Капер Александр Васильевич Чернобровкин
        Вечный капитан #12
        Второй том романа «Морские гезы». Английские и голландские пираты начинают потрошить испанские колонии в Центральной Америке…
        1
        Больше в тот год я не выходил на промысел. Решил не напрягать удачу. Тем более, что было много хлопот со строительством дома. Я ведь решил сделать в доме канализацию и водопровод, а архитектор понятия не имел, что это такое. Если дом достоит до двадцатого века, историки сильно удивятся.
        Фрегат вытащили на стапель. Работы на верфи почти не было. Никто не хотел заказывать новые корабли, потому что был риск пострадать от одной из воюющих сторон. Испанцы тоже начали выдавать каперские свидетельства желающим поохотиться на корабли под флагом князя Оранского. Желающих нашлось немало. Правда, по большей части это были владельцы небольших торговых или рыбацких судов. Впрочем, и добыча была в большинстве случаев не крупнее.
        За то время, пока мы захватывали испанские галеоны, случилась Варфоломеевская ночь, а князь Оранский и его брат проиграли по сражению. Первого ночью захватил врасплох отряд из шести сотен мушкетеров. Наемники князя несли дозорную службу, как хотели, в итоге испанцы без шума сняли часовых и начали резать спящих. Сноровки в этом деле у них было поменьше, чем у моих солдат в разные эпохи, кто-то успел закричать, поэтому погибла не вся армия Вильгельма Оранского, а всего-то человек восемьсот. Нападение полностью деморализовало наемников, и князю пришлось ни с чем вернуться на территорию Римской империи. Его младший брат, не дождавшись подмоги, сдал Монс. Зато морские гезы захватывали один город за другим. Стоило их маленькому отряду подойди к какому-нибудь населенному пункту, как горожане тут же сдавались на волю такой грозной силы. Поэтому князь Оранский прибыл в Лейден, где его объявили статхоудером (правителем) Голландии, Зеландии и Утрехта. Вильгельму Оранскому не очень хотелось получать власть из рук купечества, но сам захватить не сумел, а больше никто не предлагал. Он издал памфлет, в котором
гарантировал католикам неприкосновенность и призывал в борьбе с… герцогом Альбой - «преступным сатрапом, обманывающим короля Филиппа и злоупотребляющим его доверием». Хороший корабль - хороший капитан, плохой корабль - плохой старпом, то есть, герцог.
        Хотя все эти события происходили не так уж и далеко от Роттердама, нас они словно бы и не касались. В городе смена власти оживила торговлю. Богатые старались заработать как можно больше, чтобы было, на что жить в эмиграции, а бедные надеялись, что испанцы не вернутся. Я с семьей и тещей поселился в своем старом доме. Маргарита предпочла жить в доме зятя, а не с невесткой в своем. Меня это устраивало. В начале ноября Моник родила очередную дочь, которую назвали Хелле по моему желанию, в память о предыдущей датской жене, а Женевьева еще через две недели - сына, названного Жаном в честь деда по матери. Все женщины, как обычно, утверждали, что мальчик похож на отца, но опять-таки, как обычно, не уточняли, кто именно отец.
        В ноябре на небе появилась необычная звезда. По блеску она была похожа на Веенру, когда та на минимальном расстоянии от Земли. Я видел ее даже днем, а ночью ее свет пробивался сквозь густые облака, когда другие звезды были не видны. Сразу пошли разговоры, что это не к добру. Словно в подтверждение мрачным толкованиям, испанцы начали наступление на нидерландские города. Первым был захвачен Мехелен. На три дня его отдали солдатне, которая с одинаковым усердием убивала, насиловала и грабила и протестантов, и католиков. Тут существует мнение, что лошадь может лягнуть хозяина, но убивать ее из-за этого не следует. Видимо, восставшие лягнули испанского короля слишком больно и в нежное место. Семнадцатого числа армией в тридцать тысяч человек испанцы взяли Зютфен и уничтожили всех жителей. Первого декабря зазвонил колокол по жителям Нардена. Одиннадцатого декабря осадили город Гарлем. Фердинанд, сын герцога Альбы, командовавший армией, хвастливо заявил, что захватит город за неделю. Ему ведь противостояло всего четыре тысячи человек, включая женщин и детей. Правда, маркиз не учел, что эти люди решили,
что раз уж умирать, то лучше в бою. Осада затянулась. Князь Оранский собрал четырехтысячный отряд и послал его под командованием Вильяма де ла Марка помочь осажденным. Испанцы разбили отряд в пух и прах, после чего барон Люме, сбежавший с поля боя, лишился всех своих постов. Второй отряд численностью в две тысячи человек и с семью пушками под командованием какого-то Батенбурга постигла та же участь.
        Я не собирался вмешиваться в испано-голландские разборки, но слишком напряжно было сидеть дома в окружении баб, одна из которых постоянно плачет или сосет сиську, вторая, чуть старше, донимает вопросами «а почему?», третья, взрослая, требует ласки и внимания, четвертая - ее мать - хотя бы чего-нибудь одного, а две служанки, Лотта и Энн, достают заботливостью. Повод улизнуть из дома подкинула Рита-старшая.
        - Ян хочет вместе с Дирком отправиться в Лейден, - сообщила она в начале января. - Отговори их. Меня они не хотят слушать.
        - А зачем отговаривать?! - возразил я. - Пусть едут. И я с ними съезжу, пригляжу, чтобы не погибли по глупости.
        Маргарите ван Баерле не удалось отговорить и меня. Осенью я прикупил пару темно-гнедых иноходцев, чтобы ездить по делам и на охоту. Пока не построили новый дом, арендую для них стойла в конюшне, где зимуют лошади, которые в теплое время года буксируют речные баржи. Второго коня дал Яну ван Баерле. Шурин хотел купить такого же, но молодая жена решила, что смена интерьера их дома важнее. Не могла же она жить в той же обстановке, что и свекровь! Для слуги Йохана Гигенгака я арендовал спокойного саврасого мерина. Я заказал пику, которую мне сделали за день. Длинные кавалерийские копья вышли из употребления у западноевропейских кавалеристов. Теперь строй пехоты прорывают выстрелами из пистолетов. Взял и я с собой пистолеты, винтовку, саблю, кинжал и, на всякий случай. запас еды на неделю и овса для лошадей. Мои спутники взяли еды на день. На мешок с продуктами и фуражом, притороченные к седлам моего коня и мерина слуги, посмотрели с такой же усмешкой, с какой я - на их рапиры.
        - Вы собираетесь этими спицами сражаться с испанскими пикинерами в кирасах?! - язвительно поинтересовался я. - Абордажные палаши больше бы подошли.
        Но палаши выглядят не так аристократично, как рапиры. В молодости понты важнее жизни.
        До Лейдена добрались часов за пять. Мороз, усилившийся в последние дни, сковал льдом все водные препятствия, так что не петляли между каналами и болотами, как пришлось бы летом, а частенько ехали напрямую. Лошади звонко стучали подкованными копытами по льду. Мои ноги сильно мерзли. Время от времени я слезал с лошади и шел пешком, чтобы согреться. Ян и Дирк не позволяли себе такие проявления слабости. По пути мы обогнали длинный обоз из нагруженных саней. Во Франции и Англии я сани не встречал. Там даже зимой перевозили грузы на телегах или арбах. Обоз шел на Лейден, вез туда муку из Гааги.
        В будущем я не бывал в Лейдене. Сейчас стены и башни были присыпаны снегом, из-за чего издали он казался русским городом. Стоял Лейден на берегу одного из рукавов Рейна. Как принято в большинстве городов Голландии, основными магистралями в нем служили каналы. Они покрылись льдом, превратились в гладкие шоссе, по которым местные жители разъезжали на коньках, маневрируя между нагруженными санями. Город был забит санями и солдатами. Мы с трудом нашли свободную комнату на постоялом дворе и поселились в ней втроем. Кроватей в комнате было две - и обе для любителей спать сидя. Я так не умел, поэтому мне принесли тюфяк, набитый соломой, чтобы спал на полу. Йохан и вовсе будет ночевать в обеденном зале на полу вместе с солдатами. Быстро поев тушеного мяса с бобами, которое, как выяснилось позже, было фирменным и единственным блюдом трактира, если не считать сыр, мои спутники отправились разыскивать Биллема ван Треслонга, а я поднялся в комнату и завалился отдохнуть. После долгой езды верхом на лошади чувствовал себя расшатавшимся. В положении лежа части тела быстрее возвращались на свои места.
        От тюфяка пахло летом. Приятный запах навеял приятные мысли - воспоминания о доме в российской глубинке. Во время сенокоса поспевала земляника. Колхозы к тому времени перемерли. Поля стояли заброшенные. На них начали расти березки и земляника. Ягоды на полях стало столько, что местные жители заготавливали земляничное варенье на зиму в трехлитровых бутылях. Земля, изможденная за предыдущие десятилетия, если не века, благодарила за отдых. И живности сразу развелось много. Если во время существования колхоза я встречал зайца или лису от силы раз в неделю, то потом стали попадаться каждый день. Лисы повадились инспектировать деревенские курятники. Мы с соседом каждое лето отстреливали по несколько молодых лис, которые внаглую наведывались днем. Старых сосед отстреливал зимой, когда у них был хороший мех. В то время в Москве в моде были женские безрукавки из четырех лисьих шкурок, и заезжие коробейники с охотой скупали сырье для изготовления их.
        Друзья вернулись с Биллемом ван Треслонгом, на котором был серый плащ, подбитый серым беличьим мехом, довольно невзрачным. При любви к роскоши Биллему ван Треслонгу не хватало хорошего вкуса и умения носить одежду. Впрочем, и у меня оба эти пункта хромают, и к тому же я всячески сопротивляюсь попыткам жен внести коррективы.
        - Князь Вильгельм хочет познакомиться с тобой, - сообщил Биллем ван Треслонг после того, как мы обменялись приветствиями и прочими ритуальными фразами. - Он приглашает тебя на ужин.
        От приглашений князей отказываться не принято, хотя я и сам бывал князем, и именно сегодня у меня не было никакого желания общаться с титулованными особами. Тюфяк с соломой настроил меня на лирические воспоминания, для которых требуется одиночество. Но представил, что меня ждет на ужин в трактире, - и согласился.
        Вильгельм, князь Оранский, жил в двухэтажном, узком, но длинном доме богатого купца. Хозяин с семьей перебрался в дом своих родственников, чтобы не мешать правителю. В холле на первом этаже был большой камин, облицованный голубоватой плиткой. На полке стоял бронзовый подсвечник на две свечи, которые как бы держал в поднятых вверх руках монах - современный вариант Прометея. Слева от камина стоял деревянный лакированный резной короб с большими часами с гирями. На циферблате, возле каждой цифры, был нарисован один из двенадцати апостолов. Справа от камина располагался буфет, украшенный замысловатой резьбой из деревьев, цветов, птиц и животных. Верхние дверцы были открыты, и можно было увидеть серебряную посуду. Посреди комнаты стоял двусторонний прямоугольный стол и одиннадцать стульев с низкими спинками - пять с одной стороны и шесть с другой - и один, во главе стола, с высокой. Мне кажется, избыточный религиозный символизм у некоторых компенсирует несоблюдение библейских заповедей. Стол был накрыт на шесть персон.
        Вильгельм Оранский оказался сорокалетним мужчиной среднего роста и сложения, темно-русый, кареглазый, с узким лицом. Крупный крючковатый нос с горбинкой нависал над усами, боевитыми на самую малость, а бороденка была короткая, скромная. На голове шапочка типа ермолки. Одет в темно-зеленый дублет, с тисненным растительным узором и золотой вышивкой по швам и вокруг золотых пуговиц. Белый гофрированный воротник большего диаметра, чем я видел у кого-либо раньше, за исключением моего французского потомка. Штаны-«тыквы» черного цвета с разрезами и ярко-зеленой подкладкой. Чулки белые, с золотыми подвязками. Тупоносые туфли черного цвета, с золотыми пряжками в виде летящих орлов. Общее впечатление от его одежды и обуви - не броско, но дорого и со вкусом. Судя по тому, как напряженно рассматривал меня статхоудер, в людях он разбирается плохо. В отличие от его помощника и, видимо, советника по имени Филипп ван Марникс, который из-за крупного крючковатого носа казался родственником князя. На этом одежда - темно-красный дублет и темно-синие штаны с алой подкладкой - сидели мешковато, зато взгляд был короткий
и как бы расслабленный, но я сразу почувствовал, что во мне основательно порылись. Надеюсь, не очень глубоко.
        Биллем ван Треслонг представил меня и моих спутников - Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга. Парней тоже пригласили на обед. Князь слыл простым в общении, вежливым со всеми, включая слуг. Он никогда, по крайней мере, с малознакомыми людьми, не повышает голос и не ругается, хотя, как говорят, мог бы это делать на восьми языках, которыми владеет в совершенстве.
        Поздоровавшись, князь Оранский сразу перешел к комплиментам:
        - Вы один добыли призов на б О льшую сумму, чем весь остальной мой флот! О вас уже ходят легенды!
        - Людям всегда надо кому-нибудь завидовать, иначе пропадает интерес к жизни, - произнес я, стараясь понять, что ему так сильно требуется от меня, если начал с похвал?
        - А вы разве никому не завидуете? - спросил он.
        - А зачем?! Мне и так не скучно, - ответил я.
        - А мне иногда бывает скучно, - признался Вильгельм Оранский и пригласил нас к столу.
        Меня посадили по левую руку от него, напротив Филиппа ван Марникса. После меня сели мои юные офицеры, а рядом с советником князя - Биллем ван Треслонг, судя по скованным движениям которого, большая и редкая честь для него. Посуда был серебряная, с выгравированным гербом Оранского дома - рог на ремешке с петлей. Начали с козленка с перечным соусом. Затем был каплун в винном соусе, запеченные куропатки, маринованные угри. На десерт - пироги с изюмом и цукатами, миндальные пряники и миндальное желе в форме желтого щита, на котором лежал синий рог с красным ремешком. Судя по всему, князю очень нравился герб Оранского дома, который, по слухам, достался ему не по праву. Запивали основные блюда малиновым греческим вином, очень легким и приятным, а десерт - сухим белым вином с острова Капри. Обслуживали нас слуги в желтых ливреях с синими кантами.
        Несмотря на прозвище Молчун (или благодаря ему?!), Вильгельм Оранский оказался болтуном. Он умел поддерживать застольный разговор. Добился даже того, что мои молодые спутники справились со скованностью, поскольку впервые сидели за одним столом с князем, произнесли по паре реплик.
        - Как вам греческое вино? - поинтересовался Вильгельм Оранский на итальянском языке, потому что считал меня итальянцем.
        - Просто прелесть! - похвалил я на итальянском и, играя роль, добавил: - Сразу вспомнил детство и юность! - Затем, перейдя на голландский, сказал: - Если подскажите поставщика, куплю несколько бочонков.
        - Я приобрел его в Эмдене, - сообщил князь и произнес иронично: - Если вдруг опять там окажусь, пришлю вам пару бочонков.
        - Надеюсь, этого не случится, - сказал я.
        - Я тоже, но пока дела складываются не очень хорошо, - произнес князь Оранский.
        - Разве?! - возразил я. - Испанцы обещали взять Гарлем за неделю, а пошел уже второй месяц. Выставить маркиза Фердинанда (сына герцога Альбы) наглым хвастуном - уже победа.
        - Это так, но, если мы в ближайшее время не поможем осажденным, город сдастся, И наступит черед Лейдена, - рассказал он. - Я приказал нанять в Восточной Фрисландии отряд рейтаров, чтобы прорвать осаду. Желающих сражаться с испанцами, да еще зимой, найти трудно, а весной будет поздно.
        Наем теперь производился по-другому. Правитель, который назывался генералом, выдавал какому-нибудь военачальнику, генерал-лейтенанту, патент на право набора войска и деньги на выплату аванса и прочие расходы. Тот в свою очередь нанимал командиров полков, полковников, а они - капитанов, формировавших роты. У капитанов были заместители лейтенанты, которые и занимались вербовкой. В каждой роте назначался прапорщик, который носил ее прапор, фельдфебель, заведовавший имуществом, ротмистры, командовавшие взводами, и капралы - командиры десятков. В роте было около четырехсот человек, а в полку - от десяти до тридцати рот.
        - Сколько у вас сейчас людей? - спросил я.
        - Всего одна рота. Слишком мало, чтобы прорвать осаду, - ответил князь Вильгельм. - Мы дважды пробовали большими силами. Не получилось.
        - Вам надо прорвать осаду или доставить в осажденный город продукты, боеприпасы и солдат? - уточнил я.
        - Одно без другого невозможно, - ответил он.
        - Почему? Наверняка испанцы не создали сплошную оборону. Зимой это трудно, особенно им, не привычным к холодам. Насколько я знаю, Гарлем находится рядом с озером, на котором уж точно врагов нет, - возразил я.
        - Мы доставляем им припасы малыми партиями по льду озера и реки Спарне, на берегах которого он стоит, - произнес скрипучим голосом до сих пор молчавший Филипп ван Марникс. - Испанцы выставили там патрули, которые обстреливают наших людей днем и ночью.
        - А вы не пробовали их убрать? - поинтересовался я.
        - А смысл?! - пожал плечами советник князя. - Как только начнется перестрелка, им сразу придет подмога из лагерей, расположенных неподалеку.
        - Убрать можно без шума, особенно ночью, и провести обоз в город по руслу реки, - подсказал я.
        - Интересная мысль! - сразу ухватился Вильгельм Оранский. - Надо поискать среди наших солдат таких, кто способен это сделать.
        - Дайте мне десяток опытных солдат с крепкими нервами, и я их обучу, как это делается, - предложил я. - В юности мне приходилось несколько раз снимать турецкие караулы.
        - Может, вы и возглавите операцию по проводки обоза и солдат в город? - задал вопрос Филипп ван Марникс.
        - А что, это хорошая мысль! - моментально отреагировал князь. - Назначаю вас командиром этого отряда.
        - Я готов доставить в Гарлем обоз и солдат, но оставаться там до конца осады не входит в мои планы. На море больше пользы принесу, - сказал я.
        - До конца и не надо. Проведете обоз - и возвращайтесь, - разрешил князь Оранский.
        - И еще одно условие: никто не вмешивается в мои действия. Где, когда и как - решать буду один и отвечать за успех операции тоже один, - потребовал я.
        - Мы согласны, - торжественно произнес князь Вильгельм. - Завтра утром уточним, сколько саней и солдат пойдут в город. Сколько вам потребуется времени на подготовку?
        - Дня три, - ответил я и попросил: - Было бы хорошо, если бы за это время разнесся слух, что мы собираемся в очередной раз пойти на прорыв в том же месте, где и в предыдущие. Наверняка у испанцев здесь есть осведомители.
        - Точно есть! - весело согласился князь. - Можете не сомневаться, завтра весь лагерь будет знать о готовящейся очередной попытке, а некоторые - еще и о месте, где попробуем прорваться. Оно будет с противоположной от озера стороны.
        2
        Падает снег. Лохматые снежинки опускаются медленно, плавно. Ветра нет, поэтому иногда кажется, что они висят в воздухе, не собираясь опускаться на землю. Потеплело, поэтому снег не скрипит под ногами. На белом фоне силуэт водяной мельницы кажется огромным темным валуном. Вдоль стены, обращенной к реке, движется часовой. На левом плече у него висит аркебуза, ремень которой испанец придерживает левой рукой, а в правой держит зажженный фитиль. Я вижу только еле заметный бордовый огонек на кончике фитиля. Смена караула была с полчаса назад. Часовой еще не устал и не замерз, прохаживается туда-сюда. В сторону реки, как мне кажется, не смотрит. Так понимаю, ему плевать, что какой-нибудь конькобежец проскочит в город с мешком продуктов. Видимо, испанцы уверены, что несколько мешков с едой ничего не решат, что город скоро капитулирует.
        Часовому надоедает ходить. Он останавливается у стены, прислоняется к ней левым плечом. Бардовый огонек поднимется вверх, на уровень головы. С него сдувают пепел. Огонек ненадолго становится ярко-красным, освещает лицо с черными усами и бородой. В этот момент из-за угла дома бесшумно выходит белый силуэт, приближается к часовому, замирает. Я нарядил свой «спецназ» в белые маскировочные халаты, которые пошили горожанки Лейдена из простыней. Когда испанец отрывает плечо от стены, чтобы пройти вперед, к нему сзади прилипает белый силуэт. На часовом кираса и шлем-морион с широкими полями, что усложняет убийство. Резать горло надо спереди. Я слышу только сдавленное хрипение и вижу, как огонек, вновь ставший бардовым, падает в снег и исчезает. Рядом укладывают мертвого часового, забирают его шлем, кирасу, аркебузу, сумку с патронами и запасными фитилями, короткий меч. К белому силуэту присоединяются еще четыре. Они бесшумно открывают дверь в жилую часть мельницы, заходят внутрь. Тянутся долгие минуты. Мне кажется, что я сделал бы все намного быстрее. Вот они выходят, нагруженные трофеями. Наверное,
перерыли всю мельницу и выгребли всё мало-мальски ценное.
        Я с Яном ван Баерле, Дирком ван Треслонгом и еще пятью «спецназовцами» подхожу к ним, и мы вместе идем в сторону следующей водяной мельницы. Их на правом берегу три. Еще одна была на левом, метрах в ста от городской стены, но ее сожгли осажденные, чтобы не служила укрытием для испанцев. Вторая пятерка выдвигается вперед, чтобы показать себя в деле. Это ландскнехты - немецкие наемники-пехотинцы. Бойцы опытные, привыкшие к крови, не знающие жалости. За медную монету они вырежут деревню, а за серебряную - город.
        Часовой на посту возле второй мельницы стоит лицом к реке, поставив аркебузу прикладом на снег и держась обеими руками за ее ствол. Огонек фитиля почти не виден под толстым слоем пепла. Испанец то ли задумался, то ли высматривает жертву на речном льду. Он не слышит человека, подошедшего сзади, а потом, уронив аркебузу и фитиль, вскидывает обе руки к шее. Поздно хвататься за шею, когда ее перерезали до позвонков. Во второй мельнице возятся еще дольше и выходят нагруженные еще больше. Не удивлюсь, если узнаю, что один из мешков набит отходами помола полуторамесячной давности. Но я не возникаю. Ребятам пообещали, что все трофеи будут их. Это в придачу к десяти даальдерам на каждого.
        Часовой у третьей мельницы негромко вскрикнул, когда ему перерезали горло. Мертвое тело опустили на снег, а потом ждали минут пять, как я учил. Из мельницы никто не выглянул. Наверное, спят. Зимой спится крепче, чем летом, и сны снятся реже. Всё замерзает, даже мечты.
        Когда пять человек заходят внутрь мельницы, я говорю Яну ван Баерле:
        - Иди к обозу. Пусть начинают движение, - а потом поворачиваюсь к Дирку ван Баерле: - А ты - в город. Пусть открывают ворота, готовятся к встрече.
        Река делит город на две неравные части. Б О льшая - слева от нас. В Голландии грунтовые воды близко, поэтому высокие стены здесь не строят, зато роют очень широкие рвы. Обе части города защищает ров шириной пятнадцать метров, сейчас покрытый льдом, и каменные стены высотой метров пять и с многочисленными круглыми башнями с высокими острыми крышами, из-за чего напоминают наточенные карандаши. Гарнизоном командует Вигбольт ван Рипперда, ставленник князя Вильгельма, предупрежденный о нашей ночной операции.
        Оба юноши растворяются в темноте. Они спешат выполнить важное задание, внести посильный вклад в благородное, даже святое, по их мнению, дело. Я пытался объяснить им, что революция - это передел собственности, который совершают старые подлецы руками молодых придурков. Не поверили. В их возрасте максимализм считает, что скачет на идеализме, не подозревая, что тащит его на горбу. Да и неприятно сознавать, что ты - дурак, которого используют втемную.
        Я подхожу к мельнице, жду, когда оттуда выйдут мои ландскнехты.
        - Двое останутся здесь со мной, а остальные могут зайти внутрь и отдохнуть, - разрешаю я. - Но будьте наготове.
        - Да, шевалье, - произносит капрал Бадвин Шульц - рыжеволосый и конопатый здоровяк.
        Меня весь обоз называет шевалье, хотя отлично знают, что я не французский рыцарь. Видимо, у них благородный иностранец, хороший воин, ассоциируется именно с шевалье.
        Первыми, примерно через час, подходят четыре сотни солдаты. Я выстраиваю три сотни на берегу справа, а четвертую - слева. Фитили потушены, но в каждой сотне есть медный сосуд с горящими углями, чтобы быстро поджечь их, если враг пойдет в атаку. Мимо солдат начинают проезжать нагруженные сани. Двигаются молча и быстро, чтобы успеть до рассвета. Обоз длинный, сто семьдесят саней. На них хлеб, мука, бобы, соленая и вяленая рыба, оружие, порох, несколько фальконетов и клетка с почтовыми голубями. Птицы считаются более надежными почтальонами, чем люди. Они не предают и не могут заблудиться.
        Возвращается Дирк ван Треслонг и докладывает:
        - Голова обоза уже в городе. Вигбольд ван Рипперда передал послание князю, - и протягивает мне свернутое трубочкой письмо.
        - Оставь у себя, - говорю я. - Если начнется заварушка, сразу уходи к лошадям и скачи в Лейден, нас не жди. Письмо не должно попасть к испанцам.
        - Хорошо, - неохотно соглашается Дирк ван Треслонг.
        Ему, видимо, хочется пострелять из пистолетов, подаренных дядей и сейчас заткнутых за пояс. Кобура пока не прижилась. Кроме меня, никто ею не пользуется.
        Мимо нас проезжают одни за другими сани. Кажется, что никогда не кончатся. Слышно только всхрапывание лошадей и изредка щелчки кнута. До ближайшего лагеря испанцев метров восемьсот. Пока там тихо. Зимой теплолюбивые испанцы теряют половину боеспособности. Мне кажется, часовой, услышав шум на реке, не будет поднимать тревогу. Иначе придется переться куда-то, мерзнуть вместо того, чтобы, сменившись с поста, спать в теплом помещении. Часовые на мельницах не стреляют, значит, все в порядке.
        Ян ван Баерле сопровождал последние сани.
        - Все прошли! - докладывает он радостно.
        Я жду минут десять, после чего приказываю ландскнехтам:
        - Поджигайте мельницы и догоняйте меня.
        Незачем оставлять испанцам теплые блок-посты у реки. Пусть несут службу в восьмистах метрах от нее. Так будет удобнее обеим сторонам конфликта.
        Снег все еще падает, медленно и, как мне кажется, печально. Я иду по дороге, накатанной и натоптанной на льду десятками саней и сотнями людей, к тому месту, где стоят наши лошади. Сбиться невозможно. К утру следы немного присыплет, но испанцы все равно поймут, что прозевали помощь осажденным. Наказывать будет некого. Часовые исчезнут бесследно. Разве что весной обнаружат недогоревшие кости. За мной идут Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг. Судя по репликам, которыми они обмениваются шепотом, оба с одной стороны довольны, что поучаствовали в такой операции, а с другой расстроены, что не остались в городе.
        Вскоре нас догоняют десять подготовленных мною ландскнехтов. Я оборачиваюсь. Сквозь пелену снега горящие, водяные мельницы кажутся тусклыми, покрытыми пеплом огоньками на концах фитиля.
        3
        У князя Оранского прекрасное настроение. Наконец-то удалась операция, которой руководил он. В народе уже пошли слухи, что статхоудер Вильгельм проклят за то, что перешел в католичество, чтобы получить в наследство княжество Оранское. Если войсками командует его брат Людовик Нассауский, то хоть что-то получается, а если возглавляет князь, жди провала. Теперь появился новый слух, что проклятие снято, что у Вильгельма Оранского будет получаться всё. Он уже планирует весеннее нападение на испанцев, деблокаду Гарлема. Осталось нанять побольше рейтаров - так называют немецких конных наемников. Статхоудер Голландии, Зеландии и Утрехта больше доверял немецким наемникам, чем голландским добровольцам. Он был невысокого мнения даже о голландских дворянах, предпочитал им немцев, французов, итальянцев, на худой конец брабантцев.
        - Итальянцы умеют воевать, - сказал князь обо мне после того, как был доставлен обоз в Гарлем. - Не то, что наши торгаши!
        В благодарность за такое лестное мнение о них, торгаши в будущем сделают князя Вильгельма национальным героем Голландии. Народ уважает тех, кто его презирает.
        У ночной операции был и второй плюс. Лейден сразу опустел. В трактире появились свободные комнаты. Я снял отдельную для себя, а на свое место на полу переселил Йохана Гигенгака. Рядом со мной поселился Биллем ван Треслонг. Он выполнял обязанности начальника разведки при князе Оранском. На постоялый двор каждый день приходили местные жители и рассказывали, что знали об испанцах. У начальника разведки был план города Гарлема и окрестностей, довольно подробный, но без соблюдения масштаба. Это план Биллем ван Треслонг ни от кого не скрывал, что мне, приученному к секретности, казалось странным. Скорее всего, прав был он, потому что ничего секретного для испанцев на этом плане не было.
        - А как снабжается испанская армия, осаждающая Гарлем? - поинтересовался я, когда мы в комнате начальника разведки попивали греческое малиновое вино, бочонок которого подарил мне князь Оранский. - Чтобы прокормить тридцать тысяч, надо уйму продуктов.
        - Почти каждый день подвозят продукты и пригоняют скот из Антверпена, - ответил Биллем ван Треслонг.
        - Но не каждый день. Значит, где-то возле города у них есть склад и, наверное, не один, - сделал я вывод.
        - Да, вот здесь, - показал на плане начальник разведки, - на амстердамской дороге, большой склад в нескольких постоялых дворах, а вот здесь, на постоялом дворе севернее города, возле реки, еще один, поменьше.
        - Они хорошо охраняются? - спросил я.
        - Большой охраняет полурота, а второй - с полсотни солдат, но неподалеку от обоих складов лагеря, а в них по несколько тысяч, - рассказал он.
        Скучно мне было сидеть в Лейдене без дела, а уезжать в Роттердам до ледохода приличия не позволяли.
        - Почему бы нам не наведаться на малый склад?! - произнес я. - За счет испанцев поможем осажденным.
        - У нас сейчас не больше сотни солдат, - проинформировал Биллем ван Треслонг.
        - Больше и не надо, - сказал я. - Сможешь согласовать действия с Вигбольдом ван Риппердой? Им надо буде ночью подъехать по речному льду к сладу и забрать продукты, сколько смогут.
        - Конечно, могу! - заверил Биллем ван Треслонг. - Сегодня ночью в Гарлем побежит курьер, передам с ним послание командиру гарнизона. А что ты задумал?
        Я рассказал ему свой план в общих чертах и закончил словами:
        - Надо, чтобы они были готовы подъехать ночью на санях к складу и быстро и без лишнего шума погрузить добычу.
        - Это им не трудно, - заверил начальник разведки. - Я сегодня же напишу Вигбольду ван Рипперде. Ответ он пришлет голубем утром или с гонцом на следующую ночь.
        Ответ прилетел рано утром. На клочке бумаги было всего одно слово «да».
        4
        Зимы в Голландии короткие. В начале февраля по ночам температура ниже ноля, а днем - выше. Снег начал таять, на дорогах превратился в кашу. Лед еще держит, но уже потрескивает, когда по нему едут нагруженные сани. Мы шли налегке, но я на всякий случай рассредоточил свой отряд. Несколько человек несли копья. Не для боя, а чтобы помочь выбраться из полыньи, если кто-нибудь провалится. Днем мы обошли Гарлем по большой дуге, а теперь, ночью, приближались к нему с севера по руслу реки Спарне. С этой стороны испанцев раньше не беспокоили, часовых здесь нет.
        К постоялому двору мы вышли со стороны реки. Это был узкий двухэтажный каменный дом с двумя широкими и длинными крыльями-складами такой же высоты. С четвертой стороны были дубовые ворота. Перед ними часового не было. Не было и собак во дворе. Двух ландскнехтов подсадили товарищи, помогли перелезть через ворота. Несмотря на тренировки, оба наделали столько шума, что я удивился, почему часовой не услышал. Они долго не открывали ворота, запертые изнутри на засов. Я уже подумал, не перебили ли их втихаря?!Потом заскрипело дерево, трущееся о другое дерево и железо.
        - Часового долго не могли найти. Спал в углу за бочками, - шепотом доложил один из ландскнехтов, открывших ворота.
        Наверное, испанский солдат радовался, что попал служить в такое хорошее место. Служба легкая и с едой нет проблем. Только вот многие из тех, кто попал в более опасные места, выживут, а он здесь погиб. Сейчас придет черед и его товарищам. Дверь в жилую часть была не заперта. Внутрь вошли десять человек. Вернулись они минут через пятнадцать с завязанными в узлы трофеями и горящими факелами и масляными лампами.
        - Отправляй гонца в город, а остальные пусть идут сюда, - приказал я Яну ван Баерле.
        Гонец с Дирком ван Треслонгом и большей частью нашего отряда ждал на берегу реки.
        - Открывай двери складов, - скомандовал я капралу Бадвину Шульцу.
        Оба склада были заполнены доверху бочками, мешками, корзинами. Чего в них только не было! Мои солдаты смотрели на это богатство круглыми от удивления глазами.
        Точно так же я когда-то пучил глаза, когда впервые попал на продуктовый склад Черноморского флота. Только в одном отсеке было столько всякой жратвы, сколько мы, пять курсантов, отправленных с корабля в роли грузчиков, не смогли бы сожрать за всю жизнь, даже если бы только этим и занимались сутки напролет. Я тогда незаметно набил оба кармана шинели изюмом, картонный ящик которого вскрыл кто-то до нас. Для справки: в один карман шинели влезает бутылка вина, буханка хлеба и кусок вареной колбасы. Впрочем, бутылки мы обычно носили в рукаве, придерживая согнутой ладонью, чтобы не выпала. Там она не бросалась в глаза. Еще лучше было засунуть бутылку в рукав сверху, горлышком вниз, чтобы оно упиралось в локтевой сгиб. Дежурный офицер мог остановить подозрительного курсанта, заставить поднять руки и обхлопать тело, но так и не обнаружить бутылку в рукаве. Такое впечатление, что офицеры не были курсантами.
        Ландскнехты первым делом нашли бочку с вином. Кто-то принес оловянные и глиняные кружки, копченый свиной окорок, два каравая хлеба и две головки сыра - и начался пир. Первым угостили меня. Вино было белое и слишком кислое. Я отдал недопитую кружку, взял большой ломоть хлеба, кусок сыра и вышел во двор. Пусть ребята оттянутся. Они заслужили.
        Часть правого склада занимали конюшня и сеновал над ней. В конюшне, рассчитанной на десять лошадей, было занято шесть денников. Это были тягловые кони фризской породы - вороной масти, рыхловатые, не очень крупные, но длинноногие. Длинные и густые щетки, фризы, покрывают костистые мощные ноги от скакательного до запястного сустава и ниспадают на большие черные копыта. Я угостил ближнего жеребца хлебом. Он аккуратно взял еду с моей ладони, а съев, коротко всхрапнул, предлагая дать еще. Что я и собрался сделать, сходив в соседнее помещение, но услышал выстрел из аркебузы. Стреляли в той стороне, где город.
        - Всем приготовиться к бою! - приказал я солдатам.
        Пикинеры сразу заняли позиции у ворот, а аркебузиры и мушкетеры зажгли от ламп и факелов фитили и отошли вглубь двора, к трем пустым саням, которые там стояли.
        Возле города прозвучал еще один выстрел, потом еще. Прошло несколько минут - и началась почти беспрерывная стрельба. Теперь палили с двух сторон. Я догадался, что горожане умудрились нарваться на испанского часового, который поднял тревогу, и ему на помощь подоспели солдаты из лагеря. Теперь буду знать, что их надо водить за ручку. Прав был князь Оранский - торгаши, а не воины. Операцию можно считать проваленной.
        - Быстро выводите из конюшни лошадей, запрягайте их в сани, грузите продукты, которые полегче, - скомандовал я Бадвину Шульцу. - Несколько человек выдели, чтобы полили все оливковым маслом, подготовили к поджогу.
        Жаль, конечно, уничтожать еду да еще в таком количестве, но иначе она достанется нашим врагам. Мои солдаты нагрузили трое саней и набили свои заплечные мешки. Кое- кто тащил окорока или круги сыра на плече или под мышкой. Кормили их неважно. Солдаты часто подворовывали у горожан. Если дотащим добычу до Лейдена, несколько дней не будут ломать голову, что и где украсть и съесть?
        Запасы разгорались долго. Мы уже были в паре километрах от склада, когда я заметил красные языки пламени, вырвавшиеся из-под черепичной крыши. Ветер подул в нашу сторону, и я учуял запах подгоревшего мяса. Почему-то вспомнилось, как однажды ранней весной ездил в Подмосковье на шашлыки. Машина - старенькие «жигули» - застряла в не дотаявшем снегу. Пока выталкивали ее, чертовски промокли, замерзли и запачкались, а потом упустили шашлыки, мясо подгорело. С тех пор для меня неудачи имеют запах подгоревшего мяса.
        5
        Вильгельм Оранский отнесся к провалу операции спокойно. Точнее, он назвал ее успешной. Худо-бедно, а несколько вражеских солдат убили и склад сожгли. Продуктов в нем было на несколько дней на всю осаждавшую армию. Теперь придется покупать новые. Воюют не только солдаты, но и финансы. Испанские солдаты тоже не любят задержки еды и зарплаты. Могут взбунтоваться.
        Во второй половине февраля начался ледоход на реках. На озере лед стал таким тонким, что по нему перестали ходить. Снабжение Гарлема прекратилось. Князь Оранский нанимал очередной отряд, чтобы доставить помощь осажденным. Денег у него было мало, поэтому наем шел туго. Я воевал на его стороне бесплатно, ничего не был должен. Сражений в ближайшее время не намечалось, а сидеть без дела было скучно. В конце ледохода я засобирался домой.
        - Я запомню твою помощь. После победы над испанцами будешь щедро награжден, - пообещал мне князь.
        Поскольку победой и не пахло, обещать он мог легко.
        Я все же не стал отказываться. Кто знает, как жизнь повернется?! Может быть, в тот момент, когда удача повернется к нему, она отвернется от меня.
        - Надеюсь, ты захватишь летом много богатых призов, - пожелал Вильгельм Оранский на прощанье.
        - Постараюсь, - произнес я.
        В море я вышел только в середине июля. Занимался новым домом. Постоянно обнаруживались какие-то недоделки. Впрочем, и я вносил немало сумятицы, меняя первоначальный план. Сначала заставил расширить окна, потому что в комнатах было мало света. В Голландии есть налог на застекленные окна, который начисляется с их площади. Не мудрено, что окна здесь стараются делать как можно ниже и уже, выдавая скаредность за моду. Затем я приказал переписать роспись потолков, показавшуюся мне слишком мрачной. Мебельщики тоже плохо понимали, что именно я хочу. Привыкнув к тяжелой, добротной мебели с ящиками, в которые все складывали, они, как когда-то мои русские поданные, не понимали, зачем вешать одежду? Чтобы моли было удобнее пожирать ее?! Кстати, с молью боролись сушеными травами, ни вид, ни название которых мне ничего не говорило.
        В конце марта амстердамцы, которые были на стороне испанцев, ввели на озеро флотилию лодок и баркасов и плотно перекрыли подвоз продуктов в Гарлем. В городе начался голод. Дошло до того, что перебили всех пленных, чтобы не тратить на них еду. Поговаривают, что были случаи людоедства. Подозреваю, что голландские историки будут всячески замалчивать непатриотичное поведение своей столицы. То ли дело русские. Жители города Козельска до начала двадцатого века не торговали и не роднились с жителями деревни по соседству, которые во время осады города монголо-татарами поставляли врагам фураж.
        В начале июля Вильгельм, князь Оранский, собрал армию в пять тысяч человек и вместе с четырьмя сотнями подвод с провиантом послал на помощь осажденным. Командовал опять Батенбург, у которого было то ли несколько имен, то ли каждый рассказчик придумывал свое, и с которым мне так и не довелось встретиться, потому что, когда я был в Лейдене, он в Германии нанимал солдат. Испанцы сбили голубя, который нес сообщение об этой операции, и устроили засаду. Четыреста подвод с провиантом компенсировали им сгоревшее на складе зимой. Тринадцатого июля Гарлем сдался. Командир гарнизона Вигбольт ван Рипперда и его лейтенанты стали короче на голову, а простых солдат утопили в реке Спарне, связав по несколько человек. После чего пошли осаждать Алкмар.
        Экипаж на фрегат я набрал быстро. Были в него включены и десять обученных мною, немецких ландскнехтов под командованием капрала Бадвина Шульца. Хотя бы немного усилил абордажную партию. Голландцы были прекрасными моряками и комендорами, но в рукопашном бою сильно уступали испанцам. Заодно ландскнехты исполняли роль корабельной полиции. У них сразу не сложились отношения с голландскими матросами, чем я был доволен. Так уменьшалась вероятность бунта. Кончились те времена, когда авторитет благородного человека был практически непререкаем. Теперь приходится считаться с мнением экипажа.
        Возле острова Остворн повстречали эскадру буйсов. Они шли на северо-восток. Я приказал поприветствовать их холостым выстрелом из фальконета. Нам ответили выстрелом из мушкета и помахали шляпами. Мои матросы помахали в ответ.
        На выходе из Ла-Манша я заметил на западе сплошной облачный покров, а перед ним перистые облака. Такая облачность обычно предвещает ухудшение погоды. Шторм разыгрался ночью. Мы были далеко от берега, ветер дул северо-северо-западный, поэтому легли в дрейф под рангоутом.
        К утру шторм набрал силу. Когда я после завтрака вышел на квартердек, то увиделпокрытый белой пеной океан. Крутые волны высотой пять-шесть метров перемещались под углом не менее девяноста градусов друг к другу, иногда ударяли с траверза, что было связано с поворотом ветра, который заходил против часовой стрелки. Сейчас он дул с запада. Если встать лицом к ветру, то центр циклона окажется справа под углом примерно сто градусов. Обычно в северном полушарии циклон смещается с запада на восток и немного на север. Получалось, что самое страшное уже позади. О чем я и сказал Яну ван Баерле и Дирку ван Треслонгу, а затем прочитал им лекцию о природе циклона. Пока что они слушают меня с интересом. Неудачи сухопутных армий князя Оранского и его брата все больше склоняют моего шурина и его друга к службе на флоте. Да и добыча здесь пожирнее.
        К ночи ветер начал стихать. Волны стали длиннее, ниже и более пологими. Я решил, что продолжим плавание утром. Незачем ночью гнать матросов на мачты. Спешить нам некуда.
        Утро началось с крика впередсмотрящего:
        - Вижу галеон!
        Был он юго-западнее нас. Видимо, во время шторма отбился от эскадры, отнесло в океан. Шел курсом галфвинд правого галса. Серые паруса были с большими красно-золотыми крестами. На каждой мачте по длинному испанскому флагу. Мачт было четыре. На фоке и первом гроте прямые паруса в три яруса, на втором гроте и бизани - латинские. Имелся и блинд под бушпритом. Галеон был длиной метров пятьдесят и шириной около двенадцати. Судя по портам, две батарейные палубы. На гондеке одиннадцать орудий с каждого борта, на опердеке - тринадцать. Имелись по четыре небольшие порта и в кормовой надстройке, на нижней из семи палуб.
        Мы пошли наперерез ему. Юго-восточный ветер был нам попутный, поэтому быстро набрали скорость. На галеоне заметили нас, засуетились, начали открывать пушечные порты. Ветер сильно кренил галеон на левый борт, поэтому, несмотря на относительно высокую волну, пушки правого борта на гондеке не заливало. Они выстрелили, когда между кораблями было около трех кабельтовых. Побоялись, что позже мы выйдем из зоны поражения, потому что я собирался провести фрегат по корме галеона. Наш корабль находился под острым углом к их борту и пушки из-за крена были направлены высоко, поэтому пострадали только наши верхние паруса. В них попали два большие ядра и три или четыре из фальконетов. Мы прошли по корме на дистанции около двух кабельтовых и всадили залп ядрами из пушек правого борта по кормовой надстройке, а книппелями из карронад - по парусам и рангоуту. То ли ядро удачно попало, то ли книппеля, но бизань рухнула на левый борт галеона. Изрядно порванный парус лег на воду. Досталось и остальным парусам. Латинский на втором гроте упал на палубу вместе с реем, марселя на двух передних мачтах превратились в
лохмотья, а брамселя сильно пострадали. Зато нижние паруса остались целыми, благодаря высокой кормовой надстройке. В нее попала пара ядер, наделав дырок. Из верхней каюты, капитанской или гостевой, выпала белая простыня, повисла, зацепившись за вывернутый наружу обломок доски с острыми зубьями. Я было подумал, что сдаются, но дальнейшие действия испанцев убедили меня в обратном.
        Мы начали поворот оверштаг, а галеон - фордевинд, чтобы разрядить в нас пушки левого борта. Что он и сделал. К тому времени дистанция между кораблями была кабельтова четыре-пять. Лишь одно тяжелое ядро допрыгало по верхушкам волн и врезалось в борт фрегата выше ватерлинии, не пробив насквозь и даже не застряв в досках обшивки. После чего галеон начал возвращаться на прежний курс.
        Во второй раз я очень медленно подвел фрегат к корме галеона на дистанции менее кабельтова. На палубах испанского корабля толпились матросы и солдаты, готовясь отразить абордажную атаку. Наш залп оказался для них неприятным сюрпризом. Наверное, решили, что мы так же, как и они, стреляем только раз, а потом схватываемся врукопашную. Пушки правого борта почти без промаха всадили ядра в кормовую надстройку, пронзив ее насквозь, а карронады выкосили картечью людей и книппелями сильно повредили нижние паруса на передних мачтах. Теперь испанцы не смогут маневрировать.
        Я приказал убрать верхние паруса и положить главные на мачту. Пока комендоры заряжали пушки и карронады, мы медленно смещались задним ходом к галеону. Первыми были готовы карронады. Они и выстрелили по испанским матросам, которые пытались поднять латинский парус на втором гроте, и по солдатам, которые обстреливали нас с палуб и марсов из фальконетов, мушкетов и аркебуз. Солдат на галеоне было многовато. Утешало, что стреляли неточно. У нас был всего один раненый в грудь матрос, который упал вниз головой с перта фор-марса-рея на палубу. Когда его подняли, был еще жив. Мои матросы тоже палили по испанцам из мушкетов и аркебуз и с такой же точностью. Зато азарта и шума было много.
        Залп пушек окончательно разрушил верхние четыре палубы кормовой надстройки и порядком повредил нижние. Видимо, пострадало и рулевое устройство. Несмотря на все еще целый блинд, галеон начал поворачиваться бортом к ветру. Нам пришлось переместиться немного вперед, чтобы быть строго за кормой вражеского корабля. Заодно немного приблизились к нему. Теперь дистанция между кораблями была не больше ста двадцати метров.
        - Карронадам по готовности стрелять картечью, а пушкам взять ниже, на уровень опердека и гондека противника! - приказал я. - Не торопиться, целиться тщательно!
        Спешить нам теперь незачем. Будем вести продольный огонь, пока противник не сдастся. Карронады начали стрелять вразнобой, не давая экипажу галеона поставить паруса и поражая солдат, которые упорно обстреливали нас из-за укрытий, в том числе - из-за груд обломков, в которые все больше превращалась кормовая надстройка. Наши пушки били ниже. Ядра проломили в корме кривую фигуру, вытянутую по вертикали. Стали видны пушки на опердеке и гондеке. Картечь выгнала оттуда комендоров и тех, кто там прятался. На палубах возле пушек осталось много трупов. Но враг не сдавался.
        После восьмого залпа я приказал сделать перерыв. Пусть орудия остынут. Заодно дадим испанцам шанс сдаться. Ждал минут двадцать. Галеон казался вымершим. Такое впечатление, что на нем не осталось ни одного человека, способного помахать белой тряпкой и крикнуть, что сдаются.
        - Пушкам возобновить обстрел! Карронадам стрелять по очереди и только в случае появления людей! - приказал я.
        Порох дорог, не будем переводить зазря.
        Белый флаг, точнее, чью-то рубаху, испачканную кровью, показал нам подросток лет четырнадцати, одетый в такую же, только без красных пятен. Он взобрался на гору обломков, в которые превратилась надстройка, и несколько раз махнул рубахой, причем не над головой влево-вправо, а перед собой и вверх-вниз, словно вытряхивал из нее пыль.
        - Оставишь в помощь своим десятка два испанских матросов, а остальных переправишь сюда. Офицеров и пассажиров - в первую очередь, - отдал я распоряжение Яну ван Баерле. - Потом ставь паруса, ложись на курс норд-ост и заколачивай пробоины, начиная снизу.
        Будем надеяться, что нас по пути до Ла-Рошели не прихватит шторм. С такими пробоинами галеон долго не продержится.
        Ян ван Баерле вернулся на фрегат с пленными офицерами. Уцелело их всего два. Один был артиллеристом, а второй - капитаном роты, которую перевозили на галеоне. Точнее, рота охраняла груз.
        - Они везли деньги! - захлебываясь от радости, выпалил мой шурин, едва ступил на палубу. - Много денег, несколько сундуков золотых дукатов!
        Не сундуков, а сундучков, покрытых красно-золотым лаком и с бронзовыми замками и рукоятками. В каждом лежало десять тысяч золотых цехинов или, как их называли чаще, дукатов. Все монеты были новые, недавно отчеканенные.
        - Эти деньги заняли у венецианцев, - рассказал капитан испанской роты, - чтобы выплатить зарплату солдатам, которые воюют в Голландии.
        Что ж, получилось, что мы нанесли испанской армии два удара. Во-первых, оставили ее солдат без зарплаты и сильно понизили их боевой дух; во-вторых, князю Оранскому теперь будет на что нанять новую армию. Впрочем, у меня было подозрение, что и на этот раз князь потратит деньги впустую, доверив командование Батенбургу или другому такому же удачливому, если ни сказать обиднее, командиру.
        6
        В Ла-Рошели на борт фрегата прибыл Пьер де Ре, облаченный в красные в синюю полоску дублет и штаны. Последние были немного уже и длиннее, почти до середины голени, и подвязаны золотыми лентами. Чулки были синего цвета, а башмаки - темно-красного. Шляпу с широкими полями, на которых лежали два страусовых пера, одно покрашено в красный цвет, а другое - в синий, он держал в руке. Наверное, боялся, что такая ценная вещь сорвется и упадет в воду. На поясе с золотой бляхой в виде оскаленной морды волка висела рапира с позолоченным эфесом и в ножнах из черного дерева с золотыми деталями. В нем появилась уверенность в себе и вальяжность. Прибыл Пьер де Ре, как частное лицо.
        - Ты оказался прав на счет Варфоломеевской ночи! - начал он, когда мы остались в моей каюте одни. Отхлебнув из серебряного кубка вина, конфискованного с испанского галеона, мой потомок хвастливо сообщил: - В эту ночь погибли мой тесть и все мои кредиторы! Я проследил, чтобы никто из них не спасся!
        - А как спасся ты? - спросил я.
        - Принял католичество днем, - ответил Пьер де Ре.
        - И как к этому отнеслись ла-рошельские гугеноты? - поинтересовался я.
        - Сказал им, что перешел в католичество притворно, чтобы избежать смерти. Теперь я опять гугенот, - рассказал он и, ухмыльнувшись, добавил: - Пока не вернусь в Париж.
        - А что тебя здесь держит? - задал я вопрос.
        - Жена болеет, - весело ответил мой потомок. - Врач говорит, долго не протянет. Он пускает ей кровь каждый день.
        - Тогда точно не протянет, - согласился я. - Надеюсь, ты не забыл, о той части наследства тестя, которая отходит его младшей дочери?
        - Именно поэтому я здесь. Готов передать ему всю сумму, - произнес Пьер де Ре. - Он здесь?
        - Да, командует захваченным галеоном, - сообщил я.
        - Еще я хотел спросить, что ты знаешь по поводу Генриха Наваррского? Что-то у него дела складываются не очень хорошо, сидит пленником в Лувре, - сказал он.
        - У него еще долго дела будут идти плохо, пока не перемрут короли династии Валуа. Он будет менять религию, воевать с Гизами и бывшими союзниками гугенотами, но все равно станет королем, основателем династии Бурбонов, - рассказал я. - Так что в ближайшие годы не трать на него много времени, но отношения поддерживай дружеские.
        - Родственные! - улыбнувшись, поправил Пьер де Ре. - Мы ведь с ним родственники.
        - Да, это так, - согласился я. - Лишь бы он об этом не забыл.
        - Я буду постоянно напоминать, - заверил мой потомок и сменил тему разговора: - Говорят, вы захватили богатую добычу.
        Я не стал говорить ему, насколько богатую. Всем членам экипажа дана инструкция не болтать об этом. Я не собираюсь отдавать долю князя его брату Людвигу Нассаускому. Думаю, Вильгельм Оранский распорядится деньгами толковее. Продадим в Ла-Рошели захваченный галеон и пойдем в Роттердам. Не будем искушать судьбу. На этот год мы уже выбрали удачу.
        - Я тоже подумываю, не купить ли ваш приз, нанять отчаянных парней и не заняться ли каперством? - как бы в шутку произнес Пьер де Ре.
        Видимо, это и есть главная причина его прибытия на фрегат.
        - Я бы на твоем месте не стал это делать. Все не так просто, как ты думаешь. Отчаянных парней ты наберешь без проблем. Но еще нужен быстрый корабль. Галеон на эту роль не годится. И толковый капитан, который умеет не только управлять кораблем, но и вести морской бой, - рассказал я.
        - А ты не мог бы посоветовать мне такого капитана? - спросил он.
        - Могу, - ответил я. - Служил у меня Матейс ван Лон. Думаю, он подойдет. Когда вернусь в Роттердам, попробую разыскать его. Уверен, что он согласится, если пообещаешь десятую часть добычи.
        - Тогда я куплю захваченный вами корабль, - предложил Пьер де Ре. - Сколько вы за него хотите?
        - Ему нужен основательный ремонт кормовой надстройки, поэтому собираемся продать его за восемь тысяч экю, - ответил я и предложил: - Если привезешь деньги сегодня, отдадим за семь.
        - Самое большее через три часа я привезу деньги за корабль, - заверил мой потомок, вставая из-за стола.
        - Не забудь привезти наследство, - напомнил я.
        - Как я могу забыть о такой ерунде?! - с наигранной легкомысленность молвил Пьер де Ре.
        Деньги он привез через четыре часа на двадцативесельном баркасе. Вместе с ним прибыл новый экипаж галеона. Пересчитывая деньги, я пришел к выводу, что моей задачей в этих путешествиях во времени стала помощь потомкам из предыдущих эпох. Наплодил - вот и помогай!
        7
        После этого рейса я стал самым богатым жителем Роттердама. Про популярность и вовсе молчу. Часть денег я вложил в осушение болота, чтобы построить там коневодческую ферму. Тому, кто осушает болото, дается право использовать эти земли, не платя налоги, тридцать лет. Богатыми стали и члены моего экипажа. Даже сопливый юнга мог купить себе приличный дом. Цены на жилье сразу подскочили. Князь Вильгельм обрадовался своей доле добычи так, что решил сделать меня адмиралам его военно-морских сил. Я наотрез отказался. Не хватало мне мороки с его флотом! Эту должность получил брабантский дворянин Луи де Буазо - долговязый тип с кустистыми бровями и длинным носом. Моряком он был не очень опытным, зато, как говорили, отваги ему было не занимать. Луи де Буазо был одинакового роста и сложения с Биллемом ван Треслонгом, и со спины их часто путали. Часть денег князь Оранский отправил своему брату Людвигу Нассаускому, чтобы нанял новую армию. Надо было выручать осажденный Алкмар. Если испанцы захватят и его, остальные города начнут сдаваться без боя. Никто не хочет умирать зазря.
        В конце сентября ко мне в гости прибыли Луи де Буазо и Биллем ван Треслонг. Оба были настроены решительно. Угостившись греческим малиновым вином, три бочки которого прислал мне князь Оранский, они переглянулись, после чего Луи де Буазо кивнул, давая понять, что начнет он.
        - В Зейдер-Зе собирается караван испанских кораблей, десятка три. Пойдут на Испанию, нагруженные под завязку. Говорят, на каждом галеоне товаров тысяч на семьдесят. Командует караваном граф Максимилиан Буссю, испанский наместник Голландии и Зеландии - сообщил адмирал.
        Зейдер-Зе - это залив, на берегу которого находится Амстердам и несколько портов поменьше. В будущем его отгородят от моря дамбой и превратят в пресноводное озеро, в котором нароют каналов для судов с большой осадкой. Пока что вода в Зейдер-Зе солоноватая, каналов нет, а максимальные глубины пять-шесть метров. Фрегат в балласте должен пройти, если на борту будет опытный лоцман.
        - Этот граф - испанец? - поинтересовался я.
        - Из Геннегау, - ответил Биллем ван Треслонг.
        - Тогда морского опыта у него должно быть маловато, - предположил я.
        - Да, он прославился в сухопутных сражениях, как и я, - улыбнувшись виновато, подтвердил мое предположение Луи де Буазо.
        Что ж, сражаться с сухопутными крысами на море намного легче, чем на суше.
        - А сколько кораблей у вас? - поинтересовался я.
        - Десятка два с половиной наберем, - ответил Луи де Буазо.
        - Большинство из них - буйсы, - уточнил Биллем ван Треслонг. - Все наши галеоны несут службу возле Флиссингена.
        - Когда караван отравится в путь? - спросил я.
        - Обычно выходят в первой половину октября, - ответил адмирал. - Я готов уступить тебе командование нашим флотом, и твой корабль получит треть от всей добычи.
        Предложение заманчивое. К тому же, мне наскучило сидеть дома. Первые несколько недель занимался украшением дома и вложением денег, потом переключился на охоту, но всё уже чертовски надоело. Не могу я долго сидеть на берегу. Рожденному плавать скучно ползать.
        Фрегат стоял в затоне, ошвартованный к молу. Паруса сложены в трюме. Голые мачты издали казались обвитыми паутиной. Ему, наверное, тоже не терпелось отправиться в плавание. Мне во все эпохи казалось, что корабли живые. Или ты находишь с кораблем общий язык, и тогда он верой и правдой служит тебе, или нет, и тогда не миновать беды. Впрочем, к большинству членов экипажа отношение у корабля нейтральное. Наверное, так собака относится к блохам, которые, конечно, раздражают немного, но привыкла уже к ним, вычесывает только самых надоедливых.
        Нанять экипаж и погрузить снабжение заняло два дня. Только по городу разнеслась весть, что я собираюсь в поход, утром на фрегат прибыли почти все участники предыдущего. Отсутствовали лишь те, кто уехал из города по делам. Провожать вышел весь город. Роттердамцы вообще-то привычны к кораблям, каждый день кто-то приходит в порт, кто-то уходит, но фрегат был источником богатства многих его жителей.
        Свежий западный ветер быстро пригнал нас к острову Тексел. Пришлось подождать прилив, чтобы пройти проливом между островом и материком. Приливно-отливное течение здесь очень сильное. Флот гезов стоял на якорях севернее острова Виринген. Это были рыбацкие буйсы разного размера. Большие оснащены «воронами». Надеюсь, и пользоваться ими умеют.
        Луи де Буазо предлагал провести совещание на берегу, но я предпочел собрать капитанов на фрегате. В каюте было бы слишком тесно, поэтому провел совещание на палубе. Секретов от экипажа у нас нет. Испанцы знают об этом флоте и не боятся его. Уверены, что голландцы разбегутся, когда испанская эскадра подойдет сюда. Я смотрел на красные, обветренные лица рыбаков. В том, что касается плавания в этих водах, многие могли бы поучить меня, а вот боевого опыта у них на всех вместе кот наплакал. Они смотрят на меня доверчиво, как дети, и ловят каждое слово, хотя я говорю им то, что они и сами уже знают.
        - Запомните самое главное: без моей команды не нападать. Даже если вам покажется, что захватите испанский корабль без потерь. Ждите и не жадничайте, иначе погибнете бестолку, - заканчиваю я.
        О дне выхода испанской эскадры мы узнали заранее. Такое не утаишь. Многие матросы на галеонах - местные жители. Нам придется убивать их, а им - нас. Гражданская война самая бессмысленная, а потому и самая жестокая. Испанские корабли снялись с якорей рано утром, чтобы успеть выйти в море с отливом. Дул западный ветер, сырой и хлесткий, наверное, силой баллов пять, но в мелководном заливе, где волнам негде набрать высоту, казался слабее. Если бы пошел дождь, стало бы совсем хорошо. Комендорам в закрытых помещениях он не помеха, зато мушкетерам на палубах и марсах подмачивал бы порох, уменьшал мощность выстрела. К сожалению, воздух был наполнен только водяной пылью, которая словно бы не решалась слиться в крупные капли.
        Возглавлял эскадру четырехмачтовый галеон длиной метров шестьдесят, шириной около восемнадцати и грузоподъемностью тысячи две тонн. Когда-то я работал в этих местах на голландском костере такого тоннажа. На борту было два судоводителя - капитан и старший помощник - и еще механик, боцман и кок-матрос. Вахту мы со старпомом стояли шесть через шесть. Плюс швартовки, которых в удачный день было по две, причем обе на вахте старпома, и мне приходилось просыпаться и подниматься на мостик. Старпом был филиппинцем, который за два года получил диплом вахтенного помощника в «академии» у себя на родине и еще через два года поменял на диплом старшего помощника. Его опыт был равен его образованию. Платили ему за наличие диплома и знание английского языка. Мне приходилось делать не только свою работу, но и обучать старпома. Что радовало - филиппинец усваивал если не со второго, то с третьего раза, и ни разу не пускал пузыри. Пальцы загибал только перед боцманом и коком-матросом, своими соплеменниками. За четыре месяца этого контракта я научился ругаться на английском языке с филиппинским акцентом в течение
десяти минут без повторов, а потом первый месяц отпуска тупо отсыпался. По ночам мне снилось, что звонит судовладелец и голосом старпома-филиппинца говорит, что замены нет, что придется работать еще пару контрактов.
        Под бушпритом флагмана испанской эскадры висит почти до воды блинд. Два чугунных груза оттягивают его нижние углы. На фок-мачте галеон несет главный парус и марсель, на грот-мачте есть еще и брамсель, а на второй грот-мачте и бизани - латинские. Паруса редкого голубого цвета с золотыми крестами. Кресты большие, от кромки до кромки, и из широких полос. Казалось, ими хотят защитить корабль. В эту эпоху еще верят в чудеса и с тупой монотонностью наступают на одни и те же грабли. Лбы у людей пока что очень крепкие. Пушки стоят на двух палубах, всего пятьдесят шесть. Плюс фальконеты, которые трудно пересчитать. Их установили везде, где только можно. Думаю, фальконетов не меньше сотни. Возле каждого по два комендора в шлемах-морионах и кирасах. На палубах и марсах мушкетеры и аркебузиры. Их много, несколько сотен. Над фальшбортами натянуты противоабордажные сети. Наверняка приготовили известь, чтобы швырять в глаза атакующим. Пожалуй, гезы смогли бы захватить такой корабль, только положив две трети, если не больше, своих людей.
        За флагманом шли галеоны поменьше, четырех- и трехмачтовые. Строя не придерживались, двигались кучкой. Испанцы были уверены, что никто не способен остановить их эскадру, поэтому на появление у них по курсу фрегата реакции не было.
        Я надел на голову шерстяную шапочку-подшлемник, отсыревшую за время ожидания вражеской эскадры. Йохан Гигенгак подал шлем-морион, украшенный золотой гравировкой в виде пикирующих соколов. На металле морось сбилась в небольшие капли, словно шлем ронял скупые мужские слезы по тем, кто погибнет в предстоящем бою. Тяжесть шлема напрягла мышцы шеи, от них сигнал пошел дальше - и все тело сразу настроилось на бой. Кирасу, украшенную золотыми силуэтами сцепившихся соколов, надел давно, однако такой реакции не было. Видимо, мое тело уверено, что, пока не надену шлем, бой не начнется. Я натянул узкие кожаные перчатки. Они приятно облегали ладони и словно бы наполняли их силой. Пошевелил пальцами, будто играл гамму на фортепьяно, а затем потряс кисти в воздухе, снимая напряжение, как учили в секции по вольной борьбе, в которой я занимался с полгода лет в пятнадцать, научившись нескольким приемам, умения падать и - самое важное - снимать напряжение перед поединком. Я положил правую руку на рукоятку сабли, проверил, легко ли клинок выходит из ножен. Следующими были рукоятки пистолетов в кобурах, которые
висели на кожаном поясе с приклепанными к нему золотыми прямоугольничками и застежкой в виде сокола, раскинувшего крылья. Шлем, кираса и пояс трофейные, с последнего приза. Наверное, предыдущий их хозяин обожал соколиную охоту. Я уже не брезгую носить чужие вещи. Даже появилась необъяснимая уверенность, что мне они послужат лучше, чем предыдущему хозяину.
        Рядом со мной стоят Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг. Они внимательно следят за мной и бессознательно повторяют мои движения. Это помогает им справиться со страхом, который, судя по напряженным и побелевшим лицам, полез их всех щелей, будто громадина испанского флагмана навалилась на тот отдел мозга, где таился страх. Не помогло и то, что я приказал выдать всем по двойной порции крепкого испанского вина. Кстати, смелость пьяных испанцы презрительно называют «голландской храбростью».
        - Пора по местам, - говорю я своим молодым офицерам.
        Оба спускаются на опердек. Один будет передавать мои приказы канонирам обеих нижних палуб правого борта, второй - левого.
        - Открыть порты, выдвинуть орудия! - командую я.
        Слышатся глухие удары, визг дерева о дерево, короткие реплики.
        - Порты открыты! - первым докладывает с правого борта Ян ван Баерле.
        Через пару секунд его слова повторяет Дирк ван Треслонг.
        - Карронадам целиться по парусам, пушкам - по носовой надстройке! - приказываю я.
        Офицеры дублируют команды. Впрочем, целиться пока не по кому, испанский флагман прямо по курсу у нас. Дистанция между кораблями сокращается будто бы прыжками.
        До галеона остается около трех кабельтовых, когда я отдаю следующий приказ:
        - Лево на борт! Приготовиться к повороту фордевинд!
        Фрегат начинает медленно поворачивать. Вот корма пересекает линию ветра. Корабль замирает, словно решая, поворачивать дальше или нет? На баке поднимают стаксель, который как бы нехотя наполняется ветром. Корабль выходит из ступора, продолжает поворот. Когда он поворачивается к испанской эскадре бортом, до флагмана остается чуть больше кабельтова. Даже через просветы между стволом пушки и краями пушечного порта галеон должен быть виден хорошо. Волн в заливе нет, так что не надо рассчитывать, чтобы выстрел произошел из впадины между ними.
        - Огонь! - командую я.
        Залп орудий растягивается на несколько секунд. Я вздрагиваю при первых звуках его. Я всегда вздрагиваю при первом залпе. Во время остальных - редко, только после продолжительных пауз. Клубы черного дыма заполняют все пространство между кораблями. Я хватаю ноздрями запах порохового дыма. Он резкий, острый. Бьет по ноздрям, подобно кокаину, и точно так же просветляет сознание. Словно благодаря ему, а не ветру, черное облако рассеивается, и открывается вражеский корабль. У него исчез блинд вместе с длинным куском бушприта, сорвало нижние паруса на двух передних мачтах, порядком продырявило остальные и срубило бизань-мачту. Носовая надстройка напоминает свалку бревен и досок, из которой торчит вверх, напоминая мортиру, верхняя часть ствола шестнадцатифунтовой пушки, так и не успевшей выстрелить. Обрывки стоячего и бегучего такелажа развеваются на ветру, напоминая тонких длинных змеек с защемленными хвостами. На марсовых площадках копошатся окровавленные тела. Один мушкетер смог встать, но тут же потерял равновесие и полетел на палубу плашмя. Я как представил, как он сейчас шмякнется, - и мышцы моего
пресса моментально напряглись. Впрочем, мушкетер уже, наверное, мертв, ничего не чувствует. Флагман испанской эскадры продолжал двигаться вперед, теряя инерцию.
