Станция мягких игрушек Владимир Аренев
        Киевские истории
        Владимир Аренев Станция мягких игрушек
        Ну что? - съездил, отдохнул, набрался впечатлений. Все как у всех. Ничего особенного.
        Как говорится, отпуск длится ровно столько, чтобы успеть от него устать. Наверное, это у нас в крови: не привыкли, понимаешь, отдыхать. А привыкли, чтобы каждый день - бой, с самого раннего утра, от вызова лифта, который поднимается на все этажи, а вызывается только на четные, - до втискивания в маршрутку, от спора с начальством - до… А-а, что говорить, и так ведь знаете. Сражаться умеем с пеленок, отдыхать учимся к старости… кто доживает.
        …Ну, у детей мы не были давно. У них - своя жизнь, у нас - своя, и живем мы как будто на разных материках; и это, наверное, правильно. Пускай даже иногда становится грустно, все равно, так лучше, чем…
        Н-да, поехали, значит в отпуск. Младшенький-то наш здесь, в Киеве, а старшая вышла замуж да и уехала к мужу, в Беларусь. На свадьбе мы, само собой, были - как не быть, а вот потом все не получалось. То собирали деньги на одно, то на другое, да и старуха моя как ни выходные - на даче. Одним словом, не складыва лось у нас с такой вот поездкой. А на это лето - так совпало - дали нам отпуска на август месяц, и мне, и ей. Я уже намылился на рыбалку с Василичем, но Свет лана моя качает головой и говорит: так мол и так, не пора ли дочку проведать? И на всякие мои разумные возражения («дык клев же, и Василич как раз место новое нашел - клевое место») отвечает не менее разумными аргументами, что так нельзя, что кроме рыбалки, есть и другие радости жизни, и вообще, как мне, старому пню, не стыдно: внука уже не видел столько лет! Ну не позорище ли?!… А раз позорище, вот тебе деньги и маршируй в кассы. Тем более, что Валентина в последнем письме обижалась и опять приглашала приезжать.
        И вот, в результате мы-таки поехали. Естественно, в поезде: откуда ж у нас на самолет деньги возьмутся? А в плацкарте - духота; как, простите за баналь ность, в доменной печи сидишь. Молодым-вон хорошо, они чуть не в плавках по вагону шастают, а нам-то уже и неприлично вроде. Но туда ехали - ничего, потому что из жары да в холодок (пускай и относительный) попасть приятнее, чем наоборот.
        Ладно, приехали, отгостили положенное - избавлю вас от подробностей, рассказ мой о другом. И вот возвращаемся в стольный Киев-град, накупивши, как водится, подарков сыну и маленькому внуку, Коленьке. Конечно, на нашу зарплату особенно не разгуляешься, но и Валентина, само собой, кое-что передала. Мы с этим «кое- чем» загружаемся в вагон, и уже отдавая проводнице билет (а за окном - покачива ется и отъезжает вокзал), понимаю: забыл! Забыл я, старый склеротик, купить Коленьке то, о чем он так просил. Игрушку.
        Скажете: не беда? Скажете: можно и в Киеве купить? Да только внучек по ярлычку и поймет, что игрушка не белорусская. Он же специально просил, чтобы с ярлычком, он их собирает - это игрушковы «паспорта».
        Ну и как теперь быть?
        А поезд уже выехал за город, и не прыгать же, в самом деле, с подножки. Ладно, дам телеграмму, Валентина перешлет с проводницей.
        Едем потихонечку. Взяли постели, Светлана поужинала - и спать, устала она от всех этих путешествий. А мне не спится: во-первых, парилка-душилка в вагоне страшнючая, просто невообразимая, а во-вторых, совестно мне, что забыл про внука. Запился-загулялся дед, последнюю память растерял.
        То я ложусь, то я встаю, иду курить - нет мне сна, хотя бессонницей никогда не страдал. Одно облегчение: когда стоим подолгу, выхожу на станцию свежим воз духом дышать.
