Уродка Геннадий Авласенко
        
        ГЕННАДИЙ АВЛАСЕНКО
        УРОДКА
        РАССКАЗ
        Когда мы подошли к окраине поселка, мама крепко взяла меня за руку и, наклонившись к самому уху, прошептала:
        - Не вздумай что-нибудь им отвечать! Даже если они станут оскорблять нас. Тем более, спорить не вздумай! Просто молчи и все!
        - Я буду молчать, ма! - пообещала я.
        - Значит, договорились! - проговорила мама (с некоторым сомнением, правда), но все же отпустила мою руку и лишь тихонько вздохнула.
        Я и сама знала, что в поселке лучше молчать. Люди не любят уродов, они терпеть их не могут...
        А мы с мамой - уроды!
        Так нас называют жители окрестных поселков. Если же говорить науч­ным языком, то мы - мутанты. Так нас тоже называют иногда. В основном, представители власти: жандармы и сборщики налогов, которые ежемесячно наведываются в резервацию за очередной данью.
        Откуда мы взялись и почему выглядим именно так - вопрос сложный. С мамой на эту тему разговаривать бесполезно, дальше хозяйственных забот о завтрашнем дне и ежедневной тревоги о моем будущем ее мысли никогда не идут. А вот падре, наш сосед, как-то объяснил мне, что все это началось очень давно, еще в самом начале Новой Эры. Когда после долгой ядерной зимы и глобальной эпидемии, уничтоживших в общей сложности девяносто девять процентов человечества, началось постепенное его возрождение... вот тогда и появились среди обычных людей первые мутанты...
        Мы, то есть.
        Отношение обычных людей к мутантам - если верить словам падре - не всегда было таким, как сейчас. В первые десятилетия Новой Эры, люди и мутанты частенько проживали в одних и тех же селениях и даже (в это сейчас и поверить трудно!) всячески помогали друг другу выжить, может быть потому, что общая беда, она как-то сплачивает. Но, по мере того, как губительные последствия катастрофы постепенно отходили в прошлое, отношение людей к мутантам кардинально изменилось. Это значит, что терпеть рядом с собой уродов, вроде нас с мамой, людям стало просто не­вмоготу...
        После великого множества кровавых эксцессов и погромов, после долго­го периода массовых гонений, когда мутанты были вообще поставлены вне всякого закона и беспощадно уничтожались, уцелевшие жалкие их остатки были загнаны в специальные резервации, в коих и продолжают пребывать по сегодняшний день. Вернее, продолжают прозябать и постепенно вымирать там. А выходить из резервации (ненадолго, разумеется) имеют право лишь по специальному разрешению коменданта или его заместителя.
        Такое разрешение у нас с мамой имелось, но полной безопасности оно, конечно же, не гарантировало.
        Но пока все шло благополучно. Люди не цеплялись к нам, даже оскорблений почти не выкрикивали (кроме детей, но что с них взять, с несмышленышей!). Так, провожали неодобрительными взглядами, сплевывая презрительно в пыль. А некоторые и вообще потянулись вслед за нами в сторону рынка. Оно и понятно...
        На рынке было довольно многолюдно, но других мутантов я, как ни приглядывалась, так нигде и не разглядела. Это хорошо, значит, есть неплохой шанс быстренько распродать весь товар и так же быстренько слинять отсюда. Ибо, как бы ни успокаивала меня мама, в поселке я всег­да чувствовала себя весьма неуютно...
        Подойдя к отдельно стоящему торговому месту с грязной корявой надписью сверху «Для уродов» и заплатив положенный торговый сбор, мама принялась раскладывать на темной, растрескавшейся от непогоды и времени поверхности стола наши изделия: игрушки, деревянную посу­ду, изящные плетеные коробочки для разных мелких предметов. Обычно люди все это охотно покупали, тем более, что мы (в отличие от многих других мутантов) цены предлагали самые умеренные. Но сегодня торг почему-то шел вяло. Немногие подходили к нашему столу, да и то, чаще всего лишь для того, чтобы вновь отойти, так ничего и не приобретя. К обеду мы смогли продать лишь несколько деревянных ложек, одну игрушку и две небольшие коробочки.
        А потом к нам подошла целая компания подвыпивших молодых людей. И, конечно же, не с целью покупки игрушек или коробочек...
        - Смотрите, пацаны, две уродки! - с ухмылочкой, не предвещавшей ничего хорошего, проговорил один из парней, самый высокий из всех и, по всему видно, вожак всей их компании. - А молодую я бы поимел! А вы как?
        Его компания лишь дружно и одобрительно загоготала в ответ.
        Как я уже говорила, подавляющее большинство людей не испыты­вает по отношению к мутантам ничего кроме инстинктивного какого-то отвращения, что ли... Они нас даже не ненавидят, им просто муторно на нас смотреть, а уж, тем более, общаться с нами. Но вот среди молодых парней в последнее время появилась такая извращенная мода: вступать в половые сношения с уродками. Причем, не одному, а сразу всей ком­панией. Вернее, не сразу, а по очереди. Это у них, вообще, за шик моды почитается...
