Ассирийские танки у врат Мемфиса Михаил Ахманов
        Михаил Ахманов Ассирийские танки у врат Мемфиса
        Глава 1 Каменоломня
        Зазевался я с этой глыбиной. Тяжелая, неудобная, чтоб ей дерьмом рассы паться! И огромная, как плита с пирамиды Хуфу!
        Зазевался я, и тут над головою свистнуло, бич из кожи бегемота ожег хребет, отправив мою душу из сердца прямо в мочевой пузырь. Балуло, кушитская вошь, халдей недоношенный! Этого медом не корми, а дай поизгаляться над ветераном- роме! Ини, Бу и другие надсмотрщики меня не трогали. Ни плетью не трогали, ни кулаком, ни дубинкой, и в задницу не пинали. Унофра и Тхути, парочка теп-меджет,
1 Теп-меджет - чин египетской армии, десятник или сержант, командир четы - подразделения из 10 -20 бойцов.]старшие охраны, тоже относились с уважением, пони мая, что в редком лагере найдется чезу,[2 Чезу - чин египетской армии, соответст вует званию полковника. Чезу командует чезетом - воинской частью, состоящей из
1000 -1500 бойцов.]и не какой-нибудь там тыловой крысеныш, а сам Хенеб-ка, боевой командир чезета Волков.
        Стиснув зубы, я принялся ворочать проклятый Осирисом камень. Глаза мои были сухими, и плакала только душа. Людям этих слез не видно.
        Не от боли я страдал, от унижения. Но боль тоже была, хоть не от бича Балуло, а за то, что прошло и уже не вернется.
        Чезет… Где он нынче, мой чезет, тысяча лихих бойцов?.. Полег в сражениях на Синайской дуге?.. Сидит в глухой блокаде под Дамаском?.. Или бьется в пустыне с ассирскими десантами?.. Может, никакого чезета Волков нет уже на этом свете, а есть канава, куда свалили трупы… Такое я видел, ибо за двадцать шесть лет в строю всякого насмотришься. Видел я такие канавы, знаю! Когда не справляются полковые бальзамировщики, когда войска отступают, когда нет транспорта, чтоб вывезти тела убитых, вот тогда и хоронят во рвах и ямах и не каждый раз успеют закопать. А если даже и закопают? Все одно, нет тем душам дороги в Поля Иалу…[3 Поля Иалу - Поля Блаженных, куда, по египетским понятиям, попадали усопшие, оправданные судом Осириса, владыки загробного царства.]
        Подоспели Пуэмра и Иапет, и мы взгромоздили камень на волокушу. Хайло, здо ровый как бык, напрягся и потянул ее по деревянным рельсам в дальний угол карь ера, к гранильщикам. Грохот их молотков разносился над огромной ямой, где копоши лось сотни три народа. Грохот, жара, едкая пыль, смрад немытых тел, свист бичей да проклятья сквозь зубы… А все вместе - спецлагерь 3/118 Дома Маат[4 Маат - богиня истины, справедливости и правосудия.]в Восточной, или Нубийской, пустыне. Категория «три» означала, что здесь сидят офицеры и солдаты, потерявшие честь, а также другие людишки, каким-то боком связанные с армией и крепко проштрафивши еся. Лично меня упекли за оскорбление величества, а по этой статье амнистий не полагалось. Впрочем, какие амнистии в военное время?
        До полудня, до самой жары, я со своими обкалывал новую глыбу. Свои - это Иапет, наемник-ливиец, хабиру Давид из палестинских иудеев, молодые офицеры- знаменосцы[5 Знаменосец - младший офицерский чин, нечто среднее между лейтенантом и капитаном. Знаменосец командовал чередой («са»), подразделением из
200 -250 солдат.]Хоремджет и Пуэмра и два приставших к нам солдата, Нахт и Пауах. Эти сидели за измену - попались в лапы ассирам или, может, шумерам во время неудач ного прорыва к Дамаску. В плену они пробыли недолго, смылись дня через три и вышли из окружения, но это им не помогло: трибунал Амон Бдит лишил их чести и припаял каждому по десятке. Но все же не двадцать лет, как мне, Иапету и Давиду. С другой стороны, наша статья «оскорбление величества» была почти расстрельной.
        В полдень нам дали по кружке воды и черствому сухарю. Большая милость, надо сказать; Унофра, халдей, шепнул мне как-то, что на рудниках за Пятым порогом, где сидят воры, святотатцы, расхитители гробниц и прочая уголовная братия, такого не полагается. Все же были у нас послабления, но не за прошлые подвиги и пролитую кровь, а по причине сугубо прозаической: мы, солдаты-лишенцы, злы и свирепы, и если бросить нас против ассиров, всякую дыру заткнем и будем драться с львиной яростью. Так что передышку в полдень, сухари и воду давали нам не зря. Вдруг пригодятся на фронте лишенные чести!
        Отдыхали мы под краем котлована, где трудами последних месяцев весь при годный камень был изъят, и потому образовалась ниша. Место с намеком на прохладу, удобное и почетное, дарованное мне по молчаливому согласию других бедолаг. Были в лагере еще офицеры, были ветераны, были теп-меджет, но в звании чезу - никого. Так что я мог сидеть среди своих товарищей, пить вонючую теплую воду да разгля дывать карьер, бараки на его склоне, загон для ослов и верблюдов, кладовые и водяную цистерну. В семи бараках мы спали, восьмой предназначался для охранников-халдеев, а за ним, выше по склону, рядом с кладовыми, торчало стро ение из обожженного на солнце кирпича с антенной на крыше, где обитал Саанахт, начальник лагеря. Редкий скорпион, покарай его боги! Но с ним жила Туа, тощая и злобная, и хоть поговаривали, что она из отставных фиванских шлюх, другой жен щины на двадцать сехенов[6 Сехен - мера длины, соответствующая примерно 11 кило метрам.]в любую сторону здесь не было. Каждый из нас посматривал на Туа - для того, думаю, чтоб не забыть, как выглядит баба.
        Сидя на камне, я грыз сухарь, пил мелкими глотками воду и разглядывал сото варищей, бывших солдат, что прятались за глыбами и кучами щебня в поисках тени. Хоремджет, тонкий и стройный, с благородным лицом, стоял, прислонившись к скале, и мечтательно разглядывал пустынные дали. Он из пехоты; получил двенадцать лет за отказ расстреливать хеттских пленников. Нахт и Пауах, сожрав свои пайки, играли на пальцах в чет-нечет. Иапет вытряхивал пыль из волос - космы у него были рыжими и, по ливийскому обычаю, длинными, а заплетать их он ленился. Лень - это еще один ливийский обычай; ливиец даже в ловле блох не проявит поспешности. Пуэмра ковырял в зубах - привычное занятие для Стерегущих Небо. У них на пози циях тоска - сидят у своих орудий, задравших хоботы вверх, и ждут, не пролетит ли воздушный ассирский разведчик или, скажем, цеппелин-бомбовоз. Что до Давида, последнего из нас… Давид лежал, уткнувшись носом в землю, чтобы не встречаться взглядами со мной и Иапетом. За долгие месяцы нашей неволи так получалось не всегда, и если он на нас смотрел, то выглядел козленком в пасти крокодила. Совесть его
терзала и мучила; помнил, что мы с Иапетом очутились тут по его вине. Вина была, но не Давида, конечно, а гиены Хуфтора. Буду жив, спляшу на мумии его отца! Другого родитель Хуфтора не достоин - коль сын мерзавец, то в этом виноват отец.
        Но думать об этом и разжигать бессильный гнев мне не хотелось. В краткие мгновения отдыха я вспоминал чезет, боевых товарищей и своих женщин, вина, которые пил, блюда, которые ел; еще вспоминались рощи на берегах Хапи, сутолока мемфисского базара, голые скалы Синая и шумные финикийские города. Но был и другой способ смирить ярость и успокоиться. Подростком читал я древние истории, и одна из них запала мне в душу - повесть о Синухете, воине и родовитом князе, претерпевшем по воле богов множество злоключений. Он жил в эпоху смуты и неуст роения, во времена Первого Аменемхета, которого евнухи удавили в царской опочи вальне, и уже это говорит, что власть фараона была слаба, что не всякий владетель был фараону послушен, и что грозила державе междоусобица. А бить и резать своих Синухет не пожелал - честь не позволяла. Часто я думаю о нем как о соратнике и друге, и вспоминаю, вспоминаю… Память у меня хорошая.
        «Говорит Синухет, князь и вельможа, любимый царем, правитель его владений в северных землях, доверенный слуга царя - да живет он вечно!
        Случилось так, что великий фараон Аменемхет, владыка Обеих Земель, был призван богами в их небесные чертоги. О том, как и почему это произошло, гово рили разное и удивлялись внезапной кончине повелителя, ибо отличался он телесной крепостью и силой - мог послать стрелу на пятьсот шагов и разрубить секирой воинский щит.
        В те дни, когда фараон соединился со светлым Ра и все земли Та-Кем пребывали в горе и стенаниях, я, вместе с наследником царевичем Сенусертом, воевал на севере в землях Сати, что лежат далеко от наших благословенных краев. Мы прог нали врага, втоптали в пыль его воинов, взяли в городах богатую добычу, золото и серебро, ткани и украшения, пленных и всякую скотину без счета. И со всем этим богатством мы отправились обратно к Хапи, но шли неторопливо, ибо путь был далек, а добыча - обильна.
        Вельможи, спутники почившего царя, послали гонцов к сыну его Сенусерту с горестной вестью, и те гонцы достигли войска нашего к ночи. Наследник отдыхал в своем шатре. Вошли к нему гонцы, поцеловали землю у его ног и сказали, зачем посланы. Скорбь охватила Сенусерта, был он как заблудившийся в пустыне, у коего высохла печень, но предаваться печали долго не мог, так как уже не царевич он был, а царь. Царю же положено править домом своим, ибо стая шакалов не заменит одного льва.
        Встал владыка Сенусерт, собрал свиту из ближних, кто оказался под рукой, взошел на колесницу и, покинув войско, полетел соколом в земли Та-Кем. Я в ту пору был в другом месте, охраняя с воинами обоз, стада и пленных, и был у меня обычай проверять в темное время, не заснули ли стражи. Взял я оружие свое и пошел к обозу.
        На пути моем стояла палатка младших сынов фараона. И был в ней гонец, один из тех, кого прислали к Сенусерту, и говорил он младшим сыновьям владыки о пос тигшем их несчастье. Но не рыдали они, не плакали, а возвысили голос против брата своего Сенусерта и начали строить планы, как завладеть короной и престолом Обеих Земель. Стоял я и слышал это, ибо был недалеко, но в темноте меня не видели. Сердце мое дрогнуло, печень сжалась, руки опустились и похолодели члены; понял я, что грядет великая междоусобица, в которой всегда погибает невинный и торжес твует зло. И когда вернулся ко мне разум…»
        Нить повести прервалась - к камню, на котором я сидел, приблизился Хайло. По-нашему звали его Инхапи, но он на это имя отзываться не желал, хоть достава лось ему на перекличках и палкой, и кнутом. Спустя какое-то время бить его перес тали - видно, решили халдеи, что на все воля Амона: хочет лишенец зваться Хайлом, пусть так и будет.
        Хайло подошел строевым шагом, встал во фрунт и бросил руку к виску в салюте. Потом сказал:
        - Дозволь присоседиться, семер.
        - Вольно, немху.[7 Семер - обращение к человеку благородного сословия или высшему по рангу (аналогично понятиям «господин», «ваше благородие»). Немху - обращение к низшему по рангу (дословно означает «сирота», «бедняк»).]Садись.
        Я кивнул на ближайший камень, но Хайло опустился на землю у моих ног. Дис циплине его обучили.
        - Жарко, - сказал он для начала разговора.
        Шел месяц пайни, первый месяц Засухи, и настоящая жара еще не началась. Но в тех краях, где родился Хайло, даже летом нет такого зноя, как у нас весной. Он из северных варваров, но не шердан, не экуэша,[8 Шерданы - «народы моря», обычно греки, сицилийцы, сардинцы, киприоты и т.д., обитающие в бассейне Средиземного моря. Экуэша - более конкретное название, которое обозначает народы Эгейского моря, в первую очередь греков.]а из племени, что обитает за морями, реками и горами на самом краю света. Там дремучие леса, воды зимой замерзают, по улицам заваленных снегом городов бродят медведи, а у порогов жилищ завывают волки. Говорят, холод там жуткий, и я понимаю, отчего Хайло сбежал из этих неприятных мест.
        - Жарко, - повторил Хайло, - но по ночам песок и камни остывают. Можно идти.
        - Куда? - полюбопытствовал Иапет, присаживаясь к нам.
        - Туда, - Хайло неопределенно махнул рукой. - К Реке вашей или к морю. Что здесь гнить? Забора нет, стража ленива, псов не держит, а без собак нас не изло вят. - Он подумал и добавил: - Не изловят, клянусь яйцами Осириса!
        Иапет хмуро уставился на него, Нахт и Пауах прекратили играть, Хоремджет хмыкнул, Пуэмра бросил ковырять в зубах, и даже Давид поднял голову.
        - Бежать хочешь? И с этим пришел ко мне? - спросил я. - Почему?
        - Ты чезу, семер, ты князь, и у тебя дружина. Сам я не уйду. Без князя и дружины никак нельзя.
        - Я не князь, Хайло. Я Хенеб-ка родом из Мемфиса, и отец мой был ткачом, а мать торговала на базаре пряжей.
        - Ты чезу, - упрямо пробурчал Хайло. - Ну, не князь, так большой воевода. Ты знаешь, куда идти.
        Он не понимал. Ему казалось, что если нет ограды и собак, если халдеи из Руки Гора, что стерегли нас, ленивы, то значит, убежать легко. Так же легко, как выпить кружку пива и закусить соленой рыбкой. Легко! Были бы только верные спут ники и вождь, который знает, куда направиться. Но пустыня держала нас крепче оград, собак и стражей.
        Я кивнул своему ливийцу.
        - Объясни ему, Иапет.
        - Слушаю твой зов, чезу. - Иапет повернулся к Хайлу, отбросил с лица рыжие пряди. - Вижу, сын осла, ты в пустыне не бывал. Нет, не бывал! Дрался, наверное, в Сирии, где куда ни плюнь - город, а в нем - вино и бабы. Так?
        - Ну, так, - подтвердил Хайло, наливаясь злой кровью. - В Сирии был, в Финикии и еще у этих… - он покосился на Давида, - у еудеев. И что с того?
        - До Реки двадцать сехенов, а до Лазурных Вод[9 Лазурные Воды - Красное море.]еще больше. Без запасов не дойдешь. Пища нужна, оружие, бурдюки с водой… Может, ты припрятал пару? И еще корзину фиников?
        - Двадцать сехенов я пройду за пять дней без жратвы и воды, - буркнул Хайло.
        - Пройду, ежели с компанией.
        Иапет прищурился.
        - Я пройду за семь, если будет вода. Но я - из живущих в пустыне, и гнев Ра меня не пугает. А ты, жирный бегемот, сдохнешь от жары и жажды на третий день, а на четвертый превратишься в мумию. Это я тебе говорю, Иапет ливиец, родившийся в песках.
        Багровые щеки Хайла поблекли. Хоть он служил за Синаем, но с ливийцами наверняка встречался, их среди наемников не меньше трети. А если встречался, то знал: о пустыне с ливийцем не спорят. Так что, проглотив «сына осла» и «бегемо та», он с надеждой уставился на меня.
        - А ты что скажешь, воевода?
        - Я скажу, что нужно ждать. Мед - во рту терпеливого.
        - Примешь ли в свою дружину?
        - Приму, если обещаешь повиноваться.
        Хайло собрался с мыслями, поднатужился и выдал традиционную клятву:
        - Обещаю слушать твой зов, семер! Сукой буду и пусть без погребения оста нусь, если лгу! - Затем, поднявшись, он добавил: - Буду слушать тебя как отца родного. В том не сомневайся, воевода.
        Он начал спускаться в карьер, к своей волокуше. На его плечах и огромной спине бугрились мышцы, светлые волосы припорошила пыль. Глядя ему вслед, я поин тересовался:
        - За что сидит, лишенцы?
        - Неподчинение офицеру, семер, - доложил Пуэмра. Сам-то он сидел за бого хульство, за то, что имя фараона всуе помянул. Серьезная статья!
        - Значит, неподчинение… А конкретнее?
        - Спор у них вышел, семер, то ли из-за бабы, то ли из-за пива, - уточнил Нахт, переглянувшись с Пауахом. - После битвы при Кадеше.
        Значит, три года в каменоломне, подумал я. Однако не сломался, не отчаялся! Крепкий парень! Хотя сказано: под плетью и лев будет танцевать…
        Грохнул барабан, завопили халдеи, засвистел бич проклятого Балуло. Полу денный отдых закончился.

* * *
        Когда ладья Ра встает над восточным краем земли, мы вылезаем из бараков на построение. Семь бараков из камыша и восьмой, деревянный, для охранников, стоят квадратом, а между ними - утоптанный плац. Триста двенадцать потерявших честь выстраиваются в длинную шеренгу, Саанахт идет вдоль строя, Бу, старший халдей, выкрикивает имена и какие за кем провинности. Саанахт думает, определяет наказа ния, писец Сетна заносит их в папирус. Рука Саанахта щедра: этому - тридцать ударов бичом, тому - двадцать, этого - подвесить к столбу на солнцепеке, того - бить палкой и послать на чистку нужников.
        У входа в каждый барак - длинная лента пожелтевшего полотна с надписью. Шесть сделаны иератическим письмом: «Закон фараона строг, но справедлив», «Фа раон дунет в Мемфисе, согнутся кедры в ливанских горах» - и остальное в том же духе. Две надписи торжественные, и потому выполнены иероглифами. Одна оповещает:
«Слава великому фараону Джосеру Двадцать Первому, да живет он вечно!»; другая гласит: «Жизнь, здоровье, сила пресветлому владыке, наместнику Гора на земле!». Но больше всех мне нравится надпись при моем бараке: «Благодари Амона, что не попал за Пятый порог». Я благодарю. Молча, пока бьют и секут провинившихся. Для боевых офицеров и солдат - привилегия: деревяшка в зубы, если хотят выказать мужество и не вопить. Остальные, всякие жрецы, повара да интенданты, орут и кусают землю.
        Солнечная ладья поднимается, и мы возносим хвалу великому богу Амону-Ра, ликующему на небосклоне. Затем поем боевую песню, что укрепляет сердце. Нынче, во время войны с Ассирией и сопутствующих ей неудач, поем гимн, сложенный жрецом Пентуэром еще в период первого ассирийского нашествия:
        Вставай, страна Амона-Ра,
        Вставай на смертный бой,
        С заразой ассирийскою,
        С проклятою ордой!
        За фараона и Амона,
        За пирамиды и Иcиду,
        За храмы богов,
        За священных быков
        Режь и бей,
        Кровь не жалей!
        Мы честь свою не посрамим,
        Рамсес нас поведет.
        От стен Мемфиса на Синай
        Начнется наш поход.
        За фараона и Амона,
        За пирамиды и Иcиду,
        За храмы богов,
        За священных быков
        Режь и бей,
        Кровь не жалей!
        Гимн не совсем отвечает случаю - чести у нас уже не осталось. Честь, воин ские звания и боевые награды отнял у нас закон фараона Джо-Джо, который строг, но справедлив. Иные в этом сомневаются, но про себя, так как за сомнения можно встать перед расстрельной командой и схлопотать в лоб горячий «финик». Другие же лишенцы, несмотря на строгий приговор, преданы династии как жуки-скарабеи навозной куче. Их можно отправить за Пятый порог, но и там, разлагаясь заживо в рудничном мраке, они будут славить великого Джо-Джо, мудрого, как сам Тот, и мощного, как бык Апис.
        После гимна мы шагаем к котлам с луковой похлебкой, а по дороге плюем на чучело презренного Ххера - Синаххериба, царя ассирийского. Он, должно быть, сидит в Ниневии, в своем дворце, жрет что-нибудь повкуснее луковой похлебки и не знает, что оплеван от макушки до пят. В Нубийской пустыне на него плюют, и в Ливийской, что называется еще Сахара, плюют на лесоповале в джунглях Куша и в рудниках за Третьим, Четвертым и Пятым порогами, в копях Синая и в болотах Дельты - везде и всюду, где трудится подневольный люд, коего в нашей державе многие тысячи. Места разные, но порядок один: не плюнешь, будешь без похлебки.
        Прикончив варево из полбы с луком, спускаемся в карьер, ломаем и таскаем камень. Не знаю, куда его потом увозят… Солнце жарит, все в поту и пыли, гра нильщики надсадно кашляют и хрипят - у них пыли вдвое больше. Орут халдеи, щел кают бичами. Когда-то, в эпоху Тутмосов и Рамсесов, Дом Маат набирал для этой гнусной службы настоящих халдеев из Месопотамии, но те времена давно миновали - вырезал халдеев какой-то ассирийский царь, Ашшур Кровавый или Саргон Победонос ный. Название, однако, сохранилось, но теперь в охране лагерей служат кушиты и отставные ветераны-роме. Помню, однажды за чашей вина болтал я с Уахенебом, своим мемфисским приятелем из Дома Маат, и сказал он, что кушиты в их ведомстве считаются очень надежными. Их не подкупишь, с ними не сговоришься - как по при чине врожденной свирепости, так и потому, что известны им три слова, и те - ниже пояса. Хотя язык наш, по утверждению жрецов Тота, велик, могуч и богат.
        Из дома Саанахта вышла Туа, выплеснула помои. Грохот в яме затих, все глядят на нее в полном изумлении: надо же, задница!.. и груди тоже есть!.. и что-то похожее на бедра, пусть слишком жилистые и тощие…
        Я на Туа не смотрю, я вспоминаю своих женщин: Сенисенеб из Мемфиса, Нефер тари из Пер-Рамсеса, что в Дельте, Бенре-мут из оазиса Мешвеш. Бенре-мут вспоми нается чаще - она наполовину ливийка, жаркая, страстная, ненасытная. С кем она делит постель, дикая моя пантера?.. Что с другими моими подругами?.. Об этом я знаю не больше, чем о своем чезете.
        Так проходит день. Ночью я лежу на нарах в своем бараке, слушаю храп това рищей по несчастью и вспоминаю. Шрам от бича Балуло ноет, но разве это боль! На теле моем много других, более почетных отметин, от хеттских клинков, ассирских пуль и стрел дикарей, что обитают в южных джунглях. Помню схватку у иерусалим ских стен… теперь этот город назван Джосерградом в честь великого владыки нашего… там схлопотал я «финик» в левое плечо, и пулю вырезали прямо на поле битвы, даже не накачав меня вином. Вот это была боль! Да и в других случаях штопали по- быстрому, без затей. За двадцать шесть лет я участвовал в семи кампаниях и из каждой что-нибудь вынес: раны, наградные бляхи или новый чин. Чины и бляхи отняли, а раны - вот они, здесь, со мной… Выходит, кроме них да лагеря ничего я у отечества не выслужил…
        Горькая мысль! И жалит она меня все эти месяцы, будто свернувшаяся под сер дцем гадюка.
        Рядом зашевелился Давид, открыл глаза, повернул ко мне голову. Совесть его терзает… В великой нашей державе много всякого люда: роме, греки, финикийцы и ливийцы, кушиты, палестинцы и сирийцы, даже варвары с севера, но самые совест ливые - иудеи. Видит Амон, хорошие бойцы, однако бывают обстоятельства, когда совесть мешает. К примеру, под Кадешем, когда было приказано перебить хеттских пленников.
        - Семер… - шепчет Давид, - семер, господин мой и водитель… Прости меня, семер…
        - Спи, немху, - говорю я ему, - спи. Нет на тебе вины.
        Я не называю его имя. Он обратился ко мне по уставу - «семер», и значит, я для него старший над чезетом, а он для меня - «немху», рядовой солдат. Хорошие командиры своих солдат не выдают.
        - Спи, - повторяю я, и глаза Давида закрываются.
        А получилось с ним так: в одном городишке на Синае, который мы отбили у ассиров, помочился он на обелиск, валявшийся на центральной площади. Враг его взорвал, каменная стела треснула на пять кусков и почернела от пороха - кто раз берет, что высекли на ней в прошлые века, чье имя написали?.. Но Хуфтор, военный жрец и Ухо Фараона в нашем корпусе, разглядел! Разглядел, шакалье отродье, и вызвал генерала Снофру, корпусного командира. Теперь-то я знаю, что он под меня копал - сильно мы друг друга не любили. Я служил, а не выслуживался, в бою не прятался за спинами солдат и, поминая имя фараона, не вопил как припадочный: жизнь!.. здоровье!.. сила!.. Ну, было кое-что еще… девку мы с ним не поделили в одном аскалонском борделе.
        Словом, увидел я этот подмоченный камень, отдал генералу честь и говорю:
        - Древний обелиск, семер. Должно быть, времен Тутмосов и Рамсесов, и к тому же врагом оскверненный. Во имя Та-Кем мы его восстановим, а этому молодцу, - киваю на Давида, - я назначу порку.
        Говорю так и соображаю: если каменюга от прежних династий, то выйдет непочи тание святынь, а за это порка в самый раз. Скажем, десять ударов по пяткам.
        Но Снофру молчит, в землю смотрит. Вокруг солдаты мои столпились, гудят воз бужденно, оружием бряцают - от схватки еще не отошли. У Давида рожа - бледнее белого лотоса. Сообразил, что дело плохо. Будь он роме, может, и обошлось бы, но он - иудей, наемник, иноверец.
        Хуфтор, черная душа, обнюхал камень, поскреб надпись из почерневших иерог лифов и поворачивается ко мне с мерзкой ухмылкой.
        - Ошибаешься, чезу, не старинный это памятник, а нынешней династии. Гляди, вот имя фараона Джосера Семнадцатого, прапрадеда нашего светлого владыки, да живет он вечно! А вот - моча хабиру… Оскорбление величества!
        Хуже этой статьи лишь покушение на царскую особу, о чем Снофру хорошо извес тно. Так что кивает он Пиопи, командиру первой череды, и говорит:
        - Оскорбителя - к стенке. Действуй, офицер.
        Пиопи деваться некуда. Кивает он в свой черед теп-меджету Хоремхебу и велит построить расстрельную команду.
        Солдаты зашумели. Надо сказать, бойцы в первой череде - лучшие из лучших, ветераны-наемники, парни умелые и свирепые, как сама Сохмет. Роме, ливийцы, хабиру, шерданы… все, кроме кушитов. Их я в чезете не держал - ложатся под огнем и в рукопашной против ассиров ничего не стоят. Ну, не об этом речь, а о том, что все на меня глядят и каждый на себя судьбу Давида примеряет.
        Я с генералом заспорил:
        - Нельзя его расстреливать, семер.
        - Отчего же? - говорит Снофру. - Всякого можно расстрелять. Хвала Амону, власти у меня достаточно!
        - Этого нельзя, - повторяю. - Он - менфит,[10 Менфит - солдат-ветеран.]воин великого мужества, из двадцати восьми памфиловцев. За подвиг награжден «Святым Аписом», а после выслужил бляху доблести «Глаз Гора», бляху за оборону Тира и бляху Сохмет за уничтожение семи противников в одном бою. И хоть большая на нем вина, но к стенке - это слишком.
        Сказал я правду - были у Давида боевые бляхи, и в корпусе недоброй памяти Памфилия он тоже служил. Все-таки что-то в его пользу! И еще одно: если бы брызнул он на памятник царствующему Джосеру, расстреляли бы на месте, но прап радед - родич дальний, и тут возможно снисхождение.
        Но Хуфтор не унимался:
        - Расстрелять! А командира чезета - под палки!
        - Опозорить меня хочешь? Не будет этого! - говорю. - Не будет, клянусь Маат, богиней истины! Лучше к стенке встану со своим бойцом!
        Хуфтор чуть не запрыгал от радости:
        - Ты сам это сказал, не я! Хочешь оскорбителя спасти? Значит, сам ты оскор битель!
        Солдаты мои расшумелись, так расшумелись, что ясно: своих расстреливать не собираются. Пиопи и Хоремхеб стоят, не знают, что делать. Снофру тоже в сомне ниях: за малое наказание будет на него донос от Хуфтора. А у меня - холодный пот на висках; чувствую, что пахнет мятежом, и тогда не сносить мне головы. Ни мне, ни Пиопи, ни Хоремхебу, ни остальным моим бойцам.
        Тут выскочил Иапет и попер на Хуфтора с кулаками.
        - Краснозадый павиан! - кричит. - Тебя самого обоссать, башку пробить и закопать под кучей дерьма! Ты на кого тянешь, морда крысиная? На солдат, что кровь проливают? На храброго чезу? Он нас в бой ведет, а тебя, вошь, я под пулями не видел!
        Придержали его, не успел он Хуфтору врезать, но наговорил многое, и фараону светлому досталось, и его прапрадеду. Ливийцы - импульсивный народ, кровь у них горячая, рука на расправу быстрая, ибо родились они в жаркой пустыне. Кожа их бела и не смуглеет под солнцем,[11 Ливийцы отличались белизной кожи, не прини мавшей загара. Эта их особенность до сих пор является загадочной.]но гневные лучи светила - в их душах, и носят они этот огонь как метку своего разбойничьего пле мени. Горе тому, кого обожжет это пламя!
        Но, как я сказал, придержали Иапета. Что до Снофру, тот вынес мудрое реше ние: всех троих - под трибунал, но не по первой, а по второй статье Военного Кодекса. Назначь он первую, мы бы нежились уже в Полях Иалу… Судили нас за оскорбление почившего величества, но, снисходя к былым заслугам, жизнь все же сохранили. Много это или мало? Двадцать лет в каменоломне, чуть не половина про житого мной, и если выйду я на волю, то дряхлым седым стариком… Но что сожалеть о свершенном! Чести я своей не потерял, милости не просил и чужими жизнями не откупился - жив Давид, жив Иапет, и они еще молоды.
        Когда я встану перед другим судом, перед Сорока Двумя в царстве Осириса,[12 Осирис, владыка загробного мира, судил покойных за их земные деяния, и в этом ему помогали Сорок Два Судьи.]и когда взвесят они мою душу, будет ясно, что пос тупил я по совести.
        Глава 2 Ассиры
        Ночью над нами загудело. Гул был знаком - не наши «соколы Гора», а басовитый грозный глас вражеских машин. За такими звуками обычно следуют посвист летящих с неба бомб, грохот разрывов и крики умирающих.
        Иапет, спавший вполуха, как подобает жителю пустыни, проснулся первым, а за ним - весь барак. Мы ринулись к выходу, но там уже торчали халдеи, и стволы в их руках глядели на нас черными мрачными зрачками. «Из бараков не выходить! - завопил Бу, старший надзиратель. - На место, кал гиены! На место, падаль, и сидеть тихо!» Его приказ подхватили другие охранники по всему периметру лагеря. Я услышал их громкую перекличку и понял, что Бу отправляет кого-то к Саанахту за новостями и распоряжениями. У Саанахта был ушебти,[13 Ушебти - ответчик. В древ ности - фигурки, которые помещались в гробницу, чтобы служить умершему (отвечать на его зов, когда он поручит им сделать то или иное). В настоящие времена под ответчиком-ушебти имеются в виду устройства для передачи и приема радиосигналов. и по радиолучу он мог поймать Мемфис, или Фивы, или Суу, базу Первого флота на Лазурных Водах.
        Кровля над бараком была из тростника, и кое-кто из нас, раздвинув сухие ломкие связки, высунулся наружу. Я тоже встал на нары и проковырял отверстие. В темном небе, затмевая звезды, метались лучи прожекторов, падавшие то на огромную серебристую оболочку летательной машины, то на подвешенную к ней гондолу, то на стремительно вращавшиеся винты. Армада, парившая в вышине, наплывала с востока; видимо, ассиры пролетели над Аравией, Синаем и узким морским заливом и теперь пересекали Нубийскую пустыню. К Великому Хапи идут, подумал я, вспомнив о горо дах, стоявших на Реке, о Мемфисе, Хай-Санофре, Пермеджете и множестве других. Неприятель двигался прямо туда.
        Для чего? В чем состояла цель операции? Бомбардировка мирных поселений?.. Уничтожение складов и военной техники?.. Атака на столицу?.. Я терялся в догадках.
        Аппараты в небе были цеппелинами. Подобный тип летательных машин мы прежде называли «ладьей Ра», но термин варваров-аллеманов вытеснил это обозначение. Так случалось и с другими словами - боевая трирема стала для нас крейсером, «гнев Осириса» - пулеметом, а бронеходная колесница - танком. Танк - название бриттов, таких же варваров, как аллеманы… Или уже не варваров? Там, на западе, был Рим, был Карфаген и страны, что находились под карфагенским и римским влиянием, а оно достигало даже земель Заокеанского континента. Целый новый мир! И чудилось мне временами, что наша славная держава нужна ему не больше, чем песок пустыни.
        - Чезу! - позвал меня ваятель Кенамун, стоявший с Давидом и десятком других лишенцев у входа. - Чезу, там, снаружи, халдеи о чем-то толкуют… Послушаешь?
        Я спрыгнул с нар. Люди расступились предо мной, затихли, и я услышал голоса охранников:
        - Почтенный Саанахт велел держать их в бараках…
        - Он включил ушебти…
        - Хвала Амону, нам ничего не грозит…
        - Налет на Мемфис… Так передали из Суу…
        - Там батареи Стерегущих Небо… Как прорвались эти проклятые?..
        - Целый флот летит. Но многих подбили…
        - Да, многих! Так сказал господин наш Саанахт…
        - Гиены ассирские! Сгорят над Мемфисом!..
        - Сгорят. Там фараон - жизнь, здоровье, сила! Он не допустит…
        Голоса стали глуше, превратившись в неразборчивое бормотание. Гул моторов тоже начал стихать, удаляясь на запад и будто подтверждая услышанное мной. Цеп пелины прошли над лагерем, не сбросив ни единой бомбы - явно берегли их для сто лицы и пушек Стерегущих Небо. Триста потерявших честь солдат да сорок охранников
        - слишком ничтожная добыча для такой армады.
        Я отступил от циновки, закрывавшей вход, повернулся. Барак глядел на меня сотней настороженных глаз.
        - Флот ассирских цеппелинов прорвался к нашим берегам, - произнес я. - Каме ноломню не тронут, не нужна им каменоломня, они к Реке идут. Думаю, к Мемфису.
        Люди загалдели. У многих в Мемфисе и его окрестностях остались семьи, так что весть об ассирском налете их не порадовала. Ассиры жалости не знают, и на земле, со своими клинками и «саргонами», они еще страшней, чем в воздухе. Впро чем, я сомневался, что цеппелины везут десантников. Бомбежка - одно дело, а наземная операция - совсем другое, для нее такая сила нужна, какую по воздуху не перебросишь. Но это понятно чезу и офицерам, а не рядовым.
        Пенсеба, солдат, чье место на нарах рядом с Иапетовым, сунулся ко мне. Глаза круглые, губы трясутся…
        - Исида всемогущая! Что же будет, семер, что же будет?.. У меня сестра в Хай-Санофре… сестра с двумя детьми, старая мать… Зарежут их?
        - Не зарежут, немху. Не попадут твои под бомбы, так останутся живы. Пуэмра, Хоремджет! - Я окликнул офицеров. - Вы наблюдали за небом. Сколько было, по- вашему, машин?
        - С полсотни, семер, - доложил Хоремджет.
        - Мне показалось, что больше, - отозвался Пуэмра. - Семьдесят или около того.
        - Пусть семьдесят, - сказал я. - Если даже идут с десантом, это три тысячи бойцов. Маловато, чтобы взять Мемфис. Их танками раздавят. Гарнизоны под Мем фисом крупные… Так что, немху, молите Гора, чтобы спас ваши семьи от бомб и осколков, а другой беды я не вижу.
        - Щедрость твоего сердца безмерна, - пробормотал, кланяясь, Пенсеба. Другие лишенцы тоже вроде бы успокоились, потянули из рубищ, что заменяли одежду, при вычные для солдат амулеты, у кого - скарабей, у кого - Глаз Гора, фигурки Изиды или Мут, небесной владычицы. Рассвет был уже близок, и никто не пытался лечь и урвать немного времени для сна; люди молились, наполняя барак тихим монотонным бормотанием. Молился и Давид, но без амулетов - его ревнивый иудейский бог их не признавал.
        На плацу и вокруг бараков все было тихо. Я снова поднялся на нары, высунул голову в отверстие. Небо серело, звезды меркли, и в рассветном сумраке можно было разглядеть фигуры кушитов, стоявших парами у входа в каждый барак. Но, оче видно, Саанахт решил, что этой охраны недостаточно, и в середине плаца установили на треногах пулеметы. Два «гнева Осириса»; за одним - Бу и Ини, за другим - Унофра и Тхути. Остальные стражи-роме, два десятка человек, стояли плотной кучкой у дома Саанахта. Самого начальника лагеря я не увидел - должно быть, сидел около ушебти и слушал последние новости.
        Над краем пустыни стала всплывать ладья Ра - не ассирский цеппелин, а божес твенное светило, теп- лое и ласковое утром, а днем - знойное и гневное. Вмиг все преобразилось: небо стало цвета бирюзы, тростниковые бараки - золотистыми, песок
        - желтоватым, а камни - серыми и бурыми. Чудо, чудо! Но было бы еще чудеснее, если бы на краю карьера выстроился мой чезет, череда за чередой, все в полевых доспехах, при оружии и под развернутым знаменем. Пусть даже не чезет, пусть… Клянусь пеленами Осириса, я бы согласился на меньшее - пусть вместо моих «вол ков» явится хотя бы Бенре-мут из оазиса Мешвеш и улыбнется мне… Но пустыня была голой и безлюдной.
        - Семер! Что ты видишь, семер? - раздался голос Иапета.
        Я опустил глаза. Нахт, Пауах, Давид и ливиец окружали меня, только Хайла не хватало, но он был приписан к другому бараку. За ними виднелось множество зна комых лиц, ожидающих и напряженных: ваятель Кенамун, повар Амени, Хоремджет и Пуэмра, Тутанхамон, жрец и военный лекарь, Сенмут, Пенсеба, Софра, теп-меджет Руа, о котором шептались, что промышлял он когда-то грабежом могил… Все были тут, и все хотели знать, что разглядел досточтимый чезу, ибо глаз у него не простой, а командирский, глаз, как у грозного Монта,[14 Монт - грозный бог войны.]что прозревает сквозь доспехи и броню.
        - Солнце взошло, - буркнул я. Больше сказать мне было нечего.
        - Это мы видим, чезу, - с кривой ухмылкой заметил Пуэмра. - Стало светлее.
        В нашем бараке нет возлюбивших Джо-Джо, нет преданных династии до гроба - как-то они у нас не выживают. Здесь смутьяны, не верящие в милость фараона и справедливость суда, здесь те, кто еще не отчаялся и мечтает о побеге. И потому они ждали, ждали моего сигнала. Вдруг что-то изменилось?.. Вдруг халдеи потеряли бдительность?.. Вдруг напуганы вторжением ассиров?.. Вдруг бросили оружие и раз бежались кто куда?.. Вдруг, вдруг, вдруг…
        Я покачал головой.
        - Сегодня не выйдет, немху. Пулеметы на площади, положат всех. В этот раз не уйдем.
        Иапет принялся в бессилии ругаться, поминая краснозадых обезьян, вонючих шакалов, смердящую падаль, гнойных ублюдков и те члены тела, что боги даровали людям с целью размножения. Остальные побрели к своим нарам, пряча амулеты и шепча последние слова молитв. Или, возможно, шептали они другое?.. Сегодня не выйдет… В этот раз не уйдем…
        День обещал стать таким же, как все другие дни, начинавшиеся, по воле фараона и Амона, одинаково: построение и перекличка, плети и палки, боевая песня и похлебка. Я что-то упустил? Да, разумеется - по дороге к котлам плюнем на чучело Ххера. Какая-никакая, а все же радость… И была бы она двойной, если бы царь ассирийский и фараон египетский стояли рядом. У меня хватило бы слюны, чтобы оплевать обоих.
        Я скрипнул зубами.
        - Не гневайся, - сказал Давид, сидевший у моих ног на нарах. - Не гневайся, семер. Бог нас не оставит. Его промыслом спасемся.
        - Что-то он не торопится, твой бог, - пробормотал я.
        - Такой уж у него обычай. Он нас испытывает. Но если уж бьет, то бьет метко.
        Пророческие слова! Ибо в следующий миг бог ударил.

* * *
        Я все еще торчал в дыре, проделанной в крыше, и видел все от начала и до конца.
        Над краем пустыни появилось нечто блестящее, серебристое, медленно плывущее в воздухе. Солнце слепило глаза, но через недолгое время летящий предмет обрисо вался яснее: удлиненный корпус, под ним - гондола с рядом люков и окон, а впе реди, на выносной поперечной консоли, четыре пропеллера. Три вращались, крайний левый был разбит, и, заметив это, я припомнил разговоры стражей: передали из Суу… батареи Стерегущих Небо… целый флот летит… многих подбили… так сказал Саанахт…
        Полоса укреплений на побережье и Первый Египетский флот защищали страну от вторжения с востока. На севере, в Уадж-ур,[15 Уадж-ур - Великая Зелень, Среди земное море.]дислоцировались Второй и Третий Финикийские флоты, прикрывавшие Дельту, Аскалон, Тир, Сидон и Библ.[16 Аскалон, Тир, Сидон, Библ - крупнейшие города Финикии.]С запада нас охраняла Сахара, великая Ливийская пустыня, а с юга
        - непроходимые джунгли в верхнем течении Реки. Воистину боги нам благоволили! Войти в Та-Кем по суше можно было лишь через Синай, проделав долгий путь по землям Сирии и Палестины, наших северных провинций. Но в небе, в отличие от земной поверхности, не имелось пустынь и лесов, гор и морей; с воздуха мы были уязвимы, и противник это знал.
        Ассирский цеппелин приближался, двигаясь так низко, что я мог разглядеть клинописную надпись на гондоле и изображения крылатых быков. Кажется, ему доста лось от орудий Стерегущих Небо, но добить врага они не сумели, и теперь подбитый аппарат тащился следом за основной армадой. Для ассирских пилотов мы были как россыпь горошин на ладони - но кому нужен горох, если можно добраться до фини ков?.. Они летели к Мемфису, и бомбы, которые нес цеппелин, предназначались не нам, а владыке Джо-Джо, да живет он вечно в дерьме шакалов и гиен!
        - Еще одна машина, - сказал я, опустив голову. - Поврежденная, но вполне боеспособная. Летит на запад, догоняет своих.
        Хоремджет и Пуэмра тут же полезли к дыркам в крыше, за ними - теп-меджет Руа и самые любопытные из солдат. Я их понимал; цеппелины, как и наши «соколы», были оружием новым, и мало кто видел их вблизи.
        - Низко летит, - произнес Пуэмра.
        - Локтей[17 Локоть - мера длины, равная 52 сантиметрам.]сто пятьдесят, - уточнил Хоремджет.
        - Винт ему сбили.
        - Видишь, и обшивка пропорота. Вон, над самой гондолой…
        Там в самом деле виднелись отверстия от пуль. Легкий газ истекал через них, но, похоже, потери были незначительны - цеппелин держался в воздухе уверенно.
        С плаца донесся скрип - Бу и Унофра разворачивали пулеметы. Их стволы уста вились теперь на проближавшуюся машину. Сообразив, что это значит, я ощутил холод в груди. Видимо, наши охранники решили заработать ордена или, скорее, перевод в другое, не столь унылое место службы. Чума на них! Сбить цеппелин из пулеметов невозможно - аппарат живучий, и чтобы вспыхнул газ, надо стрелять зажигатель ными. А вот для нашей пустоши такая роскошь ни к чему; накроют сверху бомбами, и побежим к Осирису, собирая по пути конечности и кишки.
        - Что они делают, сыновья ослов! - в тревоге воскликнул Пуэмра. - Не стре ляйте, во имя Амона!
        Но было поздно. Задергались, затрещали стволы, одна очередь ударила гондолу в лоб, другая прошила серебристую ткань корпуса и ушла в небо. Бу и Унофра не успели изменить прицел, как люки по бокам гондолы распахнулись, и двум нашим пулеметам ответили шесть или семь. Стрелки у ассиров были отменные, и, вероятно, над ними стоял опытный командир - целились не в бараки, а по скоплениям воору женных стражей. Плотный огонь уложил группу охранников у дома Саанахта и половину кушитов; что до Унофры, Тхути, Бу и Ини, то осталось от них немногое - ровно столько, чтобы пообедать небольшому крокодилу. Кровь хлестала из их растерзанных пулями тел, трое рухнули на землю, Бу повис на треноге, что поддерживала пулемет.
        Это произошло с такой скоростью, что мы оцепенели. Ассирская машина висела над нами, но пулеметы ее молчали и бомбы из люков не сыпались. Кто-то в небесах, Амон-Ра или Шамаш, бог ассиров, решал нашу судьбу, а скорее этим занимался командир врагов. В этот миг мы ощутили вкус смерти на своих губах.
        Но яства, поднесенные Осирисом, мне привычны. Наклонив голову, я приказал:
        - Иапет, Нахт, Пауах! Халдеи у нашего барака мертвы. Заберите их оружие.
        Трое метнулись к выходу. Вероятно, мысль насчет оружия пришла не только мне
        - у других бараков тоже замелькали люди, наваливаясь на еще живых кушитов и обирая мертвых. Кажется, среди этих расторопных парней был Хайло.
        Внезапно цеппелин начал спускаться, выбрав место приземления за бараком стражей, перед складами, цистерной и домом Саанахта. Бомбы по-прежнему не летели, и враг не открывал огня. Весы в руках богов качнулись, решение было при нято: мы остались живы. Пока.
        Из гондолы сбросили крюки на канатах, подтянули машину к земле. Раскрылся люк побольше, выпрыгнул первый ассир, за ним посыпались фигуры в черном, при мерно десятков пять. Раздались гортанные выкрики и одиночная стрельба - добивали раненых. Десантники, все же десантники, подумал я. Очевидно, на воздушных кораблях пролетевшей армады был не только запас бомб, но и тысячи бойцов. Для чего? Штурмовать Мемфис? Глупая затея! Что же им нужно, этим отродьям Нергала?..
        Черные фигурки ринулись к плацу и баракам, снова послышались выстрелы - на этот раз в кушитов, в тех, кто еще шевелился. Балуло, мой обидчик, получил пулю в лоб, но это меня не обрадовало. Следующими на очереди были мы.
        Над крышей барака просвистела очередь, напомнив, что любопытных не любят.
«Вниз! - крикнул я. - Все вниз!» Мы спрыгнули на утоптанную землю, и тут же циновка, закрывавшая вход, упала, явив нам ассирскую рожу в бороде и шлеме.
«Ры-ры-ры, гы-гы-гы, ры-рых!» - проорал солдат, выразительно повел стволом «сар гона» и исчез. Речь его была понятна мне не больше чем собачий лай. Я владею латынью, разбираю наречие ливийцев, но на ассирском знаю лишь три слова - правда, самых важных: «гальт!» - «стой!», и «гендер хо» - «руки вверх».
        Впрочем, догадаться о смысле сказанного было несложно: ассир советовал нам не высовываться. Но циновка упала, и теперь я мог разглядеть край площади перед бараком и нескольких ассирских солдат. Не первый раз я их видел, но в армии Ххера, как в нашей, много иноплеменных частей - хетты и вавилоняне, персы и урарту и даже дикари с Гирканских и Кавказских гор. Однако эти были коренными ассирами, горбоносыми, белолицыми, чернобородыми и, судя по мундирам, принадле жали к корпусу СС, к избранным подразделениям месопотапо. Если кто не знает, СС, или Собаки Саргона, - лучшие бойцы в ассирском воинстве, а их месопотапо - полный аналог нашего Дома Маат, то есть секретная служба и тайная охранка. На инструктаже для офицеров нам говорили, что возглавляет ее некий Мюллиль, вавило нянин, страшный человек. Попавшие в его застенки назад не возвращались.
        На плац вышел ассир с особо густой бородой, завивавшейся колечками, с изоб ражением алого крылатого быка на груди. Притормозив перед бараком перебитых стра жей, он хлопнул тростью по пыльному сапогу, скривил презрительно губы и огля делся. Позади него стояли солдаты, не очень много, но у каждого - «саргон» с обоймой на двадцать «фиников» и пара гранат в подвеске. В общем, на нас хватило бы.
        - Есть высший официр? - громко выкрикнул чернобородый. - Идти здес немед ленно! - И он ткнул тростью в землю.
        В бараке воцарилась тишина, когда я направился к выходу. Должно быть, поло вина лишенцев прощалась со мной, а другая на что-то надеялась - возможно, на то, что ассирский офицер вдруг превратится в мать Изиду и поднесет нам бочку с пивом. Я поймал взгляд Давида и усмехнулся. Не могу сказать, что не было страха в моем сердце, но загнал я его так далеко и глубоко, что сам не отыскал бы.
        - Ты есть в какой званий? - спросил чернобородый, когда я встал перед ним. - Есть командовать череда?
        - Бывший чезу Хенеб-ка, командир чезета, - ответил я. Скрывать свое имя и звание причин не было.
        - О! - Ассир удивился, потом оскалился в ухмылке. - Плохое дело у твой фараон! Плохое, если чезу, болшой чин, рубит камен! Ты бунтовайт?
        - Что-то вроде этого, почтенный.
        Мне было неприятно стоять перед ним в грязной рваной тунике и жалких санда лиях из тростника. А еще обиднее было то, что на плечах моих алели шрамы от палок и плетей, и этот ассир понимал, как отчизна меня наградила.
        Он снова хлопнул тростью по сапогу.
        - Мой карта сказать, что здес лагер дла… дла… дла мятежник, - нашел он нужное слово. - Сколко тут золдат и сколко официр?
        - Всего три сотни человек, тринадцать офицеров, - промолвил я, еще не дога давшись, к чему он гнет. Хочет прикинуть, как с нами расправиться?.. То ли перес трелять, то ли, не тратя лишних патронов, переколоть штыками?..
        - Ты, чезу, и другой официр держать контрол над золдат? Золдат вас слушать? Слушать, подчинятся, выполнять приказ? Ты понимайт?
        - Понимайт, - ответил я. - Все нас слушать, подчиняться, выполнять приказы. Хвала Амону, народ у нас дисциплинированный.
        - Тогда ты есть собрать официр и сказать им такой слово: я вас не убивать. Зачем? Вы - обижен фараон, вы - враг фараон, и вы тепер свободен. При один усло вий: все идти со мной на берег, к Лазурный Вод. Я дам оружий и патрон, вы брать город. Малый город, но такой, где есть коабл. Кто хотеть, идти на коабл, ехать через море, воевать с фараон в войске великий царь Синаххериб. Кто не хотеть, остаться у Лазурный Вод. - Он прищурился на солнце. - Иди собрать официр. Я ждать. Ответ - к полдень.
        - Что будет, если мы не согласимся? - спросил я.
        - А ты как думать? - Ассир провел ладонью по завитой бороде и кивнул солда там. Те взяли оружие на изготовку. Жест был понятен и комментариев не требовал.
        Вернувшись к бараку, где уже стояли на страже два бородатых ассира, я вызвал Хоремджета и Пуэмру и послал их за остальными офицерами. Иапет, прижавшись к тростниковой стене, косился на вражеских солдат точно волк на куропаток. Заметив меня, он чиркнул ладонью по горлу, но я покачал головой. Как говорили предки, меч из ножен надо вытаскивать вовремя.
        Хоремджет с Пуэмрой отправились в обход лагеря, а я зашагал к привычному месту, к нише под краем карьера. Солнце поднялось на ладонь, и теплые его лучи скользили по камням, площадке и баракам, по телам убитых и серебристой громаде приземлившегося цеппелина. Я шел, ощущая, что рядом со мной идет кто-то еще, призрак, невидимая тень, явившаяся мне из прошлого. Не князь ли Синухет, не пожелавший запятнать себя кровью соплеменников?.. Кажется, я покинул его у палатки сынов фараона…
        «Сердце мое дрогнуло, печень сжалась, руки опустились и похолодели члены; понял я, что грядет великая междоусобица, в которой всегда погибает невинный и торжествует зло. И когда вернулся ко мне разум, я побежал из войскового лагеря, разыскивая место, где можно спрятаться. Укрытие нашлось за кустами, вдали от дороги, по которой утром прошло наше воинство. Я сидел в своем убежище, внимая голосам звавших меня воинов. Наконец они ушли, решив, что я стал жертвой льва или разбойников, встречавшихся в той местности. Тогда снизошел ко мне покой, и стал я думать, угоден ли мой поступок богам и чести нашего древнего рода.
        Войско разделится, думал я, одни встанут за наследника, другие - за младших сынов фараона, и начнут воины лить кровь, но не вражескую, а свою, кровь роме, детей Та-Кем. Увидев это, скажут люди: «Вот брат пошел на брата, а братья те - наши владетели; если им можно так поступать, то с нас какой спрос?..» И начнутся бунты и грабежи, и учинится беспорядок, и встанет малый против большого, а большой - против малого, и даже смерть их не примирит - будут разорять могилы и глумиться над прахом умерших. А тот, кто не захочет этого делать, кто не под нимет меч и копье на соплеменников, тот погибнет первым, ибо спросят его: «За кого ты?» - а он не ответит. О, Исида, Исида, мать-заступница! Страшные грядут времена, и нет в них правого, ибо виноваты все…
        И понял я, что не желаю участвовать в той смуте, и укрепился сердцем в своем намерении. А было оно таким: покинуть родину, бежать в чужие земли, служить их повелителям, ибо нельзя человеку остаться в одиночестве…»
        Подошли Хоремджет и Пуэмра с остальными офицерами, расселись на камнях. Лица у всех были мрачными.
        - Думаю, этот цеппелин, отставший от ассирского флота, не может подняться, - сказал я, бросив взгляд на Туати, бывшего среди нас единственным авиатором.
        - Не может, - подтвердил он. - Наши халдеи влепили очередь в пилотскую кабину, и я уверен, что пилоты мертвы. В оболочке были отверстия от пуль, и к ним добавились новые. Газ уходит, подъемная сила падает. Глядите, оболочка уже заметно съежилась. - Туати показал на цеппелин и добавил с торжеством в голосе:
        - Им отсюда не улететь!
        - Это хорошо или плохо? - поинтересовался Левкипп, грек из Афин. Он был образованным юношей и вроде из состоятельной семьи; не знаю, какими ветрами занесло его в наемники и в нашу каменоломню. Дрался он честно и даже выслужил бляху «Тутмоса III Завоевателя» за личный героизм.
        - Хорошо! - воскликнул Тотнахт, офицер-пехотинец, сидевший за рукоприклад ство и хулу на командира. - Хорошо, ибо сторожившие нас мертвы!
        - Плохо, - молвил я, и Тотнахт смущенно потупился. - Плохо, так как улететь ассиры не могут и выход у них один: перебраться через пустыню и захватить судно в каком-нибудь порту у Лазурных Вод. Их командир уже сообразил, что нет у него других вариантов.
        На миг воцарилось молчание, затем посыпались вопросы:
        - Что же будет с нами, семер?
        - Это ведь Собаки Саргона? Они безжалостны!
        - О чем говорил ты с их офицером?
        - Что он предлагает?
        - Во имя Исиды милостивой! Он убьет нас, верно?
        Я поднял руку.
        - Он не так глуп. Штурмовать с полусотней бойцов любой порт на Лазурных Водах - занятие рискованное. Он нуждается в нашей помощи. Здесь, в лагере, есть провиант, вода, верблюды и ослы, и этого хватит, чтобы добраться до побережья. Он поведет нас под охраной, затем раздаст оружие и бросит в атаку. Тех, кто останется жив, обещает взять с собой. На восточном берегу Лазурных Вод - ассир ские базы, и плыть до них не слишком долго. Разумеется, если не перехватит Первый флот.
        Они слушали в полной тишине, посматривая на плац, на ассиров, стоявших у каждого барака, и на пулеметы, где тоже виднелись фигурки в черном. Пулеметов стало больше: два - на плацу, и еще пара - на крыше дома Саанахта.
        Наконец Хоремджет спросил:
        - Почему он думает, что мы согласимся?
        - По ряду причин, знаменосец. Вот одна из них: если не согласимся, нас перебьют. - Я помолчал, чтобы это дошло до них получше. - На ассирских картах наш лагерь помечен как место содержания мятежников, а всякий мятежник - потенци альный ренегат. И, как вам известно, нашлись такие, и не в единственном числе. Вспомните про чезет Сета.
        Этот чезет, набранный из пленных, сражался на стороне ассиров. Пленных у них хватало благодаря нашим бездарным полководцам. Взять хотя бы генерала Нармера, бросившего на танки ливийскую верблюжью кавалерию! Или того же Памфилия, который угробил под Дамаском гвардейские части… У нас тоже были пленные ассиры, но их, кроме почетных гостей, держали за Пятым порогом. Что до гостей, те кучковались в столице, поближе к трону и спецпайкам. Как говорится, лес рубят, щепки летят, а в Ассирии лес рубили усердно - царь вырубал всех неугодных, даже собственных сановников. Уничтожали их вместе с семьями, до третьего колена, и наиболее пуг ливые бежали к нам.
        - Мы не предатели! Пусть я останусь без погребения, если лгу! - выкрикнул Рени, офицер бронеколесничных войск. Сидел он за то, что утопил свою машину в Иордане, форсируя поток во время половодья.
        - Мы не предатели! - отозвались остальные. В их глазах горели искры гнева, и ни один не опустил головы. Хоть мы считались лишенными чести, но то была лишь запись в судейских папирусах. Честь осталась с нами. Мы были готовы за нее сра жаться.
        - Оружие, - произнес я. - Сколько у нас оружия?
        - Все, что взяли на кушитах, - доложил Пуэмра, быстро опросив товарищей. - По два «сенеба»[18 Сенеб - дословно «будь здоров!», египетское приветствие. В данном случае «сенеб» - марка автоматического оружия.]в каждом бараке, ножи и десяток гранат. Если справимся с псами, что нас стерегут, получим еще четырнад цать «саргонов».
        - Хорошо. Атака должна быть внезапной и скорой. Пока они не догадались, что у нас есть оружие.
        Ассиры высокомерны и брезгливы. - Должно быть, поэтому они не осмотрели мер твых кушитов. Считая себя высшей расой, избранниками богов, они испытывают непри язнь к людям с черным цветом кожи, к тем, кто не носит бороды или имеет нос пря мой, а не подобный клюву коршуна. Таких, согласно их понятиям, следует уничто жать, а заодно и роме, чья кожа не очень бела, а бороды слишком редкие. К тому же наши стада тучны, воды обильны, земли плодородны, и значит, мы занимаем жиз ненное пространство, необходимое высшей расе. Геббепаласар, ассирский министр пропаганды, даже написал об этом книгу, и называется она «Заговор мемфисских мудрецов».
        - Разберите задние стенки бараков, с крыши дома Саанахта они не видны, - сказал я. - Пулеметчиков на плацу и тех, кто нас стережет, перебьем из «сене бов». Сигнал я дам голосом. Если разделаемся с этими, - я кивнул на плац, - их останется три десятка. Тридцать стволов и шесть или семь пулеметов… Дом Саанахта придется штурмовать. Возьмите лучших солдат, лезьте вверх по склону и охватите ассиров кольцом. Я пойду с вами. Тотнахт, в твоем бараке Хайло, парень, что тянет волокушу. Очень сильный. Отдашь ему гранаты. - Я смолк, собираясь с духом перед тем, что должен был сказать. - Атаку нужно поддержать пулеметным огнем. Пуэмра и ты, Туати… вы это сделаете.
        Я отправлял их на смерть, и они это знали.
        - Благодарю за честь, семер, - вытянувшись, произнес Пуэмра. Туати молча отдал салют. Лица у обоих стали торжественные и отрешенные, как у людей, уже узревших Поля Иалу.
        - Расходимся, - сказал я. - Ждите сигнала.
        Они торопливо удалились, и я пошел за ними вслед, но не спеша. Ассирский офицер смотрел на меня с кровли дома Саанахта. Затянутый в черный мундир, он высился там меж двух пулеметов и своих солдат будто изваяние мрачного божества, доставленное прямиком из Ниневии. Под его взглядом я опустился на колени, согнул спину, прижался лицом к земле - то были знаки покорности, какие отдают лишь фараону. Затем простер руки к небесам и солнечному диску - мол, видишь, полдень еще не наступил. Для многих и не наступит, подумалось мне.
        Ассир усмехнулся, кивнул, и я исчез в бараке.
        Там Кенамун, Амени и Руа уже резали клинками тростник у задней стенки, пятеро солдат расширяли дыру, и еще десяток, кто с гранатой, кто с кайлом, замерли в ожидании. У входа, скалясь в хищной усмешке и подбрасывая на ладони нож, затаился мой ливиец, рядом стояли Нахт и Пауах с «сенебами», Давид и Хорем джет. Пуэмра присел на корточки, сжавшись будто пружина и спрятав в ладонях лицо. Он был из Стерегущих Небо и считался хорошим стрелком, а к тому же превосходно бегал. Храбрый парень… Да будет милостив к нему Осирис!
        - Готово, семер, - послышался сзади шепот Руа.
        Я подождал несколько мгновений, отсчитывая время по ударам пульса, затем покинул барак и направился к двум часовым-ассирам. Они глядели на меня точно две змеи; потом один презрительно махнул рукой и что-то сказал другому. Ры-ры-ррав… Голос его был как собачий лай.
        - Внимание! - выкрикнул я. - Начинай!
        Ударили очереди из «сенебов», я прыгнул на ближайшего ассира и сбил его наземь. Шея у него была бычья, до горла не добраться, пришлось выкалывать глаза. Прием хороший, но неаппетитный. Я вытер ладонь, сорвал с врага подсумки и ору жие, добил ударом в лоб. Иапет, зарезавший второго ассира, уже поднимался с «сар гоном» в руках. На земле валялись пробитые пулями тела пулеметчиков, и к ним бежали двое: Пуэмра от нашего барака и, с другой стороны, авиатор Туати.
        - Хоремджет, веди людей! - распорядился я, ныряя обратно в барак. Теперь все решала скорость, тот краткий миг ошеломления, когда врагам неясно, что ты будешь делать - атаковать, отступать или бежать в панике.
        Мы проскочили через отверстие и бросились вверх по склону. «Сенебы» и «сар гоны» - у четверых, но остальные тоже не бесполезны: убьют вооруженных, найдется кому пострелять. Мы мчались по камням и мелкой гальке, и сзади поспешали еще две группы наших бойцов. Я вытянул руку, показывая, чтобы они обошли ассиров с пра вого фланга.
        На плацу застрекотали пулеметы - значит, Пуэмра и Туати все же добрались до них. Надолго ли?.. Ассиры ответили огнем. Плац у них был как на ладони, и я не удивился, когда один из наших пулеметов смолк. Потом трижды грохнуло слева, взлетели пыль и обломки кирпича - Хайло достал до крыши гранатами. Вражеские пулеметы захлебнулись, но тут же снова начали стрелять. Туати - или, может быть, Пуэмра?.. - все еще бил с площади короткими очередями.
        Мой отряд выбрался на край карьера, отрезав ассиров от пустыни. Теперь я видел их солдат, засевших у складов, у цистерны и дома Саанахта, видел пуле метные ячейки - по крайней мере, две из четырех или пяти. На крыше, широко рас кинув ноги, лежал в кровавой луже ассирский офицер, а рядом зияла пробитая взры вами дыра - в нее, должно быть, рухнули и пулеметы, и мертвые пулеметчики. Обо лочка цеппелина, продырявленная пулями, посеченная осколками, совсем сдулась и валялась на земле неаккуратной грудой. Слева и справа, за камнями, торчали головы моих бойцов, и счет между роме и ассирами был уже в нашу пользу: у меня - двадцать восемь человек с оружием плюс подкрепления, у врагов - два десятка солдат без командира. Правда, были еще пулеметы, и, судя по всему, чернобородые надеялись на них. Во всяком случае, сдаваться не собирались.
        По моему сигналу бойцы поползли меж камней. Уже не лишенцы-заключенные, а человеческие существа, почуявшие свободу; от нее нас отделяли жизни двадцати ассиров. Мелочь, в сущности! Для Монта, грозного бога войны, на один зуб!
        Давид и Софра бросили гранаты, другие полетели с флангов, и я поднял людей в атаку. Мы ринулись на ассиров подобно львам, расстреливая скудные свои боепри пасы; мы добежали до них, и каждый бил тем, что было под рукой, - кайлом, прикла дом, ножом или камнем. Поистине верно говорили предки: финик с кривой пальмы так же хорош, как с прямой. Молот и кирка ничем не хуже пули - только бы замах нуться, вытянуть руку и достать врага.
        Все закончилось быстро. Полдень еще не наступил, когда я приблизился к дому Саанахта и спотк-нулся о его труп.
        Глава 3 Исход
        Саанахт лежал на пороге, засыпанный рухнувшими с крыши кирпичами. Застрелили его в упор - на груди, у сердца, расплылось багровое пятно. Хоть был он скорпион и ядовитый гад, я остановился над покойным, склонил голову и вознес краткую молитву Осирису. Впрочем, не думаю, что она поможет Саанахту, когда Сорок Два Судьи примутся взвешивать его деяния.
        Рядом с начальником лагеря валялись пробитые осколками трупы трех ассиров- пулеметчиков. Обогнув их, я шагнул в каморку, служившую опочивальней. Здесь наш лась Туа: тело - отдельно, голова - отдельно. Похоже, тощая ведьма чем-то ассирам не потрафила, и ей разрубили шею клинком. Кровь вытекла на полотняное покрывало ложа и начала подсыхать; ткань бугрилась ржавыми комьями, и голова Туа лежала среди них как жуткий плод в багряном сиропе.
        Прости меня, Монт! Прости, Львиноголовая Сохмет! Простите, мои покровители! Все же война - страшная штука…
        Снова пробормотав молитву, я перебрался в другое помещение, такое же крохот ное, но выглядевшее попросторней - здесь находились только стол, табурет, клетка с большим зеленым попугаем и сундук с папирусами. Я покосился на сундук, но тайны Саанахтовой бухгалтерии занимали меня не больше, чем дремлющая птица. На столе громоздился ушебти с торчавшим из верхней крышки микрофоном и питающими батареями - к нему я и подсел, включил аппарат и стал вращать ручку настройки. Приемник оказался неплохой, фиванского производства, и антенна на крыше уцелела, так что скоро сквозь треск помех стали прорываться голоса. Я настроился на Мемфис.
        «…трр… хрр… дрр… ассирское вторжение на исходе сегодняшней ночи. Как сооб щают компетентные источники в Доме Войны, это бессмысленная акция. Из сорока машин, принявших участие в налете, восемь сбиты Стерегущими Небо, а остальные, оказавшись под плотным заградительным огнем, не смогли выполнить прицельное бом бометание. Дворец фараона - жизнь, здоровье, сила! - цел, ни единого снаряда не попало в Ставку Главнокомандования под Мемфисом, в здания Дома Войны, Дома Маат и другие стратегические цели. Частично разрушен храм Амона, пострадали южный и юго-западный ремесленные кварталы, где производят носилки, опахала и другие предметы роскоши. Взрывами опрокинуты две статуи сфинксов на Дороге Процессий, разбиты несколько причалов на Реке и сожжено селение Пи-Мут, рыбачья деревушка к югу от столицы, рядом с птицефабрикой священных ибисов. Исчерпав запас бомб, цеппелины поднялись на большую высоту и взяли курс на северо-восток. Их пресле дуют наши славные соколы Гора…»
        Хрр… дрр… Грянула бравурная мелодия, хор юных жрецов затянул торжественный гимн. Благодарили всех богов, от Амона до крокодила Себека и шакала Анубиса, но особенно - божественного Джосера, воплощение Гора, чьи глаза - луна и солнце, чьи крылья покоятся по обе стороны небес, чей грозный клюв - погибель врагам. Попугай пробудился, буркнул: «Фарраону урра!» Плюнув, я выключил ушебти.
        Кое-какая информация была, однако, полезна. Сорок цеппелинов бомбили Мемфис или пытались это сделать, но Хоремджет и Пуэмра видели больше машин, да и сам я помнил, что над пустыней пролетело аппаратов пятьдесят, а возможно, семьдесят. Сорок везли бомбы, сброшенные на столицу, в других находился десант, отборные части СС - и куда же они подевались?.. Я уже не сомневался, что налет был акцией прикрытия и что где-то в долине Реки или в ее окрестностях рыщут Собаки Саргона, и в немалом числе. Но это было не нашей проблемой.
        Я покинул дом Саанахта. Мои бойцы собирали оружие, а те, кто не участвовал в схватке, тащили раненых и мертвые тела. Туати с растерзанной грудью, Пуэмру с залитым кровью лицом, мертвого Сенмута, мертвого Нехси, мертвого Рамоса… Тотнахт хрипел, получив три пули в легкие, у Джхути был перебит позвоночник, - жить обоим оставалось недолго. Их опустили на землю - там, где у кучки легкораненых уже хлопотал Тутанхамон.
        Подошел Хоремджет, вскинул руку к виску в салюте.
        - Твои приказы, чезу?
        - Назначаю тебя своим помощником, знаменосец. Кто из офицеров выжил?
        - Рени, Мерира, Пианхи и Левкипп. - Он бросил взгляд на лекаря. - Еще Тутан хамон…
        - Ты и я. Семеро из тринадцати. Ну, и за это хвала богам!
        Я посмотрел на плац, кишевший людьми. Не все из них дрались с ассирами, только ветераны-менфит, лучшие из лучших. Был здесь и другой народец: проворо вавшиеся интенданты и писцы, мастера из технических служб, пара барабанщиков, сбежавших с поля боя, дезертиры-новобранцы и просто дезертиры. Эти вряд ли рис кнут пойти со мной, да и я в них не нуждался.
        - Хоремджет.
        - Слушаю твой зов, семер.
        - Пусть Рени, Мерира и Левкипп разобьют наших бойцов на команды и назначат старших. Пусть Пианхи займется продовольствием, поставит часовых у склада и цис терны и выдаст людям дневной рацион. Ты озаботься захоронением. С ассиров снять амуницию и обувь, трупы бросить там, где лежат. Собрать снаряжение халдеев и закопать их в сухом песке. Наших погибших тоже, но отдельно и с почестями.
        Хоремджет кивнул. Среди нас не было бальзамировщиков, но сухой песок мумифи цирует трупы, и умершие явятся к Осирису в своем телесном обличье. Я не мог лишить такой возможности даже кушитов - как-никак они служили Та-Кем, хоть от этой службы спина моя зудела. Что до ассиров, то их тела сожрут шакалы и стер вятники. Ничего, Нергалу они сгодятся в любом виде!
        - Все исполню, чезу, - сказал Хоремджет, перебросил за спину ствол и отпра вился разыскивать офицеров.
        Среди раненых я заметил Давида и сделал ему знак приблизиться. За ним подтя нулись остальные: Иапет, Нахт, Пауах и Хайло-Инхапи. Моя дружина, а отныне - мои вестовые и телохранители. У Давида была замотана рука, на ребрах Пауаха багро вела ссадина - видно, врезали прикладом. Но другого ущерба я не заметил.
        - Давид и ты, Хайло, обшарьте дом. Там сундук в одной из комнат - откройте, и если найдутся деньги, заберите их. Иапет, проверь животных в загоне и прикинь, хватит ли нам верблюдов или придется взять нескольких ослов. Груз - вода и довольствие на десять дней для сотни человек. Нахт и Пауах, вы будете со мной.
        Распоряжения были отданы, но они не уходили, переминались с ноги на ногу. Наконец Давид спросил:
        - Чезу, куда мы пойдем?
        - Туда, куда я вас поведу. Этого достаточно?
        Руки, вскинутые в салюте, четкий стук каблуков… Они уже разжились ассирской обувкой, и только Хайло с его огромными лапами все еще был в сандалиях. Судьба бегемота - ходить босиком, подумалось мне.
        - Давид!
        - Слушаю твой зов, семер!
        - В той комнате, где сундук, находится ушебти. Разбейте его.
        - Слушаюсь!
        Я взял бы аппарат с собой, но он казался слишком хрупким и тяжелым, не армейского, а гражданского образца. Бросать его как есть было неразумно. В лагере оставались люди - вдруг кому-нибудь придет идея связаться с Домом Маат и доложить о беглецах. Амон сказал: нет моей милости для тех, кто сам о себе не заботится.
        Трое моих ординарцев исчезли, двое остались со мной. Я направился к Тутанха мону. Он был отличным лекарем, но пару лет назад ошибся, отхватил ступню парнишке из семьи сановника Джо-Джо. Собственно, ошибки не было - начиналась гангрена, и если бы не нож хирурга, юный офицер гулял бы уже в Полях Иалу. Сначала Тутанха мона благодарили, потом восторги стихли - все же парень лишился ноги. А кто ее отрезал?.. Вот он, этот лекаришка! Ату его!.. Дальше был трибунал и лагерь 3/118.
        Тутанхамон повернулся ко мне.
        - Двадцать шесть убитых, одиннадцать раненых, семер. Двое - в тяжелом состо янии. - Он посмотрел на Тотнахта и Джхути. - Осирис уже простер над ними руку… Мне их не спасти.
        Я тоже взглянул на умирающих. Оба были без сознания.
        - Ты знаешь, что делать, жрец.
        - Знаю. - Скорбно поджав губы, Тутанхамон огладил бритый череп.
        Он обучался в фиванском Доме Жизни, где наставляли во всех искусствах, пот ребных военному хирургу: как вытащить пулю, как наложить лубки на сломанную кость, как выдрать зуб или принять роды. Как избавить от мук при смертельных ранениях… У лекарей это называлось «поцелуем Осириса».
        Наступил и прошел полдень. Люди Пианхи сварили похлебку с луком, пшеном и мясом осла, убитого в перестрелке. Оружие собрали до последнего патрона; обувь ассиров, одежда халдеев, ремни и подсумки были на новых хозяевах. Очистили склад, разделили имущество, дабы не обижать остающихся - тех, кто верил в милость Джо-Джо или поддался страху перед дорогой в неизвестность. На верблюдов грузили бурдюки с водой и продовольствие; один мехари нес пулеметы, другой - запасные ленты и ящики с гранатами. Мертвых похоронили в ямах, в жарком песке, и заровняли его поверхность, чтобы никто не осквернил могилы. Тутанхамон пропел над ними гимн из Книги Мертвых, ваятель Кенамун, владевший даром слова, сказал скупую речь.
        Когда солнце пошло к закату и на небе вспыхнула первая звезда, когда зной начал спадать, мы выступили из лагеря. Восемь верблюдов, восемь ослов, сто шест надцать человек… Полторы сотни остались в каменоломне. Их дальнейшая судьба мне неизвестна. И неинтересна.

