Это жаркое, жаркое лето... Анатолий Александрович Андреев
# Рассказ входит в сборники«Рейс на Росу» (1980) и«День оборотня» (2000)
Анатолий Андреев
Это жаркое, жаркое лето...
Виктор откинулся на стуле, наблюдая монотонную жизнь лаборатории. Тихо бормотала в углу Люда-лаборантка. Она всегда приговаривала за работой. "Удивительно, как она может чертить в такую жару? - подумал Виктор. Он не смог бы. Виктор посмотрел на руки - крупные, с набрякшей сетью вен, они лоснились от пота. Только ватман бы испортил..."
Работать не было сил.Воображение само выискивало немногие оставшиеся еще в городе прохладные места.МысленноВиктор спустился вниз, пересек гулкий вестибюль и мысленно же навалился на тугиe высокие двери. Снаружи была жара до звона в ушах и ослепительные на солнце бетонные ступени.
Солнце было маленьким и неярким на белесом выгоревшемнебе. Асфальт податливопроминалсяподногами,потротуару распласталась пятнистая тень акаций.
Он брел прямо по солнцепеку. Жара стягивала лицо, как маска. Как высохшая маска. Как маска фараона... Тысячелетия назад земля так же изнывала от зноя, и все живое пряталось от солнца,а фараон сидел на троне, и два раба опахалами из страусовых перьев перегоняли по залу липкий горячий воздух. Фараон умер от жары, и быстро высохший пот стянул его лицо последней маской...
Виктор обернулся на скрип тормозов.Сзади остановился и распахнул дверцы новенький автобус. Краска на нем переливалась всеми оттенками синего цвета. Повинуясь внезапному импульсу, Виктор вскочил в начавшие сдвигаться двери. Пассажиров было немного, вся солнечная сторона желтела пустыми креслами, и Виктор опустился на раскаленное сиденье.Пахлоразогретым пластиком, движением и дорогой. Автобус шел плавно. Он быстро выбежал за город и повернул на узкую прямую линию шоссе.
Солнце теперь падало спереди и сверху, продавливалось сквозь светофильтры в крыше,
дробилось на поручнях веселыми синими бликами. Гудение мотора и шелест шин сплетались в непонятную азиатскую песнь. По салону гулял ветерок и было уже не так жарко, особенно если не прислоняться к все еще теплой спинке сиденья.
Бежавшийпогоризонтулессталближеиотчетливее. Пассажиров качнуло вперед, затем вбок, автобус свернул с шоссе и, пробежав тенистой аллейкой, остановился на укатанной гравийной площадке.
Виктор вышел последним. Постоял, обошел вокруг автобуса. Пнул зачем-то передний скат (шофер даже не поднял головы от газеты), повернулся и пошел по жесткой сухой траве.
Деревья скоро стали выше, их кроны - гуще.
Трава росла сплошным ковром,земля становилась мягкой и сырой. Пахло летом и дождем. Впереди уже мелькала меж стволов гладь реки. К воде сбегал крутой откос. Но Виктор не спешил к реке. В этом был свой смысл - не броситься сейчас же в воду, а постоять, посмотреть вниз, подумать и пойти вдоль берега, выбирая место для купания.
Он не спешил. Шаг его был упруг, как была упруга земля под ногами. Сигарета была вкусна, а ветер - прохладен и влажен. Подлесок разросся в чащу. Ветки кустов приходилось отводить руками. Он в очередной раз раздвинул листья и остановился, облитый не колючим и обжигающим, а ласковым и зеленым, отраженным от бесчисленных листочков и травинок, солнечным теплом.
Перед ним лежала небольшая окаймленная кустарником поляна, одним крылом полого спускавшаяся в воду.Широкий плес казался светлым и прохладным даже издали. Стена деревьев там, на другом берегу реки, была темно-зеленая и нарядная.
Он старался не спешить, но разделся в считанные секунды. Еще мгновение спустя он оказался в воде, и тут обнаружил,что не одинок. Чуть в стороне, по пояс в воде, стояла женщина. Ветерок гладил ее плечи, ее влажная кожа золотом отсвечивала в солнечных лучах. Голубые капли не могли удержаться на ней и стекали в реку. А отражение ее было зыбким и неясным, и дрожало и колебалось... И расплывалось в пологой тихой волне...
