Сохранить .
Птичий путь Сергей Трофимович Алексеев
        Сокровища Валькирии #7 Давным-давно, в начале 1990-х, шведско-российская компания «Валькирия» занималась поиском мифических сокровищ на Урале и благополучно прогорела. Архив компании, являвший собой бесценный источник данных по кладоискательству за последние сто лет, был утерян. Но не утрачен. В наши дни аналитики инновационного технопарка Осколково, в чье распоряжение попал архив, пришли к выводу, что некие хранители уральских сокровищ причастны к созданию нового, загадочного и мощного источника энергии под названием «соларис». Грядут президентские выборы, олигархи бьются за сферы влияния - «соларис» всем пришелся бы кстати. А сыну Мамонта, вкусившему соли знаний на Трех Таригах, ведома его тайна…
        Сергей Алексеев
        Сокровища Валькирии. Птичий путь

1
        Сколот обычно пел в переходе на Пушкинской, недалеко от выхода на Тверскую. Место в железобетонной трубе было когда-то отвоевано у торговцев сигаретами, застолблено, обжито и намолено, поэтому даже в непогоду, когда люди заскакивали мокрые от дождя или озябшие, все равно расчетный один процент их задерживался, слушал и даже бросал деньги. Это если приходить сразу после полудня и уходить уже в пятом часу, перед вечерним столпотворением, и петь без накала.
        Он особенно не старался собрать толпу, потому что ленивое, вялотекущее движение позволяло видеть глаза прохожих и ловить их открытые взгляды. И редко, по настроению, из баловства, он добавлял в голос и гитару едва уловимый цвет звучания и запах, некую мускусную, кабарожью струю - и переход тотчас заполнялся народом, более всего юными еще студентками, хотя песни были суровые, мужские. Сколот давал короткий, стремительный концерт, одновременно высматривая пути к отступлению, после чего подхватывал чехол с деньгами, на ходу прятал инструмент и убегал по ступеням наверх, на волю, поскольку стражи порядка чаще появлялись и ловили на точке. Если успевал улизнуть таким образом, то преследовали его только мимолетные, случайные поклонницы, от которых было легко отвязаться на многолюдной улице. Милиция же с него на следующий день глаз не спускала и по окончании концерта выгребала все до копейки - в наказание.
        Он надеялся, что Белая Ящерица придет, как обещала. Даже если Валькирии учинили свой суд, лишили ее волос и памяти, все равно откликнется на песни, понятные ей одной! Поначалу Сколот свято верил в это и терпеливо ждал заветного мгновения, высматривая Белую Ящерицу в толпе, хотя никогда не видел ее лица. В тексты всех песен он непременно вплетал такие слова, по которым, даже лишенная памяти, Дева должна была узнать его, вспомнить, кто ее выручил из неволи. Иногда он кричал, звал, как заблудившийся в лесу отрок, но за полтора года жизни в многомиллионном городе никто не отозвался лишенцу. Если не считать верных поклонников, которые тянулись к нему, словно сами были когда-то лишены Пути.
        О Белой Ящерице знали или хотя бы слышали все - футбольные фанаты, скинхеды, байкеры, дворовые банды хулиганов и не примкнувшие к стаям подростки и студенты. Кто-то говорил о ней шепотом, кто-то, напротив, гордился знакомством, однако никто толком не знал, где можно ее разыскать и вообще, существует ли она в самом деле или дерзкая предводительница юных и ярых изгоев - всего лишь миф.
        Так или иначе, но в первые месяцы после возвращения в Москву, уподобившись бритоголовым, Сколот кочевал по группировкам из спальных районов столицы, участвовал в акциях, разгоняя проституток с улиц, громил ночные клубы и дискотеки, где собирались наркоманы и «голубые», поджигал дорогие машины педофилов и растлителей и лично спалил загородный дом наркобарона, использовав соларис. Пожар был необычный: четырехэтажная вилла сотлела без видимого огня на глазах у десятков изумленных пожарных с брандспойтами - вода только раздувала незримое пламя, испарялась, превращаясь в радугу, кирпич рассып?лся в пыль. Несведущие посчитали, что в доме хранились некие химреагенты, сырье для изготовления наркотиков, вызвавшие такой эффект.
        Сколот ко всему подходил изобретательно и сначала придумал не просто гонять и запугивать ночных бабочек на панелях - рвать им крылья: отсекать космы или вовсе стричь наголо, ибо многие из них носили длинные, манящие волосы. Потом из подручных веществ и аптекарских лекарств он сделал коктейль для гей-клубов, вызывающий стойкий условный рефлекс поноса и рвоты, готовил зелье от наркозависимости и уже тогда получил прозвище - Алхимик. Однако его не прельщала слава героя уличных банд, и лечить пороки изгоев он не собирался; он всего лишь таким образом пытался выйти на след Белой Ящерицы и посылал ей сигналы. Если она и в самом деле на воле, должна была узнать о его подвигах и объявиться!
        И вот после того как он превратил логово наркобарона в кучу пепла, приехала стая байкеров, которые и сообщили, что его желает видеть сама незримая предводительница неформалов. Все происходило уже в начале бесснежной зимы, ночью, тайно и с соблюдением строгой конспирации. Сначала долго катались на мотоциклах по улицам и пригородным трассам, затем по каким-то темным и грязным проселкам, путая следы, и наконец въехали на территорию бывшего пионерского лагеря, где горел костер. Белая Ящерица оказалась рослой блондинкой в кожаном байкерском наряде, и зеленые, изумрудные глаза знакомо светились в отблесках костра, а самое впечатляющее - длинные, распущенные космы покрывали затянутые в кожу плечи и высокую грудь. И все равно Сколот сразу же насторожился, не ощутив того трепетного волнения, что охватило его во флигеле музея Забытых Вещей, когда он впервые прикоснулся к ее руке.
        Они остались вдвоем у костра и откровенно рассматривали друг друга - сопровождавшие его байкеры унеслись за высокие ворота. Сколот еще ждал некоего опознавательного знака, сл?ва, которые бы подтвердили, что перед ним - та самая пленница из подвалов музея. И казалось, сейчас она стряхнет с себя самоуверенно-величавую маску, может быть даже засмеется или улыбнется и скажет: «Ну, здравствуй, Сколот! Хочу послушать твои песни».
        Огонь горел весело, ярко, тихий сосновый лес золотился вокруг, ночная тишина наполнялась ожиданием скорой зимы - все располагало к тому, чтобы петь у костра.
        - Ты классный парень, Алхимик,- проговорила она низким, манящим, но совершенно незнакомым голосом.- Теперь будешь всегда рядом со мной. Завтра надо устроить еще один фейерверк.
        - Я искал Белую Ящерицу,- разочарованно признался Сколот.
        - Я - Белая Ящерица,- заявила эта самозванка.- Иди в мое логово и жди меня. Ты заслужил награду!- Указала на синий домик пионерского лагеря и скрылась за ближайшими соснами.
        Ни обещанная награда, ни тем паче роль поджигателя его не привлекали. Сколот перемахнул забор пионерского лагеря и после долгих блужданий вернулся в Москву.
        Еще два месяца он отращивал волосы и отвоевывал точку на Перекрестке Путей - в железобетонной трубе.
        Среди слушателей у него, как у всякого певца, были и неистовые фанаты - женщина в инвалидной коляске, которую сопровождал седеющий, невозмутимый и глухонемой человек; задумчивый, самоуглубленный парень с китайской бородкой; безжизненная, флегматичная девушка, похожая на сказочную Мальвину, и еще несколько разновозрастных людей, которых он узнавал по глазам. Кроме этой малохольной Мальвины, наверное влюбленной в певца, остальные появлялись не каждый день и поодиночке, приходили заранее и даже здоровались со Сколотом сдержанными кивками, и тогда он пел только для них, не скрывая собственных чувств. Они никогда не бросали денег, но благодарили так же, кивками, и исчезали. И была еще одна молодая женщина, музыкальный продюсер, которая записывала песни на диктофон, приставала с предложениями прослушаться в ее коллективе и совала вместо денег визитки. Однажды принесла рекламный плакат, где были фото девушек из ее группы - стриженные под мальчиков, пирсингованные до невозможности, однако с силиконовой пышногрудостью.

«Пожалуйста, придите к нам!- умоляла и заманивала она.- Так нравятся ваши песни! Да, я понимаю, это неформат. Но мы обязательно что-нибудь придумаем. Может, напишете для нас песню? Аранжировку мы сделаем сами. Смотрите, какие у нас девушки!»
        Он обещал и не приходил, и песни написать не мог, поскольку не знал, как и что они исполняют.
        Сколот умышленно одевался в «концертные» костюмы, подчеркивающие мужское начало, в основном в кожу, носил аккуратную бороду, однако стригся редко, а представление о женской красоте имел совершенно иное. Ему нравились традиционные, длинноволосые девушки, которых он умышленно пытался зачаровать, искусить голосом, привлечь внимание смыслом песни, взглядом манил и даже подарки делал, чтоб приручить, приблизить, заманить. И хотя они восторженно слушали, вроде бы поддавались искусу, однако во второй раз никогда не возвращались или приходили, изменившись до неузнаваемости.
        После концертов в переходе Сколот шел домой, если не попадал в милицию. Стражи порядка считали его блаженным, поскольку он безропотно отдавал бумажки, но умолял не забирать мелкую монету, которой иногда набиралось за рабочий день до двухсот рублей: песни его слушали в основном подростки, студенты и бедные люди - те, кто носит в карманах мелочь. Он жил на съемной квартире первого этажа, за решетками и железными дверями, как в крепости. После шумного течения народа в переходе он желал одиночества, но был ему не рад, ибо остро чувствовал сиротство.
        Сколот знал свою участь: со временем он должен был незаметно сойти с ума, стать юродивым и, обрастая шерстью, смириться со своей судьбой, поэтому карабкался, держался из последних сил, изобретая способы, как отодвинуть подальше роковой срок.
        И еще он ждал посланную Стратигом Дару или даже его самого. Если вершитель судеб исполнит свой замысел и передаст китайцам технологию солариса, ему непременно потребуется воспользоваться активизатором. А этот немудреный с виду прибор не работал и не мог работать в чужих руках, поскольку в его память, на крохотную серебряную пластинку, были заложены индивидуальные параметры Сколота. Время шло, но Стратиг словно забыл и о нем, и о топливе. И эта полная изоляция от мира гоев подталкивала лишенца к действиям.
        Первая попытка снова найти дорогу в музей Забытых Вещей закончилась неудачно: вместо Великого Новгорода он оказался в Нижнем и потом кое-как вернулся в Москву. Во второй раз Сколот решил не доверяться поездам, купленным билетам и проводницам, взял гитару и отправился пешком по железной дороге, тщательно изучив маршрут на картах. Он вышел с Ленинградского вокзала и в течение восьми дней шагал по шпалам, считая километры и ориентируясь по населенным пунктам. Он знал, что спроектированные еще в девятнадцатом веке, старые железные дороги идут, точно сообразуясь с земными Путями и Перекрестками, так что заплутать невозможно. Однако на девятый день он вновь очутился в точке, откуда вышел - на том же Ленинградском вокзале.
        Сколот все время мыслил отыскать хотя бы родителей и делал много попыток найти мать, поскольку она была где-то близко, но так и не нашел к ней дороги; отца же он только мечтал увидеть, ибо знал, что это вообще невозможно, если тот не пожелает или не подвернется случай. Конечно, призрачная надежда оставалась, и она, эта надежда, тоже вынуждала его петь в переходе: если не Белая Ящерица, не отец, то все равно кто-либо из гоев должен услышать его!
        Через год, когда волосы уже отросли до плеч, он начал ощущать на себе смирительную рубашку: шерсть густо разрослась на груди и выползала на спину. Песни в переходе уже не спасали, и тогда он рискнул заняться ремеслом, коему был обучен в истоке реки Ура. У Сколота был небольшой запас веществ, с помощью которых можно было не управлять, но хотя бы ставить опыты по управлению материями и тем самым сохранять разум. Поэтому, возвращаясь домой, он не считая сортировал выручку: бумажки складывал в пакет возле двери - их потом забирала квартирная хозяйка в качестве оплаты,- а мелочь ссып?л в две разные коробки, желтые и светлые монеты раздельно. Когда их накапливалось достаточное количество, Сколот приступал к алхимическому священнодействию. Сначала снимал никелевое покрытие с рублевых монет и томпак с полтинников, после чего плавил сталь в самодельном тигле, выгонял из нее все лишнее, пока не получалось химически чистое железо, и только потом варил из него серебро и золото, добавляя присадки.
        Впрочем, получаемый материал только по виду, удельному весу и сверхпроводимости соответствовал драгоценным металлам, на самом деле по составу и структуре он был другим. Сталь усаживалась вчетверо, пока приобретала первозданные качества, а когда из железа варилось золото - еще вдвое, поэтому Сколот не успевал в один прием перевоплотить металл, и процесс растягивался на несколько дней, да еще почти сутки уходили на выведение высшей пробы. Соседи не подозревали, что творится у них за стеной и внизу, поскольку при горении топливо вбирало в себя углекислоту из воздуха и выделяло газообразный чистый кислород, который хоть и уносился кухонной вытяжкой, однако из-за старости вентиляции частично попадал ко всем верхним соседям, и они это чувствовали. Только не могли объяснить, отчего в некоторые дни и ночи дышать становится легко, как в лесу, и они, привыкшие к городской вони асфальта и автомобильного выхлопа, даже улавливают некие цветочные, травные запахи.
        Тайна ювелирного дела чуть не вырвалась наружу, когда у новобрачной семьи, поселившейся на втором этаже, вдруг начали цвести кактусы, которые будто бы достались им в наследство от старых хозяев квартиры. Никогда не цвели, вызывали только аллергию и тем самым тяготили супругов. Сначала они думали выбросить эти колючки, потом те, что похуже, расставили по всем подоконникам лестницы в надежде, что разберут соседи, а которые получше носили по квартирам, уговаривая хозяев. К Сколоту они наведывались несколько раз, вдвоем и поодиночке, и все время приносили разные горшки с темно-зелеными, величиной с человеческую голову, уродливыми шарами в шипах и наростах или с плоскими, но высокими листьями, напоминающими ослиные уши.

«Если хотите, я сама буду поливать и ухаживать,- вызвалась однажды соседка.- Нам нельзя держать их в квартире. У мужа, оказывается, страшная аллергия. А вы мужчина одинокий, цветы не помешают! Ну посмотрите, какая прелесть!» Она вертела горшок, но более вертелась сама, словно показывая собственную красоту. И все это в присутствии мужа!
        Сколот бы взял, поскольку эти пустынные растения особого ухода не требовали, но соседка с редким и колючим именем Роксана его смущала и вводила в заблуждение тем, что, не глядя даже на присутствие молчаливого супруга, заметно и как-то навязчиво кокетничала, смотрела неким завлекающим взором глубоких, зеленых, как морская вода, глаз. На это ее странное поведение можно было бы не обращать внимания или отнести его к привычной манере держаться, но Роксана Сколоту напоминала Белую Ящерицу, и каждый ее новый приход все сильнее волновал и смущал его. Сдерживая свои чувства, он напускал на себя вид очень занятого человека и отказывался брать растения, ибо заводить какие-либо отношения с замужней соседкой, даже самые невинные, казалось ему мелким и подлым воровством.
        И вдруг кактусы стали нежно-зелеными, как глаза Роксаны, и в один день буйно зацвели такими же нежными розовыми, белыми и золотистыми огромными цветами. Причем все сразу, в том числе и те, что прижились на подоконниках лестничной площадки, в результате чего половина их в одну ночь исчезла. Пожалуй, растащили бы все, но в подъезде нашлись знатоки, уверявшие, что цветы распускаются всего на пару дней и увядают до следующего года, однако эти продержались больше недели, а на некоторых, с мясистыми колючими листьями, и того дольше. Восхищенная соседка дважды прибегала к Сколоту и сначала звала к себе полюбоваться, а поскольку он вежливо отказывался, вдруг принесла один могучий кактус, поставила на шкафчик в прихожей и с манящим смешком, как-то панибратски, заявила:
        - Как хочешь, назад не понесу. Руки оттянула, пальчики мои затекли… Алеша, ну ты только посмотри, какое чудо! А запах…- И сама обдала его манящим запахом дыхания.
        Сколот пожалел, что впустил ее, и отступил на шаг, чтобы сохранить дистанцию.
        - Ты только понюхай!- восторженно предложила она и сама уткнулась носиком в огромный цветок.- Какой чудесный аромат!.. Или у тебя тоже аллергия?
        - Нет,- проронил он, стискивая зубы.
        Роксана загадочно улыбнулась. Едва касаясь, огладила пальчиками розовые лепестки и доверительно прошептала:
        - Кстати, он зацвел благодаря твоим опытам.
        - Каким опытам?- как можно равнодушнее спросил Сколот, однако напрягся.
        - Алхимическим. Ты же по ночам колдуешь под кухонной вытяжкой? Не бойся, Алеша, я никому об этом не скажу. Даже Корсакову. Пока-пока!- Помахала рукой и ушла.
        Своего аллергика она звала по фамилии, которая в ее устах звучала как прозвище, и Сколот давно убедился, что главный в этой молодой семье не муж, коему на вид было лет сорок, а Роксана: даже в колючем имени угадывались сила и власть. Всегда молчаливо-вежливый, Марат Корсаков с виду напоминал компьютерщика - вечно отсутствующий, неуловимый взгляд, длиннопалые, по-кошачьи мягкие руки пианиста (не вписывался в образ лишь деловой костюм, в котором он даже мусор выносил). Но это все была лишь внешняя бесстрастность: на самом деле уже не молодой муж юной соседки был полон страсти и энергии, ибо почти каждую ночь над головой Сколота раздавались стоны, женские всхлипы и прочие характерные звуки, которые могли взбудоражить воображение любого холостяка. И чтобы не искушать музыкальный слух, Сколот уходил на кухню, там плавил сталь и тайно злорадствовал, когда среди ночи на аллергика нападал чих. Рано утром сосед уезжал на работу и возвращался поздно, а его жена, судя по скрипу паркета над головой, целые дни проводила в квартире, редко отлучалась в магазин - это уже судя по стуку каблучков на лестнице.
        Все звуки наверху замирали, когда Сколот начинал петь,- то есть Роксана слушала, и от этого было печально и приятно, как если бы он не вкушал, но любовался запретным плодом. И тогда ему хотелось, чтобы она пришла еще, например полить отцветший кактус…
        И она пришла, только придумала другой повод.
        После того как Роксана, по сути, раскрыла его занятия алхимией, Сколот на время прекратил опыты, убрал подальше с глаз вещества и оборудование и все время теперь сочинял и репетировал новые песни. Однажды утром соседка внезапно позвонила в дверь и обдала ветром восторга, от которого и сама задыхалась:
        - Ты сейчас пел!.. Про волка-одиночку! Я услышала!.. Знаешь, на что похожи твои песни? Поехали со мной!
        - Куда?
        - В музей!
        Он на мгновение замер, потом спросил осторожно, словно боялся ее спугнуть:
        - В какой музей?
        - Потом скажу. Это потрясающе! Я видела твои песни на картинах!
        - На картинах?..
        Он бы не поехал и нашел бы причины отказаться - пора было собираться на работу, в переход, но последние слова Роксаны опахнули внезапной и неясной надеждой, неким предчувствием открытия. А она ко всему еще добавила интригующей таинственности.
        - Поедем поодиночке,- прошептала с оглядкой.- Нельзя, чтоб нас видели вместе. Ты же понимаешь, почему… Выходи через пять минут. Встретимся в метро, на «Алтуфьевской»!
        И убежала.
        Через пять минут Сколот для конспирации взял гитару и поехал, будто бы на работу. И всю дорогу, словно своим топливом, подогревался мыслью, что произойдет невероятное, приоткроется некий выход из безурочного, беспутного существования. Он вываривал в себе это смутное чувство до состояния чистого железа и подспудно верил в чудо, которое очень легко перевоплотит его в драгоценный металл…
        Роксана ждала в метро и здесь, не опасаясь ничего, сразу же взяла Сколота под руку. Ее распирало от радости и возвышенных чувств, хотя говорила она о вещах приземленных и даже печальных.
        - Мы с девчонками снимали квартиру в этом районе, когда я приехала в Москву, поступать,- на ходу полушепотом рассказывала Роксана, и от дыхания ее трепетало сердце.- И я чуть не попала в рабство. Об этом даже Корсаков не знает… Хозяйка нас сдала работорговцу! Мне чудом удалось бежать в самый последний миг. А подружек продали в Турцию. Я теперь так боюсь этого места! С тех пор ни разу не была… Но с тобой мне не страшно!
        - Куда мы идем?- внутренне содрогаясь от ее слов, спросил Сколот.
        - В музей! Я там двое суток пряталась, когда сбежала,- с восторгом сообщила она.- Случайно заскочила в калитку. Даже не знала, куда попала. Работорговцы рыскали вокруг, весь Лианозовский парк прочесали. В самом музее дежурили! А я открыто ходила по залам. И они меня не заметили! Представляешь?!.. Потом охранник не увидел, когда делал обход перед закрытием. Я встала возле одного полотна, на глазах у него,- мимо прошел! И вот когда выключили свет, всю ночь бродила по музею и смотрела картины.
        В этот миг он вспомнил: Белая Ящерица видела в темноте! И затаил дыхание.
        - Нет, у меня самое обыкновенное зрение!- угадала его мысли Роксана.- Но там на полотнах много огня, света. А на некоторых горят свечи и освещают ярче, чем настоящие! Живой огонь! Можно руки греть… Твои песни похожи. Придем - сам увидишь!
        Ее чувства странным образом завораживали Сколота, вынуждали непроизвольно любоваться ею, и он старательно отворачивался или озирался по сторонам, делая скучный вид.
        - Тебе неинтересно?- вдруг спросила она.
        - Нет, как же, интересно,- невыразительно отозвался он.- Кто художник? Я, может, знаю…
        - Сейчас придем - увидишь!- все еще интриговала Роксана.- Алеша, а почему ты только в переходе поешь? Тебе надо на эстраду! На экран!
        - У меня песни неформатные…
        Ей очень хотелось завязать светский разговор, которых Сколот не любил и всячески избегал. А из нее ударил целый фонтан слов и вопросов:
        - Что это значит? Как это - неформатные? А у кого форматные? Кто определяет?.. Глупость какая-то! Тебе нужно на сцену. Надо, чтобы твои песни слышали все! Ты какой-то неэнергичный, Алеша. Сейчас так нельзя, сейчас все приходится пробивать, проталкиваться, как в час пик. Иначе не сядешь в вагон!..- Роксана неожиданно замолкла и медленно остановилась.
        - Мне хватает перехода,- воспользовавшись паузой, проговорил Сколот.- Я пою для тех, кто меня слышит. Я не артист…
        Она не слышала, глядя куда-то выше его головы.
        - Смотри,- наконец прошептала и указала рукой.- Что это?
        Сквозь голые еще, весенние кусты и деревца он увидел белый особняк с выбитыми окнами, в черных разводах копоти и с полуобрушенной, прогоревшей крышей.
        - Здесь был пожар,- вымолвил Сколот и узрел страх в глазах Роксаны.
        - Это музей художника,- выдохнула она,- Константина Васильева…
        Железные ворота и калитка были заперты изнутри на висячие замки - и ни единого человека вокруг. Только где-то в глубине огороженной части парка тревожно лаяла собака.
        - Тут есть еще одна калитка,- вспомнила Роксана и решительно направилась вдоль изгороди.- Черный ход… Но как? Почему пожар? Отчего?
        - От огня,- обронил Сколот.- Который на полотнах как живой…
        Только что сиявшее от радости, лицо ее превратилось в гипсовую маску, и от этого еще ярче стала зелень глаз.
        - Скорее всего,- серьезно произнесла она.- Самовозгорание…
        Калитка оказалась не запертой, однако на территорию их не пустил внезапно возникший из кустов парень с бейсбольной битой.
        - Музей закрыт!- предупредил он.- Поворачивайте!
        - Неужели картины сгорели?- спросила Роксана.
        - Картины украли,- был ответ.- Здание подожгли и землю продали.
        - А можно посмотреть?
        - Здесь ничего нет.- Парень угрожающе поиграл битой.- На что посмотреть?
        - Тогда что вы здесь охраняете?
        - Место! Здесь особое место силы.
        Из кустов явился еще один юный м?лодец с бородкой и деревянной булавой. Роксана потянула Сколота прочь.
        - Опоздали… Но твои песни и правда похожи на его картины!
        - Мне до сих пор кажется, тут везде была война,- неожиданно для себя признался Сколот.- И люди живут как после войны, после голода. Копошатся в развалинах… Одежды яркие, а лица серые, как на пепелище. А я отсутствовал всего одиннадцать лет…
        - Где же ты был?- чего-то испугалась она.- Где, Алеша?
        - На учебе,- буркнул он, опасаясь, что сейчас опять последует обвал вопросов.
        - Ничего, я найду альбом с репродукциями,- вдруг слегка вдохновилась Роксана,- и покажу тебе. Хочется, чтоб ты сам увидел и убедился, как похоже!

* * *
        После неудачной поездки в музей художника Роксана несколько дней не давала о себе знать, даже шагов наверху не было слышно. Сколот решил - куда-то уехала, и, намаявшись от домашнего безделья, вновь водрузил под вытяжку тигельную печь, разложил на полках свои алхимические вещества и принялся плавить заработанные в переходе монеты. В принципе на это годилось любое железо, однако он из символических соображений использовал только деньги. Когда монетная сталь превращалась в драгоценные металлы, он отливал те же монеты, только уже золотые и серебряные, после чего запускал их в оборот, покупая в палатках пирожки и минеральную воду.
        Сначала это было не просто спасением от грядущей участи юродивого - неким технологическим вызовом чуждому миру, в коем он жил. Сколот наивно полагал, что его фальшивомонетничество наконец-то обнаружат, например банки и коллекционеры, поэтому покупал нумизматические журналы и смотрел по телевизору криминальные новости. Однако две сотни пятирублевиков и полтинников, запущенных в кошельки и инкассаторские сумки, словно растворились среди стальных монет. Люди носили в карманах серебро с золотом, совершенно не подозревая о том, опять покупали на них пирожки с водой, и это лишний раз доказывало формальность и бессмысленность денег, но ничего более.
        Технологического вызова не получилось, и Сколота осенила другая мысль: он стал отливать из серебра и золота причудливые гребни-венцы по собственным эскизам и в самодельных формах. Сначала он лепил свои изделия из воска, всякий раз придумывая новые орнаменты для венчика, выглаживал и зачищал каждый завиток узора и зубчик, после чего выставлял макет в опоку, используя обыкновенную кастрюлю. Не менее сложно было приготовить высокотемпературную гипсовую смесь, которой потом заливалась восковая модель и проходила через вибростол - включенную стиральную машину. Когда раствор застывал, Сколот выжигал воск, промывал форму специальным раствором и лишь потом разогревал ее и заливал серебром, осаживая его с помощью центрифуги, сделанной из велотренажера. Это его ювелирное производство было самодеятельным, древним и кропотливым, однако доставляло истинную радость, когда, разбив форму, он извлекал изогнутый, для женской головки, гребень и делал окончательную доводку, шлифовку и покрытие никелем или томпаком, снятым с монет. Поэтому на глаз определить, из чего они изготовлены, было невозможно, тем паче
неопытному человеку - разве что на вес.
        За все время он отлил всего один золотой венец и спрятал его на виду, забросив в шкафчик ванной комнаты, где валялись хозяйские расчески, бигуди, сломанные плойки и прочий хлам. А серебряные раздаривал избранным из толпы женщинам - тем, которые взирали на певца открыто и прямо, с нескрываемым восторгом и при этом носили длинные, не знавшие ножниц, волосы. «Безделушка!- уверял он, венчая гребнем голову слушательницы.- Китайцы делают. Приходи еще!»
        Сколот верил: рано или поздно гребень с таинственным орнаментом попадет на глаза или в космы той единственной, и она прочтет зашифрованный сигнал, призыв о помощи, снизойдет и откликнется лишенцу. Он помнил судьбу своего родителя, который много лет скитался, странствовал и бродяжил в поисках неких сокровищ, Соли Земли - призрачного мира, казавшегося тогда нереальным, некогда бывшим на свете и погибшим. За это отец даже получил прозвище Мамонт.
        Но этот мир отцу открылся!
        Однажды ночью, когда Сколот варил серебро, в квартиру позвонили. Такое уже случалось - тогда он замирал, прокрадывался к двери и смотрел в глазок, но на лестничной площадке обычно оказывались случайные люди. На сей раз там стояла Роксана, одетая по-домашнему, в легкомысленном халате, тапочках и, что более всего поразило его, с длинными, распущенными волосами, которые прежде всегда были закручены и убраны в прическу либо под забавный головной убор типа шляпки, кепки или дорогой меховой шапки, если зимой. Да и одежды всегда были закрытыми, чаще строгими - брючные костюмы, длиннополые плащи, пальто, и все это подобрано с подчеркнутым изяществом и вкусом.
        Сейчас в полумраке лестничной площадки волосы ее светились!
        Сколот дыхнул на стекло дверного глазка, потер его рукавом - нет, радужное свечение не исчезло, напротив, стало ярче, с переливом цветов, как Полярное сияние небесных косм.
        Он заколебался, влекомый неким сиюминутным порывом, бросился убирать эскизы с письменного стола и даже хотел потушить тигель, однако вовремя взял себя в руки и вернулся к двери.
        Соседка позвонила еще раз, стоя перед глазком, словно на портрете, и только сейчас Сколот заметил в ее руках тяжелую, толстую книгу большого формата в синеватом переплете. Роксана подождала и медленно, с сожалением удалилась, унося с собой свет, и на площадке потемнело.
        Только наутро Сколота осенило - да это же она, Белая Ящерица! Дева, которую столько времени искал! Ради которой носился по улицам в бандах погромщиков, стриг космы ночным бабочкам, палил машины и дома, наказывая пороки, потом выглядывал ее в бесконечной, серой ленте толпы, каждый день спускался в бетонную трубу!
        И пел для нее, чтобы услышала и откликнулась!
        А она оказалась так близко, жила себе над его головой, и разделял их только потолок. Роксана давно уже посылала знаки: он должен был догадаться раньше, когда она еще приходила с кактусом! А когда повезла его в музей художника Васильева, чтобы показать, как его песни похожи на картины, он обязан был открыть глаза и увидеть!
        Не случайно же зацвело то, что в принципе цвести не может,- черная, уродливая колючка. И не случайно украли полотна, устроили пожар в музее. Все это были знаки, которые он не узрел!
        Смущало и обескураживало единственное: если она Дева, то почему замужем? Почему живет в одной квартире с этим странным аллергиком? Или все-таки ее лишили памяти, оставив космы?..
        В тот же миг у него созрела шальная мысль проверить свои выводы. Дождавшись, когда со двора стартует автомобиль ее мужа, Сколот достал золотой гребень, прикрытый окислившимся во влажной среде монетным томпаком, решительно поднялся и позвонил в дверь верхних соседей. Роксана открыла почти сразу и словно ждала его: тот же халатик, тапочки и лишь волосы собраны в пучок.
        - Я хотела только показать репродукции картин Константина Васильева,- виновато призналась она,- и посмотреть на твое чародейство… когда приходила ночью.
        Сколот молча увенчал ее голову, не касаясь волос, и отступил за порог, намереваясь закрыть за собой дверь, однако Роксана его задержала:
        - Погоди, Алеша! Что это?- Осторожно вынула гребень.- Какой красивый… Это же золото?
        - Китайская безделушка,- заверил он и попятился на лестничную площадку.
        Она взяла его за руку, ввела в прихожую и затворила дверь на внутреннюю задвижку.
        - Ты не уйдешь!- опахнула манящим запахом дыхания.- Я хочу, чтобы ты этим гребнем расчесал мои волосы. Ты не узнал меня?..
        Это была она!

2
        В последние года полтора Сторчака преследовало ощущение усталости. От всего - от бесконечных заседаний, на которых его присутствие было обязательным, от официальных и официозных лиц, которые тасовались перед глазами, словно карты в руках шулера, от приемов по случаю и без, наградных церемоний, пошлых фуршетов с шоу-звездами, разговоров о будущем, которое, еще не наступив, уже воняло нафталином. Сторчак хоть и возглавлял атомную энергетику, но по инерции еще исполнял роль знаковой фигуры, присутствовал, заседал, посещал, резал ленточки и даже говорил, отчетливо понимая, что это ему уже не нужно. Его всё еще считали продвинутым, эффективным менеджером, еще по привычке и всерьез называли великим реформатором, университеты стояли в очереди, приглашая хотя бы для одной лекции по новейшим проблемам экономики; где-то в глубинке неизбалованные и заискивающие ректоры объявляли Сторчака почетным профессором, полагая, что ему это будет приятно. Вокруг еще колготилась некая суета, но кроме пыли, уже ничего не поднимала, даже настроения, и он в пятьдесят лет чувствовал себя старым генералом, которому не светят
маршальские звезды, впрочем, как и блистательные победы, рождающие славу героя и всенародную любовь.
        Он знал, отчего приходит столь ранняя усталость: начинался некий застой крови, он терял азарт, который еще лет десять назад выплескивался через край, побуждая возглавлять новорожденные, но недоношенные, быстро умирающие демократические партии, невзирая на всеобщую к нему, Сторчаку, ненависть, раздавать длинные интервью, более напоминавшие монологи, соглашаться на участие в самых скандальных идеологических передачах, хотя он отлично знал, что телезрители, едва завидев его, плевались и тут же переключали каналы. В принципе Сторчаку были безразличны ненависть и ярость толпы - такое отношение к себе он предугадывал и все равно брался за проведение непопулярных реформ, за всякое грязное дело, не позволяющее остаться чистым и непорочным. Сам он сравнивал свою долю с долей золотаря, который с утра до вечера выгребает дерьмо из туалетов и ночью пахнет не парфюмом, а тем же дерьмом, ибо его запах хоть и отпаривается в бане, но остается на тонком уровне, как радиация. И те, кто был тогда рядом, а сейчас выше его, тоже испытывали к нему нелюбовь, однако терпели и готовы были терпеть и дальше, поскольку
понимали, что сами так не могут.
        Сторчак давно ушел бы в глухую оппозицию - не по убеждениям, по психологическим причинам полного неприятия застоя, который выдавался за стабильность, но сейчас уже было не с кем: получив свои пайки из его рук, вчерашние товарищи разбежались по углам, чтоб не отобрали пищу, и жрали в одиночку, жадно, торопливо, а что уже не влезало и вываливалось, подбирали и опять пихали в рот.
        Он мог бы отойти от дел, чтобы не смотреть на все это, отправиться на покой, но понимал: стоит спрыгнуть с круга, как его тотчас порвут на куски. И из страны уехать не мог, ибо являлся гарантом стабильного движения преобразованной России, и это было не его личное мнение. За глаза, не только в узких кругах и не только в стране, его давно уже звали на бандитский манер - Смотрящим, или на английский - Супервизором, о чем Сторчак тоже знал и не очень-то переживал по поводу своего прозвища. Напротив, старался ему соответствовать, пока и от этого не притомился.
        И вот тогда заговорили, мол, или сдавать стал великий реформатор, или его сдают: на экране теперь появляется редко, да и то в качестве статиста или унылой говорящей головы, чаще всего за что-нибудь оправдывающейся,- почему-то перестали снимать в полный рост. Этот ропот особенно усилился, когда на одной из атомных станций произошла несанкционированная и пустяковая утечка радиоактивной воды и у самого ленивого появилась возможность пнуть Сторчака. Он и сам чувствовал: надо как-то выходить, выруливать из пробки, вновь напомнить о себе, а то скоро и анекдотов сочинять не будут.
        Сторчаку были известны десятки способов, как это сделать, еще больше знали его советники, но сейчас почему-то ни один не срабатывал. Запущенный им слух, будто под самог? Супервизора роет прокуратура и вот-вот возбудит уголовное дело, прозвучал как глас вопиющего в пустыне. Ну слегка порадовались ярые ненавистники, постояли с плакатами жиденькой толпой, ну сам он дал парочку интервью, как в былые времена, подчеркивая собственную неуязвимость, ну еще премьер в кулуарах поклялся, что, пока он у власти, никто не посмеет тронуть Смотрящего. И политическая тектоника была едва заметной дрожью, а не землетрясением, хотя проявили интерес на сей раз сразу две крайние партии. Правые попросту вдруг вспомнили о нем, в очередной раз оставшись без вождя, на роль которого им подходил мученик, а хитрые левые вздумали таким образом опорочить Сторчака перед соперниками, настойчиво предлагая лидерство и намекая на раскаяние и смену его убеждений. И все вместе ждали, когда он взойдет на Голгофу, но поскольку он так и не взошел, все опять заглохло, захирело, покрываясь липучей, намагниченной пылью. Требовался же
качественный прорыв, дабы вновь разгорячить, разогнать кровь и смыть потом усталость, как золотарь смывает вонь своей профессии.
        Вторую акцию Смотрящий поручил провести Корсакову, бывшему тогда начальником его личной охраны. Взорвали бомбу мощностью четыреста граммов в тротиловом эквиваленте, обстреляли из автоматического оружия, к месту происшествия слетелась стая журналистов, поднялась волна шума и пыли, нашлись и подозреваемые из числа особо ярых ненавистников, и даже закрытый суд состоялся, но результат оказался прямо противоположным. И хоть враги сожалели, что террористы промахнулись, что в бомбу заложили мало пластида, редкие единомышленники поздравляли, назначив ему вторую дату рождения, а пресса резвилась на высокоэмоциональном уровне - его личная температура не повысилась ни на градус и утраченного азарта не вернула. К тому же «злодеев» оправдали за недоказанностью и отпустили, чуть ли не сотворив из них народных кумиров. В выигрыше остался лишь туповатый владелец элитного автосалона, который торговал бронированными «мерседесами» и по недомыслию пытался всучить Смотрящему деньги - оплатить рекламную кампанию.
        Неожиданный выход предложил ветеран теневой экономики Церковер, который из-за преклонных лет никак не мог вписаться в стремительно убегающее время, однако бесконечно и настойчиво делал такие попытки, испрашивая советы у Смотрящего. Ему не удавалось наладить сырьевой бизнес - не подпускали ни к нефти, ни к газу, ни к трубам и прочим транспортным системам, а Сторчак уже ничем помочь не мог. Неугомонный Церковер по случаю сначала прикупил несколько скважин, но конкуренты устроили пожар и вынудили продать их по дешевке. Старый теневик умел держать и не такие удары. Он приобрел два ржавых танкера и судно для перевозки сжиженного газа в Японию, а когда вчерашний его приятель Чингиз Алпатов по прозвищу Хан и это отнял, причем дерзко и нагло, Церковер пришел к Смотрящему. И долго, со стариковским кряхтением, но азартным блеском в глазах размышлял над новой теорией противников добычи углеводородного сырья из земных недр. Согласно его изложению, нефть являлась кровью земли, газ - легкими, а угольные бассейны - не чем иным, как подушками безопасности, обеспечивающими равномерное вращение планеты. Сама же
Земля - живой организм. Бурить скважины и бить шахты в ее коре - все равно что человеку каждый день сверлить череп и выкачивать, например, мозговую жидкость. Безумие обеспечено. А это землетрясения, цунами, извержения вулканов и прочие катастрофы вплоть до «ядерной зимы».
        Было странно видеть в бывшем цеховике патриота-теоретика, однако Сторчак его терпеливо выслушал, посоветовал возглавить движение неистовых экологов и создать партию «зеленых». Церковер не обиделся, но философствовать прекратил и спросил прямо:
        - Миша, зачем вы пустили «голодных» до нефти и газу? Татары, кавказцы, евреи и даже великороссы - все стали жидами! Моисей их сорок лет водил по пустыне и не смог накормить манной небесной. Я извиняюсь, Миша, но подозреваю, что вы скрытый антисемит! И забыли, что вашу бабушку звали Сарра Губер. Я отниму у вас израильский паспорт. Вы недостойны носить его в своих широких штанинах.
        Израильский паспорт у Сторчака на самом деле был, однако о нем знал только один человек - покойный ныне премьер-министр Израиля, который когда-то этот документ и выдал, чтобы в случае чего защитить известного менеджера: проводить реформы в России было делом рискованным. Откуда знал о паспорте Церковер, Сторчак догадывался, ибо сам хорошо когда-то изучил личность этого предпринимателя.
        Еще будучи вице-премьером, Супервизор по сути определил направление его бизнеса, позволив открывать банки, рынки и торговые центры вокруг Москвы. После того как Церковер не без помощи Сторчака выкупил четыреста гектаров земли у разорившегося НИИ зерновых и бобовых культур, расположенного сразу за Московской кольцевой дорогой, его стали называть Оскол - по населенному пункту Осколково, где располагался сам институт. Зачем ему потребовалось столько зарастающих опытных полей с перелесками, побитых стеклянных теплиц и малопригодных, ветшающих железобетонных корпусов, никто не знал, строительным бизнесом Церковер не занимался, впрочем как и сельским хозяйством, однако землю не продавал, а вкладывал деньги, воздвигая высокий железный забор по периметру, содержал многочисленную охрану, и это невзирая на значительные налоги. Губернатор области пытался сначала выкупить весь участок, потом несколько лет судился - земли относились к фонду сельхозназначения и не обрабатывались,- однако Оскол нещадно тратился на адвокатов и не отдавал ни клочка, доказывая, что эта территория принадлежала раньше науке. А чтобы
пустыри не мозолили завидущие глаза, он распахивал поля и сеял то, что было дешево,- кукурузу, початки которой бережно снимал усовершенствованным комбайном, и землю вновь запахивал.
        Сторчак давно и хорошо знал Оскола, считал его прагматичным, успешным предпринимателем, достаточно прижимистым, даже скупым, и объяснить его столь нерачительное поведение было невозможно. В ту пору Смотрящий создал целую школу капиталистов, куда набирал предприимчивых, но «голодных» людей, еще не подозревая, что пережитый голод - болезнь неизлечимая. И многие, кого он выкормил с руки, потом норовили ее укусить. Церковер же пришел туда «сытым», и его будущий конкурент Чингиз Алпатов, тогда еще без своего громкого прозвища Хан, скромный, даже застенчивый начальник нефтепромыслов из Сибири, взирал на известного цеховика с уважением и в рот ему смотрел. А перед Сторчаком и вовсе трепетал, как дева на выданье, не смея глаз поднять. И вот поди ж ты, осмелел, ханскую силу почуял и отнял баржи у своего однокашника пиратским образом - остановил в море, захватил вместе с нефтью и командами, поднял другие флаги, да и угнал в неизвестном направлении.
        Стареющий Церковер к числу «голодных» не принадлежал, поскольку еще при коммунистах два срока отсидел за подпольные цеха на обувных фабриках, незаконные операции с золотом и был еще тогда завербован госбезопасностью в качестве платного секретного сотрудника. Подбирая кадры в свою школу капиталистического труда, Сторчак тогда еще интуитивно запрашивал досье на каждого в самых разных, даже сверхзакрытых инстанциях и, на удивление, получал их - в начале девяностых и это было возможно. Зато потом все его ученики, за редким исключением, становились ручными и управляемыми. В послужном списке Церковера он ничего особенного не вычитал - у иных будущих олигархов автобиография была куда цветистее,- однако отметил то, что искал: Оскол был инициативным, исполнительным и вполне управляемым агентом, все его доносы на товарищей по подпольному золотому рынку не имели мотивов зависти и желчной злобы. Он вообще был веселым, неунывающим человеком и однажды признался, что в юности, подражая Аркадию Райкину, писал юмористические рассказики, интермедии и обожал составлять ребусы.
        Теперь Церковер жил по понятиям, добро помнил, ценил, был благодарен и, несмотря на восьмой десяток, оставался все тем же бодрячком, однако уже склонным к старческой философии, мистике и неожиданным экспериментам. Но даже при всем этом Сторчак относился к нему серьезно и с уважением, ибо запомнил его науку - случайно или с умыслом, но однажды Церковер проронил фразу, которой руководствовался сам всю свою жизнь и которая стала ключевой для будущей карьеры Смотрящего: «Запомните, Миша: кто владеет информацией, тот обладает реальной властью. Суть менеджмента заключается в умении создавать золотой запас информации и сколько угодно потом печатать бумажную валюту. Все остальное - сор, который можно выносить из избы».
        Сторчак тогда не особенно-то проникся таким витиеватым философским заключением старшего товарища, но всякий раз вспоминал его, когда остро ощущал, как власть уходит из рук. И чтобы вернуть ее, он не боролся ни на ковре, ни под ковром, не плел интриг, никого не подсиживал и ничего ни у кого не просил. Он тихо и молча собирал информацию из самых разных источников, добывал ее, как старатель золото, и когда масса знаний набирала критический вес, она, власть, сама падала в руки.
        Однажды Сторчак спросил Церковера про земли Осколкова и бесполезную для общества кукурузу - областной губернатор доставал, полагая, что через Смотрящего можно надавить на упрямого бизнесмена.

«Миша, идите за мной,- попросил тот.- Идите и не пожалеете. Я открою вам тайну кукурузного семени!»
        Любитель ребусов привел его на стоянку автомобилей, поставил возле выхлопной трубы и велел своему водителю запустить мотор.

«Понюхайте, Миша, и скажите - чем пахнет?»

«Горелым маслом,- понюхал и заключил Сторчак.- Странный запах…»

«Вы пессимист, Миша!- развеселился Церковер.- Так пахнут жареные пирожки! Когда вы в последний раз ели пирожки? Знаете, когда жарят прямо на улице, на большом противне, где много кипящего масла? Да, там много канцерогенов, сплошной холестерин, но как это вкусно, Миша! В вологодской пересылке я слышал этот аромат сквозь решетчатое окно и мечтал хоть чуть-чуть отравиться вредными веществами. Там жарили пирожки на улице Энгельса…»
        Если опустить его лирические отступления о своем мрачном прошлом, получалось, что Оскол из кукурузного зерна получает масло и заправляет его в бак автомобиля, для чего приобрел в Штатах технологическую линию.
        И тогда впервые Сторчак услышал от него сочетание двух слов - «альтернативное топливо»…

«Что мне делать, Миша, когда не пускают на нефтяной рынок?» - декларативно вопросил Церковер.
        Его новое предложение новизной не отличалось. Начальная его суть отдавала соответствующим топливным запахом, смешанным с ароматами иррациональности, алхимии и неожиданной утопичностью. Впрочем, как и теория о живой Земле.
        - Миша, давайте вместе подумаем, как противостоять мутации,- сказал Оскол.- Голодные жиды скупают по всему миру самые роскошные дворцы, яхты, газеты и футбольные клубы. И этим навлекают на наши головы зависть и гнев. Нам нельзя забывать Веймарскую республику.
        Сторчак от его душеспасительных разговоров и неугомонности уставал особенно, поскольку ничем уже старику помочь не мог.
        - Я поговорю с Ханом,- пообещал Смотрящий.- Он вернет вам баржи.
        - Не нужно говорить с Ханом,- как-то весело и самоуверенно заявил Церковер.- И эти старые калоши теперь мне не нужны. Все равно скоро потонут. А когда потонут где-нибудь возле европейских берегов, пусть Чингиз собирает нефть с поверхности моря, судится с властями, воюет с «зелеными».
        - Вам удалось наладить массовое производство кукурузного бензина?
        - К сожалению, это тупиковый путь. Путь крайнего отчаяния. Хотя улицы у нас очень вкусно пахли бы жареными пирожками…
        - И что же вы предлагаете заливать в баки?- хмуро спросил Сторчак. И услышал то, чего ожидал:
        - По-прежнему искать альтернативу углеводородам.
        - Кто ее потерял, чтобы искать?
        - Мне решительно не нравится ваше настроение, Миша! Пессимизм влияет на работу желудка и печени.
        - Я не доверяю современным ученым. В стране остались прохиндеи, ловкачи и бездари. Живут старым жиром. Все талантливые уехали. Кому искать?
        - Тут мы с вами полные единомышленники,- согласился Оскол.- Взрастим свою научную элиту, из молодежи. Не пожалеем средств и создадим фабрику гениев. А они сотворят нам будущее.
        Благотворительностью он не увлекался, и если бы не история с НИИ зернобобовых, можно было подумать, что этот человек впадает в детство или вздумал покончить с собой.
        - Они вам сорок лет будут искать альтернативу и водить за нос,- попробовал отговорить его Смотрящий.- Потом убьют. Как Моисея. Бессрочная перспектива и напрасная трата денег.
        Церковер помедлил, примерился, словно перед стартом, и сделал знак своему начальнику службы безопасности, который всюду следовал за шефом. Этот плоский, невзрачный и какой-то безликий человек напоминал птицу, вырезанную из картона, носил соответствующую фамилию Филин, и даже голос у него оказался таким же шуршащим и скрипучим. Внешне Филин был настолько неприятен Сторчаку, что притягивал к себе взгляд, как притягивает все некрасивое и уродливое, однако Церковер его ценил за деловые качества и однажды признался, что на самом деле бывший генерал ГРУ возглавляет у него разведслужбу и что лучшего специалиста в области экономического шпионажа не сыскать. Скорее всего, он и был у Оскола главным сборщиком и хранителем информации.
        Этот скрипучий профиль всюду носил с собой старый, мятый портфель - «ядерный чемоданчик» Церковера, где и в самом деле, кроме документов, были спутниковый телефон, заряженный пистолет-пулемет, степлер и еще много чего на все случаи жизни. «Если бы, Миша, вы видели его послужной список!- шепотом восхищался Церковер.- Но я вам никогда его не покажу. Боюсь, отн?мите и заберете себе в штат!»
        Филин повозился с замком портфеля, без единого слова извлек папку с нужными документами, сел, уставившись в одну точку, и превратился в прямую линию с оттопыренными ушами. А Церковер, подглядывая в бумажки, за десять минут вывалил если не все, что знал об альтернативах углеводородам, то значительную часть мирового опыта, включая сведения о проводимых секретных работах в экономически развитых странах. Супервизор ему доверял, хотя Оскол, кроме своего начальника разведслужбы, никого из многочисленной агентуры не показывал, не выдавал источников своей информированности, но его данные можно было не проверять. И оставалось гадать, какой же штат состоит на службе у фанерной птицы.
        Будучи куратором атомной энергетики, Сторчак не сомневался, что знает все о видах энергии и способах ее получения. Но оказывается, в одной из закрытых лабораторий Китая уже идет отработка технологии добычи нового, безопасного и высокоэнергетического вида топлива, которое получают буквально из солнца, воздуха и воды. В это никто не хочет верить, никто не воспринимает серьезно, и напрасно: Поднебесная сейчас на взлете, там все получится. По сведениям Церковера, еще год-два, и проворные китайцы начнут массовое производство уникального топлива, причем в невероятных масштабах, поскольку, имея специальное оборудование, извлекать его можно в любом гараже, подвале, а лучше под навесом из рисовой соломы. Сырье, исходный материал - вокруг нас, и запасы его неисчерпаемы! Однако коммунистические власти наложили на это свою лапу и хотят сделать государственную монополию, а что такое монополия в Китае, известно: за всякую утечку расстрел.
        - Так что займемся еще и промышленным шпионажем,- деловито заключил Церковер.- То есть разведкой. И это я готов финансировать безотлагательно и в полном объеме.
        Сторчак покосился на неприятный птичий профиль Филина.
        - Если в Китае госмонополия, не поможет даже ваш мастер экономического шпионажа.
        Церковер усмехнулся и отер усталое лицо - не спал ночь, мешки под глазами…
        - Миша, а знаете ли вы, откуда высокие технологии пришли в Поднебесную?
        Смотрящий равнодушно пожал плечами:
        - Из поднебесья, если высокие. То есть откуда-нибудь с Гималаев, с Тибета. Там кудесники обитают…
        - Из России. И совсем недавно.
        Филин развернулся анфас и покивал, хотя на его желтом, бумажном лице ни один мускул не дрогнул.
        Тут Сторчак не поверил даже Осколу, информацию коего ценил очень высоко.
        - Прошу прощения,- язвительно вымолвил он,- как говорят наши простые граждане - кто же это втюхал им фуфло?
        - По моим сведениям, китайцы получили практически готовое универсальное топливо.- Церковер влюбленно посмотрел на своего начальника разведслужбы.- Правда, только опытные образцы. И у них пока не клеится производство. Но они создадут промышленное оборудование и запустят. Мы вполне можем их опередить.
        Филин опять покивал круглой, ушастой головой. А вдохновленный Оскол добавил:
        - Гений живет в нашей стране. Как всегда, непонятый, неоцененный, никому не нужный. Может, по соседству с нами. И его можно найти!
        Уставший от всего Сторчак еще внутренне противился и одновременно уже почувствовал некий бодрящий, освежающий сквозняк. Но перед Церковером лучше было этого не показывать.
        - Если он гений, зачем ему фабрика?- проворчал он.- Гении - всегда одиночки. Это рок.
        - Миша, я вас не узна?!- воскликнул жизнерадостный Оскол.- Фабрика нужна в любом случае, даже если скромный автор открытия будет сидеть перед нами. Китайцы уже столкнулись с проблемой не только производства топлива. Острая нехватка мозгов, нет ученых, мыслящих на уровне высоких технологий. Все новое начинает диктовать свои условия. Нужны совсем иные энергетические установки, электростанции, металлургия. Это не мазут и не газ, его в котле не сожжешь, в домну не засыпешь. Потребуются кардинальные перемены, технологический взлет, и тут одним гением не обойдешься. Их надо сотни, мозгов много не бывает. А кто еще может возглавить революцию гениев, Миша, если не вы?
        - Как хоть выглядит это топливо?- спросил Сторчак.
        - А его никто еще не видел своими глазами,- честно признался Церковер.- Даже мой Филин.
        - Лучше бы нефтяники пустили вас на свой рынок,- с ухмылкой посожалел Супервизор.- И зачем Чингиз отнял у вас баржи?.. Рассказать, почему происходят технологические революции в России,- не поверят…
        - Последний да будет первым!- мстительно и клятвенно произнес Оскол.
        - Вы, разумеется, вложите свои капиталы. И станете считать дивиденды?
        - Я готов отдать всё. Вы думаете, зачем старый человек купил Осколково? Чтобы над ним смеялись? Нет, там взаперти и под охраной давно работает моя аналитическая группа. Моя личная шарашка. Это большие, но очень голодные ученые. Голод в этом случае весьма полезен: кровь приливает к голове, а не к желудку. Мы возьмем таких же голодных и молодых, дадим немного пищи, слегка насытим их, а они принесут нам новейшие технологии.
        - Ну и флаг вам в руки!
        - Миша! Молодые очень много едят, у них нет чувства сытости. Я кажусь себе нищим и несчастным, как подумаю, сколько нужно манны небесной! Идите к Братьям Холикам, они вам поверят и не откажут. У них нет новых идей, а выборы не за горами… и много сдобного хлеба. Фабрика гениев им понравится, это изюм без косточек.
        Филин взял из рук шефа папку и положил перед Сторчаком, исполняя молчаливое желание шефа.
        Президент и премьер почти одновременно начали увлекаться хоккеем, и когда играли в товарищеских матчах в одной команде, отличить их в доспехах было почти невозможно. Возмужавший на блестящем хоккее семидесятых, Церковер однажды удачно назвал их Братьями Холиками, вспомнив знаменитых чехословацких спортсменов, и это прозвище для внутреннего пользования к ним приклеилось.
        Оскол вручил ему подробную пояснительную записку к проекту и ушел вместе с Филиным, оставив Сторчака в некотором замешательстве. Читать сочинение бывшего и обиженного цеховика Сторчак не собирался, ну если так только, полистать, но все же выполнил обещание - позвонил Чингизу Алпатову и порекомендовал вернуть отнятое.
        - А пусть он вернет куст на Иргульском месторождении!- бесцеремонно выставил тот свое условие.- Это мои скважины!
        В последнее время Смотрящего часто призывали как третейского судью, но разбираться сейчас, кто и что у кого отнял, он не собирался. К тому же его возмутил тон бывшего скромняги-парня. Иногда олигархи в его присутствии теряли самоуверенность и вели себя как дети, предъявляя друг другу невразумительные претензии. Или поочередно бегали и наушничали, поливая грязью своих же товарищей и партнеров.
        - Ты ограбил старого, уважаемого человека,- однако терпеливо пожурил Смотрящий.- Надо отдать ему баржи и еще извиниться.
        - Сторчак, я не звал тебя, не жаловался, когда Оскол залез в мою вотчину!- возмутился Алпатов.- Без тебя разберусь! Я - Чингиз, понимаешь, да?
        Когда сильно волновался, Хан начинал говорить с акцентом, однако некоторые утверждали, что это своеобразный психологический прием, способ давления на собеседника - подчеркнуть свое нерусское происхождение и будто бы крикнуть, дескать, обижают малые народы!
        Смотрящий от возмущения на минуту ошалел и продолжать беседу не стал. Бросил телефон и, придя в себя, взялся за сочинение Церковера.
        За ночь он прочел его дважды и всякий раз мысленно соглашался со всеми выкладками и мотивациями грандиозного проекта. Смущало единственное - сказочность альтернативного топлива, которое никто не видел, и мифичность самог? гениального изобретателя. Оскол ссылался на результаты аналитических исследований архива совместной со шведами компании «Валькирия», которая вела розыски не менее мифического золотого хранилища на Урале и когда-то благополучно прогорела. Смотрящий хорошо помнил эту историю начала девяностых, романтического периода, когда еще безоглядно верилось в успех самых умопомрачительных проектов,- сейчас она ничего, кроме ностальгической улыбки, не вызывала. Сам по себе архив компании был интересен как источник данных почти столетних исследований в области кладоискательства, поскольку вбирал в себя прежние наработки некогда секретного, еще советского НИИ при Министерстве финансов. Однако вся документация считалась безвозвратно утраченной - по крайней мере Сторчак помнил давнее обсуждение этого вопроса в Совбезе. И вот оказывается, архив кладоискателей всплыл и теперь был собственностью
Церковера. А его аналитики тщательно изучили бумаги и пришли к выводу, что некие хранители сокровищ Урала причастны к появлению на свет этого самого неведомого топлива, у них существовала программа «Соларис», которая якобы была успешно завершена. Тем временем в Китае при одном из химических заводов возникла сверхсекретная лаборатория, где уже имеется готовый результат, полученный из России будто бы так, за здорово живешь, и китайцы уже налаживают производство, изобретают технологическое оборудование.
        Скорее всего, Оскол опирался на эту смутную информацию, добытую личной разведкой, и полагал, что альтернатива нефти, газа и угля была давно найдена и технология где-то до поры до времени хранилась. Но каким образом она попала в Поднебесную, не объяснялось, к записке прилагались не менее смутные фотографии, сделанные скрытой камерой либо мобильником будто бы в секретной лаборатории - какие-то вогнутые круглые экраны или зеркала, обращенные вверх, блестящие конусы, пирамиды, переплетение труб, резервуары и призрачные фигурки людей в белых халатах. Возможно, скрытный, себе на уме, Церковер обладал еще какой-то информацией, которую держал, как фокусник, в рукаве, и считал, что изложенного достаточно, дабы заинтересовать кого-либо из Братьев Холиков.
        Прагматичному Сторчаку же показалось, что этого мало или необходима экспертиза, свежий взгляд третьего лица, и такой человек у него был, но отдавать в чужие руки записку - значит самому организовать утечку. И можно представить себе, что произойдет, если в нефтегазовом комплексе узнают о ее существовании. Смотрящий не сомневался: ироды зарежут этого еще не родившегося младенца и уже не руку укусят - заложат фугас такой мощности в тротиловом эквиваленте, что не спасет «мерседес» даже в танковой броне. Судя по тому, с какой стремительностью росли цены на нефтепродукты, «голодные» только входили во вкус и приближаться к их корыту накануне выборов было опасно даже Братьям Холикам.
        С такими невеселыми мыслями и подспудными сомнениями он и отправился к премьеру, который незадолго до этого публично призывал нефтяников снизить цены на заправках и грозил штрафами. А те, судя по Чингизу Алпатову, вообще потеряли страх, кивали и повышали цены, бросая вызов Братьям Холикам. Это и вселяло мерцающую надежду: предложить премьеру новый идеологический рычаг давления на «голодных» и алчных. Пусть они услышат об альтернативном топливе, пусть засуетятся, когда узнают, что правительство выделяет на исследовательские работы какие-то деньги. И это не кукурузное или соевое масло, не ослиная моча - загадочные нанотехнологии, сконцентрированная каким-то образом солнечная энергия, которую китайцы пытаются извлечь из воздуха, а значит, на Западе уже знают и об этом говорят. Косвенная, тщательно скрываемая дезинформация всегда работает продуктивнее, чем декларации и заявления.
        Премьер выслушал его внимательно, по крайней мере внешне сарказма никак не проявлял, и создалось впечатление, что Сторчак не первый, от кого он слышит о топливе, гении и китайцах. Хорошо это или плохо, по его виду определить было невозможно - младший Брат Холик умел скрывать чувства, но обещал ознакомиться с запиской в самый короткий срок и потом доложить старшему. Смотрящему он не мог отказать.
        Сторчак не рассчитывал на скорый результат, зная внутреннюю кремлевскую кухню бесконечных согласований, консультаций и дипломатических выкрутасов. Во власти начинался очередной застой, даже первые лица не хотели принимать решений единолично, прикрываясь командной работой, но тем самым прикрывая свою слабость. И нефтегазовые молодые и «голодные» переярки это чуяли, скалились и щелкали клыками, как Чингиз. Вряд ли Братья Холики рискнут их попугать в преддверии выборов. Чего доброго, и сами испугаются новых, неизведанных технологий и грандиозности революционных перемен. Худо-бедно сырьевая экономика наполняет бюджет, а тут одна кофейная гуща…
        Даже для искушенного Сторчака реакция Братьев была неожиданной и поразительно скорой. Это укрепило догадку, что Холики уже получали откуда-то информацию о китайских инновациях в области энергетики и знали об их российском происхождении. Совещание хоть и проходило в закрытом, кулуарном режиме загородной резиденции, но на него были приглашены Церковер и эксперт - тот самый, которому Смотрящий хотел показать записку. А то, как выслушивали их доклады и принимали решения, напомнило Сторчаку благодатное начало девяностых, когда еще не существовало вялотекущих аппаратных посиделок с зевотой до судороги в челюстях. Братья Холики внесли свои поправки в проект и вместо романтической, заимствованной у музыкальных шоу, фабрики гениев уже был инновационный научно-производственный технопарк Осколково. Причем он охватывал своей деятельностью широкий круг вопросов нанотехнологий, от быта до космоса, в которых можно было спрятать основную задачу - работу над альтернативным топливом. И делать это предлагалось как в добрые старые времена: никто, кроме руководства, не должен был знать, о каком конечном продукте идет
речь. То есть как в анекдоте - что ни начни собирать на советском заводе, в конечном итоге всё танк получается.
        После совещания Сторчак не выдержал и спросил:
        - Признайтесь честно, вы побывали у Братьев без меня?
        У Оскола на щеках играл розовый стариковский румянец и глаза были как у святого - пречестнейшие.
        - Последний да будет первым!- повторил он, как мантру, уклоняясь от прямого ответа.
        И Филин, со своим толстым, обшарпанным «ядерным чемоданчиком» ожидавший шефа, согласно покивал, тараща круглые, немигающие глаза.
        Смотрящего провести было трудно.
        - И что же такое вы им рассказали? Чего не знаю я?
        Они разговаривали, как двое глухих.
        - Миша, я вас умоляю! Ищите гения!
        - Наверное, это у вас лучше получится.- Смотрящий глянул на Филина.- С такими-то профессионалами…
        - У моей службы своя задача,- перебил его Оскол.- Она занимается аналитической работой. А потом, это старые, заслуженные люди, пенсионеры. Тут же нужны быстрые ноги и зоркие очи. Привлеките Корсакова - он засиделся у вас в охране, а я вижу в нем потенциал.
        Начальник личной разведки опять отстраненно покивал, словно налагая визу на решение шефа.
        Открывали технопарк так же поспешно, как и принимали решение на совещании, с широкой рекламной помпой, при большом стечении прессы, которая снимала и писала что прикажут, но, будучи в душе свободной, исподволь и сразу же окрестила Осколково Кукурузой - вероятно, по аналогии с хрущевским кукурузным проектом, либо оттого, что на вспаханных нивах пробивались дружные всходы этого чудодейственного растения. Приглашенные иностранные журналисты конечно же порезвились на эту тему, снимая пустые глазницы окон институтских корпусов на фоне зеленеющих полей. Свои борзописцы поиронизировали насчет попкорна, но ни один их шпионский глаз не узрел, ради чего все затеяно. Те и другие одинаково посчитали - Братья Холики обеспечивают себе славу поборников передовых научных достижений и хотят остаться на второй срок.
        Как прикрытие годилось и это…

