Перегрин Александр Васильевич Чернобровкин
        Вечный капитан #21
        Конец второго века до н. э. Римская республика набирает силу. Ей не хватает воинов, поэтому вербует иностранцев и проживающих на захваченных территориях неграждан, которых называет перегринами. Наибольшая потребность в них на флоте, потому что римляне - «сухопутная» нация. Что ж, наш герой готов применить свои навыки на службе римлянам, если интересы будут совпадать.
        1
        Не припомню, чтобы у меня когда-нибудь раньше так болела голова, хотя порой доставалось ей нехило. Боль была нестерпимая и, что самое паскудное, на одной ноте, высокой и резкой. Такое впечатление, что закачивали воздух внутрь черепа, а он все держался, не лопался. Я вдруг понял алкашей, которые «по белочке» пытались чем-нибудь острым сделать дырку в голове, чтобы выпустить чертиков, рвущихся наружу. Я бы и сам пробил дырку в черепе, чтобы избавиться от боли, но не мог это сделать, потому что руки связаны за спиной. Стянули их колючей пеньковой веревкой и очень туго, из-за чего кисти уже онемели, не чувствовал их. Немного легче становилось, когда шлюпка сильно кренилась на левый борт, и вода на дне ее стекала к моей голове, смачивала возле правого уха. Видимо, там рана, потому что немного выше уха морская вода вызывала легкий зуб, будто смазывали слабым раствором йода.
        Я не помнил, как оказался в лодке. Скорее всего, меня ударили чем-то тяжелым по голове, когда спал, после чего связали и перетащили в лодку. Именно перетащили, потому что одежда была мокрой со всех сторон, а не только снизу из-за воды, плескавшейся на дне лодки. Их было двое. Одного, который сидел на ближней к корме банке, поставив босые ноги, загорелые и/или грязные до черноты, по обе стороны моих, сильно согнутых в коленях, я видел со спины, а второй занимал банку, что над моей головой, расположив свои ноги по обе стороны от моего туловища. Приплюснутая голова с черными, немного курчавыми волосами буквально вырастала прямо из плеч заднего гребца. Шея, как отдельная часть тела, отсутствовала, чем напомнил мне индейцев Мексики и Центральной Америки. Одет гребец по таврской моде в короткие и сильно потертые безрукавку и штаны из кожи. Плотное тело мускулисто, ни капли жира. Кожа на руках загорела до одного цвета с черным густым волосяным покровом. Даже если бы не видел гребца, по специфичной вони, смеси запахов дыма, тухлой рыбы и прокисшего молока, догадался бы, что это тавр. Не знаю, сколько
сейчас времени, наверное, утро, а берег не видел, поэтому по солнцу определил, что гребут, скорее всего, на восток или восток-северо-восток, в сторону будущей Ялты, где большое поселение тавров прямо на берегу моря возле устья реки, которую в будущем назовут Учан-Су. У тавров она, наверняка, имеет другое название, мне неизвестное. Надо будет спросить при случае. Может, попаду в двадцать первый век и подскажу краеведам.
        - Отвезите меня в Херсонес. Получите выкуп - талант серебра, - предлагаю я на таврском языке.
        Какое-то время тавры гребут, не реагируя на мои слова, а потом передний бьет меня в грудь черной, порепанной пяткой.
        Решив, что не устраивает цена, удваиваю предложение:
        - Получите по таланту серебра каждый.
        На этот раз ответ следует быстрее, но опять пяткой.
        Видимо, боятся соваться в Херсонес. Думают, наверное, что меня освободит стража, а их схватят, как напавших на гражданина, и продадут в рабство.
        - Тогда отвезите меня к вашему вождю Бутунатосу. Он заплатит за меня, - делаю я более удобное для них предложение.
        Передний гребец бьет сразу, как только я замолкаю. Затем еще раз.
        Я решил, что говорю им под руку (или под ногу?!), не могут грести и думать одновременно. С соображаловкой у тавров всегда были проблемы. Ладно, подожду до берега. Судя по всему, место назначения уже близко, потому что солнце начало смещаться вправо, а значит, лодка подворачивала влево.
        Я ошибся. Гребли они еще часа два, пока днище не зашуршало о камешки. Передний гребец выскочил на берег, вытянул лодку дальше от воды. Затем забрал мое оружие. Корзину с едой и рыболовные снасти оставил в носовой части лодки.
        - Вылезай! - толкнул меня ногой задний гребец.
        Со связанными руками не так уж и просто встать. Сказывалось и то, что тело затекло от долгого лежания в неудобной позе. Гребец поддержал меня, иначе бы я свалился. С трудом переступив через борт лодки, стал босыми ногами на твердую гальку. Куда делись мои сандалии - понятия не имею. Вроде бы не снимал их перед сном. В лодке их тоже не видно.
        Гребца были похожи, видимо, отец и сын: коренастые, с приплюснутыми головами, плоскими лицами с вывернутыми ноздрями, заполненными черными волосами, как у Бутунатоса. Выражение на лицах туповатое. На воинов и даже пиратов не тянут. Скорее, рыбаки, которым подвернулся случай, и они не сплоховали.
        - Иди, - подтолкнул меня в спину старший, который греб на задней банке.
        Идти мне приказывали в сторону двадцатичетырехвесельной галеры, которая заканчивала погрузку возле устья реки Учан-Су. Сперва я подумал, что это какая-то другая река, потому что на берегу моря не было таврской деревни. Потом увидел, что деревня все-таки есть, только метров на пятьсот дальше от прежнего места. Море не могло отступить так сильно. Скорее всего, предыдущую деревню снес оползень, которые частенько бывают в этих местах, а новую построили в более безопасном месте. Грузили на галеру овчины и выделанные бычьи и лошадиные шкуры, скатанные и связанные. Грузчиками и по совместительству гребцами были не тавры. Больше похожи на скифов, если предположить невероятное, что осевшие в городе кочевники согласились работать моряками. Капитана, покрикивавшего на них, тоже трудно было отнести к какой-нибудь определенной нации. Черными волосами и короткой шеей был похож на тавра, рыхлым телом с кривыми ногами - на скифа, крючковатым носом и манерой постоянно жестикулировать - на грека, но не нынешнего, а из двадцать первого века. Говорил он на греческом с испорченным дорийским акцентом.
        - Господин, купи раба и вот это, - на таврском языке предложил старший гребец капитану, показав на меня и продемонстрировав мое оружие.
        - Вот этого дохляка?! - уставившись на меня черными плутоватыми глазами, возмущенно воскликнул на таврском капитан. - Да кому нужен этот неженка?! Он весло поднять не сможет! Приводите всякую шваль! С вами невозможно торговать!
        - Я хочу за него котел, - не обращая внимания на крики покупателя, произнес тавр-отец.
        - Котел?! Да ты с ума сошел! - воскликнул капитан. - Самое большее, чего он стоит, это отрез материи!
        - Котел, - тупо повторил тавр-отец.
        - Два отреза - и не больше! - поднял цену покупатель.
        - Мне нужен котел, - продолжал гнуть свое продавец.
        - Покажи оружие, - потребовал капитан.
        Тавр-сын вынул из ножен саблю, повертел клинок перед носом покупателя и сообщил важным тоном:
        - Узорное железо. И у кинжала тоже.
        - Дай я посмотрю, - потребовал капитан.
        Он долго рассматривал оба клинка, пренебрежительно фыркал, утверждал, что узоры нечеткие, значит, металл плох, сломается, что такой металлолом гроша ломаного не стоит - в общем, всячески сбивал цену.
        - Хорошо, я дам за этого, - показал он на меня, - и за его оружие новый котел самых лучших пантикапейских мастеров. - После чего повернулся к своим грузчикам, приказал одному из них: - Отнеси оружие, а потом придешь за рабом. - Затем крикнул своему помощнику, унылому типу с кислой физиономией, который стоял на полубаке: - Спевсипп, кинь мне котел, самый большой и дорогой, какой только есть!
        Про лук и колчан со стрелами хитрый покупатель даже не заикнулся, передал их вместе с саблей и кинжалом, словно шли в нагрузку. Примерно так я торговал с чудью белоглазой.
        - Один котел - мало. Давай два котла, - потребовал тавр-отец.
        - Два котла за доходягу и плохое оружие?! Да ты с ума сошел! - обиженно завопил капитан. - Могу добавить рулон красной материи. Твоя жена умрет от счастья, когда подаришь ей!
        - Два котла, - уже менее уверенно молвил тавр-отец.
        В это время помощник скинул с галеры бронзовый котел емкостью литров пять, по внешнему верхнему краю которого шел барельеф в виде сражающихся копейщиков. Капитан поднял котел, повертел перед носом тавра-отца и предложил:
        - Хорошо, я дам тебе этот новенький котел, такой красивый и ценный, и добавлю к нему два рулона материи, чтобы и твой сын побаловал свою жену.
        - У него нет жены, - возразил тот.
        - Значит, будет. Парня с такой материей любая девка полюбит! - заверил покупатель. - Бери давай, пока я не передумал!
        Продавец не устоял, взял котел.
        - Кинь два рулона самой красивой и дорогой красной материи! - крикнул капитан своему помощнику.
        Через минуту на гальку рядом с нами упали два рулона дешевой шерстяной ткани, покрашенной в ярко-красный цвет. Даже мне, не шибко хорошо разбиравшемуся в тканях и красителях, было понятно, что ткань линючая, после пары стирок краска уйдет почти вся. Тавры, видимо, разбирались еще хуже, потому что сын жадно схватил оба рулона. Отец подошел ко мне и, развязав руки, забрал веревку. В хозяйстве пригодится.
        Я несколько раз сжал кисти рук, разминая. Прилила кровь, и они заныли так, будто только что побывали под колесом грузовика. Только сейчас заметил, что пропал перстень. Настолько привык к нему, что обычно не замечал, есть он на пальце или нет, а сейчас вдруг стало так обидно, как будто это самая большая потеря в моей жизни. Надеюсь, тавров при продаже перстня объегорят круче, чем сейчас.
        - Проваливайте отсюда, пока я не передумал! - прикрикнул на продавцов-лохов капитан.
        Я смотрел в спины двух придурков, которые могли бы получить за меня по таланту серебра и накупить кучу бронзовых котлов и самых дорогих тканей, и думал о том, что из-за их тупости узнал свою реальную цену - с полсотни драхм. Это с учетом оружия. Без него обошелся бы в пару рулонов ткани. Впрочем, может быть, не так уж и глупо поступили тавры. У меня появилось подозрение, что я не в прежней эпохе, что произошло перемещение. Чувствовал себя помолодевшим, и одежда болталась, а это значит, что похудел. В последние годы я обленился и нагулял жирок, которого в юности не было.
        - Александр Македонский давно умер? - спросил я капитана на греческом языке.
        Календари в предыдущую эпоху были разные. Греки большие отрезки времени измеряли по олимпийским играм, а малые по правлениям своих архонтов или тиранов, как персы по правлениям царей. «В такой-то год правления демиурга Агасикла…». Разобраться в таких календарях было трудно, поэтому я не забивал ими голову. В последние годы новой точкой отсчета стал Александр Македонский, точнее, его смерть. События делили на те, что были до и после нее. Потом начнут отсчитывать от предполагаемого рождения Христа.
        - Очень давно! - воскликнул капитан, который, как подозреваю, говорить спокойно не умел.
        - При жизни твоего отца или деда? - попробовал я уточнить.
        - Какого деда?! Тогда еще не родились даже мои предки в седьмом колене! - избыточно эмоционально ответил он. - А ты почему спрашиваешь?
        Каждый уважающий себя человек в предыдущую эпоху обязан был знать предков до седьмого колена. Некоторые, шибко грамотные, утруждали себя знанием до двенадцатого колена, но обычно это были представители знатных родов, которым есть, чем гордиться. Далековато меня закинуло. Если брать по двадцать лет на колено, значит, лет сто сорок скаканул, не меньше. В Херсонесе теперь некому заплатить выкуп за меня.
        Захотелось поделиться горечью, и я ответил на вопрос, заодно огласив неприятный для капитана вывод:
        - Чтобы понять, кто ты? Теперь знаю, что ты из низкородных.
        - Шагай на галеру, умник! - прикрикнул он. - Ты теперь мой раб, а не знатный человек!
        - Будь со мной вежлив, иначе не получишь богатый выкуп, - напомнил я.
        - Сколько за тебя заплатят? - поинтересовался капитан.
        - Двадцать мин серебра, - ответил я.
        С легкостью мог бы пообещать и больше, ведь заплатить выкуп все равно некому, но боялся, что мне не поверят. Надо было потянуть время. Может, смогу удрать. Мне бы добраться до своего оружия - и там посмотрим, кто из нас раб, а кто не очень.
        - Это слишком мало! - возмутился он. - Ты стоишь не меньше таланта!
        - Живу слишком далеко от этих мест. Наши купцы здесь бывают редко и больших денег с собой не возят, - объяснил я.
        - Откуда ты? - спросил капитан.
        - Из Гипербореи, - сообщил я.
        - А где это? - удивился он.
        - Далеко. Севернее истоков реки Борисфен, - ответил я. - Знаешь такую реку?
        - Знаю, - ответил он. - Там сарматы живут.
        Видимо, скифы покинули свои земли под натиском воинственных соседей. В предыдущую эпоху сарматы были мирным народом, живущим по ту сторону Дона. Наверное, расплодились не в меру и поперли на запад.
        - Ладно, подожду выкуп, - согласился капитан и приказал Спевсиппу, который опять стоял на полубаке: - Прими его.
        - На весло? - спросил тот.
        - Нет, рядом, - сказал капитан и прикрикнул на меня: - Пошевеливайся, умник! Я не собираюсь ночевать в этом бандитском логове!
        Галера ничем не отличалась от тех, что строили в предыдущую мою эпоху, разве что размера маловатого. Может быть, для торговых операций с таврами большая и не требовалась. Она была загружена на две трети шкурами и тюками с шерстью. На баке и корме стояли по два охранника с короткими копьями и мечами в деревянных ножнах, но без щитов. Все четверо имели выпирающие шнобели, какие я часто встречал у синдов. Половину гребцов составляли свободные люди, остальные были рабами, прикованными к своему месту за ногу. Длина цепи была не больше метра. На такую же цепь посадили и меня, но не на месте гребца, а в корме, на запасной банке, рядом с барабаном на деревянной треноге, возле которой играл на палубе с деревянными солдатиками, очень примитивными, наверное, сам вырезал, мальчишка лет одиннадцати, судя по старой грязной одежде и худобе, раб. Спевсипп привел меня туда, приказал сесть, после чего охватил мою правую ногу выше стопы разомкнутым железным кольцом с отверстиями на концах, которые свел, вставил в них заклепку и расклепал ее молотком.
        Неласково меня встречают в этих краях во второй раз. Может быть, намекают, что не надо соваться сюда, ничего не выгорит с возвращением в двадцать первый век. Что ж, скажу, как положено в таких случаях, что не сильно-то и хотелось!
        2
        Мне показалось, что большая часть Пантикапея такая же, какой будет в пятом веке после рождения Христа. Стены, вроде бы, пока ниже, но могу ошибиться. С тех пор я повидал много разных крепостных стен, из-за чего они стали путаться в моей голове. Дом купившего меня капитана и судовладельца, которого звали Бикта, находился в пригороде, на берегу моря. Галеру вытащили на берег напротив его просторного одноэтажного дома, крытого красновато-коричневой черепицей, так что в любой момент мог убедиться в целости и сохранности ее. Двор просторный. Часть груза, в основном вонючие шкуры, свалили кучей посреди него, а остальное занесли в большое складское помещение. Меня поселили в конуре через стену с одной из кладовых. Теперь кандалы были на обеих ногах. Правую они уже растерли до крови, а на левой только начали своего дело. По-любому мне было лучше, чем рабам-гребцам, оставленным на галере. Они и дальше будут спать на своих банках и справлять нужду в глиняный горшок, который принесет мальчик-раб, если докричишься до него. Пацаненок так увлекался игрой в солдатики, что ничего не слышал, возвращался к своим
обязанностям только после пинка.
        Стены моей конуры сложены из камня-ракушечника, плохо обработанного и довольно твердого. Я попытался скрести его кандальной цепью. Получалось плохо. Не хватало длины цепи и острых граней. Потребуется несколько месяцев непрерывного труда, чтобы вынуть хотя бы один камень. Убедившись в этом, я лег на солому, брошенную на глиняный пол. Она была старой, потеряла аромат. Я сгреб ее под стенку, чтобы лежала более толстым слоем, и мне было мягче. Глиняный пол был утрамбован, тверд, но не настолько, как ракушечник, и копать его цепью было удобнее. Убедившись в этом, я отложил работы на ночь, когда все будут спать. Мало ли, вдруг хозяин или его помощник зайдут днем, а я не успею замаскировать раскоп?!
        Вечером пожилая рабыня с сухой левой рукой принесла черствую лепешку изсерой муки, кусок соленого мягкого сыра типа брынзы, щербатую чашку емкостью грамм на триста с белым вином, сильно разбавленным водой, и трехлитровый кувшин с надколотым горлышком на роль параши. Мне, привыкшему в последние годы к изысканной еде, приготовленной лучшим в городе поваром-рабом, лепешка с сыром теперь была в радость. Еще больше обрадовался щербатой чашке. Копать ею было удобнее, чем цепью и руками. Грунт был сухой и плотный, работа двигалась медленно. Второй проблемой был выбранный грунт. Чем больше его становилось, тем труднее было маскировать. Приходилось рассыпать по полу тонким слоем и притаптывать. Старался не думать о том, куда попаду, подкопавшись под стеной. Скорее всего, в какое-нибудь помещение соседей. Интересно, кто там живет? Вот будет забавно, если окажусь в закрытой комнате рабов.
        До утра я смог докопаться до низа фундамента и убедиться, что стоит он на скале. Давно не был таким злым и разочарованным. Даже если бы меня поймали по ту сторону стены, было бы не так обидно.
        Во дворе началось движение. Послышались шаги одного человека, страдающего, видимо, плоскостопием, потому что казалось, будто шлепает в ластах. Затем вышел кто-то молодой и быстрый. Дальше звуков стало очень много - проснулись все обитатели дома. Значит, скоро вспомнят обо мне и, надеюсь, принесут завтрак.
        Я замаскировал раскоп соломой и сел ближе к двери, чтобы прикрывать его своим телом. При свете, попадавшем в помещение через узкую щель между дверью и косяком, выковыривал соломинками грязь из-под ногтей. Не столько, чтобы не вызвать подозрение, сколько из опрятности. Иногда состояние ногтей говорит о человеке больше, чем лицо и одежда. За этим процессом меня и застала сухорукая рабыня. Она налила из большого кувшина парного молока в щербатую чашку, которую я так и не оттер полностью от грязи, и ушла. Я не пью парное молоко, поэтому сидел и ждал, когда оно остынет, хотя сушняк пробивал, как на похмелье. Ночью попотел изрядно.
        Так и оставил молоко не выпитым, потому что пришел Спевсипп с дротиком в руке и большим ножом в кожаных ножнах слева на поясе с темной овальной бронзовой пряжкой в виде солнца с кривыми толстыми лучами, больше похожего на обожравшегося осьминога, которые в этих водах не водятся. Выражением лица у Спевсиппа было такое, словно получил приказ порешить меня на месте.
        - Выходи, - буркнул он и отступил, давая дорогу.
        Солнце только вышло из-за горизонта и не успело разогнать ночную прохладу. По большому двору неторопливо разгуливали куры. Два рабы выносили свертки шкур из склада, расположенного напротив моей кладовой, и добавляли к куче, наваленной посреди двора. Если не ошибаюсь, это были те самые, что занесли вчера вечером. Видимо, таскают их туда-сюда, чтобы не скучно было. Я решил, что меня хотят привлечь к этому общественно-полезному труду, и собрался послать Спевсиппа глубоко и надолго, но он толкнул меня тупым концом дротика в сторону ворот.
        - Шагай быстрее! - зло бросил помощник рабовладельца.
        Привел он меня на берег моря к галере, на которой орал Бикта. Самое интересное, что со вчерашнего вечера во дворе и в доме слышно было только визгливый голос его жены. Видимо, за пределами дома Бикта залатывает продырявленное мужское самолюбие. Давно подозревал, что крикливые особи мужского пола - отчаянные подкаблучники.
        - Зачем ты привел его сюда?! - заорал он на своего помощника. - Я же сказал, веди его к купцам!
        - К каким купцам? - угрюмо спросил Севсипп.
        - Любым, на каких он укажет! - гаркнул Бикта. - Пусть с кем угодно договаривается о выкупе!
        - На рынок вести? - задал помощник уточняющий вопрос.
        - На какой рынок, дурак?! - взорвался рабовладелец. - Там наши купцы торгуют! Веди его к иноземным торговым галерам! И следи за ним внимательно, чтобы не сбежал! Иначе заплатишь за него тридцать мин!
        - Двадцать мин, - сказал я Севсиппу в утешение.
        - Заткнись! - тихо рыкнул он и толкнул меня в бок тупым концом дротика.
        Я помнил, где в шестом веке разгружались торговые галеры, туда и пошел, осторожно переставляя ноги, натертые кандалами, вдоль берега моря. Видимо, до тех пор ничего не изменится, потому что Севсипп шкандыбал за мной молча. Я заметил, что он слегка прихрамывает на левую ногу. Значит, быстро бежать не сможет. Впрочем, и я в кандалах даже быстро ходить не смогу.
        Порт, точнее, участок берега, на который вытаскивали носовые части торговых галер, находился под горой, которая будет носить название Митридат и на которой сейчас располагается город. Пантикапей больше Херсонеса раза в два или три. Точно сказать не могу, потому что не вижу противоположный склон. В шестом веке там под горой будет большой пригород. Крепостные стены и башни, а также большая часть домов, сложены из ракушечника. Добывают его, наверное, в тех самых катакомбах, которые прославятся во время Великой Отечественной, как Аджимушкайские. Ходил я в них на экскурсию. С одесскими, конечно, не сравнить.
        Галер под выгрузкой-погрузкой стояло десятка три. Мы остановились перед второй. Там столпилось с десяток горожан, судя по одежде, не голодранцев, которые что-то яростно обсуждали. Обычное греческое времяпровождение, если нынешних аборигенов можно считать греками. Впрочем, жестикулировали они с чисто греческой частотой. Интересно было бы узнать, сколько это в герцах?! Спевсипп тут же включился в их разговор, молча жестикулируя и изредка кивая.
        - Этот Диофант прибыл по распоряжению Митридата. Неужели не ясно, с какой целью?! Перисад не справляется с властью, вот и запросил помощи! А зачем нам Митридат?! Чтобы больше налогов платить?! - возмущался длинный мужик лет тридцати пяти в белой тунике с красными полосками по подолу и вороту. - Или думаете, Перисад будет платить их из своего кармана?! Нет, он будет драть с нас и для себя, и для Митридата!
        - Зато мы будем под надежной защитой, - возражал ему приземистый мужичок лет сорока, на носу которого была большая черная родинка, из-за чего казалось, что носов два. - Ты забыл, как мы в позапрошлом году еле отбились от скифов?! Хочешь стать их рабом?!
        - В прошлый раз отбились и в следующий отобьемся! - отмахнулся длинный.
        - А какой по счету Перисад сейчас правит? - спросил я у своего конвоира, потому что тот, кто правил в Боспорском царстве в предыдущую эпоху, был без номера, то есть первым.
        Вместо Спевсиппа ответил стоявший рядом грузный мужчина, судя по выпирающим передним зубам, скиф:
        - Пятый.
        - А Митридат какой? - задал я следующий вопрос.
        - Шестой, - ответил скиф.
        - Отстаете! - пошутил я.
        - Скоро только Митридат останется, - мрачно прокаркал мой собеседник.
        Я знал, что он прав. Гору, на которой сейчас расположен Пантикапей, назовут в честь Митридата под номером шесть. Еще помнил, что этот царь будет долго воевать с римлянами и, в конце концов, проиграет им.
        Проблемы Боспорского царства меня абсолютно не интересовали. Хватало своих, которые надо было решить, как можно скорее. Заметив, что Спевсипп слишком увлеченно слушает спорящих, я решил проверить его на бдительность и пошел дальше, якобы отыскивая нужных мне купцов. Вдруг кто-нибудь из них рискнет спрятать на своей галере беглеца?! Вот только что предложить им за такую услугу?!
        Помощник рабовладельца оказался не так глуп и неосмотрителен, как мне хотелось, догнал меня через пару минут и больно ткнул тупым концом дротика под дых, предупредив злым голосом:
        - Еще раз попробуешь сбежать - убью!
        Дальше мы перемещались вместе, чуть не под ручку, как два закадычных друга. Останавливались возле каждой галеры. Я смотрел на старшего по судну, прикидывая, поможет или нет? Даже не знаю, кого именно искал. Подозреваю, что больного на всю голову. Предложить мне было нечего, а просто так, под мутные обещания, человек в здравом уме не отдаст двадцать мин серебра. Надеялся на интуицию, но ничего она не подсказала.
        Дойдя до крайней галеры, я сообщил Спевсиппу:
        - Сегодня купцов с моей родины нет, можем возвращаться.
        Помощник рабовладельца отнесся к сообщению спокойно. Мне показалось, что он был уверен, что ничего у меня не получится. Видимо, не так туп, как кажется, и не зря его держит Бикта.
        3
        Есть люди, которым за счастье нагадить ближнему своему, даже если ничего с этого не выгадают. Мне самому плохо - пусть и другому будет не лучше. Старая карга зашла зачем-то в кладовку, обнаружила мои ночные старания и заложила хозяину. Я сам виноват: надо было вылить молоко. Наверное, увидела его, решила выпить, а потом обнаружила и все остальное. Надеюсь, в награду за бдительность получила хотя бы кусок хлеба к этому молоку. Спевсипп и два охранника отделали меня славно. Тем более, что первый давно уже хотел проделать это. Классовый инстинкт призывал его к расправе надо мной. Стоит ничтожеству малость приподняться, сразу превращается в самого опасного и непредсказуемого деспота. Нет в армии страшней начальника, чем свежеиспеченный ефрейтор.
        Теперь меня держали во дворе, прикованным за правую руку к чугунному кольцу, которое служило коновязью. Место находилось в тени, так что условия можно считать сносными. Здесь было даже веселее, чем в закрытом помещении, если бы не доставали мухи, отмахиваться от которых приходилось одной левой. Рядом со мной был открытый вход в конюшню, где нынешние хозяева держали пару волов, и, судя по вони, там имелась солидная куча навоза. Почему-то ее не выгребали наружу на радость курам, заполонившим двор. Птицы служили мне мишенями - швырял в них камешки, комочки земли и сухой помёт. Куры считали меня порядочным человеком и думали, что забочусь о них, подкармливаю, поэтому каждый раз бросались вслед за катящимся камешком. Убеждались, что я обманул, но и в следующий раз не теряли веру в мои лучшие качества.
        Я предполагал, что просижу так весь день и ночь, и еще несколько суток. Опять ошибся. Как-то мне в этой эпохе постоянно не везет, не оправдывается ни одно предположение. После расправы надо мной, сытного обеда и безмятежного сна Бикта под крики жены куда-то ушел. Не было его часа полтора. Вернулся с высоким и кряжистым типом, лицо которого было в глубоких оспинах и шрамах. Может быть, шрамы образовались из слияния оспин, потому что было их неприлично много. Такое впечатление, что в детстве этот тип напоролся мордой на ежика, причем несколько раз подряд. Красавчик - одно слово! Сопровождали его два телохранителя. Тоже приятной наружности, хотя и не с такими уродливыми мордами. Вооружены короткими мечами и ножами, причем первые справа, а вторые слева, а не наоборот, как носили в предыдущую эпоху почти все, кроме левшей, в том числе и боспорцы. Все трое раньше были вояками-наемниками. Я узнаю таких с первого взгляда во все времена и у всех народов. Профессия накладывает отпечаток, тем более, такая стрёмная. «Красавчик» посмотрел на меня внимательно, изобразил на пошмоцанной морде пренебрежение.
Видимо, рассказ Бикты обо мне не совпадал с тем, что увидел пришедший. Не знаю, сколько мне сейчас лет. Где-то в диапазоне между девятнадцатью и двадцатью четырьмя, причем ближе к первой цифре. В этом возрасте я совсем не похож на наемника. «Красавчик» жестом приказал мне встать. После чего малость повеселел. Видимо, мой рост, который на пару сантиметров превышал его, несколько нивелировал пренебрежение.
        - Так ты говоришь, он воин? - спросил пришедший Бикту.
        - Да, мы взяли его с оружием, - ответил тот и крикнул Спевсиппу: - Принеси его оружие!
        - Не всякий, кто с мечом, является воин, - поделился жизненным опытом «красавчик».
        - У него очень дорогое оружие, - сообщил Бикта. - Могу продать. Мне такое ни к чему, - и крикнул Спевсиппу: - Принеси его вещи!
        - Ты - воин? - обратился пришедший ко мне.
        - Меня учили владеть оружием, - ответил я.
        - Каким именно? - спросил он.
        - Разным, но лучше всего владею своим, - ответил я, кивнув в сторону Спевсиппа, который вынес из дома мой лук, колчан со стрелами, саблю и кинжал.
        Видимо, «красавчику» нужны наемники для решения каких-то задач. Я был не против отработать свободу с саблей в руках. Не хотелось расставаться ни с ней, ни с луком. Слишком привык к ним за черт знает сколько лет!
        Увидев клинок сабли, «красавчик» присвистнул удивленно-восторженно:
        - За сколько ты купил ее?
        - Она досталась мне от отца, а ему от деда, а тому от прадеда - и так двенадцать коленей, - на ходу сочинил я.
        На лезвие кинжала он прореагировал спокойнее. Зато лук опять привел его в возбуждение. «Красавчик» сделал несколько попыток, но так и не смог натянуть его «до уха».
        - Ты стреляешь из него? - спросил он недоверчиво.
        - Даже на скаку, причем быстро, далеко и метко, - похвастался я, понадеявшись, что захотят проверить и дадут мне коня и лук со стрелами.
        Пришедший оказался не настолько глуп, сделал вид, что поверил на слово, после чего сказал Бикте:
        - Беру вместе с оружием. Пойдем обговорим цену.
        Они зашли в дом, а я остался во дворе в компании телохранителей, которые присели на бревно, положенное у стены конюшни неподалеку от меня. Один достал сухарь из кожаной сумки, прикрепленной к ремню, подул на него, после чего разломал напополам и поделился с товарищем. Телохранители дружно захрустели, уминая сухарь и не обращая на меня внимания, будто и не обязаны следить за мной.
        4
        Камера была метров пять в длину, четыре с половиной в ширину и не меньше трех с половиной в высоту. Окон нет, даже отдушину не сделали. Только узкая и низкая дубовая дверь, открывающаяся внутрь и закрытая снаружи на засов. На выступе у двери стоял маленький масляный светильник, заправленный рыбьим жиром. Его вонь перешибала испарения из параши - широкогорлого низкого кувшина, поставленного в ближний от двери угол. Стены камеры сделаны из ракушечника, а пол залит раствором, напоминающим бетон, причем не только с виду, но и казался сырым, если сесть на него, вытягивал тепло из тела. На таком нажить геморрой - раз плюнуть или час посидеть. Треть площади камеры была засыпана тонким слоем соломы, старой, почерневшей и превратившейся в труху. На этой соломе сидели или лежали пятеро бедолаг, моих собратьев по несчастью. Один я расхаживал от двери к стене напротив и назад, чтобы хоть как-то убить время и посильнее устать, иначе не смогу заснуть. Да и больше нечего здесь делать. Разговаривать с сокамерниками не хочу. Разговоры порождают чувства, обычно теплые. Проникнешься симпатией к человеку, а потом не
сможешь его убить и погибнешь. Мы ведь все здесь смертники, обреченные пасть в поединках друг с другом - гладиаторы. Пока что нас не называют так, а просто жертвенными бойцами для поминок. Бои устраиваются не на специальных аренах, в амфитеатрах, а в любом удобном месте, где родственники захотят почтить память умершего, принести ему в жертву людей. Вот мы и ждем смерть богатого горожанина, на поминках которого и поляжем.
        Скрипит засов, дверь открывается. По ту сторону ее, в коридоре, светлее. Один конец коридора утыкается в стены, в которой в верхней половине узкая бойница. Второй заканчивается дверью, такой же дубовой и толстой, как ведущая в камеру, но выше и шире. В коридоре четыре камеры. Наша, ближняя к выходу, самая большая. Остальные три намного меньше, живут в них по двое.
        - Выходите! - приказывает охранник, один из тех, кто приходил за мной к Бикте.
        Зовут его Фрасилл. По словам охранника, раньше служил в городской страже. За что его поперли с такого хлебного места, не признается. Фрасилл перекрывает путь в тупиковую часть коридора, как будто мы сдуру ломанемся именно туда, а не к открытой двери, ведущей во двор, где уже разминаются обитатели трех соседних камер.
        Двор большой и вымощенный плитами. Сначала, видимо, плиты были двух цветов, уложенных в шахматном порядке, но теперь не различишь. С трех сторон двор огорожен стенами построек, а с четвертой стена, в которой дверь в соседний двор, поменьше, хозяйский, где слышны женские голоса. Все мои сокамерники как-то очень живенько отреагировали на эти звуки. Такое впечатление, что женщины - единственное, чего не хватает в камерах. Может, и я через несколько дней буду реагировать так же бурно.
        В соседних камерах обитает шесть человек. Они разных национальностей, но все бывшие вояки. Разминаются, разбившись на пары - сражаются на коротких деревянных мечах. Используют их, как колющее оружие. Батман - удар по клинку противника - не практикуют, предпочитают уклоняться, увертываться, отскакивать. Судя по тому, что разминаются с шутками-прибаутками, сражаться между собой не планируют. Скорее всего, против них выставят нас. Поняв это, я сразу перехотел размахивать деревянным оружием в паре с кем-либо из сокамерников, проводя время во дворе за обычными физическими упражнениями. Поскольку один из соседей по камере тоже не хотел сражаться понарошку, а сидел у стены на солнышке, зажмурив глаза, Фрасилл не цепляется ко мне и к нему, отходит к воротам, где садится на трехногий табурет. Он любит поболтать и иногда рассказывает нам последние городские новости, но сегодня, видимо, не в настроении или гульнул вчера через меру, потому что тоже кемарит в полглаза.
        Я делал вид, что разминаюсь, а сам наблюдал за обитателями двухместных камер. С кем-то из них меня сведет судьба. Жаль, не знаю, с кем именно, поэтому смотрел, как сражаются все три пары, подмечал особенности стиля каждого бойца. Впрочем, никаким стилем, если не считать, так сказать, грубый дворовой, не пахло, ничего примечательного не увидел. Фехтовали на уровне выпускника греческого гимнасия в предыдущую эпоху. Может, хитрили, как и я, не спешили раскрывать карты перед будущими соперниками, а может, действительно не мастера махать мечом. Сражаются в Боспорском царстве все еще в фаланге, держа длинное копье и прикрывшись большим щитом. Особых навыков владения мечом не требуется. Отличием профессионального воина от обычного горожанина, отучившегося в гимнасии, является опыт. Одно дело махать деревянным мечом с товарищем с твоей улицы, а другое - настоящим мечом с врагом, когда на кону стоит твоя жизнь. Если до сих пор жив, значит, использовал оружие лучше.
        Часа через два дверь в стене открылась, к нам во двор зашли еще два охранника. Один нес большую глиняную миску с вареной рыбой, а второй - стопку лепешек под мышкой и в руках амфору литров на пять с подкисшим вином, разведенным водой на две трети, и четыре глиняные чашки емкостью на четверть литра. Это наш ужин. Едим руками. Чашка одна на троих, так что приходится выбирать между вином и рыбой. Я выбираю рыбу. Вроде ничего тяжелого не делаю целый день, а жрать хочу, как в первый год в мореходке. Мой сосед, просидевший всю тренировку у стены, предпочитает вино. Наверное, пытается заглушить страх. Он явно не воин и по жизни не боец. Я уже вижу белый отпечаток смерти на его лице. На других лицах не вижу, хотя половина из нас скоро умрет, а на его - четко, словно провели от лба до подбородка большой круглой кистью, которую используют для побелки стен.
        Как только миска пустеет, охранник Фрасилл командует:
        - По камерам!
        Наша камера заходит первой. В это время остальные шесть гладиаторов допивают вино из амфоры, используя одну чашку на двоих. Первые несколько минут воздух в камере кажется нестерпимо вонючим, хочется блевануть. С трудом сдерживаю себя. Надо перетерпеть, потом перестану замечать.
        Еще пару часов расхаживаю по камере от двери к стене и обратно, а потом ложусь на солому рядом с тем, что не тренировался. Когда он решает, что все заснули, начинает плакать по-бабьи, с тихим подвыванием. Как этот бедолага оказался среди нас - не хочу спрашивать, чтобы не проникнуться жалостью. По виду он синд или из какого-нибудь племени с Северного Кавказа. Явно горожанин, не привыкший к тяжелому физическому труду. Бой с ним будет легким, коротким. Кому-то повезет…
        5
        В Пантикапее сейчас два больших рынка. Один на горе Митридат на центральной площади немного ниже акрополя и носит греческое название агора. Второй, самый большой, расположен возле порта. На нем в основном торгуют рыбой, но и другими товарами, которые привозят по морю. Работает с раннего утра, когда возвращаются рыбаки с ночного лова, и примерно до полудня, до наступления жары, когда нераспроданную рыбу отдают за гроши оптовикам-засольщикам, иначе протухнет. Именно на этом рынке и проходит большая часть поминальных боев, потому что его полукругом охватывает холм, давая возможность большому количеству зрителей наблюдать оттуда за происходящим внизу. Со стороны моря тоже можно смотреть с галер и рыбацких лодок.
        Нас привезли туда часа за два до полудня. Торговля уже заканчивалась, обычный базарный гул стихал, покупатели и продавцы перемещались на склон холма, занимая заранее лучшие места. Нас всех вместе разместили в большом складе, который стоял на западной границе рынка. Помещение было пропитано запахом тухлой рыбы. Впрочем, этот запах главный на всех припортовых улицах Пантикапея. Мне кажется, горожане даже не замечают эту вонь. Она, так сказать, часть естественного городского фона. «Старики» заняли места возле двери, чтобы через щели между нею и косяком наблюдать за боями, а «новички» - дальнюю часть. Первые обменивались шуточками, вторые сопели молча.
        Где-то через час дверь открыл охранник Фрасилл и показал пальцем, что считается у греков знаком пренебрежения, на плаксивого «новичка» и на одного из «стариков»:
        - Ты и ты, на выход!
        Как я и предполагал, бой был коротким.
        Один из «стариков» - рослый тип, с виду мелкий бандит, если бы не ровный, красивый нос, облагораживающий лицо - которого называли ромеем (римлянином), громко хлопнул правой ладонью по левой, повернутой вверх, и радостно огласил результат:
        - Один готов!
        Видимо, зрители ожидали большего, потому послышались свист и недовольный гул, которые не смолкали до тех пор, пока победитель не вернулся на склад и вышла вторая пара - ромей и самый крепкий, после меня, из «новичков». Эти дрались дольше и красивее, судя по подбадривающим крикам зрителей. Вернулся ромей. Затем пошла третья пара, четвертая, пятая. Каждый раз на склад возвращался «старик». Трупы «новичков» оставляли снаружи.
        Я вышел в последней паре. Наверное, наш хозяин Антидий не был уверен во мне. Предыдущие бои были достаточно интересными, так что зрители простят ему, если я паду слишком быстро. Мне и моему противнику надели шлем беотийского типа и наруч на правую руку, дали круглый щит, плетеный и обтянутый кожей, и короткий меч, похожий на скифский. Отличался от акинака тем, что весил примерно наполовину легче, около килограмма, так что слабоват был для рубящих ударов, а также имел небольшую «талию» и навершие было тяжелее и не в форме бруска, прямого или вогнутого, а шарообразное, из-за чего центр тяжести меча был смещен к рукоятке. Возможно, это один из ранних вариантов римского гладиуса. Я видел поздние версии с параллельными лезвиями и треугольным острием.
        За то время, что мы сидели на складе, эта часть рынка немного преобразилась. Деревянные прилавки передвинули к каменным, образовав вместе с ними что-то вроде загороди с двух сторон. С третьей был склад, а с четвертой - берег моря со стоявшими там галерами. Арена была в форме кривой трапеции. Длина в самом широком месте - метров пятнадцать. Зрители располагалась не только на склоне холма и галерах, но и на крыше склада. Их было очень много. Не предполагал, что Пантикапей сейчас так многолюден. Наверное, пришли и крестьяне из окрестных деревень, и приплыли моряки и рыбаки с противоположного берега Боспора Киммерийского. Они громко и весело переговаривались, ожидая, когда нас экипируют для боя. Это ведь так интересно - стать как бы соучастником убийства, ничем не рискуя.
        Нас развели к противоположным краям арены, чтобы обоим солнце светило сбоку. У меня оно было справа. Глашатай - наш хозяин Антидий - объявил, что в этом бою будут сражаться грозный македонец и свирепый скиф. Сперва подумал, что македонец - это я, но потом вспомнил, что здесь понятия не имеют о моей службе в македонской армии. Значит, мне придется изображать свирепого скифа. Кочевники, конечно, никогда не были паиньками, но ни разу не видел, чтобы проявляли в бою свирепость. Может быть, я мало прожил и мало увидел.
        - Начинайте! - скомандовал Антидий.
        Мой соперник рванул в атаку так резво, будто опаздывал на свидание с местной красавицей. Меч он держал параллельно земле и высоко, рядом со своим правым ухом. То ли это у него такие голимые понты, то ли какой-то неведомый мне удар, который он не отрабатывал на тренировках у нас во дворе. Наверное, собирается продырявить мне шею. Она как раз на этом уровне. На всякий случай я поднял щит выше, чтобы быстрее закрыться. Его щит ударился о мой, после чего острие меча противника внезапно мелькнуло рядом с моей левой щекой. На сантиметр левее - и ходить бы мне со шрамом и без нескольких зубов всю оставшуюся жизнь, если бы выжил. Якобы поддавшись давлению противника, отступаю на пару шагов под улюлюканье зрителей. Когда он снова с разгона ударяется щитом о мой щит, зашагиваю вправо - и оказываюсь с ним нос к носу, потому что и он зашагнул, но влево. Наверное, думал, что я буду ждать второй удар в левую щеку и смещу щит влево, открывшись. Его меч колет в верхнюю часть моего щита, после чего я наношу рубящий удар по тыльной стороне ладони. Это было неожиданно для моего противника, он чуть не выронил свой
меч, замешкался - и получил укол под кромку шлема в лоб над переносицей. Острие пробило череп и вошло всего на пару сантиметров, но этого хватило. Выдернув клинок, я быстро отшагнул назад и вправо, за щит противника, и увидел, как из раны ручьем хлынула кровь, стекая в левую глазницу и ниже. Меня всегда удивляло, почему из ран на лбу течет так много крови? Вроде бы там шкура да кости, негде ей накапливаться. Противник тряхнул головой, чтобы убрать кровь, закрывшую левый глаз. Видимо, это было лишним, мозг не выдержал и отключился. Веки обоих глаз зажмурились, подергались, как в тике, и затихли, опускаясь вместе с ослабевшим телом на сухую утрамбованную землю.
        Я почему-то красиво, как на строевых занятиях, сделал разворот кругом через левое плечо и зашагал к входу в склад, где поджидали Антидий, Фрасилл и еще два охранника, имена которых я не знал. Ни слова не говоря, швырнул им под ноги меч, щит, шлем и наруч, после чего зашел в помещение. Там, вопреки моим ожиданиям, посмотрели на меня без обиды или мстительности.
        - Я говорил Лампирию, что так, как ты, наблюдать за нашей разминкой может только опытный воин. Он не поверил - и поплатился. Туда ему, подонку, и дорога! - произнес вместо эпитафии римлянин. - Теперь будешь моим соседом по камере.
        6
        Он и правда оказался римлянином и даже называл себя выходцем из древнего патрицианского рода. Это типа римского потомственного дворянства. Его полное имя было Гай Публий Минуций. На счет патрицианской родословной у меня были большие сомнения, потому что из случайных фраз сокамерника понял, что его мать относилась к женщинам с пониженной социальной ответственностью и, как следствие, высокой ценой. Хотя вполне возможно, что произвела она сына от представителя патрицианского рода. Похоти все сословия покорны. Гай Минуций был человеком веселым и ветреным, жил здесь и сейчас, причем не только потому, что его нынешняя профессия обязывала не строить планы на далекое будущее. Два года прослужил легионером в Малой Азии, где по одной его версии попал в плен и был продан в рабство, по другой - дезертировал с тем же результатом, по третьей - проигрался в кости и рассчитался, как сумел. Самое забавное, он абсолютно не смущался, когда я указывал, что вчера версия была другая.
        - Да какая разница?! Не разменивайся на такие мелочи, иначе жизнь станет рабством! - отмахивался он легкомысленно, будто в данный момент не был рабом.
        Я перестал воспринимать всерьез его рассказы, поэтому мы быстро подружились. Тем более, что нам не придется сражаться друг с другом. Поведал ему версию о младшем сыне тирана из далекой Гипербореи, чем вызвал искреннее восхищение и уважение. К чужим рассказам Гай относился, не размениваясь на мелочи, чтобы, наверное, ненароком не оказаться в рабстве. Хочешь быть сыном тирана - будь им! Тренировались мы в паре, кое-чему научив друг друга. Да и вообще, между «стариками» отношения были товарищескими. Как и между нами и охранниками, особенно Фрасиллом, который раньше и сам был гладиатором.
        Антидий контролировал ситуацию среди богатых людей Пантикапея и окрестностей и, когда кто-нибудь готовился перейти в мир иной, закупал еще шесть гладиаторов, чтобы выставить их во время поминок против шестерых «стариков». Пантикапейские боги почему-то требовали шесть человеческих жертв. Обычно гибли новички. Я был редким исключением, пробившимся в «старики». Все-таки отбор у нас очень жесткий, без скидок. Следующие два боя мне давали слабых соперников и выставляли нас первой парой, на разогрев или, точнее, на освистание. Во второй раз я решил «сделать интересно» - дал своему слабому противнику, меотскому крестьянину, попавшему в рабство за долги, пожить несколько минут и проявить свои лучшие бойцовские качества. Бедолага и правда поверил, что у него есть шанс завалить меня, и повел себя довольно агрессивно и, как следствие, зрелищно. Когда он мне надоел, во время очередного примитивного выпада уколол его ниже правой ключицы, а вторым ударом пропорол горло, густо заросшее курчавыми черными волосами.
        Антидий, который в отличие от многих зрителей знал потенциалы обоих бойцов, предложил после боя:
        - Если устроишь такое же представление в следующий раз, получишь амфору вина и хорошую еду.
        - Дай мне мой меч и подбери в противники тавра покрупнее, - выдвинул я встречное условие.
        - Договорились, - сказал он.
        В третий раз мы бились во дворе большой виллы, расположенной на берегу пролива километрах в трех от Пантикапея. Точнее, дворов было два, господский и хозяйственный. Мы сражались в первом, который был просторнее и вымощен каменными плитами. Это были, так сказать, поминки для избранных. Они возлежали на клиниях, расставленных по периметру двора, рядом со столиками с выпивкой и закуской. Посуда была золотая и серебряная. Рабов, обслуживающих поминки, было больше, чем приглашенных. Скоропостижно скончался богатый винодел, оставивший в наследство, кроме недвижимости, еще и сто талантов серебра. Наверное, не ровно сто, округлили для красоты, но все равно очень много. Сын-наследник по имени Незиот, которому едва перевалило за двадцать, от радости зазвал три десятка таких же оболтусов и расщедрился на шесть человеческих жертв.
        На этот раз меня выпустили в предпоследней паре. Противником был тавр, довольно рослый для его народа, но все равно на полголовы ниже меня. Зато в плечах был раза в полтора шире. Если бы при таких габаритах тавр был бы еще и быстр, мне бы пришлось туго. К счастью, двигался он не то, чтобы медленно, однако уступал мне. Я успевал уйти от его ударов и безнаказанно бить в ответ. И не только в ответ. Мне захотелось поиздеваться над противником. Видимо, никак не мог забыть тех двух тавров, отца и сына, которые захватили меня спящего. Пару раз я успевал зашагнуть вправо, за щит противника и дать тавру поджопник. Это вызывало бурную и радостную реакцию зрителей. В третий раз проделывать этот фокус не стал, потому что заметил, что противник ждет его, готовиться наказать за издевательство, поэтому изобразил намерение и, когда тавр повернул щит влево, раскрылся, чтобы уколоть меня в ногу, я продемонстрировал свой «фирменный» удар с оттягом, вложив в него всю ненависть, накопившуюся за последние два месяца к представителям этого народа. Сабля рассекла тело тавра от правой ключицы до левого подреберья. Верхняя
левая часть вместе с головой и щитом сразу упала на каменные плиты, а правая постояла нескольок секунд, будто раздумывала и только потом рухнула на остатки спины, к тому времени залитой кровью.
        Зрители дружно ахнули, после чего громко и весело загомонили. Наверное, порадовались, что не оказались на месте тавра.
        Новый хозяин виллы жестом подозвал меня и протянул золотой кубок с белым вином:
        - Пей, ты заслужил!
        Вино было неразбавленное и сладкое, наверное, с медом. Давненько я не пил такое. Осушил кубок за два захода, после чего поставил его на стол и поблагодарил.
        - Для варвара ты слишком хорошо владеешь мечом и говоришь на греческом языке, - заметил Незиот.
        - Я - сын тирана, получил хорошее и разностороннее образование, - сообщил ему.
        - Сын тирана?! - удивился хозяин виллы. - А как оказался здесь?!
        Я рассказал байку про плавание в Грецию для повышения культурного уровня, шторме, утопившем мою галеру, попадание в плен к таврам… Слушали меня с интересом. У мажорных деток за всю жизнь не было столько приключений, сколько у меня за два месяца.
        - Хочешь стать моим телохранителем? - задал вопрос Незиот.
        - Не откажусь, - честно признался я. - Только выкупите и мое оружие. Привык к нему.
        - Подойди сюда! - крикнул хозяин виллы Антидию.
        - Чего изволите, мой господин? - раболепно согнувшись, произнес тот, подойдя к столу.
        - Я покупаю этого раба и его оружие, - тоном, не терпящим возражения, сообщил Незиот.
        - Он обошелся мне в тридцать мин серебра, - проинформировал Антидий, приврав, как догадываюсь, втрое, если ни впятеро.
        - Ты получишь свое серебро, - сообщил мой новый хозяин и махнул рукой моему бывшему: проваливай!
        Заключительный поединок я смотрел, как зритель, стоя вместе с обслугой виллы у входа на кухню. Победил новичок.
        7
        Возможно, мы с Незиотом ровесники, если исходить из возраста моего тела. Это юноша среднего роста, склонен к полноте, но пока не расплылся. Отец заставлял его ходить в гимнасию и поддерживать хорошую физическую форму, насколько это возможно при той любви к чревоугодию, что культивировалась в их семье. Отец и умер, обожравшись. Мать Незиота перебралась в царство мертвых девятью годами раньше во время родов. Она была дочерью скифского вождя, осевшего в Пантикапее. Ее приданое послужило фундаментом для построения винодельческой империи. Оказывается, скифы теперь запросто живут в городах, даже основали свой, который греки называют Неаполем. У Незиота были две младшие сестры, обе замужем за пантикапейскими богачами. Сам он женат на племяннице боспорского царя Перисада. Жену зовут Ифигения. Как мне сказали, сейчас это очень модное женское имя в Таврике. Детей у них нет. В таком случае муж имеет право завести вторую жену, но Незиот не спешит это делать, потому что царь Перисад очень трепетно относится к своим родственникам. Наверное, поэтому жена живет безвылазно в Пантикапее, а муж предпочитает виллу,
где у него теперь дюжина наложниц.
        Большую часть времени я провожу на вилле. Живу в комнате с тремя другими телохранителями в крыле для рабов. Отличается наша комната от соседних тем, что в ней есть дверь. Вход в остальные закрыт занавесками, которые обычно подняты, зацеплены за колышек. Почему так - не знаю. Может быть, из-за оружия и кожаных доспехов, украсть которые дверь без замка уж точно не помешает. Незиот считает, что на вилле опаснее, чем в городе, поэтому держит здесь большую часть своих телохранителей. В городе мы бывает только вместе с ним. Перемещается Незиот, полусидя или лежа на паланкине, который быстрым шагом несут восемь рабов. Само собой, телохранители тоже сопровождают его на своих двоих. При этом на вилле в конюшне пять прекрасных жеребцов, которые днем стоят в денниках, а ночью пасутся в степи под присмотром двух вооруженных рабов-нубийцев, неведомо какими судьбами оказавшимися здесь. Для ночных сторожей нет никого лучше голых негров. Поскольку днем они отсыпаются в конюшне, без их ведома коня не уведешь. Я пытался законтачить с нубийцами, подговорить удрать вместе, но они ни на каком известном мне языке,
включая египетский, не говорили или не хотели говорить, а язык жестов не понимали или не хотели понимать. С соседями по комнате заводить разговор на эту тему опасался. Все трое вроде бы довольны своим положением: сыты, одеты, не переутомляются.
        Из всех возможных вариантов бегства из Пантикапея я выбрал два: по суше до Херсонеса или по морю до Малой Азии. У обоих были свои плюсы и минусы. По суше надо было преодолеть три вала со стражей в местах проходов в них, а потом проскочить через земли скифов и тавров, которые сейчас перемешались, образовав новый этнос тавроскифы. Можно было бы попробовать проделать этот путь в одиночку пешком, но лучше, конечно, небольшим отрядом на лошадях. Три-пять всадников - самое то. Пока что с лошадями и попутчиками ничего не получалось. Для морского пути помощники мне не требовались, но надо было украсть небольшую парусную лодку, затемно преодолеть на ней пролив и уйти на достаточное расстояние в открытое море, чтобы на рассвете меня не заметили с проходящих судов. Проблема была в том, что все рыбацкие лодки по ночам находились на промысле, а если нет, то весла и паруса хозяева уносили домой. Когда Незиота не было на вилле, нам разрешалось гулять по окрестностям. Я использовал каждую такую возможность, чтобы прогуляться по берегу, посмотреть, где можно по-тихому разжиться лодкой и веслами и парусом для нее.
Пока что и с этим вариантом ничего не проклевывалось.
        В тот день я обедал вместе с остальными рабами. Обед был запоздалый. Хозяин утром прислал гонца с сообщением, что приедет к полудню с двумя десятками гостей. Мы долго ждали его, а потом управляющий Сотад, уроженец Крита, неведомыми мне путями оказавшийся в Крыму, дал отмашку слугам и рабам съесть то из приготовленного для гостей, что все равно пропадет. Кушать нам полагалось, сидя на лавках. Мест на всех не хватало, поэтому те, кто послабее, ждали своей очереди, рискуя остаться без самого вкусного, или ели, расположившись на каменных плитах двора. Телохранители занимали ближние к кухне места и получали первыми и самое лучшее. Начали с дроздов, фаршированных орехами и изюмом. Затем был ягненок и козленок с пряностями. Дальше подали морских окуней с соусом из молок скумбрии, отваренных в рассоле и разведенных вином и оливковым маслом. За ними последовали креветки, зажаренные в кипящем оливковом масле. На десерт хозяину и гостям подали бы овечий сыр с греческого острова Китнос, который имеет специфичный, очень интересный вкус, благодаря произрастающим только там травам, и что-то типа вафель из
слоеного хрустящего теста с медом, орехами, изюмом и пряностями. Слугам и рабам они не достались, были отнесены в погреб.
        Во время еды, как обычно, перемывали кости хозяев. Странным образом обитатели виллы знали обо всем, что творилось в городском доме, и наоборот. В основном смаковали неутомимость хозяйки, у которой было по одним сведениям два любовника, по другим - четыре, и она каждый день умудрялась опылять и их, и мужа, если ночевал в городе. Я представил, что точно так же мои слуги и рабы обсуждали меня и моих жен. Надеюсь, рогов у меня было меньше.
        В конце обеда на виллу прибежал один из городских слуг. Сложив его озабоченный вид с не приездом хозяина, я сделал вывод, что произошло что-то важное и неприятное. Надеюсь, не смерть хозяина, потому что я еще не готов к побегу. Слуга сразу направился к управляющему, который всегда ел один в своей комнате. С хозяином и гостями ему не полагалось, а с остальными слугами и рабами было западло. Через пару минут Сотад выбежал к обедающим рабам, приказал нубийцам приготовить всех лошадей, а телохранителям надеть доспехи и взять оружие, чтобы сопровождать его конными.
        - Что случилось? - спросил я запыхавшегося слугу, смазливого юнца, по слухам - одного из любовников хозяйки, который остался с нами, чтобы выпить вина и перекусить.
        - В городе мятеж… Убили царя… Чернь грабит богатых… Наши хозяева заперлись в доме… Ждут помощь, - короткими фразами, чередуя их с глотками вина, рассказал он.
        Я не сразу понял, что надо радоваться и действовать. Решил все-таки съездить в город и посмотреть, что там происходит. Если всё серьезно, то надо будет под шумок убрать своего хозяина. Нет рабовладельца - нет рабов. Если меня никто не будет искать, легче будет выбраться за пределы Боспорского царства. После чего надо будет сколотить отряд и рвануть в Херсонес по суше или, захватив галеру, по морю.
        8
        Стражи на въезде в Пантикапей не было. Ворота нараспашку - заходи, кто хочет! Я думал, что стражники разбежались в страхе перед мятежниками, а позже увидел двоих на городской улице. Они вместе с толпой других любителей легкой наживы, навьюченных награбленным, осторожно спускали под гору двуколку, нагруженную с горкой самыми разными вещами. Вполне возможно, что добычу захватили в доме Незиота, но мы узнали об этом позже.
        Богачи в Пантикапее жили на вершине горы, ближе к акрополю. Чем богаче, тем выше. Я заметил, что грабили не всех. Вроде бы дом не отличается от соседних, и нет крестика, нарисованного мелом на воротах, но толпа грабителей обходила его. Видимо, горожане знали, кого можно убивать и грабить, а кого нет. Значит, несмотря на кажущуюся стихийность происходящего, кто-то руководил процессом. Как догадываюсь, это были те, кого не устраивал переход боспорского царства под власть понтийского царя Митридата Шестого. Через несколько дней узнаем их имена.
        Дом Незиота был рядом с главным входом в акрополь, ворота в который тоже были нараспашку. Во дворе акрополя было пусто, если не считать двух солдат гарнизона, которые несли из дворца большую корзину с одеждой из дорогих тканей и серебряной посудой, а сверху лежал меч в ножнах с золотыми накладками, наверное, царский. Незиот лежал с проломленной головой и без правой кисти посреди своего двора в большой луже подсохшей крови. Над ним и над лужей роились мухи. Голый труп жены нашли в столовой. Ей перерезали горло. Судя по раздвинутым ногам, грабители были милосердны - ублажили Ифигению перед смертью. Ничего ценного в доме не осталось, а из рабов не сбежала только старуха, которая продолжала прясть в полутемной коморке, не обращая на нас внимания. Монотонный труд успокаивает нервы.
        - Надо отвезти хозяев за город и похоронить, - сказал Сотад, когда мы вернулись во двор, к лошадям у коновязи.
        - Мы теперь сами себе хозяева, - проинформировал я его. - Пусть мертвые хоронят мертвых, а мы займемся устройством своей судьбы.
        Сотад собирался сказать еще что-то, наверное, напомнить, что мы все равно собственность наследников Незиота, но не успел, потому что телохранитель по имени Дамохар, которого я считал самым нерешительным из нас и довольным своей судьбой, всадил нож в затылок управляющего. Может быть, свел личные счеты.
        - Собираюсь добраться до Феодосии по суше, а оттуда морем до Греции. Чем больше будет отряд, тем меньше шансов, что на нас нападут скифы. Так что предлагаю составить мне компанию, - произнес я.
        Поскольку хозяин мертв, и никто не будет меня искать, предъявлять на меня права, можно было не прорываться в Херсонес, а добраться до Феодосии, которая сейчас входит в Боспорское царство, но там вряд ли знают, кто я такой. Это большой город, расположенный намного ближе Херсонеса. Уверен, что там можно без проблем сесть на торговый корабль, отплывающий на юг. Оставаться в Крыму и, тем более, возвращаться в Херсонес, я не хотел. Слишком неласково меня здесь встретили. Посмотрю, что сейчас творится на Средиземном море, поищу удачу там.
        - Я поеду с тобой, - сказал Дамохар, после чего начал стягивать с Сотада доспехи, одежду и обувь, делая это с ловкостью профессионального солдата.
        Остальные тоже согласились, но предложили сперва поживиться, набрать еды на переход, воспользовавшись всеобщим бардаком. Грех было упускать такой шанс.
        - Не возражаю, - согласился я. - Здесь, в центре, всё наверняка уже разграблено, но я знаю пару мест, где можно взять добычу и пополнить наш отряд.
        Первым таким местом был дом Антидия. Он находился в пригороде и вместе с дворами занимал большую площадь. Само собой, грабить его никто не решился, хотя, уверен, соседи знали, что человек богатый. Его самого и стражников, за исключением Фрасилла, в доме не было. Не удивлюсь, если узнаю, что во время нашего налета Антидий обносил чужой дом.
        - Показывай, где хозяин прячет ценности, поделим поровну. Если хочешь, можешь поехать с нами в Феодосию, - предложил я стражнику.
        Фрасилл согласился мигом. Может быть, из страха, что убьем. Он провел нас к сундуку в дальней темной комнате, где одного серебра было почти с талант и немного золотых монет разных царств. Заодно прихватили всю ценную посуду и оружие и забрали украшения у жены и трех дочерей. Папа купит им новые на награбленное. Тем более, что забрали мы не последнее. Наверняка что-то припрятано в тайниках, искать которые у нас не было времени.
        Затем мы выпустили гладиаторов. В большой камере сидели всего двое. Гай Минуций был жив. Он искренне обрадовался мне. Или свободе.
        - Без тебя здесь было скучно! - сообщил Гай и сразу согласился отправиться в Феодосию.
        Один из «новичков» отказался ехать с нами, поскольку был с противоположного берега пролива, а остальные присоединились с радостью. Надо было пользоваться моментом, удирать подальше. Погибать ради того, чтобы Антидий стал еще богаче, никто не хотел. В конюшне стояли всего три лошади. На остальных трех Антидий, видимо, отправился за добычей. Недостающих мы добрали у его соседей, которые не рискнули отказать нам. В том числе вязли и двух вьючных кобыл, нагрузив их едой и вином.
        После чего наведались к Бикте. Не мог я уехать просто так, не отблагодарив его, Спевсиппа и охранников, избивших меня. Сопротивление оказал только помощник купца. Бикте и Спевсиппу я снес голову лично. Остальных перебили мои соратники. В доме нашли почти сорок мин серебра. Плюс серебряная посуда, пусть и не самая изысканная. Остальное просто некуда было грузить. У каждого члена моего небольшого отряда на крупе коня был прикреплен большой узел с самым разным барахлом. Я взял только плащ из куньего меха и пару новых сапог. Хотя сейчас середина лета, помнил, что зима близко.
        9
        Возле перехода через Тиритакский вал мы встретили большой отряд скифов, около тысячи всадников. Пришлось ждать, когда они проедут на восточную сторону. Как догадываюсь, спешат на помощь мятежникам. По слухам царя убил скифский аманат по имени Савмак. Мальчиком он был отдан в заложники. Царь Перисад воспитывал Савмака и других скифских аманатов вместе со своими детьми. За что царя и отблагодарили. В советской школе меня учили, что это было первое восстание рабов на территории нашей страны. Видимо, у советских ученых было собственное представление о том, кто такие рабы. Стражники, охранявшие переход в Тиритакском валу, не мешали скифам, предусмотрительно спрятавшись в башне. Мы тоже отъехали метров на двести, чтобы случайно не попасть под раздачу. К счастью, кочевникам было не до нас, спешили в Пантикапей. Стража тоже не обратила внимание, даже не поинтересовались, кто мы и куда едем. И так ясно, что удираем от бардака, который творится в городе.
        На Киммерийском валу мы заночевали возле башни. Соваться ночью за него побоялись. Стража предупредила, что видела по ту сторону в степи еще один отряд скифов. Вроде бы поехали в сторону Киммерика, но куда на самом деле - никто не знал, потому что следить побоялись. По светлому мы разделили добычу, захваченную в Пантикапее. С монетами все было просто. На каждого вышло почти по одиннадцать мин серебром. С посудой было сложнее, потому что прихватить весы не додумались. Делили на глаз. Мне достался большой серебряный кубок с барельефом в виде скифов, скачущих на лошадях, золотые сережки с нефритами и половина большого блюда, разрубленного топором. Поскольку одна часть блюда была чуть больше, кинули жребий. Повезло мне. Видимо, черная полоса подошла к концу.
        Утром обнаружили, что исчез Фрасилл. Поскольку ничего чужого не прихватил, искать не стали. Как догадываюсь, присоединился он к нам не столько из жадности, сколько из страха, что убьем в случае отказа. Хотя, возможно, дело все-таки в жадности. Получив свою долю, прикинул, сколько еще сможет хапануть, если вернется в Пантикапей, и свалил ночью по-английски. Джентльмены - они во все века и во всех странах джентльмены.
        Феодосия пока что ни в какое сравнение не идет даже с самой собой под именем Каффа. Да, по меркам этой эпохи город считается средним, потому что имеет население тысяч семь, но это на порядок меньше, чем будет, когда я ее грабил вместе с казаками. На склонах невысоких гор уже много садов с вкусными яблоками и грушами. По пути к городу мы заезжали в сады и рвали плоды с деревьев под испуганными взглядами хозяев, которые собирали урожай в корзины и ссыпали затем в арбы. Здесь уже слышали о событиях в Пантикапее и ждут, когда беда придет и в их город.
        Мы сразу поехали в порт - на берег моря у крепостных стен. Пока что они высотой метров пять. Возле ворот, в башнях и на сторожевых ходах усиленные караулы. Поскольку мы не собирались заезжать в город, никто не поинтересовался, откуда и зачем приехали. На берегу стояли четыре торговые галеры, заканчивали погрузку пшеницей. Как мне рассказали, Боспорское царство опять главный поставщик зерна в греческие полисы. Египет переключился на Рим, где цены выше.
        Я выбрал самую крепкую галеру, тридцатишестивесельную. Возле форштевня, по обе стороны от которого на корпусе нарисовано по большому глазу с красными зрачками, как у бешеной собаки, стоял упитанный грек в красной тунике с золотой канвой по подолу и, отчаянно жестикулируя руками, густо поросшими черными волосами, объяснял грузчикам, какие они ленивые и неблагодарные работники. Такое мог себе позволить только судовладелец. Я оторвал его от приятного времяпровождения вопросом, куда направляется?
        - В Византий, - сообщил он и задал встречный вопрос: - А что?
        - Пассажиров возьмешь? - ответил я вопросом на вопрос.
        - Если договоримся. Я беру по десять драхм с человека, - сказал владелец галеры.
        Я не знал, какие сейчас расценки на перевозку пассажиров, но в предыдущую эпоху за драхму можно было добраться до Гераклеи, от которой до Византия рукой подать, поэтому презрительно фыркнул и сказал:
        - За десять драхм я до Рима доплыву!
        - Плыви! Разве я тебе мешаю?! - высокомерно воскликнул он.
        - Так и сделаю, - сказал я и сделал шаг к соседней галере.
        - Подожди-подожди! Что вы все такие быстрые?! Ни поговорить, ни поторговаться, как следует! - более мягким тоном произнес владелец галеры. - Сколько вас человек? Все, кто с тобой? Тогда по пять драхм с головы!
        - По две, - предложил я.
        - Ладно, уговорил, по три! - уже совсем мило, как старому другу, молвил он.
        Я не стал биться за драхму. Нам надо было убраться отсюда, как можно скорее и как можно дальше.
        - Договорились, - сказал я. - Отплываешь утром?
        - Да, на рассвете, не опоздайте, - ответил он.
        - Мы переночуем на берегу, рядом с галерой, - сказал я. - Подскажи, где можно продать лошадей?
        - На рынке, но там уже никого нет. Есть у меня знакомый барышник, могу позвать, - предложил он.
        - Зови, - произнес я, догадываясь, что барышник окажется тем еще жуликом, купит лошадей за бесценок, сговорившись с владельцем галеры.
        Эти лошади легко пришли, пусть легко и уйдут. Такой точки зрения придерживался, кроме меня, только Гай Минуций. Мы с ним получили за отборных жеребцов по три мины серебра - половину цены, если не меньше. Остальные отказались продавать так дешево, решили подождать утра, продать на рынке и уплыть на другой галере. Не стал их отговаривать. Для кого-то важна свобода, а кто-то готов рискнуть ей ради пары мин серебра.
        10
        Босфор мне кажется рекой. Может, из-за течения и малой ширины. Один мой однокурсник, русский из Баку, считал, что именно на берегах этого пролива находится земной рай, поэтому купил дом на второй линии и перевез туда семью. После чего устроился на контейнеровоз известной немецкой судоходной компании, который бегал на Стамбул. В двадцать первом веке с зарплатой капитана большого контейнеровоза крупной немецкой судоходной компании рай был везде, даже в Турции на берегу Босфора.
        Наша галера неспешно скользит по проливу. Под монотонный звук барабана гребцы поднимают весла, заносят вперед, опускают в воду. Большая часть гребцов - свободные люди, работают по найму. Я сижу на баке, вижу их загорелые мускулистые спины с широкими плечами. Они откидываются назад, загребая, потом наклоняются вперед, занося весла - и так несколько часов подряд. Труд тяжелый, монотонный, рискованный, но зарабатывают раза в два больше, чем разнорабочий на берегу. За навигацию набегает столько, что можно в холе и неге провести зиму. Впрочем, эти люди и зимой не сидят без дела, подрабатывают, где получится. Я бы так не сумел. Кто на кого учился…
        Бухта Золотой Рог оживленнее, чем в предыдущую эпоху, в ней больше судов. Да и Византий разросся. Еще не Афины, но уже не захудалый городишко на краю Ойкумены. Он уже начинает напоминать столицу восточной части Римской империи, которую историки назовут в честь этого города Византийской.
        Стоило нам приткнуться к берегу, как появился таможенник. Пока он разбирался с хозяином галеры, мы с Гаем Публием Минуцием взяли свое барахлишко и сошли на каменистый берег с клочками бледно-желтой, выгоревшей травы. Собираемся отдохнуть здесь денек-другой, после чего отправимся в Рим. Наступило время, когда все дороги ведут туда.
        - Всё, здесь нам не страшны боспорские рабовладельцы! Эта территория под охраной Римской республики! - радостно и торжественно объявил Гай. - Пошли к Марию, - зовет он, уверенно направляясь к ближним городским воротам.
        Марий - это его приятель, который служит в местном римском гарнизоне. Византий сейчас находится под покровительством Рима. То есть, на языке двадцать первого века римляне крышуют аборигенов, введя в полис смотрящего с шоблой. Десяток представителей этой шоблы стоит у ворот в роли стражников. На римлян они не похожи, потому что почти все рыжие или светло-русые и довольно высокого роста.
        Как мне сказал Гай Публий Минуций, во вспомогательных частях служат в основном перегрины - жители республики, не имеющие гражданства. В частности в Византии это галаты, захватившие эти и соседние земли на противоположном берегу пролива в то время, пока я отсутствовал. Один из гладиаторов Антидия был галатом. Язык, на котором он говорил, напомнил мне кельтский. Скорее всего, галаты или, как их еще называют, галлы - кельтское племя. Аборигены с радостью поступали на службу в римскую армию, потому что за не слишком хлопотный труд получали пусть и в три раза меньше, чем римский легионер, но достойную по местным меркам зарплату в триста сестерциев (серебряная монета весом чуть более грамма, то есть четверть аттической драхмы) в год, примерно половина которых уходила на оплату еды, оружия и доспехов, и такую же одноразовую годовую выплату при зачислении, имели некоторые права гражданина Римской республики, а через двадцать пять лет становились полноправными гражданами и владельцами земельного надела, который модно сдать в аренду и жить припеваючи. В отличие от греческих метеков они были самостоятельны
юридически, не нуждались в покровительства патрона из полноправных граждан, но, по словам моего бывшего сокамерника, суды при рассмотрении тяжб между гражданином и перегрином выносили решение, исходя не из норм права, а из здравого смысла и справедливости. А что может быть для римлянина справедливее победы гражданина над варваром?!
        На головах у стражников круглые кожаные шлемы на железной основе, напоминающие немного вытянутый котелок с наушниками и называемые галеа. Одеты в длинные шерстяные накидки сагума, поверх которых лорика - доспех из кожаных полос внахлест. Обуты в калиги - сандалии с шипами в толстой подошве, из-за чего напомнили мне футбольные бутсы. Вооружены копьем длиной метр восемьдесят, гладиусом, висящим на портупее справа, и ножом, подвешенным к ремню слева. Как мне рассказал Гай Минуций, офицеры носят оружие наоборот - гладиус слева и кинжал справа, а еще алый плащ с пурпурной каймой. Щиты стражников, выгнутые, неправильной овальной формы, деревянные с кожаным верхом, усиленным железными полосами вверху и внизу, без номера легиона, но с нарисованной волчьей мордой в том месте, где должен был бы быть умбон, стояли у стены в ряд, словно товар на продажу.
        Один из стражников, самый рослый, преградил нам путь и сказал на корявом греческом языке:
        - С оружием в город нельзя.
        - Я - гражданин Рима! - важно заявил Гай Публий Минуций.
        - Здесь не Рим, здесь Византий, - спокойно уточнил верзила.
        - Я служу в Пятом легионе! - еще надменнее поставил в известность мой попутчик.
        - А где твои калиги? - поинтересовался стражник.
        - Сняли, когда взяли меня в плен, - признался Гай.
        - И где это случилось? - продолжил допрос верзила.
        - Какое тебе дело?! - возмутился мой попутчик. - У вас тут служит в римской манипуле деканом Марий Пинарий. Позови его. Он расскажет тебе, кто я и откуда.
        - Это толстый такой? - спросил стражник.
        - Если Марий толстый, тогда мы с тобой и вовсе не должны в ворота пролезать! - насмешливо бросил Гай Публий Минуций.
        - Точно, худей его во всей манипуле не найдешь, - согласился верзила. - Ладно, проходите. Только, если что, не говорите, что зашли через наши ворота.
        - Само собой! Как будто я службы не знаю! - произнес Гай.
        Манипула располагалась в казарме возле северных ворот Византия, так что нам пришлось пересечь весь город. Удивился количеству трехэтажных домов, особенно в центре. Видимо, Византию на роду написано тянуться к небу. Здание казармы было двухэтажным и явно великоватым на двести человек и имело одноэтажную пристройку, в которой жили оба центуриона, старший и младший, и оба опциона, их помощники. Два легионера стояли на посту у открытых широких ворот. От солдат из вспомогательного войско, охранявших ворота, они отличались только кольчугой у одного из легионеров, более зрелого. Номера легиона на щитах тоже не было. Видимо, эта фишка появится позже, а сейчас вместо нее был нарисован пегас. Что именно символизировал крылатый конь - Гай Публий Минуций не знал. Остальные легионеры занимались своими делами на территории большого двора, огражденного трехметровой каменной стеной: один штопал порванную тунику, другой точил гладиус, третий лудил медный котел, четвертый плел корзину из ивовых прутьев… В римской армии военнослужащие в свободное время могли заниматься подсобными промыслами, зарабатывать на масло к
куску солдатского хлеба.
        Внутрь нас не пустили, хотя Гай Публий Минуций убеждал часовых, что он такой же легионер, как и они. Пришлось нам подождать минут двадцать, пока позовут декана (десятника) Мария Пинария. Он, действительно, был худ, как щепка, но при этом производил впечатление человека сильного не только духом, но и физически. Я всегда опасался таких людей, хотя среди них редко встречаются подонки. Кстати, разговор шел на латыни, которую я научился понимать, после интенсивного общения с Гаем Публием Минуцием. При моем знании романских языков это было не сложно. Тем более, что латынь - один из самых легких для изучения языков.
        - А говорили, что ты погиб! - первым делом воскликнул Марий Пинарий, увидев моего попутчика.
        - Не дождешься! - насмешливо кинул Гай. - Мать меня научила в детстве, что надо давать людям в долг, и пока будут должники, не умрешь.
        - Значит, мне на надо возвращать долг, чтобы ты не умер?! - ехидно поинтересовался декан.
        - Надо, но можешь не весь, придержи пару ассов! - в тон ему ответил Гай Публий Минуций.
        Асс - римская бронзовая (смесь меди, олова и свинца) монета с Янусом на аверсе и номиналом, корабельным носом и надписью «ROMA» на реверсе. Рома - это, как я понял из рассказов Гая Публия Минуция, имя богини, олицетворяющей Римскую республику. Были более мелкие медные монеты в половину (семис с головой бога Сатурна), треть (триенс с головой богини Миневры), четверть (квадранс с головой полубога Геркулеса), одну шестую (секстанс с головой бога Меркурия) и двенадцатую (унция с головой богини Ромы) часть асса и более крупные в два, три, пять и десять ассов, у которых, кроме веса, разными была только цифра номинала. Шестнадцать ассов составляют сейчас денарий, хотя раньше, что видно по названию, хватало десяти. Денарий делали из серебра. Весил примерно, как греческая драхма. На аверсе изображена голова богини Ромы, на реверсе - братья-близнецы Диоскуры на лошадях и номинал - римская цифра «десять». Серебряными были еще половина и четверть динария, которые назывались квинарий и сестерций и отличались, кроме веса, цифрой номинала - «пять» и «два и буква S (семис)». Самое забавное, что сестерций считался
равным четырем ассам, а не четверти денария. Золотые монеты были трех номиналов, причем, чтобы, наверное, позлить мою логику, обозначался он не в денариях, а в сестерциях - двадцать (чуть больше грамма золота), сорок и шестьдесят. Оформлены были одинаково - на аверсе голова бога Марса и номинал римскими цифрами, на реверсе - орел на молнии и надпись «ROMA». Воспринимались золотые монеты не столько, как деньги, сколько, как товарное золото. В общем, главной монетой был сестерций, почти все цены были номинированы в нем. Денарий воспринимался римлянами, скорее, как счетная единица, но пользовался уважением в дальних провинциях.
        - Пойдем, отдам долг. Мы вчера получили деньги, - сказал Марий Пинарий.
        - Давай мы лучше оставим у тебя вещи и вместе отправимся в ближайший трактир, где и пропьем твой долг, - предложил мой попутчик.
        - Не возражаю, - быстро согласился декан.
        Жил он в большой комнате на первом этаже, где стояло двадцать деревянных кроватей, по пять у длинной стены и проход посередине. Вещи мы сложили под его кроватью. Как меня предупредил Гай Публий Минуций, с ворами в римской армии расправляются быстро и беспощадно - прогоняли сквозь строй сослуживцев, вооруженных дубинками, но всякое может случиться, поэтому монеты и мелкие ценные вещи лучше носить с собой в кошеле или, что еще лучше, в потайном кармане ремня.
        11
        Вот что остается неизменным во все времена и во всех странах, так это распивочные, как бы ни назывались. Разве что сейчас нет плотного облака табачного дыма, потому что в этом плане все нынешнее население ведет здоровый образ жизни - абсолютно не курит. Тяжелые дубовые столы, которые трудно перевернуть, тяжелые длинные лавки, которые трудно поднять и применить в драке, дешевая толстостенная посуда, обязательно щербатая, заплеванный и залитый напитками пол и вонь перегара, кислятины и еще чего-то, не поддающегося определению потому, наверное, что состоит их множества неприятных запахов. Вино нам подали неразбавленное. Точнее, уже было разбавлено в пифосе, поэтому мы и не стали доливать в него воду, тем более, что она в Византии во все времена не лучшего качества.
        - Собираешься вернуться на службу? - спросил Марий Пинарий своего заимодавца после того, как тот поведал о своих приключениях в Боспорском царстве.
        - Пока деньги не кончатся - вряд ли, - заявил Гай Публий Минуций. - Хочу домой наведаться, родню повидать, гульнуть с друзьями детства.
        - Тоже неплохо, - поддержал декан. - Но если бы ты сейчас вернулся в легион, тебе бы зачли в срок службы годы в плену.
        Легионеры служили шестнадцать лет, получая десять ассов в день (чуть более девятисот сестерциев в год), после чего им вручали выходное пособие в размере годовой зарплаты и земельный участок неподалеку от того места, где служили, обычно на недавно покоренных землях. Поскольку новобранцев набирали в одно время и для определенного легиона, на дембель уцелевшие уходили одновременно и получали землю в одном месте, образуя источник романизации на оккупированной территории. В частности так будет романизирована будущая Румыния, где проходила граница со «скифами».
        - Если я вернусь в легион через несколько месяцев, то и они будут мне засчитаны, как служба, - хитро улыбаясь, сказал Гай, вновь наполнив наши глиняные толстостенные чаши.
        - Тоже верно, - согласился с ним Марий, сделал два больших глотка из своей и предупредил: - Только смотри, как бы тебя не обвинили в дезертирстве.
        - Кому я нужен?! - отмахнулся Гай Публий Минуций.
        - Как раз ненужных чаще всего и наказывают, - поделился жизненным опытом декан.
        - Попробую в Риме устроиться в преторианскую гвардию. Есть там у меня одни знакомый, - поделился планами мой посиделец. - Они получают в два раза больше и служба легче.
        - Их всего три когорты, туда просто так не протиснешься, - возразил Марий Пинарий.
        - У меня теперь есть деньги, чтобы не просто так, - сообщил Гай и, решив, видимо, поменять тему разговора, спросил: - Не знаешь, как поживает моя Олимпия?
        - Она теперь с опционом Луцием Плавтием из второй когорты, которая стоит в Перинфе. Вроде бы родила ему бастарда, - рассказал декан.
        Легионерам запрещено вступать в брак, но сожительствовать и производить незаконнорожденных мог каждый.
        - Она всегда была ветреной шлюхой! - с кривой улыбкой отреагировал мой бывший сокамерник, который во время нашей совместной отсидки все уши мне прожужжал этой Олимпией, любовь к которой, как и к другим падшим женщинам, ему была привита с рождения.
        Как ни странно, посиделки наши закончились без обязательной драки. Нет, драка в забегаловке все-таки была, но мы в ней не участвовали, потому что мерились силами два местных пролетария. Военные во все времена смотрят на штатских, как на убогих, которым не выпало счастье ходить строем, поэтому в драку не вмешивались.
        Переночевали в казарме манипулы. Вместе с Марием Пинарием нас пропустили во двор без вопросов. Места выделили на втором этаже в большой комнате, где так же вдоль стен располагались кровати, только не односпальные, а две общие, каждая на десять человек. На деревянные настилы была положена солома, которую накрыли солдатскими палатками, изготовленными из толстой просмоленной ткани, а сверху положили одеяла. Каждому римскому легионеру полагалось одеяло, которое нес на горбу или ехало за ним в обозе вместе с палаткой его контуберния - наименьшего подразделения римской армии из десяти человек под командованием декана. Они ночевали на привалах в одной палатке, поэтому слово «контуберний» можно перевести, как «живущие в одном доме» или «сопалаточники». В десятой контубернии второй центурии не хватало половины личного состава, поэтому половина кровати была свободна. На ней мы с Гаем Минуцием и проспали, как убитые, до утра.
        В порту стояло много торговых галер под погрузкой или выгрузкой. По совету Мария Пинария мы сразу пошли к тем, которые грузились овечьей шерстью. Многочисленному и постоянно растущему населению Рима требовалось много одежды, а предпочитали римляне изготовленную из шерсти. Как ни странно, льняные, хлопковые и даже шелковые ткани были у них пока что не в моде, причем последние не только из-за очень высокой цены, а в первую очередь потому, что были тонки, плотно облегали тело и просвечивались, вызывая пошлые мысли у других. В общем, нельзя издеваться над согражданами, поэтому носи то же, что и все.
        Я выбрал небольшую крепкую двадцативосьмивесельную галеру, погрузкой шерсти в которую руководил плотный семит невысокого роста с непропорционально большой головой.
        - На Рим грузишься? - спросил я семита на финикийском языке.
        - Да, - подтвердил он, после чего посмотрел на меня так, будто я был заговорившей вдруг статуей, и спросил после паузы: - Ты откуда?
        - Из Гипербореи, - ответил я. - Это далеко-далеко на севере.
        - А где выучил наш язык? - поинтересовался финикиец.
        - Ваши моряки приплывали, - ответил я и спросил сам: - Сколько возьмешь за проезд до Рима с меня и моего друга?
        - Обычно беру по пятьдесят сестерциев, но вам скину по пять за знание языка, - сказал он и полюбопытствовал: - А зачем наши моряки приплывали? За оловом?
        - Да, - подтвердил я.
        Пусть думает, что Гиперборея находится на острове Британия, иначе задолбает меня вопросами, а мне внапряг уже сочинять информацию о своей вымышленной родине.
