Метро 2033: Высшая сила Сергей Валентинович Антонов
        МетроВселенная «Метро 2033»
        «Метро 2033» Дмитрия Глуховского – культовый фантастический роман, самая обсуждаемая российская книга последних лет. Тираж – полмиллиона, переводы на десятки языков плюс грандиозная компьютерная игра! Эта постапокалиптическая история вдохновила целую плеяду современных писателей, и теперь они вместе создают «Вселенную Метро 2033», серию книг по мотивам знаменитого романа. Герои этих новых историй наконец-то выйдут за пределы Московского метро. Их приключения на поверхности Земли, почти уничтоженной ядерной войной, превосходят все ожидания. Теперь борьба за выживание человечества будет вестись повсюду!
        Кто же такие Невидимые Наблюдатели? Рыцари в сверкающих доспехах, готовые прийти на помощь обитателям Метро в трудную минуту? Просто летописцы, фиксирующие слабые попытки человеческой цивилизации выжить в условиях ядерной зимы? Или кукловоды, ловко манипулирующие генсеками, фюрерами, другими лидерами метрогруппировок и способные в любой момент захватить власть над московской подземкой?
        Баек и фактов, предположений и слухов, окружающих тех, кто живет в тени секретных бункеров объекта Д-6, предостаточно. И разобраться, где ложь, а где правда, способен лишь тот, кто презирает опасность и верит в справедливость – мечтатель и боевик, верный товарищ, любящий муж и отец Анатолий Томский.
        Сергей Антонов
        Метро 2033: Высшая сила
        Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
        Автор идеи – Дмитрий Глуховский
        Главный редактор проекта – Вячеслав Бакулин
        Оформление обложки – Михаил Пантелеев
        Карта – Леонид Добкач
        Серия «Вселенная Метро 2033» основана в 2009 году

* * *
        «Томский? Да нет, не только он. Новое задание оказалось настолько важным и сложным, что автору, Сергею Антонову, пришлось трубить общий сбор. В итоге на старницах его нового романа вам встретятся и Юрий Корнилов, И МАкс Добровольский, и Вездеход с Шестерой, и другие знакомые по рпедыдущим книгам персонажи. Томский? Ну и Томский, разумеется».
        Дмитрий Глуховский

* * *
        Таинственной Музе?О.?К.,
        без помощи и поддержки которой
        эта книга была бы написана
        в два раза быстрее,
        посвящается.

* * *
        Конституция – основной закон государства, особый нормативный правовой акт, имеющий высшую юридическую силу.
        ru.wikipedia.org
        Мэр Москвы Юрий Лужков обнаружил под Большим театром 10-сантиметровых белых тараканов. Отвечая сегодня на вопрос журналистов, как река Неглинка, протекающая под фундаментом Большого театра, влияет на его состояние, Лужков сообщил, что тараканы – это «единственное, что там является страшным».
        ИТАР-ТАСС
        Я пойду гулять по гулким шпалам,
        Думать и следить
        В небе желтом, в небе алом
        Рельс бегущих нить.
        Николай Гумилев, «Оборванец»

* * *
        ЗАГОВОР ЭЛИТ
        Объяснительная записка Алекса де Клемешье
        Масонские ложи, иллюминаты, серый кардинал, Большой Брат, тайное мировое правительство, Невидимые Наблюдатели…
        Во все времена существовали адепты конспирологии, свято уверенные в том, что теория заговора – вовсе не фантазия. Любое значимое событие – как достаточно логичное, так и не вполне объяснимое – истолковывалось ими как очередное доказательство жестокой и циничной игры, которую ведут теневые правители. Отказался ли от престола средневековый европейский монарх, сменился ли вождь в африканском племени, свершилась ли революция в маленькой южноамериканской стране, началась ли затяжная война на Ближнем Востоке – все это, по мнению конспирологов, произошло не просто так. Все это случилось лишь потому, что кто-то могущественный и не афиширующий себя дернул за ниточки – и послушные марионетки, уверенные в собственной независимости, исправно переместились на нужную клеточку, сказали и сделали то, что выгодно их властелину. Генсеки, императоры, президенты и фюреры – не более чем фигуры в чужой шахматной партии.
        Но так ли это на самом деле?
        На фоне политических дрязг, закулисных интриг и борьбы за власть в Древнем Риме вдруг происходит восстание рабов – это тоже часть игры? Или могущественные властелины, увлекшись расстановкой крупных фигур, упустили из виду одну-единственную пешку, которая пошла поперек установленных ими правил?
        А Жанна д’Арк – тоже чья-то марионетка? Или неучтенный фактор?
        А операция в заливе Свиней закончилась позором для инициаторов, потому что в дело вступил еще один невидимый игрок? Или потому что нельзя недооценивать тех, кем ты пытаешься манипулировать?
        Существует немало исторических примеров, снято множество фильмов и написано огромное количество книг о том, как маленький человек идет против системы. Результат всегда непредсказуем: иногда герой побеждает, в ряде случаев жернова системы хладнокровно перемалывают его, подчас все усилия героя оказываются напрасными, а бывает так, что он и сам становится частью системы. Интересно, какой же вариант предлагает нам Сергей Антонов в своем новом романе? И будет ли дан окончательный и однозначный ответ на вопрос, кто же такие Невидимые Наблюдатели?
        Пролог
        – С вашими ухватками, господа хорошие, мы придем к брежневскому застою. – Негромкий, но привыкший повелевать голос с манерой медленно и четко проговаривать каждое слово принадлежал сидящему во главе стола человеку, лицо которого скрывалось в тени. – А подобные застои, как вам известно, заканчиваются революцией. Мы ведь не хотим революции в Метро? Отбой.
        Играли в подкидного. По парам. Карты бесшумно скользили по лакированной поверхности столешницы из красного дерева, в центре которой горела одна лампа под зеленым стеклянным абажуром. Ее мощности хватало лишь на то, чтобы освещать стол, горку битых карт и игроков – одинаковые черные рукава пиджаков и манжеты темно-синих сорочек. Сорочка главного отличалась от остальных – на ее манжетах черными нитками была вышита буква W.
        – Революции у нас уже были, генерал. Вспомним катавасию со станцией имени Че и рублевскими беспорядками. Они ведь пошли нам на пользу. Или я ошибаюсь?
        Вопрос задал человек, сидевший по левую руку от того, кто затронул тему застоя. Он говорил гораздо громче; судя по эху, помещение, в котором беседовали за игрой в карты шестеро мужчин, было приличных размеров.
        – Ни пользы, не вреда, драгоценнейший Алексей Феликсович. Мышиная возня.
        Третий собеседник был дряхлым стариком. Его возраст выдавал не только скрипучий голос, но и трясущиеся руки.
        – Хватит и того, что мы держали все под контролем. – Четвертый игрок раздвинул карты веером и свернул их в стопку. – Манипулирование этой треклятой подземкой – вот главное. Двадцать лет мы дергаем за ниточки, на которых подвешены все эти генсеки, торгаши, фюреры и прочая шушера. Они делают то, что надо нам, и при этом раздуваются, как шары, от осознания собственной значимости. Лично я доволен таким положением дел.
        – Гм… Как летит время! Хорошо помню первые дни, когда все мы думали, что бардак надолго. А ведь все пришло в норму всего за несколько месяцев. Болото… Болото, в которое швырнули пару десятков камней с ядерными боеголовками. Хлюп, хлюп, хлюп. Круги и… Все то же болото. – Пятый собеседник был явно настроен на философский лад. – Думаю, в больших реформах необходимости нет. Если сменить патроны на другой вид взаиморасчетов… Э-э-э… Небольшая денежная реформа…
        – Все высказались? – Генерал швырнул карты на стол рубашками вверх. – Старые пердуны! Я не о возрасте, а о мышлении! Денежная реформа, мать вашу! Какая реформа?! Через пару месяцев реформировать будет нечего, а вы все еще тешите себя байками о каком-то контроле. Время Невидимых Наблюдателей истекло. Мне докладывают о том, что на разных станциях появляются пришельцы из-за МКАДа. Они рассказывают о том, что вполне комфортно живут за пределами Москвы. Пока все это звучит как сказки. Но только пока. Обитатели Метро рвутся на поверхность. Скоро мы не сможем удерживать людей под землей, заставляя их сражаться между собой и видеть в мутантах лишь врагов. За двадцать лет идея себя изжила. Играть в прятки больше нет смысла. Чтобы удержать власть, нам следует… Да. Заявить о себе во всеуслышание!
        – Взять власть официально? – продребезжал старик. – Мысль, конечно, интересная, но… Вы уверены в том, что нас поддержат? Где гарантия, что пойдут за нами, а не за каким-нибудь горлопаном, проповедующим всеобщее равенство и братство? Переворот? Это надо как следует обмозговать. Заканчивать партию будем или как?
        – Будем. – Генерал снова говорил тихо. – Туз. Две дамы. Все уже обмозговано. Я консультировался с ведущими аналитиками тайного правительства. Никакого захвата не будет. Мы выступим как законные преемники российских властей.
        – Взял, – вздохнул старик. – А с чего бы людям считать нас законными преемниками? Основания…
        – Две шестерки. На погоны, как говорится. М-да, основания. Ле-ги-тим-ность. Нам обязательно надо ее подтвердить. Без этого не стоит и огород городить.
        – А что, есть верительные грамоты от последнего наземного правительства? – хохотнул Алексей Феликсович. – Откуда им взяться? Все, включая гаранта Конституции, драпали в подземные норы с такой скоростью, что завещание, увы, никто не составил.
        – То, что вы в шутку называете верительными грамотами и завещанием, существует. Будь моя воля, я приказал бы доставить сюда скипетр и державу, но нам потребуются другие символы власти. Те, которые хоть и забыты, но до сих пор способны внушать массам уважение к власти. Мы должны, даже обязаны владеть тем, что делает сильных мира сего сильными.
        – Это интересно. – Старик неспешно собрал карты в колоду и принялся ее тасовать. – Скипетр и держава. Символы. Вы имеете в виду…
        – Да. Два последних года усилия наших оперативных служб были направлены на то, чтобы собрать все регалии российской власти. Кое-что добыть удалось. Что-то придется поискать. Признаться, на данный момент меня больше всего интересует Конституция Российской Федерации. Ее главный экземпляр. Книга, переплетенная в тончайшую кожу варана красного цвета с серебряным накладным гербом. По нашим сведениям, незадолго до Катаклизма ее перенесли из библиотеки президента в кабинет Сенатского дворца.
        – Кремль. Чертов Кремль. С ним одни проблемы, – проворчал Алексей Феликсович. – Биологическое оружие, которым бахнули по Кремлю в тринадцатом, так и не удалось идентифицировать. При попытках исследовать это место мы потеряли кучу лучших людей. Пробовали ведь и с поверхности, и через обычные станции Метро, и через наши секретные туннели Д-6. Результат один и тот же. Люди исчезают бесследно, а вместо них через все дыры прет эта мерзость. Биомасса. Сколько подходов к Кремлю пришлось взорвать и забетонировать? Лично я уже и подсчитать не могу. Главный экземпляр Конституции эрэф – хорошо. Но есть ли уверенность в том, что за кремлевской стеной хоть что-то осталось?
        На несколько секунд воцарилась тишина. Слышно лишь было поскрипывание стульев да астматическое дыхание старика, который закончил тасовать колоду и тискал ее пальцами.
        – Есть одна хорошая поговорка: языком болтать – не мешки таскать, – прошипел генерал. – Сдавайте-сдавайте. Чтобы узнать о том, что происходит за кремлевской стеной, надо за ней побывать. Сдается мне, Алексей Феликсович, что рассказы о достижениях возглавляемой вами оперативной службы сильно преувеличены. Раньше вы так рьяно не заботились о своих лучших людях. Я не настаиваю на том, чтобы в Кремль отправились наши. В вашем распоряжении все ресурсы Метро. Найдите исполнителя. Наймите какого-нибудь толкового отчаюгу. А если постарели – так и скажите. Мы подыщем вам более легкую работу.
        – Просто просчитываю варианты, – пробурчал руководитель оперативной службы. – Возможно, пора заняться, наконец, настоящим делом господину перебежчику и его питомцу, этому Че. До сих пор Ахунов даром ест свой хлеб.
        – Чересчур рискованно. Этот ваш Че, как мне известно, не поддается контролю. Мало ли какой фортель выкинет? А времени нет совсем. Рекомендую оставить Че в качестве запасного варианта, так сказать, плана «Б». В любом случае через неделю главный экземпляр Конституции должен лежать передо мной на этом столе. Это – приказ. И он не обсуждается. Что касается кремлевской биомассы, то…
        Генерал щелкнул пальцами. Послышались шаги. Правая рука главы тайного правительства нырнула в темноту и появилась в круге света с контейнером, состоящим из пробирки, помещенной в стальной каркас. Пятнадцать сантиметров в высоту, десять в диаметре. За толстым стеклом пузырилась бурая масса.
        – Это – единственный образец. Нам удалось соскрести субстанцию с губ одного одержимого. Те, кто это сделал, только и успели, что передать контейнер. Потом и они стали одержимыми. Всех пришлось… утилизировать.
        Генерал постучал по стеклу пробирки. Биомасса моментально отреагировала. Сменила цвет с бурого на ярко-красный и забурлила.
        – Рвется наружу, – благоговейно прошептал старик. – Рвется наружу. Зачем ее принесли сюда? Неровен час…
        – Ерунда. Уверен, что нам ничего не грозит. А принесли ее сюда потому, что она может пригодиться экспедиции.
        – Каким боком? – буркнул Алексей Феликсович. – Прививку ею сделать, что ли?
        – Вам решать, как использовать образец. Шевелите мозгами. Надеюсь, что они есть не только у биомассы, но и у вас. Задачу я обозначил. Действуйте.
        – Играть-то будем? – поинтересовался кто-то.
        – На сегодня хватит с нас игр. Займемся делами. – Генерал встал. – Кстати, о мозгах и играх. Освоить подкидного дурачка – дело нехитрое. Думаю, если кто-то из вас играл во что-нибудь более интеллектуальное, скажем, в бридж, проблем было бы на порядок меньше. Все свободны.
        Вспыхнул свет. Помещение оказалось круглым залом с высоким, подпертым шестью мраморными колоннами потолком. Все здесь дышало не свойственной Метро роскошью. И громадная люстра с хрустальными подвесками, и шесть украшенных деревянной резьбой дверей, и зеленый с красными кантами ворсистый ковер, и овальный, тяжеловесный стол, и стулья с высокими спинками, и карта Метро, сделанная на оргстекле, закрепленном на никелированных стойках.
        От обычных карт она отличалась тем, что привычные линии московской подземки пересекались черными линиями Метро-2, станции которого были обозначены желтыми кружками и не имели названий.
        На стене красовался большой, диаметром в метр, герб России, на котором вместо центральной царской короны была такая же литера W, что и вышитая на манжете генеральской сорочки.
        Включивший свет охранник был одет во все черное. Он собрал разбросанные по столу карты, выключил настольную лампу и протянул руку к контейнеру с биомассой, однако так его и не коснулся. Сел на стул и уставился на бурлящую субстанцию. Прошла минута. Другая. Когда охраннику наконец удалось оторвать взгляд от контейнера, он выглядел как человек, который только что проснулся. Вставая, он покачнулся и оперся рукой на стол.
        – Мерзость. Вот мерзость. Да что же ты такое?!
        Биомасса, словно поняв, что загипнотизировать охранника не удалось, перестала бурлить. Цвет ее постепенно сменился с красного на бурый. Субстанция не тратила свою черную энергию попусту. Она выжидала. Ждала своего часа, чтобы при первом удобном случае вырваться из стеклянной клетки и, пожирая разум и тела людей, разбухать и расти, растекаться, поглощая все новые и новые жизни.
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
        ВЕРНУТЬ СЕБЯ
        Глава 1
        Депрессия
        – А потом, когда свечи потушат и кошмары придут на постель, те кошмары, что медленно душат, я смертельный почувствую хмель…
        Вздохнув, Томский закрыл затрепанный томик стихов Гумилева и сунул его в карман. Дунул на свечу. В темноте прислушался к размеренному дыханию спящей жены и посапыванию сына Лешки. Они спят. Отдыхают и набираются сил для нового дня. А он… Не видит никакого смысла ни в новом дне, ни в том, чтобы ему радоваться. Ведь все будет так же, как вчера. Он будет помогать кому-то из мастеров. Обедать и ужинать. Говорить с друзьями. Делать вид, что ему что-то интересно. Даже улыбаться шуткам.
        На самом же деле Толик пребывал в глубокой депрессии. Не знал точно, когда она началась, и не имел ни малейшего понятия о том, когда она закончится. Он потерял себя, погряз в ежедневной рутине. Слился с серой массой хороших, в общем-то, но таких безликих людей.
        После захвата станции имени Че Гевары красными какое-то время пытался корчить из себя прежнего Томского. Лидера. Анархиста. Мечтателя. Но все это выглядело слишком фальшиво, чтобы продолжаться долго. Он мог обмануть кого угодно, но только не себя. В театре одного зрителя и одного актера сложно лукавить.
        Вслед за Русаковым и его бригадой Анатолий с семьей перебрался на Автозаводскую. Город Мастеров встретил Томского с распростертыми объятиями – как-никак, в свое время он оказал станции неоценимую услугу, вот и теперь от него все чего-то ждали. Нововведений? Революций? Выступлений на митингах? Влезания на броневик с обещаниями мира станциям, свинины голодающим, воли анархистам? А он не хотел ничего, кроме покоя.
        В конце концов Толик перестал участвовать в построении планов, которыми увлекались настоящие бойцы вроде комиссара Русакова, и незаметно и постепенно отошел от дел, сославшись на семейные хлопоты и прочую дребедень.
        Боялся признаться не то что друзьям, а даже самому себе в том, что утратил веру в результативность какой бы то ни было борьбы. Метро – не место для мечтателей. Главный его девиз начертан на многочисленных табличках, оставшихся от прежних времен. Выхода нет. И этим все сказано. Можешь дергаться, трепыхаться, но… Только в пределах длины ниточек, на которые тебя подвесила злодейка-судьба.
        В конце концов комиссара Русакова избрали начальником станции. Толик в голосовании не участвовал и лишь потом вскользь упомянул, что Город Мастеров сделал достойный выбор, хотя сам в этом сомневался. Комиссар был отличным бойцом, но хорошего снабженца, а уж тем более гибкого политика из него могло и не получиться.
        Томский встал и осторожно, стараясь не наткнуться на мебель, добрался до двери.
        Станционный зал Автозаводской был погружен в полумрак, разбавленный тусклым желтым светом ламп дежурного освещения. Совсем недавно ими заменили треноги, в которых горело машинное масло. Дышать стало легче, но электричество экономили, и каморки по-прежнему освещались плошками с маслом или самодельными свечами. Так что, по большому счету, жизнь людей светлее не стала.
        Темные очертания станков и верстаков, обычные ночные шумы: храп, поскрипывание сапог часовых, приглушенные голоса тех, кто еще не улегся… Все как всегда. Это было вчера, будет завтра. Безнадега, мать ее так. Безнадега…
        Анатолий вытащил из кармана кисет. Свернул самокрутку. Затянулся. Гм… Он начал курить потому, что стал набирать вес. Хреновое, не выдерживающее критики оправдание. С весом нужно бороться в качалке. И Елена не раз с насмешкой говорила ему об этом. Толик соглашался и… Ничего не делал. Он становился метромужиком. Обычным, в меру пьющим, курящим, без особой охоты работающим, обрастающим жирком и обремененным заботами о семье метромужиком. О господи, это же во сто крат хуже, чем быть гэмэчелом!
        Томский тихо выругался. Швырнул окурок на пол и старательно, даже с остервенением растер его носком сапога так, словно давил змею. К чертовой матери и его же бабушке все. К свиньям собачьим, к собакам поросячьим и другим разновидностям мутантов… Он идет спать, дрыхнуть, давить подушку в надежде хоть во сне почувствовать себя прежним Томским.
        – Это – пиявка. Большая, жирная и гадкая пиявка, главный смысл существования которой в том, чтобы жрать, жрать, еще раз и снова жрать. Постоянный и неутолимый голод – единственное чувство, которая она испытывает. Жрать. Жрать. Жрать…
        Тихое бормотание доносилось из-за станины здоровенного, как мамонт, токарного станка. Толик сразу узнал голос. Конечно, Данила Громов. Перестав общаться со старыми друзьями, Томский неожиданно обрел нового – полуслепого мужчину, появившегося на Автозаводской некоторое время назад.
        Томский так и не смог понять его до конца. У Громова были проблемы не только со зрением. Он частенько впадал в прострацию, заговаривался. Нес полную ахинею. Зато в моменты просветления говорил языком, выдававшим в нем потомственного московского интеллигента. Его рассуждения на любую тему всегда были четко структурированы и железно аргументированы. Настолько, что возражать Даниле было весьма и весьма затруднительно.
        И все-таки Толик любил поспорить с Громовым. Это было, пожалуй, единственным, что он делал без напряга в последнее время. Из этих бесед Томский узнал, что до Катаклизма Данила был известным журналистом, жил в престижном, старой постройки, доме на Кутузовском проспекте. Увлекался историей Кремля, его сокровищ и кладов, скрытых в хитросплетениях подземных лабиринтов старой Москвы.
        – Храм Соломона и Купол Скалы – для мира. А наш Кремль – для России, – заметил как-то Данила. – Там и до Катаклизма было просто фантастическое нагромождение тайн, а уж после… Поверьте мне, если кому-то удастся выбраться из общей жопы, в которую мы все попали, поиски Святого Грааля и Ковчега Завета продолжатся. Каждый человек в глубине души диггер, жаждущий открывать все новые и новые потайные туннели. Найдутся и энтузиасты, которые снова и снова станут искать под Кремлем – клады, библиотеку Ивана Грозного… Все это будоражило и будет будоражить умы. И ничто этого не изменит.
        Иногда Томскому удавалось разговорить Данилу настолько, что тот начинал высказывать свои взгляды на учение Кропоткина и Бакунина, на возможность построения справедливого общества если не во всем Метро, то хотя бы на отдельной станции.
        – Вы уже попробовали? Ну и будет! Утопия. Уже само по себе наше Метро настолько искусственное образование, что никакие законы общественного развития здесь работать не будут. Человеческое существо создано для того, чтобы жить на поверхности. Видеть восходы и закаты, чувствовать кожей ветер. Только там и можно говорить о свободе. Бороться за нее. А здесь? Разве можно быть свободным в подземной клетке? Утопия и еще раз утопия!
        Однако больше всего Данила любил рассказывать о секретах Кремля. В этой области знания его были просто энциклопедическими. Старинные и современные названия башен, расположение и история храмов, количество и имена колоколов, главные экспонаты музейных экспозиций и многие другие детали он знал назубок и говорил обо всем этом взахлеб. В такие моменты глаза его загорались, морщины разглаживались, а голос звенел, как гитарная струна, тронутая пальцем музыканта-виртуоза.
        А еще Громов явно кого-то боялся. Совсем как Билли Бонс из «Острова сокровищ», он в минуту откровения попросил Анатолия сообщать о появлении на станции незнакомых людей. Ждал свою черную метку, что ли? Прихода своего личного Черного Пса или Слепого Пью? Кто знает…
        Томский обошел вокруг станка. Громов сидел, прижавшись спиной к станине и, обхватив колени руками, бормотал о том, что кто-то кого-то будет жрать. Услышав шаги, он поднял голову. Черты лица Данилы были правильными, но весь вид портили красные круги вокруг глаз. Было ему не больше пятидесяти. В черных волосах только-только начали появляться седые пряди. Чуть выше среднего роста, крепкого телосложения, он был бы в расцвете сил. Был бы… По всему чувствовалось – в жизни Громова произошло что-то, сделавшее из него старика. Мгновенно и навсегда.
        – Анатолий?
        – Я…
        – Заблудился. Я заблудился. Не смог отыскать свою клетушку. В трех соснах запутался… Затмение какое-то нашло, знаете ли… Вышел на платформу и… Не смог вернуться. Темновато здесь. Вы не находите?
        Громов прижал указательные пальцы к вискам и оттянул кожу так, что глаза превратились в щелки. Так он, должно быть, пытался фокусировать зрение.
        – Бывает. – Томский протянул Даниле руку, помогая ему встать. – До вашей клетушки всего десяток шагов. Я помогу добраться.
        Через десять минут Громов, обхватив обеими ладонями алюминиевую кружку, жадно глотал заваренный Томским грибной чай. Толик, забыв о войне, объявленной табаку, курил, дожидаясь, когда Данила окончательно придет в себя.
        Громов шумно выдохнул, поставил пустую кружку на стол.
        – Ну вот. Мне лучше. Значительно лучше. Спасибо, Анатолий. Было бы нехорошо, если бы утром меня нашли там, на платформе. Я и так доставляю приютившим меня людям массу хлопот. Да. Нехорошо…
        – Ерунда. Какие уж там хлопоты. Мне еще побыть с вами или собираетесь спать?
        – Нет, сегодня я уже не усну. Может, продолжим нашу дискуссию? На чем мы остановились?
        – На том, что Метро является искусственным образованием, подземной клеткой, в которой говорить о свободе могут лишь дураки.
        – Грубо, но очень точно. Вы сформулировали мою идею в двух словах. – Данила улегся на узкую кровать у стены и прикрыл глаза. – Браво, Томский. Всегда завидовал людям, умеющим выражаться лаконично и не впадать в словоблудие, присущее всем интеллигентам. Мы ведь, чего греха таить, великие софисты. Умеем с помощью большого потока слов и витиеватых фраз выдавать желаемое за действительное, а черное – за белое. Продолжайте, друг мой, продолжайте.
        – Поскольку поверхность для нас пока закрыта, то и трепыхаться нет смысла.
        – Вы упустили из виду главную деталь. Мы говорим об искусственном образовании. Рукотворном. Кто-то ведь выстроил жизнь в Метро такой, какая она есть. И, возможно, этот кто-то так же искусственно и искусно дозирует информацию о том, что происходит на поверхности. Все мы привыкли считать происходящее здесь неким броуновским движением. А если порядок все-таки существует и кем-то поддерживается? Перестаньте, Анатолий, мыслить туннельными категориями и упираться головой в тюбинги на потолке. Не пробовали взглянуть на проблемы шире?
        – Не пробовал, – покачал головой Толик. – Не до этого было…
        – Вот именно! – Громов поднял указательный палец к потолку. – Всем нам не до этого. Куча мелких дел не позволяет видеть главного. Суета сует. Откуда мы взяли, что поголовно все мутанты – кровожадные твари и лютые враги человека? Почему решили, что жить на поверхности невозможно? Кто сказал, что за пределами МКАДа нет жизни? Кто придумал, что наша златоглавая была и остается центром мира, а ее вонючие подземные коммуникации – землей обетованной?
        – Так ведь это прописные истины! – пожал плечами Томский. – Люди живут и за МКАДом, но значительно хуже, чем в московском Метро. Рублевка вот…
        – Рублевка – худшая из версий Москвы! Обиталище жирных котов и толстозадых кошек, которые никогда не знали вкуса воды из-под крана! Прописные истины, прописные истины… Кто эти истины прописал?! Кто внушил, что все обстоит именно так, а не иначе?!
        – Вы считаете, что Метро управляет некая мощная и невидимая сила?
        – Ничего я не считаю. Думайте и анализируйте сами. У вас для этого есть все данные: голова на плечах, молодость и уже большой жизненный опыт, пришедший на пару с сединой. А Москва… Несмотря на всю мою к ней любовь… Она всегда высасывала из людей жизнь, делали их рабами, подчиняла своим законам. Заставляла двигаться по глубокой, наезженной столетиями колее. Так было и в лучшие времена, а сейчас – тем более. Знаете, Томский, на вашем месте я бы бежал отсюда куда глаза глядят. У вас ведь все впереди, если, конечно, не выберете в качестве нормы жизни пессимизм. Как бы пафосно это ни звучало, но надо, обязательно надо бороться и искать, найти и не сдаваться. Сматывайте удочки при первом удобном случае.
        – Признаться, я и сам подумывал об этом, – вздохнул Толик. – После того как красные отбили у нас станцию и я пришел сюда, все кажется мне бессмыслицей. Думаю, то же происходит и с моими друзьями. Вездеход где-то постоянно пропадает, Корнилов вон спивается, а Русаков превращается в какого-то средней паршивости чиновника-функционера. Только вот куда идти?
        – Если задаться целью, и это можно узнать. Мне, например, доводилось встречать людей из Подмосковья, которые наведывались в Метро вовсе не для того, чтобы остаться. Их дом был там, а не здесь. Сюда они приходили, чтобы раздобыть ресурсы, которых им не хватает. И уйти…
        – А почему же тогда сами не ушли, раз все так понятно?
        – Слишком увяз в этой трясине, состоящей из туннелей и человеческих амбиций. Меня отсюда не выпустят.
        – Кто? Та сила, которая на самом деле управляет Метро?
        Данила вдруг вскочил, бросился к двери, приоткрыл ее, чтобы выглянуть на платформу, и вернулся на кровать.
        – За последние дни на Автозаводскую никто не приходил? Никто про меня не спрашивал?
        – Вроде нет. Все как обычно.
        – Не забудьте предупредить меня, если заявится кто-то подозрительный.
        – Не пора ли, Данила, рассказать о том, кого вы так боитесь? Если я буду знать, мне легче будет защитить вас.
        – От них невозможно защититься, нельзя спрятаться! – Громов говорил полушепотом и не смотрел на дверь, словно опасаясь, что в каморку вот-вот войдет непрошеный гость. – Если попал к ним на крючок – уже не соскочишь… Так что рано или поздно за мной придут.
        – Станция предоставила вам убежище, и комиссар Русаков никому не…
        – Да плевать им на Русакова! Если им что-то надо, они возьмут, и точка!
        – Данила, да о ком же вы?!
        – Разбухает, – ответил Громов глухим, замогильным голосом. – Поедает тела и разум. А звезды – с ней заодно. Когда пиявка набирается сил, они горят ярче. Если монстр впал в кому от голодухи – гаснут. Но только на время. Уничтожить полностью ее нельзя. Где-нибудь, да останется микроскопический фрагмент, обрубочек щупальца этой твари. И все начинается заново. Пиявка. Звезды. Пиявка. Замкнутый круг. Бомбу. Только атомную бомбу. Если ее сбросить точно в цель, может быть, тогда все закончится…
        Томский не сразу сообразил, что на Громова нашло очередное затмение. Он дождался, когда Данила вдоволь наговорится на свою коронную, касающуюся пиявки тему, и бережно укрыл бедолагу одеялом. Громов наконец уснул. Беспокойным, судя по дергающимся векам и шевелящимся губам, сном.
        Выйдя на платформу, Анатолий принялся мерить шагами промежуток между двумя верстаками, размышляя над тем, что говорил Данила.
        А ведь он был прав! За два десятка лет Метро обросло законами и правилами, постулатами, которые воспринимались всеми как истина в последней инстанции. Это – хорошо, это – плохо. Это можно, это – нельзя. Возникли эти законы сами или у них был автор? Если предположить, что такой законотворец существует, то где гарантии того, что его цель – улучшение жизни людей, загнанных радиацией под землю? Благими намерениями…
        Томский снова закурил, пообещав себе, что эта самокрутка будет последней.
        Черт с ним, с автором! Другое замечание Данилы взволновало его куда больше: люди вполне комфортно чувствуют себя и на поверхности, за пределами Москвы. Город высасывает жизнь… Может, как раз из-за этого он чувствует себя пустым, как барабан? Может, навалившаяся апатия – следствие того, что он давно вырос из коротких штанишек Метро и сейчас просто топчется на месте, потому что… Место его давно не здесь!
        Анатолий был настолько взбудоражен, что от намерения отправиться в дорогу прямо сейчас его удерживали лишь мысли о семье. Он уже не один и путешествовать налегке не сможет. Если уж идти, то нужно точно знать куда. Иметь снаряжение, запас продуктов, а может быть, даже что-то из транспорта.
        Что ж… По крайней мере, цели определены, задачи ясны. Он уйдет из Метро вместе с Леной и Лешкой. Хорошенько подготовится и уйдет туда, где его не будут душить своды туннелей и закопченные потолки станций, где можно будет видеть больше, чем на сотню метров, где он сможет вернуть себя прежнего.
        Томский присел на табурет у верстака, вытащил свою книгу, но в полумраке не смог различить ни буквы. Пришлось напрячь память:
        Но в мире есть иные области,
        Луной мучительной томимы.
        Для высшей силы, высшей доблести
        Они навек недостижимы…[1 - Н. Гумилев, «Капитаны».]
        Не успел Толик прошептать эти слова, как услышал шаркающие шаги. Громов подошел и сел рядом с ним.
        – Невидимые Наблюдатели. Так их называют те, кто верит, что в самую трудную минуту придут на помощь супермены, некие воины света… Никакие они не воины и не супермены, Анатолий. Всем здесь верховодит правительство. Чиновники и военные высшего ранга, которые раньше других людей знали о часе икс, потому что сами его приближали. Они успели укрыться в своих правительственных бункерах и, пока остальные просто пытались выжить, занялись тем, чем занимались всегда: заботились о том, чтобы у их подданных всегда был общий внешний враг, которого можно сделать козлом отпущения; пропагандировали ненависть; разделяли, чтобы властвовать. Два десятка лет они расставляют на шахматной доске Метро фигуры фюреров, генсеков и атаманов, передвигают пешек и ферзей так, как им вздумается. Миром, ограниченным ветками Метро, поразительно легко управлять, и они наслаждаются своей властью. А еще не терпят тех, кому известны их темные тайны и гнусные намерения. Вот почему я знаю, что за мной придут.
        Анатолий был настолько ошарашен неожиданным признанием Данилы, что никак не мог собраться с мыслями.
        – Так-так… А вы, значит…
        – Да. Я знаю о них все, потому что… Сам из них. Власть, Томский, не терпит статики и не предполагает выхода из игры по своему желанию. Если ты не карабкаешься вверх по карьерной лестнице, то падаешь на самое дно. В общем, быть членом тайного правительства я не захотел. Решил, что смогу пойти своей дорогой. И оказался в тупике.
        Глава 2
        Скока мона?
        – Шух-шух, вжик-вжик, шух-шух…
        Металл нагревается, из-под напильника сыплются блестящие опилки. Сталь сдается на милость человека. Грубые ее формы приобретают если не изящество, то некую законченность.
        Толик обрабатывал напильником одну из деталей пулемета, зажатую в тиски. Работа монотонная и простая. Руки сами знали, что им делать, а голова была свободна для размышлений.
        Прошло две недели с тех пор, как Данила Громов рассказал ему о тайном правительстве, удерживающем людей в Метро. После этого он перестал выходить из своей каморки и не отвечал на вопросы Толика. Просто сидел, уставившись в стену, и что-то бормотал себе под нос. Как всегда – о пиявке, высасывающей жизни. О монстре, обладающем извращенным разумом.
        Томскому пришлось оставить Данилу в покое. Он пошел другим путем – начал собирать сведения о жизни за МКАДом у обитателей Автозаводской: старых мастеров и их молодых помощников, коренных жителей Города Мастеров и тех, кто обосновался здесь относительно недавно. Ничего, кроме слухов и легенд, разбавленных изрядной долей мистики, не услышал. Надеяться оставалось только на Вездехода, но тот, по своему обыкновению, никого не предупреждая, отправился в очередное путешествие с верной Шестерой. Пришлось набраться терпения и дожидаться карлика.
        Томский положил напильник на верстак, взял штангенциркуль и убедился в том, что деталь готова. Он собирался отнести ее к сборщику, когда из глубины станционного зала послышались крики.
        – А не хочу пить один! Это – прямая дорога к алкоголизму! Томский, мать твою, где ты?!
        – Здесь! – Анатолий вытер руки о брезентовый фартук и вышел на середину платформы. – Юрка, успокойся, тут я!
        Толик увидел Корнилова и не смог сдержать улыбки. Юрий отталкивал тех, кто пытался его успокоить, одной рукой, а во второй держал полуторалитровую, уже наполовину опорожненную бутыль с самогоном. Позади Юрки шел щупленький паренек с аккордеоном, который, по всей видимости, организовывал музыкальное сопровождение корниловской попойки.
        Увидев Томского, Корнилов улыбнулся, провел пятерней по слипшимся от пота рыжим волосам.
        – Братан! А я тебя повсюду ищу! Только ты, Толян, способен меня понять! А эти молокососы… Представь, вырубаются с двух стаканов! Ну разве гульнешь с такими? Слабаки. Разве поговоришь по душам? Не-а, Толик. Тут нужна старая школа. Плюнь в глаза тому, кто говорит, что собутыльника найти просто. Болтовня и провокация! Разброд, мать его, и шатания! Старая, проверенная в деле школа… Вот…
        Остановившись в паре десятков метров от Томского, Корнилов обернулся к аккордеонисту.
        – Ага. Ты еще здесь. Че глаза таращишь? Сбацай мне «Клен» еще разок. А ну-ка!
        – Товарищ Корнилов, ну сколько же можно? Одно и то же…
        – Скока мона, стока нуна! Не распускай сопли, пацан! Выше голову! Дави на клавиши, кому сказал!
        Аккордеонист пожал плечами, вздохнул и растянул потрепанные меха.
        Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
        Не дойду до дома с дружеской попойки.
        Там вон встретил вербу, там сосну приметил,
        Распевал им песни под метель о лете.
        Сам себе казался я таким же кленом,
        Только не опавшим, а вовсю зеленым![2 - С. Есенин, «Клен ты мой опавший».]
        Корнилов проорал слова знаменитого «Клена» с таким энтузиазмом, что штукатурка потолка станционного зала лишь чудом не посыпалась на головы работяг.
        Свое пение Юрий сопровождал телодвижениями, которые, по его мнению, наверное, считались вальсом, но со стороны выглядели как ритуальная пляска индейца у костра.
        Томский двинулся навстречу Корнилову. Знаком приказал аккордеонисту заткнуться и испариться.
        – Клен ты мой опавший, – Юрий обнял Толика, – клен заледенелый…
        – Хватит, Юра. Хватит музыки. Давай просто выпьем и поговорим.
        – Ага. Точно. Хватит. У меня в ушах и без музыки звенит. – Корнилов рухнул на своевременно подставленный Толиком табурет. – Это от пойла? Или потому, что я почти не закусываю? Аппетит пропал. Потенция, по-моему, тоже. Куда катимся? От пойла, Толичек?
        – От него, родимого, от него, проклятого.
        Томский взял у Юрия бутыль и отхлебнул самогона.
        – Фу! Что за шмурдяк ты хлебаешь в одну глотку?
        – Не знаю. – Корнилов икнул. – Русаков всех таким потчует…
        – Сколько можно, Юра? Ты завязывать не собираешься?
        – Завяжешь тут с вами… Не могу я больше. Ни с самогоном, ни без него. Спать не могу. Трезвым быть не могу. Если не выпью, сразу мысли всякие в голову лезут. Воспоминания. Ганза. Рублевка. Причем только плохое вспоминается. А ведь было и хорошее, Толян! Ведь было же?!
        – Было, Юра. Много хорошего было.
        – И где ж оно? Куда подевалось?! Значит, затупились наши сабли? Не осталось больше пороха в пороховницах?
        – Ага. А ягод в ягодицах. Выбираться, Юра, нам из Метро надо. Иначе – кранты.
        – Куда?
        – Найдем куда. Главное – отсюда.
        – Ну… Это… Я – только за. Клен ты мой…
        Корнилов попытался взять у Толика бутыль, но рука его бессильно обвисла, голова склонилась на грудь. Юрий покачнулся и едва не упал с табурета. Храп его был не менее громким, чем песня.
        Томский поставил бутыль на пол, взвалил обмякшее тело Корнилова себе на плечо и отнес в ближайшую каморку. Уложив на кровать, сочувственно посмотрел на друга. Усталое лицо, усеянное мелкими каплями пота. Рыжая недельная щетина. Расстегнутая чуть ли не до пупа гимнастерка, а под ней – майка не первой свежести. Мятые галифе. Нечищеные берцы с оборванными шнурками.
        Бывшего офицера Ганзы, лидера рублевских повстанцев-гастов вынужденное безделье превратило в пьянчугу.
        Корнилов, как и Томский, тоже переживал депрессию, но боролся с ней по-своему.
        Прирожденные авантюристы, любители головокружительных приключений и риска, они не умели жить спокойно. Размеренность и предсказуемость, к которым стремились обычные люди, губительно сказывались на тех, чье существование было подчинено борьбе. С людьми и обстоятельствами, со злом и несправедливостью. С собственными комплексами и страхами. С мутантами, порожденными радиацией, и людьми, обрадовавшимися тому, что Бога больше нет и некому наказывать за совершенные при жизни преступления.
        Толик вздохнул. А сабли-то действительно затупились.
        Он вернулся к своему верстаку и сосредоточился на работе.
        Часа через два Корнилов вышел из каморки, потер глаза.
        – Толян, ты моей бутылки, часом, не видел? Голова трещит…
        – Нет никакой бутылки, Юра, и не будет. Ты мне трезвым нужен.
        – Ну, от ста грамм мне ничего не сделается.
        – Иди-ка сюда.
        Томский поманил Корнилова пальцем и подвел ко ржавой, наполненной водой бочке.
        – Че тебе?
        – А вот че!
        Толик схватил друга за шиворот, подтащил к бочке и, надавив на затылок, окунул его головой в воду, удерживая в таком положении секунд десять.
        – Совсем охренел?! – заорал Корнилов, отфыркиваясь. – Я чуть не захлебнулся. Вода же холодная!
        – Да ну? А я тебе тепленького душа и не обещал. Еще разок!
        Третий раз Юрий окунулся в бочку уже без помощи Томского. Пока он снимал мокрую гимнастерку и заканчивал свой туалет, Толик принес полотенце и кружку горячего грибного чая.
        – Дело есть, Юрка. Без тебя не справлюсь. Пей чай.
        – Дело? Давненько, Толян, дел у нас не было. Ты о чем?
        Томский передал Корнилову содержание своей беседы с Громовым, опустив подробности членства Данилы в тайном правительстве.
        – Дожидаемся Вездехода. Советуемся с ним. Готовимся к походу.
        – Наш карлик может только через пару месяцев заявиться. Ну а сама идея хороша. Смыться отсюда надо. Не плющит меня больше Метро, совсем не плющит. Полная безнадега. Без стакана смотреть на все это тошно.
        Допить свой чай Корнилов не успел. Со стороны блок-поста послышались крики. Грохнул выстрел. Люди на платформе бросили работу и с тревогой наблюдали за тем, как от торца станционного зала к его центру быстро идут пятеро незнакомцев в черной форме, вооруженные автоматами с откидными прикладами.
        Позади них шли часовые. По их растерянным лицам было видно, что гостей они не конвоируют, а лишь сопровождают.
        Мимо Томского и Корнилова прошел начальник станции комиссар Русаков в своей знаменитой кожаной тужурке. Он услышал выстрел и, шагая навстречу гостям, расстегнул клапан кобуры.
        Толик, стараясь не привлекать внимания к собственной персоне, пошел к своей каморке.
        Не дожидаясь, пока Елена начнет расспросы, поднес палец к губам.
        – Тс-с… На платформу не выходить. Там… Непонятки какие-то…
        Томский присел на корточки, вытащил из-под кровати фанерный ящик, отбросил в сторону стопку сложенной одежды. Достал со дна ящика «макаров», вставил в пистолет магазин.
        – Не волнуйся, Лен. Разберемся.
        Толик вернулся на платформу как раз к началу переговоров.
        – Кто такие и по какому праву врываетесь на мою станцию со стрельбой?
        Русаков уже успел вытащить свой пистолет из кобуры, но держал его стволом вниз.
        – Все из-за ваших часовых, – холодно улыбнулся один из «черных», пожилой мужчина с аккуратной бородкой, из-за спины которого торчала обмотанная черной изолентой рукоятка самурайского меча, а на плече висел черный кожаный портфель. – Они даже не спросили у нас документы, а сразу пошли на конфронтацию. Пришлось выстрелить, чтобы привести их в чувство. А так вообще-то мы – люди мирные.
        – Ага. Мирные, значит. Я – Русаков, начальник станции Автозаводская, комиссар Первой Интернациональной бригады имени Че Гевары. С кем имею честь?
        – Мне хотелось бы поговорить с вами с глазу на глаз, комиссар. Мы представляем организацию, м-м-м, которая… В общем, посторонние уши нам без надобности.
        – У меня нет секретов от товарищей, – мотнул головой комиссар. – Называйтесь, говорите, зачем заявились, или убирайтесь с моей станции.
        К этому времени людей в черной форме уже окружало плотное кольцо вооруженных жителей Автозаводской.
        Однако бородача такое положение дел, похоже, не волновало. Он продолжал улыбаться.
        – Не рекомендую разговаривать со мной в таком тоне, комиссар. Ни к чему хорошему это не приведет. Мы пришли за человеком, который нам… Кое-что должен. Его зовут Данила Громов. Стало известно, что он скрывается здесь. Мы забираем его и уходим. Это все, что я могу предложить.
        – О! Предложить. Мне. Так-так. А не пошел бы ты в жопу! Руки вверх, засранец!
        Бородач поднял руку, но лишь для того, чтобы выхватить из ножен катану. Его товарищи одновременно вскинули автоматы и стали спиной друг к другу, готовые отразить нападение. Залязгали затворы автоматов автозаводчан.
        Томский, повторяя жест Русакова, поднял свой пистолет. В этот момент он почувствовал, что кто-то трется о его ногу. Это была Шестера, верная спутница карлика Николая Носова, а вскоре, раздвигая толпу, появился и сам Вездеход. Он поразил всех тем, что сразу подошел к человеку с катаной и протянул ему руку.
        – Здорово, Макс. Бороду отпустил? Тебе идет. Что за шум, а драки нет?
        – Привет, Коля. – Бородач вернул меч в ножны и пожал Вездеходу руку. – Думаю, не появись ты, драка началась бы. Как жизнь? Плеер цел?
        – Нормально. Цел плеер. Только вот с батарейками в последнее время засада. Комиссар, успокойтесь. Это – Макс Добровольский, мой старый знакомый.
        – Странные у тебя знакомые, Вездеход. – Русаков засунул пистолет в кобуру. – Ладно. Поболтаем без пальбы. Добровольский, пусть твои люди опустят «калаши» и не провоцируют моих парней. Прошу ко мне.
        Макс кивнул своим спутникам, и те опустили оружие. Русаков остановился, смерил оценивающим взглядом посвежевшего Корнилова.
        – Юра, Толян, приведите в мой кабинет этого… Громова. Хочу выслушать обе стороны, а потом уж решу, кого и куда.
        Данила стоял у двери своей клетушки. Спокойный и сосредоточенный.
        – Они пришли?
        Толик кивнул.
        – Требуют моей выдачи?
        – Мало ли кто и что требует. Последнее слово за начальником станции.
        Когда Томский, Корнилов и Громов подошли к двери жилища начальника, то услышали хохот Русакова.
        Толик толкнул дверь.
        – Клянусь мамой, так все и было! Я не выдумываю!
        Макс Добровольский сидел за столом вполоборота к двери и, рассказывая свою веселую историю, вертел в руках пузатую бутылку с черной этикеткой, на которой золотыми буквами было написано название напитка.
        Вездеход тоже улыбался, поглаживая рукой спину шестиногой ласки, устроившейся у него на коленях.
        В общем, атмосфера была более чем дружеской.
        – Прошу всех за стол! – объявил Русаков. – Товарищ Добровольский нам коньячок презентовал. Настоящий, довоенный.
        Томский был поражен резкой смене настроения комиссара. Русаков, который очень тяжело сходился с людьми и всего десять минут назад готов был пристрелить Макса, теперь хохотал над его шутками и собирался пить коньяк, до боли напоминавший взятку, принятую должностным лицом.
        Начальник станции разлил напиток по кружкам.
        – Ну и что стоим? Толик, Юрка и ты, Данила, быстро сели и вздрогнули!
        Когда все устроились за столом, Корнилов первым потянулся к своей кружке. Однако, перехватив взгляд Томского, отдернул руку и принялся яростно тереть пальцами щетину на подбородке.
        – За все хорошее! – Комиссар, начав с Макса, поочередно чокнулся со всеми, выпил. – Нектар. Это настоящий нектар! Ну, Добровольский, удружил так удружил! А напиток помню. Видел этот коньячок. На картинке. В интернете…
        – Если выпьешь ты сто грамм, сразу тянет в инстаграм. Для хорошего человека ничего не жалко. – Макс лишь пригубил свой коньяк и внимательно посмотрел на Громова. – А тебе, Данила, нравится?
        – Коллекционный. Очень даже ничего. Только вот опасаюсь к хорошему привыкать. Может, сразу к делу перейдем?
        – Раз настаиваешь… – Добровольский пожал плечами. – Нам нужен проводник. Отправляем экспедицию в Кремль. Ну я и вспомнил о том, что лучше тебя эти места никто не знает. Если выручишь, у людей будет гораздо больше шансов вернуться живыми и принести то, что нам надо.
        – Вам…
        – Ну да. Ганза хорошо заплатит.
        – Ганза?
        – Да. Содружество станций Кольцевой линии, – отчеканил Добровольский. – Мы не бедные и не жадные. Ты можешь просить любое снаряжение и сам подобрать команду.
        – А чего тут подбирать? – усмехнулся Громов. – Все уже здесь, в этой комнате. Томский, Корнилов, Вездеход. Если кто и сможет пройти в Кремль и вернуться назад, так только они. Если, конечно, согласятся.
        – Гм… А я-то думал, что нашел только проводника. Что скажете, друзья мои?
        Томский медленно потягивал свой коньяк и смотрел на Добровольского поверх кружки.
        Итак, перед ним – один из Невидимых Наблюдателей, член тайного правительства, о котором говорил Данила. Он с легкостью завоевал доверие Русакова, продемонстрировав свое умение вести переговоры и сглаживая острые углы. Предлагает настоящее дело и достойную оплату. Громову, похоже, деваться некуда. Он – на крючке. А вот у остальных есть возможность поторговаться.
        – Да согласятся они! – воскликнул комиссар. – Хлопцы ржавеют без работы!
        – Лично у меня на ближайшее время планов нет, – пожал плечами карлик. – Мы с Шестерой не против прогуляться до Кремля.
        – Почему бы и нет? Сколько можно бухать? – произнес Корнилов, обращаясь к бутылке, от которой никак не мог отвести взгляд. – Был я на Брянщине, был я на Смоленщине, но больше всего тянет к женщине… В Кремле я еще не был.
        Все замолчали и смотрели на Анатолия. А он допил коньяк, перевернул кружку вверх дном и задумчиво постучал по ней пальцем.
        – В Кремль так в Кремль. Но у нас есть свои условия.
        Глава 3
        Маршруты московские
        Томский и Добровольский прогуливались в дальнем конце станционного зала, вдали от посторонних глаз и ушей.
        После того как ситуация с появлением людей в черном нормализовалась, жизнь Города Мастеров вернулась в свое привычное русло. Гудели станки, слышался ритмичный перестук молотков, светились, изредка помигивая, электрические лампочки.
        – Вот на таких все и держится, – покивал головой Добровольский. – Чтобы управлять, надо иметь тех, кем управлять. Без них все мы – нули без палочек. Город Мастеров… Очень точное название.
        – Согласен. Но поболтаем о всеобщей мировой гармонии в другое время. Так как же с моими условиями?
        – Вы, Томский, раскрыли свои карты, и я тоже не стану ходить вокруг да около. Да, я представляю тайное правительство, да, я говорю от имени тех, кого в Метро называют Невидимыми Наблюдателями. Наши возможности велики, но не беспредельны. А то, что вы просите взамен за выполненную работу… Не то чтобы мы не могли исполнить ваше желание. Организовать перемещение до ближайшего поселения людей за пределами Москвы можно, но… Тема слишком щекотливая, и я не уполномочен давать какие бы то ни было обещания.
        – И что же делать?
        – Вы должны лично встретиться с моим руководством и обо все договориться. Это можно сделать прямо сейчас. Неподалеку от блок-поста меня ожидает автомотриса.
        – Раз надо, значит надо. Скажу пару слов жене, и я в вашем распоряжении.
        – Отлично. А я пока зайду к Громову. Составлю список нужного снаряжения. Встречаемся на блок-посту.
        Когда Толик объяснил Елене, куда собирается, та, вопреки женскому обычаю, не стала отговаривать мужа и просить его беречь себя.
        – А я рада, что ты займешься настоящим делом. Видела, как ты мучаешься. Удачи тебе, возвращайся поскорее.
        Томский поцеловал жену, поднял сына и чмокнул его в щеку.
        Добровольский и его подчиненные уже дожидались Анатолия. Двигатель автомотрисы был заведен, и, как только Томский устроился на платформе, дрезина, плавно сдвинувшись с места, покатила в сторону Павелецкой.
        Толик сразу отметил мерный рокот двигателя и почти прозрачный дым, бивший из выхлопной трубы. Автомотриса была в отличном состоянии, как, впрочем, и все, чем пользовались Невидимые Наблюдатели.
        На середине перегона дрезина остановилась.
        – Сейчас придется завязать вам глаза, – сообщил Макс. – Извините. Необходимая мера предосторожности.
        – Раз уж необходимая…
        Повязка из плотной черной ткани лишила Томского возможности наблюдать за происходящим.
        Автомотриса остановилась, затем поехала в обратную сторону. Снова вперед и опять назад. Толика пытались сбить с толку, запутать. И это удалось. Вскоре он уже не мог определить, в какой точке перегона Автозаводская – Павелецкая находится.
        Дрезина остановилась. Добровольский похлопал Томского по плечу.
        – Приехали. Сходим.
        Анатолий при помощи Макса, взявшего его под руку, спустился с дрезины. Услышал шум удаляющейся со скрежетом автомотрисы и металлический скрежет.