3
        На миг, словно крупная гибнущая рыба, блеснула чешуйчатым боком мысль, что так не должно быть, все получается как-то уж слишком просто, слишком достижимо, но рассудок уже не повиновался, ибо она произнесла то, что и должна была произнести в этом случае. И сопротивляться ее слову - впрочем, как и руке - стало бы преступлением.
        Изумрудные глаза Белой Ящерицы светились в полумраке точно так же, как тогда, в подвальном окне флигеля музея Забытых Вещей…
        Сколот вложил пальцы в венец, отделил первую прядку и неумело коснулся ее зубьями гребня. Волосы Роксаны словно озолотились и рассыпались по обнаженной спине, источая желтый свет. Далее все было как в дорожной дреме, когда явь смешивается со сном и их уже не различить. Блестящая чешуя разума еще мерцала в зеленой и глубокой морской воде, напоминая о вороватой скоротечности этого мгновения, когда все надо делать с оглядкой, прислушиваясь к внешнему миру, но призрачный свет от волос и осязаемая, золотистая и отчего-то колкая кожа ее тела вселяли ощущение вечности.
        Сколот очнулся от того, что зубья гребня глубоко впились в его ладонь и сочилась кровь, а пальцы, пережатые переплетением венца, сделались бесчувственными и вся рука затяжелела и онемела, как дубина. Реальность возвращалась вместе с тускнеющими, меркнущими волосами, разметанными и уже скатавшимися на синей, как ночь, звездчатой простыне, и вместе с ними тускнело все, что было прекрасно и чем он еще недавно восхищался,- глаза, лицо, руки, светящаяся плоть. И только голос Роксаны, прежде вплетенный в слабый смех, слезы и невзрачные страстные стоны, вдруг обрел цвет и яркость.
        - Ой!.. Ты синяков мне наделал!
        На ее бедрах и впрямь остались голубые пятнышки от пальцев…
        - Прости,- повинился он.
        - Ничего… Это у меня кожа такая.
        Сколот встал перед ней на колени, а она вдруг встрепенулась, вскрикнула и отвела его руку с гребнем.
        - Испортили постельное белье!
        Увидела то, что не должна была замечать, и сказала совсем не те слова - это окончательно встряхнуло Сколота. За окном, словно испорченная простыня, уже синели сумерки, высвеченные красным закатом, и это еще больше напугало Роксану.
        - Мы же проспали!- Она вскочила, сдирая с кровати простыню.- Надо застирать холодной водой… А ты одевайся и беги к себе! Скоро приедет Корсаков!
        Сколот с трудом вырвал зубья из ладони, распрямил пальцы и сдернул с них венец. Гребень упал на скрипучий паркет и закачался, словно лодка на волнах - вода уже шумела в ванной. Кровь теперь капала на пол, и Сколот, сжав руку в кулак, натянул брюки и майку. И ничего в тот миг, кроме обиды и какой-то детской обманутости, не испытывал. Роксана на секунду выглянула из ванной - была уже в халатике, и волосы собраны в пучок.
        - Всё, Алеша! Иди!- зашептала она и замахала рукой.- Пока-пока! Дверь захлопни. Я к тебе ночью приду! С ответным визитом!- И засмеялась собственной нелепой шутке, хотя глаза оставались испуганными.
        Сколот уже захлебывался от смешанных чувств, поэтому ничего не сказал и торопливо спустился на первый этаж. Только оказавшись в своей квартире, он сделал первый вдох, словно вынырнул из зеленоватой пучины, заметался по комнатам. И увидел из окна, как на стоянку зарулил автомобиль соседа! Обычно Корсаков не сразу выходил из машины - что-то выключал, собирал вещи, пакеты,- тут же, будто предчувствуя обман неверной жены, поспешно выскочил и направился к подъезду. И на ходу еще глянул на окна, но не на свои, а, почудилось, этажом ниже…
        Что-то почуял!
        Сколот ощутил себя вором, преступником, нарушившим табу, и понял, что ни оправдания, ни прощения ему нет, по крайней мере в первые минуты ему так казалось. Во всем виноват был только он: купился на ее внешность, поддался на приманку длинных волос, достойных золотого гребня, выдал желаемое за действительное и - самое главное - своим подарком смутил Роксану, подтвердил готовность к их тайному заговору, подвиг ее на подлый и пошлый соседский роман…
        И теперь, когда она явится ночью, придется открыть, ибо сидеть и таиться за дверью - крайняя степень подлости и гнусности…
        В тот момент ему даже хотелось, чтобы Корсаков захватил жену врасплох, обнаружил его кровь, раскрыл измену и пришел к нему, чтоб отомстить за разрушенную молодую семью. Сколот ждал громких разговоров наверху, каких-нибудь разборок, скандала, потом звонка в свою дверь, стука, однако над головой стояла умиротворенная тишина, даже паркет не скрипел в коридоре. Похоже, обманутый, рогатый муж ничего не заметил ни в первые десять минут, ни спустя час, когда безмолвие у соседей стало пугающим. Что, если этот молчаливый программист с порога обо всем догадался? Вряд ли Роксана успела привести в порядок постель и убрать в спальне, где они устроили разор…
        Догадался - и в гневе молча задушил жену подушкой?
        Сколот наскоро оделся, тихо открыл дверь и выбежал на улицу. С детской площадки, если встать на скамейку, окна второго этажа просматривались хорошо, тем паче соседи включили свет и еще не задернули шторы. Марат со своей неверной супругой мирно сидел на кухне за столом, причем Роксана вроде бы даже улыбалась, подняв зеленый бокал с темным вином,- картина семейная, идиллическая…
        Но самое поразительное, что он отчетливо увидел,- в казавшихся темными волосах ярко искрился золотой венец!
        Конечно же Корсаков ни о чем не подозревал, и чувство обманутости, предназначавшееся ему, всецело перевалилось на Сколота, будто не соседу, а ему только что изменила жена. И вместе с этим вдруг возникла решимость ни за что не открывать ей дверь, если придет ночью, а лучше всего сказать все, что он думает.
        Вернувшись в квартиру, Сколот слегка остудил жгучее тление, плеснув на него чувством собственной вины, и вдобавок к этому, словно незримое подводное течение, его вдруг повлекли запретные, подлые воспоминания, как он, стоя на коленях перед Роксаной, творил колдовской, алхимический обряд расчесывания ее косм. Как они, реальные, густо-тяжелые, теряли земное притяжение, зависали в воздухе, словно в невесомости, и вместе с ними ее тело утрачивало плотскую суть. Еще бы несколько минут - и от внутреннего противления не осталось бы следа. И тогда он придумал некий компромисс - уйти из дома хотя бы на эту ночь.
        Чтобы не открывать ей дверь…
        А чтобы задушить соблазны, вызвать неприязнь к Роксане, заставил думать себя о том, какая она коварная, распущенная и развратная, если через несколько месяцев после свадьбы уже изменяет мужу и этого совершенно не стыдится! А тот, верно, святая простота, увлеченный и притомленный работой, ей верит, потому ничего не замечает и крепко спит.
        Сколот перевязал все еще кровоточащую ладонь, взял с собой гитару, хотя петь в переходе уже было поздно, да и отсутствовало всякое желание, и отправился на вокзал, что иногда делал, тоскуя от оседлости своего существования. Представлял, будто он собрался в путь и теперь ждет поезда: от одних таких мыслей появлялись тугая, пружинистая энергия, радость и аппетит. Он съедал за ночь пару десятков пирожков, прочитывал все расписания, интересовался стоимостью билетов и, бывало, даже покупал - это чтобы пустили в зал ожидания, где можно поспать.
        На сей раз ночь показалась ему долгой и мучительной, ибо, едва он прикрывал глаза, память бросала в лицо расчесанные волосы Роксаны, которые секли, как осока, и пирожки не лезли в горло, от расписания поездов мутило, а уходящие составы не вызывали трепета, как прежде. Едва дождавшись утра и открытия метро, он поехал на свою точку, в бетонную трубу.
        Стоило пропустить один день, как его намоленное место уже заняли: незнакомый коробейник с сигаретами явно скучал от недостатка покупателей.
        - Пошел вон,- сказал ему на ухо Сколот.- Моя точка.
        Мужик ухмыльнулся, отступил на два шага в сторону и встал. В переходе, как в государстве, были свои, надо сказать, изящные законы, в том числе и борьбы с конкурентами: например, там, где звучит музыка, не место табаку, маринованным огурцам, попрошайкам и прочей пошлости.
        Сколот наступил каблуком на носок сандалии коробейника.
        - Сгинь с глаз.
        Тот хотел возразить, и уже ненависть вызрела в глазах, но что-то увидел, перешел на противоположную сторону и встал у стены, как подпорка. Добивать его охоты не было. Несмотря на рань, Сколот достал гитару и начал концерт с песни про то, как приходится плавать с акулами в открытом океане. Пел со злой отчаянностью, испытывая боль в проколотой руке - той самой, которой теперь «расчесывал» струны. Хотел выбить из себя, отринуть навязчивые воспоминания - и одновременно горевал по прошлому, точнее, прошедшему сиюминутному счастью, что уже не повторится.
        Было около семи утра; обремененный заботами, целеустремленный, далекий от искусства народ валил тучно - ничем его было не увлечь, не своротить, но тут неведомо отчего люди притормаживали, оглядывались, а иные и вовсе останавливались, слушали и лезли за кошельками. Он еще не допел, но собрал уже десятка два самых разных слушателей, к своему удивлению, больше молодых мужчин, публики специфичной, не терпящей, чтобы ее «грузили» с утра философскими текстами. Тут же даже аплодировали, и, вдохновленный, Сколот продолжал петь, не меняя жанра, теперь про волка-одиночку.
        И вдруг среди ершистых голов узрел женскую, с венцом в волосах!
        Он толком не рассмотрел лица, и показалось, она умышленно и даже озорно прячет его за спины, словно хочет сделать сюрприз, показывая лишь гребень. Сколот помнил всех, кого увенчал, по крайней мере был уверен - узнает по взгляду, поведению, но когда женщина вдруг очутилась близко и глянула прямо, с недоумением увидел совсем незнакомую, лет тридцати, яркую, заметную в толпе, но с короткими, до плеч, волосами.
        Всего он раздарил более десятка венцов, и лишь одна, похожая на Мальвину, вскоре пришла и вернула незаслуженный подарок.
        - К сожалению, не могу принять,- птичьим голоском сообщила она.- Это чистое серебро. Самой высокой пробы. Я сдавала на анализ.- И показала на гребне урезанный на пару миллиметров зуб.
        - Но подарки не возвращают,- попытался уговорить ее Сколот.- Плохая примета.
        - А я сделала стрижку!- Она сняла шляпку с бантом, показала мальчиковую головку и положила венец в чехол, к мятым десяткам.- Наверное, вы ошиблись,- добавила.- Обознались!
        Он и впрямь ей единственной подарил гребень из жалости, как самому верному слушателю, поскольку приходила каждый день, влюбленно взирала и выглядела несчастной…
        Другие не пришли, и не потому, что были недогадливые, не сообразили показать подозрительно тяжелую, отливающую дешевым, монетным никелем безделушку специалистам; скорее всего, решили, певец из перехода что-то напутал или это какая-то коварная провокация и лучше ему больше на глаза не попадать. Отнимет, потребует заплатить или вовлечет в опасную секту. Некоторые слушатели считали, что он проповедник тайной общины,- судили по его чарующим песням, спрашивали, мол, отчего ты поешь песни о чистой, возвышенной любви, о чувстве долга, совести и чести, когда кругом грязь, убогость, продажность и предательство? Иные, как девушка в инвалидной коляске и парень с китайской бородкой, напрямую интересовались, как можно познакомиться с его руководителями и вступить в общину. Сектантство в неформатных песнях усматривала даже продюсерша, однако это его как раз и устраивало.
        То есть посылаемые Сколотом знаки не срабатывали, не достигали цели, иначе бы он давно получил ответный знак. И все-таки он продолжал невольно высматривать их в толпе, скользя взглядом по женским головкам, надеясь узреть, кто же из длинноволосых избранниц осмелится вернуться с демонстративно воздетым венцом и сказать заветные слова.
        И вот наконец дождался - возвращался второй гребень, но на чужой голове, не единожды изведавшей ножницы, бигуди и краски, причем в тот момент, когда Сколот менее всего ждал, отягощенный смесью чувств недавнего промаха, воровского греха и обмана.
        Сколот смотрел на нее и думал: сейчас, как только он допоет, она непременно подаст ему сигнал, скажет заветные, ему одному понятные слова, такие же пронзительные и манящие, как ее взор. Или уж, как Мальвина, вернет подарок. В общем, проявит себя. Однако незнакомка даже песни не дослушала, бросила сто рублей в чехол и тотчас скрылась в переходе, за спинами прохожих. Сколот успел заметить, что походка у нее странная, семенящая, не для таких длинных и стройных ножек - будто споткнуться боится, будто на ощупь идет, как слепая. Возможно, что-то ее напугало - любопытство собравшихся, например, потому как рядом оказались три цыганки с детьми, буквально к ней липнувшие.
        Улучив момент, когда волна прохожих иссякнет, он тщательно осмотрел ее сторублевку, единственную среди мелких денег: ни надписи, ни знака, если не считать достаточно высокого номинала - обычно бросали десятки, реже полусотни и мелочь. И все равно это что-то значило! Давало надежду, что незнакомка придет еще, и не только затем, чтобы послушать его концерт.
        И она и в самом деле вернулась, причем в тот же день, в момент, когда Сколот уже собирался уходить перед вечерним наплывом народа. А возможно, появилась и раньше, поскольку на сей раз близко не подходила, стояла у противоположной стены, возле торговца сигаретами, и явно поджидала его, Сколота, бросая пристальные взгляды. Он раскланялся с редкими слушателями, спрятал гитару в чехол, натянул вязаную шапочку и, лавируя, пересек лавовый поток пассажиров. Гребень теперь был не в прическе - в руке, точнее в раскрытой ладони, нанизанный венчиком на ее ухоженные пальчики.
        - Скажи-ка мне, Боян, откуда у тебя эта вещица?- со скрытой издевкой спросила она и подняла испытующий взор.
        Песни и впрямь напоминали баллады, но Бояном его никто не называл, даже в насмешку.
        И это были опять не те слова, которых он ждал…
        - Пусть придет та, которой я дарил этот гребень,- потребовал Сколот.- Ей скажу.
        Они разговаривали тихо, насколько это было возможно в шумном переходе, чтобы слышать друг друга, однако коробейник с сигаретами вострил ухо и чему-то ухмылялся.
        - Ты помнишь всех, кому дарил?- будто бы изумилась женщина, а сама рассматривала забинтованную поперек ладонь Сколота. Словно догадывалась и намекала на то, что произошло вчера! И это его неприятно встревожило.
        - Помню,- отозвался он.
        - Не пожалеешь, если приведу?- с вызовом усмехнулась женщина.- В очередной раз не ошибешься?
        Это уже был прямой намек на встречу с соседкой. Сколот спрятал забинтованную руку в карман, усмехнулся тоже и побежал по ступеням наверх.
        И тут услышал фразу, брошенную ему вслед, но более напоминающую слуховую галлюцинацию:
        - Не ходи домой!
        В то же мгновение он обернулся, потом встал - женщина удалялась семенящей походкой, выделяясь тем самым из спешащей толпы, шагающей широко и напористо. Через три секунды она растворилась в потоке, хотя показалось, это был ее голос, только уловленный не слухом, а словно прозвучавший где-то внутри.
        Все-таки он решил, что послышалось: сказывалась бессонная ночь на вокзале и ровно полсуток, проведенных в бетонной трубе, где постоянно звучат обрывки фраз, реплик и мимоходом оброненных слов.
        Жил Сколот на Красной Пресне, на улице Заморенова, и домой часто ходил пешком, ибо статичная работа требовала движения, а тут еще весенний вечер был солнечным, каким-то безмятежным от аромата распускающихся тополиных почек, который перебивал все городские запахи и угнетающие мысли. На дорогу таким образом уходило чуть больше часа, однако сейчас он шел прогулочным, расслабленным шагом, и все же проветрить голову так и не смог, ибо испытывал навязчивое ощущение, будто кто-то смотрит ему в спину. По пути он съел три сосиски в тесте, выпил растворимый кофе под летним навесом - это был ужин. И там заметил парня, которого уже видел, когда шел еще по Садовому, до того как несколько раз повернул на перекрестках.
        Все полтора года в Москве Сколот не сидел в подполье, если не считать двухмесячного уличного периода, когда он кочевал по молодежным группировкам, и не менял квартир. Напротив - жил почти открыто, на людях, утаивая лишь алхимические опыты. И это было лучше всякой конспирации, ибо, считал он, прятать что-либо от чужих глаз лучше всего на видном месте. Его много раз забирали в милицию, когда в переходах проводились облавы или просто так, чтобы вытряхнуть из певца дневную выручку. Ни к его личности, ни к паспорту, купленному в переходе, у властей претензий не возникало, и слежки он никогда не замечал. В этот раз тоже оказалось, что ошибся: от кафе до квартиры оставалось совсем немного, и Сколот умышленно двинулся по другой улице, причем с оглядкой, но никакого «хвоста» не обнаружил. Дворами он подошел к своему дому, сразу отметил: машины соседа во дворе нет,- и, стараясь держаться поближе к стене, чтобы не заметили из окон, вошел в подъезд.
        Здесь даже запах, исходящий от кактусов на подоконниках лестницы, напоминал ему о вчерашней встрече с Роксаной. Открывая замок, он вдруг подумал, что квартиру придется поменять и сделать это завтра же, иначе не отвязаться от воспоминаний. Побродил по углам, стараясь не прислушиваться к звукам над головой, однако скрип подлого паркета под ее легкими шажками притягивал мысли. И тогда Сколот нашел себе занятие - ваять из воска слепок гребня, рисунок которого он уже сделал. Эта тонкая работа обычно вводила в некий транс, когда теряется ощущение времени и пространства. Он включил настольную лампу, достал из ящика стола заготовленный восковой лист и мощную лупу, однако эскиза там не обнаружил, впрочем, как и специального резца, сделанного на основе электропаяльника. Полагая, что все это он мог впопыхах спрятать где-то в другом месте, бросился на кухню, затем в прихожую и обессиленно сел под вешалкой.
        Друзей, которых приводят в дом, Сколот вынужденно не заводил, чужие никогда здесь не появлялись, поэтому тигельную печь, инструменты для литья и оборудование он далеко не прятал, оставлял на кухне, в шкафу, там же держал свои вещества и присадки, рассыпав их в пеналы для специй, а гипс и формовочные добавки к нему и вовсе стояли вместе с цементом и плиточным клеем на балконе - вроде как строительный материал для будущего ремонта. И только активизированное топливо, соларис, на котором он плавил монеты,- гранулы, напоминающие гранитную крошку,- уберегая от солнечного света, хранил в герметичной медной капсуле, а от постороннего глаза - на видном месте, в прихожей, среди хозяйских баночек с засохшим обувным кремом, щеток и старых башмаков.
        Теперь в квартире ничего, касавшегося алхимических опытов, не было. Забрали даже старые аптекарские весы, на которых он отмерял некоторые компоненты.
        Самое главное - пропала капсула с соларисом.
        Тугой пакет с деньгами, пусть и мелкими, остался где был, ни одна вещь с места не сдвинута, то есть похититель явился сюда, точно зная, за чем и что где находится. Или каким-то образом определил, чт? следует взять. И все равно случайный, непосвященный человек не сумеет самостоятельно разобраться в технологических тонкостях алхимии, тем более управлять горением топлива, соблюдая определенные температурные режимы. Это было искусство, сравнимое с музыкальным: можно бесконечно сочетать звуки, подбирать тональность, ритмы, но никогда не случится чуда, чарующего слух и душу.
        То есть забравшийся в его квартиру похититель должен был сначала отследить весь процесс в самых мелких деталях, а сделать это никто не мог в принципе. Квартирную хозяйку Сколот в расчет не брал, причастность Роксаны сразу же отмел, хотя любопытная соседка была единственной, кто высказывал подозрения в чародействе, и подаренный ей венец мог бы вполне их усилить. Сколот был уверен: ее проницательность - всего лишь элемент игры, ловушка, в которую он уже раз попался. Поэтому почти не сомневался, что все алхимические принадлежности вынесли по заданию Стратига, от которого он когда-то их утаил и привез с собой в Москву. И цель у вершителя судеб состояла не в том, чтобы лишить его забавы; наверняка ему потребовалось активизировать соларис, и только тут выяснилось, что оставленный ему приборчик в виде брелка - бронзовой глазастой совы, подвешенной на кожаном шнурке, не действует. Если похитили вещества посланцы Стратига, то сделали это с единственной целью - изъять некий подлинный активизатор, которого не существовало в природе.
        Звонок в дверь показался громким и прозвучал неожиданно, как сигнал тревоги. Сколот встал и на цыпочках приблизился к глазку - на ярко освещенной лестничной площадке стоял Марат Корсаков, как всегда в деловом костюме и с отвлеченно-сосредоточенным видом. Визит обманутого мужа был неожиданным, но предсказуемым: что-то он должен заметить в поведении неверной жены, почти открыто флиртующей с соседом…
        Распахнув перед ним дверь, Сколот отступил на шаг, и вовремя - рука соседа просвистела в сантиметре от носа. Корсаков хотел дать пощечину, причем как-то картинно, словно на дуэль вызывал, и пылу хватило лишь на одну попытку. Он предусмотрительно прикрыл за собой дверь, чтоб не слышно было на лестничной площадке, и вдруг заявил:
        - Вы изнасиловали мою жену! Вы!.. Вы преступник, насильник!
        - Неправда!- обескураженно возразил Сколот.- Никакого насилия не было…
        - А что же было? Любовь? Трахались по обоюдному согласию?
        Сколот сдернул зачехленную гитару с вешалки - первое, что попало под руку.
        - Пошел вон!
        Однако сосед по-боксерски выставил плечо вперед.
        - Роксана во всем призналась!- Голос у него оказался низким, властным, но слова звучали как-то беспомощно.- Вы позвонили в дверь! Ворвались! И напали! На беззащитную женщину!
        - Она не могла сказать такого…
        - Я вас посажу!- Марат теперь размахивал телефоном, зажатым в кулаке.- Мы вызвали экспертов. Все следы зафиксированы! Ваша кровь на простыне, синяки у Роксаны. И еще кое-что… Она сопротивлялась! Мы очень легко докажем изнасилование!
        В его обвинениях слышалась фальшь - Корсаков вроде бы неистовствовал, но при этом говорил о жене как-то безжалостно, формально, словно о постороннем человеке. Короче, только ветер поднимал, и это встряхнуло Сколота. Он повесил гитару.
        - Пусть сама скажет. Зовите Роксану.
        - С ней сейчас работает психолог! Я не позволю вам встречаться! Разговаривать будете со мной. Или со следователем!
        Сосед вдруг пихнул Сколота плечом, открыл витражную дверь в гостиную, огляделся и сел в кресло, что вообще показалось неуместным. И объяснить это крайней взволнованностью тоже было нельзя - скорее, он предлагал какой-то разговор или, точнее, договор. И вообще все это начинало напоминать шантаж.
        Догадка тут же и подтвердилась.
        - Если мы дадим ход заявлению, вам грозит реальный срок за преступление против личности. На вас сегодня же наденут наручники!
        - Что вы хотите, Марат?- напрямую спросил Сколот.
        Рогоносец сделал паузу - усмирял гнев, подавлял собственные чувства, которые все-таки присутствовали. И сказал уже другим, деловым тоном:
        - Предлагаю вам сотрудничество. Точнее, партнерство.
        Его хладнокровное поведение, вернее быстрое преображение, ничего, кроме ехидства, у Сколота не вызывало. Мелькнула даже мысль: уж не вздумал ли он таким образом избавиться от неверной жены?
        - И что? Я должен теперь жениться на вашей супруге?- ядовито спросил Сколот.
        - Жениться?- будто бы зло изумился сосед.- Нет, за удовольствие нужно платить… Впрочем, могу отдать ее вам - она мне теперь не нужна. Но только после того, как выполните мое условие.
        - Деньги? Вам нужны деньги?
        - Деньги ничего не стоят. Передадите мне все ваши технологии.- Корсаков достал из кармана пиджака золотой венец, повертел в руках.- Под?литесь секретами известных вам изобретений и открытий. Меня не интересует, кто вы на самом деле, откуда у вас эти ноу-хау. Впрочем, как и вопросы авторства… Понимаете, о чем я говорю?
        У Сколота зазвенело в ушах: перед ним сидел вор, забравшийся прошлой ночью в квартиру. И не случайный домушник! Сначала выкупил квартиру наверху, поселился здесь, чтоб все высмотреть и вынюхать. Потом все устроил так, чтобы жена заманила нижнего соседа и у них завязался скоротечный роман. Да и не жена она вовсе, давно ведь замечал! Скорее напарница, соучастница… А сам этот программист явно имеет отношение к науке! Выбрать из домашней утвари все необычное - химикаты, реактивы, присадки, литейное оборудование - не так и сложно. Не взял, к примеру, соль, соду, начатый мешок с гипсом, точно зная, чт? это, но утащил пакет с отвердителем, внешне напоминающим крахмал. Иное дело - разобраться потом со всем добром не сумел, потребовались технологическая формула, алхимические секреты.
        В общем, Сколот попался как последний изгой…
        - Мне нечем делиться с вами,- проговорил он, имея в виду, что все украдено.- Ничего нет, пусто.
        Корсаков это понял по-своему.
        - Не пытайтесь изображать юродивого менестреля!- надменно заявил перевоплощенный рогоносец.- Не поможет. Вы не тот человек, за кого себя выдаете.
        - Вы тоже…- отпарировал Сколот, однако сосед спешил и слушать его не хотел.
        - Но подчеркиваю: меня это не интересует! Сейчас вы подписываете обязательства и начинаете сотрудничать. Только в таком случае я не даю ход заявлению.
        И тут Сколот узрел, что белый, великоватый нос Марата становится красным, а в глазах накапливаются слезы - должно быть, он и впрямь страдал аллергией, поскольку рядом, на подоконнике за шторой стоял могучий кактус, подаренный Роксаной. Это обстоятельство вдруг пробудило дерзость, которой вначале не хватало. Вдобавок ко всему обманутый муж выхватил носовой платок, громко чихнул - и к дерзости добавился защитный цинизм.
        - Будьте здоровы!
        - Я хочу услышать ваш ответ!- У Корсакова напрочь заложило нос, и голос утратил надменность.- Времени на размышление у вас нет.
        - А если мне сказать нечего?- безвинно спросил Сколот.- Вы меня забодаете рогами?
        Корсаков вытер слезы, нажал кнопку на телефоне и поднес его к уху.
        - Юноша валяет дурака,- сказал он,- и упражняется в остроумии.
        Дверь оставалась незапертой, и видимо, за ней уже стояла подмога, потому как двое в гражданском и один в черной униформе с майорскими погончиками через несколько секунд оказались в квартире. Эти не разговаривали, молча и грубо схватили Сколота, завернули руки назад, защелкнули наручники и положили его на пол лицом вниз - он не сопротивлялся.
        - Начинайте,- приказал Марат и встал, показывая, кто здесь начальник.
        Трое ворвавшихся разбрелись по квартире и, судя по звукам, принялись обыскивать кухню и обе комнаты. Хлопали дверцами шкафов, двигали мебель, звенели посудой и высыпали что-то на пол. Сам аллергик вдруг схватил с подоконника горшок с кактусом, распахнул балконную дверь, но выбрасывать передумал в последний миг. Принес нож с кухни и, преодолевая отвращение, развалил колючую голову надвое, как арбуз,- проверял, что внутри! Потом кое-как вытряхнул из горшка спрессованную землю, разворошил ее руками и ничего не нашел.
        - Выбрось эту гадость!- брезгливо сказал майору.
        Тот смело взял половинки кактуса голыми руками и ушел на балкон.
        Сам обыск и более всего манипуляции с цветком как-то задорно насторожили Сколота: с какой стати они роются в квартире, если уже всё вынесли? Чего им еще надо? Гражданские помощники и вовсе взялись простукивать старый паркет и стены, то есть искать тайники, которых нет, и если Корсаков за несколько месяцев жизни по соседству выведал, где что лежит, то об этом должен знать…
        Майор вернулся с балкона с мешком гипса и торжественно поставил его на письменный стол:
        - Полюбуйтесь, товарищ подполковник. Не это ищете?
        Оказывается, скромный программист был еще и подполковником!
        - Что там?- спросил Корсаков, заглядывая в мешок.
        - Порошкообразный материал сероватого цвета. И там еще цемент стоит, нераспакованный!
        Корсаков взял щепотку порошка, потер между пальцами.
        - Гипс,- сразу определил он.- Обыкновенный гипс…
        Когда гражданские содрали линолеум на кухне и со скрипом вырвали щербатый паркет, прибитый гвоздями, Сколот не выдержал:
        - Сказали бы хоть, что ищете!- Он перевернулся на бок.- Вы так всю квартиру разнесете…
        Аллергик уже терял чувство уверенности, подчеркнутую вежливость и нервничал - теперь не от заложенного носа и слёз.
        - Разнесем,- гундосо пообещал он и присел на корточки.- Где твоя алхимия? Хватит придуриваться, музыкант!
        Что за соседи поселились наверху, следовало бы догадаться, когда восторженная Роксана явилась к нему с цветущим кактусом. Так нет - расслабился, купился на ее завлекающий шепоток и изумрудные глаза ящерицы…
        Но кто забрал все вещества, если не Корсаков?!..
        - У вас с головой все в порядке?- Сколот сел на полу и оказался с ним нос к носу.- По-моему, вы бредите. Разве алхимики бывают?
        - Бывают! И весьма успешные.- Он опять вынул гребень.- Вот образец, узнаёшь? Что это?
        - Расческа… А я думал, про них только в книжках пишут, про алхимиков!
        - Артист!- зло восхитился Корсаков и, выпрямившись, высморкался.- Ты, похоже, чего-то не понимаешь или прикидываешься. Ты сейчас под тяжелой статьей. Минимум десять лет тюрьмы!
        - Я не насиловал вашу жену.
        - А что делал?! Расчесывал ей волосы? Вот этим гребнем?
        Сколот тоже встал на ноги.
        - Волосы расчесывал…
        - Китайскую безделушку купил в киоске?- Корсаков поднес венец к его лицу.
        - Нет, не в киоске.
        - Где же их продают? В ювелирном бутике?
        - Опять не угадали,- усмехнулся Сколот.- В подземном переходе, черные копатели.
        Рогоносец боднул головой воздух - почуял удачу.
        - Черные копатели? А они где их добывают?
        - В сарматских курганах, из захоронений.
        - Версия неплохая,- оценил Корсаков.- Сочиняешь ты толково, я песни слушал.- И не спеша достал из визитного кармана пакетик с монетой, вывесил перед глазами Сколота - там был современный полтинник. Наверное, один из тех, золотых, запущенных в оборот, чтоб бросить вызов.- И это из курганов?.. А золото идентично с гребенкой. Которой ты… чесал волосы.
        Самодеятельность и баловство вылезали боком…
        - Обращайтесь к нумизматам,- посоветовал Сколот.- Я тут не специалист.
        - Понятно! Ты спец, когда химичишь на своей кухне и по вытяжной трубе идет чистый кислород… Не хочешь договариваться? Связан клятвой, да?.. Это ты сейчас не хочешь. Но сядешь на нары и завоешь. Все десять лет буду выматывать из тебя кишки. По сантиметру. Не хватит срока - добавим. И ты вспомнишь вот это мгновение, когда тебе предлагали мирно и даже взаимовыгодно решить вопрос.
        Пожалуй, он не угрожал и не бахвалился своими возможностями, впору было думать, как выйти из ситуации, но Корсаков внезапно стал чихать, раз за разом, сдул ощущение опасности и испортил суровость момента.
        - Переносицу потрите,- язвительно посоветовал Сколот.- Говорят, помогает…
        Аллергик зажал лицо платком и спешно удалился в ванную.
        Между тем его помощники профессионально обыскали всю квартиру и теперь бродили, обескураженно переставляя вещи во второй раз. С кухни на письменный стол они стащили все, что вызывало подозрение, в том числе горчичный порошок, детскую присыпку, о существовании которой в квартире Сколот даже не подозревал, и баночки с сухим от старости сапожным кремом - покойный муж хозяйки служил прапорщиком в армии.
        Корсаков все еще чихал в ванной, когда в квартиру неожиданно позвонили. Сыщики недоуменно переглянулись. Дать команду было некому, поэтому один в гражданском на цыпочках подошел к двери, посмотрел в глазок и вернулся.
        - Пальцем закрыли, ничего не видать.
        Стало понятно, что обыск они делают втайне и не хотят огласки. А кто-то все давил и давил на звонок, потом начал стучать, но начальник еще чихал и ничего не слышал.
        - Это ко мне, гости!- наугад и громко сказал Сколот.- Они знают, что я дома. Конспирации у вас не получится!
        - Может, впустим?- скромно, как самый младший, предложил майор.- Посмотрим, что за гости.
        Гражданские согласились, однако закрыли майора с задержанным в гостиной, сами ушли в прихожую. Слышно было - щелкнул замок, возникла странная безмолвная пауза, после чего дверь захлопнулась и в коридоре застучали каблучки. Майор выглянул и тотчас отшатнулся. В гостиную вбежала Роксана, в том же легкомысленном халатике, с распущенными волосами, почти такая же, какой запомнилась Сколоту, однако в туфлях на высоком каблуке.
        - Алеша!- воскликнула она, в один миг повисла у него на шее и зашептала в самое ухо: - Прости меня, мой прекрасный гой! Теперь я все поняла! И хочу, чтобы ты расчесал мои волосы! Как в первый раз! Пойдем со мной!..
        Он попытался стряхнуть ее, отстраниться, в тот же миг узрев подлый, предательский замысел. Майор стоял в стороне и таращился на них с открытым ртом, а сыщики почему-то не появлялись - должно быть, таились в коридоре, наблюдая за его реакцией. Тут все было продумано!
        - Ты на меня рассердился?- горестно устрашилась Роксана и на мгновение отпрянула.- Не хочешь даже обнять, прикоснуться к моим космам?.. Я же была слепая! Повиновалась страсти!..
        - Я бы тебя расчесал,- Сколот начал выворачиваться из объятий,- да руки заняты!
        Хозяйские портняжьи ножницы висели над швейной машинкой в углу: эх, дотянуться бы и остричь, как он стриг проституток на панели,- не достойна носить космы!..
        Ему удалось на секунду освободиться, но в этот миг Роксана упала на колени, обняла его за ноги и вскинула голову. Только сейчас Сколот заметил ее неестественную бледность и зачарованный, блуждающий взгляд лунатика.
        - Это что такое?- прогундосил Корсаков, появляясь из ванной.- Что здесь происходит?..
        - Он хочет посадить тебя в тюрьму, Алеша!- словно очнувшись, вспомнила Роксана.- Будто ты изнасиловал меня… Это же неправда! Я сама этого захотела! Я все сама!.. Он мне не муж вовсе! Хотя клянется, что любит… Он мой начальник!.. А я - секретный агент. Мы вместе проводили операцию!
        У Корсакова красный нос начал белеть и высохли водянистые глаза. Кажется, это были секунды шока.
        - Что это с ней?- неизвестно у кого спросил он и повертел головой.
        - Не знаю,- выдохнул майор.
        В следующий момент начальник спохватился:
        - Почему она здесь?!- У него даже нос пробило.- Кто впустил? Уберите ее немедленно! Заткните рот!
        Но сам не подходил, а заторможенный майор все еще растерянно пялился и отчего-то сильно потел.
        - Только посмейте тронуть!- угрожающе заговорила Роксана.- Ты меня слышишь, Корсаков? Я скажу в суде! Всё скажу! Это провокация! Это ты придумал со своими начальниками! Чтобы Алеша вступил со мной в сексуальную связь, а ты мог объявить об изнасиловании!..
        - Роксана! Ты с ума сошла!..
        - Отдай мой венец!- потребовала она.- Алеша, Корсаков его забрал. Отнял!.. Твой подарок… Я тебе все расскажу! Мы жили здесь под прикрытием, как супруги, чтоб следить за тобой. У меня даже имя другое - Юля. Роксана - это псевдоним. Сама придумала, чтоб тебе понравиться… А он сказал назваться Белой Ящерицей! Ты же искал Белую Ящерицу?
        - Закрой рот!- зарычал Корсаков, однако оставался отчего-то беспомощным.- Да я тебя сейчас!..
        Роксана в ответ засмеялась сквозь слезы, безумно шаря вокруг затравленным взором.
        - Корсаков мне не муж! Но он меня любит… Сначала ухаживал, соблазнял, обещал, будем жить на берегу моря или в горах… потом стал приставать ко мне! Приходил в спальню голым!.. Каждую ночь я сначала отбивалась!- Она внезапно рассмеялась.- А потом спасалась тем, что расставляла кактусы вокруг кровати…
        - Майор, уведите женщину!- приказал Корсаков.- Выполняйте свою работу!
        - Попробую ее разговорить,- предложил тот.- Очень аккуратно…
        - Заткни ей рот! И оттащи в квартиру! Где оперативники?
        - Не знаю.- Майор схватил Роксану поперек туловища, буквально оторвал от Сколота и понес в коридор.
        - Я люблю тебя!- успела прокричать она.- Я найду тебя, Алеша!..
        Потом послышались пронзительный и болезненный крик отчаяния, какая-то возня и ругань майора, после чего все звуки переместились на гулкую лестничную площадку. В это время откуда-то прибежали сыщики в гражданском.
        - Где вас носит?- зарычал Корсаков.
        - Мы искали психолога!- возбужденно сообщил один.
        - Психолог должен был работать с потерпевшей в квартире! Я же приказал!
        - Она и работала,- встрял другой.- Мы их оставили наедине…
        - Кто - она?- Начальника эта бестолковщина уже бесила.- С кем оставили?
        - Она - женщина, психолог! Вы сами приказали поставить мозги, чтоб правильно отвечала…
        - Откуда этот психолог? С улицы, что ли?
        - Взяли по рекомендации Церковера. Очень опытный, уникальный специалист… Вернее, опытная…
        - Тогда почему Роксана оказалась здесь?! И без мозгов?! Что с ней произошло?
        Сыщики переглянулись.
        - Да мы и сами не поняли…
        - Тащите сюда этого уникального!
        Они дернулись было к дверям, но один вспомнил:
        - Она исчезла на лестнице! Поднялась на этаж и испарилась.
        - Кто испарился?
        - Психолог! Она ходит, как китайская девочка. Ногами семенит, а не догонишь!
        - Она что, китаянка?
        - Нет, вроде русская.- Оперативник заговорил со знанием дела: - Ножки как у китаянки, маленькие. Раньше их с детства заковывали в деревянные башмаки. И нога не вырастала. У китайцев мода была такая, на женщин с маленькой ножкой. Восток - дело тонкое…
        В это время вернулся майор с расцарапанным лицом и кровью на губах.
        - Чуть рот не порвала!- пожаловался он.
        - Так тебе и надо!- рыкнул Корсаков.
        - Между прочим, я бы смог найти с ней контакт без грубостей. Это моя профессия. Вы не даете мне работать…
        - Представляете, на таких ножках, а бегает!- не унимался опер.- По лестнице так пролетела - догнать не мог…
        Корсаков схватился за голову, но тут же выправил ситуацию.
        - Я с вами потом разберусь!- только пригрозил он.- Машину к самому подъезду! Грузите задержанного! И чтоб никто не видел!.. А ты, майор, галопом по лестницам, этажам и подъездам. Ищи психолога!- Сам же поспешно ушел, зажимая нос платком.
        Сыщики схватили Сколота под руки и поволокли к выходу. На лестничной площадке один прижал его к стене выпуклым животом, а другой побежал на улицу - должно быть, подгонять машину.
        И в это время Сколот увидел женщину. Ту самую, что приходила к нему на точку с чужим серебряным гребнем. Она открыто стояла у входной двери и уже знакомо снисходительно улыбалась.
        - Подойди ко мне, Боян,- как-то нехотя позвала она.
        Сыщик тоже ее услышал, завертел головой, высматривая что-то вверху лестницы, и на секунду ослабил напор своего живота. Сколот выскользнул из-под него и спустился по ступеням.
        - Я тебя предупреждала: не ходи домой. Ничего уже не видишь и не слышишь, лишенец,- отчитала его женщина.
        - Думал, почудилось,- признался он, испытав радость от того, что назвали лишенцем: хоть здесь не ошибся!
        - Ладно, ступай за мной.- Она толкнула дверь подъезда.- Только не отставай, не озирайся и смотри мне в затылок.
        И робким, коротким шажком засеменила на улицу. На ее затылке серебрился венец…

4
        Марат Корсаков был одним из тех немногих людей, кому удавалось обманывать полиграф.
        Он никогда специально не готовился к такому испытанию, ибо проверки всегда происходили спонтанно, чаще в самый неподходящий момент - например, когда тебя погладили против шерсти. Спасти от них никто не мог, даже высокопоставленный шеф, к тому же вопросники всякий раз менялись или корректировались - в первый миг и не сообразишь, что минутой раньше ты уже отвечал на то же самое, но вывернутое наизнанку. И определенного тренинга, дабы постоянно держать себя в форме, контролировать пульс, давление и прочие предательские свойства организма, тоже не было.
        Впервые он открыл в себе эти тайные качества, когда шеф возглавил атомную энергетику страны и против воли Корсакова оставил его начальником личной охраны. А он уже давно тяготился этой службой, поскольку сразу же после окончания Высшей школы КГБ, тогда еще по-юношески, мечтал об оперативной работе контрразведчика и основательно к ней готовился. Он чувствовал в себе талант аналитика, способности планировать и проводить многоходовые операции, обладал тонкой, на грани пров?дения, интуицией, и все это опять оказывалось невостребованным.
        Тогда Марат и ощутил первый толчок осознанной ненависти к шефу, а вернее, пришло ясное понимание, что он уже давно живет с этим чувством и ничего с собой поделать не может. Вопрос был поставлен ребром: или тебя выводят за штат с последующим увольнением, или иди и служи там, куда приставили. Если бы в тот момент Сторчак пошел ему навстречу и отпустил с миром на оперативный простор, возможно Марат остыл бы к нему и вспоминал бывшего шефа, как вспоминают жену после развода. Но тот настоял, чтоб не меняли начальника охраны, де-мол, никому другому не доверяю, а этот уже испытанный, надежный кадр, готовый подставиться под пулю.
        Однако на самом деле все было не так. Смотрящий не случайно носил свое прозвище и видел состояние подчиненного лучше детектора лжи. Кроме того, он был незаурядной, сильной личностью, обладал командным воинским духом, ни при каких обстоятельствах не сдавался и не подставлял под удар своих; напротив, мог идти до конца, и чем сильнее ему оказывали сопротивление, тем жестче и решительней становился. У шефа было чему поучиться и чему подражать, но при всем том он оставался чужим, даже в команде, за которую играл. Это было невероятное сочетание психологических векторов, все время создавалось впечатление, что есть два Сторчака: один, реальный, здесь, а его двойник там, за некой условной чертой, как тень, которая соприкасается со своим отражением лишь ступнями.
        Вот эту его тень Марат и ненавидел. А ее, бесплотную, всегда скользящую самостоятельно рядом, и любить-то не за что было. Она сама, эта тень, всегда презрительно улыбалась и ненавидела все, что ее окружало, одновременно распыляя, как заразу, то же чувство. Если бы Корсаков был религиозным, он мог бы сказать, что отбрасываемое им отражение есть не что иное, как дьявол, шествующий всюду, где появляется реальная составляющая шефа. Но Марат был далек от всякой веры, возможно потому и обманывал полиграф, ибо, отвечая на хитромудрые вопросы, попросту забывал об отраженной сути Сторчака, и если бы и впрямь пришлось подставиться под пулю, закрыл бы собой ту его половину, которая имела плоть.
        Долгая работа в личной охране начала перестраивать психическую природу Корсакова, и он физически ощущал, как теряет свои природные качества, талант и сам, помимо воли, становится второй тенью шефа. В этом и заключался внутренний протест, спрятать который оказалось невозможно, и потому Сторчак почуял его отношение, однако это не помешало ему приказать начальнику охраны имитировать покушение. Дескать, покажи свои оперативные способности, а я посмотрю и оценю. Задавать лишних вопросов на службе не полагалось, но никто не запрещал задавать их себе. Например, зачем это шефу нужно? Ответ напрашивался сам собой, Сторчак словно провоцировал его: сам привез уже готовый заряд с радиоуправляемым взрывателем и левый, с не пробитыми на заводе номерами, автомат с боеприпасами. Все остальное - место теракта, время и последовательность действий - для правдоподобности Корсаков должен был выбрать и определить сам, не извещая об этом шефа. То есть нападение на Сторчака и двух его телохранителей, всегда бывших рядом, должно было стать неожиданным - он якобы не хотел раскрываться и слагать легенды, доверившись одному
лишь начальнику охраны.
        Но Корсаков почуял подвох: во-первых, его могли устранить как исполнителя и единственного свидетеля имитации. Во-вторых, и это скорее всего, Смотрящий вздумал таким образом избавиться от него как от своей второй тени, поскольку за шестнадцать лет в должности начальника охраны он слишком много знал, зримо или незримо присутствуя на всех встречах, явных и тайных, возил и передавал по указанным адресам картонные коробки с долларами, доставлял совсем юных девушек в элитные бани - как и иным реформаторам, ничто человеческое Сторчаку было не чуждо.
        И появился великий соблазн рвануть шефа по-настоящему.
        Обследование профессионально изготовленного фугаса ничего не дало - у кого-нибудь еще могла быть вторая кнопка, которую нажмут, например, во время установки заряда на обочине или в любой другой удобный момент. Пока бомба лежала в машине, Марат пережил то, что, пожалуй, переживает только приговоренный к казни на гильотине - неизвестно, когда палач дернет рычаг и сверху прилетит лезвие ножа. Он сразу же поехал за город, надеясь, что посреди улицы его взрывать не станут, и, как когда-то толчок ненависти к шефу, впервые ощутил отчетливую потребность найти защиту неких высших, справедливых сил. Он не мог еще назвать эти силы божественными, а свое желание - желанием молитвы, но вдруг возникшая страсть, единожды ожегшая его, уже не гасла и распалялась до такой степени, что горела в горле и до выбранного места теракта Корсаков не дотянул - не выдержали нервы.
        Он схватил фугас в пластиковом пакете, выбежал из машины и заметался в поисках места, куда бы его выбросить. Случись это полчаса назад, он бы не задумываясь швырнул фугас на обочину, однако жгучая страсть словно затуманила ему голову - кругом были люди! Прежде Корсаков видел в них лишь потенциальных злоумышленников, тут же взгляд словно спотыкался о прохожих, в мозгу рисовалась картинка взрыва и крови, заставляя бежать дальше. Наконец он оказался возле какого-то глухого забора, где стоял битый и врастающий в землю жигуленок. Оглядевшись, Корсаков засунул пакет в черный от копоти салон, запомнил адрес дома неподалеку и уже на обратном пути ощутил, как вместо жжения грудь и позвоночник заполняет щемящая, сладострастная боль.
        И в тот же миг появилось застарелое, тщательно скрываемое от самого себя желание уехать на берег моря. Прямо сейчас, внезапно, разве что заскочить в квартиру за иностранным паспортом. Еще десять лет назад с помощью Сторчака и на подставное лицо, чтобы не бросать тень на шефа, Марат купил в Болгарии два домика: один на побережье, в Балчике, другой в горах, близ местечка Трявна,- недвижимость тогда стоила недорого. Образ жизни шефа и служба не позволяли наезжать туда чаще, чем раз-два в год, да и то на неделю, так что он вспоминал потом море и свой Белый домик в Балчике как сон, особенно когда испытывал разочарование и отчаяние. Еще недавно чужой, слишком вычурный, стилизованный под маленькую древнегреческую виллу, домик как-то быстро связался с самыми лучшими мгновениями жизни, казался невероятно уютным, желанным и райским, как мечта. За собственностью там присматривал управляющий, отставной капитан Симаченко, бывший подчиненный, человек одинокий, на гражданке оказавшийся бестолковым, однако в такие минуты Корсаков ему завидовал.
        В своем автомобиле Марат отдышался, окончательно пришел в себя и вдруг с волчьей, воющей тоской подумал, что вот так, спонтанно, не уехать ни на море, ни в горы. Это будет воспринято шефом как трусость и побег, а Болгария - не та страна, где можно скрыться от Смотрящего и жить беззаботно. Закладывать и взрывать заряд все равно придется - на самом деле или понарошку, но придется, и это значит, что надо вернуться, взять бомбу и везти ее к месту теракта…
        Сделать это сразу он все-таки не решился, а сначала долго мотался по прилегающему району, отслеживая, нет ли «хвоста», какого-нибудь совершенно непосвященного человека, которому дали брелок с кнопкой. И тут ему на глаза попался храм, угнездившийся среди жилых домов. Корсаков остановил машину, долго смотрел на старинные церковные двери и, повинуясь порыву, в них вошел. Молиться он не хотел, да и не умел - просто постоял, поозирался, глядя на слепящую позолоту икон, и может быть, созрел бы, чтоб поставить свечу, однако от специфического запаха у него заложило нос и стала назревать чихота. Он давно страдал от аллергии на домашние растения и никогда не думал, что приступ может одолеть его в храме, где таковых не было. На ходу доставая платок, Корсаков устремился к выходу и тут чихнул.

«Будьте здоровы!» - весело сказала ему тетушка, торговавшая свечками.
        На улице полегчало и вместе с дыханием через нос Марат обрел уверенность, что с ним ничего не случится. Видимо, от напряжения сдают нервы, разыгрывается фантазия, появляется мнительность. Если б Сторчак захотел его убрать, мог бы давно сделать это иным способом и не возиться с бомбой, устраивая представление.
        Еще через четверть часа, подъехав к месту, где оставил фугас, Марат уже смело достал пакет из ржавой машины, положил в свой багажник и, выставив мигалку, помчался за город. Время поджимало, шеф мог уехать домой и раньше срока, что он делал довольно часто на новом месте работы, и если бы понадобилось угробить его наверняка, то устанавливать бомбу следовало поближе к даче, где кругом сосновый бор, малолюдно и тихо. Но требовалось побольше шума и свидетелей, потому Корсаков установил заряд почти у свертка с трассы, а сам засел на опушке леса.
        В тот момент в душе у него прежние чувства не потухли, а словно пригасли, причем все одновременно - ненависть к Смотрящему, собственные подозрения, сомнения относительно своей безопасности. Так бывает, когда с яркого солнца войдешь в помещение, где в первые минуты, кажется, так сумеречно, что идти приходится на ощупь. С этим ощущением он приготовился только выполнить поставленную задачу и более ничего, но пошел дождь - сначала мелкий и теплый, потом с запада навалилась туча с холодным ветром, и скоро спина промокла насквозь. Уберегая от влаги документы и брелок, Корсаков завернул их в снятый галстук и спрятал в карман рубашки. Дождь, конечно, был даже на руку, поскольку уходить в такую погоду с места «преступления» легче: в воздухе стоит водяная пыль, окна проезжающих машин залиты, ничего не видать, звуки неясные и собаки след не возьмут. Автомобиль он оставил в полукилометре, на трассе, где почти вплотную подступает лес,- перескочи полосу отчуждения, и ты уже под крышей и на колесах.
        Корсаков еще ждал - вот-вот заряд пронесет, выйдет вечернее солнце, да и время возвращения шефа уже подошло; однако туча закрыла все небо, ударил ливень с ветром, и вместе с ознобом, мелкой дрожью он ощутил, как возвращаются прежние чувства. Через двадцать минут его уже колотило, автомат в руках ходил ходуном, а «мерседеса» Сторчака все не было. Корсаков пытался спрятаться за деревца, приседал, чтоб согреться, и еще гнал от себя злобные мысли, хотя уже чувствовал - не появится шеф через десять минут, он рискнет выйти на пустынную дорогу и переставить бомбу с обочины поближе к проезжей части.
        По видимой из засады трассе изредка проносились машины с мигалками, заставляя каждый раз напрягаться,- и все мимо. Уже не отдавая себе отчета, только повинуясь неким внутренним позывам - точно таким же, с которыми он входил в храм,- Марат вышел из укрытия и перенес фугас вплотную к асфальту. И ничто в нем не ужаснулось, не закричало, не призвало к разуму, ибо в тот миг он видел лишь дьявольскую тень шефа. Место засады он, вдруг усомнившись, пробьет ли автоматная пуля бронированные стекла и дверцы с дальнего расстояния, тоже сменил, чтобы бить почти в упор и наверняка.
        Угробив шефа, Марат автоматически лишался работы - вряд ли оставят на службе после взрыва,- однако в ту минуту это не заботило его вовсе. Вся последующая жизнь выстраивалась сама собой - как казалось, в лучшем, давно ожидаемом виде - и имела заманчивый, желанный вкус, только надо было пройти нулевую отметку: нажать на кнопку и сделать несколько очередей в упор из автомата для верности. В тот миг он ощущал себя выразителем не только личной ненависти к Сторчаку, а всенародного, долготерпеливого гнева, и это наполняло его судейской решимостью покарать зло. Он отлично знал, как работает розыскная машина государства, и был уверен, что никто и никогда его даже не заподозрит в этом теракте. Родная служба, прокуратура и МВД будут искать исполнителя среди ярых, открытых ненавистников, благо что таких, кто хотел бы взорвать и расстрелять Смотрящего, наберется больше, чем полстраны. Иное дело - ни у кого из этого ропщущего большинства не хватало мужества и решимости.
        И еще он знал, что даже те, кого заставят расследовать этот теракт и ловить преступника, на самом деле никого искать не станут даже из карьерных соображений, ибо у законников по отношению к Сторчаку чувства обострены еще сильнее, чем у простого обывателя. Сделают вид, будто ищут, возможно даже арестуют кого-нибудь, ну еще журналисты погадают на кофейной гуще версий, и все уйдет в историю - с безымянным героем. После разборок и увольнения придется выждать некоторое время, а потом наконец-то можно будет уехать в Болгарию, на берег теплого моря, куда Корсакова тянуло всю жизнь…
        Сторчак должен был погибнуть. Он тоже рассчитывал обмануть свой полиграф и не отпустил Корсакова с миром. И сейчас сам заказал себе смерть, ибо его машина появилась у свертка, как только Корсаков закончил все приготовления. «Мерседес» выключил мигалку и съехал с трассы. Тяжелый, он не успел разогнаться, двигался сквозь дождь, как катафалк, и неотвратимо приближался к фугасу.
        Кнопка брелка утонула под пальцем за мгновение до того, как капот почти поравнялся с зарядом. Взрыв прозвучал коротко и глухо, смикшированный ливнем, однако левое переднее колесо взлетело в воздух, запрыгало, словно футбольный мяч, машину бросило вправо - и все-таки она удержалась на обочине. Марат ожидал большего эффекта и понял, что поспешил на долю секунды! Помешала буря ненависти выждать еще один миг, и тогда бы вся сила заряда ушла в салон через незащищенную переборку между двигателем и кабиной.

«Мерседес» даже не опрокинулся, чтобы подставить уязвимую часть брюха под очередь…
        Корсаков, выждав пять секунд, вскинул автомат. И тут подвела знобливая дрожь в руках: первая очередь лишь зацепила капот и ушла по асфальту, от второй, прицельной, побелели тонированные боковые стекла. Явно пробоины навылет…
        По правилам телохранители обязаны были выскочить и открыть ответный огонь, но из машины никто не появлялся - значит, всех наповал…
        Последней длинной очередью в упор Корсаков разукрасил лобовое стекло, после чего повесил автомат на сук березы и сразу же взял спринтерский темп, чтоб разогреть кровь в остуженном теле.
        Он мчался лесом вдоль трассы, чувствуя, как толчки тепла от сердца достают все конечности и наполняют тело пружинистой, молодой силой. И это было, пожалуй, самое приятное светящееся тепло, которое он испытывал лишь у моря, на горячем песке, ибо оно выдавило, вытеснило из души многолетний сумрак и холод ненависти, чего не могло произойти даже в храме. В эти минуты он ни о чем думать не мог, в том числе о последствиях, не включались ни фантазия, ни тем паче аналитическое мышление; сознание казалось чистым и первозданным, как не тронутый ногой черноморский пляж. И только когда оказался за рулем в потоке машин, перед глазами начало рябить и мельтешить, как в телевизоре, если пропадает сигнал вещания. Сначала Корсаков решил, что это дождь, грязная вода с дороги, плещущая из-под чужих колес, и только потом явственно увидел картинку - наверное, ту же самую, что в последние мгновения жизни видел Сторчак,- голубоватые разводы на лобовом стекле, напоминающие распустившиеся белые астры. Теперь стреляли по его машине!
        Видение длилось несколько секунд, однако Корсаков резко затормозил, съехал на мокрую обочину. Нет, не стреляют, всё в порядке, и щетки «дворников» успевают обметать пространство, сквозь которое зрима перегруженная дорога…
        В это время у него зазвонил телефон - на звонки шефа стояла особая мелодия. Он осторожно поднес трубку к уху и услышал сначала скелетный скрип, зубовный скрежет, шипенье и треск огня. Сквозь эти адские шумы раздался голос - гулкий, как из колодца.
        - Меня пытались взорвать и обстреляли,- доложил Сторчак.- Но все обошлось…
        Он говорил, как из преисподней!
        - Вы где?- машинально спросил Марат.
        - На повороте…
        Связь прервалась, и опять поплыли перед глазами извилистые сполохи…
        - Дьявол!- вслух произнес Марат, еще не выключив телефон.

* * *
        Когда гений в наручниках выскользнул из хватки охранников и исчез на лестнице, Корсаков лично сначала обежал весь подъезд до самого верха, поскольку сыщик уверял, что слышал чей-то голос и топот на втором этаже, потом проверил чердак, двор и улицу в обе стороны, но беглеца не обнаружил. И не стал даже напрягать милицейское начальство, чтобы потребовать объявления плана «Перехват» и прочих мероприятий, зная о бесполезности каких-либо действий. Он чуял позыв дать в рожу сыщику, проворонившему Алхимика - под таким псевдонимом проходил гений,- но воспитывать подчиненных во время негласной операции, да еще в подъезде, где и так из-за дверей выглядывали соседи, было бы неуместно.
        Как только он подумал, что придется докладывать шефу, у него опять зарябило в глазах.
        Семь месяцев работы - четыре потрачены на поиск и три прошли уже в непосредственном контакте с объектом, за ежедневным наблюдением и оперативной разработкой,- оказались напрасными. Оставалась надежда, что личная разведслужба Церковера тайно контролировала последний этап операции и «приняла» бежавшего Алхимика вместе с этой уникальной психологиней. Марат был уверен: ее начальник Филин не мог оставить такую операцию без внешнего надзора и прикрытия. Бывший генерал ГРУ был профессионалом высшего класса, вызывал затаенную зависть, но Корсакова к себе не подпускал, никогда не делился секретами мастерства, и хуже того - будто бы не замечал, хотя в общем-то делали одно и то же дело.
        Впрочем, такой оборот был невыгоден для Марата, но уповать уже было больше не на что. Он все время подозревал, а иногда чуял близкое присутствие людей Филина, незримо идущих где-то рядом, как в параллельном мире. Это угнетало, вселяло чувство неполноценности и, напротив, высвечивало недоверие руководства к его работе. Привыкший к подпольной своей деятельности, Оскол конспирировался, даже когда этого не требовалось, доверял только своим разведчикам и аналитикам, говорил ровно столько, сколько надо было для выполнения задачи, и вообще не впускал в свои секретные закрома, а они, по слухам, стояли где-то в непомерных и неисследованных объемах. В девяностых годах он через своих людей, в том числе через Сторчака, попросту скупал или за так добывал на свалках архивы самых разных предприятий, от малозначащих НИИ до оборонных заводов и упраздняемых главков министерств. Доступ к этим архивам имели только сотрудники аналитической группы - некие серые, похожие на Филина, однако продвинутые личности, умеющие держать язык за зубами, но и их, особо доверенных, насчитывалось человек пять. Остальные занимались
наукой, используя дозированные материалы, добываемые аналитиками.
        После того как Сторчак назначил Корсакова начальником отдела специсследований - иначе сказать, поручил заниматься разведкой и сыском,- казалось, перед ним сейчас распахнутся все тайные двери бывшего НИИ зернобобовых. Иначе он и не представлял, как можно изучать проблему и собирать информацию, не пользуясь первоисточниками. Однако был сразу же поставлен на место, не получив пропуска в зону Д, где царствовал Филин со своей службой и где Оскол прятал свои секреты. Поэтому Марат вынужден был заниматься унизительной бюрократией: писал аналитикам заявки, которые рассматривались руководством, визировались и только потом ими исполнялись.
        Четыре месяца Корсаков переписывался с серыми личностями из запретной зоны, хотя сидели они в одном здании, и по зернышку выуживал все, что могло бы вывести на след неведомого тогда, непризнанного и загадочного гения, придумавшего некое топливо.
        А началось все с золотой пятидесятикопеечной монеты, которую не могли бы обнаружить ни нумизматы-специалисты, ни состоятельные люди, поскольку современный полтинник за деньги не считали и им не пользовались - банк России выпускал эту монету исключительно для бедных. Так вот, удача улыбнулась подслеповатой бабушке-пенсионерке. Ей однажды дали сдачу в булочной, где она покупала сайки. Тут же, возле палатки, счастливица стала пересчитывать мелочь, а поскольку от старости пальчики были слабенькими, руки - трясущимися, она легко улавливала вес каждой монетки, и эта невзначай выскользнула между пальцев и упала в грязь. Старушка кое-как нагнулась, подняла и опять стала считать, но этот полтинник снова вывалился. Она посетовала на свой возраст - мол, уже и деньги в руках не держатся,- склонилась в другой раз, достала и тут почувствовала, что весит он, пожалуй, как четыре монеты. Придя домой, бабушка надела очки, тщательно осмотрела всю сдачу - нет, полтинник такой же, как все, а тяжелей пятирублевика. Ну и показала денежку соседу, человеку солидному и опытному. Тот сразу уловил разницу, не поленился и
пошел в банк, где сразу же установили, что полтинник из золота самой высокой пробы, удивились, конечно, и попытались выкупить по весу, как лом. Сосед догадался о реальной его стоимости, не согласился и поехал в клуб нумизматов. Там монету проверили по всем каталогам, убедились, что золотых полтинников в стране никогда не чеканили, тут же нашли покупателя, который собирал подобные редкости, и сосед принес бабушке десять тысяч рублей двумя бумажками. За сколько на самом деле продал, осталось тайной.
        Коллекционер же изучил монету под электронным микроскопом, установил, что она не отчеканена, а отлита по примитивной технологии, но мастерски, причем из золота, которого в природе не существует. Дабы перепродать подороже, он написал статью и поместил фотографии в Интернете.
        Корсаков со своими сыщиками ни золотом, ни монетами не занимался, а искал иголку в стогу сена, наугад собирая факты всего необычного, и это было лишь одно из направлений специальных исследований. Золото неземного происхождения (так было заявлено в статье), да еще фальшивый полтинник сразу же привлекли внимание, и брошенный Алхимиком вызов наконец-то был принят. После повторного исследования аналитической группой Осколкова Корсаков выкупил монету аж за семь тысяч евро, затем от нее отрубили частичку и провели спектральный анализ, который и доказал ее странную, неведомую для золота, порошкообразную структуру. То есть драгоценный металл оказался искусственным, полученным настоящим алхимическим способом, что в общем-то и являлось неизвестной нанотехнологией. О топливе пока и речь не шла. Но логика была проста: кто владеет таким искусством, тот вполне может быть причастным и к другим таинственным открытиям.
        Как только существование Алхимика было установлено, Корсаков со своей группой принялся отрабатывать версии и направления поиска самого гения, но, отягощенный стереотипом мышления, опоздал на несколько дней: предприимчивые нумизматы уже объявили в Интернете награду в тысячу евро тому, кто принесет золотой современный полтинник. Пришлось исправлять свой промах, обставлять коллекционеров агентурой и вербовать доверенных лиц из их среды.
        И монеты понесли! Занимались розыском диковин не банковские служащие - в основном подростки, студенты, торгаши и старики, которые тащили не только деньги, но и всякую всячину. Тысячи школьников носились по Москве, всюду выменивая полтинники, которые сразу же поднялись в цене. И мало того, было выявлено несколько фальшивых, грубовато отчеканенных из золота 585-й пробы - чуткий рынок уже откликнулся на конъюнктуру.
        Таким образом было найдено еще два настоящих, а счастливчики - мальчишка и юная кассирша - тщательно допрошены. Первую монету бабушке дали в булочной на Садовой-Кудринской, вторая и третья были обнаружены в Ясеневе и на станции метро «Баррикадная». То есть две оказывались, по сути, из одного места! Это уже было кое-что, еще бы одну - и можно все внимание сосредоточить на Пресненском районе.
        Но прошел месяц, и, видимо, интерес к старательству среди населения резко упал как бесперспективный, попытки вновь пробудить ажиотаж через Интернет успеха не приносили. Работать же в банках, где монеты уже обезличены, не имело смысла, да и такую мелочь редко сдавали - больше всего она таскалась по карманам детей и бедноты. Корсаков лихорадочно искал новые способы выявления Алхимика и чувствовал, что не догоняет, ничего оригинального в голову не приходит, а перед глазами рябит, когда докладывает Сторчаку о проделанной работе.
        И тут опять помог случай: в одну из ювелирных мастерских обратилась девушка с просьбой установить, из какого материала изготовлена на вид старинная, высокой художественной работы женская гребенка. Там провели экспертизу и установили - серебряная, но отчего-то покрытая сверху монетным никелем. Агентурная информация пришла через третьи руки, и именно этот камуфляж насторожил, ибо золотые полтинники Алхимик тоже прятал под томпак. Мастерскую разыскали, довольно легко установили заказчицу, но она сначала наотрез отказалась гребенку продавать. И пришлось запускать к ней самого Церковера. Тайну сделки он не раскрывал, однако гребенку заполучил, а его аналитики по-варварски отрезали часть одного зубчика, провели исследования и доказали: серебро имеет ту же порошкообразную структуру, что и золото монет, а орнамент венца таков, что Фаберже отдыхает.
        Оскол самолично взял бывшую владелицу в оборот, возил по ресторанам, обещал подарить тур в Индию, и в результате она указала на человека, подарившего ей бесценную «безделушку», сказав, что это китайский ширпотреб.
        Этот человек пел в подземном переходе на Пушкинской…
        С девушкой договорились, что она за определенную плату вернет гребень и станет присматривать за певцом. Кроме того, приставили еще несколько агентов и службу наружного наблюдения, отслеживая каждый шаг гения и этой завербованной девицы.
        Когда Алхимик был выявлен, Корсаков взялся за дело сам, для чего по тщательно разработанной легенде заключил официальный брак со спецагентом, сменил номера телефонов и поселился у объекта над головой, в том же доме по улице Заморенова. И перестал существовать для всего остального мира, даже ни разу не позвонил управляющему в Болгарию, чтобы не бередить душу, хотя тот наверняка пытался его достать - заканчивалась доверенность, и подходило время платить налоги на недвижимость, оформлять в инстанциях три квадратных метра земли в аренду, чтоб напрямую можно было ходить к морю.
        Для подбора кандидатки на роль своей жены и будущей любовницы гения он провел настоящий кастинг: следовало отыскать такую, которая непременно понравится привередливому певцу из перехода. Вкусы его Марат изучил, когда отрабатывал осчастливленных подаренными гребнями девушек, и вроде бы имел представление, перед чем не устоит и на что соблазнится Алхимик. Но, уподобившись режиссеру, он отсматривал специальных агентесс и не мог выбрать. Все оказывались с каким-нибудь изъяном: то волосы коротки, то взгляд пустой, то манера поведения слишком наигранна, неестественна. Это не считая одного общего недостатка, явно продиктованного современной модной «модельностью»,- некой внутренней распущенности и вульгарности. Впрочем, и профессия накладывала свой отпечаток, поскольку агентессам приходилось играть чаще всего дорогих, валютных проституток и сговорчивых секретарш. Сторчак поторапливал, ворчал - дескать, ты что, и в самом деле хочешь жениться, коли так долго ковыряешься?- однако Марат просил подождать, доказывая, что напарница должна сыграть ключевую роль в операции, и ехал на очередное свидание где-нибудь
в кафе.
        В Юлии он сразу же увидел то, что искал, и даже у самог? что-то затлело в душе. Она напоминала чуткую дикую птицу, особенно когда распускала длинные, ниже пояса, пепельные волосы, спадающие на плечи чуть волнистым пенным потоком. Будучи в задумчивости, она куталась в них, словно в плащ, а иногда волосы непонятным образом оживали, превращались в трепетные крылья, и сама Юлия в такие мгновения, казалось, способна взлететь. В Москву она приехала из северного провинциального города, мечтала поступить на актерский во ВГИК, имея амплуа романтической героини, но провалилась на экзаменах и пошла учиться на платные подготовительные курсы, где и была завербована спецслужбами. В серьезных операциях участия она еще не принимала, проходила первоначальную подготовку и привлекалась в качестве обслуги на правительственных мероприятиях - меняла стаканы с водой на трибуне, подавала бутылки с напитками в президиум и принимала цветы после вручения. Девочка на побегушках давно уже созрела для более важных ролей, поэтому к предложению Марата отнеслась с восторгом, сама себе придумала имя Роксана и стала учиться на
практике искусству нравиться гениям.
        А гений поначалу на нее внимания не обращал, видимо соблюдая нравственные принципы соседства, и все старания, намеки агентессы оказывались незамеченными, либо Алхимик научен был тщательно таить свои чувства. И вообще, Корсакову чудилось, что он подкрадывается к жар-птице: одно неосторожное движение - и поминай как звали.
        Так оно и случилось…
        Марат ничуть не сомневался: операция планировалась верно, не раз прорабатывалась старыми экспертами из службы безопасности, которые зубы съели на подобных играх. Подъезд и прилегающая к дому территория были увешаны камерами слежения, о которых гений не подозревал; одну удалось спустить к нему в квартиру через отверстие в железобетонных перекрытиях; рядом с люстрой на его кухне, в вентиляции, стояли специальные газоанализаторы. Корсаков сам наблюдал за Алхимиком во время его чудотворств, и хоть и смутно - люстра ослепляла видеоглаз,- но видел, куда примерно тот прячет материалы и оборудование, видел, как колдует возле тигельной печи, плавит монеты, варит серебро, отливает гребни, которые потом раздаривает девушкам в подземном переходе. Руководство все настойчивее предлагало проникнуть в квартиру, когда объект поет в переходе, и взять образцы химреагентов, а главное - топлива, однако Корсаков, единственный владевший ситуацией, отговаривал, продолжая досконально отслеживать его технологии. С помощью одной только камеры сделать это было невозможно, а входить в жилище, конечно, опасно: Алхимик вел себя
очень осторожно, реагировал на любое изменение обстановки. Его квартирной хозяйке заплатили хорошие деньги, чтобы она, в очередной раз получая квартплату, внесла и поставила на кухонный стол керамическую вазу с вмонтированным управляемым видеоглазом большого разрешения. Объект сразу же ее заметил и, даже не рассматривая, убрал в нижний шкаф с глухими дверцами. В следующий раз камеру вмонтировали в горшок с кактусом в надежде, что он поставит цветок на кухне,- он поставил в гостиной и задернул занавеской.
        Каждая счастливица, получившая от гения гребень, также была отслежена, досконально проверена по связям, образу жизни, допрошена с подпиской о неразглашении, и одна из них, поклонница певческого таланта гения, даже завербована в службу наружного наблюдения. Еще десяток агентов водили объект всюду, не выпуская из виду ни на минуту, изучая его пристрастия, увлечения и знакомства. Было ощущение, будто Алхимик, как оставшийся без связи разведчик, усиленно ищет выхода на контакт, о чем Корсаков тоже писал в отчетах и предлагал проработать вопросы - кто он такой? Откуда появился? Где и у кого учился? То есть установить прошлое объекта, чтобы разобраться в настоящем и определить его потенциал. Но руководство по-прежнему требовало наблюдать за технологическими тонкостями и не отвлекаться на побочные направления. Мало того, Смотрящий все настойчивее понуждал выбрать подходящий момент и негласно проникнуть в квартиру гения, чтобы взять образцы топлива, сваренных гением драгметаллов и наконец-то установить камеру в таком месте, откуда можно наблюдать за всеми его манипуляциями. Корсаков чуял опасность такой
затеи, оттягивал сроки насколько мог, пока не получил приказ в течение двух дней представить образцы ученым. Иначе, мол, этим займутся люди Филина, старики из зоны Д, а тебе придется вернуться в личную охрану.
        Эту операцию готовили наскоро, опосредованно, через агентуру. Спровоцировали задержание Алхимика милицией метро, чтобы получить дополнительное время, заранее взяли ключи у квартирной хозяйки и сделали копии. Войти оказалось не проблемой, частицы серебра и золота выскребли из керамических литейных сосудов, стоящих в шкафу, а на поиски топлива ушло три с половиной часа! Искали тайники в мебели, стенах и полу, причем соблюдая осторожность: прежде чем взять в руки любую вещь, надо было запомнить ее местоположение, нельзя было трогать паркет, обои, вынимать подоконники, переставлять и двигать шкафы, путать книги на полках.
        Нашли совершенно случайно, там, куда не раз заглядывали,- в шкафчике в прихожей, почти у двери! Но все равно до конца не были уверены, оно это или нет: никто вещества такого не видел, в руках не держал и толком не знал, как следует с ним обращаться. На кадрах, снятых камерой из кухонной люстры, было видно, что сам Алхимик работает в перчатках, все химикаты берет стеклянной ложечкой или лопаточкой, коих под руками у проводивших обыск не было, и затем отвешивает на аптекарских весах. Поэтому, раскрыв капсулу, Корсаков вытряс в пластиковый пакетик всего шесть гранул: не исключено, что гений вел строгий, поштучный учет, потому как всего-то зерен было около сотни. Времени, чтобы вмонтировать видеокамеры в мебель или стены уже не оставалось, квартиру и так покидали спешно, допустив обидную оплошность, о которой Корсаков вспомнил позже,- забыли закрыть дверь на кухню.
        Впоследствии, когда отсматривали видеоматериалы, стало ясно: Алхимик это заметил, после чего тщательно обследовал свою лабораторию, но вроде бы больше его ничто не насторожило.
        О промахе стало известно позже, а тогда, заполучив образец топлива, Корсаков тотчас же поехал в Осколково. По дороге он дважды извлекал пакетик с зернами и пытался их рассмотреть - ничего особенного, похожи на красноватую гранитную крошку, которой стали посыпать обледенелые тротуары зимой, чтобы не скользили прохожие. И опять возникало сомнение - то ли взяли?
        Когда он во второй раз прятал пакетик во внутренний карман пиджака, ощутил, что тот вроде бы стал теплым, однако особого внимания не обратил.
        Аналитическая группа Церковера уже ждала топливо, поэтому на крыльце встречал сам начальник разведслужбы Филин, пожалуй, впервые заметивший Корсакова - за руку поздоровался. После чего забрал пакетики с образцами и исчез в недрах лабораторного корпуса, где помещались ученые и молодые гении-фабриканты. Оскол все еще интриговал и держал своих людей особняком; впрочем, Марат как исполнитель не хотел вникать в алхимические тонкости - ему было достаточно оперативной работы, которую он, по сути, осваивал заново.
        Об успехе немедленно было доложено Сторчаку, который приехал в Осколково, чтобы лично поздравить своего бывшего начальника охраны. Супервизор был главным куратором технопарка, осуществлял стратегическое руководство, влезал во все оперативные дела Корсакова и добывал деньги для развития, контактируя с Братьями Холиками. Оскол официально был провозглашен президентом, однако занимался строительством и одновременно исполнял обязанности научного руководителя, хотя к науке никакого отношения не имел. Это не мешало ему управлять своей аналитической группой и развивать фабрику гениев, пока что создавая полуфабрикат из двух десятков молодых людей, собранных по университетам. Вчерашние студенты-вундеркинды запахивали старую и сеяли новую кукурузу, кто умел управлять сельхозтехникой, и больше орудовали лопатами вместе с гастарбайтерами, нежели занимались наукой, что относилось к издержкам становления.
        Главный офис был уже готов, поэтому поздравление состоялось в кабинете Смотрящего, и пока Марат докладывал подробности проведенной операции, на территории технопарка завыли сирены пожарных машин. Дабы не портить торжественного момента, Корсаков между делом стал закрывать окно и тут заметил, что из соседнего корпуса, где помещалась лаборатория, курится не дым, а что-то похожее на марево, изламывающее пространство,- перегретый и на вид не опасный воздух. А вокруг суетится охрана, иностранные рабочие вперемежку с юными гениями-аналитиками и пожарные уже раскатывают рукава.
        Оказывается, ученые начали исследование внешних параметров топлива, разделив его по зернышку и растащив по кабинетам. И почти одновременно у всех стали плавиться лабораторные фаянсовые чашки, куда поместили эти крупицы, и уже от них загорелись столы. Желая спасти образцы, аналитики пытались затушить огонь, однако пламя - если так можно было назвать совсем не жаркое и непривычное свечение, от воды лишь разгоралось, словно в кузнечных горнах с дутьем, и уже было не найти, не выцарапать из огня мелкие крошки. А они, видимо, оказались на полу, ибо вдруг загорелся старый институтский линолеум и только потом начали трещать и лопаться железобетонные перекрытия. Повинуясь инстинкту, ученые все еще лили воду из кранов, тем самым возбуждая огонь, и только когда от едкого дыма тлеющего линолеума стало нечем дышать, выбежали наружу.
        С улицы хорошо было видно, как пожар почти одновременно переместился этажом ниже, охватывая все б?льшую площадь. Охрана начала эвакуацию людей, а прочее население технопарка сбежалось к горящему корпусу и с пытливым, затаенным интересом наблюдало, что будет, снимая на мобильники. Своей противопожарной службы в Осколкове еще не было, поэтому вызвали городскую. И пока она разворачивала рукава и ковырялась с гидрантами, которые не открывались много лет, горели уже три верхних этажа. Пожарные в здание не входили, поскольку начали рушиться перекрытия верхних этажей; они выдвинули лестницы и теперь лили воду в окна, хотя пламени как такового не было и лишь кое-где сверкали голубоватые сполохи, как от электросварки. Огнем горело только то, что могло гореть - деревянная отделка, резина, мебель и полы, но и то как-то необычно, словно бездымный порох, быстро и ярко. Столб раскаленного воздуха поднимался вертикально вверх, и по нему, как по трубе, уносились в небо облака густой белой пыли, а вокруг возник странный ветер, кольцом охвативший пожарище. Все это напоминало вдруг проснувшийся вулкан, притягивало
взгляд и зачаровывало даже видавших виды пожарных.
        Первым спохватился Смотрящий и приказал выключить брандспойты: вода еще пуще раздувала огонь, словно туда плескали бензин. Того же потребовали пришедшие в себя и впечатленные зрелищем аналитики, будто бы узревшие мгновенное расщепление воды на химические составляющие, то есть на кислород и водород. Пожалуй, только они да начальник разведслужбы, не расстающийся со своим портфелем, не суетились, не паниковали, а ученые старики уже пытались изучать процесс горения: брали пробы воздуха, выделяемого газа и, рискуя жизнью, лезли чуть ли не в огонь, чтоб выхватить лепешки и комья остывающего бетона.
        Пятиэтажный панельный корпус через полчаса уже был весь объят невидимым пламенем и начал осыпаться с грохотом и треском. Столб пыли поднялся метров на двести, и она не осып?лась, как это бывает обычно, а почему-то таяла в воздухе или вовсе уносилась еще выше, в стратосферу. Излучающего тепла тоже почти не наблюдалось, но внутри пожара температура была такой, что из целых еще бетонных плит стекал или с силой выстреливал жидкий металл - плавилась стальная арматура! Институт строили при Хрущеве, в шестидесятых, когда цемент на домостроительных комбинатах еще не воровали, крепчайшие, хорошо пропаренные плиты на глазах превращались в песок и пыль.
        Оскол все еще пытался что-то спасти, но его удерживал Смотрящий, стоически наблюдавший за пожаром. Когда рассыпался третий этаж, он спохватился и куда-то позвонил. Через четверть часа на территории технопарка приземлился Ми-8, и спецназ в черном вывел с территории всех гастарбайтеров и оттеснил недорощенных гениев в перезревшую, прошлогоднюю кукурузу. Скоро в небе появился еще один вертолет и, сделав круг, сел возле нового офиса, к которому убежал Сторчак. Он и привел к горящему зданию Братьев Холиков. Из-за реактивного гула невидимого пламени не было слышно, о чем они переговариваются, но они смотрели и что-то живо, даже радостно обсуждали.
        А уже догорал и обращался в песок первый этаж, испуская искристые брызги расплавленной стали. Потом неведомый адский огонь провалился в подвал, где было много техники, оборудования, коммуникаций и прочего металлолома, накопившегося за долгие годы, и куча песка теперь напоминала действующий вулкан, только вместо магмы из недр извергалась жидкая кипящая сталь, медленно остывая в лужах и ручейках. Напоследок из жерла высунулся и стал расти ярко-красный железный столп - огонь терял силу. Возвысившись метров на девять, эта стела обросла причудливыми натеками, затем побурела, почернела, взявшись окалиной, и в профиль стала похожа на полураскрытую пятипалую руку, устремленную в небо. Кто-то сразу заметил, что, если вложить в нее факел, она будет похожа на памятник, вечный огонь на могиле, и это всем показалось очень символичным - растолковывали как знак освобождения экономики от нефтегазовой зависимости.
        Ведомые Смотрящим, Братья Холики с нескрываемым восторгом обошли вокруг пожарища, после чего сели в вертолет и улетели. Оскол теперь сам искрился и зачем-то всем пожимал руки, словно поздравляя с победой,- полуфабрикату, иностранным рабочим, аналитикам, горячо обсуждавшим между собой только что увиденное: «И всего шесть гранул! Девять граммов общего веса! А каков объем выделенной тепловой энергии!»
        Охранники же в черной униформе еще оставались на территории, чего-то ждали, и когда приехал грузовик с ОМОНом, стали отнимать сотовые телефоны у всех подряд, без разбора, а гастарбайтеров и вовсе раздевали, обыскивали и голых укладывали на землю, лицом вниз. Потом подогнали два зарешеченных автобуса, набили их таджиками, узбеками, киргизами и куда-то увезли, а у всех остальных, в том числе у пожарных, взяли подписку о неразглашении и зачем-то выставили свой караул.
        Пока горел лабораторный корпус, Корсаков стоял на одном месте и зачарованно взирал на странный огонь. Как только он вспоминал, что еще каких-то три часа назад держал во внутреннем кармане пиджака пакетик с топливом, так сразу начинал испытывать те же самые чувства, что были, когда он вез снаряженный фугас. И даже точно такая же сладострастная боль охватила позвоночник, едва из серого песка и пепла высунулась и окаменела черная стальная рука.
        - Надо брать Алхимика,- заявил Сторчак на совещании, состоявшемся тут же, возле пожарища.- Вместе с его кустарной лабораторией.
        Церковер живо поддерживал его, сам был готов бежать на задержание, никаких возражений Марата они не принимали и опять угрожали послать Филина. Кое-как удалось уговорить руководство на отсрочку в три дня, дабы не спугнуть Алхимика неосторожными действиями.
        То ли так было потрясено воображение Смотрящего, то ли по иной, скрытой причине, но он в течение этих трех суток почти не отходил от остывающего вулкана. Сторчак вообще заметно изменился после покушения: сделался самоуглубленным, задумчивым, разве что иногда по лицу его скользила знакомая высокомерная улыбка - как будто спорил со своим соперником, а лицо все равно оставалось непроницаемым.
        Чумазые, пыльные аналитики, как погорельцы, нанесли пробирок, приборов и теперь ковырялись в горячем песке, собирали горошины застывшего металла, пепел, оплавленные камешки - брали пробы на анализ, снимали счетчиками Гейгера уровень радиационного фона и замеряли температуру. Любой результат для них был научным объектом, подлежащим изучению, тем паче такой необычный пожар. Стальная черная рука остывала медленно, и когда совсем остыла, от нее отпилили малую частицу и подвергли экспресс-исследованию.
        И тут произошло открытие, потрясшее воображение бывалых ученых-аналитиков: обыкновенная сталь самых расхожих марок переварилась в вулкане и обрела главное новое свойство - превратилась в чистое железо, не подверженное окислению, и по своей структуре стала напоминать одно из чудес света, железные столбы Индии. Вновь обретенные качества тотчас отнесли к необычному воздействию топлива и чуть не закричали «Эврика!», поскольку разгадка, как Алхимик варит драгметаллы, казалась совсем близка.
        На четвертый день Сторчак вновь устроил совещание возле пожарища и спросил аналитиков, отчего загорелись образцы похищенного топлива, словно только этот вопрос его и мучил, притягивая воображение,- про чистое железо он даже не вспомнил. Те лишь пожимали плечами, косились на Церковера и сдержанно отвечали, мол, случившееся предстоит еще проанализировать в спокойной обстановке.
        - Надо отложить задержание Алхимика,- вновь напомнил о себе Корсаков.- И еще понаблюдать. Узнать хотя бы, как он топливо разжигает и как тушит.
        Черную руку, торчащую из песчаного конуса, хорошо было видно с Московской кольцевой дороги, и многие водители останавливались посмотреть, что за монумент возник на пустынной территории бывшего НИИ зернобобовых. Сторчак это заметил и велел немедленно чем-нибудь закрыть памятник от посторонних глаз. А поскольку гастарбайтеров не стало, исполнять приказ бросились начинающие гении. В один день они сварили из профиля четырехугольный конусный каркас и натянули на него плотную зеленую строительную сетку, отчего получилась пирамида.
        - Подумайте, он хранит топливо в обыкновенной московской квартире!- возразил Корсакову Церковер.- Почти в пределах Садового кольца! А если у него полыхнет? Надо брать Алхимика!
        - У него не полыхнет,- уверенно заявил Марат.- А потом, он не реагирует на Роксану как на женщину.
        - Внешне не реагирует,- ухмыльнулся Сторчак.- Потому что она - формально твоя жена. Стесняется - скромный, воспитанный… Прикажи ей соблазнить! Устрой скандал, развод, наконец, сделай ее свободной и увидишь реакцию… Быть такого не может, чтобы молодой самец не запал на такую самку! Или ты выбрал неподходящий вариант.
        - Надо подождать. Когда у них завяжутся отношения…
        - Ждать некогда!- перебил Супервизор.- Ключи от его квартиры у вас есть, пошли Роксану ночью. Пусть сама заберется в постель, к сонному. Об этом мечтают все мужчины - проснуться, а рядом прекрасная незнакомка.
        - Это невозможно…
        - Если невозможно, прикинься бабой и сам соблазняй!- рявкнул Сторчак.- Но гений должен быть здесь в самый кратчайший срок. И с тяжелой уголовной статьей!
        - Изнасилования не будет в любом случае,- отрезал Корсаков.- Я этого не допущу.
        - То есть как не будет? Что за разговоры?!
        - Имитируем попытку…
        - Хватит имитаций!- Сторчак наливался гневом.- Все должно быть натурально и доказательно. Для суда присяжных! Для Страсбургского суда!