        12
        Остия - ворота в Рим. Расположен город в устье Тибра, о чем и говорит его название (остия - устье на латыни). На рейде множество морских судов - современных вариантов финикийского «круглого» корабля. Это одномачтовики длиной двадцать пять-тридцать метров, шириной семь-десять, осадкой два-три метра и грузоподъемностью двести-триста тонн. На мачте выше прямого паруса два треугольных, напоминающих лиселя, чего в предыдущую эпоху не было. Впереди на задранном вверх бушприте еще одно нововведение - небольшой прямой парус, артемон, который позволял идти против ветра. Теперь буду знать, когда примерно его придумали. Руля все еще нет, вместо него пара сочлененных над палубой рулевых весел, которые крепились на кринолинах - кормовых балконах. В кормовой части на палубе небольшая надстройка, типа ходовой рубки. Там располагались каюты капитана и богатых пассажиров. Бедняки путешествовали на открытой палубе. Корма круто загнутая с акростолем в виде рыбьего или скорпионьего хвоста, лебединой головы, завитка раковины… У некоторых судов железные якорь-цепи без контрфорсов, но преобладают все-таки пеньковые
канаты. Разгружаются «круглые» суда у каменных или деревянных причалов, сооруженных на берегу реки. Рядом с причалами впритык стоят каменные склады, заполненные товарами, привезенными по морю, которые на речных судах или гужевом транспорте отправят в Рим. У многих, кроме высокого, метров пять-восемь, первого производственного этажа, имеется жилые второй и даже третий. Обратной стороной склады выходят на главную улицу города, мощеную, шириной метров девять и длиной километра два. Напротив складов стоят такие же высокие, в четыре-пять этажей дома, которые называют инсулами, сложенные из известкового туфа и кирпича, обожженного (нижние этажи) и сырцового (верхние). На первом этаже обычно расположены лавки, на остальных - съемные квартиры. Иногда между инсулами попадается храм какому-нибудь из многочисленных богов римского пантеона и кажется мелкой комнатной шавкой среди крупных уличных псов. На холме в черте города стоит каструм - прямоугольный военный лагерь, защищенный рвом и валом с частоколом из дубовых бревен и деревянными башнями, угловыми и надвратными. Обычно с каструма и начинаются римские
города на захваченных территориях. Возле него селятся аборигены, завязанные на обслуживание римских вояк, потом рядом раздают земли ветеранам, которые берут в жены местных женщин, оставшихся без женихов, погибших от римских мечей - и вот он новый город.
        Из Остии за два асса с носа мы вместе с еще двенадцатью пассажирами на восьмивесельной лодке доплыли до Рима. Всю дорогу Гай Публий Минуций выступал в роли бесплатного гида. Он знал подноготную обитателей каждой богатой виллы, мимо которой мы проплывали. Судя по его рассказам, жизнь римских патрициев полна подлых нежданчиков, роковых страстей и прочих атрибутов мыльной оперы. В общем, патриции тоже плачут. Порой навзрыд.
        Мы высадились ниже каменного моста, возле Тройных ворот, к которым вела Остийская дорога. Свое название ворота получили потому, что было три арочных прохода: посередине широкий для транспорта, а по бокам два узких для пешеходов, которые строго соблюдали правила правостороннего движения. Впрочем, стражники древками коротких копий напоминали эти правила забывчивым. Ворота были в крепостной стене высотой метров десять, сложенной из туфа. Часть такой же стены я видел в двадцать первом веке у вокзала Термини. С тех пор она почти не изменилась. Туф легок в обработке, но выветривается и размывается плохо. Через каждые пятьдесят-шестьдесят метров стену делили на куртины прямоугольные башни высотой метров пятнадцать, ни одна из которых не доживет до моего предыдущего (или будущего?!) визита. Возле ворот стояли, сидели и лежали толпы нищих, изображавших калек и юродивых. Я не сразу понял, почему они считают это место хлебным, пока не увидел, что почти каждый из приплывших что-нибудь подавал нищим, радуясь, наверное, благополучному возвращению домой или прибытию в Город. Римляне именно так называют свою
столицу, скромно и просто. Подал нищим и Гай Публий Минуций, распределив с полсотни бронзовых ассов, благодаря чему на несколько минут прослыл самым богатым и щедрым гражданином не только Города, но и Республики. Свою страну римляне называют тоже скромно и просто. Через ворота нас пропустили без вопросов, несмотря на то, что у моего попутчика на портупее висел гладиус в ножнах, а на плече был мешок, из которого выглядывали рукоятка моей сабли и мой лук со стрелами в сагайдаке. Наметанный глаз стражников сразу определил, что передними гражданин Города. Именно Города, потому что гражданам Республики вход в него с оружием запрещен.
        За воротами начинался Бычий рынок. Видимо, раньше здесь торговали скотом, но сейчас все было застроено инсулами и храмами. Один из храмов, посвященный Геркулесу, показался мне знакомым. Может быть, доживет до двадцать первого века и вновь предстанет предо мной. Все остальное было непохоже на что, что я здесь видел когда-то в будущем. Чему не сильно удивился. Отсутствие впечатливших меня когда-то Ватикана, виллы Боргезе и фонтана Треви подразумевалось, а вот в то, что до сих пор нет Колизея, я поверил не сразу. Почему-то не сомневался, что амфитеатр уже сооружен, и увижу его, такой высокий и величественный, как только пройду городские ворота, и крепостные стены не будут закрывать обзор. Увы, из высоких зданий разглядел я только инсулы в пять-шесть этажей, которых было очень много, стояли впритык, и кривые улочки между некоторыми были так узки, что, вытянув в окно руку, можно было пожать руку живущего напротив.
        - А где проводятся бои гладиаторов? - спросил я.
        - В смысле, поминальные бои? - уточнил Гай, которому я во время отсидки объяснил значение слова «гладиатор», но, как сейчас понял, зря потратил время. - Да где угодно, только плати!
        Расталкивая прохожих, мы пошли к Овощному рынку, где возле храма Януса проживала мать моего попутчика. Как ни странно, мне показалось, что сейчас в Риме проживает больше людей, чем в двадцать первом веке. Впечатление многолюдности возникало из-за толчеи на улицах. Давно у меня не возникало чувство, что я в московском метро в час пик. Рим исправил этот недочет. По словам моего гида, в Городе сейчас полмиллиона жителей. Поскольку Гай Публий Минуций считать умеет только до десяти, я сразу поверил ему.
        Одеты жители Рима были по-разному, но почти вся одежда шерстяная. Кое-кто из мужчин носил тогу, запретную для иностранцев. Это кусок ткани длинной метров пять-шесть, которым обматывали тело, образуя каскады складок. Без посторонней помощи такое не соорудишь, поэтому носили тоги в основном богачи, должностные лица при исполнении обязанностей и жрецы. У последних спереди была ярко-красная полоса и по подолу пурпурная кайма. Большая часть населения предпочитала тунику. Мужчины носили с короткими рукавами и длиной до колена, женщина - с длинными и по щиколотку. Мужскими считались белый (для богатых), коричневый и черный (для бедных) цвета, а женскими - зеленый и желтый, а для совсем бедных был светло-коричневый. Если особа мужского пола надевала зеленую тунику с длинными рукавами, то все понимали, с кем имеют дело. Что забавно, римляне делили людей на активных и пассивных и, не зависимо от пола, первых считали мужчинами, а вторых - женщинами. Всадники (местное дворянство) спереди на тунике имели одну или две красные вертикальные полосы шириной сантиметра три, а сенаторы - шириной сантиметров десять. У
крутых пацанов во все времена заведено носить спереди на видном месте что-нибудь яркое, заметное издали, чтобы их заранее боялись и не думали напасть. Головные уборы не в моде. Их заменяют капюшоны, накидки или сеточки, а то и просто полоски ткани, скрепляющая волосы. Последние - привилегия замужних женщин. Беднота вся босая, а кто побогаче носит сандалии разной формы, каждая из которых имеет свое название. Много украшений, причем порой из обычного железа. Особая тяга к браслетам, которые носят не только ниже, но и выше локтя, и даже на ногах. От богатых дам сильно шибает духами, удушливо-сладкими. Почти все старые женщины набелены, нарумянены, с черными бровями и ресницами и зелеными или синими тенями вокруг глаз и даже на висках. Молодые красились не так жестоко, но иногда встречались очень экстравагантные варианты.
        Мать Гая Публия Минуция по имени Цецилия была бандершей - содержательницей борделя. Выглядела она настоящей развалиной, даже несмотря на толстый слой косметики на лице, поэтому забросила любимую профессию и поднялась по социальной лестнице. Она в парике из обесцвеченных волос сидела на трехногой табуретке у входа в свое заведение, которое располагалось на первом этаже пятиэтажной инсулы. По другую сторону от входной двери стоял каменный член высотой с метр, выкрашенный в красный цвет. Волосы Цецилии были перехвачены черной повязкой, как у уважаемой матроны-вдовы. Поверх желтой туники повязан зеленый передник. На ногах сандалии. Сына опознала не сразу.
        - Заходите, господа легионеры! - сперва пригласила она. - Самые красивые и опытные девочки ждут вас!
        - Здравствуй, мам! - поприветствовал ее Гай Публий Минуций.
        Цецилия долго разглядывала сына, будто сомнительную монету, которую ей пытается втюхать плутоватый клиент, после чего произнесла удивленно:
        - Тебя еще не убили, паршивец?!
        - Как видишь, нет! - весело ответил он. - Твои уроки выживания пригодились!
        - Денег не дам, не надейся! - сразу предупредила она.
        - Не беспокойся, у меня есть деньги, - произнес Гай. - Нам с другом надо пожить несколько дней, пока решим свои дела.
        - Хорошо, занимайте дальнюю комнату, - разрешали Цецилия. - Мерзавка, которая работала в ней, сбежала с варваром. Как только найду ей замену, сразу выгоню вас.
        - И на том спасибо! - беззаботно ответил сын и, жестом пригласив меня следовать за ним, зашел в бордель.
        В полутемной прихожей на длинной лавке сидели три невзрачные девицы лет пятнадцати-шестнадцати в туниках из тонкой, полупрозрачной, белой, льняной ткани, ниже сисек перехваченных красной лентой, завязанной на спине на бант. Все три в светло-русых париках и босые. Проституткам запрещено носить обувь. Полумрак скрывал их недостатки. Судя по простецким лицам, сбежали из деревни в город за красивой жизнью. Наверное, надеются подзаработать на покупку своей земли и вернуться. Здесь они в хороший день получают больше, чем в деревне за месяц. Только вот проституция - путь в одну сторону, редко кому удается выгрести против течения. Они слышали разговор сына с матерью, поняли, что мы не клиенты, поэтому продолжили болтать, не обращая на нас внимание. Обсуждали цены на зерно, которые полезли вверх из-за засухи на Аппенинском полуострове. Можно вывезти девушку из деревни, но нельзя вывезти деревню из девушки. Напротив их лавки были четыре входа в комнаты, завешенные прямоугольными отрезами темной плотной материи. Слева от проституток был вход в еще одно помещение с закрытой деревянной дверью, наверное,
рабочий кабинет и спальня бандерши.
        - А ну, встали, крошки! - шутливо гаркнул на них Гай Публий Минуций.
        Девушки быстро поднялись, пряча за искусственными улыбками оторопь: всё-таки сын хозяйки, мало ли что?!
        - Посмотрим, чем вы богаты, - произнес он и, по очереди оттянув у девушек ворот туники, заглянул и оценил сиськи. - Ты мне нравишься! - сказал он средней, шлепнув ее по заднице, после чего обратился ко мне: - Какую из оставшихся возьмешь? Я заплачу.
        Я показал на крайнюю слева, которая, услышав про оплату, заулыбалась искренне.
        - Сейчас мы положим вещи и вернемся, - сказал мой друг.
        В этот момент в прихожую ввалилась Цецилия и заорала с порога:
        - Ты чего тут раскомандовался?! Они на работе!
        - Я их нанимаю, - сообщил сын и протянул ей сестерций: - Возьми и заткнись!
        - Так бы сразу и сказал, - подобревшим тоном произнесла мать, спрятала серебряную монету в кожаный кошель, висевший под передником, и ушла на улицу ловить клиентов.
        В дальней комнате - узкой прямоугольной коморке метра два с половиной на два, в которую свет попадал из полутемной прихожей - помешалась лишь кровать и табуретка с перевернутыми вверх дном тазиком и кувшином для подмывания.
        - Не патрицианские вилла, конечно, но все равно лучше нашей камеры у Антидия, - сделал вывод Гай, швырнув свои вещи на кровать.
        С ним трудно было не согласиться. Я положил свою ношу рядом с его, после чего мы пошли расслабляться.
        Комната, в которой меня принимали, ничем не отличалась от соседней, разве что на выступе стены горел глиняный светильник, заправленный оливковым маслом. Проститутка встала на кровати в коленно-локтевую позу, рассчитанную не изголодавшегося солдата: подходи и властвуй! Подтянув к банту подол туники, оголила выпуклые ягодицы и промежность, выбритую и выкрашенную в красный цвет. В этой позе девушка была так похожа на краснозадую мартышку, что я с трудом сдержал смех. Почувствовав, что у меня пропало желание, обернулась и посмотрела испуганно. Наверное, боялась, что останется без заработка, а то и по морде схлопочет от клиента, а потом и от бандерши.
        - Разденься и ляг на спину, - предложил я. - Или у вас так не принято?
        - Как скажешь, но вообще-то не разрешено раздеваться, - покорно согласилась она, снимая парик, а потом развязав бант и стянув через голову тунику.
        Кем не разрешено, законом или хозяйкой, она не уточнила. Волосы у девушки были, скорее всего, темно-каштановыми, но при тусклом свете казались черными. Тело с узкими плечами и выпирающими ключицами, ребрами и тазовыми костями. Складывалось впечатление, что какие-никакие запасы жира у нее были только в ягодицах.
        - Как тебя зовут? - спросил я, раздевшись и ложась рядом с ней.
        - Полла, - тихо ответила проститутка.
        Под вскрики и стоны, которые издавал Гай Публий Минуций в соседней комнате, отделенной от нашей тонкой стеной из сырцового кирпича, я принялся неспешно и со знанием дела ласкать девушку, которая сперва напряглась, непривычная, видимо, к такому обращению, а потом расслабилась, поплыла за мной. Заведя ее до такого состояния, что тихо скулила от нетерпения, аккуратно вошел в Поллу, мокрую и горячую. Стонала и вскрикивала она громче Гая. Поначалу с удивлением, что может получать столько удовольствия, потом бездумно, подчиняясь эмоциям. Кончила раньше меня, продолжая содрогаться всем телом и скрести ногтями мою спину, даже после того, как я удовлетворился и затих. Когда я лег рядом на спину, перевернулась на бок, прижалась ко мне и, тихо то ли хихикая, то ли всхлипывая, принялась целовать мое плечо, а потом тыльную сторону ладони. Подозреваю, что испортил ей профессиональную карму. Проститутка должна быть фригидной, иначе перестанет работать.
        - Что ты с ней делал, что она так орала?! - удивился Гай Публий Минуций, когда я вернулся в предоставленную нам комнату, где на выступе стены уже чадил глиняный светильник.
        - То же, что и остальные, только лучше, - ответил я.
        - Мать сказала, что с такими способностями ты не пропадешь в Риме! - поделился он.
        - Если останусь здесь, - сказал я.
        Отвык от многолюдья и суеты больших городов. Мне бы гавань потише, где не надо толкаться локтями с утра до вечера.
        13
        Я стою на узкой кривой улочке, сбегающей по склону холма Эсквилина к Римскому форуму. Впереди проход перекрыт столпившимися зеваками, которые наблюдают, как отец дерется с дочерью. Поскольку глава семейства жидковат, а девица довольно крупная, несмотря на свои лет тринадцать-четырнадцать, представление обещает быть продолжительным. Никто не вмешивается, потому что отец вправе делать со своими детьми, что хочет, даже убить. Родившегося ребенка отец может признать или не признать и умертвить или продать кому угодно. Так повелось с основателей города Ромула и Рема, отец которых бог Марс не признал сыновей, разрешил бросить их в Тибр. Из реплик зевак я понял, что дочка не захотела выходить замуж за того, кого ей нашли родители, загуляла с другим. Как ни странно, женщины были на стороне отца, требовали жестоко наказать ослушницу родительской воли, а мужчины поддерживали дочь, предлагали оторвать у родителя то, чем он ее породил, видимо, опасаясь, что тем же и убьет.
        Оказался я в этом месте случайно. У меня хорошая пространственная ориентация и память на местность, но в Риме это помогает слабо. Каждый день я умудряюсь заблудиться на узких кривых улочках без названий и номеров домов, похожих одна на другую не только внешне, но и вонью, как бы выходящей из стен и брусчатки. Выручает то, что все дороги ведут на форумы, как римляне называют рыночные площади. Вот и сейчас я пытаюсь спуститься на самый главный из них - Римский. На этом форуме в храме Сатурна находится городская сокровищница, в храме Юноны чеканят деньги, а возле базилик Порция, Семпрония и Эмилия постоянно проходят собрания горожан или судебные процессы. Сутяжничество - главное римское хобби, которое позже переймут пиндосы и доведут до абсурда. Желающий обратить на себя внимание юноша из приличной римской семьи должен найти известного государственного деятеля и засудить его за что угодно, чтобы самому стать чиновником и потенциальной жертвой. Главным доказательством вины или невиновности являются ораторские способности: кто красивее выскажется, тот и победит в суде. Послушал я несколько судебных
процессов. Должен признать, что умение красиво болтать римляне довели до уровня искусства.
        Драка закончилась внезапно. Отец таки сумел схватить свое рослое дитяте за волосы. Она сделать с ним то же и замереть в клинче, как часто бывает у дерущихся баб, не смогла, поскольку его череп был гол, как колено. Процесс стал односторонним - дочка выгребала до тех пор, пока не заревела во весь голос. После чего ее, согнутую и униженную, отвели в дом. Зеваки сразу рассосались, на улице осталась всего пара человек. Видимо, все остальные были жильцами двух шестиэтажных инсул, на улочке между которыми и происходил воспитательный процесс.
        Я спустился на Римский форум, прошел межу двумя рядами меняльных лавок, подумав, что любой нумизмат из двадцать первого века отдал бы всё, чтобы оказаться здесь и выменять монеты самых разных стран и эпох. Иногда попадались монеты, о которых даже прожженные менялы не могли сказать ничего, кроме предполагаемого металла и веса. В базиликах закончились суды и совещания, но народ продолжил болтать, стоя просто так или в очереди к цирюльникам, большинство из которых работало прямо на улице под открытым небом. Клиент садился на трехногую табуретку, обычно хлипкую, чтобы сразу развалилась, если решит «отблагодарить» ею мастера. Цирюльник обматывал вокруг шеи кусок ткани, грязной за редким исключением, вручал клиенту бронзовое зеркало, чтобы тот имел возможность контролировать процесс, после чего приступал к делу. У римлян сейчас в моде безволосые лица и тела. Волосы удаляют бритвами, пинцетами и специальной смолой, которую намазывают на тело, а потом срывают вместе с растительностью. Гай Публий Минуций, подвергший себя такой процедуре на второй день после приезда, сказал, что смола лучше, чем пинцет, но
болезненней бритвы. Кожу на обработанных местах потом натирали пемзой. Волосы на голове завивали и подкрашивали. Демонстрировать седину считается неприличным. Мужской маникюр в порядке вещей.
        Особенно много цирюльников возле бань. Они здесь разные, на любой вкус и кошелек. Вход в самые дешевые, смешанные, стоит квадранс (четверть сестерция). Более дорогие были отдельно для мужчин и женщин, а в самых дорогих мылись малыми группами, иногда в одиночку. Греческие термы встречаются пока что только в частных домах у выходцев из этой страны или грекофилов. Одежду сдавали на хранение специальным людям за отдельную плату. Те, кто побогаче, приходили с рабами, которые и стерегли вещички хозяев. Кстати, у многих рабов металлические ошейники, на которых написано имя и адрес владельца, а иногда и сумма вознаграждения за поимку и возвращение сбежавшего.
        Я иду к хлебопекарням, которых здесь десятка два. Основных сортов хлеба три: белый пшеничный из мелкой муки, белый пшеничный из муки грубого помола и черный, народный - из муки грубого помола с отрубями. Как ни странно, лучшим считается второй, хотя самый дорогой первый. Третий - для бедняков. Для самых бедных и рабов - из ячменной, просяной и даже каштановой муки с отрубями. Я покупаю в окошке, которое ведет в пекарню, у булочника, выпачканного в муке, хлеб второго сорта - большой, горячий каравай с хрустящей корочкой. Иду дальше к харчевням, часть из которых - железный или каменный ящик с горящими древесными углями, над которыми на решетке запекается мясо или рыба. Можешь купить готовое, можешь выбрать полуфабрикат, оценив его свежесть и принадлежность, потому что запросто могут подсунуть тухлятину или, что веселее, собачатину, кошатину или крысятину, после чего понравившееся приготовят при тебе. Я выбираю кусок свежей жирной говядины, плачу за него, после чего, отламывая от каравая кусочки свежей, хрустящей, вкуснейшей корочки и поедая их, жду, когда повар запечет. Бродячий виноторговец с
большим бурдюком за спиной наливает мне за секстанс красного вина в свою старую, щербатую, глиняную кружку емкостью с пол-литра, после чего идет искать следующего клиента. Пустую кружку я оставлю повару, а тот передаст хозяину. Они тут помогают друг другу, если не являются конкурентами. В противном случае можно к еде получить и бесплатное зрелище, как я однажды наблюдал бой двух виноторговцев, которые дуэльным оружием избрали свои бурдюки. Проиграл тот, у которого лопнул бурдюк и вылилось содержимое, потому что удары его потеряли вес в прямом и переносном смысле.
        Поев, иду к лупанарию, как здесь называются бордели, чтоб предаться послеобеденному сну. Сиеста - это святое даже для рабов. Все прекращают работать и, толкаясь локтями, быстро расходятся по своим ложам. В нашей комнате пусто. Гай Публий Минуций пропадает по своим делам. Звал меня с собой, но мне надоели его попойки с корешами-преторианцами, у которых разговоры только о деньгах, выпивке и драках. Я уже и так знаю, кто самый сильный кулачный боец в преторианской гвардии и сколько зубов он выбивает одним ударом - все, что есть во рту противника. Встречаться с ним у меня нет желания, потому что без зубов жизнь превращается в жвачку.
        В комнату заглядывает Полла, приглашает, смущаясь, что при ее профессии кажется нонсенсом:
        - Пошли ко мне. Цецилия не против. Клиентов все равно не будет до конца сиесты.
        Я иду вслед за девушкой в ее комнату, а ведь раньше брезговал проститутками. Видимо, пребывание в рабстве сильно пошатнуло мои моральные принципы.
        Полла, попривыкнув к новым наслаждениям, занимается теперь любовью, как и положено крестьянке - собирает все колоски и даже зернышки, чтобы ни одно не пропало зря. Мне начинает казаться, что проститутка из нас двоих я, только непонятно, как со мной расплачиваются. От этих мыслей у меня появляется сильное желание закурить сигарету. К счастью, Колумб родится не скоро, а самому переться за табаком в Америку по облому, хотя было бы интересно посмотреть, что сейчас творится на территориях будущих империй инков и майя.
        В лупанарий шумно вваливается Гай Публий Минуций. Он не умеет жить тихо и спокойно.
        - Варвар, выходи! Я знаю, что ты не спишь! - шутливо кричит он.
        Варваром он называет меня, когда хочет сообщить что-то приятное. Я иду в нашу комнату, где римлянин уже лежит одетый и обутый на кровати. На ногах у него новейшие калиги с острыми и блестящими железными шипами. На табуретке в тазике стоит принесенный Гаем кувшин с вином и две глиняные чаши, новенькие. Мой бывший сокамерник умудряется почти из каждой таверны ныкнуть одну-две чаши или кружки. К утру они непонятным образом исчезают из комнаты. Цецилия и девицы клянутся, что не берут нашу посуду, мол, своей хватает.
        - Выпей вина и послушай, что я тебе скажу, - начинает Гай Минуций, нетерпеливо ждет, когда я сделаю это, после чего продолжает торжественно: - Ты видишь перед собой нового преторианца! Меня приняли! Причем срок службы в обычном легионе пошел в зачет выслуги!
        - И во сколько тебе это обошлось? - интересуюсь я.
        - На всё про всё ушло… - его перемыкает, потому что имеет проблемы со счетом, - …да всё ушло, что было! Но с завтрашнего дня я на службе, переберусь утром в казарму, и мне будут платить в два раза больше, чем раньше!
        - Поздравляю! - искренне произношу я, хотя понимаю, что теперь и в моей жизни грядут изменения, как минимум, последует потеря бесплатного жилья.
        - Я и на счет тебя договорился, - продолжает он. - Ты ведь с лошадьми ладишь. Будешь служить во вспомогательном отряде, приглядывать за жеребцами наших кавалеристов. Не кузнецом, а вообще. Не знаю, что точно будешь делать, тебе расскажут.
        - Спасибо, но это не для меня! - отказываюсь я, не желая двадцать пять лет пробыть конюхом, чтобы получить за это римское гражданство и надел земли. - Если уж служить во вспомогательных войсках, то лучше на флоте.
        Догадываясь, что рано или поздно мой бывший сокамерник устроится в гвардию или вернется в свой легион, я начал подумывать, чем бы заняться? Награбленного в Пантикапее хватит еще на несколько месяцев сытой и спокойной жизни, но потом все равно надо будет определяться. Как я мог видеть во время плавания из Византия в Остию, сейчас на Средиземном море не самое лучшее время для морской торговли. Римляне воюют со всеми или все воюют с римлянами, и, благодаря этому бардаку, развелось много пиратов. Не только галеры, но и «круглые» суда ходят большими караванами, а меня всегда раздражала стадность. К пиратам тоже не так-то и просто прибиться, потому что набирают экипажи по национальному признаку. Сунувшись к ним, можно запросто оказаться не соратником, а рабом-гребцом на галере. Сидеть на берегу мне надоело еще в предыдущую эпоху, да и к сухопутной торговле или занятиям каким-либо ремеслом не имею склонности, поэтому решил поискать счастья в римском военно-морском флоте, хотя там надо служить на год больше, чем в других вспомогательных частях. Какая мне разница, двадцать пять лет или двадцать шесть, если
уверен, что не прослужу и половину срока, свалю при первой же интересной возможности?!
        - Завтра утром отправлюсь в Мизен, - поделился я.
        Мизен - это городок неподалеку от Неаполя. Там сейчас находится одна из второстепенных баз военно-морского флота Римской республики, ближняя к Риму. Главная располагалась в городе Форум Юлия в Галлии. Я не захотел переться туда. Проблем с зачислением быть не должно, потому что римляне редко служат на флоте, разве что командирами. Большую часть военных моряков составляют такие же, как я, перегрины.
        - Как хочешь! - с сожалением произносит Гай. - Если передумаешь, возвращайся. Найдешь меня, помогу устроиться к нам в гвардию.
        Зная, что я - сын тирана, он искренне верил, что, как и все варвары, буду считать за счастье сгребать навоз в преторианской конюшне.
        В лупанарии акустика такова, что все в курсе твоих разговоров, поэтому Полла, когда я вернулся к ней в комнату, шепчет мне на ухо, касаясь его сухими горячими губами:
        - Забери меня с собой! Я буду делать всё, что ты захочешь: стирать, убирать, готовить! Ты не пожалеешь!
        Что забавно, женщины искренне верят, что, садясь тебе на шею, делают тебе большое одолжение. Моя первая жена постоянно напоминала, что потратила на меня свои лучшие годы. Жаль, что не смогла найти другого дурака на эти годы!
        - Хорошо, буду ждать тебя на берегу Тибра у Тройных ворот, - шепчу я в ответ.
        Наверняка в Мизене женщин намного меньше, чем мужчин, на всех не хватает, так что лучше приехать со своей. Уверен, что Полла знает, что военнослужащим римской армии и флота запрещено жениться, так что не будет утверждать, что я украл ее лучшие годы и разрушил самые прекрасные мечты. Впрочем, еще и как будет! Если совместная жизнь не сложилась, женщина всегда обвиняет мужчину. Она-то выбор сделала правильно, а вот он… На самом деле в разводе всегда виновата женщина, а в женитьбе - мужчина.
        14
        Кажется мне так или на самом деле, но вода в Тибре сейчас чище, чем в двадцать первом веке, хотя в реку стекает канализация со всего Рима. При этом должен честно признаться, что в будущем речную воду разглядывал издали. Хотел искупаться в реке, чтобы была, так сказать, звездочка на фюзеляже, но берег оказался обрывистым и захламленным, как московский пустырь. Мусор на две трети состоял из использованных одноразовых шприцев, которые благотворители бесплатно раздавали наркоманам на римских улицах, а также окурков от «косяков» и пустых бутылок. Я тогда побрезговал раздеваться в таком сраче и оставил Тибр непокоренным.
        Сейчас тоже не решился искупаться, потому что боялся оставить свои вещи без присмотра. На всякий случай я вынес их из города, сложенными в мешок, чтобы не было видно, что там есть оружие. Стражники у ворот уж точно с первого взгляда определят, что я не гражданин, а Гай Публий Минуций понятия не имел, можно ли носить оружие в поклаже. От его помощи я отказался. У меня сложилось впечатление, что он чувствует вину передо мной, что притащил в такую даль, но не смог устроить конюхом. Мания величия - обратная сторона комплекса неполноценности - иногда проявляется и таким странным способом. Говорить ему правду не хотелось. Никто на меня и мое оружие не обратил внимание. Стражников у Тройных ворот интересовали только входящие, с которых можно было что-нибудь стрясти.
        На берегу Тибра стояла очередь из лодочников, отвозивших всех желающих вниз по реке вплоть до Остии. Лодки отправлялись по мере наполнения. Я положил свои вещи на жалкий островок сухой травы в тени под крепостной стеной, сел рядом и принялся ждать Поллу. Договорились, что придет не позже, чем через час. При этом солнечных часов не было ни рядом с лупанарием, ни здесь, на берегу реки, и всего одни на пути между этими пунктами, причем я не счел нужным посмотреть, сколько было времени, когда проходил мимо них, потому что знал, что сравнивать будет не с чем. Кстати, римляне, как и греки, делят световой день на двенадцать часов, из-за чего продолжительность часа разная в разное время года, а часы показывают какое-то свое, по мнению горожан, абстрактное.
        Прождав, не знаю сколько, но, как думаю, больше часа, я занял место на очередной лодке. Сделал это с облегчением. Особого желания тащить с собой девушку у меня не было. Не получилось у нее удрать - и слава богу! Заодно и перед Цецилией не будет мучить совесть. Все-таки старушка позволила почти две недели пожить у нее бесплатно, а я бы отблагодарил по-скотски. Поскольку был первым пассажиром лодки, устроился на самом козырном месте - на носовой банке. Заполнялась посудина медленно. Все, кто спешил по делам, уже уехали. Сейчас подходили такие же бездельники, как я.
        На очередную бездельницу, которая направлялась к нашей лодке, я обратил внимание только потому, что радостно улыбалась, глядя в нашу сторону. Решил было, что среди пассажиров увидела кого-то из знакомых. Только когда девушка подошла ближе, понял, что улыбается именно мне. В ярком солнечном свете раньше ее не видел, поэтому узнал не сразу. Полла была в тунике и сандалиях, держала в руке небольшой узел с вещами. В общем, ничем не отличалась от крестьянских девушек, немного поживших в городе и пообтершихся, и абсолютно не походила на ту, какой привык ее видеть в лупанарии. Как ни странно, выглядела не красивее, но привлекательнее, хотя обычно именно признаки порочности притягивают, как магнит.
        - Я верила, что ты меня дождешься! - радостно заявила Полла, занимая место рядом со мной.
        До краха ее веры не хватило всего одного пассажира, который подошел буквально через пару минут. Я с трудом справился со стыдом, накатившим, как приливная волна. Такое впечатление, будто меня застукали при попытке совершить подляну.
        - Старуха догадалась, что я хочу сбежать, глаз с меня не спускала. Хорошо, Гай помог, отвлек ее, попросив денег. Старуха сразу забыла обо мне, начала ругаться с сыном - и я потихоньку выскользнула, - рассказала Полла, когда лодка отошла от берега и начал разворачиваться.
        - Теперь у тебя начнется новая жизнь, - выдал я один из штампов, которые являются палочками-выручалочками в неловких ситуациях.
        - Я так рада! - воскликнула девушка, прижимаясь ко мне.
        Если жить по принципу «всё, что ни есть - к лучшему», то да, можно радоваться. У проституции тоже ведь есть свои плюсы. Как ни странно, эта профессия повышает самооценку женщины. Ее постоянно выбирают, по несколько раз на день, что дает повод чувствовать себя востребованной, гордиться собой. Не сравнить с судьбой замужней женщины, которая постоянно сталкивается с невниманием мужа.
        15
        Мизен - небольшой город неподалеку от Неаполя, и в будущем станет частью его. Располагался на берегу бухты, образовавшейся в жерле потухшего вулкана, осевшего частично ниже уровня моря. Как мне сказали, здесь собирались военные корабли во время Пунических войн, готовясь напасть на Карфаген. Благодаря военным морякам, город разросся, обзавелся крепостными стенами четырехметровой высоты и большим водохранилищем, вырубленным в горах.
        В двадцать первом веке впечатление о Неаполе, частью которого станет Мизен, у меня было двойственное. С одной стороны там готовили лучшую пиццу в Италии, а значит, и в мире. Да и многие другие блюда неаполитанской кухни были великолепны. Я до сих пор давлюсь слюной, вспоминая пасту с мидиями, пармиджану (баклажаны с сыром и помидорами), ромовую бабу и - самое восхитительное! - сфольятеллу (слоеные пирожки с рикоттой, которую делают из сыворотки, оставшейся после приготовления других сыров). С другой стороны, я вам не скажу за всю Италию, вся Италия очень велика, но Неаполь показался мне самым грязным городом страны и даже всей Западной Европы. Впечатление еще больше усиливалось, если посмотреть на восхитительный морской пейзаж, а потом опустить глаза на засранную мостовую, с которой ведешь наблюдение. Причем грязно везде одинаково, что в центре, что на окраинах в «африканских гетто». Правда, я не был на склонах Везувия, где находятся дорогие виллы. Может быть, там почище. Еще мне запомнились в Неаполе коты, спавшие на сиденьях скутеров, которые стоят на обочинах везде и впритык. Никто котов не
беспокоил, кроме хозяев скутеров, решивших отъехать по делам, при этом люди вели себя, как слуги животных, вынужденные прервать сон своего господина.
        Галера, на которой мы с Поллой прибыли в Мизен, следовала в Неаполь, поэтому прошла без остановки, лишь замедлив ход, а нас и еще двух пассажиров переправили на берег на четырехвесельной лодке. Один из попутчиков и приводил меня до канцелярии флота, которая находилась метрах в ста от городских ворот, выходящих к морю. По обе стороны от этих ворот стояли вытащенные носами на берег военные галеры разных размеров, от унирем (с одним рядом гребцов) до сексер (с шестью рядами гребцов). Название определялось именно рядами гребцов, а не ярусами весел. То есть, галера с тремя ярусами весел могла быть, как триремой с одним гребцом на каждом весле, так и квадриремой с одним гребцом на весло на двух ярусах и двумя на одном, квинтиремой с одним гребцом на весло на одном ярусе и двумя на двух или сексерой с двумя гребцами на весло на всех трех ярусах или тремя на верхнем, двумя на среднем и одним на нижнем. Меня пропустили в город с оружием, потому что мой попутчик объяснил стражникам, что я собираюсь наняться на службу, должен буду показать свои умения. Те, судя по внешности и акценту, такие же перегрины,
каким собираюсь стать я, поэтому не возникали. Чиновник, занимавшийся наймом на флот - рослый плотный тип с лысой макушкой, на которую были старательно зачесаны явно подкрашенные, черные, курчавые волосы - был знакомым моего попутчика, поэтому они сперва по-быстрому, минут за двадцать, обменялись приветствиями и новостями. После чего чиновник проводил своего приятеля до двери, вернулся к деревянному столу, на котором лежала куча папирусов, выбрал один, достал из специального деревянного стаканчика «карандаш» - кусочек глинистого сланца, примотанного к деревянной палочке - и начал записывать меня в военные моряки.
        - Твое имя? - задал он первый вопрос.
        - Александр Василий Путивлий, - ответил я на римский манер, чем вогнал чиновника в ступор.
        Римские имена состоят из преномена (личного имени), номена (родового имени, фамилии), когномена (прозвища, которое часто переходило на потомков и становилось названием отдельной ветви рода) и агномена (второго прозвища). То есть названное мной звучало для чиновника, как преномен, номен и когномен.
        - Ты римлянин, что ли? - спросил он после продолжительной паузы.
        - Нет, грек из Таврики, - сообщил я.
        - Таврика - это где скифы? - уточнил он.
        - Рядом с ними, - ответил я.
        - Далеко тебя занесло! - произнес удивленно чиновник.
        - Приятель-римлянин обещал помочь устроиться во вспомогательные войска преторианской гвардии, но не получилось, - придумал я на ходу.
        - Да, к гвардейцам не протиснешься, - согласился он, после чего попросил повторить свое имя, а потом еще раз и медленно, записал его и задал следующий вопрос: - Кем хочешь быть: гребцом, матросом, солдатом?
        - Солдатом, - выбрал я.
        - Каким оружием лучше владеешь? - продолжил опрос чиновник.
        - Копье, меч, булава, лук, - перечислил я.
        - Стреляешь из лука хорошо? - поинтересовался он.
        Я вспомнил, что скифы до сих пор считаются лучшими воинами, особенно лучниками, поэтому сказал:
        - Скифы учили, - и предложил: - Могу показать.
        - Не надо, верю тебе, - отказался чиновник. - Нам как раз лучники и пращники нужны, никак не можем набрать нужное количество, - рассказал он, после чего достал бронзовую табличку, на которой была вычеканена присяга, сам быстро пробубнил ее, поскольку был уверен, что читать я не умею.
        Главную часть присяги составляли требование следовать за командиром, куда бы он ни вел, и предупреждение, что за невыполнение приказа и дезертирство полагалась смерть без суда.
        - Скажи «То же относится и ко мне», - дочитав, потребовал он.
        Я произнес нужную фразу.
        - Будешь присягать повторно в первый день каждого года, - предупредил он.
        Новый год у римлян начинается первого марта. Посмотрим, дотяну ли я до повторения присяги или дезертирую раньше.
        - Пойдешь служить на либурну Сафона, - принял решение чиновник. - Она стоит на берегу справа от ворот, спросишь там.
        Поскольку мне надо было снять жилье для Поллы, поинтересовался:
        - Где и когда получу деньги, полагающиеся при зачислении на службу?
        - У Сафона на следующей неделе, когда будет выдавать жалованье, - ответил чиновник.
        Значит, придется тратить деньги, которые получил за проданный в Риме серебряный кубок со скачущими скифами, доставшийся мне при разделе пантикапейской добычи. Ювелиры хотели купить его по цене металла, из которого изготовлен, но, когда я торговался с ними, подошел какой-то патриций и заплатил на сотню сестерциев больше.
        Полла, которую я оставил ждать во дворе, время зря не теряла.
        - Я узнала, где можно снять комнату в инсуле всего за пятнадцать сестерциев в месяц, но надо будет заплатить за полгода вперед, - сообщила она.
        Эта дурная привычка благополучно доживет в Западной Европе до двадцать первого века. Если захочешь арендовать жилье на меньший срок, придется заплатить процентов на десять-двадцать больше.
        Нужная нам трехэтажная инсула располагалась на узкой улочке неподалеку от ворот, ведущих к морю. Впрочем, в маленьком Мизене все рядом с этими воротами. Хозяин инсулы был крив на левый глаз, что не мешало ему замечать мельчайшие изъяны монет. Обычно их берут, не глядя, по тяжести определяя, серебро или нет, а этот Циклоп, какова была его кличка, потребовал дать новыми, не гнутыми и покоцанными, будто собирал коллекцию для потомков. За пятнадцать сестерциев в месяц он предложил нам на втором этаже конуру размером три метра на три с половиной, в которой помешались деревянный топчан, невысокий маленький стол и три табурета, один из которых служил подставкой для глиняного кувшина и большой глиняной миски, предназначенных для умывания, за которые пришлось внести залог в три сестерция, что, по моему мнению, превышало их стоимость в три раза. В одной стене было узкое окно, разве что ребенок протиснется, закрываемое деревянной ставней и ведущее во двор, где находился общий сортир, вонь из которого без помех проникала к нам. Дверь из комнаты вела не сразу на лестничную площадку, а сперва в коридор, свет в
который попадал через такое же узкое окно, выходящее на улицу. Лестница была сколочена из толстых дубовых досок и поддерживалась опорами, сложенными из туфа. Скрипела так, что весь дом слышал, как кто-либо идет по ней.
        - Завтра сходим на рынок и купим все необходимое, - пообещал я, чтобы утешить, скорее, себя, чем Поллу, которая была рада этому жилью, наверное, считала хоромами в сравнение со своей коморкой в лупанарии.
        16
        Либурна «Стремительная», на которую меня назначили, была по римской квалификации биремой, потому что, хотя и имела одни ряд весел, на каждом сидело по два гребца. Благодаря этому, более узким, чем у греческих галер, обводам и отсутствию тарана, она могла развивать скорость до девяти узлов. Римляне не были сильны в кораблестроении, заимствовали у всех, что касалось и либурны, которую переняли у иллирийского племени либурнов, пиратствовавших на таких судах в Адриатическом и Ионическом морях. Для пиратов важны скорость, маневренность и вместительность, а таран ни к чему. Они отправлялись в море за добычей, а не топить вражеские корабли. «Стремительная» была длиной около тридцати метров, шириной менее шести, осадкой около метра, водоизмещением тонн восемьдесят и имела по шестнадцать весел с каждого борта, а также одну съемную мачту с широким прямым парусом, который ставился при попутном ветре, и высоко поднятый бушприт для артемона. Для весел имелись постицы, выступающие за борт сантиметров на шестьдесят, благодаря чему весла загребали дальше от корпуса и сильнее толкали судно, помогая разгоняться
быстрее и сильнее. Палуба была закрытая, что резко повышало мореходность судна. На баке и корме находились площадки с защитными стенками, которые можно назвать и низкими башенками. На носовой, где было и мое место по боевому расписанию, стояла катапульта (римляне называли ее торментум), стреляющая стрелами (или дротиками?) длиной сантиметров семьдесят и диаметром пять, которую обслуживали два человека. К мачте крепился «ворон», довольно длинный и крепкий, со съемными поручнями с обеих сторон. Также было съемное заостренное тонкое бревно длиной метров одиннадцать, которое крепили к мачте и раскачивали, острым концом убивая членов экипажа или ломая борт вражеского судна. Форштевень поднимался высоко над баком и верхним концом загибался внутрь. На бортах по обе стороны от него были нарисованы глаза с синими радужками. Корма заканчивалась рострами в виде рыбьего хвоста, на которые укладывали снятую мачту и рей с намотанным на него парусом. Полный экипаж состоял из ста двадцати человек: шестьдесят четыре гребца самых разных национальностей, двенадцать матросов, включая санитара, все греки, два
рулевых-карфагенянина, два командира и сорок морских пехотинцев, по большей части сабинян и галлов, которых постоянно был некомплект. Один командир, буду называть его кормчим, карфагенянин Сафон - толстый и медлительный мужчина тридцати восьми лет, обладатель длинной и густой черной бороды, которую холил и лелеял - был постоянным и управлял галерой в мирной обстановке, а второй, центурион, которого в любое время могли поменять, командовал в бою. Сейчас центурионом был римлянин Фест Икций, отслуживший легионером (закончил опционом - заместителем центуриона) шестнадцать лет и получивший земельный надел. Сидеть дома ему было скучно, вот и продолжил службу на новом месте с повышением в должности и зарплате. Центурион получал двадцать тысяч сестерциев в год, а первый центурион легиона (старший центурион первой манипулы) - сто тысяч (стоимость небольшой фермы). Впрочем, на флоте должность старшего центуриона не предусматривалась, зарплата зависела от величины судна, самая высокая была у командира секстеры - сорок восемь тысяч, в два раза больше, чем на триреме. Вернувшихся на службу называют эвокатами и
окружают почетом, как опытных вояк. Фесту Икцию было под пятьдесят, что по нынешним меркам старость, но выглядел бодрым. Центурион напоминал мне дряхлеющего качка, который все еще не понял, что его рельефные мышцы никого не заводят так же, как его самого.
        Оружие и доспехи каждый воин приобретает сам. Если нет на это денег, что было в большинстве случаев, то получаешь от Республики, а потом стоимость вычитают из суммы, полагавшейся при вступлении в армию, и последующих выплат, если ее не хватило. Для меня, как лучника, обязательными были, кроме лука с четырьмя дюжинами стрел и короткого меча или кинжала, шлем и маленький щит. Стрел у меня было всего один колчан на три десятка, поэтому остальные заказал у местного мастера, а кожаный шлем на железном каркасе и с наушниками, как у перегринов в Византии, небольшой круглый щит, сплетенный из ивовых прутьев и обтянутый толстой воловьей кожей, который здесь называют нумидийским, и доспех из кожаных полос внахлест купил на рынке. На все это хватило денег, полученных после продажи чаши, и даже немного осталось, так что задолженность перед Римской республикой не заимел. Потом, правда, пожалел, что не взял в долг, потому что «подъемные» получил только через месяц, когда уже сидел на мели. Я понадеялся, что получу раньше, и потратил оставшиеся деньги на обустройство жилья и всякие нужные в хозяйстве вещи. К
счастью, по понедельникам каждому выдавали недельный продовольственный паек, состоявший из муки, бобов, оливкового масла, вина, твердого сыра и сала, так что с голоду не умерли и в кабальные долги не залезли. Любой торговец с удовольствием давал товар в долг военнослужащим, но накручивал сверху от двадцати до пятидесяти процентов, кому сколько позволяла совесть, то есть отсутствие её.
        Пока мы стояли в порту, ночевал я дома. Рано утром, когда открывали городские ворота, приходил на либурну. Кроме караула из трех человек, ночевали на судне еще с полсотни солдат и матросов, не имевшие женщину и не желавшие тратить деньги на аренду жилья. Сафон с важным видом, поглаживая свою роскошную бороду, первым делом осматривал судно со всех сторон, будто проверял, не просверлил кто-нибудь за ночь дырку в корпусе? После чего уходил в свой шатер на корме и появлялся только, если приходил посыльный из штаба. Что он там делал целый день - не знаю, как, наверное, и остальные члены экипажа, включая его слугу, который часами сидел неподалеку от шатра и тупо смотрел перед собой. Хотя покажи мне своего слугу - и я скажу, чем ты занимаешься в шатре. Фест Икций, наоборот, был чересчур деятельным. Он приходил ни свет, ни заря, а мы обязаны были прийти раньше. Приходилось обгонять его после того, как открывали ворота. Центурион строил нас возле либурны в две шеренги, пересчитывал, хотя у меня были большие сомнения, что умеет считать больше, чем до десяти. Подозреваю, что определяет он по длине строя,
потому что каждый раз требует, чтобы первые двое, а я, как самый рослый, был одним из них, стояли на одном и том же месте. Хорошо, что не придирался к форме одежды и внешнему виду, хотя люди с небритыми лицами и в первую очередь Сафон явно раздражали центуриона. Затем проводил строевые и учебные занятия с морскими пехотинцами, которых называл велитами (легкой пехотой). В основном это были сабины, некоторые горные общины которых до сих пор не получили римское гражданство, и галлы - народы сухопутные, побаивающиеся моря. У первых на щите был нарисован пегас или львиная морда, у вторых - синий косой крест, напоминающий андреевский, вытянутый по вертикали и поделенный напополам синей вертикальной линией. Стрелкам - нас было четверо лучников (сагиттариев), я и трое иллирийцев, и шесть пращников (фундиторов) с Болеарских островов, как я понял, с Майорки - в них участвовать не надо было, поэтому делали вид, что оттачиваем мастерство, стреляя по мишеням - плотным пучкам пшеничной соломы, привязанным к шестам, воткнутым в землю под городской стеной. Центурион пользоваться луком и пращей не умел, поэтому с
приказами и советами к нам не лез, отводил душу на велитах.
        Однажды Фест Икций договорился с центурионом соседней либурны, и они потренировали своих велитов опускать «ворон» и перебираться по нему на вражеское судно. Это был единственный случай, когда Сафон выскочил из шатра и отругал центуриона самыми непотребными словами, потому что «клюв» соседского «ворона» проломил доску палубы, пришлось ее менять. Наши тоже не пожалели соседнее судно, и его кормчий точно так же обложил своего центуриона. Не привыкшие к шатким трапам велиты с трудом перемещались по узкому мостику «ворона», постоянно цепляясь щитом за ограждение.
        - Если будете так ползти, вас всех перебьют! - орал на них Фест Икций.
        Я понял, что он, как и центурион соседней либурны, раньше служил только на суше и никогда не атаковал по «ворону», понятия не имеет, как это делается, поэтому подсказал по доброте душевной:
        - Надо заранее убирать ограждение с левой стороны, тогда не будут цепляться за него щитами.
        - Слишком умный?! - гаркнул на меня центурион. - Вали отсюда, занимайся стрельбой!
        Я пожал плечами и вернулся к мишени, выстрелил по ней пяток стрел, представляя на месте пучка соломы голову Феста Икция. Точность сразу повысилась. Краем глаза продолжал наблюдать за учебной атакой. Центурион еще разок прогнал велитов по «ворону», после чего приказал убрать ограждение с левой стороны и повторить маневр. На этот раз получилось быстро и хорошо.
        - Вот видите, болваны, пока вам не подскажешь, как лучше, сами не додумаетесь! - обругал их Фест Икций, не уточнив, кто подсказал.
        Два дня он следил за мной ненавязчиво, а на третий спросил:
        - Пиратствовал раньше?
        - Приходилось, - признался я.
        - Я так и подумал, что ты не зря пошел служить на флот, в отличие от этих болванов! - произнес он, после чего перестал придираться к мне из-за всякой ерунды, как делал раньше, считая новичком, с которого надо драть три шкуры, чтобы скорее понял службу.
        17
        Югуртианской эту войну назвали в честь Югурты, царя Нумидии, расположенной в Северной Африке, на территориях будущих Туниса и Алжира. Он был незаконнорожденным сыном брата предыдущего царя. Как и положено бастарду, оказался чересчур пробивным, сумел втереться в доверие к римлянам, благодаря протекции которых получил треть Нумидии после смерти дяди, который еще по трети дал своим сыновьям. Югурте показалось мало, укокошил одного из двоюродных братьев и заставил второго бежать в Рим. Поскольку Нумидия была союзником Рима в войне с Карфагеном, разрушенным до основания, римляне опекали эти земли, но не захватывали. Они попробовал уладить размолвку между кузенами, не сумели, после чего развязали войну. Начало ее было печальным для римлян: два года назад их армия была разбита нумидийцами во время ночного налета. Уцелевших легионеров взяли в плен, унизили, прогнав под ярмом. Это три копья, два из которых воткнуты в землю, а третье служит низкой перекладиной. Пленного прогоняли голым и согнувшимся почти до позы раком, то есть демонстрировавшего готовность обслужить, лишь бы остаться живым. Ходили слухи,
что поражение случилось из-за предательства старших командиров, подкупленных царем, но никто не был наказан. В итоге руководить провинцией Африка, как назвали бывшие земли Карфагена, захваченные римлянами, был послан Квинт Цецилий Метелл по кличке Неподкупный, в то время консул Римской республики. Под его командованием и оказалась наша либурна. Нас послали к нему с сообщениями, после чего должны были вернуться на базу. Неподкупный, видимо, прикинул, что мы ему пригодимся, если придется срочно удирать, и приказал остаться.
        «Стремительная» медленно движется вверх по течению реки Мутул. Я было подумал, что название происходит от слова «муть», поскольку вода был такая мутная, что дна не видно даже на глубине полметра, но на латыни это понятие обозначает другое слово. При глубине не больше пары метров река довольно широка, метров триста. Берега поросли деревьями и кустами. Климат сейчас здесь более влажный, чем будет в двадцать первом веке. Может, из-за того, что пока не вырубили леса и не вытоптали луга, превратив их в пустыню.
        - Суши весла! - командует Сафон.
        Либурна потихоньку теряет ход вперед, а потом начинает сплавляться по течению. Когда, перестав слушать два рулевых весла, нос судна отклоняется в сторону правого, высокого берега, кормчий приказывает опустить весла в воду и возобновить греблю. Так мы держимся почти на месте, поджидая, когда Третий легион под командованием легата Публия Рутилия и чутким руководством наместника Квинта Цецилия Метелла догонит нас. Легионеры сейчас спускаются со склона невысокой горы в долину, напротив которой мы находимся. Идут колонной по шесть человек. Под горой их поджидают три сотни всадников, которые преодолели гору быстрее. Кони жадно щиплют пожелтевшую траву. Наблюдая за ними, жалею, что не служу в кавалерии. Перегринов пока что редко берут туда и обычно целым отрядом, состоящим из одноплеменников под командованием своего вождя. Все-таки у кавалеристов жизнь веселее и добычи больше. Точнее, у них есть добыча, а у нас никакой. Разве что ставим сеть на ночь и на обед имеем свежую рыбу, сваренную или запеченную.
        Центурион Фест Икций разгуливает по палубе от кормы к носу и обратно. Вид у него боевитый, как у старого военного коня, услышавшего сигнал трубача. Вчера вечером во время стоянки возле каструма он ушел туда к знакомым и вернулся утром с сильным запахом перегара и радостным настроением. Надеюсь, заряда бодрости ему хватит до вечера. В таком настроении он становится добрым, не терзает подчиненных тренировками.
        Центурион останавливается рядом со мной и спрашивает, будто угадав мои мысли:
        - Кавалеристом служить лучше, да?
        Впрочем, он знает байку, что я будто бы хотел устроиться в преторианскую кавалерию, но не взяли.
        - Не так скучно, как у нас, - ответил я.
        - Да, здесь тебе не легион! - с грустью произносит он.
        - Уверен, что знакомые легионеры завидуют тебе, с радостью поменялись бы местами, - сказал я.
        - Это ты правильно подметил! - радостно воскликнул Фест Икций. - Все, как один, поздравляли меня и спрашивали, нельзя ли перевестись на либурну? Я бы с удовольствием набрал экипаж из проверенных солдат, но приходится служить вот с этими, - кивает он на своих подчиненных, которые сидят на палубе, прислонившись спиной к фальшборту. Потом, видимо, вспоминает, что и со мной тоже приходится служить, и говорит: - Ты, вроде бы, получше их. Потренировать немного - и получился бы хороший солдат.
        Я улыбаюсь про себя, но ничего не говорю. От центуриона зависит, как будет протекать моя служба, так что напрягать с ним отношения ни к чему. Пусть тешит себя уверенностью, что имеет больше боевого опыта.
        - Весла на воду! - в очередной раз командует Сафон.
        На этот раз он доводит либурну до холма, прибрежный склон которого порос низкими деревьями и кустами. Я не сразу понял, почему не понравился этот холм. Вроде бы ничего необычного и тем более отталкивающего, враждебного в нем не было. Я смотрел на него и пытался понять, из-за чего появилось раздражение. Течение относит либурну от холма к середине долины, куда уже подошли передовые манипулы легиона. Солдаты шагают бодро. Наверное, не израсходовали еще заряд хорошего настроения, полученный при спуске с горы. Всадники трусцой скачут впереди них.
        Как только мы равняемся с головой пешей колонны, Сафон приказывает гребцам приступить к делу. Под монотонный стук барабана либурна набирает скорость, обгоняет всадников, подходит к холму. На этот раз кормчий ведет либурну выше по течению до дальнего края холма.
        И тут я понимаю, что мне не нравилось. Отсутствие птиц. Обычно при нашем приближении с растущих на берегу деревьев взлетали птицы. Одни раньше, другие позже, но их было много, а здесь словно вымерли. Или спугнул кто-то до нас.
        Я подошел к центуриону и доложил:
        - На берегу между деревьями кто-то прячется.
        - Кого ты там увидел? - спросил Фест Икций.
        - В том-то и дело, что никого, - ответил я. - И птиц я тоже не увидел, хотя здесь их должно быть много. Значит, в лесу прячутся люди. Много людей.
        Ссылка на отсутствие птиц сразу настораживает центуриона. Уж он-то должен знать, что тишина в лесу - первый признак засады. Фест Икций смотрит на судового трубача, но не решается дать сигнал тревоги без стопроцентной уверенности.
        - Надо бы проверить, - произносит он и смотрит на меня.
        Инициатива наказуема исполнением.
        - Скажи кормчему, чтобы спустил лодку, - подсказываю я.
        Мог бы, конечно, попонтоваться - нырнуть с бака и доплыть до берега, но нет желания продираться через кусты голым и босым. Растительность здесь считает святым долгом иметь колючки и цепляться к каждому, кто в нее сунется. Да и без оружия не хотелось идти. После попадания в рабство я стал маниакально осторожен. Лук брать не стал, толку от него в лесу мало. Поскольку в римской армии саблю слева носят только командиры, а носить справа я не привык, закрепляю ее на спине наискось, чтобы удобно было доставать из ножен правой рукой. Щит тоже не стал брать. Без него легче убегать.
        На воду спустили тузик. На весла сел матрос, на носовую банку - я, а на кормовую - велит-галл по имени Дейти. Видимо, центурион не был уверен, что я в одиночку справлюсь с таким сложным заданием, но и не стал рисковать хорошим солдатом, каковыми он считал сабинян, потому что они свободно говорят на латыни. Галл взял с собой и пилум, и свой большой щит.
        Пилумом римляне называют любое копье, но у моего напарника было именно предназначенное для метания: длинный, около метра, наконечник диаметром миллиметров семь был насажен на древко такой же длины. В результате дротик был почти двухметровый и весил килограмма два-три. Длина наконечника не позволяла обрубить дротик, застрявший в щите, которые цеплялся за все и мешал быстро закрываться, а общая длина позволяла наступить на свободный конец и оттянуть щит вниз. Из-за малого диаметра наконечник быстро гнулся, благодаря чему его невозможно полноценно использовать без восстановления, то есть, если метнут в обратку, то большого урона не нанесут.
        Почва на берегу была красноватая и твердая, как камень. Удивительным казалось, как сквозь нее пробивается трава, которая кое-где была зеленой. Впрочем, я видел многократно, как растения прорастали через камень. Уподобляться им и пробираться через колючий кустарник я не решился, пошел в обход. Дейти плелся за мной, цепляясь щитом за всё, что можно, и тихо ругаясь на своем языке, похожем на старофранцузский. По крайней мере, ругательства не сильно изменятся. Выше по склону деревья росли пореже, благодаря чему видно было дальше. Хотя я шел первым, заметил нумидийцев галл.
        - Враг! - коротко бросил он на латыни и, когда я обернулся, показал пилумом вперед и немного вправо.
        Нумидийцев было пятеро. Поняв, что их заметили, вышли из-за деревьев, заспешили к нам, стараясь охватить с боков. Кожа у них темная, но не черная, растительность на лице гуще, чем у негров, и волосы вьются не совсем мелко. Все без щитов, чтобы легче было догонять. Не сомневаются, что легко справятся с нами, хотят взять в плен. Двое в кольчугах и римских шлемах с наушниками, остальные в кожаной броне. Все вооружены пилумами и гладиусами. Наверное, разжились доспехами и оружием в последнем, победном, сражении с римской армией.
        - Отходим! - приказал я, позабыв, что давно уже не командир.
        Галл, закинув щит за спину, уматывал к лодке. Как мне показалось, теперь его щит не цеплялся ни за что. Я рванул за напарником, не забывая оглядываться на бегу. Это помогло мне вовремя заметить и увернуться от трех пилумов, причем последний догнал Дейти и попал в левую голень. Галл споткнулся и остаток пути до берега прокатился, потеряв свой пилум и щит, у которого лопнул ремень. Зато вражеский пилум не выпал из раны. Может быть, поэтому кровь из нее текла слабо.
        Поняв, что Дейти без моей помощи не успеет добраться до лодки, на бегу подхватил его пилум и, когда выскочил из зарослей на относительно ровную площадку метра три длиной и два шириной, остановился, развернулся и метнул в ближнего врага. Несмотря на короткую дистанцию, метров пять, нумидиец успел увернуться. У бежавшему сразу за ним реакция оказалась хуже. Да и заметил он летящий дротик всего за метр. Пилум угодил в низ живота, защищенного кожаным доспехом. Судя по тому, как выпучились глаза раненого, в самое интересное место. Схватившись двумя руками за наконечник, нумидиец начал вроде бы приседать, а потом резко, как сбитая кегля, рухнул на левый бок.
        Я выхватил правой рукой саблю, левой - кинжал и шагнул навстречу ближнему врагу. Он был вооружен только гладиусом, зато был в кольчуге. Я почувствовал, как застучала кровь в висках, как прилипли к помокревшим ладоням рукоятки. Давненько не сражался, отвык. Времени на раскачку не было, потому что приближались еще три врага. Я сделал выпад саблей, будто собираюсь уколоть. Противник ушел вправо, за мою левую руку, намереваясь атаковать в ответ. И сделал шаг вперед и рубанул с оттягом. Непривычный к таким ударам, нумидиец попытался опять уклониться влево, из-за чего клинок сабли рассек не правую ключицу, а левую, распоров кольчугу и тело под ней сантиметров на пять. В расширенных черных глазах нумидийца было больше удивления, чем боли. Наверное, поверил, что кольчугу нельзя пробить мечом, тем более рубящим ударом. Да и к длине моего оружия не привык. На тренировках оттачиваешь чувство дистанции до миллиметра и лишние сантиметров двадцать становятся неприятным сюрпризом. Нумидиец попытался отомстить, но не дотянулся гладиусом до меня.
        Быстро уколов его саблей в шею чуть ниже подбородка, чтобы уж точно нейтрализовать, я делаю два шага вбок, смещаясь на край ровной площадки, ближе к реке, потому что на меня прут сразу двое в кожаных доспехах. У одного, того, что справа, пилум. Теперь преимущество в длине оружия не на моей стороне. Действует он пилумом, как копьем, и осень быстро. Такое впечатление, что наконечник присоединен к отбойному молотку. Я еле успеваю уклоняться и отскакивать. В это время слева подкрадывается второй враг с гладиусом в левой руке. Эта пляска на краю площадки не могла продолжаться долго, и убежать я не мог, причем не только потому, что выглядел бы не кошерно, а еще и получил бы пилум в спину, что на дистанции в несколько метров дает однозначный результат. Меня даже посетила мысль, произойдет ли перемещение, если окажусь в реке?
        Ответ дал пилум. Вражеский, но брошенный умелой галльской рукой. Я позабыл про Дейти. Был уверен, что раненый галл доковылял до лодки и, в лучшем случае, остался ждать меня недалеко от берега. Он оказался лучше, чем я предполагал. Заметив, в какой ситуации нахожусь, вернулся и поразил ближнего из врагов. Пилум пробил кожаный доспех на левом боку нумидийца и влез сантиметров на двадцать. Я не стал добивать раненого, который все еще стоял и держал в руке оружие, обращенное в мою сторону, но уже не шевелился. Видимо, любое движение вызывало адскую боль. Отбив лезвием кинжала гладиус другого нумидийца, я коротко рубанул его саблей наискось по лицу и уже вторым ударом, более спокойным и выверенным, располовинил наискось туловище от правой ключицы до левого подреберья. Правая часть тела упала направо, левая вместе с головой - налево. Земля вокруг них сразу потемнела от обильно хлынувшей крови. Почти одновременно с двумя частями этого тела рухнуло и другое, всего лишь продырявленное пилумом. Нумидиец, несмотря на смертельную рану, был еще жив, дышал глубоко и хрипя. Чтобы долго не мучился, кончиком сабли
я перерубил ему шейные позвонки сразу ниже черепа, оголившиеся потому, что при ударе о землю слетел шлем.
        Пятого нумидийца я не обнаружил. Он был полноват, бежал последним, сильно отставая. Наверное, трезво оценил ситуацию и слинял по-тихому, решив приберечь пилум. Жаль, его кольчуга пригодилась бы мне! Я думал, что вернемся в Мизен через пару недель и не взял с собой денег. Мало ли, что случится, а так у Поллы сохранятся, пусть и не все. К сожалению, служба на либурне, за редким исключением, не дает возможности пополнять запасы за счет населения вражеской территории, а скудный однообразный солдатский рацион порядком надоел. Поэтому я сразу занялся сбором трофеев. В римской армии всё, что снял с убитого тобой врага - твоё. Остальное должен сдать, а потом получить долю после раздела командующим, который тот произведет по своим правилам, потому что обязательных не было. Первым делом я занялся трупом нумидийца в кольчуге и железном шлеме. Все-таки это более надежные доспехи, чем кожаные. Снял шлем, оголив голову с черными кучерявыми волосами, по которым суетливо перемещались вши, потерявшие источник питания и обогрева. Стянул портупею, на которой висели ножны гладиуса, и расстегнул кожаный ремень с
бронзовой пряжкой в виде головы слона. На ремне висели кожаный кошель с двумя серебряными римскими сестерциями и шесть медных монет, судя по галере на аверсе, финикийских, и в кожаных ножнах обоюдоострый нож с рукояткой из оленьего рога. Потом занялся кольчугой. Залитая кровью, она липла к похолодевшему телу и к моим теплым рукам, снималась тяжело. На теле тоже хватало вшей, причем они старательно избегали мест, залитых кровью, которой питаются. Как мне рассказали, кольчугу римляне позаимствовали у галлов. Сами изобретать слабаки, зато хорошо перенимают и улучшают чужое.
        - Давай быстрее! - прокричал матрос с тузика.
        Я сделал вид, что не слышу его. Собрал остальное оружие и шлемы, в том числе и с лежавшего выше по склону, убитого пилумом Дейти, а заодно и подобрал щит галла. Раз уж он не удрал и спас мне жизнь, помогу ему. За утраченные щит и пилум ему пришлось бы платить. Я сложил всю добычу на шит и понес его к лодке.
        Дейти уже сидел на задней банке. Матрос перевязал ему рану грязной тряпкой.
        Я вернул галлу щит и пилум и добавил к ним шлем и ремень с гладиусом и ножом убитого им нумидийца:
        - Это твое.
        - Спасибо! - поблагодарил Дейти.
        Он смотрел на меня так, будто я сделал что-то, чего не должен был. Наверное, в римской армии не принято выручать сослуживцев другой национальности и уж тем более из другого подразделения или делиться с ними трофеями.
        Пока матрос греб к либурне, которая медленно сплавлялась, я отмыл кольчугу от крови. Распанахал ее, конечно, сильно. Один из наших велитов был кузнецом, возил с собой небольшой горн и наковальню, выполняя за это мелкие работы для судна. В свободное от службы время он чинил оружие и доспехи всем, кто мог заплатить. Брал не только деньгами, но и любыми ценными вещами. Предполагаю, что ремонт влетит мне в пару кожаных шлемов и гладиус или пилум. Зато у меня будут серьезные доспехи, не чета нынешним.
        Когда мы поднялись на борт либурны, которая была уже напротив остановившейся римской армии, центурион подошел ко мне, осмотрел трофеи, после чего произнес:
        - Наносил удары ты, конечно, неправильно. Надо было колоть, а не рубить. Когда рубишь, открываешь правую руку и правый бок, а когда колешь, весь закрытый. И колющий удар поражает надежнее, хотя при той силе, что бьешь ты, сойдет и рубящий.
        - Я и колю, когда есть возможность, - не стал спорить с ним.
        - Так, говоришь, пиратом раньше был? - молвил Фест Икций не столько вопросительно, сколько утвердительно
        - Я много кем был, и пиратом тоже, - честно признался я.
        - Я так и подумал, - с умным видом сказал центурион, по поводу сообразительности которого у меня были большие сомнения. - Ты не обязан был останавливаться и прикрывать раненого товарища, поэтому достоин фалеры или даже «Серебряной чаши». Я доложу о твоем подвиге командованию.
        В римской армии существует система наград за подвиги: фалера - серебряная или золотая и круглая или овальная бляшка диаметром от четырех до семи сантиметров - за отличие в бою; «Копье» - серебряный значок в виде копья - за нанесение ранения врагу не во время боя, а когда необходимости в поединке не было; «Серебряная чаша» - за убийство врага в таких же условиях; «Торквес и имулы» - золотое ожерелье и наручные браслеты - за отвагу в сражении; «Золотой венец» - за выдающуюся отвагу в сражении; «Морской венец» - золотой венец, украшенный носами трирем - за выдающуюся отвагу в морском сражении; «Стенной венец» - золотой венец с зубцами в виде башен - первому, взошедшему на стену вражеского города во время атаки; «Венец отвага» - первому, ворвавшемуся во вражеский лагерь; и высшая «Гражданский венец» - дубовый венок - первому, взошедшему на стену и проявившему выдающуюся отвагу во время штурма, а также за спасение соратника с риском для своей жизни во время сражения. Обладателя «Гражданского венца» окружали особым почетом, а спасенный им воин должен был подарить золотой венец и почитать до конца жизни,
как отца. Венцами, за редчайшим исключением, награждали только офицеров.
        Гай Публий Минуций рассказывал мне, что награжденных легионеров реже ставят в наряды, привлекают к разным тяжелым работам и чаще назначают на халявные и денежные должности, поэтому как можно радостнее произнес:
        - Буду признателен!
        18
        На берегу реки не по дням, а по часам растет каструм (лагерь). Обычно римляне строят их на возвышенном месте, чтобы был обзор, но сейчас не до жиру, возвращаться на гору при постоянной угрозе нападения не рискуют. Да и фактор близости воды играет в жарких странах важную роль. Часть солдат копает ров, часть на склонах горы валит деревья на частокол, часть устанавливает палатки ровными рядами с прямоугольной площадью в центре, на одной стороне которой шатер Квинта Цецилия Метелла, напротив него - Публия Рутилия, а остальные легионеры стоят готовые к бою. Наша либурна вытащена носом на берег ближе к той стороне лагеря, что обращена к горе. Велиты и гребцы, вооруженные, чем попало, стоят на суше возле ее носа, а стрелки - на носовой палубе, рядом с катапультой. Если враг попробует прорваться по берегу реки, мы его встретим и… Знаю, что в конечном итоге все эти территории станут римской провинцией, но вот исход каждого сражения для меня загадка. Жалею, что в будущем плохо учил историю Рима. В любом случае у меня больше шансов спастись, чем у тех, кто стоит внизу. Я уложил в свой вещевой мешок запас еды
на случай, если придется добираться на лодке до берега моря, где находится укрепленный римский лагерь, или вплавь на противоположный берег, а потом на своих двоих вдоль реки.
        Нумидийцы пока только демонстрируют желание напасть. Их конные отряды кружат возле нашего лагеря на безопасном расстоянии. Большой отряд пехоты обогнул нас на приличном расстоянии и поднялся на гору, отрезав путь к отступлению. Я видел, как об этом докладывали проконсулу (обладавшему правами консула, но не являвшемуся таковым), показывая рукой в сторону горы. Судя по всему, это не испугало Квинта Цецилия Метелла. Он считается жестким командиром. По прибытию сюда первым делом месяц гонял всех солдат и офицеров, пока не задолбал так, что позабыли про пораженческие настроения, охватившие их после предыдущих разгромов, и приготовились погибнуть, лишь бы мучения прекратились. Дисциплина в римской армии на высоте, почти, как в советской, и это при том, что в римской отсутствует дедовщина. После чего к тому времени уже бывший консул повел легион на город Вага и взял его слету, щедро поделившись с солдатами добычей. Тут его и зауважали.
        Атака началась внезапно. Разрозненные малые конные отряды нумидийцев вдруг слились в два больших и ударили с двух сторон, от холма и от горы. К первым присоединились слоны, маленькие, таких я видел когда-то давно в Шумерии, а ко вторым - пехота, засевшая раньше на горе. Наступавшие со стороны горы, легко смяли удирающих лесорубов, после чего лавой понеслись на стоявшие с этой стороны две когорты, каждая из четырех манипул, размещенных в два ряда в шахматном порядке. Манипулы сразу ощетинились пилумами, которые в данном случае использовались, как обычные копья. Это не остановило нападающих. Лава накатилась на манипулы, заорали люди, заржали кони, зазвенело оружие. Издали было забавно наблюдать это. С дивана, а в данном случае с бака, война кажется интересной. Все, кто стоял на баке, так же, как и я, неотрывно наблюдали за сражением.
        Тем, кто стоял на берегу у носа либурны, высокий берег закрывал сражение, слышали только его звуки. Наверное, неизвестность угнетала их. Может, пора смываться, а мы и не знаем?! Хотя когда-то в будущем на одной старой калоше, которая по непонятным причинам не хотела тонуть даже во время сильных штормов, работал со мной второй механик, который утверждал, что на вахте в машинном отделении, где не видно штормовое море, набегающих, грозных, высоких волн, а только тихо, сквозь грохот двигателя, слышны их удары о корпус, он чувствует себя в безопасности.
        Не знаю, зачем этот отряд вражеских всадников в количестве человек пятьсот выскочил на берег реки со стороны горы. Может быть, хотел ударить по манипулам с тыла или ворваться в недостроенный лагерь и уничтожить командование легиона. Скакавшие впереди были в бронзовых доспехах, изображавших мускульный торс, или, на худой конец, в кольчугах. Вооружены копьями с толстыми, в сравнение с пилумами, древками длиной метра два и двадцатисантиметровыми наконечниками. Щиты кожаные круглые, хотя у двоих я заметил бронзовые. На лошадях кожаные доспехи, а у некоторых на груди поверх кожи еще и бронзовый круг или овал. Увидеть пехоту возле либурны они явно не ожидали, потому что притормозили малость, а потом опять понеслись вперед. За то время центурион Фест Икций успел перестроить свой немногочисленный отряд в две шеренги, растянув их от носа либурны до обрывистого берега и перекрыв путь всадникам. А первых двух шеренгах стояли велиты, в следующих трех - гребцы. Последние нужны были, скорее, для количества. Центурион встал на левом фланге, дальнем от судна, хотя, как старый, опытный вояка, лучше всех понимал,
что удержать навал такого большого отряда конницы имеющимися у него силами практически невозможно, а с правого фланга быстрее забраться на либурну, на которую конница уж точно нападать не будет.
        Первой выстрелила катапульта. Стрела быстро преодолела метров триста и насквозь прошил бронзовый щит, которым попытался закрыться всадник, и его самого, облаченного в «мускульный» бронзовый доспех, заодно сбросив под ноги лошадям, скакавшим следом. Обслуга катапульты действовала быстро, успев завалить еще двоих, пока в дело не включились лучники и пращники. Я начал стрелять первым из них, когда враги приблизились метров на двести, поэтому результат моей стрельбы был замечен и отмечен многими. Мои стрелы с длинными игольчатыми наконечниками, выпущенные тугим монгольским луком, не были так эффективны, как более длинные и толстые стрелы, выпущенные катапультой, но кожаный щит и кольчугу пробивали, а именно такие цели я и выбирал. При этом стрелял в несколько раз быстрее, чем катапульта. Затем присоединились остальные лучники и пращники - и вскоре первые линии нападавшего отряда составляли лошади без всадников, которые не стремились в бой, всячески пытались уклониться, удрать по мелководью. Нумидийцы пытались их разогнать, пробиться к нашей пехоте, но падали, сраженные стрелами или пулями из пращ.
Называю их пулями потому, что многие отлиты из свинца. Кстати, на некоторых выцарапанные надписи: имя владельца, чтобы потом подобрать свои, но встречаются и посвящения типа «Фесту» или пожелания типа «Сдохни». И это при том, что все пращники безграмотны. Тех нумидийцев, кто все-таки умудрялся пробиться к нашей пехоте, встречали пилумами. Один велит колол коня в морду или шею, не защищенные доспехом, заставляя его шарахаться, вставать на дыбы, а другие добивали упавшего всадника. Вскоре вражеская атака захлебнулась, завязла в лошадях, оставшихся без всадников. Задние всадники начали разворачиваться и улепетывать. За ними последовали и остальные, получая вдогонку пули и стрелы. Перебили мы нумибийцев не меньше полутора сотен.
        Фест Икций долго не разрешал пехотинцам покидать строй, даже для того, чтобы добить раненых врагов, и после, как мы с бака сообщили ему, что легион отбил атаку врага. Малоопытный центурион ждал приказ от командования, позабыв, что либурна не входит в состав легиона. Только когда заметил, что легионеры без зазрения совести отжимают «наших» лошадей, Фест поднялся по склону, убедился, что солдаты других подразделений собирают трофеи, разрешил и нам заняться тем же и ранеными и убитыми сослуживцами. Я думал, что у нас обошлось без потерь, но оказалось, что убиты два велита и пятеро ранено, причем среди них один пращник, получивший стрелу в ногу неведомо от кого. Лучников среди конных нумидийцев я не видел, а свои с такого близкого расстояния не промахнулись бы, завалили наповал.
        Я спустился на берег и пошел собирать трофеи. Стрелы у меня особенные, не перепутаешь, так что проблем с опознанием, моя добыча или нет, как у других лучников и пращников, у меня нет. Первым делом с убитых мной снимал драгоценности. Почти у каждого был золотой или серебряный перстень-печатка, а у некоторых по два. Попались также одна золотая гривна в виде змеи с рубиновыми глазами, восемь золотых и три серебряных браслета и шесть пар золотых сережек. Римляне-мужчины сережки не носят, за исключением педиков. Как обстоит дело у нумидийцев не знаю, но, судя по относительно большому количестве сережек, у них это украшение считается и мужским. После этого начал стягивать доспехи. Несколько часов назад порванная кольчуга была мне за счастье, а сейчас снимал одну за другой без особой радости. Забирал не только доспехи и оружие, но и высокие кожаные сапоги с зашнурованным разрезом спереди. Мне сказали, что маркитанты дают за такие не меньше сестерция. Оставлял менее удачливым сослуживцам только туники, потные, грязные и кишащие вшами. Видимо, у нумидийцев проблемы с банями и вообще с гигиеной.
        Пока я занимался этим, велиты пригнали на берег возле либурны всех лошадей, лишившихся всадников, которых не успели присвоить легионеры. Было их около сотни. Небольшие, поджарые, должны быть очень выносливыми. У них нет уздечек, вместо которых были ошейники, сплетенные из конских волос, с кожаными поводьями. С этим нехитрым приспособлением нумидийцы очень лихо управляли лошадьми. У меня не получилось, хотя лошадь выбрал для эксперимента очень спокойную и послушную, реагировавшую на каждое мое движение. Может быть, я давал ей не те команды, к которым привыкла. Поскольку я наколотил девятнадцать всадников, не считая пропавших восьми стрел, которые сослуживцы вполне могли сломать у наконечника и выбросить подальше, чтобы присвоить труп себе, то надеялся на пропорциональную часть и от этой добычи.
        - Лошади принадлежат командующему. Он поделит их, как сочтет нужным, - сообщил центурион, когда я заикнулся о своей доле.
        Квинт Цецилий Метелл вернул нам деньгами за два десятка жеребцов, причем оценили их, видимо, как бракованных, и деньги, разделенные по чину, не зависимо от заслуг в бою, зачислили в страховую кассу. Есть такая в каждой центурии, и заправляет ею штандартоносец. Поскольку у нас штандартоносца не было, а центуриону не полагалось заниматься этим, касса была у Сафона. Вытрясти деньги из этой кассы на личные расходы было нереально, пока не получишь ранение и/или отставку. В лучшем случае из нее компенсировали плату за утерянное в бою оружие и доспехи и иногда, по крупным праздникам, покупали на всех вино и закуску.
        Я вспомнил, как в юные годы в пионерском лагере нас заставляли сдавать деньги пионервожатому, который потом ставил нас в известность, что столько-то пошло на общую фотографию и даром не нужную мне, столько-то на просмотр фильма в клубе, куда я проникал и без билета, столько-то на какое-нибудь другое культурно-массовое мероприятие, абсолютно неинтересное. Я лоханулся только в первый раз, в восемь лет, после чего с кислой миной заявлял пионервожатому, что потерял выданные родителями деньги, и тратил их по своему усмотрению.
        Наверное, центурион понял, что меня слишком уж сильно кинули с трофеями, потому что подозвал и проинформировал:
        - Ты достойно проявил себя в этом бою и там, на холме, поэтому я доложу консулу, чтобы тебя сделали дупликарием.
        Дупликарий - это получающий двойное жалованье, одно из поощрений в римской армии. Обычно так поощряют старых опытных вояк. Видимо, награждать моряка-перегрина за подвиги на суше не принято, вот Фест Икций и нашел способ отметить мои воинские заслуги. Что ж, с паршивого центуриона хоть жалованья клок!
        19
        Перед заходом солнца центуриона Феста Икция вызвали в штаб легиона. Видимо, это было признание его заслуг во время отражения нападения на каструм, потому что раньше такой чести не удосуживался. К тому времени строительные работы были практически закончены. С трех сторон каструм защищал сухой ров шириной почти четыре метра и глубиной около двух и вал высотой с метр, на длинной стороне которого, противоположной речной, даже сделали частокол из заостренных бревен, наклоненных наружу, и две невысокие деревянные угловые башни. Совещание было коротким. Квинт Цецилий Метелл довел до средних и младших командиров свой приказ, и они заспешили передать его подчиненным.
        Фест Икций приказал личному составу либурны построиться на берегу и проинформировал:
        - В прошлый раз нумидийцы напали на лагерь легиона ночью, и им не смогли оказать должного сопротивления. Во второй раз у них не получится, потому что ночью мы будем ждать их во всеоружии. Всем не спать, быть готовыми к бою.
        Поскольку мне было по облому маяться дурью всю ночь, подошел к центуриону, когда он был один и стоял вдали от остальных подчиненных, и сказал тихо:
        - Ночи здесь темные, своих от чужих не отличишь, так что нумидийцы нападут только с восходом луны, которая появится после полуночи. Поставь усиленные наряды дозорных, а остальные пусть поспят, наберут сил перед боем, чтобы достойно встретить врага.
        - Откуда ты знаешь, когда взойдет луна? - спросил он.
        - У меня были хорошие учителя, - ответил я просто, иначе бы центуриону пришлось долго слушать неправдоподобную историю.
        - Вижу, ты слишком умный! - раздраженно произнес Фест Икций.
        - Умные подчиненные помогают своему командиру продвигаться по службе, - поделился я жизненным наблюдением и напомнил: - Тебя ведь раньше не приглашали на совещания к проконсулу. Еще пару раз проявишь себя, как сегодня днем, и станешь центурионом легионеров или даже префектом каструма.
        Префект каструма - это третий по старшинству пост в легионе, максимум, до чего мог дослужиться выходец не из сословия патрициев или всадников.
        Видимо, я угадал заветную мечту старого вояки, потому что он покровительственно похлопал меня по плечу и сказал:
        - Ладно, умник, сделаю по-твоему. Иди отдыхай.
        В дозорные он определил почти половину своих подчиненных, так что мой совет сделал легче жизнь лишь половине велитов и гребцов. Впрочем, меня чужие проблемы давно уже не интересуют. Главное, что я смог устроиться на палубе у бака и покемарить несколько часов до восхода луны. Впрочем, заснул не сразу. Долго ворочался, прикидывая, а не свалить ли со службы, если удастся с захваченными трофеями добраться до Мизена и продать их по хорошей цене? Как-то меня не впечатлила служба рядовым бойцом, даже на двойном окладе, если еще получу его.
        Разбудили меня сразу после восхода луны. Она была полной, только вчера начала стареть, и светила ярко. Местность вокруг была высеребрена. Фантастический пейзаж. Сразу вспомнил черно-белые фильмы и загрустил потому, что еще помню, что это такое, а пора бы забыть, давно пора.
        На баке стоял Фест Икций, смотрел в сторону горы, ожидая нападения оттуда, а потом повернулся ко мне и спросил:
        - Выспался?
        - Не совсем, но для боя хватит, - ответил я и сам задал вопрос: - А ты не спал?
        - Нет, - сказал он.
        - Зря. Командир должен доверять своим подчиненным, - поделился я опытом.
        - Откуда тебе знать, что должен знать командир?! - произнес центурион снисходительно.
        - Когда-то давно, в другой жизни, командовал конной илой, - признался я.
        Фест Икций решил, что про другую жизнь я говорю иносказательно, и поинтересовался:
        - И почему ты убежал от той жизни?
        Пришлось сочинять на ходу:
        - Убил в честном поединке одного мерзавца. Его отец, очень богатый и влиятельный человек и такая же сволочь, как и сын, добился постановления о моем аресте и привлечении к суду за подлое убийство. Я не сомневался, какое решение вынесет суд, поэтому предпочел перебраться на чужбину, где он не сможет меня достать.
        Выросшие в бедных семьях запросто верят в подлость богачей и продажность судов, даже когда сами становятся богатыми судьями. Фест Икций не был исключением.
        - В армии ты под защитой всей Римской республики, - заверил он.
        - Поэтому и поступил на службу, - соврал я.
        - Ладно, пора построиться на берегу, - решил центурион.
        - Если нападут вдоль берега, то только со стороны холма, - подсказал я. - Со стороны горы получили и больше не сунутся.
        - И без тебя знаю! - раздраженно произнес Фест Икций.
        Я решил больше не напрягать самолюбие великого полководца, молча отошел на левый борт, откуда удобнее будет отбивать атаку противника.
        Центурион спустился на берег и построил свой маленький отряд так, чтобы перекрыть проход по берегу со стороны холма. На этот раз он додумался положить в нескольких метрах от первой шеренги три небольших, срубленных дерева, на которых оставили ветки с листьями, а в промежутки между ними перекатили два валуна полуметровой высоты. Какая-никакая преграда для лошадей.
        Атака началась примерно через полчаса после восхода луны. На этот раз атаковали с трех сторон, хотя со стороны долины, скорее, была имитация для отвлечения внимания. Не такие уж и дураки нумидийцы, чтобы лезть на частокол, когда есть более слабые места. По берегу реки тоже попытались зайти и напасть с четвертой стороны, и шли от холма, как я и предсказал. К сожалению для Феста Икция, их отпугнули стоявшие на валу легионеры, бойцам с либурны не довелось проявить свое лучшие качества. Бой был яростный и короткий. Поняв, что их ждали, что легкой победы не будет, нумидийцы быстро выдохлись и откатились. Наш центурион опять позже всех понял, что можно отпустить солдат отдыхать, заставил нас бодрствовать до рассвета.