        Фрегат тоже продолжал движение, поворачиваясь к нему левым бортом. Делалось это медленнее, чем мне хотелось бы. И не только мне. Те члены экипажа, кто работал с парусами на палубе и реях, сжав кулаки, нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Страх у них уже прошел. Наверное, успокоительно подействовал вид изрядно потрепанного флагмана испанской эскадры. Если с ним справились, справимся и с другими. Да и запах порохового дыма является хорошим лекарством от трусости. Он словно бы дает сигнал, что есть чем защищаться, что ты силен, способен убить врага.
        После залпа орудий нашего левого борта на испанском галеоне завалилась фок-мачта. Упав, она оборвала грота-рей. Парус марсель на грот-мачте превратился в несколько полос разной длины и ширины, которые развевались на ветру, а брамсель обзавелся несколькими дырами разной формы. На второй грот-мачте сорвало латинский парус, вместе с реем выбросило за борт. В кормовую надстройку угодило несколько ядер. Одно выбило дверь в каюту второй сверху палубы и пробило кормовую переборку, так что помещение теперь просматривалась насквозь. Людей на палубах не было видно. Наверное, попрятались по шхерам. Понимают, что следующий залп будет не скоро, но так не хочется покидать безопасное укрытие!
        - Право на борт! Приготовиться к повороту! - командую я.
        Мы теперь будем маневрировать перед испанской эскадрой, выписывая восьмерки и обстреливая ее из орудий то одного, то другого борта. Два испанских четырехмачтовых галеона грузоподъемностью не меньше тысячи тонн каждый обогнали флагмана, один по левому борту, второй по правому. Наверное, решили помочь ему в случае абордажной атаки. «Левый» выстрелил по нам из погонных орудий, не попав, а за ним и «правый» проделал то же самое, но с немного лучшим результатом. Его ядро калибра, если не ошибаюсь, восемнадцать фунтов застряло в нашей корме выше ватерлинии. От удара фрегат недовольно загудел пустым трюмом.
        Мы ответили в обратном порядке. Сначала подпортили носовую надстройку, паруса и такелаж на «правом» галеоне, а затем на «левом». На последнем наши ядра сбили обе передние мачты. Если нет мачт, расположенных в передней половине судна, оно не может двигаться вперед. Паруса на мачтах за мидель шпангоутом лишь помогают передним. Описав «восьмерку», влепили им еще по одному залпу, оставив оба галеона практически без парусов, с развороченными носовыми надстройками и подпорченными кормовыми.
        Флагман испанской эскадры к тому времени встал на якоря. Ветер начал сносить его к восточному берегу залива, а им требовалось немало времени, чтобы заменить паруса и такелаж. Теперь он был правым бортом к нам. Из открытых портов выглядывали стволы орудий. Встали на якоря и остальные поврежденные галеоны. Фрегат от них на дистанции кабельтова три, а от флагмана - все четыре. На такой дистанции попасть в корабль, повернутый к ним носом, теоретически было возможно. Проверять это испанцы не собирались. Они ждали, когда мы пойдем на абордаж, не понимая, что кто-то может вести морской бой по-другому. Остальные корабли испанской эскадры дрейфовали позади этих трех, готовые в любой момент прийти на помощь. Только вот никто на них не нападал. Наверное, по их мнению, я воюю неправильно. Осталось достать меня и наказать за это. Фрегат дрейфовал на безопасном расстоянии, демонстрируя готовность напасть, как только испанцы расслабятся. Они не расслаблялись - мы не нападали. Время работало на нас. Пушки и карронады остыли. Теперь мы могли дольше стрелять, не боясь, что порох вспыхнет во время заряжания.
        Так прошло несколько часов. Закончился отлив. Вся испанская эскадра встала на якоря, чтобы дождаться следующего. Пушечные порты не закрывали, все еще надеясь, что мы нападем.
        В полдень я скомандовал:
        - Всем, кроме наблюдателей, обедать!
        Мой экипаж обменивается шутками и язвительными замечаниями в адрес испанцев. Они поверили, что враг не так страшен, как казался перед боем, что шансов вернуться домой живыми и здоровыми намного больше, чем они думали. Надеюсь, этого заряда бодрости им надолго хватит, когда наши дела пойдут хуже.
        Я обедаю в своей каюте в компании Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга. Обслуживает нас Йохан Гигенгак. День сегодня постный. Начали обед с соленой селедки. Ее здесь едят немного реже, чем в Дании. Мне кажется, что голландцы - это датчане, которые половину любви к селедке отдали сыру. Потом были копченые угри, жареная скумбрия, плоские слоеные пироги с разнорыбицей. На десерт Йохан Гигенгак подал нам глазированные каштаны по-французски и вафли с медом. Запивали сухим белым вином с острова Капри, которое я купил у венецианского купца незадолго до выхода в рейс.
        - Когда мы нападем на испанцев? - поинтересовался мой шурин, с хрустом разломав вафлю и зачерпнув куском её мед из серебряной чашки.
        Он обожает мед, может съесть один всю чашку и при этом ни разу не поморщиться, а я, с тех пор, как сахар стал широко распространен, охладел к меду. При этом оба мы - сладкоежки.
        - Мы уже напали, - отвечаю я.
        - В смысле, когда пойдем на абордаж, - уточняет мой шурин.
        Ян ван Баерле тоже пока не понимает, что морской бой - это в первую очередь дуэль комендоров, а абордаж - крайняя мера. Воспитанный на романах о рыцарях-рубаках, он не представляет, что бой можно выиграть, даже не увидев лицо противника и не услышав его проклятия.
        - А у нас есть шанс захватить приз? - спрашиваю я.
        - Если все наши корабли подойдут, то пару галеонов можем захватить, - отвечает Ян ван Баерле.
        - И сколько при этом погибнет наших людей? - задаю я вопрос.
        - Победа важнее! - уверенно заявляет Дирк ван Треслонг.
        - Один древний полководец, выиграв крупное сражение, заявил: «Еще одна такая победа - и мне некого будет вести в бой», - рассказываю я и добавляю шутливо: - Да и всего из-за пары галеонов, которые придется делить на такую ораву, как наша, я бы не стал напрягаться.
        Буйсы дрейфуют в проливе между островом Виринген и материком, ждут мой сигнал. Там мелко, галеоны в пролив не сунутся. Наверное, экипажи буйсов тоже рвутся в бой, но я предупредил, что будет он продолжительным, а они должны вступить только по моему сигналу. Поскольку у меня репутация фартового капитана, никто не возражал открыто, и пока что мой приказ выполняется.
        Испанская эскадра начала движение за час до начала отлива. Солнце уже приблизилось к горизонту, и им надо было по-светлому выйти в открытое море. Первым шел четырехмачтовый галеон грузоподъемностью тонн девятьсот. По бокам его и отставая на пару корпусов, двигались два трехмачтовых галеона. Остальные отставали корпусов на пять и шли плотной группой, кроме трех поврежденных нами, которые легли на обратный курс, решив вернуться в порт. Бывшего флагмана и два потрепанных корабля тащили на буксирах баркасы.
        Когда испанцы поняли, что фрегат не собирается удирать от них, то начали поворачивать вправо, чтобы повернуться к нам левым бортом и встретить залпом из пушек. Мы тоже повернули, но влево, и так и остались у них по носу, но теперь уже бортом к галеонам. Первый залп произвели по правофланговому трехмачтовику с дистанции кабельтова полтора. Он был повернут к нам немного левым бортом, поэтому наши ядра не сильно повредили надстройки галеона, несколько попали в борт, зато книппеля хорошенько порвали такелаж и паруса. Набирая скорость, фрегат пошел дальше и через несколько минут, перезарядив пушки и карронады, обменялись залпами еще с одним трехмачтовым галеоном, который шел с правого края и почти в хвосте эскадры. Разошлись с ним на дистанции около одного кабельтова. Наши ядра в нескольких местах продырявили его борт и кормовую надстройку, а книппеля порвали все нижние паруса и марселя. Испанские ядра не смогли пробить нашу обшивку, за исключением одного тридцатишестифунтового, которое убило двух комендоров на опердеке, а несколько из фальконетов наделали дырок в наших парусах. Больше всего досталось
косой бизани, и я приказал заменить ее. Одни матросы начали снимать парус, а другие - доставать из кладовой новый.
        - Поднять флаг! - приказал я.
        К топу грот-мачты полетел привязанный к фалу, желто-синий флаг князя Оранского. Достигнув топа, полотнище развернулось на всю свою трехметровую длину и двухметровую ширину и заполоскало на ветру. Это был сигнал буйсам, чтобы атаковали два подбитые только что галеона. Нам возиться с ними некогда, есть цели поважнее.
        Фрегат тем временем продолжал движение курсом зюйд-зюйд-ост, миновав испанскую эскадру, стремящуюся выйти в открытое море. В нас разрядил свои пушки замыкающий галеон и единственный остался без ответа, потому что наши комендоры не успели перезарядить орудия. Первым мы настигли бывшего флагмана. Обогнали его на удалении около трех кабельтовых. Капитан галеона не удержался и разрядил в нас пушки левого борта. Всего два ядра попали нам в борт, но особого вреда не причинили. Мы ответили не сразу и выстрелили картечью из фальконетов по баркасу, который буксировал корабль. Пара зарядов попала удачно, убив и ранив десятка два человек. Внесли свою скромную лепту и мушкетеры с аркебузирами. Стрелять сверху по беззащитным людям в баркасе - одно удовольствие. Кстати, гребцами были в основном голландцы. Поэтому, наверное, их убивали с особым удовольствием. Бей своих, чтобы чужие боялись!
        Затем мы догнали галеон, который остался без передних мачт. На задних заменили паруса, к обломку фок-мачты приделали стоймя рей, на котором подняли штормовой стаксель. Подойдя к галеону с кормы почти вплотную, развернулись к нему левым бортом и разворотили надстройку ядрами, а потом прошили ее картечью. Заодно пообрывали паруса. Потребовался еще одни бортовой залп, после чего на галеоне подняли белый флаг, а баркас отдал буксир и быстро погреб в сторону Амстердама.
        - Принимай командование, - приказал я Дирку ван Треслонгу. - Испанских офицеров переправишь сюда, а затем становись на якорь. Не забудь флаг князя поднять, чтобы свои не напали.
        На ходу спустили на воду катер, в который погрузилась призовая команда из офицера и десяти матросов. Дирк ван Треслонг сел на носовую банку и положил на колени аккуратно сложенный, сине-желтый флаг. Голландцы пронесут любовь и уважение к князьям Оранским через века. Может быть, потому, что любовь эта безответна.
        Фрегат погнался за третьим галеоном. Несмотря на отсутствие фок-мачты, испанский корабль успел оторваться мили на полторы. Нам потребовалось около часа, чтобы нагнать его. Помогли комендоры, которые выстрелами из погонных орудий сбили латинские паруса на бизани и втором гроте. К тому времени солнце уже зашло и начало темнеть. Поняв, что не убежит, галеон начал с помощью баркаса разворачиваться к нам левым бортом, чтобы встретить бортовым залпом и потом раствориться в темноте. Скорость у него была маленькая, а парусность высокого корпуса большая, поэтому маневрировал он прескверно. Галеон упорно хотел повернуться бортом к ветру, а не к противнику. Мы подошли к нему с кормы и с дистанции метров семьдесят пять всадили один бортовой залп, второй, третий. В наступившей темноте к грохоту выстрелов и черному дыму добавились алые всполохи пламени, вырывавшегося из стволов. Первыми стреляли пушки ядрами, разрушали переборки, а следом - карронады картечью, уничтожая людей. Фальконеты и стрелки не давали врагу покоя во время перезарядки орудий, заодно уничтожая и своих земляков в баркасе. После третьего
залпа с галеона донеслись крики на голландском, что они сдаются. Позже выяснилось, что капитан и офицеры погибли от первого залпа, некому было объявить о капитуляции, поэтому галеон и продержался так долго, до тех пор, пока матросы не решились сами позаботиться о себе. Те, кто остался жив на баркасе, отдали буксир и смылись.
        - Боцман, отдать два носовых якоря! - приказал я. - На сегодня отвоевались.
        Услышав мои слова, стоявшие рядом матросы исполнили победный рев, который прокатился с квартердека на главную палубу, оттуда на опердек, а затем на гондек. Орали не хуже тех, кто выигрывал сражение врукопашную. Выплескивали недодавленный страх.
        С той стороны, где дрейфовал бывший флагман испанской эскадры, донеслись выстрелы из фальконетов, мушкетов и аркебуз. Сперва мы видели блымнувший в темноте алый огонек, а через несколько секунд слышали звук выстрела. Видимо, это буйсы берут его на абордаж. Судя по отсутствию выстрелов тяжелых пушек, гезы подошли к галеону, как я учил, с носа и с кормы. Все равно много людей поляжет с обеих сторон. Впрочем, нас это не касалось. Мои матросы уже подсчитывали, сколько примерно добычи на пяти захваченных галеонах и сколько получит каждый. Фрегат получит треть от всего, так что сумма выходила неплохая. И это при том, что людей потеряли мы, наверняка, меньше, чем буйсы.
        8
        В Роттердаме праздник. Добыча продана и поделена. На фрегат вышло без малого сто семьдесят тысяч даальдеров, а на матросскую долю - сто семьдесят шесть. Это зарплата матроса на торговом судне за три с половиной года. Матросы с буйсов получили в три раза меньше, но тоже немало. Вопреки моим предположениям, погибло их не много. Испанцы сопротивлялись не слишком отчаянно. Дополнительным поводом для радости было взятие в плен командира эскадры графа Максимилиана Буссю. Впрочем, радость была омрачена тем, что граф оказался приятелем князя Оранского, и, как следствие, выкуп за него не получили. Я с грустью вспомнил старые добрые рыцарские времена, когда знатный пленник мог обеспечить тебя на всю оставшуюся жизнь.
        Победа была приписана Луи де Буазо. Я не возражал. Лавры грозы испанского флота мне ни к чему. Мне хватит денег. До Рождества я только ими и занимался: подыскивал даальдерам места, где они будут прирастать. В воюющей стране это не так уж и просто. Благо рядом были Франция и, как мне казалось, бесчисленные немецкие княжества, которым позарез нужны были деньги и которые взамен отдавали права на сбор налогов и пошлин. Оставалось только подыскать человека, который бы занимался их сбором и воровал в меру. На эту роль подошли бедные родственники Маргариты ван Баерле. Дворянская честь не возражала против такой службы, она не дружила только с физическим трудом.
        Пока мы воевали с испанцами на море, на суше их отогнали от Алкмара. Голландцы прорыли плотины и открыли шлюзы, вода затопила местность вокруг города. Как сказал князь Оранский, лучше погубить землю, чем потерять ее. С речевками у него получалось лучше, чем с командованием армиями. После семинедельной осады испанцы вынуждены были отступить ни с чем.
        Эта маленькая победа вдохновила князя Вильгельма перейти в протестантство. Его примеру последовали многие дворяне, в том числе и мои офицеры Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг. Впрочем, Женевьева была уверена, что это она привела мужа на путь истинный, гугенотский.
        Еще одним следствием этой победы стала отставка герцога Альбы. Его отозвали в Испанию. Новым наместником Нидерландов стал великий командор дон Луис де Рекесенс-и-Суньига, который сразу начал с князем Оранским переговоры о примирении. Он сделал широкий жест - дал время тем, кому не нравится католичество, на продажу имущества и отъезд в какую-нибудь протестантскую страну. Иначе это имущество будет конфисковано. Испанцам оставалось только захватить его. В ответ князь Вильгельм запросил самую малость - свободу вероисповедания, которую имел де-факто на освобожденных территориях. На этом переговоры и закончились.
        В середине января ко мне опять наведались адмирал Луи де Буазо и его заместитель Биллем ван Треслонг. На этот раз их предложение было менее заманчивым.
        - Мы осадили Мидделбург на острове Валхерен. Наши агенты сообщают, что испанцы готовят флот, чтобы снять осаду. Командовать флотом назначен дон Хулио Ромеро. Говорят, он выиграл несколько сражений, - рассказал адмирал.
        - Морских или сухопутных сражений? - полюбопытствовал я.
        - Сухопутных, - ответил Биллем ван Треслонг.
        - Тогда можно считать его новичком, - решил я.
        - У нас там девять галеонов и десятка четыре буйсов, но не помешал бы и твой корабль. С тех призов, которые будут захвачены благодаря тебе, получишь треть, - предложил Луи де Буазо.
        - Как я понял, это будут военные корабли, в балласте, а не купеческие с грузом, - сказал я.
        - Именно так, - подтвердил адмирал. - Такой добычи, как мы взяли осенью, не ожидается.
        - Тогда проще уничтожить испанский флот, - предложил я.
        - Если сумеешь, мы не против, - улыбнувшись, произнес Луи де Буазо. - Для нас главное - не пропустить врага в Мидделбург.
        - Пожалуй, попробую, - решил я. - Скучно сидеть дома.
        Зима в этом году была мягкая. Мне кажется, климат начал меняться в лучшую сторону - в сторону потепления. В день отхода из Роттердама шел снег. Снежинки были крупные. У меня они почему-то ассоциировались с цыплятами-бройлерами, которых в двадцать первом веке каждое лето выращивал мой сосед в деревне, а осенью пускал под нож, набивал тушками большой морозильник и всю зиму ел. Может быть, из-за крупного размера, может быть, из-за белого цвета, а может быть, из-за бесцеремонности, с какой снежинки, как и цыплята, проникали во все щели. Снежинки лежали толстым слоем на реях, планширях, кнехтах, палубах, бухтах тросов и даже на натянутых штагах. По реке шло «сало». Фрегат с трудом раздвигал его корпусом. Несмотря на отлив и свежий ветер, шли по реке медленно. Спешить нам некуда. До острова Валхерен идти световой день, если не меньше, а по данным нашей разведки, испанцы собираются напасть дней через пять, не раньше.
        У князя Оранского разведка работает отлично. Говорят, есть шпионы даже при испанском королевском дворе. Они своевременно информируют князя о замыслах Филиппа Второго, в том числе и о наемных убийцах. Вильгельм Оранский получает информацию об убийце раньше, чем тот добирается до его резиденции. Иначе уже был бы мертв. Я заметил, что в эту эпоху вошло в моду решение проблем с помощью наемника с кинжалом или ядом. Говорят, что особенно хороши для такой работы испанцы и итальянцы. Киллеров развелось столько, что цены сильно упали.
        Я предупредил экипаж, что этот поход денег не принесет. Бесплатно отработаем на благо Голландии и князя Оранского. Никто не отказался. Они тут, особенно в сельской местности, привыкли работать бесплатно на строительстве и ремонте дамб. В трюм погрузили бочки с порохом и разными растительными маслами. Подарок купцов. Я предложил им скинуться на войну с испанцами. Порох дали без разговоров, а по поводу масла любопытство заело.
        - Если скажу вам, завтра будут знать испанцы. Так что не обессудьте! - отказался я выдавать свой план и пообещал: - Скоро узнаете, зачем оно нужно.
        Голландский флот стоял на якорях в проливе между островами Валхерен и Зюдбевеланд. Адмирал Луи де Буазо держал свой флаг на том самом большом галеоне, захваченном в Зёйдер-Зе. Переборки каюты, расположенной на самой верхней палубе ахтеркастля, были завешены коврами. Еще один ковер, толстый, с длинным ворсом, устилал палубу. Ковры остались от прежнего владельца, как и серебряная посуда. На боках тяжелого кубка, в который слуга адмирала налил мне белого вина, были барельефы в виде четырех крестов, напоминающих мальтийские. На закуску предлагалась копченая треска. Гурманство от прежнего владельца каюты не перешло к новому.
        - Испанская эскадра с десантом на борту стоит сейчас на якорях в эстуарии Шельды, возле порта Зандвлит. Двадцать восемь галеонов и каравелл. На днях к ним должны присоединиться еще шесть кораблей, после чего пойдут на прорыв блокады, - рассказал Луи де Буазо. - Если не сумеем остановить их, то надо хотя бы изрядно потрепать, чтобы у них не хватило сил снять осаду Мидделбурга.
        - Насколько я помню, вы уже с год осаждаете этот город, - сказал я, с трудом глотая вино, оказавшееся слишком кислым.
        - Стены у города высокие и крепкие, гарнизон сильный. Если штурмовать, потеряем много людей. Решили взять измором. На суше напротив ворот соорудили несколько лагерей, которые не дают выйти из города, а на море буйсы крейсируют. Но частенько буйсы требуются в других местах, и за время их отсутствия враг подвозит продовольствие и боеприпасы, - проинформировал адмирал. - Если к Мидделбургу прорвется большой отряд, нам придется не только снять осаду, но и самим запереться во Флиссингене.
        - Думаю, не прорвутся, - произнес я. - Мне потребуются с десяток больших лодок и по несколько отчаянных парней на каждую.
        - Парней могу дать хоть сейчас, а лодки будут только к завтрашнему утру. За ними надо послать во Флиссинген, - сказал Луи де Буазо.
        - Пусть нагрузят в них соломы, сколько поместится, - предложил я.
        - Соломы?! - произнес удивленно адмирал, а потом догадался, для чего она потребуется, и высказал свое мнение: - Соломы будет мало.
        - Все остальное я привез, - поставил его в известность.
        Первую половину следующего дня, солнечного и теплого, мои матросы и добровольцы с других кораблей снаряжали большие лодки. Из Флиссингена их пригнали одиннадцать штук, конфисковав у местных рыбаков. Заплатить пообещали после продажи трофейных кораблей, если какой-нибудь уцелеет. На дно каждой лодки поставили по бочонку с порохом, сверху наложили соломы и сухих веток, которые полили буковым маслом. Во второй половине дня буйсы отбуксировали эти лодки поближе к Зандвлиту. Каждой лодке был придан двухвесельный тузик и на каждую назначены два-три отчаянных парня. В добровольцах недостатка не было. У многих погибли все близкие в захваченных испанцами городах, и для этих людей смыслом жизни стала месть.
        К утру над рекой повис густой туман. Видимость - метров пятьдесят. Я хотел отменить операцию, потому что не был уверен, что в таком тумане лодки найдут цели.
        - Рыбаки привыкли к туманам, не заблудятся. Так даже лучше: меньше жертв будет с нашей стороны, - сказал адмирал Луи де Буазо.
        В середине прилива, когда скорость у него наибольшая, наша эскадра подошла поближе к тому месту, где стояли на якорях испанские корабли. Ветра не было, мы просто сплавились, благодаря приливному течению. Часто двигались, не видя берега из-за тумана. Примерно в миле от испанской эскадры наши корабли встали на якоря, а лодки-брандеры продолжили свой путь. Создавалось впечатление, что в тумане звуки должны становиться глуше, но они наоборот звучали резче, отчетливей. Вроде совсем рядом становился на якорь другой корабль, а когда туман возле нас ненадолго рассеялся, выяснилось, что до него не меньше кабельтова.
        О действиях брандеров тоже узнали по звукам. Лодку, нагруженную горючими и взрывчатыми веществами, надо было подвести как можно ближе к вражескому кораблю, желательно бортом к форштевню, чтобы течение прижимало, поджечь груз, пересесть в тузик и удрать. Проделывать это все приходилось под обстрелом испанцев. Шансы выжить у добровольцев - минимальные. Сперва мы услышали крики часовых и выстрелы из мушкетов. Крики становились все громче, а выстрелы звучали чаще. Несколько раз рявкнули фальконеты. Потом стрелять стали реже, зато кричать еще громче. Загрохотали взорвавшиеся бочки с порохом. Ветра все еще не было, но запах гари добрался до нас.
        - Кого-то подожгли! - радостно произнес Ян ван Баерле, который стоял неподалеку от меня на квартердеке фрегата, повернутого кормой в ту сторону, где была испанская эскадра.
        Кроме нас двоих на квартердеке стояли Дирк ван Треслонг, боцман Лукас Баккер и капрал Бадвин Шульц. Последние два - отдельно, возле трапа левого борта. Субординация, однако. Я не запрещал рядовым подниматься на квартердек, но стоило мне там появиться, как они сразу уходили, а офицеры перемещались к кормовому фальшборту или к трапам, чтобы не мешать мне прогуливаться от борта до борта. Как привык в двадцатом веке на вахте челночить на ходовом мостике, так и осталось на все мои жизни. Поскольку я стоял на месте, оба офицера подошли поближе, как будто несколько метров давали возможность увидеть сквозь туман, что происходит в нескольких кабельтовых от нас.
        Вдруг загрохотало так, что у меня в ушах зазвенело. Следом прилетела взрывная волна, наполненная ядреным запахом сгоревшего пороха.
        - На каком-то корабле пороховой погреб рванул! - радостно прокомментировал Ян ван Баерле.
        - Вот бы на них сейчас напасть! - воскликнул Дирк ван Треслонг.
        В мои планы взятие испанских кораблей на абордаж не входило, поэтому сделал вид, что не слышал молодого офицера.
        Видимо, идея напасть на испанцев осенила не только Дирка ван Треслонга. Я договаривался с адмиралом Луи де Буазо, что нападем на уцелевшие испанские корабли, когда подует ветер и рассеется туман. Фрегат обстреляет их с дальней дистанции, а потом наши галеоны и буйсы пойдут на абордаж. Запах пороховой гари ударил в головы бравых голландцев. Буйсы без команды стали сниматься с якорей и двигаться в сторону испанской эскадры. Адмирал не решился остановить порыв народных масс. Наоборот, вслед за буйсами потянулись и галеоны, в том числе и флагман нашей эскадры. Один галеон прошел метрах в десяти от нас, чуть не зацепив ноками реев ванты нашей грот-мачты.
        Оба моих офицера проводили его взглядами, а потом посмотрели на меня, ожидая команду сниматься с якоря. Я не давал ее. Рисковать фрегатом из-за сомнительного шанса захватить вражеский корабль без груза в мои планы не входило.
        - Пойдемте в каюту, выпьем глинтвейна, а то что-то я озяб, - предложил им.
        Когда Йохан Гигенгак подавал нам чаши с горячим напитком, донесся грохот пушек. Уверен, что противники обменялись бортовыми залпами на короткой дистанции. Это у них что-то типа прелюдии перед абордажем. Причем результат обстрела не очень важен. Разрядили пушки - и схватились в рукопашной. Чем ближе к врагу в бою, тем быстрее насыщается месть. Самый эффективный способ удовлетворить ее - задушить врага голыми руками, услышать, как хрипит, задыхаясь, почувствовать, как дергается в конвульсиях, расставаясь с жизнью.
        - А подождали бы, когда задует ветер и рассеется туман, добились бы того же результата, если не лучшего, с меньшими потерями, - произнес я.
        Мои молодые офицеры потупили глаза, будто я предложил им трусливо сбежать с поля боя. В их возрасте процесс важнее результата. Впрочем, некоторые и в зрелом возрасте не умнее.
        Еще часа три до нас доносились звуки выстрелов из фальконетов, мушкетов, аркебуз. Затем стрельба стихла. Наступившая тишина казалась неестественной.
        Мы вышли из каюты, поднялись на квартердек. Прилив сменился отливом, подул западный ветер, туман начал рассеиваться. Течение еще не набрало силу, поэтому фрегат развернулся носом почти против ветра и перегородил часть эстуария, по которому мимо нас медленно проплывали обгоревшие доски, а сверху приближались самосплавом несколько кораблей, сцепившихся друг с другом крепко, как в страстном танце.
        - Снимаемся с якоря, - приказал я боцману Лукасу Баккеру.
        Мы успели отойти в восточную протоку между островом Зюдбевеланд и материком, откуда и наблюдали, как мимо проходят победители с призами. Я послал Яна ван Баерле на флагманский галеон, который лишился фок-мачты, к адмиралу Луи де Буазо, чтобы узнать результат сражения.
        - Потопили девять кораблей и захватили шесть: два галеона и четыре каравеллы. По словам пленных, их флагманский галеон был подожжен брандером и взорвался. Командующий дон Хулио Ромеро вплавь добрался до берега. Остальные испанские корабли успели удрать к Антверпену. Закончившийся прилив не дал нам догнать их, - рассказал, вернувшись, мой шурин. - Адмирал Луи де Буазо передал, что он доволен результатами сражения, что обязательно упомянет в докладе князю о твоей роли в победе. В ближайшее время испанцы вряд ли нападут, так что мы может вернуться в Роттердам. В случае надобности нас позовут.
        Так понимаю, Луи де Буазо решил, что дальше он справится и без моей помощи, не придется отдавать мне часть добычи, что увеличит его долю. Или славы побольше захотелось.
        - А что адмирал сказал по поводу призовых? - поинтересовался я.
        - Как только призы будут проданы, нашу долю передадут в Роттердам, - ответил Ян ван Баерле.
        Видимо, адмирал решил напасть на испанцев в ближайшее время. Не хочет, чтобы я даже случайно принял участие в этом мероприятии. Что ж, не буду ему мешать в таком благородном деле.
        9
        На полученные призовые я в начале весны нанял рабочих, чтобы осушили два болота неподалеку от Роттердама. Это очень выгодное вложение денег. Во-первых, осушенные земли на тридцать лет освобождаются от всех налогов. Во-вторых, когда-нибудь город поглотит их, и мои потомки, если не продадут раньше, хорошо заработают на этих участках. Да и сейчас цены на землю здесь очень высокие. Арпан (примерно треть гектара) целины стоит от тысячи двухсот даальдеров, пашни - от двух тысяч, сада - от двух с половиной тысяч. Распорядился засеять осушенные земли льном, который пока что здесь редкость, любит более теплые места. Из льняных семян давят масло, а стебли идут на изготовление тканей, которые очень ценятся в жарких странах. Да и на севере тоже, особенно летом. По цене льняные ткани уступают только шелковым.
        В конце февраля Людовик Нассауский с армией из трех тысяч кавалеристов и шести тысяч пехотинцев пошел на помощь старшему брату. Он не смог переправиться через Маас из-за ледохода. Испанцы потрепали его войско, заставили отступить, а когда он в середине апреля сделал вторую попытку, разбили в пух и прах возле деревни Моок. Людовик Нассауский погиб в этом сражении, что, по моему мнению, сыграло положительную роль в освобождении Голландии от испанцев. Теперь князю Оранскому не надо было надеяться на брата, тратить деньги на наемников, от которых никакого толку, а пришлось положиться на гезов, лесных и морских.
        Я собирался отправиться в поход после Пасхи, которая в этом году поздняя, но в конце апреля прибыл гонец от адмирала Луи де Буазо. До меня доходили слухи, что его флот сжег брандерами еще два испанских галеона и захватил одну каравеллу. Потом испанцы приняли меры - стали перегораживать реку бонами, изготовленными из бревен, соединенных цепями. Боны охраняли баркасы с фальконетами и мушкетерами. Да и флот испанский находился неподалеку, имел возможность подержать своих артиллерией и десантом. Гезы пару раз попытались прорваться через боны, но потеряли много людей и несколько лодок и буйсов.
        Голландский флот стоял на якорях возле юго-восточной оконечности острова Зюдбевеланда. Он пополнился трофейными галеонами и одной каравеллой, видимо, захваченной недавно. Кораблей было так много, что перегораживали эстуарий от острова до материка на юге. Становилось понятно, почему испанцы даже не пытались прорваться к осажденному Мидделбургу или в открытое море. Флагманский галеон стоял посередине эстуария и чуть впереди остальных кораблей, демонстрируя готовность первым вступить в бой. Я поставил фрегат позади него и сразу приказал спустить на воду катер, чтобы отправиться к адмиралу Луи де Буазо, превратившемуся в последнее время чуть ли не в самого знаменитого флотоводца. Жаль, что случился разгром турецкого флота при Лепанто, затмивший подвиги голландских моряков.
        Адмиральская каюта по размеру уступала моей, зато украшена богаче. Переборки теперь оббиты темно-красным бархатом. На одной висит картина, на которой девица с распущенными рыжими волосами вгоняет себе нож под обнаженную левую грудь, а позади нее мужчина в черном плотоядно улыбается, словно собрался повампирить. В левом ближнем углу на болванку надеты кираса и шлем, покрытые красным лаком и золотым узором в виде сидящих орлов. Мебель из красного дерева с резными деталями. Стулья с низкими спинками и мягкими черными подушками. Овальный стол застелен плотной черной материей. На нем стояли глубокое золотое блюдо с булочками, золотой кувшин емкостью литра два и четыре золотых кубка на высоких ножках и с широкими поддонами в виде цвета с шестью лепестками. За стол сели, кроме хозяина каюты и меня, Биллем ван Треслонг и мой бывший шкипер Матейс ван Лон, который теперь командовал одним из трофейных галеонов, третьим по размеру и огневой мощи, что можно считать признанием его заслуг. Мой потомок так и не смог переманить его к себе на службу. Вино было белое, итальянское, среднего качества. Луи де Буазо
разбирался в винах даже хуже меня. Вдобавок он по принятой здесь моде щедро добавлял в вино сахар, из-за чего складывалось впечатление, что пьешь чай, холодный и кисловатый.
        - Нам надо срочно разбить испанский флот на Шельде, - начал он разговор. - Испанцы не выпускают из Антверпена купеческие корабли, требуют, чтобы присоединились к их флоту и вместе напали на нас. Купцы пока не соглашаются. Им выгоднее не рисковать, платить нам пошлину за проход. Долго так продолжаться не будет. Каждый день простоя уменьшает их прибыль. Если купцы объединятся с испанцами, мы их не остановим.
        В этой войне побеждает тот и только тот, кого поддерживают купцы. Видимо, адмиралу приказано ни в коем случае не ссориться с ними. Если купцы пойдут на прорыв вместе с испанским флотом, их, скорее всего, пропустят без боя и уплаты пошлины. Такое может понравиться и войти в привычку.
        - Найдешь способ уничтожить испанский флот - треть добычи твоему фрегату, - огласил Луи де Буазо самый весомый, по его мнению, аргумент.
        - Командовать нашим флотом будешь ты, - упредил мой вопрос Биллем ван Треслонг.
        Видимо, адмиралу было тяжело произнести такие слова.
        - Хорошо, - согласился я. - Утром схожу туда на катере, посмотрю, что и как. Может, что-нибудь придумаю.
        В том месте, где стоял на якорях испанский флот, Шельда была шириной около полутора кабельтовых. Перед кораблями русло пересекало боновое заграждение из соединенных цепями бревен. Сейчас был отлив. Заграждение выгнулось в нашу сторону, а испанские корабли повернулись к нам кормой. В первой линии стояли три галеона. Начиная со второй - каравеллы, по три-четыре. Всего я насчитал шестнадцать кораблей.
        На корме стоявшего посередине галеона появились офицер в широкополой шляпе с тремя перьями цапли и с длинной рапирой, висевшей в ножнах на поясе. Он посмотрел на наш катер, который подошел к боновому заграждению, что-то крикнул, сложив руки рупором, в сторону правого берега реки. Там был вытянут носом на песчаный пляжик баркас, а рядом десятка три испанских солдат, разбившись на группы, играли в кости. Офицеру пришлось крикнуть еще дважды, пока игроки решили сделать перерыв и выяснить, кто им мешает.
        - Возвращаемся на фрегат, - приказал я гребцам.
        Я узнал всё, что хотел, а сражаться с испанскими солдатами желания не имел. Впрочем, и они не собирались гоняться за нами. Как только увидели, что мы разворачиваемся, сразу вернулись к игре, несмотря на крики офицера с галеона. Их поведение подтверждало слухи, что начались перебои с выплатой денег солдатам, из-за чего дисциплина стремительно ухудшалась. Радовало, что проблемы с деньгами начались у испанцев не без нашей помощи.
        Вернувшись к голландскому флоту, провел вторую встречу в том же составе на флагманском корабле. Пили то же самое подслащенное вино, но закусывали на этот раз копченой, солоноватой селедкой. Это сочетание сладкого и соленого было для меня неожиданным, а потому показалось забавным. В двадцать первом веке был у меня знакомый, склонный в промежутках между запоями к гастрономическим экспериментам, который любил делать «ёрш» из пива и водки и закусывать шоколадными конфетами «Белочка». Утверждал, что черти являются ему исключительно шоколадного цвета.
        - Надо будет, чтобы на корабле Матейса ван Лона пушки на одном борту все были английские и такой длины, чтобы их было легко заряжать, и зарядов на каждую не меньше двадцати, - открыл я совещание.
        - У меня почти все именно такой длины, - проинформировал мой бывший шкипер. - Я обменял большие на более удобные.
        - Вооружи ими свой правый борт и приготовься к постановке на шпринг, - приказал я. - Помнишь, как это делается?
        - Конечно, помню! - с ноткой обиды воскликнул Матейс ван Лон.
        - Порохом, ядрами и картечью мы обеспечим его, - заверил Биллем ван Треслонг.
        - В первой фазе операции будут участвовать и ваши два галеона. Вам потребуется побольше картечи, - продолжил я. - Встанете на якоря возле берега и будете обстреливать испанцев на суше, если вздумают нам помешать снять боновое заграждение.
        - А потом пойдем все вместе на абордаж? - спросил Луи де Буазо.
        - Не сразу, не все и только по моему приказу, - ответил я. - И самое главное: операцию начнем в воскресенье утром, когда испанцы отправятся в церковь.
        - Воевать в воскресенье грешно! - пламенно возразил адмирал.
        - Грешно терять людей из-за предрассудков, - сказал я. - Особо набожные могут не участвовать в операции. Но если их будет слишком много, я откажусь от командования, вернусь в Роттердам.
        - Мы поговорим с людьми, - пообещал Биллем ван Треслонг.
        Отказавшихся согрешить ради победы над врагом и, что главнее, ради добычи, можно было по пальцам пересчитать. Подозреваю, что и этими двигала не столько религиозность, сколько боязнь погибнуть. Предыдущее нападение на испанскую эскадру слишком дорого обошлось гезам.
        В этих местах сильные приливно-отливные течения, поэтому жизнь моряков и рыбаков подчинена их циклам. Испанцы знают, что при слабом ветре мы можем напасть на них только во время прилива, в середине его, когда прилив сильнее течения реки. В остальное время корабли придется буксировать с помощью баркасов, что практически сводит на нет их возможность вести бой, а в середине отлива баркасы и вовсе не потянут. Утро было безветренное, с легким туманом, поэтому, переждав середину прилива, испанцы расслабились. Большая часть матросов с кораблей и солдат с береговых постов ушла на воскресную службу. Мы подошли к испанской эскадре в самом конце прилива, когда его силы были равны течению реки. То есть, морская и речная вода на этом участке реки остановились, напоминая двух баранов, упершихся лбами. Боновое заграждение было вытянуто почти в прямую линию, а испанские корабли повернуты к нам бортами. Впрочем, из-за тумана заметили мы их и они нас только, когда фрегат подбуксировали к самому боновому заграждению. На палубы испанских галеонов стали выходить офицеры и матросы. Наверное, пытаются понять, что мы
собираемся делать
        - Отдать якорь! - приказал я.
        Якорь-цепи у меня железные. Звенья с контрфорсами, чтобы не сжимались. Голландские судовладельцы и корабелы приходили, смотрели, соглашались, что так надежнее, но заказывать такие не спешили, обходились по старинке обычными тросами. Слишком дороги такие цепи.
        Юнга ударил один раз в рынду, сообщая, что ушла одна смычка - двадцать пять метров - цепи. Сейчас ее задержат стопором, после чего к цепи присоединят скобой трос, шпринг, заведенный с кормы. Потом продолжат травить якорь-цепь, пока от носового клюза до скобы не будет столько же, какой длины шпринг от скобы до кормы. В результате корабль, стоя на якоре, будет не носом против течения, а бортом. Рядом с нами точно также становится на шпринг галеон под командованием Матейса ван Лона. Оба баркаса, буксировавшие нас, отправились один к правому, а другой к левому берегу, чтобы разогнать испанские посты и взять под контроль боновое заграждение. Разгонять там, в общем-то, некого. На постах осталось человек по десять, которые, заметив, что гезы направляются к ним, похватали оружие и пожитки и побежали в сторону Антверпена. Повышенная религиозность сыграла с испанцами злую шутку. Хотя, с другой стороны, те, кто сейчас в церквах, останутся живы и здоровы. Позади нас становились на якоря обычным способом остальные корабли гезов.
        Пока испанцы соображали, чего мы приперлись, открывали порты и выкатывали пушки на позиции, речное течение осилило прилив. Испанские корабли развернуло кормой к нам, приблизив и лишив возможности сделать хотя бы один залп. Они стреляли только из фальконетов и мушкетов, в основном, по баркасам, не причиняя сильного вреда.
        Стрельба нашей артиллерии оказалась более результативной. Расстояние до галеонов первой линии было менее кабельтова, цели почти неподвижны, достаточно большие, так что промазать трудно. Безнаказанный продольный огонь на малой дистанции - мечта каждого капитана. Комендоры фрегата и галеона под командованием Матейса ван Лона, не торопясь, принялись за дело. Ядра проламывали кормовые и внутренние переборки, сбивали мачты, разрывали на части людей, которым некуда было спрятаться. Представляю, как обидно испанцам погибать, не имея возможности ответить. И уйти из-под обстрела тоже не могут. Ветер подул, но пока легкий, на таком течение не одолеешь. Почти все плавсредства с этих кораблей стояли у берега, куда отвезли богомольцев, так что и буксировать против течения эти корабли было нечем и некому.
        Боновое заграждение убрали, освободив оба его конца и оттащив за один вверх по течению, благодаря чему оно прижалось к берегу. Несколько баркасов с абордажными партиями с других наших кораблей устремились к трем испанским галеонам первой линии, разбитым и почти без экипажей. Наш баркас вернулся к фрегату, на него начали заводить буксир. К тому времени матросы отсоединили шпринг, приготовились выбрать якорь.
        Я собирался провести фрегат выше по течению, поставить на шпринг перед второй линией испанских кораблей и точно так же обстрелять их. Не довелось. Экипажи каравелл, догадавшись, что их ждет, с помощью оставшихся шлюпок перебрались на берег и рванули в сторону Антверпена. Я посигналил адмиралу Луи де Буазо, что теперь его очередь, а мы постоим на якоре, подождем, когда соберут для нас добычу. Гезы на проходивших мимо нас буйсов и баркасов махали шляпами и орали нам всяческие приятные слова. Матросы фрегата и галеона Матейса ван Лона махали и орали в ответ.
        Радоваться было чему. Удрали от нас только четыре каравеллы, стоявшие выше всех по течению. Их экипажи прибежали из церкви и, несмотря на обстрел гезов, успели утащить корабли к Антверпену. Мы не ожидали, что победа достанется так легко, поэтому подготовили мало абордажных партий. Пропустив вперед призы, фрегат и галеон под командованием Матейса ван Лона не спеша сплавились вниз по течению, которое, благодаря отливу, усиливалось, к острову Валхерену. Нападать испанцам больше не на чем, а купцы вместо них сражаться не будут.
        Все корабли были без груза, поэтому больших денег на них не заработали. На треть, причитавшуюся князю Оранскому, отдали часть денег от продажи каравелл и три галеона, порядком разбитые нашими ядрами. Всё равно за них много не заплатят. После вычета денег на ремонт галеонов князю остались гроши, на которые наемников не наберешь. Каравеллы купили антверпенские купцы. Они прибыли во Флиссинген на следующий день. Заодно порешали вопрос о проходе торговых кораблей. После разгрома испанского флота такса за проход мимо Валхерена немного подросла, чтобы хватило денег на содержание увеличившейся эскадры гезов.
        10
        Эта каравелла повстречалась нам севернее впадения в океан реки Дору. Она шла галсами против «португальского» норда, в тот момент правым, от берега. Благодаря латинским парусам на всех трех мачтах, двигалась довольно остро к ветру. Паруса были в косую зелено-желтую полосу, и только на фоке имелся красный крест, перекошенный, словно наклонившийся от ветра. Длиной каравелла была метров двадцать, шириной около шести и водоизмещением тонн двести пятьдесят. На одной батарейной палубе стояло на каждом борту по восемь чугунных полупушек, явно английских, и десятка полтора бронзовых фальконетов было натыкано во всех остальных местах. Заметив фрегат, каравелла развернулась и довольно резво понеслась к устью реки. Наверное, надеялась подняться поближе к Порту и там переждать.
        Мы догнали ее примерно в миле от мутной речной воды, которая огромным светло-коричневым пятном выделялась на голубой поверхности океана. Наши погонные орудия сшибли паруса с бизани и грота, после чего испанцы развернулись к нам правым бортом, собираясь, как у них принято, сделать залп из орудий, а потом со всем ожесточением схватиться врукопашную. Их бортовой залп с дистанции немногим более кабельтова не нанес нам существенного вреда, если не считать порванные ванты фок-мачты. Мы подошли ближе и с сотни метров начали методично громить сперва носовую надстройку, а потом кормовую, заодно поливая картечью палубы. Когда кормовая надстройка, точнее, груда обломков, стала почти вровень с главной палубой, испанцы запросили пощады. Мне показалось, что бой длился минут пятнадцать, хотя на самом деле в два раза больше.
        Командовал каравеллой мужчина лет тридцати пяти, крепкий, жилистый, с курчавыми черными волосами, бородой - эспаньолкой и густыми и длинными усами, кончики которых были заведены за уши. Замысловатый вид усов начал опять входить в моду. Что только с ними не вытворяли, завивая, напомаживая, подкрашивая! В правом ухе капитана была массивная золотая серьга с розовой жемчужиной. Видимо, во время боя капитан был в кирасе, а потом снял ее и остался в белой льняной рубахе с серыми пятнами пота ниже подмышек. Загорелые, покрытые густыми черными волосами руки резко контрастировали с белыми рукавами, не доходящими до запястий. Штаны-груши были черного цвета, а в разрезы проглядывала золотистая подкладка. Подвязки, конечно же, алые. Чулки в черно-желтую горизонтальную полоску, из-за чего ноги напоминали тела ос. Кожаные башмаки с высокой платформой из пробки украшали, как предполагаю, позолоченные застежки в виде крабов. Держался капитан самоуверенно и даже дерзко.
        - Это корабль принадлежит самому герцогу Альбе! - вместо приветствия заявил он. - За нападение вы будете жестоко наказаны!
        - Мне сразу испугаться или можно немного подождать?! - насмешливо поинтересовался я.
        Мои слова сбили с капитана дерзость, но не самоуверенность.
        - Герцог доберется до вас, где бы вы ни скрывались! - пригрозил он.
        - Передашь герцогу, что он может найти меня в Роттердаме, - сказал я. - Если не повешу тебя. Меня раздражают самоуверенные дураки.
        Капитан каравеллы тряхнул головой, словно избавляясь от глупости, и правый ус выпал из-за уха.
        Испанец привычным движением вернул ус на место, после чего довольно любезно произнес:
        - Я не хотел обидеть синьора, просто сообщил, кому служу.
        - Будем считать, что я тебе поверил. Что и куда вез? - спросил я.
        - Индийскую селитру из Кадиса в Виго. Там у герцога пороховая мастерская, - ответил капитан.
        Порох из индийской селитры считается самым лучшим, даже если его изготовят испанцы.
        - Возле Виго тебя и остальную команду каравеллы высажу на берег. Передашь герцогу Альбе, что порох, сделанный из его селитры, поможет гёзам выгнать испанцев из Голландии, - сказал я, не подозревая, что мои слова окажутся пророческими.
        В Роттердам мы вернулись в конце июля. Часть своей доли я взял селитрой. Отдал ее изготовителям пороха. Его постоянно не хватает, особенно хорошего. Точно так же распорядился своей долей добычи и князь Оранский. Точнее, от его имени адмирал Луи де Буазо, который находился в Роттердаме. Вильгельм Оранский, подхватив лихорадку, отлеживался в монастыре святой Агаты в Делфте. Говорят, после гибели в сражении под Мооком двух его младших братьев князь сильно сдал. Адмирал прибыл в Роттердам на заседание Генеральных Штатов, которые руководили восставшими городами. Как понимаю, будут решать судьбу осажденного Лейдена.
        Первый раз испанцы осадили Лейден в октябре прошлого года. В марте этого года сняли осаду и повели войска навстречу Людовику Нассаускому. Разгромив его и утихомирив взбунтовавшихся испанских солдат, которые требовали «не обещаний, а денег», в конце мая вернулись. У Лейдена было почти два месяца на то, чтобы подготовиться к новой осаде, но горожане почему-то уверовали, что на них больше не нападут. Мало того, что не пополнили запасы продуктов и боеприпасов, так еще и отпустили часть гезов. На этот раз испанцы не штурмовали Лейден, а обложили его со всех сторон. Город находится посередине концентрического кольца каналов, на берегах которых несколько деревень. В каждой деревне и в промежутках между ними испанцы соорудили укрепления, всего шестьдесят два, и, не напрягаясь, ждали в них, когда лейденцы сдадутся или перемрут от голода. Горожане прислали с голубем сообщение князю Оранскому, что смогут продержаться всего три месяца, до конца августа. Только вот у Вильгельма Оранского было мало войск, чтобы снять осаду.
        Флот адмирала Луи де Буазо, за исключением кораблей, занятых сбором дани в эстуарии Шельды, стоял у причалов или на рейде Роттердама. Флагманский корабль ошвартовался неподалеку от Рыбного рынка и моего нового дома. Я навестил адмирала, чтобы отдать ему деньги - долю князя Оранского за каравеллу.
        Угощая меня подслащенным вином, он рассказал последние новости:
        - Князь Вильгельм боялся, что из-за амнистии многие покинут наш флот. Я ему говорил, что гезы не подведут, а он не верил. Позавчера князь сам вспомнил наш разговор и похвалил меня за дальновидность!
        В июне дон Луис де Рекесенс объявил амнистию всем участникам восстания и подтвердил свое давнее разрешение тем, кто не был католиком, продать имущество и покинуть земли, находящиеся под властью короля Филиппа. Как будто они не могли сделать это раньше и без его разрешения. Не знаю, на что наделся испанский наместник. Я сразу понял, что амнистия уберет из рядов восставших только самых слабых, разуверившихся, без которых гезы станут сильнее.
        - Предложил князю нашу помощь в снятии блокады Лейдена. Если Генеральные Штаты согласятся пробить плотины вдоль Исселя и Мааса близ Роттердама, Шидама и Делфта, то мы сможем подойти к Лейдену на мелкосидящих судах, - продолжил Луи де Буазо.
        - Думаешь, они согласятся? - задал я вопрос.
        Такой вариант помощи Лейдену обсуждается уже давно. Князю Оранскому позарез нужна победа, снятие осады любой ценой, иначе остальные города начнут без боя переходить на сторону испанцев. Тогда ему придется убираться к немцам и на этот раз уже навсегда. Цена устраивала не всех голландцев. Придется затопить примерно половину провинции. Вода может разрушить дома и другие постройки. Еще она пропитает солью поля и луга, и несколько лет они будут непригодны. Тысячи людей окажутся без крова и возможности заработать на жизнь.
        - Мы им поможем принять правильное решение! - ухмыляясь, заверил меня адмирал.
        - Потребуется много плоскодонок, - сказал я.
        - Наши корабелы знают, как их строить. Ждет решения Генеральных Штатов, - сообщил он.
        Решение было принято тридцатого июля. Говорят, обсуждение было долгим и очень жарким. Главным аргументом в споре стали гезы, которые окружили ратушу, где проходило заседание Генеральных Штатов. Совершенно случайно депутаты узнали, что решение не затоплять Голландию может стать последним в их жизни.
        На следующий день на всех верфях Роттердама и близлежащих городов начали строительство плоскодонных барж, перемещаться которые будут по каналам с помощью конной тяги, а на открытом пространстве - шестами. Упираешься шестом в дно и толкаешь баржу в нужном направлении. На каждую устанавливали несколько фальконетов. Соорудили и так называемый «Делфтский ковчег» - прямоугольное корыто с толстыми, пуленепробиваемыми фальшбортами и тремя парами гребных колес, которые вертелись вручную. На нем стояло два десятка полупушек и фальконетов, а экипаж насчитывал почти две сотни человек.
        Постройка мелкосидящего флота растянулась до конца августа. За это время жители Лейдена прислали князю Оранскому голубя с сообщением, что начали есть лошадей и собак, что долго не протянут.
        Поскольку все мои матросы решили принять участие в сражении за Лейден, я провел этот месяц дома, пытаясь не разорваться между тремя женщинами. Время от времени устраивал себе отдых, отправляясь на свои поля. Они затоплению не подлежали. Урожай льна на них удался славный. Я продал его на корню роттердамскому фабриканту. Фабрика его представляла собой три сарая, в которых работало около полусотни человек, в основном женщины и дети. Некоторым детям было от силы лет семь. Это сироты. Фабрикант одновременно выступал в роли благодетеля, обеспечив их жильем, питанием и одеждой. За это они всего лишь от зари до зари работали на него в меру сил.
        11
        Небо заволокли тучи, скрывшие полную луну. Дует восточный ветер, швыряя в лицо мелкие капли дождя. В темноте кажется, что капли не падают сверху, а летят по горизонтали. Мой кожаный плащ, пропитанный смолой, не справляется с дождем. Влага проникла под него и кирасу, пропитала стеганку и шелковое белье. Я стараюсь не шевелиться, потому что при каждом движении под плащ проникают новые капли. Сижу на носовой банке плоскодонки, перевозящей шестнадцать человек. Она замерла у низкого берега канала. Четверо гезов под командованием капрала Бадвина Шульца покинули плоскодонку, ушли к плотине Ланд-Шидинг. Она в полумиле от нас и милях в пяти от Лейдена, самая большая в этих краях. Возле нее на нашем берегу расположен испанский пост - хибарка, в которой несут службу девять солдат и офицер. Ночью двое солдат в карауле возле хибарки и еще один - на другом конце плотины. По обе стороны от плотины и примерно метрах в пятистах находится по деревне, в которых на постое по роте испанцев. Если караульные поднимут тревогу, нам придется несладко. Нам - это двум с половиной тысячам гезов под командованием Вильгельма,
князя Оранского. Точнее, князь лежит в одной из плоскодонок под специально сделанным навесом в конце каравана. Назвать наши плавсредства эскадрой у меня не поворачивается язык. Князь очень болен, по суше перемещается на носилках, поэтому командует адмирал Луи де Буазо. Еще точнее, адмирал расположился на другой плоскодонке рядом с Вильгельмом Оранским, а операцией командую я.
        Из темноты возникает бесшумно подошедший капрал Бадвин Шульц и докладывает шепотом:
        - Все в порядке, всех перебили.
        - Запрыгивай, - говорю я ему и командую экипажу своей плоскодонки и стоящей за нами: - Вперед!
        Гребля плотины возвышается над водой примерно на метр. Она поросла травой и кустарником. Только посередине гребли пешеходы и телеги набили дорогу, которая более светлая, выделяется. Посередине и поперек гребли проложена труба из выдолбленных колод. На противоположной стороне она выпирает метра на полтора. По трубе вытекает лишняя вода, которая падает с высоты метров семь в канал. Склон крутой, но тоже поросший травой и кустами.
        Два десятка гезов с лопатами и кирками пускаются по склону почти до основания гребли и рядом с водопадом начинают копать лаз. Три человека с большими фонарями подсвечивают им. Работают молча. Лишь иногда кто-нибудь ругнется беззлобно. Сперва собирались прорыть плотину насквозь, чтобы вода хлынула через дыру и размыла остальное. Работать пришлось бы долго, до утра, а то и до полудня, и при этом отбивать атаки испанцев. Нет уверенности, что размоет плотину основательно, что смогут пройти наши плоскодонки. Тогда придется расширять лопатами и опять-таки под обстрелом испанцев. Я предложил использовать порох. Во взрывных работах я не специалист, как и остальные мои соратники, но, в отличие от них, хотя бы теоретически подкован.
        Где-то через час докопались до деревянной основы плотины и повернули влево. Там выроют камеру на пять бочек пороха. Я не знаю, много это или мало. Взрыв покажет. Одни роют, другие вытаскивают в корзинах землю, высыпают ее в канал. Работают по очереди, потому что внутри, как говорят, тяжело дышать. Может, это от страха замкнутого пространства.
        Закончили к началу утренних сумерек. Пять бочек с трудом протолкнули в камеру, частично завалили лаз, чтобы поменьше взрывной волны ушло впустую. Вместо бикфордова шнура использовали обычный фитиль для мушкета. Горел он долго. К тому времени совсем уже рассвело. Правда, из-за дождя видимость была плохая. Испанцы заметили наш караван только после взрыва.
        Как ни странно, сначала я увидел взрыв - как вспучивается плотина посередине, рядом с трубой. Складывалось впечатление, что внутри нее лежал великан, который решил встать и стряхнуть с себя землю. На мгновение позже услышал грохот. Несмотря на то, что находился метрах в трестах от плотины, меня будто ударили ладонями по ушам, резко и больно, из-за чего в них зазвенело, а потом звук отключился. В наступившей тишине я смотрел, как подлетают вверх тонны земли, бревен и воды, как комья и обломки падают в канал совсем рядом с моей плоскодонкой, поднимая фонтаны брызг. Заряд был явно великоват. Средняя часть плотины исчезла вместе с трубой. Вода хлынула в образовавшийся пролом, утягивая за собой наш караван. Уровень воды в канале начал стремительно опускаться. Когда нас принесло к пролому, он упал метра на два. Наша плоскодонка без проблем проскочила между склонами, из которых, будто сломанные кости, торчали обломки бревен, а из земли исходил то ли пар, то ли белесый дым, и шлепнулась в канал, подняв брызги. Вода продолжала нести нас вперед, можно было не грести. Следом за нами через пролом в плотине
проскочили и остальные суда. Испанским солдатам, бежавшим к плотине с обеих сторон, оставалось помахать нам ручкой и сообщить своему командованию о происшествии.
        Плотина Гринвей располагалась в километре с небольшим от Ланд-Шидинг и была ниже и уже. Вода здесь сильно поднялась. До верха плотины оставалось сантиметров двадцать пять. Если и располагался на плотине караульный пост, к нашему приходу все разбежались. Гезы с шанцевым инструментом высадились на берег и пошли рыть в плотине нишу для закладки пороха. Я сделал выводы из предыдущего взрыва, приказал рыть ее всего на три бочки. Наш караван выстроился в канале на удалении метров триста от плотины. Многие вылезли на берег, чтобы размяться и поглазеть на работающих, дать им такие необходимые ценные советы.
        Вскоре дождь перестал. Выглянуло солнце и зажгло радугу в той стороне, где находится Лейден. К плотине подошел адмирал Луи де Буазо в сопровождении Биллема ван Треслонга, Матейса ван Лона, Дирка ван Треслонга, Яна ван Баерле и нескольких офицеров из свиты князя. Они были вооружены только рапирами, из-за чего казались франтами, прогуливающимися на природе. Процессия остановились на краю плотины. Дальше начиналось Пресноводное озеро. На самом деле это было болото, в дальнем северо-восточном конце которого был прорыт канал, ведущий к Лейдену. По данным нашей разведки на обоих концах канала испанцы соорудили по форту, усиленному батареями шестнадцатифунтовых пушек и фальконетами. С плотины смутно просматривался ближний форт. Там было тихо и спокойно,
        Зато юго-восточнее плотины наши дозоры заметили движение. Оттуда к нам приближались в походном строе две роты испанцев. Шли налегке, без обоза и пушек. Впереди каждой роты скакал командир, причем оба на серых лошадях.
        - Не вовремя они, - с сожалением начал адмирал Луи де Буазо и продолжил увереннее, - но всего две роты, справимся! Проверим, на что способен наш «Делфтский ковчег».
        Это уродливое творение под командованием Матейса ван Лона, вооруженное полупушками и шестифунтовыми фальконетами, перегнали ближе к плотине. Рядом с ним поставили еще три большие плоскодонки, вооруженные фальконетами разного калибра. Остальные суда каравана поджались к противоположному берегу канала, высадив десант. Гезы построились на середине плотины. Вооружены они были короткими пиками, мечами, причем некоторые - двуручными, аркебузами и мушкетами. Гезы с огнестрельным оружием встали впереди. Воткнув в землю сошки, прилаживали на них мушкеты, поджигали фитили. Саперы выбрались на гребень плотины, встали позади строя, вооруженные шанцевым инструментом. Как ни странно, смешными они не казались.
        Метрах в пятистах от плотины передняя рота испанцев остановилась и перестроилась в четыре шеренги по человек девяносто в каждой. На флангах стояло по два десятка мушкетеров в две шеренги. Задняя догнала ее и тоже перестроилась, отправив своих мушкетеров на помощь передней, которые добавили на флангах еще по две шеренги. Загремели барабаны - и первая рота, наклонив вперед пятиметровые пики, пошла к плотине. Вторая рота отпустила ее метров на пятьдесят и пошла следом. Шли красиво. Местность здесь ровная, трава низкая, общипанная коровами, только кое-где возвышались нетронутые репейники. Солдаты затаптывали их. Создавалось впечатление, что именно для того испанцы и идут по лугу.
        Метров за четыреста от плотины их встретил залп из полупушек «Делфтского ковчега». Цель крупная, промазать трудно. Я наблюдал немного сбоку, поэтому вырвавшиеся клубы густого черного дыма не помешали мне увидеть, как шесть двенадцатифунтовых ядер пробили просеки в обеих ротах. Ближнее ко мне ядро полетело низко над землей, на уровне коленей. Солдат из первой шеренги, в которого оно попало, от удара как бы подпрыгнул и упал плашмя, выронив пику. Он повернулся на бок, попытался встать. Никто ему не помог. Испанские солдаты продолжили движение, словно ничего не случилось. Солдаты в шеренгах сомкнулись, как бы залатав прорехи. Затем выстрелили фальконеты. Трехфунтовые ядра вдвое легче, но их намного больше. В основном от этих ядер пострадали солдаты первой роты, до второй добралось всего штуки три, и те смогли сразить только пикинеров из первой шеренги. Урон в первой роте был таков, что она остановились. Командир, скакавший позади своих солдат, что-то кричал им. Я видел, как распахивался его рот, как шевелились длинные концы черных усов, но слов не слышал, потому что в ушах стоял грохот пушек. Идти на
пушки шагом, в полный рост и плотным строем - это, по моему мнению, было смесью тупости и героизма. Впрочем, как я заметил за свою долгую жизнь, в большинстве случаев второе - детище первого.
        Прошло с полминуты прежде, чем испанцы сомкнули ряды и пошли дальше. Метрах в ста от канала их встретил залп картечью из полупушек и фальконетов. Передние две шеренги скосило полностью. Уцелело лишь по несколько мушкетеров на флангах. В двух задних шеренгах урон был меньше, но вид убитых и раненых товарищей и смерть офицера, сбитого с коня, сломили их дух. Они ломанулись сперва в обратном направлении, потом заметили направленные на них пики и начали огибать вторую роту, которая прошла еще метров десять и остановилась.
        Я вдруг понял, в чем основное отличие рыцаря от пехотинца. Каждый рыцарь - индивидуальный боец, способный сражаться автономно. Даже когда рыцарь идет в атаку в строю, все равно он один, сам себе командир, и победа зависит только от его морально-волевых и физических качеств, а общая победа - это сумма индивидуальных. А пехотинец становится воином, только когда он часть подразделения, когда стоящие рядом соратники просто физически не дают ему струсить, убежать, не выполнить приказ. Он идет вперед, как бы становится смелым, подталкиваемый сзади и с боков, механически выполняя чужое решение. Его моральные качества отключены, пока давление не уменьшится до определенного уровня. Остаются только физические. Смелого можно заменить на труса - и ничего по большому счету не изменится. Выигрывает не индивидуум, а коллектив, и общая победа образуется из умелого применения сгустков грубой физической силы. В нашем случае их применили глупо.
        На плотине загрохотали выстрелы из мушкетов. От отдачи мушкетер дергались так, будто его с маху двинули толстым бревном. В первой шеренге второй роты упал один человек, присел, схватившись за ногу, второй, сделал шаг вперед, а потом завалился на бок третий… На приказы офицера наступать никто не обращал внимание. После выстрела двух фальконетов, который пробили по бреши в рядах пикинеров, испанские солдаты, стоявшие в первой шеренге, начали пятиться. Давление передалось задней шеренге, и те, кто стоял подальше от командира, подчинились закону физики - начали движение по пути наименьшего сопротивления, догоняя удирающих солдат первой роты. За ним последовали стоявшие в первых трех шеренгах. Еще два выстрела из фальконетов убили и ранили несколько человек и придали ускорение уцелевшим. Командир роты пытался остановить их, что-то кричал, размахивая длинным мечом, но его никто не слышал. Поняв бесполезность своих усилий, испанский офицер развернул коня и трусцой, демонстрируя пренебрежение к врагу, поскакал за бегущими солдатами. По нему стреляли наши мушкетеры, но никто не попал.
        Гезы с плотины добили раненых испанцев. Кое-кто, перерезая глотку беспомощному врагу, кричал: «Это тебе за Гарлем!». В плен никого не брали. Трупы вытряхнули из доспехов, одежды и обуви и оставили на съедение хищникам.
        Саперы опять принялись за дело. Работали споро. Им помогали гезы, подменяя уставших.
        - Когда предыдущую плотину взрывали, я подумал, что пришел Судный день! - услышал я слова одного из них. - Недаром говорят, что Мальтиец с чертями знается!
        Это прозвище у меня появилось в последнее время. Видимо, гезам кто-то сведущий пересказал мою легенду, из которой выдернули самое диковинное для них.
        Плотину взорвали после полудня, распугав стаю воронов и ворон, слетевшихся со всех сторон на обильную трапезу. Черные и черно-серые птицы, напоминающие инквизиторов, перескакивали с трупа на труп, выклевывая в первую очередь самое вкусное - глаза. Потом принимались за губы, языки и другие менее лакомые части. На этот раз взрыв был слабее, разметал землю и обломки бревен всего в радиусе метров двести. Морская вода устремились в брешь, размывая ее, мощной волной пошла по поверхности озера, которое теперь много лет не назовешь Пресноводным.
        Моя плоскодонка, саперов и еще одна с порохом, попав в озеро, легла в дрейф, пропуская вперед суда с десантом. Мы свое дело сделали. Теперь пусть другие повоюют, захватят форты на канале. Канал узкий, на одно судно. Бортом к форту в нем не развернешься, а стрельбой из носовых орудий передового судна большого вреда не причинишь. Если в фортах много пушек и солдат, а говорят, что их много, захват канала обойдется нам дорого. Теперь роли поменяются, и у испанцев будет шанс рассчитаться за поражение у плотины. Рядом с нами остановились суда с припасами. На них везли провиант и боеприпасы для осажденного Лейдена. Судя по лицам, экипажи этих судов не сильно расстраивались, что им не придется лезть под испанские ядра и картечь.
        Я пристроился полулежа на носовой банке, чтобы покемарить, наверстать упущенное ночью. Вырубился сразу. Сквозь сон слышал приглушенные выстрелы из пушек и мушкетов. Проснулся, когда начало сереть. Моя плоскодонка находилась на прежнем месте. В дно воткнули шест, вокруг которого завели кончик с бака. Типа встали на мертвый якорь. Глубина здесь около полуметра. Дальше, за пределами канала, еще меньше, даже на наших мелкосидящих посудинах не пройдешь, а им всего-то надо сантиметров тридцать-сорок. Рядом стояли суда с припасами. Ближе к каналу - наш грозный военный флот с флагманом «Делфтский ковчег».
        - Не взяли форт? - спросил я капрала Бальвина Шульца, который по корабельной привычке охранял мой сон и покой.