        Судя по всему, открывали крышку какого-то люка. Догадка оказалось правильной.
        – Прямо. Стоп. Осторожно, – послышался голос Добровольского. – Ступеньки крутые.
        Томский начал спускаться. Лестница была стальной, а ступени действительно крутыми. Ноги Анатолия коснулись пола; короткий переход – и новая лестница, очередной спуск. Лязгнула дверь. Толик понял, что находится в большом помещении. Чувствовалось много воздуха и свободного пространства. Станция метро?
        Подталкиваемый Добровольским, он снова куда-то вошел. За спиной послышалось характерное пневматическое шипение.
        Точно. Он – на станции Метро-2. В вагоне поезда. Вездеход говорил ему о том, что видел действующие метропоезда, но Томский не поверил тогда карлику.
        На плечо легла рука Макса.
        – Садитесь, Анатолий. Едем.
        Томский сел, ощупал пальцами шершавый дерматин сиденья. Почувствовал, что поезд тронулся и набрал ход, слегка подергиваясь на стыках рельс.
        Когда он ездил в метро в последний раз? В далекой, прошлой жизни, воспоминания о которой так приятны и одновременно так болезненны. Славно все-таки почувствовать себя пассажиром подземки, ощутить вибрацию мчащегося поезда, мощный и ровный импульс поступательного движения.
        Вот тебе и тайное правительство, вот тебе и секретное метро Д-6! Пока рядовые жители Метро жрали крыс и умирали от лучевой болезни, невидимые козлы раскатывали на поездах и пили довоенный марочный коньяк! Метро, оказывается, прогнило больше, чем он думал, и здесь ему действительно нечего делать.
        Анатолия окатила горячая волна ярости. Их обманывали. Двадцать лет вешали лапшу на уши, стравливали друг с другом, пропагандировали ненависть, создавали иллюзию свободы выбора. Твари!
        Томский не заметил, как поезд остановился, а когда пальцы Добровольского коснулись его плеча, непроизвольно дернулся от отвращения.
        – Приехали.
        – Повязку снять можно?
        – Нет. Вы не должны видеть тех, кто будет с вами разговаривать.
        – А я и не испытываю большого желания их видеть, – буркнул Анатолий.
        – А что так грубо?
        – А вы не догадываетесь?
        – Вы обвиняете меня в том, что мне удалось найти хорошую работу. Мне повезло заниматься тем, что мне нравится. Я ведь не отдаю приказов, а только их исполняю.
        – То же самое говорили нацистские преступники на Нюрнбергском процессе.
        Добровольский ничего не ответил. По всей видимости, Томский попал в яблочко. Крыть Максу было нечем.
        Через несколько минут проводнику пришлось заговорить и взять Толика за локоть.
        – Осторожно. Ступеньки.
        На этот раз лестница не была крутой. Широкие и, судя по гладкости, мраморные ступени. Потом – ровная площадка и… Ковер.
        Томский понял, что Добровольского уже нет рядом, и замер в ожидании. Лишь через пять минут послышались шаги.
        – Меня зовут Дабл Вэ. Садитесь, – негромко произнес кто-то. – Стул у вас за спиной.
        Толик обернулся, нащупал спинку стула и сел.
        – Итак, вы – Томский. Бывший анархист, угнавший у коммунистов траурный метропаровоз и захвативший Берилаг.
        – Было дело…
        – Безупречная характеристика. Уверен, что вы справитесь с нашим заданием.
        – Если договоримся.
        – Вы намереваетесь покинуть Метро вместе с семьей и друзьями и в обмен на оказанную нам услугу просите доставить вас до ближайшего поселения людей за пределами МКАДа.
        – Не прошу. Требую.
        – Не надо придираться к словам. Мы готовы доставить вас в нужное место.
        – Гарантии?
        – Слово главы российского правительства.
        – Нелегального правительства.
        – Очень скоро легализуемся. Кроме того, мы скупы на обещания, но не было случая, чтобы, дав слово, его не сдержали.
        – Хорошо. Моя задача?
        – Доставить из Сенатского дворца Кремля главный экземпляр Конституции Российской Федерации. Отыскать его поможет Громов. Ему же и передадите книгу. Обо всем остальном позабочусь я. Не позже чем через три дня вы будете препровождены… На выбор: Клин, Ногинск, Можайск. Я называю самые развитые и перспективные сообщества, у которых, по нашим сведениям, есть будущее. Если вы предпочитаете другой населенный пункт…
        – Там будет видно.
        – Отлично. Мы договорились?
        – Где расписываться кровью?
        Томского никак не покидала мысль о том, что голос главы тайного правительства ему знаком. Что-то смутное, далекое и зыбкое, из довоенного детства, совсем как поезд метрополитена. Где он мог слышать этот голос? По телевизору?
        – Перед тем как мы расстанемся, Томский, хочу предупредить о том, что все подмосковные города очень скоро окажутся там, где им и надлежит быть, – под юрисдикцией законного правительства России. Москва, поверьте мне, останется Москвой. Политическим и экономическим центром, с которого начнется возрождение России. Можно сбежать из Метро, можно верить в маму-анархию, но… Без закона и порядка, которые представляем мы, людям не обойтись.
        – Все-таки по телевизору…
        – Что?
        – Мне знаком ваш голос, Дабл Вэ. Вы выступали по телевизору. До Катаклизма. Тоже говорили про закон и порядок. Заезженная пластинка.
        – Можете оставаться при своем мнении. Время нас рассудит. До свидания.
        – Да нет уж. Надеюсь, прощайте.
        Толик произнес эти слова со всей отпущенной ему Богом язвительностью, но насладиться произведенным эффектом не довелось. Сильные руки легли ему на плечи и придавили к сиденью стула. В шею вонзилась игла.
        Томский вскочил, отшвырнул ногой стул и ткнул кулаком в воздух. Сорвал повязку с глаз и… ничего не увидел. Из темноты послышался тихий, почти вкрадчивый голос:
        – Не волнуйтесь. Первым из органов чувств отключается зрение. Вы просто уснете, а когда проснетесь, не будет даже головной боли.
        Ноги Анатолия подогнулись. Он упал, ткнувшись щекой в мягкий ворс ковра.

* * *
        – Ранцевый огнемет. Смотри-ка ты, как они его… Убойная штука.
        – Не трогай, пока я не покажу, как им пользоваться.
        Первый голос принадлежал Корнилову. Второй – Громову.
        Томский открыл глаза. Каморка Юрия. Что он здесь делает? Как оказался тут?
        Толик сел. Корнилов и Громов стояли у стола, на котором лежали черные прорезиненные комбинезоны, странные противогазы из белой резины, автоматы с укороченными стволами и складными прикладами, ранцевый огнемет с толстым гофрированным шлангом и металлическим, похожим на разинутую пасть акулы, раструбом.
        – Очухался? – Корнилов обернулся. – Так можно и конец света проспать.
        – Как я сюда попал?
        – Добровольский с дружками привез. Вместе со снаряжением. Просил передать извинения за то, что тебя пришлось усыпить. Хотели тебя сразу домой отнести, но я решил Ленку зря не пугать. Велел ко мне… Чаю хочешь? Горячий.
        – Давай чай.
        Томский был очень зол на фокус Невидимых Наблюдателей, но быстро забыл о них. Его поразил вид Юрия. Гладко выбритый, тщательно причесанный Корнилов помолодел лет на десять. В глазах появился блеск. Тот самый, с которым Юрий вел за собой восставших гастов Рублевки. Спасибо тайному правительству! С паршивой овцы…
        После чая Анатолию захотелось курить, но он сдержался. Надо брать пример с Юрки и расставаться с вредными привычками.
        – Толян, привет! – Вездеход вошел в каморку, сразу подошел к столу и взял противогаз. – Ага. Такие я уже видел…
        – Раз все в сборе, начнем, – объявил Данила, привычным жестом поднося пальцы к вискам. – Итак, мы отправляемся в Кремль. Я несколько раз бывал там после Катаклизма, но дальше Архангельского собора пройти не сумел, что-то мешало. Не знаю, что именно вызывало панику и необъяснимый ужас… Такое ощущение, что ты упираешься в невидимую стену. Могу лишь предполагать: все дело в биологическом оружии, которое сбросили на Кремль, чтобы сохранить здания в целости, а людей вывести из строя. Нам известно, что разумная биомасса, пожирающая людей, и звезды на башнях Кремля как-то связаны. Звезды заманивают людей в Кремль, а биомасса довершает начатое, окончательно лишая их разума.
        – Насколько мне известно, звезды потухли после того, как биомассу выжгли огнеметами, – заметил Корнилов. – Или…
        – Или, Юра. Для того чтобы разделаться с биомассой полностью, Кремль придется стереть с лица земли атомной бомбой. Все остальное – полумеры. Если осталась хоть микроскопическая частица этой мерзости, можно считать, что все начнется сначала. Биомасса будет пожирать разум и тела. Будет разрастаться, а звезды на кремлевских башнях вновь засветятся, чтобы заманивать неопытных сталкеров в западню.
        – А мы, выходит, опытные, – усмехнулся Томский.
        – Предупрежден – значит вооружен. Мы знаем, чего опасаться, поэтому я и настоял на том, чтобы нас снабдили портативным ранцевым огнеметом. – Громов подошел к столу и поднял раструб огнемета. – Такими пользовались еще в Первую мировую войну. Разумеется, перед нами усовершенствованная модель. Принцип действия прост: раструб направляется на цель, поворачивается вентиль. Сжиженный газ поджигается искрой, нажатием этой кнопки. Радиус действия – пятнадцать метров.
        – Нам придется иметь дело только с биомассой? – поинтересовался Томский. – Живых существ в Кремле нет?
        – Не знаю, но… Чье-то присутствие я ощущал. За нами наблюдали. Боковое зрение не раз фиксировало движение, но я так никого и не увидел. Возможно, обитатели Кремля находятся дальше, чем удавалось пройти, и прячутся.
        – Ну, надо полагать, обитатели эти из плоти и крови. – Вездеход задумчиво наморщил лоб. – А значит, в случае чего против них отлично сработают эти расчудесные «калаши».
        – Лучше обойтись без пальбы, – вздохнул Данила, склоняясь над белым листом бумаги. – Исходная точка – Трубная площадь. Дойдем до нее по поверхности. Там мы спустимся в подземный коллектор Неглинки и по нему доберемся до Москвы-реки. У выхода к набережной есть лодка. По крайней мере, была. Не думаю, чтобы с ней что-то случилось. Дальше по воде, вдоль набережной, добираемся до Первой Безымянной башни. Рядом с ней из-за просадки почвы часть кирпичной стены разрушилась. Так мы попадаем в Кремль…
        Громов принялся вычерчивать схему карандашом. Храмы обозначал крестиками, здания – квадратами и прямоугольниками.
        – Конечная точка маршрута – кабинет на втором этаже Сенатского дворца, окна которого выходят во двор. Объект должен находиться там. Да, на тот случай, если со мной что-то случится, это – книга. Конституция. Переплет кожаный, красный. Накладной серебряный герб России. Трудно спутать с чем-то другим. Эту книгу мы и должны добыть. Уходим тем же путем. Вопросы?
        – Только один, Данила. – Томский встал, взял со стола автомат и передернул затвор, вставил фонарик в специальный паз сбоку ствола и удовлетворенно хмыкнул. – На какой крючок подцепили вас красавцы, называющие себя тайным правительством, и можно ли им вообще верить? Мне дали честное слово, но у политиков, особенно российских, оно очень часто бывает пустым звуком. Наша команда справится с задачей. Случалось попадать в передряги и похуже, но… На чьей стороне вы, Громов? И ради чего будете рисковать жизнью?
        Анатолий рассчитывал, что его прямой вопрос поставит Данилу в тупик или, по крайней мере, заставит задуматься в поисках ответа. Однако Громов ответил сразу:
        – Ради того, что и вы, Томский. Я собираюсь покинуть Метро. Невидимые Наблюдатели, с которыми я не хочу иметь ничего общего, сами же помогут мне избавиться от своей назойливой опеки. Кроме того, я хочу прояснить кое-какие детали для своей книги о Кремле. Такой ответ вас удовлетворит?
        – Вполне. И последнее: как доберемся до Трубной площади?
        – По Кольцевой. На поверхность выйдем на Новослободской. Дальше – мимо Мосгордумы. Дорога мне знакома. Да, еще. На каждого из нас выписаны документы офицеров Ганзы и официальное письмо, по которому в любой точке Содружества станций Кольцевой линии нашей группе обязаны оказывать всемерное содействие.
        – Вот те на! – расхохотался Корнилов. – Давненько я не был офицером Ганзы! Надеюсь, меня там не прищучат за прошлые делишки?
        – За сроком давности, Юра, тебя наверняка простили, – улыбнулся Анатолий. – Покажешь нам, как обычно ведут себя офицеры Ганзы.
        – А что показывать? Задирай повыше носяру, выпячивай грудь и вперед!
        Корнилов старался быть веселым, но от Томского не ускользнула грусть в глазах друга, который на самом деле был офицером ганзейского содружества и сейчас, наверное, вспоминал не самый лучший отрезок своего жизненного пути.
        – Что ж… Тогда осматриваем оружие, примеряем комбинезоны и отдыхаем. – Томский подошел к двери, обернулся к товарищам. – Рад, что вы согласились. Спасибо. Кроме всего прочего, этот поход поможет нам всем встряхнуться.
        Толик пошел к себе, собираясь рассказать Елене о предстоящей экспедиции, но жена встретила его на платформе. По выражению ее лица Томский понял, что она обо всем догадалась и сюрприз не получится.
        – Далеко на этот раз?
        – В пределах Садового кольца. А если точно – в центр.
        – Ты говоришь…
        – О Кремле, любимая.
        Лицо Елены помрачнело. Она хорошо знала, чем заканчиваются такие экспедиции, поскольку лично вывозила вождя мирового пролетариата.
        – Говорят, что звезды на башнях погасли…
        – Верно. Да и дедушки Ленина в Мавзолее больше нет. Думаю, что больших трудностей не предвидится.
        – Я приготовила праздничный ужин, – вздохнула Елена.
        – Почему так грустно об этом говоришь? Очень своевременно. Я так голоден, что, наверное, съел бы сырого птеродактиля!
        Глава 4
        Погасли ли звезды?
        – Документы!
        Офицер, за спиной которого стояла пара солдат, щурясь, всматривался в бумаги, которые ему подал Томский.
        Тут сощуришься. Новослободская разительно отличалась от чистеньких и ухоженных станций Кольцевой линии. Здесь явно экономили на электричестве. Голый серый цемент, использованный для отделки повсеместно, довершал общее унылое впечатление.
        «На таких станциях хорошо сводить счеты с жизнью», – подумал Анатолий.
        Офицер, проверявший документы, наверное, придерживался такого же мнения. Щуплый, с одутловатым, испитым лицом, он был явно не в восторге от места своей службы.
        Так и не рассмотрев бумаги, он, наконец, догадался включить фонарик.
        Потом поочередно оглядел каждого гостя, причем дольше всего взгляд служивого задержался не на людях, а на шестиногой ласке, сидевшей на плече карлика.
        – Гм… Все в порядке. А это еще что?
        – Распоряжение вашего руководства о содействии нашей группе, – отчеканил Анатолий.
        – Ага. И чем же мне вам посодействовать?
        – Нам надо на поверхность. Как попасть в наземный вестибюль?
        – Попадете. Проще всего через машинный зал. Топайте за мной. Содействие…
        Томский, Корнилов, Громов и Вездеход, выстроившись в цепочку, двинулись к торцу станционной платформы.
        – На Павелецкой давно были?
        – Можно сказать, только оттуда, – включился в разговор Данила.
        – Хорошо там. Есть чем поразвлечься. Крысиные бега… А тут с тоски сдохнешь. Не знаете, чья крыса последний забег выиграла?
        – Видели те бега, пока попутного каравана дожидались. Как всегда. Начальника станции.
        – Подстава, конечно, заказуха, но все равно интересно. – Офицер остановился, вытащил из кармана фляжку. – А здеся, елы-палы, из всех радостей только бухалово.
        Отвинтив пробку, он сделал несколько глотков, фыркнул и утер губы рукавом.
        – Так, мать-перемать, и живем… А этот ваш зверюга ручной?
        – Ага. Ласка, – сообщил Носов. – Ее зовут Шестера.
        – Вижу, что Шестера. Самая тебе пара, гном.
        – Мой гном тебе в рот не влезет!
        Резкий ответ Вездехода должен был оскорбить офицера, но вместо этого он расхохотался.
        – Ну ты и остряк! Уважаю. А как иначе? С таким ростом в Метро долго не протянешь, если зубы не показывать.
        Носов на комплимент не отреагировал и не стал поддерживать разговор. До двери машинного зала, расположенного под эскалаторами, дошли молча. Один из солдат потянул за ручку. Дверь поддалась только с третьей попытки и открылась с душераздирающим визгом несмазанных петель. В этом помещении было еще хуже, чем на самой станции: паутина, натянутая, словно веревки, между пыльными, навек замолкшими агрегатами. Груды мусора и крысиных костей на полу. Светившая в половину накала лампочка заставляла плясать тени вошедших людей на серых стенах. Запустение и безысходность.
        Офицер, спотыкаясь и матерясь, добрался до лестницы и, вцепившись в перила, принялся взбираться наверх к стальной двери.
        – Долбаное содействие! Я сапоги хрен когда отмою после такого содействия!
        Он вцепился в обрезок толстой арматуры, продетый через две скобы и служивший засовом, и попытался сдвинуть его с места.
        – Уф! Все заржавело. А вы, остолопы, чего внизу стоите? Рысью ко мне!
        Солдаты поднялись к командиру. Их совместные усилия тоже не дали результатов – засов не сдвинулся ни на сантиметр.
        – А ну, дайте-ка я попробую! – Корнилов поднял с пола ржавый разводной ключ, быстро поднялся наверх и оттолкнул солдат. – Счас мы его!
        После нескольких ударов засов прекратил сопротивление. Юрий выдернул его и поставил у стены.
        – Вот и все!
        – Вот и все. – Офицер выдернул пистолет из кобуры и прижал ствол к груди Корнилова. – Р-р-руки! Руки вверх! Я тебя узнал. Все думал, где видел эту хитрющую рожу! Пакуй его, ребята! Эта паскуда – Корнилов. Убийца и предатель. Беглый преступник!
        Ганзейскому служаке не стоило быть таким многословным.
        Юрий действовал молниеносно. Вывернул офицеру руку, поймал выпавший пистолет и ткнул стволом в спину старого знакомого, который повизгивал от боли.
        – Это дзюдо, сынок. А сейчас будет дзю-после. Так, теперь вы, индюки пластмассовые! Автоматы на пол и вниз! Быстро, или я сделаю дырку в вашем командире! Раз, два…
        – Делайте, как он говорит! – заверещал офицер. – Он же меня…
        Солдаты бросили оружие и сбежали вниз по лестнице.
        Когда Томский, Громов и Носов поднялись к двери, Корнилов пнул офицера ногой в задницу. Бедолаге пришлось сосчитать пятой точкой все ступени и в конце путешествия ткнуться носом в кучку крысиных скелетов, перемешанных с пометом.
        Юрий подобрал автоматы, забросил их себе на плечо и распахнул дверь, пропуская друзей в наземный вестибюль Новослободской.
        – Вот теперь точно все, дорогие коллеги. Не смею больше обременять вас своим присутствием. Не забудьте запереть дверь. Слава Ганзе! Да здравствует Адам Смит!
        – Так, быстро! – скомандовал Томский, натягивая противогаз. – Пока они очухаются, пока позовут подмогу и найдут оружие… Минуты две-три у нас есть.
        – Да не будут они за нами гоняться! – заверил Юрий. – Знаю я эту братию. Стыдно будет признаться в том, что их так элегантно объегорили…
        Большая часть крыши вестибюля обрушилась. Обломки покрывал скользкий от влаги, зеленый с черными проплешинами мох. Сверху и через три дверных проема в здание вползала неприветливая московская ночь, разбавленная скупым светом луны.
        Наземный вестибюль Новослободской был задуман его архитекторами как античный храм, теперь же об этом напоминали только шесть увитых плющом колонн.
        Даже не сделав и пары шагов по открытому пространству, Толик вдруг замер и вскинул правую руку, призывая остальных остановиться.
        – Спокойно. Я что-то слышал.
        – Я тоже, – кивнул карлик.
        – Это… Это наверху. – Корнилов обернулся и поднял голову.
        Остальные последовали его примеру. Наверху действительно что-то было. Рядом с уцелевшим фрагментом буквы «М», между щербатыми перилами метнулась крупная тварь.
        Томский собирался что-то сказать, но его остановил грохот. Рухнула еще часть крыши, а виновник этого метался внутри вестибюля. Почти одновременно вспыхнули четыре фонарика. Необычайно худое, с серой, покрытыми темно-красными пятнами кожей существо ростом под три метра прыгало среди обломков, врезалось в стены и пыталось вскарабкаться по ним наверх. Приплюснутая, лишенная глаз голова и огромный рот помогли Вездеходу определить тип мутанта. Карлик сунул руку в карман комбинезона, вытащил бумажный пакетик, разорвал его пополам и швырнул в сторону вестибюля. Поднялось облачко белого дыма.
        – Что это? – спросил Корнилов.
        – Хлорка. У стигмата острый нюх. Чтобы его запутать…
        Запутать мутанта не удалось. Он вскочил на обломок и, оттолкнувшись всеми четырьмя конечностями, выпрыгнул к людям. Томский, стоявший ближе всех к вестибюлю, вскинул автомат. Очередь рассекла грудь стигмата, он вскинул руку, словно пытался указать на своего убийцу, и пронзительно завопил.
        – Заткните его! – закричал Громов. – Это не…
        На этот раз загрохотали два автомата. Стреляли Томский и Корнилов. Пули отшвырнули стигмата к крайней, квадратной колонне вестибюля. Мутант развернулся к людям спиной, обнял колонну своими длиннющими руками и сполз по ней вниз.
        – Его хлоркой не обманешь, – усмехнулся Юрий. – Мне рассказывали, что у этих тварей взамен зрения эхо… Ну, в общем какая-то эхо-хреновина в башке. А ты, Коля, таких уже видел?
        – Ага. Довелось поручкаться у Кропоткинской. С несколькими. Только те поменьше были.
        – Ага. А этот – крупный. Если бы крыша под ним не обвалилась, пришлось бы больше повозиться.
        Томский подошел к Громову.
        – Все нормально, Данила?
        – Ажур. Только в ушах до сих пор звенит. Топаем. Ориентир – колокольня Никольской церкви. Ее и отсюда видно.
        Толик посмотрел туда, куда указал Данила. Сохранившаяся каким-то чудом колокольня храма высилась над развалинами других зданий, как пирамида в Чичен-Ица.
        Выплывшая из-за туч луна осветила бок колокольни. Красный, потемневший от времени и непогоды кирпич делал звонницу православной церкви еще более похожей на культовое сооружение майя.
        Томский прочел книгу о коренных жителей Мексики еще в библиотеке Полиса и теперь подумал о том, что колокольня Никольского храма и сохранилась-то потому, что была похожа на пирамиду.
        В унисон мыслям Анатолия диск луны пересек лениво взмахивающий крыльями птеродактиль.
        – А вот вам и Кетцалькоатль…
        – Что?
        – Ничего особенного, Данила. Мысли вслух. Двигаем к вашей церкви. Я вот тут подумал: а на кой нам такие сложности? Могли бы выйти на поверхность прямо на Трубной. Документы у нас в порядке, станция, как мне известно, только-только заселяется. У будущих трубчан и без нас забот полон рот. Бардак там такой, что пройдем как нож сквозь масло.
        – Все верно. Но мой друг водил меня именно этим маршрутом. В то время Трубной никто не интересовался, радиация там зашкаливала. Вот я и решил не изобретать колесо, а пойти старой, проверенной дорогой.
        – Друг? Вы о нем не рассказывали. Тоже изучал Кремль?
        – Ага, особенно его музеи, – хмыкнул Данила. – Когда начался весь этот бардак, он связался с вором-законником, они стали мародерствовать. Считали, что, когда порядок установится, цены на кремлевские сокровища взлетят до небес. Базой этой банды были туннели Неглинки. Вора того звали Колей Блаватским. Он встретил еще в Бутырке какого-то экстрасенса и с его подачи помешался на мистике. Считал трубу подземной реки местом силы, подпитывающим воровские начинания.
        – И подпитался?
        – Напрасно иронизируете, Томский. Неглинка – место загадочное, а мертвецы плыли по этой речушке сотнями. Чего только стоила Тайная канцелярия, расследовавшая государственные преступления! Руководил ею тот еще изверг – Степан Шешковский. Трупы тех, кто не выдержал пыток, сбрасывали в Неглинку. А Дарья Салтыкова! Женщина с большими странностями. Тела замученных крепостных девушек висели у нее на шее, как ожерелье. С рекой эта дамочка была на «ты»: считала, что ее вода способна вернуть молодость и красоту. Добавим сюда Силу Сандунова, разорившегося на строительстве своих знаменитых бань; француженку, любовницу Саввы Морозова, которую на берегу Неглинки сбила карета, трактиры «Крым» и «Ад», где собирался весь преступный мир Москвы. Говорят, что иногда, после бандитских толковищ, трупов, сброшенных в реку, было столько, что они перекрывали русло. А Коля Блаватский исчез. Может, присоединился к сонму призраков Неглинки.
        – А ваш друг?
        – Тоже пропал. Позже. Возможно, решил побывать в Кремле в одиночку и попал под влияние звезд. В любом случае эта затея с сокровищами музеев себя не оправдала. Даже когда порядок восстановится, о них вспомнят совсем не в первую очередь.
        – Плевать на сокровища. Сегодня патроны, завтра что-то еще. Я о другом. Не верю в призраков, Данила. Мне довелось повидать многое, от чего шарики за ролики заходят, но, в конце концов, всему находилось рациональное объяснение. Никаких призраков Неглинки не существует. А вот с биомассой… До сих пор не могу поверить в то, что какая-то вязкая хрень может мыслить…
        – Мыслить и внушать, Анатолий. А еще расти, пожирая плоть!
        Томский уже понял, что именно о кремлевской биомассе говорил Громов во время своих «затмений». Ее он называл пиявкой. И… Не раз имел с ней дело. Иначе откуда столько эмоций?
        – Еще раз говорю вам: звезды погасли! – подключился к беседе Корнилов. – Это мне из достоверных источников известно. А биомасса твоя, Данила, сдохла, когда ей стало нечего жрать.
        – Можете считать так, если от этого будет легче, – развел руками Громов. – Вот только мне кажется, что наш огнемет не останется без работы…
        Все погрузились в собственные мысли. Группа, теперь уже молча, двигалась по намеченному маршруту.
        Через полчаса, перебравшись через очередной завал, Громов остановился, повертел головой.
        – Ага. Все верно. Садовая-Каретная, Петровский бульвар. Теперь до Каретного Ряда. Там… Там по Петровке. Правильно. Все так.
        – Ты что бормочешь, Данила? – напрягся Корнилов. – Заблудился?
        – Не дергайся, все путем, – отмахнулся Громов.
        – Не приставай к Даниле, – попросил Томский. – Если он собьется с пути…
        А сбиться с пути здесь было проще пареной репы. Руины домов, груды завалов, перегораживающих то, что когда-то было улицами, выглядели абсолютно одинаково. Даже остовы автомобилей казались похожими на братьев-близнецов. Эта однотипность вкупе с первыми признаками наступающего утра – облаками серой пыли, которую поднимал с земли проснувшийся ветер, оказывала на людей гнетущее воздействие. Центр мегаполиса, несмотря на обилие руин, выглядел пустыней. Взгляду было не за что уцепиться.
        Вот почему, увидев относительно целое шестиэтажное здание, все оживились. Дом на самом деле не мог не привлечь внимания. И тем, что устоял под разрушительным напором времени, и своими архитектурными особенностями.
        Длинное сооружение, внутренний двор которого был некогда огорожен кованым забором, остатки которого виднелись тут и там, венчали две пристройки с четырехколонными портиками. Во дворе, где находился центральный вход, стоял гранитный постамент, увенчанный чьим-то бюстом с отсутствующей головой.
        – Это еще что за дворец? – поинтересовался Вездеход.
        – Главное управление МВД России по Москве, – ответил Громов. – МУР в просторечье. Знаменитый МУР… Вернее, то, что от него осталось.
        – Главная мусарня страны, – усмехнулся Юрий.
        – Откуда этот жаргон, Корнилов? – возмутился Громов. – Этот дом, этот памятник – символы охраны правопорядка. Проявите уважение!
        – Проявляю. Ну и чего мы стоим?
        В этот момент Шестера, бегавшая вокруг Вездехода, вдруг замерла и испуганно прижалась к его ногам.
        Ласка что-то почувствовала. В следующую секунду грохнул выстрел. Вслед за ним – автоматная очередь. И еще одна. Стреляли где-то на другой стороне отдельно стоящего здания муровского комплекса.
        Глава 5
        Музейные тайны
        Направляясь к зданию, Толик прислушивался к хлопкам выстрелов. Патроны в этом мире были универсальной денежной единицей, а пули – международным языком. Его отлично понимали и люди, и мутанты. Впрочем, хватит. Расфилософствовался.
        – Спокойно. – Томский подошел к зданию, осмотрелся, поднялся по ступеням и направил фонарик в дверной проем. – Стреляют не по нам, но… Разобраться в том, что происходит, не помешает. Оставайтесь здесь. Будьте начеку. Скоро вернусь.
        Толик вошел внутрь, поводил лучом фонаря вокруг. Ничего особенного. Груды спрессованного временем мусора, деревянные и металлические фрагменты интерьера, свисающие с потолка провода, которые успел обвить плющ, да покрытые толстым слоем пыли осколки стекла на полу.
        Томский сразу определил, что добраться до окон не сможет – проход перекрывали обрушившиеся потолочные плиты второго этажа.
        Он отыскал лучом фонарика лестницу, ведущую наверх, и пошел к ней, но замер, когда услышал какой-то звук.
        Стон, всхлип? Звук больше не повторился, зато сверху отчетливо послышались шаги. Толик передернул затвор автомата, оглянулся на дверь. Зря он поперся сюда в одиночку. Однако возвращаться было уже неудобно. Не пристало лидеру, если он себя таковым считает, сворачивать на половине дороги.
        Между тем, стрельба прекратилась.
        Томский собирался выключить фонарик, чтобы ничем не выдавать своего присутствия, но тут споткнулся о что-то, лежавшее на полу. Он направил луч света себе под ноги и попятился.
        Труп женщины. Полосатое платье. Полуспущенные чулки на ногах. Седые, собранные в хвост волосы. Странная одежда, странное положение тела. Было во всем этом что-то… Фальшивое. Театральное.
        На втором этаже снова послышался шум. Шаги.
        Когда Анатолий нашел в себе силы оторвать взгляд от тела, его ждал новый сюрприз. Еще один труп. Мужчина. Он сидел у стены, свесив голову на грудь. Старомодный костюм, странного вида ботинки с тупыми носами.
        И снова Томский почувствовал некую фальшь. Он осторожно приблизился к мужчине, сел на корточки и посветил фонарем в лицо мертвецу.
        – Твою мать…
        Это был манекен. Не больше и не меньше. Анатолий вернулся к женскому телу и осторожно его перевернул. Тоже манекен. Очень реалистичный, но все-таки манекен. Искусно выполненная рана на голове. Слипшиеся от крови волосы, демонстрирующие последствия удара топором. Сведенное гримасой ужаса лицо.
        Томский встал, провел лучом фонаря по стенам и, наконец, обнаружил то, что все объясняло. Хорошо сохранившиеся серые буквы на стене. «Музей истории МУРа».
        Манекены были экспонатами музея. Оставалось разобраться с тем, что происходило на втором этаже. Там точно шумели не манекены.
        По пути Томский сделал новые открытия. Лестницу перегораживал сорванный со стены стенд, на котором были закреплены гипсовые фрагменты человеческих лиц. Подбородки, носы, уши. На ступеньках в беспорядке валялись ржавые замки, отмычки и другие хитрые приспособления, явно имевшие прямое отношение к уголовному миру прошлого.
        Первым, что Толик увидел на втором этаже, было чучело собаки. Взгляд стеклянных глаз овчарки, олицетворявшей кинологическую службу московской полиции, был грустным. Запутавшаяся в шерсти паутина придавала псу больной вид.
        – Не грусти, Полкан… Выздоравливай.
        Томский остановился в начале длинного коридора, стены которого были увешаны портретами. Некоторые выцвели настолько, что различить лица было невозможно. Те, что сохранились, укоризненно смотрели на пришельца, нарушившего их покой. Люди разного возраста, служившие в разное время в московском УГРО. Их фотографии пережили не только их самих, но и Катаклизм. Можно сказать, победили время…
        Анатолий решил ждать. На полу было слишком много мусора – любой его шаг будет сопровождаться шумом. Пусть тот, кто здесь ходит, выдаст себя первым, а уж потом…
        Терпение Томского было вознаграждено уже через пару минут. В конце коридора мелькнула чья-то фигура – он успел различить серый комбинезон, блеск окуляров противогаза и… направленный на него ствол «калаша».
        Толик упал на пол. Пули просвистели у него над головой и повалили чучело овчарки.
        – Имейте в виду, живым вы меня, бляха-муха, не заполучите!
        Стрелок в конце коридора не собирался прятаться. Наоборот, встал во весь рост, сорвал с себя противогаз и бросил его на пол.
        – Ну же, твари! Подходи по одному! Хелтер Скелтер!
        С этими словами он выстрелил. Пули впились в потолок, потому что мужчина выпустил очередь в падении.
        Тишина. Только шум осыпающейся штукатурки. Анатолий поднял голову. Человек в конце коридора лежал неподвижно.
        Хитрость? Уловка? Слишком прямолинейно. Скорее всего, парень на самом деле отключился. Томский встал, прижал приклад автомата к плечу и, целясь в лежащего на полу человека, двинулся вперед.
        За спиной послышались шаги.
        – Томский, что тут? Ты в порядке? Откуда внизу трупы?
        – Это манекены, Юра. А лежащий там – человек.
        – Ага. И чего он там разлегся? Нашел, елы-палы, время…
        – Сейчас узнаем.
        Толик остановился рядом со стрелком, ногой отшвырнул в сторону автомат с обшарпанным прикладом, наклонился над мужчиной. Тот на самом деле был ранен. Пули разорвали комбинезон на правом боку, а кровь пропитала клочья одежды.
        Он был совсем молод. Почти подросток, на вид не больше двадцати лет. На подбородке даже не щетина, а светлый пушок. Бледная кожа; приятное, симпатичное лицо, на котором застыло страдальческое выражение. И волосы – русые, до плеч. Таких причесок в Метро не носили, стриглись коротко.
        Томский наклонился еще ниже, чтобы осмотреть рану, но в этот момент парень открыл глаза и обеими руками вцепился Толику в горло.
        – Я же сказал: живым вы меня не получите!
        – Да успокойся же ты! – Анатолий оттолкнул раненого, освободился от захвата и уперся коленом ему в грудь. – Не нужен ты мне! Ни живой, ни мертвый!
        – Так вы не с ними? Не с этими?
        – Мы сами по себе! – ответил за Толика Корнилов. – Что тут произошло?
        – Поросята. Свинья и кабанчик…
        – Он заговаривается, – констатировал подошедший Громов. – Хлопец в шоке. Надо дать ему время прийти в себя. Уже светает. До наступления темноты останемся здесь, подлечим красавца.
        – И ничего я не заговариваюсь, – парень встал, опираясь на подставленное Томским плечо. – Мы собираемся разводить свиней. Ну и пришли в Метро, чтобы купить… А они… Убили всех!
        Он всхлипнул и вдруг разрыдался. Томский достал из рюкзака фляжку, отвинтил пробку и протянул парню.
        – Пей!
        Тот отхлебнул самогон, закашлялся. Толику стало жаль пацана – даже не научился как следует пить.
        – Как тебя зовут?
        – Леха. Кипяток.
        – Какой кипяток? Чаю хочешь?
        – Не-а. Кличка у меня такая. Говорят, взрывной я парень. Нервный. Поэтому и Кипяток.
        – Взрывной, это точно, – усмехнулся Анатолий. – Еще немного, и пришил бы меня. Моего сына тоже Лехой звать. Ты, Кипяток, успокойся для начала, остынь. А мы все подумаем, чем тебе можно помочь.
        Леха кивнул.
        – Так вы точно не из этих? Ну, которые… В белых противогазах.
        – Нет. Сказано же: мы сами по себе.
        Леха еще раз приложился к фляжке и на этот раз не закашлялся.
        – Хорошо. Верю тебе, э-э-э…
        – Анатолий. Томский.
        Следуя совету Данилы, группа расположилась в одном из кабинетов.
        Юрий и Толик занялись раной Лехи. Когда тот снял костюм химзащиты и вязаный, весь в дырах свитер, под ним обнаружилась белая футболка, на которой едва различалось изображение бородатого мужика с гитарой и надпись «Гражданская оборона».
        – Почему оборона? – не смог сдержать любопытства Томский.
        – Панки когда-то организовали музыкальную группу, «Гражданская оборона», или просто – «ГрОб», – ответил Кипяток. – Ой! Больно!
        – Терпи, казак, атаманом будешь.
        Пока Юрий и Толик перевязывали Лехе рану, Носов и Громов соорудили костер. Огонь развели на обломке бетонной плиты, рухнувшей с потолка. Дровами послужили остатки громадного письменного стола.
        Когда в котелке забулькал грибной чай, стало совсем уютно. Томский протянул Лехе кусок вяленой свинины.
        – Ну, рассказывай все по порядку.
        – Я из Троицка. Там у нас поселение. Община. Называется «Хелтер Скелтер»[3 - Helter Skelter («Кавардак») – композиция «Битлз». Одна из немногих песен группы в жанре хард-рок.]. Нас человек триста. Женщины, мужчины, дети… Живем в подвалах. Питаемся… Ну, в основном грибами. Были консервы на продуктовом складе, но закончились. Собираемся разводить свиней. Меня и четырех парней отправили в Метро, чтобы купить…
        Леха опять всхлипнул, но подавил рыдания и принялся яростно двигать челюстями, пережевывая мясо.
        – Он говорит правду, – сообщил Вездеход, выглядывая в оконный проем. – Во дворе его поросята валяются…
        – А с чего мне врать? Не украли мы их… Купили. Расплатились. Собирались к себе в Троицк возвращаться, а тут…
        Из рассказа Лехи выходило, что группа численностью в пять человек была откомандирована в Москву для покупки свиней. Сделка прошла благополучно, а потом гости заметили, что за ними следят. Люди в черном почти не скрывались и следовали за троицкими по пятам. Те решили выйти на поверхность, чтобы оторваться от преследователей, но далеко уйти не удалось: люди в черных комбинезонах и белых противогазах настигли группу у здания МУРа и принялись методично расстреливать. Раненому Лехе удалось спастись, взобравшись по пожарной лестнице на второй этаж здания. Все его друзья погибли…
        – С этим все ясно, – кивнул Томский. – Пей чай, Леха. Набирайся сил. Рана твоя не опасная: пуля скользнула по ребрам.
        Вездеход поманил Толика пальцем, и когда тот подошел, прошептал:
        – Работа Невидимых Наблюдателей… Белые противогазы – их отличительный знак. Вот почему Леха принял нас за них.
        – Я уже догадался, Коля. Эти козлы не хотят, чтобы в Метро приходили посторонние. Троицких уничтожили потому, что никто не должен знать о поселениях людей за пределами МКАДа. Тайное правительство засекретило эту информацию. Ладно, пойдем послушаем про Троицк.
        – А что мутанты? – продолжал говорить Леха, прихлебывая чай. – У нас с ними что-то вроде перемирия. Мы не трогаем их, они – нас. У каждого свое время. Они охотятся ночью, мы возделываем свои плантации днем…
        – Грибы растите на поверхности?! – удивился Данила. – А как же солнечный свет, радиация?
        – Не скажу, что фон полностью нормализовался, но в целом… Я в этом не очень-то хорошо разбираюсь, но наши ученые считают, что радиация влияет на урожай положительно. Воду мы очищаем. Построили для этого специальную станцию. С транспортом вот только плохо… Но и эту проблему скоро решим. Пару старых «Жигулей» уже удалось переделать под газогенераторные движки.
        – Газогенераторные? – Корнилов пошевелил угли костра обломком доски. – На дровах, что ли, ездите?
        – Ага. Мы эти тачки так и называем – газгены. Засада, правда, с запасными частями. Подходят для газгенов только детали от старых марок. Собирались кой-чего в Метро прикупить… Теперь – ни-ни. Больше в этот гадюшник не сунемся. Лучше уж по соседним городам искать что-то подходящее будем.
        – А старший у вас есть? – поинтересовался Анатолий. – Или коллегиально управляете?
        – Кол… Коллегиально? Это как?
        – Все разом. Ну, общим собранием.
        – Старший… Есть. Но он не командует, а советует. И всегда оказывается прав. Его зовут Сид. Это замечательный старик!
        – Почему Сид?
        – Он – панк. А еще у нас есть хиппи. Мы стараемся быть сами по себе. Ни во что не вмешиваемся. Пытаемся дружить со всеми. И с людьми, и с мутантами. Но, как видите, это получается не всегда…
        Леха замолчал, помрачнел. Втянул в голову в плечи. Очевидно, вспомнил о погибших друзьях.
        Томский задумчиво смотрел на огонь. Итак, жизнь за пределами МКАДа – не миф.
        Все верно. Леха говорил о перемирии между людьми и мутантами. Так, наверное, и должно быть. Всю жизнь ему вбивали в голову мысль о том, что человечество доживает последние дни. Что на смену ему пришли новые, более приспособленные к постъядерной жизни существа. Что о сотрудничестве между людьми и мутантами не может быть и речи, настолько они разные.
        И вот пацан из Троицка, который еще не разучился плакать, произнес слово, от которого все постулаты и железобетонные правила жизни в Метро рассыпались, как карточный домик. Перемирие. И пусть от этого слова за версту несет чем-то временным, оно все равно звучит как музыка. Перемирие, которое со временем может перерасти в обоюдовыгодное сотрудничество.
        А он так увлекся своей борьбой с большевизмом, что упустил из виду главного врага, задание которого сейчас выполняет. Хорошенько же его обработали!
        И с улыбкой безобразной
        Он ответит: «Ишь!
        Начитался дряни разной,
        Вот и говоришь»[4 - Н. Гумилев, «Оборванец».]!
        Томский так погрузился в свои мысли, что прочел четверостишие вслух. Все смотрели на Толика с удивлением. А он, немного смутившись, улыбнулся.
        – Чего уставились? Николай Гумилев. Вот что, Леха. Если хочешь поквитаться за гибель друзей, можешь идти с нами.
        Глава 6
        Георгий Победоносец и Змей
        Томский спустился на первый этаж и сразу почуял неладное. Что-то было не так. Точнее – чего-то не хватало. Исчезли манекены. Толик вышел на крыльцо, спустился на тротуар. Заглянул во двор. Манекены оказались там. Взявшись за руки, они водили хоровод вокруг постамента с бюстом, лишенным головы.
        – Чушь собачья, – пробормотал Толик. – Сон…
        И он действительно проснулся.
        Костер потух. Красным светились подернутые золой угли. Громов, Леха Кипяток и Вездеход спали. Корнилова на месте не было. Толик подошел к окну. Всматриваясь в серый московский пейзаж, он строил планы на будущее.
        Встреча с Лехой Кипятком изменила все. Они больше не нуждаются в услугах тайного правительства для того, чтобы выбраться из Метро – спасенный ими Кипяток приведет их в Троицк. Так стоит ли рисковать и идти в Кремль? Стоит. Невидимые Наблюдатели не отстанут от них, но теперь книга будет их козырем, гарантией. Правительство получит ее только тогда, когда он будет уверен в том, что с ними не расправятся так же, как с жителями Троицка. А может… Не получит вообще!
        Юрий вернулся возбужденным.
        – А это интересно, Толян! – воскликнул он. – Музей почти не тронут. Пылищи и паутины…
        – Да тихо ты! Спят же…
        – Ага. Пыли и паутины полно, но… Сколько здесь всякой хрени! Фотографии бандюганов, оружие и инструменты их… Сверла, отмычки. Клише фальшивомонетчиков. Я «маузер» нашел. Жаль, что для стрельбы непригоден. Убойная, я тебе скажу, штука. А еще наручники всякие… Даже кандалы. Ну и медалей-орденов разных полно… Хочешь, награжу тебя нагрудным знаком «Почетный сотрудник МУРа»?
        – Ага. С закруткой на спине. Скоро стемнеет. Так берем Кипятка с собой?
        – А че не взять? Пригодится. Пусть вон огнемет потаскает, а то у меня уже спина ноет.
        – Он ранен, Юра.
        – Да я пошутил…
        – А чего это он там плел про панков и хиппи?
        – Были такие движения. Видел картинку на футболке? Это – Егор Летов. Патриарх русского панк-движения. А Сид этот, думаю, себе прозвище взял в честь Сида Вишеса[5 - Джон Саймон Ричи, более известный как Сид Вишес (Злобный Сид), – британский музыкант, басист панк-рок-группы Sex Pistols.] из «Секс Пистолз». Тот тоже панком был, только в Англии. Для панков главное – независимость. Хиппи – тоже за свободу. И за мир. Пацифисты… «Занимайтесь любовью, а не воюйте» – так они говорили.
        – А ты откуда про них знаешь?
        – Жил до войны у нас во дворе один панк. Весь в коже ходил, с ирокезом. Нас, пацанов, вино пить учил. На гитаре тренькал. Всего пару аккордов умел, но… Знаешь, Толян… Дело тут в другом. Надрыв – вот что главное. И идея. Пусть на все сто утопическая, но идея!
        – Выходит, анархисты тоже панки?
        – Ну… В какой-то мере. Да.
        – А этот Хер…
        – Хелтер Скелтер, – рассмеялся Корнилов. – Песня битлов. Про аттракцион. Горки. Вверх-вниз. Опять вверх и снова вниз.
        – Знаешь, Юра, а я, пожалуй, в Троицк переселюсь. Как ты сказал? Занимайтесь любовью, а не воюйте? Красиво!
        – Там видно будет, кто и куда переселится. А пока… Оставим небо птеродактилям, а сами земными делами займемся. Кремль все-таки у нас на повестке дня.
        – Ага. На повестке ночи. Пора собираться.
        Когда Корнилов и Томский вернулись в кабинет, Вездехода там не было, Шестеры – тоже. Они появились через несколько минут.
        – Я во дворе был. Там только туши свиней, – сообщил Носов. – От троицких если что и осталось, так только пятна крови. Те, кто их пострелял, трупы с собой унесли. И еще. Свиней не застрелили. Их разрубили. Пополам. Причем одним ударом. Саблей работали или…
        – Катаной? – подхватил Толик. – Думаешь, здесь побывал твой дружок? Обворожительный Добровольский?
        – Не знаю, – пожал плечами Носов. – Но допускаю такую возможность.
        – Он просто нашел себе хорошую работу, – задумчиво произнес Томский. – Та у него работенка… Сдается мне, с этим парнем мы еще схлестнемся.
        Сумерки превратились в полноценную темень сразу. Анатолий давно не бывал на поверхности, но сразу вспомнил, что именно так, без плавных переходов и серых полутонов, приходит московская постъядерная ночь со своими неизменными спутниками: мраком, ползущим из лабиринтов руин, тяжелыми облаками, упорно норовящими закрыть собой луну, и звуками… Всхлипами, стонами, клекотом, лаем и ревом.
        Люди всегда видели во всем этом только одно – угрозу. А если посмотреть с другой стороны? Разве человеческий язык не кажется мутантам странным? Быть может, он тоже вызывает в них чувство тревоги. Желание защищаться…
        Двадцать лет речи людей заканчивались для детей радиации только одним – звуками выстрелов. Болью, смертью. Что после этого должны были делать мутанты? Угощать бывших хозяев планеты их любимыми конфетами – батончиками? Нет. Они вынуждены были убивать в ответ. Защищаться. Кто из них убил первым? Каин-человек или Авель-мутант? Томский был готов биться о заклад, что первым это сделал человек, а мутанты лишь ответили, руководствуясь принципом «око за око». А почему нет? Они тоже – божьи твари. Просто другие.
        И что теперь? Перемирие? Не все так просто. Понадобится время, много времени, чтобы вражда поутихла. А до полного взаимопонимания очень далеко. Но это вовсе не означает, что делать для урегулирования затянувшегося конфликта ничего не надо. Каким будет первый шаг Томского? Тут все ясно. Он должен помешать тем, кто против диалога. Тем, кому выгодно культивировать вражду и насаждать ненависть.
        – А куда мы пойдем? – проснувшийся Леха потянулся и зевнул.
        – В Кремль, сынок, – ответил Громов.
        – Оба-на! В Кремль?! Да я о таком и мечтать не мог! В Кремль! Будет что рассказать своим! Вот это настоящее приключение! Я готов, бляха-муха!
        – Не нравится мне твое игривое настроение, – покачал головой Данила. – Если ты не в курсе, то оттуда возвращались лишь единицы. Счастливчики.
        – А мне везет! – Кипяток вскочил и принялся застегивать комбинезон. – Удача любит смелых! Тех, у кого яйца стальные!
        – Ну-ну, везунчик со стальными яйцами, – усмехнулся Корнилов. – Свиней ты уже купил. С твоим везением лучше сразу в гроб. Молчал бы уж…
        – Да пошел ты!
        – А ну, успокоились! – рявкнул Томский. – В первую очередь это тебя, Кипяток, касается. Ты пока не в общине хиппи, и о равноправии в этом походе забудь. Здесь командую я. Если тебе это не по душе, можешь валить на все четыре стороны.
        – Понимаю. Подчиняюсь.
        По лицу Кипятка было видно, что понимание дается ему с трудом и подчиняться для его свободолюбивой натуры – в лом.
        После этой перепалки собирались в дорогу молча.
        Выйдя наружу, Громов не останавливался для того, чтобы сориентироваться. Он уверенно шел вперед, поглядывая вверх. Вскоре Томский понял, что ориентиром Даниле служит высокая колонна, которая рельефно вырисовывалась на фоне ночного неба.
        – Мы идем к этому памятнику?
        – Ага, – кивнул Данила. – Прямо у его подножия есть люк, через который мы спустимся в подземелья Неглинки.
        Толик всмотрелся в колонну, но различить то, что было на ее вершине, никак не мог. Громов понял это и пояснил:
        – Памятник погибшим милиционерам. Когда-то наверху был Георгий Победоносец, протыкавший копьем Змея. Теперь остался только Змей.
        После этих пояснений Томский, наконец, смог рассмотреть то, что венчало колонну. От святого Георгия остались только ноги, из которых торчала согнутая арматура и нижняя часть копья, воткнутого в Змея.
        – Что-то не так, – Громов вдруг остановился. – Что-то не так…
        – Что не так? – Анатолий снял с плеча «калаш». – Данила, не молчите!
        – Со столпом что-то не так, его форма… Вроде изменилась…
        – Столб как столб! – вмешался Кипяток. – Не вижу я ничего особенного…
        – Георгий Победоносец не убил Змея. Змей – дьявол. А он – бессмертен, – забормотал Громов. – Нам лгали. Копье его только ранило. А рана давно зажила. И Змей готов нападать вновь…
        – Громов, черт бы вас побрал! – Толик схватил Данилу за плечи и встряхнул. – Не время расклеиваться! Возьмите себя в руки!
        – Молчите и слушайте! «Святой же и великий мученик, страдалец за веру Христову Георгий, чтимый небесным царем воин, который жил и по смерти, сияя великими чудесами, по Божьему соизволенью желая спасти нас, гибнущих, избавить город наш от этой напасти, в тот же час оказался на месте том в виде простого воина…»
        – Что он несет? – поинтересовался Леха.
        – Юра, возьми Данилу за руку, – попросил Анатолий. – Веди его. Это скоро пройдет.
        – Не бойтесь! – вдруг завопил Громов. – Если веруете в Христа, в которого верую я, то узреете ныне спасенье свое!
        – Тихо, дружок. – Корнилов положил руку на плечи Громова. – Не надо кричать. Мы и так все понимаем. Ну и веруем…
        Данила успокоился и покорно двинулся вперед. Перебравшись через очередную гряду завалов, группа оказалась на открытом пространстве – это и была Трубная площадь.
        Выглядела она на удивление чисто. Мусор здесь не скапливался благодаря тому, что ветру на открытом месте ничего не мешало. Даже плитка, которой были выложены подступы к монументу, сохранилась в первозданном виде.
        Толик направил луч фонарика к подножию столпа, чтобы отыскать люк, о котором говорил Данила, и тут… Шестера, беспечно кружившая возле людей, вдруг подпрыгнула, бросилась к Носову, а затем, передумав, умчалась куда-то в темноту.
        – Ш-ш-ш-ш…
        Томский не сразу сообразил, откуда доносится шуршание, похожее на звук трения наждачной бумаги о металл. Лишь после того, как конус света его фонаря осветил поверхность столпа, он все понял.
        – Назад! Все назад! Огонь открывать только по моей команде!
        Монумент обвивала гигантская двадцатиметровая змея. Почти плоское ее тело было покрыто коричневыми выпуклыми ороговевшими пластинами треугольной формы – именно их трение о гранитную поверхность и вызывало шуршание. К голове туловище змеи утолщалось, превращаясь в цилиндр с двумя круглыми, размером с человеческий кулак зелеными глазищами, выступом с овальными ноздрями и прорезью пасти. У основания головы торчали по два соединенных перепонками костяных шипа, а у хвоста, по бокам туловища, росли короткие рудиментарные лапы. Змея, поселившаяся на столпе, была близкой родственницей птеродактиля. Шипы, судя по всему, являлись недоразвитыми крыльями, а лапы, не участвующие в движении, были зачатками мощных конечностей короля московского ночного неба.
