянно мятежи вспыхивали…
        - Раньше меня тобой не было. Ну, настоящего меня. Наделенного некоторыми…хм… способностями. Да ладно тебе, Кхан, что-нибудь придумаем, не первый раз!
        Элимер снова с подозрением воззрился на бывшего телохранителя:
        - Кто ты, Видольд?
        Тот, нимало не смущаясь, ухмыльнулся:
        - Надоел ты! Я уже ответил: колдун. Обычный, хоть и неслабый. Больше мне нечего добавить.
        Неизвестно, поверил ли Элимер этим словам, но возражать не стал, вновь погрузившись в себя.
        И вот еще сутки. И еще двое. И благостные земли княжества сменились руинами Илирина, что некогда прозывался Великим. На одной из разрушенных дорог всадники остановились и застыли, завидев вдалеке маленькую женскую фигурку с ребенком на руках. Она стояла неподвижно, разве что робко переминалась с ноги на ногу.
        Кайла замерла, пытаясь угомонить Ирейху, который вдруг разбаловался, норовя потянуть ее за волосы, и что-то лепетал на своем детском наречии. Она замерла, потому что в отдалении увидела двоих всадников и не знала, чего ждать от них и куда прятаться. Но пока она раздумывала, двое почти одновременно сошли с коней, и один из них скорым шагом бросился к ней. Кайла уже хотела развернуться и бежать, но в ее голове прозвучал властный голос:
        "Твой путь завершен, ты достигла цели. К тебе идет Элимер Отерхейнский. Он заберет сына и обязательно спросит, как умерла его жена. Запомни - она погибла под руинами. Кханне Отерхейна Шейра-Сину погибла под руинами".
        Элимер принял из рук дрожащей девушки ребенка. Как же он вырос, его Таарис! А ведь он помнил его совсем младенцем! Слабая улыбка осветила лицо кхана. Да, Видольд прав. Его сын, его наследник рожден быть кханади - и он им будет. Он станет кханади, чего бы это ни стоило его отцу. Ведь Таарис - то единственное, что осталось от Шейры кроме воспоминаний. И он - наследник династии Кханейри. А потому получит Отерхейн! Получит еще более могучим, нежели он был при его, Элимера, правлении. Так решено и так будет. Потому что он - Великий Кхан Великого Отерхейна - этого желает. А желания его - закон!
        ***
        Шаазар, прищурившись, смотрела в горизонт. Она думала. Прикидывала, в какой момент лучше всего начать. Начать игру. Впрочем, а почему бы не прямо сейчас?
        - Аданэй, мой Аданэй, - пропела она, - я теряюсь в догадках, что за странная сила в тебе таится - в тебе, жалком смертном! - если даже сама Великая, Всемогущая, Божественная Шаазар не осталась равнодушной?
        Какое-то время она еще раздумывала, но скоро в ее лице мелькнул свет принятого решения:
        - Бедный мой мальчик, досталось тебе… Но ничего, ничего, - она хихикнула, прикрыв рот ладошкой. - Держись, милый, я уже иду.
        Знакомое фосфорное свечение полыхнуло в глазах, и она исчезла. И казалось, будто лес осиротел, лишившись бессмертного духа.
        В это самое время на пустынной дороге, бегущей от безвестной рыбацкой деревушки княжества Шейтизир, появилась девочка лет пяти. Обычный ребенок - рыженькая, кудрявая, чумазая, одетая во много раз латанную и перелатанную одежонку, она выглядела заурядной оборванкой, вот только глаза ее странно светились. И почему-то она хихикала. Но стоило ребенку заметить вдалеке фигуру, которая медленно, словно через силу плелась навстречу, как свечение из глаз исчезло, а смех сменился громкими, душераздирающими рыданиями. Она стояла, бедное дитя, размазывая грязными кулачками слезы по чумазому личику, и плакала. Она ждала.