* * *
        Мы шли на восток, в Черные Земли, в долину Великого Хапи. Хвала Амону, до вчерашней ночи враг в Нубийской пустыне не появлялся, и воевать здесь мне не довелось. Но местность я представлял - по картам и штабным учениям. Примерно в сорока сехенах к югу лежала Долина Рахени[19 Долина Рахени - там проходила дорога, соединявшая Фивы с гаванью Суу на побережье Красного моря.]с трактом стратегического значения, ведущим в Фивы, а поблизости от нас тянулся Северный путь от побережья до самого Мемфиса. По этой дороге в лагерь ходили гусеничные грузовозы, доставляя каждые тридцать-сорок дней пшено и муку, воду и масло, финики и корм животным, батареи для ушебти и все остальное. На этих же машинах вывозилась наша продукция, каменные блоки и плиты. Карьер являлся источником великолепного серого гранита, ближайшим к столице, но куда его отправляли, я не имел понятия. Возможно, наш славный повелитель возводил очередной дворец или роскошную усыпальницу?..
        Грузовозы сопровождали ливийские всадники, и драться с ними в планы мои совсем не входило. Да и был этот Северный путь лишь по названию дорогой, а в реальности - все те же камни, пески и заросли сухих колючек. Поэтому я вел своих людей на полсехена южнее, по тропе, протоптанной неведомо кем и когда - воз можно, еще в эпоху Снофру и Хуфу.[20 Эпоха Снофру и Хуфу - времена фараонов - строителей пирамид, то есть глубокая древность.]Двигаясь прямо на запад, мы должны были выйти не к Мемфису, а к малым городкам в его окрестностях, Хай- Санофре, Ненинесуте и другим, где людей поменьше, где легче скрытно перепра виться через Реку.
        И что потом?
        Люди шли за мной безропотно, но я понимал: каждый терзается сомнениями, каждый спрашивает - куда? Куда и зачем? Куда ведет нас чезу? К Реке, в черные лапы маджаев?[21 Маджаи - одно из кушитских племен, из которого набирались под разделения охраны внутреннего порядка, египетская полиция.]На новое судилище в Мемфис, где, взвесив наши подвиги, каждого одарят бляхой Аписа с рогами и под весками? Или мы идем на запад, в Страну Мертвых?..[22 По египетским понятиям, на западе находились владения Осириса, загробное царство.]Все мои люди, роме и ливийцы, иудеи и выходцы из Сирии, знали, что жизнь в Та-Кем сосредоточена у Реки, что в нашей стране есть только два направления - юг и север. Значит, у Хапи мы повернем, но опять же - куда?.. На севере - Дельта, забитая войсками, и рядом с нею - Синай, поле битвы фараона и ассирийского царя; на юге - Верхние Земли, крепости между Первым и Вторым порогами, а за ними - рудники, непрохо димые леса и дикие кушиты… Ни тут, ни там нас не ждали; всюду мы были беглым людом, ускользнувшим от правосудия Джо-Джо. Ибо закон фараона хоть и строг, но справедлив!
        Будто подслушав мои мысли, попугай на плече Хайла завопил:
        - Фарраон стррог, стррог!..
        Хайло взял птицу в доме Саанахта, а когда я поинтересовался, для чего, отвел взгляд, как нашкодивший ученик писца. Наверное, не водились в его краях такие говорящие птицы в ярком зеленом оперении… Иапет был прагматичнее: покосился на попугая и буркнул: сгодится при случае в котел.
        В темной пустыне, под темным небом и скудным светом луны, мы торили путь на запад, словно вереница расставшихся с телами душ. Шуршал песок, скрипели камни, лязгало оружие, и временами к этим звукам добавлялся тоскливый рев осла. Верб люды шагали молча, пересекая пустыню в торжественном спокойствии, как делали это не раз; для них что двадцать сехенов, что двести - все было едино. Они не терза лись раздумьями, куда повернуть у Реки, на север или на юг.
        Должно быть, сумрак, тишина и беспредельность пустынных пространств с висевшим над ними глазом Тота[23 Глаз Тота, бога мудрости - луна.]навевали мрачные мысли. Я это чувствовал - и, вероятно, не только я, но и другие офицеры. Кто-то затянул боевой гимн: «Это войско вернулось с удачей - оно взрыло страну Хериуша»[24 Хериуша - дословно «находящиеся на песке», земли кочевников к северо- востоку от Дельты.] - кто-то пустился в воспоминания, раздался хриплый смех, потом - голос Рени, того самого, что утопил в Иордане свою машину. Он пел древнюю песню колесничих, бесконечную, как заросли тростника на речном берегу. Начина лась она пристойно, но за первым куплетом шла похабщина - правда, выдержанная в горделивом и славном духе Та-Кем:
        Колесница из Мемфиса
        Наша гордость и краса,
        Боевая колесница
        Все четыре колеса.
        Ты лети, лети как птица,
        Чтобы встретившись с тобой,
        Ассириец и ливиец
        Поливал песок мочой.
        Чтобы хетты и кушиты
        Стали кучами дерьма
        Под стопою фараона
        И копытом скакуна…
        Услыхав про ливийцев, Иапет, тоже не лишенный национальной гордости, сказал:
        - Дозволь, семер, я дам ему в рыло?
        - Пусть поет, - ответил я. - Когда лодка попала в водоворот, не время ссо риться с гребцами.
        Ноги вязли в песке, и даже ночью в этой бесприютной местности воздух был душным и тяжелым. Глаз Тота равнодушно взирал с высоты на наше шествие. Мы были воинами, и Тот, лунный бог писцов, нас не жаловал, ибо всякая война уничтожает и разоряет хранилища мудрости. Наши покровители - грозный Монт и Львиноголовая Сохмет.
        Я велел Давиду считать шаги. Мы прошли расстояние в полтора сехена, тридцать тысяч локтей, и сделали передышку, чтобы выпить пару глотков воды. До рассвета нужно было одолеть еще столько же. Три сехена за ночь, и тогда мы доберемся к Хапи за шесть или семь дней. Что делать дальше, подсказывал Синухет, мой бесп лотный друг. Прислушавшись, я различил его голос:
        «И понял я, что не желаю участвовать в той смуте, и укрепился сердцем в своем намерении. А было оно таким: покинуть родину, бежать в чужие земли, слу жить их повелителям, ибо нельзя человеку остаться в одиночестве. Даже львы, гиены и шакалы живут среди себе подобных, даже птицы сбиваются в стаи, а антилопы - в стада. Но человек - особая тварь, не похожая на других. Журавль, потерявший сородичей, может найти другую стаю, и она его примет; так же и антилопа, и хищный зверь, и всякое иное существо: шакал пойдет к шакалам, лев - ко львам, антилопа - к антилопам. У людей иначе. По воле богов все людские стаи
        - разные, и черные кушиты не примут к себе сына Та-Кем, хабиру не примут ливийца, а экуэша - маджая. Не примут без того, чтобы не вызнать, какая польза от пришельца, а если пользы нет, то выгонят или убьют. И потому должен беглец подумать, в какие края понесут его ноги, где можно ему обосноваться и стать человеком уважаемым.
        Не имел я при себе иного богатства, кроме меча и лука, не приходилось мне торговать, и потому дорога в Финикию, где ценят купцов, была не для меня. Не плавал я на кораблях, не разворачивал парус, не сидел у весла, и значит, среди морских народов, называемых шерданами, был бы я никчемным неумехой. Не пас я верблюдов, не разводил лошадей, а потому не мог скитаться с хериуша в просторах пустыни. Я обладал лишь одним - воинским умением, и нужно было мне искать народ воинственный, который спит с копьем у изголовья и клинком у правой руки.
        Еще не зная, где найти такое племя, отправился я утром в путь и шел среди бесплодных гор и равнин до самого вечера. На закате ладьи Ра встретилось мне селение, окруженное стеной, но идти туда я опасался - войско наше тут побывало, и хоть никого мы не убили, но забрали скот и зерно. У этих людей не было причины любить сынов Та-Кем и оказывать им гостеприимство. Поэтому я обогнул селение и пошел дальше, словно волк, бегущий от человеческого жилья.
        Настала ночь. Странствовал я в местах сухих и неприютных, где не было ручьев и пальм, а травы хватало только для коз. И настигла меня жажда, опалила горло мое, иссушила глотку, и сказал я себе: вот вкус смерти на губах моих…»
        Знакомый вкус, подумал я, пытаясь сглотнуть. Как Синухет, был я сейчас в пустыне, но не один, а с людьми, доверившими мне свою судьбу и жизнь. И как Синухет делал я выбор: куда бежать, к какому племени податься. И не имел я ничего, кроме воинских своих умений да неполной череды бойцов, шагавших по моим следам. К счастью, в наши времена воинское умение - не лежалый товар.
        При Джосере Двадцатом, родителе нынешнего нашего владыки, явилось в Мемфис посольство из Рима, два сенатора и префект. Связи с Римом у нас были прочные - кормился тот город нашим зерном и платил за это полновесными денариями. Желалось послам укрепить союз, в знак которого, по решению цезаря и сената, хотел Рим приобрести землю на побережье Уадж-ур для строительства порта и крепости. Таков обычай у римлян и их соперников карфагенян: возводят они цитадели в разных мес тах, дабы препятствовать друг другу в торговле и влиянии на дикие народы.
        Фараон продал им бросовые земли к западу от Дельты, взяв за них три миллиона денариев. Земли, собственно, были ливийскими и назывались на их языке Алл-яск, но и ливийцам эти болота и зыбучие пески не были нужны. Римляне, однако, возвели там форт Цезарию, обустроили гавань и поставили начальником прокуратора, а при нем - неполный легион. И потекла через эту Цезарию контрабанда: хеттское пиво и табак, травка из Индии, греческие кружева, финикийские картинки с голыми бабами и вавилонские блудницы. Лишь из Ассирии товара не везли - грабить ассиры горазды, а делать толком ничего не умеют.
        Со временем выяснилось, что климат в Цезарии поганый, гнилой, не всякому легионеру по плечу. Множество римлян поумирало от болотной лихорадки, и прокура торы стали нанимать в охрану нумидийцев и ливийцев. Впрочем, римские солдаты, поселенцы и купцы в Цезарии тоже были - место хлебное, торговое, до Дельты - шесть сехенов, и все чиновники фараоновых таможен прикормлены на сорок лет впе ред. Как говорится у римлян - non olet, что означает «деньги не пахнут».
        Бывал я в этой Цезарии, бывал! Бывал не раз еще в ту пору, когда произвели меня в теп-меджет, а затем и в офицеры-знаменосцы. В звании чезу тоже бывал, ходил горделиво по улицам в тунике с золотыми сфинксами, при всех своих почетных бляхах: «Рамсеса II Великого», «Тутмоса III Завоевателя», «Скарабея» первой сте пени и «Святого Аписа» с рогами. В Цезарии нравы свободнее наших, что привлека тельно для отпускника-солдата; хочешь - пей в три горла, хочешь - пляши, хочешь
        - трахайся в любом из множества борделей. А главное, если фараона помянул, то не надо орать - жизнь, здоровье, сила!
        В кабаках и борделях свел я знакомство с Марком Лицинием Долабеллой, три буном и правой рукой прокуратора Юлия Нерона Брута. Такие вот у римлян имена, будто каждый - не один человек, а целых три; пьют и жрут они и правда за троих, но в постели, как говорили мне вавилонянки, слабоваты. Впрочем, это не касается знакомства с Марком, произошедшего вовсе не по воле случая. Марк потащил меня к прокуратору, а тот принялся вербовать меня в римское войско, где была нужда в опытных военачальниках. Рим всегда воюет, то с бриттами, то с иберами, то с кар фагенянами, и солдаты у цезаря в большой цене. Мне обещали римское гражданство, чин легата и мешок денариев, но тогда я уговорам не внял - тем более что мы, трибун, прокуратор и я, уговорили амфору фалернского. Большую амфору, прости меня, Амон!
        Теперь ситуация изменилась. Синухет был прав: коль нет пристанища в своей стране, беги в чужие земли, служи их повелителям, ибо нельзя человеку остаться в одиночестве. И в том он прав, что нужно мне искать народ воинственный, который спит с копьем у изголовья и клинком у правой руки. Римляне были как раз такими.
        - Рроме, рруби! Ассирр трруп, трруп! - завопил попугай на плече Хайла.
        Занимался рассвет. Мы выбрали место у невысоких скал, обещавших защиту от солнца, и остановились на отдых.

* * *
        В пустыне странствуют ночью. Само собой, это не касается боевых действий или маневров, когда приходится тащиться по раскаленным пескам, чтобы обойти против ника и обрушить на него карающую длань. Недаром Рамсес II Великий утверждал, что солдат воюет ногами, и чем больше весит мешок на его спине во время маневров, тем ближе армия к победе. Тутмос III Завоеватель говорил о том же, но более кратко и энергично: тяжело в учении, легко в бою. Мы, однако, не готовились к очередной кампании, и ни к чему нам было топтать песок в дневное время и обли ваться потом; наше дело - дойти до Цезарии и улизнуть за море. И пусть в этой проклятой стране другие ломают камень и стонут под плетью халдея! Другие, не я! И не мои бойцы, у коих отняли честь и свободу!
        Так говорил я себе, укрывшись в скудной тени под скалой. Полдень давно мино вал, я выспался, но люди, утомленные ночным переходом, еще дремали. На восходе солнца Давид, считавший шаги, доложил, что мы прошли три с половиной сехена, и это означало, что мы доберемся до Реки не за семь, а за шесть переходов. Если выдержим темп, если не застигнет буря, если хватит еды и воды, если не нарвемся на пограничную стражу… Если, если, если!.. Но человек должен надеяться и тру диться. Остальное - в руках богов.
        Подошел Левкипп, спросил разрешения сесть у моих ног. Был он мне приятен - с такими же тонкими чертами лица, как у Хоремджета, с тем же пытливым взглядом и рассудительной речью. Казались они похожими, как братья, только роме Хоремджет был черноволос, а у грека Левкиппа кудри отливали золотом. Наверное, отливали, когда он жил в Афинах, в доме своего отца; сейчас он, как и все мы, выглядел потным, грязным и уставшим.
        - Мне показалось, семер, что ты скучаешь. Прости, если я ошибся.
        Левкипп говорил по-нашему почти свободно. Он даже умел писать - конечно, демотическими знаками. Что касается иероглифов, то я не встречал чужестранца, обученного нашему священному письму. Да и то сказать - в какую голову, кроме бритой жреческой башки, влезут десять тысяч знаков!
        - Человеку, видевшему сорок три Разлива, не бывает скучно, - ответил я. - Хвала Амону, есть что вспомнить. И не только то, что случилось со мной. - Прищу рившись, я оглядел горизонт, затянутый маревом зноя. - Земля здесь древняя, Лев кипп, из тех земель, где люди жили долго, долго строили и разрушали, воевали, засевали поля, молились богам… И были среди них такие, кто оставил память о себе.
        - Ты говоришь о ваших папирусах? - спросил Левкипп, и я кивнул в ответ. Улыбка заиграла на его губах. Склонив голову, он произнес: - Обрати же сердце свое к книгам! Смотри, нет ничего выше книг! Если писец имеет должность в сто лице, то он не будет там нищим… О, если бы я мог заставить тебя полюбить книги больше, чем твою мать, если бы я мог показать перед тобой их красоты![25 Древне египетский текст из «Поучений Ахтоя». Автор-писец наставляет сына, рисуя преиму щества своего ремесла перед другими занятиями.]
        - Тебе знакомы «Поучения Ахтоя»?
        - Да, чезу. Он славит книги и писцов… А помнишь ли, что говорится у Ахтоя про воинов? - Усмешка Левкиппа стала еще шире. - «Может быть, сынок, ты скажешь, что тебе приятна участь воина? Отнюдь! Побывал бы ты в казарме! Там смрад, нечистота, там лупят палкой непрерывно. Но вот пошли в поход, так ведь редкий осел вытерпит мучения, выпавшие на долю воина в походе. Кругом опасности, болезни, так что назад, в Та-Кем, он возвращается полумертвецом. Не позавидуешь ему!»
        Я пожал плечами.
        - Всяк хвалит свое ремесло. У сына виноградаря рот полон винограда… Однако мы воины, Левкипп, ты и я. Ты мог бы остаться в Афинах, пить вино и слушать муд рецов в вашем Лицее, но выбрал иную судьбу. Не так ли?
        - Были к этому причины, - сказал Левкипп, мрачнея. - Были, чезу.
        - Не жалей о случившемся. Писцы не совершают подвигов. Это дело солдат, - утешил я его.
        - Думаю, ты не прав, мой господин. Подвиг писца - а по-нашему аэда - расска зать людям о жизни и смерти, о войне и мире, о великих героях и великих сверше ниях… Рассказать так, чтобы дрогнуло сердце! - Он помолчал и спросил: - Доводи лось ли тебе читать «Илиаду», повесть, вдохновленную богами, что написал слепой аэд Гомер? В Афинах и Коринфе, в Милете и Эфесе, даже в Риме и Вавилоне с ней знакомы уже многие, многие века. Повесть о древней войне, которая бушевала…
        Жестом я прервал его.
        - Эту повесть трудно перевести на наш язык, Левкипп, но я о ней слышал. Война за Проливы между греками и хеттами либо каким-то другим народом… Там ска зано о ваших героях и царях… Аххл, Одсей, Менел и Агамен - кажется, так их звали?.. Эта повесть запрещена в Та-Кем. Давно запрещена, еще повелением Джосера Седьмого или Восьмого.
        - Афина премудрая! Но почему, семер? - Глаза Левкиппа изумленно расшири лись. - Почему? Это ведь просто древнее сказание! Миф о богах и героях!
        - Потому, что нет других богов, кроме Амона, Гора, Осириса, и нет других героев, кроме фараона. Народ должен знать, что только фараон свершает подвиги, а говорящий иное - лжец, - пояснил я.
        - Но это случилось так давно…
        - И в давние времена не было других героев, кроме Рамсеса Великого, Тутмоса Завоевателя и Яхмоса, изгнавшего из Та-Кем презренных гиксосов. Ну еще Снофру и Хуфу, строителей пирамид… Так сказано в кратком руководстве для командиров и жрецов, надзирающих за умами, и так одобрено Домом Маат.
        - Значит, про другие повести о войнах, случившихся в недавнее время, ты не слышал? - спросил Левкипп. - Скажем, «Прощай, оружие» Хемингуэя? Он сражался то ли в Иберии, то ли в Галлии, когда Рим начал экспансию на запад.
        Имя было мне неизвестно.
        - Хем-гу-эр, - повторил я, будто пробуя его на вкус. - Это какой же Хем- гу-эр? Из вавилонян или иудеев? А может, финикиец или хетт?
        - Нет, он с Заокеанского материка, - отозвался Левкипп и со вздохом произ нес: - Удивительная у вас страна, семер… Иногда я думаю, что ее отделяют от мира не моря и пустыни, а железный занавес.
        Я тоже вздохнул.
        - Какая ни есть страна, а наша. - А про себя добавил: не лишили бы меня наград и чести, проливал бы сейчас кровь, сражался бы на Синае, вел бы свой чезет против ассирских танков. И вдруг подумалось мне, что Джо-Джо и вся его династия, и прежние наши владыки от Снофру и Хуфу до первого Джосера, не стоят и капли солдатской крови. Не за них мы бьемся, а за землю предков, за веру свою и свой язык, за воды Хапи и за последнего из немху, что обитает на берегах Реки. И я бы дрался с ассирами, чтобы защитить свой дом… Но сказано: нет воли, кроме воли царя, а народ - пыль в его ладони! И еще сказано: все дороги ведут в Рим… Правда, это сказано не нами.