        - Нет, - ответил он. - Как только вошли в канал, их обстреляли из пушек, потопили две лодки. Остальные сразу погребли в обратную сторону. Сейчас совещаются, решают, что дальше делать.
        Решили выбраться на берег и подождать, когда сменится ветер и пригонит в озеро морскую воду, поднимет уровень. Возле берега мои матросы разулись, закатали штаны и выбрались из плоскодонки. Тяжело переставляя ноги в вязкой грязи, протащили ее вместе со мной к полуострову, который возвышался над водой сантиметров на двадцать. Там мы и расположили свой лагерь. Мало того, что защищены с трех сторон водой, так еще и сразу узнаем, когда уровень воды поднимется более, чем на двадцать сантиметров.
        12
        Нам пришлось неделю ждать, когда задует сильный северо-восточный ветер и погонит морскую воду по канал через разрушенные плотины в Пресноводное (точнее, теперь уже Малосоленое) озеро. За это время мы убедились, что испанцы не собираются атаковать нас, решив, видимо, дождаться падения Лейдена, а потом уже навалиться всеми силами на тех, кто спешил на помощь горожанам. Вильгельм, князь Оранский, и адмирал Луи де Буазо перебрались в деревню неподалеку от полуострова. Вокруг них расположилась лагерем и большая часть гезов. На полуострове остались только наши суда и их охрана. Я жил в доме сыродела, пропахшем скисшим молоком, в узкой комнатушке на втором этаже. Спал на полу, а в короткой кровати-нише ночевал, полусидя, мой слуга Йохан Гигенгак. Спросонья и не поймешь, кто из нас слуга! Он меня и проинформировал первый, что ночью, в прилив, вода поднимется на полметра, не меньше. Даже живущие не на берегу моря голландцы точно знают время прилива и отлива, при каком ветре первый будет выше, а второй ниже.
        Ближе к вечеру меня позвали в штаб, расположенный в доме мельника. Мельница была ветряная, сейчас не работала. Расположенный при ней каменный двухэтажный дом был самый большой в деревне. Совет проходил в комнате на первом этаже, узкой и длинной, почти все пространство которой занимал стол, две лавки и буфет с оловянной посудой. Меня посадили по левую руку от князя Оранского, ниже его главного советника Филиппа ван Марникса. Места напротив нас заняли адмирал Луи де Буазо, который теперь был главнокомандующим военно-морских сил Голландии, и его заместитель Биллем ван Треслонг. Ниже них сидели Матейс ван Лон и другие капитаны, а после меня - сухопутные офицеры-иностранцы, в основном немцы. Вильгельм Оранский все еще доверял иностранцам больше, чем голландцам. Выглядел он неважно: глаза потускнели, словно внутри погас огонь, остались только затухающие головни, бледные щеки запали, а на кончике заострившегося носа постоянно появлялась зеленоватая капля. Своим видом он как бы олицетворял состояние дел в восставшей Голландии. Один его слуга поставил перед каждым оловянную кружку, в которую второй налил
белое греческое вино из серебряного кувшина емкостью литра четыре. Налил всем - и ушел, чтобы наполнить кувшин по-новой. Бочки с княжеским вином везли на отдельной плоскодонке и охраняли так же строго, как бочки с порохом.
        Князь Оранский медленно повернул голову к Филиппу ван Марниксу и еле заметно кивнул. Говорят, что князь так ослаб, что по дому перемещается с помощью двух слуг, а на большие расстояния - на носилках.
        - Местные жители сообщили нам, что между деревнями Зетермеер и Бентуйсен есть плотина, к которой можно будет добраться при подъеме воды. Если плотину пробить, то можно обойти озеро и выйти примерно в полутора милях от Лейдена. В обеих деревнях стоит по роте испанцев. В последние дни они укрепили позиции рвами и брустверами, на которых установили фальконеты, - проскрипел нам своим немелодичным голосом главный советник.
        За столом начались бурные дебаты. Причем выбирали не деревню, а тащить с собой всю артиллерию или только фальконеты? Большинство склонялось к первому варианту.
        Мне надоело слушать их спор, поэтому произнес:
        - А зачем там нужна артиллерия?! Ночью толку от нее все равно будет мало.
        Все сразу смолкли и посмотрели на меня так, будто сморозил несусветную глупость. Даже князь Вильгельм малость приободрился.
        - Ты предлагаешь штурмовать испанские укрепления без поддержки артиллерии? - медленно произнося слова, задал он вопрос, после чего вытер большим бордовым платком зеленоватую каплю, появившуюся на кончике носа.
        - Да, - ответил я. - И мушкеты оставим на судах. Возьмем только пистолеты и холодное оружие.
        - Погибнет много людей, а у нас их и так мало, - возразил адмирал Луи де Буазо.
        Я не стал говорить ему, что для сражения со всей испанской армией, осаждающей Лейден, их и сейчас слишком мало.
        - Не обязательно, - сказал я, - если нападем внезапно. Вы, наверное, забыли, что у меня есть люди, которые умеют бесшумно снимать часовых.
        - А если не получится? - задал вопрос осторожный Биллем ван Треслонг.
        - Тогда вам никто не помешает притащить пушки, - ответил я.
        - Надеюсь, обойдемся без пушек, - произнес адмирал. - Чтобы не потерять эффект внезапности, нападать надо одновременно на обе деревни. Один отряд поведу я, второй - ты.
        - Хорошо, - согласился я.
        Безделье меня порядком достало, решил размяться.
        Мы разделили гезов на два отряда, обговорили систему сигналов. Верхняя точка прилива будет примерно в три часа ночи. К тому времени мы должны захватить обе деревни, а до утра - разрушить плотину и двинуться дальше. Иначе придется долго отбивать нападения испанцев.
        13
        До полнолуния оставалось пять дней, и луна светила ярко, когда ее не закрывали облака. Небольшие и плотные, они быстро неслись по небу, закрывали часто, но ненадолго. В лунном свете голландские пейзажи кажутся нереальными, нарисованными, и настолько умиротворенными, что не верилось, что здесь идет война. Я стою под дубом, толстостволым, с широкой кроной. Когда переступаю с ноги на ногу, чувствую желуди под подошвами сапог. Непозволительная расточительность. В мирное время голландцы собирают все плоды, даже ранние, которые обычно слабые, больные, скармливают их свиньям и сами едят. Отмачивают два дня в воде, а потом высушивают, перемалывают и добавляют в тесто при выпечке хлеба. Наверное, и я ел такой хлеб, даже не подозревая о его «дубовости». Дерево растет на склоне низкого холма в гордом одиночестве, посему является хорошим ориентиром. Я жду под дубом возвращение моих «спецназовцев». Здесь орудует половина их, а остальные ушли с отрядом адмирала Луи де Буазо.
        В очередной раз луна появляется из-за облака, выкрашивает все вокруг серебром, - и передо мной возникает капрал Бадвин Шульц. Несмотря на внушительные габариты, он умеет двигаться совершенно бесшумно. Нарушителям дисциплины на фрегате очень не нравилась это его умение.
        - Всё в порядке, сняли все четыре караула, - шепотом докладывает капрал, хотя до вражеских укреплений метров триста, и живые там спят.
        - Молодцы! - шепотом хвалю я и тихо зову, обернувшись: - Ян!
        Шурин вышагивает, как городской стражник, - громко, чтобы преступники услышали и успели убраться с его пути.
        - Дай сигнал и дождись ответ, - приказываю я ему.
        Он уходит за холм, чтобы оттуда просигналить фонарем второму отряду, что мы готовы к штурму. Когда и они будут готовы, посигналят в ответ - и оба отряда пойдут на штурм укреплений. Нас почти втрое больше, чем испанцев, а спецназовцев слишком мало, поэтому я решил не рисковать, не вырезать спящих врагов, а разгромить их внезапным налетом.
        Ян ван Баерле возвращается минут через двадцать, докладывает:
        - Они готовы.
        - Начинаем движение, - приказываю я.
        Луна скрылась за облаком, стало темно, однако я все равно вижу будто бы плоские силуэты, которые с разной степенью шума перемещаются в сторону укрепленной деревни, и сам иду в том же направлении. Возле рва гезы сбились в три кучки, каждая возле своего переходного мостика, сколоченного на скорую руку из подсобных материалов несколько часов назад.
        Меня пропускают без очереди. Мостик хлипкий, прогибается и шатается. На середине его я приседаю, чтобы не свалиться, и дальше передвигаюсь на четвереньках. Как-то не очень хочется свалиться в холодную воду, заполнившую ров. Я уже не говорю о том, что плавать в доспехах - не самое забавное развлечение. Крутой бруствер недавно подсыпали. В некоторых местах земля сползает под ступнями, катится вниз, падает в воду, глухо булькая. Высотой он метра три с половиной. Я выбираюсь прямо на позицию шестифунтового орудия. Рядом с ним, на специально оборудованной площадке, сложены пирамидой ядра и стоят небольшой, закрытый бочонок, в котором, наверное, вода с уксусом, и прислоненный к нему банник.
        Сразу за позицией начинается садик, примыкающий к двухэтажному дому. Укрепления сооружены вокруг десятка дворов. Еще примерно столько же домов на другом холмике, который малость ниже этого, располагается метрах в трехстах от него и не защищен, потому что испанцев там нет. Они выбрали этот холмик, выгнав хозяев домов и реквизировав скот, птицу, запасы продовольствия и ценные вещи со всей деревни. Испанское командование не разрешает грабить мирных жителей, но в связи с задержками зарплаты вынуждено на многое закрывать глаза. Как нам рассказали местные, собак в этой части деревни нет. У голландцев, что сейчас, что в будущем, отношения с собаками не складываются. Они, конечно, есть и будут, но не в таком количестве, как во Франции, где в двадцать первом веке невозможно было прогуляться по городу и ни разу не влипнуть в «шоколад». Так французы любовно называют собачьи экскременты.
        Я подхожу к дому, стоящему в центре холма, жду, когда бойцы окружат остальные, приготовятся к штурму. Дом ничем не отличается от соседних, хотя, как нам сказали, здесь жил самый богатый крестьянин деревни. К входной двери ведет крыльцо в две ступени - на одну каменную плиту положили вторую, более узкую. Дверь темная, а висящий на ней деревянный молоток светел, наверное, недавно изготовлен. Меня прямо черт подталкивает взять молоточек и постучать по двери и на вопрос «Кто там?» ответить по-одесски «А там кто?». От искушения меня спасает звук шагов за дверью.
        Это был солдат в кирасе, но без шлема. В правой руке он держал глиняный масляный светильник, который, как мне показалось, освещал только лицо, заросшее черной густой бородой. Испанец вздрогнул, увидев меня, и собрался что-то спросить, но его опередил щелчок ударного механизма пистолета. Между этим звуком и выстрелом пауза в доли секунды. Опытный солдат успевает среагировать. Испанец, хоть и был не молод, то ли недавно завербовался, то ли спросонья оплошал, но вместо того, чтобы захлопнуть дверь, только отпрянул. Или настолько опытен, что успел сообразить, что дверь не спасет. Я целил в грудь, но отдача оказалась сильнее, и пуля попала в лицо, чуть ниже носа. Голова солдата дернулась, а затем начала медленно наклоняться вперед. Светильник упал, но не потух. Он лежал на полу, и язычок пламени становился шире, перебираясь вслед за выливающимся маслом, судя по запаху, льняным.
        - Князь Оранский! - раздались крики со свет сторон.
        Затрещали доски, зазвенело бьющееся стекло, прогремел один выстрел, второй, третий. Я стоял сбоку от крыльца, ожидая, когда из дома начнут выскакивать испанцы. Заходить внутрь и искать их в темноте было глупо, а со светильником в руке - типа «Вот он я, стреляйте!» - еще глупее. Пришедшие со мной гезы тоже не решались соваться в дом. Мы слышали голоса и шаги внутри дома. Там может быть с полсотни человек, хорошо вооруженных и способных постоять за себя.
        - Сдавайтесь или мы подожжем дом! - кричу я на испанском языке.
        В доме становиться тихо. Если и переговариваются, то шепотом.
        Я жду пару минут, после чего приказываю на испанском:
        - Поджигайте дом!
        Кое-кто из гезов говорит на испанском, но понимают, что мои слова предназначены не им, поэтому не спешат выполнить приказ.
        - Мы сдаемся! - доносится из дома.
        - Бросайте оружие, снимайте доспехи и выходите с поднятыми вверх руками! - командую я.
        Капрал Бадвин Шульц зажигает факел и подходит к крыльцу. Огонь разгорается медленно, громко потрескивая и распространяя запах сосновой смолы.
        На крыльцо выходит мужчина лет тридцати трех, невысокий и с брюшком. Длинные усы боевито торчат параллельно земле, а на подбородке клинышек черных волос острием вниз. Судя по белому гофрированному воротнику, это командир роты. Его подчиненным слишком хлопотно в боевых условиях гоняться за модой. Щуря глаза, он смотрит на держащего факел геза, затем переводит взгляд на меня.
        - Надеюсь, вы благородный человек? - произносит испанский командир.
        - Вы не ошиблись, - говорю я и добавляю: - Гарантирую жизнь вам и вашим солдатам.
        Вильгельм Оранский приказал не убивать пленных. Они нужны для обмена. В результате сражения при Мооке в плену оказались несколько знакомых князя.
        Командир испанской роты кивает головой, подтверждая, что услышал то, что хотел, после чего спускается с крыльца и останавливается возле меня. За ним по одному из дома выходят его солдаты, которых подгоняют древками пик к дороге, ведущей к плотине. Испанцы сносят удары молча. Туда же сгоняют и плененных в других домах. Умереть геройски никто не захотел.
        - Мы ждали вас завтра утром, - буднично произносит испанский командир.
        Именно на утро адмирал Луи де Буазо и назначил вчера вечером начало операции, о чем и проинформировал гезов. Он знал, что в наших рядах есть предатель, возможно, не один. Интересно, заплатили испанцы предателю или должен был получить после провала операции, из трофеев? Я не стал напрягать честь благородного испанцы таким неблагородным вопросом.
        - Поджигай дома, - приказал я капралу Бадвину Шульцу.
        Таково решение адмирала Луи де Буазо. Жители Лейдена должны увидеть, что помощь приближается. Ночью им покажется, что горит совсем рядом, что скоро их спасут. Мы тоже были уверены, что прорвемся к осажденным в ближайшие день-два.
        На рассвете убедились, что это не так. Примерно километрах в двух от Лейдена канал заканчивался, переходил в болото, на котором высота воды была сантиметров двадцать, а нам требовалось, как минимум, вдвое больше. К тому же, на нашем пути находилась укрепленная деревня Зетервуде, соединенная гатями с другими опорными пунктами испанцев. Здесь мы опять застряли надолго. Как назло, все время дул восточный ветер, при котором море не спешит затопить Голландию.
        Больной, беспомощный главнокомандующий Вильгельм, князь Оранский, убыл в Роттердам. Этим поступком он повысил моральный дух гезов. Мало того, что его вид нисколько не ободрял подданных, так еще за ним укрепилась репутация неудачника. Причем только в военных делах. Как политик и администратор, он все еще ценился высоко. Наверное, потому, что гезы не верили в слухи о его презрительном отношении к голландцам и желании отдать часть их родины кому угодно за помощь в борьбе с испанцами.
        14
        Северо-западный ветер задул утром первого октября. К обеду он усилился и начал заходить против часовой стрелки, сменившись к вечеру на юго-западный. Во второй половине дня, подгоняемая приливом, морская вода хлынула через разрушенные плотины. К вечеру уровень воды на нашем болоте поднялся на полметра, не собираясь останавливаться на достигнутом.
        Весь наш караван пошел на штурм Зетервуде. Плоскодонки маневрировали между торчащими из воды деревьями, строениями, верхушками холмов и обстреливали испанцев из пушек, мушкетов и аркебуз. Отряд под командованием Биллема ван Треслонга высадился на один из холмов между деревней и городом, сбил находившийся там дозор в полсотни человек, после чего разрушил гати, чтобы испанцам не пришла помощь. Гарнизон Зетервуде оказался в осаде. Часть его на лодках попыталась вырваться из окружения, но их расстреляли из фальконетов, а уцелевших перекололи пиками. Забаррикадировавшихся в домах сожгли вместе со строениями. На этот раз в плен никого не брали.
        Моя плоскодонка внесла посильный вклад в победу. Двумя однофунтовыми фальконетами, установленными на ней, мы поддержали атаку Биллема ван Треслонга - расстреляли на гатях шесть мушкетеров, которые попытались помочь своим сослуживцам, и забрали их оружие, доспехи, одежду и обувь. Война без добычи - это хобби. Тем более, для такого рачительного народа, как голландцы.
        Окрыленные победой, наши плоскодонные суда пошли к Лейдену. Метрах в трехстах от города находилась последняя линия испанских укреплений. Нам надо было прорваться мимо укрепленных пунктов Ламмен и Лейдердорп. В первом находился штаб командующего испанской армией дона Франциско де Вальдеса, поэтому суда под командованием адмирала Луи де Буазо атаковали второй. Атака сразу же захлебнулась. На бастионах стояла мощная артиллерия. Некоторые пушки были калибром не менее тридцати шести фунтов. Одного такого ядра хватило, чтобы разнести в щепки плоскодонку, которая следовала метрах в пятидесяти впереди нас. Выжившие гезы стояли по грудь в воде среди плавающих обломков и в бессильной злобе грозили кулаками в сторону испанских пушек. Мы подобрали вымокших вояк и быстро погребли в обратную сторону, вслед за остальными уцелевшими судами.
        На следующий день пошел дождь, и вода продолжила прибывать. В середине прилива она двигалась с тихим рокотом. Несколько наших лодок рыскали возле Ламмена и Лейдердорпа, пытаясь найти безопасный проход. Безрезультатно. Испанские солдаты обстреливали их из мушкетов и фальконетов, кричали интересные слова и показывали не менее интересные жесты, а лейденцы, выстроившись на крепостных стенах, наблюдали молча. Говорят, многие из осажденных уже познали вкус человечинки.
        Поздним вечером адмирал Луи де Буазо созвал совет в захваченном Зетервуде. Там уцелел один дом. От других остались только покрытые копотью камины с трубами да кусок стены, сложенной из камней. В комнате на первом этаже, где мы собрались, было сильно натоплено и стоял ядреный запах высыхающей одежды, причем давненько не стираной. Вино на этот раз не подавали. Князь Оранский увез свое, а у адмирала то ли не было, то ли экономил. Настроение у собравшихся неважное. Лезть на испанские пушки никто не хотел.
        Адмирал посмотрел на меня, предлагая в очередной раз стать палочкой-выручалочкой. Я ничего не мог предложить ему. Наверняка в обоих укреплённых пунктах выставлены усиленные караулы. Бесшумно к ним не подплывешь. Прорвем мы осаду или нет, все равно гезы победят, так что рисковать не хотелось. Ну, как ранят меня?! Придется убираться из этой эпохи в тот момент, когда у меня здесь всё очень даже хорошо. Или вовсе убьют. Впрочем, во мне все больше крепла юношеская уверенность, что никогда не умру. Точнее, пока не попаду в двадцать первый век.
        - Есть какие-нибудь предложения? - спросил Луи де Буазо, обращаясь к остальным.
        - Придется утром опять идти на штурм, - ответил за всех Матейс ван Лон.
        Больше никто ничего не сказал, но и из-за стола не встал. Несмотря на вонь, здесь было лучше, чем на свежем, сыром и холодном воздухе. Я смотрел на мрачные, но решительные лица этих людей и думал о ничтожности роли лидера, как сильного, так и слабого, в судьбоносных для страны событиях. Он - всего лишь пена на вершине высокой волны. Куда бы ветром не понесло пену, волна продолжит движение в прежнем направлении и обязательно разобьется о берег. Правда, в любом случае это назовут заслугой пены. И напрасно. Уверен, что если бы Ленин не умер в двадцать четвертом году, в тридцать седьмом его бы расстреляли, как немецкого агента.
        Со стороны испанских укреплений донесся грохот настолько громкий, раскатистый, что услышали даже мы, сидящие в помещении. Все командиры вскочили с мест.
        - В атаку пошли? - высказал предположение Биллем ван Треслонг.
        - Черт их знает! - произнес Матейс ван Лон и одним из первых выскочил во двор.
        Грохотало в Ламмене, как рассказал нам часовой - обладатель большого носа, похожего на картофелину, так любимую в будущем, но пока не освоенную голландцами. В испанском форте сейчас мелькало множество огней. Наши враги делали что-то, причем очень интенсивно.
        - Может, у них порох взорвался? - с надеждой молил Биллем ван Треслонг.
        - Нет, на взрыв не похоже было, и пламени я не видел, - ответил часовой.
        - Что бы они ни делали, им сейчас не до нас, - сделал вывод адмирал Луи де Буазо. - Так что давайте отдохнем. Завтра будет тяжелый день.
        Отдохнуть все сразу согласились и отправились к своим суденышкам. Большинство гезов предпочитало спать не на берегу, а в своих плоскодонках, в которых спать можно только сидя. Большинство морских гезов - это рыбаки. Привыкли ночевать на буйсах. Наверное, кровати у них в домах короткие, чтобы и на суще не забывать о море.
        К утру дождь прекратился, выглянуло солнце. Оно почти не грело, но настроение подняло. Я сделал зарядку, чтобы размять затекшее тело. Спал на плоскодонке, вытянувшись во весь рост, а такое впечатление, будто сидя да еще и в неудобной позе. Йохан Гигенгак подал мне кружку пива, ломоть черствого хлеба и такого же размера кусок сыра. Я все больше убеждаюсь, что голландцы едят не хлеб с сыром, а сыр с хлебом. Рядом со мной торопливо жевали свои порции члены моего экипажа, а те, кто уже позавтракал, проверяли оружие и морально готовились к тяжелому бою. Перед атакой страшнее, чем во время нее. В испанских фортах было тихо. Наверное, тоже завтракают или готовятся к схватке. Им тоже сейчас страшно.
        Прозвучал сигнал горна, бодрый, я бы даже сказал, веселый. Экипаж моей плоскодонки занял места на банках, приготовил весла. На мелководье мы отталкивались шестами, но сейчас, несмотря на отлив, уровень воды был выше метра. Я сел на корме, рядом с рулевым. Мой слуга устроился на баке, чтобы помогать комендорам. Вчера ему даже разрешили поднести фитиль к затравке, о чем он рассказывал всем подряд, пока не уснул с открытым ртом.
        Наш караван направился к Лейдердорпу, который выглядел слабее. Там было тихо. Испанцы, видимо, затаились, надеясь подпустить нас поближе и встретить залпом картечи. На мне панцирь, а под ним стеганка, но все это вряд ли спасет от крупных свинцовых и чугунных шариков, вылетевших с большой скоростью из пушечного ствола.
        - Смотрите! - крикнул Йохан Гигенгак, показывая в сторону Ламмена.
        Там на бруствере размахивал своей курткой человек, не похожий на испанца. Так машут от радости. Наши суда остановились. От них отделилась небольшая лодка, которая быстро полетела к испанскому форту. Они высадились на берег рядом с машущим человеком, вместе с ним спустились внутрь укреплений, а минут через пять появились вновь на бруствере и все вместе замахали руками и что-то радостно заорали. Кажется, боя сегодня не будет.
        - Плывем туда, - приказал я своему экипажу.
        Оказалось, что вода подмыла испанские укрепления, и часть их, со стороны города, рухнула. Грохот от их падения мы и слышали после совещания. Испанцы тут же подались с вещичками на выход - дон Франциск де Вальдес приказал своей армии отступить от Лейдена.
        Наши плоскодонки подошли к городским стенам и начали швырять горожанам караваи черствого хлеба. Лейденцы разламывали караваи на ломти и жадно набивали рты. Ели и плакали от счастья.
        А потом дружно орали:
        - Слава Вильгельму, князю Оранскому!
        Он прославился, благодаря тому, что вовремя убрался в Роттердам.
        15
        За снятие осады с Лейдена Генеральные штаты пожаловали Вильгельму, князю Оранскому, абсолютную власть и верховное командование над всеми делами провинций без исключения. В ответ он хотел освободить Лейден от налогов, но князю намекнули, что такая несправедливость очень расстроит другие города. После небольшого совещания с городскими чиновниками, Лейдену было пожаловано право основать университет. Наверное, горожане решили, что на студентах больше заработают. Заодно, глядишь, и сами чему-нибудь полезному научатся.
        До конца октября мы ждали, что испанцы контратакуют или осадят другой город. Этого не случилось. Потеряв много времени, солдат и денег под Лейденом, дон Луис де Рекесенс решил перейти к активной обороне. Его отряды беспокоили «оранжистов», как теперь стали называть сторонников князя Вильгельма, но дальше локальных стычек дело не шло. У короля Филиппа появились проблемы поважнее Голландии. Основные силы испанцев были сосредоточены на Средиземноморье, где напирали турки. Нехристи уже отобрали Тунис и решили не останавливаться на достигнутом.
        В ноябре я вернулся в Роттердам. Город стал многолюднее. Сюда вместе с князем Оранским пришли его холуи и не захотели вместе с ним уходить. Город в стороне от военных действий, достаточно большой, чтобы найти, где и с кем развлечься, хорошо снабжается, что немаловажно, учитывая, как пострадали другие районы Голландии от затопления и нашествия испанцев. Моя жена начала устраивать приемы в нашем новом доме. Приглашала только дворян. Даже очень богатые простолюдины такой чести не удостаивались. Она могла себе такое позволить, потому что ее муж, по слухам, - самый богатый в городе и, уже не по слухам, в любимцах у князя. Вильгельм Оранский, в отличие от народных масс, был уверен, что освобождение Лейдена - заслуга не адмирала Луи де Буазо. В итоге я познакомился с местной знатью. Или она со мной - кто знает?!
        В отличие от жены, я не чурался общения с неблагородными, но богатыми. Особенно, если они предлагали принять участие в коммерческом проекте, сулящем хорошую прибыль. У меня было много денег, которые отсыпались в сундуках, вместо того, чтобы работать и приносить прибыль. Я заболел «голландскойболезнью» - начал получать удовольствие от бессмысленного накопления денег. Зачем мне еще больше?! Все равно в другую эпоху все не утащу, а то, что оставлю, быстро растратят наследники. Что легко достанется, то легко утечет. К тому же, тратить будут мои зятья - чужие люди. Впрочем, Моник опять на сносях. Может быть, что-то придется тратить моему сыну.
        За двенадцать дней до Пасхи начал готовить фрегат к походу. За зиму его подремонтировали, законопатили, просмолили, а сейчас обмазывали вонючей смесью, от которой больше вреда экипажу, чем древоточцам. Несмотря на то, что у гезов теперь много кораблей и почти все они занимаются пиратством, проблем с наймом экипажа на фрегат не было. Я отдавал предпочтение участниками предыдущих походов. Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг отказались от командования буйсами, которые им доверил адмирал Луи де Буазо, и перешли ко мне офицерами. У обоих семьи и неистребимое желание стать богатыми, которое на буйсе претворить в жизнь проблематично, даже в должности капитана.
        В воскресенье утром, за неделю до Пасхи, Йохан Гигенгак, который служил мне и на берегу и проживал в моем доме, доложил, что меня хотят видеть два знатных иностранца. Для Йохана знатные все, кто носит гофрированный воротник. Я решил, что пришли немецкие или французские купцы с предложением поучаствовать в каком-нибудь проекте. С первыми я иногда соглашался иметь дела, со вторыми почти всегда отказывался. У французов, особенно знатных, склонность к мошенничеству начала становиться тотальной.
        - Приведи их в кабинет и принеси нам белого греческого вина, - приказал я.
        В моем кабинете стены обшиты панелями из черного дерева на высоту два метра, а дальше выкрашены в белый цвет, как и потолок. Мебель - Т-образный стол, семь стульев, диван и два шкафа - тоже из черного дерева. Кожа на диване и сиденьях стульев белого цвета. Пол паркетный, в виде белых и черных ромбов. Не скажу, что мне нравится сочетание этих двух цветов. Это я так прививаю голландцам деловой стиль оформления офиса. В будущем видел такое в одной голландской крюинговой компании. Правда, там вместо черного дерева и белой кожи был пластик таких цветов. Теперь вот гадаю, может хозяином крюинга был мой потомок?!
        Каково же было мое удивление, когда в кабинет вошли лорд Вильям Стонор и его племянник Ричард Тейт. Оба в бордовых дублетах с золотыми шнурами и штанах-«тыквах» без разрезов, но у племянника воротник был по последней моде - в диаметре, как мне показалось, не меньше полуметра и толщиной в пару дюймов - и рапира длиннее сантиметров на десять.
        Заметив мое удивление, лорд произнес, улыбнувшись:
        - А я вот нисколько не удивился, когда узнал, что именно ты командуешь самым странным и самым известным в наших водах кораблем.
        - Какими судьбами? - поинтересовался я, обменявшись приветствиями и подождав, когда слуга нальет нам вина. - Опять не совпали взгляды с королевскими?
        - С королевой Елизаветой у нас теперь совпадают взгляды по всем вопросам, - ответил Вильям Стонор и уточнил: - По всем важным вопросам.
        - Долгих ей лет! - пожелал я и отпил несколько глотков вина, каждый из которых словно бы взрывался у меня в желудке, разлетаясь на тысячи горячих искорок.
        Мне кажется, что греки умудряются зарядить в белое вино кусочек солнца.
        - Отличное вино! - похвалил и лорд Стонор и перешел к делу: - Ты что-нибудь слышали о капитане Дрейке?
        - Что-то слышал, - усмехнувшись, ответил я.
        В мореходке фразу Френсиса Дрейка «Кому суждено болтаться на рее, тот не погибнет от пули» курсанты произносили при каждом удобном и не очень случае. Это при том, что в пираты подаваться никто не собирался да и в Советском Союзе не имел возможности попасть. Разве что кое-кому - и мне в том числе - удалось пройти проливом Дрейка. Я попал в этот пролив на рефрижераторе с грузом мороженой рыбы, взятой с траулеров возле берегов Перу. Судовладелец запретил идти Магеллановым проливом. Я так понял, что боится, что обвинят в нелегальной скупке рыбы у аргентинских рыбаков или арестуют судно за какие-то старые грехи.
        - В прошлом году, в начале августа, он пришел в порт Плимут с полным трюмом драгоценных камней, золота и серебра. Захватил на Панамском перешейке испанский «Серебряный караван». Теперь Дрейк - самый богатый капитан в мире, - рассказал Вильям Стонор.
        - Передайте ему мои поздравления! - вполне серьезно произнес я, хотя был уверен, что самый богатый капитан - другой человек.
        - Обязательно передам, когда встречусь с ним при дворе, - сказал мой гость. - Он теперь в фаворе у королевы.
        - Дрейк высадился на тихоокеанском побережье или на атлантическом? - поинтересовался я.
        Судя по выражению лица, мой вопрос вогнал лорда в непонятное.
        - Он высадился возле Номбре-де-Диос, - ответил молчавший до сих пор Ричард Тейт.
        - Значит, на атлантическом, - сделал я вывод и спросил шутливо: - Вы хотите повторить его подвиг?
        - Именно так, - ответил Вильям Стонор. - Причем захватить весь груз. Дрейку пришлось оставить почти половину серебра, потому что не на чем было увезти.
        - То есть, вам нужен мой корабль, чтобы вывезти испанские сокровища, - сделал я вывод.
        - Не только, - сказал он. - У нас много отличных солдат, но не хватает опытных моряков. Лучше голландцев не найдешь. И, само собой, нужен капитан, который бы провел наш флот туда и обратно.
        - Большой у вас флот? - спросил я.
        - Два галеона. Один берет сто сорок ластов (примерно двести восемьдесят тонн) груза, вооружен двенадцатью полупушками и четырнадцатью фальконетами и имеет команду в сто тридцать человек, другой - сто десять ластов (примерно двести двадцать тонн), десять полупушек и десять фальконетов и сто пять человек, - рассказал Вильям Стонор.
        - Мой корабль больше ваших двух по всем параметрам, - проинформировал я.
        - Мы видели твой корабль, - сказал он.
        - Надеюсь, добычу будем делить не поровну? - поинтересовался я.
        - Ты, с учетом доли командующего эскадры, получишь три пятых, мы - остальное, - ответил лорд. - Свою часть каждая сторона будет делить по своему смотрению. Твои матросы, которые будут служить на наших кораблях, будут получать из твоей доли, а наши солдаты, если возьмешь их на свой корабль, из нашей.
        - Я готов выделить вам на каждый корабль по три десятка матросов, а взамен взять шестьдесят солдат. Было бы неплохо, если половина их будет лучниками, - предложил я.
        Английские солдаты отчаяннее голландских, но хуже дисциплинированных немецких, а английские лучники до сих пор лучше аркебузиров и мушкетеров.
        - Не уверен, что наберем три десятка лучников. Их становится все меньше. Молодежь не хочет тратить годы на обучение. Быстрее и легче выучиться стрелять из мушкета, - пожаловался лорд Стонор.
        Тут он прав. Мне потребовалось лет десять, чтобы достигнуть уровня посредственного монгольского лучника, и еще столько же, чтобы подняться выше.
        - Капитанами на ваших кораблях будут мои офицеры, - выдвинул я последнее условие и подсластил пилюлю: - Ваши капитаны станут моими вахтенными офицерами, а лично вам двоим будет выделена отдельная каюты на моем корабле.
        - Я как раз и хотел попросить тебя о таком одолжении, - признался Вильям Стонор. - На твоем корабле я бы чувствовал себя… - он повертел в воздухе кисть правой руки, словно отыскивал там нужное слово, - …увереннее. К тому же, я - хозяин и капитан галеона «Золотой сокол», большего.
        В эту эпоху капитан - это не всегда тот, кто разбирается в судовождении, кто ведет корабль, а иногда и не тот, кто командует им в бою. Обычно это судовладелец, который занимается административно-финансовыми вопросами, а судовождение - дело наемных шкиперов, которых позже начнут называть штурманами. Кстати, в торговом флоте такое сохранится до середины двадцатого века, когда будут приняты международные правила. Они и обяжут капитана быть не только директором, но и опытным судоводителем, имеющим соответствующий диплом.
        - Главным пайщиком галеона «Святой Иероним» является лорд Эшли, поэтому командует кораблем его младший сын Роберт, - продолжил лорд Стонор. - Ты удивишься, но этот молодой человек участвовал в нападении на нас в ту самую ночь, был тяжело ранен в голову, чудом выжив. Кто бы тогда мог подумать, что мы станем компаньонами!
        На этот раз была моя очередь не удивиться. Я не стал рассказывать, благодаря кому выжил Роберт Эшли.
        - А если бы я не согласился, вы бы все равно отправились бы в Америку? - полюбопытствовал я.
        - Конечно, - без колебаний ответил Вильям Стонор. - Поискали бы другого голландского капитана, а если бы не нашли, все равно рискнули бы. Это сейчас единственный шанс изменить свою жизнь к лучшему. Передряги последних лет повлияли не в лучшую сторону на мое финансовое положение. «Золотого сокола» я снарядил по большей части на приданое жены.
        - Будем надеяться, что черная полоса в твоей жизни закончилась, - произнес я.
        Лорд Стонор мелко перекрестился и, улыбнувшись, сказал:
        - После прошлой нашей встречи моя жизнь резко изменилась к лучшему. Буду признателен, если это станет традицией.
        Они остались у меня на обед. Нам составили компанию моя жена, теща и Ян с Женевьевой, которые пришли в гости. Англичане были приятно удивлены гастрономическими шедеврами моего нового повара Жака Делестра, провансальца. День был постный. Обед начали с маринованных оливок, которые хорошо шли под белое вино с берегов Роны. Затем был буйабес - уха из семи сортов рыбы. Сперва подали густой бульон, а потом варенную рыбу с соусом из ароматных трав, которые Жак Делестр кладет при приготовлении, связанными в пучок, а сняв котел с огня, вынимает. Впрочем, повар утверждал, что это не настоящий буйабес, потому что в нем не было рыбы-скорпиона. За вареной рыбой последовала печеная треска с чесночно-оливковым соусом. Далее были жареная рыба разных сортов, замаринованная в уксусе, и тушеные овощи. На десерт нам подали луковый пирог, который напомнил мне пиццу, булочки с цукатами и миндальное печенье. Мне показалось, что к концу обеда у англичан появился еще один пункт, который надо будет претворить в жизнь, когда разбогатеют.
        Осоловевший от вина и еды лорд Вильям Стонор произнес, лениво, словно с трудом выталкивая слова изо рта:
        - Умеют итальянцы наслаждаться жизнью.
        Для англичан и других североевропейских народов центр цивилизации теперь переместился из Константинополя в Италию. Затем двинется дальше на запад.
        16
        Подготовка к походу в Америку заняла три недели. Одно дело отправиться на промысел на месяц-два, а другое - на полгода, если не больше. Тем более, что большая часть плавания будет проходить в тропиках, где из-за отсутствия холодильников многие продукты будут портиться стремительно.
        С английскими галеонами мы встретились возле острова Уайт. На них перебрались шестьдесят голландских матросов, а на фрегат прибыли шестьдесят англичан, из которых двадцать три были стрелками из больших луков. Они поступили под командование Бадвина Шульца, которого я перевел в офицеры, а находившихся ранее под его командованием «спецназовцев» - капралами. Так мне будет легче держать в узде англичан, смутно представляющих, что такое дисциплина.
        Я быстро завоевал у них авторитет. На второй день, когда мы, прячась от штормового норд-оста, стояли под берегом неподалеку от Плимута, английские лучники от скуки устроили соревнование по стрельбе из лука. Дистанция была всего метров двадцать, поэтому мишенью служило небольшое железное кольцо, подвешенное на кончике перед доской на баке. Кольцо покачивалось вместе с кораблем, усложняя задачу. Надо было попасть в него, не зацепив. Лучники скинулись по пенсу, так что победителю достанется два шиллинга без одного пенса.
        Я подключился к соревнованию, когда осталось одиннадцать лучников:
        - Не возражаете, если и я присоединюсь?! Как опоздавший, поставлю шиллинг.
        Мне, конечно же, разрешили. Тем более, что мой лук казался таким маленьким и никчемным в сравнение с их длинными. Предполагалось, что я вылечу после первого выстрела. Я продержался немного дольше. Моя стрела зацепила кольцо, когда нас оставалось всего трое. Через раунд выбыл еще один стрелок, и победитель, которого звали Джон Булфорд, заграбастал почти три шиллинга. Он первым и попросил меня показать «турецкий» лук.
        - Какая тугая тетива! - искренне удивился английский лучник. - То-то ты стреляешь не по-нашему, как язычник, сэр.
        Вслед за ним тетиву понатягивали и остальные лучники, согласившись, что она туже, чем у длинных луков.
        - Как много у тебя способностей, - посматривая на меня так, будто увидел впервые, с легкой иронией произнес лорд Вильям Стонор, когда мы сели с ним на шкафуте в плетеные кресла-качалки и получили от Йохана Гигенгака по серебряному кубку с красным вином из Бордо.
        - Мне приходилось учиться многому и в самых неожиданных местах, - также иронично признался я.
        На следующее утро мы снялись с якорей и направились к северо-западной оконечности Пиренейского полуострова. Шли днем и ночью, используя сигнальные фонари. По ночам первым шел галеон «Золотой сокол», как самый тихоходный.
        К вечеру второго дня увидели испанский караван из дюжины каравелл. Ветер поменялся на северо-западный, и они шли курсом галфвинд в сторону Ла-Манша. Обычно такие караваны ходят вдоль берега, как я шутил, придерживаясь за него рукой. Видимо, штормом их отнесло в океан. Завидев нас, сразу изменили курс вправо и понеслись с попутным ветром к испанскому берегу. Само собой, мы погнались за ними. Несмотря на то, что наши галеоны шли в балласте, несли дополнительные паруса - стакселя между мачтами, которые англичане раньше не использовали, но по моему совету согласились попробовать, а к прямым пристегнули бонеты - полосы парусины, которые добавляются снизу при попутном ветре, все равно скорость у них была всего на узел-полтора больше, чем у каравелл.
        Фрегат, поставив все паруса, сразу оторвался от галеонов и через пару часов догнал замыкающую каравеллу. В данном случае добыча для меня была вторична. Вряд ли на каравеллах что-то ценное. Надо было потренировать экипажи кораблей. Поэтому перед ее высокой, сужающейся кверху кормой мы изменили курс влево и всадили бортовой залп из всех орудий. Как обычно, карронады били книппелями по парусам, а пушки - ядрами по кормовой надстройке. Испанцы, собравшиеся на палубах и марсах и ожидавшие абордаж, были несказанно огорчены. С марсов наши книппеля посбивали почти всех и заодно порвали в клочья марсель на фок-мачте и верхние части латинских парусов на гроте и бизани, а ядра порядком подпортили кормовую надстройку и убили несколько человек. Одного вышвырнуло за борт. Не знаю, куда его ранило, но сразу пошел на дно, а вода в том месте помутнела от крови. Мы продолжили поворот, сделали циркуляцию, вернувшись на прежний курс примерно в полумиле от поврежденной каравеллы. После чего легли в дрейф.
        - Почему мы не нападаем? - спросил Вильям Стонор. - Мы бы могли быстро захватить его и погнаться за следующим.
        - И потерять много людей, потому что испанцы будут защищаться отчаянно. Надеюсь, это не последний испанский корабль, повстречавшийся нам, - сказал я. - К тому же, нам надо потренировать экипажи галеонов.
        Галеонам потребовалось с полчаса, чтобы догнать каравеллу. К тому времени на ней заменили поврежденные латинские паруса и попробовали удрать. Первым догнал их «Святой Иероним» под командованием Дирка ван Треслонга, вновь повредил книппелями паруса и ядрами нанес урон кормовой надстройке, после чего уступил место «Золотому соколу». Второй галеон стрелял ядрами и картечью. Затем оба повернулись к каравелле другим бортом и всадили в нее еще несколько килограмм чугуна и свинца. Поняв, что их не собираются брать на абордаж, а будут безнаказанно расстреливать на малой дистанции, испанцы сдались. Я послал на каравеллу призовую команду.
        Обратно катер привез испанского капитана, безоружного и без шлема, но в кирасе, на которой в районе живота была свежая вмятина от картечины. У капитана была широкая борода, что казалось неестественным в сочетании с длинными острыми усами. Я уже привык, что к таким усам «прилагается» бородка-эспаньолка. Штаны-«тыквы» на нем были голубого цвета, а в разрезы проглядывала желтая подкладка, из-за чего у меня появилась шальная мысль, что сшиты они из украинского флага. Увы, капитан, если судить по спесивости, был чистокровнейшим испанцем
        - Голландцы настолько трусливы, что даже не способны сражаться, как мужчины! - с вызовом бросил он мне в лицо.
        - Как с мужчинами мы сражаемся только с мужчинами, а с теми, кто быстро сдается, не считаем нужным, - заявил я в ответ.
        Не знаю, от каких именно чувств побагровело лицо капитана, но стало такого цвета, будто объелся помидорами. Кстати, я уже ел помидоры в Голландии. Один куст выращивали в горшке на подоконнике, как экзотическое растение. О том, что довольно мелкие плоды съедобны, хозяева не догадывались, пока я не продемонстрировал, схрумкав парочку.
        Пленного капитана отвели в судовую тюрьму, а я посмотрел документы на груз. Каравелла везла ртуть антверпенским шляпникам, металлургам, косметологам и врачам. Металлурги научились с помощью ртути извлекать металлы из руды, назвав такой способ амальгамацией. Косметологи добавляют ее в мази для отбеливания кожи. Поскольку пораженная ядовитой ртутью кожа действительно бледнела, мази были в цене. Правда, никто не догадывался, какой именно ценой достигался результат. Врачи использовали ее в основном для лечения сифилиса. Эта болезнь стала очень популярной в Европе. Говорят, завезли ее из Америки. Больному намазывают ртутью все тело или одни только ноги. Некоторые выживали и даже вылечивались, несмотря на все старания врачей.
        Каравеллу вместе с грузом мы продали в Лиссабоне за тридцать две тысячи флоринов. Часть денег потратили на покупку вина и свежих овощей и фруктов. И то, и другое нужно для борьбы с цингой. Голландские и английские моряки уже знают о ней, некоторые могут похвастать почти полным отсутствием зубов, но пока не понимают, почему она появляется. Считают, что виноват тропический климат. Остальные деньги поделили и частично пропили, хотя я приказал на берег никого не отпускать. Вокруг наших кораблей вертелось много лодок, с которых продавали все, что душа пожелает. В некоторых лодках находились проститутки, которые там же, под навесом, и обслуживали клиентов. На борт корабля пониматься отказывались, потому что могли против своей воли отправиться в рейс и вернуться через несколько месяцев, ничего не заработав, а то и не вернуться. В Лиссабоне мы отпустили пленных испанцев, потому что не нашли посредников, которые захотел бы на них заработать. У португальцев сейчас очень напряженные отношения с испанцами, пахнет войной. Испанцы решили, что им ни к чему конкурент при ограблении обеих Индий и прочих вновь
открытых земель. Поэтому португальцы ведут себя с ними предельно аккуратно, помня, что большие рыбы пожирают малых.
        17
        Я много раз проходил мимо островов Зеленого Мыса или Кабо-Верде, как позже назвали расположенную на них страну, но ни разу не посещал порты. Как-то так не сложилось. Тогда острова были практически безлесными, только в долинах немного растительности. Небольшие городки издали казались пустыми. Сейчас острова принадлежат Португалии. На них еще есть леса и практически нет поселений. Климат был таким же - сухим и нежарким, чему способствовали сильные ветра. Мы встали на якорь в удобной бухте, которая, скорее всего, образовалась из затопленного кратера потухшего вулкана. Мои матросы после долгих поисков все-таки нашли на острове небольшой ручеек, из которого в течение двух дней наполнили пустые бочки водой. Заодно порыбачили, наловили зеленых черепах диаметром с метр и настреляли коз, которых здесь было много. То ли коз кто-то выпустил, чтобы плодились и размножались и служили пищей экипажам проходящих мимо кораблей, то ли жители соседнего острова, большего по размеру, использовали этот, как пастбище. Свежее мясо тоже хорошее средство от цинги. Во время стоянки и в последующие дни мы ели суп из мяса
черепахи и козы. Козье мясо пришлось засолить, а черепах добывали живыми и везли их, перевернув на спину, чтобы не ползали по трюму, и потребляя по мере надобности. Так сказать, живые консервы.
        Первый раз я попробовал черепаховый суп в Шанхае. Пригласил в ресторан свою будущую подругу, и она заказала этот суп. Стоил он дороже, чем все остальное, что мы съели и выпили. Сперва официант подал нам по две чашки. В одной была кровь черепахи, а во второй - ее желчь, разбавленная водкой, которая помогла мне проглотить содержимое обеих чаш. Суп был зеленоватого цвета и очень густой. Может быть, таковым он мне показался из-за чрезмерного количества трав. На вкус ничего, приятно. Говорят, потенцию повышает. Впрочем, китайцы утверждают, что в их кухне каждое блюдо ее повышает. Судя по количеству китайцев, так оно и есть. У меня в тот день от воздержания рвало башню и кошелек, так что черепаховый суп ничего не мог добавить, а деньги убавлял безболезненно. Китаянку же он убедил в серьезности моих намерений, то есть, в моей щедрости.
        От островов мы пошли на запад, подгоняемые пассатом - сильным и постоянным северо-восточным ветром. Первым шел «Золотой сокол», фрегат - вторым, а замыкал «Святой Иероним». На ночь не останавливались. Ураганы нас миновали, поэтому добрались до Америки без проблем, не потеряли друг друга. Вышли к острову Барбадос. Впередсмотрящий издалека разглядел невысокую гору, которая примерно в центре острова. Мы добрались до него к вечеру, легли в дрейф у южной оконечности, а с рассветом прошли вдоль западного берега к тому месту, где в будущем будет Бриджтаун. Сейчас не то, что города, а даже маленькой деревеньки нет, хотя, как мне сказали, на острове живут индейцы и испанцы. Наличие последних вскоре приведет к полному исчезновению первых.
        В Бриджтауне я бывал пару раз. К двадцать первому веку индейцев здесь не останется. На острове будут жить негры и немного белых и метисов. Белые - в основном англичане, которые считают Барбадос чем-то вроде дачи. Это ведь их бывшая колония, и центральная площадь получит и сохранит гордое название Трафальгарская, поскольку будет сделана по образу и подобию лондонской. Тропическую растительность на острове вырубят почти всю и заменят плантациями сахарного тростника. Из этого тростника будут гнать чудный ром. Знатоки говорили, что он даже лучше ямайского. Я не специалист по рому, поэтому оставлю это утверждение на их совести. Зато кухня мне не понравилась. Каждое блюдо состоит из - перечисляю по количеству в сторону уменьшения - красного перца, кукурузной муки и чего-нибудь еще. Запомнилось блюдо, в котором что-нибудь было крупными креветками, и только потому, что называлось «ку-ку».
        Мы простояли у острова три дня, отдохнули после перехода через океан. У моряков сразу поднялось настроение. Большинство пересекло Атлантический океан впервые. Наверное, они считали, что это очень сложное мероприятие. Кстати, в будущем английские моряки придумают для плавания через Атлантический океан пренебрежительное выражение «перепрыгнуть большую лужу».
        Лорд Стонор, увидев остров Барбадос, два дня вел себя, как расшалившийся мальчишка. Он даже съездил со мной на берег, где, подражая мне, искупался и позагорал на мелком белом песке. Пока мы плескались, матросы набрали свежей воды, насобирали фруктов и напилили и накололи дров. Стволы деревьев здесь облеплены другими растениями, напоминающими бороды, отчего складывалось впечатление, что стоят шеренги леших. Нежная белая кожа Вильяма Стонора мигом сгорела, и он сразу стал степенным, а его мрачное лицо опять служило рекламой английской погоды. Кстати, в двадцать первом веке англичане постоянно упрекали русских в неулыбчивости. Посмотрели бы они на своих предков!
        Мы прошли между Наветренными островами и правее Подветренных, которые вместе будут называться Малыми Антильскими. Сейчас все острова называются Антильскими, как и море, которое позже станет Карибским. Вел я нашу маленькую эскадру к тому месту, где в будущем появится город Колон (так по-испански звучит Колумб) и будет начинаться Панамский канал. Там должен быть порт Номбре-де-Диос, куда привозят с тихоокеанского побережья сокровища, предназначенные для отправки в Испанию. Мы обогнали испанский флот на подходе к островам Зеленого Мыса. Он должен появиться в этих краях недели через полторы-две. В будущем мне попадалось название Номбре-де-Диос, но где - хоть убей, не помню! В порту с таким названием я точно не бывал, хотя облазил почти все дыры на Карибском море и в Мексиканском заливе. Как мне пересказали слова одного из участников экспедиции Френсиса Дрейка, этот порт находится примерно в девяноста километрах от Панамы. То ли его переименовали, то ли перестал пользоваться популярностью в связи с постройкой Панамского канала и зачах.
        Мы вышли к материку миль на восемьдесят западнее Колона, после чего пошли вдоль берега. Дул легкий юго-западный ветер, поэтому одолевали от силы пару миль в час. Вскоре добрались до залива, который будет называться Сан Блас и на его берегу появятся порты Мандинга и Эль-Порвенир. Я посещал оба. Ничего не запомнилось. Мы встали на якоря ближе к тому месту, где на оконечности полуострова расположится Эль-Порвенир. Пока что на этом месте девственные джунгли. Всю ночь из них доносились разнообразные и непривычные звуки. Видимо, их издавали птицы и животные, но вот какие - этого я не знал.
        Утром два шестивесельных яла отправились на разведку. Командовали ими Ричард Тейт и Роберт Эшли. Они должны были идти вдоль берега на запад, пока не обнаружат порт Номбре-де-Диос. Остальные члены экипажа занялись привычной заготовкой воды, еды и дров. Я сходить на берег не захотел. Места здесь болотистые, гнилые. Подцепить какую-нибудь заразу - это запросто. Да и жара здесь влажная, тяжело переносимая. Отлеживался весь день в каюте, а на палубу выбирался только после захода солнца. Сяду в кресло на квартердеке с кубком вина и, потягивая его потихоньку, слушаю, как резвится в джунглях всякая живность. Рядом так же философски коротал жизнь лорд Стонор.
        Ялы вернулись через день.
        Поднявшись на борт фрегата, Ричард Тейт доложил:
        - Я думал, это большой город, как Портсмут, а это так, - он пренебрежительно махнул рукой, - городишко на сотню домов.
        - Укрепления есть? - спросил я.
        - Со стороны моря нет. С трех остальных - валы с частокол, а на холме восточнее города стоит батарея из шести девятифунтовок, вроде бы. Наверное, это та самая батарея, которая в прошлом году, во время нападения, на берегу моря располагалась, - сообщил он.
        - С холма можно простреливать весь город и подходы к нему со стороны джунглей, - дополнил его ответ Роберт Эшли.
        - Следующей ночью будем брать, - огласил я решение.
        - Может, лучше днем? - задал вопрос лорд Стонор. - Там должно быть около сотни солдат, а нас в пять раз больше, справимся быстро. Корабельные пушки поддержат десант.
        - Тогда много горожан сбежит, унеся самое ценное имущество, и сообщит в Панаму о нас, - возразил я. - Если сделаем все тихо, можно будет захватывать караваны прямо в городе.
        Из Панамы постоянно шли в Номбре-де-Диос караваны с грузами на Испанию. Один такой в прошлом году и стал добычей Френсиса Дрейка. Он и город захватил, но был ранен, поэтому отступил.
        Утром мы снялись с якорей и перешли поближе к Номбре-де-Диос. Остановились возле устья небольшой речушки, которая располагалась милях в десяти от города. Спустили на воду все наши баркасы, катера, ялы, назначили на каждый команду. По моему приказу лопасти весел обмотали тряпками, чтобы меньше производили шума при гребле.
        Вечером десант выдвинулся на исходную позицию, расположенную милях в пяти от города, пристал к высокому берегу. Дальше плыть было опасно, потому что испанцы могли заметить со сторожевой вышки, которая стояла на холме. Я был на десятивесельном катере вместе с командиром роты морских пехотинцев лейтенантом Бадвином Шульцем, десятком его лучших подчиненных и дюжиной комендоров. Вильям Стонор командовал двадцатидвухвесельным баркасом с фрегата, в который набилось без малого шестьдесят человек. Двумя шестнацативесельными баркасами с галеонов командовали Роберт Эшли и Ричард Тейт. В этих баркасах было человек по сорок. Остальные десантники разместились на катерах и ялах. Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг, несмотря на мольбы включить их в десант, остались на кораблях, чтобы привести их в порт, когда рассветет. Часть десантников вышла на берег. Костры разводить я запретил, поэтому они разлеглись на узкой полосе пляжа, на еще горячем песке и камнях. Я остался на катере.
        - Разбудишь меня, когда взойдет луна, - приказал лейтенанту Шульцу, устраиваясь на носовой банке, тоже нагретой за день.
        От банки пахло йодом и сухим деревом. Запах казался связанным с каким-то приятным воспоминанием, но я никак не мог вспомнить, с каким именно, что почему-то не раздражало. Как и разговоры «спецназовцев» Бадвина Шульца, которые уже тратили еще не захваченную добычу. Впрочем, мечты у них были скромные, не в пример моим.
        18
        В тропиках луна кажется ярче, чем в северных широтах. Ее дорожка дробилась на низких волнах, и при этом создавалось впечатление, что осколки подрыгивают. Наш катер почти бесшумно продвигался под самым берегом к холму, на котором располагалась батарея. На верхней трети холма деревья вырубили и из стволов соорудили домик для артиллеристов и рядом с ним вышку, которая всего метра на три превышала плоскую крышу из веток и тростника, как доложил Роберт Эшли. С четырех сторон насыпали бруствер. На трех сторонах бруствера установили по две пушки. С четвертой находился город. Оттуда нападения не ждали. Ниже деревья и кусты оставили, чтобы затруднить захват батареи. Лезть ночью через джунгли и не шуметь - это под силу разве что суперспецназовцам, которых под моим командованием нет. Следовательно, надо найти тропу, ведущую на вершину холма. Наверняка она со стороны города. Поэтому я, сидя на руле, и вел катер к месту на берегу между городом и холмом.
        Возле самого берега что-то заскребло по днищу катера. Может быть, кораллы или камни, покрытые ракушками. Два десантника спрыгнули в воду и рывком затащили нос катера на берег. Звук был такой, будто комод волокут по булыжной мостовой. В городе загавкала собака. Ее поддержала другая, но вскоре обе смолкли. На холме было тихо.
        Один десантник остался возле катера, а остальные двадцать четыре человека пошли вслед за мной. Передвигались медленно. Лунного света не хватало, чтобы разглядеть все неровности земли, а спотыкаться, падать, звенеть оружием было нежелательно.
        Тропу на вершину холма нашли легко. Это была не просто тропа, а дорога шириной полтора метра. Если мои ноги не ошиблись и правильно опознали колею, грузы наверх возили на колесном транспорте, скорее всего, на двуколке, запряженной ослом или мулом. Бадвин Шульц с десятком «спецназовцев» пошел наверх, а комендоры, разделившись на два отряда, заняли позиции по обе стороны от дороги, готовясь отразить нападение со стороны города. У всех была уверенность, что с вершины холма атаковать не будут. Новоиспеченный лейтенант установил такую суровую дисциплину на фрегате, что никто из матросов и морских пехотинцев не сомневался в том, что кара неизбежно настигнет испанских артиллеристов.
        Я опасался, что на батарее будут собаки и помешают моим людям. На наше счастье и на несчастье испанцев, никто не залаял и не предупредил дремлющего часового о надвигающейся опасности. Остальные храпели на лежанках возле домика. В том числе и сержант, командовавший батареей. Им всем без шума перерезали глотки. Так мне доложил лейтенант Шульц.
        - Пошли человека на берег, пусть даст сигнал нашим, - приказал ему, а комендорам: - Поднимайтесь на холм. Как начнет светать, зарядите пушки и направьте на город. Без приказа не стрелять.
        К тому месту, где мы высадились, подошли баркасы, катера, ялы, высадили десант. Отряды в темноте начали окружать город, в котором все чаще лаяли собаки. Зато в джунглях вокруг города стало тихо. Дикие животные и птицы перебрались подальше от людей, которые, спотыкаясь, матерясь и позвякивая оружием, передвигались в темноте. Тревогу в городе никто не поднимал. Может быть, часовые приняли нас за небольшой отряд марунов (симарронов), как здесь называют беглых рабов-негров и их потомков от смешанных браков с индейцами, которые занимаются мелким воровством и грабежом. Кстати, у англичан пока союзнические отношения с марунами. Общий враг - испанцы - сдружил. И это несмотря на то, что большая часть негров-рабов попала сюда из Африки, благодаря англичанам-работорговцам.
        В тропиках утро начинается внезапно. Вроде бы только что было темно - и вдруг, почти без перехода, без утренних сумерек, становиться светло. Ночные птицы и звери умолкают, а вместо них вступают в дело дневные, которых намного больше, отчего их пение, крики, свист сливаются в гул, в котором трудно вычленить отдельные звуки. Разве что крики городских петухов прорывались да лай собак.
        По моему сигналу большая часть десанта, разбившись на отряды, начала наступление со стороны порта сразу по всем городским улицам, ведущим к центру. Остальные заняли позиции возле трех ворот - восточных, южных и западных, чтобы никто не улизнул. На холме пушки уже смотрели в сторону города, а рядом с ними стояли комендоры с дымящимися фитилями, готовые открыть огонь в любой момент. Номбре-де-Диос сразу наполнился звуками: собаки залаяли взахлеб, зазвенел колокол, протрубил горн, оборвавшись на середине сигнала, прогремел выстрел из пистолета, но кто стрелял - наш или враг - было непонятно. Через какое-то время послышалось сразу несколько выстрелов из пистолетов, аркебуз и мушкетов - и тишина минут на десять, а потом повторение, после которого больше не стреляли.
        Я догнал отряд лорда Стонора, который шел по улице к центру города. Город разбит на прямоугольные кварталы. Улицы шириной метров двенадцать, вымощены булыжниками и со сточной канавой посередине. Канавы были сухи. По обе стороны улицы дома и высокие заборы из серовато-желтого камня, словно выгоревшего на солнце. Возле порта дома были одноэтажные, ближе к центру все чаще стали попадаться двухэтажные, а на центральной прямоугольной площади находился трехэтажный дом алькальда. Дом, вместе с двором, огражденным невысокой металлической решеткой в виде соприкасающихся спиралей, занимал одну из длинных сторон площади. Длина площади относилась к ширине примерно, как полтора к одному. Напротив дома алькальда располагались арсенал с казармой и таможня, огражденные каменным забором высотой метра три. Ворота были заперты. Так понимаю, гарнизон решил защищать только себя, а таможня давала нам добро. Мудрость испанских солдат и таможенников меня порадовала. На правой стороне площади находилась мэрия - двухэтажное здание с колоннами. Мне кажется, у чиновников всех стран непреодолимая тяга к фаллическим символам.
Слева располагалась церковь со шпилем-колокольней, на которой молодой мужчина в одной белой рубахе бил в набат. Колокол был небольшой, подцепленный за корону на штангу, на которой и раскачивался. В России раскачивают «язык», а в Западной Европе и ее нынешнем продолжении Латинской Америке - сам колокол. От каждого угла площади отходило по две улицы, всего восемь.
        Подойдя к воротам арсенала, я крикнул:
        - Позовите командира на переговоры!
        - Я здесь! - послышался из-за ворот голос явно не молодого мужчины.
        - У меня каперский патент князя Оранского. Мне ваши жизни не нужны. Если сдадитесь, будете военнопленными, вас никто не тронет, - начал я.
        - Мы готовы сдаться, - после недолгого размышления согласился испанский командир.
        - Сложите все оружие и боеприпасы по эту сторону ворот, а сами оттуда не выходите, пока мы не уплывем, - предложил я.
        - А когда вы уплывете? - спросил командир гарнизона.
        - Мы недолго здесь пробудем, - заверил я.
        Объяснив лейтенанту Бадвину Шульцу, что сделать с оружием испанцев и как организовать их охрану, я пошёл в дом алькальда. Ворота во двор были нараспашку. Недавно по двору прошел конь и оставил свежие «каштаны», вокруг которых уже вились мелкие серые мухи. Крыльцо в пять ступенек сверху защищал деревянный навес. Дверь с надраенной бронзовой рукояткой, но без молотка, была не заперта. Внутри дома стоял прохладный полумрак. Из вестибюля влево и вправо шли анфилады в три комнаты, судя по скромной обстановке - столы, стулья и по одному шкафу на комнату - рабочие места местных чиновников. Из крайних комнат наверх вели деревянные лестницы. Мы с лордом Стонором поднялись по левой и попали в богато обставленный кабинет, окна которого были закрыты деревянными ставнями-жалюзи. Стены и мебель здесь были оббиты тканями. Спинки стульев украшены позолотой. На овальном столе стоял золотой подсвечник на две свечи в виде женщины, поднявшей руки, а рядом - золотой колокольчик. На полках буфета выстроились два серебряных кувшина, дюжина кубков и две стопки по шесть тарелок в каждой. Но все-таки главным украшением
комнаты были подвешенные к потолку и поэтому, как бы парящие, чучела местных птиц, яркие разноцветные перья которых не приглушал даже полумрак, стоявший в комнате.
        Я взял колокольчик и позвонил. Он был тяжелее, а звон чище и громче, чем я предполагал. Видимо, из чистого золота.
        В соседней комнате послышались шлепающие, неспешные шаги. Дверь, ведущая в ту комнату, осторожно приоткрылась, в щель просунулась курчавая голова негра. Выпученные глаза, которые, чудилось, состоят из одних белков, уставились на нас с лордом. На лице не было никаких эмоций, а в глазах - мыслей.
        - Заходи, не бойся, - пригласил я на испанском языке.
        На среднего роста, худом негре была холщовые рубаха с короткими рукавами и короткие штаны, серовато-желтые, словно их долго терли о камни, из которых сложены городские дома. Босой. Ступни широкие и, судя по тому, как они шлепали по полу, у раба плоскостопие.
        Он поклонился нам и, не разгибаясь, произнес:
        - Чего изволите, синьоры?
        - Позови алькальда, - распорядился я.
        - Его нет, - сообщил негр.
        - Разогнись! - приказал я, а когда он выполнил приказ, спросил, глядя рабу в выпученные глаза: - Где он?
        - Синьор ускакал, синьор, - ответил негр, честно пялясь в мои глаза. - Как услышал выстрелы, приказал привести коня и ускакал на неоседланном.
        - Кто еще в доме? - спросил я.
        - Только слуги и женщина синьора, - ответил он.
        - Сеньор бросил жену?! - удивился Вильям Стонор.
        - Она не совсем жена, синьор, - пояснил негр. - Из местных.
        - Пригласи ее сюда и принеси нам вина, - отдал я распоряжение.
        - Какого вина, синьор? - поинтересовался раб.
        - Любимое вино твоего бывшего синьора, - ответил я.
        Заодно узнаю, что за человек алькальд Номбре-де-Диос. Скажи, какое пьешь вино, и я скажу, кто ты.
        Мы с лордом сели за стол. Подушка на стуле была очень мягкая. Не удивлюсь, если узнаю, что алькальд страдает геморроем. Вильям Стонор взял подсвечник. Судя по гримаске, вес предмета удивил его.
        - Я думал, позолоченный! - радостно произнес лорд. - Слухи о богатстве здешних испанцев подтверждаются, - сделал он вывод. - Если не возражаешь, возьму подсвечник в счет своей доли.
        - Можешь и колокольчик захватить, тоже золотой, - предложил я.
        - Так и сделаю, - согласился он.
        Серебряный кувшин емкостью литров на пять принесла индианка лет пятнадцати, гибкая, с почти плоской грудью. Черные густые волосы собраны на макушке в замысловатое сооружение, из которого свисали назад два хвостика. Лицо со смугловатой кожей казалось закаменевшим, а большие черные глаза смотрели как бы сквозь нас. Одета в красно-сине-зелено-желтую рубаху навыпуск и длинную черную юбку из тонкой материи, которая прилипала к стройным ногам. Тоже босая. Маленькие узкие смуглые ступни, как бы выныривавшие из-под юбки, бесшумно касались пола, который был то ли из красного дерева, то ли покрашен в красный цвет. Она поставила на стол кувшин с вином, затем взяла с полки два серебряных кубка.
        - Я бы такую красивую не бросил на расправу солдатне, - сказал я Вильяму Стонору на английском языке.
        Не думаю, что индианка понимает по-английски, но, видимо, уловила смысл фразы, потому что налила вина и подала сперва мне, а потом только лорду, хотя он сидел ближе. После чего отошла к буфету и стала там, сложив руки на плоском животе.
        Вино было крепленое и излишне сладкое. Значит, алькальд был слюнявым самодуром. Наверняка он уже мертв, иначе бы его привели сюда. Вильяму Стонору вино понравилось, хотя на слюнтяя не похож. Или я не все о нем знаю. Если вино понравилось англичанину, француз пить не будет. Я не стал привередничать, допил кубок и показал индианке, чтобы наполнила по-новой.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Синьор называл меня Юдифь, - ответила она.
        - Не удивлюсь, если нам сейчас принесут его голову, - пошутил лорд Стонор, протягивая ей и свой кубок.
        - Давно живешь у него? - поинтересовался я.
        - Столько лун, - ответила Юдифь, показав восемь пальцев.
        - А как попала сюда? - спросил я.
        - Синьор напал на мое племя, убил мужчин, а женщин и детей привел сюда, - рассказала она.
        Послышались громкие шаги - кто-то бегом поднимался по лестнице на второй этаж. Дверь распахнулась, и в комнату влетел Ричард Тейт. Выражение лица, как у кокаиниста в первые секунды после втягивания «дорожки».