5
        Серебряный венец в ее волосах, заколотый по-старушечьи, на затылке, стоял в глазах неподвижно - так непоколебимо ровно она несла свою увенчанную головку, возможно из-за семенящего шага. Никем не замеченные, они вышли со двора на улицу и скоро повернули в Трехгорный переулок.
        - У меня там гитара осталась,- вспомнил Сколот.- Я вернусь…
        - Обойдешься,- прошелестел ее голос.
        - Тебя Стратиг прислал?
        - Молчи.
        - Наконец-то вспомнил меня вершитель судеб. Активизатор топлива не действует? Верно?
        - Какого топлива?
        - Солариса…
        - Ничего не знаю… Рот закрой.
        В переулке, по-прежнему не оборачиваясь, она распахнула заднюю дверцу машины. И только сейчас Сколот заметил несоответствие: ноги у женщины были длинными и стройными, а ступни - маленькими, детскими и обуты, несмотря на теплую погоду, в ботинки на плоской подошве.
        Он сел и получил приказ:
        - В затылок смотри! И ни о чем не думай.
        - Как тебя зовут?- не унимался Сколот.- Пора бы познакомиться.
        Спасительница была старше, может, года на два, однако взирала на него с неким возрастным превосходством.
        - Зазноба,- бросила она.- Нравится?
        - Звучит как прозвище.
        - Это теперь имя мое. Ну всё, лишенец! Замри.
        Сколот замолчал, уставившись в увенчанный затылок, но остановить мысли не смог: в ушах завис крик Роксаны, перед глазами, на фоне серебряного гребня, парил ее полубезумный образ.
        И такой она походила на Белую Ящерицу…
        Зазноба вывела машину из переулка, манипулируя рулем и тормозами так, что Сколота мотало по сторонам - руки все еще были скованы за спиной. Далее он уже не замечал дороги; впрочем, и не старался делать это, все более испытывая неприязнь к своей спасительнице. Казалось, они безостановочно едут по какому-то кругу, все время поднимаясь в гору, и солнечный свет так же кружит вслед за ними, отчего со всех сторон печет голову.
        Наконец вроде бы поехали прямо, по крайней мере Сколота перестало заваливать на один бок, и теперь нестерпимо палило затылок. Он попробовал переместиться на сидении, чтобы спрятаться от солнца за стойку кузова, но не удалось. На миг он оторвал взгляд от гребенки и различил сумерки, синеющие за стеклами,- солнце давно зашло, машина неслась каким-то пыльным проселком, по сторонам был совсем не весенний, серо-желтый пейзаж, напоминающий всхолмленную пустыню. Стараясь перетерпеть боль, он закрыл глаза и очнулся от тишины - вездесущий крик Роксаны, притягивающий воображение, пропал, и вокруг теперь мелькал чуть зеленеющий лес.
        - Куда мы едем?- спросил Сколот.
        - В одно очень надежное место,- бесцветно отозвалась Зазноба.
        - Но мне надо в музей Забытых Вещей, в Великий Новгород!
        - Туда путь заказан.
        - Тогда я останусь в Москве!
        - Довольно, твои концерты в переходе окончены. И точку заняли.
        - Почему у меня болит голова?
        Она усмехнулась:
        - Солнцем напекло.
        - Я знаю, ты - Дара,- определил Сколот,- и тебя прислал Стратиг.
        - Сама пришла, никто не посылал,- не сразу призналась она.- Можешь считать меня своей поклонницей. Все время ходила слушать твои песни… Рядом вертелась, деньги бросала, смотрела на тебя - хоть бы раз внимание обратил. Всё куда-то мимо смотрел… И гребня я не дождалась…
        Он видел лишь ее затылок.
        - Откуда же у тебя венец?- спросил мрачно.
        - Ты все еще ждешь ту, которой дарил?
        - Сейчас уже не жду… Где взяла гребень?
        - Купила… Но не по цене уличной бижутерии. Как эксклюзив.
        - Неужели тебе его… продали?
        - Представь себе! Или ты так и не осознал, в каком мире жил все это время?.. Не дождалась и купила, чтоб ты наконец меня заметил. И ты снизошел.
        - Как она выглядела? Та, у которой купила?
        - Ты всех запомнил?- Она поймала его взгляд в зеркале.- Наверное, по прическе, да?.. И у этой были длинные, распущенные волосы, восхищенный взгляд и восторженный голос. Особенно когда получила всю сумму наличными и в долларах… Сказать имя?
        - Я не спрашивал имен,- пробурчал Сколот.
        - И еще у нее был заразительный смех. Когда рассказывала, как некий лох в переходе на Пушкинской преподнес ей серебряный венец. Сам того не зная!.. Это она так подумала.
        - Смеялась надо мной?
        Дара в ответ надменно улыбнулась:
        - Если бы ты видел, как веселилась та, которой ты подарил золотой! Правда, только поначалу…
        - Веселилась - это как? Тоже смеялась?
        - От счастья. Рассказывала, как ты расчесывал ей космы. А ей хотелось большего… Не оценила!
        Он тяжело замолчал от ее беспощадного голоса.
        Машина остановилась среди сумрачного, вечернего леса, почти упершись бампером в деревья - дорога кончилась.
        - Выходи, приехали!- весело объявила Зазноба и впервые обернулась - Сколот узрел пристальные, совсем не молодые ее глаза.
        - Что ты с ней сделала?- с вызовом спросил он.
        Зазноба устало откинулась на спинку сиденья.
        - Твоей… возлюбленной сейчас хорошо. Я всего лишь исполнила ее мечту - сделала счастливой.
        - Она же сошла с ума!
        - Тебе ее жаль?
        - Верни ей рассудок.
        - Чтобы снова стала врагом? И утверждала, что ты ее изнасиловал?.. А так она будет жить и вспоминать, как однажды была обожествленной девой и ты расчесывал ей волосы золотым гребнем. Об этом, кстати, мечтают все женщины…
        - Тогда и меня сделай безумным,- попросил он и подставил голову.
        - Я пыталась надеть на твою голову обруч,- вдруг призналась Зазноба,- и лишить памяти… Мне это не удалось.
        Сколот выбрался из машины - кругом тихий вечерний лес, и уже кричит ночная птица…
        - Смирительную рубашку снять можешь? И глаза развязать?
        - Нет. Кто обряжал, тому и снимать.
        - Ну хотя бы наручники?
        Она зажала в ладонях замки, подержала немного и, легко сняв оковы, зашвырнула их в траву.
        - Дальше пойдем пешком. Иди и смотри мне в затылок.- И засеменила вверх по склону.
        - Это чтобы я не запомнил обратной дороги?- с ухмылкой спросил Сколот.
        - Чтобы не упал и не свернул себе шею…
        Под кронами и в самом деле было по-ночному сумеречно, к тому же лес оказался сильно захламленным и каким-то не весенним: старые ели перемежались соснами, а редкие лиственные стояли еще голыми, и под ногами шуршал пересохший мох. Где-то на середине подъема Сколот на минуту отвлекся от светящегося в темноте венца и в тот же миг рухнул лицом вниз, запнувшись непонятно обо что. Удара он не ощутил, впрочем как и боли, однако Дара остановилась и подала ему бумажную салфетку:
        - Вытри кровь.
        - Где кровь?- спросил он.
        - Да ты лоб себе расшиб.
        Сколот вытер и узрел на салфетке широкий кровяной мазок.
        - Странно…
        - Не ходи здесь в одиночку, особенно по ночам,- предупредила она.
        - А днем можно?- Капля крови скатилась на кончик носа.
        - Днем можно…
        Они поднимались еще несколько минут, и теперь Сколот запинался почти на каждом шагу, хватаясь за деревья онемевшими руками. Зазноба же словно летела над всем лесным мусором, поскольку в темноте было незаметно, как она перебирает своими крохотными ножками. Здесь уже попадались березы. По крайней мере, боковым зрением он видел белеющие в сумерках стволы и даже вроде бы первые листочки на ветвях. Потом сквозь деревья просветился розоватый закат и стало светлее.
        - Теперь будешь жить в скиту.- Дара указала на красноватый от вечерней зари домик.- В полном одиночестве, без благ цивилизации. Даже без гитары.
        Сколот все еще стоял и озирался: избушке не хватало только курьих ножек, на крыше росли густой мох и мелкие деревца, со всех сторон вплотную примыкал лес, образуя только перед каменным крылечком небольшую полянку с черными, трухлявыми пнями.
        - Ну, что встал?- поторопила Зазноба.- Иди, отшельник, принимай хоромы.
        Он толкнул дверь непослушной рукой и ступил через порог. В бревенчатой келье было мрачно и сыро, свет едва попадал в узкое оконце на восток, а сквозь дверной проем слабым ручейком вливался багровый закат, отчего тесное пространство и вовсе показалось зловещим. Приглядевшись, Сколот различил у одной стены голый топчан, у другой, напротив,- развалившийся камелек, некогда сложенный из голышей. Вытяжной трубы не было, жилище топилось по-черному, дым выходил в закопченную отдушину под махровым от сажи потолком.
        И повсюду пахло горьковатым тленом…
        Он вышел на улицу и отдышался.
        - Зато здесь можно целыми днями петь песни и кричать - никто не услышит,- злорадно, как показалось, произнесла Дара.- Через неделю лишишься ума без моей помощи. Впрочем, нет - наверное, протянешь дольше… Н у, и к?к следует ответить, лишенец?
        - Повинуюсь року.
        Она присела на пень и пошевелила ступнями, должно быть уставшими в тесной, глухой обуви.
        - Ты мне лжешь!- сказала резко, с неожиданным отчаянием.- Ты не повинуешься! Не знаю, что с тобой делать…
        - Но ведь ты уже исполнила урок? Определила место. Здесь как на даче - лес, свежий воздух… Да, сделай еще одну попытку, лиши памяти. Только оставь кусочек, чтоб разбираться в грибах. Я собирал их возле Тариг…
        - Обещай мне, что не станешь заниматься своей алхимией,- серьезно попросила Дара.- И смущать темные умы мира.
        - А где здесь изгои? Где мир? Кого смущать? Даже зверей нет…
        - И не поджигай тут ничего - не поможет!
        - У меня и спичек нет…
        - Я слышала, как ты выпустил на волю Белую Ящерицу. Из-за нее тебя наказали?
        - Уже не помню, за что…- Сколот сел на землю и принялся разминать очужевшие от оков руки.- Это ты вынесла из квартиры вещества?
        - Для лишенца ты много чего помнишь. Например, письмо варваров. Я сужу по орнаменту на гребне… Только не морочь голову. За что лишили пути?
        - Это тебя не касается,- огрызнулся он.- Верни мои вещества. И гитару!
        - И так натворил глупостей! Зачем устроил пожар в Осколкове?
        - Ничего я не устраивал!
        - У тебя похитили соларис, а ты этого даже не заметил. И в результате сгорел корпус в технопарке.
        - Туда ему и дорога!
        - Но арматура, трубы и прочий металл расплавились. И все превратилось в чистое железо. Получилось, ты косвенно раскрыл секрет топлива.
        - Скоро от этого железа ничего останется. Разве что кучка ржавчины…
        - Ты понимаешь, что за тобой теперь охотятся, как за зверем? Зачем ты искушал изгоев золотом, венцами, монетами?- Зазноба выдернула гребень из волос.- Вот это что?.. Ты достоин участи юродивого!
        - Ну так обрати меня! Я уже без настоящего. Буду и без прошлого, теперь все равно…
        Она вновь с усилием пошевелила ступнями и отозвалась с женской обидой и ревностью:
        - С удовольствием бы! Мне мешают твои чувства и надежда на будущее. Ты на что надеешься, лишенец?
        - А вот этого у меня никто не отнимет!- с сарказмом засмеялся Сколот.- Даже владыка Атенон. Приятно, когда есть что-то неотъемлемое!
        - Неужели ты влюбился в эту… вероломную тварь? Ты не знаешь даже ее настоящего имени!
        - Знаю. Благодаря твоим способностям…
        - Тебя завлекли, заманили в ловушку.
        - Никто меня не заманивал - сам пошел. И принес золотой гребень. Я должен был это сделать!
        - Все еще ищешь Белую Ящерицу?
        - Верни разум Роксане. У меня душа, как маятник…- Сколот оборвал себя, устыдившись собственной внезапной откровенности и просительного тона.
        Дара это поняла, и насмешливость в ее голосе исчезла:
        - Думаешь, это она?
        - Белую Ящерицу могли снова поймать и судить. Лишить памяти…
        - Лишили памяти, а космы оставили? И снова отпустили в мир?.. Ты поддался искушению, лишенец. Так не долго и шерстью обрасти.
        - Уже обрастаю…
        - За что ты угодил в немилость к Стратигу?- спросила Зазноба после долгой паузы.- Отказался исполнить урок?
        - Не позволил изменить судьбу,- сдержанно сказал он.
        - В твоих песнях искренности больше…
        - Да, я отказался исполнять урок,- наконец-то признался Сколот.- Он противоречил моим убеждениям. И здравому смыслу.
        - В результате все равно судьба изменилась. Ты оказался беспутным и в переходе, с гитарой. Теперь и вовсе там, где вообще нет никаких дорог и троп. А ведь твой рок - охранять Пути земные… Хоть сейчас убедился, что все это - наивное заблуждение юности?
        Он не готов был обсуждать с ней столь щепетильные вопросы, но услышал в этих словах некое расположение Дары, пришедшей не казнить, не наказать, а вроде бы даже спасти.
        Но даже это спасение, избавление от плена его не радовало.
        - Мне нравилось петь в переходе на Пушкинской,- вымолвил он.- На Перекрестке Путей…
        - Думал, Белая Ящерица откликнется на твои песни? Потом сам искал, раздаривал гребни… Это заблуждение, лишенец. Валькирии избирают сами! Их не заманишь песнями на перекрестке, не увлечешь серебряными венцами. Ты же видишь, кто отозвался на твой голос?
        - Напрасно ты так,- попытался он защитить Роксану.- В ней что-то было! Я же видел знаки, приметы. Мы ездили с ней в музей Константина Васильева. Потом я посмотрел его картины в альбоме… А она их увидела еще до нашего знакомства! Сама, никто не подсказывал. И поняла суть, узнала, узрела!..
        - И ты решил - к тебе явилась богиня?
        - Явилась, пришла сама…
        - И космы ее достойны золотого венца?
        - В тот миг они были достойны…
        - Ты расчесал ее волосы…
        - Расчесал…
        - Что же ты всадил гребень себе в ладонь? Хотел удержаться от земной плотской страсти?
        - Хотел удержать ее.
        - А твою деву не удержала даже кровь!
        - Но она так похожа! Искала меня, приносила цветущий кактус… Не мог я ошибиться! Все говорило - это она!
        Дара встрепенулась, в темноте заблестели глаза - хотела сказать что-то сокровенное, важное, однако лишь вздохнула.
        - Ты съел на Таригах слишком много соли. И утратил все иные вкусовые ощущения. В истоке реки Ура это происходит со всеми отроками. И отроковицами. Поверь, я это знаю…
        - Откуда?
        - Училась там, в институте благородных девиц.
        Среди сколотов существовала легенда, передаваемая из поколения в поколение, будто под Таригами есть еще одна пещера - эдакий девичий монастырь со строгим уставом, где воспитывают будущих Дар. Поначалу в это верили все без исключения, и все в разное время пытались отыскать вход в женское царство, но никто не находил, хотя многие слышали призывные голоса, пение, смех и плач. Чаще всего в Пещере Слез, куда ходили за водой, просто уединялись помечтать под звук капели, и каждый втайне надеялся встретить здесь девицу: говорили, будто они тоже берут воду из Истока, только надо угадать мгновение, чтоб застать их там,- никто и никогда не заставал!
        Года через два-три, с окончанием периода воспитания чувств, вместе с наивной юностью сколоты утрачивали веру в легенду и все эти манящие звуки разом исчезали.
        - Нет там никакого института,- отозвался он не совсем уверенно.
        Она снисходительно и печально улыбнулась:
        - А мы со временем убеждались, что вас там нет. И ваши голоса в Пещере Слез - иллюзии, слуховые галлюцинации, акустические особенности подземных пустот…
        - Значит, мы с тобой однокашники?
        Наверное, Зазноба истолковала его слова по-своему и тотчас поставила некий возрастной заслон.
        - Намечтаете себе там невесть что!- заговорила она с учительской ворчливостью.- Потом являетесь в мир и попадаете в плен! Если не обстоятельств, то в плен страстей, достойных лишь изгоев… У твоей московской избранницы крашеные волосы! Неужто не заметил, когда расчесывал?.. И вовсе не зеленые глаза - у нее стоят линзы!
        Сколот послушал крик птицы.
        - Все равно остались сомнения… Понимаешь, если она лишена памяти, может красить волосы, вставлять линзы, менять имя…
        - Тебя обманули. Ты ошибся, а за ошибки надо нести наказание.
        - Повинуюсь року…
        - Да ты хоть знаешь, где сейчас очутился? Чт? здесь, знаешь? И как называется эта гора?
        Внешне место ничем не отличалось от прочих мест в Подмосковье: высокий лесистый холм с пологими склонами, непроглядный уже горизонт, косой вечерний свет, тихий поздний вечер и где-то далеко птица кричит… Но во всем этом он только сейчас ощутил незримый круговорот пространства, своеобразный медленный вихрь магнитного поля.
        Птичий крик, закрученный в спираль, ходил по кругу.
        - В ловушке для странников,- определил Сколот.
        - Ты и впрямь много чего помнишь… На горе Маура!
        - Пусть будет Маура…
        - Этого места нет даже на карте! И из Космоса его не видно. Отсюда ты никогда не выйдешь. И тебя никто не найдет.
        - Ничего, отдохну от суеты после перекрестка… А для Валькирии не существует ловушек.
        - Блаженный!- с возмущенным восторгом заключила Дара.- Поэтому ничто тебя не берет… Добро, Валькирию я тебе искать не стану, но последнюю твою просьбу исполню. Скажи, что ты больше всего хочешь? Кроме своего вещества и гитары? Только коротко, я спешу.
        Он задумался на минуту, встряхнулся и сказал с затаенным сарказмом:
        - Нет! Не могу воспользоваться твоим великодушием. Да вряд ли у тебя это получится. Ты же не можешь лишить меня рассудка…
        - Говори.
        - Помоги найти отца!
        Просьба прозвучала неожиданно. Зазноба выпрямилась, глянула сверху вниз:
        - Отца?.. Чем он поможет? От наказания не освободит и даже совета не даст. Ты уже избрал себе судьбу.
        Ему хотелось рассказать о своем разочаровании, о несправедливой воле Стратига - Зазноба была первой Дарой, которую он встретил после одинокого существования в мире изгоев,- но это заняло бы слишком много времени.
        - А я спрошу его, как он отыскал свою Валькирию,- вместо откровений сказал Сколот.- Нужен его опыт.
        - Мальчишеские надежды. Твой отец прошел путь!.. Впрочем, никто не знает, за что Валькирии избирают себе спутников. Мы считаем - за геройство, а они поступают вне всякой логики. На то и богини…
        И замолчала - видимо, и так сказала много сочувственного, лишнего для лишенца, затворенного на Мауре…
        Сколот тоже встал, сдерживая вдруг нахлынувшие внутреннюю суетливость и смятение - показалось, Дара сейчас уйдет, он останется один и на него обвалится небо.
        - Не видел его двенадцать лет. С тех пор как Стратиг отослал меня к Трем Таригам… Ты же знаешь Мамонта… или слышала о нем?
        - Слышала…
        - Что слышала?
        - Что его звали Мамонт.
        - И всё?
        - Сначала он был Страгой Севера.- Зазноба буквально выдавливала из себя слова.- Потом жил на Западе… Но об этом мне ничего не известно. А последние годы - на Востоке. Где-то в Китае…
        - В Китае?- Сколот как-то возмущенно оживился.- Опять Китай… Что он там делал?
        - Откуда же я знаю? Исполнял урок.
        - Меня лишили пути, но не права встречаться с родителями. Где он сейчас?
        - Год назад видели в Швейцарии. В составе какой-то китайской делегации…
        - А потом? Что потом?
        - Вынуждена огорчить тебя…- Дара задумчиво поиграла гребнем.- Больше ничем не могу помочь. А это я себе оставлю. Буду расчесывать волосы и вспоминать.
        - Но ты ведь знаешь о нем больше? Я чувствую…
        Дара что-то скрывала и потому изображала прежнюю решительность.
        - Видишь свое жилище? Вселяйся! Там все есть для существования… блаженного отшельника. Тебе скоро станет хорошо.
        - Не отпущу, пока не скажешь!
        - Мой тебе совет: не ищи отца, это бесполезно,- резко заявила она и сделала несколько шажков вниз по склону.- У тебя быстрее получится встретить свою Валькирию на Мауре. Если она того пожелает и сюда явится. Но она сюда не явится никогда…
        Зазноба уходила с холма совсем в другую сторону!
        - Ты куда?- спросил Сколот.
        - К машине.
        - Но мы пришли с другой стороны!
        - Тебе показалось… Ладно, прощай, отшельник!
        - Я провожу!- Он поплелся следом.
        - Ну, проводи,- сказала ехидно.- Хочешь запомнить дорогу?
        - Хочу встретить ее здесь!- с вызовом заявил Сколот.- Свою Валькирию! Назло всем!
        - Ты понимаешь, что это будет означать?- на ходу спросила Дара.
        - Догадываюсь. Признак потери рассудка?
        - Молодец, соображаешь… Всё, дальше не ходи за мной!
        - Вернусь, если скажешь, где мой отец.
        - Я не знаю, где твой отец!- сердито выкрикнула она.- И всё, отстань!
        - Ладно, отстану,- мгновенно согласился Сколот.- Счастливого пути!
        Он снял ботинки, сдернул носки и растянулся на мягком мху, закинув руки за голову. Перед глазами в светлом весеннем небе кружились редкие звезды.
        Дара тотчас скрылась в темноте, а он лежал и слушал ночной лес. Птица еще кричала, оказываясь то впереди, то сзади, но голос ее был обманчивым, как и все остальное на Мауре. В подобных ловушках Сколот никогда не бывал, однако много слышал о них от странников и Авег, разносящих Соль,- те утверждали, что вихри магнитного поля Земли опасны лишь для перелетных птиц и изгоев, иногда случайно в них попадающих. Ну и для таких лишенцев, как он…
        Между тем Дара спустилась к оставленной внизу машине, и было слышно, как она хлопнула дверцей - вероятно, села за руль. Потом включила стартер - тот заухал, как филин, оглашая вечерний лес, но мотор чихал, стрелял и не заводился. Сколот выжидательно ухмыльнулся:
        - Сказал же - не отпущу…
        Через десять минут Дара вернулась с обескураженным и рассеянным видом - и пришла с другой стороны горы, оказавшись за его головой.
        - Двигатель не запускается,- пожаловалась.- Сама в ловушку угодила…
        - Вероятно, топливо испортилось,- сокрушенно заметил Сколот.
        - Что ты сделал?.. Перестань баловать!
        - Где мой отец?
        - Утром мне нужно быть в Москве. И так с тобой провозилась… Я исполняю строгий урок!
        - А у меня нет ни времени, ни урока, ни пути. Благодать!
        Она сняла свои детские ботинки, подогнула под себя ноги и присела в изголовье. Сколот ощутил ее руку на своих волосах.
        - Отчаяние - удел изгоев, Сколот. Ты лишенец, но ты сильный парень. И своего добьешься. Тебе просто сейчас очень одиноко. Я бы взвыла, окажись на Мауре. Знаешь, как я страдала первые годы на Трех Таригах?
        - Погоди, я тоже взвою. И медленно обрасту шерстью.
        - Ты так и не назвал последнего желания…
        - Назвал - ты исполнить не захотела.
        - Не смогла…
        - Ну и ладно! Езжай, отпускаю.
        - А топливо? Машина заведется?
        - Теперь заведется.
        Зазноба пошевелилась и замерла.
        - Любопытно, как ты это делаешь? Тем более на расстоянии… Зачем ты поджог Осколково?
        Сколот мрачно ухмыльнулся:
        - Ничего я не поджигал… Просто у солариса есть защита от дураков. Пусть не воруют.
        - А за счет чего управляют материями?
        - Это несложно на самом деле. Надо сильно захотеть.
        - Научи меня! Если так просто…
        - Сводишь две критические массы - свое желание и желаемый предмет. Начинается горение по принципу ядерного.
        - И всё?
        - В общем, да,- скучающе проговорил Сколот.- Осталось научиться уплотнять желания. До критической массы.
        Она вздохнула с мечтательным сожалением:
        - Легко сказать - до критической массы… Ты не хочешь, чтоб я уезжала?
        - Конечно, вдвоем здесь было бы веселее.
        - Нет, ты искуситель!- Дара засмеялась.- Сначала песнями меня прельстил в переходе, теперь своим юродством. Стратиг не зря тебя наказал… Кстати, а что теперь будет с соларисом?
        - Наверное, отдадут китайцам. Чтобы они усмирили агрессию Запада. Если уже не отдали… Но мне теперь все равно!
        - Не зря говорят: все гении блаженны! Знаешь, как тебя теперь называют? Алхимик!
        - Я лишенец в смирительной рубашке,- усмехнулся он.- Отшельник с Мауры!
        Дара приподняла его голову и положила себе на колени. Провела пальчиками по губам.
        - С тобой интересно. Жаль, мы не встретились на Таригах. А были там в одно и то же время…
        - Но в разных пространствах…
        - Хочешь, я останусь с тобой до утра?
        - Не хочу,- мгновенно отозвался он.
        - Не спеши, подумай.- Дара положила ладонь на солнечное сплетение.- Останусь до утра, и ты забудешь эту крашеную Роксану. Я тоже умею управлять материями, знаю одно древнее правило - клин вышибают клином. Иначе ты и в самом деле превратишься в снежного человека. Грудь уже мохнатая… И еще узнаешь, почему мне дали такое имя - Зазноба.
        - Имя у тебя выразительное…
        - И потом не оставлю тебя одного на Мауре. Буду иногда приезжать. Тайно от Стратига… Хочешь?
        - Гитару привезешь?- спросил он.
        - Привезу, так и быть.
        - А вещества? Что вынесла из квартиры?
        - Ты пользуешься моей добротой. Зачем тебе вещества на Мауре?
        - Найду применение… Ну так вернешь?
        - Верну. Если дашь слово, что не устроишь тут пожара. Или еще чего, чтоб бежать.
        - Зд?рово.- Он сел.- Теперь верю, ты и правда училась в институте благородных девиц.
        Дара глянула на его правую забинтованную руку, положила гребень в левую и склонила голову, тряхнув волосами.
        - Расчеши мои космы.
        - Давай так.- Он зачесал их назад и воткнул гребень.- Все, что ты предложила, оставь себе. В том числе вещества и гитару. А взамен скажи, как найти моего отца, Мамонта.
        Она усмехнулась каким-то своим мыслями и потрепала его по щеке:
        - Вижу, и ты прошел курс… воспитания чувств.
        - Я тебя слушаю, Зазноба.
        Сколот сел и вдруг увидел белеющие в темноте ее ступни - пальцев не было на обеих. Вместо них - ровное, неестественное закругление и вроде бы даже серый намозоленный послеоперационный рубец…
        И сразу как-то стало понятно, почему она ходит семенящим шажком.
        Дара заметила его взгляд и спрятала ноги под себя.
        - К сожалению, нам мало что известно,- подбирая слова, проговорила, она,- об уроках избранных… Впрочем, как и о жизни и смерти… Всё только слухи, понимаешь? Молва, сплетни…
        - Говори, что известно.
        - Не пожалеешь?
        - Никогда ни о чем не жалею. И повинуюсь року!
        - Тебе станет еще горше,- посочувствовала Зазноба.- Сидеть беспутным отшельником на Мауре, в ловушке для странников…
        - Перетерплю.- Ему хотелось спросить, что у нее с ногами, однако спросил о другом: - Откуда в тебе столько сострадания к моей участи?
        - Ты сын Мамонта. А я обязана ему своей судьбой. И даже прозвищем.
        - Вот даже как?..
        - Прости, что искушала тебя… Захотела испытать, достойный ли ты сын. Теперь знаю - Мамонт тобой гордился бы.
        - Почему ты так говоришь о нем?..
        - Я слышала, твой отец погиб. Будто кощеи Старого Света сыграли на одной струне… Знаешь, что это значит?
        - Нет.- Сколот ощутил сосущую пустоту в солнечном сплетении.
        - Тогда и знать не нужно… В общем, Мамонта обнаружили в Швейцарии, со струной на шее. От гавайской гитары… Китайцы опознали его как члена их делегации. Были сообщения в газетах - дескать, суицид.
        - Вранье, не верю! Отец любил жизнь, а его любила Валькирия! И держала над ним обережный круг…
        - В самоубийство никто и не верит.
        - То есть его убили?
        - Больше ничего не знаю… А теперь отпусти меня!
        - Езжай,- равнодушно обронил он, дабы не выдать, что творится в душе.- Сказал же: не держу.
        Дара нехотя стала надевать маленькие ботинки.
        - Что у тебя с ногами?- прямо спросил Сколот.
        - Отморозила пальцы.- Дара встала.- И сама чуть не замерзла. Мамонт отогрел и назвал Зазнобой. В шутку. А мне понравилось… Я тебя не оставлю, Сколот. И постараюсь помочь.
        - Как тебя звали? Настоящее имя? Может, я слышал…
        - Инга,- отозвалась она уже на ходу.- Ты обо мне ничего не мог слышать.
        - Благодарю тебя, Инга!- крикнул Сколот ей вслед.
        Она пропала за деревьями, и уже снизу донесся ее голос:
        - Блаженный!.. Я навещу тебя! Чтоб ты шерстью не оброс…

6
        Он застиг Роксану в самый последний момент, когда она, связав простыни, пыталась спуститься с балкона второго этажа и была уже за парапетом. Успел схватить за волосы, как утопающую, несмотря на верткое, кошачье сопротивление, втащил на балкон и скомкал, словно лист бумаги.
        - Ненавижу тебя!- прошипела она, сверкая глазами.- Как ты посмел прикасаться к моим космам?!
        Между пальцев Марата остались ее локоны…
        Трехмесячная игра в супружескую жизнь произвела в нем невероятные перемены, и вообще вся эта операция по наблюдению за Алхимиком незаметно превратилась в личную драму. Только поселившись с Роксаной в одной квартире, он вдруг понял, что подбирал напарницу по своему вкусу - не гению будущую любовницу и совратительницу, а словно и впрямь себе жену. И с неведомым для холостяка ужасом думал о своей роли рогоносца, о ее неотвратимой неверности и о том, как, согласно легенде, станет обучать ее искусству соблазнения. То есть сделается при Роксане сутенером, толкнет на измену: руководство требовало натуральности, чтобы доказать вину в любом суде. Допустить насилие Корсаков никак не мог даже из самых высших соображений полезности и самовольно приказал «жене» спровоцировать лишь попытку. Но даже и в этом случае ощущал некое омерзение от своих требований, объясняя агентессе, что и как она должна делать, чтобы гений оставил как можно больше специфических следов на их телах и месте преступления.
        А она усыпляла его бдительность ежедневными докладами о том, что аскетичный Алхимик якобы не обращает на нее внимания, не откликается ни на какие манки, не понимает явных намеков, и вообще, уж не импотент ли он? Или голубой, которого не возбуждают девушки? Потом воспользовалась отсутствием Марата, заманила Алхимика к себе в квартиру и отдалась ему самым подлым образом, как последняя проститутка. Да еще и при этом попыталась скрыть следы своих плотских развлечений - де-мол, гений всего лишь исполнил таинственный ритуал, расчесал волосы золотым гребнем!
        Роксана не подозревала, что в ее спальне установлена видеокамера и все пишется со звуком. После просмотра пленки Корсаков испытал чувства, как если бы она и в самом деле была ему жена. Естественно, подобная порнографическая картина с участием романтической героини и Алхимика в доказательство изнасилования не годилась, разве что раскрывала предательство агентессы.
        Марат ощутил полную растерянность и слабость, до тошноты и головокружения, потом готов был ее растерзать, пожалуй впервые утратив профессиональное хладнокровие. В конце концов все эти чувства перелились в желание отомстить им обоим и самым неожиданным образом: невзирая ни на что, завершить операцию. Заставить, вынудить Роксану подтвердить изнасилование, и тем самым взять гения на короткий поводок - следы насилия и обоюдной любовной страсти практически не различимы.
        Но после вмешательства уникального психолога, который и должен был внушить, что и как говорить следователю, «жена», по сути, стала невменяемой. Конечно, и это состояние можно было использовать, объяснив его как сильное нервное потрясение, полученное в результате надругательства над женской природой. Однако обезоруживало внезапное исчезновение Алхимика.
        Сейчас же попытка Роксаны спуститься с балкона вдруг натолкнула Корсакова на мысль о ее сговоре с объектом - не исключено, что неверная жена знает, где искать гения, они могли заранее условиться о месте встречи в случае чего, а это шанс! Остается организовать контролируемый побег…
        - Отпусти!- прошипела Роксана.- Все равно уйду!
        Корсаков внес ее в квартиру, бросил на диван и, заперев дверь, достал наручники.
        - От меня не уйдешь.
        Она заплакала, спрятала руки за спину и вжалась в стену.
        - Марат!.. Не надо, Марат!
        Кинулась к нему на шею, обняла, прижалась лицом, чем на мгновение ввела в замешательство. И этого хватило - впилась зубами в горло! Корсаков с трудом разжал ей челюсти, оторвал от себя, швырнул на диван и зажал рану ладонью. Боли он не почуял, впрочем как и гнева,- вдруг изумила и напугала кровь, брызнувшая под напором, словно из шприца. Он зажимал место укуса, однако чувствовал, как горячая струя потекла за воротник рубашки, красное пятно стремительно расширялось, намокли брюки, закапало на пол. И хорошо подоспели сыщики: «жена» вновь устремилась на балкон и теперь норовила спрыгнуть с него.
        Роксану вернули в комнату, пристегнули наручником к батарее и только потом взялись за рану Корсакова. Вызывать неотложку было нельзя - и так наделали много шума, всполошили беготней и свисающими с балкона простынями весь подъезд. На лестнице уже слышались голоса - жильцы спрашивали, что происходит. У майора в снаряжении оказался спецпакет для остановки кровотечения, шею забинтовали, и пока сыщики зачем-то затирали паркет, Марат начал приходить в себя.
        - Ты что делаешь?!- запоздало и как-то несуразно возмутился он.- Ты сошла с ума…
        И словно сирену включил - дикая, всклокоченная Роксана завизжала на весь дом, забилась, как лишенный воли звереныш. Батарея соскочила с крепления, начали гнуться трубы, и усмирить ее оказалось нечем!
        - Ну, всё, всё,- попробовал урезонить ее Корсаков, испугавшись такого неистовства.- Успокойся. Тебя никто не трогает… Майор, ну что ты встал?! Ищи с ней контакт, без грубостей! Ты же конфликтолог!
        Тот сделал к Роксане шаг и боязливо отшатнулся.
        - Не подходи!- Она выставила свободную когтистую руку.- Корсаков, будь человеком, дай мне ножницы. Пожалуйста…
        - Ножницы?
        - Да, ножницы!
        - Не давайте ничего острого и колющего!- встрял майор.- От нее неизвестно чего ожидать.
        Роксана рванула батарею и пронзительно закричала:
        - Люди! Помогите, люди! Дайте мне ножницы!
        - Хватит орать!- бессильно и зло просипел Марат.- Заткнем рот!
        - Тогда отдай мой венец! Верни немедленно! Ножницы и венец!
        Разговаривать с ней, приводить в чувство угрозами становилось бессмысленно, и следовало бы эвакуировать ее отсюда, но у подъезда уже сновали люди, таращились на окна второго этажа, кто-то снимал на телефон. Сфотографируют, выложат в Интернет с описанием происшествия - и скандал вокруг шефа обеспечен…
        Пригибаясь, Марат сам втащил простыни, запер дверь балкона, хотя крик явно слышали на улице. Операция проводилась с соблюдением конспирации, дабы не привлекать внимания соседей, милиции и тем паче прессы,- это был приказ Сторчака. На случай непредвиденных обстоятельств в группу включили майора из спецподразделения охраны Осколкова, специалиста-конфликтолога, то есть переговорщика, который так и не успел показать свои таланты и теперь носил на лице отметины полной профессиональной бездарности. На Роксану навалились вчетвером, удалось пристегнуть вторую руку, но всунуть в рот тряпку или завязать его оказалось невозможно. В результате она чуть не отгрызла майору палец, все же свернула батарею, и на паркет потекла горячая вода.
        От крика уже звенело в ушах, безумную ретивую пленницу пришлось снять с трубы и перетащить в спальню, где Корсаков находиться не мог в принципе, ибо повсюду стояли кактусы. Вновь приковывать к батарее побоялись, а отпускать, хоть и в наручниках, вовсе было рискованно. И тогда Корсаков бросил ей золотой гребень. Несмотря на скованные руки, Роксана поймала его на лету, оборвав крик, и поцеловала, словно ребенок любимую игрушку, после чего забралась на кровать прямо в туфлях и принялась раздирать свалянные, мокрые волосы.
        Марата вдруг передернуло от некоего внутреннего испуга, вновь засвербило в носу, и он закрыл комнату, приказав присматривать одному из сыщиков.
        Тем часом во входную дверь зазвонили и застучали.
        - Откройте! Милиция!
        Во дворе оказалось сразу два автомобиля с мигалками. Под балконом, укрываясь за машиной, автоматчик выцеливал окна, жильцов отогнали за угол и, похоже, дом оцепили.
        Корсаков приготовил удостоверение, выставил майора вперед, поскольку тот был единственный в форме, и велел открывать. Конфликтолог замешкался, перевязывая кровоточащий палец, и только откинул задвижку, как полетел назад, получив тяжелым бронещитом удар в лицо и грудь. Падая, он достал головой Марата, и тот едва удержался на ногах.
        - Свои! Спецоперация!..- успел крикнуть он.
        Однако никто не слушал, тренированные бойцы с безумными глазами, с ревом и матом ворвались в прихожую и сначала приткнули Марата и сыщиков стволами к стенам, а сбитого, стонущего майора затоптали ботинками. Все произошло стремительно и жестко: через пять секунд разоружили, еще через пять вывернули карманы, заковали в наручники и уложили на пол. Выбитое из руки удостоверение Корсакова куда-то улетело, а сам он оказался под дверью спальни. Кто-то перепрыгнул через него, ворвался к Роксане в комнату и тотчас последовал короткий допрос, из коего стало ясно: Корсакова с помощниками приняли за похитителей, а ее - за жертву похищения или заложницу террористов.
        И тут Марату пришло в голову, что лучшего способа эвакуации из растревоженного дома не придумать - пусть их увезут на милицейских машинах. Только бы не начали разбираться, кто есть кто, составлять протоколы и приглашать понят?х из числа соседей…
        Между тем горячая вода из сорванной батареи топила гостиную, вытекала в коридор и должна была бы заставить бойцов поскорее отсюда убраться, но они вызвали сантехника, чтобы перекрыл стояк, и стали рыскать по комнатам - шерстили шкафы и что-то высматривали. Наручники с Роксаны сняли, попробовали вывести ее из квартиры, однако она заупрямилась, а потом и вовсе, словно разглядев непрошеных гостей, вдруг закричала:
        - Что вы здесь делаете?! Кто такие?! Пошли отсюда вон! Я здесь хозяйка!
        И стала выталкивать бойцов из спальни. Те, отступая, ее успокаивали, и тут Роксана запнулась о Корсакова, перекрывшего вход своим телом, и мгновенно рассвирепела.
        - Подлец!- начала пинать его в бок.- Подонок! Как ты посмел прикасаться ко мне?! Я тебе за все отомщу!
        Остроносые туфли впивались в ребра, Марат уворачивался, отползал в горячую, п?рящую лужу. После некоторого замешательства бойцы хотели оттащить ее назад, в спальню, но Роксана отбивалась от них, норовя всадить когти.
        - Не трогайте, не подходите!- шипела по-кошачьи.- Он пытался меня изнасиловать! Он разлучил меня с любимым!
        Потом схватила горшок с кактусом и принялась тыкать колючим шаром в голову Корсакова - он едва успевал отворачивать лицо.
        - Да уберите же ее!- крикнул сдавленно.- Она сумасшедшая! Больная!..
        Наконец кто-то разглядел ее безумный, горящий взор, на Роксану ловко накинули одеяло и поволокли из квартиры.
        - Всех в машину!- раздалась долгожданная команда.
        Марата вывели вслед за майором, запихнули в зарешеченный отсек микроавтобуса, спустя минуту туда же загрузили обоих сыщиков. Оттесненные к углу дома, соседи смотрели пугливо и с любопытством, но вряд ли успели что-то разглядеть. Роксана все-таки достала его кактусом, левую щеку жгло, как от горчичника, пробитый было нос вновь заложило, и навернулись слезы. Больше всего, конечно, досталось майору-конфликтологу - исцарапанное, разбитое щитом, окровавленное лицо распухло в безобразную маску, рот не закрывался, а в верхней челюсти зияла дыра от выбитых зубов. И совсем не пострадали хитрые, дипломатичные сыщики, если не считать мокрых, грязных пиджаков. А это ведь по их вине Алхимик словно растворился в пространстве!
        Машина мчалась с мигалкой и отвратительной по звуку крякалкой, скорее всего по встречной полосе. Ехать в милицию и там еще терпеть унижения, разборки, а потом глупые, циничные извинения не было никакого желания.
        - Кто из вас старший?- сипло спросил Корсаков, перекрывая шумы.
        Стриженые мокрые затылки бойцов впереди застыли, словно кактусы в горшках, хоть бы один обернулся. Тогда он постучал плечом в решетку.
        - Я спрашиваю: кто старший?
        - Заткнись,- был ответ.
        - Я подполковник Корсаков, служба безопасности,- представился он.- Мы проводили спецоперацию!
        - Мы тоже.
        - Наши документы у вас!
        - Разберемся!
        Он всегда относился к милиционерам с откровенной брезгливостью, легко перерастающей в ненависть, и скорее всего, эти чувства были взаимными. Бойцы спецподразделения - а половина из них явно офицеры,- вероятнее всего, понимали, что перед ними не бандиты и свидетельств тому достаточно, однако представился случай показать, что и милиция кое-что значит в этом мире, и хоть на час-другой ощутить собственное превосходство, потешить вечно униженное самолюбие. Притом не понести никакого наказания!
        Марат спорить не стал, поклявшись самому себе, что непременно отомстит этим стриженым, колючим, в наростах, затылкам. Даже несмотря на то что они случайно организовали прикрытие и помогли не выказывать себя перед жильцами подъезда. Благо, что обошлось без прикормленной прессы, которая тенью следует за милицией, словно шакалье за хищником. После пожара в Осколкове журналистов туда не подпускали на выстрел, сотрудники не давали интервью и вообще никак не светились. Если все пройдет гладко, можно использовать ментов еще раз - списать на их вмешательство срыв операции и побег Алхимика. И еще есть возможность оправдаться перед шефом и даже надавить на него. Вместе со стратегией Сторчак взял под свой контроль и тактику - всю оперативную разведработу и кадровую политику, требуя заниматься конкретно только гением и его топливом; это он разыскал и включил в группу лучших сыщиков с Лубянки, которые оказались вялыми, безынициативными и лишь надували щеки. А самое главное - он запретил разрабатывать тему таланта, то есть изучать, исследовать саму природу гениальности Алхимика. Ведь тот откуда-то появился в
Москве, где-то получил образование, набрался знаний и опыта, наконец, как-то изготовил это топливо!
        Смотрящему, впрочем как и Осколу, требовался скорый и конкретный результат.
        Арестованных привезли в районный отдел; излишне строжась, перегнали из машины в обезьянник и напрочь забыли о них часа на два. И это лишь подтверждало выводы Корсакова: сейчас менты строчили бумаги, готовили себе отмазку, по какой причине влезли в операцию спецслужб. Отбрешутся легко - мол, получили сообщение от граждан: неизвестные похитили и пытают женщину, которая и в самом деле была обнаружена по указанному адресу, в наручниках и в невменяемом состоянии…
        К концу второго часа отсидки за решеткой явился какой-то лысый капитан, вернул документы, оружие и телефоны.
        - Согласовывать надо,- сказал надменно,- когда вторгаетесь на чужую территорию.
        Марат запомнил и его плешивую голову, но не стал расточать сладострастие будущей мести.
        - Где моя жена?- спросил деловито.
        - Якобы ваша жена отправлена на «скорой» в больницу,- блеснул информированностью капитан.- В психиатрическую. Покусала наших сотрудников. Она случайно не бешеная?
        - Столбняк обеспечен,- невыразительно отозвался Корсаков.- Гребень остался при ней?
        - Какой гребень?- мгновенно возмутился капитан.- Достали уже с этим гребнем! Да я его в глаза не видел! Ее взяли в одном халате, в нем и сдали в психушку!
        В этот миг у Корсакова проскользнула мысль, что милицию в дом на Заморенова вызвали вовсе не обеспокоенные шумом граждане - она появилась там сама, наперед зная о негласных спецмероприятиях. Слишком самоуверенно вели себя и бойцы, осуществлявшие захват, и этот капитан - не опросили задержанных, не попытались разобраться, не удосужились даже принести извинения, хотя бы формально. Скорее всего, спецназ антитеррора использовали втемную, не раскрывая подробностей и деталей, иначе гребень отняли бы или попытались отнять.
        Но если кто-то позаботился таким образом организовать прикрытие, дабы соседи ничего не заподозрили, то кто он? Это ведь надо было непосредственно отслеживать весь ход операции, координироваться с милицией, чтобы в нужный момент вызвать две машины с бойцами…
        Взгляд Корсакова зацепился за побитого майора, единственного чужого в группе, человека, навязанного Сторчаком, возможно с подачи Церковера, поскольку охрана технопарка подчинялась президенту компании. Специалист-конфликтолог появился в Осколкове сразу после пожара, якобы для работы в первую очередь с молодыми дарованиями фабрики - внутренней безопасностью компании занималась также охрана, а будущим гениям в одной среде ужиться оказалось трудно, начинались тихая грызня и стукачество. Кроме того, конфликтолог требовался, чтобы ладить с журналистами, местными властями и прочими любопытствующими субъектами типа депутатов и представителей общественности. В ходе операции этот специалист профессионально никак себя не проявил - напротив, даже мешал, путался под ногами. Уже сидя в обезьяннике, Марат хотел потребовать, чтобы майору вызвали неотложку, и лишний раз покачать права - у подчиненного явно было сотрясение мозга,- однако тот наотрез отказался. Вероятно, чтобы постоянно присутствовать в группе и не потерять контроля…
        И совсем кстати вспомнилось, что приглашенная для Роксаны психологиня тоже появилась по рекомендации Церковера!
        Корсаков записал телефон и адрес больницы, куда поместили Роксану, отказался от любезного предложения капитана воспользоваться милицейским автомобилем и вывел свою команду из вонючей камеры. Уже на улице, глядя, как сыщики заботливо чистят и охлопывают друг другу подсохшие пиджаки, он вдруг подумал, что на майоре свет клином не сошелся, кто-нибудь из этих двоих вполне мог его заменить. Они тоже относительно чужие, хоть и работают в группе уже семь месяцев, но профессионально так и не раскрылись, всё через пень-колоду. Как они упустили Алхимика?
        Сыщики почуяли его тяжелое недовольство.
        - У вас кровь проступила сквозь бинт,- угодливо заметил один, но с видом, словно хотел вцепиться в горло.- Рана открылась.
        - Надо показаться врачу,- поддержал другой.- Мало ли что, рядом сонная артерия…
        - Отправляйте майора в медсанчасть,- приказал Марат.- Потом заберете машины на Заморенова - и всем на базу.
        - А вы?- чуть ли не в голос спросили сыщики.
        - Врачу покажусь!
        Тут же, возле милиции, он поймал такси и поехал сначала домой, переодеться, поскольку рубашка, пиджак и даже брюки заскорузли от крови. Доклад, по каким причинам сорвалась операция, выстраивался сам собой: теперь он реально ощущал вмешательство некой третьей силы, контролирующей все действия оперативной службы технопарка. Или она, эта сила, действовала параллельно и явно управлялась Церковером, то есть президент кукурузной компании вел двойную игру по своим правилам, используя Корсакова как некий внешний и грубый раздражитель.
        И когда в приемном покое психбольницы заявили, что Роксана сбежала из запертой на ключ палаты через двадцать минут после того, как ее туда поместили, Корсаков ничуть тому не удивился. Напротив, появилась уверенность, что и Алхимик давно уже в Осколкове, сидит где-нибудь в секретных комнатах офиса, дает показания и там же вся его алхимическая лаборатория.
        То ли от напряжения, то ли, наоборот, от минутного расслабления у него вдруг открылась рана на горле и вновь хлынула кровь. Хорошо, случилось это прямо в кабинете главврача психушки - сбежались доктора и сестры, но остановить кровоток из раны никак не удавалось, и все равно пришлось вызывать «скорую». Корсакова отвезли в Склиф, там зашили сосуд, но из-за потери крови и слабости оставили до утра. Утром же в отдельную палату Марата вошел какой-то специалист по укусам, курирующий несчастные случаи, связанные с собаками, осмотрел рану и сказал:
        - Типичный поцелуй Карны. Редкостный случай, известен по описанию древнеиранских авторов… Кто вас укусил, милейший?

* * *
        Весь двадцатиминутный доклад Сторчак с Церковером выслушали молча, как-то отстраненно, с частыми многозначительными переглядками, и Корсаков был почти уверен: гений и романтическая героиня уже здесь и в полном распоряжении руководства - люди Филина успели «принять» беглецов. Сам начальник разведки присутствовал тут же, но с отсутствующим видом - сидел и гладил корявыми пальцами толстый старый портфель, с которым не расставался, как президент с «ядерным чемоданчиком». Создавалось впечатление, будто руководство знает, как проходила операция, причем из своих, надежных источников, и заранее определилось во мнениях, либо заготовило какое-то конкретное решение, например уволить Марата за профнепригодность. На такой случай, если Алхимик и Роксана все же каким-то образом исчезли и ответственность за провал попытаются взвалить на него, Корсаков припас веские аргументы, однако как опытный игрок не показывал козырей и представлял, как станет прессовать ими самоуверенных начальников. Смотрящий конечно же отмахнется, если предъявить ему его же поспешность - именно он приказал брать Алхимика под уголовную
статью,- но Оскола можно бить наповал его кадрами: вмешательство уникального психолога на китайских ножках способствовало сумасшествию спецагента и, скорее всего, побегу гения. Как-то уж очень загадочно они оба растворились на лестнице подъезда, и кстати, оба ушли из-под носа «лучших» сыщиков, навязанных лично Сторчаком.
        Иными словами, дело не обошлось без некой чертовщины, именуемой и признаваемой как гипноз или иное, возможно, психотропное воздействие. И тут налицо влияние третьей силы, которую не следует отвергать как не существующую - просто она скрыта от Корсакова, если ею управляет сам Оскол. Если же нет никаких дублирующих, параллельных действий и руководство об этом слышит впервые, то тщательно ее изучать.
        У Марата была еще одна карта, можно сказать, примирительная, которую в заключение он и выложил. Суть состояла в следующем: ни личные качества и таланты, ни кадровые сыщики не могли спасти положения. Слишком сложным, темным, неисследованным оказался сам объект оперативного внимания, а надо, чтобы сознание и профессионализм сотрудников соответствовали ему по всем параметрам, как, например, вся энергоструктура должна соответствовать виду топлива. То есть для того, чтобы взять Алхимика и использовать его гений, необходимо иметь мозги Алхимика, иначе будут повторяться аналогичные пожары. И тем самым он ввел руководство в некий транс, по крайней мере заставил выслушать - так показалось, ибо начальственного гнева, впрочем как и скорых оргвыводов, не последовало. Возникла даже небольшая пауза, расценить которую можно было как замешательство самоуверенных людей. И пока она длилась, Филин подергал расшатанный, явно неисправный замок на портфеле, кое-как открыл его и, вынув несколько листков, положил перед Осколом.
        - Пожалуй, вы правы, Марат,- интеллигентно заметил тот, глядя в бумажки начальника разведки.- Нам всем необходимо менять отношение к предмету. Мы столкнулись с особым образом мышления, с иной поведенческой реакцией. Придется искать новые подходы. Угроза уголовной ответственности в данном случае не сработала…
        Сторчак, по инициативе которого и затеяли операцию с изнасилованием, хотел ему возразить, однако посмотрел в бумажки, поданные Церковером, недоуменно хмыкнул и промолчал. А Корсаков уже не сомневался: гений каким-то образом был захвачен людьми Филина и находится в Осколкове. В крайнем случае остался под наблюдением и контролем - слишком уж они невозмутимые после такого провала.
        Если это не так, тогда произошло невероятное: руководство образумилось, наконец-то пересилило собственное самолюбие и жажду быстрого, реального результата, кукурузный девиз «Догоним и перегоним китайцев!», еще недавно довлевший над их умами, потерял актуальность.
        - Где гребень?- хмуро спросил Смотрящий. И вынудил оправдываться.
        - У спецагента Роксаны.
        - Зачем же ты его оставил? Не видел, в каком она состоянии?
        - Потому и оставил!- огрызнулся Марат.- Нечем было усмирить. Так складывались обстоятельства…
        Здесь уж точно он должен был получить выговор, но Оскол сгладил и такую ситуацию:
        - Этой вещицы у нее не оказалось. Вам предстоит выяснить, где она сейчас, и по возможности осторожно изъять. Только следует подумать, как и где это сделать.
        Тем самым он подтвердил, что и Роксана бежала из больницы прямо в его руки.
        - Тут надо аккуратно,- не согласился Сторчак.- Может, вы сами проведете эту операцию?
        Оскол, который еще недавно намекал, что, несмотря на почтенный возраст, может уговорить любую девицу на что угодно, и уговаривал, по всей видимости, за счет дорогих подарков, в этом случае сдался:
        - Должен признать поражение. Да, старость… Надеюсь, у Марата Петровича получится.
        А у того уже не было никакой охоты возиться с Роксаной, даже из профессиональных соображений. Трехмесячная «семейная» жизнь помимо воли внедрила в сознание мысль, будто она и впрямь была ему женой, потом подло, коварно изменила с соседом и теперь вызывала отвращение, злость, странным образом совмещенные с тоской безвозвратности потери - настоящие чувства обманутого мужа.
        - Вариант не проходит,- заявил он и показал укушенную шею.- Роксана отрицательно реагирует на меня… Проще говоря, ненавидит.
        - У нас другая информация,- отозвался Оскол, косясь на Филина.- Вы единственный мужчина, кому она доверяет. Несмотря ни на что… Да, парадоксы женского мышления. Она даже благодарна вам, так сказать, за сводничество. И теперь сожалеет о содеянном, выражает стойкое чувство вины.
        Филин согласно покивал, хотя вид у него был отстраненным.
        - Это новость,- обронил Марат.
        - Так что у вас еще не все потеряно. Только необходима беззаботная обстановка, расслабуха. То есть осуществление мечты, хотя бы частично… Марат Петрович, о чем Роксана мечтала?
        - Пожить на берегу моря,- безнадежно отозвался тот.
        - Ну, об этом они все мечтают!..
        Договорить Осколу не дал начальник разведки: молча положил еще один листок перед шефом и погрузился в свое полудремотное, отстраненное состояние, обняв портфель. Оскол прочитал что-то на бумажке и подал ее Смотрящему. Тот ознакомился и остался недоволен.
        - Опять филькина грамота…
        - Это резонно,- заключил Церковер.
        Параллельно у них шла еще какая-то работа, согласование и обсуждение неведомых вопросов, возможно никак не связанных с делами текущими. Филин забрал листок и спрятал в портфель.
        - Пусть он отдохнет на пару с этой подругой,- вдруг предложил Сторчак,- после тяжких трудов… Например, в Болгарии. Тут хоть не надо готовить легенду, конспиративную квартиру…
        Церковер пропустил мимо ушей его язвительный тон, адресованный Корсакову. А тот вдруг понял, что было на листке,- рекомендации начальника разведки!
        - Пожалуй, да,- согласился Оскол, чем и подтвердил догадку.- В Болгарии. Девицу сейчас приводят в чувство, кусать вас она больше не будет.
        - Кто приводит?- машинально и настороженно спросил Корсаков.
        - Уже не психолог,- упредил дальнейшие вопросы мудрый Оскол и тем самым признал свою вину.- Уже настоящий доктор, психотерапевт с большим опытом работы.
        - У психолога тоже был опыт. Сводить людей с ума.
        - Да, к нашему сожалению.- Непогрешимый Церковер неожиданно сделался нервным и самокритичным.- Не отрицаю своего промаха. Не поверите, я знаю эту даму больше трех лет. Не раз прибегал к ее услугам в вопросах более щепетильных. Представляете, после ее визита Чингиз вернул мне танкеры!
        - Какие танкеры?- не понял Марат и потряс головой, думая, что старик заговаривается.
        - Танкеры с нефтью! Выплатил неустойку, а как извинялся!.. И все сделала эта очаровательная женщина с маленькой ножкой.
        - Разрешите мне поработать с ней,- попросил Марат.- Нужны только начальные данные, хотя бы имя, телефон. Сам разыщу.
        - Как - поработать?- настороженно спросил Оскол.- В каком смысле?
        - Возьму в оперативную разработку. Я чувствую, концы нужно искать в личности этой дамы. Очень уж походка ее нравится, говорят - как у китаянки…
        - Как же, вам только отдай даму!- с чего-то вдруг захихикал Оскол.- Вы ее разработаете!.. Уверяю вас, к китайцам она отношения не имеет. Просто ножки такие маленькие.- Он по-прежнему не хотел подпускать Корсакова к своим секретам и связям. Даже в такой критической ситуации.
        - Вообще кто-нибудь этим занимается?- с хмурым вызовом спросил Марат, глядя на дремлющего Филина.- Из вашей службы?
        - Не волнуйтесь, занимаются,- многозначительно вымолвил Церковер, тоже взирая на начальника разведки.- И сам лично когда-то курировал… Поверьте, наблюдал поразительные результаты.
        - И здесь результат налицо,- не удержался от сарказма Корсаков.- Еще вечером Роксана была в нормальном, вменяемом состоянии.
        - Но не хотела подтверждать факт изнасилования,- вяло защитил своего соратника Сторчак.- Вернее, с точностью наоборот - будто сама изнасиловала Алхимика. Впрочем, что теперь судить, кто и кого…
        - Надеюсь, доктор поправит положение,- сказал Оскол.- Хотя бы приведет ее в чувство. Конечно, все ее странности не снять, потребуется длительное лечение…- И замял тяжелый для него разговор.- Только не давите на подопечную, не задавайте прямых вопросов. Пусть расслабится у моря, вспомнит и назовет человека, кому передала гребень. Это могут быть милиционеры из наряда или кто-то из персонала психлечебницы. Зачем и на каких условиях. Если отняли силой, то кто конкретно. Если же спрятала сама, то где…
        - Без консультации с нами никаких шагов не предпринимать,- подхватил Сторчак.- Звонить только по защищенной спецсвязи, с соблюдением конспирации. Твой псевдоним - Князь.
        Филин заскрежетал рукой в портфеле и достал очередную рекомендацию.
        - Ну, а ваша барышня, разумеется, Княгиня,- благосклонно добавил Оскол, изучая предложение начальника разведки.- Скорее всего, в Болгарии вы попадете под наблюдение спецслужб. Либо иных заинтересованных лиц. Без согласования с нами ни в какие контакты не вступать. Избегать случайных знакомств, особенно с женщинами на пляже.
        - Какие уж тут женщины?- усмехнулся Смотрящий.- Когда со своим самоваром…
        И ни слова о гении!
        - Алхимик вас не интересует?- напрямую спросил Марат, стараясь таким образом выдавить из Оскола информацию.- Она может знать, где сейчас ее возлюбленный…
        Тот замахал руками и вскочил:
        - Умоляю вас, не вздумайте спрашивать несчастную бедную девицу! Даже намеками! Испортите все дело. Она мгновенно замыкается при одном упоминании Алхимика. Забудьте вы своего соперника! Он в надежном месте и под полным контролем. Сейчас важнее вернуть золотой гребешок. Мои специалисты определили, что в орнаменте золотого венца зашифрованы некие слова. Что-то вроде обращения или пароля. В серебряных этого не было. Криптографы работают, но пока что…
        Оскол постепенно выдавал свои тайны, по крайней мере подтверждал выводы Корсакова о двойной игре и о том, что его параллельная операция увенчалась успехом, Алхимика перехватили. Однако сейчас не это притянуло внимание. Столь щедрый жест - отпустить его после провала в Болгарию, да еще и с Роксаной, мог означать, что гребень и впрямь играет ключевую роль или что от Корсакова временно хотят избавиться, чтоб не путался под ногами. Сами же станут работать с Алхимиком, склонять к сотрудничеству, но другими методами - возможно, будут изображать благородных освободителей из плена грубого, жлобоватого соседа, подсунувшего свою жену…

«Ну и черт с вами!» - мстительно подумал Марат, уверенный, что гений ни на какое сотрудничество добровольно не пойдет.
        - Где видиозапись их встречи?- вдруг мрачно спросил Сторчак.- Ты же устанавливал камеру в спальне?
        Эту запись Корсаков никак не мог выдать на всеобщее обозрение - грызло, язвило, гноилось раненое мужское самолюбие. Камеру он устанавливал, но с возможностью отключения, ибо записаться могли бы и другие сцены, когда по ночам в спальню агентессы входил или врывался сам Марат…
        - Объектив чем-то закрыли,- слукавил он.- Думаю, не случайно…
        Они переглянулись.
        - Роксана не должна была знать о съемке!
        - Она и не знала…
        - Тогда кто закрыл?
        - Да что теперь разбираться?- Церковер по-стариковски ухмыльнулся.- Запись их встречи ничего не дала бы. Кроме эротического наслаждения, разумеется… Отправляйтесь на море, Марат Петрович. Эх, завидую вам! Сам бы сейчас искупался…
        В это время Филин убрал свои бумажки в портфель, независимо, со скрипом встал и вышел из кабинета.
        - Когда выезжать?- деловито спросил Марат.
        - Сегодня,- пробурчал Смотрящий.- И на все тебе - неделя срока. Крути ее как хочешь - гребень нужно вернуть.
        - Десять дней,- благосклонно поправил Оскол, кажется, перехвативший инициативу в управлении компанией.- И не «крути как хочешь». Прошу вас, Марат, максимум осторожности и чувств. Сыграйте пламенную любовь, страсть, преданность своей Княгине. И княжеское великодушие, прощение. Уподобьтесь Алхимику! Сами же говорили относительно мышления… Да берегите ее, не отпускайте ни на шаг! Если потребуется, приставьте к ней… своего управляющего.
        Сторчак блеснул белк?ми глаз, явно хотел возразить, но промолчал. Церковер же продолжал выстраивать линию поведения:
        - Сейчас пойдете в зону Д. Роксана находится там. Вас встретят, проводят… Изобразите, будто возмущены действиями врача, отнимите у него шприц, что-нибудь разбейте, порвите халат… Понимаете, да? Забирайте Роксану и везите… например, к себе домой. Или нет, лучше в гостиницу. Купите ей одежду, туфли, предметы туалета, ну и мелочь для макияжа. И сегодня же вылетайте в Болгарию. Все должно быть похоже на побег ради ее спасения. Вы жертвуете своей карьерой, положением. Мои люди подыграют - слежка, погоня. Пусть она это заметит…
        Он почти впрямую признавал, что все операции дублируются и каждый шаг Марата с официальной разведслужбой контролируется людьми Филина, законспирированными даже от приближенных сотрудников, к каковым Корсаков себя относил. То есть он с профессиональными штатными работниками разгребал горящие угли, а кто-то выкатывал печеные каштаны. Было обидно, однако подобная многоуровневая структура, наверное, имела право на существование, поскольку задачи выполнялись слишком уж непростые, и это Марат понимал. Но вместе с тем, будучи себе на уме, думал, что побег с Роксаной он и в самом деле устроит как надо, по-настоящему, а там можно и посмотреть, возвращаться назад или перебраться в третью страну, например в Канаду.
        Думал так и еще сам не верил, что это возможно.
        После всех наставлений он спустился на первый этаж офиса и отправился в зону Д, где никогда еще не бывал и куда вход был ограничен: в пропусках существовал специальный значок в виде замысловатой латинской D, дающей право проникнуть за тяжелую, сейфовую дверь, охраняемую стражником в черной униформе. В общем-то, там Корсакову и делать было нечего: деление на литерные зоны было и раньше, в сгоревшем здании, строгий режим секретности был вынужденным - опасались утечки информации. Например, отдельно друг от друга сидели аналитики, молодые ученые, фабриканты, администрация. И разведслужба, возглавляемая Маратом, также имела свою литеру - М. Сотрудники гадали, в честь чего удостоились такой буквы, шутили: дескать, это отделение Моссада или разведки МИ6. А то, возможно, просто мужской туалет недавних советских времен. Но оказалось все проще - так обозначили из-за первой буквы имени Корсакова, для удобства.
        По мнению сыщиков, призванных с Лубянки, в зоне Д заседали престарелые дебилы. Если присмотреться к аналитикам Оскола, эти бомжеватого вида, нечесанные и неухоженные бородачи чем-то напоминали недоразвитых, отрешенных от мира подростков…
        Возле двери в зону Марата встречали двое в гражданском, перед которыми часовой униформист стоял по стойке «смирно». Оба вежливые, предупредительные, с манерами выпускников МГИМО, совмещенными с вертухайскими: вели по коридорам, как архангелы, чуть ли не повиснув на руках, не давали головы повернуть и осмотреться. Только в конце пути у них вышла заминка - велели подождать возле двери, за которой будто бы доктор работал с Роксаной. Один куда-то отлучился, а другой, удвоив бдительность, маячил перед лицом Корсакова, перекрывая собой обзор - чтоб лишнего не подсмотрел. Но это лишнее тут и явилось: верзила в черной униформе охранника почти тащил по лестнице из полуподвального этажа человека с очень уж знакомой лысиной и неузнаваемым от крови и опухлости лицом. Только по грязной, пыльной форме с единственным погоном на плече Марат определил - тот самый милицейский капитан, что выпроваживал задержанных из обезьянника. И почти следом за ним повели бойцов спецназа, что врывались в квартиру,- этих узнать можно было по стриженым затылкам, остальные части голов были словно в багрово-синюшных масках.
        Марат увидел их мельком, поверх плеча своего стражника, но и этого было достаточно: похоже, в одном из подземных этажей зоны Д была пыточная изба, не иначе. Вероятно, через нее и пропустили весь милицейский наряд, засланный освободить заложницу на Заморенова, однако Корсаков испытал не чувство удовлетворения от случайно исполнившейся мести, а некий удивленный, приземляющий небесную зону Д испуг. Пытать милиционеров могли только за один грех - исчезнувшую гребенку Роксаны!
        В орнаменте которой зашифрованы слова пароля…
        А за что еще? Отнять гребень вполне могли, тем паче если узрели, что он золотой. Все остальное они проделали безукоризненно.
        Это непривычное чувство испуга вновь взворошило прежние мысли - улететь сегодня же в Болгарию, а оттуда - в Канаду. Независимо, найдется гребенка или нет…
        Бойцов спецназа провели наверх, и страж перестал мельтешить перед глазами. Корсаков сделал равнодушно-безразличный вид искушенного опера и поторопил:
        - Скоро, нет? Где моя жена?
        - Одну минуту, товарищ подполковник,- шепотом отозвался тот.- Готовим доктора психологически…
        И верно, через минуту явился второй охранник и указал на дверь сразу за лестницей:
        - Прошу сюда.
        Марат вдруг оттолкнул стража, дабы войти в роль, и ворвался в комнату.
        Подготовленный доктор в это время собирался делать укол, Роксана сопротивлялась, пыталась извернуться, помешать, однако не позволяли руки и ноги, привязанные к подлокотникам и ножкам кресла,- все производилось по личному сценарию Церковера. Прямо с порога Корсаков прыгнул вперед, молча подсек эскулапу ноги, уже влет добавил ребром ладони в кадык. И заметил, как оживилась Роксана, подавшись вперед. Проинструктированный доктор ненаигранно захрипел и укатился к стене, а Марат с треском разодрал липучие ремни, схватил ее за руку:
        - За мной!
        - Корсаков…- выдохнула агентесса, и распущенные ее волосы затрепетали, как крылья.
        - Молчи!
        За дверью один из провожатых сам наткнулся на его кулак и отлетел в сторону, второй ринулся вниз по лестнице.
        - Бегом!
        Они пронеслись коридором, и Марат стал задыхаться - сказывалась вчерашняя потеря крови. Часовой на входе в зону дернулся было перекрыть путь, но согнулся от удара ногой в промежность. Можно было добавить по шее, но силы таяли, деревенели мышцы, Корсаков просто столкнул его с дороги и повел Роксану к выходу из офиса, мимо пальм в кадках и фонтанов над водоемами с живой рыбой.
        - Марат…- благодарно пролепетала Роксана, и тот оценил сценарий Церковера: старик все предусмотрел и рассчитал.
        - Потом,- бросил он на ходу.- Идем спокойно, без спешки.
        Охранник возле дверей будто бы ничего особенного не заметил, тревоги не поднял и козырнул. На улице Корсаков так же неторопко направился к автостоянке, сдерживая агентессу.
        - Он меня мучил,- шепотом призналась она, доверчиво повиснув на руке.- Делал уколы, допрашивал и расчесывал волосы…
        - Чем расчесывал?
        - Массажной щеткой. Он извращенец!
        - Сейчас все будет хорошо,- заверил Корсаков.- Не надо вспоминать.
        - Я не могу не вспоминать!.. Ты меня спас! И я так благодарна!
        Крылья ее расправились, взлетели - показалось, обнять хотела, однако лишь опахнула ветром. Марат открыл дверцу машины, стал усаживать Роксану на заднее сиденье, и тут она увидела пирамиду над черным обелиском, просвечивающим сквозь сетку.
        - Рука!- воскликнула и вдруг испуганно затрепетала.- Черная железная рука!..
        И попыталась выйти - Марат насильно затолкал ее в салон, закрыл дверцу и прыгнул за руль. Если доктор и вывел ее из сумасшествия, то лишь отчасти - глаза вновь заблистали безумством.
        - Это памятник,- объяснил он.- И не рука, а просто стела. Ну чего ты напугалась?
        - Памятник?
        Корсаков поехал к воротам.
        - Самый обыкновенный, в честь образования технопарка.
        - Почему над ним воздвигли пирамиду?
        - Закрыли. До официального открытия. Ты же знаешь, памятники всегда прячут под ткань. А потом открывают.
        Роксана вроде бы чуть успокоилась, но продолжала оглядываться.
        - В канун конца света восстанет из земли третий знак,- вдруг словно процитировала она.- Черная железная рука. Изгои возведут над ней пирамиду и станут поклоняться как кумиру.
        У Корсакова кожу на затылке свело от озноба.
        - Кто это сказал?
        - Не знаю…
        Ворота открылись, стражник в черном козырнул, пропуская машину.
        - Вот мы и на свободе,- облегченно вымолвил Марат, не чувствуя облегчения.- Теперь нас не достать.
        - Никому не уйти от железной руки,- обреченно заключила Роксана, откинувшись затылком на спинку сиденья…

7
        Суть управления материей состояла в согласовании ее вещественной и по современным понятиям будто бы нематериальной, то есть чувственной, составляющих.
        Можно было достаточно легко сделать сплав металлов, находящихся даже в разных состояниях - смешать жидкую ртуть и твердое золото, растворить стекло в плавиковой кислоте, превратить мягкий графит в алмаз и даже сохранить жизнь в том, что убивает, к примеру семя при сверхнизких температурах. Сотворить можно было еще много всякого, чему человек научился у природы, однако же научился вслепую, копируя внешнюю среду или производимые естественные действия, не познав истинных принципов перевоплощения. Поэтому недостижимым по-прежнему считалось совместить, например, лед и пламень - это получалось разве что у поэтов. Примирение непримиримого относилось к области религиозной, животворящей и неожиданным образом очаровывало сознание так, что человек мог бесконечно долго смотреть только на две вещи - огонь и бегущую воду, которые и порождали смутные догадки о материальности или вещественности мысли.
        Это неосознанное очарование огнем и водой, уже как категория чувственная, лежало в основе управления, как путь, как связующее звено между материями, однако несло за собой строгое табу, ибо представлялось покушением на промыслы божественные. За то, что люди умели делать в ветхие времена, силой одной только чувственной мысли - к примеру, управляя земным притяжением, передвигать непомерные тяжести, превращать воду в вино, а камни в хлеба,- в Средние века их объявляли колдунами, ведьмами и сжигали на кострах. А рядом продолжали твориться ежедневные чудеса природы, и какая-нибудь пчела перевоплощала негорючий мед в горючий воск, по выделению тепла не уступающий всем известным видам топлива,- но Разум уже навсегда зашел в тень божественного «провидения», как солнце заходит за луну. И началось затмение, пора самого мрачного невежества в истории человечества. Для познания мира оставался единственный разрешенный инквизицией инструмент - математика, строгая теория чисел, четко определяющая, что можно и что нельзя познать и уложить в формулу. Освещенный чувствами ум попал в кабалу цифры, и только поэтому,
сколько бы он ни стремился совокупить небо и землю, овладеть двумя зримыми устрашающими стихиями и двумя незримыми - силами поля магнитных полюсов,- ничего, кроме молниеотвода и компаса, придумать не мог. У человека не получалось даже толком смешать воду и масло.
        Средневековая инквизиция определила направление движения человеческой мысли на весь цивилизационный период.
        Сколоты в истоке реки Ура овладевали искусством управления всего лет за пять и все остальное время его совершенствовали в рамках конкретных тем, но не для того чтобы потом удивить мир своими революционными открытиями. Они, скорее, подталкивали, подправляли, настраивали научную мысль на определенный лад, отыскивая более прямые ходы в лабиринтах математических и метафизических умозаключений. Некогда сколот Михайло по прозвищу Ломонос отроком пришел в онемеченный, затянутый алгебраической паутиной мир, дабы заявить о его полной материалистической природе и управляемости, «странствовать размышлениями в преисподней, проникать рассуждением сквозь тесные расселины и вечною ночью помраченные вещи и деяния выводить на солнечную ясность». Он исправно исполнял урок вожатого в невежестве и скудоумии своей эпохи почти два с половиной столетия - столько времени потребовалось, чтобы не отделить, но хотя бы отдалить инквизицию от сознания. Однако живучая, она существовала подспудно, как сибирская язва в могильниках, и всякий раз являлась на свет, едва о ней забывали и раскапывали захоронения.
        Теперь урок Ломоноса должен был исполнять Сколот, и Стратиг, не мудрствуя лукаво, мыслил отправить его тем же путем, хотя, как и давний предшественник, понимал, с кем имеет дело. Получившие Соль Знаний сколоты отличались строптивым характером и норовили неурочно вмешаться в мирскую жизнь, просветить, перестроить природу изгоев, опережая время и естественный ход истории. Способность управлять материями пробуждала иное зрение, доступное разве что новорожденным младенцам, когда они видят не физические предметы, явления и факты, а излучения их тонких, тончайших частей, изнаночную сторону. Но если дети вместе с зарастанием темени утрачивали его и на всю последующую жизнь сохраняли лишь атавизмы такого в?дения мира, смутную память, некие предощущения, называемые интуицией, то у сколотов, напротив, это зрение с годами усиливалось до такой степени, что они теряли естественное зрение и уже не видели самог? излучающего предмета. Им, ослепленным и обостренно чувствующим, сопереживающим, казалось, будто изменить природу изгоев так же легко, как управлять материями; сколотам и в голову не приходило, что этот
мир - совсем иная, невещественная материя, неподвластная законам природы, и вторгаться в ее суть опасно и вредно.
        Вершитель судеб считал, что подобные недостойные качества они получают от Авег, приносящих соль к Трем Таригам. Знающие Пути тоже обладали своенравием, зачастую передвигались по миру, уподобившись простым Странникам, и по дороге, переполняясь состраданием к своим соотечественникам, давали им вкусить соли. Однако тем самым не вразумляли изгоев, а чаще сводили их с ума, превращая в блаженных либо юродивых, и сами иногда попадали в руки кощейских опричников.
        На реке Ура сколоты существовали в полном отрешении от мира, редко встречались между собой и основное время проводили или в одиночестве, или с Авегами, принимая от них соль. Три пещеры в Таригах были жильем, лабораториями и студенческими аудиториями одновременно. И хотя все они на севере соединялись в Исток, который сколоты между собой называли Пещерой Слез,- просторный зал с капающими сосульками искристых сталагмитов, дающими начало реке,- сюда чаще приходили за водой либо для особого уединения под звук капели, чем для того чтобы пообщаться.
        Там хорошо мечталось о будущем.
        Оказавшись в ловушке для странников, Сколот не тяготился отшельничеством, ибо был к нему привычен; напротив, после Москвы и людного Перекрестка Путей в подземном переходе на Пушкинской, он первый день прожил на Мауре с ощущением, будто вновь вернулся к Трем Таригам, в юность. Однако сейчас ностальгия была круто замешана на иных дрожжах - известии о гибели отца,- и наполняла каждый час ощущением безвозвратности потери. По опыту он знал: скоро начнется обострение чувств, опасное движение летучей, эфирной материи. И если прежде, в истоке Ура и даже в Москве, ее можно было использовать во благо, воплощая в науку, металл или вкладывая в песенное творчество, то здесь, в ловушке, чувственная материя начнет перегревать разум и он окончательно поверит, что отца нет и нет никаких надежд на избавление от беспутности. Здесь ее, эту материю, было невозможно ни с чем совокупить, даже со словом и музыкой, и не потому, что он не умел писать стихов и не имел гитары либо другого музыкального инструмента - в конце концов можно сделать пастушью дудку,- сложная материя слова, голоса и звука станет в тот же час
мертвой, если ее не скрестить с чьим-то чувством и слухом. То есть магическое действие песни умирает, если ее никто не слышит. Точно так же умирают слово и голос…
        А смирительная рубашка сделает свое дело.
        Сколот не собирался дожидаться воспаления разума и хотел сбежать из узилища, как только уехала Дара и он почуял повышение температуры. Просидев на камне до рассвета, он встал и пошел на восток, ориентируясь по солнцу, в том направлении, куда уходила Зазноба. Вторым ориентиром был достаточно крутой склон холма - там Сколот даже нашел бумажную салфетку, которой вытирал кровь с расцарапанного лба. Этот случайно оставленный им же знак вдохновил; до подножия горы, где Дара оставляла машину, было уже недалеко, минут пять хода. Вроде бы впереди уже возник дорожный просвет или узкая и длинная поляна, замеченная еще вчера в сумерках. И вдруг одна нога резко и с треском провалилась, Сколот едва удержался, схватившись за дерево, достал зажатую землей ступню и обнаружил под ней черную дыру.
        Оттуда пахло сыростью и тленом…
        Это оказалась тесная землянка, вырытая в склоне и более напоминающая нору, куда можно было войти только на четвереньках через низкий лаз. Косой, отраженный свет попадал сквозь полуобрушенную переднюю стенку из хвороста и глины, и в этом призрачном свете Сколот разглядел сначала истертые подошвы ссохшихся, заскорузлых сапог и потом ворох прелого тряпья, из которого торчали ребра. Череп лежал в глубине землянки, прислоненный к стене, из пустых глазниц свисали длинные, ветвистые корни какого-то дерева.
        Сколот отпрянул, невольная судорога омерзения передернула тело, но он справился с этим чувством и заглянул еще раз. Убежище неведомого странника, попавшего в ловушку, стало его же могильным склепом, который притягивал воображение, как притягивало собственное будущее. Пройдет несколько лет, и какой-нибудь следующий сиделец Мауры найдет его, Сколота, кости…
        Он встряхнулся, отогнал эти мысли и, отыскав среди темного хвойника светлое пятно взошедшего солнца, пошел вниз, однако теперь успевал еще и глядеть под ноги, особенно если на пути попадались взгорки, колодины, ямы и прочие неровности. Прошло минут пять, однако склон горы становился круче, и не было никакого просвета впереди; напротив, лес сгущался, все больше попадалось могучих древних елей, сосен, ветшающего сухостоя, и ни единого пенька, затески, старой колеи либо другого следа близости человеческого присутствия. Сколот ни на минуту не терял ориентиров и даже преграды в виде павших деревьев не обходил стороной, а перебирался через них напрямую, путаясь в сучьях. Все равно спуск когда-нибудь закончится, Маура казалась не такой и высокой, миновало больше четверти часа - он давно уж должен был выйти к подножию, на поле, заросшее кустарником, однако еще через некоторое время опять очутился перед каменным крылечком захудалой страннической избушки.
        Хотя шел неизменно на восток и вниз по склону…
        Сколот не стал более искушать судьбу, убедившись, что прямых путей с Мауры нет, хотя где-то совсем близко кричали петухи, мычали коровы и трещал тракторный пускач. Должно быть, Стратиг был уверен, что ни один лишенец не в состоянии выйти из ловушки самостоятельно, без поводыря, поэтому и заслал Сколота на эту гору, которая легко впускала всякого входящего и тотчас запирала на невидимый замок.
        Он знал о магнитных воронках и их коварных свойствах, обраставших занимательными легендами. Кстати сказать, все они на земле назывались одинаково - маурами, то есть «зовущими, манящими к свету», хотя сам свет лишь отдельными лучами пробивался сквозь плотные, сомкнутые кроны деревьев. Перелетная, кочующая тварь весной облетала такие места далеко стороной, ибо чуяла опасность, исходящую от вращающегося сгустка магнитного поля. Бывало, весной, если стая в обманчивом утреннем тумане сбивалась с пути, Маура захватывала ее и бесконечно гоняла по кругу, закручивая в незримый вихрь. Осенью же, когда сытые птицы шли на большой высоте и редко опускались на кормежки, их подстерегала другая беда - над ловушками возникал мощнейший магнитный восходящий поток, резко вздымавший клин или стаю до стратосферы. Мелкие пичужки попросту замерзали и падали наземь, выброшенные за многие километры от ловушки, вызывая самые разные толки и предрассудки среди людей; жирные, тяжелые гуси-лебеди выдерживали лютый мороз, но теряли ориентацию и, вырвавшись из ловушки, оставались на зимовку в родных холодных краях.
        Все это происходило на птичьих путях. Приземленные же люди, попадая в магнитный вихрь, испытывали совершенно иные чувства. Наверняка среди жителей близлежащих поселений существовало поверье, будто вырваться из такого замкнутого круга невозможно, что на этом холме «водит». И рассказывалось немало историй про то, как кто-то блудил здесь неделю, месяц или вообще пропадал на несколько лет, а те, кто возвращался отсюда, становились безумными, беспамятными и не могли объяснить, где были и что с ними сотворилось на самом деле. Если это случалось с женщинами, они потом лепетали о некоем лешем, лесном дяде, лесовике, который держал взаперти и уговаривал выйти за него замуж; если же с мужчинами, то они с жаром говорили о юной, прекрасной, однако же седовласой ведьме, помрачившей разум, завлекшей их в свои чертоги и заставившей страдать от неразделенной любви. Но и те и другие, чудом избавившиеся от напасти, вновь стремились вернуться, убегали в лес, дичали там, обрастая шерстью, однако уже не находили дороги.
        Иначе сказать, сюда попадали мечтательные люди, обделенные счастьем, радостью, любовью в мирской жизни, в том числе и странники, прошедшие по земле тысячи верст и не утратившие, не истершие вместе с подошвами своей мечты. Лесистая вершина горы на самом деле притягивала воображение, манила, как всякая довлеющая над равниной высота, тянуло взойти на нее и хотя бы осмотреться. Но с Мауры все закрывалось, и не было видно ни дорог, ни даже горизонтов - только клочок неба и густые, плотные вершины деревьев. Вероятно, это и приводило всякого путника в крайнее отчаяние и панику, отчего он начинал метаться, искать дорогу, выход, лишь усугубляя собственное положение и быстрее теряя рассудок.
        То есть для того чтобы вырваться из объятий Мауры, надо было отказаться от вожделенной мечты, прервать соединение чувственной и магнитной материй, как прерывают ядерное горение, разводя критические массы. Едва Сколот пришел к такому умозаключению, так сразу понял, что эта гора и станет последним его пристанищем, ибо в тот час испытывал переизбыток энергии неотторжимых чувств. И если эта энергия помогала сварить из монетной стали золото, дабы впоследствии отлить из него гребень, то сейчас ее напряжение только разогревало разум и приближало состояние блаженства.
        Сожаление о том, что он отпустил Дару, вкрадывалось исподволь, как дрема после долгой дороги. Еще несколько часов назад неприемлемые мысли о свиданиях с ней на Мауре начинали казаться не такими уж подлыми: было бы кого ждать, чем утешиться хотя бы на одну ночь. А она бы привезла гитару и вещества вернула бы вместе с оборудованием; глядишь, со временем придумала бы способ, как освободить его из ловушки. Конечно, из сострадания; возможно, из чувства долга перед Мамонтом, и вряд ли только искушая его, испытывая, достоин ли сын своего родителя. Тем более сама предложила и глупо было не воспользоваться, отказаться, поменять все на правду об отце…
        Да и услышал он не правду, а чьи-то домыслы, предположения, и стало еще хуже…
        Это было первым знаком, что сознание начинает заволакивать сумерками безумства. Вторым стал сон наяву. Всю прошедшую ночь Сколот не спал, да и спать не хотел, сидел с открытыми глазами, смотрел на солнце - и вдруг увидел отца, поднимающегося по склону холма. Он шел неторопливо, отводил с пути ветви и улыбался сыну, более никак не выдавая чувств. И был еще молодой, в том возрасте, когда они расстались в музее Забытых Вещей, только одет иначе - не в деловой костюм, а в походную, застиранную брезентовую куртку, называемую отчего-то штормовкой, и на ногах обыкновенные кирзовые сапоги. Таким он обычно приезжал «с поля», то есть с Урала, когда искал свои сокровища. Неухоженная русая борода торчала пушистым веником. Помнится, мать, встречая его, смеялась и, как друзья, называла Мамонтом…
        Несмотря на всю эту неестественность, у Сколота все же промелькнула мысль спросить то, о чем он никогда не спрашивал,- как отыскал свою Валькирию?..
        Но в следующее мгновение он встряхнулся, сгоняя наваждение, глянул на слепящее солнце и услышал отцовский голос:
        - Она сама придет на Мауру. Жди.
        Перед глазами плыло ярко-оранжевое пятно света, в котором и растворилось вид?ние. Сколот не спросил, но опять подумал, и возможно, вслух:
        - Кто придет?
        - Дева принесет тебе ключи,- был ответ.
        Он вскочил, огляделся - за толстыми стволами деревьев что-то ворохнулось, закачалась явно отпущенная рукой еловая ветка с зеленоватой бородой древесного мха. Сколот едва сдержался, чтобы не побежать, сжал кулаки так, что из засохшей раны на руке выступила темная кровь.
        Оставалось совсем немного, чтобы поверить в иллюзии и стать счастливым…
        Весь остаток дня, чтоб не спать, он чистил место для костра на полянке перед избушкой и собирал дрова, стараясь движением заглушить навязчивые мысли и чувства. Притащил и изломал на поленья гору сушняка, при этом ни разу даже не оглянувшись на подозрительные движения в лесу, хотя уже спиной чуял, что за ним кто-то подсматривает. Он хотел скорейшего наступления ночи и одновременно опасался ее, потому и собирался до утра жечь огонь, полагая, что только внешнее пламя может удержать сознание под контролем. Ко всему прочему, его давно мучила жажда, однако ни на горе, ни на склонах не было ни ключа, ни мочажины: похоже, те, кто попадал на Мауру, собирали дождевую воду, поэтому край односкатной, замшелой крыши имел желоб, под которым стояла вросшая в землю берестяная лохань. Несколько раз Сколот порывался напиться из нее - там накопилось немного застоявшейся, зеленоватой воды, однако отвращали ее тухловатый запах и комариные личинки. После физической нагрузки пить уже хотелось нестерпимо, и тогда он содрал бересту с березы, расковырял ногтями толстую заболонь и стал слизывать сок.
        В сумерках опять закричала неведомая ночная птица, и ему сначала почудилось, что это человеческий голос, причем женский, вопросительно окликающий:
        - Ва-ва-ва?..
        Крик дважды облетел Мауру и пошел на третий круг, приближаясь к вершине и словно вынуждая прислушиваться к нему. Теперь уже отчетливо доносились интонации, природа звучания, и если это была птица, то с человеческими связками в горле…
        Сколот наконец-то оторвался от березы, ничуть не утолив жажду, распалил костер, сразу же навалил побольше сухих дров, встал с подветренной стороны. И тут обнаружил, что пламя и дым вращаются по часовой стрелке, указывая направление движения магнитного потока в воронке. И это заставило его тоже двигаться по кругу, отвлекло на несколько минут, но птичий голос вновь примагнитил сознание, и ворохнулась предательская мысль - что, если это и в самом деле Белая Ящерица? Пришла и принесла ключи, чтоб выпустить из ловушки…
        Вдруг голос оборвался, оставив лишь далекое эхо. Потом все стихло, кроме шороха костра и треска еловых дров. Пламя тотчас устремилось вверх, как при полном безветрии, и искры расписали рваный клочок неба над головой. Он облегченно перевел дух, избавившись от наваждения, и присел на корточки. Огонь уже выел горючую мякоть топлива, выплеснул основную силу и теперь обгладывал обугленные корки, высасывал остатки сока. Сколот потянулся за дровами и тут узрел сквозь колышащееся искристое марево расплывчатый образ Девы. Она так же сидела на корточках, только с другой стороны костра, однако даже красноватое пламя не могло скрыть желтизну ее волос и зелень глаз. И чем-то походила на Роксану…
        Случилось то, чего он опасался и потому жег огонь. Сколот вскочил, стараясь глядеть только на свои руки, набросал сушняка в костер - и всплеск пламени словно слизнул видение. В этот миг совсем близко по веткам ударили птичьи крылья, и несколько секунд спустя в лесу снова раздался крик:
        - Ва-ва-ва?..
        Это уже был не сон, не дрема, и оттого он испытывал двойственные, противоречивые чувства - в следующий раз отогнать, сморгнуть видение или, напротив, остановить мгновение, задержать ее нематериальный образ, рожденный в разгоряченном сознании. Сохранить ощущение реальности или с головой окунуться в воображаемое счастье. Пожалуй, около получаса, пока плясал высокий клин огня, эти отстраненные желания боролись между собой, оглашая душу птичьим зовом, а сам Сколот поглядывал на восток, ожидая хотя бы проблеска рассвета, надеясь, что с солнцем прервется навязчивое искушение разума.
        Сухие сучья в костре сгорали за считаные минуты, гора дров таяла, оставался мелкий хворост, но зари все еще не было. Вдруг послышался отчетливый шум двигателя где-то под горой, причем двигатель работал с напряжением, явно тянул машину на подъем, и та приближалась. Потом заглох, хлопнула дверца - да это же Зазноба! Как хорошо, что приехала, как вовремя!
        - Я здесь, Дара!- крикнул Сколот.- Иди на мой голос!
        Минуту висела тишина, потом уже с другой стороны холма заурчал автомобиль - надсадно, с перегазовками. И опять выключился, хлопнула дверца.
        - Зазноба! Я тебя ждал! Ты меня слышишь?.. Инга!
        Едва умолкло эхо, под горой вновь завыл мотор, теперь с третьей стороны. На сей раз Сколот не закричал - завертел головой, всматриваясь и вслушиваясь. Между тем огонь догорел, но так никто и не появился, зато вновь послышался звук мотора.
        Сколот постоял, заткнув уши, после чего ощупью сунулся в лес и принялся ломать и грести все, что попадало под руки и могло гореть - сырой еловый лапник, лесной мусор с земли,- и наконец выворотил гнилой пень. Однако топлива хватало ненадолго, и пока он собирал новую охапку, прежняя успевала сгореть. От отчаяния мелькнула даже мысль запалить избушку, и он уже выкатил подходящую пылающую головешку, чтоб подсунуть под угол, но тут явственно услышал фразу:
        - На восходе принесу тебе ключи.
        Это был явно не человеческий - птичий голос, будто вплетенный в раскатистый, сипловатый посвист, напоминающий звуки эфира в радиоприемнике. В тот же час ночная птица умолкла, а в искристом мареве прогорающего костра ничего уже более не возникало, разве что изламывались, словно отражение в воде, багровые стволы ближних деревьев. Пламени уже не было, но ярко светилась гора нажженного тлеющего угля, источающего такой жар, что трещали волосы. Сколот отодвинулся от огня, с опаской выслушивая пространство, и неожиданно обнаружил, как вместе с углем начинает затлевать на востоке небо, редкими пятнами разбросанное в кронах.
        Ушам своим, впрочем как и глазам, он по-прежнему не верил, но отчего-то был убежден, что ключи и в самом деле принесут, только неизвестно, какие и как они будут выглядеть - то ли на минуту замрет вращение вихря и откроется зримый путь, выход из ловушки, то ли все это произойдет как-то иначе. Он стоял перед гаснущим костром, ждал восхода и озирался в надежде определить некие приметы, знаки, говорящие о том, что западня открылась,- однако ничего не менялось, магнитное поле продолжало вертеться со скоростью примерно один оборот за полминуты, лицо опахивало то жаром угля, то рассветным майским холодком. Из-за плотного хвойного леса он не мог разглядеть момента восхода и увидел лишь отраженный свет солнца, когда выкрасились багровым верхушки старых елей.
        - Ура, я лишенец,- горько произнес он.
        И ничего не произошло в это мгновение на Мауре, только где-то закурлыкали и стихли журавли. Сколот еще озирался, ждал, отгоняя подступающее отчаяние и мысль, что еще одной ночи не выдержит; солнце на минуту пробилось сквозь кроны, однако тут же исчезло, накрытое тучей - кажется, собиралась гроза…
        В отрочестве был период, когда он страстно хотел в экспедицию, на Урал, еще не имея представления, зачем, и отец обещал взять с собой, выдвигая десяток условий - от хорошей учебы до поведения. Алеша весь год старался их соблюдать, на скопленные деньги покупал походную одежду, нехитрое снаряжение, и вот наставал день, когда родитель тайно объявлял ему срок отъезда. Впрочем, об этом догадаться было нетрудно: перед каждым полевым сезоном у них с матерью за неделю начинался вялотекущий, со всплесками острых ссор, скандал - они никак не могли поделить сына, его каникулы и определиться, где, с кем и сколько ему быть. Горы, походы, приключения в экспедиции исключались, из рюкзака сначала исчезали очень дорогие и необходимые вещи, запас охотничьих спичек, которые горят на ветру и даже в воде, удочки, блесна, фонарик, компас и прочие мелочи. Это заведомо подтачивало надежды, и все равно он до последнего мгновения надеялся: отец убедит маму, докажет, что Алеша уже взрослый, не упадет в пропасть, не утонет, не заболеет, и возьмет с собой. Но всякий раз просыпался утром, когда отца уже не было.
        Тогда он чувствовал себя жертвой отцовского предательства, а мать еще подливала масла в огонь - дескать, мы с тобой ему не нужны, у Мамонта есть другие увлечения и наверняка другая женщина. Отроческая обида перекочевала в юность, на какое-то время отбив охоту к странствиям, но после седьмого класса, когда родители разошлись, Алеша решился на дерзкий побег. На сей раз тайно собрал походное имущество, заранее купил билет, сел в поезд и через сутки очутился на Урале, в районе поселка Косью и на берегу одноименной реки. Однажды он подслушал секретный разговор отца со своим другом и соратником Иваном Сергеевичем Афанасьевым. Обсуждали маршрут наземной заброски и место основной базы: у них в институте дела шли плохо, и уже не давали денег на вертолеты. Заезжать в горы они собирались на военных грузовиках, поэтому Алеша нашел первую попавшуюся дорогу вдоль реки и дальше двинулся пешком. Первый день он шел весело, ловил рыбу по пути, собирал цветные камешки. На второй след колес как-то неожиданно пропал, вернее, размножился, разъехался в разные стороны и пришлось встать, как витязю на распутье. И тогда он
побрел без всяких дорог, просто по берегу, в надежде, что все равно река выведет на базу где-то в верховьях. Через двое суток его, заеденного комарами, простывшего насквозь, но не отчаявшегося, задержали егеря. Никакие доводы, что он идет к отцу, полковнику Русинову по прозвищу Мамонт, который будто бы ждет его и волнуется, не подействовали - они такого полковника не знали, про экспедицию не слышали, отняли все вещи, пригрозили связать, если будет рыпаться, посадили в «уазик», свезли обратно в поселок и сдали в милицию.
        В Москву он вернулся под конвоем, был передан матери и поставлен на учет как неблагополучный подросток. Отец узнал о побеге поздней осенью, когда вернулся из экспедиции, но даже ругать не стал - попросил рассказать о своих приключениях в горах, после чего без всяких заверений и клятв заявил, что на будущий сезон без единого условия возьмет с собой и получит на это специальное разрешение руководства. На сей раз Алексей уже без сомнений поверил ему, однако после Нового года институт расформировали, а сорокалетнего родителя отправили на пенсию.
        И вот такое же чувство обманутости он испытал тем утром, так и не дождавшись ключей на восходе. На Мауре ничего не происходило! Сколот сидел на земле возле дымно тлеющих углей и механически считал обороты запертого магнитного поля. Между тем журавли прокурлыкали сначала где-то слева, потом неожиданно оказались справа и вот уже отметились за спиной - должно быть, облетали ловушку для странников. Едва он так подумал, как птицы закричали впереди, причем встревоженно, заставив его выйти из состояния звенящего в ушах отупения. В течение нескольких минут клин совершил еще один полный, замкнутый круг над горой, и Сколот понял: отшельников в ловушке прибыло, появились соседи, пока что упрямо боровшиеся с магнитной стихией. У журавлей, как и у иных перелетных странников, была высокая и вечная мечта - вернуться на родину и здесь в любви и радости вывести потомство.
        Журавли, как и люди, не могли от нее отречься.
        Из-за крон птиц долго не было видно, однако судя по паническому крику, Маура притягивала их к своей вершине, чтобы низвергнуть на землю. Даже на Таригах Сколот все время готовился охранять Земные Пути, в том числе и Птичьи, поэтому знал, что произойдет: под коварным влиянием Мауры журавли уже обратились в движущиеся проводники и теперь индуцировали электрический ток. Спасти их могло бы немедленное приземление, однако на горе не было ни болотины, ни поляны, только островерхие ели, перемежаемые ситцевыми занавесками густых зеленеющих берез, и рогастый, колючий сухостой. А журавлям с двухметровым размахом крыльев для посадки и взлета требовался простор, они не могли сложить крылья и пасть камнем или мелкими пичугами приземлиться на деревья - все это смерти подобно!
        Теперь Сколот метался меж елей, стараясь высмотреть в небе косяк, и считал обороты магнитного поля по крику, приближающемуся с каждым кругом: неумолимая центростремительная сила воронки засасывала обезумевших птиц, и поделать с этим ничего было невозможно! Он махал руками и кричал в надежде, что журавли изловчатся и сядут на поляну перед избушкой, прямо к кострищу.
        - Сюда! Сюда! Летите ко мне!
        Вряд ли его слышали - голос тонул в хвойнике, словно в вате. Уже к полудню клин замелькал в просветах неба, птицы еще пытались держать строй, но пара замыкающих отставала и снизилась так, что почти цеплялась за верхушки деревьев.
        Они и рухнули первыми, словно от выстрелов: один запутался в кроне сосновой сухостоины, повиснув головой вниз, как мертвый; второй угодил в развилку высокой ели и еще хлопал крыльями. С пера стекали синие беззвучные молнии. Пока Сколот лазал на деревья и возился с птицами, зарывая длинные ноги во влажную землю, дабы снять статическое напряжение, упали еще три, так же зависнув в кронах, а одна угодила на крышу избушки. Взъерошенные, все они напоминали мертвых: безвольно болтались длинные ноги, обвисали крылья, однако глаза оставались живыми. Брать их можно было лишь за маховые перья - от любого прикосновения к телам ощутимо било током. В воздухе еще какое-то время кружила последняя пара, но и она скоро оказалась среди сучьев, хлопая крыльями, как в ловчих сетях, и теряя пух.
        Вроде бы он собрал всех, однако потом услышал трепыханье где-то на земле, и, покуда бежал на звук, рыская в замусоренном лесу, журавль, проткнутый насквозь жестким, как стальная проволока, еловым сучком, распластал крылья и закатил погасшие аметистовые глаза.
        У Драг он почитался птицей, приносящей на север солнечный огонь, и не подлежал захоронению в земле. Сколот подыскал место под деревом, из сучьев и мха устроил гнездо и поместил туда мертвого странника, подвернув голову под крыло - будто на яйцах сидит. Так отправляли журавлей в последний путь. А когда вернулся к избушке, первые спасенные птицы уже расхаживали вокруг своих собратьев, издавая звуки, напоминающие человеческую речь, те же, кто еще не встал, поднимали головы, подбирали вялые крылья. Синие электрические разряды изредка сбегали на землю, но вздыбленные перья уже постепенно расправились, принимая обтекаемый, естественный вид.
        Не сказать, что он радовался появлению в ловушке товарищей по несчастью, однако невольно исполняя урок хранителя Путей, отвлекся от горьких мыслей и не заметил, как солнце поднялось в зенит. Один за другим журавли вставали на ноги, иные уже опробовали крылья, всхлопывая ими так, что вызывали ветер, и поглядывали в рваный клок неба, как показалось, с тоской, ибо взлететь с Мауры без разбега им не удалось бы. Кроме того, Сколот знал: попадая в магнитный вихрь, перелетные птицы утрачивают природную способность к ориентации и становятся оседлыми.
        - Вейте гнезда тут,- посоветовал он журавлям.- У меня даже нет топора, чтоб разрубить вам просеку.
        Говорят, многие Драги умели разговаривать с птицами на их языке, судить по полету, чего они хотят, и обмениваться условными знаками; Сколоту же почудилось, журавли понимают человеческую речь, ибо при звуке голоса замирают и настороженно прислушиваются.
        - Ничего, поживем вместе, найдем общий язык.
        Во второй половине дня весь клин был уже на окрепших ногах, птицы разгуливали возле избушки, заходили в лес, и теперь все как-то тревожно озирались, издавая короткие звуки - словно тревожно переговаривались: «Кру, кру, кру…» Или наконец-то осознали, куда угодили, искали выход.
        - Отсюда пути нет,- заверил их Сколот.- Это Маура! Ловушка для странников!
        Между тем птичье беспокойство нарастало. Сначала они суетливо и неуклюже топтались на месте, косясь в небо одним глазом, потом как-то незаметно выстроились в клин, вошли в определенный ритм, и началось что-то вроде танца. Журавли ходили возле кострища сначала шагом, замкнув цепочку, и один из них, возможно вожак, стал одновременно еще иногда вращаться. Это странное, явно ритуальное действо длилось больше получаса, причем отлаженный ритм убыстрялся, распушились хвосты, и теперь птицы почти бежали прыгающей, некрасивой рысью. Набрав скорость, они начали постепенно увеличивать круг, а поскольку полянки не хватало, крутящийся вожак повел косяк за крайние деревья, и вот уже избушка оказалась внутри круга, а вскоре и Сколот. И было непонятно, что они хотят: то ли с горя затеяли этот танец, то ли намерены раскрутиться так, чтобы образовалась подъемная сила, способная взметнуть их вертикально вверх, в единственный проран над вершиной Мауры.
        Пока Сколот вертелся на месте, как вожак, наблюдая за журавлями, те захватывали всё большее пространство, и скоро ушли ниже по склону - за деревьями мелькали только их высоко вознесенные головы. Сорваться с такого круга в воздух и взмыть в свободный от древесных сетей просвет уже было невозможно: слишком крутым становился угол подъема, птицы неминуемо побились бы о стволы деревьев.
        Отчаявшись понять, что происходит, Сколот закричал:
        - Взлетать нельзя! Взлетать нельзя!..
        Его не слышали или не понимали, ибо с каждым оборотом круг становился шире. И тогда он побежал наперерез журавлям, мысля оказаться впереди, но очутился сзади и, пристроившись в хвост клину, крикнул еще раз:
        - Отсюда не подняться!..
        Эти несуразные на земле птицы неслись по лесу так, что было непросто догнать. Они ловко подныривали под низкие ветви разлапистых елей, скакали через валежины, уворачивались от толстых стволов сосен, берез и всех прочих препятствий, в точности повторяя движения вожака. Человеческой прыти хватало лишь не отставать. Все попытки закричать, предупредить были тщетны, ибо перед мятущимся взором с большим отрывом мелькали только распушенный хвост и трехпалые лапы замыкающего журавля. Сколот мчался за ним, чудом избегая столкновения с преградами, не считая кругов, не взирая на ориентиры и незаметно для себя подключившись к ритму движения птичьего косяка.
        Возможно, потому и не заметил момента, когда лес кончился и вокруг оказалось поле с кустарниками и примятой снегом прошлогодней травой. Здесь он машинально прибавил скорости - и все равно не смог догнать последнего журавля, который почему-то стал забирать в гору, хотя равнина впереди была плоской, как стол.
        - Эй!- закричал Сколот, задыхаясь от встречного ветра.- Постойте!..
        И только тогда увидел, что журавлиный косяк давно оторвался от земли и теперь круто уходит ввысь…