* * *
        На вечерней заре велел я построить отряд, прошелся вдоль шеренги, заглянул в лица воинов - были они уже не такими утомленными, как утром, и хоть на львов не походили, но и баранами я бы их не назвал. Вполне боеспособный отряд, с каким не стыдно наняться на римскую службу, дабы громить карфагенян и прочих недоумков, каких угодно цезарю. У каждого бойца - «саргон» или «сенеб» с тремя рожками, приличная обувь и одежда; что на покойных взято, что на складе, и потому гля дится пестровато. Но ничего! В Цезарии переоденут в легионерский доспех, выдадут плащи и сапоги, ремни и шлемы с орлами. Тех орлов век бы мне не видеть, да что поделаешь! Пыль не выбирает, куда ей лететь…
        Встал я перед строем и сказал:
        - Слушайте, немху, и не говорите, что не слышали! Идем мы к Реке и перепра вимся на западный берег ниже Мемфиса. У Реки дорог нам нет. Будем шагать на север по пустыне, от оазиса к оазису. Кто тронет в них людей, того в песок живьем закопаю. Провизию купим - есть у нас пиастры из сундука Саанахта. Шестнадцать сехенов надо нам пройти… - Я сделал паузу и молвил: - До Цезарии.
        Тихий ропот прокатился вдоль шеренги. Прокатился и смолк. Они глядели на меня, ждали, что я еще скажу. Роме, ливийцы, сирийцы, хабиру… Знали, что если мы уйдем в Цезарию, то обратно не вернемся, не обнимем своих детей и жен, не упоко имся в гробницах предков.
        - Доберемся до Реки, никого держать не буду, - сказал я. - Кто хочет, может идти в Мемфис или в другое место, где его родичи и дом. Но напомню: попадетесь в лапы Амон Бдит, всю семью зашьют в мешки и бросят в воду.
        Это они тоже понимали. Закон фараона суров! Трудно сказать, кто его выдумал, сам Джо-Джо или его прихвостни из Дома Маат. Когда я был мальчишкой, Дом Маат занимался тяжбами, что случаются среди вельмож, ремесленников и земледельцев. Потом возникли в нем другие службы, уже не связанные с судейскими делами: Рука Гора - каратели, охрана лагерей, Амон Бдит - ведомство тайного сыска, и Даяния Анубиса - эти трудятся на ниве расхищения гробниц и пирамид и пополнения казны. Со временем Рука Гора подмяла под себя маджаев, Амон Бдит дотянулся до армии, сделав военных жрецов шпионами, а в Даяниях Анубиса собрались ловкие грабители и воры. Хуфтор, шакалье семя, был как раз из службы Амон Бдит. Большое поношение для божества!
        Я заложил руки за спину, прошелся вдоль строя.
        - Вопросы, немху?
        Вылез Иапет, сказал:
        - Река широкая, семер, а нас больше сотни… еще верблюды и ослы… Опять же под Мемфисом войск не счесть… Как переправимся на запад?
        - Ассиры сожгли рыбачью деревушку к югу от столицы. Я слушал ушебти у Саанахта… Пи-Мут зовется та деревня… Выйдем к ней. Думаю, место после бомбежки безлюдное и лодки там есть. Не найдем лодок, свяжем плоты. Ослов и верблюдов бросим.
        - К западу от Мемфиса - пирамиды и великий сфинкс, - заметил Хоремджет. - Там стражники, семер. Не напороться бы на них.
        - Вышлем разведчиков, проверим. Можно пирамиды обойти, но самая короткая дорога - мимо них. Точнее, мимо сфинкса.
        Из строя выступил Пенсеба.
        - Дозволь спросить, чезу… Дорога куда?
        - К оазису Нефер, что будет первым на нашем пути. А дальше, за ним… - Я сощурился, припоминая, и вдруг сообразил, что дальше - Мешвеш, тот самый оазис, где я бывал у Бенре-мут. У неистовой Бенре-мут, жаркой, как огонь, и жадной до ласки! Это открытие меня поразило; на миг я застыл, всматриваясь в темнеющее небо, отыскивая среди звезд ее черты, но тут же сбросил наваждение. - Дальше - Мешвеш, Темеху, Хенкет. Лежат в трех-четырех сехенах друг от друга, а за ними - Цезария и дорога в Рим.
        - Ррим, Ррим! - заорал попугай на плече Хайла. - Пиастрры! Пррорва! Пиастрры!
        Ошибся, пернатый - в Риме ждали нас не пиастры, а денарии. Весила римская монета впятеро меньше, чем наша, однако была потяжелее, чем ассирийский куруш.
26 Пиастр - 25г серебра, денарий - 4,6г, куруш - 2г.]Но дело не в весе, а в коли честве, и тут попугай не соврал - денариев в Риме целая прорва.
        Я махнул рукой, и маленькая колонна двинулась в ночную пустыню. Люди шли, увязая в песке, шли молча, упрямо, согнувшись под тяжестью оружия, вытирая сме шанный с пылью пот. Я вел их на запад, читая дорожные знаки в темных небесах - там, где сияли Сепдет и Нерушимая звезда, Сах, Бычья Нога и Бегемотиха.[27 Сепдет - Сириус, звезда Исиды; Нерушимая звезда - Полярная звезда; Сах - созвездие Ори она; Бычья Нога - Большая Медведица, Бегемотиха - Малая Медведица. Подул ветер, взметнул песок, и Хоремджет с Давидом, шагавшие поблизости, тревожно встрепену лись. Сердце мое замерло, и показалось мне, что лики богов вот-вот отвернутся от нас. Не станет ли это дуновение предвестником бури?.. Бури я страшился более всего - при наших запасах воды всякая задержка была губительна.
        Но Иапет, который шел за мной, пробормотал:
        - Не рагис, не шаркийя, и запаха гибли тоже не чую…[28 Ливийские названия ветров: рагис - ветер, дующий с гор (бора); шаркийя - ветер, нагоняющий воду на берег в Дельте; гибли - смерч в пустыне, несущий песок (самум или хамсин).]Ослы и верблюды спокойны… Не тревожься, семер, в этот раз мы не достанемся Анубису.
        Ветер стих. Пустыня напомнила о своем могуществе и снова замерла. Мы шли на запад. Шли, как ходят в пустыне, - по острию клинка, между жизнью и смертью.
        Глава 4 Река
        На последней дневке, в полутора сехенах от Реки, приснилась мне Аснат. Она была первой моей женщиной в те давние, давние годы, когда я сбежал от родителя и записался добровольцем в чезет Пантер, стоявший лагерем в Северном Оне. Такому решению - я имею в виду побег - нашлись веские причины. Почтенный мой родитель был ткачом, как дед и прадед, и та же судьба ожидала меня: день - у станка, ночь
        - в убогой хижине, а по утрам и вечерам - лепешка с луком. Но я оказался слишком задиристым и непоседливым для такого занятия; похоже, кровь моей матушки - а в дальних предках у нее числились гиксосы - превозмогла наследие потомственных ткачей. Так что в семнадцать лет я сбежал и присягнул на верность фараону, тогда еще Джосеру Двадцатому, а затем прошел обучение, принял на спину, плечи и пятки сколько положено палок, потаскался с тяжким грузом по пустыне, научился разби рать и собирать «сенеб» вслепую и удостоился отличия, значка с черной пантерой. И хоть пороха я еще не нюхал, но стал почти солдатом - почти, ибо оставался девст венником. А в солдатском ремесле искусство завалить бабу столь же необходимо, как и ловкость в обращении с оружием или, к примеру, розыск провианта среди синай ских гор. Решив, что недостаток этот нужно исправить, соратники постарше привели меня в бордель, сбросились по четверти пиастра и уложили между ног Аснат. После этого визита я уже сам к ней ходил, пока нас не послали на сирийскую границу. Аснат была женщиной опытной, любвеобильной, сочной телом и лет на пятнадцать
старше меня - словом, то, что нужно для юнца, стосковавшегося по нежности и ласке. Я ее лет шесть не забывал, пока, дослужившись до теп-меджета, не смог завести подружку помоложе и порезвей - Нефертари из Пер-Рамсеса.
        Но сейчас явилась мне Аснат. Стояла она предо мной в белом льняном одеянии, окруженная неярким ореолом, стояла так и глядела с укоризной, будто я провинился перед ней, а в чем - не знаю. Спросил я ее об этом, а она вздыхает и говорит:
«Уходишь ты от меня, Хенеб-ка, уходишь… Но почему? Разве я тебя не любила? Разве не ласкала, не дарила щедро наслаждение? Разве не стал ты мужчиной в моих объ ятиях?» Подумалось мне, что она ревнует, и молвил я в ответ: «Если ты про Бенре- мут, Сенисенеб и Нефертари, то вспоминать о них ни к чему. Жизнь есть жизнь! Ты ведь не вчера родилась, Аснат, и знаешь: чем мужчина старше, тем женщины его моложе». А она все вздыхает и вздыхает… «Разве я против, глупый чезу? - гово рит. - Они мои сестры, и ты люби их, Хенеб-ка, их люби и других, ибо мы - женщины Черной Земли, и все мы - лоно для твоего семени. Только не покидай меня и их, не уходи! Что мы без тебя?.. И что ты без нас?.. Сожрут чужие боги твою душу, раст ратят твою силу чужие женщины, и будешь ты как пальма с облетевшею листвой… Не уходи!»
        Тут я проснулся и долго лежал, всматриваясь в меркнущее небо и перебирая в памяти свой сон. Есть у жрецов папирус с толкованием сонных видений, и довелось мне как-то в него заглянуть, и потому я знал, что бывают сны пустые либо испол ненные смысла, сулящие беду или удачу, потери или прибыли. Правда, потрудились над тем папирусом в Доме Маат, где поправили, где подчистили, и выходило, что самый удачный сон - увидеть фараона на белом слоне, во всем его блеске и славе. А если увидишь блудницу, какой была Аснат, то это предупреждение: держаться подальше от продажных баб, иначе подхватишь дурную болезнь.
        Но блудница ли ко мне явилась? Вроде не любила Аснат белых одеяний, предпо читая им розовую финикийскую кисею, и сияния вокруг ее лица и тела мне не помни лось. Да и умных слов она не говорила, не поминала душу и силу мою, а вот пиастры считала исправно: два за вечер, четыре за ночь. И припомнив это, догадался я, что не Аснат пришла ко мне, а мать Исида, и не просто пришла, а с мольбой. Не покидай, не уходи! А как не уйти?.. Были у меня сейчас приговор на двадцать лет и сотня с лишним сотоварищей, веривших мне как самому Амону… Как не уйти! Да что там говорить - Синухет и тот ушел!
        Поднявшись, я оглядел бивак. Люди сидели и лежали на песке, сбившись в четыре кучки, и при каждой - офицер, Рени или Левкипп, Мерира или Пианхи. Хорем джет, мой помощник, обходил их, проверял оружие и груз; ослов и верблюдов уже развьючили, и остатки провианта были в походных мешках. Хайло пристраивал на спину пулемет; попугай, покружившись над ним, уселся на патронный диск и про бурчал проклятие ассирам. Тутанхамон, наш лекарь, укладывал в ранец бальзамы и мази, ваятель Кенамун молился, стоя на коленях и простирая руки к небесам, Пен себа жевал лепешку, Иапет и Шилкани, тоже ливиец, снимали с ослов и верблюдов упряжь, а Нахт им помогал. Я заметил, как Шилкани что-то шепчет животным, которых мы здесь оставляли, - должно быть, совет опасаться шакалов и змей. Ливийцы, дети пустыни, живут среди коз и ослов, овец и верблюдов, и те понимают их речь - во всяком случае, так чудится со стороны.
        - Семер, - раздался голос за моей спиной, - семер, вот вода, хлеб и финики.
        Я обернулся. Давид протягивал мне флягу, а повар Амени - лепешку с горстью фиников. Ладони у повара были широкими, как лопаты; такими руками тесто месить удобно, а не стрелять и не резать глотки.
        Я съел лепешку и выпил воды. Стемнело. Мрак опустился на пустыню точно железный занавес, о котором толковал Левкипп. Но если продолжить его мысль, мы находились сейчас не за одной, а за двумя завесами: первая отделяла Черную Землю от прочего мира, вторая - нас от остальной страны. Кто мы такие?.. Беглецы, изгои, и нет нам пристанища на берегах Реки, нет пощады и покоя.
        - В путь! - распорядился я, и люди поднялись. Путеводные звезды сияли в небесах, бледный свет глаза Тота скользил по барханам, и долгий тоскливый крик осла провожал нашу колонну. Мы двигались в строгом порядке: я с вестовыми - впе реди, за нами группы Мериры, Пианхи, Левкиппа и Рени. Шли бодро; всем хотелось вдохнуть запах Реки и насладиться прохладой под сенью пальм и олив. Хотя, если ассиры разбомбили ту рыбачью деревушку, вместо деревьев нас ждут обгорелые стволы. Зато Хапи на месте. Хапи слишком могуч; сотня бомб или тысяча для него что укус комара. Течет он себе и течет, и будет течь до скончания веков, и ни фараон, ни пришлый враг его течения не остановит. Был, правда, случай при Джо сере Шестнадцатом, когда пытались повернуть течение Реки, чтобы оросить пустыню, да боги того не допустили. Этот Джосер вообще был недоумком, склонным к прожек терству: то джунгли собирался вырубить, то засадить пустыню заокеанским злаком под названием маис, то развести на мясо страусов. Все затеи краснозадых пави анов! Джосер Шестнадцатый давно в усыпальнице, джунгли стоят как стояли, маис высох на корню, а
страусы бегают на свободе.
        В эпоху Синухета было проще, думал я. Владыки резали друг друга, сражались за трон и корону, но на Хапи никто не покушался, да и на страусов тоже. С нынеш ними временами не сравнить! У нас только одно преимущество: мест для побега стало больше. Мы вот к римлянам идем, но могли податься в Карфаген, или к бриттам, франкам, грекам, или вообще в заокеанские земли, в страну того Хем-гу-эра, о котором толковал Левкипп. А Синухету куда деваться?.. Кругом дикари! Конечно, не считая Сирии и финикийских городов…
        «Настала ночь. Странствовал я в местах сухих и неприютных, где не было ручьев и пальм, а травы хватало только для коз. И настигла меня жажда, опалила горло мое, иссушила глотку, и сказал я себе: вот вкус смерти на губах моих!
        Однако ободрился я сердцем и воззвал к богам, положившись на их милость. И явили они свое расположение: через день встретил я кочевников-шаси,[29 Шаси - общее название азиатов.]чей вождь бывал в Та-Кем и не испытывал к роме вражды, ибо почивший фараон не поскупился, наделив его дарами. И этот предводитель принял меня, дал мне воды, и молока, и мяса, и я странствовал с его племенем, и люди его поступали со мной хорошо.
        Но жизнь их была убогой. Не имели они ни домов, ни городов, ни полей, ни пальмовых рощ; все их достояние - овцы да козы, жилища - шатры из шкур, одежда - кожаный плащ да повязка на бедрах. Не плавят они медь, не делают орудий, а меняют их на скот у финикиян, не знают цены благородным металлам и камням, и лучшее их украшение - бусы из стекла. Что мог я найти средь этого народа? Дырявый шатер, десяток коз да пастушеский посох, а более - ничего!
        И отправился я в Библ, самый северный из великих финикийских городов, наде ясь, что боги пошлют мне там удачу. Прожил я в этом городе больше года и кормился своим искусством лучника, ибо рука моя была тверда, а глаз остер. Ставил я шест за сто шагов и попадал в него стрелою; ставил малое кольцо вдали, и сквозь него летели мои стрелы; просил подбросить вверх кувшин и разбивал его медным наконеч ником. Приходили люди смотреть на мое мастерство, и каждый давал мне четверть шекеля,[30 Шекель - серебряная монета весом примерно 0,8 грамма.]а иногда и поло вину. Еще приходили богатые купцы и звали меня в охрану на свои корабли, чтобы защищать их от морских разбойников. Но не поддавался я на их посулы, ибо считал, что князю служить купцам зазорно.
        И вот однажды…»
        Заскрипел песок под быстрыми шагами, и между Иапетом и Давидом просунулся теп-меджет Руа. Он был примерно мой ровесник; тощий, жилистый, с впалыми щеками и узким лицом, похожим на лезвие секиры. Грудь и спину его украшали шрамы, но не почетные, от пули и клинка, а явный след плетей - Руа был подвергнут бичеванию и, похоже, не единожды. За какие вины сунули его в наш лагерь, было мне неве домо, но вин, надо думать, хватало: ходил о нем слух как о грабителе могил и ловком мошеннике. Занятия не слишком благородные, но позволяющие обрести неоце нимый опыт. И Руа это доказал.
        - Позволишь обратиться, чезу?
        - Слушаю, теп-меджет.
        Руа поскреб острый подбородок.
        - Ты сказал, семер, что мы идем в Пи-Мут. Знакома мне эта дыра, знакома, клянусь задницей Исиды! Если прикажешь, брошу я мешок и сбегаю к Реке. Осмотрюсь и лодки поищу.
        Глаза у него возбужденно блестели, и это показалось мне странным. Что такому человеку делать в поселке рыбаков? Его жизнь проходит среди скал Западной пус тыни, где в укромных долинах и ущельях можно найти еще не разграбленные захороне ния. А когда зазвенят в кошеле пиастры, идет он в Фивы, Мемфис либо Пермеджед и спускает монету на шлюх и пиво…
        - Семерр мудрр, мудрр!.. - завопил попугай, приплясывая на пулемете Хайла.
        - Мудр, точно, - подтвердил я. - А потому скажи-ка мне, Руа, чем ты зани мался в Пи-Муте? Ловил рыбку в мутной воде?
        - Вроде того, семер. - Руа покосился на моих ординарцев и понизил голос. - Мальчишкой состоял я в обучении у одного жреца… Есть неподалеку от деревни пти цефабрика священных ибисов, что храму Тота в Хай-Санофре принадлежит. Управлял ею жрец Носатого,[31 Ибис считался священной птицей Тота, бога мудрости, которого изображали с головой длинноклювого ибиса (отсюда прозвище Тота - Носатый). Мумии ибисов приносились в жертву Тоту, и производство этих мумий было поставлено в Египте на поток, как и их подделка.]мой наставник. С пользой для себя управлял, клянусь пеленами Осириса! Мы, я и другие ученики, мастерили мумии ибисов из куриных костей и продавали их за полцены, будто жалея бедных покупателей. При быльное было дельце!
        - Святотатство! - буркнул Иапет. - Попадешь в лапы Анубису, подвесит он тебя на крюк и намотает кишки на свой посох.
        Иапет хоть и был ливийцем, наших богов уважал - у его племени мудрых божеств не имелось, а только демоны бурь и песков.
        - Не сотвори себе кумира, - прошептал Давид, а Нахт с Пауахом сплюнули через левое плечо, отгоняя злобных духов, что летят на всякую нечестивую речь. Что до Хайла и его попугая, те ничего не поняли, а потому промолчали. Думаю, святость мумий была выше разумения Хайла.
        Руа передернул плечами.
        - За святотатство отвечает жрец, а я был невинным юношей и денег за тот обман не получал. Ну, не в этом дело… Ты спросил, достойный чезу, я ответил. Так идти мне в этот Пи-Мут?
        - Иди, - решил я. - Отдай мешок Хайлу и иди. Не найдешь лодок, поищи бревна для плотов. Иди!
        Ноги у Руа были длинные - он побежал вперед и скоро скрылся в темноте. Мы прошли уже три четверти сехена, и местность начала меняться - появились кусты, заросли верблюжьей колючки, а потом низкие раскоряченные сикоморы, вцепившиеся корнями в сухую почву. В воздухе повеяло свежестью - вероятно, мы пересекли гра ницу, отделявшую пустыню от Черных Земель. До Реки оставалось еще тысяч десять шагов, но ее ароматы, запахи воды и зелени, уже наплывали на меня, будили сладкие воспоминания о прибрежных городах, о женщинах и алом каэнкемском вине, о жареном мясе и хлебе, который вынули из печи. Постепенно растительность станови лась богаче и пышнее, в темноте замаячили рощицы сикоморов и тамариндов, за ними легли поля овса, небольшие и скудные, так как мы находились вне зоны поливных земель. Слева, вдалеке, возникло селение; силуэты низких глинобитных хижин и торчавшие над ними пальмы были почти невидимы на фоне неба. Вдоль колонны прока тился негромкий шум; после шестидневных странствий в безлюдной пустыне нам впервые встретился знак человеческого присутствия. Появилась тропинка между двумя полями, потом
ее пересекла дорога: на север - к Мемфису, на юг - к Хай- Санофре и Ненинесуте. Города у Реки стояли плотно, и, в эти немирные времена, едва ли не в каждом были казармы, склады оружия и амуниции, а на окраинах - батареи Стерегущих Небо. Но все же от Мемфиса до Хай-Санофре насчитывалось два с четвертью сехена, и я полагал, что мы проскользнем в эту щель. На левом берегу Реки было спокойнее; там лежала обширная пустошь с древними пирамидами, а за ней
        - Сахара, великая пустыня запада. Если мы не задержимся при переправе, то на рассвете выйдем к оазису Нефер.
        Появились виноградники, заливные луга и пальмовые рощи - тихие, пустынные, залитые серебристым лунным светом. Было непохоже, что местность патрулируется, однако я велел Хоремджету выслать фланговое прикрытие и трех-четырех бойцов в авангард. Мы крались среди спящих полей и деревень словно тени, прилетевшие из Та-Нутер, легендарной Страны Духов; возможно, мы и были призраками, изъятыми из жизни, чьи имена записаны лишь в тайных свитках Дома Маат. И мы не хотели напо минать о себе. Князь Синухет бежал на восток, а мы уйдем на запад… И пусть чужие боги сожрут наши души, пусть чужие женщины растратят силу, пусть мы станем в чужой земле пальмой с облетевшею листвой! Пусть, ибо деваться нам некуда.
        Справа от тропинки возникло что-то темное, громоздкое, неопределенных очер таний. Примчался воин из авангарда, доложил, что перед нами руины птицефабрики священных ибисов. Приблизившись к ней, я увидел, что досталось строению изрядно: стены рухнули, тростниковая крыша сгорела, а вместе с крышей и клетки с птицами. Жаль бедных ибисов, жаль! Милые пташки и очень подходящие для мумий, ибо мяса в них немного - в отличие от кур, гусей и уток, что годятся только на жаркое. Тут вспомнилось мне, как при Джосере Шестнадцатом завезли в Та-Кем огромных птиц- индеек с Заокеанского материка, и коллегия жрецов принялась решать, достойны ли они обожествления, и если достойны, какой из богов возьмет их в свою свиту. Пока решали, индюшки сдохли. Такая уж у нас страна - к чужим неприветлива, да и своих не щадит. Но крокодилы, твари Себека, плодятся в ней исправно.
        Мы собрались под прикрытием длинной рухнувшей стены. Фабрика была на самом краю бомбового удара - за нею, до речного берега, лежавшего в тысяче шагов, земля дыбилась грудами мусора и развалин, тут и там темнели глубокие воронки, а обугленные древесные стволы в отчаянии протягивали к небу остатки ветвей. Запах гари, вонь от множества птичьих тушек и смрад гниющей рыбы заглушали свежий аромат Реки, а тишина, царившая в этом месте смерти, угнетала. Судя по картине разрушения, ужас которой усиливали ночь и тусклый лунный свет, в руинах никто не копался - может быть, только вытащили трупы местных обитателей. Сомневаюсь, что их отправили бальзамировщикам - из клочков обгорелой плоти мумию не сделать.
        Я всматривался в мрачный пейзаж, пытаясь наметить пути дальнейшего продвиже ния. Пересеченная местность не подходила для марша, а воронки и груды мусора выг лядели подозрительно - среди них мог укрыться целый отряд. Правда, Руа, посланный на разведку, не поднимал тревоги, но, как говорили в древности, хитрого врага не разглядишь и с вершины пирамиды. А потому, призвав к себе офицеров, я произнес:
        - Слушайте, немху, и выполняйте сказанное. Ты, Пианхи, поведешь своих людей южнее, а ты, Левкипп, севернее. Рени будет двигаться за нами. Растянитесь в цепь и будьте готовы к бою.
        - Что делать мне, семер? - спросил Мерира.
        - Иди к берегу. Я и Хоремджет отправимся с тобой. Встретим Руа, посмотрим, что он нашел. Три другие команды подтянутся к Реке только по моему сигналу. Но оставайтесь поблизости, и если будет нужда, поддержите нас.
        Лоб Хоремджета пересекли морщины.
        - Ты считаешь, семер, у берега засада?
        - Размышлять о неведомом - все равно что носить песок в пустыню, - ответил я. - Амон, однако, благоволит осторожным. Выполняйте мой приказ!
        Отряд рассредоточился. Один за другим люди исчезали в темноте, охватывая руины деревушки полукольцом, как положено перед схваткой с затаившимся неприяте лем. Но видят боги, я не думал, что тут кто-то есть, маджаи, солдаты или иная вооруженная группа. Что им здесь делать, что охранять?.. Ямы в земле, гнилую рыбу и мусорные кучи?..
        - Вперед!
        Я зашагал к берегу, огибая воронки и глиняные холмики на месте рыбачьих хижин. Давид с Иапетом, Хайло, Нахт, Пауах и Хоремджет развернулись веером за моей спиной; слева и справа от них двигались люди Мериры. Не было слышно ни шороха, ни скрипа башмаков, ни лязга оружия; только ветер играл с водами Хапи, заставляя их плескаться и шуршать. Хорошие бойцы, подумал я, такие же, как были в моем чезете…
        И снова вспомнились мне слова Левкиппа. Удивительная у вас страна, сказал он… Да, удивительная - если лучшие ее солдаты сидят в каменоломне, а не сража ются с врагом!
        Впереди заблестела поверхность Реки. Пайни, первый месяц Засухи, был на середине, и благодатный поток, дарующий жизнь стране, еще не успел обмелеть. Ровно и плавно катил он свои воды из кушитских дебрей к зеленому морю Уадж-ур, оставляя на полях плодородный ил, вскармливая землю и все, что росло и цвело на ней. Велик Хапи, воистину велик! И нет в мире других рек, что могли бы срав ниться с ним мощью и полноводием! Даже самые крупные из них, те, что в землях вавилонян и ассиров, не похожи на нашу Реку - слишком бурливы, непостоянны и часто меняют русло. Вдобавок текут они неправильно, с севера на юг, а не с юга на север. Недаром же Тутмос Завоеватель, добравшись с армией до тех рек, назвал их Перевернутыми Водами.[32 Перевернутые Воды - реки Евфрат и Тигр.]
        - Дорога, семер, - шепнул за моей спиной Давид.
        И правда, мы вышли к участку дороги, расчищенному от завалов. Дорога вела к пристани, а рядом, на самом берегу, был возведен большой сарай - то и другое совсем недавние постройки. Я понял это мгновенно - по свежим бревнам и доскам, отливавшим в лунном свете белизной.
        На пристани стоял Руа и махал руками. Потом он закричал:
        - Осторожнее, семер! Здесь…
        Из сарая ударила очередь, Руа схватился за грудь и осел на белые доски.
        - Огонь! Мерира, Левкипп! Атакуем!
        Мой голос слился с грохотом выстрелов. Хайло, сорвав с плеча пулемет, поливал сарай свинцом, со всех сторон к строению бежали люди, Иапет, размахнув шись, метнул гранату, вспыхнуло пламя взрыва, и угол сарая обвалился. Мы ворва лись внутрь, в темноту, в которой сверкали вспышки выстрелов и метались челове ческие фигуры. Маджаи, понял я, разглядев черные лица и форму в желтых и синих полосках.
        Их было десятка три - в полумраке и сумятице схватки выяснить точнее я не мог. Двое чернокожих навалились на меня, но Иапет полоснул одного клинком по горлу, другого, выстрелом в упор, прикончил Давид. Хайло схватился с рослым мад жаем, буркнул: «Мать твою Исиду!» - и сломал ему хребет. Затем он принялся орудо вать пулеметом как дубиной - враги отлетали от него с разбитыми черепами и сло манными костями. Нахт, Пауах и люди Мериры шли за ним точно за танком, деловито добивая раненых. Я услышал голос Хоремджета - мой помощник приказывал Левкиппу окружить сарай и отстреливать убегавших.
        Маджаи, которых Рука Гора вербует за Вторым порогом, неплохие бойцы. Главное их занятие - поддерживать порядок в городах, патрулировать окрестности и карать бунтовщиков и воров; они свирепы, безжалостны, скоры на расправу и ловко орудуют палками и бичами. Для мирных и робких людей они - гроза, но в схватке с опытными солдатами стоят немногого. Настоящие солдаты хладнокровны и помнят, что дело их
        - не разгонять толпу, не хватать и вязать, а убивать. Так что мои воины резали чернокожих без больших хлопот. Деваться тем было некуда: в сарае - люди Мериры, а за его стенами поджидал Левкипп.
        Но что тут делали стражи порядка? Стерегли причал да пустой сарай?..
        Подумав об этом, я распорядился:
        - Всех не убивать. Хоремджет, мне нужны пленные.
        С этими словами я вышел вон и направился к пристани. Две тени, Иапет и Давид, скользнули за мной. Над сараем кружил попугай, ронял зеленые перья, вопил: «Вперред, брратва!» Потом опустился на плечо Давида и смолк.
        Руа лежал на спине, в кровавой луже, и его стекленеющий взгляд был устремлен в небеса. У пристани покачивались барки, два больших плоскодонных судна, на которых перевозят грузы по Реке. Нам и одного такого бы хватило. Знал бы я об этом транспорте, не отпустил бы вьючных животных… Ну, что сделано, то сделано.
        Хоть Руа глядел уже в лица Сорока Двух Судей, но меня узнал. Губы его, блед ные, посиневшие, шевельнулись:
        - Маджаи, семер… схватили меня… Но я им сказал… сказал…
        На губах Руа вздулся и лопнул кровавый пузырь, его глаза закатились.
        - Мертв, - промолвил Иапет.
        - Боже, будь к нему милостив, - сказал Давид. - Он нас спас, семер.
        Воистину так! Неглупый человек командовал маджаями: поставил Руа под при целом как приманку, а чернокожим велел попрятаться в сарае. Подошли бы мы к судну всей толпой, стали бы грузиться, тут бы нам и сказали из «сенебов» - будь здоров!
        - Общий сбор, - велел я, и Давид, созывая наши команды, пронзительно свистнул.
        К пристани стали подтягиваться разгоряченные схваткой бойцы Мериры и Лев киппа, за ними - остальные мои люди. Сквозь толпу пробился Тутанхамон, приложил палец к шее Руа, покачал бритой головой и принялся бормотать молитву.
        - Есть еще потери? - спросил я у Хоремджета.
        - Двое убитых, Пио и Такелот, - отозвался помощник. - Прочие отделались царапинами.
        - Трупы погрузить на судно, маджаев бросить в Реку. Собрать их оружие и при пасы, какие найдутся. Пленных взяли?
        - Одного, семер, но он, кажется, тут главный.
        Хоремджет кивнул, и ко мне подвели окровавленного человека. Роме, с бритой головой, да еще в униформе Дома Маат! Ценная добыча, решил я, и велел Иапету тащить его на судно. Тела убитых маджаев полетели в воду и пустились странство вать вниз по течению, но далеко не уплыли - из зарослей высунул уродливую морду крокодил. Этих тварей ни пули, ни бомбы не берут - то есть, конечно, наносят им убыток, но несущественный. Миг, и целая стая ринулась от берега, догоняя трупы чернокожих.
        Мы погрузились на барку, тихо затарахтел мотор, и развалины рыбачьей дере вушки начали неторопливо удаляться. Хапи сейчас был поуже, чем в сезон Разлива, но все же четверть сехена мутноватой воды отделяла нас от западного берега. Вдали, на юге, возникли огни Хай-Санофре, потом я увидел свет на севере, зыбкое зарево, дрожащее над столицей. Видимо, в Мемфисе не опасались нового ассирского налета, и режим затемнения был отменен.
        В Хай-Санофре, самом ближнем городе, все казалось спокойным - не метались лучи прожекторов, не раздавалось тревожного завывания сирен. Либо там не слышали выстрелы и взрывы, либо решили, что маджаи бьются с крокодилами. Рыба и останки птиц могли привлечь зубастых тварей.
        Барка неспешно пересекала Реку. Лекарь перевязывал раненых, Амени с парой добровольцев хлопотал над припасами, взятыми в сарае, Мерира и трое других командиров групп делили захваченные боеприпасы и «сенебы». Теперь каждый мой боец был при оружии, и недостатка в гранатах и «финиках» не ощущалось. Благос ловен Амон! До Цезарии боеприпасов хватит!
        Подозвав Хоремджета, я зашагал на корму, где мои вестовые стерегли пленника. Тутанхамон его осмотрел; он не был ранен, на теле - ни синяка, ни царапины, а кровь на одежде принадлежала не ему. Я давно знал, что ловкачи из Дома Маат обладают редким искусством подставлять чужую шкуру под пули и клинки. Хуфтор - чтоб ему Анубис кишки вывернул! - тоже из таких, первый лишь в борделе и на пьянке.
        Оглядев пленного, я молвил:
        - Имя, чин и должность. Будешь врать, павиан, отправишься к крокодилам.
        - Ранусерт, жрец-инспектор из Руки Гора, старший над чередой маджаев, - раз далось в ответ. - Не убивай меня, князь… - Ранусерт рухнул на колени. - Не знаю твоего почтенного имени, но простираюсь ниц и целую прах под твоими ногами! Да будешь ты благополучен, и супруга твоя, и дети, и достойные родители! Пощади, светлый князь, и я стану носить опахало над ничтожнейшими твоими слугами! Опа хало, табурет, кувшин с вином! Все, что прикажешь!
        Надо же, подумал я, второй раз за последние дни меня называют князем! Сна чала Хайло, теперь этот червь… Пожалуй, стоит выпросить у римлян звание патриция. Был я Хенеб-ка, а стану Хенной Бруцием Карром…
        Эта мысль меня развеселила. Ранусерт воспринял мою ухмылку как знак располо жения, оскалился было в ответ, и я велел Хайлу дать ему по шее. Чтобы жрец- инспектор напрасных надежд не питал.
        - Что вы делали в селении? Ты и твои шакалы?
        - Секретное задание, мой господин… - Было заметно, что он готов выложить все секреты Дома Маат, Дома Войны, а заодно и дворца фараона. - Очень секретное…
        - Но не настолько, чтобы ты не поведал о нем светлому князю?
        Ранусерт стукнулся бритой башкой о палубные доски.
        - Клянусь Амоном, владыка, я знаю немногое! Семь дней назад налетели отродья Нергала и разбили дорогу у Пи-Мута, пристань и грузовые барки. А та дорога - секретная, возят по ней камень из Восточной пустыни, грузят в Пи-Муте на барки и переправляют на западный берег. Хороший камень! Такого нет ни за Вторым порогом, ни за Третьим!
        - Наш, - сквозь зубы пробормотал Хоремджет. Давид с Иапетом согласно кив нули, а Хайло, ухватив пленника огромной лапой, встряхнул его как мешок с пшеном.
        - Дальше, - велел я.
        - Слушаю, князь, твое повеление! После налета убрали мусор с дороги, засы пали ямы, отстроили пристань, доставили барки, - зачастил Ранусерт. - Мне, недос тойному, было приказано охранять дорогу и суда.
        - Ну и охранял бы, лысая вошь! На нас-то что попер? - рявкнул Хайло, но, поймав мой недовольный взгляд, опустил голову. - Прости, воевода… вырвалось…
        Ранусерт снова ткнулся лбом в доски. Рядом с судном вынырнул крокодил. Зубы в его разинутой пасти располагали к откровенности.
        - Стражи схватили твоего человека, князь… Амон велик! Что мне было думать? Явный злодей… рожа - воровская, оружие - ассирское… Я пригрозил ему пытками, и он сознался, что грабит могилы с целой шайкой, и что приятели идут за ним, желая перебраться через Реку. Сказал, их будет десять.
        «Я им сказал… сказал…» - вспомнился мне предсмертный шепот Руа. Сейчас он перед судом Осириса, и я подумал, что у владыки царства мертвых - трудная задача: оправдать Руа или покарать. С одной стороны, был он мошенником и вором, а с другой, сражался за свою отчизну, рубил камень под бичом халдея и погиб, пожелав спасти товарищей. Что перевесит, добро или зло?.. У Осириса другой закон, чем у земных царей, и смертным его не познать. Мы лишь надеемся, что справедливость, которой нет на земле, в руках благого бога.
        Ранусерт, скосив глаза на крокодила, продолжал бормотать:
        - Твой человек виновен, виновен… Сказал бы он мне, что идет высокий князь с храбрым воинством, я бы убрался с твоей дороги. Я бы ушел, клянусь Исидой- матерью! Кто я такой, чтобы становиться на твоем пути? Но твой человек солгал, и я поддался искушению… не всякий день можно поймать шайку злодеев и заработать бляху за усердие…
        - Западный берег близок, - произнес Хоремджет, переглянувшись с Иапетом и Давидом. - Что ждет нас там, семер?
        Он напомнил мне о скором будущем. Что могло быть важнее?
        - Моего сотоварища, убитого тобой, судит Осирис, и нечего болтать о нем, - молвил я. - Стоит ли таскать песок в пустыню! Скажи мне лучше, кто охраняет западную пристань и велик ли этот гарнизон?
        - Маджаи, князь, там стоят маджаи, такой же отряд, как у меня, - послушно ответил Ранусерт. - Если позволишь, господин, я пойду к ним и прикажу, чтобы тебя пропустили. Я готов это сделать, клянусь Исидой! Пусть я останусь без пог ребения, если лгу!
        Он мог обещать мне пелены Осириса и перья из хвоста Гора[33 Осирис, владыка загробного царства, изображался в виде мумии в пеленах. Священной птицей Гора и его инкарнацией являлся сокол.] - такой ужас испытывал жрец-инспектор перед кроко дильей пастью. Я бы на его месте боялся другого - ножа за поясом Иапета. Как гласит пословица древних, от льва можно скрыться в воде, от крокодила - на суше, от носорога - на дереве, а вот от человека никуда не убежишь. Особенно если этот человек - ливиец.
        Но был у меня еще один вопрос, так что Иапетову ножу пришлось подождать.
        - Скажи, Ранусерт, для чего возят камень на западный берег?
        Глаза жреца расширились. Он тихо прошептал:
        - Тайное дело, князь, такое тайное, что в Доме Маат немногие слышали о нем… Вроде бы возводится нечто в Западной пустыне - говорят, по приказу владыки нашего, жизнь, здоровье, сила! Я думаю, фараонова усыпальница…
        Скорее какой-то военный объект, решил я. В этом случае все объяснялось, все становилось по местам: налет ассиров был разведкой боем, и их десант рыскал сейчас по пустыне, чтобы найти и уничтожить тайное строительство. А в пустыне нет другой дороги, кроме как от оазиса к оазису… Не наткнуться бы на ассирийских псов!
        Я повернулся к Хоремджету.
        - Прикроешь высадку с командой Рени. Мерира, Левкипп и Пианхи пойдут следом. Нас не ожидают, атака должна быть скорой и внезапной.
        - Слушаюсь, чезу.
        - И еще, знаменосец… Свидетели нам ни к чему.
        Он кивнул, вскинул руку в салюте и удалился.
        Полоса воды между судном и западным берегом делалась все уже, и я различал силуэты каких-то строений и темный прямоугольник пристани, вдававшийся в Реку. Странно, но там не было огней. Патрульные обычно ходят с факелами или с фона рями… Может быть, перепились и спят?.. Маджаи - не солдаты, служба у них проще, пива больше, а то и другое располагает к лени.
        Двигатель смолк, барка мягко коснулась пристани, и темные фигурки вмиг зато пили берег. Разворачиваясь цепью, они ринулись к строениям у воды, таким же тихим, как лежавшая за ними пустошь. Я проследил за ними взглядом.
        - С этим что делать, семер? - спросил Иапет, кивнув на пленника.
        - Он был правдив. Пусть умрет быстро и без мучений, - сказал я и спрыгнул на доски причала.
        За моей спиной раздался предсмертный хрип.
        Глава 5 Западный берег
        Ладья Ра еще не поднялась над горизонтом, но на востоке, за Рекой, уже пла менела заря. Мгновение, и над зеленой прибрежной полосой всплыл краешек солнеч ного диска; первые его лучи скользнули по вершинам далеких пирамид, по золотисто-желтым склонам барханов и белой ленте дороги, уходившей на запад. Ее покрывал плотный слой измельченного известняка, в котором отпечатались гусеницы грузовозов. Одна такая машина стояла у глинобитной казармы, покинутой маджаями. За ней находились склад, врытая в землю цистерна с горючим, а чуть подальше - колодец с питьевой водой.[34 Египтяне не пили воду из Нила. Его воды, текущие из тропических районов, заражены болезнетворными микробами.]Это была ценная находка
        - наши бурдюки и фляги были почти пустыми.
        Следы человеческого присутствия замечались всюду - брошенные у колодца ведра, смятые тюфяки в казарме, остатки трапезы - засохший хлеб, головки лука, едва початый кувшин с пивом. Несомненно, отряд подняли по тревоге, и я, осмотрев казарму и прилегающую территорию, мог вообразить, как маджаи разобрали оружие, погрузились на машины и укатили куда-то на запад. Не к секретному ли объекту, атакованному ассирами?
        Помещение рядом с кухней было чем-то вроде штабной канцелярии. Тут стоял ушебти армейского образца, и значит, можно было послушать новости. Пока мои немху обшаривали склад, рыскали по казарме и набирали воду в бурдюки, я ловил то Мемфис, то Фивы, то станцию Пермеджеда, вслушивался в шелестящие голоса, про пускал ненужное и размышлял над тем, что могли бы сказать, да не сказали - ибо Амон, как известно, бдит. Но хоть и делал он это с большим усердием, вести были печальными: Дамаск еще не сдался, но кольцо блокады сжималось все теснее, а на Синайской дуге враг готовился к прорыву, подтягивал пехотные соединения и тан ковые части. От этой дуги до Дельты ассиры могли добраться за три дня, и еще через день - до резиденции Джо-Джо в белокаменном Мемфисе. Наступал сезон Засухи, когда протоки Хапи возвращаются в русла, а болота и озера Дельты исче зают и уже не являются непроходимым препятствием на пути к столице. Похоже, ассиры не желали пропускать эту природную метаморфозу.
        Не в первый раз мы бились с ними, но последняя война была самой затяжной, самой кровавой и несчастливой. Она тянулась столько лет, сколько я себя помнил, то угасая до пограничных конфликтов, то вспыхивая с новой яростью. Полвека назад пушки, стрелявшие на тысячу шагов, и колесницы с пулеметами считались ужасным оружием, и никакой пехотный регимент не мог сдержать атаку ливийской верблюжьей кавалерии. Теперь появились танки, бронированные поезда, мощная взрывчатка, цеп пелины и другие аппараты, способные сражаться в воздухе, а орудия начали бить на половину сехена. Огневая мощь пехоты тоже возросла: с «саргоном» либо «сенебом» пехотинец в окопе мог уложить трех-четырех кавалеристов. По морям поплыли крей серы с торпедами и дальнобойными пушками, с неба стали сыпаться бомбы, и над полями сражений пополз ядовитый газ; у нас его называли «дыханием Сета», а у ассиров - «ветром Нергала». Что поделаешь, прогресс! А результаты таковы: прежде погибал один из двадцати, нынче на каждую пару выживших было по покойнику.
        Что до казус белли,[35 Casus belli - повод к войне (лат.).]как говорят рим ляне, то повод у ассиров всегда найдется. В этот раз - поджог святилища в Нине вии, то ли Шамаша, то ли Энлиля, то ли другого поганого бога. Считалось, что в этом виновны хабиру, иными словами - иудеи, чья страна была нашей провинцией. А раз так, то мы за все в ответе.
        Впрочем, иудеев ассиры любят не больше, чем нас или кушитов с черной кожей. Согласно ассирским преданиям, народ их - избранник богов, происходящий от древних героев Гильгамеша, Хаммурапи и Ашшура. Но иудеям лучше известно, как зовется богоизбранное племя; к тому же они утверждают, что Гильгамеш, Хаммурапи и Ашшур были беглыми рабами Соломона, их великого царя, и звали их на самом деле Герш, Хаим и Шмер.
        К тому времени, когда я стал командовать чезетом, нас вытеснили из Сирии. Дамаск попал в кольцо глухой блокады, но держался до сих пор - на героизме жите лей, поедавших крыс и кошек, и военных грузах, что перебрасывались по воздуху из Библа и Сидона. В Палестине ситуация была получ-ше - хоть нас отбросили за Мер твое море и Иордан, хоть битвы шли под иерусалимскими стенами, но порты Финикии, от Библа на севере до Газы на юге, были еще за нами. Там, в Палестине, мы сража лись большей частью с хеттами, союзниками ассирийцев, но Иерусалим, где я получил ранение, штурмовали отборные части Синаххериба. Захват города являлся для них не военной задачей, а политической; в честь нашего владыки, как я уже говорил, его переименовали в Джосерград, и сдать врагу такую цитадель было великим позором. Триста тысяч воинов, наших и ассирских, полегли у его стен, и стали они воистину стенами плача. Что же до мирных жителей, роме и ханебу, финикиян и сирийцев, греков и аравитян, их было перебито без числа. Кто попал под бомбы и снаряды, кто сгорел в своем жилище, кто подавился «ветром Нергала», кого зарезали враги…
        Отстояли мы этот Джосерград - правда, там теперь пустое пепелище, где трава не растет и вода не течет. Отстояли! Но, как говаривал Ганнибал, стратег из Кар фагена, можно выиграть битву и проиграть войну. Судьбы ее решались не в Палес тине, а на Синае, ибо Синай - ключ к вратам Та-Кем. Здесь, среди бесплодных гор и пересохших ручьев, фронт выгнулся дугою в тридцать сехенов; на нашей стороне - окопы и траншеи, колючая проволока да минные поля, и то же самое - у ассирийцев. Здесь я и воевал со своими «волками», и здесь прибился к нам Давид.
        Вывезли его из-под Дамаска, когда генерал Памфилий, спартанец, принявший наше подданство, решил прорвать блокаду внезапным ударом, но сил не рассчитал и положил свой гвардейский корпус под танками ассиров. Надо сказать, все спартан ские военачальники упрямы и безжалостны - бьются до последнего бойца, прут на танки, мины, пулеметы, а до солдатских жизней им дела никакого нет. Памфилий был из таких. Очень, говорят, гордился, что в предках у него Менел - царь спартан цев, воевавший с Троей, как описано Гомером.
        Когда ассиры разгромили корпус, добрались до штаба и зарезали Памфилия, его заместитель сириец Воршилла собрался отступить к Сидону. Чтобы вывести людей из окружения, оставил заслон в сотню гвардейцев и велел им день стоять и ночь дер жаться. И они сражались точно львы, жгли ассирские танки и сходились с врагом врукопашную, а выполнив приказ, ушли на запад - двадцать восемь израненных сол дат, что выжили из сотни. Повезло им, очень повезло - видно, мать Исида отвела от них погибель… Наша пропаганда тоже не дремала: Памфилия восславили героем, сол датам выдали по бляхе и назвали их гвардейцами-памфиловцами. Но если разобраться, не памфиловцы они, а воршиловцы - ведь последний приказ им отдавал стратег Вор шилла.
        Переправили их в Газу для лечения, а там находился на отдыхе мой волчий чезет. Временами я заглядывал в Дом Жизни,[36 Дом Жизни - госпиталь.]пил вино с главным лекарем-жрецом и осаждал его супругу, сочную, как танаренский персик. Уж не помню, добился ли я желаемого, раздвинул ли ей коленки, но Давида приметил и взял к себе. Он был из обреченных Монту - парень без дома и поля, без стада и родни, все потерявший на войне и ею же вскормленный. Такие умеют лишь сражаться.
        Я выключил ушебти и прислушался. В кухне Иапет и Хайло спорили у кувшина с пивом. Напиток прокис, и ливиец убеждал дикаря-северянина, что пробовать его нельзя - случится слоновья болезнь,[37 Слоновья болезнь - понос.]а в пустыне это верная смерть. Но Хайло не мог оторваться от кувшина, и вскоре раздались гулкие звуки - глот, глот, глот.
        - Чтоб тебе сдохнуть, дурак прожорливый! - прошипел Иапет. - Пусть Сет плюнет тебе в пиво ядовитой слюной!
        - Не гунди, рыжий. Где ты видишь пиво? - отозвался Хайло. - Это не пиво, а шакалья моча!
        Глот, глот, глот.
        - Что же ты его пьешь, отрыжка бегемота?
        - Жалко. Добро пропадает. Знаешь, рыжий, сколько лет я пива не пил?.. - Глот, глот… - Хотя хреновое ваше пивцо… У нас такое и за квас не держат.
        Глот, глот, глот.
        - В песках пустыни сгниет твоя задница, болван. Предстанешь без нее перед Осирисом.
        - Осиррис кррут, кррут! - завопил попугай.
        - Что мне ваш Осирис? - пробурчал Хайло. - Дам дубаря, так к своим пойду, к Триглаву-батюшке, к Моране-матушке…[38 Триглав - владыка преисподней в славянской мифологии; Морана - смерть.] - Глот, глот… - Уж они-то меня узнают, приголубят… - глот, глот, глот… - скажут: честно ты жил, Хайло, и честно помер, упившись пивом… - глот, глот… - вот тебе, парень, еще кувшин такой же дряни…
        Глот, глот, глот… Бумм! Хайло расколотил пустой кувшин о стену. Для чего и почему, не ведаю. Знаком я с многими народами и племенами, что разнятся между собой обычаем, местами обитания, цветом кожи и понятиями о богах, но существует нечто, объединяющее нас в два больших сообщества. Мы, люди Черной Земли, - сози датели, и свидетельство тому наши города и храмы, наши поля, каналы и пирамиды. В привычке созидать греки, римляне, карфагеняне схожи с нами, а вот ассиры, кушиты, ливийцы и северные варвары - разрушители. Увидят чужое святилище - нужно поджечь, захватят город - нужно разграбить и снести с лица земли… Чем не угодил кувшин Хайлу?.. Выпил пиво, и оставь его в покое… Однако - бац! - и о стену!
        Я вышел из казармы. Заря уже угасла, и солнечный диск всплыл на палец над зеленым восточным берегом. По Реке скользили первые лодки рыбаков. К западу, в бескрайней пустынной дали, маячили барханы, разрезанные ослепительно белой полосой дороги. Ближе к нам возносились вершины огромных пирамид, хранивших прах великих фараонов древности - Снофру, Хуфу, Хафры и Менкаура.[39 Имена Хуфу, Хафры и Менкаура более привычны нам в передаче на греческом: Хеопс, Хефрен и Микерин.]Усыпальницы помельче и изваяние сфинкса затерялись у их подножий.
        Мы были готовы выступать: припасы собраны, бурдюки наполнены, бойцы постро ены. Руа и двое убитых солдат лежали на носилках - их полагалось с почестями пре дать земле, но не здесь, на берегу Реки, а в сухом песке пустыни. Стоявший у казармы грузовоз привлек мое внимание. Я подумал, что коли есть машина, а к ней
        - дорога и горючее, то почему бы не использовать такую божескую милость. Тем более что водитель у нас тоже имелся - Рени, утопивший свой танк в иорданских водах.
        Я спросил его, исправен ли грузовоз. Машина была в порядке.
        - Возьми десяток немху и поезжай по дороге, - распорядился я. - Надо выяс нить, куда она ведет. Возможно, к оазису Нефер. Если так, ты доберешься до него и сможешь вернуться к нам раньше полудня.
        Рени в восторге закатил глаза - должно быть, стосковался по рулю и педалям. Названные им бойцы полезли в кузов, на крыше кабины установили пулемет, подняли ящик с патронами и бурдюки с водой. Потом зафырчал мотор, Рени гикнул от избытка чувств, и мне подумалось, что он совсем еще мальчишка - вряд ли видел двадцать Разливов. Слишком молод для офицера-знаменосца… Вероятно, чин ему дали в силу традиции - на бронеходных колесницах и в воздушных войсках служили не сыновья ткачей, а парни поблагороднее. Знали бы родичи Рени, чем завершилась его служба! Может, знали да помалкивали про лагерь 3/118, гнусную нашу яму… Как говорится, своя кожа ближе к костям.
        Рени запел. Голос его был звонок, и петь он любил - только не божественные гимны и не любовную чушь, которой услаждают слух красавиц, а боевые песни, что сочиняют в особом отделе Дома Войны.
        Над пустыней ветер веет жаркий,
        Край суровый тишиной объят.
        У барханов встали наши танки,
        На песках, что в Сирии лежат…
        Грузовоз помчался по дороге. Из облака пыли, поднятой гусеницами, донеслось:
        В эту ночь решили ассирийцы
        Перейти границу у реки…
        - Грраница, грраница!.. - отозвался попугай на плече Хайла. - Ассирр трруп, трруп!
        - Вперед! - сказал я, и мы тронулись в дорогу.
        По пустыне, как уже говорилось, ходят ночью. Но переждать жаркое время было нельзя - тут, на западном берегу, тоже хватало населенных пунктов. Правда, воин ские гарнизоны в них не стояли; считалось, что со стороны Сахары, моря знойных песков и обманчивых миражей, нам ничего не угрожает. Не потому ли здесь велись те тайные работы, о которых поведал Ранусерт?.. Но что тут строили?.. Я терялся в догадках.
        Хайло сопел за моей спиной, мешая думать; казалось, я слышу, как в его брюхе булькает прокисшее пиво. Иапет двигался бесшумно, словно охотничий гепард, да и другие мои спутники, привычные к жаре, не задыхались и не хрипели, а шли бодро, пользуясь утренним временем. Отшагав треть сехена, мы приблизились к великим пирамидам, стоявшим на бесплодной и ровной как стол возвышенности. Их вершины подпирали небо, грани, одетые полированным камнем, блестели в солнечных лучах; возможно, тот камень был из нашей ямы, в которой тысячелетия назад копались древние.
        - Мать твою Исиду! - пропыхтел Хайло. - Во наворотили! А к чему?
        - Это усыпальницы, - пояснил Хоремджет. - В них спят вечным сном наши древние владыки.
        - Нынешних бы сюда уложить, - откликнулся Хайло и добавил что-то еще о матери и детородных членах тела.
        Плоскогорье с большими и малыми пирамидами было обнесено невысокой каменной стеной. Многие века эта территория была запретной, служившей для торжественных процессий и священных церемоний, пока Джосер Шестнадцатый, радетель о благе дер жавы, не заявил, что искусство принадлежит народу, и повелел пускать к пирамидам всех. Но не даром, а за плату: с подданных - три медных кедета,[40 Кедет - денежная единица и мера веса, примерно 9 грамм.]а с любопытствующих чужеземцев - тоже три, но уже серебряных. Прожект принес кое-какие доходы в казну, однако в нынешнее военное время здесь было безлюдно - ни сборщиков, ни торговцев сувени рами, ни римских зевак, ни греков из Афин, ни хитрых финикийцев, норовящих отко лупнуть на память камешек.
        - Чезу! Чезу Хенеб-ка! - послышалось сзади, и я замедлил шаг. Нас догонял ваятель Кенамун.
        Он не был офицером или теп-меджетом, но и к рядовым не относился, занимая в армии ту особую позицию, в какой находятся писцы и повара, трубачи и барабан щики, вестовые и личные слуги полководцев. Кенамун трудился в корпусе Хнума, под разделении содействия, чьей задачей было поднимать дух войск, а также развлекать их в перерывах между походами и битвами. Согласно уставу, награжденным тремя бляхами «Рамсеса II Великого» полагался скульптурный портрет, который устанавли вали на родине героя - эти вот бюсты Кенамун и ваял. Генералам - из гранита, офи церам - из песчаника, солдатам - из пемзы, а наемникам иудеям и ливийцам - из глины. Каждому свое, как говорит мой римский приятель Марк Лициний Долабелла.
        Я не знал, за что сидит Кенамун. За ваятелем легко найти вину; может, при делал он обидчивому генералу слишком длинный нос или пустил на статую гранит не того сорта. Вряд ли его уличили в неблаговидном деянии вроде воровства - он был человеком порядочным, красноречивым и богомольным.
        - Достойный чезу, не пора ли выполнить долг перед погибшими? - слегка зады хаясь, произнес ваятель. - Нет у нас бальзамировщиков, нет пелен и саргофагов, нет мазей и снадобий, так что, по скудости нашей, собирались мы похоронить Руа, Пио и Такелота в песках пустыни. Но вот мы рядом со священным местом, рядом с высотами фараонов, что охраняют извечно наши земли и народ. Почему бы не оста вить здесь покойных?
        Как уже говорилось, Кенамун владел даром слова, но изъяснялся временами витиевато. Простительный недостаток для человека искусства.
        - Что ты предлагаешь? - спросил я.
        - Под одной из малых пирамид есть заупокойный храм. Место тайное, спокойное, близкое к богам… я там когда-то работал, обновлял барельефы и роспись… Можно оставить в этой камере наших почивших.
        - Хорошо. - Кивнув, я велел Хоремджету объявить привал. Затем самые крепкие воины перетащили носилки через стену и, следуя указаниям ваятеля, направились к одной из пирамид. Тутанхамон, наш лекарь и жрец, и я шли с ними.
        Сравнительно с громадой Хуфу эта пирамида была совсем крохотной, едва ли тридцать локтей в высоту. По словам Кенамуна, тут лежал один из древних фараонов
        - возможно, сам легендарный Нармер, объединитель Та-Кем, чье чело украсилось коронами Верхних и Нижних Земель. Его склеп был запечатан и находился под пира мидой на большой глубине, но в святилище, лежавшее выше, мы проникли без труда: Кенамун показал, какой камень откатить, и за этой плитой открылся коридор с грудой факелов в стенной нише.
        Мы спустились в небольшую круглую камеру, в центре которой стояло изваяние Осириса. К его ногам, обвитым пеленами, и легли Руа, Пио и Такелот. Воздух здесь был сухим, и, вероятно, лет через десять тела их высохнут без всяких мазей и снадобий. Теперь фараон, что упокоился где-то под нами, не будет скучать: три честных воина составят ему компанию и расскажут, что произошло в Черной Земле за минувшие столетия. Обрадует ли это объединителя Нармера?.. С одной стороны, узнает он о династиях Тутмосов и Рамсесов, о временах величия державы, с другой
        - о ничтожности нынешник владык, подобных ослам в львиной шкуре. Шкура шкурой, а уши все равно торчат…
        Пока Тутанхамон читал заупокойную молитву, я озирался, разглядывая храм. Даже в неярком свете факелов стенные барельефы поражали яркостью красок: вот фараон на троне и перед ним - фигурки вельмож; вот отряды лучников и копьеносцев
        - идут, сомкнув щиты; вот землепашцы в поле, вот танцующие девушки и прелестные арфистки, вот мастера - кто ткет, кто делает папирус, печет хлеба, лепит горшки, кует металл… Ткач был похож на моего отца, и запоздалое сожаление легло мне камнем на душу. Не просто сожаление - вина! Ибо покинул я родителей, оставил дом свой, бросил поле, что возделывали предки, и предпочел мирным трудам клинок. Чужие люди сидели у смертного ложа отца, чужие люди закрыли глаза моей матери, чужие люди отнесли их мумии к могиле… Я был там лишь однажды, на нищем кладбище к востоку от Мемфиса… Запад, Страна Мертвых, не для простых людей; слишком их много, и нельзя позволить, чтобы эти толпы оттеснили знатных, когда они предс танут перед Осирисом.
        Исида в образе Аснат снова явилась мне - стояла молча, с печальным лицом, будто спрашивая: опять меня покидаешь?.. Ушел ты, Хенеб-ка, из дома в первый раз, но хоть на родине остался, а что теперь?.. Бежишь, бежишь за море, туда, где можно продать свою кровь… Знай: вот побег, из которого не возвращаются!
        Синухет вернулся, подумал я, и услышал в ответ: ему повезло.
        Слова древней повести опять пришли ко мне. В самом деле, Синухету повезло! Повезло, как страннику в пустыне, узревшему колодец с прохладной водой.
        «И вот однажды узрел меня Амуэнши, правитель земли Иаа, что в Верхнем Ретену, и сказал мне: «Не пойдешь ли ты со мной, о Синухет? Что тебе делать в этом месте торговцев? А моя страна - обитель воинов, что вскормлены с копья, вспоены с рога и с младых лет правят колесницей. Иди со мной, и ты услышишь речь Та-Кем, ибо служат мне люди с твоей родины. И никто из них не скажет, что плохо им в моей земле!»
        И я покинул Библ и пошел с ним, ибо был Амуэнши из тех вождей, каких боги посылают воинам. Речи его оказались верными: в его отряде нашлись роме, мои соп леменники, и одни служили ему много лет, а другие - с недавних пор. И эти другие были, как я, беглецами, покинувшими долину Хапи, где сыны фараона спорили меж собой из-за власти и знаков царского достоинства. Никого из этих людей я не знал, но все они слышали про меня и поведали Амуэнши правду, сказав, что Синухет не просто воин, но водитель воинов - ум его светел, душа тверда, и слово его не расходится с делом.
        Пока шли мы в землю Амуэнши, проверил он меня, спрашивая о вещах, что случа ются в походе: где встать на ночлег и где найти воду для ослов и лошадей, как наточить боевую секиру и выбрать дерево для лука, что сулит вечерняя заря - бурю, ветер или ясный день, а чаще всего спрашивал он о качествах наших спутни ков, кто из них смел, кто верен, кто хитер, кто глуп и кто разумен. И я отвечал ему, и были те ответы истинны, ибо природа человека едина: отважный повсюду отважен, а трус повсюду трус. Понял Амуэнши, что наделили меня боги многими дарами, и склонился ко мне сердцем своим и сказал: «Был ты князем в своей стране, а в моей станешь из князей первым».
        И случилось по слову его».
        Отзвучали последние слова молитвы, и мы покинули заупокойный храм. Смутно было у меня на душе; думал я, скольких еще потеряю бойцов на пути к Цезарии и сколько их погибнет, сражаясь в римских легионах. В свите Амуэнши были роме, и Синухет нашел соплеменников, а я мог только их потерять - в Иберии или Сицилии, где Рим сражался с Карфагеном, в стране аллеманов или бриттов, в далеких землях Чин и даже на Заокеанском континенте, где римские колонии плодились точно мухи на меду. Страшили меня не битвы и не расстояния, а перспектива остаться без своих людей и не услышать более язык, привычный с детства. Рим воевал повсюду, и могло случиться так, что лет через десять станет Синухет моим единственным собе седником.
        Отряд снова построился в колонну. Солнце начало припекать, раскаляя металл оружия; неподвижный воздух сделался жарким и душным, глаза болели от блеска желтых песков. Тракт, по которому мы двигались, определенно шел к оазису Нефер - за пустошью великих пирамид нам попался первый придорожный камень, установленный в одном сехене от Реки. Кроме указания дистанции, на нем было выбито «Нефер» и знак фараона, сокол с распростертыми крыльями. Еще через сотню-другую шагов мы наткнулись на стелу с грозной надписью: «Не переступать сей предел под страхом гнева всевидящего Гора. Ослушник сгниет за Пятым порогом».
        Хоремджет прочитал эту надпись вслух, солдаты ответили руганью и хриплым хохотом. Спустив штаны и сбросив с плеча пулемет, Хайло помочился на камень и подмигнул Давиду - должно быть, знал, за что иудея сунули в лагерь. Затем повер нулся к ливийцу:
        - Ты, рыжий, зря пугал. Что вошло, то и вышло. Моча! Вот у нас в Новеграде пиво варят - так это пиво! Хлебнешь, отольешь, а в башке все одно звон и шум! И тогда… тогда… - Вздохнув, он смолк и мечтательно улыбнулся.
        - Что тогда? - полюбопытствовал Иапет.
        - Конешное дело, идешь с дружками в Гостинный конец либо Фрязинскую слободу.
        - Зачем?
        - Как - зачем? Варягов бить, или фрязов, или чухню. Хазар тож, если какой попадется… Хмель играет, кулак чешется! Любо, братцы, любо!
        - Вперред, брратва! - завопил попугай. - Варрягов в ррот! Фрряз бррядь, бррядь! Хазарр куррва!
        Эти ругательства были мне непонятны, но, разумеется, не покойный Саанахт обучил им попугая. Тесное общение с Хайлом не прошло даром для невинной птицы.
        Мы продолжали идти по дороге, засыпанной известняком. Кое-где встречались следы гусениц, а в иных местах тракт покрывал слой песка, в котором отпечатались траки грузовоза Рени. Я понял, что другие машины не ездили здесь несколько дней
        - возможно, пять или шесть. Это меня не удивило: ассиры разбомбили пристань на восточном берегу, прервав доставку камня.
        Со мной, взглядом спросив разрешения, поравнялся Хоремджет.
        - Скажи, семер, ты уверен, что мы верно идем?
        - Ты же видел придорожный камень, Хоремджет! Но и без камня и этой дороги я бы не сбился - нужно всего лишь держать строго на запад от пирамид. До оазиса не больше сехена.
        - Ты бывал в этих местах?
        - Да, на маневрах, лет двенадцать назад. Мы прошли с бронеходными колесни цами к Неферу, а потом - к другим оазисам.
        - Двенадцать лет… Пустыня переменчива, чезу! Дует ветер, гонит барханы туда и сюда…
        - Не бойся, мы не заблудимся, - ответил я.
        Не хотелось говорить Хоремджету, что бывал я здесь не только на маневрах. Двенадцать лет назад встретил я в оазисе Мешвеш девушку-газель с серыми глазами, стройную, как пальма. Не было у нее ни отца, ни матери, ни сестер, ни братьев - возможно, к лучшему, ибо не терпела она никакой власти и подчинялась лишь своим желаниям. Помню ночь, когда желания наши совпали… помню, как шелестела листва над нашим ложем, как ветер пустыни развевал ее волосы… Помню, как она вскрик нула, ибо был я у нее первым мужчиной… помню, как содрогалось ее тело в моих объ ятиях, как ее губы искали моих губ… Помню, помню! Не так уж я стар, чтобы совсем забыть о женщинах! Да и отсидка в каменоломне очень освежает память.
        С тех пор как узнал я Бенре-мут, стала она милее моему сердцу, чем Нефертари и Сенисенеб. Правда, их я тоже не забывал, так как судьба бросает воина в разные места, то в Дельту, то в Мемфис, то на Синай или в пустыню, и всюду мечтает он о ласке и мягкой постели. Но - пусть простит меня Хатор светлоликая! - у Бенре-мут я бывал чаще, хоть добираться до нее было труднее. Мог ли я забыть дорогу к ней? . Брал я лошадь или верблюда в каком-нибудь селении на левом берегу и ехал по пескам в Нефер, а от него - на северо-запад, в Мешвеш. С четвероногим транс портом это занимало день от восхода до заката, и Хатор, богиня любви, хранила меня от гнева жарких ветров - не попал я в бурю, не глотал пыль, не прятал лицо за повязкой. Видно, знала светлоликая богиня, что кроме меня не на кого Бенре- мут надеяться - я привозил ей монеты, ткань для одежд, вино, муку и финики. У самой Бенре-мут всего-то и было, что хижина да три козы.
        - Как ты думаешь, семер, зачем проложили эту дорогу? - спросил Хоремджет.
        - Чтобы возить камень и другие материалы, - отозвался я. - Или ты не пони маешь очевидного?
        Знаменосец смутился.
        - Прости, не об этом я хотел сказать… Ясно, что возят камень к какому-то объекту, но что он представляет собой? Ты не догадываешься?
        - Пленный жрец-инспектор говорил, что возводят в Западной пустыне фараонову усыпальницу.
        - Это я слышал, чезу. И видел того недостойного.
        - Хвалю твои глаза и уши, - заметил я. - Чем тебя не устраивает усыпальница?
        - Фараонов никогда не хоронили далеко от Реки, - пояснил Хоремджет. - Даже Джосер Шестнадцатый, большой сумасброд, не изменил этот обычай и лежит напротив Фив, в Долине Царей. Ибо место упокоения владыки должно быть близким к крупному городу, доступным для паломников и жрецов, для шествий и священных церемоний.
        Пожалуй, он рассуждает правильно, подумалось мне. Я знал, что Хоремджет, происходивший из состоятельной семьи виноторговцев, получил прекрасное образо вание в фиванском храме Тота, где обучают четырем искусствам: письму, математике, музыке и логике. Кроме того, он слушал наставления стратегов в Доме Войны и раз бирался в картографии, тактике и строительстве укреплений.
        Вспомнив об этом, я произнес:
        - Ты лучше меня знаешь, что можно возводить в пустыне, в нескольких сехенах от Реки. Согласен, хорошо бы нам догадаться, что это такое. Ассиры сбросили туда десант, и как бы нам не собрать колючки вместо фиников.
        - Ассиры… - с задумчивым видом протянул Хоремджет. - Когда я учился в Доме Войны, нам говорили, что у ассиров нет выхода к морям, нет мощного морского флота, и потому они будут строить флот воздушный. Возможно, налет, который мы узрели, первая проба сил… Но почему они направились в долину Хапи и сюда, в бес плодную пустыню, а не ударили на Синае? Бомбардировка с воздуха позволила бы им прорвать наш фронт, ввести в брешь пехотные соединения и танки, окружить два-три корпуса с помощью десантников… А вместо этого они полетели на запад, в Сахару, а по дороге сбросили бомбы на ничтожное селение! Не удивительно ли, семер?
        - Налет на Мемфис и Пи-Мут - отвлекающий маневр, - сказал я. - Часть их воз душных судов с десантниками направилась в пустыню. А это значит…
        - …значит, что здесь скрывается нечто важное! - подхватил Хоремджет. - И это, клянусь Амоном, не усыпальница!
        - Возможно, оборонительные укрепления? Поле для взлета «соколов Гора»? Тре нировочный лагерь?
        Но Хоремджет покачал головой.
        - Вряд ли, чезу. Сказано Джосером Шестнадцатым: могущество наше будет при растать Сахарой. И хоть был он в мыслях нетверд, но эта идея, похоже, верна. Много полезного нашли в пустыне за последний век… есть тут медь, железо и другие металлы, даже золото, есть уголь и нефть, есть сера и селитра и есть хорошая вода, только в глубоких скважинах. Ты не слышал об этом, мой господин?
        - Не слышал. Я мало интересуюсь геологией.
        - Мы потеряли рудники на Синае и в Сирии, - продолжал рассуждать мой знаме носец. - Нет металла - нет оружия, а это - проигранная война… Но здесь, в пус тыне, разведаны крупные залежи руд. Отчего бы не устроить копи, а при них - заводы? Сталеплавильный, оружейный, пороховой? Место подходящее, сюда ассиры лишь по воздуху доберутся и не смогут перебросить крупные силы…
        Я прищурился. Время шло к полудню, и отраженный барханами свет слепил глаза.
        - Считаешь, что где-то здесь рудники и заводы?
        - Почему бы и нет? Вот, дорогу к ним построили…
        - И возят по ней шлифованный гранит, из которого возводятся дворцы и храмы,
        - сказал я. - Зачем на руднике такой дорогой камень? Шахту крепят бревнами, а жилища рудокопов складывают из саманных кирпичей.
        Хоремджет наморщил лоб и моргнул в недоумении.
        - Да, чезу, ты прав… камень-то зачем?.. подумать надо…
        - Так подумай.
        Не очень мне верилось в эти копи и заводы. Последний раз я был в Мешвеше года четыре назад, и местные мне ничего не говорили о рудниках или жрецах- изыскателях, шарящих окрест. За четыре года что-то могло измениться - скажем, дорогу построили, но закладка шахт, не говоря уж о заводах, дело долгое. Пусть работы начаты, но вряд ли продвинулись далеко - так зачем ассирам им препятство вать? Лучше обождать и нанести ущерб поосновательней… И, наконец, последнее: к чему эти игры воздушных судов над Мемфисом и к чему десант? На рудники, заводы и рабочие казармы десант не сбрасывают, их бомбят с высоты, уничтожают постройки и людей. Словом, куда ни кинь, всюду тьма, как в брюхе Сета!
        Послышалось рыкание мотора, впереди возникло пыльное облако, и я скомандовал остановку. К нам приближался грузовоз - знакомая машина с пулеметом на кабине, но без бойцов. Шел грузовоз быстро, перемалывая траками щебенку, натужно ревя и подпрыгивая на выбоинах.
        Рени затормозил. Его черты сквозь запыленное стекло казались смутными, но когда он вылез из кабины и направился ко мне, вид его был страшен. Лицо бледное, как белый лотос, глаза выкачены, одежда измята и грязна, ногти обломаны, цара пина на щеке сочится кровью… Выглядел он точно прошедший камеру пыток в месопо тапо, но в одном я был уверен: в бой он не вступал. Ибо пахло от него мертвечиной и гнилью, но не порохом.
        - С-семер… т-там, т-там… - Он показывал на запад, в сторону оазиса, и губы его тряслись.
        - Что там? - спросил я. - Осирис в погребальных пеленах тебе явился и Сорок Два Судьи в придачу? Где твои люди? Целы?
        - В-все целы… осматривают м-место… т-там…
        - Полезай в кабину, - распорядился я. - Давид, Иапет, Хайло, Нахт, Пауах - со мной. Хоремджет, останешься за старшего. Продолжать марш! Я отправляюсь в оазис.
        Мои бойцы попрыгали в кузов, и мы поехали.
        Глава 6 Оазис Нефер
        Нефер, как известно, означает «превосходный», «прекрасный», лучше которого быть не может. Таким мне запомнился этот зеленый островок, обязанный жизнью, как и другие оазисы, бьющим из почвы родникам. Их было три, и самый полноводный рас текался озерцом у пальмовой рощи, а два других струились у скальной гряды в западной части Нефера. Скалы защищали оазис от жарких ветров, а вода источников питала общинный луг, виноградники и огороды. Кроме пальм и олив росли здесь густые ивы и тамариск с белыми и розовыми цветами, и когда они распускались, воистину не нашлось бы места краше, чем Нефер! Народ здесь обитал трудолюбивый и упорный - не совсем роме, не совсем ливийцы, а что-то среднее: кожа посветлее нашей, и хоть рыжие не попадались, люди с зелеными ливийскими глазами не были редкостью.
        Две сотни жили здесь, теперь же не осталось никого. Трупы, трупы, трупы… Мертвые тела детей и женщин, мужчины с серпами, кольями и мотыгами - одни сра женные свинцом, другие - ассирийскими клинками… Смерть выступала во множестве обличий: мальчика с разбитой головой, изуродованной девушки, старца, попавшего под взрыв гранаты, семьи, сожженной в своем доме, крестьянина, чьи отсеченные гениталии валялись в луже крови. Над большинством мертвецов уже потрудились шакалы и стервятники. Оторванные конечности торчали среди обгоревших балок и кирпичей, разбитая утварь была перемешана с внутренностями и клочьями волос и кожи, безглазые лица слепо уставились вверх, на светлого Амона-Ра, что плыл в солнечной ладье по небу и не мог - или не желал - защитить свой гибнущий народ. Над пепелищем деревни витали запахи разложения и тлена, в распоротых животах копошились муравьи, тучи мух кружили в воздухе, и за околицей пронзительно выла стая спугнутых шакалов.
        Теперь я понимал, что ужаснуло Рени. Воинам привычны кровь и смерть - живая кровь, которая течет из ран, и смерть, которая приходит быстро. В редких случаях доводится нам лицезреть поле отгремевшего сражения; после боя мы вывозим убитых и раненых, собираем трофеи, сваливаем тела врагов в канавы и воронки и отправля емся дальше. Дальше, дальше!.. Вперед или назад, в атаку или отступление… Дальше, дальше и быстрее - от быстроты зависят наши жизни… Нет времени задуматься, что мы сотворили - мы и те, кто стоял против нас, а теперь гниет в канавах или вопит под ножами лекарей. Обычно мы этого не видим, мы уже далеко, в десяти сехенах к северу или югу, западу или востоку…
        Но рано или поздно приходим мы в город или селение, где дня за четыре до нашей атаки порезвился враг, видим изнасилованных женщин, мертвых детей, спа ленные дома, гниющие трупы, объевшихся воронов - видим все это, вдыхаем страшный запах мертвечины и ужасаемся. А после каждый клянется в сердце своем: в их городе, в их селении я сотворю не меньшее! Буду как зверь рыкающий, как беспо щадный волк, как Гор, мстящий за гибель отца своего![41 Имеется в виду древнееги петский миф: Гор, зачатый Исидой от Осириса, коварно убитого Сетом, мстит Сету за смерть отца.]
        Рени, еще не видавший такого, сейчас ужасался. Мысли о мести придут позже. Но придут, обязательно придут! Со мной это тоже случилось - лет двадцать назад, когда я попал в одну деревушку под Дамаском.
        Воины, приехавшие с Рени, были порядком старше его, и души их защищал пан цирь ожесточения и гнева. Они не ужасались, они бродили среди руин, скрипели зубами, выкрикивали проклятья и иногда давили на спуск. Выстрел, визг шакала… снова выстрел, и с обгоревшей стены падает труп стервятника…
        Рени скорчился в кабине, спрятав в ладонях лицо.
        - Знаменосец, - сказал я, и он поднял голову. - Собери своих людей. Нечего бродить им как тени в Полях Иалу. Пусть осмотрят селение, пусть сочтут убитых и доложат, что видели. Отправь патруль на север и еще один на юг.
        - Слушаю твой зов, семер.
        Рени вылез из машины. Краски жизни возвращались на его лицо.
        - Давид и Иапет, идите на запад по дороге, проверьте, куда она ведет. Хайло и Нахт, я хочу знать, что за теми скалами, - взгляните и доложите знаменосцу. Пауах, встань у пальмовой рощи и наблюдай за дорогой. Появятся наши, веди их сюда.
        Воины вскинули руки в салюте, и я остался один. Предо мной лежало обмелевшее озеро, а на его берегу темнели руины селения и обгоревшие ивы да тамариски, подобные черным скелетам. Должно быть, ассиры нуждались в воде и вычерпали озеро почти до дна. Оглядев водоем и едва сочившийся родник, я понял, что врагов не менее двух тысяч. Судя по отпечаткам на влажной земле, они привезли какой-то транспорт, не танки, но легкие машины, способные передвигаться в песках; такой груз был вполне подъемным для цеппелинов.
        На илистом дне озера, среди тел погибших, умирали белые кувшинки. Пройдет месяц, и водоем наполнится, подумал я; пройдут годы, деревья вновь зазеленеют, появятся цветы, и сладкий запах поплывет над оазисом Нефер. Все будет как раньше, только ушедших к Осирису не воскресишь…
        Отвернувшись, я направился к середине деревни. Тут стоял единственный уце левший дом, принадлежавший старосте, и был он больше и повыше прочих. Старосту я помнил - случалось мне отдыхать и пить вино в его дворе, под тенистыми ивами. Звали его Унофра; крепкий мужчина за пятьдесят, одаренный потомством.
        Его родные - дочь, жена, невестка, внуки и двое сыновей - валялись у входа в жилище, изрубленные ассирийскими клинками. Смерть их была быстрой, а вот Унофре такой кончины не досталось: распятый на двери собственного дома, он висел меш ком, и был тот мешок изрезан во многих местах, от пальцев ног до паха, и от паха до плеч и ушей. Его пытали, и, глядя на жуткие трупы Унофры и его убитых роди чей, я догадался, что здесь происходил допрос. Ставили перед Унофрой сыновей его, детей и женщин и о чем-то спрашивали - и, не получив ответа, рубили их без жалости… Спрашивали, а Унофра не мог ответить, ибо ничего не знал… Чего же хотели ассиры?..
        Тут вспомнился мне шепот Ранусерта: тайное дело, князь, такое тайное, что в Доме Маат немногие слышали о нем…
        Не эту ли тайну хотели узнать палачи?
        Я стоял, глядя на макушку Унофры, с которой содрали скальп, и слушал, как шелестит ветвями ива. Ива уцелела, как и дом; должно быть, здесь был командный пункт ассиров.
        О чем же они спрашивали? Об усыпальнице?.. О рудниках и заводах?.. Вряд ли! Что-то другое было им нужно, что-то более важное…
        Раздалась перекличка голосов, подбежал Пауах, доложил, что отряд вступает в оазис, затем подошли офицеры - глаза горят огнем, на щеках играют желваки. Губы Левкиппа дрожали, как давеча у Рени - все же он был не спартанцем, а просве щенным афинянином.
        - Останемся здесь до утра, - распорядился я. - После отдыха и трапезы - соб рать мертвецов и уложить в одном месте. Очистить водоемы, выставить дозорных.
        Долгий вопль Кенамуна долетел до меня - причитания из Книги Мертвых:
        - О вы, ушедшие в Страну Заката, Страну Смерти! Закрылись ваши глаза, холодна ваша кожа, недвижны члены, и осела на ваших лицах пыль вечности! Не про тянется ваша рука к еде и питью, не согреет вас огонь, и не виден вам свет бла гого Ра! Глядит его око в мертвые ваши лица, пьет его жар влагу ваших тел; скоро, скоро улетите вы на суд Осириса! И будет вам воздаяние по делам вашим, и будет…
        Эти вопли терзали мне душу.
        - Мерира, скажи ему, чтобы заткнулся. Пусть побережет свое красноречие до похорон, а сейчас не надо тревожить людей.
        - Слушаюсь, чезу.
        - Идите, выполняйте мои приказы и пришлите ко мне Тутанхамона. - Я повер нулся к Хоремджету. - Ты останешься со мной. Люди Рени осматривают деревню, и еще я послал патрули на запад, юг и север. Послушаем их.
        Пианхи, Левкипп и Мерира удалились. Появился Рени, а сразу за ним - Тутанха мон. Юный знаменосец, разглядев Унофру и изрубленные тела, опять побледнел, но наш жрец и лекарь, привычный к виду мертвецов, был абсолютно спокоен.
        - Ты звал меня, чезу Хенеб-ка?
        - Да. Посмотри на этого человека и скажи, что с ним делали.
        Тутанхамон приблизился к распятому Унофре, оглядел его, хмыкнул и погладил бритый череп. По обычаю жрецов он соскабливал волосы каждые два дня, пользуясь для этого тончайшим медицинским лезвием.
        - Его жгли огнем - пальцы на ногах прогорели до костей. Содрали кожу с головы, резали гениталии и другие чувствительные места. Отсекли уши, загнали под ногти щепки. Когда вскрыли мошонку, неосторожным движением проткнули паховую артерию. Он умер от обильного кровотечения, но до того - видит Амон! - несчаст ного терзали. Долго!
        - Кто он? - хрипло выдохнул Рени.
        - Местный староста, - ответил я. - Есть следы пыток и на других телах. Тут не просто убивали, тут, кроме убийств, творилось что-то еще. Какие у вас имеются догадки?
        Рени только страдальчески сморщился.
        - Пытали - значит, хотели что-то узнать, - сказал Хоремджет.
        - Но не узнали, - уточнил Тутанхамон. - Нет такого, чего не скажет человек под ножом и огнем или при виде детей своих, погибающих от рук насильника. А этого старосту мучили долго, и он говорил, но не то, что хотели услышать ассиры.
        - Думаю, не про рудник его спрашивали и не про усыпальницу, - заметил я и добавил после паузы: - Ты, Тутанхамон, можешь идти, а ты, Рени, говори, с чем пришел.
        - Сочли убитых, чезу, - их около двухсот, и все - жители оазиса. Ассиры пришли с запада по дороге и по пустыне и напали неожиданно. Развернулись за ска лами - там следы людей и колес; значит, у них есть машины. Развернулись, охватили оазис с трех сторон и погнали жителей к роще и водоему - там убитых больше всего.
        - Оазис довольно велик, две десятых сехена в поперечнике, - промолвил я. - Чтобы охватить такую территорию, нужно не меньше чезета. Сколько их было, если судить по следам?
        - Много, семер. Двадцать или тридцать машин и сотни солдат… может быть, больше тысячи.
        Мы с Хоремджетом переглянулись - примерно такие силы могла нести эскадра цеппелинов, отделившаяся от основного флота. И где теперь эти шакалы Саргона? Куда направились? Что они ищут?
        - Они пришли в Нефер шесть или семь дней назад, но здесь не задержались, - сказал я. - Ты говоришь, Рени, что за скалами есть следы, не заметенные песком… Значит, бури не было. Когда люди отдохнут, вышли патрульных - пусть пошарят вокруг оазиса, поищут, куда отправились ассиры.
        - Слушаю, чезу. Все будет сделано.
        Я приказал Хоремджету идти со мной и направился к дороге. Она пересекала оазис за пальмовой рощей и уходила к западу, теряясь среди высоких дюн. Солнце висело в зените, белая ленточка тракта сливалась с желтыми песками, и в гневном сиянии Ра я не мог разглядеть ничего. Мне подумалось, что Иапету с Давидом, пос ланным на разведку, пора бы уже вернуться.
        Мы встретили их в сотне шагов за границей оазиса. Мои разведчики торопились
        - несмотря на убийственный зной, почти бежали. И хоть Иапет был жителем пустыни, Давид ему не уступал; были эти двое словно пара добрых охотничьих гепардов.
        - Позволишь говорить, чезу? - сказал Давид, вытянув руку в салюте.
        - Говори.
        - На западе, примерно в четверти сехена, дорога обрывается. Там большое строение, похожее на казарму, но не казарма: украшено резьбой по камню и многими колоннами. Воздушные машины ассиров опустились около него. Двадцать восемь этих… как их называют?..
        - Цеппелины, - подсказал Хоремджет.
        - Да, семер. Лежат в песках, газ из оболочек спущен, ни людей, ни припасов, ни оружия. Мы их осмотрели.
        - Двадцать восемь машин… Считая с пилотами, их два чезета, - пробормотал я.
        - Дальше!
        - У строения был бой. Ассирских трупов не видно - закопали, должно быть, или сожгли, а роме и маджаи валяются в траншеях. Тридцать маджаев и роме неполная череда. Человек полтораста. Это все, семер.
        Я повернулся к Иапету.
        - Можешь что-нибудь добавить?
        - Да, семер. Маджаи - те ослы, что охраняли пристань. На песке - следы от их грузовозов. А остальные… Вроде как боевая часть. Рожи свирепые, и все по виду менфит. Маджаев быстро перерезали, а менфит дрались точно львы. Никто не убит выстрелом в спину.
        Прищурившись, я уставился в знойную даль. Четверть сехена, мелькнула мысль. Расстояние небольшое!
        - Я должен это видеть. Иапет, беги в оазис и доложи Левкиппу, что мы отпра вились к месту высадки ассиров. Пусть берет свою команду и следует за нами. И пусть прихватят мотыги и лопаты. - Потом я кивнул Давиду: - Ты со мной. Пошли!
        Этот участок дороги был испещрен следами колес, и рядом, на песке, были такие же отпечатки, а еще ребристые полосы, оставленные гусеницами. Грузовозы, подумал я, они захватили грузовозы! Машины маджаев и, возможно, те, что были около строения… Плохая новость! Ассиров гораздо больше, чем нас, и к тому же они мобильнее… Лучше с ними не встречаться, но это не зависело от нашей воли. Каза лось бы, пустыня велика, просторы ее беспредельны - иди, куда глаза глядят, хоть к берегу Хапи, хоть в Карфаген, хоть в южные джунгли. Но это иллюзия. Есть в пустыне центры притяжения, и это источники воды, так что мы, как все, кто стран ствует в подобных местах, должны были идти от Нефера к Мешвешу, от Мешвеша к Темеху, Хенкету и дальше, к Цезарии. Почти точно на север, к Великой Зелени Уадж-ур… Помоги нам Амон и мать Исида! Почему бы им не отправить ассиров на юг?
        Дорога обогнула бархан, и перед нами открылось строение с плоской кровлей и мощными контрфорсами. Оно было низким и вытянутым, словно пенал писца, и этим походило на казарму. Но мне оно напомнило храм или дворец: стены его окружала галерея с толстыми квадратными колоннами, по фасаду тянулся фриз с изображением суда Осириса, и в глубоких нишах виднелись статуи богов: великого Амона и его супруги Мут, божественного сокола Гора, Птаха, творца Вселенной, Хнума, создав шего людей, мудрого Тота с головою ибиса, матери Исиды, хранительницы истины Маат, любвеобильной Хатор и грозных божеств войны, наших покровителей - Монта и Сохмет. Вокруг здания шла траншея с невысоким бруствером, и когда я к ней приб лизился, то увидел россыпи стреляных гильз, разбросанное оружие и мертвые тела. Были и другие следы яростной схватки: колонны, стены и изваяния богов посечены пулями, почва взрыта, бруствер кое-где осыпался, и на земле - пятна засохшей крови. Но все это выглядело не так ужасно, как в Нефере, ибо сражались тут сол даты и умерли они быстрой смертью.
        - Цеппелины, семер, - произнес Хоремджет, вытянув руку.
        К западу от здания лежали на склонах барханов воздушные корабли. Бесфор менные оболочки накрывали гондолы, и казалось, будто стая рыб прячется под сереб ристой тканью.
        - Осмотрим их? - спросил Хоремджет.
        - Нет. Пойдем в здание. - Я тронул Давида за плечо. - Вы там были?
        - Не успели, чезу. Торопились к тебе с донесением.
        Перепрыгнув через ров, мы зашагали ко входу. Массивная дверь, обшитая брон зой, была сорвана, и по бокам ее валялись расколотые взрывом статуи Джо-Джо, изображенного в виде бога Гора. На лице фараона застыли обида и недоумение; казалось, он не может понять, кто оскорбил его священную персону.
        На пороге я остановился. Что-то знакомое чудилось мне в этих толстых стенах и мощных колоннах - цвет?.. размер?.. фактура?.. Миг, и память подсказала: блоки, из которых сложено строение, - серый гранит из нашей каменоломни. Сюда, сюда его возили! В этих колоннах и стенах было то, о чем мне не хотелось вспоми нать: месяцы рабства, бич Балуло, жидкая похлебка и столб на плацу, у коего хлес тали заключенных. Кажется, Давид и Хоремджет подумали о том же; мой хабиру сплю нул, прикоснулся к каменной стене и пробормотал со злостью:
        - Прокляни меня Яхве, здесь наш товар!
        Мы вошли в зал. Он был велик: не меньше ста шагов в длину и тридцать в ширину. Стены покрывала роспись: фараон Джо-Джо на троне, фараон благословляет подданных, фараон принимает дары от иноплеменных владык, фараон охотится, фараон пирует, фараон ведет войска в сражение… Все здесь было, кроме лагеря три дробь сто восемнадцать и других таких же лагерей, кроме узилищ за Пятым порогом и руд ников на Синае. С другой стороны, зачем же их изображать? Фараон в них не бывал.
        - Однако усыпальница! - промолвил Хоремджет, с явным изумлением осматривая зал. - Усыпальница, клянусь мумиями предков!
        В самом деле, помещение напоминало верхний заупокойный храм, куда приходят восславить умершего фараона и принести ему жертвы. Где-то под ним должна была располагаться шахта или наклонный коридор, ведущий к камере с саргофагом, который в урочный час примет мумию Джо-Джо. Едва я подумал об этом, как Давид наклонился и удивленно произнес:
        - Смотри, чезу! Пол взломан! Здесь, и там, и там… Что они искали? Ход к сок ровищам фараона?
        В моей голове что-то щелкнуло, и благодетельный сквозняк расставил все уви денное по местам.
        - Ассирам не нужны богатства фараона, - сказал я. - Они хотели убедиться в том, что эта усыпальница - мираж. Нет под ней ни склепа, ни саргофага, ничего нет, кроме этого здания посреди песков. А оно - приманка для глупых ассиров.
        - Возможно, погребальную камеру не успели выстроить? - усомнился Хоремджет.
        - В таком случае здесь были бы рабочие, землеройная техника и множество каменных плит для облицовки. Где все это? - Я покачал головой. - Снаружи, осо бенно с высоты, кажется, что стройка закончена, и что здесь важный объект, охра няемый солдатами. Купиться легко! И ассиры купились.
        - То есть ты хочешь сказать… - начал Хоремджет.
        - …что они решили: вот искомое! Спустились, высадили десант, перебили охрану, вошли сюда и увидели эту занимательную живопись. - Я вытянул руку к стене. - Нетрудно было разобраться, что все это обман. Должно быть, их начальник сильно разгневался… Захватил оазис и велел пытать крестьян: вдруг им известно о том объекте, который ищут ассирские десантники.
        - О руднике?
        Я усмехнулся.
        - Думаю, рудник им нужен не больше сокровищ фараона. Тут что-то другое, зна меносец… И сейчас они рыщут по пустыне, чтобы исполнить то, зачем их послали. Не приведи Амон на них наткнуться!
        - Не повезло нам, - помрачнев, заметил Хоремджет.
        - Все же повезло, - возразил Давид. - Вспомни, достойный знаменосец: не слу чись этого налета, сидели бы мы в яме и долбили камень.
        - Не стоит сетовать на судьбу, какую нам определил Амон. Спорящий с ним рис кует задницей, - подвел я итог дискуссии.
        Снаружи раздались крики и гул голосов - прибыл Левкипп со своими людьми. Мы вышли на галерею. Я велел собрать оружие и остатки боеприпасов, а убитых уложить аккуратно в траншее и засыпать песком. Такой уж выпал жребий моему отряду: сегодня мы стали похоронной командой, хоть хоронили своих не по обычаю. Но с Амоном, как сказано выше, не спорят.
        Была у меня еще одна забота - или, вернее, надежда. Я представлял, что здесь случилось: увидел командир охранников, как с неба спускаются цеппелины, и понял, что против этой силы ему не устоять. А если так, нужно звать подмогу. Он и выз вал, только откликнулся лишь старшина маджаев с западного берега. Ну, благой Осирис их вознаградит за отвагу… Не в маджаях дело, а в том, что без ушебти выз вать их было нельзя. И если ушебти уцелел, я бы от него не отказался.
        Нашли мне этот ушебти - в углу траншеи, у пулеметного гнезда, рядом с погибшим офицером. Полевая модель, не очень мощная, на сотню сехенов берет, но лучше, чем ничего. Зато габариты подходящие, в сумке можно унести, и сумка тоже имеется. Аппарат знакомый - точно такой же был у меня в штабе чезета.
        Погибших уложили в траншее, и я начал обходить их молчаливый строй, останав ливаясь и отдавая воинам салют. К счастью, тела их носили следы от пуль и клин ков, но не от зубов, когтей и клювов - стойкий запах пороха отгонял шакалов и птиц. Давид, Хоремджет и Левкипп шли со мной; афинянин что-то бормотал под нос, но греческий я знаю хуже латыни и различил одно лишь слово - спартанос.
        - Молишься? - спросил я Левкиппа.
        - Нет, чезу. Я вспомнил о Фермопилах, царе Леониде и его воинах. Эти, - он показал взглядом на траншею, - лежат как триста спартанцев. Бились отчаянно и погибли, исполнив свой долг… Герои!
        О нынешних спартанцах и их полководцах я невысокого мнения, но должен приз нать, что в старину, в эпоху меча и копья, были они умелыми и грозными бойцами. Про Леонида и битву у Фермопил мне доводилось слышать - эта информация закрытой не была, ведь сражались спартанцы с персами, а персы, как и ассиры, наши исконные враги. Однако бедолаг, лежавших в траншее, я бы с тем спартанским вой ском не сравнил. Те воины бились за свободу и своих богов, а эти, в траншее, - за иллюзию. За пустышку, возведенную в песках, чтобы обмануть ассиров.
        Я сказал об этом Левкиппу, но он со мной не согласился. Ему казалось, что идея значит больше, чем реальный объект героизма; пусть погибшие дрались из-за фальшивой усыпальницы, но они-то считали, что бьются за святыню, за фараона и честь родной земли. И потому их подвиг столь же славен, как у спартанцев Леонида; те и другие не отступили перед врагом, явив примеры доблести. Но в этом ли правда? Я не так образован, как Левкипп, я всего лишь сын ткача, и полагаю, что идеи - пряжа, а реальность - то, что из нее соткут; может, тонкое полотно, а может, мешковину. Впрочем, греки всегда были склонны к пустой философии.
        Мы шли вдоль ряда мертвых солдат, лежавших в подобающих позах, со скрещен ными на груди руками. Вдруг Давид замер, потом спрыгнул вниз и приподнял за плечи одного из воинов. Лицо погибшего было в засохшей крови, висок раздроблен пулей, но сквозь маску смерти проступало что-то знакомое.
        - Чезу! - Голос Давида дрогнул. - Чезу, это ведь Хоремхеб! Из наших Волков!
        Теперь и я его узнал. Хоремхеб, теп-меджет первой череды… Хоремхеб, которому велели собирать расстрельную команду…
        Под сердцем у меня похолодело. На мгновение почудилось мне, что весь мой чезет - в этой проклятой траншее, что лежат там все мои товарищи, кто с пробитой пулей грудью, кто с перерезанным горлом. Воистину, страшный был миг! Миг, когда не можешь отделить жизнь от смерти.
        - Ищи! - приказал я Давиду. - Я хочу выяснить, сколько тут наших. Ищи!
        - Что с тобой, семер? - спросил Левкипп, переглянувшись с Хоремджетом. - Этот человек тебе знаком?
        Я молча кивнул, наблюдая, как Давид шагает вдоль траншеи и всматривается в мертвые лица. Он добрался до конца, вернулся и произнес:
        - Больше никого, чезу. Здесь только Хоремхеб.
        Хоремхеб был моим ровесником и отслужил лет двадцать. Случается, что солдата
        - тем более опытного - переводят из части в часть, из Финикии на Синай, или на берег Хапи, или в пустыню запада… Случается! Ушел Хоремхеб из волчьей стаи, ушел и погиб, но стая жива.
        Не повезло тебе, дружище, подумал я и бросил горсть песка на тело Хоремхеба. Пусть будет милостив к тебе Осирис!
        Люди Левкиппа забросали траншею песком, и мы возвратились в оазис. Там тоже шла погребальная церемония: жителей деревни укладывали в яму, пристраивали к телам отрубленные головы и конечности, прикрывали раны остатками одежды. Читал молитвы лекарь, голосил Кенамун; солдаты, грязные и уставшие, таскали тела на носилках из жердей. Но недовольства никто не выказывал и никто не просил об отдыхе.
        Временами я думаю - не зря ли мы, уроженцы Та-Кем, столь тщательно заботимся о мертвых? Пирамиды, саргофаги, усыпальницы, мумии в пеленах, расписные стены гробниц, горшки с едой, кувшины с вином и сундуки, полные добра… Все это требует больших расходов и трудов, тогда как никто не пришел к нам из Царства Мертвых и не поведал, на пользу ли наши заботы покойным. Царство это у разных народов зовется по-разному, но в нынешний просвещенный век было бы глупостью воображать, что роме попадают в Поля Иалу, греки - в Аид, а римляне, персы, ассиры и все остальные - куда-то еще, в соответствии с национальной принадлежностью. Нет, заупокойный мир един, ибо едина человеческая сущность; человек зарождается между мочой и калом, в дни свои месит ил и навоз, и в муках уходит за горизонты Запада. Но там, в неведомых далях, наши усопшие будут первыми, так как мы снаря дили их лучше других; первыми явятся они на божий суд и первыми узнают, что боги им приуготовили. И потому мы уважаем смерть.
        К вечеру мы выполнили свой священный долг: яма была засыпана, молитвы прочи таны, родники очищены от грязи, и люди смогли помыться. Амени раздавал варево из походных котлов, обычную солдатскую еду, просяную кашу с чесноком и луком. Све жего мяса в Нефере не нашлось - несомненно, скот и птицу ассиры перерезали и заб рали с собой.
        Когда на небе зажглась первая звезда, вернулся Иапет, ходивший с тремя ливийцами на разведку. Эти люди умели читать следы и всевозможные знаки, какие оставляет человек в пустыне; от глаз их не могли укрыться ни сдвинутый камень, ни косточка от съеденного финика. Иапет доложил, что ассиры, покинув оазис, дви нулись на северо-запад. Они прошли десятую часть сехена, а затем колонна раздели лась на мелкие отряды, коих ливийцы насчитали больше двадцати. Отряды разошлись веером: крайние - точно на запад и на север, а остальные - между ними. Такой маневр подтверждал, что десантники что-то ищут и намерены прочесать окрестности. Судя по глубине отпечатков ног и шин и фекалиям, оставленным солдатами, ассиры выступили из оазиса три дня назад - значит, могли удалиться от нас на пять-шесть сехенов. Возможно и больше, так как у них имелся транспорт.
        Кроме слов мои ливийцы принесли нечто более вещественное: пуговицу с кры латым быком, окровавленный бинт и смятый лист газеты. Я внимательно их осмотрел. Пуговица служила доказательством того, что по пустыне бродят Собаки Саргона, элитная часть месопотапо, а бинт - что у ассиров есть раненые. Удивляться этому не приходилось - бой с отрядом, охранявшим усыпальницу, стоил определенных потерь, не менее сотни убитых и пары сотен раненых. Я подумал, что многие из них умрут, ибо ассиры непривычны к безжалостному зною и пескам; одно дело - летать над барханами, и совсем другое - тащиться по их склонам под гневным оком Ра.
        С этой мыслью я взялся за газету, но дурацкая клинопись ассиров была мне понятна не больше, чем отпечатки птичьих лап. Пришлось звать Хоремджета и Лев киппа. Вдвоем они разобрались, что в этих «Анналах Ниневии» перечисляются казни предателей, захваченная добыча и победы, будто бы одержанные на фронтах, а еще есть масса дворцовых сплетен и патриотических лозунгов. Лишь одна заметка прив лекла их внимание: в ней сообщалось, что Та-Кем на грани катастрофы, что этот колосс на глиняных ногах готов упасть под натиском ассирского оружия, что и слу чится после операции «Буря в пустыне». В какой пустыне - Сирийской, Синайской, Нубийской или Ливийской - о том, конечно, не сообщалось.
        Я принял доклад разведчиков, сидя под ивой у дома старосты, несчастного Унофры. Его истерзанное тело унесли, и теперь он лежал под слоем песка вместе со своими родичами. Если не считать переклички патрульных да воя разочарованных шакалов, над Нефером царили мир и тишина. Однако в голове моей кружились мрачные мысли - я думал о том, не доберутся ли Собаки Саргона до Мешвеша, не учинят ли в деревне Бенре-мут такую же бойню, как здесь. Вероятно, в Доме Войны не знали про ассирский десант, и враг старался сохранить свое присутствие в секрете. Методы были известными: вырезать под корень всех, кто попался по дороге.
        Я включил ушебти, натянул наушники, прислушался к тихим далеким шепотам. Сообщали, что на Синайскую дугу переброшен корпус Мардука, и Геринхаддон, начальник воздушных сил Ассирии, собирает за Иорданом флот из сотни цеппелинов. Танковые подразделения врага нацелились на нашу крепость Чару, от которой девять сехенов до Хетуарета и четырнадцать - до Мемфиса. Еще говорили, что хоть на севере столицы копают траншеи и противотанковые рвы, но оборона крепка и повода к панике нет, ведь сам великий фараон - жизнь, здоровье, сила! - пребывает в столичном дворце и уничтожит наглого врага крепкой своей десницей. А в деснице той скоро будут отборные части из Верхних Земель, что поспешают на барках по Реке из Танарена и Абуджу, из Нехебта и Фив, из Севене и Неба,[42 Танарен, Абуджу, Нехебт, Фивы - города Верхнего Египта. Неб и Севене - города на самом юге страны, у Первого порога, где, собственно, кончаются египетские земли.]и когда доберутся они к Мемфису, высохнет печень у врага и лопнут его жилы. Залог тому - великий фараон, наш грозный лев и наше солнце! Лев рычит громче кошки, а солнце светит ярче факела!
        Грянули боевые гимны, потом - воинская песня времен Снофру и Хуфу:
        Вернулись с победой наши бойцы -
        Разорили они землю врага.
        Вернулись с победой наши бойцы -
        Растоптали они нивы врага.
        Вернулись с победой наши бойцы -
        Повергли они его крепости.
        Вернулись с победой наши бойцы -
        Срубили они пальмы и смоквы.
        Вернулись с победой наши бойцы -
        Сожгли они города и деревни.
        Вернулись с победой наши бойцы -
        Угнали они птицу и скот.
        Вернулись с победой наши бойцы -
        Сразили они врагов без счета.
        Пели громко, убедительно, однако новости были плохие. Надо же, рвы под сто лицей! Кроме гиксосов, никто и никогда не доходил до священного города нашей земли, да и гиксосы попировали было в его стенах, потом стали пухнуть от голода, и Яхмос I вышиб их в Дельту. Так вышиб, что кости их до сей поры валяются в полях и оврагах! Но нынче другие времена, и ассиры - не гиксосы.
        Я выключил ушебти, закрыл глаза и привалился спиной к стволу ивы. Слова Синухета-изгнанника вновь зазвучали в сердце моем, и был его голос полон тоски:
        «И сказал Амуэнши, правитель земли Иаа: «Был ты князем в своей стране, а в моей станешь из князей первым».
        И случилось по слову его. Поставил он меня вождем над лучшей частью своего народа, над племенем сильным, воинственным и многолюдным, что обитало у границ его владений. Были мужи в том племени крепкими, а жены - приятными взору и пло довитыми; росли в их селениях дети, а когда вырастали, учились юноши метать копье, а девушки - прясть, и ткать, и лепить сосуды из глины. Богата была их земля и защищена горами. Росли в ней смоквы и виноград, маслины и просо, пшеница и лен, и вина в ней было больше, чем воды - воистину можно было умываться тем вином на утренней и вечерней зорях. Жужжали пчелы на ее лугах, носили в улья мед, а в травах паслись бесчисленные стада, овцы, коровы и козы, и приплод от них был обильным. Еще разводили жители ослов и лошадей, запрягали их в боевые колесницы и ходили на врагов своих, и бились на чужой земле, а на свою врага не пускали. Вот каких людей и какие угодья дал мне Амуэнши!
        И признали они меня своим владыкой и начальником, и принесли мне из богатств своей земли всего, что пожелалось мне: пышные хлебы и ароматное вино, мясо козлят и барашков, рыбу, плоды и сладкий мед, и множество иных вещей, какими следует дарить вождя, первого в своем племени. И был я воистину первым среди них: первым поднимал на пирах чашу, первым резал мясо и первым всходил на колес ницу и натягивал лук, дабы обрушиться на врага. И пошла слава обо мне в Иаа как о человеке великой храбрости и великого ума, ибо правил я тем племенем разумно и не пускал чужих воинов к границам страны.
        Но была ли полна моя жизнь? Не мог я этого сказать, ибо, вспоминая о родине, о водах Хапи, о наших богах и усыпальницах предков, чувствовал тоску. И станови лась эта тоска сильнее ото дня ко дню…»
        Глава 7 Бенре-мут
        Мы выступили из Нефера, когда звезды еще не померкли, а месяц еще висел над краем запада. До Цезарии было шестнадцать сехенов, триста тысяч шагов - большое расстояние, клянусь рогами Аписа! Но делились эти сехены не поровну: два с чет вертью - между Нефером и Мешвешем, потом самый большой переход до Темеху - шесть сехенов, потом три до Хенкета и около пяти - до крепости римлян. Дорога от Меш веша до Темеху меня беспокоила, плохо я помнил этот участок, лишь по маневрам, что были много лет назад. Придется поискать проводника.
        В пустыне, как я говорил, странствуют по ночам, однако пару сехенов мы могли одолеть и в дневное время. Видят боги, что меня подстегивали нетерпение и страх; чудилось мне, что найду я Мешвеш в развалинах, а Бенре-мут - мертвой, со вспо ротым животом или с разбитой головой. Ничего из уже свершившегося я изменить не мог, но все равно торопился - такова уж человеческая природа.
        До полудня мы без остановки брели по пескам. Западная пустыня страшнее Вос точной, солнце здесь безжалостней, барханы выше, и каменистые участки, удобные для марша, почти не встречаются. Осознание того, что этот океан песка тянется на сотни сехенов до океана, гнетет; невольно вспоминаешь, что в старину Запад счи тался царством Осириса, Страной Смерти. И хотя теперь мы знаем, что пустыня не бесконечна, что с запада ее омывает океан, а за ним лежат другие континенты, древний ужас перед ее просторами все еще в нашей крови. Мы знаем, что нет в нашем мире ничего беспредельного, что всякая суша граничит с водой, а воды оке анов - с сушей, но знаем и другое: эта пустыня - самая большая, самая жуткая из всех, какие есть на Земле. И потому не вредно помнить, что идем мы по ее краю, что до Хапи - один дневной переход, и столько же - до оазиса Мешвеш. Но мысль эта не утешает; тут в любом месте и в любое время могут отвориться врата погибели.
        В Сирийской пустыне, где я повоевал изрядно, нет такого чувства безнадеж ности. Там есть городки и деревни, дороги, чахлые пастбища и колодцы, есть линия фронта, и там твердо знаешь, что впереди - противник, а сзади - тыловая часть. Обычно мой чезет в окопах не сидел, а наносил внезапные удары по врагу; что ни день, мы были на марше или таились среди оврагов и холмов, подстерегая ассирские колонны. Как-то раз мы взяли с боем арсенал и склады, полные горючего, и подожгли их во славу Сохмет. Пламя взмыло до небес, танковый корпус ассиров замер на иорданском берегу, и наши его раздолбали из орудий…
        Да, много славных дел было в Сирийской пустыне! А что будет в этой?..
        Полдень. Ра ликует на небосводе, и с его колесницы бьют огненные стрелы. Раскаленный песок пышет жаром. Воздух над барханами дрожит - кажется, что мириады демонов взмывают с их вершин и уносятся в знойное небо. Мы прячемся в ложбине среди песчаных гор. Иапет, Шилкани и другие ливийцы показали, как нужно подрыть склон и укрепить его лопатами и вещевыми мешками, чтобы образовались крохотные пещерки. Мы лежим и сидим в них, передвигаясь вслед за ползущими тенями. Песок в горле, песок в ноздрях, и на зубах тоже скрипит песок. В такую жару надо пить - немного, но постоянно. Мы пьем, цедим каждый глоток долго, долго, долго… Мы чувствуем себя так, будто каждого проткнули колом от глотки до задницы. Но как бы нам ни было плохо, ассирам еще хуже. Возможно, пустыня сожрет Собак Саргона и спрячет их кости под барханами… Возможно, солнце высушит их плоть, и ветры развеют ее на четыре стороны света… Возможно, их поглотят зыбучие пески или злобный Сет напустит на них ядовитых змей и скорпионов…
        Вы хотели устроить бурю в пустыне?.. - думаю я, вспоминая про «Анналы Нине вии». Опасная затея! Может, ваш Нергал, или Мардук, или иное божество согласится в том помочь, нашлет ветер, закрутит вихрями песок, но усмирит ли бурю, спасет ли вас самих?.. Что ассир, что роме, что ливиец - буре все едино… Похоронит всех!
        Переждав жару, мы поднимаемся и идем. Ноги вязнут в песке, губы сохнут, груз оружия и припасов кажется неподъемным. Нахт шепчет проклятья, Кенамун - молитвы, Давид покачивается на ходу, Пауах, Пенсеба, Софра бредут с закрытыми глазами, Хайло обливается потом, и даже его попугай присмирел - сидит, словно не живой, а чучело в зеленых перьях. Не слышно голоса Рени, молчат Мерира, Пианхи и Левкипп, но Хоремджет, что тащится в самом конце колонны, покрикивает, подгоняет отста ющих. Хороший помощник Хоремджет! Из тех людей, о коих сказано: пути их прямы и сердца открыты.
        Ливийцам легче. Они шагают и шагают без устали - сухие жилистые дети песков, над чьей кожей не властно солнце. Рыжие волосы спадают на плечи, глаза занаве шены ресницами, столь же густыми, как у мемфисских красавиц… Должно быть, когда Хнум крутил гончарный круг и лепил людей из глины, для населяющих пустыню приш лось ему выбрать особый материал - скажем, добавить белого кварца для прочности. Получилось неплохо.
        Оборачиваюсь и вижу, что Шилкани забрал у Тутанхамона ларец с хирургическим инструментом и снадобьями, а Иапет - волк из волков! - ведет лекаря под руку. Скорее тащит, чем ведет. Ибо Тутанхамон старше меня, старше всех в отряде, а таких людей пустыня убивает первыми.
        Сам я еще крепок и полон сил. Тяжесть «сенеба» и мешка спину мою не согнула, разум ясен, и иду я так, чтобы вечерней порой солнце светило в левую щеку. Иду прямиком на север, к оазису Мешвеш, и размышляю о том, куда пошлют нас сенаторы и цезарь римлян. Вряд ли в прохладные леса аллеманов или бриттов! Не так уж много в Риме людей, способных сражаться в пустыне, имея при себе сухарь и три глотка воды, а за плечами - полный боекомплект. Похоже, отправимся не к аллема нам, а на Сицилию или в Иберию, где злое солнце висит над жаркими плоскогорьями…
        Римляне наглы и прагматичны. Это их врожденная черта, такая же, как хитрость у финикиян, склонность к разбою у ливийцев, высокомерие и кровожадность у асси ров. Мы, роме, на них не похожи, мы отличаемся терпением и редким даром перено сить несчастья - даже такие, как Джосер Шестнадцатый и нынешний владыка за двад цать первым номером. Сказано о нас: царь - божество, жрецы - его глаза и уши, сановники - плеть, народ - тело, а повиновение - глина, скрепляющая четыре камня державы. Так было, так есть, но будет ли?.. Мир меняется, и не в последнюю оче редь - под напором римлян.
        Их прагматичность меня пугает. Вдруг им захочется подчинить все океаны и земли, стереть имена и языки других племен и сделать их всех римлянами? Пока что мы с ними не воевали, но я не удивлюсь, если такое когда-нибудь случится. Может быть, они явятся к нам не с моря и не через Синай, как ассиры, а, сокрушив Кар фаген, придут из Западной пустыни, захватят подкупом или силой долину Реки, снесут наши храмы, изменят обычаи, а пирамиды растащат на сувениры. И будет при растать Сахарой не наше могущество, а римское…
        Об этом я размышлял, шагая по пескам, пока солнце не склонилось к закату и не возникли впереди очертания оазиса.