        - В подвале золото и серебро! Много! - радостно проорал он от двери.
        - Не кричи, а то распугаешь его, - тихо попросил дядя и жестом приказал Юдифи, чтобы наполнила вином еще один кубок. - Много - это сколько?
        - Штабель золотых слитков и штабель серебряных. Золотые весом фунтов по двадцать пять, их немного, а серебряные весом по тридцать пять-сорок фунтов и штабель из них длиной футов шестьдесят пять, шириной десять и высотой двенадцать. И еще два сундука с изумрудами и один с жемчугом, - отрапортовал неудачливый дуэлянт.
        Вильям Стонор сразу растерял свое равнодушие и позабыл о вине.
        - Охрану выставил? - первым делом спросил он.
        - Нет, - виновато ответил племянник и собрался было рвануть исправлять ошибку
        - Выпей вино, - разрешил дядя, вставая из-за стола.
        В подвале было прохладно и пахло сыростью. Свет, падающий через открытые двери, словно наполнял пламенем золотые слитки, из-за чего серебряные, до которых он не добирался, казались обычными кирпичами из белой глины. Перед слитками стояло десятка полтора англичан, голландцев и немцев. Они неотрывно смотрели на слитки и не шевелились, словно были уверены, что могут вспугнуть мираж и расстаться с ним навсегда. Сундук с жемчугом был больше двух соседних и наполнен доверху. Жемчужины среднего качества, но попадались и крупные, а также розовые и черные. Я не был любителем жемчуга, потому что жил в те времена, когда научились делать искусственный, но в таком большом количестве даже мне показались сказочным сокровищем. Один из сундуков с изумрудами был набит до краев, а второй заполнен всего на две трети. Камни необработанные. Некоторые большого размера. Даже если потеряют при огранке треть или половину, все равно будут великоваты для перстня или сережек.
        - Пусть сюда снесут все драгоценности, которые захватят в городе, и здесь их поделим, - предложил я.
        - Согласен, - хрипло, будто сорвал голос, произнес Вильям Стонор.
        - Назначь смешанные караулы, чтобы было по одному человеку с каждого корабля, - приказал я Бадвину Шульцу. - Что-либо выносить из подвала только в присутствии меня и лорда.
        - Будет сделано! - также хрипло произнес лейтенант.
        Наверное, уже подсчитывает, сколько перепадет ему. По самым скромным прикидкам, за вычетом доли английской королевы и оранского князя, каждый матрос получит слиток серебра и что-нибудь еще, а офицер в три раза больше.
        Выйдя из подвала, лорд Стонор вытер пот со лба, молвил тихо:
        - Только бы домой довезти, - и перекрестился.
        19
        Грабеж города продолжался до вечера. Золото, серебро и драгоценные камни сносили в подвал дома алькальда. Тряпки, обувь и прочие мелочи я разрешил оставлять себе, но не более десяти фунтов на человека, иначе в кубриках негде будет повернуться. Случилось только два конфликта. В доме неподалеку от Панамских (южных) ворот голландские матросы зарубили хозяина-испанца. Среди тех, кто попытался убежать через эти ворота, были слуги, индейцы и негры. Кое-кто их них погиб. Испанец в своем дворе под навесом подвесил за ноги труп индейца и начал срезать куски и кормить мясом собак. Голландцы, которые еще не познали радости колониализма и не проведали, что индейцы и негры - не люди, жутко возмутились и убили его. Еще они собирались убить католического священника, пожилого мужчину с трясущейся головой то ли от страха, то ли от старости. Я приказал отвести его в казарму к испанским солдатам, чем сильно огорчил своих подчиненных. В открытую никто не возникал, но я слышал, как за спиной меня обозвали католической собакой.
        - «Свяжем праведника; он не нужен нам, и даже смотреть на него тяжело», - шутливо процитировал по этому поводу лорд Стонор, стоявший рядом.
        Ночью мы улучшали местный генофонд. Некоторых женщин осчастливливали сразу по несколько человек. Мужья в это время ублажали сами себя. Если ты мужчина, защити свою женщину или умри, а если нет, то и женщина тебе не положена. Я провел ночь с Юдифью в спальне алькальда, которого опознали среди убитых возле Панамских ворот. При нем нашли сумку с золотом и изумрудами, прихваченными из подвала. Наверное, собирался на нас списать. Кровать была широкая, что вдоль ложись, что поперек. Пять подушек. Никогда не мог понять, зачем количество подушек превышает количество голов?!
        Юдифь легла со мной без проявления каких-либо эмоций. Такое впечатление, будто отреклась от своего тела: делайте с ним, что хотите, мне все равно, потому что ничего изменить не могу. Оказалась не совсем плоскогрудой. Просто сиськи были перетянуты материей. Наверное, таким образом понижала сексуальный интерес к себе. Мне было забавно наблюдать, как она возвращается в свое тело под действием моих рук. Сперва крепилась, стараясь не издать ни звука, только, когда было очень приятно, сжимала ноги, вдавливая мои пальцы глубже и делая себе еще приятнее, затем изгибалась, пытаясь увернуться. Когда я обхватил губами ее напряженный, словно резиновый, сосок и медленно, растягивая его, как бы сдоил, Юдифь тихо всхлипнула - и перестал сопротивляться и сдерживаться. Кончая в первый раз, она, раскидав руки, как распятая, схватилась обеими за льняную простыню и так громко проскребла по ней ногтями, что мне показалось, что порвала. В последующие разы скребла потише, зато всхлипывала громче. Когда я, удовлетворенный и обессиленный, отпал от нее, села на согнутые в коленях ноги, лицом ко мне, положила мою правую
руку себе на бедра рядом с треугольником черных густых волос, которые, когда индианка наклонялась, щекотали мне пальцы, накрыла двумя своими руками и, медленно покачиваясь вперед-назад, начала говорить быстро и нараспев. Я не понимал слов, но, судя по эмоциональному заряду, это была песня любви. Лицо ее ожило, поглупев от счастья, а глаза, трудно различимые в темноте на смугловатом лице, теперь смотрели не сквозь меня. Я кожей чувствовал теплоту ее взгляда.
        На следующий день поделили добычу. Кроме капитанов, от каждого корабля присутствовало по три представителя. Золота оказалось около двух тонн, а серебра - почти триста сорок. Их и драгоценные камни из сундуков поделили быстро. Зато ценности, отобранные у местных жителей, и оружие гарнизона делили очень бурно. Жадность голландцев наткнулась на жадность англичан. Потребовалось вмешательство мое и лорда Стонора, чтобы союзники не стали врагами. Затем собрали со всего города гужевой транспорт и начали перевозить добычу на пирс, а оттуда на ялах и катерах - на корабли. Золото и серебро погрузили на дно трюмов.
        На следующий день драгоценные металлы завалили мешками с красным перцем и кошенилью (киноварью), которые обнаружили в большом каменном складе возле пирса. Кошениль была в виде порошка, полученного из сушеных насекомых. В Европе ее обработают и получат красный краситель тканей, ковровой пряжи. Стоила она дороже перца, поэтому в первую очередь поделили и погрузили ее. Перцем заполнили все свободные помещения и даже часть сложили на главных палубах кораблей, но все равно много пришлось оставить.
        Кое-кто предлагал поджечь склад, но я запретил, сказав шутливо:
        - Где они будут хранить нашу следующую добычу?!
        Закончив погрузку, пополнили запасы пресной воды, набрали кукурузной муки, свежих фруктов и овощей, в том числе сладкого картофеля - батата, который больше похож на репу и весит до нескольких килограмм. Мякоть у него сочная и разного цвета - от белого до фиолетового. Вареный батат по вкусу напоминает сладковатый, подмороженный картофель, за что и получил свое название. В сыром виде он и по цвету, и по вкусу напоминает морковь, а жареный похож на жареную тыкву. Он неплохо хранится, поэтому послужит нам хорошим средством от цинги. Забили всех волов, коров, овец и коз, засолив мясо в бочках. Всю птицу и часть мелкого скота съели в предыдущие дни. Оставшихся в городе лошадей, лошаков, мулов и ослов отдали бывшим рабам, неграм и индейцам. Я приказал отпустить рабов и даже разрешил им забрать из имущества хозяев все, что понравится, но не трогать их самих. Индейцы и негры ушли из города рано утром одним отрядом, увозя на вьючных животных кучу хозяйского барахла, в основном металлическую посуду, орудия труда, одежду, обувь. Вместе с ними уехала на коне алькальда Юдифь. Попрощавшись со мной, она ни разу
не оглянулась, хотя уверен, что чувствовала мой взгляд.
        В ночь перед отъездом она сказала:
        - Забери меня с собой. Я буду твоей женой.
        - У меня есть жена, - сказал я. - Второй христианам не положено иметь.
        - Тогда я стану твоей наложницей, - предложила Юдифь.
        - У меня уже есть две наложницы, - признался я.
        - Я так и думала, - печально произнесла она и добавила с вымученной улыбкой: -Всё равно я рада, что встретилась с тобой.
        На рассвете мы позанимались любовью, спокойно, как старые супруги, у которых уже много таких ночей позади и еще больше впереди. Я помог ей упаковать вещи, которые Юдифь решила забрать с собой, и сесть на лошадь, проводил до Панамских ворот.
        Там индианка в последний раз посмотрела мне в глаза своими большими черными и пообещала уверенно:
        - Я рожу от тебя сына, и он станет таким же отважным воином, как ты!
        После чего пришпорила коня и возглавила отряд бывших рабов. Англичан и голландцев удивило мое желание отпустить индейцев и негров на свободу. Они привыкли уважать частную собственность, которую не могут отнять или унести.
        - Хозяевам придется купить новых рабов у ваших земляков, - придумал я объяснение своему поступку.
        Работорговлей сейчас занимаются в основном англичане и французы. Власти запрещают покупать у них рабов, но плантаторам нужна рабочая сила. Поэтому разыгрывают спектакль. Корабль работорговцев грозит обстрелять город из пушек, если испанцы не купят привезенный товар. Алькальд делает вид, что испугался, и разрешает совершить сделку. За это получает откат, в основном натурой - «черной костью», как здесь называют негров.
        Мы пробыли в Номбре-де-Диос еще часа два, потому что был штиль. Затем задул южный ветер. Корабли снялись с якоря и, возглавляемые «Золотым соколом», пошли на северо-северо-восток, в сторону Наветренного пролива, который находится между островами Куба и Гаити.
        Лорд Стонор, который стоял рядом со мной на квартердеке, посмотрел на удаляющийся Номбре-де-Диос и произнес самодовольно:
        - Мы захватили больше добычи, чем Френсис Дрейк!
        - Не говори «Гоп!», пока не перескочишь, - сделав вольный перевод на английский язык, предупредил я.
        Вильям Стонор сразу стал серьезным, что-то пробормотал себе под нос и трижды мелко перекрестился. Он жутко суеверен, как и большинство людей его эпохи. Даже хорошее чувство юмора не помогает ему, хотя обычно оно лечит от любого мракобесия.
        20
        Обойдя большую часть Багамских островов с востока, мы поджались к материку, где «поймали» Гольфстрим. Течение добавило нам пару узлов скорости. Чтобы не выпасть из него, сперва пошли на север, придерживаясь материка. Нам не повстречалось ни одного корабля. Как мне сказали, на территории будущих Соединенных Штатов Америки уже появилось несколько поселений европейцев, но все они на полуострове Флорида.
        Возле Внешних отмелей, напротив впадения в океан реки, название которой я не мог вспомнить, мы легли в дрейф, чтобы пополнить запасы пресной воды. Эти песчаные отмели - несколько узких островов общей длиной километров триста - образовались из-за того, что здесь встречаются теплый Гольфстрим и холодное Лабрадорское течение. Отсюда Гольфстрим начинает поворачивать на восток. Места здесь опасные в навигационном отношении. Помню, на карте было много отметок затонувших судов. Поэтому на острове Хаттерас, который будет считаться самым длинным в США, построят самый высокий маяк этой страны, обвив по спирали черной полосой белую башню и сделав ее похожей на конфету из моего детства. Уамериканцев всё только самое-самое, не важно, хорошее или плохое. Если совсем уж нечего сказать, обзовут самым не самым.
        От этого места мы легли на курс норд-ост и, подгоняемые холодным северо-западным ветром и теплым Гольфстримом, начали удаляться от земли. Впереди почти четыре тысячи миль по океану. При средней скорости семь узлов тащиться будем три с половиной недели. Если бы фрегат был один, мы бы преодолели это расстояние, как минимум, на неделю быстрее. Потянулись монотонные будни. Матросы и солдаты развлекались, как умели. Обычно подсчитывали, сколько придется на одну долю. Каждый раз цифра получалась другая, но большая, чем предыдущая. В любом случае каждый по прибытию в Голландию становился богачом.
        - Если не секрет, как собираетесь распорядиться своими долями? - поинтересовался я у лорда Стонора, Ричарда Тейта и Роберта Эшли, когда мы после сытного обеда из вареной солонины, наперченной так, что вкус мяса не чувствовался, сидели в креслах на квартердеке и перекидывались ленивыми фразами.
        В начале похода мы с моим потомком разыграли спектакль, якобы только что узнав о нашем дальнем родстве и порадовавшись, что не убили друг друга той ночью на берегу реки. Лорд Стонор вроде бы поверил.
        - Отдам долги, куплю дом в Лондоне, построю корабль, похожий на твой, и снова отправлюсь в Америку, - начал он и спросил шутливо: - Не хочешь составить мне компанию?
        - Может быть, - уклончиво произнес я.
        Еще не определился с планами на будущее. Таскаться по океану вместе с тихоходными галеонами меня не прельщало. За то время, что мы потратим на этот поход, я мог бы захватить несколько испанских кораблей возле берегов Европы. Добычи было бы меньше, зато чаще бывал бы дома.
        - Я тоже куплю дом в столице и ферму неподалеку, на которой буду разводить лошадей, - огласил свою мечту Ричард Тейт.
        - А я куплю сеньорию и женюсь, - признался, покраснев, Роберт Эшли.
        - Есть невеста? - поинтересовался я.
        - Как сказать… - замялся он. - Ее отец был против моей кандидатуры, потому что я недостаточно богат. Теперь, надеюсь, он изменит свое мнение.
        - Особенно, если твоя сеньория будет больше, чем у него, - подсказал Вильям Стонор.
        - У него нет сеньории, - сообщил мой потомок, но не стал уточнять, к какому сословию относится его будущий тесть.
        Первую неделю ветры были попутными, западных румбов. Наши матросы когда-никогда подправляли паруса, не особо напрягаясь. К концу второй недели ветер начал заходить против часовой стрелки и усиливаться, и я почувствовал, что стремительно падает давление. Все указывало на циклон, которые в этих широтах раскручиваются на несколько тысяч километров и набирают немалую силу. Я успел предупредить Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга, капитанов «Золотого сокола» и «Святого Иеронима», о проближающемся шторме и напомнить, как они должны действовать во время него и после. На фрегате команда убрала верхние паруса и взяли рифы на нижних, закрепила всё по-штормовому, обтянула стоячий такелаж и приготовила запасные тросы, чтобы стравить их в воду с кормы и дать возможность кораблю дрейфовать кормой к ветру. На всякий случай приготовили и штормовые стакселя.
        Ветер набирал силу долго, почти весь световой день, и к ночи раздулся до штормового. В этом был плюс для неопытных моряков. Когда не видишь высокие волны, они кажутся не такими страшными. Впрочем, новичков всех загнали в кубрик. На вахте были только опытные моряки. Дел у них было не много. Основное занятие - откачка воды из трюма. Корабль был хорошо проконопачен и просмолен, к тому же, оброс ракушками и шубой из водорослей, так что воды брал мало. На волне вел себя нормально, раскачивался не сильно, потому что был загружен, сидел глубоко. Некоторые очень высокие волны заливали палубы, включая квартердек, но случалось это не часто. Морская вода какое-то время металась от борта к борту, вытекая через шпигаты. К концу второго дня экипаж пообвыкся, на палубе начали появляться и салаги. Отважные забирались на мачты, чтобы зарядиться адреналином. Чем ты выше, тем больше амплитуда качки. Иногда фрегат наклонялся так, что, казалось, вот-вот чиркнет ноками рей по верхушкам волн. В такие моменты с мачт доносился рев - смесь ужаса и восторга.
        На шестой день шторм начал стихать, полил дождь. Мы пополнили запасы пресной воды. Экипаж помылся и постирался. К ночи ветер ослабел баллов до шести, но мы продолжили дрейфовать. Утром задул западный ветер силой баллов пять. На бак вытащили большой медный котел, в котором развели костер из сена и веток, запасенных в Номбре-дел-Диос. Их смачивали водой, чтобы валил густой дым. Так мы давали знать галеонам, где находимся. Оба корабля уже на второй день шторма исчезли из зоны видимости. Парусность у них больше, дрейфовали быстрее.
        «Святой Иероним» заметили во второй половине дня севернее нас. До наступления темноты он приблизился к фрегату и в паре кабельтовых лег в дрейф. Дирк ван Треслонг прибыл на яле, доложил, что корабль в порядке. Во время шторма галеон брал много воды, поэтому дрейфовал медленнее, чем «Золотой сокол». Груз перца и кошенили вроде бы не подмок, а слиткам серебра, которые лежало на дне трюма, вода не страшна. Мы прождали еще один день. Второй галеон так и не появился. Лорд Стонор сразу погрустнел. Ему достанется часть добычи со «Святого Иеронима», но это будет намного меньше, может не хватить на все его планы. С наступлением сумерек перестали жечь костер, поставили паруса и легли на курс норд-ост.
        Больше штормов не было. Два дня дул встречный ветер, шли галсами. На двадцать седьмой день увидели землю. Это была Ирландия. Мы вышли к ней немного севернее залива Дингл. Спустились южнее, к архипелагу Бласкет. Он состоит из пяти островов и нескольких скал, которые острыми зубьями торчат из воды. Вроде бы все острова необитаемы. На самом западном будет построен маяк, огонь которого я частенько наблюдал по ночам. Мы встали на якорь возле острова Большой Бласкет, самого большого из них. Он покрыт зарослями вереска, дрока и высокого кустарника. На самом высоком холме острова матросы развели большой костер из этого кустарника. Днем делали так, чтобы давал побольше дыма, ночью - чтобы ярче горел. Я был уверен, что мы обогнали «Золотого сокола». Ян ван Баерле знал, что мы будем ждать его у берегов Ирландии и подавать сигналы пять дней. На второй день возле острова появилась лодка с рыбаками. Наверное, их послали на разведку. Может быть, думали, что мы потерпели кораблекрушение, и хотели помочь, а может, что скорее, собирались ограбить. Два больших корабля, целые и невредимые, показались им слишком
большим кушем, поэтому убрались восвояси, даже не пообщавшись в нами. На всякий случай я усиливал на ночь караулы, но никто не напал.
        «Золотой сокол» появился на четвертый день. Услышав крик наблюдателя из «вороньего гнезда», лорд Стонор выбежал из каюты на квартердек и простоял там, продуваемый сильным ветром, до тех пор, пока корабль не приблизился настолько, что был опознан.
        - «И к смеху примешивается печаль, концом же радости плач бывает», - процитировал Вильям Стонор.
        Он был напичкан цитатами из Библии, которые, по моему мнению, употреблялись не всегда к месту. Но настаивать не буду, потому что, в отличие от лорда, прочитал Библию всего раз. Никогда не был любителем ненаучной фантастики.
        21
        Мы расстались возле острова Уайт. Галеоны «Золотой сокол» и «Святой Иероним» пошли в порт Саутгемптон, а фрегат - дальше по Ла-Маншу. Лорд Вильям Стонор, Роберт Эшли, Ричард Тейт и английские солдаты убыли на галеоны, а Ян ван Баерле, Дирк ван Треслонг и голландские матросы вернулись на фрегат. Сразу за проливом Па-де-Кале нам повстречался караван из дюжины каравелл. Когда не надо, добыча сама плывет в руки. Они сразу свернули к берегу, чтобы оторваться от нас на мелководье. Я не стал их преследовать. Довезти бы награбленное.
        В Роттердаме мы встали к молу неподалеку от Рыбного рынка, возле складов купцов, торгующих заморскими товарами. Купцы были приглашены на борт фрегата. Им показали перец и кошениль, которые без ущерба качеству пережили переход, договорились о цене. Серебро я решил отдать в слитках. Пусть каждый продает сам. Такое количество обрушит рынок, а при дележе посчитали его по высокой цене. Я взял свою долю золотом, изумрудами, жемчугом и двумя центнерами серебра, которое пойдет на изготовление столового сервиза, подсвечников и прочих мелочей для дома.
        Князю Оранскому тоже отдам его долю серебром в слитках. Если начеканит из серебра монеты со своим профилем, то почти не потеряет на падении цены этого металла. Поехал к Вильгельму Оранскому на следующий день в сопровождении Яна ван Баерле, Дирка ван Треслонга, Бадвина Шульца и десяти конных солдат. Лошадей для солдат арендовали. Каждый теперь мог купить себе лошадь и не одну, но еще не успели.
        Князь Оранский принял нас в своей резиденции в монастыре святой Агаты в Делфте. Это была гостевая келья из двух комнат, расположенная на втором этаже. В первой комнате с узким окном, зарешеченным и застекленным разноцветными кусочками разной формы, стоял прямоугольный дубовый стол с покрытой лаком столешницей, не застеленной, и чертовой дюжиной стульев с высокими спинками. Позади стула, которое занял князь, не стене висело распятие из дерева, может быть, черного, а может быть, покрашенного в черный цвет. Вход во вторую комнату был завешен тонким ковром с изображением сражающихся галеонов. Видимо, в честь одного из выигранных князем Оранским сражений, ведь все победы приписываются ему. Возле входа стояли два охранника-немца в кирасах, но без шлемов, вооруженные короткими мечами. Еще два охранника охраняли вход в келью. Они забрали у нас кинжалы. Видимо, король Испании все еще тратит деньги на наемных убийц. На Вильгельме Оранском был красно-золотой дублет и темно-коричневые штаны-«груши» без разрезов, но с золотыми кантами по швам. Выражение лица хмурое, несмотря на то, что дела, как я слышал, идут
неплохо. Испанцы свирепствуют севернее Амстердама, который до сих пор под их властью, но на юг, где расположился князь, не суются. По правую руку от него сидел Филипп ван Марникс. Меня и моих офицеров посадили по левую руку. Слуги подали нам французское белое вино, довольно средненькое и налитое в зеленоватые стеклянные кружки емкостью граммов на двести.
        - До меня уже дошли слухи, что вы вернулись с богатой добычей, - начал Вильгельм Оранский разговор. - Привезли мою долю?
        - Нет, - ответил я, - приехали договориться, как вы будете ее забирать. Вам придется нанять возы, запряженные волами.
        - Даже так?! - воскликнул сразу повеселевший князь Оранский.
        - В монастыре есть два воза, - подсказал князю Филипп ван Марникс.
        - Двумя возами вы будете слишком долго перевозить, - сказал я.
        - А что за груз и сколько его? - деловито спросил Филипп ван Марникс.
        - Серебро в слитках, тридцать восемь ластов, - ответил я.
        - Сколько-сколько?! - не поверил советник князя и с открытым от удивления ртом уставился на меня.
        Я повторил.
        - Даже так?! - опять воскликнул Вильгельм Оранский, но немного громче.
        - Да, так вот получилось, - скромно подтвердил я и позволил и себе улыбнуться.
        - Мы спасены! - шлепнув ладонью по столу, радостно объявил князь Оранский.
        Что им угрожало, он не сказал. Зато поделился планами о найме рейтаров в Германских княжествах. Собрался набрать их целую армию.
        - С сегодняшнего дня ты - командующий всеми моими вооруженными силами! - объявил он.
        - Спасибо, князь! - поблагодарил я. - Только кто же будет добывать деньги на содержание этой армии?! Мне кажется, как капер, я принесу больше пользы.
        - Он прав, - поддержал меня скрипучим голосом Филипп ван Марникс.
        - Но я должен наградить тебя! - воскликнул князь Оранский. Подумав, принял решение: - После того, как я стану полноправным правителем Нидерландов, ты получишь графский титул и земли, соответствующие ему!
        Поскольку в Нидерландах бесхозных земель давно уже нет, если не считать болота, мне отдадут конфискованные у врагов, то есть, у католической церкви. Дар, конечно, интересный.
        - А твоих офицеров я прямо сейчас произведу в рыцари! - продолжил он.
        И произвел. Прямо в келье, взяв меч у одного из охранников. Это ему ничего не стоило, а им давало всего лишь некоторые привилегии при уплате налогов на недвижимую собственность, возможность иметь свой герб и, что самое главное, задирать нос. Уверен, что за семьдесят шесть тонн серебра князь произвел бы в рыцари всех членов экипажа фрегата.
        Не забыть бы по возвращению в двадцать первый век наведаться в Голландию и потребовать компенсацию за превращение ее в независимое государство. Глядишь, за тонны серебра выделят пенсию, которой хватит на проживание в доме престарелых. Как-то во время прогулки по Роттердаму случайно попал в район, где расположены эти дома, посмотрел, как молодые мужчины катают в колясках стариков по аллеям, между аккуратно подстриженными кустами. И меня бы так катал санитар - какой-нибудь поляк или прибалт с высшим образованием, которые там за мытьем туалетов познают прелести евроинтеграции, а я бы с сочувствием приговаривал: «Ты этого хотел, пан!» Что еще надо одинокому капитану, чтобы достойно дождаться смерти?!
        22
        В ноябре Моник наконец-то родила сына. Назвали его Яном, в честь ее брата. Я не возражал. По такому случаю подарил ей колье из изумрудов и черных и розовых жемчужин, изготовленное местным ювелиром. Голландские ювелиры уже добились мирового призвания, которое сохранят до двадцать первого века. Через месяц и Женевьева родила сына. Назвали его Александром. Ян ван Баерле уверен, что в честь дяди, а его жена - что в честь отца. Она тоже получила от мужа в подарок колье из изумрудов, правда, более скромное.
        Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг начали строить для себя новые дома по образу и подобию моего, но немного меньше. Они ведь теперь богатые люди и, к тому же, рыцари. Видимо, я стал основоположником нового архитектурного стиля, который потомки назовут роттердамским.
        Я приказал на зиму вытащить фрегат на стапель. Его подводная часть покрылась толстым слоем ракушек и водорослей. Их содрали, заменили подгнившие доски, а подводную часть корпуса начали обшивать медными листами. Я вспомнил, что медь хорошо защищает от обрастания. Это очень дорогое удовольствие, но деньги на всякие излишества у меня теперь были. Такого количества меди в городе не оказалось, пришлось везти из Намюра. Усовершенствование было в новинку голландским металлургам и корабелам, листы требовались большого размера, поэтому модернизация фрегата затянулась.
        В конце февраля пришло письмо от лорда Вильяма Стонора. Он сообщал, что купил и перестроил галеон, уменьшив высоту надстроек, носовой и кормовой. Весной собирается отправиться в Америку на трех кораблях. Мне предлагалось присоединиться на своем фрегате и возглавить эскадру. Я написал лорду Стонору, что буду готов к походу не раньше середины мая.
        Пятого марта умер наместник Нидерландов дон Луис де Рекесенс-и-Суньига. Временно власть перешла к Государственному Совету. Видимо, этот орган не внушал доверия испанским солдатам, давно не получавшим зарплату, поэтому в середине апреля часть их взбунтовалась и начала грабить всех подряд, в том числе и города, лояльные испанскому королю. В Амстердаме их сумели выдворить из города, заплатив откупные, сумма которых менялась в зависимости от того, насколько богат был рассказчик - чем богаче, тем больше. Амстердамский гарнизон и примкнувшие к нему части растеклись по Голландии в поисках добычи, медленно смещаясь с севера на юг. При этом севернее Амстердама все еще продолжалась осада испанцами города Зирик-Зее. Там бунтовать не спешили, потому что солдатам пообещали отдать город на разграбление на три дня.
        Вскоре стало известно, что большой отряд испанцев, грабя и сжигая все на своем пути, движется к Роттердаму, надеясь неплохо поживиться. Мэром города сейчас был мой старый знакомый купец-немец Рольф Шнайдер. Он и пришел ко мне с предложением, от которого я не сумел отказаться.
        - Говорят, ты хорошо воюешь не только на море, но и на суше, - начал он с комплимента. - Город предлагает тебе возглавить оборону. Тебе будут подчиняться городская стража, все отряды гильдий и гезов. Я думаю, это и в твоих интересах - защитить Роттердам. Если его захватят, пострадает и твое имущество.
        Я и сам подумывал, что надо бы предпринять что-нибудь, чтобы испанцы не ворвались в Роттердам. Я много раз видел, на что способна неуправляемая солдатня, захватившая город. Я-то, конечно, спущу на воду не полностью обшитый медью фрегат и увезу семью и ценности, но дом наверняка загадят, и пострадают предприятия, которые принадлежат мне полностью или частично, и те, с которыми у них тесные партнерские связи. От князя Оранского помощи не дождешься. Получив свою долю добычи, он принялся вербовать рейтаров в немецких княжествах. Воевать с испанцами неоднократно битые ими рейтары не хотели, поэтому требовали слишком высокую плату и, взяв аванс, многие сразу дезертировали.
        - Готов снять со своего фрегата пушки, но потребуются специальные лафеты, изготовленные по моим чертежам. Их надо будет сделать быстро, - сказал я.
        - Сделаем, - пообещал Рольф Шнайдер. - Привлечем лучших специалистов.
        Пока что пушки перевозят, погрузив в телегу, запряженную лошадьми, если не слишком тяжелая, или волами. До лафетов с большими колесами, с помощью которых можно катить орудия не только по палубе, но и по дороге, еще не додумались. Я решил снять с фрегата только карронады, потому что они намного легче. Пара лощадей будет легко возить их по местным грунтовым дорогам. Я не помнил точно, как будут устроены лафеты в будущем, поэтому набросал эскизы и рассказал кузнецам и столярам, какие задачи придется решать этим устройствам. Они меня поняли и сделали пробный экземпляр, который оказался даже лучше, чем я задумывал. Получив одобрение, приступили к изготовлению остальных девятнадцати для карронад и двух для полупушек.
        Я тем временем осмотрел защитные сооружения города. В двух местах приказал соорудить бруствера и окопы для батарей пушек и фальконетов. Каменные стены уже не в цене. Против пушек надежней земляной вал. Он почти без последствий поглощает ядра.
        Затем приступил к набору и обучению солдат. В опытных артиллеристах недостатка не было. Карронады обслуживали комендоры с фрегата. Они быстро научились работать с пушками на колесных лафетах.
        - И целиться легче, и поворачивать, да и места здесь больше, чем на корабле! - высказал общее мнение одни из командиров расчетов.
        С пехотой было сложнее. Из городских стражников и морских гезов набрал две сотни немцев и три сотни голландцев. Последние в основном были стрелками из аркебуз и мушкетов, для рукопашной с испанцами они не годились. Неделя тренировок научила их ходить не стадом, а строем, пусть и кривым, и стрелять почти по команде. Занимался с ними лейтенант Бадвин Шульц, новоиспеченный рыцарь и богатый горожанин. Он разбил заряжание мушкета и аркебузы на несколько последовательных приемов, выполнение которых и вбивал в тупые головы подчиненных.
        - Целься в ноги! - кричал он солдатам, которые собирались разрядить мушкеты и аркебузы в деревянные мишени размером в человеческий рост.
        Отдача при выстреле такая, что, прицелившись в ноги, попадешь в грудь, а то и в голову. Многие никак не могут смириться с этим, целятся в грудь - и промазывают.
        Я написал своим английским компаньонам, что вынужден задержаться в Голландии, предложил отправиться в поход без меня и пожелал удачи и большой добычи. Ответ не получил. Наверное, обиделись.
        По моему приказу были высланы разведчики. Они докладывали о передвижении врага. Доблестная испанская армия развалилась на несколько отрядов численностью от двух-трех сотен человек до двух-трех тысяч. Мелкие занимались грабежом деревень, а крупные еще и собирали дань с городов. Кто был уверен, что отобьется, посылал их подальше. Остальные платили. Один такой отряд численностью около трех тысяч человек осаждал город Гауда, расположенный неподалеку от Роттердама. Несколько лет назад я продавал их сыр, а также, много лет вперед, жил во времена, когда Гауда станет всемирно известной торговой маркой. Испанцы не то, чтобы осаждали Гауду, скорее, стояли лагерем рядом с городом, свозя туда добычу из близлежащих деревень и демонстрируя намерение пойти на штурм крепостных стен. Гаудцы платить не хотели, но воевать - еще меньше. Шел напряженный торг. Сыроделы умудрялись все предыдущие годы не вмешиваться в конфликт ни на чьей стороне, продавая сыр всем, кто платил, а сами платить не желали. Они прислали к нам посла, предлагая своими жизнями сберечь их деньги.
        Рольф Шнайдер, не меньший хитрец, чем гаудцы, озвучили послу сумму, которую придется заплатить за нашу помощь. При этом успех не гарантировал.
        Выслушав его, гаудец почесал затылок и изрек:
        - Пожалуй, нам надо еще подумать. Если решим, я приеду к вам.
        Предполагаю, что испанцы запросили немного больше, зато была гарантия, что снимут осаду. Правда, не было гарантии, что не придет другой отряд. Наверное, гаудцы припугнут испанцев нашей помощью, собьют цену и заплатят, а потом подскажут им, где можно взять выкуп побольше.
        Как только гаудский посол отправился восвояси, я с отрядом пошёл вслед за ним. Я не собирался проливать кровь за производителей известного сыра. Хотел устроить испанцам засаду на пути к Роттердаму. Незачем подпускать их слишком близко. Если запомнят дорогу, придут еще и не раз.
        23
        Дороги в Голландии паршивые - обычные проселочные, по большей части песчаные. Местные жители предпочитают путешествовать на баржах по каналам. В баржу, в зависимости от размера, запрягают одну, две, три пары лошадей, которые и тащат ее, вышагивая по края канала. В барже не трясет, не качает, много свободного места, чтобы разложить снедь и неспешно перекусить, и попутчиков, которые сократят дорогу вдвое, если верить поговорке. Ночью прошел дождь, песок намок и стал плотнее, благодаря чему колеса не сильно грузли в нем. По две пары лошадей, запряженных цугом, тянули телегу, в которой были бочки с порохом, картечью и уксусом, а также шанцевый инструмент и запасы еды, и карронаду, хвост лафета которой был зацеплен за специально приделанные к кузову железные крюки. Всего было двадцать телег и карронад. Рядом с ними шагали восемьдесят бывших комендоров, теперь превратившихся в обычных артиллеристов. Впрочем, они что на море, что на суше называли себя пушкарями. Впереди них шагал отряд из двух сотен пехотинцев-немцев под командованием лейтенанта Бадвина Шульца, а позади - две сотни пехотинцев-голландцев
под командованием Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга. Оба сотника скакали на лошадях и казались сами себе бравыми вояками.
        Чем хороша сейчас Голландия в военном плане - это тем, что с врагом трудно разминуться. Испанцы предпочитают передвигаться по суше, а из Гауды в Роттердам ведет всего одна дорога. Некоторые ее участки проходят по дамбам. Возле одной такой дамбы, которая была длиной метров пятьсот и отделяла неглубокое озеро от болота, я и решил встретить испанцев. С нашей стороны возле дамбы был жиденький лесочек. В нем вырыли окопы для карронад и стрелков из мушкетов и аркебуз, замаскировав их ветками. Листья еще маленькие, но закрыть надо всего лишь стволы, которые выглядывают из окопов. Десять карронад стоят справа от дамбы, десять - слева.
        Оба склона и верхушка дамбы покрыты низкой, молодой, ярко-зеленой травой, словно обрызганной желтыми кляксами цветущих одуванчиков. Поверху посередине проходит светло-коричневая полоса, набитая колесами телег и ногами лошадей и волов. Над цветами летают бабочки и пчелы. Последних очень много. Пасеки на последних километрах пути нам не попадалась. Наверное, дикие пчелы. Ян ван Баерле, заслышав их жужжание, начинает испуганно вертеть головой. У него аллергия на пчелиный яд, от укуса в любую часть тела разносит лицо, глаза заплывают, становятся узкими, как у азиата.
        На первой практике был у меня боцман, у которого от укуса первой в году пчелы разносило пораженную часть тела. Пришли мы в Новороссийск, встали там, как судно-спасатель, на дежурство на месяц. Боцман поймал пчелу, заставил ужалить его в левую кисть. Через час она стала толще почти вдвое.
        Пришел боцман к старпому и говорит:
        - Случайно молотком ударил, в больницу бы надо.
        В СССР на каждом предприятии была ежемесячная отчетность о производственном травматизме. Ежели такой имел место, трудовой коллектив лишали месячной премии и прочих материальных благ.
        - Боцман, может, без больницы как-нибудь, а? Погуляй дня три. Если не заживет, отправим к врачу, - сразу предложил старпом.
        Боцман поломался для приличия и согласился. Поскольку я был его единственным непосредственным подчиненным, а оставлять меня без надзора было рискованно для всего экипажа, три эти дня гуляли мы вместе. Погудели славно. Сейчас как вспомню эти дни, так вздрогну.
        На противоположном склоне дамбы появились два всадника. Это наши разведчики. Они рысью скачут к нам. В эту эпоху каждый мужчина умеет ездить на лошади, но сразу заметно, кто проводит в седле много времени, а кто садится в него изредка. Нет у большинства голландцев, даже у дворян, «влитости» в седло, какую я видел у кочевников да и у латников еще век назад.
        - Идут! - докладывает разведчик, улыбаясь так, будто к нему на свидание девки топают.
        - Сколько их? - спрашиваю я.
        - Много! Весь отряд! - уверенно произносит разведчик.
        Образованных людей стало в Европе намного больше, но, по моему мнению, количество не умеющих считать тоже возросло.
        - Разведка есть? - задаю я вопрос.
        - Нет, - отвечает разведчик. - Все вместе идут, толпой.
        - Обоз с ними? - спрашиваю я.
        - Да, в хвосте тащится, - докладывает он.
        Я предполагал, что обоз будет в середине колонны, поэтому приказываю перенацелить карронады и еще раз напоминаю расчетам, какая четная и стреляет первой, а какая нечетная и должна выстрелить второй. После чего занимаю позицию за деревьями возле дороги, откуда просматривается вся дамба.
        Испанцы, действительно, идут толпой. Большинство без доспехов, в которых жарко и тяжело, но все с оружием. Две трети вооружены пиками и мечами, а у остальных мушкеты и аркебузы. Последние в загнутыми прикладами, которые надо зажимать под мышкой, из-за чего точность, и так низкая, становится еще хуже. Уверенно попадают в человека только метров с сорока-пятидесяти, не больше. Мушкетеры, которые упирают приклад в плечо и стреляют с опоры, попадают метров с семидесяти-восьмидесяти. Это, конечно, усредненные данные. Некоторые стрелки и с тридцати метров умудряются промазать по строю солдат, а некоторые угадывают одиночной цели в голову метров со ста. День выдался жаркий, испанских солдат разморило. Шагают медленно, строй не соблюдают, громко переговариваются. Отсутствие офицеров, дисциплины превратило лучших солдат Европы в шайку разбойников.
        Я жду, когда до них останется метров пятьдесят, после чего приказываю горнисту:
        - К бою!
        Звучит резкий и короткий сигнал. На позициях справа и слева от дамбы быстро убирают маскировку, которая мешает стрелять.
        Шагавшие впереди испанские солдаты остановились, соображая, что происходит, а задние продолжают идти.
        - Нечетные орудия, огонь! - командую я.
        Сигнал горна - и через несколько секунд десять карронад с грохотом выплевывают густой черный дым и заряды крупных свинцовых и чугунных шариков. В это трудно поверить, но по передней части колонны будто прошлась гигантская коса. Верх дамбы покрылся толстым слоем человеческих тел, которые, шевелясь, стонали, звали на помощь, матерились. Начинаешь понимать, почему в эту эпоху артиллерию считают богом войны. Во второй половине двадцатого века ее место займет авиация, а в двадцать первом - ракеты, беспилотники и прочий, летающий без человека металлолом.
        Всё-таки испанцы не зря считаются лучшими пехотинцами. Внезапное нападение не ввергло их в панику, не заставило убегать. Они мигом построились и, выставив пики, быстро двинулись на врага, не обращая внимания на стрельбу наших мушкетеров и аркебузиров.
        - Четные орудия, огонь! - скомандовал я.
        Второй залп десяти карронад нанес еще больший урон, потому что испанцы стояли плотнее. Из продырявленных картечью тел на дамбе образовался длинный завал. Много убитых и раненых скатилось по склонам к озеру и болоту. Уцелевшие начали пятиться.
        - Стрельба по готовности! - приказываю я.
        Нечётные карронады, которые успели перезарядить, стреляют вразнобой, подгоняя испанских солдат, которые все быстрее отступают. Они огибают телеги, только въехавшие на дамбу, и бегут дальше. Возничие начинают разворачивать телеги. Места на дамбе мало, а убегающих солдат много и они нетерпеливы и безжалостны, сметают все на своем пути, поэтому три телеги съезжают на боку по склону, увлекая за собой упавших и бьющихся лошадей. Картечь и пули подгоняют отстающих.
        Вскоре на дамбе и ее склонах остаются только мертвые и тяжелораненые. Уже никто не ругается и не просит о помощи, только стонут. Да раненые лошади ржут. Лошадей мне жалко.
        - Добейте лошадей и солдат и уберите их с дороги, - приказываю я лейтенанту Бадвину Шульцу.
        Его люди привычнее к такой грязной работе. Оставив в окопах пики и огнестрельное оружие, они выходят на дамбу. Спокойно и методично перерезают шеи раненым животным и людям. С первых снимают седла и сбрую, со вторых - доспехи, одежду и обувь. Трупы испанских солдат сталкивают в болото. Они быстро катятся по крутому склону, словно радуясь, что их оставили в покое. Позже с убитых лошадей снимут шкуры и вырежут лучшие куски мяса, а остальное скинут к человеческим трупам.
        Между немцами проезжают два конных разведчика. Они возвращаются, когда верхушка дамбы почти вся очищена от трупов, а немцы сортируют и пакуют трофеи.
        - Разбежались все. Мы долго ехали, никого не встретили, - докладывает разведчик.
        - Почистить оружие и отдыхать, - приказываю я своему отряду. - Постоим здесь несколько дней. Может, еще кто захочет познакомиться с нами.
        Солдаты весело смеются. Врагов накрошили несколько сотен, взяли трофеи, а сами не потеряли ни одного человека. Век бы так воевать!
        24
        Больше испанцы не совались в сторону Роттердама. Мы прождали полторы недели, съели убитых лошадей и привезенные с собой припасы, после чего вернулись в город. Нас встречали так, словно мы в многодневном и жесточайшем сражении, потеряв уйму боевых товарищей и получив множество ран, одолели несметные полчища врагов. Всем солдатам и офицерам выдали двойное жалованье за этот поход, а мне - тысячу даальдеров. Когда денег много, они начинают прирастать без твоей помощи.
        Пока мы воевали с испанцами на суше, Луи де Буазо решил с моря помочь осажденному Зирик-Зее. За два дня до нашего возвращения из похода, все корабли гезов ушли из Роттердама. Мне оставили письмо от адмирала с предложением присоединиться к эскадре. Передал ему, что в ближайшее время помочь не смогу. Фрегат все еще не обшили медными листами. Пока меня не было, темп работ сильно упал. Испанцы перехватили баржу, на которой везли медь для корабля, а без меня решить этот вопрос было некому. Пришлось заказывать новую партию металла, отправлять в Намюр гонца с письмом-заказом и векселем. Я разрешил Яну ван Баерле, Дирку ван Треслонгу и гезам из своего отряда отправиться на двух буйсах в Зирик-Зее. Остальные несли службу в городе - стояли в караулах и занимались строевыми занятиями, получая жалованье, как на войне. Обычно жадные роттердамские купцы безропотно платили за чувство безопасности, которое им внушал мой отряд, разбивший, по городской легенде, бесчисленное множество непобедимых ранее, испанских солдат. Обывателям свойственно преувеличивать победы, к которым имеют косвенное отношение. Впрочем, и
мои солдаты тоже не скромничали, описывая свои подвиги. Каких только баек не приносила с рынка наша служанка Лотта. Иногда даже казалось, что мой отряд участвовал еще в одном сражении, которое я по непонятным причинам пропустил.
        Ян ван Баерле, Дирк ван Треслонг и гезы на двух буйсах вернулись в середине июня. Адмиралу Луи де Буазо не удалось помочь осажденному Зирик-Зее.
        - Испанцы перекрыли канал боновым заграждением из бревен и соорудили на обоих берегах по земляному форту, на которых установили пушки крупного калибра. Мы потеряли шесть буйсов, пытаясь прорвать заграждение, - рассказал Ян ван Баерле. - Адмирал хотел повторить штурм, но гезы отказались подчиняться его приказам.
        Бунт - заразное поветрие, поражает обе воюющие стороны, только с разной силой.
        Двадцать первого июня город Зирик-Зее сдался на милость испанцам. На три дня город для голландцев превратился в ад. Добычи там оказалось намного меньше, чем предполагали испанские солдаты. Почти все ценное было за время осады вывезено из города богатыми горожанами, проплатившими безопасные тропы. Испанцы с инквизиторской жестокостью пытали оставшихся, надеясь выведать, где они спрятали ценности? Так и не найдя достойной, по их мнению, добычи, и эти солдаты взбунтовались. Они перебили часть своих офицеров, не успевших вовремя унести ноги, и двинулись на юг, где больше богатых городов.
        Мой отряд во второй раз вышел из Роттердама, чтобы дать отпор грабителям. Заняли ту же позицию возле дамбы. Место хорошее, мимо нас по суше не пройдешь. К тому же, не надо рыть окопы, а только подправить старые. На этот раз я захватил и обе полупушки, поставил их первыми от дамбы, чтобы ядрами проводили убегающих по ней врагов. В том, что побегут, не сомневался.
        Мы прождали почти месяц. Испанцы так и не появились. Видимо, побывавшие на дамбе ранее, рассказали сослуживцам, какой горячий прием ждет их здесь. Когда разведка донесла, что основные силы взбунтовавшейся солдатни переправились через Рейн возле Схонховена, взяв с города выкуп, и направились в сторону Антверпена, я приказал возвращаться в город. Как ни странно, на этот раз нас приветствовали с большим ликованием, хотя знали, что мы ни с кем не сражались. Наверное, исходили из того, насколько большую опасность мы отвели от Роттердама на этот раз. Солдатам и офицерам выдали тройное жалованье, а меня еще и пожизненно избавили от городских налогов. Они не слишком высокие, но при том количестве имущества, которое я имею в Роттердаме, ежегодно набегала немалая сумма.
        К тому времени была закончена обшивка медными листами подводной части фрегата. Его спустили на воду. Теперь он в балласте сидел немного глубже. Я начал снаряжать его для похода на юг, надеясь перехватить вест-индийский или ост-индийский караван испанцев. Пришлось отложить, потому что прискакал гонец от князя Оранского с предложением прибыть в его резиденцию в Делфте.
        Принял он меня одного, хотя я приехал со своими офицерами. Аудиенция проходила в той же келье, что и прошлый раз. При разговоре присутствовал только Филипп ван Марникс. На князе был фиолетовый дублет с диагональными серебряными полосками и черные штаны-тыквы с проглядывающей в разрезы подкладкой серебристого цвета. Видимо, наличие большого количества серебра заставило Вильгельма Оранского полюбить этот цвет. Филипп ван Марникс был в черном, без излишеств, в духе отъявленных кальвинистов. Только массивный золотой перстень с бриллиантом на среднем пальце левой руки выдавал его любовь к роскоши. Вино нам подали итальянское розовое, немного суховатое, но с очень приятным ароматом. Кубки были серебряные, новые, вместимостью грамм триста и с широкой круглой подставкой. На боках кубков нанесены чернью гербы князя Оранского.
        - Я нанял роту - четыре сотни - черных рейтаров и три роты ландскнехтов, - сообщил Вильгельм Оранский.
        Рейтаров - немецких конных латников - называли черными потому, что у них шлемы и кирасы, а злые языки утверждали, что и души, покрыты черным лаком. Вооружены тремя пистолетами, длинным мечом и пикой. Получали они по десять даальдеров в месяц. Ландскнехты - немецкие пехотинцы - обязательно имели шлем, но вместо кирасы могла быть кольчуга, бригантина или просто кожаная куртка. У кого на какой доспех хватило денег, тот в том и ходил, пока не раздобудет в бою получше. Вооружены пикой длиной три-пять метров, или алебардой, или глефой, или длинным двуручным мечом, или аркебузой, или мушкетом. Огнестрельное оружие обычно у каждого пятого, если не десятого. Аркебуза, а тем более, мушкет, и заряды к ним не многим по карману. Получал ландскнехт всего четыре даальдера в месяц - как голландский рыбак. Слишком много было не желающих трудиться в поте лица своего. Наверное, немцы прослышали, что испанская армия взбунтовалась, и стали смелее наниматься на службу в Голландию.
        - Они сейчас стоят лагерем возле Клеве, - продолжил князь Оранский. - Ждут мой приказ, чтобы выдвинуться в Брабант и помочь жителям тамошних городов изгнать испанские гарнизоны, если таковые есть, и отбиться от испанских банд. Я никак не могу найти для этого войска командира. Единственный человек, который неоднократно проявил себя, как талантливый полководец, и которому я доверяю полностью, - это ты. Предлагаю тебе стать моим генерал-лейтенантом и возглавить войско.
        В эту эпоху генералом являлся сам суверен, а чин генерал-лейтенанта носил непосредственный руководитель армией, которого раньше величали коннетаблем или маршалом. Я не устоял перед соблазном покомандовать сухопутным войском, вспомнить былые подвиги на службе у французского короля и не только.
        - Согласен при условии, что буду единоначальником, - произнес я.
        - Обещаю. Я на днях уплыву во Францию, а потом в Англию на переговоры, - заверил князь Оранский и добавил как бы шутливо: - Никто не будет тебе приказывать или советовать, если будешь побеждать чаще, чем проигрывать.
        - Войско надо бы увеличить, - выдвинул я второе условие.
        - Можешь добавить к нему тех, кого завербуешь в Голландии или любом другом месте. Особенно нужны артиллеристы и мушкетеры. Платить им буду по пять даальдеров в месяц. За пушки отдельно. При заключении контракта получат аванс в размере месячного жалованья, - сказал Вильгельм Оранский. - Нанимай столько, сколько сочтешь нужным. Благодаря твоим заботам, нужды в деньгах нет.
        - Как будет организовано снабжение? - спросил я.
        - Этим будет заниматься генерал-старшина Шарль де Гарнье, французский дворянин, гугенот, которого я взял на службу, - ответил князь. - Он сейчас в лагере под Клеве, занимается набором войска.
        - Моя задача - очистка от испанцев герцогства Брабантского? - уточняю я.
        - Это было бы хорошо. Пусть не все герцогство, но хотя бы небольшие города, в которых слабые испанские гарнизоны, - говорит Вильгельм Оранский, не сильно, как догадываюсь, веря в возможность такого успеха. - Если наткнешься на сильное сопротивление, иди в графства Фландрия или Геннегау, поближе к Франции, где будет поддержка гугенотов.
        Как я догадался, моя армия должна стать шилом в заднице испанцев. Будем оттягивать на себя их силы, не давать напасть на графства Голландия, Зеландия и Фрисландия, в которых преобладают протестанты, желающее освободиться от испанского ига, а потому лояльные князю Оранскому.
        25
        Лагерь наемников находился на лугу в лье на запад от Клеве. Ровными рядами шатров он напомнил мне армию герцога Бургундского. Со всех четырех сторон были выставлены дозоры, а километрах трех от лагеря нас встретил конный разъезд. Судя по всему, Шарль де Гарнье кое-что смыслил в военном деле.
        Он оказался сорокавосьмилетним мужчиной среднего роста, полноватым, с густыми, вьющимися, черными с сединой волосами, грубым, «мужицким», лицом, которое немного смягчал двойной подбородок. Густые черные усы на концах были лихо загнуты кверху и ни одного седого волоска не имели. У меня появилось подозрения, что усы подкрашены. Подбородок выбрит не по моде. Поверх бордовой рубахи надета кожаная безрукавка с длинными полами, тоже не модная. Штаны-тыквы темно-коричневые, без разрезов и подвязок, заправлены в высокие черные сапоги. На широком кожаном поясе с надраенной, бронзовой застежкой висит рапира с позолоченной гардой и обмотанной чистым, незахватанным, кожаным шнурком рукояткой. В большом его шатре стояло всего две кровати. Вторая, судя по постельным принадлежностям, для двух человек, судя по всему, писца и слуги. Первый сидел на низком табурете за низким круглым столиком возле приоткрытого входа, там, где падал свет, а второй зашел в шатер вслед за мной, держа в руках медный кувшин с вином и деревянную миску с жареной курицей, поломанной на куски. Поставил все на прямоугольный стол, за которым
могли поместиться самое большее шесть человек, но табуреток возле него стояло восемь. У задней стенки шатра находился большой ларь, недорогой, такой можно увидеть в доме ремесленника. На ларе поместились два сундука, дорогой и не очень. На крышке первого, черного, был нарисован разноцветный герб князя Оранского.
        Мы с генералом-старшиной сели за стол, выпили приятного белого вина из Лотарингии, закусили жареной курицей. Шарль де Гарнье все время мило улыбался, но смотрел настороженно, словно ждал подвох. Как мне сказал князь Оранский, француза наняли именно генералом-старшиной, поэтому видеть во мне конкурента он не мог. Хотя, кто знает, какие были надежды у Шарля де Гарнье?!
        - Я завербовал еще три десятка рейтаров и полроты ландскнехтов, в основном пикинеров, только у дюжины аркебузы, - рассказал он. - Если простоим еще неделю, доберу ландскнехтов до роты.
        - Неделю точно простоим, - сказал я. - Хочу разбавить набранные роты приведенными аркебузирами и мушкетерами и потренировать их.
        Немецкий строй обычно состоял из трех колонн пикинеров шириной до ста человек и глубиной не менее пятидесяти, которые называли баталиями и впереди которых или на флангах размещались аркебузиры и мушкетеры. На флангах пехоты становилась кавалерия. Испанцы строили пикинеров в квадраты до тридцати человек в ширину и глубину, терции, благодаря чему были более маневренны. Обычно терции составляли два крыла по три линии в каждом. В крыле (или, как иногда называли на римский манер, в легионе) они стояли в шахматном порядке: в первой линии - одна терция, во второй - две, в третьей - одна. Итого в авангарде и арьергарде оказывалось по две терции, а главные силы состояли из четырех. Легионов могло быть и больше, но в каждом четыре терции, построенные именно так. Стрелки окружали терцию со всех сторон или выстраивались в промежутках между ними. Конница располагалась на одном или обоих флангах главных сил. Артиллерия что у немцев, что у испанцев, что у остальных европейцев всегда стояла впереди. Она делала один залп, если противник атаковал, после чего артиллеристы бросали пушки и улепетывали в тыл. Если
противник держал позицию, стреляли до тех пор, пока их армия не переходила в наступление, но обычно не более трех раз. В полевом сражении пушки пока что играли роль пугала, сеяли панику в рядах противника. Стреляли издалека, поэтому даже по такой большой цели, как баталия, попадали редко. Зато, если попадали, ущерб наносили значительный. При таком плотном строе одно ядро могло убить два-три десятка человек
        Я решил модернизировать строй, сделать шириной в тридцать человек и глубиной всего в шесть и перемешать пикинеров со стрелками. Первым было тяжело отбиваться от конных стрелков, а вторым - от конных пикинеров. В смешанном строю им не были опасны ни те, ни другие. Поскольку из роты получалось два с хвостиком таких отряда, назвал их полуротами. В результате у меня хватало солдат, чтобы против испанского двукрылого и трехлинейного построения выставить шесть полурот в первой линии и пять - во второй. Вместо мушкетеров и аркебузиров между полуротами первой линии разместил карронады, полупушки и фальконеты, которые мы привезли из Роттердама. Пехотинцы будут защищать артиллеристов во время атаки врага, давая им возможность вести стрельбу практически до момента столкновения двух армий. Рейтаров, разбив на две неполные роты, расположил на флангах.
        На переобучение ушло десять дней. Ландскнехты были приучены к сложным перестроениям, движению в составе колонны, поэтому быстро схватывали, а вот с голландцами, по большей части мушкетерами и аркебузирами, пришлось повозиться. Поскольку их перемешали с ландскнехтами, обучали немецкие командиры. Делали это, как умели, то есть, дубинами и другими подручными предметами, а потому очень эффективно. Еще в советской армии я убедился, что дисциплина, обучение и боевой дух подразделения держатся на младшем командном составе. Нынешние армии уже обзавелись командирами всех уровней. Колонной командовал колонель (полковник). Ротой - капитан, у которого был заместитель лейтенант, командовавший в бою второй полуротой. Полурота делилась на три усиленных взвода, за которые отвечали ротмистры, а самым нижним уровнем командиров были капралы, командовавшие своим десятком. Вопросами снабжения рот занимались старшины и сержанты, подчинявшиеся генерал-старшине.
        На одиннадцатый день мы свернули лагерь и отправились на территорию герцогства Брабант. Обоз был раза в два длиннее, чем колонны солдат. На каждых десять пехотинцев, пять всадников и одно орудие полагалось по телеге. Плюс припасы. За армией следовали слуги и содержанки солдат, маркитанты, проститутки. Хотя грабить население строго-настрого запрещено, после нас не оставалось ничего, что можно украсть или отнять без большого шума. Теперь население деревень не убегало в лес, как раньше, а присматривало за своим имуществом. За большим войском не уследишь, и крестьяне приходили ко мне жаловаться.
        - Вы хотите, чтобы испанцы навсегда ушли с вашей земли? - спрашивал я жалобщиков.
        - Хотим, - отвечали они.
        - Тогда присоединяйтесь к нам, - предлагал я.
        Присоединяться им не хотелось.
        - Или помогите, чем можете, - говорил я.
        Помочь крестьяне соглашались и, тяжело вздохнув, начинали с гордостью считать украденное у них своим вкладом в дело освобождения страны от оккупантов. Каждый наш поступок имеет два цвета - черный и белый, и умный человек - это тот, кто умеет поменять их местами.
        26
        Первое время нам попадались только небольшие отряды испанцев. В деревне много не возьмешь, на большой отряд добычи не хватит. Обычно они разбегались, увидев рейтаров, скакавших в авангарде. Только два отряда решили оказать сопротивление. Один засел на постоялом дворе и сразу сдался, когда увидел, что мы устанавливаем пушки, а второй занял оборону в брошенном военном лагере, окруженном рвом и валом с частоколом. С этими провозились немного дольше. Когда наши орудия разбили в щепки деревянные ворота и сделали несколько проломов в частоколе, испанцы сдались на нашу милость. У этих в возмещение ущерба - потраченного пороха и ядер - забрали не только оружие, доспехи и награбленное, но и сняли одежду, оставив только нижние рубахи. Поскольку трофеи были никчемные, я отказался от своей доли, и ее, как и долю князя, который тоже решил не жадничать, поделили на всех. Кстати, в каждой роте есть официальная выборная должность «грабежных дел мастер», который и занимается дележом трофеев.
        Генеральное сражение нам дали в одном переходе от Антверпена, возле сожжённой деревни, на скошенном поле, разделенном межами из камней на прямоугольники разной величины. Чем хороши Нидерланды - это обилием равнин, удобных для битвы. День был пасмурный, и я боялся, как бы не пошел дождь и не оставил нас без возможности применить огнестрельное оружие. Остановить наше продвижение решил два легиона из четырех терций каждый, но без пушек и конницы. Испанцы все еще считают, что артиллерия хороша только в обороне, поэтому нецелесообразно тащить ее на поле боя ради того, чтобы сделать один залп. А может, были проблемы с тягловой силой. Пока что они перевозят пушки погруженными на большую арбу, в которую запрягают по несколько пар волов. Конница, видимо, уклонилась от сражения по классовым причинам. В ней по большей части служат обедневшие дворяне и младшие сыновья дворян побогаче, которым не по пути с голытьбой-пехотинцами. Все равно испанцев было около семи тысяч - в два с лишним раза больше, чем нас.
        От пленных мы знали, что уцелевшие испанские офицеры разбежались кто куда, следовательно, этими легионами командовал кто-нибудь из ротмистров, а то и вовсе капралов, но построились они для боя примерно в километре от нас, на краю небольшого леса, по всем правилам, в три линии. Сказывалась многолетняя служба, богатый боевой опыт. Мушкетеры и аркебузиры встали на флангах. Им, видимо, отводилась вспомогательная роль. И сразу под бой барабанов восемь терций, построенных в три линии, пошли в атаку. Длинные пики, поднятые вверх, покачивались мерно, будто от ветра.
        Я сижу на коне позади нашей первой линии из шести полурот, за позициями артиллеристов, которые стоят между третьей и четвертой. Там четыре карронады, две полупушки и шесть фальконетов. Между остальными полуротами тот же комплект орудий, за исключением полупушек. За моей спиной еще пять полурот, которые стоят напротив просветов первой линии. Если полуроты второй линии пройдут вперед, то обе линии сольются в одну. На флангах расположились две неполные роты рейтар. Одной командует капитан Ян ван Баерле, второй - капитан Дирк ван Треслонг. Оба горды своими должностями, хотя в этом сражении кавалерии отводится вспомогательная роль. Капитан Бадвин Шульц командует стоящими в центре двумя полуротами, третьей и четвертой. Вот кто будет играть в предстоящем сражении одну из главных ролей. Генерал-старшина Шарль де Гарнье сидит на коне слева от меня и на полкорпуса позади. Узнав из сообщения разведчиков, что испанцев намного больше, чем нас, он предлагал отступить и подождать подкрепление. Откуда оно должно было прибыть, генерал-старшина не знал, но верил князю Оранскому на слово. Чтобы оправдать свою
трусость, во что только не поверишь!
        Саврасый жеребец моего заместителя, не высокий, но ладно сложенный, общипывает, как и мой, короткую пшеничную стерню. Оба коня побывали в бою, наверное, догадались, зачем мы здесь, однако ведут себя спокойно. Моего жеребца больше волнует скошенная соломина с колосом, до которой я не позволяю дотянуться. То ли россказни о развитом предчувствии у животных - вымысел, то ли нам попались лощади, лишенные этого дара, то ли ничего опасного нам не грозит. В последнее трудно поверить, глядя, как к нам приближаются квадратные терции испанских солдат.
        Когда дистанция до них сокращается метров до восьмисот, я отдаю приказ:
        - Фальконеты, огонь!
        Заждавшиеся артиллеристы сдувают с чадящих фитилей пепел, подносят их к запальным отверстиям, заполненным затравочным порохом. Он с хлопком загорается - и через несколько секунд вразнобой грохочут три десятка фальконетов и две полупушки. Несколько ядер из фальконетов не долетают и, подпрыгнув несколько раз, зарываются в землю, некоторые ударяются о землю близко от вражеских солдат, рикошетят и врезаются в них, убив по несколько человек, а примерно треть попадают в цель на уровне ног и выкашивают неглубокие просеки в терциях. Оба ядра из полупушек попадают на уровне груди и делают более глубокие просеки. Причем создается впечатление, что стоявших рядом с убитыми словно бы отбрасывает взрывной волной. Вместе с ядрами вылетают облака черного дыма, из-за чего испанцы не должны заметить, что карронады не стреляли.
        Терции продолжают движение. Из-за гула в ушах мне кажется, что маршируют они беззвучно. Это придает им некую мистичность. У меня по спине, по позвонкам, пробегает сверху вниз холодная волна страха. Наверное, не только у меня. Несколько солдат из последних шеренг и крайних рядов оглядываются, проверяя, на месте ли я? Демонстративно достаю из подсумка серебряную флягу, отпиваю из нее терпкое красное вино из Прованса, предлагаю Шарлю де Гарнье. Генерал-старшина смотрит на флягу, будто пытается понять, что это такое, потом делает два больших глотка. Красная капелька вина, похожая на кровь, стекает на выбритый подбородок. Мой заместитель вытирает ее левой рукой. Его конь пользуется тем, что отпустили поводья, делает вперед два шага и, радостно фыркнув, подбирает пучочек соломы.
        Фальконеты продолжают стрельбу отдельными батареями по готовности. Впрочем, разницами между залпами батарей всего в несколько секунд. Полупушки стреляют отдельно и реже. Зато их ядра наносят больше урона. Они бьют сразу по двум терциям второй линии, которые идут посередине. Расстояние между этими терциями всего метров двадцать. Две терции первой линии, в которых самые большие потери, замедлили шаг. Их догнала вторая линия и образовала одну.
        С флангов испанцев атакуют рейтары четырьмя полуротами, построенными в колонны по четыре. Передняя шеренга приближается метров на двадцать к врагу, разряжает в него по два пистолета и двумя парами, повернувшими в разные стороны, скачут в хвост своей колонны. Встав за последней шеренгой, медленно продвигаются вперед, заряжая пистолеты. Такой маневр называется караколированием. Бьют рейтары в первую очередь по вражеским стрелкам - своим главным врагам. Те отвечают и результативно. Я вижу, как бьется на земле раненая лошадь.
        Фальконеты успевают сделать по три залпа ядрами, полупушки по два, пока дистанция до врага не сократилась метров до двухсот. Теперь поговорим с испанцами более серьезно.
        - Карронады, огонь! - командую я.
        Они заряжены картечью. В зарядах увеличенное количество пороха и свинцовых шариков. Карронады грохочут басовитее и громче. Дыма выплевывают тоже намного больше. Те терции, что идут прямо на нас, скрывают облака черного дыма, но я могу наблюдать, что творится с другими. Картечь не делает глубоких просек. Она поражает солдат в передних двух-трех шеренгах, зато область поражения шире. Каждый заряд убивает или ранит несколько десятков человек. Кто-то падает, кто-то приседает, кто-то бросает оружие и зажимает руками рану. Терции замирают на месте, чтобы справиться с шоком. Испанский арьергард догоняет их и тоже останавливается.
        Вражеские солдаты справляются со страхом и возобновляют движение, понимая, что, схватившись с нашими ландскнехтами, они перестанут быть мишенью для артиллерии. Картечные залпы фальконетов наносят им намного меньше урона, но тоже останавливают, правда, всего на самую малость. Затем вступают в дело наши мушкетеры. Цель большая, промахнуться трудно. Они тоже караколируют, хотя в пехоте это пока не заведено. Я, видимо, буду тем командиром, кто вел это.
        Испанцы наклонили свои длинные пики и, теряя солдат, продолжили упрямо переть на нас. Кажется, нет в мире такой силы, которая бы остановила их. Это тебе не трусливые вояки американских колоний. Нас атакуют опытные солдаты, поучаствовавшие во многих сражениях и редко познававшие горечь поражений.
        Но и их сломил второй залп карронад с пистолетной дистанции, с которой картечь разрывала человеческие тела на куски. Жуткое зрелище даже для меня, повидавшего немало. После этого залпа в терциях осталось меньше половины солдат. При этом среди них много раненых. Странным образом в мозгу сразу многих испанских пикинеров как бы раздался щелчок - и они все вдруг уронили свои длинные и тяжелые пики, мушкеты, а потом развернулись и понеслись стремглав по скошенному полю, топча мертвых и раненых своих сослуживцев, обтекая две терции арьергарда, сохранявшие какое-то время строй. Видимо, перекошенные ужасом лица и выпученные от страха глаза удирающих сослуживцев слоили и их боевой дух. Обе терции арьергарда тоже побросали тяжелое оружие и понеслись к лесу, возле которого строились перед началом сражения. Вслед им летела картечь и пули, а потом ядра, а с флангов нападали рейтары, которые рубили мечами, стараясь угадать между шлемом и кирасой.