        Томский, пятясь, вскинул «калаш», однако кто-то его опередил – затарахтела автоматная очередь.
        – Цок-цок-цок!
        Пули отскакивали от костяных чешуй, не причиняя змее ни малейшего вреда. Толик обернулся. Стрелял Леха. Опустившись на одно колено, он без остановки давил на спусковой крючок, не понимая, что этим только злит змею.
        Рептилия спускалась вниз с тяжеловесной грацией. Толик бросился к Лехе, толкнул его в плечо.
        – Не стрелять, придурок! Я же сказал: не стрелять!
        – А что мне, пялиться на эту бестию?!
        Змея спустилась с монумента. Чешуи ее скребли по плитам. Извиваясь, она стремительно ползла на людей. Было очевидно: Трубную площадь местом охоты рептилия избрала не случайно – потенциальным жертвам укрыться здесь было негде.
        И тут в голову змеи ударил столб пламени – это Корнилов пустил в ход огнемет. Тварь на секунду замерла, а затем изменила направление атаки, пытаясь уйти в сторону от огня. Юрий снова выстрелил – задымились перепонки, а струйки дыма поплыли из щелей между чешуй.
        Толик, собиравшийся воспользоваться подствольным гранатометом, передумал. Было очевидно, что самый большой урон чудищу Трубной площади можно нанести именно огнем.
        Змея разинула пасть, высунула черный, мокрый от слюны язык. Шипение ее напоминало отдаленные раскаты грома. Выпученные зеленые глаза уставились на человека с огнеметом. Туловище сжалось, а затем расправилось, как пружина. Бросок был настолько молниеносным, что Корнилов не сразу отпрыгнул сторону. Удар цилиндрической головы пришелся ему в левое плечо. Юрий покачнулся, но удержался на ногах. Оранжевый язык огня ударил змее в плоский бок.
        Корнилов развернулся и побежал к краю площади. Он явно пытался отвлечь рептилию и дать время друзьям.
        – Люк! – завопил Громов, бросаясь к подножию столпа.
        Томский поспешил ему на помощь. Он вцепился в край крышки, рывком поднял ее и отшвырнул в сторону – звон от ее падения привлек внимание змеи, которая перестала преследовать Корнилова и поползла к столпу.
        Первым, не дожидаясь приглашения, в черную дыру нырнул Кипяток, за ним последовал Вездеход. Томский выпустил в змею очередь, забросил автомат на плечо, спустил ноги в колодец и нащупал скобу.
        – Юрка!
        – Уходите! Я справлюсь!
        Змея была всего в метре от них. Толик начал спускаться. Он почти достиг дна, когда в круглом отверстии над головой появились зеленые глаза. Рептилия злобно шипела, пытаясь протиснуться в люк, но голова ее оказалась чересчур большой.
        Стены колодца заходили ходуном, на бетонных кольцах появились трещины.
        Скоба, за которую держался Толик, оказалась у него в руках, и он рухнул вниз вместе с ней. Еще не придя в себя от удара о дно, Томский выстрелил, но снова пули не причинили змее ощутимого вреда. Окуляры противогаза залепило слюной, стекавшей с языка рептилии. Когда Анатолий протер их, заметил вверху оранжевые отблески – это Корнилов снова работал огнеметом. А потом по ушам резанул его крик.
        Прошла минута, другая. Томский все стоял под отверстием люка, глядя вверх. Тишина. Полная, гнетущая. Толик не выдержал:
        – Юрка! Ты там?!
        Ответом было хорошо знакомое, зловещее шуршание. Вновь появились два зеленых глаза. На этот раз змея не пыталась протиснуться вниз, а просто смотрела на Томского с таким видом, будто хотела сказать: «Потерпи, дружок. Мы еще встретимся».
        Глава 7
        Ну-ну
        Разгуливать по платформе в полной амуниции, с оружием было на станции Китай-город не просто принято. Это являлось гарантией безопасности для братков. Как-никак, а станция была разделена на две половины, в одной из которой властвовала славянская группировка Ермолая, друга и последователя знаменитых бандитов Сильвестра и Росписи, живших до Катаклизма и ведущих непримиримую борьбу с «пиковыми», основную массу которых представляли чеченцы.
        Ни Сильвестр, ни Роспись не вышли победителями из своей войны с «лаврушниками». Первого взорвали в Москве в 94-м, второй был убит в Польше в 97-м.
        Тогда еще совсем молодой бандит Ермолай поклялся продолжить дело отцов-основателей славянской борьбы, ни сном ни духом не помышляя о том, что после Катаклизма ему придется делить одну станцию Метро с теми, кого он так ненавидел.
        Так уж вышло, что во второй, восточной половине Китай-города царствовала кавказская группировка. Нечего и говорить, что мир на станции был весьма хрупким. То и дело вспыхивали ссоры, переходившие в драки и грозившие перерасти в войну.
        Макс Добровольский, вошедший на станцию со стороны Кузнецкого Моста, знал о раскладе сил, поэтому старался вести себя максимально корректно и ничем не провоцировать братьев-славян.
        – Эй ты, в черном! Ксиву на бочку! – буркнул на блок-посту рослый солдат, отличавшийся тем, что татуировки были у него повсюду, и даже на лбу красовалось изображение бубнового туза в обрамлении кремневых пистолетов. – И руки держи так, чтобы я их видел!
        – Документы, вы хотели сказать. – Макс вытащил документ, отдал его часовому и поднял руки. – Пожалуйста.
        – Ах, какие мы цацы! – Часовой мельком взглянул на бумагу и вернул ее. – Здрасте-пжалста. Проходи. Только заруби на носу, что здесь на вежливых воду возят и еще кое-что похуже с ними делают. И, да: какого черта приперся?
        – Как мне к вам обращаться? – Глаза Добровольского потемнели, он с трудом себя сдерживал. – Имя-отчество? Или как тут у вас… Погоняло?
        – Откликаюсь на Тузбубена…
        – Так вот, Тузбубен. Одного человечка ищу. Кличка – Бурый.
        – Считай, что нашел. Прямо по платформе. Потом налево. Третья будка. Если Бурый еще не успел нажраться. Вали!
        – Благодарю за информацию!
        – Вали-вали!
        Добровольский сжал зубы. Прежде всего – дело. Эмоции подождут. Бандитская станция выглядела так, как и положено ей выглядеть. Загаженный пол. Кривобокие, наспех сбитые каморки, вдоль и поперек в корявых, похабных надписях, сделанных аэрозольными баллончиками или просто нацарапанных острыми предметами.
        Бойко шла торговля оружием всех видов. На лотках имелось все: от простого ножа до «Мухи». У гостевых палаток стояли предприимчивые бандиты, взимавшие плату с путников, которым негде было переночевать, изнутри же доносился пьяный хохот и недвусмысленные ахи-охи.
        Люди на платформе гармонично вписывались в общую картину. Мало кто из них был в адеквате. Пьяные или обкуренные, они бессмысленно слонялись, задирая друг друга. Были тут и женщины – представительницы древнейшей профессии. Заставлять их заниматься любовью не было необходимости. Они сами были готовы лечь под любого из бандитов даже не за патроны, а просто за еду и выпивку.
        Именно женщина стала первой, кто обратил внимание на Макса. Рыжая толстуха вдруг вырвалась из толпы подружек и вцепилась Добровольскому в рукав.
        – Красавчик, ты откуда? – Рыжая потерла фингал под правым глазом и оскалилась в улыбке, которая обнаружила отсутствие трех или четырех передних зубов. – Я таких тут еще не видела.
        – Издалека. А вы гуляете? Ну-ну.
        – Хочешь присоединиться?
        – С удовольствием бы. Но совсем нет времени.
        – А у меня есть грибная анаша. Ты такой еще не пробовал. Вставляет так, что глаза на лоб лезут, пару дней встать не сможешь. Первач, опять-таки, отменный. Ну и… Совсем забыла! Мне тут один урка нижнее белье презентовал. Прозрачное. Так что оттянемся по полной программе. А, красавчик?
        Толстуха подняла платье, демонстрируя панталоны не первой свежести.
        Боковым зрением Макс заметил, что на них стали обращать внимание. Два мордоворота, прислонившиеся к треугольному выступу колонны, хоть и старались делать вид, что они не при делах, явно были сутенерами рыжей приставалы. Добровольский вздохнул.
        – Хорошо. Показывай, куда идти.
        – Здесь рядышком.
        Рыжая отвела Макса в одну из будок, меблировку которой составляли широченная кровать со скомканными одеялами, два табурета и стол, на котором красовались тарелки с заплесневелой едой, окурками, жестяные кружки и большая пластмассовая канистра.
        Толстуха без предисловий плеснула из канистры в кружки какую-то мутную, подозрительного вида жидкость.
        – Ну, поехали! Как говорится, чтоб все стояло и патроны были!
        Рыжая сразу выхлебала свою кружку, тут же свернула самокрутку и пыхнула так, что будка сразу наполнилась дымом. Макс лишь смочил в самогоне губы.
        – Дальше что?
        – А дальше… – Дверь распахнулась, и в будку вошли уже знакомые сутенеры. – Дальше… У нас принято вперед платить. Нет патронов – нет удовольствий.
        – Ну-ну. А я еще удовольствиями не воспользовался.
        – Заткни хлебало, фраерок. Первач пил?
        – Пил.
        – А говоришь, не пользовался. Не гони пургу.
        – Сколько с меня? – Добровольский расстегнул клапан своего портфеля.
        Хищные взгляды бандитов сразу засекли завернутые в промасленную бумагу свертки патронов.
        – Да ладно, проехали. – Один бандит уселся на табурет. – Вижу, ты парень свой в доску. Может, в картишки перекинемся?
        – Ага! – подхватил второй. – В «двадцать одно»!
        – Играть не стану.
        Макс произнес эти слова тихо, но веско. Чаша его терпения переполнилась. Если позволить им…
        – Станешь! Как миленький!
        Один сутенер приблизился к Добровольскому вплотную и вытянул руку, что с его стороны было большой ошибкой. Секунда, и отрубленная по локоть рука плюхнулась на пол. Бандит раскрыл рот, чтобы закричать, но лезвие катаны прочертило на его горле глубокую борозду. Вместо крика из груди вырвалось только бульканье. Кровь из глубокой раны успела залить ему грудь, прежде чем он упал. Второго, пытавшегося бежать урку Макс пригвоздил к двери, воткнув лезвие точно под лопатку. Когда он выдернул меч, мертвый бандит сполз на пол.
        Рыжая потаскуха завопила так, что у Добровольского заложило уши.
        – Кричишь? Ну-ну. Харам-бурум.
        Он распахнул дверь и, переступив через труп, вышел на платформу, где уже начала собираться братва. К этому моменту в другой руке Макса был пистолет.
        – Он пришил Лепеха! – вопила толстуха. – И Гремлина тоже!
        По платформе прокатился нестройный гул голосов. Еще пара секунд, и Добровольского разорвали бы на куски. Но он оставался спокойным. Выражение лица его, казалось, говорило: «Хотите убить меня? Ну-ну». Он поднял руку, призывая бандитов к тишине.
        – Я пришел с миром. Они начали первыми.
        – Кого ты лечишь, копеечный?! – Вперед выступил невысокий, но, по всей видимости, весьма авторитетный бандит, из всей одежды на котором были дырявые треники и майка-алкоголичка. – Ты правильных пацанов завалил. Хошь не хошь, ответить придется.
        – А что тебя лечить? – улыбнулся Добровольский. – Вот ты больной…
        Молнией сверкнуло лезвие катаны, бандит упал, и из-под него выплыла красная лужа.
        – …а вот ты мертвый.
        На платформе воцарилось гробовое молчание. Такой наглости на станции Китай-город не видывали давно.
        Макс показал бандитам пистолет.
        – Внимание сюда, братовье! «Глок» семнадцать с магазином увеличенной емкости. Тридцать патронов. Надежная, безотказная штука. Клянусь, что, прежде чем кто-то из вас прикоснется ко мне, по меньшей мере двадцать уродов отправятся в гости к вашему бандитскому богу. Ермолая сюда!
        – Ермолаев. Моя фамилия Ермолаев.
        Толпа бандитов почтительно расступилась перед коренастым коротышкой, одетым в наглухо застегнутый китель военного покроя, галифе и до зеркального блеска начищенные сапоги. Полное лицо Ермолая было пунцовым, как у человека, испытывающего проблемы с давлением. Он моментально оценил обстановку, нахмурился.
        – Ты убил моих людей, незнакомец. За что?
        – Они начали первыми.
        – Они здесь хозяева, а ты – гость.
        – Я и вел себя, как положено гостю.
        Ермолай начал сворачивать самокрутку, чтобы взять паузу и вынудить Макса продолжить говорить. Однако тот не проронил ни слова. Лишь когда пахан затянулся и выпустил из ноздрей дым, Добровольский продолжил:
        – Мне надо поговорить с вами без свидетелей. Думаю, тогда все станет ясно.
        – Вообще-то у меня нет тайн от братков, но… – Ермолай резко обернулся к толпе. – Пошли все к чертовой матери!
        Авторитет Ермолая был настолько высок, что толпа беспрекословно начала расходиться, и вскоре платформа станции Китай-город приобрела обычный вид.
        Макс, наклонившись к уху Ермолая, что-то прошептал. Выражение лица пахана резко изменилось. Он бросил самокрутку на пол, растер носком сапога, взял Добровольского под руку и указал на будку, которая отличалась от остальных тем, что выглядела более или менее прилично.
        По пути Ермолай жестом подозвал одного бандита и что-то ему сказал.
        Внутреннее убранство будки пахана удивило Макса. Здесь царили чистота и порядок. Бумаги на письменном столе были разложены в аккуратные стопки. Десяток стульев с резными спинками и мягкими сиденьями – расставлены у стен. Диван, на который тут же уселся хозяин, был застелен чистым покрывалом зеленого цвета. При свете огня, полыхавшего в снарядной, установленной на стальном треножнике гильзе, лицо Ермолая приобрело цвет меди.
        – Садитесь, Макс. – Пахан указал на стул. – Устал я. В общей своей массе ребята у меня хорошие. А если злые, так виноваты в этом не они, а житуха наша. Однако управлять такой кодлой – то еще занятие. Разные экземпляры встречаются, и чтоб удержать всех в узде… Да что я рассказываю… Сами, небось, все знаете. Итак, вам потребовался Бурый?
        Добровольский кивнул.
        – Да. По моим сведениям, бывший челнок примкнул к вашим и осел в Китай-городе.
        – Есть такой. Примкнул. Гм… Мои ребята подобрали Бурого на перегоне у Комсомольской едва живого. Кто-то проделал ему хорошую дыру в пузе. Выходили. Теперь он с нами.
        – Это он. Точно.
        – Если Бурый на станции, то сейчас его приведут. Чайку или чего покрепче?
        – Чаю, если можно. Спасибо.
        Все повторилось в точности так, как было на Автозаводской. Уважение к организации, представляемой Добровольским, было настолько высоко, что к нему обращались на «вы» и старались предупредить любое желание. Руководители метрогруппировок, в отличие от рядовых их членов, по всей видимости, знали о существовании тайного правительства и его возможностях, поэтому относились к Максу с должным почтением.
        Ермолай заварил грибной чай. Когда хозяин и гость выпили по половине кружки пахучего напитка, в дверь постучали.
        – Входи! – ответил пахан и кивнул Максу. – Вот вашего Бурого и отыскали.
        Бурый открыл дверь, но не вошел, а стеснительно замер на пороге. Мало что осталось от некогда отчаянного челнока, взявшегося подвезти Николая Носова, а потом сдать его красным за вознаграждение. Бурый сильно сдал. Исхудал так, что одежда висела на нем мешком, глаза были пустыми, а кожа – болезненно-серой.
        – Проходи, Бурый. Нечего сквозняки гонять. Тут с тобой поболтать хотят.
        – А че я такого сделал? – занервничал Бурый. – Ну, выпили, ну подрались…
        – Хватит, Бурый, – махнул рукой Макс. – Речь о твоем давнем дружке пойдет.
        – Дружке… Да у меня их – пруд пруди… О каком?
        – Вездехода припоминаешь?
        Бурый мгновенно преобразился. Загнанная лошадь превратилась в конька-горбунка. Глаза загорелись, ладони сжались в кулаки, а плечи расправились.
        – Где он?!
        – Сейчас? Не знаю. Но скоро будет в одном месте.
        – Скажи где! Я его зубами загрызу! Этот мелкий сучонок продырявил мне живот. Местные лекари кое-как меня подлатали, но рана так и не закрывается. Мне жить на две затяжки осталось. Скажи. Кончу Вездехода и помру с чистой совестью.
        Добровольский встал. Заложив руки за спину, принялся расхаживать вдоль стола.
        – Нет, Бурый. С такими настроениями ты мне не нужен. Вездехода и его дружков надо просто остановить, доставить сюда и посадить под замок. Господин Ермолаев, думаю, поможет тебе и с людьми, и с помещением для содержания пленников.
        – Нет проблем, – кивнул Ермолай. – Они у меня и не рыпнутся. Закрою.
        – А то, что он не сможет сделать то, что собирается, будет для него хуже смерти, – продолжил Макс. – Поверь мне, Бурый. Что касается твоей раны, то ею займутся лучшие врачи, а не здешние коновалы. Короче, Вездеход мне нужен живым и здоровым.
        – Ну, если хуже смерти, – пробормотал Бурый. – Пожалуй… Я согласен…
        – Только не надо дурить меня, Бурый, – хищно улыбнулся Добровольский. – Позволишь себе самодеятельность – кишки вот на этот кулак намотаю.
        – Сказал же: согласен.
        – Отлично, подойди сюда. – Макс расстегнул портфель, достал из него вчетверо сложенную карту и аккуратно разложил на столе. – Через несколько дней Вездеход будет в этой точке. Здесь и нужно организовать засаду. По всем правилам, Бурый. С ним трое: Томский, Корнилов и еще один мужик. Люди более чем серьезные. Томский – анархист-боевик. Корнилов – бывший офицер Ганзы, в совершенстве владеет дзю-до. Третий – тоже не подарок. На арапа их не возьмешь. Придется действовать и числом, и уменьем. Никого не калечить. Только нежно стреножить. Ты меня понимаешь?
        – Ага. – Бурый пристально вглядывался в карту. – Ермолай, мне понадобятся два десятка самых резвых хлопцев.
        – Да хоть сорок. Главное – дело сделай.
        – Сделаю. Вот только… Это ведь Кремль?
        – Он самый, Бурый. Тебя что-то беспокоит?
        – Звезды. Про них разное сказывают. Говорят, что сейчас вроде как погасли, но…
        – Эх, Бурый, Бурый, с каких это пор ты стал слушать бабские сплетни? – усмехнулся Добровольский. – Не думаю, что в Кремле опаснее, чем на вашей станции.
        – Лады. Все сделаю. А может, когда недомерок тебе не потребуется, все-таки мне его отдашь, а? Уж больно руки чешутся…
        – Свободен, Бурый. Иди, к экспедиции готовься! Сегодня же выступите! – рявкнул Ермолай. – Я те руки почешу так, что жопа вспотеет!
        – Эй, Бурый. И последнее, – остановил наемника Макс. – Когда все сделаешь, оставишь письмецо мне на этом перегоне. Вот тебе на всякий пожарный документ для Полиса. С ним можешь преспокойно войти на Боровицкую. Если сделаешь рожу попроще, тобой никто не заинтересуется. Заброшенную подсобку ни с чем не спутаешь. Забита разным хламом. Сечешь?
        Бурый кивнул, взял документ и испарился, а Макс и Ермолай, прежде чем распрощаться, еще какое-то время обсуждали положение дел на разных станциях и пообещали друг другу поддержку.
        Когда Добровольский наконец вышел на платформу, бандиты почтительно перед ним расступались. Однако спиной Макс чувствовал их не самые дружелюбные взгляды.
        На блок-посту дежурил старый знакомый. На этот раз Тузбубен пропустил Макса молча, лишь одарив хмурым взглядом исподлобья. Добровольский не очень-то этим расстроился. Он углубился в туннель своим пружинистым шагом и уже достал наушники плеера, когда от стены отделилась фигура в черном.
        Добровольский остановился. Человек был ему хорошо знаком.
        – Чего тебе?
        – Руководство интересуется тем, что ты делал здесь. Если не ошибаюсь, то недавно ты засветился и был отстранен от оперативной работы. Алексей Феликсович считает, что ты ведешь свою, пока еще непонятную ему игру.
        – При общении с руководством я не нуждаюсь в твоем посредничестве, – отрезал Добровольский. – О том, что делал здесь, доложу сам.
        – Как знаешь, как знаешь. Мое дело – предупредить.
        – Считай, что предупредил. Прочь с дороги!
        Глава 8
        Память стен
        Томский бросился к Лехе и вцепился руками ему в горло.
        – Почему стрелял без команды?! Запомни: если с Юркой что-то случится, я тебя урою!
        – Раскомандовался! Да если бы не я, твой Юрка и огнеметом попользоваться не успел бы! И вот, бляха-муха, вместо «спасибо»…
        – Хватит вам цапаться, – вздохнул Носов. – Корнилов выкарабкается и отыщет нас. Он маршрут знает.
        – Хорошо бы. – Толик отпустил Кипятка. – Но тебя, Леха, в последний раз предупреждаю: командую здесь я!
        – Да понял, понял уже…
        – Ведите, Данила! – Томский включил фонарик и провел лучом света по сводчатому, сложенному из красных кирпичей туннелю. – По крайней мере, мы добрались до нужного места.
        Громов, окончательно пришедший в себя, пошел первым. Томский и Вездеход шагали рядом, а Леха Кипяток в знак того, что полностью осознает свою вину, понуро брел последним.
        – Эх, и воняет здесь, должно быть. – Карлик остановился, провел затянутым в перчатку пальцем по стене, брезгливо смахнул серую слизь. – Кабы не противогазы…
        На самом деле туннель-труба, в который некогда была заключена река, выглядел, мягко говоря, неопрятно. От самой Неглинки осталась лишь узкая полоса серой жижи на полу, из которой тут и там торчали мумифицированные ветки деревьев, попавшие сюда еще в те времена, когда река была рекой. Часто встречались кости – скелеты крыс и животных покрупнее. Иногда – явно человеческие.
        К потолку и стенам лепились мохнатые гирлянды сочащегося влагой мха. Они сразу привлекали внимание тем, что их поверхность шевелилась. Как оказалось, дело было в здоровенных, длиной сантиметров в десять белых тараканах, ползающих по моховым сталактитам. Эти же тараканы-альбиносы прятались в щелях между кирпичами и убегали, как только на них падал свет фонарей.
        В воздухе плавал густой туман, который почему-то заполнял не весь туннель, а клубился, разбиваясь на отдельные облака, настолько плотные, что лучи фонарей не могли сквозь него пробиться.
        Вскоре туннель начал распадаться на отдельные рукава. Конструкции смежных коридоров отличались друг от друга, свидетельствуя о том, что неглинские подземелья перестраивались в разное время.
        Громов то и дело останавливался, чтобы осмотреться. Заглядывал в боковые туннели и возвращался к центральному проходу. Томского его поведение настораживало. Похоже, Данила хорошо знал, куда идти, а в ответвления заглядывал так, словно что-то искал. Может, он снова впал в ступор?
        – Откуда туман? – тихо поинтересовался Вездеход.
        – Испарения, – ответил Громов.
        – Ядовитые?
        – Не знаю, но метан в них точно присутствует. Так что с открытым огнем здесь шутить не стоит.
        По мере продвижения вперед отдельные облака тумана соединялись и вскоре слились в единое целое. Видимость ограничилась несколькими метрами.
        Томский снял автомат с плеча. Ему крайне не нравилось такое положение дел. За пеленой тумана могли прятаться обитатели зловещего подземелья. Несколько раз Анатолий готов был стрелять, но оказывалось, что за живое существо он принимал очередную причудливой формы гирлянду мха с ползающими тараканами.
        Подземный мир Неглинки выглядел заколдованным королевством, которое очень настороженно встречало незваных гостей.
        – Ничего не понимаю. – Громов остановился, потоптался на месте. – Эти коридоры. Они… Изменились. Здесь, вот здесь, никогда не было тупика! А тут не должно быть ответвления!
        – Не может этого быть. – Томский вдруг почувствовал головокружение и подступающую к горлу тошноту. – Судя по всему, здесь давно не ступала нога человека. А уж о том, чтобы заложить коридор кирпичом или прорыть новый, и говорить смешно…
        – А вы сами посмотрите!
        Томский взглянул туда, куда показывал Данила. Стена из красного кирпича вдруг сделалась прозрачной, а потом исчезла совсем, и на ее месте темнела арка прохода.
        Анатолий заглянул в нее. Ничего особенного. Разве что туман не такой густой.
        – Данила…
        Никто не ответил. На месте, где стоял Громов, появилась стена. Томскому оставалось только одно – идти по новому туннелю.
        Чем дальше он углублялся в него, тем шире становился грязный ручеек, в который превратилась Неглинка. Очень скоро пришлось идти вдоль стены: ручей вновь обернулся рекой. Мутной, мерзкого цвета циррозной мочи, но рекой. Анатолий остановился. Куда он идет? Куда подевались все остальные?
        Ломая голову над вопросами, на которые не было ответа, Томский взглянул на воду и… Прямо за его спиной стояла седая старуха. Босая, в белой ночной сорочке. Толик резко обернулся. Никого. Лишь кроваво-красные кирпичи стены. Он вновь посмотрел на свое отражение в серой глади Неглинки. Старуха по-прежнему была позади, но уже не одна. На коленях перед ней стояла юная девушка.
        – Барыня, барыня, ради бога, не надо! – молила она, протягивая руки к старухе. – Умоляю, Дарья Николаевна, только не…
        – Бога здесь нет, – прошипела старая ведьма. – Я здесь вместо него!
        Старуха схватила девушку за волосы, во второй руке у нее появились щипцы. Их стальные челюсти сомкнулись на щеке девушки. Барыня дернула щипцы на себя, оторвав от лица несчастной лоскут кожи. Из раны хлынула кровь, девушка истошно завопила. Ведьма расхохоталась, провела рукой по лицу девушки и принялась старательно размазывать кровь по своим щекам, лбу и подбородку.
        – Я молодею! – старуха скривила беззубый рот в счастливой улыбке. – Видишь, дура, я молодею! А ты… Ты должна сдохнуть, чтобы воды Неглинки забрали мои годы!
        По поверхности воды пошли круги, стирая очертания ведьмы. Толик увидел в реке мертвую девушку с изуродованной щекой. Он снова обернулся. На этот раз старуха была на месте. Она сбросила ночную сорочку и протянула руки к Томскому.
        – Иди ко мне, добрый молодец! Я снова молода, красива и готова приласкать тебя!
        Тряслись обвислые груди, ходуном ходили складки на жирном животе, а из темного треугольника между ног выползал белый таракан.
        Анатолия едва не стошнило от отвращения.
        – Прочь! Пошла отсюда!
        Он оттолкнул старуху. Та врезалась в стену, растекшись по ней так, словно была сделана из желе, и исчезла.
        – Чертов шулер! Я заставлю тебя сожрать крапленые карты!
        Томский обернулся на голос. На берегу проклятой реки разыгрывалась новая трагедия.
        Два человека в кафтанах старомодного покроя, одинаковых картузах с лакированными козырьками и сапогах, голенища которых были собраны в лихую гармошку, ходили по кругу, примериваясь для того, чтобы напасть друг на друга.
        Наконец мужик ростом поменьше решился, ринулся на противника и сомкнул руки на его горле. Второй не пытался освободиться, зато в руке хищно блеснул нож. Лезвие распороло живот низкорослого – тот рухнул на колени и принялся запихивать на место вываливающиеся кишки. Победитель пнул проигравшего ногой, а когда тот упал, вытер окровавленное лезвие о полу его кафтана, присел на корточки, отстегнул накладную цепочку с часами-луковицей и обшарил карманы бившегося в агонии человека. После того, как внушительная пачка казначейских билетов перекочевала в карман убийцы, он схватил свою жертву за ноги и потащил к Неглинке.
        Перед тем, как столкнуть тело в реку, он посмотрел на Томского и хищно осклабился.
        – Концы в воду, братишка. Концы в воду…
        Как только тело скрылось под водой, убийца растворился в воздухе, а перед Толиком открылся новый туннель, в который уже успела свернуть Неглинка.
        В глубине его стоял невысокий человек в синем сюртуке или, скорее, чиновничьем вицмундире со стоячим воротником и двумя рядами серебряных пуговиц. Бледное интеллигентное лицо и задумчивый взгляд никак не вязались с топором в руке.
        Томский уже понимал, что никак не может повлиять на разворачивавшиеся перед ним драмы, и просто подошел к чиновнику ближе. У ног Интеллигента лежали люди. Мужчина, пожилая женщина, девушка и трое ребятишек. Руки их были заведены за спину и связаны веревками. Рты заткнуты кляпами. Чиновник с топором стоял в центре веера из лежащих к нему ногами людей. Слышались приглушенные всхлипы и вздохи.
        – Веер. Я называю это веером, – сообщил Интеллигент Толику. – И никогда никого не оставляю в живых. Ну, так как? Поехали?
        Он размашисто перекрестился и вонзил топор в череп мужчины.
        – А-а-ах!
        Осколки костей и мозговой кашицы прилипли к лезвию, забрызгали вицмундир. От налета интеллигентности на лице душегуба не осталось и следа. Зверь в человеческом обличье крушил топором головы жертв.
        – Уходим! – В глубине туннеля появилась темная фигура с увесистым мешком в руках. – Уходим, Культяпый! Сыскари на хвосте!
        – Трупы в воду! – приказал Интеллигент, бросая топор. – Быстро!
        На этот раз сброшенные в реку тела не утонули. Они покачивались на воде, ставшей красной от крови. И было их не шесть, а больше. Гораздо больше… Сплошной ковер из трупов: нагих и одетых, свежих и уже тронутых тленом. Они срослись в жуткую плотину из голов, рук, ног и кишок и туловищ. Перегородили реку, заставив Неглинку выйти из берегов. Грязная вода уже доходила Томскому до колен. Он пытался отыскать сухое место, но чертова речка преследовала его повсюду, туннель заполнился водой до половины. Толик метался, отталкивая наползавшие со всех сторон тела.
        Раздался тихий смех. Толик увидел Интеллигента. Топор снова был у него. Он шел на Томского, расталкивая трупы. Из глаз по его щекам змеились ручейки крови – причина этого стала ясна Томскому, когда убийца в вицмундире приблизился. Вместо глаз тот вставил себе осколки зеркал.
        – Что тебе надо?! – Анатолий сорвал автомат с плеча и прицелился в Интеллигента. – Исчезни, черт бы тебя побрал, исчезни!
        Пули не причинили призраку вреда, только выбили фонтаны кирпичного крошева из стены. Кладка треснула. Образовалась дыра, стена начала рушиться. Вода хлынула в проем, унося с собой трупы. Неглинка ушла, оставив после себя лишь серый ручеек.
        Томский понял, что сидит на бетонном уступе. Помотал головой, чтобы окончательно прогнать кошмар, и увидел Вездехода, державшего в руках моток скотча.
        – Все нормально будет, Толян…
        – Что случилось? Где я?
        – В туннеле Неглинки. А случилось… Ты порвал шланг противогаза. Наверное, когда спускался в колодец. Наглотался тумана, ну и… Рубануло тебя.
        Подошел Громов. Томский встал, снова тряхнул головой.
        – Я такое видел… Ни в сказке сказать, ни пером описать…
        Он рассказал о ведьме Дарье Николаевне, мужиках в картузах и Культяпом.
        – Ты встретил Салтычиху и Осипова. Все сходится. Барыня мучила и убивала дворовых девок, а Осипов по кличке Культяпый так и расправлялся со своими жертвами – связывал, выкладывал их веером и… рубил. Ну а картежники, по всей видимости, завсегдатаи трактира «Ад».
        – Как же так? Ты рассказывал мне о трактирах Неглинки, о Салтычихе – они вполне могли трансформироваться в кошмарные видения. Но ведь о Культяпом я ничего не знал!
        Данила подошел к стене, коснулся пальцами красных кирпичей.
        – Память. Память стен. Они повидали столько… Возможно, могут передавать видения прошлого человеку, который находится в измененном сознании и наиболее восприимчив к воздействию извне.
        Глава 9
        Широка страна моя родная
        Стены, обладающие памятью. Призраки, которые никак не могли найти покоя и без конца повторяли то, что делали при жизни. Туннели, заканчивающиеся тупиками по собственному усмотрению. От всего этого голова шла кругом. Толику очень не нравилось то, что он попал под влияние рассказов Громова. Надо собраться и перестать принимать на веру страшилки Данилы.
        Через десять минут Томский оклемался настолько, что мог продолжить путь. Теперь он хотел только одного – поскорее покинуть туннели Неглинки, где даже у стен была память.
        Вдруг он услышал шум за спиной. Это Леха, поскользнувшийся на мокром бетонном полу, плюхнулся в лужу серой жижи. Матерясь на чем свет стоит, он поднялся, отряхнул комбинезон и поднял упавший фонарик.
        – Не отставать! – бросил Толик, не сбавляя шаг. – Под ноги смотреть надо!
        – Кто это?! – вдруг завопил Кипяток. – Вон там!
        – Где? – Томский подошел к Лехе, опасаясь, что тот снова начнет стрелять, а уж затем думать. – Кого ты увидел?
        – Его уже нет, – проговорил Кипяток дрожащим голосом. – Но, мамой клянусь, он стоял прямо здесь и улыбался. Толстый мужик… Шляпа такая высокая, с полями… Их в старину носили… И пиджак длинный… С золотыми… Ну, зигзагами…
        – Позументами, что ли? – Громов вглядывался в туман. – А шляпа… Наверное, цилиндр?
        – Хреноментами! – отмахнулся Кипяток. – Может, и цилиндр… Мне откуда знать? Но я его точно видел! Эти туннели… Они, мать их так, обитаемы! Вот, бляха-муха, вы слышите?!
        Звук, доносившийся из бокового туннеля, напоминал… Шлепки босых ног!
        На этот раз Анатолий не стал медлить и бросился в коридор. Он никого не увидел, зато рассмотрел в серой жиже на полу цепочку следов, которые медленно затягивались. Существо, их оставившее, явно было двуногим, и скрылось оно в одном из боковых коридоров.
        Томский вернулся назад.
        – Кто-то здесь точно есть. Не знаю, в цилиндре ли он и с позументами, но… Искать мы его не станем. Нас пока никто не трогает, поэтому просто идем своей дорогой.
        – Гм… В цилиндре, – забормотал Громов, шагая вдоль стены. – Уж не Сила ли Николаич нас встречает…
        – Что за Сила? – Толик нервничал от того, что не видел дальше собственного носа. – Почему раньше про него молчал?
        – Я говорил. Только слушали вы невнимательно. Сила – актер и основатель знаменитых Сандуновских бань. Умер давно. Говорят, и после смерти очень любил появляться в своих банях, особенно в бассейне. Прохаживался по краешку, смотрел на купающихся…
        – Бред! – вмешался в разговор Леха. – Тот мужик в цилиндре – живехонек. Только бледный и одет, как клоун.
        – Как актер…
        – Тихо вы! – замахал руками Носов. – Слушайте…
        Оттуда-то из глубины подземелий доносилось странное позвякивание. Толик напрягся. Дзинь-дзинь-дзинь. Это была… Музыка! Даже незамысловатый мотив ее был знаком. Что-то очень бравурное, советское.
        – Широка страна моя родная, – прошептал Громов. – Много в ней…
        – Точно. Лесов, полей и рек.
        Томский вспомнил. Мелодия была слишком навязчивой, а слова – известными, чтобы забыть их напрочь.
        На этот раз Анатолий решил не спешить, знаком показал спутникам соблюдать тишину. Треньканье не приближалось и не удалялось, оно доносилось из одной точки. Вскоре стало ясно, откуда именно.
        – Леха и Данила, вы справа, я с Колей – слева. Зажмем его в клещи. Теперь не уйдет. И… Кипяток, не вздумай стрелять.
        – Да сколько ж можно долдонить одно и то же?! Не буду…
        Толик выключил фонарик. Пробиваться сквозь туман свет не помогал, но мог спугнуть того, кого они хотели поймать.
        «Широка страна моя родная» стихло, потом вновь зазвучало. С самого начала.
        Томский рассмотрел углубление в стене. Не туннель, скорее ниша, обрамленная по периметру выступом из кирпичей. Музыка звучала оттуда. Из тумана выплыли фигуры Данилы и Лехи.
        Толик решил не ходить вокруг да около и не размазывать сопли по столу. Он выпрыгнул на середину ниши.
        – Ни с места! Буду стрелять!
        Бух! Что-то стукнуло, мелодия оборвалась. Томский включил фонарик и направил конус света вглубь ниши. Тот, к кому относилось предупреждение, встать не мог.
        Непомерное толстое, абсолютно нагое существо с лысой головой, огромным колышущимся животом, двумя тонкими, словно плети, полностью атрофированными и вывернутыми под неимоверными углами ногами, щурясь, смотрело на Толика доверчивыми, по-детски наивными голубыми глазами. Чудище, больше всего похожее на наполненный жидкостью кожаный бурдюк, когда-то было человеком. На левом, обтянутом тонкой, почти прозрачной кожей предплечье можно было различить татуировку в виде головы тигра. Самой выдающейся частью лица были раздутые до предела полусферы щек. Нос и глаза прятались в ямках и, в сравнении со щеками, казались маленькими, просто миниатюрными.
        – Ну-у-у-у! Ну. У-у-у… Ах-ах!
        Звуки давались изуродованному мутацией толстяку с трудом. Они зарождались где-то в большой, как у женщины, и обвисшей груди, добирались до горла, заставляя дрожать мягкий, как студень, тройной подбородок и, наконец, вываливались изо рта через беззубые бледно-розовые десны.
        – Не нукай, не запряг. – Кипяток вновь забыл о своей роли подчиненного и выступил вперед. – Ты кто такой, урод?
        – Тигр, – заметил Громов. – Татуировка непримиримых. Похоже, это то, во что превратился Коля Блаватский.
        – Кх… Кх… Ко-ко…оля! – завыл мутант и пополз к Даниле, опираясь на раскоряченные руки. – Кхоля-ля…
        Громов попятился. Томский же благословил Господа за то, что на нем противогаз. Когда Коля сполз с насиженного места, ноги оставили две глубокие борозды в горе фекалий.
        Толстяк вдруг остановился, замотал головой, рука его стремительно метнулась вперед. Как оказалось, за тараканом, ползшим по бетонному полу. Внушительные размеры насекомого не помогли ему уйти от охотника-профессионала. Коля запихал таракана в рот и принялся жевать. На подбородок вытекла струйка темной кашицы, а одно из крыльев съеденного таракана застряло в углу улыбающегося рта. Насытившись, толстяк позабыл о гостях и вновь отполз на прежнее место. Вытащил из-за спины обшарпанный ящичек из полированного дерева с выцветшим гербом Советского Союза на боку. Толстые, как сосиски, пальцы откинули крышку. Дзинь-дзинь-дзинь. Музыкальная шкатулка вновь заиграла «Широка страна моя родная».
        Коля подпер подбородок руками и блаженно закрыл глаза.
        – Это… Это Эльдорадо какое-то! – освоившийся Леха обошел Колю. – Смотрите, сколько он всего в свою берлогу натаскал…
        Томский, Вездеход и Громов одновременно направили фонарики на то, что лежало в глубине ниши. Вспыхнули разноцветные огоньки.
        – Сезам, чтоб мне лопнуть, откройся! – выдохнул Толик. – Это же…
        – Да. Сокровища из кремлевских хранилищ. – Громов наклонился, поднял какой-то предмет и стряхнул с него пыль. – Полюбуйтесь-ка, яйцо Фаберже… Коля Блаватский добился своего. Он украл сокровища. Вот только теперь ему все это без надобности. Тараканы важнее. В них полно протеина.
        Золотые и серебряные подсвечники, украшенные драгоценными камнями напрестольные кресты, кольца и перстни, диадемы и ожерелья валялись вперемешку со старинной одеждой, обувью и рассыпавшимися на отдельные фрагменты двумя человеческими скелетами. Один из черепов украшала надетая набекрень золотая корона.
        Кремль поделился с ворами своими богатствами, но взамен отнял у одних жизнь, а у другого – разум, искалечив и превратив в мычащее животное, поедателя тараканов.
        – Гм… Красиво. – Леха надел перстень с кроваво-красным рубином прямо поверх перчатки. – Будет что моим в Троицке показать. А то ведь ни за что не поверят, что я в Кремль ходил.
        – Оставь. Положи на место, – покачал головой Данила. – Это колечко может оказаться потерянным перстнем Юсуповых.
        – А мне по барабану!
        – Ну и дурак. Этот перстень проклят. Однажды, в годы революции, он попал к чекисту, который обыскивал трупы расстрелянных белогвардейцев. Чекист присвоил перстень и превратился в чудовище, которому надо было лишь одно: убивать. Умирал он в концлагере и перед кончиной признался, что красный рубин постоянно просил крови…
        – Ну, еще не факт, что это тот самый перстень.
        – Клади на место! – приказал Томский тоном, не терпящим возражений. – Или останешься здесь. Вместе с Колей будешь охранять сокровища.
        – Хрен с вами! – Кипяток снял перстень и бросил его на пол. – Чистоплюи – вот вы кто!
        Толику Кипяток нравился все меньше. Слишком наглый, нахальный и не поддающийся контролю. С таким в разведку ходить не стоит. Томский уже жалел о своем решении принять Леху в команду, но давать обратный ход было поздно.
        – С этим все ясно. Уходим.
        Томский развернулся к выходу и окаменел. В туннеле стоял толстяк в мятом черном цилиндре. Долгополый зеленый кафтан с золотыми пуговицами, окантованный позументами, составлял всю его одежду, ниже пояса ничего было: распахнутые полы кафтана открывали обзор на волосатое пузо, испачканный в серой жиже член и кривые, грязные ноги.
        Толстяк не собирался убегать. Он улыбнулся Толику, снял цилиндр и церемонно поклонился.
        – Таракашки-букашки…
        Слова были произнесены громко и отчетливо – еще один напарник Коли Блаватского не только выжил, но и не утратил дара речи.
        – Что таракашки?
        – Гм… Они взбесились. – Толстяк почесал растопыренной пятерней синеватую лысину. – Были такие смирные, просто лапоньки…
        Тут Толик заметил то, о чем он говорил. По туннелю за его спиной, выстроившись вереницей, бежали тараканы-альбиносы. Их явно что-то встревожило.
        – Ты кто? – поинтересовался Анатолий.
        – Я…
        Толстяк не договорил, обернулся, посмотрел вглубь туннеля. Лицо его исказила гримаса ужаса. А в следующую секунду он был сбит с ног мощным ударом цилиндрической головы змеи с Трубной. Мимо ниши мелькнуло туловище монстра, раздавившее упавшего толстяка. Все произошло настолько быстро, что Томский не успел и глазом моргнуть. На полу туннеля в луже крови дергался умирающий толстяк, а вереница тараканов, убегавших от змеи, теперь бежала вслед за ней.
        – Она вернулась! – воскликнул Носов. – Нашла другой путь!
        – Думаю, она снова вернется, – вздохнул Томский. – За нами.
        – Тогда вперед! – Кипяток вскинул автомат на вытянутой руке. – Нападем на змеюку первыми! Хелтер Скелтер!
        – А ничего другого нам не остается, – неожиданно поддержал Леху Громов. – Тварь рванула прямо по туннелю, туда, куда и нам идти. Можно, конечно, надеяться, что она нырнет в Москву-реку…
        – Хорошо. Попробуем гранаты. Хелтер так Скелтер!
        Друзья покидали нишу, когда очнулся Коля. Заметив останки на полу и откатившийся к стене цилиндр, он начал всхлипывать, а потом заплакал в полный голос и выполз в туннель. Здесь его внимание привлекли тараканы. Продолжая рыдать по погибшему товарищу, он принялся их ловить и запихивать в рот.
        – Тризна, – проронил, обернувшись на прощание, Данила. – Тризна и трапеза…
        Глава 10
        Земля, вода и огонь
        Теперь группа, поминутно ожидая нападения, двигалась медленно. Змея, в отличие от призраков, была не кошмарным сновидением, а вполне реальной угрозой.
        – Мох впитывает испарения, – бубнил Громов. – Тараканы питаются мхом, Коля поедает тараканов…
        – Пищевая цепочка! – буркнул Толик. – Сколько раз я слышал рассуждения об этих цепочках. Че уж там философствовать? Суть от этого не меняется: все хотят жрать. Вы поменьше углубляйтесь в высокие материи, Данила. Не дай бог, снова крыша поедет. А вы мне сейчас нужны в здравом уме и твердой памяти.
        Отследить путь змеи было легко – в жиже на полу остался четкий след. Томский на ходу вставил в подствольник гранату, но Вездеход, нагнав его, напомнил:
        – Метан, Толик. Здесь даже стрелять опасно, а уж граната…
        – Это верно! – кивнул Леха. – Мы ж не камикадзе!
        – Ты точно не камикадзе! – разозлился Анатолий. – Есть полезные идеи?
        – Стоп, ребята. Нам, кажется, повезло.
        Данила поднял руку, указывая на развилку туннелей.
        – Тварь уползла влево, а нам – в правый коридор.
        – Ну и чудно! Ого, я вижу свет!
        Через минуту все увидели то, о чем говорил Анатолий: туман стал не таким густым, и через него отчетливо просматривалась арка выхода к Москве-реке, до которой оставалось не больше трехсот метров.
        Однако сделать последний рывок оказалось не так-то просто: туннель наполнило шипение змеи. Позади замельтешили два размытых туманом зеленых глаза. Гадина не собиралась упускать добычу, она преследовала группу Томского с маниакальным упорством, демонстрируя зачатки пусть и хищного, но разума.
        – Бегом! – рявкнул Томский. – Мы сможем разобраться с ней на выходе!
        Никто в советах не нуждался. Уже не выбирая сухих мест, разбрызгивая серую грязь и давя сапогами тараканов, все бросились вперед.
        Глотая горячий внутри противогаза воздух, Толик лихорадочно придумывал то, что будет делать, когда выберется из туннеля. Вариантов у него было не так уж и много. Точнее, один – бахнуть в змею гранатой, а дальше… Дальше как повезет!
        Сто. Пятьдесят метров. У Анатолия не было времени на то, чтобы обернуться, однако он чувствовал: рептилия близко, рядом.
        И тут на светлом фоне арочного выхода к реке появился темный силуэт. Корнилов, а это был именно он, выставил вперед раструб огнемета.
        – Эй вы! Быстрее можно?!
        Первым наружу выбежал Леха. Вездеход, хоть и имел самые короткие ноги, не отстал от Кипятка. А вот Громову не повезло, в последний момент он споткнулся и упал.
        Змея была всего в десятке метров от барахтающегося в грязи человека. Монстр приподнял голову, намереваясь атаковать, – этот маневр чуть замедлил скорость рептилии.
        Томский вернулся назад, схватил Данилу за ремень автомата и просто потащил наружу. В этот момент Юрий выпустил в змею струю пламени. Гадина зашипела.
        Вздрогнула земля. Томский увидел, как невидимый ураган швырнул Корнилова в свинцово-серые воды Москвы-реки. Из туннеля вырвался оранжевый поток огня, в котором кувыркалась змея.
        Метан, скопившийся внутри туннеля, оказался куда сильнее огнеметной струи. Хвост рептилии задел лежавшую на берегу лодку, и та тоже плюхнулась в реку.
        Змея не хотела умирать. Исчезнув в воде на несколько секунд, она вынырнула, подняв тучу брызг, и принялась описывать круги у берега. На месте выжженных огнем зеленых глаз были две черные ямы, а когда монстр разевал пасть, оттуда выплывали серые облака дыма. Диаметр кругов все сужался, и вскоре на поверхности осталась только голова змеи. Издав прощальное шипение, монстр исчез в водах Москвы-реки.
        Толик встал. Приветственно махнул рукой Шестере, стремительно несшейся к другу-карлику, снял противогаз и жадно вдохнул, может, и вредный, но такой желанный воздух поверхности.
        – Юрка, ты жив?!
        Из-за плавающей вверх дном лодки поднялась рука в перчатке. Корнилов вцепился в пластмассовый борт и, работая ногами, поплыл к берегу, толкая лодку перед собой. Кипяток и Громов помогли ему выбраться на узкий уступ суши, окутанный дымом, толчками выплывавшим из зева туннеля. В воздухе кружились черные хлопья, а на земле валялись обгоревшие, мертвые тараканы.
        Юрий тоже снял противогаз.
        – Ну, думал, кранты мне, – сообщил он, тяжело дыша. – Эта гадина такой бардак устроила… А что взорвалось-то?
        – Кипяток, займись костром, Корнилову обсохнуть надо, – бросил Томский и уселся рядом с Юрием. – Метан взорвался. Его в этом туннеле выше крыши было. Ты как здесь оказался? Знаю: чудес не бывает, но так вовремя…
        – А че я?! – прервал беседу возмутившийся Леха. – Карлик вона с куницей своей забавляется, и дед тоже без дела сидит…
        – Заткнись, Кипяток. Начинаешь надоедать. Так что там, Юра?
        – Дело нехитрое. Я знал, куда идти. В люк не сунешься, змея возле памятника все круги нарезала. А тут Шестера… До чего уж умная! Мне порой кажется, что у этой ласки мозги человечьи. Она своего дружка Вездехода за версту чует. Вот на пару и добрались до набережной. С полчаса где-то спуск искал, а когда дошел до входа вас и увидел…
        Корнилов наклонился к самому уху Анатолия:
        – И еще. Насчет звезд я ошибался. Мы все ошибались. Я видел одну башню. Звезда на ней вспыхнула и тут же погасла, но у меня… Не знаю, как это объяснить… Появилось такое желание идти на этот свет… Дикое, чтоб мне лопнуть, желание. Плюнуть на все и – вперед. А еще я голоса слышал. Много голосов. Женских, мужских, детских. Все они меня к себе звали. Шестера остановила. Запрыгнула на плечо и лапой по морде. Меня вроде ведром ледяной воды окатило. Вот тебе и звезды…
        – Ты, Юрка, пока об этом – ни-ни.
        – Оно и понятно… Молчу.
        Загорелся костер. Вместо дров Леха использовал сухие водоросли, прибитые когда-то волнами к берегу. Они нещадно дымили, но кое-какое тепло давали. Правда, вода в котелке закипала долго. Пока она нагревалась, все с каким-то необъяснимым интересом следили за тем, как Юрий выливает из сапог воду и старательно выкручивает мокрые портянки.
        Кусочек суши, на котором расположились люди, имел искусственное происхождение. Кто-то натаскал кирпичей из туннеля и соорудил миниатюрную дамбу, преграждавшую путь водам Москвы-реки.
        Прихлебывая чай, Кипяток обвел рукой окружающий пейзаж.
        – Ну, вот. А вы говорите, на поверхности жить нельзя. Полюбуйтесь, какие виды! Солнышко встает. Тут тебе и речка, и…
        Из реки выпрыгнула маленькая рыбка. Она пролетела над поверхностью воды несколько метров благодаря большим, растопыренным и очень похожим на крылья плавникам. Полет ее прервало существо, которое никто не успел рассмотреть. В лучах восходящего солнца блеснуло серебром чешуи трехметровое туловище, клацнули зубы, и летучая рыбешка оказалась в пасти хищника.
        Корнилов улыбнулся.
        – Можно, друже Кипяток. Конечно, можно. Только с оглядкой. Зазеваешься и… Ам-ням-ням! Любовь любовью, а война – войной.
        – А Сид, между прочим, и не отрицает необходимость войны, – пустился в рассуждения Леха. – Последней войны, о которой сказано в «Откровении». Войны между изгоями и теми, кто считает себя высшей расой. В ней победят изгои, и тогда на Земле наступят мир и благоденствие.
        – Гм… По-вашему, Катаклизм не был последней войной?! – возмутился Томский. – Нужны еще жертвы, еще смерти?
        – Смерть – только иллюзия. Она освобождает нас от груза, который мы называем жизнью. Делает свободными…
        Эти слова Кипяток произнес глухо, с надрывом. Так, словно говорил не он, а кто-то другой, куда более умный, властный и беспощадный, чем сам Леха.
        – Интересная позиция, – вступил в разговор Громов. – Где-то я уже слыхал что-то похожее.
        – Не мог ты ничего слышать! – отрезал Кипяток. – Эта идея принадлежит Сиду и только ему!
        – Ну, Кипяток, остынь, – попросил Томский со всей отпущенной ему природой мягкостью. – Все идеи стоят одна другой. Не думаю, что твой Сид изобрел что-то новенькое. Все, поверь моему опыту, где-то и когда-то уже было.
        Леха, готовый продолжить дискуссию, а возможно, и подраться за свою правоту, притих и надулся. Он встал, отошел от костра и принялся осматривать лодку, на которой группа собиралась проделать очередной отрезок пути.
        Солнце, всплывшее над горизонтом, заставило блестеть Москву-реку и окрасило руины домов в живописные цвета. Томский натянул противогаз, Корнилов последовал его примеру. Возможно, страх перед радиацией, проникающей через поврежденный озоновый слой, был просто одной из фобий коренных обитателей Метро, однако имелась и еще одна причина. Осторожность.
        – Ну, вы, блин, даете! – расхохотался Леха. – Ни одной лишней секундочки без намордников. – Моя община уже почитай как три года…
        – То-то у тебя одно ухо больше другого, – перебил Кипятка Корнилов. – И на лбу какое-то вздутие!
        – Рог растет! – подхватил Вездеход. – А может, и хобот…
        – Хобот не так уж страшно, – хихикнул Толик. – Вот если второй член, да на лбу! Тут уж… Вместо противогаза презерватив придется натягивать, гражданин Леха!