8
        Курортный Балчик еще не осаждали отдыхающие, поэтому Корсаков ехал с тайным предвкушением покоя и счастья - так было всегда, если удавалось вырваться на несколько дней, и еще в аэропорту Варны он перевоплощался в охотника, высматривающего «дичь», спутниц на время отдыха, которых здесь было достаточно. Они тоже высматривали себе добычу, очень легко откликались на зов, а то и сами проявляли инициативу, особенно жадные до русской загульной и широкой души немки и француженки. Однако на сей раз Корсаков путешествовал со своим тяжелым и всю дорогу кипевшим «самоваром»: после пережитых событий, состояний и чувств у агентессы началось что-то вроде наркотической ломки: часто и резко менялось настроение, сиюминутные всплески радости заканчивались слезами. Иногда казалось - всё, кризис миновал, вернулось полное осознание реальности. Но через некоторое время Роксана вдруг становилась задумчивой, пугающе грезила, сама, без всяких вопросов и намеков, вспоминала Алхимика и порывалась немедля вернуться в Москву. И пожалуй, выбрала бы момент и сбежала еще в Шереметьеве, но ее удавалось отвлечь пустяковыми детскими
игрушками: сначала Марат по требованию «жены» купил забавную пластиковую обезьянку, затем красный шарик-нос на резинке, и наконец, она увидела ножницы.
        - Хочу! Купи!- закапризничала.- Это очень хорошие ножницы! Ты обещал исполнить все мои мечты!
        Ничего в них хорошего не было - обыкновенные китайские, разовые, и Корсаков исполнил бы каприз не задумываясь, но опасался давать ей в руки острые предметы, тем паче знал, что на контроле отнимут. Отговорить не получилось, агентесса уже срывалась в истерику, привлекая к себе внимание пассажиров,- пришлось купить. Роксана тут же отстригла ему полгалстука, засмеялась и спрятала ножницы в сумочку.
        Чем бы дитя ни тешилось!..
        Рейс на Варну задерживали, и, болтаясь по аэропорту, таким же образом он купил дурацкую пляжную шляпу, резиновые перчатки и флакон шампуня. Наконец агентесса притомилась совать нос в киоски и запросилась в туалет. На всякий случай Марат встал рядом с дверью, ловя на себе недоуменные взгляды женщин, и простоял так первые пять минут - Роксана не выходила. И хотя сбежать из туалета она не могла, не было окон, все равно он начинал нервничать и уже собрался войти, начхав на правила приличия, но тут спутница вышла сама. На голове ее оказалась крикливая, пестрая пляжная шляпа, на носу - красный шарик, а на руках - резиновые перчатки.
        - Ну и как я выгляжу?- засмеялась совсем не весело, будто со слезами.- Только не говори, что похожа на клоуна!
        За этим нарядом он не сразу заметил главное: волосы были обрезаны! До затылка и висков, причем неаккуратно, грубо, ступеньками, и теперь торчали из-под шляпы как у сказочного Иванушки, стриженного под горшок.
        - Ты зачем это сделала?- не удержался Корсаков, когда разглядел.- Что ты с собой натворила?
        - Это для конспирации,- шепотом сообщила Роксана.- За нами следят…
        Он уже с трудом различал стадии ее состояния, и казалось, что сам сходит с ума. Однако в тот миг он наконец-то разгадал загадку, отчего ее волосы раньше трепетали, как птичьи крылья: когда Роксана говорила что-то важное, она подавалась вперед и непроизвольно подергивала локотками, пуская волны.
        В зоне досмотра на агентессу напал приступ ярости - неожиданно стала бить кулачком в спину:
        - Зачем ты меня похитил? Что ты хочешь сделать со мной?! Я с тобой не поеду! Я все равно убегу!
        Крик на всю галерею! Пассажиры оглядывались на них, и хорошо, поблизости не оказалось оперативных ушей Интерпола или просто стукача. В самолете же, наглядевшись на проплывающую внизу землю, Роксана вцепилась ему в руку.
        - Вижу!- зашептала, как заклинание.- Алеша попал в беду. Корсаков, ему надо помочь. Его надо выручать!
        - Да с удовольствием помогу,- с готовностью заявил он, нарушая инструкцию не касаться имени гения в беседах с Роксаной.- Хоть сейчас. Но где Алхимик? Он же скрылся.
        - Я знаю, где… Но ты ведь его опять схватишь? Станешь пытать, потом выдашь, чтобы сожгли на костре. Алхимиков во все времена сажали в огонь. Ты ведь сам инквизитор, Корсаков, на тебе тоже черный крест…
        И несла такое, что озноб прохватывал. Марат с тоской думал, что ни отдыха, ни покоя на сей раз не будет, тихо сатанел и прикидывал, где удобнее всего получится случайно «потерять» Роксану - в аэропорту Варны или по дороге на Балчик.
        Решил по дороге: когда ее обнаружат в таком наряде, примут за туристку, сошедшую с ума, оставшуюся без документов на территории чужого государства. Пока обленившаяся в благодатном климате местная полиция разберется, можно не то что до Канады добраться - Земной шар околесить. Отставной капитан Симаченко должен встречать в аэропорту, так что будет свидетель. Можно остановиться где-нибудь в виноградниках, чтобы пописать, и Роксана непременно сбежит, поскольку думает о побеге всю дорогу, и ст?ит только ослабить бдительность…
        Она же словно услышала его мысли, еще в салоне самолета сбросила дурацкую шляпу, перчатки, туго завязала голову шарфиком-палантином, а на трапе вцепилась в руку и больше не отпускала. Симаченко не был посвящен в их отношения, принял агентессу за девушку для отдыха, и, то ли оттого, что капитан с первой минуты вел себя развязно, то ли ей опять что-то в голову взбрело, но уже в машине Роксана прижалась к плечу Марата и зашептала:
        - Берегись его, Корсаков! Он подлый, он отравит тебя и уже яд приготовил. Ничего не бери из его рук.
        Показалось, и в самом деле капитан был слегка напряжен, много и неестественно смеялся, будто радовался приезду хозяина, однако глаза оставались профессионально холодными и стригущими.
        - Он тебя предал,- нашептывала между тем Роксана.- Вступил в тайный сговор… А убьет ритуально. Сначала даст яд, потом всадит нож в спину. И еще живого утопит в море… Три смерти ждут тебя от его руки!
        Все это можно было бы посчитать бредом, однако когда выпутались из пригорода на трассу, Симаченко перестал смеяться и неожиданно сообщил:
        - Марат, тут проблемка возникла… Сейчас отвезу вас в Трявну, в горы, пока, недели на две. А сам рвану в Варну, к адвокату… Рвану в Варну! Неплохое созвучие для каламбура, а, мадемуазель?
        Корсаков ничего спрашивать не стал, но насторожился. Агентесса опять защекотала ухо:
        - Не отпускай его! Лучше посади под надежный замок! А ключ выбрось!
        - Понимаешь, и тут идет передел!- через некоторое время заявил капитан, взирая на дорогу.- Имущественный… Твоя недвижимость оказалась не совсем чистой юридически. Оказывается, Белый домик реквизировали у одного крупного партийного деятеля. При социализме еще проворовался… А теперь предъявил права как пострадавший от коммунистического режима. И требует возврата. Наложили арест, сейчас сам живу в сторожке, как сторож… Я нанял адвоката, Марат. Хорошего, дорогого… Но ты не обращай внимания, отдыхай. В горах сейчас тоже неплохо, воздух… Вопросы с Балчиком сам порешаю. Правда, доверенность у меня заканчивается… Я за это время как раз и катер подготовлю, акваланги… Сударыня, вы дайвингом занимались? Прошу не путать с петтингом…- Он на мгновение оглянулся и подмигнул Роксане.
        - Не пошли,- буркнул Корсаков.- Веди себя прилично.
        А сам как-то заторможенно, с трудом пытался осмыслить, что же здесь произошло и отчего уверенный в себе, даже обретший респектабельность Симаченко сейчас вертится, как виноватый молодой лейтенант.
        Дважды Марата срочно вызывали на службу, и тогда управляющему доставались «надкусанные яблоки» - снятые в аэропорту или на пляже девицы не хотели так скоро покидать уютный домик на берегу моря. Сложенный из дикого белого камня, с красной черепичной крышей, он более напоминал небольшой дворец с башенками, порталом и примыкающей крытой колоннадой в древнегреческом стиле. Еще при покупке Корсаков слышал о его прежнем хозяине, который будто бы не стал дожидаться ареста, скрылся в какой-то капстране, но уйти от судьбы не сумел и там вроде бы бесследно сгинул - говорили, пропал без вести во время наводнения.
        - Почему сразу не сказал?- наконец спросил Марат, испытывая внезапное чувство раздражения и беспокойства.
        - Вот, говорю.- Капитан подхихикнул.- Не хотел грузить - с тобой барышня… Я сам все утрясу. Как только подадим апелляцию, арест снимут. И тогда милости прошу на море… Мне бы доверенность! Адвокат ждет, а я, получается, не уполномочен…
        Он что-то явно скрывал, хитрил, однако Корсаков молча достал из сумки заранее приготовленную доверенность. И тут Роксана ловко выхватила ее и стала комкать.
        - Ну что ты делаешь?- Он с трудом отнял бумагу.
        Роксана замолчала и отвернулась. Вновь будоражить ее больное воображение Марат не стал, вспомнив инструкции руководства. И пытать Симаченко было неуместно.
        - Поехали в горы.- согласился он.- На лыжах покатаемся…
        - Там снег растаял,- пряча доверенность, сообщил капитан.- Потепление климата, говорят, парниковый эффект… Зато цветут подснежники и эдельвейсы.
        За горной саклей в Трявне присматривал местный житель-грек, который, кроме болгарского, не знал ни одного языка, поэтому с ним объяснялись знаками, как глухонемые. И это раньше устраивало - чем меньше суетилась обслуга, тем спокойнее было на душе. Тут же, буквально на следующий день, Корсаков услышал абсолютную тишину - стук крови в ушах - и почувствовал себя неуютно. Агентесса по-прежнему хранила молчание и вообще перестала замечать Марата, причем делала это демонстративно, как если бы и в самом деле была глубоко обиженной, оскорбленной женой. Единственным собеседником оказался телефон, да и то с одним абонентом - со Сторчаком. Шеф выслушал доклад, как всегда, без лишних вопросов, и у Корсакова возникло подозрение, что он в курсе всего происходящего, в том числе знает и о неожиданно измененном месте пребывания.
        - В горах Княгине сейчас будет лучше,- заботливо, однако торопливо заключил он.- За пару недель отойдет. Тебе задача поставлена - исполняй.
        И еще сложилось впечатление, что, пока он торчит на растаявшем горнолыжном курорте, где в начале лета не встретить живого человека, вокруг меж тем происходит что-то важное, в том числе и здесь, в Болгарии. Симаченко хоть и отвечал на звонки, однако все время или был за рулем, или вел какие-то переговоры и обещал связаться позже. Апелляцию он будто бы подал, но все еще не мог снять арест с имущества, сетуя на нерасторопность местной судебно-правовой системы.
        А Марат уже не верил ни единому его слову, с каждым днем все больше убеждаясь, что в безумных «ясновидческих» речах Роксаны не так уж много безумства. Однако разговорить ее по-прежнему не удавалось, впрочем как и подкупить или прельстить прогулками по горам, эдельвейсами и подснежниками. Она запиралась у себя в маленькой светелке на втором этаже и выходила лишь к завтраку, обеду и ужину, которые подавал молчаливый, безъязыкий грек, и если ела, то неохотно, не поднимая глаз, скромно, однако не по-сиротски - скорее, со скрытым вызовом. Первую неделю Корсаков дежурил в сакле либо поблизости от нее, бесцельно слоняясь из угла в угол маленького дворика, огороженного каменным дувалом, изнывал от одиночества и более от полного бездействия. Сторчак ничего не требовал, как-то невыразительно интересовался состоянием подопечной и, кажется, забыл, с какой целью послал их в Болгарию - о гребне ни разу не вспомнил.
        С началом второй недели затворничества Роксана начала выходить во двор, однако вела себя странно - как-то старательно пряталась за дувалы, если передвигалась, или просто сидела в шезлонге, подставив лицо солнцу. Наконец Марат уловил ее интерес: взгляд все время был прикован к неподвижному, законсервированному на лето подъемнику.
        - Хочешь прокатиться?- спросил он будто бы невзначай.
        Голос от долгого молчания у нее был надреснутый, хрипловатый:
        - Хочу…
        Он едва разыскал управляющего с лыжной трассы и за деньги договорился с ним, чтобы включили подъемник. Агентесса забралась в открытую люльку, боязливо поджав ноги, а когда поднялись довольно высоко, огляделась и заговорила тоном старой, ворчливой и обиженной на весь свет жены:
        - Корсаков, ты толстокожий бегемот. Неужели не чувствуешь? За нами следят! И прослушивают даже ночью! У меня в спальне кругом микрофоны. Зачем мы сюда приехали?
        - Это тебе кажется,- осторожно начал Марат и чуть не вывалился из люльки от внезапного и какого-то низкого, как инфразвук, крика в самое ухо:
        - Мне не кажется! Ничего не кажется! Нас снимают! И слушают! Вот!- Она достала из карманчика скатанный, бесформенный комок.
        Это и в самом деле оказались радиомикрофоны и портативные, с ноготь, видеокамеры на липучках.
        - Откуда это?- Марат даже изумления скрыть не смог.
        Роксана сердито отвернулась.
        - Вся твоя сакля обставлена… Все, хочу на море. Ты обещал мне море!- Потом резко обернулась, отняла у него свои находки и зашвырнула в каменную россыпь, проплывавшую внизу.- Мне надоели эти горы!- возмутилась при этом.- Из-за каждого камня выглядывают! Ночью смотрят в окна! И лица мерзкие!
        - Хорошо, мы завтра же уедем в Балчик,- наугад пообещал Марат.
        - Почему не сегодня? Не сейчас?
        Объяснять, что Белый домик находится под арестом, он не решился, опасаясь усугубить ее взвинченное состояние, однако про себя решил следующим же утром, не дожидаясь Симаченко, вызвать такси и отправиться к морю.
        - Там шторм,- дипломатично уклонился он.- Вода ледяная, низовка пошла, и медузы у берега. А завтра обещают погоду…
        На следующий день Марат знаками попросил грека вызвать такси, и тот вроде бы все понял, отрицательно помотал головой - дескать, вызвал,- однако к назначенному часу во дворик зарулил Симаченко. На другой машине, и это, видимо, сначала сбило с толку Роксану. Она села в автомобиль и, лишь когда тронулись, обнаружила за рулем капитана.
        - Я же предупредила тебя, Корсаков!- В тесной кабине ее инфразвук давил на барабанные перепонки.- Этот человек тебя предал!..
        И внезапно озвучила все, что раньше нашептывала по секрету,- про страшную смерть от яда, удара ножом и утопления.
        Симаченко на миг потерял управление, чуть не шаркнул по разделителю полос, потом резко затормозил, ушел на обочину и остановил машину.
        - Что-то с рулевым!- попытался он отвлечь внимание и полез было из кабины.
        - Сидеть,- велел Корсаков.
        Капитан обернулся и уставился на Роксану - в простоватых глазах теперь стоял откровенный страх.
        - Ну, признавайся, капитан,- устало предложил Марат, обняв спинку переднего сиденья.- Что ты тут мне приготовил?
        - Это кто?- спросил тот.
        - Моя жена. Врать при ней не смей.
        - Я так и подумал… А то с какой стати везешь из Москвы, когда их здесь…
        - Еще что подумал?
        На службе Симаченко считался незаменимым сотрудником, если надо было исполнить что-нибудь дипломатическое - как-то подействовать на шефа, чтоб замолвил слово или потребовал, и кому-то дали квартиру, назначили хорошую пенсию, повысили должностные оклады либо закрыли глаза на чей-нибудь залет. Действовал он обычно через семью Сторчака, чаще через его жену, тещу и позже дочку, поэтому лет десять кряду капитана при них и держали. Он не гнушался исполнять их любые, в том числе и тайные желания, например свозить на свидание в Питер безнадежно влюбленную дочь, обернувшись за ночь; вел какие-то секретные имущественные дела с тещей, потрафлял всяческим, иногда и вздорным капризам жены шефа и при этом умел держать язык за зубами. И надо сказать, сам оставался бессребреником, по крайней мере ничего особенного себе не требовал и находил удовольствие в своем положении быть нужным. К концу нелегкой службы он стал настолько влиятельным и так много знал, что раздраженный шеф однажды потребовал убрать его с глаз долой, а потом и вовсе выпроводить на пенсию. Никто толком не ведал, за что, а позже выяснилось, что
сорокалетнему пенсионеру удавалось все время увиливать от полиграфа, и когда Сторчак что-то заподозрил и обязал его пройти эту процедуру, обмануть умную машину у капитана не получилось. Однако сути так никто и не узнал. Да и отношение шефа к нему осталось странным: когда Корсаков приобрел недвижимость в Болгарии, Сторчак неожиданно вздумал трудоустроить Симаченко и предложил взять его управляющим…
        Капитан покусал бескровные жесткие губы.
        - Марат, давай выйдем и поговорим?
        - Ты же понимаешь, скрывать что-либо от ясновидящих бесполезно.
        - Я не предавал тебя, Марат Петрович! Я сам собирался все рассказать. Но с тобой дама! Искал удобного случая…
        - Чтоб дать яду?
        - Да ты что, Марат Петрович?!..
        - Давай-давай, и по порядку.
        Капитан уткнулся лбом в руль - собирался с мыслями.
        - Они вышли на меня еще в марте, восьмого числа…
        - Кто - они?
        - Сын бывшего хозяина Белого домика и его адвокат… Но это прикрытие, я сразу понял. Началось все как обыкновенный шантаж. Торговля, в общем. Показали решение суда о возврате собственности, дали срок. У них тут тоже есть служба судебных приставов…
        Корсаков с ненавистью уставился в его затылок, стриженый и вспотевший, как у боксера на ринге. Но спросил лениво:
        - Почему не доложил?
        - Думал, сам разберусь. А что? Доверенность на управление есть… была…
        - Восьмого марта Международный женский день,- зачем-то напомнила Роксана.- Мы с тобой отмечали его уже вдвоем. Ты в первый раз подарил мне букет черных роз. И я впервые почувствовала - ты меня любишь. Или влюблен… Только думала - почему черные?
        Симаченко обернулся и опять уставился на Роксану как на бездушный коварный полиграф.
        - Не надо гипнотизировать мою жену,- подтолкнул его Марат.- Продолжай.
        Должно быть, у капитана пересохло горло - заперхал.
        - Я оспорил решение в суде. Заявил, что мы - добросовестные приобретатели, купили у государства, представил документы. И в первой инстанции проиграл… Но этого следовало ожидать, Марат! Они же подготовились… Сейчас подал новую апелляцию, на стадии рассмотрения…
        - Кто - они?
        - Разведка, Марат. Чьи интересы представляют, сказать трудно. Говорят, международной корпорации. Но я сразу почуял - работают на правительство. Скорее, на Европу, но может быть, и на США. Или на то и другое. Тут я не спец…
        - Что предложили?
        - Сотрудничество…
        - Взамен?
        - Гражданство, деньги…
        - Ты, конечно, с гневом и презрением отверг.
        - Что мне было делать, Марат Петрович?- взмолился капитан.- Раз такая игра началась. А ты три месяца был недоступен! Я же набирал тебя по десять раз на дню! Доверенность заканчивается, не знал, что и делать… Потом гляжу по телевизору, а шефа в какую-то контору назначили. Думал, ты уйдешь, ждал, готовился…
        - И предал.
        - Не предавал, Марат! Игра затеялась! Хотели использовать меня только как посредника. Я сразу понял: ты им нужен… От них и узнал, где сейчас служишь, что за контора… А как было иначе их контролировать? Ты же сам учил…
        - Какое задание получил? Конкретно?
        Симаченко развернулся всем корпусом, встав на колени - голова уперлась в крышу.
        - Их интересует объект, с которым ты работал. Оперативная кличка - Алхимик.
        Крыша у технопарка Осколково, вернее, личной спецслужбы Церковера, была дырявая насквозь, текло как из ведра…
        - То есть все-таки поручили разрабатывать меня?
        Капитан покосился на Роксану и соврать не посмел:
        - Говорю же, в качестве посредника. Сначала я должен был напрячь тебя по поводу собственности в Балчике и Трявне. Им известно, что ты купил недвижимость на подставное лицо, знают, кто настоящий хозяин. Это они так рассчитывали на встречу с тобой. Ну, чтоб сговорчивый был… Если ты наотрез откажешься… тогда собирать информацию о твоей новой конторе. Особенно про работу с этим Алхимиком…
        - А я возьму и все тебе расскажу?
        Капитан стрельнул взглядом в сторону агентессы.
        - Нет, на это не рассчитывали…
        - Зачем меня завез в этот отстойник? Чтоб послушать и посмотреть?
        - Н-ну, в общем, да.- Капитан стал заикаться.- Н-но я так предполагал…
        - Что еще предполагал?
        - Дали препарат психотропного действия. Я должен был подмешивать его в вино, пищу… и разговаривать на скрытую камеру…
        Теперь Корсаков уставился на Роксану, которая вроде бы даже не прислушивалась к разговору и с безмятежной мечтательностью смотрела на шумящую рядом дорогу.
        - Яд подтвердился…
        - Да это не яд вовсе!- вскинулся Симаченко.- Хотя, конечно, отравление разума, сознания…
        - В самом деле, ритуальное убийство,- встряхнувшись проговорил Марат.- А нож в спину?
        - Это же в переносном смысле!- с жаром объяснил капитан.- Показать видеозапись нашей беседы, вынудить тебя на встречу… с молодым хозяином и его адвокатом.
        - Где планировалась такая встреча?
        - В море. Когда выйдешь на катере…
        - Чтоб там утопить…
        - Ты им живой нужен, Марат!- чего-то устрашился Симаченко.- Они не замышляли ничего такого!
        - А что замышляли?
        - Найти общий язык… И еще, Марат, они знают, что у тебя с шефом, как у меня… короче, напряженные отношения…
        - Это они ошиблись, я его обожаю.
        - …и уверены, что ты устроил покушение, пытался взорвать его. Говорят, у них факты есть, доказательства.
        Корсаков на мгновение вспомнил холодный ливень на дороге, то свое состояние и сверил с ним теперешнее чувство - случись подобное еще раз, не раздумывая надавил бы на кнопку…
        - То есть все-таки подбираются к Сторчаку?
        - Наверное… Подробно расспрашивали о бытовых привычках, вкусах, увлечениях. С кем спит, что ест, семья… И о вашей конторе кое-что знают. Например, про пожар. У вас там в конторе пожар был?
        - Слишком любопытных друзей ты себе завел, капитан.
        - Марат, тебя обставили со всех сторон! Обложили…
        - Дом-то еще не отняли?
        - Пока не рассмотрят апелляцию в суде, не отнимут. Арест хоть и сняли… но подозреваю, решение будет не в твою пользу.
        - Жить там пока можно?
        - Можно…
        - Поехали! Моя жена хочет на море!
        Симаченко не сказал еще что-то важное для своего оправдания и остался в замешательстве. Однако он привык исполнять команды начальника - неуверенно развернулся к рулю, показывая потный, стриженый и ненавистный затылок, вывел машину на дорогу. Пожалуй, около получаса ехали молча по горным дорогам и серпантинам.
        - Корсаков, я хочу, чтоб ты подарил мне белые розы,- вдруг капризно заявила Роксана, когда спустились с гор.- Сейчас же! Ты мне обещал!
        Он не помнил, когда и что обещал, тем паче сейчас было не до этого.
        - Где их взять?
        - Мы же в Болгарии!- восхищенно заговорила она.- В стране роз, Корсаков! Моря и роз. Здесь их должны быть целые плантации! А ты сказал - исполнишь все мои мечты…
        - Как увижу, продают - подарю.
        - Да вон же, вон! Тут кругом цветы! Из них добывают розовое масло.
        Как раз проезжали мимо придорожного поселка, и Марат хоть и не увидел роз, но велел остановиться. Роксана тотчас устремилась к каменному заборчику, увлекая за собой Корсакова, и он только сейчас сообразил - агентесса хочет что-то ему сказать.
        Они миновали забор, завернули за угол, оказавшись на сельской ухоженной улице, и тут Роксана сорвала косынку, растрепала остатки волос.
        - За нами следят!- выпалила она возбужденно.- И слушают разговоры!
        Марат уже привыкал к резкой смене ее настроений и состояния.
        - С чего ты взяла?
        - Машина преследует, темно-синяя такая… У Трявны пристроилась в хвост. На крыше - две антенны… Неужели ты не заметил? Неужели подумал, нас с тобой отпустят в другую страну просто так, без присмотра?!
        Оскол обещал разыграть преследование до Шереметьева и разыграл - там было все явно и убедительно. Здесь же, в Болгарии, тем паче после признаний Симаченко, Марату и в голову не пришло, что игрушечная слежка может перевоплотиться в настоящую. И в самом деле, Смотрящий с Церковером слишком легко отпустили его за кордон, на прогулку и отдых с агентессой. Можно сказать, даже обязали, вытолкнули! Чтобы расслабился, потерял бдительность. И конечно же приставили наблюдение - проконтролируют каждый шаг, каждое слово…
        Они сами ведут двойную игру и подозревают в этом всех остальных.
        - Ты молодец, Роксана,- искренне похвалил Марат.- Умница глазастая…
        - Я больше не Роксана!
        - Хорошо, Юлия…
        - И не Юлия!
        - Ну и ладно,- миролюбиво согласился Корсаков.- Главное, вовремя заметила «хвост».
        - Не это главное!- дерзко оборвала она.- Корсаков, не делай того, что задумал! Алеша погибнет! Вы его погубите! И ничего не добьетесь.
        - А что я задумал?- обескураженно спросил он.
        - Предательство! Ты решил встретиться с этими шпионами и пойти на сделку. Ты очень хочешь быть нужным. Но им нужен не ты, а Сторчак. Ты укажешь к нему дорогу. И они тебя убьют, Корсаков. И тебя не спасет даже побег в Канаду. Думаешь, там спрячешься и тебя не найдут? Найдут, свои или чужие. А труп бросят в море.
        Все это она говорила на ходу и тащила его куда-то по улочке в глубь поселка. От последних фраз Марат ощутил пугающую оторопь, застывшую под ложечкой болезненным комком слабости. Ни о каком побеге она не должна была знать, а название страны - Канада - он и вслух-то никогда не произносил…
        - Ты что, и в самом деле ясновидящая?- пугаясь своего состояния, язвительно спросил Корсаков.
        Роксана оборвала свой монолог и остановилась:
        - Нет… Тебе кажется, я несу вздор?
        - Откуда ты все это берешь?
        - Но ведь твой управляющий - предатель? Я его разоблачила?
        - Предатель. Но откуда?..
        - Какой ты глупый, Корсаков! Я так чувствую! А мои чувства - самый верный инструмент. Не знаю, как называется. Он такой плоский, со струнами. Я их трогаю лезвием меча и слышу звучание…
        - Чем трогаешь?- Он непроизвольно и как-то по-собачьи встряхнулся, сгоняя оторопь.
        - Мечом. У меня в деснице длинный двуручный меч. Смотри!
        Марат посмотрел на ее вскинутую руку.
        - С тобой с ума сойдешь,- признался обреченно.- Ты опять бредишь…
        - Без меня сойдешь!- мгновенно отозвалась Роксана голосом, неожиданно дерзким и властным.- Пока со мной, ты в безопасности! Отныне будешь повиноваться мне и моим чувствам. Беспрекословно, истово, всем сердцем. Если хочешь жить. А сейчас поклянись!
        До сорока лет он ни разу не женился по одной причине: как только ощущал малейший диктат избранницы (а они позволяли себе это непременно и поголовно), так его сразу же отворачивало, уязвленное мужское самолюбие противилось, как звереныш. Причиной могло стать все что угодно - жестко выраженный каприз, какое-нибудь предвзятое требование, например сменить стиль одежды, или даже грубоватый окрик. Позже он иногда жалел о внезапном разрыве отношений, но в тот миг ничего поделать с собой не мог, в душе поднималась мутная от цинизма гневная волна. Знакомые женщины пророчили ему неотвратимое и скорое женоненавистничество.
        И сейчас накатило. Роксана стояла в горделивой позе, вздергивала локотками, словно курица ощипанными крыльями, сама того не ведая, что выглядит смешно. Торчащие во все стороны, безжалостно отсеченные волосы и весь ее нелепый вид вызывали отвращение. Ко всему прочему, на них уже обращали внимание: женщина в рогожном фартуке остановилась в десяти шагах и теперь разглядывала незнакомую парочку с местечковой непосредственностью. К ней подошел мужик, что-то громко сказал на болгарском и засмеялся. А еще подтягивались две старухи с детской коляской и питбультерьером.
        - Ты кем себя возомнила?- спросил Марат, как-то разом избавившись от холодящей оторопи.- Королевой? Звездой? Тебе что такое внушили?
        - Я воинственная дева-богиня! А ты заблудший, несмысленный отрок!
        Надо было наступить себе на горло и уводить ее в машину, пока не выкинула еще что-нибудь. Марат хотел взять под трепетный локоток и получил неожиданно хлесткий удар по руке - словно плетью стеганула.
        - Встань на колени, изгой! Присягни и положи к моим ногам белые розы! Я за этим тебя позвала!
        Прокричала на всю улицу - скандалить она умела, в этом Марат убедился. А любопытных прирастало. И утешить ее взбудораженное сознание было нечем, в палисадниках цветы были, но красные, желтые и еще какие-то - ничего белого. Хоть и впрямь вались ей в ноги, чтоб удовлетворить фантазию…
        - Хорошо, я встану.- Он резко сменил тактику.- И положу розы, буду повиноваться и клясться. Только не здесь. У меня в Балчике много всяких цветов… Давай уйдем? Нам ехать пора. К морю! Ты же хотела, ты же мечтала? Помнишь?
        - Мне очень жаль тебя, Корсаков,- вдруг надломленно и как-то устало проговорила Роксана.- Напрасно ты сейчас не повинился мне, не присягнул и не принес белых роз.
        - Где ты видишь белые?!
        Марат огляделся, промелькнула отчаянная мысль - спросить у местной любопытствующей жительницы в фартуке, мол, жена хочет цветов. Но Роксана неожиданно упредила:
        - Ты опоздал, Корсаков! Белые розы в этом поселке растут только у одного человека, да и то не так много. Но теперь уже поздно…
        Смех ее показался надменным, зудящим, неприятным, как будто пальцем провели по стеклу.
        - Почему поздно?
        - Их вырвали с корнем и уже несут мне.
        - Кто?..
        - Мальчик, юноша. Когда он вырастет - станет воином. И погибнет в битве. А я подниму его и уведу с собой, в подземные чертоги света…
        В который раз за дорогу он слышал подобный бред и, помня инструкции Оскола, хотел и сейчас погасить его уговорами и ласковыми словами, однако в следующий миг увидел в конце пустынной улочки расплывчатое белое пятно - отчего-то вдруг заслезились глаза и ознобило припаленный солнцем затылок. Сначала он вытер слезы пальцами, потом выжал их, зажмурившись, и, когда проморгался, увидел лохматого веснушчатого подростка с цветами. Физиономия была вороватая, шкодная, дыра вместо передних зубов, а сам какой-то озорно-восхищенный, бежал с оглядкой, разинув рот,- явно удирал от погони. Шпана из Румынии чаще всего промышляла на болгарских пляжах, заправках, кемпингах, но не брезговала чужими дачами и садами, тащила все, что плохо лежит, дабы потом тут же продать туристам и отдыхающим. Этот походил на румына - чернявый от долгой туретчины, однако с веснушками, синеглазый и дерзкий. Он норовил сквозануть мимо людей на улице, мимо Корсакова и Роксаны, хотя она чуть запоздало вскинула руку и призывно окликнула:
        - Я здесь!
        Он не услышал, даже не глянул в ее сторону, и Марат это отметил с неожиданным злорадством - не получилось пророчество у полоумной провидицы!
        И тут откуда-то сбоку вынесло мужика с хворостиной. Воришка порскнул в сторону, запнулся на ровном месте и, падая, бросил цветы, чтоб не шмякнуться на них грудью. Розы подкатились к ногам Роксаны и рассыпались белым, колючим веером. Она помедлила, взирая свысока, после чего присела, чтобы собрать цветы, и тут мальчишка привстал на одно колено, оказавшись лицом к лицу с ней, замер на мгновение - и вдруг припал лбом к ее руке, что-то залепетал. И Марата охватила непроизвольная дрожь - это в самом деле напоминало ритуал, клятву, преклонение!
        Все это длилось, может, секунд десять, но показалось, время замерло. Пацан вдруг радостно засмеялся и стреканул, сорвавшись с места, как с низкого старта.
        Корсаков успел заметить - грязные, исколотые руки у него кровоточили…
        Стебли роз напоминали колючую проволоку с листьями, однако невзирая на это, Роксана всю дорогу держала их на голых коленях и иногда подносила к лицу, вдыхая аромат и впадая в блаженное полудремотное состояние. Похоже, цветы действовали на нее успокаивающе, по крайней мере до Балчика она не издала ни звука и настроение ее ни разу не изменилось.
        В Белом домике Роксана по-хозяйски взяла самую большую вазу, налила воды и поставила цветы в спальне, которую сама выбрала.
        - А теперь хочу на море!- заявила она торжественно и совсем не капризно.
        Симаченко предупредил: «судебные приставы», якобы описывая имущество, установили аппаратуру даже в коридорах и крытой колоннаде, выводящей в сад, поэтому сам молчал и делал многозначительные знаки Корсакову. Капитану не терпелось поговорить с глазу на глаз - чувствовалось, кроме шпионской прослушки, ему мешает еще присутствие агентессы, к которой он почему-то резко изменил отношение после того, как она появилась с цветами. Ко всему прочему он спешил в Варну и выманивал Марата в сад, а тот умышленно оттягивал разговор и с дороги принялся за омовение, почти ритуальное: полез сначала в бассейн с морской водой, заклеив рану на шее пластырем, потом в душ, после чего в приготовленную управляющим минеральную ванну - ждал, стервец, без телефонного звонка, из других источников знал, что хозяин приедет. Иначе не успел бы заказать чудодейственную, усмиряющую тело воду, которая лишь свежей имела едва уловимый запах и вкус горных балканских глубин.
        Корсаков манежил его попутно, цель преследовал иную - выявить, насколько плотно сели на «хвост» люди Оскола и под каким предлогом попытаются взять его под контроль. Однако пока тешил тело, никто из чужих не заглянул в усадьбу, даже соседи поприветствовать из вежливости. И хотя ничего подозрительного не обнаружилось, уверенность, что в покое его не оставят, лишь возросла.
        Наконец Симаченко улучил момент, когда Марат привел «жену» на полупустой Новый пляж неподалеку от летней резиденции румынской королевы Марии Эдинбургской. Роксана смотрела на море точно так же, как на белые розы,- бесстрашно и завороженно, как и многие люди, впервые увидевшие столько воды. Раздеваться она не спешила, сбросила сандалии, забрела по щиколотку и надолго замерла.
        - Что ты решил, Марат?- полушепотом спросил капитан.
        - Это ты о чем?- не сразу отозвался тот.
        - Что делать-то будем? Мне желательно сегодня успеть в Варну…
        Корсаков вспомнил предупреждение Роксаны - не отпускать, посадить под замок…
        - А не поздно? Или там ждут доклада?
        Тон Корсакова ему явно не нравился, капитан чуял подвох.
        - Марат, я сказал всё как есть. Тебе принимать решение. Или мы продолжаем диалог, если это выгодно нам, или…
        - Или отнимут недвижимость?
        - Полагаю, дело этим не ограничится. Они не отстанут…
        Роксана продолжала знакомиться с морем - приподняла подол и забрела по колено. Десятка три отдыхающих пенсионного возраста грелись на солнышке, бродили по пляжу и почти не купались. Стареющая девица с обнаженной грудью обратила на мужчин внимание и повернулась к Марату, показывая свои выпирающие, тугие и тоскующие прелести.
        Он отвернулся.
        - Пойду-ка я искупнусь! А ты иди и приготовь хороший ужин. Хочу свежайшей баранины в соусе. Как называется? Болгары готовят… Только яду не подсыпай.
        - Я приготовлю катер,- заявил капитан.- Через час нам выходить в море. Если мы продолжаем…
        - В море завтра, капитан! Что-то не укладывается в твои планы?
        - Надо сегодня, Марат. Я уже баллоны заправил.
        - Погружаться на ночь глядя? Ты что?..
        - До ночи пять часов… Нас сегодня ждут.
        - На дне, что ли? Оригинально…
        - В море, Марат.
        - Позвони и скажи, мол, хозяин - самодур, заерепенился. Ты же звонил им, когда мы ходили покупать розы?
        - Адвокат позвонил сам…
        - И ты доложил, что я приехал с прозорливой женой?
        - По поводу прозорливости ничего не говорил!
        - Но адвокат все равно заинтересовался? И приказал в ее присутствии помалкивать?
        - Ты тоже как ясновидящий, Марат Петрович!- нарочито восхитился Симаченко и глянул в сторону Роксаны. Она все-таки замочила подол платья и стояла в воде уже по пояс…
        - С кем поведешься…
        - Ну, я готовлю катер?
        - Баранину! В винном соусе! Мы их планы несколько скорректируем.
        Марат пошел по пляжу, на ходу сдергивая майку. Стареющая девица проводила его заманивающим взглядом.
        Море уже прогрелось градусов до двадцати, и все равно входить было знобко. Агентесса забрела по грудь, опущенные в воду локотки вибрировали, неряшливо отрезанные волосы трепал ветерок.
        - Ты бы разделась,- предложил Марат, тем самым проверяя ее состояние.
        - Зачем?- глядя по-прежнему завороженно, спросила Роксана.
        - В море плавают в купальнике…
        - Я не собираюсь плавать. Я вошла поговорить с морем.
        Корсаков вздохнул, хотел окунуться с головой - напекло затылок,- но вспомнил о ране. Пластырь отстал и не защищал от соленой воды.
        - Ну и как?
        - Это не моя стихия,- вдруг призналась она.- Здесь все чужое - горькая вода, соль, глубины. И птицы крикливые… Моя стихия - покой земных недр.
        - Почему недр? Еще недавно говорила - хочешь на море.
        Она перевела на Корсакова устремленный в пространство взор и глянула с достоинством. Ответ был простым и ошеломляющим:
        - Я - Карна.
        У Марата зажгло швы на шее, и в тот же миг вспомнился профессор из Склифа, назвавший укус поцелуем Карны.
        Вряд ли девица из сельской глубинки читала древнеиранских авторов, писавших на темы медицины. Значит, нахваталась от Алхимика, который расчесывал ей волосы и что-то все время бубнил. Отдать бы запись специалистам Оскола - те бы расшифровали… Или от уникального психолога, которая и свела с ума несчастную агентессу, подающую оперативные надежды…
        - Кто тебе это сказал?- будто между прочим спросил он.
        - А ты разве не видишь? Я сама отсекла себе космы, не дожидаясь суда.
        - Какого… суда?- осторожно спросил Марат.
        - Суда своих сестер. И стала Карной… Не долго я поносила золотой венец Валькирии!
        Локотки ее трепетали, то ли от волнения, то ли от холода, и будь сейчас волосы длинными, они бы зашевелились, как живые.
        - Зачем отсекла?
        - Мой избранник отверг меня… Он развенчал мою голову! Его суд - самый высший и беспощадный. Лучше бы я смирилась и предстала перед сестрами…
        Марат уловил момент, когда можно спросить о гребне, но никак не решался, опасаясь спугнуть.
        - Но при чем здесь волосы?- стал подкрадываться он.- Впервые слышу о таком обычае… Это тебе Алхимик голову заморочил? Или женщина-психолог?
        Запретная тема ее ничуть не смутила и на сей раз - напротив, показалось, на минуту вызвала тихий восторг от воспоминаний, сквозь который источалось безумие.
        - Зато он открыл целый мир! Сияющую, непостижимую бездну. Он увенчал меня, расчесал мои космы!
        - Кто?
        - Мой избранник! Я нарядилась в темно-синий плащ и летала с мечом в руке… И не преодолела земного притяжения, поддалась страсти! Сама не помню, как все получилось. Я изнасиловала его!.. Боже мой, что я натворила?.. От горя он вонзил себе зубья венца в ладонь. Он хотел остановить меня видом крови!.. Я не должна была поддаваться искусу плоти. Если бы я прочитала заклинание страсти! Всего несколько слов!.. И он развенчал. Так мне и надо!
        От ее мечтательного восторга до слез промелькнуло одно мгновение.
        К собственному изумлению, Марат ощутил искреннее желание ее утешить, однако слова подворачивались неумелые, казенные и грубые:
        - Он поступил с тобой несправедливо. В данном случае… Ничего себе - трахнул, а потом переживал…
        - Я не достойна косм Валькирии,- уже совершенно трезвым, бесстрастным голосом произнесла Роксана.- Не смей его осуждать!.. Вечная Карна - вот мой заслуженный рок. Я отсекла себе космы, не дожидаясь суда сестер. Зато теперь никто и никогда уже не коснется моей головы…
        - Да и гребня нет,- заключил Марат.
        Агентесса взглянула на него с надменной усмешкой:
        - Не тужься, Корсаков, не вымучивай слова. Ты же хочешь спросить, где мой венец? И никак не можешь…
        - Не могу,- признался он.
        - Я его уничтожила.- Роксана окунулась с головой и побрела к берегу.- Изломала на мелкие кусочки, по зубчику. И спустила в больничный унитаз. Чтоб никому не достался. Скажи, пусть не ищут…
        Он вышел следом, подал полотенце, но она не взяла - стояла на песке и обтекала, сгоняя воду ладонями с прилипшей одежды. Наряды для отдыха покупали еще в московских дорогих бутиках, однако модельное, фирменное платье сейчас превратилось в тряпку и в сочетании с сырыми остатками волос делало ее похожей на мокрую курицу. Стареющая девица с гирями грудей выглядела секс-бомбой по сравнению с Роксаной, а ведь еще недавно Марат восхищался ее совершенными, изящными формами и страдал от страстного притяжения все три месяца «супружеской» жизни…
        - Знаю, я разочаровала тебя,- озирая берег, проговорила она как-то отвлеченно.- Впрочем, ты уже избрал путь, отказался повиноваться мне. И сделал это напрасно…
        А Марат как раз не испытывал разочарования; напротив, мстительно и в унисон агентессе подумал и чуть только не сказал вслух: «Чтоб никому не достался золотой гребень!»
        И сказал бы, но вдруг заметил рядом с тоскующей гологрудой девой двух одетых не для пляжа мужчин, которые с ней переговаривались: один представительный, с плакатно-партийным лицом члена Политбюро, второй сухопарый, гибкий, остроглазый. Неизвестно отчего, но сразу подумалось - это они, хотя внешне эти двое напоминали двух отдыхающих самцов, ищущих самку, что на пляжах происходило ежеминутно.
        - Мне жаль тебя, Корсаков,- отвлекла Роксана.- Даже после смерти ты не найдешь покоя. А могла бы и тебя поднять, когда убьют. Но ты не присягнул. Поэтому морские волны не примут жертвы. Труп выбросит на камни, где редко бывают люди. Тело твое погрызут дикие лисы, поклюют птицы и поедят черви…
        Корсаков слушал ее навязчивый бред, боковым зрением следил за мужчинами и испытывал желание сейчас же, немедленно избавиться сразу от всего - от шефа с Осколом, от полоумной агентессы и этих двух незнакомцев. Точно такое же паническое желание было, когда он пытался избавиться от радиоуправляемого фугаса, который неизвестно когда рванет.
        А может, и вовсе не рванет…
        Часть монолога Роксаны провалилась в эти чувства и не тронула напряженного слуха.
        - С морем я познакомилась,- заключила она с торжественной радостью.- Омыла свою память и вспомнила имя! У каждой Карны есть земное имя, но я забыла его. А меня звали Белой Ящерицей!
        - Поздравляю,- буркнул он, сдерживаясь, чтобы не назвать мокрой курицей - так о ней думал в тот миг.
        - Теперь хочу взглянуть на землю!- вдохновенно продолжала она.- А потом и на недра. Потому что я богиня земных недр! Ты запомнил мое имя?
        - Запомнил…
        - Теперь иди, Корсаков, тебя ждут.
        - Кто ждет?- чуть невпопад спросил он.
        - Та женщина!
        Роксана указала на гологрудую и сама пошла в сторону резиденции румынской королевы.
        В этот миг Марат случайно встретился взглядом с плакатно-партийным и убедился, что интуиция не подвела - это были они. Видимо, тоже вздумали подкорректировать свои планы и явились сами…

9
        Чингиз Алпатов позвонил вечером, когда Смотрящий ехал к себе в загородный дом. И звонок его застал как раз на повороте, где Корсаков взрывал «мерседес» шефа. Вскоре после всяческих следственных действий на обочине появился железный крест с венком - такие стало модно ставить на месте автокатастроф. То ли районные власти расстарались и установили этот памятный знак, то ли бесчисленные и изощренные враги поспешили хоть таким образом похоронить реформатора - в любом случае это не понравилось и водитель получил задание снести крест. Поручение было исполнено следующей же ночью, однако наутро, когда Сторчак поехал на работу, обнаружил его на прежнем месте, причем новенький, только что сваренный из труб и со свежим венком искусственных еловых лап и цветов. Водитель не подозревал об имитации покушения, считал, что им тогда повезло, броня спасла от гибели, и каждый раз потом, проезжая мимо, набожно крестился, однако прекословить шефу не посмел, на его глазах вырвал крест из земли, унес в лес и где-то спрятал. Но вечером там уже стоял другой, причем теперь выше прежнего и, мало того, залитый у основания в
свежий бетонный раствор. Как-то сразу стало понятно, что это дело рук многочисленных ненавистников. Тем не менее Смотрящий, поскольку суеверием и мнительностью не страдал, давно привык к угрозам, а к подобным знакам относился с усмешкой, даже начальника охраны не стал напрягать по этому поводу - махнул рукой и перестал замечать, что там, на обочине.
        Звонок Хана застал его возле креста.
        Не объявлялся Хан, пожалуй, месяца два - с тех пор как вернул Церковеру захваченные танкеры и приехал извиняться. Тогда Сторчак еще не знал о существовании продвинутого психолога, работающего на Оскола, и вообще скептически относился к этой модной профессии, такой бесполезной для России, где более потребны отряды вооруженных бойцов, а уж никак не знатоки тонких человеческих струн. Но старый бизнесмен и тут шел впереди всех, используя новейшие приемы разрешения конфликтов, и, надо сказать, в том преуспел. По крайней мере, эффект тогда Сторчака поначалу изумил: распоясавшийся, дерзкий Чингиз, посмевший окрыситься на него, вновь превратился в робкого молодого специалиста-нефтяника, который даже назывался по-русски, Анатолием, чтобы не резать слух своим громким именем. И зачем-то подчеркивал свое пролетарское происхождение - дескать, со времен монголо-татарского нашествия все поколения его рода были московскими старьевщиками и дворниками.
        С повинной Чингиз явился со всеми четырьмя женами и девятью детьми, которые едва влезли в лимузин, без охраны и даже водителя - сам сидел за рулем. Высыпав из машины, жены и дети поп?дали на колени, а среди них была даже старшая дочь - красивая, безголосая, но раскрученная звезда шоу-программ!
        Сам Хан снял тюбетейку, подошел и склонил голову:
        - Прости, ата!- И глаз не смел поднять.- Во имя Христа и Аллаха прости и не сердись! Я подлый шакал, посмел на тебя худое слово сказать. Будь я трижды проклят! Брось в меня камень!
        И все его семейство заголосило хором.
        Умел просить прощение: вдруг с акцентом заговорил, тюбетейку надел, и обычаи вспомнил, и богов - вроде бы даже сам готов был пасть на колени и ноги целовать. В искренность и истинность чувств Хана Сторчак тогда не поверил: во всем проглядывала определенная театральность, нарочитый восточный обычай раскаяния, продемонстрированный с умыслом, дабы и повиниться, и одновременно за ширмой лицедейства сохранить лицо. Не случайно же прихватил старшую дочку-красавицу, которая хоть и стояла на коленях, да улыбалась затаенно и мечтательно.
        Столь внезапное его преображение Сторчак тогда с работой психолога не связывал, а решил, что Чингиз одумался после того, как началась у него полоса неудач: сначала на Балтике, у берегов Германии, потонул танкер с нефтью - Церковер все-таки накаркал. Случился разлив в открытом море, на ликвидацию последствий Хан изрядно потратился и потом еще штрафы платил. А вскоре американцы заблокировали его счета в банках, заподозрив, будто он финансирует «Аль-каиду». Едва Хан доказал, что к терроризму непричастен, как на вертолете разбился его родной брат, занимавшийся транспортировкой нефти. Вероятно, потомственный дворник и заборзевший Хан решил, что прогневил богов, либо свои несчастья отнес к жестокой мести Смотрящего - так подумал Сторчак. Но несколькими днями позже, подхихикивая и розовея от удовольствия, Оскол рассказал, как засылал к Чингизу молодую хрупкую женщину с маленькими ножками, после визита которой злобный пират превратился в ягненка, пригнал баржи, принес извинения, добровольно, без судов, оплатил неустойку и на личном самолете отправился в Мекку совершать хадж.
        Сторчак тогда скрыл от него семейное покаяние Алпатова, впрочем как и то, что Чингиз показывал ему зубы.
        На сей раз прощенный Хан вежливо напросился на встречу, и Смотрящий, в своем доме принимавший редко, не отказал. Искупая вину, уже без всякой театральности, Чингиз пожертвовал на технопарк огромную сумму, и первый транш уже был на счету Осколкова. Сторчак по этой причине тайно злорадствовал - знал бы волчонок, на что пойдут его деньги! Однако встретиться с ним согласился по иной причине: он давно ждал подвижек в среде нефтегазовых компаний, другой реакции на открытие технопарка, по которой можно было бы судить, дошел ли до них слух о настоящем назначении Осколкова, знают ли они, на каком дубе хранится сундучок с яйцом, в коем заключена их смерть.
        Отслеживать информированность компаний по результатам торгов на биржах, по стоимости акций, при постоянных искусственных скачках цен было невозможно. А Церковер спал и видел, как однажды, проснувшись, мановением руки своей обрушит не только цены, биржи и транснациональные компании - экономику многих стран, особенно ближневосточных, одним только заявлением, что владеет технологией альтернативного топлива. Его до крайности возбуждала сама мысль, что это однажды случится, поэтому еще недавно жадный до всевозможных утех и развлечений Оскол вел почти аскетичную жизнь, ходил, как Майкл Джексон, с повязкой на лице, тратился только на врачей и собственную безопасность. Он перестал выезжать и уж тем более вылетать на вертолете с территории технопарка, окончательно поселившись в скромном особняке на краю кукурузного поля, занимался физкультурой, проводил курсы лечебного голодания и воздерживался от всех прочих излишеств. Если у него где-то там кольнуло, заныло, засвербило, собирался консилиум, а прислуга немедля мчалась за Сторчаком. Церковер боялся умереть внезапно, не успев отдать наказов, последних
распоряжений и некоего устного завещания, которое намеревался озвучить только Смотрящему и на смертном одре за миг до того, как душа покинет тело.
        Особой тайны тут не было: после провала операции Оскол занимался розысками Алхимика только с помощью своей личной службы и никого более не подпускал. Люди Филина все чаще куда-то уезжали на микроавтобусе с тонированными стеклами, часто сам начальник разведки снисходил и просил у Смотрящего автомобиль с мигалкой, после чего исчезал вместе со своим портфелем на целый день. Сторчак даже с облегчением избавился от этой обузы, контролировал лишь своего подчиненного Корсакова, бывшего в Болгарии, и молился, чтобы с Церковером ничего не случилось.
        И все-таки несколько раз Смотрящий поддавался на его провокации, приезжал на зов, однако Оскол умирающим не выглядел - просто старику становилось одиноко в окружении врачей и сиделок. Судя по заключению врачей, телесному здоровью Церковера могли завидовать двадцатилетние юноши. А вот что касается рассудка, то его увлечения конспиралогией настораживали.

«Вы еще простынете на моих похоронах»,- говорил Сторчак сакраментальную фразу.
        Он ждал момента, когда пройдет первый сигнал по нервной системе сырьевой экономики. И не обвал цен, а именно этот знак можно было считать поворотом в новую эру глобальной энергетики будущего. Даже пока не имея в руках топлива и технологий, а всего лишь одну реальную надежду на близкий успех, можно было уже управлять всеми рыночными процессами. А кто будет стоять ближе всех к истоку, тот и возьмет в руки рычаги. Если бы Сторчак сам не видел эти несколько зерен, добытых в квартире Алхимика, и более того - последующий пожар в Осколкове, он не поверил бы в такую возможность. Железный столп, восставший из руин корпуса, был зримым и осязаемым свидетельством и символом начала новой эпохи - топливо и его беспредельные энергетические перспективы существовали! Остальное было делом времени, техники и собственной разворотливости.
        После торжественного открытия технопарка бывшие узколобые соратники недоумевали, с какой стати Сторчак оставил атомную энергетику и производство, кинувшись в непонятную, маловразумительную и научную отрасль нанотехнологий. Они посчитали, что карьера Смотрящего входит в глубокий закат, коли он согласен возглавлять столь темные направления в экономике. С таким успехом можно опуститься до директора банно-прачечного комбината, и уж лучше тогда не позориться и отойти в сторону. Кто хоть немного соображал и видел чуть дальше собственного носа, насторожились и стали пытливо присматриваться к Сторчаку и его новому окружению. Там, куда ступал Супервизор, начиналось движение, революционный процесс, качественный сдвиг. Они расценивали его как маршала Жукова на фронте - куда приехал, там жди наступления. Но такие соображающие были в мизерном меньшинстве, по своему статусу относились скорее к ярым врагам, чем к друзьям, и более всего годились для прикрытия - фигура Смотрящего им казалась зловещей. Среди них сразу же возникло стойкое убеждение: Сторчака кинули на это направление, дабы раз и навсегда покончить с
новейшими технологиями в России. Или на отмывку каких-то астрономических черных капиталов, ибо черная нанотехнологическая дыра способна поглотить любое их количество, выбросив чистенькими где-нибудь в офшорных зонах.
        Сторчак никого и никогда не переубеждал, и если приходилось выслушивать разные суждения, лишь улыбался, отлично понимая, что его улыбка в любой ситуации вызывает неприятие и ненависть. А эти сильные чувства затмевали все остальные и тоже годились для прикрытия.
        Хан был нефтяником, ни к какой категории не относился, и по нему, как по эталону, можно было определять, наступил ли тот миг поворота в умах сырьевиков или еще можно потянуть время. Чингиз тешил очень маленькую, легко достижимую ханскую мечту - быстро разбогатеть, завести несколько жен, толпу детей, много ненужного движимого и недвижимого имущества и восточного почтительного, подобострастного преклонения. Ему даже было невдомек, что Смотрящему все равно, скалятся ли на него, тайком устанавливая крест на обочине, кусают дающую руку или ее лижут. Он ожидал иных, одному ему понятных судьбоносных знаков и им следовал.
        Визит Чингиза совпал с еще одним событием, случившимся далеко от Москвы. Пока отечественные разжиревшие нефтяники ради русской забавы «кто кого больнее огреет шапкой» св?рились с правительством, поднимая цены на заправках и возбуждая толпу, на Западе почуяли кислородный аромат алхимических опытов. Организованная утечка информации почти мгновенно возбудила потребителей углеводородного сырья, и специальный агент Сторчака доложил, что по инициативе некой иностранной разведки вошел с ней в контакт. По его мнению, люди, представляющие англо-американские интересы, настойчиво ищут неофициальный выход на Смотрящего и его новую контору в Осколкове. Неудача с захватом Алхимика и его исчезновение, конечно, подрубили сук, и хотя провал операции был в какой-то степени предсказуем - аналитики Церковера предупреждали о возможном проявлении третьей силы,- Сторчак в панику не впадал и решил послать Корсакова для установления этих связей. Однако несмотря на мнение Церковера, он сразу же отказался от мысли использовать бывшего начальника охраны «всветлую», то есть поставив определенную задачу.
        Еще по опыту имитации покушения на себя Смотрящий убедился, что Марат проявляет инициативу и успешно решает оперативные вопросы, только когда все делает спонтанно, не зная конечной цели, а лишь повинуясь порыву. Грубый прокол с Алхимиком был тому доказательством - планировать его действия оказалось невозможно, все получалось наигранно и коряво. Редчайшая способность абстрагироваться от собственной личности и чувств, которая вводила в заблуждение даже полиграф, была давно оценена Сторчаком и как нельзя кстати годилась для такой операции. Корсаков и свихнувшаяся агентесса должны были сыграть роль не только связников, но еще и неких искусителей, прямых претендентов на вербовку, поскольку оба на протяжении длительного времени вступали в прямой контакт с гением, а агентесса - и вовсе в сексуальный. Они могли стать приятной добычей, неожиданным приобретением для западных спецслужб, ищущих путь к секретам Осколкова. Кто еще, как не эта парочка, мог удостоверить существование Алхимика, обрисовать его, рассказать о привычках, увлечениях и прочих деталях, делающих из мифа живого человека? А самое главное -
подтвердить важнейший факт: неведомый гений находится на территории России, а не в Китае, как может казаться потребителям углеводородов. И не где-нибудь - в Осколкове, в ведении Смотрящего.
        Сторчак сейчас ожидал, что Чингиз принесет ему отраженную в кривом западном зеркале информацию об Алхимике,- другого пути узнать о нем у отечественных нефтяников не было.
        И тот оправдал ожидания.
        - Михаил-ата, я пришел к вам с единственной целью,- с порога начал Алпатов.- И много времени не отниму. Развейте мои опасения. В узких информированных кругах наших потребителей распространяется дурной слух. Будто уже ведутся работы по производству альтернативного топлива. Мы стоим на пороге невиданного кризиса, и надо ждать резкого и бесповоротного падения цен на углеводородные энергоносители. Что вы мне скажете?
        Сигнал прошел, и нервная система отреагировала. Теперь оставалось ждать, когда она напряжется, натянется до некой средней точки и начнет звенеть. Лишь тогда ее можно будет настраивать, как струну на музыкальном инструменте.
        - Врут все,- коротко ответил Смотрящий и улыбнулся.- Цены сбивают. Не поддавайся вражеским проискам партнеров, Чингиз. Чего тебе опасаться?
        - Не хочу, чтобы мои дети снова пошли мести московские улицы и скупать старые вещи.
        - Даже твоим правнукам это не грозит.
        Олигархи, кажется, начали думать не о сегодняшнем - о грядущем дне, чего раньше у «голодных» не наблюдалось в принципе.
        - Но ведь когда-нибудь это произойдет?
        - Непременно,- согласился Сторчак.- Это произойдет. Когда-нибудь.
        Хан, который, вероятно, перед этим ночей не спал, измученный тяжкими мыслями, отер уставшее, одутловатое лицо и возложил руки на круглый, спущенный книзу, ханский живот, лежащий в штанах, как глобус.
        - Мне кажется, очень скоро,- обреченно вымолвил он.- И это не происки партнеров.
        - Что же тебя напугало?
        Будучи Анатолием, Чингиз так старался выпутаться из нищеты и подняться, что вместе с производством успевал еще серьезно заниматься наукой, защитил докторскую диссертацию и среди своей братии слыл человеком ученым, что подтверждало его эталонные качества.
        Сейчас он не спеша извлек из барсетки две бархатные коробочки, в коих обычно держат украшения, поочередно раскрыл их и выставил перед Смотрящим. А у того сначала даже промелькнула мысль, что Алпатов сошел с ума и притащил взятку в виде каких-то драгоценностей, хотя еще со школы капиталистического труда знал, что Сторчак никаких подобных подношений не принимает.
        - Полюбуйтесь, уважаемый Михаил-ата,- прежним тоном проговорил Чингиз.- Как вы думаете, что это?
        Содержимое коробочек находилось в запаянных стеклянных пеналах: в одном какая-то серебристая стружка в виде запятой, в другом - крупная, массивная печатка.
        - Если вам трудно рассмотреть, я могу разбить стекло.- Он достал молоточек.- Хотите? И дам лупу. Я проводил экспертизу…
        Сторчаку не нужно было ничего разбивать и показывать. Этот металл он мог узнать даже беглым взглядом, поскольку в ящике его рабочего стола лежал целый брусок, так же запаянный в стеклянную ампулу.
        - Химически чистое железо,- прокомментировал Хан.- Здесь образец в виде стружки. А здесь уже ювелирное изделие.
        Смотрящий пожал плечами:
        - Откуда это у тебя?
        - Помощники прикупили по случаю, через интернет-магазин. Диковина…
        - А что, теперь модно?
        - Скорее, престижно. Исключительно гламурные вещицы. Только не говорите, будто видите впервые. Полагаю, каждый день заходите в зеленую пирамиду и любуетесь на этот металл.
        Сторчак в тот момент понял, что недооценил нервные связи «голодных» отечественных олигархов и научных сотрудников Осколкова. И что Чингиз не выглядит озабоченным и перепуганным беспризорником, у которого вырывают изо рта корку хлеба. Вместо ожидаемого смятения и шока процесс начался сразу со второй, агрессивной, фазы.
        - Да, мы проводим кое-какие опыты,- однако же уклончиво сказал Смотрящий, словно не заметив состояния визитера.- Но они никак не связаны с будущим твоего бизнеса.
        - Это высокие технологии. Очень высокие. Не следует подниматься так высоко, Михаил-ата. Не стоит опережать время. Это не нужно ни нам, ни нашим партнерам. Это не нужно никому! И вам в том числе. Пожалуй, будет правильно, если эту мысль донесете наверх вы, а не кто-либо другой.
        Это уже было не просто предупреждением - явной угрозой. Чингиз словно забыл о своем покаянии, будто не ломал тюбетейку, положив к ногам Смотрящего свою семью. Он говорил и очень знакомо, по-сторчаковски, улыбался - научился скрывать свои чувства потомственный старьевщик…
        - И передайте вот это,- Чингиз указал на коробочки,- великим князьям на память от татарского хана. Пусть помнят, от кого получали ярлык на княжение.
        После визита Чингиза Смотрящий был несколько возмущен и обескуражен, хотя это не помешало трезво осмыслить ситуацию.
        Аналитики технопарка Осколково работали всю весну и исследовали столп, восставший из пожарища, вдоль и поперек. Они отобрали множество проб, в основании даже просверлили сквозные отверстия, чтобы изучить внутреннюю структуру. Спектральный анализ металла выявил следы многих марок стали, меди, алюминия и даже чугуна, под воздействием топлива перевоплощенных в чистое железо, однако установить технологические тонкости, объяснить, каким образом из металлолома возник не встречающийся в природе металл, не представилось возможным. И все-таки старые ученые, практики и теоретики, быстро сообразили, что этот материал, вопреки всем теориям и практикам металловедения, послужил основой для последующего производства серебра и золота. Тот же вывод подтверждали пробы, полученные в результате анализа соскобов из тигельной печи и инструментов, которыми пользовался Алхимик. Серия опытов, проведенная аналитиками, также показала перспективность их размышлений, но все попытки сварить из железа серебро, используя тепло высокочастотного электричества, угля, газа и прочих известных энергоносителей была тщетной. К тому же
переплавка металла нарушала его свойства и химически чистое железо на воздухе почти мгновенно превращалось в ржавчину, тогда как под воздействием топлива оно покрывалось тончайшей антикоррозийной пленкой черного цвета и напоминало черненое серебро.
        То есть для получения драгоценных металлов требовалось опять же чудодейственное неведомое топливо, которое иным ученым довелось даже подержать в руках. И все равно эксперименты продолжались, благо что исходного материала было достаточно - по подсчетам, около трех десятков тонн, а еще несколько монет и серебряная гребенка. Однако к этому богатству относились бережно, как к лунному грунту. Каждый последующий опыт обсуждался на коллегии под руководством Церковера и им же благословлялся. Весь технопарк, включая «кукурузную» поросль и даже охрану, замирал, когда производился очередной эксперимент. Особенного результата ждали от обратного процесса, пытаясь из серебряного пятирублевика сварить железо, чтобы найти некие алгоритмы. Затем пожертвовали одним золотым полтинником, намереваясь проследить путь перевоплощения его в серебро, после чего попробовали сплавить их в единое целое, обрабатывали кислотами и щелочами, варили в вакууме и под высоким давлением, воздействовали разночастотными токами, лазерами, радиоактивным облучением и погружали в плазму.
        Или ничего не происходило, или в итоге получали щепоть ржавчины.
        Подняли всю мировую литературу по опытам средневековых алхимиков, изучили работы по физике, металловедению и теплотехнике авторов позапрошлого века, в том числе Ломоносова, открыв для себя много нового; прочитали десятки научно-фантастических романов, исследовали загадочную жизнь и деятельность Николы Теслы и выдвинули полторы сотни версий, каждая из которых могла бы стать докторской диссертацией. Однако по условиям контракта сотрудники секретной зоны Д не имели права ничего писать и публиковать; впрочем, к этому особо и не стремились. Церковер когда-то собирал их как аналитиков, чтобы проводить научную экспертизу чужих идей, мыслей и проектов, добывая рациональные зерна,- и они таковыми оставались, осознавая, что одни лишь аналитические способности не всегда полезны для прикладной, экспериментальной науки будущего.
        Для прорыва требовались иное мышление, другой склад ума, свежие, не отягощенные старой школой мозги и новый взгляд. Старики, узкие специалисты, прошедшие через горнило бесчисленных оборонок и НИИ советских времен, хорошо это понимали, поэтому вырезали из основания эталонный блок загадочного металла, положили его в стеклянный аквариум и откачали воздух, дабы сохранить в первозданном качестве. И только после этого с ведома Церковера сделали пространный доклад о результатах своих опытов и с началом лета наконец-то допустили к феномену молодых, подающих надежды ученых, которые, взирая на старшее бестолковое поколение, выпускали сатирическую стенгазету «Кукуруза» и, по оперативным данным, тайно готовили самый настоящий бунт.
        Если работу своих аналитиков Церковер в большей степени финансировал сам, намереваясь удержать научный процесс в своих руках, то на изыскания молодых Сторчак выбил деньги из бюджета и специального фонда. Срочно отремонтировали два корпуса под новые лаборатории, закупили импортное оборудование, материалы, увеличили штат технических работников и принялись за дело. Будущие гении сразу отказались от метода «тыка», составляли компьютерные модели экспериментов, программировали, просчитывали эффект и в конечном итоге тоже выскребали, вырезали и высверливали кусочки для анализов и опытов из щедрой железной руки. Разочарованные Братья Холики вновь вдохновились и теперь лично курировали Осколково, ожидая в скором времени положительного результата. Аналитикам было велено не вмешиваться в процесс, не контролировать и не давать никаких советов, чтобы полностью развязать руки молодым талантам и дать волю их творческому воображению.
        Лаборатории работали круглыми сутками и даже в выходные дни, эксперименты производились самые невероятные, которые и в голову не могли прийти старшему поколению, впрочем как и объяснение природы некоторых явлений. Например, после окуривания образца ладаном и чтения молитвы кусочек чистого железа без всякого иного воздействия превращался в серебро высокой пробы, напрочь выбивая почву из-под ног безбожных стариков. Для чистоты эксперимента призывали посредников, которые проделывали религиозные манипуляции, священников и даже людей со стороны - все получалось. Объяснить чудотворство было невозможно, и все же это посчитали за промежуточный результат, с подачи Братьев Холиков продемонстрировали сопровождающим исследования летописцам, которые отсняли целый фильм про очевидное и невероятное для строго служебного пользования. Уникальное явление киношники относили к разряду непознанного и сравнивали с ежегодным чудесным сошествием благодатного огня в Иерусалиме, намекая на то, что и альтернативное топливо Алхимика имеет ту же природу. Де-мол, гению удается каким-то образом управлять этим процессом,
превращать то, что невозможно осмыслить и растолковать с точки зрения науки, в определенную технологическую цепочку и получать горючий концентрат этого благодатного огня, называемого соларис.
        Буквально через неделю та же группа молодых гениев научилась превращать серебро в золото наложением рук - и тогда заговорили о чудодействе, выдвинули целые теории, объясняющие природу явления. Молодые гении обещали в следующий раз вообще ошарашить допущенную к секретам публику тем, что покажут сам процесс производства топлива, аналогичного тому, из-за которого случился пожар в Осколкове. Все замерли в ожидании, по распоряжению одного из Братьев Холиков на территории технопарка заложили и освятили фундамент храма, однако группа продвинувшихся ученых внезапно исчезла. Сразу же заподозрили похищение, во всем винили американскую Силиконовую долину, но вскоре молодые гении объявились в Литве, откуда сделали заявление, что все их открытия - безвинный розыгрыш, инспирированный старшей дочкой Хана, якобы затеявшей новое шоу на телеканале.
        Церковер после такой шутки своих воспитанников слег с приступом гипертонии. Под руководством личного батюшки он постился, учил молитвы и готовился принять крещение, как только в Осколкове возведут церковь. Бледный от голода и воздержания, иногда он проговаривал вслух свои тайные мысли - дескать, а не Божие ли это провидение? Что, если Алхимик послан Всевышним и топливо - благодать небесная, манна, просыпанная на землю, дабы насытить алчущих и спасти недра земли от расхищения? А может быть, он дьявол, бес-искуситель, пришедший в образе безвинного кудесника, дабы смутить умы ложными надеждами? Его религиозность Сторчак тоже отнес к старческому маразму, ибо еще тогда заподозрил, что все это устроенное в Осколкове чудотворство - умышленная, спланированная дискредитация научных работ, попытка нефтегазовых компаний выдать их за мракобесие. Правда, смущал слишком уж изощренный способ, явно придуманный не самими молодыми гениями.
        Чудотворцев без особых хлопот вытащили из Литвы, поместили в зону Д, там поработали с ними и установили вполне реальных заказчиков и размер гонорара, выплаченного за столь изобретательную акцию. Нефтяники тут были ни при чем, хотя дочка Хана оказалась в этом шоу не случайно; как выяснилось, это всполошились банкиры, ювелиры и золотодобытчики, заподозрив, что в Осколкове ведутся секретные работы по производству драгоценных металлов с использованием древних алхимических рецептов.
        Этот случайный переполох тоже годился как прикрытие, поэтому шутников наказывать не стали, посадили под надзор охраны на территории технопарка, и так образовалась вторая шарашка - первой считалась аналитическая группа Оскола.
        После встречи с Чингизом Сторчак лично порыскал по Интернету и очень скоро отыскал магазин, где торгуют образцами чистого железа и изделиями из него по цене золота. И судя по заказам, от покупателей нет отбоя.
        Он не рискнул в очередной раз тревожить Церковера столь неожиданным открытием (тот еще проходил курс реабилитации и жил под наблюдением врачей в своем особнячке), однако же о визите Хана доложил подробно, чем обрадовал старика.
        - Теперь побольше интриги!- оживился Оскол и добавил странную фразу, словно уже знал о хищениях: - Даже сор, вынесенный из избы, должен приносить пользу.
        По негласному приказу Смотрящего железную руку немедленно обследовали, и оказалось, что при внешней целостности вся сердцевина ее вырублена: юные гении нашли способ, как можно через маленькое отверстие выбирать нутро. В один день охрана изъяла больше десятка хитроумных, на уровне технических изобретений, радиоуправляемых роботов-трансформеров, которых запускали в дырки, чтобы добывать драгоценную стружку. Иные вчерашние студенты так преуспели, что приезжали в Осколково уже на роскошных автомобилях и байках.
        И тут впервые Сторчак увидел ветерана экономического шпионажа Филина бедным, несчастным и безутешным. Вечно невозмутимый, этот человек с портфелем, числившийся начальником внутренней охраны Осколкова и отвечавший за безопасность лично, ползал по пепелищу, заглядывал в отверстия железной руки и, перемазанный пылью, пеплом и сажей, подсчитывал убытки. Оказывается, он даже ругаться умел, причем как старый энкавэдэшник.
        - На Соловках сгною!- скрипуче ворчал он.- Гении, мать вашу… Молодые таланты, вундеркинды… Я вам такую шарашку устрою!
        По его приказу над пожарищем вместо сетчатой пирамиды немедленно возвели стальную, поставили сейфовые двери с замками, охрану и ввели пропускной режим, а воровитых вундеркиндов также поместили во второй лабораторный корпус-шарашку.
        Выносить сор из избы в период агрессивной фазы нефтяников Смотрящий все же не решился. Опыты с чистым железом резко сократили, открывали пирамиду и показывали памятник только в исключительных случаях под присмотром Филина и определенным лицам - министрам, академикам и зарубежным партнерам, да и то с соблюдением мер безопасности. Однако вездесущая пресса, скорее всего по наущению нефтянки, быстро вычислила, откуда идет утечка химически чистого железа, поразительно точно связала его с пожаром в Осколкове и принялась возбуждать общественное мнение, утверждая, что от железной руки уже ничего не осталось, и требуя публичной экспертизы. Сторчак немедленно реанимировал давно умерший скандал с несуществующей в природе красной ртутью и так же запустил в прессу, как запускают встречный пал во время лесного пожара. Вкупе эти два пламени непременно погасят друг друга, и несчастный Церковер успеет окончательно поправиться.
        Информационная война сейчас была на руку: всякое заблуждение нефтяников, будь то поставщики или потребители, повышало напряжение в их рядах, несло разнотолки и подталкивало фазу агрессии к завершению. Затем должна была последовать фаза массового покаяния - Смотрящий хорошо знал психологию голодных и алчных олигархов. Как только начнут ломать тюбетейки, шапки и кипы, становиться в просящие позы, следует ожидать резкого притока инвестиций.
        Еще в начале своей карьеры реформатора Сторчак взял за правило высшим пилотажем управления считать условие, когда реформы проводятся на деньги тех, против кого эти реформы направлены. Умирающие сами обязаны заботиться о своих гробах и оплачивать раскопку могил.
        Вопреки ожиданиям, агрессия не снижалась, давление на Осколково увеличивалось, нефтянка начала подпитывать не только журналистов, но и правозащитников, заговорили о правах на информацию и общечеловеческих ценностях. Особенно свирепствовали по поводу шарашек - мол, на территории Осколкова введен сталинский режим, молодых ученых содержат в камерах, в полной изоляции от мира, и вынуждают работать. Знали бы они, как эти нечистые на руку гении мечтали угодить в такие благоустроенные тюрьмы, ибо им светили реальные, с большими сроками за мошенничество и хищения в особо крупных размерах.
        Сдержать этот напор было несложно, однако когда вступила тяжелая артиллерия в виде обеих палат парламента, пришлось с пользой для дела вынести кое-какой сор из избы. Ни о какой публичности речи быть не могло, к очередному обследованию допустили только известного авторитетного академика, медийного детского врача и представителей от палат парламента. И тут обнаружилось, что пресса писала правду: всего за месяц, прошедший между ревизиями, девятиметровый монолит выгрызли изнутри настолько, что в некоторых местах оставалась корка чуть толще консервной банки. А последующая проверка установила, каким образом злоумышленники, невзирая даже на личный контроль Филина, продолжали выедать железную руку!
        Оказывается, на случай ядерного нападения еще во времена «холодной войны» все корпуса НИИ зернобобовых связали подземными галереями. Один из таких бетонированных ходов вел в подвал сгоревшего здания, которым воспользовались расхитители. Они беспрепятственно проникали к основанию столпа и все это время добывали, кстати сказать, очень мягкий и пластичный металл. Кроме того, служба внутренней охраны обнаружила еще два подземных хода, которые пробивались с помощью гастарбайтеров на территорию технопарка со стороны МКАД, к счастью незавершенных.
        Молодых ученых на фабрику гениев собирали со всей страны поштучно, через десятки конкурсов, индивидуальных и длительных бесед с каждым. Комиссию возглавлял сам Церковер - тонкий психолог и знаток человеческих слабостей. Он изучал даже родословные кандидатов, дабы проследить генетику умственных возможностей, проверял по своим оперативным каналам на предмет склонности к противоправным действиям живых и мертвых родственников, использовал для отбора многие наработки физиономистов и хиромантов, когда-то еще в лагере начитавшись подпольного издания Ломброзо. Ничто не спасло - воровали все поголовно, используя для этого весь интеллектуальный потенциал, причем тащили не только металл, но и дорогостоящее оборудование, закупленное за рубежом, деньги, отпущенные на исследования, и кукурузу с полей.
        И на этот раз сдавать в прокуратуру Сторчак никого не стал, позволил Филину временно открыть третью шарашку в лабораторном корпусе и посадить изобретательных гениев под надзор охраны, которая уже давно выполняла функции внутренней полиции.
        Скрыть эти факты уже было трудно, но все-таки возможно, хотя бы на срок, пока Церковер окончательно не поправится. Однако начальник разведки Филин, будучи подчиненным напрямую, пришел и все в деталях доложил Осколу. В том числе и о том, что вся фабрика гениев - гордость и заслуга Церковера - помещена в шарашки под надзор внутренней полиции и теперь даже в столовую ходит строем.
        Тут не выдержала даже телесная молодость, и марлевая повязка не спасла - произошел инсульт, и Церковера разбил паралич правой стороны. Когда Сторчак узнал об этом и примчался в технопарк, Оскол лежал, опутанный трубками, обставленный аппаратурой и что-то невнятно бормочущий. Он шевелил кулаком и часто мигал одним глазом - второй был прикрыт веком, словно у спящего. Однако дежурившие рядом две медсестры его понимали и на минуту удалились из комнаты. Старик раскрыл руку - там оказался ключ с привязанной к нему засаленной цветастой тряпочкой, свитой в шнурок.
        Церковер предусмотрел все, в том числе и утрату дара речи. В сейфе, замурованном в стену, на самом видном месте, поверх многочисленных папок с бумагами и каких-то слежавшихся свертков, оказалось три пронумерованных пакета, адресованных Смотрящему. Тут же, не отходя от больного, он поочередно вскрыл их и бегло ознакомился с содержимым.
        В первом Оскол наказывал сохранить остатки свидетельства применения неведомого топлива - достать оставшуюся от железной руки жестянку из пожарища, спрессовать и положить на ответственное хранение в банк. Во втором он переводил в подчинение Сторчака всю зону Д, которой управлял единолично, вместе со службой разведки, самим Филиным, аналитиками, шарашками и драгоценным архивом.
        Но самым важным оказался третий, в котором Церковер просил обратить самое пристальное внимание на музей Забытых Вещей в Великом Новгороде и приводил план неотложных действий, исполнить которые предстояло в течение двух ближайших суток.
        Сторчак запер сейф, машинально хотел спрятать ключ в карман, но увидел протянутую, трясущуюся руку Оскола и требовательный взор единственного видящего глаза…