        - Артиллерия, прекратить огонь! - приказал я.
        Порох нынче дорог, и запасы его небольшие у нас.
        Орудия замолчали не сразу. Некоторые расчеты вошли в раж, не услышали команду. Когда смолкли все фальконеты, ландскнехты заорали во всю глотку. Сколько раз я уже слышал такой рев, но все еще поражает меня его звериная, первобытная энергетика. Иногда кажется, что вижу, как, словно старая и ненужная одежда, спадают с этих двуногих тысячелетние наслоения культуры. Если можно так выразиться, в бою мы становимся цивилизационными нудистами.
        Рейтеры преследовали удирающих испанцев до леска, где остановились. Я думал, не хотят соваться в лес, хотя он и редкий, но все оказалось прозаичнее: на окраине леса стоял испанский обоз. Рейтары решили, что там будет больше добычи. Ошиблись. Там была только провизия, палатки и прочий лагерный инвентарь.
        Как только испанцы скрылись в лесу, ландскнехты, не дожидаясь моего приказа, сломали строй и вышли на поле боя. Там валялось несколько тысяч убитых и раненых. Последних добивали, порой жестоко. Немцы вымещали горечь былых поражений, а голландцы благодарили за инквизицию и непосильные налоги. За налоги - с особой изощренностью. Если бы у испанцев был знатный полководец, эта победа, а вместе с ней и я, вошла бы в историю Нидерландов. Но получалось, что мы победили банду грабителей, пусть и многочисленную. Так что рассчитывать можно только на благодарность местных жителей и, может быть, князя Оранского. Надеюсь, генерал-старшина Шарль де Гарнье напишет ему подробный отчет о сражении, в котором упомянет не только свои подвиги, но и мое участие.
        С трупов стягивали доспехи, одежду и обувь, раскладывая по отдельным кучам. Все это будет поделено. Почти честно. Я взял только дорогое оружие и доспехи. Один комплект доспехов был украшен серебряной чеканкой, изображавшей скачущих рыцарей с копьем наперевес. Наверное, доспех раньше принадлежал знатному и богатому человеку. Интересно было бы узнать, каким судьбами он оказался на испанском солдате? Доспех сберег его тело от картечи и пуль, от которых остались несколько вмятин, но внутри, в верхней части спереди, был запачкан кровью, натекшей из шеи или головы.
        Большая часть трофеев была тут же продана маркитантам, как следовавшим за нашей армией, так и за испанской. Последних во время сражения не было видно даже возле испанского обоза, но, когда начался дележ добычи, появились неизвестно откуда. До середины ночи шла попойка, сопровождавшаяся, судя по звону оружия и крикам, выяснением отношений. Поскольку мой шатер стоял в стороне от лагеря и был окружен палатками бывших матросов с фрегата и роттердамцев-артиллеристов, я не вмешивался в празднование победы. Пусть выплеснут страх, накопленный во время сражения.
        Утром к моему шатру пришла делегация из представителей почти всех рот. Вожаком был рослый немец с буйной рыжей шевелюрой и круглой конопатой мордой, на которой растопорщенные усы и борода казались приклеенными.
        - Генерал, у нас принято после победы выплачивать жалованье за месяц и начинать новый отсчет, - сообщил он.
        - Да, знаю, - подтвердил я. - С артиллеристами так и поступлю. А вам-то за что?! Вы вроде бы только наблюдали, как они стреляют.
        - Мы тоже стреляли, у нас убитые есть и раненые, - продолжал гнуть свое рыжий здоровяк.
        - Не смеши меня! - попросил я иронично. - Иначе я уступлю артиллеристам и разрешу им взять такую часть добычи, какую они заслужили. Они считают, что вам досталось слишком много, а это не справедливо. Ты этого хочешь?
        Сомневаюсь, что артиллеристам удалось бы забрать у ландскнехтов уже поделённую добычу, но это наверняка не последнее сражение. При следующем разделе добычи я могу увеличить доли артиллеристов вдвое или втрое, и никто не вякнет, потому что так будет по справедливости. У людей, часто глядящих в глаза смерти, обостренное желание, чтобы мир был справедлив. Именно поэтому и я не хотел платить им, хотя денег князя Оранского мне не жалко.
        - Нет, - ответил вожак делегации.
        - Тогда возвращайтесь в роты и расскажите всем, что награду надо заслужить. Проявите себя в бою - будете награждены, - говорю я и задаю следующий вопрос: - Или вам хотя бы раз задержали положенную выплату?
        - Нет, - во второй раз произносит он.
        Слово «нет», произнесенное не мной, а им самим, теперь западет в голову не только ему, но и другим делегатам. Это не я отказал, а они как бы сами признали, что премия им не положена. Они люди темные, не знают техники оболванивания, придуманные в двадцатом веке.
        - Можете идти, - разрешаю я.
        Делегация молча разворачивается и идет к своему лагерю. Наверное, кое-кто выскажет возмущение по поводу отказа, но бунта явно не будет.
        27
        Я лежу на походной кровати - воловьей шкуре, натянутой на деревянную раму. Рядом на трехногой табуретке стоит сальная свеча в деревянном подсвечнике. Она дает достаточно света, чтобы я мог читать сборник трудов Эразма Роттердамского, уроженца города Гауда, но сильно чадит, из-за чего прочитанное как бы приобретает неприятный, сальный душок. Кстати, свечи сейчас не отливают, а сворачивают вокруг фитиля, поэтому частенько, как и сейчас, свеча тает криво, а потому сгорает быстрее. На противоположной стороне шатра, на составленных вместе двух сундуках, спит на матраце, набитом соломой, слуга Йохан Гигенгак. Он - «жаворонок», после захода солнца, если не спит, превращается в комок манной каши. Перед входом в шатер стоят в карауле два солдата из роты капитана Бадвина Шульца. Еще двое охраняют мой покой позади шатра. Они изредка прохаживаются, но разговаривают между собой только шепотом, чтобы не мешать мне. Уверены, что я придумываю план, как захватить город. О том, какую поимеем в Антверпене добычу, говорят с придыханием. Это при том, что все знают, что грабить горожан им не позволят. Зато можно будет
ограбить испанцев, которые ограбили антверпенцев.
        Возле Антверпена мы стоим уже вторую неделю. Лагерь окружён рвом и валом, на котором стоят карронады, полупушки и фальконеты. Мы готовы в любой момент отразить нападения испанцев. По данным наших антверпенских осведомителей, вражеских солдат в городе много. Одни говорят, что пять тысяч, другие - десять. Здесь спрятались все банды, которые рыскали неподалеку в поисках добычи. Есть там и командиры, и кавалеристы, и артиллерия. Прибежали в Антверпен и те, кто сумел удрать от нас на поле боя. Наверное, их рассказы об устроенном нами побоище и сдерживают испанцев от нападения. Сутки напролет они дежурят на высоких и прочных крепостных стенах Антверпена, готовые дать отпор. Вот только штурмовать такой большой и укрепленный город силенок у нас маловато. Можно было бы ночью забраться на стены, захватить и открыть ворота, но пришлось бы вести уличные бои, в которых наше преимущество в артиллерии сводилось бы практически к нулю, а без нее более опытные в рукопашных схватках и численно превосходящие испанцы задавили бы нас. Нужна помощь горожан. Этим и занимается сейчас генерал-старшина Шарль де Гарнье.
Ночью в его шатер дозоры приводят каких-то людей, явно не военных. О чем они там договариваются - я не знаю. Самоустранился от этого процесса, заявив, что в дипломатии не силен. Вильгельм Оранский прислал письмо с приказом генерал-старшине организовать в Антверпене восстание. Вот тогда моя армия и придет на помощь горожанам.
        Ночь тиха. Я слышу, как кто-то торопливо шагает к моему шатру. Караул молчит. Значит, идет кто-то из командиров. Судя по подволакиванию ног, это Шарль де Гарнье. В такое время привести его в мой шатер может только очень важное известие.
        - Не спит? - тихо спрашивает генерал-старшина у караульного.
        - Вроде нет, - также тихо отвечает солдат.
        - Заходи, - громко говорю я, садясь на кровати, которая скрипит при этом, как парусник во время шторма.
        Генерал-старшина садится на вторую трехногую табуретку и, перекрестившись, сообщает:
        - Завтра утром, во время мессы.
        Завтра воскресенье. Если не все, то большая часть испанцев-католиков пойдет в церковь. Само собой, без оружия. Пойдут не потому, что такие уж религиозные, а чтобы инквизиторы не заподозрили в ереси. На войне, конечно, атеисты - большая редкость, потому что мало кому удается не давать эмоциям взять верх над умом, но и до монахов солдатам очень далеко, молятся только перед боем.
        - Откроют ворота, что возле реки, - продолжает Шарль де Гарнье. - Их охраняет мало солдат, а рядом лесок, где можно спрятать целую роту.
        - Рано утром незаметно перекину туда роту Бадвина Шульца, - обещаю я.
        - Горожане просят, чтобы сразу прорывались в центр города, где больше всего испанцев, - рассказал генерал-старшина.
        - Так и сделаем, - говорю я, хотя солдатам прикажу не спешить.
        Пусть и антверпенцы повоюют за свою свободу.
        Шарль де Гарнье уходит, и я опять ложусь на кровать. Читать перехотелось. Смотрю на догорающую свечу и думаю о том, что бои на суше начали мне нравиться не меньше, чем на море, а ведь я даже мальчишкой не мечтал стать военным. Как и космонавтом, хотя в годы моего детства это была самая модная профессия. Впрочем, и о морской карьере тоже не мечтал. Наверное, я бы выбрал другую профессию, если бы мой одноклассник, который поступил в мореходку после восьмого класса, не приехал в отпуск и не рассказал, что по окончанию учебы ему присвоят офицерское звание, не надо будет служить в советской армии с ее «дедовщиной». Может быть, я стал бы геологом - сухопутным бродягой. Кому суждено шляться по свету, тот придумает себе профессию.
        Под утро пошел дождь. Сквозь сон я услышал, как барабанят крупные капли по плотной материи шатра, и подумал, что нам это на руку. Испанцы не смогут применить против нас пушки, установленные на башнях. На рассвете дождь ослаб, но не прекратился.
        - Оставьте мушкеты и аркебузы, - приказал я роте Бадвина Шульца. - Налегке быстрее добежите до ворот.
        Капитан кивнул, соглашаясь со мной, но не обрадовался. Его солдаты лишились одного из преимуществ, поскольку стреляют лучше врага. Испанцы считаются самыми плохими в Западной Европе стрелками из огнестрельного оружия. Впрочем, из луков они стреляли не намного лучше. Разве что пращники с Болеарских островов ценились высоко, но болеарцы даже в двадцать первом веке не считали себя испанцами.
        Вслед за ротой Бадвина Шульца из лагеря несколькими небольшими отрядами выехали рейтары. Они каждый день патрулируют окрестности города, так что подозрения не должны вызвать. Надеюсь, испанцы не придадут значения тому, что сегодня патрули многочисленнее. Рейтары должны будут первыми ворваться в город и защитить ворота до подхода пехоты. Оставшиеся в лагере собрались возле своих командиров рот, ожидая приказ. Ночные караульные, слышавшие наш с генерал-старшиной разговор, наверняка проинформировали сослуживцев о том, что их ждет утром. По крайней мере, обсуждают солдаты, где в городе больше всего добычи?
        Я поднялся на вал, откуда город виден лучше. Глина размокла, скользит под ногами. Возле орудий нет расчетов, только часовые на углах лагеря, под деревянными навесами. В атаку пойдут все, кроме охраны лагеря, потому что людей мало.
        Захожу под навес, где стоит молодой румянощекий мужчина с лицом простака, но себе на уме. У таких поразительная способность объегоривать самих себя. Он что-то медленно жует и делает вид, что не замечает меня. Вдруг изо рта выплескивается длинная коричневая струя, разбивается о глиняный склон вала. Видимо, жует табак. Европейцы пока что не курят табак, а жуют.
        - Был со мной в Америке? - спрашиваю я, потому что не могу вспомнить, видел этого солдата на фрегате или нет.
        - Брат мой был, младший. Богачом вернулся, дом новый купил, женился раньше меня, - рассказывает часовой. - Он всюду умудряется пролезть вперед меня.
        - Младшие братья - они такие, - соглашаюсь я.
        Обычно младший брат - экстраверт, который суется во всякое новое дело раньше старшего брата, интроверта.
        - Сеньор, возьмите меня в следующий поход в Америку, - просит он.
        - Если будет место, возьму, - говорю я, подозревая, что места не будет.
        До меня дошли слухи, что боцман Лукас Баккер берет с новичков мзду за право оказаться под его командой на фрегате. Платить обязаны вперед, не зависимо от того, какая будет добыча и будет ли вообще, и сумма, как подозреваю, не маленькая, поэтому не каждый желающий становится членом экипажа.
        Рота Бадвина Шульца дошла до лесочка и спряталась в нем. Рейтары доехали до реки, постояли на берегу. Наверное, любовались, как прозрачные дождевые капли разбиваются о серую речную воду и добавили в нее свои плевки. Медленно двинулись в обратную сторону. Едут спокойно, хотя внутренне, скорее всего, напряжены. В любой момент могут открыться ворота, и рейтарам придется скакать в город и принимать бой. Причем контакт будет плотный, придется орудовать не пистолетами с дистанции, а короткими пиками или мечами против, скорее всего, длинных пик и глеф. В такую погоду из пистолетов удастся выстрелить всего раз и то при условии, что порох в стволе и на полочке не отсырел. Муторно идти в бой, знаю, что на этот раз твои шансы выжить намного ниже.
        Я иду по валу до следующего часового, возвращаюсь к первому. Месса уже должна закончиться, а сигнала все нет, городские ворота закрыты. Спускаюсь с вала и иду к воротам, возле которых сидит на своем ладном коне Шарль де Гарнье. Лицо у него насупленное. Может быть, так кажется из-за шлема-мориона, низко надвинутого на лоб. Раньше генерал-старшина носил другой шлем, более дешевый и без двух золотых лент, привязанных сзади, отчего напоминает бескозырку.
        - Не срослось? - говорю я без раздражения.
        - Измена! - с натугой, словно бросает тяжелый камень, произносит Шарль де Гарнье.
        - Пойдем ко мне, в триктрак сыграем, - предлагаю я.
        Шахматы стали слишком сложной игрой для дворян. Подозреваю, что вскоре такая же участь постигнет и триктрак. За умственное развитие станут отвечать только карты, причем самые простенькие игра.
        - Мне надо выяснить, кто нас предал, - говорит генерал-старшина.
        - У кого?! - язвительно интересуюсь я. - У испанцев на стенах?!
        - Ночью обязательно разузнаю, - как клятву произносит он.
        И разузнает, и опять припрется ко мне среди ночи. На этот раз его лицо будет просветленным, будто наконец-то познал все глубины подлой человеческой души.
        - Дворяне и богатые горожане отказались поддержать восстание. Дворяне - католики и предатели! Чего еще от них ждать?! - Он вдруг вспоминает, что я тоже вроде бы католик и поправляется: - Почти все предатели. Поэтому они на стороне испанского короля. Говорят, он пообещал нидерландским дворянам новые привилегии.
        - А как с богатыми горожанами?! Они вроде бы лютеране, - с усмешкой интересуюсь я.
        - Купцам веры нет. Профессия у них жульническая, слово никогда не держат, - изрекает Шарль де Гарнье.
        Подписываюсь под каждым его словом.
        - Завтра ночью сюда должны прийти другие люди, истинные гугеноты, - продолжает генерал-старшина. - Буду с ним договариваться.
        - Сколько потребуется времени? - спрашиваю я.
        Шарль де Гарнье задумывается. Мне кажется, что слышу, как скрипят его не креативные извилины.
        - За несколько дней управлюсь, - дает он неопределенный ответ.
        - А будет гарантия, что и эти не подведут? - задаю я следующий вопрос.
        Извилины генерал-старшины начинают скрипеть медленнее, но громче. Он с трудом врет, но еще труднее решается произнести неприятную правду. Интересно, что в финансовых вопросах он соображает быстро. Может быть, потому, что цифры редко пересекаются с эмоциями, особенно, если оперируешь чужими деньгами.
        Не дождавшись ответа, я решаю:
        - Завтра снимаемся, идем на Гент. Времени сидеть здесь у нас нет. Октябрь на дворе, скоро разойдемся на зимние квартиры.
        Гент был второй целью в списке князя Оранского. Третья - Брюгге. Ему надо было зацепиться за большой город во Фландрии, перенести туда ставку, чтобы своим присутствием поднимать боевой дух восставших. Загвоздка в том, что чем южнее, чем больше процент католического населения, тем меньше боевого духа. Да и, насколько я помню, у фламандцев всегда были проблемы со смелостью. Ее ведь нельзя купить.
        28
        Опять я возле Гента, но на этот раз сам командую войском. Мы расположились на поле примерно в километре от города, на берегу канала, благодаря которому моим солдатам пришлось меньше рыть землю, чтобы укрепить лагерь. В город нам запретили входить. Гент в руках горожан, но замок в центре города занят испанцами. Замок крепкий. Даже небольшой гарнизон сможет защищать его долго. В городе собрались представители семнадцати провинций Нидерландов. Пытаются договориться. Знатным и богатым надоела революция, которая мешает зарабатывать деньги. Переговоры идут тяжело. В северных провинциях преобладают лютеране, считающие испанскую армию врагом, а в южных - католики, считавшие до недавнего времени испанскую армию своим защитником. Претензии именно к армии. Ни те, ни другие не отрекаются от подданства испанскому королю. Вильгельм Оранский тоже считает себя его вассалом.
        Гент разросся пригородами, но по количеству жителей перестал быть одним из самых больших городов Европы. С тех пор, как я здесь не был, гентцев еще дважды усмиряли. В тысяча четыреста пятьдесят восьмом году это сделал герцог Филипп Бургундский, который отменил многие городские привилегии и заставил явиться к нему с повинной знатных горожан, одетых лишь в нижнее белье и с петлей на шее. В тысяча пятьсот тридцать седьмом году эту процедуру заставил повторить император Карл Пятый, уроженец этого города и потому хорошо знавший его историю. С тех пор у гентцев появилось прозвище, которое я бы вольно перевел, как висельники. В придачу Карл Пятый снес в центре города аббатство святого Бавона и на его месте построил замок, в котором сейчас прятался испанский гарнизон.
        Вильгельм Оранский оказал мне большую честь, навестив в лагере. Приехал он на коне, масть которого я определил с трудом. Корпус серый без «яблок», а голова ноги и хвост черные. Наверное, разновидность мышастой. Масть необычная, редкая, и конь казался элитным. Мне сразу подумалось, что князь Оранский выложил за жеребца столько серебра, сколько весило если не все животное, то, как минимум, его туловище. На князе был темно-фиолетовый дублет с алым узором и черные штаны, напоминающие китайские фонарики, благодаря алой подкладке, выглядывавшей через разрезы. Черные сапоги высокие, до штанов, и с позолоченными шпорами в виде шестеренок. Ремень с овальными золотыми пластинками и бляхой в виде стилизованного замка. Рапира и кинжал с золотыми вставками в ножнах и рукоятках. На скакавшем рядом с князем Филиппе ван Марниксе верхняя одежда была черного цвета, но с золотыми кантами везде, где только были швы. Ремень с золотой или позолоченной бляхой в виде льва, наклонившего голову, будто обнюхивает чужую кучу. Оружие тоже с золотыми вставками в ножнах и рукоятках. Видимо, сеньор заказал на двоих. Наверное,
думает, что привезенного мной серебра ему хватит на всю оставшуюся жизнь или что я буду и дальше привозить в таком же количестве. Вильгельма Оранского сопровождала свита из полусотни человек, судя по тому, как неказисто сидели на лошадях, богатые горожане. В шатер зашли только сам князь и его помощник Филипп ван Марникс. Остальные ждали в проходах между палатками, окруженные моими солдатами. Обе стороны разглядывали друг друга с нескрываемым презрением, только в одном случае основой служила зависть, а в другом - страх.
        - Я в тебе не ошибся! - начал разговор князь Оранский.
        Если разговор начинается с комплимента, следом будет плохая новость.
        - Я нанял английских и французских солдат, больше пяти тысяч. Хотел, чтобы ими командовал ты, но они против. Доверяют только своим командирам. Я не смог их переубедить, - продолжил Вильгельм Оранский, всем своим видом показывая, как ему не нравится такое упрямство наемников.
        - Я сам не хочу ими командовать. Серьезных противников не осталось, так что и без меня разберутся. С удовольствием отправлюсь домой и займусь подготовкой фрегата к новому походу, - сказал я.
        - Правда?! - произнес князь Оранский, глядя на меня с недоверием.
        Видимо, быть прославленным полководцем - его заветная мечта. Нас всегда тянет в чужое болото, потому что в своем трудно утонуть.
        - Мне больше нравятся морские сражения, - ответил я, чтобы совсем уж не разочаровывать его.
        - Само собой, наступит час - и твои заслуги будут оценены по достоинству, - сообщил князь, как он думал, в утешение.
        Если когда-нибудь еще раз пообещает это, пойму, что никаких наград мне не светит.
        - Могу прямо завтра передать командование Шарлю де Гарнье, - предложил я.
        - Нет, побудь здесь, пока не придут англичане с французами. Они будут здесь через неделю или даже раньше, - сказал Вильгельм Оранский. - В замке сидит испанский гарнизон. Мало ли, что им в голову взбредет?!
        - Могу их выкурить оттуда, - предложил я.
        - Сражение в центре города заденет интересы многих знатных горожан, - дипломатично огласил он запрет гентцев на проведение такой операции. - Испанцы сами сдадутся, когда кончатся продукты, или поймут, что помощь ждать неоткуда.
        Йохан Гигенгак подал нам вино в серебряных кубках большего размера, чем у князя. Это был розовый гренаш из Руссильона, так полюбившийся мне в прошлом… даже не знаю, как правильно назвать мои перемещения во времени.
        - Какая прелесть! - похвалили вино Вильгельм Оранский. - Гренаш очень ценится в моем княжестве, а здесь не в моде. Где ты его достал?
        - Отбили у испанцев, - ответил я. - К сожалению, всего одну бочку, причем не полную, так что поделиться не смогу.
        - Нет-нет, мне на днях должны привезти несколько бочек. Могу прислать пару тебе, - предложил он.
        - Не откажусь, - молвил я.
        С паршивой овцы хоть шерсти клок. Деньги предлагать мне князь, видимо, стесняется. Ведь получил их от меня. Или считает - и правильно считает, - что у меня денег все равно больше.
        Словно догадавшись, что я подумал о деньгах, князь Оранский пожаловался с горькой иронией:
        - Приходится тратить много денег на представителей провинций. Каждый вопрос обходится мне чуть ли не в ласт серебра, - и уже без иронии добавил: - Все хотят иметь права, но никаких обязанностей!
        - Я страшусь людей, которые думают наоборот, - попытался утешить его.
        Князь Оранский или не понял, или сделал вид, что не понял, продолжил:
        - Северные провинции требуют одно, южные - другое. Никак не могу примирить их.
        Поскольку я помнил, что южная часть нынешних Нидерландов станет Бельгией, дал ему совет:
        - Я бы отпустил южные провинции и стал правителем северных. Лучше меньше, но верных.
        Видимо, то же самое советовал князю и Филипп ван Марникс, потому что раздвинул губы в скупой улыбке, кивнул мне, как единомышленнику, и сказал своему сеньору:
        - Вот видишь, а его к врагам не отнесешь.
        - Не могу я отдать испанцам южные провинции! - тоном обиженного ребенка заявил Вильгельм Оранский.
        - Они недолго будут испанскими, - уверенно предрек я.
        - Почему ты так думаешь? - спросил князь Оранский.
        - Потому что между ними и Испанией слишком большое расстояние, - ответил я.
        - Между Испанией и Америкой расстояние еще больше, - похвастался он знанием географии.
        - Да, - согласился я, - но между Испанией и Америкой нейтральный океан, а не агрессивная Франция.
        - Думаешь, Генрих Третий оккупирует южные провинции, если мы выгоним отсюда испанцев? - мрачно интересуется Вильгельм Оранский.
        В том, что король Франции способен на такую подляну, у него, видать, нет сомнений, как и в том, что выгонит испанцев из Нидерландов.
        - Не думаю, что это случится так быстро, при Генрихе Третьем, но есть все предпосылки: живут на юге в основном католики, для многих французский язык родной, - ответил я.
        Филипп ван Марникс опять кивнул.
        Не забыть бы передать голландцам в двадцать первом веке, кому они обязаны своей независимостью. Так ведь не поверят же. Вильгельм Оранский станет для них героем, отцом-основателем нации и страны. Какая страна, такой и герой.
        В лагере послышались громкие голоса. Кто-то срочно хотел увидеть князя Оранского.
        - Пойди узнай, в чем дело? - приказал Вильгельм Оранский своему помощнику.
        Филипп ван Марникс вышел из шатра.
        - В последнее время я перестал доверять ему, - тихо признался мне князь Оранский. - Думал, что его подкупили богачи из северных провинций.
        Да, не позавидуешь князю. Главная обязанность правителя - не верить никому.
        - Считаешь, что лучше отказаться от южных провинций и оставить себе только северные? - спросил он.
        - Да, - подтвердил я. - Пользуясь слабостью испанцев, провозгласить их независимым государством и стать королем.
        Лицо Вильгельма Оранского напряглось, словно разгадал во мне провокатора, но потом, наверное, вспомнил, как много хорошего я сделал испанцам, и расслабился, но ничего не сказал.
        В шатер вернулся Филипп ван Марникс, доложил:
        - Курьер с письмом из Антверпена. Говорит, что передать может только лично в руки.
        - Пусть войдет, - разрешил князь Оранский.
        Это был юноша лет шестнадцати, с узким лицом, покрытым белесым пушком над верхней губой и на подбородке. От курьера разило ядреным лошадиным ароматом. Видать, всю дорогу гнал коня. Опознав князя Оранского, юноша достал из-за пазухи свернутое трубочкой, помятое послание, поклонился и молча передал ему.
        Вильгельм Оранский прочитал письмо раз, второй и сморщился так, будто внезапно заболели зубы, причем все сразу.
        - Испанцы грабят Антверпен, - тихо сказал он Филиппу ван Марниксу. - Начали вчера в полдень.
        - Не может быть! - не поверил помощник.
        - Ты сам видел? - спросил князь Оранский курьера.
        - Нет, - ответил юноша, - но тот курьер, что передал мне письмо, сказал, что в городе ужас что творится: всё горит, улицы завалены трупами. Испанцы убивают мужчин и насилуют женщин, не разбираясь, какого сословия человек, забирают всё, что найдут, а потом поджигают дома.
        - Можешь идти, - отпустил его Вильгельм Оранский, а когда юноша вышел из шатра, сказал Филиппу ван Марниксу: - Возвращаемся в Гент. Пошли гонцов, чтобы срочно сзывали Генеральные Штаты. По пути расскажи свите об Антверпене, добавь побольше ужасных подробностей.
        Позабыв обо мне, они вышли из шатра.
        А я подумал об антверпенцах, что труса бьют с удвоенной жестокостью.
        29
        Седьмого ноября, после полудня, в лагерь прискакал гонец с приказом князя Оранского взять штурмом замок. Сделать это предлагалось, как можно скорее. Видимо, гентские богачи резко поумнели, узнав, какая участь постигла Антверпен. Теперь их не смущали разрушения, которые возникнут в связи со штурмом замка.
        Только вот мне не очень-то хотелось воевать в этот день. Седьмого ноября для меня навсегда останется днем, в который я объедался мороженым. Несмотря на осенние каникулы, мы приходили в школу к девяти утра и длинной колонной шагали к центру района, чтобы принять участие в демонстрации. В одной автобусной остановке от пункта назначения, которая называлась «Военкомат», мы долго ждали начала торжественного мероприятия. Рядом с остановкой находился гастроном. Там я и набирал на выделенный мне родителями по случаю праздника рубль фруктовое мороженое по цене семь копеек. Гулять так гулять! Это самое дешевое мороженое мне нравилось больше всего. Брикетик розового цвета в бумажной обертке, покрытой инеем. Оно было замерзшее, твердое. Не разворачивая, я мял и ломал его. Пальцы сводило от холода. Затем глотал мороженое, почти не жуя, потому что зубы стыли и болели. Ничего вкуснее в то время для меня не существовало. Когда школьная колонна начинала движение, я был уже безмерно счастлив, несмотря на сопли, которые вдруг потекли из носа, и липкие пальцы и губы, которые негде было помыть. Мы проходили мимо
трибуны, на которой стояло районное начальство, человек десять. Кто-то на трибуне в мегафон выпаливал лозунг о единстве коммунистической партии и народа, а демонстранты кричали вразнобой «Ура!», хотя никто уже в этот бред не верил. У начальства были смурные лица и красные от холода носы. Они ведь долго стояли на одном месте и не могли поесть мороженое, которое в холода так согревает!
        Замок окружал ров шириной метров двадцать, используемый, как канал. Каменно-кирпичные стены высотой метров восемь с многочисленными бартизанами - сторожевыми башенками, расположенными на куртинах между угловыми башнями. Впрочем, и угловые башни тоже были, хоть и больше, но не до фундамента. Их, как и бартизаны, поддерживали снизу каменные опоры, как бы выступающие из стены. На донжоне угловые башни тоже были в виде бартизанов. Наверное, архитектор или заказчик считал их наилучшим оборонительным сооружением. Амбразуры бартизанов имели деревянные, наклоненные навесы, которые защищали от выстрела по прямой. На стенах и в башнях стояли испанцы в кирасах и шлемах-морионах, поглядывая на нас без особого страха. Они понимали, что выкурить их из замка будет не просто. Со стен доносился собачий лай. Значит, и захватить гарнизон ночью врасплох будет не легче.
        Я приказал прямо на берегу канала сооружать длинную баррикаду из бревен, щитов, камней, а также бочек, корзин и мешков, наполненных песком или землей. Несмотря на обстрел испанцев из аркебуз, мушкетов и фальконетов, солдатам помогали горожане. На баррикаде установили карронады, полупушки и фальконеты. Я сосредоточил все орудия напротив одной куртины. Решил со следующего утра бить по ней, пока не проломлю брешь, а потом на плотах пересечем канал и схватимся врукопашную. Местные металлурги пообещали к утру отлить ядра для карронад, которые не предназначены для разрушения стен, но с дистанции метров тридцать должны нанести урон.
        Ночевал я в доме рядом с баррикадой. Принадлежал он богатому суконщику и имел широкие и, благодаря высоким окнам, светлые комнаты. Мебели в них больше, чем у голландцев, и была она изящнее, легче. Стены оббиты материей разных цветов: красная комната, синяя, зеленая… Меня поселили в коричневой. В отличие от голландцев, фламандцы предпочитали спать лежа, а не сидя, посему кровать была длиной метра два с лишним и такой же ширины. Балдахин тоже был коричневого цвета. Я даже пожалел, что не сохранил летний загар, чтобы соответствовать комнате. Разобравшись с тремя одеялами - коричневым ватным и двумя шерстяными - и четырьмя подушками, я заснул под сопение Йохана Гигенгака, расположившегося на тюфяке, постеленном на полу.
        Утром хозяин - бодрый толстячок с хомячьими щечками - накормил меня говядиной с бобами и жареной речной рыбой. Был еще и сыр, но его даже упоминать здесь не принято. Как русские едят все с хлебом, даже макароны, так и нидерландцы не трапезничают без сыра. Такое может себе позволить разве что нищий. Вино было белое и слишком кислое, наверное, позапрошлогоднее, которое жаль вылить, но и самому пить неохота. Завтракавший с нами хозяин запивал молоком, ссылаясь на какой-то зарок. Есть у католиков любовь к ограничениям ради спасения души. Отказываются обычно от того, что не мило.
        На баррикаде все было готово к обстрелу. Рано утром гентцы подвезли нам чугунные ядра для карронад, отлитые ночью. Мои артиллеристы как раз заканчивали их выгрузку. Пришлось всего по пять ядер на карронаду, но в течение дня обещали подвезти еще.
        Я собрался было приказать зарядить орудия, но на стене появился испанский солдат с белым флагом и прокричал:
        - Комендант замка хочет поговорить с вашим командиром у ворот!
        Видимо, количество и калибр наших орудий подсказали испанцам мудрое решение. Они ведь не знают, что карронады не предназначены для разрушения крепостных стен, что добились бы мы результата только после многодневного обстрела. При условии, что хватило бы пороха и ядер.
        Комендант оказался долговязым и худым. На вытянутом лице красовались длинные рыжие усы, нацеленные под углом вниз. Когда вижу испанца с такой фигурой и в доспехах, сразу вспоминаю дон Кихота. Кстати, роман пока не написан или еще не добрался до Нидерландов. Комендант пытался казаться грозным и неуступчивым, с трудом переплевывал через губу слова.
        - Мы предлагаем избежать ненужного кровопролития. Мои люди согласны покинуть Гент со всем своим имуществом и оружием, - огласил он условия сдачи замка.
        - Не думаю, что с нашей стороны прольется много крови, - возразил я. - Наши пушки до вечера превратят стену в груду обломков и перебьют большую часть гарнизона. На следующий день разрушим донжон. Поэтому могу выпустить вас без оружия, только с личными вещами. Офицерам разрешу уехать на лошадях.
        Как я догадался, именно на такие условия и рассчитывал комендант. Он еще немного попускал пузыри и пробил условие, что их проводят под охраной до городка Дейнсе, где находился большой отряд испанцев. Местные крестьяне с удовольствием уничтожали безоружных испанских солдат. Один из ранее сдавшихся нам и отпущенных без оружия испанских отрядов так и не добрался до своих. На их трупы мы наткнулись, когда на следующий день пошли по той же дороге. На некоторых телах было не меньше десятка ран, а из отрезанных голов сложили пирамиду на ближайшем перекрестке. Наверное, чтобы другие испанские отряды сразу поняли, что надо разворачиваться и убираться восвояси.
        К полудню я уже был в лагере, в своем шатре. Возвращение в лагерь артиллерии контролировал генерал-старшина. Драгуны Дирка ван Треслонга сопровождали сдавшихся, безоружных испанцев. Ян ван Баерле был отправлен с докладом к князю Оранскому. Судя по тому, что до сих пор не вернулся, его доклад очень понравился. Наверное, Вильгельм Оранский пригласил моего шурина на обед. Яну нравится есть с княжеской руки, даже крохи, а князю нравится его кормить и чувствовать себя правителем. Со мной у Вильгельма Оранского это получалось плохо. Может быть, потому, что я богаче его, что он зависит от добытых мной денег, а не наоборот.
        Вечером стало известно, что Генеральные штаты Нидерландов подписали соглашение, которое назвали «Гентским умиротворением». Северные и южные провинции объявили самим себе и заодно гезам амнистию, отменили все приказы и конфискации герцога Альбы и договорились совместно воевать с испанскими отрядами. Только с солдатами, а король Филипп по-прежнему оставался их синьором и главнокомандующим. Отменялись также законы против еретиков, но южане оставались католиками, а северянам разрешалось быть протестантами. В городе началось празднование по случаю, как думали гентцы, окончания войны. Поскольку я знал, что мир настанет не раньше, чем северяне и южане разбегутся в разные стороны, участие в народных гуляниях не принимал.
        Через день прибыли англо-французские наемники. Их тоже разместили за городом, но с противоположной стороны. У наемников разных национальностей есть непреодолимое желание постоянно выяснять, кто круче. Туда были переведены сперва мои рейтары, а потом и ландскнехты. Голландские пехотинцы и артиллеристы отправились со мной в Роттердам. Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг остались служить командирами рот. Почему бы не послужить, если воевать не с кем?!
        30
        Зиму я провел в делах праздных и потому интересных. Иногда, правда, отвлекался на решение бизнес-вопросов, в основном на ввод капитала в дело. Текущими вопросами занималась теща. У нее получалось лучше, потому что знала местные повадки и тряслась над каждым даальдером. Она успевала заниматься своим имением, моими многочисленными предприятиями в различных сферах и небольшим бизнесом сына. Женевьеву ни к делам, ни к деньгам не подпускали. Судя по любви к мотовству, ей надо было родиться дворянкой, а ее мужу-скупердяю - купцом. Поэтому они вместе.
        Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг вернулись домой в конце зимы. Испанский король назначил в Нидерланды нового наместника Хуана Австрийского, своего единокровного брата, рожденного вне брака дочерью бургомистра. Как и положено бастарду, Хуан Австрийский проявил себя на войне. Это под его командованием европейский флот разбили турецкий при Лепанто. Бил он турок и на суше, захватив Тунис, который испанцы не смогли или не захотели удержать. Новый штатгальтер сумел договориться с князем Оранским о ненападении. Обоим надо было выиграть время. Хуану Австрийскому - чтобы дождаться денег и утихомирить испанскую армию, а Вильгельму Оранскому - чтобы навербовать побольше сторонников в Нидерландах и наемников в протестантских странах. Посему князь отпустил из своего войска всех голландцев, правильно считая их хорошими моряками, но плохими солдатами.
        В конце марта мне пришло письмо из Англии от лорда Эндрю Эшли. В первых строках своего письма он признавал наше родство. Мало того, заверял, что рад иметь такого родственника. Во вторых строках объяснялась причина такого великодушного снисхождения. Роберт Эшли, лорд Вильям Стонор и Ричард Тейт попали в плен к испанцам. По сведениям на сентябрь месяц, пленные находились в тюрьме города Картахена. Выкуп за них не требовали. Как пиратов, их собирались повесить. Ждали монаршего разрешения на проведение этого развлекательного мероприятия, которое должно было прийти в начале лета. Повесить тройку благородных англичан любо каждому испанцу, как знатному, так и не очень. Лорд Эндрю Эшли предлагал мне спасти его сына и сообщал, что благодарность убитого горем отца будет безгранична, но в пределах двадцати тысяч крон (пяти тысяч фунтов). По моим подсчетам, доля Роберта Эшли по результатам нашего совместного похода составляла намного большую сумму, а уж его отец, как судовладелец, и вовсе получил треть от добычи всего корабля. Видимо, лорд Эндрю Эшли хотел сохранить деньги, а не сына, но убедить всех в
обратном. Это и подтолкнуло меня отправиться весной к берегам Америки, а не поджидать испанские караваны в Кадисском заливе.
        Фрегат, днище которого было обшито медными листами, стал меньше течь и быстрее ходить. При попутном свежем ветре мы порой разгонялись до тринадцати-четырнадцати узлов. Такая скорость была в диковинку даже для бывалых голландских моряков. Возле Пиренейского полуострова мы поймали «португальский» норд. Слегка накренившись на левый борт, корабль, казалось, летел над волнами. Ход был настолько хорош, что я решил не отвлекаться на небольшую каравеллу, которая шла встречным курсом ближе к берегу. К тому же, она могла оказаться португальской.
        От островов Зеленого мыса повернули на запад, поймали пассат и со средней скоростью узлов восемь рванули через океан. Погода благоприятствовала нам. Ни штормов, ни штилей. К полудню ветер раздувался баллов до пяти, а к полуночи ослабевал до двух. Глас не меняли ни разу, так что с парусами матросы почти не работали. Наученный предыдущим рейсом, боцман Лукас Баккер набрал старых тросов и парусов, переработкой которых и занимался экипаж, чтобы не одурел от безделья. Из тросов плели сети, как рыболовные, так и грузовые, коврики, маты, гамаки. Последние, изобретенные индейцами, уже начали приживаться на флоте. С него труднее вывалиться во время шторма, чем из обычной кровати. Помню, работал я на сухогрузе датской постройки, на котором кровати были очень высокие. Стармех, пожилой хорват, однажды во время крепкого шторма, вывалился из кровати, подпортил себе портрет, после чего до конца контракта спал или на диване, или на полу. Кусками старых парусов латали более новые и шили из них рабочую одежду. Получалась она неказистой, но выпендриваться на корабле не перед кем. К приходу в Карибское море почти все
матросы и солдаты щеголяли в парусиновых рубахах без рукавов и с прямоугольным вырезом и в коротких штанах. Кое-кто обзавелся парусиновым колпаком, который, залезая на мачты, где ветер сильнее, натягивали по самые брови.
        В Картахене я бывал в будущем. Первый раз прилетел в нее на самолете. На выходе из зоны прилета охранники проверяли бирки на чемоданах, чтобы кто-нибудь не прихватил чужой. Столкнулся с таким впервые, хотя летал много и в разные страны. Потом убедился, что предосторожность не лишняя. Воровство в Колумбии и во многих других латиноамериканских странах - хобби, плавно перетекающее в профессию. На ночь мы приподнимали трап, чтобы на судно никто не мог зайти. Могла ворваться вооруженная шайка, вынести все ценное и избить тех, кто не хотел расставаться с любимым ноутбуком или мобильником.
        В порту, посреди гавани, напротив контейнерного терминала, на высоком постаменте посреди гавани стояла белая статуя какой-то святой. Или святого в длинной одежде. Видел издали, поэтому за половую принадлежность не ручаюсь. На территории был сад с попугаями и розовыми фламинго. Впервые видел этих прекрасных птиц так близко. Цвет оказался не совсем розовым, скорее, морковным. Все равно впечатлили.
        Картахена делилась на три части: старый город между портом и холмом, застроенный двух-трехэтажными каменными домами, покрашенными в разные и очень яркие цвета; район небоскребов, которые, как мне кажется, размножаются почкованием, а потому похожи на построенные в других городах; район трущоб, куда мне посоветовали не соваться, и, не поверите, я внял совету, поэтому видел его только со стен каменного фортаСан-Фелипе-де-Барахас, расположенного на холме. По утрам обычно лил дождь, проливной и теплый, поэтому я редко выбирался в город в светлое время суток. В старом городе сохранились крепостные стены и пушки. Поразило количество статуй, в том числе бронзовых. У каждой какое-нибудь место натерто на счастье до блеска. Не буду говорить, что натерли лежащей на боку, голой бабище. Впечатлили огромные бронзовые башмаки, стоптанные, не зашнурованные, правый стоит, а левый лежит на боку. Такое впечатление, что их скинули с ног только что. Я даже оглянулся: нет ли поблизости хозяина-великана? В правый залезают туристы и фотографируются. Женщины погружаются в него по самые вторичные половые признаки. На каждой
улице и на пляжах продают фрукты с лотков или из мисок, которые частенько носят на голове. Занимаются этим женщины. Ни одного торговца мужчины не заметил. Может быть, они стыдливо пряталась, завидев меня. Да и вообще, найти в Картахене работающего мужчину очень трудно. Видимо, все изгои находились в порту, вкалывали грузчиками. Городской пляж с темно-серым песком представлял собой смесь дискотеки с базаром, на которую время от времени заходят высокие длинношеие белые птицы, похожие на аистов. С интересом полазил по форту Сан-Фелипе-де-Барахас. В то время подобные сооружения были мне в диковинку. Неприятный осадок оставили толпы туристов и цена входного билета почти в десять американских баксов, что по местным меркам большие деньги. Так ведь аттракцион для залетных лохов. Колумбийцы непоколебимо уверены, что все европейцы и янки - лохи, которые только и ищут, кто бы их развел. Назойливые жуликоватые египетские торговцы и таксисты в сравнение с колумбийскими кажутся скромнягами.
        В последней четверти шестнадцатого века Картахена не имела ни небоскребов, ни района трущоб, ни каменного форта. Был только старый город, сильно не похожий на тот, что я видел. Разве что крепостные стены и темно-серый песок на берегу залива показались знакомыми. Дома пока все одного цвета - серовато-желтого, потому что сложены из песчаника. На холме было сооружение из земли и бревен, которое не казалось таким неприступным, как Сан-Фелипе-де-Барахас. Еще два таких же укрепления на входе в залив. Захватить укрепления - не проблема, а вот на город у нас силенок маловато. Да и я помнил, что Картахену захватывали пять раз, что самым удачливым был Френсис Дрейк, содравший с горожан выкуп в десять миллионов золотых, но среди захватчиков не было голландского капера с патентом от князя Оранского. Посему прошли мы мимо Картахены, полюбовались ею, убедились, что в лоб не возьмем, и решили отложить атаку до лучших времен. Направились в сторону Номбре-де-Диос, чтобы опять захватить его, еще раз выпотрошить и взять пленников, которых потом обменять на англичан.
        На следующий день случилась встреча, изменившая наши планы. С утра шел дождь. К полудню распогодилось, стало сыро и жарко. Я сидел в кресле под навесом на шкафуте, плескаясь в собственном соку, который истекал из всех частей моего тела. Не спасал даже юго-западный ветерок. Кондиционер казался мне самым выдающимся изобретением. Расстраивало то, что создали это чудо слишком поздно.
        - Вижу корабль! - донеслось из «вороньего гнезда. - Большой!
        Я предупредил впередсмотрящих, чтобы из-за всякой ерунды типа рыбацких лодок или маленьких купеческих баркасов меня не напрягали. Корабль оказался каравеллой с латинским парусами на всех трех мачтах, водоизмещением тонн сто и десятком фальконетов, шести- и трехфунтовых. Большие красные кресты на парусах сообщали, что корабль испанский. Мне очень не хотелось надевать доспехи в такую жару, но упускать плывущую прямо в руки добычу было несерьезно. Удача не любит ленивых.
        Капитан каравеллы понял, что встретил не тех, кого хотел бы, начал менять курс в сторону берега. Наверное, надеялся оторваться на мелководье или вовсе выброситься на рифы, чтобы корабль и груз не достались врагу. К его сожалению, ветер благоприятствовал нам. Часа через три мы догнали каравеллу. Залпа из двух погонных пушек, ядра которых сорвали парус с бизань-мачты, хватило, чтобы капитан передумал и опустил флаг, а потом и уцелевшие паруса.
        С призовой партией отправился Дирк ван Треслонг. Между ним и моим шурином был уговор: кто стоит на вахте, тот и отправляется капитаном на захваченный корабль. Обратно баркас привез не только испанского капитана - молодого, не старше двадцати пяти, но уже растерявшего половину зубов и верхние фаланги на указательном и большом пальцах левой руки, но и тощего монаха лет тридцати с загорелым, выбритым лицом, и мужчину лет сорока, усатого и бородатого, на круглом лице которого тонкий, длинный и загнутый нос казался чужим и нелепым, и женщину лет двадцати, на узком и вытянутом лице которой подобный, правда, более короткий нос казался естественным и не очень уродливым. Если бы не черные усики под этим носом, даму можно было бы назвать красивой. Впрочем, на втором месяце рейса любая женщина кажется красавицей. На монахе соломенная шляпа очень искусной работы и с черной ленточкой вокруг тульи, новая черная ряса из тонкой ткани, подпоясанная плетеным кожаным ремешком. На мужчине - шляпа была фетровая, с тремя яркими разноцветными птичьими перьями, гофрированный белый воротник, не самый большой из тех, что
мне довелось видеть в эту эпоху, и дублет и штаны-тыквы из золотой парчи. Пояс набран из золотых восьмиугольных пластинок, а золотая бляха в виде тигровой пасти, причем вместо глаз маленькие рубины. Наверное, испанец собирался произвести на меня впечатление, но так упрел в этой одежде, что еле стоял на ногах. Дама была в алом чепчике с широкими, наклоненными вниз полями, которые прикрывали лицо от солнца и розово-зелено- желтом платье без обруча внизу. Вся одежда очень ярких цветов, под стать местной природе. В эту эпоху цвета в одежде и не только сочетали по принципу «чем неожиданней, тем лучше». У латиноамериканцев этот принцип доживет до двадцать первого века. В руке у женщины был большой китайский веер с нарисованными, изящными птичками, сидящими на стеблях бамбука. Дама то раскрывала, то складывала веер, но ни разу им не обмахнулась. Грудь у нее была плоская. Скорее всего, перетянута материей, чтобы не прельщать мужчин, не делать их грешниками. Судя по решительному выражению ее лица, в их семье, а я не сомневался, что они муж и жена, кто-то - не буду показывать пальцем - был подкаблучником.
        Капитана звали Луис Перес, монаха - Хосе Рамон.
        - Я - дон Селио Мартинес де Сан-Хуан, а это моя супруга донья Анхелес, - представился мужчина.
        Я улыбнулся, потому что уменьшительные имена - Чело - у них совпадали, и тоже представился. Затем сообщил, что являюсь капером князя Оранского, из чего следовало, что они - мои военнопленные.
        - Откуда и куда вы плыли? - поинтересовался я у капитана.
        - Из Номбре-де-Диос в Картахену, - ответил он.
        - Надо же, а мы двигались в прямо противоположном направлении! - шутливо произнес я, а потом спросил серьезно: - Давно был в Картахене?
        - С месяц назад, - ответил Луис Перес.
        - Я слышал, там английские пираты сидят в тюрьме, - закинул я.
        - Да, - подтвердил капитан. - Матросов отправили на золотые копи, а командиров держат в темнице. Говорят, их или в Картахене повесят, или в Кадисе. Как наш король решит. Дай бог ему здоровья и долгих лет жизни! - пожелал он и перекрестился.
        Вслед за ним перекрестились и остальные наши пленники.
        - Какой груз везете? - поинтересовался я.
        - Немного серебра в слитках, кожи и перец, - ответил Луис Перес.
        - А что, в Номбре-де-Диос уже негде складывать серебро?! - удивленно спросил я.
        - Теперь серебро, золото и драгоценные камни сразу отправляют в Картахену. Там надежнее. Так приказал адмирал Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус, - рассказал капитан.
        Лет пятнадцать назад адмирал Педро Менендес де Авилес по приказу короля Филиппа создал флот из небольших галеонов водоизмещением тонн двести пятьдесят, хорошо вооружил их и взялся наводить порядок в Вест-Индии. Это он уничтожил французский форт Каролина во Флориде, перебив пленных, благодаря чему на много лет отодвинул французскую колонизацию Северной Америки. Года три назад он умер, но эскадра продолжила свое существование. Сейчас ей командовал Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус. Судя по принятым управленческим решениям и судьбе моего английского потомка, человек неглупый и боевой.
        - А что вас подвигло отправиться в путь? - спросил я супругов.
        - Моего мужа перевели в Картахену начальником таможни, - не без хвастовства ответила донья Анхелес Мартинес де Сан-Хуан.
        Впрочем, испанские дамы иногда добавляли к фамилии мужа еще и девичью, особенно, если она была более знатная.
        - Поздравляю! - искренне сказал я. - С удовольствием доставлю вашего мужа к новому месту работы! Мы как раз собираемся решить некоторые вопросы в Картахене.
        - Надеюсь, вы не будете держать в плену даму? - развернув веер, строго спросила она.
        - Конечно, нет! - заверил я. - Только вашего мужа, причем ненадолго. Но вы ведь не бросите его одного в таком тяжком испытании?!
        Судя по тому, как она резко схлопнула веер, еще и как бы бросила и даже похлопотала бы, чтобы его не вызволяли из плена.
        - Надеюсь, это будет не очень трудно. На моем корабле вам будет предоставлена более просторная, удобная каюта, - продолжил я и приказал своему слуге: - Йохан, проводи донью Анхелес и ее мужа в офицерскую каюту.
        Капитана я приказал отвести в корабельную тюремную камеру, а с монахом решил познакомиться поближе. До недавнего времени в Вест-Индии королевским указом разрешалось проповедовать только трем монашеским орденам: доминиканцам, францисканцам и августинцам. Хосе Рамон явно не принадлежал ни к одному из трех, для простого монаха был слишком хорошо одет, и лицо незапоминающееся, как у шпиона. К тому же, монах был сильно напуган, хотя старался не показывать это. Выдавали губы, которые время от времени дергались. Наверное, молился про себя. С католическими монахами и священниками протестанты были также жестоки, как инквизиция с инаковерующими.
        - Орден святого Игнатия? - спросил я в лоб.
        Хосе Рамон опустил глаза, чтобы скрыть появившийся в них испуг. Иезуиты уже успели заработать репутацию беспринципных подонков, поэтому разделывались с ними с изощренной жестокостью.
        - Синьор очень наблюдательный и умный человек! - льстиво улыбнувшись, лизнул он.
        - И, к тому же, не падкий на лесть, - добавил я. - Орден приложит усилия, чтобы освободить тебя?
        - Наш орден беден, чтобы выкупать простого монаха, - смирено произнес Хосе Рамон.
        - Ты же сам сказал, что я наблюдательный и умный человек, а ведешь себя со мной, как с дураком, - строго сказал я. - Если ты не представляешь для ордена никакого интереса, то сейчас тобой займутся мои матросы-кальвинисты. Я не буду им мешать, только прикажу, чтобы тебе сначала заткнули рот. Душераздирающие вопли отвлекают меня от осмысления библейской заповеди «не убий».
        Монах перестал улыбаться, молвил уверенно:
        - Орден заплатит за меня небольшую сумму.
        Это значило, что не простой монах нам попался.
        - Уже лучше, - сказал я. - Ордену не придется платить, потому что я собираюсь обменять тебя, капитана и таможенника с женой на английских пленников. Твоему руководству надо будет подсказать алькальду Картахены правильное решение. Напиши им письмо. Я прикажу, чтобы тебе дали бумагу, перо и чернила.
        - Лучше передать на словах, - предложил монах. - На том корабле остался мой помощник, который точно выполнит мое поручение.
        - Можно и так, - согласился я. - Когда подойдем к Картахене, пришлю его к тебе. Сидеть будешь в одной камере с капитаном. Охранять вас будут католики.
        Протестанты монаха уж точно не доглядят. Он ни с того ни с сего решит сигануть в море - и будет зверски замучен при попытке совершить побег.
        - Неужели среди вас есть истинно верующие?! - удивился Хосе Рамон.
        - И не мало, - ответил я. - Сейчас все истинно верят только в Золотого Тельца. Даже монахи.
        - И воздаст нам бог по грехам нашим, - театрально вздохнув, изрек монах и трижды перекрестился.
        - И начнет с иезуитов, - подсказал я.
        - Кого любит, того и наказывает, - смирено произнес Хосе Рамон, видимо, поднаторевший в диспутах на религиозные темы.
        Я отправил его в тюремную камеру, чтобы сразу и познал божью любовь. Камера на нижней палубе. Там духота жуткая, потому что вентиляция практически отсутствует. Если добавить ароматы параши, которую выносят раз в сутки, по утрам, заключение в камеру можно считать одной из инквизиторских пыток.
        31
        Фрегат лежит в дрейфе неподалеку от Картахены. Дует юго-восточный ветер силой балла три, постепенно относит нас от берега. Недавно закончился дождь, и теперь влага испаряется с главной палубы, делаю жару еще более тяжелой. В горячих доспехах чувствуешь себя шпротиной в консервной банке, подогреваемой на малом огне.
        Вчера Ян ван Баерле отверз в город помощника Хосе Рамона и одного испанского матроса с предложением об обмене пленниками. Я потребовал лорда Вильяма Стонора, Роберта Эшли и Ричарда Тейта, а взамен предлагал всех захваченных в плен испанцев, включая матросов. Выручать английских матросов у меня не было желания. Пусть добывают для нас золото и серебро на рудниках. Я дал алькальду на размышление сутки. Предупредил его, чтобы не вздумал шалить, иначе повешу пленников и начну с инквизитора. Моему предупреждению вняли. Все пять испанских небольших галеонов стоят на якорях в заливе, изображая полное безразличие к вражескому кораблю, дрейфующему неподалеку. От берега к фрегату идут два двадцатичетырехвесельных баркаса. Идут медленно, потому что гребцов ровно на половину весел. Такими силами фрегат не захватишь. На первом везут трех английских пленников.
        На палубе у фальшборта стоят важные испанские пленники. Испанские матросы ждут внизу. Дон Селио Мартинес де Сан-Хуан что-то тихо говорит супруге донье Анхелес. Они болтали все три дня нашего совместного путешествия. Такое впечатление, что раньше им некогда было поговорить. Впрочем, разговор был классический семейный - по большей части болтала жена, а муж кивал, но не соглашаясь, а лишь отмечая окончание очередной порции словесного поноса. Монах Хосе Рамон стоит с закрытыми глазами и быстро перебирает тонкими и длинными пальцами пианиста четки из черного дерева. Наверное, молится, благодарит за избавление от пыток жарой и духотой. Мне показалось, что за три дня он сильно спал с лица, стал больше похож на монаха. Трудности делают нас тем, кем мы должны быть. Рядом с ним облокотился на планширь капитан Луис Перес. Этот привычней к жаре, но и у него рубаха ниже подмышек темна от пота. Да и разрешал я ему раз в день на пару часов подниматься на палубу. Мои матросы воспринимали его в первую очередь, как коллегу, а не как католика-испанца. Капитан с интересом изучил такелаж, стоячий и бегучий, и даже
изволил один раз подняться на грот-мачту, посмотреть, как ставятся брамсели. Надеюсь, плен повысил его профессиональный уровень.
        Первый баркас бьется бортом о борт фрегата. Мои матросы ловят кончики, брошенные с бака и кормы, крепят их на «утках». За борт, стуча балясинами о корпус фрегата, разматывается штормтрап. Корабль в балласте, поэтому нижняя балясина на полметра выше воды. Лорд Вильям Стонор поднимается первым. У него длинная грязная борода, которая на фоне бледного лба и носа кажется черной. Грязный и помятый, когда-то красный, а теперь темно-коричневый дублет расстегнут, а под ним когда-то белая, а теперь пятнистая рубаха с разорванным воротом. Черные штаны с разрезами лишились по несколько полос, из-за чего грязно-красная подкладка кажется латками. На ногах деревянные сабо. Подозреваю, что лорд носит их впервые в жизни. От него воняло немытым телом и сырой землей, будто только что был выкопан из могилы. Ступив на палубу, Вильям Стонор смотрит на меня глазами, наполненными слезами, но не дает воли чувствам.
        Обменявшись со мной вялым рукопожатием, произносит хриплым голосом:
        - Когда несколько дней назад охранники сказали, что возле Картахены появился странный трехмачтовый корабль, я сразу догадался, кто это, и начал молиться. Бог услышал меня, - и процитировал из Библии, как обычно, по моему мнению, не к месту: - «Не оставляй старого друга, ибо новый не может сравниться с ним».
        Роберт Эшли выглядел получше. Растительности на его голове и лице было меньше. Кто-то недавно подстриг его и постирал рубаху.
        - Какой испанской синьоре ты вскружил голову? - шутливо поинтересовался я, чем смутил молодого человека.
        Англичане так и останутся до двадцать первого века вроде бы чрезмерно раскованными и при этом жутко стеснительными.
        - В него влюбилась дочка одного из охранников, - ответил за моего потомка лорд Стонор.
        - Клянусь, что не проболтаюсь об этом твоей жене! - иронично заверил я.
        Как написал лорд Эндрю Эшли, его младший сын предыдущей зимой женился, а этой, находясь в тюрьме, стал отцом. Мальчика назвали в честь деда. О чем я и сказал Роберту Эшли.
        - Я был уверен, что у меня родится сын! - заявил он высокомерно, чтобы скрыть желание зареветь от счастья.
        Ричард Тейт выглядел получше дяди, но похуже Роберта Эшли. Он где-то обзавелся шрамом, который шел слева направо вниз, начинаясь на лбу, через нос, разделенный теперь на две неравные части, и заканчивался на щеке, теряясь в темно-русой бороде, не шибко, правда, густой. Скорее всего, рубанули палашом, но успел отпрянуть, поэтому и не погиб.
        - Сэр, вам, видимо, предназначено постоянно спасать мне жизнь! - гундося, совершенно незнакомым голосом, произнес он с наигранной шутливостью, потому что, как догадываюсь, стеснялся поблагодарить просто.
        - Надеюсь, ты не упустишь шанс ответить тем же! - сказал я в тон ему.
        - Клянусь, что не упущу! - на этот раз предельно серьезно заверил Ричард Тейт.
        Тем временем мои матросы на беседке, напоминающей сиденье карусели, спустили на баркас донью Анхелес Мартинес де Сан-Хуан. Ее супруг перебрался по штормтрапу, пропустив вперед капитана и монаха. Перебравшись через планширь, дон Селио судорожно вцепился в трос между балясинами. Лицо бледное, словно решается прыгнуть в бездну. Закрыв глаза, он опускает ногу на следующую балясину. Наверное, не умеет плавать, поэтому приближение к воде - приближение к опасности. У каждого своя фобия. Они делают жизнь выпуклой. Побледневшее лицо опускается ниже, скрывается за планширем.
        - Выпускайте матросов по одному, - приказываю я.
        Эти ребята привычны к трапам. Они быстро поднимаются по обычному на главную палубу, останавливаются на мгновение, привыкая к яркому солнцу, а потом идут к фальшборту, ловко спускаются по штормовому в баркас. Первый, заполненный до отказа, отходит от фрегата. На носовой банке сидят супруги и монах. Теперь говорит последний, а чета Мартинес кивает одновременно. Капитан Луис Перес сидит на корме, рулит, что-то рассказывая испанскому офицеру, который расположился на соседней банке, между гребцами.
        К борту фрегата швартуется второй баркас. На него перебираются остальные испанские матросы. Баркас отваливает от фрегата, разворачивается. Уставшие от безделья матросы, сев на весла, дружно налегают на них. Нос баркаса легко рассекает невысокие волны чудного бирюзового цвета.
        - Испанские корабли в гавани начали движение! - докладывает Ян ван Баерле.
        Кто бы сомневался, что на нас нападут сразу же, как только произведем обмен пленниками?!
        - Пожалуй, и мы начнем, - говорю я. - Командуй, Ян, - передаю управление кораблем шурину и приглашаю бывших пленников в каюту: - Выпьем за ваше освобождение.
        - Надеюсь, они нас не догонят, - глядя на гавань Картахены, произносит лорд Стонор и крестится.
        - А я уверен в обратном, - говор ему, заходя в каюту.
        В ней душно, но солнце не печет, а когда фрегат наберет ход, еще и ветерок начнет задувать, проникая через открытый верхний люк и иллюминатор. Йохан Гигенгак подает нам заранее приготовленные бокалы с белым вином, разведенным наполовину водой, чтобы быстрее утолили жажду.
        - Как вы попали в плен? - спрашиваю я, отпивая сразу полбокала.
        - Шли вдоль берега к Номбре-де-Диос на трех кораблях. Я снарядил два, вторым командовал Ричард. Ветер был противный, двигались медленно. Перед полуднем увидели паруса. Это были три испанских галеона. Они были больше наших, но я решил, что мы осилим их. Поравнялись, обменялись залпами и пошли на абордаж. Оказалось, что на галеонах усиленные экипажи. На каждом было раза в два больше солдат, чем на моем. Тем более, что пара испанских галеонов сперва с двух сторон навались на мой корабль. Он, двигаясь быстрее, оторвался примерно на милю. К тому же, оказалось, что испанские экипажи опытнее в абордаже. Их мушкетеры первым же залпом перебили треть моей команды. Когда подоспели Ричард и Роберт, на моем корабле сражаться уже было некому. Остальные два наших корабля продержались еще меньше, - рассказал Вильям Стонор, запивая каждое предложение глотком вина.
        - Говорил же вам, что испанцев на абордаж лучше не брать. Надо расстреливать их с дистанции, пока не сдадутся, - сказал я.
        - Я подумал, что англичане в рукопашной будут получше голландцев, - честно признался лорд Стонор. - Теперь знаю, что испанцы еще лучше.
        - Идите отдохните, - предложил я им. - Испанцы догонят нас часа через три, не раньше. У вас будет возможность убедиться, что голландцы лучше испанцев в морском бою.
        - С удовольствием понаблюдаю, как вы надерете им задницу! - произнес мстительно Вильям Стонор, в кои-то веки позволив себе эмоциональную вспышку.
        32
        Захваченная испанская каравелла под командованием Дирка ван Треслонга поджидала нас милях в двадцати от Картахены. Именно туда я и заманиваю испанцев. Не для того, чтобы хотя бы немного уравнять силы, а чтобы потом вместе отправиться дальше. Испанцы идут ломаным строем, напоминающем урезанное построение их сухопутных легионов - два галеона впереди, три сзади. Все пять кораблей одинакового водоизмещения, тонн на двести пятьдесят. На фок- и грот-мачте по два прямых паруса с большими красными крестами, на бизань-мачте - латинский. Плюс впереди блинд. По словам лорда Стонора, это именно военные корабли. Вооружение: на гондеке двенадцать тридцатифунтовых пушек, на опердеке - шестнадцать восемнадцатифунтовых и на верхних палубах большое количество фальконетов и тяжелых мушкетов. Экипаж - двести-триста человек. Видимо, это часть эскадры адмирала Альваро де Басана, маркиза Санта-Крус. Поскольку ни на одном из галеонов нет второго флага, такого же длинного, почти до воды, как королевский, сам адмирал участие в сражении принимать не будет. Наверное, со второй частью эскадры охраняет порт Сантьяго на острове
Куба. Там через два-три месяца соберется весь испанский флот, чтобы вместе вернуться в Испанию. До передних испанских галеонов расстояние кабельтова три, около полукилометра. Странно, что их не настораживает то, что мы даем себя догнать, не ставим все паруса. Уверены в победе. Левый галеон из первой пары немного вырвался вперед. На носовой надстройке стоят несколько человек в шлемах-морионах и кирасах. Один показывает рукой в нашу сторону и что-то говорит. Наверное, объясняет, как надо будет забираться на борт фрегата, когда догонят нас. Пожалуй, пора начинать, пока испанцы не разуверились.
        На фрегате все готовы к бою. Мушкетеры уже взобрались на марсовые площадки, хотя, скорее всего, им вряд ли удастся сегодня пострелять. Часть пехотинцев спустилась на гондек. Будут помогать двигать тяжелые пушки. Остальные стоят возле фальшбортов, вглядываясь настороженно в испанские галеоны. Все-таки преследуют нас пять кораблей, пусть и не такие большие, как наш. О том, что ждет экипаж в случае поражения, они уже знают. Сдохнуть на золотом или ртутном руднике, наверное, хуже, чем погибнуть в бою. Хотя о вкусах не спорят…
        - По местам стоять, к повороту приготовиться! - приказываю я.
        Все и так находятся там, где должны быть по боевому расписанию, составленному мной. За этим следит боцман и два его помощника с линьками. Нерасторопным и бестолковым всыплют без задержки и колебаний. И никто не будет роптать, потому что от ошибки одного могут пострадать многие
        - Лево на борт! - командую я рулевому.
        Фрегат послушно уваливается влево.
        Я не даю ему разогнаться, кричу рулевому:
        - Одерживай!
        Фрегат замирает, повернувшись бортом к испанскому галеону, который левее на дистанции около полутора кабельтовых. Я даю время комендорам прицелиться в его паруса. Это не так просто. Приходится поворачивать тяжеленую пушку, поднимать ствол, забивая под заднюю часть дубовый клин. За это время галеон преодолевает полкабельтова или даже больше. Кажется, что он приближается бросками, перепрыгивая с волны на волну.
        - Левый борт, огонь! - приказывая я комендорам, рулевому: - Право на борт, ложимся на прежний курс! - а матросам: - Поднять стакселя!
        Грохочет залп пушек и карронад. Изрыгнув клубы черного дыма, фрегат как бы отпрянул вправо, чтобы самому не испачкаться. Дым закрывает галеон до уровня марселей. Со шканцев я вижу, как книппеля рвут в клочья верхние паруса и такелаж. Когда ветерок рассеивает дым, я одобрительно киваю. Паруса фок, грот и бизань, точнее, их лохмотья, упали вместе с реями на палубу, марселя превратились в несколько развивающихся на ветру полос и только блинд обзавелся всего одной дырой в верхней половине. Галеон еще движется вперед, но все медленнее.
        Зато второй галеон успел подобраться к нам слишком близко. До него меньше полукабельтова. Если мы сейчас повернем вправо, то, может, и успеем выстрелить, но галеон навалится на нас. До подхода остальных не успеем избавиться от него - и тогда нам труба.