        Как стало темнеть, задремал. Однако ж спал кусками, урывками, и мучение это скорее походило на то, как лихорадочные больные в бреду мечутся. И вот на факт сей прошу обратить внимание. Дальше поймете, почему.
        Крутился я, вертелся, дремал, а потом слышу: остановились. И основательно так остановились, похоже на то, что есть время побродить по перрону. Я ноги - в туфли, рубашку накинул и к проводнице: милая, говорю, долго ль стоять будем? Отвечает: полчаса. Вот и ладушки, киваю, я отлучусь на улицу, кликнете, ежели забудусь, - хорошо?
        Она пообещала позвать, и я вышел на станцию.
        Знаете, когда едешь в поезде и делать нечего (а ночью ведь не почитаешь), единственное развлечение - смотреть в окно. И за окном - словно другой мир. Пустой перрон, каждый звук отчетливо слышен, светится изнутри вокзал, ходят оди нокие фигурки людей. В такие моменты кажется, что одиночество можно потрогать наощупь.
        А здесь - вышел на платформу: совсем другая картина. Скоро полночь, а вокруг людей, как на площади, но не отъезжающих, нет, а местных жителей.
        На каждой станции есть свои лоточники, и удивляться, в общем-то, здесь нечему. Жизнь штука такая, не всем в блестящих машинах кататься, кому-то нужно и картошку выращивать, кому-то - рыбку ловить. Да и зазорного я в этом ничего не вижу; пускай каждый занимается тем, чем получилось да захотелось заняться, лишь бы не воровством иль убийствами. А если вырастил ты на грядках помидоры и захотел продать на вокзале - продавай на здоровье. Кто-нибудь, глядишь, и спа сибо скажет.
        Но эти не помидоры принесли, не рыбу, не птицу - нет. А принесли они мягкие игрушки. Множество самых разных игрушек, больших и маленьких, тигров, слонят, медвежат, аистов, микки-маусов и один детский бог ведает, кого еще. Я поначалу не понял, откуда такой «ассортиментище», а потом смекнул: не велика загадка, - завод, наверное, под боком, и завод этот расплачиваться деньгами не может, вот и отдает товаром. Или просто работникам брать игрушками зарплату удобнее, раз есть такая возможность продавать проезжающим.
        А еще я смекнул, что таможню мы пока не проходили, и значит, игрушки-то белорусские, с «заграничными» ярлычками-«паспортами». Прям как по заказу. Вот и кошелек в кармане с местной валютой, которую не догадался (выходит, правильно не догадался) вовремя отдать Валентине.
        «Аборигены» тем временем снуют себе вдоль вагонов, запрыгивают, в каких про водницы пускают, бойко так предлагают плюшевый товар. Отбросил я окурок да и пошел, отыскивая взглядом что-нибудь подходящее.
        (Смешно сказать, ну да придется. Почти все продающие были там молодые. Я не то чтоб… Просто есть такие восемнадцати-двадцати двух летние люди, с которыми иметь дело крайне неприятно. Они не то чтоб хулиганы какие, нет. Они - «модная» молодежь, если вы понимаете, что я имею в виду. Глядят на тебя, как на жука колорадского и во взгляде читаешь удивление: чего ж ты, дед, на свете подзадер жался, бедняга этакий. Поспешил бы…) Вот, значит, таких там было больше всего. И подходить к ним я не имел ни малейшего желания. А тут заприметил одну, женщина средних лет, спокойная, тихая, стояла себе в сторонке и вроде как и продает игрушки, а вроде как и нет. И решил я, что хлыщи модные сами управятся со своим товаром, а у нее никто ничего не купит… разве что я.
        «Доброй ночи, - говорю, - не просветите, любезная, откуда столько игрушек взялось? Или Дед Мороз с некоторых пор открыл в вашем городке филиал, чтобы с севера на своем горбу все не волочь?»
        Она улыбнулась моей незатейливой шутке и покачала головой.