10
        В музее Забытых Вещей Сколот был в последний раз полтора года назад, поздней осенью, когда вернулся с истока реки Ура.
        Тогда его переполняли восторженные надежды и удовлетворение от выполненного урока: в распоряжение Стратига он привез результат одиннадцатилетнего своего пребывания в Сколе - так называлась школа, куда Авеги приносили Соль Знаний, проще говоря, вразумляли отроков древнему искусству управления материями. Сколотов было всего трое, и каждый изучал свое направление в этом искусстве, и шел по своему пути познания, хотя перед всеми стояла одна и та же задача - воспроизводство забытых, утраченных человечеством видов естественно получаемых энергий. В то время Стратиг гордился своим детищем - программой «Соларис» и несколько раз наведывался на Тариги, чтобы лично убедиться, как продвигаются дела с восстановлением технологии получения топлива на основе фотосинтеза. Сколот занимался этой темой весь срок учебы, и еще пять лет назад первые образцы топлива были произведены и испытаны на специальном секретном полигоне, который построил Мамонт, будучи Страгой Нового Света. Однако Стратиг после испытаний забраковал продукт, поскольку сразу же выявилось его двойное назначение: соларис можно было использовать и как
оружие. Заряженный в обыкновенный баллон со взрывателем, по принципу вакуумной бомбы, он был способен стереть в порошок среднее европейское государство.
        Новый соларис создавался на той же основе, однако со строго мирными качествами и под опосредованным наблюдением Стратига, поэтому претензий быть не могло. Сколот теперь вернулся с килограммом готового продукта, упакованного в простой солдатский вещмешок, безопасного, как гранитная крошка, например, которой посыпают тротуары, однако вершитель судеб вдруг заметно потерял интерес. Его печальный и суровый взор не дрогнул, даже когда ученик продемонстрировал неведомый миру вид топлива, который с виду и в самом деле напоминал каменную красноватую крошку. Сколот активизировал несколько гранул, расплавил в камине сначала жестяной совок, потом массивные, кованые каминные щипцы - огня хватило бы еще, чтоб года два отапливать просторное жилище, но Стратиг велел затушить огонь и остался сидеть с отсутствующим видом.
        Не подивили его ни легкость и простота производства горючего материала, можно сказать, из воздуха, воды и сопряженных с ними солнечного света и радиации, ни даже то, что его использование может заменить вырубленные леса и естественный газообмен в атмосфере.
        - Я посоветуюсь,- вдруг сказал вершитель судеб, безразлично наблюдая, как застывает металл.- Тебе было поручение создать технологию производства, управляемую извне.
        - Это исполнено.- Сколоту казалось, Стратиг даже не вникает в суть вопроса.- Перед применением соларис необходимо активизировать, иначе не вызвать реакции горения. То есть подвергнуть облучению кодированным спектром красного лучистого вещества. Чтобы потушить, производится дезактивация…- Он извлек бронзовую фигурку филина, висящую на шее как амулет - глаза птицы засветились красноватым мерцающим цветом.
        - Технологические подробности меня не интересуют,- перебил Стратиг.- То есть возможность контроля и управления остается в наших руках?
        - Полного контроля!
        - Оружие из него сделать можно?
        - При горении энергия топлива всецело поглощается окружающим материалом,- доложил Сколот.- А переизбыток кислорода - атмосферой. Возникает эффект синтеза, только наоборот…
        - Не вдавайся в технологию! Что это значит?
        - Короче, не взрывается и не создает действия реактивной тяги. Нет пламени, выделяемое тепло невозможно загнать в трубу, а газы инертны. Единственное условие: хранить активизированное топливо необходимо в медных капсулах. Иначе произойдет самовозгорание под воздействием солнечных лучей. И это еще один способ контроля и управления. Можно переходить к фазе полигонных испытаний технологии производства. Ты обещал отправить меня к отцу, в Новый Свет.
        - Полигон возле Сан-Франциско пришлось уничтожить,- признался Стратиг.- За ненадобностью.
        - А где же отец?
        - Исполняет урок в другой части света.
        - Я готов построить новый, в России,- мгновенно нашелся Сколот.- Например, где-нибудь в соляных копях Урала. Это совсем не сложно, технологическое оборудование можно заказать на любом заводе оптико-волоконных приборов. Или приспособить зеркальные линзы и некоторые агрегаты готовых оптических изделий. Есть полный перечень необходимого технологического оборудования…
        Стратиг остудил его восторг ледяным спокойствием:
        - Добро, обсудим, подумаем, что с этим делать… Ты же понимаешь, соларис потянет за собой кардинальное изменение всей энергетической инфраструктуры. Закрыть все атомные и тепловые электростанции, разрушить плотины на реках… А металлургическое производство? Нефтяные и газовые промыслы?.. Не нужен даже двигатель внутреннего сгорания!
        - Я предупреждал, это мечта человечества…
        - Только вот мечтает ли об этом нынешнее человечество?- не дал договорить вершитель судеб.- Ладно, ты пока поживи в музее. Осмотрись, погуляй по городу. Тебе надо привыкать к миру.
        - Где моя Дара?- окончательно теряя азарт, спросил Сколот.
        - Может, еще и няньку подать?- грубо спросил Стратиг.- Привыкай сам ходить, тебе придется существовать в мире изгоев.- Он пригласил престарелую Дару-ключницу по имени Валга и попросил поселить Сколота в чердачной комнате флигеля.
        Сколот не знал, с кем и как долго он собирается обсуждать то, что, казалось бы, давно решено и определено, и ушел обескураженным. Стратигу опять что-то не нравилось, хотя на сей раз были исполнены все его условия.
        Мрачноватый, неуютный каменный флигель стоял в глубине парка и, видимо, служил приютом для странствующих. Старуха поднялась по скрипучей наружной лестнице на деревянный балкончик и отомкнула дверь.
        - Света тут нет,- предупредила.- Ты, сударь, гляди, с огнем не балуй. Стемнеет, так спать ложись. Утром государь позовет.
        Так старые Дары называли Стратига…
        С истока реки Ура Сколота сопровождала совсем молоденькая Дара, и в самом деле, несмотря на возраст, бывшая вместо няньки, наставника, путеводителя и благодарного слушателя, поскольку он развлекал ее своими песнями и потому не заметил ни дороги, ни времени, ни пространства, по коему передвигался. Кажется, были попутные грузовики, автобусы, приветливые люди на пустынном шоссе, потом теплоход на ночной реке, нескончаемое ощущение радости, легкой взаимной влюбленности и уверенность, что это никогда не кончится. К тому же Дара призналась, что получила приятный для нее урок спутницы Сколота и теперь всегда и всюду будет с ним рядом. Но в музее внезапно, даже не попрощавшись, исчезла, и он словно проснулся, очутившись перед грозным государем, вернее, под его самоуглубленным, отстраненным взором.

* * *
        Комната под чердаком была летняя, неотапливаемая, хотя посередине проходила печная труба с дверцей и вьюшкой, а на улице стояла ярко-желтая, холодная середина октября. С вечера еще было терпимо, ночью же Сколот кое-как согрелся под тонким одеялом, задремал ненадолго и вскоре замерз до крупной дрожи и чаканья зубов. И тут, еще в полусне, привиделось, будто он снова в истоке реки Ура: выбрался из пещеры, чтоб набрать свежего снега, а перед входом матерая волчица. Вскинула голову и завыла - говорили, будто она стережет Тариги и сколотов, но ему всегда слышалась в ее голосе обыкновенная звериная тоска.
        Сколот стряхнул дрему и услышал, как в трубе воет ветер. Дощатые стены продувало насквозь, пузырилась и плавала в воздухе занавеска на единственном окне, вдобавок и крыша оказалась дырявой, с потолка капало. В пещерах под Таригами было намного теплее. По крайней мере, неподвижный воздух можно нагреть собственным телом и сколько угодно поддерживать температуру…
        Сколот закутался в одеяло, вынул гитару и попробовал играть, но онемевшие пальцы не слушались. Тогда он размял, растер ладони, погрел их у себя под мышками, однако гриф и струны все равно через минуту их выстудили, и музыка получалась холодной, заунывной. Свой, личный запас активизированного топлива, утаенный от Стратига, у него был и хранился в медной капсуле, спрятанной в чехле гитары вместе с другими веществами, принесенными с истока реки солнца. Невзирая на предупреждение ключницы Валги, он открыл дверцу в трубе, достал всего одно зернышко и уже хотел запалить его на закрытой чугунной вьюшке, но вновь уловил глухой волчий голос. Вначале подумал, это опять ветер, но прислушался и обнаружил, что звук исходит из трубы, причем откуда-то снизу. Скорее всего, где-то на первом этаже скулил пес - откуда здесь взяться зверю? Сколот нащупал кольцо на вьюшке, поднял ее и отставил в сторону. И уже явственно услышал обреченный скулеж с подвывом.
        - Что, брат, заперли тебя?- Он посвистел в трубу.
        Все звуки разом оборвались. И через несколько секунд послышался осторожный голос - вроде бы юный, ломкий, подростковый:
        - Ты кто?.. Эй?.. Ты музыкант?
        - А ты кто?- не сразу спросил Сколот и замер.
        - Пленница… Меня держат под замками!
        - Мне показалось, там собака или волк…
        - Я Ящерица! Белая Ящерица!
        - Это что, прозвище?
        - Ну да!.. Меня так звали. А я сейчас вроде бы слышала гитару. Это ты играл?
        - Я играл. Только руки замерзли…
        - Поиграй еще,- донеслось из трубы.- А лучше спой что-нибудь. Ты умеешь петь?
        Сколот осторожно просунул голову во вьюшечную камеру - внизу была черная, сажистая темень. Потоком воздуха несло запах гари и сырости.
        - Где ты есть?
        - В подвале!- донеслось снизу.- Здесь холодно и крысы.
        - Разве тут есть подвал?
        - Здесь склад забытых вещей. Музейные запасники.
        - Давай я спущусь к тебе?
        - Я сижу под запорами. А труба узкая. Ко мне не попадешь…
        - А кто тебя посадил?
        - Эта старуха, Валга… И еще грозилась обрядить в смирительную рубашку!
        - За что?
        - Хочешь, расскажу?.. Только через трубу плохо. Твой голос уносится вверх.
        - Погоди, приду к тебе! Где вход?
        - Через вход ко мне не попасть!- Голосок Белой Ящерицы затрепетал.- Двойная железная дверь… Подойди к окошку! К реке выходит! Я вытащу раму… Только на нем решетка!.. И смотри, чтоб никто не увидел! Валга не спит по ночам.
        После дождя лестница перестала скрипеть, и Сколот, прихватив гитару, почти бесшумно спустился с чердака. Флигель давно врос в землю, и вокруг, под самыми стенами, буйно и густо поднималась малина. Он продрался сквозь заросли и не сразу отыскал единственное узенькое оконце на уровне с землей, крестообразно перехваченное массивными прутьями.
        - Я здесь, здесь!- услышал срывающийся шепот.- Вот моя рука!
        Стены тоже были настолько мощными, что он едва достал руку, просунув свою до плеча - ее пальцы оказались влажными и неожиданно ледяными. Разглядеть что-либо было невозможно, хотя почудилось, в полном мраке на миг засветились зеленые глаза.
        - Я тебя вижу,- прошелестел радостный голосок пленницы.- Думала - Странник, но ты не похож на Странника… Кто ты?
        - Сколот,- признался он.- Пришел, чтоб получить урок.
        - Сколот?- Рука ее дрогнула и замерла.- Ты был в истоке реки Ура?
        - Целых одиннадцать лет. А теперь предстоит жить в миру, среди изгоев…
        - Ты - сын Мамонта?
        - Да!.. А ты его знаешь?
        - Он был избран Валькирией!
        - Мне говорили об этом…
        - И не пожелал открыть Книгу Будущности!- проговорила она с каким-то печальным восторгом.- Отказался от рока Вещего Гоя!
        - Что это значит?- спросил Сколот.
        - Не захотел расставаться с земной жизнью. Тебе следует гордиться своим отцом. И ты можешь повторить его судьбу.
        В тот миг у него промелькнула мысль подробнее расспросить об отце, однако рука незримой Белой Ящерицы сжала его ладонь.
        - А меня поймали и заперли в клетке,- вдруг пожаловалась пленница.- Теперь жду суда Валькирий.
        Ее холодные пальчики неожиданно сделались горячими, и у Сколота перехватило дыхание.
        - Суда Валькирий?..
        - Утром за мной придут.
        - Значит, ты… ты сама Валькирия?- сбивчиво и сипло спросил он.
        - Нет, я еще Дева,- скорбно отозвалась она.- Но уже завтра меня лишат косм и сделают Карной… Это в лучшем случае. А скорее всего, вместе с волосами отсекут память и нарядят в смирительную рубашку. Потом отдадут замуж за какого-нибудь стареющего вдовца.
        - Но за что?- выдохнул он спазм, сжимающий горло.- Почему?
        - За неповиновение року,- как-то просто призналась она.- Бежала в мир и целых два года жила вольно, среди простых смертных…
        - Разве это преступление?
        - Сестры посчитали, я искушаю мир. Ты же знаешь, нельзя вселять несбыточные надежды… Но я не прельщала раем живущих в аду! Только собрала молодых, ярых изгоев в стаю и повела за собой. Они хотели вожака и назвали меня Белой Ящерицей… Конечно же искушала солью знаний, но они жаждали этого! Я проповедовала здоровый образ жизни, строгость мужского и женского начала, силу, смелость, радость восприятия мира, и ничего более. Сейчас ты получишь урок, пойдешь в мир и сам увидишь эту вселенскую жажду. Увидишь блеск нищеты и нищий блеск роскоши. Ты много что увидишь и тебе тоже захочется поделиться с изгоями солью…
        Она замолкла, и рука ее ослабла.
        - Сейчас выведу тебя отсюда!- Сколот сжал ее пальчики и хотел выпустить, но она вцепилась обеими руками.
        - Ты навлечешь на себя гнев Стратига! Получится, и тебя искусила…
        Сколот уперся головой в решетку и прошептал:
        - И мечтать не мог о таком искушении - спасти космы Девы!
        - Чем ты распилишь решетку? Осталось совсем мало времени. На рассвете придут посыльные…
        - Я расплавлю ее! Сейчас увидишь!
        - Постой!.. Если нас поймают, смирительной рубашки не избежать! Нам обоим!
        - А что это такое? Я не знаю…
        - И хорошо бы никогда не узнать… Это полное смирение воли и чувств, когда человек начинает обрастать шерстью. Я и сама умею шить такие рубашки…
        Ее отчаяние передалось и Сколоту - через горячие ладони.
        - Что же делать?- на минуту растерялся он.- Может, попросить Стратига?.. Или нет, поставить ему условия!
        - И слушать не станет. Он всего лишь исполняет священную волю Валькирий…
        И вдруг руки ее захолодели, пальцы расслабились, и он ощутил пустоту.
        - Где ты?- Сколот хватал пустое пространство.- Надо что-то придумать. Сейчас же пойду! И потребую! Выход должен быть…
        - Выхода нет, есть выбор,- донесся ее ледяной голос.- Как ты скажешь, так и сделаю. Спасти свои космы и снова бежать к изгоям или же повиниться и предстать перед судом…
        - Спасти космы!- воскликнул он и долго слушал тишину.
        Наконец из подвала послышался обреченный вздох:
        - Добро, ты сказал слово. Теперь выпусти меня.
        Сколот выхватил из кармана капсулу с топливом, наугад извлек гранулу и положил на крестовину сочлененных прутьев решетки.
        - Закрой глаза,- попросил он.
        - Зачем?
        - Без привычки может ослепить в темноте. Свет будет яркий, все равно что смотреть на солнце в зените.
        - Ничего, мне любопытно…
        Он запалил соларис, стоя на коленях, заслонил распахнутой курткой огонь и уставился в узкий проем оконца. И опять показалось, там засветились глубокие, изумрудные глаза…
        Наверное, Дева и впрямь наблюдала за горением, поскольку с первыми каплями расплавленного металла, искристо павшими на каменный откос подоконника, спросила:
        - Это и есть соларис?
        - Мне удалось синтезировать солнечное излучение,- сдержанно похвастался Сколот.
        - Значит, ты тоже пришел искушать изгоев,- вдруг заключила она, когда толстый железный прут уже истекал искристым тяжелым ручьем.
        - Почему?- с вызовом спросил он.- Я всего лишь научился управлять материями. И принес топливо будущего!
        - Ты принес забытую мечту человечества.- Голос ее зазвучал жестко.- А это великое искушение. Вокруг тебя возникнет свара, голодные изгои застучат ложками. Берегись, Сколот!
        Он еще пытался рассмотреть ее сквозь слепящее свечение расплавляемого, кипящего железа, но увидел лишь ладони, которые пленница протягивала к свету.
        - Странный огонь,- задумчиво произнесла она.- Даже рук не согреть…
        Сколот отгреб от стены сухие листья и старый малинник - металл лился на землю.
        - Потому что лучистое тепло поглощается сталью.
        - Но запах очень знакомый! Как в весеннем лесу после первой грозы…
        - Это выделяются инертный кислород и озон,- между делом объяснил он.- А мне казалось, Валькирии обладают абсолютной волей и властью. И их невозможно пленить, например заточить в темницу…
        - Но я Дева,- отозвалась она, видимо зачарованно взирая на струящееся железо.- И стану Валькирией, когда отыщу своего избранника. А сестры вручат мне меч… Если прежде не отрежут космы.
        Железная крестовина в оконце истаяла, словно воск, и стекла на землю, возле стены флигеля. Сколот погасил недогоревшее зерно солариса, бережно спрятал в капсулу.
        - Погоди, пусть остынет,- предупредил он.- Иначе загорится одежда.
        От красной лепешки на холодной земле вспыхнула былинка сухого малинника - он затоптал огонь ботинком. И в следующий миг пожалел, что сделал это: после яркого света ночь показалась и вовсе непроглядной, даже своих рук не видно. К тому же вновь пошел дождь.
        А пленница тем временем и впрямь как ящерица стремительно выскользнула из освобожденного оконного проема, и Сколот смог различить лишь очертания ее фигуры и насыщенную драгоценную зелень светящихся глаз. Одежда на ней дымилась, пахло жженой тряпкой, но она не обращала внимания - проворно вскочила на ноги.
        Видимо, космы были убраны под тугую повязку, охватывающую голову до бровей. Он потянулся руками, чтобы сбить с ее плеча тлеющий огонь, но Дева уже оказалась за спиной.
        - Ты горишь!
        - Дождик потушит.
        - Постой!- вспомнил он.- Я же хотел тебе спеть!
        - Мы еще встретимся,- торопливо пообещала она.- Я скоро приду к тебе, Сколот! И наслушаюсь твоих песен… А сейчас мне пора!
        Через мгновение ее неясный профиль растворился в темном парке и осталась лишь мерцающая точка - тлеющее пятно на плече. Секундой позже и оно погасло…
        Сколот машинально сделал несколько шагов за ней, волоча гитару, и услышал шепот из темноты:
        - А если не приду - значит, меня лишили не только волос…
        - Как тебя зовут? Скажи имя!
        - Я снова Белая Ящерица!..

* * *
        На рассвете Сколота застигли на месте преступления, возле подвального окна флигеля, и он даже не подумал скрываться или как-то отвести от себя подозрения. Он сидел на земле, привалясь спиной к стене, счастливый, бесшабашный и блаженный, теребил гитарные струны и улыбался.
        - Говорила тебе, сударь, не балуй с огнем.- Валга позвенела у него над ухом связкой ключей.
        Сколот встал перед престарелой Дарой из уважения, но и не собирался отвечать - стоял и улыбался.
        - Перед государем отчитаешься!- пригрозила ключница и ушла.
        Он поднялся в свою каморку на чердаке и, совершенно не ощущая холода, сначала растянулся на музейном скрипучем диванчике, но уснуть не смог. В груди и голове, словно расплавленный металл, переливался поток обжигающего, бездумного восторга, требующего формы, воплощения, и тогда, спохватившись, он снова взялся за гитару.
        Это был подарок Авеги, который приносил ему Соль с реки Ганга. Знающий Пути уверял, что гитара настоящая, сделанная потомственными индийскими мастерами. Сколот никогда в этом не сомневался, пока однажды, любуясь инструментом, не обнаружил внутри крохотный лейбл на английском - «Made in China». И все равно гитара звучала сильно, сочно, а самое главное - почти не расстраивалась от перепадов температуры, долгой переноски и не совсем бережного обращения, что было важно для всякого странствующего менестреля. Однако особым, можно сказать, чудесным качеством подарка Авеги Сколот считал его иное свойство: звучание, ритм, мелодия, а потом и слова возникали сами собой, в зависимости от состояния духа. Он не писал песен, как это обыкновенно делают композиторы; он начинал просто трогать струны, играть, отпустив воображение на волю, и все рождалось само собой, ибо материя звука, как и всякая иная, обретала гармонию в соитии с чувствами. Потому иногда он не мог повторить того, что пел еще недавно, и это лишало его творчество всякого профессионализма.
        Появление Белой Ящерицы, отпущенной на волю, сейчас неожиданным образом перевоплотилось в балладу, но об одиноком волке, поскольку он испытывал страстное, неуемное желание, не дожидаясь ничего, броситься на ее розыски. Сколот так и не смог рассмотреть лица Девы, не знал настоящего имени, однако и это сейчас казалось не важным; он был уверен, что узн?ет пленницу, как только увидит пригрезившиеся изумрудные глаза ящерицы или коснется ладони, ибо рука раз и навсегда затвердила в памяти ее прикосновение. Он пел и почти физически чувствовал, как оборачивается этим самым волком-одиночкой, который рыщет по земле в поисках волчицы.
        Потом внезапно услышал скрип шагов на лестнице, резко оборвал песню и накрыл струны ладонью.
        - Ступай к государю!- беззлобно заворчала старуха.- И мой тебе совет - не противься. Принимай урок как подобает… А то взяли моду перечить!
        Валга последила, как он заталкивает гитару в чехол, одновременно служивший еще и дорожной сумкой, и вдруг оживилась:
        - Ты в музыке, должно быть, понимаешь, сударь. А часы исправить можешь?
        - Часы не могу,- отозвался Сколот.
        - Там музыка не играет. Бой надо поправить! В зале времени одни часы есть, старинные. Давно молчат, никто не знает почему.
        - Надо посмотреть…
        - Посмотри, сударь. Очень уж послушать хочется!

* * *
        Стратиг сидел перед топящимся камином, кутался в наброшенный на плечи овчинный полушубок и задумчиво разглядывал щипцы с расплавленными концами.
        - Ты знаешь, кого выпустил на волю?- даже не подняв глаз, спросил он.
        - Белую Ящерицу,- ответил Сколот.
        - Волчицу ты выпустил! Она собирала молодых людей в стаи, устраивала беспорядки и погромы на улицах.
        Он не знал таких подробностей, однако все равно сказал:
        - Знаю.
        - Ее банды теперь истребляют пороки мира во многих городах страны!- возмущенно продолжал Стратиг.- Мы не можем впрямую влиять на жизнь изгоев. Обычно из такого вмешательства рождаются еще более уродливые формы их существования. И тебе было известно об этом… Признайся, ты ведь освободил Деву в надежде, что она вспомнит твой благородный шаг?
        Чтоб узреть это, особой проницательности не требовалось, но Сколот не захотел признаваться.
        - Я спасал ее космы…
        - Чтобы когда-нибудь их расчесать?- с тяжелой усмешкой спросил Стратиг.- Напрасно обольщаешься. Эта искусительница изберет себе… какого-нибудь безвестного изгоя. Поверь, так и будет!.. Поэтому я даже не стану наказывать тебя за то, что ты совершил по отроческому недомыслию. К тому же Белой Ящерице не удастся избежать суда своих сестер. Изгои снова сдадут ее властям, на то они и изгои…
        Он произнес последние слова с каким-то обреченным сожалением, замолчал, и Сколот услышал в этом некое тайное единомыслие вершителя судеб с отпущенной пленницей. И только сейчас вдруг подумал, что Стратиг не случайно поселил его на чердаке флигеля, предугадав, как станут развиваться события… Отсюда и его неожиданное великодушие, признание отроческого недомыслия!
        - Я хотел бы получить урок, Стратиг,- напомнил о себе Сколот, и это прозвучало как выражение благодарности.
        - Урок?- встрепенулся он и встал.- Да, конечно, получишь урок… Что тебя держать здесь, среди забытых вещей? Отваги и дерзости в тебе достаточно, чтобы жить в мире изгоев. Придешь в Москву и поступишь учиться. В МГУ или Бауманку. Очно и на общих основаниях. По окончании останешься в аспирантуре…
        Сколот ощутил назойливое внутреннее противление и не удержался, хотя понимал всю бесполезность возражений.
        - Хорошо, не в Оксфорд…
        - Надо будет - поедешь в Оксфорд!
        - Зачем мне учиться? Я готов сам заняться производством солариса. Ну или передать технологии… Ну что мне даст учеба после сколы на Таригах?
        - Диплом!- Стратиг заговорил ворчливо и не хотел слушать.- И не вздумай купить его где-нибудь в переходе. Защитишь диссертацию, напишешь несколько научных работ. По проблемам альтернативного топлива…
        Сколот вспомнил наставления старой Дары и тоскливо заозирался по сторонам. Урок следовало воспринимать с молчаливым достоинством, как волю судьбы.
        - После твоих научных изысканий тебя станут приглашать во многие университеты мира. Но ты поедешь в Китай, поэтому уже сейчас учи китайский язык. Начнешь с преподавательской работы в Пекинском университете, например на кафедре топлива и теплотехники. И когда потребуется, строго по моей команде, обучишь китайцев производить соларис. То есть им откроешь свои секреты, технологию…
        Это прозвучало так неожиданно, что Сколот вначале ничего, кроме какого-то ребячьего недоумения, не испытал.
        - Но при этом ты даже намеком не должен раскрывать источника своих знаний и открытий,- между тем продолжал Стратиг.- Это твое изобретение, которое оказалось невостребованным в России. Сошлись на влияние и лобби нефтегазовой олигархии в правительстве, коррупцию и прочие грехи власти. Тем более так оно и есть, китайцам об этом известно…
        - Почему я должен… отдавать все Китаю?!- наконец-то совладал с собой Сколот.- Ничего не понимаю…
        - Чтобы уравновесить потенциалы Запада и Востока,- был ему четкий ответ.- И на короткий период вывести последний в доминирующее положение.
        В истоке реки Ура не прививали патриотизма в обычном его толковании и не читали соответствующих идеологических лекций; здесь учили мыслить иначе, видеть земное пространство взаимосвязанным по другим законам и не делить его на страны, континенты и полушария. По представлению гоев, в мире существовали лишь четыре стороны света, два подвижных центробежных вектора Запада и Востока, крестообразно сопряженных с осью - собственными центростремительными векторами России, устремленными внутрь себя с Юга и с Севера. Это положение определяло принципы и законы ее существования, о чем Сколот знал, однако не удержался от неуклюжих и неубедительных слов:
        - Как же мы?.. У нас у самих кругом разруха!
        - У нас другой путь,- окоротил его Стратиг.- России твой соларис сейчас не нужен. И впредь вряд ли понадобится…
        Этого Сколот уже вытерпеть не мог и, охваченный обидой, не сумел избавиться от юношеской пылкой страсти:
        - Но я создавал его, чтоб спасти недра и запасы!
        - Не смей перебивать! Тебя учили, как следует получать уроки и их исполнять?
        - Учили…
        - Тогда слушай и внимай!
        Ночные приключения с Белой Ящерицей так отвлекли внимание и притупили восприятие реальности, что Сколот только сейчас сообразил, отчего Стратиг так резко потерял интерес к его трудам. Все было очень просто - кто-то из сколотов опередил, представил свой вариант топлива, и вершитель судеб сделал свой выбор.
        И теперь ненужный соларис можно отдать на сторону…
        - Топливо китайцы не получат,- чужим, искрящимся голосом отрезал Сколот и услышал себя со стороны.
        И Стратиг его услышал - сверкнул птичьим взором, однако вроде бы унял нетерпимый к возражениям тон.
        - Если оставить себе,- даже как-то по-отечески, с сожалением произнес он,- твой соларис немедленно окажется на Западе. И в результате Россия не только его усилит - сама останется без штанов.
        - Почему на Западе?
        - Продадут. Вместе с тобой.
        - Я уже слышал - людей продают, но…
        - В том-то и дело,- задумчиво перебил Стратиг.- Продают всех - футболистов, ученых, женщин, детей, мужчин. Живыми и мертвыми, оптом и в розницу, отдельными органами, эмбрионами, абортированным материалом. Продают и покупают все, что имеет спрос и ценность. Рынок в обществе потребления… Тебя попросту выставят на торги. И ты даже не узнаешь, кому, когда и за сколько продан.
        - Чем лучше Восток?
        - Да ничем! Восток еще опаснее. Но Запад стремительно усиливает давление на мир, развязывает войны, меняет режимы в государствах. И все для того чтобы получить топливо и рабов на нефтяных полях… Российская империя распалась, сдержать этого монстра некому. Миру грозит новое рабство, изощренное, неузнаваемое, прикрытое демократической маской. Мы не можем допустить этого. Придется исправлять перекос горизонтали и усиливать Восток. Иначе вертикаль начнет испытывать дисбаланс. Не спеши, поживешь в Москве пять лет, поучишься, и сам увидишь, что происходит. Пойми, эта мера вынужденная и временная…
        Потом Сколот жалел о своем безрассудстве, но тогда остановиться не мог.
        - Соларис нельзя передавать никому, Стратиг,- выслушав, упрямо проговорил он.- Разве мы сами не можем распорядиться топливом? Я готов этим заняться, построить завод, наладить производство… Даже сам готов торговать соларисом!
        - У тебя будет другой урок,- оборвал вершитель судеб.- Поезжай учиться в Бауманку.
        - Не поеду! И топлива китайцам не отдам. Пусть лучше не достанется никому!
        Вершитель судеб спорить более не стал, и наступила долгая, мрачная пауза, от которой зазвенело в ушах. Наверное, еще можно было что-то поправить в ту минуту, одуматься, уступить мудрости, повиниться за горячность, однако Сколот взирал на Стратига как на предателя и молчал.
        - Когда-то я наказал твоего отца,- наконец-то проговорил вершитель судеб.- И отправил его странником… А тебе даже посоха не дам. Верни пояс и ступай.
        - Куда?- еще не догадываясь, что происходит, спросил Сколот.
        - На все четыре стороны.
        Он нащупал пряжку тяжелого, с коваными бляшками пояса, к которому уже привык и не замечал, расстегнул его и сразу же ощутил свободу. Этими поясами сколоты, как монахи, перетягивали земные желания и искушения, дабы всецело предаться единственной страсти - науке.
        В это время на пороге появилась Дара-ключница.
        - У меня к тебе просьба, Валга,- вдруг с почтением заговорил Стратиг.- Вот этого отрока я лишаю пути. На все оставшиеся времена. Сделай так, чтобы он забыл все дороги. Замкни его в круг.
        Старуха вскинула на Сколота неожиданно пронзительные, синие и молодые глаза - он выдержал взгляд.
        - Я завяжу ему глаза.
        - И еще сшей смирительную рубашку.
        - Слепая я, нитку в иголку вдеть не могу,- проворчала Дара.- А ты - сшей… Сшить-то сошью, да налезет ли?
        - Ты уж постарайся, Валга,- попросил Стратиг.- И чтоб никто снять не мог, пока сама не износится.
        Дара осмотрела Сколота, словно мерку сняла, после чего проговорила тоном портного:
        - На сорок лет хватит, не истреплет… Однако снять придется, государь, если раньше умирать соберусь.
        - Не собирайся, не отпущу,- сказал вершитель судеб и приподнял вещмешок с топливом.- А с этим… сам распоряжусь. Не забудь оставить активизатор.
        Сколот снял с шеи бронзовую фигурку глазастой совы и, протянув ее вершителю судеб, спросил со скрытым сарказмом:
        - Научить пользоваться?
        Стратиг не удостоил его ответом.
        Последнее, что запомнилось,- сутулая, с обвисшими плечами, спина вершителя судеб, прикрытая овчинным полушубком. В тот миг ворохнулась мысль, что он, Сколот, своей горделивой, пылкой обидой наносит вред прежде всего себе и сам изменяет свою судьбу. Однако Дара взглянула на него осуждающе и легонько стукнула по лбу иссушенным кулачком:
        - Ступай за мной, лишенец!

11
        То ли от последних событий в Осколкове, то ли сам несчастный вид Оскола навевал некоторое оцепенение мысли, но Сторчак поначалу никак не мог сообразить, с какой стати сейчас надо без промедления оставить все дела и устраивать экскурсию в новгородский музей Забытых Вещей. Прочитав распоряжения в присутствии их молчаливого, беспомощного автора, он сначала и это все отнес к старческому маразму, за исключением содержания первых двух пакетов. Однако же покивал, заверил больного, что все исполнит в точности, и уже в своем кабинете еще раз внимательно изучил рукописное завещание, вложенное в третий конверт.
        Вероятно, осторожный Церковер доверил все это бумаге, предчувствуя скорый приступ, и уже не обладал здравым умом, твердой памятью и прежней концентрацией мысли. Рука еще не дрожала, почерк был напористый, ровный, но сознание заметно трепетало, прыгало, стремясь из некоего множества выхватить лишь самое важное, и Сторчак вынужден был прыгать по его заячьему следу. Он и в самом деле сразу же начал исполнять распоряжения Оскола и в первую очередь велел убрать останки железной руки. А сам продолжал разгадывать ребус, полученный в наследство - пойди туда, не зная куда,- и одновременно ждал отчета о первой встрече Корсакова с западными партнерами.
        Разведка Оскола, как показалось вначале, работала безукоризненно, и через несколько часов после этой встречи явился ее начальник Филин.
        - Зачем вы сказали Церковеру о хищениях?- сразу же спросил Сторчак.- Можно было пожалеть больного, не расстраивать его! Хотя бы повременить…
        - Я обязан докладывать обо всем, что происходит в Осколкове,- бесстрастно заявил тот, отчего-то заслоняясь портфелем, как щитом.- Этого требует предписание.
        Он и раньше вызывал неприязнь, а тут Смотрящему захотелось взять и разорвать этот картонный профиль человека.
        - Вы поступаете под мое начало,- мстительно проговорил он.- Я потребую полного подчинения.
        - Мне об этом известно,- невозмутимо прошелестел Филин.- Готов доложить текущее состояние дел в полном объеме. По каждой операции отдельно.
        Его голос напоминал визг автомобильных колодок при экстренном торможении.
        - Слушайте… откуда вы такой взялись? Вы кто?
        - Можете ознакомиться с моим послужным списком.- Филин полез в портфель.- Сейчас это называется - резюме.
        - Да не хочу я вашего резюме!- морщась, как от зубной боли, сказал Сторчак.- Говорите по делу!
        - Пришел отчет о переговорах Князя,- скупо сообщил он и опять полез в портфель.- В связи с болезнью господина Церковера предписано доложить вам лично…
        - Докладывать не нужно!- перебил его Смотрящий, испытывая отвращение.- Сам прочитаю.
        Главный разведчик Осколкова положил бумаги на стол:
        - Если возникнут вопросы… потребуются пояснения - я у себя.
        Сторчак в ту минуту даже не предполагал, что может быть в этом отчете, поэтому пробурчал, что не потребуются, и отправил этого неприятного, шуршащего, как старая картонная коробка, человека восвояси.
        Однако вскоре пожалел об этом.
        Западные партнеры, активно ищущие прямого выхода на Осколково и Сторчака, свою активность утроили и откровенно потянули на себя одеяло. Их предложение выманить Алхимика в Румынию и там устроить встречу отца и сына можно было расценить однозначно: полностью хотят перехватить инициативу. Через своего агента Симаченко Смотрящий поставил основное условие - узника тюрьмы в Гуантанамо следует доставить в Россию, причем в ближайшее время, и поместить в специальном отсеке зоны Д Осколкова. И партнеры еще недавно соглашались, даже обозначали конкретные сроки, однако при этом требовали гарантий и контакта со Сторчаком не через агентуру, а посредством полномочного доверенного лица. Оскол еще тогда заподозрил подвох и придумал ход - в качестве такого лица послать Корсакова, но не наделять его полномочиями, а подставить под вербовку и вынудить партнеров раскрыться, вытащить из них истинные намерения.
        Судя по отчету, можно было считать, что Князь, сам того не ведая, задачу выполнил. Партнеры рассчитывали не только заполучить Алхимика, но еще и использовать самого Сторчака в качестве источника влияния на первых лиц государства. Теперь надо было продумывать последующие шаги завязавшейся игры, и у Оскола наверняка были какие-то замыслы, но подкосил паралич, а его излишнее скупердяйство - выдавать информацию в строго ограниченном количестве и в нужное время - полностью сейчас перекрывало перспективу. Надо было призывать Филина и теперь с ним разрабатывать ход дальнейших действий, однако от одной мысли, что придется находиться с ним в одном помещении да еще что-то обсуждать, вызывало у Сторчака тошноту.
        Распоряжения Оскола были пронумерованы в порядке важности исполнения, поэтому Смотрящий отложил третий пакет, хотя мысленно продолжал разгадывать ребус с музеем Забытых Вещей, и взялся за первый.
        Свободная от службы внешняя охрана Осколкова достаточно легко извлекла жестянку из руин, поскольку колосс был выеден до основания, затем сплющила ее ногами, сложила вчетверо и уже с помощью резиновых молотков превратила в бесформенный, неаккуратный брикет. Аналитики не советовали пихать его под кузнечный пресс, который при ковке мог нарушить кристаллическую структуру и вызвать коррозию. Уже перестраховываясь, Смотрящий приказал вынести из зоны Д эталонный образец железа, упаковать, загрузить все в бронированную инкассаторскую машину и в сопровождении автоматчиков лично доставил и положил в банк на ответственное хранение.
        Второе распоряжение Оскола касалось его секретной зоны, которая переходила под полное подчинение Сторчака. Он и раньше имел доступ в эту заповедную часть Осколкова, но бывал там редко, по необходимости и только в кабинете Церковера, строго следуя джентльменскому соглашению о разграничении полномочий. Он особенно не вникал в суть решаемых там вопросов, только понаслышке знал, чем занимаются подчиненные Осколу личные службы, и теперь испытал такие же ощущения, как много лет назад, когда благодаря своему тестю попал в команду реформаторов и внезапно оказался в Кремле. Ощущения, надо сказать, неожиданные, сходные с теми, что испытывал революционный матрос, ворвавшийся в Зимний дворец и узревший там не таинственную природу власти, не мужей, наделенных божественными полномочиями, а самую обыкновенную контору, порядком замусоренную, поскольку сбежали уборщицы, и со следами неких торопливых сборов. И если в кремлевских палатах оставалось еще былое величие этой власти вроде золоченых вензелей в залах и портретов некогда царствовавших партийных вельмож и вождей, то здесь все оставалось, как в НИИ
зернобобовых. Прижимистый Оскол даже ремонта в своей вотчине не сделал, мебель не поменял, должно быть полагая, что старым, советским ученым и обстановка должна соответствовать. Даже свой кабинет не стал обустраивать, разве что поставил новое японское кресло и завел современный телевизор размером в полстены. В общем, закрытая стороннему глазу, вотчина Церковера более напоминала филиал музея Забытых Вещей.
        Вероятно, сотрудники первой шарашки уже были извещены о воле Церковера и встретили Смотрящего как действующего шефа, с неким проявлением уважения: по крайней мере, каждый руководитель подразделения считал своим долгом провести ознакомительную экскурсию. Раньше эта компания замшелых аналитиков взирала на известного реформатора с нескрываемой ненавистью. Все они когда-то и чего-то лишились - ректорства в вузах, должностей в Академии наук в связи с сокращением научных программ, директорства в НИИ и оборонных предприятиях. А все вместе - элитарного положения в обществе, к коему привыкли и кое выпестовало в них навязчивый снобизм. Пригретые Осколом, они чувствовали его покровительство и защиту, поэтому иногда вели себя вызывающе: могли надменно молчать, если Сторчак к ним обращался, или вовсе по-мальчишески издеваться, демонстративно выворачивая свои карманы в его присутствии.
        И лишь сейчас, оказавшись в зоне Д полноправным управляющим, он сразу же заметил, как преобразилось это отрепье империи. Несколько человек изъявили желание уволиться, а остальные начали лебезить и заискивать, чуя, как очень легко можно расстаться с масляным бутербродом соцпакета. Сторчаку было наплевать на ярую ненависть и заискивание, и выгонять никого он не собирался, даже ненавистного Филина: Церковеру действительно удалось собрать в одном месте много продуктивных мозгов, и ценить следовало их серое вещество, а не эфемерные, даже очень сильные чувства.
        Ни с кем из зоны Смотрящий и словом не обмолвился о третьем пакете распоряжений, однако через час пребывания в среде аналитиков и начальника разведки прыгающая мысль Оскола обрела логику и равновесие, а многоходовая операция в Болгарии как-то незаметно отодвинулась на второй план.
        По крайней мере, именно в зоне Д у Сторчака впервые появилась мысль, что ответ на все оставленные Осколом загадки следует искать здесь.
        Ворчащие, насквозь советские, эти старики продолжали жить в своем мире, без компьютеров, без какого-либо программирования, без цифровых технологий и даже со старыми фотоаппаратами, заряженными еще черно-белой пленкой. Они не утратили главного качества ученых - способности анализировать и мыслить (чего не наблюдалось уже в стае молодняка, не приобретшего этих навыков по причине всеобщей компьютеризации), и делали всё по старинке, насыщая среду обитания самой разной информацией, которая всегда была перед глазами, тем самым включая подсознание. Стены в рабочих комнатах были увешаны чертежами, схемами, фотографиями и лозунгами, видимо еще их студенческих времен, однако именно такая наглядность вдруг подсказала Сторчаку ответ, почему следует не откладывая ехать в Новгород.
        Оказывается, аналитики и разведчики Оскола давно и упорно изучали музей Забытых Вещей и вывели целую философию его существования, причем наглядную, отраженную на фотобумаге. Многие снимки успели выцвести и покоробиться, приклеенные к бумаге дешевеньким канцелярским клеем, однако эта их старина казалась еще более выразительной. Кроме общих видов здания музея, парка, вспомогательных построек и детальной фотолетописи залов с экспонатами, была целая галерея портретов, мужских и женских, людей пожилых и не очень, сделанных в одном ракурсе, на три четверти оборота, развешанных на стене в некоем строгом порядке. Если смотреть из одной точки, обведенной на полу белой краской, можно одновременно поймать взгляд всех этих людей и тем самым как бы оживить их. Излучение их взоров с простых черно-белых фотографий даже у толстокожего к чужим чувствам Сторчака вызывало непроизвольный и необъяснимый озноб. Неизвестно, кто из аналитиков и бывших чинов разведки открыл этот эффект, кому пришло в голову свести воедино их взгляды, но это было открытие, не подвластное никакой компьютерной программе. Самые разные люди
объединялись по неожиданному признаку и качеству - одухотворенности, которое ничем иным нельзя было выявить и замерить, как физическую величину.
        Этот экспериментальный тренажер психоаналитики так и назывался - «одухотворенный ряд». Стоило заменить хотя бы один портрет, повесить, например, любой другой, случайный или даже известной, но не вписывающейся личности, как этот массированный гипнотический сеанс разрушался, что аналитики Смотрящему и продемонстрировали. И тут один из ученых, какой-то невзрачный бородатый старикан, не удержался от полускрытого издевательского намека.
        - У вас случайно нет с собой портрета?- спросил он.- Можно поэкспериментировать, пополнить ряд…
        - Спасибо, случайно нет,- выразительно промолвил Сторчак.
        Судя по надписям на снимках и узнаваемости некоторых лиц, большинство сфотографированных относились к совсем простым людям - смотрительницы, научный руководитель, два старика-посетителя, директор музея. Правда, в общем ряду тут были еще боярыня Морозова со знаменитой картины, первый космонавт Гагарин, Ломоносов, маршал Жуков, певец Тальков, артист Шукшин и еще несколько знаменитых персон.
        Но что в первую очередь притянуло внимание Сторчака - Алхимик! Он не выпадал из этого ряда, не искажал гармонии, а напротив, весьма органично вписывался.
        Что также продемонстрировали аналитики…
        Церковер много раз говорил ему о некой «третьей силе», которая давным-давно негласно существует в России, независимо от властей, режимов и времени. Он со своими сидельцами первой шарашки вычислял ее не только теоретически, но скрупулезно собирал любые, самые косвенные доказательства существования, в основном по фактам неожиданного вмешательства в тот или иной процесс. Занятый своими проблемами, Смотрящий не особенно-то старался вникнуть в суть; он и в существование Алхимика поверил не сразу, считая его фантастическим измышлением.
        И только сейчас, в зоне Д, выяснилось, что фото гения у Оскола было задолго до того, как его выявил Корсаков. Причем аналитики и разведчики, действуя архаичным способом, до смешного просто выделили его из посетителей музея Забытых Вещей и еще тогда взяли под контроль. Молодой человек в течение нескольких дней дважды приходил на экскурсию, что прочие делали в редчайших случаях. Поход в музей - вообще дело разовое, если ты не ученый, не вор, присматривающий добычу, и не шизофреник. Конечно, старики не в состоянии были отследить, куда потом исчез этот любитель старины из Новгорода, след его потерялся, но они могли подхватить его уже в Москве, ибо, двигаясь параллельно с группой Корсакова, отрабатывали тему «одухотворенного ряда», анализировали все места, где такие люди могли проявиться. И практически вышли на певцов в подземных переходах, так называемый «неформат»,- по крайней мере, уже начали подвергать анализу тексты их песен. Рано или поздно, но они бы вычислили барда из перехода на Пушкинской.
        Вероятно, поэтому Церковер особенно-то не переживал, когда сорвалась операция, даже за сердце ни разу не схватился; он точно знал, где можно искать Алхимика, куда он придет, чтобы, к примеру, еще раз взглянуть на экспозицию. И не надо проводить сложнейшей операции по заманиванию его в какую-либо страну, не надо привлекать западных партнеров, используя их «золотую акцию» в виде узника тюрьмы Гуантанамо! Все равно переиграют, перехитрят или силой возьмут в последний момент.
        Наверняка Оскол давно уже считал музей в Новгороде глубоко законспирированным центром этой самой «третьей силы», опираясь на тот факт, что в его стенах существует слишком много людей, легко вписывающихся в «одухотворенный ряд». И делал на него основную ставку! А операция в Болгарии, засылка туда Князя с Княгиней, вербовка и последующая игра - всего лишь отвлекающий маневр, операция прикрытия! Причем изощренная, ловко поданная, беспроигрышная и придуманная конечно же не самим Осколом, а его искушенным в шпионских играх начальником разведки. Корсаков со своей девицей таким образом оттянет на себя все внимание западных партнеров и тех, кто ищет Алхимика с его соларисом, дабы заполучить новейшие технологии, и всю международную нефтянку, для которой гений со своим топливом несет смерть.
        После впечатляющей экскурсии по кабинетам аналитического отдела Сторчак запросил все имеющиеся агентурные материалы по музею Забытых Вещей и очень скоро их получил лично от Филина. Даже беглый просмотр тщательно собранных документов говорил, что фигурой его директора Строганова разведслужба Оскола начала заниматься еще до создания технопарка в Осколкове: кому-то из авторов проекта «одухотворенного ряда» пришло в голову повесить портрет Строганова на чудотворный стенд. А последующая проверка выявила странность его поведения.
        Однако более убедительный аргумент Оскол извлек из информации, пришедшей к нему незадолго до инсульта: Юрий Никитич Строганов выехал в Китай около месяца назад, якобы для помощи в организации подобного учреждения культуры. На запрос в еврейскую общину Шанхая Церковеру сообщили, что «новгородский посадник» - под таким условным псевдонимом проходил директор,- на самом деле контактировал с министерством культуры Поднебесной, провел несколько семинаров, читал лекции на исторических факультетах, много ездил по стране с музейными работниками, подбирая старые вещи для экспозиции. В том числе посетил провинцию, где расположен химический завод, на котором, по предположению Оскола, производят опыты по использованию и производству альтернативного топлива. Посещал ли он секретную лабораторию, а также с кем встречался, установить не удалось, но сам факт вояжа «новгородского посадника» говорил о многом.
        Ряд подобных совпадений не бывает случайным, особенно когда речь идет о незримой «третьей силе»,- напротив, выдает системность поведения, не требующую дополнительных доказательств. Даже если исключить весь навязчивый конспирологический флер, сухой остаток получался настолько значительным, что превосходил весь багаж информации, накопленной за несколько лет.
        По агентурным донесениям разведки Филина, Юрий Никитич Строганов возвращается из Китая через два дня и приступает к своим обязанностям в Новгороде!
        Причем сотрудники музея об этом пока не знают.
        Церковер предписывал в своем завещании щупать «новгородского посадника» тепленьким, то есть наведаться к нему сразу же после возвращения, пока он не отдышался от дальних дорог, не сморгнул с глаз увиденного, пока у него в голове еще бродят обрывки фраз, сказанных или услышанных на тайных встречах. Потом, когда все это осядет, сотрется, зашлифуется обыденностью, вытащить что-либо из человека, приученного к двойной жизни, станет невозможно. Оскол, вероятно, по себе это знал и так же настоятельно рекомендовал ехать к директору самому Смотрящему, поскольку считал его единственной фигурой, способной говорить на равных, и обозначил круг вопросов, которые можно обсудить уже на первой встрече. И ни в коем случае не ходить вокруг да около, ничего не просить, не шантажировать, не кичиться информированностью и - боже упаси!- не угрожать. Давить исключительно на патриотические чувства и требовать передачи технологии топлива вместе с гениальным изобретателем, соглашаясь на самые значительные экономические и политические уступки. Вплоть до реставрации советских ценностей сталинского периода! Если дело
потребует.
        По косвенным свидетельствам, изложенным в материалах наблюдения, представители скрытной «третьей силы» воспринимают разговор с властью только в открытой форме. Это кажется парадоксальным, если не учитывать их многовековой образ традиционного существования. Они настолько глубоко владеют тайнами камуфляжа, в том числе психологического характера, что не опасаются в какой-то момент раскрываться, если чувствуют перед собой достойного друга или даже врага. А по свидетельствам тех, кто когда-то вступал в контакт, общение с ними в первую минуту вызывает некую мистическую оторопь, которой не следует бояться. Во время контролируемого сознанием разговора может произойти внезапная смена декораций, например сильно, до неузнаваемости, измениться внешность собеседника, обстановка, но на это не нужно обращать внимания. Не исключено, будет даже кратковременная потеря памяти, рассудка, самообладания, расстройство психики, навязчивые желания. Мало того, можно очнуться совсем в другом месте, в другой одежде и не помнить, что с тобой произошло.
        Следует отчетливо понимать: подобные вещи - не что иное, как воздействие мощнейшего излучения энергетического, пока еще не установленного, поля на подсознание любого непосвященного человека. Они таким образом проверяют стойкость твоих убеждений и чистоту помыслов. Поэтому в разговоре нужно быть максимально искренним, открытым и честным, то есть полностью соответствовать их требованиям к личности. И ни в коем случае не нужно обижаться, если назовут изгоем: в их понимании это значит, что вы когда-то тоже были гоем, однако ввиду утраты исконно природного, ведического мышления, поддались искушению золотого тельца и стали воспринимать драгоценные металлы как денежную единицу, на которую можно приобрести блага для тела, а не духа.
        То есть у этой «третьей силы» специфическое отношение к золоту, деньгам и прочим знакам капитала, представляющим драгоценность для изгоев. Люди Оскола, кто выходил на контакт, предупреждали также об особом их отношении к солнцу, хлебу и соли. И еще к женщинам, которые, по убеждению гоев, являются чуть ли не воплощением связи мужчины с космосом и существуют на свете не только для продления рода человеческого, и уж никак не для удовлетворения плотских страстей.
        И тут Церковера подвели скупердяйство и маниакальная игра в конспирацию: если бы он раньше открыл все эти таинства общения, и даже не Сторчаку, а непосредственному исполнителю операции - Корсакову, то не случилось бы провала. Смотрящий совершенно иначе выстроил бы отношения с Алхимиком. Так нет - Оскол, наверняка с подачи своего начальника разведки, вздумал запараллелить действия и к зоне Д бывшего начальника охраны не подпустил. Хотя Марату было не отказать в ясновидении, он почуял, откуда можно подпитаться необходимой информацией, и не раз просил Сторчака походатайствовать о допуске к личным секретным архивам, аналитикам и самому Филину.
        Впрочем, возможно, Оскол и тут рассчитал все верно, обеспечив таким образом операцию прикрытия и отвлекая внимание западных партнеров.
        Итак, чтобы взять «новгородского посадника» тепленьким, оставалось менее двух суток! То есть времени на долгие размышления почти не было, но убеждение, что Смотрящему не следует соваться в музей лично, пришло как-то сразу и впоследствии лишь укреплялось.
        Мудрый Оскол не учитывал одного важного момента: ненависть в обществе к личности реформатора была настолько острой, кровоточащей и массовой, что вряд ли миновала провинциальный Великий Новгород, тем паче учреждение культуры, влачащее жалкое существование. Это ректоры университетов, выскочившие на волне перемен, из подхалимских соображений кликали Сторчака академиком, зазывали читать лекции в надежде понравиться и выбить через него дополнительное финансирование. В заштатном музее, где зарплаты не платили годами, наверняка одного его имени терпеть не могут, крестятся при упоминании, и ничего, кроме молчаливой обструкции и нарочито вывернутых карманов, от тамошних сотрудников ждать не приходится. Сейчас ты их хоть золотом обсыпь - своей вызывающей позы не изменят, да и уже не время налаживать отношения.
        Несмотря на великий соблазн, Сторчак отлично знал свои способности и никогда не брался за дело, даже за самое чистое и выгодное, если не был уверен в своих возможностях. Поездка в музей и продуктивная встреча с представителем незримой, но существующей силы, да еще с обязательными и, надо сказать, справедливыми условиями - это подлинная миссия! И выполнить ее смогли бы, пожалуй, только Братья Холики. Только не оба вместе, а один из них, причем младший по своему премьерскому положению, ибо он по природе - матерый волк, не скрывает, что питается свежим, сырым мясом и тешит мысль повести за собой стаю. Он вполне может понравиться «новгородскому посаднику» - по крайней мере, способен проявить волю и не станет изо всех сил держаться за ложные ценности, коими морочат голову избирателям и зарубежным партнерам.
        Конечно, старший по положению, но младший по возрасту не захочет уступать, ибо в случае успеха гарантирован не только второй президентский срок - мировая, можно сказать, гагаринская слава. Единственное, что может подкупить в нем «новгородского посадника»,- он первое лицо, вожак, полновластный князь с ярлыком на княжение, коронованный государь со всеми полномочиями. Однако вместе с тем травоядный и все еще зачарован властью, доставшейся по жребию, упавшей на него случайно. Поэтому держит ее в руках, как восторженный ребенок осколок стекла, любуясь им и устрашаясь одновременно, и всегда есть опасность, что сам порежется или ненароком порежет кого-нибудь. Он, как начинающий боксер на ринге, еще шалеет от радости, если удается попасть в уязвимое место, тогда как в это время, стиснув зубами кляп, следует прощупывать место следующего удара. Старший Холик - не кулачный боец, коего можно выпускать на открытый поединок с «третьей силой». Не чуя опоры за спиной, он быстро теряет инициативу, поскольку привык, что младший по должности, как в хоккее, придет на помощь, подхватит шайбу и перепасует, обведя
соперника…
        А он в данном случае не придет и не прикроет! Выйти надо один на один, глаза в глаза…
        Смотрящий все-таки решил начать с младшего - так будет справедливо, и пусть Братья разбираются уже между собой, кому забивать шайбу. Сейчас как нельзя кстати пришелся бы Корсаков, хотя бы для того чтобы провести рекогносцировку, послать в этот музей и посмотреть на месте что к чему и лишь после этого выходить на Холиков. У Сторчака не было оснований не доверять профессионалам Филина - пожалуй, они бы сработали еще лучше,- поэтому он пригласил к себе начальника разведслужбы.
        - Теперь мне нужна текущая информация о музее Забытых Вещей в Новгороде,- глядя в сторону, чтобы избавиться от навязчивой неприязни, заявил Смотрящий.- Возьмите его под усиленное негласное наблюдение и докладывайте обо всем, что там происходит. Кто вошел, вышел, в том числе об экскурсиях туристов. А также предоставьте исчерпывающие данные о сотрудниках, вплоть до последней смотрительницы.
        Главный разведчик Оскола выслушал со скучающим, непроницаемым видом.
        - Данный музей под наблюдением,- казенно сказал он.- Вся информация имеется. И вам предоставлена.- И указал на секретные папки с документами.
        - Этого мало! Я должен знать все, что там произойдет в течение двух ближайших суток. Немедленно отправьте в Новгород всех своих людей, агентов, филеров… как они еще у вас называются?
        Человек с портфелем глянул куда-то мимо, как слепой:
        - Свободных людей в наличии нет.
        - А чем они заняты?
        - Выполняют задания.
        - Снимите и переправьте в музей. Сейчас же.
        - Невозможно,- был невозмутимый ответ.- Мои люди находятся за пределами России.
        - Где конкретно?
        Ас экономического шпионажа что-то взвесил про себя и увернулся:
        - Во многих странах мира. Где есть наши интересы.
        - И где же эти интересы?
        Филин поблуждал невидящим, пустым взором:
        - На Западе, Востоке… Во всех частях света.
        Сторчак подавил в себе гнев и вспомнил о командировке Корсакова в Болгарию. Филин явно был автором разработки операции прикрытия и знал расклад сил и средств.
        - Вызывайте людей из Болгарии. Сейчас важнее то, что будет происходить в Новгороде. Мне нужна информация по музею. В режиме он-лайн. Репортаж - в буквальном смысле!
        Начальник разведки и глазом не моргнул.
        - Важность объектов наблюдения и агентурного обслуживания определена специальным списком. Изменять его я не имею права.
        - Где этот список? И что там значится под первым номером?
        Филин пожал тощими плечами:
        - Закрытая информация.
        Смотрящий молча бросил пакет с распоряжением Оскола:
        - Читайте!
        Филин лишь глянул, но читать не стал.
        - Я ознакомлен с этим документом. Но если господин Церковер не посчитал целесообразным передать вам список, я ничем помочь не в состоянии.
        - Он парализован,- несколько обескуражился Сторчак.- Он мог не предусмотреть, забыть… А дело не терпит отлагательства. Этим распоряжением Церковер указывает, чт? сейчас важнее!
        - Ничего не знаю,- перебил его старый службист.- У меня строгие инструкции исполнять задания согласно списку.
        - Мне известно, что ваши люди обеспечивают прикрытие Корсакова в Болгарии,- попробовал уговорить его Смотрящий.- Ничего не произойдет, если вы снимете часть агентов и перебросите в Новгород. Под мою ответственность.
        - Не имею таких полномочий.
        Сторчак едва сдержался, чтобы не вскочить, да и глубокое, мягкое кресло удержало.
        - А вы знаете, что сейчас творится в Балчике?- угрожающе спросил он.
        Начальник личной разведки лишь поджал губы, отчего пергаментная кожа на лице натянулась и стала походить на бубен.
        - Работа проходит в контролируемом режиме,- увильнул он от прямого ответа.- Я предоставил вам отчет.
        - Мне сейчас не отчет нужен! Не бумажки! А люди!
        - Музей находится под наблюдением. И увеличение числа агентуры нецелесообразно. Необходимую информацию о передвижениях вы получите в полном объеме.
        Его казенный стиль окончательно взбесил Сторчака.
        - Так, штатное расписание вашего подразделения мне на стол! И все ваши пароли, явки, средства связи, номера телефонов!
        Это не произвело на Филина никакого впечатления, разве что голос стал еще скрипучее:
        - Все это - закрытая информация. Обращайтесь к господину Церковеру. Если он посчитает нужным…
        Стать хозяином в Кремле было легче, чем в зоне Д. По крайней мере, в аппарате правительства не чувствовалось подобного скрытого сопротивления - напротив, с радостью открывали все двери, сейфы и секреты, только бы не уволили. Однако обижаться на такой саботаж в вотчине Оскола было нельзя - иначе он не смог бы проводить столь сложные тайные комбинации.
        Смотрящий не надеялся, что Церковер поправится за столь короткое время или хотя бы начнет говорить, и все же направился к нему в коттедж. А там готовились к обряду крещения - видимо, медицинские светила отчаялись вывести больного из паралича и разрешили войти священнику с тремя певчими. Пучеглазый личный поп с тяжелой одышкой от своей непомерной грузности уже окуривал кадилом тесноватое, заставленное аппаратурой помещение, его помощницы устанавливали купель с водой, а Церковер тем временем лежал бледный и неподвижный - в пору отпевать.
        - Это надолго?- шепотом спросил Сторчак.
        - С водосвятием и причащением часа на полтора,- деловито заявил священник.
        Ждать столько Смотрящий никак не мог, поэтому попросил его выйти и подождать несколько минут в приемной. И сделал это уважительно, однако духовный наставник Оскола, в последнее время сопровождавший подопечного всюду и курировавший строительство храма в технопарке, бесцеремонно толкнул его плечом:
        - Мирские дела подождут. Я исполняю волю страждущего!
        Сторчак склонился над больным, тихонько позвал по имени, и в это время певчие затянули молитву. И тогда он осторожно проверил под подушкой, обшарил матрас и простыни в изголовье - ключа нигде не было. Приподняв одеяло, он обыскал карманы пижамы и тут заметил стиснутую в кулак руку Оскола, откуда торчала знакомая тряпичная веревочка. Выдернуть ключ из кулака сразу не удалось - холодные пальцы оказались еще крепкими и жесткими, и когда Сторчак с усилием развел их, Оскол вздрогнул и открыл глаз.
        - Я разгадал ваш ребус,- склонившись к уху, проговорил Смотрящий.- Теперь нужны ваши люди. Связи…
        Басовитый голос священника и женский хор было не перекричать, да и Церковер вряд ли что понимал.
        Сторчак достал ключ из руки больного, открыл замок и сразу же убедился, что искать какие-либо утаенные секреты бессмысленно. Объемное стальное пространство сейфа было доверху забито бумагами и деньгами, причем наверняка давно забытыми, поскольку попадались завернутые в газету пачки советских еще червонцев и двадцатипятирублевых банкнот разного времени, скорее всего заначки. В допотопных, хрущевских времен, скоросшивателях лежали кипы документов примитивного бухгалтерского учета: какие-то квитанции, копии расходных ордеров, долговые расписки и даже товарно-транспортные накладные - старые, пожелтевшие. Месяца не хватит, чтобы переворошить эту макулатуру! А в отдельных папках, перевязанных шпагатом, хранились копии судебных приговоров и какая-то переписка с инстанциями, выполненная на плохих пишущих машинках. Сторчак наскоро перерыл документы, наугад вскрыл несколько замшелых бумажных кирпичей и опустил руки - священник тем временем кропил водой комнату больного.
        Не сейф с секретами, а продолжение музея, как и вся закрытая вотчина Оскола! Причем эти многочисленные, спрессованные от времени бумаги, оказавшись на свету и воздухе, да еще окропленные, распухли, вздулись, не помещались в тесном стальном пространстве и вываливались, как живые. Впихивая их, Сторчак обернулся: неподвижный, парализованный старик уже сидел на постели с открытыми глазами, и на его розовеющем лице распускалась надменно-загадочная улыбка.
        А хор певчих из заунывного стал бравурно-торжественным.