        Ошарашенный Кипяток принялся ощупывать лоб и уши, чем вызвал дружный хохот коллектива.
        – Ладно, пока член на лбу не вырос, надо двигать дальше, – объявил Томский. – Понимаю, что путешествовать днем против правил, но, как любит говорить наш друг и учитель Данила Громов, неизвестно, кто эти правила установил.
        – Там с лодкой что-то, весельчаки, – буркнул Кипяток. – Трещина…
        Все бросились к лодке и убедились в том, что столкновение с гигантской змеей не прошло для нее бесследно: вдоль всего правого борта тянулась пробоина. О том, чтобы как-то отремонтировать плавсредство подручными средствами, не могло быть и речи.
        – Трещина высоко, – задумчиво протянул Юрий. – Если аккуратно погрузиться и плыть без фанатизма, может, и… А мы так и поплывем, вдоль стеночки. Как думаешь, Толян?
        – Попробуем. Все снаряжение – на себя. Если придется эвакуироваться, ничего утонуть не должно.
        – Легко сказать. – Корнилов набросил на плечи лямки огнемета. – Эта хреновина такая тяжеленная, будто я из нее по змее и не палил.
        Погрузка прошла, как и просил Юрий, аккуратно. Кипяток и Громов выдернули из креплений весла; Томский, оттолкнув лодку от берега, запрыгнул в нее последним.
        – Ближе к набережной. Как можно ближе.
        Уже с первых минут плавания стало ясно, что даже без фанатизма им далеко не уплыть. Вес людей и снаряжения был слишком большим, лодка то и дела накренялась и пропускала воду через трещину в поврежденном борту.
        Томский с тревогой смотрел на мокрые, поросшие зеленым мхом и явно скользкие камни набережной. Ступить на них означало только одно – свалиться в реку. Между тем на дне лодки скапливалась вода, а попытки Вездехода вычерпывать ее кружкой только усугубили и без того патовую ситуацию. При малейшем движении суденышко начинало раскачиваться. Вода лилась уже не только через трещину, но и через край борта.
        Но и это было еще не все. Вода забурлила, словно кто-то опустил в Москву-реку большой кипятильник, и из нее выпрыгнула и вцепилась зубами в борт рыба, состоявшая, казалось, из одной пасти. Корнилов сбил ее ударом приклада, но на ее месте тут же появилась новая зубастая тварь. Еще одна перепрыгнула через борт и задергалась на дне лодки.
        – Пираньи! – Томский раздавил рыбину каблуком сапога. – Надо выбираться отсюда!
        Карлик оставил кружку в покое, достал из рюкзака бухту веревки и повесил себе на шею, из чехла на поясе достал нож.
        – Пойду я. Толик, давай второй нож, а вы – ближе к берегу. Как только можно ближе.
        Кипяток и Громов налегли на весла, лодка ткнулась носом в камни набережной. Вездеход пробрался на нос, прыгнул на берег, распластался на скользких камнях и… Тут же съехал в воду по пояс.
        Однако сдаваться Носов не собирался. Ему удалось вогнать лезвие ножа в щель между камнями. Карлик подтянулся и воткнул второй нож чуть выше первого. Когда он полностью выбрался на берег, все увидели пиранью, вцепившуюся Вездеходу в ногу. Первой среагировала Шестера. Она выпрыгнула из лодки, и маленькие, но не менее острые, чем у рыбы, зубы впились пиранье в спину. Ласка мотнула головой и отшвырнула рыбину в воду.
        Носов продолжил взбираться по наклонной поверхности набережной, поочередно втыкая ножи в щели между камнями. Люди в лодке сбивали атакующих пираний прикладами автоматов и веслами. Время, однако, было на исходе – лодка наполнилась водой больше чем наполовину, когда Носов наконец-то выбрался на гребень набережной. Мокрый и облепленный мхом с головы до ног, он обмотал веревку вокруг согнутого в дугу фонаря и швырнул второй ее конец вниз.
        Кипяток попытался выбраться из лодки первым, но Толик его оттолкнул.
        – Юрка, давай! Так. Теперь Данила! Кипяток, теперь уж не тормози!
        Томский вцепился в веревку, когда остальные уже были наверху. Наполненная водой и бьющимися в ней пираньями лодка пошла ко дну.
        Толик добрался до фонаря.
        Прямо через дорогу, забитую ржавыми остовами автомобилей, он увидел высокую стену из красного кирпича.
        – Никому не смотреть вверх! Не вздумайте пялиться на звезды!
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
        ПРОКЛЯТАЯ СТЕНА
        Глава 1
        Писк
        Выщербленная, в темных пятнах, местами покрытая ползучими растениями и давно утратившая свое парадное великолепие, кремлевская стена все еще выглядела величественно. Фактически она не пострадала ни во время Катаклизма, ни за прошедшие после него двадцать лет и по-прежнему выполняла свою функцию – отгораживала Кремль от остального мира.
        Неприступности ей добавлял сплошь заросший колючим кустарником склон у подножия. Кремль был близок и недосягаем, каким и положено быть объекту, вызывающему у людей благоговейный, мистический трепет.
        Томский подошел к Громову.
        – Что скажете, Данила? Далеко мы уплыли?
        – Ага. Чуть ли не до Южного полюса, – усмехнулся Громов. – Нам Амундсен и в подметки не годится. А если серьезно, то ближайшая к нам башня – Тайницкая. Прохода в Кремль здесь, как видишь, нет. До Первой Безымянной придется добираться пешочком.
        Толик посмотрел на дорогу, отделявшую набережную от стены. Вроде ничего особенного. По крайней мере, на первый взгляд. Груды искореженного, ржавого, поросшего сорняками автомобильного хлама. Дорога выглядела не такой опасной, как кустарник на противоположной стороне – по своему опыту Томский знал, что в таких зарослях могли обитать весьма опасные существа.
        – Привал. Десять минут, братцы. – Анатолий сел на бордюр. – Напоминаю: головы не задирать. Вверху ничего интересного нет.
        – Знаешь, Толян, а мне как-то не по себе. – Юрий уселся рядом. – Тревожно. Не успели еще и зайти в этот треклятый Кремль, а уже – мандраж. Что-то здесь не так… Не так, как должно быть.
        – Не так?! Глаза разуйте, сталкеры, мать вашу! – крикнул Кипяток. – Туда, на автобус смотрите! Нас встречают.
        Томский посмотрел на перевернутый автобус. На его днище стояла собака. Таких мутантов этой породы Толик еще не видел. Крупный пес, размером с доброго теленка. Массивная голова была прямым продолжением туловища и поворачивалась только вместе с ним. От макушки до хвоста монстра рос черный ирокез шерсти, а на широкой, голой розовой груди виднелась вторая пара глаз и прорезь недоразвитой пасти.
        Пес неуклюже спрыгнул с автобуса на дорогу и пошел на людей. Движения его были странными: он переставлял сначала правую заднюю и правую переднюю лапы, а потом левую заднюю и левую переднюю.
        От такого способа передвижения пес-иноходец раскачивался из стороны в сторону словно пьяный. Он шел, опустив голову и не глядя на людей. Так, словно был уверен – никуда они от него денутся. Вскоре причина такого поведения прояснилась. Из-за ржавых автомобилей появилась вторая собака с нарушениями вестибулярного аппарата. Потом третья, четвертая… В общей сложности у Тайницкой башни обитали не меньше четырех десятков псов.
        – Бляха-муха, да их целая стая! – воскликнул Кипяток. – Они обходят нас со всех сторон. Томский, что молчишь?!
        – Не со всех, Леха. – Толик прицелился в ближайшего пса. – В кустах на той стороне дороге их нет. Туда и будем пробиваться.
        Бах! Одиночный выстрел Томского угодил в цель. Собака с дырой во лбу завалилась набок и, дергая всеми лапами, завыла. Это стало для ее собратьев сигналом к атаке. Вихляя из стороны в сторону, собаки-иноходцы понеслись на людей сразу с трех сторон.
        – Леха, лупишь по тем, что сзади! – скомандовал Анатолий. – Корнилов и я мочим справа. Данила и Коля – берете на себя левую сторону и… Вперед, через дорогу!
        Загрохотали автоматные очереди. Падали и бились в агонии раненые псы, но других это не останавливало, а наоборот, только раззадоривало.
        На середине дороги стало ясно, что о прицельной стрельбе не может быть и речи. Псов было слишком много. Отстреливаться приходилось в спешке. Те из мутантов, которым удалось пробиться через свинцовый ураган, были совсем рядом.
        Томский первым добрался до тротуара на противоположной стороне дороги. Выхватил из подсумка запасной магазин, но вставить его не успел. Сразу две собаки избрали его своей целью. Первой Толик раскроил череп ударом приклада, а вторая неожиданно остановилась, уставилась на кремлевскую стену, тихо зарычала и попятилась. Толик воткнул магазин в «калаш», но стрелять не стал. Псы чего-то испугались. Они не могли ступить на тротуар и, выстроившись в шеренгу, смотрели на стену из красного кирпича.
        Томский оглянулся. Ничего особенного. Стена как стена, кусты как кусты.
        – Вот тебе и Кремль. – Корнилов остановился рядом с Толиком, вздохнул. – Даже эти уроды к нему подходить боятся…
        Подошли Кипяток с Громовым и Вездеход. Они тоже поняли, что находятся в безопасности, по крайней мере от мерзких псов. Все ожидали, какое решение примет Анатолий. А он мучительно искал это самое решение и боялся, что оно станет роковым для него и друзей.
        – Что ж, раз уж дорога у нас только одна, идем вдоль стены.
        Томский первым проник в кусты, водя стволом автомата из стороны в сторону. Ничего такого. Кустарник как кустарник. Когда он оказался у стены, остальные присоединились к командиру и молча двинулись за ним.
        Через просветы кустарника было видно, как собаки-мутанты идут вдоль запретной для них линии за людьми. От добычи они отказываться не собирались, но что-то их все-таки напугало. Почему стена была табу для таких безбашенных монстров?
        Толик шагал, ломая над этим голову, но никакого объяснения не находил. Возможно, все дело было в физиологии самих собак, а возможно…
        Томский напрягся. Что-то ему мешало. Что именно? Какой-то звук. Монотонный, ровный, едва различимый писк. Анатолий помотал головой, потер уши. Писк стих, но через несколько секунд возобновился. В нем чувствовалась скорее назойливость, чем угроза. Откуда же исходил этот звук? Прикосновение рукой к стене вроде как усилило странный писк. Или нет?
        От размышлений на тему писка Толика оторвала куда более осязаемая проблема. У стены лежал труп. Человек в полном сталкерском снаряжении. Рядом валялся автомат и снятый противогаз. Тело уже начало разлагаться, но было хорошо видно – парень умер из-за того, что кто-то раскроил ему череп. Рыжие слипшиеся от крови волосы на голом черепе… Стоп. Темные следы на стене. Кровь. Кто-то бил несчастного головой о стену или… Он делал это сам!
        – А я, кажется, знал парня, – тихо произнес Корнилов, присев на корточки рядом с мертвецом. – Если не ошибаюсь, это…
        – Этот писк! Бляха-муха, у меня от него уже голова пухнет!
        Леха усиленно тер ладонями уши и тряс головой.
        – Совсем как у меня, – произнес Анатолий вслух. – Ребята, кто еще слышит мерзкое комариное пение?!
        – Вообще-то я…
        – И я.
        – А я думал, что у меня одного башню снесло.
        – Значит, не снесло, – подытожил Данила. – Только разве от этого легче?
        Итак, назойливый писк слышали все. Томский переступил через тело.
        – Тогда не станем тормозить. Вперед!
        Толик прошел еще десяток метров и остановился. У погибшего сталкера были соседи-последователи. Тела в одинаковых почти позах лежали у стены через равные расстояния. Один. Двое. Пятеро. Оружие, из которого не пытались стрелять. Снятые противогазы. Десять. Темные потеки крови на стене. Двенадцать.
        Считать трупы дальше не имело смысла, и думать о том, кто так жестоко расправился с этими людьми, – тоже. Они сами убили себя.
        А назойливый писк продолжал звучать. Не громче, не тише. На одной и той же ноте. С одинаковой громкостью. Неумолимо. Неотступно. Он вызывал желание сдавить голову руками или… Ударами о стену выбить из своей башки инородный звук!
        Как быть? Томский знал только одно – не держать ЭТО в себе. Не пытаться справиться с ЭТИМ в одиночку.
        – Говорите! – крикнул он товарищам. – Говорите что-нибудь! Глушите писк, иначе с нами будет то же самое!
        – Что говорить?! – взорвался Кипяток. – О чем?!
        – Да хоть о… Данила, вы у нас самый начитанный! Расскажите что-нибудь…
        – Что? – взмолился Данила.
        – Ну, хоть сказку!
        – Ска… Сказку? Какую, Анатолий?
        – Любую! Первую, что придет в голову! Про трудное путешествие с хорошей концовкой!
        – Вы даете, Томский! Тоже мне запросики! Где я вам такую сказку… А… Ну… Жили-были мальчик и девочка. Семья Гензеля и Гретель… Они голодают. Мачеха уговаривает отца детей отвести их в лес, чтобы избавиться от лишних ртов. Однако дети подслушивают разговор и… Находчивый Гензель бросает камешки, по которым он и сестра находят дорогу домой.
        – Вот, бляха-муха! – перебил Данилу Кипяток. – Нам бы их в команду!
        Корнилов схватил Леху за плечи и шваркнул спиной о стену.
        – Тихо! Не перебивай его! Писк не так слышен! Говорите, Громов! Мне до чертиков хочется узнать, что было дальше с этими гензелями-гретами!
        Кипяток повернулся к стене лицом, несколько раз ударил по ней кулаками и молча побрел за Юрием.
        – Во второй раз камешками запастись не удалось, пришлось воспользоваться хлебными крошками, но их склевали птицы. Гензель и Гретель все-таки заблудились в чаще леса. Дальше… О, черт, не могу вспомнить! А! Они идут за маленькой птичкой и приходят в дом, стены которого построены из хлеба, крыша из пряников, а окна из – сахара. Просто мечта для вечно голодных детей! Однако это было жилище ведьмы, которая… Гензеля сажает в клетку, а Гретель заставляет откармливать брата! Чтобы потом съесть несчастного мальчика. Снова забыл… Маразм. Старость – не радость.
        – Почему дом из хлеба?! – попытался помочь Даниле Томский. – И чем все закончилось? Говорите!
        Истерия. Массовая истерия. Толик отлично понимал, что никакими сказками делу не поможешь. Никакими байками не вытравишь из мозга мерзкий писк. И все-таки чего-то требовал от Данилы. Зачем? Чтобы доказать себе, что в мире есть еще что-то, кроме писка?
        Полная бессмыслица. И, да… Истерика.
        – Ведьму сожгли в духовке печи.
        – Те еще детки! Наша школа! – расхохотался Корнилов. – Но почему все-таки ведьма жила в таком вкусном домике?
        – Дом Бабы-яги. Братья Гримм исковеркали славянскую версию истории. Покрыт блином, подперт пирогом. Обрядовая еда. Ее кушают на похоронах.
        Томский вдруг понял, что Данила говорит совершенно спокойно и рассуждает здраво. Да, на протяжении рассказа он несколько раз запинался, однако все звучало очень связно. Толику, например, писк ни за что не позволил бы сплести такой рассказец. В голове царил полный сумбур. Там ведь поселился комариный рой, который мешал мыслям выстраиваться в логическую цепочку.
        – Гензель и Гретель вернулись домой. Мачеха к тому времени сдохла, а сокровищ, которые дети унесли из дома ведьмы, им хватило на всю жизнь. Конец сказке!
        Данила остановился перед очередным лежащим у стены трупом.
        – Все. Если мы тоже хотим побывать в доме ведьмы, обобрать его и вернуться живыми… Все слушайте меня. Очень внимательно слушайте, а потом решайте, как поступать. Начну с того, что от писка вам не избавиться, даже если прочесть вслух все сказки мира. Все эти люди тоже слышали писк и, в конечном итоге, вышибли себе мозги. Позже или раньше вы сделаете то же самое. Я подчеркиваю – вы. Лично я ничего не слышу.
        Глава 2
        Ленин жил, Ленин жив
        Предложение Громова было встречено молчанием. Томский понимал: все, как и он сам, опасаются услышать новость, которая никого не обрадует. Первым опомнился Леха.
        – Да пошел ты к разэтакой матери, старый пердун! Свободные уши он ищет! Вы что, все ослепли?!
        Кипяток показал на ползучее растение, которое от основания кремлевской стены поднималось к ее гребню. Коричневый, треугольного сечения толстый стебель. Зеленые, с траурной черной каймой листья. Одна из разновидностей вьюна. Ничего особенного, если не считать того, что растение это имело смелость покуситься на неприступность стены.
        – Томский, мы можем перебраться прям здесь! На хрена нам переться куда-то?! Что молчишь? Командир ты или портянка?!
        Леха решил заразить всех своим примером, закинул «калаш» за спину, подергал за стебель вьюна, чтобы убедиться в его прочности, и принялся карабкаться наверх, упираясь ногами в стену. Сейчас он докажет им всем, чего на самом деле стоят крепкие парни из троицкой общины.
        Кипяток не смотрел вниз. Опасался, что его могут окликнуть, одернуть, поставить на место. Нет уж, подземные ребятки. Вы настолько привыкли бояться всего, что и пукнуть лишний раз не посмеете, если это идет вразрез с вашими надуманными правилами.
        Леха добрался до гребня стены. Протиснулся между зубцами и собирался крикнуть спутникам что-то оскорбительно-победное, но одного взгляда на кремлевский двор хватило, чтобы слова застряли у Кипятка в глотке.
        Он увидел Троицк. Родной свой город. Троицк, усыпанный пеплом Катаклизма. Троицк, в котором люди уже вышли на поверхность. Вот только где они, эти люди? Кипяток видел и Сиреневый бульвар с чудом сохранившимся памятником младшему научному сотруднику, и лишенные крестов купола храма Тихвинской иконы Богородицы, и руины камвольной фабрики, и корпуса институтов, где обосновалась община Сида. Все было на своих местах. Однако Леху не покидало чувство тревоги.
        – Все, да не все, бляха-муха…
        Кипяток наконец понял, чего не хватало городу, невесть как оказавшемуся за кремлевской стеной. Жизни. Движения. Дыхания. Этот Троицк выглядел декорацией к какому-то спектаклю. Бутафорией. Не было ветра, обычно поднимавшего пыль. Солнце, уже выглянувшее из-за горизонта, не оживляло пейзаж, хотя лучи его и касались руин. Да и люди… В это время они должны были вовсю пахать на грибных плантациях. Однако у торговых рядов не наблюдалось движения. Троицк вымер. По крайней мере, Троицк кремлевского образца.
        Капец. Самостоятельность на этом закончилась. Каким бы хреновым командиром ни был Томский, самое время спросить у него совета.
        Кипяток обернулся и посмотрел вниз, туда, где оставались его спутники. Их не было. Ни у стены, ни в кустах, ни у набережной на другой стороне дороге.
        Тревога переросла в панику. Леха вновь посмотрел на двор Кремля и дернулся так, что едва не свалился вниз. Движение было. Причем такое, какого не пожелаешь и врагу. Прямо на Леху летел птеродактиль. Кипяток хоть и понимал, что не успеет воспользоваться автоматом, все-таки попытался сдернуть его с плеча. Бесполезняк. Летающий ящер был всего в нескольких метрах. Умри, человече!
        Леха заорал во всю мощь легких и закрыл глаза. Прошла секунда, другая. Ничего не происходило.
        Птерозавр пролетел мимо? Не посчитал его своей добычей?
        Кипяток открыл глаза. Птеродактиль, сложив крылья, сидел на соседнем зубце стены. Когда он повернулся к Лехе, стало видно, что под костистым гребнем у него была человеческая голова. И хорошо знакомое лицо седобородого патриарха. С мудрыми, окруженными морщинами глазами и изогнутым в грустной улыбке ртом.
        – С-с-с… Си… Сид?
        – А кто ж еще? – духовный лидер троицкой общины похлопал перепончатым крылом по плечу Лехи. – Вишь, как все обернулось. Пока ты, Кипяток, по Москве шастал, у нас тут… Радиация-мутация, в общем. Мы теперь – летающая община. Троицкая, бляха-муха, эскадрилья. Так-то. Как думаешь, может, оно и к лучшему?
        – Я… Я, бляха-муха, и не знаю, Сид. Разве… Это возможно? Так быстро?
        – Возможно, как видишь. Нам поросята теперь не нужны. И грибы тоже. Охотой будем пробавляться.
        – Охотой, – пробормотал Леха. – Охотой…
        – Ага. И тут только один вопросец имеется. Как с тобой быть?
        – А че со мной?
        – Че-ниче. Через плечо! Ты ведь полноправный член общины? Так?
        – Так…
        – Значит, со всеми остальными летать должен.
        – Но ведь я…
        – Без крыльев? Это, брат, дело наживное. Главное – хотеть летать. Остальное приложится.
        Когда Кипяток понял, к чему клонит человек-птеродактиль, было уже поздно. Сид расправил крылья, поднялся в воздух и завис над головой Лехи.
        Теперь Кипяток видел, как над городом кружит множество птеродактилей.
        – Добро пожаловать в семью крылатой братии! Лети, Кипяток! А уж вверх или вниз, решай сам! В конце концов, смерть – только иллюзия.
        Взмахом перепончатого крыла Сид смахнул Леху с гребня стены, и тот рухнул вниз. Крылья у него за время падения, конечно, не выросли, и удар о землю Кипяток почувствовал всем телом.
        Писк в ушах мешал Вездеходу адекватно оценивать обстановку. Однако видеть он пока еще мог. И видел, как Кипяток, сорвав с себя противогаз, барахтается и извивается на земле.
        Карлик бросился на помощь, но тут писк перешел в невыносимо громкий и бьющий по барабанным перепонкам вой.
        Николаю пришлось спасать самого себя. Он остановился, прижал руки к ушам, закрыл глаза и… Вой затих. Его сменила полная, всеобъемлющая тишина.
        Вездеход открыл глаза. Он очутился на станции своего детства. Такой, какой была Полежаевская до череды трагедий, сделавших станцию нежилой. Правда, и сейчас назвать ее жилой было нельзя. Даже несмотря на то, что все каморки были на месте, светились лампочки-груши, а из дощатого домика, в котором жила семья Носовых, казалось, вот-вот выйдет мать, чтобы позвать сыновей обедать.
        Вездеход тут же одернул себя. Нет Полежаевской, нет матери. Все в прошлом. Слезы давно выплаканы. Раны на сердце зарубцевались и лишь ныли. Ничего вернуть нельзя. Попасть в безмятежное детство он может только в снах, от которых становится лишь больнее потому, что ожившие воспоминания режут тупой бритвой. А сейчас он у кремлевской стены и должен попытаться вернуть себя любимого в реальность.
        Попытка вытеснить иллюзию, призвав на подмогу рационализм, была прервана звуком шагов из глубины туннеля. Топ-топ. Топ-топ. Кто-то приближался к станционной платформе. Неспешно. Медленно. Так, как ходят очень уставшие люди. Или раненые.
        Топ-топ. Топ-топ. Все ближе и ближе. По путевой стене запрыгал луч фонарика. Топ-топ. Топ-топ.
        Носов не мог больше ждать, подошел к краю платформы. И тут лампочки одновременно погасли. Единственным источником света был теперь только фонарик незнакомца.
        Топ-топ. Топ-топ.
        На несколько секунд шаги стихли, а потом… Коля понял, что человек из туннеля взбирается на платформу по приставной лестнице. Свет фонарика то пропадал, то появлялся. Потом остановился на одном месте. На уровне пола.
        Вездеход машинально взял автомат на изготовку. Карлик прекрасно понимал, что стрелять в этом месте еще менее результативно, чем читать «Отче наш».
        Он пошел навстречу желтому огоньку и вскоре смог различить силуэт мужчины, стоящего на четвереньках, который тяжело дышал и постоянно что-то сплевывал. Носов подошел еще ближе. Незнакомец услышал шаги. Перестал плеваться. Упираясь в пол одной рукой, поднял лежащий перед ним фонарик и направил его на Вездехода. Николай вскинул руку, чтобы прикрыть глаза.
        – Колька?!
        Носов ожидал всего, но только не этого. Он сразу узнал голос отца. Все доводы разума были мгновенно забыты.
        – Папа!
        Вездеход бросился к отцу. Опустился перед ним на колени.
        – Папка… Откуда? Ты же…
        – Они меня достали. – Носов-старший со стоном сел. – Никакое оружие их не остановит. Эти твари… Нам всем нужно уходить. Немедленно. Оставить проклятую станцию и…
        Сталкер закашлялся, выплюнул сгусток крови прямо на комбинезон сына.
        – Искать новый дом.
        Теперь Вездеход видел, что на отцовской гимнастерке, в районе груди стремительно расширяются, сливаясь в одно целое, темные пятна. Все было совсем как тогда, когда его детство оборвал отчаянный крик матери.
        По щекам карлика струились слезы.
        – Папка, папка… Ты говоришь о мутантах?
        В ответ Носов-старший задрал голову к потолку и оглушительно расхохотался.
        Этот хохот подействовал на Вездехода, как холодный душ. Он вскочил на ноги, попятился. А сталкер, вдоволь навеселившись, вновь опустился на четвереньки, затем распластался на полу и спокойно сообщил:
        – Вообще-то, мать твою, я сам – мутант!
        Голова Носова-старшего вытянулась в похожий на пику конус, глаза утонули в глубоких ямках, из-за плеч вырос змеиный капюшон, руки приросли к туловищу, а ноги слиплись, образовав хвост рептилии.
        – Можешь бежать, если есть такое желание, – прошипел мутант безгубым ртом. – Но учитывай, кривоногий урод: со скоростью звука ты не потягаешься…
        Капюшон раздулся, в ход пошло главное оружие. Карлик понял это исходя из собственных ощущений. Удар в грудь. Вспышка боли. Соленая кровь во рту и… Милосердное забытье…
        – Вперед! – скомандовал Томский, вламываясь в кустарник. – Плевать на собак! Пробиваемся к набережной! Юрка, огнеметом этих уродов!
        Корнилов бросился следом за Толиком, на ходу вытаскивая раструб огнемета. Первую цель отыскал он быстро. Собака-мутант, почему-то не удостоив вниманием Томского, неслась прямо на него.
        Струя огня не остановила пса-иноходца. А Юрий, очень рассчитывавший на огнемет, не успел отпрыгнуть в сторону. Чудище сбило его с ног и навалилось всем своим весом. Зубы пса клацали у горла Корнилова, а он, дотянувшись до десантного ножа, принялся втыкать лезвие в бок мутанта. Нож раз за разом попадал в пустоту, однако туша пса перестала давить Юрию на грудь. Он сел. Почему так темно? Почему так тихо?
        Корнилов хотел снять противогаз, чтобы потереть глаза, но противогаза на нем не было.
        Ага. Он вырубился. Только и всего. Тишина и темень – постоянные спутники потери сознания. Только вот валяться времени у него нет. Повсюду псы-мутанты, которые тотчас воспользуются удачным моментом, чтобы порвать его на лоскуты.
        По ушам резанул металлический лязг и… Свет ворвался в распахнутую дверь. На пороге стоял человек в камуфляжной форме и лихо сдвинутом набекрень кепи, а позади него – двое верзил с автоматами. Первым был не кто иной, как Павел – офицер Ганзы и близкий друг Корнилова.
        – Пора, Юрка. На выход.
        Слова застряли у Корнилова в горле. Эта сцена уже была в его жизни. Любовная связь с женой Сомова. Самоубийство Людмилы. Дуэль. Смерть обманутого мужа. Павел пришел за ним, чтобы отвести на расстрел. В Ганзе не поощрялись ни дуэли, ни, тем более, гибель офицеров в мирное время. Поэтому и приговор был жестким. Да, все это уже было. Павел пришел по его душу…
        Что, черт возьми, происходит? Повторение – мать учения? Его ведь не расстреляли тогда. Вербанули и отправили к чертям на кулички выполнять задание партии и правительства. Было все это, было!
        Корнилов шел по туннелю, сцепив за спиной руки так, как и положено арестанту, и размышлял об играх человеческого подсознания и коварстве дежавю. Нет, конечно, никакого Павла. И конвоиров тоже нет. Просто он…
        – Стоп, Юра. Пришли.
        Корнилов обернулся. Конвоиры целились в него из своих короткоствольных автоматов, а Павел, втянув голову в плечи, пробормотал:
        – Прости, братан. Приказ. Прости и… Привести приговор в исполнение!
        – Пашка! Подожди! Все не…
        Загрохотали автоматные очереди. В грудь словно ударили кувалдой. Последним, что увидел Корнилов перед тем, как отключиться, были тюбинги на своде туннеля…
        Когда Томскому удалось перебежать через дорогу, он оглянулся, собираясь помочь отставшим товарищам, однако позади никого не было. Пропали даже псы-иноходцы. А на дороге, отделявшей набережную от кремлевской стены, начало происходить что-то странное. Задвигались-заскрипели ржавые остовы автомобилей. Ветер взметнул пыль, которая, закрыв солнце, превратила день в ночь. И в ночи этой…
        Толик не хотел поднимать глаз, но все-таки посмотрел вверх, заранее зная, что там увидит. Звезды на башнях Кремля не просто горели. Они яростно пылали, освещая все вокруг кроваво-красным рубиновым светом. Раздался пронзительный свист. Он был хорошо знаком Томскому. Паровозный гудок. Именно так он звучал, когда Елена дернула за стальную цепочку в кабине траурного метропаровоза. Тогда она еще объяснила Лехе Аршинову, что гудок – не просто шумовой эффект, а техническая необходимость…
        – Выпустить пар, – прошептал Томский. – Да-да, выпустить пар…
        Снова гудок. Стук колес. Все ближе и ближе. А потом, раздвигая автомобильные скелеты щитообразным торцом парового котла, из темноты выполз и сам паровоз. Все было на месте: и конусовидная труба, из которой валил подкрашенный красным серый дым, и большой прожектор, закрепленный на паровозной морде. Сверкали молочной белизной ободья колес, вертелись-крутились красные кривошипы, шатуны и кулисы.
        Ноги Толика приросли к земле. Он не мог сдвинуться с места и лишь наблюдал за тем, как траурный метропаровоз горделиво плывет по дороге.
        В будке машиниста, украшенной надписями «ИС 293» и «1937», кто-то стоял. Черная тужурка. Красная косынка. Елена? Если уж дьявол решил напомнить ему все детали, то в будке должна быть она…
        Когда паровоз поравнялся с Томским, машинист повернул голову. Плечи юной комсомолки венчала волчья морда. Монстр приветствовал Толика взмахом руки и, высунувшись из будки, продекламировал тонким девичьим голосом:
        Я подошел, и вот мгновенный,
        Как зверь, в меня вцепился страх:
        Я встретил голову гиены
        На стройных девичьих плечах.
        На острой морде кровь налипла,
        Глаза зияли пустотой,
        И мерзко крался шепот хриплый:
        «Ты сам пришел сюда, ты мой!»[6 - Н. Гумилев, «Ужас».]
        – По-прежнему любишь Гумилева, а, Толян? Знаю, любишь. С привычками трудно расстаться. Вот и мы никак не можем покинуть Кремль. Каждую ночь объезжаем свои владения, следим за порядком и подбираем тех, кто потерпел, хи-хи-хи, крушение в ночи. Их и бросаем в топку вместо угля. Плоть горит не хуже, чем традиционное топливо. А в том, что нет нам покоя, виноват ты. Разве трудно было отдать Ильича коммунистам? Нет, тебе и пьянчуге-прапору так захотелось взорвать вождя. Взорвали, суки? Хрен вам на воротники, чтоб шеи не потели! Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!
        Глава 3
        Прививка
        Багровые отсветы кремлевских звезд касались всего, что находилось в поле их досягаемости, и оставляли свою дьявольскую печать. Теперь Толик был не просто парализован и лишен возможности двигаться. Он попал не только в физическую, но и в психологическую зависимость от этого света. Утратил желание сопротивляться и смотрел на все, что происходило вокруг, взглядом стороннего наблюдателя.
        Ничто его не касалось, ничто не могло ни напугать, ни даже взволновать.
        Едущий без рельсов паровоз? Полудевушка-полуволк в кабине машиниста? Почему бы и нет? Это ведь Кремль. Сердце не только Москвы, но и всей России. И то, чего не может случиться в других местах, в Кремле и его окрестностях обычное дело. В любом случае звездам виднее, как должно быть. Они знают все о сути вещей, способах манипулирования людьми, поскольку впитывали эти знания десятилетиями. В будни и праздничные дни, на парадах, когда под ними текла пестрая река из людей и плакатов.
        Звезды высасывали из ликующей толпы эмоции, пополняя ими свою копилку знаний и возможностей. Часть полученной энергии потом отдавали. В основном тем, кто стоял на трибуне Мавзолея, но иногда и обычным людям. Тогда-то зомбированные звездами строители светлого будущего и совершали поступки, о которых в нормальном состоянии и помыслить не могли.
        Звезды всегда руководили всем и вся, а примененное врагами биологическое оружие многократно усилило мощь, заключенную в острых рубиновых гранях. Разве мог простой смертный сопротивляться им? Нет и еще раз нет.
        – Лучше присоединиться, – прошептал Томский. – Стать частью системы…
        Когда прицепная платформа, борта которой были затянуты красным с черной окантовкой кумачом, поравнялась с Анатолием, паровоз остановился. Хрустнули его стальные суставы, окутались кроваво-серым дымом колеса.
        Толик безучастно смотрел на пустой стеклянный параллелепипед саркофага, застывших подле него четверых солдат почетного караула – рослых детин в красноармейской форме с синими стрелецкими нашивками и буденовках с красными звездами, сжимавших в руках трехлинейки с примкнутыми штыками.
        Каменные лица, красные огоньки в глазах. Или зрачки отражали свет звезд, или эти глаза были красными сами по себе…
        Но не красноармейцы были главными на прицепной платформе. Маленький человек, который поставил локти на стеклянный саркофаг и подпер ладонью подбородок, задумчиво смотрел на Томского.
        Черный костюм-тройка, белая сорочка, галстук в горошек. Знаменитая бородка и не менее знаменитая лысина в половину головы. Ленин. Жил. Жив. Будет жить.
        – Ну-с, товарищ Томский, не ожидали со мной встретиться?
        Анатолий не мог произнести ни слова, даже если бы захотел ответить Ильичу, – язык прирос к небу. А Ленин, как всякий вождь, и не нуждался в ответах, его интересовали только свободные уши.
        Он принялся расхаживать по платформе, фирменным жестом заложив руки под мышки.
        – Я понимаю, что, лежа в Мавзолее, многим мешал, но… Во-первых, уложили меня туда против моего желания. Во-вторых… Впрочем, хватит и первого. Нас и помнят лишь тогда, когда мы мешаем другим. Ваши метрокоммунисты решили перенести меня к себе. Опять-таки сообразуясь лишь с собственными политическими амбициями. Или я не прав? Для них, клянусь мировой революцией, было архиважно, чтобы моя многострадальная мумия снова служила. На сей раз этому… Как бишь его? Москвину! Но в последний момент появляетесь вы, батенька! Доморощенный анархист, обиженный каким-то профессором-садистом. Щенок с еще не развитым мозгом, наивно полагающий, что знает путь ко всеобщей гармонии. Мстил бы, падла, своему Корбуту! Так нет! О, Анатолий, неужели так сложно было завернуть меня в красное знамя и похоронить в одном из заброшенных туннелей? Использовать связку тротила против того, кто давно умер. Пинать мертвого льва… Вам должно быть стыдно, господин хороший!
        И Томскому действительно было стыдно. Ленин прав…
        – Уничтожить меня нельзя, Томский. – Вождь вернулся к саркофагу, запрыгнул на него и принялся смешно болтать ногами. – По той простой причине, что я не человек, а миф. Легенду нельзя убить даже тонной взрывчатки. Теперь вы понимаете это своими куриными мозгами?
        Толик хотел кивнуть, но паралич не позволил ему этого сделать, а Ильич развел руками.
        – Что ж… Я не нахожу смягчающих обстоятельств. Приговор, как говорится, окончательный и обжалованию не подлежит. Прошу в саркофаг, милостивый государь. На мое место. Каждую ночь мы с вами будем объезжать на паровозе вокруг Кремля, и это, продолжаясь вечно, Томский, будет вашим персональным адом. Взять его!
        Красноармейцы спрыгнули с платформы и бросились к Толику. Когда рядом оказался первый, Томский почувствовал невыразимое зловоние. Не просто трупный запах, а что-то, чему не было названия. Запах этот одновременно вызывал отвращение, пьянил, заставлял бурлить кровь, пробуждая какие-то смутные желания.
        По глазам резанул свет. Дневной. Самый обычный. Толик увидел перед собой кусты, росшие у кремлевской стены, и понял, что сидит, прислонившись к ней спиной.
        Рядом сидели остальные – Корнилов, Вездеход и Кипяток. На ногах был только Громов. Склонившись над Юрием, он подносил к его носу что-то вроде капсулы, состоявшей из стекла и стали.
        – Что вы делаете? – Томский попытался встать, но из-за головокружения не смог этого сделать. – Зачем сняли с нас противогазы? Зачем…
        – Спасаю вас, дурачков, – ответил Данила, причем голос его дрожал, как у застигнутого врасплох на месте преступления. – Делаю что-то вроде прививки.
        Корнилов закашлялся, открыл глаза. Шевельнулся Вездеход. Застонал Кипяток.
        Томскому наконец удалось встать.
        – Что это, Данила? Что у вас в руках? Отвечайте быстро и не пытайтесь врать!
        – Что ж… Вы имеете право знать. – Громов завинтил крышку капсулы. – Это передал мне Добровольский. Без этого нельзя даже приблизиться к Кремлю. Вы видели, что происходит с теми, кто пытается проникнуть на проклятую территорию без предварительной подготовки, и на себе испытали то, что делает Кремль с незваными гостями. В этом контейнере… Биомасса. Кремлевская биомасса. Я дал каждому из вас вдохнуть ее запах. Это что-то вроде прививки. Теперь вы менее подвержены влиянию звезд и других аномалий, с помощью которых Кремль лишает людей разума. Потому что сами стали частью Кремля…
        – Сука, ну и сука же ты, Громов! – пробормотал Кипяток, приближаясь к Громову. – А сам?! Сам почему в противогазе?! Себе прививку не делал?!
        – Нет необходимости. Это место и так давно во мне, а я – в нем. Я ведь и ослеп от того, что долго смотрел на кремлевские звезды.
        В следующую секунду произошло то, чего никто не мог предвидеть. Леха прыгнул на Данилу, сбил его с ног. Усевшись сверху, отобрал у него контейнер и сорвал с Громова противогаз.
        – Жри! Жри свою биомассу!
        Корнилов и Томский бросились на помощь Даниле одновременно. Юрий схватил Леху за плечи и отшвырнул в сторону, а Толик ударом приклада уложил бунтаря на землю. Однако было поздно. Вязкая, бурая каша растеклась по лицу Громова. Залепила ему глаза, рот и нос. Данилу затрясло.
        – Гр… Гроб… Луной… В темноте… Ж-ж-жа-а-ах… Кишки по асфальту… Плюх! Дыр-р-ра! Черви! Жрать! Костей много… Ломать!
        Пробормотав это каким-то чужим голосом, Данила вдруг сел и небрежным движением стер жижу с лица.
        – Зря ты это сделал, Леха. Ох, зря…
        – Громов, вы как? – поинтересовался Томский. – В порядке?
        – Гм… В беспорядке, да еще каком. Перебор. Я не нуждался в прививке. Но все это – лирика. Вы-то как, ребята?
        Томский смотрел на пустой контейнер.
        – Чем еще снабдили вас Невидимые Наблюдатели? Лучше уж сразу скажите, чтобы потом сюрпризов не было.
        – Анатолий, постарайтесь рассуждать здраво. Наблюдателям известно, сколько людей погибло, пытаясь проникнуть на территорию Кремля. Они заинтересованы в том, чтобы наш поход закончился успешно. Я еще раз повторяю, содержимое этого контейнера – настоящий подарок для вас. Если не злоупотреблять такими вот прививками и побывать в Кремле только раз, то все будет нормально.
        – Почему сразу не сказали нам о контейнере?
        – Надеялся, что до него дело не дойдет. И потом… Какой бы была ваша реакция, если бы вы знали?
        – Крайне негативная, чтоб тебя! – ответил за Томского Корнилов. – Да че уж теперь говорить. Снявши голову, по шапке не плачут. Мы точно не слетим с катушек?
        – Не слетите, – помотал головой Данила. – А вот о себе этого сказать не могу. Доза, думаю, слишком велика. Надо спешить, ребята. Мне, честно говоря, хреновенько…
        – Ему, видите ли, хреновенько! – Кипяток вскинул руки к небу. – Заразил нас какой-то мерзостью и… Тебе должно быть не просто хреновенько, а полный кабздец!
        – Заткнись, Леха. – Томский натянул противогаз, повесил на плечо автомат. – Юра прав. Что сделано, то сделано. Так не будем же дожидаться полного кабздеца и…
        Толик затих на полуслове. Вместо назойливого писка в голове теперь было что-то другое. Сравнить это можно было с легким, освежающим ветерком. А еще где-то на заднем плане, совсем уже невнятно, слышался шепот голосов. Они вроде о чем-то просили, что-то обещали, но разобрать отдельные слова было невозможно.
        Томскому были знакомы и эти ощущения, и эти голоса. Они уже говорили с ним в то время, когда профессор Корбут едва не сделал из него гэмэчела, но тогда звучали куда как четче и обещания были внятными. Сила бури. Мощь урагана. И бессмертие. Вот что просили они в обмен на жалкую человеческую душу.
        Голоса оставили его в покое, но сейчас вернулись. Стало быть, дело не в Корбуте. Не только в нем. Профессор просто смог подключить свою адскую машину к какому-то источнику энергии. Возможно, источником этим и была кремлевская биомасса. Кто их знает, этих большевиков. Помешаны на секретности. Интриги путают с идеологией и могут держать в тайне свои сатанинские секреты до самой смерти. Корбут вполне мог использовать близость к генсеку для того, чтобы исследовать Кремль вдоль и поперек. Изучить биомассу…
        И теперь она действовала. И помогала. Пока, по крайней мере.
        Анатолий взглянул поверх кустов на дорогу. Собаки-иноходцы по-прежнему их сопровождали, но опасались приближаться к стене.
        – Заканчиваем болтовню. Идем к Первой Безымянной!
        Сопровождаемая рычанием псов-мутантов группа двинулась вдоль стены. Человеческих трупов на пути больше не попадалось, зато повсюду были разбросаны кости птиц и зверей. В одном месте у основания стены даже валялся скелет птеродактиля с расколотым черепом. Кремль держал оборону не только против людей. Он ненавидел всех живых существ.
        – Толик!
        Томского нагнал Корнилов.
        – Что, Юра?
        – Не знаю пока. Но что-то мне не нравится. Чую – не одни мы здесь.
        – Собаки…
        – Я не о собаках. Они – на той стороне дороги, а это – здесь. В кустах. Впереди и сзади.
        Томский поднял руку, приказывая маленькому отряду остановиться. Скользнул взглядом по кустам. Кое-где их ветки действительно шевелились, но всего лишь от ветра. Однако ощущение угрозы было. Юрка прав. Кто-то за ними наблюдал. Кто-то выжидал удобный момент, чтобы напасть. Интуиция Корнилова не подводила.
        Толик сдернул автомат с плеча, присел, упершись коленом в землю.
        – Спокойно. Без лишних движений занимаем круговую оборону.
        Не успел Анатолий отдать приказ, как увидел в кустах что-то круглое, напоминающее кочан капусты. Только серого цвета. Противогаз. Вот оно!
        Томский надавил на спусковой крючок. Автоматная очередь срезала несколько веток, и в ту же секунду над головой Толика просвистели пули, прочертив борозду в стене. Выстрелил Вездеход, который тоже отыскал какую-то цель. В наступившей тишине послышался отчетливый стон.
        Толик лег на землю, остальные последовали его примеру. Какое-то время было тихо, слышалось только ворчание собак. А потом…
        – Вездеход, ты меня слышишь?
        Голос доносился со стороны, в которую направлялась группа. Корнилов был прав. Их обложили.
        – Не глухой! – крикнул в ответ Носов. – Ты кто?
        – Твой кошмар. Помнишь Бурого, которого продырявил на перегоне у Комсомольской? Так это я.
        – Живой? Рад за тебя!
        – Не спеши радоваться. Вы окружены. Можете валяться здесь сколько угодно, но зачем тянуть время? Бросайте оружие, поднимайте лапы вверх и сдавайтесь.
        – Ага! – встрял в беседу нетерпеливый Кипяток. – Счас сдадимся. Дай только медали начистить!
        Леха выстрелил. Скорее всего, наобум. В ответ прогрохотали сразу несколько автоматных очередей. Пули вновь оставили выбоины на кремлевской стене. В отличие от Кипятка, стрелки били прицельно.
        – Бурый, зачем мы тебе? Опять кто-то пообещал выкуп? – поинтересовался Вездеход. – Назови сколько, и мы поторгуемся. Возможно, дадим больше, чем твой наниматель. Ты же торгаш. Так не упускай выгоду!
        – Торгов не будет, недомерок. Твой долг передо мной слишком велик! Сдавайтесь!
        Глава 4
        Семь пятниц на неделе
        Солнце скатывалось к закату. Тени от бредущих вдоль дороги собак удлинились, усилились порывы ветра, взметая осевшую на дорогу пыль.
        Вот уже несколько минут ни та, ни другая сторона не подавала ни звука. Молчал Бурый, дожидаясь решения Вездехода и его друзей. Безмолвствовал карлик, предоставляя право выбора Томскому.
        Анатолий перекатился к Корнилову.
        – Ну и что думаешь по поводу всего этого дерьма?
        – Нас сдали. Те, кто послал. Это полноценная засада, а не случайная встреча.
        – Значит, сдаемся. Нам все равно не позволят высунуть даже головы. Все козыри у них. Все, кроме одного…
        Томский встал, поднял автомат над головой.
        – Все. Мы не станем сопротивляться.
        Из кустов со стороны Первой Безымянной появился человек в комбинезоне и противогазе. Ствол его «калаша» был наведен Толику в грудь.
        – И это правильно! – Бурый шел к Томскому через кусты. – Вы – мужики боевые, нет слов, но сейчас… Против лома нет приема.
        Встал и бросил оружие Вездеход, его примеру последовали Корнилов, Громов и Кипяток. Как только это произошло, кусты ожили и зашевелились, со всех сторон к ним бросились подручные Бурого.
        Перво-наперво всей пятерке сковали руки за спиной и тщательно обыскали. Бурый подошел к Вездеходу.
        – Ну вот мы и встретились, уродец. У меня есть приказ не прикасаться к тебе, но этой зверушке я сломаю хребет прямо сейчас.
        Рука Бурого метнулась к Шестере, сидевшей на плече Носова, однако ласка была готова к такому повороту событий. Один грациозный прыжок – и зверушка скрылась в кустах.
        – Вот сука, – проворчал Бурый. – Я все равно тебя достану. Все. Выдвигаемся.
        – Старшой, – к Бурому подошел один из бандитов. – Мы не сможем перебраться через дорогу. По крайней мере здесь. Таких злющих и здоровенных собак мне еще видеть не доводилось.
        – Значит, идем вдоль стены. Рано или поздно они отстанут. – Бурый поднес к окулярам противогаза запястье, взглянул на компас. – Если нет – перейдем дорогу с боем. Нас все-таки двадцать человек. Справимся. Вперед!
        Бурый действовал строго по инструкции. Отряд разделил пополам. Десять человек конвоировали пленников сзади, десять шли впереди. У Томского и команды не было никаких шансов сбежать. И все, кроме Толика, недоумевали, отчего они сдались без сопротивления. Анатолий же ждал. И очень скоро это ожидание было вознаграждено. Один из китайгородцев вдруг уткнулся в спину товарища, который остановился и, прижав ладони к ушам, принялся раскачиваться из стороны в сторону.
        – Эй, вы! – рявкнул Бурый. – Что там еще за выкрутасы?
        – Все нормально. Нормально все…
        Бандит перестал раскачиваться, сделал шаг вперед и… Упал на колени.
        – Гудит! – закричал он. – Убе-е-р-р-рите это!
        – Черт, на самом деле, что за писк?! Он меня уже достал!
        – Ну да… Пищит. Не понимаю, откуда…
        – Откуда?! Да прямо из черепушки!
        – А ну, всем заткнуться! Вперед, быстро!
        Крики Бурого не помогли восстановить дисциплину. Началась всеобщая паника. Бандиты забыли о своих обязанностях и стремились избавиться от назойливого писка каждый на свой лад. Кто-то тряс головой, кто-то бил себя по ушам ладонями. В конце концов один из бандитов, взяв разбег от кустов, помчался к стене и попробовал протаранить ее головой. От удара он отключился, но как только очнулся, пополз к стене на четвереньках и принялся биться о нее головой с новым рвением. Сорвал с себя противогаз. Пара новых, отчаянных ударов, и коротко стриженные русые волосы потемнели от крови. Пример этот оказался очень заразительным. Бандиты один за другим принимались молотить головами о кремлевскую стену.
        Бурый метался между ними, пытаясь остановить припадок. Он оказался крепче подчиненных, но это не помогло. Он вдруг почувствовал, как что-то уперлось в спину пониже пояса. Этим «что-то» был ствол «калаша», который Вездеход забрал у одного из бандитов. Хитрый карлик успел освободиться от наручников. Для этого не потребовалось фокусов – просто обычные наручники были слишком велики для запястий Вездехода.
        – Ну, Бурый, ты знаешь, что делать. Доставай ключи от «браслетов» и освобождай моих друзей. Я, как тебе известно, недомерок, поэтому не смогу выстрелить тебе между лопаток. Однако дыру в твоей жопе, поверь, расширю.
        – Спокойно, малыш. – Бурый сунул руку в карман комбинезона. – Вот ключи. Все сделаю. Банкуй, сука. Тебе опять повезло…
        – Везение – мое второе «я», – заверил Носов. – Действуй, падла!
        Освободив руки Томскому, Корнилову, Кипятку и Громову, Бурый наблюдал за тем, как его обезумевшие бойцы стремятся перещеголять друг друга в изобретении способов самоубийства.
        Один из бандитов оказался находчивее остальных. Он не стал биться головой о стену, а просто сел и приставил к подбородку ствол автомата. Бах! Вместе с обрывками резины противогаза вверх брызнули осколки черепа.
        Другой почему-то решил, что источник проблем – один из товарищей. Он бросился на него, повалил на землю и несколько раз воткнул в грудь лезвие десантного ножа. Потом полоснул лезвием себе по горлу и упал прямо на грудь своей жертвы.
        Несколько человек сообразили, что следует держаться как можно дальше от стены, и не нашли ничего лучшего, как выбежать на дорогу, где их уже поджидали псы-иноходцы. Рычание мутантов смешалось с воплями людей. Собаки действовали быстро и слаженно. Сбивали свои жертвы ударами голов, потом прижимали лапами к асфальту и пускали в ход клыки. Скоро псы среди луж крови подбирали куски человечины.
        Всего десять минут, и отряд Бурого перестал существовать как боевая единица. Стонали раненые. Выли те, кто все еще пытался разбить головами стену. Дергались в конвульсиях уже решившие свои проблемы.
        – Кто тебя послал, Бурый? – спросил Толик, приставив ствол пистолета к затылку бандита. – У меня нет времени на допрос по всем правилам. Поэтом считаю до трех. Раз…
        – Пахан. Ермолай. А к нему приходил человек, которого я не знаю. Весь в черном, с портфелем. И сабля у него… Эта… Китайская…
        – Японская, Бурый. И это меч. Родинка на щеке?
        – Да. Точно. Родинка.
        Томский сунул пистолет в кобуру, обернулся к Корнилову.
        – Ты прав, Юра. Добровольский. Он, сука, натравил на нас эту банду.
        – Зачем? Сам же ведь организовывал эту экспедицию.
        – Не знаю. У этих Наблюдателей семь пятниц на неделе. Возможно, Макс решил сыграть в свою игру.
        – Что делать с Бурым? – поинтересовался карлик. – Пленные, как я понимаю, нам без надобности.
        – Бурый, Бурый, – задумался Толик. – Пусть идет ко всем чертям. Через дорогу…
        – Что?! Там же собаки!
        – Ясное дело, не кошки. Вставай и вперед! Кипяток, проводи нашего друга!
        – С превеликим удовольствием!
        Леха ткнул стволом «калаша» в спину Бурого.
        – Пошел-пошел. Тебя ждут…
        Ноги Бурого заплетались. Идя через кусты, он все пытался оглянуться в надежде, что Томский смягчит его участь, однако Толику было уже не до него. Кипяток вытолкнул бандита на дорогу и, убедившись в том, что собаки-мутанты его заметили, отошел на безопасное расстояние.
        Бурый сразу бросился вперед, вскарабкался на крышу легковой машины и сцепился с собакой, которая мгновенно оказалась рядом. Какое-то время человек и животное яростно боролись, затем оба свалились вниз, пропав из виду. К месту потасовки уже спешили другие псы-иноходцы. Под затихающие вопли Бурого Леха вернулся к спутникам.
        – Все. Он спекся.
        Вернулась Шестера. Покружив у ног Вездехода, ласка вскарабкалась к нему на плечо.
        – Что теперь скажете, друзья мои? – в голосе Данилы проскальзывало торжество. – Разве не прав я был, когда позаботился о вашей безопасности? Кремль, как видите, очень быстро справляется с незваными гостями.
        – Спасибочки, Громов! – воскликнул Кипяток. – Прям, бляха-муха, не знаю, что б я без тебя сделал. Только вот одна проблема: с башкой у меня что-то не так.