        ЭПИЛОГ
        Заморская страна, которая некогда казалась мне такой загадочной - ленивая, богатая, неторопливая Сайхратха. Теперь я в ней живу. Обучаю детишек владению мечом. Ну и прочим воинским искусствам. С детьми мне легче, чем со взрослыми. Последних я вообще избегаю. Мне кажется, я стал бояться людей.
        Прошло много лет, но сны так меня и не покинули и все еще преследуют ночами. Да, они стали реже, но меня это мало утешает. Эти зеленые глаза илиринской ведьмы - неужели нет забвения? Даже сейчас, спустя столько лет, я просыпаюсь в холодном поту, стоит мне их увидеть.
        А сколько раз случалось, что Тэйске, заслышав, как я плачу или кричу во сне, подбегала, клала на лоб свою узкую прохладную ладошку, будила меня, уговаривала, что это всего лишь ночной кошмар. Да, Тэйске, это действительно кошмар. И боюсь, он не оставит меня до самой смерти. Но с тобой мне легче. Возможно, ты не подозреваешь, но ты спасла меня в тот день, когда я тебя встретил. Потому что в тот день я шел топиться. Да, я все-таки нашел в себе силы… Если бы не ты… Я просто не смог пройти мимо малышки, которая заходилась в таком плаче. И не смог оставить тебя, когда ты сквозь слезы, неразборчиво коверкая слова, рассказала, что твоих родителей убили за неуплату податей, а тебя выгнали из дому. Тебе некуда было идти. И мне тоже. Вот так, вместе с тобой, мы и ушли в никуда. И оказались в Сайхратхе.
        Когда я расставался со своим братом, он пожелал мне выжить. И я выжил. Лишь благодар тебе, хоть ты об этом и не знаешь. Возможно, я подумал, что моя жизнь не совсем бесполезна, что кому-то я еще могу быть нужен. Сейчас мне уже сложно сказать, как именно я рассуждал в тот момент и рассуждал ли вообще. Или это был минутный порыв? Так или иначе - я жив. Как ни странно.
        Все это время я старался не вспоминать прошлого, даже не думать о том, что творится за морями. Однако слухи все же долетали до меня, и кое-какие вести я услышал против воли. Так я узнал, что Элимеру невероятным образом удалось вернуть власть в Отерхейне и удержать народ в подчинении. Он помешал соседям захватить разрушенные города и даже восстановил эти города. Удивительно! Еще я знаю, что он снова женился и теперь в Отерхейне новая кханне и наследники. Хотя главным среди них по-прежнему считается Таарис, его первенец. Мальчишке, должно быть, около тринадцати, совсем скоро станет взрослым.
        Я знаю, что Илирин теперь состоит из разрозненных городов-государств. И что они вернулись к прежней вере в Богиню-Мать. Так что не ошибались Аззира с Маллекшей, когда предрекали это. Но самим им не привелось увидеть, как возродился забытый культ. Обе умерли задолго до этого, и про одну из них я даже знаю как, ведь я сам убил ее.
        В моем же существовании мало что меняется. Я по-прежнему живу с моей названной дочерью Тэйске, по-прежнему обучаю детишек знати. Воинские умения, привезенные из Отерхейна, здесь, как и везде, очень ценятся, так что бедствовать нам с Тэйске не приходится.
        А она взрослеет. Вот уже не малышка, а юная девушка. Как быстро летят годы! Озорство в глазах, улыбки, посылаемые симпатичным мальчишкам. Иногда мне даже кажется, будто я ревную. Еще бы! Что я стану делать, если она соберется замуж и покинет своего нареченного отца? Впрочем, люди, которые узнали нас не так давно, не верят, что она как бы моя дочь. Думают - любовница. Прячут ехидные, всезнающие улыбки, когда видят нас вместе. Да, Шаазар оказалась права - я и впрямь заметил, что годы почти не изменили мою внешность, а потому я по всеобщему мнению никак не годился в отцы собственной дочери. Если я не сбился со счета, то мне сейчас около сорока, однако и в это мало кто верит. Мне, если честно, все равно. А Тэйске, по-моему, только льстит, когда нас принимают за парочку. Наверное, как и всякой девчонке, недавно вышедшей из детства, ей льстит, когда в ней видят взрослую женщину. А мне так забавна ее реакция, что она даже обижается, когда я начинаю дразнить ее по этому поводу.