        «Нет, - отвечает, - дело в другом».
        И молчит.
        «Ладно, - говорю, - не буду вас утомлять расспросами, скажите лучше, сколько стоит это удовольствие», - и показываю на большую, с двухлетнего мальчишку, собаку. А собака та удивительная: кожа у нее белая, а пятна - черные. Детям такие нравятся, потому что есть один диснеевский мультик и там эти собаки за главных героев. Правда, в породах я никогда силен не был, поэтому как зовут черно-белых красавцев, не помнил.
        Женщина в ответ только качает головой.
        «Зачем, - спрашивает, - вам?»
        «Да, - подумал я, - с такими вопросами долго тебе с товаром носиться».
        Но почему-то не ушел от нее, как следовало бы, а продолжал выпытывать.
        «Знаете, - отвечаю, - люблю долгими зимними вечерами лежать на ковре у теле визора и играть. Я понимаю, что это неправильно, что мальчики должны отдавать предпочтение солдатикам, а не куклам, но так уже эти солдатики осточертели! - не поверите».
        «Не верю», - улыбнулась женщина. «Врете вы все, наверняка ведь внуку покупа ете».
        «Ну внуку. А что, моему внуку такую игрушку нельзя? Почему? Или вы просто их не продаете?»
        «Да продаю, - вздохнула она, - куда ж мне деваться? Только… не покупайте вы ее, ладно? Приедете домой, сходите в магазин…»
        «Не могу, - объясняю, - нужно непременно белорусскую. Вы же знаете этих сов ременных детей с их современными играми. Представьте, внук считает игрушечные ярлычки паспортами. У него каждый звереныш с документом. Одним словом, какая жизнь, такая и игра».
        «Это вы точно сказали», - она словно встрепенулась вся. Неприметная с виду, в платьице невзрачном, с волосами, собранными в «кулачок», эта женщина неожи данно проявилась совсем по-другому: в глазах ее мелькнула такая мука, что я даже вздрогнул, невольно делая шаг назад.
        «Это вы точно сказали», - повторила она притихшим голосом. «Какая жизнь, такая и игра. Не покупайте, езжайте себе по добру - по здорову».
        «Никак не могу. Но если… если вы не можете продать, то я пойду к кому-нибудь другому, не беспокойтесь».
        «А какая разница?»
        «Это вы у меня спрашиваете?» - удивился я. «Откуда ж мне знать?!»
        «Послушайте, - сказала она, и протянув руку, взяла меня за кисть, - послу шайте, у вас была в детстве любимая игрушка?»
        «Конечно. Но при чем…»
        «Что? Что это было?»
        Я помедлил. Все-таки нелегко рассказывать такое незнакомым людям: это почти интимная подробность, и чем ты старше, тем более личными становятся подобные воспоминания. Однако же я ответил: «Набор солдатиков. Помните, были такие…»
        Она оборвала меня: «Подождите. Не то. Я говорю о любимой игрушке, а не о любимых солдатиках. Любимой мягкой игрушке. Той, с которой вы ложились в кро ватку, с которой засыпали, которую пытались кормить шоколадом и никогда - манной кашей, потому что она, как и вы, терпеть не могла манную кашу…»
        «Откуда вы знаете?!»
        Женщина улыбнулась: «Какой же ребенок любит манную кашу?»
        «Вы правы, у меня была такая игрушка. Собственно, я почему сразу не дога дался? - я же никогда не называл его игрушкой. Он был чем-то большим, нежели просто вещь».
        «Что это было?»
        «Лева. Маленький голубоглазый львенок. Вы угадали, я на самом деле ложился с ним в кровать - (честно говоря, даже не мог заснуть без него, когда однажды Лева порвался, и мать взяла его, чтобы зашить). …Его звали Лева».
        «Ведь правда, он был почти как человек?»
        «Правда», - я потянулся за сигаретами. Эта женщина заставила меня вспомнить такое дремучее прошлое… Но, по правде говоря, я обрадовался этим воспоминаниям.