        Высланные утром во все стороны конные разъезды вернулись к обеду и доложили, что враг исчез. По крайней мере, в радиусе километров пятнадцать нет ни одного крупного отряды, только небольшие группы всадников, которые, скорее всего, остались наблюдать за нами. Квинт Цецилий Метелл составил победную реляцию и отправил ее вместе со штабным офицером в Рим на либурне, чему я обрадовался больше, наверное, любого из членов экипажа.
        20
        Цецилия, как обычно, сидела в одеянии матроны-вдовы возле входа в лупанарий. Мне кажется, без нее из этой кривой улочки без названия сразу бы исчезла душа. К моему удивлению, бандерша отнеслась ко мне спокойно.
        - Чего заявился?! Хочешь еще одну мою девицу украсть?! - поинтересовалась она не без ехидства.
        - Мне проблем с одной за глаза хватает! - ответил я. - Сына твоего ищу. Где он обитает?
        - Иди на Марсово поле, он там сегодня. Вербовщики набирают солдат, а он помогает, - ответила Цецилия.
        Пока что Марсово поле - это в первую очередь поле, точнее, луг, предназначенный для военных и спортивных мероприятий. Жилых домов и храмов здесь мало. Большая часть зданий служебные. Римляне приходят сюда, чтобы погулять на природе, позаниматься спортом, себя показать и на людей посмотреть, а весной и осенью еще и завербоваться в армию.
        Впрочем, вербовщики появляются здесь в любое время года, даже зимой, когда военные действия вести не принято. Как только какому-то легиону по разным причинам потребовалось пополнение, командование посылает в столицу специальных людей, которые ставят на Марсовом поле палатки и начинают прельщать неокрепшие умы. Такие находятся всегда. В основном это парни из деревень, младшие сыновья, которым светило всю жизнь батрачить на старших братьев, или римская беднота, у которой выбор был между низкооплачиваемым тяжелым трудом, смертью от руки палача за воровство или почетная в бою. Чем последняя лучше предыдущей - не знаю, но пока что римляне предпочитают умирать на поле боя, а не на плахе. Со временем они исправятся.
        В легион брали только граждан республики и обязательно здоровых во всех отношениях, в том числе и рослых по нынешним меркам, не ниже метр семьдесят два. Остальных только во вспомогательные войска. Грамотным, а таких среди бедноты было мало и в солдаты они шли редко, могли сделать скидку по здоровью и росту, потому что зачисляли в штабные писари, которые по идее должны были быть в каждой центурии, но по факту имелись лишь в каждой манипуле. Прошедших отбор собирали в партии под командованием легионера, выдавали проездные деньги и отправляли к месту службы.
        Если поменять одежду, язык на английский и поставить палатку побольше, то решил бы, что передо мной вербовщики в армию США. Как-то в конце двадцатого века застрял я в порт Бостон из-за того, что на моем судне сломался механизм закрытия трюмов. Гуляя по городу, увидел палатку вербовщиков в военно-морской флот и решил подурковать, попробовать, смогу ли подписать контракт? В то время мне было сорок лет, и я был уверен, что не пролезу по возрасту. Оказалось, что у меня еще два года в запасе. И то, что я иностранец, не смутило вербовщиков. В то время у пиндосов существовала контрактная система для иностранцев. Мне предложили пройти за три часа тест из двух сотен вопросов. Сказать, что тест был для дебилов - ничего не сказать. А какие еще могут быть при таком дебильном населении и системе школьного образования «хочу - учусь, не хочу - не учусь»?! Я уложился в два часа, и только потому так долго, что некоторые вопросы просто не мог понять, не предполагал такую степень тупости, и набрал столько баллов, что сержант, занимавшийся мной, спросил удивленно, а точно ли я хочу служить в армии? Видимо, таким
слишком умным даже в американском университете нечего делать. Я сказал, что еще не решил окончательно, и на следующий день не пришел сдавать тест по физической подготовке. Знал бы, что меня ждет, обязательно бы завербовался в морскую пехоту или зеленые береты и отслужил контракт. Тогда сразу был бы с нынешними римскими дебилами на одной волне.
        Гай Публий Минуций стоял возле вербовочной палатки вместе с двумя сослуживцами и весело обсуждал вчерашнюю попойку и драку с преторианцами из другой когорты. Если бы я не знал обратное, то решил бы, что римская армия - сборище драчливых пьяниц. Увидев меня, он искренне обрадовался.
        - Это тот самый варвар, с которым мы были гладиаторами! - представил меня Гай своим товарищам.
        Видимо, рассказывал обо мне только хорошее с их точки зрения, потому что посмотрели на меня с уважением. Еще больше зауважали, когда рассказал о сражении на реке Мутул и о том, что представлен в дупликарии.
        - Добычи много взяли? - первым делом поинтересовался Гай Минуций.
        - Много, - ответил я. - Ищу теперь, где продать подороже трофейные кольчуги, шлемы и гладиусы, захваченные когда-то нумидийцами у нашего Третьего легиона. Думал, в Риме больше заплатят, а здешние торговцы цену предлагают даже ниже, чем в Остии.
        - Да, нашим ушлым торговцам палец в рот не клади! - радостно воскликнул мой бывший сокамерник, будто услышал самый лучший комплимент в адрес любимого города. - Ты говоришь, оружие и броня легионовские? Тогда сведу тебя с нашим снабженцем. Он даст намного больше торговцев, но надо будет поделиться с ним.
        - Если будет выгодно, почему не поделиться?! - произнес я.
        Судя по степени коррупции, Римская республика вступила в фазу загнивания.
        - Он был здесь, выдавал проездные, - сообщил мой бывший сокамерник. - Пойдем поищем его.
        Снабженец оказался невзрачного вида низкорослым мужчиной, замотанным в тогу с вытканной пурпурной полосой, обозначавшей принадлежность к аристократическому роды. В этой одежде он показался мне мальчиком, который замотался в штору, чтобы восхитить понравившуюся девочку-соседеку. Звали аристократа Примус Сициний.
        Презрительно выпятив нижнюю губу, он выслушал Гая Публия Минуция и, словно с трудом выплевывая слова, выдавил из себя:
        - Мне надо посмотреть.
        - Они на либурне, которая стоит ниже моста, по пути в город, - сказал я.
        - Тогда поехали, - скомандовал Примус Сициний.
        Поехал один он в портшезе, который сейчас называется лектикой, из лакированного красного дерева и с красными плотными шерстяными занавесками, который несли четыре раба, причем два шли впереди один за другим между рукоятями, и два так же сзади. Каждая пара держалась одной рукой за разные рукояти, а другой придерживала шест (ассер), положенный им на разные плечи, к которому между ними на веревках были подвешены рукояти. То есть основная тяжесть ноши ложилась на плечи, а руками только помогали себе. Впереди шел здоровенный мускулистый негр в набедренной повязке и с длинным посохом и разгонял тех, кто не сразу понял, что надо уступить дорогу аристократу. Мы с Гаем шли за ними, обмениваясь новостями. Мой бывший сокамерник рассказал, какая у него скучная служба в преторианской гвардии. Есть люди, которые не могут подолгу находиться на одно месте, на одной работе, с одной женщиной…
        Слезать с лектики и подниматься на либурну Примус Сициний не стал, приказав принести товар к нему. При всех замашках к делу он относился серьезно, требовал, чтобы каждую вещь показывали со всех сторон, кое-что трогал руками, вопросы задавал толковые. Убедившись, что втюхивают не фуфло, быстро подсчитал в уме и назвал сумму, за которую я распишусь, и вторую, которую получу на руки и которая была почти на двадцать процентов больше, чем предлагаемая торговцами.
        - Согласен? - спросил он напоследок таким тоном, будто ждал проявления скотской неблагодарности.
        - Да, - ответил я.
        - Тогда грузи на мула и вези за мной, - приказал Примус Сициний.
        Мулы и их хозяева стояли у крепостной стены, ожидая нанимателей. Я жестом подозвал ближнего погонщика. У его мула были по бокам закреплены две вместительные корзины, в которые влезли все мои товары.
        Я предполагал, что придется заплатить стражникам на воротах за провоз товаров в город, но Примус Сициний коротко бросил им:
        - Это на нужды преторианской гвардии.
        Видимо, его хорошо знали, потому что сразу отступили, занялись другими.
        Отвезли купленное домой к аристократу. Это было внушительное одноэтажное строение из туфа и мрамора с большим двором перед ним, небольшим внутренним и садом за ним. Побывать в доме мне не удалось, но не ошибусь, если скажу, что комнат в нем десятка два или даже три. Рабы забрали товар из корзин и перенесли в кладовую. Я заплатил сестерций погонщику, отпустил его, а сам остался с Гаем Публием Минуцием в большом дворе ждать денег. Мало того, что нас не пригласили в дом, так еще и не угостили вином, как принято. Ждать пришлось с полчаса. Давно я не чувствовал себя таким ничтожеством.
        Деньги принес секретарь - пожилой мужчина высокого роста с худым, аскетическим лицом - и сперва потребовал подписать купчую. Сумма в ней оказалась выше той, что объявил мне Примус Сициний. Я не стал возникать, потому что обворовывает Республику, а не меня. Со мной расплатились сполна, причем золотыми монетами, которые называют ауреусами (от аурум - золото). Каждая была с зазубриной, свидетельствовавшей, что вся из золота. Римляне научились делать фальшивые монеты, искусно покрывая золотом или серебром свинец и медь, причем творилось это на государственном уровне, когда в казне не хватало денег. Народ сразу придумал противоядие - надрубал монеты, чтобы проверить и продемонстрировать их качество. Все равно ауреусы шли, как весовые единицы, внешний вид никого не интересовал. Их обменивали на двадцать пять денариев, или сто сестерциев, или четыреста ассов.
        - Не подскажешь надежного ростовщика? - спросил я секретаря.
        На либурне мне рассказали историю, как старый опытный легионер попал в плен к галлам и освободился, благодаря свидетельству о вкладе, выданном римским ростовщиком. Купец, торговавший с римлянами, заплатил выкуп за воина под залог этого свидетельства, а по прибытию в Рим они рассчитались. Побывав в рабстве, я стал чрезмерно предусмотрительным, поэтому решил подстраховаться и таким способом. Тем более, что денег у меня сейчас больше, чем надо на данный момент, а оставлять все у Поллы несерьезно. Женщина способна бессмысленно и беспощадно потратить любое количество денег. В чем я убедился во время захода в Мизен по пути в Рим. От оставленной мной внушительной суммы сохранилось полтора десятка сестерциев, и только потому, что Полла была уверена, что вернусь я не раньше, чем через месяц. Иначе бы спустила и эти деньги.
        - Магон Карфагенянин, сидит на Римском форуме, - сухо ответил секретарь.
        21
        Магону Карфагенянину было года тридцать два. Нос имел выдающийся - большой, толстый и с бульбой на конце, словно поклеванной мелкой птицей, который не терялся даже среди густой черной курчавой растительности, покрывавшей лицо почти до глаз и свисавшей косичками от подбородка до груди. Глядя на этот нос, я сделал вывод, что сефарды - это потомки карфагенян. Туника на ростовщике была простенькая, скажем так, среднего ценового диапазона, а поверх нее толстая шерстяная накидка типа пончо в красно-черную клетку, хотя было не холодно. Зарабатывал на жизнь Магон не на самом выгодном месте, в начале площади, а в глубине ее, в одном из закоулков, образованных лавками, построенными вкривь и вкось. При всей любви римлян к строгой архитектуре и прямоугольной планировке улиц, в своей столице они будто сходили с ума, беспредельничали, как умели. Сидел ростовщик на низкой трехногой табуретке с большой кожаной подушкой на сиденье, старой, потресканной, свисающие углы которой были похожи на высохшие, ослиные уши, в тени лавки, в которой торговал благовониями его близкий родственник, судя по носу лишь немного
меньшему. Перед Магоном Карфагенянином стоял столик, расчерченный параллельными линиями, которые использовали в той же роли, что и проволоку на счетах, двигая по ним камешки или мелкие монетки.
        - Господин преторианец хочет взять в долг? - спросил он, обращаясь к Гаю Публию Минуцию.
        Видимо, у моего бывшего сокамерника на лице написано на финикийском языке, что быть в долгах, как в шелках, для него естественное состояние.
        - Господин военный моряк хотел бы дать тебе в рост небольшую сумму, - сказал я на финикийском языке.
        Если бы я вдруг залаял, ростовщик удивился бы меньше. Он долго пялился на меня, пытаясь угадать национальность и откуда знаю его родной язык. Так и не решил этот ребус, после чего поскреб холеным ногтем указательного пальца поклеванную бульбу своего выдающегося носа.
        - Я беру в рост под одну шестидесятую в год. Это значит… - начал он нудным тоном учителя, которого тупые ученики достали уже так, что не осталось сил злиться на них.
        - Под одну шестидесятую облапошивай римлян, а мне будешь платить одну двадцатую, и так мало только из уважения к твоей хорошей репутации, - перебил я.
        Судя по ухмылке торговца благовониями, от запаха которых у меня уже кружилась голова, сказал я именно то, что следовало.
        Магон Карфагенянин тоже вроде бы улыбнулся, по крайней мере, у уголков глаз собрались морщинки, и произнес смирённо:
        - Каждый имеет то, что заслуживает. Я заслуживаю одну пятидесятую, и так много только потому, чужестранец, что ты говоришь на моем родном языке.
        Я продемонстрировал еще и навыки ведения азиатского торга, обозвав Магона Карфагенянина сыном ишака на его родном языке, выслушал ответные оскорбления, уточнил его родословную до предка-собаки, то есть назвав сукиным сыном… В общем, мы провели несколько интересных минут, после чего согласились на одну тридцатую в год. Я передал ростовщику золотые монеты на сумму тысяча сестерциев, которой, как меня заверили, хватит, чтобы выкупиться у нумидийцев или галлов и рассчитаться с посредником, а он вручил мне кусочек пергамента, на котором черными чернилами было написано, что Магон Карф взял у меня эту сумму в рост под одну тридцатую накануне ид восьмого месяца в год консулов Сервия Сульпиция и Марка Аврелия, и был черный оттиск перстня в виде бычьей головы и буквы «М».
        Календарь у римлян замысловатый, без бутылки не разберешься. Год состоит из трехсот пятидесяти пяти дней, разделенных на двенадцать месяцев: четыре по тридцать одному дню, семь по двадцать девять и один в двадцать восемь. Раз в несколько лет по решению верховного жреца добавляется месяц в двадцать семь или двадцать восемь дней, называемый мерцедоний (промежуточный). Остальные месяцы носят названия богов или порядковые номера, многие из которых сохранятся до двадцать первого века (восьмой месяц - это октябрь, потому что год начинался в марте). В каждом месяце были три опорные точки: календы - первый день, ноны - пятый или седьмой, в зависимости от длины месяца, и иды - тринадцатый или пятнадцатый. При указании даты, если она не совпадала с одной из этих трех точек, указывали количество дней до ближайшей. В моем случае договор был заключен четырнадцатого октября.
        Поскольку либурна отплывала только на следующее утро, и центурион Фест Икций отпустил меня на весь день всего за кувшин вина, оплаченный в таверне по соседству с Тройными воротами, мы с Гаем Публием Минуцием отправились сперва в баню. Обычно богатые римляне ходят в нее по утрам, а мы освободились только к полудню, когда все дорогие заведения уже были пусты. По совету моего бывшего сокамерника пошли не в самую дорогую, хотя платил я, а в среднюю, всего за сестерций с двоих, но пустовавшую на тот час. В ней был, по словам Гая, лучший массажист столицы, а значит, и всего мира. Оставив одежду и обувь в специальной комнате специальному охраннику, мы сперва зашли в теплую комнату (тепидарий), где, лежа на деревянных лавках, подготовились мысленно и телесно к предстоящим процедурам. Затем ополоснулись в соседней комнате (кальдарии) горячей водой и пошли сперва в парилку (пропнигий). Была еще и комната с сухим паром типа сауны (лаконик), но я предпочитаю влажный пар. К кальдарию примыкали небольшой бассейн с холодной водой (фригидарий), маленький солярий для загорания и большая палестра для занятий
спортом. В палестре даже стояли свинцовые гири, прямоугольные со смятыми углами, стремящиеся стать круглыми. Обычно римляне сперва занимаются спортом, а потом уже моются. Мы пришли во внеурочное время и оттянулись по своей программе. Попарившись и поплескавшись в холодной воде бассейна, я сразу перешел в массажную (айлептерий), а Гай Публий Минуций отправился в сауну, чтобы скоротать время, пока освободится мастер. Массаж мне делал выходец из Малой Азии, называвший себя греком и говоривший на греческом языке с таким акцентом, что я с трудом понимал. Что не помешало ему основательно размять меня, уложенного на теплый мраморный стол. К концу процедуры я был уверен, что у меня больше нет суставов, что кости не соприкасаются и сгибаются в любую сторону на любой угол. После чего мое место занял мой римский друг, а меня на другом столе, пониже и поменьше, мальчик-иллириец обмазал оливковым маслом, которое удалил скребком из слоновой кости вместе, как мне показалось, с моей шкурой или, как минимум, верхним слоем ее. После чего я еле дополз до бассейна, где сидел, не шевелясь, кайфуя, до тех пор, пока не
приполз Гай. Мы побалдели еще с четверть часа, лениво обсуждая прелести богатства, а затем вытерлись, выпили вина, разведенного напополам водой, и легли на клинии с перьевыми матрасами, чтобы покемарить до конца сиесты, хотя было не жарко. Вся обслуга бани, закрыв входную дверь, тоже улеглась на менее удобные ложа в других помещениях.
        Через пару часов, отдохнувшие, набравшиеся сил, мы потусовались по городу, чтобы нагулять аппетит, а потом отправились обедать в лучшую забегаловку Рима. У римлян вечерняя трапеза называется обедом. Потом это станет правилом во всех их бывших колониях в Западной Европе.
        Раньше это был жилой дом, в котором жила богатая семья. Римляне называют такое жилье домус, чтобы отличить от многоквартирной инсулы. Его купил и переделал под харчевню для состоятельных людей, гурманов, романизированный грек, потомок богатых афинян, взятых в заложники после захвата Греции римлянами. Вообще-то, римляне очень неприхотливы в еде и обычно едят дома. Богатые обязательно имеют собственного повара, а харчевни, по их мнению - это для бедняков. В последнее время начались подвижки: греки и особенно персы учат богатых римлян наслаждаться жизнью. Впрочем, выблевывать съеденное, чтобы продолжить пиршество, римляне придумают позже и, скорее всего, сами. Есть у них тяга приделывать к совершенству загогулину.
        Нас отвели в отдельную комнату для пиршеств (триклиний), вход в которую, занавешенный куском полупрозрачной ткани, был из открытого внутреннего двора (перистиля) с фонтаном в виде четырех лебедей, изрыгающих воду на четыре стороны света. Триклиниев разной площади в данном заведение было шесть. Стандартный триклиний - это три ложа (клинии), стоящие с трех сторон квадратного стола. С четвертой стороны - вход в помещение, через который слуги приносят еду. Каждое ложе рассчитано на трех человек, то есть всего пирующих девять. Правильная цифра, потому что позже подсчитают, что при большем количестве собравшиеся начинают делиться на группы. Нам предоставили триклиний с маленькими ложами, рассчитанными на одного человека. Слуги принесли полотенца и теплую воду в тазиках и кувшинах, сперва слили нам на руки, а потом помыли нам ноги. После чего мы возлегли на бронзовые ложа, застеленные плотными матрацами и красными покрывалами, и большими подушками, чтобы удобнее было облокачиваться во время еды. На самом деле ложа деревянные, а бронзовой была облицовка. Я заметил, это фишка римлян: что ни возьми, нутро
дешевое, а снаружи дорого и броско.
        К нам зашел официант - пожилой римлянин с бабьим лицом - и спросил:
        - Что желают господа преторианцы?
        - Обед афинского аристократа, изысканный, но не тяжелый, - пожелал я.
        Под руководством римлянина два подростка-сабина принялись метать на стол блюда и напитки. Начали мы с густого бульона из жаворонков, который пили из бронзовых сосудов, напоминающих греческие двуручные килики для вина. Затем была говядина с жирным соусом и сладковатым длинным перцем, которым в будущем в Европе будут пренебрегать, но в Индии и Малайзии добавлять почти во все блюда. Сейчас такого перца привозят больше, чем черного горошка, и при этом ценится он дороже. Под жареную баранину с сульфиумом - растением из Северной Африки, которое я раньше, ни в прошлом, ни в будущем, не встречал, придававшем мясу очень интересный привкус - нам подали вареную фасоль, которую мы ели тремя палочками почти, как китайцы. Я рассказал Гаю, что далеко на востоке, за Индией, живет народ, который все ест двумя палочками. Римлянин не поверил, что можно так издеваться над собой. После жареной рыбы с соусом гарум, который возят сюда из Пантикапея и Иберии, мы отведали свежих устриц, которых перед употреблением выдерживают в бассейнах с пресной водой, благодаря чему они становятся мягче, что ли, другого слова не могу
подобрать. Запивали пищу сапой. Это прокисшее вино, которое заливают в свинцовые горшки и выдерживают до тех пор, пока не станет сладким. Помня, что свинец в больших дозах - отрава, я не сильно налегал на этот напиток, что по причине «сахарного голода» требовало немалых усилий. Ужин на двоих обошелся нам в семь сестерциев. Как мне сказал, Гай Публий Минуций, это месячный заработок уборщицы в харчевне. Патриции хорошо знают, сколько получает прислуга.
        Ночь мы провели в лупанарии матушки моего друга с девицами, оплаченными на всю ночь. Так я компенсировал Цецилии часть потерь, понесенных из-за бегства Поллы. С проституткой я был предельно прост и бесцеремонен, не соблаговолил даже имя ее спросить, чтобы не испортить еще одной бедной девушке профессиональную карьеру. Кстати, название римских борделей происходит от слова лупа (волчица), как здесь принято называть проституток, и есть версия, что братьев Ромула и Рема воспитала не настоящая волчица, а обычная проститутка. Версия кажется правдоподобной, если внимательно присмотреться к истории Римской империи.
        22
        Гражданскую жену в Римской республике называют конкубиной. Это не оскорбление, а социальный статус. У римлян все должно быть строго по закону. Так вот с таким социальным статусом Полла не имеет никаких юридических прав на мое наследство, так что живет одним днем. Если я завтра погибну, она, может быть, порыдает и начнет искать новую шею, пусть даже солдатскую. В этот заход в Мизен мы провели с ней остаток дня и ночь, и я оставил ей трофейные золотые и серебряные украшения на случай вдовства. Мужчины приходят и уходят, а драгоценности иногда остаются.
        Поутру либурна отправилась в Нумидию, куда мы везли офицера с письмами-поручениями сената наместнику провинции Африка Квинту Цецилию Метеллу. Как только я поднялся на борт судна, центурион Фест Икций сообщил мне две радостные новости: я с этого дня дупликарий и опцион. Опцион - это заместитель центуриона, типа сержанта. В римской армии эту должность мог занимать любой солдат по усмотрению центуриона. Повышения оклада она не давала, хотя, как и любая должность в коррумпированном обществе, позволяла значительно увеличить доходность службы. Еще эта должность освобождала от нарядов и всяческих работ типа погрузки питания и воды на судно. Предыдущий опцион, сабин, отпросился в Риме в отпуск на два дня, чтобы смотаться в свою деревню в горах, и вовремя не вернулся. Все знают, что армия может существовать без офицеров и даже без солдат, но не без сержантов. Центурион подождал до прихода в Мизен, хотя вряд ли можно добраться до базы по суше быстрее, чем по морю на либурне, после чего предоставил освободившееся место мне. Я согласился с радостью, потому что по пути к судну представлял с тоской, что сейчас
придется таскать свежую воду в амфорах емкостью литров тридцать, у которых очень неудобные ручки, чтобы нести вдвоем, а для одного ноша тяжеловата. Кстати, вода во всех городах Римской республики и в будущей республике Италия, в которых я только бывал, наивысшего качества. Можно пить из фонтана, не боясь заболеть. Может быть, потому, что течет с гор, а не по болотам, как в России. Кроме воды, надо было погрузить квашеную капусту в таких же амфорах и сухпаек в виде брикетов, спрессованных из проса, сушеных фиников, изюма и имбиря. Из брикетов варили довольно таки вкусную кашу, если есть ее не каждый день.
        В Нумидию мы шли, огибая Сицилию с севера. Южнее города-порта Лилибей, бывшей главной военно-морской базы карфагенян на острове, пошли напрямую к Африке, на мыс Эт-Тиб, который сейчас называют Прекрасным мысом. До него по прямой примерно девяносто миль. Либурна преодолевает это расстояние за световой день, и большую часть этого времени находится вне видимости суши, что для многих членов экипажа и пассажиров является стрессовой ситуацией, по крайней мере, молятся они часто и подолгу. Это при том, что либурна с ее закрытой палубой, хоть и сидит низко, но при умелом управлении почти не заливается даже высокими волнами, имеет высокую мореходность, не в пример греческим галерам.
        Мое место теперь на корме, рядом с центурионом Фестом Икцием и кормчим Сафоном, а также главным пассажиром - посыльным офицером Кезоном Мастарной, дохловатым семнадцатилетним юношей с узким лицом и впалыми щеками. Не удивлюсь, если у него туберкулез. Судя по родовому имени (фамилии), юноша выходец из знатных этрусков и, может быть, мой дальний родственник. Знаться со мной не желает, причем так старательно игнорирует, что порой кажется смешным. С кормчим тоже общается, что называется, через губу. Только с центурионом поддерживает разговор и только потому, что надо же хоть с кем-то поговорить, иначе свихнешься от страха, потому что моря Кезон Мастарна боится панически.
        Прекрасный мыс уже был виден с мачты, когда я заметил торговую галеру, пересекающую наш курс. Она сильно взяла к берегу, заметив нас, что показалось мне странным.
        - Как-то неправильно ведет себя та галера, - сказал я, обращаясь к центуриону и кормчему, которые стояли рядом.
        - Обычное дело: увидели другое судно и повернули от греха подальше, - объяснил Сафон.
        - Они увидели римскую военную либурну и резко отвернули. Если бы это были наши купцы или союзники, они бы подождали, когда сблизимся ближе, и, только решив, что мы пираты, поступили бы так же, рванули к берегу, - высказал я свои мысли.
        - Думаешь, это вражеская галера? - задал вопрос Фест Икций.
        - Уверен, - ответил я. - И она в грузу. Если захватим, каждый получит больше, чем… - я запнулся, не зная, какая часть добычи полагается экипажу.
        - Прислушаемся к мнению бывшего пирата? - как бы в шутку спросил центурион кормчего.
        По блеску глаз обоих не трудно было догадаться, какой последует ответ.
        - Нам некогда гоняться за всякими галерами! - опередив Сафона, возмущенно воскликнул Кезон Мастарна, которому, видимо, не терпелось поскорее оказаться на суше.
        - Ты тоже получишь долю, согласно своему чину, - продолжил я искушать. - Этих денег может хватить на покупку дома в Риме.
        - Ты думаешь, добыча будет очень большой? - игнорируя меня, обратился Кезон Мастарна к центуриону.
        - Кто его знает?! - произнес Фест Икций. - Но у бедных купцов своих галер не бывает.
        - Пошли помалу влево! - не дожидаясь, какое решение примет посыльный офицер, скомандовал кормчий двум рулевым.
        Они дружно налегли на жердь, соединяющую два рулевых весла, опущенных в воду с разных бортов, поворачивая их. Либурна начала медленно менять курс влево.
        Когда купеческая галера оказалась немного правее форштевня, Сафон приказал рулевым:
        - Так держать! - а гребцам крикнул: - Парни, налегайте на весла, гонимся за добычей!
        Гребцам и так уже передали наш разговор, так что подгонять их не имело смысла.
        - Возьми еще левее, - посоветовал я кормчему, - быстрее догоним.
        Сафон хотел возразить, но, видать, жадность поборола спесь, и он приказал рулевым взять еще градусов десять левее.
        Судя по тому, что пеленг на галеру не менялся, мы шли на сближение вплотную. Вскоре это поняли и преследуемые и повернули прямо к берегу. Они уже видели, что гонится римская военная либурна, и явно избегали контакта с ней. Нас разделяла пара кабельтовых, когда галера выскочила носом на берег. Матросы мигом установили сходню, и экипаж вместе с пассажирами быстро десантировался, после чего устремился вверх по крутому склону к развалинам карфагенского города Керкуана. Римляне разрушили его и запретили восстанавливать, как и Карфаген, разве что посыпать землю солью не стали, что проделали на месте бывшей столицы вражеского государства.
        - Это нумидийцы! Только они одеваются так безвкусно! - уверенно заявил Сафон, увидев убегающий экипаж галеры.
        Как по мне, безвкусно сейчас одеваются все.
        Нумидийцы это были или нет, никто не стал выяснять. Убежали, значит, враги, значит, галера - наша законная добыча. Нагружено призовое судно было мрамором, кораллами, слоновьими бивнями, шкурами львов, жирафов, зебр, леопардов и красивыми перьями, которые римляне - и не только они! - любили использовать в роли султанов на головных уборах, в первую очередь на шлемах.
        - Это же целое состояние! - воскликнул Кезон Мастарна, за пять минут на суше успевший воспрянуть духом.
        - Какую часть мы получим от всего этого? - спросил я Сафона.
        - Как решит наместник Квинт Цецилий Метелл. В лучшем случае половину, - ответил кормчий. - Сперва надо дотащить ее до Табрака.
        Догадавшись, что опыта по буксировке у Сафона маловато, если вообще имеется, я рассказал ему, как сделать так, чтобы буксирный трос постоянно был средней частью в воде и не рвался. После захвата галеры карфагенянин отнесся к моим словам без скепсиса и пренебрежения и сделал строго по инструкции, благодаря чему мы благополучно дотащили приз до порта назначения.
        23
        Табрак - это город-порт на африканском берегу Средиземного моря, с недавнего времени, после захвата Квинтом Цецилием Метеллом, военная база римлян. В будущем он будет тунисским и носить прежнее финикийское название Табарка. Я как-то заходил в него на греческом контейнеровозе. В то время напротив порта, метрах в трехстах, на одноименном острове была генуэзская крепость, в которой я не успел побывать, потому что выгрузили нас очень быстро и сразу выгнали, чтобы освободить место для рыболовецких судов, вернувшихся с промысла. Табарка будет одним из главных рыболовецких портов Туниса. В ней и сейчас живет много рыбаков, но основу городского богатства составляют кораллы, которые здесь добывают, и перевалка желтого мрамора, который привозят из города Симиттуса, расположенного в глубине материка, где сейчас находился с Третьим легионом наместник провинции Африка. Туда и предстояло мне отправиться вместе с посыльным офицером.
        - Командир городского гарнизона сказал, что позавчера отправил туда караван с охраной, и больше свободных людей у него нет, а одного этого… - центурион гмыкнул, прочищая горло, - …римского хлыща с почтой отправлять нельзя. На дорогах шалят конные отряды нумидийцев. Если он не довезет послания из Рима, достанется всем нам.
        Допустим, достанется не всем, а только центуриону, который не обеспечил охрану ценного груза, но у меня сложились с Фестом Икцием хорошие отношения, так что смещение его не пойдет на пользу. Меня на этот пост уж точно не назначат, а новый центурион может оказаться заковыристей.
        - Я не против, если дашь всех стрелков, десятка два велитов и, самое главное, вобьешь в тупую голову этого заносчивого сопляка, что на переходе он должен выполнять мои приказы, - потребовал я.
        - Солдат получишь, - заверил Фест Икций, - а с этим… - он опять прочистил горло, - …я поговорю.
        Не знаю, что он сказал посыльному офицеру, но Кезон Мастарна сразу же попытался продемонстрировать, что выполнять мои приказы не собирается. Я разделил вверенных мне солдат на четыре части: три лучника-иллирийца должны были идти метрах в ста впереди, затем десять велитов, за ними - посыльный офицер, еще десять велитов и арьергард из шести пращников-болеарцев. Кезон Мастарна, получивший от командира гарнизона серого в яблоках конька, старого и невзрачного, заявил, что будет ехать впереди.
        - Тогда поезжай один, - решил я, - а мы останемся.
        - Вы обязаны меня охранять! - возмутился он.
        - Бесполезно охранять того, кто ищет, как бы побыстрее погибнуть, - возразил я. - Или ты делаешь, что я скажу, или погибай без нас.
        - Я пожалуюсь на тебя легату легиона! - пригрозил юноша.
        - Если доберешься до него, - молвил я.
        Кезон Мастарна собирался сказать еще что-то грозное, но в разговор вмешался Фест Икций, который понял, почему вышла заминка, подошел к нам и родительским тоном, как непослушному сыну, сказал посыльному офицеру:
        - Опцион отвечает головой за твою безопасность, так что делай, как он говорит.
        Юноша густо покраснел, насупился - и занял место за передним отрядом велитов. Судя по тому, как сидел на коне Кезон Мастарна, верховая езда не была его коньком. Римляне, даже несмотря на то, что у них есть сословие всадников, наездниками, за редким исключением, были паршивыми.
        В таком порядке мы и пошли по дороге, которая только первые километра два была оборудованной, из тех, что назовут римскими. Дальше ее только строили около сотни рабов под присмотром десятка легионеров. Сперва вырывали котлован, на дно которого укладывали каменные плиты. Сверху их засыпали крупным гравием, а потом мелким и песком и утрамбовывали. Дорожное полотно было выпуклым, чтобы дождевая вода стекала к краям и в дренажные канавы, которые были с обеих сторон. Ширина от двух с половиной метров до пяти на поворотах и вблизи городов. При этом делать их старались, как можно ровными. По обе стороны от дороги шли поля с высокой стерней, оставшейся после уборки зерновых. Видимо, климат сейчас более влажный, чем будет в двадцать первом веке, или сказывается обилие лесов, которые еще не вырубили люди. Лесами были покрыты почти все места, где неудобно возделывать почву.
        В такой местности легко страивать засады. На наше счастье, среди нумибийцев мало лучников. Основу их армии составляла легкая кавалерия - бедные кочевники в кожаных доспехах, с круглыми кожаными щитами, как у меня, вооруженные дротиками и короткими мечами, по большей части трофейными. Поэтому я насторожился, когда дорога вышла на широкую долину с небольшими островками леса. Сухая трава на ней была короткая и одинаковой высоты, будто подстриженная газонокосилкой, с редкими высокими стеблями колючек. Так старательно выедает траву скот, когда долго пасется на одном месте. Скорее всего, здесь пасли большой табун лошадей.
        Кезон Мастарна явно растер бедра и отбил задницу с непривычки к верховой езде, но крепился, не позволял себе уподобиться плебсу, шагающему пешком. Как он поведет себя, если на нас неожиданно нападут, я не знал. Если нет мозгов, может ломануться в атаку и погибнуть ни за грош, если нет сил преодолеть страх, а это вероятнее, судя по тому, как колотился во время перехода через Тунисский пролив, может драпануть. Ищи-свищи его потом!
        Поскольку оба варианта меня не устраивали, подошел к юноше и тихо сказал:
        - Слезь с коня, пройдись пешком.
        - Я предпочитаю ехать верхом! - громко и с вызовом заявил Кезон Мастарна.
        - Да мне плевать на твои предпочтения! - произнес я так же громко. - Слезай с лошади! Или поезжай дальше сам!
        - Ты не посмеешь оставить меня одного! - возмутился он, покраснев лицом и ушами.
        Я все время забываю, что остальные видят меня не старым, опытным, прожженным циником, а молодым парнем, которому возраст не позволяет обладать такими симпатичными достоинствами. Моему телу ведь сейчас лет девятнадцать, немного старше Кезона, который, как подозреваю, думает, что я именно поэтому, специально, издеваюсь над ним.
        - Слазь, - говорю я тихо и спокойно. - Здесь опасный участок, и будет лучше, если ты приготовишься к бою.
        Я вижу, как с большим трудом возмущение уступает место рассудку. Стараясь не встречаться со мной взглядом, чтобы не испепелить ненароком, юноша слезает с коня. Я вручаю повод декану задней десятки велитов и иду позади Кезона Мастарна, который немного раскачивается, привыкнув на коне держать ноги широко раздвинутыми. Наверное, материт меня последними словами, хотя на латыни таких нет, все более-менее приличные.
        Я, конечно, предполагал, что в этой долине нумидийцы могут напасть, но твердой уверенности не было. Может быть, Кезон Мастарна был прав, и я действительно наезжал на него, чтобы самоутвердиться. Поэтому, увидев устремившихся к нам лучников-иллирийцев, я не сразу понял, что произошло, пока не глянул туда, куда они поворачивали головы, оглядываясь на бегу. Идущие впереди велиты закрывали мне там обзор, и только сместившись к правому краю дороги я увидел выехавший из-за островка деревьев отряд всадников. Их было человек сто. Предполагаю, что давно следили за нами и напали именно в этом месте, чтобы мы не смогли сбежать. Если не считать те деревья, из-за которых выехали нумидийцы, то до ближнего леска, спрятавшись в котором легче было бы отбить атаку конницы, километра полтора. Даже налегке мы не успели бы добраться до него быстрее, чем всадники.
        - Первая десятка, построиться в линию лицом к врагу и с дистанцией на ширину руки, вторая десятка - вторая шеренга! - приказал я велитам, которые остановились без команды. - Пращникам выйти вперед и стать россыпью!
        Чем хороши римские солдаты - это дисциплиной, большим опытом построений и перестроений и осознанием, что вместе они - сила, а порознь их перебьют запросто. Велиты быстро построились в две шеренги, оставив проходы, чтобы было, куда отступить стрелкам, когда приблизятся враги, которые не спешили, скакали к нам трусцой, потому что поняли, что убегать мы не собираемся. Я шлепнул по крупу коня, которого отпустил декан, чтобы не путался под ногами и своим присутствием не провоцировал к бегству потомка этрусков да и меня тоже. Заодно и мои подчиненные поймут, что удирать не собираюсь, буду биться до последнего. Для не очень стойких это важный знак и пример. Если уцелеем, поймаем коня, никуда он здесь не денется. Кезону Мастарне я указал место на левом фланге первой шеренги. Пилума у него нет, но, может, гладиусом будет махать отчаянно и отпугнет какого-нибудь робкого нумидийца. Я подождал, когда подбегут лучники, приказал им встать перед велитами и приготовиться к бою, а сам занял место на одной линии с ними на правом фланге, где положено быть центуриону. В руках у меня был монгольский лук, который верой
и правдой служил уже много лет, если ни веков.
        Из нумидийцев, скакавших на нас с гиканьем и звуками, похожими на улюлюканье, только у двоих я заметил римские шлемы и кольчуги. Оба скакали впереди отряда. Я положил на тетиву стрелу с игольчатым наконечником. Монгольские лучники и на четырехстах метрах дырявили любой доспех, но я дал себе фору метров пятьдесят. Первая стрела была еще в полете, когда отправил вторую. После чего сделал паузу, ожидая результат. Слышал, как затаили дыхание и стрелки рядом со мной, и велиты позади меня. В бою порой сущая ерунда меняет настрой бойцов в лучшую или худшую сторону. Иногда мне кажется, что сражение выигрывается, только благодаря победе в поединке или даже одному удачному выстрелу. Вот и сейчас мои подчиненные радостно вскрикнули, когда первая стрела попала в нумидийца в кольчуге, и он как-то картинно развел руки в стороны, а позже и рухнул с коня под копыта скакавших позади. Когда и вторая стрела нашла свою цель, стрелки и велиты заорали яростно и восторженно, хотя не сразу стало понятно, что и второй враг выбыл из боя. С минуту он скакал, наклонившись к шее лошади, и только потом свалился.
        К тому времени дистанция до ближних всадников сократилась метров до двухсот, и в дело вступили остальные стрелки, а я перешел на стрелы с листовидным наконечником, которые были хороши против кожаных доспехов. Теперь уже стрелял быстро и не шибко выцеливая. Враги скакали плотно, не промахнешься. Их атака начала захлебываться, вязнуть в лошадях без всадников, которых становилось все больше и больше.
        Дистанция до них стала меньше сотни метров, и я приказал стрелкам:
        - Отойти за велитов! - и сам встал на левый фланг первой шеренги, на место центуриона, хотя, как опцион должен был стоять в задней справа и следить, чтобы никто не сбежал; я еще дважды выстрелил из лука, после чего положил его на землю, вынул из ножен саблю и приказал велитам второй шеренги: - Перестроились в одну шеренгу!
        Они ждали эту команду, поэтому выполнили быстро и четко. Дальше командовать ими уже не имело смысла. Каждый действовал по обстановке. Кто-то метнул пилум в подскакавшего всадника, кто-то ткнул острым наконечником в морду коню, целясь в ноздри - самое мягкое и болезненное место. При этом стрелки, стоявшие позади велитов, продолжали наносить урон врагу, стреляя поверх голов велитов.
        Видимо, еще во время приближения нумидийцы понесли критичные, по их мнению, потери, потому что атака быстро захлебнулась. Те, кто доскакал, попробовали навалиться, сломить нас. Поняв, что легкой победы не будет, и потеряв еще несколько человек, остальные решили не погибать зазря и намного быстрее поскакали в обратную сторону. Я еще подумал, есть ли у нумидийцев слово «отступаем» или, как заведено у азиатских кочевников, они разворачиваются и продолжают наступать? Наши лучники и пращники выстрелили им вдогонку и завалили еще четверых. Оставшиеся в живых нумидийцы унеслись в сторону островка деревьев, за которым и исчезли из вида.
        - Разойдись! Заняться ранеными и приступить к сбору трофеев! - отдал я приятный для солдатского уха приказ.
        К сожалению, два человека выбыли из строя. Одному дротик попал в грудь справа ниже ключицы, второму - в правую руку чуть выше локтя. Обе раны, вроде бы, не смертельные. Обоим сразу оказали медицинскую помощь. У каждого бойца в вещмешке есть лента чистой льняной материи, которую используют, как бинт, и какая-нибудь мазь или присыпка, заживляющая раны. Все эти лечебные средства разные по составу, у каждой национальности свои, а порой отличаются и у выходцев из разных деревень одной области. У многих сабинов и римлян основой такого снадобья служит козий помет, собранный весной и высушенный. Его разжевывают и прикладывают к ране, останавливая кровотечение, и добавляют в вино и пьют, как жаропонижающее и болеутоляющее. И это помогает. Может быть, главную роль играет уверенность в том, что данное средство вылечит.
        Мы убили и тяжело ранили тридцать восемь врагов. Наверняка кто-то ускакал с нашей стрелой в теле или раненый камнем из пращи и протянет не долго. Раненых добили. С трупов сняли всё, что представляло хоть какую-то ценность. У одного из всадников в кольчуге была серебряная гривна на шее, простенькая, с забитой надписью. Скорее всего, раньше принадлежала какому-то римскому легионеру-ветерану. Гривну, как и обе кольчуги, два бронзовых шлема, два гладиуса в типичных римских деревянных ножнах, обтянутых плотной красной тканью, и две сломанные стрелы с игольчатыми наконечниками, выдернутые из тел, отдали мне.
        Остальное по моему предложению рассортировали, упаковали и погрузили на трофейных лошадей, чтобы по прибытию к месту назначения продать и поделить, согласно окладу. При этом Кезон Мастарна был приравнен ко мне, то есть мог рассчитывать на две доли, хотя никого не убил. Но ведь боялся, как и все. Одного трофейного коня, самого крупного из гнедых, я взял себе. Надоело топать пешком. Лошади у нумибийцев очень прирученные, доверчивые к людям и послушные. Управлять ими одно удовольствие. Единственный недостаток - отсутствие узды. Нумидийцы управляют конем с помощью волосяной петли, надетой на шею. Тянешь петлю с одной стороны - конь поворачивает в другую. Еще на двух жеребцах, самых спокойных, ехали раненые. Остальных организовали в три связки, в которых повод задней привязан к хвосту передней, как делали крымские татары во время налета, что было в диковинку для моих воинов, даже для иллирийцев и галлов, более «конных» народов, чем римляне и сабины.
        Мой отряд продолжил путь, построившись в предыдущий походный ордер, только теперь в середине, кроме Кезона Мастарны, следовали верхом я и раненые и шагали лошади, нагруженные трофеями. Юноша теперь следовал рядом со мной, иногда даже пропускал вперед на четверть лошадиного корпуса, как бы подчеркивая моего верховенство. После нападения он внутренне притих, перестал пыжиться. Видимо, его мечты о воинских подвигах не совпали с реальностью, как всегда и бывает.

* * *
        Симиттус оказался промышленным городком, расположенным на вершине большого холма и обнесенным крепостной стеной высотой метров пять, сложенной из кое-как обтесанных кусков известняка. Здесь жили рабочие карьеров по добыче мрамора и камнетесы, по большей части греки и карфагеняне, которые участвовать в войне нумидийцев с римлянами не хотели, поэтому сдались без боя и на приемлемых условиях. Римской армии в Симиттусе не оказалось, если не считать небольшой гарнизон, оставленный для охраны города. В то самое время, что мы покинули Табрак, она отправилась захватывать город Зама. Так мне сказал командир гарнизона, ветеран, доросший до должности центуриона, как и Фест Икций. Кстати, они знакомы, какое-то время служили в одной манипуле. Благодаря этому знакомству, я оставил в Симиттусе на лечение раненых велитов, взамен получил под свое командование семнадцать солдат, по разным причинам отставших от своих частей, а также возможность переночевать в казарме гарнизона и вечером порешать вопрос с местными купцами, которых пригласил центурион. Они купили все наши трофеи примерно за полцены. Моя доля составила
тридцать восемь карфагенских статеров, которые, несмотря на исчезновение этого государства, все еще были в ходу, как весовое золото. Поскольку карфагеняне не умели прятать под золото другие металлы, менее ценные, зазубрин на монетах не было. С таким богатством в кошеле я опять почувствовал себя большим и сильным.
        Поутру переправились вброд через реку Баграда, которая течет почти параллельно побережью моря и впадает в Тунисский залив неподалеку от того места, где был Карфаген, мы отправились к городу Заме. Заблудиться было трудно, потому что следы римской армии были на обочинах буквально на каждом шагу. Такое впечатление, что в Симитуссе весь легион прохватило. Не исключаю и такой вариант. Вода в городе была со странным душком.
        Привал сделали один и всего на полчаса, чтобы только перекусить. Хотя отряд стал больше, никому не хотелось встретиться с врагами и погибнуть, когда обзавелся немалыми деньжатами. Обидно будет. До Замы добрались во второй половине дня. Чем ближе подходили к городу, тем чаще попадались поля с пшеничной стерней. Эти края до войны были житницей Римской республики, успешно конкурировали с Египтом, ведь везти отсюда в Рим намного ближе. Не знаю, кому будут принадлежать эти земли через двадцать один век, Тунису или Алжиру, но в обе страны я буду возить пшеницу из Новороссийска. Да и в Новороссийск я возил зерно при коммуняках, а потом грузопоток развернулся.
        К тому времени, как добрались до штаба легиона, Кезон Мастарна распрощался с заносчивостью. После привала мы с ним болтали, как закадычные друзья. Я оказался прав, юноша действительно болел туберкулезом в детстве. Кезон думает, что выздоровел окончательно, но я-то знаю, что эта болезнь имеет привычку возвращаться. Чтобы ему было легче переносить мое командование, сказал юноше, что происхожу из знатного греческого рода. Греки сейчас в моде. Богатые римляне отправляют сыновей учиться в Афины или в другие города к известным греческим философам, как называют сейчас всех ученых, в том числе и математиков. Как по мне, философия шляется там, куда пока не добралась наука.
        - Не рассказывай старшим командирам легиона всего о нападении нумидийцев. Скажи, что налетел отряд, получил отпор и сразу отступил, поэтому добычи было мало. Иначе отберут у нас большую часть ее. Для тебя это не деньги, а для моих солдат - целое состояние, - посоветовал я на прощанье.
        Хотя подозреваю, что Кезон Мастарна происходит из обедневшего знатного рода, и полученные при разделе добычи две доли - самые большие деньги, которые он когда-либо имел. То, что отвалится за захваченную галеру, и вовсе станет для него несметным богатством.
        - Если рассказать, как все было, тебя наградят за победу над более сильным противником! - удивленно воскликнул он.
        - Поверь мне, эта награда будет намного меньше того, что у меня отберут, - сказал я. - Да и зачем мне, моряку-перегрину, боевые заслуги перед легионом?! Как бы я ни старался, все равно офицерскую должность не получу, а нынешняя мне больше нравится на либурне. Там и служба спокойнее, и доход выше.
        - Как хочешь! - с сожалением произнес Кезон Мастарна.
        Видимо, не терпелось похвастаться, как участвовал в стычке.
        - Своим друзьям в Риме расскажешь и особенно девушкам, - подсказал я. - Они оценят выше. Здесь таким никого не удивишь.
        - Девушки не любят слушать про войну, - с сожалением произнес он.
        - Это смотря кто и как рассказывает, - поделился я жизненным опытом. - Если ты нравишься девушке, она будет с восторгом слушать любой твой бред. Так что найди такую - и будешь счастлив!
        О том, что с восторгом будут слушать только до свадьбы, я не стал говорить. Дурак не поверит, а потом не простит.
        Лагерь римской армии находился на холме километрах в трех от Замы, которая, в свою очередь, тоже была на возвышенности. В отличие от каструма, городской ров был шире раза в два, вал - настолько же выше, стены и башни - из камня, первые высотой метров шесть, а вторые не меньше восьми и располагались не только на углах, но и через каждые метров шестьдесят. Судя по тому, что часть легиона и пленные нумидийцы занимались рытьем рва и насыпкой вала, охватывавших город с трех сторон, римляне собирались взять Заму измором. С четвертой стороны крепостная стена шла по берегу мелкой сейчас речушки, название которой никто из римлян не знал, так что проблем с водой у горожан не будет. С запасами продовольствия тоже не должно быть, потому что урожай собрали. Напрашивался вывод, что осада обещает быть долгой и нудной.
        Кезон Мастарна таких тонкостей не знал, считал, что легион скоро пойдет на штурм, мечтал отличиться в бою, поэтому напросился побыть какое-то время здесь. Поскольку мы были прикомандированы к нему, пришлось и нам остаться. Палаток у нас не было, так как должны были переночевать в Симиттусе и на следующий день вернуться на либурну, поэтому нас раскидали по чужим, где были свободные места. Кезон Мастарна поселился у своего дальнего родственника-кавалериста, а меня разместили в третьей манипуле с двумя опционами, двумя их помощниками тессерариями, в обязанность которых входила организация караульной службы и передача паролей часовым, двумя сигниферами (штандартоносцами-казначеями) и тремя буцинаторами (трубачами), которые играли на буцинах - длинных, загнутых, медных трубах, напоминающих букву С, повернутую в обратную сторону. Трубачи в римской армии считаются унтер-офицерами и освобождаются от всех работ. Куда делся четвертый, если положен был по штату, мне не сказали, а я не захотел проявлять излишнее любопытство и давать повод для грубого ответа, на который пришлось бы как-то реагировать. Для
чистокровных римлян и так большая загадка, как такой молодой варвар стал опционом и дупликарием. Списывали на бардак, царящий, по их мнению, на флоте, где порядочный гражданин служить не будет. В друзья им я не лез, так что сосуществовали первые два дня спокойно.
        На третий день я прошелся со своими подчиненными, чтобы они не болтались без дела по каструму и не раздражали других солдат, до ближайшей деревни, где якобы мы проводили учения. Жителей там не было, поэтому я разрешил обыскать дома. Как ни странно, в римской армии не приветствуется грабеж местного населения на оккупированных территориях. Точнее, грабить может только государство, и легионеры обязаны заниматься этим, только выполняя приказ. Квинт Цецилий Метелл такого приказа вроде бы не отдавал, так что я действовал на свой страх. С другой стороны, сидеть здесь я тоже не обязан, моё место на либурне, так что приказы его мне по барабану.
        Ничего ценного не нашли, кроме старой глиняной посуды и деревянных грабель, но время провели интереснее, чем в лагере, где обязательно кто-нибудь поднапряг бы моих подчиненных на какие-нибудь работы. Вернулись к обеду. Питались мы отдельно, получая провиант у снабженцев: муку, бобы, брикеты из проса с финиками, изюмом и миндалем и свежее мясо, баранину или козлятину, из расчета грамм триста в день на человека. Скот был трофейный. Пасся под охраной центурии в нескольких километрах от лагеря. Каждое утро пригоняли и забивали определенное количество животных и делили мясо по-братски: офицеры получали больше и лучшие куски, легионеры - средние, а нам, как и другим воинам вспомогательных отрядов, что останется, то есть жилы и кости. Зато бульон выходил наваристый.
        После обеда я разрешил подчиненным заниматься своими делами, покемарил немного, прошелся вокруг города, оценивая проделанные осадные работы. Город можно было бы считать плотно осажденным, если бы не приречная сторона, где, как догадываюсь, по ночам был интенсивный трафик в обоих направлениях. Давать советы таким опытным и мудрым военачальникам, как Квинт Цецилий Метелл и Публий Рутилий, я не отважился. Пусть осаждают, как умеют. Насколько я знаю, в Северной Африке все у римлян получится, но, может, не в этот раз.
        Я только зашел в лагерь, когда раздались сигналы труб. Подумал, что тревога, но легионеры вели себя спокойно, за оружие не хватались, наоборот, уходили в палатки и оставались там. Вскоре все проходы опустели, только навстречу мне двигались центурион, судя по поперечному гребню на шлеме из коротких красных крашеных конских волос и палке из виноградной лозы в руке, и три легионера в полном боевом облачении и всеоружии. Они остановились, перегородив мне дорогу.
        - Почему не в палатке? - строгим и одновременно радостно-торжественным тоном, как учитель, застукавший на переменке в сортире курящего школьника, спросил центурион, довольно угрюмый тип с тяжеленой нижней челюстью.
        - А почему я должен в ней быть? - ответил я вопросом на вопрос.
        - Ты разве не слышал сигнал? - продолжил он допрос.
        - Слышал, - признался я и поинтересовался в свою очередь: - А что он значит?
        Центурион посмотрел на меня, как на школьника, который мало того, что курит, так еще и не знает, что этого нельзя делать при учителе, и задал вопрос, с которого, как я думаю, и надо было начать разговор:
        - Ты кто такой?
        - Опцион с либурны «Стремительная», пришел сюда с посыльным офицером, жду отправки на свое судно, - четко доложил я.
        - Тебе прикрепили в какой-нибудь палатке? - спросил он.
        - Так точно! - бодро рявкнул я. - Живу вместе с опционами третьей манипулы.
        - Пошли к твоей палатке, - приказал центурион и кивнул легионерам, чтобы приглядывали за мной.
        В палатке были все, кто в ней обитал, кроме меня, конечно. Они подтвердили, что я тот, за кого себя выдаю. После чего центурион ушел, а мне, перемежая речь руганью, объяснили, что по сигналу, который я слышал, каждый легионер должен быстро зайти в свою палатку. Те, кто останется в проходах - лазутчики или такие (дальше шла непереводимая игра слов), как я.
        24
        Сидеть без дела было скучно, вот я и выпросил через Кезона Мастарну разрешение провести ночные учения за пределами каструма. Вообще-то, шляться по ночам за пределами ограждения могли только дозорные, но нам, как временно прикомандированным, разрешили такую вольность. Мало ли что на флоте творится, какие там порядки?! Может, морякам именно по ночам и надо воевать. Кезону тоже было нечем заниматься, поэтому присоединился к моему отряду, который он искренне считал своим.
        Выдвинулись мы за полчаса до закрытия ворот и пошли в сторону опустевшей деревни, по знакомому маршруту. Как только стали не видны из каструма, повернули вправо, к реке, которую успели пересечь до наступления кромешной тьмы. Река была мелкой, с медленным течением и очень холодной водой.
        - Куда ты нас ведешь?! - на противоположном берегу спросил обиженным тоном Кезон Мастарна, вытирая темно-красным шерстяным плащом ноги. - Обязательно надо было переться через реку?!
        - Тяжело в ученье - легко в бою! - процитировал я не родившегося пока полководца, не ведавшего поражений.
        - Мог бы поучить воинов и рядом с каструмом! - возразил юноша.
        - Мы здесь не на учениях, а пришли за добычей, - открыл я ему и остальным бойцам отряда тайную цель похода. - Устроим засаду. Глядишь, что-нибудь и поймаем.
        - Какую засаду?! На кого?! - искренне удивился Кезон Мастарна.
        - Скоро узнаешь, - коротко ответил я.
        Как ни странно, остальные не возмущались и вопросы не задавали. Видимо, поверили в меня, как командира. Пока что потери были минимальны, а добыча, если считать и захваченную по моему совету галеру, была внушительной. По мнению некоторых - баснословной.
        Переправившись, прошли немного вдоль берега к городу, но стало так темно, что вынуждены были остановиться. Африканская ночь намного темнее украинской. Зато звезды ярче и кажутся ядренее. Я выставил караулы и лег покемарить, приказав разбудить, когда выйдет луна.
        - Ляг поспи, - предложил я и Кезону Мастарне.
        - Что-то мне не хочется, - произнес он с нотками испуга.
        Видимо, страшно юноше в темноте за пределами каструма. Причем нумидийцев он, конечно, боится, но больше - ночных злых духов. В этом плане римляне не далеко ушли от дикарей с балканских гор. Тут еще где-то неподалеку выясняли отношения две ночные птицы. У одной голос был высокий, истеричный, а у второй - глухой, словно простуженный. Я еще подумал, что ругаются жена и муж. Они перелетали с места на место по кругу, в центре которого были мы, и выясняли, кто кому загубил лучшие годы жизни, не желая соглашаться с тем, что виноваты оба.
        Послушав их немного, я вырубился. Привык уже к римскому образу жизни, когда встают с петухами и ложатся с курами, поэтому с трудом переносил ночные дежурства. Бодрствовать помогало то, что в римской армии за сон на посту полагается смертная казнь.
        Разбудил меня Кезон Мастарна. Как догадываюсь, ему было страшно даже рядом со мной спящим.
        - Луна вышла, - оправдывающимся тоном проинформировал он.
        Луна была на полпути к новой, однако светила достаточно ярко, чтобы разглядеть большие камни и не споткнуться.
        - Идем без строя и плотной группой, будто мы нумидийцы. Если встретимся с ними, в темноте вряд ли отличат нас от своих. Поэтому никому не разговаривать, даже шепотом. Отвечать буду только я. Когда дам команду, нападайте в первую очередь на вооруженных. Добычу захватывать только после окончания боя. За бабами не гоняйтесь, с ними мороки много, а в лагере их все равно отберут, - проинструктировал я. - Вопросы есть?
        Вопросов не было даже у потомка этрусков.
        Я пошел впереди, а за мной плотной толпой шагали все остальные. Так мы и приблизились к дороге, которая вела к Заме. Она была пуста. Меня это сперва огорчило, а потом подумал, что горожане вряд ли будут ходить по ней так близко от римских позиций. Поэтому повел по ней свой отряд от города. И точно, километра через два мы сперва услышали шум справа от дороги, а потом вышли к перекрестку, где в нее под острым углом вливалась другая дорога. Вот на ней-то и было движение: из города уходили горожане, в основном женщины и дети. Я специально замедлил шаг, чтобы пропустить их вперед. Богатые вряд ли сматывались бы пешком, а шмонать бедноту - дело неблагодарное, неприбыльное. Можно, конечно, отвести их в лагерь и продать в рабство, но чует мое сердце, что заберут большую их часть бесплатно. В римской армии очень специфичное представление о том, кому принадлежит добыча и как ее надо делить, причем строгих правил нет, за исключением того, что снятое с убитого тобой врага - всё твое, а остальное - на усмотрение наместника или легата легиона. Наместник на реке Мутул проявил себя, как большой жлоб. Наверное,
таким способом компенсировал издержки своей неподкупности. Как по мне, лучше бы взятки брал.
        Неподалеку от перекрестка, где дорога проходила между двумя невысокими холмами, поросшими колючими кустами, я и устроил засаду, разделил велитов на две половины, разместив их на склонах холма. Со стрелками занял позицию на обочине дороге, выслав по пращнику в обе стороны, чтобы заранее предупредили о приближении цели.
        Ждать пришлось долго, зато не напрасно. К городу шел караван из тридцати двух нагруженных мулов под охраной полутора десятка всадников. Возглавляли, лишь метров на двадцать опережая переднего мула, пятеро всадников. Ехали неспешно и без опаски. Как догадываюсь, не первый раз навещают Заму ночью. У парней нехлопотная и, скорее всего, высокооплачиваемая работенка. Нас заметили с расстояния метров пятьдесят и даже не придержали коней, уверенные, что перед ними свои.
        - Начали! - отдал я приказ и выстрелил из лука во всадника, ехавшего передним.
        Если бы он и отследил полет стрелы, уклониться вряд ли успел бы. Всадник и не пытался. Я попал ему в грудь, в район сердца. Надеюсь, смерть была быстрой. Рядом со мной щелкнули тетивами остальные лучники, а пращники оправили вдогонку за стрелами камни. Переднюю пятерку нейтрализовали сразу. Ехавших в центре и сзади, а также погонщиков, помогли добить велиты, метнув пилумы. С холма они летели быстро и точно. Судя по частому перестуку копыт, который долго дробил ночную тишину, паре охранников удалось смыться.
        - Собираем оружие и доспехи, грузим на лошадей! - приказал я.
        Пока мои подчиненные занимались этим, посмотрел, что везли мулы. Думал, будет только провиант. Да, везли несколько амфор оливкового масла и вина, но основную часть груза составляли оружие, доспехи и железо и бронза в слитках. Видимо, жители Замы собираются драться до последнего.
        С захваченной добычей мы прошли по дороге почти до реки, где остановились на ночевку. Соваться в темноте к римлянам я не решился. С перепугу караулы поднимут тревогу, кинутся в атаку, и никакими криками и паролями не переубедишь, что мы не враги. Они ведь не знают, что с этой стороны может подойти отряд из экипажа либурны «Стремительная». Заснуть я уже не сумел. Лежал на постеленном на земле, толстом, шерстяном плаще, снятом с нумидийского охранника и болтал с лежавшим рядом Кезоном Мастарной.
        - Не такой я представлял войну, - признался он.
        - Всё, что мы представляем, о чем мечтаем, оказывается не таким. Мы ждем, что будет изюм с финиками и немного соли, а получаем в лучшем случае пресное просо. Война - это много тяжелого, грязного, монотонного труда, который перемежается короткими периодами ужаса и мгновеньями счастья, если победил или просто выжил. Затем приходит время воспоминаний - изнанке наших представлений и рассаде для чужих мечтаний, в которых останутся только изюм с финиками и немного соли, а вся остальная безвкусная каша куда-то исчезнет, - поделился я жизненным опытом.
        - Иногда мне кажется, что ты старше меня на много лет, как мой отец, - поделился юноша.
        - Мне тоже иногда кажется, что я старше самого себя! - отшутился я.
        Поутру мы благополучно переправились через реку и прибыли в каструм. Как я и предполагал, Неподкупный оказался тем еще жлобом. Вино и масло у нас отобрали сразу и безвозмездно, оставив нам лишь по амфоре того и другого. Остальное, кроме оружия и доспехов, продали без нашего ведома и, как мне сказали, за сумму, которая составляла всего треть цены, из которой половину отдали нам. То есть мы получили одну шестую часть добычи. На оружии и доспехах мы подняли почти столько же, как за тридцать два груженых мула. В итоге моя доля составила всего сто тридцать четыре серебряных денария. Это было немного больше моей годовой зарплаты, но намного меньше полученного за трофеи после налета нумидийцев. О чем я и сказал Кезону Мастарне.
        - Значит, мы правильно сделали, что не рассказали командованию всего о том налете, - сделал вывод юноша.
        Я тоже сделал вывод, что незачем рисковать, шляясь по ночам, чтобы делать богаче несостоявшегося взяточника.
        25
        Дело было к вечеру, делать было нечего. Мои соседи по палатке играли в тали. Для этой игры используют таранные кости копытных животных (в русском просторечье «бабки»), в основном овец и коз. На Руси игра с такими костями и называлась бабки, но там их расставляли на кону и выбивали битком - более крупной, часто залитой свинцом, а здесь три бабки бросали, как игральные кости, только в счет шли не очки, а на каких гранях замерли, брошенными на землю. Цифры ведь мало кто знает, считать не умеют. Самой выигрышной считали комбинацию, когда все три бабки в разном положении, а самой проигрышной - когда в одинаковом. Плевая вроде бы игра и не под интерес, самое большее - под щелбаны, потому что азартные запрещены в армии, но легионеры рубились в нее так, словно каждая ставка равнялась годовому жалованью. И тут зазвучала труба, причем сигналила боевую тревогу. Сигнал этот такой же и у моряков, так что я сразу понял.
        Быстро надев доспехи и схватив оружие, обитатели моей палатки убежали на место сбора, которое у каждой центурии свое. Обычно это место на стене рядом с палаткой. На этот раз дежурные передали приказ из штаба, чтобы все подразделения, кроме назначенных охранять лагерь, начали выходить за его пределы и строиться в походную колонну. Как мне сказал дежурный офицер, большой отряд конных нумидийцев под командованием своего царя Югурты напал на центурию, охранявшую скот. Первыми поскакали туда все кавалеристы, десять турм по тридцать человек в каждой, а за ними быстрым шагом пошли четыреста велитов и десять манипул легионеров - треть пехоты легиона. Вторая треть пехотинцев присматривала на позициях за осажденным городом, а третья - охраняла лагерь.
        Я бы с удовольствием прогулялся с ушедшими на помощь, но нас никто не позвал. Даже к обороне лагеря не привлекли. Зато Кезона Мастарну его родственник-кавалерист взял с собой.
        Солнце еще не зашло, до отбоя время оставалось много, поэтому я взял оставленные без присмотра бабки и пошел к своим подчиненным, чтобы сыграть с ними. Чем только от скуки не займешься! Выбрал палатку, где жили три велита-галла, среди которых был и Дейти. Он всячески выказывал мне свое расположение с тех пор, как на реке Мутул прикрыл его и вернул оружие. В палатке, чтобы не нарваться на наказание, потому что какой-нибудь шибко ретивый офицер мог обвинить в игре на деньги, мы начали метать бабки. Я собирался поучиться с такими же неумехами, как сам, но оказалось, что галлы умеют играть в тали не хуже римлян. Пришлось мне почти постоянно проигрывать. Не помогало даже то, что новичкам должно везти. Меня оседлала жуткая непруха. Как ни брошу, бабки падают одинаково, словно заколдованные. Видимо, были какие-то технические приемы, которых я не знал. Галлы смеялись надо мной и выигрывали.
        Игру опять прервал сигнал тревоги. Видимо, тали как-то дружат с трубачами.
        - Нас это не касается! - пренебрежительно произнес я, решив, что собираются послать подмогу ушедшему отряду, и продолжил игру.
        Суета и крики возле палатки заставили все-таки нас отвлечься.
        - Что случилось? - спросил Дейти, высунув голову из палатки.
        - Нумидийцы атакуют! - крикнул какой-то легионер таким тоном, что стало понятно, что ситуация очень серьезная.
        - Передайте всем нашим, чтобы собирались возле моей палатки! - приказал я и побежал к ней.
        По проходам бежали легионеры к дальней от города стене. Видимо, там атаковали враги. Моя палатка стояла у ближней к городу стены, поэтому возле нее было меньше суеты. Я быстро надел кольчугу, шлем и поножи. Римляне носят всего один понож на правой ноге. Считается, что левую прикрывает щит. Пару поножей сейчас носят только греки и персы, поэтому мне, перегрину и вроде бы греку, хоть и таврическому, прощалось такое излишество.
        К тому времени, когда снарядился полностью, возле палатки собрались все мои подчиненные. Поскольку мое подразделение не входило в легион и штатного места в обороне не имело, а на ближнюю сторону каструма нападали слабенько, скорее, демонстрировали намерение, я повел своих бойцов туда, где крики и звон оружия были громче, на противоположную сторону.
        Подоспели мы вовремя. Нумидийцы как-то умудрились быстро засыпать ров и завалить фрагмент частокола метров сорок шириной. Не удивлюсь, если узнаю, что командует ими человек, который служил раньше в римской армии и знает ее сильные и слабые стороны. Впрочем, многие нумидийцы служили и сейчас служат во вспомогательных войсках на Пиренейском полуострове, где римляне уже много лет пытаются покорить кельтиберов. Вроде бы захватили весь полуостров, но то тут, то там вспыхивают восстания, уничтожаются римские гарнизоны. В проломе из последних сил сдерживали атаки врага десятка три легионеров. Помощь им ждать было неоткуда, потому что нападение шло по всей длине этой стороны.
        - Стрелки разошлись на фланги, помогайте нам! Велиты, построились в две шеренги! - приказал я и повел свой отряд к правому флангу легионеров, который смяли, начали охватывать нумидийцы.
        Наше нападение оказалось неожиданным для врагов. Они зашли в тыл противнику и решили, что победа в кармане - и вдруг в спину им ударили. Я буквально за несколько секунд зарубил несколько нумидийцев. Наносил саблей короткие, резкие удары по спине у шеи. Клинок запросто разрубал кожаные доспехи и позвонки, углубляясь всего сантиметров на пять. Этого было достаточно, чтобы нейтрализовать врага. Рядом со мной орудовали пилумами велиты, кололи врагов в спину, пока уцелевшие нумидийцы не прыснули по валу ко рву и дальше с громкими криками на непонятном мне языке. Поскольку у них тут два главных племени, массилы и мазезилы, то, скорее всего, на каком-то из этих двух, или на обоих сразу, если языки разные, или на одном общем. За что могу поручиться головой, так это за то, что кричали что-нибудь типа «Засада! Измена! Нас предали!». Когда по глупости или небрежности попадаешь в переплет, виноваты всегда предатели.
        Напряжение на этом участке временно ослабло, и легионеры, выполняя приказы центуриона, выровняли ряды и перекрыли весь пролом, оттеснив нас во вторую линию. Центурион, помахав в воздухе окровавленным гладиусом, потому что перекричать шум боя не смог, подозвал на помощь стоявших возле уцелевшего частокола справа от нас, а мне показал, чтобы со своим отрядом занял опустевшее место. Я в ответ помахал ему саблей, соглашаясь выполнить приказ, и повел свой отряд туда.
        Разместив велитов вдоль частокола, я приказал стрелкам выйти вперед, и помочь соседям отбивать атаку, и сам занял место рядом с ними, достав из сагайдака лук и по старой привычке навтыкав стрелы в землю у ног, чтобы удобнее было брать их. Мои лучники пробовали повторять, но стрелы у них короче, да и привычка нужна.
        Отступившие нумидийцы справились с испугом и опять пошли в атаку. Возглавлял нападение на нашем участке крупный воин с длинной черной бородой, завитой, как пейсы у хасидов. Вполне возможно, что он исповедует иудаизм. На территории бывшего Карфагена это вторая по значимости религия, в том числе и среди несемитов. Облачен командир в римские шлем и кольчугу, но щит круглый с бронзовой окантовкой и нарисованным в центре золотым львом со скипетром в правой передней лапе, неестественно вывернутой вбок. Видимо, происходит этот нумидиец из царского рода. Что ж, мне не впервой убивать особ царских кровей. Я всадил ему стрелу прямо в верхнюю часть бороды между не завязанными нащечниками. Может быть, попал в рот или подбородок. Выстрел оказался смертельным. Вражеский командир сделал по инерции еще один шаг и свалился в ров, скатившись в не засыпанную часть его.
        Это не остановило нумидийцев. Плотной волной, сузившейся в месте перехода через ров, они катились на каструм, поднимались по валу, прикрываясь поднятыми вверх, круглыми щитами. Как только кто-то из врагов забывал об осторожности и опускал щит, я тут же посылал стрелу. Она пробивала любой доспех и то, что он защищал. Я видел у убитых мной и упавших ниц врагов торчавшую из спины, окровавленную, переднюю часть стрелы. Волна накатила на переднюю линию легионеров, уплотнилась, слившись, казалось, с ними в одно целое - и, поредев, начала откатываться все быстрее и быстрее. Перебравшись через ров, многие нумидийцы, не обращая внимания на команды командиров, побежали в сторону заходящего солнца. К ним присоединились отряды, штурмовавшие каструм с других сторон. Эти отступали с громкими криками, которые я сперва принял за типичные обвинения в предательстве.
        - Наши возвратились! - прокричал кто-то внутри каструма.
        Вернулся отряд, посланный на помощь центурии, охранявшей скот. Видимо, нумидийцы специально атаковали сперва там небольшими силами, подождали, когда часть легиона уйдет из каструма, и напали на него главным отрядом. План был хорошо, но стойкость оставшихся римлян спутала его.
        Ко мне подошел центурион, защищавший пролом в частоколе. Ростом он был на полголовы выше, что для меня в последнее время непривычно. Лицо - одни шрамы. Такое впечатление, что собирались сделать отбивную и почему-то передумали. Может, мясо показалось слишком старым.
        - Ты кто такой? - спросил центурион строго, как нашкодившего подростка.
        Я решил не забивать ему голову своими непривычными для римского уха именем, отчеством и фамилией, ответил просто и понятно:
        - Опцион с либурны «Стремительная». Прибыл сюда с посыльным офицером.
        - Ты вовремя подоспел и хорошо проявил себя. Доложу легату, - пообещал он и разрешил: - Твои люди могут собирать добычу с убитых вами.
        Часть его легионеров уже приступила к этому увлекательному занятию.
        - Присоединяйтесь! - крикнул я своим подчиненным, показав на убитых врагов, и сам решил спуститься в ров, обшмонать царскую особу, как предполагаю, не нищую, иначе большая часть ценной добыче достанется другим.
        Его труп был под еще двумя. Точнее, один был полутрупом. Его ранили пилумом или гладиусом в живот, и бедолага был еще жив, пускал розовые пузыри ртом с судорожно сведенными от боли, обескровленными губами. Обычно губы у нумидийцев темно-красные с синевой, а у этого были темно-синие. Глаза с расширенными от боли зрачками смотрели сквозь меня. Я бы показывал этого раненого всем, кто мечтает о военной карьере, чтобы знали, как она чаще всего заканчивается. Раненый замер, почувствовав мой кинжал на шее, а когда я полоснул по сонной артерии, и фонтанчиком выплеснулась алая кровь, выдохнул с облегчением. Лицо сразу расслабилось, стало по-детски мягким, спокойным. На нумидийском командире золота было немного, только сережки и браслет на левом запястье, зато с большими и красивой формы лазуритами, которые до сих пор в высокой цене. И кольчуга на нем была хорошая, с меньшими кольцами, чем у меня, и, как следствие, более легкая и надежная, дополненная ожерельем из более крупных колец, наверное, от другой. Под кольчугой надеты две шелковые пурпурные туники, почти новые. Любая ткань, покрашенная в пурпурный
цвет, становится в два-три раза дороже, а уж шелк, который пока что большущая редкость у римлян, и вовсе стоит целое состояние. Они были малость великоваты на меня, но все равно решил оставить себе, потому что вши начали уже доставать. Да и против стрел будет дополнительная защита. Сапоги на нем были из вареной кожи - растительного дубления, дополнительно прошедшей через погружение в горячую воду, из-за чего села и стала тверже, не любой меч разрубит или проткнет такую. Тоже сгодятся мне. Я сложил все это на щит с львом со скипетром, сверху кинул сломанную стрелу, обычный римский гладиус в ножнах с серебряными вставками, висевшей на портупее и кинжал с рукояткой из слоновой кости в серебряных ножнах, висевший на ремне с серебряной пряжкой в виде львиной морды. Для царской особы слабовато. То ли я ошибся с родословной нумидийского командира, то ли туземные цари страдают склонностью к аскетизму. Дальше собирал свои стрелы, мечи и иногда попадались серьги, кольца и браслеты из серебра или бронзы - то, что мало весит и занимает мало места, чтобы унести с собой и продать в Симиттусе или Табраке, потому что
здесь маркитанты купят за гроши. С золотом у нумидийцев отношения, видимо, не сложились, а ведь где-то в горах южнее этих мест его добывают в немалых количествах. Может быть, мне просто не повезло.
        26
        Раньше я видел Квинта Цецилия Метелла только издали и в доспехах, и он смотрелся орлом. Вблизи оказался похож на воробья, промокшего под дождем. Наверное, такое впечатление складывалось из-за редких, наполовину седых волос, прилизанных и зачесанных так, чтобы прикрывать лысину на макушке. Когда бывший консул наклонял голову, начес сползал вперед, открывая незагорелую лысину, а когда поднимал, возвращался на место, напоминая забрало, которое почему-то закрывалось не вниз, а вверх. При этом голос у наместника был каркающий, вороний. Говорил таким тоном, что собеседнику должно было сразу ясно и понятно, что изрекаются истины, умнее и правильнее которых быть не может в принципе. Как он с такими талантами выигрывал суды, без чего в Римской республике невозможно сделать карьеру - представления не имею. Остается предположить, что Квинт Цецилий Метелл был приятным исключением из сутяжной традиции римского народа. На нем чистая белая туника с двумя широкими вертикальными пурпурными полосами, сообщавшими о его сенаторском статусе. Видимо, переоделся после боя. Наместник сидел за длиной стороной
прямоугольного стола, рассчитанного, судя по количеству табуреток, на восемь человек и застеленного темно-красной скатертью, в своей кожаной палатке, разделенной плотной черной шторой на две неравные части. В меньшей части стоит низкая походная кровать, накрытая черным шерстяным одеялом, я вижу часть ее, потому что штора задвинута не до конца. На столе перед Квинтом Цецилием Метеллом бронзовые кувшин и чаша с красным вином. Время от времени он отхлебывает из чаши с сербаньем, будто пьет крутой кипяток.
        Я стою по другую сторону стола и думаю о том, какое вино пьет наместник? Неужели ту же бурду, что иногда дают нам не столько для питья, сколько для того, чтобы разводить ей воду во избежание заразных болезней?! Именно так должен поступать Неподкупный, но то, как он сладостно причмокивает сочными, плотоядными губами после каждого глотка, не совмещается с его прозвищем.
        - Центурион Примус Осторий сказал мне, что, только благодаря твоему отряду, удалось сдержать врага. Он также отметил твои личные заслуги в стрельбе из лука и рукопашном бою. Последнее особенно похвально для того, кто служит на флоте. Если бы ты был гражданином республики, я бы приказал перевести тебя в легион, - прокаркал наместник.
        - Можешь дать мне римское гражданство и сделать так, как хочешь, - перебив, подсказал я.
        Видимо, это предложение было слишком крамольным, потому что Квинт Цецилий Метелл сбился с мысли и надолго замолчал, то ли обмозговывая мое предложение, то ли вспоминая, что хотел сказать, то ли и то, и другое вместе.
        - Я решил наградить тебя «Торквесом и имулами», - наконец-то изрек он, - но если и дальше будешь воевать так же отважно, то получишь римское гражданство и перевод в легион.
        - Благодарю за оказанную честь! - как можно радостнее рявкнул я.
        Золотые висюльки и браслеты, конечно, не сравнить с гражданством, наличие которого сильно упрощает жизнь, но и на том спасибо!
        - Кезон Мастарна сказал мне, что это по твоему совету захватили нумидийскую галеру. К сожалению, я не могу наградить тебя «Морским венцом», который помог бы в продвижении по службе на флоте, - продолжил наместник, отхлебнул вина и почмокал губами, давая мне время оценить широту и доброту его души.
        Мне ничего не оставалось делать, как поблагодарить и за не оказанную честь.
        - Награды изготовят завтра, и послезавтра утром вручу их, - сообщил он. - Ты еще будешь здесь?
        - Это зависит от Кезона Мастарны, - ответил я и, решив ускорить свое убытие, рассказал: - Я приставлен к нему со своим отрядом в качестве охраны. Как только он решит вернуться в Рим, так и я убуду. Наша либурна «Стремительная» стоит в Табраке. Там же и захваченная галера, - напомнил ему. - Ждут твоего приказа, где продать ее и как разделить добычу.
        - Кезон пробудет здесь до дня твоего награждения, после чего тебе придется вернуться на свою либурну, - решил Квинт Цецилий Метелл. - Представляю, как скучно на ней служить, и понимаю твое желание перевестись в легион. Надеюсь, у меня еще будет повод удовлетворить твою мечту.
        - Приложу все усилия! - рявкая я, изображая на лице умиление.
        Мое показное рвение размягчило сердце старого наместника, заставило улыбнуться по-отцовски и вяло махнуть рукой, отпуская:
        - Иди отдыхай, ты сегодня славно потрудился!
        Я лихо, как учили в мореходке, развернулся через левое плечо и строевым шагом покинул палатку.
        Награждение проходило на скошенном пшеничном поле возле каструма. Свободных от службы легионеров, примерно половину, построили поцентурионно буквой П. Мой отряд стоял крайним в правой стороне. С четвертой стороны стояли старшие офицеры во главе с наместником Квинтом Цецилием Метеллом и легатом Публием Рутилием. Сперва наградили отличившихся легионеров. Двоим вручили золотые «Торквес и имулы» и семерым серебряные фалеры. Каждое вручение награды сопровождалось аплодисментами всех солдат и офицеров. Последним вызвали меня, изрядно перековеркав имя. Я даже не сразу понял, что вызывают меня, только по тому, что все повернули головы в мою сторону. Квинт Цецилий Метелл лично вручил мне награду. Торквес - это простенькая гривна с маленькими бульбашками на концах в виде круглой булавы, которыми вооружены некоторые всадники, а имулы - уменьшенные копии, надеваемые на запястья. Выглядели они золотыми, но по весу я догадался, что римляне верны себе, тратят драгоценные металлы только на облицовку, а внутри, как мне позже сказали, бронза. Все равно было приятно. Думал, что мне, прожженному волку, будет пофиг,
но сердце радостно забилось, когда пара тысяч человек захлопала в ладоши, приветствуя героя. Есть в этих ритуалах что-то, что затрагивает глубинные струны души, не зря они просуществует тысячелетия. Еще больше порадовало отношение ко мне легионеров после награждения. Теперь я для них был типа своим парнем, пусть и перегрином. Даже соседи по палатке стали обращаться со мной запросто, как со старым боевым товарищем. Это тоже оказалось для меня важным, аж прямо расчувствовался. Старею, наверно…
        27
        Переход в Табрак прошел без происшествий. Видимо, все силы нумидийцев были собраны возле Замы. Часть погибла, остальные зализывали раны. В первый день мы довольно бодрым шагом добрались до Симиттуса. Я тоже шел пешком, потому что мой конь вез добычу, снятую с убитых мной при штурме каструма. Рядом ехал Кезон Мастарна, котоырй никак не мог пережить то, что попусту смотался на помощь центурии, охранявшей скот, в то время, как мы отбили нападение и получили награды и трофеи. Он ведь мечтает совершить подвиг, прославиться, сделать блестящую карьеру - и упустил такой шанс! Мне почему-то кажется, что он как раз поймал удачу, иначе бы погиб вместе с десятками других легионеров при защите каструма. Полез бы сдуру в самое пекло - и пал бы смертью дураков.
        На ночь мы остановились в казарме гарнизона. Там уже знали о наших подвигах возле Замы. У меня сложилось впечатление, что информация в разные исторические эпохи передается по-разному, но скорость распространения ее всегда одинакова. Центурион опять помог нам продать трофеи и устроить пир. Цены на оружие и доспехи здесь были намного выше, а на вино и еду намного ниже, чем предлагали нам маркитанты, сопровождавшие легион, поэтому гульнули мы славно. Поутру с тяжелой головой и кошельками неспешно побрели к Табраку. Теперь я уже ехал на лошади, которая не гужбанила с нами, а паслась всю ночь за городом вместе с гарнизонными, поэтому скакала легко, резво, приходилось все время придерживать, чтобы не оторваться от своих подчиненных.
        И на либурне все уже знали о наших приключениях. Заждались они нас. Оставшиеся на судне велиты считали, что им повезло, что не придется топать по опасным дорогам, а вместо этого поимели каждый день тренировок по полной программе. Фесту Икцию тоже ведь было скучно, вот он и гонял подчиненных, как сидоровых коз, до обеда и после. Служба медом им уж точно не казалась. Наверное, молились, чтобы мы поскорее вернулись, и либурна вышла в море, где пехоту шибко не погоняешь.
        В Табраке у меня было время, чтобы продать остатки трофеев и лошадь. Получил за нее тридцать пять серебряных денариев. В Мизене за нее можно было бы получить в полтора-два раза больше, но Сафон сразу заявил, что для коня нет места на его либурне. За это я отблагодарил его, как смог.
        Мы привезли приказ Квинта Цецилия Метелла продать захваченную галеру и половину денег передать ему с оказией. Наш кормчий предполагал, что такой приказ придет, поэтому заранее договорился со своими соплеменниками, которые в Табраке составляли чуть ли не половину населения. На торг пришли четыре купца и разыграли для нас небольшую пьесу: поторговались, долго и отчаянно размахивая руками и брызгая слюной - и предложили за приз всего треть его стоимости. О чем я и сказал центуриону, без одобрения которого сделка не могла быть заключена.
        - Дай мне день, и я найду покупателей, который заплатят раза в два больше, - предложил ему.
        Фест Икций поверил мне и с прямотой римского крестьянина, выбившегося в маленькие начальники, сказал, что не собирается иметь дело с жуликами, пусть проваливают к черту.
        - Они предложили очень хорошую цену, больше никто здесь не заплатит столько! - пытался вразумить его Сафон.
        - И тебя отдам под суд за воровство, если еще раз попробуешь обмануть меня! - предупредил центурион кормчего.
