Бриганты Александр Васильевич Чернобровкин
        Вечный капитан #8
        Конец четырнадцатого века. По Европе прокатилась чума, выкосившая половину населения. Франция проиграла англичанам два судьбоносных сражения. Ее терзают не только внешние враги, но и крестьянские восстания, и толпы оставшихся без дела наемников-бригантов, которые сбились в отряды и принялись грабить всех подряд, вплоть до Папы Римского.
        1
        Мне кажется, что я узнаю сирокко по запаху, неприятно будничному, хотя дует он не часто. Это южный ветер, знойный, сухой и пыльный. Обычно он дует весной по два-три дня, принося из африканских пустынь красную и белую пыль, которая выпадает с дождями, окрашивая их в цвет крови или молока. Дождя пока нет, а солнце припекает так, что кожа на моем лице словно бы отслоилась.
        Я открыл глаза. Солнце, недавно оторвавшись от горизонта, то появлялось над бортом тузика и слепило их, то исчезало, подчиняясь ритму невысоких волн. Сейчас часов семь утра, может быть, восемь. Я пошевелил правой ногой, поплескав водой, скопившейся на дне лодки. Боли в бедре не почувствовал. Видимо, она вся перебралась в спину, которая затекла от лежания на не самой ровной поверхности, к тому же мокрой. Схватившись за борта тузика, сел, огляделся. Вокруг меня было лазурное море, спокойное, ласковое. От вчерашнего шторма не осталось и следа. Или он уже не вчерашний, а многолетней давности?
        Первым делом снял штаны и осмотрел рану. Она затянулась, оставив шрам, еле заметный, каким должен быть через много лет. Значит, прощай Венеция! Прошлое закончилось, забудьте…
        Я установил банку на место, сел на нее, осмотрел свое имущество. Два весла, кожаный мешок с едой, бурдюк с вином, доспехи, щит, портупея с саблей и кинжалом, шестопер, степная пика и алебарда. Интересно, какая добрая душа подсунула мне алебарду?! Наверное, кто-то из матросов, на вооружении которого она состояла. Отдал за ненадобностью. Не было самого главного - спасательного жилета с запасом золотых монет. Я помнил, что укрывался им. Видать, метался в горячке и столкнул за борт. Кому-то здорово повезет. Денег в спасательный жилет я начинил столько, сколько хватило бы на постройку судна. Остался десяток золотых дукатов и несколько серебряных монет в потайном кармашке ремня. Даже на хорошего боевого коня не хватит. Придется начинать почти с нуля. Что ж, не впервой.
        Чтобы прогнать грустные мысли, достал из мешка большой кусок копченого окорока и сухари, которые, как ни странно, не подмокли, и перекусил, запивая из бурдюка белым ароматным вином, разбавленным водой. По мере утоления голода стали приходить более приятные мысли. У меня есть оружие и доспехи, есть лодка, которую можно продать, и, что самое важное, есть силы и здоровье. Я опять помолодел. Не знаю, сколько сейчас лет моему телу, но не больше тридцати. Скорее, меньше. Я расправил и надел шляпу с полями, сшитую по моему заказу, которую Дзан или Тегак сунул между бригандиной и кольчужными шоссами. Вставив весла в деревянные уключины, погреб на север, ориентируясь по солнцу.
        Где-то там должен быть Марсель. Я бывал в нем несколько раз. Однажды улетал из него домой. Пришли туда за металлоконструкциями. Не в сам, конечно, Марсель, а в порт Фосс, расположенный неподалеку, в большой, разветвленной бухте. В самом городе в тот раз был всего час, если не считать сидение в зале ожидания аэропорта. Мне прилетела замена, и агент, который утром вез меня с судна в аэропорт и матроса с нарывом на щеке в госпиталь, попросил подождать, пока он пристроит бедолагу. Высадил меня на окраине города возле гипермаркета. Я сел на терраске рядом с входом, заказал бокал сухого красного вина и принялся наблюдать быт и нравы французов. Первое, что удивило, - трое из пяти охранников в гипермаркете были женщины. Второе - отсутствие макияжа у женщин, и у охранявших, и у покупавших. Третьим интересным фактом была дама лет двадцати семи, которая подъехала на, как я называю, карманной малолитражке. У дамы были немытые черные волосы с прической «я упала с самосвала, тормозила головой». Одета в мятую, розовую футболку не первой свежести и во что-то типа коротких лосин светло-коричневого цвета, которые
пузырились на коленях, а обута в красные тапки в виде кошачьих морд. Судя по всему, она валялась на диване, а потом вспомнила, что надо бы позавтракать, и метнулась в гипермаркет за едой. Она даже удосужила меня взглядом, чисто французским, мигом подсчитав до цента мою привлекательность. Видимо, я выступал в слишком легком весе, поэтому пошла дальше. Примерно через полчаса она прикатила тележку, наполненную всякой едой, небрежно пошвыряла все в багажник и заспешила на диван, выскочив со стоянки на трассу с лихостью Шумахера и подрезав грузовую машину. Водитель грузовика, улыбаясь, помахал ей рукой. Мне бы его нервы!
        Вскоре вернулся агент и отвез меня в аэропорт, чтобы я смог долететь до Парижа, а там пересесть на московский рейс. На досмотре предложили поднять крышку ноутбука. Наверное, насмотрелись голливудских фильмов. Не найдя в ноутбуке ни взрывчатки, ни оружия, скривили лица: а так хотелось! В зале ожидания людей было мало. По своей стране французы предпочитают перемещаться на поезде, потому что дешевле и не так страшно. Одна блондинка лет двадцати пяти была довольно красива. Скорее всего, не чистая француженка. И не только потому, что блондинка. В Нормандии их очень много. Чистокровные француженки в лучшем случае симпатичные. Остальное добирают женственностью, кошачьей манерой поведения. При этой был муж, лысый и страшненький, которому явно перевалило за сорок. Часа за два, что мы ждали посадки, к блондинке подошло с десяток мужчин. Она со всеми мило потрепалась. Муж, если был рядом, тоже принимал участие в разговоре. Я представил, что бы произошло, если бы дама была русская и при русском муже.
        По залу ожидания разгуливало несколько детей разного возраста с сосками во рту. Самой старшей сосушке было лет шесть.
        Я спросил ее маму - типичную бизнес-леди лет сорока пяти, мужиковатую и огрубевшую:
        - Не пора ли ей расстаться с соской?
        Мама недоуменно пожала плечами:
        - Зачем?! Ей нравится.
        И действительно, пусть себе сосет. Никому ведь не мешает. А потом сразу перейдет на другую.
        В самолете меня накормили холодной гороховой кашей и комком чего-то пережеванного до меня, может быть, даже мясного. Остальные ели с удовольствием. Поскольку заплатили за это, будем радоваться. Утешала маленькая бутылочка вина, которую дали к этой гадости. Последней каплей Франции был негр в аэропорту Шарль де Голь, который без объяснения причин никого не пропускал к окошкам паспортного контроля. Когда стала ясно, что опоздаем на рейс, и народ зашумел, пришел белый, что-то, улыбаясь, сказал негру, который сразу побелел и исчез, и пропустил всех.
        В Шереметьево на пограничном контроле я подошел к окошку, подал паспорт женщине в форменной одежде и с форменным, угрюмым лицом и радостно сказал:
        - Добрый вечер!
        Может, мне просто не везет, но ни разу российские пограничники не улыбнулись в ответ. Мало того, пограничница посмотрела на меня так, что сразу понял, что я старый брюзга, не догоняющий скрытую прелесть французской кухни, французских женщин, французских сосок…
        2
        До берега добрался только к вечеру. Давно не греб так долго. Ладони буквально горели. Пристал напротив деревни, расположенной метрах в ста от берега и огражденной стеной высотой метра полтора, сложенной из разнокалиберных камней. На берегу лежали вверх дном два рассохшихся рыбацких баркаса. Я вытащил тузик на песчаный пляж, надел на всякий случай бригандину, поменял шляпу на шлем, взял алебарду и пошел знакомиться с селянами. Остальное барахло пусть полежит в лодке. Если знакомство состоится, крестьяне принесут, если нет, легче будет отступать.
        В Средневековье одинокий путник - потенциальная добыча для любого, готового рискнуть. Если ты не нищий, жди нападения. Сделать это может кто угодно, начиная от разбойников и заканчивая хозяином постоялого двора или крестьянином, в доме которого остановишься на ночь. Убийство одинокого путника считается даже меньшим грехом, чем браконьерство в лесу сеньора. Поскольку одиночку никто не будет искать, значит, и преступления не было. Поэтому приходится не забывать, что все люди - враги. Я могу любить отдельного человека, не зависимо от национальности, расы или вероисповедания, но как только они сбиваются в кучу, сразу перестают вызывать у меня положительные эмоции. Когда слышу, как кто-то утверждает, что любит всех людей или отдельную нацию, расу, религию, понимаю, что имею дело или с дураком, который не знает, о чем говорит, или с подлецом, который врет, чтобы поживиться за счет обманутых, или с людоедом, который предельно честен и не дурак полакомиться. Ты нужен только себе, любимому, и, если таковые имеется, своей семье и друзьям. У меня теперь нет ни друзей, ни семьи. Точнее, где-то могут быть мои
потомки, но для них я умер.
        Со стороны моря вход в деревню был через хлипкие деревянные, широкие ворота. Они были прикрыты, но не заперты. Никакой охраны, даже собак не увидел, которые обычно свободно бегают по деревенским улицам. Крайние дома были заброшены. Дальше на узкой улице сидели в пыли несколько куриц. Они подпустили меня метра на три, после чего, испуганно кудахтая, забежали во двор, огороженный плетнем. Я зашел вслед за курами во двор. Слева низкая хата из дерева, камня и глины, крытая пучками камыша. Деревянная дверь висела на кожаных петлях. По обе стороны от нее в стене по узкой щели, наверное, окна. Прямо - хлев с распахнутой дверью и сеновалом на втором ярусе, тоже крытый камышом. Сеновал был пуст. Справа - очаг, сложенная из маленьких камней труба которого пронзала навес из камыша и возвышалась над ним на полметра. Возле очага лежали горкой прямоугольные куски торфа. Земля во дворе, особенно возле очага, была утрамбованная.
        Из хлева вышел худой пожилой мужчина в старой латаной рубахе до коленей. Если и были на нем штаны, то короткие, выше коленей. Узкая голова покрыта наполовину седыми длинными волосами. Нижнюю часть лица закрывает наполовину седая, растрепанная борода. В правом ухе позеленевшая, медная серьга в виде тонкого колечка. Широкие руки были с узловатыми пальцами, кривые ноги - со словно прилипшей, загорелой и грязной кожей. Точно таких же крестьян я видел в Болгарии, Ромейской империи, Афинском герцогстве. Бедность во всех странах выглядит одинаково. В руках он держал деревянную лопату, испачканную навозом. Крестьянин смотрел на меня, как на инопланетянина, хотя я сомневаюсь, что он знает, кто это такие.
        - Принеси холодной воды, - приказал я на каталонском, чтобы вывести его из ступора.
        - Сейчас, шевалье, - произнес крестьянин на диалекте, напоминающем тот, на котором говорил Роже де Слор, прислонил лопату к стене хлева и пошел к очагу.
        Я сел на чурку с заеложенным верхом, которая стояла у стены в тени и, видимо, служила табуретом. Алебарду прислонил рядом. Снял шлем и вытер пот со лба. Сирокко продолжал гнать горячий, сухой и пыльный воздух.
        Крестьянин набрал воды в деревянный ковшик из деревянного ведра, которое стояло на другой чурке за очагом и которое стало видно мне только сейчас. Края у ковшика были неровные, словно кто-то обгрыз их с голодухи. Я сделал несколько глотков. Вода воняла болотом.
        - А где все? Почему в деревне так пусто? - спросил я, отдавая ковшик.
        - Пастухи на лугу, а остальные здесь должны быть. После мора мало нас осталось. Вот и кажется, что никого нет. Поэтому мы теперь почти ничего не сеем, рыбу не ловим, а только скот пасем. За ним присматривать легче, - сообщил крестьянин.
        - Какого мора? - спросил я.
        - Черная смерть, какой еще?! Первая раз давно была, когда у меня сын родился. Прибрал его господь вместе с женой и дочками. Лет семь назад еще раз наведалась и унесла вторую мою жену и детей. Теперь вот один живу. Старых баб в деревне совсем не осталось, а молодые с бригантами знаются, - рассказал он.
        - Кто такие бриганты? - поинтересовался я и объяснил свое невежество: - Я из Венеции.
        - Оно и видно. Наши шевалье намного беднее, - произнес крестьянин. - А бриганты - это… солдаты. Они носят бригандины, вот их и называют так.
        Я вспомнил, что тип судов бригантина получил свое название от бригантов, которые пиратствовали на них. То есть, это наемники типа Каталонской компании, которых и в начале четырнадцатого века было пруд пруди.
        - Тех, что у нас поселились, прогнали со службы. Сеньор наш умер во время последнего мора, а сеньора с маленьким сыном в Арле живет. Некому нас защитить, - продолжил он.
        - Много у вас бригантов? - задал я вопрос.
        - Чертова дюжина, - ответил крестьянин и перекрестился.
        - Командует рыцарь? - продолжил я опрос.
        - Нет. Они зовут его Жан Клинок. Говорит, что служил латником, но никто ему не верит, - рассказал крестьянин.
        - Грабят вас? - задал я провокационный вопрос.
        Крестьянин не решился на него ответить.
        - Где они сейчас? - поинтересовался я.
        - Ушли за добычей, - ответил он. - Вернутся завтра к обеду, не раньше.
        Значит, у меня есть время отдохнуть и обдумать план действий.
        - Какой город поблизости? - спросил я.
        - Арль. Если утром выйти, мы к обеду на следующий день добираемся до него, - рассказал крестьянин.
        Я помнил, что Арль - портовый город на реке Роне неподалеку от Марселя. Бывать в нем не приходилось.
        - А на лодке сколько до него? - поинтересовался я.
        - Крюк надо большой делать. Дня два потратишь, а то и больше. Грести придется по реке против течения. Зато обратно, по течению, быстрее получается, - ответил он.
        - А до Марселя далеко отсюда? - спросил я.
        - Да как до Арля, только плыть все время по морю, - сообщил крестьянин.
        - Лошадь кто-нибудь в деревне продает? - задал я вопрос.
        - Зачем они нам?! - удивился он. - На волах сподручнее. Да и сеем мы мало.
        - Почему? - поинтересовался я.
        - А зачем нам много?! - произнес в ответ крестьянин с вызовом.
        Действительно, зачем им что-то сеять, ловить рыбу, надрываться и рисковать жизнью, если всё достанется бригантам?!
        - У Клинка есть конь, но он, если и продаст, потом все назад заберет вместе с твоей жизнью, - сообщил крестьянин не без хитрого умысла.
        - Это не так-то просто сделать, - улыбнувшись, возразил я.
        - Оно и понятно. Вы все-таки шевалье, а не какой-то там бригант, - согласился крестьянин.
        - Я на берегу лодку оставил. Вытащи ее подальше, чтобы приливом не уволокло, и принеси вещи, которые в ней лежат, - приказал ему.
        Пока он ходил, я раздумывал, куда двигаться? Грести еще два дня не хотелось, но и пешком с грузом оружия и доспехов идти будет тяжело. Тем более, что банда Жана Клинка наверняка не единственная в округе.
        Во двор зашли две козы, старая и молодая, и три черно-белых подсвинка. Они сперва остановились, а потом старая коза пробежала в хлев, обогнув меня по дуге, а за ней то же самое проделала и остальная скотина. Подтянулись к дому и несколько старых мужчин. Они поглядывали на меня издали, не решаясь подойти без приглашения. Я не собирался приглашать. Их зашуганный вид меня не расслаблял. В первую очередь убивают того, кого боятся.
        Крестьянин принес мое имущество и сложил около чурки, на которой я сидел.
        - А как бриганты относятся к своему командиру Жану Клинку? Любят его? - возобновил я допрос, чтобы проверить появившуюся догадку.
        - Может, и любят, но боятся - это точно, - ответил крестьянин и пояснил: - Он - зверь лютый. С Жана Рыбака шкуру снял с живого за то, что тот не отдавал ему свою дочь на поругание, а потом тело солью посыпал.
        Значит, его отряд не долго будет горевать из-за гибели своего командира.
        Солнце уже зашло, так что я решил отправиться на покой и подумать немного в положении лежа, в котором меня чаще посещают умные, как я считаю, мысли, поэтому приказал:
        - Постели рядно на сеновале. Я там лягу.
        Остатки сена, которые крестьянин сгреб к стене, сделав мне ложе, почти потеряли запах трав. Спать на нем не так уж и приятно: и колется, и живности всякой хватает. Но не вшей и клопов, которыми наверняка полна хата. Да и безопасней здесь. Лестницу я затянул наверх. Можно, конечно, и другую принести. На этот случай я разложил у проема всякие звенящие предметы типа щита и шлема, а саблю вынул из ножен и поместил под рукой. Да, невеселое начало. Но кто говорил, что будет легко?!
        3
        Район, в котором я высадился, назывался Камарг. Был он частью графства Провансаль, которым сейчас правила Джованна Первая из анжуйско-сицилийского дома. Севернее деревни находилось болото с островками леса, которое, по словам крестьян, тянулось почти до Арля. По нему проходила всего одна узкая дорога, на которой две арбы могли разминуться только на островах. Болота здесь были не такими, как на Руси. Менее мрачными, что ли. Или так казалось потому, что день был солнечным, жарким. Впрочем, воняло это болото не лучше российских. Крестьяне по дороге ездили всего раз в год - осенью на ярмарку, чтобы продать часть урожая и приплода и купить то, что не могли произвести сами.
        Я расположился на острове - невысоком холме, поросшем осинами и кустарником, слева от старой гати длинной метров двести, настланной из бревен, камней и земли. Как сказал крестьянин, у которого я ночевал, это самый сложный участок дороги. Миновав гать, можно считать, что добрался до деревни. Обычно гать частично разбирали, чтобы чужие не могли попасть по суше в деревню. Бригантов это не остановило. Они же заставили крестьян отремонтировать дорогу. Ходили по ней на промысел в сторону Арля. Должны были вернуться сегодня или завтра. Если вообще вернуться, о чем, как догадываюсь, тайно молились крестьяне. Я занял позицию в кустах на краю острова. Отсюда вся гать была, как на ладони.
        Бриганты появились после полудня. Впереди ехал на сивом жеребце плечистый мужчина с короткими волосами и длинной, библейской бородой. Волосы такие черные, будто их подкрашивали, что в эту эпоху маловероятно. Мятая, желтовато-белая, полотняная рубаха была подпоясана широким коричневым кожаным ремнем, на котором слева висел нож, а справа, судя по ножнам, - короткий и широкий меч. На ногах были скатанные до середины голени, красные чулки, и короткие башмаки с длинными острыми носаками и железными шпорами в виде восьмизвездочных колесиков. Шлем висел на передней луке высокого седла. Он был похож на простой мотоциклетный. Венецианцы называли такие черепниками. Бригандина лежала на лошади перед седлом. Сзади к седлу были прикреплены арбалет с деревянным луком и два кожаных мешка с болтами наконечниками вверх. Спереди грудь коня прикрывал пейтраль - кожаная броня, к которой в центре была приклепана овальная стальная пластина, отражающая солнечный свет. За конем шел молодой парень лет семнадцати, худой, но жилистый, одетый в рубаху навыпуск и босой. Он вел на поводу темно-серого мула, нагруженного двумя
мешками, поверх которых были привязаны что-то типа стеганки, шлем, арбалет, мешок с болтами и меч такой же формы, что у всадника. Остальные одиннадцать человек тоже поснимали доспехи и шлемы, но несли их сами. Все были вооружены арбалетами с деревянными луками и короткими мечами.
        Я подпустил Жана Клинка метров на пятьдесят. Выпустил две стрелы, одну за другой. Первая попала в грудь, вторая - в лицо, которое командир бригантов повернул в мою сторону, уловив полет стрелы, но не успев уклониться. Первая стрела втянула в рану клочок бороды, пришпилив ее к телу, а вторая пронзила голову насквозь, из щеки, покрытой черными волосами, торчал только кончик с белым гусиным оперением. Жан Клинок начал медленно клониться влево, пока не рухнул с коня, который с безразличным видом замер на месте. Остальные бриганты, как завороженные, наблюдали за падением командира, а потом дружно развернулись и полетели со всех ног к поросшему деревьями островку на другом конце гати. Только парень, который вел мула, присел за него и попытался, не высовываясь сверху, отвязать арбалет.
        - Встань, убивать не буду! - крикнул я ему.
        Парень не поверил, но и отвязывать арбалет перестал.
        - Если не встанешь, прострелю сначала одну ногу, потом вторую, - пригрозил я и выпустил третью стрелу, которая встряла в бревно под животом мула и между ногами парня, испачканными по щиколотку в грязи.
        Мул попрял длинными ушами и попробовал пройти вперед. Ему не дали. Парень встал и посмотрел в мою сторону, отыскивая меня в кустах.
        Я вышел из-за осины и приказал:
        - Приведи мне лошадь Клинка.
        Парень быстро подошел к сивому жеребцу, взял его под узду и повел ко мне.
        Я ждал его между деревьями. До соседнего острова метров двести. Для арбалета с деревянным луком это слишком большая дистанция, но чем черт не шутит!
        Парень, подводя коня, сперва долго смотрел на мои позолоченные, рыцарские шпоры и только после перевел взгляд выше, на ножны сабли с золотыми вставками, которые висели на ремне с золотыми бляшками, на бригандину с пластинами, приклепанными к хорошо выделанной коже, на шлем необычной формы и явно не дешевый. Коня подвел так, чтобы я был слева, мог сесть в седло.
        Что я и сделал. Жеребец никак не прореагировал на смену хозяина. Стремена были коротковаты, но сейчас не время возиться с ними. Бриганты потеряли командира. Они срочно нуждались в новом. Нельзя было допустить, чтобы сделали неправильный выбор.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Жак, мессир, - ответил парень.
        - Иди к остальным, Жак, и скажи им, что я набираю отряд, мне нужны опытные бойцы, - приказал ему. - Кто пойдет со мной, не пожалеет. Остальные пусть шагают, куда хотят, и больше не попадаются мне. Если сам надумаешь поступить ко мне на службу, на обратном пути собери мои стрелы, трофеи и приведи мула.
        - Хорошо, мессир, - молвил он и пошел к своим сослуживцам.
        Проходя мимо трупа Жана Клинка, смачно плюнул в него. Если и остальные также крепко любили своего бывшего командира, то проблем с переходом под мое командование быть не должно. Жак прошел до конца гати. Его окликнули из кустов, росших справа от дороги. Парень пошел туда. Вышел минут через пятнадцать. Вслед за ним по одному появились остальные бриганты. Арбалеты они несли на плече. Тетивы были взведены, но болты не заряжены.
        Я ждал их в тени под деревом возле дороги. Лук и колчан со стрелами были приторочены к седлу, сабля находилась в ножнах. Всем своим видом я показывал, что не опасаюсь их. Скорее всего, думают, что я не один, что в кустах спрятались мои бойцы. Пока не буду их разочаровывать.
        Бриганты остановились метрах в трех передо мной. Стояли молча и разглядывали меня ненавязчиво, сразу отводя глаза, если встречались с моими. Я тоже молчал. Ждал, когда Жак закончит раздевать своего бывшего командира и привязывать его имущество к поклаже на спине мула.
        Когда он подошел к нам, я сказал насмешливо:
        - Можете спустить тетивы. Воевать больше не с кем.
        Бриганты засмеялись.
        - Переночуем в деревне, а утром пойдем в Арль. С сегодняшнего дня вы на моем довольствии. Когда поступим на службу, будете получать плату, - проинформировал я и сразу предупредил: - За невыполнение приказа или трусость в бою убью. Так что подумайте до Арля. Кому я, как командир, не по нраву, там и расстанемся. Остальные обеспечат себе спокойную старость. Если выживут.
        Бриганты опять засмеялись, хотя, по моему мнению, ничего смешного я не сказал. Наверное, хотели понравиться мне. Ничто так не льстит нам, как признание нашего чувства юмора. Особенно, если его нет.
        4
        Арль располагался на холме, на левом берегу реки Роны. Мы переправились через нее по плавучему мосту, что удивило меня, потому что река не настолько широка, чтобы не построить через нее постоянный мост. Город защищали ров шириной метров двенадцать и стены высотой метров девять с прямоугольными башнями. Снизу во многих местах сохранилась римская кладка. У длинной деревянной пристани под стенами города стояли две большие галеры, венецианская и генуэзская. У меня сердце защемило при виде красного флага с золотым крылатым львом. Всего несколько дней назад я был гражданином Венецианской республики. Хотелось подойти к галере и узнать, пережили ли мои потомки чуму? Решил не бередить душу.
        Мы расположились на постоялом дворе западнее города. Мимо него проходила проложенная римлянами дорога, хорошо сохранившаяся. Двор был типичный, разве что маловат.
        Хозяин - обрюзгший, расплывшийся, напоминающий медузу, втиснутую в просторную и длинную, до середины щиколоток, льняную белую рубаху, посеревшую от пота на боках ниже подмышек, - неторопливо подплыл ко мне и начал разводить:
        - Капитан займет лучшую комнату, да?
        Капитанами здесь называли командира отряда наемников. Так обращались ко мне и мои бриганты. Иногда называли шевалье, то есть рыцарем, или мессиром - обращение к знатному или богатому мужчине.
        - А чем она отличается от остальных, кроме высокой цены?! - ехидно поинтересовался я.
        - В ней все лучшее! - начал заверять меня хозяин.
        - Уговорил, остановлюсь в ней, но платить буду, как за обычные, в которых поселятся мои бойцы, - сказал я и, чтобы прекратить торг, добавил: - Или мы поедем на другой постоялый двор.
        - Нет-нет, я согласен! - сразу выпалил он и поплыл к лестнице, ведущей на галерею, на которую выходили двери комнат.
        Та, что была предоставлена мне, отличалась от остальных только наличием балдахина над широкой кроватью и небольшого стола у узкого окошка, которое было закрыто промасленным куском белой ткани. Мои бойцы и две деревенские девицы, отправившиеся с ними в поход, заняли три соседние комнаты: две семейные пары в одной и по пять человек в двух других. Я оставил в своей комнате вещи, назначил часовых и пошел в город, сняв саблю и засунув ее в мешок с шерстью, который нес за мной Жак. Кстати, как мне рассказали бойцы, жаком сейчас называют стеганку длиной до середины бедер и с короткими рукавами, которая завязывается на боках. Шерсть вместе с двумя козами и пятью баранами мы прихватили из деревни. Уверен, что крестьяне простят меня, ведь я избавил их от бригантов.
        Первым делом я узнал у повстречавшегося на улице священника, что сейчас тысяча триста шестьдесят девятый год от Рождества Христова. На этот раз я «прыгнул» короче. Наверное, потому, что не дотянул срок в предыдущей жизни. Запомню на будущее и постараюсь не торопиться.
        В центре города, рядом с рынком, я нашел богатого мастера-оружейника - степенного пожилого мужчину с неторопливыми и расчетливыми движениями - и договорился, что поменяет все драгоценные детали, золотые и серебряные вставки и драгоценные камни на оружии и ножнах на более дешевые, но надежные. Мастер с радостью купил эти побрякушки вместе с золотыми бляшками с моего ремня. Вычтя за работу, заплатил мне восемьдесят шесть золотых монет, которые он называл мутонами, наверное, потому, что на них был изображен агнец. Затем я быстро продал на рынке мешок с шерстью и пошел в ту его часть, где торговали лошадьми. Сивый жеребец Жана Клинка годился для сержанта, но не для рыцаря.
        Три барышника продавали десятка два лошадей. Я сразу выхватил взглядом рослого и крепкого гнедого жеребца с треугольным белым пятном на лбу. Это был иноходец-трехлетка, объезженный, но необученный для боя. В этом был его плюс, потому что научить легче, чем переучить. По людям знаю, а кони не намного умнее.
        Барышнику сказал прямо противоположное:
        - Жаль, что необученный!
        - Шевалье быстро обучит его! - предположил барышник, судя по акценту, венгр.
        - Времени нет на обучение, - возразил я и произнес с сомнением: - Разве что запасным взять?
        - Лучшего запасного не найдешь! - заверил венгр. - Я уступлю немного, возьму всего семьдесят турских ливров.
        Как мне рассказали бриганты, только очень хороший боевой конь стоит семьдесят-восемьдесят ливров. Ливр - это не монета, а счетная единица, фунт серебра. Она равна двадцати серебряным су, который в свою очередь состоит из двенадцати денье. В общем, со времен Карла Великого, который ввел такую систему, ничего не изменилось, только покупательная способность серебра упала. Несколько лет назад король Карл Пятый, чтобы выкупить из плена своего отца, ввел золотую монету, приравняв ее к одному турскому ливру. В народе эту монету называли франком. Наверное, потому, что на ней был изображен король на коне и с мечом в руке и написано «король франков». Основной серебряной монетой при Карле Пятом стал турский грош, изготовленный из чистого серебра и приравненный к пятнадцати турским денье, которые в свою очередь делали из сплава меди и серебра. Поскольку в денье меди было больше, чем серебра, монеты были темные, их называли черными, в отличие от грошей, которые звались бланами, то есть, белыми. Обычно, но не обязательно, называли цену в ливрах, когда подразумевали оплату серебром, а во франках - золотом.
        - За дурака меня держишь?! - произнес я с наигранной обидой и сделал вид, что ухожу.
        - Хорошо-хорошо, уступлю за шестьдесят пять, - начал быстро снижать цену барышник. - За шестьдесят.
        Этот конь стоил шестьдесят ливров, но я все равно шел дальше, пока не услышал:
        - Пятьдесят пять!
        На сэкономленные пять ливров купил два длинных копья, низкое седло и попону синего цвета и два треугольных флажка-пеннона для копий, договорившись, что на них нанесут мой герб и принесут на постоялый двор. У мастера по изготовлению стрел оставил свою тяжелую, заказав три десятка таких с длинными, не меньше десяти сантиметров, оперениями для прицельной стрельбы и бронебойными наконечниками двух типов: бодкин - гранеными с игловидным острием, которые не закреплялись прочно на древке, чтобы оставались в ране, и с как бы разрезанной накрест головкой, которая не соскальзывала с пластинчатого доспеха, если только не попадала в него под очень острым углом. Вдобавок, для уменьшения скольжения, бронебойные наконечники окунали в воск. Напоследок купил бритвенные принадлежности, сирийское зеленоватое мыло с запахом хвои и венецианское зеркальце в медной оправе. Здесь сейчас в моде были короткие бороды, но я решил пойти наперекор. Если не гнаться за модой, через несколько лет она, сделав круг, сама догонит тебя.
        5
        Через два дня мне вернули саблю и кинжал без драгоценных металлов и камней в рукоятках и в новых, более дешевых ножнах. Заодно к рукояти сабли мастер добавил защитную дужку, предохраняющую пальцы, и заменил истершийся мех внутри ножен, который нужен, чтобы смазанный жиром клинок не болтался и не тупился. Изготовили и заказанные мною стрелы, которые я испытал, выяснив норов каждой и сделав на древке специальные пометки. Вроде бы все стрелы одинаковые, но каждая летит хоть немного, но по-другому. Какая-то раньше начинает снижаться, какая-то отклоняется влево или вправо, какую-то легче сносит ветром. Монголы научили меня замечать эти отличия и знакам для обозначения их. Это кольца разной толщины. Их количество и толщина - характеристика стрелы. Пока я натягиваю тетиву, глаза считывают информацию с древка и мозг вносит коррективы. Уже научился делать это, не думая, на автомате. Две жизни тренировок и боев не прошли даром. Бриганты смотрят с недоумением на мои тренировки с луком. В данную эпоху лук - не рыцарское оружие. Арбалет еще куда ни шло, особенно во время осады или на охоте, а лук, требующий
многолетней специальной тренировки, стал для обленившихся рыцарей чем-то запредельным, а потому и унижающим достоинство. За что, как мне рассказали мои подчиненные, и наказывают рыцарей в последнее время английские йомены - свободные крестьяне - из длинных луков. Из-за этого в последнее время французы проиграли англичанам все важные сражения. Английские лучники теперь - самые дорогие пехотинцы. Переплюнули даже генуэзских арбалетчиков. Больше, как мне сообщили, платят только артиллеристам, но у тех и профессия намного опаснее, потому что пушки пока далеки от совершенства, а посему имеют склонность разлетаться на части, крупные и не очень.
        Теперь надо было найти работодателя. В этих краях сейчас никто ни с кем не воевал. Французы недавно заключили мир с англичанами, поэтому отряды бригантов остались без работы. Многие ушли сражаться в Испанию и не вернулись. Там шел спор между Педро Жестоким, законным королем Кастилии и Леона, и его единокровным братом, бастардом Энрике, графом Трастамирским. Первого поддерживал англичане, второго - французы. Они встретились, выяснили, что Педро круче, а заодно порешили многих бригантов. Жан Клинок сколотил отряд из тех, кому посчастливилось удрать вместе с ним. Добравшись до Франции, они нашли беззащитную деревню и сделали ее своим феодом, дожидаясь новой войны. Французы уже лет тридцать с небольшими перерывами воюют с англичанами. Наверное, это те самые события, которые историки назовут Столетней войной. Правда, французы об этом не догадываются. Точно также мой дед по отцу, который командовал взводом в отряде Ковпака, не подозревал, что участвует в Семисотлетней войне русских с немецкими агрессорами.
        Я все-таки сходил на пристань и познакомился с венецианским патроном, большая галера которого разгружалась там. Мы с ним поболтали, стоя рядом с ней, чтобы венецианец мог заодно следить за выгрузкой перца в небольших мешках. Это был степенный мужчина лет тридцати семи. Внимательный взгляд прищуренных карих глаз, немного плутоватых, длинный нос с тонкими ноздрями, аккуратная короткая темно-русая бородка. На голове темно-красный убор, напоминающий тюрбан с фестонами, который назывался шапероном. Кстати, так же именовали и налобный щиток - часть лошадиного доспеха. Какая между ними связь - я не уловил. Разве что оба предназначались для голов с одинаковым уровнем интеллекта. Поверх белой льняной рубахи на патроне было облегающее тело, шерстяное котарди - что-то типа кафтана длиной почти до коленей и с рукавами до локтей, а дальше они были порезаны на полосы. Сшит котарди из красной и черной материи: левая сторона спереди черная, справа - красная, а на спине наоборот. Застегивался спереди на много пуговиц. На широком кожаном поясе, приспущенном на бедра, как у дембеля советской армии, висит кошель из
толстой кожи и с золотой или позолоченной застежкой. Снизу под кошелем висел бубенчик. Когда венецианец двигался, бубенчик позванивал. Я сперва решил, что патрон так понтуется, а потом догадался, что такой кошель труднее срезать. На рынках и в других людных местах, включая церкви, работает много специалистов с ловкими руками. На ногах патрона облегающие алые шелковые шоссы, как теперь стали называть чулки, которые крепились завязками к коротким льняным штанам, брэ - предкам шорт, кальсонов и трусов, которые в свою очередь заправлялись внутрь шосс. Обут в башмаки с длинными узкими носаками, пулены. Среди французов бытует мнение, что именно из-за пуленов бог наслал на людей чуму. Внедряли это мнение в массы священники и монахи, которые не могли позволить себе такую обувь. В ней неудобно стоять на коленях. Мне сказали, что особенно модными пулены стали после того, как король Карл Пятый запретил их носить. Патрона звали Франческо Дзиани. Судя по фамилии, он принадлежал к патрицианскому роду. О чем я и сказал ему.
        - Да, я - член Большого совета, - подтвердил польщенный патрон.
        Я чуть не ляпнул: «И я тоже».
        - А откуда ты знаешь?! - затем удивился Франческо Дзиани.
        Я не стал возводить свою родословную от самого себя, венецианского патриция, чтобы не услышать грустные новости о своих родственниках, придумал другое:
        - Когда-то в юности был знаком со старым кондотьером, который долго служил в Венецианской республике. Он был ранен, когда отбивал атаки турецких пиратов неподалеку от острова Эвбея.
        - Мы сейчас с ними в мире, но, думаю, придется воевать, потому что напирают на наши владения со всех сторон, - глубокомысленно произнес патрон.
        - Княжество Фессалия уже захватили? - поинтересовался я.
        - Почти всё, - ответил Франческо Дзиани. - Остался небольшой район возле Новых Патр. А почему спрашиваешь?
        - У моего деда были там владения. Они перешли к старшему брату моего отца, - ответил я и сразу переменил тему разговора, чтобы меня не смогли разоблачить, если патрон окажется чересчур осведомленным: - Поэтому мне приходится зарабатывать на хлеб насущный мечом, командуя отрядом бригантов. Не знаешь, кому из купцов нужна охрана?
        - А большой у тебя отряд? - поинтересовался Франческо Дзиани.
        - Сейчас дюжина арбалетчиков, но могу набрать больше, - сообщил я.
        - Товар у меня покупает Гильом Пелестр, купец из Клермона. Я спрошу у него. Подойди завтра утром, - предложил патрон.
        Купец Гильом Пелестр оказался высокого роста и крепкого сложения. С такими данными становятся профессиональным воином. Впрочем, у купцов жизнь тоже не скучная. Борода у него каштановая, средней длины и пушистая, словно ее начесали. На голове у него была черная шляпа, похожая на невысокий колпак с полями. Богатые люди стали в обязательном порядке носить головные уборы. Простоволосость теперь - признак бедности. Несмотря на жару, одет в темно-коричневую котту - просторный кафтан длинной до середины щиколоток и с узкими рукавами темно-красного цвета. На ногах высокие черные башмаки из толстой кожи, зашнурованные сбоку. Глаза у него были темно-синие и грустные, не французские. Они смотрели на меня долго и вроде бы рассеянно. Наверное, ждал, что подскажет внутренний голос.
        Затем Гильом Пелестр кивнул головой и задал вопрос:
        - К послезавтрашнему утру наберешь два десятка человек?
        Я уже поспрашивал добровольцев. Таковых нашлось десятка три. В городе и округе не хватало рабочих рук. Многие поля позарастали, зарплата выросла за время моего перемещения двое и даже в кое-каких профессиях втрое, но молодые мужчины предпочитали воевать, а не вкалывать.
        - Да, - ответил я. - Могу и больше.
        - Хватит двадцати, - сказал купец. - Буду платить тебе десять су в день и пять пехотинцам.
        Это была стандартная оплата.
        - Трофеи все наши, - выдвинул я дополнительное условие.
        - Если обозу не будет нанесен ущерб. В противном случае возмещаете его из трофеев, - предложил Гильом Пелестр.
        - Но не больше, чем половина стоимости добычи, - сказал я.
        Купец согласился, потому что и это были стандартные условия. Некоторые купцы требовали половину добычи, но без возмещения ущерба. Самые наглые - половины добычи и полное возмещение ущерба. Впрочем, к таким нанимались те еще охранники.
        В тот же день я пополнил свой отряд восемью бойцами. Отобрал мужчин среднего возраста и хорошо экипированных. Каждый должен был иметь железный шлем, бригантину или куртку-жак, сшитую из нескольких слоев материи, проложенных ватой или пенькой и усиленную кусками кольчуги или металлическими пластинами. Обычно пластина вшивали на плечах, наподобие погон, и на груди и животе. Арбалеты у большинства были со стременем, тетива натягивалась с помощью крюка, но у двоих с помощью «козьей ноги». У этих двоих вместо широкого и короткого фальшиона - тяжелого тесака с односторонней заточкой, который расширялся к концу, благодаря чему легко разрубал кольчугу, - которыми вооружены остальные бойцы моего отряда, были клевцы - молоты с боевой частью в виде немного загнутого книзу узкого острия на рукоятке длиной сантиметров семьдесят. Клевец легко пробивал любой доспех или щит, но мог застрять в них. На следующий день я вывел свой отряд на лесную дороге и отработал схему движения и отражение нападения с разных сторон. К вечеру каждый боец теоретически знал, что надо делать, если нападут разбойники. Осталось
закрепить знания на практике.
        6
        Утром мы двинулись в путь. Обоз состоял из семи арб, запряженных парами волов, и одной телеги, которую тащили две невзрачные лошади. Груз на арбах был укрыт шкурами и надежно обвязан. На телеге везли провиант, и иногда ехал купец, привязывая своего чалого жеребца к задку. Погонщиками были его люди, облаченные в железные капелины - каски с полями - и короткие кольчуги и вооруженные короткими копьями и арбалетами. На телеге везли и мои длинные копья, степную пику, алебарду и торбу с вещами. Остальное барахло моего отряда путешествовало на муле, которого в конце обоза по очереди вели на поводу наши женщины. Захваченных в деревне овец мы уже съели, а коз продали. На сивом жеребце скакал Жак, временно выполнявший роль моего оруженосца
        Передвигались мы по старой римской дороге в северном направлении. Когда-то по этой дороге шагали легионы. Примерно километров через двадцать пять, там, где эти легионы останавливались на ночь и оборудовали лагерь, теперь находились населенные пункты, города или деревни, с постоялыми дворами, окруженными каменными стенами. Мы тоже одолевали за день расстояние между двумя бывшими лагерями легионов, прибывая на постоялый двор засветло. Сильно не уставали. Главным неудобством была жара, из-за которой к концу перехода стеганка-поддоспешник была мокрой от пота. По пути попадалось много брошенных деревень. На давно не паханых полях выросли высокие деревья. В лучшем случае на этих полях паслись овцы и козы. Коровы попадались редко. Видимо, и здесь, как в Болгарии, они не в чести.
        Постепенно дорога пошла в гору. Мы оставили слева высокую, километра полтора или больше, вершину и стали больше забирать на запад. Склоны гор по большей части были лысыми, с многочисленными гребными, напоминающими клыкастые пасти. Я ожидал в этих местах нападения горцев, но прошли спокойно. Да и не видел я в горах ни одного населенного пункта, только несколько одиночных пастушьих домиков с большими дворами со сложенными из камня оградами высотой метра два, защищающими скот от волков. Обычно домики стояли на высоком месте в долине, на которой паслась большие стада коров. Здесь в горах, в отличие от Болгарии, Малой Азии, Кавказа, предпочитали крупный рогатый скот. Твердый сыр с приятным запахом земли и сена, изготовленный из коровьего молока, мы ели каждый день, утром и вечером. Гильом Пелестр закупил большую партию в одной из долин, через которую мы проезжали. Я не большой любитель сыра, но постепенно начал втягиваться в него. До изобретения консервов, сыр будет одним из основных продуктов путешественников, в первую очередь моряков.
        Последние три дня пути запомнились большим количеством сборщиков пошлины за проезд. Каждый барон считал своим правом отщипнуть немного у купца, пересекающего его земли. В предыдущие дни Гильом Пелестр платил только за проход по мосту. В среднем по одному су с арбы или телеги. Этот платеж был понятен - отбивались расходы на строительство и ремонт моста. Столько же приходилось теперь платить и за проход мимо каждого замка. Видимо, возмещать расходы на его содержание в приличном состоянии.
        - Когда-то давно здесь было графство Овернь, часть герцогства Аквитания. Теперь территория поделена между тремя Жанами: Жаном, герцогом Беррийским, братом короля Франции; Жаном, дофином Оверни, вассалом герцога Аквитании и, следовательно, короля Англии; и Жаном де Мело, епископом Оверньским, потому что бывшая столица графства город Клермон принадлежит Церкви. Как только началась война с англичанами, бароны совсем распоясались. Никакой управы на них нет. Чуть что, сразу переходят во вражеский лагерь, поэтому сюзерены не трогают их, а нам приходится платить всем, - рассказал купец Гильом Пелестр. - Мне полегче, я всего раз в год езжу за товаром в Арль, а другим купцам приходится не сладко.
        7
        Город Клермон издали казался закопченным, как будто в нем недавно был пожар. Гильом Пелестр объяснил, что так кажется потому, что город построен из местного темного камня. Я не специалист по геологии, но, видимо, камень вулканического происхождения. Да и горы неподалеку от города похожи на потухшие вулканы. Был Клермон обнесен стенами высотой метров восемь со старыми прямоугольными башнями и более новыми круглыми, сухим рвом и палисадом - валом с деревянным частоколом на удалении метров сто-двести от стен. Наверное, палисад соорудили вместо второго кольца стен, как менее трудоемкий и более дешевый способ защиты.
        В пригороде Гильом Пелестр честно расплатился, накинув два ливра премиальных, и, что главное, пообещал замолвить за нас словечко другим купцам. В эту эпоху рекомендация уважаемого человека дорогого стоит. В чем мы убедились на следующий день. Остановились на постоялом дворе, который принадлежал вдове - властной даме с острым языком и огромным бюстом, который буквально вываливался из низкого декольте. На шуточки моих бойцов по поводу бюста она отвечала быстро и бойко, из-за чего весь вечер на постоялом дворе слышался дружный мужской гогот. Я выдал им две трети их зарплаты, удержав треть на расходы до следующего подряда. Бойцы, купив у хозяйки вина, до полуночи праздновали успешный почин в обществе дам не самого тяжелого поведения, горланили песни и дрались. Утром у нескольких человек были синяки под глазами, свернутые носы и разбитые губы, но все были довольны. У них теперь было, на что гульнуть.
        Не успели мы позавтракать, как на постоялый двор зашел худой и шебутной мужчина лет двадцати шести. На голове у него был колпак с заломленным набок верхом, из-под которого сзади свисали завязанные конским хвостом, длинные, черные волосы. Одет в плотно облегающий тело, черный, шерстяной дублет - кафтан из двух слоев ткани, обычно из шерсти с льняной подкладкой, - длиной до середины бедер и коричневые шоссы, цвет которых вызывал забавные ассоциации. Обут в темно-красные пулены, довольно потрепанные, казалось, вот-вот попросят каши. В отличие от меня, мужчина не ведал, что обувь - это иллюстрация деловых качеств мужчины. Ему о моих деловых качествах рассказал Гильом Пелестр, а мне о его - потрепанные пулены.
        Звали купца Алар Путрель. У него был обоз из десяти арб, который надо довести до Лиона. Выходить прямо сейчас, чтобы успеть одолеть перегон до темноты. Спешка наводила на мысль, что будут проблемы с оплатой. Иначе бы давно уже нанял других.
        Догадываясь, что более высокая оплата спровоцирует купца на кидалово, я не стал требовать ее, а зашел с другой стороны:
        - Оплата ежедневно, вечером по приходу на место ночевки, и возмещение твоего ущерба на сумму не больше трети добычи, если таковая будет.
        - Хорошо, - тяжело вздохнув, согласился купец.
        Судя по всему, у него напряженка с деньгами. Я решил воспользоваться моментом и предложить кое-что рискованное.
        - Ты - клермонтский купец? - спросил я.
        - Нет, - ответил он. - Лионский. Здесь бываю редко.
        - Могу обеспечить беспошлинный проход по землям баронов, если будешь отдавать мне половину суммы, - предложил я.
        - А если нападут? - усомнился купец.
        - Пусть попробуют, - ответил я. - В этом случае твой ущерб возмещу на всю сумму трофеев.
        - Я согласен, - быстро произнес Алар Путрель.
        Не удивлюсь, если узнаю, что дела идут у него плохо потому, что прибыль продувает в азартные игры.
        Примерно через час мы тронулись в путь. Мои бойцы были рады, что сразу нашли новую работу. Им бродячая жизнь была не в напряг. Да и не сильно-то мы уставали. Поскольку у меня был опыт сбора пошлин, я знал, что ответственно несут службу только первое время. Когда система наладится, когда все привыкнут платить без возражений, таможенники начинают поплевывать на свои обязанности. Трудиться будут только те, кому пришел черед в этот день собирать деньги. Силовое обеспечение найдет занятие поинтересней. Что и подтвердилось.
        Я ехал впереди обоза. Рядом с дорогой в тени толстого высокого раскидистого дуба сидели пятеро копейщиков. Они играли в «тремерель». Это игра наподобие нард, только костей три. Копья и щиты были прислоненные к стволу дерева. Только один копейщик отвлекся, чтобы взять с нас деньги. Это был пожилой мужчина с помятым лицом и рваной левой ноздрей.
        - По одному су с каждой арбы, - сказал он мне, поглядывая на игравших сослуживцев.
        - Ты что, не видишь, к кому обращаешься?! - надменно спросил я.
        Таможенник наконец-то разглядел мои шпоры и начал оправдываться:
        - Прости, шевалье, подумал, что ты купец!
        Он собрался подойти к первой арбе, чтобы потребовать деньги с купца.
        - Это мой обоз. Передашь своему сеньору, что я не собираюсь платить за проезд по дороге ни ему, ни кому бы то ни было, - сказал я.
        - Моему сеньору это не понравится, - заявил таможенник, оглядываясь на своих сослуживцев.
        Те перестали играть, но, трезво оценив соотношение сил, в бой не рвались.
        - Мне тоже много чего не нравиться, но не погибать же из-за этого! - назидательно произнес я и добавил насмешливо: - Играйте дальше, парни. Как мы проедем, побежите к сеньору. Он вас похвалит.
        Они не побежали. Один, тот самый, что говорил со мной, наверное, старший наряда, пошел неторопливо к замку, расположенному на высоком холме, к которому вела петляющая, грунтовая дорога. К воротам он добрался, когда обоз скрылся за поворотом. Я оставил на повороте Жака.
        - Стой здесь, пока не мы доедем до следующего поворота, а потом медленно скачи за нами и постоянно оглядывайся. Если будет погоня, скачи ко мне во весь опор, - приказал ему.
        Погони не было. Скорее всего, группа быстрого реагирования оказалась не готова к такой непредсказуемой ситуации. А может, рыцарю по облому было скакать в жару в полном доспехе из-за десяти су. Похожая история случилась и на остальных трех постах, которые мы миновали в тот день. Вечером на постоялом дворе купец Алар Путрель заплатил нам за первый день работы и ливр сверху - половину сэкономленного на беспошлинном проезде.
        Деньги не большие, но нарывался на неприятности я не из-за них. Надеялся, что какой-нибудь барон не устоит от искушения захватить обоз, не заплативший за проезд. Мои надежды сбылись на следующий день.
        Первый пост мы проехали без проблем, а на втором, на котором дежурило всего двое солдат, вооруженных «датскими» топорами, выслушав мой отказ, оба сразу побежали к замку. До него было далековато, километра полтора, и все время под гору. В замке службу несли исправно. Завидев бегущих таможенников, ударили в било. Тревожный перезвон разлетелся над долиной, по которой мы проезжали.
        Он всполошил Алара Путреля:
        - Как бы не напали на нас!
        - Надеюсь, что нападут, - спокойно молвил я и приказал ему: - Скачи во главу обоза и двигайся, не останавливаясь, чтобы ни случилось. Если что, вали все на меня.
        - Хорошо, - быстро согласился купец и умчался к передней арбе.
        Я в компании Жака отстал от обоза метров на пятьсот. Скакал медленно, постоянно поглядывая на замок. На повороте, за которым замок уже будет не виден, остановился. Прошло минут двадцать. Я уже подумал, что и на этот раз проскочим между долбанных, когда увидел, что из замка выезжает отряд человек в тридцать.
        - Хоть один придурок нашелся! - радостно произнес я и поскакал догонять обоз.
        Дорога проходила вдоль горного склона, поросшего деревьями и кустарником. Располагался он слева, что было не очень удобно, но выбирать не из чего. Я расставил на склоне арбалетчиков, приказав стрелять по тому, кто окажется прямо перед ними, когда я завалю лошадь рыцаря.
        - Вы стреляете только по людям. Лошадей беречь, они денег стоят, - напомнил я.
        Купеческий обоз успел скрыться за поворотом, когда появились преследователи. Впереди скакал на сером в «яблоках» жеребце-иноходце мужчина лет сорока в бацинете с открытым забралом, кольчуге, поверх которой надета бригандина с медными заклепками, наручах и поножах. На левом плече висел щит, на красном поле которого нарисована какая-то белая птица, на орла не похожая. Длинное копье рыцаря вез скакавший следом оруженосец - парень лет пятнадцати в легком бацинете без забрала и надетом поверх кольчуги, светло-коричневом пурпуэне - стеганой куртке с длинными рукавами, которая застегивалась спереди на пуговицы. Оруженосец скакал на вороном коне, красивом спереди, но с обвислым крупом. Не знаю, зачем рыцарь взял тяжелое копье. Наверное, надеялся сразиться со мной один на один. За ними двигались конные сержанты в шлемах-черепниках, коротких кольчугах или светло-коричневых жаках, вооруженные короткими пиками, дротиками, арбалетами и мечами или топорами. Кони у многих из них были получше, чем у оруженосца.
        Я попал серому в «яблоках» жеребцу в голову. Хороший был конь. Такой стоит сотню франков. Но его хозяин стоит намного дороже. По самым скромным подсчетам, пару франков в день рыцарь имеет только с дороги. Плюс доходы с крестьян, обрабатывающих его поля. Барщины, как таковой, во Франции почти не осталось. Рыцари раздали свои земли арендаторам, получая плату натурой или деньгами. Жеребец сделал еще два шага, а потом передние ноги подогнулись. Рыцарь не успел соскочить, перелетел через голову коня, упав плашмя. Второй стрелой я тяжело ранил вороного жеребца, который встал на дыбы и сбросил не ожидавшего такой подляны всадника. Следующими двумя стрелами завалил двух сержантов, попав обоим в лицо. Остальных перебили мои арбалетчики. Оруженосец, выронив копье, вскочил на ноги и первым делом бросился помогать рыцарю, который с трудом поднимался с каменных плит дороги. Щит, слетев с плеча, валялся на обочине. Левая рука рыцаря была полусогнута. То ли сломал ее, то ли потянул мышцы. Вытянув из ножен меч, он смотрел на склон, отыскивая обидчика. Оруженосец тоже вынул меч из ножен и встал рядом. Рыцарь
оттолкнул его локтем левой руки.
        - Бросай оружие и сдавайся! - крикнул я.
        - Если ты - рыцарь, выходи и сразись со мной! - крикнул рыцарь в ответ.
        - С разбойниками, грабящими в мирное время обозы, не сражаюсь, а убиваю их, как позорящих рыцарское звание, - отклонил я предложение и повторил: - Бросай оружие или умрешь!
        Рыцарь нехотя уронил меч на дорогу. То же самое сделал и оруженосец.
        - Три шага вперед! - приказал я.
        Оба пленника выполнили приказ.
        - Собрать трофеи! - крикнул я своим бойцам.
        Они спустились по склону и начали добивать раненых и раздевать убитых, привязывая добычу к седлам лошадей.
        Я тоже спустился на дорогу, остановился перед пленниками, приказав Жаку, чтобы привел моего коня. Рыцарь глянул на меня с такой ненавистью, что, наверное, сам удивился ей, потому что быстро опустил глаза. Оруженосец разглядывал с любопытством. Наверное, я не похож на рыцарей, которых он встречал раньше.
        - Помоги рыцарю снять доспехи, а потом и от своих освободись, - сказал я его оруженосцу.
        Видимо, рука у рыцаря все-таки сломана, потому что он тихо замычал, снимая с помощью оруженосца кольчугу. На нем остались белая льняная рубаха и брэ, мокрые от пота. Босые ноги были грязными. Ходить босиком рыцарь не привык, подошвы не огрубели, вот и переступал постоянно с ноги на ногу на нагретых солнцем каменных плитах, Его посадили на самую плохую лошадь, которую держал на поводу один из моих бойцов.
        Оруженосцу, который тоже остался в одной рубахе и брэ, я сказал:
        - Иди в замок и передай родственникам рыцаря, что я хочу за него шестьсот золотых франков. Буду ждать две недели, начиная с сегодняшнего дня, в… - Я запнулся, а потом спросил у своих бойцов: - Кто-нибудь знает хороший постоялый двор в Лионе?
        - У Кривого Доминика, - подсказал один из тех, кого я нанял в Арле.
        - …у Кривого Доминика, или он подскажет, где меня найти, - сказал я и разрешил: - Можешь идти.
        Юноша развернулся и зашагал по дороге мимо трупов своих сослуживцев. Смотрел на них так, будто видел этих людей впервые. Мертвые сильно меняются, не сразу узнаешь. Босиком ходить он был привыкший. Миновав моих бойцов, которые вели пойманных лошадей, разбежавшихся во время нападения, оруженосец припустил со всех ног. Наверное, только сейчас сознает, как ему повезло
        Я оставил двух бойцов, чтобы сняли с убитых лошадей шкуры и отрезали мяса на ужин, а с остальными поскакал догонять обоз. Рыцаря везли в середине отряда.
        Я при нем приказал своим бойцам:
        - Попробует сбежать, убейте.
        - Я могу поклясться, что не сбегу, - презрительно произнес рыцарь.
        - Клятвам разбойников грош цена, - малехо сбил я с него спесь.
        Когда мы догнали обоз, я сказал Алару Путрелю:
        - Дальше тебе придется платить за проезд. Я взял столько трофеев, что не стоит ими рисковать из-за пары ливров.
        Остановившись на ночевку в большой деревне, я оплатил местному кузнецу ножные кандалы и работу по заковыванию в них рыцаря, которого звали Анри де Велькур. В кандалах он не убежит далеко и на коне не ускачет. Надо было видеть злорадное лицо кузнеца! Видать, добрые дела рыцаря постучали навершием рукоятки меча во многие дома этой деревни. Деревенский коновал наложил шины на сломанную руку Анри де Велькура - четыре тонкие деревянные планки, которые обмотал повязкой из холста не первой свежести.