* * *
        Мешвеш больше Нефера, но беднее. Лоза и тамариск здесь не растут, природных источников не имеется, и воду достают из колодцев. Но, вероятно, подпочвенный водоносный слой лежит близко к поверхности и питает травы, кустарник и финиковые пальмы - пусть скособоченные, невысокие, но исправно приносящие плоды. Формой Мешвеш похож на подкову; вдоль нее расположены колодцы, растут деревья, стоят дома, а большое пространство в середине - общинный луг, и здесь, среди метелок травы и зарослей кустарника, бродят козы. Козы - спасение от нищеты: из молока делают сыр, из шерсти - грубую ткань, старых животных забивают, спят на их шкурах ночью и сидят днем. Кроме коз есть в Мешвеше ослы, но немного, лишь у самых состоятельных людей. Таковых, помнится мне, было четверо: староста, лавоч ник, кабатчик и сборщик податей.
        Народ тут обитает угрюмый. Поскитавшись по дальним гарнизонам, что располо жены у деревень и малых городков, я заметил, что местные нравы очень зависят от плодородия земель и изобилия скота. Там, где в каше мясо, а на лепешке мед, люди приветливы и веселы, а где едят мясное лишь в праздник Опет,[43 Опет - главный праздник в Древнем Египте, когда статуя Амона в его священной ладье отправлялась путешествовать по Нилу.]улыбок не увидишь. Мешвеш относился к последнему случаю. Жили здесь несколько семейств роме и сотен пять ливийцев племени мешвеш, которое среди сынов пустыни считалось самым распоследним. Когда-то Аменхотеп II учинил мешвеш такое кровопускание, что они уже не оправились и были расселены вдоль западных границ Та-Кем. С течением лет стали они оседлыми, забыли разбойничьи повадки и смешались частью с роме, частью с пленными гиксосами и даже с куши тами. Другие ливийцы их презирают и с ними не роднятся.
        Мрачные люди эти мешвеш, и я к ним симпатий не испытывал, а кое-кому вышиб пару зубов, чтобы к Бенре-мут не лезли. Но сейчас я был готов обняться с каждым и назвать его братом и другом - оазис уцелел, ассиров и в помине нет, и пахнет от Мешвеша не гарью и кровью, а козьим дерьмом. Сладостный запах, хвала Амону!
        Око Ра уже висело низко над землей, когда мы подошли к общинному лугу. Я велел становиться лагерем и, взяв с собой Хайло и Хоремджета, отправился в посе лок, туда, где собираются местные старшины - то есть в кабак. Люди в таких дере вушках обходятся без храмов и судебных палат, но кабак есть непременно; это центр реальной власти, где за пивом и кислым вином толкуют о том и о сем, сплетничают и разрешают споры - случается, кулаками. Про нас там знали: к козьему выгону сбежались ребятишки, и я заметил, как два подростка тут же ринулись назад - конечно, с докладом. Дети в Мешвеше тоже угрюмы. Оборванные и грязные, они стояли на краю пастбища, смотрели на моих бойцов и молчали, словно каменные истуканы. Здесь правят немногие законы, и главный из них гласит: добра от чужаков не жди.
        Миновав десяток жалких хижин и загородки с козами, мы вышли на площадь. В центре ее был колодец, за ним виднелись строения посолиднее, лавка и кабак, а между ними, под тремя кривыми пальмами - столы и лавки на вкопанных в землю чур баках. Мужчины, отцы семейств в годах, торопливо расходились, бросив кружки недо питыми; как было сказано, тут не ждут от чужаков добра. Чужие - это дело старосты и сборщика податей.
        Оба были здесь, а также кабатчик и лавочник. Удивительно, я помнил, как зовут старосту в Нефере, а имена этих четверых выпали из памяти - может, я их никогда не знал. Сборщик - роме, но из местных, остальные - мешвеш, уже не похожие на ливийцев - глаза и волосы темные, кожа не бела, а смугловата. У кабатчика полные губы и широкий плосковатый нос - явная примесь кушитской крови.
        - Хвала Амону. Пусть пошлет он вам благополучие, - сказал я и уселся на лавку.
        Староста меня узнал, но обошелся без приветствий и добрых пожеланий.
        - Чезу Хенеб-ка пожаловал, большой вельможа… Раньше приходил один, а нынче с целым войском заявился… С чего бы?
        - Как-то не так он одет и снаряжен, клянусь чревом Исиды! - добавил лавоч ник, а сборщик податей, щуря узкие хитрые глазки, осведомился:
        - Отчего, чезу, ты походишь на собирателя грязи? Где золотые сфинксы на твоих плечах? Где ремни из кожи крокодила, где плащ и сапоги, где пряжка с бирю зой? Да и люди твои выглядят странно!
        «Надо же, пряжку запомнил, сын шакала!..» - подумал я и, не отвечая, кивнул кабатчику.
        - Пива! Мне и моему офицеру - по кружке, солдату - кувшин! Поживее, вошь Мардука! А вы трое заткните пасти. Я вам болтать не дозволял!
        Такой разговор был им понятнее. Кабатчик засуетился, с опаской посматривая на Хайло, староста с лавочником увяли, и только сборщик податей сверлил меня пристальным взглядом.
        Хайло, гулко глотая, присосался к пиву. Я отхлебнул и вылил напиток под стол. Хоремджет сделал то же самое.
        - Пиво у тебя - как плевок Сета… Вина тащи!
        - Я еще не слышал, как звенят твои пиастры, - пробормотал кабатчик.
        Хайло покончил с пивом и спросил:
        - Дать ему в лоб, воевода? За непочтение?
        Вино тут же появилось - правда, разбавленное. Но я решил не придираться - вина, если не считать бражки из фиников, в Мешвеше не было, и привозили его из Нефера. Теперь долго не привезут.
        - Что вам известно про ассиров? Ты говори! - Я показал на старосту.
        - Ничего, господин… Где мы, а где ассиры?..
        - Вы здесь, дети несчастья, и ассиры тоже здесь. Прилетели по воздуху и сожгли Нефер. Жителей пытали и перебили всех.
        - Старосте отрезали то, что между ног, - добавил Хоремджет.
        Эти новости их впечатлили. Побледнев, лавочник прохрипел:
        - И ты, достойный чезу…
        - Я послан, чтобы найти их отряд. Мы блуждаем в песках с начала месяца пайни, и мои сфинксы запылились. Пришлось их снять. - Я с усмешкой уставился на сборщика податей. - Мы проведем в Мешвеше ночь и день. Зарежьте двадцать коз для моих воинов и дайте им пива. Еще мне нужны ослы. Половину оставлю вам, половину заберу.
        Староста скривился, будто ему проткнули печень.
        - Двадцать коз! Пиво! И ослы! Это грабеж, помилуй мать Исида! Мы бедные люди, чезу Хенеб-ка!
        - Войско фараона - жизнь, здоровье, сила! - своих не грабит. Получишь монеты. Пиастр за козу, три - за осла, а пиво… пиво будет знаком вашего располо жения к моим солдатам.
        Цена была справедливой. В Цезарии я мог бы лучше распорядиться серебром Саанахта, но Амон не велит обижать убогих.
        - Полтора пиастра за козу и четыре - за осла, - сказал староста. - А что до пива…
        Я грохнул кулаком по столу.
        - Молчи, жабий помет! Плюю на мумию твоего отца! Торгуешься? Так мы не на базаре! Придут ассиры, будешь болтаться на пальме без яиц!
        - Вот сука! - буркнул Хайло и, сделав пару шагов, очутился за спиною ста росты. - Если позволишь, чезу, я его…
        - Ррежь! - завопил попугай, а Хоремджет спокойно произнес:
        - Семер сказал, что войско фараона не грабит, и это верно. Не грабит, а рек визирует, оставляя расписку. Чего вы хотите за козу, люди? Пиастр серебром или полтора на папирусе?
        Это их убедило, хотя я думаю, что вопль попугая тоже произвел впечатление. Отправив Хоремджета с Хайлом за деньгами, я допил вино и принялся расспрашивать старосту об урожае фиников и козьем приплоде. Я не был в Мешвеше четыре года, но кажется, Амон не наградил его людей богатством: староста, лавочник и кабатчик жаловались, что воды и травы не хватает, что козы тощие, козлы бессильные, пальмы кривые, а в финиках косточка крупнее мякоти. Сборщик податей помалкивал, но временами его взгляды кололи меня, и читалась в них жгучая ненависть. С чего бы? Я едва помнил этого типа и в прошлые свои визиты к Бенре-мут словом с ним не перемолвился.
        Мы выпили еще вина, и от коз и фиников перешли к женщинам.
        - Мои солдаты долго бродили в песках и стосковались по ласке, - заметил я. - Все они крепкие парни, все подобны львам, и родятся от них в вашем курятнике настоящие львята.
        В песках бродили мы несколько дней, но до того месяцы и годы сидели в заклю чении, где тощая Туа казалась богиней Хатор. А в Мешвеше хватало женщин и деву шек, и в этом был соблазн для моих парней. Я обещал им, что насильников в песок живьем зарою, но лучше обойтись без крайностей - так, чтобы голодный наелся, а в котле еще и прибавилось.
        - Блюдут ли у вас древний обычай? - спросил я, и мои собеседники кивнули. Обычай тот ливийский: гостю предлагают дочь, сестру или жену, в чем нет для них укора и бесчестия. Мудрый обычай, ибо группы ливийцев, странствующих в пустыне, разделены большими расстояниями, что затрудняет приток свежей крови. Крови этой у моих бойцов было предостаточно, и сейчас она кипела, как масло на раскаленной сковороде.
        - Мы принимаем чужое семя и потому сильны, - сказал кабатчик, похожий на кушита.
        - Но принимаем его по доброму согласию, - уточнил лавочник, а староста подвел итог:
        - Разве доброе согласие ничего не стоит, чезу Хенеб-ка?
        - Чтоб тебе сгнить за Пятым порогом, мошенник! - сказал я. - Ладно, получишь пятьдесят пиастров. Этого хватит?
        Староста ухмыльнулся.
        - Твои львы могут топтаться в нашем курятнике всю ночь и весь день. Хатор им в помощь!
        - За эти деньги ты дашь еще проводника.
        - Согласен. Куда он должен вас отвести?
        Мне не хотелось говорить, что мы идем в Темеху, и я ответил неопределенно:
        - Пока не решил. Мне нужен человек, который знает окрестности Мешвеша.
        - Ты его получишь.
        Начало темнеть, и мои собутыльники разошлись. Я вернулся на пастбище, про верил караулы и велел Левкиппу и Пианхи отпустить своих людей в селение. Им - ночь, а солдатам Мериры и Рени - день… Что же мне?..
        Домик Бенре-мут стоял на краю оазиса. С одной стороны - ложбинка, чахлые кусты, обглоданные козами, а дальше - песок и песок до самого океана, с другой - загон для скотины и погасший очаг. У очага расстелена старая шкура. На низкой скамейке - утварь: котелок, кувшин, посуда, привезенная мной когда-то из сто лицы… Ничего не изменилось. И Бенре-мут все та же - сероглазая и гибкая, как газель, стройная, как пальма. Стоит у хижины, скрестив руки на полной груди, и смотрит, как я шагаю к ее дому. Только…
        Только жмется к ее ногам девчушка лет трех, маленький такой голышок: челка ровно подрезана, на плечах - косички, на тонкой шейке - скарабей из лазурита, подаренный мною Бенре-мут. И хоть стемнело уже изрядно, увидел я, что глазки у дитя не материнские, не серые, а карие. Мои глаза!
        - Пустишь ли в дом, Бенре-мут? - спросил я.
        Она повела плечами.
        - Входи! Входи, воин, если нет у тебя другого жилища.
        Подхватила девочку на руки, шагнула вслед за мной и села на ложе у стены. Я остался стоять. Глядел на нее и малышку и не мог наглядеться.
        - Слышала я от соседских детей, что пришел из пустыни семер с солдатами, сидит в кабаке и пьет. - Ее голос был ровен и тих. - Давно я с этим семером не встречалась. Годы прошли. Забыла уже, как выглядит, и вспоминать не хочу.
        - Что ты такое говоришь, Бенре-мут? - промолвил я. - Можно ли забыть Хенеб- ка, если держишь на коленях его дочь?
        И тут я увидел такое, чего не видел никогда: по щеке Бенре-мут скатилась слезинка.
        - Нефру-ра не твой ребенок, - сказала она.
        - У нее мои глаза. Карие, а не серые.
        - У многих роме карие глаза, Хенеб-ка.
        - Значит, был другой роме?
        - Был и есть. Та-Кем большая страна, и мужчин в ней много.
        Я не верил ни единому ее слову. Обида говорила в ней, обида, горечь и желание побольнее уколоть меня, ведь я и в самом деле был виновен - не стоял у входа, когда Бенре-мут разрешилась от бремени, не принес малышке колыбель и полотно, не наполнил ларь мукой, а кувшины - медом, чтобы они не голодали, не пригнал коз и овец; словом, ничего не сделал, как положено мужчине и отцу. Вместо этого я дрался на Синае и, заботами шакала Хуфтора, угодил в каменоломню… И хоть это меня не оправдывало, я ждал, что через миг или два бросится она ко мне, обнимет и скажет: вот твоя Бенре-мут и вот Нефру-ра, твоя дочка! Но время шло, а Бенре-мут была неподвижна.
        - У этого другого имя есть? - спросил я.
        - Есть. Урджеба, - раздалось в ответ.
        - Урджеба? Кто он такой?
        - Не все ли равно, Хенеб-ка? Он заботится обо мне, я плачу ему за помощь - что есть у меня, тем и плачу. Я уже не юная девушка и не могу питаться запахом фиников и утренней росой. У меня ребенок.
        Она не сказала: его ребенок. Значит, мой?..
        Горько, горько… Горько, потому что пришел я сюда не с золотыми сфинксами на плечах, не с серебром в кошеле, не с лошадьми, груженными припасами… Не чезу я больше, а беглый каторжник, и нечего дать мне Бенре-мут и своему ребенку. Не в военной тунике я, а в лохмотьях, и в мешке моем не подарки, а обоймы к «сенебу». Как пришел, так и уйду. Четыре года не было меня, а теперь и вовсе не будет; уплыву за море и стану, как сказала мать Исида, пальмой с облетевшею листвой…
        У стены раздался шорох. Я вышел, стискивая рукоять клинка. Наступила ночь, но в лунном свете я видел фигуру и лицо мужчины - немолодого, лет на десять пос тарше меня, и, кажется, знакомого. Роме, не мешвеш. Сборщик податей. Урджеба!
        - Чего тебе надо? - спросил я.
        - А тебе? Зачем ты сюда явился? - В голосе его клокотала злоба. - Амон видит, это моя женщина, не твоя!
        Сказал, будто ножом резанул. Моя женщина, не твоя! Услышь я такое про Сени сенеб или Нефертари, не очень бы удивился и в ярость не пришел - те до меня уте шали многих и будут еще утешать, во имя Хатор и кошелька с пиастрами. Просто с ними, с этой Сенисенеб и с этой Нефертари: не успеешь пояс расстегнуть, а они уже лежат, раздвинув ноги. Но у Бенре-мут не только это я искал, не к одному лишь телу ее тянулся, а было между нами что-то другое, чему и слов не подберешь. Какие слова у солдата? Мы любовных песен не поем. Давай-ка, девушка, по- быстрому, ждут меня приятели и пиво в кабаке…
        - Чья она женщина, ей решать, - произнес я. - Но сегодня, Урджеба, уходи! Побереги свою глотку! Горит мое сердце, и кулаки зудят! Останешься, переселю тебя в Поля Иалу!
        Сборщик испуганно отшатнулся, забормотал, перечисляя меры зерна, кувшины масла и свертки ткани, что носил он Бенре-мут. Носил и будет носить, подумалось мне. Ярость кружила голову, гнев туманил разум. Я вытащил клинок, с лязгом вогнал его обратно в ножны и сказал:
        - Будь к ней милосерден, Урджеба. Я вернусь и воздам тебе за доброту. И за зло воздам тоже. Иди!
        Что еще я мог сделать, чем ей помочь? Только припугнуть павиана, купившего ее за масло и зерно…
        Он исчез в темноте, а я вернулся в дом. Там было тихо, лишь потрескивал фитиль в горящей лампе да вздыхала уснувшая девочка. Чья? Моя или Урджебы? У него тоже были карие глаза… Кровь моя кипела, но спросить я не решался. Вместо этого сказал:
        - Ты могла бы стать его женой или хотя бы жить в его доме.
        - У него есть жена, старая жена, которая ему надоела. Есть две служанки- наложницы. Есть еще одна женщина. Я. - Бенре-мут помолчала. - Я могу прясть, но кто купит пряжу? Я могу ходить за козами и выращивать овощи, но кто наймет меня? Можно пойти в служанки к тем, кто побогаче. Но служанка здесь обязана согревать ложе хозяина… Так не все ли равно, в его ли я доме или в своем, - он платит, я повинуюсь.
        - Прежде ты как-то обходилась.
        - Прежде у меня не было ребенка. Прежде я видела твое лицо до Разлива и после него. Видела в месяцы тот и месори и в месяц мехир.[44 Месори и тот - месяцы, предшествующие разливу Нила; мехир - месяц, который следует за оконча нием половодья.]
        - Я не мог приехать, Бенре-мут. Не мог! Я сражался на Синае, а потом… - В горле у меня пересохло. - Потом случилась беда.
        Она спросила равнодушно:
        - Что за беда, Хенеб-ка? Ты был ранен? Не получил награды за какой-то под виг? Соблазнил жену начальника и впал в немилость?
        - Видит Амон, ты почти угадала: я впал в немилость, только жены начальников тут ни при чем. Я совершил проступок, Бенре-мут, был разжалован и попал в лагерь. И теперь я бегу с другими людьми, с теми, кто сидел в том лагере, бегу от гнева фараона на чужбину. Пойдешь ли ты со мной?
        Зря я это сказал. Даже в неверном свете лампы видел я, как изменилось ее лицо, как задрожали губы, побледнели щеки. Не было в ней больше ни обиды, ни напускного равнодушия, но и колебаний не было тоже.
        - Ты бежишь в пустыню, мой бедный Хенеб-ка, а пустыня не место для малых детей, - промолвила она. - Но ты меня вспомнил и пришел. Спасибо за это тебе и матери Исиде.
        Лампа мигнула и погасла. Мы долго сидели в темноте, сидели и молчали, не видя лиц друг друга. И думал я, что не одних наград меня лишили, не только чести, звания и сфинксов на плечах, а отняли нечто большее - женщину мою и моего ребенка. И проклял я в эти мгновения шакала Хуфтора, и фараона Джо-Джо, и всю его династию, и все его законы. А когда завершилось наше молчание, Бенре-мут сказала:
        - Теперь иди, Хенеб-ка. Урджеба ревнив - за то, что ты здесь, будет меня бить.
        Я скрипнул зубами.
        - Амон видит! Пойду и сверну ему шею!
        - Это и я могла бы сделать - силы в нем как в курице. Но если он умрет, мы с дочкой будем голодать.
        Не о себе она думала, и я молчаливо с ней согласился. Ничего не мог я ей оставить, даже часть серебра Саанахта, ибо принадлежало оно не мне, а всем бег лецам. Был бы тут римский прокуратор, взял бы я с него аванс денариями… Но что мечтать о несбыточном! До Юлия Нерона Брута и его денежного сундука оставалось еще много сехенов.
        Я призвал к Бенре-мут милость Исиды, поднялся и вышел. Луна висела над оази сом, мерцали в небе звезды, и где-то вдали за барханами тявкал шакал. У соседнего дома маячили две тени, поменьше и покрупнее, и слышался шепот - мой воин угова ривал девицу:
        - Стан твой - пальмовый ствол, груди твои - виноградные гроздья, дыхание ароматней мирры… Ну-ка, красотка, падай на спину и коленки раздвинь!
        Вот и вся солдатская любовь, подумал я. Потом пересек ложбину с чахлой травой и сел на камень, торчавший в песке. Надо мной раскинулся звездный небос вод, впереди лежала темная пустыня, позади был дом моей женщины. Моей? Нет. Что было между нами, то ушло… И я повторил слова Синухета-странника, горькие, как червивый плод.
        «Полна ли моя жизнь? - спрашивал он и отвечал себе так: - Не мог я этого сказать, ибо, вспоминая о родине, о водах Хапи, о наших богах и усыпальницах предков, чувствовал тоску. И становилась эта тоска сильнее ото дня ко дню…»
        «И становилась эта тоска сильнее ото дня ко дню.
        Увидел это Амуэнши и сказал: «Есть у тебя дом и есть владения, есть виног радники и скот, есть воины, послушные твоему зову. Но пуст дом без женщины, горек виноградный сок, если некому его подать, и подвиги в бранных делах не согреют холодного ложа. Дам я тебе свою дочь, дам старшую и лучшую из них; разумна она и кротка, соразмерна членами и лицом прекрасна. Бери ее и сделай хозяйкой в доме и госпожою сердца своего».
        Мудр был Амуэнши! Знал он, что пока владею я землями на границе, не придут в его страну враги. Ходил я против них, и всякий мой набег был удачен: отнимали мы скот, убивали воинов, брали пленных, и свершалось все это моею рукой, моим ору жием и моими искусными замыслами. И говорили враги Амуэнши: «Вот привел он чужеземца-льва нам на погибель!» А от львов, как известно, рождаются львята.
        Вошла дочь Амуэнши в мой дом, и была она прекрасна, как богиня Хатор. Скло нилась к ней моя душа, и поселилась в сердце радость, ибо женщина эта была не только умна и красива, но также плодовита, и рожала детей крепких, и были те дети сыновьями. А ведь каждый из нас мечтает о сыне! Дочери уходят к своим мужьям, а сыновья - наше продолжение в веках, наши заступники перед богами; при носят они жертву Осирису, закрывают гробницу отца тяжелым камнем и следят, чтобы чужие руки к камню тому не тянулись. Благословенна женщина, рожающая сыновей!
        За это сокровище благодарил я богов страны Та-Кем и страны Иаа. А как благо дарят богов? Не одними словами и жертвами, но также добрыми делами. И оказывал я гостеприимство пришедшим с миром, давал воду и пищу страждущим, указывал дорогу заблудившимся и спасал тех, на кого нападали разбойники. И росла моя слава с каждым днем, и узнали про меня в городах Сирии и Финикии, и в странах хабиру и аму, и в иных местах, куда ходили караваны из Черной Земли. Но редкими были те караваны, ибо шла в Та-Кем война. Сенусерт, наследник почившего фараона, воз ложил на себя царские знаки, но братья его с тем не смирились, а продолжали под бивать князей к бунту и неповиновению. И звенели мечи, и летели стрелы, и лилась в изобилии кровь… И был я доволен, что нет среди тех мечей моего меча, нет моих стрел и нет моей крови».
        Так говорил Синухет, и лишь в одном я с ним не согласился: дочь, по-моему, ничуть не хуже сына. Тем более единственная дочь.