        Сафон подворовывал помалу из снабжения экипажа и не делился с Фестом Икцием. Не знаю, по какой именно причине не нравилось это центуриону, но угрожал расправой он не первый раз и не последний.
        Я прошелся по дворам оптовых продавцов возле порта и объявил всем, что на следующее утро будет торг. Захваченное судно и груз будут разделены на несколько лотов. Кто даст большую цену, тот и заберет товар. Те четверо, что пытались нас объегорить, в торгах участвовать не будут. Если кто-то попытается последовать их примеру, тоже будет отстранен. Потребуется, разобьем добычу на маленькие партии, чтобы мог купить любой горожанин. Мол, нам спешить некуда, хотя давно уже надо было вернуться в Мизен, потому что приближалась зима, а это не тот сезон, который приятно встречать в море, даже в малом каботаже.
        Утром возле захваченной галеры собралось два десятка покупателей и около сотни зевак. Торги вел я. Не подозревал, что у меня есть задатки аукциониста. Судовая киянка заменяла мне молоточек. Я колотил ей по деревянному столу, принесенному из каюты кормчего, с лихостью прожженного торговца чужой собственностью, выкрикивал окончательную цену, а потом указывал ей нового обладатели проданного лота.
        - Шкуры жирафа, пять штук! Стартовая цена десять денариев! - объявлял я следующий лот. - Кто больше?
        Такой тип продаж был нов в этих краях, да и не только в них, воспринимался, скорее, как игра. Покупатели быстро усвоили правила и со всей африканско-азиатской азартностью включились в нее. Иногда давали больше, чем стоил товар, только для того, чтобы перебить конкурента.
        - Двадцать денариев - два! - выкрикиваю я. - Неужели никто не даст больше за такой ценный товар?!
        На самом деле шкуру жирафа можно купить здесь за три или три с половиной денария. За четыре должна быть очень хорошая. Те, что продаем мы, средние, но идут по высшему тарифу. Впрочем, в Риме они будут стоить в пять раз дороже.
        - Двадцать денариев - три! Продано! - объявляю я, стучу киянкой по столу, а потом указываю ей на покупателя: - Счастливчик, заплати деньги и забери свой товар!
        За два часа было продано все, включая галеру. Мы получили примерно три четверти от реальной цены судна и товаров, что в данном случае очень хороший результат. Половину, самые порченные монеты, сложили в кожаный мешок, завязали его и опечатали концы веревки свинцовой пломбой с оттисками печаток центуриона Феста Икция и коменданта гарнизона Табрака, подчиненным которого придется доставить деньги в каструм возле Замы наместнику провинции Африка Квинту Цецилию Меттеллу по кличке Неподкупный. Остальное поделили по паям между членами экипажа, причем расчеты вел я. Кормчему Сафону больше доверия не было. Моя двойная доля составила двести двадцать шесть денариев, большую часть которой я взял золотыми карфагенскими монетами. Это было почти двухгодовое мое жалованье. Кезон Мастарна и Сафон получили по три доли, а Фест Икций - пять. Для центуриона это было меньше его годового жалованья, но старик все равно обрадовался и запомнил, кто сделал его немножечко богаче.
        - Не зря назначил тебя опционом! - сделал Фест Икций правильный вывод.
        Кто-то бы стал с ним спорить, а я разве буду?!
        28
        Нынешняя зима на Аппенинском полуострове холоднее, чем будут в двадцать первом. Может, она исключение, сравнивать мне не с чем, но аборигены говорят, что январь у них всегда снежный, то есть снег выпадает несколько раз за месяц и иногда лежит с неделю. В мои байки о том, что на севере снег лежит по несколько месяцев, они, конечно, верят, потому что не только я такое рассказываю, но с трудом. В холода все надевают по несколько туник и сверху плащ. Женщинам легче, у них туники с длинными рукавами. На ноги натягивают длинные, почти до колена, шерстяные носки и продолжают ходить в сандалиях, хотя есть обувь и с закрытым носом, в том числе и сапоги, которые считаются привилегией варваров, в первую очередь галлов. Я - перегрин, поэтому с местной модой не считаюсь, хожу, как считаю нужным, в том числе в тунике с длинными рукавами, длинных кожаных штанах и стачанным по моему заказу полусапожках. Первое время забавлял аборигенов, особенно детвору, но постепенно привыкли, перестали обращать внимание. Тем более, что я не простой моряк, а опцион-дупликарий, награжденный «Торквесом и имулами». Кстати, мне
сказали, что награду эту можно носить не только на шее и запястьях, но и прикрепленными к кольчуге спереди, чтобы все видели, что перед ними герой геройский, имеющий разрешение на ношение блестящих предметов на обеих сторонах груди. Я их ношу только во время церемоний и надеваю на шею и руки и только потому, что обязан. Римская армия и флот гордятся своими героями.
        Полла все чаще заводит разговор, что пора бы мне осесть на берегу. Тем более, что я умею читать и считать. За мзду можно получить хлебное место на базе: за тысячу сестерциев возьмут обычным писарем, а за три тысячи дадут унтер-офицерскую должность, где надо будет распределять какое-нибудь снабжение и иметь дополнительный доход. Мне аж никак не тарахтит сидеть весь год на берегу, за зиму чуть не сдох от скуки, но говорить об этом Полле не стал. Наоборот, сказал, что хочу подрубить еще деньжат, чтобы получить приличную должность. Мол, обидно после опциона в обычные писари. И сделал вывод, что Поллу наша совместная жизнь не устраивает. Слишком подолгу я отсутствую, а, чтобы ни говорили женщины, секс им нужен больше, чем мужчинам. Правда, не всем. Некоторым хватает мастурбации. При этом женщина не уходит сразу и в никуда. Сперва она дает понять мужчине, что ее что-то не устраивает, и предлагает устранить помеху. Если не сделаешь это, тогда начинает подыскивать другого, у которого именно этого недостатка нет.
        Служба зимой ни меня, ни, как следствие, морских пехотинцев либурны «Стремительная» не утомляла. Центурион Фест Икций уехал до весны в свою деревню где-то под Римом, где у него была небольшая ферма, выслуженная в легионерах. Я остался старшим над велитами и стрелками. Само собой, какие-то тренировки я время от времени проводил, чтобы командование базы не обвинило в халатности, но только в хорошую погоду и не долго. Поучил их брать галеры на абордаж, сражаться в строю «клин» во главе со мной и разным другим мелочам, которые должен знать и уметь пират, пусть даже он временно на службе у государства. Подчиненные не роптали, потому что половина их под моим командованием нарубила осенью столько, что всю зиму не вылезала по вечерам из кабаков и по ночам из лупанариев.
        Кстати, в Мизене последние заведения только на втором этаже. На первом располагаются лавки, там аренда дороже, а на третий и выше пьяный клиент может не добраться. Стрелки, указывающие, где вход, нарисованы на стенах домов в виде пенисов, причем такого размера, что слон позавидует. Такие рисунки не считаются зазорными, даже наоборот. На многих ветхих инсулах их рисуют, чтобы простояли дольше, а заодно предупреждают прохожих, чтобы на всякий случай не приближались близко. Носят их и на шее на гайтанах, как талисманы, приносящие удачу. Увидев такой талисман в первый раз, я чуть не принял его за крестик, а потом, поняв, что это, засмеялся, чем удивил владельца.
        Первого января мы приняли ежегодную присягу. Для этого центурион Фест Икций приезжал в Мизен на три дня. Нас всех построили возле вытащенной на берег либурны, и командир зачитал текст с бронзовой таблички, выданной ему в штабе. Точнее, это остальные думали, что он читал, а я знал, что Фест Икций безграмотен, произносит по памяти.
        После этого весь экипаж либурны произнес хором и громко:
        - То же относится и ко мне!
        Центурион следующие два дня погонял подчиненных, а затем укатил на свою ферму. Вместе с ним уехали почти все сабины, заплатившие Фесту Икцию за отпуск, и часть галлов. Последние отправились в Рим, где больше возможностей прокутить деньги, полученные за трофеи.
        После весеннего равноденствия либурна, если можно так сказать, была спущена на воду, то есть вытащена кормовой частью в море. Началась подготовка к следующей навигации: грузили провиант, запасные весла, стрелы для катапульты… Мы предполагали, что опять будем служить для связи с армией в провинции Африка, но за два дня до выхода центурион Фест Икций сообщил нам приказ командира базы, гласивший, что либурна в составе небольшой флотилии отправляется в Остию. Там мы возьмем на борт нового консула Луция Кассия Лонгина и доставим его к новому месту службы - в Провинцию, как просто называли римляне свои новые территории, отбитые у галлов. Это та самая Провинция, в которой, по мнению Юлия Цезаря, лучше быть первым, чем вторым в Риме. В будущем она станет французским Провансом.
        29
        Если смотреть на весла под определенным углом, они как бы сливаются в одно целое и превращаются в крыло. Вот оно вынырнуло из голубоватой прозрачной воды, переместилось вверх и к носу судна, пошло вниз и к корме и занырнуло медленно и спокойно. Ритмичность его движений успокаивает, убаюкивает. Я встряхиваю голову, отгоняя сон, перемещаюсь на противоположный борт, обходя по дуге большого круга легата-консуляра Луция Кальпурния Пизона Цезонина, стоявшего возле поручня, ограждавшего переднюю часть полуюта. Консуляр значит, что раньше, в данном случае пять лет назад, этот тип был консулом. Агномен (второе прозвище) Цезонин получил потому, что к роду Кальпурниев Пизонов имеет косвенное отношение: его отец из никчемного рода Цезонинов был усыновлен римским плебейским. Наверное, поэтому легат-консуляр ведет себя заносчивее даже Кезона Мастарны во время рейса в Африку. Сейчас юноша на триреме, следующей во главе нашей флотилии, в которой еще две либурны. Голову Луция Кальпурния я видел раньше на серебряных денариях, выпущенных в год его консульства. Там он изображен с уродливо длинными носом и губами. Так
вот гравер, изготовивший чекан для монет, явно польстил консулу. Губы у легата-консуляра еще длиннее. Такое впечатление, что мальчишкой одолжил их у старшего брата и до сих пор донашивает, несмотря на то, что великоваты. Когда рот открыт, не так сильно заметно, а вот при закрытом выпирают, как гузка очень большой курицы. Может быть, поэтому Луций Кальпурния почти не закрывает рот, бабалолит без умолку. Сейчас он рассказывал бедному центуриону Фесту Икцию, как в бытность претором (последняя ступень перед консульством) управлял провинцией Азия. По его словам получалось, что был идеальным наместником. При этом центурион знает, как и весь экипаж, что Луция Кальпурния судили за взяточничество, что отмазался только благодаря своему защитнику Луцию Лицинию Крассу, превосходному оратору.
        Наша флотилия приближается к городу Нарбо-Марциус, который в будущем назовут Нарбонной. Правда, к двадцать первому веку нашей эры город отступит от моря километров на десять, подальше от заболоченного лимана, и обоснуется на холмах на ветке Южного канала, соединяющего Лионский залив с Атлантическим океаном. Я не бывал в нем тогда, потому что работал на морских судах с большой осадкой, которым в канале делать было нечего. Сейчас это молодой городок, ему всего одиннадцать лет. Раньше здесь был каструм, который обзавелся каменными стенами с башнями и пригородами, заселенными отставными легионерами и туземцами, сотрудничавшими с оккупантами. Здесь мы высадим пассажиров, которым предстоит отмахать еще километров сто до каструма легиона, несущего службу в этих краях. Там Луций Кассий Лонгин примет наместничество, а Луций Кальпурний Пизон Цезонин - командование легионом. После чего им придется расправиться с кимврами, которые вместе с тевтонами, амбронами, гельветами, тогуринами и тоугенами двигались через Галлию в сторону Пиренейского полуострова.
        Как мне рассказали галлы, служившие на либурне, все выше перечисленные племена - это смесь кельтов с аборигенами. На севере они смешались с разными германскими племенами и стали называться кимврами, тевтонами и амбронами, в горах на территории будущей Швейцарии, которую римляне называют Гельвецией, превратились в гельветов, на севере Галлии - в тигуринов и тугенов. Двигались вместе с женщинами и детьми, гонимые, видимо, не только пассионарной энергией, но и перенаселением родных территорий. Они уже дважды вломили римлянам - шесть лет назад в верховьях Дуная и в позапрошлом году в Галлии.
        - Суши весла! - командует Сафон.
        Барабан замолкает. Сделав еще один гребок, весла, роняя капли воды, зависают в воздухе. Через несколько секунд раздаются скрипучие звуки - нос либурны с разгона вылезает на мелководье, а потом и на сушу. Судно замирает. Я словно бы слышу его облегченный выдох: добрались! На самом деле выдохнул кто-то из свиты легата-консуляра. Для некоторых путешествие по морю, даже по спокойному и вблизи от берега - чрезвычайно опасное приключение. Я тоже в свое время опасался летать на самолетах. Старался ходить по ним осторожно. Все время преследовала мысль, что, если подпрыгнуть и со всей силы ударить ногами по палубе, то самолет развалится. Умом понимал, что это чушь собачья, что самолет выдержит одновременный прыжок сотни таких дураков, но подсознание не верило, пока однажды в туалете полупустого самолета не проверил. Когда вышел из туалета, увидел удивленную стюардессу.
        - Умылся, вода в ухо попала, вот и попрыгал, - сказал в оправдание.
        Вроде бы поверила, но до конца рейса внимательно следила за мной. Видимо, стюардесс учат, что во время полета некоторые ведут себя неадекватно, глаз да глаз нужен.
        Матросы оборудуют сходню, и наши пассажиры следуют со своим барахлишком на сушу. У Луция Кальпурния Пизона Цезонина вещей, как приданого у богатой невесты. Несут их шесть его рабов, которые тоже имущество. Я пропускаю пассажиров, после чего и сам схожу на берег, чтобы размяться. Метрах в ста от нас собрались зеваки, сотни две, в основном женщины и дети. Есть и старики, бывшие легионеры, которые присматриваются к пассажирам, надеясь увидеть знакомых. Так понимаю, жизнь здесь скучная, глухомань.
        Ко мне подходит Кезон Мастарна и радостным тоном сообщает:
        - Я рассказал наместнику о твоих подвигах в Африке, и он решил, что ты со своим отрядом будешь сопровождать и его. Если на нас нападут, опять захватим трофеи!
        Даже не знаю, смеяться или плакать! Вместо того, чтобы через несколько дней вернуться в Мизен к Полле, как обещал перед отплытием, придется тарахтеть по жаре черт знает куда в надежде, что нас не убьют и захватим несколько старых мечей и копий.
        Увидев кислое выражение на моем лице, юноша понимает свою ошибку и, смутившись, произносит:
        - Я хотел, как лучше… - он запинается, после чего говорит обреченно: - Я скажу наместнику, что ты заболел и не сможешь пойти.
        Половина наших бед начинается с желания сделать, как лучше, вторая половина - с желания переделать еще лучше.
        - Не будем обманывать наместника. Раз он выбрал меня, так тому и быть, - фаталистично молвил я.
        - Я знал, что ты согласишься! - воскликнул Кезон Мастарна и поделился планами наместника: - Два дня отдохнем здесь после плавания, а на третье утро выступаем.
        Видимо, у меня и Луция Кассия Лонгина разное представление об усталости. С таким подходом к делу он тут нарулит. Хотя, может статься и так, что его лень пойдет во благо аборигенам.
        30
        На пятый день пути мы добрались до лагеря легиона. Он оказался пуст. Легион вышел навстречу врагам. Как подозреваю, нынешний легат Гай Попиллий Ленат решил перед отъездом отличиться на военном поприще. После двух поражений от кимвров победа над ними сделала бы его не просто триумфатором, но и любимцем народа, после чего на него посылались бы самые разные плюшки. Римляне умеют награждать и чтить своих полководцев-победителей.
        Пришлось нам двигаться дальше по дорогам, проходящим через леса и поля. Это были не знаменитые римские дороги, а накатанные и натоптанные местными жителями, мимо покинутых деревень которых мы постоянно проходили. Завидев нас, аборигены разбегались, уводя скот и унося все ценное. Проводников на этом участке пути у нас не было, но они и не нужны были. Легион оставил после себя столько следов, что заблудиться было невозможно.
        Мой отряд в составе одного опциона, девяти стрелков и двадцати велитов идет в арьергарде. Не самое выгодное место, конечно, но, если нападут спереди, у нас больше шансов уцелеть. Выхлопотал ли нам такую честь Кезон Мастарна или кто-то другой постарался - не знаю, спрашивать не стал. Сам юноша идет в середине колонны со старшими офицерами и новоиспеченными легионерами, которых навербовали в Риме и ведут к месту службы. Коней в Нарбо-Марциусе хватило только на старших командиров. Есть еще две арбы, на которых везут их барахло, и в третьей провиант. Все остальные шагают на своих двоих. Впрочем, римляне, даже богатые, приучены к продолжительным пешим переходам. Любовь мужчин ко всякого рода повозкам и особенно паланкинам осуждается, считается признаком изнеженности, обабливания. С лошадьми у римлян тоже отношения сложные. С одной стороны принадлежность к классу всадников обязывает ездить верхом, с другой - уподобляешься варварам. Поэтому на длинные расстояния переезжают на лошадях, но служить в кавалерии, воевать верхом не любят.
        На восьмой день к вечеру мы таки догнали легион. Он расположился лагерем на большом высоком холме с плоской вершиной на берегу речушки. Когда мы подошли, легионеры заканчивали ров и вал вдоль берега ее. На противоположной стороне, к которой мы вышли, достраивали две угловые и надвратную деревянные башни. Дозор из десяти конных галлов, служивших во вспомогательной части, встретил нас за пару километров от каструма, предупредил, что кимвры близко, что легион идет за ними по пятам, что нам здорово повезло, что враги не напали на такой маленький отряд, и проводил до места назначения.
        Сказать, что я обрадовался прибытию в каструм - ничего не сказать. Был уверен, что за день-два оба Луция примут дела, и мы с отставным легатом потопаем в обратном направлении. Эти дни мы проведем в защищенном месте и под охраной. Как показало мое предыдущее пребывание в каструме, напрягать нас нарядами не будут. Для этого хватает своих оболтусов, которых надо чем-нибудь занять. Меня распределили в палатку к парам опционов, тессерариев, сигниферов и буцинаторов, так что свободных мест было два. На мой удивленный вопрос, почему трубачей всего пара, получил ответ, что в этой манипуле их всегда столько. Как обстоят дела в других манипулах, я не стал выяснять, потому что подошло время ужина, а питался я вместе со своими девятью стрелками. Паек выдают на десять человек. На переходе - на день, в лагере или на либурне - на неделю, но мы прибыли на пару дней, поэтому получали ежедневно.
        Утро началось с сигнала тревоги. Я подумал, что кимвры напали на каструм, и мигом облачился в доспехи, схватил оружие и побежал вслед за соседями по палатке к форуму, как называется центральная площадь лагеря. Оказалось, что не на нас напали, а наши разведчики обнаружили врага, и новые командиры решили атаковать кимвров и их союзников. Через полчаса в каструме остались лишь охрана и солдаты хозяйственных частей. Остальные длинной колонной направились на северо-запад по дороге, которая проходила между высокими холмами. Мой отряд в состав легиона не входил, поэтому продолжил отдыхать в каструме. Я позволил солдатам заниматься своими делами, а сам решил воспользоваться моментом и добыть свежего мяса. На переходе из серьезной пищи мы ели только сало. Отлучаться на охоту по вечерам запрещалось, боялись нападения.
        Я пошел по дороге, по которой мы прибыли сюда. Километрах в пяти от каструма увидел луг между холмами, поросшими лесом. Людей здесь пока мало, поэтому лесов много. Зверья тоже хватает. Я зашел к лугу по лесу, двигаясь навстречу ветру, чтобы меня не учуяли. С вершины холма в просветы между деревьями заметил стадо косуль, голов пятнадцать. Шерсть у них была серая, зимняя, хотя должны уже были перелинять, стать рыжеватыми. Может, это местный подвид такой. Вожак был не очень крупный, килограмм на двадцать пять. Чуть в стороне от самок с детенышами он так увлеченно терся рогами об одинокое молодое деревце, что подпустил меня метров на семьдесят. Видимо, новые рога отросли, окостенели, сдирает с них остатки кожи. Моя стрела попала ему в левый бок под острым углом, поэтому не убила сразу. Вожак сперва скаканул на месте вверх и вправо, а потом ломанулся от меня, высоко вскидывая заднюю часть туловища с большим «зеркалом» из белой шерсти на заднице. Вторая моя стрела попала в это «зеркало», после чего вожак упал на бок, вскочил, сделал еще четыре прыжка и завалился вперед, перекувыркнувшись через голову.
Когда я подошел, он был еще жив. Я кинжалом прекратил его страдания, после чего выпотрошил, чтобы легче было нести. Все равно мясо надо будет съесть за день, иначе протухнет, а туши хватит не только на меня, но и на мой десяток.
        Иногда случайность спасает жизнь. Примерно в километре от каструма в левую калигу (сандалию) попал маленький острый камушек. Римляне называют такой скрупулом. Заодно он является мерой веса. Один сестерций равен одному скрупулу. От него пойдет слово скрупулёзность. Я пытался вытрясти камешек, не разуваясь, но не получилось. Пришлось сваливать тушу на траву и развязывать кожаные ремешки. За этим занятием я и услышал шум впереди за поворотом. Шла группа людей. Возможно, это были римляне, а может, нет. Место было глухое, за ошибку можно заплатить жизнью, поэтому схватил тушу в охапку, как любимую женщину, и как можно тише и дальше углубился в лес, спрятавшись за широким стволом дуба. На всякий случай приготовил лук. В лесу это не лучшее оружие, но на короткой дистанции должно помочь.
        Это были не солдаты легиона. Об этом говорило уже одно то, что многие босы. При этом почти у всех кольчуги поверх кожаных рубах с длинными рукавами. Кожаные штаны длиной до середины голени. На некоторых были римские шлемы, на остальных высокие кожаные шапки, наверное, набитые шерстью. Щиты овальные без умбона, изготовлены из дерева, покрыты спереди кожей и усилены внизу и вверху железными полосами. Вооружены копьями длиной метра два или средними простыми луками, метровыми мечами в деревянных ножнах, висящими за спиной наискось, или топорами на длинном топорище и с обухом в виде немного загнутого клюва. На поясе слева длинные ножи. Никаких припасов. Сперва я подумал, что это небольшой разведывательный отряд, но за первой группой человек в двадцать прошла вторая чуть больше, потом третья, четвертая… В общей сложности мимо меня прошло около четырехсот человек. Видимо, они обогнули по лесу каструм и вышли на дорогу, оказавшись в тылу легиона. Непонятным было, почему идут налегке, как будто собираются сражаться.
        Я подождал минут пятнадцать, подобрался ближе к дороге, еще подождал, внимательно прислушиваясь. Вроде бы больше никто по дороге не шел. Взвалив тушу на плечи, я заспешил к каструму. Почему-то появилось предчувствие, что найду его захваченным и разрушенным, хотя шум сражения наверняка бы услышал. Увидев беспечно болтающих часовых у ворот, облегченно выдохнул. Скорее всего, встреченный мною отряд удирал от нашего легиона.
        На всякий случай я предупредил охрану у ворот:
        - Неподалеку отсюда чуть не налетел на большой отряд кимвров. Пошли по дороге на восток.
        - Разбегаются трусливые собаки! - беспечно ответил старший караула, пожилой декан, нижняя губа которого была разрублена в двух местах, из-за чего рот не закрывался полностью, показывая беззубую в тех местах нижнюю десну.
        Я согласился ним, выслушал похвалу по поводу удачной охоты и пошел к своим подчиненным. Там оставил у костра тушу и сказал, чтобы меня позвали, когда будет готов обед. Сам пошел на реку, где простирнул испачканную кровью тунику и искупался. Река возле каструма была шириной метров тридцать пять и глубиной около двух у нашего, высокого берега и мелкая у противоположного, пологого, поросшего травой, пока что не высокой, кустарником и редкими деревьями. Вода чистая и прохладная, видны камни на дне. После прогулки с ношей под все сильнее припекающем солнцем в ней было приятно бултыхаться. Во время купания меня не покидало чувство, что за мной следят с противоположного берега, поэтому старался держаться своего. Я бы на месте аборигенов обязательно выслал наблюдателей, чтобы быть в курсе, когда мы уйдем отсюда и куда.
        Мясо косули особенно хорошо, когда только сварено. К вечеру, когда размякнет в бульоне, уже будет не то. Впрочем, соскучившись по свежему мясу, мы съедим и вечером в охотку. Вокруг трех больших котлов сидят все мои подчиненные, по очереди достают из них куски мяса и жадно впиваются зубами в сочную, вкусную мякоть. Я обгрыз очередное ребрышко и кинул его беспородному лохматому псу, так сказать, сыну легиона. Он шастает по каструму от палатки к палатке и, как только где-то кто-то начинает есть, сразу прибегает туда, садится напротив и молча смотрит в глаза едоку. Мол, братан, не будь жлобом… Пес четко отличает солдат от пленников и заложников, пара десятков которых находятся на территории каструма, занимаются разными грязными работами, которые легионерам влом выполнять самим. Нас он принял за своих сразу и без оговорок. Оно и понятно: обгавкаешь не тех - и останешься без пропитания. Пес ловко ловит косточку и с громким хрустом расправляется с ней. Я достаю из котла еще одно ребро с куском мяса, собираюсь съесть - и в этот момент раздаются крики у главных ворот, зовут буцинатора к командиру.
        - Кажется, обед закончен, - делаю я вывод, швыряю не обглоданное ребро псу и иду к своей палатке.
        На подходе к ней меня и догоняет сигнал боевой тревоги.
        Форум кажется пустым, потому что на нем только те, кто остался охранять лагерь. Гай Попиллий Ленат, бывший легат легиона, смотрит на нас с отчаянием. Слишком нас мало даже для охраны каструма, а нужно еще послать на помощь отступающему легиону, который, по словам прискакавшего кавалериста, попал в засаду на узкой дороге между двумя высокими холмами и понес большие потери. Пока точных данных нет, но вроде бы погибли и наместник Луций Кассий Лонгин, и новый легат Луций Кальпурний Пизон Цезонин. Первый удар кимвры нанесли по центру колонны, по следовавшим там командирам. Легион был рассечен на две половины, и задняя, потеряв сотни две легионеров, смогла все-таки вырваться из ловушки. Сейчас она отступала к каструму, отбиваясь от атак противника. Что сталось с передней половиной, никто не знал. Гай Попиллий Ленат понимает, что ему некого послать на помощь. Сил вряд ли хватит, чтобы удержать каструм в случае нападения врага. Поэтому распределяет отряды по периметру. На форуме остаются только мой отряд, который должен был охранять его на переходе к Нарбо-Марциусу.
        - Вы моряки? - задает он уточняющий вопрос.
        - Да, - отвечаю я.
        - Останетесь в резерве. Будьте здесь, - приказывает Гай Попиллий Ленат.
        - Мы могли бы выдвинуться на помощь отступающему легиону, - предложил я.
        Бывший легат с сомнением смотрит на три десятка бойцов.
        - Мы устроим кимврам засаду и задержим их, - обещаю я.
        Гай Попиллий Ленат долго молча смотрит на мои позолоченные торквес на шее и имулы на запястьях, после чего обреченно машет рукой и говорит:
        - Иди - и сделай, что сможешь!
        31
        Уцелевшая часть легиона отступает по кривой лесной дороге, держа строй, насколько это возможно. Со всех сторон, в том числе и сверху, колонна закрыта щитами. Кому-то приходится двигаться боком, кому-то пятиться, кто-то несет раненого соратника, поэтому движутся медленно. Враги нападают на них с разных сторон. Врукопашную схлестываются редко, только когда не успевают отступить, предпочитают поражать на расстоянии, меча стрелы, камни и копья. Легионеры ломают прилетевшие к ним стрелы и копья, чтобы невозможно было использовать еще раз, а камни иногда отправляют в обратную сторону. Как только кто-нибудь из легионеров зазевается, тут же получает стрелу или копье в тело или камень в голову и выпадает из строя. Иногда его затягивают внутрь колонны и несут, а если по разным причинам нет такой возможности, оставляют на дороге. Враги с радостными криками добивают раненого легионера, отрубают ему голову и кидают ее в колонну. Наверное, пытаются таким жестоким способом устрашить легионеров, но на самом деле заставляют плотнее сомкнуть щиты. Кимвры выше ростом, чем римляне. Почти все в кольчугах. Многие
вооружены топорами на длинных рукоятках. Я видел, как ударом такого топора разламывали на куски щит легионера. Правда, в большинстве случаев топор застревал в щите и обычно там и оставался, потому что кимвр или отпускал топорище, или сразу получал укол гладиусом в незащищенное лицо или руку. Если колонна вдруг останавливается, намереваясь дать отпор, кимвры сразу откатываются и ждут, уверенные, что раненый, истекающий кровью зверь никуда от них не денется. Надо только подождать, когда сломается воля, которая заставляет держать строй, когда легионеры кинутся врассыпную, вот тогда их догонят и поодиночке перебьют. Пока что легионеры понимают это и держатся вместе, четко выполняя команды командиров. Старшие офицеры все погибли или попали в плен, командует колонной примипил - старший центурион первой манипулы, который получает в пять раз больше обычного центуриона. Судя по тому, как четко он ведет колонну, свои деньги получает не зря.
        Я наблюдаю за всем этим с вершины придорожного холма. К дороге он выходит срезанной, обрывистой стороной высотой метров двадцать. Видимо, весенний разлив реки подмыл холм и обвалил часть его, а потом река пробила новое русло в обход завала. По обе стороны от меня прячутся в кустах стрелки и велиты. Возле последних сложены горками камни, пригодные для метания. У нас было время подготовиться к встрече врага.
        Хвост колонны прополз мимо нас, немного ускорившись, потому что врагам с флангов, от холма и реки, невозможно было нападать, напирали только сзади.
        Когда наши враги зашли под холм, следуя плотной толпой, я вышел из кустов к краю обрыва, отдал приказ:
        - Начали! - и сам выстрелил в предводителя кимвров - двухметрового верзилу в римском шлеме и длинной, до коленей, кольчуге, который нес на плече топор с полутораметровых, как мне показалось, топорищем.
        Моя стрела попала ему в правый глаз, влезла основательно, поэтому верзила выдернул ее только со второй попытки. Он успел еще повернуть голову с заливаемым кровью лицом в мою сторону, после чего рухнул ниц. Я за это время послал еще несколько стрел в следовавших за ним воинов, выбирая самых рослых. Скорее всего, это германцы, у которых пассионарной энергии должно быть больше, чем у кельтов. Рядом со мной стреляли еще три лучника, шесть пращников отправляли вниз небольшие камни, а велиты швыряли крупные, которые сминали вражеские шлемы и раскалывали головы.
        Наша атака была настолько неожиданной, что кимвры и их союзники сперва замерли, потом начали закрываться щитами и выискивать путь, чтобы отомстить, а затем побежали в обратную сторону, за поворот дороги. Под холмом осталось лежать не меньше сотни убитых и раненых врагов. Еще несколько убегающих догнали наши стрелы и пули, посланные пращниками.
        Неожиданной она оказалась и для легионеров. Колонна остановилась. Видимо, примипил раздумывал, не ударить ли по врагу, который сейчас в замешательстве?
        - Отходите в каструм! - упреждая его неверное решение, крикнул я громко и повторил, помахав рукой в восточном направлении: - В каструм!
        Ближние легионеры меня услышали и передали примипилу. После чего колонна пошла по дороге настолько быстро, насколько могла. Теперь уже задним воинам не надо было пятиться, закрываясь щитами и отбивая атаки.
        Кимвры и их союзники приходили в себя минут пятнадцать-двадцать. За это время десяток велитов спустились с холма на дорогу, добили раненых, выдернули из трупов целые стрелы, похватали самые ценные трофеи, в том числе и вражеские колчаны, и начали карабкаться вверх по склону.
        Именно в этот момент из-за поворота вышли с полсотни воинов, которые остановились метрах в двухстах от холма, где, как они думают, не достанут стрелы. Я не спешу их информировать, что мои стрелы добьют и на вдвое большую дистанцию, потому что успеют уклониться, а у меня не такой уж и большой запас стрел, чтобы переводить зря. Враги тоже не спешат атаковать, что-то кричат на непонятном мне языке. Догадываюсь, что отвлекают наше внимание, пока другой отряд подкрадывается по лесу, заходя с тыла.
        Я оставил на краю холма одного пращника, самого языкатого и быстроного, чтобы понятными врагам жестами и непонятными словами выражал наше отношение к ним и заодно обозначал наше присутствие, а сам с остальными бойцами тихо и незаметно пошел по лесу вдоль дороги в сторону каструма. Шли мы налегке, быстрее колонны, поэтому вскоре догнали ее и вышли на дорогу. Там к нам присоединился запыхавшийся пращник.
        Примипил - старый вояка, из эвокатов, с перебитым носом, из-за чего немного гундосил - остановился на обочине, подождал меня.
        - Ты здорово выручил нас. Думал, не доберемся до каструма, - сказал он буднично, словно речь шла о возвращении пьяным из трактира, после чего добавил без патетики: - По возможности отблагодарю.
        - Доберемся до цивилизованного места, угостишь в трактире, - предложил я.
        - Это само собой, - произнес он. - Пока посматривай назад. Если догонят, дай знать.
        - Впереди будет еще одно удобное место для засады. Мы там останемся, задержим их, - проинформировал я.
        - Тогда мы точно доберемся до каструма! - стараясь казаться веселым, бросил старый вояка.
        Уж он-то лучше остальных понимал, что оставшаяся часть легиона вряд ли выберется отсюда, если кимвры решат уничтожить нас. В том, что они так и решат, сомнений у меня и, наверное, у примипила не было. Не спасет и каструм. В нем не продержишься так долго, чтобы дождаться прихода других легионов, которые находятся за многие сотни километров от этих мест. Оставалось уповать на богов, у кого какие есть.
        Второе место для засады было не такое удобное, поэтому я и оставил его на запас. Нижняя часть холма поросла колючим и труднопроходимым максвисом, а ближе к вершине и на ней самой росли не густо деревья. К нему дорога шла по лугу, поросшему невысокой пока травой и кустами. Холм она огибала по крутой дуге и углублялась в лес, из которого выныривала примерно через пару километров на луг возле каструма. Мы поднялись со стороны леса, где кусты были реже, и спрятались между деревьями. Со мной были только лучники и пращники. Велиты ждали у подножия холма, чтобы в случае необходимости прикрыть наш отход.
        Остатки легиона должны уже были подходить к каструму, когда появился передовой отряд кимвров. Сперва они двигались расслабленно, громко переговариваясь. Римляне называют кимвров германцами, но язык мне показался не похожим на лающий немецкий. Может быть, эти воины из какого-то другого народа. Как я понял, кимвры (германцы) - это для римлян все, кто живет севернее Альп, а галлы (кельты) - западнее. Подойдя к холму метров на двести, наши враги приготовили щиты и оружие. С десяток человек сошли в дороги и направились к холму по траве, обходя кусты. Я дал им приблизиться метров на сто, после чего мы дружно выстрелили из луков и пращ. Моя стрела попала в живот кимвру, шагавшему позади и поэтому не успевшему отпрыгнуть, как сделал идущий перед ним. Еще один враг получил камень в коленку и взвыл так, что мне даже стало жалко его. Одна четверка подхватила раненых под руки и поволокла к дороге, а другая прикрывала их и себя щитами. Впрочем, мы больше не стреляли. По моей команде лучники и пращники незаметно и быстро спустились с холма и вместе с велитами рванули по дороге к каструму. Мы налегке, только
оружие и щиты, так что не сильно устанем, одолев пару километров.
        Остатки легиона уже были в каструме. Они рассказали о нашей помощи, поэтому мой отряд был встречен радостными криками. На форуме нас ждал бывший и теперь снова действующий легат Гай Попиллий Ленат.
        - Я вижу, ты не зря получил предыдущие награды. Если мы выберемся отсюда, я похлопочу, чтобы ты и твой отряд были отмечены по достоинству, - пообещал он.
        - Консул Квинт Цецилий Метелл, наградивший меня «Торквесом и имулами», обещал римское гражданство, если еще раз проявлю себя, - подсказал я.
        - Что ж, сегодня ты заслужил такую награду, - согласился легат. - Идите отдыхайте. Если кимвры до темноты не окружат каструм, ночью мы покинем его, попробуем прорваться к Нарбо-Марциусу.
        - Вряд ли у нас получится. Сегодня до обеда я ходил на охоту и видел большой отряд кимвров, который направлялся в сторону города. Наверное, где-то на дороге устроят засаду, - рассказал я.
        - Это плохо, - мрачно произнес Гай Попиллий. - Значит, придется драться здесь…
        Как догадываюсь, под словом «драться» он подразумевал «погибать».
        32
        Если не знать, какова ситуация на самом деле, может показаться, что в каструме идет обычная жизнь: кто-то стоит на посту, кто-то точит оружие, кто-то ремонтирует обувь, кто-то готовит обед… Только вот выходят за пределы ограждения лишь через приречные ворота, да и то прикрываясь щитами, потому что с противоположного берега запросто может прилететь стрела и не одна. Мы в осаде уже шестые сутки. В первый день кимвры и их союзники попытались взять каструм штурмом. Пусть и хлипкие у нас защитные сооружения, но за ними стойкие бойцы, которые понимают, что пощады им не будет, поэтому дерутся до последнего. Мой отряд не принимал участие в отражении штурма, потому что, как не входящий в легион, был поставлен охранять приречную сторону, а оттуда враг не сунулся. Пришлось бы сперва переправиться через реку дважды, причем во второй раз под обстрелом, что чревато большими потерями. На противоположный берег кимвры переправились позже и выше по течению, по броду, когда решили взять нас измором, чтобы следить и мешать набирать воду и рыбачить. Они догадывались, что запасы еды у нас не бесконечные, даже с учетом
того, что легион сократился процентов на шестьдесят. Вечером они снимают дозоры, а мы ставим сети, сплетенные моими пращниками-болеарцами, и в утренние сумерки трусим их, благодаря чему каждый день едим свежую рыбу и порой часть ее меняем на оливковое масло и муку, которых пока что много на складе легиона.
        Сегодня утром легат Гай Попиллий Ленат уехал на переговоры. Его нет уже часа два. В каструме находятся заложники, по три человека за каждого члена делегации, поэтому за жизнь легата мы не беспокоимся. Видимо, условия капитуляции предлагают слишком тяжелые, вот он и продолжает торг. Не знаю, что Гай Попиллий Ленат представляет собой, как полководец, прославиться он пока не успел, но переговорщик, говорят, отменный. Хотя все делают вид, что им без разницы, договорится легат или нет, на самом деле с нетерпением ждут его возвращения. Как только у ворот начинается какая-нибудь движуха, многие сразу бросают свои занятия и идут туда. Умирать никому не охота, но и становится рабом тоже.
        Гай Попиллий вернулся часа через три, и сразу раздался сигнал сбора. На форум пришли все, кроме часовых у ворот и на угловых башнях. Судя по выражению лица легата, ему предстояло произнести трудную речь. Он долго ждал, когда соберутся все и прекратится гомон, обычный во время построения на форуме. В римской армии не принято молчать в строю. Замолкают, когда начинает говорить командир, и не из уважения к нему, а потому, что можно схлопотать от центуриона жезлом из виноградной лозы. Центуриону никто не должен мешать слушать речь старшего командира.
        Гай Попиллий Ленат долго прокашливается, после чего сообщает результат переговоров:
        - Нас выпустят, если отдадим всех заложников и пленников…
        Его речь прерывает радостный гул.
        - …а также все оружие, доспехи, припасы и личные ценные вещи. С собой каждый сможет взять припасы на наделю, чтобы добраться до Нарбо-Марциуса, - продолжает легат.
        Радость резко сменяется возмущением.
        - Ты хочешь отдать нас на расправу, легат?! - кричит какой-то легионер.
        - И еще одно условие, самое унизительное: нам придется пройти под ярмом, - заканчивает Гай Попиллий Ленат.
        Наступает тишина, продолжительная и зловещая. Я подумал, что сейчас легионеры кинутся на легата и порежут на куски. Однако все продолжали стоять в строю и молчать. И я догадался, почему. Выйти из каструма без оружия и доспехов - это верная смерть, а если отчморят, то уж точно не убьют, иначе некому будет сознаваться в собственном унижении.
        Гай Попиллий Ленат опять прочищает горло и говорит:
        - Пусть каждая центурия посовещается и даст мне ответ. Кто согласится, тот утром выйдет со мной через главные ворота, кто не захочет…
        Легат не договаривает. Каждый и так знает, что будет с теми, кто не сдастся.
        - Разойдись! - командует он.
        Мой отряд собирается возле палатки, в которой живу я, на данный момент единственный жилец. Моим подчиненным не хочется принимать условия, но и умирать нет желания. Они ждут, что я заставлю согласиться, чтобы потом говорить, что не хотели, но опцион надавил. Им сейчас кажется, что будет не так стыдно, если перекинуть стрелки на меня. Только вот я не собираюсь сдаваться. Не из-за предстоящего позора. При желании я смогу удалиться от него на достаточное расстояние. Мир велик, и в нем много мест, где слышали, что есть какие-то римляне, но об их делах знают мало. Мне не хочется терять оружие. Я привык к своему луку, сабле и кинжалу. Да и кольчуга со шлемом дались мне не просто. С какой стати отдавать их каким-то дикарям?!
        - Вы всё слышали, так что решение принимайте сами, а я передам его легату, - начал я. - Что до меня, то сдаваться не собираюсь. До вечера сколочу небольшой плот, сложу на него оружие, доспехи, припасы и личные вещи и ночью, держась за него, сплавлюсь вниз по реке. До рассвета уплыву далеко от кимвров. Там склочу плот побольше и на нем сплавлюсь до моря, найду место стоянки римских купцов и с ними вернусь в Мизен.
        Я не знаю, на какой именно реке мы находимся, но, скорее всего, она впадает в Атлантический океан. Римское купцы, вслед за карфагенскими, уже освоили маршрут на остров Британия за оловом. Это все еще стратегический металл. Благодаря ему, получают оловянную бронзу, из которой в том числе отливают панцири и шлемы, более крепкие, чем железные, хотя и более тяжелые. Так что есть шанс найти на побережье римскую факторию.
        - Кто умеет плавать и готов рискнуть, могут присоединиться ко мне. Остальные выйдут утром с легионом. Так что обдумайте и сообщите, кто поплывет со мной, - закончил я.
        Почему-то был уверен, что обязательно сдадутся в плен галлы, потому что соплеменники им ничего плохого уж точно не сделают, и сабины, потому что не умеют плавать, а болеарцы и иллирийцы отправятся со мной. Не ошибся я только на счет сабинов. В плен им сдаваться не хотелось, но еще больше боялись плавать в реке. Болеарцам и иллирийцам было плевать на предстоящий позор, а терять по большому счету было нечего, кроме взятых недавно трофеев, от которых они сами избавились, чтобы не попасть под раздачу. Мало ли, вдруг кимвры захотят отомстить тем, кто устроил им засаду?! Зато галлы, все восемь человек, решили отправиться со мной, хотя я точно знал, что двое не умеют плавать.
        - Мы с тобой, - сказал за них всех Дейти.
        - Зачем вам рисковать?! - удивился я. - С кимврами ваши соплеменники, ничего плохого вам не сделают.
        - Мы из другого племени, и мы - воины, а не волы, - объяснил галл.
        Выслушав его, я сделал вывод, что чем выше уровень цивилизованности, тем меньше людей, готовых отстаивать честь.
        - Тогда за работу, - сказал я и объяснил, что надо изготовить узкий и сравнительно легкий плот с девятью рукоятками по бокам, за которые будут держаться пловцы.
        Лучше было бы сделать большой и крепкий, способный выдержать девять человек, но такой пришлось бы сколачивать на берегу под обстрелом. К тому же, враги поняли бы, для чего он нужен, и постарались бы помешать.
        - Бревна и доски забирайте, где найдете. Утром это все достанется кимврам, так что никто возмущаться не будет. И сходите к снабженцам, наберите припасов на дорогу, - распорядился я, а сам отправился к легату.
        Гай Попиллий Ленат расположился в своем шатре, который недолго послужил Луцию Кальпурнию Пизону Цезонину. От шатра Квинта Цецилия Метелла отличался только тем, что штора, закрывавшая отделение с кроватью, была темно-коричневой. Видимо, сделаны по одному образцу, утвержденному руководством республики несколько веков назад. Римляне, как и китайцы, простуживаются от ветра перемен. Легат пил белое вино из бронзового кубка на высокой ножке. На боках кубка был барельеф с мужиком, издевающимся над кошкой. Голову даю на отсечение, что это один из подвигов Геракла, которого римляне без зазрения совести сделали и своим героем. Гай Попиллий Ленат молча сделал жест рабу - сухощавому ассирийцу с непривычным для его народа, хмурым лицом - и тот подал мне такой же кубок с вином. Я не ошибся, на барельефе был Геракл, но романизированный, без бороды.
        Легат жестом предложил мне сесть на трехногий табурет и спросил коротко:
        - Пойдешь со мной?
        - Нет, - ответил я. - Уплыву ночью по реке.
        - Я так и подумал, что ты не захочешь сдаваться, - сказал Гай Попиллий Ленат. - Я бы тоже уплыл, но мне нельзя. Придется испить до дна здесь, а потом в Риме, где во всем обвинят меня, потому что больше некого.
        Я знал, что он прав, что на него повесят всех собак, своих и чужих, но все же произнес:
        - Зато твоя совесть будет чиста: ты оставался в каструме и не виновен в гибели легиона, даже спас, кого смог.
        - Спасибо на добром слове! - криво ухмыльнувшись, молвил он. - Если доберусь до Рима, обязательно потребую, чтобы тебе дали в награду римское гражданство.
        - Думаю, что твое требование сочтут несвоевременным, - предположил я.
        - Может быть, - произнес он и потребовал: - Допивай и уходи.
        Я залпом осушил кубок, вино в котором было на удивление хорошим, и покинул шатер, чтобы не мешать человеку сводить счеты с собственной совестью. В отличие от сведения счетов с жизнью, этот процесс бесконечен и не переносит свидетелей.
        33
        Ночью вода в реке и море кажется теплее, чем днем. Может, потому, что воздух становится холоднее. Впрочем, так кажется только первые минут пятнадцать-двадцать. Потом начинаешь замерзать. Стараясь грести бесшумно, мы плывем по течению ближе к высокому левому берегу, на котором расположились лагерем кимвры и их союзники. Там горят несколько костров, возле которых сидят по три-четыре человека и тихо разговаривают. Наверное, предвкушают завтрашний восторг от зрелища унижения заносчивых римлян и делят добычу, которая достанется им в каструме. В сторону реки не смотрят, а если и смотрят, то нас не видят. Мы в одежде и с вымазанными золой лицами. Может быть, самые зоркие заметят плот, на котором горкой сложены наши вещи и припасы на дорогу. Поскольку утром каструм достанется кимврам, снабженцы раздавали продукты всем, кто желал. Таковых было мало. Все равно ведь враги отберут лишнее, оставят самую малость, чтобы не сдох по дороге до Нарбо-Марциуса. Остальные кимвры спят и, наверное, видят во сне свой завтрашний триумф. У меня прямо руки чесались высадиться на берег и на прощанье перерезать несколько
десятков глоток. Сдержался потому, что ночи коротки, а нам надо затемно убраться, как можно дальше от этих мест.
        Когда вражеский лагерь остался позади, Дейти, который плыл по передним по другую сторону плота, предложил:
        - Может, выйдет на берег, согреемся?
        - Еще больше замерзнем, и потом будет трудно опять лезть в реку, - ответил я, хотя и самому чертовски хотелось выбраться из холодной воды, зубы уже постукивали. - Потерпите немного.
        Я собирался проплыть мимо этого песчаного пляжика за высоким мысом, который река огибала по крутой дуге, когда услышал собачий лай. Гавкала она на вершине мыса. Сперва одна, а потом к ней присоединилось еще несколько. Значит, на мысу живут люди. Обычно для жительства выбирают именно такие места, защищенные водой и обрывистым берегом с трех сторон, а с четвертой строят укрепления.
        - Поворачиваем к левому берегу, - прошептал я.
        - Там деревня, - предупредил Дейти.
        - Да, - коротко бросил я, потому что нижняя челюсть уже тряслась, трудно было говорить.
        Река возле пляжика была мелкой, метров за пять до берега я достал ногами дно и пошел, круто разворачивая плот. Дно было ровное и плотное. Вскоре ко мне присоединились остальные, и мы быстро и легко вытащили наше плавсредство на песчаный берег рядом с шестью лодками-плоскодонками. Они были небольшие, с кормовой, средней и носовой банками. Не привязанные, но без весел. Именно эти лодки я и надеялся найти возле деревни.
        - Перегружайте наши вещи на три лодки, - приказал я. - Дальше поплывем в лучших условиях.
        Стянув три лодки на воду, соединили их цепочкой с помощью веревок, чтобы не потеряться в темноте. Закутавшись в позаимствованное в каструме одеяло, принадлежащее одному из погибших опционов, я сел на кормовую банку передней лодки, чтобы рулить, используя доску, отодранную от плота. Со мной плыли Дейти и еще один галл, самый старший из них, в возрасте под тридцать, которого звали Перт. Как мне сказали, это имя переводится, как шиповник. Наверное, получил его из-за красновато-рыжих волос или привычку подкалывать сослуживцев. В остальные лодки тоже сели по трое. Рулить или грести им не надо было, поэтому, как и я, закутались в одеяла и сели рядышком, чтобы согревать друг друга. Так мы и поплыли дальше, со скоростью течения реки удаляясь от кимвров и их союзников.
        Когда начало светать, мы уже были в нескольких десятках километров от врага. Я выбрал на низком правом берегу реки затон, поросший камышом и тростником. Туда мы и зарулили, протащив лодки по мелководью среди зарослей до островка с растущими на нем старыми ивами с широкими кронами. Ни с реки, ни с берега нас не было видно.
        - Пробудем здесь до темноты, - сказал я. - Дежурим по одному человеку по очереди. Костры не разжигать до вечера.
        После чего улегся на охапку камыша и вырубился. Попутчики покемарили малехо в лодках, а я все время рулил.
        Проснулся, когда солнце было в зените. Разбудил меня смех галлов. Когда слышишь чужой смех, кажется, что стебутся над тобой. Надо быть очень самоуверенным, чтобы думать иначе. Оказалось, что мои попутчики полазили по камышам и нашли несколько утиных гнезд с яйцами. Собирали их за пазуху, и на обратном пути один из переносчиков упал ниц, разбив почти всю добычу. Теперь смывал речной водой несостоявшуюся яичницу с тела и туники. У уток кладки небольшие, по десять-двенадцать яиц. В некоторых уже были недоразвитые птенцы, что не мешало галлам есть их сырыми. Сейчас такие яйца считаются деликатесом, а я так и не сподобился, почему-то брезгую. Галлы употребили часть на обед, часть оставили на вечер, чтобы отварить. Днем дым костра сразу выдаст наше местоположение, а ночью - огонь. Зато в вечерние сумерки и дым, и огонь будут не так заметны. Да и, когда стемнеет, мы уплывем отсюда. Я поел сала со вчерашними лепешками, которые малость подмокли.
        После чего дал распоряжение обтесать доску от плота так, чтобы ей удобнее было рулить. Пока Дейти делал это, расспрашивал его о галлах. Пока что предки французов совершенно не похожи на своих потомков. Слишком много в них иррационального.
        Вечером, после плотного ужина из вареных яиц, бобов и свежих лепешек, мы вытащили лодки на чистую воду и поплыли дальше. Первая половина ночи была лунная, что делало наше путешествие романтичнее. Места здесь красивые. Один недостаток - комаров много. Зато заснуть не давали.
        34
        Порт Луны - излучину реки Гаронна, где на левом берегу будет исторический центр Бордо - я узнаю в любую эпоху и в любое время суток. У меня и раньше появлялось предположение, что сплавляемся по Гаронне. По мере приближения к океану река становилась все шире и многоводнее. Таких больших рек, впадающих в Атлантический океан, на территории будущей Франции всего две - Гаронна и Луара. От второй реки мы были слишком далеко. Теперь я точно знал, где мы находимся, о чем и сообщил своим попутчикам. Вот только я понятия не имел, есть ли в этих краях какое-нибудь римское поселение? На том месте, где будет исторический центр Бордо, пока что вперемешку идут песчаные дюны и заболоченные участки, как и в окрестностях, где в будущем появятся сосновые леса, посаженые людьми. И ни одного поселения. Более того, во время предыдущей дневки мы наблюдали за рекой, но не увидели на ней ни одной лодки.
        Я уже думал, что в этих краях никто не живет, но, когда мы приблизились к какому-то притоку Гаронны, небольшой речушке, текущей по заболоченной местности, мне показалось, что на плато, которое всего на несколько метров возвышалось над рекой, стоят дома с тростниковыми крышами. Полной уверенности у меня не было, как и желания возвращаться, к тому же наша скорость начала падать, в чем, скорее всего, было виновато приливное течение, поэтому, сплавившись по реке еще немного, я повернул лодку к берегу.
        - Давайте здесь остановимся, дождемся утра. Мы уже неподалеку от моря. Дальше будет большой эстуарий, по которому можно плыть и днем, - сказал я своим попутчикам.
        Они не возражали, полностью положившись на меня. Мы подрулили к тому месту, где заросли тростника и камышей граничили с песчаной дюной. Лодки оставили на заболоченном участке, затащив вглубь метров на десять, чтобы не были видны с реки, а сами расположились на песке за гребнем, нанесенным ветром. Ночь была теплая, с океана дул легкий ветерок, наполненный йодистым запахом сушеных водорослей. Все, кроме часового, легли в ряд на расстеленных одеялах. Спасть не хотелось, потому что предыдущий день только и занимались этим.
        - Легион, наверное, уже на подходе к Нарбо-Марциусу, - предположил я.
        - Они идут налегке, быстро, - произнес Дейти.
        - С натертыми шеями ходят еще быстрее! - подкольнул Перт.
        Галлы весело засмеялись. Представляю, как они, если вернутся на либурну, будут издеваться над болеарцами, иллирийцами и сабинами, сдавшимися в плен на позорных условиях.
        - Почему вы пошли служить в римскую армию? - поинтересовался я.
        - Чтобы стать настоящими воинами, - ответил Дейти.
        - Чтобы сбежать от скуки, - выдвинул свой вариант Перт.
        - Стать воином и сбежать от скуки можно, не покидая племя, - возразил я.
        - Наше племя покорилось римлянам, - признался Дейти. - Римляне сейчас самые сильные, и надо у них учиться воевать.
        - Служа на либурне, - ехидно добавил Перт.
        - И на либурне тоже. С прошлого лета мы воюем чаще, чем многие легионеры, - сказал Дейти.
        - Не важно, где служишь, важно, как, - изрек я примирительную фразу.
        - Говорят, скифы очень хорошие воины, - сменил тему разговора Дейти. - Ты воевал с ними?
        - Приходилось, - ответил я. - Теперь они не так хороши, как были когда-то, - и понятными словами пересказал теорию пассионарности, сравнив римлянами по очереди со скифами, галлами и германцами.
        Галлы слушали с интересом. Даже часовой переместился поближе ко мне, чтобы не пропустить ни слова.
        - Значит, германцы сильнее римлян? - задал уточняющий вопрос Петр.
        - Они намного моложе, поэтому придет время, когда римляне станут старыми и дряхлыми и проиграют зрелым и сильным германцам, которые захватят Рим и начнут собирать дань с бывших своих завоевателей, - предрек я.
        - Хотел бы я дожить до этого времени! - мечтательно произнес Перт.
        - Увы, случится это через несколько веков, - сказал я, - а в ближайшие годы римляне, иногда проигрывая и отступая, будут всё дальше и дальше отодвигать границы своей империи, подчиняя соседние народы.
        - Жаль! - воскликнул галл.
        - Когда-нибудь твои потомки пожалеют, что некому остановить наступление германцев, - пованговал я.
        На этом и закончил «пятиминутку ненависти». Поворочавшись немного, я все-таки отрубился. Проспал вроде бы всего-ничего, но, когда меня разбудили, солнце уже взошло.
        - Лодка плывет, - сказал часовой, растолкавший меня.
        Это была большая шестивесельная лодка с мачтой под прямой парус, пока не поставленный. На каждом весле сидело по гребцу. Седьмой член экипажа управлял рулевым веслом. Судя по лохматым темно-русым головам без головных уборов, это аборигены, скорее всего, из какого-то кельтского племени. Был отлив, поэтому лодка, придерживаясь середины русла, неслась вниз по течению. В нашем распоряжении была минута или чуть больше.
        - Быстро вытаскиваем две лодки на воду, идем на абордаж! - отдал я приказ.
        Разбившись на две четверки, галлы стремительно вытолкали две плоскодонки на чистую воду, где, взяв меня на борт передней и разогнав обе на мелководье, запрыгнули в них. Еще два дня назад мы изготовили шесты, чтобы отталкиваться на мелководье, и короткие весла. Впрочем, долго грести нам не потребовалось. Добыча сама неслась прямо в руки. Рулевой заметил нас и что-то крикнул гребцам. Те подняли весла и завертели головами, оглядываясь. Если бы они это не сделали, то успели бы проскочить у нас по носу. Впрочем, прикинув, что силы примерно равны, аборигены решили дать бой. Гребцы, положив весла на дно лодки, взяли дротики со сравнительно толстыми древками и длинными наконечниками. Рулевой повернул лодку в сторону моей, рассчитывая, видимо, расправиться с нами по очереди.
        Моя первая стрела попала ему в живот. Увернуться у сидящего шансов мало. Вторая стрела нашла аборигена с правого, дальнего от нас борта. От следующих двух они сумели уклониться, но потом дистанция стала так мала, что три стрелы не просто нашли свои цели, но и прошили их насквозь и полетели дальше. В ответ нам послали два дротика, которые Дейти и Перт приняли на щиты, после чего два уцелевших гребца сиганули за борт. Ныряли и плавали они хорошо. Гоняться или тратить на них стрелы я не счел нужным.
        Мы лагом ошвартовались к большой лодке, которая начала разворачиваться бортом к течению, перебрались на нее, перегрузили свои вещи. Судя по лыковым веревкам и гарпунам, которые я принял за дротики, аборигены были охотниками за морским зверем. В лодке мы нашли парус из липовой рогожи, намотанный на съемный рей, а также два больших кувшина с водой и корзину с лепешками и вяленой рыбой. Плоскодонки мы отправили в свободное плавание. Пусть они послужат компенсацией семьям погибших зверобоев.
        - На такой лодке можно смело выходить в море, - сказал я. - Так что, друзья мои, садитесь на весла, отправляемся в плаванье.
        Жиронда - эстуарий Гаронны - длиной километров восемьдесят. Оба берега сейчас поросли тростником и камышом. Дичи там обитает несчитано. Такие большие стаи водоплавающих птиц я видел только в дельте Нила. Уже в низовьях, во второй половине дня, мы заприметили кабанов и сделали остановку. Отлив сменился приливом, который лучше было переждать, использовав время для пополнения запасов еды. Кабаны здесь не такие крупные, как на севере Европы. Я убил одного из лука, потратив всего две стрелы. Получив первую в левый бок, кабан ломанулся в заросли тростника. Вторая стрела угодила в правую ляжку. Я целился в шею позади черепа, но животное вдруг подпрыгнуло как-то криво, будто увидело полет стрелы и попыталось убраться с ее пути, но силенок не хватило. В итоге кабан с двумя стрелами в теле, проделав в густом тростнике дорожку длиной метров сто, обессилел и застрял. Перт добил его гарпуном. Кабана выпотрошили и зажарили, не таясь. Рядом был океан, куда мы могли рвануть в любой момент. Уверен, что у аборигенов, если бы вдруг заметили дым костра и решили напасть, приплыв против приливного течения, не хватило
бы духу последовать за нами.
        35
        На месте Башни Геркулеса - самого древнего маяка, из действовавших в двадцать первом веке - сейчас находится небольшая сторожевая каменная башня. Служит она жителям небольшого поселения, расположенного на полуострове, где в будущем будет испанский город Ла-Корунья. Скорее всего, здесь делают остановку римские торговые галеры, следующие за оловом в Британию, но я не решился приближаться к берегу, общаться с местными жителями. Слишком нас мало, и поэтому общение могло закончиться печально для обеих сторон, потому что сдаваться в плен ни я, ни мои попутчики не готовы. Не спасло бы даже то, что мы служим в римской армии. Наоборот, это могло бы стать отягчающим обстоятельством, поскольку добрые дела римлян уже заглянули во многие уголки мира. Тем более, что мы поймали «португальский» норд, который наполнял наш парус и гнал лодку на юго-запад со скоростью узлов семь-восемь.
        Я решил дотянуть до Лиссабона, который сейчас носил имя Олиссипо. Там уж точно есть римский гарнизон. Да и населяют город романизированные карфагеняне, трусливые торгаши, которые не рискнут делать подляну римским военным. Моим попутчикам было все равно. После четырехдневного перехода напрямую через Бискайский залив плавание вдоль берега казалось им прогулкой. К тому же, они убедились, что я знаю эти места. Сказал им, что несколько лет назад побывал здесь вместе с греческими купцами по пути в Британию и обратно. Грести им не надо было, шли под парусом с довольно приличной скоростью. От скуки спасало то, что лодка немного подтекала, приходилось постоянно вычерпывать воду.
        На ночь не останавливались, чтобы добраться побыстрее. Из-за этого чуть не проскочили Соломенное море - бухту Мар-да-Палья, на берегу которой на южном склоне Замковой горы и располагался Олиссипо - довольно таки большой город по мерам нынешней эпохи, защищенный шестиметровыми каменными стенами с прямоугольными башнями высотой метров десять. На рейде стояли на якорях под погрузкой-выгрузкой три «круглых» двухмачтовых судна водоизмещением тонн двести каждое, а на берег были вытянуты носами десятка полтора галер. Возле деревянного причала была ошвартована римская военная трирема, один вид которой заставил моих галлов заорать от радости. И это при том, что, как и большинство перегринов, римлян они недолюбливают.
        Шкипером был карфагенянин Ганнон Стритан, которого я знал по Мизену. Ему двадцать семь лет, но уже командует триремой. В таком возрасте командование либурной уже считается стремительной карьерой. Скорее всего, сыграло роль то, что происходит из знатного карфагенского рода, что его дед был послом в Риме и знал многих влиятельных людей. Через несколько лет после уничтожения Карфагена семейство Стританов перебралось в Город. Видимо, с деньгами было не густо, торговать не умели, а отсутствие римского гражданства не позволяло стать чиновниками, вот внук и подался в военные моряки, чтобы получить гражданство и заодно каждый квартал иметь треть годового жалованья, которое у кормчего триремы составляла половину годового оклада центуриона - десять тысяч сестерциев. Это не считая косвенных доходов, которые давала эта должность, начиная от предоставления отпусков матросам и гребцам и заканчивая крысятничеством на питании экипажа. Ганнон Стритан страдал обжорством, уплетал за троих, но корм был не в коня. Ложился на клиний худым, вставал с выпирающим животом, как у беременной женщины на девятом месяце, а
через пару часов опять был стройным. Сейчас он стоял на баке у сходни и уплетал лепешку с куском сыра.
        - О! - удивленно воскликнул он, увидев меня и продолжил, роняя крошки изо рта: - А говорили, что ты погиб!
        - Не дождётесь! - шутливо бросил я.
        - Да мне все равно, ты не мешаешь мне, так что живи и дальше, - серьезно произнес он и откусил от лепешки с сыром столько, сколько мне хватило бы, чтобы насытиться.
        - Это раньше не мешал, а теперь буду. Мне и восьми моим подчиненным надо добраться до Мизена, - проинформировал я.
        Пережевав откушенное, Ганнон Стритан сказал:
        - Доберетесь, места хватит. Мы отсюда пойдем в Рим, а потом в Мизен.
        - Когда отплываешь? - поинтересовался я.
        - Когда скажет Квинт Сервилий Цепион, проконсул Дальней Испании. Он тут у побежденных им вождей лузитанов принимает клятву не воевать против римлян, - ответил Ганнон Стритан.
        Судя по карте, которую я видел в Мизене, в провинцию Дальняя Испания сейчас входят южная и юго-западные части будущей Испании и юго-восточный кусочек будущей Португалии. Видимо, пока мы добирались до Олиссипо, римляне успели усмирить восстание лузитанов, которые живут здесь издревле.
        Кстати, еще в Нарбо-Марциусе я узнал интересную информацию о Ганнибале. Оказывается, его род Барка (Молния) был практически полноправным правителем большей части Пиренейского полуострова. Сперва неофициальным царем был отец Ганнибала, потом зять, а потом и он сам. Так что Ганнибал сражался с римлянами не за Карфаген, а за свою вотчину. Поэтому Карфаген почти не оказывал ему помощи, надеясь отсидеться. Не получилось: разгромив империю Барков, римляне на всякий случай уничтожили и тех, кто ее породил.
        - Сколько, по-твоему, это займет дней? - спросил я.
        - Думаю, неделю, не меньше, - ответил кормчий. - Если спешишь, можешь на торговой галере отправиться.
        - С тобой нам будет спокойнее, - решил я.
        Я имел в виду, что на военную трирему уж точно не нападут пираты, но Ганнон Стритан почему-то счел мои слова комплиментом и пригласил отобедать с ним. Я сразу согласился, потому что о его обедах в мизенской базе ходили легенды.
        Принимали пищу мы на корме под навесом из плотной бардовой ткани, через которую все-таки пробивался солнечный свет, добавляя еде и посуде красноватый оттенок. Клинии были деревянные, застеленные тюфяками, набитыми овечьей шерстью и прошитыми, поверх которых лежало бардовое покрывало и плотная перьевая подушка. Обслуживали нас два раба - мальчики лет тринадцати, судя по тому, как пошлепывал их по задницам Ганнон Стритан, обслуживавшие его и в постели. Начали с салата. Сейчас салатом называется только блюдо из эндивия (салатного цикория), петрушки и лука, приправленных медом, уксусом и оливковым маслом. Затем подали вареных улиток с соусом гарум. Как мне рассказал кормчий, в Олиссипо этот соус делают из тунца. Дальше было что-то типа щей - похлебка из капусты, свёклы и свинины. Эту варили в чем-то типа ячменного кваса, что придало похлебке интересный кисловато-острый вкус. За ней последовали запеченные на решетке медальоны диаметром сантиметров десять и толщиной два с половиной из рубленого мяса молочного поросенка с добавлением чеснока, лука, укропа и петрушки. Гарниром были потрескавшиеся в
кипящем оливковом масле бобы с пряностью лазер - смолой с чесночным вкусом и едким запахом, добываемой из корня ферулы - травянистого зонтичного растения высотой до четырех метров. Кстати, сушеные стебли ферулы используются в римских школах для порки учеников. Видимо, поэтому многие римляне считают своим долгом уничтожать это растение любым способом. Следом подали луканскую копченую свиную колбасу с миртовыми ягодами, а затем курицу, запеченную с устрицами. Дальше был микс из разных сортов жареной рыбы с медом, уксусом и гарумом. На десерт подали тертую морковь с медом, орехами и изюмом и глобули - шарики из пшеничного теста, обжаренные в кипящем оливковом масле, обмазанные медом и посыпанные маком - со сладким виноградным соком, уваренным до густоты сиропа. Последними были, как заведено в богатых домах, маринованные оливки. Запивали местным красным вином, о качестве которого затрудняюсь что-либо сказать, потому что в него от души добавили меда.
        Несмотря на продолжительное пребывание в эпохах с, мягко выражаясь, низким уровнем застольного этикета, я так и не привык есть руками. Когда есть возможность, пользуюсь вилкой и ложкой. Сейчас у меня с собой не было вилки, поэтому действовал ложкой, даже когда ел вторые блюда, что удивительно и для римлян, и для угощавшего меня карфагенянина.
        - Сразу видно, что ты из благородного сословия, - сделал вывод Ганнон Стритан.
        Для этого хватило бы, чтобы я всего лишь не чавкал, не отрыгивал и не сморкался за столом.
        - Извини, если веду себя не так, как принято у римлян, но меня так приучили с детства, теперь уже не переделаешь! - на всякий случай сказал я.
        - Нет-нет, ты все делаешь правильно! - успокоил меня кормчий и добавил якобы шутливо: - Я даже кое-чему поучусь у тебя, если пообещаешь, что впредь не будешь приводить римлян, как пример для подражания!
        - Это пообещаю от чистого сердца! - заверил я.
        - Мне говорили, что ты грек. Это так? - поинтересовался он.
        - Грек из Таврики, - ответил я. - Греки из Афин считают нас не совсем греками, как, наверное, финикийцы - карфагенян.
        - Финикийцы не могут нам простить, что мы стали… - Ганнон Стритан запнулся и поправился: - …были более могущественной страной.
        - Теперь мы оба - перегрины, - подытожил я. - Надеюсь, наши дети станут полноправными гражданами и избавятся от наших проблем.
        - Давай выпьем за это! - предложил он.
        К концу обеда мы стали закадычными друзьями. Ганнон Стритан даже пообещал свести с торговцем-карфагенянином, который купит у нас лодку, и утром выполнил обещание. Цену его соплеменник дал, правда, не самую высокую, всего пять денариев. Я заметил, что в провинциях предпочитают считать в денариях, а не сестерциях. Вырученные деньги я распределил между своими попутчиками, дав каждому по денарию на двоих, и один оставил себе. Они сочли это справедливым разделом. Этих денег нам хватило, чтобы приятно провести время до отплытия.
        Проконсул Квинт Сервилий Цепион вернулся через шесть дней. Это был сорокатрехлетний дородный мужчина с бульдожьими щеками, плохо выбритыми. Принял меня в кабинете командира гарнизона, который в это время на плацу гонял подчиненных, имитируя служебное рвение. Сидел проконсул на низком стуле, вытянув вперед длинные волосатые ноги с толстыми ляжками. В руке держал золотой кубок с вином, из которого отпивал, глядя сквозь меня и молча слушая, ни разу не перебив. Мне почему-то вспомнилось, как меня допрашивали в одесском КГБ, потому что следак вел себя так же. Казалось, верит любой херне, какую расскажу. В отличие от кагэбэшной мрази, проконсул не заставил повторять несколько раз в надежде, что забуду сказанное ранее и выдам себя.
        - За что тебя наградили? - дослушав меня, спросил Квинт Сервилий Цепион.
        Я пришел к нему с наградами, чтобы мой рассказ выглядел правдоподобнее. Стараясь не сильно преувеличивать, рассказал о своих подвигах в Африке.
        - Значит, это о тебе рассказывал мне свояк, - сказал он.
        Ганнон Стритан предупредил меня, что Квинт Сервилий Цепион женат на сестре Квинта Цецилия Метелла и входит в так называемую фракцию «Метеллов» в сенате, чтобы я не ляпнул ненароком что-нибудь плохое о Неподкупном.
        - Он все еще воюет в Африке? - закончив рассказ, поинтересовался я.
        - Нет, этот засранец, Гай Марий, подсидел Квинта, но не смог отобрать у него триумф и агномен «Нумидийский», - сообщил Квинт Сервилий Цепион.
        - Жаль! - сказал я. - Надеялся еще повоевать под его командованием, проявить себя и получить в награду, как он обещал, римское гражданство.
        - То, что ты не последовал примеру этого труса Гая Попиллия Лената, опозорившего нашу армию, тоже достойно награды. Я похлопочу за тебя, - пообещал он. - Республике нужны отважные воины.
        - Сочту за честь воевать под командованием такого мужественного полководца! - лизнул я в ответ.
        - Завтра я отплываю в Гадес, передам дела сменщику, после чего отправлюсь в Рим, где меня ждет триумф за победу над лузитанами, - похвастался он. - Тебя и твоих людей с сегодняшнего дня временно зачислят в экипаж триремы. Будете охранять меня во время перехода.
        Это было то, что мы хотели, поэтому отказываться не стали.
        36
        Гадес - это будущий Кадис. Сейчас существует поговорка «Дальше Кадиса пути нет», что тождественно русскому «Выше головы не прыгнешь». Имеется в виду путь на запад. О существовании Америки пока что не догадываются, по крайней мере, я ни от кого не слышал даже предположения, что дальше на запад есть суша. Все искренне верят, что океан простирается до конца плоской земли, но не могут объяснить, почему вода не стекает в пропасть. Видимо, там стоит заградительная стена, которая тоже ведь суша. Пока что в городе нет многочисленных высоких башен, которые настроят богатые купцы, чтобы высматривать свои корабли, возвращающиеся из Америки. Вместо них обычные крепостные башни высотой метров двенадцать, сложенные из плохо обработанного камня. Население здесь смешанное. Преобладают карфагеняне, лузитане и кельты. Первые торгуют и дают деньги в рост, вторые пашут землю и ловят рыбу, третьи ремесленничают и служат во вспомогательном войске Римской республики. Римляне здесь пока что национальное меньшинство, которое руководит остальными.
        Мы простояли в Гадесе восемь дней, после чего отправились в Рим в составе флотилии из восьми трирем и одиннадцати либурн. На судах везли отличившихся воинов, пленных лузитанских вождей и трофеи. Шли вдоль европейского берега Средиземного моря, хотя вдоль африканского было бы короче и быстрее. Может быть, отважный полководец Квинт Сервилий Цепион испугался пиратов или, что скорее, изнеженный богач решил избежать тягот путешествия вдоль малоосвоенных районов.
        В Нарбо-Марциусе либурны «Стремительная» не было. Она ушла отсюда, когда в город прибыли опозоренные остатки легиона. Нас сочли погибшими, поэтому ждать не стали.
        Я думал, что чествование победителя лузитанов начнется сразу по прибытия нашей флотилии, но все было сложнее. Оказывается, у Квинта Сервилия Цепиона был империй - право действовать от имени государства. То есть все граждане Республики обязаны были подчиняться ему. Видимо, на всякий пожарный с такими полномочиями в город не пускали. Сенаторы собрались за городскими стенами, в храме Аполлона на Марсовом поле, где заслушали победителя лузитанов, сократили его полномочия и приняли решение наградить триумфальным входом в город.
        Мероприятие началось на следующее утро. Квинт Сервилий Цепион, который провел ночь в общественном здании на Марсовом поле, вышел облаченный в тунику, вышитую пальмовыми ветвями, и пурпурную тогу, украшенную золотыми звездами. На голове - лавровый венок, на ногах - сандалии с золотыми бляшками. В левой руке триумфатор держал пальмовую ветвь, в правой - скипетр из слоновой кости, на вершине которого был золотой орел. Квинт Сервилий Цепион поднялся на круглую позолоченную колесницу, запряженную четверкой белых коней. Впереди шли ликторы с фасциями, украшенными лавровыми ветками. За колесницей шагали родственники триумфатора, которых набралось больше сотни. Наверное, о родстве вспомнили даже те, кто никакого отношения к Сервилиям не имеет. Затем шли отличившиеся воины. За ними вели пленных лузитанских вождей и везли трофеи: оружие, драгоценности, ткани… К сожалению для триумфатора, лузитане жили бедно, так что удивить избалованных римлян не получилось. Процессия двинулась под радостные крики зевак, которые стояли по обе стороны дороги, к Триумфальным воротам, чтобы потом пройти до Капитолия, где
триумфатор принесет в жертву Юпитеру трех белых быков с позолоченными рогами.
        Поскольку я никакого отношения к этому триумфу не имел, понаблюдал на Марсовом поле и вернулся на трирему, потому что она готовилась к отплытию в Мизен. Оказалось, что Ганнон Стритан все еще не вернулся на судно. Как мне сказали, кормчий присоединился к шествию на правах участника победоносной войны. Его трирема ведь перевозила Квинта Сервилия Цепиона. Ждать его возвращения пришлось почти четыре часа. Ганнон Стритан обожал не только хлеб, но и зрелища.
        Сказать, что в Мизене удивились нашему возвращению - ничего не сказать. Нас считали погибшими, даже вычеркнули из списка членов экипажа. Чтобы послушать нашу одиссею, собрались моряки со всех находившихся на базе судов. Несколько дней нас бесплатно поили во всех забегаловках, если мы соглашались повторить рассказ, который с каждым разом обрастал новыми подробностями, порой невероятными. Центурион Фест Икций пообещал, что добьется награждения всех своих подчиненных, так прославивших либурну и его самого, а болеарцев, иллирийцев и сабинов, сдавшихся врагу и прогулявшихся под ярмом, пообещал перевести на другое судно. Впрочем, на счет перевода он погорячился, потому что в экипаже и так был некомплект.
        Полла тоже сочла меня погибшим и быстро нашла другого, римлянина из Помпея, расположенного неподалеку, который скупал у крестьян продукты питания и перепродавал в Мизене. Мои сбережения стали богатым приданым, на которое и купился торговец. Благодаря мне, он обзавелся повозкой с двумя мулами. Я не стал разрушать их семейное счастье, требовать возврата денег. Пришли легко - ушли легко. Главное, что сохранился вексель - гарантия на случай попадания в плен. Я даже был рад, что избавился от Поллы. Если честно, эта потасканная курица чертовски мне надоела. Не расстался с ней раньше только потому, что не было достойной замены. К тому же, развлекала мстительная мысль, что Помпей будет погребен под вулканическим пеплом, хотя не уверен, что это случится в ближайшее время. Помнил только, что это будет незадолго до новой эры, а какой сейчас год про привычному мне летоисчислению - понятия не имею.
        37
        Либурна «Стремительная» лежит в дрейфе южнее греческого острова Отони, который римляне называют Фано. По преданию, именно на этом острове нимфа Калипсо семь лет удерживала в плену Одиссея. Сейчас на острове находится небольшая рыбацкая деревенька. Само собой, мы здесь не для того, чтобы следить за рыбаками. С месяц назад в этих водах либурнские пираты напали на римский торговый караван и захватили две галеры. Мы собирались плыть в Африку, но вдруг из Рима поступил приказ направить пять либурн в Ионическое море для борьбы с пиратами. Видимо, у кого-то из купцов были хорошие связи. Впрочем, принятию этого решения могла поспособствовать и банальная взятка. Как бы там ни было, но мы теперь здесь, а не в Африке. Я посоветовал Сафону расположиться возле Отони-Фано, перед проливом Отранто. Обычно торговые караваны немного южнее нас пересекают Ионическое море с запада на восток и обратно. Именно здесь я бы нападал на них, если бы был пиратом. Остальные четыре либурны крейсируют возле северной оконечности острова Керкира, который римляне называют Корфу (с ударением на последнем слоге). Если бы я был
пиратом, у меня обязательно были бы осведомители на Керкире-Корфу, сообщавшие дымовыми сигналами, голубиной почтой или посыльными о проходе торговых караванов и появлении военных кораблей. Возможно, такие же осведомители есть и на Отони-Фано, поэтому мы внимательно следим за рыбаками. Голубей здесь не видно, а дымовой сигнал подать имело бы смысл с вершины горки высотой метров триста, имеющейся в западной части острова, но там дежурит наш дозор, в первую очередь отслеживавший передвижение судов в этом районе. Я проинструктировал их, на какие суда обращать внимание в первую очередь. Поскольку у меня репутация бывшего пирата, ни Сафон, ни Фест Икций в мои указания не вмешиваются. Они готовы потерпеть мое руководство, лишь бы был результат.
        Ждать пришлось девять дней. Видимо, пираты предупрежденные о приходе военных кораблей, понаблюдали неделю за теми, что крейсировали возле Корфу, вычислили алгоритм их действий, нашли слабые места и решили воспользоваться приобретенными знаниями. Не учли одного - что есть еще и пятая либурна. Наверное, решили, что мы ушли на базу.
        Утром из порта Керкира, расположенного на одноименном острове, вышел после ночевки купеческий караван из семи галер, чтобы до темноты пересечь пролив Отранто, добраться до Апеннинского полуострова. Четыре либурны проводили их до того места, где в прошлый раз напали пираты, и повернул в обратную сторону. Все-таки в тавернах Керкиры нести службу легче. Одновременно началось движение двух либурн от балканского берега на несколько миль севернее. Они почему-то намеривались пересечь Отранто по диагонали, причем примерно посередине пролива должны были встретиться с купцами. О чем наш дозор и посигналил с горы белым флагом. После чего им посигналили возвращаться на либурну. В предстоящем бою каждый меч пригодится. Пиратам сдаваться в плен нет смысла. Их обязательно казнят, причем смерть будет экзотичной. У римлян заведено класть связанных пиратов под киль нового судна, спускаемого в первый раз на воду. Верят, что такое судно никогда не будет захвачено пиратами. Заодно смазка хорошая, по мясу и крови киль будет легче скользить.
        Мы подождали, когда пираты приблизятся к острову Фано, после чего выскочили из-за мыса. Удивили мы их настолько, что на обеих прекратили грести. Весла зависли, как крылья у планирующих птиц. Похожесть усиливало и то, что оба судна продолжали скользить по голубой воде навстречу нам. Видимо, пираты предположили, что на них нападают все четыре римские военные галеры - остальные вот-вот появятся из-за острова - странным образом оказавшиеся не там, где надо, что подвели сообщники, не сообщившие вовремя об этом. Очнувшись от оцепенения, обе галеры начали было разворачиваться. Поскольку из-за острова больше никто не выплывал, пираты сообразили, что имеют дело всего с одним противником, и передумали удирать. На это я и рассчитывал, отказавшись участвовать в групповом патрулировании. Либурны у пиратов легкие, беспалубные, не обремененные запасами продовольствия и воды, и, к тому же, удирающие всегда гребут быстрее и усерднее, чем догоняющие, поэтому преследовать их бессмысленно. Зато если они сами нападают…
        Я стою на баке неподалеку от поднятого «ворона» и командую действиями экипажа. Рядом со мной абордажная группа в доспехах и всеоружии. Они переводят взгляд с пиратских либурн, собравшихся атаковать нас с двух бортов, на меня и обратно. Силы явно не равны, врагов больше, но при этом я спокоен, что передается и подчиненным. Они помнят, как отряды под моим командованием побеждали превосходящего противника, и надеются, что и на этот раз верх будет наш. Иначе судьба наша тоже будет незавидна. Пираты не берут в плен морских пехотинцев, только гребцов и матросов, которых продают в рабство.
        - Давай! - командую я расчету катапульты, когда правая пиратская либурна оказывается в зоне поражения.
        Гребцы на ней сидят спиной к нам, не видят летящую стрелу и потому не уклоняются от нее. Она прошивает насквозь и человека, и левый борт судна, буквально приколов тело к доскам обшивки. Между телом и бортом оказывается зажатым весло, которое торчит вперед под углом. За него цепляется соседнее - и дальше к носу идет цепная реакция, гребцы сбиваются с ритма. Правая либурна, несмотря на усилия двух рулевых, которые перекладывают рулевые весла направо, резко ворочает влево и теряет ход. Вторая стрела из катапульты попадает в другого гребца левого борта, сидящего ближе к корме. В итоге правая либурна ложится почти на обратный курс.
        На левой пиратской либурне не сразу замечают, что напарник временно выбыл из игры, продолжают приближаться к нам, а когда замечают, уже становится поздно. Я командую рулевым, и они направляют нашу либурну на левую пиратскую, которая сушит весла, прикидывая, нападать или смываться? В это время наши стрелы и камни сгоняют с бака их абордажную партию. Стрела, посланная мной, попадает в левый бок зазевавшегося командира пиратов, который управлял с кормовой палубы. Следом прилетает стрела из катапульты пронзает сразу двоих и выкидывает за борт. Это вносит сумятицу во вражеские ряды. Пока пираты выкрикивают противоречивые команды, наша либурна проходит вдоль борта вражеской, ломая форштевнем весла и одновременно останавливает ее и себя.
        - «Кошки»! - команду я матросам, которые стоят вдоль нашего левого борта.
        Маленькие якоря цепляются за вражеский борт, после чего матросы начинают подтягивать пиратскую либурну к нашему борту. Не все идет гладко - двое падают, убитые вражескими стрелами. Доспехов на матросах нет и следить за врагами некогда, работают Стреляют с бака, где собралась самые, видимо, отважные. Я отправляю в гущу их три стрелы. За это время вражеское судно оказывается на нужной дистанции от нас.
        - «Ворон»! - командую я.
        Острый тяжелый железный клюв падает, с треском впившись в деревянную палубу на корме. Стоявшие там пираты испуганно отскакивают, а потом выстраиваются полукругом возле его оконечности, готовясь встретить нас. Почти все в кольчугах и железных шлемах. Видимо, местные авторитеты, поднявшиеся на морском разбое.