        У зажиточного крестьянина я выменял телегу, отдав за нее лошадиные шкуры и часть тряпья, снятого с убитых. Утром запрягли в телегу двух лошадей, сложили трофеи и посадили Анри де Велькура. Правили телегой две жены моих бойцов. Мул теперь трусил налегке, привязанный к задку телеги. Мужья скакали рядом, присматривали за рыцарем и вели на поводу еще двух лошадей. На остальных скакали другие бойцы. Теперь весь отряд был конный. Даже имелось несколько запасных лошадей. Конному охраннику платят семь-восемь су в день, а их командиру - в два раза больше. Купцу Алару Путрелю мы дослужили по старой цене.
        8
        Лион располагался на высоком холме в месте слияния рек Роны и Соны. Довольно большой город с высокими, метров двенадцать, стенами, которые сейчас ремонтировали, укрепляя слоем красновато-коричневых кирпичей. Вокруг города был ров шириной метров десять и палисад, недавно сооруженный, перед которым еще один ров шириной метров семь, а дальше стояли новые дома. Если городу будет грозить осада, эти дома разрушат. Мне непонятна была психология тех, кто их построил. Может, рассчитывают на приличную компенсацию? Город располагался неподалеку от границы со Священной Римской империей. Так ее позже стали называть историки, чтобы не путать со второй Римской империей, которую позже назовут Византийской, чтобы не путать обе с настоящей, столицей которой был Рим.
        Постоялый двор Кривого Доминика располагался примерно в километре от города, в слободе, огражденной двухметровой каменной стеной, сложенной всухую. В стене было двое ворот, расположенных на противоположных концах широкой улицы, и возле каждых днем и ночью несли службу стражники. Почти всю огражденную территорию занимали постоялые дворы. Кривому Доминику принадлежал не самый большой, но самый ухоженный. Я раньше ни разу не встречал такой чистоты и порядка на постоялом дворе. Кривой Доминик оказался широкоплечим мужчиной лет сорока восьми, босой, но в чистой белой льняной рубахе и брэ и распахнутом темно-коричневом, одноцветном котарди. Правая часть его головы, покрытой густыми светло-русыми волосами. была когда-то разрублена, скорее всего, топором. Удар пришелся наискось на лоб, правый глаз и правую скулу. На лбу вмятина была шириной сантиметра три и примерно такой же глубины. Правый глаз отсутствовал. Пустую глазницу прикрывала складка кожи, свисавшая со лба. Из-за сломанной скулы лицо справа немного уже, благодаря чему складывалось впечатление, что Доминик держит голову чуть повернутой вправо.
Как он выжил после такого удара - загадка для докторов, и не только средневековых. Видимо, рана хорошенько встряхнула мозги, научила думать, потому что Кривой Доминик, бывший наемник, купил постоялый двор и зажил мирной жизнью. Или в том бою кроме раны получил и хорошую добычу, которой хватило на приятные перемены. Обычно тяжело раненым давали две или три доли. Для многих наемников свой постоялый двор был «голубой» мечтой. Само собой, без такой раны.
        Кривой Доминик понравился мне тем, что не хитрил, не пытался надуть, хотя начал с комплимента:
        - Я смотрю, у капитана хорошая добыча!
        Говорил он на средиземноморском диалекте с легким акцентом северянина.
        - У тебя есть надежное помещение для пленника? - спросил я.
        - Конечно! - заверил они и присмотрелся оставшимся серым глазом к Анри де Велькуру. - Рыцарь?
        - Да, - подтвердил я. - Напал на наш обоз.
        - Не повезло ему, - сделал вывод хозяин постоялого двора. - Видимо, не с той стороны подъехал к удаче.
        Удачу здесь изображали едущей на коне и с обритой сзади головой, чтобы ухватить ее за волосы мог только тот, кто попался навстречу.
        Кривой Доминик сам отвел пленного рыцаря в полуподвал, в темную коморку с узкой щелью под сводчатым потолком, через которую в нее попадали свет и свежий воздух. Там стоял у дальней стены широкий топчан, застеленный соломой. Дубовая дверь была толщиной в пару дюймов и на железных петлях и закрывалась на большой и тяжелый замок, ключ от которого отдал мне. Затем Доминик приказал своей жене - маленький и забитой женщине, которую я сперва принял за прислугу, - показать мне мою комнату, а сам отправился в конюшню, чтобы проследить, как разместят лошадей.
        Моя комната располагалась на втором этаже и была чуть шире коморки в полуподвале. Узкое - даже ребенок не протиснется - окно закрывал кусок серой бумаги, пропитанной маслом, из-за чего внутри был полумрак. Там стояла широкая кровать с двумя спинками (большая редкость на постоялых дворах!) с перьевой периной и подушкой, шерстяным одеялом и простыней из небеленого, светло-коричневого холста (еще б О льшая редкость!). При этом цена была лишь немного выше той, что я заплатил в Арле. Оставив в комнате вещи, я спустился во двор.
        Кривой Доминик стоял у приоткрытой двери кладовой, куда мои бойцы сносили трофеи. Точнее, там были не только трофеи, но и их старые доспехи, которые обменяли на более хорошие, снятые с убитых. Теперь у всех моих бойцов было по добротному шлему, кольчуге и бригантине или пурпуэну. Анри де Велькур неплохо экипировал своих солдат. Что не мудрено при тех доходах, которые они обеспечивали ему. По дороге в Лион я узнал, что возобновилась война между французами и англичанами. Точнее, она никогда не прекращалась на уровне баронов, но теперь поднялась на уровень королей. Обе стороны зазывали к себе рутьеров - так теперь называли наемников. Слово происходило от названия контракта, руты, который заключал капитан отряда бригантов с нанимателем. В таком отряде, руте, должно было быть не менее тридцати бойцов.
        - Мне нужны арбалетчики, еще человек десять, - сказал я хозяину постоялого двора.
        - Конные арбалетчики? - задал он уточняющий вопрос.
        - Можно конных, можно и пеших, и пара рыцарей или оруженосцев, - ответил я.
        - На счет конных арбалетчиков не уверен, а пеших найти не трудно, - сообщил Кривой Доминик. - Рыцарей тоже не обещаю, но один оруженосец у меня есть на примете. Земляк мой, саксонец.
        - Пусть подойдет завтра, посмотрю на него, - сказал я.
        - Он у меня живет, - сообщил Доминик и позвал: - Хайнриц Дермонд!
        Из коморки рядом с конюшней, которая, скорее всего, в другое время служила кладовой, вышел высокий, худой и мосластый мужчина лет двадцати трех, белобрысый, с вытянутым, лошадиным лицом. У него была похожая на штыковую лопату борода, которая визуально еще более удлиняла лицо. Глаза белесые, лишенные эмоций. Длинный нос нависал над большим узкогубым ртом. Одет мужчина в мятую желтовато-белую холщовую рубаху длиной до коленей и с рукавами по локоть. В треугольном вырезе рубахи виден коричневый кипарисовый крестик на красном шелковом гайтане. Босые ступни были не менее, чем сорок шестого размера.
        - Чего надо? - спросил Хайнриц Дермонд низким и лишенным эмоций голосом.
        - Рыцарю нужен оруженосец, - ответил Кривой Доминик и заверил меня: - У него есть доспехи и конь, но не очень хорошие. Зато воин отменный.
        В том, что он хороший воин, я не сомневался. Глаз у меня уже наметанный на толковых бойцов. Я, правда, привык, что оруженосец должен быть намного моложе, но мне объяснили, что за последнее время изменились правила приема в рыцари. Теперь посвящать мог только рыцарь - баннерет, барон, которому не было смысла делать это. И рыцарь, и оруженосец, при наличии коня, доспехов и вооружения, считались конными латниками, только первому надо было платить в полтора-два раза больше. Поэтому дети баронов могли стать рыцарями лет в пятнадцать, а дети башелье - бедного рыцаря - в тридцать, а то и позже.
        - Перебирайся в комнату к моим людям, - сразу приказал я оруженосцу.
        - Он задолжал два ливра, одиннадцать су и пять денье, - проинформировал меня Кривой Доминик.
        - Включишь в счет, - молвил я.
        Работодатели платить будут мне, а я удержу задолженность.
        9
        По новым правилам капитан должен содержать свою руту в промежутках между контрактами. За это он удерживал из их зарплаты треть, забирал треть добычи и мог распорядиться оставшимися двумя третями в общих интересах. Новому оруженосцу я отдал доспехи рыцаря Анри де Велькура. Затем продал остальные трофеи, мула и старые арбалеты. Взамен купил себе обученного боевого коня, темно-гнедой масти, за семьдесят франков; которому дал имя Буцефал. Недоученного молодого иноходца сделал верховым конем. Язык у меня не поворачивался дать ему гордое имя, звал просто Гнедком. Еще одного боевого коня рыжей масти купил за пятьдесят франков Хайнрицу Дермонду. Он отдал своего коня одному из новых арбалетчиков. Им я купил пять жеребцов по цене тридцать пять - сорок франков. На всю руту приобрел двух кобыл по пятнадцать ливров, чтобы запрягать в телегу; три палатки вместимость двенадцать человек и одну четырехместную, короткие пики и арбалеты со стальными луками и рычагом «козья нога», которые были меньше, легче и удобнее для стрельбы верхом. Напоследок заказал всем сюрко с моим гербом, помня, что встречают, а значит, и
платят, по одежке.
        Недостающие деньги занял у ростовщика с библейским именем Соломон - рыхлого иудея с двойным подбородком и завитыми пейсами, одетого в желтый головной убор типа фески и просторный длинный, почти до земли, желтый кафтан, из-под которого выглядывали острые носы черных пуленов. Подозреваю, что что-то из его облачения - кафтан или пулены - явно достались ему от должника и не нашли покупателя, поэтому донашивал сам. Экономил, наверное, и на стирке, потому что от него сильно пованивало. Соломон появился на постоялом дворе с подачи Кривого Доминика, когда мне потребовался кредит. Ростовщик в моем присутствии пообщался с Анри де Велькуром. Кандалы и темница делают человека на удивление сговорчивым. После недолгого торга, они договорились, что, если в течение следующих пятнадцати дней не привезут выкуп, его заплатит Соломон, дав рыцарю в долг под тридцать три процента годовых. Начинался торг с пятидесяти. Мне ростовщик одолжил денег на пятнадцать дней под один процент, то есть, двадцать четыре годовых, и тоже начав с пятидесяти. Наверное, пятьдесят процентов годовых - заветная мечта ростовщика. Его потомки
осуществят ее в России в штормовые девяностые.
        Теперь Анри де Велькура стерегли, как зеницу ока. Возле двери, за которой его держали, постоянно нес караул один из бойцов. Дверь открывал только я, раз в день, утром. Один боец менял воду в ночной посудине, второй приносил еду и питье. После чего дверь запиралась на сутки. Как ни странно, Анри де Велькур не роптал. Может быть, потому, что знал, что в любом случае скоро окажется на свободе, а может, тихо копил злость, чтобы в будущем рассчитаться со мной.
        Дожидаясь выкупа, я проводил дни в тренировках личного состава. До обеда занимался развитием индивидуальных навыков, после обеда - коллективных. Для этого нашел севернее города и возле дороги заброшенное поле. Мы установили на нем десять мишеней для стрельбы из арбалетов, десять чучел из соломы и воткнули в землю десяток веток лозы. Разбив руту на три отделения, гонял их в полном боевом облачении на этом полигоне. Первое отделение скакало по кругу, стреляя из арбалета. Пока делает круг, должен был перезарядить арбалет, затем выстрелить и попасть в свою мишень. Второе скакало на чучела и поражало их пиками. Третье рубило фальшионами лозу. Это упражнение было самым трудным. Мальчик, нанятый менять срубленные ветки, не перенапрягался. Коротким мечом рубить на скаку не очень удобно. Вооружать бойцов длинные мечи я не стал. Вряд ли им придется часто использовать мечи на скаку, а в пешем и плотном срою фальшион удобнее. Когда первое отделение выстреливало по двадцать болтов, я проверял результат и перемещал отделения по кругу. После обеда отрабатывали всякие виды построений и перестроений, нападение из
засады, мнимое отступление с последующей атакой, а также визит в спящий лагерь и взбирание на стены крепости по лестнице, канату с «кошкой» или по пирамиде, составленной из бойцов. Уверен, что мои люди нашли бы более интересное занятие, но пузыри никто не пускал. Во-первых, они были должны мне за лошадей и новые арбалеты. Старые бойцы рассчитаются, если получим выкуп, а нанятым в Лионе придется еще долго отрабатывать. Во-вторых, они понимали, что, как конные арбалетчики, будут получать больше. При приеме на службу проверят, что и как они умеют делать. Набирать абы кого перестали. Всем нужны профессионалы высокого класса.
        Я еще не знал, на чьей стороне будем воевать. Моих бойцов этот вопрос интересовал меньше всего. Французы только начинали осознавать, что они выше, чем все остальные нации. С остальными европейскими нациями происходил тот же самый процесс. Скоро они начнут доказывать это с помощью оружия. Пока воевали чисто из материальных соображений. Поэтому в моем отряде была сборная солянка из людей разных регионов. Место рождения они вспоминали, чтобы различать людей с одинаковыми именами. Почти половину отряда составляли Жаки, поэтому один был Жак Бургундец, другой Жак Ломбардец, третий Жак Лотарингец… Плюс Жак Длинный, Жак Рыжий, Жак Заика. По идее надо бы нам присоединиться к победителям, англичанам. С другой стороны, побежденные всегда платят больше. Да и находились мы на французской территории.
        Пока бойцы отрабатывали индивидуальные навыки, я занимался со своим оруженосцем Хайнрицем Дермондом. Отрабатывал с ним конную атаку с длинными копьями, пеший бой плечом к плечу и спина к спине, учил сражаться двумя руками. Для последнего упражнения нам изготовили по паре тяжелых дубовых мечей. Саксонец был очень сильным малым, но не достаточно гибким, как физически, так и тактически. Мне пришлось долго учить его, что не всегда надо бить сильно, что иногда надо только показать намерение, а ударить другой рукой.
        В тот день мы с саксонцем занимались в тени деревьев ближе к дороге. Я гонял Хайнрица, заставляя двумя мечами отбивать удары двух мечей с разных направлений и на разных уровнях. Стоило ему зевнуть, как получал по руке. Бил я, как мне казалось, не очень больно. Не уверен, что мой оруженосец думал также, но от боли он не кривился, терпел. А я помнил на собственном опыте, что боль - лучший учитель. Наказав оруженосца в очередной раз, понял, что пропустил удар он потому, что смотрел мне за спину.
        На дороге стоял отряд из двух десятков всадников. Судя по знаменам, доспехам и лошадям, это богатые и знатные рыцари. Они, видимо, раньше смотрели на наш с саксонцем бой, а сейчас переключили внимание на конных арбалетчиков. Старшим был мужчина лет тридцати двух, в черном бацинете с поднятым забралом, к верхушке которого были приделан золотой дельфин. Лицо властное. Нос крупный, но соразмерный большой голове. Темно-русые широкие усы и короткая борода клинышком. По синему полю его сюрко располагались золотые, как мне показалось, ромбики, а по диагонали пересекала алая полоса. Арабский жеребец под рыцарем был редкой масти - альбиносом. Такие кони очень красивы, капризны и болезненны, поэтому стоят очень дорого. Его можно было обменять на пару хороших боевых жеребцов.
        Я пока плохо разбирался во французских гербах, поэтому спросил Хайнрица Дермонда:
        - Не знаешь, кто это?
        - Людовик, герцог Бурбонский, шурин короля, - ответил мой оруженосец.
        В это время герцог опять перевел взгляд на нас, и я, взяв в левую руку оба дубовых меча, в шутку отдал ему честь, приложив правую ладонь к шлему, а потом отсалютовав ею. Такое приветствие пока не практикуется, но Людовик, герцог Бурбонский, отнесся к нему с полной серьезностью, как к знаку уважения, и еле заметно кивнул в ответ. Он что-то сказал своей свите, судя по улыбкам, смешное, после чего кавалькада поскакала дальше.
        В это время с той стороны, откуда они прискакали, из леса выехал второй отряд всадников. Это были рыцарские «копья». Они прогарцевали мимо нас без остановки. Я приказал своим бойцам отдыхать. Спутав лошадям передние ноги и отпустив их пастись, мы разместились в тени под деревьями метрах в трехстах от дороги и наблюдали, как перед нами проходят отряд за отрядом. Сперва проскакали всадники, около тысячи. Затем прошла пара тысяч пехотинцев. За ними ехал обоз из сотни нагруженных телег. Замыкали пехотинцы, еще коло тысячи.
        - Воевать идут, - высказал я предположение.
        - Да, - согласился Хайнриц Дермонд и высказал пожелание: - Неплохо было бы присоединиться к ним. Король платит вовремя и сполна.
        - Попробуем, - произнес я.
        10
        Во второй половине дня тренировку я отменил, отправился в город, чтобы найти того, кто занимается вербовкой наемников. За неполные две недели я посещал город всего в третий раз. Первые два прогулялся по нему. Полюбовался развалинами римского амфитеатра и посетил рынок, прикупив кое-что по мелочи. Дома в городе были по большей части каменные, хотя нередко встречались деревянные второй и третий этажи. Крыты богатые дома красноватой черепицей, а бедные - соломой или камышом. В старой части улицы с «закрытой» канализацией, расположенной вдоль домов, а в новой части посередине улиц располагалась канава глубиной около полуметра, по которой вниз, в реку, стекали нечистоты. В этих канавах рылись свиньи, плескались гуси и утки. В первый раз я был в пятницу, обязательный рыбный день, когда у мясников выходной, а во второй раз рано утром во вторник или среду. В тот день по канаве посреди улицы, которая вела от мясных рядов к реке, бурным ручьем текла кровь, а свиньи, громко чавкая, жадно хлебали ее.
        Нужного человека я так и не нашел. Все командиры были приглашены на пир, который городские власти устроили в честь герцога Людовика. Меня туда не пустили. Прошли те благословенные времена, когда странствующий рыцарь был желанным гостем в каждом замке. Впрочем, я не сильно рвался, решив отложить дело на следующий день. Судя по всему, войско намерено простоять здесь долго. Поговаривали, что городские власти собираются устроить турнир, на котором померяются силами местные и прибывшие рыцари.
        Утро я попробовал встретиться с Людовиком, герцогом Бурбонским, и напрямую предложить ему услуги своей руты. Оказалось, что это не так-то просто. С кем попало герцог не встречался. Сперва я должен был встретиться с чиновником по имени Николя Лефевр, который осмотрит мою руту и решит, чего она стоит. Только после этого надо будет встретиться с герцогом, который посмотрит на меня и решит, чего я стою и стою хоть чего-нибудь. Желающих перейти на королевскую службу было много. Пробегав часа три по центру города от одного дома к другому, я выяснил, что Николя Лефевр уехал с небольшим отрядом в деревни, чтобы заключить с крестьянами договора на поставку продуктов в армию. Обещал вернуться вечером. После чего я, злой и усталый, будто все три часа махал саблей или булавой, отправился на постоялый двор.
        В центре двора меня ждала приятная новость. Это был молодой человек лет восемнадцати, высокого для этой эпохи роста - не меньше метра восьмидесяти пяти сантиметров, - крепкого сложения и с презрительным выражением на круглом, щекастом лице, покрытом редкой рыжеватой растительностью. Рыжеватые волосы на голове были длиной почти до плеч и завиты на концах. Одет юноша в красно-золотое котарди и красные шоссы, плотно облегающие ноги, довольно стройные. Обут в темно-красные пулены с острыми носами такой длины, что мне было непонятно, как в них можно ходить, а уж тем более ездить на коне, разве что стремена делать особые. К пуленам были приделаны позолоченные шпоры. Я сразу вспомнил, как первый год после мореходки присобачивал ромбик об ее окончании не только к форменному кителю, но и к пасхальному пиджаку, когда собирался выйти в нем на люди. Мне казалось, что выгляжу круто. На кожаном поясе с золотой пряжкой висели ножны с ножом, у которого рукоятка была из слоновой кости, и меч в ножнах с золотыми вставками, похожими на те, что я продал в Арле. Я еще подумал, не мои ли это?! Сопровождали молодого
рыцаря два оруженосца: один лет двадцати, низкорослый и широкоплечий, с маленькими глазами на туповатым лице, одетый в те же цвета и с небольшим кожаным мешком на плече; второй - наш старый знакомый, раздетый после боя и отпущенный за выкупом, теперь облаченный в жиппон бурого цвета и красные мешковатые шоссы, залатанные на коленях. Судя по всему, шоссы ему приходится донашивать после рыцаря. Первый оруженосец держал на поводу крупного, не дешевого вороного жеребца, наверное, принадлежавшего молодому рыцарю, и посредственного буланого, своего, а второй - серого в «яблоках», похожего на того, что я убил под Анри де Велькуром, и пегого, «коровьей», как здесь говорили, масти, причем явно не верхового. Заметив мой недоуменный взгляд на пегого коня, второй оруженосец покраснел. Представляю, как ему было стыдно ехать на таком коне по городу. Наверное, юношу обвинили в трусости за то, что не погиб вместе с остальными, позволил взять в плен сеньора, и в наказание заставили ездить на кляче. Только сопляк мог обвинить в таком другого сопляка.
        Мои бойцы стояли по периметру двора с оружием наготове. За шестьсот франков они порвут в клочья с полсотни таких рыцарей и оруженосцев. Хайнриц Дермонд с невозмутимым видом закрывал собой дверь в помещение, в котором содержался пленник. Саксонцу ничего не светило с выкупа, но он знал, что его конь куплен на заемные деньги, которые надо вернуть.
        Я слез с коня, отдал повод Жаку, который повел животное в конюшню.
        Демонстративно ухмыльнулся, поглядев на шпоры на пуленах, и спросил:
        - Выкуп привез?
        - Рыцарь должен сначала представиться! - высокомерно заявил молодой человек и добавил язвительно: - Если он рыцарь!
        - Не тебе, щенок, учить меня, как должен вести себя рыцарь, - одернул я. - Если надеешься спровоцировать меня, убить на поединке и не заплатить выкуп, ничего у тебя не получится. Я прикажу разоружить тебя, выпороть и вышвырнуть со двора. Сначала заплати, а потом, если не передумаешь, будем представляться друг другу. Повторяю, привез выкуп?
        - Да, - процедил он сквозь зубы.
        - Принесите пустую бочку и поставьте ее здесь вверх дном, - приказал я своим бойцам, вспомнив выражение «Деньги на бочку!».
        Туповатый оруженосец передал мне кожаный мешок, приятно тяжелый и еще более приятно позвякивающий. Монеты были из разных стран: французские франки, венецианские дукаты, кастильские мараведи, флорентийские, английские и германские флорины. Ровно шестьсот штук. Некоторые обгрызены, но я не стал придираться к мелочам.
        Быстро пересчитав, сложил золотые монеты в мешок и передал Жаку, сказав:
        - Отнеси в мою комнату. - Другому бойцу приказал: - Позови кузнеца с инструментом, чтобы расковал кандалы.
        Я достал из кармана ключ, который носил с собой, открыл дверь в темницу. Анри де Велькур стоял у порога. Наверное, узнал голос сына и понял, зачем тот пожаловал. За две недели рыцарь порядком поистрепался, испачкался и провонял. Переставляя мелкими шагами скованные ноги, он вышел наружу и молча обнял правой рукой своего сына. Сцена была из слезливого женского романа о рыцарях. Не хватало только статистики: сколько благородные отец и сын перебили безродных и часто безоружных мужчин, женщин и детей. Подозреваю, что с благородными и вооруженными мужчинами сражались они редко.
        Когда отец отпустил сына, тот повернулся ко мне и надменно заявил:
        - Я, рыцарь Ульфар де Велькур, вызываю тебя, не пожелавшего представиться, на поединок во время турнира, который состоится завтра!
        Интересно, когда он успел узнать о турнире?! Мне сообщили о нем самое большее часа два назад. Наверное, турниры проводят каждый раз, когда собирается много рыцарей. Им ведь надо повыпендриваться перед бабами.
        - Церковь запрещает сражаться на турнирах, - насмешливо сказал я, потому что не очень хорошо владел длинным копьем.
        - Значит, ты - не рыцарь, а нацепивший золотые шпоры, трусливый раб! - безапелляционно заявил Ульфар де Велькур.
        - Я не сражаюсь на турнирах еще и потому, что это безопасное развлечение для сопляков. Если меня кто-то пытается оскорбить, я, рыцарь Александр по прозвищу Венецианец, вызываю его на смертный бой, пешими и на мечах, - предложил я, не став придумывать фамилию, а использовав прозвище, которое дали мне мои бойцы. - Можем сразиться и во время турнира.
        - Я согласен, - быстро произнес Ульфар де Велькур. - На каких мечах будем биться?
        - На своих, какие есть, - ответил я, не поняв, к чему он спросил это.
        - Я могу выбрать любой меч? - уточнил он, глядя на меня наполненными хитростью глазами.
        - Любой, - подтвердил я, все еще не понимая, где подвох.
        - Утром твой оруженосец должен подойти с моим к герольду и подтвердить участие в смертельном поединке пешими и на любых мечах, - очень пафосно сказал молодой рыцарь.
        Наверное, это первый его серьезный поединок. Стычки на тупых и ломких копьях в счет не идут.
        - Да будет так! - насмешливо произнес я.
        В это время во двор зашел кузнец. Он быстро освободил ноги Анри де Велькура от кандалов. Жак сразу отнес кандалы в свою комнату. Наверное, верит, что это не последний наш пленник. Отец и сын сели на лошадей и в сопровождении оруженосцев ускакали со двора.
        Первым делом я послал за ростовщиком Соломоном. Он пришел в той же одежде и обуви. От нее воняло сильнее, чем в предыдущий раз. У меня появилось подозрение, что он не снимает их даже на ночь. Что при нынешней ситуации не удивительно. Во время чумы западноевропейцы завели привычку устраивать холокост. В народе ходит пророчество, что каждые сто лет должны приходить люди с железными бичами и уничтожать евреев. Чтобы случайно не пропустить этот год, мероприятие проводят при каждом бедствии. Обычно за железные бичи хватаются те, кто много должен ростовщикам. Соломон, получив долг и проценты, проверил каждую монету. С жадностью глянув на мешок с остальными, тяжело вздохнул и отправился восвояси в сопровождении двух вооруженных слуг, христиан. Я отобрал свою долю и раздал бойцам, участвовавшим в захвате пленника, то немногое, что причиталось им. Остальное они получили лошадьми, новыми арбалетами, сюрко.
        С вечера началась попойка. На постоялый двор слетелись все проститутки, которые не были заняты обслуживанием прибывшей армии. Я же лег спать пораньше. Сказать, что совсем не волновался перед поединком, совру, но и особого напряга не чувствовал. Был уверен, что этот сопляк окажется не слишком серьезным противником. Уверен, что рыцарем его сделали за папины заслуги, а в бою ими не воспользуешься.
        11
        Турнир проходил на лугу возле города. Проводили его здесь не в первой. От предыдущих остались деревянный помост со скамьями для избранных, а по обе стороны от него лавки в пять рядов для благородных. Над помостом натянули полог из синего с красными полосами - цветов герцога Бурбонского - материала. Восседавшего там Людовика Бурбонского окружала вереница дам в ярких нарядах с широкими рукавами с прорезями. Когда-то такие же рукава были на платье моей венецианской жены. То ли за полвека мода не изменилась, то ли зашла на второй круг. Много дам восседало и на лавках рядом с помостом. Мне даже показалось, что их больше, чем мужчин. Простолюдины расположились напротив, по другую сторону ристалища. Впереди прямо на земле сидела детвора, сзади стояли взрослые. Между зрителями и ристалищем не было никаких ограждения. Отсутствовал и разделительный барьер для сражающихся рыцарей. Зато много было продавцов с корзинами или кувшинами, предлагающих легкие закуски и напитки, в основном сдобу и вино.
        Рыцари, которые будут принимать участие в турнире, расположились по обе узкие стороны ристалища, границы которого были отмечены флагами, красным и синим. Хайнриц Дермонд, подававший, так сказать, мою заявку на участие в турнире, сообщил, что выбрал для меня синюю сторону, под цвет моего герба. Некоторые знатные рыцари установили рядом с ристалищем палатки, в которых готовились к поединку. Я не стал напрягать своих подчиненных. Мои доспехи, щит, саблю и шестопер вез Жак, а копье с пенноном - саксонец. Поскольку мой поединок с Ульфаром де Велькуром будет заключительным, я устроился на краю лавки для благородных, чтобы посмотреть, как будут биться другие. В эту эпоху со зрелищами проблемы. Мне кажется, что люди сейчас воюют так часто потому, что нет у них телевизоров.
        Первым был групповой поединок, шесть на шесть, местные с пришлыми. После первой стычки только два рыцаря слетели с коней, оба местные. Остальным пришлось повторять попытки. Победили пришлые со счетом шесть-три, несмотря на бурную зрительскую поддержку местных. Одного рыцаря унесли. Остальные отделались легкими ранами и ушибами. Потом были поединки один на один. Больше времени уходило на представления бойцов, их выезд на исходную позицию, поклоны дамам и прочую ерунду. И в этих поединках тоже вопрос редко решался с первого заезда. Чаще проскакивали, так и не попав даже по щиту противника. Оно и понятно. Как тут попадешь, когда конь всячески уклоняется вправо, чтобы не столкнуться с несущимся навстречу собратом?! Тем более, что нет разделительного барьера. Это тебе не в неподвижное чучело попадать. Получается, что я не так уж и плохо владею копьем. Примерно на среднем уровне.
        Мой черед подошел часа через три. Я надел поверх шелковой рубахи тонкую стеганку, кольчугу и бригандину, а поверх шелковых длинных трусов - кольчужные шоссы. Сапоги обул обычные, с тупым носком и без шпор. Жак и Хайнриц закрепили наплечи, наручи, набедренники, наколенники и поножи. Первый держал сабельные ножны, которые я отцепил от ремня, чтобы не мешали, оставив только кинжал, а второй - мой щит, изготовленный еще в Венеции. Щит весил килограмма четыре, поэтому возьму его перед самым поединком.
        Закончился предпоследний поединок турнира. «Синий» рыцарь проиграл. Его унесли четверо слуг. Рыцарь был молодой, не старше двадцати. Судя по доспехам и коню, из богатой семьи. И то, и другое должно перейти победителю, но я был уверен, что рыцарь, когда очухается, выкупит своего коня и доспехи. Во-первых, новые обойдутся дороже; во-вторых, к старым привыкаешь, не хочется менять.
        Я остановился у синего флага на краю ристалища. Ко мне подошел герольд - немолодой мужчина с окладистой бородой, одетый в сине-красное котарди и обутый в темно-красные пулены с носами чуть короче, чем я видел вчера на моем сегодняшнем противнике. Нос правого пулена кто-то оттоптал, отчего он смотрел не вверх, а вбок.
        - Александр Венецианец? - уточнил герольд сорванным голосом, сверившись с развернутым свитком из толстой бумаги желтоватого цвета.
        - Да, - подтвердил я.
        Герольд отправился к другому краю ристалища. Там у красного флага появился Ульфар де Велькур. Он был в бацинете с забралом «пёсья морда». Поверх длинной кольчуги надето что-то вроде кирасы - две стальные пластины, закрывающие грудь и спину, соединенные на боках стальными цепочками. Их дополняли подбородник, закрывающий шею спереди, наплечи, налокотники, наручи, набедренники, наколенники, поножи и сапоги-сабатоны. Скоро все это научатся сочленять, и появятся так называемые белые доспехи, благодаря которым рыцари превратятся в спортсменов. На левом предплечье, которое повернуто к благородным зрителям, завязан большой красно-зеленый бант. Представляю, как часто сейчас бьется сердце какой-то девицы. Мое тоже забилось немного чаще, потому что увидел, что Ульфар де Велькур держит в руках двуручный меч. Длина лезвия была метра полтора. Плюс рукоятка сантиметров двадцать. В прошлой эпохе я не встречал таких мечей. На коне с ним не повоюешь, а низкородному пехотинцу такой был не по карману. Рыцарь помахал мечом, хвастаясь перед зрителями. Длинная и тяжелая железяка летала в его руках, как тонкий вертел.
Девицы громко завизжали, приветствуя его. Наверное, громче всех старается та, чей бант повязан на предплечье рыцаря. То, что это смертельный поединок, что один сейчас будет убит, их не печалило. Они точно знали, кто именно останется жив.
        - «Играющий двуручным мечом», - произнес Хайнриц Дермонд, тоже любуясь Ульфаром де Велькуром.
        Суля по восхищенному тону, заиметь такой меч - его мечта.
        - И что это значит? - поинтересовался я.
        - Очень сильный боец, который таким мечом не дает никому подойти к своему упавшему или раненому сеньору, пока тому не окажут помощь, - сообщил мой оруженосец.
        Теперь мне стало понятно, почему Ульфар де Велькур делал ударение на словах «любой меч».
        Герольд убедился, что и на «красной» стороне на поединок вышел тот, кто был заявлен, и направился к центру ристалища, чтобы объявить нас.
        - Быстро снимите с меня наручи, набедренники, наколенники и поножи! - приказал я своим оруженосцам.
        - Сейчас? - удивленно спросил Хайнриц Дермонд.
        - Да! - резко бросил я. - И быстро!
        Чем легче я буду, тем проворнее, тем больше шансов победить. Заодно сбросил на землю кольчужные рукавицы. От удара таким мечом они не спасут, а без них буду крепче держать оружие. На руках у меня остались тонкие кожаные перчатки с обрезанными пальцами. Можно сколько угодно утверждать, что ты очень смелый, но руки от страха жутко потеют. Оружие может из них выскользнуть, если будешь без перчаток.
        Герольд заметил, что оруженосцы возятся с моими доспехами, решил, что поправляют их, и стал ждать, когда закончат. Вместе с ним на нас пялилась и большая часть зрителей. Поняв, что с меня снимают доспехи, начали обмениваться насмешливыми репликами. Хайнриц протянул щит, но я не взял его. Левой рукой достал из ножен кинжал, взял в правую саблю и вышел вперед, давая понять, что готов к поединку.
        Герольд, повернувшись к помосту, объявил нас, отошел к нему, развернулся и махнул рукой: начинайте!
        Я неторопливо пошел навстречу Ульфару де Велькуру. Саблю держало на виду, приковывая к ней внимание, а кинжал - в опущенной руке. Забрало опускать не стал, чтобы обзор был лучше. Если поединок пойдет не так, как я задумал, мне придется повертеться. Да и двуручным мечом попасть в лицо можно только колющим ударом, для которых он не предназначен. Разве что противник будет лежать на земле, но тогда уже будет без разницы, куда придется этот удар. Ульфар де Велькур, наоборот, опустил забрало и заспешил как можно быстрее расправиться со мной. Даже в тяжелом доспехе он двигался очень быстро.
        Мой противник спешил так, что мы встретились не напротив помоста, а ближе к синему флагу. Играючи поднял Ульфар де Велькур свой длинный двуручный меч, замахнулся и ударил сверху вниз и справа налево. Я успел нырнуть под меч и рывком сблизиться с противником, стукнувшись правой передней стороной бригандины о правую переднюю часть его кирасы, немного оттолкнув его. Левой рукой с размаху ударил кинжалом в его правый бок и снизу вверх, чтобы ребра не помешали. Лишь бы не попасть в цепочку. Дамасский клинок, звякнув, прорвал кольчугу и дальше пошел легко, влез по самую рукоятку. До сих пор поражаюсь, как мягка человеческая плоть. Ульфар де Велькур вскрикнул от боли. Не очень громко, хотя удар в область печени жутко болезненный. Я повернул кинжал влево-вправо, после чего выдернул из раны. На руку брызнула кровь, показавшаяся мне горячей. Стряхнув ее с руки и кинжала, я быстро отошел на три шага назад. Эпизод этот длился всего несколько секунд. Мы как бы столкнулись в пылу боя и разошлись. Уверен, что большая часть зрителей, даже незнатных, которые стояли слева от меня и видели мои действия, не поняли,
что произошло. Только опытный боец догадается.
        Ульфар де Велькур стоял неподвижно, уперев двуручный меч в землю спереди и слева от себя. Мне казалось, что я слышу его частое хриплое дыхание. Или я слышал это дыхание, когда стоял впритык, а сейчас оно еще продолжало звучать в моих ушах. Или это я слышу собственное дыхание, напряженное, не осознавшее еще, что смертельная опасность миновала. Подождав немного, я понял, что продолжения не будет, развернулся и медленно пошел к синему флагу, пряча кинжал в ножны. Саблю, которой я не бил, держал опущенной к земле.
        Благородные девицы не понимали, почему их герой стоит на месте, не догоняет меня и не сражает своим длинным и тяжелым мечом. И не только девицы. Кто-то свистнул, кто-то захихикал, кто-то поинтересовался, почему я удираю? Я не реагировал. Не оглянулся даже тогда, когда услышал за спиной звон доспехов и меча, упавших вместе с телом на землю. Зрители перестали свистеть и смеяться. Наступила такая тишина, что я слышал звук собственных шагов. Затем публика взорвалась. Что они кричали - я не понимал. Наверное, ругали, что обломал им представление. Они ожидали долгую и кровавую сечу, в течение которой меня пошинкуют, как кочан капусты, а тут такой быстрый облом!
        Я отдал саблю Жаку, снял шлем. Вроде бы недолго был в нем, а голова мокрая от пота.
        - Сходить за оружием и доспехами? - спросил Хайнриц Дермонд.
        Что-то в нем изменилось. Больше стало уважения ко мне, что ли. Он и раньше относился с почтением, как положено оруженосцу к рыцарю, который, к тому же, лучше бьется на мечах, но теперь добавилось восхищение.
        - Может, выкупить захотят, - сказал я. - Сколько могут стоить такие доспехи и оружие?
        - Не меньше сотни флоринов, а то и две сотни, - ответил оруженосец.
        - Запроси две, - поручил я.
        Жак помог мне снять бригандину, кольчугу, стеганку и шоссы и облачиться в бело-синий дуплет из тонкой шерстяной ткани с шелковой подкладкой и облегающие, шелковые, синие шоссы, которые я купил здесь, чтобы не сильно выделяться из толпы. Вот только башмаки у меня были с короткими и тупыми носками.
        Когда заканчивал переодеваться, ко мне подошел герольд и сорванным голосом сказал:
        - Герцог Людовик приглашает тебя на пир, который будет вечером в ратуше.
        - Передай герцогу, что это большая честь для меня, обязательно приду, - сказал я.
        Хайнриц Дермонд пришел с оруженосцем Анри де Велькура. Они принесли доспехи покойника и его двуручный меч. Клинок обоюдоострый, в сечении четырехгранный. Центр тяжести возле гарды, которая слегка спускается к клинку и украшена золотой насечкой. Под гардой кольцо, чтобы, вставив указательный палец, крепче держать. Рукоятка обмотана тонкой кожей, не сильно захватанной. Оголовье маленькое, можно сказать, что нет совсем. Хранился меч не в ножнах, а в чехле. И действительно, на ремне такой не поносишь. Видать, у отца не осталось денег на выкуп доспехов и оружия сына. Мне показалось, что оруженосец Велькуров смотрел на меня с благодарностью. В любом случае, не как на смертельного врага. Не за то, конечно, что я когда-то убил под ним коня и забрал доспехи и оружие. Видимо, многого натерпелся от Ульфара де Велькура, царство ему небесное!
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Мишель де Велькур, - ответил он.
        - Родственник Ульфару? - поинтересовался я.
        - Дальний, - ответил он. - У нас общий прадед. Я из младшей ветви.
        - Не хочешь стать моим оруженосцем? - предложил я.
        - Хочу! - радостно ответил Мишель де Велькур.
        - Забирай у них свои вещи и двигай к нам на постоялый двор, - приказал я.
        Из доспехов Ульфара де Велькура меня заинтересовал только подбородник, потому что у меня такого нет. Раньше их не использовали. Или, может, они мне раньше не попадались. Кираса - вещь хорошая, но моя бригандина из «наалмаженной» стали лучше.
        - Остальное тебе, включая меч. Будешь моим «играющим двуручным мечом» - сказал я Хайнрицу Дермонду.
        - Конечно, буду! - произнес он, восхищенно разглядывая меч.
        Для оруженосца он был староват. Теперь у него есть замена, так что пусть машет двуручным мечом, облачившись в стальную кирасу. Доспех Анри де Велькура был коротковат на него, а этот будет чуть длиннее, что намного лучше.
        - Расплатишься из трофеев, а полученный ранее доспех отдашь Мишелю, - предупредил я его вопрос.
        - Ему великоват будет, - проинформировал оруженосец.
        - Ничего, на вырост, - отмахнулся я.
        Мишелю де Велькуру в ближайшее время вряд ли придется участвовать в сражениях. Основной его задачей будет обслуживать меня. Я так привык к оруженосцам, слугам, что не представлял, как буду жить, если вдруг вернусь в двадцать первый век. Все-таки, у каждой эпохи есть свои достоинства. Если ты достоин этой эпохи.
        12
        Лионская ратуша была четырехэтажным зданием, расположенным на центральной площади. Окна первого этажа были очень узкими, скорее, бойницы, и располагались высоко от земли, не заглянешь. На лестнице из семи ступенек стоял караул из полутора десятков пехотинцев, вооруженных короткими копьями или арбалетами. Из доспехов только шлемы и жиппоны - короткие стеганые кафтана, обычно надеваемые под кольчугу.
        Увидев меня, пехотинцы зашушукались:
        - Это тот самый!…
        У популярности есть маленький плюс - не надо представляться.
        Банкетный зал располагался на втором этаже. Был он длинный, с двумя рядами колон и высоким сводчатым потолком, с которого свисали на веревках параллельно полу пять крестов с перекладинами одинаковой длины. К концам перекладин крепились большие глиняные масляные светильники. Несмотря на большое их количество, в зале был полумрак, особенно по углам и за колоннами. Пол был выстелен тростником и свежими полевыми цветами, запах которых немного приглушал вонь, стоявшую в помещении. Протрубили в горн, приглашая к пиру. Гости направились к медным тазам, чтобы помыть руки. Это было то немногое, что они мыли преднамеренно, а не случайно, переходя вброд реку или попав под дождь. Тело многие, но далеко не все, благородные рыцари и дамы, особенно с Пиренейского полуострова и северо-западных регионов Европы, мыли всего три раза в жизни: после рождения, во время крещения и перед погребением. Южане пренебрегали чистоплотностью для того, чтобы их ненароком не перепутали с нехристями - мусульманами и иудеями, которые мылись регулярно, а северяне то ли из лени, то ли боясь простудиться, то ли, что скорее, были так
воспитаны. На их фоне русские крестьяне, которые ходили в баню раз в неделю, казались чистоплюями. Полотенце возле каждого таза было одно, поэтому, когда очередь дошла до меня, оно уже было мокрое. Я вытер руки своим носовым платком, чем удивил большую часть присутствующих. Между расположенными вдоль стен узкими, односторонними столами, застеленными грубым, но беленым холстом, располагался широкий, на котором были выставлены кушанья на подносах и кувшины с вином. Помост для избранных был высотой около метра. Там расположились пять мужчин и три женщины, причем две сидели рядом с Людовиком, герцогом Бурбонским. Кто были эти господа и дамы, я не знал, а спрашивать не стал. Если судьба сведет, узнаю, а если нет, то и незачем запоминать. Несколько дам сидело и рядом с менее знатными гостями. Всего гостей было человек сто. Подозреваю, что я был единственным рыцарем-башелье. Мой сосед слева - рыжеусый рыцарь с побитым оспой лицом - посмотрел на меня так, будто его оскорбили до глубины души, посадив рядом со мной. Слуги расставили перед гостями посуду. Сидевшим рядом мужчине и женщине дали одну тарелку, а
одиноким досталась отдельная. Мне тоже. Это была деревянная тарелка диаметром сантиметров тридцать. Когда-то она была разрисована и покрыта лаком, но теперь остались лишь желтые и красные фрагменты по краям. Каждому полагался отдельный стакан из мутного толстого стекла, не граненый, емкостью граммов на триста, и ложка, серебряная, бронзовая или деревянная. Поскольку я сидел в самом низу, мне досталась деревянная. Тем, кто сидел на помосте, дали еще и по двузубой вилке. Предполагая, что примерно так и будет, я захватил с собой кожаный футлярчик, в котором лежали серебряные ложка и вилка с коричневыми черенками из рога. Изготовили их здесь по моему описанию. Серебряных дел мастер поинтересовался, зачем мне такие маленькие вилы? Сказал, что буду подгребать ими сено ручному хомячку. Мастер принял мои слова всерьез и только бровями повел: мол, у богатых свои причуды. Еду разносили слуги, одетые в одинаковые коричневые жилетки поверх желтовато-белых рубах с узкими рукавами. Обычно пир начинался с фруктов, но свежих еще не было, поэтому сразу перешли к мясу. Один слуга держал поднос, а второй руками раздавал
с него печеную говядину, разложенную на подсушенные куски хлеба. Поскольку мясо было верченое, выбирать приходилось между подгоревшими и не прожаренными кусками. Я выбрал подгоревший. Слуга швырнул его на тарелку ловко, мясо не слетело с хлеба. Следом двое несли за ручки большой чан с бобами в соусе, а третий распределял их большим деревянным черпаком. За ними шел слуга с большим узкогорлым кувшином. Вино было белое, не очень хорошее, но и не плохое. Лучшее, как догадываюсь, досталось тем, кто сидел выше, поскольку наливали им из других кувшинов.
        На помосте встал пожилой мужчина с остатками седых волос вокруг большой красной лысины и провозгласил тост за здоровье гостя - Людовика Бурбонского, которого назвал принцем. Все выпили залпом. И я отдал должное вину. Затем взял нож в правую руку, вилку в левую и принялся за доставшееся мне мясо. Сосед мой ел руками и громко чавкал. Посмотрев на мои манипуляции, он презрительно хмыкнул. Я уже научился отключаться во время еды, не обращать внимание на соседей - рыцарей, которые через несколько веков станут пределом мечтаний для романтичных дур. Старался не замечать, как они во время еды рыгают, сплевывают в тарелку, сморкаются в скатерть и вытирают об нее руки, швыряют кости на пол, пердят. Я пришел сюда по делу. Мне нужно выяснить, возьмут меня на службу французы или нет? Если нет, то будем искать купеческий караван и двигаться на север, в Нормандию или Бретань, или на запад, в Аквитанию, и пытаться наняться к англичанам. Или еще к кому-нибудь. Только на войне можно быстро набрать деньги на небольшое судно. Главное - не сидеть подолгу на месте и не проедать заработанное. Все-таки мне приходилось
оплачивать питание и постой тридцати двух бойцов и жен двоих из них, которых я тоже поставил на довольствие и даже пообещал им по полпая из добычи. Взамен они будут обстирывать нас, латать одежду и готовить еду на переходах.
        Увлеченный подгоревшим мясом и собственными мыслями, я не сразу обратил внимание на то, что в зале стало необычно тихо. Примерно такая же тишина была во время турнира, когда свалился убитый Ульфар де Велькур. И на этот раз виновником тишины был я. Все смотрели, как я, не пачкая рук, ловко управляюсь с мясом и бобами с помощью ножа и вилки. Людовик Бурбонский что-то сказал молодой и симпатичной блондинке, которая сидела от него слева. Дама, глянув на меня, хихикнула и что-то проворковала в ответ, складывая губы клювиком. Остальные гости тоже заговорили, а мой сосед доброжелательно хмыкнул.
        - Левша, что ли? - поинтересовался он.
        - Нет, но умею биться обеими руками, - ответил я.
        - Ловко ты завалил того хвастуна с оглоблей! - похвалил сосед. - Я, как чувствовал, не поставил на него.
        Но и на меня не поставил, иначе бы относился лучше.
        - Все эти турниры - забава для молодежи, - начал он брюзжать. - Удачу надо беречь для боя, а не разбрасывать на поединках.
        На счет удачи я был с ним полностью согласен. Видимо, мне на каждую жизнь дается определенное ее количество. Постараюсь в будущем тратить экономнее.
        Следующим блюдом была свинина, тушенная с капустой. Я почему-то был уверен, что это чисто немецкое блюдо. Впрочем, немцев пока что нет. В маленьких королевствах уже воспринимают себя, как одну нацию, например, наваррцы, англичане, шотландцы, а в таких больших, как Римская (Священная) империя или Франция называют себя по герцогству и даже графству, в котором родились или выросли.
        В перерыве нас развлекали музыканты, акробаты, жонглеры. Оркестры теперь состояли из десятка музыкантов, а не из двух-трех, как раньше, и качество исполнения заметно повысилось. А вот акробаты и жонглеры работали на том же уровне, что и восемьсот лет назад и шестьсот лет вперед.
        Дальше мы ели гусей и кур, копченую и соленую рыбу, кренделя и булочки с медом. Все это запивалось большим количеством вина. Стоило приподнять пустой стакан, как подходил слуга и наполнял его до краев, часто переливая. Не свое, не жалко. Всего было десять перемен. В этом плане западноевропейцы заметно продвинулись в сторону Константинополя. И в умении лизнуть тоже. Было произнесено множество тостов, по большей части за здоровье герцога, его шурина Карла Пятого, короля Франции, и за победу над англичанами.
        - Я сражался с англичанами в Кресси и Пуатье, - похвастался мой сосед.
        Я удержался от вопроса, сумел ли он удрать, или сдался в плен и заплатил выкуп? Судя по тому, где сидел, напрашивался второй вариант. Наверное, пришлось продать большую часть земель, чтобы наскрести на выкуп. Звали рыцаря Тильман де Брюль. Был он баннеретом из герцогства Бурбонского. Сейчас его отряд состоял из трех «копий»: трех рыцарей, включая его самого, трех оруженосцев, трех копейщиков и двух арбалетчиков.
        - Надо было и в замке кого-то оставить, - сказал он в оправдание малочисленности своего отряда. - В последнее время чернь совсем обнаглела! В годы моей юности такое в страшном сне не могло присниться!
        После окончания пира слуги убрали столы и лавки. Пол еще раз посыпали свежими цветами. Заиграл оркестр, и гости начали танцевать. Кто с какой дамой ел из одной тарелки, тот с той и танцевал весь вечер. Перемена партнера не приветствовалось. За подобное убивали в прямом смысле слова. Один танец напоминал хоровод, в другом ходили цепочкой, в третьем разбившись на тройки - дамы отдельно, мужчины отдельно, - выплясывали друг перед другом. У дам получалось намного красивее. Поскольку нам с Тильманом де Брюлем дам не досталось, мы отошли к стене, где продолжили разговор. Я расспрашивал его о местных обычаях и традициях. Рыцарь-баннерет с удовольствием рассказывал. Как понимаю, в замке ему не с кем было поговорить. Жена и слуги в счет не идут: первая только говорит, вторые только слушают, а общение предполагает разумное совмещение этих двух процессов.
        Ко мне подошел паж - мальчик лет десяти, облаченный в котарди цветов герцога Бурбонского, красные, обтягивающие шоссы и коричневые пулены с относительно короткими носами, - и сказал:
        - Герцог желает поговорить с тобой.
        Я извинился перед Тильманом де Брюлем, что тому показалось странным, и пошел вслед за пажом.
        Герцог сидел в дальнем углу на стуле с высокой спинкой, снятом с помоста. Рядом с ним занимала другой стул та самая блондинка, с которой он разговаривал во время пира. Волосы у нее на висках были собраны в сеточки, напоминая уши спаниеля, а сзади были завиты и свободно спадали на плечи. У корней они были темнее. Значит, обесцвечивает. Перекись водорода в эту эпоху заменяет собачья моча. Интересно, помыла она голову хотя бы после процесса обесцвечивания?! Одета в розовое с синими вставками облегающее платье с большим декольте, открывающим плечи и частично грудь, и узкими рукавами до середины запястья, которые имели у локтей отвороты, а ниже - ряд золотых пуговиц. Называлось оно киртл. На каждом пальце, кроме больших, по золотому перстню с разными по цвету драгоценными и полудрагоценными камнями. На указательных пальцах в перстнях было по черной жемчужине. Судя по ценности перстней, дама должна быть из знатного рода, но что-то мне подсказывала, что она из купеческой семьи. На герцоге был синий дуплет с красными рукавами, сшитый из дорогой шелковой материи. На синем фоне были вышиты золотыми нитками
лилии, которые я издали принял за ромбики.
        - Вот он, наш победитель грозного «играющего двуручным мечом»! - представил меня герцог Бурбонский своей даме, сразу вернув свой взгляд на ложбинку, открытую декольте.
        - Я так и не поняла, как ты его убил, - произнесла она, продолжая таять под взглядом Людовика Бурбонского.
        - Своим презрением, - отшутился я.
        - А зачем ты снимал доспехи? - поинтересовался Людовик, герцог Бурбонский.
        - Я не знал, что он будет сражаться двуручным мечом. Приготовился защищаться от обычного, поэтому пришлось перестраиваться, - ответил я.
        - Сражался раньше с такими? - спросил он.
        - Этот был первым, - ответил я.
        - Ты - венецианец? - спросил он.
        - Фессалиец. Это княжество граничило с некоторыми территориями Венеции, - сообщил я.
        Видимо, в географии герцог Бурбонский был не силен, поэтому перевел разговор на то, в чем разбирался лучше:
        - Младший сын?
        - Теперь единственный, - ответил я, - но это уже не важно, потому что наши земли захватили турки.
        - Скоро мы разобьем турок, и ты получишь назад свои земли, - уверенно пообещал он.
        - Я воевал с турками, поэтому вынужден не согласиться. Они, конечно, не самые лучшие воины, но их слишком много. Боюсь, что за мою жизнь не успеем их перебить, - с грустной улыбкой произнес я.
        - С кем еще воевать доводилось? - поинтересовался он.
        - Много с кем: татарами, сарацинами, гуннами, ромеями, эпирцами, каталонцами, англичанами, - перечислил я.
        - Что скажешь об англичанах? - задал он вопрос, напрочь забыв о даме к ее большому огорчению.
        Она обиженно сложила губы клювиком, но не отважилась вмешаться в наш разговор.
        - Длинный лук - грозное оружие. Коннице лучше не атаковать их в лоб, а нападать с флангов в рассыпном строю. В лоб пусть бьет пехота, прикрытая большими и прочными щитами, - поделился я опытом.
        - Поэтому король приказал мне избегать больших сражений, изматывать врага мелкими стычками, внезапными нападениями, засадами, - рассказал Людовик, герцог Бурбонский.
        Самодовольно хмыкнув, я не удержался от хвастовства:
        - Это как раз то, что мне нравится и что я хорошо умею делать.
        - Сколько у тебя людей? - поинтересовался герцог.
        - Два латника и тридцать конных арбалетчиков, - ответил я.
        - Это ты тренировал их, когда мы двигались к городу? - спросил он.
        - Да, - подтвердил я.
        - Я тебя нанимаю на службу. Утром подойдешь к моему интенданту Николя Лефевру и скажешь, что я беру твою руту, - произнес герцог, даже не узнав, собираюсь ли я служить ему, а если да, то на каких условиях.
        Я решил, что отказаться успею и завтра. Тем более, что при даме не принято говорить о деньгах. Вернувшись к Тильману де Брюлю, расспросил его еще кое о чем, а потом ушел по-французски. Городские ворота уже были закрыты, но сработала популярность, и стража выпустила меня через калитку.
        Николя Лефевр оказался сухощавым двадцативосьмилетним мужчиной с короткими черными волосами и чисто выбритым лицом. И то, и другое сейчас было не в моде. Дуплет на нем был темно-серого цвета и с серебряными пуговицами. Шоссы тоже серые, только чуть светлее, а на ногах темно-коричневые сапоги без шпор.
        Он посмотрел на меня, прищурив подслеповатые светло-карие глаза, и сказал:
        - Мне передали, что герцог хочет нанять тебя. Сколько ты хочешь за службу?
        - Конному арбалетчику десять су в день, латникам - двенадцать с половиной, мне - двадцать пять, - потребовал я, собираясь немного уступить, и добавил пункт, о котором рассказал мне Тильман де Брюль: - Если попаду в плен, выкупить за пятьсот франков.
        Николя Лефевру мое требование не показалось завышенным. Видимо, ему приказали обязательно нанять меня.
        - Если твои люди снаряжены, как положено, и хорошо владеют оружием, то будете получать столько, - произнес он. - Контракт заключим на два месяца с возможным продлением.
        Дальше мы обсудили, что будет входить в обязанности мой руты; как будет выплачиваться аванс, потому что полный расчет выплачивался по окончанию контракта; как будет оплачиваться «ремонт» лошадей - деньги за убитых или покалеченных (арбалетчику тридцать франков за коня, оруженосцу и рыцарю-башелье - пятьдесят, командиру - семьдесят); сколько получим за подвиг (я сразу вспомнил барона Мюнхгаузена, который планировал свои подвиги); как делим трофеи (бойцы отдают треть мне, а я прибавляю свою треть и от суммы отдаю треть герцогу); как распоряжаемся пленниками (если возьмем знатного - начиная от известного полководца или графа и выше, - должны отдать его герцогу за денежное вознаграждение, а коня, оружие и доспехи оставить себе, о менее знатных должны в трехдневный срок сообщить ему, а герцог решит, нужны они ему или нет).
        Потом мы в компании четырех инспекторов приехали на постоялый двор, где мои бойцы поджидали нас в полном боевом облачении и с оседланными лошадьми. Инспекторы сперва переписали имена и прозвища бойцов, затем проверили оружие, заставив выстрелить из арбалета, доспехи, лошадей. Каждой лошади назначили цену, и тех, которые стоили дороже тридцати ливров, зарегистрировали, записав кличку, масть, особые приметы и заклеймив раскаленным тавром. Затем переписали наше снаряжение: палатки, крытый фургон, который я купил взамен телеги, припасы, седла и сбрую…
        Дотошность инспекторов мне понравилась. Она подтверждала многочисленные рассказы, что при новом короле во французской армии платят хорошо и без задержек.