        – Ну, положим, башка у тебя еще с рождения не в ту сторону была повернута. Так что все претензии – к папе с мамой.
        – Да я тебя сейчас по этой стене размажу!
        – Уже испугался!
        – А ну, прекратить! – не выдержал Томский. – Оба вы хороши! Подбираем оружие, которое может пригодиться, и… Все по плану.
        – А может, забить на этот план и вернуться? – задумчиво произнес Корнилов. – Те, кто нас сюда послал, первыми нарушили свои обязательства. Мы теперь вовсе не обязаны конституцию-проституцию им искать…
        – Нет, Юра. Что-то не складывается. Конституция им позарез нужна. Добудем ее и хорошенько поторгуемся. Засада – отличный повод повысить цену.
        – Ну, если так…
        Группа двинулась вдоль стены. Затихли вдали стоны умирающих соратников Бурого. Ночь окончательно вступила в свои права. В перекрещивающихся лучах фонариков выступы и впадины кирпичей кремлевской стены были такими рельефными, что казалось, будто камень дышит. Возможно, так и было. Стена, защищавшая сердце Москвы, жила своей недоступной человеческому пониманию жизнью. Принимала и отвергала. Казнила и миловала…
        Томский шагал впереди маленького отряда и, чтобы не тратить время попусту, пытался проанализировать ситуацию, в которую они попали, чтобы по возможности предугадать новые ходы противников или противника.
        Почему Невидимые Наблюдатели, по крайней мере один из них, пытались остановить тех, кого сами же и послали в Кремль? Зачем Добровольскому понадобилось прибегать к помощи бандитов? Какие цели преследовал этот странный человек?
        Анатолий вынужден был признать: несмотря ни на что, Макс ему нравился. Своей уверенностью в собственных силах, бесстрашием и непредсказуемостью поведения.
        Быть может, он, как и Данила, собирается отколоться от тайного правительства, помешать его легализации и открыть жителям Метро глаза на истинное положение дел в московской подземке. Тогда в его действиях прослеживалась определенная логика. В Кремль Томского посылал не он, а его начальство. Если Макс решил пойти против своих покровителей, то его стремление остановить посланцев тайного правительства выглядело вполне резонным. И никаких семи пятниц…
        Свои размышления Толик вынужден был прервать из-за того, что луч его фонаря уперся в выступ стены. Томский поднял голову, посветил вверх. Башня. Верхушка ее была срезана так ровно, словно кто-то сделал это специально.
        – Тайницкая башня, – сообщил Громов, остановившись рядом с Толиком. – Мы почти у цели.
        – А вот мне интересно, сколько этих башен вообще? – поинтересовался Юрий. – Не меньше десятка?
        – Двадцать, если быть точным. Кстати, именно с этой башни и началось строительство кирпичного…
        Громов не успел закончить свой экскурс в историю – со стороны дороги послышался шум. Рычание, лай, возня. Раньше собаки преследовали людей без звукового сопровождения. Теперь что-то изменилось.
        – Юра со мной. Остальным ждать здесь.
        Томский, раздвигая кусты, направился к дороге. Остановившись на обочине, посветил фонариком туда, откуда доносился шум.
        Поначалу разобрать что-либо было нельзя – просто какое-то скопление колышущихся спин, голов и оскаленных пастей, рычание, плотоядное урчание, брызги крови…
        – Вот это да! – выдохнул Корнилов. – С чего бы это? Ну не с голодухи же. Ведь только-только Бурым поужинали.
        Псы-иноходцы рвали на куски одного из своих соплеменников. Старательно, сосредоточенно и дружно. Короткое пиршество, и собаки опять набросились друг на друга и после того, как слабейший, повизгивая, рухнул на землю, занялись им.
        – Каннибалы, – буркнул Томский. – Пошли обратно, не то меня сейчас стошнит.
        – Что там? – поинтересовался Данила у вернувшихся.
        – Эти уроды начали жрать самих себя! Почему?
        – Думаю, потому, что поблизости открытый проход в Кремль. Что-то вырывается оттуда и вызывает у собак бурную реакцию, – ответил Громов. – Желание убивать. А поскольку поблизости нет доступной добычи, псам приходится довольствоваться своими соплеменниками…
        – Ну и отлично, бляха-муха! – подал голос Леха. – Кушайте на здоровье!
        Новый сюрприз ждал группу уже через несколько десятков метров. Узкий проход между стеной и кустами преграждал завал из собачьих скелетов, которые успели опутать растения, высовываясь из пустых глазниц и обвивая белые кости. Казалось, кто-то намеренно складировал останки, но поскольку это предположение не выдерживало критики, оставался всего один вариант – псы-иноходцы сами пришли сюда и устроили побоище, чтобы принести жертвы на кремлевский алтарь.
        – Мы пришли. – Громов поднял руку, указывая поверх жуткой баррикады. – Первая Безымянная башня.
        Глава 5
        Лучшие доктора
        Черная глянцевая поверхность динамиков вздрагивала от басов. Слепило глаза полуденное солнце, превращавшее людей внизу сцены в общую разноцветную массу. Флаги со стилизованным изображением радиоприемника, вскинутые, раскачивающиеся руки, улыбающиеся лица, разинутые рты… О боги, мои боги! Яду мне, яду!
        Зрение наконец сфокусировалось. На девушке. Она находилась достаточно далеко от сцены, но выделялась молодостью, красотой и гиперактивностью.
        Красотка в белой футболке сидела на плечах своего парня и подпевала тому, что слышала со сцены. Капельки пота со лба, подбородка и шеи стекали по груди и уже образовали на футболке пятно чуть повыше надписи «Нашествие». Это пятно добавляло девушке сексуальности и наверняка вызывало у всех наблюдавших за ней мужчин желание. Черные волосы со вплетенными в них нитями разноцветных бусин лились по плечам, как два ручья…
        И, чернеясь, бегут на плечах
        Косы лентой с обеих сторон.[7 - Композиция «На заре ты ее не буди» группы «Ногу свело».]
        – Косы лентой с обеих сторон, – прошептал Макс, просыпаясь. – Косы лентой…
        Подушечки его пальцев еще чувствовали шершавую поверхность гитарных струн. Перед глазами продолжали мелькать разноцветные флаги, вновь и вновь вздрагивал черный гофрированный картон динамиков, но музыка затихала, удаляясь. Наконец ее сменило потрескивание дров костра. Бушующая людская масса превратилась в танцующие оранжевые языки огня.
        Добровольский тряхнул головой, встал. Сделал несколько гимнастических упражнений, чтобы размять затекшие мышцы и заставить кровь веселее бежать по венам.
        Он был на Полянке, любимой своей станции. Любимой потому, что здесь можно было побыть в одиночестве, не опасаясь появления незваных гостей, от которых Полянка была надежно защищена выходом подземных газов, имеющих галлюциногенный эффект. Об этом было известно многим, однако легенд и мифов, окружавших станцию, не становилось меньше, и все здравомыслящие жители Метро предпочитали держаться от нее подальше.
        Макс же сделал ее своей личной базой. Здесь в укромном уголке хранилась его старая верная электрогитара, чехол которой был доверху набит фотографиями, афишами, нотными листами – всем тем, что удалось сохранить. Тем, что напоминало Добровольскому о прошлом, помогало выжить в настоящем и строить какие-никакие планы на будущее.
        Макс вновь присел у костра. Поворошил палкой угли, заставив их взорваться фонтаном оранжевых искр. На этот раз он пришел на Полянку, чтобы получить обещанную весточку от Бурого или встретиться у «почтового ящика» с ним лично.
        Бурый так и не появился. Извещения о том, что задание выполнено, не оставил.
        Ждать больше не имело смысла. Надо было возвращаться. Начальство уже и без того заинтересовалось его скромной персоной, и лишние подозрения были ни к чему.
        Прежде чем покинуть Полянку, Добровольский вытащил из-под груды хлама обшарпанный чехол электрогитары. Сел у костра, положил чехол на колени, щелкнул застежками. Вот она – прошлая его жизнь. Бешеная популярность. Поездки в Штаты для записи новых альбомов. Концертные туры. Поклонники и поклонницы. Жизнь в стране недопетых стихов, ненаписанных книг. Попытки сказать людям хоть слово из тысяч несказанных слов.
        Все закончилось, как и для всех других, в один день. Даже не закончилось. Оборвалось – вот более точное слово.
        Добровольский не помнил, где находился и что делал в первые дни после Катаклизма. Его просто несло соломинкой в потоке обескураженных, потерянных людей.
        Воспоминания начинались с того, как он играл и что-то пытался петь на Боровицкой. В основном – за еду. В то время патроны еще не стали в Метро твердой валютой.
        И он играл, пел, поражаясь тому, что никто не узнает ни его музыки, ни его самого. Но поклонник все-таки нашелся. Да еще какой! Неприметный мужчина лет сорока назвал Добровольского по фамилии, заявил, что рад лично познакомиться с легендой российского рока, и предложил пойти с ним, обещая подыскать занятие более достойное, чем стезя уличного музыканта.
        И Макс пошел. Так он оказался в Метро-2 и познакомился с группой людей, именующих себя Невидимыми Наблюдателями. Тогда еще он не понимал, что так называют себя члены тайного правительства России. Да и никто не позволил бы ему этого узнать.
        Вскоре выяснилось, что Наблюдатели не нуждаются в услугах Добровольского как рок-певца. К новичку приставили Тренера – бывшего майора «Альфы», специализацией которого была наука ниндзя.
        Два года Макс под чутким руководством Тренера осваивал способы ведения боя в малых помещениях и ограниченных пространствах, внезапных нападений из скрытого положения и приемы ошеломления противника.
        Изучив способности ученика, Тренер подобрал ему наиболее подходящие оружие – катану.
        После того как Добровольский научился сносно фехтовать японским мечом, ему наконец было позволено узнать настоящее имя Тренера и получить от него первое задание: ликвидировать банду наглых грабителей и безжалостных убийц численностью в двадцать человек.
        ^Тогда еще обстановка в Метро была очень далека от стабильности. Желающих жить разбоем и никому не подчиняться хватало с избытком. Макс, узнав о послужном списке своих первых клиентов, с удовольствием пошел выполнять приказ. Ему потребовалось двое суток, чтобы уничтожить уродов. Сначала он убивал их по одному, нападая из укромных мест то спереди, то сзади, то справа, то слева. На закуску оставил троих самых матерых бандитов и прикончил их одновременно, уже не скрываясь. С объявлением приговора, выслушиванием последних слов…^
        Вернувшись в Д-6, Добровольский удостоился чести быть представленным членам тайного правительства России и, после прохождения ритуала посвящения, стал одним из оперативников тайной организации Невидимых Наблюдателей.
        Постепенно раскрылись новые грани таланта Макса, о которых не подозревал даже он сам.
        Добровольский оказался отличным переговорщиком и весьма дальновидным политиком, с легкостью бравшим под контроль всех, с кем доводилось иметь дело. Ему стали доверять самые сложные и ответственные задания. Макс выполнял их с удовольствием и присущим ему артистизмом.
        Скольких он убил за это время? Не считал, зато знал точно – все они заслужили смерти.
        Он гордился работой на тайное правительство России и верно ему служил. Однако в последнее время и уверенность, и гордость стали таять. Появились сомнения в том, что Невидимые Наблюдатели и есть та сила, которая выведет жителей Метро из подземелий к солнечному свету.
        Чересчур уж самонадеянными были те, кто на самом деле правил московской подземкой. Слишком самоуверенными и высокомерными по отношению к простым людям.
        И чем больше Макс задумывался над этим, тем больше сомневался в том, что его коллеги собираются что-то менять.
        Последнее задание окончательно разуверило Добровольского в том, что он выбрал правильный путь. Ему и еще троим оперативникам было поручено ликвидировать группу жителей Троицка, появившихся в Метро без приглашения.
        Парни, как понял Макс, пришли просто для того, чтобы купить поросят. Никакой другой вины за ними не было. Но начальство уже и не собиралось что-то объяснять Добровольскому, не считало нужным оправдывать свои действия благородными мотивами. Просто убить, и все.
        Макс сделал все, что мог. Не замарал руки в крови невинных людей. Зарубил только поросят и позволил сбежать одному из троицких – совсем еще мальчишке. Вопрос теперь был лишь в том, как долго ему удастся остаться чистюлей.
        Добровольский захлопнул чехол, вернул его на прежнее место. Все. Еще раз к «почтовому ящику» и… Если весточки от Бурого не будет, значит, Томскому удалось выбраться из западни.
        Макс вернулся к костру. Посмотрел на догорающие доски, выдернул из ножен катану и поддел кончиком меча один обломок. Доска закувыркалась в воздухе и упала на пол, разрубленная пополам.
        – И что тогда делать?! Супермен хренов!
        На первом участке туннеля, ведущего к Боровицкой, еще не было освещения, и Добровольскому пришлось пользоваться фонариком.
        Когда конус света уперся в темную, лежавшую поперек рельсов темную груду, Макс даже не сбавил шага. Он предполагал, что такое может случиться, и не удивился тому, что на середине туннеля лежал Бурый.
        Он все-таки добрался до Метро и не дошел до подсобки всего несколько метров.
        Добровольский наклонился над неподвижным телом и вздохнул. Бурому досталось. Причем по полной программе. Комбинезон превратился в клочья. Правая рука была обнажена до плеча и держалась только на лоскуте кожи. Покрытое засохшей коркой крови лицо превратилось в маску индейского божества.
        Макс дотронулся до левого плеча Бурого и добился ответной реакции. Бандит пошевелился, открыл глаза.
        – Ты… Ты обещал, что мною займутся лучшие доктора…
        – Да. Что произошло, Бурый?
        – Что-то помешало нам. Нам. А Томскому и его дружкам – нет. Все мои погибли, а меня скормили собакам. Но я честно пытался выполнить задание. Сделал все, что мог.
        – А как добрался сюда?
        – Спрашиваешь у старого контрабандиста, который любые щели знает, как свои пять пальцев?
        Бурый попробовал засмеяться, но вместо этого закашлялся. На губах его запузырилась розовая пена.
        – Так что там с докторами?
        – Они тебе уже не понадобятся…
        – Понимаю. Сделай все так, чтобы не было больно. Боли я уже нахлебался по самое не могу…
        Добровольский кивнул, потянулся к мечу, но тут по телу Бурого пробежали волны конвульсии. Шевельнулись в тщетной попытке что-то сказать губы, и бандит затих. Широко раскрытые глаза его уставились на свод туннеля.
        Макс пожал плечами. В последнее время махание мечом уже не доставляло ему былого удовольствия. В знак благодарности за то, что Бурый действительно сделал все, что мог, Добровольский оттащил его тело к стене туннеля и, проведя ладонью по лицу, закрыл покойнику глаза.
        К заставе «Боровицкая-Южная» он подошел в самом что ни на есть паршивом расположении духа. Узнав его, солдаты, охранявшие Бор-Юг, документами интересоваться не стали, но Макс был не в том настроении, чтобы оценить этот миролюбивый жест. Он даже не поздоровался, а лишь буркнул:
        – Комендант Ивашов где?
        – У себя, наверное… Ушел только что.
        – Ну-ну…
        Макс прошел мимо бронепоезда, охранявшего покой браминов. Доставая из кармана затемненные очки, чтобы защититься от света неоновых ламп, едва не сломал дужки. Раздраженно посмотрел на палатки, где торговали оружием. Прошел мимо книжных развалов, у которых в обычное время подолгу задерживался.
        Майора Ивашова заметил издали. Тот о чем-то беседовал с парой офицеров, но, увидев Макса, прервал разговор и пошел навстречу гостю.
        – Какие люди и без…
        – Ага. Без охраны, – вздохнул Добровольский. – На кой ляд здесь только света?
        – Это, между прочим, визитная карточка нашей станции. После капремонта… Слышь, Макс, а ты че такой смурной? Просто не узнать…
        – Устал, товарищ майор. Просто устал. Дел по горло…
        – Так, может, дела подождут? А мы сейчас с тобой по маленькой сообразим. Шаркнем, как говаривал Василий Макарович[8 - Выражение Егора Прокудина, роль которого в культовом фильме «Калина красная» сыграл Василий Макарович Шукшин.], по душе! Ну же, Макс, соглашайся. А то с этими оловянными солдатиками и поговорить не о чем. Уважь старого дружка…
        – А ты знаешь, и уважу! – улыбнулся Добровольский. – Шаркнем, раз уж сам Макарович велел. Мне все равно ночи дожидаться, чтоб на поверхность выйти.
        – А чего ты там забыл? Стоп. Понял. Не спрашиваю. Не интересуюсь. Все равно ведь ничего не скажешь. Знаю, что, кроме песенки о том, что Невидимых Наблюдателей не существует, от тебя ничего не дождешься. Люди в помощь нужны? Есть пара толковых бойцов…
        – Перебьюсь. Толпа мне ни к чему. Сам знаешь: я привык по-тихому дела делать.
        – Ага! Из засады! – расхохотался Ивашов, распахивая дверь в свой кабинет. – Ну, проходи, дорогой мой диверсант!
        Глава 6
        Третья степень
        Свет был таким ярким, что с легкостью пробивался даже через закрытые веки. Ермолай перевернулся на живот, но легче от этого не стало. На спину запрыгнула крыса. Ермолай дернулся, чтобы спугнуть грызуна. Крыса спрыгнула на пол, но уже через несколько секунд на спине пахана устроились сразу несколько хвостатых тварей.
        – Не спать, господин Ермолаев. Не спать! Сон для тебя теперь непозволительная роскошь.
        Опять этот голос. Он доносился из динамика, вмонтированного в стену, где-то под потолком на высоте двух с половиной метров. Добраться до него и заставить заткнуться не было никакой возможности. Так же, как избавиться от всепроникающего света неоновых ламп.
        – Пошел к черту!
        Ермолай перевернулся на спину. Отталкиваясь босыми ногами от холодного бетонного пола, добрался до стены, сел.
        – Итак, я повторяю вопрос: с какой целью на твоей станции побывал Макс Добровольский?
        – Не знаю такого и знать не хочу.
        – Хорошо. Тогда, как сказал редактор одного детского журнала на очень серьезном совещании со своими сотрудниками, продолжим наши игры.
        Невидимый собеседник усилил звук так, что каждое слово стало бить по барабанным перепонкам Ермолая молотком.
        – Немного полезной информации. Само понятие «допрос третьей степени» изобретено американцами. Официально существование такого допроса никогда не признавалось. А это означало только одно: никаких ограничений здесь не существует. Все применяемые способы зависят лишь от фантазии того, кто допрашивает…
        Ермолай закрыл глаза. Попытался думать о своем, чтобы хоть немного заглушить мерзкий голос.
        Он не помнил, как попал в этот бетонный короб размером три на три метра, без мебели, зато с десятком здоровенных и голодных крыс. Как же все-таки его, самую охраняемую персону бандитской станции, похитили?
        Был у себя. Сидел за столом, чистил пистолет, а потом… Этот чертов карцер. Скованные за спиной руки. Мерзкий свет, противный голос. Его ломали. Сколько? Сутки, двое? Нет, всего несколько часов. Зато каких насыщенных! Или все-таки больше? Не было здесь времени. Мучители его остановили.
        – Известен случай, когда несговорчивому пациенту сверлили здоровый коренной зуб специально затупленным бором…
        Ермолаю еще никто не сверлил зуб, но челюсть тут же свело судорогой боли. Плевать на Добровольского. Дело не в нем. Дело в принципе. Он просто не будет ничего говорить. Вовсе не из-за большой любви к Максу, а потому, что он – Ермолай. И стал им только потому, что сломать его невозможно.
        – Ну так как, бандитская рожа, говорить будем? Повторяю вопрос: зачем на станцию Китай-город приходил Добровольский?
        – Я же сказал: пошел к чертовой матери. Я не знаю никакого Добро…
        Свет погас. Дверь с лязгом распахнулась. Сильные руки впились Ермолаю в плечи и рывком поставили на ноги. Удар в челюсть отшвырнул его к стене. Еще удар. Он расплющил губы, наполнил рот соленой кровью. Экзекутор, скорее всего, пользовался кастетом. Слишком уж сильно бил.
        Ермолай выплюнул осколки выбитых зубов.
        – Пошел в задницу! Все пошли…
        Подсечка. Ермолай рухнул на пол. Снова удар. Ногой. Дикая боль. Пахан прикусил губы, чтобы сдержать крик. Он – Ермолай. Он – вор в законе, коронованный еще до Катаклизма. Его не раз ломали. Не так профессионально, но ломали. И не смогли. И сейчас не смогут.
        Снова удар ногой. Уже по сломанным ребрам. В голове что-то щелкнуло. Боль моментально ушла. Наконец-то. Он вырубается. Выкусили, твари?!
        Вырубиться Ермолаю не позволили. Очнулся, когда его окатили ледяной водой. Дверь захлопнулась. Острым лезвием полоснул по глазам свет. Динамик взорвался музыкой.
        С одесского кичмана
        Бежали два уркана,
        Бежали два уркана в дальний путь.
        Под Вяземской малиной
        Они остановились.
        Они остановились отдохнуть.[9 - «С одесского кичмана», муз. Ф. Кельмана, слова Б. Тимофеева.]
        Новый этап пытки. Блатной песней. Суки. Изобретательные суки. Ничего. Его все равно кончат. Помирать, так с музыкой.
        Один – герой Гражданской,
        Махновец партизанский,
        Добраться невредимым не сумел.
        Он весь в бинтах одетый
        И водкой подогретый,
        И песенку такую он запел…
        Улыбаться было больно, но Ермолай улыбнулся и принялся подпевать Утесову:
        – Товарищ, товарищ,
        Болят мои раны,
        Болят мои раны у боке.
        Одна заживает,
        Другая нарывает,
        А третяя засела в глыбоке.
        Слушайте, твари. Смотрите, гады. Если надо, исполню вам и «Мурку», и весь блатной репертуар.
        За что же мы боролись,
        за что же мы сражались,
        За что мы проливали нашу кровь?
        Они ведь там пируют,
        Они ведь там гуляют,
        Они ведь там имеют сыновьев!
        Когда Ермолаю показалось, что удалось перекричать динамик, песня оборвалась.
        – Повторяю вопрос: что хотел от тебя Добровольский?
        – За что ше мы боролись, за что ше мы срашались? – прошепелявил Ермолай. – Они ведь там пируют… Не дождетесь, уроды! Ничего я вам не скажу!
        – Тогда продолжаем концерт по заявкам радиослушателей.
        Динамик вновь завыл. Ермолай не был силен в классической музыке и не знал, что бьющие по ушам и нервам аккорды являются плодом творчества Альфреда Шнитке.
        Его снова били в темноте и обливали водой, не позволяя отключиться. Снова повторяли один и тот же вопрос. Потом, уже при свете, прижали лицом к полу и принялись ломать пальцы плоскогубцами.
        Взрывы адской боли привели к помутнению сознания. Ермолай кричал, пел и плакал, не забывая время от времени посылать мучителей куда подальше. После того, как он вырубился в очередной раз, его опять окатили ледяной водой и посадили на табурет.
        – Добровольский. Что ему было от тебя надо?
        На этот раз голос звучал не из динамика. Человек, задававший вопрос, стоял совсем рядом. Ермолай попытался открыть глаза, заплывшие от побоев. Различить удалось только темный силуэт. В висок уперлось что-то холодное. Ствол пистолета. Давно пора.
        – Добей, – взмолился пахан. – И закончим на этом.
        – Смерть в твоем положении – это милость. Но так и быть…
        Грохнул выстрел. Ермолай свалился с табурета на пол. Вот оно! Наконец-то! Какой сладкой может быть смерть!
        Но блаженная темнота не приходила. Послышался тихий смех.
        – Ну нет, Ермолай, так просто тебе от меня не отделаться. Итак, зачем в Китай-город приходил…
        – Добровольский?
        – Он самый.
        – Не скажу.
        – Скажешь. Даже пропоешь.
        Ермолай почувствовал, как ему закатывают рукав и в вену вонзается игла шприца.

* * *
        На этот раз зал заседаний тайного правительства был ярко освещен. Свет переливался в хрустальных подвесках люстры и отражался на полированной поверхности стола из красного дерева. Из вмонтированных в стены динамиков тихо и ненавязчиво лилась легкая музыка.
        Глава Невидимых Наблюдателей задумчиво прохаживался вдоль двух карт – теперь к карте Метро прибавилась еще и карта Московской области, демонстрируя то, что амбиции тайных кукловодов расширяются.
        На этот раз одет Дабл Вэ был по-домашнему: синий свитер с глухим воротом, черные брюки и туфли с острыми носами.
        Когда открылась одна из дверей, генерал даже не обернулся.
        – Он заговорил, – произнес вошедший. – Он заговорил, босс!
        – Что еще за босс?! – рявкнул генерал, оборачиваясь. – Пошел вон! Выйти и обратиться так, как положено по уставу! Охренели совсем! Заамериканились?!
        – Влади…
        – Никаких имен. Дабл Вэ, майор Кречет!
        Докладчик исчез за дверью. Появившись вновь, он щелкнул каблуками.
        – Товарищ генерал! Разрешите доложить!
        – Докладывайте, майор.
        – Ермолаев заговорил.
        – Долго что-то возились.
        – Крепкий мужик. После полной обработки пришлось вколоть еще и «болтунчик».
        – И что поведал нам этот Ермолай под пентоталом натрия?
        – Добровольский беседовал с одним из подручных Ермолая, неким Бурым. Просил остановить Вездехода и его друзей на пути к Кремлю. Показывал карту. Ермолай выделил Бурому двадцать человек.
        – Так-так. Я всегда знал, что на эту творческую интеллигенцию полагаться нельзя. Долбаные говноеды. Эх, Макс, Макс… Сколько сил в него было вложено! Сколько тайн было раскрыто, сколько возможностей дано! И теперь все, что он знает и умеет, будет использовано против нас!
        Генерал приблизился к столу и грохнул по нему кулаком так, что подпрыгнули хрустальные пепельницы.
        – Запускайте план «Б». Вы правы. Тельману Ахунову пора доказать свою профессиональную пригодность. Если вмешался предатель, я уже не уверен, что наши наемники во главе с Томским справятся с заданием.
        – Что делать с Добровольским?
        – Выдать ему орден Ленина, будь все проклято! Ликвидировать, нейтрализовать, устранить! Мочкануть в сортире, если так будет понятнее!
        – Живым он нам…
        – Не нужен он мне живым. И уши его тоже приносить не надо. Просто убейте ублюдка.
        – Разрешите выполнять?
        – Действуйте. О ходе операции докладывать мне лично!
        Майор ушел обиженным. Босс. Ну и что с того? Хоть горшком назови, только в печь не ставь! Ну да, у начальника с американцами давняя вражда. Ну не любит он этих словечек, хотя «Дабл Вэ» – оттуда. В любом случае это еще не повод обращаться так с ним, офицером, верой и правдой служившим правительству вот уже больше тридцати лет! А вообще-то… Генерал ведь прав. Не к лицу ему, кадровому разведчику-диверсанту, поседевшему на службе, называть начальника боссом. И где только он подхватил дурацкое словечко? Молодежь, едрена феня… От них. Наслушаешься всякого бреда, и вот…
        Спустившись по нескольким лестницам, майор толкнул стальную дверь и вышел на платформу безымянной станции. Здесь располагались кабинеты сотрудников оперативной службы. Часовой, стоявший в центре платформы, у колонны, на которой был закреплен телефонный аппарат, вытянулся в струнку и козырнул майору. Тот в ответ отдал честь и прошел к двери своего кабинета.
        Лишь оставшись один, майор дал волю чувствам. Он, как и генерал, ударил по столу. Ребром ладони. На первый взгляд едва коснулся стола, однако бронзовая статуэтка Дзержинского, занимавшая почетное место среди стопок бумаг и канцелярских принадлежностей, подпрыгнула на несколько сантиметров.
        После этого старый служака успокоился. Прошел к шкафу с картотекой, перебрал карточки в двух выдвижных ящиках. К столу вернулся с двумя папками. Это были личные дела Макса Добровольского и Тельмана Ахунова.
        Майор не раз читал их и перечитывал, но привык относиться к любому заданию методично и обстоятельно, привязывая информацию к конкретной ситуации. Такой подход позволял выявлять мелочи, выглядевшие на первый взгляд несущественными, но имеющие свойство коренным образом влиять на то, что считалось главным.
        Майор щелкнул кнопкой настольной лампы и раскрыл папку Добровольского. Несколько фото. Краткая биография…
        М-да. Он был талантливым учеником. Схватывал все на лету. Подходил к любому делу творчески. Артистично.
        Именно майор Кречет был Тренером Добровольского и обучал его тонкостям диверсионной работы до того, как сам по возрасту перешел на работу бумажную.
        – Что ты натворил, сынок? Что натворил?
        Седовласому служаке было по-отечески жаль Макса. Он успел к нему привязаться и вот теперь должен был отдать приказ ликвидировать своего лучшего ученика.
        Что вообще происходит? Уж если этот парень решил предать своих покровителей, то, может, дело не в Добровольском, а в самих покровителях?
        Кречет тут же одернул себя. Такие мысли, мягко говоря…
        О деле. Думать о деле. Сосредоточиться на том, что ему поручено. Итак, Макс. Где он может объявиться в первую очередь? Ну, во-первых, станция Полянка. Там он прячет свою гитару и считает, что никто, кроме него, об этом не знает. Во-вторых, Кремль. Если людям Ермолая группа Томского оказалась не по зубам, то, зная Макса, он попробует остановить их сам. Уничтожит? Нет. Договорится. Перед тем, как Ермолай умер, он поведал о том, что Добровольский не собирался никого убивать. Значит… Он просто убедит Томского в том, что доставать для Невидимых Наблюдателей главный экземпляр Конституции нельзя. Да неважно все это! У него прямой приказ – ликвидировать предателя. Предателя?!
        Майор захлопнул папку. Потом. Макса – на потом. А сейчас – Тельман Ахунов и его подопечный с коротким именем Че.
        Глава 7
        Метаморфозы Нарцисса
        Существовал ли человек, который бы знал все маршруты, по которым Невидимые Наблюдатели путешествовали от одного бункера объекта Д-6 до другого? Мог бы кто-либо, не пользуясь картой, ориентироваться в хитросплетениях туннелей, соединявших главные и запасные резиденции тайного правительства?
        Майор Кречет был уверен – такого знатока нет. И вовсе не потому, что сеть, о которой шла речь, была чересчур большой и разветвленной. Просто политика, которой придерживались Невидимые Наблюдатели, заключалась в том, что никто не должен был знать всего. Разделяй и властвуй. Меньше знаешь, крепче спишь.
        Чтобы добраться до подземной лаборатории Ахунова, майору пришлось миновать бесчисленное количество лестниц и пройти через множество охраняемых дверей.
        Пока охранник возился с поворотным механизмом запора последней двери, майор еще и еще раз прокручивал в уме то, что прочел в досье Ахунова.
        Ближайший помощник профессора-садиста Михаила Корбута, непосредственный участник бесчеловечных опытов коммунистов сбежал от своих покровителей, когда почувствовал, что его очень скоро поставят к стенке.
        Метрокоммунисты, как и их предшественники, коммунисты наземные, очень не любили тех, кто слишком много знал, а уж тем паче тех, кто допускал срыв заданий и не справлялся с взятыми на себя обязательствами. Операция «ГМЧ» была таким обязательством, чем-то вроде обещания сбацать пятилетку за три года. Провал Корбута автоматически означал гибель тех, кто был с ним в одной связке. И вот Ахунов смылся.
        Пришел просить убежища не с пустыми руками. Он выкрал все записи, касающиеся создания гэмэчелов, и привел с собой странного, закованного в наручники долговязого, высохшего до состояния скелета парня.
        По словам Тельмана, этот субъект был лучшим из того, что получил Корбут в процессе своей работы.
        Хотя поверить в то, что дышавший на ладан человек являлся венцом творения красных ученых, и было трудно, Невидимые Наблюдатели не только предоставили Ахунову убежище, но и дали возможность продолжать опыты.
        – Солдаты без психологических и физических ограничений нужны были всем и во все времена! – объявил тогда глава тайного правительства. – Мы тоже обязаны иметь в своем распоряжении супервоинов!
        Так Ахунов и получил благословение на работу с документами Корбута и с тем, что он сам называл человеческим материалом.
        Насколько было известно Кречету, тайное правительство не вмешивалось в работу Тельмана, лишь фиксировало ее результаты. Из разговоров с коллегами майор знал, что Ахунову удалось значительно продвинуться в своих изысканиях, а «человеческий материал» получил даже имя. Поговаривали, что ученый превратил своего доходягу в монстра, способного сокрушать все на своем пути и достигать поставленной цели любыми способами.
        До последнего момента работа Тельмана не входила в компетенцию майора, поскольку не было необходимости привлекать детище красных экспериментаторов к оперативной работе. Теперь время пришло.
        Дверь распахнулась. Предупрежденный о приходе майора Ахунов уже спешил навстречу гостю по узкому коридору.
        Никаких изысков. Голый серый бетон стен. Плиты пола без покрытия. Потолок с продольной балкой для крепления люминесцентных ламп. Двери, расположенные только с одной стороны. Все, кроме одной, – стальные, с массивными запорами. Коридор заканчивалась тупиком, в котором красовалась репродукция картины Дали «Метаморфозы Нарцисса».
        – Здравствуйте, здравствуйте! – Тельман улыбнулся и раскинул руки так, словно собирался обнять майора. – А я уж, грешным делом, решил, что обо мне все позабыли.
        Он сильно изменился с тех пор, как работал под началом профессора Корбута. Располнел, полысел и совсем перестал быть похожим на Булата Окуджаву. Пуговицы его белого халата застегивались с трудом на объемистом брюшке, движения сделались вальяжными, а интонация – претендующей на истину в последней инстанции.
        – Здравствуйте, товарищ Ахунов. – Майор Кречет как можно деликатнее постарался избежать рукопожатия. – Сразу к делу. Руководству понадобился ваш…
        – Че. Так я его назвал, – Тельман пожал плечами. – Мне почему-то показалось, что этот экземпляр своей бескомпромиссностью чем-то напоминает знаменитого кубинского революционера, ну а над внешним обликом поработали мои помощники. Кстати, я их отправил наверх. Отдохнуть. Чтоб не путались под ногами. Давайте пройдем в мой кабинет. Прежде чем вы увидите результат моих опытов, мне необходимо будет кое-что пояснить.
        – Только, пожалуйста, без специальных терминов. Я – человек военный и мало что смыслю в физиологии, анатомии и…
        Майор остановился у одной из дверей, отодвинул шторку «глазка» и заглянул в камеру.
        – Как она?
        – Как всегда, – пожал плечами Тельман. – Приходится держать нашу красотку на транквилизаторах. Когда малышка в обычном состоянии, я бы не рискнул входить в камеру. Весьма бойкая и своенравная девушка. Не скажу, что она доставляет мне много хлопот, но уход за подобного рода пациентами – не моя специализация.
        – Потерпите, товарищ Ахунов. Нам просто некуда ее определить.
        – Я – не в претензии. Надо – значит, надо.
        – А Дали? Это просто украшение?
        – Нет-нет. Эта картина – что-то большее, чем… Она меня вдохновляет. Может быть, благодаря ей я и добился того, к чему стремился. Ведь мой Че тоже прошел ряд метаморфоз, прежде чем стать столь совершенным.
        Ахунов распахнул деревянную дверь, пропуская майора в свой кабинет.
        – Итак. Никаких специальных терминов. То, что я вам поведаю, поймет даже ребенок.
        Сработал автоматический включатель, и небольшое помещение залилось светом мощной люминесцентной лампы. Кабинет Тельмана представлял собой хаотичное нагромождение мебели, стопок книг, свернутых в рулоны и развернутых чертежей, которым не хватало места на большом столе. Книги и анатомические плакаты едва умещались и чуть не вываливались из двух шкафов, где они соседствовали с пузырьками, ампулами и шприцами разных размеров и форм.
        На столе, прямо на одном из плакатов стояла кружка с недопитым чаем и высилась горка колбасной кожуры. Бардак.
        Ахунов указал майору на табурет, а сам уселся в кресло, нацепил очки и потер руки так, словно собирался съесть на обед что-то очень вкусное.
        – Профессор Корбут, несмотря на все его причуды, был гениальным ученым, но… Выше головы не прыгнешь, а именно это он собирался сделать. Генетически модифицированные воины в его интерпретации – универсальные солдаты, способные выполнить любой приказ, не задавая лишних вопросов. Чудовищно сильные и выносливые воины, которым чужды эмоции и переживания. Существа, для которых радиация – пустой звук.
        Воин же, которого предлагаю я, обладает теми же качествами за одним маленьким исключением. Мой экземпляр, так сказать, одноразовый. Он создан для выполнения одной задачи, на которую будет запрограммирован. После этого… Не думаю, что его можно будет восстановить. Но какое это имеет значение? У нас нет ведь нет недостатка в человеческом материале, и после соответствующей обработки любой индивидуум сможет занять место того, что уже был использован. Как видите, я упростил цель и добился результата.
        Михаил Андреевич Корбут собирался создать гэмэчелов с неограниченным сроком годности, и в этом была его главная ошибка. Человеческий организм – чересчур сложная, очень хрупкая и быстро изнашивающаяся структура. Я же решил взять не столько качеством, сколько количеством. Мой универсальный солдат просто выполняет конкретное задание, выкладывается до конца и уходит в небытие. Вот, в принципе, и все. Выпьете? У меня есть чудный довоенный коньяк.
        Майор взглянул на Тельмана. Лысый толстячок, выглядевший школьным учителем математики. Обманчивая внешность, обманчивый приторно-елейный голосок. О людях он рассуждает, как о материалах и структурах, и наверняка давно разучился видеть личность в ком бы то ни было. Причуд, дядя, у тебя не меньше, чем у твоего учителя Корбута. По крайней мере ты недалеко ушел от него по кривой тропке садизма. Та еще сука.
        – Пить не стану. Хочу встретиться с вашим Че в здравом уме и твердой памяти.
        – Понимаю, понимаю. – Ахунов встал и обошел вокруг стола. – Дело – прежде всего. Что ж, пройдемте.
        Тельман, явно недовольный тем, что с ним отказались выпить, вышел из кабинета первым. Миновал несколько дверей, достал из кармана халата связку ключей и воткнул один из них в замочную скважину двери, которая ничем не отличалась от других.
        Майор вошел в просторное помещение, свет в котором был специально приглушен. Вдоль стен тянулись узкие столы. На них, в отличие от того, что майор видел в кабинете, господствовал полный порядок. Поблескивали ровные ряды пробирок, поставленных в специальные штативы. Соединенные стеклянными и резиновыми трубками колбы и реторты образовывали недоступные пониманию простого смертного системы. Какие-то электрические приборы, от которых вились разноцветные провода, светились красными и зелеными лампочками и соединялись в единое целое толстыми кабелями. Пожалуй, единственным, что было знакомо здесь майору, являлся новенький аппарат искусственной вентиляции легких, скромно притулившийся в углу.
        Центр лаборатории занимала клетка – решетчатый куб со стороной в три метра.
        Там, в кресле сложной конструкции, откинув на спинку голову, с закрытыми глазами сидел мужчина в красной футболке и пятнистых камуфляжных брюках. Широкая его грудь мерно вздымалась. Подрагивали бугристые от накачанных мускулов руки, закрепленные на стальных подлокотниках широкими кожаными ремнями. Такие же ремни стягивали лодыжки пациента и пересекали живот. Лицо Че было трудно рассмотреть из-за множества капельниц и разноцветных пятаков датчиков, наклеенных на щеках и висках. Провода и трубки опутывали черные курчавые волосы и бороду универсального воина.
        Майор опустил глаза. Босые ноги Че тоже не остались без внимания – они были припечатаны к бетонному полу чем-то вроде лыжных креплений.
        Единственным, что осталось от доходяги, приведенного Ахуновым, был рост. Благодаря усилиям Тельмана его подопечный стал раза в два шире в плечах и выглядел не полудохлой жертвой научных опытов, а боксером-тяжеловесом на пике своей формы.
        – Судя по количеству оков, ваш клиент очень опасен. Каким образом вы собираетесь им управлять?
        – Можете не шептать. Че сейчас ничего не слышит, он погружен в искусственную кому. Для экономии энергии и жизненных сил. Управлять? Нет ничего проще. Прошу сюда.
        Ахунов обошел клетку и остановился у стола, на котором стоял большой монитор. Пальцы ученого запорхали над кнопками клавиатуры. Экран засветился. Появилось разноцветное трехмерное изображение человеческого мозга.
        – К слову, часть мозга, отвечающую за реакцию на внешние раздражители, я удалил. Иными словами, он не чувствует боли. Теперь прошу обратить внимание на то, что левая лобная доля Че развита больше правой. Инъекции специальных препаратов и обработка электрическими импульсами сделали ее сверхчувствительной. Именно через нее я и программирую Че посредством датчика, вживленного в затылок.
        – Как это будет выглядеть на практике?
        – Вы доставляете Че в исходную точку и предоставляете ему полную свободу действий. Наш универсальный солдат оценивает характерные особенности местности, ориентируется и двигается к конечной точке маршрута. По прямой. Выполнив задание, возвращается назад. Все. Думаю, что после этого его следует уничтожить во избежание непредвиденных эксцессов.
        – Отлично, Ахунов. Что вам потребуется для того, чтобы запрограммировать своего Че прямо сейчас?
        – Детали. Карты. Описание. Если потребуется – фотографии. Чем точнее будет поставлена задача, тем больше будет вероятность ее выполнения.
        – Гм… Задача. Че отправится в Кремль и добудет для нас документ, который находится в одном из кабинетов второго этажа Сенатского дворца. На поверхность он выйдет со станции Александровский сад. Там у нас много друзей, которые не станут задавать лишних вопросов. Через десять минут мой помощник доставит вам все необходимые сведения.
        – В электронном виде, пожалуйста, – попросил Ахунов. – Не хочу возиться со сканером.
        – Хорошо. Я пока подготовлю группу сопровождения.
        – Что ж, тогда приступаю к активации.
        Тельман склонился над клавиатурой, а майор направился к выходу. У двери он остановился потому, что почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
        Кречет обернулся. Глаза Че были широко раскрыты. Губы шевелились. Пальцы сжались в кулаки. Идеальный воин смотрел на майора с такой ненавистью, что тот поспешил выйти из лаборатории, испытывая непреодолимое желание больше в нее не возвращаться.
        Глава 8
        Ангелы и бесы
        Братская могила псов-иноходцев оказалась гораздо больше, чем казалось на первый взгляд. Судя по всему, образовывалась она годами. Большая часть костей истлела, но были здесь и недавние, свежие трупы.
        Обходя эту жуткую гору, Толик вдруг понял: что-то изменилось. Да. Тишина. Он больше не слышал повизгивания и рычания собак со стороны дороги.
        Томский остановил группу, прошел через кусты и посмотрел на дорогу. Псы-иноходцы, упорно их преследовавшие, отстали.
        Анатолий не стал искать причину такого поведения мутантов. Он уже понял, что Кремль нельзя анализировать, опираясь на рационализм. Это место не укладывалось ни в одну из матриц. Даже в свои лучшие времена. Катаклизм лишь обнажил и усилил таинственную и грозную сущность Кремля и… Сделал его еще недоступнее для человеческого понимания.
        Толик чувствовал, что раздваивается. С одной стороны, ему хотелось бежать отсюда куда глаза глядят. С другой… Давал знать о себе дух авантюриста и исследователя. Побывать в месте, которое нормальные люди обходят стороной. Прикоснуться к тайнам Кремля… Черт побери, как это будоражит!
        Громов, между тем, остановился метрах в трех от башни, где стена была покрыта паутиной трещин и заметно просела.
        – Ну и где здесь вход, Данила-мастер? – поинтересовался Корнилов. – Только, ради всего святого, не говори мне, что лазейку завалило.
        – Не скажу. – Громов снял с плеча автомат, вещмешок, встал на четвереньки и, раздвинув траву, буйно разросшуюся у подножия стены, пролез в дыру. – А вам особое приглашение требуется?
        Томский последовал за Данилой первым. Он с трудом протиснулся в отверстие, которое можно было назвать скорее щелью, чем дырой.
        Оказавшись по ту сторону стены, Громов включил фонарик. Толик увидел ступени, старательно вырытые для того, чтобы максимально комфортно взбираться по крутому склону. Мародеры Коли Блаватского основательно готовились к выносу кремлевских сокровищ: у земляной лестницы имелись даже деревянные перила, перекошенные, но все еще в сносном состоянии.
        Томский обернулся. Из дыры в стене, толкая перед собой огнемет, выбрался Корнилов. Потом появилась Шестера, а следом – Вездеход.
        – Бляха-муха! Так вот ты какой, Кремль!
        Кипяток, как всегда, слишком спешил и едва не сбил с ног карлика. Данила, не тратя времени на комментарии, начал подниматься наверх. Когда Толик нагнал проводника, тот стоял на середине лестницы у вбитого в землю кола, который венчал собачий череп. Через пару метров Томский увидел новый кол. На этот раз на верхушке его красовался череп человеческий.
        – Что это, Данила?
        – Одна из милых шуток Коли Блаватского. Его любимой книгой был «Остров сокровищ», а сам Колян, наверное, считал себя реинкарнацией капитана Флинта. Пил он, по крайней мере, не меньше знаменитого пирата. Не ром, конечно, а сивуху. Думаю, что этими черепами он хотел отпугнуть конкурентов, которые тоже могли охотиться за кремлевскими сокровищами. Ну-с, товарищ Томский, вот мы и пришли.
        Земляная лестница закончилась. Ко ржавой железной ограде была прислонена лестница деревянная – видно, Коля Блаватский не хотел порвать штаны.
        Громов потряс поперечные перекладины, проверяя их на прочность. Убедившись в том, что лестница выдержит его вес, собрался лезть первым, но Анатолий его остановил.
        – Постойте, Данила. Давайте-ка я. Мало ли что там…
        Томский отдал свой вещмешок Корнилову, повесил «калаш» на шею и поставил ногу на нижнюю перекладину.
        – Я скажу, если за оградой все чисто. Без моего сигнала никому не дергаться.
        В гробовой тишине заскрипела лестница. Всего пять перекладин. Толик почему-то ожидал, что сразу окажется среди кремлевских зданий, однако за оградой было просто открытое место. Кусты. Деревья и… Тишина. Полное безмолвие. Томскому казалось, что единственным звуком был стук его собственного сердца. Он перевесил автомат на плечо и включил фонарик. Ничего нового. Те же кусты, та же трава.
        Толик уже оборачивался к ограде, чтобы позвать остальных, когда трава сделалась рубиново-красной. Всего на секунду. Но ее хватило на то, чтобы он услышал голоса. Целый хор. Они что-то говорили. Захлебывались от желания выговориться до конца и этим мешали другу. Слова цеплялись одно за другое, перекрывали друг друга, теряли отчетливость, расплывались, превращаясь в беспорядочный набор отдельных звуков.
        Томский тряхнул головой, пытаясь избавиться от шума, но это движение дало обратный эффект. Из хора голосов выделился один. Противный, скрипучий. Не мужской, не женский и не детский.
        – Борг, борг. Пурт! – затараторило ОНО. – Борг. Юадолог! Иди ок енм. Ежилб! Еще ежилб!
        Анатолия осенило. Иди. Еще. Слова, в которых обратный порядок букв ничего не менял. Борг. Гроб. Пурт. Труп. Юадолог. Голодаю. Ежилб. Ближе. ОНО говорило шиворот-навыворот!
        Не успел Толик сделать это открытие, как мрак впереди сгустился в одном месте, образовав фигуру существа с поразительно длинными, до земли руками, короткими, кривыми ногами и маленькой, овальной формы головой.
        – Ежилб! – проскрипел монстр. – Еще ежилб!
        Томский направил на зловещий силуэт луч фонарика. Свет вырвал из мрака низкорослое, лишенное листьев дерево, наклоненное к земле почти под сорок пять градусов.
        Одно из двух: или монстр успел скрыться, или его вообще не было и в помине, а таинственное существо было создано воображением Толика из безобидного дерева.
        – Мой ежилб в тебя не влезет, – проворчал Томский. – Так что лучше заткнись!
        Грубость не помогла. Толик почувствовал, как кто-то легонько похлопывает его по плечу.
        – Ыт лапоп. Йо как лапоп…
        – Это ты попал!
        Томский резко обернулся. Ствол его автомата, по идее, должен был упереться в грудь обладателя скрипучего голоса, но ничего не произошло. За спиной было пусто. Толик вздохнул. Для очистки совести он еще раз провел лучом фонарика вокруг себя.
        Все, что происходит сейчас, ему только кажется и является следствием вспышки кремлевской звезды. Гипноз?
        И в этот момент свет фонаря упал на того, кто вздумал играть с Анатолием. Чудище стояло у дерева и выглядело уродливой пародией на человека. Томскому во весь рот улыбался голый мужчина с головой, перевернутой на сто восемьдесят градусов. Вывернутые наизнанку ладони скребли костяшками пальцев гладкие ягодицы и теребили волосы спины. Правая и левая ноги смотрели ступнями в разные стороны. От того, что вывернутый человек был гладко выбрит, а светлые волосы его тщательно подстрижены и даже прилизаны, он выглядел еще страшнее.
        – Ежилб. Ежилб. Е-е-ежилб!
        Прихрамывая и двигаясь боком, монстр начал приближаться к Толику. Большой опасности при такой скорости передвижения он не представлял, но Томский инстинктивно нажал на спуск.
        Если пули и причинили уроду какой-то вред, то лишь тем, что он просто исчез. Растворился в воздухе. Слился с мраком.
        Через ограду перебрался Корнилов.
        – Что за стрельба, Толян?
        – Если бы я знал… Чертовщина какая-то здесь творится…
        – А чего ты ждал? Сунулся в пасть к дьяволу – жди чертовщины! – Юрий наклонился. – Эй там, свистать всех наверх!
        Томский осмотрелся вокруг. Он пожалел о том, что поднял шум. Оповещать тех, кто жил в Кремле, о своем приходе автоматным выстрелом было верхом неосмотрительности, однако ничего не произошло. Кремль безмолвствовал. А может, выжидал?
        Подошедший Громов осмотрелся.
        – Не знаю, что именно происходит, но все изменилось с тех пор, как я бывал здесь в последний раз.
        – Что изменилось, старик? – Леха Кипяток поднял свой «калаш» в одной руке стволом вверх, словно Рэмбо. – Толком, бляха-муха, говори.
        – Тихо. Темно. Это – не просто ночь. Посмотрите на небо. Ни облаков, ни луны. Только мрак. Кто-нибудь такое видел? И не просто тишина. Это… Затишье!
        – Засада? – Корнилов выдернул раструб огнемета. – Снова засада?
        – Весь Кремль – одна большая засада, – произнес Данила глухим голосом. – Но от того, что мы будем здесь стоять, ничего не изменится. Для начала доберемся до Архангельского собора.
        – А почему до Архангельского? – поинтересовался Томский. – Что еще за якорная точка?
        – Ближайший к нам храм на территории Кремля. Дальше него лично я пройти не смог. Если сможем побывать там, то поверю в успех всего предприятия.
        – Только и слышим от него умные словечки! Предприятие, бляха-муха! – не удержался от комментария Леха. – Хватит нас запугивать! Темно, тихо! Ну и хрен с темнотой и тишиной! Где наша не пропадала?!
        Как ни удивительно, но боевой задор Кипятка подействовал на Толика сильнее, чем пессимизм Громова. Может, Леха и прав? Пора противопоставить кремлевской мистике здоровое неверие в чудеса.
        – Вперед!
        Томский первым ступил на ровную, выложенную плиткой поверхность. Свет фонаря увязал во мраке, пробивая его не больше чем на пару метров. Деталей зданий рассмотреть было невозможно – просто темные громады разной формы.
        Через полминуты Томского нагнал Громов. Он молча прошел мимо. Толику и остальным оставалось лишь следовать за проводником.
        Данила не спешил. То и дело останавливался, всматривался в темноту и наклонял голову так, будто к чему-то прислушивался.
        Несмотря на это, он едва не уткнулся в стену, которая не показалась, а в буквальном смысле выпрыгнула из темноты.
        – Вот он. – Данила погладил белый камень с такой нежностью, словно встретил возлюбленную после долгой разлуки. – Архангельский собор… Странно. Не чувствую страха. Раньше у меня в этом месте поджилки тряслись. Анатолий, я хочу войти внутрь. Никогда не прощу себе, что был здесь и не осмотрел храм. Такой шанс…
        – Понимаю. Дается раз в жизни. – Томский направил луч фонарика вверх, пытаясь рассмотреть архитектурные особенности собора, но смог увидеть лишь забранные ажурной решеткой окна – стены уходили вверх, где их съедала темнота. – Что ж, поищем вход.
        – Это не проблема. Он должен быть где-то здесь. – Громов двинулся вдоль полукруглой стены, подсвечивая себе дорогу фонариком. – Не отставайте, друзья. Мне кажется, что в этой темени легко заблудиться.
        Вход вскоре нашли. Небольшое крыльцо с восемью ступенями поднималось к простой деревянной двери. Данила поднялся наверх, толкнул дверь.
        – Не заперто!
        Томский впервые оказался в церкви, которая не подверглась разрушению. Первое небольшое помещение, в которое вошла группа, сохранилось так, словно священнослужители лишь недавно его покинули. Скамейки и стулья у стен. Какая-то поблескивающая позолотой ритуальная одежда на вешалке…
        Однако впечатление это было обманчивым – здесь, судя по толстому слою пыли на полу и клочьев свисавшей с потолка паутины, уже много лет не ступала нога человека.
        Громов прошел вглубь, открыл следующую дверь и замер на пороге. Анатолий взглянул через плечо Данилы и сразу забыл о том, что находится в храме Божьем.
        – Твою мать!
        То, что творилось в основном помещении храма, трудно было описать словами.