* * *
        Закончилась ночь, миновал день, и вечером мы ушли из Мешвеша. В проводники прислали мне старого охотника по имени Муссаваса, бродившего по пустыне лет сорок. Был он не таким угрюмым, как другие жители оазиса, ибо странствуя в песках без компаньонов, привык сочинять всякие истории - вероятно, чтобы не сойти от одиночества с ума. А тут слушателей оказалось много, и Муссаваса нам поведал, сколько львов пали от его копья, сколько страусов лишились перьев, и скольких змей и ящериц он ободрал, пустив их кожу на пояса и ремни. Я слушал его с интересом, желая отвлечься от мрачных мыслей, но вдруг по колонне прокатился шепоток. Меня нагнал Софра, один из солдат, назначенных в тыловое охранение.
        - Женщина, чезу, - произнес он, расплывшись в улыбке. - Баба с дитем. Идет за нами.
        Сердце у меня дрогнуло. Увязая в песке, я отправился назад, к пальмам Меш веша, торчавшим над пологими дюнами. Я миновал вереницу воинов и десяток ослов, груженных бурдюками из козьих шкур, - они тащили воду и кое-какие припасы. «По дождать тебя, семер?» - спросил Шилкани, управлявший этим маленьким караваном.
«Идите. Догоню», - буркнул я.
        Ко мне шла Бенре-мут. Девчушка сидела на ее плечах, болтала смуглыми голыми ножками и что-то напевала - ей, должно быть, нравилось так путешествовать. Я всмотрелся в ее глаза. Карие, но не узкие, как у сборщика податей, а широко рас крытые и приподнятые к вискам… Мои глаза! Человек своих глаз не видит, но не нуж дался я в зеркале, чтобы вспомнить, какие они - мать смотрела на меня с лица ребенка. И губы были у малышки, как у моей матери, пухлые и яркие…
        Вскинула руки Бенре-мут, обняла, прижалась ко мне, обожгла поцелуем. Мы на мгновение замерли. Стояли меж пустыней и оазисом под темнеющим небом и слушали, как воркует наше дитя. И мнилось мне, что смотрят на нас боги, смотрят и улыба ются. И еще слышал я, как шепчет мать Исида: люби нас, Хенеб-ка, люби, ибо мы - женщины Черной Земли, и все мы - лоно для твоего семени. Не покидай нас, не уходи! Что мы без тебя?.. И что ты без нас?..
        Бенре-мут отодвинулась и сунула мне узелок.
        - Лепешки… я испекла…
        Я взял. Может, испекла их моя женщина из последней муки, но я взял. Клянусь красными лапами Сета! Не получал я подарков дороже этого!
        Малышка шлепнула меня ладошкой и засмеялась.
        - Я прогнала Урджебу, - сказала Бенре-мут. - Пнула в задницу, и улетел он к старой своей жене и двум наложницам.
        - Что ты будешь есть? - промолвил я. - И что будет есть моя дочь?
        - У меня остались три козы, огород и пальма с финиками. Амон нас не покинет.
        Она снова поцеловала меня и отступила на шаг.
        - Куда ты идешь, Хенеб-ка?
        - В Цезарию, милая. Наниматься в римскую службу.
        Ее лицо омрачилось.
        - Римляне пошлют тебя за море… Должно быть, мы больше не увидимся, мой чезу.
        - Судьбы наши в руках богов, - промолвил я. - Молись за меня Исиде.
        Повернулся и зашагал вслед за отрядом.
        Что мы без тебя?.. И что ты без нас?..
        Глава 8 Ливийская пустыня
        Четыреста пятьдесят сехенов с востока на запад, двести - с севера на юг… Каменистые плоскогорья, скалы, утесы и горы, огромные горы, каких не увидишь ни на Синае, ни в Сирии… Безбрежный океан песка, ровные песчаные пространства, песок вперемешку со щебнем, зыбучий песок, барханы длиной в половину сехена и втрое выше пирамиды Хуфу… Редкие оазисы, редкие источники и колодцы с драго ценной водой… Пронзительный холод ночью, а днем - чудовищный жар, что струится с небес… Ветры, смерчи, песчаные бури…
        Такова Ливийская пустыня, Царство Осириса. Сами ливийцы называют ее Сахарой,
45 Это авторская вольность. На самом деле название Сахара арабского происхож дения.]и в этом слове слышатся шелест гонимого ветром песка, хрип умирающих и рычание бурь - ссс… хрр… ррр! Ливийцам виднее, как называть эту страну смерти и невзгод. Сбежавшие из ее пределов - те, что пришли в Та-Кем, - принесли с собой ее истинное имя. Сахара… Ссс… хрр… ррр!
        Мы идем по самому краю пустыни, не очень далеко от Реки, но тут уже не ощу щается ее влажного дыхания. Воздух сух, остывающий песок шуршит и скрипит под ногами, сверху смотрят небесные огни, а на земле - ни проблеска, ни светлой точки. Земля пятнистая, как шкура леопарда: вершины дюн залиты лунным светом, ущелья между ними потонули в тенях. Можно идти по этим ущельям, лавировать, огибая барханы, но тогда дорога будет длиннее. Можно идти прямым путем, то взби раясь на гребень, то спускаясь или съезжая к подножию дюны. Муссаваса ведет нас так, как сам привык ходить - прямо, прямо, прямо… Вверх, вниз, вверх, вниз…
        Идем быстро. Люди хорошо отдохнули в Мешвеше и даже развлеклись. Тех, кто поймал улыбку Хатор, немало; оборачиваясь, я вижу, как весело скалит зубы Хайло, ухмыляются Нахт и Пауах, как мечтательно щурится Амени, как шевелятся губы Давида. Он молится - наверняка испрашивает прощения у сурового иудейского бога за плотский грех. Лично я в свершившемся греха не вижу. Боги у людей разные, но обычай одинаков: мужчине нужна женщина, и ни один бог этого не отменит.
        Что же сказать о себе самом? Странно, но чувствовал я такое облегчение, как если бы свалился с моих плеч Великий Сфинкс. Я знал, что если мы доберемся до римлян, то не увидим больше Хапи, и эту пустыню, и ее оазисы, а значит, я никогда не вернусь в Мешвеш. Но все же душа моя пела. От того ли, что поцелуи Бенре-мут были такими жаркими? Или по той причине, что прогнала она Урджебу, узкоглазого сборщика податей? А может, все дело было в Нефру-ра, в том, что оставалась в Черной Земле малая моя частица, плоть от плоти, кровь от крови?.. Я не размышлял над этими вопросами. Я просто был счастлив.
        Муссаваса, шагавший рядом со мной, то бормотал под нос, то начинал рассказы вать очередную историю.
        - Если отправиться на запад, будут скалы, а за ними в двух сехенах - пустошь с плотной почвой. Там, мой господин, есть травы, есть русло высохшей реки, а в нем - вода. Немного, но для клювастых птиц хватает. И птицы там…
        - Какие птицы, дед? - прервал его Хайло. - Тут червяка не сыщешь, кривой осины не найдешь, а ты - птицы!.. Из чего они гнезда вьют, из шакальего дерьма? Или несутся прямо в песок?
        - Ты, видать, чужеземец из дальней страны, где птицы - вот такие, - Мусса васа выставил тощий кулак, - где они летают, потому что сами малы, а крылья у них большие. Птицы пустыни на них не похожи. Они бегают, мяса в них как в баране, когти длиннее пальца, а клюв - с ладонь.
        - Злобные твари, - добавил Иапет. - Такая клюнет, и полетит душа к Осирису.
        Некоторое время они с Муссавасой обсуждали повадки страусов, потом проводник сказал:
        - Я охотился в той пустоши, мой господин. Птицы глупые, не сбиваются в стаи, как козы и шакалы. Стая бы льва затоптала, а так отобьешь одну, и когда в ярость придет и бросаться станет - дубиной ее по башке. Амон справедлив! Дал птице клюв и когти, а человеку - палку!
        - Амон мудр, - возразил Иапет. - Дал птице мало мозгов, а нам - вот это. - Он хлопнул по висевшему на груди «сенебу».
        - Такое оружие не для меня. Мне хватает лука, копья и дубины, и потому я - великий охотник! Что за радость добыть зверя пулей? Такой зверь нечист, ибо погиб не от рук моих, а от пороха, что придуман Сетом. Вот мое копье… Я убил им трех львов, а клювастых птиц - без счета!
        - Вррет, вррет! - завопил попугай, подпрыгивая на плече Хайла. Должно быть, обиделся за страусов, пернатых своих братьев.
        - У этого - ни мяса, ни кожи, ни ума, разве что перья ободрать, - заметил проводник, покосившись на попугая. - Отдай его мне, чужеземец. Я сделаю чучело и… - Он вдруг замер, принюхался и вытянул руку с копьем. - Смотри, господин! Там человек! Мертвый!
        Поистине был Муссаваса ловким следопытом и охотником, ибо увиденное им я бы принял за игру ночных теней. К западу, на пологом склоне бархана, в сотне шагов от нас, виднелось черное пятно, яма или складка, куда не попадает лунный свет, или что-то иное, чужеродное и неуместное в пустыне. Приказав остановиться, я направился к этому странному предмету. Муссаваса и несколько моих спутников шли следом.
        Черномундирный ассир из Собак Саргона… Он лежал скорчившись, и песок у его колена был залит кровью. На ноге - заскорузлая повязка, голова тоже замотана бинтом, нет ни оружия, ни фляги, ни мешка. Труп не истерзан - должно быть, грифы и шакалы его не нашли. Они обычно ищут добычу у людских поселений, где есть чем поживиться.
        Иапет перевернул мертвеца на спину. Незрячие глаза ассира уставились в небо, черная борода казалась клочком свалявшейся шерсти.
        - Раненый, - сказал Давид.
        - Наверняка в схватке около усыпальницы, - добавил Иапет. - Тянулся за сво ими, жабье семя, обессилел и сдох. Что он теперь? Корм для стервятников!
        Муссаваса втянул носом воздух, потом коснулся бледной щеки погибшего, ощупал кожу.
        - День лежит, ночь и еще день… Откуда он, господин? - Охотник уставился на меня. - В Мешвеше твои люди говорили, что бродят по пустыне чужаки… Он из них?
        Я кивнул.
        - Да. Из тех, кто сжег Нефер. Но месть Амона-Ра его настигла.
        - Амон-Ра велик! - Руки Муссавасы взметнулись к темным небесам.
        - Нельзя его тут оставлять. Я его закопаю, - сказал Давид и принялся отгре бать песок. Хайло, сбросив с плеча пулемет, помогал ему.
        - В утробе Нергала твоя душа! - пробурчал Иапет, пиная мертвого ассира. Потом ухватил его за ворот туники и потащил в неглубокую яму.
        Ливийцы, в отличие от роме и хабиру, не питают почтения к мертвецам; для них покойник - только пища для червей. Но что возьмешь с народа, который не строит каменных жилищ и храмов, не имеет письменности, не сеет зерна и промышляет раз боем, а в промежутках - пасет коз? Временами я думаю, что через много, много тысяч лет, когда исчезнут роме и ливийцы и придут нам на смену другие племена, память о сынах пустыни сохранится лишь в наших папирусах, статуях и росписях. И это справедливо, ибо они, как и хабиру, наши братья в годину бедствий. Но было так не всегда - помнится мне, как в трущобах Мемфиса мальчишки распевали ста ринную дразнилку: «за пирамиды и скарабеев бей ливийцев и иудеев».
        Хоремджет склонился к моему уху.
        - У них есть раненые, семер. И они, должно быть, устали и отчаялись, если бросают своих мертвецов без погребения.
        - Возможно, ты прав, знаменосец. Но я полагаю, что здесь прошел один из мелких отрядов, а наши разведчики насчитали их больше двадцати. В этот отряд могли собрать всех раненых, а остальные ассиры живы, здоровы и по-прежнему сви репы.
        Мой помощник с задумчивым видом почесал переносицу.
        - Если так, чезу, можно поискать другие трупы. В пустыне раненые погибают быстро… Здесь есть след, я вижу отпечатки ног и колес, и они ведут примерно в ту же сторону, куда мы движемся. Проверим насчет мертвецов?
        Я согласился и оставил с ним Давида и Иапета. Мое войско снова зашагало по пескам, и шли мы так до рассвета, то и дело перекликаясь с тремя разведчиками. Их поиски были безрезультатны - других погибших они не нашли. Кажется, этот ассирский отряд был вполне боеспособным и численностью не меньше нашего, что сулило изрядные неприятности. Враг прошел здесь недавно, и если в скором будущем мы на него наткнемся, схватки не избежать. Подумав об этом, я отправил Муссавасу вперед с двумя ливийцами и еще одну группу послал на восток. Но до утренней зари нас никто не потревожил.
        Для дневки Муссаваса выбрал место в ущелье между высоких дюн. Напоив ослов, мы перекусили лепешками и финиками и попытались уснуть, пока гребень восточного бархана защищал нас от гнева Ра. Его ладья с пылающим солнечным диском поднима лась все выше и выше, пока в полдень зной не обрушился на нас, придавив к песку раскаленной пятой. Ослы лежали, повесив уши, люди прятались под своими одеждами, и даже храбрейшие из нас испытывали страх перед мощью Ра. Но все же мы были при вычны к жаре, а вот Хайлу пришлось тяжелее - он чувствовал себя как бегемот на большой горячей сковородке.
        В странных местах живет его племя! Мир велик, и есть в нем разные земли и разные климаты, но большинство из них годятся для людей. Скажем, в этой пустыне, где обитают ливийцы, всегда один сезон, завтра похоже на сегодня, и лишь смерчи и бури вносят приятное разнообразие - не было бы их, так вообще ничего бы не менялось. В джунглях за Пятым порогом два времени года, Дожди и Зной, а у нас в Черной Земле - три, Половодье, Всходы и Засуха, однако и в верховьях Хапи, и в низовьях можно жить - мало того, выращивать два урожая ежегодно. А в Полуночных Краях, откуда к нам пришел Хайло, целых четыре сезона, но лишь один пригоден для человеческой жизни. В остальные льют холодные дожди или падает с небес застывшая вода, а в жилищах жгут огонь, чтобы не замерзнуть. И реки там странные - текут как попало, в любую сторону, и деревьев слишком много, почва местами вздыблена и покрыта льдом. Что же до греков, римлян и ассирийцев, то их края лежат между нормальным местом обитания и землями северных варваров, и я подозреваю, что они не очень благодатны. Иначе с чего бы всем им лезть в долину Хапи?
        Правда, Синухет описывал страну Иаа, что в Верхнем Ретену, как рай земной, а это сейчас ассирийская вотчина. Но мог он, подобно многим путешественникам, не сказать всей правды, а еще вероятней - приукрасить землю ту себе же в утешение. Ведь тосковал он по родине и понимал: как ни хороша страна Иаа, а с Та-Кем не сравнишь! Да и что было в той стране хорошего? Если разобраться, сидел Синухет на границе, защищал край от диких горцев, а люди его то хватались за мечи и копья, то пахали землю, каменистую и не такую плодородную, как у нас. Вот и все радости! Хотя, пожалуй, было кое-что приятное…
        «Прошло время, и выросли мои сыновья, и стали они воинами, подобными юным львам. Каждому Амуэнши назначил удел, не обделив никого из внуков своих; правили они племенами той земли и стояли друг за друга и за меня, их родителя, как могучие слоны против диких быков. И был я этим доволен, ибо не все в стране Иаа меня почитали. Были люди среди знатных, терзаемые завистью и говорившие так:
«Привел Амуэнши чужеземца, и одарил его богатством, и отдал ему дочь, и поставил выше нас - а в этом поношение для нашей чести! Стар уже Амуэнши, и когда уйдет он к предкам, сядет чужак на его место и будет властвовать над нами и нашей зем лей. Нельзя, чтобы такое случилось!»
        Выбрали знатные меж собой лучшего бойца, и был тот воин грозен, могуч и силен, как взбесившийся буйвол. Не было подобного ему в тех краях, и бросил он мне вызов, думая, что справится со мной - ведь прожил я в стране Иаа много лет, и в волосах моих уже виднелись серебряные пряди. Решил тот силач, что убьет меня с легкостью, а после разорит мой дом и уведет мои стада, как было в обычае в Ретену. И даже правитель Амуэнши не мог пойти против того обычая.
        Узнав о том единоборстве, сказали мои сыновья: «Выйдет один из нас биться с завистником и исторгнет кровь из его жил. Ты, отец, не поднимай на него руки. Крепок кедр, но и он дряхлеет, ловок барс, но и ему назначен срок».
        Не мог я принять их помощь, ибо хоть стали мои сыновья воинами, но в полную силу еще не вошли - старшему было семнадцать, а другим еще меньше. Какой отец пошлет юного сына под вражеский меч? Какой отец не встанет перед ним, не зас лонит от гибели? Нет таких отцов! А если есть, то не мужи они, а трусливые шакалы. Сказал я сыновьям: «Крепок еще кедр, и барс ловкости не потерял. Собе рите своих людей, а этого сына греха оставьте мне. И когда познает он мою силу и падет, ударим мы на его приспешников».
        Взял я свой лук и натянул новую тетиву. Взял я свои стрелы и выбрал лучшие, с острыми наконечниками. Взял я свой меч и наточил его. И ничего другого мне было не нужно.
        В день поединка явился мой враг и был он как гора, как бык, тащивший груз оружия, - нес он лук со стрелами, и связку дротиков, и щит, и боевой топор, и кинжал. И пришли с ним другие знатные из моих завистников, и привели своих воинов, и то же сделали мои сыны. Встали их и наши люди по обе стороны площадки для ристаний, и глядели они друг на друга, как псы на волков. И горели у моих людей сердца за меня, и говорили они…»
        - Господин!
        Я услышал крик Муссавасы и очнулся. Стоя на гребне бархана, охотник пока зывал на северный горизонт, и губы его тряслись - похоже, он был перепуган нас мерть. Небо в той стороне потемнело, будто вдалеке развели огромный костер, дымы от которого застилали пустыню. Это не походило на грозовые тучи, виденные мною в Сирии и Палестине; как-то сразу я понял, что нет в тех темных облаках дождя - да и какие дожди в Сахаре! Если что и приходит тут с небес, так только ветер и песок.
        - Буря! - выкрикнул Муссаваса. - Будет буря, господин! Поднимай своих воинов!
        Иапет, Шилкани и десяток ливийцев были уже рядом. Прочие торопливо собира лись около своих офицеров, хватали оружие и мешки, отряхивали одежду. Наш маленький лагерь внезапно наполнился голосами, шарканьем ног и лязгом металла.
        - Плохое место, открытое, - сказал Иапет, озираясь вокруг. - Ослов потеряем. Да и людей, если только не найдем где спрятаться. Помилуй нас Амон!
        Наш проводник съехал вниз с бархана.
        - На заходе солнца - скалы… К ним, мой господин, к ним! Если успеем, будем жить!
        - Показывай дорогу, Муссаваса. Рени, Пианхи, Мерира, Левкипп, ведите людей!
        - распорядился я. - Иапет, ты с приятелями погонишь животных. Сохраните воду! Хоремджет, пойдешь последним. Подгоняй отстающих. Вперед!
        Перевалив за край песчаного холма, мы побежали по пологому склону. Небо на севере дымилось все сильнее, и только Амон ведал, хватит ли нам сил и времени, чтобы добраться до убежища. Ветер, еще не достигший сокрушительной мощи урагана, срывал желтые вихри с гребней дюн, и воздух постепенно превращался в смесь пыли и песка. От этой отравы жгло в глотке и смертельно хотелось пить, но мы не могли остановиться - поистине жизнь наша зависела от наших ног. Подобно духам мертвых мы неслись сквозь сгущавшуюся мглу - двадцатую часть сехена, десятую часть, пятую… Вниз, вверх, вниз, вверх… Ревели ослы, раздавалось тяжелое дыхание людей, шуршал песок, и разбойничий посвист ветра становился все сильнее и пронзительнее.
        Буря в пустыне надвигается быстро. Только что мы пребывали в покое, кто спал, кто лежал или сидел - и вот мчимся в неизвестность, спасаясь от гибели. Переставляем ноги, ни о чем не думая, кроме боли в икрах и в груди, тяжести мешков и палящей жажды…
        Не думая?.. Как бы не так! Бежать без оглядки, вкладывать в бег все помыслы и силы - не моя привилегия. Не мой жребий! В мгновение опасности вождь думает за всех, ибо он - первый после бога, и судьбы человеческие - в его деснице. Даже на пороге врат Осириса вождь остается вождем; может быть, воздвигнуты эти врата, чтоб испытать его сердце и душу.
        И я, шагая вслед за Муссавасой, не мог избавиться от мыслей, и были они странными: я думал, что буря эта послана нам во спасение. Если мы доберемся до скал, переживем ярость самума и сохраним свои жизни, это будет явный знак милости богов, посылающих удачу нам, а не ассирам. Ведь их отряды тоже блуждают в пустыне, и ярость бури обрушится на них, и ветры, зной и летящий песок возьмут свою дань… И будет она обильной, так как нет с ними проводников и опытных людей.
        Думая об этом, я считал шаги. Четверть сехена… Ветер, налетавший с севера мощными порывами, нес песчинки, они секли шею и правую щеку. В небе - еще не над нами, но приближаясь с каждым мигом - кружили черные демоны, и призрачный их полет был страшен; чудилось, что злобный Сет отправил армию своих отродий, чтобы уничтожить Ра, повергнуть Гора и Амона и вновь убить Осириса. Но солнце еще сияло на юге и было оно как знамя, что собирает на битву светлых богов. Мы - с ними, подумалось мне. Мы уже сражаемся, бьемся с усталостью и страхом.
        - Скалы! - завопил Муссаваса. - Скалы, хвала заступнице Исиде!
        Они походили на каменные зубы или пни, подточенные снизу. Ветер гонит песок над поверхностью, перетирает камень, вырезает в утесах ниши и пещеры; от днев ного жара и ночных холодов скалы трескаются, и проходы меж ними завалены глыбами. К таким местам я отношусь с большой симпатией: кто бы их ни сотворил, боги или демоны, они подходят для засад, для тайных укрытий и надежной обороны.
        Наша колонна змеей вползала под прикрытие скал. Ливийцы, оставив ослов в одной из пещерок, принялись сооружать защитную стену из валявшихся кругом кам ней; остальные последовали их примеру, и на недолгое время грохот глыб, брань и восклицания перекрыли нараставшие стоны ветра. С камнем мы умели обращаться - еще недавно мы долбили его, ломали и таскали в Восточной пустыне и занимались этим кто год, кто два, а кто и десять лет.
        - Сюда, чезу! - Давид показал мне углубление с подветренной стороны, доста точно большое, чтобы там разместился с десяток человек. Хайло, Нахт и Пауах торопливо громоздили камни перед этим убежищем. Муссаваса, бросив свое охотничье снаряжение, помогал им. Последние группы моих бойцов прятались под скалами, вык ладывали у стен походные мешки, жадно пили, мочили в воде куски полотна, чтобы прикрыть лицо и рот. Небо потемнело, солнце затмилось, черные демоны уже парили над нами в вышине, а дальше, сметая этих призраков с небес и сокрушая холмы песка, двигалось жуткое чудище, гигантский смерч - гибли, как называли его ливийцы. Не хотелось на него глядеть - он был страшен, точно лик Сета.
        Я возвысил голос, перекрикивая вопли ветра.
        - Знаменосцы! Проверить, у всех ли есть вода во флягах! Снять с ослов бур дюки и раздать людям! Всем лечь! Прижимайтесь к камням, немху, берегите глотки, ноздри и глаза! С нами Амон! Молитесь ему, и останетесь живы, обнимете своих детей и упокоитесь в своих гробницах!
        Это вряд ли, мелькнула мысль, ведь мы уходим к римлянам. Но что с того? Сол датам следует напомнить, что командир с ними, что он взывает к милосердию богов и не забыл о делах практических, то есть о воде и укрытии. Кто бережется сам, того и Амон побережет.
        - Взз-ууу!.. взз-ууу!.. - выло в небесах. Демоны Сета готовились к схватке со светлыми богами.
        Подскочил Хоремджет, доложил, что все отставшие спрятались в скалах. Потом усмехнулся и вытянул руку к черному смерчу.
        - Операция «Буря в пустыне», семер! Накликали, нергаловы отродья! И каково им сейчас?
        Мы улеглись, прижимая к ноздрям и губам мокрые тряпки. Рядом со мной громко вздыхал Хайло; попугай забился под его тунику, прикрыл глаза и выглядел так, будто попал к Муссавасе и превратился в чучело. Прошелестели шаги Иапета, тащив шего бурдюк с водой. Опустившись рядом с Давидом, ливиец пробормотал:
        - Когда начнет дуть ветер пустыни, познаешь вкус смерти на своих губах… А могли бы сидеть нынче в Тире или Газе и пить пиво в кабаке! Зря ты помочился на тот проклятый обелиск!
        - Неисповедимы пути Господни, - ответил Давид. - Он дает и берет, Он награж дает и карает, Он милостив и гневен, Он есть начало и конец. Все от Него!
        - Даже недержание мочи, - добавил нечестивец Иапет, и в небесах взвыли разъ яренные боги. Больше я не слышал ни его голоса, ни Давидова, ни дыхания Хайла, ни молитв Муссавасы; рев ветра стер все прочие звуки, как смерть, бушующая на поле сражения, стирает жизни людей. Смерч прошел над нами, и казалось, что утесы дрогнули, а небо опрокинулось на землю. На спину мою, на голову и ноги обруши лись груды песка, и каждая песчинка была живой; подобно муравьям, они заползали под тунику, забивались в уши и волосы, жалили, царапали кожу. Тряпка, которую я прижимал к ноздрям и губам, позволяла дышать, но вдохи были мучительны, ибо не воздух вливался в легкие, а опалял их безжалостный огонь. Под веками плыли яркие пятна, в ушах завывало и звенело, мышцы напряглись в тщетном усилии сбросить навалившийся на плечи груз. Я был насекомым под ногой гиганта; его стопа давила на меня, плющила, вминала в землю, а где-то высоко, будто бы в самом поднебесье, раздавался его торжествующий хохот.
        Это длилось бесконечно.
        Жрецы считают, что нет среди богов единства и что они, как люди, борются за власть, и от тех сражений происходят сотрясения земли, бури и смерчи, потопы и иные бедствия. Возможно и так; когда Сет убил Осириса, содрогнулись горы и зары дало небо, заливая мир потоками воды. Сам я этого не видел, но готов поверить, что в старину творилось страшное, и смерть благого бога была тому причиной. Божеств у нас много, как у ассиров и римлян, и нельзя исключить, что они ссо рятся, но вот у иудеев бог один, и он, по их словам, всемогущ и всеведущ. С кем ему биться, кого устрашать? Но и тут есть объяснение: бог хабиру сотворил людей, а те, вместо благодарности, то и дело плюют на него и поклоняются различным идо лам. Нестерпимо для бога! И он посылает всякие напасти, чтобы образумить своих чад, а то и уничтожить их самым мучительным способом.
        Но это одна точка зрения, а согласно другой, возникшей в наш просвещенный век, боги давно опочили или покинули нашу вселенную и удалились за ее пределы. Причины неясны; возможно, мы им надоели со своими склоками, или они оскорбились из-за скудости жертв. В самом деле, им мы приносим ягненка, или кувшин вина, или мумию ибиса, а тщеславию царей и фараонов - тысячи жизней. Так ли, иначе, но боги ушли, а бедствия остались; значит, не боги в них повинны, а игра слепых стихий. Отсюда следует, что, изучая ветры и климаты, моря и огнедышащие горы, можно выяснить, где и когда случится катаклизм, и своевременно убраться из тех мест. Respective, как говорят римляне; что означает: в соответствии с данными условиями.
        Лежа под грудой песка, я утешался мыслью, что так когда-нибудь случится. И хотя мы явно были не там, где полагается быть человеку, и не могли избежать гнева богов или стихий, я все же чувствовал удовлетворение. Да, нам было плохо, но ассирам приходилось хуже. Пусть не боги, но стихии мстили им, и то была месть за Нефер, за его руины и его людей.
        Тряпка высохла. Я дотянулся до фляги, с трудом приподнял голову, глотнул воды и смочил ткань. Сколько прошло времени, сообразить никак не удавалось - может быть, близился вечер или наступила ночь. Ветер продолжал бушевать с прежней силой, швырял песок и пыль, но скалы, спасавшие нас, сопротивлялись с упорным спокойствием. Когда-нибудь они падут и сами станут песком, но это слу чится много позже, чем рухнет пирамида Хуфу. Дела рук людских преходящи…
        Песчаный холмик неподалеку от меня зашевелился, и Иапет, фыркая и отплевыва ясь, явил мне свое бледное лицо в свисающих рыжих космах. Ноздри его раздулись - он нюхал воздух.
        - Скоро буря улетит на юг, семер. Ждать недолго.
        - Разве? - прохрипел я. - Ветер еще силен.
        - Но дует ровно, а не кружит. Просто ветер, не гибли. Смерч прошел. Носом чую!
        Я ухмыльнулся, чувствуя, как с лица осыпается песчаная корка.
        - Хвалю твой нос! За такие вести ты будешь награжден и возвеличен.
        Ливиец оскалился мне в ответ.
        - Пива в Цезарии поставишь?
        - На целый пиастр.
        - На пиастр мне не выпить. Я ведь не этот бегемот. - Он ткнул кулаком в пес чаный холмик покрупнее и озабоченно сказал: - Давай-ка, чезу, его откопаем. Похоже, парень задыхается.
        Ветер начал стихать. Постепенно его пронзительный вой превращался в жалобное поскуливание. Мы разбросали песок над телом Хайла, перевернули его на спину, и Иапет приложил к губам северянина флягу. Его щеки посинели, дыхание едва слыша лось, но он был жив.
        Тут и там возникали фигуры людей, еще неясные, похожие на тени в пыльном воздухе. Встал Давид, за ним - Нахт, Пауах, Хоремджет и Муссаваса. Хайло жадными глотками пил воду, захлебывался, кашлял. Иапет смочил тряпицу, вытер ему лицо.
        - Братец… век не забуду… спас, мать твою…
        - На кой ты мне сдался, - буркнул ливиец. - Пулемет твой не хочу тащить.
        Показалось солнце. Оно стояло еще высоко, и я с удивлением понял, что буря длилась не вечность, не день и даже не половину дня. Эта новость была приятной - до вечера люди отдохнут и приготовятся к ночному маршу.
        Послышались голоса. Кто молился, кто окликал товарища, кто проклинал песок, въевшийся в кожу, кто просил воды. Тутанхамон звал тех, кому необходима помощь, Рени пел боевые гимны, а Левкипп подпевал ему на греческом, Шилкани поил ослов и уговаривал их подняться. Прошло недолгое время, и зычный глас Кенамуна раска тился над нашим убежищем:
        - О Амон, великий, лучезарный! Целуем прах под твоими стопами и опускаем глаза, дабы не оскорбить тебя случайным взором! Ты наш спаситель, опора сердец, рука, что ведет сквозь мрак ночной и тьму несчастий, ты упование наше, даритель жизни, наш сияющий владыка! Прими благодарность детей своих и не оставь нас в будущие дни, одари своими милостями, укажи путь, что уготован нам судьбой, пошли победу над врагами. Что пошлешь, то мы примем, ибо нет другой воли, кроме твоей, нет другой силы и нет власти, что могла бы спорить с твоим величием. И мы, покорные дети твои…
        Воистину этот Кенамун был красноречивее самого Хунанупу![46 Хунанупу - герой древнеегипетского текста «О красноречивом крестьянине». Хунанупу приносит чинов нику фараона жалобы на своего обидчика и делает это с редким ораторским искусст вом.]Но я ему не мешал, так как уместно сказанное слово поднимает боевой дух не хуже кружки пива и хлеба с чесноком. Когда речи ваятеля завершились и все мои солдаты благополучно вылезли из песка, я велел Хоремджету произвести перекличку, дать время для отдыха, пока солнце не опустится на локоть, а потом чистить оружие и амуницию. Хайло, самый уязвимый среди нас, уже очухался, вытащил из-за пазухи попугая, встряхнул его и посадил на плечо. Птица покачалась туда-сюда, раскрыла клюв и выкрикнула:
        - Вперред, брратва! Ассирр трруп, трруп!
        Муссаваса полез на скалу, спустился и доложил, что - хвала матери Исиде! - небо на севере чистое и пыль, хоть медленно, однако оседает. Знаменосцы прове рили своих людей - никто не пострадал, но оружие, хоть его укрывали под мешками и телами, нуждалось в чистке. Шилкани скормил ослам по горсти фиников и заставил их подняться. Ноша животных полегчала - во время бури и после нее мы опустошили фляги и половину водного запаса в бурдюках. Но воды еще хватит, чтобы дойти до Темеху. В наших обстоятельствах вода была важнее амуниции и патронов, оружия и сапог, важнее, чем пища и Тутанхамонов сундучок с лекарствами. Как всякий коман дир, воевавший в пустыне, я знал, что здесь побеждает не самый храбрый, не лучше вооруженный, не более решительный, а тот, у кого достаточно воды.
        Между вечером и ночью есть время, когда жара спадает, холод еще не наступил, и от песков струится приятное тепло. Этот промежуток я отвел для сна и трапезы. Буря - тяжкое испытание, и люди нуждались в восстановлении сил. В конце концов, не так уж важно, доберемся ли мы в Темеху через день или два; главное - дойти живыми. Впрочем, не только живыми, но и готовыми к схватке - я помнил про ассиров и знал, что буря не убила всех. Возможно, не задела какие-то отряды - ведь их не меньше двадцати… Амон и так явил нам изрядную милость, требовать большего - нахальство, и лучше полагаться на самих себя.
        Мы собрались в дорогу, когда ночная свежесть стала превращаться в холод. Мы были сыты и бодры, и в наших флягах плескалась вода. Мы шли на север под светом звезд и луны.
        Глава 9 Гимиль-Нинурта
        Мы двигались на север вдоль линии скал. Муссаваса не вернулся к нашему преж нему маршруту, сказав, что если боги привели нас в это место, значит, им виднее. Он давно здесь не охотился, но помнил, что севернее скалистая гряда понижается и переходит в невысокое плоскогорье, засыпанное щебнем и песком. Оно изгибалось, словно полумесяц, и его восточный край находился в половине сехена от Темеху. В древности у плоскогорья велись разработки, добывали камень или что-то еще, и эти шурфы служили продолжением естественных пещер, называвшихся у ливийцев Ифорас. В тот подземный лабиринт наш проводник не совался, ибо страусы в нем не водились, зато хватало скорпионов и ядовитых змей. Однако Ифорас служил ему ориентиром: пойдешь на восток, попадешь в Темеху, а если шагать на запад, то, перевалив плоскогорье, окажешься в низине с соленым озером и довольно обильной, по местным меркам, растительностью. Там водились пустынные газели и львы, и там Муссаваса свершил свои подвиги, прикончив копьем и стрелами трех грозных хищников. Было ли это правдой или пустым хвастовством, ведомо лишь Амону.
        Мы удалились от скал на тысячу шагов, но не теряли из вида их вершины, оза ренные лунным светом. Оказалось, что здесь идти полегче - почва плотнее, песок перемешан с камнями, и склоны барханов не круты, а пологи. Промчавшаяся буря слизнула след ассиров, если он тут был, и, сколько видел глаз, перед нами прос тиралась песчаная поверхность без всяких знаков чужого присутствия. Впрочем, осторожность не мешает, решил я и выслал патрули на запад и восток. Чувствуешь себя спокойнее, когда прикрыты фланги, особенно на марше ночью.
        Военачальник обязан остерегаться. К боязни это не имеет отношения, предус мотрительность - не страх. Это я давно усвоил, еще лет шестнадцать назад, во время первой обороны Тира. Из всех городов Финикии Тир наиболее уязвим - север этой провинции прикрыт горами, юг - рекой Иордан, а к Тиру можно выйти в верхнем ее течении, где речной поток мелеет. И оттого неудивительно, что ассиры рвутся к этому городу, желая получить крепкую базу на побережье. Когда-то Тир стоял на острове, но еще в далеком прошлом, в эпоху македонского нашествия, пролив засы пали, чтобы подвезти стенобитные орудия. И хотя город тогда пал и был разграблен, в дальнейшем насыпной грунт явился для него залогом процветания. Островок кро хотный, семьсот шагов в поперечнике, и в древнем Тире было тесно, как в кроличьей норе. Теперь площадь его удвоилась за счет перешейка, и в гаванях есть место для торговых кораблей и боевых трирем. Так что когда подошли ассирийцы, снабжение по морю не прервалось, а корабельные пушки калибром восемь теб[47 Теб - египетская мера длины, примерно 2,2см. Калибр 8 теб (17,6см) - имеется в виду диаметр
орудийного ствола.]били прямиком по их позициям.
        Но с суши нас крепко обложили, от речного устья почти до самой Экдипы.[48 Речное устье - устье реки Леонт, примерно в восьми километрах к северу от Тира; Экдипа - город в двадцати пяти километрах к югу от Тира.]Блокада была плотная, крыса не проскочит, и этот прибрежный участок в сводках Дома Войны упоминался как Малая Земля. Я служил тогда в чезете Гнев Амона; сидели мы в окопах на пере шейке перед Тиром и видели большую землю лишь в дальнозорную трубу - и то за колючей проволокой да за ассирскими касками. В ту пору навещали нас высокие чины, дабы поднять боевой дух солдат и отметиться на фронте. Был среди них один генерал от инфантерии, как и Памфилий, из спартанцев, и имя носил знаменитое - Леонид. Отчаянной храбрости вояка! Высаживался с крейсера на берег в сотне шагов от ассирских позиций и шел к окопам в полный рост: на плечах - шитые золотом скарабеи, грудь сверкает бляхами, и среди них не только наши «Тутмосы» и «Рамсе сы», но даже римские награды с золочеными орлами. Я, в ту пору знаменосец, его прикрывал со своей чередой, и били мы из пулеметов так, что ассиры валялись в своих траншеях
кверху задом.
        К чему я это вспомнил, шагая по пустыне?.. А к тому, что брал я боеприпасы в двойном комплекте и пять запасных пулеметов. Если заклинит ствол, замена всегда под руками! Так что предусмотрительность - вещь нелишняя, третье качество у пол ководца. Правда, первые два важнее - твердость духа и стратегическое чутье…
        Чутье! И хоть брели мы в пустынной местности после бури, убивавшей все живое на своем пути, что-то подсказывало мне: не за этим барханом, так за тем натк немся мы на ассирский лагерь. Скалы близко, могли они в них укрыться и самум пересидеть… Опять же, человек живуч, а Собаки Саргона - особенно…
        Ближе к рассвету западный патруль наткнулся на следы ассиров. В распадке между дюн - перевернутая машина и мертвый водитель. Машина явно из тех, что при везли по воздуху: небольшая, но с широкими колесами, чтобы не вязла в песке. Водитель взбирался на бархан, но до гребня не доехал - что-то случилось, транс порт сбросило вниз, и он придавил ассира. Похоже, был сломан позвоночник, так как крови я не заметил - правда, труп занесло песком, и откапывать его мы не стали.
        Я вызвал Рени, нашего главного умельца по транспортной технике. Ножами мы вскрыли кожух над двигателем, Рени покопался среди проводов и трубок, шепча загадочные слова: «Нет искры… аккумулятор сел… должно быть, цилиндры забиты пес ком… инжектор… где тут инжектор, прокляни его Сет!.. так, вот эта штука… подача топлива отсутствует…» Затем он выпрямился и сказал, что дело дохлое. Все в песке; видимо, мотор заглох на крутом подъеме, и сильный ветер опрокинул машину. Это произошло в тот миг, когда буря еще не вошла в полную силу, но времени перед ее ударом оставалось совсем чуть-чуть. Считаные мгновения! Хватит, чтобы выпить кружку вина и закусить фиником…
        Я бросил взгляд на скалы. Успели ассиры добежать туда? Или ветер разметал их, а смерч схоронил в песчаной могиле?..
        Люди глядели на меня, ожидая приказа.
        - Боевая готовность. Развернуться цепью и залечь. Здесь! - Я повел рукой от южных дюн к северным. - Пулеметы - на фланги. Животных оставить у того холма. Муссаваса, приглядишь за ними. Двигаться по моему сигналу. Порядок команд в цепи: Мерира, Рени, Левкипп, Пианхи.
        Затем я отправил Хоремджета с Давидом и Иапетом на разведку. Солнце еще не взошло. Три человеческие фигурки растворились в тенях бархана, потом, освещенные луной, возникли у его вершины - ползли, извиваясь точно змеи. Ливиец заглянул вниз, махнул рукой, разведчики поднялись и пропали за гребнем - видимо, не обна ружив врага.
        - Вперед, - сказал я. - Держать дистанцию в три шага. Тутанхамон, останься с Муссавасой.
        Наш лекарь недовольно заворчал, но вышел из шеренги. Растянувшись по склонам трех песчаных холмов, мы зашагали наверх - сотня с лишним бойцов, четыре пуле метчика на флангах, я - в середине цепи, с двумя своими ординарцами. Тени вне запно начали светлеть, потом исчезли, и, оглянувшись, я увидел краешек ладьи Ра, всплывающей над восточным горизонтом. Первые солнечные лучи щекотали затылок.
        Не нарушив строя, отряд перевалил в низину. Здесь было сумрачно и прохладно; солнечный бог еще не добрался сюда. Перед нами маячили новые холмы - невысокие, в три-четыре человеческих роста. Дальше вздымался скалистый барьер, десятки источенных ветрами пиков, сиявших охрой, умброй, киноварью. Небо над ними было подобно розовым лепесткам.
        Иудей и ливиец распростерлись на вершине дюны, шагах в семидесяти от меня. Хоремджет спустился вниз; лицо его было суровым и благородными чертами напоми нало льва. Этот человек, еще молодой, но одаренный силой и светлым разумом, к моим годам сумел бы достичь многого, стать генералом, возглавить корпус, фронт и даже Дом Войны. В который раз кольнуло меня предчувствие свершаемой ошибки; может быть, Хоремджет - самое ценное, что я забираю на чужбину, может быть, я увожу с собой спасителя отечества…
        Я стиснул зубы и проклял фараона Джо-Джо. Не я в том повинен - он!
        - Противник, чезу, - доложил Хоремджет. - Примерно череда и еще полсотни мертвых. Выжившие спят. Охранения не выставили.
        Молча кивнув, я полез на холм и опустился рядом с Иапетом. У подножий уте сов, на дистанции прицельного огня, лежали спящие ассиры, но сон их был тяжелым
        - кто метался, кто вскрикивал или стонал, как бывает с людьми, попавшими в когти кошмара. Поодаль были сложены мертвые тела, и эти вели себя тихо; к чему суетиться, когда стоишь у врат Нергала и видишь огни преисподней? Их лиц я разг лядеть не мог, но, очевидно, были они сине-черными. Буря задушила их, набила в ноздри и глотки песок - нелегкая смерть, такая же мучительная, как у людей в Нефере. Бог дает и берет, награждает и карает, вспомнил я слова Давида.
        - Они наши, семер, - произнес Иапет, оскалившись в хищной ухмылке. - Амон отдал их нам!
        Я сполз пониже, встал на колени, махнул левой рукой, махнул правой. Цепь моих воинов стала подниматься на холмы. Они неторопливо ложились, устраивали
«сенебы» и «саргоны» на мешках, готовили запасные обоймы; Хайло присел, держа пулемет в огромных руках, три других пулеметчика расставили треноги. Никто не спешил, и я никого не подгонял.
        Много ли нужно времени, чтобы перебить две сотни спящих? Не успеешь заупо койный гимн пропеть, а они уже мертвы…
        - Туати, - прошептал Давид, - Пуэмра, Сенмут, Тотнахт, Нехси, Рамос, Дхути, Хоремхеб… все погибшие у той гробницы… все погибшие в Нефере… Бог мстит вашим обидчикам. Мстит нашими руками. Отбирает их жизни, посылает души в ад, а тела…
        - …отдает шакалам, - закончил Иапет и посмотрел на меня.
        Поднявшись с коленей, я вскинул оружие.
        - Видит Монт и видит Сохмет! Огонь!
        Грохот выстрелов разорвал утреннюю тишину. Немногие из ассиров успели прос нуться, а те, которым это удалось, вряд ли поняли, что происходит: свинцовый ливень скосил их, как косит серп стебли травы. Вскоре стрельба смолкла, и над пустыней вновь воцарилось безмолвие. Лучи восходящего солнца скользили по ска лам, пескам и сотням фигурок в черной униформе, лежавшим у подножия утесов. Как будто ничего не изменилось, но теперь тишина была полной - ни вскриков и стонов спящих, ни шороха песка под их телами.
        - Вперед, - приказал я.
        Мы начали спускаться. Тяжелый запах крови плыл над побоищем. Должно быть, птица Хайла его почуяла - резкий вопль «Ассирр трруп!» ударил в уши.
        Я огляделся. Неприятное зрелище, но не такое ужасное, как в Нефере. Черные туники с крылатым быком, черные бороды, крепкие мощные тела и лица, искаженные предсмертной мукой… Ни женщин, ни детей, ни растерзанной пытками плоти… Смерть, о которой молит каждый солдат, - быстрая и без особых страданий. Я был милостив, подарив им такую кончину. Возможно, они еще ответят за Нефер, но судить их будут не люди, а боги загробного царства. Вдруг у Осириса с Нергалом есть соглашение о выдаче преступников?
        Подошли офицеры.
        - Собрать продовольствие, воду и боезапас, - распорядился я.
        - Оружие, семер? - спросил Пианхи.
        - Только пулеметы. Другого оружия у нас достаточно. Левкипп, - я коснулся плеча афинянина, - ты обыщешь скалы. Кто-то мог уснуть под ними или забраться в расселину. Если найдешь такого счастливца, не убивай, веди ко мне.
        - Слушаю твой зов, семер!
        Перешагивая через трупы, сзывая по дороге своих солдат, Левкипп бросился к скалам. Я отправил именно его на поиски - он был помягче других моих знаменос цев. Любой выполнил бы приказ, и все же уверенности, что Мерира или Пианхи дос тавят пленника живым, у меня не имелось. Для Рени это тоже стало бы тяжким испы танием.
        Мои бойцы разбрелись среди покойников, заглядывали в их мешки и фляги, сни мали подсумки с патронами, длинные боевые ножи, прочные ремни. Кому-то пригляну лись башмаки, кто-то тащил из-за пояса ассира кошель с серебром, снимал с под вески гранаты. Солнце всплыло над гребнем бархана, и вместе с ним появились Тутанхамон и гнавший ослов Муссаваса. Я осмотрел пулеметы, убедился, что они в исправности, и велел погрузить их на наших животных.
        Приблизился Хоремджет, вытянул руку.
        - Там лежит их офицер. Желаешь взглянуть, чезу?
        Офицеру было лет тридцать пять. Возможно, меньше; густые бороды мешают опре делять возраст ассиров. Я порылся в его сумке, вытащил сверток с картами. На той, где изображалась местность к западу от Хапи, были помечены четыре оазиса, и за Нефером стоял красный кружок - несомненно, ложная гробница. От кружка на север и северо-запад веером расходились стрелки, обозначавшие маршруты ассирских отря дов. Уничтоженный нами был самым восточным и шел в район Темеху, поддерживая связь с другими группами - рядом с офицером валялся ушебти, разбитый пулеметной очередью.
        - Штурмхерц, - произнес Хоремджет, изучив нашивки на тунике убитого. - Большой чин, семер!
        Я кивнул. У Собак Саргона свои звания, отличные от званий в полевых войсках. Штурмхерц соответствует чезу, но командовал этот штурм небольшим отрядом - зна чит, операция была особой важности.
        - Ассир, атаковавший каменоломню, носил знаки штыкхерца, - напомнил мой помощник.
        - У него было пятьдесят бойцов, а у этого - больше двухсот, - заметил я. - Если поищем, найдем среди трупов четырех штыкхерцев. Но стоит ли искать?
        - Не стоит, - согласился Хоремджет, взглянул на развороченный пулями ушебти, а потом - на солнце. - Утро, семер. Утром они, наверное, связывались с другими отрядами, с теми, что идут западнее…
        - Думаю, ты прав. Нельзя здесь задерживаться. Где Левкипп? - Я повернулся к скалам. - Пошли кого-нибудь за ним. Пусть возвращается.
        Но Левкипп уже появился, вместе со своей командой. Они вели тощего чело вечка, который выглядел очень странно: низкорослый, без бороды, только с редкой щетиной на щеках, с носом скорее плоским, чем горбатым, в тунике СС с крылатым быком, казавшейся слишком большой для него, и в сапогах не по размеру. Мешка у него не было, зато он прижимал к груди полупустую сумку.
        - Найден в расселине, чезу, - доложил Левкипп, кивая на пленника. - Других нет. Он не сопротивлялся и не имел оружия. Никакого, даже ножа.
        Человек уставился на меня. Выглядел он измученным, губы пересохли, кожа обвисла, но страха в его глазах я не заметил. Так смотрит кролик на змею, зача рованный ее смертельным танцем.
        - Ассир? Ты ассир? - спросил я, не очень надеясь, что он поймет мою речь и ответит.
        Он заговорил. Мало того, что по-нашему - с изысканным фиванским акцентом.
        - Я не ассириец, достойный чезу, я шумер из Вавилона. Клянусь в том воротами Иштар![49 Ворота Иштар - главные ворота в Вавилоне. Иштар - богиня любви, аналог египетской Исиды и финикийской Ашторет.]
        Обычно всех горбоносых и бородатых мы зовем ассирами, но сами они именуют себя по-разному, ассирийцами, урарту, мидийцами или персами. А этот не был ни бородат, ни горбонос.
        - И кто же ты, шумер из Вавилона?
        - Штыкхерц Гимиль-Нинурта, шуррукин корпуса СС.
        Шуррукин? Слово было мне непонятным. Я поглядел на Хоремджета и Левкиппа, но оба покачали головами.
        - Ты военный переводчик?
        - Не только. Шуррукин - эксперт по языкам, верованиям, обычаям определенной страны. Я… - он замялся, - я египтолог. Учился в фиванском храме Амона и могу читать в подлиннике вашу Книгу Мертвых.
        Надо же, египтолог! Греки называют Та-Кем Айгюптосом, а хетты, ассиры, рим ляне, вавилоняне сократили это название до Египта. Временами я думаю: был бы этот Египет совсем другой страной, не имеющей к нам отношения, не было бы неприят ностей с ассирами… Хотя вряд ли.
        - Значит, египтолог, шуррукин, знаток обычаев… - произнес я, разглядывая Гимиль-Нинурту. - Кем же ты был в своем Вавилоне, парень?
        - Наставником в Вавилонской Академии, отдел стран юго-запада.
        Это мне ничего не говорило, но Левкипп понял.
        - Он, семер, ученый человек. Наставлял молодежь в языках, науках и искусст вах. Вроде ваших жрецов.
        - Почтенное занятие. Как же ты докатился до этой туники и этого быка? - Я ткнул его в грудь, где на черной ткани блестело крылатое чудище.
        - Призвали в армию, определили в месопотапо, - прохрипел Гимиль-Нинурта, выронил сумку и начал оседать в руках подхватившего его Левкиппа.
        - Дайте ему воды, - приказал я, и когда вавилонянин напился, произнес: - Милостив твой бог, Гимиль-Нинурта. Ты лег спать под скалой, и потому жив.
        - При чем тут бог? Это все Тиглатпаласар… - Пленник скосил глаза на мертвого штурмхерца. - Он и все остальные… Высшая раса! Слишком брезгливы, чтобы лечь рядом с шумером, разделить с ним воду и еду, укрыть от злого ветра… А ветер вчера был такой, что печень моя высохла, и лапы Сета разодрали мне горло!
        - Но раз ты не умер ни вчера и ни сегодня, то пойдешь с нами, - сказал я. - Мне нужно тебя допросить. Говори правду, Гимиль-Нинурта, ибо жизнь твоя - на острие моего кинжала.
        Он ответил как настоящий сын Та-Кем:
        - Если я солгу, пусть отрежут мне нос и уши и отправят в Куш, на рудники за Пятым порогом.