        Фрегат, как мне кажется, слишком медленно набирает ход. Из-за еще не исчезнувшего гула в ушах я не слышу звук выстрелов, но вижу, как на марсовой площадке и на носовой надстройке галеона появляются небольшие черные облачка дыма. Стреляют из мушкетов, в том числе тяжелых. На такой дистанции пуля из тяжелого мушкета пробьет кирасу насквозь, оставив в теле большую, рваную рану. На форкастле появляются два черных облачка побольше. Это, видимо, стреляют из фальконетов. Одно ядро попадает в голову матроса, который обслуживает косую бизань. Бац - и только окровавленные ошметки полетели во все стороны, в том числе и на Вильяма Стонора, который стоял между мной и погибшим. Лорд брезгливо, кончиками пальцев, сбивает со своей кирасы красные сочные кусочки мяса и серые влажные комочки мозга. Безголовое туловище падает на спину, и на начищенной, бледно-желто-серой палубе растекается из укороченной шеи темная, густая кровь. Мне не жалко этого матроса. Он приплыл сюда убивать, но схлопотал сам. Моя память мигом вычеркивает его, и я не могу вспомнить, как выглядел матрос.
        Фрегат наконец-то набирает ход и быстро отрывается от галеона. По нам больше не стреляют. Вскоре дистанция увеличивается до полутора кабельтовых.
        - Право на борт! - командую я рулевому.
        Мы поворачиваемся правым бортом ко второму испанскому галеону и с дистанции менее кабельтова расстреливаем книппелями из пушек и карронад его парусу. На это раз блинду достается слишком много, он падает в воду. Паруса фок, грот и бизань порвали на полосы и лоскуты, но не сбили реи. Марселя почти не пострадали. Благодаря им, галеон сумел приблизиться к нам метров на пятьдесят и обстрелять из фальконетов и мушкетов, убив еще одного матроса и ранив двух пехотинцев. Мои мушкетеры с марсов ответили. Насколько результативно - не видел. По моей команде рулевой вернул фрегат на прежний курс.
        Остальные три галеона отставали от передних кабельтова на три, поэтому я приказал убрать часть дополнительные парусов, чтобы догнали нас побыстрее. Мы увели их мили на полторы от двух поврежденных. Я учел ошибку, совершенную вовремя первых двух залпов, и эти три обстрелял в большей дистанции. Результат был похуже, но скорость галеонов снизилась настолько, что мы успели расстрелять ядрами и картечью вырвавшийся вперед галеон, пока два других подранка добирались до него. Окончательно лишив их парусов залпами из карронад, принялись и их расстреливать продольным огнем с близкого расстояния. Ядрами из пушек разрушали надстройки, а картечью из карронад уничтожали живую силу противника. Первый долго не сдавался. Мы сравняли его высокую, пятипалубную кормовую надстройку вровень с главной палубой, и только тогда королевский флаг пополз вниз, а на обломках носовой надстройки появился офицер с большой белой тряпкой, то ли простыней, то ли скатертью. Другие два галеона сдались быстрее. Они поняли, что подмога, поставившая запасные паруса, не успеет, а если и успеет, то вряд ли спасет, поэтому после третьего
нашего залпа сдались. Заметив это, подмога легла на обратный курс.
        Я назначил капитанами сдавшихся испанских галеонов Яна ван Баерле, Роберта Эшли и Ричарда Тейта, выделив им по две дюжины матросов.
        - Испанцев на баркасах отправить на берег, - показал на темно-зеленую полосу джунглей, которые начинались милях в трех от нас. - Всех, в том числе и офицеров. На их обмен у нас нет времени. Дайте им штук пять пик, чтобы не так страшно было добираться до Картахены.
        Перевозка пленных на берег заняла часа два. Несмотря на наш интенсивный обстрел, испанцев погибло не много. Человек - поразительно живучее существо. За это время наши матросы приготовили запасные паруса. Обрывки предыдущих не выбрасывали. Во время перехода будут зашивать и латать их.
        Еще полтора часа нам потребовалось, чтобы добраться до того места, где неподалеку от впадения в море небольшой речки стояла на якоре каравелла под командованием Дирка ван Треслонга. Хотя она была меньше захваченных нами галеонов, я не стал менять капитана, потому что на каравелле был ценный груз. Все три галеона были в балласте. Даже провизии на них было всего на неделю. Правда, из расчета на две с половиной сотни человек. Экипажу из двадцати пяти этого хватит на десять недель.
        33
        Несмотря на сиесту, почти все население Номбре-де-Диос высыпало на берег, чтобы поприветствовать испанскую эскадру из трех галеонов и каравеллы. В их колониальном захолустье так мало событий. Скуку время от времени разбавляют прибытие сухопутного каравана из Панамы или кораблей из Картахены, Сантьяго или - о великое событие! - прямо из метрополии. В том, что прибыли именно испанцы, никто не сомневался. Они ведь знают эти корабли, что называется, в лицо. То, что галеоны немного пострадали в бою, никого не насторожило. Галеоны встали на якорь, а каравелла сразу пошла к молу. Вслед за ней к берегу устремились три баркаса, по одному от каждого галеона, наполненные солдатами в испанских шлемах и кирасах. Наверное, кому-то показалось странным, что солдаты вооружены до зубов, но тревогу никто не поднял. Только когда эти солдаты, разбившись на отряды, молча побежали к холму, на котором стояли пушки, к Панамским воротам, к арсеналу, зеваки завопили и бросились врассыпную. Десантники быстро разогнали небольшую группу солдат из местного гарнизона, которые пришли в порт, а остальных разоружили и блокировали в
казарме, пригнав туда и артиллеристов с холма, которые не успели сделать ни одного выстрела из дюжины новых чугунных английских пушек, которые, как позже выяснил лорд Стонор, были сняты с его корабля «Золотой сокол». Сам корабль теперь принадлежал какому-то испанскому купцу, купившему его на аукционе и, скорее всего, переименовавшему, и находился неведомо где.
        Когда мой фрегат встал на якорь на рейде, в Номбре-де-Диос было тихо и спокойно, будто ничего и не произошло. Наши солдаты деловито обыскивали дома и выносили все ценное на улицу. Там добычу грузили на телеги и отправляли в порт, на территорию склада, заполненного почти полностью мешками с перцем и кошенилью. Вильям Стонор, командовавший этой операцией, находился в доме алькальда, в той самой комнате, в которой мы пили вино в прошлый раз. Выпили и на этот раз, причем в компании нового алькальда, старого человека, переставшего удивляться чему бы то ни было. На его сухой узкой голове, покрытой коричневыми пигментными пятнами, осталось несколько перьев седых волос, которые, впрочем, торчали в разные стороны очень боевито, а вот седые длинные усы и коротенькая жиденькая бороденка свисали обреченно.
        - С эскадрой из Кадиса мне должна приплыть замена. Жаль, что вы опередили ее, - сказал он спокойно, точно замена всего лишь опоздала к нему на обед. - Хочу умереть на родной земле.
        - Мы не будем этому мешать. Подремонтируем корабли, погрузим добычу и тоже отправимся домой, - заверил я. - Когда будет следующий караван из Панамы?
        - Только вчера ушел, так что не скоро, - ответил алькальд.
        - В подвале около двадцати ластов серебра и фунтов триста золота, - сообщил лорд Стонор. - Ни изумрудов, ни жемчуга на этот раз нет.
        - По распоряжению губернатора золото, серебро и драгоценные камни сразу переправляются в Картахену или Сантьяго. Там гарнизоны больше, - рассказал алькальд. - Вам повезло, что не успел отправить привезенное последним караваном.
        - Зато на этот раз выгребем весь перец и кошениль. Тоже неплохая добыча, - сказал я.
        Вильям Стонор выдавил кислую улыбку и выдал цитату из Библии, как обычно, не в масть:
        - «ВО ВРЕМЯ СЫТОСТИ ВСПОМИНАЙ О ВРЕМЕНИ ГОЛОДА, ВО ВРЕМЯ БОГАТСТВА - О БЕДНОСТИ И НУЖДЕ».
        ЗА ПЯТЬ ДНЕЙ МЫ ПОЧИНИЛИ ГАЛЕОНЫ НАСТОЛЬКО, ЧТОБЫ ДОТЯНУЛИ ДО ЕВРОПЫ. В НАШЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ БЫЛО МНОГО БЕСПЛАТНЫХ СПЕЦИАЛИСТОВ, КОТОРЫЕ ТРУДИЛИСЬ НЕ ЗА СТРАХ, А ИЗ ЖЕЛАНИЯ ПОСКОРЕЕ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ НАС. ВСЕ ЗОЛОТО, СЕРЕБРО, В ТОМ ЧИСЛЕ ЗАХВАЧЕННОЕ НА КАРАВЕЛЛЕ И ОТОБРАННОЕ У МЕСТНЫХ ЖИТЕЛЕЙ, ПУШКИ И ОРУЖИЕ ПОГРУЗИЛИ НА ФРЕГАТ. НИКТО НЕ ВОЗРАЖАЛ, ПОТОМУ ЧТО У ФРЕГАТА БОЛЬШЕ ШАНСОВ ДОБРАТЬСЯ ДОМОЙ, А, СОГЛАСНО УГОВОРУ, ЗА ПОГИБШИХ ВО ВРЕМЯ ВСЕГО ПОХОДА ИХ ДОЛЮ ПОЛУЧАТ РОДСТВЕННИКИ, ПРИЧЕМ В ТРОЙНОМ РАЗМЕРЕ. СВЕРХУ ЗАВАЛИЛИ МЕШКАМИ С КОШЕНИЛЬЮ И ПЕРЦЕМ. ОСТАЛЬНОЕ ПОГРУЗИЛИ В ГАЛЕОНЫ И КАРАВЕЛЛУ. ПОСЛЕДНЮЮ ЗАПОЛНИЛИ ВСЕГО НА ДВЕ ТРЕТИ, ПОЭТОМУ Я НАЗНАЧИЛ НА НЕЕ КАПИТАНОМ РИЧАРДА ТЕЙТА. ОН САМЫЙ БОЕВИТЫЙ ИЗ МОИХ МОЛОДЫХ ПОМОЩНИКОВ, НО ПРИ ЭТОМ И САМЫЙ ПЛОХОЙ СУДОВОДИТЕЛЬ. ВИЛЬЯМ СТОНОР ПРЕДПОЧЕЛ ОСТАТЬСЯ НА ФРЕГАТЕ. ОПЕРАЦИЮ ПО ЗАХВАТУ НОМБРЕ-ДЕ-ДИОС ОН ПРОВЕЛ ВЕЛИКОЛЕПНО, ОДНАКО В МОРСКИХ СРАЖЕНИЯХ ПРЕДПОЧИТАЛ БЫТЬ НАБЛЮДАТЕЛЕМ.
        - «ВСЕ МНЕ ПОЗВОЛИТЕЛЬНО, НО НЕ ВСЕ ПОЛЕЗНО», - ОПРАВДАЛ ОН СВОЕ ПОВЕДЕНИЕ ЦИТАТОЙ ИЗ БИБЛИИ.
        ЭТО БЫЛ ПЕРВЫЙ СЛУЧАЙ, КОГДА, ПО МОЕМУ МНЕНИЮ, ЦИТАТА ЛОЖИЛАСЬ НА ТЕМУ.
        34
        Атлантический океан на этот раз пересекли, не потеряв никого. В шторм попадали дважды, но оба раза, сделав выводы из предыдущего перехода, я приказывал время от времени поднимать штормовой стаксель и перемещаться поближе к галеонам и каравелле, которые штормовали под такелажем. В итоге все вместе вышли немного южнее Ирландии. В Кельтском море нас потрепало в третий раз, но не сильно и всего сутки, снесло к юго-западной оконечности полуострова Корнуолл. Мы обогнули его и на следующий день оказались возле острова Уайт. Лорд Стонор попросил высадить его вместе с собратьями по плену в Саутгемптоне. Я решил заодно продать там часть добычи. В Саутгемптоне цены были выше. Да и если все продавать в Роттердаме, придется делать большую скидку.
        По предложению Вильяма Стонора мы с ним перебрались на постоялый двор неподалеку от пристани. Эти заведения во всех странах строятся одинаково, лишь с небольшими поправками на климат, и не меняются веками. Этот был большой, ухоженный, с каменным первым этажом и деревянным вторым. По заверению лорда Стонора - лучший в городе. Обслуживание в нем было на высоте. Едва мы вошли на территорию постоялого двора, как к нам сразу бросились трое слуг. Двое попытались отнять багаж у наших слуг, но получили достойный отпор. Вильям Стонор предупредил, что обслуга на постоялых дворах - сообщники разбойников. Первым делом по весу багажа пытаются определить, нет ли в нем большой суммы денег: золото и серебро при малом объеме весят много. На постоялом дворе не украдут, с этим здесь строго, но наводку кому надо дадут. Хотя у нас с собой не было крупных сумм денег и отправляться дальше по суше мы не собирались, наши слуги отнеслись к предупреждению со всей серьезностью. Третий слуга провел нас с лордом на галерею, где открыл две комнаты, большие и светлые. В каждой было по большому окну с деревянной рамой, в которую
вставлены прямоугольные куски стекла размером сантиметров двадцать на пятнадцать, почти прозрачного. Возле правой стены находился небольшой камин, чисто для обогрева помещения, и табурет с дыркой и широкогорлым глиняным кувшином под ней. Возле левой стены, на которой висел ковер с тремя девицами на лугу, находилась кровать под коричневым балдахином, с тремя подушками и двумя шерстяными одеялами темно-синего цвета, а рядом - невысокий комод с прямой крышкой. Вслед за мной в комнату ввалились двое слуг, которые до этого порывались отнять мой багаж у Йохана Гигенгака. Один тут же начал растапливать камин, хотя день был сырой, но не холодный. Топили камин каменным углем, для чего переделали решетку. Второй слуга предложил мне сесть на кровать и ловко стащил с меня сапоги, пообещав мигом начистить их до блеска. Едва он вышел из комнаты, как ввалился тучный мучжина лет сорока трех, страдающий отдышкой. Сальные волосы на голове блестели, как мокрые. Блестело и сальное круглое лицо с короткой бороденкой, раздвоенной не по моде. Поверх вылинявшей красной рубахи надета черная кожаная безрукавка. На левом
запястье тонкий серебряный браслет, напомнивший мне о турецких и египетских отелях «все включено»: сейчас и мне наденут на руку такой браслет, после чего буду бесплатно есть и пить на постоялом дворе всё, что захочу и сколько захочу.
        Поприветствовав меня, мужчина представился Уилом Бретеном, хозяином постоялого двора, после чего поинтересовался:
        - Мистер иностранец будет кушать в комнате или за общим столом? Если за общим, то шесть пенсов, а если закажет что-то особое, то как выйдет. Кухня работает целый день, приготовит любой заказ. Можете прямо сейчас заказать. Есть жареный каплун и свинина.
        Англичане, по их мнению, пока питаются лучше, чем остальная Западная Европа. В их рационе много мяса и рыбы и мало каш и бобовых. Даже бедняки, живя в халупах, едят не хуже королей. Мясо здесь дешевле, чем на материке. Причем птиц едят всех, за исключением падальщиков. Дороже всех ценился лебедь - шесть с половиной шиллингов. Аист стоил четыре шиллинга, пеликан - два, гусь - полтора, цыпленок - четыре пенса, черные дрозды - шиллинг за дюжину, жаворонки - восемь пенсов за дюжину,
        - Буду есть в комнате, вместе с лордом Стонором, - ответил я. - Пока не голоден.
        С удовольствием бы помылся в ушате, но такую услугу на английских постоялых дворах пока не оказывают. Дожди здесь идут так часто, что непонятно, зачем еще дома мыться?!
        - Милорд так и сказал, но я решил уточнить, - улыбаясь так, будто путем непомерного насилия мозга правильно вычислил мой ответ, произнес Уил Бретен. - Музыкантов будете заказывать? Их надо предупредить заранее.
        - Избави бог! - молвил я.
        Хозяин постоялого двора опять улыбнулся правильности своих прогнозов, после чего вручил мне ключ от висячего замка, на который закрывалась комната, пожелал приятного отдыха под крышей его заведения и ушел.
        Я подождал, когда слуга принесет начищенные чем-то жирным сапоги. Он долго объяснял мне, что теперь они не пропустят ни капли влаги, пока я не догадался и не дал ему маленький и легкий серебряный пенни.
        Вечером на постоялый двор прибыли три фургона, пассажиров которых я из-за громких криков и позерства принял бы за цыган, если бы не имели чисто английскую внешность. Я в это время сидел после сытного ужина на галерее, выковыривал из зубов остатки оленины в перечном соусе и размышлял о тяге некоторых людей к бродяжничеству. Сам принадлежу к таким. Если мы существуем, значит, это зачем-то надо природе. Вот я и думал, зачем? От купцов, ученых и даже воинов хоть какая-то польза есть, но ведь многие шляются просто так, без смысла и без цели.
        - Вы кто такие? - крикнул я с галереи.
        - Слуги графа Пембрука, милорд! - ответил высоким, бабьим голосом молодой мужчина с безволосым лицом.
        И действительно, на фургонах были нарисованы, а на плащах на левом плече у некоторых нашиты гербы графа Пембрукского, которые я не сразу опознал.
        - А где сам граф? - поинтересовался я.
        Интересно было бы сравнить, похожи ли потомки на Гилберта Фиц-Гилберта из младшей ветви Клеров, для которого и создал этот титул король Стефан во время Анархии, как теперь называют его войну с императрицей Мод, и с которым я мог породниться?
        Молодой человек улыбнулся и ответил весело:
        - Кто его знает, милорд! Скорее всего, в Лондоне!
        Мне показалось странным, что слуги путешествуют без сеньора. Решил, что перевозят его имущество в какое-нибудь из его владений в этих краях. Недоразумение объяснил лорд Стонор, который как раз вышел на галерею из своей комнаты.
        - Это комедианты, - объяснил он. - Занятие у них не достойное порядочного поданного королевы, поэтому приравниваются к бродягам. За бродяжничество в первый раз бьют плетьми и клеймят раскаленным железом левое ухо, а во второй раз вешают. Вот они и выпрашивают у вельмож не ниже барона патент называться его слугами. За это два-три раза в год по назначенным дням прибывают к нему и бесплатно развлекают.
        На следующий день было воскресенье. Бродячая труппа устроила после обеда представление на постоялом дворе. Возле центральной части здание поставили пустые бочки, на которые положили доски. Это была сцена. С галереи свесили декорации - три холста один за другим. На первом был нарисован лес, на втором - замок, на третьем - холл замка. Стоявший на галерее мальчик по команде поднимал или опускал холсты, меняя место действия. Актеры выходили на сцену из-за декораций. Богатые зрители, заплатившие по три пенса, располагались на той части галереи, откуда была хорошо видна сцена. На нашем крыле галереи лучшие места занимали мы с лордом Стонором и прибывшие к нам в гости Ян ван Баерле, Дирк ван Треслонг, Роберт Эшли и Ричард Тейт. На противоположном сидели местные купцы, которым мы перед обедом сообщили, сколько и чего привезли и за какую цену согласны продать. Купцы пообещали в понедельник утром озвучить свои намерения в отношении груза и выставленных на продажу галеонов. Заплатившие два пенса сидели на четырех длинных лавках перед самой сценой. Те, кто расщедрился всего на один пенни, стояли позади лавок,
заполнив все свободное пространство. Ворота закрыли, чтобы никто не приобщился к прекрасному на халяву.
        На сцену вышел герольд, протрубил в трубу, к которой был прикреплен баннер с гербом графа Пембрукского, и изложил сюжет предстоящего зрелища. Нам предстояло увидеть, как вернувшийся с похода рыцарь заподозрит, что жена изменяет ему с бродячим менестрелем, поселившимся во время его отсутствия в замке, и как сладкая парочка ловко убедит рыцаря в чистоте своих отношений и опять отправит на войну, чтобы не мешал отращивать ему рога. Я наконец-то понял, откуда появились те, кто сначала читает, чем закончится роман, а потом переходит к его началу.
        Что можно сказать о представлении, которое состоялось за несколько веков до рождения Станиславского?! Чем-то мне оно напомнило зрелища, которые устраивали продвинутые театральные режиссеры в двадцать первом веке, после того, как Станиславский перевернулся в могиле. Бессюжетная и бессмысленная череда сцен, в которых много крика, кривляния, шуток уровня «торт в рыло», постановочных потасовок и натужное желание поразить и показаться оригинальным. Жену рыцаря играл тот самый молодой человек с бабьим голосом и лицом. Как ни странно, в парике, с «нарисованным» лицом и накладным бюстом он стал больше похож на мужчину. Может быть, сказывалось то, что в двадцать первом веке я видел много таких перевертышей на английских и не только улицах, по походке и размеру ступни быстро определяя, что это не женщина.
        Но зрителям нравилось. Они смеялись, кричали, ругались, комментировали, свистели, напоминая будущих футбольных болельщиков на стадионе. Одни подсказывали рыцарю, где собака зарыта, другие предупреждали об опасности жену и ее любовника. Театральные критики тут же выражали свое мнение по поводу представления, швыряя в актеров огрызки яблок, груш, которые принесли с собой, чтобы смешать пищу духовную с материальной, а из первых рядов могли вульгарно плюнуть. Актер, игравший рыцаря, - крупный мужчина с длинными усами, которые казались бутафорскими, - время от времени отправлял огрызки в обратном направлении, а одного назойливого зрителя, который дергал его за плащ, огрел деревянным мечом по голове, да так сильно, что бедолага потерял сознание. Это безмерно развеселило остальных зрителей, и у меня появилось подозрения, что была подстава. После окончания представления зрители долго не хотели расходиться, а часть зашла в обеденный зал постоялого двора, где до ночи пьянствовала вместе с актерами и дралась друг с другом по-настоящему, стирая грань между искусством и реальностью.
        35
        Весь понедельник мы занимались продажей добычи с двух галеонов и их самих. Корабли продали быстрее, чем перец и кошениль. Так понимаю, в Англии началась «пиратская лихорадка», и мы внесли в ее распространение посильный вклад, как этими галеонами, так и сразу появившимися слухами о сказочной стоимости захваченной нами добычи. Что ж, для кого-то стоимость перца с одного только галеона была фантастической суммой. Кстати, испанские галеоны англичане пока ценят выше, чем построенные на отечественных верфях. От желающих купить перец тоже отбоя не было, но торг шел жестче. Нам повезло в том, что цена на перец поднялась до двух с половиной шиллингов за фунт. Я продал в Саутгемптоне перец и с остальных кораблей, а вот с кошенилью сложилось иначе. На привезенную одним галеоном нашелся покупатель, а со второго пришлось перегружать на другие корабли. Вильям Стонор сразу самоустранился от этого процесса, поскольку английский лорд не должен проявлять торговую жилку, даже если имеет ее. Оплату получили золотыми монетами разного достоинства: новыми золотыми соверенами, равными тридцати шиллингам и старыми,
отчеканенными во времена короля Генриха Восьмого и равными двадцати шиллингам; введенными королевой Елизаветой золотыми фунтами, равными двадцати шиллингам; золотыми полуфунтами, равными золотым «ангелам»; золотыми кронами в пять шиллингов и равными им монетами в половину «ангела»; золотыми половинами крон и равными им четвертями «ангела».
        Я выдал Вильяму Стонору, Ричарду Тейту и Роберту Эшли их доли из добычи, включая пока не проданную. Получилось не так много, как в предыдущий раз, но тоже солидная сумма. Мой потомок и племянник лорда оказались с наваром, потому что, попав в плен, потеряли не много. В снаряжении экспедиции они деньгами не участвовали. Первый потратил деньги от предыдущего похода на поместье и женитьбу, а второй - на дом в Лондоне, расположенный неподалеку от дядиного, и водяную мельницу, на которой делали войлок и которая приносила доход, позволяющий содержать этот дом в отсутствие хозяина. Лорд Стонор оказался в большом убытке, что не сильно его огорчило.
        - «ВОЗДАЙ КАЖДОМУ ПО ДЕЛАМ ЕГО», - ПРОЦИТИРОВАЛ ОН, ПОСЛЕ ЧЕГО ПОДЕЛИЛСЯ ПЛАНАМИ НА БУДУЩЕЕ: - Хочу в следующем году еще раз сплавать в Америку. Для этого нужен хороший корабль, как у тебя. Здесь такие не умеют делать. Не поможешь мне построить такой в Голландии?
        - Могу предложить другой вариант. Покупай мой корабль, а я построю себе новый, - сказал я.
        - Так даже лучше! - радостно согласился лорд Стонор.
        Мы договорились с ним о цене. Лорд тут же отдал мне свою долю, как аванс за фрегат, и пообещал приплыть весной в Роттердам, привезти остальную часть суммы и на уже своем корабле отправиться вместе со мной в Америку.
        Узнав об этом, Роберт Эшли сказал мне:
        - Я поговорю с отцом, чтобы тоже заказал такой корабль, как у тебя. Ты ведь не откажетесь помочь своим родственникам?
        - Еще и как откажу! - заявил я и рассказал Роберту, во сколько отец оценивал жизнь своего сына, сделавшего его богачом.
        - Это стоимость купленного мною поместья, - печально произнес он. - Из своих денег он не дал бы ни пенни.
        - Тогда и не стоит делать его богаче. Пусть сам рискует или наймет кого-нибудь, - сделал я вывод. Стараюсь никогда не давать советы, потому что их обязательно извратят, а потом тебя же обвинят, но здесь не удержался: - Служи офицером у лорда Стонора. Иметь будешь не меньше, зато и не разоришься, если опять удача отвернется.
        - Я бы не сказал, что удача отвернулась от меня! - самодовольно заявил мой потомок. - Посидел немного в тюрьме - не велика беда. Зато вернулся с богатой добычей. Теперь можно будет купить дом в городе. Моей жене скучно в деревне. Она выросла в городе.
        - Если отец потребует уплатить за потерю корабля, скажи ему, что полученное в прошлый раз окупило все его потери, - дал я второй совет.
        - Так и сделаю, - пообещал Роберт Эшли. - У меня и раньше с ним отношения не складывались, а после того, что ты сообщил о сумме выкупа, я больше никаких дел с отцом вести не буду.
        Поскольку Роберт - любимец матери, старина Зигмунд Фрейд радостно заявил бы, что сын с отцом ее и не поделили. Красивой байке легко стать научной теорией. Я был абсолютно равнодушен ко всем мужчинам моей матери, а отца не любил потому, что он диктовал правила игры, а мне приходилось подчиняться. Как только вырвался из-под его диктата, так сразу поменял злость на легкое презрение, потому что мой отец после каждого продолжительного запоя искренне удивлялся, что у него, оказывается, есть дети.
        Из Саутгемптона мы отправились на трех кораблях в Роттердам. Дул попутный западный ветер и временами лил холодный дождь. Уставшие от жары и теплых дождей экипажи радовались такой погоде. В чужих краях понимаешь, что дома плохой погоды не бывает.
        Нас встречал весь Роттердам. Здесь уже знали, что мы захватили хорошую добычу, но увеличили ее вдвое. Впрочем, узнав, сколько на самом деле мы захватили, никто не огорчился. Вопреки моим опасениям, на кошениль сразу нашлись покупатели. Галеон и каравеллу купил мэр города Рольф Шнайдер напополам со мной. Мы с ним владеем разными долями в нескольких кораблях. Занимается ими мэр. Пока что это не считается предосудительным. Городской казне это ведь ничего не стоит, а чиновник, живущий на одну зарплату, в эти времена вызывает подозрение. Значит, что-то где-то все-таки ворует, но так много, что боится сознаться.
        Вильгельм, князь Оранский, находился в Брюсселе. Говорят, собрал там большую армию. Недавно к нему прибыли шесть тысяч английских наемников. Треть от нашей добычи даст ему возможность содержать эту ораву несколько месяцев. Тащиться в Брюссель у меня не было ни желания, ни возможности, поэтому отправил долю князю Оранскому с отрядом, которым командовал Ян ван Баерле. Пусть шурин зарабатывает у князя очки. Глядишь, получит какое-нибудь теплое местечко, когда надоест шляться по морям. Да и не будет мешать нам с Женевьевой. Я время от времени заглядывал к ней, чтобы освежить отношения с Моник. После этого жена казалось немного чужой и потому более интересной. Свидания с Маргаритой такого эффекта не давали.
        Сразу по прибытию я начал строить новый фрегат. Решил сделать его на пять метров длиннее и на метр шире, благодаря чему корабль прибавил примерно полторы сотни тонн грузоподъемности. Добавил и по две пушки на каждый борт гондека и по две карронады на каждый борт опердека. В итоге на восемь орудийных стволов будет больше. И мачты удлинил: на три метра грот, на два с половиной фок и на метр бизань. По такому случаю добавил четвертый ярус парусов, бом-брамсели. Роттердамские корабелы поспорили, перевернутся такой корабль при внезапном сильном порыве ветра или я действительно знаю о кораблестроении намного больше них? Корпус делали трехслойным. Внешний слой был из мореного дуба, пролежавшего несколько веков под водой. Рос он на берегу реки или озера, течение подмыло берег или ветер свалил великана, но дуб оказался под водой, где без доступа воздуха почти не гнил, и сердцевина стала твердой, как камень. Мореный дуб - одна из самых крепких древесин. Доски из него черные с серебристыми прожилками. Подводную часть обшили медью, чтобы не обрастала и древоточцы не портили корпус.
        Бронзовые пушки и карронады на корабль я заказал в Льеже - столице Льежского епископства. Оно являлось самостоятельной территорией и, в отличие от соседей, ни с кем не воевало. На него никто не нападал, потому что хорошее оружие нужно всем. Где нет войны, туда собираются мастера с беспокойных мест. Они специализировались в основном на ручном оружии, но и пушки делали бронзовые. Получались у них лучше, чем у других. Говорят, благодаря формам для литья, которые делает очень тщательно, некоторые - годами. Пробовали льежцы изготавливать чугунные пушки по заказу великого командора дона Луиса де Рекесенс-и-Суньига, даже сманили английских литейщиков. Все изготовленные ими пушки взорвались во время испытаний. Видимо, дело не в мастерстве, а в металле, который в Англии лучше. Льежский предприниматель, взявшийся выполнить заказ, чуть не поплатился головой.
        В конце января до нас дошло известие, что возле Жемблу испанцы в очередной раз в пух и прах разгромили оранжистов. Силы были примерно равны - по двадцать тысяч с каждой стороны, но у испанцев было больше артиллерии и две тысячи кавалеристов, которых у голландцев почти не было. Кавалерия и решила исход сражения.
        - Мы отступали к Брюсселю, искали удобное поле для сражения, а испанская конница ударили нам в тыл, разбила арьергард и погнала его на нашу пехоту. Та сразу побежала, решив, что сражение проиграно. Мы потеряли треть армии, - рассказал Ян ван Баерле, который спасся только благодаря хорошему коню.
        Уверен, что наемная армия князя Оранского проиграла потому, что никто из ее солдат не верил, что испанцев можно победить на суше.
        Постройка нового фрегата затянулась до середины июня, и денег на него ушло на треть больше, чем я предполагал. Зато, когда он был спущен на воду, я был счастлив и горд. Назвал его «Роттердам».
        Моему старому фрегату Вильям Стонор дал название бывшего своего галеона «Золотой сокол». Лорд прибыл в Роттердам вместе с Ричардом Тейтом и Робертом Эшли. Его племянника и своего потомка я взял офицерами на свой фрегат, а лорду отдал Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга. Так я был спокоен, что «Золотой сокол» не потеряется по пути. Матросов Вильям Стонор набрал в Голландии, а морскую пехоту навербовал в Англии, когда мы по пути в Америку остановились на три дня возле острова Уайт. Там уже поджидали приглашенные лордом Стонором авантюристы, которые ради шанса вырвать перо из хвоста удачи готовы были растерять все собственные перья.

* * *
        Вест-индийский испанский флот пришел в Америку раньше нас. Смысла идти в Номбре-де-Диос или другой какой порт на материке не было. Оттуда уже все выгребли. Поэтому я сразу повел наши фрегаты к острову Куба, где на рейде его столицы, порта Сантьяго, собирались испанские галеоны перед отправкой в Европу.
        Встали на якорь милях в тридцати от него, в удобной бухточке возле высокого, гористого берега, который защищал нас от северных ветров. Здесь не было никаких поселений, так что некому будет донести испанским властям о появлении двух непонятных кораблей. Да и вряд ли такое известие испугало бы испанцев. Я отправил на яле Дирка ван Треслонга с отрядом аркебузиров, чтобы посмотрели, что творится на рейде Сантьяго. Только они удалились мили на три, как хлынул тропический ливень, бессмысленный и беспощадный. Ял сразу повернул к берегу, чтобы переждать под густой листвой. Пока добрались, ливень прекратился также резко, как и начался. Мокрые и злые разведчики поплыли дальше.
        Они вернулись на следующий день к вечеру. Вид у Дирка ван Треслонга был не радостный. Я подумал, что упустили вест-индийский караван, что по каким-то причинам он ушел в Европу раньше обычного.
        - На рейде одиннадцать больших галеонов грузоподъёмностью на четыре-пять сотен ластов, шесть поменьше, как те, что мы захватили в прошлый раз, два еще меньше, ластов на пятьдесят-семьдесят, и с десяток мелких судов, - доложил он и, не удержавшись, высказал свое мнение: - Слишком много, мы с ними не справимся.
        - Мы и не собираемся с ними со всеми справляться, - сказал я шутливо. - Зачем нам так много?! У нас людей не хватит на экипажи для всех призов. Захватим столько, сколько сумеем дотащить до Англии.
        Повеселевший Дирк ван Треслонг в знак согласия процитировал голландскую пословицу:
        - Мир - это стог сена: каждый берет из него то, что удается ухватить.
        Как я собираюсь ухватить свой пучок сена, он не стал спрашивать. Привык уже, что на море для меня нет неразрешимых проблем.
        Это сделал Вильям Стонор:
        - Неужели нападем?!
        - Послезавтра утром, - проинформировал я.
        - А почему не завтра? - спросил он.
        - Потому что завтра суббота, а испанцы - не иудеи, у них обязательный религиозный день - воскресенье. Завтра вечером большую часть солдат и матросов отпустят на берег, чтобы ночью нагрешили, а утром отправились на мессу замаливать грехи. Так у них заведено. Поблагодарим за это инквизицию, - объяснил я.
        - «Упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их», - процитировал из Библии лорд Стонор.
        Снялись мы ночью. Дул попутный западный ветер, который со скоростью узлов пять понес нас в сторону Сантьяго-де-Куба. Я заложил пару часов на то, что ветер ослабеет, поэтому добрались слишком рано, когда было еще темно. Легли в дрейф, не зная точно, насколько мы далеки от цели.
        Когда рассвело, увидели, что дрейфуем милях в двух от ближнего корабля. Это был галеон длиной метров тридцать пять, шириной десять и водоизмещением около тысячи тонн, четырехмачтовый, с сотней артиллерийских стволов разного калибра. Если я ошибся, если экипаж не отпустили на берег, то на галеоне может быть сотни две человек, которые просто так не сдадутся. Рядом с ним расположились еще три таких же больших четырехмачтовых галеона. Остальные корабли стояли на якорях ближе к берегу.
        Я приказал просигналить лорду Стонору, чтобы атаковал ближние два, а свой фрегат повел к дальним. Мы подняли только главные паруса и фока-стаксель и кливер. Я решил не загонять матросов на марсы, не ставить верхние паруса. Большая скорость нам ни к чему, проскочим мимо цели, а люди пригодятся для атаки вражеских кораблей. Фрегат как бы нехотя набрал ход. На буксире он тянул баркас, катер и ял, в которых сидели морские пехотинцы, вооруженные пистолетами и холодным оружием. Пистолеты были у всех, кто делал не первый рейс со мной. Их покупали первым делом. Мазали пистолеты безбожно, однако шума производили много, вгоняли противника в замешательство. Шли мы тихо. Наверное, нас заметили вахтенные на испанских кораблях, но приняли за своих. Кто же на двух кораблях будет нападать на такую мощную эскадру?!
        Фрегат миновал первые два галеона, на которых на палубах стояли немногочисленные члены экипажей, почесывали разные части тела, развлекая вшей и блох, и пытались сообразить с похмелья, кто мы такие? Ответ они получили, когда фрегат поравнялся с третьим галеоном. На нем на палубе возле фок-мачты стояли десятка два человек, кого-то или что-то ждали. Между кораблями было метров тридцать, и я слышал гул их голосов. Испанцы были чем-то или кем-то недовольны. Сейчас мы решим их проблему кардинально.
        - Карронады левого борта, огонь! - приказал я.
        Когда расселся черный густой дым, я увидел, что залп картечи смел с палуб всех людей, наделав много отверстий в фальшборте и переборках надстроек.
        - В атаку! - крикнул я и рукой показал на обстрелянный галеон Бадвину Шульцу, командовавшему абордажной партией на баркасе.
        Они сразу освободились от буксира и, сделав пять гребков, оказались у борта галеона. Четыре «кошки» зацепились за планширь, и по тросам с мусингами начали ловко подниматься абордажники. Им никто не мешал. То ли мы перебили всех, кто остался на галеоне, то ли живые попрятались, решив не погибать сдуру.
        Позади нас прогрохотал залп карронад «Золотого сокола», обстрелявшего другой галеон. Наверное, чтобы не промахнуться, они подошли очень близко, поэтому после залпа оба корабля окутались облаками черного дыма.
        Я повел свой фрегат так, чтобы следующая цель оказалась у нас справа, хотя за те минут десять, пока мы до нее добирались, комендоры левого борта успеют зарядить по-новой карронады. На этом галеоне зевак на палубах не было. Такое впечатление, что на корабле ни души.
        - Убрать паруса! - скомандовал я матросам, а комендорам: - Стреляют только нечетные орудия!
        Теряя ход, фрегат медленно поравнялся с испанским галеоном, затихшим, словно вымершим.
        - Правый борт, огонь! - рявкнул я.
        Выстрелили все нечетные карронады и одна четная.
        - Выясни, кто этот балбес, - приказал я Роберту Эшли, а Ричарду Тейту, командовавшему второй абордажной партией, плывшей на катере и яле, приказал: - Вперед!
        На катере и яле освободились от буксирных концов и погребли к галеону. Их меньше, чем в первой абордажной партии, но могут рассчитывать на нашу помощь. Мушкетеры стоят вдоль борта и на марсах, готовые пристрелить любого, кто выйдет на главную палубу и попробует помешать нашим абордажникам. Если врагов окажется много, в дело вступят фальконеты, заряженные картечью. На дистанции «пистолетного выстрела» фальконеты очень хорошее средство против живой силы противника. Впрочем, никто не собирался мешать нашим парням. Они быстро поднялись на борт галеона, разделились на две группы и пошли зачищать кормовую и носовую надстройки. Отряд, направившийся в кормовую, возглавил Ричард Тейт. Перебитый нос требовал отмщения.
        Позади нас прогрохотал второй залп, произведенный фрегатом «Золотой сокол». Изо всех карронад и опять с близкого расстояния. Лорд Стонор пороха не жалел.
        На галеоне, на который высадилась абордажная партия под командованием Бадвина Шульца пленные испанские матросы уже, ухватившись за вымбовки, вращали шпиль, выбирая якорь.
        - Отправляйся на галеон, принимай командование, - приказал я Роберту Эшли.
        Моего потомка на «тузике» отвезли на галеон, а Бадвин Шульц вернулся на фрегат.
        На берегу собрались испанские матросы и солдаты. Почти все были безоружные. Они грузились в самые разные плавсредства, чтобы добраться до своих кораблей. К обстрелянным нами галеонам идти никто не осмеливался. Понимали, что живыми не доберутся.
        На всех обстрелянных нами четырех галеонах выбрали якоря и поставили паруса. Вместе с двумя фрегатами они пошли вдоль берега на восток, в сторону Наветренного пролива, отделявшего остров Куба от острова Гаити. Когда мы удалились миль на пять от рейда Сантьяго, я приказал высадить на берег пленных испанцев. Корабли продолжали идти, а баркасы курсировали между ними и берегом, отвозя пленных. Было их немного, десятка по два-три на каждом галеоне. Их смерть мне не нужна, а везти с собой в Европу незачем.
        Вечером мы прошли Наветренный пролив и легли в дрейф. Ходить в темноте между Багамскими островами слишком рискованно. Утром перегрузили на фрегаты пушки с захваченных галеонов. Все равно на призах слишком малочисленные экипажи, некому стрелять из пушек. Убрав по несколько тонн груза с пушечных палуб, мы улучшали остойчивость галеонов, а погрузив его в трюма фрегатов, увеличивали их осадку, улучшая мореходные качества в штормовых условиях. Правда, качка будет резче, что хуже для страдающих морской болезнью. Брали только стволы, по большей части бронзовые, хотя попадались и чугунные, в том числе английские. Громоздкие двухколесные лафеты я приказал оставить на пушечных палубах. Весят они мало, а возни с ними будет много. Закончив перегрузку, поставили паруса и пошли на север, к полуострову Флорида, чтобы войти там во Флоридское течение, а потом вместе с ним оказаться в Гольфстриме, который вместе с ветром понесет нас в сторону Европы.
        36
        Захваченная нами добыча, включая галеоны, тянула примерно на шестьсот тысяч фунтов стерлингов. Поскольку у нас были документы на груз, поделили его еще во время перехода. Не поровну, а по-братски: пятьдесят пять процентов - старшему брату, моему фрегату, сорок пять - «Золотому соколу». В Саутгемптоне мы расстались, оставив лорду Стонору два галеона, предварительно продав с них свою часть груза. Со своими двумя галеонами благополучно прибыли в порт Роттердам в начале сентября.
        Первым на борт фрегата прибыл мэр города и мой компаньон Рольф Шнайдер. Одет он был в багровый с золотыми полосками дублет и огромным гофрированным воротником и черные с ядовито-желтой подкладкой штаны-тыквы с таким большим гульфиком, что в нем можно было спрятать хобот слона. Год назад он стал вдовцом, а перед самым нашим выходом в рейс женился во второй раз на молодой девице. Судя по наряду, ему не позавидуешь.
        Обменявшись приветствиями. Рольф Шнайдер заявил:
        - Именно такие галеоны и нужны нам с тобой. Если продашь их по дешевке, купим напополам.
        - По дешевке не получится, - сказал я. - Экипаж уже знает, сколько за такой галеон предлагают в Англии. Там сейчас скупают любые корабли, способные добраться до Вест-Индии.
        - Чертовы англичане! - ругнулся мой компаньон. - Из-за них цены на корабли взлетели!
        - Это золото и серебро подешевело из-за притока из Вест-Индии, - возразил я.
        - Какая разница! - отмахнулся он, потому что, будучи купцом, умудрялся не верить в рассказываемые мною, экономические теории. Может быть, потому, что считал меня никудышным, но удачливым купцом. - Тогда моя доля будет ниже.
        Рольф Шнайдер стал собственником тридцати процентов каждого трофейного галеона. Заодно вместе со мной приобрел весь перец на перепродажу, тут же перегрузив на речные баржи и отправив вверх по Рейну в Везель, Дюссельдорф, Кельн, Бонн. Там перец оптом на четверть дороже, чем в Роттердаме, а в розницу - на половину.
        Разделив вырученные деньги между членами экипажа и сделав их сказочно богатыми по меркам Голландии и прилегающих территорий, я повез в Делфт долю князя Оранского. Благодаря бумажке с его печатью, князь заимел отличный источник дохода. Толку мне от нее - лишь спасение от виселицы, если попаду в плен к испанцам. За те деньги, что я выплатил за нее, весь персонал испанской тюрьмы устроил бы мне побег и лично бы проводил из Америки до Голландии.
        Резиденция князя Оранского все еще была в монастыре святой Агаты, в гостевой келье на втором этаже. С жителями Фландрии отношения у него так и не сложились. Не нравятся им перевёртыши и бездарные полководцы.
        Часто брюггцы или гентцы при встрече ехидно спрашивали князя Вильгельма:
        - Вы уже кальвинист или еще католик?!
        Или:
        - Это правда, что вы опять победили испанцев?!
        В свою очередь Вильгельм Оранский презрительно называл своих подданных самым испорченным народишкой во всем мире и бунтовщиками, которые куражатся, лишь покуда пьяны. В наблюдательности ему не откажешь. При этом князь ни за что не хотел признавать, что каждый правитель достоин своего народа и наоборот. Самое смешное, что в двадцать первом веке Вильгельм Оранский станет национальным героем Голландии, белым и пушистым, точнее, оранжевым и толерантным. Будущие жители этой страны полюбят его также сильно, как нынешние презирают.
        Теперь келью охраняли четыре немца-наемника в черных шлемах и кирасах, вооруженные короткими фальшионами. Поскольку Бадвин Шульц, сопровождавший меня, когда-то служил с одним из них, сразу завязал разговор, шум которого постоянно отвлекал меня во время беседы с Вильгельмом Оранским. На этот раз князь, одетый скромно и во все черное, наверное, встречался утром с отъявленными кальвинистами, общался со мной один. Филипп ван Марникс выполнял в Генте секретную миссию, о которой не знали только гентцы, - пытался перессорить их, чтобы потом помирить и захватить власть в городе.
        - Лавочники и ремесленники, быдло тупое и своевольное! - обругал их князь Оранский. - Хотят сделать меня номинальным правителем, своим слугой!
        И ведь сделают! Я помнил, что королевская власть в Голландии станет всего лишь туристической достопримечательностью.
        - Хорошо, что ты привез деньги, - сказал он уже спокойно. Получение денег каждого человека делает мягче, добрее. - Теперь я смогу нанять новую армию, и командовать ею будешь ты. Хуан Австрийский теснит нас в южных районах. Надо его остановить.
        - Остановить его можно, - сказал я. - Только нужно ли? Эти районы населены католиками, которые будут поддерживать испанского короля.
        - Ты считаешь, что за них не стоит бороться? - спросил Вильгельм Оранский.
        Я знал, что Фландрия станет частью Бельгии, поэтому ответил:
        - Зачем отнимать и ремонтировать здание, которое смоет приливом?!
        - Если бы мне сказал это кто-то другой, я бы счел его испанским шпионом, - печально улыбнувшись, произнес он, - но ты слишком дорогой шпион даже для испанского короля.
        - Благодарю за признание моих скромных достоинств! - шутливо молвил я.
        - Допустим, я не буду мешать Хуану Австрийскому захватывать территории, населенные католиками, - сказал князь Оранский. - Он ведь потом пойдет на север. Рано или поздно нам придется с ним воевать.
        - Не обязательно воевать с его армией. Можно убить его самого, - подсказал я. - Как я слышал, у него сложные отношения с полубратом (так называют здесь единокровных братьев), а Филипп славится умением подсылать убийц к неугодным. Все подумают, что это его рук дело, что позавидовал военным успехам Хуана Австрийский. Человек с пузырьком яда будет стоить дешевле, чем армия с пушками и мушкетами, а эффект будет одинаковый.
        - Хуан знает, что полубрат хочет его смерти, к нему просто так не подберешься. У меня есть подозрение, что мой осведомитель при дворе Филиппа заодно служит и Хуану, - возразил Вильгельм Оранский.
        - Он ждет удар со стороны Мадрида, а не из Голландии. Если какой-нибудь фламандский дворянин сдаст ему небольшой город, то его наверняка приблизят, наградят. Надо всего лишь подобрать беспринципного, ловкого и жадного и пообещать ему сумму, больше той, которую способен дать Хуан Австрийский. Уверен, что она будет меньше, чем наем и содержание армии, которая разбежится при первом же ударе испанцев.
        - Проклятые трусы! Я потратил на них столько денег! - воскликнул князь Оранский, вспомнив, наверное, поражение при Жемблу. Добавив еще несколько ругательств, он успокоился и произнес твердо: - Есть у меня на примете такой человек. Не приближаю его к себе, потому что боюсь, что куплен Филиппом. Я предложу ему больше. Намного больше.
        Хуан Австрийский скоропостижно скончался от неизвестной болезни первого октября, на тридцать втором году жизни. Умер он своей смертью, убил ли его наемник короля Филиппа или Вильгельма Оранского - не знаю. С князем об этом мы никогда не говорили. Зато уверен, что кто-то получил солидное вознаграждение, благодаря этой смерти. Может быть, награждены были двое, каждый своим заказчиком, причем один - незаслуженно, а может быть, один человек заслуженно поимел с обоих правителей.
        На посту наместника Хуана Австрийского сменил маркиз Алессандро Фарнезе, сын Оттавио Фарнезе, герцога Пармы и Пьяченцы и Маргариты, внебрачной «полусестры» короля Филиппа. Папаша Карл Пятый был тот еще ходок! Кстати, Маргарита была наполовину фламандка и правила Нидерландами до начала восстания гезов, передав потом власть герцогу Альбе. Сын ее знал фламандцев лучше своего покойного «полудяди», который был моложе «полуплемянника» на два года. Он быстро договорился с католическими южными провинциями Эно, Артуа и Дуэ, пообещав, что выведет с их территории испанские войска. Результатом чего стало заключение этими провинциями шестого января тысяча пятьсот семьдесят девятого года Аррасской унии. Они отделялись от северных провинций, признавали суверенитет короля Филиппа, объявляли католицизм единственной религией. За это дворянству этих провинций сохранялись все привилегии. То есть, в Эно, Артуа и Дуэ дворяне одолели буржуинов, вернули себе власть. В середине мая, дождавшись решения своего второго «полудяди» Филиппа, Алессандро Фарнезе подписал с ними официальный договор, после чего увел испанскую армию
на север. Впрочем, армия у него была небольшая, всего тысяч пятнадцать, и, что важнее, большую ее часть составляли не испанцы, а фламандцы-католики, не самые стойкие бойцы. Поэтому маркиз занимался осадами небольших городков и не мечтал о генеральном сражении.
        В ответ на Аррасскую северные провинции Голландия, Зеландия, Утрехт, Гельдерн и Гронинген заключили двадцать третьего января собственную унию, Утрехтскую. Теперь у них была общая финансовая система, армия и внешняя политика, но две религии, католицизм и кальвинизм. В начале февраля к ним присоединился Оверэйсел, а в марте - Фрисландия и некоторые города южных провинций. Сувереном этих провинций все еще оставался король Испании, хотя многие были против этого, предлагали Вильгельму Оранскому возглавить унию. Как ни странно, князь отказался. Не захотел становиться номинальным правителем, понадеялся добиться большей власти. В политике успехов у него было не больше, чем на поле боя. Когда я в конце мая уходил в рейс, Алессандро Фарнезе медленно, но уверенно подчинял королю Филиппу мятежные города, а Вильгельм Оранский интригами усмирял непокорный Гент. В интригах ему иногда везло.
        37
        Привыкаешь ко всему, даже к влажной жаре. Чтобы облегчить себе жизнь, пользуюсь старым советским способом: перед сном замачиваю обе простыни, ложусь на одну и укрываюсь второй, только вместо вентилятора мою кровать обдувает ветер, залетающий через открытый иллюминатов в переборке и люк в подволоке. Испаряющаяся влага понижает температуру тела градусов на пять. Надо успеть заснуть, пока простыни не высохли. Во сне жару переносить легче, разве что немного напрягают кошмары на высокотемпературные темы.
        Фрегаты «Роттердам» и «Золотой сокол» вчера прошли между островами Тринидад и Тобаго. Эти два острова и еще несколько совсем маленьких в будущем станут независимым государством, членом Британского содружества. Я несколько раз бывал в Порт-оф-Спейн, столице государства. Это курорт для богатых, не любящих шум и сутолоку. Его особо не рекламируют, чтобы беднота не наползла. Природа почти не тронутая, особенно на Тобаго, куда я летал на экскурсию. Самолеты туда летают чуть ли не каждый час, но почему-то не достать билет. Имея советский опыт, я накинул десять баксов судовому агенту - и сразу билет нашелся. Народ там ленивый, почти все заведения закрываются в два часа дня. После сиесты работают только совсем уж несчастные. Как заведено в тропиках, жизнь начинается после захода солнца. На улицы выпархивают «ночные бабочки» обоего пола и самые разные промежуточные варианты. Везде оркестры из музыкантов, колотящих по пустым бочкам и прочим металлическим бытовым предметам. Как ни странно, выдают очень мелодичные звуки. Здесь проводится карнавал, который местные считают вторым после бразильского. Я знаю еще
несколько стран, где утверждают подобное. Много мелких воришек и мошенников, предлагающих карты сокровищ, старинные монеты и обмен американских долларов на местные по выгодному курсу. Это при том, что почти везде можно расплачиваться американскими. Каждый раз судовой агент - тип со странно скошенным сзади, словно усеченным черепом - очень настойчиво предупреждал нас, что по ночам лучше не носить с собой ценные вещи и крупные суммы денег, а если нападут грабители, ни в коем случае не сопротивляться, отдать всё и быстро убежать. Видимо, и в этом хотят занять второе место после Бразилии. Только вот разница в том, что в Рио-де-Жанейро в фалевах проживает около трех миллионов отчаянных людей, а во всем Тринидаде и Тобаго - чуть больше миллиона расслабленных и избалованных туристами жителей, все друг друга знают, и фавел здесь нет.
        Как-то ночью я решил срезать угол и пошел по не самой освещенной улице. Путь мне преградил опереточный грабитель - не крупный, гибкий, чернокожий, но с почти европейскими чертами лица. В руке он держал опереточный нож - такой большой, чтобы видно было даже с галерки.
        Выдохнув свежий перегар местного рома «Ангостура», не самого плохого из тех, что делают почти во всех странах Центральной Америки, грабитель потребовал грозным голосом:
        - Гони бабки, гринго!
        Я на чистом русском языке посоветовал ему совершить индивидуальный эротический пеший тур.
        - Чего?! - произнес он удивленно, продолжая вертеть большим ножом возле моего небольшого носа.
        Я выдал ему английскую версию своего совета, менее обидную. Английский язык, как и все остальные, в плане ненормативной лексики сильно уступает русскому. Впрочем, я владею не всеми языками и могу немного ошибаться.
        Опереточного злодея перемкнуло. Наверное, пытался сообразить, кто из нас грабитель?! Я был уверен, что дальше понтов дело не пойдет хотя бы потому, мелкий грабеж - это одно, а убийство или ножевое ранение - это вряд ли надо курорту для богатых, и нарушителя имиджа отыщут быстро, о чем абориген должен знать лучше меня. Поэтому спокойно пошел дальше. В спину мне полетели проклятия на местном диалекте английского, сдобренного непонятными словами, наверное, из языка местных индейцев.
        Минут через десять на хорошо освещенной улице, заполненной гуляющими туристами, меня догнал полицейский на скутере, тоже чернокожий, но толще и вальяжнее, и, выдохнув перегар «Ангостуры», потребовал предъявить документы. В Центральной Америке убеждаешься, что ром делает из обезьяны человека и наоборот. Паспорт у меня был с собой. Полицейский долго вертел его с таким видом, словно не умел читать.
        - Из России? - наконец-то спросил блюститель порядка.
        - Да, - подтвердил я и задал встречный вопрос: - Он с вами делится?
        - Кто? - прикинулся непонимающим полицейский.
        Я улыбнулся.
        Он улыбнулся в ответ и радостно произнес:
        - Россия! Мафия!
        После чего мы расстались чуть ли не друзьями.
        Кстати, это был не первый случай нетипичного отношения к гражданам нашей страны. На Тобаго я решил сфотографировать местного жителя, который вел, держа за рога, двух козлов в ресторан. Нет, не кормить их там. В этой стране очень хорошо готовят козье мясо. Крайние козлы упирались, тянули в разные стороны, но средний был не менее упрям.
        Завидев направленный на него фотоаппарат, предводитель козлов быстро выпалил:
        - Десять долларов!
        Я произнес на английском языке бледный аналог русской фразы «А личико не треснет?!».
        - Ты откуда? - спросил абориген, догадавшись по акценту, что я не гринго.
        - Из России, - ответил я.
        - Можешь фотографировать бесплатно, - разрешил он и замер между козлами с таким видом, будто и сам имел рога.
        Может, и имел. Нравы на всех Антильских островах - легче не придумаешь.
        Судовой агент долго чесал свой усеченный череп, но не смог придумать правдоподобное объяснение такой любви к русским. Я уверен, всё дело в том, что местные ненавидят и презирают богатых и высокомерных янки, а враг моего врага…
        Пока что острова не освоены европейцами, в чем мы убедились, пройдя мимо того места, где в будущем появится Порт-оф-Спейн. Затем пошли к материку. У меня не было жесткого плана на этот поход. Так сказать, что бог даст. Пройдем вдоль берега, посмотрим, где что плохо лежит. Может, корабль попадется, а может, городишко ограбим.
        Едва мы приблизились к берегу, который издали казался изумрудным, как заметили дымы двух костров. Вскоре западнее задымили еще два. Местный телеграф сообщал о нашем приближении. Теперь жители прибрежных поселений соберут ценные вещички и спрячутся в джунглях или крепостях. Мы пройдем и посмотрим на эти крепости. Если крепкие, поищем другие, а если не очень, уйдем в открытое море и через несколько дней вернемся на рассвете и скажем местным жителям: «Доброе утро! А мы к вам!»
        38
        Нас встретили на траверзе Куманы. Бывал я в этом порту, грузился кофе. Видел старую крепость, но посетить ее не удалось. Той крепости пока нет. Есть каменные стены, защищающие город. С удаления мили три они показались низкими. Впрочем, разглядывать их у меня не было времени. Навстречу нам, подгоняемые юго-юго-западным ветром силой балла четыре шли семь галеонов из эскадры адмирала Альваро де Басана, маркиза Санта-Крус. Судя по вымпелу на одном из галеонов, командовал эскадрой сам адмирал. Шли они стадом, но, увидев нас, перестроились полумесяцем, чтобы напасть сразу с трех сторон. Видимо, адмирал сделал кое-какие выводы из предыдущего сражения с моим фрегатом. Сейчас он узнает, что и на этот раз выбрал неверную тактику.
        Галеоны приближаются медленно, поэтому я успеваю спокойно объяснить лорду Стонору нашу тактику в предстоящем сражении. Его фрегат, поравнявшись с моим, идет метрах в пятидесяти слева. Разговор ведем с помощью медных рупоров, изготовленных по моему заказу. Другие до такого пока не додумались, используют приложенные ко рту ладони.
        - Атакуй их правый фланг, начинай с крайнего корабля! - кричу я Вильяму Стонору.
        - Понял! - подтверждает он.
        - Близко не подпускай и на абордаж ни в коем случае не иди! - предупреждаю я.
        - Не подпущу! - заверяет лорд Стонор.
        Про абордаж можно было бы и не говорить. Против этого способа ведения морского боя у Вильяма Стонора пожизненная прививка. Но он мог погибнуть в бою, а офицерами на «Золотом соколе» молодые и глупо отчаянные Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг. Предупреждение в первую очередь предназначалось для них. Роберт Эшли и Ричард Тейт служили на «Роттердаме». Обучал их науке «Кораблевождение».
        Фрегаты расходятся в разные стороны. Я веду свой к левому флангу противника. Мои комендоры уже открыли порты, зарядили орудия книппелями, выкатили на огневую позицию. Матросы и солдаты облачены в шлемы самых разных моделей, причем много испанских морионов, кирасы, кольчуги или куртки из толстой воловьей шкуры - у кого что есть. У новичков похуже, а у тех, кто совершает со мной не первый поход, получше. Мушкетеры и аркебузники взобрались на марсы и рассредоточились на носовой и кормовой надстройках. Курсом крутой бейдевинд мы очень медленно идем навстречу противнику. Время до первого выстрела - самое напряженное и неприятное. Ловлю себя на том, что постоянно пытаюсь сглотнуть слюну, хотя во рту сухо.
        - Йохан, принеси вина, разбавленного водой, - приказываю слуге.
        Он в шлеме-морионе и кирасе, новеньких. Драит их чуть ли не каждый день, чаще, чем мои доспехи. На поясе висит короткий фальшион, а за пояс заткнуты два пистолета с колесцовыми замками, только, в отличие от моих, гладкоствольные. В общем, выглядит браво. Наверное, потому, что ни разу не участвовал в рукопашной. Он приносит серебряный кувшин с белым вином и кубок. Оба сосуда новые, отлиты зимой. На них барельефы с моим гербом и монограммой. Йохан Гигенгак наполняет кубок, отдает мне. Вино теплое и какое-то «не мокрое».
        - Дай им, пусть пьют, - говорю я слуге, кивнув на солдат и матросов, что на квартердеке.
        Кувшин идет по кругу и быстро опустошается. Получив его обратно, Йохан Гигенгак заглядывает внутрь сосуда. Вид у слуги огорченный, словно обижен, что ему не оставили ни капли. Это при том, что весь экипаж знает, что большую часть моего запаса вина выпивает слуга, а не я.
        Наш маневр расстроил первоначальный замысел испанцев. Целей теперь две. Какое-то время они шли прежним строем. Наверное, решали, что предпринять. Затем разделились на две части. Первая из четырех галеонов под командованием адмирала пошла на фрегат «Роттердам», а вторая из трех - на «Золотой сокол». На всех кораблях очень много солдат. Плавание намечалось короткое, вот и набрали, сколько влезет, надеясь, что пригодятся во время абордажа.
        Четыре галеона приближаются к нам строем полумесяц, желая охватить с боков. Мы начинаем менять курс вправо, поворачиваться левым к крайнему левому в их строю галеону. Я решил не рисковать. Когда дистанция до него сокращается до полутора кабельтовых, производим залп из всех орудий левого борта. Бьем книппелями по парусам и рангоуту. Бушприт и фок-мачту «раздеваем» полностью, а на грот-мачте и бизань-мачте всего лишь наделали дырок в парусах и оборвали часть такелажа. Лишняя сотня метров значительно снижает результативность стрельбы. Все равно этот галеон выведен из боя. Ближайший полчаса-час он будет двигаться двое медленнее, чем остальные, а ждать его никто не собирается.
        Фрегат «Роттердам» продолжает поворот, пересекает кормой линию ветра, ложится на другой галс и курсом бакштаг, используя попутный теперь ветер, начинает набирать ход. За это время три неповрежденных галеона приблизились к нам ближе, чем на кабельтов. Я жду, когда дистанция увеличится до полутора кабельтовых, поворачиваю немного вправо. Крайний правый галеон оказывается у нас на траверзе.
        - Батарея правого борта, огонь! - командую я комендорам, а рулевому: - Лево на борт!
        Корпус корабля дрожит во время залпа, прогремевшего почти одновременно. Черный густой дым сносит вперед, пачкая стакселя и кливера. На желтовато-серо-белом полотнище появляются черные кривые длинные полосы, будто великан вытер о паруса грязные лапы. Парусам галеона досталось больше. Блинд не пострадал, а вот у фока вырвало середину, где был нашит красный с золотым крест. Остались только концы перекладин, продырявленные в нескольких местах. На грот-мачте марсель снесло полностью, а нижний парус сильно порвало.
        Сила отдачи толкает фрегат на прежний курс, помогая рулевому. Мы движемся вытянутой змейкой - опять меняем галс, курсом бакштаг отрываемся от противника, а потом поворачиваемся левым бортом к галеону, который слева, хотя удобнее было стрелять в правый, флагман, который я оставляю на закуску. На этот раз дистанция около кабельтова. Залп из всех орудий левого борта превращает в лохмотья все паруса, кроме блинда, в котором всего одна прореха, но от верха и до низа, а с бизань-мачты сбиваем латинский парус. Рей падает на палубу, а парус частично оказывается в воде.
        Опять поворот на другой галс, увеличение дистанции на этот раз до кабельтова, изменение курса вправо, чтобы испанский флагман оказался на траверзе, - и залп из всех орудий правого борта с дистанции метров сто пятьдесят. На этот раз пообрывали все паруса и большую часть рангоута и срубили фок-мачту. Она упала в воду с правого борта, повиснув на канатах. Галеон начало разворачивать вправо, бортом к ветру. Чтобы не оказаться под ударом его пушек, я не повернул фрегат на другой галс, продолжил идти тем же курсом, приказав убрать верхние паруса и зарядить пушки правого борта ядрами, а карронады - картечью. Мы медленно вышли на позицию по носу флагманского галеона и продольным залпом из пушек разворотили его носовую надстройку, откуда по нам выстрели из двух шестнадцатифунтовок и нескольких фальконетов, не причинив особого вреда. Залп картечью из карронад смел уцелевших солдат и матросов с обеих надстроек и марсов.
        Три другие галеона идут на помощь флагману так быстро, как могут, то есть, узла два, не больше. Ближнему надо преодолеть с полмили. За это время мы успеваем сделать два залпа из пушек и три из карронад. Флагманский галеон лишился бушприта, носовая надстройка теперь напоминает кучу мусора на полубаке, а кормовая обзавелась несколькими дырами от ядер и бесчисленным количеством оспин от картечин. На палубах ни души.
        Мы оставляем его в покое, проходим немного вперед и с дистанции кабельтова два, чтобы не подставиться под бортовой залп флагмана, бьем книппелями по парусам спешащего на помощь галеона. Это был тот, который мы обстреляли первым. На нем только успели заменить фок на запасной парус, на котором почему-то не было традиционного креста. И этот парус превратился в лохмотья, а вместе с ним и остальные стали совсем уже нерабочими. Галеон быстро потерял ход и начал разворачиваться бортом к ветру в полукабельтове от флагмана.
        Мы прошли дальше и влепили книппелями по парусам еще одного галеона, который спешил на помощь флагману. Это был тот, который мы обстреляли третьим. Он идет под двумя парусами - фоком и бизанью, запасными, без крестов, которые, как догадался, спарывают со старых и перешивают на новые, но сейчас на это нет времени. Оба паруса сорвало. На фок-мачте осталось только два лоскута, которые затрепетали на ветру.
        Галеон, который мы обстреляли вторым, передумал нападать. Курсом полный бакштаг левого галса он настолько быстро, насколько это возможно с его неполным парусным вооружением, драпает с места сражения. Мне кажется, это один из тех, что сбежал от нас в прошлый раз. Тем же курсом следует один галеон из напавших на «Золотой сокол». У этого корабля паруса и вовсе целы и невредимы. Бьюсь об заклад, что и он встречался с нами раньше.
        «Золотой сокол» тем временем лупит ядрами и картечью по одному из двух галеонов, которым отсутствие парусов не дает удрать с поля боя. Все говорит о том, что с этими двумя он справится и без меня. Лорд Стонор оказался хорошим учеником. Непродолжительные тюремные посиделки вырабатывают у человека привычку думать и учиться не только на своих ошибках.
        Мы сделали поворот фордевинд и вернулись к флагману испанской эскадры. Он кажется вымершим. Дистанция между кораблями стала метров пятьдесят. Теперь за дело взялись остывшие пушки и карронады левого борта. После первого залпа пушек доски обшивки вражеского корабля повыскакивали из форштевня, напоминая уродливый цветок. Из дыр вывалились в воду обрывки канатов, куски парусов, матрасы, набитые сеном, и что-то тяжелое, вроде бы ядра или какие-то другие железяки, которые сразу понеслось мерить глубину. Из дыры высунулась голова человека в шлеме-морионе и исчезла после того, как рядом просвистели несколько пуль из мушкетов. И вовремя, потому что в дыры и не только полетела картечь. После следующего залпа карронад с мачт начали спускаться оба флага, королевский и адмиральский, которые чудом оставались целы, а на обломках носовой надстройки появился офицер в черном шлеме и кирасе и со светлым лоскутом паруса в левой руке.
        - Не стреляйте, мы сдаемся! - прокричал он на голландском языке.
        - Катер на воду! Доставить сюда офицеров! - приказал я.
        Выполнять приказ отправились десять человек под командованием Бадвина Шульца. У немца маниакальная любовь к захвату пленных. Сопровождавшие его солдаты утверждают, что в момент, когда сдавшийся капитан отдает ему свое личное оружие, Бадвин Шульц чуть ли не лопается от напыщенности.