        С саблей наготове и прикрываясь легионерским щитом, я первым пробегаю по трапу «ворона». Кто-то из пиратов пытается столкнуть меня в воду коротким, метра полтора, копьем. Я чувствую толчки и слышу скрежет железного наконечника по железной полосе щита. Первым делом отбиваю саблей копье пирата, стоявшего справа от «ворона» и вторым ударом, коротким и резким, рассекаю ему правую руку ниже короткого рукава кольчуги. С такой раной не повоюешь, поэтому переключаюсь на его соседа, довольно крупного мужика с черной густой бородой и выпученными, словно тужится, глазами, который длинным, с метр, и широким, сантиметров шесть, мечом пытается разрубить меня вдоль. Я смещаюсь вправо, освобождая место идущему за мной центуриону Фесту Икцию, и успеваю подставить щит, в котором меч застревает, после чего колю в верхнюю часть бороды. Клинок пробивает что-то твердое, то ли подбородок, то ли зубы, и влезает сантиметров на семь. Делаю еще шаг вправо и рубящим ударом разваливаю железный шлем беотийского типа и бестолковую голову в нем. Краем глаза вижу слева от себя кого-то из морских пехотинцев, который своим щитом
прикрывает меня от атак с той стороны. Скорее всего, это Дейти, который после Африки взял на себя роль моего ангела-хранителя. Делаю шаг вперед, отбиваю копье и почти перерубаю шею, которая, выглядывая из кольчужного ожерелья, кажется, слишком тонкой. Голова в тяжелом шлеме склоняется влево и вперед, повисает на недорубленных мышцах и шкуре. Из обрубка фонтанчиком брызжет кровь. Мертвый пират стоит на ногах до тех пор, пока я не толкаю его щитом, в котором торчит длинный меч, чтобы зайти сбоку на следующего, который отбивается от кого-то из наших. Не успеваю. Пират получает от центуриона, которого я узнаю по красивому, четкому уколу, острием гладиуса в переносицу ниже кромки шлема, закрывает глаза и морщится от боли. После чего отшатывается и падает навзничь. Я оказываюсь сзади двух пиратов, которые ловко отбиваются от морских пехотинцев легкими круглыми щитами из вареной воловьей кожи, натянутой на каркас из ивовых прутьев. Не заморачиваясь правилами честного боя, наношу два коротких косых удара по левым ключицам у шеи, перерубая кольчугу и позвонки.
        Всё, корма очищена. На баке тоже нет желающих сражаться. Там лежали убитые и тяжелораненные. Уцелевшие сбились в трюме на левом борту, где их не доставали наши стрелки. Впечатление отчаянных парней они не производили.
        - Сдавайтесь! - кричу я им на греческом языке, а затем машу рукой нашим лучникам и пращникам, чтобы переходили на корму вражеской либурны, откуда удобнее истреблять пиратов.
        Не будет рисковать, перебьем их с безопасного расстояния. Центурион Фест Икций тоже счел, что так будет лучше, не стал отменять мой приказ.
        Морские разбойники, видимо, догадались, что будет дальше, и сперва один, а потом сразу несколько человек заорали на греческом языке:
        - Мы сдаемся! Не убивайте!
        Они знают, что ждет в случае попадания в плен, но все-таки не хотят умирать прямо сейчас. Пока человек жив, у него есть шанс. Иногда случаются самые невероятные события.
        - Бросайте оружие, снимайте доспехи и по одному поднимайтесь наверх! - приказываю я и жестом показываю нашим стрелкам, чтобы остались на «Стремительной!», продолжили следить за второй пиратской либурной.
        Метрах в ста от нас она делает странные маневры. Сначала, вроде бы, собиралась напасть на нас, потом остановилась, снова двинулась к нам и вдруг начала быстро поворачивать влево. Я подумал, что увидели спешившие нам на помощь либурны, но море до горизонта было чисто, если не считать острова. Значит, струсили, бросили своих в беде. Да, не тот пошел пират…
        38
        Город Керкира расположен на восточном берегу одноименного острова. Место очень удобное для стоянки судов. С трех сторон бухту прикрывает от ветров гористый остров, а с четвертой, восточной, материк. Я бывал в Керкире в разные эпохи. Пока что нет крепости на скалистом мысу, которую построят византийцы, укрепят венецианцы, а потом англичане. Зато сейчас город защищен каменными стенами пятиметровой высоты с восьмиметровыми прямоугольными башнями. На галечный пляж у главных городских ворот вытянуты носы военных и призовой либурн.
        Местные жители все отметились возле пиратского судна. Можно было подумать, что они впервые в жизни видят либурну. Тем более, что узнали кое-кого из пленных пиратов. После чего к центуриону Фесту Икцию начали подходить с деловыми предложениями. Тот пока крепится, потому что, как догадываюсь, цену предлагают несерьезную. Все-таки, чем больше захваченных пиратов мы сдадим, тем на большее количество наград и поощрений сможем рассчитывать. Эта суета навела меня на интересную мысль, которой я поделился с центурионом.
        - Была ведь и вторая либурна. Она должна находиться где-то неподалеку. Отсюда пиратам сообщали о приходе каравана, и они выходили наперерез ему, - поделился я.
        - Тебе виднее, я в морских делах не силен, - произнес Фест Икций.
        - К тому говорю, что мы можем узнать, где она находится. Опознать либурну будет не трудно, у нее борт поврежден стрелой из катапульты. Наверняка ее сейчас ремонтируют возле какой-нибудь деревни, где проживают пираты. Мы можем напасть на либурну и заодно на деревню и схватить всех пиратов, их пособников и имущество, - подсказываю я.
        - Да, идея интересная, - быстро смекнув, какую выгоду несет выполнение предложенного мною плана, говорит центурион. - А как мы узнаем, где она стоит?
        - Уверен, что среди пиратов найдется кто-нибудь, кто согласится обменять свою жизнь на нужную нам информацию. Если ты согласен отпустить одного пирата, я готов сделать ему предложение, от которого будет трудно отказаться, - сказал я.
        - Только смотри, чтобы не обманул нас, - предупреждает Фест Икций.
        - Пусть попробует! - бросил я. - Он поплывет с нами. Если выведет на либурну, отпустим, если соврал, казним.
        - Тогда действуй! - соглашается центурион.
        В любой профессии, а пират - это тоже профессия, хотя и специфичная, всегда есть случайные люди. Они непонятно как попадают в нее и порой надолго остаются. Я никогда не мог понять людей, страдающих морской болезнью, которые всю жизнь отдали флоту. На суше можно было бы найти более подходящую, пусть и хуже оплачиваемую. Чем-то всегда приходится жертвовать, но какой смысл отдавать в жертву свое здоровье, а то и жизнь?! Их ведь ни за какие деньги не купишь. Вот и среди захваченных нами пиратов я заметил одного, который явно был не в своей стае. Ему бы тихо и тупо пахать землю или ловить рыбу, а он подался в морские разбойники, чтобы разбогатеть. Не понимает, что богатый - это не тот, у кого много денег, а тот, кому хватает того, что имеет. Скорее всего, был гребцом и в боях участия не принимал, но будет казнен вместе с остальными.
        Я приказал привести его на либурну «Стремительная». Это был мужчина лет двадцати трех, не крупный, но жилистый, напоминающий мне мелкого работящего вола, который приноровился пахать в упряжке с крупным. Смотрел пират на меня со смесью испуга и настороженности. Наверное, видел меня в бою. Я заметил, что все наши пленники при моем приближении начинали обмениваться тихими репликами и подтягивать животы и ягодицы, словно ждали от меня удары с обеих сторон. Может быть, им рассказали, что видят перед собой бывшего пирата, перешедшего на службу в римский флот. Я жестом предложил пленнику сесть на складной стульчик возле низкого столика, на котором стояли бронзовые тарелка с куском вареной курицы и ломтем хлеба и чаша с белым вином, разведенным водой, и отведать, что бог послал. Все это уступил мне Сафон, с которым центурион поделился моим планом.
        - Говоришь по-гречески? - когда он доел, спросил я, намереваясь в случае отрицательного ответа позвать лучника-иллирийца, чтобы переводил.
        - Да, - вытерев рот тыльной стороной ладони, ответил пленник. - В юности работал на греческого землевладельца.
        - Семья есть? - поинтересовался я.
        - Жена и трое детей, - сообщил он.
        - Наверное, сильно надоели тебе, раз занялся таким рискованным промыслом, - предположил я.
        - Почему надоели?! Нет, скучаю по ним, - печально молвил пленник.
        - Кто будет их кормить-поить, когда тебя казнят?! Наверное, у тебя есть богатые родственники, которые помогут им? - задал я вопросы, ответы на которые знал не хуже его.
        - Сирота я, - печально молвил пират.
        - Значит, и они вырастут сиротами, - предположил я и закинул наживку: - Если их отец не примет правильное решение и не спасет свою жизнь.
        - Какое решение? - с надеждой спросил пленник.
        - Того, кто покажет нам, где сейчас находится вторая либурна, мы отпустим на свободу, - огласил я условие договора.
        - Она должна стоять возле нашей деревни, - признался он.
        - Вот и покажешь нам вашу деревню, проведешь к ней так, чтобы мы напали неожиданно, - предложил я.
        - Вы же побиваете там всех! - сразу смекнул пленник.
        - Зачем убивать всех?! Только пиратов и тех, кто будет оказывать сопротивление. Остальных продадим в рабство. Кроме твоей семьи, конечно. Ты сможешь с женой и детьми уйти, куда захочешь, или остаться в пустой деревне, - сказал я.
        - Мне потом житья там не будет, - догадался он.
        - Не хочешь жить там, возьмем служить на нашу либурну. Нам нужны гребцы и матросы. Будешь получать постоянное жалованье, а через двадцать шесть лет станешь римским гражданином, - продолжил я искушать.
        - Нет, не могу я так… - произнес он неуверенно.
        - Не можешь, не надо, найду другого, для которого жена и дети дороже, чем чужие люди, все равно уже мертвые, а твою жену и детей продадим в рабство. Не хочешь, чтобы они стали римскими гражданами, станут римскими рабами, - спокойно произнес я.
        Пленник тупо смотрит в пустое бронзовое блюдо, словно надеется увидеть там правильное решение. Такого нет в принципе. Ему надо выбрать из двух плохих вариантов: умереть честным и сделать жену и детей рабами или предать своих. Я не тороплю. Первый вариант выбирают сразу, быстро, а думают только перед принятием второго.
        - А точно возьмете меня на службу? - спрашивает пленник.
        - Сафон тебе нужен опытный матрос? - кричу я кормчему, который распекает одного из своих подчиненных на палубе у мачты.
        - Конечно, нужен! - кричит он в ответ. - Эти безрукие болваны мне уже надоели!
        Уверен, что и пленный пират, став матросом, сразу превратится в безрукого болвана, потому что у Сафона других не бывает, но ему пока что рано знать об этом.
        - Слышал? - обращаюсь я к пленнику. - Кормчий согласен взять тебя. Будешь получать питание и триста сестерциев в год. Твою семью бесплатно перевезем в Мизен, где наша база. Зимой будешь жить с ней, а летом, во время навигации, как получится. Сам знаешь, что такое служба. Иногда неделями стоим в порту, а иногда гоняемся за такими, как вы. Кстати, будешь иметь долю от добычи. Иногда это очень даже большие деньги, сравнимые с теми, что ты получал пиратом.
        - А сейчас я получу? - спрашивает он.
        - Если ты поможешь захватить деревню внезапно, чтобы никто не убежал, думаю, центурион выдаст и тебе долю от добычи, - ответил я. - Поговорю с ним попозже. Мне надо знать, согласен ты или нет?
        - Да, - коротко отвечает пленник.
        Фест Икций, конечно, согласился. Ему-то какая разница, как будет поделена добыча после того, как он заберет свою десятую часть?!
        - Деревня большая, в одиночку мы не справимся. Надо еще два экипажа подключить. Поговори с центурионами и пробей для нас две доли от добычи, а им по одной, - посоветовал я. - Это ведь мы все организовали.
        - Я тоже так подумал, - сразу соглашается старый вояка. - Если бы мы не захватили пиратскую либурну, они бы без толку проболтались здесь, вернулись бы на базу ни с чем. За захват второй, пусть и группой, им будет поощрение от командования.
        - И предупреди их сразу, что командуешь ты. Иначе весь успех на себя перетянут, - подсказываю я.
        - Вот этому ты меня не учи! - отмахивается центурион. - Я такую школу в легионе прошел - куда этим соплякам со мной тягаться!
        Сопляки, между прочим, оттянули в легионе не намного меньше, так что палец им в рот не клади, но это уже проблема Феста Икция.
        39
        Скердис, как зовут пленного пирата и почти члена экипажа либурны «Стремительная», шагает рядом со мной впереди отряда из тридцати человек. Еще затемно мы высадились на берег километрах в пяти от деревни и теперь быстро движемся к ней по извилистой лесной дороге, чтобы перекрыть пути к отступлению. Не думаю, что в домах найдем много ценных вещей, так что рабы станут главной добычей. Чем больше поймаем, тем лучше для нас. Поскольку старшего командира над нами нет, наши центурионы будут решать, как поделить трофеи. Точнее, уже решили: две части экипажу «Стремительной», по одной экипажам других двух либурн. Республике мы должны отдать только пленных пиратов и их суда, за что получим свою долю.
        Скердис идет уверенно. Заметно, что дорога ему знакома, хожена-перехожена неоднократно. Губы упрямо сжаты, на лице ни капли раскаяния. Предатель принял решение, предатель доведет его до конца. Я тоже не чувствую угрызений совести, что растлил эту нестойкую душу. Иначе она вскоре рассталась бы с телом.
        - Долго еще? - шепотом спрашиваю я.
        - За следующим поворотом, - отвечает Скердис.
        И точно, дорога поворачивает в очередной раз - и перед нами открывается большое скошенное поле с высокой стерней и каменными межевыми столбиками, на котором пасется десятка три стреноженных лошадей. Их охраняют три подростка и три пастушьи собаки, крупные и лохматые. Псы первыми учуяли нас и залаяли, выдвинувшись немного вперед и как бы прикрывая собой пасущихся лошадей. Подростки сразу кинулись к ближним лошадям, сняли пути и охляпкой поскакали к деревне, громко крича.
        - Труби! - командую я буцинатору, пришедшему с нами, а остальным воинам: - Вперед!
        Каждый солдат знает, «какая есть его задача». Мы растягиваемся цепью и под протяжный сигнал буцины быстро бежим к деревне, довольно большой, спускающейся по покатому склону к морю и огражденной с верхней и боковых сторон рвом и валом, поверху которого каменная стена высотой метра два. Со стороны моря рва нет, только вал со стеной. Ворота тоннельного типа открываются, впустив прискакавших подростков и прибежавших за ними собак, и сразу закрываются. На деревянной надвратной башне появляется с десяток воинов, к которым постоянно подходит подкрепление. Они готовятся отразить наше нападение. В это время две отряда по десять воинов заходят с боков, чтобы не дать там пиратам и их семьям покинуть деревню. Мы демонстрируем намерение, но пока не атакуем, тянем время, держась на безопасной дистанции, где нас не достать из лука.
        Мне сверху видно, как три военные либурны на полном ходу вылетают к галечному пляжу у деревни, на который вытянуты носами две пиратские и возле которых суетятся несколько пиратов, видимо, готовившиеся к отступлению. Завидев наши суда, они с криками забегают в деревню через вторые ворота. Римские либурны высовываются носами на берег возле пиратских, опускают сходни, по которым морские пехотинцы, а потом и вооруженные матросы и гребцы спускаются на сушу. Сегодня танцуют все, иначе не получат долю от трофеев. Экипаж одной римской либурны делится на две части и сменяет мои отряды, контролировавшие деревню с боковых сторон, а экипаж другой, к которому присоединились оставшиеся на нашей, с лестницами спешит к валу со стеной на морской стороне. Я машу своим подчиненным, чтобы начинали наступление, и сам иду к надвратной башне.
        На ней остались шесть человек, остальные рассредоточились по всему периметру. Они понимают, что пощады не будет, что спокойная пиратская жизнь закончилась. Дальше всё будет грубо и печально. Остановившись на безопасном расстоянии, я кладу стрелу на тетиву и жду, когда кто-нибудь из них зазевается, увлечется. Вот один из пиратов оборачивается и что-то кричит кому-то по ту сторону стены. Его соратник замечает летящую стрелу, кричит, предупреждая, но уже поздно. Игольчатый наконечник разгибает кольца кольчуги, протиснувшись между ними, влезает в тело. Пораженный находит силы обернуться - и падает вперед. Я стреляю в другого, который, став ко мне правым боком, в свою очередь целится из лука в кого-то из моих подчиненных, преодолевающего ров. Я выстреливаю раньше, но, пока моя стрела летит, он успевает выпустить свою и лезет в колчан, висящий на ремне через левое плечо, за другой. Достать не успевает, потому что моя стрела прикалывает его руку к боку, в который влезает до половины. Еще одному, который держит двумя руками длинное копье и пытается столкнуть с вала в ров римского велита, попадаю в щеку
немного выше правого уголка рта. Пират выпускает копье и хватается правой рукой за стрелу, ломает ее у щеки и только после этого заваливается влево. Крепкий нынче народ, живучий.
        Приданные мне воины захватили всю верхнюю стену. Я показал им жестами, чтобы открыли ворота. Трем велитам приказал остаться на поле возле пасущихся, как ни в чем не бывало, лошадей. Ворота были из тисовых досок. Наверное, просуществовали бы еще несколько десятков, а то и сотен лет, но мы все подожжем, уходя. На месте деревни должны остаться одни руины, чтобы другим неповадно было заниматься морским разбоем. Наверняка часть пиратов была из других поселений, после набега ушла в места постоянного проживания. Придут сюда, посмотрят на руины - и сделают правильные выводы. Если не сделают, односельчане им подскажут, что не хотят за чужие грехи расставаться со своим домом и привычным образом жизни, становиться рабами.
        Улица, ведущая от дальних ворот до выходящих к морю, шириной метров пять. Остальные уже, только чтобы две арбы разъехались. Дворы открытые, никаких заборов, только загородки для овец и коз. Дома из плохо обработанного камня, скрепленного раствором. Одни очаг во дворе под навесом, другой в доме. Топят по-черному, дым выходит через отверстие в стене. Планировка домов однотипная: комната-кухня и светелка. Пол глиняный, а у очага выложен галькой. Мебели практически никакой, лишь топчаны и сундук, в котором нехитрое барахлишко. Впрочем, из некоторых домов римские солдаты выносят и складывают у ворот, чтобы потом погрузить на телеги и отвезти к либурнам, рулоны дорогих тканей, серебряную и бронзовую посуду, расписные амфоры… Наверное, это часть добычи, захваченной на купеческой галере.
        Всех уцелевших жителей согнали на берег моря. Мужчины, человек тридцать, стоят отдельно и на коленях. Сомневаюсь, что все они пираты, но будут объявлены таковыми и послужат спуску на воду новых римских судов. Женщин и детей сотни четыре. Этих продадим в рабство. Часть женщин прямо на берегу моря разводит костры, чтобы зажарить коз и баранов, захваченных в деревне. Гнать мелкий скот до ближайшего города трудно, хлопотно, съедим здесь. Погоним только лошадей и волов, нагруженных добычей, чтобы вместе с ней и продать.
        Ко мне подходит центурион Фест Икций. Он доволен исходом операции.
        - Одиннадцать человек погибло со всех судов и раненых в два раза больше. Думал, потери будут существеннее, - сообщает он. - Зато добычу взяли хорошую!
        Я киваю, соглашаясь, хотя постеснялся бы считать такую мелочь хорошей добычей. Если бы рассказал центуриону, сколько захватывал в Центральной Америке, он счел бы меня беспардонным хвастуном.
        - Обе либурны можно объявить пиратскими, - подсказываю я.
        - Тоже так подумал, - сказал Фест Икций и добавил как бы шутливо: - За захват трех либурн триумф, конечно, не назначат, но наградить должны щедро!
        Что хорошо у римлян - не скупятся на награды. Считают, что лучше воздать десятерым непричастным, чем обидеть одного героя.
        40
        В Мизен мы вернулись героями. Разбогатевшими героями. Моя доля составила почти две тысячи сестерциев. Еще что-то должен получить за три пиратские либурны и пленных морских разбойников, которых мы доставили сюда. Все три судна сразу зачислили в состав флота и поставили на переделку, намереваясь сделать сплошную главную палубу и установить на баке катапульту. Увеличение флота предполагало подвижки по служебной лестнице. Об одной передвижке я узнал от центуриона Феста Икция.
        - Меня собираются перевести на трирему. Хочу забрать тебя с собой, - сообщил он.
        - Мне тоже нравится служить с тобой, но хотелось бы тоже получить повышение. Не порекомендуешь меня в кормчие какой-либо из захваченных либурн? Вряд ли они найдут другого такого опытного, - сказал я, потому что мое двойное жалованье было в разы меньше, чем получал кормчий.
        Центурион гмыкнул, явно огорченный моим отказом, потом согласился:
        - Ладно, поговорю с командиром базы. Для общего дела лучше, если либурной будешь управлять ты, а не такие, как Сафон.
        У него не сложились отношения с кормчим «Стремительной». Они не враждовали открыто, но за спиной отзывались друг о друге пренебрежительно: кормчий считал центуриона никудышным моряком, а центурион кормчего - трусом.
        Вопрос решился без помощи Феста Икция и немного по-другому. Меня вызвал командир базы Гней Ноний. Он относился к известному плебейскому роды, но внешность имел абсолютно неримскую - круглое лицо с мелкими чертами. Маленькие глаза, нос-кнопка и тонкие бледные губы буквально терялись на обширном красноватом круге, казались комками грязи, которую позабыли смыть. Зато голос имел под стать площади лица - зычный, раскатистый. Подозреваю, что должность эту получил, лишь благодаря голосу.
        - Из Рима пришел приказ. В награду за доблестную службу тебя досрочно дали гражданство Римской республики. Отныне ты полноправный гражданин, а не перегрин! - торжественно объявил Гней Ноний.
        - Благодарю! - искренне произнес я.
        - С сегодняшнего дня ты можешь покинуть службу, жениться и вести любые дела достойные гражданина Республики, - продолжил командир базы. - Если захочешь остаться, для тебя есть место центуриона на триреме. Для начинающего - очень даже хорошее место. У тебя, парень, видать, важные покровители в Риме.
        Покровительствовать в Риме мне мог только Гай Публий Минуций, но не думаю, что за те несколько месяцев, что мы не виделись, он поднялся выше опциона. Оставалась еще его мать Цецилия, которая вряд ли стала бы хлопотать за того, кто умыкнул у нее девицу.
        - Пойдешь центурионом на трирему «Беспощадная»? - спросил Гней Ноний.
        И тут я догадался, кто похлопотал за меня: кормчим на этой триреме был Ганнон Стритан, у которого очень хорошие связи в высшем римском обществе. Наверное, прослышал, что мне собираются дать римское гражданство, и замолвил за меня словечко Квинту Сервилию Цепиону, заодно получив на свое судно лояльного центуриона. Ганнон Стритан тоже не ладил со своим. Так было почти на всех судах римского военного флота. В основном потому, что кормчие были перегринами, а центурионы - римлянами из отслуживших легионеров, которым свалившаяся командирская должность сносила башню и делала заносчивыми.
        - Да, - согласился я.
        С тем количеством денег, что было у меня на сегодняшний день, солидное дело не откроешь. Разве что стать компаньоном мужа Поллы и заняться перепродажей овощей. Приберегу эту возможность на крайний случай, а пока послужу за хорошие деньги на триреме. Тем более, что я теперь мог уволиться в любой момент, а потом вернуться. Для перегринов дверь была открыта только на выход. За какое-нибудь преступление можно было вылететь из вспомогательного войска или флота и уже никогда не восстановиться, потерять все выслуженные годы.
        - Диплом об окончании службы по контракту получишь завтра утром. Тогда и подпишем контракт на службу центурионом на триере, - сказал Гней Ноний и поинтересовался: - Какой римский номен хочешь взять? Или оставишь свой?
        У римлян с родовым именем все просто - можешь брать любое. Обычно вольноотпущенники берут номен своего хозяина. Поскольку к моему освобождению от продолжительной службы на военном флоте поспособствовал Квинт Сервилий Цепион, я решил «породниться» с ним.
        - Пожалуй, в честь своего благодетеля поменяю номен на Сервилий, а преномен оставлю свой, - сказал я.
        На следующее утро командир базы вручил мне три прямоугольные, величиной с ладонь, тонкие, бронзовые пластинки с дырочкой вверху и внизу, соединенные нитками в ленту, на которых было вычеканено: «Флотский диплом дан воину-моряку (имярек) за доблестную службу до завершения срока ее…». Всё, теперь я полноправный гражданин Римской республики! Это, конечно, не так круто, как гражданин Рима, но все равно дает много преимуществ. Одно из них - в любое время подписать или разорвать контракт на службу в римской армии или флоте. Причем я могу делать это столько раз, сколько захочу и сколько захотят принимать меня. И сделал. С Гнеем Нонием мы подписали контракт, по которому я становлюсь центурионом триремы «Беспощадная» с годовым окладом двадцать четыре тысячи сестерциев.
        Ганнон Стритан не стал скромничать, сразу сознался, что именно он похлопотал за меня:
        - Во время перехода в Рим мы обедали с Квинтом Сервилием Цепионом. Он рассказал, что будет добиваться гражданства для тебя, вот я и попросил, чтобы тебя назначили на мою трирему. Надоели мне эти плебеи, выслужившиеся в центурионы, но так и не научившиеся вести себя прилично за столом. К тому же, с тобой можно поговорить об искусстве.
        Ганнон Стритан был страстным любителем греческого театра и поэзии. Как положено образованному человеку этой эпохи, знал наизусть «Илиаду», «Одиссею» и несколько трагедий, о чем постоянно напоминал собеседникам, цитируя греческих классиков. Я так много наизусть не помнил, но вставить строку из греческой классики тоже мог, чего вполне хватало, чтобы слыть образованным человеком. Еще в двадцатом веке я понял, что достаточно знать по паре цитат из самых известных произведений, чтобы эстетствующие недоучки принимали тебя за своего.
        41
        Трирема «Беспощадная» была длиной тридцать девять метров, шириной шесть, имела осадку почти два метра и водоизмещение около ста тонн. Продолжением киля был таран длиной метра три с бронзовой насадкой в виде передней половины дельфина. Две съемные мачты и бушприт с прямыми парусами. К фок-мачте крепился «ворон», а на грот-мачту подвешивали ассер - бревно с бронзовыми насадками с двух сторон, которое раскачивали и били им по воинам или корпусу вражеского судна. Между мачтами находилась башенка для стрелков, на баке и между грот-мачтой и расположенной почти у ахтерштевня кабинкой кормчего - под две катапульты. Гребцов было сто семьдесят: с каждого борта по тридцать на верхнем ярусе, двадцать семь на среднем и двадцать восемь на нижнем. Верхние весла были длиной четыре с половиной метра и опирались на постицы, средние - чуть больше трех, нижние - два с половиной. По штату полагалось два рулевых, шестнадцать матросов и восемьдесят морских пехотинцев, но постоянно был недокомплект. В случае надобности судно могло взять на борт пару сотен легионеров.
        Новая должность открыла во мне и новые качества. Я быстро переукомплектовал экипаж. Воспользовался тем, что на «Стремительной» временно не стало центуриона, потому что Феста Икция перевели на квадрирему - ту же трирему, только большего размера и с двумя гребцами на веслах верхнего яруса - и переманил на «Беспощадную» всех галлов, назначив Перта опционом. Вместо них отдал всех сабинов. Они и раньше меня раздражали склонностью к выпендрежу и нестойкостью в бою. На «Беспощадной» теперь матросы были почти все карфагенянами и греками, лучники - кельтиберами, катапультисты - греками, велиты - галлами и кельтиберами. Так много кельттиберов из разных племен было потому, что последние годы трирема служила в Дальней Испании.
        До зимы «Беспощадная» сбегала два раза в Табрак, отвезла новобранцев и почту. Случаев отличиться и отшлифовать боевую слаженность подчиненных не подвернулось. Так сказать, жили на одну зарплату. На зиму трирема была разоружена и вытащена на берег. Часть подчиненных, имевших деньги, я за мзду отпустил со службы до ежегодного принятия присяги. И сам мог не сидеть в Мизене, поэтому, оставив подчиненных на опциона Перта, вместе с Ганноном Стританом убыл в Рим, где снял квартиру в инсуле неподалеку от Тройных ворот, Бычьего форума и храма Геркулеса Масличного - расставленные по кругу колонны, поддерживающие кровлю. Минутах в двадцати ходьбы от меня на склоне Авентинского холма жил в небольшом домусе кормчий, а на соседней кривой улочке - его родители.
        Как оказалось, Ганнон Стритан позвал меня с собой в Рим с дальним прицелом. Я это понял, когда был приглашен к нему домой на обед, а по моей классификации на ужин, и познакомлен с младшей из пяти сестер кормчего, единственной незамужней. Я уже знал, что если в семье есть дочь на выданье, то холостяков приглашают не для того, чтобы просто пожрал. Звали сестру Эллисия. Ей шестнадцать, что по нынешним меркам означало, что засиделась в девках, хотя внешность имела привлекательную: голубоглазая брюнетка со стройным телом и высокой грудью. Разве что нос был немного широковат и кожа смугловата, как у многих карфагенянок. Догадываюсь, что за бедного земляка или местного простолюдина отдавать не хотели, а знатные и богатые римляне женились на приданом и связях, а не на красоте, поэтому с серьезными намерениями к девушке не подкатывали. Я уже привык, что мне постоянно скидывают неликвид, поэтому не комплексовал. Главное, чтобы неликвид был красивым и не порченным. К тому же, утешался мыслью, что меня рассматривают, как достойного человека. А почему нет?! Я теперь полноправный гражданин, в отличие от
Ганнона, его родителей и трех сестер. Двух старших умудрились вытолкать за юношей из обедневших патрицианских родов. Еще двух - за разбогатевших карфагенян-торговцев, которым за счастье было породниться со знатным родом, пусть и обедневшим.
        Третьим за столом был Магон, отец девушки и кормчего. Ему сорок четыре, что по нынешним меркам старость. К счастью, дочь пошла не в него, потому что был страшноват даже для мужчины. При этом образован и умен, и по обоим параметрам превосходил сына, особенно в точных науках и астрологии. Меня всегда забавляли люди, которые питали любовь к математике и астрологии одновременно. Это, как есть соленые огурцы с медом.
        Кстати, на обед были, в том числе, и соленые огурцы, которые подали к запеченному гусю. С гусем они шли хорошо.
        - А ты никогда не пробовал соленые огурцы с медом? - спросил я Магона.
        - Соленые огурцы с медом?! - удивленно переспросил он и после паузы ответил: - Нет, не доводилось.
        - Зря! Ты много потерял! - с серьезным лицом произнес я. - Попробуй, не пожалеешь!
        При мне пробовать Магон постеснялся, но, уверен, дома обязательно поэкспериментирует. Люди с аналитическим складом ума склонны к дебилизму в кулинарии и в общении с начальством. Это у них такой вариант русской рулетки.
        После довольно сытного обеда, который правильнее назвать обжорством, мы перешли в экус (гостиную). Там к нам подключились кандидатка в жены Элисия и в тещи Софониса. Поболтали о том о сём на греческом языке, который, по мнению хозяев, мой родной. Поскольку они владели греческим не слишком хорошо, то не должны были уловить мое не совсем чистое произношение, а если и заметили, то списали на происхождение из дальней провинции. Вроде бы я не ляпнул ничего лишнего, и они тоже.
        Посиделки затянулись до темноты, а по ночам на улицах Рима было стремно. Поскольку я был гражданином Римской республики и служил в военном флоте, мне разрешалось носить оружие в городе, но я, не предполагая, что задержусь надолго, не взял с собой саблю, поэтому Ганнон Стритан пошел провожать меня вместе с двумя слугами, один из которых нес горящий факел, а второй - увесистый дрын.
        Как только мы удалились от его домуса метров на пятьдесят, кормчий приступил к делу:
        - Я заметил, что тебе понравилась моя сестра Элисия.
        - Да, красивая девушка, - согласился я.
        - Жаль, приданое у нее маленькое, всего десять тысяч сестерциев! - проинформировал он, давая мне шанс в мягкой форме отказаться от предложения.
        - При ее внешности это не существенно, - сказал я, понимая, что на внимание девушек-римлянок из знатных семей мне рассчитывать не стоит, опять жить с необразованной крестьянкой не хотелось, а пользоваться услугами проституток рискованно, потому что венерические заболевания никто не отменял.
        - Ты бы взял такую в жены? - задал вопрос Ганнон Стритан, давая мне еще один шанс избежать ярма.
        - С удовольствием! - искренне ответил я и заявил прямо и конкретно: - Скажи родителям, что я согласен взять в жены Элисию.
        - Это хорошо! - обрадовался он. - Приходи послезавтра, обручим вас и недельки через две, когда выпадет хороший день для свадьбы, поженим. Или ты хочешь еще погулять?
        - Нет, уже нагулялся, пора семью заводить, - сказал я.
        - Прекрасно! - воскликнул Ганнон.
        - Только я не знаю ваших обычаев, - признался я.
        - Поженим по римскому обычаю, если не возражаешь. Ты ведь теперь римлянин, - предложил он.
        - Да мне все равно, но и римские тоже не знаю, - поставил я в известность.
        - Я сей час все тебе расскажу, - начал Ганнон Стритан и, пока дошли до моего дома, посвятил меня в тонкости процедуры взаимного закабаления.
        Через день я пришел в домус его родителей, который был меньше и заметно беднее. Как догадываюсь, приданое Элисии дает брат Ганнон. У римлян такое встречается очень редко. В этом плане у карфагенян родовые связи крепче, что с одной стороны радовало, потому что я становился членом рода и мог рассчитывать на поддержку, а с другой - и мне придется помогать им. Мы с невестой при свидетелях ответили «Согласен» на вопрос, готовы ли вступить в брак. Как научил кормчий, я по римскому обычаю дал невесте золотую монету - эхо когда-то существовавшего выкупа. Затем достал из кошеля железное кольцо. Такие вот обручальные кольца у римлян, которые невесты носят до свадьбы. Видимо, традиция идет с тех времен, когда железо ценилось, как золото. Или это тонкий намек на то, что супружество - железные кандалы. Элисия, покраснев от счастья, протянула мне левую руку, немного подрагивающую, на безымянный палец которой я и надел кольцо. На этом же пальце будут носить обручальное кольцо и католики с протестантами, а на безымянном правой руки - вдовцы, вдовы и разведенные, из-за чего я первое время неправильно определял
семейный статус западноевропейцев, как и они мой. Железное кольцо оказалось широковато, но, надеюсь, невеста за две недели не потеряет его, что считается дурной приметой для будущего мужа. Кое-кто в таком случае даже отказывался от брака, что сейчас ненаказуемо, поскольку больших затрат обе стороны пока не понесли.
        После чего невеста была отправлена в свою комнату, а мы с Магоном перешли в таблиум (кабинет хозяина дома), расположенный рядом с перестилем (открытым внутренним двором) - довольно просторную комнату, даже большую, чем экус. Там стоял овальный стол и четыре табуретки вокруг него и справа у стены - большой сундук из красного дерева и с бронзовыми рукоятками сверху и по бокам, накладками на углах и застежкой - полосой с отверстием под петлю, свисающей с выгнутой крышки, и самой петлей на коробе, закрытых на увесистый бронзовый замок. Скорее всего, сундук - остаток роскоши былой, вывезенной из Карфагена. На стене висело шесть мужских портретов, написанных на тонких досках. Некоторые уже потемнели, лицо трудно разглядеть. Наверное, это предки. Там мы подписали брачный контракт, по которому я получал после свадьбы десять тысяч сестерциев и забирал Элисию «под свою руку». У римлян был еще вариант, когда жена оставалась «под рукой отца», то есть муж не управлял ее приданым. Во втором случае было легче разводиться: отправил жену к ее отцу - и забыл. Когда Ганнон вводил меня в курс предстоящего
мероприятия, я сразу заявил, что второй вариант не понимаю и не признаю. Ни он, ни родители не возражали, потому что у карфагенян такой дикости тоже не было. По карфагенским законам жена - собственность мужа со всем, что имеет, но в случае развода придется вернуть приданое.
        Затем был банкет, на который пригласили шестерых дальних родственников и друзей семьи, чтобы хватило места в триклинии, потому что на каждой клинии помещалось не более трех человек. Меня уложили на ту, где были Магон и Ганнон, как члена семьи.
        Свадьбу справили через шестнадцать дней. Оказывается, ее нельзя устраивать в календы, ноны, иды, многочисленные праздники, первую половину марта и июня и весь май. Сразу вспомнил, что и в двадцать первом веке в России жениться в мае не рвались: будешь маяться в браке.
        За день до свадьбы невеста посвятила богам свои игрушки и девичье платье. Утром следующего дня родители принесли в жертву красного петуха, и специально приглашенный толкователь по кишкам убитой птицы определил, что брак будет успешным, о чем мне и гостям объявили первым делом, когда мы подтянулись в домус невесты к полудню. Элисия была в новой белой тунике, подпоясанной красным шерстяным кушаком. На голове красное покрывало. Волосы заплетены в шесть кос. Говорят, сделали это с помощью наконечника копья. Зачем так было издеваться над волосами и, уверен, над головой, мне никто не смог объяснить. Такой у римлян обычай. В присутствии десяти свидетелей, двое из которых - Гай Публий Минуций и Фест Икций - были с моей стороны, а остальные - со стороны невесты, был зачитан брачный контракт. Кстати, показания свидетелей, поклявшихся богами, в случае развода более важны для суда, чем контракт, написанный на папирусе. После чего я еще раз заявил, что согласен взять в жены девицу Элисию Стритан.
        - Где ты, Гай, там и я, Гайя! - произнесла невеста в ответ традиционную фразу согласия.
        Я бы перевел эту фразу на русский, как «Куда конь с копытом, туда и рак с клешней».
        Затем к нам подошла гостья, замужняя женщина, игравшая роль богини Юноны, и соединила наши руки. После чего мы пошли в сакрариум (молельню), где у стены с рисунками цветов и виноградной лозы и небольшой нишей на уровне моей груди, возле которой была сложена подставка из необожженных кирпичей, принесли домашним богам, ларам и пенатам, в жертву подсвинка. Точнее, мы с невестой сидели напротив ниши на двух составленных табуретках, застеленных и связанных овчиной, а бедное животное прикабанил длинным тонким ножом один из гостей, мастер на такие дела. Подсвинок только раз взвизгнул, зато так громко, что невеста вздрогнула, а потом тихо засмеялась.
        Ее смех мне понравился. С годами я понял, что смех - это главное для определения совместимости. Если он раздражает тебя, значит, разбежитесь, потому что будет трудно мириться. Смех - это мир или война, в зависимости от того, как на него прореагируешь. Если смех жены раздражает, война в семье будет вечной.
        Дальше нас поздравили и повели к столу. Точнее, мужчины пировали в гостиной на шести клиниях, по три человека на каждой, а женщины - в опустевшем триклинии, куда принесли столы и табуретки.
        Пировали до захода солнца. Затем мы опять встретились с невестой, которую держала за левую руку Софониса. Я взял Элисию за правую руку и «вырвал из рук матери». Сделать это было не трудно. Если бы ни обычай, мать сама бы подтолкнула дочь ко мне. Невеста, как положено, всплакнула от радости. Мы вышли на улицу, где сели в повозку, запряженную двумя мулами, украшенными сосновыми ветками. Впереди пошли три флейтиста, нанятые родителями невесты, и мальчик с двумя факелами, хотя было еще светло. Затем поехала повозка, окруженная родственниками, гостями и зеваками, которые пританцовывали и распевали непристойности типа частушек, только более продолжительные. В общем, вся улица и даже вся эта часть Рима должна была знать, что Стританы сдыхались последней дочери и теперь заживут счастливо, то есть беззаботно.
        Поскольку я обитал в инсуле на третьем этаже, невеста поднялась туда на своих двоих и смазала углы дверного косяка привезенным, оливковым маслом и обвязала шерстяными нитками. После этого я взял ее на руки и занес в квартиру. Элисия ни в коем случае не должна была наступить на порог, иначе в доме постоянно будут ссоры и скандалы. Судя по некоторым римским семьям, невесты просто обожают потоптаться на пороге. Молодая жена, вступая во владение огнем и водой, подожгла заранее приготовленные дрова в очаге типа уменьшенной копии камина с общей трубой на весть подъезд, а я обрызгал ее водой. Всё, теперь Элисия - хозяйка моего дома.
        Она помолилась богиням Юноне и Цинцинии, которой посвящался девичий кушак, и предстала предо мной, предлагая развязать его. Шерстяные вещи в принципе невозможно завязать туго, так что справился я быстро. Дальше по древнему обычаю мне надо было пригласить друзей, чтобы сломали целку невесте, но я сразу предупредил, что варварские обычаи не для меня, как-нибудь сам справлюсь. Карфагеняне такую экстравагантность тоже не практиковали, поэтому не возражали.
        Помог невесте снять тунику. Соски у нее темно-коричневые и набрякшие, но, скорее, не от желания, а от холода. Жилище мое порядком выстыло за день. К моему удивлению, лобок и промежность у нее были выбриты. Сделали это недавно, потому что кожа, которая казалась темно-синей, местами была воспалена, особенно возле губок, темных, почти черных. Не знаю, римский это обычай или карфагенский, но мне понравился. Я отвык от совершенно голых женщин и сильно завелся, а может, сказалось продолжительное воздержание, и как-то торопливо, по-юношески, завалил жену на кровать и овладел без всяких предварительных ласк. Как ни странно, ее впечатлил мой искренний порыв.
        - Я тебе нравлюсь? - спросила Элисия, когда я немного отдышался.
        - Кончено! - признался я. - Если бы не нравилась, я бы на тебе не женился.
        - Даже если бы у меня было большое приданое?! - не поверила она.
        - Твое приданое меня интересовало в самую последнюю очередь. Я бы взял тебя и без него, но раздают - почему бы не взять?! Для меня главное, чтобы жена вызывала симпатию и была воспитана и образована, умела себя вести, как положено людям нашего сословия и не заставляла меня краснеть из-за своего недостойного поведения, - изложил я основные требования.
        - Я буду хорошей женой! - со слезами в голосе пообещала Элисия.
        Сколько раз я уже слышал это обещание! Хороших жен не бывает в принципе, но изредка попадаются не плохие.
        42
        Родители Элисии малость схитрили, включив в приданое и барахло - постельные принадлежности, рулоны материи и прочие тряпки, причем по явно завышенной цене. Семиты - что с них возьмешь?! Впрочем, карфагеняне были сильно перемешаны с жителями окружающих их город территорий и не соблюдали передачу национальности только по матери. Более того, своих дальних родственников финикийцев они считали людьми второго сорта. Людей других национальностей, включая римлян, в конечном итоге разгромивших их, и вовсе третьесортными. Так что приданого жены и моих накоплений хватило бы на маленький домусик в Риме, причем не в самом хорошем районе. Зато в Мизене на эти деньги можно было купить домус средних размеров и трех рабов в придачу. Что я и сделал, несмотря на скрытое нежелание Элисии уезжать из столицы. Вслух свои пожелания она не высказывала, только дулась, когда я заводил речь о переезде в Мизен. Лишь раз заикнулась, что ее брат держит семью в Риме, а не таскает по глухоманям.
        - У меня пока недостаточно денег, чтобы последовать его примеру. В том числе и благодаря твоим родителям, - отрезал я. - Когда появятся, тогда и выберем место для жительства получше.
        Второй причиной было то, что не хотел надолго расставаться с женой. Все-таки в Мизене я бываю намного чаще, чем в Риме. Элисия быстро вошла во вкус и оказалась очень темпераментной женщиной. Я даже сначала закомплексовал, смогу ли удовлетворять ее потребности? Впрочем, если женился на красивой, всегда найдутся помощники. Потом вспомнил, что не фригидную женщину в принципе невозможно удовлетворить, хотя они и стараются убедить мужчин, что все наоборот. Или она научится справляться со своими желаниями и будет вести себя пристойно, или нет. Во втором случае можешь отдуваться хоть каждый день и не выпускать жену из дома, все равно рога заимеешь ветвистые.
        В итоге в начале марта мы перебрались в Мизен, где поселились в не самом лучшем доме, который можно было купить за двенадцать тысяч сестерциев, зато расположенном в самом лучшем районе, возле Морских ворот. Я купил трех рабов: мужчину-египтянина и женщину-нумидийку с двенадцатилетней дочерью. Они скрасят жене жизнь в провинции, ведь в Риме ей приходилось все делать самой.
        За неделю до начала навигации прибыл Ганнон Стритан и поселился у нас.
        - Жена еще не уморила тебя голодом?! - первым делом весело спросил он. - В нашей семье только матушка и я знаем толк в гастрономии, - и пообещал: - Мой повар поможет тебе вернуть вкус к жизни!
        Пожилого повара-раба Гаструбала мой деверь всегда возил с собой. В оправдание говорил, что его жена и дети все равно не смогут оценить всю глубину таланта повара.
        - Я заплатил за него цену пяти рабов! - похвастался как-то деверь. - И поверь, это была самая выгодная покупка в моей жизни!
        Действительно, моя жизнь сразу превратилась в гастрономический праздник. Заодно Гаструбал научил моих рабынь готовить многие очень вкусные блюда.
        Ганнон Стритан привез и очень интересную новость: консулом стал Квинт Сервилий Цепион в паре с плебеем Гаем Атилием Серраном. Вместе с ним выдвигал свою кандидатуру его зять Квинт Лутаций Катул, но проиграл выборы. Поскольку мои родственники были завязаны на нового консула, в нашей жизни могли наступить приятные изменения.
        - Я попросил отца, чтобы похлопотал за нас с тобой. Может, получится, и нас переведут на квадрирему или даже на пентеру! - сообщил деверь.
        Пентера - это нынешний линкор. На верхнем и среднем ярусах по два гребца на весло. Вооружена восьмью катапультами и имеет на борту три сотни морских пехотинцев. Первый центурион на ней получает сто тысяч сестерциев, как в легионе. В придачу пентеры редко выходят в море. То есть служба на ней - курорт с очень высокой зарплатой.
        - Давай не будем раскатывать губу, - предложил я. Значение этого выражения объяснил деверю еще во время плавания из Испании. - Получится - хорошо, не получится - и на триреме можно заработать неплохо. Нас прикрепили к армии Гая Мария. Поплывем воевать с нумидийцами и их новыми союзниками мавретанцами. Югурта уговорил своего тестя Бокха, царя Мавретании, присоединиться к войне с нами. Значит, теперь можно грабить мавретанские порты. Это заманчиво еще и потому, что Гай Марий отдает всю добычу тем, кто ее захватил.
        - Думаешь, нам разрешат этим заниматься? - усомнился Ганнон Стритан.
        - Было бы желание, найдется и возможность, - ответил я. - На всякий случай не перегружай трирему, чтобы влезло больше добычи.
        - Как скажешь, - не стал спорить он.
        Мы пополнили запасы воды и еды и отправились в африканский Табрак в составе большой флотилии, состоявшую из квадриремы под командованием центуриона Феста Икция, четырех трирем, девяти либурн и четырнадцати судов, предназначенных для перевозки лошадей. На квадриреме плыл со свитой квестор Луций Корнелий Сулла, которого Гай Марий посылал в Рим для набора вспомогательной конницы. На остальных судах и везли - люди отдельно, лошади отдельно - шестьсот завербованных всадников, в основном галлов.
        43
        Агномен Сулла был мне знаком. Вроде бы так будут звать жестокого диктатора, который превратит Римскую республику в Римскую империю. Будет ли это Луций Корнелий Сулла или кто-то из его родственников, я не помнил. Скорее всего, кто-то из его потомков, потому что квестор производил впечатление человека мягкого и скользкого. Глядя на него, на ум приходил мокрый кусок мыла, без помощи которого Луций Корнелий Сулла залезет куда угодно. Мы познакомились с ним по прибытию в Табрак.
        - Твой бывший центурион Фест Икций рекомендовал тебя, как отважного воина, к тому же, хорошо знающего дорогу к Заме, куда, как мне сказали, вскоре должен прийти со своей армией Гай Марий, - начал разговор Луций Корнелий Сулла, приняв меня в кабинете командира гарнизона Табрака - комнате, которая казалась большой, потому что в ней из мебели были только прямоугольный стол, сколоченный из плохо оттесанных досок, и три табуретки, да в дальнем левом углу были свалена в кучу какие-то тряпки, видимо, сменная одежда хозяина. - Я хочу, чтобы ты взял свой отряд и проводил нас.
        - Есть! - коротко произнес я.
        Вообще-то, у меня не было желания шляться по дорогам, давно зачищенным римлянами, где никакой добычи не захватишь, но нужно было встретиться с Гаем Марием и сделать ему предложение, от которого не сможет отказаться. Заодно погоняю своих подчиненных в условиях, приближенных к боевым, а то они стали жирком заплывать от нехлопотной корабельной службы. Я взял всех. Пусть трирему и кормчего охраняют матросы и гребцы.
        Выступили на следующее утро. Поскольку проводников не брали, положившись на меня, мой отряд шел впереди. Сразу за нами скакал квестор со свитой, а за ними - вспомогательная конница. Я заметил, что в первый день Луций Корнелий Сулла постоянно оглядывался, словно боялся, что нанятое им воинство сбежит. На второй день перехода подлые мысли покинули его голову.
        Заму захватили в конце прошлого года. Мужчин перебили почти всех, а женщин и детей продали в рабство. После чего поселили в городе лояльных римлянам греков, финикийцев, египтян… Часть домов была все еще пуста. В них и расположились нанятые кавалеристы и мой отряд. Луций Корнелий Сулла решил подождать здесь неделю, а если Гай Марий не придет или не даст о себе знать, последовать дальше вглубь Африки. В этом случае моему отряду придется сопровождать его.
        Чтобы не сидеть без дела, я по утрам отправлялся на охоту. Пока что диких животных в этих краях несчитано. Стада антилоп встречаются по несколько сотен голов. Первые два дня я охотился на них, а потом подстрелил зебру. Подкрался к пасущемуся табуну голов в сто и тупо пульнул из лука в самую гущу, на кого бог пошлет. Послал он в молодого жеребца, которому стрела попала в шею у туловища. Когда все рванули от меня, подранок остался скакать на месте, лягаясь, словно отбивался от львиного прайда. Пришлось добивать его еще двумя стрелами.
        Как-то в двадцать первом веке я грузился кофе в конголезском порту Матади. Город расположен на восточном берегу реки Конго, километрах в ста двадцати от ее устья, на склоне холма, отчего напомнил мне Ялту: все время приходится подниматься или спускаться. Я решил навестить местный ресторан и обогатить свой гастрономический опыт. Выбрал не возле порта, где втридорога втюхивают иностранцам, а чуть подальше, в районе, где живут местные буржуа, если к неграм в принципе применимо такое слово. На открытой террасе под жестяной крышей стояли полтора десятка столиков разного размера. С потолка свисали два больших пропеллера, явно стянутые с «боинга-777», и со скрипом гоняли горячий воздух и эскадрильи мух. Дело было в полдень, но за одним из больших столов гужбанила компания из восьми негров в белых рубашках и незатянутых галстуках. Пили вискарь, почти не закусывая, а запивая кока-колой из банок. В Африке часто можно встретить типов, которые разгуливают по городу с пустой банкой колы в руке, делают вид, что крутые, при деньгах, могут себе позволить такую роскошь. Моего тогдашнего запаса французских слов
(Республика Конго - бывшая колония Бельгии) хватило, чтобы заказать кусок зебры. Запекали его прямо на моих глазах. Довольно большой и толстый кусок мяса слегка посекли длинным ножом, поперчили, добавили еще каких-то пряностей, посолили, а затем завернули в тесто и положили на решетку над углями. Минут через пятнадцать сняли, специальной колотушкой сбили тесто, щедро полили какой-то жидкостью, похожей на бражку. Официант объяснил мне, что это пальмовое вино с прокисшими сливками (сметаной). Замоченное мясо без теста положили на решетку и дожарили. После чего повар обрезал обгоревшие части, а остальное подали мне с овощным рагу в банановом пюре. Отрезав и попробовав первый кусочек мяса, я почувствовал себя кровожадным дикарем, вернувшимся с охоты в джунглях. После пятого подумал, что надо будет снять негритянку, благо они здесь пятачок за пучок. С последним куском пришла гармония с окружающей средой и желание прилечь и покемарить, пока мой желудок усвоит это божественное угощение.
        К сожалению, повара в Заме не умели готовить мясо зебры. Его тупо варили или запекали на углях. Да и пальмовое вино здесь не делали, предпочитали виноградное. Я попробовал изобразить то, что видел в Матади, но получилось не фонтан, слишком много сгорело. В итоге пожевал местами сожженное, местами недопеченное, жестковатое мясо и переключился на вареный его вариант.
        Армия под командованием проконсула Гая Мария пришла в Заму на шестой день нашего ожидания. Легионеры были нагружены трофеями. Они захватили расположенный в пустынной местности город Капса, несколько небольших поселений и сильную и, как считалось, неприступную крепость Мулукк на границе с Мавретанией. Гай Марий раздал все трофеи солдатам, чем заслужил их расположение, хотя из-за своей строгости и затеянных перемен в организации армии любовью подчиненных не пользовался. Он ввел деление легиона не на манипулы, а на когорты по шесть центурий в каждой; отменил «зоопарк» - волка, минотавра, коня и кабана в штандартах, оставив только орла; «узаконил» давно уже практиковавшуюся отмену деления на гастатов, принципов и триариев; ввел ежедневные тренировки по бегу с полной экипировкой. За последнее проконсула возненавидели больше всего. Не помогало даже обещание, что после окончания контракта каждый легионер получит по сто югеров (двадцать пять гектаров) земли, отвоеванной в Африке. Для сравнения, семейным наделом (хередиумом) считались всего два югера, а достаточными для приличного существования большой
семьи, живущей вдали от города - десять югеров.
        У Гая Мария было вытянутое, лошадиное лицо с высоким лбом и тяжелым подбородком. Производил впечатление человека неприхотливого, властного, расчетливого и при этом не слишком умного, даже высокий лоб не спасал. Впрочем, высоколобость - это еще и один из признаков даунов. Разговаривал со мной на ходу, проверяя, как занимается легион возле каструма, который все еще существовал на прежнем месте, хотя в городе хватило бы места на всех. Нет бы дать солдатам отдохнуть после тяжелого похода! Причем повышенные требования были только к легионерам. Вспомогательные войска - легкую пехоту и всадников - Гай Марий считал второсортными, потому и требования к ним предъявлял пониженные.
        - Я тебя помню по обороне этого лагеря, - первым делом сказал проконсул, когда я подошел к нему.
        Гай Марий, видимо, из людей с прекрасной памятью на лица. Что ж, это было мне на руку.
        - Да, за его оборону меня наградили, - подтвердил я.
        - Что ты хочешь? - спросил он.
        - Наш флот сейчас стоит без дела в Табраке. Мы могли бы пройти к мавретанскому берегу и нанести врагу ущерб, захватывая его суда и прибережные поселения. Это заставит царя Бокха выделить часть войска для обороны от нас, что поможет тебе победить его, - рассказал я.
        - И поможет вам захватить богатую добычи, не так ли? - произнес он.
        - Если солдат хорошо воюет, он должен быть хорошо вознагражден, - поделился я жизненным опытом.
        - Тоже верно, - согласился Гай Марий. - И командовать будешь ты?
        - У меня есть опыт в таких делах, но можешь назначить старшим Феста Икция, центуриона квадриремы, возглавляющей нашу флотилию, - предложил я.
        - Я помню Феста Икция. Он был хорошим легионером, но в морских делах должен быть слабоват, - сказал проконсул. - Пожалуй, я назначу командирами вас обоих. Не перессоритесь?
        У римлян странная тяга к двоевластию. Видимо, придерживаются русской поговорки «Она голова хорошо, а две лучше».
        - Служил под его командованием, и у нас были нормальные отношения, - напомнил я.
        - Тогда пусть так и будет, - решил Гай Марий и приказал сопровождавшему его молодому офицеру: - Отправляйся с ним к писарю, чтобы составил приказ флотилии напасть на мавретанцев. Я подпишу, когда вернусь.
        Вечером приказ был у меня на руках, и поутру мой отряд отправился в обратный путь.
        44
        Иол, нынешняя столица Мавретании, в будущем получит имя Шершель. В последний раз возле этого порта я бывал, служа под британским флагом, гонял алжирских пиратов, имевших здесь базу. Теперь наведался под римским флагом и, если можно так выразиться, с обратной миссией. Основали город финикийцы, у которых его отобрали карфагеняне, после разгрома которых римлянами в этих краях стали править аборигены. Впрочем, как заверил меня Ганнон Стритан, царь Бокх карфагенянин на три четверти или даже больше. У моего деверя все знатные люди имеют карфагенские крови или хотя бы жену-карфагенянку, как я, например.
        Вчера в конце дня моя трирема прошла мимо Иола с востока на запад и на большом удалении от берега. Это была разведочная миссия. Уже изобрели подзорные трубы, не складывающиеся и не шибко мощные, но с помощью такой, взятой у Ганнона Стритана, я сумел разглядеть на берегу под городскими стенами шесть торговых галер. Вокруг них суетились люди. Значит, грузили или разгружали. Наверняка видели нас и идентифицировали, как римское военной судно. Надеюсь, что нас приняли за спешивших по своим делам, что мы никого не вспугнули.
        Когда стемнело, пошли в обратную сторону по компасу, который по моим чертежам сделали зимой два мастера в Мизене. Научить рулевых пользоваться им оказалось не менее сложным, чем изготовить. Пока что такой прибор местным каботажникам ни к чему, и до этой ночи смотрели на него с пренебрежением. Когда я в кромешной тьме, а было новолуние, привел трирему к тому месту, где нас ждала флотилия, даже деверь стал смотреть на меня, как на имеющего прямой контакт с Нептуном. Про Феста Икция и говорить нечего. Все сомнения, которые были у старшего центуриона по поводу предстоящей операции, испарились, когда увидел, как из темноты появилась трирема «Беспощадная» и приткнулась к берегу рядом с его квадриремой.
        - Сейчас мои люди перекусят и отдохнут немного, после чего отправляемся все, - поставил я в известность.
        - А подождать до утра никак? - с надеждой спросил Фест Икций.
        Римляне тоже боятся ночных злых духов, а уж в море по темноте не сунутся по своей воле. Разве что жажда наживы погонит.
        - Никак, - отрезал я. - Утром нас увидят издалека и успеют принять меры.
        Моя трирема ушла в темноту первой. На корме у нее два горящих фонаря. По одному кормовому фонарю и у остальных судов. Ориентируясь по этим огонькам, флотилия выстраивается в кривую линию и неспешным, так сказать, экономичным ходом следует на запад. В строю были квадрирема, две триремы и пять либурн. Остальные гребные суда вместе с «круглыми» ушли в Мизен и Рим, увозя почту и пассажиров, в том числе пришедших с моим отрядом из Замы.
        Часа через три увидели огни Иола. Один горел на надвратной башне, стоявшей на берегу моря, служил маяком для рыбаков, отправившихся на ночной лов, еще два - где-то внутри города и с непонятной мне целью. Предположил бы, что это створные знаки, только зачем они рыбакам?! Подходы к городу глубоководные, безопасные. Мы вышли на траверз маяка, легли в дрейф. Ночь была тихая. Где-то неподалеку переговаривались рыбаки. Звуки хорошо распространялись по воде, и казалось, что говорят где-то совсем рядом. Наверное, заметили нас, точнее, услышали, и теперь решают, кто мы такие и зачем пожаловали сюда?
        В час между волком и собакой, когда было еще темно, но небо уже начало сереть, я дал приказ всем следовать к берегу. Пока догребли, можно уже было различить суда на берегу под городскими стенами. Перед выходом в море я каждому кормчему объяснил, куда именно должен пристать: одна половина с восточной стороны, другая с западной, чтобы охватить с двух сторон, не дать разбежаться экипажам купеческих галер. Как обычно, оказалось, что кормчие и сами с усами, не хуже меня знают, что делать. В итоге к восточному, ближнему края подошли два лишних судна и, как следствие, на две меньше к западному. Это не сильно помешало. На купеческих галерах не сразу поняли, кто это приперся в темноте.
        - Вы кто такие? - окликнул нас на карфагенском языке часовой с ближней.
        - Купцы, убегаем от римлян, - ответил Ганнон Стритан.
        - А где они? - послышался голос с другой галеры.
        - Не знаю, мы в темноте оторвались от них, - ответил кормчий «Беспощадной».
        Даже когда наши морские пехотинцы начали спускаться по сходням на берег, это не вызвало подозрений. Только после того, как они начали растягиваться цепью между городскими стенами, сложенными из плохо обработанных камней, и берегом моря, на купеческих галерах засуетились. И на надвратной башне тоже.
        - Эй, кто вы такие, что вам здесь надо? - окликнули с башни.
        Выполняя мой приказ, никто не ответил. Это сбило с толку городских стражников. Мы возникли из темноты, ведем себя странно, но можем оказаться обычными купцами. Видимо, раздумывают, бить тревогу или нет?
        - Начали! - крикнул я.
        Морские пехотинцы цепью двинулись к купеческим галерам, сгоняя к ним пилумами ночевавших на берегу матросов и гребцов. Во тут и начался шум и гам. Охранники нескольких галер попыталась оказать сопротивление. Действовали они отважно, но разрозненными группами, их быстро перебили. Очухалась и городская стража, забила в полошный кусок железа, подвешенный на башне. Двое попытались обстрелять морских пехотинцев из луков. Наши лучники и пращники быстро заставили их спрятаться.
        Экипажи купеческих галер были загнаны на свои суда, после чего на борт поднялись специально назначенные отряды, чтобы пилумами и гладиусами подсказывать пленникам, что они должны делать. Призовые галеры были стянуты в воду. Гребцов заставили занять свои места и приняться за работу. Следом отошли римские суда. Удалившись от берега на кабельтов, начали выстраиваться в походную колону. Место впереди заняла квадрирема, за ней - шесть призов, которых с обоих флангов прикрывали по две либурны, и замыкали две триремы, включая «Беспощадную», и либурна. По имевшимся у меня сведениям, у мавретанского царя Бокха есть три военные триремы, изготовленные карфагенскими корабелами, которые сейчас считаются лучшими на всем Средиземном море. Вроде бы сейчас все три стоят в Танжере. Видимо, римские суда появляются там чаще, и именно там боится их нападения. Если это не так, если погонятся за нами, встретим и узнаем, на что способны мавретанские военные моряки.
        45
        В Табраке неделю шли торги. Сперва мы продали груз с захваченных галер. Было его маловато, потому что все суда оказались недогруженными или частично разгруженными. Товар тоже оказался недорогим: вино, оливковое масло, шкуры, зерно… Особенно много было прошлогодней пшеницы, которую мавретанцы продавали кельтиберам, у которых год был неурожайный. Из дорогих товаров только римские ткани, привезенные в Иол, как догадываюсь, с помощью посредников. Затем дошел черед до судов. Вот тут у нас была сильная позиция, потому что продавали их с гребцами-рабами и матросами-рабами. Покупай - и сразу становись под погрузку, не надо искать экипажи. Также мы захватили купца и двух кормчих. Эти выкупились. За купца получили семь тысяч денариев, за кормчих - по три с половиной, что при средней цене мужчины-раба в пятьсот денариев было неплохо.
        В итоге на мою долю, как одного из двух командиров, вышло одиннадцать тысяч шестьсот денариев (сорок шесть тысяч четыреста сестерциев). Знал бы, что подвалит такая добыча, купил бы дом в Риме. Морские пехотинцы получили тоже примерно по два годовых оклада, а матросы и гребцы - по полтора. Если перед нападением на Иол центурионы и кормчие с других судов задавали много вопросов и высказывали еще больше сомнений, то теперь все спрашивали, когда отправимся в следующий поход, не уточняя даже, куда. Пиратство - занятие увлекательное, затягивающее.
        Я не спешил, ждал, когда разгрузятся три «круглых» судна, которые привезли пополнение - конных галлов. В каждое влезало семьдесят-восемьдесят лошадей. Людей привезли на триремах и либурнах. Кормчие с «круглых» судов знали, сколько мы хапанули во время предыдущего налета, поэтому, когда я предложил им поучаствовать в следующем, согласились без раздумий и колебаний.
        - Вы получите половину доли членов экипажа триремы, но и участвовать в боевых действиях не придется, только перевезете добычу, - сказал я.
        - Что за добыча будет? - спросил один из них.
        - Надеюсь, что лошади, поэтому вы и нужны, - ответил я. - Отвезем их в Остию и там продадим.
        Захватить Иол или такого же размера город, где есть, чем поживиться, у нас было маловато силенок. Их хватит только на небольшое поселение, деревню. В домах там вряд ли найдешь ценную добычу, но есть еще пастбища. В этих краях почти в каждой деревне вдали от моря выращивают лошадей на продажу. Коневодство приносит даже больший доход, чем полеводство. Нам лошади были интересны еще и потому, что перевезти захваченное зерно или бобы из глубины материка к берегу моря трудно и долго, а перегнать лошадей не составит большого труда и не займет много времени. В Риме цены на рабочего коня начинались с десяти тысяч сестерциев. За выученного боевого жеребца могли заплатить пятьдесят тысяч и даже больше. Где находятся такие поселения, мы разузнали у пленных, так что оставалось только добраться до них и напасть неожиданно.
        - Погоняй людей со всей флотилии, включая матросов, чтобы в полном вооружении и запасом еды дней на пять ходили быстро и долго. Лагеря мы строить не будем, так что этими знаниями не напрягай, - попросил я второго командира Феста Икция. Пусть отрабатывает свою немалую долю. - Кто не захочет тренироваться или будет лениться, временно отчисляй из флотилии и переводи в городской гарнизон. Пусть ждут нас здесь.
        - Уверен, что таких не будет! - заявил он, криво ухмыляясь. - Особенно после того, как предупрежу об этом!
        И он был прав. Шесть дней велитов и стрелков в полном грузу гоняли по окрестностям с утра до вечера. Про себя, конечно, матерились, но никто не отказался от тренировок. Каждый мечтал за несколько дней стать в несколько раз богаче.
        В поход отправились рано утром. У всех членов экипажа были счастливые лица. Предполагаю, что больше радовались не будущей добыче, а тому, что избавились от изнурительных тренировок.
        46
        Ночь придумали для южных стран, чтобы была возможность отдохнуть от жары. Впрочем, первая половина ночи тоже не самое приятное время летом, зато к утру становится свежо и прохладно. Шагать становится не так утомительно.
        Наш отряд численность около тысячи человек идет по проселочной дороге вглубь африканского материка. От берега нас отделяют километров двадцать. Точное расстояние до цели мы не знаем, но пленный говорил, что выходил рано утром из своего поселения и еще до полудня, до самой жары, добирался до берега моря немного западнее того места, где мы высадились. То есть шел он часов пять. Мужик худой и жилистый, значит, делал километров по шесть в час. Нам идти километра на три меньше. Следовательно, через час-полтора выйдем к цели. Если не заблудились. Шагаем ведь при лунном свете и дважды попадали на развилки. Впрочем, нас устроит и любое другое поселение, было бы большим и богатым. На этот раз ночная прогулка не слишком испугала солдат и матросов. Может, из-за того, что идут по земле; может, уже привычку наработали; может, что скорее, жадность победила страх. Жадность - она такая, что угодно победит!
        Уже начинало светать, когда я заметил велита из передового дозора, который налегке бежал ко мне. Если бы была опасность, со щитом не расстался бы.
        - Впереди большая деревня! - радостно доложил он.
        Я останавливаю колонну и сзываю центурионов на совещание. Последним приходит Фест Икций, который командует арьергардом. От него несет потом, как от загнанного коня, но не подает вида, что устал. Фест Икций обменивается тычками с другим центурионом, своим бывшим сослуживцем, после чего сморкается, зажав большим пальцем левой руки левую ноздрю. Всё, теперь он готов и посовещаться.
        План нападения был обсужден и согласован еще на берегу моря, но на всякий случай напоминаю:
        - Я повел отряд в обход, а вы рассредоточивайтесь и ждите мой сигнал. Если вас заметят, атакуйте.
        Центурионы молча кивают. Они уверены, что в боевых действиях на суше имеют больше опыта и сами знают, что и как делать. Я не решаюсь доказать им обратное, пусть остаются несведущими: во многие незнания многия радости.
        Примерно с третью нашего войска я огибаю поселение по дуге, чтобы нас не учуяли собаки. Оно большое, сотен на семь-восемь жителей. Разместилось на вершине низкого и широкого холма в излучине речушки или широкого ручья, сейчас сильно обмелевшего, вода едва закрывает стопу. С прибрежных сторон защищено только валом высотой метра три, а с других есть еще и частокол, угловая деревянная башня высотой метров семь, наверное, наблюдательная, и каменная надвратная, которая всего метра на полтора выше вала. Пока что в этой части Африки много лесов, из-за чего мне кажется, что нахожусь в центральных районах будущей Франции.
        За холмом начинаются поля с межевыми камнями и столбиками. Поля засеяны пшеницей и бобовыми. Если в ближайшие дни не пройдут дожди, урожай будет плохим, цены на хлеб в Риме подрастут. Со стороны леска, который начинается километрах в трех от поселения, поля защищены деревянными изгородями. От надвратной башни уходят две дороги, огибающие поля. Какая из них ведет на пастбище, я не знаю, поэтому посылаю по отряду в двадцать велитов по каждой. Идут они налегке, без щитов, чтобы добрались быстрее. Остальные идут прямо по полям, охватывая холм.
        Нас ли заметили, или кого-то из основной части нашего войска, но в поселении раздаются крики, а потом начинают колотить в било. В сероватом предрассветном воздухе звуки тревоги распадаются на звонкие осколки, словно брошенные на каменный пол стеклянные чашки.
        - Вперед! - командую я и первым бегу к надвратной башне.
        Главный удар будут наносить морские пехотинцы под командованием Феста Икция. Их больше и защитные сооружения с их стороны слабее. Наша задача - отвлекать на себя часть сил обороняющихся и не дать жителям убежать и унести ценное имущество. С первой задачей мы справляемся, а вот со второй есть недоработки. С дальней от нас стороны холма спускаются по валу с десяток молодых мужчин и подростков, бегут вдоль русла речушки в просвет между пока не сомкнувшимися нашими отрядами. Для меня и не только это серебряные монеты, тысяч пять денариев, укатываются из дырявого кошеля в чужие руки. Кто-то из моих лучников от, наверное, боли утраты посылает им вдогонку стрелу, но промахивается.
        На надвратной башне было всего два человека. То ли остальные побежали защищать приречные стороны, то ли, во что верится скорее, просто побежали. Обоих защитников сняли лучники и пращники и потом долго спорили, кто именно выстрелил удачно.
        Когда я уже решил, что дело сделано, что осталось подождать, когда воины под командованием Феста Икция займут все поселение, вдруг распахнулись ворота. Я сперва подумал, что открывают их наши, но выехали всадники. Их было около сотни. Кто-то был в доспехах и вооружен, кто-то в обычной одежде и безоружный или с обычным топором. Позади каждого кто-нибудь сидел, чаще всего женщины с маленькими детьми. Отряд этот погнал с места в карьер.
        Лук был у меня в руке, хотя стрелять не собирался, берег стрелы до более подходящего случая. Вот он и подвернулся. Впереди скакал пожилой мужчина в бронзовом римском шлеме и кольчуге. Моя стрела попала ему в грудь. Мужчина как бы прилег на шею лошади, после чего свалился на грунтовую дорогу. Позади него сидела молодая женщина с грудным ребенком. Оба упали вслед за мужчиной под ноги скакавших за ними. Следующие две стрелы свалили двух всадников в кожаных доспехах, а третья попала в живот молодому парню в тунике, который продолжил скакать, как ни в чем не бывало. Вместе со мной обстрел вели другие лучники и пращники. Отряд всадников стремительно редел. Лошади, лишившиеся наездников, старались вырваться из потока и, если это удавалось, сразу переходили на шаг. Группа уцелевших пронеслась мимо меня метрах в двадцати. Я успел всадить двум мавретанцам по стреле в левый бок. После чего стрелял в спину, стараясь не попасть в «пассажиров». Две лошади с наездниками все-таки прорвались, причем одна была ранена в круп. Они поскакали в ту сторону, куда ушла одна из наших групп на поиски табуна. Посмотрим,
правда ли прорвавшиеся удачливы или судьба решила поиграться с ними?
        - Вы, - показал я стрелой, которую собирался вернуть в колчан, на двух деканов-велитов, - заходите со своими людьми в поселение, закройте ворота и займите башню. Откроете ворота, когда к ним подойдут наши с той стороны.
        - Сделаем, центурион! - бордо рявкнул ближний декан, и оба повели своих подчиненных к воротам.
        - Добейте тяжелораненых и поймайте и стреножьте лошадей, - приказал я третьему десятку велитов.
        Они выполнили приказ и принялись собирать трофеи. Больше никто не попытался прорваться, отвлечь их от работы. Видимо, аборигены увидели, что все равно не удастся проскочить, поэтому и не рисковали.
        Вскоре все поселение было под нашим контролем, и мой отряд вошел в него. Перед этим я посадил часть велитов на трофейных лошадей, разделил на два отряда и послал на поиски тех, кто ушел на поиски табунов на пастбищах. Ровной и широкой была только одна улица, которая шла от ворот к речушке. На остальных строились, видимо, по принципу «где есть свободное место, там и будем жить». Дома из камня и глины с плоскими крышами. У бедняков всего одна комната, а у тех, кто побогаче, две или три. Помещений для скота нет, только загородки из жердей. Дворы маленькие. Местное население, как и греки, предпочитает жить на улицах и площадях. Сейчас всех жителей и согнали на рыночную площадь, которая находилась рядом с воротами. Было их много, сотен пять, сидели плотно и тихо, лишь несколько женщин плакало. Скорее всего, это овдовевшие сегодня.
        Мы вломились в их мирную жизнь, разрушили ее. Дальше будет еще хуже. Так уж устроены люди, что быстро улучшить свою жизнь могут, только шагая по трупам и головам. Иногда у меня появляются мутные мысли о том, что стал орудием зла. Тогда говорю самому себе традиционное оправдание, что не я создал этот мир таким, что всего лишь выживаю в нем, как умею. Пусть винят своего царя Бокха, который за обещанные ему нумидийские земли встрял в чужую войну.
        Часть наших воинов охраняла новоиспеченных рабов, а остальные шмонали дома, вынося все ценное на улицу, где проезжали арбы, запряженные парой волов, и собирали трофеи, чтобы вывезти на поле возле холма. Там шла сортировка. Всё не увезем, поэтому надо было отобрать самое ценное, а из него - самое легкое и компактное. При примерно одинаковой цене предпочтение отдавалось еде, которую можно долго хранить: сыру, копченому мясу, колбасам, зерну, бобам… За питание вычитали из зарплаты, поэтому солдаты при любой возможности старались не получать паек. Птицу и мелкий скот резали и варили или запекали на кострах, чтобы съесть здесь.
        Центурион Фест Икций расхаживал возле пленников с самодовольным видом. Он опять повоевал и победил. То, что противник был малочисленен, слаб, не имело значения.
        - Что там с лошадьми? - спросил он.
        - Еще не вернулись, - ответил я. - Мы захватили с сотню, когда отряд крестьян пытался вырваться из окружения.
        - Даже если не найдут табун, захватили мы немало. Одних только рабов миллиона на три сестерциев, - удовлетворенно произнес Фест Икций.
        Он явно завысил предполагаемую выручку, потому что стариков и старух брать с собой нет смысла: стоят дешево, покупателей на них найти трудно. Да и за детей заплатят намного меньше, чем за взрослых.
        Один табун голов на двести пригнали, когда мы с Фестом Икцием и еще тремя центурионами ели шашлык из мяса ягненка. Такое мясо не надо замачивать. Режешь парное на кусочки и сразу насаживаешь на шампуры. Для центурионов это блюдо в диковинку. Удивляются, почему раньше не знали, что можно так быстро и вкусно поесть?! Второй табун пригнали, когда мы уже поели и отправились посмотреть на отсортированные трофеи, чтобы решить, что грузить на лошадей, потому что захваченные в деревне арбы с волами повезут прошлогоднее зерно, бобы и вино. Второй табун был голов на сто пятьдесят, и нашли его километров за десять от поселения. Подозреваю, что принадлежал он другой деревне. В обоих были кобылицы с жеребятами этого года и двухлетками и племенной жеребец. Мы оставили их на ночь пастись возле поселения на полях, засеянных пшеницей.
        Поутру отправились к берегу моря. Половина нашего войска под моим командованием шла впереди, половина под командованием Феста Икция - сзади, а посередине ехали арбы, запряженные волами, и шли навьюченные лошади. Мы с Фестом Икцием ехали на племенных жеребцах, еще пять дозорных скакали впереди колонны на обычных верховых, а все остальные воины, включая центурионов, шагали на своих двоих, потому что все лошади были нагружены трофеями. Обратный путь, несмотря на жару, показался короче.
        На судах нас заждались. Вчера во второй половине дня на западе видели на горизонте три триремы, скорее всего, военные. Они не рискнули напасть на нашу флотилию. Видимо, не знали, что морские пехотинцы ушли вглубь материка.
        - Но местные рыбаки знают это и могут им рассказать! - захлебываясь от волнения, поведал мне Ганнон Стритан. - Представляешь, что бы было, если бы напали на нас до вашего возвращения?!
        Да, это была бы первая и самая славная победа мавретанского флота над римским. Победители наверняка умолчали бы, что на судах отсутствовала морская пехота, рассказали бы, что запросто справились с превосходящими силами противника. Такие вот они крутые военные мореманы!
        - Не волнуйся, мы вернулись вовремя, ничего не случилось! - успокоил я.
        - В этот раз не случилось, а в следующий?! - задал он правильный вопрос.
        - До следующего раза мы эту проблему решим, - пообещал я. - А сейчас займись погрузкой трофеев.
        - Мы это все не увезем, - уверенно заявил деверь.
        - Значит, сделаете две ходки, - сказал я.
        Эту тему мы обговорили с Фестом Икцием еще в поселении.
        - Обидно бросать столько добра! - пожаловался он.
        - Придется делать две ходки и оставлять охрану на берегу, - предупредил я. - Кто захочет так рисковать?!
        - Я рискну, - согласился он. - Оставишь мне одну центурию. Отобьемся, если что. Крестьяне и рыбаки с нами не справятся, а больших отрядов мавретанских воинов поблизости нет.
        Я сообщил Фесту Икцию информацию о трех мавретанских триремах и предложил все-таки бросить часть трофеев, но был уверен, что старший центурион не откажется от своего намерения. Так оно и случилось.
        - Всего три триремы?! - фыркнул он. - Сражаться мавретанцам придется на суше в пешем строю, в котором они слабы, дисциплины не знают, строй не держат. Один легионер справится с тремя пешими мавретанцами, - самоуверенно заявил центурион, после чего пораскинул мозгами и добавил: - Оставь мне на всякий случай еще полцентурии. Вдруг к ним гребцы и матросы присоединятся?!
        - Да, весло в умелых руках - это грозное оружие, - с серьезным видом произнес я.
        - Ничего, отобьемся! - с улыбкой пообещал Фест Икций.
        47
        Мы быстро добрались до Табрака и выгрузились. Лошадей отогнали на дальнее пастбище, оставили там под охраной десятка велитов, а барахло сложили в арендованных складах, которые сейчас пустовали в ожидании нового урожая. Я лично опечатал каждую дверь и выставил часовых. Еще во время разгрузки ко мне подходили местные купцы с намерением купить кое-что из добычи. Я пообещал, что продадим, когда перевезем всё. Среди местных почему-то распространился слух, что привезли мы малую часть добычи, а самая ценная ждет на вражеской территории, хотя было с точностью до наоборот. Люди любят сказки, как слушать, так и сочинять.
        К моменту нашего возвращения с оставшейся добычей и воинами ничего не случилось. Может быть, потому, что обернулись быстро, а может, благодаря укреплениям, построенным оставшимися. Это был мини-каструм, оборудованный почти по правилам, только вместо четырех ворот были одни, выходящие к морю, отсутствовал частокол, вал был ниже, а ров - уже. Так и рассчитан каструм всего на полторы центурии.
        - Вчера три триремы подошли к берегу напротив нас, повертелись и ушли. Сегодня прямо перед вашим появлением тоже наведались, с одной начали было высаживаться, но потом передумали и ушли. Наверное, увидели вас, - рассказал центурион Фест Икций.
        - Ты молодец, не струсил! - похвалил я.
        Старый вояка прямо расцвел. Насколько римляне любят награждать, настолько же им нравятся похвалы, чествования, внимание окружающих. Мне кажется, римлянин готов отдать жизнь за возможность триумфально въехать в Рим, если бы мертвый мог насладиться почестями. При этом посмеиваются над галлами, которые хвастаются своими ранами, иногда даже расковыривая их, чтобы выглядели ужаснее.
        Оставшихся трофеев было мало, поэтому две триремы, «Беспощадную» и «Отважную», по моему приказу оставили незагруженными и перевели на каждую еще по три десятка велитов.
        - Вы идите в Табрак, а мы поищем мавретанские триремы, - сообщил я Фесту Икцию.
        - Возьми еще одну трирему, чтобы силы были равны, - предложил он.
        - Тогда они испугаются и удерут, - отклонил я.
        К тому же, если разделить добычу на троих, получится меньше, чем при разделе на двоих.
        - Как считаешь нужным, - не стал спорить центурион.
        Мы немного проводили нагруженную флотилию в сторону Табрака, после чего повернули на запад. День был тихий и солнечный. Именно о таких мечтают пляжники. Я б тоже с удовольствием повалялся на пляже, но сейчас такой вид отдыха положен только детям. Взрослому человеку не к лицу лежать раздетым на берегу моря. Разве что в сиесту покемарить, да и то в тенечке. Я иногда позволял себе поплавать в море, а потом позагорать, и на меня смотрели, мягко выражаясь, как на впавшего в детство.
        Вражеские триремы мы заметили во второй половине дня, незадолго до захода солнца. Они неторопливо гребли навстречу. Заметив нас, ускорились. Наверное, опасались, что такая легкая добыча ускользнет. А мы и не собирались удирать. Я приказал барабанщику замедлить темп, чтобы гребцы набрали сил перед боем. Мало ли, друг им придется напрячься?!
        Я вышел к ахтерштевню, крикнул центуриону, стоявшему на баке «Отважной», которая следовала в кильватере:
        - Занимайте место слева от нас! Ваша цель - ближняя к берегу трирема, а остальные две возьмем мы!
        - Понял! - крикнул он и пошел к своему кормчему, чтобы передать установку на бой.
        На самом деле я не знал, кому придется сражаться с двумя вражескими триремами, потому что собирался напасть со стороны берега на среднюю. Крайняя справа, скорее всего, атакует «Беспощадную», потому что ближе, но может, делая разворот, оказаться и возле «Отважной».
        Я стоял на баке и внимательно следил за действиями противника. Нам ни в коем случае нельзя было нарваться на их тараны, и сами таранить не собирались. Трирема - это достаточно ценный приз, незачем его топить. К тому же, я никак не мог избавиться от чувства опасности, когда понимал, что суда сближаются вплотную. Международные правила предупреждения столкновений судов в море (МППСС-72) были вбиты в мою голову настолько прочно, что не выветрились за десятилетия (или уже столетия?) скитаний по разным историческим эпохам.
        Мавретанцы приняли наши правила игры. Левая трирема идет на сближение с «Отважной», средняя - с «Беспощадной», а правая немного отстала, чтобы, видимо, напасть на одно из наших судов с другого борта, чтобы захватить или протаранить. Я бы тоже так распределил силы.
        Когда дистанция до врага сократилась до пары кабельтовых, я приказал обслуге носовых катапульт:
        - Начинайте!
        Одна стрела пролетела мимо, зато вторая нашла на полубаке вражеской триремы ротозея, прошила его насквозь и скинула на главную палубу. Вскоре прилетел ответ, совсем неточный, хотя дистанция была короче. Это подсказало мне, что, скорее всего, морская пехота на вражеских триремах обучена своему делу так же плохо, как и мавретанская сухопутная пехота, или даже хуже. Вскоре подключились лучники и пращники с обеих сторон. На всякий случай я отступил к башенке, стал так, чтобы мог видеть вражеский корабль и быстро прятаться за ней, если замечу летящий предмет.
        Мавретанская трирема явно собиралась таранить нас, пыталась идти форштевень в форштевень. Я не менял курс, создавая видимость, что мы тоже придурки, готовые пободаться.
        В нужный момент, когда у противника не будет времени ответить на наш маневр, я скомандовал:
        - Рулевые весла лево на борт! Весла правого борта втянуть!
        Как только нос «Беспощадной» резко пошел влево, убирая с линии атаки носовую часть триремы, но закидывая вправо кормы, я отдал второй приказ:
        - Рулевые весла право на борт!
        Не зря мы тренировали подобные маневры много раз. Гребцы правого борта мигом втянули весла внутрь корпуса триремы, а левого продолжили грести. Рулевые еще не успели выполнить мой приказ, а «Беспощадная» в самые последние мгновения сместилась с линии движения вражеской триремы и пошла на нее в атаку под острым углом. Через несколько секунд затрещали весла правого борта мавретанской триремы. Обломок одного весла подлетел вверх и упал нам на бак. Вместе с треском дерева слышались крики мавретанских гребцов, которых калечили их резко повернутые весла. Нос нашей триремы малость откинуло влево, после чего она пошла почти параллельно борту вражеской, продолжая ломать ее весла и быстро теряя скорость.
        Мимо меня пролетели две стрелы. Совсем рядом. Если бы «Беспощадная» не затормозила резко, попали бы в цель. Я обошел башенку, взял свой большой щит, стоявший возле стенки, смотрящей в корму, достал из ножен саблю, после чего покинул укрытие, переместился на правый борт.
        - Опускай «ворона»! - крикнул я матросам, а гребцам: - Втянуть весла левого борта!
        Во-первых, грести им больше ни к чему, потому что надо, чтобы наша трирема остановилась, иначе сломает «ворона»; во-вторых, впереди и слева была третья вражеская трирема, которая могла атаковать нас в левый борт и сломать весла.
        «Ворон» гулко и с треском упал на палубу мавретанской триремы возле полубака, сбив с ног зазевавшегося врага. Закрывшись щитом, я первым рванул по узкому трапу, у которого слева не было леерного ограждения. Наша трирема погасила движение вперед и начала помалу сдавать назад. Трап смещался вместе с ней, из-за чего казалось, что следующий шаг будет в пустоту - и полечу в воду с оружием и в тяжелой броне. Интересно, случится перемещение и, если да, как я доплыву в броне до берега?