* * *
        Оставив позади пески, усеянные мертвыми телами, мы двинулись на север. Мус саваса торопился, понимая, что солнце уже стоит высоко и в скором времени зной сделается нестерпимым. Я велел ему умерить шаг. Люди мои устали после ночного перехода, и напряжение схватки, пусть обошедшейся без потерь, все же сказыва лось; вряд ли в этот день мы доберемся до Темеху. Я смирился с этим. Я не хотел изнурять солдат бессмысленным маршем по жаре - тем более что рядом находились скалы с благодатной тенью. В полдень она будет короче куриного клюва, но до той поры можно поесть и выспаться. Человек, повоевавший с мое, знает, что не «сенеб» и меч главное оружие солдата, а еда и крепкий сон. У того, кто лег с набитым брюхом, рука в сражении не дрогнет.
        Но с места побоища стоило убраться поскорее. Я представлял, что произойдет в ближайшем будущем. Начальнику ассиров нужно выяснить, где его отряды и какой убыток причинил самум; он свяжется с командирами, не получит доклада от вос точной группы и вышлет к ней патруль - пеший, так как в скалах на машине не про ехать. День пройдет, пока патрульные вернутся. А ночью ассиры не рискнут блуждать в пустыне… День, ночь и, возможно, еще день, чтобы найти наш след… Но мы будем уже далеко - пожалуй, в Хенкете.
        Подул ветер, слишком слабый, чтобы дымились гребни барханов, однако расшеве ливший песок. Следы людей и животных, что тянулись за отрядом, начало заносить - еще один знак милости Амона. Как обычно, Давид считал шаги, и когда мы удалились на сехен от ассирских трупов, я велел становиться на дневку. По словам провод ника, до плоскогорья и пещер Ифорас было уже недалеко. Мы могли дойти до Темеху за время вечерней зари.
        На марше Хоремджет обычно шел за мной, вместе с моими ординарцами. Но в этот раз он отлучился к Левкиппу, и, оборачиваясь, я заметил, что они ведут вавилоня нина, едва ли не тащат, подставив плечи. Кажется, Гимиль-Нинурта совсем лишился сил, что было неудивительно для человека его занятий. Не воин, не ремесленник, не земледелец - учитель и писец, наставник молодежи… В Риме таких называли intelligentis, то есть понимающими или разумными… А что до Академии, то как-то раз Левкипп поведал мне про Ака-дьема, жителя Афин, который устроил в городском предместье чудный сад, и в том саду гуляли юноши, учившиеся у То-плата или Пила-ту - словом, у какого-то афинского философа. Так что в общих чертах я пони мал, кто таков Гимиль-Нинурта.
        Его накормили и привели ко мне. Привели Хоремджет с Левкиппом и уселись по обе стороны от пленника - два солдата и шуррукин, знаток языков и обычаев. Грек, шумер и египтянин, но все трое - с одной пальмы финики. Intelligentis, Анубис их заешь!
        Левкипп похлопал Гимиль-Нинурту по узкому плечу.
        - Мы с ним потолковали, чезу. Он попал в СС против своего желания, и сюда его привезли насильно.
        - Нужен был знающий человек, - добавил Хоремджет. - Иероглифы, гробницы, саркофаги и все такое…
        - У него нет оружия, и он никогда не стрелял. То, что случилось в Нефере… Он считает, что это ужасно! Бесчеловечно! Надругательство над людьми и богами, дав шими нам жизнь!
        - Боги его спасли, спас сам лучезарный Амон. В фиванском храме, где он учился в юности, ему говорили: попал в бурю - молись Амону и дыши сквозь мокрое полотно в такт словам молитвы. Это он и сделал.
        - Он не жалеет о тех, кого мы уничтожили. Он уверен, что это было справед ливое возмездие. Он ненавидит ассиров.
        - Ассиры захватили Вавилон…
        - Угнетают его жителей…
        - Свергли Ишме-Дагана, законного царя…
        - Разрушили Этеменанку,[50 Этеменанка - самый высокий зиккурат, главный храм Вавилона.]снесли ворота Иштар…
        - Амон видит, так он сказал! Еще расстреляли двадцать наставников из Ака демии и самого Ниши-Инишу, главу Дома Таблиц…
        - Вырубили висячие сады Семирамиды…
        - Переплавили в монету изваяния богов…
        - Заткнитесь, немху! - рявкнул я. - Хвалю ваши глаза и уши - вы разглядели, вы услышали и объяснили мне, что он хороший человек. Поэтому я его не убью. Во всяком случае, не сейчас. - Я оглядел своих знаменосцев и поинтересовался: - Имеете что-то еще добавить?
        - Он знаком с устройством наших усыпальниц, - смущенно пробормотал Хоремджет.
        - Вы пара недоумков! При чем тут усыпальницы?
        - Пусть он сам расскажет, - вымолвил Левкипп.
        Гимиль-Нинурта откашлялся. Выглядел он получ- ше, чем ранним утром - щеки порозовели, и губы уже не казались пересохшими. Я представил его в полотняных одеждах, сидящим перед десятком юнцов. Белый хитон, почтительные ученики и тихий дворик под пальмами - это подходило ему лучше, чем черная туника СС, пустыня и опальный чезу в качестве слушателя.
        - У месопотапо есть лазутчики в вашей стране, - сказал Гимиль-Нинурта.
        - Разумеется, - ответил я.
        Это не было новостью - Дом Маат тоже засылал шпионов к ассирам и подкупал людей в царском окружении. Последних не всегда деньгами - чаще гарантией пересе ления в Та-Кем. Хорошая приманка! Синаххериб был подозрителен и рубил головы нап раво и налево.
        - Лазутчики сообщили, что в Ливийской пустыне возводится тайный объект. Скорее всего, уже возведен, - продолжал Гимиль-Нинурта. - И глава месопотапо…
        - Мюллиль?
        - Да, Мюллиль. - При имени этого страшного человека пленник вздрогнул. - Мюллиль считает, что в пустыне - новый Дом Власти, как это называется у вас, новый центр управления войсками и страной. Туда будто бы перевели канцелярию фараона, высших чинов из Дома Войны, и там пребывает сам фараон. Если захватить их или уничтожить…
        - …то победа в войне обеспечена, - произнес я. - Одним ударом!
        Хороший план! Конечно, в том случае, если этот центр существует, подумалось мне. Но почему бы и нет? Ранусерт, покойный жрец-инструктор, говорил, что возво дится в пустыне нечто тайное и по прямому велению Джо-Джо… Если так, понятны задачи десанта и смысл отвлекающих маневров с бомбежкой столичных предместий.
        Хоремджет пошевелился и молвил:
        - Все же не рудник и не завод… Фараон, средоточие власти… Да, эта цель заманчивей!
        - Дальше! - Я кивнул Гимиль-Нинурте.
        - Лазутчики не знали точно, где этот объект. Предполагалось, что он построен около оазиса, под видом усыпальницы. Я должен был определить на месте что к чему и доложить Быку Ашшура.
        - Быку?
        - Да. Ашшур-нацир-ахи, командующему десантом.
        Генералу СС, понял я. Сейчас он бродит где-то в пустыне, ищет пресветлого владыку нашего, канцелярию и штаб. И хотя его части потрепаны бурей и столкнове нием у Нефера, в его отрядах тысяча бойцов. Минимум тысяча, а скорее больше.
        - Мы опустились у гробницы и захватили ее, - произнес Гимиль-Нинурта. - Мне было ясно, что объект ложный, и я сказал об этом Ашшур-нацир-ахи. Тот рассвире пел. Его люди пытали крестьян в соседнем оазисе, хотели дознаться, нет ли где других построек… Это было ужасно! Ужасно, клянусь милосердной Иштар! - Вавило нянин закрыл лицо ладонями и глухо забормотал: - Меня заставили переводить… резали детей и женщин, жгли огнем… рвали у мужчин их естество, данное богами… спускали кожу, сажали на кол, кололи ножами… а младенцев…
        Я оборвал его:
        - Хватит! Мы это видели. И я знаю, что этот Бык Ашшура ведет поиски в пус тыне. Наудачу ищет или есть какой-то план?
        Но пленник меня не слышал, а продолжал причитать:
        - Иштар, мать милосердная!.. Убийства, сплошные убийства… разрушенные города, сожженные сады, вода в каналах пахнет кровью… Горе, столько горя!.. Не хватит таблиц, чтоб записать имена погибших, не хватит писцов, ибо и они лежат мертвые… У каждого мужчины - не соха, а меч, и пашет он железом по живому!.. Война, проклятая война! Жестокая, нелепая, бессмысленная!
        Жестокая - да, но в остальном он был не прав. Держава ассиров - континен тальная, и бились они за выход к морям, к Великой Зелени и Лазурным Водам, а еще хотели захватить нашу благодатную долину с ее плодами и зерном. Зерно - ресурс стратегический; у кого зерно Та-Кем, тот наступит на горло Риму. Зерна у нас много, а угля и железа мало, что бы там ни говорил Хоремджет о залежах в пустыне и прирастании через нее могущества Та-Кем. И потому мы в свой черед мечтаем сок рушить ассиров и подмять Вавилонию, где в низовьях рек огромные запасы земляного масла. Еще хотим разжиться копями в Гирканских горах, где добывают лучшее в мире железо, а также никель, медь и другие металлы. Нет, это не бессмысленная война! Это схватка гиен за добычу, за моря и земли, за могущество и власть! Одна гиена
        - Ххер ассирийский, другая - Джо-Джо египетский… Чума на оба ваших дома!
        Вытянув руку, я встряхнул вавилонянина и повторил свой вопрос.
        - У нас есть карты из вашего Дома Войны, похищенные там или проданные кем- то, - отозвался пленник, опуская руки. - На картах помечены гряда утесов и низ менность за ней с водными источниками. Ашшур-нацир-ахи решил обследовать эту мес тность. Где камень и вода, там удобно строить. Для ложной гробницы камень возили через Реку, потом по дороге к оазису, а такое не скроешь - видели люди, видели наши лазутчики… Но делалось это, чтобы любопытный взор не падал на другое место. Бык Ашшура его ищет и обязательно найдет.
        - Почему ты так думаешь? - спросил я, предчувствуя, каким будет ответ.
        - Удобно строить вблизи оазиса, и такой здесь есть. - Гимиль-Нинурта махнул в сторону Темеху. - Наш отряд туда послали, и если бы не буря… - Он судорожно сглотнул. - Если бы не буря, достойный чезу, мы были бы уже в том оазисе, и Тиг латпаласар пытал бы крестьян и их детей. Наверняка они что-то знают… Если за твоим полем роют канал или возводят дворец, разве этого не заметишь?
        Некоторое время я сидел в раздумье, потом возвысил голос:
        - Муссаваса! Где ты, Муссаваса?
        - Здесь, семер. - Старый охотник вылез из тени и опустился на жаркий песок.
        - Решил идти? Нельзя, рано. Ладья Ра еще плывет высоко.
        - Пойдем вечером. А сейчас скажи мне, Муссаваса, бывал ли ты в окрестностях Темеху? В этих скалах? - Я вытянул руку на запад.
        - Бывал, но давно, мой господин. В скалах змеи, и когда-то я на них охо тился. Теперь хожу на ту пустошь, где русло высохшей реки, охочусь на клювастых птиц… Выгоднее!
        - А в Темеху ходишь?
        - Чего я там не видел! У них финики да вино, а это и в Мешвеше есть. Опять же народ в Темеху жадный. Был я у них восемь или девять Разливов назад, хотел продать птичьи перья, и случилось так…
        Новая байка, подумал я и кивнул на пятнышко тени под скалой.
        - Потом расскажешь, старик. Иди, отдыхай.
        Вздохнув, Муссаваса переместился в скудную тень.
        - Восемь или девять Разливов, - произнес Хоремджет. - Ему нечего делать в Темеху. Если там что-то построили в недавние годы, он об этом не знает.
        - Но мы узнаем. Не позже этой ночи, - сказал я и повернулся к вавилонянину.
        - Если Бык Ашшура перепашет все пески отсюда и до океана, если найдет Дом Власти и захватит его, что он станет делать дальше? Ваши цеппелины лежат у гроб ницы как пустые мешки, и обратно на них не улетишь.
        - Обратно и не надо, - молвил Гимиль-Нинурта. - Если пленят вашего владыку и Та-Кем капитулирует, Ашшур-нацир-ахи окажется близко к Мемфису. Войдет туда как победитель!
        Лицо пленника скривилось - видно, такая перспектива его не очень радовала.
        - А в ином случае? - спросил Левкипп.
        - В ином дождется подкреплений по воздуху, захватит плацдарм и будет сидеть тут занозой в боку. - Помолчав, Гимиль-Нинурта нерешительно добавил: - Говорили мои начальники, что дела у вас на Синае плохи. Туда перебрасывают резервы из Мемфиса, а также из Верхних Земель… Найдутся ли у вас войска, чтоб совладать с Быком Ашшура?
        - Найдутся. Мы ведь здесь, - буркнул я и закончил на том разговор. Не хоте лось мне отвечать на другие вопросы Гимиль-Нинурты. Хоть был он человеком штатс ким, но не лишенным ни глаз, ни ушей: слышал, что называют меня чезу, и видел, что солдат в моем отряде не тысяча, а сотня. Да и солдаты те в странных одеждах, и оружие у них странное - у половины ассирийские «саргоны» и клинки. Что за часть из оборванцев? Где их откопали, кто послал их в Ливийскую пустыню?.. Но этих тем мой пленник не коснулся - должно быть, по врожденной деликатности. Одно слово, intelligentis!
        Привалившись к теплой скале, я дремал вполглаза, следил за солнцем, плывущим в вышине, и слушал речи князя Синухета. Он сражался с врагами в Верхнем Ретену, но и я не подкачал, перебил две сотни спящих ассиров… Славные у нас дела, прямо героические! Есть о чем потолковать.
        «И пришли с ним другие знатные из моих завистников, и привели своих воинов, и то же сделали мои сыны. Встали их и наши люди по обе стороны площадки для рис таний, и глядели они друг на друга, как псы на волков. И горели у моих людей сердца за меня, и говорили они: «Найдется ли храбрец, чтобы биться с нашим гос подином? А если найдется, долго ли выстоит?» Амон видит, были те слова пророчес кими.
        Вышел я с луком своим и мечом, и враг мой, брат несчастья, принялся метать в меня стрелы. Неискусный был он лучник, и лук его уступал моему из Та-Кем; не умеют в тех краях делать мощные луки и свивать прочную тетиву. Миновали меня его стрелы, и приблизился он, и попытал удачу с дротиками, но увернулся я от них, и пали дротики врага на землю. Те же, кто следил за нашим боем, удивлялись моему умению - поистине был я быстрее барса и крепче ливанского кедра.
        Поднял я дротик и швырнул в его щит. В самой середине засело острие, и мой противник, сын греха, не смог его вытащить, как ни старался. Пришел он в великий гнев, испустил вопль, отшвырнул свой щит и бросился на меня с подъятым топором. Вот пришло мое время! Знал я, что гнев - плохой пособник в битве; застилает гнев глаза, и не видит гневный, куда нанесут ему удар, куда поразят его копьем или стрелой.
        Согнул я свой лук, метнул стрелу, и попала стрела тому воину в шею, но не убила. Закричал он от страха и рухнул в пыль, и была кровь на шее его, и была кровь на плече. Не медлил я, подбежал к нему, вырвал из рук боевой топор и поразил его в темя. И вот мертв он, пища Анубиса, и вот ноги мои на его спине, и вот клич мой летит над ристалищем! А меч мой чист - убил я врага его топором!
        И когда свершилось это, подал я знак своим сыновьям, и ринулись они на завистников, как львы на трусливых гиен. И вздрогнула земля, и затмилось тучами солнце, и было в тот день много крови».
        Глава 10 Темеху
        К вечеру внезапно похолодало. Муссаваса, Иапет и другие ливийцы утверждали, что такое бывает после самума, а Левкипп, сделав умное лицо, принялся рассуждать о перемещении воздушных масс, о тепловом балансе между морем и пустыней и прочих мудреных предметах. Он занимался этим уже на ходу - я решил не дожидаться ночи и приказал выступать.
        Мы покинули скалистую гряду с лежавшим за ней плоскогорьем. Старый охотник вел нас через пески на северо-восток, прямиком к Темеху, и, по моим расчетам, мы успевали добраться туда до вечерней зари. Мои бойцы казались отдохнувшими и бод рыми; может быть, победа над врагом прибавила им сил или обильная трапеза - в ассирском лагере мы взяли запас продовольствия. Наверное, каждый прикидывал, что половина дороги уже позади, и до Цезарии осталось не так уж много, восемь сехе нов. К тому же впереди была вся ночь, и значит, миновав Темеху, мы приблизимся к Хенкету.
        Что главное для беглецов? Надежда…
        Однако сказанное нашим пленником звучало у меня в ушах, и я не испытывал уверенности, что двигаюсь к Цезарии и к спасению. Если бы не буря, признался Гимиль-Нинурта, ассиры были бы уже в том оазисе, и Тиглатпаласар пытал бы крес тьян и их детей… А что изменилось теперь? Буря миновала, Тиглатпаласар убит, но остальные ассиры живы и через день-другой войдут в Темеху… И будет там то же, что в Нефере.
        Должно быть, не одного меня одолевали эти мысли - я вдруг обнаружил, что рядом со мной не только Хоремджет, но Рени и Левкипп. Затем подтянулись Мерира, Пианхи и Тутанхамон. Все мои офицеры были здесь, шли, посматривали на меня, переглядывались и молчали. Наконец Хоремджет сказал:
        - Встанет воин перед судом Осириса, и спросят его: убивал ли ты?
        - Да, - отозвался Мерира.
        - И спросят в другой раз: калечил ли?
        - Да, - подтвердил Пианхи.
        - И снова спросят: был ли жесток к людям?
        - Да, - молвил Рени.
        - Как же оправдаться воину? Как попасть в Поля Иалу? Как спастись от пытки и клыков Анубиса? - произнес Хоремджет, глядя на запад, в Страну Мертвых.
        И ответил Тутанхамон, наш жрец и лекарь:
        - Скажет воин: да, убивал я, но врага; да, калечил, но злого насильника; да, был жесток, но к тем, кто сам нес разорение и горе. Убивал и калечил, защищая и проливая собственную кровь! Положите вины мои на чашу весов, а на другую - сви детельства спасенных от вражеской жестокости, и увидим, что тяжелее. Судите меня праведным судом! Перевесят грехи, приму я кару у железного столба, и пусть жжет меня огонь и душит дым. А если перевесит мое мужество, растворите мне врата милости вашей и дайте испить воды источника вечности.
        Они читали отрывок из Книги Мертвых, из того папируса, где солдат, представ перед судом, оправдывает свои деяния. Ведомо было мудрым предкам, что у всех свои грехи, у чиновника, воина, земледельца и даже у правителя, а потому полага лось каждому знать особые слова, чтобы склонить Осириса и судей к милосердию. Сколь эти речи действенны, нам неизвестно, ведь никто не вернулся с Полей Иалу, чтобы о том поведать, но на всякий случай мы повторяем их. Может быть, для того, чтобы не сделаться совсем уж хищными зверями.
        Смолкли мои офицеры, и я спросил:
        - Чего вы хотите? Чтобы встали мы в Темеху и дрались с ассирами за людей, что живут в этом месте?
        Они промолчали, и тогда сказал я снова:
        - Нас в десять раз меньше, чем Собак Саргона, а оазис - не укрепленная пози ция. Нет там каменных стен и рвов, нет траншей и других укрытий, и ассиры перебьют нас как перепелов. А потом расправятся с теми, кого мы решили защи тить… - Я помолчал и добавил: - Вы и сами это знаете.
        - Знаем, - подтвердил Хоремджет. - Знаем, но надеемся на тебя, семер. Ты что-нибудь придумаешь.
        Что я мог сказать?.. Буркнул лишь:
        - Придем в Темеху, посмотрим.
        Внезапно ноги мои, погрузившись в прах пустыни, ощутили нечто твердое. Я остановился и подозвал Пауаха, тащившего лопатку.
        - Ну-ка, немху, откинь песок!
        Лопата заскрежетала по камням. Проверили другое место, третье, четвертое - кое-где под песком была твердая опора, и тянулась она полосой с востока на запад. Люди, не дожидаясь приказов, разбрелись в стороны, стали разгребать песок, даже пленник наш Гимиль-Нинурта ковырял его ногой. Вскоре я увидел, что под слоем песка уложены ровные каменные плиты.
        - Дорога, - промолвил Левкипп. - Отличная дорога, клянусь мумией отца!
        - У тебя ее нет, - заметил Рени. - Но это в самом деле дорога.
        Я принялся расспрашивать Муссавасу, но охотник только мотал головой и раз водил руками. Он ничего не знал об этом тракте, который, скорее всего, проложили в недавние годы, а потом, когда нужда отпала, закопали или просто перестали рас чищать. Судя по направлению, дорога могла тянуться от берега Хапи к плоскогорью на западе, и была она шире и лучше, чем путь, которым мы шли в Нефер. Я подумал, что разглядеть ее с цеппелина невозможно. И еще подумал: что бы ни возводили в пустыне, где бы ни строили, а без дороги не обойдешься. Инструмент, работники, пища для них, топливо и вода - все это нужно везти не на верблюдах. Пожалуй, мелькнула мысль, если отправиться на запад, мы обнаружим загадочный центр, Дом Власти, который разыскивают ассиры… Может, увидим владыку нашего Джо-Джо или хотя бы его приближенных…
        Большого желания взглянуть на них я не испытывал - насмотрелся изваяний и портретов. А потому велел становиться в колонну и шагать в прежнем направлении. Солнце еще не село, и ночной холод нас пока что не тревожил. По словам Мусса васы, до Темеху оставалось десять-двенадцать тысяч шагов - сущий пустяк для людей, пришедших сюда из Восточной пустыни.
        Пришли и уйдем?.. Или останемся?.. Эта мысль терзала меня, ибо я понимал: бросив Темеху, мы лишимся чести. Ни трибунал, ни Дом Маат, ни сам Джо-Джо отнять ее не могли, и даже за Пятым порогом каждый из нас умер бы как честный воин. Солдат теряет честь тогда, когда бежит от битвы, спасая собственную жизнь; и если случилось такое, нельзя ему сказать: суди меня, Осирис, праведным судом!.. раствори мне врата своей милости и дай испить воды источника вечности!..
        Сверяй дела свои с героями минувшего, подумал я. Что бы сделал Синухет на моем месте?.. Как бы поступил?..
        Ответа я не дождался. У князя были свои проблемы.
        «Убил я врагов и вошел в дома и хлева их, и наступил ногой на их поля, и взял их оружие и колесницы, их плоды и зерно, и добро их приумножило мои богатс тва. То, что замыслили они против меня, я сотворил против них, и властитель мой Амуэнши сказал: «Это справедливо». И не было в Верхнем Ретену человека, подняв шего голос против меня.
        О той смуте и моих деяниях узнали в финикийских городах, узнали в стране Син и стране Джахи,[51 Страна Син - Синай, страна Джахи - Палестина.]и докатилась слава моя до Черной Земли. Междоусобица там утихла, не было в живых смутьянов, и Сенусерт, великий фараон - жизнь, здоровье, сила! - правил там по милости Амона. Сказали ему обо мне, и возрадовалось его сердце, и молвил он так: «Сильный муж всюду силен, разумный всюду разумен. Но хорошо ли, что сила его и разум служат чужому владыке? Разве он не сын Та-Кем? Воистину сын из лучших сыновей, ибо не запятнал рук своих кровью соплеменников!»
        И сказав это, отправил царь и благой бог послов в страну Иаа. Пришли они ко мне, и развернули свиток с царской печатью, и сообщили, в чем воля фараона, а слова его были такими:
        «Ведомо мне, что ты, Синухет, странствовал в чужих землях, убоявшись за честь свою и не желая проливать родственной крови. Хвала Амону, миновали те тяжкие времена! Чего теперь ты страшишься? Маат видит, чист ты предо мной, и нет на тебе вины и не будет, если ты вернешься. Дом твой уцелел, и уцелело имущес тво, и живы твои слуги, и молят они за тебя богов. Вернись, Синухет! Ведь ты уже не молод, и пора тебе думать о достойном погребении. Разве не хочешь ты упоко иться в родной земле? Разве не хочешь, чтобы тело твое умастили бальзамами и пок рыли пеленами из тонкого полотна? Разве не хочешь лечь в саргофаг из кедра, не хочешь, чтобы проводили тебя вельможи, и жрецы, и музыканты, как провожают ближних фараона? Или решил ты умереть в чужой стране, где тело твое накроют козьей шкурой и забросают землей? Вернись, Синухет! Знай, нет радостного дня у человека на чужбине, и горек там мед, а вино не утоляет жажды».
        Услышал я эти слова владыки, и силы меня покинули, и упал я на живот, и зах ватил пальцами прах с земли, и посыпал свою голову. И сказал…»
        - К нам гости, чезу, - произнес Хоремджет. Да я и сам уже видел два силуэта на высоких мехари, что приближались к нам с севера. За парой длинноногих дрома деров вихрился песок, они неслись быстро, но почти беззвучно, и чудилось, будто они не бегут, а плывут над землей. Рыжеватая шерсть верблюдов и желтые туники всадников делали их почти незаметными на фоне песка.
        - Верблюжья кавалерия, - бросил Хоремджет, словно это нуждалось в уточнении.
        - Мать Исида! - Муссаваса недоуменно сморщился. - Прежде их тут не было, мой господин. Надо же, царские ливийцы!
        Когда-то, до эры танков и пулеметов, это были элитные войска, и, надо приз нать, весьма эффективные. Передвигались стремительно, налетали как буря, кололи противника длинными пиками, повергали ниц, топтали и отправляли людей и коней в Страну Заката. Во всяком случае, ни сирийская конница, ни хеттские колесницы, ни даже прославленная ассирская пехота не могли против них устоять, особенно в пус тыне или на ровном месте, где не было препятствий для верблюдов. Но в последних войнах их удача закатилась. Нынче броня и свинец сильнее пики и клинка, а такти ческий расчет важнее храбрости. И потому ливийскую верблюжью кавалерию используют больше на парадах, а еще для разведки и охраны военных объектов.
        Мехари встали, задрав слюнявые морды, и один из ливийцев крикнул:
        - Кто такие? Отвечай!
        Время подумать у меня было. Вряд ли эти всадники знали, где нам пришлось сидеть и по какому случаю.
        - Чезу Хенеб-ка. Послан с отрядом для уничтожения ассирского десанта. Иду в Темеху.
        - Путь в Темеху закрыт. Воля фараона! - раздалось в ответ.
        - Утром мы бились с ассирами, - промолвил я. - Люди устали, нам нужна вода, нужна пища. По нашим следам идут ассиры. Для них воля фараона не указ.
        - Путь в Темеху закрыт, - упрямо повторил ливиец. За моей спиной лязгнули затворы, пробурчал ругательство Хайло, но мехари стояли как вкопанные, а всад ники бровью не повели, будто не в них целились из десятка стволов. Таковы ливийцы; разбойничья порода, и спеси да отваги в ней с избытком.
        - Дозволь мне, семер, - сказал Иапет. - Я с ними потолкую.
        Кивнув, я уставился на всадников. Они были рыжими, бледнолицыми, с волосами, заплетенными в косы, - чистокровные дети пустыни, что ложатся спать с кинжалом, а встают с отрезанной головой врага. Этот патруль явно был не единственным - похоже, всадники стерегли оазис день и ночь.
        - Ты кто такой, вошь песчаная, чтобы спорить с чезу? - рявкнул тем временем Иапет и перешел на ливийский. Я знаю его плохо, но все же понял, что Иапет прок линает траханых коз, родивших пару ублюдков, чьи мозги не в голове, а в заднице. В словах мой ливиец не стеснялся. Обложив соплеменников от рыжих макушек до вер блюжьих копыт, он сообщил, что с ними станет, когда ассиры доберутся до Темеху. Кол и огонь были самыми безобидными из казней.
        Оба всадника слушали с невозмутимым спокойствием. Наконец, когда Иапет закончил, старший патрульный произнес:
        - Ты прав, срань бабуина: кто я такой, чтобы спорить с чезу? Даже с таким, что походит на нищего с бандой приятелей-оборванцев… Пусть решает командир. Сле дуйте за мной.
        И мы пошли в Темеху.
        Этот оазис невелик и отличается от Нефера и Мешвеша. Он близок к стране Пиом,[52 Страна Пиом (Файюмский оазис) - местность к западу от Нила, где около боль шого озера (Меридское озеро, ныне - озеро Карун) лежали в древности плодородные земли.]и здесь издревле обитают роме, потомки воинов великого Рамсеса. Им фараон пожаловал земли в этом краю, освободил их от налогов и сказал: плодитесь и разм ножайтесь, но помните: сколько пальм, столько и ртов. Мудрый совет! И жители Темеху его приняли. Почва здесь хороша для пальм, и каждая пальма кормит чело века, но лишь одного. Триста деревьев в пальмовой роще, триста женщин, мужчин и детей в поселении… С ливийцами они не мешаются, ищут супругов среди своих или в стране Пиом.
        Финики здесь зреют полновесные, слаще и крупнее, чем где-либо в долине Хапи. А что из них делать, из этих чудесных плодов? Разумеется, вино; настаивать темный напиток в огромных глиняных кувшинах, разливать по малым емкостям и везти в Мемфис, где финиковое вино из Темеху славится не меньше, чем виноградное из Каэнкема. Этим и занимались жители, и хоть бывал я в их оазисе давно, но помню плывший над Темеху аромат, сладкий запах фиников и пьяный запах темного вина. Финиками и сейчас пахло, а вот вином - чуть-чуть. Похоже, виноделие в Темеху было в упадке.
        Поселок, с его домами и сараями, давильными прессами и кувшинами, вкопанными в землю, располагался восточнее пальмовой рощи. На ее опушке был источник, заботливо обложенный камнем, и вода струилась к роще по неглубокому арыку. На утоптанной площадке стояли корзины с финиками, и около них, несмотря на позднее время, суетился народ. На самой границе песков темнели шатры ливийцев, паслись боевые дромадеры и маячил одинокий караульный. Завидев нас, он поднял ствол и выпалил в воздух.
        Из шатров полезли солдаты, десятка два, все при оружии и в полной боевой готовности. Ливийцы такой народ, что их врасплох не застанешь - очень ценное качество и для воина, и для разбойника.
        Я велел располагаться на отдых до ночи, кивнул Хоремджету и направился к шатрам. Старший патрульный, покинув седло, торопливо обогнал нас и принялся что-то объяснять хмурому ливийцу с седыми косами - видимо, начальнику.
        - Ты - чезу по имени Хенеб-ка? - спросил седоволосый.
        - Да. Представься, немху.
        Мгновение ливиец колебался, потом отдал салют.
        - Теп-меджет Гибли, третья кавалерийская череда Стражей Западной Пустыни. Знаешь ли ты, семер, что тут запретная зона?
        - Для врагов нет запретных зон, а они близко, - молвил я. - Слышал ли ты, теп-меджет, про ассирский десант?
        - Да, семер. Мне сказали.
        - И что ты сделал?
        - Что приказано - удвоил караулы. Сейчас вокруг Темеху восемь моих патрулей.
        - А что ты сделаешь, когда сюда придут ассиры?
        - Буду сражаться, чезу.
        - Против тысячи бойцов?
        - Я не ведаю, сколько их. Буду сражаться. - Взгляд Гибли устремился к моим бойцам. - Ты привел подкрепление?
        - Можешь так считать. Я принимаю твой отряд под свою команду. Сколько в нем всадников?
        - Сорок. Но я… - он насупился, - я здесь не один. У меня уже есть командир.
        - Кто? И где он?
        Теп-меджет не ответил, а повернулся к патрульному, что привел нас сюда.
        - Езжай, Шаркайна. Куда - знаешь, и к кому - тоже знаешь. Доложи и слушай, что прикажут.
        Кивнув, воин ринулся к верблюду, прыгнул в седло и погнал мехари в пески. На запад, к скалам, отметил я. Должно быть, там и правда что-то было. Новый Дом Власти, где полно сановников и полководцев, где стоит позолоченный трон фараона, где раздает приказы наш пресветлый царь? Не верил я этому, не верил! Если б так, то здесь, в Темеху, три чезета бы стояли, а не сорок ливийцев с теп-меджетом Гибли!
        Он теребил свои косы, не решаясь спросить, но все-таки пробормотал:
        - Не сочти, семер, за дерзость… дозволь спросить… Где сфинксы чезу на твоих плечах? И почему твои люди в странных одеждах, кто в тунике халдеев, кто в мад жайской, а кто - в ассирских башмаках? И пулеметы я вижу у вас ассирские…
        - Сводный отряд, и другого не будет, ибо все остальные - на Синайской дуге,
        - ответил я. - Мы двадцать дней в пустыне, оборвались, оголодали, боезапас иссяк… Сражаемся с ассирами, берем оружие и амуницию с их трупов. А сфинксов своих я оставил в Мемфисе. Вернусь с победой, будут у меня не сфинксы, а гене ральские скарабеи.
        Гибли сделал вид, что верит мне, а я - что не заметил его колебаний. Но оба мы знали: в том, что стоит перед ним настоящий чезу, Гибли не сомневался ни мгновения. Был он ветераном, тертым-перетертым на армейской службе, и умел отли чать доб-рый финик от гнилого.
        - Надеюсь, твой гонец вернется быстро, - сказал я.
        - Да, семер.
        - Подождем. А пока я прогуляюсь в селение.
        Он отдал салют, я ему ответил и зашагал к поселку за финиковой рощей. Хорем джет шел следом за мной. Ладья Ра висела над дюнами, и струившийся от нее вечерний свет был ровным и мягким. Сейчас безбрежное море песков, окружавшее оазис, казалось не враждебным человеку, а вполне мирным; желтые, розовые и золо тистые тона успокаивали душу и навевали легкую печаль. В восточной стороне плыл, подрагивая и колыхаясь, мираж - чудесные дворцы в зелени садов, беседки, фонтаны и речной берег, будто перенесенный в этот край из долины Хапи. Я глядел на него с грустной улыбкой. Если бы я мог уйти в этот иллюзорный мир! Уйти и взять с собой Бенре-мут, наше дитя и всех моих товарищей! Но стоит ли мечтать об этом? Я не ушел бы, даже если б смог… Я не оставил бы Темеху.
        - Как ты думаешь, чезу, куда этот Гибли отправил посыльного? - произнес Хоремджет. - В Дом Власти, о котором говорил Гимиль-Нинурта?
        - Сомневаюсь. Есть что-то на западе, но так ли важен этот объект? Гарнизон в Темеху небольшой.
        - Да, небольшой, - согласился мой помощник. - Сорок ливийских всадников вместо корпуса. Но, быть может, это сделали нарочно? Чтобы не привлекать внимания?
        Я молча пожал плечами. Мы шли по единственной улице деревни, тихой и мало людной, будто половина жителей оазиса исчезла неведомо куда. Очаги дымили не в каждом дворе и не повсюду готовили ужин, чаны под давильными прессами пустовали, и корзин с финиками было маловато, хотя урожай не оставлял желать лучшего. Ветви пальм гнулись под тяжестью плодов, и мне показалось, что на земле полно гниющих фиников. Чудеса! Неужели здесь позабыли слова Рамсеса: пальма кормит один рот? Или ртов стало меньше?
        - Странно, - сказал Хоремджет, озираясь. - Только женщины, дети и старики… Ни одного мужчины, даже подростков нет.
        Я это тоже заметил. И заметил другое: ребятишки и кое-кто из женщин шли за нами, но была их толпа молчаливой, совсем не такой, как в других селениях, где каждый новый человек - повод покричать и пошуметь. Давно, когда я был тут на маневрах, нас встречали по-другому, несли вино и финики, а уж расспросам не было конца.
        Мы вышли на площадку, где бил источник. Вокруг него, у каменного ограждения, стояли женщины, черпали воду кувшинами, занимаясь этим в гнетущей тишине. Это было совсем уж удивительно! Где женщины, там разговоры, пересуды, смех… Кто сплетничает, кто ругается, кто хихикает или кричит на детишек… Эти молчали. Казалось, я не в Темеху попал, где все немного пьяные и возбужденные от запаха вина, а в мрачный Мешвеш - да и то после кровавого погрома.
        Толпа детей и женщин окружила нас. Женщины были всякие, молодые и в зрелых годах, свежие и приятные видом или сгорбленные от крестьянского труда. Были юные девушки и пара старух, чья кожа обвисла, а нос касался подбородка.
        - Кто вы, воины? - раздался чей-то голос. - Откуда?
        Взглядом я нашел эту женщину в толпе. Красивая, хотя не молодая, и чем-то похожа на Бенре-мут - не нынешнюю Бенре-мут, а ту, какой она станет через десять Разливов. Она смотрела на меня, и глаза ее были как два озера тоски.
        - Чезу Хенеб-ка. - Я склонил голову. - Со мной знаменосец Хоремджет. Мы пришли сюда с правого берега.
        - Да пошлет Амон вам удачу, - сказала женщина. - Я Аснат.
        Аснат! Будто в грудь меня толкнуло кулаком, и подумал я: не сама ли мать Исида мне явилась?.. Может она принимать любое обличье, знатной ли дамы, кресть янки или вовсе потаскухи, может обернуться юной девушкой или старухой, может встать перед своим избранником в виссоне и дорогих ожерельях, а может и в рубище прийти… Для богини все возможно!
        - Что с тобою, Хенеб-ка? - спросила Аснат. - Ты побледнел и покачнулся…
        - Устал с дороги, - буркнул я и отвел взгляд. Затем спросил: - Где ваши муж чины, Аснат? Был я когда-то в Темеху, был давным-давно, но помню, что пахло у вас вином и люди были веселы. А теперь всех словно камнем придавило.
        Женщины молчали, глядя на нас с Хоремджетом, и только Аснат заговорила.
        - Мужчины… где наши мужчины?..
        Она запрокинула лицо к небу, вытянула руки и неожиданно запела. Голос у нее был сильный, и песня летела как копье, брошенное в пустыню.
        - Где наши мужчины?..
        Пришел князь в селение и забрал мужчин.
        Где наши мужчины?..
        Сказал князь: нужные они властителю.
        Где наши мужчины?..
        Ломают камень под жарким солнцем.
        Где наши мужчины?..
        Гнутся под бичами у великих пирамид.
        Где наши мужчины?..
        Несут они груз точно стадо ослов.
        Где наши мужчины?..
        В руке царя они и под его стопой.
        Где наши мужчины?..
        Нет их на ложе и нет их в поле.
        Где наши мужчины?..
        То была древняя песня, которой провожали в деревнях строителей храмов и пирамид, тех, кого угоняли на прокладку канала Та-тенат[53 Та-тенат - канал, соединявший восточный проток Нила в Дельте с Красным морем.]и возведение крепос тей. Старинная песня и запрещенная еще в эпоху Снофру и Хуфу… Но ее пели в Черной Земле и во всех оазисах, пели сотни, тысячи лет.
        Женщины, стоявшие вокруг Аснат, подхватили:
        - Где наши мужчины? Где они? Где?
        Их голоса напомнили мне тоскливые птичьи вскрики. Но объясняли они не больше, чем песня Аснат.
        - Ради Амона, что случилось? - спросил я. - Почему увели ваших мужей, отцов и братьев? Кто и когда это сделал?
        - Четыре Разлива назад, - промолвила одна из женщин.
        - Пришли люди владыки нашего и сказали, что им нужны работники, - подхватила другая.
        - Еще сказали, что будут что-то строить неподалеку, и что мужчины скоро вер нутся, - добавила третья.
        - С тех пор мы их не видели. - Голос Аснат был печален и глух. - Ни братьев наших и отцов, ни сыновей и мужей. Нет их в наших домах, нет у наших очагов, и одни из нас спят в холодных постелях, а другие пустили к себе ливийцев. - Она сделала паузу, потом прошептала: - Они хорошие люди, не обижают нас. Но мы не хотим от них рожать. Мы - роме!
        Аснат глядела на меня с надеждой, и я понимал несказанное ею, будто зов плоти перелился в слова: мы - роме, и вы - роме! Но сейчас это было неважно. Через день-другой ассиры придут в Темеху, и станет оазис местом пыток, а после - кладбищем.
        Я всмотрелся в лица женщин. Пугать их не хотелось.
        - Мне нужно идти. Думаю, мы здесь задержимся. Если не в самом Темеху, то где-нибудь поблизости.
        Мы с Хоремджетом зашагали к окраине поселка.
        - Нельзя их оставить, - сказал мой помощник. - Бросить слабых без защиты - бесчестие.
        - Обороняться тут нельзя, - ответил я. - Нас слишком мало, чтобы удержать периметр. Даже если успеем соорудить траншеи.
        - Я знаю, чезу. Но ты ведь что-нибудь придумаешь?
        - Возможно. - Обернувшись, я взглянул на кучку женщин и повторил: - Возможно.
        Тактическая задача была ясна: дать ассирам бой на подходящей позиции и отв лечь их от Темеху. Я знал, как это сделать. Я уже догадывался, где расположен таинственный Дом Власти или что там еще нагородили царские строители. Скалы и плоскогорье на западе могли укрыть подземный центр, а самым подходящим местом для него являлись пещеры Ифорас и шахты древних копей. Обороняться в пещерах и шахтах - лучше не придумаешь! Такую позицию не обойти с тыла и флангов, и штур мовать ее без танков и орудий - не подарок. Я бы не взялся.
        Единственная проблема - местный гарнизон. Не сорок ливийцев теп-меджета Гибли, а отряд, засевший в Ифорасе. Точнее, его командир… Я не был уверен, что сумею с ним договориться. Это зависело от многих вещей, от статуса этого воена чальника, от полученных им приказов, от его оценки ситуации. Любой здравомыслящий человек принял бы такое подкрепление, как мои бойцы, и не стал бы копаться в нашем прошлом. Но не все способны рассуждать здраво; есть и такие, что повину ются приказам и законам, как слепец поводырю. А закон фараона справедлив, но строг! Виновных - в каменоломню!
        Возможно, придется пострелять, думал я, шагая к шатрам ливийских всадников. Прости меня Амон, но нет аргумента серьезнее, чем пуля! Она разрешает любые споры, ибо у мертвого нет права голоса.
        Теп-меджет Гибли стоял у своей палатки.
        - Когда вернется твой посланец? - спросил я.
        Прищурившись, Гибли взглянул на солнце. Алый диск до половины скрылся за барханами.
        - Вернется скоро, семер. Ладья Ра не успеет опуститься за край земли.
        Кивнув, я направился к своим, велел Хоремджету собрать офицеров и привести нашего пленника. Пользуясь передышкой, мои бойцы сидели и лежали на теплом песке. Марш от западных скал до Темеху не был утомительным и долгим; люди каза лись бодрыми и в любой момент могли подняться и выступить в дорогу. На север, к Цезарии и безопасности, или на запад, к неминуемой схватке с врагом… Куда я их поведу? Сотни глаз смотрели на меня. Нужды в объяснениях не было; все понимали, что случится здесь, когда мы уйдем.
        Меня обступили офицеры - Рени, Мерира, Пианхи, Тутанхамон… Гимиль-Нинурта прятался за спинами Хоремджета и Левкиппа. Я приказал ему приблизиться.
        - Сыт ли ты, шуррукин? Крепок ли твой дух, быстры ли ноги? Есть ли у тебя вода?
        Вавилонянин неуверенно улыбнулся.
        - Хвалю щедрость твоего сердца, чезу. Я сыт и не хочу пить. И я отдохнул.
        - Пойдешь туда. - Я показал на закатное солнце. - Вернешься к месту, где мы перебили ваш отряд. Дождись Ашшур-нацир-ахи и скажи ему, что прятался в скалах, и воины роме тебя не нашли.
        Гимиль-Нинурта побледнел.
        - Он меня убьет, семер.
        - Не убьет. Скажешь, что ты подслушал разговоры роме, и знаешь, где Дом Власти. Нужно двигаться вдоль скал на север до старинной шахты, что зовется Ифо рас. Расстояние - сехена полтора… Гарнизон невелик и не ждет атаки.
        Краски вернулись к лицу Гимиль-Нинурты.
        - Я понял, семер. Ты хочешь устроить засаду? Увести Быка Ашшура от оазиса?
        - Не важно, чего я хочу, важно, что ты ему скажешь. Я говорил с теп-меджетом ливийцев. Он был немногословен, но, похоже, Ифорас - то, что ищет твой началь ник. Может быть, в убежище под скалами - сам фараон… Не забывай об этом, когда станешь говорить с Быком Ашшура.
        Глаза вавилонянина расширились.
        - Жизнь фараона за жизнь людей из этого оазиса?.. Ты готов на такой обмен?..
        - Амон видит, Темеху выполнил свой долг. Больше того, что уже взято, царь не вправе требовать. Иди, Гимиль-Нинурта, и не тревожься о нашем фараоне! Муссаваса проводит тебя, чтобы ночью ты не сбился с пути. И еще одно… Когда начнется бой, держись от скал подальше.
        Когда наш бывший пленник и Муссаваса скрылись за барханами, Пианхи перегля нулся с Мерирой и спросил:
        - Ты уверен, чезу, что мы можем ему доверять?
        - Ассиры жестоки, а начальник их жесток вдвойне. Но Гимиль-Нинурта согла сился идти, хоть знает об этом… Что он скажет Быку Ашшура? То, что сохранит ему жизнь и поможет нам.
        - Он достойный человек, - сказал Левкипп.
        - Даже достойный может обмануть, - возразил Мерира.
        - В чем? - Хоремджет пожал плечами. - Если он скажет, что его пленили, то вмиг лишится головы. А остальное… то, о чем говорил чезу… это ведь правда, семер?..
        Он повернулся ко мне, и я подтвердил:
        - Правда. Во всяком случае, я так думаю.
        Рени, молчавший до сих пор, спросил:
        - И ты полагаешь, чезу, что там - фараон? Его величество Джосер Двадцать Первый?
        Ответил ему не я, а лекарь Тутанхамон. Произнес неторопливо, поглаживая бритый череп:
        - Чем соблазнительнее приманка, тем быстрее бежит мышь. Не так ли, чезу Хенеб-ка?
        - Так. Хвалю твою мудрость, Тутанхамон.
        Чей-то зов раскатился над пустыней. Подняв голову, я увидел, что к оазису мчатся два верблюда. На первом сидел Шаркайна в тунике цвета песка, на втором - воин в полевой форме, перепоясанный ремнями. Видимо, офицер - на его плечах блестело золото, но лица я различить не мог.
        - Поднимайте людей, знаменосцы. Окружить шатры ливийцев, оружие к бою! Не столкуюсь с местным начальством, так предъявим доводы поосновательнее слов…
        Но ни драться, ни спорить нам не пришлось. Спрыгнув с мехари, офицер выпятил грудь, щелкнул каблуками и вскинул руку.
        - Салют, мой чезу Хенеб-ка! Если боги тебя послали, то хвала богам! А если сам пришел, кого хвалить? Наверное, мою удачу!
        Он глядел на меня и скалил зубы. Пиопи, знаменосец первой череды моих Вол ков… Пиопи, мой товарищ и соратник… Пиопи! Пиопи!
        Глава 11 Убежище
        Впервые за много дней мои солдаты спали не под звездным небом, а под крышей. Под надежной крышей - камень в три человеческих роста и слой песка почти такой же толщины! Но сама подземная казарма была небольшой, рассчитанной на сотню человек, так что людям Пиопи пришлось потесниться. Кто-то из них стоял в кара уле, а остальные легли в коридорах, уходивших в глубь земли к нижнему залу, совсем крохотному, десять шагов поперек. В этом зале была массивная стальная дверь с шестью вращающимися рукоятками, чудесное изделие фиванских мастеров. В казарме все было проще: нары в два яруса у стен, печь с мисками и котлами, отхожее место и крепкие ворота. Вырубленные в камне лестницы вели на галерею с пятью пулеметными гнездами в глубоких нишах. Средняя, в которой мы сидели, была выше и просторнее других, и, поглядывая в амбразуру, я видел залитые лунным светом дюны, небо на востоке, расчищенную площадку перед воротами и верблюжий загон. Подходы к подземной крепости просматривались отлично - становись к пуле мету и пали! Но снаружи только часовые меряли шагами площадку да неторопливо ползли тени барханов.
        На кожухе пулемета стоял кувшин с вином. Финиковое вино из Темеху, темное, густое и сладкое… Оно плескалось в наших кружках словно жидкий антрацит.
        - Выпьем за Волков, мой чезу, - сказал Пиопи. - Славная была команда… осо бенно первая череда… - Он мрачно усмехнулся. - Двоих мне разрешили взять с собой, Рихмера и Хоремхеба… Рихмер со мной, а Хоремхеб в другом отряде, у Хапу-сенеба, что охраняет гробницу. Не знаю, жив ли он…
        - Мертв. Все мертвы, - промолвил я, и мы выпили вино. Помолчали, а потом я спросил: - Что случилось, Пиопи? Был чезет, нет чезета… Почему?
        - Расформировали, семер. Кто-то зарезал Хуфтора - думаю, парни из моей череды, ливийцы или шерданы. Ливийцы могли за Иапета мстить, а шерданы - за всех троих… видит Амон, тебя они очень уважали… Дней через десять после приговора нашелся Хуфтор с ножом в спине. Нож ассирский, удар искусный - под левую лопатку били, прямо в сердце. Шума было много, но доказательств - никаких, так что Снофру не решился вешать и расстреливать, сказал лишь, что вырвет зубы у волков. И послали нас кого куда… Кого в охранную часть за Пятым порогом, кого в десант на корабли или в береговые стражи в Суу… Меня вот сюда. Мы сменили людей из Руки Гора, и возглавлявший их жрец сказал: вот для тебя подземелье, Пиопи, здесь ты, поганец, и сгниешь. Выпьем по такому случаю!
        Мы выпили.
        Хуфтор, думал я, гадина Хуфтор!.. Краснозадый павиан, смердящая гиена!.. Все же улизнул от меня!.. Одно утешение, что расправились с ним люди моего чезета, храни их Амон… Остальное - во власти Осириса. Ведомо ему, кого покарать, кого наградить… Он справедлив! Вряд ли Хуфтор сейчас блаженствует в Полях Иалу!
        Стиснув кулаки, я отвернулся от амбразуры и посмотрел на спящих внизу бой цов. Казарма находилась сразу за воротами и, вероятно, была естественной пещерой, которую расширили и углубили, срезав неровности пола и стен. В дальнем ее конце открывались три наклонных тоннеля, дело рук человеческих, штреки древнего руд ника. Каменные поверхности - шероховатые, грубо обработанные; никаких росписей, статуй и прочих излишеств. Словом, на центр управления войсками и страной это никак не походило. На заупокойный храм или преддверие усыпальницы - тоже.
        - Что тут такое, Пиопи? - спросил я. - Что ты охраняешь со своей командой? Склад военной амуниции? Цистерны с водой и сушеные финики? Или топливо для бро неходных колесниц?
        Самое время это выяснить, так как других вопросов, кроме оборонительной так тики, у нас не имелось. О своих делах я Пиопи уже рассказал, поведал про камено ломню и побег, про ассиров, что бродят в пустыне, и про то, что намерен добраться в Цезарию. Об этом мы толковали по пути из Темеху в его подземную цитадель.
        Пиопи усмехнулся. Была у него такая привычка - скалить зубы по любому поводу, но это не означало, что он веселый человек. Совсем наоборот.
        - Это, чезу, по-нашему убежище, но Дому Маат нравится другое слово, бритт ское - бункер. Тайный бункер фараона, чтоб у него всегда стоял! Говорили мне, что этаких убежищ в джунглях и пустынях возведено немало, так что нашему Джо-Джо есть где прятаться. Можем Синай отдать, Дельту и даже Мемфис, но светлого царя не потеряем. Где он, наш великий повелитель?.. То ли здесь, то ли там, то ли еще в каком-то месте… Сидит на позолоченном горшке и правит державой - тем, что от нее осталось… Ищи, не найдешь!
        - Бык Ашшура будет недоволен, - заметил я.
        - Сочувствую ему, - произнес Пиопи. - Фараона он тут не найдет. Вместо его величества - двести стволов и пулеметы. Какое разочарование, клянусь задницей Хатор!
        Сказать по правде, Пиопи грубоват. Но с наемниками из его череды нельзя было расслабляться, для них крепкое словцо и кулак командира что соска для младенца. Да и нынешний его отряд нуждался в твердой руке.
        - Разочарование должно быть полным, - молвил я, - таким, чтобы Бык его не пережил. Если Гимиль-Нинурта справится, они придут сюда завтра вечером или через день. Что предлагаешь, Пиопи?
        Он поскреб в затылке.
        - А что тут предлагать, семер? У тебя сотня бойцов, у меня восемь десятков да еще ливийцы… Позиция неприступная, пятнадцать ящиков гранат, пулеметы, и «фи ников» больше, чем на пальмах в Темеху… Отобьемся!
        Не Хоремджет и не Левкипп, подумалось мне. Пиопи не был хорошим тактиком, или, тем более, стратегом. Но от командира череды этого не требуется. Знаменосец должен выполнять приказы, вести своих бойцов в атаку, а в обороне стоять стеной. Личное мужество для него важнее сообразительности.
        Я подождал, пока Пиопи наполнит кружки. Кувшин был почти пуст, но вино мне в голову не ударило - я вообще-то крепок насчет спиртного. Пиопи тоже. Пожалуй, он мог перепить даже Хайла.
        - Отобьемся… - повторил я, прихлебывая из кружки. - Другая у нас задача, знаменосец: не отбиться, а отправить их к Нергалу. Всех! Всю тысячу или сколько их там! Иначе пойдут они в оазис, прикончат жителей и вызовут подмогу. На их цеппелинах можно и пушки перевезти.
        Пиопи задумался. Потом сказал:
        - Мне передали по ушебти о налете на Мемфис, и знаю я про схватку у гробницы
        - Хапу-сенеб успел сообщить. Еще была директива из Дома Войны - мол, возможен десант на западный берег и в пустыню. Не сегодня, так завтра… Я просил подкреп- лений, чтобы выйти в поле и разделаться с ассирами, но мне отказали. Велели сидеть на месте, отродья гиены и осла! Что поделаешь, не очень важный у меня объект, семер… бункером больше, бункером меньше - что изменится? - Он запрокинул голову, выплеснул в глотку вино и спросил: - Слышал ли ты, что творится на Синае?
        - Слышал. У меня тоже есть ушебти.
        Пиопи уставился в пустую кружку.
        - Дамаск вот-вот падет, на Синай шлют резервы из Верхних Земель, по Ливий ской пустыне гуляют ассиры, а я сижу в этой крысиной норе… Может, чезу, бросить ее и уйти с тобой в Цезарию?
        - Темеху, - напомнил я, - Темеху.
        - Да, Темеху… Нельзя оставить баб и малолеток без защиты, Амон не простит… - Он вытащил из-под кожуха пулемета новый кувшин. - Ну что ж, мой чезу, прикажи - я выполню. Как отправить этих псов к Нергалу? Всех! Всю тысячу!
        - Убери. Хватит. - Я показал на кувшин и поднялся. - Идем со мной, Пиопи.
        Мы спустились вниз по лестнице, в полумрак казармы, наполненный вздохами, сонным бормотанием и запахами пота, кожи и металла. Часовой, стоявший у распах нутых в ночь ворот, вскинул руку в салюте. Ответив ему, я огляделся. В дальней стене темнели три прохода. Перекрыть их, поставить пулеметы, другие - на гале рею… отступить, очистить этот зал, заманить сюда ассиров… потом ударить из всех стволов и забросать гранатами…
        Выйдет?.. Пожалуй, нет. Я бы всей силой в пещеру не лез, а послал бы небольшую группу, разведать что и как. Ашшур-нацир-ахи не глупее меня… может, чуть поглупее, но не настолько. К пяти пулеметам Пиопи добавить мои, и к воротам на сто шагов не подойдешь. Хвала Монту, неприступная позиция! Но если кто-то ее покидает, жди неприятных сюрпризов. Теп-меджету понятно, не то что генералу!
        Тень поднялась с крайнего лежака, пристроилась рядом с Пиопи, зашагала вслед за мной. Хоремджет, умный Хоремджет… Не мешал старым соратникам пить вино и вспоминать былое… Но эти дела завершились. Есть у Хоремджета одно достоинство - чувствует, когда нужен.
        Мы проникли в средний, самый широкий коридор, где вповалку лежали спящие солдаты. Большей частью пожилые и ограниченно годные - таких используют для караульной службы, охраны тылов и обозов. Но я им всегда благоволил - и, чем старше делаюсь сам, тем больше доверяю, ибо опыт важнее резвости. Юность бес печна, старость терпелива и надежна; старый пес не за ноги кусает, а глотку рвет.
        Тоннель закончился в нижнем зале, у стальной двери с шестью рукоятками. Их изготовили в виде звериных головок: лев, пантера, гиена, гепард, волк и шакал глядели на нас рубиновыми зрачками и угрожающе скалили зубы. Вокруг головок - иероглифы, атрибуты богов; в скудном свете масляной лампы я разглядел сокола Гора, ибиса Тота, Осириса в пеленах и другие знаки.
        - Что за этой дверью, Пиопи?
        - Покои фараона, да будет он крепок чреслами и желудком! Но я там никогда не был, чезу.
        - Открыть можешь?
        - Могу. - Пиопи подмигнул мне. - Тайный код известен только коменданту гар низона, а это я. Сообщили на случай крайней опасности.
        - Этот случай наступил. Открывай!
        Пиопи принялся возиться у двери, поворачивая рукоятки и бормоча:
        - Ухо льва - на Анубиса… нос пантеры - на Сохмет… левый клык гиены - к соколу Гора…
        Что-то лязгнуло, и Пиопи с натугой откатил стальную дверь. Она была толщиной в локоть.
        Хоремджет снял со стены лампу, мы перешагнули порог и очутились в широком коридоре. Справа высился какой-то непонятный агрегат, слева виднелись темные арки, а за ними - ведущая вниз лестница. Между арками - стойки с большими све тильниками в форме раскрывших клювы журавлей. Хоремджет зажег их фитили.
        - Заглянем сюда. - Я показал на арки.
        Губы Пиопи скривились.
        - Фараона здесь точно нет. Что ты ищешь, чезу?
        - Пока не знаю. Нужно осмотреться.
        За арками находились комнаты, полные всякого добра. Резная мебель, кресла и ложа, столы и шкафы поджидали заботливые руки служителей; посуда из серебра и цветного стекла была расставлена на полках; в больших кувшинах хранились пиво, масло, мед, вино, в ящиках - сушеные фрукты, мука и крупа, пирамиды банок с кон сервами заполняли вырубленные в стенах ниши. Этим можно было кормить череду людей в течение месяца.
        Хоремджет сунулся в дальнюю камеру, вышел и покачал головой.
        - Никакого оружия, чезу. Тут носилки, опахала и подушки.
        - Носилки, конечно, - пробормотал Пиопи. - Без носилок владыке нашему по лестнице не спуститься.
        Но мы обошлись без них.
        Под хранилищем запасов был ярус, предназначенный для охраны и слуг, а еще ниже - чертоги фараона, пока без мебели, но отделанные со скромной роскошью. Мраморный пол, кедровые панели и фаянсовые плитки на стенах, светильники из серебра и бронзы, расписные своды, а в отхожем месте - позолоченный горшок… Уютная норка, где можно пересидеть лихое время. Мы не стали нарушать ее покой и вернулись наверх, в коридор с арками.
        Я направился к агрегату, что высился у входа. Это был большой металлический ящик на ножках, с иероглифическими надписями и красным рубильником, торчавшим сбоку. Под ним стояли батареи, более мощные, чем для питания ушебти, и провода от них тянулись внутрь ящика. Сверху выходила еще одна гроздь проводов, перепле тенных в кабель толщиной в два пальца; он исчезал в стене над дверью.
        - Что это, Пиопи?
        Он пожал плечами.
        - Не знаю, чезу. Про эту хрень мне не говорили. Но тут есть надписи.
        В самом деле, есть, подумал я и уставился на иероглифы. Они были мелкими, и в пляшущем свете лампы я не мог их как следует разглядеть. Но у Хоремджета были глаза получше.
        - Здесь написано, семер: опустить рубильник при закрытых дверях, - сообщил он. - Ждать день и ночь. Потом можно выйти.
        - Больше ничего?
        - Видит Амон, ничего.
        Я задумчиво сдвинул брови. Батареи, рубильник и уходящий в стену кабель… Эта штуковина походила на запал, соединенный с взрывными устройствами где-то сна ружи. Опускаешь красную рукоять, и - бах-бабах! - песок и скалы взлетают на воз дух, а вместе с ними - ассирское воинство. Выходи и добивай контуженных… Но почему через сутки?.. Хотелось бы сразу, пока враги не очухались…
        - Хоремджет, - сказал я, - если нам придется отступить, ты опустишь рубиль ник. Сделаешь это, когда закроют дверь. Сделаешь в точности как тут написано.
        - Слушаю твой зов, семер. - Он осторожно прикоснулся к красной рукояти. - Это то, что я думаю? На поверхности - мины, а здесь…
        Я молча кивнул.
        - Об этом мне тоже не говорили, - буркнул Пиопи. - Что же это получается, трахни их Сет? Мы гуляем по минному полю? Там, за воротами?
        - Это не обычные мины, немху. Взрывчатка воспламеняется только разрядом от батарей. Если наступишь на нее, ничего не будет.
        - Раз не будет, я велю своим бездельникам покопаться на площадке. Если ты не возражаешь, семер… Узнаем, где лежат заряды, определим зону поражения.
        - Было бы неплохо. Но пусть копают осторожно, чтобы не задеть провода, - сказал я. - А теперь слушайте мои приказы, немху. Дверь тут оставим открытой, и ты, Хоремджет, будешь у нее дежурить. Половину людей разместим в этом коридоре и кладовых. Остальные сюда отступят, но после упорного сопротивления. Амбразуры на галерее широки, в каждой поместятся два ствола. Ты, Пиопи, поставишь к ним лучших своих пулеметчиков. Пусть пристреляются заранее. Нары лучше разобрать и подпереть изнутри ворота досками. Это все.
        - Что делать моим ливийцам? - спросил Пиопи.
        - Отправь к ним десяток своих воинов. Пусть остаются в Темеху и защищают оазис. Хотя надеюсь, что до этого не дойдет.
        Мы вернулись в верхний зал, в нишу с топчаном Пиопи, где я расположился на ночлег. Шаткий стол был завален моими вещами: «сенеб», гранаты, пояс с флягой и клинком, запасные обоймы и сумка с ушебти. Раскрыв ее, я включил прибор и наст роился на ночную станцию в Мемфисе.
        Новости оказались хуже некуда. На Синайской дуге шли ожесточенные схватки, и ассиры перебросили туда, кроме корпуса Мардука, еще пару пехотных соединений, тысяч шестьдесят солдат. Их превосходство в воздухе было бесспорным: над нашими позициями кружили цеппелины, упражнялись в бомбометании, а Стерегущие Небо и соколы Гора не могли их отогнать. Корпус Мардука, поддержанный танками, вышел к крепости Чару, но наткнулся на упорное сопротивление чезета Диких Буйволов. Кольцо блокады вокруг Дамаска смыкается все тесней, снабжение по воздуху прерва лось. Вражеские танки форсировали Иордан и нацелились тремя клиньями на Тир, Сидон и Библ, расчленяя Финикию. Иерусалим - то бишь Джосерград - опять разрушен и сожжен, уже в четвертый или пятый раз. В Дельте взрывают мосты и минируют дороги, строится пояс укреплений под Мемфисом. Великий фараон - жизнь, здоровье, сила! - сказал, что столицу мы не отдадим. Кровью умоемся, но не отдадим! Это было его последнее заявление, и с тех пор сведений из дворца не поступало. Но обстановка в Мемфисе под контролем - Дом Маат и Дом Войны гарантируют жителям спокойствие, хотя
паек опять урезан: стакан крупы и ложка масла на два дня. Впрочем, нет причин для паники, так как войска из Верхних Земель уже собираются в Абуджу в единый кулак - и удар его будет страшен! Слава великому фараону! Его полководческий гений - залог разгрома врага! Он наш грозный лев и наше солнце! А лев рычит громче кошки, и солнце светит ярче факела!
        - Моча шакалья, - прокомментировал Пиопи и удалился. За ним ушел помрач невший Хоремджет.
        Я лег на топчан и закрыл глаза. Лица множества людей плыли под сомкнутыми веками, и видел я Аснат, первую свою женщину, и другую Аснат, из оазиса Темеху, видел погибших Туати, Руа и Пуэмру, видел ассирского офицера, убитого в лагере, и Ранусерта, жреца из Руки Гора, видел своих бойцов и римлян из Цезарии, видел Бенре-мут и малышку Нефру-ра, видел женщин и мужчин, друзей и врагов, умерших и живых. Казалось, что их хоровод бесконечен; один сменял другого, и все они что- то шептали, что-то хотели мне сказать, но бормотание призраков было неразбор чивым и тихим. Возможно, я не мог их расслышать - слишком устал за этот день да и за все предыдущие тоже.
        Последним явился мне благородный муж в старинном убранстве, с луком за пле чами и кинжалом у пояса. Был он в зрелых годах, но еще не стар, и выглядел чело веком, испытавшим многое; вряд ли походила его жизнь на финики в меду. Увидел я силу в лице его и понял, кто ко мне пришел; и уснул я крепким сном, внимая его спокойному внятному голосу.
        «Услышал я эти слова владыки, и силы меня покинули, и упал я на живот, и захватил пальцами прах с земли, и посыпал свою голову. И сказал: «Есть ли большее счастье, чем вернуться на родину? О боги, боги! Дожил я до этого дня, и сердце мое ликует!»
        Но нет сладкого вкуса без горького, нет тепла без холода, нет радости без горя. Понурились мои сыновья, заплакала жена, опечалились воины и слуги, и потемнел лицом Амуэнши. Но был он мудр и не стал меня удерживать. Служили у него люди из Черной Земли, мои соплеменники, и было известно Амуэнши, что всякий сын Та-Кем желает упокоиться на родине; там и только там пропоют над усопшим нужные гимны, скажут нужные слова и вложат в руки мумии Книгу Мертвых. Не похожи мы на других людей, ибо знаем: надо уходить в Страну Заката из своей земли, уходить по стародавним обычаям. А куда я мог уйти из владений Амуэнши?.. Прав был фараон, мой владыка, когда сказал: «Вернись, Синухет! Или решил ты умереть в чужой стране, где тело твое накроют козьей шкурой и забросают землей?»
        Утешил я жену и детей своих как мог и стал собираться в дорогу. Не чужие были они для Амуэнши, и поклялся он, что сыновья унаследуют мою власть и иму щество и будут впредь его опорой - такой же, какой был я. Распрощался я с ними, и вышел в путь вместе с посланцами фараона, и разрывалось мое сердце от горя и радости. Навсегда покинул я близких своих, и это было горе; шел я на родину, в землю предков, и то была радость. Не так жаждал я царской ласки и благоволения, как хотел увидеть дом свой, и течение Хапи, и пальмы на его берегу, и наши свя тилища, и людей, похожих на меня; хотел услышать речь Та-Кем, вдохнуть запахи отчизны и послужить ей в срок, какой отмерили мне боги и судьба. Что бы ни гово рили жрецы, даже фараон, светлый наш Гор, не вечен, а Та-Кем стоял, стоит и будет стоять».

* * *
        Утром началась суета. Десяток солдат, как было велено, отправились в Темеху, чтобы укрепить ливийский гарнизон, и повели с собой верблюдов, груженных боепри пасами. Пулеметы, стоявшие на галерее, были мощными и скорострельными, но я добавил к ним еще пять и, кроме боевых расчетов, назначил людей для метания гра нат. Потом осмотрел ворота, сбитые из брусьев ливанской сосны и окованные желе зом. Мертвая зона перед ними равнялась пятнадцати шагам, и оставлять ее без вни мания не стоило. Я велел прорезать в воротах амбразуры; кроме того, изнутри на них набили доски. Теперь мы могли перекрыть огнем все пространство от дальних барханов до подступов к скалам.
        Спальные нары и печь разобрали, устроив из дерева и камня заграждения перед тоннелями. Пулеметов у нас хватало и для этих баррикад. Я поставил к ним людей Мериры, а к воротам - лучших своих бойцов, Давида, Иапета, Хайло и Нахта с Пау ахом. Галерею обороняли воины Пиопи, но и на них можно было положиться - хоть не молоды, но духом крепки, и у каждого к ассирам длинный счет. Такова война: чем дольше воюешь, тем больше теряешь, и кровь свою, и товарищей, пока ненависть к врагам не станет сильнее стремления выжить. Видит Амон, война калечит природу человека, делая одних червями, а других - хищным зверьем.
        Пиопи послал на юг патрульных на верблюдах и отрядил людей поопытнее поша рить на площадке, поискать взрывчатку. Они протыкали песок длинными штырями, и если штырь натыкался на что-то твердое, принимались за раскопки. Полдень еще не наступил, а перед воротами было уже два десятка ям и траншей, какие по пояс, какие по горло, а какие и глубже. Собрав офицеров, я отправился осматривать находки.
        Большей частью это были скелеты и черепа, обтянутые высохшей кожей. Жаркий песок мумифицировал трупы и не скрывал, что случилось с этими людьми, - в их телах виднелись отверстия от пуль, а кое-где - след от удара клинка или тяжелой дубины. Рени закрыл лицо ладонями и отвернулся. Остальные смотрели на мертвых в мрачном удивлении.
        - Строители, - сказал Пианхи.
        - Года три лежат или четыре, - добавил Тутанхамон.
        - Скорпионы из Руки Гора потрудились или из Амон Бдит. Они помешаны на сек ретности, - буркнул Пиопи и выругался: - Шакалья моча на мумии их предков! Мы не знали… ходили по кладбищу, топтали тела невинно убиенных…
        - Тут уж ничего не поделаешь, - произнес Левкипп. - Клянусь Афиной, нет на вас вины, Пиопи! Иначе ведь к воротам не подойти.
        Из-за спины Левкиппа высунулся Хоремджет.
        - Мужчины из Темеху… Это они здесь лежат, семер?
        Я сурово взглянул на него.
        - Где твой пост, знаменосец?
        - У двери в подземелье, чезу.
        - Тогда почему ты здесь?
        Хоремджет исчез. Конечно, он был прав, здесь лежали мужчины Темеху, но не только они. Сколько их было в оазисе - сто, сто двадцать?.. Судя по размерам площадки, под ней было захоронено с полтысячи работников, а может, еще и больше. На миг сердце мое сжалось от ужаса: я вспомнил слова Пиопи, что таких убежищ в джунглях и пустынях возведено немало. Скажем, дюжина, и это значит, что по завершении строительства перебиты шесть тысяч человек… Шесть чезетов мужчин, павших не на поле брани, а от рук своих же соплеменников! Бывало такое в ста рину, убивали рабочих, дабы никто не потревожил прах фараонов и вельмож… Но не гробницу здесь строили, не пирамиду возводили, а бункер, причем не единственный! Похоже, светлый наш владыка и его приспешники из Дома Маат не боялись, что спросит с них Осирис за жестокость. А ведь спросит! Можно скрыть убийства от людей, но не от богов!
        - Как в Нефере… - пробормотал Рени. - Только тут резали и стреляли свои… Чем же они отличаются от ассиров?
        - Убивали, но хоть не пытали, - откликнулся Мерира. - Милость разбойника - быстро убить.
        - Засыпьте ямы, - велел я солдатам, поджидавшим с лопатами. Оставив их тру диться, мы подошли к одной из траншей, прорытой у верблюжьего загона. Глубина - по грудь, длина - шагов двенадцать, и лежат в этой канаве две штуковины, похожие на бочки. Надписей нет, бочки окрашены синим, на каждой - взрыватель с подведен ными к нему проводами и пара увесистых зарядов. Такие рванут, в воронке танк поместится.
        - Не похоже на мины, - заметил Левкипп.
        - Разумеется. Мины на такую глубину не прячут, - сказал Пианхи. Был он пехо тинцем, прошел по минным полям не один сехен и знал, о чем говорит.
        - Синие бочки… никогда не видал, клянусь пастью Себека… - Пиопи прищурился, разглядывая находку. - А ты, семер? Попадалось такое?
        - Нет. На «Дыхание Сета» не похоже, те баллоны меньше и другого цвета. Какое-то новое оружие?..
        Разные мысли блуждали в моей голове, не складываясь в цельную картину. Конечно, о новом оружии чезу знает больше знаменосца, но чезу тоже человек, и свойственна ему забывчивость. Выходит, забыл я прочно.
        - Эти заряды должны разбросать грунт и вскрыть емкости, а что уж из них вытечет, известно одному Амону, - сказал я. - В подземелье есть подрывной меха низм и на нем написано: опустить рубильник при закрытых дверях, ждать день и ночь, потом можно выйти. Так и сделаем. - Я кивнул солдатам. - Зарывайте! Осто рожнее, чтобы не повредить проводку.
        Мои подчиненные разбрелись, каждый на свой пост. У ворот, проклиная прочное дерево и обливаясь потом, трудился Хайло, вырубал топором бойницу. Попугай летал над ним, подбадривал: «Рруби, куррва, рруби! Фарраону урра! Ассирр трруп, трруп!
        Давид с Иапетом расширяли клинками амбразуру в другой воротной створке, Нахт и Пауах отдыхали, играя, по своему обыкновению, в чет-нечет. Я подумал, что хоть они умелые бойцы, но пятерых для защиты ворот маловато. Подозвал Пенсебу и Софру, велел взять пулемет и идти к воротам.
        В верблюжьем загоне еще оставались два мехари. Около них крутился Муссаваса, и это меня удивило - еще утром я дал ему три пиастра и велел убираться в Мешвеш. Или в Темеху, или в пустыню на восток - куда угодно, только подальше от скал и пещеры.
        Я окликнул проводника.
        - Что ты тут делаешь, старик? Почему не ушел?
        - Когда в пустыне бродят шакалы, лучше держаться около львов. Позволь, семер, я останусь. Видит мать Исида, с вами я буду в безопасности.
        - Нет. - Я покачал головой. - Бери этих верблюдов и поезжай в Темеху. Я дам тебе поручение. Выполнишь, получишь еще пиастры.
        Он оживился.
        - Какое поручение, мой господин?
        - Ливийцами командует теп-меджет Гибли. Скажешь ему: после битвы к пещерам Ифорас нельзя приближаться день и ночь. Еще скажешь: это повеление чезу Хенеб- ка. Подожди, чтобы Гибли понял эти слова, и скажи напоследок: кто побывает у пещер прежде разрешенного, тот умрет. Ты все запомнил, Муссаваса?
        - Память моя глубока как колодец, но твои слова, мой господин, плавают на самой поверхности. Что я получу?
        - Два пиастра и благословение Амона, если никто не погибнет. Езжай!
        Он оседлал верблюда, взял второго в повод и удалился на восток, к оазису. Люди Пиопи заровняли площадку. Из бойниц, повыше ворот, выглядывал десяток пуле метных стволов, другие торчали в створках и на баррикадах, прикрывавших подход к тоннелям. Я велел устроить еще одно ограждение, за воротами - если их разобьют, нужно задержать ассиров, чтобы успели спуститься бойцы с галереи.
        Наступил и прошел полдень, ладья Ра поплыла вниз по незримой дуге, и в рас каленном воздухе замерцали миражи, то озеро с челнами рыбаков, то пальмовая роща, то виноградник в кольце оливковых деревьев, то караван нумидийцев, номадов пус тыни. Но полюбоваться этими картинами я не успел - с юга примчались патрульные. Они гнали верблюдов во весь опор, орали и размахивали руками. Площадка тотчас опустела. Дождавшись разведчиков, мы затворили ворота, разошлись по своим местам и начали ждать. Стволы пулеметов мрачно глядели на холмы песка и небо цвета чистой бирюзы.