        Лучи фонариков метались по стенам собора, разбегались в стороны и перекрещивались, заставляя вспыхивать покрытые сусальным золотом украшения. Однако Архангельский собор уже перестал быть домом Божьим. Если ангелы когда-то и заглядывали сюда, то уже ушли. Навсегда.
        Сорванные со стен иконы валялись на полу среди кирпичей и обломков мраморных плит разрушенных надгробий. Поваленный иконостас был измазан фекалиями. Лики великих князей, святых и библейских персонажей, которые вандалы не сорвали, были старательно испорчены – на месте глаз у каждого чернели зловещие дыры, судя по характеру повреждений, выжженные свечами. Свечи были использованы также и для того, чтобы расписать стены множеством символов, явно не имеющих отношения ко Всевышнему. Изображенные копотью пентаграммы, надписи на латинском и рогатые рожи напомнили Толику его поход на станцию Тимирязевскую – в резиденцию сатанистов.
        Томский подошел к алтарю. На нем лежала книга в коричневом переплете, пробитая насквозь, пригвожденная к столешнице тяжелым двуручным мечом. Часослов. С твердым знаком на конце… Новые хозяева храма в молитвах не нуждались.
        Вход в царские врата был перегорожен перевернутым, вырезанным из дерева распятием, изображавшим Христа, Богоматерь и Иоанна Богослова. Верхом же святотатства было пугало, олицетворяющее священника. На массивный подсвечник были наброшены подризник и епитрахиль. Чучело смотрело на царские врата пустыми глазницами человеческого черепа с надетой набекрень митрой.
        – Кто… Кто это сделал?!
        Эхо подхватило возглас Корнилова и разнесло по самым дальним уголкам оскверненного храма. В ответ где-то на хорах послышался скрип дерева. Вспыхнул и задрожал огонек свечи.
        – О, Великий Михаиле Архангеле, помоги мне, грешному рабу твоему! – прогнусавил тонкий голосок. – Избави мя от труса, потопа, огня, меча и врага льстивого, от бури, от нашествия и от лукавого. Авалс угоб! Хи-хи-хи!
        – Эй, кто там?!
        Томский вскинул фонарик, пытаясь поймать шутника в луч света. Не вышло.
        Снова заскрипели половицы на хорах. Свеча погасла.
        – Хи-хи-хи! Избави мя, раба твоего, всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь и тремс!
        – Анатолий, нам лучше уйти отсюда, – попросил Громов дрожащим голосом. – Оставаться здесь…
        – Сам знаю. Уходим!
        Томский бросился к двери, через которую вошел в храм, но она оказался заперта.
        – Вижу центральный вход! – крикнул Кипяток. – Сюда!
        Перепрыгивая через завалы, все побежали вслед за Лехой.
        – Тремс! Тремс! Авалс угоб! – завывали с хоров сразу несколько голосов. – Всем вам – тремс!
        На бегу Толик, уже знакомый с особенностями нового кремлевского наречия, перевел «тремс». Смерт. Смерть!
        Оказавшись на ступенях парадного крыльца, Томский обернулся, чтобы убедиться, все ли выбрались из бесовского логова.
        Выбрались все. Последним выбежал Вездеход. Карлик не растерялся и прихватил подсвечник, который был в два раза выше его.
        Носов закрыл двустворчатую дверь и подпер ее подсвечником. Очень вовремя. За стеклянными окошками двери заметались чьи-то тени. Дверь вздрогнула от удара.
        – Братских народов союз вековой! – завопил кто-то. – Славься, страна! Мы гордимся тобой! Да будет свет! Хватит дрыхнуть, сволотня! Все ко мне! Именем Российской Федерации!
        Крик доносился со стороны, которую закрывала стена собора.
        – Я сейчас…
        Томский взял «калаш» наизготовку, спустился с крыльца и обогнул угол собора.
        В этот момент кремлевский двор озарила багровая вспышка одной из рубиновых звезд. Прежде чем Кремль вновь погрузился во мрак, Толик успел рассмотреть громаду Царь-пушки и восседавшего на ней человека. Тот оседлал монументальный ствол орудия в позе Мюнхгаузена, готовящегося совершить полет на Луну.
        Глава 9
        Одной левой
        Четверо крепких парней, появившихся на Боровицкой, хоть и старались оставаться незаметными, но слишком спешили для того, чтобы не обращать на себя внимания. Их одежда резко контрастировала с нарядами коренных обитателей станции, а солнцезащитные очки выдавали в парнях пришельцев, не привыкших к яркому свету ламп Боровицкой. Их черная форма чем-то напоминала гимнастерки офицеров Ганзы, но отличалась кроем и отдельными деталями.
        Безразличные к косым взглядам браминов, они разделились, обошли всю платформу, побывали в кабинете начальника станции Ивашова и спустились в туннель.
        – Он ушел. На поверхность. А у нас нет снаряжения, чтобы его преследовать.
        – Быстрый и хитрый, сука.
        – Еще бы – считался лучшим нашим диверсантом.
        – Снаряжение можно раздобыть у Ивашова.
        – Поздно. Возвращаемся. Начальство не потерпит самодеятельности. Но рано или поздно этот Добровольский попадется. А где, кстати, Эдик?
        – Готовится со своим взводом сопровождать на поверхность какого-то супер-пупер воина.
        – У нас вообще-то все супер-пупер. А откуда этот взялся?
        – Говорят, какой-то перебежчик с Красной линии расстарался для нас. Они ж, эти коммуняки, просто повернуты на опытах над людьми. Когда им волю дали, всю страну раком поставили.
        – Большевизм!
        Четверо ликвидаторов, посланных по душу Добровольского, скрылись за поворотом туннеля. Как только их шаги стихли, на рельсы бесшумно соскользнула фигура в черном.
        – Ну-ну. Я-то быстрый, – буркнул Макс. – И хитрый. А вы – просто болтуны.
        Добровольский инсценировал свой выход на поверхность со станции Бор-Юг. На самом деле он просто спрятался и пристально следил за теми, кто был послан его уничтожить.
        Итак, охота началась. Начальство оказалось на высоте и моментально его раскусило. А вот рядовые исполнители никуда не годились. Молодые и глупые. Чересчур самоуверенные, слишком невнимательные.
        Добровольский шел за киллерами, держась на расстоянии в пятьдесят метров. Он решил сделать нестандартный, почти самоубийственный ход. Вернуться в Метро-2 и добраться до лаборатории, в которой колдовал перебежчик с какой-то узбекской фамилией, чтобы поболтать с ним по душам.
        Через двадцать минут Макс остановился. Дождался, когда киллеры проникнут в подсобку с замаскированным входом на объект Д-6, и толкнул стальную дверь. На первый взгляд подсобка выглядела обычным вместилищем разного, уже никому не нужного хлама, однако обрезки ржавой, гнутой арматуры, скрученные в бухты кабели с ободранной изоляцией на самом деле крепились к крышке потайного люка.
        Добровольский спустился вниз по вертикальной лестнице, прошел узким коридором к стальной двери и нажал несколько кнопок кодового замка.
        Новый спуск, уже по наклонной лестнице, вывел его на платформу, по которой прохаживались несколько охранников.
        Принцип «разделяй и властвуй» теперь работал против Невидимых Наблюдателей. Тайное правительство хранило в секрете предательство одного из своих диверсантов. Макс беспрепятственно миновал посты. Не последнюю роль в том, что его никто не остановил, была спокойная уверенность на лице и взгляд, наполненный, как всегда, безразличием к тому, что происходит вокруг.
        В конце платформы Макс спустился на рельсы и запустил двигатель новенькой автомотрисы.
        Через полчаса он уже шел дорогой, которую несколькими часами раньше проделал его учитель. В отличие от майора Кречета Добровольский не отдавал часовым честь, а показывал каждому из них свой пропуск.
        Лишь у последней двери охранник, взглянув на заламинированный, пересеченный красной полоской прямоугольник пропуска, насторожился.
        – Вы из группы сопровождения?
        – Да.
        – Опоздали.
        – Ничуть. Необходимо кое-что уточнить.
        – А-а-а. Проходите.
        В коридоре, украшенном картиной Дали, были открыта только одна дверь. Добровольский подошел к ней и покачал головой.
        Ахунов стоял у кровати, на которой лежала спящая девушка.
        – Так вот, значит, как развлекается наша псевдонаучная интеллигенция. Ну-ну.
        Когда Тельман обернулся на голос незваного гостя, в пах ему уперся кончик катаны.
        – Что вы здесь делаете?! По какому праву… Я сейчас вызову охрану.
        – Заткнись. И вон отсюда в коридор!
        После того, как Тельман запер дверь, Добровольский убрал катану в ножны.
        – Ну рассказывай.
        – Что рассказывать?
        – Все. От начала до конца. О своем универсальном солдате, о том, куда и с какой целью он направляется.
        – Не имею права. Это – совсекретная информация! Кто вы, в конце концов?!
        – Тот, от кого у тебя не будет секретов. У нас мало времени, и я еще не решил, оставлять ли тебя в живых.
        – Хорошо, – вздохнул Ахунов. – Я скажу все. Только…
        – Только?
        – О том, что вы видели там… Это… Совсем не то, что вы подумали…
        – Ну-ну. Конечно. Ты зашел пожелать сладких снов. Если руководство узнает об этих визитах, твоя карьера будет закончена. Да и жизнь, в общем-то, тоже. Такие, как ты, исчезают бесследно. Сомневаешься?
        – Нет-нет. Слушайте. Мне поручили запрограммировать гэмэчела…
        – Что за гэмэчел?
        – Один из анархистов со станции Войковской, ну с Гуляй-поля… Тех, что попали в плен, прошли через лабораторию профессора Корбута и вынесли Ленина из Мавзолея.
        – Разве они не погибли?
        – Все, кроме одного. Он был серьезно ранен и чудом выжил. В прошлой жизни его звали Гришей[10 - Один из друзей Томского, анархист со станции Войковская (Гуляй-поле), страдающий клаустрофобией, персонаж романа «Темные туннели».]. Корбут больше им не интересовался, а я привел его сюда, выходил и… Сделал из него универсального солдата.
        – Цель?
        – Че доставит из Сенатского дворца Кремля главный экземпляр Конституции Российской Федерации. Его выпустят на поверхность со станции Александровский сад. Туда же он и вернется, выполнив поставленную задачу.
        – Отключить твоего Че можно? Перепрограммировать?
        – Нет. Процесс запущен. Датчик снят. Даже располагая оборудованием, которое находится здесь, сделать ничего нельзя. Че пойдет до конца.
        – Как терминатор, что ли?
        – Весьма точное сравнение. Да.
        – Ну-ну. Остановить, говоришь, нельзя? Как знать, как знать… Ладно. Идем в твой кабинет.
        Добровольский усадил Ахунова за стол.
        – Бери ручку, бумагу. Пиши все, что рассказал мне. Внизу – дата, подпись. Фамилия и инициалы. Разборчиво.
        – Да, конечно. Вы ведь меня не убьете?
        Макс ничего не ответил. В ожидании того, когда Тельман закончит свою исповедь, он включил плеер, сел на стул и принялся похлопывать себя по колену в такт музыке.
        – Я все написал, – объявил Ахунов после нескольких минут пыхтения над листком. – Как вы просили. Могу рассчитывать на…
        – Снисхождение? Можешь. – Добровольский вытащил наушники из ушей и спрятал в нагрудный карман куртки, туда же сунул листок, исписанный Тельманом. – Если попытаешься дернуться – это бумаженция тут же упадет прямо к Дабл Вэ. А уж он, поверь, позаботится о том, чтобы о тебе даже воспоминаний не осталось.
        – Я не стану дергаться, товарищ… Э-э-э…
        – Собаки с Чкаловской тебе товарищи. Сейчас ты меня проводишь до двери и любезно распрощаешься. Да, и по поводу девушки. Даже не думай снова заходить к ней – достану из-под земли и обрублю яйца по самую шею. Встал и пошел. Рожу попроще!
        Макс пошел позади Ахунова для того, чтобы тот чувствовал себя арестантом под конвоем.
        Тельман толкнул дверь и посторонился, пропуская Добровольского.
        – Рад был помочь. Надеюсь, теперь у вас не возникнет никаких проблем.
        – Проблемы будут. – Из-за спины охранника появился майор Кречет с пистолетом, наведенным на Макса. – Руки вверх поднимать не надо, сынок. Чего доброго, еще начнешь махать мечом. Просто повернись ко мне спиной и встань на колени.
        Реакция Добровольского была молниеносной. Одной рукой он схватил Тельмана, а второй вырвал из кобуры «Глок» и приставил к затылку ученого.
        – Уравняем-ка шансы, учитель.
        – Не выйдет, Макс. Я всегда буду на шаг впереди тебя.
        Грохнул выстрел. Пуля угодила в плечо Добровольского. Он покачнулся, опустил «Глок». Ахунов рванулся в сторону и вприпрыжку побежал по коридору, а майор, убедившись в том, что заложнику ничего не угрожает, прыгнул на Макса. Точным ударом по запястью выбил «Глок» и ногой отшвырнул его к стене.
        После этого спокойно сунул свой пистолет в кобуру и застегнул клапан.
        – Твоя правая рука теперь ни к черту не годится. Если хочешь продемонстрировать то, чему я тебя научил, тоже буду использовать только левую руку.
        – Уложишь меня одной левой?
        – Без сомнений, малыш.
        – Ну-ну. Попробуй.
        Макс принял боевую стойку, но поединок закончился, так и не начавшись. Добровольский вдруг дернулся, взгляд его затуманился. Он рухнул на колени и завалился набок. Из спины Макса торчал дротик с красным оперением.
        – Пятнадцать минут гарантированного здорового сна, – ухмыльнулся Ахунов, опуская пневматическое ружье. – Этой штукой я пользуюсь, когда приходится усмирять самых строптивых пациентов. Я беспокоился за вас.
        – И совершенно напрасно, Ахунов, – отчеканил Кречет. – Впредь не советую совать нос в мои дела.
        – Так уж вышло, что ваши дела коснулись дел моих.
        – Что?!
        – Вы, кажется, собирались убить этого Макса, а я намерен заменить им своего Че. И если потребуется, буду просить разрешения на это у самого Дабл Вэ.
        – Ну и сука ты, Ахунов! – Голос майора дрожал от ярости. – Надо было позволить ему пристрелить тебя.
        – Вы упустили свой шанс, – ухмыльнулся Тельман. – А я, как видите, цепляюсь за свой зуба…
        Кулак майора расплющил Ахунову губы. Удар отбросил его к стене.
        – Это для того, чтобы не слишком цеплялся.
        Майор отвернулся и, не глядя на Тельмана, бросил:
        – А разрешения ты попросишь. И до того, как его получишь, с головы этого человека не должен упасть даже волос. Впрочем, я не думаю, что с этим парнем у тебя что-то получится. Советую быть начеку.
        Ахунов помотал головой. Потрогал челюсть и, поморщившись, выплюнул на пол сгусток крови вместе с несколькими зубами. Посмотрел в спину уходящему майору и прошипел:
        – И до тебя я тоже доберусь.
        Пальцы Тельмана сжали приклад ружья с такой силой, что побелели. Отдышавшись, он склонился над Максом, вытащил из его кармана листок со своей исповедью, скомкал его. Вытер губы рукавом халата и буркнул охраннику:
        – Что застыл? Помоги мне оттащить его в лабораторию!
        – Прощу прощения, но вы пока не имеете права…
        – Я получу это право уже через полчаса. Пусть твой майор не считает себя фигурой, равной Черчиллю! У него есть свое начальство, к которому я иду прямо сейчас.

* * *
        Макс проснулся, как и говорил Тельман, ровно через пятнадцать минут. Глаза открывать не стал. Первым делом оценил обстановку на слух. Голоса. Судя по всему, три человека. Говорят о каких-то препаратах и… о нем. Ахунова среди них нет. Помощники?
        – Он должен был уже проснуться.
        – Шеф предупреждал, что с этим орлом надо держать ухо востро.
        – Никуда он не денется, в наручниках.
        – А может, все-таки в кресло? Ремни понадежнее будут.
        В наручниках. Макс развел запястья в стороны. Сдержал стон. Горело раненое плечо. Руки были скованы за спиной. Не проблема. Добровольский согнул ладонь, дотянулся пальцами до манжета куртки, нащупал специально сделанную прорезь и вытащил из нее плоский ключ.
        Открыл глаза. Увидел клетку с опутанным проводами креслом и двух людей в белых халатах, колдовавших над какими-то хитрыми приборами. Где третий? Наверное, у него за спиной. Нехорошо. Надо бы выманить его в поле зрения.
        – Эй вы, быстро освободите меня!
        – Проснулся? – Теперь Макс видел и третьего. – Освободить? Экий ты прыткий, паря!
        Макс вставил ключ в прорезь замка и продолжил отвлекать внимание яйцеголовых.
        – Вы поплатитесь за то, что делаете! Я ранен! Мне необходима медицинская помощь!
        – Ага. Поплатимся. Помощь ему, видите ли, нужна. Поможем, так поможем, что небо с овчинку покажется… И где только Ахунов шляется?
        Добровольский увидел на одном из столов свой меч, пистолет и плеер.
        Дурачки. Самонадеянные идиоты. Сами выстелили ему красную ковровую дорожку для побега. Теперь остается только решить: калечить яйцеголовых или просто нежно обездвижить.
        Макс дождался, когда один из помощников Тельмана окажется как можно ближе к нему, повернул ключ и стряхнул «браслеты» с запястий. Наручники звякнули о бетонный пол, а Добровольский вскочил со стула, будто подброшенный невидимой пружиной.
        Ударом ребра ладони по шее вырубил одного из троицы, перепрыгнул через него, схватил со стола катану.
        – Оставаться на месте!
        Все произошло меньше чем за минуту. Грозный вид диверсанта с мечом в руке не оставил у помощников Ахунова иллюзий.
        – Вы у нас тут все доктора. Нужно обработать и перевязать рану на плече. Справитесь или это для вас слишком простая задачка?
        Макс переложил катану в левую руку и дождался, пока перевязка закончится.
        – Один из вас пойдет со мной. – Он сунул «Глок» в кобуру, а плеер – в нагрудный карман куртки. – Остальные будут заперты здесь. Вопросы?
        Вопросов не возникло. Макс повел своего пленника к двери. Охранник так и не успел понять, что произошло. Его автомат с перерезанным ремнем упал на пол.
        – Не надо. Не пытайся его поднять. Я не собираюсь причинять тебе зло и просто ухожу. А ты делай то, что должен делать.
        Охранник кивнул. Как только Добровольский скрылся из вида, он бросился к красной кнопке на стене, ткнул в нее пальцем. Пронзительно завыла сирена тревоги.
        Добровольский, не сбавляя шага, поднял голову, взглянул на пульсирующую под потолком красным лампу, улыбнулся. Суматоха. То, что доктор прописал.
        Глава 10
        Набат
        Когда звезда погасла, стала заметна серая полоска, пересекавшая небо. Томский облегченно вздохнул и вернулся на крыльцо.
        Хоть в чем-то Кремль подчинялся законам природы и не мог сопротивляться наступлению утра.
        – Что там, Толик? – спросил Корнилов. – Кто кричал?
        – Толком не рассмотрел. Он… сидел на Царь-пушке. Светает. Пока останемся здесь. Какая-никакая, а позиция…
        В дверь больше никто не бил, но это вовсе не означало, что существа, прятавшиеся на хорах, собираются оставить их в покое. Не успел Томский подумать об этом, как стекло одного из дверных окошек рассыпалось вдребезги от удара изнутри. Из темной дыры высунулись две руки. Они обвили шею Лехи, имевшего неосторожность стоять к двери ближе всех.
        Кипяток извивался всем телом, пытаясь вырваться из захвата, но нападавший не отпускал жертву. Ладони сжали шею Лехи. Он захрипел.
        Первым начал действовать Корнилов. Он просунул в окошко ствол автомата. Выстрел. Вопль боли. Кипяток упал на колени, оставив в руках нападавшего свой противогаз.
        – Бляха-муха! – произнес он сдавленным, растерянным голосом. – Он чуть меня не придушил. Противогаз забрал, бляха-муха…
        – Ты еще легко отделался. – Юрий сунул фонарик в выбитое окошко и присвистнул. – Глянь-ка, Толян…
        Томский подошел к двери, заглянул внутрь. В круге света фонарика лежал человек в костюме, белой сорочке и красном галстуке, но без штанов. На лацкане его пиджака поблескивал трехцветный значок в виде флага. Босые, покрытые коркой грязи ноги, застегнутый не на те пуговицы пиджак и оборванный, словно изжеванный, конец галстука очень органично дополняли странный облик.
        Пуля Корнилова угодила мужчине в левый глаз. Кровь залила щеку и тщательно выбритый подбородок.
        – А это ведь депутат, – хмыкнул Юрий. – Государственной, не побоюсь этого слова, думы.
        – Наверное, все они здесь из правящей элиты, – произнес Громов задумчиво. – Почему я раньше никого не видел?
        Томский пожал плечами – его больше волновало, не привлечет ли шум выстрела других жителей Кремля. К счастью, вокруг было тихо.
        – Может, потому, что раньше до собора не добирались?
        Не дожидаясь указаний, группа рассредоточилась. Корнилов и Кипяток расположились у левого края крыльца. Вездеход с притихшей, настороженной Шестерой на плече встал справа.
        – Действительно светает. Уж не знаю, хорошо это или плохо, – пробормотал Данила. – Нам надо пройти мимо колокольни Ивана Великого. Насколько помню, дальше будет открытая территория. Если за нами наблюдают…
        – А какая, бляха-муха, разница? – Леха потирал пальцами шею. – Придурки они все. И оружия у них нет. С боем прорвемся, если потребуется. Изрешетим уродов! Ты, старик, главное, веди. А уж с Наблюдателями мы разберемся. Черт, противогаз… Надо открыть дверь и забрать его.
        – Сам это сделаешь? – ехидно заметил Корнилов.
        – А почему нет?! – взвился Кипяток. – Ты за кого меня принимаешь?!
        – Давай, Леха. – Томский убрал подпиравший дверь подсвечник. – Туда и назад, мигом!
        Толик приоткрыл дверь, и Кипяток после нескольких секунд раздумий вошел в храм. Анатолий наблюдал за ним через выбитое окошко.
        Леха медленно приблизился к лежащему человеку, наклонился и потянул противогаз к себе. Пальцы мертвеца, вцепившиеся в белую резину, не разжимались. Депутат не желал отдавать свой трофей.
        – Вот вцепился, бляха-муха!
        Кипятку пришлось разжимать пальцы трупа по одному. Когда противогаз, наконец, оказался в руках Лехи, в круг света выпрыгнул еще один обитатель Архангельского собора. Из одежды на нем был только обвязанный вокруг бедер российский триколор. Мужчина лет пятидесяти с седыми, спутанными длинными волосами выглядел как индеец, вставший на тропу войны. Лицо его было расписано полосами сажи, глаза и губы обведены по контуру. С победным воем он вскочил на спину не успевшего выпрямиться Лехи, вцепился руками ему в плечи и сжал ногами бока.
        – Иго-го, мой жеребчик! Иго-го-о-о-о!
        От мата, выданного Кипятком, могли бы покраснеть и стены собора. Леха завертелся, пытаясь сбросить с себя кремлевского индейца, но тот держался крепко и продолжал подражать ржанию лошади.
        Толик пытался прицелиться в сумасшедшего, но никак не мог выстрелить, опасаясь задеть Леху.
        Кипяток справился сам: упал на спину и несколько раз перевернулся. Всадник ослабил хватку. Лехе удалось вырваться. Он подмял противника под себя, уселся сверху и впечатал кулак в лицо индейца. Раз и еще раз. Брызнула из разбитого носа кровь, а Кипяток, войдя в раж, продолжал молотить кулаками по раскрашенному лицу, превращая его в кровавую маску. Он ничего не видел и не слышал. А стоило бы.
        Из темноты послышался шум. Треск, шлепки босых ног. Невразумительное бормотание. Мелькнули бледные лица. Обитатели Архангельского собора старались не входить в круг света, но окружали увлекшегося Леху, а тот продолжал бить раскрашенного, который уже не сопротивлялся и реагировал на новые удары только тем, что подергивал ногами и руками.
        – Я те покажу «иго-го», бляха-муха! Я те покажу!
        – Кипяток, уходи! – крикнул Томский, выпуская очередь по мелькавшим в темноте силуэтам. – Быстро, уходи!
        Леха наконец-то опомнился, вскочил, начал пятиться к двери и, зацепившись ногой за труп депутата, грохнулся на пятую точку. Не пытаясь подняться, стал отталкиваться ногами от пола и таким макаром добрался до двери. Толик схватил его за воротник, выволок на крыльцо и подпер дверь подсвечником.
        Створки содрогнулись от череды мощных ударов. Вылетели оставшиеся стекла. В оконце появилось лицо. Перекошенное и сморщенное, оно больше походило на лисью морду. В налитых кровью глазах плескалось безумие.
        – Тремс! Тремс! Тремс! – забормотал идиот. – Авалс угоб! Теперь мы вас сожрем и не поперхнемся!
        В другом оконце появилось еще одно лицо. Круглое, с пухлыми щеками и сложенными бантиком губами. Холодные глаза уставились на пришельцев.
        – О, тише! – скороговоркой зашептал человек. – Королева может вас услышать! Она, знаете ли, опоздала, а Королева сказала… Чем ворон похож на конторку, господа-товарищи?!
        – Заткнись ты со своим вороном, тремс!
        Лица исчезли, а дверь снова содрогнулась от ударов. Томский навалился на подсвечник, а Корнилов решил действовать радикальнее. Он вскинул раструб огнемета.
        – Толик, в сторону!
        В дверь ударил столб огня. Изнутри послышались вопли. Юрий просунул раструб в выбитое оконце и продолжил поливать пламенем обитателей собора. Потом и вовсе отбросил ногой подсвечник, распахнул створки дверей и прочертил огненным карандашом несколько полукругов. Задымились деревянные фрагменты храмового декора.
        Корнилов вошел в собор и принялся методично дезинфицировать его огнем. Вопли затихли. Психи, скорее всего, спрятались в свои потаенные норы.
        – Вот так. С ними только так. – Юрий повернулся лицом к двери. – Теперь задумаются, прежде чем на нас переть.
        Не успел он закончить эту фразу, как послышался звон металла. Корнилов вскрикнул и рухнул на крыльцо. Из темного проема дверей выкатился увесистый обломок мрамора – кто-то швырнул его в спину Юрия и попал в емкость для сжиженного газа. Пока Корнилов с ругательствами поднимался, на крыльцо с гиканьем выбежал рослый молодец в умопомрачительном наряде, состоявшем из кольчуги, шлема с пикой на верхушке, атласных красных брюк и желтых сафьяновых сапог с загнутыми вверх носами. Левая половина лица его не просто обгорела, а обуглилась до черноты. На месте правого глаза зияла красная дыра.
        Псих размахивал тяжелым деревянным крестом и продолжал вопить что-то невразумительное. Он пнул ногой в ребра пытавшегося встать на ноги Юрия, и тот растянулся на крыльце.
        Томский выстрелил, но впопыхах промахнулся. А вот Кипятку, оказавшемуся за спиной «богатыря», повезло больше – он впечатал приклад «калаша» между лопаток обгоревшего, и тот упал на Корнилова и тут же воспользовался моментом, отшвырнув крест и начав душить Юрия. Корнилов пытался отбиться – выдернул из ножен десантный нож и вонзил противнику в бок. Лезвие скользнуло по стальным кольцам кольчуги. Новый взмах ножа и… тот же результат.
        А в проеме двери появились сразу несколько новых персонажей. Восемь мужчин разного возраста и телосложения, одетые во что пришлось: старинные камзолы, современные брюки, рясы священников, вязаные шапки и треуголки, штиблеты образца двадцать первого века, сандалии с обвитыми вокруг лодыжек кожаными ремнями, обычные кирзовые сапоги и просто резиновые шлепанцы. Общим у них было одно – глаза. Неподвижные, не реагирующие на внешние раздражители зрачки были зрачками слепцов. Судя по тому, что мужчины шли вереницей, положив руки на плечи идущего впереди, они действительно ничего не видели.
        Странная процессия, не обращая внимания на шум, прошла мимо людей на крыльце, которые в изумлении не знали, что делать, спустилась по ступеням и растворилась в утреннем тумане, начавшем заполнять кремлевский двор.
        – Вот те на! – Кипяток приставил ствол автомата к голове безумца, сидевшего на Корнилове. – Да сколько же вас здесь, бляха-муха!
        Грохнул выстрел. Каша из мозгов брызнула Лехе в лицо, а псих в кольчуге упал на Юрия.
        Корнилов сбросил с себя труп, сел.
        – Что вообще здесь происходит, а, Громов?
        – Если долго смотреть на дьявольские звезды – постепенно слепнешь. На себе испытал. Думаю, агрессию здесь проявляют только зрячие.
        – Успокоили, Данила, так успокоили. – Толик пристально смотрел на дверной проем, ожидая новых сюрпризов, но храм безмолвствовал. – А я вот думаю, что крылечко это – не самое безопасное место. Не станем ждать новых зрячих в рыцарских доспехах. Светает. Надо идти.
        Первым пошел Громов. Он двигался в направлении состоящего из трех частей здания: на фоне предрассветного тумана четко вырисовывалась колокольня, звонница и пристройка, образующие единое целое.
        Томский смотрел на колокольню Ивана Великого, размышляя о громовской классификации людей, населявших Кремль. Она явно хромала. Если долго смотреть на звезды – ослепнешь. Откуда тогда взялись зрячие и агрессивные? Они появились здесь позже и не успели ослепнуть? Или дело было в физиологических особенностях каждого человека? Кремль влиял на каждого по-разному или, избирая себе жертву, сам решал, кому оставаться зрячим, а кому ослепнуть? Что за ерунда?! Он думает о Кремле не как о наборе окруженных стеной зданий, а как о живом существе! Звезды – мозг. Таинственная биомасса – кровь, бегущая по венам коридоров, кабинетов, залов и подземелий. Объединенные общим безумием люди – сердце… Да. Только такая, вывихнутая логика могла присутствовать в бессмыслице, происходящей здесь. Вереницы слепых, идущих неизвестно откуда и неведомо куда. Агрессивность зрячих, которые говорили шиворот-навыворот. От всего этого можно и самому сдвинуться по фазе!
        Философские упражнения Анатолия были прерваны восклицанием Вездехода, который остановился, указывая рукой на громаду Царь-колокола.
        Внутри пролома в корпусе колокола было заметно какое-то движение. Из дыры появился наголо бритый человек в пиджаке, надетом на голое тело, и закатанных до колен брюках. Он съехал по приставленному к постаменту обломку, поднял с земли стальную трубку, взобрался обратно и ударил в бронзовый бок колокола. Звон, разорвавший тишину, был подобен протяжному стону. Еще удар. Пауза. Снова удар. Потревоженный звоном Кремль пробуждался. Из-за угла одного из зданий вышли несколько темных фигур. Потом на открытом пространстве со стороны Архангельского собора появилась группа людей численностью человек в тридцать. Жители Кремля начали выпрыгивать из окон Арсенала и выходить из-за деревьев, росших вдоль кремлевских аллей, окружая группу Томского со всех сторон.
        – Бум-бум-бум!
        Безумец продолжать молотить по колоколу стальной трубой, объявляя общую тревогу.
        – Занять круговую оборону! – Толик опустился на колено, приставил приклад автомата к плечу. – Огонь открываем по моей команде!
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
        КОРОЛЕВСТВО КРИВЫХ
        Глава 1
        Библия Гутенберга
        Станция Александровский сад только-только начала заселяться людьми. Это было видно и по наспех сбитым клетушкам, и по палаткам торговцев, расставленных впопыхах и еще не успевших обрести постоянные места, и по людям.
        Такую разношерстную толпу можно было встретить не везде. Купцы и авантюристы, представительницы древнейшей профессии и брамины с мудрыми выражениями лиц, кшатрии и просто оборванные бродяги тоже пока не определились со своими местами.
        На человеке, расхаживающем по станции Александровский сад с толстым фолиантом в руке, был потертый брезентовый плащ. Капюшон скрывал большую часть лица, позволяя видеть лишь бороду. Незнакомец ни у кого не вызывал подозрений: любитель литературы мог заглянуть сюда в надежде купить по дешевке что-нибудь по-настоящему ценное, пока продавец впопыхах еще только строил свои маркетинговые планы.
        Никто из торговцев, карауливших свои книжные развалы, военных, следящих за порядком, и гостей, придирчиво изучающих товары, не подозревал, что под плащом был спрятан японский меч, а книга была ловко украдена незнакомцем с первого попавшегося под руку прилавка вовсе не ради ее содержания, а лишь для маскировки.
        Макс Добровольский был вынужден отказаться от схронов, сделанных Невидимыми Наблюдателями в разных уголках Метро. В них были запасы патронов, оружие, одежда, сухие пайки и снаряжение для выхода на поверхность.
        Но сейчас приходилось рассчитывать лишь на самого себя.
        Интеллектуальный поединок между майором Кречетом и его лучшим учеником продолжался. Макс прекрасно понимал, что майору известны все его повадки, поэтому принял единственно верное в такой ситуации решение – импровизировать, поступать так, как он никогда не поступил бы в обычной ситуации. Только так можно было скрыться от всевидящего ока Кречета.
        Добровольский сменил имидж, едва выбравшись из Метро-2 в обычный туннель: присоединился к челнокам, у которых выменял на пригоршню патронов длинный, ниже колен плащ с капюшоном и пару просящих каши сапог.
        Явившись в таком виде на станцию Александровский сад, он быстро выделил из толпы людей на платформе тех, кто был послан по его душу, устроился у стены, отделанной розовым мрамором, и сделал вид, что с интересом читает книжку.
        Прошло больше часа, прежде Добровольский закрыл фолиант, содержание которого так и не узнал, и пошел вслед за человеком, который нес в руке металлический ящик. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, Макс нагнал мужчину и легонько коснулся ладонью его плеча. Тот обернулся. Самым примечательным в нем была кожа лица оттенка красного кирпича и брови цвета спелой пшеницы. Взгляд голубых глаз выражал неудовольствие человека, которого оторвали от важных дел.
        – Здорово, Стаховский[11 - Персонаж рассказа К. Янковского «Ничто человеческое мне не чуждо».]! Как торговля?
        – Вы… Вы меня с кем-то путаете! Никакой я не Стах…
        – Заткнись, Ваня! Все наркоторговцы у нас на учете и под жестким контролем.
        – Я не…
        Добровольский, прикрывшись полой плаща, ткнул стволом «Глока» Ивану в грудь.
        – Одно мое слово, и тебе сейчас же заломают руки! Знаешь, что делают в Полисе с теми, кто распространяет дурь? Знаешь. А тебе еще и меня бояться надо. Могу никому не сдавать, а просто пристрелить.
        – Чего вы хотите?
        – Вот это другой разговор. Отойдем в сторонку, чтобы не привлекать внимания. Вот так, отлично. Первое, Иванушка. Ты достанешь мне защитный комбинезон и противогаз. Второе – по-тихому выведешь меня отсюда на поверхность. Тайными тропами наркоторговцев, разумеется.
        – Хорошо, – обреченно кивнул головой Стаховский. – У меня есть друзья, которые… Вам придется подождать.
        – Ну, минут двадцать у тебя есть.
        – Двадцать?! Минут?!
        – Ага. Не теряй времени даром.
        Иван, сгорбившись и втянув голову в плечи, ушел, а Макс поднялся на арочный мостик, соединяющий платформы, оперся локтями на перила и снова сделал вид, что увлеченно читает книгу.
        Он знал, что наркодилер Стаховский обязательно попытается выкинуть какую-нибудь каверзную штучку, и не удивился, когда к нему подошли двое в нарядах браминов. Первый, сухонький старикашка, действительно походил на ученого, а у второго, рослого и широкоплечего, была железобетонная рожа наемного убийцы.
        – Это ты хотел на поверхность? – проворковал старичок.
        – Я.
        – Тогда пошли! – буркнул здоровяк.
        – Я готов. – Добровольский хмыкнул, когда увидел, что старик встал впереди, а громила за спиной. – С удовольствием!
        Макса повели в западную часть станции, к лестничным маршам, которые предназначались для соединения с так и не построенным вестибюлем. Миновав несколько технических помещений, Добровольский с конвоирами оказались у приоткрытой стальной двери. Хорошие манеры здесь были забыты. Макса толкнули в спину.
        – Входи, гостем будешь!
        Помещение оказалось книжным хранилищем, ярко освещенным люминесцентными лампами. Уходившие под потолок, сваренные из стальных уголков стеллажи, деревянные полки, прогибающиеся под весом фолиантов, не умещали книжного богатства, добытого сталкерами в Великой Библиотеке. Часть книг была сложена в стопки на бетонном полу и перевязана веревками. Эти пакеты образовывали что-то очень похожее на лабиринт, а одна из стопок служила сиденьем Ивану Стаховскому. Свой стальной ящик он держал на коленях и постукивал по нему пальцами. От недавней покорности судьбе не осталось и следа.
        – Ты и впрямь подумал, что я выполню пожелания невесть какого хрена с бугра?
        – Я поверил тебе, – пожал плечами Добровольский. – Но, как видно, торговцам дурью доверять нельзя.
        – Хватит тебе про дурь! – Стаховский поморщился. – Каждый зарабатывает на жизнь в меру сил и способностей. Чем зарабатываешь ты? Чую – чем-то очень экзотическим, если знаешь о нас. Откуда?
        – А если не скажу?
        Макс понимал, что находится в очень щекотливом положении. «Брамины» за его спиной не подавали и звука, но это не означало, что они ушли. Проклятый плащ не позволял воспользоваться катаной или пистолетом с той скоростью, которая требовалось сейчас. Оставалось только ждать развития событий и подстраиваться под ситуацию.
        – Я так и знал, – пожал плечами наркодилер. – Ребята вроде тебя разговорчивостью не отличаются. Что ж, сам напросился…
        Добровольский успел отреагировать на сделанный Иваном и предназначавшийся браминам кивок. Он резко обернулся. Удар в челюсть отшвырнул брамина-верзилу на стопку книг. Макс сунул руку под плащ, нащупывая «Глок». Старика он не посчитал опасным противником, и совершенно напрасно. Тот просто ткнул Добровольского указательным пальцем в шею.
        Резкая боль. Звон в ушах. Вспышка молнии в мозгу. Пол с потолком поменялись местами. Макс вырубился.
        Очнулся он быстро и сразу увидел, что за время отключки его успели обезоружить. Плащ валялся на полу. Стаховский, уже стоя, с неподдельным интересом рассматривал катану, наполовину вытащив ее из ножен, а верзила держал в руке «Глок». Подошва его сапога покоилась на груди Макса и прижимала его к полу. Старик, с такой легкостью сваливший бывалого диверсанта, мирно складывал в стопку книги, разбросанные напарником при падении.
        – Я знаю, кто ты, – произнес он своим воркующим голоском, даже не глядя в сторону Добровольского. – Невидимый Наблюдатель, но… Уже бывший. За тобой охотятся твои коллеги. Прикончить тебя теперь проще простого. Иммунитета тайного правительства у тебя больше нет, парень. Облегчи душу перед тем, как умрешь. Что вам известно о торговле наркотиками и связи браминов с этим м-м-м… бизнесом?
        – Теперь почти все. Книжные черви оказались гремучими змеями, которым пора вырвать ядовитые зубы.
        Макс говорил медленно, мысленно просчитывая варианты нейтрализации противников, из которых старик был самым опасным.
        Верзила слишком самонадеян. Кровоподтек на подбородке ума ему не добавил. Его нога – отличный рычаг. Стоит только схватить за лодыжку, повернуть в нужном направлении, придать ускорение, а упадет он сам. Сто двадцать килограммов веса сделают свое дело. Стаховский, скорее всего, не сможет воспользоваться катаной. Меч ему будет только мешать. Что касается старичка… Просто держаться от него на безопасном расстоянии.
        Добровольский решил надеяться на удачу. Ладони его сомкнулись на лодыжке верзилы. Рывок. Давление ноги на грудь ослабло – детина взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие. Макс оттолкнулся ногами от пола, проехал по нему спиной и, оказавшись в нужном стартовом положении, врезал носком ботинка в пах противника.
        – О-о-ох!
        Верзила наклонился, чтобы встретить удар кулаком в нос. Он оказался крепче, чем рассчитывал Добровольский, но после нового удара все-таки запрокинул голову и упал на спину. Когда Макс вскочил и собирался вырвать из руки верзилы свой пистолет, старик был уже рядом. Пришлось оставить здоровяка в покое и воспользоваться первым, что попалось под руку, – толстенным фолиантом в кожаном переплете коричневого цвета. Он швырнул книгу в бойкого старика. Бах! Фолиант врезался деду в живот и сбил его с ног. Книга раскрылась. Напечатанный готическим шрифтом в два столбца текст, цветной орнамент. Несущественные мелочи. Но как метательный снаряд книга оказалась выше всяких похвал.
        Барахтаясь под книгой, старик попытался встать, но Макс успел свалить на него еще стопку печатной продукции и бросился на верзилу, который уже сидел на полу, дико вращая глазами. Удар ребром ладони по запястью. Макс подхватил «Глок» в падении, врезал ногой в грудь верзиле и направился к Стаховскому, который ухитрился вытащить меч из ножен и неуклюже им размахивал.
        – Не надо лишних движений, Иван, не то еще порежешься. Верни катану хозяину.
        – Библия Гутенберга! – верещал старик. – Какое святотатство! Ты швырнул в меня единственным российским экземпляром Библии Гутенберга!
        – Гм… Мои слова до тебя не доходят. – Макс вырвал меч из руки Стаховского и приставил лезвие к его горлу. – А вот Слово Божье, похоже, оказалось вполне действенным. Вставай, старичила, но держись от меня на расстоянии. Итак, что мы имеем, товарищи наркодилеры-самоучки?
        – Ты… Вы получите все, что просили! – Иван даже привстал на цыпочки, чтобы ослабить давление лезвия на шею. – Только уберите это…
        – Так мы договорились?
        – Банкуй, – вздохнул верзила, вытирая рукавом кровь, текущую из обеих ноздрей. – Твоя взяла.
        – Но имейте в виду: Библию я вам никогда не прощу!
        Старик наконец встал. С трепетом закрыл тяжеленный фолиант и бережно водрузил его на стопку книг.
        – Я отвечу за этот грех перед Всевышним. Ближе к делу. Мое снаряжение?
        – Там! – Стаховский поднял руку, указывая в дальний угол помещения. – Если позволите, я принесу.
        – Нет к тебе больше доверия. Вместе пойдем. Но для начала ты очень крепко и тщательно свяжешь своих дружков. – Одним взмахом меча Добровольский перерезал веревку на книжном пакете. – Возьми это и действуй!
        Повторять приказ дважды не потребовалось. Пока Иван очень старательно связывал старика и верзилу, Макс прохаживался между книжными стопками.
        – Вопрос к вам, друзья. Просто так. Чтобы проверить степень нашего взаимопонимания. Как давно и кто выходил с этой станции на поверхность?
        – И чего бы это мне с тобой откровенничать? – пробурчал старик.
        – Ясно. Ваня, когда закончишь связывать этого сварливого деда, будь так любезен – заткни ему пасть кляпом. Что скажешь ты, крепыш?
        – Выходили. – Верзила шмыгнул разбитым носом. – Деловые парни. О-о-очень деловые. Вид такой, словно бога за яйца ухватили. Вели какого-то… То ли обкуренного, то ли психованного… Пару часов назад.
        Добровольский улыбнулся.
        – Браво. Приятно иметь с тобой дело, но… Иван, этого тоже обеззвучь.
        Через несколько минут Стаховский отвел Макса к месту, где хранилось несколько комплектов снаряжения для выхода на поверхность, и, дожидаясь, когда Добровольский облачится в новенький химзащитный комбинезон, сообщил:
        – Сталкеры обычно пользуются выходом на Боровицкой и Арбатской, но вас я выведу через заваленный туннель, который ведет к Великой Библиотеке. Этим выходом пользуемся только…
        – Вы. Наркоторговцы. Бросал бы ты, Иван, это гиблое дело, пока не поздно. Дружеский тебе совет.
        – Подумаю, – буркнул Стаховский. – Вы готовы?
        – Шахиду собраться – только подпоясаться. Веди меня, о Вергилий!
        Иван провел Добровольского по книжному лабиринту. Отпер ключом неприметную дощатую дверь, за которой был небольшой тамбур и еще одна дверь – на этот раз стальная. На полу тамбура лежало несколько деревянных, обернутых паклей палок. Стаховский повернул ворот запорного механизма, поджег одну из палок и распахнул дверь.
        – Тихо, – прошептал он, поднося палец к губам. – Здесь ведите себя очень тихо. Библиотекари иногда подбираются прямо сюда. Если выстрелить в одного – сбегутся другие.
        Подтверждение его слов Макс увидел очень скоро. На полу, прямо у стальной, ведущей вверх лестницы лежал скелет существа с длинными, ниже колен, лапами, увенчанными серповидными когтями, и кривыми задними конечностями.
        На продолговатом, продырявленном пулей черепе Библиотекаря сохранились клочки серой шерсти.
        А на верхних ступеньках лестницы пришлось переступать сразу через два скелета, которые сплелись в последней, смертельной схватке. Лапа Библиотекаря застряла между сломанных ребер человеческого скелета, на котором сохранились обрывки одежды. Нож сталкера с заржавевшим лезвием проткнул чудовищу живот.
        Лестница закончилась вертикальным выходом в канализационный колодец. Стаховский остановился, поднес факел ко ржавым, торчавшим из бетонных колец скобам.
        – Все. Откроете люк и выберетесь прямо в Александровский сад, в районе Могилы Неизвестного Солдата.
        – Ясно, Ваня. Нечего тут стоять. Долгие проводы – лишние слезы. Свободен. Пшел вон!
        Дождавшись, когда прыгающие отсветы факела исчезнут, а шаги Стаховского затихнут, Добровольский сунул пистолет в кобуру, натянул противогаз и принялся взбираться наверх.
        Скобы шатались и с трудом выдерживали вес человека. В конце Максу пришлось основательно поработать головой в прямом смысле – упереться ею в крышку люка и сдвинуть ее с места. Еще минута, и Добровольскому удалось вцепиться пальцами в край люка. Крышка со скрежетом отодвинулась. Макс высунул голову наружу. Стаховский не соврал: неподалеку была Могила Неизвестного Солдата, украшенная позеленевшей бронзовой композицией – солдатской каской и лавровой ветвью, лежащими на складках боевого знамени.
        Несмотря на то что пробившиеся через щели в плитах сорняки образовали вокруг монумента густой кустарник, а мрамор покрылся паутиной трещин, монумент выглядел достаточно величественным для того, чтобы, как и в прежние времена, внушать к себе уважение.
        Добровольский собирался выбраться на поверхность, когда предрассветные сумерки осветила багровая вспышка. Макс услышал шум за спиной, но повернуться не успел. Сильные руки стиснули ему голову и потащили наверх. В этот же момент кто-то схватил Добровольского за ноги. То, что было снизу и сверху, тянуло добычу к себе с такой силой, что Максу стало очевидно – его могут разорвать пополам.
        Глава 2
        Инферналис
        Наступившее утро позволило рассмотреть обитателей Кремля во всех деталях.
        Не было ни малейших сомнений в том, что толпу, стекавшуюся к центральным сооружениям кремлевского двора, объединяло общее безумие и сплачивал единый психоз.
        Во всем остальном люди эти разительно отличались друг от друга. Первым, что бросалось в глаза, было полное отсутствие женщин. Представители же сильного пола были разного возраста и во всевозможных нарядах. Кое-как напяленные черные деловые костюмы, некогда белые, а теперь желто-серые сорочки и мятые, изжеванные галстуки всех цветов соседствовали с явно музейной одеждой.
        Отороченные мехом шапки времен Ивана Грозного, камзолы и кафтаны, красные сафьяновые сапоги, треуголки и широкополые шляпы, кожаные чулки, форма офицеров спецслужб и российской армии, костюмы химзащиты – от всего этого рябило в глазах.
        Бормотание сумасшедших, поначалу нестройное и непонятное, по мере того как они собирались вместе, становилось более осмысленным. Различались отдельные слова: леса и поля, хранимая Богом, могучая воля…
        – Это же, это же…
        – Гимн России, – ответил Громов на не заданный Толиком вопрос. – Они пытаются петь гимн.
        – Будем слушать или сменим позицию? – язвительно заметил Корнилов. – До Ивана Великого рукой подать, а здесь мы как пять тополей на Плющихе!
        – Юрий прав! Отходим!
        Томский пятился к боковой двери колокольни, целясь в того, кто показался ему самым главным в приближающейся толпе, – широкоплечего мужика ростом под два метра, вся одежда которого состояла из украшенного султаном и кистями черного гусарского кивера и красного, с золотыми шнурами мундира.
        Длинная, черная как смоль всклоченная борода доходила «гусару» до груди. Глаза громилы сверкали грозной удалью, а сабля, которой он описывал перед собой плавные круги, была покрыта засохшими багровыми пятнами.
        Двигаясь размашистым шагом, «гусар» не забывал отталкивать свободной рукой тех из попутчиков, кто пытался его обогнать, и, разевая беззубый рот, немузыкально орал:
        Одна ты-ы-ы-ы на свете! Одна ты такая -
        Хранимая Бого-о-ом родная земля-я-я-я!
        Толик готов был прервать эту песню выстрелом, когда вдруг понял: ни великана-гусара, ни других жителей Кремля пришельцы не интересуют. Участники дикого маскарада не обращали на Томского и его друзей ни малейшего внимания.
        Группа беспрепятственно вошла в храм. Помня о негостеприимных обитателях Архангельского собора, Анатолий был начеку, готовясь увидеть внутри колокольни скопище психов, однако луч света фонарика почти сразу уткнулся в ступени узкой каменной винтовой лестницы. Томский дождался Громова.
        – Куда она ведет?
        – На верхние ярусы. Где колокола установлены. Кстати, оттуда отличный обзор.
        – Ага, бляха-муха, – хихикнул Леха. – Обзор – это то, что мне сейчас позарез нужно. Очень хочется увидеть, что будут делать все эти чудики.
        – Тогда наверх! Посмотрим, что да как, а заодно дождемся, пока они успокоятся и разойдутся.
        Поднимаясь по выщербленным ступеням, Толик обратил внимание на то, что лестницей пользовались – пыль на ней осталась только по бокам. Кто и зачем поднимался на колокольню Ивана Великого? Кремлевские, как их назвал Кипяток, чудики звонили в колокола или любовались видами Кремля и Москвы? Зачем? Очередная безуспешная попытка понять больную логику психов.
        Вскоре стало не до размышлений на отвлеченные темы. Лестнице, узкой и крутой, казалось, не будет конца. Толик забросил «калаш» за спину и стал опираться на стальные, трубчатые перила, торчавшие из стены и предназначавшиеся для облегчения подъема. Остальные последовали примеру Томского – похоже, нападать на них ни сверху, ни снизу никто не собирался.
        Дышать в противогазе становилось все труднее. Резина намокла от пота. Анатолий считал себя достаточно натренированным парнем, но такой подъем измотал даже его.
        Томский обернулся. За ним поднимался Вездеход с Шестерой на плече, потом шел Корнилов, за ним – Леха.
        – Эй, Кипяток, как там Данила?
        – Кто ж его знает? Отстал…
        Толик протиснулся вниз и через пару витков увидел Громова. Тот стоял вполоборота, наклонив голову к узкому стрельчатому окну.
        – Данила, с вами все нормально?
        – Евтите беси… Да. Это оно. Я слышу тебя, – пробормотал Громов. – Евтите беси…
        – Громов! – Томский потряс Данилу за плечо. – Громов, очнитесь!
        – Толик? Вы слышите это? Там. Меня зовут. Экьюс тентаторе!
        – Хватит нести ахинею! Никто вас не зовет, это…
        Томский вдруг понял: нестройные попытки горланить гимн России сменило завывание. Размеренное. Без слов, но имеющее довольно четкий ритм. Длинное завывание. Пауза. Короткий вой. Пауза. Два коротких завывания. Длинное. Снова пауза. Какая-то чертова азбука Морзе! А Данила дергался, подчиняясь ее ритму! Тут Толик и сам почувствовал, как дьявольский ритм пробирается в его голову, вызывая острое желание послушать его поближе, узнать получше. Только этого еще не хватало!
        Выхода не было. Анатолий схватил Громова в охапку и потащил наверх. Поначалу Данила яростно сопротивлялся и бормотал что-то. То ли на латыни, то ли на каком-то еще, явно не русском языке. Потом тело его обмякло. Руки, молотившие Толика по плечам, бессильно повисли.
        – Отпустите меня, Анатолий… Я сам…
        – У вас опять было что-то вроде обморока.
        – Нет. Не обморок. Это все Кремль. Я подвержен его влиянию больше, чем все вы, поскольку не один раз испачкался этой грязью и… Кипяток постарался. Кажется, у меня почти не остается времени…
        – Времени? До чего?
        – До того, как здешние темные силы завладеют мною полностью. До трансформации. Там… Внизу, у окна я слышал зов. Рано или поздно я поддамся, пойду на него, и тогда вам останется лишь одно: остановить меня любой ценой. Из друга я превращусь во врага. Не пропустите этот момент, заклинаю вас, Толик!
        – Мы еще поборемся с этими темными силами! – Томский старался говорить как можно бодрее. – И не такие зовы спичкой затыкали! Идти можете?
        – Пожалуй… Да.
        Вскоре Толик и Данила нагнали остальных. Те поджидали их у выхода на площадку с колоколами, расположенными в проемах толстых стен. Никто не решался выйти наружу потому, что… На веревках, крепившихся к языкам колоколов, висели человеческие черепа. Веревки были продеты в глазницы или специально пробитые в костях дыры.