...И расплывались, покачивались четкие линии чертежа перед глазами, все так же бормотала Люда-лаборантка в углу за шкафом...
Все было по-прежнему.Викторструдом освободился от наваждения и придвинул ближе чертеж,чувствуяибодростьот своего воображаемого путешествия, и нестерпимую после речной прохлады духоту лаборатории.
Назавтра жара повисла над городом прямо с утра.Днем тоже было жарко. Очень жарко. Жарче, чем вчера, если вообще могло быть жарче,чем вчера. До обеда Виктор еще работал.Он пробовал работать и после обеда,но в конце концов понял, что это бесполезно.Упершись взглядом в чертеж, он попытался и не сразу смог вызвать в воображении ту полянку, и изгиб реки, и плывущие в спокойной воде облака...
Солнце уже заметно склонилось к горизонту.Тонкий аромат трав плыл над землей, сливаясь, но не смешиваясь с прозрачным свежим запахом реки.
Он заметил ее, когда выходил из воды. Она сидела в дальнем углу полянки, и отсюда не понять было, смотрит она на него или нет. Он медленно пошел через лужайку, и капли воды, ставшие на воздухе холодными, быстро сохли, щекоча и стягивая кожу. Солнце мягко гладило спину теплыми лучами, щедро разливалось вокруг. Ближние ветви светились теплым золотым сиянием, лишь в глубине листвы прятался таинственный зеленый полумрак.
Она сидела на залитой этим сиянием траве и смотрела на него без тревоги или удивления. У Виктора похолодело в груди от ее взгляда и от ее лица, и он споткнулся,почувствовав на миг желание повернуть обратно, но не смог или не решился. Он тут же справился с собой, подошел к ней почти спокойно и сел - не очень близко, но и не далеко. Сел как раз на таком расстоянии, на каком нужно садиться, чтобы не показаться слишком самонадеянным и чтобы не выглядеть смешным, разговаривая издали.
Она уткнулась в лежавшую перед ней книгу, а Виктор сидел, лихорадочно искал и не находил какой-то первый вопрос.Вголове крутилась лишь глупая фраза о погоде, и он в отчаянии,словно бросаясь в воду, спросил:
- Хорошая сегодня погода, не правда ли?
Спросил и смолк, чувствуя себя совершенно беспомощным, но она подняла голову и улыбнулась,иунегоразомотлеглоот сердца.Заразившись ее улыбкой,он облегченно расхохотался, пытаясь смехом скрыть смущение. Она тоже рассмеялась, глядя на него. А потом они вновь замолчали, но уже не так, как прежде - лед был сломан. И он вновь заговорил, но уже без усилия.
Да, она часто здесь бывает. Так часто, как только удается - легкая тень пробежала по ее лицу, и он заметил это.
Его зрение вообще вдруг обострилось. Он видел сейчас сотни разных мелочей, которых раньше и не приметил бы, которые сами по себе ничего не значили, но все вместе складывались в единое целое, в картину, которая навсегда останется в памяти и будет оживать по своим, не совсем понятным законам, повинуясь толчку, который могут дать и запах влажной земли, и шероховатая на ощупь скатерть под ладонью, и скрип двери, похожий вдруг на неумолчное пение цикад, пронизывающее весь этот летний день...
Виктор поймал себя на том,что не слушает ее,а смотрит на приоткрытые, чуть обветренные губы,видит нежнуюлинию подбородка,подсвеченный солнцем золотистый пушок на загорелой коже, ее опирающуюся на землю узкую руку и муравья, озабоченно пробирающегося в траве рядом с рукой. Ему стало легко и весело, он вскочил на ноги и протянул ей руку:
- Пойдемте купаться?
Она не приняла руки,но гибким движением поднялась и побежала к кромке впаянного песка. Он отстал и смотрел, как она подбегает к реке. Солнце било в воду, засвечивало Виктору в лицо.У самой воды она приостановилась, обернулась - легкий силуэт, вырезанный в серебряном полотне. Ветром шевелило рябинки на воде, катало по ниммаленькиеослепительныесолнца.Они дрожали, вразнобой вспыхивая и притухая,и ее фигура казалась размытой по контуру и окруженной теплым сиянием...