        13
        Если война продолжается долго, значит, это выгодно правящим элитам. Вычислил это еще на затяжном израильско-палестинском конфликте. На Ближнем Востоке климат жаркий, работать тяжко. Вот умные и ленивые (умные и работящие перебираются в места с более приятным климатом) и живут там издревле за чужой счет - за счет рабского труда, Шелкового торгового пути, нефти или, как в израильско-палестинском варианте, спонсоров, а точнее, лохов. При этом каждая сторона разводит своих лохов: евреи - СЩА и Евросоюз, арабы - нефтяных шейхов. С первого взгляда кажется, что маленький и мирный Израиль защищается от большого и агрессивного арабского окружения. Если присмотреться получше, вдруг обнаруживаешь, что всё, если и не наоборот, то не совсем так. Как только конфликт начинает затухать, израильтяне убивают какого-нибудь известного палестинского лидера или взрывают дом малоизвестного, заранее предупредив его, чтобы успел заснять факт разрушения и показать всему миру, а заодно стал известным - потенциальной жертвой следующего мероприятия. Палестинцы, пылая праведным гневом, мстят за нарушение перемирия. Израильтяне
начинают долго и напряженно защищаться, спасать захваченного в плен ефрейтора и вообще выглядеть невинными жертвами. Поскольку на обеих сторонах хватает талантливых актеров, перед телекамерами разыгрываются спектакли на загляденье. Спонсоры (лохи) смотрят это по телевизору и отстегивают той стороне, которая, по их мнению, права. В итоге, при минимуме жертв, в основном среди глупых и работящих, элиты обеих сторон, не сильно напрягаясь, живут по местным меркам очень даже хорошо. Иногда, правда, бывают жертвы и среди халявщиков, но кто говорил, что жить за чужой счет - это безопасно на сто процентов?! Стоит перекрыть поток денег одной из сторон - и конфликт быстро прекратится. Если перекрыть обеим - враждующие элиты еще быстрее сольются в страстном порыве и примутся вместе стричь свои народы, согнанные в одно стадо.
        Столетняя война - это похожий вариант. В последние десятилетия жизнь в Западной Европе стала лучше, развились города, появилось много новых товаров, в основном дорогих, на которые не хватало доходов с феодов. Горожане, у которых теперь скапливались деньги, научились отстаивать свои права, причем не только перед мелкими сеньорами, но и перед королями. Деньги они давали только на решение конкретных задач. А что может быть конкретнее, чем защита от врага?! Благодаря войне, короли получают возможность собирать дополнительные и большие налоги, а рыцари - грабить вражеских налогоплательщиков. Свой крестьянин или ремесленник отдаст тебе только часть дохода, а у чужого можно выгрести всё имущество. Я граблю твоих налогоплательщиков, ты - моих. Потом заключаем перемирие - даем им несколько лет, чтобы обросли шерстью, - и опять стрижем. В придачу, благородные рыцари имеют возможность продаться тому, кто больше заплатит. Вот они и бегают с одной стороны на другую, богатея благодаря войне. Попадаются, правда, придурки, которые не понимают правила игры или хотят повыпендриваться, и дерутся до последнего, но
таких теперь мало. Много их станет тогда, когда это будет выгодно. Действия нынешнего короля Франции наводили на мысль, что он хочет создать именно такие условия. Карл Пятый еще не совсем отказался от рыцарей, но уже начал опираться на города, которые дают деньги, чтобы содержать наемную армию. Такая армия будет служить тому, кто платит. Ее не переманишь на свою сторону за феод, как сеньора с его дружиной, придется покупать каждого солдата, а это намного дороже и слишком хлопотно.
        Армия Людовика, герцога Бурбонского, двинулась на запад по той дороге, по которой мы пришли в Лион. В день проходили не больше двадцати километров. Моему отряду поручили охранять обоз, который стал еще больше, растянулся километра на полтора. Мы скакали за последним фургоном, нашим, перед отрядом пехотинцев. Грабить местное население без особого приказа не разрешалось, так что рваться вперед не было смысла. Нас кормили более-менее сносно, кое-что добывали охотой. По странному стечению обстоятельств нашей добычей обычно становились домашние куры, гуси, бараны. Мои люди проделывали все так ловко, что зазевавшийся крестьянин, при всем его желании, вряд ли нашел бы виновников. Да никто ради крестьянской овцы и не стал бы проводить розыск. Представляю, как нас ненавидели жители деревень. Они во все времена и во всех странах ненавидят городских. В город уходят лучшие и худшие, а в деревнях остается посредственность. Одна утешение у крестьян, которые всю жизнь ковыряются в навозе, - при встрече с горожанами, как бы невзначай, вытереть о них руки, а при удобном случае и ноги.
        Возле Клермона простояли неделю. Людовик, герцог Бурбонский, как представитель короля, принимал оммаж у местных баронов, которые вдруг поняли, что предыдущие несколько лет подчинялись не тому сеньору. Многие делали это с радостью и сразу присоединялись к нашему войску. Как я понял из разговоров, Эдуард, принц Уэльский и герцог Аквитанский, старший сын и наследник английского короля, начал требовать с подданных дополнительный налог, чтобы заплатить наемникам, которые участвовали с ним в испанском походе. Сам додумался или доброжелатели посоветовали - не знаю, зато вижу результат. К тому же, почти все должности в герцогстве достались англичанам. Это тоже не способствовало популярности Эдуарда Уэльского. Работали на нас и церковники, которым надоели английско-гасконские бриганты, которые грабили не только земли Франции, но добирались и до Авиньона, папской области. Предыдущему Папе Римскому пришлось откупаться от них. Это был один из немногих случаев, когда грабители поимели с мошенников.
        Закончив договариваться с теми, кто хотел договориться, пошли на тех, кто не хотел. Теперь мы двигались по вражеской территории. Я попросился перевести мою руту в авангард. В тылу трофеев не наберешь, а жить на одну зарплату скучно и не в духе времени. Людовик Бурбонский уважил мою просьбу. Нас начали использовать, как разведывательный отряд.
        Утром мы отправились в юго-западном направлении, чтобы посмотреть, нет ли там врагов. Географические карты сейчас встречаются редко. Обычно это рисунок владений феодала, сделанный без соблюдения масштаба и частенько без ориентации по сторонам света. Если двигаться не по римским дорогам, проложенным между бывшими римскими городами, можешь оказаться, где угодно. Чтобы точно добраться до места назначения, нужен проводник или придется спрашивать дорогу у местных жителей, которые в этом плане напоминают москвичей: одни не знают, но уверенно показывают неправильное направление, другие знают, но преднамеренно показывают в другую сторону.
        Ближе к обеду заметили дым пожара. Нам запрещено жечь деревни, даже если ее сеньор сейчас вассал герцога Аквитанского. Если мы ее захватим и оставим нетронутой, он, скорее всего, перейдет на нашу сторону, а если сожжем, станет нашим заклятым врагом. Значит, это работа англичан. Наказывают перешедшего на нашу сторону рыцаря. Я выслал двух человек посмотреть, что там происходит.
        Они вернулись через полчаса и доложили:
        - Англичан нет.
        Мы подъехали в деревне, точнее, к пожарищу. Одна улица, по обе стороны которой располагалось десятка три дворов. Большая часть строений сгорала, но кое-что крестьяне смогли отстоять. Они растаскивали горящие бревна, заливая их водой из ведер, засыпая землей или сбивая пламя ветками. Действия их казались отработанными, рутинными. Наверное, не первый раз их жгут, и уверен, что не последний. Увидев нас, крестьяне побежали через потравленное пшеничное поле к лесу. Поле было разделено на полосы узкими межами из камней или деревянных колышков. Я послал одного бойца, чтобы сказал им, что мы - люди короля, обижать не будем.
        В первом слева дворе лежал в луже свернувшейся крови труп молодого мужчины с отрубленной правой рукой и раной в груди. Отрубленная рука лежала на животе поперек тела. Еще одного убитого, старика, увидели дворов через пять. Этому разрубили топором голову. Пестрая курица жадно клевала вытекшие мозги. Это была единственная курица, которую мы увидели в деревне. Мои бойцы тут же свернули ей шею. Брезгливостью они не страдали.
        Из леса с моим бойцом пришел старый крестьянин в латаной и грязной рубахе, подпоясанной потертой бечевкой. Седые редкие волосы на голове, борода и даже брови обгорели, отчего лицо выглядело комично. Босые ноги были серо-коричневого цвета, будто долго ходил по горячему пеплу.
        - Сколько было англичан? - спросил я.
        - Много, монсеньор, - ответил он.
        Поняв, что считать он если и умеет, то только до десяти, спросил по-другому:
        - Больше нас?
        - Больше, - уверенно ответил крестьянин. - И всадников больше, и еще лучники.
        - Очень большой отряд? - уточнил я.
        - Не очень, но больше, чем вас, - произнес старик.
        Наверное, от сотни до трех.
        - Куда они пошли? - спросил я.
        - Туда, - показал он в сторону дамбы высотой метров десять, которая располагалась в дальнем конце их поля.
        Крутой склон дамбы порос зеленой травой и кустарником. По верху, как догадываюсь, проходит дорога.
        - Куда ведет та дорога? - поинтересовался я.
        - В соседнюю деревню, - ответил старик.
        - А дальше? - спросил я.
        - Дальше некуда, там река, - ответил он.
        - Значит, они будут возвращаться через вашу деревню? - уточнил я.
        - А как же иначе?! Мост ниже по реке, а другой дороги здесь нет! - произнес крестьянин язвительно, словно объяснял непонятливому дураку.
        Частенько мы считаем бестолковыми тех, кто не владеет той информацией, которая есть у нас, а понять это нам не хватает ума.
        Я подозвал Мишеля де Велькура и приказал:
        - Возьми трех бойцов и скачи во весь опор к герцогу Бурбонскому. Скажешь, что мы обнаружили отряд англичан численностью две-три сотни, нужна помощь.
        Хайнрица Дермонда я послал с пятью бойцами на разведку, приказав ни в коем случае не засветиться. Наше присутствие здесь должно оставаться в тайне для англичан.
        - Даже если тебе попадется один англичанин, ни в коем случае не трогай его, иначе остальных спугнешь, - предупредил я на всякий случай.
        - Не трону, - с неохотой пообещал оруженосец.
        Они тут все поехали на одиночных поединках. Для каждого французского рыцаря или оруженосца важна не общая победа, а личная. Это одна из причин, почему они проигрывают англичанам. У тех тоже хватает желающих прославиться, но войны с валлийцами и шотландцами, у которых важную роль играют пехотинцы, выработали у английских рыцарей командный дух.
        Мы расположились лагерем на краю деревни, рядом с лесом, чтобы быстро спрятаться в нем, если потребуется. Я опасался, что подмога не успеет, а с таким маленьким и, что главное, не имеющим совместного опыта, плохо спаянным отрядом нападать было слишком рискованно. Коней не расседлывали, держали на привязи. Бойцы нарвали им на потравленном поле недозревшую пшеницу, которую лошади ели с большим удовольствием. Жак наломал веток и сделал мне ложе в тени деревьев. Кстати, прозвище ему дали Жак Оруженосец. Постоянно подкалывают, что скоро станет рыцарем. Сняв шлем, бригандину и сапоги, я в кольчуге, шоссах и стеганке прилег, наблюдая, как мои бойцы готовят обед, как из леса все смелее возвращаются в деревню крестьяне.
        Подкрепление, почти пять сотен, прибыло под вечер. Это были четыре отряда рыцарей и оруженосцев под командованием рыцарей-баннеретов Жана де Бюэля, Гийома де Бурда, Луи де Сен-Жюльена и Карне де Бретона. Единого командира не было, поскольку герцог не соизволил назначить такового. Командиры отрядов расположились вокруг моего костра и принялись вырабатывать план предстоящего сражения. Я рассказал им, что англичане в количестве около сотни всадников и сотни лучников грабят соседнюю деревню. Она небольшая, так что надолго там не задержатся. Скорее всего, завтра утром поедут назад мимо нас.
        - Мы встретим их на этом поле и дадим сражение, - предложил Луи де Сен-Жюльен - рыцарь лет тридцати с длинными светло-русыми волосами, то ли волнистыми от природы, то ли завитыми.
        - Они перебьют из длинных луков ваших лошадей, а потом и вас, - сказал я.
        - Мы предложим им сразиться, как рыцарям! - поддержал его Жан де Бюэль, обладатель длинных усов, кончики которых свисали ниже короткой бородки и которые забавно двигались, когда он говорил.
        - А они возьмут и откажутся, а потом перестреляют вас, как делали многократно, - возразил я.
        - Он правильно говорит, - поддержал меня Карне де Бретон, круглое красное лицо и большие красные руки которого делали его похожим на мясника. - Англичане - трусы. Увидев, что нас больше, они спрячутся за ограждениями или кустами и начнут обстреливать нас из луков.
        Поскольку он был старшим по возрасту - не меньше тридцати пяти лет - и командовал самым большим отрядом - почти двумя сотнями, - от сражения на поле отказались.
        - Давайте встретим их на дамбе, - предложил я. - Спрячетесь в лесу возле нее. Как только они проедут почти до конца дамбы и их обоз перекроет путь к отступлению, ударите по ним.
        - А ты? - первым делом спросил Луи де Сен-Жюльен.
        - А я с арбалетчиками ударю по ним с тыла, отвлеку внимание лучников, которые, скорее всего, будут идти в хвосте, - ответил я. - Когда справитесь с рыцарями, поможете добить лучников.
        - Лучше, чтобы конница прошла дамбу, иначе мы потеряем количественное преимущество, - дополнил мой план Карне де Бретон.
        На том и порешили.
        - Как будем добычу делить? - спросил молчавший до этого Гийом де Бурд - хмурый и худой тип с длинной острой бородой, отчего напоминал апостола.
        - По количеству бойцов, - предложил Карне де Бретон.
        - Тогда я получу меньше всех, хотя рисковать буду больше вас, - сказал я.
        - Да какой там риск, нас намного больше! - отмахнулся Луи де Сен-Жюльен.
        - Он их обнаружил, значит, ему две доли, - предложил Гийом де Бурд.
        - Согласен, - поддержал его Карне де Бретон, который в таком случае терял меньше всех. Напоследок он потребовал, обращаясь ко мне: - Лучников в плен не брать, перебить всех!
        Командиры разошлись по своим отрядам, а я проверил караулы, после чего тоже лег спать. Сильно доставали комары, а укрываться с головой было жарко. Устав от их гудения и укусов, перелег головой к чадящему костру, после чего и заснул.
        14
        Утром в том направлении, где была соседняя деревня, мы увидели дым пожара. Значит, англичане уходят оттуда. Мой отряд оставил лошадей на поляне в лесу под присмотром Жака Оруженосца. Свой арбалет он отдал Мишелю де Велькуру, который чуть не заплакал, когда я заикнулся, что ему придется охранять лошадей, потому что мне в первую очередь нужны арбалетчики.
        - Я хорошо стреляю из арбалета! - заверил Мишель.
        Жак, в отличие от него, рыцарскими амбициями не страдал. Доля в добыче он получит такую же, как все, так что предпочел пересидеть в тихом месте.
        Мы перешли по дамбе на противоположную сторону, где я расставил бойцов с учетом того, что обоз будет длинным. Расположенными слева от дороги командовал я, справа - Хайнриц Дермонд. Лес был густой, с толстыми деревьями. Он вплотную подступал к грунтовой дороге, узкой, чуть шире одной колеи. Ездили и ходили по дороге не часто, поэтому заросла травой. Я занял позицию на опушке рядом с дамбой. Мои арбалетчики, по мере уничтожения врага, должны будут подтягиваться ко мне. Сел на вылезший из земли, толстый корень векового дуба. В двадцать первом веке таких дубов во Франции днем с огнем не сыщешь.
        Ждать пришлось долго. Крестьяне сказали, как им сказал их сеньор, что до соседней деревни примерно полтора лье - около семи километров. Видимо, столько на лошади, а пешком раза в два больше. Наконец-то по цепочке передали, что едут.
        Впереди отряда скакали два рыцаря, судя по экипировке, богатые и знатные. У обоих лошади «престижных» мастей - караковая и соловая. У второй белыми были не только хвост и грива, но и «чулки». Из-за жары оба рыцаря без шлемов, которые вместе с копьями везли их оруженосцы. За ними по два, по три скакали рыцари башелье и оруженосцы. В середине колонны двигался обоз, включая стадо овец и коз, а замыкали лучники, которые брели толпой, растянувшись по дороге. Тетивы были сняты с луков. А кого англичанам здесь бояться?! Крестьян, что ли?!
        Рыцари миновали дамбу. С нее начали уже съезжать первые телеги, когда загудел горн, и из леса начали выезжать французские рыцари.
        Они вывалились большой толпой, охватывая англичан полукругом и крича:
        - Монжуа! Сен-Дени!
        Передо мной была группа из шести лучников, облаченных в стеганые куртки, которые французы называют жаками. У всех на левом предплечье кожаная защита, а у некоторых на плечах прикреплены металлические пластинки, носящие гордое название браконьеры. Большинство лучников, следуя примеру сеньоров, сняли шлемы. Кто-то нес шлем под мышкой, кто-то - прицепленным к ремню спереди, рядом с коротким фальшионом или длинным кинжалом. Луки в узких чехлах висели через плечо за спиной. Верхний конец лука возвышался над головой сантиметров на пятьдесят-семьдесят. Справа и сзади к ремню прицеплен колчан со стрелами. Я не стал проверять, насколько надежны их жаки, выстрелил в голову. Три десятка стрел шестью рядами по пять штук были воткнуты в землю передо мной. Выбрав ряд, я делал полшага вперед. Этого времени хватило шестому лучнику, чтобы перестать возиться с луком, на который он пытался натянуть тетиву, и покатиться по склону дамбы. Дальше я стрелял в возниц, а потом убил коней под двумя всадниками, которые пытались прорваться по дамбе в обратном направлении. Кони под ними были недорогие, и их придется делить на
всех, а выкуп, за исключением трети, которую забирает командир армии, принадлежит только тому, кто захватил в плен. Мои арбалетчики перебили всех лучников, которые были перед дамбой, и начали продвигаться к ней. На той стороне дамбы все еще шло сражение. Окруженные англичане пока не сдавались.
        Я оставил лук под дубом, вышел на дамбу первым и предложил обоим английским оруженосцам, парням лет двадцати, которые, достав мечи, встали за телегой:
        - Сдавайтесь или умрете!
        - Ты - рыцарь? - спросил на плохом французском языке тот, что был длиннее.
        - Да, - ответил я на английском языке, потому что мне сказали, что англичане, даже знатные, больше не говорят на норманнском диалекте.
        - Мы тебе сдаемся, - перейдя на родной язык, который отличался от того, каким в будущем станет английский, произнес оруженосец.
        - Идите туда, - показал я им на дорогу у дамбы, где лежали убитые мною лучники, и приказал двум арбалетчикам: - Разоружите и охраняйте их.
        На другой стороне дамбы в сражении наступил перелом. Часть англичан, человек десять, включая рыцаря на соловом коне, развернулись и начали быстро спускаться по склону. Рыжая лошадь споткнулась, кувыркнулась через голову, выбросив всадника, а потом и упав на него, но остальные благополучно добрались до поля и понеслись, что есть мочи. Французы не стали рисковать, спускаться по крутому склону, поскакали по дороге через деревню, из-за чего сильно отстали.
        Мои люди первыми добежали до упавшего всадника. Его конь, как ни странно, был невредим. Зато хозяин свое отвоевал. В груди у него была большая рана. Конь ее нанес или в бою получил - это теперь было не важно. Мне подвели его рыжего коня, который никак не мог прийти в себя от испуга, тревожно дергался, пытался вырваться. Я погладил его по шее. Шкура у коня толстая, вряд ли он чувствует тепло моего прикосновения, но плавные поглаживания успокоили животное. Я сел в высокое седло, медленно поскакал к французским рыцарям, которые, убрав оружие и сняв шлемы, обменивались радостными и слишком громкими репликами, будто говорили с глухими. Рыжий конь осторожно переступал через мертвые тела.
        Рядом с французами стояли пленные, десятка полтора. Владелец каракового жеребца был среди них. И конь, и хозяин уцелели, хотя у последнего щека была в крови. Медленно произнося слова, он разговаривал с Карне де Бретоном, которому, видимо, сдался.
        - Кто этот отважный рыцарь на соловом коне? - насмешливо спросил французский баннерет.
        - Гилберт де Амфравиль, граф Ангус, - ответил английский баннерет.
        - Граф Ангус?! Шотландец?! Не может быть! - воскликнул Карне де Бретон.
        Шотландцы в этой войне союзники французов.
        - Он служит английскому королю. Король Шотландии забрал этот титул у его отца и передал Стюартам, но Гилберт-младший, считает, что это было сделано незаконно, - объяснил англичанин.
        - Разрази меня гром, но я уверен, что король поступил правильно! - воскликнул Карне де Бретоном и, повернувшись к своему оруженосцу, приказал: - Приводи сэра Саймона Барли в наш лагерь. - Затем спросил меня: - А куда английские лучники подевались?
        - Отправились в ад, - ответил я в духе времени.
        - Пленных много взял? - спросил он.
        - Двух оруженосцев, - ответил я.
        - А мне лорд Барли достался! - похвастался Карне де Бретон, как будто я об этом не догадался.
        О пленниках он спросил меня именно для того, чтобы похвастаться в ответ.
        - Тысяч десять флоринов за него получу! - радостно произнес Карне де Бретон, а немного подумав и словно отвечая на мои сомнения, подкорректировал сумму: - Ну, не меньше пяти тысяч. Саймон Барли в фаворе у Черного принца.
        Черным принцем по аналогии с Черным рыцарем называют Эдуарда, принца Уэльского. Он частенько выступал на турнирах в доспехах без герба, чтобы не узнавали и не поддавались ему. Так поступают и обычные рыцари, которые по разным причинам не хотят быть узнанными. Обычно они окрашивают щит, а иногда и доспехи, в черный цвет, откуда и пошло название.
        Тем временем наши бойцы собирали трофеи и грузили на телеги, на которых было сложено то, что англичане набрали в двух деревнях. Никто и ничего не собирался возвращать крестьянам. Как здесь говорят, добыча принадлежит не тому, кто потерял, а тому, кто захватил.
        15
        Мы движемся на юго-восток по территории бывшего графства Керси, которое теперь часть графства Тулуза. Английская часть. Нам разрешили грабить деревни, которые принадлежат сторонникам принца Уэльского, но не убивать крестьян. Что мы и делаем. Мой отряд рано утром, до восхода солнца, ворвался в эту деревеньку домой на двадцать пять. Крестьяне не успели убежать в лес вместе со скотом и ценными вещами. Теперь горько сожалеют об этом.
        Я сижу на отшлифованном задницами бревне в центре деревни, в тени под каштаном. Вокруг меня вьется туча мух и оводов. Последних больше интересуют лошади. Рядом привязаны четыре жеребца, два мои и два оруженосцев. Езжу теперь на молодом иноходце, а более опытного коня берегу для боя, если таковой случится. У него спокойный нрав, редко паникует. У каждого коня свой характер. Чему-то можно научить, но психику не переделаешь. Один конь пугливее, другой агрессивнее, третий пофигист. Буцефал относится к последним. По моему мнению, такие жеребцы лучшие для боя. Рыжий жеребец, который сбросил седока на склоне дамбы, слишком пуглив. Я пока не продаю его, оставив на всякий случай. Сейчас он в лагере, под присмотром наших дам. Французские рыцари посчитали, что я захватил рыжего коня вместе с его хозяином, одним из английских оруженосцев. Я не стал разуверять. Им и так досталось намного больше, чем мне. Они-то взяли в плен рыцарей. Я своих пленников передал герцогу Бурбонскому по его распоряжению. Наверное, будет менять на наших, попавших в плен. Оруженосцев оценили в двести пятьдесят франков каждого. Николя
Лефевр пообещал выплатить деньги после окончания контракта.
        На концах бревна, по обе стороны от меня и на расстоянии метра полтора, расположились мои оруженосцы. У Хайнрица Дермонда между ног стоит двуручный меч в ножнах. Оруженосец всегда возит его с собой, прикрепив к седлу, а как только останавливаемся, отвязывает и тренируется. Мне кажется, что с этой новой игрушкой он даже спать ложится. Мишель Велькур что-то рисует веточкой в пыли. Скорее всего, рыцаря на коне. Первый шаг к своей мечте он уже сделал - во время засады получил стрелу в левую руку у плечевого сустава. Прошла она насквозь, ничего серьезного не повредила. Как он поймал стрелу - для меня загадка. Арбалет тем и хорош, что можно стрелять из-за укрытия. Зачем он высунулся?! Разве что посмотреть, как убил врага?! Первый убитый тобой человек - это ведь так интересно. Теперь по моему совету Мишель носит железный втульчатый наконечник стрелы на льняном гайтане рядом с серебряным образком, который дала ему мать, отправляя на службу.
        Два бойца стоят на одном краю деревни, два - на другом, а остальные занимаются сбором трофеев. В центр деревни уже согнали около сотни овец, коз, свиней. Отдельно стоят шесть пар волов, запряженных в арбы, и две тягловые лошади, низкорослые, с обвисшими животами, запряженные в телеги. На арбы и телеги грузят зерно, вино, свежие овощи и всякое барахло, которое имеет ценность только для бедняков. Барахло будет оптом загнано купцам, которые следуют за армией. Часть продуктов и скота мы оставим себе, а остальное продадим Николя Лефевру. Он вычтет доли короля Карла и герцога Людовика, после чего выдаст нам остаток. За продовольствие он платит быстро, дня через два-три. Иначе никто не будет отдавать ему добычу, а армию надо чем-то кормить, иначе будет грабить местное население, в том числе и подданных короля. Для меня это в диковинку. Привык, что грабить можно и нужно всех подряд, а убивать только чужих.
        - Шевалье, а когда мы пойдем в рейд? - спрашивает Мишель де Велькур.
        Он всегда обращается ко мне, как к рыцарю, в отличие от арбалетчиков, которые чаще называют капитаном или, когда хотят польстить, сеньором.
        - А сейчас мы где?! - прикидываюсь я непонимающим.
        - Я имею в виду, воевать когда будем? - объясняет он.
        - Не спеши, еще навоюешься, - говорю я. - Если не убьют, скоро поймешь, что на войну идут за деньгами, а не ради процесса. Сейчас мы добываем деньги, и за это нам еще и платят, причем не мало.
        Разнорабочий получает не больше трех су в день, мастер - около пяти, а двенадцать с половиной, как мои оруженосцы, имеет городской чиновник или купец не из последних, у которых нет ни добычи, ни выкупов. Впрочем, у чиновников есть взятки, которые можно считать и добычей, и выкупом. Не понятно только, с кем они воюют: с теми, кто сверху, кто снизу или все люди - враги?
        Закончив сбор трофеев и отобедав зажаренными на вертелах курами и гусями, мы отправляемся в расположение армии. Она стоит под городом Релвилль. Это небольшой городишко, окруженный двумя рвами и каменной стеной высотой метров семь с круглыми башнями. Стены и башни недавно отремонтировали. Сейчас город является столицей графства Керси. В нем засел с отрядом лучников верховный сенешаль графства, английский рыцарь Томас Уолкфер. Говорят, что главная черта его характера - упрямство. Судя по его поступкам, так оно и есть. Сдаваться он не собирается, несмотря на многократное наше превосходство и желание жителей сдать город. Релвилль осаждает не меньше десяти тысяч французов. Кроме армии Людовика, герцога Бурбонского, сюда пришли брат короля Жан, герцог Беррийский, и его тесть Жан, граф Арманьякский, а также сеньоры помельче. Из Тулузы привезли четыре большие требюшета, которые мечут в город камки и толстые чурки. По городским стенам не стреляют. Наверное, потому, что они достаточно крепки. Под стены делают подкопы. Саперов работает сотен пять. Роют день и ночь. Англичане не мешают им. То ли не принимают
всерьез, то ли, что скорее, не хотят терять людей. Англичане надеются, что им на помощь придут стоявшие в Монтобане отряды Джона Чандоса, Жана де Грайи, которого чаще называли капталь де Буш, и Жискара д`Англа. У тех маловато людей, поэтому в свою очередь ждут, когда им на помощь придут Эдмонд Лэнгли, граф Кембриджский, и Джон Гастингс, граф Пембрукский, осаждающие город Бордей. Английские графы не спешили. Захватив город Бордей, они неплохо хапанут, а что им даст снятие осады с Релвилля?!
        Мои бриганты не принимают участия в осаде города. Нам поручают разведку и добычу продовольствия. Меня и моих бойцов такой расклад полностью устраивает. Не особо напрягаясь и рискуя, мы потихоньку богатеем. Нам уже выдали пять шестых зарплаты за первый месяц службы. Через три недели должны рассчитаться за весь контракт. Николя Лефевр доволен нами. Видимо, другие отряды большую часть добычи оставляли себе. Они могли себе позволить некоторые вольности, потому что контракты у них до наступления холодов, которые, независимо от температуры воздуха, наступают за две недели до Рождества, чтобы успели доскакать до дома. Если он есть. Впрочем, ходят слухи, что придется воевать и зимой.
        На следующий день мы остались в лагере. Пошел слух, что подкопы закончены, камеры под стенами заполнены соломой и сухими дровами, политыми маслом. Утром их подожгли. Результат пришлось ждать долго. Мы смотрели, сидя на склоне холма, как в амфитеатре, а тысячам трем бойцов, построенных напротив стены, под которую сделали подковы, пришлось все это время стоять в доспехах и с оружием в руках. Я пропустил начало обрушения стены. Вроде бы не было трещин, но вдруг большой кусок стены наклонился в нашу сторону, потом замер на несколько мгновений - и рухнул, рассыпавшись на обломки и подняв большое облако пыли. Все «французы» радостно заорали. Три тысячи бойцов побежали к бреши. Никто им не мешал. Англичане быстро убегали к центру города. Они знали, что пощады не будет. Если бы сдались вчера, уцелели бы, но сегодня их всех предадут мечу. Поскольку грабить горожан запретили, никто из моих бойцов в город не рвался.
        Мы простояли под его стенами еще три дня. За это время жители города Релвилль с радостью поклялись в верности королю Франции. Потом половина войска под командованием Жана, герцога Беррийского, пошла осаждать город Монтобан. Разведка донесла, что прославленные английские командиры Джон Чандос, капталь де Буш и Жискар д`Англ отозваны Эдуардом, принцем Уэльским, в Ангулем, который был столицей его владений на материке. Видимо, англичане что-то задумали. Поэтому вторая половина войск пошла под командованием Людовика, герцога Бурбонского, тоже на север, в графство Пуату. Шли мы по краю еще не отобранных у англичан владений, возвращая в лоно Франции заблудших овец и карая непонятливых.
        16
        Жизнь в графстве Пуату оказалась еще спокойнее. Всё, что легко можно было захватить, уже перешло на сторону французского короля. Остальное англичане держали крепко. К тому же, наши агенты доносили, что готовится поход большой армии. Большой по английским меркам. У принца Эдуарда были проблемы с деньгами. Он еще не расплатился за поход в Кастилию. Служили у него в основном англичане и те наемники, кому хватало одной только добычи. Им разрешалось на вражеской территории грабить всех.
        Я со своей рутой был распределен на постой в деревню, которая находилась на берегу реки Крёз, неподалеку от города Шательро. Здесь же расположились и отряды Карне де Бретона, Жана де Бюэля, Гийома де Бурда и Луи де Сен-Жюльена. По вечерам мы собирались у Карне де Бретона, чтобы за глиняной, щербатой чашей вина обсудить текущий момент. Жил он в доме деревенского старосты, самом большом, но крытом соломой. Там было две комнаты - кухня и светелка. Очаг топился по-черному. Дырка для дыма находилась в стене под стрехой. Впрочем, было еще тепло, пищу готовили на другом очаге, расположенном во дворе под навесом. На кухне ютились хозяин с женой, старшим сыном, невесткой и пятью детьми, спали на соломе, постеленной на глинобитном полу, а рыцари занимали светелку, в которой стоял стол, лавка и широкая, человек на трех, деревянная кровать. Поскольку лавка была коротковата, чтобы на ней сидели пятеро, стол придвигали к кровати, на которую садились Карне де Бретон и Гийом де Бурд.
        - Чего мы сидим в этой дыре?! Если пришли воевать, надо воевать! Надо напасть на какой-нибудь город или замок! - воскликнул во время очередных посиделок Луи де Сен-Жюльен.
        Своей тягой к бессмысленным подвигам он напоминал моего оруженосца Мишеля де Велькура. К счастью, не его слово было решающим в нашей компании.
        - У тебя есть на примете замок, который легко захватить? - без иронии спросил Карне де Бретон, потирая красной рукой красное лицо.
        Мне кажется, он вообще не знает, что такое юмор, хотя иногда смеется.
        - Ла-Рош-Позе, например, - ответил Луи де Сен-Жюльен.
        - Наверняка в нем есть, чем поживиться, - забавно двигая кончиками усов, поддержал Жан де Бюэль.
        - Если его легко взять, почему до сих пор не захватили? - задал вопрос Гийом де Бурд.
        - Потому что там гарнизон из полусотни английских лучников, - ответил Карне де Бретон. - Его попробовали штурмовать, потеряли сотню людей и оставили в покое.
        Услышав это, Гийом де Бурд сделал вывод:
        - Вряд ли там будет богатая добыча.
        - А где находится этот замок? - поинтересовался я.
        - На другом берегу выше по течению, полдня пути, - ответил Луи де Сен Жюльен и подколол: - Собираешься со своей рутой захватить его?!
        - Куда нам, маленьким и слабым?! - с веселым самоуничижением произнес я, хотя именно об этом и подумал.
        Надо было срочно как-то проявить себя, иначе останемся на зиму без заработка. Придется распустить руту до весны, а потом набирать и обучать новую. Подозреваю, что большая часть отряда не вернется. Найдут командира получше.
        Замок имел форму правильной трапеции и располагался на излучине реки, которая в этом месте была шириной метров пятьдесят. Словно тетива лука, концы излучины соединял ров, неглубокий, но шириной метров восемь. Мост был поднят, прикрывая ворота. На этой стороне, самой длинной, были две квадратные угловые башни высотой метров десять и стены высотой метров пять с половиной. С боковых сторон стены примерно на метр ниже. На короткой стороне, во всю ее длину, располагался донжон высотой метров семь, больше похожий на жилой дом с тремя низкими маленькими башенками, которые, как мне показалось, выполняли скорее декоративную функцию. На уровне чуть выше боковых стен со стороны реки в нем находились четыре узкие и высокие окна. Мы проехали мимом замка по противоположному, «французскому», берегу реки. На боковых стенах появились по паре английских лучников, которые проводили нас взглядами, но стрелять не стали, хотя могли бы добить.
        - Сколько нам заплатят за такой замок? - обернувшись, спросил я Хайнрица Дермонда, который скакал на полкорпуса сзади и справа.
        - Не меньше тысячи флоринов, - ответил оруженосец. - Только как его захватить?!
        - Сейчас узнаем, - сказал я.
        Через полчаса мы въехали в деревню, не разграбленную, как ни странно. Крестьяне на всякий случай попрятались. В домах остались только несколько дедов и старух.
        Я выбрал бабку помоложе, показал ей серебряную монету и сказал:
        - Получишь ее, если приведешь человека, который бывал в замке. Ему дам такую же, когда ответит на мои вопросы.
        - Не обманешь, сеньор? - спросила она.
        - Вот тебе крест! - поклялся я и перекрестился.
        Меня, атеиста, забавляло давать такие клятвы. Местное население об этом не догадывалось, принимало их всерьез. Бабка быстро заковыляла к лесу, который начинался сразу за виноградниками.
        Привела она мужчину лет сорока, у которого отсутствовал кончик носа. Из открытых ноздрей торчали пучки волос. Казалось, что из ноздрей вытекли густые усы, борода и волосы на груди, которые проглядывали в треугольный вырез светло-коричневой рубахи из небеленого холста. Он смотрел на меня, сидящего на коне, снизу вверх и ждал подляну. Даже монета, которую я кинул бабке, не уменьшила его подозрительность.
        - Ты часто бываешь в замке? - начал я допрос.
        - Каждую субботу. Отвожу им продукты, - ответил он.
        - Платят они исправно? - продолжил я.
        - Мало платят. В городе больше заплатили бы, но они сказали, что сожгут деревню, если не будем привозить им еду, - рассказал крестьянин.
        - Внутрь тебя пускают? - спросил я.
        - Раньше - да, а с тех пор, как вы пришли, спускают веревку, я привязываю мешки и корзины, они поднимают наверх, - сообщил он.
        - Собак много в замке? - поинтересовался я.
        - Собак? - переспросил крестьянин. - Раньше много было, когда наш сеньор там жил. Он сюда на охоту приезжал. Когда в Париж к королю поехал, всех гончих с собой забрал. А у англичан, я не видел.
        - И не слышал? - уточнил я.
        - И не слышал, - подтвердил он. - Собаки бы обязательно залаяли, когда я подхожу. Они чужого издалека чуют.
        Я дал и ему монету.
        Мы неспешно проехали мимо замка в обратную сторону. Лучники опять проводили нас ленивыми взглядами. Скучно им в карауле. Мы для них что-то вроде трейлера фильма, который придется посмотреть в будущем.
        Лодку нашли в своей деревне. Это была плоскодонка, рассчитанная максимум на четырех человек. На следующий день отбуксировали ее с помощью лошади вверх по течению, поближе к замку, спрятали в прибережных камышах. Оставил там дозор из пяти человек, чтобы кто-нибудь ненароком не свистнул ее. Деревенский кузнец выковал нам два якоря-«кошки». Я потренировал личный состав, как забрасывать «кошку». Отобрал двух человек, у которых получалось лучше.
        Вечером отправились к замку пешком. Командирам других отрядов я сказал, что хочу провести ночные учения. Карне де Бретона, Жан де Бюэль, Гийом де Бурд и Луи де Сен-Жюльен уже привыкли к моим тренировкам личного состава, посмеиваясь над ними и надо мной. По их мнению, опытный пехотинец и так всё знает, а неопытный в бою научится или погибнет. Заменить погибшего всегда есть кем. Это ведь не рыцарь и даже не оруженосец.
        Луна зашла вскоре после полуночи. Первым рейсом переправились к замку я, Хайнриц Дермонд и двое бойцов, которые лучше других умели грести. Мы с оруженосцев подошли к боковой стене между донжоном и угловой башней, которая начиналась в паре метров от воды. Стена была шершавой и сухой, но воняло от нее сыростью, гнилью. Бойцы подергали веревку, привязанную к корме плоскодонки, подав сигнал, что ее можно тащить, а потом потравливали другую веревку, привязанную к носу лодки. Я опасался, что во время переправы кто-нибудь обязательно ударит веслом по борту или громко шлепнет им по воде и привлечет внимание караула. Да и приставать в темноте будут каждый раз в другом месте. Вторым рейсом прибыли и те двое, которые лучше других управлялись с «кошками». Они сразу приступили к делу. У одного получилось зацепиться с первой попытки, у второго - с третьей. Каждый раз металл так звонко стукался о зубцы, что, чудилось, должен был разбудить даже тех, кто спал в донжоне.
        Первыми полезли мы с Хайнрицем Дермондом. Оба в черных свободных рубахах с капюшонами и длинных штанах и без доспехов. Это я придумал такую форму. Насмотрелся в двадцатом веке фильмов про ниндзя. На поясах только кинжалы. У меня на спине привязана сабля в ножнах, а у оруженосца - небольшой топор с изогнутым лезвием и обухом в виде граненого шипа. К великому огорчению моего оруженосца, двуручный меч ему пришлось оставить в лагере. Первым лезть опасно. Если караульные засекли нас, то наверху ждет удар по голове или еще что-нибудь, не менее приятное. Я быстро перехватывал руками в кожаных перчатках толстую веревку с мусингами, не помогая ногами, потому что опереться ими было не на что. Чем выше поднимался, тем сильнее становился запах гнили. Наверху было тихо. Если в замке и есть собаки, то они внутри помещений. Просвет между высокими зубцами оказался узким, я еле протиснулся боком. Подергал веревке, давая знать, что можно подниматься следующему. Вскоре поднялись еще два бойца. Они вооружены арбалетами и фальшионами. Останутся на месте, будут прикрывать нас в случае неудачи. Остальные будут ждать
внизу, пока не позовем.
        Вдвоем с Хайнрицем Дермондом мы подошли к донжону. Оба в мягкой кожаной обуви, движемся бесшумно. Со стены входа в донжон не было, поэтом мы развернулись и направились к угловой башне. Сторожевой ход был широкий, двое плечом к плечу свободно могут биться. К проходу в башне вела каменная лестница в пять ступенек, шириной в половину боевого хода и без перил. Проход был без дверей. Мы вошли в башню, замерли, прислушиваясь. Было необычно тихо. Такая тишина меня всегда настораживает. Внутри каменная винтовая лестница вела вниз, деревянная двухпролетная - вверх. Я дотронулся до теплого плеча оруженосца и подтолкнул к деревянной, а сам остался возле каменной. Хайнриц Дермонд начал подниматься по лестнице. Она пару раз жалобно скрипнула. Если бы поднимались вдвоем, шума было бы в три раза больше. Наверху он пробыл недолго. Значит, там никого нет. Я повел его ко второй башне.
        Караульного мы услышали издалека. Он глухо и часто покашливал. Скорее всего, туберкулезник. Лечить их сейчас не умеют, и о том, что болезнь заразная, не знают. Сидел он под навесом над воротами. Туда вела каменная лестница в три ступеньки. Видимо, архитектору больше нравились нечетные цифры. Поднятый мост закрывал обзор, но англичанина это не смущало. Мы долго ждали, когда он спустится вниз, потому что по обе стороны от лестницы можно был спрятаться за выступы. Увидев перед собой две черных силуэта, туберкулезниц отпрянул, но закричать не успел, потому что поперхнулся кашлем. Я зажал ему рот рукой в кожаной перчатке, а Хайнриц ударил ножом. Мы бережно положили потяжелевшее тело под стену. Я тщательно вытер обслюнявленную перчатку об одежду англичанина.
        Ко второй башне я пошел, не прячась и глухо покашливая. Наверху никого не было. Мы спустились по винтовой лестнице вниз. На следующем уровне находилась жилая комната с камином. Над камином на крючке висела глиняная масляная лампа, огонек которой сильно чадил, почти не давая света. В помещении сильно воняло подгоревшим буковым маслом. По обе стороны камина находилось по деревянной кровати. В каждой спало по два человека. Одетыми и обутыми. Мы подошли к первой кровати. Мне попался парень лет восемнадцати. Он мычал и не хотел просыпаться. Хайнриц Дермонд уже перерезал глотку своему, а я никак не мог разбудить. Наверное, видел во сне любимую женщину или родной дом. Так же долго он не хотел умирать: дергался всем телом, грыз перчатку, хватался за нее руками. Крови из него натекло раза в два больше, чем из соседа. Со второй парой разделались быстро. На нижнем уровне лежали связанные бечевкой пучки стрел, наверное, по сотне в каждом, и находился выход во двор. Мы туда не пошли, вернулись на стену.
        На походе к первой башне я услышал шаги. Кто-то, не соблюдая осторожности, шел нам навстречу. Я придержал Хайнрица рукой, чтобы оставался на месте, а сам пошел вперед, глухо покашливая.
        - Не спится, Боб? - спросил идущий на английском.
        - Да, - невнятно произнес я и глухо закашлял.
        - Пойдем в башню, посидим, - предложил он и направился в обратную сторону.
        Я догнал его и ударил в выемку на шее ниже черепа. Чтобы не промахнуться, приблизился к человеку настолько близко, что услышал его дыхание. Этому удару меня научили еще в шестом веке. Если нанесен точно, смерть наступает мгновенно. Быстро и легко убивать себе подобных люди научились раньше, чем многим другим полезным навыкам. Рука меня не подвела. Я успел подхватить падающее тело и помог ему опуститься на стоожевой ход без шума. Затем вернулся к оруженосцу и предложил следовать дальше.
        В первой башне тоже было жилое помещение с камином и двумя кроватями, но спали только на одной. Оба пожилые, бороды с сединой. Надоело, наверное, землю пахать, погнались за большими и легкими деньгами. Говорят, в предыдущие годы англичане увозили из Франции столько добычи, что даже деревенские ходили в шелках. Но колесо фортуны вертится. Если вовремя не отпустил его, вскоре окажешься в грязи под ним.
        Из этой башни мы вышли во двор замка. Ни собак, ни гусей там не оказалось. Мы подошли к караульному помещению - пристройке возле ворот. Дверь была не заперта. Внутри было темно и ни черта не видно. Зато слышен храп одного и сиплое дыхание другого человека. Потребовалось время, чтобы глаза привыкли и различили спящих. Храпун лежал с краю, поэтому я жестами дал понять Хайнрицу Дермонду, что начнем одновременно. Я беру крайнего, он - того, что под стенкой.
        Храпящий проснулся от первого моего прикосновения и успел произнести:
        - Чего…
        После моего удара в шею он нашел силы преодолеть мое сопротивление инемного приподнять голову. На этом его брыкания и закончились. Хайнриц разделался со вторым. Мы вышли на свежий воздух, который показался мне резким, отрезвляющим. От густого запаха свежей крови пьянеешь и дуреешь. Нужна постоянная тренировка, чтобы не реагировать на него.
        - Присядем, отдохнем, - шепотом молвил я Хайнрицу Дермонду.
        Мы опустились на толстое бревно, которое лежало под стеной возле первой башни. Наверное, днем английские лучники устраивали здесь посиделки. Хвастались своими подвигами, подкалывали друг друга, ссорились. Вскоре их место займут французские пехотинцы.
        Мы поднялись на стены, прошли к тому месту, где нас ждали два бойца. Оба сидели на корточках рядышком. В темноте одному даже в знакомом месте страшно, а в незнакомом - вдвойне.
        - Дайте сигнал, пусть поднимаются остальные, - шепотом приказал я.
        Остальные бойцы поднимались в доспехах, из-за чего иногда шумели. Доставили они и наши с Хайнрицем Дермондом доспехи. Мы облачились в них. Настолько привык к их тяжести, что, когда снимаю, кажется, что уменьшается земное тяготение. Хочется двигаться вприпрыжку.
        Я расставил часть бойцом на стене, чтобы могли в случае чего обстреливать весь двор замка, а с остальными спустился вниз. С внутренней стороны к боковым стенам примыкали хозяйственные пристройки: кузница, конюшня и хлев с сеновалом наверху, псарня, которую я сперва принял за кошару, кладовые. В хлеву находились две коровы и дюжина свиней, а в конюшне в денниках - девять лошадей. Они испуганно захрапели, почуяв нас. В псарне было пусто, и стоял слабый запах псины. Первый этаж донжона был глухой. На втором и третьем этажах имелись окна, округлые сверху и более широкие, чем те, что смотрели на реку. Войти в донжон можно только через одноэтажное караульное помещение, которое примыкало к нему слева. Толстая, дубовая, усиленная железными полосами дверь в караульное помещение оказалась запертой. Справа и слева от нее находилось по узкой бойнице. Из помещения не доносилось ни звука. Поскольку открыть дверь быстро мы не сможем, придется ждать, когда англичане проснутся и сами это сделают.
        Я приказал своим людям спрятаться в конюшне, вход в которую был самым ближним от караульного помещения. Там было сухо и пахло сеном, лошадьми и свежим навозом. Для людей этой эпохи, да и более ранних, запах навоза привычен и приятен, причем и для горожан тоже. Кони поволновались немного, всхрапывая и гулко переступая копытами, но вскоре успокоились. Один боец залез по лестнице в дыру в потолке, которая вела на сеновал, и скинул оттуда несколько охапок сена, судя по сильному запаху, накошенного в этом году. Бойцы расположились на охапках сена в проходе возле денников. Кто-то кемарил, кто-то что-то обсуждал шепотом. Соорудили и мне ложе из сена. Спать не хотелось, поэтому я сидел, прислонившись спиной к перегородке. За перегородкой слушалось, как стоявший в деннике жеребец жует сено, охапку которого я кинул ему в кормушке. У жеребца был очень сильный запах. Этим запахом пропитывается и наездник. Если учесть, что моются здесь редко, получается ядреный аромат, которому я дал название «Кентавр». Так что рыцарь - это довольно таки вонючее существо. Когда он, прискакав в замок, спешиваются и заходят в
жилое помещения, вежливые благородные дамы первое время закрывают носы платочками, пропитанными разными благовониями, и стараются не морщиться.
        На рассвете, еще до восхода солнца, дверь караульного помещения открылась. Во двор вышла молодая женщина в одной рубахе и распущенными длинными волосами. В руках она несла по пустому деревянному ведру. Женщина зашла в хлев.
        Я подозвал Жака и шепотом приказал:
        - Займись ей, только тихо, и без нужды не убивай.
        Бригант выскользнул из конюшни, бесшумно пошел к хлеву, а я с остальными бойцами тихо направился к двери караульного помещения. За мной шел Хайнриц Дермонд, а потом Мишель де Велькур, как наиболее умелые фехтовальщики, а за ними все остальные бойцы. В хлеву послышался женский писк и глухой удар, после чего там наступила тишина. Дождавшись ее, я рывком открыл дверь караульного помещения и влетел внутрь. Там было пусто. На всех трех двухъярусных нарах, что располагались вдоль стен, не было даже соломы. Видимо, англичане не сочли нужным держать здесь караул, понадеялись на тот, что охранял ворота.
        Мы поднялись по узкой каменной винтовой лестнице на второй этаж. Дверь в холл была закрыта, но не заперта. Внутри было тихо. Я открыл дверь. В нос шибанул запах казармы. Мне кажется, что во все века и у всех народов он одинаковый. Холл был длинный, но не широкий, и высотой метра три с половиной. Галерей не было. С той стороны, что выходила во двор, были ниши с окнами. Вместо стекол были натянутыми куски белой материи, пропитанной маслом. Света, попадавшего внутрь, хватало только на то, чтобы я мог различать силуэты. Посередине холла стоял длинный стол, составленный из нескольких, а по обе стороны его - лавки. Рядом с лавками на полу на матрацах, набитых соломой, спали лучники. Их грозное оружие стояло или лежало под стенами. Я показал своим бойцам, чтобы двигались осторожно, и первым пошел между спящими телами. Успел сделать шесть шагов, когда увидел, что на меня удивленно пялится мужчина с густой копной льняных волос на голове и кудлатой бородой. Он был очень похож на половца. В тот миг, когда мужчина начал открывать рот, я ударил его саблей и громко произнес боевой клич французов:
        - Нотр-Дам!
        И началась бойня. Англичане просыпались, вскакивали, кто успевал, хватались за оружие, кричали «Измена!» - и падали, сраженные саблей, мечами или фальшионами. Я быстро пробивался к дальнему концу холла, где была лестница на третий этаж. Короткими, резкими ударами разрубал тела, не защищенные доспехами. Несколько человек побежали к лестнице, но кто-то впереди споткнулся, и образовался затор. Я расчистил его, уложив троих. Переложив саблю в левую руку, потому что лестница была закручена по солнцу, чтобы неудобно было использовать оружие в правой руке, поднялся наверх. Там осторожно выглянул - и сразу отпрянул. В стену напротив того места, где несколько мгновений назад была моя голова, встряли две длинные стрелы.
        Я решил не рисковать и не терять зря людей, крикнул на английском:
        - Я, рыцарь Александр Венецианец, предлагаю вам сдаться. Или мы сейчас сделаем щиты - и тогда перебьем всех.
        После паузы властный голос спросил:
        - На каких условиях?
        - Условие одно - вам сохранят жизнь, - ответил я и громко приказал следовавшему за мной Хайнрицу Дермонду: - Пойди предупреди людей, чтобы следили за окнами, что выходят к реке. Пусть убивают всех, кто попытается сбежать.
        Поняли ли англичане, что я приказал своему оруженосцу, или догадались, что другим способом живыми из замка не выберутся, но после более продолжительной паузы тот же голос произнес:
        - Хорошо, мы сдаемся.
        Спрятав саблю в ножны, я одолел последние ступеньки.
        Наверху меня ждали одиннадцать мужчин и две молодые женщины. Впереди стоял мужчина лет двадцати семи в льняной рубахе до коленей, ниже которых шли кривые волосатые ноги, босые. У него были светло-русые усы и короткая бородка. В руке держал острием вниз рыцарский меч. На остальных десятерых было всего два лука, топор и ножи.
        Отдавая мне меч, англичанин представился:
        - Эсквайр Роджер Кобхэм.
        - Еще кто-то благородный есть? - спросил я.
        - Нет, - ответил он.
        - Остальных мужчин отведите и закройте где-нибудь, - приказал я бойцам, которые поднялись вслед за мной на третий этаж.
        - Внизу есть темница, - подсказал эсквайр.
        Я приказал бойцам отвести пленных в темницу, а эсквайру, как называют английский оруженосцев, и дамам разрешил одеться. Роджер Кобхэм надел дуплет из зеленой шерстяной материи, тонкой и дорогой, и пурпурные шелковые шоссы, обул башмаки с золотыми пряжками. Судя по всему, человек не бедный.
        - Как вы проникли в замок? - поинтересовался он, закончив одеваться.
        - Благодаря неправильной организации его охраны, - ответил я. - Судя по всему, ты вырос не в замке?
        - В маноре, - признался Роджер Кобхэм.
        - А почему до сих пор не рыцарь? - полюбопытствовал я.
        - А зачем?! Тогда бы мне пришлось служить королю каждый год. Как оруженосец, я остаюсь благородным человеком, но служу, когда хочу, - объяснил он.
        Я отправил половину отряда с Хайнрицем Дермондом за нашими лошадьми и обозом, а Мишеля де Велькура с тремя бойцами к Людовику, герцогу Бурбонскому с сообщением о захвате замке Ла-Рош-Позе и предложением взять его под свою защиту. Меня не прельщала роль кастеляна замка. Часть оставшихся бойцов распределил по постам, чтобы и нас не захватили внезапно, а остальные занялись сбором и подсчетом трофеев. Нам достался замок с запасами еды, которых хватило бы нашей руте на год, если не больше. В конюшне стояли два боевых коня и один верховой эсквайра Роджера Кобхэма, еще два верховых подешевле и четыре тягловые лошади. В хлеву жевали сено коровы и требовательно хрюкали свиньи, покормленные моими солдатами. Плюс оружие, доспехи и кубышки англичан. Говорят, принц Уэльский сильно задерживает выплату жалованья, но у каждого солдата было по целой горсти серебряных монет, а у некоторых и золотые.
        Мишель де Велькур вернулся во второй половине дня. С ним прибыл и сам Людовик, герцог Бурбонский, вместе с двумя сотниками латников и пятью сотнями пехоты. Сначала в замок зашла пехота под командованием рыцаря, которого я часто видел в свите герцога. Убедившись, что это не ловушка, он вернулся к Людовику Бурбонскому, после чего вместе с ним опять заехал в замок.
        - Как ты захватил его? - первым делом спросил герцог Людовик, осмотрев замок и сев за маленький столик в одной из ниш у окна на третьем этаже.
        Мне он предложил место по другую сторону стола. Поскольку за столиком поместиться могли только двое, его придворным пришлось стоять полукругом возле ниши. Слуги герцога сразу подали нам по золотому кубку, в которые налили белого шампанского. Впрочем, пока что оно называлось просто шипучим вином.
        - Божьими молитвами! - улыбнувшись, скромно ответил я.
        - Научи и меня этим молитвам! - весело попросил он.
        - Герцогу незачем их учить. У него есть подчиненные, которые знают эти молитвы, - сказал я.
        - Еще тогда, в Лионе, я понял, что ты послужишь мне на славу. И не ошибся, - признался герцог Бурбонский и, выпив одним глотком полкубка вина, предложил: - Не хочешь остаться кастеляном замка?
        - Охранять замок - это так скучно! - отказался я, попивая шампанское мелкими глотками. Употреблять его большими дозами в двадцать первом веке считалось дикостью. - Да и, сидя в нем, добычи не захватишь.
        - Это точно, - согласился он. - Находясь в моей армии, ты больше пользы принесешь.
        - Скоро у меня заканчивается контракт, - напомнил я.
        - Считай, что он уже продлен. Я скажу Николя Лефевру, чтобы повысил тебе оклад, - сказал Людовик, герцог Бурбонский.
        - Спасибо! - поблагодарил я. - Мне бы еще хотелось увеличить свой отряд, чтобы лучше служить тебе.
        - Набирай столько людей, сколько тебе надо, - разрешил он.
        Николя Лефевр прибыл вместе с герцогом Бурбонским. Он внимательно осмотрел замок. Его помощники пересчитали запасы продовольствия и фуража, а также коров и свиней. Лошадей нам разрешили забрать, как и доспехи, оружие и одежду убитых. В контракте в перечне подвигов захват замка не предусматривался. Никто не ожидал такого от небольшой руты.
        - Триста ливров серебром, - оценил Николя Лефевр «подвиг» и трофеи.
        - Даже не знаю, засмеется герцог Людовик или разозлится, когда расскажу ему, во сколько оценили действия его лучшего командира, - произнес я. - Тысячу золотых франков покажутся ему более правдоподобной цифрой.
        - Пятьсот ливров, - сразу повысил интендант.
        Сошлись на семистах пятидесяти золотых франках после того, как я предложил расписаться в получении восьмисот. Николя Лефевр сразу согласился, что замок и трофеи стоят этих денег. Еще пятьсот перепало лично мне за эсквайра Роджера Кобхэма. На этот раз обошлось без отката, потому что цену определил сам герцог Бурбонский. За пленных лучников ничего не полагалось, поэтому я отпустил их.
        - Только сперва отрубите им указательный и средний пальцы на правой руке, чтобы больше не воевали с нами, - вспомнив валлийский опыт, приказал я своим бойцам.