        От ее детства остались только камушки, к которым она никогда меня не подпускала. Играла с ними, кажется, даже разговаривала, но стоило мне войти в комнату, как тут же прятала. Я и не настаивал, чтобы показала. Я думаю, может, это единственное, что осталось ей от родителей? Может, эти камни она собирала на побережье вместе с отцом - настоящим отцом, - или с матерью? Я не знаю.
        От меня, конечно, не могло ускользнуть, как она превращалась в красавицу с лукавым и дерзким взглядом. О, у нее появилось много поклонников. И они до сих пор не отстают, хотя я постоянно гоню их прочь, стоит им появиться на пороге нашего дома. Гоню, потому что хочу оттянуть тот момент, когда моя рыжая Тэйске влюбится в какого-нибудь юнца, выскочит замуж и позабудет о своем отце-зануде.
        Она почти ничего не знает о моем прошлом, а я ей не рассказываю. А она и не спрашивает. Словно бы и так все понимает. Она удивительно мудра для своих лет, иногда мне даже кажется, будто в некоторых вопросах куда мудрее меня. Но когда-нибудь я расскажу ей все. Точнее, эти мои записи расскажут, потому что сам я вряд ли решусь: слишком больно говорить об этом вслух. Записывать тоже больно. До сих пор. Но все-таки легче. Потому я и пишу.
        Я знаю, что в Илирине обо мне рассказывают, как о царе Адданэе Проклятом. Вот под этим именем я и веду свои записи. Чтобы узнала обо мне Тэйске. А после моей смерти, возможно, и кто-нибудь еще. Чтобы не канула в небытие горькая история легкомысленного кханади Аданэя, коварного раба Айна и царя Илиринского Адданэя Проклятого. Я только надеюсь, что моя добрая Тэйске не станет презирать меня за то, кем и каким я был. Ибо тот Аданэй давно уже умер. Он умер тогда, в Ночь Тысячи Лезвий. А этот, что пишет сии печальные строки, давно уже другой. И если бы этим двоим довелось бы встретиться сейчас, они вряд ли поняли бы друг друга. Так пусть о покойнике сохранятся хотя бы воспоминания и, кто знает, может, они пронесутся через века, как история того раба-мальчика, столь искусно запечатленная в статуе. Ведь сказано было - рушатся государства, империи обращаются в руины, забываются властители прошлого, но история продолжает жить в легендах и преданиях, которые так любил рассказывать мой несчастный друг Вильдерин. Так пусть же и моя история станет преданием. Преданием о жизни и смерти Адданэя Проклятого - царя
Илиринского. А вместе с ним и о многих других, кто имел несчастье его знать, и чьи жизни он столь безвозвратно разрушил и сгубил.
        Так вперед! Сквозь стены! Лети, душа! Знаешь ли ты этого мужчину с неизбывной тоской в глазах? Нет? Тогда смотри и слушай - я расскажу тебе.
        ВНЕ ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВА
        Из-за решетки окна на Божену смотрели круглые, желтые, отвратительные кошачьи глазищи. Сама кошка - серая, облезлая, тощая - будто только что выбралась из мусорного контейнера. И возможно, так оно и было. Как именно мерзкое животное оказалось на карнизе второго этажа, Божена понятия не имела и даже не задавалась этим вопросом. Сидя на кровати, обхватив колени руками и вяло покачиваясь, она бездумно смотрела в эти глаза-плошки и бормотала осипшим голосом:
        - Киска, киска… по карнизу не ходи… меня подожди… я с тобой пойду… с карниза упаду…
        Так и надо было сделать - упасть с карниза. Этажа этак с десятого. Но раньше духа не хватало, а сейчас - поздно. Тогда казалось, что таблетки и вены - хорошие способы. Казалось… И оба раза - неудача. И вот, теперь она здесь - в лечебнице. Точнее - о в психушке. Повторная попытка… ну и все такое.