        Я уже был на палубе вражеской триремы, когда в правый бок, по ребрам, ударили копьем. Удар был болезненный, но доспехи выдержали. Зато меня столкнули с трапа «ворона» на полубак, и я оказался сразу перед тремя мавретанскими воинами в кольчугах, римских бронзовых шлемах и с римскими щитами и гладиусами. От римских солдат отличались только неумением действовать сообща, в строю, каждый был сам по себе и горел желанием отличиться. Гладиусами действовали умело, только вот сабля у меня длиннее и предназначена не только для колющих ударов. Хотя начал я все-таки с укола, ранив самого ретивого в незащищенное поножем правое колено, которое он выставил из-за щита, атакуя меня. Удары по колену очень болезненные, что и подтвердил раненый, вскрикнув так громко, будто собирался испугать меня. Поняв, что минуту-две ему будет не до меня, я оттолкнул его щитом и коротким косым ударом рассек второму мавретанцу наушник шлема и под ним шею и нижнюю челюсть. Третий в это время пытался выколоть мне глаза, но нарывался на верхнюю кромку щита, железную, которую его гладиус царапал с неприятным скрежетом. Я отсек ему
правую руку немного ниже локтя, потому что не переношу такой скрежет, бешусь сразу.
        Справа от меня встал велит, добивший первого раненого мной, а рядом с ним еще два, и мы образовали неширокую стеночку щитов. Так сначала вчетвером и двинулись к корме, тесня столпившихся врагов, которые орудовали кто коротким копьем, кто гладиусом, кто топором на длинной рукоятке - любимым оружием кельтиберов. Вскоре слева от меня встали еще два велита - и стена щитов растянулась от борта до борта. При этом нам помогали наши лучники и пращники и даже катапультисты, которые обстреливали врагов, стоявших на корме, чтобы ненароком не попасть в своих. С такого близкого расстояния стрела из катапульты пробивала насквозь двоих в кольчугах, а облаченных в кожаные доспехи могла и троих нанизать. Медленно, но уверенно, мы продвигались к корме, несмотря на то, что врагов, как казалось, не убывало. Видимо, гребцы выбирались на палубу и присоединялись к воинам. Эти, за редким исключением, и вовсе были слабаками в плане боевой подготовки, и вдобавок не имели доспехов. Я их сек короткими ударами, чтобы только вывести из строя. Добивали их мои подчиненные.
        Мы были уже возле кормы, когда раздался глухой удар и треск, и мавретанская трирема качнулась так, что я чуть не упал. Это третья вражеская трирема с короткого разгона вонзила таран в борт «Беспощадной», а та толкнула нас. Чтобы сохранить равновесие, опустил щит и оперся нижним левым углом его о палубу, грязную, затоптанную. На римских судах такого бардака не встречал. В этот момент я сильно открылся и чуть не попал под раздачу. К счастью, стоявшего напротив меня, мавретанского гребца, вооруженного топором на длинной рукоятке, тоже здорово качнуло. Причем поймали его на замахе, из-за чего не устоял на ногах, рухнул на палубу, выронив топор. Я сделал два широких шага вперед и достал саблей его черную курчавую голову под маленькой желтовато-белой шапочкой, напоминающей тюбетейку. Если бы шапочка не начал темнеть, пропитываясь обильно хлынувшей кровью, решил бы, что не разрубил ее. Следующим ударом рассек бок его соседу справа, который, прикрываясь круглым легким щитом, прекрасно орудовал коротким копьем, не давая велиту подойти на дистанцию удара гладиусом. Через разрез в кожаном доспехе вылезли
сизые, влажные кишки. Мавретанец инстинктивно прижал локоть к боку, пытаясь затолкать кишки в живот, и опустил копье. Мой соратник справа сделал широкий шаг и вогнал острие гладиуса поверх щита в лицо, заросшее густыми курчавыми черными волосами.
        На корме оставалось всего с десяток врагов, поэтому я крикнул наступавшим за нами велитам, показав окровавленной саблей на загнутый назад нос вражеской триремы, нависший над бортом «Беспощадной»:
        - Идите туда, отбивайте атаку!
        Стрелки и катапультисты уже переключились на протаранивших нас, не давая вражеским воинам перебраться на нашу трирему. Наступающим мавретанцам приходилось под обстрелом спрыгивать на «Беспощадную», которая, набирая воду, оседала всё ниже. Во время прыжка они раскрывались и получали в неприкрытое щитом место стрелу или пулю из пращи. Затем их приветствовали велиты и гребцы. Обычно гребцы с неохотой подключались к рукопашной схватке, предпочитая отсидеться в безопасном месте, под палубой, но сейчас судно набирало воду через пробоину, наверное, нижний ярус уже затоплен, поэтому, как тараканы, выбегали из щелей, перемещаясь туда, куда вода пока не добралась, и волей-неволей присоединяясь к сражению.
        Мы вшестером добили оставшихся на корме врагов. Одному удалось спастись, потому что решил пасть не смертью храбрых, а в море, оставив нам оружие и щит. Вынырнув, он поплыл к кормовой части триремы, таранившей нас. Я приказал нашим гребцам перейти на захваченную трирему и как можно большим количеством канатов сочленить ее с «Беспощадной», чтобы помогала той держаться на плаву.
        Мы перешли на свою трирему, а часть гребцов - на захваченную, после чего я приказал перекинуть «ворон» на таранившую нас. «Клюв» застрял основательно, выдернули его гребцы с трудом. При этом надо было спешить, потому что мавретанцы передумали захватывать нас, начали усиленно грести назад, чтобы выдернуть таран. Маневр этот не был отработан, весла часто цеплялись, замедляя процесс.
        - Быстрее! Быстрее! - кричал я своим матросам, которые возились с «вороном.
        Работу усложнял крен на левый борт. Продырявленный правый поддерживался тараном вражеской триремы, не давал оседать под тяжестью набранной воды. Матросы все-таки справились, завели «ворона». Встал он кривовато, причем «клюв» не вонзился в палубу, а завис в нескольких сантиметрах от нее.
        Я опять повел в атаку своих морских пехотинцев. Матросы сняли леерное ограждение и с правой стороны трапа, а устанавливать с левой не было времени, поэтому держаться теперь не за что. К тому же, трап сильно качался из-за того, что мавретанская трирема все еще пыталась выдернуть таран. Я быстро пробежал по трапу. Никогда так не спешил.
        На баке вражеской триремы никого не было, только трупы лежали, причем у правого борта горкой. Намолотили их наши стрелки. Сверху лежали двое, проткнутые одной длинной стрелой из катапульты. Я закрылся щитом, в который прилетел сразу пучок стрел, и начал смещаться влево-вправо, усложняя жизнь вражеским лучникам, и подождал немного. Рядом со мной занял место велит, потом рядом с ним еще один. Третий присоединился после паузы, потому что тот, кто шел впереди него и должен был занять это место, заорав истошно, свалился с трапа в море.
        Когда первая шеренга сформировалась от борта до борта и начала заполняться вторая, я повел своих подчиненных в атаку, выглядывая поверх щита, утыканного стрелами. Мавретанцы ждали нас возле башенки для стрелков, за которой прятались от наших лучников, пращников и катапульт. Подражая нам, попытались построиться в линию и образовать стену из щитов. Линия оказалась кривой, а стена не получилась, кроме всего прочего, еще и потому, что у большинства щиты были круглые. Может быть, поняв, что такое построение не дает им никакого преимущества, или решив побыстрее слиться с нами, чтобы избавиться от обстрела, мавретанцы, как мне показалось, без команды вдруг заорали громко и ринулись в атаку. На меня ломился бугай с коротким копьем. Я почему-то смотрел не на опасное оружие, а на распахнутый рот с белыми крупными зубами. Еще подумал, какие они удивительно здоровые. У людей этой эпохи большие проблемы с зубами. В самый последний момент я заметил наконечник копья, темный, с наточенным только острием, и успел втянуть голову в плечи. Копье ударилось в мой шлем и соскользнуло. В ответ я просунул острие сабли в
открытый рот, который сразу захлопнулся. Тут же в мой щит врезался топор, причем с такой силой, что больно стало руке. Держали топор двумя руками. Левую я перерубил в локте. Мавретанец продолжал правой рукой пытаться выдернуть топор, застрявший в щите, и размахивал обрубком левой, разбрызгивая кровь во все стороны. Вторым ударом я перерубил ему левую ключицу. Клинок углубился в тело сантиметров на десять, но мавретанец не собирался умирать, все еще хотел выдернуть топор и продолжить сражение. Сзади на меня давили велиты сформировавшихся второй и третьей шеренг, поэтому шагнул вперед и толкнул раненого щитом, сбив с ног. Сражаясь со следующим врагом, я наступил на грудь раненого, который все еще дергался, пытаясь встать.
        Мы сильно потеснили врагов, значительно сократив их и потеряв несколько человек убитыми и ранеными. Бой уже сместился в кормовую часть триремы, где наши стрелки не могли помочь. Именно тогда мавретанское судно и качнулось сильно, причем с кормы на нос и обратно, а затем несколько раз с борта на борт. Я догадался, что вражеская трирема высвободила таран. Недаром ее гребцы продолжила трудиться, не покладая весел. Мы всё дальше отходили от «Беспощадной», которая не сможет помочь в ближайшее время. Для этого ее экипажу надо было перейти на захваченную трирему и на ней броситься в погоню. Не уверен, что у Ганнона Стритана хватит на это ума и решительности. Где находится «Отважная» и что делает, я не знал, упустив ее из вида, когда начался бой. Нам оставалось надеяться только на себя.
        Это поняли и уцелевшие мавретанцы, павшие было духом. Опять громко заорав, они ломанулись толпой на нас. Я колол и рубил не только перед собой, но и направо и налево, помогая соратникам, которым не всегда везло. Упал сражавшийся справа от меня. Его сменил стоявший во второй шеренге - и тоже был сражен. Я поймал мавретанца, завалившего их, на замахе топором и всадил ему острие сабли в правую сторону живота. Враг еще успел всадить топор в щит велита, стоявшего от меня справа. Теперь мы оба будет сражаться с топором, застрявшим в щите. Впрочем, врагов стало заметно меньше, а боевого духа в них - еще меньше. Два юркнули в люк, к гребцам. Остальных мы загнали за кормовую рубку.
        - Сдавайтесь! - крикнул я на латыни, а потом на финикийском, пожалев, что не выучил это слово на языке аборигенов, которые называют себя амазигами, а римляне их - берберами.
        Меня поняли, и сразу несколько человек, бросая оружие на палубу, закричали на финикийском:
        - Мы сдаемся!
        Их загнали под палубу, чтобы не нервировали нас. Среди сдавшихся был и кормчий - старый и сухой мужчина с трясущимися то ли от страха, и то ли от старости руками. Он смотрел на меня слезящимися глазами и не понимал, что я говорил на финикийском и латыни. Тогда я показал ему жестами, чтобы дал команду гребцам работать на передний ход и ошвартовал трирему левым бортом к левому борту «Беспощадной».
        Там, увидев приближавшуюся мавретанскую трирему, приготовились к боя. В основном это были стрелки. Разглядев меня на баке призового судна, заорали радостно Я помахал им, а потом - «Отважной», которая справилась с задачей, захватила вражескую трирему, чтобы с призом приблизилась к нам.
        Я собирался с помощью двух захваченных судов, ошвартованных к бортам «Беспощадной», отбуксировать ее в Табрак. Зажав между двумя целыми, образуем эдакий вариант тримарана. Пустая трирема, даже с пробоиной в борту, не утонет, она деревянная. Грести будут на захваченных судах веслами одного борта, наружного, благо гребцов-рабов у нас теперь несколько комплектов. Еще один приз шел своим ходом под присмотром «Отважной».
        За захват трех мавретанских трирем мы заплатили жизнями двадцати семи человек. Еще девяносто три были ранены. Удивило меня то, что галлы гордились такими большими потерями, как и полученными ранами. Значит, сражение было серьезное, врагов было раза в полтора больше, но мы оказались сильнее. Мы ведь крутые пацаны!
        48
        Одно из главных достоинств галер - легкость их ремонта. Пробоину нам проломили площадью не меньше квадратного метра. К тому же, вывернули соседние доски. Несмотря на это, ремонт занял всего девять дней, и только потому так долго, что не хватало досок нужной толщины. Их изготовили из бревен, напиленных в лесу неподалеку от Табрака. В досках сделали отверстия, подогнали друг к дружке, закрепили в нужных местах, просмолили - и «Беспощадная» стала почти, как новенькая.
        За это время мы распродали трофеи, кроме лошадей, которые на «круглых» судах убыли в Остию вместе с представителями от каждой боевой галеры, обязанных проследить, чтобы всё было по-честному. К тому времени в Табраке собралась внушительная группа купцов разных национальностей и финансовых возможностей. Они уже знали, что такое аукцион, поэтому торги шли быстро и эмоционально. Столько крика и ругани в жизни не слышал. Восточный базар - это детский сад в сравнение с африканским аукционом. Последними продали призовые триремы с гребцами-рабами, которыми стали все мавретанцы, захваченные в плен, в том числе и воины. По моему требованию отпустили только старого кормчего. Наверное, за него можно было получить выкуп, но я сжалился над попавшим в беду коллегой, сказал, что его освобождение было условием за правильное маневрирование после захвата триремы.
        Деньги за призы были разделены только между теми, кто их захватил, поровну между членами экипажей обеих трирем. Моя доля составила девять тысяч триста семьдесят два денария. Я опять стал богатым буратиной. Остальных трофеев, не считая лошадей, было мало, за них и получили всего-ничего. Так что моряки с «Беспощадной» и «Отважной» до возвращения «круглых» судов из Остии смотрелись богачами в сравнение со своими коллегами с других боевых кораблей. Поэтому пирушку для командиров нашей эскадры устроил я.
        Табраку далеко до Рима в плане гастрономии, здесь все намного проще. Возможно, у кого-нибудь из местных богачей есть отличный повар, но одалживать его на день не принято. У моего деверя тоже сманили опытного повара, и теперь он постоянно жалуется на своего нового, который ни черта не смыслит в искусстве приготовления пищи. Пришлось пользоваться услугами жены трактирщика, заведение которого я арендовал для оттяга. Вместе с двумя помощницами она нажарила много разного мяса, добавила к нему вареные бобы и разные травы, название которых я не знал, пробовал впервые. Этим блюдам было далеко до того, что даже новый повар деверя готовил. Впрочем, почти всех моих гостей в первую очередь интересовало вино, а оно - белое сладкое - было прекрасным, сам купил три стандартные амфоры у греческого купца, приплывшего сюда с товаром, когда узнал, что Табрак - новая временная пиратская столица Средиземноморья. Дешевое вино у него разобрали сразу, а дорогое и хорошее - после того, как продали всё награбленное в последнем походе и разделили. Две амфоры я выставил пирующим. Продегустировав вино, гости поверили, что я
радушный и щедрый.
        - Когда и куда пойдем в следующий раз? - спросил Фест Икций, сидевший справа от меня, как самый почетный гость. - Опять за лошадьми?
        - За лошадьми пойдем, когда вернутся «круглые» суда. Гнать табун по берегу рискованно, может конница мавретанская догнать, - ответил я. - Есть у меня мысль ограбить Тингис.
        - Нападем на рассвете, как на Иол? - задал уточняющий вопрос Ганнон Стритан, сидевший слева от меня.
        - К Тингису будет трудно подобраться незаметно. Он окружен высокими скалами, с которых море просматривается далеко. Тем более, мавретанцы уже знают, что мы можем напасть на рассвете. Так что придем днем и, что сумеем, то и возьмем, - сказал я.
        На самом деле я знал, что именно и как хочу захватить в мавретанском порту, но говорить это в трактире не собирался. Слишком много здесь длинных ушей и языков. Уверен, что кое-кто из купцов передает информацию о нас мавретанскому царю Бокху. Не исключаю и вариант засылки в Табрак специальных агентов для слежки за нами. Контрразведка пока что не является сильной стороной римлян, а мавретанцы, как и нумидийцы, отличались способностью проникать в самые охраняемые места и подкупать самых стойких командиров и начальников.
        49
        Тингис в будущем получит название Танжер. Этот город в двадцать первом веке превратится в накопитель, где пассионарии со всей Африки будут выжидать возможность переправиться через Гибралтарский пролив и попасть, по их мнению, на землю обетованную. Впрочем, в сравнении с тем, как они жили у себя на родине, участь испанского бомжа - карьерный рост. Я бывал в Танжере на контейнеровозе. Красивый городок с белыми плоскокрышими домами, облепившими, наподобие ласточкиных гнезд, склоны гор, окружающих бухту. По приходу нас не шмонали, а вот перед выходом обыскали с собаками от киля до клотика. Никого не нашли, потому что погрузились мы на Турцию, которая в список обетованных земель в то время не входила.
        После швартовки к причалу я спросил у лоцмана, где можно не очень дорого познакомиться с местной кухней. Лоцман назвал пару ресторанов с хорошими шеф-поварами и умеренными ценами и предостерег, чтобы я ни в коем случае не заходил в припортовые забегаловке, где накормят отбросами и обдерут, как в самом дорогом ресторане. Про нравы припортовых бадег я и без него знал.
        На дребезжащем такси, у которого исправным был, как мне показалось, только клаксон, используемый водителем почти без перерыва, я добрался до ресторана, рекомендованного лоцманом. Заведение было небольшое и тихое. Я занял столик на террасе под навесом и по совету лоцмана заказал тажин. Это главное блюдо марокканцев. Готовят его из всего, что есть под рукой: любого мяса, рыбы или других морепродуктов, овощей, фруктов, меда, изюма, орехов, всевозможных специй и обязательных соленых лимонов. В каждом ресторане и у каждой хозяйки свой рецепт. Главное, что приготовлено должно быть в особом керамическом сосуде, который состоит из двух частей: нижняя типа сковороды с толстым дном и стенками, а верхняя - высокая конусообразная крышка с маленькой дырочкой вверху. Как утверждают марокканцы, чем дольше служит эта посудина, тем лучше получается в ней тажин. В «сковороду» закладывают продукты, накрывают плотно крышкой и томят несколько часов на малом огне. Испаряющаяся влага конденсируется на высоких стенках и опять стекает в «сковороду». Через отверстие вырывается только лишний пар, чтобы не сорвал крышку. В
итоге получается очень мягкое и сочное блюдо. Это удовольствие обошлось мне всего в полсотни дирхам (около пяти долларов США). Запивал свежевыжатым соком черного авокадо, который показался маслянистым, может быть, из-за добавленных в него меда и миндаля. На десерт подали мороженое «Черный шоколад». Это было самое вкусное мороженое в моей жизни. Впрочем, ему могла достаться часть восторга от тажина.
        Пока что Тингис не похож на себя, постаревшего на пару тысячелетий. Это небольшая крепость на берегу моря, построенная карфагенянами. Стены высотой метров пять. Прямоугольные башни метра на три выше. Ворот четверо: двое выходят к морю, одни на юг и еще одни на восток. Все четверо к моменту нашей высадки были закрыты наглухо. Как я и предполагал, заметили нашу флотилию издали и приняли меры. При подходе к бухте я увидел караван торговых галер, который быстро уматывал на запад, а потом повернул на юго-запад. Гнаться за ними было бесполезно. Удирающий гребет быстрее. Кому охота попасть в рабство?! На берегу под крепостными стенами осталось всего несколько старых рыбацких лодок, перевернутых вверх килем. Жители Тингиса стояли на башнях и сторожевом ходе, смотрели, как пристают римские квадрирема, триремы и либурны, как спускаются по сходням на берег морские пехотинцы, как на безопасном расстоянии окружают город. Нас маловато, чтобы штурмовать или осаждать такую большую и, как они думают, надежную крепость, поэтому наблюдают за нами без особого страха. Личный состав флотилии тоже не знает о моих
планах, смотрит разочаровано на пустой берег, пытаясь понять, чем тут можно поживиться? На одном из склонов на восток от города что-то типа пригорода - скопище домов с плоскими крышами, сложенных из камня и не покрашенных в белый цвет, поэтому кажутся болезненным нарывом на теле горы. Отряд человек в пятьдесят с одной из либурн отправляется туда на разведку. Сомневаюсь, что найдут что-нибудь ценное, потому что жители пригорода наблюдают за нами с вершины горы и при приближении отряда спускаются по противоположному склону, убегая со своими богатствами, какие могут быть у голодранцев. Богатые сейчас не живут за пределами крепостных стен, по крайней мере, не во время нападения врага, о котором их известили заблаговременно.
        Я обошел город, осмотрел со всех сторон. Уже столько крепостей осаждал и захватывал, что сразу вижу сильные и слабые стороны каждой. Эту строили для отражения нападений с юга, откуда, как догадываюсь, время от времени приходили дикие племена. Южная стена на метр выше остальных и куртины короче, между башнями всего метров пятьдесят, а не шестьдесят-семьдесят, как на других сторонах, и ров был шире метра на два и немного глубже. Значит, здесь меньше всего будут ожидать наше нападение. К тому же, лагерь мы устроили на берегу моря, рядом со своими судами, а напротив южных и восточных ворот выставили небольшие дозоры. Вылазки защитников я не боюсь. Разве что кто-нибудь спустится со стен и просочится между нашими дозорами. Как мне сказали, большую часть населения Тингиса составляют карфагеняне и греки, а рожденный торговать воевать не склонен.
        Сразу после захода солнца я собрал командиров и поставил перед ними задачу:
        - Скажите своим воинам, чтобы делали вид, что ложатся спать, что нападать мы не собираемся, пограбим окрестности и уплывем. Оружие и доспехи пусть держат наготове, чтобы сразу вступить в бой. Если все пойдет так, как я задумал, ночью ворвемся в город через открытые ворота.
        - А кто их откроет? - спросил центурион «Отважной».
        - Какая тебе разница?! - цыкнул на него Фест Икций, а мне сказал: - Всё, что потратишь на подкуп, мы отдадим из добычи.
        - Договорились, - согласился я.
        Пусть думают, что у меня в Тингисе имеются подкупленные люди. Если и среди нашего войска есть предатели, то эти сведения дойдут до горожан и посеют среди них недоверие. Тогда усилят охрану приморских ворот, как наиболее вероятного места нападения.
        50
        В первую половину ночи светила старая луна. Свет был жиденький, из-за чего город Тингис казался темным монолитом, одной из скал, на которой кое-где зажгли костры. Караул на башнях изредка переговаривался, но до нас доносились приглушенные, неразличимые звуки, которые сливались с умиротворяющим плеском моря. Волны наступали и отступали, с тихим шорохом перекатывая мелкие камешки.
        Я собирался покемарить до захода луны, но так и не смог заснуть. Развлекался подсчетами, сколько мне надо награбить, чтобы осесть на берегу и достойно встретить старость? Жадность тоже не спала, поэтому окончательная цифра постоянно росла. Не думал, что мне надо так много, а это я еще с женой не посоветовался. Наверняка у нее свое представление о прожиточном максимуме, сильно не совпадающее с моим. Предки Элисии имели большое имение неподалеку от Карфагена, о чем деверь и тесть постоянно вспоминали, тяжело вздыхая.
        Перед самым заходом луны я искупался. Само собой, голяком. Белый дельфин, как назывался такой процесс на пляжах Крыма в годы моей первой юности. Вода казалась очень теплой и более соленой. Зато по выходу на сушу сразу замерз, чего этим летом не случалось ни разу. Я вытерся приготовленным заранее полотенцем, оделся и надел кольчугу и шлем. Кинжал закрепил на поясе, а саблю - на спине. Наверное, в темноте я похож на черепашку-ниндзя. Ко мне подошли десять галлов во главе с Пертом, которых я в Табраке обучил кое-чему, и мы вместе отправились к западной городской стене, к последней ее куртине перед угловой башней, общей и для южной стороны. Надеюсь, что нападения здесь защитники Тингиса ожидают меньше всего. По крайне мере, наверху, на сторожевом ходе было тихо, не горели костры или факелы. Вместе с нами начали движение и другие отряды. Каждый с вечера знал, где он должен быть к тому моменту, когда мы подадим сигнал.
        В угловой башне было тихо, как и в той, что была севернее. Службу в этих башнях наверняка несли ополченцы, не приученные бодрствовать по ночам. Они были слишком уверены в надежности крепостных стен, чтобы прилагать какие-то дополнительные усилия, напрягаться. Мы, помогая друг другу, перебрались через сухой ров, а затем поднялись по валу к стене, теплые камни которой были грубо обработаны.
        - Начинайте, - шепотом приказал я Перту и Дейти, которые несли маленькие якоря-«кошки», выкованные по моему заказу в Табраке.
        Тренировки не прошли даром - оба якоря зацепились с первой попытки. По веревкам с мусингами наверх полезли первые два галла. Наверху их никто не ждал, поэтому отправилась вторая пара. В третьей были я и Дейти. Поднимался практически на одних руках и при этом очень быстро. Мое молодое тело буквально летело вверх, наслаждаясь своей силой и ловкостью. Поднявшиеся ранее помогли мне протиснуться между зубцами и тихо спрыгнуть на сторожевой ход. Последним поднялся Перт.
        - Жди здесь, - приказал я шепотом своему опциону, который был слишком громоздким и шумным для предстоящего дела.
        В угловой башне спали трое на широком деревянном топчане, поставленном в углу у стены. Рядом с ними на выступе стены чадил глиняный светильник, заправленный рыбьим жиром и наполнивший помещение жуткой вонью. Крайний тингисец спал с открытым ртом, тихо похрапывал. Из-за длинной густой бороды он показался мне старым. Борода была жесткая, будто из конского волоса. Я дергал ее, а храпун упорно не просыпался. Зато умер быстро. Остальных прикабанили пришедшие со мной галлы. Забрав трофейное оружие и щиты, пошли в сторону южных ворот.
        В следующих двух башнях было тоже по три человека, которые дрыхли без задних ног. Я больше не марал руки, дав попрактиковаться галлам. Один чуть не загубил дело, слишком рано отпустил жертву, которая попробовала заорать. К счастью, в горле было много крови, из-за чего звук получился булькающий и не очень громкий.
        Южные ворота защищали две фронтальные прямоугольные башни, выдвинутые вперед метров на восемь. На ближней спали десять человек. В последний раз спали. Зато на дальней бдительно несла службу собачонка. Она учуяла нас, когда подходили к ближней башне и погавкала недолго и не заливисто. Мол, ходит там кто-то, обращаю внимание. Когда мы зашли в башню, замолкла, а потом, учуяв, наверное, запах свежей крови, залилась яростно, как на дикого зверя. Я думал, что караул башни сейчас поднимет тревогу, операция сорвется и нам придется удирать, но в дальней башне было тихо, если не считать двух переговаривавшихся между собой человек. Видимо, собака лает не в первый раз за ночь, а, может, и не первую ночь.
        - Идем в открытую и помалкивайте, если будут спрашивать. Говорить буду я. Когда дам команду, убивайте быстро и тихо, - предупредил я своих подчиненных и, взяв щит и короткое копье убитого в этой башне, первым пошел к дальней.
        Шагал так, чтобы меня услышали и поняли, что я не скрываюсь, что я - свой. Собака - светлая короткошерстая шавка с обвислыми ушами - встретила нас, отчаянно лая, перед началом открытой верхней площадки башни, где горел костерок, возле которого сидели два воина на чурках, поставленных на попа. Их шлемы стояли между зубьями башни, а копья и щиты - прислоненные к стене рядом с третьей чуркой, в которой торчал топор, а рядом лежали наколотые дрова. Дозорные держали в руках большие глиняные чашки, из которых потягивали какой-то напиток. Увидев нас, оба остались сидеть безмятежно, не поверив собачьей интуиции. Я отогнал нижним концом копья собачонку и вышел на площадку, на свет от костерка.
        Тот, что был ближе ко мне, прикрикнул на шавку:
        - Заткнись! Надоела уже! - и махнул в ее сторону рукой, будто собирался кинуть камень.
        Она отбежала на сторожевой ход, но продолжила лаять, хотя и не так надрывно, как раньше.
        - Доброй ночи! - поприветствовал я первым на финикийском языке, стараясь подражать карфагенскому диалекту, которому научился у Ганнона Стритана, а затем спросил: - Что пьете?
        - Вино, - ответил ближний и поинтересовался в свою очередь: - Вы кто такие?
        - С иольской купеческой галеры, хозяин оставил охранять свои грузы, - ответил я, подойдя к чурке с топором, будто собираюсь сесть на нее. - Пришел какой-то ваш командир, разбудил нас, приказал идти сюда, охранять ворота.
        - Это Гасдрубал! - презрительно сказал второй дозорный. - Придурок сам не спит и другим не дает!
        Я прислонил свой щит рядом с их, там же поставил копье. В это время следовавшие за мной галлы вышли на площадку и остановились на краю ее. Дозорные смотрели на них, то ли пытаясь вспомнить, видели раньше или нет, то ли ожидая приветствия. Я выдернул топор из чурки, придвинул ее ногой к костерку и, вместо того, чтобы сесть на нее, всадил лезвие в голову второго дозорного. Звук был такой, будто располовинил переспелый арбуз. Второго дозорного Дейти уколол гладиусом в затылок. Бедолага вскрикнул, попытался оглянуться, чтобы, наверное, увидеть, кто лишил его жизни, и свалился вперед, к костерку. В свете горевшего рядом огня его темные курчавые волосы казались рыжеватыми.
        - Вы трое спускайтесь вниз, зачистите башню, - приказал я шепотом стоявшим крайними слева, затем повернулся к стоявшим крайними справа: - Вы трое идите дальше, зачистите все башни по этой стороне и возвращайтесь сюда, - и напоследок - к Дейти: - Сходи за Пертом.
        Опциону, наверное, страшновато одному в темноте на сторожевом ходе вражеского города. Небось, молится галльским богам, несущим ночное дежурство.
        Оставшиеся со мной два воина оттащили убитых под внутреннюю стенку сторожевого хода, чтобы своим мертвым видом не портили нам настроение. Я сел на чурку, в которой раньше торчал топор, поднял чашу, выроненную убитым мной дозорным, и налил в нее вина из почти пустого бурдюка, который лежал возле его чурки. Вино было средней паршивости, подкисшее. До нового урожая беднякам придется пить такую гадость.
        Посланные зачищать фронтальную башню вернулись быстро, принесли ворох оружия, доспехи и щиты. Судя по количеству щитов, внизу спало девять человек. Затем подошли Перт и Дейти. Минут через двадцать вернулась вторая тройка, тоже нагруженная оружием и доспехами. У этих хватило ума не тащить с собой щиты, а, может, просто рук не хватило.
        - Зажигайте факела, подавайте сигнал, - распорядился я.
        Галлы зажгли два факела, опустили их с внешней стороны стены так, чтобы не видны были из города, и помахали из стороны в сторону. По этому сигналу отряды морских пехотинцев должны были подойти к воротам, перебраться через ров, а затем подняться по канатам на стену.
        - Возьми половину людей, перейди на сторожевой ход, зацепи там веревки и осторожно скинь вниз оба факела, чтобы подсвечивали место подъема, - приказал я Перту.
        Я выделил еще троих наблюдать за обстановкой из разных мест, а двое остались со мной сидеть у костерка. Среди оставшихся был Дейти. Он считает своим долгом постоянно быть рядом со мной, чтобы не упустить шанс отблагодарить за спасение.
        Пока мы потягивали паршивенькое винцо, на стену поднимались все новые и новые воины. Часть их спряталась до поры до времени во фронтальных башнях, а остальные разошлись в угловые башни южной стороны. Я решил открыть ворота и впустить основные силы, когда рассветет.
        Процесс пришлось прервать, потому что один из часовых доложил, что к воротам по улице идут люди с факелами. Поскольку галл не смог сказать, сколько именно идет тингисцев, я подумал было, что наши маневры заметили, и приказал приготовиться к сражению и открытию ворот. Затем вышел к внутреннему краю сторожевого ходя и увидел, что по улице идет отряд из пяти человек. Передний и задний несли по горящему факелу. Шагавший вторым, судя по бронзовым шлему и панцирю, на которых играли блики пламени, был командиром. Я проинструктировал воинов во фронтальных башнях, чтобы спрятались и вышли после того, как произнесу условную фразу, а сам продолжил сидеть у костерка вместе с Дейти и еще одним галлом.
        Как я и предполагал, эта пятерка не стала стучать в запертые двери башен и подниматься по внутренним лестницам, а пошли к той, что шла вдоль внутренней стороны стены, причем старались двигаться тихо. Есть такие командиры, которых хлебом не корми, но дай поймать подчиненных на нарушении дисциплины и взгреть по полной программе. Был у нас в училище командир второй роты по кличке Жора-поц. Поц - это мужской половой орган на идише. На вид офицер был эдаким перекормленным маменьким сынком с капризным лицом с пухлыми розовыми щечками и алыми губками. За всё хорошее его поперли с военно-морского флота в среднее мореходное училище торгового флота, в вечные капитаны третьего ранга. Впрочем, некоторые флотские офицеры считали такое перемещение счастливым билетом, позволяющим дотянуть до пенсии в тихом месте без продолжительных разлук с семьей. Как заступит Жора-поц на дежурство по училищу, так все двадцать четыре часа бегает по экипажу, выискивая, на ком бы сорвать злость за не сложившуюся флотскую карьеру да и жизнь вообще. Ему было плохо, когда кому-нибудь рядом хорошо. Если никого не поймает на тяжком
нарушении дисциплины, то уходил с дежурства расстроенным, жалким. При этом мог ночью на несколько часов затаиться в засаде у перелаза через стену, ограждавшую плац, пока не отловит самоходчика.
        Про него курсанты сложили частушку:
        Кто крадется вдоль забора?
        Половой разбойник Жора!
        Он сегодня очень-очень
        Сексуально озабочен.
        Противоядием от Жоры-поца была его вспыльчивость. Корпус экипажа был буквой Г, причем верхний этаж был разделен стеной, проход только через нижние.
        Когда озабоченный офицер выходил ночью на плац, из открытого окна в коридоре верхнего этажа одной части экипажа кричали:
        - Жора - поц!
        Офицер тут же настолько быстро, насколько позволяла его полнота, устремлялся к этому окну, чтобы найти и наказать крикуна. Стоило ему появиться возле этого окна, как из другой части экипажа кричали те же сакральные слова. Жора-поц, оправдывая свою кличку и тряся пухлыми розовыми щечками, бежал туда. Так и мотался, пока курсантам не надоедало его троллить.
        Поднявшийся на площадку башни командир был сух, высок ростом и сутул. Его длинная борода напоминала растрепанную мочалку. Вытянутым скуластым лицом напоминал скандинава, но глаза и волосы были черными, а кожа - смуглой. Бронзовый панцирь висел на худом теле, как на специально сделанной для этого крестовине. Наверное, считал, что не кошерно разгуливать без доспехов в такой важный момент, а поддеть стеганку не захотел, потому что и без нее жарко. Четверо подчиненных остановились позади него, держа факелы так, чтобы нас было хорошо видно.
        - Сидите? - то ли спросил, то ли констатировал командир разочаровано.
        - Службу несем, - сказал я на финикийском языке.
        - Что-то я тебя не помню, - приглядевшись ко мне, произнес он. - Ты кто такой?
        - Охранник с купеческой галеры, - ответил я и выдал наугад: - А ты - Гасдрубал.
        Я не ошибся, потому что командир продолжил допрос, выискивая зацепку для разноса:
        - Почему ты здесь, а не возле Морских ворот?
        - Потому что здесь меньше таких дураков, как ты, - выдал я на финикийском, после чего громко скомандовал на галльском: - Выходим!
        Гасдрубал собирался было отчитать наглеца, но услышал шум позади себя справа и оглянулся. Из укрытий вышли мои бойцы с оружием наготове. Еще одна группа морских пехотинцев быстро приближалась к нам по сторожевому ходу слева. Тингисцы сперва решили, что это их сограждане, а когда поняли ошибку, схватились за оружие.
        - Не глупите! - предупредил я. - Лучше быть живым шакалом, чем мертвым львом.
        Я, конечно, думал по-другому, но они ведь торгаши-карфагеняне, для которых это выражение было девизом. Что они и подтвердили, сразу передумав доставать мечи из ножен. Кстати, их мечи напоминали укороченные египетские хопеши и носились на портупее у левого бедра.
        - Кто вы такие? - всё еще не хотел поверить в случившееся Гасдрубал.
        - Я - центурион Александр Сервилий, а это, - показал я на галлов, - мои подчиненные.
        - Как вы здесь оказались? - задал он следующий вопрос.
        - Уверен, что ты и без меня знаешь ответ, - произнес я, не желая открывать ему военные секреты.
        - Продажные трусы и предатели! - гневно бросил Гасдрубал в адрес предполагаемых изменников. - Я догадывался, что именно так и случится!
        Есть люди, которые всегда видят в других только худшее, чем и накликают беду в первую очередь на себя. То, что сам не поднял тревогу, не положил жизнь во благо своих сограждан, он не считал трусостью и предательством.
        - Отведите их в башню и закройте, - приказал я галлам, которые разоружили пленников и стянули с них доспехи.
        Я примерил панцирь Гасдрубала. Как раз на меня. Оставлю его себе. В кольчуге, конечно, удобнее, но бронзовый панцирь надежнее.
        Когда небо начало сереть, внутри крепостных стен возле южных ворот накопилось уже сотни две военнослужащих армии Римской республики. Они быстро открыли ворота и опустили подъемный мост, который сорвался и упал с таким шумом, что должен был разбудить всех горожан. Нас это уже не волновало. По мосту в город хлынули все приплывшие, включая гребцов, за исключением трех небольших отрядов, оставленных возле других ворот, чтобы добыча не разбежалась.
        51
        Одноэтажный домус коменданта города Гасдрубала, моего пленника, построен по римскому образцу в центре города, возле форума. Единственное существенное отличие - пол выложен мозаикой из светло-серой и темно-серой гальки. Узор - мечта абстракциониста: вроде бы ничего не изображено, но угадывается что-то, постоянно ускользающее. Сила абстракционизма в умении додумывать то, чего нет. Не важно, что написал художник, важно, что написали о произведении критики. Мебель тоже в римском стиле - сверху шикарно, внутри дешево. Я вместе с Ганноном Стританом и Фестом Икцием возлежу в триклинии, обедая, то есть ужинаю. Обслуживают нас рабы, теперь уже наши. В том числе и два повара-ассирийца, старый и молодой, мастеров своего дела, которых мы с деверем разыграли с помощью монетки. Возьмем их при разделе добычи. Я решил обзавестись собственным поваром. Богатый человек должен питаться изыскано. Иначе, зачем нужно богатство?! Мне достался молодой, как и хотел. Ганнон тоже считает, что выиграл. Для него захват Тингиса - самая большая удача в жизни, потому что теперь может питаться так, как любит, и не бояться, что
повара переманят. Столики наши ломятся от еды. Надо съесть как можно больше. Все захваченное увезти не сможем, а оставлять жалко. Это ведь теперь наше. Как же его отдать задаром чужим людям?!
        Словно угадав мои мысли, Фест Икций говорит:
        - Всех рабов не сможем увезти. Придется оставить здесь слишком старых и слишком молодых.
        - Не обязательно, - сказал я, вспомнив опыт карибских пиратов. - Предложим им выкупиться.
        - Уже предлагали, - возражает центурион. - Кто смог, тот выкупился.
        - Ошибаешься. Наверняка у многих есть ценности в тайниках, которые мы не смогли найти. Предложим всем богачам посетить свой дом и поискать. Найдут достаточную сумму на выкуп, отпустим, не обыскивая и не отбирая, что нашли всех того. И пусть выкупают не только себя, но и родственников и даже рабов, цену на которых снизим, - предложил я.
        - Если не обманем, то найдутся желающие выкупиться, - согласился со мной Ганнон Стритан.
        - Вот и поговори с ними, дай слово. Тебе, как представителю знатного карфагенского рода, поверят, - распорядился я.
        - А точно не обманем? - первым делом не поверил деверь.
        - Точно, - подтвердил я. - На честности мы заработаем больше. В случае нападения на другой город там уже будут знать, что мы не обманываем, без страха и сомнений принесут нам спрятанное, чтобы получить свободу.
        - Не думаю, что многие выкупятся, - засомневался Фест Икций.
        - Тогда продадим их в Гадесе вместе с частью других трофеев, - решил я.
        От Тингиса до Гадеса миль пятьдесят. При хорошей погоде, а сейчас над этим регионом властвовал жаркий и безветренный Азорский антициклон, трирема одолеет это расстояние за неполный световой день.
        - А если вас здесь прихватят мавретанцы, когда мы уйдем? - задал вопрос Ганнон Стритан.
        - Как-нибудь продержимся два-три дня, пока вы вернетесь, - ответил я.
        - За такими крепкими стенами и дольше продержимся, - поддержал меня центурион.
        - Главное, чтобы не задерживались там, продавали быстро, - предупредил я.
        - Если быстро, то придется дешево, - произнес деверь с сожалением.
        - Это лучше, чем ничего, - сказал я в утешение, после чего распорядился: - Поговори сегодня с местными богачами, а поутру грузи трофеи, которые можно выгодно продать в Гадесе, и самых плохих рабов и вези в Гадес.
        - Сделаю, только дай мне сначала спокойно поесть! - взмолился Ганнон Стритан, который считал, что о серьезных делах нельзя говорить во время такого серьезного процесса, как потребление пищи.
        Рабы как раз подали нам жареного тунца в соусе с сульфиумом. Тунец и без соуса хорошо идет, а уж приготовленный первоклассным поваром с хорошими специями - сплошное объедение. Мой деверь чуть ли не хрюкал от удовольствия, поедая рыбу большими кусками. Кто-то ест, чтобы жить, а кто-то живет, чтобы съесть всех тунцов.
        52
        Наработка карибских пиратов оказалась действенной и в Тингисе. Не сразу, но почти три десятка местных богачей порылись в закромах своих домов и принесли не найденное нашими солдатами, нужное количество монет и золотых украшений, чтобы выкупить себя и своих родственников. Их тут же проводили за пределы города, позволив отправляться, куда захотят. Все они захотели уйти вглубь материка, подальше от нас. К ним присоединились еще десятка два из тех, кого сограждане считали середнячками. Оказалось, что у них денег не меньше, чем у богачей. По крайней мере, хватило, чтобы выкупить себя и родню. Эдакие тингисские Корейки. Я всегда говорил, что самые богатые предпочитают загорать в тени. Большие деньги не любят яркий свет и сильный шум.
        Ганнон Стритан вернулся с нашим флотом из Гадиса через три дня, привез много денег и пожелание тамошних купцов привезти еще товаров, особенно зерна нового урожая, и рабов. Год в этих краях выдался засушливым. И в Тингисе, и в Гадесе собрали плохой урожай, но первым уже не надо думать, чем питаться зиму и засевать поля весной. Мы решили рискнуть и еще раз отправили суда с трофеями в Гадес, причем я разрешил деверю не спешить, продавать подороже. Наши разъезды выезжали километров на пятьдесят вглубь метрика, но не встретили там мавретанских воинов. Все ушла на запад сражаться с легионами Гая Мария.
        По закону подлости вечером того дня, когда флотилия убыла в Гадес, прискакал разъезд и доложил, что в нашу сторону движется «очень-очень большой» отряд мавретанской конницы.
        - Боги отвернулись от нас из-за нашей жадности! - сделал вывод Фест Икций.
        - Может, отвернулись, а может, и нет, - сказал я. - Давай лучше подумаем, как организовать защиту города.
        Пиратов здесь пока нет из-за редкого населения и слабого судоходства, поэтому мы оставили на всякий случай на либурнах по пять воинов, на триремах по десять, а на квадриреме - пятнадцать. Остальные воины несли службу в Тингисе, охраняли трофеи, в первую очередь пленных, количество которых странным образом постоянно уменьшалось. Не удивлюсь, если узнаю, что кое-кто из охранников стал немного богаче. Особенно этим грешили иллирийцы, у которых было благосклонное отношение к крысятничеству.
        Мы с Фестом Икцием распределили воинов по куртинам и башням. Рабы принесли на стены камни, котлы, воду и дрова, чтобы было, чем встретить гостей. Учитывая печальный опыт тингисцев, собрали в городе собак и привязали на сторожевом ходе, чтобы контролировали весь периметр.
        Мавретанцы появились на следующее утро. Сначала прискакал передовой отряд, десятка два всадников. Повертелся возле южных ворот на безопасном расстоянии и ускакал. У меня появилось подозрение, что нам давали время убраться подобру-поздорову. К сожалению, у нас не было такой возможности. Ближе к полудню подошло основное войско. По моим подсчетам прискакало тысячи три воинов - в четыре раза больше, чем нас. Они разделились на три неравные части: самая большая расположилась возле южных ворот, вторая - возле восточных и самая маленькая - напротив западной городской стены. Сунулись было и к морским воротам, но полоса между кромкой моря и городской стеной была шириной всего метров двести. Я не пожалел две стрелы, завалил две лошади, после чего мавретанцы удрали на безопасное расстояние напротив восточной стены, передумав соваться на берег. Конный воин равен полутора-двум пехотинцам, но спешенный не тянет и на половину пехотинца, поэтому лошадей берегут даже больше, чем себя.
        Я перешел к южным воротам, где на верхней площадке фронтальной башни стоял Фест Икций и смотрел на врагов, которые с веселыми криками располагались на ночь метрах в трестах от крепостных стен. Они где-то раздобыли баранов и принялись их свежевать и запекать на кострах. Часть воинов отгоняло лошадей на горные пастбища. Это не кочевники, которые не расстаются с конем ни днем, ни ночью. Лицо центуриона выражало умиротворение и спокойствие. Такое бывает только у старых вояк, уставших бояться смерти.
        - Жаль, что с нами нет «круглых» судов, не на чем будет увезти трофейных лошадей! - произнес я.
        Фест Икций посмотрел на меня так, будто пытался определить, шучу или нет?
        - Впрочем, они на ночь угоняют лошадей на пастбища в горы, а мы так далеко отходить от города не будем, - продолжил я.
        - Зачем отходить? - не врубился центурион.
        - Собираюсь ночью атаковать их тремя отрядами: два выйдут через морские ворота и ударят вдоль восточной и западной стен, а третий - через эти и поможет им гнать врага, - объяснил я.
        - Думаешь, стоит рискнуть? - задал он вопрос.
        Скорее всего, хотел спросить, не лучше ли тихо пересидеть за высокими и крепкими стенами, тем более, что мавретанцы явно не собирались штурмовать.
        - Лучшая защита - нападение, - поделился я афоризмом из будущего. - К тому же, сюда может идти еще один отряд с осадными приспособлениями. Наверняка у царя Бокха есть на службе карфагеняне, умеющие изготовить их и применить.
        - Это да! - согласился со мной Фест Икций. - Карфагеняне с радостью сделают нам любую пакость!
        Интересно, а как бы римляне относились к карфагенянам, если бы победили те, сравняли Рим с землей и посыпали ее солью, чтобы на этом месте больше ничего не выросло?
        - Каким из трех отрядов ты хочешь командовать? - спросил я.
        - Любым, - ответил центурион. - Наверное, здесь будет труднее всего. Этот отряд и возглавлю.
        - Выделю тебе больше людей, - предложил я.
        - Не надо, справлюсь, - отмахнулся он.
        53
        Молодая луна светила слабенько. С расстояния метров двадцать я с трудом отличал дерево от человека. Впрочем, деревьев рядом с городом мало. Наверное, спилили на дрова. Оставшиеся по большей части были ритуальными, на которые мавретанцы вешали разноцветные ленточки и другие тряпки. Во вражеском лагере горело несколько костров, по ним мы и ориентировались. Мой отряд из почти двух с половиной сотен воинов вышел из морских ворот, ближних к восточной стороне города, перестроился возле угловой башни в одну шеренгу, растянувшись на ширину полосы, на которой разместились осаждавшие. С этой сторону у них не было ни одного дозора. Наверное, чтобы не заметили случайно, как мы удираем из города. Меня не покидала мысль, что прискакавшие мавретанцы не собираются воевать с нами. Им надо было с наименьшими потерями выдавить нас из города, чтобы выполнить приказ своего царя, после чего забрать недограбленное или оставленное нами и вернуться домой богатыми и отважными воинами. В этом свете наши ночные действия можно считать черной неблагодарностью во всех смыслах слова.
        Подобно ночным мотылькам, мы быстро пошли к горящим кострам, возле которых сидело по два-три полусонных часовых. Шагали, не прячась, но и стараясь не шуметь сильно. Ближние часовые заметили нас, когда шеренга приблизилась к спящим мавретанцам. То ли нас приняли за своих, то ли за призраков, но поднимать тревогу не спешили. Наверное, решали, первые мы или вторые? Только когда мои воины начали молча колоть спящих, а те - издавать разные звуки, громкие и не очень, до часовых дошло, что смерть близко. Завопили они в один голос. Что именно кричали, я не понял, но очень истерично и громко. После чего ломанулись от нас настолько быстро, насколько позволяли проснувшиеся и встававшие соратники.
        Мы продолжали молча идти вперед, уничтожая всех на своем пути. Я чуть не наступил на спящего мавретанца, после чего коротко рубанул его по голове пером - верхней третью - сабли. Затем посек его двух соседей, один из которых попытался закрыться рукой, чем продлил свои мучения: сперва я отрубил ему правую руку ниже локтя и только следующим ударом убил. Мне пришлось сделать два быстрых шага, чтобы догнать и почти полностью перерубить шею еще одному мавретанцу, который спросонья быстро сообразил, что надо убегать, но проделал это недостаточно быстро. Убегающие враги ломились, как лоси по бурелому, топча своих спящих и сбивая только проснувшихся сослуживцев. Пострадавшие присоединялись к ним, мигом исчезая в темноте. Оказать сопротивление никому из них и в голову не приходило. Судя по истошным крикам, доносившимся с запада, там происходило то же самое.
        Мы вышли на траверз восточных ворот, когда в дело вступил третий отряд под командованием Феста Икция, вышедший из южных. Там кричали не так мощно, как у нас, поэтому я подумал, что враг справился с первым шоком и организовал оборону, а то и перешел в атаку, и приказал своим подчиненным ускорить движение, благо убивать уже было некого, все сдрыстнули. Я был слишком хорошего мнения о мавретанцах, расположившихся у южных ворот. Они вместе с остальными уцелевшими соратниками дружно удирали в сторону гор. Может быть, спешили к своим лошадям, потому что в пешем строю сражаться не любили, да и не шибко умели. Мы догнали отряд Феста Икция, прошли вместе с ним еще метров двести в сторону гор, после чего я приказал возвращаться.
        - До утра они вряд ли сунутся, а нам надо отдохнуть, набраться сил перед завтрашним днем, - сказал я старшему центуриону. - Кто знает, что нас ждет завтра?
        Утром нас ждал сбор трофеев: оружия, щитов, доспехов, мешков с припасами, тюфяков… Особо ценного ничего не нашли, но важен был сам факт действия победителей. Мы перебили сотни две мавретанцев и при этом не потеряли ни одного человека. Больше они не появлялись возле города, даже дозоры не присылали.
        - Да, это не с галлами воевать! - произнес с сожалением Фест Икций. - Вот помню, когда мы под командованием Марка Эмилия Скавра напали на карнов (кельтское племя)… - начал было он, но потом вспомнил, что рассказывал мне это уже раз десять, - …в общем, славно с ними сражались, не то, что с этими трусами!
        - Ничего, еще повоюем. Может, они вернутся с большим войском и осадными орудиями, - утешил я старого вояку, для которого ночное сражение стало краткосрочным возвращением в молодость.
        Не знаю, исполнилось ли мое предсказание, потому что через четыре дня мы покинули разграбленный Тингис на нагруженных доверху судах. Часть трофеев все-таки пришлось оставить, потому что не влезли, а отвозить их в Гадес я не рискнул. Мы не фраера, чтобы погибнуть из-за жадности.
        54
        Такой богатой добычи не могли припомнить даже центурионы, отслужившие шестнадцать лет легионерами. Возможно, их легионы грабили и более богатые города, но даже центурионам доставалось намного меньше, чем получили рядовые после захвата Тингиса. Купцы знали, что мы отправились за добычей, и ждали нас в Табраке с деньгами. Как обычно, мы провели аукцион и распродали всё, что привезли. После чего добавили то, что выручили в Гадесе, и поделили по паям. Нам с Фестом Икцием досталось почти по сто тридцать тысяч денариев или более полумиллиона сестерциев. На такие деньги можно было приобрести небольшое имение рядом с Римом, а в провинции - среднее. Цена на сельскохозяйственную землю сейчас в провинции колебалась около тысячи сестерциев за югер (площадь, которую вспахивает упряжка из двух волов за день, чуть более четверти гектара) в зависимости от качества и удаленности от большого города. То есть я мог бы купить гектаров сто земли и дом с подсобными помещениями на ней. Плюс еще не вернулись «круглые» суда, которые повезли лошадей на продажу. Моей доли с этой части добычи хватит на обустройство на новом
месте.
        Не одному мне пришла в голову такая мысль. Фест Икций тоже заговорил, что с такими деньгами можно и расстаться со службой. У него уже есть сорок три югера земли. Двадцать сдает двум арендаторам под половину урожая, а на остальных трех его дом, сад и огород, с которого питаются семья и четверо рабов.
        - Мой сосед-патриций хочет продать свое имение за восемьсот тысяч сестерциев. Если поторговаться, наверное, скинет. У меня есть кое-какие накопления, так что наскребу нужную сумму - и моим детям не придется начинать службу простыми легионерами, - поделился Фест Икций своими планами.
        Жена намного моложе его. После увольнения из легиона женился на крестьянке из бедной семьи, главным приданым которой были молодость и красота. Она уже родила ему двух пацанят и, вроде бы, опять беременна.
        - Неподалеку продают еще одно имение, поменьше, тысяч за триста, - сообщил он. - Не хочешь купить? Ездили бы друг к другу в гости.
        Я как представил, что пришлось бы по сотому разу выслушивать солдатские байки старого легионера, так сразу и перехотел покупать имение рядом с ним.
        - Если покупать, то сразу большое, - сказал я. - Может, удача повстречалась не последний раз.
        - Давай нападем на Иол, - предложил Фест Икций.
        - Почему нет?! - согласился я. - Они наверняка уже знают, что мы захватили Тингис ночью, будут осторожнее, но, глядишь, придумаем что-нибудь такое же интересное и для них. Пока будем ждать возвращение судов из Остии, погоняй велитов на стены Табрака. Пусть научатся залезать по канатам и лестницам.
        - Это я могу! - уверенно заявил центурион.
        К сожалению, тренировки не пригодились. Пришел приказ Гая Мария обоим старшим командирам флотилии срочно прибыть к нему. Курьер - галл из племени бойев - который привез это распоряжение, не знал, зачем мы потребовались.
        - Мое дело передать приказ, - сказал он. - Завтра поскачу обратно в Заму. Если надо что-то передать, напишите или скажите.
        - Мы поедем вместе с тобой, - решил я.
        Из Тингиса мы привезли два десятка лошадей, самых лучших. Собирались продать их в Остии вместе с другими, которых захватим во время следующих рейдов. Теперь они пригодились для путешествия в Заму. На всякий случай нас сопровождали восемнадцать галлов, хотя курьер утверждал, что римляне так хорошо погоняли нумидийцев и мавретанцев, что дорога безопасна.
        Хотите верьте, хотите нет, но когда едешь верхом, дорога кажется иной, чем когда идешь пешком. К тому же, при встрече с пешеходами появляется мания величия из-за того, что смотришь на них сверху вниз. Самое интересное, что в будущем эта мания появлялась при взгляде снизу вверх, когда ехал в своей машине мимо набитого пассажирами автобуса. До сих пор помню их укоризненные взгляды, будто это ты виноват в том, что они не добились в жизни уважительного отношения к самим себе. Меньше надо завидовать, а больше и лучше работать.
        Дорога, действительно, оказалась безопасной, так что мы без проблем за один день добрались до Замы, которая стала базой для операций Гая Мария. Каструм обзавелся каменными башнями и более широким и глубоким рвом. Теперь его с налета вряд ли возьмешь. Может быть, поэтому Гай Марий предпочитал жить в каструме, а не в городе, где разместилась часть его воинства, в основном перегрины. Впрочем, у проконсула репутация человека неприхотливого. Его войско отдыхало после возвращения из Цитры, которая была захвачены нумидийцами и мавретанцами, но отбита. Возле города Гай Марий отбил так же ночное нападение вражеского войска, после чего на рассвете нанес ответный удар и сильно потрепал нумидийцев.
        - Мавретанские послы сказали мне, что вы захватили и разграбили город Тингис. Это так? - как обычно, обходя каструм, задал мне вопрос Гай Марий таким тоном, что трудно было понять, одобряет или осуждает.
        Мы с Фестом Икцием шли слева и на шаг позади него, причем я ближе, чтобы в случае раздачи отгреб первым и, возможно, единственным, но не видел выражение на лошадином лице проконсула и не имел дополнительной нужной информации, ответил с туповатостью и задором, который обычно нравится недалекому начальству:
        - Доблестные римские моряки нанесли врагу непоправимый урон!
        - И как это вы умудрились захватить город? - продолжил он спрашивать.
        - Неожиданной ночной атакой. Такой же, как ты на рассвете под Цитрой, - незамысловато лизнул я.
        О том, что сперва нумидийцы и мавретанцы ночью напали на римлян и не уничтожили всех доблестных воинов и их не менее доблестного полководца только потому, что те спрятались на холмах, поросших колючим кустарником и деревьями, куда конница не полезла, я, конечно, промолчал.
        - Да, вломил я им здорово! - похвалил Гай Марий себя, а потом нас: - И вы молодцы! Послы сказали, что царь Бокх был в бешенстве, когда узнал о захвате Тингиса. Жаль, что я узнал поздно, а то бы послал отряд, чтобы удержать город. Он бы нам пригодился.
        - Мы собираемся напасть еще на один, - сообщил я.
        - Вот за этим я и вызвал вас. Квестор Луций Корнелий Сулла поехал к царю Бокху на переговоры. С мавретанской стороны одним из условий их начала было требование прекратить наши налеты на их города и суда. Чтобы это не произошло как-нибудь случайно, всем флотом отправляйтесь в Мизен и ждите мой приказ. Если не договоримся с царем Бокхом, вернетесь и нападете на любой город по своему выбору, а я дам вам легионеров, чтобы стали в нем гарнизоном, - приказал проконсул.
        Я заметил, что у политиков главное назначение - гадить военным. Со всем остальным они справляется хуже.
        55
        Я (проклятый двоечник!) забыл, в каком году начнется восстание рабов под предводительством Спартака. Помнил, что это случилось после свержения царя в Пантикапее. В советских учебниках писали, что Савмак тоже был рабом, что это первое восстание угнетенных масс и прочую лабуду. Я по неведению был возмущен, почему весь мир знает о Спартаке, но умалчивает о Савмаке? Теперь понимаю, что гордиться было нечем. Да и со Спартаком история темная. Слишком нелогичными были его некоторые действия, особенно отказ уйти с Апеннинского полуострова. Но все становится на свои места, если вспомнить, что раньше он служил Митридату и его действия помогли последнему в войне с Римом. Впрочем, массовка, действительно, была из рабов и быдла, желавшего разбогатеть быстро и на халяву. Грабить богатых всегда находится много желающих, кто бы и какие цели ни решал с их помощью. Вот этот пробел в образовании и не давал мне покоя. Вдруг я куплю имение - и тут начнется?! Хорошо, если сам останусь жив, отделаюсь только потерей рабов и неживого имущества. Из-за этого я и не спешил покупать имение. И Ганнону Стритану посоветовал не
торопиться. Кормчий буквально помешался на желании стать латифундистом, как его предки в Карфгене. Он, конечно, получил намного меньше, чем мы с Фестом Икцием, но достаточно, чтобы приобрести пару сотен югеров земли и скромный домус на них.
        - Меня предупредила пифия, что скоро здесь начнутся жестокие войны, так что лучше не покупать землю, - объяснил я свою позицию деверю.
        - А когда именно начнутся? - спросил он.
        - Вот этого она и не сказала, - ответил я. - Ты же знаешь, как пифии делают предсказания: обязательно что-нибудь недоговорят или скажут так, чтобы было двоякое трактование.
        - Да, ты прав. Их предсказания понимаешь, когда все уже случится, - согласился Ганнон Стритан.
        - Давай подождем, когда закончится война с Югуртой. Наверняка захваченные земли станут римской провинцией и цены на них будут намного ниже, чем здесь. Так что мы сможем купить за те же деньги более крупные имения, - предложил я.
        - И находиться они будут рядом с землей моих предков! - радостно воскликнул он.
        Элисии, которая была на сносях и желала, чтобы я бросил службу на флоте, раз стал таким богатым, я сообщил это уже, как совет ее брата. Мол, я хотел вот прямо сейчас стать латифундистом и зажить спокойно в лоне семьи, но Ганнон меня отговорил. Так что послужу еще немного, пока не окончится война в Африке. Тем более, что спокойствия рядом с женой на последних месяцах беременности точно не обрящешь.
        Видимо, Гай Марий написал в письме, которые мы привезли коменданту базу Мизен, чтобы нашу флотилию больше не посылали в Африку, потому что до конца навигации мы мотались в Нарбо-Марциус, отвозили войска и снабжение. Кимвры и тевтоны в том районе напирали, и римляне готовились дать отпор. Поскольку враги были народами сухопутными, морских портов на Средиземном море пока не имели, наша служба протекала уныло, без дополнительных доходов. Судьба словно бы давала нам передохнуть после удачного африканского лета. Что не помешало морякам нашей флотилии дать мне когномен (прозвище), и теперь мое имя звучало Александр Сервилий Тингис. Наверное, чтобы не перепутать с остальными Сервилиями, особенно с нынешним консулом.
        В сентябре, пока я был в рейсе, Элисия родила сына. До моего возвращения ребенок был без имени. Это привилегия отца. Я могу признать ребенка и дать ему имя, а могу и не признать, отдать кому угодно или даже убить. Обычно церемония проходит на восьмой день и пиршество длится три дня. Я, пусть и с задержкой по уважительной причине, признал сына, дав ему самое распространенное сейчас латинское имя Гай. У римлян личные имена дают первым четырем сыновьям, а остальным присваивают порядковые номера. Моего сына будут звать Гай Сервилий. Услышав это имя, пусть кто-нибудь усомнится, что это полноправный гражданин Римской республики! Регистрировать детей пока что не надо. Когда сын достигнет совершеннолетия и сменит детскую одежду на взрослую, то будет представлен мной чиновнику в храме Сатурна, где находится городская канцелярия и архив, и занесен в списки граждан Римской республики с указанием имени, даты рождения и социального статуса.
        56
        Следующая навигация началась с переправки в Нарбо-Марциус теперь уже проконсула Квинта Сервилия Цепиона, принявшего командование над находившейся там армией, и пополнения и снабжения для нее. Само собой, центурион Фест Икций рассказал новому командующему о наших подвигах прошлым летом. Проконсул о них слышал раньше, в том числе и от Ганнона Стритана, который со своим отцом бывал у него в гостях. Магон Стритан пытался на основании захвата Тингиса пробить сыну досрочное получение римского гражданства, чтобы тот смог расстаться с надоевшей службой в военно-морском флоте и зажить в свое удовольствие в имении, купленном на награбленное. Видимо, Квинт Сервилий Цепион не счел вклад моего деверя достойным такой высокой награды. Зато меня на первой же стоянке похвалил.
        - Фест Икций рассказал мне о твоей решающей роли во время захвата Тингиса. Молодец! Не зря я рекомендовал дать тебе гражданство! - торжественно произнес он.
        - Я помню об оказанной мне чести, и при первой возможности отблагодарю! - заверил в ответ, не подозревая, что эта возможность подвернется очень скоро.
        Мы сделали еще одну ходку в Нарбо-Марциус с новобранцами, а потом привезли полный трюм катапульт. Во время выгрузки мне и пришел приказ прибыть с отрядом в Толозу (наверное, будущую Тулузу), недавно восставшую против римлян и опять захваченную Квинтом Сервилием Цепионом с помощью подкупа. Видимо, услышанное о наших подвигах в Африке научило его брать города не только лобовым штурмом с большими потерями. Поскольку послание было лично мне, подумал, что проконсул хочет переправить в Рим свою часть добычи под охраной надежного человека, и, в общем, не ошибся.
        Дорога заняла четыре дня. По пути видели галльские дозоры, которые следили за нами, но не нападали. Наверное, боялись нас больше, чем мы их. Толоза располагалась на правом, высоком берегу реки. Это было большое поселение, окруженное рвом и валом с частоколом. Местное население почти всё перебили или продали в рабство, поэтому оба легиона, которыми командовал Квинт Сервилий Цепион, не стали строить каструм, расположились в поселении, немного укрепив его. Часть воинов и пленных как раз занимались сооружением деревянных угловых башен.
        Проконсул принял меня в большом прямоугольном доме, напоминающем конюшню из-за того, что от двери до противоположной стены шел длинный холл, по обе стороны от которого находились комнатушки, разделенные тонкими деревянными перегородками. Ни дверей, ни занавесок комнатушки не имели, и, проходя мимо, я имел возможность заглянуть в каждую и убедиться, что там только топчаны. То ли это был родовой дом большой семьи, то ли казарма. В дальней половине холла стоял длинный стол с лавками по бокам. Проконсул сидел у дальней стены во главе стола. Одет был в белую хлопковую тунику с двумя вертикальными пурпурными полосами сантиметров десять шириной каждая, что говорило о принадлежности к сенаторам. Слева от него расположился секретарь - пожилой чахлый мужчина с жидкими, наполовину седыми волосами и слезящимися глазами, которые постоянно вытирал - что-то писавший свинцовым карандашом на папирусе. Справа позади стоял, сложив руки на животе, юный и мускулистый раб-негр в белой набедренной повязке. Квинт Сервилий Цепион ответил на мое приветствие и показал рукой, чтобы занимал место за столом на лавке справа от
него. Следующим жестом проконсул отправил секретаря на низ стола. Разговор, видимо, предполагался серьезный, не для лишних ушей. После третьего жеста раб поставил передо мной бронзовый кубок емкостью грамм двести с барельефом в виде лежащей волчицы, у которой сосут вымя два человеческих детеныша, скорее всего, Рэм и Ромул, и наполнил его красным вином, кисловатый запах которого сразу насторожил меня.
        - Вино местное, не самое лучшее, - предупредил Квинт Сервилий Цепион. - Ваши суда должны привезти вино из моего имения, жду с нетерпением.
        - Караван должен был выйти на день позже нас, так что доберется завтра или послезавтра, - проинформировал я.
        - Поскорее бы, а то надоела эта гадость! - раздраженно произнес он и изрядно отхлебнул этой гадости из своего кубка, серебряного, но с таким же барельефом.
        - Ты, наверное, слышал, что мы захватили здесь в храме Аполлона несметные сокровища: сто десять тысяч унций (почти три тонны) серебра и сто тысяч унций (две тонны семьсот пятьдесят килограмм) золота, включая золотую статую Аполлона из его святилища в греческих Дельфах, увезенную галлами после разграбления тех мест, - начал проконсул.
        - Да, ходят самые невероятные слухи о добыче, которую ты захватил, - подтвердил я. - Мне называли те же цифры, только в либрах (либра равна двенадцати унциям).
        - Серебро будет поделено между моими воинами, а золото отправим в Рим, - оповестил он.
        - Мне надо будет сопроводить эти сокровища до Рима? - спросил я.
        - Нет, и без тебя есть, кому это сделать, - ответил он. - Ты отвезешь только мою долю, и не в столицу, а моему зятю Квинту Лутацию Катулу, претору Дальней Испании, в Гадес.
        - С удовольствием выполню поручение! - искренне пообещал я.
        - Это еще не всё, - произнес он, понизив голос. - Через несколько дней после твоего ухода отсюда отправится большой караван с золотом. Он пойдет в Массалию (будущий Марсель). Сопровождать караван будут четыре турмы (в турме тридцать всадников) из вспомогательных войск. По пути на этот караван могут напасть и захватить его… - Квинт Сервилий Цепион замолчал, напряженно глядя мне в глаза.
        И тут я понял, что именно хотят от меня в благодарность за гражданство.
        - Да, могут легко захватить караван, особенно, если охрана будет из провинций Иллирик, Азия или Африка, которая сразу разбежится при нападении, - сказал я, глядя в глаза проконсулу. - Даже знаю место, где это, скорее всего, произойдет - на подходе к реке Роданус. Затем перегрузят на трирему и отвезут, куда угодно, в тот же Гадес, допустим.
        - Фест Икций правильно говорил, что ты быстро соображаешь! - улыбнувшись, похвалил Квинт Сервилий Цепион.
        - Сколько получат исполнители? - поинтересовался я.
        - Треть, - ответил он. - Остальное надо будет разделить между другими… посвященными в дело. Свою долю вы распределите, как сочтете нужным.
        То есть я смогу взять, сколько пожелаю из девятисот семнадцати килограмм золота. Даже если соглашусь на полагающуюся мне, как командиру, десятую часть, то стану обладателем примерно миллиона шестисот тысяч сестерциев. Ради такой суммы стоит рискнуть. Если сразу не схватят, то я запросто найду место, где римляне искать побоятся.
        - Меня это устраивает, но есть небольшая проблема. Слишком много моих людей будут знать об этом деле, и всем рот не закроешь, - предупредил я.
        - Да, желательно, чтобы делали это как можно дальше от Рима, - согласился проконсул.
        - Если им за прошлогодние подвиги дать досрочно римское гражданство и надел земли рядом с тем же Гадесом, то большинство там и останется, - подсказал я.
        - Пожалуй, мой зять поможет нам устроить это. Ведь он будет кровно заинтересован, - после короткого раздумья произнес Квинт Сервилий Цепион.
        - Тогда я готов хоть завтра отправиться в Нарбо-Марциус с твоей долей, а дня через три пусть выходит караван на Массалию, - огласил я свое решение.
        Мы запили наш договор паршивеньким местным вином, после чего я пошел к своему отряду, чтобы отдать приказ готовиться наутро в путь.
        57
        Река Роданус - это Рона, которая в свое время, в далеком будущем, несколько раз делала меня немножко богаче и помогала продвинуться по карьерной лестнице. Она всё или уже такая же мутная, место впадения в море видно издалека. Мы зашли в западный рукав реки и поднялись до колена, где она меняет направление с западного на южное. Где-то севернее этого места проходит дорога, соединяющая Немаусус (будущий Ним), столицу кельтского племени арикомиков, покорившегося Риму, и основанный финикийцами, затем захваченный карфагенянами и позже ставший римским, речной порт Арелат (будущий Арль), возле которого находится наплавной мост через Рону. Мимо этого моста караван никак не пройдет. В любом другом месте на сотни километров придется пересекать реку на плотах, что караванщики уж точно не будут делать.
        Мы вытащили трирему на берег через заросли тростника, которые скрывали ее от плывущих по реке, и дополнительно замаскировали срубленными деревцами и ветками. Наверняка местные рыбаки заметили нас, но их мы не боялись. Пусть рассказывают, что видели спрятанную трирему. Доказать, что это была римская «Бесстрашная», все равно не смогут.
        Я построил на берегу весь личный состав и проинформировал о предстоящем мероприятии:
        - Собираюсь напасть на римский обоз и захватить его. Третья часть очень богатой добычи будет наша, поделим, как обычно. Кроме того, каждый из вас получит досрочно римское гражданство и надел земли в Иберии, скорее всего, возле Гадеса. Распрощаетесь со службой и заживете богачами. Если из-за чьей-то болтливости станет известно о том, что обоз захватили мы, будем казнены. Так что подумайте, стоит ли рисковать и сможете ли хранить тайну? Если нет, тогда прямо сейчас отправляйтесь на берег моря и ждите римское судно. Скажите, что случайно отстали от триремы во время стоянки, пошли на охоту и заблудились.
        Желающих остаться бедными перегринами и продолжить службу на триреме не нашлось. Они потому и пошли служить, что готовы были рискнуть жизнью, чтобы сделать ее лучше.
        Только чуть позже ко мне подошел Перт, который, как и большинство остальных, догадался, на какой именно обоз собираюсь я напасть, и поделился сомнениями:
        - Говорят, что украденные из храма сокровища приносит беду расхитителям.
        Все эти байки работают, если в них веришь. Поэтому я вложил в галльские и прочие головы другую установку.
        - Мы ничего из храма не брали. Наоборот, накажем расхитителей, станем карающим орудием богов, - уверенно сказал я.
        Галлы поверили моим словам, потому что очень хотели поверить.
        Мы вышли по лесу к дороге, соединяющей Немаусус и Арелат, движение на которой было очень редкое, за день проезжало две-три арбы и проходило с полсотни путников. Путешествия по суше - не самый востребованный вид развлечений сейчас. Я нашел удобное место для нападения, над которым пришлось немного поработать, в том числе оборудовать места для катапульт. Поскольку у меня было мало стрелков, пришлось подключать и корабельную «артиллерию». На месте засады оставил небольшой патруль, приказав не светиться, не попадать на глаза аборигенам, и еще один выслал километров за десять вперед. Остальные воины и гребцы занялись расчисткой пути к триреме, чтобы арбы добрались до нее быстро, без поломок. Заодно сделаем аборигенам удобную короткую дорогу к реке.
        С учетом того, что путь по суше от Толозы длиннее и тяжелее, чем по морю от Нарбо-Марциуса, я ждал обоз с золотом на пятый день. Велиты и стрелки расположились неподалеку от дороги Немаусус-Арелат, чтобы не попасться на глаза прохожим и быстро зайти на позиции, когда появится обоз. Не прикатил он ни на шестой день, ни на седьмой. Я уж было подумал, что Квинт Сервилий Цепион передумал, или отправил в Набро-Марциус, или грабанули до нас… Решил подождать еще дня три, после чего уйти. На восьмой день, когда надежды почти не осталось, прибежали дозорные с дальнего поста. Их радостные лица сказали всё лучше слов.
        - Везут на трех арбах, запряженных парами волов. Охраны всего четыре турмы: две едут впереди, две сзади, - дополнили словами прибежавшие.
        Не обманул проконсул. Значит, и мы не подведем его.
        - Всем по местам! - приказал я.
        Мои воины ломанулись на заранее приготовленные позиции с такой быстротой, будто там ждали девицы, соскучившиеся по мужской ласке. Среди них было и десятка два гребцов, владевшие худо-бедно луком или пращей. Сгодятся для плотности обстрела.
        Я занял место в кустах рядом с другими лучниками и чуть впереди четырех катапульт, перетащенных сюда. Из-за низкой скорострельности катапульты вряд ли перебьют много врагов, зато сильно подорвут моральный дух. Когда толстая длинная стрела прошивает насквозь всадника, а то и двух, или коня, на нестойких это действует, как слабительное. Дорога с километр шла по прямой, а перед нами, расположившимися на склоне холма, поворачивала влево, так что стрелять будем по надвигающимся на нас, промахнуться трудно. Вдоль дороги прячутся в кустах и за деревьями велиты, держа наготове пилумы, а выше, где есть открытые площадки, залегли пращники, готовые мигом вскочить и приняться за дело.
        Первой скакала неторопливо турма нумидийцев. Я идентифицирую их в первую очередь по отсутствию уздечек у лошадей. То, что их соплеменники воюют с римлянами, не мешает им служить в римской армии. Они ведь теперь перегрины - почти римляне. Впереди скачет племенной вождь в бронзовом шлеме с султаном из обрезанных, белых, страусовых перьев и кольчуге, давно не чищенной, с большими пятнами ржавчины. Щит висит за спиной, а копье закреплено в вертикальном положении позади справа. Вид у вождя полусонный: давно едет без приключений, устал, расслабился.
        - «Страус» мой, - говорю я тихо, но так, чтобы услышали лучники и обслуга катапульт.
        Вижу улыбки на лицах расположившихся по соседству. Уверен, что, рассказывая о нападении на обоз, они обязательно опишут нумидийского вождя и озвучат мою фразу. И еще расскажут о моем первом выстреле из лука.
        - Начали! - говорю я громче, когда до переднего всадника остается метров тридцать, и отпускаю натянутую тетиву со стрелой.
        Вождь услышал меня, встрепенулся, но уклониться не успел. Игольчатый наконечник стрелы легко протиснулся между ржавыми кольцами на груди всадника в области сердца, погнув их, затем пробил тело насквозь и на спине, наверное, взбугрил кольчугу, а может, и пробил ее и воткнулся в щит. Предводитель нумидийцев как-то картинно наклонился назад почти к крупу коня и только потом свалился на землю. К тому времени я отправил еще три стрелы, каждая из которых нашла свою цель. Иногда вместе с моей стрелой жертва получала еще одну или две. Переднюю турму мы выкосили всю и быстро. Вторая за их спинами продержалась чуть дольше. Правда, им досталось и от велитов, которые метали пилумы как во всадников, так и в лошадей. Ясно было, что большую часть жеребцов придется бросить здесь, так что не жалели их, как обычно. На триреме место найдется в лучшем случае всего десятку или дюжине.
        Задним двум турмам повезло больше. Их обстреливали в основном пращники, которым помогали велиты с пилумами. Все они дружно орали на разных языках «Засада! Отступаем!». В обеих турмах народ оказался сообразительный, нарываться на неприятности не стал, поверил крикам и драпанул настолько быстро, насколько возможно. Вслед за ними побежали погонщики с арб, только не по дороге, а по кустам, где в них труднее было попасть. Впрочем, никто не выцеливал погонщиков. Я четко объяснил, что нам надо избавиться от охраны, а не перебить, как можно больше. Всех не уничтожишь, кто-нибудь обязательно уцелеет и расскажет, как было дело. Чем больше человек спасется, тем труднее слушавшему их будет составить общую картину. Как мне в будущем говорил знакомый опер, самые невероятные рассказы о происшествии услышишь от очевидца, и чем ближе он был, тем больше фантастических подробностей припомнит.
        Я дал команду выходить на дорогу, чтобы добить раненых и собрать трофеи. Сам тоже вышел, чтобы забрать свои стрелы. Они, как и стрелы из катапульт, приметные, слишком много несут информации. Вождь нумидийцев еще был жив, но без сознания. При дыхании изо рта выплескивалась очередная порция крови. Когда я выдергивал стрелу, нумидиец не дернулся, значит, боли не чувствовал. Я нанес ему кинжалом «удар милосердия», перерезав сонную артерию. Шлем со страусовыми перьями забрал себе, чтобы все видели, что я - доминантный самец.
        58
        Переход в Гадес был напряженным. До пролива Гибралтар мы шли вдали от берега и на ночевку останавливались в необорудованных и неохраняемых местах, где в любой момент могли подвергнуться нападению аборигенов, которые, мягко выражаясь, недолюбливали римлян и пользовались любым шансом, чтобы выразить свои чувства. К счастью, они не знали, что именно мы везем, поэтому боялись атаковать.
        Груз был уложен в кормовой части триремы и накрыт брезентом, чтобы своим прелестным видом не вводил во искушение нестойкие души. Статуя Аполлона лежала сверху. Она была высотой метра полтора, но такая тяжелая, что шесть человек поднимали с трудом. Из одежды на боге только золотой лавровый венок на золотых курчавых волосах. В левой руке Аполлон держал кифару (разновидность лиры), в игре на которой считался самым лучшим, потому что с любого, победившего его в музыкальном соревновании, сдирал кожу, а в правой - пучок стрел, которые метал в неугодных, не только убивая, но и распространяя заразные болезни. Мужское достоинство имел жалких размеров и немного согнутое. Складывалось впечатление, что кто-то пытался оторвать, но силенок не хватило. Везли мы и волов, забивая по одному на каждой стоянке, и трех жеребцов, самых ценных. Я решил оставить их себе. Собираюсь в своем будущем имении разводить племенных лошадей. Остальных, забрав упряжь и попоны, оставили пастись в лесу. Кто поймает их, тому будет счастье и подозрение в нападении на обоз. Впрочем, я сомневаюсь, что римляне пошлют кого-нибудь в те
места, чтобы расследовать происшествие, потому что комиссия может исчезнуть точно так же, как и обоз.
        По прибытию в Гадес я сразу отправил матроса к Квинту Лутацию Катулу. Претор, видимо, давно ждал нас, потому что пришел вместе с посыльным. Это был сорокапятилетний мужчина с капризным, бабьим лицом, начавшим оплывать, из-за чего плешивая голова с остатками седых волос напоминала свечной огарок. Одет в белую льняную тунику без пурпурных полос, хотя имел право, как минимум, на узкие, всаднические. Сандалии на нем были из крокодиловой кожи. Смотрелись не очень, но стоили дорого, и все об этом знали, иначе бы ношение такой роскоши теряло смысл.
        - Привез? - забыв поздороваться, спросил Квинт Лутаций Катул.
        - Да, - ответил я. - И долю Квинта Сервилия Цепиона, и всё остальное.
        - Покажи, - потребовал претор.
        Мы спустились в трюм, где я сам отвязал и приподнял край брезента, показав нижнюю часть статуи Аполлона.
        Квинт Лутаций Катул осторожно, будто покойника, потрогал ногу статуи, а затем попробовал приподнять ее.
        - Тяжелая! - с радостным удивлением воскликнул он.
        - Пригоняй арбы и забирай, - предложил я.
        - Не здесь! - испуганно произнес претор. - Отвезете к моему имению. Я пришлю своего человека, он покажет, где пристать к берегу.
        - Как скажешь, - не стал я спорить и напомнил: - Потребуются две арбы.
        - Тесть писал, что везли на трех, - возразил Квинт Лутаций Катул.
        - По уговору треть принадлежит нам, - сообщил я. - Зачем ее возить туда-сюда, привлекать чужое внимание?!
        - Приплывет тесть, с ним и решите этот вопрос, - произнес не очень уверенно претор.
        - Мы уже решили и выполнили свою часть уговора, так что получим и свою часть оплаты, - отрезал я. - Если Квинту Сервилию Цепиону не понравится, мы решим этот вопрос лично с ним. По уговору будем ждать его здесь. Он должен выдать дипломы членам экипажа об окончании службы и получении римского гражданства и по десять югеров земли.
        - Да, он писал мне об этом, - подтвердил Квинт Лутаций Катул.
        Чтобы поменять тему разговора, я решил прояснить возникающую при упоминании его имени непонятку:
        - Твой когномен у меня почему-то ассоциируется с поэзией. Ты не пишешь стихи?
        - Кончено, пишу! - радостно воскликнул он, сразу позабыв о золоте. - Ты тоже любишь поэзию?
        - Да, - произнес я, умолчав, что на двери моей комнаты в общежитии института висела табличка «Поэтам и крысам вход запрещен!».
        Институтские рифмоплеты имели дурную привычку снестись среди ночи, а затем бегать по комнатам, чтобы прокудахтать человечеству свой шедевр, который имел ценность только в компании еще с девятью, как куриные. До утра такое важное события подождать не могло.
        Римский от них ничем не отличался.
        - Сейчас я прочту тебе свое последнее творение! - торжественно объявил Квинт Лутаций Катул.
        Приосанившись и прочистив горло, он прокричал что-то о своей душе, которая улетела к какому-то Феотиму. Видимо, как и положено несостоявшемуся гению, был гомосексуалистом. При этом лицо поэта побагровело от напряжения, будто и в самом деле остался без души.
        - Что скажешь? - закончив, спросил он и затаил дыхание.
        - Очень искренне! - восхитился я.
        В институте меня научили, что говорить поэту правду - смертельный поступок для одного из вас или даже для обоих. Говори, что стихи искренние: и не соврешь, в общем-то, и графоман обрадуется, и умные всё поймут.
        - Приятно встретить в этой глухомани культурного, образованного человека! - обрадовался Квинт Лутаций Катул.
        - Мне тоже! - не остался я в долгу.
        В общем, расстались мы, по мнению поэта, лучшими друзьями.
        59
        На следующее утро пришел вилик (управляющий имения) - сухощавый грек по имени Анакреон, которого, как подозреваю, взяли на это место, благодаря поэтическому имени, и мы отправились на север, где милях в десяти от Гадеса пристали к берегу. В паре километрах от моря на холме была вилла - группа одноэтажных строений, огражденных каменной стеной высотой метра два. Склоны холма покрывали виноградники, а рядом с ним были поля, на которых скосили зерновые, осталась высокая стерня, и убрали бобовые.
        - Какая площадь имения? - поинтересовался я.
        - Шестьсот восемьдесят югеров, - ответил вилик, после чего попросил нашего трубача дать сигнал.
        Минут через десять после того, как буцинатор понапрягал щеки, легкие и музыкальный инструмент, огласив местность протяжными громкими звуками, открылись ворота в каменной стене и выехали две арбы, запряженные волами. Они спустились неспешно по пологому склону к берегу моря. У одного из погонщиков, скорее всего, галла, на ногах были кандалы, соединенные цепью длиной сантиметров сорок. С такими не побегаешь, даже ходить быстро не сможешь.
        Мои люди перегрузили две трети добычи и легальную долю Квинта Сервилия Цепиона в арбы. Я выделил три десятка велитов, чтобы сопроводили груз до виллы, и сам прошелся туда, чтобы посмотреть, как выглядит загородное жилище римских богачей.
        Двор виллы был разделен еще одной каменной стеной на две неровные части. В первой находился господский домус, в котором также жили вилик, ключник и рабы-обслуга, а в дальней, большей - дом для рабов, занятых на тяжелых работах, и хозяйственные постройки. По непонятным мне причинам римляне предпочитали жить в одноэтажных домах. Может быть, наличие второго этажа делало домус похожим на инсулу и понижало социальный статус. Планировка всех домусов примерно одинакова. Разницы была только в размере помещений, внутреннего дворика, сада, фонтана… Чем богаче человек, тем больше размер всего, причем порой количество уничтожало качество. Господская часть двора была выложена каменными плитами, а хозяйственная местами вымощена булыжниками. Все здания были сложены из камня, но на домус пошли тщательно отесанные, а на остальные - грубые, плохо подогнанные. Зато черепица везде прекрасная, в ее производстве римляне достигли больших высот. Это при том, что дожди и здесь, и на Апеннинском полуострове бывают редко.