        Что они и сделали. Англичане, наскоро перевязав кровоточащие раны, быстро зашагали в сторону Пуату. Не уверен, что они доберутся туда. Встретить безоружного англичанина в глухом месте - это голубая мечта многих французских крестьян. Им отмщение, и они воздадут плотницкими топорами, вилами и мотыгами.
        17
        Мы едем по лесной дороге в сторону города Рошешуара. Недавно закончился дождь. С листьев еще падают капли. Хотя грозы не было, воздух наполнен пьянящим озоном. Метрах в трехстах впереди скачет разведка из четырех арбалетчиков, которыми командует Мишель де Велькур. Следом за мной едут мои новые оруженосцы. Первый - Ламбер де Грэ, уроженец графства Эно, девятнадцатилетний крепыш с густыми каштановыми волосами и широкими усами. Массивный, выпирающий подбородок он бреет. Ламберу кто-то сказал, что так он выглядит воинственнее. Не могу судить, потому что не видел его с бородой. Поскольку одни усы сейчас отращивать не принято, парень он, видимо, смелый. Под ним боевой конь Роджера Кобхэма. Второй - Анри де Халле, уроженец Брабанта. Я взял его только потому, что мне всегда везло с брабантскими рыцарями. Анри пятнадцать лет. Он русоволос, худощав и высок. Нос и щеки коричневые от веснушек. Он еще не бреется, но часто поглаживает щеки, проверяя, не пора ли начать? Под Анри де Халле второй боевой конь английского эсквайра. Тех жеребцов, на которых оруженосцы ездили раньше, я отдал новым арбалетчикам.
Увеличил их численность до пятидесяти человек. Больше брать не стал, чтобы преобладали «ветераны», сохраняли навыки и традиции отряда. От желающих служить под моим командованием отбоя не было, хотя обычно предпочитают наняться в большой отряд, в котором несколько сотен бойцов. Во-первых, у моих зарплата выше, чем в других отрядах. Во-вторых, у них тут существует теория об удачливых и неудачливых командиров. С первыми и в маленьком отряде найдешь, а со вторыми и в большом потеряешь. В-третьих, я помогал с оружием, экипировкой и конем. Если видел, что боец толковый, снабжал его всем, чего у него не хватало, чтобы соответствовать требованием, предъявляемым Николя Лефевром, который в последнее время, после того, как мы согласовали с ним схему «распилки» казенных денег, стал намного меньше придираться.
        За оруженосцами скачут три десятка арбалетчиков. В колонну по три - в лучших традициях армий будущего. Бойцы считают это моей придурью. За ними едут три фургона, в которые запряжено по паре лошадей. Правят лошадьми женщины, жены бойцов. Их теперь четыре. Как только у мужчины появляются лишние деньги, к нему сразу прилипает женщина, чтобы помочь тратить их. Дамы получают долю в добыче, но уже не полпая, как раньше, а по четверти. Так потребовали мои бойцы. Им показалось, что те суммы, которые женщины получили после захвата замка, слишком высокая плата за готовку и стирку. Мне без разницы, как они поделят свою часть добычи, поэтому спорить не стал. В первом фургоне везут мое имущество, в том числе и окованный медью сундук из красного дерева, бывшую собственность Роджера Кобхэма. В сундуке, среди прочего, лежат кожаные мешки с золотыми и серебряными монетами - моя зарплата, доля в трофеях и выкуп за пленных. Николя Лефевр до последнего су расплатился с нами за первый контракт. Кстати, по повелению герцога Людовика я теперь получаю тридцать су (полтора ливра серебром) в день.
        За обозом едут еще двадцать арбалетчиков под командованием Хайнрица Дермонда. Он теперь заместитель командира и получает пятнадцать су, как рыцарь-башелье. Я пробил ему повышение ставки, чтобы поскорее рассчитался со мной. Он только коня успел отбить, а еще надо заплатить за доспехи и двуручный меч, которым саксонец уже неплохо владеет.
        Мы едем по следам отряда Джона Чандоса, коннетабля Гиени, который недавно стал еще и сенешалем Пуату. Теперь отрабатывает новое назначение. В его отряде три сотни латников, сотен шесть-семь легкой конницы, две сотни пеших лучников и сотен пять копейщиков. Легкая конница и пехота набраны в основном из гасконцев, не считавших себя французами. Власть живущего далеко, за морем, английского короля, который не часто вмешивался в их дела, нравилась гасконцам больше, чем находившегося рядом французского. После того, как в Аквитании поселился принц Уэльский и начал, по мнению гасконцев, самодурствовать, ситуация стала меняться в другую сторону, однако оттолкнула от него еще не всех. У французов в этом регионе сил в несколько раз больше. Было бы желание, быстро выпроводили бы непрошеных гостей из виконства Рошешуар. Карл Пятый, король Франции, запретил сражаться с большими отрядами англичан, особенно, если ими командуют такие известные командиры, как Джон Чандос, участник великих побед в Кресси, Пуату и Оре. До недавнего времени виконт де Рошешуар сидел под арестом в Ангулеме. Эдуард, принц Уэльский,
заподозрил виконта в желании переметнуться на сторону французского короля. Бедолагу, который, ничего не подозревая, приехал по вызову принца, чуть не казнили. Подержали его для острастки в темнице несколько недель, а затем отпустили. Был ли ошибочным арест виконта - не знаю, но с освобождением точно лоханулись. Как только его выпустили, виконт переоделся в простого солдата и вместе с верным человеком ускакал в Париж, где сразу совершил оммаж французскому королю. Сейчас подданные расплачивались за этот поступок сеньора. Отряд сэра Джона Чандоса уничтожал всё и всех на своем пути.
        По данным разведки англичане должны быть под стенами столицы виконства. Догадываюсь, что город Рошешуар - главная цель рейда. Решили жестоко наказать изменника, чтобы другим неповадно было. Защищал Рошешуар отряд под командованием рыцарей Тибо дю Пона и Элиона де Талая - преданных виконту людей, как меня заверили. Совсем недавно меня заверяли, что англичане никогда не возьмут замок Ла-Рош-сюр-Йон, в котором кастеляном был рыцарь Жан де Блондо. У замка были крепкие стены и башни, большой отряд защитников, артиллерия и припасов на год. Продержался он чуть больше месяца. Кастелян заключил с англичанами договор, что, если в течение месяца ему не придет помощь, сдаст замок на условии свободного прохода с оружием и вещами и компенсацией за продовольственные запасы и артиллерию в сумме шести тысяч ливров серебром. У настоящего рыцаря Жана де Блондо хватило наглости или, что скорее, глупости, с чувством добросовестно выполненного долга прибыть в расположение французских войск. У герцога Анжуйского было несколько извращенное представление о рыцарском долге, поэтому Жана де Блондо, не дав покаяться и
причаститься, зашили в мешок и кинули в реку. Так обычно казнят ведьм. Людям знатного происхождения принято отрубать голову, а покаяния и причастия лишали только конченых негодяев.
        Мы въезжаем в деревню. Точнее, в то, что от нее осталось. Дома и хозяйственные постройки не успели сгореть полностью. Помешал дождь. Торчат черные, обгоревшие столбы, на грудах камней слой копоти. Сильно воняет гарью, жженым мясом. Везде обнаженные, обгоревшие трупы: старики, женщины, дети. Мужчины успели убежать. Если их можно назвать мужчинами. Когда посмотришь на это, становится понятно, почему во французской армии все чаще звучат призывы не брать англичан в плен, даже знатных. Хотя в Аквитании большую часть английской армии составляют гасконцы, бретонцы и наваррцы, их всех называют англичанами и требуют уничтожать без пощады.
        Зерновые на полях возле деревни скошены. Зерно досталась англичанам или было сожжено, как и солома, но на полях осталась стерня, которая сойдет на корм лошадям. Отсюда до города Рошешуар, как сказал мне местный житель, встреченный в предыдущей сожженной деревне, километров восемь. Если англичане решат осаждать его, мы будем достаточно близко к ним, чтобы наносить удары, и достаточно далеко, чтобы нас не обнаружили случайно. Уверен, что в этой деревне англичане больше не появятся, потому что нечего взять. Я приказываю отряду остановиться, посылаю Мишеля де Велькура осторожно разведать, что делают англичане, а нескольким бойцам - проехать по тропинкам в лес и найти там поляну, на которой можно встать лагерем. Располагаться надолго в отрытом поле у меня нет желания. Англичане ведь могут приехать сюда и не случайно, если мы хорошенько насолим им.
        Остальные мои бойцы разбредаются по сожженной деревне в поисках какой-нибудь добычи. Многие из них - бывшие крестьяне, поэтому находят пару ям, в которых спрятано зерно. Его пересыпают в мешки и грузят в фургоны. У нас с собой несколько ручных мельниц, так что пару недель будем есть пресные лепешки, которые пекут на разогретых на костре камнях. Свежими эти лепешки довольно вкусны.
        Возвращаются посланные в лес бойцы и докладывают, что нашли подходящую поляну. Я еду с ними в лес. В нем сыро и тихо. Наметанный взгляд выхватывает грибы. Люблю их собирать, но готовить не умею, поэтому в двадцать первом веке раздавал соседям. Поляна оказывается достаточно большой, чтобы поместился весь отряд. По ней протекает ручей с чистой водой, который метров через сто впадает в болото. Значит, с той стороны на нас не нападут. С других трех сторон приказываю срубить деревья, завалить подходы к поляне, чтобы было не так-то просто напасть на нас, а нашим лошадям уйти с поляны. Фургоны и палатки располагаем возле ручья, на обоих берегах. Когда заканчиваем оборудовать лагерь, возвращается Мишель де Велькур и докладывает, что англичане осадили Рошешуар, готовятся к штурму. Что ж, завтра с утра дадим им понять, что такое партизанская война.
        18
        Во главе английского отряда человек из сорока скачет на буланом коне рыцарь или оруженосец лет двадцати трех. У него тонкие черные усики и маленькая элегантная бородка. На голове бацинет без забрала, покрытый красной материей с золотым узором по краю, а тело защищает кольчуга с длинными рукавами и кольчужные шоссы, усиленные накладками из толстой кожи на плечах, локтях, запястьях и коленях. Такие доспехи обычно носят гасконцы. Сужающийся книзу прямоугольный щит разбит на четыре части. В левой верхней и правой нижней на красном поле нарисована белая тощая птица, которая кажется общипанной, а на двух других на белом поле по три красных креста, расположенных равнобедренным треугольником вершиной вверх. Грудь коня защищена кольчужным пейтралем, а голова - шанфроном из толстой кожи. Копья у командира нет, потому что уверен, что сражаться с достойным противником не придется. Наверное, за него можно было бы получить хороший выкуп, но у нас нет ни крепкого помещения, ни лишних людей для охраны, а отпустить под честное слово нельзя, чтобы англичане не узнали, кто на них нападет и сколько нас. Воины его
отряда тоже не ожидают нападения. Многие, сняв шлемы, весело болтают. Они ограбили и сожгли деревню, теперь возвращаются к Рошешуару.
        Я натягиваю тетиву, тихо говорю оруженосцу Анри де Халле:
        - Труби.
        И пускаю стрелу. Она стремительно пролетает между ветками и листьями, не задев ни один, вонзается в правую щеку гасконца рядом с носом и влезает наполовину. Наверное, острие высунулось сзади из бацинета, украшенного красной материей. Гасконец еще жив. Он хватается правой рукой за стрелу, намереваясь то ли выдернуть ее, то ли сломать, но, словно передумав, роняет руку на бедро и начинает заваливаться вперед. Высокое седло не дает ему упасть.
        В это время Анри де Халле издает очень мелодичные звуки. В кои веки в моем отряде оказался трубач, у которого есть не только желание играть, но и музыкальный слух. Одна за другой я выпускаю еще пять стрел. Последней промазываю, потому что всадник падает чуть раньше, сбитый болтом из арбалета. Несколько минут - и все бойцы английского отряда лежат на земле, мертвые или раненые.
        - Выходим! - командую я.
        Мои бойцы выбираются из леса на дорогу, добивают раненых, сноровисто стягивают с трупов доспехи, одежду и обувь, а затем оттаскивают тела, схватив за руки или ноги, в кусты, метров на десять-пятнадцать от дороги. Через несколько дней они начнут разлагаться и вонять, благодаря чему их легко будет найти, но к тому времени, как я надеюсь, их уже не будут искать. Я приказываю присыпать землей лужи крови. Ничто не должно выдать, что здесь перебили отряд. Пусть англичане поломают голову, куда он делся? Это уже второй отряд, уничтоженный нами. Первый был позавчера неподалеку отсюда. Надеюсь, что оба заподозрят в переходе на сторону врага. Англичане не доверяют гасконцам, потому что слишком много их перешло на сторону французского короля. Мы собираем верховых лошадей и разбежавшийся скот, отнятый англичанами у крестьян, разворачиваем телеги с награбленным в деревне, добавляем в них трофеи и едем в свой лагерь.
        Мои бойцы уже обжили поляну в лесу. Такое впечатление, будто мы стоим здесь несколько месяцев, а не дней. В тени под деревьями, где их меньше достают оводы, стоят привязанные лошади. На ночь их погонят пастись на крестьянские поля. Рядом стоят арбы, телеги, фургоны, наши и отбитые у англичан. Добытый скот - волы, коровы, козы, овцы и свиньи - пасется на других полянах в лесу. На нашей поляне трава уже объедена под корень. Под одним навесом, сооруженным между деревьями, сложены трофейные доспехи, оружие, одежда и обувь, под другим - съестные припасы, в основном зерно в мешках и вино в бочках. Каждый день к столу у нас свежее мясо и молоко. Такое впечатление, что мы на лесной базе отдыха, а не на войне. Бойцам здесь нравится. Потерь пока нет, а добыча есть. Ходят веселые, подсчитывают, сколько заработали за эти дни, сколько получат за трофеи.
        Я даю бойцам отдохнуть день, а на ночь веду половину отряда к Рошешуару. В лесу километрах в трех от лагеря осаждающих останавливаемся, спешиваемся. Дальше пойдем пешком, когда станет совсем темно. Я сажусь под толстый дуб, с которого нападали зеленые желуди. Рядом занимает место Хайнриц Дермонд. Я разрешил ему взять двуручный меч, поэтому у оруженосца прекрасное настроение. Хайнрицу очень хочется испытать меч в бою. Надеюсь, сегодня у него не будет такой возможности.
        - Как долго ты собираешься воевать? - любопытствую я.
        - Не знаю, - отвечает он. - Наверное, пока много денег не наберу.
        - А сколько, по-твоему, много? - интересуюсь я.
        - Не знаю, - опять произносит Хайнриц Дермонд. - Чтобы хватило на большой дом в городе и на жизнь.
        - А поместье не хочешь купить? - спрашиваю я.
        - Можно, конечно, и поместье купить, но рядом с городом, - говорит он. - В деревне я со скуки умру.
        Еще лет сто назад рыцари избегали городов, предпочитали жить в замках между крестьянских полей. Теперь доход от феодов сильно сократился, крестьяне добились больших прав, не посамодурничаешь, иначе стрелу или болт в спину получишь от них, а в городе жизнь стала безопаснее и веселее, со многими соблазнами.
        Я спрашивал его, чтобы самому определиться, где поселиться, когда наберу денег. При такой напряженной ситуации в стране покупка замка в сельской местности казалась авантюрой. Пушки пока плоховаты, но уже способны разрушить стены замка. Пожалуй, за стенами города будет безопаснее. В нем защитников больше. Осталось найти такой город на побережье. Я собирался в скором времени вернуться на море, заняться привычным делом.
        После полуночи, когда зашла луна, я приказал двигаться дальше. Пять человек остались охранять лошадей, а остальные двадцать зашагали по лесной дороге к лагерю англичан. Сейчас нам нужны именно англичане. Как донесла наша разведка, рядом с лесом, на скошенном поле слева от дороги, расположилась сотня лучников. У них всего одна палатка, видимо, командирская. Остальные сделали шалаши или навесы для защиты от дождей, которые сейчас редки, и солнца, которое днем припекает от души. Лучники - элита этого отряда, сто Я т лишь немного ниже рыцарей, но выше многих оруженосцев, не говоря уже о гасконской легкой коннице, копейщиках и арбалетчиках. Всю черновую работу выполняют гасконские солдаты. Английские лучники стоят днем в караулах, а ночью спокойно спят. Уверен, что это очень сильно не нравится гасконцам. На чем я и решил сыграть.
        Выйдя на скошенное поле, я останавливаюсь и жестом приказываю своим бойцам приниматься за дело. Они тихо подкрадываются к спящим англичанам и начинают будить их и резать. Сперва то там, то там слышится возня, тихий говор или стоны. Затем мои бойцы втягиваются, действуют увереннее и профессиональнее, если можно это слово отнести к убийству спящих. Дойдя по палатки командира, прекращают резню, возвращаются назад, собирая имущество убитых и оставляя кое-что взамен. Это ножны от кривого гасконского ножа и красная шелковая полоса материи. Такие полосы некоторые гасконцы наматывают на шею то ли как шарф, то ли это дедушка галстука. Мы взяли эти вещи у убитых в засаде.
        Я приказываю бойцам возвращаться к тому месту, где мы оставили лошадей, а сам с Хайнрицем Дермондом иду вправо от дороги, где расположились гасконцы. Метрах в ста от них останавливаюсь и выпускаю по сидящим у костра двум часовым длинные английские стрелы из своего лука. Попадаю в обоих. Одному в спину, и он, тихо вскрикнув, заваливается на правый бок, а второму - в левую сторону груди, ранив, но не убив.
        Гасконец вскрикивает, а потом орет истошно:
        - Измена! На нас напали!
        Его земляки вскакивают, хватаются за оружие и собираются возле палаток, в которых, скорее всего, живут командиры. Я выпускаю по ним три стрелы, не выцеливая, в толпу.
        - Уходим, - тихо шепчу я Хайнрицу Дермонду.
        Лагерь гасконцев бурлит. В адрес англичан звучат оскорбления и угрозы. Командиры пытаются успокоить бойцов, обещают разобраться.
        Вскоре мы удаляемся от них на такое расстояние, что голоса еле слышны, и я говорю своему оруженосцу:
        - Самые заклятые враги получаются из бывших друзей.
        Мы возвращаемся к своим лошадям, садимся на них и медленно скачем к своему лагерю на лесной поляне. Добираемся до него, когда небо начинает сереть. Я ложусь спать в командирской палатке, приказав не будить меня до обеда, если только на нас не нападут англичане.
        Проснулся я раньше. День выдался жаркий, в палатке стало душно. К тому же, в нее залетело несколько мух, жутко назойливых. Я выбрался из палатки, подошел, зевая, к ручью. Вода в нем чистая, прозрачная. На как бы отутюженном, без единой складки, песчаном дне лежат несколько темных камешков. Я набираю в ладони прохладную воду, умываюсь. Вода смывает остатки сна.
        Рядом со мной появляется Мишель де Велькур, подает белое льняное полотенце.
        Пока я вытираюсь, докладывает:
        - Недавно через деревни прошел отряд гасконцев. Можем догнать их.
        - Большой? - вопрошаю я.
        - Сотни три-четыре, - отвечает оруженосец и нетерпеливо спрашивает: - Нападем?
        - Незачем, - говорю я. - Скоро они перейдут на нашу сторону.
        - Почему? - интересуется он.
        - Потому что поняли, что они - не англичане и никогда англичанами не станут, - объясняю я.
        А что послужило гасконцам поводом для понимания своей национальной принадлежности - не так уж и важно.
        19
        Мы перебиваем еще один отряд гасконцев, ограбивших и спаливших деревню, и вырезаем два десятка английских лучников. Вторая ночная резня оказалась менее удачной. Англичане спали чутко. В итоге один мой боец погиб, двое получили легкие ранения. После этого я отменил ночные вылазки. Собирался перенести лагерь в другое место, потому что все близлежащие деревни были ограблены и сожжены. Англичане заставили меня изменить планы. Однажды утром они собрались и ушли из-под Рошешуара. Двинулись на юг, где еще остались нетронутые деревни. Мы поехали за ними.
        Когда проезжали мимо Рошешуара, на его стенах стояли защитники, которые решали, являемся ли мы арьергардом англичан, который не помешало бы разбить? Я с двумя оруженосцами подскакал к воротам. На площадке над ними стояли несколько человек в дорогих доспехах.
        - Есть среди вас Тибо дю Пон или Элион де Талай? - спросил я.
        - Мы оба здесь, - ответил мужчина в бацинете без забрала, обладатель длинной черной бороды, которая, поднятая железным подбородником, торчала вперед, параллельно земле. - Я - Тибо де Пон.
        - Я - капитан Александр Венецианец. Мой сеньор Людовик, герцог Бурбонский, поздравляет вас с успешным завершением осады! - говорю ему.
        - Передай герцогу нашу благодарность за его поздравления! - произносит в ответ Тибо дю Пон. - Он приближается к городу? Поэтому англичане и убежали?
        - Нет, герцог сейчас далеко отсюда, - отвечаю я.
        - Тебя послали на разведку? - спрашивает он.
        - Не совсем. Мы здесь занимались тем, что ссорили гасконцев с англичанами, - признаюсь я и добавляю шутливо: - Моя скромность не позволяет мне заявить, что именно благодаря нашим действиям и была снята осада.
        Тибо дю Пон тупо смотрит на меня, не въезжая в то, что я сказал.
        Поэтому меняю тему разговора:
        - В городе есть купцы, которые купят доспехи и оружие? У нас так много трофеев, что это мешает двигаться быстро.
        - Должны быть, - отвечает рыцарь.
        - Мы подождем на поле, - сообщаю я и даю команду двигаться к тому месту, где недавно был лагерь Джона Чандоса.
        Рошешуарцы провожают нас подозрительными взглядами. Проходит не менее часа прежде, чем они убеждаются, что это не ловушка. Опускается подъемный мост, открываются ворота, из города выезжает с сотню всадников. Возглавляет их рыцарь Тибо дю Пон. Он на вороном жеребце, защищенном кожано-кольчужным доспехом. Шлем другой, тоже бацинет, но с забралом «песья морда», сейчас поднятым. Черная борода заправлена под бармицу, видна только верхняя ее часть. Проезжая мимо нашего обоза, они внимательно смотрят на трофейное оружие и доспехи. Взяли мы много, а отряд у нас небольшой.
        Остановившись рядом со мной, рыцарь Тибо дю Пон сообщает:
        - Мы собираемся ударить по англичанам. Присоединяйся к нам.
        - Не буду, - говорю я. - Они перебьют вас из длинных луков.
        - Вас же не перебили, - сказал рыцарь.
        - Днем мы нападали только на гасконцев, а на англичан ночью, когда их луки не страшны, - объясняю я.
        - Это не из-за вас по ночам были заварушки в их лагере? - спрашивает он.
        - Вон там? - показываю я туда, где мы резали английских лучников.
        - Там, - подтверждает Тибо дю Пон. - Я передам виконту, что ты помог снять осаду с города.
        - Благодарю! - произношу я. - Но лучше будет, если пришлешь к нам купцов. Не хотелось бы задерживаться здесь надолго, сильно отставать от англичан.
        - Сейчас пришлю, - пообещал рыцарь и приказал своему отряду возвращаться в город.
        Купцов было четверо. Все худые, что нетипично для их профессии. Они уже знали, что осада снята с Рошешуара не без нашей помощи, поэтому торговались не долго. По-своему благодарили. Мы продали им все, что было нам не надо. Двое, которые были одеты побогаче, купили оружие и доспехи. Длинные английские луки и стрелы к ним тоже забрали. Подозреваю, что продадут англичанам. Третий купец приобрел волов, двух коров и полтора десятка коз. Свиней к тому времени мы съели, а баранов я решил оставить. Их несложно гнать и пасти. Четвертый купец купил одежду и обувь. Обе стороны остались довольны. Я разделил деньги между бойцами, взяв себе треть. Не будем беспокоить герцога из-за мелочи, он и так богатый. После чего мы поехали вслед за англичанами.
        Они медленно двигались в сторону Пуату, грабя и сжигая деревни на своем пути. В одной из пылающих деревень мы прихватили одиннадцать гасконских копейщиков. У перегруженной арбы, которую тащили две пары волов, сломалось колесо. Гасконцам жадность не позволяла бросить такое богатство, поэтому задержались, ремонтируя его. Одного по моему приказу взяли в плен. Это был мужчина лет тридцати, черноволосый, с карими глазами и бородой, заплетенной в три косички. На кожаную куртку были нашиты большие куски от кольчуг из колец разной толщины и диаметра.
        - Куда Джон Чандос ведет ваш отряд? - спросил я.
        - Домой, в Пуату, - ответил копейщик.
        - Что, награбились уже?! - удивился я.
        - Нет, но говорят, сюда идет ваш маршал Луи де Сансерр с очень большим отрядом, - рассказал гасконец.
        У меня складывалось впечатление, что лазутчиками в обеих сражающимся армиям служили одни и те же люди. Они ходили туда-сюда, рассказывали одним, что видели или узнали у других, и смотрели и слушали, чтобы было, что рассказать другим. Скорее всего, так зарабатывали на жизнь монахи нищенствующих орденов, которых не обижали воины обеих сторон.
        После допроса гасконца раздели и отдали уцелевшим крестьянам сожженной деревни. Что крестьяне с ним делали - не знаю, но орал громко. Правда, не долго.
        Мы догнали отряд англичан возле переправы через реку Крёз. На противоположном берегу начиналась «английская» территория, поэтому отряд Джона Чандоса расслабился. Рыцари, легкая конница и лучники переправились на пароме первыми. Став лагерем на противоположном берегу возле деревни, ждали, когда переправится обоз. Когда мы подъехали к реке, на нашем берегу оставалось семнадцать арб, запряженных волами. Нагружены арбы были не хуже, чем та, что мы отбили у гасконцев. Охраняли их всего с полсотни копейщиков. Они стояли, сидели или лежали на берегу и ждали, когда вернется паром, на котором помешалась всего одна арба. Мы тоже подождали паром. Он представлял собой что-то типа большого плота. С того борта, что на течение, стоят две Л-образные стойки, внутри которых пропущен пеньковый канат, привязанный к столбам, вкопанным на берегах рядом с небольшими причальчиками. Два крепких мужика на плоту тянут за этот канат, перемещая плавсредство поперек реки. При переправе на «английский» берег им помогают возничие, а обратно тянуть приходится самим, поэтому движутся медленнее. Когда паром причалил к берегу, из
леса выплеснулся мой отряд.
        - Нотр-Дам! За маршала Сансерра! - кричали мои бойцы, налетев на вражеских пехотинцев.
        «Нотр-Дам» - это общий боевой клич французов. К нему обычно добавляют имя своего командира. Пусть англичане думают, что мы - передовой отряд французского маршала. Я заколол пикой двоих гасконцев. Брать их в плен нет смысла. Выкуп не получишь, в рабство не продашь, а отпустить - опять придется с ними воевать. Зато арестовали паромщиков, чтобы не смогли перевезти врагов на наш берег. Этих не было смысла убивать, потому что самим пригодятся. Паром нужен всем. Часть моих бойцов развернули арбы и погнали их по дороге прочь от реки, а остальные торопливо собирали оружие и доспехи убитых.
        На противоположный берег выехали несколько рыцарей. Наверное, среди них и сам Джон Чандос. В лицо я его не знал, а немолодых рыцарей там было несколько, и все облачены в одинаково богатые доспехи. Один рыцарь был на соловом жеребце. Если не ошибаюсь, это фальшивый граф Ангус. Английские рыцари спокойно смотрели, как мы уводим часть их добычи. А что они могли сделать?! Переправиться через реку вплавь под обстрелом арбалетчиков?!
        Я помазал им рукой и крикнул на английском языке:
        - Передайте мою благодарность Джону Чандосу за то, что собрал для меня добычу!
        - Ты будешь жестоко наказан за эти слова, наглец! - крикнул в ответ всадник на соловом жеребце.
        - Ангус, ты мог это сделать в нашу предыдущую встречу, но трусливо сбежал! - осадил я.
        - Я вызываю тебя на поединок, подлый француз, нападающий из засад! - возмущенно крикнул он.
        - На поединок вызывают равного, а мне сказали, что ты такой же ненастоящий рыцарь, как и граф! - бросил я, отдал честь остальным английским рыцарям и не спеша поехал вслед за захваченным обозом, пропуская мимо ушей оскорбления, которые изблевывал в мой адрес самозваный граф Ангус.
        В паре лье от переправы мы отпустили паромщиков, а на следующем перекрестке повернули в сторону замка Ла-Рош-Позе, возле которого стояли отряды герцога Бурбонского. Надо было избавиться от обоза и поделить деньги, чтобы у бойцов было больше желания воевать.
        20
        Маршал Франции Луи де Сансерр оказался медлительным, если не сказать, заторможенным человеком. Такое впечатление, что к сорока годам у него почти полностью сели батарейке. Даже голову, покрытую густыми темно-русыми волосами, он поворачивал так, будто потянул мышцы шеи, боится резким движением сделать себе больно. Маршал - это пока что всего лишь командир большого отряда. Он собрал вечером нас, два десятка командиров поменьше, в холле замка Ла-Рош-Позе, чтобы обсудить план действий. Точнее, бездействий. Мало того, что сам ничего не делает, так еще и другим запрещает покидать лагерь.
        - Как сообщили лазутчики, в отряде виконта Джона Гастингса, старшего сына графа Пемброукского, три-четыре сотни воинов, в основном рыцари и оруженосцы, а нас более семисот. Они уже набрали добычи, так что движутся медленно. Людовик Бурбонский хочет, чтобы мы напали на этот отряд и взяли графа в плен. Как вы знаете, англичане захватили в плен Изабеллу, мать герцога. Можно было бы сделать размен, - рассказал Луи не Сансерр.
        Теща короля Франции скромно жила в замке вдали от мирской суеты. Была уверена, что рыцари с дамами не воюют, поэтому и гарнизон в замке был малочисленный. Мало того, что ее взяли в плен, так еще и потребовали за нее фантастически выкуп в полмиллиона франков. Англичане чаще, чем французы, забывали, когда было выгодно, что они рыцари.
        - Какие будут предложения? - задал вопрос Луи де Сансерр.
        - Догнать и разбить! - сразу выпалил Луи де Сен-Жюльен.
        Маршал смотрит на Карне де Бретона, как на более рассудительного человека. Тот смотрит на меня, как на человека, которому удалось отбить половину, как гласит молва, обоза у самого Джона Чандоса.
        - Если мы погонимся за ними, виконт Джон сможет удрать, - говорю я. - Не лучше ли устроить засаду на пути следования его отряда?
        - А как мы узнаем, куда они пойдут? - спрашивает Робер де Сансерр, кузен маршала, юноша лет девятнадцати, такой же густоволосый, но более подвижный и наряднее одетый.
        - Туда, где есть, что грабить, - отвечаю я. - В виконстве Рошешуар не так уж и много таких мест осталось.
        Все злорадно улыбаются, потому что виконт Рошешуар не пользуется популярностью в нашей армии. На словах вроде бы отважный воин, но странным образом всегда оказывается не там, где сражаются. Даже когда англичане осаждали Рошешуар, виконта там не было.
        - Другие предложения есть? - задает вопрос Луи де Сансерр.
        - Да, пожалуй, план Венецианца хорош, - медленно произносит Карне де Бретон.
        В последнее время лицо у него стало не таким красным. Я догадался, что у Карне де Бретона гипертония, посоветовал поставить пиявок.
        - Они высосут из тебя дурную кровь, - объяснил я так, как ему будет понятней.
        - Мне доктор пускал кровь. Помогает, но ненадолго, - отмахнулся он.
        Кровь тут пускают от всех болезней. Даже тем, кто умирает от потери крови.
        - Пиявки еще и сосуды тебе прочистят. Попробуй. Хуже все равно не будет, - настоял я.
        Карне де Бретон попробовал. Теперь считает себя моим должником и благодарит, как умеет.
        Утром мы отправились на поиски Джона Гастингса, виконта Пемброукского, и его отряда. Мои конные арбалетчики скакали в авангарде, вели разведку. Следом за нами двигались отряды Карне де Бретона, Луи де Сен-Жюльена, Жана де Бюэя и Гийома де Бурда. За ними шли пехотинцы под командованием кузена маршала. Замыкал колонну Жан де Вилэн - командир отряда из ста двадцати человек. Сам Луи де Сансерр остался в замке Ла-Рош-Позе, чему все мы обрадовались. Под командованием маршала мы уж точно бы не догнали Джона Гастингса. Единого командира у нас не было, но, по молчаливому согласию большинства, таковым считался Карне де Бретон, как самый старый и опытный. Знали бы они, сколько уже лет живу и воюю я!
        В виконстве Рошешуар мы не застали виконта Джона Гастингса. Или его предупредили о нас, что маловероятно, потому что мы, выйдя на следующее утро после совещания, двигались сравнительно быстро, или больше нечего было грабить. Узнав об этом, командиры собрались на совещание. Проходило оно на окраине деревни, сожженной еще отрядом Джона Чандоса. Не слезая с коней, мы встали в круг. Я рассказал, что отряд Джона Гастингса переправился через реку Крёз на «английскую» территорию. Местные жители, которые прятались в лесу, сообщили, что у англичан большой обоз, движутся очень медленно. Обоз на самом деле был так себе, но иначе было бы трудно заманить французов на вражескую территорию.
        - Догоним! - опять воскликнул Луи де Сен-Жюльен.
        - Лучше обогнать и встретить, - опять предложил я. - Они наверняка идут на Пуату. Мы можем срезать угол, если вернемся назад и переправимся через брод, который недавно миновали.
        Командиры переглянулись. Тогда нам придется сильно углубиться во вражескую территорию. Был шанс, что и нам перережут путь к отступлению.
        - Будем выдавать себя за гасконцев. Для этого придется всего лишь воздержаться от грабежа деревень. А после нападения быстро отступим, - сказал я.
        - Если Джон Чандос даст нам это сделать, - заметил Гийом де Бурд.
        - Джон Чандос в ссоре с виконтом Пемброукским, потому что тот отказался идти вместе с ним в поход, - проинформировал нас Жан де Вилэн - мужчина лет двадцати шести, на губах которого постоянно была снисходительная улыбка, даже когда смотрел на солнце.
        - Возвращаться без добычи нам все равно не резон. Пойдем наперерез виконту. Захватим его - хорошо, нет - ограбим деревни на обратном пути, - произнес Карне де Бретон.
        Остальные командиры согласились с ним.
        Мой отряд опять поскакал впереди. Хотя мы шли по вражеской территории, бойцам запрещено было грабить местное население. Жители все равно быстро убегали в лес, завидев нас. Выяснять, свои мы или чужие, у них не было желания. Проезжая через деревню, мои бойцы прихватывали домашнюю птицу, мелкий скот. Раз хозяева не спрятали, значит, оставили своей армии-защитнице.
        Мы успели перерезать путь отряду виконта Пемброукского. Вышли западнее деревни Пурьеон, в которой Джон Гастингс остановился на ночлег. Солнце еще не зашло, но, видимо, англичане отшагали положенное на день количество миль. Деревня была большая, домов на сто. На дальнем от нас конце располагался большой каменный постоялый двор с двухэтажными постройками с трех сторон и высокой стеной с четвертой. Такие постоялые дворы тамплиеры настроили по всей Западной Европе. Они располагались в дневном переходе друг от друга на основных купеческих маршрутах. Тамплиеры бесплатно пускали в них на ночь всех путников, а паломников еще и кормили. Рыцарей-храмовиков больше нет. Постоялый двор принадлежит, наверное, какому-нибудь разбогатевшему крестьянину, выкупившему его. Скорее всего, дела у хозяина идут плохо, потому что через район боевых действий купеческие караваны не ходят.
        - Надо послать пехотинцев, чтобы перекрыли дорогу с той стороны, - посоветовал я Карне де Бретону. - Когда они доберутся туда и пойдут в атаку, мы ударим отсюда.
        - Так и сделаем, - согласился он и отдал приказ Роберу де Сансерру быстро обойти по лесу деревню и ударить с той сторону.
        Остальные отряды разошлись вправо и влево, чтобы во время атаки охватить деревню со всех сторон. Я проинструктировал своих бойцов, чтобы не останавливались на окраине, скакали в центр деревни.
        - Рыцари остановились в домах у богатых крестьян. За каждого из них можно получить богатый выкуп, - объяснил я.
        Захватить в плен знатного рыцаря - мечта каждого моего бойца. За такого можно получить выкуп от пятисот золотых и до нескольких десятков тысяч. Придется отстегнуть треть мне, как командиру руты, но и оставшегося хватит на сытую и спокойную жизнь где-нибудь подальше от войны. Таким местом они считают Авиньон, где до недавнего времени была резиденция Папы Римского. В этом году Папа перебрался в Рим, напуганный недавними налетами рутьеров, которые в мирное время принялись грабить Францию. Взяли выкуп шестьдесят тысяч флоринов и с папы Римского, предыдущего. Эту сумму рутьерам заплатили якобы за то, что они нанялись на службу к маркизу Монферратскому, который увел их в Ломбардию воевать против сеньора Миланского.
        Вдруг я увидел, что отряд Луи де Сен-Жюльена выехал их леса и. набирая скорость, поскакал к деревне. Следом за ним и другие командиры пошли в атаку, хотя пехотинцы Робера де Сансерра еще даже не вышли на исходную позицию, не перекрыли пут к отступлению. Видимо, случилось что-то непредвиденное. Скорее всего, обнаружили пехотинцев. Они обходили деревню с той стороны, где стоял отряд Луи де Сен-Жюльена.
        - Вперед! - вынимая саблю, приказал я своим бойцам, и поскакал к деревне по скошенному полю.
        Англичане не ждали нас. Они настолько привыкли безнаказанно грабить французские территории, что не сразу поняли, что происходит. Я, не останавливаясь, срубил во дворе ближнего дома двух пехотинцев, которые спустились с сеновала, и поскакал к центру деревни. Англичане бежали к противоположному краю деревни, где на скошенном поле паслись их лошади. Лошадей было много. На них ездили даже лучники, поэтому отряд и двигался так быстро. Лишь несколько человек имели лошадей под рукой. Наверное, не успели отвести на пастбище. Оседлать тоже не успели, поскакали охляпкой. Я срубил еще двоих и ворвался во двор двухэтажного дома, в котором стояли две нагруженные арбы. Застал там рыцаря, блондина с длинными волосами, завитыми на концах, который выбежал из дома в рыжеватой стеганке и алых шелковых шоссах, В правой руке он держал меч в ножнах, а в левой - шлем. Впереди него мчался молодой парень, скорее всего, оруженосец, который держал в руках бригандину и кольчужные шоссы своего сеньора. Оба проскочили в просвет между домом и хлевом на огород, уже убранный, с невысокими кучами навоза там и сям. Огибая навозные
кучи, они устремились к постоялому двору, куда бежала и большая часть англичан. Я догнал рыцаря и сильно ударил его саблей плашмя по левому плечу.
        - Сдавайся или убью! - крикнул я.
        - Сдаюсь, - произнес рыцарь, останавливаясь.
        Я догнал его оруженосца, который бежал намного резвее, и повторил предложение. Оруженосец тоже не смог отказаться. Я не стал больше ни за кем гоняться. Хватит и этих двоих.
        - Возвращайтесь во двор, - приказал я им, а, поравнявшись с рыцарем, сказал: - Давай меч.
        Ножны были обтянуты сафьяном. Оконечник и кольца золотые. Оголовье рукоятки тоже золотое, в виде приплюснутого в двух боков шара. На приплюснутых сторонах барельефы в виде креста с перекладинами на концах. Клинок был старый, «франкский», из многослойной стали, шире тех, что в моде сейчас, но, по моему мнению, намного лучше. Наверное, пару веков, если не больше, переходил по наследству.
        - Я выкуплю меч и доспехи, - предупредил рыцарь, решив, видимо, что я хочу забрать меч себе.
        Он был не молод, под пятьдесят. Есть седина, но не заметна в светлых, почти белых волосах. Бородка короткая и аккуратная. Кожа на лице белая, с румянцем на щеках. Южный загар к ней не прилип. Выражение лица скорее презрительное, чем властное.
        - Я не против, если останутся деньги после того, как заплатишь выкуп за себя, - сказал я. - Как тебя зовут?
        - Гилберт де Умфавиль, граф Ангус, - ответил рыцарь.
        Я всегда верил, что, если встречаешься с человеком во второй раз, будет и третья встреча.
        - Надо же, какой приятный сюрприз! - весело произнес я. - Пару недель назад ты что-то обещал сделать мне, когда находился на другом берегу реки, а стоило мне прискакать, сразу убегаешь!
        Лицо его покраснело так, что румянец растворился. Он опустил голову, чтобы не наговорить лишнего.
        - За графов сейчас берут тысяч по двадцать флоринов, - сообщил я.
        - Столько заплатить я не смогу, - сразу сообщил Гилберт де Умфавиль. - Не больше трех тысяч.
        - Ах, да, ты же ненастоящий! - подковырнул я.
        - У меня сейчас нет возможности ответить на оскорбление! - гордо заявил он.
        - Ладно, больше не буду, - миролюбиво произнес я, поняв, что немного перегнул. У человека и так несчастье. - Заплатишь четыре тысячи. Это вместе с оружием и доспехами.
        - Договорились, - произнес граф Ангус.
        Во дворе уже шуровали мои бойцы, выгребали все ценное из дома, хотя бой еще не закончился. Возле постоялого двора звенели мечи и слышались крики «Нотр-Дам! За маршала Сансерра!». Я не стал гнать туда своих бойцов. Там и без нас справятся пехотинцы Робера де Сансерра. Нам надо захватить побольше трофеев.
        - Здесь будет ставка. Сносите все сюда, ведите пленных и лошадей. Этих двух закройте в сарае и глаз с них не спускайте! - приказал я бойцам.
        На первом этаже находилась большая кухня, которая одновременно служила и столовой. Свет в нее попадал через узкие амбразуры, закрытые натянутым на деревянную раму бычьим пузырем. Напротив двери у стены располагался высокий камин, труба которого уходила вверх, а не в стену под потолком, как у бедняков. Рядом с камином лежала связка хвороста. К стене приделаны полки. Верхние пусты, а на нижних осталась только глиняная и деревянная посуда. Стол большой и широкий, рядом с ним две широкие лавки, на которых можно лежать. В углу стояли две бочки. Одна на четверть заполнена мукой грубого помола, а другая наполовину - зерном, смесью пшеницы и ячменя. На второй этаж вела узкая деревянная лестница, по которой спустились два моих бойца с охапками тряпок. Там были две спальни, в которых стояло по широкой кровати и большому и высокому сундуку. На кроватях осталось только сено, а сундуки совсем пусты. Умеют мои ребята работать!
        Во дворе меня поджидал еще один пленник. Он был в льняной рубахе, без шосс и босой. То ли одеться не успел, то ли раздеть успели.
        - Рыцарь? - спросил я.
        - Оруженосец, - ответил он.
        - Кто захватил? - поинтересовался я.
        - Саксонец, - ответили бойцы.
        Саксонцем мои арбалетчики называли Хайнрица Дермонда.
        - А где он сам? - спросил я.
        - Атакует постоялый двор. Там много англичан засело, - ответил один из бойцов.
        Я поехал посмотреть, что там творится.
        Постоялый двор был добротен. Тамплиеры умели строить и денег не жалели. Под стеной возле ворот валялось десятка два трупов. Из некоторых торчали длинные стрелы. В метрах ста от ворот перевязывали несколько раненых. Хайнрица Дермонда среди них не было. Он стоял рядом с рыцарями. Около них ошивались и два других моих оруженосца. Видимо, у них на сегодняшний вечер запланирован подвиг. Только вот начало уже темнеть. Могут не успеть.
        Когда я подъехал к рыцарям, Карне де Бретон раздолбывал Луи де Сен-Жюльена:
        - Если бы ты не поскакал раньше времени, не пришлось бы выбивать их отсюда! Решил побольше трофеев хапануть?! Вот и атакуй их, а я своих людей на смерть посылать не буду!
        - Чего ты горячишься?! Утром захватим их, никуда не денутся, - стараясь казаться спокойным и уверенным, произнес Луи де Сен-Жюльен.
        - Виконт Пемброукский там? - поинтересовался я.
        - Да, - подтвердил Карне де Бретон. - И с ним около сотни воинов. Сдаваться не хотят.
        - Давайте обложим постоялый двор соломой и подожжем. Сразу выскочат оттуда, - предложил я.
        - А если не выскочат? - спросил Жан де Бюэй.
        - Тогда печеного мяса поедим. - пошутил я.
        Шутку не оценили. К черному юмора отношение пока мрачное.
        - Подождем до утра. Они поймут, что помощь не придет, и сдадутся, - сказал Луи де Сен-Жюльен.
        - Будем надеяться, - раздраженно произнес Карне де Бретон. - Поставь надежную охрану вокруг постоялого двора, чтобы ночью не сбежали.
        - Не сбегут! - заверил Луи де Сен-Жюльен.
        Когда мы ехали по деревенской улице, Карне де Бретон пожаловался:
        - Луи - хороший командир, смелый и опытный, в одиночку действует прекрасно, но в присутствии других рыцарей обязательно что-нибудь выкинет, чтобы показать, какой он герой.
        - Как бы нам его сегодняшнее геройство боком не вылезло, - прокаркал я. - Было бы лучше утром двинуться в обратный путь.
        - Конечно, лучше, - согласился Карне де Бретон, - но во второй раз так удачно поймать графа Пемброука у нас вряд ли получится.
        Штурм постоялого двора возобновили рано утром. Занимались этим отряды Луи де Сен-Жюльена, Жана де Бюэя и Робера де Сансерра. Остальные наблюдали, чтобы в нужный момент подключиться и захватить пленников. Почти все атакующие собрались возле главных ворот. Сзади, где были запасные ворота, сначала никого не было. Только после того, как оттуда выпустили всадника, которому удалось оторваться от преследования и ускакать, поставили и там пост. Я послал три пятерки своих конных арбалетчиков на разведку в сторону Пуату, а остальным приказал далеко не отходить от нашей ставки и быть готовыми к отступлению медленно или быстро. В последнем случае пришлось бы оставить арбы с дешевым барахлом и сматываться только с пленниками, захваченными лошадьми и ценными трофеями, в числе которых было столовое серебро виконта Пемброукского. Его нашли в соседнем доме. Джон Гастингс готовился ужинать, когда мы напали на деревню.
        Часа три наши атаковали постоялый двор. Англичане отбивались мужественно. За ночь они подготовились, запаслись камнями и бревнами из разобранных, наверное, хозяйственных пристроек. Наконец-то поняв, что лобовыми атаками ничего не добьешься, Луи де Сен-Жюльен приказал собрать со всех дворов лопаты и топоры и начать разрушать стены. Обложить постоялый двор соломой и поджечь он упорно отказывался.
        После обеда прискакали мои разведчики и доложили, что со стороны Пуату движется отряд англичан, сотни три. Я сразу поехал к Карне де Бретону, который с безопасного расстояния наблюдал за действиями Луи де Сен-Жюльена. Новость его не обрадовала.
        - Так и знал, что из-за этого идиота не успеем захватить виконта Пемброукского! - в сердцах произнес старый рыцарь, лицо которого опять стало пунцово-красным.
        - Давай встретим отряд англичан, - предложил я. - Неподалеку от деревни есть хорошее место для засады.
        - Это Джон Чандос идет, с ним лучше не связываться, - отказался Карне де Бретон.
        - Чего вы все так боитесь его?! - удивился я.
        - Слишком много раз он побеждал нас, - честно признался Карне де Бретон.
        - Значит, пришло время проиграть, - сделал я вывод.
        - Как-нибудь в другой раз. Мы и так взяли хорошую добычу, - сказал он и поделился французской народной мудростью: - Кто жаждет всего, тот всё и потеряет.
        Я оставил пятерых бойцов, чтобы проследили за действиями противника и предупредили, если он будет быстро преследовать нас. Часа через четыре они догнали нас и доложили, что отряд виконта Пемброукского, точнее, то, что от отряда осталось, вышел с постоялого двора и направился в сторону Пуату. Большинство шло пешком, а на нескольких лошадях ехали по двое. Примерно в лье от деревни они встретились с отрядом Джона Чандоса и вместе пошли в Пуату. То, что англичане не отважились преследовать нас, отбивать пленников и добычу, было хорошим признаком. Значит, они начали нас бояться.
        21
        Благополучно вернувшись на свою территорию, мы поделили общую добычу. Гилберта де Умфавиля, так называемого графа Ангуса, я уступил за четыре тысячи франков Людовику, графу Бурбонскому, который выкупил и остальных пленных рыцарей, собирался обменять их на свою мать. Денег у меня теперь столько, что в любой момент можно сделать ручкой и отправиться в более спокойные края, завести семью и заняться мирными делами. Только вот не хотелось мне спокойной жизни. Оправдывал это тем, что на всякий случай надо награбить побольше. Мало ли что случиться может?! Вдруг опять сожгут недостроенное судно?! Хотя понимал, что это все отговорки. Втянулся я в жизнь воина, стала она мне нравиться. Прав был монгольский провидец, обозвавший меня Вечным Воином.
        Пока Людовик, герцог Бурбонский, вел переговоры, мы отдыхали. Пользуясь паузой, я пополнил отряд. В бою погибли два моих арбалетчика. Пошли вместе с Хайнрицем Дермондом брать постоялый двор и не вернулись. Туда им и дорога. Дуракам нечего делать в моем отряде. Оруженосцу я сделал втык, чтобы не завлекал людей, а рисковал только своей головой. Пополняя отряд, увеличил количество арбалетчиков до шестидесяти человек. Пришлось переманить из других отрядов. Вообще-то, сманивать запрещается, но Николя Лефевр посмотрел на это сквозь пальцы, потому что я числился в любимчиках герцога Бурбонского и самому интенданту кое-что подкидывал. Увеличилось и количество баб в моем отряде. Где мед, там и пчелы. Теперь «жена» была у каждого второго. В результате женщины перестали получать долю из добычи, иначе им пришлось бы отдавать слишком много.
        Луи де Сен-Жюльен попал в категорию самых отважных командиров. Все запомнили, что он первым поскакал в атаку, увлек за собой остальных. То, что он сорвал операцию, как-то забылось. Добычу хорошую ведь взяли, а то, что виконта Пемброукского упустили, - не беда, в следующий раз захватим. Тем более, что ждать пришлось не долго.
        Джон Гастингс мог служить примером поговорки «битому неймется». Ему потребовалась пара недель, чтобы набрать новый отряд и отравиться в Анжу. Ему срочно требовалось смыть позор французской кровью. Странным образом мстил он не воинам, а безоружным крестьянам. Лазутчики сообщили нам, что на этот раз в отряде виконта около пятисот латников, трех сотен лучников и полторы тысячи пехотинцев. Грабя деревни, они добрались до города Самюра и застряли под его стенами. Пригороды сожгли, а захватить сам город не сумели. Защищал его отряд под командованием Робера де Сансерра, кузена нашего маршала. Зато англичанам удалось захватить в тех краях крупное аббатство Сен-Мор. Поговаривали, что не обошлось без измены.
        За аббатство мы отомстили быстро и симметрично. Буквально через пару дней, как по заказу, в замок Ла-Рош-Позе пришел монах. Это был довольно-таки упитанный сорокадвухлетний мужчина с безволосым, как у евнуха, лицом, на котором бросался в глаза мясистый нос с красными и синими прожилками. На макушке выбрита тонзура, вокруг которой располагались короткие темно-русые с сединой волосы. Одет в длинную рясу с капюшоном, подпоясанную бечевкой и застиранную так, что из черной превратилась в темно-коричневую, а на ногах сандалии с деревянными подошвами. Когда он шел по каменному полу в холле замка, они громко щелкали. Когда я услышал эти звуки, сразу вспомнил танцора - чечеточника, которого видел в портовом ресторане в Монтевидео. Худой и гибкий, полностью ушедший в танец и не замечающий зрителей, он так быстро отбивал чечетку, что казалось, что танцуют несколько человек. Иногда моя память выдает странные ассоциации.
        Монах попросил провести его к самому главному командиру. Поскольку монахи часто служили шпионами, его проводили к маршалу Луи де Сансерру, который пировал с командирами отрядов и рыцарями. Мы отбили у англичан много приличного вина. Монаха посадили в самом низу стола, угостили вином и мясом. Чавкал он громче, чем рыцари. Что значит - неблагородный человек!
        Когда он насытился, маршал произнес:
        - Какие новости ты нам принес? Говори, не бойся, здесь нет чужих.
        Монах помялся немного, потер нос в прожилках, а потом сказал:
        - Я могу помочь вам захватить аббатство.
        - Сен-Мор? - насмешливо спросил Луи де Сансерр, заподозрив, наверное, ловушку.
        - Нет, другое, - ответил монах. - При условии, что вы убьете аббата.
        Хотел бы я знать, за что он так возненавидел аббата?! Уверен, что началось всё из-за какой-нибудь ерунды. Типа неразделенной любви.
        - Если аббатство богатое, возьмем грех на душу, - пообещал за всех Луи де Сен-Жюльен. - Так какое аббатство?
        - Сен-Сальвен, - ответил монах.
        Все сидевшие за столом командиры сразу посмотрели на маршала Луи де Сансерра. Это, как догадываюсь, говорило о том, что аббатство очень богатое.
        - Послать туда всех я не могу, - сразу предупредил маршал. - Только два отряда: тебя, Луи де Сен-Жюльен и… - все остальные командиры напряглись, кроме меня, потому что знал, что меня не выберут, - …Карне де Бретона.
        Остальные огорченно замычали.
        - Для такого дела не помешал бы Венецианец, - предложил Карне де Бретон, которому сеансы кормления пиявок опять привели в норму кровяное давление.
        - Можете и его взять, - быстро согласился Луи де Сансерр, потому что мой отряд был одним из самых маленьких в его войске.
        Монах ушел утром, а мы выехали через день. Впереди скакали мои арбалетчики. Следом двигался отряд Луи де Сен-Жюльена, а замыкали бойцы Карне де Бретона. Все передвигались верхом. В деревне Пурьеон мы захватили много лошадей. Через вражеские деревни проезжали без остановок. Каждый боец знал, что впереди ждет богатая добыча. Не стоит заполнять переметные сумы всякой дешевкой.
        Примерно километрах в четырех от аббатства углубились в лес, остановились на поляне и принялись рубить деревца и изготавливать мостки для преодоления рва. По договоренности с монахом, он после полуночи откроет нам ворота. К тому времени мы должны незаметно подобраться к аббатству и ждать сигнал - помахивание фонарем. Мы слезли с коней, отпустили их пастись. Три командира сели под дубом на принесенный бойцами ствол упавшего дерева, от которого воняло гнилью, плесенью, хотя сверху оно было сухим и крепким.
        - А что, если там засада? - задал вопрос Луи де Сен-Жюльен.
        - Если внутри, то погибнет несколько человек, а вот если снаружи… - Карне де Бретон не договорил.
        - Давайте я пойду со своим отрядом. Если засады нет, подтянетесь вы, - предложил я.
        - Нет, пойдем все вместе, - быстро произнес Луи де Сен-Жюльен.
        Наверное, испугался, что мы ныкнем самые ценные трофеи. Мы договорились, что поделим добычу поровну, то есть, по количеству бойцов в отряде. Моему отряду достанется одна шестая. Я уже пожалел, что не увеличил отряд до сотни человек.
        Словно искупая свою подозрительность, Луи де Сен-Жюльен предложил:
        - Аббата убью я.
        - Как хочешь, - разрешил Карне де Бретон, который, для такого сурового солдата, слишком религиозный человек.
        Первая половина ночи выдалась темная, безлунная. Я выдвинулся первым. Старались двигаться бесшумно, однако получалось не всегда. Часто спотыкались и чертыхались, хотя я приказал рта не раскрывать ни в коем случае. Метрах в двухстах от главных ворот остановились. В темноте аббатство походило на большой замок. Впрочем, системой укреплений ничем от него не отличалось, разве что донжона не было. Ров шириной метров восемь и глубиной, как заверил монах, не меньше пяти. Подъемный мост поднят. Стены высотой шесть с половиной и толщиной три метра. На четырех углах прямоугольные башни высотой девять метров. Из-за стен выглядывает готический шпиль храма, который немного выше башен. В аббатстве тихо. Собак монах должен запереть в псарне. У аббата свора гончих. Сан не мешает ему лихо рассекать на коне по полям и лесам в погоне за добычей.
        Сперва я вижу желтоватый огонек, который вдруг возникает из темноты, а потом слышу скрип открывшейся двери. Поленился монах смазать ржавые петли. Как бы из-за такой мелочи не сорвалась операция. Огонек поднимается выше и начинает перемещаться влево вправо.
        - Пошли, - шепотом командую я своим бойцам.
        Главное - не свалиться в темноте в ров. В доспехах не вынырнешь, а точно узнаешь, какой он глубины. Мои бойцы находят край его, начинают устанавливать мостки.
        Монах услышал нас, перестал перемещать фонарь. Теперь держит его перед собой на уровне груди, чтобы свет был виден только спереди. Я подумал, что, если бы в аббатстве была засада, монах не стал бы так делать. Мои арбалетчики перебираются по мосткам на противоположный берег рва. Я следую за ними. Не понтуюсь, переползаю на четвереньках. Приблизившись к монаху, кладу руку ему на плечо, мягкое и теплое. От монаха сильно воняет потом. Это запах предательства.
        - Дай фонарь, - тихо говорю ему.
        У фонаря сверху медная ручка. Она теплая и влажная. Я поднимаю его и трижды перекрещиваю темноту перед собой. Это сигнал Карне де Бретону и Луи де Сен-Жюльену, что пора и им подтягиваться к аббатству.
        - Веди нас, - отдав фонарь, тихо приказываю монаху.
        Мы заходим во двор через дверь, узкую и невысокую, мне приходится наклонять голову, чтобы не цепляться шлемом за потолок. Монах открывает вторую дверь - и мы оказываемся во дворе аббатства рядом с внутренними воротами.