- ...Витя, тебя опять в мастерские вызывают. Говорят, на чертежах не те допуски проставлены.
Виктор не сразу понял, чего от него хотят. А поняв, поднялся и нехотя пошел в мастерские.
В мастерских было жарче, чем в лаборатории, пахло машинным маслом и сгоревшей изоляцией. Рубашка у тучного мастера некрасиво прилипла к спине. Чертежи оказались в порядке, чувствовалось, что мастеру просто невмоготу работать. Все это отняло довольно много времени, и рабочий день успел подойти к концу.
На улице висела тонкая пыль и бензиновый перегар.Солнце было оранжевым, как перезревший апельсин.Оно совсем не грело. Дышать было нечем.В общежитии было так же тускло и пыльно. В комнате пахло худосочной городской зеленью и асфальтом.В коридоре все время слышались шаги, за стеной разговаривали. Виктор лег на кровать, как солдат на привале, - не раздеваясь и без сил.
...А на реке солнце малиновым своим краем упруго проминало черту горизонта. Девушка еще была здесь и заметно обрадовалась его появлению. Он молча опустился рядом. Вода без плеска набегала на песок.Воздух на глазах синел.Лезвие горизонта,наконец, справилось с солнцем - располовиненное, оно почти не светило, только бросало снизу на небо отблеск своего потускневшего тела. Закат был багровым. От воды по ногам ползла прохлада.Было бережно и непривычно. Хотелось, чтобы что-то случилось, чтобы нужно было действовать, может быть, спасать ее от чего-то непонятного и враждебного, и Виктор осторожно перевел дыхание, расслабив непроизвольно напрягшиеся мышцы.
Напряженность прошла, оставив ушедшее вглубь смутное ощущение, что что-то забыл и нужно немедленно вспомнить и побежать куда-то и что-то немедленно делать...
В лесу оказалось совсем темно, и он несколько раз споткнулся. Под ногами зашуршал песок дорожки. Она шла рядом. Виктор слышал ее дыхание, легкое и неровное. Невидимый в темноте, опускался туман. Она зябко вздрогнула,и Виктор осторожно обхватил ее рукой за плечи. Плечи были податливыми, как неживые, и в нем шелохнулась волна грусти и нежности к ней и ко всему на свете.
Идти обнявшись было неудобно, и они замедлили шаг. Впереди уже просвечивали сквозь деревья слабые огоньки последнего автобуса, и она мягко высвободилась из-под руки Виктора.В салоне, кроме них, не было ни души, и водитель не включал освещения. Автобус слегка покачивало. Она всю дорогу просидела глядя вперед, туда, где под колеса торопился асфальт, и словно не замечая, что рука ее лежит у Виктора в ладонях. Он тоже молчал, а за окном в ярком отблеске фар проносились редкие встречные машины и впереди ненастоящим светом люминесцентных ламп мерцал город.
Призрачными тенями скользили по улицам прохожие.Акации стояли черными в свете фонарей и окон.Медленно надвинулся троллейбус. Салон был ярко освещен и пуст.Она села рядом. Виктор, не касаясь, ощущал плечом тепло ее плеча.
Они вышли. Серые коробки пятиэтажных зданий тускло светили разноцветными окнами.
Прошли несколько домов,остановилисьу подъезда.Вприоткрытую дверь вырывался косой луч света, перечеркивая ступени и выхватывая из темноты неправдоподобно яркую зелень.
Откуда-то донесся обрывок разговора, смех. Это словно сняло с нее минутное оцепенение. Она торопливо бросила Виктору:
- Прощай...- и заторопилась, застучала каблучками по ступеням. Он догнал ее и поднимался следом, стараясь ступать бесшумно, что бы не перебить четкий дробный ритм ее шагов. Отперев дверь,она обернулась и тихо выговорила:
- Не надо... Ступай... Не надо...
Ее смятение передалось Виктору. Тугими толчками пульсировала кровь. В горле вдруг пересохло. Он сделал шаг вперед. Она, как во сне, попятилась, качая головой и беззвучно произнося:
- Не надо... Не надо...