        Я обошел все имение, посмотрел, что и как устроено. Готовясь стать латифундистом, зимой купил книгу Марка Порция Катона «Земледелие» и проштудировал ее. Судя по тексту, автор - дотошный зануда. Подробно было расписаны, где, как и какие строить помещения, на каких землях разбивать поля, сады, виноградники, сенокосы, приведен календарь работ на весь год, сколько надо людей и какой инструмент для исполнения тех или иных работ, как кормить людей и скотину, где и как содержать, причем указано было даже необходимое количество ночных горшков для рабов. Одолев этот труд, я пришел к мысли, что римляне - нация крестьян, которую пассионарная энергия сбила с пути праведного. Впрочем, всё, что они натворят с крестьянским трудолюбием, упрямством и последовательностью, послужит фундаментом для других крестьянских наций, особенно для французов и немцев.
        - Хорошее имение, - сказал я вилику Анакреону.
        - Начинали на пустом месте. Солдаты гарнизона и горожане помогали прокладывать дороги, рубить деревья, корчевать пни, строить дома. Семь лет ушло, чтобы стать таким, - рассказал он.
        Выражаясь языком двадцать первого века, мэр использовал административный ресурс для личного обогащения, присвоив земельные участки и заставив подчиненных превратить их в прибыльное сельскохозяйственное предприятие. То есть семь лет службы в провинции прошли с большой материальной выгодой для поэта, хотя их принято считать людьми, оторванными от реальности и бытовухи, предпочитающими духовное материальному.
        - Когда заведу здесь свое имение и начну обустраивать его, ваше будет примером, - поделился я планами.
        - Купили бы сразу это, - предложил вилик. - Хозяин давно хочет продать, но покупателей не было, слишком дорогое для гадесцев.
        - Разве в городе нет богатых людей?! - удивился я.
        - У кого появляются большие деньги, предпочитают покупать имение поближе к Риму, - ответил он. - Вот и мой хозяин с таким богатством теперь точно уедет.
        - Да, он - римлянин, для него на всем свете есть только один город, - согласился я.
        Житель столицы - это последняя степень деградации человека. Кому-то дача помогает задержаться в этом положении надолго, а кто-то из-за отрыва от природы уже в первом, максимум, во втором-третьем поколении загибается от лени, обжорства, пьянки, наркоты или отправляется бомжевать на столичную свалку бытовых отходов, становясь еще при жизни частью их. Жители провинциальных городов и деревень ближе к природе, поэтому самоуничтожаются медленнее.
        60
        Во избежание недоразумений, золото мы не делили до прибытия Квинта Сервилия Цепиона, которого пришлось ждать почти три недели. Приплыл он на триреме из эскадры, которая базировалась в Форуме Юлия. Моряки оттуда плохо знают наших, а мы - их. Они считают нас счастливчиками, которым выпало служить в большом, в сравнение с Форумом Юлия, городе и рядом с Римом. Можно подумать, их в Форум Юлия силком загоняли. По неопытности сунулись туда и не смогли перебраться в место получше.
        Проконсул принял меня в городском домусе своего зятя, в рабочем кабинете хозяина. Может быть, Квинту Сервилию Цепиону и не понравилось, что мы сразу забрали свою треть золота, но вида не подал. Мы ведь могли исчезнуть со всей добычей. Так что зря мы его ждали, могли бы уже поделить.
        - Никто их твоих людей не проболтается? - первым делом спросил он.
        - За всех я поручиться не могу, но, даже если кто-нибудь из них проболтается, до Рима это вряд ли дойдет, - ответил я.
        - Я приказал казнить всех, кто уцелел после вашего нападения на караван, как соучастников, так что болтать тоже не будут, - сообщил проконсул, после чего поинтересовался: - Твои люди готовы остаться здесь хотя бы на несколько лет?
        - Если получат гражданство и земельные наделы, то останутся в Гадесе на всю жизнь, - заверил я. - Тем более, что разговаривал с твоим зятем, и он готов взять их, как опытных воинов, в городскую стражу. Наделы сдадут в аренду и будут жить в городе припеваючи. Раньше они только мечтать могли о таком счастье.
        - Как мало надо некоторым для счастья! - искренне воскликнул Квинт Сервилий Цепион. - Я слышал, что ты тоже хочешь остаться здесь, покупаешь имение моего зятя?
        - Да, - подтвердил я. - Не люблю суету больших городов.
        - Я тоже на вилле чувствую себя лучше, чем в Риме, но редко на ней бываю, - сказал он.
        - Если можно, выдай землю моим людям неподалеку от меня. В первую очередь моему деверю Ганнону Стритану. Вместе нам будет безопаснее, - попросил я.
        - Он тоже хочет остаться здесь?! - удивился проконсул.
        - Ему везде хорошо, где есть хороший повар, а такой у него сейчас имеется, захватил в Тингисе, - рассказал я. - Он приглашает тебя на обед в любой день, когда будешь свободен.
        - Обязательно приду! - искренне пообещал Квинт Сервилий Цепион.
        На изготовление дипломов о гражданстве для всех членов экипажа ушла рабочая неделя. Еще одна потребовалась на размежевание земли неподалеку от имения, которое я купил у Квинта Лутация Катона всего за полмиллиона сестерциев. Каждый рядовой с триремы «Бесстрашная» получил в награду якобы за захват Тингиса десять югеров земли, рулевые, боцман и опцион - пятнадцать, кормчий - двадцать пять, а мне дали пятьдесят. У всех было золотишко, так что каждый, кто хотел, мог прикупить землицы, и многие так и сделали, благо она здесь была всего по семьсот пятьдесят сестерциев за югер. Велиты и стрелки поступили на службу в городскую стражу, а гребцы и моряки занялись расчисткой и распашкой своих наделов, постройкой домов и подсобных помещений. В городе не осталось ни одного безработного, резко подскочили цены на рабов, скот и строительный и сельскохозяйственный инвентарь. Заодно мои бывшие подчиненные расхватали всех одиноких девушек и женщин, которые предпочитали новоиспеченных богатых римских граждан местным нищим перегринам.
        Приказом Квинта Сервилия Цепиона на оставшуюся без экипажа трирему «Бесстрашная» была переведена половина экипажа триремы из Форта Юлия, и обе были дополнены новобранцами из местных. От желающих не было отбоя, потому что увидели, насколько выгодной может быть служба в римском военно-морском флоте. То, что наш случай - исключение, никого не смущало. Чему бы ни учили грабли, а сердце верит в чудеса.
        Нам с Ганноном Стританом пришлось остаться командирами триремы «Бесстрашная» до возвращения ее в Мизен. Мы, в общем-то, были не против, потому что обоим надо было на Апеннинский полуостров, чтобы перевезти в Гадес семьи и прикупить кое-что, чего здесь не хватает. Закончив неотложные дела, мы вместе с Квинтом Сервилием Цепионом отправились в Рим. На трирему «Бесстрашная» было погружено золото, доставшееся проконсулу, в том числе разрубленная на несколько частей и до неузнаваемости обработанная молотами статуя Аполлона. Трирема из Форта Юлия сопровождала нас до своей базы.
        61
        В Мизене я нанял две торговые триремы. Одну нагрузил вулканическим песком, при добавлении которого в раствор получается очень крепкий бетон, а вторую в Остии - рабами и всякой всячиной, которая пригодится в Гадесе. На Тибре к нам присоединилась унирема с двенадцатью парами весел и водоизмещением тонн сорок, нанятая и нагруженная Ганноном Стританом. Вместе с деверем отправлялись на новое место и его родители, пожелавшие провести остаток жизни так же, как начало ее - в имении. Тремя судами мы и отправились в Гадес. Западная часть Средиземного моря пока что слабо освоена пиратами. Они иногда заскакивают из восточной части, но орудуют в основном возле африканского берега, а мы шли вдоль европейского.
        Гадес казался вымершим. Горожане, желающие подзаработать, помогали моим бывшим подчиненным обустраиваться на новом месте. Участки они получили неподалеку от моего имения, и на вершине плоского холма те, кто решил обрабатывать землю сам, построили деревню наподобие каструма, только вместо палаток были каменные дома и хозяйственные постройки.
        Я тоже начал строить деревню для своих арендаторов на другом плоском холме. Большую часть земли я разделил на участки по двадцать югеров и отдал в аренду под половину урожая своим рабам, разбив их на семейные пары, в том числе и тем, что были закованы в кандалы, приказав расковать их. Себе оставил только луг под пастбище для лошадей и землю под виноградник, сад и огород, которыми будет заниматься немногочисленная группа рабов, живущих в имении. Второй половины урожая арендаторов должно хватить нам на вполне сносное существование.
        Есть всего два типа производственных отношений: экономического и неэкономического принуждения. Первый может называться феодализмом или капитализмом, а второй рабством или социализмом, что не меняет их суть. Я предпочитаю экономическое принуждение. Хочешь жить лучше - работай больше, не хочешь - не надо, никто заставлять не будет. Если замечу, что лодырь, отдам участок другому. Захочешь сбежать - беги. Побывав рабом, я решил держать в таком положении только тех, кого такая судьба устраивает. Поверьте, таких гораздо больше, чем готовых быть голодными, но свободными.
        Рядом с имением засадил пятьдесят югеров виноградом и пятьдесят - оливковыми деревьями. Через пять лет - именно через столько лет виноград начинает плодоносить - буду иметь свое вино. Большая часть пойдет на экспорт, а остальное - на собственные нужды. Вместо шпалер сейчас используют вязы, которые римляне называют ильмами. Эти деревья неприхотливы, быстро растут и сильно ветвятся. Ильмы высаживают в линию через четыре-пять метров, а когда подрастают, у них срезают верхушку, оставляя длинные боковые ветви, по которым и вьется подросший виноград. Так что возраст виноградника можно определить легко и издалека. Обычно лет через сорок деревья и виноград выкорчевывают и сажают новые. Стволы идут на изготовление водопроводных труб, потому что почти не гниют, если не соприкасаются с землей. Оливковое масло придется ждать двадцать лет. Зато оливковые деревья растут и плодоносят дольше. В двадцать первом веке мне показывали в Афинах оливу, которой две с половиной тысячи лет и под которой якобы любил сидеть Сократ, причем для подтверждения второго факта обещали привести свидетелей.
        Одновременно строители, нанятые в городе, начали возводить из особо прочного бетона новый господский дом, двухэтажный. От римского домуса остался только внутренний дворик с фонтаном и портиками. Потом сделали выше и толще стены и возвели круглые угловые башни. Времена сейчас лихие, в любой момент могли нагрянуть желающие поживиться. Не для того я грабил, чтобы всё досталось грабителям.
        В конце осени, уже по штормовой погоде, из Рима прибыл новый претор Гай Титурий, а Квинт Лутаций Катул отправился на родину, чтобы в следующем году в четвертый раз участвовать в выборах на должность консула. Первые три попытки были безуспешными. Надеюсь, толозское золотишко поможет ему в четвертый раз. Перед отъездом поэт попытался втюхать мне втридорога свой городской дом. Я отказался. Новый претор, видимо, не собирался застревать здесь надолго, поэтому предпочел жить в казенном доме. Других покупателей на такое ценное имущество не нашлось. Квинт Лутаций Катул опять обратился ко мне, снизив цену вдвое. Я опять отказал, потому что пока не нуждался в городском доме. Только когда он снизил цену еще вдвое, я все-таки купил. Как говорили финикийцы, упустишь выгодную сделку - больше не подвернется. К тому же, мне был интересен не сам домус, а то, что располагался возле центрального форума. Если решу жить в городе, перестрою его, если нет, разделю на участки и продам торговцам, которые с радостью построят лавку в таком выгоном месте. Пока оставил там семейную пару рабов присматривать за моим имуществом
и забыл о нем.
        За хлопотами по обустройству своих земель и строительством нового господского дома я не заметил, как прошли зима, весна и лето. Только в начале осени, после сбора винограда, я вынырнул из идиотизма деревенской жизни и поехал в город продать излишки урожая и заодно узнать последние новости.
        Они были тревожны. В конце прошлой осени римляне были разбиты кимврами под Араузионом. Одной из двух римских армий командовал проконсул Квинт Сервилий Цепион, а другой - консул Гней Маллий Максим, происходивший из незнатного рода, которому проиграл выборы Квинт Лутаций Катул. Скорее всего, именно поэтому проконсул отказался объединить силы, и обе армии были разбиты по отдельности. Разгром был ужасный. По слухам спаслось всего несколько сот человек, в основном обозные. Уцелел и Квинт Сервилий Цепион, ускакавший с поля боя. Его и назначили виновником поражения, лишили проконсульских полномочий и права заседать в сенате. Более того, согласно принятому в этом году закону, он больше не мог избираться на любую государственную должность и претендовать на статус сенатора. Вот и не верь после этого в проклятие, налагаемое на расхитителей храмов.
        Само собой, после обвинения тестя Квинт Лутаций Катул передумал в очередной раз избираться в консулы. Ими стали Гай Марий во второй раз и Гай Флавий Фимбрия, причем первый вопреки всем законам, потому что был избран заочно и до истечения десятилетнего срока после предыдущего консульства.
        Вторым следствием разгрома римских армий было то, что кимвры пошли в сторону Иберии, и некому было встать на их пути. Я знал, что Пиренейский полуостров весь будет римским, но не помнил, не придется ли римлянам отбивать его у кимвров и тевтонов? Так что в любой момент этих варваров можно было ждать под стенами Гадеса.
        В придачу на Сицилии вспыхнуло восстание рабов, а остров был одной из житниц Рима, из-за чего подпрыгнули цены на хлеб. Впрочем, нам, поставщикам зерна, это событие было на руку.
        В общем, для Римской республики год выдался не самым лучшим. Недаром в июле было солнечное затмение, что сочли дурным предзнаменованием. Вся надежда была на Гая Мария, который в прошлом году таки добил нумидийцев и захватил Югурту, заморенного голодом в римской тюрьме. Благодаря этой победе, он и стал консулом во второй раз. По прибытию в Рим уже в статусе консула Гай Марий был удостоен триумфа.
        Я только закончили переговоры с местными оптовыми покупателями зерна, когда раб доложил, что ко мне пришли два городских стражника. Поскольку в страже служили бывшие мои подчиненные, догадался, что это пожаловал кто-то галлов, и приказал впустить. В гости пришли Перт и Дейти. Оба прикупили еще земли и сдали ее в аренду, а сами жили в городе. Перт, как бывший опцион, командовал караулом главных городских ворот, а Дейти был у него деканом.
        Пока раб принес вина и налил всем, обменялись городскими новостями, а выпив, перешли к делу.
        - К нам обратился вождь турдетанов Аргатония. Они вместе с другими племенами собираются выступить навстречу кимврам и дать им отпор, предлагают и нам присоединиться. Мы решили с тобой посовещаться. Если ты пойдешь, то и мы с тобой.
        С турдетанами, жившими по соседству с имением, отношения у меня были натянутые. Освоенные нами земли были когда-то их пастбищами и охотничьими угодьям, о чем турдетаны еще не забыли. До открытых стычек дело пока не доходило, но время от времени пропадал скот, и летом сгорели несколько скирд сена. Я собирался подождать еще годик и, если безобразия не прекратятся, решить этот вопрос жестко.
        - Если кимвры идут сюда, то лучше, конечно, встретить их подальше от своего дома, на чужой земле, - произнес я.
        - Мы тоже так подумали, поэтому и пришли к тебе, - сообщил Перт.
        - Аргатония будет командовать всем войском? - спросил я.
        - Нет, - ответил Перт. - У каждого племени свой командир.
        - Это плохо. Командир должен быть один, - сказал я. - Хотя и у кимвров такой же бардак.
        - Нам так привычнее. Никто не будет подчиняться человеку, которого не знает, - молвил Дейти.
        Я подумал, что основные работы в имении закончились, и в ближайшие месяцы будет скучно. К тому же, Элисия опять беременна, должна вот-вот родить. В этом положении она становится стервозной.
        - Что ж, давайте сходим и вломим кимврам еще раз, - решил я. - Мне надо три дня, чтобы уладить дела. На четвертое утро двинемся в путь из города. Все, кто хочет присоединиться, пусть собираются здесь с запасом еды на месяц.
        Грабить местное население по пути следования нам вряд ли позволят, так что придется тащить провиант с собой.
        Вспомнив последнее столкновение с кимврами, я потребовал:
        - Кто имеет луки, пусть обязательно возьмет с большим запасом стрел. Уверен, что они нам пригодятся.
        Оба галла ушли довольные. Подозреваю, что скучно им стало охранять город. Если бы ни приход кимвров, отправились бы воевать с кем-нибудь другим.
        62
        В составе большого сборного войска я еду по лесной дороге на своем лучшем гнедом жеребце, который по традиции получил имя Буцефал. По обе стороны дороги густой лес. Даже не верится, что я на территории будущей Испании, в которой от лесов останутся только несколько заповедников в горах. За мной едет галл по имени Мабон. Я купил его вместе с имением. Мабон был одним из кандальников, получивших свободу и надел в аренду. Я был уверен, что они сразу убегут, но ошибся. То ли бежать им было далеко и рискованно, то ли мои условия понравились. Когда я вернулся в имение и сообщил арендаторам, что собираюсь в поход, и желающие могут присоединиться, Мабон откликнулся первым. Я сделал его своим ординарцем. На поводу Мабон ведет вьючного коня, нагруженного походным инвентарем, провиантом, пучками стрел и запасным оружием.
        За нами скачут плотной группой сорок шесть всадников. Все - бывшие мои велиты, которые, получив долю от толозского золота, первым делом обзавелись лошадьми. За ними шагают семьдесят три пехотинца. Среди них тоже есть велиты, которые предпочли прикупить еще земли к полученному участку и волов, чтобы обрабатывать ее, но большую часть составляют горожане, примкнувшие к нам, когда услышали, что мне нужны меткие стрелки. Для защиты города требуется много лучников, вот гадесцы каждый год и проводят соревнование на самого меткого стрелка. Награда - двадцать пять денариев, что составляет четверть годового жалованья городского стражника, и всеобщий почет и уважение. На форуме стоит стела, на которой выбиты имена победителей за последние лет пятьдесят, с тех пор, как римляне завели это соревнование. Так что каждый мальчишка с юных лет учится стрелять из лука, надеясь получить этот приз и увековечить свое имя. Луки у гадесцев составные, но не очень тугие. Стреляют «средиземноморским» способом. Метров на сто этого хватит, а для защиты города больше и не надо. За пехотой идет обоз из девяти мулов, везущий
припасы. Хотели взять пару арб, запряженных волами, но я запретил, потому что эти животные плетутся еле-еле.
        Единого командования в войске нет. Каждый отряд подчиняется только своему командиру, хотя есть несколько племенных групп с одним лидером. Общие вопросы решаются на совещании командиров, которых около сотни. Обсуждения продолжаются долго и безрезультатно, потому что каждый командир сам решает, починяться решению совещания или нет. Проблем добавляет и то, что говорит это сборище на разных языках, как минимум на четырех, не считая диалекты. Из них индоевропейский только кельтский, представленный в двух вариантах: пришедшие сюда раньше говорят на более архаичном, дополненном словами из языков соседей, а «новички», галлы, нахватались германских слов. Главное, что обе кельтские ветви понимают друг друга, пусть и с трудом, и держатся вместе. Мы как бы примыкаем к галлам, потому что представители этого племени составляют примерно половину моего отряда, но плетемся в хвосте их колонны, потому что нас считают как бы наполовину римлянами, то есть не самыми надежными. После того, как кимвры разбили в прошлом году две римские армии, отношение к жителям Республики упало ниже плинтуса. Доказать обратное можно
только в бою, поэтому я не возникаю. Когда дойдет до дела, сразу станет ясно, кто чего стоит. К тому же, у места в арьергарде есть преимущество - шансы попасть в засаду близки к нулю.
        К Перту подъезжает конный галл, командир следовавшего впереди отряда, и что-то тихо говорит. Все знают, что командир отряда я, но, если надо решить какой-то вопрос, галлы обращаются к моему заместителю. Может, из-за того, что я плоховато говорю на их языке, иногда вставляю слова из французского, а даже старофранцузский ойль, на котором я общался на службе у короля Карла Пятого, сильно отличается от нынешнего галльского.
        После того, как галл возвращается в свой отряд, Перт подъезжает ко мне и докладывает:
        - Передовые отряды заметили кимвров. Впереди долина, удобная для сражения. Там остановимся и будем ждать врага.
        Зажатая между холмами долина, протянувшаяся с северо-запада на юго-восток, была длиной километра три и шириной полтора. Ее пересекала вдоль ближе к западной стороне речушка. В том месте, где русло подступало к холму, на склоне располагалась деревня домов на сто, защищенная снизу и частично с боков земляным валом высотой метров пять, а с других сторон - частоколом из вкопанных заостренных бревен. В верхней части деревни была деревянная башня высотой метров семь, на верхней площадке которой под деревянным навесом стояли несколько подростков и наблюдали, как большое войско растекается по долине, разделенной на прямоугольные участки с высокой пшеничной стерней или перепаханные.
        Мой отряд прошел в самый дальний конец долины, к противоположному выходу из нее, где и расположились на склоне холма под могучими дубами. Лошадей отвели на поле со стерней, спутали передние ноги и оставили пастись под охраной трех часовых. Случаев конокрадства пока не было, но береженого и бог бережет. На открытом месте развели костры и начали запекать мясо двух оленей, добытых во время перехода, и варить бобы в больших котлах. С провиантом пока проблем нет. Во всех населенных пунктах, мимо которых мы проходили, аборигены сами давали воинам муку, бобы, оливковое масло, иногда баранов и свиней. Все это делилось по-братски, но и нам кое-что обламывалось. Больше давала охота. Зверья в лесах пока что много.
        После ужина меня позвали на совещание командиров. В последние дни это мероприятие стало ритуальным. Такое впечатление, что, собравшись вместе, мы должны убедить друг друга, что являемся грозной, непобедимой армией. На самом деле я замечаю, что многие боятся кимвров, победителей римлян, когда-то покоривших местные племена. Утешает, что многие на словах готовы умереть ради победы. Надеюсь, слова не разойдутся с делами.
        Командиры рассаживаются в круг на скошенном пшеничном поле примерно в центре долины. Сидим плотно, но все равно можно разглядеть, что собрались четыре группы. Самые многочисленные - кельтско-галльская и иберская. Немного меньше тартессийская, большую часть которой составляют турдетаны. Самая малочисленная - васконско-аквитанская, отступившая на Пиренейский полуостров под напором кимвров, судя по говору, предки басков. Я сижу рядом с галлами, но и как бы сам по себе. За нашими спинами метрах в десяти стоят плотной стеной рядовые воины. Они не имеют права вмешиваться в наши разговоры, но слушать им не запрещено. Всего в долине по моим прикидкам собралось тысяч десять, и примерно десятая часть пришла послушать, о чем будут говорить старшие. Роль спикера вместе с претензиями на лидерство взял Аргатония, предводитель турдетанов, которые считаются самыми цивилизованными из племен, населявших Пиренейский полуостров. У них даже имеются свои города. Наверное, поэтому турдетаны меньше всех сопротивлялись римлянам. Подозреваю, что лидерство Аргатония получил потому, что кельто-галлы не хотят, чтобы ими
командовал ибер, и наоборот.
        - Наши разведчики обнаружили врагов в дне конного пути (километров семьдесят). Они сейчас осаждают поселение аквитанов. Их много, больше, чем нас, - начал Аргатония. - Мы можем пойти туда и ударить им в спину или дать им знать о себе и подождать в этой долине. Здесь хорошее место для битвы. Что скажите?
        Заговорило сразу несколько человек. Одни считали, что надо идти на кимвров, пока, видимо, не иссяк боевой дух, другие предлагали встретить на удобной позиции, которую можно за пару дней укрепить. Спор достиг пика, а потом начал затихать. Верх брали сторонники ожидания. Начали обговаривать, кого послать к кимврам с приглашением на битву.
        - Не пойму, зачем помогать врагу - сообщать, где мы находимся?! - язвительно произнес я на латыни, которая сейчас язык международного общения. - Может, еще подскажем кимврам, как нас легче разбить?!
        Все сразу затихли, если не считать тихий говор тех, кто переводил мои слова своим соплеменникам, не владевшим латынью.
        - Ты предлагаешь напасть на них? - неправильно понял или, скорее, упростил мои слова Аргатония.
        - Я предлагаю не принимать быстрых решений, - ответил ему. - Отец учил меня, что спешить надо только на чужой жене.
        Сперва засмеялись те, кто понимал латынь, потом, благодаря переводчикам, остальные.
        - Римляне в прошлом году были сильнее, но командиры двух армий поссорились, не захотели объединиться, и кимвры разбили их по очереди. Вот и нам надо сперва найти слабое место у врагов или попробовать разделить их, и только потом нападать, - развил я свою мысль.
        - Какой-то римлянин будет учить нас воевать! - крикнул на корявой латыни один из иберийских командиров.
        - Во-первых, я не римлянин, а грек из страны скифов. Во-вторых, учиться надо у всех и особенно у врагов, лучше их никто не научит, - спокойно сказал я. - Впрочем, у кимвров, действительно, учиться нечему. Они отважные воины, но безрассудные и порядка не знают, каждый сам по себе.
        - Ты воевал с ними? - задал вопрос Аргатония.
        - Как-то устроил им засаду и перебил в три раза больше, чем было нас, - ответил я и, заметив недоверие в глазах вождя турдетанов, добавил: - В моем отряде есть воины, которые участвовали в этом, можешь расспросить их.
        - Он правду говорит, - поддержал меня галльский командир, приятель Перта.
        - Вы пока подождите здесь, оборудуйте на всякий случай защитные укрепления, а я со своим отрядом завтра утром отправлюсь поближе к врагам, понаблюдаю за ними. Может, угляжу что-нибудь, что поможет нам победить, - предложил я.
        Решение было компромиссное, да и отодвигало день сражения, а погибать никто не спешил, поэтому случился редкий случай, когда согласились все.
        63
        На этот отряд мы наткнулись случайно. Точнее, он наткнулся на нас. Мы осторожно продвигались по лесной дороге в сторону кимвров, когда прискакал высланный вперед дозор и сообщил, что навстречу идут кимвры.
        - Много их? - спросил я.
        - Меньше, чем нас, где-то на половину, - ответил командир дозора.
        Скорее всего, этот отряд отправился за провиантом в брошенную деревню, через которую мы прошли с полчаса назад. Мои воины нашли там несколько почти полностью опустошенных ям с зерном. Вряд ли это зерно увезли хозяева.
        - Быстро возвращаемся в деревню! - приказал я.
        Располагалась она на вершине холма и была защищена валом высотой метра три. Полсотни небольших каменных домов с плоскими крышами без дворов и оград располагались по периметру, оставляя в середине площадь, почти в центре которой рос старый дуб в три обхвата. Судя по привязанным к веткам ленточкам и подвешенным фигуркам в виде стилизованных домашних животных и беременных женщин, дерево ритуальное. В домах две комнаты, в одной из которых очаг. Для скота сооружены загоны с навесом. Судя по навозу, держат овец и коз.
        Я разместил лучников за валом, приказав не высовываться до моего приказа. Велиты остались в лесу, спрятавшись по обе стороны от дороги в том месте, где она выходила в долину метрах в пятистах от холма и начинала идти в гору через луг, общипанный скотом. Я расположился у ближнего к открытым воротам дома, наблюдал за дорогой. Лук стоял, прислоненный к стене. Он потемнел еще больше, и кажется, что покрыт тусклым черным лаком. От дома шел сильный запах гари, хотя очаг не разжигали уже несколько дней. Топят по-черному, дым уходит через дыру в стене. У многих цивилизованных римских крестьян очаг устроен так же и даже у горожан иногда встречается.
        Командир дозора ошибся не сильно, врагов было пятьдесят семь человек, то есть нас было больше, чем в два раза. Шли толпой, растянувшись метров на сто. Все рослые, крепкие блондины с длинными волосами, собранными сзади в хвост, и бородами. Шлемы несли, прицепленными к поясу, а овальные деревянные щиты - закинутыми за спину. Бронзовые шлемы и панцири или железные кольчуги всего у нескольких человек, у остальных защита кожаная. У одного был бронзовый панцирь и кожаный шлем. У многих шлемы обтянуты шкурой с головы медведя с торчащей вперед мордой. Это тотемный зверь кимвров, предок, как они считают. Все в кожаных штанах длиной до колена. Одни в полусапожках, другие босиком, как и положено потомкам медведя. Вооружены копьями длиной метра три с маленькими железными наконечниками. У тех кимвров, что мы убили на берегу Гаронны, наконечники были такие же. Они из плохого, мягкого железа, которое даже после закалки не набирает нужной твердости, чтобы пробить панцирь или кольчугу, годно только против кожаной брони. На поясе справа висит в кожаных ножнах нож с лезвием длиной сантиметров пятнадцать. В ближнем
бою против гладиуса такие ножи ничего не стоят. Наверное, поэтому почти у всех за спиной закреплен одноручный топор с обухом в виде шипа. Тоже изготовлен из плохого железа, поэтому топором скорее проламывают, чем прорубают.
        Если бы у меня были проверенные в бою лучники, я бы подпустил врагов метров на пятьдесят, чтобы им труднее было увернуться от стрел, но сейчас решил, что хватит и ста метров и скомандовал:
        - Выходим! - и первым выбежал на вершину вала, и первым выстрелил.
        Несмотря на то, что мое появление было полнейшей неожиданностью для врагов, воин в панцире, в которого я целил, успел уклониться, и стрела попала в шагавшего за ним, запросто прошив кожаную броню. Знал бы, использовал бы стрелу с листовидным наконечником, а не бронебойным. Следующие выбирал именно такие и стрелял, не выцеливая, в толпу сбившихся врагов. Всегда удивлялся быстроте реакции у людей, когда стоит вопрос жизни и смерти. Буквально несколько секунд ушло у кимвров на то, чтобы понять, что случилось, и перекинуть щит из-за спины вперед и загородиться им от стрел, которые летели, казалось, нескончаемым потоком. Впрочем, отменная реакция оказалась не у всех. Почти половина была убита или ранена в первые секунды обстрела. Естественный отбор в действии. Остальные сомкнули щиты и начали пятиться к лесу. Теперь я стрелял под нижнюю кромку щита, по ногам, а когда враги отошли метров на двести, по навесной траектории, чтобы не расслаблялись, не сводили с нас глаз и дальше не замечали моих воинов, которые выбежали из леса.
        Метров за пятьдесят от кимвров они построились в две линии и, шагая в ногу, пошли на сближение. В первой были те, кто прошел выучку у римлян. Метров за пятнадцать метнули пилумы во врагов, не нанеся существенного ущерба, после чего сомкнули щиты и приготовили гладиусы. Кимврам с их длинными копьями было бы выгоднее держать дистанцию больше метра, чтобы оставаться вне зоны досягаемости, но одной рукой не оттолкнешь напирающего на тебя воина, прикрытого щитом. Тем более, что сзади поджимали свои, которые закрывались щитами от стрел, выпущенных моими лучниками, которые вслед за мной спустились с вала и последовали за отступающим врагом, через несколько шагов останавливаясь, чтобы выстрелить. Мы заняли позицию метрах в семидесяти и с такого расстояния не дали уцелевшим кимврам расслабиться. Человек восемь из крайней шеренги вдруг ломанулись на нас, держа копье над плечом. Двоих завалил я, пробив их щиты. Остальных расстреляли другие лучники. Еще через пару минут велиты добили последних врагов, взяв в плен одного, как я просил. Его сбили с ног, толкнув щитом, после чего оглушили, ударив нижней кромкой,
усиленной железом. В римской армии учат умению сражаться тяжелым щитом.
        Это был пацан лет шестнадцати с белесым пушком на румяных щеках и подбородке. Из разбитых носа и губ текла кровь, которую он размазал, утершись тыльной стороной ладони.
        - Кимвр? - задал я вопрос.
        Пленный помотал головой, после чего сплюнул кровь, натекшую в рот, и ответил:
        - Тевтон.
        У меня сразу возникла ассоциация с Тевтонским орденом, рыцарями. Неужели мои предки будут бить потомков этого юноши? Или немцы, как это они любят, присвоят чужое имя, а позже объявят себя еще и ариями?
        - Как твое имя? - спросил я на немецком языке.
        Тевтон не сразу понял мой вопрос, скорее, догадался, что именно меня интересует, и ответил:
        - Эрмингильд.
        Латынь он вряд ли знает, как и галльский, потому что никак не реагировал на насмешливые реплики моих подчиненных, поэтому я прекратил допрос, приказал, чтобы тевтону связали руки и взяли под наблюдение. Он еще пригодится нам. Мои воины к тому времени добили чужих раненых, перевязали двух своих и принялись собирать трофеи. Серебряную гривну, снятую с шеи командира отряда, отдали мне, а остальное разделили между собой. Я теперь достаточно богат, чтобы пренебречь даже такой добычей, как бронзовый панцирь.
        64
        Осажденное поселение аквитанов располагалось на обрывистом скалистом мысу, омываемом с трех сторон рекой, не очень широкой и глубокой. Идентифицировать реку мне не удалось. Поселение было большое, на пару сотен домов. Как догадываюсь, там спрятались жители близлежащих деревень, защитников много, и они понимают, что пощады ждать не стоит, поэтому дерутся отчаянно. В свою очередь кимвры знают, что в поселении собраны все богатства этого района, и не собираются отступать, атакуют с четвертой стороны, искусственно суженной, где, к тому же, были ров, вал с частоколом поверху и деревянная двухъярусная надвратная башня, благодаря которым многократное превосходство кимвров в живой силе практически сводилось к нулю. Разве что, чередуясь, могли наступать круглые сутки, чего не делали, предпочитая по ночам пьянствовать и орать песни. В тот день, когда я в сопровождении пятерых воинов и пленного тевтона подкрался по противоположному берегу реки к поселению, атак и вовсе не было. То ли кимвры решили взять поселение осадой, то ли, что скорее, готовились к следующему штурму более основательно, потому что из
нескольких мест в лагере осаждавших доносился стук топоров. Наверное, сколачивали лестницы и большие щиты.
        Лагерь был большой. Кимвры отправились на войну с семьями. Среди шалашей и палаток, захваченных у римлян, ходили женщины и бегала детвора. Видимо, холодные северные земли разонравились им, подыскивают новое место жительства в более теплых краях. Только вот всё здесь занято, без боя не отберешь.
        Я на языке жестов спросил Эрмингильда, где расположились его соплеменники. Юноша показал на дальний край лагеря. Как по мне, обитатели той части аж ничем не отливались от тех, кто расположился ближе к осажденному поселению.
        - Ты сможешь отличить тевтонов от кимвров? - спросил я пришедшего со мной Перта.
        - Конечно! - ответил он и посмотрел на меня так, будто заподозрил, что проверяю его.
        - Вот и хорошо, - сказал я, решив не признаваться в своем дальтонизме на национальные признаки. - Теперь давайте подкрадемся к лагерю со стороны тевтонов.
        Меня интересовал не сам лагерь, а место, где тевтоны пасут лошадей. Оно оказалось километров на пять восточнее. Сотни три стреноженных лошадей паслось на скошенном поле под охраной двух десятков воинов. В лагере я слышал лай собак, а здесь не было ни одной. Видимо, охрана не боялась нападения. Это был не единственный табун тевтонов. Остальные паслись северо-западнее, что меньше подходило для моего плана.
        Мы вернулись на пастбище ночью. Лошади учуяли нас издали, начали тревожно всхрапывать и перемешаться к противоположному краю поля. Никто из сторожей, а возле горящего костра сидели три человека, не прореагировал. Зашевелились они, когда заметили нас, подходивших к их спящим соратникам, причем сперва приняли за своих. Один даже что-то спросил. Ему ответили лучники, выпустившие дружно из темноты полтора десятка стрел, по пятку на каждого для верности. Остальных, спросонья не сразу понявших, что происходит, быстро перебили пилумами и гладиусами.
        - Никто не убежал? - спросил я.
        - Всех перебили, - заверил Перт.
        - Тогда отдыхаем до рассвета, - распорядился я и первым лег спать на овчину, на которой до меня спал кто-то из тевтонов.
        Разбудили меня, когда начало светать. Остальные уже не спали, расхаживали, чтобы согреться. Ночи уже холодные, скоро будут заморозки. Наверное, это еще одна из причин, по которой кимвры так хотят захватить поселение и остаться в нем и в соседних деревнях до весны. Впрочем, для них иберийская зима - карикатура лета в их краях.
        - Снимите путы со всех и отберите десятка два самых приметных лошадей в отдельный табун, - приказал я.
        - Зачем? - поинтересовался Перт.
        - Отгонишь этих лошадей поближе к лагерю кимвров и отпустишь там, чтобы их быстро нашли, - ответил я. Заметив недоумевающий взгляд галла, объяснил: - Тевтоны увидят своих лошадей у кимвров и догадаются, кто убил их соплеменников и угнал весь табун.
        Уверен, что кимвры, нашедшие бесхозных жеребцов, не будут выяснять, кто их потерял, а когда объявится хозяин, ответят честно, что нашли в лесу. Вот только, кто им поверит?! Или я не знаю психологию воинов из таких сборных армий без единого командира и жесткой дисциплины.
        - Вряд ли подумают на кимвров, - усомнился галл.
        - Сразу, может, и не подумают, но мы подкинем и другие доказательства, - пообещал я.
        Сперва мы погнали всех лошадей в сторону лагеря кимвров. На развилке лесной дороги Перт с отобранными поскакал выполнять мой приказ, а остальных лошадей погнали на юго-запад, в сторону лагеря нашей армии. Позади ехали шесть всадников. Первая троица подбирали и выкидывали в кусты лошадиные «каштаны», вторая волокла за собой по молодому деревцу, заметая следы. То же самое сделают и поскакавшие вместе с Пертом, когда вернутся на перекресток и поедут за нами, чтобы тевтоны были уверены, что всех лошадей погнали именно в лагерь кимвров.
        Километра через два я с полусотней лучников спрятался на склоне холма, поросшего максвисом. Если тевтоны не купятся на нашу уловку, пойдут по правильному следу, мы их встретим. Примерно через час мимо нас проскакал Перт. Три замыкающих воина волокли за собой по деревцу, как я приказал. Приятно было убедиться, что твои приказы не похеривают, когда думают, что все равно не узнаешь. Нас не заметили, что было лучшей оценкой нашей маскировки.
        Мы просидели в засаде до полудня. Если бы тевтоны пошли по верному следу, то уже должны были даже неспешным шагом дойти до этого места. Мы вышли к своим лошадями, которые паслись стреноженными на поляне в лесу, после чего поскакали рысью догонять своих, и в лагерь нашей армии приехали вместе.
        Надо было видеть лица воинов из других отрядов! Каждому воину из моего отряда досталось по два жеребца и кое-что из оружия и доспехов тевтонов. Даже один конь считается очень хорошим трофеем. И сам по себе, и благодаря возможности увезти на нем много других трофеев. На собственном горбу ведь много не утащишь.
        Мне, как командиру, достались почти три десятка лошадей. Я оставил себе двух, самых лучших, остальных через Перта раздал галлам из отряда его приятеля. После нашей победы они должны будут заплатить за этих лошадей золотом или серебром.
        Наш удачный зачин убедил, если ни всех, то многих, что победа будет за нами. Вечером командиры собрались на совещание. Теперь все говорили, что пора идти на врага, нечего торчать здесь бестолку. Когда я встал, чтобы высказать свое мнение, командиры сразу замолчали, что говорило о моей возросшей репутации. Обычно они продолжали говорить, даже когда выступал Аргатония.
        - Я понимаю, что вы рветесь с бой, хотите разбить врага и взять богатые трофеи, но надо подождать еще два-три дня. Мы там замутили кое-что, что должно перессорить наших врагов. Надо поработать еще немного. Если получится, нам будет легче разбить кимвров, - произнося фразы медленно и с паузами, чтобы успевали переводить, произнес я, после чего добавил шутливо: - И не бойтесь, всех врагов я со своим отрядом не перебью, немного и вам останется!
        Шутку оценили дружным гоготом. После чего мне единогласно дали еще три дня на выполнение своих задумок.
        65
        Оставленные мной три наблюдателя на противоположном берегу реки так и не смогли уверенно сказать, разбирались тевтоны с кимврами из-за лошадей или нет. По их словам, во всем большом вражеском лагере жизнь продолжалась обычная, если не считать очередную атаку, отбитую жителями поселения из последних сил. Кимвры смогли завалить фрагмент частокола, но там их и остановили. За несколько часов осажденные восстановили повреждения. Вечером в лагере кимвров было большое и продолжительное совещание. Поутру опять застучали топоры. Значит, готовятся сделать еще одну попытку. Скорее всего, следующий штурм будет решающим: или поселение возьмут, или оставят в покое, пойдут дальше.
        Ночью я с десятком самых опытных бойцов и Эрмингильдом, одетым в доспехи, в том числе в шлем с медвежьей мордой, с щитом за спиной и ножом на поясе, но со связанными руками и заткнутым кляпом ртом, выдвинулся к кимврскому лагерю. На нас темная одежда, лица и кисти рук вымазаны сажей. Сперва шли по дороге, не таясь. Молоденькая луна слабенько подсвечивала нам. Перед лагерем кимвров, когда стал слышен лай их собак, направились через лес, чтобы ветер дул в лицо. Сбиться с пути было трудно, потому что ветер приносил и вонь испражнений. Оборудовать сортир, выкопав глубокую яму, как это заведено у римлян, кимвры не сочли нужным. Лес рядом с лагерем был «заминирован» настолько тщательно, насколько способны несколько тысяч человек за несколько дней. Наверняка это помогает нам, потому что притупляет нюх собак.
        Мы вышли к кривому ряду шалашей из веток и сухой травы. Скорее всего, в них спали женщины и дети, потому что рядом, вокруг тлеющих костров, на овчинах, постеленных на земле, храпели мужчины. Метрах в ста от нас возле большого костра гужбанила компания человек из десяти. Они уже были изрядно пьяны, говорили все сразу, стараясь перекричать друг друга. Под их гомон мы и принялись за дело. От спящих сильно воняло свежим перегаром. Зачистив вокруг ближних костров, подвели туда связанного Эрмингильда. Перт взял топор, лежавший возле костра, и сильным верным ударом раскроил тевтону шлем и череп под ним. После чего вложил топор в руку одного из мертвых кимвров. Пусть его соратнику гадают или восхищаются, как он с перерезанным горлом сумел нанести смертельный удар. Юноша помычал несколько секунд, подрыгал ногами и затих. Ему развязали руки, вынули кляп изо рта.
        Пятеро воинов собрали трофейное оружие и доспехи и отошли к лесу. Остальные продолжили свое дело, действуя теперь грубо, шумно. И добились своего - один кимвр проснулся до того, как его начали будить. Он что-то спросил сонным голосом, а потом завопил истошно. Кимвра проткнули копьем, может быть, его собственным, после чего мы дружно побежали к лесу.
        Вражеский лагерь просыпался, разбуженный криками. Никто пока не понимал, что произошло. Зажгли несколько факелов и пошли в нашу сторону. Наткнувшись на первых убитых, загомонили громко и сердито.
        Вот тут я и выпустил по ним несколько стрел, захваченных у охранников табуна. Они были коротковаты для моего лука, натягивал тетиву не сильно. На дистанции метров восемьдесят этого хватало, чтобы прошить насквозь человека без доспехов. Двоих точно завалил. После чего мы, стараясь шуметь поменьше, пошли через лес к дороге. По ней приблизились к лагерю тевтонов, а затем метров двести прошли по лесу, выйдя к таким же шалашам. Приближаться к ни мне стали. И не только потому, что некоторые воины не спали, прислушивались к крикам у кимвров. На поляне возле края леса разложили трофейное оружие так, чтобы утром нашло его как можно большее количество людей, которое придет сюда опорожниться. После чего со спокойной душой, но предельно осторожно, пошли в обход вражеского лагеря, чтобы до рассвета перебраться через реку и оттуда понаблюдать, как поведут себя кимвры поутру.
        66
        С противоположного, низкого берега реки вражеский лагерь виден фрагментарно. Что-то скрывает мыс, что-то прячется за складками местности. Надо перемещаться с места на место, чтобы отследить события в разных его частях. Что я и делал, переходя от одной нашей лежки к другой, на которых постоянно находились мои люди. Услышанное и увиденное в одном месте сопоставлял с информацией, полученной в другом, суммировал, делал выводы. Вроде бы все шло по задуманному мною плану. Утром вместо того, чтобы штурмовать поселение, кимвры и тевтоны разбирались, кто виноват в ночном нападении. Видимо, последние так и не смогли объяснить, как их воин оказался ночью в чужой части лагеря и получил топором по голове. К сожалению, сведения счетов не случилось. Может быть, потому, что тевтонов было намного меньше, составляли примерно третье армии. Но и оставить обвинения без ответа они не могли, поэтому начали паковать вещички и ближе к полудню ушли в северо-восточном направлении, переправившись через реку по тому же броду, что и мы ночью. К ним присоединились и несколько небольших отрядов из других племен. Как мне сказали
подчиненные, это были кельты-амброны, жившие на территории будущей Швейцарии, и их соседи непонятной национальной принадлежности тигурины и тугены. Мои воины прошагали за ними часа два, после чего вернулись и доложили, что тевтоны продолжают следовать прежним генеральным курсом, возвращаться не собираются. Видимо, расположатся на зимовку на присмотренном ранее месте.
        Как догадываюсь по суете кимвров, уход союзников, уменьшивший армию процентов на сорок, оказался неприятным сюрпризом для них. Командиры отрядов собрались на совещание, которое продолжалось до вечера и плавно перетекло в совместную попойку с последующим песнопением. К тому времени я уже послал в лагерь нашей армии гонцов с предложением ночью срочно выдвинуться на исходную позицию для нанесения удара по ослабевшему противнику.
        Передовые отряды нашей армии прибыли на рассвете. Я встретил их километрах в пяти от вражеского лагеря. Как мне сказал командир одного из галльских отрядов, сперва многие не хотели выступать, утверждали, что их заманивают в ловушку, что идти надо только в светлое время суток… Подозреваю, что просто струсили передвигаться ночью. Злые духи для многих страшнее кимвров, хотя все с точностью до наоборот. Только когда галлы и кельты снялись, за ними потянулись и остальные. Одно дело бояться кого- или чего-либо, другое - прослыть трусом, что обязательно случится со всеми, кто не придет на битву.
        Первым делом командиры собрались на совещание. Мне этот колхоз уже надоел, поэтому дождался, когда соберутся и сразу взял слово.
        - Время для болтовни закончилось. Пора браться за дело. Сейчас я распределю, кто где будет наступать, дам проводников… - начал я.
        - Тебя никто не выбирал командиром, - перебил Аргатония.
        - Тебя тоже, - парировал я. - Но, в отличие от тебя, я знаю, где надо ударить, чтобы победить. К тому же, я не собираюсь сидеть здесь и командовать. Я пойду в атаку первым. Смелые последуют за мной, а трусы пусть остаются и выбирают командира.
        После этого все, кто собирался высказать подобное замечание, сразу передумали.
        Выждав, чтобы переводчики успели донести мои слова до всех ушей, продолжил:
        - Кимвры утром пойдут на штурм поселения. Подождем, когда они завязнут там, и ударим в спину. Большая часть нашего войска нападет на кимврских воинов, а остальные - на лагерь, где будут женщины и дети. Надо, чтобы оставшиеся в лагере побежали к реке и вдоль нее от поселения, и воины последовали за ними. Убегающих врагов легче уничтожать. На добычу в лагере не отвлекаться, иначе проиграем из-за своей жадности. Давайте договоримся, что каждый имеет право на оружие и доспехи убитого им врага, а все остальное поделим между отрядами после окончания сражения. Кто согласен с этим?
        Я не стал уточнять, с чем именно согласен - с последним предложением или со всей речью полностью. Командиры тоже не задали глупые вопросы, чтобы не показаться тупыми или трусами, а дружно проорали, что согласны полностью. После чего я начертил на земле контур вражеского лагеря и показал, кто и где будет атаковать, и распределил проводников. Маленькой местью Аргатонию было то, что кимврских воинов атакуют галлы, кельты и иберы, а тартессийцы, включая турдетанов, и васконы с аквитанами нападут на лагерь с дальней от поселения стороны. После расправы над бабами и детьми он уж точно прослывет великим полководцем. Аргатония не стал возникать. Может быть, я недооценил его, может быть, именно о таком, относительно безопасном, варианте участия в сражении он и мечтал.
        67
        Я сижу на коне, положив длинное копье перед седлом и придерживая его правой рукой. Левой держу пятиугольный железный щит среднего размера, висящий на ремне через плечо. Для конного боя он немного великоват, но я не на турнир приехал. Вполне возможно, что придется биться в пешем строю, и тогда щит будет даже маловат. Позади меня на лесной дороге расположились кучно конные галлы, кельты и иберы, всего около тысячи. Они без седел и с легкими копьями длиной метра два или, по большей части иберы, с запасом дротиков длиной чуть больше метра. За ними стоит пехота, вооруженная и защищенная, кто на что горазд. Мы все прислушиваемся к звукам сражения - кимвры с диким ором штурмуют поселение. Солнце уже поднялось над верхушками деревьев, но все равно холодновато. Или это меня колотит слегонца от страха. Скорей бы начался бой, чтобы избавиться от тошнотворного состояния, в котором сейчас пребываю. Столько раз уже сражался, а всё никак не привыкну, не научусь относиться спокойно.
        Со стороны поселения к нам скачут Перт и Дейти, которые были посланы мной отслеживать, как идет штурм. Их появление - знак того, что кимвры увязли основательно. Перт подтверждает мои догадки.
        - Кимвры сломали в двух местах частокол, скоро захватят поселение, - докладывает он.
        - Тогда поехали, - буднично говорю я и бью шпорами коня, заставляя идти шагом, чтобы пехота не отстала.
        Перт и Дейти занимают места за мной. За ними едут остальные всадники. Сейчас мы примерно в километре от поселения. Удивительно, но никто из кимрских женщин или детворы не вышел на нас. Наверное, наблюдают за штурмом, особенно пацаны. Такое ведь не каждый день увидишь.
        Дорога выводит нас к шалашам и палаткам, стоящим по обе стороны ее. Возле них буднично возятся женщины. На нас сначала смотрят без интереса, видимо, приняв за один из своих отрядов. Только после того, как из леса вслед за конницей выходит пехота, догадываются, что мы явно не союзники.
        Я останавливаю коня, машу над шлемом правой рукой из стороны в сторону, давая команду рассредоточиться. Кимвры от нас метрах в пятистах. Несколько сотен их рубятся на валу поселения с осажденными, а остальные поджимают сзади и ждут своей очереди. Дела у них идут прекрасно. Самое большее через полчаса кимвры большими силами ворвались бы в поселение, после чего судьба его была бы решена. Задние, привлеченные криками женщин, оглядываются, смотрят на нас тупо, пытаясь понять, кто такие.
        - Вперед! - команду я сам себе, беру длинное копье, прижимаю его локтем к боку и шпорами разгоняю коня теперь уже до галопа.
        Я слышу перестук множества копыт за моей спиной, что придает уверенности. Иногда мне приходит в голову жуткая мысль, что я поскачу в атаку, а мои подчиненные - в обратную сторону. Наверное, это от привычки думать о других только хорошее. Кимвры, кажется, приближаются рывками. Всего несколько секунд назад они были еще далеко - и вдруг совсем рядом. Я выбираю крупного бородатого мужика в длинной, ниже колена, кольчуге, который, закрывшись овальным щитом и выставив копье, ждет меня. Только вот мое копье длиннее метра на полтора и наконечник у него стальной, твердый. Оно запросто прошибает щит кимвра, кольчугу и тело и вдавливает в стоящего сзади воина, сбив с ног и его, после чего с громким треском ломается. Разогнавшийся конь грудью, защищенной железной пейтралью, сшибает с ног еще несколько человек, далеко вклинившись в толпу. Я выкидываю обломок копья, выхватываю саблю и начинаю расчищать место справа от себя. Кимврам неудобно в давке работать длинными копьями, а мне в самый раз сечь их саблей. Она запросто рассекает шлемы, как кожаные, так и металлические, которые попадаются редко. Правда, на
место убитого сразу выталкивается напирающими воинами другой, пока трупов не становится так много, что образуют горку.
        Краем глаза замечаю, что чуть позади меня справа и слева работают копьями другие всадники, собираюсь повернуть коня влево, и в этот момент он громким ржаньем встает на дыбы. Наверное, какой-то кимвр угодил копьем в незащищенное место. Доспех на моем коне далек от образцов Позднего Средневековья. Впрочем, и тогда опытный пехотинец ударом кинжала мог запросто ранить коня. К счастью, седло у меня глубокое, иначе бы вылетел из него. Успеваю заметить, как стоявший впереди слева кимвр, воспользовавшись тем, что пространство рядом с ним освободилось, размахивается мечом, длинным и широким, сантиметров шесть-семь, и бьет моего коня по голове позади шанфрона. Удар настолько силен, что разрубает голову почти полностью. Из раны ручьем хлещет кровь. Жеребец еще стоит, но я чувствую, как он оседает, собираясь завалиться на бок.
        Быстро вынимаю ноги из стремян и ставлю правую на горку трупов. Сразу получаю удар копьем в грудь. К счастью, она защищена бронзовым панцирем, который оказывается крепче наконечника. Отбивая саблей копье и, сделав шаг вперед по телам, которые шевелятся, достаю до кожаного шлема, располовиниваю его вместе с верхней частью головы. Отступив, быстро оцениваю ситуацию. Мне казалось, что я вклинился слишком глубоко в гущу врагов, но замечаю, что справа и слева от меня рубятся пешие галлы, которые раньше были конными. Мы образуем довольно широкий клин. Наши пехотинцы немного отстали, давят на кимвров по всему фронту, не давая срезать клин у основания. Дальше справа к ним присоединились лучники, обстреливающие вражеский фланг с безопасного расстояния. Дальше слева тартессийцы, васконы и аквитаны гонят женщин и детей к реке.
        Я успеваю подставить щит, отбить удар копья в колено. В ответ надрубаю древко, заодно сбивая вниз, делаю два шага вперед, чтобы не стоять на неспокойной горке из трупов и раненых, и колю саблей, как копьем, в незащищенный правый бок напавшего на меня врага. В тот же миг чувствую удар копьем в щит, нанесенный слева, и в правое плечо, защищенное кольчугой, нанесенный длинным мечом. От второго удара чуть не выронил саблю. Опять отступил, закрывшись щитом, по которому ударили дважды, а когда из плеча ушла боль, закрывшись слева щитом, шагнул вперед и отрубил правую руку меченосцу, который замахнулся для следующего удара. Раненый поднял овальный щит вверх, закрываясь, и получил укол в колено, не смертельный, но очень болезненный. Дальше сместился влево и разобрался с копейщиком, который методично колотил в мой щит. Это был юноша лет пятнадцати, на румяных щеках которого был белесый пушок. Кожаный шлем, явно великоватый, сполз ему на глаза, но поправить не было времени. Мой косой удар развалил его голову от правого уха до шеи.
        Дальше сек направо-налево с тупой механичностью, не обращая внимания на вражеские удары, которые сыпались с разных сторон, не замечая, кого убил или ранил, и лишь вовремя уклоняясь, когда видел острие копья или меч, нацеленные в незащищенное лицо. В какой-то момент мне показалось, что сражаюсь один, что враги никогда не кончится, что скоро силы иссякнут…
        Вдруг во вражеских рядах началась движуха. Крики и звуки ударов теперь слышались не только рядом со мной, но и где-то в задних вражеских рядах. Я подумал, что это Аргатония со своими воинами зашел вдоль реки и ударил в тыл кимврам. Непонятно было, почему враги смещаются не только влево, но и вправо, откуда на них, как я подумал, напали тартессийцы, васконы и аквитаны. Разбегались кимвры живенько. Вскоре передо мной осталась только пара замешкавшихся. Я срубил обоих и увидел впереди воинов, похожих на галлов, которые догоняли и кололи копьями убегающих кимвров. Это были защитники поселения. Их было мало, от силы сотня, но, видимо, здоровая психика кимвров не вынесла второго удара в тыл за такой короткий промежуток времени.
        Я устало добил кимвра, раненого в ногу, который пытался встать, после чего огляделся по сторонам. Позади, справа и слева от меня стояли галлы, кельты, иберы забрызганные кровью с головы до ног, многие раненые, и все уставшие безмерно и при этом со злобно-радостной улыбкой смотревшие вслед убегающим кимврам. Я тоже выглядел ужасно, будто искупался в чане с кровью, и тоже улыбался. И я поднял вверх окровавленную саблю и заорал радостно и дико, как, наверное, вопили мои предки, убившие мамонта. И все наши воины, тряся над головой оружие, заорали вместе со мной. Вот он - миг победы, испытать который дано только избранным!
        68
        Сбор трофеев продолжался до темноты. Я не принимал в нем участие, только снял со своего мертвого жеребца бард (конский доспех), уздечку, седло со стременами и попону и забрал наконечник со сломанного копья. Эти вещи изготовлены по индивидуальному заказу и пригодятся мне в будущем. Впрочем, галлы из моего отряда принесли мне десятка два комплектов брони и оружия, снятые, как они сочли, с убитых мною. Ночью была дружная попойка, в которой участвовали и жители поселения.
        Вино взяли из захваченных у противника запасов. Кимвры основательно запаслись на зиму. Обоз у них был большой. Везли с собой награбленное по пути сюда, а путь был длинный. Теперь это всё наше. Утром занялись пересчетом и дележом захваченного в лагере. Не обошлось без перепалок и взаимных оскорблений. Сначала долго выясняли, как будем делить. Отряды ведь разные. В одном сотня-две, как в моем, а в другом тысяча или даже больше. Пришлось пересчитывать и округлять. Умеющих оперировать цифрами больше десяти было мало, поэтому подпрягли и меня, хотя мне доля в добыче была, по большому счету, безразлична. Уже того, что получил за лошадей и собранных для меня оружия и доспехов, хватило бы с лихвой. Пришлось стараться для бойцов из своего отряда, для которых, особенно для горожан-лучников, речь шла о целом состоянии. Больше всего эмоций выплеснулось при разделе лошадей, волов и арб. На них можно было нагрузить много трофеев. Иначе придется нести самому, и жадность может не совладать с усталостью и ленью.
        - Во всех спорных случаях будем тянуть жребий, - предложил я. - Пусть боги решат, кто чего достоин.
        По мнению многих, боги оказались незрячими, но спорить с ними никто не отважился. К вечеру все было поделено, что и отметили совместной попойкой. Те, кто всего пару часов назад чуть ли не за мечи хватался из-за старого вола, опять стали друзьями. Впрочем, гужбанили в основном в кругу сослуживцев. Мой отряд в порядке исключения пил вместе с галлами, которые теперь обращались по деловым вопросам сразу ко мне, а не через Перта. Это можно считать их высокой оценкой моих качеств в первую очередь, как воина. Они видели меня в бою и признали достойным своего общества, в том числе и в качестве командира.
        Поутру двинулись в обратный путь. Становилось холодно ночевать на открытом воздухе. К тому же, начали пованивать трупы врагов. Галлы из поселения отвозили их в овраг в лесу, но убитых было так много, что работы еще на несколько дней.
        Все воины моего отряда ехали на лошадях, ведя на поводу одну-две. В хвосте ехали две арбы, доставшиеся нам при разделе лагерного имущества. Обе были нагружены с верхом, бедные волы тащили их с трудом. Впрочем, с каждым днем поклажа становилась легче, потому что на арбах везли и провиант, который мы расходовали на привалах.
        И армия становилась все меньше: отряды один за другим сворачивали к своим землям. К Гадесу мы подъезжали в компании турдетанов. К тому времени их вождь Аргатония смирился с потерей лидерства над армией, утешился командованием своего немалого отряда. Мы с ним несколько раз поужинали вместе, поговорили за жизнь. Мужик оказался не глупый и толковый администратор. В армии его место - начальник тыла, что Аргатония и сам, вроде бы, понял. По-любому, он возвращался домой победителем кимвров, и его соплеменники будут помнить это всю его оставшуюся жизнь. Не многим удается поучаствовать в таких больших сражениях, пусть и на второстепенных ролях. Главное, что не струсили, пошли в бой и сделали, что должны были. Да и трофеи захватили немалые. Как ни смешно звучит, но о значимости победы остальные будут судить именно по количеству и качеству трофеев.
        В Гадесе мой отряд встретили, как героев. О победе уже знали. Аргатония сразу послал в свой город гонца с благой вестью, а оттуда дошло и до наших родственников и соседей. Триумф в римском духе, конечно, не устроили, но мы проехали от главных ворот до форума по заполненным людьми улицам. Зеваки даже забирались на ограды и крыши домов, чтобы лучше разглядеть нас и наши трофеи. Не отпугнуло их даже то, что день был холодный и ветреный, океан колбасило по-зимнему. Вот такой вот сейчас вариант шоу «Минута славы».
        69
        Воины моего отряда постарались расписать мои и, как следствие, свои подвиги, так что я теперь был национальным героем Гадеса. На форуме поставили стелу, посвященную этой победе, на которой было указано, что армией командовал я. Спорить не стал. Наверное, это надо для воспитания подрастающего поколения. Пусть мальчишки растут, мечтая стать победителями врагов, пришедших на их землю. Глядишь, это поможет отстоять город.
        Еще одним приятным следствием нашей победы было изменившееся отношение ко мне соседей-турдетанов. Ко мне прибыли старейшими из их поселений с подарками. В том числе привезли на арбах сено, причем ровно столько, сколько у меня сгорело летом. Время сейчас лихое, постоянно приходится отбиваться от желающих поживиться за твой счет, поэтому воины в цене и особенно полководцы-победители, коим, по мнению моих соседей, являлся я.
        Мне вспомнилось, каким пренебрежительным, если ни сказать, презрительным, было отношение к российской армии в лихие девяностые. Откосить от армии было долгом чести. Считалось, что служить идут только неудачники. У мамы было три сына: два умных, а третий - офицер. Представляю, как бы удивились нынешние люди, если бы сказал, что в командиры военных отрядов идут только те, кто не состоялся, как фермер или рыбак. Наверное, это был бы самый смешной анекдот, который они когда-либо слышали.
        Элисия в мое отсутствие родила второго сына, которого нарекли Марком. Теперь у меня было два наследника, поэтому прикупил еще земли, которую за зиму зачистил, чтобы весной поднять целину и передать подготовленную пашню арендаторам. По полсотни югеров отвел и там под виноградник и оливковый сад. Как раз к тому времени, когда младший сын повзрослеет, и то, и другое уже будет приносить доход.
        Заодно занимался коневодством. Летом мне привезли из Африки молодых рослых кобылиц, которых скрестил со своими крупными жеребцами, чтобы получить боевых коней, способных легко нести всадника в доспехах и бард. У римлян эта отрасль животноводства развита слабо, предпочитают покупать лошадей у ассирийцев, галлов, иллирийцев, нумидийцев.
        Купцы также привезли известие, что Квинт Сервилий Цепион был осужден за поражение кимврам и по подозрению в хищении золота из Толозы. Впрочем, второе обвинение так и не было доказано. Поскольку гражданин Рима не может быть казнен и даже выпорот, у моего благодетеля конфисковали все имущество, а его самого выслали в Грецию. Проклятие настигло расхитителя храма. Зять и сообщник Квинт Лутаций Катул при этом не только не пострадал, но и стал намного богаче, присвоив спрятанное у него золото тестя.
        В свободное от хозяйских забот время я охотился, прикупив свору борзых, привезенных из Нумидии. Я раньше видел таких собак в Египте. Они короткошерстны, поджары, с обвисшими ушами и длинными ногами, из-за чего напоминали мне подстриженных русских борзых. Во время бега они не выносят задние ноги далеко вперед и бегут, может, чуть медленнее гончих, зато способны на невообразимые резкие повороты, что помогает в травле зайцев. Кстати, по манере бега эти собаки напоминали гепардов, которых мне предлагали в качестве охотничьих. Я отказался, потому что предпочитаю видеть этих хищников вольными.
        С разведением собак у римлян тоже слабовато. По большому счету имеют всего две разновидности: крупных сторожевых, похожих на мастифов и кане-корсо, может быть, предков этих пород, и пастушьих овчарок со светлой длинной шерстью, прямой у более крупной породы и вьющейся и очень густой у тех, что немного меньше. В последнее время начали разводить комнатных, в частности белых болонок, которых называют мелитами в честь острова в Адриатическом море, откуда их привозят.
        К следующему лету мне стало скучно. Жизнь помещика - это не то, о чем я мечтал и к чему стремился. Первый купеческий караван из Рима привез известие, что Гай Марий, вопреки законам и обычаям избранный консулом в очередной раз, назначен командующим армией, которая должна остановить наступление кимвров и тевтонов. Получив по полной от нас в Иберии, германские племена пошли в сторону Римской республики, неоднократно битой ими. Все в природе движется по пути наименьшего сопротивления, и кимвры и тевтоны не стали исключением. Они были уверены, что в очередной раз вломят римлянам и заселят благословенные земли.
        В отличие от германских племен я знал, что они таки захватят Рим, но случится это только через несколько веков. Поэтому, узнав о назначении Гая Мария командующим армией, я отправился в Гадес. Возле главных городских ворот встретил Перта. Бывший мой опцион распекал своих обленившихся подчиненных. Тоже от скуки, наверное. Мы поздоровались, обменялись городскими новостями.
        - Слышал, что Гай Марий возглавил армию против кимвров? - поинтересовался я.
        - Да, - подтвердил Перт.
        - Вот думаю, может, присоединиться к нему? - закинул я. - Если бы набрал хотя бы три турмы всадников, то отправился бы бить кимвров.
        - Я с удовольствием присоединюсь к тебе. Уверен, что и многие наши тоже, - сказал галл.
        - Поговори с ними. Нужны будут только конные, вооруженные копьем или дротиками и длинным мечом. Если наберется нужное количество, то отправимся в поход, - предложил я.
        Через неделю он приехал ко мне в имение в компании своего приятеля-галла, командира отряда в предыдущем походе на кимвров, которого звали Фелан. Мы выпили вина, привезенного мне из Неаполя.
        - Уже сейчас есть сотни полторы желающих отправиться в поход. Мы разослали весть по другим отрядам, участвовавшим в прошлом походе. Обещают присоединиться к нам, когда будем проезжать мимо, - рассказал Перт.
        - Передай им, что через четыре дня я приеду в Гадес и устрою смотр всем желающим. Пусть прибудут конно и с полным вооружением. Кого сочту годным, с теми и отправлюсь в поход через неделю, - решил я.
        Желающих набралось сто сорок семь человек. Все были вооружены, как я сказал, и вдобавок у всех были кольчуги и бронзовые или металлические шлемы. Панцирь, кроме меня, никто не носил, хотя при разделе добычи достался кое-кому из собравшихся в поход. Наверное, в нем неудобно скакать на коне без седла. Подошли на смотр и лучники, ходившие с нами на кимвров. Объяснил им, что могут присоединиться при условии, что поскачут на лошадях. Двигаться со скоростью пешехода я не хотел.
        Через неделю, как и обещал, мы выступили из Гадеса на север. К тому времени, благодаря присоединившимся конным лучникам, отряд разросся до ста восьмидесяти шести человек. По мере следования по Иберии каждый день прибывали новые воины из разных племен. Последними стали одиннадцать жителей поселения, возле которого мы разбили кимвров. В итоге к каструму римской армии, который находился на скалистом холме неподалеку от места впадения в Рону левого притока, название которого никто не знал, а я не мог вспомнить, километрах в ста пятидесяти севернее переправы у Арелата, прибыло без малого шесть сотен всадников, разделенных на двадцать турм.
        Именитый полководец узнал меня.
        - Благодаря твоим налетам на мавретанские города, царь Бокх был более уступчивым во время переговоров, - рассказал Гай Марий, когда я сопровождал его во время утреннего обхода армии, расположившейся в огромном каструме, рассчитанном на пять легионов. - К сожалению, у тевтонов и амбронов нет прибережных городов и любых других тоже, так что помощь флота не потребуется.
        - Я больше не служу на флоте, и прибыл сюда с конницей, двадцатью турмами, состоящими частично из граждан Республики, частично из кельтиберов, - проинформировал его. - Готовы присоединиться к твоей армии на время похода против амбронов и тевтонов, но хотелось бы остаться отдельным отрядом.
        - Мне нужна конница, приму вас с удовольствием! Будете отдельным подразделением, для меня это не важно. Главное, чтобы выполняли приказы и воевали хорошо, - сказал полководец.
        Амброны были кельтским племенем, проживавшим на территории будущей Швейцарии. Видимо, решили с помощью тевтонов преодолеть Альпы и поселиться в более благоприятных местах на севере Апеннинского полуострова.
        - А куда делись кимвры? - поинтересовался я.
        - Они что-то не поделили с тевтонами и решили наступать самостоятельно, обходя горы с востока, через Норик, - рассказал коснул. - Я слышал, в позапрошлом году кельтиберы разбили кимвров.
        - Предварительно рассорив кимвров и тевтонов, сделав их смертельными врагами, - не удержался я от хвастовства. - Все, кто пришел со мной, принимали участие в том сражении.
        - Мне сказали, что армией кельтиберов командовал гражданин Республики. Уж не ты ли? - поинтересовался он.
        - Единого командира не было, но мой вклад был наиболее существенным, - не стал я скромничать.
        - Что ж, тогда тем более готов принять твой отряд в свою армию, - произнес он, повернулся к одному из сопровождавших его адъютантов и приказал: - Иди с ним к Спурию Навтию, пусть зачислит его отряд, поставит на содержание.
        Это значило, что с сегодняшнего дня нам будут выдавать продовольствие, если запросим, и выплачивать жалованье по разряду вспомогательного войска: восемьсот сестерциев в год рядовому коннику, пять тысяч - командиру турмы. Мне, как командиру отряда и гражданину Римской республики, положили оклад пилуса приора (первого центуриона первой центурии) - сто тысяч сестерциев в год. Мелочь, но приятно!
        70
        Тевтоны и амброны вместе с женами и детьми уже второй день движутся широким и, как кажется, нескончаемым селевым потоком между рекой Роной и западными отрогами Альп. Идут пешком, едут на лошадях и на повозках с большими колесами, запряженных волами. Подсчитать, сколько их, невозможно. Я сбился на третьем десятке тысяч, а они все шли и шли…
        Наблюдал за врагами с горного отрога. Мой отряд находился выше по склону, поросшему густым лесом. Поняв, что каструм не рассчитан еще на шесть сотен лошадей, я обратился с предложением к Гаю Марию, поймав его во время очередного обхода.
        - В каструме достаточно легионеров для его защиты, а мой отряд мог бы, находясь за его пределами, наносить урон противнику, устраивая засады, нападая с тыла, - коротко изложил я.
        - Боишься, что германцы захватят каструм? - заподозрил консул.
        Если честно, то такая мысль посещала меня. Римляне уже столько раз были биты кимврами и тевтонами, что запросто струсят и побегут еще раз. Говорить об этом не стал, иначе нас точно не выпустят из каструма.
        - Нет, - ответил я. - Мы уже били их, поэтому не боимся.
        - Это хорошо, - сказал он, - а то я никак не выколочу из своих легионеров страх перед варварами.
        - Просто нас поставят в резерв на самый безопасный участок, и просидим там без дела, хотя за это время могли бы уничтожить много врагов, - объяснил я.
        - Что ж, давай попробуем, - согласился он. - Одно условие: если мы дадим бой вне каструма, ты должен ударить в тыл германцам. Не сделаешь этого, предам суду.
        - Договорились! - пообещал я.
        Через час мой отряд покинул каструм. Сразу отправились на северо-восток, в горы, чтобы подобрать место для базы. В первую очередь надо было найти пастбище для шести сотен лошадей. В каструме они были на голодном пайке. Это одна из причин, по которой я хотел вырваться за его пределы. Трава вокруг каструма была съедена до нас, а делать большие запасы сена римляне не приучены. В их армии конница - второстепенная сила, снабжается по остаточному принципу. Кормить коня овсом и вовсе считают придурью богачей.
        Нужный нам большой луг с молодой, зеленой травой нашли километрах в пяти от каструма, во впадине между склонами. Для этого пришлось пробираться по густому смешанному лесу. Надеюсь, тевтоны и амброны не захотят напрягаться, без крайней нужды соваться туда.
        После чего в компании пяти командиров турм отправился на север, откуда должны были прийти тевтоны и амброны. Их ждали дня через два, но километров через десять заметили передовой отряд. Врагов было с полсотни, поэтому мы сразу отступили, сообщив легионерам, высланным для рубки леса, что пора им возвращаться в каструм.
        Сейчас я слежу за врагами, чтобы выбрать цель, не маленькую и не слишком большую, чтобы не подавиться. Собирался напасть ночью, но увидел кое-что интересное и передумал. Это была большая отара овец, голов на тысячу или больше. Ее неторопливо гнали за войском, сильно отставая, с полсотни воинов. Десятка два скакали впереди, а остальные - сзади. Овцы растеклись во всю ширину лесной дороги, не давая больше никому ни пройти, ни проехать, поэтому, наверное, и замыкали шествие.
        - Вот нам и пригнали свежее мясо! - сказал я своим сопровождающим. - Быстро спускаемся вниз и забираем его.
        Я разделил отряд на две части и с меньшей, с полсотни человек, поехал навстречу отаре. Остальные воины ждали ее в засаде. Ехали мы спокойно, как свои. В таких больших армиях всегда намешаны люди разных национальностей с самым разным оружием и в самых разных доспехах, в том числе и трофейных римских. Даже при феноменальной зрительной памяти, каковой отличаются многие люди этой эпохи, запомнить всех нереально. Поэтому во время сражения бьют всех, кто лицом к тебе, а в остальное время тех, кто нападет или убегает от тебя. Мы не убегали и не нападали, спокойно ехали навстречу. Мало ли за каким чертом мы едем?! Может, у нас дело к кому-нибудь из отрядов, которые идут в следующем потоке, отстающем на сутки. В такой большой армии, когда последние около полудня покидают лагерь, передовые из идущих с предыдущего места ночевки как раз подходят к нему.
        Мы съезжаем с дороги в кусты и останавливаемся, якобы чтобы пропустить отару. Передовые погонщики смотрят на нас без особого интереса, с обычным любопытством путешественников. Не признав никого, теряют к нам интерес. Мы терпеливо ждем, когда мимо пройдут овцы. Пропускаем и задних погонщиков, после чего выезжаем на дорогу и разворачиваемся.
        - Вперед! - командую я, первым настигаю обернувшегося на стук копыт погонщика и бью его легкой пикой в голову, потому что спина защищена закинутым туда круглым кожаным щитом, а шлем снят, висит позади всадника, притороченный к переметной суме.
        Я успеваю сразить еще одного, попав ему в левый бок ниже ребер и вторым ударом в шею. Остальных убивают мои бойцы. Одновременно с нами сидевшие в засаде лучники перебили передних погонщиков, сделав это даже быстрее нас. Сработали хорошо: никто из врагов не сбежал, и потерь у нас нет, если не считать одного раненого в руку. Пострадал за непредусмотрительность и жадность, наклонившись к убитому вроде бы врагу, чтобы снять доспех и чуть не получил удар ножом в живот, успел отбить рукой. Если бы враг не ослабел от потери крови, все бы кончилось печально. Что ж, мой отряд начинает сплачиваться, набираться опыта.
        - Привязывайте трупы к лошадям, увозим их! - приказываю я.
        Отара должна исчезнуть вместе с погонщиками. Пусть соратники погибших поразгадывают этот ребус, предполагая разные варианты. Уверен, что начнут с подозрения в дезертирстве. Мы гоним овец на луг в соседней впадине. Там хорошая трава, тихое место. По пути избавляемся от трупов, скинув их в расщелину. Лесные хищники быстро так много мяса не съедят, но вонять и привлекать внимание трупы начнут дня через два-три. К тому времени, надеюсь, тевтоны и амброны уже будут разбиты.
        71
        Самая слабая сторона у этого римского каструма - южная. Здесь склон холма более пологий, перед ним долина, на которой разместилась большая часть тевтонов и амбронов, и римлянам не удалось вырубить глубокий ров в песчанике и насыпать высокий вал. Частокол и башни, правда, успели сделать по всем правилам. Если бы я был вождем тевтонов Тевтободом, обязательно бы нанес главный удар с юга. Исходя из этого, и спланировал свою следующую операцию.
        Еще в утренних сумерках, наскоро перекусив холодной бараниной, мы покинули свою стоянку и, объехав тевтонов и амбронов по широкой дуге, оказались южнее их. Когда приближались к вражескому лагерю, бой, судя по воплям и лязгу оружия, шел полным ходом. На штурм пошли все мужчины. Их было так много, что нападать одновременно не могли, накатывались волнами, сменяя друг друга. Пока что римляне отбивали одну атаку за другой, и по периметру каструма росла гора из тяжелораненых и трупов. Все понимали, что, если римляне выдержат сегодня, завтра им будет легче, потому что появится уверенность в себе, которая перейдет к ним от врагов, как переходящее знамя.
        Во вражеском лагере остались только женщины и дети. Первые спокойно занимались делами по хозяйству, каждая возле своего шатра или шалаша, как будто их мужья сейчас на дружественной пирушке. Дочери помогали им. Сыновья постарше наблюдали за сражением, а младшие сами воевали друг с другом, используя деревянное оружие. На выехавший из леса отряд сперва никто во вражеском лагере не обратил особого внимания, приняв за своих, ведь мы спокойно ехали по дороге, которая проходила рядом с каструмом, приближаясь к крайним вражеским воинам.
        Вот мы миновали мальчишек, наблюдавших с бугра за сражением. Я придержал коня рядом с ними и помахал рукой над головой из стороны в сторону. По этому сигналу мои воины поехали влево-вправо, начав растягиваться в линию. Кое-кто из тевтонов и амбронов оглянулся на шум, но и их наше спокойствие сбило с толку, отвернулись.
        Дождавшись, когда почти весь отряд перестроится в линию, я взял в правую руку пику, пяток которых мне изготовили в Кадисе перед отправлением в поход. Она была легкой и удобной, длиной всего метра два и с почти полуметровым тонким, но очень твердым, трехгранным наконечником, который пробивал любой доспех: кожу и кольчугу - запросто, а бронзовый панцирь - при очень сильном ударе. Подняв пику над плечом, я ударил шпорами коня, который от неожиданности резко дернулся и возмущенно заржал, и молча поскакал на врага. Мои воины последовали моему примеру.
        Несмотря на то, что нас было всего сотен шесть, наш удар был неожиданным и потому нанес значительный ущерб. Почти никто из врагов не успел подготовиться к его отражению. Воины, стоявшие в задних рядах, не сразу поняли, что происходит, за что и поплатились. Я врезался в группу человек из двадцати и начал быстро колоть, не выцеливая. Едва острие влезало в человеческое тело сантиметров на пять-десять, сразу выдергивал и бил следующего. Почти все уколы были в голову или верхнюю часть туловища. Даже если не убивал, с такой раной боец на пару недель выбывает из строя.
        Ошарашенные таким коварным нападением, тевтоны и амброны сперва шарахнулись от нас с громкими криками в сторону каструма. Они привыкли воевать по-честному: назначать время и место битвы и там выяснять отношения лицом к лицу. Подлые, коварные приемы цивилизованных народов им были не по нраву. Мы гнались за убегающими и уничтожали их. У меня даже рука заболела, столько ударов нанес. Стоявшие ближе к каструму, услышали шум боя в тылу, а потом и увидели нас, атакующих, и начали перестраиваться, позабыв об атаке. Вперед выдвинулись копейщики. Копья у них длинные, метра три, и с крепкими древками. Бросать на такие коня глупо. Мы добивали убегающих, не приближаясь к вражеской линии. Поняв, что на них не попрем, тевтоны и амброны сами пошли на нас.
        Я надеялся, что Гай Марий правильно оценит ситуацию и ударит в тыл врагу. Он не рискнул. Может быть, решил, что это хитрая вражеская уловка, чтобы выманить его армию из укрепленного каструма. Предварительной договоренности ведь у нас с ним не было. Поняв это, я развернул коня и помахал окровавленной пикой в сторону леса, из которого мы выехали, и сам поскакал в ту сторону. Мои воины были проинструктированы перед началом нападения, правильно поняли и выполнили приказ. Позади нас оставались убитые и раненые враги, по самым скромным прикидкам тысячи две с половиной.
        Поскакали мои воины не по дороге, а через лагерь, чтобы по пути прихватить добычу. Само собой, интересовало их не барахло, а девки. Мы давно уже в отрыве от дома, изголодались по любви и ласке. Я тоже рванул через лагерь, высматривая добычу. Как назло попадались старухи или мужиковатые тетки с кольями или топорами. Бабы и у тевтонов, и у амбронов умеют биться не намного хуже мужиков. Если решили поиграть в мужские игры, то и правила на них распространяются мужские. Я заколол несколько. Причем за одной, которая метнула топор в моего коня и, к счастью, попала в критнет (защиту шеи), не пробив ее, но сильно испугав животное, я погнался, потому что жеребец встал на дыбы и чуть не выкинул меня из седла. Догнав эту бабищу, всадил ей пику между лопаток с такой силой, что пронзил тело насквозь. Пришлось придержать коня, чтобы выдернуть пику.
        Вот тут я и заметил девушку лет четырнадцати, голубоглазую блондинку с двумя толстыми косами, закинутыми на грудь, довольно развитую для такого возраста. В Средиземноморье такие попадаются редко, поэтому меня цепануло, поэтому, закинув щит за спину и переложив пику в левую руку, повернул коня в сторону девушки. Она поняла, что я задумал, рванула в сторону леса. Была бы умнее, нарезала бы круги вокруг шалашей и палаток, мне трудно было бы поймать ее. На прямой дистанции конь бежит быстрее. Догнав девушку, схватил за толстые косы, которые теперь телепались позади. Рывком поднял девушку и положил животом на спину коня перед седлом. Ноги ее свесились с одной стороны, а голова и руки - с другой. Поза, конечно, неудобная, можно вытрясти все содержимое желудка и кишечника, но времени на реверансы не было. К лагерю, позабыв о каструме, с ревом ломились обиженные отцы, мужья и братья, возмущенные таким нерыцарским способом ведения войны.
        На своих двоих не догонишь всадника, даже если на коне двое. Мой отряд благополучно доскакал рысью до лесной дороги и дальше поехал трусцой, разобравшись на турмы. Командиры по очереди подъехали ко мне и доложили о потерях. Не хватало восемнадцать человек. Когда и как они погибли, выясним позже. Главное, что мы уничтожили намного больше врагов, захватили добычу и заодно сорвали штурм каструма. Гай Марий, наверное, рад, что отпустил мой отряд.
        72
        С высоты метров двести и расстояния пара километров лагерь тевтонов и амбронов кажется гигантским муравейником, обитатели которого движутся с такой же, как и муравьи, целеустремленностью в разных направлениях. Значительная их часть пытается прорваться в каструм, который издали кажется жуком в муравейнике. На второй день штурм проходит спокойнее, без вчерашнего огонька. Римляне поверили, что смогут отбиться, стали сражаться отчаяннее, а у тевтонов и амбронов запал сильно сократился.
        - Смотри, вон там конница прячется, - показывая рукой направление, шепчет мне Перт, хотя мог бы орать во все горло, все равно бы враги не услышали.
        Отряд всадников с тысячу человек расположился в ложбине на юго-востоке вражеского лагеря. Теперь понятно, почему не выставили с юга никакого заслона. Если бы мы сегодня напали с той же стороны, конница отрезала бы нам путь к отступлению.
        - Это хорошо, - говорю я. - Ответим им тем же.
        Мы с Пертом и еще четырьмя командирами турм возвращаемся к нашему отряду, который расположился севернее тевтонов и амбронов. Я собирался просто напасть сегодня с этой стороны, где нас не ждут, но действия врагов подсказали более интересный вариант. Ведь нет хуже, чем когда засада попадает в засаду.
        Подобрав удобное место и расставив людей, с четвертью отряда выехал в сторону лагеря тевтонов и амбронов. Для нападения отобрал из тех, кто вчера не сумел умыкнуть девицу. Сегодня у них будет вторая попытка.
        Время было полуденное. Женщины заканчивали готовить обед для воинов, которые, чередуясь, продолжали штурм каструма. На этот раз мы напали сразу по выезду из леса, потому что больше нас не спутают со своими. Нападения с этой стороны не ожидали, поэтому не оставили никакой охраны. Увидев нас, женщины и дети с криками кинулись к своим защитникам, до которых им бежать было дольше, чем нам скакать. У меня уже была девушка для утех, гоняться за другими не стал. Неспешно проехал по лагерю, высматривая, что бы прихватить на память. Углядел висевший над костром и заполненный вареным мясом, бронзовый котел с барельефом по боку в виде сражающихся конных скифских воинов, явно изготовленный греками для кочевников. Интересно было бы проследить, как он добрался до этих краев.
        Позабыв про штурм каструма, вражеские воины побежали защищать своих. Нет обиднее для мужчины, когда у него умыкнули бабу, даже если она до чертиков надоела. Одно дело - сам выгнал, а другое - утащили из-под носа. А уж если украли невесту, то и вовсе злость и печаль невообразимые.
        Когда они приблизились на опасное расстояния, я повернулся к своему денщику и по совместительству трубачу галлу Мабону и приказал:
        - Труби отход.