        Томский тоже остановился. Какое-то время все смотрели на черепа. Наконец Толик вышел на площадку, приблизился к одному из проемов и тут же забыл о болтавшихся на веревках зловещих экспонатах – настолько потрясающим был вид, открывающийся на окрестности Кремля с колокольни Ивана Великого.
        Пыль, поднятая утренним ветром с руин, смешивалась с клубами тумана, делая малиновую полосу над горизонтом инфернально-размытой. Серебристой лентой посверкивала гладь Москвы-реки. Руины строений и уцелевшие в разной степени здания выглядели декорациями к какому-то спектаклю. Мелкие детали вроде мелькавших тут и там живых существ не влияли на общую торжественную и мрачную картину мертвого и в то же время живого города.
        – Вот это да, бляха-муха! Красиво, чтоб мне лопнуть!
        Краткая, но емкая характеристика открывшегося вида, выданная Кипятком, как нельзя лучше описывала московский пейзаж.
        Однако доносившиеся снизу завывания вернули Томского в суровую действительность. Он приблизился к проему, взглянул вниз.
        Толпа человек из ста сгрудилась вокруг ямы, расположенной между Царь-колоколом и Царь-пушкой. В темноте ее не было видно. Теперь же дыру, обложенную по периметру бетонными плитами и выглядевшую почти правильным кругом, можно было рассмотреть во всех подробностях.
        Томскому она чем-то напомнила яму, которую рыли рабы сатанистов на Тимирязевской. Может быть, кремлевские психи тоже надеются прорыть ход к вратам ада? По крайней мере все, что происходило внизу, выглядело именно так.
        Половина людей у ямы опустилась на колени. Завывая, они раскачивались из стороны в сторону. Те, кто остался стоять, вторили своим собратьям, дрыгаясь на месте. Дирижировал дьявольским оркестром хорошо знакомый Анатолию бородатый «гусар». Он кружил возле ямы, опускался на четвереньки, чтобы заглянуть вниз, и снова метался вокруг дыры в земле. Судя по всему, «гусар» был недоволен. Не происходило того, что должно было произойти.
        И вот он остановился. Вытянул руки в направлении Спасской башни и завыл так, что почти заглушил свой хор. Одним взмахом руки он заставил сотоварищей замолкнуть, а сам опустился на колени и вонзил саблю в щель между плитами.
        – Омнис иммундус спиритус омнис сатаника потескас омнис инкурсио инферналис!
        Толпа пришла в движение. Психи расступались, расходились в стороны и ложились на плиты. Возможно, внизу эти действия и выглядели бы хаотичными, но сверху было хорошо видно, что лежащие образовывали пентаграмму, центром которой была яма.
        – Нон ултра аудеас серпенс каллидисиме десипере! – проорал «гусар», выдергивая саблю. – Хуманум генус Деи Еслесиам персеквуи ас Деи електос ексутере ет крибраре сикут!
        Толик был так увлечен зрелищем, что не сразу заметил Громова, который стоял рядом. Свой снятый противогаз он держал в руке и шевелил губами, явно повторяя тарабарщину, которую нес «гусар». Глаза Данилы сверкали. На лбу выступили капли пота.
        – Данила?
        – Я вижу, – тихо ответил Громов. – Я все вижу. Зрение вернулось…
        Толик собирался сделать что-то, чтобы вывести Данилу из очередного ступора, но не успел.
        «Гусар» схватил за руку какого-то мужика в шинели, подтянул к себе и, вонзив ему саблю в живот, одним движением вскрыл тело от пупа до подбородка. Несчастный упал, задергался в агонии, а «гусар» ударом ноги столкнул его в яму.
        – Омнис иммундус спиритус омнис сатаника потескас омнис инкурсио инферналис!
        На дне ямы что-то происходило. Что-то не похожее на просто конвульсии умирающего. Психи, не участвовавшие в построении пентаграммы, вновь завыли в уже знакомом ритме азбуки Морзе.
        Появились новые служители ямы. Они волокли на плечах трупы с заметными признаками разложения. Судя по всему, их специально заготовили для ритуала и теперь швыряли в яму.
        И тут Данила, оттолкнув Толика, схватился за ржавые перила, явно намереваясь спрыгнуть вниз. Томский успел схватить Громова за ворот комбинезона и отшвырнуть от проема.
        – Не слушайте это! Не слушайте!
        Не успел Анатолий выкрикнуть предупреждение, как в углу площадки зашевелилось то, что все приняли за груду тряпья. Мужчина с бледным лицом, облаченный в монашескую рясу, вытянул перед собой руки. Ощупывая подвешенные на веревках черепа, медленно прошел мимо застывших от неожиданности людей к проему, протиснулся между стеной и колоколом и… спрыгнул вниз.
        Звезды на кремлевских башнях одновременно вспыхнули, залив колокольную площадку багровым светом. Вопли внизу стихли.
        Сердце Толика превратилось в кусок льда. Яма наполнялась серой с розовыми прожилками пузырящейся массой. Жертвоприношение было принято.
        Глава 3
        Имя твое неизвестно
        Времени на размышления не оставалось. Макс чисто инстинктивно разжал ладони, позволяя тому, кто схватил его за ноги, тащить себя вниз. Существо сверху отличалось недюжинной силой и не желало выпускать добычу даже при том, что сила тяжести была на стороне соперника внизу. Наконец голова Добровольского выскользнула из захвата. Уши лишь чудом не достались охотнику в качестве трофея, чего нельзя было сказать о противогазе.
        Макс рухнул на дно колодца. Удар смягчило то, что он сбил существо внизу и упал на него.
        Первым, что почувствовал, барахтаясь, Добровольский, было невыразимое зловоние. Перчатки скользили по гладкой шерсти. Перед глазами мелькнула морда. Наполовину человеческая, наполовину акулья. Желтые глаза с бушующим в их глубине адским пламенем.
        Библиотекарь. Мутант выследил его. Дождался, пока человек останется один, окажется в самом неудобном для отражения атаки положении и…
        Затрещала прорезиненная ткань комбинезона. Макс буквально видел, как ее рвут и режут серповидные когти.
        Счет шел на секунды. Если Библиотекарь сможет размахнуться для первого удара, второй ему не потребуется.
        Добровольский опустил руки, которыми защищал горло. Нащупал рукоятку «Глока» в тот момент, когда у шеи клацнули зубы, а кожу едва не прожгла горячая, как расплавленный металл, капля слюны.
        Выстрелы прозвучали глухо – ствол пистолета упирался монстру в грудь. Макс снова и снова давил на спуск, но натиск Библиотекаря только усиливался, будто тварь была закована в броню.
        «Если стрелять по корпусу, потребуется не меньше двадцати выстрелов, в голову хватит и десяти», – вспомнились Добровольскому слова сталкера, который не раз бывал в Великой Библиотеке. Он хорошо знал повадки чудищ, в которых превратились сбежавшие из московского зоопарка орангутаны, и их физические способности.
        Хорошо, но недостаточно для того, чтобы выжить в схватке с ними. По слухам, знаток, отправившийся за книгами в очередной раз, так и не вернулся…
        Макс не считал выстрелы, но полагал, что сделал их предостаточно. Почему же Библиотекарь не умирал? Или это был вовсе не Библиотекарь, а другой мутант, превосходящий обитателей книгохранилищ по выносливости?
        – Ну, подыхай ты же!
        – Подыха-а-ай! – передразнил Добровольского Библиотекарь, скопировав даже почти просительную интонацию человека. – Же… Ну…
        В это же мгновение стальные тиски, в которые угодил Макс, разжались. Библиотекарь раскинул лапы, дернулся и затих. Желтые глаза-фары затянулись мутной поволокой и погасли.
        Добровольский встал на колени. Несколько минут потребовалось на то, чтобы отдышаться и подняться во весь рост, ухватившись за нижнюю скобу колодца.
        Теперь стало очевидно – он был на волосок от смерти. Библиотекарь оказался просто великаном. Даже теперь, мертвый, с развороченной пулями грудью, он выглядел устрашающе – настоящий демон, исчадие ада.
        Макс оценил размеры ущерба – разорванный на боку костюм химзащиты уже не защищал. Болело все тело, но, похоже, кости остались целы.
        Наверху послышался какой-то шорох. Добровольский поднял голову. В круге люка что-то мелькнуло. Охотник сверху не собирался мириться с поражением. Что ж, давай… Высунься еще разок, братишка!
        Макс поднял ствол «Глока». Как только чья-то лысая голова вновь показалась в отверстии, нажал на спусковой крючок. Бах! Удивленный вскрик. Стон.
        Теперь не тормозить. Не дать противнику опомниться. Ковать железо, пока горячо. На то, чтобы сунуть пистолет в кобуру и подняться наверх, ушло несколько секунд. Азарт впрыснул в кровь достаточное количество адреналина, чтобы забыть о болях в измученном теле и возможных рисках.
        Теперь Добровольский не стал высовывать из люка голову и осматриваться, а сразу выпрыгнул на поверхность и выдернул из ножен катану.
        Существо, поджидавшее Макса в Александровском саду, было человеком. Почти. Лысый, широкоплечий мужчина среднего роста, одетый в замызганную шинель с каракулевым воротником и оборванными пуговицами, готовясь напасть на Добровольского, вытянул руки. Пальцы на них, кроме больших, срослись и ороговели, образовав что-то похожее на клешни. То же самое произошло и с пальцами ног. Кроме того, ступни были непропорционально крупными, словно на них надели ботинки из человеческой кожи слишком большого размера. Шинель на плече мутанта намокла от крови – туда угодила пуля.
        Увидев катану, он отступил, наклонил голову и что-то забормотал себе под нос. Добровольский сделал шаг вперед. Клешнерукий попятился. Макс продолжал наступать, а мутант отходил до тех пор, пока не оказался на полированных, но растрескавшихся и поросших мхом мраморных плитах, окружавших Могилу Неизвестного Солдата.
        Теперь он поднял голову. Черные как смоль глаза смотрели на Добровольского с такой ненавистью, что тому стало ясно: разойтись мирно не получится.
        Что ж… Война так война. Макс понимал – он не в лучшей форме, но его противник ранен и безоружен, а значит, зря лезет на рожон.
        Как только нога человека коснулась полированных плит, клешнерукий атаковал. Добровольский взмахнул катаной, рассчитывая снести мутанту голову, и очень удивился, когда меч оказался зажатым в клешне. Рывок. Обернутая изолентой рукоять катаны выскользнула из ладони Макса. Меч перекувырнулся в воздухе, со звоном ударился о каску на постаменте. Потом был удар в грудь, от которого и сам хозяин катаны проделал головокружительный кувырок.
        Добровольский упал на спину. Мутант прыгнул на него сверху. Клешня сдавила правую руку с такой силой, что казалось, еще чуть-чуть, и она окажется отрезанной по локоть. Единственное, что смог сделать Добровольский в этой патовой ситуации, – ткнуть клешнерукого растопыренными пальцами в глаза. Прием сработал. Мутант пронзительно взвизгнул, качнулся, а Макс выдернул из кобуры пистолет, сунул ствол клешнерукому под ребра и нажал на спусковой крючок. Сухой щелчок. Не осечка. Он просто не перезарядил «Глок» и сейчас должен был расплатиться за этот промах.
        Упершись ногами в плиты, Добровольский выскользнул из-под противника. Перевернулся и встал на четвереньки. Увидел перед глазами буквы знаменитой надписи. Часть их отвалилась, и от слова «бессмертен» осталось лишь «смертен».
        В голове мелькнула мысль о том, что Кремль выдает ему предупреждение, высылает свою черную метку и советует убираться по-хорошему.
        Щелк! Клешня сомкнулась на щиколотке человека. Мутант потянул Макса к себе, а тот свободной ногой ударил нападавшего в лицо. Клешня разжалась. Добровольскому наконец удалось встать, но ненадолго. Как только он повернулся лицом к мутанту, получил удар в грудь и вновь распластался на плитах. Теперь клешнерукий не пытался нападать. Похоже, он оценил боевые способности человека как очень средние и решил поиграть с ним, прежде чем убьет.
        Мутант обошел вокруг лежащего человека, дождался, когда тот встанет, и ударил вновь. Добровольский опять упал. Встал и снова был сбит с ног точным и сильным ударом клешни.
        Все. Силы его были на исходе. Он недооценил хозяина Александровского парка. Тот был вооружен. Оружием, которым снабдила его радиация. Клешни оказались куда лучше пистолета и меча. Их не требовалось перезаряжать и отнять было невозможно.
        Добровольский встал. На этот раз он не стал дожидаться нового удара и бросился бежать. Мутант преградил ему путь. Пришлось поворачивать. Снова и снова. Поединок у кремлевской стены, напоминавший танец, затягивался, но результат его был уже известен. Бесконечно кружить по площадке Добровольский не мог. В отчаянии он попытался вскарабкаться на постамент Могилы Неизвестного Солдата, а клешнерукий бросился за ним. Раздался жуткий хруст. Мутант завопил от боли, а потом завыл, но уже тише. Макс обернулся. Нога клешнерукого угодила в отверстие, некогда бывшее центром звезды. Отверстие, из которого выходил газ, питавший Вечный Огонь. Похоже, нога мутанта была сломана.
        Макс поднял катану. Подошел к противнику, который пытался вытащить застрявшую в дыре ногу.
        – Ну как, допрыгался-добегался, браток?
        – Р-р-р…
        – Вот тебе и «р-р-р». Куда противогаз-то подевал?
        Клешнерукий продолжал рычать. Макс сам увидел противогаз, валявшийся у открытого люка. А еще он заметил человека, который не спеша двигался ко входу, ведущему из Александровского сада в Кремль между Кутафьей и Троицкой башней. На какое-то время он исчез из поля зрения, а потом голова его замелькала среди зубцов кремлевской стены. Похоже, это и был посланец Ахунова.
        Мутант снова попробовал вытащить поврежденную ногу из дыры в плитах, но безуспешно. Потом перестал дергаться и обреченно склонил голову. Кремль, как это ни странно, оказался сейчас на стороне пришельца, а не аборигена.
        – Ну, друг, мне пора, – вздохнул Добровольский, глядя на буквы надписи. – Не думаю, что ты сможешь выжить со сломанной ногой. Имя твое так и останется неизвестным…
        Одним взмахом меча Макс перерубил шею клешнерукого. Голова мутанта, подпрыгивая, как мячик, покатилась по плитам.
        Добровольский вытер лезвие меча о шинель и направился к люку, чтобы подобрать противогаз. По пути перезарядил пистолет. Партия переходила в эндшпиль, и, чтобы не остаться в дураках, следовало быть во всеоружии.
        Глава 4
        Пожиратели безумия
        Яма напоминала бурлящий котел. Бледная поначалу биомасса наливалась ядовитыми красками, начиная походить на ту, что Томский видел в контейнере.
        Выбросившийся с колокольни монах плюхнулся в яму и был моментально облеплен мерзкой жижей. Толпа окончательно впала в неистовство. Каждый начал плясать, причем на свой манер. Больше всех старался «гусар». Подпрыгивая и вопя во всю глотку, он опустился на колени перед ямой, сунул руки в биомассу, а затем выдернул их и принялся жадно облизывать. Когда его примеру последовал еще один чудик, главарь, не задумываясь, столкнул его в яму. Тот завопил. Барахтаясь, попытался выбраться, но «гусар» давил ему на голову ногой до тех пор, пока биомасса не вползла в разинутый в крике рот.
        Эта жертва, скормленная жадной субстанции, заставила ее клокотать с новой силой. Жижа перелилась через край ямы и начала растекаться вокруг нее. Звезды на башнях поочередно вспыхивали, создавая эффект бегущего огня. Жуткая дискотека на залитом багровыми отсветами дворе продолжалась. Босые ноги психов-жрецов выбивали фонтаны брызг из биомассы. Те, кто поскальзывался и падал, немедленно поглощались жижей. Становились ее частью. Общим организмом. Причем одни вопили так, словно их заживо пожирали, а другие визжали, будто испытывали оргазм.
        «Гусар», не выпуская сабли из рук, лег на спину. По телу его прокатилась волна дрожи. Живот вздулся. Опал. Потом то же самое произошло с грудью, которая стала похожей на бочку. Когда она приняла нормальную форму, «гусар» встал. Он выглядел помолодевшим.
        Толпа продолжала неистовствовать. Те, кто достигал пика исступления, лишались остатков разума, если он у них вообще, был. Один псих большими пальцами выдавил себе глаза, упал на колени и принялся набивать красно-серую кашу в пустые глазницы. Другой, расталкивая и сбивая с ног собратьев, вприпрыжку добрался до ямы и нырнул в нее вниз головой. Босые ноги его несколько секунд дергались в пляске смерти, а затем исчезли.
        Томский вдруг поймал себя на мысли, что думает о глазах. Судя по всему, вокруг ямы толпились зрячие. А куда же тогда подевались слепцы? Две касты кремлевских жителей, на которые разделила их властвующая в центре Москвы темная сила… Что там болтал об этом Данила?
        Толик посмотрел на Громова. Тот, похоже, окончательно выпал из реальности. Губы его шевелились, глаза горели, а пальцы сжимались в кулаки и разжимались.
        – Данила плох. Совсем плох, – тихо произнес Томский. – Он не должен видеть… Этого.
        – Да и нам негоже смотреть на эту вакханалию, – кивнул Корнилов. – Мне тоже не по себе. Так и тянет, чтоб мне сдохнуть, присоединиться к этим плясунам. Думаю, надо спуститься. Найти помещение без окон и дождаться, когда танцы закончатся, а звезды погаснут.
        – Закончатся ли? – Вездеход гладил трясущуюся, как осиновый лист, Шестеру. – Погаснут ли?
        – Ну вы, бляха-муха, даете! – воскликнул Кипяток. – Делайте же что-нибудь, а не рассуждайте. Посмотрите на деда! У него крыша поехала!
        Леха оказался прав. Громов вновь рванул к перилам, но не для того, чтобы сделать очередную попытку присоединиться к плясунам.
        – Они здесь! – заорал он, вцепившись в ограждение. – Они прячутся здесь и пришли, чтобы помешать вам! Убейте! Убейте! Убейте!
        Леха врезал прикладом автомата Даниле между лопаток. На пару с Корниловым они оттащили Громова от ограждения, но было поздно. Стоявший по колено в биомассе «гусар» поднял голову. Потом вскинул руку, указывая на колокольню.
        – Смерть!
        Слово это он прокричал очень отчетливо. Как оказалось, кремлевские пожиратели биомассы могли при желании говорить и нормальным языком.
        Вопли и завывания стихли.
        – Убить их!
        Громов захохотал. От души. Громко и страшно. От хохота этого Толик почувствовал ползущие по коже мурашки.
        – Ха-ха-ха! Никто! Никто не может приходить сюда безнаказанно! Она голодна и сожрет все, что шевелится! Вам не выбраться отсюда, идиоты! Ха-ха-ха!
        – Заткни пасть! – рявкнул Кипяток. – Хочешь, чтоб твое поддувало кляпом законопатили?!
        Как ни странно, но угроза Лехи возымела действие. Данила затих и только тряс головой. Однако радоваться было нечему: снизу послышались треск и шлепанье босых ног по каменным ступеням лестницы.
        – Они здесь, – озвучил Томский общеизвестный факт. – Лестница узкая. Вдвоем на ней с трудом протиснешься. Всем кагалом им сюда не ворваться. Поэтому так: отбиваемся поочередно. Первым колошматить этих придурков буду я. Закончится рожок – твой выход, Юрка. Потом, Леха, ты. И дальше – по кругу. Посмотрим, сколько понадобится чудиков, чтобы завалить ими дорогу на колокольню. Вездеход – следи за Данилой. Если бузить начнет – вырубай. Трансформация, тьфу…
        Толик воткнул в «калаш» полный магазин, спустился на несколько витков лестницы вниз. Атакующие не заставили себя ждать.
        Томский рассчитывал, что первым появится «гусар» и схлопочет свою пулю. Однако из-за поворота лестницы показался пожилой мужик в рваном костюме химзащиты и берцах без шнурков. Испачканные в бурой жиже губы ласково улыбались. Если бы не опасная бритва, зажатая в правой руке, можно было подумать, что псих встретил старого знакомого и вот-вот протянет ладонь для рукопожатия.
        – Стоять! Стреляю!
        – Тю-тю-тю! – Псих, продолжая улыбаться, показал Толику язык и помахал бритвой. – Чик по горлышку! Чик-чик!
        Томский выстрелил. Пуля пробила чудику грудь. Он почти с детским удивлением посмотрел на рану, рухнул на колени и привалился к стене. Глаза его остались широко раскрытыми, а губы – изогнутыми в улыбке.
        Следующим был молодой парень восточной наружности. Лоб его стягивала белая повязка с алым кругом и черными иероглифами по бокам.
        – Ветер, ветер, – произнес он нараспев. – Он поднимает меня все выше и выше! Ветер! Ты слышишь, как он завывает?!
        – Слышу.
        Бах!
        Голова упавшего камикадзе оказалась на коленях у старика.
        Томский перевел флажок «калаша» в положение стрельбы очередями, переступил через трупы и начал спускаться. Еще пятеро психов улеглись на ступени. Шестой, розовощекий толстяк, голый до пояса, с колышущимся волосатым животом, в черных рейтузах, увидев Толика, развернулся, чтобы сбежать, но комплекция не позволила убраться восвояси с нужной скоростью.
        У Томского закончились патроны. Пришлось как следует врезать жирному борову прикладом по голове. Он растянулся на ступенях головой вниз, смешно засучил ногами.
        – Юра, давай сюда!
        Вернувшись на звонницу, Анатолий увидел, что Громову стало хуже. Он стоял на четвереньках и, как собака, скреб скрюченными пальцами пол.
        – Евтите беси… Беси… Беси…
        – Он ничего не слышит, – развел руками Носов. – Или не хочет слышать.
        – Спекся наш дедуля, – подытожил Кипяток. – Теперь только обузой будет…
        – Рот закрой! – рявкнул Томский. – Мне начинает казаться, что главная наша обуза – ты.
        Снизу донеслись автоматные очереди. Глухие удары падающих тел. Через пару минут все стихло. Томский начал беспокоиться за Корнилова, но тот вскоре явился собственной персоной.
        – Пятерых положил. Все. Больше желающих заглянуть к нам в гости нет.
        – Как нет? Они что, испугались?
        – Может, с силами собираются?
        – Щас посмотрим. – Леха, бросив неприязненный взгляд на Громова, выглянул во двор. – Ага. Похоже, им уже не до нас. Эх-ма, что творят!
        Психи оставили попытки штурма. У них появился новый корм для любимой биомассы – трупы собратьев, погибших на лестнице. Их подтаскивали к краю ямы и пинками сбрасывали в пузырящуюся жижу. С каждой новой порцией пищи, полученной биомассой, звезды вспыхивали все ярче. Они уже не светились, а пылали огнем Преисподней.
        Томский с трудом оторвал взгляд от звезд и увидел, что его товарищи не находят в себе сил совладать с маниакальным желанием любоваться на звезды.
        – Будьте вы прокляты! – бросил Толик звездам. – Надо с этим заканчивать!
        Он не стал приводить напарников в чувство, как собирался сделать вначале, а вытащил из вещмешка гранату. Вырвал чеку и, примерившись, швырнул вниз. Граната, которую, кстати, никто из чудиков не заметил, подкатилась к краю ямы. Чуть побалансировала на уголке плиты и плюхнулась в биомассу.
        Томский не знал, правильно ли поступил. Эффект мог оказаться диаметрально противоположным ожидаемому. Кто ее знает, эту биомассу? Может, сожрав гранату, она станет сильнее?
        Секунда. Другая. Третья. Ничего не происходило. Анатолий собирался выругаться, когда жижа, успевшая стать кроваво-красной, дернулась, поднялась над ямой куполом, и он блестел так, словно был усыпан стразами, которые переливались от света адских звезд.
        Томскому показалось, что в хитросплетениях похожих на вены прожилок он различает лица людей, сожранных биомассой, их искаженные ужасом черты, разинутые в немом крике рты.
        Купол раскрылся, как бутон цветка. Лепестки его задрожали и вдруг развалились на комья разного размера и цвета. Жижа начала утекать в яму, втягивая за собой расплесканные по плитам лужи, будто спрут, который прячется в свое логово, втягивая щупальца.
        Граната, похоже, сработала. Кремлевские чудики разом онемели, а потом одновременно завопили так, словно их резали тупыми ножами. Многие бросились к краю ямы, надеясь урвать себе хоть чуточку стремительно убегающей биомассы. Во всеобщем хаосе «гусара» сбили с ног. Он пытался подняться, однако те, что совсем недавно ему повиновались, забыли об иерархии и безжалостно топтали своего повелителя.
        Здоровяк так и не встал. Когда жижа полностью скрылась в яме, а психи в отчаянии заметались у ее краев, Томский увидел «гусара». Он лежал с проломленной грудью и все еще сжимал в правой руке свою саблю.
        – Может быть, вы и правы с этой гранатой, – услышал Толик за спиной голос Громова. – Но есть большая вероятность того, что допустили непоправимую ошибку.
        Когда Данила закончил фразу, звезды на башнях Кремля погасли. Только теперь стало понятно, что день уже давно наступил.
        Яма теперь выглядела, как обычное углубление в земле, тем более что ее сумасшедшие почитатели уже начали разбредаться по своим укрытиям.
        – Громов, самое время двигать к Сенатскому дворцу. Думаю, теперь нам никто не помешает.
        – Двигать пора, – согласился Данила. – Но по поводу того, что нам никто не помешает, я бы поспорил.
        – День-деньской сидеть на колокольне – тоже не дело, – усмехнулся Корнилов, выглядывая во двор. – Да и чудиков я больше не вижу.
        – Пора, спускаемся!
        Толик двинулся по лестнице первым. Спускаться вниз было не в пример легче.
        От боя остались только кровавые следы на ступенях – все до единого тела уволокли.
        Томский был уверен: жители Кремля на горьком опыте поняли, что столкнулись не с легкой добычей, а с серьезными противниками, которые при случае могут и по зубам врезать.
        На выходе из храма Толик убедился, что его предположение оказалось верным: кремлевский двор был пуст.
        Группа двинулась в сторону Сенатского дворца, но уже через сотню метров стало ясно: все расчеты были ошибочными. Психи никуда не уходили. Не меньше полусотни их появилось впереди с явно враждебными намерениями. У тех, кто отрезал Томскому и друзьям обратную дорогу к колокольне Ивана Великого, настроение тоже было далеко не дружеским.
        Глава 5
        Слава Зелинскому!
        Выстрел, а потом взрыв гранаты… Похоже, кульминация представления под названием «Конституция» уже началась.
        Макс почти бежал ко входу в Кремль, опасаясь упустить посланца Ахунова, но у разбитых турникетов поскользнулся и едва не упал. Взглянув под ноги, Добровольский увидел лужу крови. Она брала свое начало у груды тел, которые Макс в спешке принял за кучу мусора.
        Этих четверых убили совсем недавно. Все они были в противогазах, но Добровольский сразу узнал своих товарищей. Они служили тайному правительству. Одного звали Эдиком. Вспомнился разговор, подслушанный в туннеле у Боровицкой.
        Эдик готовился сопровождать на поверхность какого-то супер-пупер воина…
        Тот-то его и убил… Причем так жестоко, как люди не убивают. Стекла противогаза были выбиты чем-то острым, а потом это острое воткнулось Эдику в глаза. Остальным тоже не очень повезло: развороченная грудь, вывалившиеся через распоротый комбинезон внутренности…
        Макс не сомневался, что именно супер-пупер воин расправился со своими опекунами. Зачем? Или Ахунов в чем-то ошибся, или… Он с самого начала запрограммировал своего воина на уничтожение сопровождающих, чтобы те не помешали выполнить гэмэчелу поставленную Тельманом задачу. Например, доставить Конституцию вовсе не тайному правительству.
        Каждый хотел играть в этом чертовом деле свою роль, не совпадающую с изначальным сценарием, причем никто никого не щадил…
        Перед тем как уйти, Добровольский еще раз посмотрел на груду обезображенных трупов. Если раньше его план заключался в том, чтобы договориться с Томским, а встреч с созданием Ахунова по возможности избегать, то теперь в силе оставался только первый пункт.
        Это существо убило его товарищей, и Макс принял твердое решение: уничтожить бездушную машину, которая ни во что не ставила человеческую жизнь.
        Добровольский пересек переход между Кутафьей и Троицкой башнями. Стрельбы и взрывов больше не слышалось, но чутье подсказывало: в Кремле что-то происходит.
        Макс решил не переть на рожон по центру двора, а двигаться вдоль стен. Он выдернул из кобуры пистолет, но сообразил, что стрельба никак не согласуется с его намерениями не объявлять о своем присутствии.
        Очень скоро стало ясно: о спокойном путешествии можно и не мечтать. Совсем рядом послышались какие-то звуки. Стоны и всхлипы. Тихое бормотание.
        Добровольский остановился, напряг слух.
        – По-по-могите… могите… ме-те-те… по-мо-ги-те…
        Стонал и плакал мальчик у стены. Он сидел к Максу спиной, весь скрючившись и втянув голову в плечи. Голый мальчишка лет двенадцати. Что он тут делал и какого рода помощь ему требовалась?
        – Эй, пацан, что случилось?
        Макс приблизился к сидевшему, а тот, не разгибаясь, вытянул худющую, грязную руку, указывая на гору старинных пушек, сваленных метрах в пятидесяти.
        – Помогите!
        – Чем помочь? Что там?
        Вместо ответа паренек всхлипнул. Рука его затряслась и опустилась.
        – Да что же с тобой?!
        Добровольский коснулся ладонью спины парня.
        – Да не рыдай ты, скажи толком, что…
        Пацан вдруг хихикнул и обернулся к Максу. И это был вовсе не мальчик. Маленький старик с вытянутой, как огурец, головой, облепленной седыми волосами, улыбнулся синими губами, показав беззубый рот.
        – Еще один на крючке! Э-э-э-эй, геть до кучи!
        Тонкие, но цепкие пальцы впились в запястье Добровольского, а из-за горы пушек один за другим выскакивали сообщники старика. Они были еще на середине пути, когда обрубленная по локоть рука лже-мальчика уже катилась по земле, а сам он вопил от боли и пытался увернуться от вездесущей катаны.
        Добровольский рассек голову-огурец от макушки до подбородка, перепрыгнул через труп и бросился навстречу тем, кто так желал его схватить. Противников было немало, но Макс оказался в своей стихии и не собирался отступать.
        Тут было на что посмотреть. Высокий парень в костюме химзащиты и противогазе кружил среди обступивших его безумцев, а они падали на плиты как срезанные серпом колосья и вряд ли понимали перед смертью, что с ними произошло. Хлестала кровь, разлетались в стороны обрубки плоти, вопили раненые, испускали последний хрип убитые.
        Добровольский разил направо и налево до тех пор, пока кремлевские аборигены не начали разбегаться. До них, похоже, дошло, что связываться с таким орлом не стоит.
        Макс не стал никого преследовать: вытер катану о тряпье ближайшего мертвеца, вложил ее в ножны и продолжил свой путь.
        Маршрута он не знал, но был уверен: очень скоро увидит нечто такое, что сразу даст ему понять, как действовать дальше.
        Внимание Добровольского привлек блеск какого-то предмета за пыльным стеклом одной из дверей Кремлевского дворца. Сработал инстинкт исследователя. Макс, конечно же, пришел сюда с четкой целью, но очень хотел понять, чем живут обитатели этого места, какие страсти испытывают, кроме охоты за незваными гостями. Как-никак, а Кремль был местом загадочным на все сто. Если, например, Великая Библиотека являлась просто опасной территорией, то тайны сердца Москвы так и не были раскрыты. Только обрывочные сведения, слухи да откровенные байки-ужастики, сочиненные сказителями, которые зачастую никогда и не покидали своих насиженных станций.
        На самом деле Кремль лишь предстояло исследовать.
        Убедившись в том, что поблизости никого нет, Макс толкнул дверь и вошел в вестибюль здания. Там царила гробовая тишина, но Добровольский провел несколько минут, напряженно ожидая какого-нибудь звука или движения, сигнализирующего об опасности.
        Макс включил фонарик. Увидел цепочки следов босых ног на пыльном мраморе пола. Вели они внутрь помещения и обратно. Его дружки-охотники здесь бывали. И не раз. Но сейчас, по всей видимости, шныряли в других местах.
        Настал черед осмотра блестящего предмета. Это была банка из-под консервов. Очень примечательная.
        Добровольский присел на корточки, поднял банку. Тушенка. Съеденная совсем недавно – на внутренней поверхности блестели потеки жира. Тот, кто лакомился деликатесом, явно не экономил. Любой житель Метро не оставил бы столько жира. Так мог поступить лишь человек, котоый не знавал вкуса жареных крыс и имел в распоряжении большие запасы этой самой тушенки.
        Теперь Добровольским двигало не просто любопытство: Кремль вполне мог оказаться источником ресурсов, позволяющих сделать жизнь людей, прозябающих под землей, чуть более комфортной. И еще. Если раньше мелькала мысль, что обитающие здесь психи могли быть каннибалами, то сейчас ее можно было ставить под сомнение. Зачем же тогда отлавливать гостей? Только чтобы не делиться с ними тушенкой?
        Макс направился к одному из входов в зал Дворца, чтобы узнать, зачем туда ходили кремлевские жители-небожители.
        Снова пауза для оценки ситуации. И снова – ни звука, ни шороха. Макс не включал фонарик, когда вошел в зал, но сразу ощутил объем и масштабы помещения. Оно было огромным. Для привыкшего к ограниченному пространству Метро человека – просто гигантским.
        Добровольскому доводилось бывать в самых разных помещениях, в том числе и в таких, которые простой житель Метро посчитал бы громадными, но сейчас он испытывал самый настоящий трепет.
        Макс нажал кнопку фонарика и… не сдержал возгласа ужаса.
        В зале были зрители. Из своих мягких кресел на сцену смотрели мертвецы. В самых разных, порой нелепых, порой жутких до дрожи позах, уронив головы на спинки передних сидений или откинувшись назад. Торчащие пучками волосы, зеленые и черные трупные пятна, висящая безобразными лохмотьями кожа, темно-красные ямки гнили на телах.
        Каким же должно быть зловоние в этом царстве тлена и разложения?!
        Макс инстинктивно поднес руку к лицу, чтобы зажать ноздри. Пальцы ткнулись в резину противогаза. Хвала тебе, Господь, за то, что ты не позволил вдохнуть рабу твоему эту вонь! Славься в веках имя твое, господин Зелинский, за то, что нашел время изобрести противогаз!
        Немного успокоившись, Добровольский принялся водить лучом фонарика по секторам зала. Некоторые трупы были здесь так давно, что от них остались одни скелеты, другие только-только раздувались, находясь в самом начале пути разложения.
        Одежда… В основном костюмы химзащиты. Кое-где на спинках кресел висели противогазы, а на сиденьях лежали автоматы.
        Ну да. Сталкеры. Пропавшие сталкеры. Те парни, что попали под влияние кремлевских звезд. Они стали зрителями бесконечного спектакля, разворачивающегося на пустой сцене зала Кремлевского дворца.
        Макс попытался прикинуть количество мертвецов, но свет фонарика выхватывал из темноты лишь фрагменты секторов. Не меньше трех сотен навскидку…
        А еще Добровольский увидел знакомые банки тушенки. Целые, тускло поблескивающие смазанными солидолом боками, они были сложены в пирамиды между рядами. Пустые банки валялись на полу вперемешку с разорванными пакетами из-под галет.
        Этот огромный морг был еще и столовой. Обитатели Кремля рассаживали в креслах пойманных и убитых ими сталкеров, а потом пировали.
        Точно сумасшедшие. И не просто идиоты, а буйные психи.
        Макс покинул зал, размышляя над перипетиями кремлевской жизни и пытаясь найти им хоть какое-то объяснение. Не получалось. Из-за недостатка информации.
        – Ты ее еще получишь, дружок, – буркнул он себе под нос. – Главное, чтобы ее было не чересчур много.
        Добровольский вышел в вестибюль и направился к двери. И тут мутное стекло взорвалось, обдав его острыми брызгами осколков.
        Глава 6
        Воля или смерть
        Психи окружали группу молча. Без выкриков и бормотания.
        Было в этой молчаливой сосредоточенности что-то такое, отчего очень хотелось поднять шум самому. Завопить во всю глотку. Выстрелить. Швырнуть гранату. Любым другим способом покончить со зловещим безмолвием. Заставить этих уродов кричать.
        Томский вдруг понял: сейчас кремлевскими чудиками кто-то руководит. И это уже не придурковатый «гусар», вопивший сатанинские молитвы, а человек пусть и больной на всю голову, но сохранивший в своем мозгу азы тактики и стратегии.
        Толик попытался вычислить главного. Вожака стаи, которого следовало ликвидировать в первую очередь, чтобы внести смуту в скопище волков.
        Не получалось. Чудики выглядели, как однояйцевые близнецы.
        – Не стрелять, – почти шепотом приказал Томский. – Тьфу, огонь только по моей команде! Юрка. Ты видишь того, кто у них за главного?
        – А хрен его знает, товарищ Томский! Но командир… должен быть!
        Корнилов мыслил так же, как Толик. И хотя это обнадеживало, но большого оптимизма не вселяло.
        Психи, двигаясь с обезьяньей грацией, замкнули кольцо. Их было больше сотни. И теперь они весьма организованно сужали круг. Томский уже собирался отдать приказ открыть огонь и прорубаться сквозь толпу, рассчитывая на везение, когда Кипяток вдруг прошептал:
        – Вижу. Главного вижу. Слева, Томский. Он, бляха-муха, руководит этой бандой. Точно он.
        Анатолий посмотрел в направлении, указанным Лехой, и увидел рослого человека, наблюдавшего за поединком со стороны. Поза у него была такой, словно он еще не решил: поучаствовать в драке или нет.
        – Мочи его, Толян! Мочи… Или я сам! Мочи!
        Томский прижал приклад автомата к плечу и прицелился. Поймал в прорезь мушки голову главаря, но почему-то не стрелял. Палец, лежавший на спусковом крючке, словно парализовало.
        Толик никак не мог понять причину этого промедления. Мишень была как на ладони, а он… Было в этом психе что-то… Что-то очень знакомое! Что-то полузабытое. Из прошлой жизни. Да нет же! Не мог он видеть этого…
        Томский опустил автомат и постарался внимательнее рассмотреть вожака. Странным было в нем все, начиная с одежды. Красная футболка, камуфляжные брюки и светлые кроссовки. Курчавые темные волосы, борода и… Никакого оружия, кроме десантного ножа в чехле, подвешенном к ремню. Он словно вышел на прогулку!
        Что с того? Психи тоже гуляют без оружия, а иногда и нагишом. Чему удивляться?
        Однако теперь Томский знал точно: этот парень не имеет никакого отношения к жителям Кремля. Здесь он такой же чужак, как и они.
        – Почему не стреляешь, Толян?!
        Из задумчивости Толика вывел голос Лехи, и почти сразу же грохнул выстрел – Кипяток взял на себя миссию по устранению главаря. Прежде чем Анатолий толкнул Леху, тот успел выстрелить еще раз. Человек в красной футболке дернулся. Одна из пуль точно его задела. Потом он замер, пристально рассматривая психов и окружаемую ими группу. Смотрел так, словно вычислял стрелка.
        – Ты опять за свое?! – Толик не сдержался, врезал Лехе кулаком в челюсть. – Сколько мне еще терпеть?!
        – А ты… Ты чего тормозишь?!
        Томский не ответил и посмотрел на странного незнакомца. Того на прежнем месте уже не оказалось.
        – Где он, Юра?! Куда подевался?!
        Ответ был получен уже через несколько секунд. В кольце психов образовалась брешь. Бородач в красной футболке разбрасывал чудиков с такой легкостью, словно те были не людьми, а соломенными чучелами. Он шел вперед с напором танка, подминая под себя всех, кто попадался на пути. Психи, опомнившись, набросились на бородача со всех сторон. А он смахивал их с себя, как слон назойливых мосек. Молотил кулаками, бил ногами, резал ножом и продолжал идти в выбранном направлении. Настоящая машина уничтожения, под завязку заправленная топливом желания убивать.
        Завороженный этим зрелищем, Томский не сразу понял, что целью монстра в красной футболке является не кто иной, как Кипяток. Бородач не собирался становиться на сторону окруженных психами людей, он пробивался к тому, кто в него стрелял!
        Леха уже понял это. Отпрыгнув в сторону, чтобы никто не сумел ему помешать, он с диким воплем выпустил в бородача очередь. Расстояние было слишком маленьким для того, чтобы Кипяток мог промахнуться. На красной футболке появилось несколько дыр, но бородач не сбавил темпа.
        Анатолий, сам не понимая, что делает, бросился наперерез бородачу. А тот просто схватил Толика одной рукой за горло, без особых усилий оторвал от земли и отшвырнул в сторону. Теперь уже ничто не могло спасти Леху, который сначала попытался бежать, потом решил отстреливаться и, окончательно запаниковав, опустил «калаш».
        Томский встал. Секунды, на которую он встретился взглядом с человеком в красной футболке, хватило на то, чтобы понять все. Толик снял противогаз.
        – Гриша! Стой!
        Бородач, уже собиравшийся кромсать Кипятка ножом, остановился. Обернулся на голос.
        – Гришка! Это же я! Толик Томский!
        – Томский. Томский?
        Выпавший из руки нож звякнул о плитку.
        – Ну же! Вспоминай! Станция Гуляй-поле! Нестор! Наша качалка! Гриша, это же я!
        – Толик. Толик Томский. – Бородач поднес ладони к вискам, стиснул голову. – Толик. Охотный Ряд. Птицы…
        – Конечно! – Анатолий шагнул навстречу старому другу. – Точно. У тебя – клаустрофобия. Было дело…
        – Было… дело…
        Гриша вдруг бросился на Томского, сомкнул руки на его горле.
        – Не делай этого, – прохрипел Толик. – Это – не ты! Гриша, это то, что они с тобой сотворили!
        – Они. – Гриша отпустил Толика, помотал головой. – Они. Да. Люди в белых халатах. Они что-то со мной сделали, Толян. Они… Вырвали у меня глаза, а потом вставили их на место. Это время во мраке навсегда меня искорежило. Когда я прозрел, мир успел измениться. Или… Изменился я?!
        – Ты попал в лабораторию профессора Корбута, Гришка, и…
        – Стал гэмэчелом… И обратной дороги у меня уже нет. Я – кукла. Кукла, Томский. Марионетка, которую дергает за нитки любой, кто пожелает. Прежний Гришка уже не вернется. Если, конечно, не обрезать чертовы нитки. Что я здесь делаю? Ах, да. Сенатский дворец. Второй этаж. Книга в красном переплете с серебряным накладным гербом. Я должен…
        – Ты никому и ничего не должен, Гриша. И ты – не кукла!
        – Ты так думаешь, Толян? – Гриша коснулся пальцами раны на груди, поднес руку к глазам. – Кровь. Я все-таки человек… И голова кружится. Это ведь от потери крови. Человек. Живой человек…
        – Эй, ребята! – Корнилов тактично откашлялся. – Я все понимаю. Встреча старых друзей и все такое… Но, может быть, вы все-таки чуть позже вернетесь к воспоминаниям? Нас, между прочим, окружили.
        Гриша обвел взглядом толпу надвигающихся психов, наклонился и поднял свой нож.
        – Из меня сделали убийцу. Что ж… Буду убивать. Только не ради тех, кто меня сюда послал. Воля или смерть! Так, кажется, мы говорили, Толян? Пришло время следовать нашему лозунгу. Воля или смерть, Томский!
        – Воля или смерть, Гриша…
        – Тогда прощай, Толян. Я тут… Повоюю напоследок. Помогу вам вырваться. Что встали, дурашки?! Подходи по одному или сразу по несколько! Я готов!
        Обращаясь к психам, Гриша улыбнулся и поиграл ножом, перекидывая его из руки в руку. Через секунду он уже врезался в толпу кремлевцев, разбрасывая их в разные стороны. На этот раз противники, зная прыть Гриши, подготовились ко встрече с ним.
        По двое повисли у него на руках, а один запрыгнул на плечи. Как только ослабевший Гриша упал на колени, психи навалились на него всем скопом и тот, кого Ахунов назвал Че, скрылся под грудой копошащихся тел.
        – Огонь! – скомандовал Томский. – Мочи этих гадов! Гришку старайтесь не зацепить!
        Затрещали автоматные очереди. Сам Толик не стрелял. Принялся бить насевших на Гришку психов прикладом.
        Дружный ураганный огонь заставил чудиков отступать. Корнилов, Вездеход, Леха и Громов свинцом расширяли пробитую Гришей брешь, а Томский тем временем размозжил голову психа, сидевшего на Григории, и склонился над другом.
        – Гришка, ты как?!
        – Лучше, – прошептал Гриша, едва шевеля губами. – Лучше, потому что умираю. Для, меня, Толян, воля и смерть – одно и то же. Только так я смогу освободиться от мерзости, которой напичкали мою голову. Уже освободился, потому что… потому… потому…
        Говорить Гриша больше не мог, но перед тем, как умереть, успел улыбнуться. Это была улыбка свободного человека, вернувшегося наконец домой после долгого странствия по чужбине.
        Томский провел ладонью по лицу друга, закрывая ему глаза. Гриша был последним из тех, кто знал его юношей. Полные надежд и планов. Смелые и бесшабашные. Уверенные в своих силах и собственной правоте. Такими они были. С той поры прошло около года, а казалось, что веселую жизнь на Войковской и нынешнего Томского разделяет целое столетие. Откуда взялось это чувство? Слишком много смертей ему довелось видеть. Поэтому любой из дней вроде сегодняшнего можно было смело считать годом.
        Толик встал. Перед тем как натянуть принесенный Вездеходом противогаз, вытер катившиеся по щекам слезы.
        Продолжали плеваться пулями автоматы, но бой уже превратился в бойню. Психи в беспорядке отступали, оставляя позади себя трупы товарищей.
        – Гляди-ка, Толян, а что это они там?
        Томский посмотрел в направлении, указанном Носовым. Там действительно происходило что-то не совсем понятное. И не типичное для кремлевских чудиков. С десяток их, отступая, прикрывали собой долговязого человека в черном костюме и белой сорочке. Судя по неуверенной походке и тому, что двое вели его под руки, «белый воротничок» был слепым, а по тому, с каким раболепием относились к нему чудики, именно он возглавлял эту братию.
        Группа скрылась за деревьями, но сюрпризы на этом не закончились. Со стороны Кремлевского дворца, не пытаясь прятаться, шел человек в одежде сталкера. Поняв, что его заметили, он приветственно вскинул руку.
        – Не стреляйте! Я – Добровольский!
        Глава 7
        Гвоздь программы
        Томский просто окаменел от такой наглости. Главный виновник всех бед, свалившихся на них в последние пару суток, заявился как ни в чем не бывало и просил не стрелять в него! Ах ты, сукин сын!
        Толик вскинул «калаш».
        – Вот ты-то мне и нужен!
        – Не надо, – попросил Данила. – Если он пришел сам, думаю, его стоит выслушать.
        – Хорошо, выслушаем, – процедил Анатолий сквозь зубы. – Но морду я ему обязательно набью.
        – Лицо, товарищ Томский, лицо. – Добровольский, продемонстрировав отличный слух, приблизился. – Что за грубости? Чем я заслужил вашу немилость? Может, хватит и того, что вы едва не укокошили меня случайной пулей? Давайте пока не будем никого расстреливать.
        – Он еще и шутит! Ну не сука же?!
        – Знаешь, Макс, я тоже не в восторге от твоего поведения, – выступил вперед Вездеход. – Сначала отправил нас в эту командировочку, а вслед послал целую банду головорезов, чтобы разделать нас под орех. Не понимаю.
        – Ну-ну, Коля. Не дергайся. Я все объясню. Только в более спокойной обстановке.
        – Нет! Прямо здесь и прямо сейчас, – отрезал Томский.
        – Хорошо, – пожал плечами Добровольский. – Раз уж вам так не терпится. В двух словах: отправлял вас сюда не я, а остановить решил потому, что от этой Конституции простым людям будет только хуже.
        – Как, впрочем, и всегда, – хмыкнул Корнилов. – Не было никакого толка от этих Конституций.
        – Интересная позиция, – язвительно, в тон Юрию, заметил Анатолий. – И убивать нас Бурому тоже никто не приказывал?
        – Представь себе, – Добровольский повысил голос, начиная терять терпение. – Вас должны были лишь задержать. Так будем обсуждать все без нервов и в более спокойном месте?
        – А здесь разве бывают спокойные места?
        – Я одно знаю, – вздохнул Макс. – Ни единой живой души.
        Свет положенных на пол фонариков играл на голубом кафеле. Белые писсуары. Синие дверцы туалетных кабинок. Ряд мутных зеркал над раковинами. После того, что увидел Томский в главном зале Кремлевского дворца, обычный туалет, где было решено разместиться на привал, казался сущим раем. Он, как ни странно, сохранился в первозданном виде. От других помещений туалет отделяли две достаточно герметичные двери, которые позволили всем снять противогазы, не подвергаясь риску вдыхать трупные запахи.
        Однако трофейные тушенка и галеты, которыми решено было перекусить, не лезли в горло никому, кроме всеядного Кипятка.
        Леха наворачивал кремлевские деликатесы с таким рвением, словно не видел еды дня три. Громов лениво ковырял ножом в банке, Вездеход кормил тушенкой Шестеру, а Корнилов, Томский и Макс даже не прикоснулись к своим банкам.
        Говорил Добровольский. Как всегда, четко и очень убедительно. Он изложил свою позицию по отношению к тайному правительству, его намерениям любой ценой задержать выход людей из Метро и замолчал.
        – Так, интересненько, – задумчиво произнес Томский. – Выходит, теперь нет никакого смысла добывать эту злосчастную Конституцию. Вы, Макс, поможете мне вывести жену и сына, а ты, Леха, станешь нашим проводником. Мы можем убраться отсюда прямо сейчас и отправиться в Троицк.
        – Нам не позволят уйти, – вздохнул Добровольский. – Даже с моими знаниями о слабых местах сообщества Невидимых Наблюдателей и связями на разных станциях. Конституция, если нам ее удастся добыть, станет нашей гарантией, козырем, который позволит играть с тайным правительством на равных.
        – Для чего-то же мы сюда приперлись, – кивнул Кипяток. – Че уж уходить с пустыми руками?
        – Прожуй сначала, – посоветовал Корнилов. – Но Макс и Леха правы. Прихватим главный экземпляр Конституции и свалим отсюда к едрене фене.
        – Прихватить можно. – Вездеход усадил шестиногую подругу к себе на колени и принялся гладить по спине. – Только для начала давайте оценим возможные риски. Здешние жители настроены агрессивно. Они обязательно попытаются усадить нас в кресла своего хранилища трупов.
        – Итак, что мы о них знаем? – Томский встал и принялся расхаживать вдоль кабинок. – На мой взгляд, мы имеем дело с двумя разновидностями психов – слепцами и зрячими. Последние более агрессивны, но сдается мне, что руководят этим кагалом как раз таки слепцы. Вы, Данила, как считаете?
        – Согласен с вами, Томский. Добавлю лишь, что именно слепцы являются здесь настоящими хозяевами. Думаю, потому что пришли сюда раньше или… Вообще не уходили. Возможно, мы имеем дело с теми, кто находился в Кремле на момент Катаклизма и пережил биологическую атаку. Не без последствий для себя, разумеется. Слепые рулят потому, что имеют прямую связь с разумной биомассой, а используют своих зрячих помощников для того, чтобы подкармливать субстанцию и не давать погаснуть звездам на башнях.
        – Подкармливают, так уж подкармливают, – снова вмешался Кипяток. – Не хотел бы я стать этим кормом.
        – Ха! С твоим-то аппетитом? – усмехнулся Громов. – Неизвестно еще, кто кого еще сожрет: тебя биомасса или ты ее, родимую, схаваешь.
        – Ладно, без шуточек, – оборвал препирательства Томский. – Давайте по сути. Наша цель – второй этаж Сенатского дворца. Дожидаемся ночи. Забираем книгу и уходим тем же путем, что и пришли.
        – Согласен, – кивнул Макс. – Добавлю лишь, что пользоваться автоматами будем только в крайнем случае. У вас есть ножи, у меня – катана. Постараемся обойтись холодным оружием. Если доведется столкнуться с биомассой, работаем огнеметом. И еще. Вопрос к вам, Данила. При подготовке операции вы контактировали только со мной? От других членов тайного правительства указаний не получали?
        – Нет, – с готовностью ответил Громов. – Да и какие могут быть еще указания? Добыть книгу. Передать ее вам. Все.
        – А могли быть другие указания? – насторожился Томский.
        – Я слишком хорошо знаю того, кто участвовал в разработке операции. Мой учитель, майор Кречет, всегда заботится о запасных вариантах.
        – Ладно, кречет там или сокол, а лично я отдыхаю. – Юрий растянулся на полу, подложил под голову вещмешок. – Ночка-то нам предстоит трудная.
        Все последовали примеру Корнилова. На часах вызвался стоять Громов.
        – Чего уж там, покараулю. Знаю, что все равно не усну.
        – А как себя чувствуете? – поинтересовался Толик, уже устроившись на полу. – Может, все-таки отдохнете?
        – Нормально чувствую, – отмахнулся Данила. – Я не устал.
        Томский закрыл глаза. Перед мысленным взором тут же замелькали картинки последних событий, чуть искаженные пограничным состоянием между сном и бодрствованием. Безумные глаза чудиков, выползающая из ямы биомасса. Лицо Гриши, превратившееся в маску робота в тот момент, когда он собирался задушить старого друга.
        Слепец, которого бережно, под руки уводили с поля боя. Зал с сидящими в креслах мертвецами. Бессвязное бормотание, сатанинские напевы… Потом послышались размеренные хлопки.