        «Он был словно ваш маленький брат», - сказала она. «Ваша маленькая копия, я права?»
        «Вы психолог?»
        Женщина грустно улыбнулась: «Когда работаешь на фабрике мягких игрушек, поневоле начинаешь разбираться в подобных вещах. Видите ли, у вас, как и у тысячи тысяч других людей, в детстве был вот такой плюшевый братец. И вы росли вместе с ним - до определенного момента, а потом оказалось, что он уже не может рости дальше, и вы распростились. Он остался в Детстве, а вы ушли в Отрочество, если так можно выразиться. То же самое, по сути, происходит, с каждым ребенком. А знаете, почему?»
        Я совершенно честно ответил, что не знаю.
        «Потому что каждому ребенку нужен такой вот игрушечный друг. В маленьком человеке слишком много того, что сейчас принято называть энергией: мысли, чувс тва, эмоции, побуждения, смех, слезы, удивление… Боже мой, всего и не перечис лить! А родители всегда заняты, они на работе; а бабушки с дедушками в нынешние времена редко нянчатся с внуками - им тоже приходится зарабатывать на жизнь. И все, что возникает в ребенке и должно выплеснуться, выплескивается на Любимую Игрушку. Да-да, именно с большой буквы.
        Где-то я читала, что растения могут слушать музыку. «Музыку»! А в ребенке бурлит такой водоворот энергий… куда там музыке! И все это, как правило, направ лено на игрушку».
        «… И игрушка становится одушевленной!» - закончил я.
        «Вы совершенно зря иронизируете. Поймите, ничто не возникает из ничего и не уходит в никуда. Кажется, еще Ломоносов понял, хотя и до него, наверное, знали.
        Вы видели когда-нибудь, как старые-престарые бабушки преображаются, стоит им лишь часок-другой побыть с внучонком? …А читают, читают в газетах про энергети ческих вампиров, обвешиваются чесноком, как гранатами! - вот вам, вампиризм в чистом виде. Только называть его лучше симбиозом. Или паразитизмом, как больше нравится. В конце концов, ребенок не страдает (как правило) от того, что бабушка
«прибирает к рукам» немножко его энергии: эта энергия и так хлещет через край…»
        «И попадает на игрушку».
        «Да, попадает на игрушку. Наматывается на нее, как нитки на катушку. И с какого-то момента времени не только ребенок воздействует на любимого медвежонка, но и наоборот. Возникает взаимосвязь».
        «Слушайте, - спросил я, - вы часом не ведьма?»
        Женщина тихонько вздохнула: «Наверное, ведьма. Бабка у меня была… лечила всех… и вообще. Говорили про нее всякое. Но если я и ведьма, то ведьма не ученая и, как это принято сейчас говорить, не практикующая. Не боитесь?»
        «Да нет, вроде».
        «Ну тогда я продолжу.
        …Собственно, и продолжать-то нечего. Ясно и так: энергия «наматывается» на игрушку не только от ребенка. Представьте: гостиная комната, телевизор, а нап ротив - сидит в модной итальянской стенке плюшевый заяц. Как украшение. Молодо жены смотрят по коммерческим каналам боевики с кровью и «ждут» ребенка. Появля ется ребенок, и заяц, «наглядевшийся» всяких там мордобоев торжественно сыну (или дочери) вручается: «Играй, ненаглядный». Понимаете? Понимаете. Вот такие дела».
        «Ваш пес тоже боевиков насмотрелся?»
        Она взглянула на игрушку: «Этот? Нет, с ним случилось кое-что похуже. Да и не с ним одним. Не зря ведь мудрые люди говорят: „святая земля“, „проклятая зем ля“. За такими словами иногда кроется намного больше, чем можно себе представить. У нас в Белоруссии, сами знаете, в войну страшные дела творились: партизаны, немцы, все перемешалось, и уж что одни, что вторые… не играли они в героев, они жизнь спасали, свою и своих детей. И как раз за нашим городком было такое место… где сначала немцы партизан, а потом те - немцев пленных… убивали. Так и лес называется: Гробки. И все знали, что нельзя оттуда ни ягоды-грибы нести, ни деревья. „Проклятая земля“.