        - Осторожно, здесь лежит… тело, - предупреждает монах и подсвечивает фонарем.
        На каменных плитах, которыми вымощен двор, лежит, неестественно согнувшись, другой монах, на котором поверх рясы жак, а рядом валяются короткое копье и слетевший с головы черепник - маленький шлем, закрывающий только верхнюю часть головы, - с шерстяным подшлемником.
        Я показываю арбалетчикам, чтобы поднимались на стены и занимали позиции. Те, что под командованием Хайнрица Дермонда зайдут во двор последними, поднимутся в надвратную башню, опустят подъемный мост, а потом откроют ворота. Остальные будут прикрывать их.
        Когда оруженосец заходит во двор, отдаю ему фонарь и отпускаю монаха:
        - Всё, можешь идти.
        Он не хочет, чтобы его коллеги узнали, кто их предал. Уверен, что его быстро вычислят. В замкнутом коллективе даже мысли на виду.
        Я поднимаюсь на стену, занимаю позицию, с которой смогу обстреливать весь двор. Выкладываю на парапет десяток стрел, а колчан с остальными ставлю у ног. Слышу, как в надвратной башне скрипит ворот. Он вдруг начинает вертеться слишком быстро. Подъемный мост падает с грохотом. Будем надеяться, что не сломался. Внизу возятся с внутренними воротами, вынимая деревянные запоры - тонкие бревна, пропущенные в железные петли.
        Аббатство начинает оживать. В псарне загавкали собаки. На галерее второго этажа появляется человек в рясе и с фонарем и тревожно окликает:
        - Пио!
        - Да, - негромко откликаюсь я.
        - Что случилось? - спрашивает человек с фонарем, возле которого появляются еще двое.
        - Мост упал, - отвечаю я.
        - Это не Пио! - догадывается кто-то и начинает вопить: - Измена! Измена!
        Я стреляю в человека с фонарем. Мою стрелу опережает болт, который попадает монаху в грудь. Другие болты скашивают тех, кто стоял рядом и выбегающих на галерею. В аббатстве около сотни монахов. Некоторые - бывшие воины, но и остальные неплохо владеют оружием. В четырнадцатом веке без такого умения не выживешь, даже спрятавшись в аббатстве. Во двор непонятно откуда начинают выбегать люди в доспехах и с оружием. Тех, кто с фонарями или факелами, арбалетчики убивают в первую очередь. Остальные не видят, где мы, бегут к воротам, в темноту, где и мы теряем их из виду.
        Я слышу, как распахиваются внешние ворота, как стучат конские копыта по подъемному мосту. Вот во двор въезжает всадник с факелом - и тут же получает два болта в грудь. Уронив факел, он валится на плиты, громко звякнув оружием и доспехами о камень. Следом за ним въезжают и забегают другие. Они растекаются во все стороны.
        - Сен-Дени! Святой Дионисий! - кричат нападающие, чтобы свои не убили по ошибке.
        Мои люди стоят на стенах, ждут, когда закончится сражение. Так мы точно не погибнем от своих. Мы свое дело сделали. Пусть люди Карне де Бретона и Луи де Сен-Жюльена тоже проявят себя. Они разбежались по всей территории аббатства. Отовсюду слышался крики и звон мечей. Сеча идет славная. Видимо, монахам есть, что терять.
        Я собираю с парапета стрелы, складываю в колчан.
        Ко мне подходит оруженосец Хайнриц Дермонд с фонарем в руке и виновато произносит:
        - В О рот не удержали.
        - Ничего страшного, - успокаиваю я. - Скажи своим, чтобы оставались в башне до тех пор, пока не рассветет.
        - Ага, - облегченно произносит он и уходит в надвратную башню.
        К тому времени, когда начало светать, шум боя стих. Я со своим отрядом спустился во двор. Мы прошли мимо храма, двери которого были распахнуты. Внутри кто-то что-то отдирал. Скрежетало так, будто ножницами резали жесть. Пара моих бойцов отправилась помогать святотатцам. Остальные вместе со мной прошли мимо скриптория - каменной башни-библиотеки, дверь в которую тоже была открыта, но внутри было тихо, к трехэтажному зданию, примыкавшему к стене, что напротив главных ворот. Окна были на всех трех этажах, причем на первом такие же большие, как и на верхних. Монахи были уверены в крепости стен, не предполагали, что враг сможет проникнуть внутрь. Крыльцо из трех ступеней вело к массивной деревянной двери с резным орнаментом в виде виноградной лозы.
        Дверь открылась, и на крыльцо вышел Луи де Сен-Жюльен с мечом в руке. У меча была золотая гарда. Рыцаря распирало от самодовольства. Я уверен, что захват аббатства припишут ему, а мы с Карне де Бретоном были на подхвате. Два его бойца вели под руки толстого мужчину с седыми волосами, покрытым седой щетиной лицом и кляпом во рту из куска черной материи, а третий нес горящий факел. На толстяке белая льняная ряса, не подпоясанная. Босые пухлые белые ноги напряженно ступали по холодным плитам. Скорее всего, это аббат.
        - Здесь поставьте его, - показав на край крыльца сбоку, приказал Луи де Сен-Жюльен.
        Бойцы поставили аббата на край крыльца, развернули лицом к командиру.
        Луи де Сен-Жюльен переложил меч в левую руку, перекрестился правой, затем переложил меч в правую.
        - Господи, прости меня грешного! - произнес он не без иронии и лихим ударом снес аббату голову.
        Она, разбрызгивая кровь, покатилась по ступенькам, а потом пару раз кувыркнулась по плитам, пока не замерла на левой щеке. Все это время тело продолжало стоять. Из обрубка шеи хлестала кровь, стремительно пропитывая белую рясу сверху вниз. Вдруг колени резко подогнулись - и аббат завалился вперед и вправо. Крупные брызги упали на ступеньки, начали отсвечивать огонь факела.
        - Какой стойкий! - насмешливо бросил Луи де Сен-Жюльен.
        Его бойцы угодливо засмеялись. Им нравились понты командира. Будет, что рассказать корешам за кружкой вина.
        - Чего стоите, бездельники?! - весело прикрикнул на них рыцарь. - Бегом собирать добычу!
        Бойцы опять засмеялись и зашли в здание.
        - Аббатство даже богаче, чем я предполагал! - сообщил мне Луи де Сен-Жюльен хвастливо, будто разбогатело оно, благодаря ему.
        - Бог услышал наши молитвы и решил наградить за труды наши праведные, - насмешливо предположил я.
        - Если мы здесь, значит, так оно и есть, - серьезно произнес Луи де Сен-Жюльен.
        Они тут все с полным серьезом относятся к так называемому «божьему суду». Кто победил, тот действует по воле бога, а на стороне проигравшего был дьявол. Даже если проигравшие - аббат и монахи.
        Аббатство имело прямоугольную форму. Две длинные стороны и одна короткая были трехэтажными строениями, образующими единый комплекс. Внешние стены были глухими и толщиной три с половиной метра. С четвертой стороны защищала крепостная стена с воротами. Внутри двора стояло несколько зданий: храм, две часовни и скрипторий, который всегда в стороне от остальных построек, чтобы не пострадал от пожара. На первых этажах длинных крыльев располагались хозяйственные помещения. В конюшне стояли шесть верховых лошадей, десять тягловых и два десятка мулов. В псарне громко лаяли и выли дюжина гончих. Почуяли запах смерти. В амбаре, кладовых и погребах съестных запасов было года на три. В среднем крыле на первом этаже располагались кухня и трапезная примерно на полторы сотни посадочных мест. Это были грубо сколоченные, дубовые столы и скамьи, потемневшие от времени. На вторых этажах находились кельи руководителей аббатства и гостевые. Ближе в воротом - большие, с двухъярусными нарами, застеленными соломой, для бедноты, а дальше - маленькие и уютные для знатных. На третьих этажах - монашеские кельи.
        Первым делом мы выпроводили из аббатства всех уцелевших монахов, а таковые, к моему удивлению, нашлись. Карне де Бретон сразу послал гонцов к маршалу Луи де Сансерру с сообщением о захвате аббатства Сен-Сальвен. Затем до полудня мы собирали и делили добычу. Большую часть золота и серебра составляла церковная утварь. Никого это не смущало. Как только золотая дароносица или серебряное паникадило попадали в руки солдата, они сразу теряли сакральность, превращались в куски драгоценных металлов. Забрав свою долю лошадей, вместо мулов я взял собак аббата. Мне уступили их со скидкой, потому что командиры других отрядов не увлекались псовой охотой. Я тоже брал гончих не столько для охоты, сколько для охраны. Это были собаки ростом сантиметров семьдесят, крепкие, толстомордые и тупорылые, с выпуклым лбом, длинными тонкими ушами и хвостом, короткой шерстью без подшерстка черной масти с рыжими подпалинами.
        Запасы продовольствия придется продать оптом королевским чиновникам, потому что в аббатстве наверняка оставят большой гарнизон. Англичане не смирятся с потерей такого важного объекта. Это вопрос престижа. К аббатствам отношение особое. Их ценят выше, чем крепость или небольшой город.
        Дальше мы устроили пир. Вина и еды было вдоволь. В трапезной расположились рыцари, оруженосцы и старые воины. Остальные праздновали победу в других помещениях. Благо места было много. На ночь заперли ворота и выпустили во двор собак. В караул никого не назначили. Только я выделил двух человек, чтобы охраняли часть второго этажа в левом крыле, где ночевал мой отряд.
        На следующий день, по выражению бойцов, слетелось воронье - прибыли чиновники. Так о них отзывались то ли потому, что чиновники приезжали обычно на места сражений, где было много трупов, то ли за то, что в одежде всем цветам предпочитали черный. Возглавлял их Николя Лефевр. Два дня они пересчитывали и перевешивали запасы продовольствия и вина, после чего подбили бабки. Я получил еще почти сто франков.
        Отряду Луи де Сен-Жюльена, как, по мнению командования, наиболее проявившему себя при захвате, было предложено остаться охранять аббатство до весны, а нам с Карне де Бретоном - вернуться в замок Ла-Рош-Позе, который стал резиденцией маршала де Сансерра. Там всё ещё ждали нападение виконта Пемброукского.
        22
        Джон Гастингс не осмелился напасть на замок Ла-Рош-Позе. Набрав добычи в Анжу, он отправился на зимние квартиры в графство Пуату. Маршал Луи де Сансерр ушел со своим отрядом в Париж, чтобы встретить Рождество в кругу семьи. Нам с Карне де Бретоном поручили охранять замок, но с условием сократить отряды до полусотни человек. В моем отряде быстро нашлись полтора десятка человек, которым было, где и с кем встретить Рождество. Обещали вернуться в начале марта, когда возобновятся боевые действия. Поскольку они были из тех, кого я нанял недавно, и не имели долгов передо мной, отпустил с легким сердцем. Карне де Бретон разогнал всю свою пехоту, оставил только конных латников.
        - Надо было мне остаться охранять аббатство Сен-Сальвен. Предлагали ведь, - пожаловался он. - Думал, пойдем на виконта Пемброукского, еще что-нибудь захватим.
        - Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, - сказал я.
        Мы с ним заняли по комнатушке с камином на галерее третьего этажа донжона. На противоположной галерее поселились рыцари из отряда Карне де Бретона. Оруженосцы спали в холле, а остальные бойцы - на втором этаже. Поскольку Карне де Бретон не был силен в шахматах, играли с ним в триктрак. Когда погода была хорошей, отправлялись на охоту. К радости моих собак. Не знаю, каким образом, но они всегда верно определяли, когда их возьмут на охоту. Мы с Карне де Бретоном могли несколько раз проходить мимо кладовой, в которой их закрывали днем, и гончие вели себя спокойно. Как только мы принимали решение съездить на охоту, собаки начинали радостно лаять, стоило нам выйти из донжона. Они уже позабыли о своем былом хозяине, признали меня таковым. Жак Оруженосец хорошо управлялся с ними, поэтому я назначил его старшим псарем, освободив от остальных отрядных работ, за исключением, конечно, учений и тренировок.
        В начале года по моему стилю, потому что для остальных год начинался весной, после Пасхи, к нам прискакал гонец от Луи де Сен-Жюльена с предложением принять участие в налете на англичан. Мотивировал он тем, что нас никто не ждет, что можно будет безнаказанно ограбить несколько деревень и вернуться с большой добычей. Скорее всего, ему просто стало скучно. Маршал зря оставил Луи де Сен-Жюльена защищать аббатство. На эту роль лучше бы подошел спокойный и рассудительный Карне де Бретон. Но у первого была репутация позвонче, а скрипящее колесо чаше смазывают.
        - Поедем? - спросил Карне де Бретон, после того, как я прочитал вслух послание Луи де Сен-Жюльена.
        Он умел читать, но плохо, поэтому говорил, что проблемы со зрением. На охоте зрение у него было отличное.
        - Можно, - согласился я. - Все равно здесь делать нечего. Прокатимся на свежем воздухе. Глядишь, по несколько франков найдем.
        В последние дни случилась оттепель. Днем солнце припекало совсем по-весеннему, и дороги сильно развезло. Не пограбим, так испачкаемся.
        - Оставим здесь по десять человек, а с остальными налегке отправимся в аббатство, - решил Карне де Бретон, который был первым из нас двух равных.
        Дорога оказалась тяжелее, чем мы думали. Лошади быстро уставали, поэтому мы останавливались на отдых в каждой деревне. К аббатству добрались, когда было уже темно. Горнист Карне де Бретона долго трубил, пока не проснулась охрана и не начала расспрашивать, кто мы такие. К счастью, подошел Луи де Сен-Жюльен и распорядился, чтобы опустили мост и открыли ворота. Я подумал, что, если и англичане несет службу так же хорошо, а, скорее всего, так оно и есть, можно будет без проблем захватить какой-нибудь замок. «Кошки» мы с собой на всякий случай прихватили.
        Утром, когда мы, три командира, завтракали в бывших апартаментах аббата, пришел один их оруженосцев Луи де Сен-Жюльена и доложил:
        - Кто-то ночью пытался перебраться через ров. Следов много оставили, большой отряд был.
        - Это они наследили, - отмахнулся Луи де Сен-Жюльен.
        - Мы подъехали сразу к воротам, - возразил я и предположил: - Может, англичанам тоже стало скучно, решили отбить аббатство?
        - Вряд ли, - беспечно молвил Луи де Сен-Жюльен.
        - Надо бы послать отряд на разведку. Пусть проедут по следам, узнают, кто это был, - предложил Карне де Бретон.
        - Вот мы все вместе и поедем, - решил Луи де Сен-Жюльен. - Если их мало, разобьем, если много, вернемся и подождем в аббатстве.
        Я не стал возражать. Конь у меня хороший. Если что, рыцаря изображать не буду, быстренько смоюсь.
        С утра подморозило. Траву, местами зеленую, покрыл иней. На подмерзшей земле хорошо сохранились следы. Их действительно было много. Я не следопыт, но в нашем отряде таковых было много. Они быстро подсчитали и сообщили, что возле рва топталось около сотни человек. В этом месте было удобно забраться в аббатство, особенно, если бы изнутри кто-нибудь помогал.
        - У тебя в отряде предатель, - сделал вывод Карне де Бретон.
        - Не может быть! - возмущенно воскликнул Луи де Сен-Жюльен. - Я всех своих людей знаю, среди них не может быть предатель! - После небольшой паузы он произнес тихо и холодно: - Найду - на куски буду резать. На маленькие кусочки. Буду отрезать по несколько в день, чтобы умирал долго и мучительно.
        Судя по тому, как напряглись лица бойцов его отряда, которые сопровождали нас, к словам своего командира отнеслись с полной серьезностью.
        Следы вели к лесу, на окраине которого все было вытоптано конскими копытами, Ночью здесь побывал отряд примерно в три сотни всадников. Видимо, наш приезд их спугнул.
        - Повезло тебе, Луи! - сказал Карне де Бретон.
        - Счастливчик я, что поделаешь! - похвастался Луи де Сен-Жюльен.
        Я стараюсь не произносить подобные фразы. Как только похвастаюсь чем-нибудь, сразу случается обратное, а если пожалуюсь на что-нибудь, подобное обязательно случится еще раз.
        На всякий случай я выслал вперед разведку во главе с Ламбером де Грэ, который менее подвержен рыцарским замашкам, чем остальные мои оруженосцы. Парень тоже хочет стать рыцарем, но понимает, что мертвому шпоры не нужны. В бою не подведет, но и зря рисковать не будет.
        На перекрестке, судя по следам, отряд англичан разделился. Большая часть поехала в сторону Пуату, а меньшая - в городок Шавиньи, который располагался на берегу реки Крёз, километрах в десяти от аббатства. Населенных пунктов с таким названием много, и все незначительные. Видимо, плохое название делает их такими.
        - Поедем за малым отрядом, - предложил Карне де Бретон.
        Луи де Сен-Жюльен не стал хорохориться. Когда врагов столько же, сколько нас, или больше, его хвастливость скукоживается.
        В километре от Шавиньи, возле моста, англичане опять разделились. Человек тридцать-сорок направились в сторону Пуату по другой дороге, а с полсотни или чуть больше - в Шавиньи.
        - Куда пойдем? - спросил Карне де Бретон, остановившись возле моста.
        - Шавиньи защищен валом с палисадом, быстро не сумеем захватить, - сообщил Луи де Сен-Жюльен.
        - Разве что ночью напасть, - предложил я.
        - До ночи далеко, - сказал Карне де Бретон.
        Даже несмотря на то, что темнеет сейчас рано, ждать пришлось бы долго. За это время нас могли заметить.
        - Давайте догоним тех, что в Пуату поехали, а потом вернемся сюда, - предложил Луи де Сен-Жюльен.
        Догнали мы англичан возле следующего моста, который назывался Люссак. Это был деревянный узкий арочный мост длиной около ста метров. Две телеги на нем вряд ли разъедутся. И «горб» был такой, что стоявших на противоположном его конце не видно. А стояли там англичане. Они поняли, что удрать не смогут, поэтому заняли выгодную позицию. Наше численное превосходство сразу испарилось, потому что одновременно могли нападать только три-четыре человека. Мало того, за спинами английских латников, став повыше и спрятавшись за деревья, заняли позицию английские лучники. Достать из арбалетов латников, а уж тем более лучников, мы не могли. Как только наши отважные, то есть, безмозглые, два всадника взлетели на верхнюю точку моста, под ними первым делом убили лошадей, а потом и их самих. В итоге на мосту образовалось дополнительное препятствие.
        - Надо спешиваться и брать большие щиты, - предложил Карне де Бретон.
        - У меня таких нет, - сообщил Луи де Сен-Жюльен.
        - У меня тоже, - сказал Карне де Бретон. - Придется делать из подручных материалов. Пошлем людей в деревню, через которую проехали.
        Я послал в деревню своих арбалетчиков, приказав снять двери с домов и сараев и привезти сюда. Ожидая, когда привезут щиты, остальные бойцы Карне де Бретона и Луи де Сен-Жюльена спешились и отогнали лошадей примерно за полкилометра от реки, где начинались поля, на которых торчала недоеденная овцами и козами стерня. Мы, три командира, стояли под деревом с облетевшими листьями, и обменивались предположениями, кто командует отрядом, который пытался напасть на аббатство.
        - Мне кажется, это был сам Джон Чандос. Старый волк не любит долго сидеть без дела, - произнес Луи де Сен-Жюльен.
        - Может быть, - произнес Карне де Бретон. - На том берегу, если я правильно разглядел герб, лорд Томас Перси, сенешаль Ла-Рошели. Он обычно отправляется в поход с Джоном Чандосом. Надеюсь, что самого коннетабля Гиени здесь нет.
        - Жаль! - сказал я. - За него можно было бы получить хороший выкуп.
        - Для этого надо взять его в плен, что до сих пор никому не удавалось, - возразил Карне де Бретон.
        Наш разговор прервали мои арбалетчики, которые скакали к нам во весь опор и без щитов. За ними гнались англичане, около сорока рыцарей и оруженосцев. Они остановились на бугре метрах в шестистах от нас, а потом поскакали к нашим лошадям, чтобы мы не смогли воспользоваться ими. На белом знамени, которое держал подросток, скорее всего, паж, был изображен красный, заостренный столб.
        - Вспомнили дьявола всуе - и он тут как тут! - перекрестившись, произнес Карне де Бретон.
        - До лошадей не успеем добраться! - огорчился Луи де Сен-Жюльен.
        - Будем биться пешими. Их меньше, чем нас, и лучников вроде бы нет, - сказал Карне де Бретон, потерев рукой мигом покрасневшее лицо, и предложил мне: - Займи со своим отрядом позицию у моста, не дай англичанам переправиться, пока мы справимся с этими.
        - Хорошо, - согласился я, хотя был бы не прочь захватить в плен этого самого коннетабля Гиени.
        Я приказал прискакавшим арбалетчикам спешиться, занять позиции на краю леса за деревьями и поражать всех, кто попробует перейти по мосту, или ударить нам в спину. Сам с оруженосцами, подобно англичанам, встал на нашем конце моста. Слева от меня занял позицию Ламбер де Грэ, а справа - Хайнриц Дермонд с двуручным мечом в руках. Саксонец порывался встать впереди нас и сразить всех врагов в одиночку, но я попросил его дать и нам немного помахать оружием. Мишель де Велькур и Анри де Халле расположились позади нас, во второй линии. Лица у обоих сосредоточенные, торжественные. Наконец-то они будут участвовать в настоящем рыцарском бое, когда надо сдержать превосходящего противника или умереть с честью. Начитались рыцарских романов, точнее, наслушались, потому что многие читать-писать не умеют. Кстати, англичане менее подвержены рыцарской романтике. В обиходе - да, но в бою быстро забывают о рыцарских заморочках, если они мешают победить.
        Доски моста посередине затоптаны, темные, а по краям еще сохранились пятна инея. В лучах тусклого зимнего солнца иней казался синеватым. Таким бывает снег ранней весной в тени под елками. Здесь елок мало, особенно на равнинах. Со снегом тоже проблемы, хотя старики утверждают, что в последнее время зимы стали холоднее и длиннее. Это моя первая зима здесь в эту эпоху, но могу с уверенностью сказать, что она холоднее, чем будут в этой части Франции в двадцать первом веке. Тогда снег зимой здесь будет в диковинку.
        За нашими спинами шел бой. До нас доносились только тихие отдельные звуки, когда сталь налетала на сталь. Плеск речной воды и то громче. Из-за этого казалось, что бой вот-вот закончится. Но через какое-то время опять доносился звон стали.
        От долгого стояния на одном месте у нас начали замерзать ноги. Холод мог одолеть нас быстрее, чем англичане. Мы все пятеро переступали с ноги на ногу и нетерпеливо поглядывали назад.
        - Может, сами атакуем англичан? - предложил Мишель де Велькур.
        Я ничего не ответил, чтобы сразу понял, насколько глупо его предложение. Никак не вобью в его голову, что воевать идут, чтобы чего-то добиться в жизни, а не славно погибнуть. Впрочем, для кого-то жизнь - это минута славы. Культ «минутославцев» усиленно пропагандируют диктаторы, называя его патриотизмом и прочими красивыми словами. Это помогает им стравливать народный гнев и таким образом долго удерживаться у власти.
        Англичане на нас так и не напали. Пришли Карне де Бретон и Луи де Сен-Жюльен со своими отрядами, ведя несколько пленных рыцарей и оруженосцев. Пленные несли на плаще Джона Чандоса. На нем поверх кольчуги было белое с красным столбом на груди, парчовое сюрко, длинное, такие сейчас не в моде. Лицо залито кровью. Колющий удар, скорее всего, копьем, пришелся в правую щеку у носа и ниже правой пустой глазницы. Говорят, что глаз коннетабль Гиени потерял на охоте. Старый вояка был еще жив, но без сознания.
        - Все-таки мы взяли его в плен, пусть и раненого! - радостно сообщил Луи де Сен-Жюльен.
        - Как это тебе удалось? - поинтересовался я.
        - Не мне, а одному из моих оруженосцев Жаку де Сен-Мартену. Сэр Чандос поскользнулся, а оруженосец, который был справа, со стороны выбитого глаза, всадил ему копье под поднятое забрало, - рассказал Луи де Сен-Жюльен и торжественно пообещал: - Как только Жак де Сен-Мартен выздоровеет, произведу в рыцари! Его ранили копьем в обе ноги.
        - А Джон Чандос не просто так появился здесь. Предатель его привел. Тот самый, который собирался помочь захватить аббатство, - сообщил Карне де Бретон. - Когда проезжали Шавиньи, он там остался, доложил своему новому сеньору, что мы гонимся за английским отрядом.
        - Жаль, что он погиб в бою! - огорченно произнес Луи де Сен-Жюльен. - Он лишил меня и моих бойцов славного зрелища.
        - Мы захватили у англичан большие щиты, - сообщил Карне де Бретон. - Можно теперь и с этими, - кивнул он на противоположную сторону моста, - расправиться.
        - Давай попробуем, - согласился я.
        Мне достался большой и тяжелый щит, заостренный внизу. На щите был нарисован пеший рыцарь, который опирался на двуручный меч. Такие щиты обычно используют французы, у англичан нижняя кромка прямая. Надевался он на плечо, рука продевалась в большую скобу до локтя, а кистью держишься за вторую скобу, поменьше. Карне де Бретон встал в центре, Луи де Сен-Жюльен - справа от него, а я - слева. За нами расположились три рыцаря с большими щитами, а за ними построились те, у кого щиты были маленькие, рыцарские.
        - Наверх понимаемся медленно, а потом бежим, - предложил Карне де Бретон.
        Прикрываясь щитами, мы дошли почти до верхушки моста и остановились, разочарованные. Англичан на противоположном берегу не было. Видать, решили, что мы передумали преследовать их, и поскакали дальше.
        - Попробую догнать их со своим отрядом, - предложил я, потому что лошади остались только у моих арбалетчиков.
        - Лучше догони наших слуг и верни их сюда вместе с нашими лошадьми. Увидев англичан, эти трусы рванули так, что и след их пропал! - выпалил Карне де Бретон. - Устал я ходить пешком в доспехах.
        - Если догонишь англичан с лошадьми, пригони и их, - шутливо посоветовал Луи де Сен-Жюльен.
        Я забрал коня у Анри де Халле, пересадив его вторым к Мишелю де Велькуру. Выслав вперед разведку, поскакал в обратную сторону. Следов на дороге теперь было столько, словно здесь прошла большая армия. По пути поймали восемь лошадей. Я пересел на большого белого жеребца, который принадлежал Луи де Сен-Жюльену. Доехав до поворота на Шавиньи, мы убедились, что англичане с лошадьми укрылись за валом с палисадом. Своих слуг тоже не обнаружили. Пришлось скакать дальше в сторону аббатства, собирая по пути отставших лошадей.
        Догнали мы отважных слуг в километре от аббатства. Они решили, что господа погибли. Собирались, наверное, поделить лошадей и прочее имущество и разъехаться по домам. Поэтому долго не останавливались, несмотря на требования моих арбалетчиков. Из примерно полутора сотен лошадей, которые они погнали пастись, сохранили они не больше трети. Еще десятка два мы собрали по пути. Я послал слуг в аббатство с десятком арбалетчиков, чтобы взяли оттуда всех лошадей и следовали за нами.
        К мосту мы вернулись, когда день уже заканчивался. Там было пусто. Только раздетые трупы лежали на месте сражения. Я пытался понять, куда делись два отряда и пленные. Разминуться мы с ними не могли. В деревнях по пути их не было. Идти пешком вглубь английской территории - глупо. Разве что направились к Шавиньи.
        Загадку помогли решить двое бойцов из отряда Луи де Сен-Жюльена. Они вышли из леса, когда я приказал своим арбалетчикам следовать в Шавиньи. Оба были без копий и щитов.
        Тот, что постарше и без зубов снизу в центре, рассказал, пришепетывая:
        - Как только вы ускакали, сюда пришел большой отряд англичан. Командиры не решились вступить с ними в бой. Карне де Бретон сдался взятому им в плен Бертрану де Кассилю, а Луи де Сен-Жюльен - Джону Чамбо. Мы под шумок спрятались в лесу. Собирались до ночи пересидеть, а потом пойти в аббатство.
        Я решил не рисковать своим отрядом, не пытаться отбить сдавшихся в плен. Если они струсили, не решились занять, подобно англичанам, позицию на узком мосту и продержаться до моего возвращения, то и мне ни к чему геройствовать. Может, благодаря плену, дольше проживут. Мы опять развернули лошадей и поскакали в сторону аббатства. Возле поворота на Шавиньи встретили слуг, которые гнали еще два с половиной десятка лошадей.
        Вернулись в аббатство Сен-Сальвен в темноте. Нас опять не хотели впускать, боялись измены. Только после того, как я пообещал перевешать всех, кто там есть, если нам придется ночевать в поле, опустили мост и открыли ворота.
        Спал я в апартаментах аббата, которые до недавнего времени занимал Луи де Сен-Жюльен. Состояли они из спальни и кабинета. В кабинете был широкий, двусторонний стол, возле которого стояли одиннадцать стульев с высокими резными спинками и кожаными сиденьями, набитыми конским волосом; маленький столик у окна; два стула с низкими спинками; две скамеечки для ног; два пустых сундука, в которых, как предполагаю, раньше хранились одежда и обувь аббата; два ларя с рукописями, в основном с теологическими трудами, но было и несколько астрологических. Судя по тому, что случилось, аббат или плохо овладел астрологией, или не поверил звездам. Кровать в спальне представляла собой деревянный резной короб, у которого отсутствовала одна боковая стена. С этой стороны кровать закрывалась плотной темно-красной бархатной шторой, двигавшейся по кронштейну. К кровати вели две деревянные ступеньки, а в ногах была специальная полочка для масляного фонаря или свечи, которые принято ночью оставлять зажженными, чтобы оградить себя от появления дьявола или злых духов. Рядом с кроватью стояли сундуки Луи де Сен-Жюльена с одеждой
и обувью, утварью и украшениями из драгоценных металлов, мешочком с горстью янтаря и большими кошелями с золотыми и серебряными монетами. За время летней кампании рыцарь хапанул немало. По самым скромным подсчетам тысячи на три франков. Самое интересное, что на выкуп он не потратит ни единого су, потому что, согласно контракту, платить будет король Франции. Поэтому Луи де Сен-Жюльен и Карне де Бретон и не стали биться на смерть, а англичане, которые платят сами, сдаются только тогда, когда шансов на победу нет. Впрочем, не все.
        Я отправил маршалу Луи де Сансерру гонца с донесением о случившемся. Бойцов и слуг из отрядов Карне де Бретона и Луи де Сен-Жюльена перевел в замок Ла-Рош-Позе, а своих, которые оставались там, перекинул в аббатство, решив охранять его, пока не пришлют подмогу. Своим людям я больше доверял. Кстати, мои гончие очень обрадовались, вернувшись в родную псарню. По ночам они несли службу вместе с усиленными нарядами. Ночью я проверял караулы, что мне, «сове», было не трудно. Двоих нерадивых выпороли по моему приказы посреди двора, под шутки и смех сослуживцев, после чего застать кого-либо спящим на посту мне не удавалось.
        Через несколько дней до нас дошло известие, что Джон Чандос умер через сутки после боя, не приходя в сознание, в городе Мортемере, куда его доставили. Ему устроили пышные похороны. Поговаривали, что со старым воякой ушла и эпоха английских побед. Еще через два дня умер от ран его победитель Жак де Сен-Мартен, так и не успев стать рыцарем. Но свои три дня славы он поимел.
        23
        Карне де Бретона, Луи де Сен-Жюльена и остальных рыцарей и оруженосцев, сдавшихся в плен у моста Люссак, выкупили или обменяли через пару месяцев, к началу новой кампании. За зиму еще несколько сеньоров переметнулись на сторону короля Франции, а некоторые, боясь не угадать победителя, уехали в соседние страны в паломничество или просто погостить. Король Англии сделал правильные выводы и прислал письмо, в котором убеждал аквитанских сеньоров, что будут отменены все новые подати и прощены те, кто в течение месяца вернутся под его руку. Желающие если и нашлись, то в небольшом количестве. Общественное мнение склонялось к тому, что победит король Франции. Я не был в этом уверен, потому что знал, что окончательная победа над англичанами придет с Жанной де Арк, а эта кобыла с яйцами еще не нарисовалась. По крайней мере, я о ней пока не слышал. Значит, война закончится не скоро. Поэтому первым делом я увеличил отряд. Добыча ведь делится согласно количеству бойцов, а их качество я быстро подтянул до нужного мне уровня. Вернулись те, кого отпускал на зиму, и привели знакомых. Кое-кто перебежал из других
отрядов. Я проверил их, отсеял тех, кто не соответствовал моим требованиям, а остальных разбил на десятки, назначив командирами бойцов из первых призывов, и, подобно монголам, ввел коллективную ответственность: за проступок одного отвечает весь десяток. Трус или предатель пусть боится не меня, а своих товарищей. Каждому десятку выдал двуконный фургон для перевозки поклажи, палатку, шанцевый инструмент и всякими мелочами, необходимыми в походе. Две недели потратил на тренировки, на спайку отряда на базе общей ненависти к требовательному командиру. В итоге на смотр, который состоялся в конце марта, я представил сотню хорошо оснащенных, обученных и дисциплинированных конных арбалетчиков и четверых латников-оруженосцев. Хайнриц Дермонд и Ламбер де Грэ стали командирами полусотен. Оба отнеслись к этому, как к повышению, хотя у второго оклад не изменился.
        Луи де Сен-Жюльен очень удивился, когда, вернувшись из плена в монастырь Сен-Сальвен, обнаружил, что его личное имущество не разграблено. Не пропало ни франка. Видимо, я поступил не так, как следовало бы истинному рыцарю.
        Луи Сен-Жюльен, проверив содержимое своих сундуков, хмыкнул, посмотрел на меня недоуменно, покрутил правым указательным пальцем концы длинных светлых волос, которые начал завивать не наружу, а внутрь, по последней, видимо, английской моде, после чего произнес:
        - За то, что ты сохранил мое имущество, готов отблагодарить тебя десятой… нет, пятой частью моих накоплений.
        Я догадался, что в случае отказа меня сочтут полным кретином, поэтому торжественно произнес:
        - Это будет поступок настоящего рыцаря!
        Половину денег я забрал себе, а остальные разделил между бойцами отряда, которые зимой охраняли аббатство Сен-Сальвен, не спали по ночам и материли своего командира. В общем, неплохо простимулировал ребят.
        У моих приятелей от сидения в плену накопилось много тестостерона, поэтому я не удивился, когда в монастырь прибыли со своими отрядами Карне де Бретон и Гийом де Бурд. Первый, видимо, недавно покормил пиявок, потому что лицо и руки были бледно-красными. Второй все также походил на апостола, примерившего доспехи. Отряды теперь у них были поменьше, примерно равные моему. Пленных солдат англичане не отпускали и не обменивали, а отправляли гребцами на галеры или на какие-нибудь другие каторжные работы.
        - Надо им отомстить! - изрек Луи де Сен-Жюльен, когда мы собрались за столом в кабинете аббата. - Захватить какой-нибудь замок или аббатство, а лучше…
        Он не договорил, потому что слуга облил его руку вином, которое наливал в кубок из кувшина. Новые слуги еще не научились обслуживать гостей за двусторонним столом, поэтому часто толкали нас, подавая блюда или наливая вино.
        - У тебя есть на примете такой, который мы сможем быстро захватить? - поинтересовался Гийом де Бурд.
        - Есть, - ответил Луи де Сен-Жюльен. - Замок Томаса Перси, нового сенешаля Пуату.
        Поскольку в Европе все неподалеку, я уточнил:
        - Восточнее или западнее Пуатье?
        - Юго-западнее, - ответил Карне де Бретон. - Мы знаем все подходы к замку.
        Видимо, это тот самый замок, в котором их держали, где надо было вернуть долги за недостаточно корректное поведение. Поэтому и предлагают залезть так глубоко на вражескую территорию. Даже если мы сможем быстро захватить замок, с добычей оттуда не выберемся. И без добычи тоже. О чем я и сказал.
        - Зато как насолим англичанам! - воскликнул пламенно Луи де Сен-Жюльен и начал нервно накручивать длинный локон на правый указательный палец.
        - Уверен, что еще больше насолим им, если захватим город Шательро, - произнес я.
        Наступила пауза. Больше мои соратники удивились бы, только если бы я предложил захватить Ангулем - резиденцию Эдуарда, Черного Принца, или Бордо.
        Мысль захватить город Шательро появилась у меня в конце зимы. Он лежал в месте пересечения дороги из Парижа в Бордо с рекой Вьенна. С этого места река становилась судоходной. Я бывал в нем в двенадцатом веке. Оказался и в четырнадцатом. Совершенно случайно, во время охоты. Мои собаки погнались за кабаном, а я поскакал за ними, побоявшись, что не найдут обратную дорогу. Кабана мы догнали и убили, зато порядком попетляли, возвращаясь домой. Мы оказались на английской территории, вот я и выдавал себя за сторонника Черного Принца, узнавал дорогу на Пуатье. В итоге оказался под стенами Шательро. Мне показалось, что за двести с небольшим лет он стал меньше, хотя говорят, что город сейчас является центром оружейного дела и растет не по дням, а по часам. Наверное, прирост происходит за счет слобод на противоположном берегу реки. Город явно давно не осаждали. Стены и башни требовали ремонта, караульная служба неслась абы как. На мой небольшой отряд, который возле города выехал из леса на бывшую римскую дорогу и направился в сторону Парижа, никто не обратил внимание. О том, что Франция воюет с Англией, в
Шательро, видимо, не знали или не верили. Я нанял в разное время монаха и двух крестьян из соседних деревень, чтобы посетили город и разузнали кое-что. Все три сообщили одно и то же, из чего следовало, что в Шательро не ждут нападения.
        - У нас всего четыре с половиной сотни бойцов, - прервал паузу Карне де Бретон.
        - Горожане, я думаю, вмешиваться не будут, если не начнем их грабить, а англичан в городе в два раза меньше и расположены в разных местах. Примерно половина - у моста, который выше города, - сообщил я. - Им кажется, что мост важнее и что захватить его легче, чем Шательро.
        - А тебе так не кажется?! - ехидно поинтересовался Луи де Сен-Жюльен, который, отсчитывая «благодарность», сразу пожалел, что пообещал так много.
        - Нет, - ответил я. - Иначе бы не предлагал.
        - Пока мы будем осаждать Шательро, к англичанам подоспеет помощь, - произнес Карне де Бретон.
        - Мы не будем его осаждать, - сказал я. - Вам надо будет рано утром ворваться в город через открытые мною городские ворота и перебить англичан в трех местах, которые я укажу, а затем продержаться до подхода помощи. - Чтобы они поверили в серьезность плана, выдвинул условие: - Половина добычи и наградных - мне.
        Опять наступила пауза, которую на этот раз прервал Гийом де Бурд:
        - Треть.
        - Половина, - повторил я. - Всё самое сложное и опасное сделает мой отряд. Вам останется только размяться со спящими англичанами.
        - Если получится, англичане проклянут тот день, когда отпустили нас! - злорадно улыбаясь, молвил Карне де Бретон, что обозначало его готовность принять участие в операции и отдать половину добычи и наградных.
        - Я готов отдать всю свою долю, лишь бы увидеть морду Томаса Перси, когда ему сообщат о захвате Шательро! - воскликнул Луи де Сен-Жюльен.
        Я посмотрел на Гийома де Бурда, которого интересовал только материальный аспект плана.
        - Половина так половина, - произнес он, скривив и без того слишком хмурое лицо.
        Опасаясь предательства, я сказал:
        - Выедем завтра, а сейчас предлагаю закрыть ворота аббатства и никого не выпускать. В наших отрядах много новичков, всё может случиться. В караул я поставлю надежных людей. Или кто-то против?!
        - Нет, мы согласны, - сразу ответил Карне де Бретон.
        Ему, видимо, не хотелось еще раз попасть в плен из-за предательства.
        24
        С вечера задул холодный западный ветер. Он нес с Атлантики влажный воздух, но дождя не было. И от реки тянуло зябкой сыростью. Короткие весла с узкими лопастями тихо погружались в темную воду, которая в неярком свете молодого месяца казалась маслянистой. Со стороны реки город Шательро не имел крепостной стены. Ее заменяли стены домов, в промежутках между которыми были сложенные насухо, каменные кладки высотой метра три. Несколько кладок были полуразрушены. Горожанам лень было идти на берег в обход, ведь ворота со стороны реки были всего одни. Лунного света хватило, чтобы я разглядел одну из «народных троп» и направил к ней лодку, повернув рулевое весло вправо. Лодку мы привезли с собой. Это была плоскодонка, но побольше, чем та, что мы использовали при захвате замка Ла-Рош-Позе. В нее помещалось восемь человек. Чтобы перевезти отобранных мною бойцов, придется сделать тринадцать ходок. Остальные будут стеречь наших лошадей. Я и еще шесть бойцов высадились на берег, а один погреб вниз по течению. Берег невысокий и глинистый. Наверное, в половодье город подтапливает. Хотя в этой части реки половодий
может и не быть. Сильно воняло канализацией. Уверен, что посередине улицы, ведущей к кладке, проложен сток для помоев, который где-то здесь впадает в реку. Может быть, мы сейчас по нему и топчемся, поэтому так воняет. В лесу и на реке отвыкаешь от городских ароматов. Мы присели возле каменной кладки. Жак по прозвищу Оруженосец зажег огонь в масляном фонаре и прикрыл его одеждой так, чтобы свет был виден только с реки ниже по течению. Когда мы устроились поудобнее и затихли, послышался писк и шуршание крыс, которые хозяйничали неподалеку.
        Перевозка отряда затянулась на несколько часов. К тому времени часть бойцов успела покемарить. Я разучился спать при первой возможности и в любом месте, а в бытность курсантом умел не хуже этих пацанов. Помню, как-то зимой занесли меня черти на Молдаванку. Дама продинамила меня, так что остался я ночью на улице. Общественный транспорт не ходил, на такси не было денег, поэтому я зашел в подъезд и между вторым и третьи этажами заснул, сидя на деревянной ступеньке лестницы и прислонившись плечом к теплому радиатору.
        Утром меня разбудил дедок с тросточкой, который с трудом протиснулся мимо меня, бормоча завистливо:
        - Шоб я так спал!
        Когда переправились все, уже начало светать. Мы перелезли через полуразрушенную кладку и оказались на вымощенной булыжниками улице шириной метра два, посередине которой, как я и предполагал, пролегала сточная канава. Пошли не таясь. Да и не сильно-то затаишься, когда из каждого двора несется собачий лай. Вышли на улицу, ведущую к воротам, и повернули к ним.
        Охрана уже знала о нашем приближении. Из расположенной у ворот сторожки вышли двое в маленьких шлемах-черепниках и кожаных жаках, вооруженные короткими копьями. Опершись на копья, они смотрели на нас, пытаясь сообразить, кто мы такие и куда премся в такую рань. Это были французы. Им даже в голову не приходило, что мы - враги.
        - Открывай ворота, - приказал я.
        - А кто вы такие? - спросил тот, что стоял ближе ко мне.
        - Не твое дело! - произнес я в ответ, приближаясь к нему вплотную. - Поторапливайтесь, нам некогда ждать!
        - Сейчас я старшего разбужу, - молвил он.
        Я выхватил кинжал из ножен, приставил к его горлу и молвил тихо:
        - Не суетись. Будешь вести себя спокойно, останешься жив.
        Второго усмирил приставленный к груди меч Ламбера де Грэ.
        Хайнриц Дермонд зашел в сторожку и вскоре вытолкал из нее троих заспанных охранников. Они тоже были французами.
        - Откройте ворота, опустите мост - и у вас будет возможность завтра поступить на службу к королю Франции, - предложил я. - Или вы хотите сегодня геройски умереть за англичан?
        Умирать они не захотели и с удовольствием приняли помощь моих бойцов. Минут через десять Мишель де Велькур поднялся на надвратную башню и помахал знаменем из сюрко, привязанного к копью. Стражников заперли в сторожке. Арбалетчики заняли позиции на городских стенах, а мы, пятеро латников, остались защищать открытые ворота и опущенный, подъемный мост. Впрочем, защищать было не от кого. Из одного дома выглянул мужичок в мятой белой рубахе и босой, полюбовался нами и, зевая, начал открывать ставни. Судя по деревянному силуэту кувшина, который свисал с шеста над ставнями, это была то ли гончарная мастерская, то ли лавка по продаже гончарных изделий.
        Первым проскакал через ворота Луи де Сен-Жюльен. Он на скаку помахал мне мечом и полетел со своим отрядом дальше, до места, где находилась казарма гарнизона. Карне де Бретон сперва поскакал по улице след за ним, а потом повел свой отряд влево, чтобы захватить капитана Луи де Арктура, который жил у любовницы, богатой вдовы-купчихи. Гийом де Бурд повернул налево сразу. Его отряд застучал копытами по широкому пространству между крепостными стенами и жилыми домами, чтобы захватить остальные городские ворота. Еще минут через тридцать прибыли наши лошади. Я оставил десять человек охранять ворота, а с остальными поехал к центру города, где было тихо: ни тебе набата, ни звона оружия, ни воплей и стонов. Подозреваю, что некоторые горожане только к обеду узнают, что теперь вассалы французского короля.
        Луи де Сен-Жюльен и Карне де Бретон остановили своих лошадей на центральной площади возле ратуши - длинного каменно-деревянного двухэтажного здания, рядом с которым располагался каменный храм, построенный в готическом стиле. На крыльце храма стоял священник, чего-то ждал. Не дождавшись, молча зашел внутрь.
        - Упустили капитана Луи де Аркура! Сбежал в одной простыне и босиком по садам, заметили его только возле моста, а там английские лучники охраняют! - пожаловался Карне де Бретон. - За него можно было бы такой выкуп получить!
        - Тебе мало того, что получим за город?! - подколол я.
        - Денег лишних не бывает, - произнес Карне де Бретон и повернулся к Луи де Сен-Жюльену: - Я говорил тебе, что захватим, а ты не верил!
        - Я никогда ничему не верю заранее, - отмахнулся тот и переменил тему разговора: - Надо послать гонца с донесением о захвате Шательро.
        - Мои люди поскачут, - предложил я, - а то вся слава опять достанется тебе.
        - Всё равно достанется ему! - насмешливо и в то же время обреченно произнес Карне де Бретон.
        Луи де Сен-Жюльен самодовольно улыбнулся. Его позёрство частенько казалось смешным, но именно благодаря такому поведению постоянно пожинал плоды чужих побед. Я проинструктировал гонцов, чтобы о нем не упоминали вообще. Мол, захватил мой отряд при поддержке других, а каких точно - не знают.
        И встречать герцога Бурбонского и маршала Луи де Сансерра я выехал один. Их сопровождал отряд из пяти сотен латников и полутора тысяч пехотинцев. Наверное, думали, что городу Шательро предстоит отбиваться от англичан. Пока что враги вели себя спокойно. Может быть, Шательро был не так уж и важен для них, а может, что скорее, у них сейчас не было сил на крупную операцию.
        - Я никогда не ошибаюсь в людях! - хвастливо заявил Людовик, герцог Бурбонский, маршалу, когда они приблизились ко мне. - Когда увидел его в Лионе, сразу понял, что это именно тот командир, которого не хватает в моей армии! - Он поманил к себе Мишеля де Велькура, который держал мое копье, подчеркивая торжественность момента. - Юноша, наклони копье своего рыцаря ко мне.
        Оруженосец приблизился к герцогу и наклонил к нему конец копья. Людовик Бурбонский достал из ножен кинжал и криво отчекрыжил конец флажка, превратив из треугольного в четырехугольный.
        - Отныне ты - рыцарь-баннерет! - торжественно сообщил мне герцог Бурбонский.
        Поскольку баннерет должен командовать хотя бы одним рыцарем-башельером, я попросил:
        - Во время последних боев хорошо показал себя мой оруженосец Хайнриц Дермонд. Не окажешь ли ему честь, произведя в рыцари?
        - А кто это? - спросил герцог.
        Я показал на саксонца, который вместе с двумя другими оруженосцами стоял позади Мишеля де Велькура.
        Людовик Бурбонский окинул его оценивающим взглядом и, как человек, который никогда не ошибается в людях, произнес:
        - Пожалуй, ему пора стать рыцарем. Завтра утром устроим торжественную церемонию. Заодно и парочку своих оруженосцев посвящу.
        У Хайнрица Дермонда от счастья загорелись глаза и порозовели щеки. Мне кажется, за всю предыдущую жизнь саксонец не проявил столько положительных эмоций, сколько за последние несколько секунд.
        25
        Замок Белльперш был сооружен из обтесанных камней, подогнанных плотно. Круглые угловые башни десятиметровой высоты имели островерхие деревянные крыши. Деревянным навесом защищен был и сторожевой ход на стенах. Прямоугольный донжон имел четыре островерхие башенки на углах, выполняющие, скорее, декоративную функцию. Окружал замок сухой ров шириной метров семь. Внутренняя стенка рва была усилена дубовым частоколом, верхние, заостренные концы которого выглядывали на метр выше уровня земли. Внешняя местами обсыпалась. Поскольку ров давно не чистили, глубина его была разной, но не более трех метров.
        Замок этот принадлежал Изабелле, матери Людовика, герцога Бурбонского, тещи короля Франции. Замок внезапным налетом захватили бриганты, которые служили королю Англии, и потребовали выкуп за его хозяйку. Королю Эдуарду напомнили, что рыцари с дамами не воюют и в плен их не берут. На что король Англии заявил, что на бригантов рыцарская этика не распространяется. Мол, указывать им он не вправе. Тем более, что задолжал бригантам за несколько месяцев.
        Людовик, герцог Бурбонский, привел под стены замка большую армию, не менее пяти тысяч воинов, и несколько сотен крестьян для выполнения саперных работ. Здесь собрались его вассалы из Оверни и Форе, сеньоры Боже, Виллара и Руссильона и несколько отрядов рутьеров. В том числе, и мой. Если бы герцог сказал мне, что надо захватить замок Белльперш, я бы сделал это с одним своим отрядом. Зная отношение бригантов к дисциплине, нашел бы способ прокрасться в замок и вырезать большую их часть, а остальных перебить или взять в плен. Но Людовик Бурбонский раструбил о свое намерение на всю Францию, сзывая под свое знамя рыцарей, готовых освободить Прекрасную Даму преклонных лет. Узнали о призыве и те, кто сидел в Белльперше. Теперь их врасплох не застанешь. Замок не стали обкладывать со всех сторон. Рядом с дорогой, которая вела к воротам замка, возвели укрепленный лагерь со рвом и палисадом, будучи уверенными, что осажденным обязательно придет помощь. В лагере разместили б О льшую часть армии, обоз и осадные орудия - четыре требюшета, не очень мощные. Особого вреда крепким толстым стенам требюшеты не
наносили. В первые дни посшибали башенки с донжона, крыши с башен и навесы со стен, а потом принялись метать камни и бревна во двор, разрушая там строения и уничтожая зазевавшихся врагов. Делать подкопы не собирались. Штурм тоже не предполагался. Все понимали, что бриганты будут драться отчаянно. Им так и так погибать.
        На третий день осажденные передали просьбу герцогини Изабеллы прекратить обстрел замка.
        - Это бриганты заставили ее попросить, - отмахнулся любящий сын и потребовал: - Продолжать обстрел днем и ночью!
        Обслуга требюшетов рьяно взялась за выполнение этого приказа. Я не стал лезть к ним с советами. Поймут, что я знаю больше, чем нынешний командир «артиллеристов», - и сразу окажусь на его месте. А оно мне надо?!
        Остальная часть армии, закончив вместе с крестьянами сооружать укрепления, принялась бездельничать. Рыцари от скуки подъезжали к воротам замка и вызывали врагов на поединок. Бриганты вызов не принимали. Наверное, опасались, что в открытые ворота ворвутся зрители. Я с арбалетчиками расположился километрах в трех от лагеря, где были луга, на которых мы пасли лошадей и проводили учения. Я тренировал не столько бойцов, сколько учил Хайнрица Дермонда и Ламбера де Грэ командовать полусотнями. Вопреки моим опасениям, саксонец, став рыцарем, не зазнался, а наоборот, подрастерял рыцарские замашки. Думаю, что на него повлияло то, что много лет он отчаянно рисковал жизнью в рубках, а рыцарем стал за бескровный захват города. К тому же, еще и денег получил немного. За Шательро нам выдали три тысячи франков наградных. Согласно уговору, половина этой суммы досталась моему отряду. Треть забрал я, а остальное поделил между бойцами. Хайнриц, как рыцарь-башелье и мой заместитель, получил три доли арбалетчика.
        Англичане прибыли на третьей неделе осады. По данным нашей разведки, было их около полутора тысяч латников и легких конников, хобиларов, и тысячи три пехоты, в числе которых почти тысяча лучников. Командовали войском граф Кембриджский, и виконт Пемброукский. Они разместились напротив французского лагеря на холме, обнеся его заграждением из заостренных кольев, врытых в шахматном порядке. Перед кольями нарыли ям-ловушек. После чего прислали герольда в с предложением сразиться. Наверное, рассчитывали, как в сражениях под Кресси и Пуату перебить из луков конницу, а потом быстренько разогнать пехоту. Людовик, герцог Бурбонский, предложил англичанам самим атаковать его позиции, хоть конными, хоть пешими. Англичане не поверили, что французы поумнели, предложили еще раз, упрекнув в неподобающем рыцарю поведении. В ответ герцог Бурбонский передал, что если они такие правильные рыцари, то пусть выберут пять десятков самых отважных и сразятся с пятью десятками французских. Англичане отказались. Один французский рыцарь был сильнее одного английского, но отряд дисциплинированных англичан был сильнее двух
французских. Дальше пошла игра на нервах. Англичане каждый день делали вид, что собираются напасть на французов, и быстро отступали, а те не поддавались на провокацию. Представляю, чего стоило герцогу Бурбонскому удержать своих рыцарей!
        Мой отряд располагался вне лагеря, поэтому я действовал по своему усмотрению. Зная склонность солдат к грабежу, на следующий же день устроил засаду северо-западнее замка, на дороге, ведущей к не разграбленным районам. Местность тут была равнинная и болотистая, не самая лучшая для засад. Я нашел место, где дорога проходила по краю болота и вдоль невысокого холма, поросшего осинами и густым ивняком. Заставил нескольких арбалетчиков, которым выпали позиции в редколесье, вырыть индивидуальные окопы и замаскировать их ветками. Такой вид оборонительного укрепления пока в диковинку. Мои бойцы считают, что я научился всяким новшества на службе у ромеев, которые, несмотря на сокращение империи до размера носового платка, до сих пор служат эталоном во всем, начиная от хороших манер и заканчивая военным искусством.
        Ждать нам пришлось не долго. Я предполагал, что за добычей отправятся хобилары, поэтому сильно растянул свой отряд. Шли пехотинцы, чуть больше сотни лучников под командованием то ли рыцаря, то и оруженосца, который ехал на невзрачном рыжем жеребце. Это был блондин лет двадцати семи, облаченный в бацинет без забрала и длинную кольчугу с капюшоном и рукавицами, поверх которой надета кожаная куртка-безрукавка. Квадратный щит, на зеленом поле которого были по диагонали две желтые полосы, висел прикрепленный сзади к седлу. Я подумал, что выкуп за наездника будет даже меньше, чем стоит его лошадь, но нам требовался язык, чтобы разузнать о войске англичан, их планах, настроении. Когда жеребцу поравнялся со мной, я кивнул Анри де Халле, чтобы трубил атаку, и выстрелил животному в голову чуть ниже левого уха. Конь сразу остановился, наклонил голову и, издав протяжный звук, напоминающий захлебывающийся стон, завалился на правый бок, продолжая дрыгать всеми четырьмя ногами. Наездник успел соскочить. Он выхватил из ножен меч, присел возле коня и принялся левой рукой торопливо отвязывать щит. Я тем временем
застрелил двух лучников, которые собирались ответить моим арбалетчикам. Остальных перебили мои бойцы. Мертвые и раненые англичане лежали на дороге. Кто-то еще шевелился, кто-то стонал. Темно-серая пыль жадно впитывала горячую кровь.
        - Сдавайся, или следующая стрела будет твоя! - предложил я спешенному наезднику.
        - Я сдаюсь! - крикнул он, оставил в покое так и не отвязанный щит, выронил меч, встал.
        - Выходим! - крикнул я своим бойцам и тоже вышел на дорогу.
        Англичанин засунул свой меч в ножны и протянул его мне рукояткой вперед. Ножны были простенькие, обтянутые оленьей кожей. Костяная рукоятка красиво оплетена кожаными ремешками.
        - Оруженосец? - задал я вопрос.
        - Йомен, - ответил он.
        Йомен - это свободный крестьянин, из которых обычно состояли отряды английских лучников. Наверное, нарубил деньжат в предыдущих походах и собрал свой отряд, нанявшись с ним на службу. Наделся нарубить еще больше. Теперь ни отряда, ни лошади, ни доспехов, ни оружия.
        - А рыцарский щит почему носишь?! - гневно спросил я.
        - В бою захватил, - пряча глаза, ответил йомен.
        Во французской армии за подобное самозванство немедленно вздернули бы. Наверное, йомену очень нравилось, когда его принимали за знатного человека. Если за него не заплатят выкуп, в чем я сильно сомневаюсь, то будет повешен в назидание другим лучникам. Зря я убил лошадь, а не седока.
        Арбалетчики добили раненых, начали собирать трофеи, а голые трупы, раскачав, швырять в болото. С убитой лошади сняли шкуру, сложили в нее лучшие куски мяса, завязали, чтобы отвезти в наш лагерь и там съесть. Останки лошади тоже отправили в болото. Пленный наблюдал за их работой с интересом, точно это не его лошадь.