12
        Теперь в музей Забытых Вещей Сколот приходил каждый день по несколько раз, причем в разное время - утром до открытия, поздно вечером,- всем уже примелькался и надоел. Он не единожды говорил с ночным сторожем, с бабушками-смотрительницами, а одну из них, Валгу, что сшила ему смирительную рубашку и отвела на вокзал полтора года назад, узнал, однако все они настороженно его выслушивали и пожимали плечами, если спрашивал о Стратиге.
        - А это кто?- делали обескураженный, безвинный вид.- У нас такого нет, не слыхали.
        - Директор музея,- терпеливо объяснял он.- Ваш начальник.
        - Директор у нас есть,- соглашались лукавые старушки.- Только у него фамилия другая. Да и нету его сейчас. Тебе-то на что?
        Несколько раз Сколот называл себя, начинал рассказывать свою подлинную историю, говорил, что недавно вырвался из ловушки для странников и, прежде чем попасть в Великий Новгород, долго блуждал по вокзалам и железным дорогам. И видел, что его не хотят понимать, смотрят как на блаженного и вроде даже сочувствуют. Было ясно, что все они получили наказ не признавать лишенца, а сам Стратиг наверняка попросту избегал его, не желая встречаться. Сколот все равно приходил, целыми ночами дежурил возле флигеля в надежде встретить там кого-либо из странников и уже ничего не объяснял, а, примкнув к экскурсии туристов, обходил всю экспозицию и внимательно слушал новенькую экскурсоводшу. Однажды, улучив момент, поднырнул под цепочку в красном бархате и поднялся по лестнице на третий этаж, где обитал вершитель судеб. Старинная дубовая дверь оказалась запертой на внутренний замок и, судя по пыли на меднолитой ручке, давно не отворялась.
        - Молодой человек!- в тот же час послышался запоздалый дребезжащий голосок утратившей бдительность старушки.- Вход воспрещен! Читать умеешь?
        - Что за этой дверью?- уже нагло спросил он, перегнувшись через перила.
        - Как что? Мастерские, склад. А ну спускайся! Ты же с туристами был?
        Сколот спустился и сделал последнюю попытку пробиться сквозь заслоны:
        - Я не с туристами, я сам по себе. Там, за дверью, живет Стратиг. Я был у него дважды. Поднимался по этой лестнице, открывал ту дверь - всё помню!.. Я лишенец, и вы меня знаете. Это я выпустил из запасников Белую Ящерицу! Помните? Ту, что сидела в подвале флигеля. Расплавил решетку и выпустил!
        - Мы ящериц в запасниках не держим,- ответила ему сиделка.- Там всякие старые вещи.
        - Я понимаю тебя, Дара.- Он терял терпение.- Но наказание не может быть бесконечным! Помоги мне встретиться со Стратигом. Ну или хотя бы передай просьбу! Я хотел узнать, жив ли мой отец, Мамонт. Мне больше ничего не надо.
        Смотрительница пугливо от него отпрянула:
        - Иди отсюда, парень, по-хорошему…
        - А вот никуда не пойду!- Он сел на ступеньку.- Буду сидеть, пока не пустишь!
        Старушка достала из кармана фартучка колокольчик и позвенела у себя над ухом. Словно по тревоге, прибежала экскурсоводша, чопорная молодая особа в строгом костюмчике, в больших очках школьной отличницы и с гладенькой, прилизанной прической.
        - Вот, Марина Сергеевна,- доложила бабуля,- про отца пришел узнать. Странный какой-то - говорит, как бредит. То про ящериц толкует, то про мамонта… Теперь сел и сидит! Ну что мне, за метлой идти?
        - Я научный руководитель музея,- представилась девица нудным суконным голосом.- Вы что хотели?
        Это тоже была Дара и исполняла здесь свой урок - посторонних людей Стратиг возле себя не держал. Кроме того, Сколот только что выслушал из ее уст экскурсионную сагу о забытых вещах и по отдельным отступлениям, репликам в том убедился. А после зала зеркал, где экскурсоводша поднялась на высокий поэтический уровень и ненароком поведала туристам тайну о том, что все старинные серебряные либо стеклянные с посеребрением зеркала и некоторые отражающие поверхности имеют такую же память, как, например, цифровые носители, и способны столетиями хранить информацию, Сколот уже более не сомневался, кто перед ним.
        - Я сын Мамонта,- сбивчиво заговорил он,- Русинова Александра Алексеевича. Меня зовут Алексей… Вернее, звали. Одиннадцать лет я пробыл в истоке реки Ура, вкушал соль… Когда вернулся, Стратиг лишил меня пути. Я отпустил на волю Белую Ящерицу… Но он не за это… Короче, долго рассказывать, за что. А Валга надела на меня смирительную рубашку! И я обрастаю шерстью. Скоро сам стану как мамонт. Хочешь, покажу?- И распустил «молнию» на куртке.
        - Нет, не хочу!- испугалась экскурсоводша.- Не люблю волосатых! Вы что хотите, молодой человек?
        - В общем, я получил весть, будто моего отца убили. Задушили струной где-то в Швейцарии. Или, сказали, покончил с собой. Зазноба сказала. Но это ее прозвище! На самом деле она Дара Инга. Может, знаешь?
        - Не знаю я вашей зазнобы!
        - Я не верю! Мамонт не мог погибнуть! Валькирия держит над ним обережный круг.
        Экскурсоводша поморщилась, тряхнула гладко зачесанной головкой:
        - Что вы такое говорите? Ничего не понимаю…- И беспомощно взглянула на смотрительницу.
        - Д?лжно, у него горячка,- определила та.- Вон глаза красные, а губы белесые…
        - Никакая не горячка!- страстно произнес Сколот и облизнул обветренные, потрескавшиеся губы.- Я вырвался с Мауры. Пристроился к клину журавлей и с ними вылетел. Потом долго блуждал…
        - Валькирия - это же из скандинавского эпоса,- умненько заметила научная сотрудница, верно желая его утешить.
        - Валькирия - Белая Ящерица! Она ждала суда. И наверное, ее лишили косм и памяти… Но я сейчас хотел узнать о судьбе отца!
        - Не понимаю, при чем здесь ваш отец?
        - Он избран Валькирией!
        - Куда… избран?
        Все ночи в Великом Новгороде Сколот спал урывками, на вокзале, на берегу Волхова или в музейном парке, после полуночи перепрыгивая через забор, поэтому усталость накопилась, мысли путались и неотвратимо близилось затмение разума. Однако последний вопрос Дары ему показался не тупым, а откровенно издевательским, ибо он по хитрым ее глазкам видел - всё понимает!
        - Ладно, хорошо,- удержался он от резкостей.- Стратиг отнял у меня пояс сколота, и я теперь не могу устоять перед земными страстями. Мне трудно жить в мире. Я лишенец, но я не изгой! Даже будучи юродивым, я все равно останусь гоем. И Стратиг обязан с этим считаться! Почему он избегает меня?
        Экскурсоводша пожала узенькими плечиками:
        - Спросите у него сами.
        - Открой дверь наверху! И я спрошу!
        - А что, у нас там кто-то есть?- чего-то опять испугалась она и покосилась на верхнюю лестничную площадку.
        - Там гостиная, а дальше зал с камином!- торопливо подсказал Сколот.- Зал, где обитает Стратиг. Старые Дары еще называют его «государь». Что ты скрываешь? Я первый раз приходил сюда в шестнадцать лет. И мне здесь вручили пояс сколота! Его дают юношам, чтобы не искушались земными страстями и посвящали себя науке. Как монахи молитвам. Ты еще тогда в куклы играла, когда я надел пояс!
        - Я в куклы не играла!- почему-то обиделась экскурсоводша.- Кто у нас живет в мезонине?
        Этот строгий административный вопрос был адресован сиделке.
        - Марина Сергеевна, людей наверху нету,- напряглась та, косясь на Сколота.- Там старые вещи сложены, которые на выставку не попали. Ну и реставраторы работали…
        Сколот кое-как вымучил улыбку:
        - Не надо меня обманывать, Дара. У тебя это плохо получается…
        - Откройте ему и покажите,- вдруг сердобольно посоветовала старушка.- Ведь не отстанет, Марина Сергеевна. Который раз уж приходит, я его запомнила. Может, успокоится? Может, правда парень отца потерял… Пустите его, ключи-то у вас.
        - А если что-нибудь стащит? Или присмотрится, а потом залезет?
        Слова ее показались обидными, оскорбительными, но пришлось вытерпеть. Смотрительница профессионально обыскала его взглядом:
        - Этот не стащит…
        Экскурсоводша порылась в сумочке, вынула ключи и пошла вверх по ступеням. Сколот последовал за ней, но и старушка не отстала - повели, как под конвоем. Замок был тоже старинный, с меднолитой накладкой в вензелях, хотя открылся легко. Сразу за дверью и впрямь оказалась просторная гостиная, однако сплошь заставленная столярными верстаками, заляпанными краской, столами. На стенах - полки с инструментом, книгами, и все покрыто толстенным слоем пыли.
        От былой торжественности не осталось и следа…
        - Денег на реставрацию нет,- на ходу и привычно пояснила научный сотрудник.- Временно прекратили… А дальше у нас просто склад забытых вещей. В запасники уже не входят, а люди всё несут и несут…
        И отомкнула следующую дверь, за которой и впрямь был зал с камином и начиналась анфилада небольших комнат, сплошь заставленная антикварными креслами, диванчиками и шкафами. Ни дубовых лавок, ни длинного стола, ни звериных шкур и никаких признаков жилья…
        Сколот подошел к камину, открыл дверцы чугунного каслинского литья: последние полвека вряд ли его топили…
        - Как же так?- неизвестно у кого спросил он.- Этого не может быть! Я же отлично помню!..
        Возможно, его тон растрогал сиделку.
        - Да случается, парень,- посожалела она.- Бывает, или почудится, или во сне увидишь. А то намечтаешь себе бог весть что, а потом кажется… В молодости, оно всякое случается.
        Даже строгая экскурсоводша прониклась:
        - Это как в зеркале, отражение реальности. Но только отражение…
        - Что вы мне тут рассказываете?!- со страстью начал было Сколот и оборвал себя, чтобы не закричать.
        - Как его фамилия, говорите?
        - Кого?- занятый своими мятущимися мыслями, спросил он.
        - Человека этого… Ну, который будто у нас тут обитает?
        - Это не фамилия,- обреченно вымолвил Сколот,- это урок, который он исполняет - Стратиг. По-старому - государь. Он управляет в миру всей жизнью хранителей сокровищ Вар-Вар… Да что я вам тут…
        - Государь? Это любопытно… Фамилия у него какая? Зовут как?
        - Не знаю… А как вашего директора?
        - Юрий Никитич Строганов.
        - Ну вот же, вот!- воспрял Сколот.- Очень созвучно! Тем более - Строганов! Значит, из тех самых уральских Строгановых!.. Может, вы в самом деле ничего не знаете? А я тут перед вами…
        - Как не знаем? Юрий Никитич - внук Василия Васильевича,- с гордостью сообщила экскурсоводша,- знаменитого ленинградского акушера-гинеколога.
        - Где он сейчас?
        - Кто? Василий Васильевич?
        - Директор.
        - Юрий Никитич в командировке.
        - А он разве не из графьев?- простодушно спросила смотрительница.
        Экскурсоводша смутилась - должно быть, не знала - и поспешила закончить разговор:
        - Ну, убедились? Тут нет никого, только изломанная мебель… Прошу на выход, я запру дверь.
        Сколот в ту минуту ничего, кроме растерянности, не испытывал и все еще искал взглядом что-нибудь знакомое, узнаваемое, что невозможно поменять за прошедшие полтора года - стены, потолок, вид из окна,- но ничего конкретного не находил. Даже старинная стеклянная перегородка с морозным узором исчезла, и камин, показалось, не такой большой и величественный, каким запомнился. Впрочем, он при Стратиге особенно-то камин не разглядывал, а использовал по назначению - разжигал топливо, чтобы продемонстрировать его возможности…
        В последний миг Сколот увидел за камином кованую подставку с топочным инструментом, однако разглядеть его не успел, перед глазами мелькнули только ухватистые рукоятки с вензелями. А жаль! Вот если бы там оказались совок и щипцы с расплавленными концами!.. Но экскурсоводша уже запирала тяжелую дубовую дверь на ключ.
        - А вам сторож не нужен?- вдруг осенило его.- Я бы мог послужить. Бесплатно!
        - У нас штат заполнен,- был строгий ответ.- Спускайтесь.
        Сколот побрел по лестнице вниз.
        - Может, дворник?- Он поднырнул под цепочку.- Или садовник? Лесник? Парк здесь неухожен…
        - Не требуется,- прозвучало, как выстрел в затылок.
        - Ты что ищешь-то?- спросила смотрительница.- Не пойму… Работу, ящерицу или отца?
        - Сейчас отца!
        - Что тогда на работу просишься?
        - Хочу дождаться Стратига,- признался он.- Или вашего директора. Дождусь и спрошу.
        - Юрий Никитич за рубежом, в Китае.
        - В Китае?!
        - Да, а что? Поехал делиться опытом.
        - Каким… опытом?
        - Музейного дела. У китайцев тоже есть забытые вещи, вышедшие из обихода. Пригласили…
        - Когда вернется?
        - Когда надо, тогда и вернется!
        - Ну уж теперь точно дождусь!- клятвенно проговорил Сколот.
        - За воротами где-нибудь.- Экскурсоводша выдавливала его с лестницы, чуть ли не толкая в спину.- И чтоб на территории музея я вас не видела.
        - Ты выдала себя с головой,- Сколот добровольно шагнул за порог и резко обернулся, оказавшись с ней лицом к лицу,- когда говорила о зеркалах. Ты же в них только смотришься. И не умеешь считывать отраженную информацию. Поэтому туристы приняли это за аллегорию.
        - Что вы мне тыкаете?- возмутилась она, не найдя иных аргументов.
        - Хочешь, научу?- Он отступил под напором ее когтистых пальчиков.- И объясню материальную природу серебра. Или воды. Ты же упомянула о корпускулярной памяти ее жидких кристаллов. Если в реке отразились берег, чье-то лицо, их можно увидеть в каждой капле. Даже спустя много лет…
        - Ничего я не хочу!- Экскурсоводша обошла его и застучала каблучками по коридору.
        - Она у нас недавно,- объяснила смотрительница.- Норовистая…
        - А директор и вправду уехал в Китай?
        - Говорят…
        - Они не сумели активизировать соларис?
        - Чего?..
        - Китайцам не удалось возбудить энергию топлива? А пока они не исследуют процесс горения, никогда не наладят его производства! Так что скопировать им не удастся…
        - Я ничего этого не знаю! Мое дело - за вещами присматривать и за посетителями.
        - Обратно когда ждете?
        - Мы его все время ждем, как уехал,- схитрила смотрительница.- Он нам как отец родной. Ты ступай себе, парень. Посмотрел на забытые вещи - и ступай. А то взяли моду про всякие энергии тут плести…
        - Повинуюсь року,- усмехнулся он, направляясь к двери черного хода.
        У Сколота было ощущение, будто он опять попал в ловушку, еще более коварную, чем магнитный вихрь на Мауре. Если там вводила в заблуждение измененная оптика атмосферы, нарушающая ориентацию в пространстве, то здесь все было реально, открыто, доступно - иди куда хочешь, делай что хочешь, и все равно не вырвешься из замкнутого круга. Ему ничего не оставалось, как где-нибудь затаиться, залечь и ждать Стратига, который должен был проявиться, обозначиться, причем самым неожиданным образом. Вряд ли вершитель судеб меняет свое местопребывание и привычки: музей Забытых Вещей с давних пор был резиденцией Стратигов, и помнится, об этом говорила еще Дара с вишневыми глазами, что исполняла урок помощницы отца. И место на берегу Волхова выбрали не случайно, на самом оживленном Перекрестке Путей, который никому не миновать, в какую бы сторону ты ни шел - из варяг в греки или по соляной тропе, с востока на запад. В связи с этим у Сколота была тайная надежда на случайную встречу с кем-то из знакомых странников или вовсе близких ему, например Авег, которые носили соль в исток реки Ура. За одиннадцать лет учебы эти
вечно странствующие старцы стали родными, и каждый из них мог бы поручиться за него и сказать веское слово Стратигу, который и сам вкушал соль из их рук.
        И еще оставалась призрачная надежда - вдруг здесь опять появится Белая Ящерица?..
        Весь остаток дня он бродил по парку, приглядывая себе место для засады где-нибудь поблизости от здания музея, чтобы держать под наблюдением вход. Парадная двустворчатая дверь от реки не открывалась, пожалуй, те же полвека, судя по закрашенным гайкам, была завинчена на болты, в щелях гранитных плит ступеней красного крыльца росла трава, а на подъездных дорожках, по коим некогда катались барские коляски, цвели неухоженные клумбы. И вообще весь парадный фасад, обращенный к реке, был забыт, запущен, возможно умышленно, дабы подчеркнуть символическое предназначение музея: взглянуть на забытые вещи можно было, проникнув через черный ход…
        Он и здесь помнил правило - хорошо что-либо спрятать можно, только выставив на глаза, и после тщательного осмотра облюбовал глубокую застреху в левой части портала, глухое пространство под каменным козырьком, над которым возвышалась обсиженная голубями скульптура. Полуобнаженный атлет в одной руке держал рукоятку меча, а другой поддерживал картуш, где когда-то был изображен родовой дворянский герб, ныне разбитый и закрашенный до неузнаваемости. Видимо, справа стоял такой же, симметричный воин, но от него остались лишь ноги с напряженными икроножными мышцами. Конечно, черного хода в музей отсюда не увидеть, зато, если освободить от птичьего помета плечи уцелевшего атлета и встать на них, можно спокойно заглянуть в окно третьего этажа, по расчетам - в каминный зал, где теперь стояла мебель, требующая реставрации…
        Впрочем, если раздеться по пояс, измазаться побелкой, то можно стоять открыто, заменив собой несуществующего атлета - никто не обратит внимания, ибо парадный фасад хорошо видно лишь с воды; скромки же берега ничего не разглядеть из-за высокой травы и кустарника. Ночные сторожа сюда не заходили, полагая, что со стороны реки защищены водной преградой, туристы изредка забегали справить малую нужду, поэтому запах был соответствующий.
        Забраться на портал тоже не составляло особого труда, используя прием скалолазов: на одну колонну опереться ногами, на другую - спиной, и подниматься, как по узкой расщелине.
        Сесть в засаду Сколот решил после полуночи, когда сторож запрется в музее, поэтому еще вечером набрал в реке бутыль воды, нарвал охапку травы для гнезда под застрехой и приготовил капроновый шнур, чтобы все это поднять наверх. Однако уже в сумерках, когда прогуливался по центральной аллее музейного парка в компании мамаш с детьми и колясочников из близлежащего дома престарелых, он вдруг чуть не столкнулся с переодетой экскурсоводшей. Вместо служебного строгого костюмчика она была в модных рваных джинсах, короткой маечке и с какой-то вспененной прической.
        - Вы всё еще здесь?- Нудный, свербящий тон в ее голосе остался прежним.- Прошу покинуть территорию музея.
        Сейчас им никто не мешал, и чужих ушей близко не было.
        - Послушай, Дара… Я понимаю, у тебя урок, наказы, обязательства. Но ты же Дара!
        - Какая я вам Дара?- Бледноватое лицо ее вспыхнуло.- Меня зовут Марина Сергеевна. Вы меня с кем-то путаете! И вообще все время несете какую-то чушь! Вы что, больной?
        Научному руководителю было лет двадцать пять, но гонору - на все пятьдесят. И даже на миг возникло сомнение - не потерял ли чутье, не ошибся ли, как было с Роксаной?..
        - Значит, ты мне не поверила? А сама все это время пробыла в зале зеркал. И пыталась считать информацию. Поэтому и припозднилась…
        - Да, пыталась,- неожиданно призналась она.- Но какое ваше дело?
        - Предложение остается в силе. Могу научить. Кстати, знаешь, почему их принято занавешивать, если в доме умирает человек?
        - Не знаю и знать не хочу!
        - Я и так тебе скажу. Отлетевшая душа принимает свет зеркала за окно. И начинает биться, как птица о стекло. Потому что вылетает из тела еще незрячей. На девятый день только глаза открываются, как у новорожденных щенков…
        Сколот увидел тщательно скрываемое под неприступностью, трепетное, разжигающее желание, сквозившее из подозрительно прищуренных глаз. Еще бы миг - и женское любопытство перебороло долг, она бы раскрылась, но тут на центральную аллею вынесло сторожа, который выпроваживал мамаш и инвалидов-колясочников, чтобы повесить замок на калитку. Один раз он уже чуть не сдал Сколота в милицию, когда обнаружил его спящим на крылечке сарайчика возле пасеки,- спасли длинные ноги; попадаться на глаза во второй раз, тем паче когда готово место для засады, было опасно. Экскурсоводше тоже не хотелось привлекать к себе внимание, и она целеустремленно направилась к воротам парка.
        - Приду завтра!- полушепотом пообещал Сколот.- И если не пропадет желание, мы ночью пойдем в зал зеркал. Не побоишься?
        - Я ничего не боюсь!- расхрабрилась она.
        - Между прочим, Стратиг отнял у меня пояс сколота,- намекнул он.- Теперь ничто не сдерживает земных страстей. А я к тому же обрастаю шерстью…
        - Вызову милицию!- на ходу бросила она.- Заявлю: в музее завелся волосатый маньяк!
        Обычно этот сторож к полуночи обходил территорию, потом выпускал кавказскую овчарку и ложился спать в гардеробной, сразу у черного хода. С собакой поладить было легче: старый пес плохо видел, слышал и ничего уже не чуял, пугая лишь своим грозным видом и беспричинным, внезапным лаем для острастки. Охрана в музее содержалась скорее для показухи, чтобы не вызывать лишних подозрений; настоящей стражницей тут была престарелая Валга, что жила теперь в чердачной летней комнате флигеля. Это она привела в исполнение приговор вершителя судеб, нарядила Сколота в смирительную рубашку, выбила память дорог - способность к ориентации в пространстве - и свела потом на вокзал. Иногда днем она вязала на спицах у черного хода музея, являясь как бы олицетворением одной забытой вещи - добродушной, домашней бабушки-сказочницы, возле которой все время крутились дети, оставляемые родителями на время экскурсии, или подменяла захворавших смотрительниц. Чаще сидела в зале времени, где были разнокалиберные старинные часы.
        Основной урок Валги начинался ночью, когда она возносила над музеем обережный круг, преодолеть который не удавалось ни одному изгою. Внешне это выглядело как цепь случайностей, нелепых совпадений, череды мелких событий, которые преграждали путь всякому, кто намеревался забраться на охраняемую территорию. Подросткам, вздумавшим потусоваться в ночном парке, было невдомек, отчего кто-то повис на заборе, почему взорвался баллон с пивом, с какой стати смелых девиц вдруг обуял ужас, они завизжали и наотрез отказались от приключений. А у тех, кто пытался попасть в музей с реки, неожиданно лопалась резиновая лодка, тонули непотопляемые весла, отказывал мотор или необъяснимо пропадала всякая охота забираться в старую помещичью усадьбу. Ежели появлялся особо дерзкий, бросавший вызов обстоятельствам, такого обычно находили где-нибудь далеко от обережного круга, чаще на вокзалах и железнодорожных путях, в полном физическом здравии, но напрочь лишенным памяти. Даже термин для таких придумали - внезапная амнезия…
        Дара Валга не заботила Сколота, поскольку подобные круги его не держали, однако сторож, видимо все-таки предупрежденный научным руководителем, до половины четвертого утра бродил со своим псом вокруг здания и даже тропинку натоптал вдоль клумб у парадного фронтона. Согнала его лишь предутренняя обильная роса - вымок до пояса и удалился сушиться. Тем часом Сколот зашел через кусты от реки, поднялся на высокий берег и наконец-то забрался под карниз, втащив на шнурке воду и траву. И только здесь обнаружил забитое фанерой и закрашенное полукруглое окно, которое когда-то венчало всю ширину портала. Один его сегмент был под самым карнизом, гвозди давно перержавели, и он легко отогнул край - открылось пыльное, замусоренное птичьим пометом пространство на толщину стены, которое также заканчивалось фанерой, приколоченной теперь с внутренней стороны. То есть, если ее вытолкнуть, путь в музей будет свободен, и даже сторож ничего не услышит, поскольку окно наверняка выходит на лестничную площадку второго этажа.
        Обрадованный таким открытием, Сколот соорудил гнездо, но прежде чем лечь, вскарабкался на атлета и осторожно заглянул в каминный зал Стратига. Однако багровое от восхода стекло превратилось в зеркало, и он увидел лишь свое собственное отражение: прильнуть вплотную мешал широкий сливной козырек подоконника. В любом случае появление вершителя судеб теперь не могло остаться незамеченным, а в этой засаде можно безвылазно просидеть хоть неделю и в нужный момент внезапно предстать перед ним, проникнув в музей прямо из засады,- с этой мыслью Сколот залез в убежище и уснул.
        А проснулся от грохота, визга электрического инструмента, лая собак и гортанной речи. Невидимое солнце уже поднялось высоко, и первой мыслью было - проспал что-то важное. Он выглянул из-под навеса и узрел перед главным фасадом десятка полтора рабочих в оранжевой униформе и грузовик: кажется, собирались красить фасад, разгружали металлические леса, косили траву, скребли шпателями колонны портала и стены, а со вскрытых парадных дверей обдирали шлифмашинкой старую краску. Несколько человек разносили торф на клумбы, отсыпали гравием дорожку, и еще дальше целая бригада начинала восстанавливать давно утраченную лестницу к воде. На самой же реке буксир подводил к берегу зеленый военный понтон, вероятно вместо причала.
        Еще вчера этот самый затаенный уголок парка в одно мгновение стал многолюдным и доступным: должно быть, музей срочно готовился принимать туристов, приплывающих на пароходах. Эта цветистая азиатская орда, управляемая толстой рыжей теткой, работала как-то поспешно, с истерическим энтузиазмом и в любой момент могла обнаружить Сколота. Перед порталом выстраивали леса, и надо было немедля покидать столь удобное место для засады. Почти не скрываясь, он выбрался из укрытия; опираясь на колонны, сполз по ним на крыльцо и заглянул в распахнутые парадные двери. Внутри музея была та же суматоха, что и на улице, только вместо азиатов там работали русские женщины - мыли, чистили и оттирали десятилетиями копившуюся музейную пыль и грязь, сдвинув на середину неподъемную старинную мебель. Тут же маячили бабушки-смотрительницы, и даже мелькнула экскурсоводша в красной косынке и синем халате.
        Более ведомый любопытством, чем надобностью, Сколот беспрепятственно вошел в здание и повертелся между женщин - никто не обращал внимания. Чужие уборщицы трудились молча, сосредоточенно и отчаянно, как муравьи, под строгим присмотром старушек, которые тряслись над каждой перемещаемой вещицей. Появилась мысль под этот шумок подняться на третий этаж и заглянуть в жилище Стратига: если директор музея никуда не уезжал, то не может не участвовать в такой генеральной уборке. Сколот уже направился к боковой лестнице, но тут был остановлен экскурсоводшей:
        - Опять вы? Как сюда попали?
        От вчерашнего зудящего занудства не осталось следа - голос ее был утомленный, надломленный, гаснущий, глаза воспаленные, щеки впалые, отчего лицо вытянулось и утратило начальственную строгость.
        - Я же обещал прийти,- простецки сказал он.- А что такое произошло?
        Дара обвела взглядом напряженную суету, хотела что-то объяснить, однако спохватилась:
        - Я обязана сдать вас охране. У меня приказ…
        - Сдавай,- усмехнулся Сколот.- Но сначала скажи, кто тебя так измучил.
        - Вы!- выдохнула она.- Со своими зеркалами, душами покойников. И вообще!.. Я не спала всю ночь!
        - Кошмары снились?
        - Кошмар начался утром. С этим авралом…
        - По какому случаю?
        Экскурсоводша огляделась - поблизости никого не было.
        - Сама толком не знаю… Вам-то что? Вы случайно не тероррист? Нас предупредили… Почему, например, спина белая? Вы где отирались?
        Он попытался отряхнуть куртку - бесполезно.
        - Обыкновенная известка.
        - А хотят покрасить водоэмульсионкой,- вдруг пожаловалась Дара.- Через неделю здание будет в ошметках. Краска к извести не пристает!
        - Вчера просился на работу - не взяла,- ревниво напомнил Сколот.- Я бы мог покрасить как надо. А сегодня столько народу наняла…
        - Никого я не нанимала!- почти исступленно заговорила она.- По распоряжению сверху. И деньги сразу нашлись… Какое-то важное лицо вздумало посетить наш музей. Нагнали таджиков, а они сейчас испортят главный фасад… Меня никто не слушает, делают что хотят!
        - Важное лицо - это кто?
        - Чуть ли не сам президент Соединенных Штатов. Или будто китайский генсек…
        - Если китайский, то директор будет с ним?
        Одержимая своими мыслями, Дара его не услышала и проговорила обреченно:
        - Юрий Никитич увидит - убьет за такой ремонт…
        Видимо, она выслужила свой нынешний урок, попала в число приближенных и теперь сильно переживала за свое место придворной Дары.
        - Он не убьет,- утешил Сколот.- Ну, странствовать отправит, лишит пути, и тогда ты поймешь, каково это…
        - Как это - лишит?- У нее не было уже сил как-то выражать эмоции.
        - Не задаст никакого урока, и жизнь станет бессмысленной. Для гоя это равносильно смерти…
        - Вы что опять несете?- встрепенулась она.- Какой смерти? Вам-то что надо? Что вы ко мне пристали?
        - Да я не приставал…
        - Ну вот и идите отсюда!
        - Давай встретимся вечером?- предложил он.- В зале зеркал?
        Тогда показалось - еще немного, и Дара раскроется сама, и он даже пожалел ее, не стал дразнить, надоедать и пошел с территории музея. Согнанные из города дворники подметали сам парк и дорожки, цветоводы спешно засаживали только что отсыпанные клумбы, и он как-то не обратил внимания, что нет просто гуляющих людей, мамаш с детьми и пенсионеров, которых в парке всегда было с избытком. Вместо них на центральной аллее оказался асфальтоукладчик с бригадой рабочих и монтеров, которые ставили фонари и тянули провода.
        И вдруг возле калитки Сколот увидел вооруженных охранников в черной униформе, за воротами - бронированный джип и военный грузовик с высоченной антенной, а вдоль старинного чугунного забора - патрульных с овчарками. Сколот свернул с дорожки, встал за толстую липу и уже через несколько минут понял, что выйти незамеченным невозможно, впрочем как и войти: молодую женщину с коляской не впустили, но тщательно обыскали и даже распеленали младенца. Потом точно так же завернули пожилую чету из дома престарелых, не посмотрели даже, что старушка везет в коляске старичка, а у цветочниц с ручной тележкой потребовали документы, сверили их с каким-то списком, после чего обшарили одежду, сфотографировали и только тогда выпустили за калитку.
        Купленный в переходе, но не отличимый от настоящего, паспорт у Сколота отнял еще Корсаков, поддельный студенческий билет консерватории остался в Москве, и в карманах не оказалось ни единой бумажки, удостоверяющей его личность. По этой причине, путешествуя в Великий Новгород, он наловчился убегать от милиции в электричках, ездить на крышах вагонов, а когда надоело, пошел пешим, как странник, ориентируясь по железной дороге.
        Еще в первые дни он изучил парк, знал самые удобные места, где можно легко перемахнуть решетку, однако сделать это не рискнул - патрули с собаками дежурили повсюду. Оставался единственный выход - по кустарнику над самой водой,- но когда Сколот приблизился к берегу, увидел сначала один, а потом и второй катер, причаленный к стыку заборов и реки. Понтон уже установили и теперь облагораживали берег, обрамляя его плитами. И эта ловушка захлопнулась. Оставалось где-нибудь спрятаться и выждать, когда закончатся это лихорадочное строительство, встреча важного лица и когда снимут оцепление. Такое укромное место было: левее от музея, почти на самом берегу среди вековых лип рос небольшой фруктовый сад, там же стояло около десятка ульев и небольшой рубленый амбар с пчеловодческим инвентарем. Сколот ночевал здесь дважды, и во второй раз не стал прятаться, устроился на крылечке, где сонным и совершенно случайно попал в руки сторожа. А на низком уютном чердаке, среди обветшавших магазиных надставок, рамок и мешков с изрезанными старыми сотами, можно было спокойно пересидеть это нашествие, даже не опасаясь
собак: запах пасеки там был настолько яркий и стойкий, что перебивал все иные.
        Сколот обогнул берегом здание музея, углубился в парк и осторожно вышел к саду. Там поставили часового - автоматчик в черном прогуливался между ульев, в нагрудном кармане отчетливо шумела рация. Значит, сарай уже проверили и взяли под охрану. Лаз на чердак был с торцевой стены, поэтому Сколот дождался, когда часовой удалится, забрался в тесное, пропахшее воском пространство под тесовой крышей и залег, положив голову на мешок.
        Всякий скольник, проживший долгие годы в пещерах, не боялся одиночества и умел коротать время; оно, время, имело такое же материальное воплощение, как все на свете, и легко управлялось, если было совокуплено с чувствами. Тогда оно приобретало физические величины - размер, удельный вес, цвет, форму, плотность и даже запах. В этом случае из него, как из чистого железа, можно было сварить серебро, золото или даже платину, можно было растягивать его до бесконечности либо сокращать до мига. И напротив, время становилось давящим, мучительным, невыносимым, когда чувств не затрагивало, существовало параллельно им, отчего и жизнь, от мига до бесконечности, получала те же качества.
        В материи времени скрывалась тайна бессмертия…
        Сколот вновь вернулся к ощущению реальности, когда в парке стало необычно тихо. Исчез постоянный фон звуков - урчанье редких теплоходов на реке, отдаленный гул компрессора возле музея, стук, назойливое скрежетание инструментов, обрывки гортанной речи и шорох шагов часового. Вместе с этой настороженной тишиной прекратилось всякое движение, и только невидимые пчелы еще продолжали звенеть в вечернем воздухе, словно угасающий камертон, создавая впечатление наваливающейся глухоты.
        На сей раз он не спал, но все равно возникло чувство, будто произошло или начало происходить что-то важное. Высунувшись из укрытия, он сразу обнаружил исчезновение часового, а когда спустился на землю и прокрался садом к берегу, выяснилось, что нет патрулей, барражирующих вдоль забора, а катера отошли от полузатопленных решеток и встали на якоря близ фарватера с обеих сторон парка. Парадный фасад даже при вечернем солнце выглядел ослепительно белым, на черных клумбах рдели коврики цветов, а высокий, аккуратно подстриженный береговой склон перечеркивала белая лестница с голубыми перилами.
        Издалека музей теперь напоминал новенький белый пароход, отчего-то покинутый людьми, ибо насколько хватал глаз не было ни единого человека, если не считать одинокого полуголого каменного атлета, поддерживающего пустой картуш. Безлюдье, впрочем как и тишина, сразу показались обманчивыми, и если на Мауре можно было ходить открыто, кричать, палить костер и делать что вздумается, то в этой ловушке хотелось передвигаться с оглядкой, от дерева к дереву. Сколот таким образом пробрался сначала к центральной аллее с еще не остывшим, свежим асфальтом и только хотел по-партизански перескочить ее, как увидел невзрачный профиль человеческой фигуры, таящейся на другой стороне. Чуть позже еще одна проступила на боковой дорожке и, помаячив, как призрак, скрылась за темными стволами лип. Сколот присел за дерево и тут заметил третьего - эдакую серую колеблющуюся тень, перетекающую через открытое пространство между музеем и парком. Эта же или уже другая тень в скором времени неожиданно вычленилась из крашеного фонарного столба и, прижимаясь к деревьям, поплыла прямо на Сколота. Оказалось, подобного серого, незримого
народа здесь еще больше, чем днем автоматчиков в черном! Сколот стал осторожно передвигаться к музею вдоль края аллеи, чтобы не оказаться на пути призрака, однако сбоку, на светлой от зари дорожке, возник уже не призрак, по крайней мере от него падала на асфальт реальная тень и доносился мягкий шорох подошв. Отступать можно было только лесом, к тыльной стороне здания, к которому парк примыкал почти вплотную.
        Пригибаясь, Сколот отступил до самой опушки, затем перескочил свежую клумбу и скрылся за спинкой садовой скамейки. Отсюда до двери черного хода оставалось шагов десять, причем по открытому пространству, однако место показалось более безопасным, чем темноватый парк, кишащий серыми тенями,- неудобно было разве что все время сидеть на корточках. Но если дождаться сумерек…
        Вдруг на опушке, там, где он был всего минуту назад, проступил человек - словно след вынюхивал! Когда такие же фигуры возникли слева от центральной аллеи и на дальнем углу здания, по сути отрезав Сколота от парка, стало ясно, что это не случайно, они преследуют конкретно его, каким-то образом точно угадывая маршрут движения. Если сейчас они сойдутся с трех сторон - прижмут его к зданию, и будет уже не вырваться. Оставалось единственное решение: пробраться к черному ходу и войти в музей, за стеклянным фонарем и навесом самой двери не видать…
        Стараясь не подниматься выше спинки скамейки, он сделал бросок под музейную стену и уже от нее проник в фонарь. Отсюда просматривалось только одно привидение, то, что шло по следу, и оно теперь маячило возле клумбы. Сколот осторожно потянул дверь - оказалась незапертой!
        В гардеробном холле под парадной лестницей было темновато и пахло почему-то не забытыми вещами, стариной и пылью, а как в парфюмерном магазине - сладковатой цветочной туалетной водой. Он прислушался, присмотрелся к сумраку и сразу же нырнул за барьер вешалки, где обыкновенно спал сторож. Его лежбища в углу уже не было, впрочем как и другой мебели,- всё лишнее вынесли, стены отмыли и покрасили в больничный белый цвет, видимо подчеркивая расхожее суждение, с чего начинается каждый театр. Спрятаться тут было негде, поэтому Сколот обогнул гардеробную и очутился в парадном холле с широкой лестницей, покрытой новой, ярко-красной ковровой дорожкой.
        И тут увидел экскурсоводшу, сидящую на нижней ступеньке в сиротливой и жалкой позе, несмотря на то что была принаряжена в белую кофточку, раскрашена обильным макияжем, а модная, в сосульку, прическа зачем-то увенчана огромным нелепым бантом. Эдакая горестная, промокшая насквозь Аленушка на камешке…
        - Добрый вечер,- безвинным полушепотом произнес он.- А я подумал, ты в зале зеркал…
        Дара встрепенулась, вскочила и случайно цокнула высоким каблучком, сама испугавшись такого звука: после генеральной уборки и косметического ремонта здание музея отчего-то стало гулким.
        - Это опять вы?!..
        - Мы же договорились встретиться.
        - Я с вами не договаривалась.- Голосок дрожал и срывался от волнения.- Ни с кем не договаривалась… А меня обязывают!..
        Казалось, она сейчас расплачется.
        - Тебя заставили провести экскурсию?- сочувственно спросил Сколот.- Для важного лица?
        Скорее всего, он угадал, и это отчего-то возмутило ее:
        - Какое ваше дело? Кто вас впустил? Уходите отсюда!
        - Спрячь меня,- попросил он.- Ты же знаешь, как отводить глаза. Все Дары это умеют. За мной гонятся какие-то серые тени. Призраки!
        Она и сейчас не пожелала признаться, зашептала с испугом:
        - Убирайтесь немедленно! Вы же меня подведете! Подставите! Ну как вам не стыдно?
        - Тогда сам спрячусь.- Сколот нацелился на лестницу.- В зале зеркал. Никто не найдет, я уйду в отражение…
        Экскурсоводша расставила руки:
        - Не пущу!- И наконец-то сломалась.- Ну откуда ты взялся такой на мою голову? Ты же сейчас все испортишь! Сгинь, исчезни! Провались!
        Сколот никуда не провалился и не исчез, но отступил.
        - Давно бы так. Теперь я слышу голос Дары… Ладно, исполняй свой урок!
        Он приоткрыл тяжелую парадную дверь и выглянул наружу - вроде никого. Солнце падало за парк, в косом вечернем свете тень от дома и деревьев покрывала весь берег вплоть до причального понтона, и даже если кто-то наблюдал за входом, то рассмотреть что-либо на сумеречном крыльце уже было трудно. Сколот прикрыл за собой створку, скользнул к колоннам и, прежде чем начать подъем, еще раз осмотрелся, выждал несколько минут. Серые тени наверняка таились где-нибудь за крайними деревьями и не выступали на открытые места, дабы не бросать теней реальных. Стараясь не шуршать, он осторожно начал скалолазный путь и взобрался достаточно высоко, когда вдруг спиной почуял горе придворной Дары: водоэмульсионная краска и вправду не держалась на старой, осыпающейся извести и сдиралась лохмотьями даже от небольшого нажима. Забравшись под карниз, он глянул вниз и увидел свои рваные следы на колоннах, однако ничего поправить уже было невозможно. Поэтому Сколот сразу же подготовил путь к отступлению: оторвал свежепокрашенную фанеру с сегмента окна, затем просунул ногу в межрамное пространство и осторожно надавил -
внутренняя фанерка поддавалась.
        Таджики-маляры выбросили из-под карниза траву, бутыль с водой, поэтому лечь пришлось на сухой птичий помет, забрызганный краскопультом, и затаить дыхание. Кто-то невидимый вышел из парадной двери и пошаркал подошвами по плитам крыльца - явно не экскурсоводша на каблучках. Сколот ждал, заметит или нет лохмотья на колоннах, но тут отчетливо зашипела рация и послышался булькающий непонятный говор. Вышедшего будто ветром сдуло.
        В следующую минуту глухо заурчал мотор, белесую речную гладь разрезала скоростная одинокая лодка, и уже за ней почти беззвучно выплыла белая яхта. Она прошла кильватерным следом лодки, застопорила ход прямо на фарватере, напротив музея, и на палубе появились люди, судя по мелкому росту явно китайцы - высокого американского президента с вечно открытым ртом можно было бы узнать издалека. Яхту медленно сносило вниз, и тогда она плавно развернулась, встала носом против течения и начала медленно приближаться к понтону. Должно быть, низкое ростом, но важное лицо любовалось видом старой дворянской усадьбы - двое таких же коротких на палубе изредка взмахивали руками, указывая что-то на берегу, а третий между ними стоял неподвижно.
        И Стратига на палубе точно не было - саженный бородатый старик оказался бы тут выше рубки…
        Китайцы, если это были они, проявляли некоторую нерешительность: яхта то подходила почти вплотную к причалу, то отрабатывала назад, удалялась к фарватеру и опять прибивалась к берегу, словно подкрадывалась к музею Забытых Вещей. Между тем речное русло заволакивали сумерки, и только белая лестница еще светилась, а потом над перилами и вовсе зажгли цепочки маленьких китайских фонариков. Немного погодя свет вспыхнул и у парадного подъезда, отчего засада Сколота ушла в тень и словно прикрылась от всякого глаза. Важное лицо все еще раздумывало или ожидало кого-то, возможно Стратига, а скорее всего - темноты. Несчастная Дара в холле, должно быть, умирала от переживания и волнений, серые призраки, осмелев, уже высовывались на освещенные места, их стриженые или вовсе бритые головы иногда поблескивали на склоне берега, у лестницы. Охрана, по сути, взяла темный, без единого огонька в окнах, музей и причал в живое кольцо, и было не совсем понятно, чего так опасается китайский генсек - если, конечно, это был он,- террористов или чего-нибудь еще. В какой-то момент люди исчезли с палубы, а сама яхта
отдрейфовала вниз по течению до конца парка, и возникло чувство, что она сейчас возьмет с места скорость и уйдет.
        И в самом деле, ее двигатель оживился, на носу включили прожектор и началось поспешное причаливание. В этот миг над головой что-то неярко зарделось, и, выглянув, Сколот узрел сначала атлета, освещенного со спины, и только потом окна Стратига. Свет показался странным, отраженным, не электрическим - будто камин затопили или зажгли красноватый фонарь. Сколот хотел уже выбраться на карниз, к ногам каменного изваяния, однако в это время с яхты спустились два с виду совершенно одинаковых человека и довольно бодрым шагом устремились вверх. Однако его сейчас больше притягивало рдеющее окно жилища Стратига, и он особенно не присматривался, кто на лестнице.
        Сколот знал: обида - удел изгоев, чувство недостойное и низменное, даже подлое, ибо сеет вражду и нелюбовь, предательство и неверие, однако все равно ощутил на губах ее горьковатый привкус. Третью неделю он обивал порог музея, дабы встретиться с вершителем судеб, и Дары ему упорно морочили голову, а тут н? тебе, из Поднебесной примчался…
        Если только был в Поднебесной! А то, может, с удочкой сидел на берегу и похихикивал, глядя, как лишенец рыщет по парку.
        Он сплюнул эту горечь, облизал пересохшие губы - не помогло. Тогда, почти не таясь, он перевернулся на спину, взялся за край карниза и, совершив подъем переворотом, оказался у ног атлета. Каменный сосед был выше, однако стоял, полуприсев на согнутую ногу, поэтому Сколот встал ему на колено, ухватился за вытянутую руку и сначала сел верхом на шею, после чего встал на плечи. И было наплевать, заметили его внизу или нет.
        Опираясь на железный слив подоконника, Сколот перенес ногу на голову атлета и чуть не сверзился. Почудилось, сломал каменную шею, но оказалось, таджики даже помет с головы не смели - опылили его с краскопульта, как и старые птичьи гнезда под картушем, отчего воин стал будто с волосами. А на самом деле был лысый. Прическа ос?палась на плиты парадного крыльца, но Сколот на это не обратил внимания, поскольку наконец-то удалось заглянуть в окно.
        Стратиг стоял возле камина спиной к окнам и смотрел в огонь. На плечах его была какая-то бордовая, длиннополая одежина, напоминающая плащ, а волосы стянуты ремешком-главотяжцем…

13
        На пляже двое мужчин не приближались к Корсакову, а расположились возле гологрудой стареющей девицы, завели с ней нарочито веселую беседу, но своего пристального интереса не скрывали - откровенно разглядывали его и Роксану; не исключено, даже слышали обрывки их разговора. Оба сняли пиджаки и рубашки, подтянули пару лежаков, устроившись рядышком, и плакатный тип на правах старшего уже примерял свою пятерню к зрелым, сочным персям. Слышался зазывный смех и одновременно шлепки - девица била его по рукам. Однако растелешаться полностью они не спешили, сохраняя таким образом боевую готовность к преследованию.
        Когда агентесса, познакомившись с морем, подалась осваивать сушу, Марат сам подошел к этой компании и только тут, вблизи, разглядел необычные, с вишневым отливом, глаза девицы - вероятно, вставила цветные линзы, однако выглядела естественно и притягивала внимание. Это и подтолкнуло его нарваться на скандал. Корсаков поставил ногу на лежак и сначала откровенно, с циничной усмешкой, уставился на полуобнаженную красавицу. За такое хамское поведение в России можно было без разговоров, сразу схлопотать по физиономии. В тот момент иного средства перехватить инициативу он не нашел, а сделать это следовало немедля, поскольку победа в психологическом поединке приносила положительное очко вне зависимости от исхода будущего диалога. Этому еще в школе учили: лидерствует тот, кто сразу же определяет себе место, причем любым способом и в любой ситуации, будь то перед тобой враги или друзья. И особенно друзья, ибо хорошая дружба всегда возникает после драки.
        Как и предполагал Корсаков, сынок бывшего члена Политбюро болгарской компартии такого поворота не ожидал, верно изготовившись брать его измором, и заерзал на своем лежаке. Его товарищ, скорее всего «адвокат», похлопал по икре и заговорил по-французски:
        - Мсье, мсье?..
        Марат все еще натягивал улыбку, как резиновую маску противогаза.
        - Ты мне нравишься,- сказал он девице по-английски.- У тебя потрясающие глаза, никогда таких не видел. Пойдем со мной?
        Плакатный уже почти подержался за ее грудь и должен был взорваться от такой наглости, однако не взорвался, а лишь подался вперед и привстал, намереваясь что-то объяснить по-джентльменски; Корсаков не глядя и с силой пихнул его пятерней в лицо.
        - Сидеть, папаша,- добавил по-русски, а сам не сводил глаз с девицы.- Ну что ты смотришь? Не понимаешь?
        И повторил свое предложение на французском.
        Кажется, и гологрудая столь решительных действий от него не ожидала, хотя давно и плотно клеилась взглядом, таращилась и изредка моргала подуставшими, но не утратившими любопытства глазками. Везло ей в этот день: то никого, то сразу трое и в драку…
        В тот миг «адвокат» наконец-то кинулся защищать своего клиента. Он внезапно перехватил ногу Марата, рванул на себя и опрокинул его на песок. Но воспользоваться броском не успел или посчитал, что этого достаточно,- отскочил в сторону. Марат сделал кувырок через голову и попал в объятия плакатного - оказалось, «адвокат» дорогу уступал клиенту! Мгновенно рассвирепевший и грузный, тот повис на шее и пытался сделать подсечку, размазывая по щеке Корсакова пенную, мерзкую слюну.
        - Задницу порву!- рычал при этом на французском.- Драные янки, везде вы суетесь!..
        За борзого американца, что ли, приняли?
        А «адвокат», вдруг очутившись сзади, с маху ударил ногой по спине. В печень целил, однако угодил в позвоночник. Гологрудая завизжала, соскочила со своего лежака и, показалось, тоже норовила вцепиться в Марата когтями. Он резко присел, вырвался из могучих лап плакатного, врезал ему в челюсть и пнул «адвоката». Надо было отбиваться от них по-настоящему, но столь резкое сопротивление Корсакова шокировало: если это были они, наследник хозяина дома с адвокатом, то не должны бы доводить дело до жесткой драки. Грудь и рука плакатного были в крови, и кровью же налились взбешенные его глаза. Он встал в боксерскую стойку и, как профессионал, начал прощупывать защиту Марата, выискивая брешь.
        - Брось его!- неожиданно крикнул «адвокат».- Ты порвал ему горло!
        Они тотчас подхватили свою одежду и торопливой рысцой, с оглядкой, удалились. А гологрудая все еще визжала, тряся когтистой рукой, и только тогда Марат понял, что это его собственная кровь, которая опять струится из поцелуя Карны. Он зажал рану пальцами, потом схватил брошенное полотенце.
        - Что он с вами сделал?- наконец-то обрела немецкую речь стареющая дева.- Вам больно?! О, сколько крови!.. Врача! Немедленно позовите врача!
        На пляже, в ближайшем окружении, возникла легкая суматоха, и хоть загорающих было маловато, однако драка произошла на их глазах, и кто-то норовил уйти подальше, но кто-то уже звонил по сотовым. Зажимая горло, Корсаков растерянно суетился по берегу, вдруг забыв, где оставил одежду. Более, чем открывшаяся рана, его сейчас заботила дурацкая ситуация, в которую он влип, приняв каких-то сексуально озабоченных французов за тех, кого ждал. И черт бы с ними, с французами, но эта ошибка означала, что нервы уже на пределе, а с такой психикой не на встречу в море выходить - запереться в усадьбе и с утра до вечера принимать утешающие душу минеральные ванны.
        Сначала прибежали двое спасателей с медицинской сумкой, и едва остановили кровь, присыпав каким-то порошком, как явилась пара полицейских, затем прикатила неотложка. От врачей Корсаков отбился легко, однако блюстители порядка назойливо предлагали сначала поискать на пляже обидчиков, потом проехать в участок для оформления протокола. Никакие доводы, что у него просто открылась рана, полученная позавчера еще, и что он претензий ни к кому не имеет, не подействовали. Полицейские отвели в сторонку и допросили гологрудую, которая наконец-то упрятала в лифчик свои заманивающие сокровища, и Корсаков подозревал, что она рассказала, кто спровоцировал драку. После обезьянника в Москве ему было острым ножом попадать хоть и в европейскую, но каталажку, и тут его неожиданно защитила девица. Она быстренько оделась, подхватила Марата под руку и повела в сторону гостиницы, отправляя полицейским воздушные поцелуи.
        Только оказавшись на набережной, Корсаков вспомнил о Роксане и, оставив девицу, побежал к своему Белому домику, хотя надежда, что она там, была призрачной. Симаченко доложил, что катер выведен со стоянки и стоит у причальной стенки, баллоны и запас топлива загружены - самовольничал, стервец!
        Марат отмахнулся:
        - Роксану видел?
        Капитан заметил остатки потеков крови у него на шее, насторожился:
        - Что случилось, Марат? Откуда это?
        Он даже объяснять ничего не стал - велел прыгать за руль. Всегда послушный и исполнительный капитан воспротивился:
        - Погоди, а как же выход в море?
        - Отменяется!
        - Но я уже это… договорился.
        - С кем договорился?
        - Марат, они готовы встречаться и обсуждать. Все вопросы. И сегодня!
        - Завтра!
        - Это несерьезно. Их яхта уже у причала… Как я объясню?
        - Как хочешь!
        Медленно, с остановками, они объехали весь амфитеатр набережной, потом прилегающие улицы Балчика, наконец, обыкновенно посещаемые туристами места и снова вернулись в домик - Роксана еще не пришла.
        - Куда могла пойти?- вслух размышлял Корсаков.- Что ее может привлечь? На пляжи не пойдет… Может, на скалы?
        Съездили к белым скалам, порыскали там среди редких любопытствующих отдыхающих и снова вернулись - нету…
        - Она что любит?- спросил Симаченко.
        - Что любят ненормальные?- вырвалось у Корсакова.- Трудно даже назвать…
        - Мне сразу показалось, она не в себе,- кивнул капитан.- Извини, Марат, а как она на предмет секса?
        - Чего?- Он тут же вспомнил запись скрытой видеокамеры в спальне Роксаны.
        - Имею в виду ее пристрастия. Может, нравится какой-нибудь изощренный секс, разговоры о нем, фильмы…
        - Ей это нравится,- сдержанно согласился Корсаков.
        - Тогда надо искать в резиденции!
        - В какой резиденции?
        - Королевы Марии. Туда всех ненормальных тянет, потому как она сама была немного не того. И любила, чтоб в тайне, по углам…
        Во дворец пошли пешком и сначала обежали его пустые залы и комнаты, потом начали прочесывать прилегающий к нему парк, который теперь был местным ботаническим садом. Марат никогда здесь не был, имея особые отношения с экзотическими растениями, и теперь, едва углубившись в недра пальмовых зарослей, вдруг почуял, как засвербело в носу и защипало глаза. Несколько минут он еще терпел, тер переносицу, пробовал дышать через платок, зная, что, если чихнет первый раз, потом полчаса не удержать.
        - Что здесь такое?- спросил он капитана.- Какая зараза растет?
        - Тут много всего!- с гордостью местного знатока сказал Симаченко.- Со всего мира свезли.
        - Кактусы есть?
        - Целая аллея кактусов и алоэ!
        - Ищи ее там!- успел крикнуть Марат и чихнул.
        И остановиться уже не мог. Зажимая лицо, почти незрячий, он кое-как выпутался из сада на открытое место, где продувало ветерком, однако воспаленная носоглотка уже вибрировала. А тут еще пристала смотрительница сада - что-то говорила и куда-то настойчиво тянула. Корсаков знал английский и сносно еще два языка, но ни слова не понимал, что она лопочет по-болгарски, и только отмахивался. Он случайно наткнулся на питьевой фонтанчик, умыл лицо, прочистил нос - иногда помогало хотя бы замедлить чих, однако тут и это оказалось бесполезно.
        - Она здесь!- доложил Симаченко, вынырнув из сада.- Марат, я ее видел!
        Капитан знал об аллергии, но Корсаков все равно закрылся платком, чтоб не показывать своего слезливо-сопливого лица.
        - Почему… не привел?
        - Смеется и убегает. И еще тебя зовет. Говорит: «Отдамся только Корсакову».
        - Стерва… Поймай и приведи!
        Он ушел в свою усадьбу, и с ходу, как был, в одежде, прыгнул в бассейн. И только тут кое-как унял чих и отсморкался.
        Тогда и увидел двух незнакомцев, сидящих в шезлонгах: оба средних лет, чем-то неуловимо похожие, улыбчивые, респектабельные, и оба с той поволокой в настороженных глазах, которая выдает в них двойственность жизни, вторые личины, состояние «себе на уме», или, проще говоря, принадлежность к секретной службе.
        Сидели по-хозяйски, как у себя дома.
        - Господин Корсаков?- привстал один.- Приносим извинения, вторглись на территорию… Но у вас все открыто.
        Говорил он по-русски, но с каким-то прибалтийским акцентом. Второй приветливо кивал, выражая согласие.
        Остатки аллергического приступа как рукой сняло.
        - Чем обязан?- холодно спросил Марат.
        - Разрешите представиться,- чинно промолвил незнакомец.- Густав Чюрайтис, сын Бориса Новкова, который построил Белый домик. А это мой адвокат. Я вынужден сообщить неприятное для вас известие. Суд вынес решение не в вашу пользу. Надеюсь, управляющий господин Симаченко докладывал…
        Сражаться с ними за собственность либо делать вид, что сражается, не было никакой охоты; напротив, хотелось скорее закончить все эти вводные разговоры и приступить к делу.
        - Да, я в курсе.- Марат вышел из воды и, чтобы не стоять перед ними в мокрой одежде, содрал ее и бросил на траву.- Управляющий оспорил решение в суде вышестоящей инстанции.
        - Вы же понимаете, господин Корсаков, это чистая формальность… Но вы как честный приобретатель имеете право подать в суд на имущественный департамент и получить компенсацию. Конечно, она не покроет даже четверти расходов…
        Надо было ломать их сценарий, чтобы лишить возможности выставлять свои условия. То, что первая встреча происходит не в море, не на нейтральной территории, а здесь, уже было хорошо: стены хоть и чужие, но за ними надежнее. Что касается конспирации, они придумали веское прикрытие - отъем собственности. В этом случае можно даже помахаться для пущей убедительности, попытаться выставить их на улицу, разыграть справедливый гнев. Но после нелепой стычки с французами на пляже этот способ знакомства и налаживания отношений не подходил.
        - Готов выслушать ваши предложения,- взял быка за рога Корсаков.- Не стесняйтесь, господа. Вы же пришли вербовать меня? А в качестве инструмента шантажа выбрали недвижимость. Давайте говорить как профессионалы.
        Они переглянулись, и стало понятно - готовы к любому повороту. Но Марат, не дожидаясь ответа, не спеша ушел в дом, где достал из шкафа длиннополый халат, чтоб не голым стоять перед ними, и той же барственной походкой вернулся. Они за это время успели посоветоваться.
        - Ваше предложение облегчило бы наши отношения,- дипломатично заметил адвокат по-английски.- Мы должны сообщить кое-какую информацию, которую руководство от вас скрывает.
        - Не советую вбивать клин между мной и моим руководством.- Корсаков придвинул шезлонг и развалился в нем, приготовившись слушать.- Удивить меня чем-либо все равно не удастся. Лучше продолжим знакомство. Итак, кого вы представляете?
        Чюрайтис ушел от ответа.
        - Все-таки вам придется нас выслушать,- настойчиво сказал он.- Ваше руководство, в частности господин Сторчак, скрыло истинную цель вашей командировки на этот чудный берег моря. Знаете ли вы о том, что ваш приезд сюда тщательно контролируется?
        - Разумеется.
        - Это говорит о полном к вам недоверии.
        - Ошибаетесь, господа,- вальяжно заметил Марат.- Это не контроль - забота о моей безопасности.
        - О, если бы так!- воскликнул адвокат.
        - Даже сейчас, в эту минуту, за вами ведется наблюдение,- подхватил Чюрайтис.- И для нас всех достаточно рискованно здесь находиться. Гораздо безопаснее встречаться в открытом море, где слежка и прослушивание исключены. Но мы установили, чьи это люди, зачем посланы. И постараемся извлечь из этого пользу. Вас и вашу… жену отправили сюда, чтобы установить с нами связь. Вы знали об этом?
        Конечно, это могла быть провокация, но в тот миг Корсакова озарило: пожалуй, это единственный веский аргумент, объясняющий ту легкость, с которой его отпустили за рубеж, да еще в паре с Роксаной. То есть Сторчак умышленно подставил его под вербовку!
        - Как принято говорить в ваших спецслужбах, вас используют втемную,- между тем продолжал прибалтиец.- Но пусть это вас больше не смущает. Будем считать, контакт установлен. Теперь нам хотелось бы наладить диалог с вашим шефом. Весьма тесный, партнерский и продуктивный.
        - А смысл?- преодолевая некую заторможенность, спросил Марат.
        - Общие интересы. Надеюсь, удастся договориться и тогда появится общая цель. Господин Сторчак находится сейчас в определенном заблуждении. Он считает, что мы представляем потребителей вашей нефтегазовой отрасли, поэтому относит нас к недругам. Прежде всего мы намерены доказать обратное. Мы - единомышленники.
        Чувства заметно отставали от мысли, и только сейчас Корсаков ощутил тяжелую, неуемную ненависть к Сторчаку и самокритичную, покаянную злость к самому себе - за самоуверенность. Он очень болезненно, до мышечного передергивания, воспринимал любую манипуляцию собой, считал, что способен угадывать это заранее и противостоять…
        Чюрайтис словно чуял его состояние и говорил с легкой полуулыбкой превосходства:
        - Посылая на отдых в Болгарию, он попытался убедить вас, будто человек… которого вы называете Алхимик… находится в его руках и содержится в Осколкове. У вас ведь была такая догадка?.. На самом деле ваш гений ускользнул. Кстати, из ваших рук. Найти его во второй раз господину Сторчаку не удастся. Никому не удастся. И вы это хорошо понимаете. Вы соприкоснулись с возможностями этих людей исчезать на глазах и бесследно. А те оперативные ресурсы, которыми располагает господин Церковер, слишком немощны, чтобы составить им конкуренцию. В том числе и федеральные. Надеюсь, вы в этом убедились, когда подбирали себе сотрудников… Поэтому мы предлагаем действовать сообща. Сейчас в международной практике уже принято, чтобы вначале между собой договаривались разведки. И только потом руководители государств.
        Марат попытался абстрагироваться от своих чувств, словно перед детектором лжи, однако это давалось с трудом. Ко всему прочему он еще и вспомнил имитацию покушения на Смотрящего, вернее, то свое состояние, заставившее вдавить кнопку на брелоке чуть раньше - на долю секунды позже, и заряд пробил бы не защищенную броней часть днища автомобиля…
        - Как вы себе представляете такое сотрудничество?- деревянно спросил он, одновременно выдавливая из себя чувства.- И в чем конкретно? В ловле исчезнувшего Алхимика?
        - Прежде всего нам предстоит договориться о терминах,- заметил «адвокат».- Как говорят ученые… Иными словами, прийти к ясному пониманию расстановки сил, ресурсов и возможностей. Нам доподлинно известно, что в вашей стране существует явление, которое господин Церковер называет «третьей силой». На первый взгляд она невидима, неуловима, самодостаточна и действует, преследуя свои высшие интересы. Не всегда понятные обществу, а чаще ему противоречащие. Вероятно, вы сталкивались с ее проявлением, не так ли?
        Корсаков отозвался сдержанно и неопределенно, хотя почуял, как от этих слов становится горячо:
        - У нас происходит много чего странного…
        А собеседникам ответ его был не важен.
        - Но незримая сила эта имеет конкретное выражение в виде личностей, физических величин и вполне осязаема,- продолжал «адвокат».- Следует лишь научиться опознавать ее. Ваш Алхимик - типичный представитель, и так называемый соларис - изобретение не его гениальных мозгов. Он скорее продукт неких традиционных знаний «третьей силы», которую мы наблюдаем в России. И тут не следует обольщаться. Ни вашему технопарку в Осколкове, ни государству в целом не разрешить всех вопросов, связанных как с производством, так и с внедрением альтернативного топлива. Это было под силу Советскому Союзу с его государственным капитализмом. Пора уже соразмерять свои возможности и забыть имперские амбиции. Нам бы хотелось, чтобы господин Сторчак донес все эти мысли до руководства страны. Его послушают. Не зря же он носит прозвище Супервизор. Даже если России удастся договориться с единой Европой, поднять этот проект будет невероятно трудно. Европейская площадка пока еще дезорганизована, и потребуются десятилетия, чтобы из умозрительной химеры вызрело единство. Только совокупность трех сторон… имею в виду Соединенные Штаты
как составляющую… позволит надеяться на успех. Кстати, для России это прямой и надежный путь интеграции.
        И едва он закрыл рот, пристально наблюдая за мимикой Марата, Чюрайтис не дал и слова вставить.
        - Нам известно, что «третья сила» пытается заигрывать с Востоком,- заявил он.- И, сообразуясь со своей странной логикой, намеревается подарить новейшие супертехнологии Китаю. Об этом тоже следует донести руководству страны. Надеюсь, господин Сторчак понимает, что быстрый экономический рост и восторги всего мира относительно китайского чуда играют с самими китайцами злую шутку. Стремительное движение порождает вакуум, образующийся с тыла, и он незаметно выщелачивает национальный характер. В частности, предрасположенность к мудрой восточной созерцательности. Или уж говоря по-марксистски, способность к критическому анализу. Успехи традиционного искусства выделки шелка, к примеру, невозможно сравнивать с успешным и торопливым освоением новейших технологий. Китайский автомобиль, скопированный даже с самой лучшей модели, никогда не поднимется на качественный уровень оригинала. Догоняя фаворитов, можно развиваться лишь до строго определенного момента. Чтобы вырваться вперед, потребуются не только производительные силы и финансовые мощности - в первую очередь особая психология ведущего, за которым не
образуется разряженного пространства. А она, психология, формируется в пальчиках прядильщиц шелка и в руках гончаров фарфора, в сознании полководцев и победоносных войнах, наконец, но не в головах вечно догоняющих подражателей. Нельзя все время, повинуясь состоянию всеобщей эйфории, продолжать гонку за лидером. Нам бы хотелось, чтобы первые лица вашего государства отчетливо понимали: внутренние запасы мощности Поднебесной иссякли. Наступательный порыв захлебывается, и сами китайцы это явственно ощущают. Их экономику уже ничто не спасет, в том числе и самые высочайшие технологии.
        Роли у них были расписаны, тактика давления продумана до мелочей и обозначена даже высшая точка напора. «Адвокат» теперь стал подыгрывать:
        - Никто не умаляет потенциала вашего государства. Это великая страна, великий народ, и гений, создавший соларис, к нему так или иначе принадлежит. Как говорят, плоть от плоти. Мир будет помнить это, как первый полет человека в космос. Подобный вклад трудно переоценить. Но господин Сторчак лучше нас знает экономические и технологические ресурсы и возможности…
        - И отлично понимает опасное соседство Китая,- подхватил Чюрайтис.- Так называемое восточное подбрюшье. И представляет его потенциал, амбиции гегемона. Россия очень слабо защищена от его этнической агрессии, которая произойдет одновременно с падением экономики. Миллионы обнищавших китайцев бросятся в Россию, и этой лавины не сдержат ни границы, ни договоры, ни армия. Мы не сторонники ошибочного направления толерантности в европейской, да и в американской политике. Считаем это затянувшимся пережитком колониализма, посеявшим излишний покаянный либерализм. Погромы цветных в Европе - яркое доказательство. Скоро этому придет закономерный конец. Сейчас особенно важна консолидация западной цивилизации, к которой безусловно принадлежит талантливый русский народ.
        Перебить их оказалось нелегко, тем паче в голове не было ни единой сколько-нибудь весомой домашней заготовки - и все по вине Сторчака, привыкшего манипулировать своими подчиненными как ему заблагорассудится. Слушая этих напористых господ, Корсаков пока что сделал единственный вывод: сунув его под вербовку, Смотрящий сам не знал точно, чего они хотят.
        - Одну минуту, господа!- Марат умышленно задвигался, чтобы сбить их с ритма.- Почему вы говорите это мне? Что вам мешает выйти на Сторчака и рассказать ему о ваших глобальных замыслах? Он не зажат никакими условностями, встречается с самыми разными людьми. А вы ходите большими кругами, сначала возле моего управляющего, потом покушаетесь на недвижимость…
        - Вот в этом вы и должны нам помочь,- ухватился Чюрайтис.- Вы разведчик и понимаете нас с полуслова. Господин Сторчак, лицо официальное, представляет правительство. А персону такого ранга важно подготовить, обозначить круг обсуждаемых вопросов. Нам запрещено напрямую выходить на государственных деятелей. Есть договорные обязательства…
        - Обозначайте, я передам! Но вопросы должны быть конкретными и корректными.

«Адвокат» вскочил:
        - Да, безусловно! Я был убежден, Марат, что мы сможем договориться. Что касается недвижимости, мы снимаем претензии. Извините, что пришлось прибегнуть к столь неблаговидному способу. Надеюсь, вы нас понимаете…
        - Считайте, о терминах договорились,- оборвал его Корсаков.- Что дальше? На основе чего мы станем выстраивать отношения? Альтернативное топливо? Исчезнувший гений? Но ни того, ни другого нет.
        - Но есть шанс все это заполучить!
        - Каким образом?
        Они переглянулись, и Чюрайтис опять неприятно, с превосходством, ухмыльнулся:
        - Мы располагаем возможностью выманить вашего гения… допустим, в одну из европейских стран. Есть гарантия, что он сам, без нашей помощи, явится в назначенное место в определенный час, какой вы укажете.
        Марат уже избавился от переизбытка чувств и ощутил подвижность мысли.
        - Не нужно интриги,- отрезал он.- Говорите прямо и внятно.
        Это подействовало, но то, что Корсаков услышал в следующую секунду, несколько шокировало:
        - В нашем распоряжении находится его отец.
        Ни от Сторчака, ни от Церковера Марат ничего не слышал о родителях Алхимика. Или они, как всегда, утаили этот факт, или ничего не знали сами.
        - Сейчас он содержится в специальной камере тюрьмы на Кубе. В любой нужный момент мы можем доставить его в Румынию. И это станет началом нашей совместной операции. Получив информацию о месте пребывания отца, ваш гений непременно захочет с ним встретиться. У нас есть сведения, что он давно ведет его розыски.
        - Почему в Румынию?- спросил Корсаков, чтоб не выдавать некоторой растерянности.- Почему не в Россию, чтобы не выманивать Алхимика за рубеж?
        - Вы должны понимать,- встрял «адвокат»,- что отец гения - это наша своеобразная золотая акция… в нашем предприятии. И мы не хотим рисковать своим вкладом на территории России, где не сможем полностью контролировать ситуацию. Для такой цели подходит более нейтральное государство.
        - Отца можно доставить сюда, в Болгарию.
        - Болгары по-прежнему очень уж трепетно относятся к русским,- заметил Чюрайтис.- В Румынии обстановка совсем иная. Там значительно проще организовать встречу отца и сына. И там есть аналогичная тюрьма для временного содержания.
        У них на все был ответ…
        - Но как вы намерены сообщить Алхимику место и время встречи?
        - А вот это мы попросим сделать вас, а вы - своего шефа,- заявил «адвокат».- Они с господином Церковером найдут способ, каким образом известить гения. У них есть возможности. Как только решение будет принято, мы сообщим время и место встречи.
        Чюрайтис вынул из папки два листа бумаги с текстом на английском и русском языках, выложил на сервировочный столик.
        - Прочитайте и подпишите,- сказал, улыбаясь.- Это чистая формальность. Надеюсь. Но у нас принято все скреплять подписями. Рутина…
        Одна бумага оказалась решением Верховного суда Болгарии, где подтверждалось право владения Белым домиком и горной хижиной подставным лицом, на которое приобреталась недвижимость. Вторая была пошлая, подлая и омерзительная расписка, выдержанная в дипломатических тонах договорных обязательств друг перед другом, что все равно не скрывало ее вида обслюнявленного кляпа, затыкающего ему рот.
        Корсаков снова вспомнил свою миссию, определенную Сторчаком, и, стиснув зубы, подписал.
        Оба гостя как по команде встали. Чюрайтис поднял с травы телефон Корсакова, ввел туда свой номер и положил на место.
        - Завтра встретимся в море,- заявил он.- В трех милях от берега, время согласуем позже. Мы свяжемся и сами подойдем к вашему катеру. А сейчас информируйте шефа о нашем предложении. Нам можно звонить ночью. Не позже, чем утром, ждем первых результатов.
        И ушли по-английски, не прощаясь.
        Они чувствовали себя хозяевами положения и рассчитывали играть только по своим правилам и в свои сроки. От всего этого Марат чувствовал себя опустошенным, бессильным и злым, вдобавок ко всему вновь начали слезиться глаза, а в носоглотке горело, как от перца. Путаясь в полах дурацкого буржуйского халата, он пометался вдоль бассейна и услышал звонок мобильника, брошенного на траву.
        Звонил Сторчак.
        Корсакову хотелось не отвечая выдернуть карточку из телефона и растереть ее об асфальт. Это уже была не первая подстава шефа, когда он вынуждал исполнять обязанности, которые подавляли волю и самолюбие Марата. И состояние было точно таким же, как перед имитацией покушения…
        Сторчак звонил настойчиво и беспрерывно. Это подтверждало, что гости не обманывали - Смотрящий использовал его втемную и теперь хотел проверить, вероятно получив сигнал о состоявшемся контакте. Установленная им наружка уже записала и передала кинохронику встречи вместе с содержанием разговора…
        Марат не стал наклоняться, поддел ногой трубку и поймал ее в воздухе.
        - Ну что, отдыхающий, в море искупался?- голосом иезуита спросил Сторчак.
        - Сейчас, минуту.- Помня, что домик и некоторые участки усадьбы заряжены аппаратурой, Корсаков вышел на улицу.
        - Что у тебя с голосом?- спросил Сторчак, лишь подтверждая мысль о проверке.- И что так долго не отвечал?
        - Вода холодная. Перекупался. Сейчас лежу в бассейне.
        - А подопечная рядом?
        - Нет, где-то в доме,- соврал Марат.
        - Молчит?
        - Доктор с ней, можно сказать, не работал. Во всяком случае ума не прибавил.
        - Нам не ум ее нужен.
        - То, что нужно, изломала на куски и спустила в унитаз. В лечебном туалете.
        - Врет, проверяли. Ничего.
        - Как можно проверить?- Марат откашлялся, но засушливая сиплость не проходила.- Это же городская канализация.
        - Так! Вскрыли полсотни метров труб, обследовали коллекторы. Этот металл плавать не умеет. Он тонет, понимаешь?
        - Понимаю…
        - Надо работать, если понимаешь,- напомнил Смотрящий.- Не только отдыхать.
        - Я работаю, даже лежа в бассейне,- с вызовом отозвался Марат.- Сейчас, например, принимал гостей. Очень любопытные гости. Наглые и бесцеремонные.
        Сторчак не отреагировал, не спросил, кто это, чего хотели! Это подтверждало вывод - получал информацию из другого источника и по своим каналам, а его только проверял этим звонком…
        - О жене не забывай, с гостями,- проворчал он.- Глаз не спускай. И крути ее! Все варианты будем проверять.
        - Завтра выйдем на катере в море. Там обстановка спокойнее, располагает…
        Корсаков намеревался каким-то иносказательным способом обозначить смысл предстоящей встречи, но Сторчак и слушать не захотел:
        - Мне все равно - в море, на суше. Нужен конечный результат - вещица с головы Княгини. Я сейчас занят!
        Его настойчивость относительно гребня и Роксаны несколько обескуражила. Может, нервы сдают, поэтому и чудятся проверки, испытания?
        Марат пошел к своей калитке и тут увидел стареющую девицу с пляжа. Теперь она была в вечернем платье, закрывающем грудь, однако с открытыми плечами, по которым рассыпались волнистые каштановые локоны - эдакая дама, в которой угадывалась аристократическая порода, недоступная светская львица, даже не помышляющая о плотском грехе.

14
        Вернувшись из палаты страждущего Оскола, Сторчак уже собирался звонить младшему Холику и требовать неотложной встречи, однако его оторвал внезапный звонок из Болгарии.
        - У нас минорные обстоятельства,- знакомо и виновато затянул Симаченко.- То есть мажорные, прошу прощения. Позавчера при неясных обстоятельствах пропала Княгиня. Еще днем, но ближе к вечеру. Последний раз видел лично, в кактусах.
        - Где?- не сразу сообразил Смотрящий.
        - Здесь, в дендрарии, кактусы растут,- как-то боязливо и неуклюже объяснил тот.- На территории резиденции. Она гуляла в кактусах и исчезла. А потом, уже в темноте того же дня, пропал Князь. В общем, я их потерял.
        Сторчак потряс головой, избавляясь от послевкусия занудства агента. Сейчас эта зарубежная операция отошла на второй план, и остроту ее он не ощутил даже от вида звонка: выходить на него по телефону спецсвязи Симаченко имел право лишь в крайних, смертельно опасных случаях.
        - Потерял - ищи!- прикрикнул Смотрящий.
        - Так чт? мне делать? В полицию заявлять? Или самому?
        - Как хочешь!
        - Мне показалось, он тоже сошел с ума.
        - Кто сошел с ума?
        - Князь. Ну, этот… Сначала белые розы искал, попал в больницу. Короче, потом бросил документы и сбежал в неизвестном направлении. Я всю ночь искал, потом день и сейчас ищу. А в бассейне почему-то розы плавают, и никаких следов…
        Кажется, и у всегда трезвого Симаченко нарушилась способность к трезвомыслию и четкому изложению.
        - Встреча у него состоялась еще позавчера. Они сами приходили, камеры зафиксировали, весь разговор записан на пленку. И мне показалось, Князь догадался, что его подставили под вербовку. Сам предложил свои услуги…
        - Этого следовало ожидать. Он собирался выйти в море, на катере?
        - Не вышел и пропал! Сегодня я встречался с партнерами сам, есть оригинальное предложение…
        - Пришлешь шифрованным донесением по нашему каналу.
        - Но я их больше не видел. То есть Князя… Он же может испортить игру! Подозреваю, его похитили. И Княгиню похитили. Я все кактусы проверил и все розарии… Мне-то что делать?
        Только сейчас Сторчак подумал, что фокусы с исчезновением Корсакова и агентессы могут быть инспирированы Осколом для каких-то особых целей, о сути которых можно и не гадать.
        - У тебя есть инструкции - действуй,- приказал он, избавляясь от агента, как от зубной боли.- И связь больше не занимай.
        Однако этот прохиндей сейчас, в самый неподходящий момент, разбередил старую рану, и Сторчак вовсе перестал ощущать напряжение пространства, даже несколько минут в телевизор смотрел и ничего не видел.
        Дипломатичный, пронырливый хохол, еще будучи лейтенантом, сначала соблазнил тещу Сторчака. История там была совсем темная, и он подозревал, что все было наоборот - моложавая, барственная теща склонила Симаченко к этой связи, поскольку обладала хваткой бультерьера и вряд ли юный охранник проявлял тут свою волю. Тайно и скоро натешившись с молодым любовником, она превратила его в личного раба и несколько лет только верхом не ездила. Занятому в самый разгар реформ Смотрящему было некогда вникать в дела семейные, да и отношения с тещей были всегда напряженными. А тут дочка подросла, и на первом курсе университета умудрилась влюбиться в питерского бизнесмена-модельера. Охранник семьи однажды тайно свозил ее в северную столицу на свидание, где та рассорилась с возлюбленным, и на обратном пути, вопреки всякой логике, у нее возник роман с этим хлыщом. Симаченко будто бы утешал ее, безутешную, и так рьяно, что она забеременела и еще замуж за него захотела. Сторчак редко впадал в горячечность, а тут в порыве ярости выгнал обоих из дома, но вдруг вступилась жена! И у него возникло вполне обоснованное
подозрение, что и она тем же образом повязана с Симаченко. Правда, детектор лжи показал, что половых связей у нее с охранником не было, но ведь капитан был подчиненным Корсакова, который прекрасно обманывал полиграф. Мог научить, как это делать. Зажатый в угол, охранник верещал, будто дочка понесла от питерского любовника, де-мол, я хотел лишь прикрыть ее беременность таким способом, вроде как на амбразуру бросился. Ему вторила жена Сторчака, однако дочь продолжала встречаться с Симаченко еще целых полгода после аборта - однажды Смотрящий сам вытащил обоих из одной постели. Опять сгоряча выгнал, приказал уволить капитана, однако, опасаясь огласки, вернул его и взял на короткий поводок, отправив подальше, в Болгарию, и поручив присматривать там за Корсаковым.
        Если бы не все три домашние женщины, устроил бы автокатастрофу…
        А если бы не обязательства перед тестем, вытащившим его из преподавательского небытия экономического факультета, давно бы бросил это гулящее семейство и ушел опять в небытие. Но тесть во время перестройки, плача и вырывая на голове остатки волос, оставил молодую, задорную тещу и уехал на запад.
        Эти воспоминания отвлекли Сторчака на несколько минут, после чего доклад внешней охраны вернул его к реальности: возле КПП Осколкова собиралась явно организованная и быстро растущая толпа с плакатами и журналисты.
        Выпадение Оскола из процесса вдохновило нефтянку, фаза агрессии продолжала развиваться, как раковая метастаза,- утечка сведений о болезни, скорее всего, произошла через увеличенный штат медперсонала, и теперь технопарк брали в осаду. А Сторчаку послали конкретный сигнал: личный водитель сообщил, что у памятного креста на повороте к загородному дому появились свежие венки с траурными лентами и гора живых цветов.
        Поддержка с воли мгновенно всколыхнула молодую поросль, сидевшую в двух шарашках, как в двух троянских конях. Подавленные и сломленные, эти фабриканты технических идей быстро пришли в себя, сговорились и, еще недавно охотно дававшие показания друг на друга, теперь дружно валили все на стариков первой шарашки, причем во всеуслышание: лишенные мобильников и прочей связи с миром, эти вундеркинды из подручных материалов собрали радиостанцию и вышли в эфир на любительских частотах, преодолев даже режимное радиоподавление. Их взывающие голоса транслировались на толпу, которая во второй половине дня разрослась, подкрепилась артиллерией и тяжелой кавалерией: появились депутаты, правозащитники, прискакали оравы журналистов. От прорыва их на территорию спас подоспевший ОМОН, взявший в кольцо режимный объект.
        Обострять ситуацию далее не имело смысла, да и тревожить младшего Холика не пришлось - позвонил сам и порекомендовал закрыть тему шарашек на ранее оговоренных условиях. Сторчак велел погрузить проворовавшихся молодых фабрикантов в зашторенный автобус, под охраной автоматчиков с собаками негласно вывезти в Москву и провести познавательную экскурсию. Первую остановку сделать на территории Бутырской тюрьмы, переодеть в зековские робы, развести по камерам и накормить баландой. После чего вывезти и высадить возле ханской ставки - главного офиса Алпатова, указав тем самым, что Смотрящему известно, кем организовано и проплачено хищение драгоценного железа.
        К демонстрантам и прессе выпустили аналитиков из первой шарашки, зная, что те лишнего не скажут, и под шумок весь первый призыв фабрики гениев вывезли через кукурузные поля. Экскурсия на них произвела сильное впечатление: едва оказавшись на воле, они напрочь отказывались давать интервью, делать заявления и разбежались по домам. Очередной пожар в Осколкове был погашен, и Сторчак ринулся на вертолетную площадку.

* * *
        С первой же минуты встречи с младшим Холиком Смотрящий убедился, что не ошибся в выборе: премьер ждал его, и вовсе не потому, что договорились по телефону. С началом агрессивного поведения нефтянки они оказались плечом к плечу, премьеру приходилось сдерживать натиск ничуть не меньший, и кроме того, он подставлял под удар свой рейтинг в преддверии выборов.
        - Час назад прокуратура арестовала Алпатова,- заявил он будто бы между делом, пожимая Сторчаку руку.- Проводит обыски на квартирах и в ханских ставках…
        Холик одновременно набирал очки! Это значило, он разрешил законникам применить против Хана закон. Посадить Чингиза не составляло труда, впрочем, как и половину иных «голодных» олигархов, крадущих у государства и друг у друга все, что плохо лежит. И это был сильный ход, конкретный сигнал, способный остудить разогретый пылом борьбы нефтегазовый комплекс.
        Сторчак воспринял это известие как плату за выбор: по сути, он сейчас принес младшему право занять место старшего. Разумеется, в случае удачи, которая от него и зависела…
        - Как там старик?- не забыл поинтересоваться Холик.
        - Ожил и крестился,- сдержанно отозвался Смотрящий.- Теперь нас переживет…
        И вновь показалось, будто младший знает, с чем пришел Сторчак, даже возникла мысль, а не продублировал ли Оскол свой третий пакет с распоряжениями?
        Это ощущение усилилось, когда премьер, выслушав Смотрящего, сделал паузу и спросил, словно змей-искуситель:
        - Почему бы вам… не взглянуть на экспозицию этого музея?
        Знал, кого Церковер пытался отправить на переговоры!
        - Взгляну с удовольствием,- отозвался Сторчак.- Но только после вас.
        - Пойти на прямой контакт - предложение заманчивое,- размышляя, проговорил Холик.- Заполучить технологию топлива из первых рук… Вы считаете, этот ваш гениальный Алхимик в полном подчинении «новгородского посадника»?
        - Судя по наблюдениям, у них строгая иерархия и дисциплина,- заверил Сторчак.- Поэтому «третья сила» не знает провалов.
        Холик беззвучно рассмеялся:
        - Они-то провалов не знают… А вот на меня потом всех собак повесят! В случае чего… Ладно, оставьте бумаги, я посмотрю. Но исключительно по вашей настоятельной просьбе.
        Смотрящий положил ему на стол три толстые папки оперативных трудов разведки, чем обескуражил премьера.
        - Да тут надо месяц изучать!
        Думал, ему, как обычно, принесли свои соображения на полутора страницах. И поручить кому-либо изучение материалов премьер не мог ни при каких обстоятельствах: даже косвенная информация о подобных встречах первых лиц с призраком «новгородского посадника» не могла быть разглашена в принципе. Холику предстояло не только ознакомиться хотя бы с сутью проблемы, но и смоделировать свое поведение в будущих переговорах, а еще самому придумать убедительное обоснование срочной и секретной поездки в Новгород - всякая стабильность в России лишала власть спонтанной мобильности, регламент контролировал каждый вдох и выдох.
        - Есть всего сутки,- мстительно заметил Сторчак.- Старик прав, «посадника» надо щупать тепленьким.
        - Вы сами это изучали?
        - Бегло.
        - А Церковер?
        - Церковер все знает, но…
        - Да-да, я понял…
        Братья Холики обросли аппаратами и советниками, как застоявшиеся у пирса корабли ракушками, и Смотрящий испытывал особое удовольствие, когда случалось нагонять волну в их замкнутый затон.
        - Придется напрячься,- сказал он.- Единственное, что могу посоветовать, в музей лучше всего войти и выйти с реки. Например, вечером на катере, от Новгорода. Сейчас по суше приезжает слишком много экскурсий.
        - Все равно придется предупредить губернатора.
        - Зачем? Лишние уши…
        - Разграничение полномочий, есть соглашение.
        Братья Холики перед выборами заигрывали с губернаторами…
        - Предупредить и сразу же отрубить язык,- посоветовал Сторчак.
        - И еще я бы попросил,- не сразу сказал премьер,- организовать информационное обеспечение. Используя ваши собственные возможности. Чтобы исключить всякие неожиданности.
        - Вас что-то смущает?
        - Необычность встречи. Это же равнозначно контакту с пришельцами из другого мира. А информаторы Церковера имеют опыт общения…
        Смотрящий не стал посвящать Холика во все тонкости взаимоотношений с Осколом и его саботажниками из службы разведки.
        - Они вполне земные люди,- успокоил он.- Это подтверждают материалы наблюдений.
        Премьер с тоской подтянул к себе папки, точно так же, как когда-то пояснительную записку Оскола об альтернативном топливе - без особого энтузиазма, и у Сторчака шевельнулось сомнение относительно своего выбора…

15
        Стареющая девица с пляжа шла конкретно к Белому домику, и разминуться уже было невозможно.
        - Я решила вас навестить,- благосклонно призналась она, при том делая изумленные глазки.
        - Вы немка?- спросил Корсаков, хотя внешне девица более походила на итальянку.
        - Я испанка, но немецкий мой родной язык. К тому же вы не знаете испанского.
        - Почему вы так решили?
        - Американцы его не любят. Им надоели испаноговорящие мексиканцы.
        - К счастью, я не американец.- Марат непроизвольно залюбовался ее необычными вишневыми глазами, однако кроме эстетического удовольствия, ничего более не испытывал.
        - Почему вы на ногах? Вам необходимо быть в постели.
        - Если только с вами,- грубо пошутил он и тут же пожалел об этом.
        Дама мелодично рассмеялась, и он услышал пошлый напев, после которого, как всякий охотник, обыкновенно терял интерес - добыча сама шла в руки. Эту домашнюю курочку не пришлось бы даже ошпаривать кипятком и щипать - сама готова была сбросить инкрустированные стразами темно-зеленые перышки.
        Она была совершенно не нужна ему, даже для утешения плоти, тем паче вспомнился наказ не заводить случайных знакомств на пляже, однако он взял испанскую немку под руку и открыл калитку:
        - Прошу, герцогиня!
        Пусть люди Оскола и камеры партнеров по разведке видят - он приехал, чтобы, кроме всего, отдохнуть, развлечься, а не сидеть и тупо докладывать по спецсвязи о результатах, просить согласования на контакты и отчитываться о произошедших встречах. Профессионал, замысливший что-то против своих руководителей, не поведет в дом случайную женщину с пляжа. Подобное может сделать только уверенный в себе человек. Ну или полный безответственный идиот…
        - Да, я герцогиня Эдинбургская!- воскликнула она.- Вы так проницательны!
        Корсаков пока еще не встречал на пляжах Болгарии беспородных немок, и создавалось впечатление, будто в Балчике отдыхает вся аристократическая Германия, эдакий сплошной «фон», будто у них там крестьянок и посудомоек никогда не бывало.
        Революционные, баррикадные француженки были совсем другими…
        - Как вы угадали?- все еще изумлялась эта легкая добыча.- Мой дед был немецким дипломатом. Он приехал в Румынию и там женился на герцогине. Сам Гитлер благословил этот брак! Но об этом мало кто знает, было время, когда свое происхождение приходилось скрывать… Ты ясновидящий?
        - Это нетрудно,- обронил он.- Я сам русский князь и чувствую породу.
        - Ты русский?- уже доверительно и по-свойски спросила она, взглядом бюргерши озирая усадьбу.- Ты новый русский?
        - К счастью, да…
        - О, русские стали очень богатыми,- обрадовалась «герцогиня».- И ужасно расточительными!
        Намек на подарки он принял и никак не отозвался. Можно было сразу переходить в постельный режим, но Марат представил, как придется сейчас возиться с ее потным, горячим телом - долго наряжалась в душном гостиничном номере без кондиционера и душа, набрасывала макияж, потом шла по вечернему солнцепеку…
        Угасла даже умозрительная охота. Сейчас бы чего-нибудь терпкого, скрипящего от чистоты и прохладного, в пупырышках, как свежий огурчик.
        Роксана такой вышла из моря…
        - Искупаться хочешь?- предложил он.- Ты же не купалась в море…
        - Боюсь холодной воды.- Она сняла туфельку и потрогала ножкой воду в бассейне.- О, прекрасная температура!
        Чем-то щелкнула за своей спиной, и роскошный вечерний туалет мгновенно обрушился к ее ногам - под ним ничего не оказалось. Но вместо желания при виде обнаженной женщины на Марата напал приступ смеха: в век технического прогресса раздевание было механизировано! Это же надо придумать такое приспособление, чтоб обтягивающее стан, крепко сидящее, без видимых замочков платье отстреливалось, словно кресло катапульты!