        Мабон выкупил себя и свою семью после предыдущего похода и остался вольным арендатором на моем участке, хотя я сказал, что может устроиться в городскую стражу, а я найду замену. Галл решил, что уйдет только на свой участок, если боги будут благосклонны и дадут большие трофеи в следующих походах. В том, что такие походы состоятся, Мабон даже не сомневался и был прав.
        Заслышав протяжный, унылый звук рога, мои подчиненные разворачивают коней и скачут в сторону леса. Почти у всех поперек лошади уложена девица, но есть несколько неудачников, которым придется ждать третьей попытки. Наверное, сплоховали из-за того, что долго перебирали. Когда выбор такой большой, что глаза разбегаются, хотелось ухватить получше - и опять остались ни с чем.
        Из ложбины в юго-восточной части вражеского лагеря выскочила конница и понеслась в нашу сторону. У нас фора километра два, поэтому я не спешу, скачу в хвосте своего отряда трусцой, чтобы не передумали догонять. Заехав в лес, подгоняю своего коня шпорами и кричу подчиненным, чтобы поторопились. Нам надо будет подготовиться к встрече гостей.
        В этом месте дорога проходила между двумя крутыми склонами, поросшими густым кустарником и деревьями. Видимо, по ней местные крестьяне перегоняли скот на летние пастбища в горы и обратно. Одно из таких пастбищ начиналось сразу за ним. Там мы и оставили своих лошадей под присмотром десятка воинов. Остальные быстро разбежались по заранее присмотренным позициям.
        Я занял место за невысоким, но толстым, дубом, который, казалось, вонзил свои мощные корни в каменистую почву. Кустарник перед моей позицией был подчищен, чтобы не мешал стрелять из лука. Я только успел вынуть из колчана пяток стрел и воткнуть в землю, как преследователи выскочили из-за поворота. Скакали не очень быстро. Видимо, азарт начал пропадать после того, как дичь скрылась из вида. Наверное, еще бы немного и передумали гнаться, поехали бы в обратную сторону. Доспехи на всех скакавших впереди кожаные, определить, кто командир было трудно, поэтому я выстрелил в скакавшего во главе отряда. Несмотря на то, что дистанция была всего метров сорок, наездник сумел уклониться, буквально припав к шее коня. Моя стрела досталась скакавшему следом. Верткого поразил кто-то из наших лучников, попав ему в правый бок. Дальше я стрелял в гущу преследователей, быстро, не целясь. Колчан опустел, как мне показалось, за пару минут. Кроме стрел во всадников летели дротики, простые и пилумы. Вражеский отряд редел буквально на глазах.
        Поняв, что попали в засаду, тевтоны и амброны начали разворачивать коней, чтобы ускакать в безопасное место. Тут их поджидал второй сюрприз. Дорогу позади них перегородили надрубленные ранее и сваленные сейчас деревья. Возле места завала по обоим склонам спустились к дороге копейщики и начали убивать тех, кто пытался удрать. Бойня продолжалась недолго. С полсотни врагов все-таки проскочили через заваленные деревья или обогнули их по кустам, а остальных постреляли и покололи. Спустившиеся на дорогу лучники добили раненых, собрали трофеи, которые грузили на захваченных лошадей. Трупы убирать не стали. Этой дорогой мы больше не будем пользоваться, так что пусть тевтоны и амброны ужасаются количеству погибших ни за грош и сами хоронят своих соплеменников.
        73
        Мой отряд неспешно скачет в арьергарде, позади шестидесяти карробаллист - баллист, установленных на повозку, в которую впряжена пара мулов. Стреляют они прямо с повозки, поверх голов упряжных животных. Видимо, так сподручнее убегать, если стрельба окажется неэффективной. У каждого моего воина на поводу второй конь, а кое у кого и два, смотря что кому досталось при разделе добычи. Легионеры смотрят на нас с завистью. Им пока что достались только раны и увечья. Тем, кто остался жив.
        Римская армия идет параллельно тевтонам и амбронам, которые делают вид, что не замечают нас. Они атаковали каструм и на третий день, но не всеми силами, а примерно третью, разместив остальных по периметру лагеря, чтобы отбить наше следующее нападение, которое так и не случилось. Я не стал бросать своих подчиненных на погибель. Свою задачу мы выполнили, штурм разладили, перебили много врагов, так что у Гая Мария претензий к нам возникло. Более того, обещал наградить, когда разобьем тевтонов и амбронов. Консул понимал, хотя вряд ли признается в этом, что выстоял каструм, только благодаря нам. На четвертый день тевтонам и амбронам надоело штурмовать, отправились дальше на юг, чтобы вдоль берега моря двинуться к Апеннинскому полуострову. Мол, захватили бы вас, но жаль время терять на такую ерунду: все равно никуда не денетесь, потопаете следом за нами. Проходя мимо каструма, враги спрашивали римлян, не хотят ли те что-нибудь передать своим женам? Мол, будем в Риме раньше вас и передадим слово в слово, ублажая их. Представляю, каково было это слушать!
        На ночь мы останавливаемся в труднодоступном месте и строим каструм. Гай Марий уверен, что тевтоны и амброны обязательно нападут. Его изощренный, подлый, римский ум не способен поверить, что другие не атакуют без предупреждения. Точнее, амброны, которые скорее галлы, чем германцы, могли бы напасть, но не рыпнутся в одиночку, а тевтоны обязательно пошлют гонца к врагу со своим вариантом «Иду на вы!». Германцам сейчас победа, одержанная не в открытом, честном бою, кажется позорной. К двадцатому веку они сильно окультурятся.
        Несмотря на то, что идем мы всего пять-шесть часов в день, а остальное светлое время строим каструм, постепенно обгоняем врагов. Они много времени тратят на разведку и грабеж местности. На такую большую армию каждый день требуется много еды, и ее надо где-то доставать. Крестьяне, зная о приближении тевтонов и амбронов, убегают в лес, уводя с собой скот и пряча все, что не могут унести. Римлянам проще, у них снабжение армии, несмотря на некоторые огрехи, по нынешним меркам на недосягаемой высоте. Мой отряд каждый день получает муку или зерно, бобы, сало, оливковое масло, вино. Впрочем, иногда одной или двух позиций не хватает, зато могут пригнать бычков или баранов. Угнанную отару мы давно уже сожрали. Отряд теперь в два раза больше, благодаря пополнению в виде молодых женщин, которые делают нашу жизнь экстремальней.
        У женщин поразительная приспособляемость. Могут разместиться в сосуде любой формы, лишь бы был не треснутый. Порой мне кажется, что эти тевтонки и амбронки до сих пор не поняли, что их умыкнули, что находятся в лагере своих врагов. В любом случае они в нашем лагере так же, как в своем прежнем, готовят пищу, стирают, болтают, смеются, ссорятся… Хотя наши пленницы могут хитрить, уверенные, что скоро нас разобьют, и они вернутся к своим. Захваченную мной тевтонку зовут Ирмтрауд (Сильно любимая). Я сократил ее имя до привычного Ирма. Откликается. То, что я делал с ней ночью, очень понравилась Ирме, поэтому днем всячески старается понравиться мне. В свободное от этого важного мероприятия время занимается другим таким же важным - гордится своим нынешним положением жены командира отряда. Была дочкой обычного воина - и вдруг такая головокружительная карьера!
        Ехавшие впереди нас карробаллисты остановились. Если бы на нас напали, было бы слышно. Скорее всего, добрались до места ночевки. Сегодня раньше, чем обычно, хотя я предполагал, что заночуем в городе Аквы Секстиевы, мимо которого прошли с час назад. Горожане выходили поприветствовать Гая Мария и попросить защиты, но получили отказ, потому что наша разведка донесла, что передовой отряд врага, амброны, расположился в нескольких милях восточнее города. Видимо, мы добрались до вражеского лагеря и решили заночевать по соседству. Для этого консул выбрал высокий холм, один из окружавших большую долину, по противоположной, восточной границе которой протекала речушка. Как донесла разведка, на другом берегу ее и разместились амброны. Склон, обращенный в их сторону, был безлесный, изредка попадались деревца да кусты. Судя по хорошей траве, здесь было пастбище жителей Акв Секстиевых.
        Поскольку нам не доверяли такое ответственное мероприятие, как создание каструма, чему мы были не сказано рады, я повел свой отряд к подножию холма, в южную часть долины, где была трава для лошадей. Близость амбронов меня не смущала. Они, в отличие от нумидийцев, ночными атаками не увлекались, а днем мы увидим их издали и примем меры. Тем более, что рядом каструм, набитый легионерами. На всякий случай я выставил усиленные дозоры и приказал лошадей далеко не гонять. Сами расположились на склоне холма, поросшем леском. Мужчины разожгли костры, женщины занялись приготовлением еды.
        Я сидел под молодым дубом, раздумывал, дождаться обеда или поехать в Аквы Секстиевы. Город построен возле термальных источников, которые, говорят, помогают от всех болезней. Мое молодое тело пока что было здорово, но не помешает полежать в горячей ванне, расслабиться, скинуть напряжение последних дней.
        На заварушку возле речки не сразу обратил внимание. К ней пришла за водой большая группа римских рабов и обслуги, начала наполнять амфоры и кувшины. На противоположном берегу тем же самым занимались женщины-амбронки. То ли кто-то попытался умыкнуть их, то ли просто жесты показывали неприличные и не только жесты, но бабы подняли крик, и прибежали вооруженные мужчины, перебрались вброд через речку, чтобы наказать наглецов. Тем на помощь поспешили легионеры из сторожевого отряда, который стоял у подножия холма. Я думал, амброны вернутся на свой берег реки, и на этом все и закончится. Нет, на помощь им ломанулись все, кто был во вражеском лагере. Увидев это, легионеры бросили строить каструм, схватили оружие и побежали к реке с криками, которые я бы перевел, как «Наших бьют!». Мелкая заварушка начала перерастать в серьезное сражение.
        - По коням! - скомандовал я.
        Если бы я повел свой отряд прямо на врага, мы бы напали спереди и чуть сбоку. Не самое лучшее решение против воинов, вооруженных копьями. Поэтому я сперва поскакал на юг, к кромке леса, после чего вдоль нее, загибающейся к северо-западу, в сторону места сражения. Я заметил, что между крайними деревьями устроены завалы из сухих веток. Наверное, чтобы не уходил в лес скот, который здесь пасли в мирное время.
        Когда мы выехали из-за леса в тылу амбронов, рубилово шло полным ходом. Враги напали всеми силами. Римляне тоже подтянулись почти все и начали биться не врассыпную, как в начале заварушки, а построившись в когорты. Хуже вооруженные и оснащенные, не знающие строя, но более отважные, если ни сказать отмороженные, амброны потихоньку теснили римлян. Поучаствовав во многих битвах, я научился чувствовать тот момент, когда одна из сторон начинает потрескивать, чтобы вскоре хрустнуть беззвучно и рассыпаться на тысячи мелких осколков, которые, позабыв, что они одно целое, ломанутся бездумно в разные стороны. Так вот римляне потрескивали и довольно громко. Еще несколько минут, и амброны разметают их.
        - Вперед! - скомандовал я и начал разгонять коня до галопа.
        Мы на полном скаку врезались с тыла во вражеские ряды. Мой жеребец сбил с ног несколько человек своей мощной грудью, защищенной металлической пейтралью, а мое длинное тяжелое копье пронзило насквозь двоих и вдавило их в плотные ряды амбронов. Оно не сломалось, но выдернуть из трупов не смогу, поэтому освободился от копья. Дальше орудовал саблей, пожалев, что не заказал и не взял с собой шестопер. Шлемы почти у всех кожаные, у многих даже без железного каркаса, против таких шестопер был бы самое то. Сёк саблей коротко и часто, расчищая пространство возле себя и подгоняя коня вперед, в гущу людей. В давке амброны не могли развернуться и ударить в полную силу копьем. Впрочем, наконечники их копий были из мягкого железа, с неприятным скрежетом скользили по доспехам коня и моим, не причиняя вреда. Разве что синяков наставят.
        Видимо, подбодренные нашим ударом римляне воспряли духом и усилили давление, потому что амброны начали пятиться, а кое-кто без стыда и зазора разворачивался и устремлялся к реке и дальше. Я сек их саблей, пока не увидел впереди стену щитов легионеров, которые в ногу медленно надвигались на меня. Развернув коня, погнался за убегающими врагами. Чем больше перебьем их бегущими, не сопротивляющимися, тем легче будет в следующем сражении, когда подойдут их основные силы.
        Речушка оказалась глубиной по брюхо коню. Пересекая ее, промочил сапоги и остудил вспотевшие ноги. На противоположном берегу увидел двух всадников из своего отряда, которые догоняли бегущих амбронов. Во время сражения мне часто кажется, что остался один, что рядом нет никого из соратников. Умом понимая, что это не так, каждый раз сердцем радуюсь, когда обнаруживаю кого-нибудь рядом. Поравнявшись с ними, продолжил убивать врагов, пока не оказался среди шалашей, где какая-то баба лет сорока с распущенными волосами и топором в руках сперва зарубила удирающего амброна, а потом кинулась на меня. Я ударил жеребца шпорой в правый бок, заставив шарахнуться от нее, и рубанул бабу по правой кисти, заставив уронить топор. После чего развернул коня и трусцой поскакал к реке, объезжая когорты, которые строем пересекали речушку. С бабами есть кому и без меня воевать.
        На противоположном берегу стояла группа всадников - Гай Марий со свитой. Они с радостью на лице смотрели на свои когорты и разбегающихся врагов. Приятно ведь, когда победа сама падает тебе в руки.
        Я приблизился к Гаю Марию, козырнул по правилам советской армии и произнес, улыбнувшись:
        - Поздравляю с очередной победой, консул!
        - С нашей общей победой! - поправляет он. - Если бы ты не атаковал амбронов, моим воинам было бы труднее справиться.
        Я не стал говорить, что стало бы с его воинами, не помоги мы. Или Гай Марий и так все понял, или объяснять бестолку, только высокопоставленного врага наживешь.
        - Ночью будь наготове. Мы теперь не успеем достроить каструм, и, если враг нападет, потребуется помощь твоего отряда, - приказал консул.
        И про то, что амброны - не нумидийцы, я тоже не стал говорить. Пусть пребывает в уверенности, что мы будем бодрствовать всю ночь ради спасения его легионов.
        - Будет сделано! - бодро пообещал я и поехал к тому месту, где мы врубились в амбронов.
        Свое копье нашел не сразу. После того, как отсюда ушли воины, поле стало выглядеть по-другому. Убитых уже шмонали солдаты из вспомогательных войск, слуги и рабы. Мои бойцы шуганули их, принялись сами собирать трофеи. Уверен, что прихватят и много чужого. Они заслужили.
        Ирма ждала меня, смотрела таким восхищенным взглядом, что я почувствовал себя мальчишкой на первом свидании. Подозреваю, что из-за таких взглядов и случаются все войны на земле. Когда подъехал к костру, на котором в трофейном котле со скифами на боках варилась густая похлебка, Ирма взяла у меня копье и щит, потом помогла снять доспехи.
        - Снимай и штаны, они в крови, простираю, пока не засохла, - потребовала походная жена.
        Я отдал Ирме кожаные штаны, надел шерстяные и опять сел отдохнуть под дубом, прислонившись спиной к стволу. Радость победы, конечно чувствовал, но как-то не очень ярко. Старею, наверное…
        74
        Военный совет проходил в шатре консула. Хотя снаружи было светло, разговаривали при свете масляных ламп, потому что вход был плотно задернут. Видимо, исходили из принципа «Если мы никого не видим, значит, нас никто не слышит». Караул у входа уж точно будет в курсе всего, о чем мы будем говорить, и передаст сослуживцам. За столом сидели Гай Марий, легаты легионов и префект каструма. Трибуны лактиквалии (вторая по значимости должность в легионе), введенные Гаем Марием и имевшие по две широкие пурпурные полосы на тунике, что говорило об их принадлежности к сенаторскому сословию, и трибуны ангустиквалии (третья по значимости должность), имевшие тонкие пурпурные полосы сословия всадников, стояли возле стола. Среди стоявших был и я. То есть, меня неофициально признали равным старшим офицерам римской армии, как минимум, принадлежавшим к всадническому сословию.
        Совещание Гай Марий начал со всем известной новости:
        - Сегодня подошли последние отряды германцев. Теперь все их силы собраны здесь.
        Всех, кто обитал севернее Альп, консул упрямо называл германцами. О том, что амброны и еще несколько малых племен, присоединившихся к этому походу - галлы, даже слушать не хотел.
        - Они прислали гонца с предложением завтра утром сразиться, - продолжил он. - Хочу послушать ваше мнение, где и как дать им сражение, отсидеться в каструме или спуститься в долину?
        Заговорили все сразу, причем предлагали одно и то же - спуститься к подножию холма и дать там бой. Она достаточно широка, длинна и ровна, чтобы в полной мере использовать когортную тактику. Разногласия были только в том, какой легион займет почетное место в центре и примет на себя основной удар. Каждый легат требовал это место для своего легиона.
        - А ты почему молчишь? - спросил меня Гай Марий и сам ответил вторым вопросом: - Тебе не нравится это предложение?
        - Нет, - признался я. - Мы сами откажемся от своего преимущества - от расположения у вершины холма. Кто находится выше, тот и сильнее. Если мы останемся возле каструма, врагу надо будет подниматься к нам по склону, уставать, напирать снизу вверх, что труднее, и метать пилумы снизу не так удобно и далеко.
        - Ты думаешь, германцы полезут к нам на холм, а не будут ждать внизу?! - язвительно поинтересовался один из легатов Марк Клавдий Марцелл.
        - Полезут, если их заманить, - ответил я. - Допустим, на них нападет отряд конницы и начнет отступать вверх по склону, в сторону нашей армии. Тевтоны погонятся за ним.
        - А если не погонятся? - усомнился Гай Марий.
        - Если не погонятся после первого нападения, то после второго или третьего. Они вспыльчивы и в гневе безрассудны, - поделился я.
        - Пожалуй, надо попробовать, - решил консул. - Если не получится, тогда спустимся к ним сами.
        - Готов со своим отрядом спровоцировать их, - предложил я.
        - Для этого есть наша конница. Ее больше, атака будет выглядеть правдоподобнее, - отклонил Гай Марий. - Ты будешь в моем резерве.
        - В резерве нам будет скучно, - с усмешкой сказал я. - Мы может пробраться в тыл германцам и, когда они завязнут в сражении, ударить в спину. Германцы не привыкли к таким ударам, очень плохо держат их, сразу разбегаются. Вы это могли видеть два дня назад.
        - В тыл надо направить не только твой отряд, но и один легион, чтобы ударили с двух сторон, - поразмыслив, принял решение консул.
        - Поручи это моему легиону, - попросил Марк Клавдий Марцелл.
        - Хорошо, - согласился Гай Марий. - Сегодня вышли разведку, пусть посмотрят, как удобнее и незаметно добраться. Осадные орудия и все лишнее оставите здесь, пойдете налегке.
        Одним из преобразований Гая Мария в армии был отказ от большей части обоза. Теперь каждый воин нес все свое имущество, включая паек на неделю. Из-за этого навьюченных легионеров стали называть «мулами Мария».
        Дальше мы обсудили систему сигналов и прочие второстепенные вещи, после чего консул отпустил всех командиров, кроме меня. А вы, Штирлиц, останьтесь! Такие приказы всегда вгоняют меня в тоску, потому что и сам предлагаю после совещания остаться только тому, кому собираюсь насовать полную пазуху.
        Подождав, когда раб нальет нам обоим вина в простые, без барельефов и узоров, бронзовые чаши, Гай Марий произнес:
        - Послушал я тебя сегодня, и пришла мне в голову, что это ты помог Квинту Сервилию Цепиону украсть золото Толозы. Что скажешь?
        - А разве это он украл золото Толозы? - улыбнувшись, ответил я вопросом на вопрос. - Насколько я знаю, участие Квинта Сервилия Цепиона в этом преступлении не доказано судом. Его отправили в изгнание только за поражение от кимвров.
        - Но следствие по золоту Толозы еще не закончено, - сообщил он. - Если мы завтра победим германцев, я сделаю так, чтобы об этом деле забыли.
        Интересный способ мотивировать подчиненного. Ответные действия могут быть ассиметричными. Если проиграем сражение, кто-то может погибнуть в бою или во время бегства. У меня есть опыт подобных мероприятий.
        75
        Отваги Гаю Марию не занимать. Несмотря на старческий по нынешним меркам возраст, пятьдесят шесть лет, сам повел в атаку тяжелую римскую конницу, собранную со всех легионов, в каждом из которых по штату положены десять турм. Они хорошо разогнались с холма и врезались в строй тевтонов и уцелевших амбронов с такой силой, что инерция передалась в задние ряды, а их было несколько десятков. Врагов было так много, что, построившись в шеренги от одного края долины до другого, они образовали прямоугольник, причем короткими оказались передняя и задняя стороны. Тевтоны и амброны выдержали удар и начали теснить конницу, ловко убивая лошадей, а потом и спешенных наездников. Римляне развернулись и рванули вверх по склону. Отступление струсившей конницы выглядело очень правдоподобно. Надеюсь, легионеры предупреждены, не побегут, увидев удирающего консула. Наши враги поверили в трусость римлян, попались на уловку, побежали вслед за конницей вверх по склону холма.
        Я наблюдал это с другого холма, расположенного сбоку и чуть впереди от места первой стычки. После того, как тевтоны двинулись вверх по склону, мы оказались у них на фланге. Надо было проехать пару километров по кривой, чтобы остаться незамеченными, и мы окажется в тылу. Я спустился к своему отряду, который ждал у подножия холма, сел на коня и махнул рукой: поехали!
        Я разведал эту дорогу вчера вечером. Точнее, это была звериная тропа, по которой можно было ехать в узких местах только по одному. Место довольно таки живописное, птички поют, благодать! Такое впечатление, что мы на конной прогулке, а не направляемся убивать себе подобных.
        Мы выехали из леса на виду у вражеского лагеря. Там остались женщины и дети. Увидев нас, она, наученные предыдущим горьким опытом, сразу сыпанули к лесу. Никому и в голову не пришло предупредить своих воинов. Впрочем, те бы не услышали, не до того им сейчас. Гигантский прямоугольник из многих тысяч тевтонов и их союзников медленно сползал к подножию холма, подгоняемый прямоугольниками, составленными из тысяч римлян: переднего, растянутого во всю ширину склона, и несколькими поменьше, в одну когорту, расположенными позади в шахматном порядке и готовыми прийти на помощь там, где потребуется. Находясь выше, римляне буквально сталкивали врагов ударами щитов, добивая уколами гладиусов.
        Отступали тевтоны до подножия холма, где уперлись, образовав стену из щитов и выставив копья. Воины передней шеренги отталкивали своими копьями наступающих римлян, удерживая их на безопасном расстоянии, а из второй безнаказанно наносили копьями удары от головы. Хотя наконечники были не ахти, при попадании в незащищенное место наносили смертельные раны. Наступление римлян сразу застопорилось. Более того, передние шеренги начали быстро редеть. На замену убитым и раненым выходили из задних, из-за чего казалось, что кто-то невидимый обкарнывает передний римский прямоугольник не спереди, где шел бой, а сзади. Пройдет не больше часа - и этот прямоугольник истончится до критического уровня.
        Именно в это момент и заревели дружно римские буцины, подавая сигнал нам и легиону Марка Клавдия Марцелла. Я подождал, когда легион выйдет из леса, построится покогортно, но сплошным прямоугольником, без разрывов, и побежит на противника. Пусть они начнут бой, а мы подтянемся следом. Это именно тот случай, когда, кто первый, тому и тапком.
        Враги из задних рядов увидели римлян и начали громко кричать и перестраиваться. У тевтонов в задних рядах стоят юные, неопытные воины. Среди них не нашлось толкового командира, который сплотил бы, и в итоге организовать сплошную оборону не успели или не смогли. Легион с разгона врезался в них, смял задние ряды.
        - За мной! - крикнул я своим подчиненным и поскакал к ближнему краю вражеской армии, не связанной легионерами.
        Там наметились зачатки организованного сопротивления, пара сотен воинов выдвинулась, собираясь ударить римлянам во фланг. Увлеченные этой идеей, заметили нас слишком поздно. Передними в моем отряде скакали воины, у которых лошади были защищены металлическими или кожаными доспехами и имели опыт вклинивания во вражеские ряды, не так сильно боялись. Мы дружно вломились в толпу молодых тевтонов и амбронов. На этот раз я использовал легкую пику. Длинное тяжелое копье хорошо против конницы и бронированной пехоты, а в задних вражеских рядах стояли те, кому железные доспехи еще надо захватить. Колол быстро, не шибко выцеливая. Острый тонкий наконечник легко прокалывал кожаные шлемы и куртки, в которые были облачены враги. Вгонял в голову или тело сантиметров на пять-десять и быстро выдергивал. Кто-то ткнул моего коня в морду. Буцефал попробовал встать на дыбы, но, к счастью, не смог в давке, только побил копытами стоявших перед ним, возможно, и своего обидчика. Я на всякий случай поколол тех, кто стоял впереди, и подогнал коня шпорами, чтобы протискивался дальше, чтобы у врагов не было места для маневра,
размаха.
        Сперва тевтоны и амброны пятились под нашим натиском, а потом начали смещаться влево. Я подумал, что хотят охватить нас с левого фланга и зайти в тыл, и начал поворачивать коня в ту сторону. Зря напрягался. Враги не собирались сражаться дальше, трусливо удирали, бросив щиты и копья и не оказывая сопротивления. Вот тут мы и порезвились! В последнее время я не гонялся за удирающими врагами. Пусть молодые развлекаются, им в диковинку. На этот раз изменил своему правилу. Слишком много пришло сюда тевтонов и амбронов. Надо сократить их количество максимально, чтобы следующий визит врагов случился не скоро. Я догонял бегущих и колол между шевелящимися лопатками. Они падали, вскрикнув от боли. Услышав этот крик, бегущие рядом припускали еще быстрее. Уверен, что те, кто уцелеет, запомнят этот драп на всю оставшуюся жизнь.
        Бежали они к своему лагерю и дальше. К тому времени в лагере не осталось никого. Женщины и дети убежали в лес, оставив все свое барахло победителям. Из-за этого барахла и захлебнулось наше преследование. Мои воины начали останавливаться, слезать с коней и собирать ценные вещички. Гай Марий отдает всю добычу солдатам, поэтому никто ее не пересчитывает и не делит. Кто что захватил, то и его. Вот мои подчиненные и набивали переметные сумы всем, что под руку попадется.
        Я не стал им мешать. Развернув лошадь, поскакал к месту сражения. Там еще оказывал сопротивление большой отряд тевтонов и амбронов. Их окружили со всех сторон, но не атаковали, потому что враги стали щит к щиту, выставив копья. Погибать, когда битва выиграна, римлянам не особо хотелось. Они предлагали врагам сдаться. Тевтоны и амброны пытались выторговать приличные условия, хотя бы свободу, но им отказывали. Наступила продолжительная пауза, после чего загрохотали падающие щиты и оружие. Побежденные сдались.
        Когда я подъехал к Гаю Марию, возле него стоял пленный вражеский вождь - мужчина лет тридцати с густой гривой светло-русых волос, слипшихся над левым ухом от крови, и коротко подстриженной бородой. На нем была длинная, до коленей, кольчуга с разрезами внизу по бокам и тремя круглыми железными бляхами: две на груди, из-за чего напоминали лифчик без бретелек, и одна побольше на животе. Смотрел он на римского полководца из-под густых бровей, как на пустое место.
        - Как тебя зовут? - спросили пленного через переводчика, суетливого типа с опухшим лицом, будто пьянствовал всю ночь, только под утро лег спать, а тут его разбудили и заставили исполнять свои обязанности.
        - Тевтобод, - ответил пленник.
        - Так это ты вождь тевтонов? - спросил через переводчика Гай Марий.
        Тевтобод ничего не ответил.
        - Найдите других командиров, еще человек десять-двенадцать, поместите их отдельно и стерегите надежно. Повезем в Рим. Пусть пройдут за моей колесницей по городу, который обещали захватить! - улыбаясь, произнес консул.
        Да, за такую победу триумф Гаю Марию устроят по высшей категории. Жаль, не увижу, хотя имею больше прав пройтись вслед за консулом, чем многие из его легионеров. Напоминание о золоте Толозы отбило у меня охоту как требовать награду, так и появляться в Риме. Там и без Гая Мария достаточно сообразительных людей, врагов Квинта Сервилия Цепиона, которые с легкостью и большим удовольствием засудят и меня. В отличие от моего подельника, я не гражданин Рима, поэтому могу стать короче на пустую часть тела, которая по глупости не предусмотрела такой вариант развития событий.
        76
        Мой отряд, обремененный трофеями, неспешно движется к месту постоянной дислокации. Лошади, которых стало раза в три больше, с полсотни мулов и четырнадцать арб нагружены самым разным барахлом. Вслед за арбами идут рабы, женщины и дети, несколько сотен. Мужчин по моему совету не брали. Все равно сбегут. Еще недавно эти женщины были женами, а теперь вдовы. Некоторые, увидев поражение мужей, убили своих детей и затем покончили с собой, но большая часть предпочла жить в неволе. Мои рабы едут на лошадях. При разделе добычи, которую захватил мой отряд, я не стал брать ни оружие, ни доспехи, ни, тем более, всякое барахло, только золото и серебро, поместившееся в одной переметной суме, и лошадей и рабов. У меня теперь вторая жена и, благодаря ей, возможность стать отцом еще раз, а наследнику надо будет оставить имение. Если я вдруг перемещусь, и обе жены останутся жить в одном имении, Элисия сделает так, что Ирма вместе с детьми преждевременно скончается. У карфагенян это в порядке вещей. Чтобы не случилось такое, прикуплю еще земли, раздам ее рабам-арендаторам, женскую половину которых везу с собой, и
построю для них деревеньку и господский дом, в который переберется вторая жена, узнав о моей, как она подумает, смерти. Мужчин-рабов в мужья моим пленницам куплю в Гадесе. В последнее время к нам привозят обитателей Малой Азии, где сейчас воюет с соседями понтийский царь Митридат. От межнациональных браков родится хорошее потомство и меньше будет шансов, что сбегут.
        Гай Марий без проблем отпустил нас. Тевтоны и амброны, как грозная сила, исчезли. Больше не с кем воевать в провинции Нарбонская Галлия или просто Провинция, как римляне величали ее, поскольку была первой, захваченной ими. Название Прованс благополучно доживет до двадцать первого века.
        - Если ты мне потребуешься, я дам знать, - сказал консул на прощанье. - Приводи столько всадников, сколько сможешь.
        - Сделаю, - пообещал я, хотя с удовольствием бы отказался.
        Не люблю людей, у которых есть компромат на меня. Появляется неприятное чувство, будто тебя схватили за яйца и готовятся в нужный им момент резко крутануть их на несколько оборотов.
        - И всё забываю тебе сказать. Ты теперь эквит, так что носи тунику с соответствующими полосами, - добавил он.
        Эквит - это относящийся к сословию всадников. У него на тунике должно быть одна-две узкие вертикальные пурпурные полосы от верха до низа. Это пока что не наследственный статус, а даваемый по имущественному цензу или службе в римской армии всадником в одной из турм. Те, кто служил в армии, получали деньги на покупку лошади, носили золотое кольцо, которое надевали при посвящении в статус всадника, и имели специальное место, рядом с сенаторами, во время общественных мероприятий. Ежегодно пятнадцатого июля в Риме проводился парад всадников. С венками из оливковых веток на логове и облаченные в алые тоги, они следовали верхом от храма Марса к Капитолию. Раз в пять лет всадников проверяли на вшивость. Они по очереди выходили на лобное место, и любой гражданин мог настучать на всадника. Если состояние стало ниже ценза, струсил в бою или позволил себе недостойный поступок по меркам римского общества, то получал приказ продать лошадь и вернуть деньги, что соответствовало вылету из сословия. Проскочившие мимо разжалованных имели право еще пять лет кичиться. Те, кто входил в сословие только по цензу,
получали чиновничьи должности ниже патрициев, хотя бывали исключения. Несмотря на то, что на вспомогательные войска это не распространялось, я был командиром большого отряда, поэтому имел полное право причислять себя к всадникам. Да и по имущественному цензу проходил с лихвой. Просто меня вся эта мишура не интересовала, как и административные должности. На любых городских торжествах мое место, как самого богатого человека города и провинции, и так было рядом с претором. Но если консул требует, буду носить всадническую тунику. Может быть, это пригодится потомкам, ведь рано или поздно статус должен стать наследственным. Так уж устроены люди, что, получив какую-нибудь привилегию, стараются передать ее своим детям, внукам…
        По прибытию в Гадес узнали, что армия под командованием Квинта Лутация Катула бежала от кимвров, остановившись только на противоположном, южном берегу реки Падус, как сейчас называют реку По, отдав захватчикам на разграбление весь север Римской республики. Не трудно было догадаться, что Гая Мария в очередной раз назначат спасителем отечества, а он в свою очередь позовет нас.
        - Готовьтесь весной выступить в новый поход, - сказал я своим воинам. - Возьму в отряд всех конников, кто захочет.
        Уверен, что, увидев, сколько трофеев привезли мы из этого похода, желающих наберется много. Ковыряясь в земле, так быстро не разбогатеешь. Честным трудом во все времена можно нажить только грыжу или горб. Сейчас война кормит в первую очередь тех, кто в ней участвует, если повезет, конечно. В будущем наживаться будут те, кто в ней не участвует, и чем дальше будет находиться от войны, тем больше загребет.
        77
        Нагнали мы армию Гая Мария возле поселения Цеменелум, что находилось неподалеку от порта Никея, будущей Ниццы, которой пока что далеко до всемирно известного курорта. Впрочем, сейчас и такого понятия, как курорт, не существует. Гай Марий снова консул и снова избран заочно и вопреки всем законам. За зиму он сильно сдал, хотя держится бодрячком. Здесь же была и армия Квинта Лутация Катула, доблестно сбежавшая с поля боя и теперь поступившая под командование Гая Мария. Поэт старательно избегал меня, делал вид, что мы не знакомы. Мне тоже было не с руки хвататься знакомством с родственником изгнанного из Рима Квинта Сервилия Цепиона, поэтому расходились с ним, как в море корабли. По самым скромным подсчетам возле Цеменелума собралось тысяч пятьдесят воинов.
        Видимо, Гаю Марию этого количества было мало, потому что первым делом спросил меня:
        - Сколько привел людей?
        - Пятьдесят турм всадников, - ответил я.
        На самом деле четыре турмы были укомплектованы всего на две трети, но не будем мелочиться, главное, чтобы цифра была красивая.
        - Молодец! - похвалил консул. - Располагайся, где сочтешь нужным. Я помню, что ты не любишь ночевать в каструме.
        - Я-то, как раз, люблю, а вот лошади - нет. Им ночью пастись надо, чтобы днем скакали резво, а возле каструма не хватает корма даже вашим, - объяснил я.
        - Ладно, это не важно. Я пробуду здесь несколько дней. Мне надо, чтобы ты выслал несколько отрядов по разным дорогам на север, северо-запад и запад и выяснил, где точно находятся кимвры. Мне сказали, что они разделились на несколько частей и разбрелись по всему левому берегу реки Падус. Было бы хорошо найти эти части и разбить их по отдельности, - приказал Гай Марий.
        - Завтра с утра займусь этим, - пообещал я.
        Одну турму под командованием Перта я отправил на север, вторую под командованием его друга Фелана - на запад, а сам с третьей поскакал на северо-запад, где, как мне сказали, вроде бы находились основные силы кимвров. Лесная дорога петляла между высокими холмами, густо поросшими лесом. Все еще не перестаю удивляться, что вскоре люди уничтожат эти деревья, а вместе с ними зверье и птиц, которые сейчас в изобилии водятся здесь. Я вчера отъехал от нашего лагеря всего на километр и подстрелил оленя.
        Не знаю, какую реку мы пересекли вброд, может быть, будущую По. Была она в этом месте мелка и узка, правда, с быстрым течением и очень холодной чистой водой. Мы сами и наши кони с удовольствием напились и освежились. Солнце уже припекало нещадно, не спасало даже то, что почти все время ехали в тени деревьев.
        Сразу за рекой была брошенная деревня. Поля еще не заросли деревцами, значит, перестали пахать их недавно, скорее всего, в прошлом году, когда пришли кимвры. Дальше мы продвигались осторожнее, но до темноты так и не нашли врага.
        Ночевали в лесу. Костры не разводили, поужинав сухим пайком - вяленым мясом, салом и лепешками, которые запивали красным вином, купленным в Аквах Секстиевых. Кстати, местные жители оградили свои виноградники костями погибших в прошлом году тевтонов и амбронов. Делали это с фантазией. У некоторых получились довольно забавные композиции. Представляю, что бы случилось с путником, который, не зная этих мест, забрел бы туда в темноте.
        Поутру двинулись дальше, и уже через час я похвалил себя за предусмотрительность. Если бы мы вечером развели костры, нас бы заметили из лагеря кимвров, который разместился в длинной долине, зажатой с двух сторон горными отрогами, в брошенном, большом поселении и на полях вокруг него. Врагов было тысяч десять-двенадцать. Даже с учетом того, что две трети составляют женщины и дети, все равно многовато для моего отряда. Победить, конечно, есть шанс, но потери будут большими, а мы сюда пришли не для того, чтобы полечь во славу Римской республики. Поражало обилие собак, которые бегали большими стаями. Видимо, у каждой семьи имелся четвероногий друг и помощник. Собаки были крупные и лохматые, скорее всего, пастушьи. Значит, ночью в лагерь не наведаешься.
        Дорога, по которой мы выехали к вражескому лагерю, пересекала долину, затем поднималась в гору и поворачивала на запад. Я решил объехать долину и опять оказаться на дороге, чтобы посмотреть, что делается за ней. Меня интересовало, один ли вражеский лагерь в этих краях, или есть и в каждой следующей долине? Пришлось делать большой крюк, чтобы не попасть врагу на глаза, и пробираться через лес. В итоге мы оказались в соседней долине, которую дорога тоже пересекала и шла дальше и в которой тоже было брошенное поселение, правда, меньше предыдущего. Эта долина была пуста, если не считать табун лошадей, стадо коров и отару баранов, которые паслись под присмотром нескольких десятков воинов. Сколько точно здесь было кимвров, я не смог подсчитать, потому что они расположились на краю леса, между деревьями, в том месте, где дорога входила в долину. Им помогало несколько собак, одна из которых увидела нас, потому что учуять не могла на такой большой дистанции при боковом ветре. Я не стал дразнить ее, уехал вглубь леса. Надеюсь, хозяин подумает, что собака увидела оленя. Не хотелось вспугнуть такую добычу.
        - Нападем ночью? - спросил ехавший за мной Мабон, ставший богатым фермером, сдавшим землю в аренду и перешедшим на службу в гарнизон Гадеса.
        - Нет, не будем рисковать, - решил я. - Нападем днем и всем отрядом.
        78
        Гай Марий выслушал мой доклад, как обычно, на ходу, но очень внимательно. Сперва я сообщил, что на севере и западе кимвры не обнаружены на два дня пути, а затем рассказал о вражеском лагере в долине.
        - Одни легион справится с ними. Два сделают это запросто, - закончил я.
        После небольшого раздумья пятикратный консул Римской республики огласил решение:
        - Пойдет вся армия. Пусть почувствуют вкус победы и захватят трофеи.
        - На всю армию долины не хватит, - подсказал я. - Пока задние дойдут до нее, передние уже выиграют сражение.
        - Вот и хорошо! - со злорадной улыбкой произнес Гай Марий. - Сзади будет идти армия Квинта Лутация Катула. Пусть его воины посмотрят, как их смелые сослуживцы делят добычу!
        - Я со своим отрядом мог бы отрезать кимврам путь к отступлению, - предлагаю ненавязчиво.
        - Хорошая идея, действуй! - разрешает консул.
        Мы выдвинулись в авангарде. За нами скакала римская кавалерия, за которой топали легионы. В первый день шли вместе, служили проводниками. На второй день мы повернули направо, на звериную тропу, а конница и легионеры продолжили движение по лесной дороге в сторону кимврского лагеря. Добираться им еще часа три. Плюс сделают перед боем остановку, чтобы отдохнуть, набраться сил. За это время нам надо сделать крюк и оказаться во вражеском тылу, поэтому я подгоняю коня, насколько возможно при движении по узкой кривой тропе. Отряд растянулся километра на два. Если бы кимвры устроили нам здесь засаду, легко перебили бы всех.
        К счастью враг не ведал о нашем приближении. Когда мы добрались до долины, где кимвры пасли свой скот, там были тишь да благодать, хотя легионы уже должны были вступить в бой с их соплеменниками. Лошади, коровы и овцы неторопливо щипали траву, а их пастухи занимались своими делами на опушке леса в тени деревьев. Вдруг засуетились, похватали оружие, оседлали коней и поскакали в сторону лагеря. Видимо, услышали звуки боя или, что скорее, прибежал гонец.
        За скотом остались присматривать два человека. Точнее, двоих мы увидели, когда выехали в долину из леса. Они было рванули к своим лошадям, но поняли, что не успеют, развернулись и скрылись в лесу. Часть отряда я оставил в долине присматривать за скотом и перехватывать тех, кто сюда доберется, а с остальными, в основном с лучниками, устроил засаду на лесной дороге, где она проходила между двумя крутыми склонами холмов, поросших низкими деревьями и кустарником. Надеюсь, сбежавшие пастухи не успеют предупредить всех о нашем отряде.
        Первыми на нас вышли женщины и дети. Они шли налегке, быстро. Мало у кого был узелок в руках, в основном женщины несли маленьких детей. Мимо нас прошло тысячи две или три, может, больше, я не считал. Остальные, наверное, побежали в другие стороны или спрятались в лесу. Мы пропустили их. В долине есть, кому принять наших новых рабов.
        Мужчины появились минут черед двадцать. Не долго они продержались против римлян, даже с учетом того, что сильный пол ходит быстрее слабого. Снаряжены кимвры лучше тевтонов и амбронов. Сказывалось то, что давно разоряют окраины Римской республики и разбивают ее легионы. На многих трофейные металлические доспехи. Уверенные, что враг позади, вперед и по сторонам смотрели без опаски, невнимательно. Засада оказалась для них неприятным сюрпризом.
        Я подождал, когда передовой отряд окажется между склонами холмов, и дал команду начать стрельбу. Сам выбрал рослого воина, который, повесив шлем на ремень и положив на плечо двуручный топор, шагал в передовой группе. Тяжелый щит, как догадываюсь, был смело оставлен на поле боя, поскольку мешал быстро менять дислокацию. Как мне рассказали галлы, кимвры не считают отступление позором. Если понимают, что натиск не удался, что дальше будут только зазря терять бойцов, разбегаются в разные стороны, чтобы собраться в заранее намеченном месте и дать новый бой. Тем, что пошли в нашу сторону, сегодня не повезло во второй раз. Моя стрела попала верзиле в горло, поверх кольчужного ожерелья, нижний край которого лежал на бронзовом доспехе, надраенном до блеска. Следующей стрелой свалил его соседа, который настолько увлекся перекидыванием щита из-за спины вперед, что пропустил подлет ее. Еще две выпустил по кимврам, пытавшимся под прикрытием щитов прижаться к склону холма. Оба легли под кустами, в которых собирались спрятаться. Уцелевшие, сбившись в несколько групп, плотно закрылись щитами и начали движение в
обратном направлении. Жаль, что римляне не преследовали их. Впрочем, выйдя из зоны обстрела, кимвры зашли в лес, решив, наверное, обогнуть нас. Я сразу приказал своим подчиненным быстро добивать раненых, собирать трофеи и садиться на лошадей и скакать в долину, чтобы там встретить врагов, если вздумают выручить своих жен и детей.
        На краю долину лежали несколько убитых женщин. Это, видимо, те, кто предпочел смерть рабству. Остальных мои воины загнали в поселение, разместив в брошенных домах. Верных и любящих отцов мы так и не дождались. Так думаю, у кимвров не принято погибать из-за баб и детей. Главное - сохранить боевой потенциал, а при его наличии появятся и бабы, и дети.
        Часа через два в долину прискакала римская турма. Ее послали на разведку. Я попросил командира - спесивого римлянина с сизым носом-картошкой, как у фракийца, обожающего нюхать свои портянки - передать Гаю Марию, что размещусь в этой долине, а старшему интенданту армии Титу Менению, что у меня есть скот на продажу. Не знаю, как первую, но вторую часть просьбы командир турмы выполнил. Тит Менений появился часа через полтора в сопровождении десятка всадников из этой турмы и двух своих помощников. Интендант был худ и мал ростом. Большими у него были только уши и жадность. За пятнадцать процентов отката он купил у нас по приличной цене половину коров и овец. Остальных, как и всех лошадей, мы оставили себе. Неизвестно, сколько еще стоять здесь, а каждый день охотиться надоедает. Да и такая большая армия за пару дней выбьет всех съедобных и не очень зверей в близлежащих лесах.
        - Что собираешься делать с рабами? - спросил напоследок Тит Менений.
        - Продам, если дадут хорошую цену, - ответил я.
        Мои воины собирались поделить рабов, но я сказал, что неизвестно, сколько еще продлится поход, а таскать за собой и кормить столько народа трудно и накладно. Гораздо удобнее и легче возить серебро в переметной суме. Впереди главное сражение. Если победим, возьмем других рабов, а если проиграем, то придется бросить захваченных ранее, и получится, что зря их кормили. Понадеемся, что боги будут к нам благосклонны и дадут еще больше добычи. В том, что мы одержим верх, уже никто не сомневается. Сегодняшнюю незначительную победу сочли добрым знаком богов.
        - Хорошую цену вряд ли дадут, потому что легионеры захватили несколько тысяч рабов, - сообщил интендант. - Есть у меня знакомый купец, пришлю завтра к тебе.
        - Хорошо, подожду его, - согласился я.
        Не удивлюсь, если узнаю, что купец - всего лишь подставное лицо, прокладка, чтобы непосвященные не обвиняли Тита Менения в использовании административного ресурса в личных целях.
        Луций Фабий, как представился купец, был пухл и росл. Такое впечатление, что Тит Менений специально подобрал антипода, чтобы их ни в коем случае не перепутали. Одинаковой у них была только жадность. Через полчаса торга купец забрал всех рабов по двести сестерциев за голову. Единственная уступка - считались все головы, даже младенцев, хотя они шли за четверть цены взрослого раба. Деньги привез через восемь дней в больших кожаных мешках. Я разделил эти монеты и полученные за проданный скот между своими подчиненными. Простому воину досталось без малого пятьсот сестерциев. Маловато, конечно, рабами взять было бы выгоднее раз в пять, а то и десять, но деньги, в отличие от рабов, жрать не просят.
        79
        Римская армия расположилась в огромном лагере неподалеку от городка Верцеллы, в котором обитают представители лигурийского племени саллувиев. В отличие от соплеменников в Аквах Секстиевых и Никее, здешние аборигены пока свободны, хотя и платят небольшую дань римлянам. Мы торчим здесь уже два месяца. Все это время идут переговоры с кимврами и иногда случаются стычки между небольшими отрядами. Германцы вытеснены на разоренные ими же земли, испытывают проблемы с едой, поэтому Гай Марий отвергает все их предложения разойтись по-хорошему - выделить кимврам земли в этих краях, в первую очередь на плодородной Паданской равнине, по которой протекает давшая ей название река По (Падус). Консул требует расстаться по-римски - убраться с территории Республики, за Альпы, и стать ее данниками. Сражаться кимвры пока не хотят. Разгром Гаем Марием тевтонов и амбронов в прошлом году и одного из кимврских отрядов в этом поселили страх и сомнения в сердцах наших врагов, даже несмотря на то, что били римлян неоднократно. Они правильно считают, что отара баранов под командованием льва сильнее львиной стаи под
командованием барана. Точнее, у кимвров слишком много командиров, поэтому никак не определят, кто из них лев, и в итоге имеют коллективного барана.
        Чтобы армия не разлагалась от безделья, Гай Марий гонял легионеров каждый день. Особенно доставалось легионам, бывшим ранее под командованием Квинта Лутация Катула. У меня появилось подозрение, что консул хочет вместе с потом выгнать из трусливых вояк страх перед германцами. Поскольку вспомогательных войск это не касалось, мы с улыбкой наблюдали, как муштруют бедных легионеров. На то они и мулы Мария, пусть тянут свою лямку.
        Мой отряд, как обычно, расположился вне каструма, но на этот раз не между римлянами и кимврами, а за спиной первых. Оттуда мы могли делать вылазки на вражескую территорию и спокойно отсыпаться по возвращению. Занимались устройством засад на небольшие отряды кимвров, угоном их скота и лошадей. Это помогало держать моих воинов в тонусе, обеспечивало нас трофеями и свежим мясом. Еще нам шла зарплата, так что готовы были воевать так много месяцев.
        Видимо, кимвры поняли, что их водят за нос, дожидаясь, когда с голоду согласятся на все римские условия, и прислали делегацию с предложением сразиться на следующее утро в долине рядом с каструмом. Гай Марий, поняв, что выжал из переговоров всё, что мог, принял вызов. После отъезда послов созвал старших командиров на военный совет. Я был в числе приглашенных.
        На этот раз стол в шатре командующего армией был больше, но все равно за ним не хватило места всем легатам. Чуть драка не случилась за право сидеть, а не слушать стоя, причем командиры легионов из бывшей армии Квинта Лутация Катула были наиболее нахрапистыми. Их было меньше, поэтому пришлось постоять рядом со мной, хотя всячески делали вид, что я не ровня им.
        Совет был коротким. Гай Марий объявил, что бывшие легионы Квинта Лутация Катула станут в центре двумя сплошными линиями. Свои легионы и конницу он разделит на две части и поставит на флангах. Замысел был прост: кимвры проломят первую линии, углубятся и вступят в бой со второй, и в этот момент им во фланги ударят его легионы.
        - Ты, как обычно, обойдешь кимвров и ударишь с тыла. Когда - решишь сам, - сказал мне Гай Марий.
        Легаты бывших легионов Квинта Лутация Катула, которые, видимо, были не в курсе о моей роли в разгроме тевтонов и амбронов, посмотрели на меня со злостью и обидой, словно конфету, на которую они рассчитывали, папаша отдал пацаненку из соседней инсулы.
        - Всё, идите готовьтесь к завтрашнему сражению, - сказал консул и встал из-за стола.
        Квинт Лутаций Катул, который сидел по правую руку от него, открыл было рот, чтобы что-то спросить или высказать недовольство, но Гай Марий уже повернулся к нему спиной. Говорить в спину неудачливый командир не захотел. Захлопнув рот, резко и шумно встал и, оттолкнув двух легатов, первым вымелся из шатра. Остальные участники совещания, тихо переговариваясь, последовали за ним. Я вышел последним. На этот раз Гай Марий не счел нужным как-либо мотивировать меня.
        80
        Как отдыхать, так погода обязательно испортится, а как в бой идти - прекрасная. С вечера набежали было тучки, но утром ветер разогнал их. Хотя солнце уже взошло, было прохладно. Может быть, благодаря северному ветру, который охладился, огибая вершины Альп. Он приятно освежал голову и кисти рук, потому что я пока не надел кольчужные перчатки и бронзовый шлем, сверкающий, как золотой, с султаном из трех подрезанных, страусовых, черных перьев.
        Бойцы должны издали узнавать своего командира, чтобы не вздумали сбежать раньше него. Я предупредил, чтобы следили за мной и сигналами трубача. Мол, возможно, нам придется отступить, вытянуть врагов на себя и потом разбить по частям или без всякого потом. Предполагаю, что сегодня римляне победят, но бывает всякое. Кимвры в отчаянии, поэтому способны совершить невероятное. Погибать вместе с опять струсившей римской армией я не намерен. Мои воины думают так же, поэтому будут следить за мной внимательно.
        За два месяца ожидания мы изъездили вдоль и поперек места возле вражеского лагеря и, в том числе, возле места предстоящего сражения. Едем по знакомой лесной тропе, огибая с юга холм, который с юга ограничивает долину. В том месте, где он невысокой седловиной соединяется с другим холмом, есть большая ложбина, поросшее травой и кустарником. К ней из долины через седловину ведет дорога. Здесь, видимо, раньше был сенокос. Пожелтевшая трава осталась некошеной уже второй год и начала зарастать кустарником. Я приказываю спешиться, но коней не стреножить, держать на поводу. Своего коня оставляю Мабону и в сопровождении Перта и Дейти поднимаюсь на вершину холма, продираясь у подножия через заросли максвиса. Выше растут деревья: дубы, вязы, каштаны… Наверху находим голый скалистый выступ, с которого долина видна почти вся.
        Римляне уже построились. Их строй напоминает толстый лук, повернутый рогами на восток, в сторону врага. Крайними на флангах расположились турмы всадников. Легионеры стоят ровными рядами и неподвижно, из-за чего создается впечатление, что это не живые люди, а металлические истуканы. В придачу, в лучах восходящего солнца надраенные, железные и бронзовые доспехи ярко отсвечивают, из-за чего образуется что-то типа ореола. Воины света, черт побери!
        Кимвры и их союзники еще строятся. Впереди плотной группой расположилась конница. Ее меньше, чем у римлян, даже без учета моего отряда. Пехота строится в шеренги, которые длиной от края до края долины. Я попробовал подсчитать количество шеренг, но быстро сбился. У германцев нет той выучки, что у легионеров, поэтому строятся криво, уплотняясь возле племенного вождя и растягиваясь на флангах. В итоге их строй представляет собой огромную трапецию, более широкую сзади. В передних шеренгах стоят облаченные в шлемы и панцири или кольчуги и держат узкие овальные щиты, оббитые спереди вертикальными железными полосами. У многих поверх шлема шкура с волчьей или медвежьей мордой. Вооружены копьями двух видов: тонкими и короткими, метра полтора, с широкими листовидными наконечниками длиной сантиметров тридцать с наточенными боковыми гранями, которыми можно не только колоть, но и рубить, и более толстыми и длинными, метра три и даже больше, с десятисантиметровыми узкими наконечниками, которые пехотинцам хороши для уколов из второй-третьей шеренги или удержания противника на дистанции и против конницы. Вторым
главным оружием были топоры, двуручные, одноручные и метательные. В том числе и у всадников, хотя у многих были обоюдоострые мечи-спаты длинной с метр и шириной сантиметров шесть - любимое оружие конных галлов, которые, видимо, и составляют большую часть кавалерии кимвров. Луков ни у кого не разглядел, хотя не могу поручиться, что их совсем нет. Видел бойцов с мешком за спиной с тремя-пятью дротиками и одним в руке. Наверное, тоже из какого-нибудь негерманского племени, примкнувшего к походу. Было кимвров и их союзников немного меньше, чем римлян, хотя разведка доносила, что наших врагов раза в три больше. Видимо, считали вместе с женами и детьми.
        Сражение началось неожиданно для меня. Привык, что легионы действуют по сигналу труб, а кимвры тихо и просто пошли вперед. Сначала передние шеренги, а за ними, немного отстав и потом догнав, задние. Пехота словно бы подтолкнула конницу, которая поскакала на левый фланг римлян. Обычно этот фланг более слабый. Только не сегодня, потому что там должен быть Гай Марий. Хотя, возможно, решили напасть на левый фланг именно потому, что увидели там консула.
        Издали действия конницы казались несерьезными, что ли. Вот они подскакали к римской коннице, смешались с ней. Звон оружия, крики и ржанье лошадей практически не прорывались через топот и бряцанье оружием тысяч шагающих пехотинцев, из-за чего трудно было поверить, что идет кровавая сеча. Вскоре стало понятно, что римские конники потеснили кимврских. Впрочем, и тех, и других захлестнула волна пехотинцев, которая застопорилась на флангах, но свободно продолжила течь в центре, пока не добралась до первой линии бывших легионов Квинта Лутация Катула. Напор кимвров был так силен, что вскоре прорвал ее в нескольких местах. Легионеры попятились, слились со второй линией. Еще немного, и они все вместе побегут. Прав был Гай Марий, когда поставил там трусливые легионы. Наверное, кимвры почувствовали, что победы близко, надавили сильнее, втягиваясь в мешок. Когда влезли основательно, с флангов их атаковали легионы консула. Вот тут и началось жестокое рубилово, гул стал слышен и нам, причем так четко, будто сражаются где-то рядом.
        - Пора и нам вступить в дело, - решил я и начал быстро спускаться к подножию холма.
        На седловине дорога проходит под кронами деревьев, из-за чего кажется, что следуешь по тоннелю. Среди веток беспечно щебечут птицы. Слушая их, наслаждаемся последними звуками мира. Дальше будет брутальная музыка войны.
        В долине ветер сильнее, из-за чего кажется прохладнее. Я молча машу рукой над головой, приказывая растянуться во всю ширину ее. Спешить нам некуда. Римляне вроде бы еще держаться, а кимвры не мешают нам. До задней вражеской шеренги метров семьсот. Молодые воины, которые стоят в ней, не оглядываются, смотрят только вперед, туда, где идет бой. Наверное, боятся, что их заподозрят в трусости. Да и, подозреваю, уверены, что позади только свои. Дождавшись, когда первая шеренга почти достигает противоположного края долины, поднимаю над плечом легкую пику и подгоняю Буцефала шпорами. Было бы, конечно, эффектнее ударить всем шеренгой длинными тяжелыми копьями, но седло и стремена есть только у меня, а без них при такой сильной отдаче наездник запросто слетит на землю. Следуя моему примеру, легкими пиками обзавелся почти весь отряд.
        Дистанция достаточная, чтобы разогнать коня до галопа и на большой скорости врезаться во вражеский строй. Тут важно не дать коню притормозить. Трусливое животное старается избежать столкновения. Даже опытный конь, неоднократно проделывавший такое, начинает притормаживать, пытается отвернуть. Левой рукой я твердо держу повод, не давая Буцефалу свернуть, а шпорами подгоняю. Какое-то время жеребец пытается сопротивляться. Когда дистанция сокращается настолько, что столкновения уже не избежать, высоко задирает голову и защищенной грудью врезается в строй молодых парней, которые успели развернуться, но не смогли остановить его или уклониться.
        Два кимвра сразу падают, сбитые конем с ног. Третьего я колю пикой в голову у правого уха, потому что начал оборачиваться и подставился. Дальше колю, не выцеливая и не приглядываясь особо. Правая рука с пикой быстро движется вперед-назад, словно игла в швейной машинке, зачищая пространство впереди и справа от коня, а левая держит повод и работает щитом, закрываясь от ударов слева. Неопытные кимврские вояки пытаются попасть мне в незащищенное лицо своими короткими копьями вместо того, чтобы легко и быстро убить коня, а потом уже разделаться со мной, спешенным. Времени осознать ошибку у них мало, потому что слева от меня орудует пикой кто-то из моих подчиненных. Я вижу голову его коня, которая мотается из стороны в сторону, не желая двигаться вперед, наваливаться на орущих людей, размахивающих копьями.
        После очередного удара моя пика застревать в теле убитого кимвра. Он успевает перед смертью крутануться, выдернуть оружие из моей руки. Я сразу достаю саблю и начинаю короткими резкими ударами сечь всех, до кого могу дотянуться. Так продолжается долго. Или мне так кажется, потому что время становится тягучим, как разжеванная ириска, только без ее сладости. Вдруг мой конь начинает без команды и легко двигаться вперед. Там еще есть люди, но их мало, и стараются обогнуть меня слева, где я больше не вижу морду другого коня. Догоняю еще двоих и бью размашисто, от души, запросто рассекая кожаные шлемы и разламывая черепа до шеи. После чего останавливаю Буцефала и оцениваю ситуацию.
        Уцелевшие кимвры убегают с поля боя. Кто-то сумел просочиться сквозь мой отряд, но большая часть рванула в лес, который подступает к долине слева и справа. Там их не догонят всадники и туда не пойдут построенные римские когорты. Наверное, побежали в назначенном месте, но вряд ли для того, чтобы дать нам еще один бой. За ними скачут римские всадники, убивая самых медленных или нерасторопных. Мои воины гоняются за врагами по долине. Бой превратился в игру.
        Я разворачиваю Буцефала и, размахивая над головой окровавленной саблей, неспешно скачу на восток, в сторону вражеского лагеря. Это знак моим подчиненным следовать за мной. Свою задачу на поле боя мы выполнили, пора подумать о трофеях. Пусть легионеры снимают с трупов окровавленные, дешевые доспехи и оружие, а мы захватим кое-что подороже. Мои подчиненные были проинструктированы перед сражением, что делать после его успешного окончания, поэтому следуют за мной. Даже те, кто был впереди, ждут, когда я проскочу мимо, после чего пристраиваются сзади. Это негласное признание моего авторитета. Меня уважают не потому, что командир, а потому, что лучший из них.
        81
        Гай Марий, конечно, гоняет своих легионеров до седьмого пота, но и награждает щедро. Он взял себе десятую часть добычи и только потому, что собирается построить в Риме храм Чести и Доблести. Остальное было отдано легионерам. Более того, сотни отличившихся были награждены. Фалеры и торквесы с имулами консул раздавал легионерам, можно сказать, пригоршнями. Отличившиеся центурионы получили «Золотой венец». Первым центурионам дал в придачу Хаста пура (Серебряное копье) - маленькое серебряное копье без наконечника. Трибуны с узкой полосой (из сословия всадников), к которым был отнесен и я, получили еще и «Вексиллум» - маленький штандарт на серебряном поле. Трибуны с широкой полосой (сенаторы) - по два таких комплекта. Преторы и легаты легионов - по три. Само собой, среди награжденных почти не было представителей бывших легионов Квинта Лутация Катула, и в этом сражении, по мнению консула, проявивших себя не с лучшей стороны. Может быть, так он принижал роль второго командующего армией.
        К этим наградам я отнесся спокойнее, чем к предыдущим. Они ничего не меняли в моей жизни. Я богат и знатен и без этих побрякушек. Сильнее порадовало то, что Гай Марий больше не упоминал о золоте Толозы. Ведь победили, в том числе, и благодаря моему отряду, а может быть - чего скромничать! - именно благодаря ему. Да и захваченные нами трофеи были дороже прошлогодних. Одних только рабов на каждого моего воина вышло по восемь человек, а мне досталось на целую деревню. К тому же, в лагере мы нашли что-то типа общака кимвров - одиннадцать сундуков с серебром, которое разделили между собой, позабыв о Гае Марии. Для своих воинов я и вовсе стал главным человеком на всем Пиренейском полуострове. Подозреваю, что, если бы захотел и объявил себя правителем Иберии, меня бы поддержали безоговорочно. Только вот я помнил судьбу Ганнибала Барки. Да и в учебниках истории ничего не попадалось о независимом государстве на Пиренейском полуострове в период расцвета Римской республики. Так что поживем в тени крыльев римского орла, пока он не вздумает нас клюнуть.
        Обе римские армии разошлись в разные стороны без своих главнокомандующих. Легионы Квинта Лутация Катула переместились на северо-восток, в свои старые каструмы, оставленные под натиском кимвров, которые, как и тевтоны, буквально испарились. Если попадался в этих краях германец, то был из какого-нибудь другого племени, обязательно враждебного кимврам. Легионы Гая Мария потопали в Провинцию, чтобы защищать ее. Сомневаюсь, что в ближайшие годы будет от кого. И германцев, и галлов, и других племен, желающих переселиться в теплые края на плодородные земли, конечно, много, но все они увидели на примере тевтонов и кимвров, чем заканчиваются такие вторжения. Не думаю, что в ближайшие лет двадцать-тридцать найдутся желающие удобрить собой чужие земли. Лучше уж спокойно пахать землю в своей забытой богом холодной глухомани. Должно вырасти поколение, для которого рассказы о разбитых германцах будут казаться небылицами, придуманными стариками, чтобы оправдать свою трусость.
        Оба римских главнокомандующих вместе с пленными германским вождями и другими ценными трофеями отправились в Рим. Их ждал совместный триумф. Зная о пассивной роли в сражении Квинта Лутация Катула, триумф предложили одному Гаю Марию, но тот по каким-то причинам отказался. Что-то связывало его с поэтом, несмотря на то, что относился к нему с плохо скрываемым презрением.
        Меня их отношения не интересовали, как и триумф. Тащиться Рим и потом обратно с нашим огромным обозом было неразумно, даже с учетом того, что в столице могли с большей выгодой продать наши трофеи, если бы захотели. Мы отправились домой, пройдя часть пути вместе с легионами, которые отослали в Провинцию. Точнее, обгоняли их на два дня, чтобы легче было достать провиант для себя и рабов. После прохода легионов, как и после пролета саранчи, не оставалось ничего съедобного.
        82
        Все войны из-за баб: то их не поделят; то жена так выест мозг, что муж готов пасть на поле боя, лишь бы избавиться от сладких семейных уз; то ей захочется новое корыто, и чтобы стояло на берегу теплого моря… Одна радость - женщины часто сражаются друг с другом, давая мужчинам передохнуть.
        У меня дома именно такая война и происходила, причем я застал кульминацию. Если бы ни мое вмешательство, одна из сторон пала бы на поле брани, потому что бранились мои жены, как рыночные торговки. За время моего отсутствия Ирма родила сына и решила, что у нее теперь не меньше прав, чем у Элисии - и пошло по нарастающей. Первое, что я сделал - признал сына, дав ему имя Юлий в честь самого известного римлянина, пока, вроде бы, не родившегося, а второе - переселил Ирму с ребенком в имение, специально построенной для нее и расположенное километрах в десяти от моей основной базы. Как следствие из второго, стал жить на два дома. Когда одна жена начинала доставать, садился на коня и ехал к другой. Там меня встречали, как самого желанного человека на планете. Положительного заряда каждой жене хватало максимум на неделю, после чего я менял место жительства, опять окунаясь в любовь и заботу.
        В Средиземноморье наступило затишье, если не считать восстание рабов на Сицилии, которое подавил второй консул Маний Аквилий, благодаря чему купцы привозили в Кадис полные галеры рабов. Их всех быстро раскупали мои бывшие подчиненные, которым нужны были рабочие руки на прикупленные земли. Они все теперь богатые фермеры. Была еще какая-то возня в Египте, но это было так далеко от нас, что в расчет не принималась. От скуки я опять занялся сельским хозяйством, расчищая и возделывая «ничейные» земли, превращая их в поля, виноградники, сады, пастбища и сенокосы. Чиновник из городской управы за небольшую мзду помогал мне оформить их в собственность. Мне даже пришла в голову мысль, что взятка - самый эффективный инструмент прогресса и цивилизации.
        На следующий год Гая Мария избрали консулом в шестой раз. Поскольку германской угрозы больше не существовало, избрание можно считать проявлением переменчивой народной любви на почве признания былых заслуг. Потом любовь пошла на убыль, и на следующий год консулами стали Марк Антоний Оратор и Авл Постумий Альбин. Победителя германцев, по слухам, отправили в Малую Азию на переговоры с понтийским царем Митридатом, который сейчас усиленно мутил воду в тех краях.
        На третий год сельское хозяйство надоело мне до чертиков, и начал строить в Гадесе шхуну. Собирался сделать джекас, но пришлось бы обучать матросов для работы на марсе, поэтому ограничился брифоком - съемным прямым парусом - на случай плавания или штормования по ветру. Корабелов, способных построить хотя бы примитивное «круглое» судно, в городе не было, только специалисты по галерам, поэтому приходилось руководить самому, объяснять всё и постоянно колотить тем, что под руку попадется, по бестолковым головам, чтобы в них наконец-то проникли мои светлые мысли. Уверен, что, благодаря полученным от меня знаниям, и появятся в этих краях бригантины.
        К середине лета была готова шхуна водоизмещением тонн на сто двадцать. К удивлению аборигенов, она не утонула сразу же, как только была спущена на воду, и даже показала себя довольным резвым бегуном, разгоняясь в балласте при попутном ветре узлов до четырнадцати - неслыханная скорость для галер, не говоря уже про нынешние «круглые» суда. Поскольку гонять ее на Рим было невыгодно из-за трудностей выхода по Гибралтару из Средиземного моря в Атлантический океан, чему мешали сильное встречное течение и частые ветры западных румбов, решил использовать сильные стороны шхуны и смотаться на остров Британия, посмотреть, что там сейчас творится, и заодно нагрузиться оловом, которое все еще стратегическое сырье.
        В помощники взял кормчего с галеры, карфагенянина по имени Карталон. Он бывал на острове, знал нужный порт и запросы и обычаи аборигенов. Согласился перейти на мое судно только после того, как пообещал ему в полтора раза больше, чем карфагенянин получал на галере. Шхуна не внушала ему доверие. С матросами было легче, когда объяснил, что грести не надо, а получать будут, как гребцы - самые высокооплачиваемые из рядовых членов экипажа на торговой галере. Для защиты набрал городских лучников и несколько копейщиков из тех, кому не удалось отправиться со мной воевать с германцами. Те, кому удалось, теперь могли лежать на клинии и поплевывать в потолок, пока другие горбатятся на их полях или в их мастерских.
        По совету Карталона нагрузился вином, оливковым маслом, дорогими тканями, расписными амфорами, оружием из железа и доспехами из бронзы, хотя продавать военные товары дикарям не принято, потому что могут, благодаря этим покупкам, тебя же и ограбить. Поскольку нападают пока только на суда, ходящие возле берега, а я буду держаться подальше от суши, подобная мрачная перспектива не пугала меня.
        Как не испугала и высокая волна в день, когда наметил отплытие. Шхуна вела себя великолепно, не сильно заныривала в волну носом и плавно кренилась в борта на борт. До мыса Сан-Висенти северный ветер позволял нам идти курсом галфвинд. Потом пошли галсами: ночью на запад, в открытый океан, а днем - к берегу, медленно и уверенно продвигаясь на север. Даже возле берега океан пустынен, когда-никогда видели рыбацкую лодку. Если бы рассказал Карталону, что через какие-то там тысячи две лет здесь судоходство будет таким интенсивным, словно на дороге возле Гадеса в базарный день, карфагенянин решил бы, наверное, что я чокнулся. Возле мыса Финистерре поймали западный ветер и опять в полветра понеслись в сторону Британии.
        83
        Как я и предположил по описанию Карталона, порт Тамарис в будущем получит название Плимут. Кстати, я еще помнил, что будет немецкая марка женской обуви «Тамарис». Одна дама плешь мне проела, требуя купить ей именно этой фирмы, потому что у ее подруги были такие. На что я сказал, что у подруги есть еще и дешевые русские тапки, сам видел. После чего узнал, что я - неблагодарная скотина и так далее и тому подобное. В общем, запомнил «Тамарис» на всю оставшуюся жизнь.
        Городом назвать это поселение на холме можно только при богатой фантазии. Защищен валом высотой метра четыре с частоколом поверху. Шесть угловых деревянных башен высотой метров семь с учетом четырехскатного навеса. Ворот двое: одни ведут к морю, другие - в обратную сторону. Обычно такие ворота расположены на противоположных концах одной улицы, а эти были разнесены на соседние. Обитает в Тамарисе сотен шесть-семь жителей, в основном ремесленники и торговцы. Судя по языку, кельты, хотя их диалект сильно отличался от галльского, был ближе к валлийскому, на котором я говорил, живя на полуострове Уиррэл. Называют себя думнонами. Англами и саксами пока и не пахнет. Дома у них деревянные с соломенными или камышовыми крышами. В отличие от римских домусов, многие были двухэтажными. На первом этаже располагалась мастерская или склад, а второй - жилой. Дворы не огороженные, что говорило о том, что воровство здесь не в моде.
        Пока что порта, как такового, в будущем Плимуте нет. Галеры вытаскивают носом на берег во время прилива и занимаются погрузкой-выгрузкой. Со шхуной пришлось действовать по-другому. Я вошел на ней в реку, встал на якорь, после чего образцы груза переправили на лодке на берег. Когда кто-либо покупал что-либо, подвозили оплаченный товар. Кстати, продавцом Карталон оказался намного лучшим, чем штурманом.
        На второе утро я собрался прогуляться по Тамарису, переправился на берег. Высадился рядом с тем местом, где шла торговля. Товары были расставлены и разложены прямо на траве. Покупателей было много. В основном женщины, которые рассматривали ткани, мяли их, слюнявили, проверяя, не сильно линяют? Некоторые пришли с кувшинами, чтобы купить оливкового масла. Карталон, которому помогали два матроса, с шутками-прибаутками обслуживал их. Как он заверил меня, оптовые покупатели и продавцы придут в конце третьего дня, когда спадет ажиотаж. У кельтов пока не принято скупить сразу все и потом нажиться на соседях, распродав в розницу.
        К Карталону подошли красноносый мужчина лет тридцати с небольшим, бедный, судя по залатанным коротким штанам и рубахе с короткими рукавами и без какого-либо узора, и девушка лет четырнадцати, довольно смазливая.
        - Возьмешь в жены мою дочь? - спросил мужчина карфагенянина.
        - Сколько ты хочешь за нее? - поинтересовался тот.
        - Три больших кувшина вина, - ответил отец.
        Большим кувшином аборигены называют стандартную греческую амфору.
        - Это много, - начал торг Карталон. - Она стоит половину большого кувшина. В прошлом году я за столько купил
        - Ты купил старую, а моя молодая, - не согласился отец и на этом прекратил торг, начал вместе с дочерью рассматривать товары скорее из любопытства, потому что денег, как догадываюсь, у него нет, и даже знаю, почему.
        - Покупаешь, как жену, а в Кадисе перепродаешь в рабство? - задал я вопрос, решив, что разгадал маленький бизнес карфагенянина.
        - Нет, покупаешь ее якобы на год, как у них принято, но пользоваться можешь только здесь, к нам не отпускают, - объяснил Карталон и добавил шутливо: - Иначе бы всех девок вывезли!
        - И через год опять покупаешь? - спросил я.
        - Да. Эту или другую. Отец или брат могут двадцать один раз продавать девку в жены на год или больший срок. В первый раз деньги идут отцу, а начиная со второго, часть получает дочь, с каждым разом все больше. Если продает брат, то ему идет половина доли отца, а остальное ей, - рассказал карфагенянин.
        Надо же, как интересно придумали: и деньги за секс получают, и проституции нет!
        Меня такой вариант женитьбы устраивал, поэтому окликнул думнона:
        - Эй, дам за твою дочь целый большой кувшин вина!
        На этот раз он решил поторговаться:
        - Два больших кувшина.
        - Договорились! - произнес я, хотя, как догадываюсь, можно было бы настоять на своей цене, и приказал Карталону: - Выдай ему две амфоры вина, а девицу переправь на шхуну, пусть ждет в моей каюте.
        - Нет, она должна остаться на берегу! - потребовал отец.
        - Мне что, еще и жилье для нее снять?! - возмутился я. - Не бойся, не увезу ее с собой. Меня дома две жены ждут. Они твою дочку вмиг угрохают.
        - Пусть остается на берегу, - менее настойчиво повторил думнон.
        - Тогда сделка отменяется, - решительно молвил я. - За два больших кувшина вина найду более сговорчивого отца.
        - Ладно, пусть плывет к тебе, - сломался нерадивый папаша, - только поклянись, что не увезешь ее.
        - Клянусь всеми богами, которых только знаю! - насмешливо выпалил я.
        На этом сделку и закрыли. Со шхуны привезли две амфоры вина, которое думнон перелил в бурдюки и отнес домой, а его дочь обратной ходкой отвезли на шхуну.
        Смотреть в Тамарисе было, в общем-то, нечего. За полчаса я обошел его весь, отвечая на приветствия жителей. Привычка здороваться с незнакомыми людьми доживет в этих краях до двадцать первого века.
        Свою новую жену застал за уборкой каюты - у нее сработал инстинкт гнездования. Девушка как раз собиралась передвинуть сундук, но силенок не хватало. Я жестом показал, чтобы оставила его в покое, и села за стол, потому что по пути в каюту приказал коку принести обед на двоих. Наверняка отец-пьяница держит детей впроголодь.
        - Как тебя зовут? - медленно произнося слова на галльском диалекте, спросил я.
        - Шайла (Добрая волшебница, фея), - ответила девушка.
        Я назвал свое имя и первым делом потребовал, чтобы больше ничего не передвигала в каюте. Терпеть не могу, когда вещи лежат не там, где привык их находить. После чего поговорил с ней «за жизнь». Оказывается, я не первый муж, в прошлом году ее уже отдавали замуж за какого-то купца-карфагенянина. Полученное вино отец пропивает за несколько дней, после чего возвращается к обычным делам. По профессии он столяр, так что, если мне надо изготовить новый сундук, поменьше и не такой тяжелый, то после выхода из запоя отец Шайлы с радостью изготовит за умеренную цену, можно рассчитаться вином.
        84
        Вечером третьего дня прибыли оптовики - шестеро мужчин в возрасте под сорок, причем у всех явно были среди предков южане, скорее всего, карфагеняне. Наверное, матери была женами на год у карфагенских купцов, и сыновья пошли по стопам отцов. Если розничные покупатели расплачивались с нами выделанными шкурами, в основном овчинами, а богатые - серебром в слитках, то с оптовиками разговор шел только об олове. Они делали вид, что каждый сам по себе, но я сразу понял, что сговорились.
        - Давайте не будем устраивать шумный базар. Пусть останется один, который самый хитрый из вас, с ним и проведу переговоры, а остальные посидят на палубе, выпьют вина, мой слуга сейчас подаст его, - предложил я.
        Оптовики не стали продолжать театрализованное представление, улыбнулись дружно, после чего без обсуждения пятеро покинули каюту. Остался, к моему удивлению, самый молодой из них по имени Анион (Наковальня). Видимо, дед по матери был кузнецом. Ковал деньги Анион отменно. Давно я не сталкивался с таким ловким переговорщиком. Уверен, что в этом плане он превосходил всех своих предков по отцовской линии. Пару раз я пытался вышвырнуть его из каюты, но, в конце концов, мы нашли цену на мои товары и на их олово, которая устроила обе стороны.
        На следующее утро начало прибывать олово в слитках, напоминающих толстую коровью лепешку темно-серебряного цвета. Взвесив несколько штук, я убедился, что вес у них примерно одинаков, поэтому дальше принимали по количеству. На каждую партию олова я отгружал партию своих товаров, которые отвозились куда-то за город, на север, наверное, к месту добычи металла, чтобы расплатиться с поставщиками. Уверен, что купцы сами не занимались добычей олова, зарабатывали на перепродаже.
        После окончания погрузки я предупредил Аниона, что вернусь, самое большее, через месяц, чтобы приготовил еще одну партию олова.
        - Через месяц?! - удивился он.
        - Может быть, раньше, как погода будет, - сказал я.
        Шайле тоже пришлось повторять дважды, чтобы наконец-то до нее дошло, что в этом году выполнять обязанности жены ей придется дольше, чем в прошлом. Карфагенские купцы приплывали сюда всего один раз в году. Они ведь шли вдоль берега и на ночь останавливались. Впрочем, Шайла не огорчилась. Мы с ней довольно интересно проводили время в постели. Вот если бы ее отец знал, что я вернусь в этом году и не раз, наверное, заломил бы тройную цену.
        Я не стал ждать попутный ветер, вышел в рейс при западном. Шли курсом крутой бейдевинд, из-за чего проследовали рядом с островом Уэссан. В будущем на нем соорудят пять маяков, но пока нет ни одного. Еще этот остров будет считаться крайней западной точкой пролива Ла-Манш. Сейчас нет такого названия. Не уверен и в том, что остров обитаем. Мы проходили достаточно близко, чтобы заметить дома. Не увидели ни одного.
        Зато примерно через час после прохода Уэссана впередсмотрящий доложил, что видит судно слева по курсу. Как он сказал, не галеру. Мне стало так любопытно, что приказал подвернуть влево. Ветер был попутным, и через полчаса нагнали небольшой, тонн на тридцать, одномачтовик с прямым парусом. Это был не средиземноморский тип «круглого» судна. Борта заметно выше и корпус наверняка крепче, и-за чего шло медленнее своих средиземноморских собратьев. Зато должно быть мореходнее, лучше держаться в штормовую погоду. Не стал на него нападать, хотя мой экипаж горел желанием получить призовые. По условиям договора мои матросы имели право на треть стоимости захваченного судна и его груза.
        В Гадес прибыли без происшествий через шесть дней. Очень помог «португальский» норд, который стремительно пригнал нас в Кадисский залив. В городе очень удивились такому быстрому возвращению. Если бы мы не привезли олово, никто бы не поверил, что успели побывать на острове Британия или, как называли его горожане, уверенные, что там проживает всего одно племя, на острове думнонов, или, как называли карфагеняне, на Оловянном острове. Мы быстро выгрузились, наполнили оба трюма товарами, которые заказали думнонские купцы, и вновь вышли в море. Я собирался до поздней осени сделать еще две ходки.

* * *
        Следующая глава в этой книге последняя. Больше книг бесплатно в телеграм-канале «Цокольный этаж»: Ищущий да обрящет!
        85
        Не знаю, что было причиной - жадность или глупость, но думнонские купцы продали заказанное мной олово нумидийским купцам, которые прибыли в Тамарис через два дня после нашего ухода. Анион, которого я впервые видел смущенным, поведал, что вместе с компаньонами счел мое обещание вернуться через месяц розыгрышем за то, что продал им товар слишком дешево. Того количества олова, которое я заказывал, у них теперь нет. Надо было подождать месяц-два, пока накопают песка, который содержит соли олова, и переплавят его в печах, переложив слоями древесного угля. Рабочие на промысле тоже были уверены, что в этом году купцы больше не приплывут, поэтому устроили себе отпуск. Анион поклялся, что их мигом вернут на рабочие места. Мол, ждите и обрящите.
        - Некогда мне ждать, - отказался я. - Готовь товар, заберу следующим рейсом, через месяц. Сейчас заберу остатки олова и поторгую с горожанами.
        К сожалению, жители славного городишки Тамарис истратили почти все запасы серебра и товаров на обмен. Кое-что мы все-таки продали, а остальное переправили в дом отца Шайлы, который я арендовал у него за три литра вина. Папаша с семейством отправился жить к родственникам, с которыми в первый же вечер и выдул вино, а в доме осталась только моя жена. Я предупредил Шайлу, что может обменивать товары на еду для себя и на олово. Считать она не умела, поэтому я к каждому товару привязал по пучку палочек - столько «лепешек» олова надо было получить за каждую партию. Надеюсь, мы все-таки успеем обернуться до зимних штормов, и помощь Шайлы не потребуется.
        - Давно ушли нумидийские купцы, которым вы продали мое олово? - спросил я Аниона перед отплытием.
        - Где-то за неделю до вас, - ответил он.
        С учетом времени нашей стоянки в Тамарисе нумидийцы сейчас должны быть где-то в районе устья Луары, поэтому повел шхуну туда. Ветер опять был западный, преобладающий в этих краях. Шли мы довольно резво, особенно после того, как обогнули Бретань, вошли в Бискайский залив и подвернули на юго-восток, благодаря чему ветер силой баллов шесть стал попутным.
        Возле устья Луары нумидийского каравана не было. Мы пробежались вдоль берега до острова Ре, частью которого я буду владеть через какое-то, не знаю точно, количество веков, но добычу так и не заметили. Я подумал, что мы обогнали караван, и решил подождать его возле острова, мимо которого они должны будут пройти. Встали на якорь в проливе межу островом и материком, южнее того места, где будет мост.
        Шторм начался поздно вечером. Ветер был северо-западный, и остров прикрывал нас. Я убедился, что оба якоря держат хорошо, и со спокойной душой пошел спать, приказав разбудить только в случае, если случится что-нибудь. Проснулся сам, потому что приснилось мне что-то тревожное. Я лежал в кровати и пытался вспомнить, что именно снилось, пока не понял, почему мой мозг, нагруженный многовековым морским опытом, подал мне сигнал. Когда судно стоит на якоре, качка килевая, а сейчас была бортовая. Видимо, штормовой ветер нагнал высокую и быструю приливную волну, которая и потащила якоря по грунту. Когда у якорного каната образовывалась слабина, шхуна поворачивалась бортом к ветру, потом якоря на короткое время цеплялись за грунт, и судно поворачивалось носом к ним. Опытные матросы сразу бы заметили это и разбудили меня. Я забыл, что экипаж из матросов с галер, которые понятия не имеют о тонкостях службы на паруснике.
        Когда я вышел из каюты, ветер ревел с такой силой, что заталкивал слова в рот при попытке отдать приказ. Я жестами показал матросам, чтобы перерубили оба якорные канаты, благо они пеньковые, и приготовили к поднятию брифок, взятый по-штормовому на все рифы. При северо-западном ветре у нас был шанс отжаться от берега, уйти в бушующий океан. Правда, я понятия не имел, далеко ли этот берег. Темно было так, что бак видел с трудом.
        По тому, как шхуна резко повернулась бортом к ветру, я догадался, что перерублены оба каната, и скомандовал:
        - Ставьте брифок!
        Секунд через пять шхуна вздрогнула от удара, печально затрещали доски. Затем последовал второй удар, третий… Мы, сев на мель, бились о подводные камни. Я услышал, как в оба трюма мощными струями затекает вода.
        - Спускай на воду баркас, грузи в него экипаж и плывите к берегу, туда, - показал я рукой.
        - А ты? - спросил он.
        - Я вас догоню, - ответил ему и пошел в каюту, чтобы облачиться в доспехи, пристегнуть и привязать к телу оружие, сверху надеть спасательный жилет, изготовленный в период строительства шхуны, благо пробковых дубов пока что много по всему Пиренейскому полуострову, а затем закрепить лямки кожаного мешка с деньгами, едой, флягой, наполненной вином с водой, и всякой мелочевкой, которая пригодится в следующей эпохе, потому что не сомневался, что этот шторм по мою грешную душу.