        Николя Лефевр пообещал за пленного всего двадцать франков. Это был не выкуп, а плата за подвиг - разгром вражеского отряда.
        26
        Две недели англичане пытались спровоцировать французов. За это время я истребил еще три английских отряда, причем один конный, благодаря чему захватили целый табун лошадей. Продали их интенданту герцога. Затем англичане перестали посылать небольшие отряды за поиски продовольствия. Им подвозили из Пуату под усиленной охраной.
        На пятнадцатый день англичане показали себя настоящими рыцарями. Я как раз был на совещании у герцога Бурбонского. Проходило оно в большом шатре синего цвета с красными диагональными полосами и желтыми символами лилий. Собралось десятка три баннеретов. Дюжина самых именитых сидела на лавках по обе стороны стола, во главе которого расположился на стуле из красного дерева Людовик, герцог Бурбонский. Остальные командиры стояли напротив него. Обсуждали, не сделать ли нам ночную вылазку на лагерь англичан? Как догадываюсь, герцог затеял это совещание, чтобы выпустить пар. Все знали приказ короля не сражаться с большими силами англичан, но рыцарям было скучно так долго сидеть без дела в лагере.
        - Тихо подойдем к ним и ударим с трех сторон, - предложил Алар де Тустанн, наместник Блуа - мужчина лет сорока с небольшим, упитанный, но довольно подвижный: сидя за столом, он постоянно поворачивался то в одну, то в другую сторону, размахивал руками, подскакивал, будто едет на лошади.
        - Тихо мы не сможем подойти, - опередил я возражения герцога. - У англичан два кольца охранения и еще выдвигают вперед небольшие дозоры, которые всю ночь следят за нашим лагерем.
        - Откуда ты знаешь?! - воскликнул Алар де Тустанн таким тоном, словно я обвинил его во вранье.
        - Несколько раз пытался подкрасться к ним ночью. Каждый раз нарывался на скрытый дозор, - ответил я.
        - Это у тебя не получалось, а мы сумеем обойти их, - уверенно произнес наместник Блуа.
        - Если он не смог, больше никто не сможет, - также уверенно сказал герцог Людовик и проинформировал присутствующих, немного преувеличив: - Он с сотней бойцов за эти две недели перебил полтысячи англичан.
        Видимо, о наших подвигах мало кто знал, потому что все командиры уставились на меня, будто увидели впервые. Я не успел в полной мере насладиться минутой славы, потому что в шатер зашел один из оруженосцев герцога - юноша лет пятнадцати в красных пуленах с длинными носами, загнутыми вверх и пристегнутыми золотыми цепочками к узкому ремню с золотой пряжкой, опушенному на бедра.
        - Прибыл английский герольд, - доложил оруженосец.
        - Веди его сюда, - приказал герцог Бурбонский.
        Герольд оказался ровесником оруженосца, но обут был в пулены с короткими носами. В длинноносых было бы трудно садиться на лошадь и слезать с нее. На белых щеках юноши горел алый румянец, который у представителя другой национальности я бы счел нездоровым. У некоторых белокожих, не подверженных загару жителей Туманного Альбиона, который так пока никто не называет, подобный румянец - признак отменного здоровья. Если их белокожесть можно считать здоровой.
        - Сеньор герцог, - обратился он к Людовику Бурбонскому, - мои сеньоры и хозяева дают знать, что раз ты не желаешь сражаться с ними, через три дня, между девятью и двенадцатью часами утра, увидишь свою мать, которую увезут из замка. Подумай над этим и спаси ее, если сможешь.
        Сообщение настолько выпадало за рамки рыцарской этики, что все присутствующие уставились на герольда, ожидая, что он скажет, что это глупая шутка. Но юноша ничего больше не сказал.
        Герцог долго молчал, утрамбовывая эмоции, а потом произнес тихо, спокойным голосом:
        - Скажи своим хозяевам, что они ведут самую бесчестную войну, какая только случалась в христианском мире. Никогда прежде в войне между рыцарями дамы и девицы не рассматривались, как пленницы. Мне, конечно, будет неприятно видеть свою мать, которую увозят таким вот образом. Но если я нападу на охрану, то подвергну ее жизнь смертельному риску. От людей без чести можно ожидать чего угодно.
        Когда герольд вышел, заговорили все сразу. Их продолжительные и гневные речи можно было выразить одной короткой фразой: «Рыцарство умерло!». Великую эпоху хоронят малые дела.
        Через три дня к девяти утра к замку подошла английская армия в боевом построении. Она остановилась примерно в километре от французского лагеря. Латники стояли в центре, а лучники - на флангах, немного загнутых вперед, воткнув перед собой заостренные колья для защиты от конницы. Горнисты громко и долго извещали о своем прибытии. Опустился подъемный мост замка, открылись ворота. Первыми выехали готовые к бою полсотни всадников в добротных доспехах. За ними рослый пехотинец вел на поводу белую лошадь, на которой сидела в низком мужском седле, сильно подогнув ноги, потому что стремена были укорочены, герцогиня Изабелла - пожилая женщина в высоком пурпурном колпаке в форме усеченного конуса, длинном пурпурном платье и накидке из горностаевого меха, застегнутой на груди большой золотой брошью. Герцогиня смотрела строго перед собой, словно справа от нее не было французского лагеря. За ней шагала сотня пехотинцев с большими щитами, длинными копьями и котомками за спиной. Дальше ехала телега немного шире и длиннее крестьянских, на которой был прямоугольный домик с плоской крышей из светло-коричневой кожи,
натянутой на раму и украшенной гербом Бурбонов, - предок кареты. Вход в домик был сзади. За ним ехал фургон с девицами, свитой герцогини. Затем два фургона с ранеными и две телеги с продовольствием. Следом шли пехотинцы - лучники, арбалетчики и копейщики - и их боевые подруги с детьми и узлами награбленного барахла.
        Гарнизон замка вместе с пленными неторопливо проследовал мимо французского лагеря, достиг построения англичан, поехал дальше. Английское войско постояло еще с полчаса, а потом последовало за ними.
        Людовик, герцог Бурбонский, облаченный в доспехи, наблюдал с верхушки вала. Руки держал за спиной, схватив правой рукой запястье левой.
        Он проводил мать взглядом, а когда ее загородили фургоны, повернулся к своей свите и молвил тихо:
        - Худшего не случилось - уже хорошо.
        - Еще не поздно на них напасть, - сказал маршал Луи де Сансерр.
        - Ты забыл приказ короля?! - насмешливо произнес герцог Бурбонский и спросил свою свиту: - Запомнили командиров бригантов?
        - Бернар де Вист, Бернар де ла Салль и Ортинго, - перечислил Алар де Тустанн, который, видимо, знал их не понаслышке.
        - Передайте всем баронам, капитанам и рыцарям, что за каждого из этой троицы, живого или мертвого, я заплачу тысячу франков, - пообещал герцог Людовик.
        Про свою мать он ничего не сказал, но, думаю, за ее освобождение заплатит в несколько раз больше. Ради такой суммы стоило рискнуть. Тем более, что в ближайшее время боевых действий, а, следовательно, и добычи, не предвиделось. Я сказал герцогу, что отправлюсь за англичанами, чтобы проследить, куда они направляются. Он отпустил меня, как и большую часть армии. Замок мы захватили, свое дело сделали. Получилось не совсем так, как хотелось бы, но победа, материальная и моральная, была за нами.
        27
        Первый день англичане двигались осторожно, поместив в арьергарде значительную часть свой армии. На второй день, убедившись, что за ними едет только разведка, начали расслабляться. Я приказал своим разъездам не светиться, следить за нами издалека, незаметно.
        На третий день, зайдя на «английскую» территорию, они расслабились окончательно. На ночлег остановились на поле возле сожженной деревни. Расставили шатры и палатки, разожгли костры. Я наблюдал за ними из леса, с той стороны, откуда было ближе до предка кареты, около восьмисот метров. Герцогиню я не увидел, но девицы из ее свиты время от времени выбирались из фургона, болтали с мужчинами. Охраняли их не бриганты, а рыцари и хобилары. Как понимаю, девицы из благородных семей. За некоторыми наверняка дадут хорошее приданое. Шанс для простого рыцаря схватить жар-птицу за хвост. Вот они и обхаживали девиц, как умели.
        - Приведи сюда группами по десять человек всех бойцов, кроме тех, что останутся охранять лошадей. Пусть посмотрят и запомнят расположение людей и фургонов, - приказал я Хайнрицу Дермонду. - Ночью наведаемся в гости.
        Луна шла на убыль, осталось меньше половины диска, и ту постоянно закрывали облака. В лагере англичан горело несколько костров, возле которых сидели по два-три человека, тихо переговариваясь. В предыдущие две ночи костров было в несколько раз больше, примерно треть войска охраняла остальных. Теперь они решили, что опасность миновала, можно отдохнуть.
        Я пошел к лагерю англичан с двумя десятками человек, имеющих опыт в подобном деле, чтобы освободить герцогиню. Остальные с Хайнрицем Дермондом отправились туда, где пасутся лошади, чтобы снять охрану и захватить ценную добычу. Каждый верховой конь - это не менее тридцати франков. Один человек может за ходку увести бесшумно только двух лошадей. Вести придется через лес, к тому полю в паре километрах отсюда, где мы оставили своих лошадей под охраной пяти человек. По темноте люди Дермонда успеют сделать не больше двух ходок.
        Мы все в темной одежде и без доспехов. Из оружия только кинжалы, ножи. Если у человека нет с собой меча или арбалета, он постарается избежать ситуаций, когда такое оружие потребуется. Идем цепью, стараясь шагать бесшумно. Достают комары. Гудят так звонко, что кажется, будто тучи кровососов вьются вокруг нас, выбирая место для нападения. Бить их опасаемся, хотя за храпом, который по мере приближения к лагерю становится все громче, наверняка никто бы не прореагировал на шлепки. Время от времени провожу ладонью по лицу или шее, сгоняя самых агрессивных. Вот в таких вот условиях приходится работать. Зато интересно. Зрение, слух и даже интуиция напряжены так, что я чувствую себя другим человеком. Создается впечатление, что это происходит не со мной, что я - только наблюдатель, который находится в этом теле.
        Вот я подхожу к потухшему костру. В золе еще тлеют несколько темно-красных угольков. Воняет дымом, лошадиным потом, немытыми телами. Вокруг костра лежат четыре человека. Я жду, когда подойдут еще трое, склоняюсь к человеку, который лежит на боку, немного пождав ноги согнутые в коленях. Он тихо сопит. У «жаворонков» в полночь самый крепкий сон. Кладу левую руку на плечо. Верхний слой стеганки их плотной ворсистой материи. Легонько трясу. Человек просыпается почти сразу. Я чувствую, как легонько дрогнуло его тело, прощаясь со сном, наверное, сладким. Есть мнение, что перед смертью всегда снится что-то очень приятное. Пока никто не подтвердил это, но и не опроверг. Я тут же перемещаю левую руку на рот и нос человека, сильно сдавливаю их, коленом прижимаю к земле тело, и кинжалом, который в правой руке, наношу удар в шею. Несколько судорожных подергиваний - и всё. В ноздри бьет острый запах свежей крови. От него пьянеешь, наполняешься бесшабашной радостью. Мы переходим к следующему костру, медленно смещаясь в сторону возка герцогини. Слева и справа от нас бесшумно передвигаются темные силуэты членов
других групп.
        Мы вырезали несколько человек возле фургона, в котором ехали девицы из свиты герцогини. Те, кто спал здесь, были в одежде из более хорошей, дорогой ткани. Наверное, оруженосцы. Даже не буду считать, какой выкуп можно было бы получить за них.
        Вдруг я услышал шорох внутри фургона и присел. Также поступили и бойцы моей группы. Из фургона вылезла девушка в светлой одежде. Она тихо спустилась на землю, оглянулась по сторонам. Бойцы других групп тоже услышали ее, присели и замерли. Она отошла метра на три от фургона, приподняла подол и присела. Зажурчала струя.
        Я сразу вспомнил, как в детстве в выходные и на каникулы меня отправляли к деду, который жил километрах в двух от нас, в своем доме. В соседних проживало еще пять мальчишек и одна девочка примерно одного возраста. Мы шлялись по окрестностям, справляя нужду без всякого стеснения. Мальчишки любили делать это толпой, чтобы струи пересекались, разбрызгиваясь. А вот девочке приходилось писать в одиночку. Она приспускала трусики и приседала. Наверное, чтобы ей было не скучно, мы тоже приседали и наблюдали процесс. Девочке нравилось наше внимание. Я помню ее счастливое лицо, острые коленки, светлые трусики, натянутые между раздвинутыми ногами, а ниже - струю, которая, как кажется сейчас, разбивалась о землю бесшумно, и легкий запах мочи.
        Сейчас звуки показались мне необычайно громкими, а вот запах мочи не почуял. Наверное, все остальные перешибал запах крови, который, казалось, набился комками в мои ноздри. Я сзади подкрался к девушке и, когда она выпрямилась, левой рукой зажал ей рот, а правой обхватил за талию и прижал к себе. Тело было худеньким, тонким. Длины моей руки хватило бы на то, чтобы обхватить три таких. От волос пахло ромашкой. Говорят, девушки моют волосы отваром этого цветка, чтобы стали светлее. Не знаю, насколько это средство помогает, однако пахнет приятнее, чем собачья моча, которой тоже осветляют волосы. Девушка задергалась, пытаясь высвободиться.
        Я прижал ее крепче и прошептал на ухо:
        - Спокойно, ничего тебе не сделаю. Я от герцога Бургундского, хочу освободить его мать.
        Она перестала дергаться.
        Я дал ей еще несколько секунд, чтобы осмыслила услышанное, и продолжил:
        - Ты хочешь помочь герцогине? Кивни головой.
        Девушка кивнула легонько, потому что больше не позволяла моя рука.
        - Тогда сейчас пойдешь к возку герцогини и тихо разбудишь ее, - продолжил я. - Всё поняла?
        Она отрицательно помотала головой.
        - Не хочешь помочь своей госпоже?! - удивился я.
        Она утвердительно закивала головой.
        Я не понял, с чем именно она соглашалась, поэтому произнес:
        - Сейчас я отпущу твой рот. Говорить будешь шепотом. Если заорешь, убью. Поняла?
        Девушка опять утвердительно закивала головой.
        Я оторвал руку от ее рта, но не убрал совсем, чтобы заткнуть, если закричит.
        - Госпожа не здесь. Она там, в другом конце, в большом шатре, но я не знаю, в каком. Нас к ней не пускают. С ней две служанки, - тихо, но быстро, затараторила девушка.
        Да, лоханулся я. Был уверен, что герцогиню везут в кожаном возке. Видимо, бриганты отказались отдавать ее под опеку рыцарей. Слишком ценная добыча.
        - А в этом шатре кто? - спросил я, повернув ее лицом к небольшому шатру, который стоял неподалеку от фургона.
        Я был уверен, что, если не в возке, то именно в этом шатре и ночует герцогиня. Слишком он мал для воинов.
        - Рыцари, которые нас охраняют, - ответила девушка.
        - Сколько их там? - поинтересовался я.
        - Четверо, - ответила она.
        - Сейчас мой человек проводит тебя к лесу, подождешь там, пока мы закончим, а потом поедем домой, - сказал ей.
        - А остальные? - спросила она.
        - Кто остальные? - не понял я.
        - Девушки, - ответила она.
        Возиться с ними мне не хотелось. Наверняка без визга не обойдется. Впрочем, главная цель операции все равно не выполнима, а второй попытки у нас не будет. Нанесем англичанам моральный ущерб. Умыкание девиц - это не какая-то там резня спящих. Его воспримут, как оскорбление мужского достоинства.
        - Тихо разбуди их. Выбирайтесь из фургона. Мои люди проводят вас. Если кто-то завизжит, бросим и уйдем, - короткими фразами, чтобы быстрее дошло, приказал я.
        Проводив ее до фургона, помог взобраться. Попка у девушки была полнее и мягче, чем остальные части тела. В фургоне послышалась возня и шепот. Я выделил двух человек, объяснил им, как вести девиц на поляну к нашим лошадям. Остальным приказал зачистить территорию вокруг шатра, а потом собраться возле него.
        Девицы выбрались из фургона. Было их восемь. Они держали в руках узелки и жались друг к дружке, испуганно поглядывая на двоих моих бойцов в черном, которые стояли рядом с фургоном.
        Я подошел к ним, спросил шепотом:
        - Все собрались?
        - Да, - ответила одна, судя по голосу, та самая, с которой я общался ранее.
        - Постройтесь цепочкой. Передняя возьмется за одежду бойца, который вас поведет, а остальные - друг за друга. Из строя не выходить, чтобы не случилось. Не визжать и не разговаривать, иначе могут выстрелить на голос и убить, - проинструктировал я.
        Они построились за моим бойцом и медленно пошли в сторону леса. Так водят по дорогам слепых, которые сбиваются в группу и нанимают поводыря. Как ни странно, девицы ни разу даже не ойкнули. Наверное, это будет самое яркое приключение в их жизни. Остается только посочувствовать родственникам и друзьям, которым придется выслушивать рассказ о нем по несколько раз.
        Закончив зачистку, мои бойцы собрались возле шатра, рядом с трупами шести оруженосцев, которые должны были бдительно охранять сон своих сеньоров. Я отобрал четыре пары самых крупных бойцов и объяснил, что им предстоит сделать: залезть в шатер и оглушить и связать рыцарей.
        - Если кто-то заорет, убивайте, - разрешил я.
        Остальные собрали оружие, доспехи и прочее имущество убитых ранее и приготовились быстро отступить.
        Сперва в шатер залезли четверо. Они распределили жертв, после чего приступили к делу. К ним сразу полезли еще четверо. В шатре послышались удары, возня, чье-то возмущенное «В чем дело?!». Кто-то попытался заорать «измена», но смолк на первом слоге. Никто из спящих англичан не прореагировал на эти звуки. Ближайшие живые враги были метрах в пятидесяти от нас. Из шатра по одному выволокли четырех рыцарей с кляпами во рту и со связанными за спиной руками. Мы подождали, когда они очухаются, забрали из шатра оружие, доспехи и седла, после чего поставили пленников на ноги и повели под руки в сторону леса. На опушке встретились с бойцами из группы Хайнрица Дермонда, которые делали второй заход за лошадьми.
        - Не задерживайтесь. Берите ближних лошадей - и быстро назад, - приказал ему.
        Девицы сидели на опушке на противоположном конце леса вокруг костра, который по моему приказу развели для них. Они напоминали стаю светлых бабочек, слетевшихся на огонь. Для них отобрали самых спокойных трофейных лошадей, оседлали, укоротив стремена. Мои оруженосцы с удовольствием помогли девицам забраться в седло. Меня поражала разница, с какой они относились к благородным и неблагородным женщинам. Первым, даже уродинам, оказывалось всяческое внимание, вторых, даже раскрасавиц, можно было бить и насиловать.
        Рыцарей, освободив от кляпов, тоже посадили на лошадей, но со связанными за спиной руками. К каждому было приставлено по два охранника: первый вел на поводу лошадь с пленником, а второй ехал сзади и присматривал.
        На всякий случай я предупредил пленников:
        - Не делайте непродуманных движений. У моих людей приказ убить вас при малейшей попытке к бегству.
        - Я - рыцарь! Могу поклясться, что не сбегу. Развяжите мне руки, - потребовал один из них, обладатель густой черной бороды, говоривший на гасконском диалекте.
        - Какой ты рыцарь?! - насмешливо произнес я. - Рыцари не воюют с дамами и в плен их не берут!
        - Я не брал их в плен, - гордо заявил он.
        - Если бы мой сеньор или кто-либо из его вассалов поступил так, я бы потребовал немедленно отпустить дам. В противном случае покинул бы войско. Мне с подлыми людьми не по пути, - поделился я своими взглядами на рыцарскую честь. - Ты остался, значит, ничем не лучше их. Поэтому обращаться с вами будут, как с людьми подлыми, не достойными уважения.
        Ночью по лесной дороге быстро не поедешь. Мы двигались шагом и плотной массой. То один, то другой боец крестился и шептал молитвы. Темноты они боялись, даже сбившись в кучу. Причем во время вылазки в лагерь врага страха этого не было. Наверное, его заглушал страх реальной опасности. Впереди ехал дозор из пяти человек, затем три десятка арбалетчиков под командованием Хайнрица Дермонда, которые сопровождали девиц, конвоировали пленных и гнали захваченных лошадей, а в арьергарде - я с остальными бойцами, чтобы встретить погоню, ежели такая будет. Всего мы захватили около трех сотен отменных жеребцов. Если доведем их и пленных рыцарей до своей территории, налет окажется очень прибыльным.
        Когда посветлело, я проскакал к голове колонны и приказал ускорить движение. Нам надо было, во-первых, как можно дальше удалиться от вражеского лагеря, а во-вторых, добраться до места, которое я приметил под засаду. Оно находилось на «французской» территории, сразу за сожженной деревней. В зоне боевых действий не осталось уцелевших деревень. Одни разорили англичане, другие - французы. Проехав мимо пожарища, по открытому месту, преследователи должны расслабиться. После чего и встретятся с нами.
        Возвращаясь в хвост колонны, я посмотрел на девиц, которые с напряженными лицами ехали на лошадях. Им всем не впервой путешествовать верхом, но, наверное, никогда раньше не катались так долго. Уверен, что растерли все, что можно. С какой из них общался ночью - определить не смог. За исключением одной пышки, все они казались худенькими, от всех воняло лошадьми, а не пахло ромашками, и все смотрели на меня с интересом. Не знаю, что именно обо мне рассказали им Мишель де Велькур и Анри де Халле, которым я поручил развлекать девиц, но явно что-то из жанра «ненаучная фантастика», к которому тяготеет слабый пол. Впрочем, женщинам не важно, что именно говорят о мужчине, лишь бы говорили эмоционально и часто. Так им легче влюбиться.
        28
        Мы благополучно добрались до места засады. Проехали немного дальше, где на заброшенном поле, которое начало зарастать березками, оставили лошадей, своих и трофейных, девиц и пленников под охраной Ламбера де Грэ и десяти арбалетчиков. Девицы слезли с лошадей с помощью оруженосцев, а потом, прежде, чем сделать первый шаг, какое-то время стояли, широко расставив ноги и немного согнувшись. Позы были очень двусмысленные. Впрочем, с голодухи мне много чего казалось двусмысленным. С остальными бойцами я вернулся к месту засады. Дорога в этом месте проходила между двумя невысокими пологими холмами, поросшими деревьями и кустарником. Арбалетчики, как на учениях, рассчитались на первый-второй и разошлись каждые на свой склон. Быстро нашли места для позиций, обеспечили дополнительное укрытие, если требовалось. Мы с Хайнрицем Дермондом прошли каждый вдоль своего склона, поверили маскировку. На этот раз я занял позицию не в конце, а в начале засады, в том месте, где лес начинал редеть, и дальше шли заброшенные поля. Оттуда хорошо просматривалось все открытое пространство. Я не сомневался, что погоня будет, но
не мог угадать, сколько человек пошлют. Надеюсь, что не всю конницу.
        Они появились часа через два. Около трех сотен всадников: десяток рыцарей и оруженосцев, две сотни хобиларов и около сотни лучников, которые использовали коней только для того, чтобы добраться до места сражения. Скакали хлынцой. Выехав из леса, они сбились поплотнее и поскакали быстрее. Разведка - отряд человек из двадцати - опережала основные силы всего метров на пятьдесят. Видимо, уже потеряли надежду, что догонят нас. Наверное, они проехали бы еще километра три-четыре и развернулись, побоялись глубоко вклиниваться на нашу территорию. Исчезновение нескольких отрядов кое-чему научило их. К счастью, не многому.
        - Приготовились! - негромко крикнул я.
        Мою команду передали по цепочке по обоим склонам. Они казались мирными, словно приглашали остановиться здесь на пикник. Оба склона у дороги покрыты зеленой травой и цветами. Выше шли кусты, не такие густые, как маквисы в горах на юге, но и редкими не назовешь. Еще выше росли деревья, сперва поодиночке, а потом все гуще. Где- то между ними прячутся мои арбалетчики. Даже мой наметанный взгляд не увидел ни одного.
        Не заметили и враги. Первыми, сбавив ход и немного растянувшись на узкой дороге, проскакали мимо меня разведчики. Это были гасконцы. Они подначивали своего сослуживца, у которого оборвалось стремя, что считается дурной приметой. Судьба иногда предупреждает нас, только мы не понимаем ее знаки. Если бы он остановился, чтобы приладить стремя, то спасся бы. Гасконец отшучивался, что и без обоих стремян обгонит любого. Сейчас у него будет возможность доказать это.
        Я приказал щадить лошадей и уничтожать наездников. С животными будет меньше мороки, чем с людьми. Когда в засаду втянулось две трети вражеского отряда, наконец-то протрубил горн. Анри де Халле позвал пионеров на завтрак. Я уже заждался, подумал, не заснули ли они там с Хайнрицем Дермондом?! Привык, что сам решаю, когда начать. Теперь буду знать, как тяжело ждать моим бойцам.
        Стрелял по лучникам, которые ехали в хвосте отряда. Они самые опасные для нас. Оказались и самыми трусливыми. Я успел свалить всего девятерых лучников, остальные успели выскочить из зоны поражения и без оглядки поскакать дальше. Они сюда приплыли безнаказанно убивать и грабить, а не погибать зазря. Я сразу переключился на хобиларов, которые последовали примеру лучников. С дистанции несколько десятков метров я бил в голову без промаха. Старался попасть в лицо, а если мне подставляли затылок, бил и в него. Шлемы на такой дистанции не спасали. Остановился, когда опустошил весь колчан. К тому времени по полям мимо сожженной деревни уматывало меньше сотни вражеских всадников, в основном лучники. Остальные лежали на дороге и в начале поля, по которому метались две раненые лошади. Еще одна лошадь билась на дороге, пытаясь встать. Болт попал ей сразу за левой передней лопаткой и перед седлом. Видимо, наездник придержал лошадь, когда болт уже летел с упреждением. Наездник лежал рядом - молодой мужчина с длинными русыми волосами, которые открыл слетевший шлем. Второй болт попал англичанину в горло спереди и
почти весь вылез сзади. По древку к земле стекала кровь, которая в ярких лучах солнца приобрела цвет киновари.
        - Спускаемся! - громко крикнул я.
        Арбалетчики быстро сбежали по склонам к дороге, занялись самым приятным для солдата делом - сбором трофеев. Разбившись на пары, они добивали раненых и ловко вытряхивали убитых из доспехов, одежды и обуви. Двое прирезали раненую лошадь, сняли с нее седло и попону, а потом и шкуру, в которую сложили порубленное фальшионами мясо, оставив на дороге груду дымящихся кишок, крупные кости, голову, копыта.
        - Отвезите мясо, пусть приготовят к нашему приходу, - приказал этим двум.
        Лошадь - это килограмм триста мяса. Всему отряду, включая девиц и пленников, хватит на сегодняшний день и немного останется на завтра. Захватим и раненых лошадей. Если раны легкие, подождем, когда выздоровеет, и продадим, если тяжелые, прирежем на днях. Я уже так привык к конине, что с удивлением вспоминаю времена, когда считал ее экзотичным продуктом.
        Девицы встречали нас, как героев. Им уже рассказали, что мы разгромили в пух и прах пятикратно - это не я придумал! - превосходящего противника. Пригнанные лошади, всего две сотни, говорили о другом, но девицы слушать подобную ерунду не желали. Их спасители обязаны быть супергероями.
        Пока доваривалось мясо, я побрился, а потом сходил к речушке, протекающей рядом с нашим лагерем, и почистил зубы толченым мелом и еловыми веточками и помылся по пояс. Оруженосцы последовали моему примеру в части мытья. Чистить зубы - это пока выше их понимания. Я частенько повторяю, что грязным и вонючим может быть крестьянин, потому что он целый день работает, ковыряется то в земле, то в навозе, а чистота - отличительная черта благородного человека. То ли мне начали верить, то ли стараются понравиться, чтобы побыстрее стать рыцарями.
        Затем мы сели за поздний завтрак или ранний обед. Для девиц и оруженосцев бойцы соорудили что-то типа стола из бревен. Каждому едоку выдали по ломтю хлеба, на котором лежал кусок горячего мясо, и налили вина в медную или оловянную кружку или бокал, у кого что было. Поскольку у девиц своей посуды не имелось, оруженосцы пили из одной на двоих с дамой, а остальным одолжили арбалетчики. Только я ел с поставленной на пенек, серебряной тарелки, орудуя ножом и вилкой, и пил из серебряного кубка. Мои бойцы уже привыкли к этому, а девицам было в диковинку. Они пялились на меня, как на жонглера. Их больше удивляло не то, что можно есть, не пачкая рук, а то, что я держал вилку в левой руке.
        - Он умеет биться сразу двумя мечами, - проинформировал свою соседку Мишель де Велькур и предложил ей с ножа кусочек мяса.
        Девушка взяла мясо двумя пальчиками. Пока она жевала, оруженосец держал наготове медную кружку с вином. Есть ему было некогда. Девушка млела от его внимания. Это она еще не видела, как лихо Мишель де Велькур насилует крестьянок во время грабежа деревень.
        Когда мы добрались до замка Белльперш, там уже начался ремонт. Людовик, герцог Бурбонский, собирался в дорогу. В Париже его ждал венценосный зять, чтобы поздравить с захватом такого крепкого укрепления. Людовик Бурбонский встретил меня, освобожденных девиц и захваченных пленников во дворе замка. Герцогу уже доложили, что мы, хотя и не смогли освободить его мать, изрядно потрепали англичан и захватили большую добычу.
        Каково же было мое удивление, когда одна из девиц, самая юная, лет тринадцати, которую я опознал по голосу, как «ночную собеседницу», подошла к герцогу и сказала:
        - Здравствуй, отец!
        - Здравствуй, Финнет! - сдержанно поприветствовал он.
        Финнет - это уменьшительное от Серафина. Так иудеи называют шестикрылых ангелов. Я знал, что Людовик Бурбонский, несмотря на свои тридцать три года, был холостым. Видимо, это его внебрачная дочь, которая воспитывалась при дворе бабушки.
        - По крайней мере, одну мою родственницы ты вызволил из плена! - шутливо произнес герцог Людовик.
        - Там было темно. Схватил, какая под руку подвернулась, - пошутил я в ответ.
        - Я так испугалась, когда он обхватил меня за талию! - восхищенно произнесла девушка.
        - Потом расскажешь, - остановил ее отец.
        Серафина мигом сникла и отступила в сторону.
        - За девиц получишь тысячу золотых, - сообщил герцог. - Но и про тех трех негодяев не забывай.
        - Не забуду, - заверил я.
        Дальше нами занялся Николя Лефевр. Он купил всех захваченных нами лошадей. Их постоянно не хватает. Погибают, травмируются. Зато у каждого моего бойца по две лошади, у оруженосца по три, а у нас с Хайнрицем Дермондом по четыре. Это не считая упряжных. Интендант заплатил за лошадей на двадцать процентов больше их рыночной стоимости. Половина надбавки осела в его кармане. Пленники оказались гасконскими рыцарями-башелье. Поскольку я объявил их подлыми людьми, то не мог отпустить под честное слово, чтоб привезли выкуп. Пришлось уступить их Николя Лефевру по триста франков за голову. Подозреваю, что он заработает на гасконцах больше нас.
        29
        Французское и английское войска разъехались по домам. Повоевали, то есть пограбили немного - пора отдохнуть. Эти парни не перетруждались. В предыдущее две жизни я привык к другим войнам. Раз уж взялись за дело, надо довести его до конца, а потом расслабляться. У меня теперь были деньги, немалые, так что не возражал бы, если бы одна из сторон одолела другую, и наступил мир.
        Людовик, герцог Бурбонский, отправился в Париж похвастаться перед зятем своей великой победой - захватом замка Белльперш. Мне с отрядом было приказано отправиться в город Шательро на помощь Карне де Бретону и там ждать дальнейших указаний. Поскольку у нас договор до зимы, аванс выплачивают исправно, я с у довольствием выполнил этот приказ. На переходе отряд напоминал цыганский табор. Баб в нем стало почти столько же, сколько и воинов, и прибавились дети. Обоз сопровождала свора собак, к которым прибились две чужие гончие, такой же стати, только масть белая с желтыми пятнами. Две суки ощенились. Щенков везли в моем фургоне. Мамаши на ходу запрыгивали сзади в фургон, кормили своих отпрысков, а потом мчались с кобелями по обочине, облаивая всех и вся, но зверя не гоняли. Вспугнут, пробегут по следу метров двести-триста, а потом возвращаются к обозу. Понимали, что мы не на охоте.
        Карне де Бретон обрадовался нашему приходу. Гарнизон увеличился почти вдвое, что уменьшало возможность нападения врага. Старый вояка начал отвыкать от военной жизни. На некоторых людей плен действует более отрезвляюще, чем даже ранения. Или это тот самый кризис середины жизни. Живут в эту эпоху меньше, вот кризис и наступает раньше.
        - Я свое отвоевал, пусть молодые помашут мечами, - сказал он мне, встретив у городских ворот. - Сегодня обустраивайся, а завтра обязательно приезжай ко мне на обед.
        Меня он поселил в доме богатой вдовы - дамы лет сорока пяти, которая никогда не поднимала глаза от пола. Наверное, чтобы в них не прочли ее грешные мысли. Одевалась она в белую рубаху и сверху что-то черное, длинное и просторное, а на голове носила подобие чепца монашек, из-под которого не видно было ни единого волоска. Судя по темным усикам над верхней губой, она - брюнетка. Жила вдова в двухэтажном каменном доме с большим внутренним двором. Мне отвела комнату на втором этаже и подальше от своей. Там стояла широкая кровать под балдахином из двух слоев полотна: красного снаружи и зеленого внутри. Перед кроватью был постелен толстый ковер, привезенный с Ближнего Востока. Такие ковры были когда-то в моем доме в Венеции. Утром, когда ступил на ковер босыми ногами, появилось ощущение, что вернулся в прошлую жизнь.
        Карне де Бретон жил неподалеку, в таком же большом двухэтажном каменном доме, который принадлежал богатому купцу Жаку Висану - дородному и плешивому мужчины лет сорока пяти, одетому в белую льняную рубаху, котту из сине-красного тонкого флорентийское сукна длинной до середины бедер, подпоясанную тонким кожаным ремешком с золотыми висюльками в виде медальонов с ликами, и шелковые красные шоссы, плотно облегающие его толстые ляжки и мешковатые ниже коленей. Угощал нас купец в большой комнате на втором этаже. Пол в ней был из плиток мрамора, темных и светлых, расположенных в шахматном порядке. Под окнами на полу лежали циновки. Три узких и невысоких, закругленных сверху окна выходили на улицу и были застеклены вставленными в свинцовые рамы кусочками зеленоватого стекла. Еще три окна были шире и выше, смотрели во двор и вместо стекол имели куски промасленной бумаги, через которую, как мне показалось, света проходило больше, чем через мутное стекло. Между этими окнами стояли два предмета мебели типа этажерок, в которых каждая нижняя полка была шире верхней. На полках стояла посуда золотая, серебряная,
бронзовая, медная, стеклянная и из глазурованной глины. Ближе к окнам, что смотрели на улицу, стоял длинный и узкий стол, накрытый длинной, почти до пола, скатертью из беленого полотна. Во главе стола находилось кресло с балдахином из плотной ткани вишневого цвета, а со стороны окон - три табурета. Для кого предназначался третий - не знаю, потому что гостей было всего двое - Карне де Бретон и я. Обслуживали нас дочка купца - невзрачная девица с оспинами на лице, облаченная, как и отец, в белую рубаху, только шелковую, и темно-синюю, приталенную, с низким лифом и короткими рукавами котту, которая доходила до середины щиколоток, - и две пожилые служанки, обе рябые. Тарелки и ложки нам дали серебряные, а кубки - золотые. Нож полагалось иметь свой, а до вилок хозяева пока не доросли. Когда я доставал из футляра принесенные с собой нож и вилку, заметил еле сдерживаемую злорадную улыбку на лице Карне де Бретона. Предназначалась она купцу, который смотрел на вилку с недоумением. Видимо, меня пригласили в первую очередь для того, чтобы одернуть купца с его богатством.
        - Разве Карне не показал тебе, как надо пользоваться вилкой?! - наигранно удивился я, хотя рыцарь имел смутное представление, как с ней обращаться. - Наверное, не хотел обидеть.
        - Да, он очень благородный человек, - туманно произнес Жак Висан.
        Вроде бы не стебался. По крайней мере, внимательно следил, как я орудую вилкой. Уверен, что с завтрашнего дня все семейство купца будет обучаться этому искусству, посчитав его обязательным для богатого человека.
        Поскольку день был постный, нам подали печеные провансальские смоквы с лавровым листом; жареного лосося с латуком, привезенным, по словам хозяина, из самого Авиньона; черепаху, которая, как и бобер, не считается животным, потому что живет в воде, с тушеной капустой; соленого угря с вареным горохом; жареных карпов и щук с перечным соусом; морскую свинью в кляре с бобами; вареных мидий, приправленных уксусом; местный вариант супа, который представлял собой жидкое пюре из протертых вареных устриц, сухарей, лука, оливкового масла, имбиря, корицы, гвоздики, шафрана, перца и кислого вина; пироги с начинкой из разных рыб. На десерт подали вафли, сахарные лепешки, апельсиновые цукаты и гипокрас - вино, смешанное с корицей, белым имбирем, кардамоном, мускатным орехом, анисом и медом. Обед продолжался часа три, если не больше, с продолжительными паузами между переменами, во время которых в бокалы наливали сладкое белое вино («Самое лучшее, из Сен-Пурсена!»). Давненько я так не обжирался! К концу пиршества понял, почему Карне де Бретон растерял воинственность. После такой трапезы предпочтешь сдаться в плен,
лишь бы не мешали переваривать натрамбованное в желудок.
        В придачу к концу обеда я узнал цены на продукты, которые продавались на рынке Шательро, потому что к каждому блюду следовал чисто купеческий комментарий Жака Висана:
        - Лосось по три су за штуку! Угорь по два су! Устрицы по три су за дюжину! Вафли по два су за дюжину! Сахарные лепешки по восемь денье! Фунт имбиря - одиннадцать су! Полфунта корицы - пять су! Унция шафрана - три су! Гипокрас по десять су за кварту!…
        Чтобы не остаться в долгу, рассказал, как захватил галеру с пятьюдесятью тоннами специй, которые продал за четверть цены, а деньги якобы прогулял в Константинополе за пару недель.
        - За четверть цены?! - ахнул пораженный купец. - Такой груз можно было продать за… - он долго считал, после чего произнес еще эмоциональнее: - Всего за две недели?!
        - Даже меньше, - признался я. - Молодой был, умел деньги тратить.
        После этого купец стал смотреть на Карне де Бретона с большим расположением. Лучше иметь старого, простого и рассудительного зятя, чем молодого и манерного транжиру. Значит, рыцарь не зря пригласил меня на обед.
        - Он хочет выдать дочку за благородного человека, обещает десять тысяч приданого и дом, что строится по соседству, - рассказал Карне де Бретон, когда мы на следующий день поехали на охоту. - Я сперва показался ему слишком старым для дочери-«красавицы», но ты здорово убедил его в обратном.
        - Надо было предупредить. Я бы сделал это еще лучше, - сказал я.
        - Разве тебе не нужна жена с таким приданным?! - удивился Карне де Бретон.
        - Я не признаю браки по расчету, - успокоил его. - Сердце считать не умеет, а что не по любви, то заканчиваются вырождением.
        - Не скажи! - возразил Карне де Бретон. - Первый раз я женился тоже по расчету. Шестнадцать лет прожили душа в душу. Потом ее и детей чума прибрала.
        Это и есть вырождение, поскольку у детей был слабый иммунитет, но говорить ему не стал.
        - Мой замок и деревни англичане сожгли, крестьяне разбежались. Пришлось опять на войну идти, - продолжил он. - Теперь есть возможность пожить в свое удовольствие. Не хотелось бы ее упустить.
        - Если будет нужна еще какая-нибудь помощь такого рода, обращайся, не стесняйся! - произнес я шутливо.
        - Нужна другая помощь, - сказал Карне де Бретон. - Бриганты, которые сидели в замке Белльперш, осели на противоположном берегу реки. Сначала своих грабили, теперь к нам начали наведываться. Не помешало бы урезонить их, но у меня людей было мало, не мог оставить город без охраны. Выше по течению есть брод. Можно переправиться двумя отрядами и ударить внезапно, как ты умеешь.
        - Одним отрядом легче ударить внезапно, - произнес я.
        - Можешь сам, - согласился он. - Мне главное, чтобы на нас не нападали. С командиром англичан, что мост охраняет, мы договорились не беспокоить друг друга. Ему тоже лишние хлопоты не нужны. А с бригантами только мечом можно договориться.
        - Не знаешь, где они держат герцогиню Изабеллу? - спросил я.
        - По слухам, в каком-то замке на берегу моря, - ответил Карне де Бретон. - Нам в плен попадались только рядовые бриганты, а они толком не знают. Но все ждут выкуп за герцогиню.
        - Надо будет у командиров расспросить, - сделал я вывод.
        - Расспроси, - молвил он. - Окажу любую посильную помощь.
        В тот день мы загнали шесть оленей. Поскольку холодильник еще не изобрели, большую часть мяса раздали своим бойцам. Это было хорошим подспорьем для них. В отличие от рыцарей и даже оруженосцев, которых угощали богатые хозяева, рядовым, размещенным на постой у бедняков, приходилось платить за питание.
        30
        На следующий день, незадолго до полудня, в город Шательро пришел проповедник. Это был монах по имени Симон, не толстый и не худой, не высокий и не низкий, не старый и не молодой. И лицо незапоминающееся, зацепиться не за что. В двадцать первом веке люди с такой внешностью считались лучшими кандидатами в шпионы. Одет в старую, порыжевшую от стирок, когда-то черную рясу из грубого холста. За плечом большая торба из разряда «Мечта оккупанта», почему-то пустая. Обычно монах, проходя через деревни, набивают торбы продуктами, выпрошенными у крестьян. Оратором он был от бога. Голос имел, как я называю, «двуоктавный», высокий и низкий одновременно, причем располагались они не рядом, а через одну октаву, из-за чего переход с одной на другую впечатлял. Начинал речь монах на низкой октаве, потом загорался, перескакивал на высокую, а в нужный момент, эмоционально напряженный, резко падал на низкую, из-за чего со слушателями случалось что-то типа катарсиса. Бабы дружно начинали реветь, мужики - смущенно тереть глаза. Он собрал на рыночной площади почти всех жителей города, от мала до велика, и начал бичевать
пороки. В первую очередь досталось модницам. И то верно! Конкуренток надо лишать главного оружия. Больше всего монаху не нравились высокие колпаки. Несколько женщин, имевшие такие и одевшие их в этот день, были изгнаны с площади.
        За нами побежала ребятня с криками:
        - Сними колпак! Сними колпак!
        Досталось и обладательницам низких декольте. Поскольку в данном случае снимать - делать еще хуже, им посоветовали прикрыться. В заключение проповедник предал анафеме жадность и сребролюбие и предложил скинуться на содержание его монастыря, расположенного где-то на юге Гаскони. Растроганные горожане поделились любимым серебром. Сделали взнос и мои арбалетчики.
        Я подозвал Жака Оруженосца, расспросил о собаках, за которыми он присматривал, а затем приказал:
        - Последи за монахом. Издалека, чтобы он не заметил. Куда пойдет, с кем будет разговаривать. Вечером доложишь мне.
        Я уверен, что к благому надо призывать делами, а словами агитируют те, кто сам так не собирается поступать. Для них благие намерения - дорога в рай при жизни.
        После проповеди монах пошел в гости к священнику, где, наверное, отобедал и поспал пару часов. После сиесты он прогулялся по городу. Больше всего проповедника интересовала та часть города, что прилегала к реке. Там сразу после нашего захвата города заделали все дыры в стенах, но лентяи напряглись и пробили новые лазы.
        Поутру монах выехал из города на муле. Направился он на восток, вглубь «французской» территории, но, когда мы его догнали, скакал уже на юг. Наверное, на следующем перекрестке собирался повернуть на запад. Завидев наш небольшой отряд, сопровождаемый сворой гончих, монах отошел на обочину и любезно заулыбался, кивая головой, как китайский болванчик. Вообще-то встреча с монахом считается плохой приметой. Правда, их столько развелось, что куда ни пойди, обязательно встретишь хотя бы одного. Так что любой неприятности было объяснение. Чтобы избежать их, надо было сделать что-нибудь плохое монаху, как минимум, плюнуть ему вслед. Я решил плюнуть почти по максимуму.
        - Сеньоры рыцари собрались поохотиться? - поинтересовался монах.
        - Надеюсь, это не грешно? - спросил я в ответ. - День сегодня вроде бы скоромный. Или я ошибаюсь?
        - Нет, шевалье не ошибся, сегодня можно есть мясное, - сказал проповедник, перестав улыбаться.
        Видимо, почувствовал, что я не отношусь к его поклонникам.
        - Повесьте его головой вниз, - приказал я арбалетчикам, сопровождавшим нас с Карне де Бретоном.
        - Чем я провинился перед шевалье?! - воскликнул монах высоким голосом, а затем продолжил низким: - Это дьявол науськивает вас на меня! Остановитесь!
        Я провел со своими бойцами разъяснительную работу, поэтому слова проповедника их не остановили. Жак Оруженосец, следуя моей инструкции, врезал балаболу в рыло, заставив проглотить пару зубов и заткнуться. Монаху связали руки за спиной, а к ногам привязали длинную веревку, которую перекинули через сук. Потянув за нее, подняли проповедника на такую высоту, чтобы голова его была немного ниже моей. Впрочем, голову закрыли опавшие вниз подолы рясы и грязной белой шелковой рубахи. Я вспомнил, как он порицал склонность к роскоши. Поэтому проповедник и прятал шелковую рубаху под грубую рясу. Прошли те времена, когда святость определялась количеством вшей и блох. Шелк за последние годы заметно подешевел, так что его могли позволить себе те, кто имел деньги и не хотел кормить кровососов. Нашему обозрению открылось и хозяйство монаха, довольно внушительное. Кому не надо, тому дается много. Подолы завернули под бечевку, которая служила вместо ремня, открыв голову монаха. Он покачивался из стороны в сторону и, пришепетывая, скулил:
        - Я - божий слуга! Напав на меня, вы выполняете волю дьявола!
        - Если бы ты был божьим слугой, нас бы уже поразила молния, - съязвил я. - Значит, дьяволу служишь ты. Осталось выяснить, как именно и за сколько серебряников?
        - У меня только один господин - всевышний! - высоким голосом произнес он и продолжил низким: - Ему служу бескорыстно и на него уповаю, чтобы вразумил вас, поднявших руку на раба божьего!
        Я кивнул Жаку Оруженосцу, который врезал проповеднику палкой по заднице, заставив завопить от боли.
        - Кто и зачем прислал тебя в город? - начал я допрос.
        - Бог меня послал, чтобы искоренил скверну в душах горожан! - пламенно, высоким голосом, заверил проповедник, лицо которого начало наливаться кровью, краснеть.
        - Сомневаюсь, что богу нужны сведения о наших крепостных стенах, - произнес я насмешливо. - Разведите под ним костер. Огонь очистит от вранья, и мы узнаем о дьявольских планах.
        Поняв, что под дурака закосить не сможет и что церемониться с ним не собираются, монах заговорил спокойно, расчетливо:
        - Если отпустите, я все расскажу, как на духу.
        - Вот это другой разговор. Если не соврешь, останешься жив, - пообещал я. - Давай, выкладывай!
        - Меня Ортинго прислал. Он хочет захватить Шательро, - быстро выпалил он.
        Ортинго - это один из трех командиров бригантов, которые захватили герцогиню Изабеллу. С выкупом у них ничего не вышло. Принц Эдуард решил обменять ее на Саймона Барли, одного из своих рыцарей. Сейчас шли интенсивные переговоры.
        - Сколько тебе пообещали? - спросил я.
        - Сто золотых, - ответил монах.
        - Подорожали Иуды, - сделал я вывод. - Где стоит отряд Ортинго?
        - Должны ждать меня в деревне Миребо, - ответил он.
        - Знаешь такую деревню? - спросил я Карне де Бретона, который был против захвата проповедника, но, услышав о намечаемом нападении на город, покраснел больше, чем допрашиваемый.
        - Примерно день пути на заход солнца, - ответил рыцарь. - Большая деревня, богатая.
        - Теперь уже бедная. Бриганты там всех обобрали, - сообщил монах, лицо которого побурело от прилившей крови.
        - Кастрируйте его и отпустите, - приказал я арбалетчикам.
        - Шевалье поклялся, что не тронет меня! - завопил монах, задергавшись не веревке, как карась на крючке.
        - Я пообещал отпустить тебя живым, - возразил ему. - Так и будет. А яйца тебе, монаху, ни к чему. Заодно избавишься от искушения и людей перестанешь прельщать дьявольским голосом. Теперь он у тебя все время будет высоким. Очень высоким.
        К тому же, с такой раной он не пойдет в Миребо, не предупредит Ортинго. Придется монаху полежать несколько дней в деревенской избе, пока заживет. На лечение оставили ему пять су. Остальные собранные им подаяния поделили между собой. Подозреваю, что арбалетчики получили то, что отдали вчера. Они, приученные кастрировать скотину, проделали все быстро. Ревущего монаха оставили под деревом, на котором он недавно висел, а сами вернулись в город, чтобы подготовиться к походу.
        31
        Деревня Миребо была большой, десятков на семь дворов. Со стороны леса ее защищала стена высотой метра два с половиной, сложенная из дикого камня. О том, что в деревне расположился отряд бригантов, говорил только табун лошадей голов на тридцать, который пасся на лугу вместе с десятком коз. Присматривали за ними трое мальчишек и две лохматые собачонки. В остальном деревня казалась вымершей.
        Из-за каменной стены вышел босой мужчина в латаной рубахе с коротким рукавом и длиной по колени и направился по извилистой тропинке к лесу. В правой руке он держал топор.
        - Приведите его, - приказал я арбалетчикам. - Только аккуратно, без битья.
        Сами бывшие крестьяне, они очень любили поиздеваться над деревенскими. С городскими вели себя скромнее. Наверное, надеялись накопить деньжат и стать горожанами.
        Крестьянин оказался мужчиной лет тридцати пяти, худой и жилистый. Длинные темно-русые волосы на голове и борода были спутаны. Такое впечатление, что он никогда не расчесывался. Открытые части рук и ног были покрыты серовато-бронзовой смесью загара и грязи. Карие глаза смотрели настороженно, с опаской.
        - Сколько бригантов в деревне? - задал я вопрос.
        - А кто их знает! - ответил крестьянин. - Много.
        - Сотня? Две? Три? - спросил я по-другому.
        - Больше сотни. Может, две, - произнес он и добавил в оправдание: - Не умею я считать.
        - Они живут кучно или по несколько человек в каждом доме? - продолжил я допрос.
        - По три-четыре человека, но не в каждом доме, - рассказал крестьянин.
        - Покажи, в каких, - потребовал я.
        - А вы напасть на них хотите? - спросил он.
        - Угадал, - ответил я.
        - Так, может, это, может, мы сами их, - предложил крестьянин. - Если вы потом грабить нас не будете.
        - А кто вам раньше мешал перебить их?! - удивленно поинтересовался я.
        - Их товарищи пришли бы и сожгли деревню. А так сочтут делом ваших рук, - ответил он. - Вы заедете утром, оружие и доспехи заберете и отправитесь дальше.
        - Я не против, но мне нужен их командир Ортинго, - потребовал я.
        - Отдадим, нам он ни к чему! - горько ухмыльнувшись, произнес крестьянин. - Только поклянись, что не будете грабить.
        - Клянусь! - перекрестившись, молвил я.
        - Приезжайте на рассвете, я вас встречу, - сказал крестьянин на прощанье и пошел в деревню, так и не срубив ничего.
        Я верил ему, но не на все сто процентов. Жизнь меня научила, что предать может любой. Иногда даже вопреки своим интересам. Поэтому оставил пять человек наблюдать за деревней, а с остальными отошел вглубь леса, где на поляне паслись наши лошади. Со мной пришли сюда восемьдесят человек из моего отряда. Остальные охраняли наше имущество в Шательро. Слишком много ценного барахла накопилось у нас, чтобы оставлять его под присмотром баб.
        Ночь прошла спокойно, если не считать массированных атак комаров. Казалось, что они слетелись сюда со всей Франции. Мои дозорные не заметили ничего подозрительного в деревне. Табун лошадей все также пасся на лугу, только не было коз. На всякий случай я разделил отряд на две половины. Вторая под командованием Хайнрица Дермонда осталась на краю леса.
        Как только мы выехали на дорогу, из крайнего дома вышел вчерашний крестьянин. На этот раз он был без топора. Засунув большие пальцы рук за веревку, которой был подпоясан, он стоял на дороге, погрузив ступни в темно-серую пыль. Виду него был спокойный, равнодушный. Такое впечатление, что встречает деревенское стадо, которое возвращается с пастбища.
        - Всех перебили? - спросил я, хотя не сомневался в ответе.
        - Да, - подтвердил он.
        - Приведите командира, - потребовал я.
        - Его тоже убили. Сопротивляться вздумал, - сообщил крестьянин.
        Уверен, что Ортинго не сопротивлялся. Наверняка прирезали его спящим. Видимо, много добрых дел было на его счету.
        - Зря! - искренне произнес я и, повернувшись к своим оруженосцам, приказал: - Найдите тело Ортинго, отрежьте голову и положите в бурдюк с вином. Отвезем герцогу Бурбонскому. Может, что заплатит за нее.
        На слово никто не верит. Вот и приходится поступать по-варварски. Впрочем, оруженосцев мой приказ не удивил и даже не покоробил. Возить на показ голову убитого вражеского командира было обычной практикой. Скорее всего, ее водрузят на кол на крепостной стене, чтобы послужила устрашением для других врагов.
        Арбалетчики рассыпались по дворам, собирая трофеи. Вскоре к ним присоединилась вторая половина отряда под командованием Хайнрица Дермонда. Часть оружия, одежды и награбленного бригантами крестьяне заныкали. Я приказал не напрягать их. Они заслужили награду, потому что сделали за нас грязную работу. Трупы бригантов крестьяне волоком доставляли к оврагу неподалеку от леса, куда сталкивали, не потрудившись даже присыпать землей. Днем трупы послужат пищей курам и свиньям, если таковые еще есть в деревне, и воронам, а ночью - лесным хищникам. Так поступают только с заклятым врагом. Хотя в отряде Ортинго были в основном гасконцы и наваррцы, их называли англичанами. То есть, для французских крестьян слово «англичанин» стало синонимом слова «бандит».
        В одно и то же слово разные народы иногда вкладывают разные смыслы. В двадцать первом веке я как-то разговорился с американским представителем миграционной службы, который проверял паспорта членов экипажа. Наткнувшись на имя Рашид - так звали нашего второго механика, - янки спросил:
        - Араб?
        - Нет, - ответил я. - Татарин.
        Американец оказался немного образованным и, перефразировав, выдал:
        - В каждом русском есть татарин, поэтому вас все боятся.
        Я не стал говорить ему, что теперь уже все боятся не нас, а их. Меня зацепило американское толкование крылатой фразы «Хорошенько поскреби любого русского - и найдешь татарина». Русские подразумевают, что у каждого из них найдется предок татарин, а американцы - что в каждом русском прячется варвар. Кстати, варвары - это тоже национальность, как и вандалы. Они были ничем не хуже нынешних рыцарей и тех, кого побеждали. Так проигравшие, сумев пережить победителей, отомстили им за свой позор.
        32
        В Париже собрались четыре брата - Карл, король Франции, и герцоги Людовик Анжуйский, Жан Беррийский и Филипп Бургундский - и решили начать наступление на англичан двумя большими армиями, северной и южной, чтобы соединиться под Ангулемом, столицей Аквитании. Первой командовал герцог Анжуйский, второй - герцог Беррийский. Ходили слухи, что общее командование будет поручено любимцу короля Бертрану дю Геклену - выходцу из бедного бретонского рода. За ним не числилось громких побед. Наоборот, он уже четырежды побывал в плену. В последний раз король Карл выкупил своего любимца за сто тысяч ливров. Командир, который имеет дурную привычку попадать в плен, не внушал мне доверия. Южная армия собиралась в Тулузе, северная - в Бурже. Пока шли сборы, свершился обмен герцогини Изабеллы на рыцаря Саймона Барли. Старушку привезли в город Мулен - резиденцию Людовика, герцога Бурбонского. Во время следования по французской территории, сопровождал Изабеллу отряд нашего приятеля Луи де Сен-Жюльена.
        Первой начала наступление южная армия, командование над которой принял прибывший из Испании Бертран дю Геклен. У него было две тысячи латников и шесть тысяч пехотинцев. Они начали сходу захватывать города и замки. Гарнизоны сдавались без боя. Узнав об этом, начала движение и северная армия под командованием Жана, герцога Беррийского, у которого было тысяча двести латников и три тысячи пехотинцев. Это не считая мой отряд. Я присоединился к ним под стенами осажденного Лиможа, с сожалением расставшись с Карне де Бретоном. Мы с ним неплохо провели время в Шательро.
        Город Лимож расположился на правом берегу реки Вьенна, возле переправы через нее. Сейчас он разделен на две части - Сите и Шато. В первой находится резиденция епископа Лиможского, во второй - замок виконтов Лиможских и английский гарнизон. Крепость на месте Шато построили еще римляне. Говорят, улицы там ровные и пересекаются под прямым углом. Защищают его крепостные стены высотой метров двенадцать с двумя дюжинами башен, круглых и прямоугольных, метров на пять выше, и восемью воротами. Перед стенами ров шириной метров двенадцать и палисад. Стены Сите ниже на пару метров, ров У же, и палисада не было. Башни круглые. Сите собирались окружить второй стеной. Начали ее сооружать, но успели закончить всего одну куртину высотой метра три с половиной и длиной метров тридцать. Насколько тяжело было захватить Шато, настолько легко можно было это сделать с Сите.