        Фрегат «Роттердам» возвращается к галеону, с которого мы начали сражение. Заняв позицию у него по носу, мы дали один залп из пушек ядрами и два из карронад картечью, после чего на корабле опустили флаг. За пленными отправился боцман Лукас Баккер. Этого тоже не корми - дай пленного захватить.
        Третий фрегат сдался после первого залпа. Поскольку стрелять больше не в кого было, я отозвал с опердека Роберта Эшли и послал его на галеон за офицерами. Вслед за ним на главную палубу поднялись комендоры. Лица у них были черные от пороховой гари, отчего были похожи на шахтеров, поднявшихся на-гора. Многие в одних только коротких штанах, тоже испачканных черным и мокрых от пота. Во время стрельбы на нижних палубах не сладко и в умеренных широтах, а в тропиках - сущий ад. Комендоры смеются, радуясь в первую очередь не добыче, а тому, что пытка закончилась. Для них открывают бочки с пресной водой, чтобы помылись. У тропиков в сезон дождей есть и достоинство - изобилие воды: трать - не хочу.
        К фрегату подошел катер под командованием Бадвина Шульца. Первым по трапу поднимается на борт испанский адмирал Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус. Ему за пятьдесят. Выглядывающие из-под широкополой фетровой черной шляпы волосы седы, как и боевито закрученные кверху усы и козлиная бородка. Широко расставленные, карие глаза, узковатые для европейца, смотрят цепко. Уверен, что и лет через десять адмирал опишет меня так подробно, с такими точными деталями, словно встречался со мной час назад. На нем темно-красный дублет без узоров и с небольшим белым гофрированным воротником и темно-коричневые штаны без подкладки. Такое впечатление, что он старается не отставать от моды и одновременно не забывать привычное в юности. Кожаный ремень с золотой бляхой, на которой барельеф в виде замысловатого креста Великого военного ордена Меча святого Иакова Компостельского или, как его называют чаще, ордена Сантьяго. Это самый богатый орден Испании. Ему принадлежат несколько десятков командорств, два города и много чего менее значительного.
        Адмирал Альваро де Басан приподнимает шляпу, продемонстрировав покрытую потом лысину, и приветствует меня, назвав по имени. Я приветствую в ответ, не забыв упомянуть не только его имя, но и титул. Он первый маркиз Санта-Крус. Получил этот титул, благодаря женитьбе на кузине, сестре герцога Пеньяранда, тоже первого. Их потомки привыкнут к титулу и будут относиться к нему спокойно, но первым обладателям очень нравится, когда им напоминают, чего они добились в жизни. Не устоял и маркиз Санта-Крус. Глаза его потеряли цепкость и наполнились тщеславием.
        Я приказал испанских офицеров закрыть в карцере, а адмирала пригласил расположиться в одном из двух кресел, которые стояли на главной палубе под навесом. Йохан Гигенгак сразу подал нам белого вина, разведенного водой. Отпив глоток из серебряного кубка, Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус, вскинул седые и редкие брови, одобряя качество вина.
        - Недурно, - молвил он, после чего задал вопрос: - Вы ведь не голландец?
        - Нет, - ответил я. - Вырос в Италии, потом жил на Мальте.
        - Итальянцы - хорошие моряки, - сказал Альваро де Басан и добавил презрительно: - Не то, что эти торгаши из Нидерландов и Англии!
        Если бы он сказал это еще век назад, я бы с ним согласился, но теперь ситуация изменилась на прямо противоположную, по крайней мере, в отношении голландцев. Спорить не стал. Если ему приятнее попасть в плен к итальянцу, пусть будет так.
        - Думаю, у вас нет желания плыть с нами в Нидерланды, предпочтете заплатить выкуп и остаться здесь, - высказал я предположение.
        - Смотря, какой выкуп, - сказал адмирал.
        - Все запасы, которые ждут вест-индийскую эскадру в Кумане, а королю доложите, что я ограбил город, - предложил я.
        - Только запасы, город грабить не будете? - спросил он.
        - Не будем, - ответил я и уточнил: - Если ничего не утаите. Три мои офицера войдут в город, перепишут, сколько и чего на складах, в первую очередь золото, серебро, драгоценные камни.
        - Золота здесь нет, - сообщил маркиз Санта-Крус.
        - Тогда то, что есть. После чего я отпускаю ваших матросов и солдат, и они помогают в ремонте кораблей и погрузке. Вы и офицеры останетесь до конца ее. Чем быстрее погрузят, тем быстрее окажитесь на свободе, - изложил я условия. - К тому же, я уверен, что у вас нет желания, чтобы мы встретили здесь вест-индийскую эскадру и захватили еще несколько кораблей. Не правда ли?!
        - Сущая правда! - улыбнулся Альваро де Басан.
        - И еще одно. Наверняка в городе и окрестностях есть пленные голландцы, англичане, французы и немцы. Они все должны быть доставлены ко мне, - потребовал я.
        На пять захваченных кораблей требовались экипажи. Чем больше на них будет людей, тем лучше.
        - Ваши предложения разумны, - произнес адмирал Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус. - Я согласен на них.
        Еще бы он не согласился! Из своих денег ведь не заплатит ни медного реала.
        39
        Духота стоит жуткая. Уже неделю штиль. К обеду немного подует легкий ветерок - и всё. Моя эскадра из двух фрегатов и пяти галеонов лежит в дрейфе у северо-западной части залива Карьяко возле полуострова Арая. Корабли нагружены по ватерлинию. В подвале дома алькальда мы обнаружили тринадцать ластов серебра, большой сундук необработанных изумрудов и немного меньший, заполненный жемчугом. В порту на сладах лежали перец, кошениль, бобы какао и махагони - красная древесина, попиленная на длинные доски. У этой древесины коричневато-красный цвет, а если отполировать, приобретает красивое красное сияние. Она очень плотная, тяжелая, без пустот и вкраплений, хорошо обрабатывается и, что важно, устойчива к гнили. Из нее изготовляют дорогую мебель, музыкальные инструменты и, кому по карману, корпуса кораблей или хотя бы подводную их часть. На моем фрегате из красного дерева изготовлены нижние части шпангоутов и кое-какие детали в местах, куда вода попадает чаще, чем воздух, где обычное дерево сгнивает за несколько месяцев. Серебро, изумруды и жемчуг погрузили на мой фрегат, а остальное распределили между
всеми кораблями.
        Из испанского плена мы освободили почти полторы сотни человек. Больше половины составляли англичане. Все они были с корабля «Святой Иероним» лорда Эндрю Эшли, но не того, которым командовал когда-то его сын Роберт, а нового, снаряженного в этом году и прибывшего сюда на месяц раньше нас. Поскольку сын предпочел отправиться в Вест-Индию с нами, командовал галеоном плимутец Джон Лолингтон - опытный штурман, но, как оказалось, прескверный командир. Я доверил ему командование бывшим флагманским галеоном - наиболее пострадавшем из всех пяти призов. Корабль немного подлатали во время стоянки в порту, заделали дыры возле форштевня и нагрузили его в основном древесиной, чтобы имел дополнительную плавучесть. Экипаж весь был из бывших пленников. Они были рады и такому шансу вернуться домой. Если Джон Лолингтон все же утопит галеон - невелика потеря.
        Мы с Вильямом Стонором сидим под навесом на главной палубе моего фрегата, потягиваем разбавленное винцо. Лорд доволен. Если дотащим добычу до Англии, у него будет, с чем встретить старость. И даже у его внуков и правнуков. Впрочем, судя по моим потомкам, не всем дано приумножать оставленное родителями.
        - Чувствую себя раздавленным, - слабым голосом жалуется лорд Стонор.
        - Падает атмосферное давление, - объясняю я, потом вспоминаю, что моему собеседнику эти слова ничего не говорят, и сообщаю пренеприятное известие: - Скоро будет очень сильный шторм. Ветер будет такой силы, что деревья согнутся до земли. Индейцы называют его ураганом.
        До сих пор нам везло. Чаще всего ураганы в Карибском море случаются в сентябре, но бывают и в другие месяцы с мая по ноябрь.
        - Это очень опасно? - спрашивает Вильям Стонор.
        - Нам - нет, потому что мы возле берега, от которого они обычно начинаются. Если бы были сейчас где-нибудь в районе Кубы, то досталось бы крепко, - отвечаю я.
        - Зря я ругал штиль! - еле заметно улыбнувшись, произносит он и цитирует: - «Будь благодарен за малое - и будешь достоин иметь большее».
        Задуло во второй половине дня, с юга. Ветер быстро усилился метров до тридцати в секунду и начал заходить против часовой стрелки. Хлынул такой ливень, что вода не успевала стекать с главной палубы за борт, словно забились все шпигаты. Дождевая вода перекатывалась от фальшборта к фальшборту, увлекая за собой всё, что позабыли закрепить. Одна радость - вода эта была прохладной. Матросы голяком выбирались из кубрика и по несколько минут стояли под мощными струями, чтобы охладиться. Заодно и мылись. С гигиеной что у голландцев, что у англичан большие проблемы. Мои регулярные купания считают придурью богатого человека. Я приказал всем кораблям вытравить с кормы за борт по два-три каната. Так мы и дрейфовали в сторону Каракаса до утра.
        Утром дождь прекратился, а ветер, дувший теперь с юго-запада, убавился баллов до шести. Только высокие волны и ветки деревьев, плавающие на них, напоминали о вчерашней свистопляске. Нас прихватила лишь южная часть урагана, причем не очень большого. Я приказал поставить зарифленные паруса и лечь на курс норд-норд-вест, чтобы покинуть Карибское море, пройдя между островами Гаити и Пуэрто-Рико. В Атлантике нас подхватит Антильское течение, которое возле полуострова Флорида сольется с Флоридским, а потом оба станут частью Гольфстрима.
        Посередине океана нас догнал второй шторм, примерно такой же сильный. Прятаться было негде, поэтому четыре дня мы носились по высоким волнам, со страшной силой кренясь с борта на борт. Даже бывалые моряки, увидев встававшую перед фрегатом огромную волну, начинали креститься и шептать молитву. Бывший флагманский галеон набрал много воды, но, благодаря плавучему грузу, не утонул. После окончания шторма на него перевезли еще две помпы и совместными усилиями откачали воду.
        Через месяц и два дня мы увидели острова Силли. Когда впередсмотрящий прокричал, что видит землю, экипаж фрегата дружно заорал от счастья. Здесь им уже было ничего не страшно. Таких штормов, как нас прихватывали у берегов Южной Америки и посередине Атлантики, в Ла-Манше точно не будет. Впрочем, не случилось вовсе никаких. Мы спокойно добрались до Саутгемптона. Там задержались на десять дней, продали захваченные корабли и добычу с них. В Англии цены на корабли выше, особенно на построенные специально для войны, которые хороши для пиратства и перевозки рабов. Англичане пока посредственные кораблестроители и навигаторы, учатся у голландцев и французов.
        - До мая месяца? - прощаясь, спросил я Вильяма Стонора.
        - Не знаю, - ответил он и процитировал: - «ЛУЧШЕ ГОРСТЬ С ПОКОЕМ, НЕЖЕЛИ ПРИГОРШНИ С ТРУДОМ И ТОМЛЕНИЕМ ДУХА».
        ВСЕМ БЫ ТАКИЕ ГОРСТИ, КАКИЕ ОН НАГРЕБ В ЭТОМ ПОХОДЕ! ВПРОЧЕМ, Я НАГРЕБ ЕЩЕ БОЛЬШЕ.
        - Я НАПИШУ В КОНЦЕ ЗИМЫ, КАКОЕ ПРИМУ РЕШЕНИЕ, - ПРОДОЛЖИЛ ЛОРД СТОНОР.
        НЕ ЗАХОЧЕТ - И НЕ НАДО. МНЕ ТОЖЕ НАЧАЛО КАЗАТЬСЯ, ЧТО НЕ СТОИТ ГОНЯТЬСЯ ЗА ОЧЕНЬ БОЛЬШИМИ ДЕНЬГАМИ У БЕРЕГОВ АМЕРИКИ, ПОПАДАТЬ В УРАГАНЫ И ОБЫЧНЫЕ ШТОРМА. МОЖНО ВЗЯТЬ ПРОСТО БОЛЬШЕ ДЕНЬГИ ПОБЛИЖЕ, В МЕСТАХ ПОСПОКОЙНЕЕ.
        40
        В РОТТЕРДАМЕ НА ФРЕГАТ ПЕРВЫМ ПРИБЫЛ МОЙ КОМПАНЬОН РОЛЬФ ШНАЙДЕР. УСЕВШИСЬ У МЕНЯ В КАЮТЕ ЗА СТОЛ, ОН ОСУШИЛ БОКАЛ ВИНА И ЖЕСТОМ ПОКАЗАЛ ЙОХАНУ ГИГЕНГАКУ, ЧТОБЫ НАПОЛНИЛ ПО-НОВОЙ. РОТТЕРДАМЦЫ СЧИТАЮТ МЭРА ВТОРЫМ БОГАЧОМ ГОРОДА. ЭТО НЕ МЕШАЕТ РОЛЬФУ ШНАЙДЕРУ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЛЮБОЙ ХАЛЯВОЙ, КАКАЯ ТОЛЬКО ПОДВЕРНЕТСЯ. ЧЕМ БОГАЧЕ ОН СТАНОВИТСЯ, ТЕМ СКРОМНЕЕ ОДЕВАЕТСЯ. ЕДИНСТВЕННОЕ УКРАШЕНИЕ - ЗОЛОТАЯ ЦЕПЬ, НА КОТОРОЙ ВИСИТ ОВАЛЬНАЯ ЭМАЛЬ С ГЕРБОМ ГОРОДА.
        ПОГЛАЖИВАЯ ОКЛАДИСТУЮ ГУСТУЮ ТЕМНО-РУСУЮ БОРОДУ, МЭР МЕДЛЕННО, СЛОВНО ТАК И НЕ ОСВОИЛ ГОЛЛАНДСКИЙ ЯЗЫК, ПРОИЗНОСИТ:
        - НАШ КНЯЗЬ ПОСЛОВ ОТПРАВЛЯЛ К АНГЛИЙСКОЙ КОРОЛЕВЕ. ХОЧЕТ ПОД ЕЕ РУКУ.
        - И ОНА СОГЛАСИЛАСЬ? - ПОИНТЕРЕСОВАЛСЯ Я.
        - ПОКА НЕТ, - ОТВЕТИЛ ОН И ПОВТОРИЛ: - ПОКА.
        - НЕ ДУМАЮ, ЧТО ОНА СЕЙЧАС ГОТОВА ВОЕВАТЬ С ФИЛИППОМ. ИНАЧЕ БЫ НЕ ВЫГНАЛА ГЁЗОВ ИЗ СВОИХ ПОРТОВ, - ПОДЕЛИЛСЯ Я СВОИМИ СООБРАЖЕНИЯМИ.
        - ЕЩЕ НАШ КНЯЗЬ ВЕДЕТ ПЕРЕГОВОРЫ С ФРАНСУА, ГЕРЦОГОМ АНЖУЙСКИМ, КОТОРЫЙ СЕЙЧАС ЖЕНИХАЕТСЯ К КОРОЛЕВЕ. ПРЕДЛАГАЕТ ЕМУ СТАТЬ НАШИМ СЕНЬОРОМ. НАДЕЕТСЯ ЧЕРЕЗ ГЕРЦОГА, ЕСЛИ ОН СТАНЕТ МУЖЕМ, ВТЯНУТЬ КОРОЛЕВУ ЕЛИЗАВЕТУ В НАШУ ВОЙНУ, - ПРОДОЛЖИЛ РОЛЬФ ШНАЙДЕР.
        Я ПОМНИЛ, ЧТО КОРОЛЕВА ЕЛИЗАВЕТА БУДЕТ ПРАВИТЬ В ТО ВРЕМЯ, КОГДА АНГЛИЧАНЕ ОТРАЗЯТ НАПАДЕНИЕ ИСПАНЦЕВ, ИХ ВЕЛИКОЙ АРМАДЫ. СЛЕДОВАТЕЛЬНО, ВОЙНА МЕЖДУ ИСПАНИЕЙ И АНГЛИЕЙ ВСЕ-ТАКИ БУДЕТ. ТОЛЬКО НЕ ИЗ-ЗА ГЕРЦОГА. У ЕЛИЗАВЕТЫ БУДЕТ ПРОЗВИЩЕ КОРОЛЕВА-ДЕВСТВЕННИЦА. ЕЙ УЖЕ СОРОК ШЕСТЬ. ПО ПОВОДУ ЕЕ ДЕВСТВЕННОСТИ ХОДИТ МНОГО АНЕКДОТОВ, ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ КОТОРЫХ - РОБЕРТ ДАДЛИ, ГРАФ ЛЕСТЕР. ПОСКОЛЬКУ ОДИН ИЗ АНЕКДОТОВ РАССКАЗАЛ МНЕ ВИЛЬЯМ СТОНОР, НЕ СКЛОННЫЙ К СПЛЕТНЯМ, КОРОЛЕВА ЕЛИЗАВЕТА МОЖЕТ СИЛЬНО РАЗОЧАРОВАТЬ СВОЕГО МУЖА В ПЕРВУЮ БРАЧНУЮ НОЧЬ. НАВЕРНОЕ, ИМЕННО ПОЭТОМУ И НЕ ВЫЙДЕТ ЗАМУЖ, СКРОМНЯЖКА.
        - НАМ ПОМОЩЬ АНГЛИИ НЕ ПОМЕШАЛА БЫ, - СКАЗАЛ Я.
        - ЗА КОРОЛЕВСКУЮ ПОМОЩЬ ПОТРЕБУЮТ КОРОЛЕВСКУЮ ПЛАТУ, - РЕЗОННО ЗАМЕТИЛ МЭР РОТТЕРДАМА. - ПЛАТИТЬ ЕЕ ПРИДЕТСЯ ВСЕМ НАМ, - И, ВИДИМО, С ГОРЯ ЗАЛПОМ ОСУШИЛ КУБОК ВИНА И ПОКАЗАЛ МОЕМУ СЛУГЕ, ЧТОБЫ ЕЩЕ РАЗ НАПОЛНИЛ.
        ЗНАЧИТ, СЕЙЧАС РОЛЬФ ШНАЙДЕР ГОВОРИТ СО МНОЙ ОТ ЛИЦА НИДЕРЛАНДСКИХ ОЛИГАРХОВ, КОТОРЫЕ ПЛАТИТЬ НЕ ЛЮБЯТ ЕЩЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ БЕДНЯКИ.
        - ЗАЧЕМ НАМ СИЛЬНЫЙ СЕНЬОР?! - ПРОДОЛЖИЛ ОН. - ВИЛЬГЕЛЬМ ОРАНСКИЙ НАС БОЛЬШЕ УСТРОИТ. И ТЕБЯ ТОЖЕ.
        - ДОПУСТИМ, - СКАЗАЛ Я. - И ЧТО ТЫ ПРЕДЛАГАЕШЬ?
        - ПОГОВОРИ С НИМ, УБЕДИ СТАТЬ НАШИМ СУВЕРЕНОМ, - ПРОИЗНЕС МЭР.
        РОТТЕРДАМЦЫ УВЕРЕНЫ, ЧТО Я ИМЕЮ ВЛИЯНИЕ НА КНЯЗЯ. ОНИ НЕ ХОТЯТ ПОНЯТЬ, ЧТО ВИЛЬГЕЛЬМ ОРАНСКИЙ ПОДДАЕТСЯ ВЛИЯНИЮ, НО ОНО ДОЛЖНО БЫТЬ ПОСТОЯННЫМ. ЧТОБЫ ФЛЮГЕР В НУЖНЫЙ МОМЕНТ ПОКАЗАЛ НУЖНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ВЕТРА, НАДО ПОСТОЯННО ДЕРЖАТЬ ЕГО РУКОЙ ИЛИ ПРИКОЛОТИТЬ НАМЕРТВО.
        ВИЛЬГЕЛЬМА, КНЯЗЯ ОРАНСКОГО, Я НАШЕЛ В ЕГО РЕЗИДЕНЦИИ В ДЕЛФТЕ, КУДА ОН ПРИБЫЛ ВСЕГО ПАРУ ДНЕЙ НАЗАД ИЗ АНТВЕРПЕНА. БЫВШИЙ ЦЕНТР МЕЖДУНАРОДНОЙ ТОРГОВЛИ ВСЕ НИКАК НЕ МОГ ПОДНЯТЬСЯ С КОЛЕНЕЙ ПОСЛЕ РАЗГРАБЛЕНИЯ ИСПАНЦАМИ. И ЭТО НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО ГЕЗЫ ДАВНО УЖЕ СНЯЛИ МОРСКУЮ БЛОКАДУ И ДАЖЕ ПЕРЕСТАЛИ БРАТЬ ПОШЛИНУ ЗА ПРОХОД МИМО ОСТРОВА ВАЛХЕРЕН. ОХРАНА КЕЛЬИ УВЕЛИЧИЛАСЬ ЕЩЕ НА ДВА ЧЕЛОВЕКА. КОРОЛЬ ИСПАНИИ, ВИДИМО, НАЧАЛ СЕРЬЕЗНО ОТНОСИТЬСЯ К СВОЕМУ СТРОПТИВОМУ ВАССАЛУ. КНЯЗЬ БЫЛ В ФИОЛЕТОВОМ ДУБЛЕТЕ, УКРАШЕННОМ ВЫШИВКОЙ КРАСНЫМИ И ЗОЛОТЫМИ НИТКАМИ В ВИДЕ ТО ЛИ ЛИСТЬЕВ, ТО ЛИ ЯЗЫКОВ ПЛАМЕНИ, И ЧЕРНЫХ ШТАНАХ-«ТЫКВАХ» С ЖЕЛТОЙ ПОДКЛАДКОЙ. В ЧЕРНОМ НА ЭТОТ РАЗ БЫЛ ЕГО ПОМОЩНИК ФИЛИПП ВАН МАРНИКС. НАВЕРНОЕ, СТРАВЛИВАЕТ МЕЖДУ СОБОЙ КАЛЬВИНИСТОВ В АМСТЕРДАМЕ ИЛИ КАКОМ-НИБУДЬ ДРУГОМ СЕВЕРНОМ ГОРОДЕ, ГДЕ С ПРОХЛАДЦЕЙ ОТНОСЯТСЯ К КНЯЗЮ ОРАНСКОМУ. ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОТЦЫ ГОРОДА ПЕРЕДЕРУТСЯ, ПРИДЕТ ВИЛЬГЕЛЬМ ОРАНСКИЙ И ПОМИРИТ ИХ, ПОСТАВИВ САМЫХ НЕПОКОРНЫХ В УГОЛ.
        - КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА Я РЕШАЮ, ЧТО СИТУАЦИЯ БЕЗВЫХОДНАЯ, ПОЯВЛЯЕШЬСЯ ТЫ С ДЕНЬГАМИ! - ИСКРЕННЕ ПРОИЗНЕС КНЯЗЬ ОРАНСКИЙ. - МНЕ УЖЕ ДОЛОЖИЛИ, ЧТО ТЫ ВЗЯЛ БОЛЬШУЮ ДОБЫЧУ.
        - НЕ ОЧЕНЬ БОЛЬШУЮ, НО НАНЯТЬ АРМИЮ ХВАТИТ, - СКАЗАЛ Я.
        - ТАК Я И СДЕЛАЮ, - ПООБЕЩАЛ ОН. - АЛЕССАНДРО ФАРНЕЗЕ НИКАК НЕ УЙМЕТСЯ. ОТНИМАЕТ У МЕНЯ ОДИН ГОРОД ЗА ДРУГИМ, УКЛОНЯЯСЬ ОТ ГЕНЕРАЛЬНОГО СРАЖЕНИЯ.
        - А ПОЧЕМУ БЫ ВАМ НЕ ДЕЙСТВОВАТЬ ТАКЖЕ? - ЗАДАЛ Я ВОПРОС. - ОТНИМАЙТЕ У НЕГО ОТНЯТЫЕ ГОРОДА. ДУМАЮ, ПОСЛЕ ЕГО ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОЙ ОСАДЫ ВАМ ОНИ БУДУТ СДАВАТЬСЯ БЫСТРЕЕ.
        - ИНТЕРЕСНАЯ МЫСЛЬ! - ВОСКЛИКНУЛ ВИЛЬГЕЛЬМ ОРАНСКИЙ И СРАЗУ ПОДТВЕРДИЛ ПРАВИЛО, ЧТО ЛЮБАЯ ИНИЦИАТИВА НАКАЗУЕМА ИСПОЛНЕНИЕМ: - ПРЕДЛАГАЮ ВАМ ВОЗГЛАВИТЬ МОЮ АРМИЮ.
        - ЭТО БУДЕТ ОЧЕНЬ СКУЧНОЕ ЗАНЯТИЕ, НЕ ТРЕБУЮЩЕЕ ОСОБЫХ ПОЛКОВОДЧЕСКИХ ТАЛАНТОВ. СПРАВИТСЯ ЛЮБОЙ, - ОТКАЗАЛСЯ Я ОТ ТАКОЙ УТОМИТЕЛЬНОЙ ЧЕСТИ. - МНЕ БЫ ХОТЕЛОСЬ ОТДОХНУТЬ ПОСЛЕ ТЯЖЕЛОГО ПОХОДА.
        - ВЫ ЗАСЛУЖИЛИ! - КИСЛО УЛЫБНУВШИСЬ, ПРОИЗНЕС КНЯЗЬ, НЕ ПРИВЫКШИЙ К ОТКАЗАМ. - Я НАЙДУ ДРУГОГО КОМАНДИРА.
        ПОСЛЕ ЧЕГО МЫ МИЛО РАСПРОЩАЛИСЬ. ОБЕЩАНИЕ РОЛЬФУ ШНАЙДЕРУ ОТГОВОРИТЬ КНЯЗЯ ОРАНСКОГО ОТ ПЕРЕХОДА ПОД РУКУ АНГЛИЧАН ИЛИ ФРАНЦУЗОВ Я ВЫПОЛНЯТЬ НЕ СТАЛ. Я НЕ ПОМНЮ, КАК ИМЕННО БУДЕТ, НО МОИ СОВЕТЫ ТОЧНО НЕ ПОВЛИЯЮТ НА ХОД ИСТОРИИ.
        41
        ЗИМУ Я ПРОВЕЛ В РОТТЕРДАМЕ. ОХОТИЛСЯ, ПИРОВАЛ С ГОРОДСКОЙ ЗНАТЬЮ, ЗАНИМАЛСЯ ДЕЛАМИ. ЗОЛОТО И СЕРЕБРО БЫСТРО ОБЕСЦЕНИВАЛИСЬ, БЛАГОДАРЯ НЕКОНТРОЛИРУЕМОМУ ВВОЗУ ИЗ АМЕРИКИ, ПОЭТОМУ ВКЛАДЫВАЛ ДЕНЬГИ В САМУЮ РАЗНУЮ СОБСТВЕННОСТЬ. В ДВАДЦАТЬ ПЕРВОМ ВЕКЕ МЕНЯ БЫ НАЗВАЛИ КРУПНЫМ ИНВЕСТОРОМ В РАЗВИВАЮЩУЮСЯ СТРАНУ С ВЫСОКИМИ ПОЛИТИЧЕСКИМИ И ВОЕННЫМИ РИСКАМИ. МОЙ ВКЛАД ПОМОЖЕТ ГОЛЛАНДИИ ВСКОРЕ СТАТЬ ОДНИМ ИЗ МИРОВЫХ ЛИДЕРОВ. В БЛАГОДАРНОСТЬ ЗА ЭТО В БУДУЩЕМ ГОЛЛАНДЦЫ ПОЗВОЛЯТ МНЕ ПОРАБОТАТЬ КАПИТАНОМ В ИХ СУДОХОДНОЙ КОМПАНИИ НА ЗАРПЛАТУ, ЗАМЕТНО ОТЛИЧАЮЩУЮСЯ В ХУДШУЮ СТОРОНУ ОТ ТОЙ, ЧТО ПОЛУЧАЛИ МЕСТНЫЕ КАПИТАНЫ.
        МОЙ ШУРИН ПОРУГАЛСЯ С ЖЕНОЙ И ОТПРАВИЛСЯ ВОЕВАТЬ С ИСПАНЦАМИ. ВО ВРЕМЯ НАШЕГО ОТСУТСТВИЯ ЖЕНЕВЬЕВА НЕ СКУЧАЛА. ПОСКОЛЬКУ ОНА НЕ МОЯ ЖЕНА, МЕНЯ ЭТО ЛИШЬ ПОЗАБАВИЛО, А ЯН ВАН БАЕРЛЕ ПРИНЯЛ СЛИШКОМ БЛИЗКО К СЕРДЦУ. НА РЕЗКИЕ ПОСТУПКИ ОН ОКАЗАЛСЯ НЕ СПОСОБЕН, ПОЭТОМУ ДЕЛО ОГРАНИЧИЛОСЬ ПОСТОЯННЫМ, НУДНЫМ НЫТЬЕМ. ЖЕНЕВЬЕВЕ ЭТО БЫСТРО НАДОЕЛО. ЧТО ОНА СКАЗАЛА МУЖУ - НЕ ПРИЗНАЕТСЯ, НО ЯН С ГОРЯ ОТПРАВИЛСЯ НА ВОЙНУ. НЕ ПИЛИТЕ СУК, НА КОТОР ЫХ СИДИТЕ.
        В НАЧАЛЕ МАРТА ПРИШЛО ПИСЬМО ОТ ВИЛЬЯМА СТОНОРА. ЛОРД ИЗВЕЩАЛ МЕНЯ, ЧТО ПО ВЕЛЕНИЮ КОРОЛЕВЫ ЕЛИЗАВЕТЫ СТАЛ КОНТРОЛЕРОМ КОРОЛЕВСКОГО ФЛОТА. ОН БУДЕТ РУКОВОДИТЬ РЕМОНТОМ И ОБНОВЛЕНИЕМ ВОЕННЫХ КОРАБЛЕЙ. КОРОЛЕВА ПРЕДПОЧЛА ЕГО ВТОРОМУ КАНДИДАТУ НА ЭТУ ДОЛЖНОСТЬ ДЖОНУ ХОКИНСУ, НЫНЕШНЕМУ КАЗНАЧЕЮ КОРОЛЕВСКОГО ФЛОТА. ПРО ДЖОНА ХОКИНСА Я СЛЫШАЛ, ЧТО ЭТО САМЫЙ ИЗВЕСТНЫЙ ПИРАТ-НЕУДАЧНИК АНГЛИИ, КОТОРЫЙ СДАЛ СВОИХ СОУЧАСТНИКОВ ПО ЗАГОВОРУ ПРОТИВ КОРОЛЕВЫ ЕЛИЗАВЕТЫ, ЧЕМ И ЗАСЛУЖИЛ ЕЕ МИЛОСТЬ. В ОТЛИЧИЕ ОТ ДЖОНА ХОКИНСА ЛОРД СТОНОР ЧИСЛИЛСЯ УДАЧЛИВЫМ ПИРАТОМ, НЕСКОЛЬКО РАЗ ПОБЕЖДАВШИМ ИСПАНЦЕВ. ДЕЛОВЫЕ КАЧЕСТВА ПЕРЕВЕСИЛИ СТУКАЧЕСКИЕ. МОЯ РОЛЬ В ЭТИХ СРАЖЕНИЯХ, ЕСЛИ НЕ УМАЛЧИВАЛАСЬ, ТО СВОДИЛАСЬ К ВЫПОЛНЕНИЮ ПРИКАЗОВ ВИЛЬЯМА СТОНОРА. АНГЛИЧАНЕ ВСЕГДА УМЕЛИ ПРИПИСЫВАТЬ СЕБЕ ЧУЖИЕ ЗАСЛУГИ, А СВОИ НЕУДАЧИ - ВРАГАМ.
        В КОНЦЕ АПРЕЛЯ Я ВЫШЕЛ НА ФРЕГАТЕ «РОТТЕРДАМ» В ОДИНОЧНОЕ ПЛАВАНИЕ. АМЕРИКА С ЕЕ ВЛАЖНОЙ ЖАРОЙ МЕНЯ БОЛЬШЕ НЕ ПРИВЛЕКАЛА. ОТПРАВИЛСЯ КРЕЙСИРОВАТЬ ВОЗЛЕ ПИРЕНЕЙСКОГО ПОЛУОСТРОВА. В ПОРТУГАЛИИ СЕЙЧАС ПРОИСХОДИЛА ОЧЕРЕДНАЯ СМУТА. В ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЯНВАРЯ УМЕР КОРОЛЬ ЭНРИКЕ, НЕ НАЗНАЧИВ НАСЛЕДНИКА. НА ТРОН ПРЕТЕНДОВАЛИ ЗАКОННОРОЖДЕННЫЙ ВНУК ПОРТУГАЛЬСКОГО КОРОЛЯ МАНУЭЛА ПЕРВОГО И НЫНЕШНИЙ КОРОЛЬ ИСПАНИИ ФИЛИПП ВТОРОЙ, КОТОРОГО ПОРТУГАЛЬЦЫ НЕ ЖЕЛАЛИ ИМЕТЬ СВОИМ ПРАВИТЕЛЕМ, И ЕЩЕ ТРИ ЧЕЛОВЕКА: РАНУЧЧО, ОДИННАДЦАТИЛЕТНИЙ СЫН АЛЕССАНДРО ФАРНЕЗЕ И ЗАКОННОРОЖДЕННЫЙ ПРАВНУК МАНУЭЛА ПЕРВОГО; ЖУАН, ГЕРЦОГ БРАГАНСА, ВНЕБРАЧНЫЙ СЫН ПОРТУГАЛЬСКОГО КОРОЛЯ ЖУАНА ТРЕТЬЕГО, СЫНА МАНУЭЛА ПЕРВОГО; И АНТОНИО, ПРИОР МАЛЬТИЙСКИХ РЫЦАРЕЙ, ВНЕБРАЧНЫЙ СЫН ИНФАНТА ЛУИША, ДРУГОГО СЫНА МАНУЭЛА ПЕРВОГО. У АЛЕССАНДРО ФАРНЕЗЕ ХВАТИЛО УМА ИЗБАВИТЬ СЫНА ОТ НЕПОСИЛЬНОЙ НОШИ, ЧЕМ ЗАСЛУЖИТЬ БЛАГОДАРНОСТЬ КОРОЛЯ ИСПАНИИ. БАСТАРДЫ, КАК ОБЫЧНО, НЕ УСТОЯЛИ ПЕРЕД ИСКУШЕНИЕМ. ВОЙНА ПОКА НЕ НАЧАЛАСЬ, НО ПОНЯТНО БЫЛО, ЧТО БЕЗ НЕЕ НЕ ОБОЙДЕТСЯ.
        Этот галеон мы чуть не попустили. Ночью шли на зарифленных парусах со скорость узла два в сторону Гибралтара. В предрассветных сумерках впередсмотрящий разглядел у нас по корме силуэт корабля, мимо которого мы проскочили в темноте. У вахтенного офицера Матейса ван Лона, которого я взял в рейс вместо Яна ван Баерле, хватило отваги разбудить меня. Мой шурин, зная, как я зол спросонья, вряд ли бы так поступил.
        - Что за корабль? - спросил я, не открывая глаза.
        - Галеон, большой, - уверенно ответил Матейс ван Лон и менее уверенно добавил: - Испанский.
        - А не португальский? - задал я вопрос, смиряясь с необходимостью вставать с кровати.
        - Испанский, - уже твердо произнес вахтенный офицер.
        Не знаю, на чем основывалась его уверенность. Может быть, на желании захватить такой большой корабль. С убранными парусами и флагами португальские галеоны не отличаются от испанских. Тем более, что построить могли в одной стране, а эксплуатировать под флагом другой.
        - Идем к нему, - приказал я.
        Матейс ван Лон быстро вышел из каюты. Загудела боцманская дудка, объявляя аврал. По палубам зашлепали босые ноги матросов, готовящихся к работе с парусами при повороте корабля на обратный курс.
        Я полежал еще минут пять. Появилось огромное желание послать все к чертовой матери и приказать возвращаться в Роттердам. При этом я понимал, что уже на полпути домой передумаю. Иногда мне кажется, что, проведя на суше больше четырех месяцев, я начинаю углубляться в землю, сам себя хороню. Море - это продолжение жизни. Как выяснилось теперь, море - это еще и дорога в вечность.
        Галеон мы догоняли больше часа. Ветер был всего балла три, и нам пришлось идти острее, чтобы обогнать галеон до того, как он приблизится к берегу. Не знаю, зачем он туда рвался. Осадка примерно такая же, как у нас, если не больше, потому что в полном грузу. Значит, мелководье его не спасет. Может быть, решили высадиться на берег, надеясь избежать плена.
        Догнали примерно в миле от берега. Кабельтова за два начали обстреливать галеон из погонных орудий. Успели сделать четыре залпа, но всего два ядра попали в латинский парус на бизань-мачте и сделали в нем по прорехе. Зато бортовой залп книппелями с дистанции один кабельтов оказался намного результативнее. Латинский парус не только превратили в лохмотья, но и сбили рей на палубу; продырявили верхушки и бока нижних парусов, не прикрытые ахтеркастлем; верхние паруса на грот-мачте и фок-мачте порвали основательно, причем грот-марсель заполоскался на ветру, как порванная простыня на бельевой веревке; перебили фал испанского флага, который упал за борт - дурная примета. Галеон сразу потерял ход, продолжая держаться на курсе. Борта ощетинились кончиками пушечных стволов, выглядывающих из портов. На палубах появилось много солдат с короткими пиками. Испанцы ждали абордажной атаки. Мы огорчили их, сделав поворот и обстреляв кормовую надстройку с дистанции полкабельтова. Примерно половина ядер влетело в нее, разбрасывая в разные стороны обломки досок, щепки. В закругленной корме между первой и второй палубой
семипалубного ахтеркастля образовалась рваная пробоина, в которую наполовину высунулся матрац, у которого из порванного, темного чехла выглядывало плотно сбитое, светло-желтое сено. Следом громыхнули карронады, сбивая картечью стрелков с палуб и марсовых площадок.
        Капитан испанского корабля понял, что абордажа не будет, попробовал повернуться к нам бортом, чтобы нанести ответный удар. Галеоны и с полным парусным вооружением маневрируют плохо, медленно, а уж лишившись почти всех парусов, и вовсе больше слушаются ветра, чем руля. Фрегат, конечно, тоже не такой маневренный, как винтовое судно, но руля слушается намного лучше. Я держал его строго за кормой галеона, дожидаясь, когда комендоры перезарядят орудия. В это время мушкетеры и аркебузиры обоих кораблей сводили счеты. На верхнюю палубу ахтеркастля испанцы притащили два однофунтовых фальконета и успели выстрелить из них, убив одного и ранив двоих моих матросов. Следующий залп из карронад смел испанских фальконетчиков и сильно сократил количество вражеских мушкетеров и аркебузиров, а пушки довели размер пробоины в высоту до четвертой палубы ахтеркастля, а в ширину - от борта до борта. На открывшихся палубах кают лежали несколько трупов в кирасах и шлемах, наверное, офицеры. Видимо, перебили не всех, потому что испанцы не сдавались. После третьего залпа наших пушек верхние палубы ахтеркастля рухнули вниз.
За борт вместе с обломками досок полетели разные предметы обихода, в том числе сундук, который быстро пошел ко дну. Только после этого на обломках ахтеркастля появился солдат со шлемом-морионом в руке. Размахивая шлемом, он сообщил, что все офицеры погибли, а солдаты и матросы сдаются.
        Призовую партия возглавил Дирк ван Треслонг. Он переправил на берег большую часть пленников, оставив в помощь своим матросам полтора десятка испанцев, и на фрегат - два сундука, набитые серебряными песо. По заверениям пленных, был еще и третий сундук, заполненный золотыми монетами. Правда, никто монеты не видел, судили по весу сундука. Наверное, это был тот самый, который предпочел утопиться. В трюме галеона были шлемы, кирасы, мушкеты, пики, мечи, полсотни фальконетов, одно- и трехфунтовых, ядра к ним и порох в бочонках емкостью литров на двадцать. Куда это везли - матросы и солдаты не знали. По слухам, если бы мы не помешали, до вечера были бы на месте, то есть, где-то на территории Португалии. Скорее всего, груз предназначался португальским союзникам испанского короля Филиппа.
        Тащить в Роттердам раздолбанный галеон у меня не было желания. К тому же, я решил из вредности доставить груз врагам испанцев. Для этого отвели галеон в Лиссабон. Там на рейде перегрузили на фрегат фальконеты и ядра к ним, мушкеты и порох. Отдам их князю Оранскому в счет его доли. Он несколько раз жаловался мне, что не хватает хорошего огнестрельного оружия. Его интенданты постоянно закупают плохое, потому что зарабатывают на этом хорошо.
        Остальную добычу мы продали лиссабонским купцам. Цены на корабли здесь были ниже, чем в Англии, зато доспехи и оружие ценилось выше. Недавно в Сантарене португальцы провозгласили королем Антонио, приора мальтийских рыцарей, незаконнорожденного сына инфанта Луиша, внука короля Мануэла Первого. Лиссабонцы, поддержав бастарда, теперь излучали браваду. У них появился на горизонте шанс в открытую сразиться с испанцами. Видимо, многие давно уже мечтали об этом. Отношения между соседними странами всегда, как между супругами: от любви до ненависти один шаг.
        42
        Я собирался отправиться в рейс рано утром. На ночь отпустил большую часть экипажа на берег, чтобы облегчили карманы и еще кое-что. Забегаловок в порту стало больше, а проституток в них - не перечесть. Мне кажется, они приносят прибыли государству, сопоставимую со сборами с торговых кораблей, количество которых тоже заметно увеличилось. Много галеонов из Америки и Ост-Индии. Больше стало и рыбаков. Когда небольшой рыбацкий баркас подошел к нашему борту, я решил, что его владелец хочет продать нам свежую рыбу. По штормтрапу поднялся пожилой мужчина с очень темной кожей. Я сперва подумал, что это негр, но черты лица были европейскими и кожа на плешивой голове светлая. Португалец показал мне плешь, сняв соломенную шляпу с желтой лентой вокруг тульи и поклонившись. Нос у него был крючковатый и с подрагивающими ноздрями, благодаря чему напомнил мне моего потомка Фернана Кабрала. Рубаха из грубого белого полотна на нем была грязной и мятой. Короткие, до коленей, прямые черные штаны подпоясаны широким кожаным ремнем с простой медной застежкой, позеленевшей от времени. Кривые ноги ниже коленей густо
покрыты черными волосами, а босые ступни были так темны, будто на них засохла черная грязь.
        Заискивающе улыбаясь, он сказал:
        - Если благороднейший фидалгу не пожалеет десять золотых крузадо, я сообщу ему информацию, которая сделает его еще богаче.
        Крузадо - простонародное название португальского аналога флорина, который я помнил, как альфонсино. На аверсе изображен герб страны, на реверсе - крест в четырехугольнике. От креста и пошло это название.
        - Какого рода информацию? - спросил я. - Может, она не стоит и десяти реалов.
        Португальские реалы сейчас чеканили из меди. Монета в десять реалов была довольно большой и тяжелой, с гербом на аверсе и номиналом на реверсе.
        - О трех испанских каравеллах, которые отважному фидалгу будет не трудно захватить, - ответил владелец рыбацкого баркаса.
        - Пожалуй, такая информация стоит десяти крузадо, - согласился я. - Говори.
        - Я не хотел бы обидеть фидалгу, но, услышав новость, он может позабыть о бедном рыбаке, - жалобным голосом произнес он.
        - Йохан, принеси кошель с золотом, - приказал я слуге.
        - У фидалгу большой красивый и мощный корабль, - сказал португалец, заполняя паузу.
        - Каждый имеет такой корабль, какого достоин, - произнес я шутливо.
        Владелец рыбацкого баркаса смирено улыбнулся и молвил:
        - Этот баркас перешел ко мне от отца и, даст бог, достанется моему старшему сыну. Мы - бедные люди, кормимся с моря.
        Что ж, сегодня у португальца из-под морского плуга вывернется небольшой клад.
        Йохан Гигенгак подал мне кожаный кошель с французскими золотыми экю. Я отсчитал десять монет. Португалец следил за моей рукой, шевеля тонкими губами, почти неразличимыми между густыми черными с сединой усами и бородой. Наверное, считал монеты про себя. Получив их, засунул в широкий кожаный ремень.
        - Три большие груженые каравеллы идут галсами на север. Сейчас приближаются к берегу в нескольких милях севернее нашей бухты. Должны заночевать там, а могут на ночь лечь на другой галс и утром вернуться к берегу еще севернее, - рассказал владелец рыбацкого баркаса и сразу попятился к фальшборту.
        Сегодня дул частый в этих местах «португальский» норд силой около пяти баллов. Любой другой корабль вряд ли бы догнал каравеллы. Португалец это понимал, поэтому и боялся, что заберу деньги. Он, скорее всего, не знает, что фрегат ходит почти так же круто к ветру, чем каравеллы, и быстрее их, так что у нас есть шанс догнать. А может, и знает, но боится, что обманем.
        - Если догоним их, получишь еще десять монет, - пообещал я, чтобы он успокоился.
        - Фидалгу очень щедр! - льстиво улыбаясь, произнес он, перелезая через фальшборт и, судя по выражению лица, не шибко-то веря, что получит еще десять монет.
        Мы догнали каравеллы на следующий день к вечеру. В сравнение с рыбацким баркасом они, конечно, были большими, но в сравнение с фрегатом - маленькими, водоизмещением тонн по пятьдесят. С латинскими парусами на всех трех мачтах. Вооружены дюжиной фальконетов каждая, стрелять из которых испанцы не решились. Как только они убедились, что не смогут убежать от фрегата, услышали первый выстрел из погонного орудия и увидели скачущее по невысоким волнам ядро, специально посланное мимо, на всех трех каравеллах опустили паруса. Они везли из Генуи в Корунью дешевые зеркала, стеклянную посуду, ткани, парусину, тросы разного диаметра, железный сельскохозяйственный инвентарь. В последние годы Испания всё меньше товаров производит сама и всё больше покупает заграницей. Мощный приток золота, серебра, драгоценных камней и специй отучил испанцев работать и угробил их промышленность и сельское хозяйство. Не удивлюсь, если они вскоре даже вино начнут покупать у соседей.
        Мы пролежали ночь в дрейфе, а утром с попутным ветром вернулись в Лиссабон. Там на рейде перегрузили в трюм фрегата всю парусину и тросы. Этот товар в Роттердаме всегда в цене. Остальной груз и каравеллы продали. Корабли ушли влет, за хорошие деньги, несмотря на то, что все три были далеко не новыми. Лучшего корабля для каботажных перевозок трудно найти, особенно начинающему купцу. Груз тоже разобрали быстро. У португальцев и раньше промышленность была не на самом высоком уровне, а сейчас, как и у испанцев, еле дышала, держались на плаву только за счет рабов-негров.
        На пятый день стоянки, после сиесты, к борту подошел тот самый рыбацкий баркас. Его хозяин приплыл за вознаграждением.
        - Фидалгу обещал мне десять крузадо, если захватит богатую добычу, - напомнил он.
        - Всё верно говоришь, - подтвердил я, - но только каравеллы оказались маленькими и добыча бедной. Если бы знал, какие они, с места бы не сдвинулся. В следующий раз говори правду - и получишь соизмеримое вознаграждение.
        - Фидалгу так богат, что то, что мне кажется сокровищем, для него всего лишь мелочь! - как бы оправдываясь, лизнул владелец рыбацкого баркаса.
        - Тут ты прав, Эйнштейн, - согласился я.
        - Если фидалгу заплатит мне двадцать золотых крузадо, я подскажу ему, где захватить по-настоящему богатую добычу, - предложил лукавый португалец.
        - Десять сейчас и десять, если она окажется богатой и по моему мнению, - сказал я и приказал слуге: - Йохан, принеси кошель.
        Льстиво улыбаясь и заглядывая мне в глаза своими темно-карими и плутоватыми, он произнес:
        - Фидалгу очень хитрый человек, его не обманешь!
        Хитрец называет хитрым того, кого не смог объегорить.
        - Говорил горшку котелок: «Уж больно ты черен дружок!», - познакомил я его с мудростью народа, живущего далеко от Португалии, но тоже не лишенного хитрецов.
        Получив монеты, владелец рыбацкого баркаса сообщил:
        - Утром мимо нас прошли на юг, в Марокко, три сарацинские шебеки и большой галеон, который они захватили. У фидалгу быстрый корабль, должен догнать их.
        Арабы тоже подключились к грабежу торгового флота Испании, Португалии и других христианских держав. Раньше они не выходили за Гибралтар, но сейчас в Марокко выдающийся султан Ахмад Второй по прозвищу Победитель, сумевший с помощью европейцев, принявших ислам, создать не только сильную армию, но и флот, и выдавить португальцев из нескольких районов Африки.
        - Откуда ты знаешь, что идут в Марокко? - спросил я.
        - По шебекам видно. У алжирских палуба не так сильно выступает за корму, - ответил он.
        Я тут же послал катер, чтобы привезли всех отпущенных на берег матросов и солдат, дав на это час, который потребуется, чтобы выбрать якорь, развернуть фрегат носом на выход из бухты и набрать скорость. Катер догнал нас уже за пределами лиссабонского рейда. Восемь человек найти не успели. Будут дожидаться нашего возвращения. Надеюсь, лиссабонские трактирщики обслужат их в долг. Экипаж фрегата у них на хорошем счету, много денег оставив по разным забегаловкам.
        Я повел фрегат не вдоль берега, как все еще ходят корабли, а напрямую к Африке, чтобы выйти в районе Танжера, который пока что принадлежит португальцам. Шли всю ночь, благо дул попутный ветер сильной балла четыре. На следующий день увидели по курсу землю. На удалении миль пять от нее легли в дрейф, поджидая добычу. Поскольку князь Оранский не воевал с Марокко, каперский патент не защищал меня и экипаж и освобождал от выплаты за него. В данном случае мы будем обычными пиратами. Если нас захватят марокканцы, поступят, как с разбойниками. Если мы захватим марокканцев, Вильгельм Оранский не получит ничего. Необычным будет лишь то, что собираемся напасть на своих коллег.
        Они появились утром. Наверное, ночевали неподалеку от нас. Галеон и три шебеки длиной метров тридцать пять, шириной около семи и с осадкой метра три. Подводная часть очень острая, борта развалены. Фок-мачта наклонена вперед, а бизань-мачта - назад. Паруса латинские. Большой фок крепился к длинному бушприту. При таком корпусе и большой площади парусов шебеки должны быть быстроходными. Сейчас они делали узла полтора-два, чтобы не отрываться от галеона. Курс был крутой бейдевинд. На шебеках опустили паруса на грот-мачтах и бизань-мачтах и убрали весла, которые имели десятка по два. Вооружение - четыре полупушки по бортам на приподнятой корме, по восемь шестифунтовых фальконетов на каждый борт на палубе и по два восьмифунтовых на баке. Одна шебека шла впереди галеона, две - по бокам его. Такое впечатление, что боялись, как бы этот тихоход не сбежал.
        Галеон показался мне знакомым. Я когда-то уже захватывал его.
        - Это ваш «Амстердам», который ходил на Бордо за вином, - сразу определил Матейс ван Лон, который успел поработать капитаном на моих галеонах, поэтому знал их лучше меня.
        Корабль был мой на три четверти. Одна четверть принадлежала Рольфу Шнайдеру. Теперь будет принадлежать только мне. Правда, придется отдать треть его стоимости экипажу фрегата, как призовые.
        Пираты не испугались фрегата. Они еще не имели дела с таким кораблем, не знали его огневую мощь, поэтому смело пошли в атаку, подняв все паруса и помогая веслами. Может быть, надеялись захватить еще один приз. Шли строем клин. Мы поставили паруса и двинулись им навстречу, пользуясь попутным юго-восточным ветром. Кабельтовых в трех от шебек остановились, повернулись к ним правым бортом, подождали, когда дистанция сократится до одного кабельтова. Залп из пушек оказался не очень результативным. Две шебеки получили по одному ядру в корпус, которые не причинили особого вреда, а третья - одно в корпус, а второе в фок-мачту, которая сразу завалилась вперед, превратившись то ли в таран, то ли во второй бушприт. Пираты, привыкшие, что испанцы делают всего один залп, решили, видимо, что больше стрелять не будем, и дружнее налегли на весла. Все остальные члены экипажа собрались на баке и палубах у фальшбортов, готовясь к абордажу. На многих были испанские шлемы-морионы, поверх которых намотана белая чалма, из-за чего смуглокожие лица с черными усами и бородой казались еще темнее, и кирасы, надетые на халаты
разного цвета. У некоторых за широким поясом, преимущественно из красной материи, торчали пистолеты. На корме стояли несколько человек, вооруженных аркебузами или мушкетами. Из холодного оружия - короткие пики, сабли, кинжалы, топоры. В общем, от европейских пиратов отличались только чалмами. Со всех трех выстрелили во фрегат из носовых фальконетов. Борта у нас прочные, из таких слабеньких орудий не прошибешь. Досталось только одному молодому матросу, который зачем-то вылез на полубак. Ядро оторвало ему правую ногу ниже колена, но не полностью. Бедолага в горячке самостоятельно спустился с полубака, волоча оторванную часть ноги, которая заливала кровью надраенную палубу и ступеньки трапа.
        Мы подпустили их на полкабельтова. Я лично указал, какая карронада в какую шебеку стреляет. Залп карронад оказался для пиратов неожиданным и губительным. Почти всех, кто был на открытых палубах, посекло картечью. На баках тела лежали кучками. Из под них вытекала ручьями алая кровь. Досталось и гребцам. Сверху их защищала палуба, но доски были не толстые. Весла сразу перецепились и замерли, опущенные в воду. Наши мушкетеры и аркебузиры доделывали то, что не смогли карронады, отстреливая любого, кто шевелился. Били и через палубу. Тяжелые мушкетные пули пробивали ее и поражали спрятавшихся гребцов, комендоров, матросов. Шебеки быстро потеряли ход, закачались на волнах.
        Фрегат неторопливо сделал поворот у них перед носом. Сарацинские пираты за это время убрали с банок убитых гребцов и посадили на их места других. Людей не хватало, поэтому по несколько весел втянули внутрь. Они попытались развернуть шебеки и удрать. До ближней было метров сорок, а до остальных двух - шестьдесят-семьдесят. На такой дистанции крупные свинцовые шарики легко пробивали доски обшивки. Залп картечью из карронад левого борта перебил гребцов и тех, кто прятался за фальшбортами. Все три шебеки продолжили по инерции и очень медленно продвигаться в сторону фрегата. Опущенные в воду весла не давали продырявленным во многих местах парусам разогнать шебеки. После этого залпа на шебеках если кто и остался жив, то не шевелился, чтобы не погибнуть от пуль мушкетеров и аркебузиров.
        - Абордажная партия, вперед! - приказал я Бадвину Шульцу. - Пленных не брать. Если будет сопротивление, на рожон не лезьте, отступайте. Добьем их из карронад.
        На каждой шебеке сопротивление оказали лишь несколько человек. Бадвин Шульц счел ниже своего достоинства отступать перед горстками смельчаков, перебил их, потеряв одного солдата. Пять солдат были ранены. Зато, как они считали, заслужили пропуска в рай за убийство мусульман. Трупы врагов выбросили в море на радость акулам, устроившим пиршество. Их было несчитано, будто со всего Атлантического океана собрались.
        Галеон «Амстердам» сопротивления не оказал. На нем было всего пять сарацинов, которые командовали остатками голландского экипажа и который их и перебил, когда понял, что победа будет за нами. Капитана галеона, пухлого голландца лет сорока, я допросил с пристрастием. Он так и не смог объяснить, как пираты захватили большой корабль, вооруженный пушками и обеспеченный ядрами, картечью и порохом на несколько часов непрерывного боя.
        - Они так быстро напали! - повторял капитан в свое оправдание.
        Лучше бы честно признался, что быстро струсил. Тогда бы до возвращения в Роттердам покомандовал галеоном. За вранье я перевел его в матросы. Капитаном галеона назначил Матейса ван Лона. Капитанами шебек стали Дирк ван Треслонг и два шкипера с буйсов, которые служили на фрегате матросами.
        43
        В Лиссабоне готовились к войне. В город прибыл Антонио, новый король Португалии, а местные богачи, как дворяне, так и буржуа, убежали, подались на поклон к королю Испании. Это мне напомнило ситуацию, в которой я принимал участие два века назад. Только тогда Испания была намного слабее, а Португалия сильнее. Поэтому желания принимать участие в очередной гражданской войне у меня не было. Впрочем, меня на этот раз и не приглашали.
        Здесь до нас дошло известие о том, что ФИЛИПП ВТОРОЙ, КОРОЛЬ ИСПАНИИ, ОБЪЯВИЛ КНЯЗЯ ОРАНСКОГО ВНЕ ЗАКОНА, ИЗМЕННИКОМ И ИЗУВЕРОМ. ОБЫЧНО СВОИМ ВРАГАМ МЫ ПРИПИСЫВАЕМ СОБСТВЕННЫЕ ДОСТОИНСТВА. КОРОЛЬ ИСПАНИИ РАЗРЕШИЛ ЛЮБОМУ ЧЕЛОВЕКУ ОГРАБИТЬ И УБИТЬ КНЯЗЯ ВИЛЬГЕЛЬМА И ПОЛУЧИТЬ ЗА ЕГО ГОЛОВУ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ В ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ТЫСЯЧ ЗОЛОТЫХ ЭКЮ. ОБЫЧНОМУ МАТРОСУ ПОНАДОБИЛОСЬ БЫ РАБОТАТЬ БЕЗ ВЫХОДНЫХ И ОТПУСКОВ ПЯТЬСОТ ЛЕТ, ЧТОБЫ СКОПИТЬ ТАКУЮ СУММУ. ПРЕДСТАВЛЯЮ, СКОЛЬКО ПОЯВИЛОСЬ ЖЕЛАЮЩИХ ПОЛУЧИТЬ ТАКИЕ ДЕНЬГИ!
        Мы продали шебеки. Покупатели на них нашлись быстро, потому что война с Испанией позволяла португальцам в открытую захватывать испанские корабли. В мирное время за такое можно было даже в своей стране очутиться на рее с петлей на шее. Предыдущие короли Португалии благоразумно избегали любого повода для ссоры с могущественным соседом. Испанцы и во время войны будут считать захватчиков их кораблей не военнопленными, а пиратами, и расправляться быстро и жестоко.
        Галеон и груз с него продавать здесь я не собирался. Как ни странно, французское вино португальцы считают посредственным, уступающим местному, красному, грубому и высококислотному, но более крепкому. Это вино плохо переносило перевозку морем, поэтому на севере Европы было практически неизвестно. Моим матросам оно нравилось. Наверное, потому, что храбрыми становились при меньших дозах, чем при употреблении французского вина.
        Чтобы не возвращаться домой в балласте, я наполнил трюм фрегата бразильским красным деревом, сердцевину которого использовали для покраски тканей, хлопком, перцем, корицей и сахаром. Цены на товары были очень низкие, потому что ходили слухи, что с юга в Португалию вторглась испанская армия под командованием герцога Альбы - того самого, которого не скоро забудут жители Нидерландов. Что-то мне подсказывало, что и португальцы запомнят его надолго. Я пожелал им дожить до моего следующего прихода в их чудный порт, после чего отправился в Роттердам.
        В Бискайском заливе нас изрядно потрепало. Я уже было подумал, что пришло время отправляться в следующую эпоху. Как-то слишком уж сытая жизнь стала у меня здесь. На пятый день шторм прекратился, оставив после себя высокую и крутую зыбь. Качка на ней была резкая, выматывающая. Часть матросов и солдат позеленела и слегла, хотя народ привычный, бывал в переделках и покруче. Отпустило только в Ла-Манше.
        - Я уж думал, что больше не увижу этот галеон! - первым делом заявил Рольф Шнайдер, когда мы прибыли в Роттердам. - Мне доложили, что его захватили сарацины. Как он оказался у тебя?
        - Не захотел расставаться с таким хорошим хозяином, - пошутил я, а потом рассказал, как мы отбили галеон.
        Мэр Роттердама слушал меня очень внимательно, уточнял подробности, чего обычно не делал. Его, в отличие от большинства мужчин, абсолютно не интересовали подробности сражений. Такое поведение показалось мне странным.
        - Что случилось? - спросил я и требовательно добавил: - Говори!
        Рольф Шнайдер с некоторым облегчением выпалил:
        - Ограбили и убили Женевьеву де Баерле!
        - Кто? - задал я вопрос.
        - Подозревают моего земляка Свена Крюгера. Он служил офицером в городском ополчении, был знаком с ней. Его видели в тот день входящим в дом, а вечером он выехал на своем коне из города и не вернулся. На следующий день в доме Баерле обнаружили убитыми Женевьеву и двух служанок. Пропали ее драгоценности и серебряная посуда. Из-за них, видать, и убил, - рассказал роттердамский мэр.
        Женевьеве всегда нравились военные. Подозреваю, что Ян ван Баерле уехал воевать, чтобы понравиться ей. И зря. У Женевьевы было большое сердце и не только оно. Скорее всего, убили мою и не только мою любовницу не ради грабежа. Наверное, Свен Крюгер узнал, что не один пользуется ее благосклонностью. Некоторые мужчины такие эгоисты!
        - Ян уже знает? - поинтересовался я.
        - Да, - ответил Рольф Шнайдер. - Его, раненого в бедро, привезли на следующий день после ее похорон. Рану он получил в день убийства жены - вот такое вот совпадение!
        Маргарита ван Баерле и моя жена Моник носили траур по невестке. Не думаю, что обе горевали по Женевьеве. Многие женщины считают, что черное им к лицу, но в северных странах его не принято носить просто так. Ян уже шел на поправку. Он передвигался с помощью трости и слуги. Ранили его пикой. Сдуру подъехал слишком близко к испанской пехоте. В итоге потерял лошадь и чуть не расстался с жизнью.
        - Клянусь, я найду и убью этого негодяя! - заверил меня шурин.
        Несмотря на многочисленные измены жены, он все равно любил ее и был уверен, что и она его любит. Мне кажется, он приписывал Женевьеве достоинства своей матери, а себе - достоинства своего отца, как говорят, смелого воина.
        Маргарита де Баерле отнеслась к его клятве серьезно.
        Когда мы, удовлетворенные и расслабленные, лежали в ее спальне, просторной и светлой, со стенами, расписанными узорами в виде больших и ярких сине-красных цветов, она сказала:
        - Этот человек (она ни разу при мне не назвала Свена Крюгера по имени) - наемный убийца. Ян с ним не справится.
        Рита посмотрела мне в глаза. Они показались мне необычно мудрыми. Такие за одну жизнь, довольно сытую и спокойную, не приобретешь. Может, она тоже из будущего? Может, я не один шляюсь по эпохам? Проделывать это в женском теле, наверное, намного сложнее. Хотя, как знать…
        - Я не хочу, чтобы мой сын погиб, - доносится до меня голос моей любовницы, возвращая в шестнадцатый век.
        - Угу, - мычу я.
        Если Маргарита ван Баерле из будущего, то правильно выбрала ангела-хранителя для своей семьи. Она хорошо меня знала, поэтому больше ни разу не заводила разговор на эту тему.
        Шестнадцатый век историки, наверное, назовут «золотым веком» наемных убийц. У многих появились деньги и пропало желание самим рисковать. Есть спрос - есть предложение. В Голландии, стране торгашей, любой переход денег создает специализированную площадку. В Роттердаме неподалеку от Рыбного рынка есть таверна «Серебряная сельдь», которая является негласной биржей работников кинжала и яда. Есть мастера на все руки, есть узкие специалисты. Избить, сделать калекой, убить быстро, или медленно и мучительно, или так, чтобы приняли за болезнь. Последние были самыми дорогими. Мне нужен был специалист, так сказать, среднего ценового диапазона.
        В таверне воняло скисшим пивом и табачным дымом, от которого я отвык. Показалось, что вернулся в пивнушку моей первой молодости. Курят обычно свернутые табачные листья, но видел уже и глиняные или деревянные трубки. Пока что курильщики в диковинку. Если такой идет по улице, за ним частенько бежит детвора и орет: «Горит! Потушите его!». За шестью длинными дубовыми столами со столешницами, потемневшими от времени, ерзанья рук и посуды, пролитого пива, а может, и крови, сидели небольшими группами или поодиночке человек двадцать. Свет, попадавший внутрь помещения через два узких окошка рядом со стойкой, почти не добирался до посетителей, отчего они казались безликими силуэтами. Только с расстояния метра два можно было разглядеть лицо. Может быть, именно поэтому таверну полюбили представители опасной и неблагодарной профессии.
        Хозяин таверны - меланхоличный, полноватый блондин с круглым бородатым лицом, одетый в рубаху из плотного беленого полотна и темно-коричневый кожаный фартук, - стоял, положив пухлые белые руки на темно-коричневую, почти черную стойку. Справа от него выстроились трехъярусной пирамидой глиняные кружки емкость грамм в четыреста, а слева было широкое деревянное блюдо с хлебом, нарезанным тонкими ломтиками. На полу справа от него находилась дубовая бочка емкостью литров триста, наверное, с пивом. Стойка была покрыта тонким, едва ощущаемым слоем жира.
        Я толкнул по ней медную монету, даут, равный двум пфеннигам, и сделал заказ:
        - Две кружки.
        Тавернщик небрежным жестом как бы смел монету со стойки, после чего взял с верхушки пирамиды две глиняные кружки.
        Я - человек знатный, поэтому ждать не обязан. Заказ принесут туда, где сяду. Расположился напротив длинного и худого мужчины с вытянутым, лошадиным лицом, на котором коротко подстриженные, густые, светлые усы напоминали щетку. Одет в черный дублет, недорогой, без украшений, но чистый. У меня есть теория, что неряха никогда не сделает чисто работу, на выполнение которой есть всего одна попытка. Чем-то этот мужчина напомнил мне Хайнрица Дермонда, любителя двуручных мечей. Его кружка была почти пуста. Давно, наверное, сидит. И здесь, и без денег. На меня он посмотрел с деланным равнодушием, но длинные пальцы на коричневой рукоятке кружки напряглись и побелели.
        Тавернщик принес и поставил две кружки пива передо мной. Пены на местном пиве пока маловато. Зато недолива не бывает.
        - Сеньор перекусить не хочет? - елейным голосом спросил тавернщик.
        Видать, опознал меня. Его бизнес держится на умении держать язык за зубами, так что ничего страшного в этом не было. Его угодливость не ускользнула от моего визами.
        - Могу быстро пожарить рыбу или порезать селедку, - продолжил тавернщик.
        Сегодня постный день. Меня уже накормили соленой селедкой на завтрак.
        - Не голоден, - отказался я и махнул рукой, чтобы тавернщик отстал.
        Что он и сделал сразу же.
        Я пододвинул одну кружку через стол к своему визави. Из второй кружки сделал пробный глоток. Напиток был так себе, кисловат, на любителя. Я поставил кружку на стол, вытер губы тыльной стороной ладони.
        Мой визави допил то, что было в его кружке, после чего перелил в нее содержимое из предложенной мной. После чего молча уставился на меня. Взгляд его бледно-серых глаз не выражал никаких эмоций.
        - Знаешь Свена Крюгера? - спросил я.
        - Видел как-то, - ответил он. - Говорят, его нет в городе.
        - А где он сейчас, не говорят? - поинтересовался я.
        - Может, и говорят, но я ничего не слышал, - ответил мужчина и отпил изрядно из кружки.
        Значит, врет. Впрочем, правдивый ответ мне не нужен. Я не собираюсь ехать на поиски убийцы моей невестки и любовницы.