«Герцогиня» расценила его веселость по-своему - вероятно, как радость, предвосхищение,- тоже заулыбалась и погрузилась в воду.
        - Иди ко мне,- поманила рукой.
        - Нельзя мочить рану.- Он показал на свою шею.- Доктор не велел. Я буду созерцать!
        - О да!- понимающе воскликнула она и стала изображать в воде что-то вроде танца, демонстрируя свои прелести - то верхней части тела, то нижней, ныряя в голубую воду.
        Все это напоминало пошленькую телеэротику и не возбуждало. А надо было как-то приподнимать боевой дух, хотя бы из чувства мести Роксане. За всю «супружескую» жизнь у него ни разу не было женщины, столь длительный голод должен был бы сейчас захлестнуть его одной только физиологией, так бывало не раз, но тут он взирал на сочный плод и не ощущал никаких позывов. Тогда он сходил в домик и прикатил на берег бассейна столик-бар. Симаченко готовился к встрече, запас любимого сухого вина, которое Марат в Болгарии пил вместо воды. Легкий алкоголь обычно помогал раскрепоститься и долгое время поддерживать тонус на высоте. Он откупорил бутылку, вдохнул виноградный букет и стал пить из горлышка.
        - Хочешь?- спросил «герцогиню».
        - Я бы выпила коньяку,- призналась та и подплыла к берегу, как русалка. Разве что пышная прическа превратилась в кошачий хвост.
        Все «породистые» дамы любили крепкие напитки.
        Корсаков допил вино.
        - Пожалуй, и я тоже…
        Коньяк был хороший, французский, и как-то сразу взвеселил. Обнаженная купальщица дразнила его близким присутствием минут пять, пока не опустошила бокал, и была уже прохладная, с легкой гусиной кожей по загорелому телу. Ненароком, невзначай она принимала позы, которые знала, играла перед самым носом ягодицами, показывала впалый, эротичный живот - и нырнула в воду ни с чем. На берегу остался пустой, мутный от влаги ее жаркого дыхания бокал…
        Хмель грел пищевод, голову и грудь, но не опускался ниже пояса, и Корсаков отнес это к нервным перегрузкам последних дней жизни в Москве. А чтобы поверили все, сейчас взирающие на бесплатную порнуху, надо было отключить голову, забыть на время неудачи, досадные промахи, аллергию, «партнеров», треклятого Алхимика и, наконец, сумасшедшую Роксану.
        Нет, ее не забыть - напротив, помнить и представлять, как она изменяла ему с гением. И отомстить, отплатить тем же!
        Запись с видеокамеры в спальне Роксаны была черно-белая, графичная и напоминала старое кино - без цвета и пошлости.
        Черт возьми, красиво это у них получалось! Красиво, долго, не надоедливо и как-то ритуально, что ли. Словно исполняли некий обряд, до деталей прописанный в сценарии,- все необычно, неожиданно, притягательно…
        В тот миг Марат внезапно понял, отчего до сих пор возится с Роксаной и не по долгу службы - по тайному движению души терпит ее измену, безумные капризы, выслушивает речи и сейчас, глядя на другую женщину, думает о ней. За три месяца «супружеской» жизни он не смог даже приблизиться к ее плоти, увидеть голой, притронуться к сакральным местам тела. Это были месяцы противоборства, и чем настойчивее она отбивалась от его домогательств, тем становилась желаннее.
        Безумная клятва в его сознании произнеслась сама собой, без приложения сил и чувств.
        - Встану перед ней на колени,- вслух по-русски сказал он.- Положу белые розы к ногам и присягну. И пойду за ней, куда поведет! Буду повиноваться и служить ей. И никому больше…
        Вот для чего надо было приехать в Болгарию!
        - О чем ты говоришь, князь?- спросила «герцогиня».- Я плохо понимаю твой язык! Ты сказал - будешь служить мне? Ты хочешь взять меня замуж?
        - Сейчас возьму,- пообещал он и пошел за домик, в сад.
        Розы там были, десятка два кустов, в том числе вьющиеся, однако на их цвет он раньше не обращал внимания и тут обнаружил много оттенков. Есть чуть розоватые, есть с сиреневым отливом и при вечернем освещении почти белые, но сразу видно - не такие, как притащил румынский воришка из чужого сада. Наконец высмотрел - вот же, вот! Попробовал сломать стебель, невзирая на колючки - получалось некрасиво, пришлось искать садовые ножницы. Марат остриг весь куст, пересчитал и вдруг забыл, сколько дарят и сколько носят на кладбище. По логике, получалось, женщине надо преподносить четное, а как по обычаю, не вспомнил, решил, вряд ли Роксана станет их считать. Из сада он вернулся с огромным букетом и уже стал подыскивать место, куда бы припрятать, чтобы достать внезапно, и тут только разглядел - розы оказались желтоватые! В тенистом саду совсем другое освещение, а на солнце явно выпячивается желтизна.
        Для сравнения он сбегал в спальню Роксаны, где стоял ворованный букет, и точно - розы были молочного, снежного, с тончайшей голубизной, цвета!
        - Это мне?- вопрошала из бассейна «герцогиня».- Эти цветы мне, князь?
        И вода вокруг нее, кажется, закипала.
        - Эти - тебе!- Корсаков метнул букет в воду и сам снова метнулся в сад.
        - О, эти русские!- вожделенно простонала испанская немка, разгребая розы по водоему.- Какая стихия чувств! Я заражаюсь ими! Я уже неизлечимо ими больна!..
        Изгороди между усадьбами были сетчатыми, Марат заглянул сначала к соседям справа, потом слева - и у них вроде бы таких нет…
        А надо преподнести цветы тотчас, как только Симаченко приведет Роксану домой. Только не забыть бы выгнать «герцогиню» или лучше перебросить ее на капитана - вот уж порезвится халявщик…
        Пусть запоздало, но метнуть розы Роксане под ноги широко, вольно, страстно, с искренним позывом, и она поймет, примет…
        Верно ведь посоветовал старый хитрый Церковер - надо брать ее чувствами! Но теперь уже не ради злосчастной гребенки!..
        Он пролетел мимо бассейна, устремясь на улицу, и услышал оклик:
        - Князь! Князь, куда ты? Смотри, я плаваю в розах!
        Опомнившись, заметил, что все еще бегает в жарком шелковом балахоне и выглядит смешно. Не видя «герцогини», ринулся в домик, там переоделся в белый морской костюм и снова выскочил на улицу.
        - Айн момент, герцогиня!- зачем-то крикнул ей на ходу.- Я еще вернусь!
        - Все русские - сумасшедшие!- вслед полетел ее восхищенный голос.- Я буду ждать тебя, мой щедрый князь!
        Марат представления не имел, где можно добыть белые розы, и сначала помчался вдоль улицы, выглядывая их в чужих садах, но солнце опустилось так низко, что все оттенки казались розоватыми. И тогда он стал спрашивать всех встречных на разных языках:
        - Белые розы? Мне нужны белые розы! Вы не знаете, где можно купить настоящие белые розы?
        Прохожие жали плечами, болгары обманчиво кивали, что означало «нет», а иные шарахались и смотрели с недоумением. Так он добежал до резиденции королевы, где видел большой розарий, и, забыв о кактусах и аллергии, устремился в ботанический сад - уж там-то наверняка они есть! В вечерний час здесь прогуливались редкие парочки, бегали дети, и хоть кто-нибудь попался бы из обслуги, чтоб спросить. Вдоль дорожек недалеко от входа смотрителей не оказалось, и тогда Корсаков отыскал розарий, где сориентированный на белое глаз тотчас выхватил три куста в разных местах. Цветы были крупнее и, кажется, даже белее, чем принес румынский пацан: отборные розы на толстых, мясистых ножках, с жирными темно-зелеными листьями и искристыми шипами. Однако уподобляться мелкому вору Марат не хотел и побежал во дворец. Там все двери стояли нараспашку, не было ни единого посетителя, впрочем как и смотрителя с охранниками, а еще недавно всюду слонялись униформисты… Его словно толкали на кражу!
        Корсаков сходил к воротам, где всегда торчала билетерша, но и там никого не нашел. Просто коммунизм какой-то или крайняя бесхозяйственность. Наконец он узрел мусорщика с тележкой, очищающего урны, и бросился к нему.
        - Мне нужны белые розы!- сказал по-русски в надежде, что болгарин поймет.- Готов купить за хорошие деньги.
        Но это оказался румын, лепечущий на своем, похожем на итальянский, языке, которого Марат не знал. А надо было спешить, ибо Симаченко с Роксаной могли появиться здесь в любую минуту. Тогда он дал мусорщику сто долларов и повел его в розарий, где указал на куст:
        - Куплю весь!- И показал деньги.
        Румын понял, засверкал цыганским глазом, однако распорядиться розами не посмел; из всего, что сказал, стало ясно, что надо спросить директора, мол, в королевской резиденции ничего не продается. И все показывал куда-то в сторону аллеи кактусов, которую Марат запомнил на всю жизнь и идти туда не собирался, однако услышал отдаленные голоса. Перекликались по всему саду, словно грибники в лесу, и двигались в их сторону. Румын засуетился, поклянчил еще денег, дескать, за информацию, но ничего не получил и убежал.
        Скоро из зарослей сада показалась разрозненная цепочка людей, ведомых капитаном, и только тогда Корсаков сообразил, что происходит: сотрудники резиденции королевы прочесывали парк - искали Роксану!
        - Она появляется!..- задыхаясь, доложил Симаченко.- И все время исчезает!.. Как сквозь землю!..
        - Куда исчезает?- Марат почуял неожиданное головокружение.- Ты плохо ищешь!
        - Видишь, я народ организовал!- возмутился капитан.- Всё прочесали, под каждым кустом… Мелькнет - и нет!.. Сколько раз видел сам, Марат! Среди кактусов… Тут же везде камеры! Охрана видела!.. И будто растворяется! Как призрак!..
        - Что ты мне тут?!..- Головокружение переросло в ярость.- Сейчас покажу призрак!..
        - Почему ты мне не веришь?! Я тут полтора часа гоняюсь!
        Корсаков сшиб его одним ударом в переносицу, наступил ногой на грудь.
        - Ты упустил ее, скотина!- заорал, и в глазах потемнело.- Я розы нашел!.. А ты!..
        Болгары стояли полукругом, смотрели с недоуменным испугом и не вмешивались. Марат пнул капитана, бросился в сторону аллеи кактусов, однако вернулся.
        - Кто директор?- спросил по-русски.- Кто начальник? Вот этого всего? Кто? Чье это?
        Охранники сада опомнились, заслонили собой пожилую женщину в очках. Послышался приглушенный ропот, что-то про полицию.
        - Мне цветы нужны,- продираясь сквозь гнев и одновременное отчаяние, натужно проговорил Корсаков.- Настоящие, белые, для нее. Я у вас нашел, там!.. Продайте мне розы, пожалуйста.
        Сотрудники королевской резиденции взирали настороженно и пытливо - должно быть, не понимали русского языка.
        - Хочу розы,- на английском повторил он.- Белые… Там целых три куста!
        Люди таращились на него и молчали. Даже нокаутированный Симаченко, пытаясь встать на ноги, замер на четвереньках и лишь шумно утирался и швыркал разбитым носом.
        - Кто мне даст розы? Для девушки… Нет, вы не понимаете, люди! Она не просто девушка. Ее зовут Карна! Она богиня!.. Вот, поцеловала меня! Смотрите!.. Она достойна самых белых роз! Если не дадите, я нарву сам!

16
        Арест Хана потряс нефтянку и привел в чувство уже на следующий день. Это сразу же отметил водитель Сторчака, когда утром ехали из загородного дома в Осколкове. Убрали придорожный крест вместе с венками и повядшими цветами, и даже яму от бетонного основания заровняли, а цены на топливо упали сразу на рубль и более, причем во всех крупных компаниях одновременно. Хирургический способ удаления опухоли сработал, теперь следовало ожидать массовой сдачи противника, поэтому Сторчак включил лишь один телефон спецсвязи, чтобы обеспечивать информационную поддержку премьера. Прежде чем принимать пленных, надо было заставить их поволноваться, да и сейчас было не до них. В технопарке он в первую очередь заглянул в коттедж Церковера на краю кукурузного поля.
        В комнате, приспособленной под больничную палату, теперь постоянно дежурил священник, возможно поэтому врачей поубавилось, но добавилось аппаратуры и технического персонала. И хотя особняк был под наблюдением внешней охраны, появление непроверенных людей со стороны было сейчас вредным и даже опасным. Это была единственная лазейка на режимный объект, сквозь которую шла утечка информации и могли подсунуть кое-что посерьезнее, тем более медтехнику ввозили в спешке, без особого контроля. Сам новоокрещенный заметно поздоровел, по крайней мере открывал глаза, следил за движениями, шевелил обеими руками, все слышал и, кажется, понимал, но дар речи еще не вернулся. Неподалеку на площадке посреди кукурузного поля дежурил вертолет с пилотом, однако консилиум все еще считал Оскола нетранспортабельным и не позволял вывезти его в клинику, что было бы сейчас правильным.
        Увидев Смотрящего, Оскол вновь попытался сесть и что-то сказать, но ему не дали сестры, дежурившие возле постели, как два ангела. Рассказывать что-либо о вчерашних событиях и встречах, тем паче в присутствии посторонних, Смотрящий не стал: при таком обилии завезенной с улицы аппаратуры это было слишком рискованно.
        - Хана арестовали,- решился он обрадовать старика общеизвестным уже фактом.- Еще вчера. Прокуратура ведет обыски. Цены на заправках сразу рухнули…
        Церковер услышал больше, чем он сказал, и вроде бы даже попытался улыбнуться. Сторчак пожал его руку и ощутил достаточно крепкую, живую ладонь.
        - Ничего!- добавил при этом бодро.- Уже есть чем дать отмашку. Последний да будет первым!
        Было видно, больной понимает, о чем идет речь, по крайней мере глаза его заблестели - всякая положительная эмоция сейчас работала во благо.
        - Я помню, информация - это власть.- Сторчак покосился на запертую дверцу сейфа.- И мне сейчас ее не хватает. И людей не хватает…
        Сказал так, словно пожаловался, и был понят: Оскол замычал, силясь что-то ответить, и медсестра перевела:
        - Он посылает вас в музей.
        - Куда?- переспросил Сторчак.
        - В музей. Требует, чтоб вы посетили какую-то выставку.
        - Да я бы хоть сейчас в рай,- сказал он Церковеру и глянул на священника,- да грехи не пускают.

* * *
        Смотрящий терпеть не мог чужих рабочих мест, мебели, телефонов и обстановки, старался не задерживаться там даже при великой необходимости, а тут снова пришлось расположиться в неуютном кабинете Оскола в зоне Д, чтобы начальник разведслужбы все время находился рядом и мог докладывать лично. Кроме того, здесь было безопаснее в смысле сохранения информации - мало ли что могли подбросить за ночь в его собственный кабинет, если медики в марлевых повязках, выходя на перекур, бродят по кукурузному полю и шатаются возле стальной пирамиды. И при всем том Сторчак сразу же ощутил, что в незнакомых, непривычных декорациях он утратил тончайшее, много раз испытанное чувство напряженности окружающего поля, которое всегда помогало ему мгновенно и точно ориентироваться в пространстве, времени и обстоятельствах. Это был своеобразный эхолот, беспрерывно зондирующий среду и улавливающий малейшие изменения, и прежде чем получить некую информацию извне, он начинал заблаговременно предчувствовать ее, иногда поднимаясь до моментов провидческих. Он даже не пытался как-то объяснить себе эти способности, никогда их не
обсуждал с другими, а садился, замирал на несколько минут и настраивался на определенную волну, после чего лишь подкручивал незримую ручку, удерживаясь в этом поле.
        Поскольку все телефоны, кроме одного, были отключены, а вместе с ними всяческая текучка, ему оставалось только ждать развития событий и по просьбе младшего Холика обеспечивать информационную поддержку.
        Сторчак вызвал к себе начальника разведки и приказал доложить обстановку вокруг музея Забытых Вещей.
        - За прошедшую ночь ничего существенного не произошло,- сказал тот, опять почему-то прикрываясь портфелем, словно ожидал удара.- Последний экскурсионный автобус отошел ровно в девятнадцать часов. В двадцать два часа выдворили посторонних и заперли ворота парка. В двадцать три часа включили охранное освещение и выпустили овчарку. Сегодня в семь часов утра ворота открыли…
        - «Новгородский посадник» не объявился?- прервал этот колесный скрип Смотрящий.
        - По информации из Шанхая, «новгородский посадник» вылетает в семнадцать часов двадцать минут,- сообщил Филин.- И прибывает в девятнадцать пятьдесят пять.
        - Так быстро?..
        - Накладывается разница во времени.
        Сторчак старался не глядеть на него, чтобы не вызывать в себе лишних эмоций, и поэтому уставился на обшарпанный, мятый кожаный портфель, мало чем отличающийся от лица владельца. Радовать, впрочем как и разочаровывать, младшего Холика было нечем, и все же Смотрящий позвонил ему и сообщил о времени прилета «новгородского посадника».
        - Я уже знаю,- меланхолично отозвался премьер.
        После ночных бдений над многолетними трудами разведки Оскола он наверняка и так был перегружен информацией. Смотрящий хотел поинтересоваться впечатлениями, но Холик поделился сам.
        - Работа проделана грандиозная,- оценил он.- Передайте мою благодарность старику. И пусть его помощники составят список особо отличившихся. Думаю, ветераны заслуживают государственных наград. Эти бездельники в наших спецслужбах умеют только надувать щеки. А тут люди трудились…
        Перед глазами возник Филин, точнее его драный портфель, и промелькнула мысль, что и его придется вносить в список, причем под первым номером, однако Сторчак погасил в себе этот всплеск неприязни. Конечно же начальник разведки достоин ордена. Если судить по справедливости и откинуть эмоции…
        - И еще включите телевизор,- посоветовал премьер.- Кажется, свистопляска заканчивается, наши добрые друзья на последнем издыхании… Я потом позвоню, поделитесь впечатлениями.
        Смотрящий последовал совету, включил телевизор и, выкатив кресло на середину комнаты, сел, уставившись на экран. Несмотря на древний стиль кабинета, сервис у Оскола был вполне современным: пожилая дама в кружевной наколке приняла заказ на обед, и выбор был, пожалуй, лучше кремлевского.
        Правозащитники, конкретно обслуживающие нефтянку, поносили всю научную среду, вплоть до Академии наук, заявляя, что она сейчас главный тормоз в развитии передовых идей и что благодаря этому все лучшие умы давно перекочевали на Запад. Какие-то жабоподобные, шизофренического вида тетки рассуждали о дикости нравов в современных научных учреждениях, и при этом, словно мертвых, демонстрировали знакомые портреты «бедных гениальных мальчиков», выстроенных в скорбный ряд. Видимо, прополотые осколковские сорняки, заполонившие кукурузные нивы, разбежавшись, не высовывали носа, подснять живых не удалось, показывали фотографии.
        И все они чем-то походили на исчезнувшего Алхимика.
        Официантка вкатила столик с заказом и пожелала приятного аппетита.
        Политики средней руки явно портили его и отвлекали от обеда, говорили о коррупции во власти, об отмывании грязных денег через научные проекты, но уже не так напористо и рьяно, как вчера. Эти обслуживали нефтяные компании и заправки, лоббировали на уровне депутатов областных законодательных собраний и повально, начиная с Дальнего Востока, где рабочее время начиналось намного раньше, чем в центре, но куда слухи и реальная информация всегда доходили позже, орали о диктатуре прикормленных ученых, которые тихой сапой размывают рыночные ценности общества.
        Но и те и другие явно отставали от событий, на самом деле происходящих в стране. На некоторых каналах нефтянка уже склонилась в покаянной позе и, сорвав головные уборы, просила прощения, припав к коленям благородного отца семейства, словно на картине «Возвращение блудного сына». Все сильнее звучали голоса в пользу нанотехнологий и в защиту земных недр.
        И вдруг над всем этим шумом из белых кучевых облаков мелькнул почти бесплотный юный гений, изгнанный из Осколкова якобы за кражу цветного металла. О чем он вещал, Сторчак так и не понял, поскольку дал о себе знать единственный включенный телефон спецсвязи.
        Это опять оказался Симаченко.
        - Мне только что сообщили: Князь объявился,- почему-то безрадостно доложил капитан.- Находится в полицейском участке Варны. Я сейчас выезжаю за ним.
        - Забирай его, и продолжайте переговоры с партнерами,- хотел отбояриться Смотрящий.- Все остается в силе.
        - У них возникли опасения, если не сказать - паника. В связи с его внезапным исчезновением. Нештатная ситуация…
        - Ситуация вполне штатная. Так было надо.
        - Но партнеры уже выполнили первое условие,- вдруг заявил Симаченко,- и теперь ждут ответного шага!
        - Какое условие?
        - Доставили кубинского узника в Румынию!
        Сторчак обычно осторожничал, даже если разговаривал по защищенной линии связи, но сейчас, зная что операция в Болгарии - всего лишь прикрытие, он умышленно заговорил открытым текстом: утечка могла быть полезной. Партнеры упорно навязывали свои условия, и Смотрящий еще раз отметил гениальность операции прикрытия, придуманной Филиным.
        - Кто дал такую команду?- возмутился он.- С кем согласовали?
        - Я не знаю!- испугался Симаченко.- Отец Алхимика уже находится в специальной румынской тюрьме. Уже почти сутки. Мне представили убедительные доказательства… Партнеры волнуются!
        - Они обязаны доставить его в Осколково!
        - Может, Князь распорядился? Говорю же, он был неадекватный!
        - Немедленно поезжай к нему и выясни! И предупреди: впредь никакой самодеятельности. Пусть все согласовывает со мной. Узник должен быть перевезен в Россию. Каким образом, партнерам известно.
        - Что делать с Княгиней? Искать?
        - Пусть ее ищет полиция,- заявил Смотрящий.- Ты отслеживай ситуацию и не вмешивайся.
        Оскол, или, точнее сказать, Филин, точно просчитал Корсакова: чем больше тот вносил суеты, неразберихи и паники, тем естественнее выглядело положение дел. И тем спокойнее можно было отработать встречу в новгородском музее.
        Однако премьер не звонил, и это молчание все больше вызывало тревогу. Около часа Сторчак пялился в телевизор, пока не узрел на экране еще одно знакомое лицо с фабрики гениев. Впрочем, это мог быть один из тех же молодых людей, которых показывали еще до звонка Симаченко: они походили друг на друга, как китайцы для взгляда европейца.
        Богообразный, в светлых кудряшках и с молодой порослью на впалых щеках, гений делился своими открытиями и знаниями, приобретенными в закрытом от мира технопарке Осколково. Он уверял зрителей, что еще недавно пел в переходе на Пушкинской, а сейчас носит прозвище Алхимик. И это он отливал из серебра и золота монеты, запуская их в оборот через палатки быстрого питания…
        Сторчак не успел узнать, что еще натворил этот парень, внешне очень сильно похожий на Алхимика, поскольку в кабинет Оскола проник бесстрастный начальник разведки, толкая впереди себя портфель. Он доложил, что агенты в Новгороде переведены в режим он-лайн и доносят - на объекте наблюдения начат ремонт.
        - Какой ремонт?- спросил Сторчак, одним глазом косясь на экран.
        - Текущий ремонт фасада и территории,- доложил тот.- То есть обустройство парковых дорожек.
        - И всё?
        - Пока всё. Информация продолжает поступать.
        Сторчак отмахнулся, вновь уставился в телевизор и тут вспомнил разговор с премьером.
        - Кстати, составьте список особо отличившихся сотрудников,- попросил он, глядя на портфель.- Кто был задействован непосредственно на изучении объекта в Новгороде. А так же тех, кто придумал и развил тему «одухотворенного ряда». И себя не забудьте.
        - Зачем?- подозрительно проскрипел портфель.
        - Для представления к государственным наградам.
        И тут потертая, бесцветная кожа слегка надулась и распрямилась. Филину наверняка было приятно, однако он удалился, с чекистской стойкостью не обронив не слова.
        Пока Сторчак разговаривал, картинка на экране изменилась, однако герой, назвавшийся Алхимиком, уже выглядел будто бы иначе - теперь он сидел с гитарой на коленях и пел песню про одинокого волка:
        На меня в пять рядов, в пять колец облавы, Но в чужой монастырь со своим уставом Не войти изгоем…
        Смотрящий переключил канал - перед камерой опять крупным планом очутился длинноволосый гений, очень похожий на Алхимика. Если не сказать, его двойник. Он держал что-то на ладони.
        - То, что вы показываете… это невероятно!- воскликнула симпатичная ведущая с накачанными губками, глядя при этом влюбленно.- Альтернативное топливо из солнца и воздуха?.. А вы не боитесь, что не выдержите конкуренции с традиционными, углеводородными?
        - Мы создаем соларис с широким спектром применения,- бойко затараторил гений.- Но несколько моих товарищей работают над его модификациями. Например, конкретно для металлургии. Они отличаются только температурными параметрами, то есть при горении происходит строго дозированное выделение тепла. Это нужно, чтобы получить сталь, медь, алюминий определенного качества.
        - Неужели из обыкновенного железа можно получить золото?- ужаснулась ведущая.
        - Из железа не обыкновенного,- загадочно улыбнулся двойник Алхимика,- а химически чистого, которого нет в природе. Мы пока только приблизились к разгадке этого перевоплощения. Алхимия поистине может творить чудеса…
        Входная дверь открылась всего на пядь, и в щель бочком проник начальник разведки.
        - Посмотрите!- Сторчак указал на телевизор.- Вы видите? Что все это значит? Откуда?..
        Филин выставил портфель.
        - Этот молодой человек из нашей шарашки. Один из тех, кто проворовался…
        - Но он называет себя Алхимиком! Очень похож на него! И рассказывает о соларисе!
        - Спецмероприятия,- заключил старый чекист.- Чтобы дезавуировать последние события в Осколкове.
        - Кто распорядился? С чьей подачи? Он же раскрывает секретные сведения!
        - Есть соответствующее предписание на такой случай. Вы же знаете, ситуацию следует довести до абсурда, тогда в обществе ослабнет интерес к проблеме, снимется напряжение…
        - Я спрашиваю не о технологиях!- чуть не закричал Смотрящий.- Кто проводит подобные спецмероприятия? Кто дал команду раскрыть деятельность технопарка и выставить на экран этого двойника?
        Начальник разведки оставался непоколебимым:
        - Соответствующая служба, при форс-мажорных обстоятельствах. Контролируемая утечка информации…
        - Чья это служба? Кому подчиняется? Кто контролирует?
        - Это закрытая информация.
        Последние слова подрубили Сторчака.
        - Я уже ничего не понимаю… Кто управляет всеми процессами? Кто здесь главный?
        - Вы,- суконным голосом заверил Филин.- А на подобные инсинуации не обращайте внимания. Воспринимайте их как подушку безопасности в автомобиле. Она существует независимо от вашего знания о ней, срабатывает в нужный момент. И всего один раз.
        Смотрящий потряс головой.
        - Ладно, идите…
        - Но я пришел доложить обстановку на объекте в Новгороде…
        - Так докладывайте!- Сторчак выключил телевизор.
        - По последним донесениям источников, на объекте строят причал и лестницу,- привычным тусклым голосом проговорил начальник разведки.- А также основательно благоустраивают прилегающую территорию. Прием посетителей временно остановлен, у ворот дежурит милиция.
        Смысл его плоских слов доходил с трудом, и когда наконец коснулся сознания, Сторчак вскочил:
        - Слушайте, вы можете объяснить, что там происходит?
        - Могу. На объекте идет ремонт. И строительство пристани. К берегу подтащили военный понтон. Работы проводятся в авральном режиме.
        - Кто это все строит? Опять закрытая информация?
        - Нет. Строят таджики.
        - Я хотел спросить: кто распорядился? Почему именно сегодня? Выясните и доложите!
        - Это известно. Распорядился лично губернатор. Об этом знает весь Великий Новгород.
        - Потемкинская деревня! Вы понимаете, что этого делать нельзя? Я же предупреждал!..
        - Не понимаю,- тупо сказал Филин.- Я принимаю информацию. И докладываю вам.
        Сторчак перебрал выключенные телефоны на столе и немного успокоился.
        - Хорошо… Как ваши источники объясняют, с чего вдруг губернатор затеял ремонт? Как все это подается?
        - Как забота государства о сохранении памятника истории и культуры. Но наши источники выяснили настоящую причину. В музее ждут китайскую делегацию, наводят марафет.
        - Что?!..
        - Так отвечают сотрудники музея. Прибудет важное лицо из Китая. Ответный визит самог? генерального секретаря. А принимать будет сам «новгородский посадник».
        - Это что, шутка?
        - Информация подлежит проверке. Но подготовка серьезная, на высшем уровне. Точно установить, кто приезжает конкретно, пока не представляется возможным. Появится визуальный контакт - установим.
        - Устанавливайте же скорее! Мне важно знать, китайцы это или… кто-то другой!
        - Вас понял.
        Только сейчас Смотрящий сообразил, что ожидание китайской делегации - это, возможно, прикрытие, изобретенное лично младшим Холиком. Дурацкое, неуклюжее и совершенно ненужное, ибо еще больше привлечет внимание к музею.
        И в тот же миг ужаснулся: а если произошла накладка и на самом деле прибывает китайская делегация? Вместе с директором?
        Эх, Корсакова бы сейчас!
        Начальник разведки уже протискивался бочком обратно в щель, словно таракан, и готов был исчезнуть - в кабинете оставался лишь его портфель, когда Сторчак спохватился:
        - А известно, где сейчас «новгородский посадник»?
        Филин посмотрел на часы:
        - Двадцать семь минут назад вошел на объект. При себе имел небольшую дорожную сумку. Из здания никуда не выходил.
        - Что же сразу не доложили?
        - Вы приказали информировать только относительно ожидаемых в музее гостей. То есть о китайцах.
        Сторчак даже не рассердился на его умышленную тупость.
        - Надо под любым предлогом выяснить, ждет ли он китайскую делегацию. И вообще кого он ждет. Вы можете дать задание своим агентам войти и спросить?
        - Не могу,- уверенно заявил старый чекист.
        - Я понимаю - конспирация, нельзя раскрываться… Но это очень важно! Придумайте комбинацию! Причину!
        - Все равно не могу. Оба информатора передвигаются в инвалидных колясках. Они ветераны-нелегалы, весьма престарелые люди. Ведут наблюдение с помощью приборов. И еще они не говорят по-русски.
        - Почему?- совсем уж глупо спросил Сторчак.
        - Потому что не знают языка. Это иностранцы, жертвы ваших реформ. Их когда-то вывезли из-за рубежа посольским грузом.
        Смотрящий сам прикрыл за ним дверь и упал в кресло перед телевизором.
        Церковер хвастался, что однажды достал экспериментальную мебель из Японии. В стране Восходящего Солнца изобрели сиденье для уставшей начальствующей задницы: если резко опуститься в такое кресло, включается механический прибор, создающий впечатление невесомости. Земное притяжение исчезало всего только на минуту, дольше пока не получалось, но по уверению Оскола, этого вполне хватало, чтобы полностью расслабить мышцы таза - ту часть тела, откуда поступает кровь в детородные органы и головной мозг. И сразу, мол, думается легче…
        Сколько бы раз Сторчак ни садился в его кресло, ни разу не испытывал ничего подобного, возможно потому что было чужое. И сейчас тяжесть земного притяжения навалилась на плечи, голова загудела. Он схватился за телефон, однако помощник младшего Холика механическим голосом сообщил, что шеф будет недоступен в течение шести часов, и эта новость еще сильнее придавила к земле.
        Всё! О возможной накладке даже не предупредить. Вероятно, премьер вылетел в Новгород и предусмотрительно ушел со связи, чтобы никоим образом не выдать своего местонахождения.
        И тут перед глазами возник портфель Филина и мгновенно озарила догадка - вот где хранятся все секреты Осколкова: тайные списки важности разведопераций, штатное расписание агентуры, пароли, явки. И вообще всяческая информация, касающаяся управления. «Ядерный чемоданчик»! Там все, что он искал в сейфе Оскола!
        Чтобы стать хозяином в зоне Д и получить власть, надо завладеть ее тайнами. А он пока здесь - министр без портфеля…
        Эта мысль уже не отпускала ни на мгновение, надо было во что бы то ни стало отнять портфель. Добровольно начальник разведки его не отдаст, а выкручивать силой - несолидно, да и примчатся на помощь. В зоне все подчинено аналитикам, вплоть до внутренней охраны. Можно позвать внешнюю, но придется слишком долго объяснять задачу, да и то, будет ли толк?
        По телевизору шел уже какой-то сериал, а по всем другим каналам - сплошь реклама.
        И вдруг взгляд зацепился за кадры, транслируемые из международного аэропорта: самолет с иероглифами на борту, по трапу спускается желтолицый человек, за ним еще двое, и все похожи, как братья… Внизу их встречают, но никаких комментариев!
        Даже если делегацию повезут в Новгород на машине, ему вперед не поспеть…
        Смотрящий сам вошел в комнату начальника разведки, и тот по привычке перевернул на столе бумажку и притянул к себе портфель.
        - Почему не докладываете?
        Плоский, фанерный человек выгнул неповоротливую от застольной работы шею.
        - Нет свежей информации.
        - Сейчас только прибыла какая-то делегация! Репортаж из аэропорта!
        - Я отслеживаю обстановку в Новгороде. По вашему приказу. Следить за делегациями не было команды.
        - И что там происходит?
        - Парк вокруг объекта наводнила негласная охрана,- скучно вымолвил Филин.- Два катера стерегут причал. Очень трудно вести наблюдение.
        - А это, вы считаете, не информация?
        - Нет развивающейся динамики. Пока ничего не происходит.
        - Да черт вас разберет с вашей терминологией!- озлился Сторчак, не сводя глаз с портфеля.- Докладывайте всё!
        - На причале Новгорода приготовлена тщательно охраняемая яхта.
        - Ну вот же!
        - Она стоит со вчерашнего вечера. И еще неизвестно, куда пойдет, с кем…
        - Прошу вас,- сдержанно проговорил Смотрящий,- вызовите мою машину к подъезду.
        - Если в Новгород, то не успеете,- предупредил Филин.- К тому же пробки…
        - Что вы предлагаете?
        - На площадке дежурит геликоптер,- мгновенно нашелся Филин.- Импортный, французского производства. Скорость до трехсот километров в час. И запаса топлива хватит.
        - Но он предназначен, чтобы эвакуировать больного…
        - Я сейчас распоряжусь,- неожиданно вызвался начальник разведки.
        - Окажите услугу!
        Сторчак рассчитывал, что Филин оставит портфель в кабинете и пойдет договариваться. Но он не оставил - подхватил за вытянутую, изветшавшую ручку и устремился к выходу.
        Кукуруза на опытных нивах бывшего НИИ зернобобовых выросла высокой, и уже наливались початки. Из окна кабинета Оскола было хорошо видно, как скорый на ногу ас экономической разведки легкой трусцой пробежал по бетонной дорожке к коттеджу, оттуда свернул на тропинку к вертолетной площадке и сразу скрылся в зарослях царицы полей. Сторчак тотчас же покинул зону Д и направился следом, намереваясь перехватить Филина подальше от глаз охраны.
        Расчет оказался верным: вертолет уже раскручивал винты, когда Смотрящий встретился с Филиным на узкой тропинке среди кукурузы.
        - Машина на старте,- доложил тот, уступая дорогу. И впервые на картонном лице появилась гримаса, напоминающая улыбку. Обвисшая, грузная от бумаг, его вечная ноша оттягивала тощую руку и почти доставала земли.
        - Благодарю за службу.- Сторчак неожиданно с силой толкнул этот профиль человека и ловко подхватил тяжелый портфель.
        Плоский Филин как-то ребром повалился в кукурузу и легко отпустил ручку.
        И уже не оглядываясь, как настоящий щипач, Смотрящий выбежал на бетонную площадку и с ходу заскочил в открытую кабину. Пилот, зафиксировав пассажирскую дверцу, тотчас поднял машину в воздух. Начальник разведки почему-то не поднимал тревоги - стоял на тропинке и глядел из-под руки на взлетающий вертолет, солнце било ему в глаза. Потом будто даже помахал вслед, только непонятно, грозился или желал счастливого пути: геликоптер делал разворот и одновременно набирал высоту.
        Сторчак поставил портфель на колени и стал возиться с замком. Впереди было два часа полета, времени вполне достаточно, чтобы проникнуть во все самые заповедные тайны, тем более он давно уже привык коротать время в авиатранспорте, работая с документами. Фиксаторы замка были настолько расшатаны, что почти вываливались из гнезд, однако никак не поддавались. Пилот заметил это, достал откуда-то отвертку и молча подал - Смотрящий ковырнул запор и откинул крышку «ядерного чемоданчика» Оскола.
        В тот же миг перед глазами вспыхнуло ослепительно белое солнце и наконец-то возникло ощущение невесомости. Разорванный пополам, геликоптер вспыхнул и, словно комета, стал медленно падать на землю…

17
        Он отчетливо помнил, что с ним происходило, до мелких деталей, слов, движений, и одновременно не мог отделаться от ощущения, что все это было не с ним. Это не он бегал по городу в поисках белых роз, не он сначала стоял на коленях, вымаливая их у директора резиденции, а когда не дали - ринулся в розарий и самовольно стал рвать цветы с куста. Вокруг стояли люди и пытались объяснить, что эти розы - искусственные, и их не нужно срывать, да и невозможно, стебли у них из колючей проволоки, покрытой зеленым полиуретаном. Марат их не слушал, драл изо всех сил, срывая кожу шипами, и только изломал куст. Потом приехала полиция и тоже объясняла, что розы в дендрарии ненастоящие, мол, русские отдыхающие все время норовят сорвать цветы, поэтому администрации пришлось однажды заменить их на пластмассовые, защищенные от вандализма.
        Он не мог этого сделать в принципе, ни при каких обстоятельствах! Все, что сотворилось, сотворил другой человек, двойник, некая параллельная составляющая его души и разума, ничего общего не имеющая с реальностью. Только вот изодранные шипами, распухшие руки до сей поры горели и саднили, не позволяя шевелить пальцами.
        Его самообладание, способное обмануть детектор лжи, дало сбой, подвело впервые в жизни. После имитации покушения Сторчак решил себя обезопасить, в строжайшей тайне прокатил начальника службы охраны через полиграф и был обескуражен отрицательным результатом - выходило, Корсаков не устанавливал заряда, не нажимал на кнопку и не высаживал целый автоматный магазин по взорванному «мерседесу». Это сделал кто-то другой! Еще тогда Марат заметил, как шеф стал от него закрываться, не давать щепетильных поручений, прекратил советоваться по личным вопросам, иногда и вовсе утаивал некоторые свои встречи. А Корсаков ждал как раз обратного результата - полного доверия…
        Этот двойник так же внезапно исчез, как и появился, оставив его одного с воспоминаниями вчерашнего дня. Он не был так пьян, чтобы творить небывалые, невероятные глупости, да и во хмелю Марат никогда не терял чувства контроля, чем втайне гордился наравне со способностью вводить в заблуждение умный, чуткий компьютер. Однако будучи трезвым и вменяемым, он почему-то ринулся с розами на аллею кактусов и там ходил около получаса, кричал и звал Роксану, при этом ни разу не чихнув, и даже глаза не слезились и не краснели. Он помнил, как его схватила полиция, причем тот же самый наряд, что выезжал на пляж, когда он подрался с французами, помнил, как привезли в участок, где был составлен протокол для суда. Помнил даже щадящую формулировку, свидетельствующую о его трезвости, но сильном душевном волнении, граничащем с состоянием аффекта, в котором якобы он и совершал хулиганские действия - с корнем рвал искусственные розы на территории королевской резиденции.
        И все равно из полиции его отправили в клинику Варны, где дежурный врач подтвердил ранее установленный диагноз и посоветовал не волноваться так по поводу исчезновения жены, поскольку Болгария - страна маленькая, компактная, и здесь очень трудно потеряться человеку. Де-мол, полиция и служба государственной безопасности непременно ее отыщут и доставят в Белый домик, а ему лучше остаться до утра в клинике, под наблюдением. Марат этого не захотел, настоял, чтоб отвезли домой, и по дороге еще, в медицинской машине, сознание отключилось напрочь.
        Из памяти, словно ломоть штукатурки, вывалился кусок жизни - от момента, как возвращался вечером из клиники, до минуты, когда пришел в себя и обнаружил, что уже утро, а он сидит на железнодорожных рельсах, зарастающих травой, растопырив изодранные пальцы. Не проснулся, а именно пришел в себя и совершенно не помнит, что было в эти ночные часы.
        Вылетело все - как сюда попал, что делал, отчего исчез двойник и вернулись нормальное состояние и ощущение действительности. Он как-то сразу подумал о затмении разума, но затмением сначала посчитал не беспамятство, а как раз наоборот - осознанную часть, когда он носился по Балчику в поисках белых роз. Привыкший к ежесекундному анализу своих действий, он мысленно отлистал время назад и попытался установить мгновение, когда и с чего все это началось.

…Он сидел в шезлонге у бассейна, а «герцогиня» купалась обнаженной и своими танцами провоцировала его на мужские поступки.

…Он смотрел и чувствовал полное к ней равнодушие, потому что голова была занята другим…
        А чем?!
        Да! Это же случилось сразу после того, как «партнеры»-разведчики ушли, и он мысленно перелопачивал состоявшийся с ними разговор. И анализровал свое поведение - не допустил ли ошибок…
        В это время Симаченко в ботаническом саду ловил Роксану, вздумавшую затеять с ним игру в прятки. И отношение к ней было соответствующим - раздраженным до злости, потому как достала уже своими закидонами. Именно так и думал!
        С какой стати вдруг бросился искать для нее розы, если хотел отомстить за подлую измену с Алхимиком? Когда щелкнуло? В какой миг все переменилось? Почему началось наваждение?..
        Стоп! Он прикатил столик-бар и выпил вина. Потом коньяку. Хотел разогреть сексуальное желание…
        А получилось, разогрел голову. Вино было отравлено! Симаченко зарядил психотропик. Только под воздействием такого яда могло начаться затмение разума. Потом провал, который должен был стереть из памяти все предыдущие действия. Именно так и работает эта гадость! Спасла могучая способность к самоконтролю, ничего не стерлось…
        Но спасла ли?! Что, если за период провала памяти его выпотрошили? Сознание отключилось в машине медпомощи, врач был подозрительный, увещевал как-то странно… Почему оказался не дома, а на железнодорожных путях, причем каких-то заброшенных, в незнакомом месте? Да и вообще, Болгария ли это? Растительность очень уж напоминает подмосковную… И сколько здесь пробыл? Ночь или дольше?..
        Марат с трудом поднялся. Ноги сводило судорогой, во всем теле ощущалась странная ломота, желание потянуться, словно после долгого сна, и немного кружилась голова. На рельсах лежали разбросанные белые розы, и он совершенно не помнил, откуда они тут взялись. Белые головки цветов почернели и почти высохли, а листья гремели, как жестяные, если тронуть ногой.
        Он посмотрел по сторонам, наугад выбрал направление - ему все равно было куда идти, место незнакомое,- и пошел по зарастающим травой шпалам. И вдруг за сеткой кустарников обнаружил белое, покрытое снегом, поле на склоне холма. Конечно, по-утреннему было прохладно, но чтобы вот так лежал снег…
        В голове промелькнула догадка, чт? это могло быть, перед глазами на секунду полыхнули искры, словно от нокаутирующего удара, и все пропало. Тем не менее Корсаков сбежал с насыпи, продрался сквозь густой терновник и очутился на краю гигантского розария. Насколько хватал глаз, всюду росли ухоженные, со взрыхленной землей у корневищ, белые розы, причем какие ему требовались - с голубовато-снежным отливом. И это опять показалось наваждением: быть такого не могло! Вчера бегал и найти не мог, а сегодня очнулся и оказался в целом поле белых роз! Неужели и здесь очутился, чтобы нарвать букет?..
        И может, нарвал? Те, что лежали на рельсах?
        Корсаков недоверчиво пощупал цветы, хотел сломить один стебель, но пальцы не сгибались, уколы и глубокие царапины покраснели, несмотря на обработку йодом, и взялись мокнущими коростами. Далеко не свежими, не вчерашними…
        И тут он вспомнил: Роксана говорила, что Болгария - страна роз, здесь из них получают розовое масло…
        Хорошо хоть очнулся все-таки в Болгарии…
        Корсаков вернулся на железную дорогу, ощупал карманы. Если он оставлял барсетку дома, то бумажник с деньгами и документами, сотовый телефон перекладывал в карманы. Сейчас же ничего не обнаружил, хотя точно помнил, что брал с собой, когда отправлялся в резиденцию королевы. Оставил только барсетку, куда вложил решение Верховного суда о признании права на Белый домик.
        Значит, кроме всего, еще и ограбили!
        - Приду и убью!- вслух подумал он о Симаченко.
        И далее уже шел, полный решимости, едва не срываясь на бег, и все еще озирался в сторону розового поля.
        За поворотом дороги показались строения, похожие на склады, какая-то промзона советских времен. От быстрой ходьбы тело обрело привычную упругость, и вместе с тем как-то упорядочились мысли. По крайней мере, розовая плантация более не казалась призраком, и главное сейчас было вернуться в Белый домик: там остался чемодан, в котором зашит еще один комплект документов на другое имя, всё вплоть до медицинской страховки - это на случай отъезда в Канаду. Но сначала надо окончательно разобраться с капитаном и вырвать у него старый паспорт с бумажником, где была пластиковая карточка с крупной суммой.
        Вообще, что происходит? Почему соглядатаи, посланные Церковером, допустили подобное? Ведь обязаны были все время держать его под наблюдением, следовать всюду по пятам, что бы с ним ни происходило! Неизвестно, какие у них инструкции, но по логике вещей они обязаны отследить его похождения и на худой конец вмешаться, если ему грозит опасность, или как-то подействовать на ситуацию. В любом случае, видя его неадекватное поведение, должны были не допустить, чтобы кто-то с помощью психотропика выуживал у него информацию.
        Оказывается, и от таких топтунов можно уйти. Нет никого кругом! В том числе и местных жителей, а промзона, похоже, и вовсе заброшена…
        Железная дорога утыкалась в тупик, зато здесь же начиналась асфальтовая, змеящаяся по белому розарию. И только спускаясь с холма, Марат наконец увидел город, а за ним синюю морскую даль - да это же Варна, краны в порту! То есть его высадили из медицинской машины где-то за городом или вообще выбросили, отняв бумажник и телефон. Помнится, водитель был чернявый, цыганистый, похожий на румына, глаза хитрые, вороватые…
        - Найду, сволочь!- клятвенно пообещал Марат.
        Варна вроде бы казалась близкой, но он шел больше часа, прежде чем очутился в пригороде, на дороге в Балчик. Соваться в автобус без денег нечего было и думать - тут Европа, зайцем не проедешь, не пустят,- попутные же машины никак не останавливались, хоть заголосуйся. Наконец удалось остановить такси и объясниться на английском, пообещать, что он заплатит по приезде в Балчик, и водитель сначала согласился, однако потом как-то придирчиво и странно посмотрел на Корсакова и попросил освободить салон.
        - У меня дом в Балчике!- Он силился еще доказать свою состоятельность.- Недвижимость, понимаешь? Белый домик, недалеко от резиденции королевы. Я русский! Братка, вспомни Шипку, будь человеком!
        Тот понятливо кивал и указывал на дверцу. Вступать в конфликт, когда ты в чужой стране и без единого документа в кармане, было рискованно - отвезет и сдаст в полицию, тут у них это принято. А в полиции протокол на него уже есть, и наверняка внесли в компьютер…
        Марат вышел из машины и стал ловить другую, а этот таксист отъехал немного вперед и встал на обочине, словно дразнил, подлец!
        - Я с вами со всеми разберусь!- пообещал Корсаков.- Что за народ? А еще говорят, русских любят. Турок на вас нет…
        Прошло еще минут пятнадцать, прежде чем подвернулась попутка - остановился серый «фольксваген» с затемненными стеклами.
        - Братка, довези в Балчик…- начал Марат и договорить не успел.
        Из задних дверей выскочили сразу двое и прижали его к машине.
        - Господин Корсаков?- спросил один по-русски.- Прошу в машину!- И показал удостоверение уголовной полиции.
        Довольный таксист уже спешил к ним, указывая пальцем на Марата:
        - Это он! Я узнал его!..
        - Что случилось?- спросил Корсаков, чувствуя себя неуютно.
        - Вы в розыске, господин Корсаков!- заявил полицейский.- Нам необходимо проследовать в участок и составить протокол.
        - С какой стати?- слабо возмутился он.- Кто меня разыскивает? Почему?
        - Вас разыскивает уголовная полиция. Прошу!
        Первой мыслью, подсекающей ноги, было: что-то произошло, что-то он совершил, когда было затмение сознания. Может, расправился с Симаченко? В беспамятном состоянии, под воздействием психотропика? А что еще мог натворить?..
        - Без адвоката разговаривать не буду!- вспомнил Марат о своих правах.- И еще требую консула!
        - Зачем вам адвокат?- тупо спросил полицейский.- Вам пока не нужен адвокат. Мы составим протокол. Консул уже извещен…
        - Подписывать ничего не стану!
        - И не нужно подписывать. Мы зафиксируем факт, что вы благополучно нашлись. То есть объявились в целости и сохранности, без видимых повреждений. Сделаем медосмотр и фотосъемку…
        - Я не терялся!- воспрял Марат.- Мне необходимо в Балчик!
        - Где вы находились эти четыре дня?
        - Каких четыре?..
        - Заявление о вашем исчезновении поступило два дня назад,- терпеливо объяснил страж болгарского порядка.- От вашего управляющего, господина Симаченко. А отсутствовали вы четыре! Кстати, и ваша жена, Роксана Корсакова, объявлена в розыск.
        По телу опять побежали мимолетные судороги, от ступней до шеи. Срок его беспамятства казался нереальным, было четкое ощущение, что миновала всего-то одна ночь…
        Где он был целых четыре дня?! Неужто все время на этой заброшенной железной дороге, возле плантации белых роз?..
        Марат потряс головой, сгоняя оцепенение, и признаваться, что ничего не помнит, не захотел.
        - Лучше бы искали мою жену!- только огрызнулся он.
        - Вы оба ушли из дома и не вернулись,- невозмутимо продолжал страж.- Вас ищут по всей стране. Мы подозревали криминал, у вас же судебная тяжба из-за собственности - управляющий сообщил. Было возможно похищение и даже убийство. Ваше дело под контролем директора департамента и прокуратуры. Водолазы исследуют дно моря. Затрачены значительные средства на ваш розыск…
        - Где моя жена?
        - К сожалению, ее пока не нашли,- увял бравый страж.- Но непременно найдем. Теперь с вашей помощью.
        - И еще меня ограбили!- надавил он.- Похитили бумажник! С документами и банковской картой!
        - Разберемся.- Полицейский все еще держал дверцу машины открытой.- Прошу проследовать в участок.
        Пришлось садиться в машину. Стражи порядка сели с двух сторон, что сразу не понравилось - обращались, как с преступником.
        - Где вы были эти четыре дня?- назойливо повторил полицейский, когда «фольксваген» тронулся с места.
        Ответ созрел мгновенно:
        - Искал жену!
        - Почему оказались в Варне? Вы помните, как добирались сюда?
        - На попутном транспорте.
        - И пешком?
        - И пешком!
        - Ничего вы не помните,- уверенно заявил страж.- Признайтесь, у вас был провал в памяти? Это очень важно.
        - Ничего подобного не было,- задиристо заявил Марат.- Да, я был взволнован, совершал не совсем обдуманные поступки… У вас есть жена?
        - Как и где у вас похитили бумажник?
        - Должно быть, когда я спал,- и здесь нашелся он.- Вытащили у сонного.
        - Вы спали?
        - Разумеется!
        - Где? Снимали номер в гостинице?
        - На улице! Что вы меня допрашиваете? На каком основании? Есть уголовное дело?
        Полицейский внимательно на него посмотрел:
        - Есть. По фактам похищения людей. Вы не первый из русских отдыхающих, кто исчезает внезапно, а потом появляется и ничего не помнит.
        - Я все помню,- упрямо проговорил Марат, привыкший обманывать даже полиграф.
        - Вы пытаетесь скрыть приступ амнезии. Не понимаю, чего вы опасаетесь. У вас были гости в тот вечер, когда вас задержали на территории резиденции румынской королевы?
        Запираться тут не имело смысла - только вызовешь лишние подозрения.
        - Были… Но я не обязан их называть.
        - Мы знаем, кто это был,- уверенно заявил страж.- Незваные гости. Вы что-нибудь брали из их рук? Спиртные напитки? Сок, сигареты?
        - Ничего я не брал.- Марат опять вспомнил «герцогиню».- Без консула ничего говорить не стану.
        - Напрасно сопротивляетесь… Вы обязаны помочь нам разыскать вашу жену. Полагаем, с ней проделали то же самое, что с вами. Ввели в состояние амнезии и похитили. Мы считаем, к этому причастны ваши гости.
        Как ни парадоксально, Марат вынужден был защищать своих «партнеров». Не скажешь ведь, что сын бывшего хозяина Белого домика и адвокат приходили попросту склонять его к сотрудничеству, что вся судебная тяжба - лишь прикрытие вербовки, да и сами они не имеют родственных связей с проворовавшимся партийным деятелем…
        - Мои гости непричастны!- заверил Марат.- Я за них ручаюсь.
        - А кто ведет постоянное наблюдение за вашим домом в Балчике?
        Он сделал вид, что слышит об этом впервые,- не выдавать же людей Церковера…
        - Разве за моим домом следят?
        - Следят, и весьма профессионально. Не замечали? На улице дежурят автомобили, мимо прогуливаются люди…
        - Я приехал отдыхать, а не оглядываться.
        - Понимаю… И попали в неприятную историю.
        Корсаков ждал вопросов о «герцогине» и уже заготовил ответ - мол, о ней говорить не буду, ибо опасаюсь, узнает жена,- однако полицейский помалкивал, возможно ничего не знал.
        В участке те же самые вопросы со всяческими уточнениями задали еще раз, всё внесли в протокол, но Корсаков подписывать отказался, а когда был отпущен, чуть не попал в объятия Симаченко, который ожидал его возле полиции.
        - Марат! Ну ты меня напугал!..
        Затаенная злоба на Симаченко плескалась через край, и он сдержался лишь потому, что встреча произошла на глазах стражей порядка и у капитана уже светились сине-зеленые фингалы под глазами.
        - Я не знал, что и думать! Где ты был?
        - Пошел бы ты…- Корсаков сел в машину.- Гони в Балчик, там поговорим.
        Капитан услышал угрозу и на какое-то время примолк, однако желание объясниться, оправдаться его распирало.
        - Марат Петрович, ну нельзя же так. При всем уважении к тебе!.. Сорвался, убежал без денег, без документов! В чужой стране! Что я должен был?.. Жена пропала, потом ты… И все при странных обстоятельствах. Что мне делать?
        - Не подмешивать заразы в вино и коньяк!
        - Я ничего не подмешивал!- Возмущенную страстность Симаченко следовало принимать за искренность.- Да клянусь, Марат! Сам подумай, какой смысл, если у вас уже установился нормальный контакт и вы договорились о встрече в море? Мне сначала вообще рекомендовали не вмешиваться и только обеспечивать безопасность. Я свою миссию выполнил, вас свел… А сейчас люди волнуются, не знают, что произошло.
        Эта его речь как-то отрезвила Марата, по крайней мере нетерпимость к управляющему пригасла. И в самом деле, зачем вливать психотропик в бутылки заранее, если неизвестно, когда и что он станет пить? Не мог же Симаченко «зарядить» весь винный запас…
        И потом, если с ним такое приключилось, что же стало с «герцогиней»? Почему о ней все молчат?
        - Там, в бассейне, купалась женщина…- через некоторое время проговорил Корсаков.- С пляжа… Такая манкая… С ней-то что?
        - Какая… женщина?- не сразу и осторожно спросил капитан.
        - Немка лет тридцати с гаком. Но смуглая, и глаза с вишневыми линзами… Ну что ты так смотришь? Я ушел в резиденцию, она осталась в бассейне.
        - Никого не было,- как-то излишне уверенно произнес Симаченко.- Тебя увезли в полицию, я сразу вернулся в домик.
        - Мы с ней пили коньяк, вместе… Она обещала ждать.
        - Наверное, не дождалась…
        Марат заподозрил то, что уже случалось не однажды: управляющий любил не только доедать объедки с хозяйского стола, но иногда норовил стащить еще и не разрезанный пирог.
        - Ладно, я не в обиде… С ней-то все в порядке?
        Капитан сбавил газ и обернулся:
        - Марат, я не понял… с кем?
        - С этой бабой! Которая купалась… Ну хватит прикидываться!
        - В домике никого не было! Все открыто, у бассейна бар стоит, бутылки початые, бокал…
        - Два бокала!
        - Один, Марат! Полиция приезжала потом, всё сфотографировали, обследовали…
        - Куда же она делась?
        - Не знаю! А ты что, женщину на пляже снял?
        - Сама пришла…
        - Сама пришла, сама ушла.
        - Не может такого быть. Она зависла напрочь. Я еще подумал, если Роксана найдется, герцогиню на тебя сбросить…
        - Кто хоть такая?
        - Откуда я знаю? Отдыхающая немка румынского происхождения, что ли. Называла фамилию - не запомнил, заковыристая. А имени не спросил. Герцогиня, в общем.
        - Ну ты даешь!- уже по-свойски, безвинно усмехнулся Симаченко.- Может, авантюристка? Или воровка? Они все тут герцогини. А ты ее на территории оставил…
        - В домике ничего не пропало?
        - Всё на месте,- пожал плечами капитан и достал из бардачка бумажник с телефоном.- Кстати, ты оставил в беседке. Я там же в барсетке нашел решение Верховного суда. И сразу сообразил… Разбрасываешь такие документы!
        Корсакову еще не хотелось признаваться, что у него провал в памяти и прошедшие четыре дня словно перечеркнуты в календаре…
        - Когда оставил?- будто мимоходом спросил он, проверяя содержимое бумажника.
        - Когда из Варны привезли на медицинской машине… Ты ничего не помнишь?
        - Это я помню,- соврал Марат.- Сторчак звонил?
        - Много раз.
        - Что ты ему сказал?
        - Что есть, то и сказал. В этом случае врать, знаешь ли!.. Так что я поздравляю, Марат, с началом сотрудничества. Как нашел решение суда, все понял…
        - Ладно, хоть так…
        - Здесь необъяснимые вещи творятся,- со скрытым жаром переключился капитан.- Люди пропадают, а потом находятся. Наши, русские… И память отключается. Я слышал раньше, а сейчас в полиции подтвердили. Банда, что ли, действует. Или госструктура из какой-то страны… Отшибают мозги человеку. Никто не поймет, зачем. Может, используют для каких-нибудь спецопераций, а потом бросают как отработанный материал. Я и про тебя подумал… А ты на меня…
        Корсаков оживился:
        - Говоришь, камерами усадьбу обставили?
        - Ну… Под видом судебных приставов ползали. Но вчера все сняли! Приходили будто бы из страховой конторы, чтобы перезаключить страховку. Все помещения рулеткой обмерили…
        - В районе бассейна есть видеоглаз?
        - Скорее всего есть…
        - Значит, эта барышня попала под их наблюдение. Герцогиня…
        - Да наплевать на нее, Марат!
        - Не наплевать! Я с ней пил коньяк…
        - Думаешь, она подсыпала?
        - Не могла…- Корсаков вспоминал детали того вечера.- Сам ей наливал… Да и голая была. Платье висело на шезлонге, далеко… Попой вертела у носа.
        - Не от этого же ты память потерял?
        - Дурь какая-то… Почему ушла, не дождалась? Алхимика тоже увела женщина, психолог…
        - Не понял?..
        - Что, если и Роксана так же пропала?- вслух подумал Корсаков, глядя за стекло.- Они обе исчезли, полиция ничего не заметила… Как и с Алхимиком, тоже из-под носа…
        - Марат, давай о Роксане потом,- попросил капитан.- Нам на хвост упала полиция, привлекли к себе внимание. Плюс ко всему - чья-то наружка пасет. А наши партнеры - очень серьезные люди, и это неправильно вынуждать их нервничать. С ними можно иметь дело. Они со мной рассчитались полностью. И это только за первый этап операции… Наши жадные, наши бы обязательно кинули! В лучшем случае. А так бы устроили автокатастрофу. Или киллера подослали, чтоб не платить… Они выполнили все финансовые условия! Хотя я им был уже не нужен даже как посредник. Тут еще ты пропал… Они рассчитались, Марат!
        - Ты ее раньше на пляже не видел?- спросил тот.
        - Кого?
        - Немку эту. Или румынку. С вишневыми линзами.
        - Да я вообще ее не видел!
        - Тогда откуда она взялась? Ладно, психолога Оскол привлек, его кадр. А она - чей?.. Да я же чую, появилась не случайно! И Роксана сейчас где-то с ней. Нет, точно! И чутье меня не подводит.
        - Подводит тебя чутье! Ты хоть понимаешь, о чем я говорю? Мы имеем дело с очень серьезными партнерами! Ты же сам с ними разговаривал, Марат Петрович. Должен был убедиться!
        - Кстати, в воде розы плавали?- вспомнил и спросил Корсаков.- В бассейне?
        Капитан тряхнул головой, насупил брови, однако ничего не понял.
        - Какие опять розы?..
        - Когда вернулся из ботанического сада! Роксану искал!.. Н у, что? Соображай!
        - А-а! Плавали… Я еще подумал - зачем ты накидал? И фильтрацию не включил. Вода же зеленеет от любой былинки. Солнце… А полиция не заметила, не обратила внимания.
        - Я бросал розы женщине. То есть она была. И не оставила следов, как и психолог.
        - Ты о чем?- почему-то испуганно спросил Симаченко.
        - О странных женщинах.
        - У тебя навязчивые идеи,- наконец определил Симаченко.- Марат, это не здорово. Началось с этих роз… Ты помнишь, как рвал искусственные розы в дендрарии?
        - Помню.
        - С чего вдруг? Совершенно трезвый… Тебе что-то почудилось? Или что, Марат?
        - Какое твое дело?
        - Партнеры ждут наших шагов, действий! Отец Алхимика уже находится в Румынии. Теперь наш ход, нужно известить сына… А мы их манежим!
        - Надо выяснить у этого… Как его? Чюрайтис? Нет, надо достать записи и самим отсмотреть.
        Симаченко прижал к обочине и остановил машину.
        - Какие записи?
        - С видеокамер.
        - Это невозможно, Марат. Они не знают, что мы знаем…
        - Хватит в жмурки играть!
        У капитана вдруг прорезался командирский голос:
        - Ты должен ответить на мой вопрос - где был четыре дня?
        - Это что еще такое?- изумился Корсаков.
        - Ты утратил доверие партнеров, Марат,- как приговор зачитал управляющий.- Ты подписал бумагу, согласился на сотрудничество. Люди перед тобой раскрылись, обсуждали план действий, мероприятия. Операция началась. Ты дал команду доставить с Кубы заключенного. А сам внезапно исчез! Так не делают.
        - С ними я сам разберусь.
        - Но ты еще и утратил доверие шефа. Где ты ошивался все это время?
        Марат понял, что, пока был без памяти, произошло очень много событий и он от них безнадежно отстал…
        - Я не помню,- признался сквозь зубы.- Затмение какое-то.
        - Ну, я так и подумал,- облегченно проговорил Симаченко и отчалил от обочины.- Ладно, Марат Петрович. Попробуем уладить и с партнерами, и с шефом. На меня наехали, заподозрили тебя… В общем, будто ты передумал и захотел спрыгнуть. Они спецбортом привезли отца этого гения. Ты обязался решить вопрос с сыном - и пропал. А тут еще в чемодане обнаружили тайник с комплектом документов…
        - Кто обнаружил?
        - Я обнаружил. Был приказ Сторчака осмотреть твои вещи… Кстати, я сразу сказал: сначала Роксана пропала, потом ты - это не случайно. Вас обоих кто-то лишил памяти. Ну вот где ты мог быть целых четыре дня?
        - Мне от этого Чурайтиса нужны кадры съемки,- твердо повторил Марат.- С женщиной в бассейне.
        - Чюрайтиса,- поправил капитан.
        - Один хрен… Выкрасть можешь? Они же где-то сидят и пишут, что тут у нас происходит? Должна стоять машина с аппаратурой. Надо проникнуть туда и выкрасть запись. Ты в окр?ге где-нибудь видел припаркованную машину, обязательно с антеннами?.. Если не выкрасть - захватить.
        - Какая машина, Марат, ты о чем?! Задницу твою надо спасать!
        - Странное дело, но лицо той немки стерлось,- признался Корсаков.- Помню грудь, попу… Ну еще глаза. А лица нет! Белое пятно. Снимет линзы - не узн?ю. Достань мне запись!
        - Сейчас мы с тобой едем на встречу,- заявил капитан.- Точнее, идем на катере. Сам все объяснишь партнерам - и про розы, и про женщину. Так что вспоминай, как все было. Или придумывай версию… Шеф поручил мне действовать согласно инструкции на случай форс-мажорных обстоятельств.
        Марат случайно глянул в зеркало заднего вида и вдруг увидел лицо «герцогини».
        Она сидела за его спиной и маняще улыбалась…
        - Стоп!- сам себе сказал он.- Я вспомнил. Она герцогиня Эдинбургская! Но почему-то говорила по-русски…
        Марат на мгновение обернулся - герцогиня расположилась на заднем сиденье, царственно откинувшись на спинку, и смотрела с манящей улыбкой. Он поймал взгляд ее вишневых, сияющих глаз в зеркале и на мгновение оцепенел.
        - Останови машину,- полушепотом попросил капитана, стараясь не потерять ее зовущего взора.
        - Зачем?- настороженно спросил тот.- Нам надо спешить! Нас ждут в море, на яхте.
        - Останови, пересяду…
        Симаченко нехотя затормозил, Корсаков выскочил из машины и через две секунды уже был на заднем сиденье. И не поверил глазам, ощупал пространство салона - герцогиня исчезла…
        Он заглянул в зеркало и увидел ее совиные тлеющие глаза.
        - Я обещала вам розы, князь,- услышал последние слова «герцогини».
        Ее журчащий, как ручеек, голос внезапно и стремительно обратился в могучий, обвальный поток, и темный, пустой котлован провала памяти стал заполняться мутной водой.
        И лучше бы этого не случилось! Пусть бы рухнуло в небытие то, что уже было отнято!
        Лучше бы он оставался в счастливом безумии…

…«Герцогиня» сидела в шезлонге у края бассейна и была уже в вечернем платье, с сухими, вспушенными волосами, разбросанными по голым плечам, словно и не купалась, не ныряла, не сучила в воздухе ножками, являя очам свои прелести.
        Строгая, породистая дама, полная достоинства.
        Голубовато-красные блики отражаемых в воде фонарей плясали на ее лице отблесками яркого костра.
        - Вы что потеряли, князь?- спросила она на чистом русском языке, но это почему-то не затронуло сознания.
        Корсаков метался по территории усадьбы.
        - Женщину,- сказал он, не решаясь назвать Роксану женой.- Молодую женщину. Со мной была…
        Преображенная немецкая испанка понимающе улыбнулась:
        - Ее, кажется, зовут Роксана?.. Очень красивая женщина. Только испортила прическу.
        - Где она?! Ты знаешь, где?!
        - Знаю… Вы для нее искали белые розы?
        - Для нее,- признался Марат.- Но не нашел. В Болгарии нет настоящих, только искусственные… Где Роксана?
        - Это неправда.- «Герцогиня» встала.- У меня очень много белых роз. Целые плантации.
        - Покажи! И еще скажи, где она.
        - Не волнуйтесь так, князь. Роксана отдыхает после экскурсии. В покоях королевы… Кстати, зачем она остригла волосы?
        - Не знаю… Попросила купить ножницы еще в аэропорту. Сказала, что теперь она - Карна.
        - Карна?.. Да, пожалуй, она Карна. А это что у вас на шее? Ее поцелуй?
        Он прикрыл рану.
        - Почему-то не заживает…
        - Поцелуи Карны не заживают никогда,- со знанием дела заявила «герцогиня».- И кровоточат всю жизнь.
        - Хочу ее видеть! Немедленно!
        - Не спешите, князь, у вас еще нет белых роз.
        - Где твоя резиденция?
        - Вы ее посещали сегодня. И совсем неразумно пытались сорвать мои искусственные цветы.
        - Ты что же… румынская королева?
        - Нет, я внучка Марии Эдинбургской,- с удовольствием объяснила она.- И когда приезжаю, останавливаюсь в бабушкином имении.
        - А Роксана… как к тебе попала?
        - Она заблудилась в дендрарии среди кактусов. И была такая несчастная…
        - Пойду к ней!- Он ринулся к калитке, но ощутил толчок в спину и услышал цепенящий голос:
        - Князь! Куда же вы? Без цветов…
        - Да!- опомнился Марат.- Мне нужен большой букет! Я должен… В общем, это не важно. Где плантация?