        А нынче век-то современный, скоростной. Опять же, отцы и дети, вечная проб лема. Казалось, живешь, оступаешься, разбиваешь лоб и говоришь им: ну не идите вы по тем самым тропкам, где мы, несмышленые, хаживали! Не слушают…
        Приехала «фирма», построили за городом фабрику игрушек. Иностранцы, им до местных суеверий дела нет, да и по-нашему они ни бельмеса. А переводчикам что за забота? - предупреждать дорогостоящих клиентов. Построили, значит. И рабсила как раз нашлась, молодежь наша местная. Все довольны, всем выгодно.
        Словечко-то какое: «выгодно»! Противное словечко, когда его делают главнее иных слов.
        Зажили припеваючи, как в сказке. Деньги иностранцы хорошие платят, тут ничего не скажешь. А есть желание - получи зарплату товаром. У нас теперь в каждом доме, считай, заяц стоит или зебра».
        «Заяц?»
        Понял я, что не случайно она этого зайца поминает.
        «Да, - говорит, - заяц. Вот мои-то этого зайца и принесли в дом. Потом
        - внук, они ему и дали, пускай, мол, ребенок тешится… Помните, я говорила, что между игрушкой и дитем появляется взаимосвязь? Он и начал «разматывать» тот
«клубок», что на зайце намотался. Маленький клубочек, незаметный - сколько там той злобы да крови осталось? - после войны-то, почитай, полсотни лет прошло. Ну, конечно, фильмы-боевики раздули огонек. А мальчонка и подхватил. Подрос чуть- чуть, и вот начинаются странности. Какую игрушку ему не подарят, - разорвет и испоганит. Только зайца не трогал. Только его одного, проклятого.
        Потом Рита заметила: он тараканов давит. Что само по себе удивительно; конечно, дети не боятся гадов всяких, пока их родители этому не научат, но… мальчик ведь не просто их в руки брал или там… ну не знаю… одним словом, он их давил, и давил с наслаждением. Потом замучил соседского котенка…
        …Я чувствовала, что что-то не так, но понять не могла. Не ведьма я, понима ете, хоть и остались от бабки какие-то силы. Потом - как озарение. Ну, почитала я еще всяких книжек, сейчас этого добра хватает. Говорю Алесю: нужно зайца уничто жить. А сама думаю: «Если не поздно еще».
        Сожгли мы его, на пустыре, а пепел - в землю, и чтоб ни одна пепелиночка не улетела. Не поверите, конечно, но я чувствовала, когда несли, как от игрушки исходит страшная злобная волна - «подрос» он вместе с мальчиком».
        «И что же дальше?»
        «А что дальше? Все. Поздно. Мальчик уже „воспитался“, и теперь сложно его
„переделать“. Да и некому, как оказалось, этим заниматься. Дочка с зятем на работе, я - тоже. В садик отдавать страшно: игрушки там, все те же игрушки. И дети, на игрушки похожие. Телевизор? Так ведь там похлеще садика, выстрелы на каждом канале, выстрелы, выстрелы, выстрелы… А книжки читать он не любит… да и в книжках…»
        Помолчали.
        Я смотрел на белого с черными пятнами пса… и мне было жаль его. Предназна ченный дарить кому-то радость, он превратится в чудовище и превратит в чудовище незнакомого мне маленького человека.
        «Внимание, с пятой платформы отправляется скорый поезд No 105, сообщением…»
        «Это мой», - сказал я. «До свидания».