        Анатолий открыл глаза. Он сидел в главном зале Кремлевского дворца рядом с Гришей, кожа лица которого уже посинела.
        Хлопки оказались аплодисментами. Ими мертвецы приветствовали вышедшего на сцену долговязого слепца в черном костюме и белой сорочке с болтавшимся на шее и очень похожим на удавку красном галстуке.
        Слепец с трудом, выписывая зигзаги и спотыкаясь на каждом шагу, добрался до микрофона, вцепился в него обеими руками и кивнул, приветствуя зрителей.
        – Я рад, что вы нашли время посетить наш концерт! Следующий номер станет для вас настоящим сюрпризом! Итак, гвоздь нашей программы, Ее Величество разумная биомасса! Встречаем!
        Аплодируя, некоторые мертвецы вставали с мест. Остальные остались сидеть, но очень энергично размахивали поднятыми руками.
        Конферансье жестом призвал зрителей к тишине. Послышалось хлюпанье. Откуда-то из-за кулис на сцену выкатился огромный колышущийся шар. Розовый с черными прожилками, он состоял из фрагментов человеческих тел, скрепленных цементом биомассы. Спутанные руки и ноги дергались, шевелились головы, гримасничали облепленные розовой пленкой лица.
        Шар выкатился на середину сцены и остановился рядом с долговязым.
        – Пришло время продемонстрировать свои способности нашему общему другу!
        Конферансье засучил рукава, по локти погрузил руки в биомассу и выдернул из нее… Данилу Громова. Тот плюхнулся на пол. Встал на четвереньки и улыбнулся залу.
        Слепец протянул ему испачканную розовой жижей руку, помогая встать.
        Данила церемонно поклонился зрителям, вызвав новую волну восторженных аплодисментов.
        – Для того, чтобы продолжить, мне понадобится доброволец из зала! – объявил Громов. – Кто тут у нас самый смелый? А, товарищ Томский! Прошу-прошу! Мы все просим!
        Мертвецы поддержали Данилу аплодисментами, а те, что сидели рядом с Толиком, требовательно на него посмотрели.
        – И что же мы сидим? Публика ждет! Ну ничего, я не гордый, сам спущусь!
        Громов спрыгнул со сцены и направился к Томскому. Теперь стало заметно, что с колышущимся шаром биомассы его связывает что-то вроде пуповины. Толщиной в человеческую руку, покрытая красными бородавчатыми наростами, она цеплялась к затылку Данилы. Зрачки его закатились, а глаза окрасились в цвет биомассы.
        – Толик, Толик, ну хватит же спать! – укоризненно приговаривал Громов, шагая между рядами кресел.
        Пуповина натянулась. Шар дрогнул, сдвинулся с места, плюхнулся в зал, лопнул, растекся по полу. Жижа потекла между рядами кресел.
        Громов добрался до Томского, схватил его за руку и расхохотался.
        – А вы, дружок, кажется, боитесь мне ассистировать? А ведь все равно, бляха-муха, придется!
        Толик проснулся, но лицо Данилы, искаженное страшной гримасой, не исчезло. Он склонился над Анатолием.
        – Томский, Томский! Да проснитесь же!
        – Что-то случилось? – Анатолий сел, схватил автомат. – Чего вам, Данила?!
        Черты лица Громова разгладились. Глаза потухли.
        – Не знаю. – Громов выглядел так, словно хотел сообщить что-то важное, но в последний момент передумал. – Ничего. Тихо. Только почему мне так тревожно?
        – Успокойтесь, Данила. Всем нам тревожно.
        – Нет-нет, Анатолий. У меня… другое… Я знаю, что скоро умру, и хотел бы сказать вам…
        – Что?
        – Ничего…
        – Не нравится мне, Данила, ваше настроение. Ерунда. Уверен, что утром мы покинем это проклятое Богом и людьми место. В привычной обстановке вам обязательно полегчает.
        – Я останусь здесь. Не знаю, откуда эта уверенность, но… Я останусь в Кремле. Навсегда.
        Хотя Данила говорил шепотом, речь его была слишком эмоциональной.
        Первым проснулся Макс. Он тактично не стал подходить к беседующим, а сел, скрестив ноги по-турецки, и принялся чистить куском замши катану.
        Вскоре проснулись и остальные. Глядя на Добровольского, тоже занялись подготовкой оружия. Все молчали.
        – Всего лишь час напротив Кремля висел огромный баннер «Путин, уходи!», – заговорил вдруг Леха. – Почему только час? Место уж очень дорогое для размещения рекламы. Даже у Владимира Владимировича денег только на час хватило…
        Попытка Кипятка разрядить напряженность ветхозаветным анекдотом с треском провалилась. Никто не засмеялся, лишь Корнилов пробубнил себе под нос что-то неодобрительное.
        – Ну, все готовы? – Томский надел противогаз и двинулся к двери. – Громов, вы покажете самую короткую дорогу к Сенатскому дворцу.
        – Постойте, Томский. – Макс нагнал Толика у второй двери. – Сначала нужно…
        Он поднял руку, призывая всех к тишине, а затем вдруг выдернул из ножен катану и проткнул лезвием дверь. Снаружи послышался сдавленный стон. Макс выдернул окровавленный меч и распахнул дверь ударом ноги.
        В коридоре их ждали. Один из психов корчился в агонии у ног Добровольского, а еще с десяток чудиков, готовых к нападению, стояли неподалеку.
        Томский услышал за спиной какие-то странные звуки и обернулся. Из всех кранов в раковины текла густая розовая жидкость. В мгновение ока она заполнила раковины и полилась на пол.
        Глава 8
        В Стране Слепых
        Первым отреагировал Корнилов. Он выдернул раструб огнемета и направил его на раковины. На удар огня биомасса отреагировала шипением. Такой звук могла издавать любая жидкость, соприкасающаяся с пламенем, однако разумная биомасса шипела как разъяренная кобра, которой наступили на хвост. Живое существо, которому причинили боль, хотело отомстить обидчику!
        – Вот тебе, сука! – приговаривал Юрий. – Вот тебе, падла!
        Почерневшая биомасса начала вползать в краны, дополняя этим сходство со змеей.
        Добровольский тоже не терял времени даром и первым ринулся на психов. Не прошло и минуты, как путь к выходу был расчищен. Залив коридор кровью и завалив его десятком трупов, Макс приволок за шиворот пленного – слепец в парадно-выходном костюме с таким же, как во сне Томского, красным галстуком, без особого энтузиазма пытался отбиваться.
        – Именем Российской Федерации! Я являюсь полномочным представителем вселенского разума на этой планете! Я…
        – Слышь ты, представитель, лучше заткнись, не нервируй меня, – попросил Толик. – И будь другом, скажи: ты у них за старшего?
        – Отпустите меня! – Слепец яростно тер глаза руками, словно надеясь прозреть. – Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства[12 - Вторая статья Конституции Российской Федерации.]!
        – Ну-ну, – кивнул Макс. – Про это ты расскажешь своим дружкам, которые наверняка дожидаются нас снаружи. Как думаете, Анатолий, сойдет этот крот на роль заложника?
        – А вот сейчас увидим!
        Томский отстранил Добровольского, сам схватил долговязого за шиворот и выволок в вестибюль.
        Как и предполагал Макс, у входа в Кремлевский дворец выстроилась шеренга психов. Серьезность их намерений подтверждалась тем, что на отлов группы Томского они пришли с холодным оружием, разнообразие которого поражало воображение. Были тут и казацкие пики, и булавы, и кривые сабли, и двуручные мечи. Чудики были готовы наброситься на пришельцев, но, увидев долговязого, замерли на месте.
        – Дорогу, козлота! – Томский приставил к шее слепца лезвие десантного ножа. – Пошли прочь, или я перережу ему глотку! А ты, представитель, не молчи. Скажи своим дружкам, чтоб рассосались!
        Чтобы придать вес своим словам, Толик надавил на нож. Слепец ойкнул. По шее его зазмеился ручеек крови. Психи заметили это. Кое-кто из них сделал несколько шагов вперед, но тут же отступил.
        Анатолий обернулся к Даниле.
        – Ведите, Громов, ведите!
        Данила, словно очнувшись, помедлил, а потом указал на здание с зеленым куполом.
        – Не кричите, Томский. Проводник тут не слишком-то и нужен. Нам туда.
        До Сенатского дворца идти было недалеко, однако путешествие это ничем не напоминало увеселительную прогулку. Чудики, хоть и держались на расстоянии, но неотступно следовали за группой, то и дело пытаясь атаковать, однако лезвие катаны, которым Макс периодически прочерчивал в воздухе невидимую границу, охлаждало их пыл.
        Долговязый размяк окончательно. Он даже не пробовал вырваться и покорно шел туда, куда тащил его Анатолий.
        Дворец был совсем рядом. Толик протащил заложника мимо одного из столбиков, огораживающих площадку у здания, когда произошло невероятное: долговязый вдруг вскинул руки, обхватил запястье Томского и резко дернул. Лезвие ножа глубоко вонзилось в жилистую, худую шею. Ударивший из пореза фонтан крови забрызгал Анатолию окуляры.
        – Убейте их! Немедленно!
        Крик долговязого перешел в клокотание. Толик отпустил самоубийцу, смахнул кровь со стекол.
        Заложник лежал у его ног. Его покорность оказалась притворством, уловкой. Теперь ничто не сдерживало психов, получивших последний приказ. Они одновременно завыли и бросились на виновников гибели своего предводителя.
        Толик сорвал «калаш» с плеча. Выпустил очередь по ревущей толпе.
        – Отходим! Юрка, быстро к двери! Проверь, что там внутри!
        – Ложись!
        Кипяток швырнул в толпу подбегавших психов гранату. Взрыв разметал чудиков. Однако и сам Леха, зацепившись ногой за толстую ржавую цепь, не успел сгруппироваться и получил приличную оплеуху от взрывной волны. Его отшвырнуло на несколько метров.
        Томский лежа выпустил несколько очередей. Оглянулся. Корнилов успел подняться по ступенькам крыльца, несколькими ударами приклада вышиб створку одной из трех дверей и скрылся в дверном проеме.
        Толик опустошил магазин, стреляя с колена. Атака психов захлебнулась. Томский подбежал к распластавшемуся на плитах Кипятку, рядом с которым уже стоял Добровольский.
        Они потащили не подающего признаков жизни Леху к крыльцу. Вездеход и Громов прикрывали их огнем, добивая разбегавшихся в разные стороны чудиков.
        На крыльцо вышел Корнилов.
        – Тихо там. И темно, как у негра в жопе!
        Когда Кипятка втащили в помещение и уложили на мозаичный пол, Макс, расстегнув комбинезон, вытащил из многочисленных накладных карманов своей куртки моток проволоки, несколько хитрых крючков и быстро и профессионально соорудил у входа растяжку.
        Томский снял с Лехи противогаз, похлопал его по щекам.
        – Эй, Кипяток! Ну хватит выламываться! Ты ж крепкий мужик!
        Леха открыл глаза, посмотрел на Толика.
        – Мы на месте? Психи отстали?
        – Ага. Ты как?
        – Ничего не слышу, – пожаловался Кипяток. – Голова страшно болит и… Подташнивает.
        – Контузия, – констатировал Юрий. – Возись теперь с ним…
        – Ладно. Пусть здесь полежит, пока осмотримся. – Томский включил фонарик. – Вот черт. Зачем они это с окнами сделали?
        Не только окна, но и все отверстия, через которые во дворец мог проникать свет, были тщательно заклеены вырванными из книг листами бумаги и даже разрезанными на части, прибитыми гвоздями ковровыми покрытиями.
        – А зачем слепым свет? – Корнилов вслед за Томским принялся водить фонариком по стенам. – Им и так все в кайф…
        – В Стране Слепых и кривой – король,[13 - Г. Уэллс, «Страна Слепых».] – задумчиво произнес Громов. – Поднимаемся на второй этаж?
        – По этой лестнице?
        Томский осветил ступени помпезной двумаршевой лестницы с деревянными перилами.
        – Нет, Анатолий, это – знаменитая Шохинская лестница. Она ведет в Екатерининский зал, где когда-то проходили все важные правительственные мероприятия. Мы поднимемся по другой лестнице, в Екатерининском зале нам делать нечего.
        – Это я решаю. Юра, Коля, Данила, посидите с Лехой. Макс, взглянем на Екатерининский зал? Минута. Туда и обратно.
        – Вообще-то следует поторопиться, но… Мне, честно говоря, тоже интересно увидеть это место. Когда еще в Кремль попаду?
        – А вы разве не москвич?
        – Гм… По-моему, как раз москвичи не всегда бывают там, где, по мнению иногородних, они обязаны бывать. Утрированное, знаете, понимание статуса коренных москвичей.
        – Я тоже – коренной, но до Катаклизма видел Кремль только снаружи. Тут вы правы. Нет худа без добра. Хоть сейчас, да приобщимся к истории.
        – Боюсь, как бы не влипнуть в эту историю…
        Толик и Макс двинулись к лестнице.
        – Думаю, фонарики лучше выключить, – предложил Добровольский. – Пусть глаза привыкают к темноте.
        – М-да. После Кремлевского дворца… лучше себя не афишировать. Места здесь, прямо скажем… С изюминкой!
        Адаптироваться к темноте пришлось достаточно долго. Мрак, царивший в Сенатском дворце, можно было смело называть кромешным.
        В конце концов Толик и Макс стали подниматься по лестнице, держась за перила.
        Свыкнувшись с теменью, Томский уже различал предметы и оторвал руку от перил, чтобы вовремя воспользоваться автоматом. Ничто не предвещало опасности, однако Толик чувствовал: что-то вот-вот должно произойти. Добровольский, судя по всему, тоже ждал сюрпризов: он вытащил свой меч из ножен.
        Одна из дверей, ведущих в Екатерининский зал, была гостеприимно распахнута.
        Макс остановился.
        – Вы слышите это?
        Толик остановился, кивнул. Да. Он слышал. Шуршание. Монотонное и равномерное. Странный этот звук доносился из глубины зала для торжественных приемов. Сквозняк шуршит бумажным мусором? Не похоже… Нет здесь ни света, ни сквозняков.
        Анатолию вдруг захотелось умерить свой исследовательский пыл и повернуть обратно. Поздно. Макс первым вошел в зал. Чего доброго, еще подумает, что великий боевик струсил!
        Когда Томский нагнал Добровольского, тот уже поднял фонарик и нажал кнопку. Толик был полностью с ним согласен. Только так в прямом и пренесносном смысле можно пролить свет на тайну Екатерининского зала.
        Томский не мог больше терпеть неопределенности и набрал полную грудь воздуха, рассчитывая на то, что выдохнет его с облегчением.
        Желание Толика сбылось. Он увидел источник шума. Его издавала шариковая ручка, которой водил по листу бумаги сгорбившийся над столом пожилой мужчина с аккуратно расчесанной на пробор седой шевелюрой. Чернила в стержне давно закончились, но человек продолжал вычерчивать на листе невидимые буквы.
        Луч света фонарика скользнул по колоннам, громадным люстрам и выхватил из мрака собратьев писателя по перу. За столом устроилось не меньше сорока человек в черных и серых костюмах. Одни были в сорочках и при галстуках. Другие напялили костюмы прямо на голое тело. Все писали. Старательно. Фанатично. Высунув от усердия языки.
        Стол и половина зала были завалены бумагой. Исписанной и чистой. Пожелтевшей от времени и еще белой, недавно вынутой из пачек. Сложенной в аккуратные стопки. Смятой в комки и разорванной.
        Слой макулатуры уже дошел писателям до колен, но они упорно продолжали свой сизифов труд.
        Все до единого были слепыми. Жуткий калейдоскоп из кругов красной, воспаленной кожи вокруг глаз, абсолютно белых зрачков, испещренных коричневыми, извилистыми линиями белочных оболочек.
        Самым колоритным в этой компании был безобразный старик, стоявший в центре зала за тумбой для выступлений. Лет восьмидесяти на вид, с огромной головой, казавшейся еще больше из-за желтой лысины, торчащими из ушей жесткими кустиками седых волос, толстыми, мокрыми от слюны губами, он был не просто слепым – разбухшие, водянистые веки приросли к нижним частям глазных впадин.
        Строгий его черный костюм был покрыт пятнами розовой жижи. Она же засохла на брюках и босых ногах. Подбородок был тоже испачкан в биомассе, которая бурлила и перекатывалась в стоящем на тумбе графине.
        Когда свет фонаря осветил графин, старик схватил его обеими руками, запрокинул голову, разинул рот и с причмокиванием проглотил порцию жижи.
        – Уф-ф-ф! Кхе-кхе… З-з-з… Задачи, господа…
        Оратор замолчал, старательно откашлялся и вдруг затараторил, как попугай:
        – Задачи, которые предстоят, назревшие решения, которые нам необходимо принять, безо всякого преувеличения исторические! Они будут определять судьбу Отечества на десятилетия вперед. Перед нами напряженная работа, которая потребует участия всего российского общества, деятельного вклада каждого из нас, всех ответственных политических и гражданских сил, объединенных искренней заботой о России!
        Старик собирался еще раз приложиться к графину, но вдруг замер, вытянул шею вперед и втянул ноздрями воздух.
        – Кто здесь?!
        Ему никто не ответил. Впечатленные пылкой речью, слепцы побросали ручки и начали аплодировать оратору. Тот яростными взмахами рук пытался остановить овацию, но никто его не слышал.
        – Уходим. – Добровольский выключил фонарик. – Уходим, Томский! Быстро!
        Толик вслед за Максом выскочил за дверь. В этот момент внизу громыхнул взрыв. Сработала растяжка.
        Глава 9
        Счастья вольная птица
        Макс, как оказалось, успел вынести из зала стул. Он захлопнул дверь, отломал резную ножку и заблокировал ею створки. Внутри продолжали аплодировать, хотя хлопки становились все жиже. Внизу затрещала автоматная очередь.
        Спустившись, Томский увидел Вездехода. Карлик стрелял по входной двери, прикрывая отход Корнилова и Громова, которые помогали Лехе подняться на второй этаж по боковой лестнице.
        Дым от взрыва уже рассеялся. Стали видны трупы психов, напоровшихся на растяжку. Однако чудиков это не остановило. Они не просто перегруппировались – в ответ на выстрелы Носова снаружи тоже кто-то выстрелил.
        Добровольский бросился к двери, на ходу стреляя из пистолета. Судя по визгу, он в кого-то попал.
        – Все, Коля, уходим! – крикнул Томский.
        Карлик кивнул и, пригнувшись, побежал к лестнице.
        Макс нагнал группу на втором этаже.
        – Они вооружены автоматами и, похоже, умеют стрелять.
        – Данила, куда теперь?
        – В библиотеку! – ответил за Громова Макс. – Книга должна храниться там.
        – Нет! Она – в рабочем кабинете президента, – ответил Данила.
        – Откуда вы знаете?!
        – Знаю, и все! – буркнул Громов. – Ну, был я здесь, был… Что с того?!
        – Позже разберемся!
        Томскому показалось, что он увидел какое-то движение со стороны лестницы. Анатолий выстрелил наугад и побежал вслед за Данилой, который, похоже, окончательно очухался и чувствовал себя во дворце, как рыба в воде. А вот с Лехой дело обстояло хуже. Чтобы не упасть, Кипяток опирался на стену и едва передвигал ноги.
        Громов остановился у одного из кабинетов, толкнул двустворчатую дверь. Она не поддалась, но Данила не стал особо церемониться. Несколько ударов прикладом, удар ногой. Дверь распахнулась.
        Последним в рабочий кабинет президента входил Томский. Перед тем как закрыть дверь, он взглянул в конец коридора. В темноте мелькали силуэты чудиков, продолжавших преследование. Анатолий для профилактики швырнул гранату, вошел в кабинет и прикрыл дверь. Взрыв. Бессвязные выкрики. Пару минут выиграть удалось.
        Лучи фонариков скользили по деревянной обшивке стен, зашторенным окнам, креслам и паркетному полу.
        Если не считать пыли, в кабинете был идеальный порядок. Казалось, что его хозяин вышел куда-то на несколько минут и вот-вот вернется.
        – А ну-ка, ребята, навалимся все разом! – крикнул Макс. – Как я понимаю, уходить нам придется другим путем. Так что дверь надо бы забаррикадировать. Тащим все, что можем сдвинуть с места!
        Через несколько минут от идеального порядка остались лишь воспоминания. У двери теперь высилась баррикада из кресел, круглого журнального столика, большого стола, кадки из-под цветов и часов с маятником.
        На месте остался только письменный стол. Томский подошел к нему, положил фонарик рядом с вырезанным из малахита, украшенным золотым орлом письменным прибором. Книга, во имя которой и заварилась вся каша, лежала между стопкой чистых листов и ножницами.
        Красная обложка. Серебряный герб. Тисненые золотые буквы. Конституция Российской Федерации.
        – Этот экземпляр называли еще инаугурационным, – тихо произнес Громов.
        – А все-таки, почему вы знали, что книга здесь?
        – Потому что другом и подельником Коли Блаватского был я сам, – признался Данила. – Я видел книгу во время своего последнего визита сюда. Но какое это теперь имеет значение?
        – Точно никакого!
        Макс сорвал с окна шторы и занавески, достал из кармана складной нож.
        – Юра, Коля, пока я попробую открыть окно, соорудите из всего этого веревку!
        За дверью послышалась шум.
        – Они здесь! Здесь они!
        Знакомый каркающий голос. Дед, ораторствовавший в Екатерининском зале, похоже, командовал чудиками. Дверь содрогнулась от ударов, но баррикада выдержала.
        Добровольскому удалось открыть окно. В кабинет ворвался поток ветра. В этот момент из коридора начали стрелять. В двери появились дыры, в разные стороны полетели щепки. Томский завернул драгоценную книгу в несколько листов бумаги и спрятал под комбинезоном. Добровольский привязал импровизированную веревку к ножке письменного стола.
        – Уходим. Вездеход, спускайся первым. Примешь Леху.
        Окно президентского кабинета выходило на здание Арсенала, однако любоваться его архитектурными изысками времени не было.
        Ночь насквозь пронизывал багровый свет кремлевских звезд. Они не просто горели, а полыхали. Яростно. Раздраженно. Возможно, это была всего лишь очередная фаза их активности. Возможно, Кремль что-то почувствовал и не хотел отдавать одно из своих сокровищ.
        Шестера выпрыгнула из окна, изящно приземлилась на плиты и вскинула мордочку, наблюдая, как спускается ее друг.
        Оказавшись внизу, Вездеход натянул веревку.
        – Давайте Леху!
        Кипяток совсем раскис. Он с трудом перевалился через подоконник и, спускаясь, пару раз был в шаге от того, чтобы сорваться. Ступив на плиты, Леха сделал несколько шагов, качаясь, как пьяный, и упал ничком.
        Томский и Громов попытались привести Кипятка в чувство, но на этот раз все усилия оказались тщетными.
        Последним соскользнул вниз Добровольский. Он поднял голову, глядя на окно. Раздался грохот рухнувшей под напором психов баррикады. А через секунду мощный взрыв выбросил из окна обломки президентского письменного стола, щепки и куски стекла. Вместе с клубами черного дыма по воздуху поплыли листы бумаги.
        – Три гранаты, – хмыкнул Макс. – Последние. Но для друзей ничего не жалко.
        Под багровым светом звезд в разных уголках Кремля бродили его коренные обитатели. Похоже было на то, что слепцы утратили контроль над чудиками, и те просто слоняются без всякой цели, однако сталкиваться пусть даже и с дезориентированными психами Томскому не хотелось. Он взвалил обмякшее тело Лехи себе на плечо.
        – Громов, как быстрее добраться до Первой Безымянной?
        – Туда. Через Тайницкий сад… Евтите беси… Да иду я уже, иду! Беси…
        Добровольский схватил Данилу за плечо и сильно встряхнул.
        – Тайницкий так Тайницкий. Пошли. Хватит пялиться на звезды! Эй, Громов!
        Данила посмотрел на Макса.
        – Да. Пялиться не стоит… Уже не стоит…
        Данила без видимой охоты, по-стариковски шаркая ногами, направился в указанном им самим направлении.
        На пути к саду мимо прошли два психа. Они, задрав головы, смотрели на звезды и были так увлечены этим занятием, что не заметили бы группу Томского, однако Громов вдруг бросился им наперерез.
        – Нон ултра аудеас серпенс каллидисиме десипере! Нон ултра…
        Данила упал. Подножку ему ловко и очень вовремя подставил Макс.
        – Нон ултра, – захныкал Данила, протягивая руки к уходящим чудикам. – Каллидисиме…
        Макс отобрал у него «калаш», помог подняться и, толкая в спину, погнал перед собой.
        Тайницкий сад мог соперничать по высоте кустарников и выросших без помощи человека деревьев с хорошим лесом. Тропинки с трудом угадывались из-за проросшей в щелях между плитками травы.
        Но вскоре чаща неожиданно расступилась, и все увидели фонтан. Опутанный стеблями ползучих растений бронзовый павлин словно пытался вырваться из пут.
        Томский положил Леху на землю, а сам сел на парапет фонтана, чтобы передохнуть. Громов присел рядом.
        – Счастья вольная птица. Говорили, если положить монету под раковину, на которой стоит эта птица, потереть лежащую возле нее ветку и загадать желание, оно обязательно сбудется. У вас есть заветное желание, Томский?
        – Есть. Выбраться отсюда. Только вот монетки у меня нет.
        – Монетки…
        Данила вдруг вскочил, сорвал противогаз, уперся руками в парапет. Его стошнило прямо в фонтан бурой жижей. Отплевываясь и отфыркиваясь, он быстро заговорил:
        – Желания. Желания. Они сбудутся… Все. Мое, по крайней мере, точно…
        – А какое ваше? – неизвестно зачем спросил Толик.
        – Мое? – Данила ухмыльнулся, вытер рукавом мокрый подбородок. – Ты останешься здесь, с нами!
        Громов вдруг прыгнул на Толика, схватил его за горло и повалил.
        – Никто не уйдет отсюда безнаказанно!
        От неожиданности и неизвестно откуда появившейся у Данилы силы Томский на некоторое время утратил способность сопротивляться. Из-под павлина толчками, с нарастающим напором потекла розовая с черными прожилками жижа. Биомасса начала заполнять фонтан и уже бурлила в нескольких сантиметрах от головы Толика, а он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Голова гудела от множества голосов, призывающих присоединиться к ним, зрение померкло. Томский видел только глаза Данилы. Две звезды, плавающие в ночи, в которую он проваливался.
        Когда, казалось, все уже закончилось, звезды вдруг погасли. Кто-то, кого Толик не видел, помог ему подняться. Это был Добровольский.
        Зовущие голоса не стихали, но зрение постепенно вернулось. Биомасса уже переливалась через край парапета и стремительно растекалась между кустами и деревьями Тайницкого сада.
        Кипятка и Громова отнесли от фонтана как можно дальше, однако биомасса очень скоро грозила добраться и в самые дальние уголки сада.
        – Томский, как вы? – поинтересовался Макс. – Если бы я не вырубил Громова, плавать бы вам в фонтане. Идти можете? До Первой Безымянной рукой подать. Леху я потащу сам.
        – А Данилу?
        – Похоже, помощь ему уже не нужна…
        – Томский… Толик…
        Звал Анатолия Громов. Говорил он с трудом. Изо рта его безостановочно лилась розовая жижа, смешанная с кровью. Томский подошел к Даниле, присел на корточки.
        – Мне есть что сказать. – Громов перевернулся на бок и сплюнул на землю. – Главное. У меня есть дочь. Татьяна. Она в плену у тайного правительства. Только поэтому я вынужден был делать все, что они мне скажут.
        – Понимаю…
        – Да ничего ты не понимаешь, молодой идиот! – почти крикнул Данила. – Расстегни мне комбинезон. В нагрудном кармане пульт дистанционного управления миной, вмонтированной в огнемет. Мне поручили забрать книгу и уничтожить вас. Добровольский прав – у Невидимых Наблюдателей всегда есть запасной вариант.
        – Теперь его не будет. – Толик вытащил пульт, плоскую черную коробочку с короткой антенной и одной кнопкой. – А Конституцию мы просто обменяем на вашу дочь. Вы обязательно встретитесь с Татьяной.
        – В другой жизни, Томский. В другой жизни…
        Данила скрючился. Его опять стошнило. Он что-то пробормотал и уткнулся лицом в рвотную массу. Толик снял перчатку, прикоснулся к шее Громова, пытаясь нащупать пульс. Пульса не было.
        Томский встал, подошел к Корнилову.
        – Юра, снимай огнемет. Давай его мне.
        – Зачем?
        – Сейчас увидишь.
        Томский взял огнемет за лямки и пошел к фонтану. Без колебаний вступил в биомассу. Ноги вязли в мерзкой жиже, но Толик не сбавлял шага. Остановился в нескольких метрах от парапета и, сильно размахнувшись, швырнул огнемет в центр фонтана. Биомасса с готовностью поглотила подношение.
        Толик вернулся к поджидавшим его друзьям.
        – Все. Уходим.
        Шагов через двадцать он, не оборачиваясь, нажал кнопку пульта. Взрыв прозвучал приглушенно, но в спину ударила горячая пружинистая волна. Сад осветила ослепительная огненная вспышка. На этот раз биомасса, которая, хоть и считалась разумной, явно сглупила. Она не успела уползти в свою нору. Почерневшие, безжизненные ошметки жижи повисли на кустах и ветках деревьев. Свет сменила темнота. Обычная темнота ночи, которую уже не освещали адские звезды Кремля.
        Глава 10
        Старые друзья
        Майор Кречет не раз и не два давал себе обещание завязать с куревом, но на эту мелкую радость жизни не хватало даже его железобетонной силы воли. Он продолжал курить и делал это особенно часто при работе с бумагами. Вот и сейчас в его кабинете, несмотря на исправно работающую вытяжку, плавали клубы табачного дыма, а пепельница на столе была забита окурками.
        Майор подчеркнул шариковой ручкой несколько предложений, которые показались ему особенно важными, захлопнул папку и закурил.
        Рабочий день Кречета только начался. Он закончил работу с документами и стал принимать агентов, явившихся с докладами о положении дел в разных уголках Метро. Одних майор просто выслушивал, от других получал письменные доклады, донесения третьих фиксировал на бумаге сам.
        Кречет выслушал рапорт очередного агента и собирался опять перейти к документам, разложенным на столе по степени важности, когда в дверь постучали.
        – Войдите!
        Майор недовольно поморщился – он не любил, когда его отрывали от дел, и предпочитал, чтобы к нему приходили только те, кого он сам вызывал. Однако вошедший оказался ординарцем самого Дабл Вэ, рослым атлетом лет тридцати с красивым, но каменным лицом. Кречет привстал.
        – Генерал хочется встретиться с вами, – сообщил посыльный. – В своих личных покоях.
        – Когда?
        – Если нет неотложных дел – прямо сейчас.
        – Неотложные дела всегда есть, молодой человек, – усмехнулся майор. – Но даже их можно отложить, если в гости приглашает сам Дабл Вэ.
        Кречет хорошо знал привычки главы тайного правительства, и если тот приглашал его в личные апартаменты, это означало только одно: разговор будет с глазу на глаз.
        Подобные встречи были редкостью, но тот факт, что они были, свидетельствовал о высшей степени доверия генерала к майору.
        Через пятнадцать минут Кречет уже сидел в мягком кожаном кресле и любовался оттенками золота и янтаря, которыми переливался в свете настольной лампы налитый в рюмки коньяк.
        На журнальном столике красовался хрустальный декантер с жемчужным ожерельем на горлышке и развернутая плитка шоколада.
        Ровно гудел кондиционер. Стены личных покоев Дабл Вэ были увешаны картинами известных художников. Судя по характерным потертостям и прочим дефектам, это были подлинники, а не копии.
        На генерале был черный велюровый халат с атласными антрацитовыми отворотами, из-под которого выглядывала белоснежная, не застегнутая на верхнюю пуговицу сорочка. Дабл Вэ положил дымящуюся сигару в хрустальную пепельницу, поднял рюмку, качнул ее, вдыхая аромат напитка, сделал маленький глоток и блаженно закрыл глаза.
        – А знаешь, Юрий Трофимович, что означают цифры три и сто двадцать восемь на этикетке?
        – Откуда? Вообще-то я предпочитаю водку. – Кречет выпил свою рюмку залпом и пыхнул сигарой, окутавшись облаком дыма. – Во-первых, очень по-русски. Патриотично. Во-вторых, церемоний никаких соблюдать не надо. Я ведь как папаша Мюллер – до сих пор не знаю, как правильно есть яблоко: резать или кушать целиком, как делают у меня дома.
        – М-да… Что-то в твоих словах есть. Но «Камю»… Здесь смесь трех уникальных спиртов разной выдержки: сорок один год, сорок три и сорок четыре. В сумме – сто двадцать восемь. Благородный, изысканный напиток… Просто симфония.
        – Вам по статусу положено пить такой коньяк, чтобы держать марку.
        – М-да. Статус, звание… – Дабл Вэ наполнил рюмки. – А ты, Трофимыч, по-прежнему майор… Почему?
        – Антон Иванович Деникин не давал своим офицерам наград и званий за победы над красными, поскольку считал Гражданскую войну братоубийственной. Я следую такому же принципу. Свое звание получил до Катаклизма и горжусь им. А то, что мы с вами делали последние двадцать лет… Не думаю, что это заслуживает наград и чинов. Вы ведь тоже понизились в ранге до генерала.
        – Знаешь, Трофимыч, я иногда позволяю в отношении тебя… Ну, всякое… Невольно проецирую на старого верного друга косяки нашей безалаберной молодежи. Их посылаешь подглядывать, а они подслушивают. Вот и срываюсь. Кричу. Оскорбляю. Ты уж прости.
        – Ерунда. Я все понимаю. Как-никак, а больше полувека вместе. Понимаю и не обижаюсь.
        – Да. И все эти годы мы пахали, как рабы на галерах. Кто оценит, Трофимыч, кто оценит? Я уверен, что войду в историю как один из целого пантеона главных разжигателей ядерной войны, приведшей к краху человеческой цивилизации.
        Дабл Вэ вытащил из кармана платок с вышитой на уголке литерой W и старательно промокнул им вспотевшую лысину.
        – Почему-то считается, что все, сделанное мною, совершено во имя каких-то личных амбиций, ради власти. А в народе я якобы вижу лишь бессловесное стадо, способное только на то, чтобы идти в направлении, указанным пастухом. Это не так. Я всегда ценил людей, однако… Кому-то ведь надо быть вожаком. Так было во все времена. Моисей возглавлял исход евреев из Египта и не позволил им загнуться в пустыне. Заслуги Наполеона, которого любило столько же французов, сколько и ненавидело, оценены по достоинству – прах императора покоится в Доме Инвалидов. Кажется, Виктор Гюго сказал о дне похорон Наполеона: казалось, будто весь Париж переместился в одну часть города, как вода в вазе, которую наклонили. А ведь находились те, кто видел в Наполеоне Антихриста. Таких примеров можно привести сколько угодно. Разве они не применимы к России? Да, были ошибки. Порой грубые. Но были и победы. Мы делали для России все. Даже то, о чем иные думали, но боялись сказать вслух. Мы работали. С утра до ночи. Изо дня в день, из года в год. И до Катаклизма, и после, не афишируя себя любимых. Мы, в конце концов, добились в Метро
стабильности. Расставили на станциях подходящих лидеров. Рассортировали всех по наклонностям. Хотите на поверхность? Да пожалуйста! Только организованно и продуманно! Что толку, если все, кто пожелает, уйдут из Метро? На поверхности никто не будет ждать их с распростертыми объятиями и потчевать хлебом-солью. Что в сухом остатке? Дележка территорий и ресурсов! Новая война? Чтобы не допустить этого, покидать Метро люди должны планово. А план этот разработаем мы – самая дееспособная сила! Вот чего хотим я и мое правительство на самом деле. А стоит объявить об этом, как на меня обрушатся обвинения в имперских амбициях. Это справедливо? Я достаточно стар и не хочу облажаться на закате своей политической карьеры – вот все амбиции!
        Генерал яростно, с придыханием затянулся сигарой.
        – Будущие поколения определят, что вы сделали на самом деле.
        – Надеюсь. Еще по одной, Трофимыч? Да ты бери шоколад. Что там с этим анархистом? Том… Томским?
        – Громов погиб. Гэмэчел Ахунова с поставленной задачей не справился. Книга у Томского. Добровольский с ним. Они собираются торговаться с нами. – Кречет проговаривал каждое предложение четко, словно читал по пунктам с бумажки. – Считаю, что для этого Максу придется выйти на меня. Поторгуемся. Главное, что в группе Томского, который собирается уйти из Метро, у нас теперь есть свой человек.
        – Свой?! Прости, Трофимыч, но…
        – Свой. И лучше всего, что сам Добровольский сейчас верит в противоположное. Он не вызовет никаких подозрений у Томского и его друзей. А уж о том, чтобы Макс информировал нас, что происходит за пределами МКАДа, позабочусь я. Как и о том, чтобы в нужное время он начал действовать в наших интересах. Добровольского нельзя принудить, но можно убедить.
        Дабл Вэ улыбнулся, показав слишком белые, явно вставные зубы.
        – Узнаю железную хватку старого лиса. Из любой, самой пиковой ситуации умеешь извлечь выгоду. Специально ведь позволил Добровольскому сбежать, а, майор Кречет?
        – Так точно, мой генерал. Простите, но вы поспешили, отдав приказ о ликвидации. Любая комбинация должна быть многоуровневой. Так нас учили.
        – Куда они отправятся?
        – Полагаю, в Троицк. По пути в Кремль Томский принял в свою команду парня из этого города. Зачем изобретать колесо, если оно уже существует? Троицк так Троицк.
        – А Томский? Что он из себя представляет? Мне хотелось бы заполучить его в свою команду.
        – Смел. Амбициозен. Настоящий боец. При этом – идеалист. Верит во всеобщее равенство и справедливость. Ярый поклонник Че Гевары. Такой же мечтатель. Любит стихи Гумилева. Слабое место – жена и маленький сын. Коммунисты как-то попробовали сыграть на этом, но перегнули палку. В итоге Томский отбил у красных целую станцию. Ненадолго, но отбил.
        – Гм… Это мне известно. Кажется… Да-да. Имени Че Гевары… Да и про Рублевку в курсе. Интересный тип. Я сразу почувствовал в нем силу. Значит, будет под присмотром?
        – Да. Вместе со своей командой.
        Старые друзья снова выпили не чокаясь, отломили себе по кусочку шоколада.
        – Раз уж так вышло и ты, Юрий Трофимович, уверен в том, что держишь все под контролем, не надо накалять ситуацию. Пусть все живут долго и счастливо. Руководи операцией сам, на выкуп главного экземпляра Конституции патронов не жалей.
        – Боюсь, Томский попросит не патроны.
        – Все что угодно. Мы не бедные и не жадные.
        – Девушку. Он, я полагаю, считает себя обязанным покойному Даниле Громову и захочет освободить его дочь.
        – Нашу слепую прорицательницу?
        – Да.
        – Ну, уж это чересчур. – Дабл Вэ повертел головой, затушил сигару в пепельнице. – Я не отдам девчонку, предсказания которой сбываются с такой точностью. Она – не просто мутант. Она – прообраз человека будущего. Не какой-то модифицированный учеными человек, а творение самой природы. Ее дар… Нет и еще раз нет! Такая сделка неравноценна!
        – Я подумаю над тем, как сделать, чтобы накормить волков и оставить овец целыми. А вот как быть с Ахуновым?
        – Свернуть эксперименты! Вся эта возня с созданием супервоинов интересна только самим экспериментаторам. У нас воины и без всего этого – супер. Пусть присматривает за девушкой. Надеюсь, хоть с этим он справится. И вообще, Трофимыч, что-то мы зациклились на Томском, Конституции и этих бестолковых экспериментах. Есть и другие, не менее важные проблемы, решение которых я могу доверить только тебе.
        – Внимательно слушаю.
        – Пока все не рванули из Метро на поверхность, надо срочно разобраться с Белорусской. – Дабл Вэ разлил по рюмкам остатки «Камю» и, не дожидаясь Кречета, опорожнил свою рюмку. – Начальник станции Кулашенко продолжает играть в свои игры. Требует у Ганзы топливо по льготным ценам, заявляет, что его пытаются поставить раком, и угрожает. Мол, если купцы не согласятся на его условия, то обратится за помощью в плане углеводородов к коммунистам или сатанистам.
        – Гм… Со всеми вытекающими, разумеется. Сатанисты и коммунисты станут своими на станции, имеющей стратегическое значение. – Майор, в отличие от генерала, теперь пил свой коньяк медленно, короткими глотками. – Кулашенко стал неуправляем. Я вижу только один выход. Пусть радикальный, но единственно верный в такой ситуации – лидера Белорусской надо сместить.
        – Согласен. И сделать это следовало давным-давно. Проработай сценарий, Трофимыч. А заодно подумай, как быть с Киевской. Там тоже какое-то брожение. Нехорошее брожение. Некие резвые молодцы выкрикивают нацистские лозунги. Не понимаю. Хотят присоединиться к Четвертому рейху? Совсем охренели эти бандеровцы? Пусть не забывают, что мы можем устроить им через наших друзей с Киевской-радиальной. Разберись. Возьми под свой контроль… Пожалуй, пора переходить к кофе.
        Дабл Вэ коснулся спрятанной под крышкой стола кнопки. Дверь открылась. Охранник в черной форме с подносом убрал со стола рюмки и бутылку, поставил кофейник, чашки, сахарницу и бесшумно удалился.
        Кречет наполнил свою чашку. К сахару не притронулся. Помешивая кофе ложечкой, он прикрыл глаза, размышляя над задачами, поставленными генералом. Когда посмотрел на Дабл Вэ, увидел, что тот спит.
        Возраст вершил свое черное дело. Задремавший генерал размяк, утратил властность, харизму и выглядел ветхим стариком. Он прав. Закат политической карьеры был не за горами.
        Эпилог
        Томский снял противогаз. Запах гари еще не выветрился из туннеля Неглинки, но дышать пусть даже гарью было куда лучше, чем нюхать запах резины.
        Обратный путь они проделали вдоль кремлевской стены. Писка больше никто не слышал, да и псы-иноходцы, видно, отчаявшись добраться до добычи, убрались восвояси. Складывалось впечатление, что Кремль их отпустил. Проверил на прочность и решил, что им рано занимать места в жутком зрительном зале Дворца.
        В свет фонариков попадали обугленные сталактиты мха, под ногами хрустели останки погибших тараканов.
        Был и еще один момент, который Толик сразу почувствовал. Изменилась аура, окружавшая подземелье самой зловещей из московских рек. Исчезло ощущение угрозы, исходившее от стен, у которых, по словам покойного Громова, была память. Взрыв метана стер эту чертову память, и теперь Неглинка могла писать страницы своей новой, не такой страшной и дикой истории.
        Без бедняги Силы Сандунова, «урода рода человеческого» Дарьи Салтыковой, инквизитора Степана Шешковского, убийц-картежников, завсегдатаев бандитских притонов и монстра Культяпого.
        Возможно, будущее этих мест теперь станет светлее и чище…
        Позитивное настроение Толика рассеялось, когда он оказался у логова кладоискателя и почитателя капитана Флинта Коли Блаватского.
        От уродливого толстяка осталась только бесформенная гора обгоревшей плоти. Как ни странно, фиолетовое изображение тигра, украшавшее предплечье уголовника, огонь не тронул.
        Томский взглянул на груду кремлевских сокровищ. Кое-что оплавилось, кое-что покрылось налетом копоти, но по большому счету серьезного урона драгоценностям не было нанесено.
        – Ого! Это все из Кремля?
        Добровольский видел драгоценности впервые и был удивлен.
        – Да, – кивнул Томский. – Вот только теперь эти так называемые сокровища большой ценности не представляют.
        – Не скажите, Анатолий. По крайней мере, их историческая ценность не девальвирована окончательно и бесповоротно. Я настроен оптимистично. Возможно, драгоценности окажутся на своем месте даже раньше, чем мы думаем. Народ стремится выйти на поверхность, а значит, все возвращается на круги своя.
        – Круги, круги, бляха-муха! Моя твоя не понимай, Макс! – подал голос Кипяток. – Жрать хочется, да и растрясли меня так, что на куски разваливаюсь. Когда привал, философы?
        Анатолий улыбнулся.
        – Ожил! Очухался! Ты как, Леха?
        – Каком вверх! Слышу и понимаю – уже хорошо! А вы думали, склеился Леха Кипяток? Не такой я парень, чтоб… Жрать хочется, мочи нет!
        – Он прав, – кивнул Юрий. – Пора отдохнуть и перекусить.
        – И спокойно обсудить дальнейшие планы. – Добровольский поднял руку, указывая в ответвление туннеля. – Вижу приличное место. Сухо, и деревяшки для костра есть.
        Через десять минут измотанные до чертиков друзья грелись у костра, с наслаждением вдыхая терпкий аромат грибного чая, булькавшего в серебряной чаше из запасов Коли Блаватского. Вездеход, шутки ради, притащил не только чашу, но и четыре отделанных золотом потира.
        – Надо же, братва, хоть какой-то бонус иметь со всего этого.
        – Да уж, бляха-муха, хоть чайку хлебану по-царски! – Кипяток, который недавно помирал, теперь уплетал вяленую свинину с таким энтузиазмом, что ему позавидовали бы и здоровые. – Никакого, друзья-товарищи, навару с этой экспедиции. Уж не знаю, что в Троицке своим скажу. Не поверят ведь, что в Кремле был. Слышь, Толян, а можно я хоть какую бирюльку из той горы цацек возьму? С возвратом, бляха-муха! Ну, для доказательства того, что на самом деле все было… А?
        Последнюю фразу Леха сказал таким просительным тоном, что все расхохотались.
        – Возьми уж, – махнул рукой Толик, вытирая выступившие на глазах слезы. – Только не царскую корону. Скромнее будь.
        Кипяток кивнул, сунул в рот кусок мяса и поплелся к сокровищнице.
        В ожидании того, на чем Леха остановит свой выбор, Томский поинтересовался у Добровольского:
        – Что теперь делать думаете?
        – Точно не знаю. Но в Метро мне больше делать нечего. Правительство никогда не простит того, что я натворил. – Макс задумчиво допил чай и отставил потир в сторону. – Рано или поздно меня поймают. Не стану искушать судьбу. Заскочу на Полянку за вещами и… С вами в Троицк подамся.
        Сказав это, Макс расстегнул комбинезон, достал из кармана пакет из полиэтилена и разложил на доске ножницы, опасную бритву, мыло, помазок и зеркальце. Из другого кармана вынул флакончик одеколона. Налил кипятка в пустой потир. Поймав удивленные взгляды, улыбнулся.
        – Пообещал себе, что, если выберусь из Кремля живым, сбрею бороду.
        – Придется выполнять, – усмехнулся Томский. – Живой ведь. А у тебя, Юрец, какие планы?
        – Мы ж уже договаривались. В Троицк так в Троицк. Хотя, бляха-муха, этот Кипяток мне уже порядком надоел!
        – Я все слышу!
        Леха подошел к костру и показал всем кинжал в инкрустированных золотом и слоновой костью ножнах.
        – Ну и кто тут кому надоел? Не забывай, Корнилов: я вас в своем городе представлять буду.
        – По одежке встречают! – отмахнулся Юрий. – Тоже мне – региональный представитель!
        – Тихо! – Толик повернулся к Носову. – Твое слово, Вездеход!
        Карлик протянул Шестере кусочек мяса, пожал плечами.
        – Куда ж я без вас, ребята?
        – Что ж… Решили-постановили. – Толик встал, задумчиво обошел вокруг костра, остановился. – Остается только понять, что делать с дочерью Громова. Думаю, все мы Даниле чем-то обязаны. Будет некрасиво, если…
        – Обменять ее на Конституцию! – безапелляционно заявил Леха. – Нам она без надобности, а твое правительство, Макс, жить без этой книжки не может. И всего делов!
        – Ну-ну. – Добровольский обрезал бороду и начал намыливать щеки. – Делов, Кипяток, тут как дров. Не промахнуться бы… Есть у меня одна мыслишка. Попробую выйти на майора Кречета. Но в таком случае придется здесь задержаться. Что думаете, Томский?
        – Из Лехи сейчас плохой помощник. Он ранен. Считаю, что для переговоров с Невидимыми Наблюдателями хватит и нас двоих. Разделимся. Корнилов, Вездеход и Кипяток идут на Автозаводскую, забирают мою жену и сына. Леха ведет их в Троицк. Ну а мы, Макс, с вашего позволения, пощупаем за вымя господина Дабл Вэ. Как вам такая идея?
        – Логично, – ответил за всех Добровольский. – Так мы сведем возможные риски до минимума.
        Через десять минут он закончил свои гигиенические процедуры, полюбовался отражением в зеркальце и поднял голову.
        – Ну и как я вам в новом обличье?
        Корнилов вдруг закашлялся, выплюнул чай.
        – Ты… Слышь, это точно ты? Ну, который…
        – Я. А что, сильно постарел?
        – Ребята! Это же…
        – Хватит восторгов, – отмахнулся Макс. – Давайте лучше взглянем на то, за что мы все рисковали жизнями. Страшно хочется увидеть штуку, имеющую высшую юридическую силу.
        Томский кивнул, расстегнул молнию комбинезона и вытащил книгу. Все встали. Бумага с шуршанием упала на землю. В свете костра блеснул серебряный герб. Томский провел пальцами по красной обложке основного документа страны, которая прекратила свое существование двадцать лет назад, и бережно развернул главный экземпляр Конституции Российской Федерации. Гробовую тишину нарушало только потрескивание костра. Столпившиеся вокруг Толика люди готовы были увидеть все что угодно, кроме того, что увидели. Вместо белых страниц с черными буквами внутри книги желтели пергаментные листы с обтрепанными, потемневшими краями. Витиеватые литеры были темно-багровыми, как кровь в лунном свете.
        На первый взгляд они казались знакомыми, но как только Томский попытался прочесть текст, буквы задрожали, задвигались и перемешались, превращая слова и предложения в абракадабру.
        Толик закрыл глаза, рассчитывая на то, что стал жертвой остаточного эффекта, вызванного прививкой кремлевской биомассой. Через пару секунд он вновь посмотрел в книгу. Теперь страницы стали черными, как уголь, а буквы – золотыми. Они мерцали так, словно дышали.
        – Тебе не понять, вам не понять, – прошуршал тихий, как шелест ветра в траве, голос. – Не понять. Вы не готовы…
        Томский захлопнул книгу. Голос стих. Толик присел на корточки и принялся заворачивать таинственный манускрипт в бумагу. Мысли поначалу путались, но вскоре из длинной их вереницы выделилась одна, и звучала она как вопрос: на чем клялись и кому присягали все эти долгие годы те, что называли себя гарантами Конституции?
        Послесловие автора
        Не устаю удивляться тому, насколько широк и многогранен, несмотря на всю его замкнутость, мир, созданный Дмитрием Глуховским. Казалось бы, авторы «Вселенной Метро 2033» уже описали все, что можно описать, побывали в самых далеких уголках московской подземки и давно ответили на вопрос «Есть ли жизнь за МКАДом?».
        Но вот загвоздка! Чем больше тайн Метро мы раскрываем, тем больше их маячит на горизонте.
        Секретов не становится меньше, как и вопросов, задаваемых нашими читателями.
        Лично меня всегда интересовал Кремль, подвергшийся в момент Катаклизма биологической атаке.
        В чем тайна звезд на его башнях, насколько разумна биомасса, безраздельно властвующая на прокаженной территории?
        Не менее интригующим кажется мне и влияние, которое оказывают на жизнь Метро Невидимые Наблюдатели.
        Вот и мелькнула шальная мыслишка связать эти две тайны воедино, поразмышлять над тем, так ли опасно первое и так ли безобидно второе.
        На этот раз, дорогие мои, я предлагаю вам совершить восхождение на Эверест, именуемый Кремлем. Само собой, в сопровождении моих любимых героев, которым вечно не сидится на месте.
        Анатолий Томский и Николай Носов, Юрий Корнилов и Макс Добровольский, как и всегда, пройдут через огонь, воду, медные трубы и мрачные подземелья, чтобы достигнуть новой цели. Опять доказать нам, что настоящая дружба и стремление сделать жизнь лучше способны осветить любой мрак и перевернуть с ног на голову кажущийся непреложным постулат «Выхода нет».
        Пусть все это звучит и слишком наивно, и чересчур помпезно, но разве не эти понятия вращали и вращают Землю?
        Я уверен в этом и постараюсь убедить в этом вас, дорогие читатели.
        Вечно ваш
        Сергей Антонов
        notes
        Примечания
        1
        Н. Гумилев, «Капитаны».
        2
        С. Есенин, «Клен ты мой опавший».
        3
        Helter Skelter («Кавардак») – композиция «Битлз». Одна из немногих песен группы в жанре хард-рок.
        4
        Н. Гумилев, «Оборванец».
        5
        Джон Саймон Ричи, более известный как Сид Вишес (Злобный Сид), – британский музыкант, басист панк-рок-группы Sex Pistols.
        6
        Н. Гумилев, «Ужас».
        7
        Композиция «На заре ты ее не буди» группы «Ногу свело».
        8
        Выражение Егора Прокудина, роль которого в культовом фильме «Калина красная» сыграл Василий Макарович Шукшин.
        9
        «С одесского кичмана», муз. Ф. Кельмана, слова Б. Тимофеева.
        10
        Один из друзей Томского, анархист со станции Войковская (Гуляй-поле), страдающий клаустрофобией, персонаж романа «Темные туннели».
        11
        Персонаж рассказа К. Янковского «Ничто человеческое мне не чуждо».
        12
        Вторая статья Конституции Российской Федерации.
        13
        Г. Уэллс, «Страна Слепых».