«Герцогиня» приблизилась к нему и обдала густым запахом роз.
        - Могу дать тебе розы, сколько захочешь. Но потребую плату.
        Он схватился за куртку, вывернул бумажник вместе с карманом.
        - У меня есть!.. Сейчас… Сколько?
        - Я не возьму с вас денег.
        - А что? Ты потребуешь, чтобы я?..
        - Как вы могли подумать, князь? Это п?шло. Неужели я похожа на даму, которая берет плату за услуги столь мерзким способом?
        Марат приблизился и опустился в шезлонг напротив: нет, вроде бы она, стареющая девица с пляжа, ищущая приключений…
        - Чем же я могу расплатиться, чтобы ты показала, где эти твои чертовы плантации? Я из-за них уже попал в полицию и в клинику, в руки психиатра…
        - Все от того, что белые розы для Карны стоят очень дорого. Их добывают только смелые, сильные мужчины, иногда с риском для жизни. Вероятно, вы убедились, князь…
        - Не надо так набивать цену! Говори, что ты хочешь?
        - Исполнить один маленький каприз. Я - герцогиня Эдинбургская, внучка королевы, и имею на это право.
        - Представляю, и капризы у тебя королевские!
        - Верно, князь.- Она совсем незнакомо рассмеялась.- Попрошу вас позвонить своим новым друзьям и назначить встречу отца и сына.
        Корсаков отскочил и встряхнулся, словно от удара.
        - Я не понимаю! Какую встречу? О чем ты?
        - Сегодня у вас были гости.- Она подхватила рукой длинный подол и сделала к нему несколько царственных шагов.- Вы условились организовать встречу узника тюрьмы Гуантанамо и его сына. Хочу, чтобы это случилось уже завтра. Они так истосковались друг по другу…
        - Нет, я этого не могу!- ужаснулся Марат, вспомнив подписанную бумагу.- Зачем тебе?
        - Ах, князь, какой же вы… Они давно не видели друг друга. Целых одиннадцать лет! Представляете, как истомилось отцовское сердце? А юное сердце сына?
        Только в этот миг у него возникло ощущение, что он видит эту женщину впервые. Ночное освещение и голубые блики от воды бассейна сделали ее неузнаваемой, казалось, она уже не имела ничего общего с той, пляжной, что купалась обнаженной.
        Разве что цвет глаз был одинаково вишневый…
        - Кто ты?- испытывая озноб, спросил он.
        - Герцогиня Эдинбургская, хозяйка королевской резиденции. В Балчике меня все знают. Сообщите своим новым хозяевам, пусть они доставят отца… допустим, к завтрашнему полудню в местечко Олтеница. Это в Румынии, на Дунае. Совсем близко отсюда.
        Корсаков потряс головой и непроизвольно, как-то по-собачьи встряхнулся всем телом, сгоняя навязчивое оцепенение.
        - Мне нельзя ничего говорить,- путанно и неуклюже стал объяснять Марат.- Я связан договором… обязательствами! Это касается только меня и… Ничем не могу помочь! Откуда ты вообще узнала?
        - Очень жаль,- печально улыбнулась герцогиня.- В таком случае, я не смогу соединить вас. Вы, князь, недостойны Карны. И никогда не присягнете ей, положив к ногам розы.
        - Да кто ты такая?!- взъярился он, чувствуя, как наваливается бессилие.- Чтобы требовать от меня?!.. Чтоб судить, кто достоин, а кто нет?!..
        - Я соединяю любящие сердца,- промолвила она,- если их вижу. Да, князь, первая любовь к вам пришла слишком поздно. Она болезненна, уродлива, горбата, как старуха. Но она пришла… И вам д?лжно смириться, принести ей в жертву свое прошлое. Первая любовь всегда требует жертвенности.
        - Пошла ты!- Корсаков ринулся напрямую к калитке.- Сам возьму!
        - Попробуйте!- засмеялась вслед герцогиня.- И помните, у вас мало времени, князь!
        Корсаков выбежал на пустынную по-ночному улицу и помчался к резиденции. Он отлично ее видел - дворец, окруженный парком, зеленые пятна фонарей, пробивающихся сквозь тропическую листву растений и деревьев, решетку ограждения. Мало того, он даже услышал зовущие голоса людей - Симаченко все еще прочесывал дендрарий, ловил призрак.
        А Роксана тем временем, оказывается, отдыхала в покоях королевы!
        Он свернул к центральному входу, и тут вместо резиденции и ботанического сада увидел зыбкий пустынный песок с черными изваяниями колючих кактусов - какой-то южно-американский ночной пейзаж. В тот же миг в носоглотке защекотало и навернулись слезы. Марат закрыл ладонью лицо и все-таки пробежал немного вперед - пустыня! И ноги вязнут!
        - Что это?- громко спросил он и прислушался.
        Люди перекликались где-то среди кактусов, и вроде бы даже рычащий бас Симаченко донесся:
        - Р-роксана!..
        В этот миг Корсаков не сдержался и в первый раз чихнул - мгновенно заложило уши, все звуки пропали, а из глаз потекли слезы.
        Но самое главное - навалилось какое-то тягучее, как дорожная дрема, отупение: он не мог вспомнить, зачем сюда пришел. Стоял, озирался, тряс головой, пытаясь сообразить, почему оказался на краю этой пустыни.
        - Вам придется долго искать ее, князь,- будто бы издалека долетел голос герцогини, хотя она очутилась рядом.- И никто не поможет. Кроме меня. Но при условии, если исполните мой каприз.
        - Кажется, я схожу с ума,- пожаловался Марат.- И теряю память… Зачем я сюда пришел?
        - Весь мир давно сошел с ума и утратил память,- благосклонно сообщила она.- Тебе будет хорошо в этом мире. Выбирай: или сейчас лишишься прошлого, или попытаешься найти свое счастье.
        - Я не хочу!- зажимая лицо руками, выдавил он.
        - Тогда исполни, что велю. Узник тюрьмы Гуантанамо должен быть завтра в полдень в местечке Олтеница на берегу Дуная. Запомнили, князь?
        - Запомнил.- Он нащупал в кармане телефон.- Не смогу говорить, аллергия на кактусы…
        Герцогиня вдруг сжала его виски и большими пальцами с силой провела по надбровным дугам.
        Приступ мгновенно прошел.
        Звонок занял полминуты, партнеры лишних вопросов не задавали, уточнили только, что значит «полдень» - это двенадцать часов или зенит солнца?
        - Полуденное стояние солнца,- сказала герцогиня.
        - Теперь отдай мне Роксану!- потребовал Корсаков.- Веди к ней!
        - Вы и в самом деле теряете память, князь,- заметила герцогиня.- Я обещала лишь показать розовую плантацию.
        - Да, ты обещала… Так показывай! Где?
        - Ступай за мной.- Она подхватила подол и пошла вперед.
        Реальность уже воспринималась как-то отрывисто, течение времени напоминало пунктирную линию. Марат еще сопротивлялся этому состоянию, кусал губы, встряхивал головой, словно отгоняя дрему, однако пробелы в сознании становились длиннее. Он помнил еще, как, увязая в песке, шел мимо гигантских кактусов и даже радовался, что совсем не испытывает аллергического приступа, но не задавался уже вопросом, куда они идут, зачем и откуда на цветущем берегу Черного моря взялась эта бесконечная пустыня.
        Потом она внезапно кончилась. Вроде бы захрустела мокрая прибойная галька, а над головой летели невидимые птицы, возможно чайки, и был сильный ветер. И сразу же под ногами оказалась железная дорога с вросшими шпалами, о которые он то и дело спотыкался. Герцогиня всюду шла впереди, и стразы, коими было оторочено ее платье, светились в темноте, как звезды.
        Потом он неожиданно очутился среди белого, покрытого снегом, поля и услышал ее голос:
        - Рви сколько хочешь! Эти розовые плантации принадлежат мне.
        Это был не снег - бесконечные ряды белых розовых кустов!
        В тот миг Марат помнил единственное - для кого и зачем нужны цветы. Он торопливо выламывал колючие жесткие побеги, не чуя старых ран на руках, а герцогиня тем временем, точнее звездчатый лиф ее сливающегося с ночью платья стал удаляться.
        - Погоди, герцогиня!- Марат бросился за ней.- Ты куда? А Роксана?
        - Я обещала вам розы, князь,- донесся улетающий голос.- А Карну ищите сами.
        - Стой! А где мы находимся?! Где я?!
        Он бежал за мерцающими звездами по белому полю, пока не упал, запнувшись о железнодорожный рельс. Букет вылетел из рук и рассыпался по шпалам.
        Корсаков привстал на четвереньках и вдруг совсем близко перед собой увидел тлеющие вишневые глаза. Он на мгновение замер, чуть пригнулся и сделал стремительный, кошачий прыжок. Руки коснулись чего-то мягкого, как пух, и в следующий миг в темное небо неслышно взлетела крупная мохнатая сова…

18
        Сколот оторвался от подоконника и, балансируя на лысой, скользкой голове статуи, посмотрел назад, за спину, где ощущалось движение.
        Он был уверен, что это китайцы, но на ступенях парадного входа они внезапно перевоплотились в европейцев, только черноволосых и коротких, причем оба давно примелькались и были узнаваемы даже при неярком освещении. Сверху отчетливо просматривалось, что у обоих одинаково намечаются плешины на макушках, однако у важного ночного посетителя музея еще и со лба пробивались залысины, а мешки под глазами создавали вид только что проснувшегося человека.
        Серые тени выступили из сумрака и тоже перевоплотились в людей, выстроившись шпалерами от причальной лестницы до дверей музея. И оттуда навстречу выпорхнула экскурсоводша. Она что-то залепетала вполголоса, однако быстро смолкла, и послышался стук ее каблучков - повела гостя внутрь. Его помощник остался на крыльце и как-то нервно заходил взад-вперед, словно запертый шеренгами охранников.
        И лишь тогда в музее загорелся свет, но не в залах - все этажи оставались темными,- а только на парадной лестнице. Сколота подмывало вытолкнуть фанеру из сегмента заколоченного окна и проникнуть внутрь, поскольку выбираться из укрытия на глазах помощника и охраны вокруг крыльца было рискованно. Он уже ногу вставил в нишу и удержался в последний момент: можно было внезапно возникнуть на пути важного лица и наделать переполоха. Кто знает, где сейчас оно находится, это лицо? Ковровая дорожка глушит шаги, не слышно даже цоканья каблучков экскурсоводши…
        Он выждал минут пять, косясь на заветные окна третьего этажа, где света вроде стало побольше, и напряженная обстановка внизу несколько разрядилась. Помощник перестал маячить возле парадной двери, спустился с крыльца и устроился на скамеечке. Охранники отступили в тень и снова обратились в серые призраки, однако свет в залах так и не зажегся. То есть забытые вещи ночного гостя не интересовали, а значит, он явился конкретно к Стратигу.
        В косо освещенном пространстве каминного зала двигались тени.
        Сколот осторожно развернулся и, удерживаясь за шуршащий жестяной слив подоконника, прильнул к стеклу. Ночной посетитель сидел уже в грубом, однако похожем на тронное кресле, покрытом медвежьей шкурой, и нервно болтал ногами, не достающими пола,- словно искал опору. Они о чем-то разговаривали, но двойные рамы не пропускали ни звука, и видно было, как у гостя напряженно бегают глаза и шевелятся обесцвеченные губы.
        И вдруг Стратиг переступил ногами, встал вполоборота к камину - оказалось, что в дополнение к театральному плащу у него в руках еще и длинная палка в виде посоха. Ничего подобного вершитель судеб не носил, посохов и прочих атрибутов власти в руки не брал; наоборот, одевался всегда просто, без всяких вычурностей, а когда встречал Сколота после возвращения с Тариг, вообще вышел в спортивном костюме и домашних тапочках. Похоже, в директорской квартире плохо топили, из-за высоких потолков в гостиной вообще руки стыли, поэтому на плечи Стратига всегда было наброшено что-нибудь теплое - полушубок, меховая безрукавка или плед, и греться он любил у огня. Но чего ради сейчас, в июльскую жару, затопил камин? Если только для антуража…
        Важный гость сосредоточенно о чем-то говорил, Стратиг слушал, изредка кивал, но когда его что-то привлекло в речи, неспешно повернул голову, и Сколот сначала отметил: вершитель судеб бороду носил совсем короткую, причем всегда подстриженную и подбритую, здесь же длинная и по-старинному расчесанная «козой», на две пряди книзу…
        И мгновением позже вдруг пробила мысль - да это ведь не Стратиг! Похожестей много: сухое, властное лицо, возраст, фигура, манера держаться, слушать. Все очень знакомо, узнаваемо - и несмотря на сходство, перед камином стоял совсем другой человек! Человек, изображающий вершителя судеб, но не вершитель и не его двойник.
        Эх, если бы еще услышать голос! Имея совершенный музыкальный слух, Сколот в один миг отличил бы его звучание и речевые интонации, а тут, как в немом кино, приходится лишь догадываться, о чем они ведут беседу, считывать эмоциональный ряд. Кажется, разговор идет нелегкий, важное лицо что-то требует, однако не совсем уверенно, полупросяще и от волнения, забывшись, все время болтает ногами, словно бежит на месте; этот лжестратиг не соглашается и как-то очень уж по-актерски тянет долгие паузы и потом отвечает односложно, иногда даже несколько надменно, как хозяин положения.
        Сколот перенес одну ногу со скользкой головы атлета на его воздетую руку, дотянулся и прильнул ухом к стеклу. Нет, говорят негромко, не вызывают переводимых вибраций, просто шум, да еще дрова трещат в камине…
        Важный гость достал записную книжку, а его собеседник отвернулся к огню, стал что-то диктовать, помешивая посохом головни (совсем уж какое-то неуместное действие - рядом торчат рукоятки топочных инструментов…), и, видимо, сказал нечто такое, отчего гость напрягся, с сожалением спрятал ручку и откинулся на спинку кресла.
        Судя по мимике и движению губ, он вымолвил слово «неприемлемо».
        А потом несколько минут что-то старательно объяснял, размахивая записной книжкой, отчего и так напряженное лицо его и бегающие глаза сделались виноватыми. Чувствовалось, что разговор для него неприятный и даже мучительный, а тут еще лжестратиг пристукнул обгоревшим в камине посохом и выбил сноп искр. Гость поджал губы, спрыгнул с кресла и, ощутив наконец-то опору под ногами, стремительно удалился в темный дверной проем.
        Аудиенция закончилась.
        Сколот отлип от окна, спустился на плечи атлета. Смысл только что увиденного был не ясен, в музее зачем-то устроили представление, можно сказать, сыграли спектакль тайной встречи и переговоров, подсунув ненастоящего Стратига. Может, с подлинным что-то случилось, поэтому предъявили ложного? Но устроить подобное молодая экскурсоводша не могла, тем паче в кратчайший срок, аврально - еще вчера в музее никого не ждали; такое по плечу лишь самом? вершителю судеб. Возможно, он и в самом деле находится в Китае, а важный гость потребовал немедленной встречи. И ее получил…
        Помощник, видимо, был на радиосвязи или почуял приближение шефа и оказался на крыльце за несколько секунд до того, как парадная дверь распахнулась. Лампочки над крыльцом в тот же миг погасли, но причальная лестница еще светилась. Обратно они спускались быстро, плечо к плечу, между шпалер серых стражников, которые прикрывали их еще и сзади, словно опасались выстрела в спину. Охрана тут же растворялась во тьме вместе с угасающими фонариками на перилах. Освещенная яхта тоже погрузилась в сумрак и немедленно отвалила от причала, даже не включив прожектора и габаритных огней.
        Прошла всего минута или чуть больше, и на территории музея стало тихо, как было все прошлые ночи. Сколот спустился к себе под карниз и хотел уж скользнуть по колоннам вниз, однако вновь распахнулась парадная дверь, на крыльцо кто-то вышел, и раздался очень знакомый, но совершенно забытый голос:
        - Эй, а свет-то включи! Посмотреть на него хочу!
        Сколот лихорадочно вспоминал, кому может принадлежать насмешливый, непринужденный басок. Когда парадное осветилось, он рассмотрел того же самого подставного вершителя судеб, который теперь стоял с задранной головой и был уже без всяких театральных нарядов, в зеленой брезентовой ветровке и берете.
        - Вылазь, бродяга!- сказал он.- Хватит там сопеть… Ну что затихарился? Я ведь знаю, ты здесь.
        Сколот не отнес это к себе - подумал, лжестратиг разговаривает с кем-то еще. Однако тот потоптался на месте и свистнул, засунув в рот один мизинец.
        - Мамонтенок!- окликнул вдобавок.- Ну что, будешь сидеть, как воробей под застрехой? Или спустишься?
        Свистеть так мог лишь один человек на свете - Иван Сергеевич Афанасьев, старый друг и соратник отца! Сколот съехал вниз, облапив по-медвежьи колонну и сдирая с нее краску. Ему хотелось обнять этого человека, как было когда-то, прислониться к груди и замереть. Он сдержал детский порыв.
        - Иван Сергеевич… Не ожидал!
        - Ты что это там окопался?- ухмыльнулся тот.- В окна подглядываешь… Нехорошо, Леха!
        - Я здесь Стратига ждал… А оказался ты! Откуда? Почему?
        Афанасьев глянул на дверь - в проеме стояла экскурсоводша.
        - Слишком много вопросов сразу… Может, теперь я Стратиг? А? Может, произвели?
        - Так не бывает…
        - Что, не похож? Между прочим, я прирожденный руководитель. Только этого никто не видит и не ценит. Одно время управлял даже международной компанией, российско-шведской. Правда, разорил ее в прах… Или я плохо сыграл Стратига? Как ты считаешь?
        - Нет, ничего. Убедительно…
        - Между прочим, это ты кашу заварил со своим топливом… Эх, выпороть бы тебя, Лешка! И сегодня чуть все не испортил! Чуть встречу с президентом не сорвал.
        - Я уже думала, конец,- услужливо поддакнула Дара.- Когда он вломился в музей…
        Сколот глянул исподлобья:
        - А сразу сказать не могла? Вчера, например? А то про китайцев мне вещала…
        - Вчера я еще сама не знала.
        - Ну, сегодня утром.
        - Да ты же блаженный!- возмутилась она и, достав расческу, принялась раздирать модные сосульки на голове.- Тебе только скажи: «Стратиг здесь!» - потом не отобьешься.
        - Но это же не Стратиг, а друг моего отца, между прочим.
        - Еще хуже! Объясняй тебе, что да зачем. А ты распоясанный и непредсказуемый - выкинешь какой-нибудь номер…
        - Ну что вы орете на весь парк?- встрял Иван Сергеевич, хотя они разговаривали вполголоса.- Давайте посидим и птиц послушаем… А ты, лишенец, не имеешь права предъявлять претензий. Никому. Тем более уж даме и такой симпатичной… Что, переволновалась? Ничего, привыкай.
        - Пристал как смола,- пожаловалась вдохновленная Дара.- С этими зеркалами еще…
        - А что с зеркалами?
        - Да!..- отмахнулась экскурсоводша, борясь с шедевром парикмахерского искусства.- Наговорил глупостей…
        Сколот встал между ними.
        - Иван Сергеевич, где мой отец?- И уставился Афанасьеву в лицо.
        Актерского таланта тому не хватило, чтобы скрыть чувства, взгляда не выдержал и отвернулся, будто бы услышав птичью трель.
        - Во! Свиристель поет!- И тут же снисходительно заворчал: - Зачем тебе отец? За папину ручку подержаться хочется? По-моему, ты парень самостоятельный. Вон уже со Стратигом силой тягаешься, кто кого… Скажи-ка мне, друг любезный, кто тебя из ловушки вывел?
        - Журавли… Иван Сергеевич, скажи прямо, что ты знаешь.
        - Да что мои знания?- нарочито хохотнул тот.- Это ты у нас теперь ученый. Наелся соли на Таригах, так думаешь, все тебе позволено? Думаешь, Мамонт тебя по головке погладил бы?- Он обернулся к Даре.- Нет, ты подумай - его уже ловушки не держат! Ну и куда его прикажешь спрятать? Может, тебе под подол? Посадишь?
        - Вот еще!- вспыхнула экскурсоводша.- Мне одних суток хватило, так голову заморочил!
        - Но ты же отводила ему глаза.
        - Ничего я не отводила… Он все время сопротивляется. И не знаю, как это делает.
        - А когда в директорскую квартиру водила?
        - Только раз и удалось, да и то он что-то заподозрил. Не думала, что они после Тариг становятся неуправляемыми и вздорными.
        Иван Сергеевич пытливо посмотрел на Сколота, но сказал без укора, с ностальгией:
        - Этот с детства такой, порода, что ли. Думал, у него прошло, а он все еще за отцом гоняется… Знаешь, что этот малой учудил? От матери драпанул на Урал, неделю по горам бродил, а за ним взвод егерей. Отца искал. Едва отловили!
        - Инфантилизм какой-то,- умненько заметила экскурсоводша.- Папенькин сынок!
        - Мамонтенок, одно слово…
        Они разговаривали так, словно были здесь вдвоем.
        - Видишь, от тебя уже Дары отказываются,- подытожил Иван Сергеевич.- Не хотят брать ни под подол, ни под опеку. И куда тебя деть?
        - Не надо меня никуда девать,- пробурчал Сколот.- И опеки не хочу.
        Афанасьев прогулялся по парадному крыльцу, оглядел ободранную колонну, покачал головой:
        - Да… Ты хоть себе представляешь свое положение, отрок? За тобой сейчас гоняются несколько разведок одновременно. Это не считая российских, государственных и частных. А нефтепромышленный комплекс тебя попросту заказал, дюжина киллеров получила аванс. Знаешь, по сколько им выдали за твою драгоценную головенку?.. Пел бы себе в переходе, вдохновлял изгоев. Нет же, начал гусей дразнить, свои гениальные фокусы показывать… Или на Мауре сидел бы, коль попал! Понесло тебя… Зачем сбежал? Куда?
        - Я хочу найти отца.
        Иван Сергеевич осмотрел его, как только что колонну,- Сколот был пыльный, грязный, а кожаные куртка и брюки вытертые и рваные по швам.
        - Ну вот видишь, опять! Кто про что, вшивый про баню… Сюда зачем приперся?
        - Хотел спросить у Стратига…
        - Стратиг сам не знает, где Мамонт!
        - Как это - не знает?
        - А так! У избранных Валькириями свои пути, свои уроки.
        Сколот в его словах услышал зов надежды. Иван Сергеевич что-то знал, что-то не договаривал, поскольку всегда был себе на уме, и это что-то не несло в себе окончательного приговора.
        - Может, оставить все как есть?- вдруг предложила Дара.- Ты же видел, как он от охраны по парку бегал… А они с тепловизорами всю территорию прошли, всех мышей и птичек пересчитали. И за ним гнались…
        - Все равно когда-нибудь поймают,- уверенно заявил Афанасьев.- Он же все время высовывается. Это додуматься надо - на скульптуру залез, чтоб в окошко подсматривать! И как только его охрана не срисовала тепловизором этим самым? Снайпер отработал бы, и рухнул бы, как тетерев…
        - Меня атлет прикрыл.
        - Как это - прикрыл?
        - Скульптура за день на солнце нагрелась, охрана и решила, что от нее исходит тепло. Я с ней слился…
        - Это ему повезло,- отмахнулся Иван Сергеевич.- Слишком умные дураки попались. А сам лопухнется - и труба… Стратиг велел не оставлять в миру ни под каким предлогом. Так что, распрекрасная Марина, придется тебе брать его под свое чародейское покровительство. И напрягать таланты…
        Дара смотрела с кислой снобистской усмешкой. Сколот отвернулся.
        - Напрягаться не нужно, сам управлюсь… Ты бы, дядь Вань, подсказал, в какой стороне искать. В Швейцарии, в Китае?..
        - Я про фому, он про ерему!- уже возмутился тот.- Подскажу - и что? Побежишь в Швейцарию? Или в Китай? Да тебе в пещеры надо зарыться. Замуроваться! И не дышать.
        - А если в самом деле отправить его на Урал?- все еще хотела увильнуть экскурсоводша.- Или ты сам возьми под крыло. Он тебя послушает…
        - За какие такие заслуги? Может, еще и сокровищницу показать? Чтоб он еще что-нибудь вытворил?
        - Знания должны возбуждать разум, мудрость,- все еще умничала Дара.- А тут с точностью наоборот.
        - У кого как,- вздохнул Иван Сергеевич.- У таких знания порождают еще большую дерзость. Я же его с детства помню, на глазах вырос. А тут как же, столько соли съел! Воля, независимость, неповиновение рок у, сам с усам… Ты мне скажи, почему тебе опять втемяшилось отца искать?
        Сколот покосился на Дару.
        - Отец строил специальный полигон для испытания солариса в Соединенных Штатах…
        - О, что вспомнил!.. Ты должен знать: полигон пришлось уничтожить и все испытания отменить.
        - Почему?
        - Отпала потребность.
        - Для чего я одиннадцать лет корпел в пещерах на Таригах? Как это - отпала?
        Афанасьев поморщился:
        - Леш, ты что, не понимаешь? Полигон нужен был, чтоб подразнить американцев. Напрячь их, заставить суетиться. Ну и посмотреть потом, что они в ответ предпримут. Простая манипуляция, политика, одним словом.
        - Соларис тоже, чтоб манипулировать?- мрачно сказал Сколот.- И кого-нибудь искушать?
        - Это ты у Стратига спроси,- увернулся артист.- Только кажется мне, не затем ты вздумал искать Мамонта.
        - Мне тоже так кажется,- поддержала Дара.
        - Что ты там еще замыслил? Признавайся.
        - Мы давно не виделись,- не сразу отозвался Сколот.- Ну и вообще… Недостаток мужского воспитания! Отсюда инфантилизм и прочие огрехи. Она вон лучше знает!.. Может, исправиться хочу, наверстать упущенное?
        - Понятно,- вдруг заключил Иван Сергеевич.- Пойдем прогуляемся по парку. Люблю здесь ночью бродить. Липы и дубы создают контрастный букет, сладости и горечи одновременно. Любопытные ощущения, днем такого не услышишь. Истинное наслаждение… А ты, Дара, завари нам чаю, как я учил…
        Они удалились по дорожке вдоль берега; разогретый за день, парк отдавал тепло и запахи, с ночной реки веяло приятным холодком, тишину нарушали редкие птицы и мыши, шуршащие прошлогодней листвой. Сколот ждал, когда Иван Сергеевич снова спросит, а тот словно и забыл, зачем увел его от посторонних ушей, брел, засунув руки в карманы, и вдыхал вечерний воздух - должно быть, сам ждал неких откровений.
        И дождался.
        - Скажи прямо, дядь Вань… что с отцом?
        Актерский талант у Афанасьева был прирожденный; сказал, глазом не моргнув:
        - А что с ним? Исполняет урок, как заведено. Где и как, нам с тобой знать не полагается. Видишь ли, родитель твой - избранный. Это мы серые и лохматые…
        - Ты что-то знаешь и молчишь!
        - Да на что тебе Мамонт? Ты уже сам с бивнями.
        - Спросить его хочу, что происходит. Почему Стратиг собрался передавать технологию солариса китайцам?
        - Так надо, ему виднее. Поэтому у нас уроки, а у него - миссия государя.
        - Мне встретилась Дара Зазноба… Знаешь такую? Имя когда-то носила - Инга.
        Афанасьев смутился, но сделал вид, что наслаждается воздухом.
        - Ингу знаю… Как же, такое не забывается. Это я ей такое имечко дал - Зазноба…
        - Она сказала - Мамонт.
        - Ну, мы вместе тогда…
        - Зазноба призналась, что отец погиб. Кощеи убили, задушили струной.
        - Информация гнилая, непроверенная!- излишне напористо заговорил лжестратиг, тем самым выдавая себя.- Ух, Инга!.. Тоже, возомнила! За язык тянули ее?
        - Я тянул,- вздохнул Сколот.- Вынудил сказать.
        - Чем, интересно, вынудил?- с намеком спросил Иван Сергеевич, желая облегчить разговор.- Гляди у меня! Знаешь, чем заканчиваются такие похождения?
        - Скажи, что знаешь!
        - Да толком ничего! У китайцев тоже напрямую не спросишь. Им передали тело, якобы из их делегации, по паспорту. Европейской наружности… Но ты знаешь, для них мы все на одно лицо. Впрочем, как и они для нас… К тому же лицо, обезображенное смертью от удушья.
        - Как он попал в делегацию?
        - Исполнял урок, был Страгой Востока. Ну и советником генерального секретаря компартии. Стратиг отправил на усиление. Вот он и усилил Поднебесную… Китайцев могли убедить за определенные уступки. Знаю, как это делается - не захотели ссориться с кощеями. Ну, или уже не нуждались в советнике после экономического чуда. А генетической экспертизы не было…
        - Почему?
        - Говорят, не нашли сравнительного материала. По паспорту он был то ли канадцем, то ли шведом. Он их много поменял, так не знаю. Схоронили с восточными почестями, но по индийскому обычаю. То есть кремировали, и как-то очень уж торопливо.
        - Он в Швейцарии один был?
        - Понял, о чем ты,- встрепенулся Афанасьев.- В том-то и дело, с Дарой. У него Дара была, очаровательная особа с вишневыми глазами. Ты видел у женщин вишневые глаза?
        - Я ее знаю…
        - Знаешь? Откуда?
        - Была с отцом, когда он забрал меня сюда, в музей Забытых Вещей. На испанку похожа, Надежда Петровна звали.
        - И она пропала… Вот это как раз и не дает мне покоя. Ладно, кощеи исхитрились и заманили Мамонта в ловушку. Однажды они проделали это даже с Вещим Зелвой, который все наперед знал… Но взять такую опытную Дару? Не верю… Дары, они же как воздух, как ртуть. Ее схватишь, а она между пальцев. Вроде бы всё, прижал, в кулаке держишь - а глядь, в руке одна пустая шкурка… Эх, если бы ты знал, Леха, какие это змеи! Надежда Петровна и дает мне надежду. Или они сейчас вместе, или Дара его ищет, может, идет по следу, потому до сих пор не объявилась. Если Мамонт жив - она не отступится, все равно найдет и выручит. Даже мертвого не бросила бы, не позволила кремировать. Все равно бы привезла, на руках принесла в соляную усыпальницу. И вот пока его Дара не объявилась, остается надежда… Даже если объявится и подтвердит гибель Мамонта, все равно не поверю!
        Его что-то беспокоило, хотя вокруг не было ни души, да и Валга уже давно держала над музеем обережный круг. Иван Сергеевич то озирался, то останавливался и слушал, приподняв палец.
        - И есть еще одна надежда, мамонтенок,- вдруг проговорил он.- Его могла увести Валькирия. Могла увести и обоих - его и Дару…
        - Куда?- непроизвольно вырвалось у Сколота.
        - В свои подземные чертоги.
        - Если Валькирия увела, значит, он на Урале?
        - Скорее всего, там…
        - Ты искать не пробовал, дядь Вань?
        Афанасьев встряхнулся, вспомнил, зачем вышел на прогулку, и стал усиленно дышать, будто бы наслаждаясь ароматом ночного парка.
        - Если увела, не найдешь. Так что, Леха, не дури, не дергайся. Придет срок - все узнаешь…
        - А где Стратиг на самом деле?
        - Как где? В Китае, делится опытом.
        - По производству солариса?
        - По организации музейного дела… Страги Востока до сих пор нет. Я просился, тоже хотел по следам Мамонта. И Восток знаю хорошо, их подлые нравы… Мне не доверил - испортишь отношения, говорит. А я и в самом деле думал: пошлет, я их живо стравлю с Западом. И пусть хлещут друг друга… Это не от большого ума - месть во мне говорит. Я же понимаю, Восток нам сейчас надо холить и лелеять. Равновесие полюсов…
        - Ты хорошо выучил роль Стратига,- похвалил Сколот.- Слово в слово… По-моему, вы оба - артисты. Только играете на чужой сцене.
        Иван Сергеевич встрепенулся, хотел ответить так же резко, но вдруг задышал увлеченно, принюхиваясь к контрастным запахам цветущей липы и терпкого дуба.
        - Эх, Мамонтенок…- проговорил с тоской.- Знаешь, я построил дом на распутье, целый замок возвел. Думал, буду принимать странников - «тарелочников», снежных человеков… это люди, которые йети в горах ищут. Ну и просто туристов, кого в горы тянет, к чистым речкам, к кострам в тайге… Сначала они и впрямь приходили, но вижу - всё меньше, и меньше. Потом и вовсе перестали. Так, единицы появляются, да и те уже какие-то другие, словно пожеванные, замороченные. Как бы и на тарелку поглядеть охота, и супу бы из нее похлебать… Спрашиваю - где странники? Они говорят - все деньги зарабатывают, новое увлечение… Представляешь, люди перестали искать на земле сакральные места, смотреть в небо, ждать пришельцев с других планет. Перестали верить в чудо и радоваться маленьким радостям. У нас в России исчезли романтики. Вымерли, как мамонты! Оледенение чувств, стылый разум…
        Он обиженно засопел и поежился, словно от холода. Потом огляделся, придвинулся к Сколоту и заговорил полушепотом:
        - Слышал бы ты, о чем мы сегодня толковали с президентом… За содействием к Стратигу пришел! Говорит, мы вычислили, что вы принадлежите к некой влиятельной третьей силе, существующей в России. Дескать, сам-то я не верю, что такая сила есть, но мне советники настоятельно рекомендовали с вами встретиться - вдруг поможете заполучить новые революционные технологии, топливо. Мол, станем его производить, торговать, на земле наступит вечный мир. На любые условия согласны, только поспособствуйте. Н у, я ему про странников рассказал, про «тарелочников» и про пчел. Знаешь, эти насекомые твари, оказывается, берут не только нектар. Думаю - почему взятка нет? Летают все лето, работают без устали, а в улей заглянешь - едва себе на зиму наносили. В чем дело, думаю? Цветы цветут… А они информацию из воздуха получают, и хоть эволюции не подвержены, но на веяния моды живо откликаются. Мед на трассу таскают и там продают. Проезжим. Иные так и зимние запасы снесли. Сидят на обочине и торгуют. Сами, представляешь?..
        - Кто торгует?- переспросил Сколот.
        - Да пчелы!
        - Это как?..
        - Вот, никто представить не может. Я тоже… Пчелы, они же райские твари. Им положено нектар собирать. Ну, еще истину искать, считать звезды, ворон на заборе, летающие тарелки. Нельзя им интегрироваться в общество потребления и торговать. Что станет, если цветы не опылять?
        - Не пойму, мне-то зачем басни про пчел, дядь Вань?
        - Аллегория, балбес! Нет, отдать производство солариса в Поднебесную - мудрое решение.
        - Это не аллегория, это предательство!- Сколот пошел в сторону музея.- Сам говоришь, китайцы сдали Мамонта. А им - топливо? Не ожидал! Отец бы тебе этого никогда не простил!
        - Да что ты понимаешь?- возмутился Афанасьев.- А берешься судить! Предательство!.. Это большая политика, отрок. Если ничего не смыслишь, помалкивай.
        - Соларис китайцы не получат! Сейчас уж точно никто не получит. Ни Запад, ни Восток!
        - Постой! Ты что развоевался?
        - Можешь так и передать Стратигу. Пусть не обольщается. Соларис, кроме меня, никто активизировать не сможет. Твои китайцы в узел завяжутся - не смогут! А я могу запалить его на расстоянии.
        - Леха, погоди!- Иван Сергеевич заозирался.- Что ты кричишь? Развякался, раскипятился… Истеричный стал, как барышня…
        - Меня Стратиг лишил Пути, запер на Мауре! В смирительную рубаху нарядил! Чтоб я не мешал, не путался под ногами вашей большой политики? Только вы напрасно надеетесь от меня избавиться!
        - Мой тебе совет, Алексей… Ищи свою Валькирию, пой песни. Ты человек молодой…
        - Скажи еще - устраивай личную жизнь, семью заводи, детишек рожай!.. Всё, никому, кроме отца, больше не верю! А пока его нет, буду действовать так, как он бы действовал.
        Они оказались под новым, ярким фонарем, и, похоже, его свет смущал и настораживал Афанасьева.
        - Ты что там придумал, Мамонтенок?- Он отошел в тень.- Никаких действий. Сиди пока здесь, среди забытых вещей, в качестве экспоната. Дара прикроет. Ты свой урок исполнил. Изобретательно и со вкусом. С золотыми полтинниками здорово придумал. Переборщил, когда гребни стал девицам раздаривать…
        Сколот резко обернулся:
        - Какой урок? Ты о чем? Я беспутный!
        - Ну ты же знаешь,- замялся Иван Сергеевич.- Даже незаряженное ружье стреляет. Роковая предопределенность…
        - Говори прямо!
        - Стратиг посчитает нужным - скажет,- увернулся Афанасьев, косясь на фонарь,- когда прибудет… А я замещаю его по другой части, по артистической. Уполномочен вести переговоры с высшими государственными лицами.
        - Я ему не верю. И тебе. И всем не верю! Вы все лжете, изворачиваетесь, прикрываетесь политикой. Сами уже как изгои…
        Афанасьев вдруг покрутился, отломил кусок асфальта и метнул в фонарь. Камень попал точно в стекло, но пластмассовая линза выдержала удар. Тогда он взял Сколота за рукав и отвел в сторону.
        - Ладно… Скажу, чтоб ты не наделал новых глупостей. Все, что происходит,- так надо. И не греши на Стратига. Он проводит тончайшую операцию, на живом сердце, можно сказать. Понимаешь?
        - Не понимаю!
        - Тихо!.. Но скажу только то, что знаю. Ты исполнял урок. Да, не совсем обычный, трудный, но это урок. Стратиг точно предугадал твое поведение, реакцию на передачу солариса в Китай. Надо было пробудить внутренние токи, подвигнуть Восток к новому экономическому толчку. И одновременно возбудить Запад, отвлечь его от бесконечных войн за нефтяные поля, сделать агрессию бессмысленной. Вывести из-под гибельных ударов арабский мир. Поэтому в Москве появился неведомый одинокий гений с реальными образцами топлива и алхимической лабораторией.
        - А сказать об этом было нельзя?- язвительно спросил Сколот.- Чтоб я исполнял урок осознанно? Надо было лишать Пути…
        - Нельзя,- отрезал Афанасьев.- Только лишенец способен на естественное поведение. Ты не артист, и никогда бы не смог сыграть в предполагаемых обстоятельствах. А тебе удалось даже больше, чем Стратиг задумывал. Он полагал, ты станешь искать свою Валькирию и петь в переходе. Твои песни и так заметно возбуждали изгоев. Но запущенные в оборот золотые и серебряные монеты ускорили процесс вчетверо. Все пришло в движение! Даже возник технопарк в Осколкове. А самое главное, чего никто не ожидал,- ты всполошил изгоев, впрыснул адреналин своими опытами. Удачно вброшенная легенда о гении пробудила интерес к алхимии, заставила поверить в чудо. Конечно, от этого несет ветхой стариной, начнут искать рецепты золота, да и пускай. Как раз по их средневековым нравам… Но изгои будут искать! А когда они ищут, рождается дух романтизма, без которого России не выжить. Но ты слишком увлекся поисками Валькирии и перестарался с венцами из драгметаллов. По сути, раскрылся, стал реальным героем, показал к себе путь. У кощеев появился шанс выйти на тебя. И ты чуть не провалился…
        - Соларис в Китае?- перебил Сколот.- Мне очень важно знать.
        - Вот это не известно,- признался Афанасьев.- Полагаю, да, если Стратиг там… А вот похищали топливо из твоей квартиры под его контролем. Только непонятно, отчего случился пожар в Осколкове…
        - Если я исполнил урок, с меня можно снять смирительную рубаху и повязку…
        - Пока нет. Я же раскрыл тебе то, что не имел права раскрывать! По старой дружбе. Не подводи меня.
        - Может, по старой дружбе скажешь, где отец?
        Он помялся, что-то взвесил. Сколот взял его за бороду:
        - Говори!
        Афанасьев осторожно высвободился и расправил растительность на подбородке.
        - Слово даешь сидеть здесь и не дергаться?
        - Он жив?
        - Жив… Но в плену, понимаешь? Был тайным узником тюрьмы в Гуантанамо. И хоть Куба - наша любовь, да не достать его было никак…
        - Где он сейчас?
        - В такой же тюрьме. Но поближе, в Европе.
        - Где точно?
        - В Румынии.- Афанасьев несколько минут шел молча, с опущенной головой и, казалось, вообще не дышал. Потом спохватился, огляделся и сказал по секрету: - Китайцы его сдали, я так думаю. По их законам руководителя делегации к стенке бы поставили враз. За гибель советника. А он не только жив и здоров - снова в Швейцарию нацелился… Эх, если бы удалось вытащить Мамонта!..
        - Давай вытащим?- предложил Сколот.
        - И думать не смей!- отрезал Афанасьев.- А все, что узнал от меня,- забудь. У тебя есть урок, исполняй. Мамонта и без тебя вызволят.
        - Кто?
        - Вот, сказал на свою голову! Теперь ты не отстанешь… Есть кому вызволять! И не вздумай соваться - все дело испортишь, лишенец. Сиди в музее. А я Дару попрошу, чтоб нашла тебе достойное занятие.
        - Дядь Вань, ты куда сейчас?- с надеждой спросил Сколот.- Может, возьмешь с собой? Ну что мне здесь торчать?
        - Эх, Леха, Леха,- по-прежнему не оборачиваясь, вздохнул тот.- Повинуйся року! А мне на место надо. Сейчас вот надышусь и тронусь в дорогу.
        - Куда?
        - На пасеку, куда еще. На свой Перекресток Путей…
        - У тебя там… место?
        - Можно сказать, твой урок исполняю…
        На востоке в тот час чуть обозначилась встающая полоска зари…

19
        На выезде из Варны, возле той самой остановки автобуса, откуда Корсакова забрала полиция, на проезжую часть выскочила длинноволосая красавица с голым животиком и призывно замахала рукой.
        - Не останавливайся!- испытав внезапное беспокойство, приказал Марат.- Поехали!
        - Почему?- Симаченко уже сделал стойку.- Гляди какая! И сама хочет прокатиться… Прихватим!- И затормозил прямо у ее длинных ног.
        В следующий миг задние дверцы резко распахнулись и в салон заскочили двое в белых майках, сжав Корсакова с обеих сторон. Но более возмутило поведение капитана: он выскочил из машины и уступил водительское место третьему, в такой же майке.
        - Эй, ты куда?- запоздало крикнул Марат капитану.
        - Он поедет на другой машине,- по-английски сказал тот, кто оказался за рулем.- С девушкой.- И обернулся.
        Это был «адвокат»!
        - Добрый день!- весело и миролюбиво произнес он.- Все в порядке, не волнуйтесь. Управляющий вам изрядно надоел, я вижу.
        Все это напоминало самый обыкновенный захват, хотя Симаченко выходил из машины добровольно.
        - Что это значит?- Марат отпихнул плечами потных, разогретых на солнце, мужчин.
        - Наша яхта стоит в Каварне,- объяснил «адвокат».- А вы знаете, кто у нас на борту?.. О, это сюрприз! Вам понравится.
        Корсаков почему-то подумал о Роксане, но ничего не спросил, чувствуя неприятную ломоту в пояснице.
        - Почему не интересуетесь, какой?- все еще веселился «адвокат». Машина тронулась с места.- Или догадываетесь?.. Да, не стану томить. Это ваша жена!
        Марат сразу не поверил - смущало поведение партнеров и капитана, в очередной раз организовавшего подставу. Однако легкая надежда, как и он, зажатая с двух сторон, все же оставалась.
        - Как вы ее нашли?- спросил Марат.
        - Представляете, не мы - она сама обратилась за помощью.
        - Почему к вам, а не в полицию?
        - О, полиция!.. Полиция в таких маленьких странах ведет полусонный образ жизни. Как говорят у вас, в ротовых полостях здешней полиции мухи занимаются сексом! Наверное, по-русски это звучит короче и выразительней, не так ли?
        Марату хотелось сказать, как это звучит по-русски, однако поддерживать веселую болтовню «адвоката» мешала тревога, которую он чуял позвоночником. Этот балагур между тем гнал машину с высокой скоростью, и по тому, как впивался взглядом в дорогу, было ясно, что испытывает напряжение от слишком быстрой езды.
        - Признаюсь, все произошло случайно,- продолжал он усыплять бдительность пассажира.- Вы не отвечали на звонки, и господин Чюрайтис встревожился… Когда я пришел в Белый домик, обнаружил там вашу жену, весьма обеспокоенную вашим отсутствием.
        - Она оказалась дома?
        - Да, вернулась утром, а вас нет!.. И не захотела оставаться одна. Выглядела очень несчастной и беззащитной… Я пригласил ее на нашу яхту. Она согласилась. Поверьте, ей там очень удобно.

«Адвокат» упорно не спрашивал, где он отсутствовал четыре дня, хотя должен был спросить в первую очередь. Обязан был! И Корсаков, вспомнив, что с ним произошло, заготовил версию полной потери памяти. Если здесь везде говорят, будто подобное уже случалось и случается с русскими, то партнеры конечно же об этом тоже слышали и в амнезию скорее поверят. Тем паче так и было. Единственное, придется рассказать о герцогине Эдинбургской, что она явилась вскоре после их встречи, купалась в бассейне, пила с ним коньяк - партнеры, вероятно, и о ней знают. А когда он ушел в Ботанический сад искать жену, эта гостья исчезла - Симаченко подтвердит.
        Возможно, уже подтвердил…
        - Ваша жена помогала нам искать вас,- продолжал «адвокат».- Вы счастливый мужчина, господин Корсаков. Впрочем, я слышал, все русские женщины преданы своим мужьям и готовы жертвовать ради них своими удобствами, терпеть лишения… Национальная черта характера. У вас даже еще не приняты брачные контракты! Ваши браки скрепляет любовь, как в старину. Живете, советуясь лишь со своими чувствами… Как звучит пословица? Совет да любовь?
        - Это не пословица,- заметил Марат.- Это пожелание новобрачным.

«Адвокат» будто бы беззаботно рассмеялся, тогда как его молодцы, зажимающие пленника плечами, хранили равнодушно-серьезный вид, и нехорошие предчувствия всё сильнее холодили позвоночник. Адвокат заговаривал Марата, отвлекал от размышлений и оценки ситуации - способ известный: притянуть добычу на свой голос, разглагольствуя об общих пустяках, переливая из пустого в порожнее. Чтобы сидел и не прыгал, не сосредотачивался, не готовил отмазку, не оттачивал аргументы. И время от времени при этом проверять внимание, задавая глупые вопросы - слушает ли, в масть ли ответит?..
        Так палач забалтывает приговоренного, рассуждая о погоде, народных приметах предсказания дождя, изображая весело-ворчливое, беззаботное настроение. И не потому, что чего-то опасается,- из любви к своей профессии и сострадания к жертве. Они ведь тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо.
        Корсаков умел обманывать полиграф и отлично знал, как это делается…
        - Кстати, а как назвалась моя жена?- будто бы между прочим спросил он.- Каким именем?
        У «адвоката» на все был ответ.
        - Как? Странный вопрос, господин Корсаков… Разумеется, Роксаной. Это ее псевдоним. Иначе не могла назваться - она профессионал.
        - Сама сказала - псевдоним?
        - Нет! Ну неужели вы подумали, будто мы не знаем ее настоящего имени? Ее зовут Юлия, верно? И жена она вам только по легенде.

«Адвокат» сделал длинную паузу - чтобы он смог переварить информацию и понять, с кем имеет дело.
        - Умница,- похвалил Марат.
        Впервые у него появилась реальная надежда, что Роксана в самом деле находится на яхте партнеров. И скорее всего, под давлением либо под воздействием спецсредств проговорилась.
        Или уж тогда крыша в технопарке Осколково течет по полной программе…
        Безумным, беспомощным состоянием Роксаны, несмотря на ее ясновидение, могли воспользоваться дважды: сначала герцогиня Эдинбургская, выпытав всё где-то в покоях королевы, затем партнеры, заманив на яхту.
        - Да, такие женщины в разведке - большая редкость,- как-то многозначительно оценил «адвокат».- Особенно в ее юном возрасте…
        Он приготовился разглагольствовать на эту тему долго, но у него в кармане тревогу сыграл телефон. «Адвокат» разговаривал коротко, односложно, после чего добродушно признался:
        - Господин Чюрайтис беспокоится… Кстати, насколько мне известно, из местных блюд вам нравится баранина в винном соусе, не так ли? Повар на яхте уже зарезал молодого ягненка. Мы сегодня отметим ваше счастливое возвращение. По русскому обычаю, с возлияниями, застольными песнями и плясками… А почему у вас на праздниках такие печальные песни и отчаянные пляски, когда нужно просто веселиться?
        - Национальная черта характера,- отозвался Марат.- Загадка русской души.
        - Да, хотел спросить!- спохватился «адвокат».- Разумеется, если это секрет, то можете не отвечать… Марат - это ваше настоящее имя? Или тоже псевдоним?
        Это был псевдоним, впрочем как и фамилия, принятые так давно, что он редко вспоминал, как его звали на самом деле.
        - Настоящее,- однако же сказал Корсаков.
        - Странно звучит… Оно не русское?
        - Меня назвали в честь Марата Казея.
        - Кто это? Впервые слышу…
        - Мальчик, Герой Советского Союза. Погиб в борьбе с фашистами.

«Адвокат» на мгновение оглянулся и, выдержав паузу, заключил:
        - Это известно… Даже советские дети вели себя достаточно мужественно в борьбе с фашистами.
        И видимо, посчитал, что забалтывать пассажира больше не требуется, тем более на горизонте уже показалась Каварна.
        Яхта партнеров стояла среди прочих, причаленных к временному пирсу, и ничем не выделялась среди других, если не считать выспренного названия - «Одинокая». Молодцы выскочили из машины и одновременно по-холуйски открыли обе дверцы. Корсаков вышел в левую, в сторону яхты, и тут увидел, что на пирсе остановился еще один автомобиль, из которого, потягиваясь, выбрался Симаченко, а за ним - девица, что голосовала на остановке. Они явно были давно знакомы, иначе бы он увивался вокруг и распушал хвост. Только сейчас это уже не имело значения… Важнее было, пойдет ли он на яхту. Или останется на берегу.
        - Прошу!- вежливо пригласил «адвокат», пропуская Корсакова вперед.
        Марат поднялся на борт, и перед ним оказался матрос в белой майке, который услужливо повел его на корму.
        Симаченко с девицей тоже взошли на палубу, и «Одинокая» в тот же час отвалила от пирса. Двигатель работал неслышно, судно двигалось без толчков, и, если не смотреть на воду, создавалось впечатление, будто оно стоит на месте.
        - Сюда!- сказал матрос и отворил дверцу к крутой лестнице.
        Корсаков спустился, и тут перед ним очутился Чюрайтис.
        - О, господин Корсаков!- обрадовался он.- С прибытием на «Одинокую»! Как добрались?
        Судя по радушности, капитан не врал: такие гостеприимные партнеры рассчитаются сполна…
        - Спасибо, хорошо.- Марат покосился на молодцев, шедших сзади.
        Чюрайтис взялся за ручку двери каюты.
        - Конечно же вам не терпится увидеть жену?
        - Желательно бы,- сдержанно произнес Корсаков, впившись взглядом в его руку.
        - Вход?те.- Он откатил раздвижную дверь.
        Пространство каюты было настолько тесным, что не спрячешься.
        Роксаны не было…
        Зато за спиной вплотную стояли Чюрайтис и пара молодцев.
        - Располагайтесь,- предложил он.- Роксана сейчас придет. Она в своей каюте.
        Он врал! Ибо великодушие в его глазах сменилось холодностью палача, размышляющего о погодных перипетиях.
        Корсаков все-таки ожидал допроса, какой-нибудь разборки относительно его ночного звонка, давшего сигнал на доставку узника из тюрьмы Гуантанамо в местечко Олтеницы. В лучшем случае, он надеялся, что неведомого отца гения все же привезли с Кубы, но встреча его с сыном не состоялась по каким-то причинам. И теперь с него спросят за обман, за то, что дал ложный знак, заставил спешить, нарушая их определенный регламент. При таком раскладе оставался шанс поправить дело, например в присутствии партнеров добиться вразумительного ответа Сторчака, когда сообщат информацию и вынудят Алхимика явиться к месту встречи. И пока она не состоится, можно даже перетерпеть и побыть под надзором молчаливых, воняющих селедкой, мускусных молодцев…
        Чюрайтис не оставил никаких надежд.
        - Ваши люди похитили нашу «золотую акцию»,- проговорил он, почти не разжимая истончившихся, посиневших губ, словно чревовещатель.- И сдали вас. Ваша жизнь сейчас ничего не стоит.
        Это был приговор.
        У Корсакова вдруг отпало желание защищаться, чего он никогда не испытывал. Это не было отчаянием, равнодушием к собственной судьбе либо психологическим сломом, толкающим самоубийцу взять в руки пистолет или набросить себе удавку на шею; желание жить еще теплилось, еще тревожно семафорил инстинкт самосохранения, однако трезвое и отчетливое осознание того, что это уже сейчас невозможно в принципе, оказывалось сильнее, чем бессмысленные потуги ее, жизнь, отстоять.
        Но при всем том сработал вбитый в голову еще в Высшей школе КГБ закон чекистской чести - не сдаваться, ничего не признавать, не соглашаться и все отрицать.
        - Не понимаю, о чем вы говорите,- с достоинством сказал Марат.
        Наверное, партнер тоже знал о подобном воспитании кадров или в его школе были те же правила.
        - Не нужно строить из себя героя,- как-то формально вымолвил он.- Вы не мальчик Марат Казей. Всё вы прекрасно понимаете!
        Следовало бы независимо усмехнуться, однако не получилось - мышцы лица не слушались, сигнал крайней опасности достиг подсознания, и теперь его глубоко скрытая внутренняя суть противилась близкой смерти. Она, эта суть, не умела противостоять детектору лжи…
        - Где моя жена?- холодно спросил Корсаков.- Приведите ее сюда, и тогда я стану говорить с вами.
        Но и на такую уловку Чюрайтиса уже было не поймать.
        - Вашу жену зажарили!- плотоядно ухмыльнулся он.- В винном соусе, вместо ягненка. И съедим на ваших глазах.
        - Приятного аппетита,- пожелал Марат, теперь точно убедившись, что Роксаны на яхте не было.
        Чюрайтис еще на что-то надеялся - может, на предсмертную исповедь, зная русские обычаи покаяния.
        - Вас сдали ваши же люди. Они вас подставили под удар. Нет смысла защищать их. Теперь это не в ваших интересах!
        Вероятно, партнер посчитал, что Корсаков каким-то образом принадлежит к тем, кто похитил их «золотую акцию», вынутую из кубинского банка - тюрьмы в Гуантанамо. То есть что он заодно с внучкой румынской королевы. Марата подмывало поиздеваться над ним, прикинуться тайным заговорщиком, напустить ясновидческого, прорицательского тумана, благо что полубезумные речи Роксаны не забылись. Перефразируя ее или в точности цитируя, можно было еще четверть часа упражняться в бессмысленном диалоге. И чуть-чуть оттянуть финал.
        Однако вкупе с мышцами лица уже каменели бесплотные мышцы души, трепещущей перед неминуемой смертью, и все, что шло от ума, не повиновалось.
        - Кончайте скорее,- по-русски сказал Марат, опасаясь умереть раньше смерти.- Чего тянете? Ножом в спину - и за борт…
        Прибалту даже переводчик не понадобился - понимал, сучий сын…
        - Вы знаете, как умрете?- однако же по-английски спросил он.
        - Знаю… Труп выбросит на камни в безлюдном месте.
        - Нет, вы не знаете!- восторжествовал Чюрайтис.- Принесите гитару!
        Гитара была у них где-то недалеко, принесли быстро.
        У партнера отчего-то заблестели глаза. Он ударил несколько раз по струнам, послушал звон и стал настраивать - щипать одну, басовую, и раскручивать колок на грифе…

20
        Экскурсоводша не один день придумывала достойное занятие Сколоту. Сначала хотела поставить его смотрителем в зале зеркал - это чтобы научил ее считывать информацию. Потом спохватилась - дескать, слишком людное место, крупный план: близко увидят, узнают,- и отправила присматривать за пасекой, ибо без Стратига пчелы оказались бесхозными. Сколот не успел сосчитать ульи и принять беспокойно гудящее хозяйство, как Дара вернула его, велела надеть оранжевый спасательный жилет и послала на пристань, вроде как швартовым матросом и заодно смотрителем потемкинской лестницы.
        Выстроенный наскоро причал возле музея словно магнитом притягивал туристические теплоходы, и они чалились в день по несколько, народу сразу прибыло. Сколот ловил концы, сброшенные с судов, привязывал за кнехты, после чего сопровождал пожилых дам, девушек на каблучках и детей до музейного крыльца: железобетонные ступени лестницы помимо всяких законов физики «играли» на солнцепеке. Утром они выгибались в сторону воды, норовя столкнуть поднимающихся обратно в реку, а вечером круто задирались к берегу, чуть ли не становясь дыбом и непроизвольно вынуждая спускающихся туристок приземляться на пятую точку. И только в ночные часы, когда никто не ходил, они выравнивались и обретали первоначальный вид.
        Среди многоголосого гомона он все чаще стал слышать сначала финскую, потом немецкую и английскую речь. А вскоре и вовсе подвалило иностранное судно, шедшее по пути из варяг в греки, и словно пробило пробку: заморские туристы стали являться каждый день. Дара с удовольствием тараторила на разных языках, водя экскурсии, вид забытых вещей заметно преображал пестрые толпы, и если они вваливались в музей галдящей, смеющейся оравой, то выходили уже тихими, задумчивыми, и в оловянных, искушенных и жаждущих развлечений глазах появлялась еще легкая, как весенняя зелень, светлая печаль.
        У Сколота, взиравшего на их корабли, созрела мысль, как можно скоро и без лишних хлопот добраться для начала до Германии. Тем паче принесло попутный круизный лайнер с эстонской командой и питерским речным лоцманом. Он-то и рассказал швартовому, что немцы второй месяц в пути, изрядно притомились от путешествия по России и сейчас возвращаются домой, в Росток. Казалось, оттуда до Румынии уже рукой подать…
        Первая попытка проникнуть на борт не удалась, команда несла бдительную охрану, а туристы так спешили, что экскурсия в музей заняла у них всего около часа, тогда как иные суда оставались у причала даже на ночь и пассажиры допоздна потом бродили по парку. Немцы торопливо загрузились на свой теплоход и на ночь глядя отвалили от пристани, однако белоснежный новенький красавец изрыгнул тучу черного дыма, порыскал носом по сторонам и скоро вновь потянул к причалу. Пришвартовывать его уже пришлось вручную, двигатели заглохли, и сошедший на берег лоцман сказал, что они недавно заправились и, верно, попалось плохое топливо.
        Интуристы еще надеялись на скорое отплытие и бродили только по причалу, однако потом было объявлено, что судно встанет у музея по крайней мере до утра - будут сливать солярку и заправляться новой, которую привезет танкер-заправщик. Пассажиры поругали эстонскую команду, российское топливо и разгильдяйство, разбрелись по парку, началось хождение туда-сюда, и Сколот, сбросив яркий жилет и пользуясь темнотой, проскочил на борт. Там он забрался в спасательную шлюпку, затянутую брезентом, и преспокойно уснул. Где-то заполночь к судну подчалился заправщик, и между капитанами возник скандал, подогреваемый пассажирами: солярка в баках лайнера оказалась превосходного качества, и никакие претензии не принимались. И верно, двигатели тут же запустились, туристов собрали, пересчитали по головам и отчалили.
        Эстонцы, исправляя свой промах, старались больше не ударить в грязь лицом, вели судно и ночью, и туманным утром, и днем шли полным ходом, не приближаясь к пристаням. Тем более на борту был опытный лоцман, поэтому они не беспокоились по поводу маршрута, фарватера и глубин, мечтали скорее сойти на родной берег: в Эстонии ожидалась замена команды. Ошалевшие от долгого путешествия по бесчисленным речным системам и просторам, немцы тоже успокоились, бродили по палубе, пили пиво в ресторане, намереваясь к концу следующего дня войти в Ладожское озеро, потом в Неву и провести последнюю ночь на российской территории в непокоренном Ленинграде. А там уже Финский залив, Балтийское море и путь в Росток.
        Сколот слушал их голоса, мечты, истории, шутки и ориентировался по произнесенным командой или пассажирами названиям, поскольку, приподнимая край брезента, видел лишь воду, либо далекие полоски суши. Один раз только берег оказался совсем рядом, да и то в виде стены шлюза. Он отсып?лся за все бессонные ночи, а все остальное время готовился к штурму секретной тюрьмы в Румынии, которую еще предстояло отыскать. Правда, отвлекали и сбивали с мыслей влюбленные парочки, страдавшие от бессонницы и предчувствия скорого расставания. Незримые женщины даже плакали, мужчины клялись, и все равно становилось печально, поскольку Сколот вспоминал Роксану. Особенно когда в памяти всплывали ее полубезумные слова признаний, раскаяния, он так распалял себя, что вдруг начинал верить - она и есть Валькирия! Только утратившая память, по сути, такая же лишенка, как и он. И это он должен был узреть! Но ждал каких-то иных слов, действий и в результате оттолкнул…
        Были мгновения, когда он готов был спрыгнуть с корабля и броситься на ее розыски, если что, вернуться на Мауру, дождаться там Дару Зазнобу и спросить о судьбе Роксаны. Однако в это время на почти зажившей ладони начинала кровоточить рана, оставленная зубьями золотого венца, и это неожиданно приводило в чувство. Богиня не могла опуститься до земных страстей…
        Однако к вечеру лайнер почему-то не вошел в Ладожское озеро, а вновь оказался у шлюза, и в команде возник спор, откуда он взялся. Лоцман стал ругаться - де-мол, часа два назад повернули не в ту протоку, теперь надо возвращаться. Чтобы не будоражить нервных туристов, плавно развернулись и, благо были дождливые вечерние сумерки, двинулись в правильном направлении. Сколот сразу же навострил уши: случайный уход с маршрута мог означать многое и понятное только ему, однако команда успокоилась, голос лоцмана вообще пропал, а за бортом спасательной шлюпки плескался бескрайний водный простор - значит, все-таки вышли в Ладожское.
        К полуночи отоспавшиеся немцы облачились в боевые туристические доспехи и организованно выдвинулись из кают на палубу - покорять Ленинград. Впереди и в самом деле светились огни города, однако прошел час, другой, а этот призрак все отодвигался вдаль, и среди пассажиров возник ропот. Многие отчаялись и ушли спать, остались самые терпеливые и любопытные, и все равно, когда рассвело, на палубах маячили только одинокие парочки.
        Сколот выглянул из-под брезента и замер: давая гудки, лайнер причаливал к пирсу, а над зданием речного вокзала ясно читалось название - Череповец…
        Восторг проявляли только влюбленные - круизный роман продолжался! Все остальные сначала пришли в ярость, но потом кто-то крикнул, что всё это русские шалости турагентств, оригинальный способ развлечения интуристов - менять вывески. На самом деле это Ленинград, то есть по-старому Петроград или по-новому Санкт-Петербург. По-новому-старому! Просто Россия все время вводит немцев в заблуждение - привычка такая осталась с войны. Самые смелые и сбитые с толку туристы полезли на берег, однако атака быстро захлебнулась, десант вернулся на корабль подавленным и обескураженным. Оказалось, и в самом деле Череповец, город металлургов, который находится далеко от Балтики и стоит на Рыбинском море. Команда в это время то ли попряталась, то ли бежала, то ли заговорила по-русски: по крайней мере, эстонская речь с палуб исчезла. У женщин начиналась истерика, мужчины требовали на борт консула, искали лоцмана, жаловались, что в России не подписаны реки, то есть нет указателей, грозили судом и неустойками.
        Сколот единственный знал, что происходит, и еще знал, что побег не удался, ибо то же самое случалось с электричками, поездами и попутками, когда он добирался в Великий Новгород, и речной транспорт не стал исключением. Теплоход простоял в Череповце до вечера, эстонскую команду сначала допросили, каким путем они провели судно в Рыбинское водохранилище, потом сняли с рейса для дальнейшего разбирательства. Из Германии доставили самолетом свою, немецкую, однако же лоцмана взяли местного, поскольку питерский попросту сбежал. Какая-то комиссия обследовала навигационное оборудование, сделала положительное заключение, после чего судно отвалило от пристани. У Сколота снова появилась надежда, что на сей раз пунктуальные немцы непременно доведут его до Ростока. О воде и пище он не заботился, поскольку всего этого добра в спасательной шлюпке было достаточно.
        На сей раз корабль пошел по Волго-Балтийскому каналу, сопровождаемый строгим надзором истомленных пассажиров, с радостью возвещавших, какой населенный пункт или географический объект пройден. Лайнер благополучно миновал Белое озеро и одноименный город на его берегах, под аплодисменты вошел в Онежское и наконец в реку Свирь. Добровольные лоцманы из числа туристов бегали по палубам с картами и вроде бы снова испытывали радость от круиза, обсуждая, сколько евро будет выплачено каждому за задержку в пути по вине эстонской команды. Погода установилась хорошая, тихая, поэтому немецкая команда повела судно не по обводному каналу Ладоги, а озером, по предполагаемой «Дороге жизни», некогда соединявшей блокадный Ленинград с большой землей - будто бы это входило в задачу круиза. И вновь загрустили и даже заплакали, предчувствуя скорую разлуку, женщины, кому посчастливилось встретить свою любовь на борту этого судна. Слезами своими они вселяли уверенность, что теперь-то уж Сколот достигнет Германии.
        И тут Ладога показала свой коварный нрав: недалеко от входа в Неву начался шторм, в общем-то пустяковый для морского лайнера, но осторожные немцы все-таки вошли в обводной канал и далее двинулись по нему. А потому как время поджимало, остановку в Питере отменили и взяли курс сразу в Финский залив. Туристы посмотрели на огни города и на разведенные мосты с борта теплохода, после чего преспокойно улеглись спать. Однако ни капитан, ни команда, ни тем более добровольные лоцманы не смыкали глаз до самого утра, и поскольку в заливе тоже было неспокойно, шли вдоль берега. Сколот слышал, как проходили Сосновый Бор, Нарву, затем Кохтла-Ярве, и скоро ждали Таллин - первый настоящий европейский город за пределами бестолковой России, где даже реки напоминают неведомые марсианские каналы, текут неизвестно куда и даже имеют перекрестки, как на дорогах,- кто-то из туристов сам наблюдал подобный феномен.
        Когда же к исходу дня заговорили, что на горизонте показались огни и башни столицы Эстонии, где предполагалась короткая остановка на заправку судна, Сколот высунул голову и увидел сначала Софийский собор, а затем стены новгородского детинца с башней под названием Кокуй. Должно быть, команда тоже разглядела незнакомые очертания города, застопорила ход, промаргиваясь и пережидая шок. Лайнер еще некоторое время по инерции двигался вперед, затем стал медленно сноситься течением назад. На палубах повисло пугающее безмолвие. После чего тишину прорезали истерический крик, громкий всплеск воды и голос, извещающий, что человек за бортом.
        У кого-то из туристов не выдержали нервы.
        В воду полетели спасательные круги, лестницы, матросы спустили одну из шлюпок, однако утопленника не обнаружили. Двигатели наконец-то включились и стали подгонять лайнер к пристани с белой потемкинской лестницей в гору. На воду пошла еще одна шлюпка, висящая рядом, потащили акваланги, и Сколот не стал более искушать судьбу, открыто выбрался из своего убежища, толкаясь среди молчаливых, окаменевших туристов и путаясь под ногами мельтешащих матросов, сбежал на нижнюю палубу, после чего беспрепятственно спрыгнул на причал. И еще успел поймать брошенный с борта конец.
        - С прибытием, лишенец,- язвительно проговорила Дара, ожидавшая, когда пришвартуется судно.- Не хочешь ли осмотреть экспозицию нашего музея Забытых Вещей? Могу предложить специальную, углубленную экскурсию с лекцией о тайнах серебряных зеркал.
        Суицидного немца наконец извлекли из воды, однако он рвался назад, в Волхов, и кричал, что желает навек остаться в этой таинственной стране. Его безумные вопли подстегнули парочку влюбленных, которые спрыгнули на пристань и подступили к Даре, требуя политического убежища - мол, нигде более они не будут так счастливы, как в России, где можно потеряться в пространстве и времени, а это и есть настоящая любовь, ныне относящаяся к категории политики.
        Экскурсоводша пыталась втолковать им, что обращаться следует к властям, что она не уполномочена решать подобные вопросы, но готова показать им забытые вещи, выставленные в экспозиции музея в зале отношений мужчины и женщины. Влюбленные были согласны на всё и побежали вверх по лестнице, невзирая на призывы своих соотечественников одуматься и не терять рассудка. Никто более не рискнул спуститься на берег, да и команда не позволила бы сделать это. Сколот поплелся следом за парочкой, а лайнер еще некоторое время постоял у причала, давая длинные гудки, словно заблудившийся в лесу грибник, после чего отвалил и взял курс вниз по течению.

* * *
        Возвращение в музей, конечно, расстроило Сколота, но не до такой степени, чтобы ввергнуть в отчаяние. Убедившись в очередной раз, что бежать с завязанными глазами да еще в смирительной рубашке бессмысленно, он задался целью любым способом от них освободиться, а выход был единственный - найти общий язык с Валгой. Иногда престарелая Дара подменяла сиделку в зале времени, где стояло и висело множество самых разных старинных часов, и большая часть из них не ходили. Улучив момент, когда схлынут туристы, Сколот наведался в этот зал и напомнил Валге о давней просьбе - починить часы, точнее восстановить утраченный бой.
        Дара показала ему высокие напольные часы с четырьмя гирями.
        - У них звон был мелодичный. До сих пор в ушах стоит. Запустишь - так и быть, сниму наказание. Ты ведь ради этого вызвался?
        Сколот вскрыл корпус, добрался до механизма боя и тут обнаружил, что струны и молоточки в часах отсутствуют. Все остальное есть, а самого главного, что издает звук, нет, и восстановить мелодию практически нельзя, ибо сам он боя никогда не слышал, подобных часов больше нет, а извлечь гармонию звуков из слуховой памяти Валги невозможно! Невозможно даже попросить ее напеть, наиграть мелодию, настучать хотя бы примерный ритм, поскольку старуха глуховата, в последний раз слышала часы полвека назад и воспроизвести бой не в состоянии, впрочем как и узнать мелодию, даже если удастся ее подобрать, испробовав бесконечное число вариаций.
        Можно было признаться в этом сразу, оставить бесплодные попытки, и все-таки он остался в зале времени на всю ночь и попробовал сконцентрировать свое желание до критической массы, что всегда приносило положительный результат. Однако проверенный способ в этом случае не годился - тончайшая материя чужой памяти, тем паче слуховой, не подлежала управлению, ибо не поддавалась прямому воздействию извне и не могла войти в совокупление с чувствами.
        Неуправляемые материи существовали и относились к явлениям невещественным, как например, обережный круг, вознесенный чьей-то волей над оберегаемым, или проклятие, наказание в виде лишения пути, или любовь.
        Сколот закрыл корпус часов, поставил их на место и, не дожидаясь Валги, ушел сдаваться на милость научной сотрудницы музея. А та, явно сговорившись с престарелой Дарой, потребовала исполнить обещание и в тот же вечер повела его в зал зеркал.
        Несмотря даже на ночную темень, там всегда были серебристые сумерки, при которых отчетливо виделись окружающие предметы, а если приглядеться, то и собственное отражение. Пожалуй, добрая полусотня расставленных и развешенных зеркал, в том числе и кривых, многажды переламывали незримый свет, падающий из окон, усиливали и рассеивали его по всему пространству зала.
        Как только музей закрывался - а в связи с туристическим сезоном это происходило поздно,- Сколот в сопровождении Дары являлся сюда и, не зажигая света, кружился в этом тусклом серебре, заглядывая в зеркала под разными углами.
        Они в самом деле хранили тысячи отражений - от мастера, который, проверяя качество, заглянул первым, и до последней туристки из тех, коим нравилось любоваться собой в старинном мутноватом стекле либо подурачиться перед потешными кривыми зеркалами. Но эта бесконечная череда отраженных лиц, запечатленная восприимчивым металлом, не открывалась, как книга, не поддавалась никаким самодельным ухищрениям. Сколот пробовал проникнуть в тайну зеркал, глядя в них в разное время суток, при прямом и косом солнце либо вообще в полном мраке, притаскивал лазерные указки, инфракрасные лампы, даже кварцевую ставил - все, что оказывалось под руками. Делал это по принуждению, чтобы отвязаться от назойливой Дары: будто бы проводил опыты по управлению неподдающейся материей и сетовал на то, что выставленные зеркала слишком избалованы вниманием публики, затерты взглядами, перенасыщены, перегружены информацией, и оттого «зависают», как компьютеры. И осторожно при этом намекал, что, дескать, пора бы сменить экспозицию, вынести из запасников другие, а эти поставить на отдых. Дара проговорилась однажды, что в подвалах
музея, согласно описи, есть еще два десятка особо ценных зеркал с богатым историческим прошлым, и есть даже совсем древние, серебряные и бронзовые, изготовленные будто бы персидскими мастерами. Однако без ведома директора нельзя ничего менять, да и входить в хранилище под флигелем может одна лишь Валга, назначенная главной ключницей музея. После того как Сколот выпустил из подвалов Белую Ящерицу, все окна замуровали кирпичом.
        Сколот не занимался секретами вещественной сути отраженной реальности и соприкоснулся с ней единственный раз, когда искал способ контроля за использованием готового солариса. Активизатор топлива должен был узнавать только его, то есть следовало ввести в память личные параметры, и чтобы не изобретать велосипед, он попросил одного из своих однокашников сделать соответствующий блок такого прибора. Этот сколот занимался вопросами хранения и передачи информации, и для него подобная задача была простейшей - по крайней мере, так показалось. Он принес крохотную серебряную пластинку, отшлифованную до зеркального блеска, велел в нее поглядеться, после чего как-то закрепил отражение и вручил Сколоту. И рассказал между прочим о способности серебряных зеркал, воды и хрусталя бесконечно долго хранить отраженную в них информацию. Ничего необычного в этом не было, поскольку материя кристаллических веществ, в том числе жидких, использовалась для таких целей не одно тысячелетие, а все отраженное в них имело материальную структуру, и значит, было подвластно воле человека. Правда, об этих качествах означенных веществ
под давлением инквизиции люди успели основательно забыть, и остались лишь кое-какие искаженные атавизмы знаний, заключенные в фольклор.
        Сколоту тогда и в голову не пришло спросить, каким образом управляется эта тончайшая материя, как извлекается, воспроизводится, материлизуется в обратном порядке и есть ли какие-то специальные способы, кроме совокупления с чувственной энергией. Он мог бы и на этой, много раз проверенной основе поставить опыт прямо тут, в зале зеркал, но Дара никогда не оставляла его одного. Она не отставала, если он спускался по ночам к реке, дабы там поэкспериментировать с отражениями в водной глади, и от своего увлечения стала одержимой - иначе было не объяснить ее неожиданного поступка, когда она выкрала у Валги ключи от подвальных запасников. И еще тогда Сколот заметил, что ключей три, а входная железная дверь запирается на два внутренних замка. Надо было искать, от чего этот третий: скорее всего, самое ценное, спрятанное от постороннего глаза и доступа, хранилось где-то за отдельной дверью.
        Там и мог быть соларис, если Стратиг не отвез его в Поднебесную…
        По сведениям экскурсоводши, в запасниках стояло зеркало самого графа Калиостро, в которое якобы гляделся Наполеон, когда был в усадьбе князей Друцких-Соколинских близ Смоленска, и разбил его ударом кулака, увидев свое поражение и позор. Простое, в прямоугольной раме, старое зеркало там и в самом деле нашлось, и яркое отражение кулака полководца тоже было - в виде белесой вмятины и лучистых трещин. Но сколько бы они ни вертели его и сами ни вертелись, ничего необычного не увидели.
        Стоя у зеркала, Сколот посветил в разные углы просторного подвального помещения и понял, что таким образом ничего не найти среди этих завалов забытых людьми вещей. А еще Дара все время цеплялась за куртку, чтобы далеко не отходил. Когда, разочарованные, они поднялись по ступенькам, Дара демонстративно закрыла подвалы и унесла ключи, чтоб незаметно вернуть Валге. Сколот остался возле флигеля. Сначала он обошел вокруг, затем поднялся по скрипучей лестнице в чердачную светелку, где был приют для Странников. И убедившись, что никого нет, сел под дуб недалеко от входа, сцепил руки, обхватив колени, сжался в комок и замер.
        Тело налилось подвижной ртутной тяжестью, а в кронах парка зашумел ветер.
        В этой позе его и застала экскурсоводша, подкравшись и внезапно посветив в лицо фонарем:
        - Ты что здесь делаешь?
        Сколот не отозвался. Дара недоверчиво подбежала к двери флигеля, подергала за ручку, затем проверила вход в подвалы.
        - Эй, ты что хочешь?- спросила испуганно.
        - Отойди,- сквозь зубы процедил он.- Подальше.
        - Почему? Зачем?
        - Сейчас будет пожар.
        - Какой пожар? Ты что?..
        - Флигель загорится, уйди.
        - Прекрати сейчас же!- Она вцепилась в его куртку.- С ума сошел?!.. Я так и знала - что-нибудь выкинешь! Нельзя на минуту оставить!- И, словно металлическая стружка к магниту, притянулась к его боку, а волосы ее взметнулись дыбом и защелкали искрами статического напряжения. Дара попыталась отодрать руки, но прилипла еще плотнее и зажужжала, как увязнувшая муха: - Не поджигай! Там хранилище… Столько забытых вещей! И флигель жалко…
        - Погоди…- выдавил он.- Если солариса там нет, не загорится.
        - Все равно не смей! Сам же говорил - это мечта человечества… это будущее… Ну послушай меня! Зачем?.. Своими руками?..
        Ее намагниченный голос увядал, речь становилась бессвязной. Потом она и вовсе замолчала, ибо даже дышала с трудом. С волос теперь, словно из костра, поднимались искры и таяли в дубовых ветвях. Показалось, в зарешеченных окнах вспыхнуло пламя, но это мигнул ярким светом брошенный на землю фонарик - перегорели батареи. Сторожевой старый пес прибрел к флигелю, тревожно понюхал воздух, огляделся и так же неспешно удалился со вздыбленной на загривке шерстью.
        Когда начало светать, Сколот расцепил руки, экскурсоводша тотчас оторвалась от его куртки, откатилась в сторону, однако тут же вскочила на ноги и обрела голос:
        - Ну что ты делаешь, блаженный?! Только пожара нам здесь не хватало! Да тебя надо изолировать!
        - Солариса здесь нет,- проговорил он, разгибая очужевшее тело.- Стратиг сдал…
        - Что?!..
        - Я столько горькой соли съел, чтобы восстановить технологию топлива! И вот так, за здорово живешь, отдать китайцам?! А они нам что дали? Порох?!
        - Не кричи - сторожа разбудишь!- вдруг спохватилась Дара.- Лучше принеси огнетушитель. У входа висит…
        - Нет, я понимаю - борьба Востока и Запада,- зашептал Сколот,- равновесие полюсов, баланс сил… Но почему опять за наш счет? Да, я рассуждаю эгоистично…
        - Не рассуждай,- наставительно оборвала экскурсоводша.- Повинуйся року.
        - Я и повинуюсь,- облегченно отозвался он.
        Дара оббежала флигель, придирчиво заглядывая в окна, принюхалась.
        - Нет, вроде дымом не пахнет… А если где затлело? Ты что? Полыхнет, и пожарка не успеет. Там столько экспонатов!
        - Не бойся. Здесь уже не загорится.
        Она не поверила, покрутила пальцем у виска и убежала за огнетушителем. В это время за воротами парка блеснул и погас свет автомобильных фар, и поспешность, с которой из музея выскочил сторож, встряхнула Сколота - это мог быть Стратиг! Когда машина въехала на территорию музея и зарулила на стоянку, он уже стоял там, преграждая путь.
        И увидел сквозь лобовое стекло расплывчатое женское лицо, обрамленное узором серебристого венца…
        Водительская дверца распахнулась, но Зазноба не вышла из машины, а лишь выставила свои маленькие ножки и стала снимать ботинки.
        - Семь часов за рулем, устала,- как ни в чем не бывало проговорила она.- Не обращай внимания… Приехала на Мауру, а тебя нет, только старое кострище. Рассказывай, как сбежал с горы.
        Сколот обошел машину, заглянул внутрь - на заднем сиденье лежала его зачехленная гитара.
        - Следом за журавлями,- скупо отозвался он, сдерживая накат мутной волны предчувствия.- Косяк в ловушку занесло…
        - У тебя все просто. Помню, критическая масса желания…
        - И это не всегда помогает,- признался он, вспомнив зал времени.- Меня преследуют неудачи.
        - Из круга Валги не вырвешься…
        - Ты привезла гитару?- поинтересовался он, подавляя желание спросить об отце.
        Зазноба с удовольствием вытянула босые беспалые ноги.
        - Как и обещала… Эх, поспать бы немного… Ты где здесь обосновался? В приюте для Странников?
        - Нет, у меня будка на причале.- Сколот извлек гитару из машины и стащил чехол.- Хочешь, провожу?
        - Лучше спой,- попросила Дара.
        Он перебрал струны непослушными, отвыкшими пальцами и играть не стал.
        - Знаешь, без твоих песен стало пусто в переходе на Пушкинской,- проговорила Зазноба.- Там теперь какой-то парень поет, о гении-алхимике, собственного сочинения. На вид вас не отличить… И по выходным - целая группа из девушек с гитарами и в кожаных одеждах. Исполняют твои песни. Народу собирается, даже на улице стоят… Еще поклонники приходят, особенно поклонницы. По всей Москве висят твои портреты. «Найти и обезвредить особо опасного преступника». Оказывается, ты насильник, фальшивомонетчик и террорист. А кто-то рядом рисует графитти, пишет, что ты - гений. Реклама такая. На твоей точке до сих пор держат засаду, надеются - вернешься…
        - Иногда скучаю по тому времени,- сказал Сколот, однако развивать ностальгические признания не стал, опасаясь нарваться на ее нравоучения.
        - Я приехала за тобой,- вдруг заявила Дара.- Находиться здесь опасно.
        - Но я никому не показывался на глаза! Иначе Валга не позволила бы ждать здесь.
        - Это не ты,- успокоила Дара.- Недавно сюда приезжал важный ночной гость. Об этом уже наутро кощеям было известно. Музей попал под их пристальное наблюдение. Поэтому закрывается на ремонт.
        - Здесь только что был ремонт!
        - Косметический и очень неудачный. Теперь будет капитальный. Пусть забытые вещи отдохнут от людей.
        - Все равно никуда не поеду, пока Стратига не дождусь.
        - Он сюда долго теперь не приедет.
        - Почему?
        - Потому что ты несколько часов назад устроил пожар на химическом заводе Китая,- сообщила она.- Горит несколько корпусов секретной лаборатории. Китайцы скоро будут здесь, а они ничуть не лучше кощеев. Стратиг вынужден был изменить маршрут. И теперь тебе лучше отсидеться в укромном месте.
        - Я его предупреждал: соларис не достанется никому,- мстительно произнес Сколот.
        - Он бы и так никому не достался. Но ты опять проявил самовольство и не повиновался року. Спалил надежды Поднебесной. А это тебе не дома наркобаронов, и даже не ночные бабочки с оборванными крыльями… Нет, твое место на Мауре. Сейчас ступай к Валге, она снимет повязку и смирительную рубашку.
        - Даже за волю в ловушку не вернусь!
        - Сам побежишь,- усмехнулась Зазноба.
        Не выпуская гитары, он опустился перед ней на колени.
        - Отец там?.. Скажи, отца переправили на Мауру? Его вытащили из румынской тюрьмы?
        - Вытащили.- Дара не спеша расчесала гребнем волосы и вновь надела его на голову.- А ты очень похож на Мамонта, особенно в утренних сумерках… Только он уже на Урале. И Стратиг уехал туда же. Так что ты зря здесь торчишь. Впрочем, нет… Иди к Валге! Твой час пробил. Распустит рубашку, и поедем.
        - Но мне тоже надо на Урал!
        - Да я бы тебя с удовольствием отвезла…
        - Ну так поехали!
        - На Мауре тебя крашеная Валькирия ждет,- щурясь на восходящее солнце, проговорила Зазноба.- Правда, космы отстригла, но твой золотой венец не потеряла. Теперь она - Карна…

* * *
        В зале времени на циферблатах часов уже светилась позолота, хотя все еще горел торшер, под которым престарелая Дара вязала на спицах. Она молча отложила вязку, взяла со стола толстый моток ниток и, надев его Сколоту на руки, стала сматывать в клубок.
        - Иван Сергеевич похлопотал?- спросил он.
        - Нет,- обронила она.- Руки прямо держи.
        - Неужели Стратиг распорядился?
        - Сильно не натягивай!.. Ты государю сейчас лучше на глаза не попадайся. Предупреждала: не балуй с огнем!
        - Тогда что? Неужели умирать собралась?
        - Да нет же! Ишь какой - умирать…
        - А что случилось?
        В это время зазвонили напольные часы, молчавшие полвека…

* * *
        Зазноба вела машину небрежно и как-то беззаботно, почти не глядя на дорогу. Взгляд ее блуждал по сторонам, иногда цепляясь за домики проносящихся мимо поселков, встречные автомобили, столбы, деревья и прочие предметы, отчего-то привлекшие внимание. Она почти все время молчала, и Сколот ощущал, как от нее исходят волны печали, напоминающие обволакивающий, холодный туман.
        На последних километрах пути они и вовсе не обменялись ни словом, а когда за стеклом потянулся знакомый луг с разбросанными кустарниками, Зазноба остановила машину.
        - Узнаёшь место?- сухо спросила она.
        - Узна?.- Сколот огляделся.- Здесь журавли поднялись в небо.
        - Мауру видишь?
        Покрытая лесом гора одиноко возвышалась среди тусклой по-утреннему равнины. Низкие тяжелые тучи, несомые с запада, почти доставали ее вершины, накрапывал дождь, и ветер играл перезревшей, увядающей травой.
        - Вижу,- обронил он.
        - Ну вот и ступай.
        Сколот вышел из машины и еще раз осмотрелся.
        - Пойдем со мной?- предложил неуверенно.- Проводишь…
        - Тебе все пути открыты. Дорогу найдешь…
        Он потоптался на месте, подбросил на плече чехол с гитарой.
        - Будешь приходить ко мне на гору? Иногда? Ты обещала…
        - Я обещала лишенцу,- отозвалась Зазноба.- А теперь ты вольный Странник. Есть у тебя, и кому забавлять, и кого песнями радовать. Вам будет весело…
        - Если бы ты вернула Роксане рассудок…
        - Это теперь твоя забота. Мне поручили привести ее на Мауру - я исполнила урок. Теперь тебя отпускаю.
        Сколот поднял руку на восток - где-то за тучами вставало незримое солнце.
        - Ура! Я Странник!
        И пошел к Мауре.
        Он чувствовал взгляд Дары, пока шагал через луговин у, и потом, уже на опушке леса, она все еще смотрела ему вслед, но когда Сколот оглянулся, машины не было.
        Крайние березы уже захватила первая желтая проседь, особенно яркая на фоне темного хвойника, под ногами краснели шляпки мухоморов, по листве шелестел дождь, однако все эти знаки близкой осени совсем не печалили его; напротив, Сколот шел с ожиданием скорой встречи, и ему хватало еще всего - остатков летнего тепла, зелени, простора и даже невидимого за тучами солнца. Ощущение воли, одна только мысль, что она, воля, теперь есть и будет, а ее запас неисчерпаем, могли в один миг взметнуть его на любую гору. И не существовало теперь ни магнитного вихря, ни искаженного пространства, ни прочих коварств ловушки для странников.
        Подъем на Мауру начинался почти сразу с опушки - сначала пологий, затем круче и уже перед самой вершиной становился таким, что приходилось хвататься за деревья и свисающие до земли сучья. Он хорошо помнил это, однако теперь подошва горы словно отодвигалась, то и дело возникая впереди отчетливо видимым склоном. Чудилось, еще десяток шагов, потом еще и еще… И лес почему-то казался очень уж редким и молодым, с заросшими колеями дорог и полянами.
        Так Сколот прошел около километра, прежде чем остановился и, осмотревшись, понял, что идет не туда - скорее всего, забрал правее и миновал гору вдоль подножия.
        Он взял круто влево, где гуще ельники, перебрался через ветровал и очутился в старом, мшистом лесу, очень похожем на тот, что был на склоне. Однако Мауру словно распрямили: куда ни глянь, кругом равнина, и всюду заметны просветы между крон - где-то близко опушка и широкие поляны. Сколот забрал еще левее и на самом деле скоро вышел на болотистую луговину в кочках и кустах, откуда взлетали журавли, вырвавшись на волю…
        Не оглядываясь, он добрался до старой дороги, где Дара развернула машину, и только там посмотрел назад.
        Гора стояла на месте и была открыта чуть ли не от подошвы до вершины. И серые тучи над ней клубились точно так же, осыпая на землю морось…
        Тогда он выбрал ориентиром ярко-зеленое пятно на ее склоне и двинулся прямо, стараясь выдерживать направление. Миновал кустарники, березовый подлесок, углубился в редкий ельник и тут, за деревьями, потерял ориентир.
        Но все равно еще долго брел в его сторону и промахнуться никак не мог.
        Мауры не было…
        Сколот решил сделать еще одну попытку, однако пока возвращался назад, через широкое запущенное поле, где трава была выше человеческого роста, как-то быстро свечерело. Соваться в лес он не рискнул, набрал сухих дров и разжег костер.
        А ночью ему пришло в голову позвать Роксану песнями - она же всегда слушала, когда он пел! И сейчас может услышать и спуститься к нему с Мауры. Если она - Карна, ее не удержит магнитный вихрь, ей нипочем ловушка для странников!
        Он давно не держал гитары в руках, и мозоли на пальцах успели слинять - струны терли и резали чуть ли не до крови. После второй песни голос набрал силу и то звучание, когда слышно за километры, особенно в неподвижном ночном пространстве, увенчанном тишиной.
        Эхо, отражаясь от горы, вторило ему, и вряд ли оставался хоть один уголок в округе, куда бы не долетел его голос…
        Августг.
        Москва - Скрипино

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к