* * *
        Я ошибся, и ошибся Пиопи. Ошибкой было считать наше убежище неприступным…
        Нет, не так. Я отлично знаю, что в наше время не существует неприступных крепостей. Мощные стены можно сокрушить орудиями, взорвать врата и баррикады, блокировать подвоз продовольствия, нанести по внешним укреплениям танковый удар, бросить в лабиринт улиц обученных десантников. Если цитадель у моря, ее разрушат дальнобойные пушки кораблей, если она в горах, на отвесной скале, вопрос реша ется бомбардировкой с воздуха. Словом, всякую крепость можно взять, имея превос ходство в живой силе и технике, а также запас времени - взять не штурмом, так долгой осадой, не осадой, так воздушным налетом. И потому нельзя сказать, что мы сидели в неприступном месте. Не в оценке своей позиции мы ошибались, а в том, на что способны ассиры.
        Будь у них танки или пушки, мы не сумели бы отбиться. Орудия калибром восемь теб и даже шесть разнесли бы защищавшие нас скалы с дистанции четверть сехена. Что до танков, то против них пулеметы бессильны, танки мы не смогли бы остано вить; протаранив ворота, они перебили бы нас в пещере как стаю крыс. Но тяжелые орудия и танки в воздух не поднимешь - не было, во всяком случае, такого преце дента. Конечно, ассиры их не привезли, и я полагал, что сражаться мы будем с пехотой. Пусть с лучшими войсками СС, но с людьми, не защищенными броней и не способными достать нас с большого расстояния.
        Я ошибался. Эта ошибка стоила Пиопи жизни. Пиопи и многим нашим бойцам.
        Ассиры явились задолго до вечера. Их колонна неторопливо ползла по песчаным холмам, и, разглядывая врагов в дальнозоркую трубу, я видел потные лица под стальными шлемами, блеск жестоких глаз, туники с крылатыми быками и «саргоны», что покачивались в такт шагам. Шли они бодро, невзирая на зной, и не успели устать - от скал, где мы расправились с их первым отрядом, до Ифораса было менее полутора сехенов. Еще я заметил пять или шесть машин, подобных той, что мы нашли в песках: низкий корпус, широкие колеса, пулеметы на турелях, кузова завалены ящиками - очевидно, с боеприпасом. Машины двигались медленно, со скоростью шага ющих людей. В какой-то момент мне почудилось, что я вижу Гимиль-Нинурту, тощий силуэт шуррукина в слишком просторной тунике, но он мелькнул и исчез среди высо ченных ассиров.
        Вражеское войско скрылось из вида, растянувшись за барханами. Теперь я мог наблюдать лишь его отдельные части, шевеление черных фигурок, ползавших туда- сюда и суетившихся около машин. Их предводитель несомненно уже разглядел ворота в скале и площадку перед ними, пересчитал бойницы и пулеметные стволы и понял, что малой кровью нас не взять. Я бы в такой ситуации отправил саперов на плоско горье и попытался взрывами обрушить свод пещеры. Непростое и долгое дело, но почему не рискнуть - при наличии времени и запаса взрывчатки?.. Это было бы лучше, чем лобовая атака - из своих пулеметов мы могли перемолоть весь вражеский десант в кровавый фарш.
        - Разгружают телеги, семер, - пробурчал Пиопи. Он устроился у второй амбра зуры, я - у третьей, центральной. У пулеметов на галерее стояли его бойцы, навод чики и подающие ленту. Еще два десятка спускались и поднимались по лестницам, таскали плоские коробки с «финиками». Коробкам не было конца, и я глядел на них с тем удовольствием, какое испытывает командир, обозревая свои боеприпасы. Чего еще надо?.. Пулеметы в опытных руках, побольше патронов и надежное укрытие… Хвала Сохмет и Монту, они нас этим обеспечили!
        На вершинах барханов, на пределе прицельной стрельбы, показались темные фигурки. Цепь залегла, соорудив ненадежный бруствер из длинных ящиков - веро ятно, набитых песком. За солдатами подтянулись машины, встали в распадках между дюн, грозя нам пулеметными стволами. Было ясно, что сейчас последует: атака под прикрытием огня, чтобы подобраться к воротам, взорвать их и проникнуть в пещеру. Смертоубийственная затея! Бык Ашшура мог долбить пулями скалы целый день и без надежды на успех, а атакующие были перед нами как на ладони.
        Я отложил трубу.
        - Внимание! Фланговые расчеты бьют по площадке, остальные - по машинам и гребням дюн. Огонь по моей команде.
        Две группы ассиров, в каждой сорок-пятьдесят солдат, устремились к нам. Заговорили вражеские пулеметы и стрелки, град пуль обрушился на скалы и ворота; одни с визгом рикошетировали от камней, другие - памм!.. памм!.. памм!… - впива лись в дерево. Случалось, залетали в амбразуры - кто-то из наших вскрикнул, кто- то выругался, кто-то молча осел на каменные плиты.
        Когда враг развернулся цепью в дальнем конце площадки, я приказал открыть огонь. Фланговые пулеметы тут же скосили половину атакующих, остальные залегли, прячась за трупами и изгородью верблюжьего загона, кое-кто попытался отползти назад. Наши ответные очереди взбили песок на вершинах барханов, прижали стреля ющих к земле; их огонь ослабел, и пули уже не барабанили по камню, а стучали в затихающем ритме. Атака захлебнулась, и я уже прикидывал, что сделает Бык Ашшура, будет ли гробить своих солдат или пошлет к воротам машины. Тоже неплохой вариант - конечно, для нас. Брони на них не имелось, и мы смогли бы забросать их гранатами.
        Потом что-то случилось. Я не заметил, откуда пустили снаряд; увидел только дымную черту над желтыми песками, а в следующий миг сверкнули огненные языки, раздался грохот взрыва, и скала - такая несокрушимая! - будто покачнулась под ногами. Четыре других снаряда ударили выше и ниже амбразур, осыпав нас каменными осколками. Что-то острое чиркнуло меня над бровью, глаз залила кровь, но я успел разглядеть солдат с длинными трубами на плечах. Двое держали такую трубу, и из ее конца, глядевшего на нас, внезапно вылетело пламя. На этот раз били по воро там; не видя их, я услышал взрыв, треск дерева, чей-то предсмертный крик и рев Хайла. Дальнейшее свершилось быстро, с той скоростью, с которой боги посылают смерть: снаряд разорвался в соседней бойнице. Кажется, он был начинен шрапнелью
        - Пиопи и бойцы у пулеметов рухнули без звука, а вслед за ними упал солдат рядом со мной, прикрывший меня своим телом. Мертвый, пронзенный осколками… Внизу кри чали, кто-то со стонами ворочался на полу, в бойницы тянуло едким дымом, и черные следы вновь пятнали небосвод. Я понял, что нам не удержать позицию.
        - Все вниз! Отступать в тоннели и не задерживаться в них! Вниз, немху, вниз! И заберите раненых!
        Мой голос звучал хрипло, будто глотку мою перебила шрапнель. Еще четыре сна ряда ударили в скалу, но пулеметчики - те, что остались в живых, - успели приг нуться. Потом мы ринулись к лестницам. Разбитые ворота лежали на земле, но возве денная за ними баррикада не пострадала и могла прикрыть нас от осколков. У ворот, в груде досок и балок, я заметил неподвижные тела - Пауах, Софра и, кажется, Пенсеба отправились в царство Осириса. Иапет и Нахт тащили Хайла, а попугай, роняя перья, с горестным воплем кружил над ними. Я не разглядел Давида, но вдруг он оказался рядом, обхватил меня, крикнул в самое ухо:
        - Кровь, семер! Ты весь в крови! Ты сильно ранен?
        - Нет. Помоги другим.
        Оттолкнув его, я присел за баррикадой, всматриваясь в проем ворот. Ассиры покинули гряду холмов и приближались к нам за линией неторопливо ползущих машин; стволы пулеметов и трубы на плечах солдат смотрели на наше убежище. Я заметил, что несколько труб валяются на барханах, - очевидно, это оружие годилось лишь на один-единственный выстрел. Сколько еще снарядов было у них?.. Я насчитал четыр надцать или пятнадцать разрывов. Возможно, остался еще десяток или два, но это значения не имело, если они соберутся всей массой на площадке и в пещере. У вас свои секреты, у нас - свои, подумал я, представив загадочный ящик за стальными дверями. Отступить бы только без потерь…
        Вспомнив про убитых воинов и гибель Пиопи, я стиснул зубы. Горе меня не тер зало, ибо в нашем ремесле смерть идет за человеком по пятам. Я мог хвалить свою предусмотрительность - здесь, на галерее и в пещере, было пятьдесят солдат, а остальные - в трех тоннелях и в бункере владыки. Не столь уж многих я потерял, чтобы наше отступление казалось естественным… Таков закон войны, и он безжалос тнее всех судов и приговоров фараона: за все приходится платить, а плата - чело веческие жизни.
        Если бы Пиопи пригнулся… если б Пауах отошел от ворот… если бы Софра и Пен себа укрылись за скалой… Я знал, что это ничего не изменит, - им улыбнулась бы удача, но погибли бы другие. Возможно, Давид с Иапетом, возможно, Нахт или Хайло…
        - Чезу! - позвали из среднего коридора. - Чезу, мы ждем тебя!
        Ассиры затопили площадку, в проем ворот въехала машина, и, прикрываясь за ней, внутрь скользнули солдаты с трубами. Я пополз к заграждению перед тоннелем, протиснулся в узкую щель - Давид и Амени подхватили меня, а Тутанхамон вытер глазницу и щеку мокрым лоскутом. Позади грохотали башмаки, лязгало оружие, гудели моторы машин, и голосами, похожими на собачий лай, перекликались солдаты.
        - В нижнюю камеру! - прохрипел я, подтолкнув Тутанхамона. Мы понеслись по коридору; Давид и Амени почти несли пожилого лекаря. За нашими спинами грохнул взрыв, разнесший баррикаду. Жаркая волна опалила затылок, в ушах зазвенело, и на мгновение мне почудилось, что туника на плечах горит. Я перешагнул порог, увидел Хоремджета - его рука лежала на рубильнике, увидел Пианхи, Левкиппа и двух сол дат, стоявших у двери. Глядел я на них правым глазом - левый снова заливала кровь.
        - Все здесь?
        - Да, чезу. Все, хвала богам.
        Кто это сказал?.. Пианхи или Левкипп?.. Или Хоремджет?.. Звон в ушах не прекращался.
        - Закрывай!
        Солдаты навалились на дверь, щелкнули запоры, и я кивнул Хоремджету:
        - Во имя Амона!.. Рубильник!.. Вниз!..
        Мы не услышали взрывов - дверь была слишком толстой, слишком массивной. Тянулось время, но снаружи никто не ломился, никто не стучал по стальной поверх ности прикладом, не пинал ногами дверь, не подвешивал гранат к замкам в форме звериных головок. Выходит, там, наверху, забыли про фараона и тайное его убежище
        - прочно забыли, навсегда.

* * *
        Прошла ночь, миновал день. Вечером мы вышли из убежища. Тоннели, пещера и площадка перед ней были завалены трупами до самых дюн. Сотни мертвецов лежали в разнообразных позах, кого и как застала погибель, но предсмертный жест был оди наков: держались за горло или грудь, словно всем им не хватило воздуха. Лица ассиров посинели, рты казались черными ямами, на губах и в ноздрях запеклась кровавая пена. От них тянуло чем-то едким и кислым, и эта вонь была особенно заметна у воронок, в которых валялись синие бочки с выбитыми взрывом днищами.
«Дыхание Сета» пахло иначе, пахло горечью. Этот яд был другим, более быстрым и страшным - то ли сжигал легкие, то ли вел к параличу.
        Я велел забросать бочки песком. Инстинкт подсказывал мне, что это оружие, коль его использовали, не разбирает своих и чужих, и находиться рядом с ним опасно. День и ночь - минимальный срок, но, похоже, ядовитый газ, умертвивший ассиров, еще держался в воздухе - глаза у нас слезились, и сухой кашель раздирал грудь. Я сделал то, что полагалось сделать, - повел людей с этого гнусного клад бища в Темеху.
        В распадке меж дюн мы наткнулись на машину командира. Волна газа докатилась и сюда, убив водителя, двух офицеров-штурмхерцев и человека зрелых лет в гене ральской форме - крылатый бык на его тунике был окружен пучками молний, символом власти. Ашшур-нацир-ахи - а это, несомненно, был он - лежал на спине с иска женным яростью лицом, будто гневался на богов, отнявших у него победу, и не мог поверить, что умирает.
        В трех шагах от него скорчился мертвый Гимиль-Нинурта. Странно, но он был спокоен и не сжимал горло пальцами; глядел на меня безмятежно и будто говорил: что обещано, чезу, то исполнено.
        Мы окружили его - Хоремджет и Левкипп, Тутанхамон, Давид, Пианхи и другие. Хайло, раненный в голову, присел на корточки - ноги его держали плохо. Кенамун, воздев руки к небесам, беззвучно шевелил губами, читал заупокойную молитву, Нахт, так же молча, вторил ему. Тень легла на лицо Рени; должно быть, он хотел что-то сказать, но лишь хрип вырвался из горла.
        Сказал Левкипп:
        - Ему не удалось убежать. Бык Ашшура держал его при себе.
        - Он умер как подобает воину, - произнес Пианхи, но Хоремджет покачал головой:
        - Он не был воином. Он умер как благородный муж.
        - Как человек чести, - добавил Тутанхамон.
        - Если чезу позволит… - начал Давид.
        - …мы его похороним, - продолжил Левкипп.
        - И воздадим ему почести, - молвил Кенамун. - Кто знаком с погребальным обрядом ассиров? Мумий они не делают… Может быть, сжигают мертвых?
        - Он не ассир, он - вавилонянин, - напомнил Хоремджет. - У них хоронят в земле. В особых местах, посвященных богу смерти.
        - Мы - в Стране Запада, где царствует Осирис, справедливый и милосердный судья умерших, - сказал Тутанхамон, наш лекарь и жрец. - Здесь его земли, и любое место подходит для погребения.
        Я согласно кивнул.
        - Копайте яму! И пусть она будет глубока, чтобы буря не мешала ему спать, а сметающий пески ветер не добрался до его тела.
        Когда могила была готова, мы опустили в нее Гимиль-Нинурту. Хоть был он в черной тунике СС, но ни к Ассирии, ни к воинству ее не относился; он был шурру кин, египтолог, наставник Вавилонской Академии. Он был наш, ибо сердце его при надлежало Та-Кем. Пусть не в гробнице он упокоился и не в долине Хапи, но все же в нашей земле, и Кенамун с Тутанхамоном пропели над ним заупокойные гимны.
        А потом мы подняли оружие и дали залп в темнеющее небо.
        Глава 12 Цезария
        Серые каменные стены, серые башни, рвы глубиной в три человеческих роста, опускные решетки, перекрывающие врата, редуты с пушечными батареями и всюду золотые орлы - на зубчатых стенах, на знаменах, над воротами и бойницами… Сол даты в круглых касках, большей частью нумидийцы и ливийцы, но с выправкой леги онеров - шагают стройными рядами, тянут носок до колена, и перед каждой центурией - орел на древке… Посередине крепости квадратный плац, называемый преторием, с юга - дом прокуратора, на севере, ближе к римским родным палестинам
        - святилище Юпитера, с двух других сторон - казармы и жилища воинских чинов…
        Это Цезария. Все строго и сурово, все вылизано до блеска, надраено и начи щено. Римляне - люди особой формации: обстоятельные, приверженные великим идеям и собственному образу жизни. Еще очень деловые - у таких пиастр меж пальцев не проскочит. Тем более господство над миром - или хотя бы над его западной полови ной.
        Пестрые улицы, что тянутся от крепостных стен, многоэтажные дома, дворцы и виллы богачей, кабаки и харчевни, лупанары, где сириянки пляшут голыми, где можно купить любую женщину - из Палестины, из Та-Кем, из Вавилона или Греции, даже кушитку, коль придет такая блажь… Гавань, полная судов, склады, лавки и таверны, вино и пиво, жареная рыба, мясо на вертеле, звон чаш, стук кружек… Тор говцы, потаскухи, разносчики, менялы, смуглые хищные мореходы, то ли контрабан дисты, то ли пираты…
        Это тоже Цезария, другая ее часть. Она окружает цитадель широким полуколь цом; город, выросший у крепости, и главный человек здесь солдат. Разумеется, солдат с деньгами - кому нужен воин, прокутивший жалованье? Римляне терпят эту вторую Цезарию, ибо они, как я сказал, люди деловые. А деловой человек не станет нарушать круговорот серебра: из сундуков прокуратора - в солдатские карманы, из карманов - в руки кабатчиков и шлюх, а от них, в виде непременной дани, снова в казенный сундук. Но не все, не все; кто заботится о благе государства, тот и себя не забывает. Иначе какой же он деловой?
        Цезария… Мы шли сюда от Темеху пять дней, прокладывая путь среди песков, россыпей щебня и невысоких утесов. Могли бы добраться быстрее, но на день задер жались в Хенкете - раненым был нужен отдых. Теперь мы здесь. Не скалы и пески окружают нас, а крепостные стены и дома.
        Я - в триклинии прокуратора Юлия Нерона Брута. С нами мой давний знакомец Марк Лициний, трибун, начальник гарнизона, и еще один римлянин - его длинное имя я не запомнил. Крысс или Красс Вольпурний чего-то там… Он не из военных, он каз начей у Юлия Нерона. Как и положено казначею, руки у него повернуты к себе, тело тощее, а рожа кислая. Глядя на него, я думаю: вот человек, на которого плюнул Амон. Может, не плюнул, а помочился?.. И не Амон, а шакал Анубис?..
        Мы возлежим у длинного стола с блюдами, кубками и вместительной амфорой фалернского. Такой обычай у римлян - возлежать во время еды, чтобы выпитое и съеденное не проваливалось в желудок, а двигалось туда неторопливо и с достоинс твом. На угощение прокуратор не поскупился: тут и редкая птица индейка, исходящая паром, и миланские колбасы, и окорок из Неаполя, и страусиная печенка, и сици лийский медовый пирог в пять пальцев толщиной. Кроме вина пьем мы соки из апель синов и яблок - что, по мнению римлян, способствует пищеварению.
        - За твой благополучный исход! - Юлий Нерон поднимает кубок. - За то, что ты прошел Восточную пустыню, прошел Западную, и очутился там, где нужно - в Цеза рии! Живым, хвала Юпитеру!
        Мы закончили с едой, теперь пьем и беседуем. Говорим на латыни, которой я владею достаточно сносно. Я уже поведал сотрапезникам о своих обстоятельствах, о сидении в каменоломне, внезапном бегстве, переправе через Хапи, скитаниях в песках пустыни и битвах с ассирами. Словом, о всех передрягах и бедах, из коих я вышел живым. Так что тост прокуратора вполне уместен.
        - Тебя и всех твоих людей осудили и лишили чести, - говорит трибун Марк Лициний.
        Я мотаю головой.
        - Осудили - да! Но чести нельзя лишить.
        Марк Лициний немного смущен.
        - Не прими за обиду, Хенеб-ка. Я подразумевал… ээ… юридический аспект данной процедуры. Она ведь регулирует связь между тобой и вашим владыкой. Не так ли?
        Римляне - большие законники. Их хлебом не корми, а дай порассуждать о jus utendi et abutendi, jus puniendi, jus occupationis и даже jus primae noctis.[54 Jus utendi et abutendi - право пользования и использования; jus puniendi - право наказания; jus occupationis - право захвата (оккупации); jus primae noctis - право первой ночи (лат.).]Я не столь поднаторел в юриспруденции, и мысль Марка Лициния мне непонятна.
        - Регулирут связь? Что ты имеешь в виду?
        - То, что ты был связан присягой фараону. Но тебя и других изгнали из армии, лишили чести, а это аннулирует все обязательства перед Египтом и его правительс твом. Ты, Хенеб-ка, свободный человек, и твои люди тоже. Вы имеете право присяг нуть на верность цезарю.
        Прокуратор благожелательно кивает, и даже на кислой морде казначея изобража ется одобрение.
        - Присягнуть можно, - говорю я. - Но какова цена вопроса?
        - Прежняя, и она тебе известна, мой драгоценный Хенеб-ка, - отвечает Юлий Нерон. - Ты получаешь римское гражданство и звание легата. Тысяча двести дена риев в год.
        Воинские чины у римлян не совпадают с нашими: центурион выше теп-меджета, но ниже знаменосца, зато трибун повыше, ибо начальствует над когортой в четыре сотни бойцов. Легат же куда значительнее чезу, хоть еще не генерал. Легат - командир легиона, в котором десять когорт и вспомогательные службы.[55 Числен ность римского легиона в разные времена колебалась от четырех с половиной до шести тысяч солдат. Центурион (унтер-офицер) командовал манипулом из двух цен турий по сотне воинов в каждой; трибун командовал когортой из четырех-шести цен турий (примерно батальонный командир). Легат во времена республики и ранней империи командовал легионом; позже эта функция была возложена на префекта. (Г. Дельбрюк, «История военного искусства».)]Амон видит, мне оказали почет! Не говоря уж о денариях - если пересчитать на пиастры, будет втрое больше жалованья чезу. Наш фараон Джо-Джо велик и справедлив, но не очень щедр.
        Хорошие условия, но я решаю поторговаться. Хотя бы потому, что тех, кто не торгуется, римляне не уважают.
        - Прежде я был один, а теперь со мной девяносто пять бойцов. - Столько нас осталось после сражения при Ифорасе. - Я их сюда привел, и - клянусь Маат! - это было нелегко! Люди отборные, ветераны-менфит, все испытаны в боях. Рукой махнут, будет улица, отмахнутся - переулочек!
        Казначей, переглянувшись с прокуратором, сообщает:
        - За каждого получишь двадцать денариев.
        - Это смешно, почтенный Крысс!
        - Красс, - поправляет он. - С твоего разрешения, Красс Домициан Вольпурний. Двадцать пять, отважный чезу.
        - Маловато. Карфаген заплатит больше.
        При упоминании Карфагена их физиономии вытягиваются. Юлий Нерон нервно чешет в затылке и говорит:
        - Карфаген - это империя зла. Тридцать пять!
        - Пятьдесят! Вот мое последнее слово. Клянусь мумией родителя!
        - Но, дорогой Хенеб-ка…
        - Пятьдесят!
        Марк Лициний отворачивается, пряча усмешку. Он на моей стороне. Солдатское братство нерушимо… Кроме того, он рассчитывает попасть в мой легион и выбраться из Цезарии, ибо честолюбивому воину искать тут нечего. Кстати, должность стар шего трибуна и моего заместителя еще вакантна.
        Прокуратор вздыхает.
        - Ладно, пятьдесят за голову. Это четырехлетнее содержание легата… Надеюсь, ты доволен?
        - Еще нет. Что получат мои люди?
        Юлий Нерон перечисляет условия контракта - неплохие, но обычные для римских наемников. Знаменосцы становятся трибунами, теп-меджет - центурионами, а рядовые
        - легионерами-триариями,[56 Триарий - легионер-ветеран.]с учетом выслуги в войсках Та-Кем. Все с жалованьем, положенным каждому чину: легионер - двести денариев в год, центурион - четыреста, трибун - семьсот.[57 Сведения о жалованье легионеров взяты из «Истории военного искусства» Дельбрюка.]
        Слушаю дальше.
        Цена за потерю руки, ноги, пальца, глаза… десять лет службы - римское граж данство… через двадцать по выбору - выходное пособие или регулярный пенсион… право поселиться в Риме или в любом краю державы… в случае гибели - компенсация родичам…
        Хорошие условия, но я опять торгуюсь, поминая Карфаген, где дадут еще больше. Дадут или нет, о том даже Амону не ведомо, но на прокуратора это дейст вует. Он, как шепнул мне Марк Лициний, из рода патрициев, ненавистников пунов,
58 Пуны - так римляне называли карфагенян.]из тех римлян, что бились еще с Ганниба лом, и какой-то его предок, выступая в сенате, каждую речь заканчивал словами: «Ceterum censeo Carthaginem esse delendam».[59 Ceterum censeo Carthaginem esse delendam - «А кроме того, я утверждаю, что Карфаген должен быть разрушен» - слова Порция Катона Старшего, римского цензора республиканской эпохи (лат.).]Зная об этом, я требую каждому воину полугодовой оклад - прямо сейчас и без последу ющего вычета. Людям нужно отдохнуть, а отдых в Цезарии недешев; еда, вино, жен щины, приличная одежда - все стоит денег.
        Наконец мы приходим к согласию, и Юлий Нерон велит Марку Лицинию наполнить чаши. Крысса или Красса - словом, казначея, - с нами уже нет, он отправился счи тать денарии; их выдадут нам завтрашним утром. Мы пьем, и я говорю:
        - Еще одно, достойный прокуратор. Мне нужны гарантии, что я и мои люди не будем воевать с Та-Кем. Это условие нужно включить во все контракты.
        Челюсть у прокуратора отвисает. Он хмыкает, морщит лоб и наконец бормочет:
        - Вообще-то, мой дорогой Хенеб-ка, солдаты цезаря идут туда, куда приказы вает цезарь. Procul dubio.[60 Procul dubio - без сомнения (лат.).]Исключений в этом вопросе не бывает.
        - Все бывает, - отвечаю я и прикладываюсь к чаше.
        - Зачем тебе это, Хенеб-ка? - Марк Лициний смотрит на меня с недоумением. - Твой фараон тебя унизил… всех вас унизил, в душу плюнул, можно сказать… Отблаго дарил за подвиги и пролитую кровь! Разве сердце твое не жаждет мщения? Разве дрогнет рука, втыкая клинок в горло фараона?
        - О фараоне речи нет. Я говорил про Та-Кем.
        - Но это же одно и то же! Фараон есть Та-Кем, Та-Кем есть фараон… Так было у вас от века!
        - Времена меняются, Марк Лициний, - говорю я. - Меняются!
        Юлий Нерон теребит губу.
        - Ты настаиваешь на своем условии, Хенеб-ка?
        - Да, семер.
        - Я не могу ничего обещать, ибо не имею полномочий для таких решений. Свя жусь с генералом Помпеем, нашим командующим на Сицилии… Он, если нужно, запросит цезаря и сенат.
        Я киваю.
        - Подождем. Ушебти сокращает время переговоров.
        - Ушебти? Ах да, вы называете так связь по радиолучу… Да, сокращает, но у сенаторов свои понятия о том, что такое быстро, и что - медленно. Впрочем, Помпей имеет выход прямо на цезаря…
        Генерал Помпей Кассий Нерва, римский наместник Сицилии, мой будущий коман дир… В начале трапезы прокуратор сказал, что нас отправят именно к нему. Не только нас, еще три сотни завербованных, ядро моего легиона. Все они сыны Та- Кем, и все бежали оттуда, от милостивого нашего владыки… Покарай его Сохмет! Пошли ему проказу, и пусть он сдохнет столько раз, сколько выстроил себе убежищ!
        Я прощаюсь с прокуратором и трибуном. Несмотря на споры, расстаемся мы друзьями: они призывают милость Юпитера на мою голову, а я желаю, чтоб им улыб нулся Амон. Затем выхожу из дома Юлия Нерона, пересекаю преторий и сворачиваю к казарме, второй от святилища. Это длинное двухэтажное здание из обожженного кир пича, и в нем воплотилась страсть римлян к строгому порядку. На первом этаже - помещения нижних чинов, санблок и трапезная, на втором - комнаты офицеров, кан целярия, штаб, арсенал и склад амуниции. В солдатских спальнях топчаны, в каждой
        - сто, ровно на центурию, а в офицерских - кровати, ширина которых соответствует уставу: у трибунов - два локтя, у легата - три. Кроме того, имеются ванны и отдельные клозеты. Рядом с моим помещением - штабная комната: стол на двадцать персон, жесткие сиденья для трибунов, а для меня - кресло с набитой конским волосом подушкой. На спинке кресла - грозный орел, а выше, на стене - портрет цезаря. Цезарь изображен в гражданском, но вид у него бравый; сразу видно, нас тоящий вояка.
        Взойдя по лестнице, я открываю штабную дверь и подмигиваю нашему работода телю. Цезарь хмуро глядит на меня - ему, похоже, не до шуток.
        Офицеры встают. Все здесь - Хоремджет и Левкипп, Пианхи и Рени, Тутанхамон, Мерира и еще двое, из тех трех сотен беглецов, что добавились к нашему отряду. Время уже позднее, но они меня ждут.
        Я киваю им и сажусь в кресло.
        - Чезу дозволит спросить? - молвит Ахи, один из новичков.
        - Теперь я не чезу, а легат, - сообщаю я. - Спрашивай, Ахи.
        - Когда мы отбываем? И куда, мой командир?
        - На Сицилию, в войско славного Помпея Кассия, где формируется Первый Еги петский легион. Там примем присягу. О дне отправки сообщат дополнительно. Пока отдыхайте. Завтра выдадут денарии.
        За столом оживленный гул. Хорошая новость! Мы в Цезарии вторые сутки, а другие египтяне - так нас здесь называют - сидят в крепости кто половину месяца, кто месяц, а кто и два. Содержание им положили денарий в десять дней, а на такие деньги не разгуляешься. Но вот явился славный чезу Хенеб-ка, принял команду над беглецами, и сразу все решилось. Амон видит, уважают Хенеб-ка в Цезарии!
        - В гавани трирема крейсерского класса, - говорит Пианхи. - Мы поплывем на ней, семер?
        - Вряд ли. Не рискнут римляне нас вывозить на своем военном судне.
        - Почему? - Это уже Мерира.
        - Политика, - объясняю я, - высокая политика! У цезаря договор с фараоном о невмешательстве в дела держав, коими им посчастливилось править. Та-Кем сража ется, изнемогая в жестокой борьбе, а тут римляне вербуют дезертиров и преступ ников и везут их на своей триреме… Узнает кто, донесет, нехорошо получится!
        - Не убежит от нас Сицилия, - замечает Левкипп.
        Я согласно киваю.
        - Есть еще вопросы? Нет? Тогда можете расходиться. Хоремджет, останься.
        Он застывает около двери. Его лицо - сосуд скорби. Не нравится ему в этом городе, не нравятся казарма и спальня с отдельным клозетом, не нравятся порядки римлян, и даже их денарии не вдохновляют.
        - Хоремджет, - говорю, - мне обещаны деньги за каждого воина, что пришел со мной. Сумма крупная, почти пять тысяч денариев. Тысячу я оставлю себе, остальное ты раздашь солдатам. Поровну.
        - Слушаюсь, легат.
        - Офицеров тоже не забудь.
        - Да, мой командир.
        - Ты чем-то недоволен, Хоремджет?
        - Недовольство воину не подобает. Я лишь хочу спросить… - Его щека дерга ется. - Что слышно в Мемфисе? Что происходит на фронтах? Римляне тебе об этом говорили?
        - Нет. Обсуждались вопросы финансового свойства. Но у меня есть ушебти, и я собираюсь послушать ночную станцию Мемфиса.
        Мы идем в мою комнату, и я включаю аппарат. Новости плохие. Можно сказать, совсем отвратительные: Дамаск пал, ассиры прорвали фронт на Синайской дуге. Они уже в Дельте и с боями продвигаются к Мемфису.

* * *
        Ночью мне снова привиделась Аснат. Или не Аснат то была, а Бенре-мут, о которой я думал вечером? Или другая Аснат, та, что из Темеху? Не знаю, не знаю… Сон мой был неотчетлив, лицо и фигуру женщины скрывал туман, и походила она как бы сразу на всех дочерей Та-Кем: стройная, с тонкой талией и пышными темными волосами. Ничего она мне не сказала в этот раз, лишь стояла с поднятыми к небу руками, и я понимал, что молится она за меня, и за тех, кто пришел со мной, и за тех беглецов, что отданы в мою команду. За нас возносила она молитвы, за покида ющих отчий край в годину бедствий, и не держала за это ни зла, ни обид. Так про вожает мужа жена, когда уходит он, спасаясь от пытки и темницы, так провожает сына мать, когда бежит он от неминуемой погибели… Провожает без слез, без упре ков, без жалоб.
        А вслед за ней явился мне князь Синухет, но был он теперь не мужем в зрелых годах, а старцем. Волосы его поредели, кожа поблекла, стан согнулся, сияние глаз угасло, губы сделались сухими, как на черепе мумии. И понял я, что повесть его жизни близится к концу.
        «Вот отправился я в дорогу с посланцами владыки моего, и шли мы к великим финикийским городам, что стоят у моря Уадж-ур, а затем вдоль побережья в страну Син, а затем повернули к дельте Хапи, к Нижним Землям благословенного Та-Кем. Увидел я Реку, и возликовало мое сердце, увидел храмы, и вознес богам молитву, увидел поля с зелеными ростками, и деревья в цвету, и виноградники, и усталость меня покинула. Вдохнул я воздух родины и сказал: «О Амон! Нет краше земли твоей! Счастье почитать тебя, счастье жить на этих берегах и счастье уйти отсюда в Страну Запада!»
        По Реке мы плыли на судне с тридцатью гребцами, и причалило судно у дворца фараона, светлого Гора, и господин мой Сенусерт, коего помнил я еще царевичем, вышел ко мне и позволил припасть к его стопам. А после обнял он меня и произнес:
«Ты прибыл, Синухет, ты прибыл! Ты услышал мой зов! Да будешь ты награжден и возвеличен!»
        И сделалось по сему. Вернул повелитель мои владения, и все в них было целым
        - и дом мой, и сады, и поля, и стада, и люди мои, хоть немногие из них помнили меня и знали, кто их князь и господин. И приумножил царь мои богатства, дал во владение многие земли и, призвав зодчих, повелел устроить мне усыпальницу, дос тойную князя и вельможи. И рука царя не скудела, и всякий день видел я улыбку на лице его. Воистину был я награжден и возвеличен!
        Но в том ли радость? В том ли, что царь милостив к слуге своему, с которым некогда делил тяготы битв и походов?.. И, думая об этом, я повторял снова и снова: даже фараон не вечен и преходящи его милости, а Та-Кем, прекрасный мой Та-Кем, стоял, стоит и будет стоять. Будет стоять, пока не иссякли любовь и доб лесть в сердцах его сыновей».

* * *
        Утром в канцелярию притащили сундуки с серебром - четыре больших с солдат ским жалованьем и один поменьше, где звенели мои денарии. Я отсчитал тысячу, ссыпал монеты в мешок и удалился в свои покои. Все утро за дверью слышался топот и перезвон серебра, а я сидел и разбирался с типовым контрактом, писанным на зубодробительной латыни. Контракт передали вместе с деньгами - для предваритель ного изучения и уточнения. Всем нам полагалось его подписать, но не сейчас, а на Сицилии, перед торжественной присягой цезарю. Деньги, однако, выдали немедля. К деньгам и финансовым обязательствам римляне относятся куда уважительней, чем к долгу перед страной, почитанию богов и прочим добродетелям. Virtus post nummos!
61 Virtus post nummos - добродетель после денег (лат.).]
        Кроме приятных вещей, касавшихся платы и выходных пособий, имелся в конт ракте раздел «Culpa et poena»,[62 Culpa et poena - вина и наказание (лат.).]и было в нем сказано вот что: за пьянство и драки - порка кнутом, за воровство - позорная смерть на виселице, за дезертирство, трусость в бою и неподчинение при казам - расстрел. Грабеж допускался, но только по разрешению вышестоящих чинов; доля цезаря - тридцать три процента, а кара за сокрытие добычи - опять же петля. Воистину римский закон был строг, но справедлив! Воинам не возбранялось мочиться где угодно, хоть на могильные плиты древних консулов и императоров. Во всяком случае, такого запрета я не нашел.
        С контрактом пришлось разбираться до самой вечерней трапезы. Закончив с делами и убедившись, что деньги розданы, я вызвал к себе Тутанхамона и Иапета. Они явились, когда в небе уже сияла полная луна. Иапет был слегка навеселе, жрец, как всегда, - сдержан и серьезен.
        - Ты, Тутанхамон, не поплывешь на Сицилию, - сказал я. - Это не приказ, а просьба.
        Мне показалось, что лекарь с облегчением вздохнул.
        - Слушаю, чезу, - я ведь могу называть тебя так?
        - Конечно. - Я сделал паузу, обдумывая то, что собирался ему сказать. Потом вытащил увесистый мешочек с тысячей денариев и положил его на колени Тутанха мона. - Вот деньги. Половину возьми себе, а другую передай женщине из оазиса Меш веш. Бенре-мут ее имя, и у нее ребенок от меня. Дочь.
        - Дочь! Исида и Хатор щедро тебя наградили, - промолвил лекарь.
        - Нет награды без обязательств, - сказал я. - Женщина и ребенок мне дороги. Не хочу, чтобы они голодали.
        - Этого не будет, семер. Клянусь судом Осириса, я все исполню! А после… Страна наша огромна, и затеряться в ней легко. Я не воин, я лекарь, а лекарь нужен всюду.
        Я встал перед ним на колени, склонил голову и коснулся пола лицом.
        - Что ты делаешь, чезу! Что ты делаешь!..
        - Целую прах под твоими ногами. Долг мой перед тобою вечен. Скажи, чем я могу отплатить?
        Он поднял меня и заставил сесть в кресло. Потом проворчал:
        - Чем отплатить? Останься в живых, чезу Хенеб-ка! Останься в живых и вернись когда-нибудь к своей женщине и своему ребенку. Сделай это, и я, очутившись перед судьями Осириса, скажу им: вот старый жрец Тутанхамон, ковырявшийся в животах и отрезавший конечности, но кроме таких кровавых дел есть за ним и нечто доброе: вернул он мужа жене и отца - дочери.
        - В словах твоих - мед мудрости и терпкое вино надежды, - ответил я ста ринной поговоркой и повернулся к Иапету. - Ты, мой товарищ, хочешь остаться в Та-Кем?
        - Нет, чезу. Я хочу идти по твоим следам и слушать твой зов. Твой дом - мой дом.
        - Разве дом ливийца - не пустыня?
        - Ливиец не сидит на месте и носит дом с собой. Ты мой дом, и семер Хоремд жет, и Нахт с Давидом, и даже этот толстый бегемот Хайло. У меня нет другого дома и нет другого племени. - Он помолчал и вдруг ухмыльнулся: - Понимаю, чего ты хочешь, чезу. Лекарь стар, а дорога в пустыне тяжела… надо вьючить верблюдов, надо поить их и кормить, надо идти верным путем и отбиваться от шакалов… от всякой твари, четвероногой и двуногой… Лекарю нужен спутник, но это не я. С ним пойдет Шилкани. Верный человек!
        - Он согласится?
        Ухмылка Иапета стала еще шире.
        - Как-нибудь я его уговорю. Уж ты поверь мне, чезу!
        - Амон ему воздаст и вам тоже, - сказал я. - Теперь идите. Пусть Шилкани купит хороших верблюдов - таких, чтобы ему захотелось оставить их себе.
        Тутанхамон и Шилкани уехали на следующий день. Я распрощался с ними второ пях, был занят - нам выдавали боевое снаряжение. Круглые каски с назатыльником, темно-зеленые френчи, наплечники из бычьей кожи, высокие, до колена, сапоги… Было непривычно видеть знакомые лица в шлемах с римским орлом, который повто рялся всюду: на пряжках, пуговицах, ножнах клинков. Вместо наших «саргонов» и
«сенебов» мы получили ручные пулеметы марки «Гай Калигула», вместо походных мешков - плоские ранцы, вместо пшена, муки и фиников - что-то странное, запа янное в жесть и не имевшее ни запаха, ни вкуса. Этот полевой рацион нужно было вскрывать ножом и есть особой штукой с четырьмя зубцами. К нему прилагалась фляга со спиртным - не пиво, не вино, а желтоватое зелье, такое крепкое, что лишь Хайло осилил кружку. Еще нам дали подсумки с обоймами, лопаты и кирки, топоры и пилы, дальнозоркие трубы и сейф для казны легата и штабных документов. Постепенно, день за днем, мы обрастали имуществом и превращались в то, чем нас желали видеть: в первую когорту Первого Египетского легиона. Радовало это немно гих. Собственно, никого.
        Оружейным складом заведовал старый центурион-ветеран Луций Сервилий Гальба, длиннорукий, колченогий, заросший черной шерстью. Левкипп обмолвился, что он походит на Гефеста, бога кузнецов, которого римляне зовут Вулканом. Луций Сер вилий был нравом суров, но на меня посматривал с уважением, понимая, что вышел я, как и сам он, из плебеев и заслужил свои чины не знатностью, а кровью. Часть хранилищ в его арсенале была под тремя замками, но он меня и в них привел - думаю, хотелось старику похвастать мощью римского оружия.
        Там стояли синие бочки с ядовитым газом, и на днище каждой был закреплен подрывной механизм. Их было, наверное, сотня, но большая часть помещения пусто вала - остались только ниши в стенах да следы на пыльном полу. Товар ушел - и, вероятно, давно, еще в минувшие Разливы… В другой камере тоже нашлось нечто зна комое - трубы и снаряды длиною в два локтя. Метательный комплекс «Ромул», новое оружие пехоты, пояснил Луций Сервилий и добавил: пушки в сравнении с ним, что камешки против гранаты.
        Я глядел на эти смертоносные орудия и думал: если двое дерутся дубинами, всегда найдется третий и подсунет им мечи - само собой, за хорошую цену. И будут два недоумка не в синяках, а в кровавых ранах, а то и вовсе без голов…
        «Где это делают?» - спросил я Луция Сервилия, кивнув на трубы, и он ответил, что на военном заводе в Помпеях, близ Неаполя. Тут что-то случилось со мной, то ли гнев накатил, то ли кровь ударила в виски - только увидел я мертвого Пиопи и других солдат, погибших в Ифорасе, и произнес на языке Та-Кем, непонятном Луцию: гореть бы этим Помпеям в пламени Сета!
        Так, в трудах, заботах и воспоминаниях, проходили мои дни, но было их нем ного, всего лишь четыре. На пятый день в гавани Цезарии пришвартовался большой сухогруз, перевозивший зерно в западные римские провинции. Корабль с огромными трюмами плавал под флагом нейтрального Иси, или Кипра, как назывался этот остров у греков и римлян. Смуглые мореходы толпились на палубе, снимали крышки с трюмных люков, но груз принимать не спешили. Капитан, осанистый мужчина с черной бородкой, сошел на берег и направился к воротам крепости. Я следил за ним с обращенной к гавани стены.
        Прошло недолгое время, и на стену поднялся мой приятель Марк Лициний. Черно бородый капитан шагал за ним, придерживая свисавшую с пояса сумку.
        - Капитан Эний Гектор, - представил чернобородого Марк Лициний. - А это, - он повернулся в мою сторону, - легат Хенеб-ка, которого ты, капитан, доставишь в Мессину. Вместе с его отрядом, разумеется.
        Я кивнул Гектору. Он показался мне опытным моряком; дубленая кожа, крепкие руки, твердый шаг - все говорило о долгих годах, прошедших в изменчивом море, на шаткой палубе корабля.
        - Ты отправишься с нами, Марк Лициний?
        Трибун покачал головой.
        - Увы! Я не могу оставить гарнизон, пока не прислана замена.
        - Это зависит от генерала Помпея?
        - От него, мой догадливый друг.
        Мы обменялись понимающими взглядами. Затем Марк Лициний сказал:
        - Будете грузиться ночью. На судне Гектора вместительные трюмы.
        - С подвесными койками, камбузом и гальюнами, - басом прогудел капитан. - Останешься доволен, мой господин. Я не первый раз иду в Сицилию с живым грузом.
        Он поклонился и ушел. В его сумке весело звенело римское серебро.
        - Прокуратор связался с Помпеем, - сказал Марк Лициний. - Твое условие при нято, Хенеб-ка: с Та-Кем вы сражаться не будете. Воевать с Египтом мы не собира емся. - Он вдруг усмехнулся. - Но, возможно, придется освобождать страну от асси рийцев… Против этого ты не возражаешь?
        - Нет.
        - Хорошо. Теперь о плавании на Сицилию… Можешь не тревожиться, Хенеб-ка, Эний Гектор отличный моряк. Он ловок и умеет договариваться с морскими патру лями… Но думаю, им теперь не до нас, и судно Гектора никто не остановит. По сводкам и донесениям лазутчиков, часть Египетского и Финикийского флотов уничто жена с воздуха, а уцелевшие суда переброшены в Дельту. Там идут тяжелые бои, и фронт постепенно откатывается к Мемфису… - Марк Лициний поджал губы. - Ты ведь из Мемфиса, друг мой? Сочувствую тебе. Эту войну ваш фараон проиграл. И войну, и столицу.
        Мне не хотелось ни думать об этом, ни говорить. Прищурившись, я смотрел на море. Запад - путь в Сицилию, восток - дорога в Дельту…
        - Как ты думаешь, Марк Лициний, куда нас пошлют?
        - Сицилия почти очищена от пунов, и Помпей перебрасывает войска в Иберию. Туда отправлены Второй и Третий Аллеманские легионы, Третий Галльский и Первый Британский.
        Аллеманский, Галльский и Британский… теперь добавится Первый Египетский… Слова трибуна меня не удивили. Римляне любят воевать чужими руками и нанимают даже скандинавов и сородичей Хайла. Pecuniae oboediunt omnia.[63 Pecuniae obo ediunt omnia - деньгам все повинуется (лат.).]
        - Наверняка пошлют в Иберию, - сказал Марк Лициний. - По воле цезаря и сената Помпей должен разгромить базы пунов на атлантическом побережье. Надеюсь, мы будем там вместе.
        Он положил руку на мое плечо. Дружеский жест, но я на него не ответил. Из безмерной дали времен всплыло предо мной лицо Синухета, и услышал я его печальный голос: «Обласкали тебя римляне, обласкали… Сколько ты стоишь, Хенеб- ка? Тысячу двести денариев в год? А какова цена твоей земле, твоей женщине и твоему ребенку? Их ты еще не успел продать?»
        Пришла ночь, мы погрузились на корабль и с рассветом вышли в море.
        Эпилог
        Вчера закончился месяц пайни, первый месяц Засухи; сегодня, в день нашего исхода, начался месяц эпифи. Море было спокойным, мерцающим зеленовато- серебристым блеском, и лежало оно от горизонта до горизонта, заполняя вместе с небом мир. Берег уже исчез, скрылись стены и башни Цезарии, и судно Эния Гектора шло на запад, разрезая форштевнем мелкую волну. Глухо рокотали моторы, моряки драили палубу, стоял на мостике чернобородый капитан, всматривался в даль рулевой у штурвала, но не виднелось в море ровным счетом ничего: ни рыбачьих баркасов, ни торговых судов, ни военных трирем. Похоже, верными были сведения римских лазутчиков - если и остались у нас боевые корабли, так только в Дельте.
        Я условился с капитаном, что мои люди будут выходить наверх из трюмов груп пами по сорок человек. Сейчас первая такая команда собралась на корме у мостика, чтобы не мешать работавшим на палубе матросам. Тут были Рени, Хоремджет и мои ординарцы, Кенамун, Амени и еще десятка три солдат; дышали свежим воздухом и как один смотрели на юго-восток, на дом, который мы покинули. Прощались. Хмурые нап ряженные лица и взгляды, полные тоски… Только двое были спокойны, Хайло и Иапет. Хайло кормил попугая фиником, а Иапет… Ну, как известно, ливиец не сидит на месте и носит дом с собой.
        Вдруг капитан шагнул к перилам мостика и замахал мне рукой.
        - Легат! Послушай, твоя милость, что творится! И вы, парни, слушайте! Вов ремя вы убрались из Египта! Не иначе как вас хранили боги!
        У него на мостике был ушебти. Должно быть, мощный аппарат, раз взял мемфис скую станцию.
        - Сделай громче, - сказал я, и над палубой понеслось:
        - Слушай, Та-Кем, слушайте, люди Черной Земли! Слушайте, слушайте! - Голос диктора смолк, будто он пытался справиться с волнением. - Враг… Враг наступает! Они идут, и нет у нас другой защиты, кроме рук своих, кроме стойкости и мужес тва. Нет у нас царя - бежал наш царь. Нет у нас Дома Войны - лежит в руинах этот Дом. Нет у нас надежды на богов - молчат наши боги. Нет у нас крепких стен, чтобы огородиться от чужого воинства. Не защитит нас Река, не спасет пустыня, и солнце не сожжет наших врагов… Поднимайтесь, роме, вставайте, люди Черной Земли! На помощь, братья! На помощь, сестры! Велика держава наша, а отступать некуда! Ассирийские танки у врат Мемфиса!
        Огляделся я и увидел: стоят мои воины с окаменевшими лицами, словно покинуло их дыхание жизни. И тех, что на палубе, и тех, что столпились внизу, на лестни цах, ведущих к люкам.
        Поднял я голову, посмотрел на капитана Гектора и велел:
        - Поворачивай на восток! Плывем к Дельте и дальше - в Мемфис!
        - Не могу, легат, - отозвался капитан. - Мне заплачено, и должен я доставить вас в Мессину.
        - Ты, Эний Гектор, поплывешь туда, куда я прикажу. Клянусь красными лапами Сета! Не то…
        Лязгнули затворы, Иапет потянул клинок из ножен.
        - Поворачивай лохань, капитан! - выкрикнул Нахт.
        - Делай, что приказано, или схлопочешь финик в лоб, - молвил Давид.
        - Кто ты такой, чтобы спорить с нашим воеводой? - рявкнул Хайло.
        - Тебе лучше подчиниться, Эний Гектор, - спокойно произнес Хоремджет. - Видит Амон, мы возвращаемся!
        Капитан пожал плечами и что-то буркнул рулевому. Завертелся штурвал, и сол нце, глядевшее в корму, переместилось на левый борт, а потом его лучи брызнули прямо в глаза.
        Мы возвращаемся! Возвращаемся!
        …И сказал Синухет, князь и странник:
        - Вот Та-Кем, прекрасный мой Та-кем; стоял он, стоит и будет стоять. Будет стоять, пока не иссякли любовь и доблесть в сердцах его сыновей.
        Повесть о Синухете
        Возможно, читатель, познакомившись с «Повестью о Синухете», разбитой в тексте моей книги на отрывки, захочет обозреть ее в виде единого текста. С этой целью «Повесть» приводится ниже, вместе с моими примечаниями.
        Составляя эту компиляцию, я пользовался четырьмя источниками, причем тексты
«Повести» в них существенно различались:
        1.«Всемирная галерея. Древний Восток», СПб., изд-во «Терция», 1994г.
        2.М.Матье, «День египетского мальчика», М., изд-во «Детская литература»,
1975г.
        3.«Фараон Хуфу и чародеи. Сказки, повести, поучения Древнего Египта» (перевод И.С. Кацнельсона, Ф.Л. Мендельсона), М., изд-во «Художественная литера тура», 1958г.
        4.Б.А. Тураев, «Древний Египет», М., изд-во «Высшая школа», 2007г.
        Различия текстов вполне объяснимы и связаны не только с конкретным перевод чиком, но и с тем, что «Повесть», созданная в XIX веке до н.э., читалась и пере писывалась в Древнем Египте на протяжении тысячелетий. Чтобы это было ясно, при веду цитату из предисловия к книге 3:
        «Известно около двадцати пяти различных спис-ков этого произведения, относя щихся к XIX -X вв. до н.э. Они содержат от нескольких обрывочных строк до почти полного текста. И каждый из них имеет какую-либо особенность в языке или стиле, отличающую его от других. В основе повести, возможно, лежат подлинные события, впоследствии приукрашенные и поэтизированные. Во всяком случае, она во многом напоминает те автобиографии, которые египетские вельможи приказывали высекать на стенах гробниц, чтобы увековечить свои деяния».
        Внимательный читатель, ознакомившись с любым переводом «Повести», может отметить ряд загадочных обстоятельств. Почему Синухет, большой вельможа и воена чальник в расцвете лет (ему примерно 35), так пугается грядущей междоусобицы? Почему он бежит? Казалось бы, он должен поддержать царевича-наследника воору женной рукой, а не бежать в страны дикарей и варваров. Почему Амуэнши, приютивший Синухета, столь к нему благосклонен - выдает за него свою дочь, наделяет бога тыми владениями, ставит начальником над войском? Ведь Синухет для него - чужак, причем довольно подозрительный! Наконец, пробыв на чужбине лет тридцать и вырастив взрослых сыновей, Синухет, по слову фараона, бросает эту свою семью без всякого сожаления! Странно, не так ли?
        Четких ответов на данные вопросы нет, есть гипотезы, которые я здесь изла гать не буду (хотя они очень интересны). Дело в том, что в древнеегипетском тексте приведены факты и некоторые описания, но отсутствуют психологические мотивации Синухета и других персонажей - так уж написана «Повесть» неведомым нам автором. Именно в этой части я и «домыслил» исходный текст, приблизив его к сов ременным стандартам. Должен отметить, что мои домыслы, с точки зрения специалиста-египтолога, весьма произвольны, так как их диктует сюжет моей собст венной повести «Ассирийские танки у врат Мемфиса». Я сделал Синухета героем без страха и упрека, благородным человеком, не пожелавшим проливать кровь соплемен ников, любящим свою прекрасную родину. Именно такая личность является примером для моего чезу Хенеб-ка, соразмеряющего с Синухетом свои поступки и свою жизнь. Разумеется, это чисто литературное измышление, а каким был Синухет на самом деле и чем он руководствовался, мы, возможно, никогда не узнаем.
        А теперь, после этих предварительных замечаний, читайте «Повесть о Синухете».