Спиной она толкнула дверь. Они перешагнули порог - сначала она, он за ней. Она не подняла руки, чтобы остановить его. Сухо щелкнул замок. Неясным пятном светилось в темноте ее поднятое к нему лицо...
...Виктор стоял у окна в своей комнате.С сигареты на подоконник упал столбик пепла. Было зябко.Заспанная дворничиха под окном поливала асфальт,нехотя таская за собой черный лоснящийся шланг.Лучи солнца коснулись верхушек деревьев. Асфальт отдал за ночь все тепло и теперь смирно подставлял спину шелестящей водяной струе.
На работе началась очередная запарка. В этой горячке Виктор не замечал, как и что ест, допоздна засиживался в мастерских, почернел и высох.Только поздно вечером он мог мысленно побывать на берегу реки. Попадал он туда всегда в разное время, словно бег часов там был иным, отличным от настоящего,не воображаемого мира.Но всегда - и днем, и ночью, и в пепельные сумерки - его не отпускало ощущение непоправимости затянувшегося ожидания. И даже в воздухе, в бодрящем свежем запахе земли и лета, был разлит тот аромат грусти и увядания, который может появиться лишь осенью, в солнечные и печальные дни бабьего лета,который тревожит и беспокоит острым, как боль, нетерпением.
Ее не было. Он сидел у самой воды, вспоминая ее сбивчивый шепот:
- Все равно... Все равно...- и неожиданно сильное движение,которым она обхватила его голову, прижимая ее к своему плечу и сама прижавшись щекой к его волосам. Он чувствовал ее щеку и горячее тепло ее тела, ему было неудобно, но он боялся спугнуть этот ее неожиданный порыв и молчал, и вслушивался в трепет ее слов:
- Пусть... пусть... - и неожиданное, обращенное уже к нему: - Ты не ищи меня, не надо...Я сама найду тебя...Слышишь? Обязательно найду...
И, почувствовав его недоумение и горечь, она не отпустила его головы, но еще крепче прижала ее к себе, так что Виктор остро ощутил щекой и губами упругий шелк ее кожи, судорожно вдохнул ее запах, и все прошло, рассеялось, оставив после себя уверенность в ее искренности, грусть и нежность...И это тоже осталось в нем и заставляло его теперь искать ее следы на узкой кромке зализанного водой песка, и ждать, ждать ее появления здесь, у реки.Он все время помнил, что это происходит во сне,иломал голову, откуда взялись такие сны - сны наяву, сны, которые он помнит лучше, чем то, что с ним происходило на самом деле, сны, разбившие надвое это жаркое лето...
За окном лаборатории опять бушевало и плавилось солнце.В полном безветрии выгорала и покрывалась пыльным налетом листва деревьев...
...Виктор брел от реки к остановке автобуса.Было жарко. Закатное солнце стелило Виктору под ноги его собственную тень, до конца которой он никак не мог дойти. Автобус, нещадно дребезжа стеклами, довез его до перекрестка и услужливо раскрыл дверцы в асфальтовую пелену улицы. Троллейбус пришлось ждать долго, и он успел вдоволь посомневаться,стоитлиразыскиватьее.Но отступать уже не хотелось, и он протрясся несколько остановок на задней площадке троллейбуса и потом долго блуждал среди одинаковых жилых корпусов. Днем все выглядело иначе, чем ночью, но он все-таки нашел тот подъезд, выкурил сигарету и медленно вошел в дом.
Знакомо скрипнула дверь.Виктор поднимался по лестнице,и впереди ему чудился стук каблучков. Переведя дыхание, он коротко коснулся тугой черной пуговки звонка. Быстрые шаги, щелчок замка, равнодушные, обрадованные, затем испуганные глаза.Радость медленно стекала с ее лица, радость,которая - он ясно это видел - появилась, когда она его увидела.Напряжение ожидания схлынуло с Виктора, он переступил с ноги на ногу, а молчание затянулось, и она вскинула на него глаза, прислонившись плечом к двери.