        Слезы снова потекли по лицу. Сами, независимо от желания. Да и не было его, желания этого. Совсем. Ничего не хотелось: только спать, плакать, потом снова спать. Расчесать волосы? Умыться? Нет… Не хотелось. Все лень. Ничего не хотелось. Спать только… И лучше всего - вечно.
        Божена прикрыла глаза, кое-как вытерла слезы и, разлепив припухшие веки, снова уставилась в окно. Серая кошка исчезла. Теперь снова только серое небо. А также серые стены, пол и потолок. А где-то далеко неслись серые машины, ходили серые люди, любили друг друга серой любовью. И убивали тоже серо. Серые мысли. Серая жизнь. Серый мир. И она сама - тоже серая. А когда-то… когда-то была другой. Когда-то писала стихи. И жила в этих стихах. Но потом - вдруг, неожиданно, - все изменилось, и стихи тоже стали серыми. Все-все стало серым.
        Тихо, фальшиво, она запела. Или, скорее, прошептала:
        "Now there's a look in your eyes
        Like black holes in the sky
        Shine on, you crazy diamond!"*
        И расплакалась. Без причины. Просто так. Снова.
        Послышался крик двери, и Божена нехотя обернулась. Ну вот, психосадист пожаловал! Какой-то новый. Сейчас начнет мучить беседами. Будто ей мало таблеток. А еще начнет про картинки, психо-сказочки, дневнички и прочую ерунду. Если бы она и не хотела умереть изначально, то после такого точно возжелала бы.
        - Патологоанатом человеческих душ… - проговорила вслух, обращаясь скорее к себе, чем к вошедшему.
        - Ну что вы, пани Божена, - раздался густой мужской голос. - Ваша душа не мертва и патологоанатом ей не нужен.
        - Пока…
        - Она всего лишь заболела.
        Божена не смотрела на него, но слышала и чувствовала, как он подошел ближе и встал напротив. Чуть-чуть помолчал и представился.
        - Богуслав Камински. Можно просто по имени. Как вы, пани?
        - Никак.
        Он присел перед ней на корточки и с доверительной ноткой в голосе - этого она больше всего терпеть не могла! - попросил:
        - Пожалуйста, посмотрите на меня, пани.
        Она нехотя перевела взгляд. Как раз тот случай, когда легче согласиться, чем тратить силы на спор. Обреченно уставилась ему прямо в глаза - пусть терпит.
        Уставилась. Секунда проползла улиткой. Проползла. И Божену словно оглушили! Она упала с кровати, губы и пальцы ее задрожали. Она посмотрела на пана Камински. Он посмотрел на нее. Лицо его исказилось в болезненной гримасе узнавания. Он сжал ее ладони в своих. Она подалась ему навстречу. Жадно, словно изголодавшаяся.
        И Божене почудилось, будто она слышит далекий шум морских волн, что разбиваются о берег, и ощущает соленые брызги на коже, и слышит запах водорослей и соли - такой родной, такой знакомый.
        Они сидели на полу, они прильнули друг к другу. Они молчали. И они говорили:
        - Мой вечный спутник, мой отец, сын, моя мать, сестра и брат, мой вечный возлюбленный, я узнала тебя! Я всегда тебя знала. И теперь я знаю, зачем я здесь.
        - Моя любимая, моя жизнь, я узнаю тебя в каждом воплощении, я пронесу тебя через века и жизни. Мы будем вместе вечно!
        - Мой вечный спутник. Все свершится!
        - И круг замкнется!
        - Круг замкнется и, свободные, мы полетим!
        - Замкнется круг и, свободные, мы будем вместе вечно!
        - Жизнь моя!
        - Замкнется круг!