        И поспешил к вагону; не хватало еще только остаться здесь, на безымянной станции. (Впрочем, я врал себе. Станция эта не была безымянной, и торопился я совсем по другой причине. Мне вдруг стало страшно от одной только мысли, что придется побыть в этом обреченном на злость городке. И молодые люди, снующие вдоль состава, предлагающие игрушки, тоже пугали меня).
        Я успел. Забрался на полку и не удержался-таки, выглянул в окно. Поезд ехал, и перрон вместе с ночными торговцами потихоньку отползал назад; блестели черными пятнами глаз мягкие игрушки, на этот раз не сумевшие отыскать себе новый дом. Но я был уверен, что им рано или поздно повезет.
        Ладно, едем и едем. И мне-то жаловаться совсем грех, потому что, неожиданно для самого себя, я задремал и, вроде, крепко задремал, не в пример предыдущим попыткам. Однако ж - нет счастья на свете! - разбудили меня.
        Гляжу: парни в камуфляжах. Таможенники, значит.
        И безо всякой задней мысли я тянусь к рубашке, в которой у меня лежат кошелек и паспорт - тянусь и обнаруживаю, что рубашка-то вот она, висит на вешалке, а паспорта с кошельком нет как нет. И выходит по всему, что забыл я их на станции мягких игрушек! (Если, конечно, дама с собачкой не стянула, пока мне зубы заговаривала).
        Но тут просыпается Светлана, видит меня в расстройстве и сообщает, что если я волнуюсь насчет паспорта, то совершенно зря. Потому что когда я спал, она брала у меня деньги и заодно переложила к себе паспорт. Чтобы кто-нибудь слу чайно не стянул.
        «Подожди, - говорю я ей, - подожди. Когда же ты деньги-то брала, если я на последней-распоследней станции выходил из поезда с кошельком?»
        «Ну, - отвечает, - когда ты выходил, не знаю, а я - недавно. Ты ж сам сокру шался, что Коленьке игрушку не купили, так?»
        И поднимает кровать, и показывает мне, что в ящике, рядом с нашими сумками, лежит огромный заяц.
        Выражение лица у меня, наверное, в тот момент было впечатляющее, потому что пограничники, как один, навострили уши и сделали стойку.
        И тут: «Мяу!»
        Аж вздрогнули все.
        А ехала с нами девочка, лет двадцати-двадцати пяти, вместе с котом. Их приг ласили сниматься на рекламный ролик каких-то там кошачьих консервов, и вот теперь отсылали обратно. (Непонятно, правда, почему через Минск. Я решил еще, что выду мывает девчонка, есть такие). Она нам все уши прожужжала, пока ужинали; рассказы вала, «как все получилось», как ее «случайно выбрали» и как «хорошо заплатили». И вот теперь ее Мурзик (или как его звали? - не помню) спас положение. Потому что таможенники забыли обо мне и перевели все внимание на
«кинозвезду» с ее зверюгой…
        Поутру я, конечно, стал разбираться. Выяснилось, что до таможни была всего одна долгая остановка, а на ней и вправду обычно продают мягкие игрушки. Если бы не кошелек с паспортом, я бы решил, что мы со Светланой - и она, и я - вместе выходили на станции, а так… А так получилось, что только она (все-таки, вещест венное доказательство имелось у жены).
        А я? Наверное, приснилось. Всякие сны бывают, и очень часто, - похожие на явь. Знаете, слышишь одним ухом, что происходит, а мозг уж сам додумывает и дорисовывает в воображении такое… Да и ночь - ночью всегда все видится чуточку иначе. Утреннее солнце обладает чудесным свойством возвращать человеку здраво мыслие. Как только я поверил во всю ту чепуху?..
        Что говорите? Спрашиваете, что с игрушкой? А что с игрушкой? - подарили Коленьке. Ну не сжигать же на пустыре, у нас и пустырей-то в городе нету…
        …Да, и вся история.
        О, забыл! Девчонку ту, что с котом ехала, недавно по телевизору показывали, в рекламе. Выходит, не навыдумывала, взаправду снималась.