        - Привезешь его голову - получишь тысячу золотых флоринов, - спокойно, словно дело шло о рыбьей голове, произнес я.
        - Именно голову? - спросил он.
        - Да, чтобы убедиться, что умер именно этот человек, - ответил я. - Положишь в бочонок с мёдом для сохранности. За мёд получишь отдельно.
        - Свен Крюгер наверняка спрятался, пережидает, долго надо будет искать, а на это нужны деньги, - глядя поверх кружки, которую держал у рта, произнес мой визави.
        Я достал из кармана и положил на стол перед ним мешочек с монетами:
        - Здесь двадцать даальдеров на дорожные расходы. Срок - месяц. Если не уложишься, поищу другого, более расторопного.
        Он сгреб мешочек под стол, после чего отпил большой глоток пива и произнес:
        - Постараюсь управиться. У меня еще одно условие.
        - Какое? - спросил я.
        - Возьмите меня в следующий поход, - ответил мой визави.
        Теперь было понятно, почему он не спросил, куда прийти за вознаграждением.
        - Морской болезнью не страдаешь? - задал я вопрос, потому что не хотел его брать.
        - Не знаю, - честно признался он и допил залпом содержимое своей кружки.
        Его честность мне понравилась.
        - Хорошо, - согласился я.
        Опытный боец не помешает. Вдруг придется врукопашную схватиться?!
        - Месяц, - напомнил я, вставая, и пошел на выход.
        Перед дверью обернулся и увидел, как наемный убийца переливает початое пиво из моей кружки в свою. Наверное, и мёд съест, после того, как вынет из него голову.
        44
        Голова с медом была доставлена ко мне домой через двенадцать дней. Ее обмыли и показали Маргарите ван Баерле, опознавшей Свена Крюгера. Я передал тысячу золотых флоринов исполнителю, которого, словно бы в насмешку, звали Йорг Кляйн (Маленький). Где он нашел убийцу моей невестки и как добрался до головы, я не спрашивал. И Рита не спрашивала, кто принес ее. Известила сына, что убийца его жены мертв, после чего приказала голову сжечь, а пепел выбросить в канал. При этом я уверен, что она была безмерно благодарна Свену Крюгеру. Маргарита ван Баерле так ненавидела Женевьеву, что ни разу не говорила о ней со мной. В отличие от своей дочери, которая поливала невестку грязью при любом удобном и не очень случае.
        Ян ван Баерле не сильно огорчился, что отомстил не он. Нога зажила. Он уже ходил без трости, но немного прихрамывал, поэтому редко покидал дом. Чтобы ему было не скучно, сестра часто приходила в гости с подругами. В последнее время ее подругами стали исключительно девушки на выданье из хороших голландских семей и все, как одна, страшненькие. Наверное, чтобы я не заинтересовался. Не знаю только, почему она думала, что брат заинтересуется?!
        Желая избавить Яна ван Баерле от некрасивых девиц, взял его в следующий поход. На корабле офицеру много ходить не надо. Когда шурин был на вахте, ему приносили из моей каюты плетеное кресло-качалку. Иногда я составлял ему компанию.
        Однажды, когда был виден остров Уайт, Ян ван Баерле сказал, глядя в ту сторону:
        - Лорд Стонор говорил, что ему очень понравилась Женевьева.
        - Она всем мужчинам нравилась, - произнес я.
        - У тебя было что-нибудь с ней? - спросил шурин, глядя на носы своих черных сапог.
        - Так ли это важно?! - молвил я. - Ты был счастлив с ней, и она была счастлива с тобой.
        - Нет, она все время упрекала, что я не люблю ее, - возразил он.
        - Чтобы ты почаще говорил, что любишь ее, - подсказал я. - Она была очень не уверена в себе, как женщина. Отсюда и такая жадность к вниманию мужчин. Тебе надо было поколотить ее пару раз. Тогда бы она поверила в себя.
        - Правда?! - удивился Ян ван Баерле. - А я боялся ударить ее.
        - Поэтому она и не считала себя твоей, - сказал я. - Ты должен сломать женщину. Иначе она сломает тебя и не простит тебе этого.
        - Странно! - печально улыбаясь, произнес он и сделал типичный глупый вывод: - Женщины - загадочные существа.
        Так кажется, если у тебя ума столько же или меньше, чем у нее. Если больше, загадочным становишься ты. Впрочем, иногда я соглашался, что женщины непонятны. Когда хотел сэкономить деньги.
        Испанские корабли мы встретили немного южнее устья реки Дору, на правом берегу которой расположен город Порту. Это были три галеона водоизмещением тонн по четыреста. Дул свежий «португальский» норд, и они шли курсом крутой бейдевинд со стороны океана к берегу. Скорее всего, направлялись в Порту. Один корабль заметно отставал.
        Заметив фрегат, курс не изменили. Видать, в их планы не входило нападение на голландский корабль, что мне показалось странным. За несколько дней, что мы шли сюда, испанцы вряд ли признали независимость Северных провинций и подписали с ними мирный договор. Тем более, что появился еще один игрок - Франсуа, герцог Алансонский и Анжуйский, которого Генеральные штаты признали своим сувереном и «Протектором свободы Нидерландов». По слухам, тип очень чванливый и взбалмошный. По крайней мере, так мне его охарактеризовал Филипп ван Марникс, когда я отвозил князю его долю с призов. Сам Вильгельм Оранский помалкивал о своем новом суверене, оправдывая свое прозвище Молчун. Мне только непонятно было его нежелание самому становиться независимым правителем. Впрочем, на тех условиях, что князю Оранскому предлагали буржуины, я бы тоже отказался. Может, князь надеялся, что герцог Франсуа умерит аппетит своих новых подданных, а потом можно будет его отодвинуть? Тогда он сильно ошибался. Француза легче отодвинуть от женщины, чем от - перечисляю по степени важности - обеда, денег, власти.
        С попутным ветром мы пересекли курс галеонов, обстреляв книппелями с дистанции около кабельтова ближний из орудий правого борта, а потом второй - из орудий левого. Оба испанских корабля остались практически без парусов. В ответ по нам выстрелили из погонных орудий, довольно мощных, калибра тридцать фунтов. Одно ядро сорвало косую бизань вместе с реем. Парус упал на шкафут, накрыв меня и лишив фрегат на несколько минут моего чуткого руководства. У парусины был странный запах гниющих водорослей.
        Мы вернулись к галеонам и расстреляли ядрами и картечью первый, у которого с грот-мачты свисал не пострадавший, длинный флаг адмирала. Враг не сдавался, ждал подмогу - третий галеон. Дождался и увидел, как мы оставили без парусов и этот, после чего опять вернулись к первому. Ядра из наших пушек, разбрасывая деревянные обломки и щепки, крушили высокие надстройки, а картечь из карронад выкашивала экипаж. Мы так увлеклись обстрелом, что не заметили, как второй галеон развернулся к нам левым бортом и залпом из одиннадцати тридцатишестифунтовых и девяти двадцатичетырехфунтовых орудий немного подпортил корпус и такелаж. К счастью, несущественно. Два ядра застряли в трехслойной обшивке между гондеком и опердеком, а еще два проломили фальшборт напротив фок-мачты и убили одного матроса и ранили второго. После следующего нашего залпа на первом галеоне спустили флаг.
        Я послал на сдавшийся корабль призовую команду, а сам повел ко второму, недавно отстрелявшемуся. Этому мы сравняли ядрами фор- и ахтеркастли с главной палубой, и только после этого он сдался. Поскольку капитана не оказалось среди доставленных на фрегат офицеров, сдался галеон после его гибели и именно из-за нее.
        Третий галеон продержался всего два залпа. Капитаном на нем был молодой мужчина с милой улыбкой на холеном лице. Усы на концах были закручены петлей. Не знаю, с помощью каких средства он умудрялся придавать усам такую форму, но им явно отводилось больше времени и внимания, чем командованию кораблем. Дублет на нем был из золотой парчи с тисненым узором в виде крылатых львов. Белый гофрированный воротник размером чуть ли не с тележное колесо. Штаны-тыквы красного цвета с черной подкладкой, проглядывающей в узорные разрезы. Верх башмаков был из черного бархата, на который нашиты жемчужины. Пять золотых перстней с изумрудами украшали пальцы рук. Различались перстни только огранкой камней. В Западной Европе сейчас считается, что изумруд способствует в любви. Видимо, у капитана большие проблемы с женским вниманием, несмотря на то, что человек явно не бедный.
        - Мой отец - алькальд Кадиса. Он заплатит за меня хороший выкуп, - хвастливо заявил обладатель замысловатых усов.
        - Даже уверен, что он будет рад это сделать, - сказал я, - но мы не пираты. Тебя передадут князю Оранскому. Скорее всего, будешь обменян на пленных голландцев.
        - Пусть будет так, - легкомысленно произнес он и то ли пригладил усы, то ли проверил, не потеряли ли они заданную форму.
        - Откуда и куда шли, какой груз везли? - задал я вопрос.
        - Из Лиссабона в Опорто, - ответил он. - Груза никакого нет, только солдаты и их оружие и боеприпасы. На моем галеоне было пять сотен солдат. Несколько человек погибли. На других меньше, потому что еще и лошадей везли.
        - Из Лиссабона?! - удивился я.
        - Да, - подтвердил капитан галеона. - Герцог Альба захватил его. Португалия наконец-то присоединилась к нам. Теперь весь полуостров принадлежит нашему королю Филиппу, - гордо, будто хвастался собственными успехами, рассказал он. - Самозванец Антонио спрятался с кучкой сообщников в Опорто. Мы должны были захватить его.
        Вот и случилось объединение. Не думаю, что большинство португальцев рады этому. Мы помогли северным районам побыть еще немного независимыми. Солдат высадили на берег. Их было больше тысячи. Везти такое количество в Роттердам было рискованно. Офицеров, оружие, боеприпасы, провизию и лучших лошадей перегрузили на фрегат. Галеоны подремонтировали и повели в Саутгемптон. Продать их в Лиссабоне мы уже не могли, а в Опорто вряд ли найдутся покупатели на все три. Пленных офицеров отдадим князю Оранскому в счет его доли. В среднем они оценивались по тысяче флоринов за голову. Вильгельм Оранский менял их на своих офицеров, попавших в плен к испанцам. Потом его офицеры опять сдавались в плен, а он их освобождал. Так они и воевали за него.
        До Саутгемптона добрались без происшествий, если не считать противный северный ветер, который заставлял идти галсами. Галеоны оторвали у нас с руками. Припортовые таверны были забиты искателями приключений, готовых по зову любого судовладельца отправиться куда угодно, где можно быстро разбогатеть или сложить голову. Больше времени заняла продажа лошадей. На фрегате для всех не было места, поэтому худших решил реализовать в Англии. Боевые кони перестали цениться высоко. Теперь удачу можно было догнать только на корабле.
        Пока мы занимались этим, в Саутгемптон пришел гукер, и с него на фрегат приплыли на черном восьмивесельном катере, у которого вальки и веретена были покрашенными в желтый цвет, а лопасти - в красный, мой бывший компаньон Вильям Стонор, а с ним казначей королевского флота и три корабела. Джон Хокинс оказался поджарым мужчиной лет пятидесяти с бледным и конопатым лицом меланхолика, если не сказать тормоза. Может быть, такое впечатление складывалось из-за контраста между маленькими, узкими глазами и длинным носом и темно-русыми волосами на голове и рыжеватыми бровями, бородой и усами. Я бы подумал, что усы и борода подкрашены хной, но брови пока не принято подкрашивать в рыжий цвет, даже у женщин. И лорд Стонор, и его спутники были в черном, без украшений, а белые гофрированные воротники небольшого диаметра, так сказать, по-пуритански, разве что ткани у корабелов были дешевле, чем у их начальников.
        - Инспектирую порты и стоящие в них корабли королевского флота, - рассказал Вильям Стонор. - Хорошо, что застал тебя здесь, иначе бы пришлось плыть в Роттердам.
        - Зачем я тебе понадобился? - спросил я. - Неужели опять в Америку собрался?
        - Нет, отправил туда вместо себя племянника Ричарда Тейта и твоего родственника Роберта Эшли. Я уже старый и богатый, чтобы самому страдать от жары и штормов, - ответил лорд Стонор. - Разреши нашим корабелам осмотреть твой корабль. Я пытаюсь убедить королеву, что надо строить именно такие, а не те, что сейчас заказывают для королевского флота.
        - Такой и стоить будет дешевле, - вмешавшись в наш разговор, блеснул знаниями Джон Хокинс.
        - Как сказать… - начал было я, но развивать мысль не стал.
        Лорд Стонор отлично знает, насколько дороже мой фрегат такого же по артиллерийской мощи и тоннажу галеона. Если он не поддержал разговор о цене, значит, у него на это имеются причины.
        Корабелы облазили мой фрегат от киля до клотика. Потом я ответил на их вопросы, рассказав, каким должно быть соотношение длины к ширине, какой высоты должны быть мачты и где располагаться и много чего другого. Насколько я знаю историю, мои советы так хорошо послужат усовершенствованию английского флота, что он на несколько веков станет самым сильным в мире. И еще я знаю, что автор этого вклада останется неизвестным.
        45
        После Рождества женили во второй раз Яна ван Баерле. Его мать решила не ждать окончания траура по невестке, выбить клин клином. Девушка была из обедневшей дворянской семьи, не красавица, но ямочки на упругих румяных щёчках делали ее довольно милой.
        - Такая дурить не будет. Побоится потерять богатого мужа, - объяснила свой выбор Маргарита ван Баерле.
        Мнение сына ее не сильно интересовало. Он уже доказал, что выбирать не умеет. Я был уверен, что задурить может любая. Всё зависит от мужа. Поскольку Ян относится ко второй жене без трепета, как к первой, вполне возможно, что семья будет прочная.
        Детей от первого брака Маргарита ван Баерле забрала к себе, то есть, в мой дом. Она уверена, что это мои дети. У меня на этот счет большие сомнения. Мне даже кажется, что я заплатил за смерть Свена Крюгера, чтобы отомстить не только за Яна ван Баерле. Хотя и не был мужем Женевьевы, но иногда казалось, что и моя голова обзавелась костяными наростами, довольно ветвистыми.
        Зиму я провел в разных праздных делах. В основном охотился неподалеку от Роттердама в собственном лесу, который прикупил после возвращения из похода. В Голландии еще есть леса, а в них еще встречаются олени и кабаны. Последние мелковаты, не тянут на тех гигантов, которых я убивал в Ютландии.
        В начале мая отправились в очередной поход. В Америку я уже не рвался. Больших денег и сопутствующих им лишений мне не надо. Вместо меня туда отравилась эскадра из четырех кораблей, которой командовал Матейс ван Лон. Один корабль эскадры принадлежал мне. Если повезет, другие натаскают мне каштанов из огня. Дома тоже сидеть не хотелось. В отличие от жены, мир для которой заканчивался за стенами Роттердама, а цивилизованный - за стенами нашего дома, мне не сиделось в Голландии. Мало в этих землях солнца во всех смыслах. Все-таки я вырос намного южнее.
        В Северном море и Ла-Манше испанские корабли перестали появляться. Возле Пиренейского полуострова тоже никого не встретили. В Лиссабон теперь не зайдешь, чтобы подождать, когда осведомитель сообщит о потенциальной жертве. Столица Португалии стала базой вражеского флота. В апреле португальские кортесы собрались в городе Томар и провозгласили Филиппа Второго своим королем. Новый король пообещал им, что не допустит назначение испанцев на государственные должности в Португалии. Говорят, пока держит слово. И вообще, в Португалии он вел себя не так, как в Нидерландах. Армии было запрещено грабить местное население, даже сторонников Антонио. Сыграло ли роль то, что португальцы были католиками, или сделал правильные выводы после изгнания из Нидерландов - не знаю. Все мы - и короли в том числе - полосатые и пятнистые; не выделишь один цвет - белый или черный.
        Мы прошли мимо Кадиса. Наверное, захваченный в прошлом году испанский капитан, обладатель замысловатых усов, уже дома. Князь Оранский быстро договорился с Алессандро Фарнезе об обмене пленными. Попались нам несколько мелких судов, но я решил не размениваться.
        При подходе к Гибралтару задул западный ветер. Приняв его за подсказку судьбы, я повел фрегат в Средиземное море. Пролив миновали без проблем. Видели много рыбацких суденышек, которые сразу устремлялись к берегу. В будущем рыбаки станут головной болью торгового флота. Капитаны и штурмана сейнеров и траулеров слышали что-то о МППСС (Международных правилах по предупреждению столкновений судов), но то ли слишком мало, то ли не приняли всерьез. Перефразируя Карла Маркса, скажу: «Нет такого правила, которое не нарушил бы рыбак, ведущий промысел». Хорошо знают только те, которые дают им преимущества. По одному из них надо уступать дорогу рыбаку, который ловит тралом. Однажды на дальнем Востоке шел я пересекающимся курсом с траулером. Он должен был уступить мне дорогу. Смотрю, включает огни, обозначающие, что тянет трал, а сам шпарит полным ходом.
        Я связался с ним, говорю:
        - Ты меня за лоха не держи. На десяти узлах тралы не тягают. Уступай дорогу.
        - А ты не с рыбаков перешел на торговый флот? - спросил капитан траулера.
        - Нет, - ответил я. - Сразу умным родился.
        Мы с помощью ветра и течения благополучно миновали мыс Гибралтар и милях в десяти юго-восточнее попали в штиль. Ветер стих внезапно, словно наверху решили отключить кондиционер и щелкнули тумблером. Фрегат лежал в дрейфе милях в шести от берега. Было жарко, но сухо, поэтому не так напряжно, как в тропиках. По моей каюте летала целая эскадрилья серых мух. Мы подхватили их где-то в этих краях, хотя все время шли от берега в нескольких милях. Йохан Гигенгак развлекался, убивая их хлопушкой, изготовленной им же из палки и куска кожи. Достойное занятие для одного из богатых граждан славного города Роттердама. Мой слуга оказался более предприимчивым, чем его старший брат. Грамотно вкладывая деньги, полученные в походах, Йохан Гигенгак превратился в довольно состоятельного человека. Что не мешало ему оставаться моим слугой. В таком статусе он не участвовал в сражениях, рисковал меньше остальных, но долю имел, как матрос или солдат. При этом питался лучше их, а уж про то, сколько он выпил моего вина, байки ходили по всему городу. Стоит признать, что выпитое вино делало его энергичным. Дернув втихаря
кружку вина, он, напевая пресквернейшим голосом незамысловатую песенку, начинал что-нибудь делать, старательно и долго. Убивать мух на худой конец.
        Испанский галеас появился перед заходом солнца. Шел он с северо-востока и ближе к берегу. Длиной метров шестьдесят, шириной около десяти. Нижняя часть корпуса серая, верхняя - черная с желтыми полосами. Три мачты с огромными латинскими парусами, сейчас свернутыми, подвязанными к рю, которые в свою очередь поставлены вертикально возле мачт и принайтованы к ним, и шестьдесят четыре красные весла, которые в такт погружались в воду и поднимались из нее, роняя капли воды. Спереди торчал шпирон. На форкастле установлено двенадцать пушек: четыре тридцатидвухфунтовые куршейные и по четыре двадцатичетырехфунтовых бортовых. На фальшбортах десятка по полтора легких фальконетов на поворачивающихся вилках. На ахтеркастле еще десять пушек двадцатичетырехфунтовых, все бортовые. Кораблестроитель не предполагал, что его детищу придется от кого-нибудь убегать и отстреливаться. Обычно на галеасе экипаж состоит из капитана, двух шкиперов, четырех офицеров, священника, врача, боцмана, плотника и около тысячи гребцов, матросов, комендоров и солдат. Не мудрено, что вся эта орава решила, что им по плечу захватить фрегат
под голландским флагом, который покачивался на невысоких волнах, ожидая, когда задует ветер.
        Дуть ветер не собирался, поэтому я приказал спустить на воду баркас. С бака на него завели буксирный трос. Баркас развернул фрегат левым бортом к приближающемуся галеасу, после чего спрятался за корпус корабля, ожидая следующий приказ.
        Испанцы выстрелили первыми с дистанции кабельтова два. Только одно тридцатидвухфунтовое ядро попало в борт на полметра выше ватерлинии. Еще одно оборвало грота-ванты левого борта. Пальнули, как понимаю, ради форса. Уверены, что захватят приз абордажем. На форкастле скопилось около сотни солдат, вооруженных короткими пиками и мечами.
        Залп наших пушек был более результативным. С дистанции чуть больше кабельтова они разворотили форкастель, превратив ее в нагромождение убитых и раненых людей, орудийных стволов и обломков бревен и досок. Эта куча шевелилась, из нее выползали окровавленные люди и скатывались на куршею. Одно ядро угодило в правую скулу возле закрепленного там якоря с металлическими лапами и деревянным штоком. Ядро пробило в корпусе небольшую дыру. Якорь от сотрясения сорвался и смайнался в воду на длину якорного каната, второй конец которого был надежно закреплен на форкастле или привален пушкой и обломками бревен. Видимо это ядро или какое-то другое, угодило в гребцов правого борта, потому что ближние к нам три весла остались опущенными в воду. За них зацепились другие и тоже остались в воде, из-за чего галеас резко повернулся к нам левым бортом. Испанцы сперва разрядили в нас бортовые фальконеты, а когда галеас полностью повернулся к нам бортом, пальнули из пушек на корме. Двадцатичетырехфунтовые ядра проломили в двух местах фальшборт и поразили несколько человек. Одному матросу оторвало ноги выше коленей. В
горячке он пытался встать, и его руки соскальзывали на мокрой от крови палубе.
        Испанский десант вышел на верхние палубы, готовясь к атаке. Несколько человек стреляли по нам из тяжелых мушкетов, положив их на планширь. Испанцы были уверены, что все наши пушки разряжены, что не успеем выстрелить еще раз до того, как они окажутся на нашем корабле.
        Дождавшись этого, я приказал:
        - Карронады, огонь!
        Залп картечью смел испанских десантников с верхних палуб и заодно досталось многим гребцам левого борта. Кому-то картечина прилетела через порт для весла, кому-то - через борт, по сравнению с нашим, трехслойным, - очень тонкий, потому что данный тип кораблей не предназначен для плавания в штормовую погоду. Они редко выходят в открытое море и обычно ночуют в портах. Снесло и полосатый зелено-синий шатер, который стоял на ахтеркастле. Наверное, капитанский. Сидеть в каюте в такую жару тяжко.
        Галеас про инерции прошел вперед, оказался у нас по корме и вне досягаемости наших орудий. Я приказал баркасу развернуть фрегат правым бортом к противнику. Маневр занял несколько минут. За это время галеас удалился от нас кабельтова на полтора. Ядра из пушек пробили в корпусе несколько дыр, а ближе к корме и чуть выше ватерлинии - довольно внушительную. Стали видны бочки, стоявшие в трюме. Судя по цвету вытекающей из дыры жидкости, в бочках было красное вино. Мне показалось, что это галеас истекает кровью.
        Испанцы опять наступили на те же грабли - оставшиеся в живых выбрались на главную палубу, решив, что следующий залп будет не скоро. У меня есть подозрение, что время, за которое избавляются от стереотипа, равно времени, за которое его наработали. Залп картечью из карронад помог им сократить это время до минимума. Тем, кто выжил.
        По моей команде матросы на баркасе налегли на весла и развернули фрегат левым бортом к противнику. Как ни странно, пока никто из гребцов баркаса не пострадал. Я боялся, что испанцы перебьют их из фальконетов и мушкетов. Видимо, сидящих в баркасе не сочли достойной целью.
        После следующего залпа пушек и карронад, которые выстрелили сразу, не дожидаясь, когда испанцы наступят на те же грабли в третий раз, галеас начал крениться на левый борт, продырявленный во многих местах. Видимо, несколько ядер попали ниже ватерлинии, и вражеский корабль начал набирать воду. На ахтеркастле появился человек без шлема, но в дорогой кирасе с барельефом спереди в виде орла, раскинувшего крылья. В левой руке он держал белое полотнище, запачканное кровью, может быть, кусок старого паруса. Окровавленную правую руку он прижимал к боку.
        - Прекратить огонь! - отдал я приказ.
        Уцелевших испанских матросов, солдат и канониров я приказал отвезти на берег. Не стал брать в плен и единственного живого офицера, раненого в руку. Не уверен, что на берегу у него больше шансов вылечиться, потому что основным методом лечения является кровопускание, но этот грех будет не на моей душе. С наполовину затонувшего галеаса забрали всё, что смогли, после чего подожгли его. То, что не сгорело, медленно пошло ко дну вместе с трупами погибших.
        Утром задул северо-восточный ветер, и мы пошли к африканскому берегу, чтобы найти добычу получше.
        46
        Этот караван мы заметили на рассвете и догнали его только во второй половине дня. Шесть каравелл водоизмещением от сотни до двухсот тонн и с мусульманскими экипажами. На самой большой на фок-мачте был прямой парус, а на гроте и бизани - латинские. У остальных все паруса были латинские. Я сперва подумал, что это испанские или португальские корабли, но, подойдя ближе, заметил, что на парусах нет крестов, а с топов мачт не свисают длинные флаги, красно-золотые или красно-зеленые. Их вообще не было, никаких. Каравеллы довольно резво шли курсом крутой бейдевинд и строем кильватер.
        Завидев фрегат, повернули к берегу. Улизнуть на мелководье не успели. Мы догоняли каравеллы по одной и, не обращая внимания на их фальконеты и полупушки, обстреливали из карронад книппелями. Обгоняли поочередно по левому и правому борту, чтобы комендоры успевали перезарядить орудия. Мусульмане стреляли неважно, а небольшие ядра вреда нам не причиняли. Несколько ядер из фальконетов просто отскочили от нашего борта. Видимо, не хотелось им застревать в досках. Только на флагмане, самой большой каравелле, которую мы догнали милях в двух от голого африканского берега, пушки были восемнадцатифунтовые и комендоры не из худших. Их стрельба обошлась нам в сбитый вместе с парусом фока-рей, несколько порванных тросов и трех раненых матросов. Наш залп, по иронии судьбы, порвал все паруса и посбивал реи, кроме фока-рея.
        С флагмана мы и начали обстрел ярами и картечью. Остановились у него по корме и всадили залп из пушек, а потом из карронад в ахтеркастель. После первого же враг запросил пощады. Я послал на флагман катер за капитаном и офицерами, если таковые есть, а сам повел фрегат ко второй каравелле. На ней не стали испытывать судьбу, сразу сдались. На остальных четырех тоже.
        Катера привезли на фрегат комсостав каравелл с документами на груз. Три каравеллы, самые маленькие, везли сахар. Две средние - красное дерево, слоновую кость, шкуры разных животных, в том числе жирафов, зебр, львов. Сейчас в Западной Европе модно иметь ковер из шкуры заморского зверя. Может быть, и турки тоже не отстают от моды. Эскадра ведь шла на Стамбул, как теперь назывался Константинополь. На флагмане везли рабов. В основном испанцев и португальцев, членов экипажей захваченных пиратами кораблей. Набили их в трюм так, что сидели впритык друг к другу. Обычно из моряков-христиан делают гребцов на галерах. Из-за тяжелого труда и плохой кормежки смертность среди гребцов такая, что редко кто полирует задницей банку больше двух лет. Этим несказанно повезло. Хотя мы с ними и воюем, я решил отпустить несостоявшихся рабов, когда будет проходить мимо Пиренейского полуострова. Предполагал, что моему экипажу, по большей части кальвинистам и баптистам, такое решение не понравится, но никто не возбухнул.
        Их больше интересовала судьба капитана флагманской каравеллы. Это был голландец, принявший мусульманство. Лет сорок, полноватый, с выбритым круглым лицом. Одет в белую чалму с золотой заколкой спереди, белую шелковую рубаху, поверх который вышитая золотыми нитками, светло-коричневая, кожаная, короткая безрукавка, и темно-красные шаровары. На ногах остроносые кожаные тапки без задников.
        - Я рад, что попал в плен к своим землякам! - первым делом заявил он на голландском языке. - Вы ведь союзники турецкого султана!
        Враг испанского короля автоматически становился другом гезов, даже если он мусульманин. Впрочем, оказалось, что турки помогали только на словах, поэтому всерьез их, как союзников, в Голландии не воспринимали.
        Члены моего экипажа тоже были рады, что им попался ренегат. Не знаю, когда они договорились, но ко мне подошел бывший наемный убийца, а теперь морской пехотинец Йорг Кляйн, ставший негласным лидером полубака, как называли живущих в носовой части фрегата всех рядовых членов экипажа.
        - Мы решили повесить этого выродка, - твердо заявил он.
        Лучше всех следят за чужой нравственностью те, у кого своих грехов с избытком.
        - Только не на фрегате, - выдвинул я условие.
        У меня не было желания ссориться с экипажем из-за перебежчика, но и без оговорки уступить их требованию я не мог.
        - Нам без разницы, где его вздернуть, - сказал Йорг Кляйн.
        Голландца-мусульманина отвезли на флагманскую каравеллу, где и повесили на уцелевшем фока-рее. Не снимали его до следующего утра, пока не стал пованивать.
        А вот остальных пленников-мусульман я приказал отвезти на берег и отпустить на все три стороны. Князь Оранский их не возьмет, потому что обменивать не на кого, у турок наших пленных нет, а продать мусульман можно только португальцам, но теперь нам закрыт доступ во все порты Пиренейского полуострова. Кое-кому мое решение не понравилось. Бунтовать не решились. Им хватило зрелища повешенья ренегата.
        Каравеллы я решил продать в Англии. Они ходят быстрее галеонов, поэтому пользуются большим спросом. Осенью прошлого года в Роттердам пришло известие, что после трехгодичного плавания пришла в Плимут «Золотая лань» под командованием Френсиса Дрейка и привезла награбленной в Америки добычи на сумму, по разным сведениям, от шестисот тысяч до двух с четвертью миллионов фунтов стерлингов. Половину награбленного капитан отдал королеве, за что сын священника был сразу, прямо на борту корабля, посвящен в рыцари. В чем все рассказчики были единодушны - в передачи слов, сказанных вахтенным, который не узнал поднимающуюся по трапу королеву и гаркнул: «Куда прешься, шлюха!». Королевой-девственницей Елизавету назовут потомки, а современники были о ней противоположного мнения. Она это знала, поэтому сделала вид, что не услышала вахтенного. Иначе пришлось бы наказать за правду, что подданные не одобрили бы.
        47
        В Саутгемптоне мы застряли на три недели. Сперва продали груз, а потом ждали серьезных покупателей на каравеллы. Отдавать по дешевке не хотелось, даже несмотря на то, что князю Оранскому не придется отдавать треть. Грабеж мусульман патента не требует. Мало того, является чуть ли не святым деянием. Хоть убей, не хотелось мне отдавать Вильгельму Оранскому треть добычи. Слишком жирно ему будет! Видимо, проживание в Голландии не проходит бесследно для жадности. В благоприятных условиях она разрастается без оглядки на нравственные принципы, заложенные в детстве в других краях.
        По приходу в Роттердам мы узнали, что двадцать шестого июля Генеральные штаты северных провинций опубликовали эдикт о низложении Филиппа Второго, как тирана, поправшего обычаи и законы страны, и о том, что отныне их правителем становится Вильгельм, князь Оранский. Давно уже надо было сделать это. Как ни странно, причиной задержки был сам Вильгельм Оранский, которого в будущем объявят основателем Нидерландов. Будь его воля, они бы никогда не стали независимым государством. Благодаря его интригам, в южных провинциях правителем стал Франсуа, герцог Алансонский и Анжуйский. Там преобладали католики, которых правитель-единоверец больше устраивал. При этом все крупные города не позволили герцогу Франсуа обосноваться у них, разместить французские гарнизоны.
        Вот так и закончилась первая буржуазная революция. Толстосумы руками морских гезов расчистили себе дорогу в светлое капиталистическое будущее. У большинства морских гезов жизнь лучше не стала. Когда вернусь в это будущее, потребую от правительства Голландии, чтобы поставили мне памятник в Роттердаме за неоценимый вклад в эту самую революцию и экономику страны. Представляю, как их будет давить жаба от нежелания выкидывать деньги на ветер. Предложу им использовать мой памятник для привлечения российских туристов. По мнению голландцев, русские приезжают заграницу с полными карманами долларов, которые расшвыривают в самых неожиданных местах. Обкуренный имеет право на веселую точку зрения по любому грустному вопросу.
        После двухнедельного ремонта и отдыха я повел фрегат за новой добычей. Собирался опять наведаться в Средиземное море, пощупать мусульман, но, приближаясь к Пиренейскому полуострову, наткнулся на два четырехмачтовых галеона грузоподъемностью около тысячи тонн, отбившихся, видимо, от вест-индийской эскадры. Скорее всего, их отнесло штормом далеко на север, а теперь тупо шли на юго-юго-восток, пока не уткнутся в берег. Долготу определять еще не научились (с обычными часами не получается, нужен точный хронометр), поэтому не знают, что уже проскочили мыс Финистерре, западную оконечность полуострова, что этим курсом окажутся у берегов Франции, а если повернут на юг, то намного быстрее доберутся до Испании. Оба галеона были основательно потрепаны. На каждом была сломана мачта, только на одном это был фок, а на другом - второй грот. Из запасных бревен соорудили временные мачты, на которых подняли латинские паруса. Если случай с латинскими парусами на двух задних мачтах был естественен, то на фоке такой парус был редкостью. Впрочем, каких только вариантов парусного вооружения я ни встречал. Иногда
попадались такие гибриды, что только диву давался, а уж понять, к какому типу кораблей их отнести, и вовсе было невозможно. Для таких кораблей у меня было простое и емкое определение «столько-то мачтовый корабль», которым в основном и пользовались моряки всех стран. Мне кажется, названия типам парусных кораблей придумают в конце восемнадцатого или начале девятнадцатого веке, когда их эра подойдет к концу, когда появятся пароходы.
        Завидев фрегат, галеоны поравнялись, а потом встали «валетом» - корма одного к носу другого - и убрали паруса. Наверное, решили нападать и защищаться вместе. Не сомневаюсь, что опознали мой корабль. Или видели раньше, или узнали по описанию. Таких пока два, и оба построены под моим руководством. Испанцы усвоили уже, что привычным абордажем со мной не справишься. Решили попробовать новое. На палубы галеонов высыпали матросы и солдаты. Мушкетеры и аркебузиры полезли на марсы. На фальшбортах появились вилки, на которых устанавливали фальконеты и тяжелые мушкеты.
        Что ж, бой будет жарче, но короче. Я повел фрегат на сближение с целью. Нас разделяло мили три, что при силе ветра балла три должно было занять не меньше получаса. Минут через десять заметил, что с одного из галеонов на воду спускают катер десятивесельный. Для разворота такой махины, как галеон, катер маловат. На него спустился офицер в шлеме и кирасе и с испанским флагом на древке. Встав на баке катера, офицер стал размахивать флагом. Видимо, парламентер.
        - Убрать паруса! Ложимся в дрейф! - приказал я.
        На катере прибыл адмирал Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус. Его шлем и кираса покрыты черным лаком, а по краям украшены золотом. На кирасе спереди присобачена золотая птица, наверное, орел, хотя мне показалось, что петух. Может быть, действительно представитель отряда куриных. В Западной Европе петух не является оскорбительным прозвищем для мужчины. Кожаные штаны длиной до колена подвязаны черными лентами. Белые шелковые чулки довольно грязные.
        - Что-то в последнее время мы слишком часто встречаемся! - начал с шутки адмирал.
        - Видимо, предыдущая встреча понравилась обоим, - сказал я и жестом пригласил его сесть в кресло-качалку, пару которых Йохан Гигенгак вытащил из каюты на квартердек. - Какое вино хотите, красное или белое?
        - Любое и обязательно развести напополам водой, - улыбаясь, ответил Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус.
        Большой кубок с красным вином и водой он осушил залпом. Острый кадык быстро дергался под тонкой кожей, поросшей длинными седыми волосинами. Допив, он протянул кубок слуге, чтобы наполнил еще раз, а сам снял шлем-морион, открыв загорелую лысину, покрытую от лба к затылку крупными каплями пота, и слипшиеся перьями седые волосы по бокам от нее. Вторую порцию пил медленнее, причмокивая.
        - Французское вино? - спросил он, осушив кубок.
        - Из Бордо, - ответил я.
        - Крепости не хватает, как и тем, кто его делает, - изрек адмирал Альваро де Басан и посмотрел на меня так, словно я - француз и должен сильно обидеться.
        - Согласен, - произнес я. - Французам присуще избегать крайностей. Разве что в рассказах о победах на любовном фронте их заносит.
        - Да уж, про баб они могут трепаться бесконечно, - в свою очередь согласился адмирал.
        - Надеюсь, не французы привели вас на мой корабль? - пошутил я.
        - В какой-то степени, да. Я задержался, чтобы разделаться с двумя их кораблями, и так и не догнал свою эскадру. Иначе бы мы не встретились, - ответил он.
        - Но мы все-таки встретились, - сказал я.
        - Увы! - молвил Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус. - После победы над французскими пиратами у меня началась черная полоса. Сперва попали в штиль, почти три недели дрейфовали, истратив две трети запаса пресной воды. Потом был ужасный шторм, какого я никогда прежде не видел. Мои матросы откачивали воду без остановки. Думали, утонем. Бог услышал наши молитвы! - он перекрестился, но как-то небрежно. Подозреваю, что передо мной скрытый атеист. - А напоследок - вы!
        - Даже затрудняюсь сказать, какая из напастей хуже! - поёрничал я.
        - Первые две одолели. Надеюсь и с третьей как-нибудь справимся, - хитро улыбнувшись, сказал адмирал.
        - Какие есть предложения? - поинтересовался я.
        - Мы отдаем вам все серебро, десять ластов, а вы взамен даете нам десять бочек воды - и на этом расходимся, - предложил он. - По ласту серебра за бочку - думаю, не самая плохая сделка.
        - Мы и так заберем не только серебро, но и остальной груз, - возразил я.
        - Не заберете. Я прикажу взорвать оба корабля, - заверил Альваро де Басан.
        - А экипажи куда денете? - полюбопытствовал я. - На всех баркасов и катеров не хватит.
        - Остальные погибнут за своего короля, - спокойно произнес недавно испеченный маркиз Санта-Крус и посмотрел мне в самую душу своими слишком узкими для европейца глазами.
        Видимо, среди его предков были не только христиане. Догадываюсь, кто именно. Значит, торг уместен.
        - Все серебро и сундуки с изумрудами и жемчугом, - потребовал я, хотя не был уверен, что везут и драгоценные камни.
        - Изумруды уступлю, а жемчуг везем для украшения храма в Сантьяго-де Компостела, - сказал адмирал и напомнил: - Вы ведь, как я знаю, католик, не будете грабить Церковь.
        Его осведомленность заставила меня отнестись к Альваро де Басану с уважением. Чем больше полководец знает о противнике, тем больше шансов победить. Судя по тому, что адмирал уклонился от боя, затеял переговоры и как их ведет, знал он обо мне много. Пожалуй, не стоит встречаться с ним в третий раз.
        - Договорились, - произнес я.
        Мы обговорили детали обмена серебра на воду. Теперь уже я проявил максимум осторожности. Может быть, Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус знает обо мне даже больше, чем мне хотелось бы. Обидно будет получить пулю в затылок, когда буду любоваться блеском трофейного серебра. Чтобы этого не случилось, до конца перегрузки адмирал должен был находиться на фрегате.
        Продолжалась она до вечера. В деле были все малые плавсредства галеонов и фрегата. Мои комендоры и стрелки все это время оставались на боевых постах. Адмирал Альваро де Басан внимательно наблюдал за ними и за мной. Надеюсь, дисциплинированность произвела на него впечатление. У испанцев с дисциплиной туговато. В бою - да, терции действуют, как отлаженный механизм, а в моменты перемирия на всю включается южная безалаберность. Южанину анатомия хребта не позволяет долго быть однообразным.
        Прощаясь с адмиралом, дал ему совет:
        - Ложитесь на курс зюйд и идите всю ночь. Если ветер не изменится, завтра к полудню будете возле Ла-Коруньи.
        - Мы в Бискайском заливе?! - удивленно воскликнул Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус. - Значит, этот сопляк был прав…
        «Этот сопляк», как догадываюсь, - молодой штурман, который точнее всех определил широту, но она не совпала с более «авторитетной». Надеюсь, он будет не слишком строго наказан за это. Ведь если бы испанцы дня три назад поверили ему и взяли южнее, то не встретились бы с нами, потому что уже были бы у берегов Португалии, которая теперь часть Испании. Португальцы не забудут об этом периоде до двадцать первого века, а может, и дольше. Слово «испанский» станет для них ругательным, а выигрыш в футбол у любой испанской команды приобретет статус национального праздника. Большая ненависть страдает мелочностью.
        48
        Я решил, что десять ластов серебра и два сундука с изумрудами являются прекрасным заключительным аккордом навигации этого года. Больше в море не выходил, распустив экипаж и поставив фрегат на текущий ремонт. Надо было поменять несколько подгнивших, деревянных деталей. Заодно крыс потравили. Эти гадины по швартовам забираются на борт корабля, обживают его. Грызут все подряд, кроме железа и стекла. К фрегату было приписано несколько котов, но все они исчезали в море, несмотря на то, что я пообещал повесить того, кто выбрасывает их за борт. Голландские моряки уверены, что коты - слуги дьявола. Судя по тому, как мало котов я видел в Голландии в двадцать первом веке, от этого суеверия селедкоеды не вылечатся никогда. Хотя у меня было подозрение, что котов уничтожали потому, что были конкурентами в поедании селедок.
        Вильгельм, князь Оранский, получил свою треть добычи натурой - слитками серебра и необработанными изумрудами. После чего сразу стал воинственным. Его враг Алессандро Фарнезе медленно и уверенно отвоевывал один город за другим. В апреле овладел довольно крупным - Турне. У князя появилось желание и возможность отомстить обидчику.
        - Не хочешь покомандовать моей армией? - предложил он.
        - Нудные осады - это не для меня, - отказался я. - Уверен, что среди ваших немецких друзей найдется много специалистов осадного дела.
        - Хороших специалистов много, но среди них мало надежных, - пожаловался Вильгельм Оранский.
        Да уж, ему не позавидуешь. Король Испании может предложить больше любому, кого наймет князь Оранский, переманить на свою сторону. Многие из окружения Вильгельма Оранского, узнав, как мало власти и денег у него, сразу вспомнили, что они - католиками и что менять веру и сеньора, как сделал он, - смертный грех, поэтому разрешает и вассалам князя поступать также.
        Я свою долю вложил в самые разные предприятия. Подбором их занималась моя теща и по совместительству любовница Маргарита ван Баерле. Ей это нравилось, и она обладала предпринимательским чутьем. Мне зарабатывание денег ради денег было неинтересно, поэтому с удовольствием передоверил ей финансовые вопросы. Себе оставил только ведение переговоров и заключение договоров. Рита, как вдова, имеет право участвовать в заключении сделок, но только распоряжаясь своим имуществом.
        Первым делом мой главный компаньон и мэр Роттердама Рольф Шнайдер пожаловался на то, что в восточной части Средиземного моря пираты напали на наш караван и захватили один галеон с грузом. Прибыль за рейс на этой линии была раза в два меньше, чем на «ост-индийской», но зато время рейса было в три раза короче и, как мы думали, маршрут пролегает по более безопасному региону. По поводу штормов - так оно и есть, а вот пиратов в Средиземном море пока что больше, чем во всем Индийском океане и южной части Атлантического. Я пообещал Рольфу Шнайдеру, что весной займусь этим вопросом. Заодно посмотрю, что сейчас творится в памятных мне местах.
        Вышли в рейс после Пасхи. Сейчас уже не придерживаются этой традиции, корабли ходят круглый год, но мне спешить было некуда. Я ведь в последние годы в этой эпохе для развлечения ухожу море, а не деньги добываю. Голландцы уверены, что я самый богатый человек страны, что Вильгельм Оранский воюет только благодаря моим займам. Я в ответ улыбаюсь и пытаюсь понять, почему в двадцать первом веке так и не стал богачом? Наверное, потому, что не убивал и не грабил. В основе каждого богатства лежит преступление и часто не одно.
        В Атлантике нас хорошенько потрепало. Как только начинается шторм, я надеваю спасательный жилет и нацепляю на себя всё то, что может пригодиться в следующей жизни или с чем не хочу расставаться. Допустим, с монгольским луком. Наверное, мог бы обойтись без него, но стрельба из лука стала моим хобби. Зимой часто ходил на стрельбище возле Роттердама, издавался над деревянным попугаем - мишенью. Мой экипаж считает, что это у меня такой ритуал для защиты от шторма. Ведь каждый раз, в какой бы страшный ураган мы не попадали, выбирались благополучно, и так получалось только благодаря моему странному облачению.
        Гибралтар прошли при северо-западном ветре и сильном попутном течении. На северо-востоке заметили караван из пяти каравелл, но я приказал не менять курс. Сперва отомстим за захваченный галеон.
        Первую эскадру морских разбойников повстречали в Тунисском проливе, который итальянцы называют Сицилийским, на траверзе мыса Бон, одноименного с полуостровом, северным окончанием которого является, - самой близкой к Сицилии точке африканского побережья. Полуостров высокий, узкий и заостренный, из-за чего у меня иногда появляется подозрение, что это Африка показывает язык Сицилии. Смущает только серый цвет скал с редкими зелеными плешинами кустов и травы. Из-за полуострова, подгоняемые попутным южным ветром силой балла три, выскочили восемь шебек наперерез одинокому христианскому торговому кораблю. И поживятся, и богу послужат. Религия - лучшая отмазка для преступников. Паруса у всех грязно-серого цвета. Наверное, чтобы незаметны были на фоне скалистого берега.
        На дистанции чуть больше кабельтова их встретил залп из пушек нашего правого борта. Стреляли низко. Я заметил, как рыжеватые, ржавые ядра «прыгали» по невысоким ярко-синим волнам. Пять шебек обзавелись пробоинами в корпусе, причем две - ниже ватерлинии. Обе остановились и занялись борьбой за живучесть. Еще у одной ядро, подпрыгнувшее слишком высоко, сшибло фок-мачту. Она упала за борт, повиснув на такелаже. Экипаж принялся вытаскивать мачту, потеряв интерес к добыче. С высокими, ровными и гибкими столбами в этой части Африки проблемы. Завозят из Европы, большая часть которой принадлежит врагам мусульман, что сильно удорожает цену товара.
        Фрегат сделал поворот фордевинд и с дистанции менее кабельтова обстрелял пиратов из пушек левого борта. На этот раз три шебеки обзавелись пробоинами ниже ватерлинии. У одной ядро попало прямо в форштевень, из-за чего доски обшивки повыскакивали из пазов, и носовая часть стала напоминать начавший распускаться цветок. Шебека принялась довольно быстро тонуть. Если бы была не из дерева, уже бы только весла остались на поверхности. Наши мушкетеры и аркебузиры открыли стрельбу по членам экипажа, мечущимся по палубе. Уверен, что большинство пиратов не умеет плавать. Две менее поврежденные шебеки решили, что не справятся с таким большим кораблем, и легли на обратный курс. Гребли при этом так, что против ветра шли быстрее, чем на парусах при попутном. Им вдогонку, а также по занятым ремонтом пиратским кораблям, полетела картечь из карронад.
        Потом мы спокойно, как на учениях, перезарядили пушки и расстреляли ядрами пять поврежденных шебек. Еще одна, у которой сшибло фок-мачту, обрубила канаты, чтобы освободиться от нее, и налегке погребла к берегу. Посланные ей вдогонку два ядра прошли мимо. Затем мы спустили на воду баркас с карательным отрядом. На носу его стоял однофунтовый фальконет, из которого почти в упор расстреливали пиратов, которые теснились на оставшихся над водой частях шебек. Тех, кто уцепившись за обломки досок и бревен бултыхался в воде, солдаты под командованием Бадвина Шульца хладнокровно добивали мечами, топорами, короткими пиками. Затем полузатопленные пиратские корабли подожгли. Добычей стало лишь небольшое количество оружия, в основном холодное. Экипаж фрегата не ворчал, потому что знал, что сперва разберемся с пиратами, а потом сами ими станем.
        Дальше мы направились к Бейруту, который теперь важный перевалочный порт Османской империи. В него по суше доставляли товары из районов, расположенных на берегах Индийского океана. Там эти товары закупали наши торговые представители и отправляли в Голландию на наших галеонах.
        Во время перехода, когда я прогуливался по квартердеку, ко мне подошел командир морских пехотинцев Бадвин Шульц. Судя по его смущенному лицу, разговор должен быть интересным.
        - Что случилось? - спросил я.
        - Пока ничего, - ответил он и, прочистив горло, пожаловался тихо, чтобы не услышали матросы, стоявшие неподалеку: - Йорг Кляйн отказывается выполнять мои приказы.
        - Не знаешь, как заставить?! - удивился я.
        Бадвин Шульц покраснел так, будто его обвинили перед строем в трусости.
        - Почему же, знаю, - набычившись, произнес Бадвин Шульц. - Только он говорит, что вы ему многим обязаны, и поэтому я приказывать ему не имею права.
        - Даже так?! - удивился я еще больше.
        Видимо, Йорг Кляйн возомнил, что я буду платить ему всю оставшуюся жизнь, мою или его. Решение напрашивалось само.
        - Я не расстроюсь, если в следующем бою он погибнет, - сказал я тихо, чтобы слышал только Бадвин Шульц.
        Командир морских пехотинцев оскалил зубы, коричневые от постоянного жевания табака, и кивнул, одновременно подтверждая, что правильно меня понял, и одобряя выбранное решение.
        Я запретил курить на фрегате, поэтому пристрастившиеся к никотину жуют порезанные листья табака, часто сплевывая светло-коричневую слюну. Сплевывают строго за борт, за чем усердно следят не страдающий подобной зависимостью боцман Лукас Баккер и его помощники. Пойманного на месте преступления сперва возят мордой по плевку, а потом привязывают к мачте и десять раз плетью закрепляют пройденный урок. За курение на борту - тридцать плетей. Пока к такому запрету относятся спокойно, потому что любителей табака мало. Жизнь научила меня, что любой наркотик невозможно остановить. Сначала на него не обращают внимание. Потом борются с разной степенью жестокости. В конце концов, легализуют, очерчивая довольно гибкие границы. Видимо, это одно из орудий естественного отбора, а с природой бессмысленно спорить и уж тем более воевать.
        49
        Чем хороши пираты - их не надо искать. Иди себе по торговому пути - и не разминешься. Они выскочили из залива. Двадцать одно судно разного размера и типа, с количеством мачт от одной до трех, но все парусно-гребные. Шебеки с младшими братьями и сестрами, причем от разных отцов. Одиннадцать собрались перерезать нам курс по носу, остальные - по корме. Они шли против ветра, довольно крепкого, хотя и не поднявшего пока волну. Десятки весел мерно поднимались и опускались, толкая суда к цели. В двадцать первом веке я бы подумал, что случайно оказался в районе проведения регаты. Сейчас век шестнадцатый, воинственный, не до мирных соревнований. Именно в этом районе и захватили наш галеон. Сейчас мы постараемся объяснить пиратам, что зря они это сделали. Возвращение на место преступления - пагубная привычка.
        Экипаж фрегата, облачившись в доспехи, занимает места по боевому расписанию. Народ у меня бывалый, никому ничего не надо объяснять. Комендоры расположились возле орудий. Открывают пушечные порты, вытягивают из стволов деревянные пробки, заряжают ядрами или картечью. Книппеля сегодня не пригодятся. Мушкетеры и аркебузиры лезут на марсовые площадки. Матросы стоят возле мачт, готовые мигом выполнить мой приказ. Все понимают, что бой будет жестоким. Пираты в плен не сдаются, предпочитают умереть в бою, а не с петлей на шее.
        Приказываю повернуть острее к ветру, от берега. Пусть пираты думают, что пытаюсь удрать. Мне нужно растянуть их, чтобы нападали не все сразу. Те одиннадцать, что собирались перерезать нам курс по носу, теперь ближе. Они в свою очередь разделились на две группы, чтобы напасть одновременно с обоих бортов.
        Я жду, когда эти группы разойдутся пошире, после чего приказываю повернуть вправо. Шесть шебек - ядро пиратского отряда, - идущие плотной группой, оказываются на прицеле у наших пушек. После залпа черный густой дым сдувает в сторону пиратских судов. Кажется, что именно этот дым и принес ядра, которые разбивают корпуса трех шебек. В ответ летят ядра из полупушек и фальконетов. Целились в корпус, надеясь пробить его. Тогда бы фрегат набрал воды и замедлил ход. Пираты не учли, что борт моего корабля может прошибить только тридцатишестифунтовое ядро или больше и только на «пистолетной» дистанции. Фрегат поворачивается левым бортом ко второй подгруппе, в которой двухмачтовые суденышки, и точным залпом с дистанции около кабельтова основательно повреждает четыре из пяти.
        После чего мы идем на сближение со второй часть пиратской эскадры, которая должна была напасть на нас с кормы. В ней преобладают небольшие суда, одно- и двухмачтовые. У многих нет палубы, поэтому я приказываю приготовиться к стрельбе и карронадам. С дистанции метров сто пятьдесят производим залп из всех орудий левого борта. Одно ядро угодило так удачно, что суденышко переломилось на две части. Быстро задравшиеся вверх носовая и кормовая части стали напоминать странные деревянные вешки. Еще пять тоже начали тонуть, но медленнее. И на всех вражеских кораблях в живых осталось меньше половины экипажа. Тех, кто уцелел, расстреливали с марсов наши мушкетёры и аркебузники.
        Фрегат ложится в дрейф, ожидая, когда перезарядят орудия левого борта. В это время к нашему правому борту усиленно гребут уцелевшие суда из первой части пиратской эскадры. В настырности им не откажешь. Наверное, решили, что мы, как испанцы, стреляем из пушек всего раз, после чего идем на абордаж. Повторный залп нашего левого борта они, видимо, приняли за разделенный первый. Мы подпускаем их на полкабельтова, после чего расстреливаем из пушек и карронад. Огонь наш настолько губителен, что на плаву остается два судна, палубы которых покрыты окровавленными трупами, среди которых копошатся несколько раненых. Еще один залп из пушек и карронад левого борта - и точно такая же картина со второй частью пиратской эскадры. Всего одна шебека и пара одномачтовых суденышек, основательно подпорченных, стремительно улепетывают в сторону берега.
        - Спустить на воду баркас и катер! - приказываю я.
        Две команды солдат отправляются добивать уцелевших пиратов. Делают это быстро и жестоко. Сарацины - это ведь не люди: даже не могут определить правильную религию. Побежденные по определению поклонялись неправильному богу. Судя по результатам сражений, боги в каждой отельной местности дежурят по очереди.
        В это день не оказалось здесь и ангела-хранителя Йорга Кляйна. Мушкетная пуля попала ему в спину, пробив насквозь кирасу и тело. Приятели наемного убийца пришли к выводу, что пираты стреляли из тяжелого мушкета, потому что из обычного надо было бы выстрелить метров с десяти-двадцати, чтобы нанести такие повреждения, а пираты так близко к фрегату не приближались, после чего отнесли раненого в лазарет, который располагался на гондеке.
        - Рана тяжелая, не выкарабкается! - доложил мне Бадвин Шульц, показав в злобно-торжествующем оскале коричневые зубы. - Я прослежу, чтобы его хорошо лечили.

* * *
        Следующая глава в этой книге последняя. Больше книг бесплатно в телеграм-канале «Цокольный этаж»: Ищущий да обрящет!
        50
        Это судно мы заметили, когда уже смеркалось, причем вдали от берега. Четырехмачтовое, похожее высокой кормовой надстройкой на галеон. На передних двух мачтах прямые паруса, но марсель только на первом гроте. На втором гроте и бизани - латинские паруса. Они сшиты из синих и зеленых кусков, вроде бы хаотично, но уверен, что есть какая-то закономерность, непонятная европейцам. Длина судна метров сорок, ширина около девяти, осадка примерно четыре с половиной. Водоизмещение тонн восемьсот, может, больше. Одна орудийная палуба. На ней с каждого борта по двенадцать тридцатидвухфунтовых пушек, плюс несколько шестифунтовых фальконетов. Этой своей версии галеона турки дали название карамуссал. В западной части Средиземного моря она почти не встречается, поэтому и не попадалась мне раньше. Карамуссал шел со стороны дельты Нила к острову Кипру, поэтому и удалился так далеко от берега. Один шел, как догадываюсь, потому, что был уверен, что серьезных врагов на своем пути не встретит. Возле африканского берега и кипрского наверняка есть береговая охрана на больших и быстрых галерах, а в открытом море местные
пираты пока не шляются.
        До темноты мы не успели его догнать. Нас разделяло мили три, когда стало так темно, что добыча словно бы растворилась. Мы прошли в ту же сторону еще часа два, после чего я приказал лечь в дрейф. Будем надеяться, что капитан карамуссала тоже не рискнет идти ночью. Не думаю, что турок точно знает, сколько миль осталось до острова Кипр. Не ровен час, выкинешься в темноте на берег.
        На рассвете меня разбудил вахтенный офицер Дирк ван Треслонг. Он хорошо выполняет свои обязанности, но нет в нем морской жилки. Капитан из него не получится, а толковый сухопутный командир - да. По возвращению в Роттердам сосватаю его князю Оранскому в командиры артиллерийской батареи.
        - Сарацинский корабль в миле от нас. Ветра нет, лежит в дрейфе, - доложил он.
        После душной каюты, так и не остывшей полностью за ночь, на палубе дышится легче. Кажется, что на открытом воздухе холоднее градусов на десять. На бронзовых деталях осели капли росы. Небо только начало светлеть.
        Карамуссал левым бортом к нашему правому и на расстоянии мили полторы, если не больше. Дирк ван Треслонг так и не научился определять расстояние на море. Забывает делать поправку на скрадывание.
        - Спускай на воду баркас с гребцами, потянет нас к призу, - приказываю я и поворачиваюсь к командиру морской пехоты Бадвину Шульцу: - Выдели человек десять аркебузиров на всякий случай и толкового командира, чтобы смогли отбиться, если на них нападут.
        - Я сам с ними отправлюсь, - предлагает он.
        - Как хочешь, - говорю я.
        Баркас грузовой стрелой поднимают вверх, проносят над фальшбортом, с плеском опускают на воду. Матросы по штормтрапу спускаются в него. Двигаются медленно, сонно, хотя многие привыкли вставать в такую рань, до восхода солнца. Некоторые без доспехов или только в шлеме. Фатализм зашкаливает. Вскоре баркас перемещается к носу судна, принимает конец толстого буксирного троса, закрепляет на корме. Гребцы налегают на весла. Кажется, им не по силам сдвинуть такую громадину, как фрегат. Буксирный трос набился, как струна, а потом немного прогнулся. Значит, корабль пошел вслед за баркасом. Постепенно скорость увеличивается. Делаем не больше одного узла, но кажется, что движемся быстро.
        - Подавай завтрак, - говорю я Йохану Гигенгаку, вернувшись в каюту.
        Для завтрака рановато, но лучше поесть сейчас. Неизвестно, сколько времени займет захват приза. Может растянуться и до обеда.
        Слуга подает холодное говяжье мясо, сыр, с которого срезан верхний, подплесневевший слой, сухари и красное вино, разбавленное водой. Хуже холодной говядины только очень холодная говядина. Я с трудом съедаю три кусочка мяса и большой кусок сыра, осушив два бокала разведенного вина. Оно словно взрывается в животе и нагревает мое тело изнутри, отчего меньше чувствую жару и духоту в каюте. Мне не хочется вставать из-за стола, но слышу грохот вражеского фальконета. Наверное, стреляют по баркасу. От страха, видимо, потому что попасть с дистанции около мили теоретически можно, а вот практически даже по такой большой цели, как фрегат, мажут. Да и толку от ядра на излете будет не много.
        - Давай кирасу, - говорю я слуге.
        Йохан Гигенгак подает кирасу и шлем, а потом портупею с саблей и кинжалом. Когда он помогает мне приготовиться к бою, у меня создается впечатление, что слуга - единственный человек на корабле, которому я нужен живой и здоровый. При этом понимаю, что в случае гибели помнить меня будут не дольше месяца. Йохан Гигенгак сразу осядет на берегу и начнет посылать в море других. Недавно он спрашивал у меня, сколько стоит небольшая каравелла? Скорее всего, купит ее вскладчину с братом и еще кем-нибудь, но все равно будет числиться судовладельцем и вести себя соответственно. Уж он-то припомнит подчиненным годы своей службы слугой. В будущем у меня была теория, что, если выпускник мореходки проработает матросом больше года, хороший капитан из него не получится. Он станет матросом с лычками.
        Фрегат медленно приближается к карамуссалу. Там уже поняли, что мы задумали. Спускают на воду свой баркас, чтобы с помощью буксирного троса поворачивал корабль бортом к нам, чтобы мы не смогли безнаказанно обстреливать его, зайдя с кормы. Их бортовой залп прозвучал, когда между нами было кабельтова два. Нервы, видать, не выдержали. Одно ядро ударилось о скулу фрегата, срикошетило и полетело дальше, а еще одно угодило в орудийный расчет на полубаке, разорвав на части комендора, легко ранив второго и разбив лафет полупушки. На нашем баркасе продолжили грести, не обращая внимание на обстрел из фальконетов, мушкетов и аркебуз. Когда дистанция между кораблями сократилась до одного кабельтова, на баркасе появились убитые и раненые. Из-за этого дважды весла перецеплялись, и он отклонялся от курса.
        - Повернуть фрегат правым бортом к противнику! - приказал я, решив не терять зря людей.
        Баркас развернул нас и спрятался за корпус фрегата. В дело вступили пушки и карронады. От их одновременного залпа фрегат затрясся, как в лихорадке, и немного удалился от врага, в высоком борте которого появились две пробоины. Картечь изрешетила фальшборт и переборки надстроек. Людей на палубах и марсах карамуссала не было. Они попрятались перед нашим залпом и не появились после него. Надеюсь, что хоть кого-то наша картечь нашла.
        - На гондеке, брать выше, по палубе и надстройкам! - скомандовал я пушкарям.
        Предполагал, что сарацины ответят залпом из своих пушек, но так и не дождался. Наверное, придерживаются тактики одного залпа и последующего абордажа. После второго нашего залпа на ахтеркастель поднялся человек в белом тюрбане поверх шлема и кирасе поверх длинного халата в сине-белую вертикальную полосу, замахал куском желтоватой материи.
        - Мы сдаемся! - прокричал он на венецианском диалекте итальянского языка.
        - На баркасе, отдать буксир и передать на фрегат убитых и раненых! - приказал я.
        Среди раненых и Бадвин Шульц. Пуля пробила левую руку возле плечевого сустава и вошла в грудь через проем в кирасе. Ее уже сняли, рану на руке перевязали бинтом из льняной материи, а на груди приложили тампон, которые набух от крови. Легкое вроде бы не задето, дышит легко и без хрипа. Командир морских пехотинцев, превозмогая боль, пытается улыбаться.
        - Удача отвернулась, - сделал вывод Бадвин Шульц.
        - Ненадолго. Сейчас лекарь вынет пулю, зашьет рану, и через несколько дней опять будешь воевать, - подбадриваю я и приказываю матросам: - Срочно несите в госпиталь и предупредите, чтобы кровь не пускали!
        Лекарей у нас двое. Один - хороший диагност, а второй - хирург. Оба получают офицерские доли и соглашаются со мной, что кровопускание вредно, кроме случая, когда у человека высокое давление. Поскольку давление мерять пока не умеют, высокое почти у всех, кто попадает в госпиталь. Экипаж считает, что офицерскую долю лекари получают зря. Сегодня у них будет шанс доказать обратное.
        - Принимай командование призом, - говорю я своему шурину. - Офицеров и часть матросов, если их там много, отправишь сюда.
        - Хорошо! - бодро соглашается Ян ван Баерле.
        Ему нравится командовать кораблем. Я еще в двадцать первом веке заметил, что хорошие капитаны получаются из тех, у кого плохо складываются отношения с женщинами. Себя в последнее время я стал относить к исключениям из этого правила.
        Офицер на карамуссале оказался всего один, тот самый, что запросил пощады. Он рассказал, что капитан погиб от первого нашего залпа. Две картечины пробили тонкую ставню на иллюминаторе в его каюте и обе угодили в капитана. Одна - в голову, так что он умер сразу. Корабль вез пшеницу из Египта на Кипр, который одиннадцать лет назад стал частью Османской империи. Груз малоценный, а переход предполагался короткий и безопасный, поэтому матросов было минимальное количество. Судовладелец экономил на всем.
        Я решил продать груз и корабль в Венеции - ближайшем государстве, которое не подчинялось ни турецкому султану, ни испанскому королю. Осталось дождаться хоть какого-нибудь ветра. Обычно к обеду ветер усиливался, а в этот день даже намека не было. К полудню припекало так, что даже в тени было тяжко.
        Задуло после трех часов пополудни. Северо-восточный ветер налетел порывом таким резким, что фрегат сильно накренился. От неожиданности я еле удержался на ногах. Через несколько секунд корабль накренил следующий порыв ветра, после чего задуло потише. Впрочем, ветер постепенно усиливался. Я приказал ставить штормовой парус и держаться против ветра, чтобы не быстро сносило к африканскому берегу.
        Через час небо покрылось черными тучами, ветер усилился баллов до десяти, поднялась волна. Сразу стало не жарко. Я по традиции облачился в спасательный жилет и навесил на себя всё то, что пригодится в следующей эпохе, в том числе и оба пистолета. Никак не мог решить, брать винтовку или нет? Помог боцман Лукас Баккер, влетевший в мою каюту без стука, что считалось смертным грехом. Судя по дикой гримасе на его лице, у него был веский повод согрешить.
        - Капитан, пожар! - заорал боцман, чтобы перекричать свист ветра.
        - Где? - спросил я.
        - На нижней палубе, возле крюйт-камеры! - ответил Лукас Баккер.
        - Как там могло загореться?! - удивился я. - Я же запретил туда ходить!
        - Йорг Кляйн поджег, - ответил боцман. - Думали, он уже не жилец, оставили без присмотра, а он перерезал глотку Бадвину Шульцу, который рядом лежал без сознания и с масляной лампой дополз до крюйт-камеры и поджег ее.
        - Пожарная команда там? - спросил я.
        - Туда не пройдешь, дыма много. По дыму и догадались, что горим, - рассказал Лукас Беккер.
        - Все плавсредства на воду, экипажу приготовиться к эвакуации на карамуссал! - приказал я и вышел вместе с боцманом из каюты.
        Почти все члены экипажа столпились в кормовой части судна - подальше от крюйт-камеры, которая располагалась в носовой, через переборку с форпиком, где в три яруса стояли бочки с пресной водой. Из люка, ведущего к крюйт-камере, шел дым. Сильный ветер сдувал его, поэтому казалось, что пожар не сильный. По приказу боцмана матросы побежали к баркасу, катеру и ялу, чтобы спустить их на воду.
        Я надел винтовку так, чтобы не слетела, и поднялся на квартердек. Там стоял Дирк ван Треслонг с вытянутым от испуга лицом.
        - Быстро собери свои ценные вещи, - сказал я.
        - Да, - коротко молвил он и метнулся к своей каюте, буквально скатившись по трапу.
        В это момент и прогрохотал взрыв. Точнее, сперва я увидел, как в носовой части фрегата вспучивается главная палуба, медленно, очень медленно, словно нехотя, а потом стремительно, резко. В воздух выплеснулись пламя и черный дым, а вместе с ними подлетели доски и люди. После чего загрохотало с такой силой, что я оглох. Невидимая рука беззвучно подхватила меня и легко и как бы небрежно подкинула вверх. Удивление и непонятный восторг во время взлета было последним, что я ощутил.