Уверенная хозяйская рука мягко,но властно отодвинула ее в сторону.Дверь распахнулась шире, пропуская высокого, коротко стриженного парня, и вновь прикрылась,наэтотраз плотно, притянутая широкой, покрытой светлыми волосами рукой.Парень секунду постоял, держа ладонь на ручке двери, затеммедленно, всем телом,повернулся к Виктору.На легкойполотнянойкуртке блеснул ультрамариномзначок.Буркнув:"Пошли!",онстал спускаться по лестнице. Последние отблески солнца, прорвавшись сквозь окно, сверкнули рыжинкой на его светлых волосах.Мерно покачивались плечи. Виктор легко ступал следом, чуть приотстав. Он чувствовал себя скверно, зная уже, что напрасно пришел сюда, что приходить было не надо. Под этими мыслями вторым, глубинным слоем лежала память о ее глазах в тот момент, когда она открыла дверь. Все, что он успел увидеть в них - радость, боль и страх - все смешалось в нем, и это было хорошо.
А поверх всего была пустая, никчемушная мысль о значке, мельком увиденном на груди у парня, - почему-то казалось очень важным разглядеть его, этот значок. На улице, пройдя вдоль стены дома, парень вдруг остановился, и Виктор чуть не наткнулся на него.Парень стоял и недобро оглядывал Виктора. А тот не отрывал глаз от значка. Значок был действительно необычен - синие языки пламени из двух поленьев дров. Предстояло неприятное объяснение, это Виктор знал. Знал он и то, что может постоять за себя, - ему приходилось бывать в переделках. Но очень уж обычная складывалась ситуация: их - двое, он - третий лишний... Самое лучшее для него сейчас - уйти. И как можно быстрее.
Он не двинулся с места, ему не дали уйти ее глаза, какими он их увидел минуту назад. Ему не дала уйти та грусть,которой - неощутимо - была пропитана вся их первая встреча.Для парня ситуация была ясна. Она требовала завершения. И он завершил ее. Он ударил - коротко и почти без замаха.Удар был очень силен, но или ярость ослепила парня,или Виктор успел инстинктивно отшатнуться в сторону
- удар пришелся вскользь, ожег скулу и лишь качнул Виктора назад. Мир тоже качнулся и вновь встал на свое место. А парень бил снова, и Виктор машинально сделал длинный скользящий шаг в сторону. Удар догнал его,но, ослабленный движением Виктора, смог лишь на мгновение сместить все вокруг. Все дрогнуло и успокоилось и стало видно отчетливо-резко, как на хорошей фотографии.
Виктор с обреченностью почувствовал, что надо быстро-быстро! - уходить или бить самому. Бить вразрез,косыми встречными длинными ударами. Бить, или самому быть битым. И с той же обреченностью почувствовал, что не сделает ни того, ни другого.
...Падая, Виктор пытался удержаться и уже не почувствовал, как острым краем врезался в ладонь и, зажатый в ней, остался в его руке синий необычный значок.
...Он ткнулся лицом в бумаги. Кто-то вскрикнул, его стали поднимать. Нашатырного спирта в аптечке не оказалось, ему начали растирать виски духами. Виктор уже пришел в себя и вяло отстранял заботливые руки. Что-то мешало ему, он разжал кулак и увидел на ладони красивый - синее пламя над синими поленьями - значок. Это его потрясло настолько, что он дал себя отвести в медпункт. Фельдшер тут же поставил диагноз - тепловой удар,и Виктор, хотя к этому времени уже совсем оправился, не возражал против освобождения от работы.Ночью в городе всегда больше звуков, чем днем. Шум мотора ночной машины мечется меж домов, залетает в окна и вываливается обратно. Он долго еще живет на улицах, хотя сама машина давно уехала.
Гулко ухает на заводе паровой молот. Днем его не слышно, а ночью во всем городе вздрагивают окна от его тяжелого дыхания. Ночью оглушительно шелестит вода в трубах.Город весь пронизан трубами - трубами водопровода,трубами отопления, трубами канализации и газопровода.По своим трубам-проводамтечет электричество.Течет с шумом, но услышать этот шумможнолишь ночью.