        Впрочем, насилие над уродками, тем более групповые их изнасилова­ния, случаются довольно редко (еще реже насильников пытается разыскать для профилактической беседы жандармерия, но это так, к слову...). Чаще всего половые контакты происходят по взаимному согласию и за четко уста­новленную плату. Причем уродки обычно берут деньги вперед, хоть и это не всегда гарантирует их сохранности. Не от парней, чаще - от охранни­ков резервации. Они то хоть часть выручки, да конфискуют в свою пользу...
        А пьяная компания тем временем подошла к нам вплотную и неко­торое время забавлялась тем, что по одному сбрасывала разложенные изделия со стола на землю.
        - Молчи! - тихо, одними губами прошептала мне мама. - Не вздумай им хоть в чем-то перечить!
        А я и не собиралась. Не потому, что мама так приказала, просто от страха. От него у меня даже в глазах сразу потемнело, и ноги сделались какими-то ватными. Судорожно я ухватила маму за руку, и она тоже крепко сжала мою ладонь.
        - Желаете что-нибудь приобрести? - спросила мама парней охрип­шим каким-то голосом. - Отдадим дешево...
        - На фиг нам твои долбанные тарелки, старая ты уродина! - ряв­кнул на маму вожак. - Ты что, не поняла, что нам нужно?
        И, выхватив из кармана несколько монет, он швырнул их маме под ноги.
        - Этого, я думаю, хватит!
        И, крепко ухватив меня за руку, рванул к себе.
        - А ну, иди ко мне, моя красотка!
        - Нет! - заорала я, не выпуская маминой руки. - Не хочу!
        - Отпустите ее! - еще громче, чем я, закричала мама и даже попы­талась заслонить меня собой. - Она же совсем ребенок!
        - То, что надо! - загоготал вожак.
        А потом он коротко и страшно ударил маму по лицу, и она молча опро­кинулась на спину и осталась лежать так, совершенно неподвижно, и лицо у мамы было все в крови. А меня куда-то потащили, попутно срывая одежду... а я кричала и вырывалась, вернее, пыталась вырваться. Но на помощь я никого не звала, потому что это было запрещено: уродам про­сить помощи у людей. Да и бесполезно, ибо все они или с любопытством смотрели нам вслед, или (в основном, пожилые и женщины) лишь брез­гливо сплевывали в сторону гогочущих парней и тут же отворачивались. А пьяные парни, затащив меня в какой-то сарай и бросив на прелую солому, сразу же принялись решать, кому первому со мной развлекаться. И, что самое удивительное, никто не хотел быть первым, настолько боль­шое, видимо, я внушала им отвращение. Кончилось все тем, что парни, выругавшись и пнув меня хорошенько напоследок, ушли, а я, всхлипы­вая, принялась искать хоть что-то из своей одежды, но так ничего и не смогла обнаружить. Это было ужасно, а потом я вдруг вспомнила, как мама лежала неподвижно на земле с окровавленным лицом, и поняла, что стала сиротой, и
никого-никого у меня не осталось больше на всем белом свете. И эта мысль была еще ужасней... она была настолько ужасной, что я сразу же обо всем остальном просто позабыла. И о том, что я совсем голая и потому не могу выйти из этого сарая, и о том, что я настолько уродливая, что даже эти пьяные парни мною побрезговали. И я, упав навзничь на солому, принялась рыдать, и рыдала долго, очень долго, и все никак не могла успокоиться.
        А потом я почувствовала, как кто-то осторожно гладит меня по бритой голове теплой мягкой ладонью, и, обернувшись, увидела рядом с собой маму. И крови на лице у нее уже не было, и она сразу же улыбнулась мне чуть вспухшими губами.
        - Мама! - закричала я, крепко ее обнимая. - Мамочка!
        - Все хорошо, доча! - сказала мама, тоже обнимая меня. - Глав­ное, что они тебя не тронули! Ведь они не тронули тебя, да?
        Я хотела сказать, что один из парней очень сильно пнул меня ногою в живот, но потом поняла, что под словом «тронули» мама подразумевает совсем не этот болезненный пинок...
        - Нет, - сказала я тихо, чуть слышно. - Они меня не изнасиловали!
        - Тогда одевайся!
        Оказалось, что мама как-то ухитрилась подобрать всю мою одежду. И она, то есть одежда, оказалась почти целой.
        - Одевайся поскорее! - повторила мама, тревожно озираясь по сторонам. - Нам надо срочно уходить отсюда!
        Это я и сама хорошо понимала. И потому быстренько оделась.
        Конечно, наилучшим вариантом было сразу же смотаться, но маме вдруг стало жаль непроданных изделий. И мы вернулись к своему столу, и подобрали с земли все разбросанное. Деньги, что швырнул нам тот парень, мы тоже подобрали.