        Армия Жана, герцога Беррийского, обложила обе части города, в том числе заняла позиции и на противоположном берегу. Осадные орудия еще не прибыли, так что брали врага измором, грабя прилегающие деревни. Я со своим отрядом тоже занялся этим прибыльным и неопасным делом. Излишки продуктов продавал Николя Лефевру, который с выгодой распределял их между другими отрядами, находившимися под командованием Людовика Бурбонского.
        Герцог отсыпал нам тысячу золотых за бурдюк с вином и головой Ортинго. Ее насадили на кол на стене его замка. Говорят, герцогиня Изабелла полюбовалась этой частью Ортинго, выставленной на крепостной стене, и даже соизволила плюнуть в обклеванный воронами череп. Видимо, командир бригантов вел себя с дамой не совсем по-рыцарски. После чего от старушки прискакал гонец и вручил мне еще пятьсот франков и передал привет от Серафины, внебрачной дочери герцога.
        Не знаю, как долго продолжалась бы осада Лиможа, если бы не прибыл Бертран дю Геклен. Меня, как и всех командиров отрядов, пригласили на встречу. Новый командующий желал познакомиться с нами. Встреча проходила в большом шатре Жана, герцога Беррийского. Шестиугольный шатер был из полотна, покрытого сверху золотой парчой. Изнутри его поддерживали восемь столбов, покрашенных золотой краской. Столы, кресло, лавки и сундуки тоже были золотого цвета. Зато в одежде герцог предпочитал синий цвет. Несмотря на жару, на голове у него была шапка из куньего меха, напоминающая ушанку-обманку, которые в двадцатом веке в целях экономии меха изготовляли на Украине и в южных областях России с пришитыми, однослойными «ушами». Из-за этой шапки Жан Беррийский напоминал мне пролетария с барскими замашками и отсутствием вкуса.
        Знаменитый полководец Бертран дю Геклен оказался ростом метра полтора, если не меньше. Злые языки утверждают, что бретонец сражается только топором, потому что меч для него слишком длинный. Бертрану дю Геклену лет пятьдесят. Крупная голова, покрытая короткими курчавыми седыми волосами, держалась на короткой и толстой шее, будто просевшей под ее тяжестью в широкие плечи. На выбритом, покрытом шрамами, невыразительном лице приплюснутый, как у профессионального боксера, нос. Тонкие губы плотно сжаты, точно боится сболтнуть лишнее. Будь бретонский полководец повыше ростом, я бы принял его за грузчика. Одет в жиппон темно-красного цвета, черные брэ и высокие темно-коричневые сапоги. Подпоясан кожаным ремнем с позолоченной пряжкой, на котором висел короткий и узкий кинжал в покрытых красным бархатом ножнах и с рукояткой из слоновой кости. По слухам, он неграмотен, не обучен манерам и не умеет вести подковерную борьбу, поэтому старается держаться подальше от королевского двора. Сейчас Бертран дю Геклен разговаривал с Людовиком Бурбонским, который, заметив меня, подозвал кивком головы.
        - Этой мой лучший командир рутьеров! - представил меня герцог.
        Бертран дю Геклен посмотрел на меня снизу вверх так, словно прикидывал, дотянется ли кулаком до моего подбородка?
        - Не советую, - тихо сказал я.
        На губах Бертрана дю Геклена сразу появилась улыбка, которая придала ему человечность, что ли. До этого он казался мне детским манекеном, которого случайно выставили в отделе одежды для взрослых. Бретонцы - потомки кельтов, вернувшихся на материк из Британии. По валлийцам знаю, что кельты, в отличие от франков и англосаксов, ставят интуицию выше физической силы. Особенно, если физические данные подкачали.
        - Мы тут обсуждали, как лучше захватить Лимож, - вмешался в наше интуитивное общение герцог Людовик. - Я считаю, что надо рыть подкоп, а он предлагает внезапный штурм. А ты что скажешь?
        Нас предупредили, что город грабить не позволят. Рисковать людьми ради сомнительной славы и небольшой награды «за подвиг» я не собирался.
        - Что осел, нагруженный золотом, откроет самые крепкие ворота, - поделился я древней мудростью.
        - Ворот здесь несколько, - усмехнувшись, произнес герцог Бурбонский.
        - У вас проблемы с ослами или золотом?! - шутливо поинтересовался я.
        - Пока хватает, особенно первых! - улыбнувшись во второй раз, сказал Бертран дю Геклен и, хитро прищурив глаза, добавил: - Только не по-рыцарски это.
        Я понял, что это тест на профпригодность, высказал свое кредо:
        - По-рыцарски надо вести себя на турнире, а на войне надо побеждать. Впрочем, в турнирах я не участвую принципиально.
        - Зато участвует в поединках насмерть. В последнем, с «играющим двуручным мечом», победил одним ударом! - похвалился за меня Людовик Бурбонский.
        Видимо, к вооруженным двуручными мечами Бертран дю Геклен испытывал особое отвращение, потому что посмотрел на меня тепло, будто опознал родственную душу.
        Последовали ли моему совету, или жители Лиможа не собирались погибать за англичан, но герцог Беррийский договорился с епископом Лиможским, и Сите сдался на хороших условиях: жителей не трогают, а взамен они совершают оммаж королю Франции. Шато остался верен англичанам. В Сите вошли только знатные сеньоры со свитами. Я с ними не поехал, потому что в это время грабил «английскую» деревню, где захватил большую отару овец. На центральной площади жители совершили оммаж, что было отмечено трехдневным пиром. На этом пиру на третий день были съедены приведенные нами овцы, которых выкупили горожане по более высокой цене, чем платил Николя Лефевр. Я баранины наелся в предыдущие дни, поэтому на пиру налегал на говядину. Лиможцы предпочитали разводить коров, как молочных, так и мясных.
        После пира, когда убрали столы и начались танцы, ко мне подошел Бертран дю Геклен. На этот раз он был в темно-красных пуленах с длинными носами, из-за чего короткие ноги казались еще короче.
        - Что собираешься делать дальше? - спросил бретонец.
        До нас дошли сведения, что Эдуард, принц Уэльский и Аквитанский, собрал армию из тысячи двухсот латников, тысячи лучников и тысячи пехотинцев и решил дать нам отпор. По приказу Карла, короля Франции, обе наши армии должны были рассредоточиться по крепостям, чтобы защитить их от англичан. Завтра утром герцог Беррийский отправится в Париж, а герцог Бурбонский - в Мулен. В Лиможе останется сотня латников под командованием Жана де Вилльмура, Юга де ля Роша и Роже де Бофора. Моему отряду предлагалось вернуться в Шательро, помочь Карне де Бретону защищать город. Скучать за не очень крепкими стенами у меня не было желания.
        - Покружу возле англичан. Может, что-нибудь отщипну, - ответил я.
        - Давай покружим вместе, - предложил Бертран дю Геклен. - У меня две сотни латников. Нужны арбалетчики, желательно конные, чтобы быстро передвигаться.
        - Как будем добычу делить? - спросил я.
        - Твоему отряду треть, - ответил он.
        То есть, мои арбалетчики будут иметь наравне с латниками. Это было щедрое предложение. Наверное, Бертрану дю Геклену нужны были в первую очередь победы, за которые он получит от короля больше, чем поимеет с трофеев.
        - Я согласен. Только надо договориться с герцогом Бурбонским, потому что у меня контракт с ним, - предупредил я.
        - С герцогом уже все согласовано. Я заключу с тобой новый контракт до зимы на тех же условиях, - сказал бретонский полководец.
        Приятно иметь дело с предусмотрительным человеком.
        33
        Мы расположились в деревне северо-восточнее Лиможа, к которому приближалась армия Эдуарда, принца Уэльского и Аквитанского. Говорят, что его везут на носилках. В Кастилии Черный Принц подхватил дизентерию. Мало того, что постоянно дрыщет, так еще и сидеть в седле не может. Его брэ сзади разрезаны, чтобы не надо было снимать. Дизентерия - болезнь веселая. Для всех, кроме больного.
        Наученные горьким опытом, англичане шли плотной колонной и не рассылали фуражиров по деревням, везли продукты с собой. Обоз охранял большой отряд лучников и копейщиков. Мы перебили десятка два пехотинцев, отставших от своих отрядов, и захватили в плен оруженосца - парня лет семнадцати, рыжего и конопатого.
        - Принц поклялся, что не уйдет от Лиможа до тех пор, пока не захватит его и не накажет жителей, - рассказал нам английский оруженосец.
        - Пусть торчит под стенами Лиможа, а мы тем временем будем захватывать города поменьше и замки, - решил Бертран дю Геклен.
        Он приказал создать десять отрядов, в каждый из которых входило два десятка латников и десяток арбалетчиков. Поскольку замки и маленькие города охраняли небольшие отряды - два-три десятка человек, бретонец предлагал нападать с нескольких сторон небольшими отрядами. Арбалетчики прикрывают стрельбой, а латники лезут на стены. Это не я ему посоветовал, хотя вполне возможно, что это дошел через века мой способ захвата крепостей.
        Первым на нашем пути был городок Сен-Ирьер. Защищал его ров и частокол из дубовых бревен. Все рыцари и оруженосцы присоединились к Черному Принцу. Городок защищать было некому. Как только мы подошли к его стенам, сен-ирьерцы сразу сдались. Они присягнули на верность Жанне, графине Пентьеврской, наследнице герцога Бретонского, вдове Карла Блуаского, под знаменем которого начинал военную карьеру Бертран дю Геклен. Шесть лет назад ее муж погиб в сражении с Жаном де Монфором, английским кандидатом на герцогство Бретонское, а Бертран дю Геклен попал в плен, после чего перешел на службу к королю Франции. Победитель оставил вдове небольшие владения в герцогстве. Сейчас бывший ее вассал увеличивал ее владения. Меня поражала преданность Бертрана дю Геклена, довольно нетипичная для рыцаря. Наверное, и в этом вопросе сказывались кельтские корни. Мы пожили в Сен-Ирьере четыре дня, пока не прибыли люди Жанны Пентьеврской. Передав им городок, двинулись дальше.
        Следующей нашей целью был небольшой замок, расположенный на невысоком холме. Вокруг холма вырыт ров шириной метров семь. Вода в нем застоялась, позеленела. Лягушки чувствовали себя привольно во рву. Стены высотой метров пять. Две круглые башни располагались на углах передней стены. С них простреливались подходы к воротам и к боковым стенам. Задняя крепостная стена была частью вместительного донжона. На уровне метров шесть над землей к этой стене по краям прилипали две каменно-деревянные пристройки типа больших скворечников с отверстиями внизу - сортиры. Бомбометание происходило в ров, в котором с этой стороны вонища была такая, что даже лягушки не водились. Охраняли замок полтора десять пехотинцев под командованием оруженосца-гасконца и десяток слуг. Сдаться кастелян отказался. Ему надо было продержаться хотя бы неделю-две, чтобы не обвинили в трусости. У нас не было столько времени. К тому же, как я понял, Бертрану дю Геклену нужна показательная расправа над несговорчивыми.
        Согнанные с близлежащих деревень крестьяне засыпали ров в нескольких местах. Это несложно было сделать, потому что глубина рва была не больше полутора метров. На замок так долго не нападали, что владелец не счел нужным вкладываться в поддержание его в приличном состоянии. Сам-то владелец сейчас осаждал Лимож, не ему защищать замок. Два наших отряда имитировали нападение на ворота, а по четыре атаковали боковые стены. Защищать стены по большому счету было некому. Донимали арбалетчики из башен. В каждой засело по четыре человека: двое прикрывали ворота, двое - стену. Защитники были уверены, что самое слабое место именно ворота. Когда они поняли свою ошибку, было уже поздно.
        Я руководил атакой левой стены. Латники приставили четыре лестницы и начали подниматься по ним. Мои арбалетчики прикрывали их, отгоняя от края стены защитников замка. Вражеские арбалетчики тоже не дремали, стреляли из башни через бойницу в виде креста. Вертикальная щель предназначалась для стрельбы из лука, а горизонтальная - для двух арбалетчиков, по одному на «перекладину» креста. За короткое время положили шестерых наших латников, которые поднимались по ближним к башне лестницам. С расстояния в десяток метров болт прошибал даже самую надежную бригандину. Из щели вылетал болт - и пронзенный латник валился на склон под стеной, а потом скатывался в ров, засыпанный в этом месте. Самих стрелков не было видно. Я заметил интервал, с каким они стреляли, и с упреждением по времени пустил в горизонтальную бойницу две стрелы. В итоге в следующий раз выстрелил всего один арбалетчик, да и тот промазал. В этот момент наши латники уже перебрались на сторожевой ход стены и начали зачищать башню и теснить защитников к донжону. Примерно через час мы с Бертраном дю Гекленом въехали в замок. По приказу бретонца
гарнизон и слуги-мужчины были перебиты, даже оруженосца не пощадили. Женщин отдали на потеху солдатам. К двум молодым в очереди стояло по полсотни человек, если не больше.
        Донжон немного отличался от тех, к которым я привык. Это уже было не просто оборонительное сооружение, но и жилье с удобствами. Он был больше. Как на втором, так и на третьем этаже появились изолированные комнаты с каменными стенами, облицованными деревянными панелями и сверху кое-где оббитыми яркой цветной материей. Раньше личное пространство выгораживали коврами или кусками плотной ткани. Больше стало мебели, и почти каждый предмет украшала красивая резьбы, что раньше встречалось только у богатых и знатных сеньоров. Впрочем, пол до сих пор устилали соломой или камышом.
        По приказу Бертрана дю Геклена из замка выскребли все мало-мальски ценное, остальное подожгли, а что не сгорело, разрушили ломами и кирками крестьяне. После нашего ухода на холме осталась груда камней, покрытых копотью. Крестьяне растаскивали их на собственные нужды. Вряд ли у владельца найдутся деньги, чтобы восстановить замок. Нет замка - нет власти, нет власти - нет денег. Что-то он, конечно, поимеет со своих крестьян, но меньше, чем раньше, потому что вынужден будет жить в защищенном месте, в городе, вдалеке от них.
        Моя эффективная стрельба из лука поразила не только латников, но и самого Бертрана дю Геклена, который берег своих бойцы, хотя время от времени цинично заявлял, что чем больше погибших, тем больше добычи достанется живым.
        - Не похож ты на рыцаря, - сделал он вывод.
        - На тех, что сейчас, - не похож, согласен, - сказал я. - Зато похож на тех, какими были рыцари лет двести-триста назад.
        - Да, славные тогда были времена! - мечтательно произнес Бертран дю Геклен.
        Я заметил, что во все эпохи люди считают, что раньше жизнь была лучше. Если бы знали, какой она была на самом деле, мечтали бы о будущем. Впрочем, вполне возможно, что информация о будущем заставила бы радоваться настоящему.
        Показательная расправа подействовала на остальных защитников городов и замков. Нам сдавались без боя. Больше времени у нас уходило на ожидание новых гарнизонов от графини Пентьеврской. Бертран дю Геклен порой оставлял своих бойцов, чтобы не задерживаться надолго. За месяц с небольшим, который принц Эдуард потратил на осаду лиможского Сите, мы захватили почти два десятка городков и замков. Как по численности населения, так и по значимости захваченного, наши победы были внушительнее.
        Впрочем, для Черного Принца важнее было наказать предателей. Умирающий старается утащить с собой в могилу как можно больше людей. Саперы сделали подкоп, обрушили часть крепостной стены. В пролом хлынули солдаты. По приказу английского принца они перебили всех жителей Сите, в том числе женщин и детей, всего около трех тысяч человек. Говорят, улицы были завалены трупами. Пощадили только епископа, который подбил горожан перейти на сторону французов, потому что за него похлопотал Папа Римский, и трех рыцарей, оставленных защищать Сите. Рыцари ведь не предавали принца Уэльского и Аквитанского. Город был разграблен, сожжен и разрушен. Такое впечатление, что принц Эдуард последовал примеру Бертрана дю Геклена. После этого Черный Принц не стал гоняться за нашим отрядом, как мы опасались, а пошел в город Коньяк, где находилась принцесса Джоанна по прозвищу Прекрасная Дева Кента и сыновья Эдуард и Ричард. Там принц распустил армию.
        Мы же продолжили отхватывать у него территорию. Нашей добычей стал город Брантом. Как ни странно, сдачу города ускорила расправа, учиненная англичанами в Лиможе. Погибших лиможцев объявили истинными мучениками. Люди этой эпохи, как и других эпох, погибать не хотели, но если смерть приобретала религиозный уклон, появлялась возможность стать мучениками, сразу находилось много желающих. Умереть за веру - это круче, чем от старости. По крайней мере, вкалывать придется меньше.
        Едва мы вышли из Брантома, как нас догнал гонец от Карла, короля Франции, с приказом Бертрану дю Геклену срочно прибыть в Париж. Возле французской столицы бесчинствовал отряд англичан под командованием Роберта Ноллиса. Не знаю, от кого узнали наши бойцы, потому что гонец ни с кем из них не разговаривал, но сразу пошли слухи, что Бертрана дю Геклена собираются назначить коннетаблем - главнокомандующим всеми французскими войсками.
        - Так ли это? - спросил я напрямую бретонца.
        - Вроде бы, - ответил он. - Только слишком большая честь для меня. Не захотят знатные сеньоры, братья короля, его племянники, кузены подчиняться худородному рыцарю.
        - Ты теперь граф Молинский, - напомнил я ему о титуле, полученном от короля Кастилии и Леона. Коннетабль любил похвастаться своим новым гербом - на серебряном поле черный двуглавый орел с распростертыми крыльями, красными когтями и лапами, а поверх красный жезл и золотая корона. - Тех, кто откажется выполнять твои приказы, будешь отправлять к королю. Пусть Карл разбирается с ними.
        - Это сколько я врагов наживу! - покачал он головой.
        - Врагов нет только у того, кто ничего не делает и ничего не говорит, - заметил я.
        - Тут ты прав, - согласился Бертран дю Геклен. - Поэтому поедешь со мной вместе с отрядом, а свой оставлю племяннику.
        Его племянник Оливье де Манни - двадцатишестилетний мужчина, стройный и среднего роста, - воинственностью пошел в дядю, но гибкости не хватает, слишком прямолинеен. Впрочем, для защиты городов большего и не надо. Бертран дю Геклен продвигал племянника по службе. В рыцари Оливье де Манни был посвящен три года назад, а его дядя - в тридцать пять лет. Теперь племянник станет баннеретом. Семейственность - одно из немногих слабых мест бретонца.
        34
        Париж оказался не таким уж грязным и вонючим, каким его изобразил в своем романе Зюскинд. По меркам двадцать первого века город, конечно, неряшлив, но не сильно выделяется в сравнение с другими городами Франции. Разве что размерами. Сейчас в нем проживало около ста тысяч жителей. Большинство - на правом берегу. На левом располагались университеты. В будущем этот район назовут Латинским кварталом. Главные улицы более-менее прямые, шириной метра три-четыре, мощеные, со сточной канавой посередине, но второстепенные У же, попадаются грунтовые и иногда изогнутые так, что нарочно не придумаешь. Нечистоты, если их не съели свиньи или куры - а их на городских улицах тьма! - стекают в Сену, в которой пока еще водится рыба. В богатых районах дома каменные, двух-трехэтажные. Ближе к окраинам становятся каменно-деревянными, а потом и вовсе, особенно за крепостными стенами, деревянными и с соломенными или камышовыми крышами. Часто попадаются четырех-пятиэтажные дома, и даже видел в будущем Латинском квартале один семиэтажный. Кстати, некоторые лекции проводились прямо на улице. На какой-нибудь площади
заберется кандидат в профессора на перевернутую вверх дном бочку и начнет метать бисер. Вокруг него собираются школяры - так называют студентов, - желающие послушать умного и образованного человека. Или не собираются. Тогда кандидат слезает с бочки и ищет другую работу. Научную истину тоже определяли просто - путем столкновения двух или более теорий. Столкновения могли проходить в самых разных местах, в том числе и на улице, но всегда побеждал сильнейший физически. По количеству погибших и раненых судили о важности данного вопроса для науки.
        В четырнадцатом веке фраза «Увидеть Париж - и умереть» могла претвориться в жизнь, не зависимо от вашего желания, и именно благодаря школярам. По ночам кое-кто из них бандитствовал помаленьку. Университеты неподсудны светской власти, а церковная относилась к школярам-бандитам с пониманием. Должен же где-то будущий сеятель «разумного, доброго, вечного» достать деньги на обучение и существование?! Работать они не приучены, а просить милостыню отменное здоровье не позволяет. В будущем меня удивляли широкие права, которые имели университеты в Средние века и позже. Я не мог понять, как «ботаники» смогли добиться такого?! Теперь знаю, что средневековые ученые, за редким исключением, больше напоминали братков, чем «ботаников», а университеты принадлежат Церкви, готовят для нее кадры, поэтому находятся под крылом самого Папы Римского, с которым светские государи пока побаиваются связываться. Из-за этого население университетских городов побаивается студентов и, как следствие, ненавидит и мстит им при каждом удобном случае. Для добропорядочного горожанина грохнуть втихаря пару студентов - это святой долг
перед городом.
        Бертран дю Геклен со своей свитой отправился на правый берег Сены, в Лувр - резиденцию Карла Пятого, а мой отряд поселили в бенедиктинском аббатстве Сен-Жермен на левом. Такова была воля короля. О том, что это большая честь, я понял, когда въехал на территорию аббатства. Оно напоминало большую прямоугольную крепость, разве что вместо башен и донжона была высокая колокольня с остроконечной четырехскатной крышей. Заполненный проточной речной водой ров был шириной метров двенадцать. Внутренняя стена рва укреплена каменной кладкой. Перед подъемным мостом каменный барбакан, в котором несли службу пятеро монахов в кольчугах и шлемах-черепниках, вооруженные короткими копьями и фальшионами. Расположенные по периметру впритык каменные здания высотой метров девять повернуты к миру глухими стенами. Вход в аббатство туннельного типа, с двумя крепкими воротами, оббитыми железом, и железной решеткой. В просторном дворе стояли церковь с той самой колокольней, видимой за несколько километров, базилика, в которой хранилась туника святого Викентия и похоронены четыре франкских короля-Меровинга, две часовни и очень
большой скрипторий.
        Моих арбалетчиков поселили на втором этаже левого крыла, в одной огромной спальне, в которой стояли в четыре ряда длинные двухъярусные нары, застеленные соломой. Хайнрицу Дермонду и трем моим оруженосцам выделили четырехместную келью в том же крыле, а меня поселили отдельно, в центральном крыле, неподалеку от кельи аббата Эктора - рыхлого пятидесятипятилетнего мужчины, которому большая лысина давала возможность не выбривать тонзуру. Во время разговора он внимательно, неотрывно смотрел на собеседника подслеповатыми, слезящимися глазами и шевелил пухлыми губами, неестественно выпирающими вперед, потому что зубов не осталось, а ставшей великоватой коже надо же куда-то деваться. Говорил он, плямкая, очень невнятно. Мне потребовалось время, чтобы привыкнуть к его речи и научиться понимать ее. Ряса у него была из тонкой шерсти, а под ней - шелковая рубаха. Аббат мылся каждый день, и от него всегда пахло ладаном. Мы проводили с ним много времени. Он расспрашивал меня о войне и записывал услышанное, вел что-то типа исторической хроники. Если в будущем мне попадутся его записи, почитаю, что он написал обо
мне или с моих слов. Говорили с ним и о науке, литературе, особенно поэзии, которую аббат Эктор очень любил. Подозреваю, что в юности он грешил стихоплетством. Я тоже в бытность курсантом пописывал рифмованные «сатиры» на своих однокурсников. Текст состоял только из ненормативной лексики и предлогов. И как меня не убили за эти «шедевры»?!
        - Ты слишком образован для рыцаря, - в первый же день сделал вывод аббат Эктор.
        На такой случай у меня была запасена легенда, которую и выложил ему:
        - Я был третьим сыном, поэтому меня, как заведено, готовили к духовной карьере. Отец нанимал для моего обучения двух ромейских учителей и одного венецианского. Но я не хотел быть священником. Попросил бога, чтобы помог мне стать воином. Бог услышал мои молитвы. Пришли турки, убили всю мою семью и захватили наш замок и наши земли. В один день я лишился всего, что имел, кроме коня, меча и кольчуги. Так я стал воином, но больше ничего и никогда не просил у бога, кроме прощения за грехи. Видимо, он не способен дать мало, а много может оказаться мне не по плечу.
        - Надо быть готовым не только к божьей каре, но и к божьей милости, - согласился со мной аббат Эктор. - Судя по тому, что король наш приказал поселить тебя с отрядом в моем аббатстве, воином ты стал хорошим. Мне кажется, что и священник из тебя получился бы неплохой.
        Я не стал разочаровывать приятного человека признанием в атеизме, произнес шутливо:
        - Может быть, на старости лет король за ратные подвиги доверит мне аббатство. Только молить об этом не буду, а то получу целое епископство со всеми его хлопотами.
        Некоторые сеньоры становились епископами. Службу за них отправляли каноники, а епископы вели вполне светскую жизнь, используя епископство, как феодальную вотчину, довольно доходную.
        - Пути господни неисповедимы, - изрек аббат. - А епископство, действительно, очень хлопотное хозяйство. Тут с аббатством не знаешь, как управиться. Нам принадлежат двадцать семь поместий, в которых проживают две с половиной тысячи крестьянских семей. Приходится заботиться обо всех детях божьих.
        Уверен, что крестьяне считают, что это они заботятся о монахах.
        - А где вы храните временные излишки денег? - поинтересовался я. - У меня скопилось немного. Опасно возить всё с собой. Не дай бог попаду в плен - не на что будет выкупиться.
        - Нам плен не грозит, поэтому храним в подвале. Можем и твои взять на хранение за небольшую плату. Но, вообще-то, выгоднее хранить у банкиров-христиан. Они дают небольшой процент, - ответил он. - Могу порекомендовать одного венецианца. Тебя ведь и самого зовут Венецианцем.
        - К сожалению, я не венецианец, иначе бы давал деньги в рост, а не сражался, - сказал я. - Как его зовут, где живет?
        - Контора у него на левом берегу возле Греевской площади. Спросишь Джакомо Градениго, - ответил аббат.
        Контора располагалась на первом этаже каменного дома и представляла собой комнату, разделенную на две неравные части деревянной перегородкой, не доходившей сантиметров тридцать до потолка. В первой, большей части стоял стол, накрытый зеленым сукном, и пять табуреток с сиденьями из кожи, набитой конским волосом. Цвет сукна напомнил мне, что банк - это тоже казино, но похитрее. Во вторую часть вела дверь, закрытая на висячий замок. Джакомо Градениго было тридцать с небольшим. Черноволосый, кареглазый, с крючковатым носом и короткой острой бородкой, он не был похож на меня. Разве что роста выше среднего для этой эпохи. Одет в черно-белое котарди из плотной шелковой ткани и шелковые шоссы, тоже черно-белые, причем цвета располагались в шахматном порядке. Черные пулены имели длинные носы, загнутые кверху и назад и закрепленные в таком положение золотыми цепочками, пристегнутыми другим концом к золотым колечкам на подъемах. На указательном пальце левой руки массивный золотой перстень-печатка. Я не сразу понял, что на печатке изображена «роза ветров», превращенная в крест с двумя дополнительными тонкими
диагоналями, проходящими через перекрестье.
        - Мой дед воевал под командованием Александра, маркграфа Бодоницы и Эвбеи. Он был женат на дочери дожа Пьетро Градениго. Не твой родственник? - первым делом спросил я.
        - Мой дед, - гордо ответил банкир.
        - А как поживает твой отец Александр Градениго? - спросил я.
        - Умер от Черной смерти вместе с моей матушкой, - ответил Джакомо.
        - А бабушка Беатриче? - не удержался и спросил я.
        - Тоже. Она умерла самой первой. Потом матушка и отец, а мы, младшие дети, жили за городом, поэтому и не заболели, - рассказал банкир.
        - Царство им небесное! - пожелал я, перекрестившись.
        Джакомо Градениго последовал моему примеру.
        - Моему деду служба у твоего деда дала баронство. Может, и у их внуков сотрудничество получится не хуже?! - высказал я предположение.
        - Смотря, о каком сотрудничестве пойдет речь, - уклончиво произнес Джакомо Градениго. - Кредит я даю только под ценный залог и самое меньшее под двадцать процентов годовых.
        - Кредит мне не нужен, - отказался я. - Хотел бы оставить у тебя деньги на год или больше процентов под пять.
        - Под два процента. Если сумма большая, дам два с половиной, - предложил он.
        - А какая сумма считается большой? - поинтересовался я.
        - Пятьсот ливров, - ответил мой внук.
        Значит, дела у него идут не так уж и хорошо. Явно не хватает денег на раскрутку.
        - Дам тебе очень большую сумму под четыре процента, - сказал я и назвал эту сумму, хотя изначально собирался положить на счет половину ее, а вторую - в другой банк.
        У Джакомо отвисла нижняя челюсть.
        Быстро справившись с эмоциями, он произнес мигом осипшим голосом:
        - Под три процента.
        - Сойдемся на трех с половиной, - произнес я. - Уступлю тебе только потому, что твой дед помог разбогатеть моему, а я помогу разбогатеть тебе. В твой карман буду оседать шестнадцать с половиной процентов.
        - Меньше, - возразил он. - Двадцать - это начало торга. К тому же, бывают невозвраты.
        - Скажешь мне, кто не возвращает, потолкую с ним, - предложил я.
        - Это важные сеньоры, с ними просто так не потолкуешь, - предупредил Джакомо Градениго.
        - Важнее Бертрана дю Геклена? - задал я вопрос.
        - Нет, - ответил он. - Говорят, бретонец станет коннетаблем Франции.
        - А я - его баннерет, причем не самый последний, - проинформировал своего внука и крикнул в сторону входной двери: - Жак, заносите сундук!
        Жак Оруженосец и еще один арбалетчик занесли окованный медью сундук из красного дерева, бывшую собственность Роджера Кобхэма.
        Отпустив арбалетчиков, я открыл замок, поднял крышку. Золотые монеты заполняли сундук примерно наполовину. Их вид зачаровал моего внука. В бабушку пошел. Та тоже могла часами перебирать золотые монеты, любоваться ими.
        - Пересчитывай и напиши расписку, - произнес я, потому что не собирался ждать долго.
        Пересчитав монеты, Джакомо отнес их в отгороженную часть комнаты, после чего написал расписку.
        - Не боишься доверять мне такую большую сумму?! - спросил он удивленно.
        - Нет, - ответил я и добавил шутливо: - Всё равно в семье останутся.
        Мой внук не понял смысл последней фразы, но произнес торжественно:
        - Я тебя не подведу!
        Все-таки, кое-что он взял и от меня.
        35
        Мы стоим в городе Манс, который расположен на границе Мэна и Анжу. Городок так себе, серый, грязный и скучный. Может быть, так кажется потому, что пятый день идет дождь, иногда со снегом. Для первых чисел ноября погода довольно холодная. Такое впечатление, что я в средней полосе России, а не во Франции. В двенадцатом веке здесь было, а в двадцать первом веке будет намного теплее. Впрочем, в холле замка возле камина, в котором пляшет алое пламя, погода не кажется такой уж паршивой.
        У меня в руках серебряный кубок с подогретым красным вином. Я отпиваю его маленькими глотками. Теплые шарики стремительно скатываются в желудок, взрываясь там. Состояние полусонное. Я смотрю на языки пламени и вполуха слушаю разговор сидящих рядом Бертрана дю Геклена и Оливье де Клиссона - тридцатишестилетнего мужчины с классическим римским носом и тяжелым, выпирающим подбородком, покрытым рыжей щетиной. Левый глаз он потерял в сражении при Оре. Топором ударили в шлем, осколок которого и сделал знатного бретонского сеньора кривым. За спиной Оливье де Клиссона кличут Одноглазым из Оре. Назвать его так в уцелевший глаз пока никто не отваживался. В том сражении он был на стороне англичан, как и в битве при Нахере в Испании. В обеих этих битвах Бертран дю Геклен проигрывал и попадал в плен. Так что они с Оливье де Клиссоном старые заклятые друзья. По пути сюда, в городе Понторсоне, они побратались в лучших традициях кельтов, выпив чашу вина, в которую добавили свою кровь. На сторону французов Оливье де Клиссон перешел потому, что Жан, герцог Бретонский, передал замок (не город) Гавр, расположенный
рядом с его владениями, Джону Чандосу. Бретонцам не по нраву, что на их землях хозяйничают англичане, даже такие прославленные. Разрушив замок Гавр до основания, Оливье де Клиссон приказал перетащить камни для ремонта и усиления своего замка Блэ. После чего перешел сперва на сторону графини Пентьеврской, а затем и французского короля. Карл Пятый оказался более щедрым. Он одарил Оливье де Клиссона деньгами, назначил генерал-лейтенантом Турени и пообещал дать кое-какие владения в Бретани, если будут отбиты у англичан. Герб у Клиссона - на черном поле серебряный лев, который стоит на задних лапах и имеет золотые когти, язык и корону.
        - Когда вернутся твои люди? - спрашивает меня Оливье де Клиссон.
        Он пока не понимает, за что ценит меня Бертран дю Геклен, поэтому разговаривает с плохо скрытым пренебрежением.
        - До темноты, - отвечаю я.
        На ночь городские ворота закроют и до рассвета никого не впустят, даже короля Франции, так что посланные на разведку арбалетчики обязательно вернутся до наступления сумерек.
        - Надо что-то делать! - нервно произносит Оливье де Клиссон. - Надоело мне торчать в это дыре!
        - Не горячись, - спокойно произносит Бертран дю Геклен. - Узнаем точно, где стоят англичане, и нападем. Мне отсюда без победы нельзя возвращаться.
        - Да, ты должен доказать, что бретонцы больше, чем другие, достойны быть коннетаблями Франции, - сразу успокоившись, говорит Оливье де Клиссон, который небретонцев считает людьми второго, если не третьего сорта. - Но по мне лучше было бы ночью напасть на лагерь Роберта Ноллиса.
        - Они ждут такое нападение. Усилили караулы, выставили дополнительные скрытые дозоры. Надеются, что мы полезем в западню, - информирую я и отпиваю следующий глоток красного вина из серебряного кубка.
        - Не будем спешить, - поддерживает меня Бертран дю Геклен.
        - И где вы нашли друг друга?! - насмешливо произносит Оливье де Клиссон.
        - Там же, где и вы! - в тон ему отвечаю я.
        Оба бретонца начинают громко ржать.
        Мои арбалетчики возвращаются не одни. Они приводят связанного юношу с подбитым глазом и свернутым набок и припухшим носом. Судя по одежде, это слуга знатного сеньора. Видимо, ему сильно настучали по голове, из-за чего заклинило кукушку. Юноша трясет головой каждый раз перед тем, как что-то собирается сказать.
        - Я бедный человек и не воин! - первым делом заверяет он.
        - Это мы поняли, - сказал Бертран дю Геклен. - Кому ты служишь?
        - Сэру Алейну Боксхаллу, - отвечает юноша.
        - Куда и зачем он тебя отправил? - продолжает допрос коннетабль Франции.
        - Я отвозил письмо сэру Томасу Грэнстону, - отвечает пленник. - Его позвали, чтобы… чтобы отбить ваше нападение.
        - Или напасть на нас, - подсказывает Оливье де Клиссон.
        - Я не знаю, сеньор, я всего лишь слуга, - виноватым тоном произносит юноша.
        - Что велел передать Томас Грэнстон? - спрашивает Бертран дю Геклен.
        - Что сегодня же ночью выступит, чтобы утром присоединиться к нам… к ним, - рассказывает пленник.
        - Много у него бойцов? - продолжает допрос коннетабль Франции.
        - К нему должны присоединиться сэр Гилберт Гиффорд, сэр Вильям Невилл и сэр Джеффри Уорсли со своими отрядами, всего сотни две копий, - сообщает пленник и, боясь, наверное, что ему не поверят, добавляет: - Я точно не знаю, слышал, как сэр Томас говорил.
        Двести копий - это шестьсот-восемьсот бойцов, не считая пажей и слуг. У нас в два раза больше.
        - Да, примерно столько должно быть у них людей, - подтверждает Оливье де Клиссон, который лучше нас знает английских командиров и их отряды.
        - Если не обманул, отпустим, - обещает Бертран дю Геклен пленнику и машет рукой, чтобы его отвели в темницу.
        Она расположена под донжоном. Раньше такие не делали. Для пленников выгораживали помещение на первом этажу или просто сажали на цепь в углу.
        - Ты хотел напасть ночью - вот и нападешь, - говорит коннетабль своему кровному брату. - И не сидится им дома в такую погоду!
        - Они поедут через Пон-вален, будут там на рассвете, а мы намного раньше. успеем отдохнуть и подготовиться. Возле городка хорошее поле для сражения, - сообщает Оливье де Клиссон.
        - Можно и там их встретить, - соглашается Бертран дю Геклен таким тоном, словно ему по барабану, где сразиться с англичанами, хотя на самом деле он всегда тщательно выбирает место для битвы.
        - Выеду первым? - предлагаю я.
        - Поезжай, - разрешает Бертран дю Геклен.
        Оливье де Клиссон гмыкает, недовольный такой доверчивостью своего кровного брата, но ничего не говорит. Уверен, что выскажет, когда я уйду. Он не знает то, что знает Бертран дю Геклен. Я рассказал коннетаблю еще по пути в Париж, что не собираюсь перебегать с одной стороны на другую, если меня к этому не вынудят. Деньги на судно и не на одно у меня уже есть. В любой момент могу сделать ручкой обеим сторонам конфликта и отправиться куда-нибудь, где сейчас спокойно. Только вот никак не выберу, куда. Городская стража тихо материлась, открывая ворота и опуская подъемный мост. Никому не охота покидать теплое сухое помещение и идти под дождь. Впереди поскакал передовой разъезд из четырех арбалетчиков под командованием Ламбера де Рё. Остальные едут плотной колонной по три, во всю ширину грунтовой дороги, раскисшей от дождя. Отправились налегке, оставив обоз в Мансе. Арбалетчики тихо поругиваются, но общее настроение приподнятое. Никто не сомневается в победе. Нас больше раза в два, нападем неожиданно и с нами Бертран дю Геклен. Есть командиры, которые внушают солдатам доверие, не смотря на все поражения.
Может быть, бретонца любят еще и за то, что он заботится о солдатах, присутствует даже на выдаче аванса, чтобы командиры отрядов не хапанули больше положенного. Приезжал и ко мне один раз. Пробыл не долго. На меня жалоб не поступало. Я не крысятничаю, мне трофеев хватает.
        Пон-вален оказался большой деревней, защищенной рвом шириной метров пять и невысоким валом с дубовым частоколом. Заметив наш отряд, стража засуетилась, подняла тревогу, но я передал им через Анри де Халле, что нападать не будем, и посоветовал никому из города не выходить до нашего распоряжения. Впрочем, мог бы и не советовать, потому что вряд ли кто-нибудь осмелится выйти. Мы поехали дальше, в ту сторону, откуда должны прибыть англичане. Там от города к лесу шло широкое пастбище. На опушке мы и остановились. Я послал на разведку четырех арбалетчиков под командованием Ламбера де Грэ, а остальным разрешил спешиться и отдохнуть, но костры не разводить. Коней спутали и пустили пастись. Впрочем, пожелтевшая трава на пастбище была общипана под корень, напоминала хорошо подстриженный газон.
        Для меня нарубили елового лапника и сложили под дубом, голые ветки которого плохо защищали от мелкого дождя, моросившего, не переставая. Я лег, закутавшись в черный шерстяной плащ, подбитый серой западноевропейской белкой. Рыжая восточноевропейская здесь встречается реже и ценится дороже. Мех приятен на ощупь и хорошо удерживает тепло. Вспомнил, как в Ессентуках кормил белок с рук. Был там в санатории после операции. Идешь по дорожке, а по стволу дерева, головой вниз, сбежит белка, встанет перед тобой на задние лапки и потребует дань за проход по ее территории. Типичная повадка средневекового рыцаря. У меня с собой несколько грецких орехов. Отдаю один. Белка осторожно берет его двумя лапка, отходит в сторону, давая мне пройти, и приступает к трапезе. Я был уверен, что белки разгрызают орехи. Классики начитался: «…и орешки всё грызет». Оказалось, что белки прогрызают в орехе дырочку, расширяя ее по кругу, и выедают сердцевину.
        Примерно через час подошел Мишель де Велькур и доложил, что к Пон-валену прибыли Бертран дю Геклен и Оливье де Клиссон.
        - Ругаются, что их не пускают в город, - с насмешкой рассказал оруженосец.
        - Сказал, что мы здесь? - спросил я на всякий случай.
        - Конечно! - обиженно заявил Мишель.
        В его годы я тоже бурно реагировал на недооценку моих способностей. Потом стал оценивать себя трезвее и прекратил обижаться.
        Еще часа через два, когда небо начало сереть, прискакал Ламбер де Грэ и доложил коротко:
        - Едут.
        - Сколько их? - спросил я.
        - Тысяча, - быстро ответил оруженосец.
        Уверен, что он не считал англичан. Тысяча - красивая цифра, будет приятно звучать в рассказах девицам.
        - Впереди едут рыцари, за ними - пехотинцы на телегах, а сзади - лучники верхом, - продолжил он.
        - Сколько лучников? - спросил я.
        - Сотня, - ответил Ламбер де Грэ.
        Сотня - тоже красивая цифра.
        Я приказал привести коня и поскакал на нем к Пон-валену. Отряды Бертрана дю Геклена и Оливье де Клиссона расположились возле ближней к лесу стороны города. Коней отвели в тыл, готовясь сражаться пешими. Английские лучники приучили их, что верхом сражение не выиграешь. Когда стрелы попадают в коня, он, если не погибнет сразу, перестает слушать команды, мешая и другим атаковать. Поэтому французы стали сражаться в пешем строю, выставляя в первых рядах рыцарей в крепкой броне и с большими щитами.
        - Вы бы сели на коней и спрятались за город, - предложил я. - Когда англичане выйдут из леса, мой отряд нападет первым и перебьет лучников, которые скачут в хвосте. Вот тогда вы и ударьте в конном строю. Англичане верхом бьются хуже.
        - Они сразу спешатся, - уверенно заявил Оливье де Клиссон. - Поэтому и нам лучше нападать пешими.
        - Чем лучше, если у них не будет лучников? - поинтересовался я. - Наоборот, таранным ударом вы прорвете строй, а потом добьете остальных.
        - Пожалуй, он прав, - согласился со мной Бертран дю Геклен. - Давай попробуем.
        Оливье де Клиссон недовольно гмыкнул, но и на этот раз ничего не сказал, чтобы не показаться трусом.
        - Только не появитесь раньше времени или слишком поздно, - попросил я. - Выезжайте сразу после того, как протрубит мой горн.
        - Так и сделаем, - заверил коннетабль Франции и приказал своим латникам сесть на лошадей и спрятаться за Пон-валеном.
        Англичане ехали без разведки. Усталые кони еле передвигали ноги. Мокрые флаги, прилипшие к древкам, казались одноцветными, серыми. Замыкали колону лучники, которые ехали верхом. Было их от силы человек семьдесят.
        Когда последний лучник выехал из леса, я кивнул Анри де Халле:
        - Труби атаку, - и ударил шпорами коня.
        В руке у меня короткая степная пика. Давненько ей не работал. Только на учениях, когда показывал своим арбалетчикам, как надо управляться с пикой. Скачу на передних лучников. Они, услышав горн, повернули головы в нашу сторону, но продолжают неспешно ехать вперед. Ночной переход измотал их, поэтому не сразу понимают, что приближается опасность. Врубившись, кое-кто спрыгивает с коня и начинает доставать из-за пазухи сухую тетиву, чтобы натянуть ее на лук, а остальные подгоняют коней, чтобы заехать за телеги, спрятаться за них и пехотинцев. Я бью в незащищенную голову, в правый висок, спешившегося молодого парня с простоватым, крестьянским лицом. Англичанин роняет в грязь лук и так и не натянутую тетиву и пытается правой рукой защититься, не понимая, что уже получил смертельную рану. А может, и не смертельную. Раны в голову иногда заживают быстрее, чем в тело. Я бью в спину, защищенную стеганкой, второго лучника, который пытался убежать. Объезжаю телегу, с которой попрыгали копейщики и побежали вперед, к рыцарям, догоняю конного лучника и вышибаю его ударом пики из низкого седла. Рядом Хайнриц
Дермонд, Ламбер де Грэ. Мишель де Велькур, Анри де Халле и арбалетчики расправляется с другими англичанами. Лишь человек пять лучников успевают доскакать до рыцарей, которые собрались было отбить нашу атаку, но увидели второй отряд, намного больший, который выехал из-за Пон-валена, и начали спешиваться.
        Мои бойцы, действуя согласно инструкции, полученной перед боем, растянулись в цепь метрах в пятидесяти от англичан и начали обстреливать их из арбалетов. Тетивы натирают воском, чтобы не отсыревали, но все равно пенька пропитывается влагой и растягивается, теряет упругость. Крепкую броню болт сейчас не пробьет даже с такой малой дистанции, но не у всех англичан есть такая броня. В любом случае хлопот мы доставим. Я оставил свой лук в Монсе, подумав, что в дождь не пригодится, о чем сейчас пожалел.
        Английские рыцари спешились и построились. Копейщики встали за ними. Лошадей расположили сзади, чтобы прикрывали от наших арбалетных болтов. Сделали все это быстро, до того, как на них налетели построенные в два клина, французские, конные латники с длинными копьями. Удар их был силен. Оба клина прорвали строй, но завязли в нем. Впрочем, больше им помешали лошади, что стояли позади строя, чем люди. Английские копейщики побежали первыми. Правда, их сразу обогнали слуги и пажи на лошадях своих сеньоров. Мы напали и на тех, и на других. Следом побежали рыцари.
        Это уже было не сражение, а избиение толпы трусов. Так проходит большинство битв. Одна сторона не выдерживает удар и превращается в убойный скот. До последнего бьются редко. Обычно это случается, когда некуда отступить и нет надежды на милосердие победителей. Поэтому монголы всегда оставляли врагу путь к отступлению. Удирающих убивать легче и безопаснее.
        Я догоняю рыцаря, который успел сесть на лошадь. Темно-гнедой жеребец резво набирает ход. Я догоняю его и колю коня пикой в левую ягодицу. Почему-то вспоминаю, что стимулом ромеи называли металлический прут, конец которого раскаливали до бела и прикладывали к ягодице лошади, выступающей на скачках, чтобы быстрее неслась к финишу. Темно-гнедой жеребец резко подбрасывает круп, словно собирается кувыркнуться через голову, и вышвыривает всадника из седла. Звон такой, будто на землю упала стопка литавр. Рыцарь упал ниц, плашмя. Наверное, ему сейчас очень больно. Шлем-бацинет с забралом «песья морда» слетел с его головы, открыв длинные волнистые светло-русые волосы.
        Я останавливаюсь возле рыцаря, легонько бью его пикой в спину и произношу традиционную фразу:
        - Сдавайся или умрешь!
        Рыцарь шевелит головой и что-то мычит. Он тяжело переворачивается на бок, смотрит на меня снизу вверх. Лицо испачкано грязью, поэтому не могу понять, сколько ему лет.
        - Сдаешься? - спрашиваю я на английском языке.
        - Да, - с натугой, точно через кашу во рту, мычит он.
        Вот и всё, собственное задание на это сражение я выполнил, больше ни за кем гоняться не собираюсь. Я слезаю с коня, помогаю рыцарю подняться. Он на полголовы ниже меня. Одет в кольчугу с длинными рукавами и бригандину, на лицевой стороне которой ряды бронзовых заклепок. Если и пластины бронзовые, то такая бригандина стоит немало. Но, скорее всего, пластины железные. Химии, как науки, пока нет. Люди еще не знают, что некоторые металлы нельзя соединять, иначе один из них начнет быстро коррозировать. Рыцарь стирает грязь с лица. Ему лет двадцать семь. Приятное, открытое лицо с короткой бородкой. Голубоглазый. Курносый. Вызывает симпатию. Наверное, если бы мы сражались на одной стороне, то были бы, как минимум, приятелями.
        Я представляюсь.
        - Джеффри Уорсли, - называет и он свое имя и спрашивает: - Это ты взял в плен графа Ангуса?
        - Было такое, - сознаюсь я. - Наверное, жаловался, что я взял за графа такой маленький выкуп? Так ведь он граф не настоящий.
        - Он так не считает, - ответил с улыбкой Джеффри Уорсли.
        - Разве?! - наигранно удивился я. - Он ведь отказался платить графский выкуп!
        - Я не хотел бы обсуждать его поведение, - сказал английский рыцарь.
        - Тоже правильно, - согласился я. - Давай обсудим твой выкуп. Насколько я знаю, ты - знатный сеньор, баннерет. Во сколько ты оцениваешь свою свободу?
        - Три тысячи флоринов, - ответил он.
        Цифра совпадала с той, которую предложил граф Ангус. Наверное, английские сеньоры сговорились не предлагать больше.
        - Пять тысяч - и ни флорина меньше! - потребовал я.
        Джеффри Уорсли скривился, но тихо молвил:
        - Договорились.
        Всего в этом сражении мы захватили четырнадцать рыцарей и в два с лишним раза больше оруженосцев. Незнатных англичан в плен не брали. Убивали даже тех, кто сдавался. С богатыми трофеями вернулись в Манс. Население города высыпало на улицы, чтобы посмотреть на пленных англичан. Не ошибусь, если заявлю, что горожане никогда раньше не видели такого. Бертран дю Геклен, коннетабль Франции, убедительно начал исполнение своих обязанностей.
        36
        Одной нашей победы хватило, чтобы Роберт Ноллис быстренько убрался с отрядом в Бретань, в свой замок Дерваль. Там он отпустил большую часть отряда, как сейчас говорят, добывать себе пропитание и честь. Многие вернулись в Англию, потому что в Бретани грабить нельзя, а во Франции стало опасно. Узнав об этом, наше войско отправилось в Париж. Пленных везли с собой. Они дали слово чести, что не сбегут, поэтому ехали верхом вместе с французскими рыцарями и питались вместе с нами. Попав в плен, они переставали быть врагами. Вполне возможно, что кто-то из них, выкупившись, в следующем сражении окажется на нашей стороне. Они мне напоминали профессиональных футболистов из двадцать первого века. Кто больше платит, за того и играют: сегодня за одну команду, завтра за другую.
        Бертрана дю Геклена и Оливье де Клиссона встретили в столице Франции, как героев. Карл Пятый поселил их в Лувре, который при нем стал королевской резиденцией, осыпал обоих ценными подарками. Кое-что перепало и нам. Каждый арбалетчик моего отряда получил пять ливров, оруженосец - семь с половиной, рыцарь Хайнриц Дермонд - десять, а мне отвалили сотню. На пир, правда, не пригласили. Я не обиделся. Меня вполне устроило аббатство Сен-Жермен, в котором по приказу короля нас принимали по высшему разряду.
        Вместе со своим пленником Джеффри Уорсли я наведался к своему внуку Джакомо Градениго. Поскольку ни коннетабля, ни короля мой пленник не заинтересовал, я мог распоряжаться им по своему усмотрению. Мы договорились, что я отпускаю его в Англию, где Джеффри соберет выкуп. Чтобы он потом не искал меня по всей Франции, договорились, что передаст выкуп венецианскому банкиру в Лондоне, а тот перешлет вексель в Париж Джакомо Градениго, который, в свою очередь, зачислит деньги на мой счет под три с половиной процента годовых. О чем мы и подписали трехсторонний договор. Я одолжил английскому рыцарю лошадь и денег на дорогу.
        - Ты не таков, как о тебе рассказывают, - выдал на прощанье Джеффри Уорсли.
        - Наверное, ругают? - высказал я предположение.
        - Не без того, - дипломатично ответил английский рыцарь.
        - Утверждают, что я, как немцы, заковываю пленников в цепи? - подсказал я.
        - И это тоже, - подтвердил он.
        - А они не сказали, почему я заковывал их? - поинтересовался я.
        - Нет, - ответил английский рыцарь.
        - Потому что они вели себя не так, как положено рыцарю. Их неполный рассказ еще раз доказывает, что они - люди подлые, - сказал я.
        - В следующий раз я обязательно спрошу их и расскажу, как обращались со мной, - любезно пообещал Джеффри Уорсли.
        Жаль, что во Францию он вернется не скоро, пока не заплатит выкуп. На сбор денег потребуется почти год. Ему придется дождаться следующего урожая, после чего собрать деньги с арендаторов, занять у банкира недостающее. Потом зима начнется. Так что появится он на материке года через полтора.
        Проводив Джеффри Уорсли, я по приказу коннетабля Франции отправился со своим отрядом в Шательро нести зимой гарнизонную службу. Не думаю, что мы так уж нужны в этом городе. Отряд Карне де Бретона и без нас справится, тем более, что ему прислали в подмогу три сотни пехотинцев. Направление в Шательро - благодарность Бертрана дю Геклена. Контракт у нас был «до зимы», с нами полностью расплатились, так что мне пришлось бы распускать отряд. Теперь же контракт продлевался «до лета», то есть до начала боевых действий, и отрабатывать его будем в теплых квартирах, не рискуя и не сильно напрягаясь. Весной с нами заключат новый. Бертран дю Геклен намекнул, что не будет возражать, если мой отряд станет раза в два больше.
        Карне де Бретон обрадовался моему прибытию. Он все-таки женился на купеческой дочке, взял хорошее приданое, в том числе и новый дом, в котором выделил комнату для меня.
        - При тебе жена не будет шпынять меня, что веду себя не так, как подобает благородному человеку! Дожился: купчиха учит меня манерам! - весело сообщил он. - Теперь будет сама учиться у тебя. Для всей местной знати ты - образец для подражания. Они вспоминали тебя на каждом пиру. Мол, венецианцы - люди культурные, не то, что наши рыцари. Вот только я ни одного рыцаря-венецианца не встречал. Они больше дукатами сражаются. Ты бы заодно вразумил мою жену, что деньги надо экономить. Думал, что первая жена у меня была мотовка, но теперь понял, как сильно я ошибался!
        - Все познается в сравнении, - поделился я древней мудростью. - Женишься в третий раз и узнаешь, что и эта была экономной.
        - Ты точно знаешь? - вполне серьезно спросил он.
        - Уверен, - ответил я.
        Недостатки того, кто рядом, всегда выпуклее.
        Зимой умер в Авиньоне Папа Римский Урбан Пятый. Его место занял французский кардинал Пьер Роже де Бофор, который принял имя Григория Одиннадцатого. Говорят, Папой он стал не без помощи Людовика, герцога Анжуйского. Этот хитрый лис приехал в Авиньон с полными сундуками золота, а уехал с пустыми, в результате чего на папском престоле оказался преданный французской короне человек.
        Умер и старший сын Эдварда, принца Уэльского и Аквитанского, который, по слухам, и сам уже одной ногой в могиле. Ему посоветовали вернуться в Англию, что Черный принц и сделал, передав Аквитанию своему брату Джону, герцогу Ланкастерскому. Этот братец отметился в Лиможе. Говорят, лично убивал женщин и детей. Впрочем, может быть эти слухи - элемент антианглийской пропаганды.
        Наш приятель Луи де Сен-Жюльен по приказу короля Карла занимался переманиванием сторонников англичан. Поговаривали, что на эти цели каждый месяц в монастырь Сен-Сальвен привозят по сундуку золота. Впрочем, может быть эти слухи - элемент антифранцузской пропаганды. В ведении идеологической войны обе стороны поднаторели. Несмотря на отсутствие телевидения, а может, как раз благодаря этому, народ сейчас верит в самые неправдоподобные слухи и сплетни. Впрочем, и в будущем большая часть населения умнее не станет, разве что, благодаря средствам массовой информации, количество небылиц резко увеличится, поэтому не будет физической возможности реагировать сразу на все.
        Мы с Карне де Бретоном всю зиму охотились и грабили «английские» деревни. Самым трудным было найти неразграбленную деревню. Во-первых, английские и французские владения теперь располагались вперемешку; во-вторых, не только мы искали поживу. Англичане на зиму распустили своих бригантов, которые принялись грабить всех подряд.
        Зная, как бриганты относятся к дисциплине, как поплевывают на несение караульной службы, я решил устранить часть конкурентов и будущих противников. Неподалеку от нас захватил женский монастырь и расположился там со своей рутой в полсотни бригантов некто Эспьот. Изнасиловать монашек - это главная обязанность любого воинского подразделения. Впрочем, и сестры божьи не в накладе: и удовольствие получили, и не согрешили.
        Поговаривали, что Эспьот - бастард покойного Карла Блуаского, герцога Бретонского. Карне де Бретон, знавший герцога лично, сомневается, что это так. Во-первых, Карл Блуаский был не ходок; во-вторых, очень набожный человек. Освободившись из плена за выкуп в семьсот тысяч флоринов, он совершил зимой паломничество босиком из Рена в Трегье, в церковь Святого Ива, покровителя Бретани, а это сотни полторы километров. Замаливал старые грехи. В свое время он, подвигнутый, наверное, своей чрезмерной набожностью, приказал перебить две тысячи жителей города Кемпера, которые отказались сдаться ему. После этого преступления он проиграл сражение, имея четырехкратное превосходство в силе, и попал в плен. Паломничество не помогло, погиб в следующем важном сражении. Воздалось ему по грехам или набожности.