Виктор только что проснулся. Было темно. Где-то очень высоко пронзительно сверлил ночное небо запоздалый самолет. Низко гудели от собственной тяжести стены дома. Знакомо угадывались предметы в комнате.Полумрак был насыщен запахами.Они жили своей особой жизнью, приходили и уходили, как слепок с жизни вокруг.Пахло ночью и бензином с улицы. С первого этажа, из флакона с неплотной пробкой, пришел запах рижских духов. Нежным запахом тепла и молока пахли младенцы в окрестных домах.
На потолок ложились огни.Каждый огонек из окна не смешивался с другими и отдельно дрожал на зыбком потолке.
Виктор смотрел на них невидящими глазами и никак не мог вызвать в памяти ее лицо. Он помнил все - солнце, зелень и парной запах земли.Ускользало лишь ее лицо.Больше того,Виктор сообразил, что и раньше он не мог его припомнить. Ее руки,губы, голос - все было с ним.Он видел ее фигуру,стройнуюичуть тяжеловатую - не сложением, а законченностью форм, их безупречной женственностью..
А лица ее он вспомнить не мог.
Ему стало жутковато в ночи.Он встал,незажигая света,прошел к окну,закурил. Как звезды,перемигивались городские огни. Мигающие в беспокойной тишине, они тоже были тревожными, и их тревога неожиданно подействовала на Виктора успокаивающе.Он докурил, постоял еще немного, быстро лег и сразу уснул.
Лето кончалось.Зной схлынул,и все оживилось вокруг. Кому-то пришла в голову счастливая мысль - устроить вылазку за город. Идею дружно поддержали. Как всегда, когда долго и заранее не готовятся, все получилось на славу.
В лесу уже густо пахло осенью.Река отдавала синей сталью и первыми заморозками. Солнце было прозрачным. Разложили костерок - его светлые, с дымком кудри также были прозрачными.
Перекусили, чем бог послал. Послал он немного, но все были веселы, не от вина, его тоже было немного, а оттого, что все так сразу, не сговариваясь, решили ехать, и вот уже здесь - у костра, у реки, под глубоким синим небом с ослепительными крахмальными облаками, и все так хорошо и прекрасно...
По земле подкрадывался вечер.Тени деревьев протянулисьпо полянке. Маленький потрескивающий костер стал желтым, теплым и уютным. Все собрались вокруг огня. Люда сидела, подтянув колени к подбородку. В ее глазах мерцали и вытягивались вверх язычки пламени. Угли в глубине костра были алыми и прозрачными.Они бесшумно трескались и разваливались на части. Над ними плясали, пытаясь оторваться и взлететь, тонкие плотные лепестки огня.
Люда вдруг гибко,без помощи рук,встала,повернулась, задержавшись на миг в свете костра.Ее фигурка,охваченная тренировочным костюмом, казалась отлитой из металла. К ней ничего нельзя было прибавить, от нее ничего нельзя было отнять. От этого она казалась крупнее, чем есть. В следующее мгновение статуя ожила - Люда сделала шаг, опустилась на траву, чуть подальше от костра, и снова замерла,
глядя то ли в огонь, то ли на Виктора, то ли на что-то за его спиной.
Виктору стало тревожно. Он огляделся. Сумерки штриховали все вокруг серой тушью. Ему показалось, что он слышит тонкий жалобный лепет воды на песке. Хрупкое ощущение узнавания появилось в нем. Он задержал дыхание, чтоб не спугнуть его. Волна грусти медленно поднялась и отошла, смыв все чувства и оставив лишь холодное и ясное ощущение утраты.
Обратно все ехали молча. Виктор сидел,прикрыв глаза и опустив руки в карманы куртки. В руке был зажат колючий - языки огня над все горящими и никак не сгорающими поленьями - значок. Виктор сжал кулак сильнее,и значок врезался в ладонь. Он нужен ему,чтобы не считать все случившееся сном.Виктор понимал, что объяснить его видения по-иному невозможно, но твердо был уверен, что это не сон. Почвы для уверенности у него не было - лишь собственная убежденность да этот вот значок, и он опять повертел его в пальцах, не вынимая из кармана, и вновь зажал в кулаке.