* * *
        Говорит Синухет, князь и вельможа, любимый царем, правитель его владений в северных землях, доверенный слуга царя - да живет он вечно!
        Случилось так, что великий фараон Аменемхет, владыка Обеих Земель, был призван богами в их небесные чертоги. О том, как и почему это произошло, гово рили разное и удивлялись внезапной кончине повелителя, ибо отличался он телесной крепостью и силой - мог послать стрелу на пятьсот шагов и разрубить секирой воинский щит.
        В те дни, когда фараон соединился со светлым Ра и все земли Та-Кем пребывали в горе и стенаниях, я, вместе с наследником царевичем Сенусертом, воевал на севере в землях Сати, что лежат далеко от наших благословенных краев. Мы прог нали врага, втоптали в пыль его воинов, взяли в городах богатую добычу, золото и серебро, ткани и украшения, пленных и всякую скотину без счета. И со всем этим богатством мы отправились обратно к Хапи, но шли неторопливо, ибо путь был далек, а добыча - обильна.
        Вельможи, спутники почившего царя, послали гонцов к сыну его Сенусерту с горестной вестью, и те гонцы достигли войска нашего к ночи. Наследник отдыхал в своем шатре. Вошли к нему гонцы, поцеловали землю у его ног и сказали, зачем посланы. Скорбь охватила Сенусерта, был он как заблудившийся в пустыне, у коего высохла печень, но предаваться печали долго не мог, так как уже не царевич он был, а царь. Царю же положено править домом своим, ибо стая шакалов не заменит одного льва.
        Встал владыка Сенусерт, собрал свиту из ближних, кто оказался под рукой, взошел на колесницу и, покинув войско, полетел соколом в земли Та-Кем. Я в ту пору был в другом месте, охраняя с воинами обоз, стада и пленных, и был у меня обычай проверять в темное время, не заснули ли стражи. Взял я оружие свое и пошел к обозу.
        На пути моем стояла палатка младших сынов фараона. И был в ней гонец, один из тех, кого прислали к Сенусерту, и говорил он младшим сыновьям владыки о пос тигшем их несчастье. Но не рыдали они, не плакали, а возвысили голос против брата своего Сенусерта и начали строить планы, как завладеть короной и престолом Обеих Земель. Стоял я и слышал это, ибо был недалеко, но в темноте меня не видели. Сердце мое дрогнуло, печень сжалась, руки опустились и похолодели члены; понял я, что грядет великая междоусобица, в которой всегда погибает невинный и торжес твует зло. И когда вернулся ко мне разум, я побежал из войскового лагеря, разыс кивая место, где можно спрятаться. Укрытие нашлось за кустами, вдали от дороги, по которой утром прошло наше воинство. Я сидел в своем убежище, внимая голосам звавших меня воинов. Наконец они ушли, решив, что я стал жертвой льва или раз бойников, встречавшихся в той местности. Тогда снизошел ко мне покой, и стал я думать, угоден ли мой поступок богам и чести нашего древнего рода.
        Войско разделится, думал я, одни встанут за наследника, другие - за младших сынов фараона, и начнут воины лить кровь, но не вражескую, а свою, кровь роме, детей Та-Кем. Увидев это, скажут люди: «Вот брат пошел на брата, а братья те - наши владетели; если им можно так поступать, то с нас какой спрос?..» И начнутся бунты и грабежи, и учинится беспорядок, и встанет малый против большого, а большой - против малого, и даже смерть их не примирит - будут разорять могилы и глумиться над прахом умерших. А тот, кто не захочет этого делать, кто не под нимет меч и копье на соплеменников, тот погибнет первым, ибо спросят его: «За кого ты?» - а он не ответит. О, Исида, Исида, мать-заступница! Страшные грядут времена, и нет в них правого, ибо виноваты все…
        И понял я, что не желаю участвовать в той смуте, и укрепился сердцем в своем намерении. А было оно таким: покинуть родину, бежать в чужие земли, служить их повелителям, ибо нельзя человеку остаться в одиночестве. Даже львы, гиены и шакалы живут среди себе подобных, даже птицы сбиваются в стаи, а антилопы - в стада. Но человек - особая тварь, не похожая на других. Журавль, потерявший сородичей, может найти другую стаю, и она его примет; так же и антилопа, и хищный зверь, и всякое иное существо: шакал пойдет к шакалам, лев - ко львам, антилопа - к антилопам. У людей иначе. По воле богов все людские стаи - разные, и черные кушиты не примут к себе сына Та-Кем, хабиру не примут ливийца, а экуэша
        - маджая. Не примут без того, чтобы не вызнать, какая польза от пришельца, а если пользы нет, то выгонят или убьют. И потому должен беглец подумать, в какие края понесут его ноги, где можно ему обосноваться и стать человеком уважаемым.
        Не имел я при себе иного богатства, кроме меча и лука, не приходилось мне торговать, и потому дорога в Финикию, где ценят купцов, была не для меня. Не плавал я на кораблях, не разворачивал парус, не сидел у весла, и значит, среди морских народов, называемых шерданами, был бы я никчемным неумехой. Не пас я верблюдов, не разводил лошадей, а потому не мог скитаться с хериуша в просторах пустыни. Я обладал лишь одним - воинским умением, и нужно было мне искать народ воинственный, который спит с копьем у изголовья и клинком у правой руки.
        Еще не зная, где найти такое племя, отправился я утром в путь и шел среди бесплодных гор и равнин до самого вечера. На закате ладьи Ра встретилось мне селение, окруженное стеной, но идти туда я опасался - войско наше тут побывало, и хоть никого мы не убили, но забрали скот и зерно. У этих людей не было причины любить сынов Та-Кем и оказывать им гостеприимство. Поэтому я обогнул селение и пошел дальше, словно волк, бегущий от человеческого жилья.
        Настала ночь. Странствовал я в местах сухих и неприютных, где не было ручьев и пальм, а травы хватало только для коз. И настигла меня жажда, опалила горло мое, иссушила глотку, и сказал я себе: вот вкус смерти на губах моих!
        Однако ободрился я сердцем и воззвал к богам, положившись на их милость. И явили они свое расположение: через день встретил я кочевников-шаси, чей вождь бывал в Та-Кем и не испытывал к роме вражды, ибо почивший фараон не поскупился, наделив его дарами. И этот предводитель принял меня, дал мне воды, и молока, и мяса, и я странствовал с его племенем, и люди его поступали со мной хорошо.
        Но жизнь их была убогой. Не имели они ни домов, ни городов, ни полей, ни пальмовых рощ; все их достояние - овцы да козы, жилища - шатры из шкур, одежда - кожаный плащ да повязка на бедрах. Не плавят они медь, не делают орудий, а меняют их на скот у финикиян, не знают цены благородным металлам и камням, и лучшее их украшение - бусы из стекла. Что мог я найти средь этого народа? Дырявый шатер, десяток коз да пастушеский посох, а более - ничего!
        И отправился я в Библ, самый северный из великих финикийских городов, наде ясь, что боги пошлют мне там удачу. Прожил я в этом городе больше года и кормился своим искусством лучника, ибо рука моя была тверда, а глаз остер. Ставил я шест за сто шагов и попадал в него стрелою; ставил малое кольцо вдали, и сквозь него летели мои стрелы; просил подбросить вверх кувшин и разбивал его медным наконеч ником. Приходили люди смотреть на мое мастерство, и каждый давал мне четверть шекеля, а иногда и половину. Еще приходили богатые купцы и звали меня в охрану на свои корабли, чтобы защищать их от морских разбойников. Но не поддавался я на их посулы, ибо считал, что князю служить купцам зазорно.
        И вот однажды узрел меня Амуэнши, правитель земли Иаа, что в Верхнем Ретену, и сказал мне: «Не пойдешь ли ты со мной, о Синухет? Что тебе делать в этом месте торговцев? А моя страна - обитель воинов, что вскормлены с копья, вспоены с рога и с младых лет правят колесницей. Иди со мной, и ты услышишь речь Та-Кем, ибо служат мне люди с твоей родины. И никто из них не скажет, что им плохо в моей земле!»
        И я покинул Библ и пошел с ним, ибо был Амуэнши из тех вождей, каких боги посылают воинам. Речи его оказались верными: в его отряде нашлись роме, мои соп леменники, и одни служили ему много лет, а другие - с недавних пор. И эти другие были, как я, беглецами, покинувшими долину Хапи, где сыны фараона спорили меж собой из-за власти и знаков царского достоинства. Никого из этих людей я не знал, но все они слышали про меня и поведали Амуэнши правду, сказав, что Синухет не просто воин, но водитель воинов - ум его светел, душа тверда, и слово его не расходится с делом.
        Пока шли мы в землю Амуэнши, проверил он меня, спрашивая о вещах, что случа ются в походе: где встать на ночлег и где найти воду для ослов и лошадей, как наточить боевую секиру и выбрать дерево для лука, что сулит вечерняя заря - бурю, ветер или ясный день, а чаще всего спрашивал он о качествах наших спутни ков, кто из них смел, кто верен, кто хитер, кто глуп и кто разумен. И я отвечал ему, и были те ответы истинны, ибо природа человека едина: отважный повсюду отважен, а трус повсюду трус. Понял Амуэнши, что наделили меня боги многими дарами, и склонился ко мне сердцем своим и сказал: «Был ты князем в своей стране, а в моей станешь из князей первым».
        И случилось по слову его. Поставил он меня вождем над лучшей частью своего народа, над племенем сильным, воинственным и многолюдным, что обитало у границ его владений. Были мужи в том племени крепкими, а жены - приятными взору и пло довитыми; росли в их селениях дети, а когда вырастали, учились юноши метать копье, а девушки - прясть, и ткать, и лепить сосуды из глины. Богата была их земля и защищена горами. Росли в ней смоквы и виноград, маслины и просо, пшеница и лен, и вина в ней было больше, чем воды - воистину можно было умываться тем вином на утренней и вечерней зорях. Жужжали пчелы на ее лугах, носили в улья мед, а в травах паслись бесчисленные стада, овцы, коровы и козы, и приплод от них был обильным. Еще разводили жители ослов и лошадей, запрягали их в боевые колесницы и ходили на врагов своих, и бились на чужой земле, а на свою врага не пускали. Вот каких людей и какие угодья дал мне Амуэнши!
        И признали они меня своим владыкой и начальником, и принесли мне из богатств своей земли всего, что пожелалось мне: пышные хлебы и ароматное вино, мясо козлят и барашков, рыбу, плоды и сладкий мед, и множество иных вещей, какими следует дарить вождя, первого в своем племени. И был я воистину первым среди них: первым поднимал на пирах чашу, первым резал мясо и первым всходил на колес ницу и натягивал лук, дабы обрушиться на врага. И пошла слава обо мне в Иаа как о человеке великой храбрости и великого ума, ибо правил я тем племенем разумно и не пускал чужих воинов к границам страны.
        Но была ли полна моя жизнь? Не мог я этого сказать, ибо, вспоминая о родине, о водах Хапи, о наших богах и усыпальницах предков, чувствовал тоску. И станови лась эта тоска сильнее ото дня ко дню.
        Увидел это Амуэнши и сказал: «Есть у тебя дом и есть владения, есть виног радники и скот, есть воины, послушные твоему зову. Но пуст дом без женщины, горек виноградный сок, если некому его подать, и подвиги в бранных делах не согреют холодного ложа. Дам я тебе свою дочь, дам старшую и лучшую из них; разумна она и кротка, соразмерна членами и лицом прекрасна. Бери ее и сделай хозяйкой в доме и госпожою сердца своего».
        Мудр был Амуэнши! Знал он, что пока владею я землями на границе, не придут в его страну враги. Ходил я против них, и всякий мой набег был удачен: отнимали мы скот, убивали воинов, брали пленных, и свершалось все это моею рукой, моим ору жием и моими искусными замыслами. И говорили враги Амуэнши: «Вот привел он чужеземца-льва нам на погибель!» А от львов, как известно, рождаются львята.
        Вошла дочь Амуэнши в мой дом, и была она прекрасна, как богиня Хатор. Скло нилась к ней моя душа, и поселилась в сердце радость, ибо женщина эта была не только умна и красива, но также плодовита, и рожала детей крепких, и были те дети сыновьями. А ведь каждый из нас мечтает о сыне! Дочери уходят к своим мужьям, а сыновья - наше продолжение в веках, наши заступники перед богами; при носят они жертву Осирису, закрывают гробницу отца тяжелым камнем и следят, чтобы чужие руки к камню тому не тянулись. Благословенна женщина, рожающая сыновей!
        За это сокровище благодарил я богов страны Та-Кем и страны Иаа. А как благо дарят богов? Не одними словами и жертвами, но также добрыми делами. И оказывал я гостеприимство пришедшим с миром, давал воду и пищу страждущим, указывал дорогу заблудившимся и спасал тех, на кого нападали разбойники. И росла моя слава с каждым днем, и узнали про меня в городах Сирии и Финикии, и в странах хабиру и аму, и в иных местах, куда ходили караваны из Черной Земли. Но редкими были те караваны, ибо шла в Та-Кем война. Сенусерт, наследник почившего фараона, воз ложил на себя царские знаки, но братья его с тем не смирились, а продолжали под бивать князей к бунту и неповиновению. И звенели мечи, и летели стрелы, и лилась в изобилии кровь… И был я доволен, что нет среди тех мечей моего меча, нет моих стрел и нет моей крови.
        Прошло время, и выросли мои сыновья, и стали они воинами, подобными юным львам. Каждому Амуэнши назначил удел, не обделив никого из внуков своих; правили они племенами той земли и стояли друг за друга и за меня, их родителя, как могучие слоны против диких быков. И был я этим доволен, ибо не все в стране Иаа меня почитали. Были люди среди знатных, терзаемые завистью и говорившие так:
«Привел Амуэнши чужеземца, и одарил его богатством, и отдал ему дочь, и поставил выше нас - а в этом поношение для нашей чести! Стар уже Амуэнши, и когда уйдет он к предкам, сядет чужак на его место и будет властвовать над нами и нашей зем лей. Нельзя, чтобы такое случилось!»
        Выбрали знатные меж собой лучшего бойца, и был тот воин грозен, могуч и силен, как взбесившийся буйвол. Не было подобного ему в тех краях, и бросил он мне вызов, думая, что справится со мной - ведь прожил я в стране Иаа много лет, и в волосах моих уже виднелись серебряные пряди. Решил тот силач, что убьет меня с легкостью, а после разорит мой дом и уведет мои стада, как было в обычае в Ретену. И даже правитель Амуэнши не мог пойти против того обычая.
        Узнав о том единоборстве, сказали мои сыновья: «Выйдет один из нас биться с завистником и исторгнет кровь из его жил. Ты, отец, не поднимай на него руки. Крепок кедр, но и он дряхлеет, ловок барс, но и ему назначен срок».
        Не мог я принять их помощь, ибо хоть стали мои сыновья воинами, но в полную силу еще не вошли - старшему было семнадцать, а другим еще меньше. Какой отец пошлет юного сына под вражеский меч? Какой отец не встанет перед ним, не зас лонит от гибели? Нет таких отцов! А если есть, то не мужи они, а трусливые шакалы. Сказал я сыновьям: «Крепок еще кедр, и барс ловкости не потерял. Собе рите своих людей, а этого сына греха оставьте мне. И когда познает он мою силу и падет, ударим мы на его приспешников».
        Взял я свой лук и натянул новую тетиву. Взял я свои стрелы и выбрал лучшие, с острыми наконечниками. Взял я свой меч и наточил его. И ничего другого мне было не нужно.
        В день поединка явился мой враг и был он как гора, как бык, тащивший груз оружия, - нес он лук со стрелами, и связку дротиков, и щит, и боевой топор, и кинжал. И пришли с ним другие знатные из моих завистников, и привели своих воинов, и то же сделали мои сыны. Встали их и наши люди по обе стороны площадки для ристаний, и глядели они друг на друга, как псы на волков. И горели у моих людей сердца за меня, и говорили они: «Найдется ли храбрец, чтобы биться с нашим господином? А если найдется, долго ли выстоит?» Амон видит, были те слова проро ческими.
        Вышел я с луком своим и мечом, и враг мой, брат несчастья, принялся метать в меня стрелы. Неискусный был он лучник, и лук его уступал моему из Та-Кем; не умеют в тех краях делать мощные луки и свивать прочную тетиву. Миновали меня его стрелы, и приблизился он, и попытал удачу с дротиками, но увернулся я от них, и пали дротики врага на землю. Те же, кто следил за нашим боем, удивлялись моему умению - поистине был я быстрее барса и крепче ливанского кедра.
        Поднял я дротик и швырнул в его щит. В самой середине засело острие, и мой противник, сын греха, не смог его вытащить, как ни старался. Пришел он в великий гнев, испустил вопль, отшвырнул свой щит и бросился на меня с подъятым топором. Вот пришло мое время! Знал я, что гнев - плохой пособник в битве; застилает гнев глаза и не видит гневный, куда нанесут ему удар, куда поразят его копьем или стрелой.
        Согнул я свой лук, метнул стрелу, и попала стрела тому воину в шею, но не убила. Закричал он от страха и рухнул в пыль, и была кровь на шее его, и была кровь на плече. Не медлил я, подбежал к нему, вырвал из рук боевой топор и поразил его в темя. И вот мертв он, пища Анубиса, и вот ноги мои на его спине, и вот клич мой летит над ристалищем! А меч мой чист - убил я врага его топором!
        И когда свершилось это, подал я знак своим сыновьям, и ринулись они на завистников, как львы на трусливых гиен. И вздрогнула земля, и затмилось тучами солнце, и было в тот день много крови.
        Убил я врагов и вошел в дома и хлева их, и наступил ногой на их поля, и взял их оружие и колесницы, их плоды и зерно, и добро их приумножило мои богатства. То, что замыслили они против меня, я сотворил против них, и властитель мой Аму энши сказал: «Это справедливо». И не было в Верхнем Ретену человека, поднявшего голос против меня.
        О той смуте и моих деяниях узнали в финикийских городах, узнали в стране Син и стране Джахи, и докатилась слава моя до Черной Земли. Междоусобица там утихла, не было в живых смутьянов, и Сенусерт, великий фараон - жизнь, здоровье, сила! - правил там по милости Амона. Сказали ему обо мне, и возрадовалось его сердце, и молвил он так: «Сильный муж всюду силен, разумный всюду разумен. Но хорошо ли, что сила его и разум служат чужому владыке? Разве он не сын Та-Кем? Воистину сын из лучших сыновей, ибо не запятнал рук своих кровью соплеменников!»
        И сказав это, отправил царь и благой бог послов в страну Иаа. Пришли они ко мне, и развернули свиток с царской печатью, и сообщили, в чем воля фараона, а слова его были такими:
        «Ведомо мне, что ты, Синухет, странствовал в чужих землях, убоявшись за честь свою и не желая проливать родственной крови. Хвала Амону, миновали те тяжкие времена! Чего теперь ты страшишься? Маат видит, чист ты предо мной, и нет на тебе вины и не будет, если ты вернешься. Дом твой уцелел, и уцелело имущес тво, и живы твои слуги, и молят они за тебя богов. Вернись, Синухет! Ведь ты уже не молод, и пора тебе думать о достойном погребении. Разве не хочешь ты упоко иться в родной земле? Разве не хочешь, чтобы тело твое умастили бальзамами и пок рыли пеленами из тонкого полотна? Разве не хочешь лечь в саргофаг из кедра, не хочешь, чтобы проводили тебя вельможи, и жрецы, и музыканты, как провожают ближних фараона? Или решил ты умереть в чужой стране, где тело твое накроют козьей шкурой и забросают землей? Вернись, Синухет! Знай, нет радостного дня у человека на чужбине, и горек там мед, а вино не утоляет жажды».
        Услышал я эти слова владыки, и силы меня покинули, и упал я на живот, и зах ватил пальцами прах с земли, и посыпал свою голову. И сказал: «Есть ли большее счастье, чем вернуться на родину? О боги, боги! Дожил я до этого дня, и сердце мое ликует!»
        Но нет сладкого вкуса без горького, нет тепла без холода, нет радости без горя. Понурились мои сыновья, заплакала жена, опечалились воины и слуги, и потемнел лицом Амуэнши. Но был он мудр и не стал меня удерживать. Служили у него люди из Черной Земли, мои соплеменники, и было известно Амуэнши, что всякий сын Та-Кем желает упокоиться на родине; там и только там пропоют над усопшим нужные гимны, скажут нужные слова и вложат в руки мумии Книгу Мертвых. Не похожи мы на других людей, ибо знаем: надо уходить в Страну Заката из своей земли, уходить по стародавним обычаям. А куда я мог уйти из владений Амуэнши?.. Прав был фараон, мой владыка, когда сказал: «Вернись, Синухет! Или решил ты умереть в чужой стране, где тело твое накроют козьей шкурой и забросают землей?»
        Утешил я жену и детей своих как мог и стал собираться в дорогу. Не чужие были они для Амуэнши, и поклялся он, что сыновья унаследуют мою власть и иму щество и будут впредь его опорой - такой же, какой был я. Распрощался я с ними, и вышел в путь вместе с посланцами фараона, и разрывалось мое сердце от горя и радости. Навсегда покинул я близких своих, и это было горе; шел я на родину, в землю предков, и то была радость. Не так жаждал я царской ласки и благоволения, как хотел увидеть дом свой, и течение Хапи, и пальмы на его берегу, и наши свя тилища, и людей, похожих на меня; хотел услышать речь Та-Кем, вдохнуть запахи отчизны и послужить ей в срок, какой отмерили мне боги и судьба. Что бы ни гово рили жрецы, даже фараон, светлый наш Гор, не вечен, а Та-Кем стоял, стоит и будет стоять.
        Вот отправился я в дорогу с посланцами владыки моего, и шли мы к великим финикийским городам, что стоят у моря Уадж-ур, а затем вдоль побережья в страну Син, а затем повернули к дельте Хапи, к Нижним Землям благословенного Та-Кем. Увидел я Реку, и возликовало мое сердце, увидел храмы, и вознес богам молитву, увидел поля с зелеными ростками, и деревья в цвету, и виноградники, и усталость меня покинула. Вдохнул я воздух родины и сказал: «О Амон! Нет краше земли твоей! Счастье почитать тебя, счастье жить на этих берегах и счастье уйти отсюда в Страну Запада!»
        По Реке мы плыли на судне с тридцатью гребцами, и причалило судно у дворца фараона, светлого Гора, и господин мой Сенусерт, коего помнил я еще царевичем, вышел ко мне и позволил припасть к его стопам. А после обнял он меня и произнес:
«Ты прибыл, Синухет, ты прибыл! Ты услышал мой зов! Да будешь ты награжден и возвеличен!»
        И сделалось по сему. Вернул повелитель мои владения, и все в них было целым
        - и дом мой, и сады, и поля, и стада, и люди мои, хоть немногие из них помнили меня и знали, кто их князь и господин. И приумножил царь мои богатства, дал во владение многие земли и, призвав зодчих, повелел устроить мне усыпальницу, дос тойную князя и вельможи. И рука царя не скудела, и всякий день видел я улыбку на лице его. Воистину был я награжден и возвеличен!
        Но в том ли радость? В том ли, что царь милостив к слуге своему, с которым некогда делил тяготы битв и походов?.. И, думая об этом, я повторял снова и снова: даже фараон не вечен и преходящи его милости, а Та-Кем, прекрасный мой Та-Кем, стоял, стоит и будет стоять. Будет стоять, пока не иссякли любовь и доб лесть в сердцах его сыновей.
        Андрей Балабуха.
        Прошлое в будущем, или дуэт «бабочников» и «веточников»
        Египет! сила странная в неяркости твоей!
        Валерий Брюсов Le Cousinage est un Dangereux Voisinage[64 - 64 LE COUSINAGE EST UN DANGEREUX VOISINAGE - французская поговорка, глася щая: двоюродное родство - опасное соседство (здесь и далее, кроме особо огово ренных случаев, примечания редактора).]
        Между Древним Египтом и нашим отечеством явственно прослеживаются, как очень точно, хотя и по совсем иному поводу сказал тот же Валерий Яковлевич Брюсов,
«тайные властительные связи», некое странное сродство.
        Но позвольте! Как такое возможно? Где Египет, где Русь, что общего между Северной Африкой и Восточной Европой? К тому же, строго говоря, Древний Египет кончился за тридцать лет до Рождества Христова с падением династии Лагидов, иначе именуемых Птолемеями, то есть со смертью царицы Клеопатры. А Древняя Русь (хотя куда справедливее все-таки вослед европейским историкам называть ее Сред невековой Русской державой, дабы не ставить в один хронологический ряд с Древней Грецией, Древним Римом и иже с ними) началась, по сути дела, с призвания варя гов, то есть с вокняжения Рюрика в 864 году. Разрыв в девятьсот лет!
        Оставим в стороне псевдоисторические построения, выводящие, например, древних египтян из причерноморских степей, где обитали представители трипольс кой, древнеямной и майкопской археологических культур (вследствие чего предками неджесов и роме становятся, заметьте, наши прародители - некий «славянский пра этнос»!). Спекуляции - на то они и спекуляции.
        А вот вышеназванное родство все-таки существует.
        И не только в том оно заключается, что наше, казалось бы, исконное выражение
«сокол ты мой ясный», как убедительно доказал в одном из своих историко- филологических эссе мой покойный друг Александр Александрович Щербаков, пусть не прямиком, но косвенно восходит к египетскому соколу Гору.
        И не только в том, что русских объединяет с древними обитателями долины Нила дивное умение испытывать на чужбине, как бы хорошо они там ни устроились, к каким бы вершинам ни были вознесены судьбой, нестерпимую ностальгию по родным березам или зарослям папируса. Кто не верит - пусть прочитает ту самую древне египетскую «Повесть о Синухете», к тексту которой постоянно обращается герой ахмановского романа.
        И не только во врожденном всенародном пристрастии к великим стройкам - еще нарком Лазарь Моисеевич Каганович сравнивал Днепрогэс и Беломорканал с египетс кими пирамидами (о канале, соединявшем некогда Нил с Красным морем, он, похоже, не знал), тем самым невольно, а может, и вполне сознательно проговариваясь, что сооружено и то, и другое рабским трудом. Ну как тут не вспомнить сонет все того же поэта-символиста Брюсова:
        Я раб царя, и жребий мой безвестен:
        Как тень зари, исчезну без следа,
        Меня с лица земли судьба сотрет, как плесень;
        Но след не минет скорбного труда,
        И простоит, близ озера Мерида,
        Века веков святая пирамида.
        Куда уж символичнее!
        Подобных «…и не только…» можно было бы выстроить более чем внушительный ряд, однако и вышеприведенного хватит. Sapienti sat.[65 Sapienti sat (лат.) - умному достаточно (сказанного).]
        Но вот одна история, уже напрямую связанная если и не с отечественной фан тастикой, то с одним из ее классиков. Великолепную историческую дилогию «Великая Дуга» Иван Антонович Ефремов писал в хронологии событий: сперва первую, более древнюю часть, повесть «Путешествие Баурджеда», относящуюся ко временам прав ления фараона Джедефра, то есть к концу XXVII - началу XXVI веков до Р.Х., а уже потом вторую, повесть «На краю Ойкумены», действие которой разворачивается мно гими столетиями позже. А вот изданы повести были в обратном порядке: «На краю Ойкумены» - в 1949 году, а «Путешествие Баурджеда» - только в 1956-м. И отнюдь не случайно - слишком уж много нежелательных ассоциаций возникало (или, по крайней мере, могло возникнуть) у советского читателя. Судите сами: герои повести живут в мире, отделенном ото всех остальных стран если и не железным, то папирусным занавесом. В государстве, где повсюду возведены лагеря-шене (пусть и согнаны в эти лагеря не зэки, а классические рабы). В стране, где за всеми неусыпно бдят «вестники Великого Дома»… А судьба казначея бога Баурджеда и его спутников, изведавших
необъятность мира и вернувшихся в родную Та-Кем, невольно вызывает в памяти образы тех, кто прошагал половину Европы, а по возвращении оказался на одном из островов «архипелага ГУЛАГ». И потому вовсе неудивительно, что выйти в свет «Путешествие Баурджеда» смогло лишь через полтора года после смерти Отца Народов - ахмановского «фараона Джо-Джо, который строг, но справед лив».
        Может, и не в прямом, а всего лишь в двоюродном родстве мы с Древним Егип том, однако соседство это впрямь оказывается порою опасным. Во всяком случае, как видите, для писателей.
        Времена, впрочем, меняются. И Михаилу Ахманову ничто, слава богу, не угро жает. А вот обратился он в своем альтернативно-историческом фантастическом романе именно к Древнему Египту никоим образом не случайно. Здесь отчетливо прослежива ется преемственность литературной традиции.
        Вот с традиции, с истоков жанра и начнем.
        Игры ума
        Общеизвестно, что основоположником его - в беллетристике - явился Марк Твен, выпустивший в 1889 году знаменитый роман «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура». Об этом романе мне пришлось уже кое-что сказать в статье о прогрессорах и прогрессорстве, служившей послесловием к одной из предыдущих книг Михаила Ахманова,[66 Ахманов М.С. Недостающее звено. Фантастический роман. / М.,
2006.]а посему повторяться здесь и сейчас не стану, хотя к одному из аспектов марктвеновского романа нам вернуться все-таки еще придется. В данный момент важно другое: без малого сто двадцать лет назад шлюзы раскрылись и хлынул поток. В нашей фантастике одними из первых влилась в него троица молодых и ретивых свердловчан - или все-таки екатеринбуржцев, город-то был переименован только- только? - Вениамин Гиршгорн, Иосиф Келлер и Борис Липатов, чей «Бесцеремонный РОМАН» (именно так - всеми прописными, ибо бесцеремонно как само произведение, так и его герой по имени Роман, работают оба смысла) увидел свет в 1924 году. А потом пошло-поехало…
        Понять подобное увлечение нетрудно: едва ли не каждый из нас хоть раз, да задумывался: что было бы, если бы… Если бы на пути потопа гуннов встал один- единственный пулеметный взвод… Если бы провод с током отпрянул не у Фарадея, а у Архимеда… Если бы Сосо Джугашвили родился девочкой… Есть, конечно, во всем этом еслибыянстве некая порочность - так мало ли у нас пороков? Этот же - на вид безобиден, особенно если предаваться ему понемножку, в свободное от общественно-полезных занятий время. Если в меру, то занятие это даже приветству ется: во-первых, упражняешься в начатках абстрактного мышления, во-вторых, отклю чаешься от воспаленных проблем современности, избавляешь занятых людей и органи зации от своих докучных вопросов - то тебе не так, это не туда… Словом, витай себе во вчерашних облаках - благое дело!
        И витают.
        Признаться, при всем воображении не могу представить себе монографии, где были бы рассмотрены и перечислены все альтернативно-исторические писания, ибо имя им - легион. Так что нам с вами стоит ограничиться лишь разговором об основных тенденциях, о типологии, при необходимости прибегая к тем или иным литературным примерам.
        Впрочем, не только литературным. Свою лепту во благое дело сотворения аль тернативной истории внесли и сами служители Клио - как профессиональные, так и не слишком. И здесь нельзя не назвать первого и главнейшего из них - автора
«Пости жения истории», сэра Арнольда Джозефа Тойнби (1889 -1975). Его со младых ногтей волновало, как увязать многовариантность возможного исхода исторического про цесса с единственностью его реального исхода. Он от души завидовал физикам - ведь мог тот же Резерфорд, например, провести серию экспериментов, обстреливая атомы золота альфа-частицами и наблюдая все возможные исходы столкновений. А вот исто рику не дано изучить последствий хотя бы двух вариантов одного исторического события! И, в соответствии с традициями физики, поставил мысленный эксперимент (помните «демонов Максвелла»?), в 1969 году выпустив два (судя по всему, из многих) альтернативно-исторических эссе с достаточно красноречивыми заглавиями, чтобы никакие пояснения не были нужны - «Если бы Александр не умер тогда…» и «Если бы Филипп и Артаксеркс уцелели…»; оба они были переведены на русский, и всякий желающий может с ними ознакомиться. Пример оказался до чрезвычайности заразителен, и если маститые историки ему в массе своей все-таки не последовали (академизм обязывает!), то некоторые более молодые их коллеги, а главное - армия
любителей радостно ринулись на это поле боя. Переигрывались (и продолжают пере игрываться) все мыслимые битвы и войны; безвременно почившие властители проживали долгие жизни и совершали великие деяния; злодеи вычеркивались из истории…
        Игры ума? Натурально. Но ничуть не праздные. Исследование нереализовавшихся вариантов, как ни крути, но помогает понять: а наш, единственный, историей зафиксированный, что он? Проявление закономерности? Следствие чистой случай ности? Могло быть иначе или иначе быть не могло? И на поверку оказывается, что многочисленные опусы, описывающие мир, где в ходе Гражданской войны в Америке, например, победу одержали не федералисты-северяне, а южане-конфедераты или же появились два сосуществующих государства, где Россия выиграла Русско-японскую войну, Соединенные Штаты не вступили в Первую мировую и так далее, - все эти многообильные труды профессионалов и любителей, при всей своей спорности, спеку лятивности и прочих грехах, в конечном счете помогают обрести бинокулярность, стереоскопичность исторического зрения. Картина в итоге предстает объемной и яркой.
        И нередко трудно провести грань: что перед нами? Альтернативно-историческое исследование, эссе в духе Тойнби, или же фантастический роман последователей Гишгорна, Келлера и Липатова? Историки апеллируют к сочинениям писателей, писа тели - к научным трудам… Одни поверяют алгеброй гармонию, другие - алгебру гармо нией… И, подозреваю, разделение здесь вообще можно проводить не столько по приз наку научности, сколько по степени интересности, по мере таланта автора.
        Однако можно сказать, что в целом подходы к проблеме альтернативной истории выработались.
        Первый гласит: история - суть священная корова, она неприкосновенна, а любые посягательства на нее должны быть в корне пресечены, причем немедленно и, если потребуется, безжалостно. Прошлое изменять нельзя. Ибо оно привело к появлению нашего мира и нас, любимых. На знамени адептов оной точки зрения гордо красуется бабочка из рассказа Рэя Брэдбери «…И грянул гром». Помните? В прошлом герой слу чайно наступил на бабочку, и это породило цепочку последствий, приведших к уста новлению в США чего-то вроде фашистской диктатуры. «Патруль Времени» Пола Андер сона, «Звезда над нами» Чэда Оливера и множество других произведений НФ построено именно на идее охранения истории. При этом либо подразумевается, что любое изме нение истории не к добру, ничего хорошего из этого не выйдет, либо же, если вдруг да выйдет (возможна ведь, возможна альтернативно-историческая утопия - хоть аксеновский «Остров Крым», хоть «Гравилет…Цесаревич» Вячеслава Рыбакова вспом ните, хоть благостное государство Ордусь из романов Хольма ван Зайчика), так все равно ведь не к добру, поелику на сцену выходит уже не наша история, которая,
соответственно, обойдется и без нас. Чего, естественно, быть не должно.
        Второй подход утверждает практическую бессмысленность любых посягательств на историю. Здесь брэдберианской бабочке противопоставляется иная концепция, наиболее отчетливо сформулированная Джеком Финнеем в одной из любимых моих книг
        - романе «Меж двух времен». Позволю себе (в несколько сокращенном виде) цитату:
«…нет ни малейшего указания на то, что ваше присутствие в прошлом хоть как- нибудь повлияло на события настоящего… И должен вам сказать, что меня лично это нисколько не удивляет. Это подтверждает гипотезу, с которой согласно большинство из нас и с которой, я убежден, рано или поздно согласятся и остальные, - гипо тезу, которую мы назвали гипотезой…веточки в реке»… Как вам известно, время нередко сравнивают с рекой, с потоком. То, что происходит в какой-либо точке потока, в определенной степени зависит от того, что произошло когда-то раньше выше по течению. Но каждый день, каждую секунду происходит бессчетное множество событий, мириады событий, и некоторые из них огромного масштаба. Так что, если время - река, то она неизмеримо шире и глубже, чем Миссисипи в половодье. А вы… представляете собой крошечную веточку, брошенную в ревущий поток. Не исключено, по крайней мере теоретически, что самая маленькая веточка способна воздейство вать на поток в целом; она, например, может где-нибудь застрять и положить начало большому затору, который в свою очередь может оказать влияние даже на могучий поток. Стало
быть, теоретическая возможность изменить историю, по-видимому, существует. Но насколько она реальна? Каковы действительные шансы что-либо изме нить? Практически стопроцентная вероятность - за то, что веточка, брошенная в невообразимо мощный поток, в необъятную Миссисипи событий, не окажет на него никакого, ни малейшего влияния!.. Такова теория и таковы факты». Правда, в самом романе изменение истории как раз и происходит (в противном случае не было бы и увлекательной фабулы!), однако тезис сформулирован ярко и четко. Давите вы себе в прошлом бабочек, чихайте там на здоровье - никакого воздействия на наше насто ящее ваши действия не произведут. Если брэдберианцы-«бабочники» ставят любому вмешательству в минувшее с целью изменения истории и создания ее альтернативной версии (или даже при отсутствии такового намерения - просто на всякий случай) некий этический запрет, финнеевский полковник Эстергази этот запрет отметает - позиция прагматичная, но с моральной точки зрения спорная. Однако последователей и у нее в избытке.
        Третий подход не аморален, но внеморален. Прошлое нужно и должно менять на благо будущему, как поступают, например, герои цикла романов Василия Звягинцева
«Одиссей покидает Итаку». У них имеется ясное представление о собственном благе, благе своей страны и, разумеется, человечества в целом. Ну а стремление ко все общему благу, известно, без крови обойтись не может. Чего ж ее жалеть? Исходя из этих принципов, можно, конечно, писать лихие (и даже подлинно увлекательные!) романы, однако говорить о плодотворности подобной точки зрения - язык не повора чивается.
        Четвертый подход лучше всего иллюстрируется примером блестящего рассказа Севера Гансовского «Демон истории» (и снова - вспомните «демонов Максвелла»!). Тезис прост: история детерминирована, любое вмешательство приведет лишь к изме нениям, так сказать, косметическим, но никоим образом не коренным. Ну можно убрать Гитлера, даже всю его камарилью. Так что же? Их место займут другие. И примутся творить то же самое. Правда, взамен газовых камер они понастроят бас сейны с серной кислотой, но что от этого меняется? И невольно вспоминается один из лучших рассказов О. Генри, к фантастике, как правило, не причисляемый, - «До роги судьбы». Герой трижды оказывается в некой точке бифуркации, начиная с которой ход событий может принять различное течение, но какой бы путь он ни избирал, что бы ни делал, в финале его так или иначе ожидала пуля, выпущенная из пистолета с гербом маркиза де Бопертюи. Тезис, лежащий в основе четвертого под хода, можно сформулировать. Можно уточнить. Отлить в слова столь точные, каких не удавалось найти еще никому. Однако этим придется и ограничиться. Для художест венного творчества
он малоперспективен, чтобы не сказать бесперспективен вообще.
        Пожалуй, более тупиковым (но блистательно тупиковым!) является лишь подход, продемонстрированный «О. Генри советской НФ» Ильей Иосифовичем Варшавским в рас сказе «Выстрел» (помню, как еще в 1962 году наш незабвенный Дед читал рукопись в клубе фантастов, что собирался по средам в гостиной журнала «Звезда»). Рассказ откровенно пародийный, ситуация стандартная: герои отправляются в прошлое, всту пают там в конфликт с неандертальцами, и один из них, некто Скептиалов, стреляет. «Последствия этого выстрела превзошли взрыв десятка водородных бомб - потому что Скептиалов оказался[67 в полном соответствии со штампами жанра! - А. .]потомком убитого неандертальца, а тот к моменту убийства не успел обзавестись потомством. Убивший своего прямого предка Скептиалов мгновенно перестал существовать, потому что не бывает следствия без причины. Но раз он никогда не существовал, то не мог убить неандертальца, и тот снова ожил, предоставив ему тем самым все права на существование и одновременно возможность еще раз себя убить, после чего все началось заново. Одновременно со Скептиаловым в режим
«существую - не существую» попали еще десять миллионов потомков убитого неандертальца, в том числе автор этого рассказа, ввиду чего он не видит никакой возможности закончить рассказ, пока не прекратится вся эта кутерьма». Никакой тут тебе альтернативной истории - только пульсация «есть - нет». Парадокс, анекдот, но, увы, не путь…
        Вот и получается, что активно созидают лишь «бабочники» да «веточники» вкупе с благотворцами, в сущности, являющими собой лишь перезеркаленную ипостась первых (воздействие на прошлое эффективно, следовательно, альтернативную историю сотворить можно, а всякого рода этических проблем мы не решаем - и ежу ведь понятно, что в итоге рождается прекрасный новый мир…).
        Есть, впрочем, еще один путь. Однако он заслуживает отдельного разговора.
        Возвращение к истокам
        Собственно, указал его еще Марк Твен, отправив своего Хэнка Моргана не в реальную Англию, а в гости к славному королю Артуру. Писателю не нужно было свя зывать себя подлинной исторической обстановкой, дотошным знанием деталей и фак тов. Не надо было взвешивать, какие изменения действительно могли произойти, а какие нет; какие новации бравого янки-подрядчика прижились бы, а какие ни за что. Здесь прошлое - не реальность, а лишь метафора, позволяющая от конкретной арифметики фактов перейти к алгебре обобщения, осмысления, притчи. Вот и подарил Марк Твен своему герою королевство легендарное, где большую часть персонажей также составляют личности с одной стороны - легендарные, но с другой - всем хорошо знакомые, а в результате достигается та самая точно выверенная мера условности, которая дарует автору полную свободу в обращении с описываемым миром, свободу без оглядки на какие бы то ни было исторические реалии: какие хочешь - бери, а какие мешают - не бери в голову.
        Впрочем, нельзя сказать, чтобы это был специфически писательский подход. Ученые в этом смысле ничуть не лучше. Или правильнее сказать - не хуже?
        Вот ведь уж и Тойнби, на что всем историкам историк, а в своем эссе «Если бы Александр не умер тогда…» начисто проигнорировал, например, прекрасно известный ему факт: все империи имеют определенный и, как правило, не слишком большой, веками, но не тысячелетиями длящийся срок жизни. Ну никак, при самых что ни на есть благоприятных обстоятельствах не смогла бы просуществовать империя Алек сандра Македонского до наших дней. Но что с того? «Нам - гражданам державы, осно ванной Александром Великим, - это мнение представляется нелепым. Ведь в таком случае не было бы нашего нынешнего прекрасного мира, которым правит сейчас Алек сандр XXXVI!» И все тут.
        Кстати, Михаил Ахманов следует здесь именно проложенным Твеном и Тойнби путем. Ему нет дела, что древнеегипетская империя не смогла бы просуществовать в неизменном (если не считать появления новых технологий) виде до середины прош лого века. И форма правления должна была не раз смениться. И религия - ведь известно же, что единобожие победило не случайно, оно способствовало укреплению государственной власти, о чем прозорливо догадался еще фараон-еретик (или фараон-реформатор - смотря на чей вкус) Аменхотеп IV, более известный как Эхнатон.
        С империями дело вообще обстоит не так просто. В самом этом слове присутст вует, похоже, некая притягательная для многих магия. История знает империи, в которых не заходило солнце - Испанская, Британская и так далее. Но нынешним фан тастам грезятся империи иные - для которых не кончается время, в реальности кон чившееся, увы, даже для долгожительницы-Византии. Скажем, поныне существующий Древний Рим, столицей одной из провинций которого является Санкт-Петербург, как во многотомной эпопее Марианны Алферовой (Романа Буревого) «Мечта империи». Об имперском мышлении и укорененности его в нашем национальном сознании написаны тома и тома. Но здесь речь, похоже, об ином. О тоске по стабильности, заполоня ющей душу в быстропеременчивом современном мире. А что ей противопоставить? Конечно же, гранитную монолитность тысячелетних империй. Что же еще? «Жить в провинции, у моря», может, и хорошо, но все-таки непременно в империи, а не в какой-нибудь там республике…
        Впрочем, все эти империи, замечу, ничуть не менее метафоричны, нежели коро левство логров, куда волею автора угодил Хэнк Морган. Авторов меньше всего инте ресует принципиальная возможность такого варианта истории. Важен лишь его эмоци онально притягательный (или, заметно реже, отталкивающий) художественный образ.
        Вот этот путь, путь метафорической альтернативной истории, не претендующий на скрупулезность исследования, не слишком озабоченный возможностью или невоз можностью реализации сценария, наверное, наиболее плодотворен. Естественно, только для художественной литературы - от альтернативно-исторических трудов ученых мы все-таки вправе ждать иного. И тот же Тойнби, вопреки логике на многие столетия растянув существование всемирной империи Александра Великого, первые десятилетия продолжения формирования ее в случае, если бы герой не скончался в Вавилоне в 323 году до Р.Х., рассмотрел и обосновал детальнейшим образом. Это уже потом, в финале эссе, пошли размашистые мазки. Но романист, повторяю, от подобных забот свободен.
        Ибо ему хватает иных забот.
        Игры патриотов
        Наиболее распространенная из них - жажда в тоске по Несбывшемуся (не в гри новском понимании, разумеется) переписать прошлое. Преимущественно - своей страны. И не просто переписать, но сделать его лучше, вернуть потерянное, приб рать к рукам не доставшееся… Это куда интереснее построений чисто умозрительных. Ну, переиграем мы битву при Босуорте, останется на английском троне добрый король Ричард III из дома Йорков, не взойдет на престол династия Тюдоров… Не возникнет на сцене венценосное чудовище Генрих VIII, этот английский Иван Гроз ный, не состоится блистательное елизаветинское Возрождение… Но что нам до того? Конечно, героев выписать можно, психологию, интригу, драйв, как теперь принято говорить, экшен. Прекрасный может получиться роман. Да только души как-то не согреет.
        Иное дело - изобразить, как мы могли бы победить тех и этих. Как в «Красных звездах» Федора Березина, где наши армии под мудрым руководством фараона Джо- Джо, то есть, простите, товарища Сталина, первыми вступив в войну, напропалую крушат сперва Германию, потом - всю Европу, а между делом и Америку. Подобное же происходит и в романе Олега Герантиди «Превосходящими силами». Просто, без затей, но души греет. Не все, разумеется, но достаточно многие, если судить по числу переизданий. Можно и Гражданскую войну переиграть, и революции - хоть Фев ральскую, хоть Октябрьскую (как раз последнее происходит у современных преемников Гиршгорна, Келлера и Липатова - в романе «Смело мы в бой пойдем. Черное солнце» А. Авраменко, Б. Орлова и А. Кошелева). Но все это, с позволения сказать, наиболее примитивные игры патриотов.
        Есть и посложнее, отменным образчиком чего является роман Андрея Лазарчука
«Всех способных держать оружие», где вслед за горестным поражением в войне с фашистской Германией ужавшаяся до Сибири Россия собралась с силами - и вернула, вернула-таки все, да еще воплотив в жизнь вековую свою геополитическую грезу в виде обретения Константинополя (кому же он должен принадлежать, если не Третьему Риму!) и, следовательно, контроля над Босфором и Дарданеллами (как же сладостно это исполнение мечты о Проливах!). Но оставлю иронию - роман-то впрямь замеча тельный…
        Но можно обратиться к той же теме иначе. Что и сделал в своих «Ассирийских танках у врат Мемфиса» впервые включившийся в игры патриотов Михаил Ахманов.
        К альтернативной истории он уже обращался - десять лет назад, в романах
«Другая половина мира» и «Пятая скрижаль Кинара».[68 В 2007г. эта дилогия была выпущена Лениздатом под заглавием «Принц Вечности».]Однако там автором двигал интерес бескорыстно-умозрительный: представить себе мир, в котором не европейцы открыли Америку, а, наоборот, продвинутые аборигены Нового Света явились откры вать Старый. Очень интересный мысленный эксперимент, но… смотри четырьмя абзацами выше.
        К египетской теме Михаил Ахманов обращался тоже - скажем, в романе «Страж Фараона», действие которого разворачивается во времена правления царицы Хат шепсут (1525 -1503гг. до Р.Х.). И, надо сказать, в истории, литературе и реалиях Древнего Египта изрядно понаторел - благодаря как неуемному книгочейству, так и дружбе с петербургским египтологом Андреем Георгиевичем Сущевским.
        И вот теперь родился Египет не Древний, альтернативно-исторический. И, собс твенно, не только сам Египет, но с ним и весь мир - по крайней мере, средиземно морский, ближневосточный, европейский. К тому же совершенно, как мы уже говорили, нереальный.
        Впрочем, говорили мы и еще об одном - о свойственной Ахманову приверженности традиции.
        Если в «Страже фараона» он шел по стопам Ефремова в том смысле, что стре мился воссоздать подлинную обстановку на уровне современных египтологических представлений, то на этот раз он пошел за ефремовской метафорой. Древний Египет
        - вообще страна, можно сказать, специально созданная для метафорического осмыс ления реальности, особенно реальности имперской и тоталитарной, порукой чему столь показательные каждый для своего времени романы, как «Фараон» (1896) Болес лава Пруса или, например, «Фараон Эхнатон» (1968) Георгия Гулиа… Что же тут уди вительного, если Ахманову захотелось, пользуясь брюсовской строчкой, «корабль свой кинуть вслед за египетской кормой»?
        На первый взгляд затея довольно бесхитростная и вполне в духе нашего постмо дернистского времени - разыграть под видом ассиро-египетской войны этакий пастиш на темы Великой Отечественной. Так и слышу гневные голоса, спешащие обвинить автора во всех смертных грехах. Да вот только зря.
        Потому что в сердцевине романа - проблема более чем серьезная. Что есть под линный патриотизм? Это вам не мечта о Проливах…
        Раз уж мы ведем разговор об альтернативной истории, давайте рассмотрим ситу ацию, чрезвычайно занимавшую меня во время работы над главой о Спартаке для книги «Когда врут учебники истории». Представьте, что генерал Власов, тот самый, командующий Второй ударной армией, основал свою Русскую освободительную армию (РОА) не в немецком плену, а при совершенно иных (причем теоретически - вполне допустимых) обстоятельствах. Предположим, оказавшись одним из узников ГУЛАГА, он сумел (например, при формировании из зэков штрафных частей для фронта) поднять мятеж. Ну, скажем, не мятеж, а восстание - ведь, как известно,
        Мятеж не может кончиться удачей,
        В противном случае его зовут иначе.
        Затем сколотить вокруг первоначального ядра ощутимую военную силу. Силу, направленную одновременно (может, в какой-то последовательности, не суть важно) на отпор противнику и смену режима. Можно было бы счесть его действия патриоти ческими? Естественно, постигни его неудача - и он стал бы государственным прес тупником. А вот добейся он успеха? Что тогда? Подчеркиваю, чтобы отношение к лич ности не определило отношения к ситуации: я не имею в виду реального генерал- лейтенанта Андрея Андреевича Власова, о нем разговор особый, не здесь ему место; имя - лишь подходящее клише для рассматриваемого сценария.
        Известно - сколько людей, столько мнений. Но чтобы все-таки разобраться с поставленным вопросом, нужно сперва понять, что же такое патриотизм вообще.
«Российский энциклопедический словарь» лаконичен: «Патриотизм (от греч. patri otes - соотечественник, patris - родина) - любовь к родине; привязанность к месту своего рождения, месту жительства». «Патриот, патриотка - любитель отечества, ревнитель о благе его, отчизнолюб», - добавляет «Словарь живого великорусского языка» В.И. Даля. «Патриотизм, - а, м. - Преданность и любовь к своему отечес тву, к своему народу», - говорит «Толковый словарь русского языка» Ожегова и Шве довой. Вроде бы все ясно, все поют в унисон. Вот только - что же есть отечество? Согласно последнему из упомянутых выше источников, «Отечество, - а, ср. (высок.). Страна, где человек родился и к гражданам которой он принадлежит». РЭС и сло варь Даля вообще не дают дефиниций таким понятиям, как отечество и родина. Мы-то, при советской власти воспитанные, привыкли отождествлять страну и государство, строй, правящий режим. Но так ли это? Самое радикальное из числа общеизвестных патриотическое высказывание принадлежит американскому военному моряку Стивену Декейтору (1779 -1820): «Это моя страна, и права она или не права, она все равно
права». Впрочем, и на его родине с ним солидаризируются далеко не все. К тому же страна в принципе не может быть права или не права - это понятие географическое, на худой конец, политико-географическое. Правой или не правой может быть лишь принимающая решения власть. А распространяется ли на власть понятие отечества? Является ли она неотъемлемой составной частью понятия родины?
        И получается, что суждение о нашем альтернативно-виртуальном генерале Вла сове целиком и полностью зависит от ответа на этот вопрос. Чтобы его деяния (в случае, напомню, успеха) были сочтены патриотическим подвигом, он должен непре менно свою страну любить. С этим все ясно. Но вот обязан ли он столь же пылко любить власть, в стране на данный момент существующую? Проблем здесь немало. Например, как быть с присягой? Но присягают ведь на верность родине, а не прави тельству… Продолжать не стану.
        Вот со всем этим гордиевым узлом проблем сталкивается опальный, в камено ломни сосланный египетский полковник-чезу. Сам ломает голову, благо волею судеб, автора и литературной традиции (точь-в-точь как у Хэнка Моргана) голова у него для решения подобных вопросов весьма подходящая, недаром же он «Повесть о Сину хете», за тысячи лет до его рождения написанную, наизусть чешет. Признайтесь, многие ли могут сейчас в оригинале «Повесть временных лет» прочесть, а?
        Заодно же бравый спецназовец и нас с вами задуматься заставляет. Причем как бы между прочим, ведь по сути своей он все-таки человек действия, и роман в полном соответствии с веяниями нашего времени действием до отказа насыщен, так что никаких особенных размышлений-рассуждений. Просто принятие очередных реше ний, очередные поступки, за которыми многое стоит, многое прочитывается, но все равно большую часть изволь, читатель, вычитывать и додумывать сам. Как в хорошей книге и положено.
        Вот такие игры патриотов мне весьма по душе. Вероятно, потому что никто в романе - за исключением отдельно взятых Ушей Фараоновых да жрецов из спецслужб - не пытается учить любить родину (помните, классическое: «Я вас, гадов, научу, как родину любить!»).
        Ее просто любят.
        Но это уже разговор о любви, а его я когда-то вел в послесловии к другой ахмановской книге.[69 Ахманов М.С. Я - инопланетянин. Фантастический роман. / М.
        Эксмо, 2002.]Впрочем, о любви можно говорить бесконечно… Но именно потому лучше вовремя остановиться.
        Готов допустить, что при чтении книги я встречно из собственной души в роман что-то вложил - такое, может быть, о чем автор и не думал. Но если даже и не думал, так меня заставил - что и есть, замечу a propos,[70 A propos (франц.) - между прочим, кстати.]наиглавнейшая писательская задача.
        И еще я рад, что Михаил Ахманов не присоединился к дуэту «бабочников» и «ве точников»: он поет традиционную песню - но соло.
        Андрей Балабуха
        notes
        Примечания

1
        1 Теп-меджет - чин египетской армии, десятник или сержант, командир четы - подразделения из 10 -20 бойцов.
2
        2 Чезу - чин египетской армии, соответствует званию полковника. Чезу коман дует чезетом - воинской частью, состоящей из 1000 -1500 бойцов.
3
        3 Поля Иалу - Поля Блаженных, куда, по египетским понятиям, попадали усоп шие, оправданные судом Осириса, владыки загробного царства.
4
        4 Маат - богиня истины, справедливости и правосудия.
5
        5 Знаменосец - младший офицерский чин, нечто среднее между лейтенантом и капитаном. Знаменосец командовал чередой («са»), подразделением из 200 -250 солдат.
6
        6 Сехен - мера длины, соответствующая примерно 11 километрам.
7
        7 Семер - обращение к человеку благородного сословия или высшему по рангу (аналогично понятиям «господин», «ваше благородие»). Немху - обращение к низшему по рангу (дословно означает «сирота», «бедняк»).
8
        8 Шерданы - «народы моря», обычно греки, сицилийцы, сардинцы, киприоты и т. д., обитающие в бассейне Средиземного моря. Экуэша - более конкретное название, которое обозначает народы Эгейского моря, в первую очередь греков.
9
        9 Лазурные Воды - Красное море.
10
        10 Менфит - солдат-ветеран.
11
        11 Ливийцы отличались белизной кожи, не принимавшей загара. Эта их особен ность до сих пор является загадочной.
12
        12 Осирис, владыка загробного мира, судил покойных за их земные деяния, и в этом ему помогали Сорок Два Судьи.
13
        13 Ушебти - ответчик. В древности - фигурки, которые помещались в гробницу, чтобы служить умершему (отвечать на его зов, когда он поручит им сделать то или иное). В настоящие времена под ответчиком-ушебти имеются в виду устройства для передачи и приема радиосигналов.
14
        14 Монт - грозный бог войны.
15
        15 Уадж-ур - Великая Зелень, Средиземное море.
16
        16 Аскалон, Тир, Сидон, Библ - крупнейшие города Финикии.
17
        17 Локоть - мера длины, равная 52 сантиметрам.
18
        18 Сенеб - дословно «будь здоров!», египетское приветствие. В данном случае
«сенеб» - марка автоматического оружия.
19
        19 Долина Рахени - там проходила дорога, соединявшая Фивы с гаванью Суу на побережье Красного моря.
20
        20 Эпоха Снофру и Хуфу - времена фараонов - строителей пирамид, то есть глу бокая древность.
21
        21 Маджаи - одно из кушитских племен, из которого набирались подразделения охраны внутреннего порядка, египетская полиция.
22
        22 По египетским понятиям, на западе находились владения Осириса, загробное царство.
23
        23 Глаз Тота, бога мудрости - луна.
24
        24 Хериуша - дословно «находящиеся на песке», земли кочевников к северо- востоку от Дельты.
25
        25 Древнеегипетский текст из «Поучений Ахтоя». Автор-писец наставляет сына, рисуя преимущества своего ремесла перед другими занятиями.
26
        26 Пиастр - 25г серебра, денарий - 4,6г, куруш - 2г.
27
        27 Сепдет - Сириус, звезда Исиды; Нерушимая звезда - Полярная звезда; Сах - созвездие Ориона; Бычья Нога - Большая Медведица, Бегемотиха - Малая Медведица.
28
        28 Ливийские названия ветров: рагис - ветер, дующий с гор (бора); шаркийя - ветер, нагоняющий воду на берег в Дельте; гибли - смерч в пустыне, несущий песок (самум или хамсин).
29
        29 Шаси - общее название азиатов.
30
        30 Шекель - серебряная монета весом примерно 0,8 грамма.
31
        31 Ибис считался священной птицей Тота, бога мудрости, которого изображали с головой длинноклювого ибиса (отсюда прозвище Тота - Носатый). Мумии ибисов при носились в жертву Тоту, и производство этих мумий было поставлено в Египте на поток, как и их подделка.
32
        32 Перевернутые Воды - реки Евфрат и Тигр.
33
        33 Осирис, владыка загробного царства, изображался в виде мумии в пеленах. Священной птицей Гора и его инкарнацией являлся сокол.
34
        34 Египтяне не пили воду из Нила. Его воды, текущие из тропических районов, заражены болезнетворными микробами.
35
        35 Casus belli - повод к войне (лат.).
36
        36 Дом Жизни - госпиталь.
37
        37 Слоновья болезнь - понос.
38
        38 Триглав - владыка преисподней в славянской мифологии; Морана - смерть.
39
        39 Имена Хуфу, Хафры и Менкаура более привычны нам в передаче на греческом: Хеопс, Хефрен и Микерин.
40
        40 Кедет - денежная единица и мера веса, примерно 9 грамм.
41
        41 Имеется в виду древнеегипетский миф: Гор, зачатый Исидой от Осириса, коварно убитого Сетом, мстит Сету за смерть отца.
42
        42 Танарен, Абуджу, Нехебт, Фивы - города Верхнего Египта. Неб и Севене - города на самом юге страны, у Первого порога, где, собственно, кончаются египет ские земли.
43
        43 Опет - главный праздник в Древнем Египте, когда статуя Амона в его свя щенной ладье отправлялась путешествовать по Нилу.
44
        44 Месори и тот - месяцы, предшествующие разливу Нила; мехир - месяц, который следует за окончанием половодья.
45
        45 Это авторская вольность. На самом деле название Сахара арабского проис хождения.
46
        46 Хунанупу - герой древнеегипетского текста «О красноречивом крестьянине». Хунанупу приносит чиновнику фараона жалобы на своего обидчика и делает это с редким ораторским искусством.
47
        47 Теб - египетская мера длины, примерно 2,2см. Калибр 8 теб (17,6см) - имеется в виду диаметр орудийного ствола.
48
        48 Речное устье - устье реки Леонт, примерно в восьми километрах к северу от Тира; Экдипа - город в двадцати пяти километрах к югу от Тира.
49
        49 Ворота Иштар - главные ворота в Вавилоне. Иштар - богиня любви, аналог египетской Исиды и финикийской Ашторет.
50
        50 Этеменанка - самый высокий зиккурат, главный храм Вавилона.
51
        51 Страна Син - Синай, страна Джахи - Палестина.
52
        52 Страна Пиом (Файюмский оазис) - местность к западу от Нила, где около большого озера (Меридское озеро, ныне - озеро Карун) лежали в древности плодо родные земли.
53
        53 Та-тенат - канал, соединявший восточный проток Нила в Дельте с Красным морем.
54
        54 Jus utendi et abutendi - право пользования и использования; jus puniendi
        - право наказания; jus occupationis - право захвата (оккупации); jus primae noctis - право первой ночи (лат.).
55
        55 Численность римского легиона в разные времена колебалась от четырех с половиной до шести тысяч солдат. Центурион (унтер-офицер) командовал манипулом из двух центурий по сотне воинов в каждой; трибун командовал когортой из четырех-шести центурий (примерно батальонный командир). Легат во времена респуб лики и ранней империи командовал легионом; позже эта функция была возложена на префекта. (Г. Дельбрюк, «История военного искусства».)
56
        56 Триарий - легионер-ветеран.
57
        57 Сведения о жалованье легионеров взяты из «Истории военного искусства» Дельбрюка.
58
        58 Пуны - так римляне называли карфагенян.
59
        59 Ceterum censeo Carthaginem esse delendam - «А кроме того, я утверждаю, что Карфаген должен быть разрушен» - слова Порция Катона Старшего, римского цен зора республиканской эпохи (лат.).
60
        60 Procul dubio - без сомнения (лат.).
61
        61 Virtus post nummos - добродетель после денег (лат.).
62
        62 Culpa et poena - вина и наказание (лат.).
63
        63 Pecuniae oboediunt omnia - деньгам все повинуется (лат.).
64
        64 LE COUSINAGE EST UN DANGEREUX VOISINAGE - французская поговорка, глася щая: двоюродное родство - опасное соседство (здесь и далее, кроме особо огово ренных случаев, примечания редактора).
65
        65 Sapienti sat (лат.) - умному достаточно (сказанного).
66
        66 Ахманов М.С. Недостающее звено. Фантастический роман. / М., 2006.
67
        67 в полном соответствии со штампами жанра! - А.Б.
68
        68 В 2007г. эта дилогия была выпущена Лениздатом под заглавием «Принц Веч ности».
69
        69 Ахманов М.С. Я - инопланетянин. Фантастический роман. / М., 2002.
70
        70 A propos (франц.) - между прочим, кстати.