        И тут я увидела жандармов. Их было двое, и они неторопливо шли в нашу сторону.
        Когда они подошли совсем близко, мама почтительно им поклони­лась. И я тоже поклонилась, хоть и не так почтительно.
        - Пропуск показывай! - сказал один из жандармов скучающим голосом. При этом он даже не взглянул на нас, смотрел куда-то поверх наших голов. А второй и вообще прошел мимо и двинулся себе дальше.
        И на пропуск жандарм едва взглянул. Так, мельком, зато внимательно посмотрел на нашу коробку с изделиями.
        Я уж подумала, было, что он заставит нас открыть коробку, но тут жандарм перевел взгляд на меня.
        - Известно тебе, что занятие проституцией уродкам строго запреще­но?! - спросил он, вроде и безразлично, но с какой-то скрытой угрозой в голосе. - Особенно за пределами резервации!
        Я так и похолодела. Конечно же, я знала об этом запрете. И все урод­ки знали. Но занимались, ежедневно рискуя и хоть как-то зарабатывая этим себе на жизнь.
        - А знаешь, что тебе за это грозит? - уже с явной угрозой в голосе поинтересовался жандарм.
        Я знала и это. И мама знала. И обе мы отлично понимали, что оправ­даться нам никак не удастся, потому, что тот, кто все доложил жандарму, конечно же, не стал описывать, как маму ударили по лицу, и как я выры­валась и кричала...
        Но жандарм почему-то медлил, и мама, наконец-таки, поняла истинную причину этой его медлительности. И, выхватив из кармана деньги, подобранные на земле, тотчас же ловко сунула их в руку пред­ставителя власти. А тот, не менее ловко сунул их в свой нагрудный карман.
        - Ладно, проваливайте! - сказал он почти добродушно. - Или, нет, постойте! Ну-ка, покажите, что тут у вас?
        Поставив корзину на землю, мама тотчас же ее раскрыла. А жандарм, нагнувшись, принялся неторопливо осматривать изделия.
        Люди покупают изделия мутантов, потому что сами не в силах соз­дать ничего подобного. Их руки не такие гибкие и ловкие, как наши, да и количество пальцев на руках у людей куда меньше.
        - Ну что ж, - пропыхтел жандарм, вновь выпрямляясь. - Чтобы вам не тащить все это обратно, покупаю все! Вместе с корзиной.
        И он взял нашу корзину. А в ответ сунул нам наши же деньги. Те самые, что мама отдала ему чуть раньше.
        Это было чудовищно несправедливо, но мама крепко сжав мою руку, как бы приказала этим: «молчи!» И я смолчала, и даже поблагодарила жандарма униженным поклоном.
        - Все равно, это был удачный день! - сказала мама, когда мы уже подходили к ржавым, густо обнесенным колючей проволокой воротам резервации. Потом она молча возвратила охраннику пропуск вместе
        с обязательной монеткой, и мы пошли дальше. И не разговаривали до самого нашего дома.
        Но когда я и дома продолжала упорно молчать, мама всерьез забес­покоилась.
        - Ну, чего ты?! - спросила она, садясь рядом со мной на топчан и об­нимая меня за плечи. - Расстроилась из-за тех пьяных придурков? Плюнь и забудь!
        - Как же я могу забыть, ма? - сказала я, вставая и подходя к тускло­му, треснувшему по краю зеркалу, висевшему на стене. - Ведь они даже отказались насиловать меня, настолько я им была противна!
        - Ты расстроилась из-за того, что тебя не изнасиловали? - удиви­лась (правда, несколько ненатурально) мама. - Ты из-за этого так пере­живаешь?
        - Не надо утрировать, ма! - крикнула я, чувствуя, как подкатывается к горлу какой-то тугой соленый комок. - Ты прекрасно знаешь, о чем я!
        - Знаю, - тихо проговорила мама и вздохнула. - Не наша вина в том, что мы... что мы не такие, как все... что мы...
        - Что мы уроды, ты хочешь сказать?! - закончила я за нее, внима­тельно и безжалостно рассматривая в тусклом зеркале собственное свое отражение.
        Отражение мутантки, уродки, чудовища!
        Эта жуткая шерсть на голове! И сколько ее не сбривай, все равно хорошо заметно, что она тут была, есть и всегда будет!
        И эти руки с пятью пальцами на каждой, когда у нормальных людей их всего только три! И эта мягкая кожа без чешуи! И большие глаза с круглыми, а не щелевидными зрачками! И ушные раковины, что так безобразно торчат в стороны!
        И эта постоянная и такая ненормально высокая температура тела, из- за которой люди особенно нас презирают!
        - Уродка! - прошептала я, прижавшись горячим лбом к прохлад­ной глади стекла и крепко зажмурив глаза, чтобы только не видеть в нем мерзкого своего отражения. - Уродина!