Назавтра был выходной - веселый солнечный день. Виктор вышел из дому и бесцельно брел по улицам, стараясь не наступать на трепетавшие в тени на тротуарах солнечные зайчики. Ноги сами привели его к институту,и он негромко рассмеялся этому.Вокруг было пустынно, лишь впереди виднелась женская фигурка.Женщина шла медленно,и Виктор почувствовал знакомое по своим волшебным снам волнение, узнав эту походку и стройную длинноногую фигуру. Он подошел ближе. Это была Люда. Волнение его не ушло, лишь превратилось в приподнятое, безоблачное настроение, при котором все удается, все кажется легко и просто.
Он взял Люду за руку и повел по выгоревшим на солнце стерильным плитам тротуара туда, где когда-то во сне впервые сел в автобус. В автобус, увезший его в сказку, продолжения которой он сейчас и ждал, и боялся.
Скрипнули тормоза, подошел и остановился - не у остановки, а просто так - знакомый синий вагон. Остановился, принял их в свое солнечное нутро и покатил дальше, прозаически гудя мотором, время от времени впуская и выпуская пассажиров. Прошуршал под колесами гравий конечной остановки.Меж деревьев не было ветра,
недвижный воздух прогрелся солнцем, и, казалось, что он остался здесь с лета. Это душноватое тепло обволокло их, и Люда, словно отогревшись и очнувшись от молчания, сказала негромко сама себе, зная, что и Виктор услышит:
- Как странно... Как будто я уже была здесь... А я точно знаю, что не бывала..
И, после недолгого перерыва, заполненного звуками сдвоенных - не сговариваясь - шагов, так же негромко добавила:
- Вообще, очень странное чувство. Двойственное какое то - все вокруг незнакомо, и вдруг посмотрю на тебя, и все меняется, и кажется, что я все здесь знаю... Как-то все связано с тобой... - и она повела плечами,бессильная облечь словами свои зыбкие ускользающие ощущения, и лишь сжала на миг его пальцы, и он чуть пожал в ответ ее узкую ладонь. Он молчал. Слов не было нужно. Он шел уверенно, хотя - он тоже это знал - был здесь впервые, как и она. Впервые, если не считать снов.
На полянке было пусто.Листья к осени погрубели и не шевелились. Ветра не было. Они сели у воды,слушали тихий стеклянный звон водяных струй на песке и молчали.
Люда вздохнула, длинно и судорожно, как всхлипнула.
Виктор, не глядя, - ему не нужно было глядеть,он всем существом своимощущал ее присутствие, - протянул руку, коснувшись ее плеча, а потом - тяжелых густых волос.Рука зарылась в волосы, чувствуя каждым пальцем, что Люде это приятно, легла в перепутанице прядей ей на затылок.Ладонь сама удобно подстроилась, словно готовая принять на себя тяжесть головы, если Люде вдруг вздумается откинуться,помедлила,азатеммягким движениемкачнулась назад ивбок.Люда,словно загипнотизированная, легко качнулась вслед за этим осмысленным движением его руки и тихо опустила голову на колени Виктора, замедленно повернувшись на спину и придержав рукой его руку, которая с затылка соскользнула на ее щеку,кончиками пальцев касаясь подбородка.
Вокруг стояла тишина.Говорить не хотелось.Люда изучала лицо Виктора - словно вбирала в себя его черты - исподтишка, смежив ресницы. Онапотерласьоеголадоньичуть слышно засмеялась - от избытка переполнявших ее чувств.У обоих было такое ощущение, что они долго шли и наконец пришли куда-то,
куда так долго стремились, где хорошо и покойно и не нужно больше никуда спешить...
Набежал ветерок,и кусты прошелестели листьями,а день тянулся, последний день уже ушедшего лета. Было хорошо, и хорошо было ехать в автобусе, глядя, как земля за окном медленно поворачивается вокруг вбитой где-то у горизонта оси.
Люда заговорила первой. Голос ее дрогнул чуть приметно, и Виктор вгляделся в ее лицо. На него легла тень отчаяния и решимости, как перед прыжком в холодную воду.
- Ты знаешь, когда умерла мама, я осталась одна.Совсем одна... - она помолчала и,прежде чем он успел пошевелиться и сказать что-нибудь, продолжила:
- У меня был друг... То есть я думала, что друг...
Она сбилась и после паузы растерянно досказала:
- Это кончилось раньше...Прошло.Понимаешь, все было не то... Я совсем тогда растерялась...
Это было совершенно,абсолютно неважно,и Викторлегонько потрепал кончиками пальцев лежащую в его ладонях ее руку.Люда уловила это ласковое движение его руки и расслабилась, потому что сказала то, что считала нужным.
А Виктор вдруг физически ощутил лежащий в кармане - он так и не расставался с ним
- голубой значок. На миг пришло сознание нереальности происходящего. Он покосился на Люду.Ее нежное, углубленное сейчас в себя лицо совместилось, слилось с лицом из его снов - он ясно вспомнил теперь его. Виктору стало непонятно, как это он так долго не мог удержать его в памяти. Это было лицо Люды, и он с досадой на себя подумал, какэто было глупо - ежедневно видеть и не узнавать ее.
Логический ум Виктора не мог мириться с раздвоенностью, вошедшей в его жизнь с необычными снами наяву. Поэтому сейчас он с облегчением увидел, как сливаются воедино два течения его жизни - воображаемое и реальное.Было лишь одно,что продолжало тревожить Виктора - значок. Осязаемый, реальный, уж никак не воображаемый значок.
Виктор слышал о способности некоторых людей читать текст, прикрытый листом плотной бумаги, об экспериментах лосанжелесских физиков по прямому - одним усилием воли - влиянию человека на протекание точных химических реакций. Он читал о людях, способных усилием воли,взглядом перемещать небольшие предметы, гасить расположенную за стеклянной перегородкой свечу.Этому придумали даже специальное название - телекинез. Нооднодело - читать и знать, а другое - столкнуться с этим в жизни...
Автобус затормозил у знакомого перекрестка.ОнисЛюдой вышли.Виктора ни на минуту не покидала поднявшаяся из глубины души нежность к Люде, к ее открытости.Этой нежности не мешала недоверчивость к себе и своей раздвоенности, исчезавшей с каждым шагом, который они делали вместе с Людой к остановке троллейбуса, к ее дому. Он вел ее, вел уверенно, доверчивую и сосредоточенную в себе. Вел и чувствовал, как все большей реальностью становятся его сны. Он знал, что они исчезнут, когда знакомо щелкнет замок, и дверь отгородит их с Людой от того, что было раньше, разделив их жизнь на две половины.
Сны исчезнут, но не потому, что их не было, а потому, что они станут не снами, станут так же реальны,какивсе,что случилось с Виктором в его жизни, вплетутся в прошлое,из которого, как стебель из корней, вырастает будущее...
Люда, наконец, очнулась от своих мыслей и с удивлением заметила:
- Ты так идешь, как будто знаешь дорогу!
Он в ответ прижал ее локоть к своему боку.Она невесомо оперлась на его руку, соразмерила свои шаги с его. Они так и шли под руку, шагая вместе. Лишь иногда она сбивалась с ноги и делала длинный скользящий шаг, чтобы поймать ритм и снова идти, чувствуя плечом его покачивающееся плечо.
Им еще предстояло узнать язык прикосновений, чуть заметных нажатий руки, легких касаний друг друга плечом - язык,который без слов передает мысли и чувства. Они уже начали учиться этому языку, уже понимали его и находили в этом удовольствие - удовольствие узнавания друг друга.
На лестнице Викторотсталотнее.Онставилногу на ступеньки так, чтобы без помех слышать стук ее каблучков, раскатывающийся в пустом подъезде.На площадке между этажами он остановился, сунул руку в карман и вынул значок. Окно было открыто, свет, не процеженный сквозь стекло, дробился в голубой эмали негорящих, негреющих дров. Виктор слегка подкинул значок на ладони и точным движением без сожаления бросил его в распахнутую за окном синеву. Прислушавшись, он уловил легкий звук падения - ничто внутри не отозвалось на этот звук - и повернулся,чтобы идти вверх.Людаужестояла перед дверью.Спина ее была напряжена. Она чувствовала взгляд Виктора и его приближение. Ключ повернулся. Дверь дрогнула и подалась - впустить их.
Виктор стоял чуть сзади. Люда обернулась и посмотрела на него открыто и внимательно. Он кивнул ей - чуть заметно, и чуть заметно улыбнулся - ободряюще и успокаивающе.
|