        Монастырь представлял собой каменно-деревянное прямоугольное сооружение с внутренним двором. Высота глухих снаружи стен была метров шесть. Двускатные крыши с небольшим наклоном крыты темно-коричневой черепицей. Ни рва, ни подъемного моста, ни башен. В таком сооружении укроешься разве что от шайки бродяг. Может быть, надеялись на расположенный неподалеку город Пуату. Собак в монастыре тоже не было. Не удивлюсь, если и петухов не обнаружим. Мои люди легко перебрались во двор и спрятались в хлеву, а после того, как монашки отправились на заутреню в церковь, расположенную на первом этаже левого крыла, ворвались в общую спальню, где быстро и без потерь перебили бригантов. В плен взяли только Эспьота в келье настоятельницы. Голым. Это был мужчина лет двадцати восьми, длинный, худой и мускулистый. Черные, вьющиеся волосы длиной до плеч. Длинные острые усы и короткая бородка. Он напомнил мне дона Кихота из фильма, разве что выражение лица было недоброе. Этот с мельницами сражаться не будет. Спал он с хозяйкой кельи - женщиной лет тридцати семи, имевшей приятную наружность и маленькие белые ручки, никогда
не поднимавшими ничего тяжелее ложки и мужского настроения. Скорее всего, раньше была женой состоятельного рыцаря или купца. Она успела надеть просторную белую шелковую рубаху, под которой угадывалось стройное тело нерожавшей женщины. Смотрела на нас со страхом, а на Эспьота с любовью и соболезнованием. Судя по фингалу под левым глазом, командир руты пытался оказать сопротивление.
        - Осквернителей монастырей принято вешать, - грозно изрек я, не уточнив, что правило относится только к мужским монастырям. - Или за тебя англичане заплатят выкуп?
        - Заплатят, заплатят! - ответила за него настоятельница.
        Видимо, она и будет платить.
        - Хоть ты и не благородный человек, но, думаю, такой отважный воин стоит не меньше пятисот ливров, - решил я, хотя голый мужчина, даже с мечом в руках, выглядит как угодно, но не отважно.
        - За него заплатят пятьсот ливров! - сразу подтвердила настоятельница.
        Интересно, где она возьмет деньги?! Бриганты выгребли все ценное, что было в монастыре, включая предметы культа, и то, что они не успели прогулять, теперь перешло к нам. Разве что родственников тряхнет или возьмет ссуду у ростовщиков под залог монастырских земель. Многие монастыри сейчас в долгах, как в шелках. И не только потому, что идет война. Если у настоятеля нет деловой жилки, а она у «попрошаек» встречается редко, иначе бы перековались в купцов или банкиров, то монастырь в конце концов разоряется, и монахи разбредаются по другим, если их туда примут без взноса. Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем нищему в монастырь!
        - Буду ждать в Шательро, - сказал я настоятельнице, а ее любовнику приказал: - Одевайся, погостишь у меня.
        Задерживаться в монастыре мы не стали. Собрали трофеи, в том числе и те, что награбили бойцы Эспьота, включая монастырское имущество. Искупая вину, изнасиловали монашек. Настоятельницу я запретил трогать. Вдруг ей другой понравится и передумает платить выкуп за Эспьота?!
        Его я посадил в темницу. Раз уж у меня слава истязателя пленников, не буду отступать от роли. Выкуп за Эспьота привезли через две с половиной недели. На что только не способна любовь стареющей женщины! Командир бригантов ушел из города пешком, одетый в лохмотья, и через те ворота, от которых начиналась дорога на Анжу. В Пуатье, к настоятельнице, возвращаться он, видимо, не собирался. Благодарность стареющим женщинам никогда не была главной чертой молодых мужчин.
        37
        Следующая военная компания началась со свадьбы. Людовик, герцог Бурбонский, решил на тридцать четвертом году жизни, что пора бы ему жениться. Его лучшей половиной стала двоюродная сестра, тринадцатилетняя Анна, единственный ребенок Беро, дофина Оверни, расположенной по соседству с владениями герцога. Благодаря этому браку, владения сольются, превратившись в более могущественное государство в государстве Франция. Людовик и Анна были помолвлены года три назад. Поскольку состоят в слишком близком родстве, ждали разрешения Папы Римского на брак. И получили в конце прошлой осени. Умирающий Урбан Пятый взял грех на душу.
        К моему удивлению, я был приглашен на свадьбу. Мало того, меня еще и посадили достаточно высоко, вместе с бурбонскими баронами. Слева от меня сидела Серафина, внебрачная дочь герцога. У нас с ней на двоих одна тарелка, серебряная и большая. Недвусмысленный намек. На Финнет, как называл ее отец, под туникой из темно-красной тонкой материи, изготовленной из английской шерсти во Флоренции и расшитой золотом в виде павлинов, была белая шелковая рубаха с глубоким декольте, открывавшим два белых полушария с голубоватыми прожилками. Видимо, груди специально приподняли и увеличили подкладками. Серафина поняла, что я разгадал маленькую хитрость, но не смутилась. Она двигалась к намеченной цели и была уверена, что цель никуда не денется. От подарка герцога посмеет отказаться разве что король, да и то не каждый. Мне показалось, что это был выбор не столько самого Людовика, хотя и ему наверняка нужен удачливый командир, сколько его внебрачной дочери Серафины. Я ведь ее освободитель и прочая лабуда. На самом деле девочка почувствовала, что у нас с ней будет хорошее потомство, и начала охоту.
        Только глупый мужчина, в том числе и маньяк-насильник, думает, что это он охотится на женщин, и не подозревает, что сам является жертвой пассивной охоты. Побегал мимо - и попался. В двадцать первом веке меня забавляла борьба депутатов и чиновников с растлением несовершеннолетних. Дураков, привлеченных красивым цветком-хищником и утилизированных, еще и объявляли преступниками. Как это по-женски! Я бы посоветовал балбесам, которые ратуют за безопасность своих скромных и невинных несовершеннолетних дочерей, поговорить с ними о сексе. Узнали бы много нового. Девочка становится совершеннолетней, как только обретает способность забеременеть. У нее тут же включается инстинкт продолжения рода, по указаниям которого она и действует, соблазняя любого самца, оказавшегося в зоне поражения. Причем действует настолько ловко, что ее считают жертвой. Ей плевать на законы и наставления. Она в первую очередь обязана выполнить долг перед природой, а не перед задурманенным дурацкими идеями и идеалами обществом. Если не успеет, то ее перепрограммируют на ее беду и на беду этого самого общества. Народ, в котором
женщины начинают рожать старыми, обречен на вымирание. Что и демонстрировала в начале двадцать первого века Западная Европа и Северная Америка, где первые роды в возрасте далеко за тридцать стали нормой. Через одно-два поколения и там, и там бледнолицые растворятся в желто - и чернолицых, которые не мешают девочкам выполнять свой долг и не обвиняют их жертв в растлении несовершеннолетних.
        Свадебный пир проходит в большом парадном зале замка Бурбон-л’Аршамбо, который является резиденцией герцога. Это довольно внушительное сооружение, очень надежное и удобное для жизни. Людовик Бурбонский недавно перестроил его, расширив донжон и улучшив бытовые условия. Получилось что-то вроде дворца, к которому приделаны три высокие башни, две новые круглые и старая прямоугольная. В зале за четырьмя односторонними столами свободно посещаются сотни три гостей. Здесь собрался весь цвет Оверни и представители других территорий Франции. Лучшие гости сидят на помосте высотой с метр. Жених и невеста - на двойном кресле под синим балдахином, расшитым золотыми лилиями. Едят и пьют с золота, но руками, облаченными в лайковые перчатки. Невеста Анна примерно на год моложе Серафины, но выглядит старше. Может быть, из-за тяжелой одежды в четыре слоя, которую навешали на нее. Анна с трудом поворачивается и поднимает руки. В придачу, на голове у нее странный темно-синий убор с рожками, отогнутыми вбок, с которых, как два баннера, свисала до плеч белая кисея. Казалось, что лицо девушки в рамке, точно на
фотографии. На мужа, который старше ее в два с половиной раза, смотрит с обожанием. Теперь она стала герцогиней.
        Справа от Людовика Бурбонского занимает место его мать Изабелла. Видимо, старушка страдает близорукостью, потому что прищуривает глаза, когда смотрит в мою сторону. Серафина - ее воспитанница. Наверное, по выражению моего лица определяет, насколько хорошо внучка справляется с поставленной задачей. Я демонстративно отрезаю маленький кусочек говяжьего мяса от большого и немного пережаренного, положенного на нашу тарелку слугой, и придвигаю ножом к Серафине, предлагая отведать. Это один из способов ухаживать за дамой. Еще можно выискивать у нее на голове блох и вшей, как делают обезьяны, но это уже при более близких отношениях, после «подержаться за ручку» и перед поцелуями. Девушка берет мясо двумя пальчиками правой руки, облаченной в тонкую лайковую перчатку, у которой тыльная часть расшита красными, желтыми и зелеными нитками в виде георгина.
        - Научи меня пользоваться этой штукой, - показывает Серафина на вилку.
        Я отдаю ей вилку, показываю, как ей накалывать. Большого ума не надо, только опыт. Правой рукой у девушки получается хорошо, а вот левой - не очень.
        - Ничего, научишься, - говорю я. - Как понимаю, времени на уроки у нас с тобой будет много.
        На этот раз щечки ее предательски розовеют. Наверное, от счастья, что охота удалась.
        После пира были танцы. Я не большой любитель отплясывать, но в данной ситуации отказ поняли бы немного шире. Отказываться от Серафины я не собирался. Не скажу, что наконец-то с десятого или какого там взгляда влюбился в нее, но она мне нравилась. Тем более, что была сравнительно чистоплотна и стремилась учиться. Впрочем, до свадьбы все невесты подают надежды, а после свадьбы - милостыню.
        На седьмой день перед пиршеством, когда уставшие гости, разбившись на небольшие группы, ждали, когда уставшие слуги приготовят столы, ко мне подошел двенадцатилетний юноша в пуленах с короткими носами - паж Людовика Бурбонского - и произнес важно, стараясь казаться взрослым:
        - Герцог хочет поговорить с тобой.
        Жених был в новой темно-синей котте, украшенной золотыми лилиями. Мне кажется, в его любви к королевским символам проглядывали нереализованные мечты о троне. Герцог Людовик тоже устал. Шесть дней обжорства и пьянства кого хочешь вымотают. Утешало то, что сегодняшняя попойка будет последней. Завтра отдохнем от пира, а послезавтра отправимся в поход.
        - Я заметил, что у тебя сложились хорошие отношения с моей дочерью, - произнес Людовик Бурбонский таким тоном, будто для него это было неожиданным открытием.
        Чтобы избавить его от дальнейших маневров, я сказал:
        - Красивая и не глупая девочка. Я бы взял такую в жены.
        - Она еще молода для замужества, и я пока не решил, за кого ее выдать, - по инерции продолжил он, умолчав, что его жена моложе Серафины, а потом, устав, видимо, и от дипломатии, произнес: - Зимой решим этот вопрос. - И предупредил: - Как понимаешь, приданое будет небольшое.
        За внебрачными дочерями земли не принято давать, только деньги, которых у богатых сеньоров постоянно не хватает.
        - Родственные связи бывают важнее денег, - сказал я.
        - Это точно! - вяло улыбнувшись, согласился герцог Бурбонский и перешел ко второму важному вопросу: - Коннетабль Бертран дю Геклен хочет, чтобы ты присоединился к его армии. Договор заключишь с ним. Странная просьба, ведь мы будет воевать вместе!
        - Наверное, он опасается, что мой отряд ненароком оставят охранять какой-нибудь замок, - высказал я предположение.
        - А ты хочешь остаться?! - удивленно произнес герцог, решив, что именно на это я и намекаю.
        - Конечно, нет! - искренне признался я.
        - Ты ему нужен потому, что трофеев много добываешь, - высказал предположение Людовик Бурбонский. Наверное, судил по себе. - Бертран дю Геклен сейчас в любимцах короля, лучше с ним не ссориться. Так что отправляйся к нему хоть завтра.
        - Так и сделаю, - сказал я и, не удержавшись, признался: - Устал я уже от пира!
        - А каково мне! - воскликнул герцог так искренне, что мне стало жалко его.
        Серафина болтала с подружками неподалеку от нас. Она делала вид, что занята разговором, но, как только я отошел от ее отца, сразу оказалась у меня на пути. Мы уже прошли с ней стадию «подержаться за ручку» и, поскольку я не специалист по ловле блох, перескочили сразу к поцелуям. Впрочем, отдаться полностью этому процессу не позволяло отсутствие укромных уголков и переполненность замка гостями.
        - Сегодня последний день пира, а потом вы уйдете в поход, - начала Серафина издалека, хотя ее переполняло желание узнать, о чем я говорил с герцогом.
        - Завтра утром, - сообщил я. - Бертран дю Геклен зовет меня.
        - Об этом вы и говорили?! - произнесла она немного разочарованно.
        - Да, - подтвердил я.
        Девушка не удержалась и произнесла с ноткой обиды:
        - И больше ни о чем?!
        - Еще о разных мелочах, - решил я подразнить ее.
        - О каких? - без интереса, поддерживая разговор, спросила Серафина.
        - Когда тебя замуж за меня выдать, сколько приданого выделить, - равнодушно, будто дело касалось третьего человека, произнес я.
        - Разве это мелочи?! - возмущенно воскликнула она и сразу поинтересовалась деловито: - И что он сказал?
        - Мы договорились на зиму, - все также равнодушно произнес я и, увидев, что ее огорчил мой тон, засмеялся.
        - Ты меня разыгрываешь?! - догадалась она и заулыбалась.
        - Женщине надо поволноваться, иначе жизнь покажется скучной, - поделился я многолетними наблюдениями.
        - А какое приданое дают за меня? - деловито поинтересовалась Серафина.
        - Не знаю. Меня это не интересует, - ответил я.
        - Совсем-совсем?! - не поверила она.
        - Совсем-совсем, - подтвердил я.
        Впервые я женился еще при советской власти. Тогда не существовало даже такого понятия, как приданое. Почти все были одинаково бедными. Приданое моей жены состояло, не считая одежды и косметики, причем второе по объему было равно первому, из двух комплектов постельного белья, а я к тому времени успел заработать только на первый взнос за кооперативную квартиру. Сначала мы снимали комнату у старушки, которой очень нравилась моя жена и ровно настолько же не нравился я. На мое счастье, я бывал дома редко. При советской власти можно было работать без отпуска года два-три. Когда мне наконец-то разрешили отдохнуть, закончилось строительство кооперативного дома, и мы перебрались в собственное жилье.
        Личико Серафины засветилось от счастья. В предельно меркантильном мире Средневековья безразличие к приданому было высшим проявлением любви. Если твоему счастью не завидуют, то оно скукоживается, как минимум, наполовину, поэтому Серафина побежала к подружкам, чтобы похвастаться. Не знаю, как она пересказала мои слова, но девушки смотрели на меня так, словно и им всем объяснился в любви. Так рождаются легенды о благородных рыцарях.
        38
        Мы осаждаем замок Юзе, который англичане захватили прошлой осенью. Ров с водой шириной метров десять, каменные стены высотой метров шесть с половиной, четыре восьмиметровые угловые круглые башни и мощный донжон на метр выше. Англичане взяли замок измором. У нас не было времени на длительную осаду. Бертрану дю Геклену нужны были быстрые победы. Обороняли замок Юзе около сотни англичан, в том числе десятка три лучников. Бретонский полководец только один раз послал своих бойцов на штурм. Двадцать шесть погибли и раза в два больше были ранены. Англичане потеряли человек пять. После этого мы больше не штурмовали замок. Подкоп вести тоже пришлось бы долго, потому что почва здесь каменистая. Осадных орудий у нас с собой не было. Их вроде бы везут из Парижа. Когда прибудут - вопрос на засыпку.
        На одиннадцатую ночь, когда англичане поверили, что штурмовать их больше не будут, пока не привезут артиллерию, и немного расслабились, я решил захватить замок. Бертран дю Геклен не возражал.
        - Если получится, получишь половину добычи, - пообещал он.
        Я передал слова командующего своим арбалетчикам. Их теперь у меня две сотни. Весной набрал вторую, распределив бойцов так, что бы в каждой сотне половину составляли ветераны отряда. Первой командовал Хайнриц Дермонд, заместителем которого стал Мишель де Велькур, второй - Ламбер де Грэ с заместителем Анри де Халле. Я приучал их к тому, что рыцарь - это не индивидуальный отважный боец, а умный командир отряда. Вечером отобрал два десятка опытных бойцов. Руководить ими напросился Ламбер де Грэ. Ему не терпится прославиться и стать рыцарем. Ламбер - младший сын, наследство ему не светит, так что все надежды только на удачную военную карьеру. Он уже приобрел хорошую одежду, доспехи, оружие и лошадей и отложил немного на черный день. Если еще и рыцарем станет, то появится шанс жениться на приличном приданом.
        Ночь была темная. Молодая луна пряталась в тучах, появляясь ненадолго. Тучи гнал северо-западный ветер, солоноватый, пропахший океаном. Шум ветра заглушал негромкие звуки, что должно было помочь нам. Пошли на дело после полуночи. Бертран дю Геклен проводил нас почти до рва, засыпанного в нескольких местах. Бретонский вояка захватил несколько крепостей хитростью, затаившись ранним утром у ворот. Как только их открывали, воины, спрятавшиеся за крестьянской телегой с сеном, врывались в замок. Сейчас он хотел посмотреть, как это делается по ночам.
        Три «кошки» надежно и почти бесшумно зацепились за верхушку куртины. Три арбалетчика, облаченные во все черное, полезли наверх. Следом за ними отправилась вторая тройка, в которой был Ламбер де Грэ. Я отправился с третьей. Веревка с мусингами была тонковата, резала руки. От камней куртины шел запах пропеченной солнцем пыли и еще чего-то, что я никак не мог вспомнить. Запах был до боли знакомый, но не вызывающий ни симпатии, ни антипатии и потому ускользающий от идентификации. Я был на половине пути до вершины стены, когда наверху послышался дружный рёв англичан:
        - Святой Георг!
        Зазвенели мечи, кто-то пронзительно вскрикнул. Судя по громким крикам англичан, они побеждали. Что ж, слишком долго мне везло. Видимо, лимит закончился.
        Я мигом спустился вниз, откуда крикнул:
        - Ламбер, сдавайся! Мы тебя выкупим! - Тем, кто ждал под стеной, приказал: - Отходим!
        Бертран дю Геклен стоял на том же месте, где мы с ним расстались. Впервые меня провожали на захват, и впервые случился облом. Попробуй после этого не стать суеверным!
        - Не получилось, - констатировал факт Бертран дю Геклен.
        - В противном случае война была бы слишком скучной, - сказал я в оправдание.
        - Теперь они будут стеречь еще лучше, - сделал вывод он.
        Попробуй поспорь с ним!
        Мы потеряли четырех арбалетчиков и Ламбера де Грэ. Один арбалетчик успел спуститься вниз. Остальных убили и голые и изрубленные трупы повесили на крепостной стене. Ламберу де Грэ сохранили жизнь. По словам англичан, с которыми провел переговоры интендант нашей армии, мой оруженосец сидит в темнице. Выкупать его пока не собирались. Все еще была надежда, что захватим замок. Да и англичане не спешили с ним расстаться по той же причине. В критической ситуации они могли сдаться в плен моему оруженосцу, после чего их нельзя было бы казнить. Впрочем, это правило не всегда соблюдали. Рыцарских романов написано уже много, даже есть «Книга рыцарства», в которой ее автор Жоффруа де Шарни, носивший посмертное звание «самого безупречного и доблестного рыцаря», изложил что-то типа кодекса чести рыцаря, но мало кто соответствовал романным образцам. К кодексу относились примерно так же, как в будущем будут относиться к правилам дорожного движения: соблюдали там и тогда, когда наказание за нарушение превышало удовольствие от него.
        На пятнадцатый день осады Бертран дю Геклен оставил под стенами замка две сотни бойцов, чтобы держали взаперти гарнизон, пока не прибудут осадные орудия, а с остальной армией последовал в графство Руэрг. Все герцоги решили воспользоваться случаем, отправились в находившийся неподалеку Авиньон, чтобы засвидетельствовать свое почтение новому Папе Римскому и герцогу Анжуйскому, который там гостил. Наш полководец порадовался их отъезду. Он лучше чувствовал себя с менее знатными командирами, даже такими образованными, как я. Бретонец внимательно, с интересом слушал мои рассказы об Александре Македонском, Ганнибале, Юлии Цезаре, Чингисхане, но все, что не касалось войны, ему было по барабану, большому и тугому.
        Города и замки графства Руэрг, в которых стояли французские гарнизоны, сдавались сразу. Парламентеры встречали нас за несколько лье от населенного пункта. Зимой здесь побывали эмиссары французского короля и объяснили правила игры: кто приносит оммаж, того не трогают. В итоге поход превратился в прогулку. Даже грабить некого было. Ненадолго задержались только возле города Мийо. Сам город сдался сразу, но замок, расположенный на скале Воклер, защищал отряд под командованием сэра Томаса Уэйка, поэтому пришлось потратить на него три дня. Первые два дня возводили вокруг замка заграждение и засыпали сухой ров, а на третий вели переговоры. Англичане были выпущены с оружием, лошадьми и припасами, которые смогут унести с собой. Бертран дю Геклен говорил мне, что королю Карлу нужны не воинские победы, а возвращение земель под его руку. Давненько я не встречал такого мудрого правителя!
        Освободив от англичан графство Руэрг, мы вернулись к замку Юзе. Туда уже прибыли осадные орудия. Из Клермона привезли два больших требюшета, способных метать камни весом около ста килограмм, из Риомса - два поменьше, килограмм на тридцать-сорок, а из Парижа три артиллерийских орудия, которые носили гордое название бомбард. Это были трубы длиной метра два с половиной, сваренные из кованых полос железа. Дополнительно полосы скрепляли, как клепки у бочек, обручами. Трубы сужались к заглушенному концу примерно на половину своего диаметра, который был сантиметров двадцать пять. Лафетами служили деревянные короба. Для прицеливания короб поворачивали или поднимали на нужный угол, подкладывая клинья под один край. Говорят, стоят бомбарды недорого, всего несколько ливров. Зато порох к ним недешев, по десять су за фунт. Для одного выстрела требовалось два-три фунта. Порох делали на месте, смешивая селитру с серой и древесным углем из ивы. Лучшей считалась индийская селитра, которая и стоила на треть дороже. Правильную пропорцию пока не знали. Древесный уголь был самым дешевым компонентом, вот его и клали
почти столько же, сколько селитры. Только серы, самого дорогого компонента, добавляли мало, то есть примерно столько, сколько надо.
        Правильная пропорция - пятнадцать долей селитры, три - угля и две - серы. Я знал это потому, что в подростковом возрасте сам делал порох. В возрасте лет тринадцать-четырнадцать, вместе с пацанами со своего двора, перешел от арбалета к жигану. Так мы сокращали слово поджигало, которое обозначало трубку из твердой стали, сплюснутую и загнутую на одном конце и прикрепленную к деревянной пистолетной рукоятке. В трубку заливали немного расплавленного свинца, чтобы пороховые газы не прорвались через сплюснутый конец, после чего сверху протачивалось напильником запальное отверстие. Обычно стреляли серой, счищенной со спичек. Ее было долго заготавливать и для хорошего выстрела требовалось много. То ли дело порох. Первое время я воровал его у отца, у которого было охотничье ружье и боеприпасы. В то время заряженные патроны в охотничьих отделах магазинов продавались редко, зато порох, дымный и бездымный, причем первый ценился выше, пыжи из войлока и картона, латунные или бумажные гильзы, дробь разных номеров, картечь на волков. жаканы на кабанов и лосей имелись всегда. Охотникам приходилось самим
изготовлять патроны. Несколько раз я помогал отцу делать это: отмерял порох и дробь, подавал пыжи, закапывал сверху воском от горящей свечи снаряженный патрон, чтобы не отсырел. Хранились боеприпасы в тумбочке, а я знал, где прячут ключ от нее. В один прекрасный день батя обнаружил, что пороха стало слишком мало, и нашел для ключа более надежное место. После этого я начал делать порох сам. Правильную пропорцию знал каждый правильный пацан, поскольку передавалась она по очень большому секрету. Не меньше, чем за пару сигарет. Селитру в то время можно было купить в любом магазине «Садовод-огородник», а серу - в отделах для юных химиков. Труднее всего было достать древесный уголь, потому что его поставляли в магазины мало, использовали для приготовления шашлыков и в степном Донбассе раскупали быстро. Мы умудрялись даже зернить эту смесь. Замачивали ее, а потом выдавливали с помощью шприца без иглы тонюсенькой колбаской, которую резали на кусочки и сушили. Это был, конечно, не магазинный порох, но намного лучше серы со спичек.
        Бомбарды и требюшеты расставили вокруг замка и принялись заготавливать боеприпасы. Чего-чего, а камней в этой гористой местности предостаточно. Снаряды для бомбард обкалывали, придавая им округлую форму, чтобы не застряли в стволе. Когда приготовили три штуки, начали заряжать. Сразу собралась толпа зевак. Стояли на расстоянии метров пятьдесят. Для большинства бомбарды были чем-то мистическим и ужасным. Я подошел вплотную. В это время артиллеристы под командованием своего капитана, генуэзца по имени Алоиз Спинола - суетливого бодрячка с толстым задом и ляжками, бабьими, словно природа начала снизу делать женщину, а потом передумала и сверху сотворила мужчину. Капитан перебегал от одного орудия к другому и покрикивал на своих подчиненных, которых было по три человека на орудие. Вместо пыжа использовали обычную глину, положив между ней и порохом прокладку из пучка соломы. После чего в ствол затолкали каменное ядро и опять запыжевали глиной, тщательно утрамбовав ее.
        Эти пушки не вызывали у меня доверия. И у артиллеристов тоже. Возле каждой было вырыто по яме, в которые и спустились по артиллеристу с горящими фитилями на блинных палках. Остальные отходили метров на сто. Кроме меня. Я стоял всего метрах в двадцати, уверенный, что у их пороха не хватит мощи, чтобы не только разворотить ствол на куски, но и добросить один из них так далеко.
        - Поджигай! - скомандовал издалека Алоиз Спинола.
        Выстрелили пушки после продолжительной паузы. Такое впечатление, что они долго раздумывали, стрелять ли вообще? Тихо пошипев, трубы по очереди прогрохотали громко и протяжно. Вместе с ядрами из них вылетели комки глины, солома и клубы черного дыма. Одно ядро попало в стену, выбив щербину диаметров в полметра, а две - в донжон. От их удара на верхнем этаже выпала оконная рама с промасленным полотном вместо стекла. Вся французская рать заорала восхищенно, словно ядра нанесли непоправимый урон. Капитан артиллеристов Алоиз Спинола возвращался к бомбардам гоголем.
        Возле меня остановился и с плохо скрытой насмешкой спросил:
        - Шевалье хочет овладеть этой сложной премудростью?
        - Так уж она сложна?! - с явной насмешкой произнес я.
        - Конечно! - уверенно заявил генуэзец. - Этим знаниям надо учиться много лет под руководством опытного наставника.
        - А опытный наставник - ты?! - не поверил я.
        - Лучше меня не найдешь во всей Франции и соседних странах! - гордо заявил он.
        - Я бы поверил в это, если бы ты знал правильную пропорцию селитры, угля и серы для изготовления пороха, - бросил ему небрежно.
        Про зернение пороха я вообще молчу. До этого, наверное, им придется идти еще много лет.
        - А ты знаешь?! - не поверил Алоиз Спинола.
        - А как же я определил, что у тебя неправильная?! - ответил я вопросом.
        - Какая, по-твоему, правильная? - как бы между прочим спросил хитрый генуэзец.
        - Этим знаниям надо учиться много лет под руководством опытного наставника, - ответил я его словами, после чего пошел к своему отряду.
        Следующий залп был произведен часа через три. Столько потребовалось на ожидание, когда пушки остынут, чистку ствола и заряжание. Всего за световой день было произведено по три выстрела. От требюшетов толку было намного больше, хотя шума они производили намного меньше.
        Хотя ни бомбарды, ни требюшеты особого вреда замку не нанесли, гарнизон решил сдаться и начал переговоры. Видимо, оставленный под стенами замка французский отряд службу нес так-сяк, потому что осажденные знали, на каких условиях был отпущен сэр Томас Уэйк, и потребовали и себе такие же плюс охрану до «английских» территорий. Бертран дю Геклен согласился на эти условия.
        Ламбер де Грэ, несмотря на то, что просидел в темнице больше месяца, выглядел прекрасно. Во время ночного боя его ранили в левую руку, но не тяжело. Рана уже зажила, так что мог воевать и дальше. Я решил воспользоваться подходящим случаем и попросил Бертрана дю Геклена посвятить Ламбера де Грэ в рыцари. Командир сотни не должен быть всего лишь оруженосцем.
        - А сам почему не хочешь? - спросил бретонец.
        Я посвятил в рыцари многих, но меня постоянно мучила совесть. Ведь я - не настоящий рыцарь, не прошел обряд посвящения. Поэтому пользовался любой возможностью, чтобы уклониться от этой обязанности.
        На этот раз сыграл на честолюбии бретонского полководца, заявил:
        - Потому что он с большей гордостью будет признаваться, что посвятил его сам Бертран дю Геклен!
        - Ради такого стоит потрудиться! - произнес коннетабль Франции вроде бы шутливо, но улыбка на его губах была скорее самодовольной.
        На следующее утро Ламбер де Грэ и еще с десяток оруженосцев разных сеньоров стали рыцарями. Поход ведь удался. Завоевали большую территорию. Так что можно было раздавать награды, а потом возвращаться в Париж, чтобы и самим получить что-нибудь от короля Карла Пятого.
        Коннетабль Бертран дю Геклен уходить не хотел, тем более, что пошли слухи, что Джон, герцог Ланкастерский собирает армию, чтобы вернуть захваченное нами. Тогда на следующий год придется отвоевывать по-новой, но с б О льшими затратами. Все поймут, что французы не способны удержать захваченное, и перестанут сдаваться нам. Обеспокоенный этой мыслью, бретонец и решил поднапрячь меня.
        - Хочу, чтобы ты со своим отрядом остался здесь, - предложил он. - Будешь помогать гарнизонам городов и замков. Я слышал, у тебя это неплохо получается.
        - А гарнизоны будут большими? - поинтересовался я.
        - В том-то и дело, что у меня не хватает людей, чтобы обеспечить достойную защиту во всех пунктах, - пожаловался он. - Поэтому ты здесь и нужен. Будешь сидеть на хвосте у англичан и вредить им по возможности.
        - Если знаешь, что не сможешь защититься, нападай сам, - поделился я военным опытом.
        - Король запрещает мне вступать в сражение с англичанами, - напомнил Бертран дю Геклен.
        - Но англичане не уверены, что ты будешь строго выполнять этот приказ. Если распустить слух, что армия идет в Овернь, чтобы пополнить ряды и припасы, а потом отправится в поход на Бордо, наши враги поверят в это. Мой отряд убедит их. Я пройду рейдом по их территории, сообщая всем, что являюсь передовым отрядом французской армии. Пусть они готовятся к обороне. Пока разберутся, что к чему, упустят время, - предложил я.
        Коннетабль Франции одобрительно гмыкнул, посмотрев на меня снизу вверх, и произнес:
        - Ты даже хитрее, чем я!
        Наверное, это комплимент. Обычно командиры не любят, чтобы подчиненные в чем-то важном превосходил их.
        - И жаднее, - сказал я, преднамеренно понижая свои достоинства. - Всё, что мы захватим, будет наше.
        - Берите, я не против, - разрешил он. - Более того, если справитесь, получите наградные.
        - Семьи и обоз мы взять с собой не сможет. Их надо проводить под охраной в Шательро. Надеюсь, мы дойдет дотуда, - высказал я пожелание.
        - Хотел сказать «с божьей помощью», но подумал, что тебе, скорее, потребуется помощь дьявола, - произнес Бертран дю Геклен и перекрестился.
        Я чуть ли не впервые увидел, как он крестится. У меня даже было подозрение, что он скрытый атеист. Может быть, так оно и есть. Я ведь тоже иногда крещусь, чтобы не заподозрили в безбожности. Сейчас такое обвинение не смертельно, но чревато мелкими неприятностями.
        - Семьи проводим, не беспокойся. Я выделю надежный отряд, - пообещал бретонец.
        39
        По обе стороны грунтовой дороги растут каштановые деревья. Их здесь много. Каштаны - один из основных продуктов на столе бедняков. Их жарят, варят, размалывают на муку и добавляют в хлеб. Я никак не привыкну к вкусу такого хлеба, но мои солдаты едят его с удовольствием. Еще каштаны - излюбленная пища свиней, домашних и диких. Между прочим, леса здесь измеряют не в единицах площади, а количеством свиней, которых в нем можно пасти в течение теплого времени года. Лес на пятьдесят свиней, лес на сто свиней, лес на двести. От этого зависит и цена леса. Тот, через который мы сейчас проезжаем, стоит, наверное, дорого, хотя свиней мы в нем пока не видели. Следы попадались, но домашних или диких - сказать не могу. Своих гончих отправил с обозом в Шательро. Во время рейда они могут помешать.
        Впереди, километрах в двух, скачет дозор из пяти человек. За ними с отрядом в двадцать человек следует Мишель де Велькур. Я вместе с Хайнрицем Дермондом и новоиспеченным рыцарем Ламбером де Грэ еду впереди основной колонны. Отставая от нее метров на пятьсот, движется с двумя десятками арбалетчиков Анри де Халле. Все одвуконь. С собой у каждого только небольшой запас провизии, болтов, одеяло и кожаные мешки для добычи. Пока мешки пусты. В деревнях надолго не останавливаемся и берем только еду. Крестьян предупреждаем, что за нами идет большая армия, которая выгребет всё. Крестьяне верят и бегут в лес или ближайший город, где сообщают о приближении большой французской армии, которую пока никто не видел. Проверять сведения никто не рискует. Отсутствие карт и хороших дорог иногда позволяет даже большим скоплениям людей разминуться. Поэтому о сражении договариваются заранее, назначая место встречи. Англичане уже знают, что французы идут к Бордо. Мол, Бертран дю Геклен, чтобы ввести их в заблуждение, сделал вид, что уходит в Париж, а сам в Оверни повернул на запад. Он действительно повернул там и даже
захватил одну слабую крепость, после чего сразу направился в столицу Франции.
        Пока что на нас никто не нападал. Мы проезжали мимо нескольких городов и замков, готовых в обороне. Гарнизоны провожали нас взглядами с крепостных стен. Иногда показывали нам разные жесты и кричали слова, соответствующие степени испуга. Принимали нас за разведывательный отряд, ждали основные силы. Ждать им придется долго. При каждой возможности мы поджигали сеновалы с соломой нового урожая. Столбы густого дыма лучше всяких слов сообщали, что приближается враг. Мои солдаты не понимают, куда и зачем мы идем, как и степень опасности мероприятия, но бодры и веселы. Еды хватает, потерь нет, зарплата идет, обещаны премиальные - что еще надо солдату?!
        Разве что трофеев побольше. Именно поэтому мы и приближаемся к городу Бержераку, расположенному на правом берегу реки Дордонь, которая к северу от Бордо впадает в Гаронну и образует эстуарий - однорукавное, воронкообразное, затопляемое во время приливов устье - Жиронда, который длиной сорок морских миль. Мне доводилось по нему проходить. Приливы и отливы наблюдаются и на самой реке. В этих краях полно виноградников, и уже сейчас делают одни из лучших вин Франции.
        Ко мне скачет арбалетчик из дозора. Не спешит, значит, новость не тревожная.
        - Добрались до города, - докладывает он.
        - Скачи назад, передай, чтобы из леса никто не выезжал, - приказываю я. - И передай Мишелю де Велькуру, я его жду.
        По колонне передают известие, что добрались до цели. Арбалетчики стряхивают с себя сонную расслабленность, проверяют оружие, обмениваются шутками. В окрестностях большого города можно будет что-нибудь хапануть.
        - Со своим отрядом поедешь к городу. Подразни их, спровоцируй, а потом отступай так, чтобы не прекратили преследование, - приказываю я подъехавшему Мишелю де Велькуру.
        Поручать такое рыцарям Хайнрицу Дермонду и Ламберу де Грэ я не рискую. У них голова уже забита всякой дурью типа рыцарской чести. Скажут им что-нибудь обидное - и останутся посражаться, сорвут операцию.
        Крестьяне говорят, что в Бержераке около сотни латников и три-четыре сотни легкой кавалерии и пехоты, не считая городского ополчения. Подмога прибыла недавно, когда распространилось известие, что Бертран дю Геклен идет на Бордо.
        На поляне в паре сотен метров от окраины леса мои бойцы спешиваются, привязывают к деревьям и кустам коней. Спутывать лошадям ноги и отпускать пастись я запрещаю. Может быть, придется срочно отступать. В Бержерак могла прибыть английская армия, тягаться с которой у нас силенок маловато. Я тоже спешиваюсь, беру лук и стрелы, иду к опушке.
        Город Бержерак окружен широким рвом, соединенным с рекой, и высокой крепостной стеной с башнями, четырехугольными, пятиугольными и круглыми. О нашем приближении уже знают, трезвонит полошный колокол, расположенный на самой высокой башне, верхней угловой на берегу реки. Она круглая, недавно перестроенная. Частично внизу и полностью в верхней части камни более светлые, не успевшие потемнеть от времени. На стенах стоят воины и ополченцы, смотрят на отряд под командованием Мишеля де Велькура, который неспешно скачет по дороге. Англичане захватили город двадцать шесть лет назад. Молодежь выросла под их властью, не познав прелестей войны, а старшее поколение должно помнить французского короля и иметь горький, неудачный опыт сидения в осаде.
        Отряд Мишеля де Велькура проезжаем мимо домов пригородной слободы. Это деревянные строения с соломенными и камышовыми крышами. Обычно горожане сжигают их при приближении врага, чтобы тому негде было жить во время осады. Видимо, наше появление стало для них неожиданностью. И то правильно. Большая армия, отягощенная обозом, не может передвигаться так быстро. Остановившись метрах в двухстах от рва, вне зоны досягаемости арбалетов, мой оруженосец и его бойцы начинают задирать бержеракцев. Мне плохо видно моих бойцов, закрывают дома. Зато могу наблюдать ответную реакцию. Живут здесь очень эмоциональные люди!
        В перепалке проходит около часа. Солнце уже начинает клониться к горизонту, и я решаю, что повоевать сегодня не придется. Видимо, так же подумали и люди Мишеля де Велькура. потому что большая часть его отряда рассыпалась по домам в поисках добычи. Бержеракцы ждали, когда появятся главные силы французской армии. Поняв, что те сильно отстали от передового отряда, решили отреагировать на оскорбления. Я не заметил момент, когда начал опускаться мост через ров, но Мишель де Велькур оказался наблюдательнее. Только открылись городские ворота, как его отряд поехал по дороге в сторону леса. Неспешно, будто не боялся англичан.
        Из города выехало около полусотни всадников. Из них только человек десять были латниками. Судя по флажкам на копьях, двое - рыцари. Остальные, видимо, оруженосцы или богатые горожане. Некоторые купцы, привыкшие отбивать нападения разбойников, имеют хорошую броню и умеют сражаться верхом. Они резво преследуют отряд Мишеля де Велькура, который трусливо отступает. Вроде бы примитивный прием, а во все века попадаются на него. Человек не умнее собаки, которая несется бездумно за убегающим механическим зайцем. Если убегают от тебя, значит, боятся, значит, ты - крутой малый. Это так заводит! А эмоции имеют свойство отключать мыслительный процесс.
        Отряд Мишеля де Велькура, растянувшись по дороге, быстро скачет к лесу. Изредка оглядываются, проверяя, не слишком ли быстро скачут? В самый раз. До преследователей метров сто. Те тоже растянулись по дороге. Впереди скачут рыцари, и никто не осмеливается обогнать их. В таком порядке они и въезжают в лес.
        У ближнего ко мне рыцаря щит красный сверху и зеленый снизу с черными прямоугольниками на обеих половинах. То ли это башни, то ли еще что-то. В правой руке длинное тяжелое копье, которое смотрит в мою сторону. Шлем-бацинет с округлым выпирающим забралом. Поверх кольчуги - бригандина. На ногах сабатоны из металлических пластин. Рыцарь скачет на крупном вороном коне, защищенном металлическими шанфроном и пейтралем. Шею и бока прикрывает кожаная броня, покрытая сверху красно-зеленой попоной, которая свисает до коленных суставов животного. Жеребец нервничает, словно чует беду. У второго рыцаря поверх бригандины надето бело-желтое сюрко. Те же цвета на щите и на попоне. Бацинет у него с забралом «песья морда», в данный момент поднятым. Лицо молодое и напряженное. Или мне так кажется, потому что нижняя часть прикрыта кольчужной бармицей. Сапоги на нем обычные кожаные, частично прикрытые кольчужными шоссами. Конь под рыцарем буланый, защищенный шанфроном с острым шипом на лбу, отчего напоминает единорога. Грудь и шея животного защищены кольчугой, нашитой на кожу.
        На этот раз я расположился слева, потому что убивать рыцарей не собирался. Они нужны мне живыми, и не только потому, что стоят дороже коней. Я быстро выпускаю две стрелы: одну в вороного жеребца, другую - в буланого. Бью в незащищенное место между пейтралем и седлом. Впрочем, на дистанции тридцать метров броня не спасла бы. Вороной встает на дыбы, а потом валится на бок и бьет по земле копытами, а буланый начинает лягаться, словно отгоняет нападающих волков. Всадник только благодаря высокому седлу не упал на землю, но копье выронил. Я всаживаю в буланого жеребца вторую стрелу, которая заставляет его припасть на подогнувшиеся передние ноги, а потом свалиться на бок и замереть. В это время мои бойцы расстреливают из арбалетов всех остальных седоков. Каждому врагу достается по три-четыре болта, а некоторые «счастливчики» похожи на ежей. Никому не удалось вырваться из засады.
        - Выходим! - приказываю я.
        Первый рыцарь стоит возле вороного жеребца, который все еще скребет копытами землю. Щит и копье он уронил. Меч даже не пытается достать, понимая, что сопротивление бесполезно. Второй лежит, придавленный мертвым буланым конем.
        - Сдавайтесь или умрете! - произношу я ритуальную фразу.
        Первый рыцарь кивает головой и начинает снимать портупею с мечом в деревянных ножнах с позолоченным окончанием и верхним кольцом. Второму рыцарю мои арбалетчики помогают вытянуть правую ногу из-под коня. Какое-то время он растирает ногу, снимая боль, наверное, потом расстегивает широкий кожаный ремень с большой серебряной бляхой в виде львиной морды, на котором висят меч и кинжал в обтянутых темно-красным бархатом ножнах.
        - Командир гарнизона? - спрашиваю я на английском языке первого рыцаря, мужчину в возрасте за сорок, с черными с сединой волосами, усами и бородой.
        - Увы! - с наигранной веселостью отвечает он на гасконском диалекте. - Сэр Вильям Поннингс не счел достойным гоняться за маленьким отрядом французов.
        - Иногда спесь оказывается во благо, - говорю я и представляюсь.
        - Наслышан! - криво усмехнувшись, произносит рыцарь и представляется: - Эймери де Куртон.
        - Бартоломью Баргерст-младший, - называется второй рыцарь на английском языке.
        Англичанину лет двадцать шесть. Усы бреет, но короткая светло-русая бородка имеется. Такие бородки вскоре будут называть шкиперскими.
        Я решаю использовать свою не очень хорошую репутацию, приказываю Жаку Оруженосцу:
        - Доставай кандалы, - а потом обращаюсь к рыцарям: - Или вы согласны заплатить выкуп и не воевать против нас, пока не доставите его?
        - Смотря какой выкуп, - произносит гасконец.
        - По пятьсот флоринов за каждого, - озвучиваю я цену.
        У англичан золотая монета называется флорином, потому что скопировали ее у флорентинцев. Пять сотен - это не много, но и не мало, средняя цена рыцаря-башелье или командира руты. Наверняка эти рыцари стоят дороже, но мне надо, чтобы они вернулись в город.
        - Я готов заплатить, - соглашается гасконский рыцарь и смотрит на английского.
        Бартоломью Баргерст-младший кривится, но тоже соглашается. Примерять кандалы ему неохота.
        - Привезете деньги в Шательро. Если меня там не будет, отдадите коменданту Карне де Бретону, - говорю я после того, как они клянутся заплатить выкуп и не воевать против французской армии, пока не сделают это. Затем приказываю Мишелю де Велькуру: - Пусть приведут двух лошадей, на которых довезете рыцарей до городских ворот. Проводишь их - и сразу назад, нам пора возвращаться.
        - Далеко армия Бертрана дю Геклена? - как бы между прочим интересуется Эймери де Куртон.
        - Какая армия?! - удивленно, словно включив дурака, произношу я. - Бертран дю Геклен далеко отсюда, направляется в Париж.
        Гасконец улыбается, решив, что его пытаются одурачить. Мол, не надо нас, маленьких, дурить! Мы-то знаем, где на самом деле коннетабль Франции!
        Когда Эймери де Куртон садится на приведенного ему коня, я, точно боясь потерять деньги, пробалтываюсь, предупреждая:
        - Выкуп будете везти, на всякий случай обогните Ангулем западнее, чтобы еще раз в плен не попали.
        Пусть англичане думают, что Бертран дю Геклен распространил слух, будто идет на Бордо, а на самом деле его цель - Ангулем. Чем больше у них будет предположений, тем дальше будут от истины.
        Отряд Мишеля де Велькура провожает до городских ворот рыцарей, оставивших нам свои доспехи и оружие, а остальные арбалетчики занимаются сбором и упаковкой трофеев. Всё будет продано, а деньги, включая выкуп за пленных, поделены. Я получу треть, рыцари - по три доли, оруженосцы - по две, арбалетчики - по одной. Если получим выкуп и не потеряем трофеи, то сегодняшний бой принес нам три-четыре тысячи франков. Каждый арбалетчик получит не меньше десяти золотых монет. Крестьянину за такие деньги надо уродоваться несколько месяцев. Я в юности примерял на себя многие профессии, но никогда не хотел быть крестьянином. Впрочем, и воином тоже не собирался становиться. С другой стороны воин - это не профессия, а сущность мужчины. Он может иметь самую мирную профессию и при этом быть воином. Я имею в виду мужчин, а не особей с мужскими гениталиями.
        40
        Уже второй месяц мы перемещаемся по «английской» территории, уничтожаем небольшие отряды, поджигаем стога сена и сеновалы, грабим деревни, угоняем скот. Наши враги, кажется, поняли, что мы их дурачим, что Бертран дю Геклен не собирается нападать на них. Четыре дня назад моя разведка обнаружила большой отряд англичан, сотен пять-шесть конницы и пехоты, которые идут по нашему следу. Поэтому мы поджигаем в одном месте, а уходим в другое, постепенно смещаясь на северо-восток, к Шательро. С упорством хорошей гончей англичане распутывают наши петли и продолжают преследование. Мы пытались напасть на них ночью, но враги захватили с собой собак. Предыдущие стычки кое-чему их научили. В засады тоже не попадаются. Впереди скачет отряд хобиларов, человек двадцать-тридцать, которые проверяют все места, где их могут поджидать. Один такой отряд мы перебили, так что англичане стали еще осторожнее.
        Мы скачем по лесной дороге. Накрапывает дождик. Небо потужилось два дня и наконец-то разродилось. Пересохшая земля с жадностью поглощает влагу. Осень в этом году суховатая. Говорят, виноград набрал сладости, вино должно получиться превосходным. Я в виноделии слабоват. Когда попробую вино этого года, скажу, так оно или нет.
        Навстречу нам скачет один из дозоров, посланный утром в дальний поиск. Они спешат. Значит, везут новость, которую я жду. Англичане - не дураки и к тому же любят псовую охоту. Они знают, как надо загонять зверя, а направление нашего движения уже просчитали.
        - В нашу сторону идет большой отряд, человек пятьсот, может, больше, - взволнованно докладывает командир дозора, один из бригантов самого первого набора.
        - Далеко отсюда? - спокойно спрашиваю я.
        - Где-то около трех лье, - отвечает он.
        Примерно на таком же расстоянии и тот отряд, который идет по нашему следу. Я смотрю на солнце, которое приближается к горизонту, и произношу:
        - Сегодня уже не успеем их разбить. Придется на завтра перенести.
        Боец принимает мои слова за чистую монету и успокаивается. На втором месяце рейда настроение арбалетчиков начало меняться. Они хапанули кое-какую добычу, после чего появилось логичное желание дотащить ее до Шательро. Поэтому стали осторожнее, растеряли былую боевитость.
        На самом деле я не собираюсь сражаться с англичанами. Свою задачу мы выполнили, добычу захватили, а геройствовать понапрасну во благо французского короля у меня нет желания. Как и у остальных его подданных. Каждый выполняет свои обязанности ровно настолько, чтобы его не обвинили в трусости, не выгнали со службы. Ни о какой национальной идее пока нет и речи. Ее придумают позже, при абсолютной монархии, как бы она ни называлась, чтобы усидеть на троне.
        Мы пересекаем длинную долину, разделенную на поля, с деревней на склоне холма, минуем полосу леса шириной с полкилометра на гребне другого холма, расположенного почти перпендикулярно к дороге, въезжаем в долину покороче и пошире, покрытую виноградниками. Я собирался спрятаться в лесу, пропустить встречный отряд и поскакать в ту сторону, откуда он прибыл, но эта местность подсказала мне идею поинтересней.
        - Останавливаемся на ночь! - приказываю я, хотя до темноты еще пара часов.
        Бойцы, стреножив коней, собирают в лесу хворост, разжигают костры, чтобы приготовить ужин. Я с двумя оруженосцами и пятью арбалетчиками отправляюсь верхом изучать лес. Он смешанный и не очень густой. На лошади можно проехать, особенно, если прочисть несколько мест. Холм сходит на нет к болоту, которое сперва тянется почти параллельно дороге, а потом поворачивает от нее. Лес там становится гуще, но пройти можно. Мы возвращаемся назад, и по пути я показываю Мишелю де Велькуру и Анри де Халле, где сделать путь удобнее, где подрубить деревья, чтобы потом сделать засеки. По возвращению в лагерь оруженосцы отбирают бойцов с топорами и уводят их в лес. Оставшиеся смотрят на меня с нескрываемым восхищением. Их командир, как обычно, что-то придумал, а значит, никакие враги им не страшны. Я уже привык к таким взглядам. Богом быть не трудно.
        Занимаемся подготовкой и часть следующего утра, пока не прискакивают дозорные и не докладывают, что отряд англичан, который идет нам навстречу и который я обозначил, как северо-восточный, находится от нас на расстоянии пол-лье. Второй отряд, юго-западный, преследующий нас, должен пройти еще не меньше лье. Я приказываю Хайнрицу Дермонду с неполной сотней бойцов выдвинуться навстречу первому отряду.
        - Всадников можешь обстрелять из арбалетов, но в бой не вступай и не преследуй их, а к лучникам не приближайся ближе, чем на два фарлонга (примерно четыреста метров). Тяни время, - инструктирую его. - По сигналу горна сразу отступай, без задержек.
        - Понял, - подтверждает саксонский рыцарь.
        В последнее время Хайнриц Дермонд начинает привыкать к дисциплине, потому что она дает результат, который легко измерить в золотых монетах. Он еще мечтает о подвигах, но уже не так неистово, как в бытность оруженосцем. Теперь ему нужны деньги. Судя по тому, что саксонский рыцарь начал интересоваться ценами на недвижимость и приданым рыцарских и купеческих дочерей, следующей его целью является обзаведение собственным гнездышком и спутницей жизни. Иногда мне кажется, что немцы рождаются с планом на жизнь, где все расписано по пунктам, только точные сроки исполнения не указаны. Такие мелочи, как война, эпидемия, голод их планы не меняют, а лишь отодвигают сроки.
        Отряд под командованием Хайнрица Дермонда пересекает долину и скрывается в лесу. Возвращается в долину примерно через полчаса. На хвосте у него сидят хобилары. Выбравшись на открытое место, саксонец разворачивает сотню в цепь и останавливается, приглашая врага сразиться. Англичане на рожон не лезут, держаться вне зоны поражения арбалетов, ждут подмогу. Вскоре из леса выезжает тяжелая конница, а за ней выходит пехота, в том числе и лучники, около сотни. Поскольку мои арбалетчики не отступают, враг спешивается и строится для боя. Видимо, решили, что взяли нас в клещи.
        В это время прискакивает другой дозор и докладывает, что юго-западный отряд примерно в миле, скоро в долине появятся разведчики.
        - Как только они выедут из леса, поезжай им навстречу, - говорю я Ламберу де Грэ и перечисляю те же наставления, что и саксонцу.
        Вражеские отряды пока только догадываются, что находятся неподалеку друг от друга. На эту мысль их наводят мои арбалетчики, которые гарцуют вне зоны обстрела, но и не отступают. Значит, отступать некуда, потому что путь перекрыт с обеих сторон. Они позабыли, что сторон четыре и двигаться можно не только по наезженной дороге. Когда юго-западный отряд выстраивается для боя, я приказываю Анри де Халле трубить отступление. Две неполные сотни разворачивают коней и скачут к лесу. Там они поворачивают в сторону болота, едут по проложенному в лесу пути. Часть бойцов заметает следы и валит подрубленные деревья, чтобы затруднить движение противнику. Делают все быстро и без суеты. Добравшись до болота, мы поворачиваем налево и едем параллельно дороге на удаление километра два от нее. Я пытаюсь угадать, что сейчас делают оба английских отряда. Какое-то время они подождут, а потом вышлют разведку, чтобы убедиться, что в лесу нет засады. Может быть, они примут другой отряд за наш, может быть, нет. В любом случае у них уйдет уйма времени на то, чтобы выяснить, что впереди свои, а не враги. Не меньше времени
потратят и на то, чтобы понять, куда делись мы.
        Мы возвращаемся на дорогу километрах в трех позади северо-восточного отряда и натыкаемся на его обоз. Это десятка три телег, нагруженных провизией, запасным оружием, палатками, одеялами, котлами и прочим барахлом. У французов знатные воины возят с собой много всего, что улучшает жизнь в походе, а у англичан - вся армия. Обоз никто не охраняет. Видимо, были уверены, что враг не пройдет. Мы налетаем сходу, убиваем возничих - безоружных крестьян. Несколько человек успевают убежать в лес. Я приказываю не преследовать их. Все равно побегут не вперед, а назад, домой. Мы разворачиваем телеги и едем дальше, к ближней границе французских территорий. Движемся без остановок весь день и половину ночи, пока светит луна. Может быть, за нами и есть погоня, но сильно отстает. Рано утром возобновляем движение и к вечеру добираемся до цели.
        41
        В доме Карне де Бретона меня ждал теплый прием и письмо от Джакомо Градениго с сообщением о том, что выкуп за Джеффри Уорсли в количестве пяти тысяч флоринов был зачислен на мой счет. Надеюсь, мой внук распорядится деньгами с умом. Пишу ему такое пожелание и отправляю в Париж вместе с Мишелем де Велькуром и двадцатью арбалетчиками. Оруженосец должен доставить и второе письмо, адресованное Бертрану дю Геклену с отчетом о проделанной работе. Мы захватили неплохую добычу, но это не освобождает нас от желания получить плату за службу и наградные.
        Через шесть дней в Шательро прибыли рыцари Эймери де Куртон и Бартоломью Баргерст-младший со свитами, привезли выкуп. По этому поводу мы устроили славную пирушку в доме Карне де Бретона. До следующей весны мы не враги, а к тому времени можем стать и союзниками. Старый вояка знает гасконца, когда-то воевал вместе с его дядей, бароном, главой старшей ветви.
        - Я бы с тебя содрал не меньше тысячи монет! Тряхнул бы твоего дядюшку! - весело произнес Карне де Бретон.
        - От моего дядюшки не дождешься помощи, пришлось занимать у ростовщика, - жалуется гасконский рыцарь.
        - Мне надо было, чтобы они согласились заплатить выкуп, вернулись в Бержерак и сообщили о приближении армии Бертрана дю Геклена, - объясняю я малую сумму выкупа.
        - И все поверили! - признается Эймери де Куртон. - Старый бретонский лис опять обвел нас вокруг пальца!
        Я не признаюсь, что план принадлежал мне. Кому надо, те знают.
        - Когда ждать Джона Гонта, герцога Ланкастерского с ответным визитом? - как бы между прочим интересуюсь я.
        - Не раньше следующей весны, - признается гасконский рыцарь. - У него сейчас другие заботы. Он женился на Констанции, дочери Педро, короля Кастилии и Леона, проигравшего бастарду Энрике, чтобы иметь права на трон, а ее младшую сестру собирается выдать за своего младшего брата.
        Энрике, нынешний король Кастилии и Леона, считался союзником Франции. Трон он завоевал с помощью Бертрана дю Геклена, которого потом щедро наградил. Зря Энрике Кастильский выпустил из страны дочерей своего предшественника. Они не простые девушки, а повод для гражданской войны. Как ни жестоко это звучит, но их смерть сберегла бы много жизней. Если уж Энрике так хотелось быть благородным по отношению к племянницам, мог бы постричь их в монашки. Избавил бы себя и своих подданных от многих проблем.
        Мишель де Велькур вернулся с письмом от Бертрана дю Геклена, в котором коннетабль Франции благодарил за успешное выполнение его (!) плана и сообщал, что контракт с моим отрядом продлен на год, до начала следующей зимы. К письму прилагался интендант с сундуком золотых монет. С нами расплатились за предыдущий контракт и выдали наградные в размере месячного оклада. Мне отстегнули пятьсот франков. Второе письмо было от Людовика, герцога Бурбонского. Мой будущий тесть предлагал на Рождество прибыть в его замок Бурбон-л’Аршамбо, отметить этот праздник, а потом обвенчаться с его внебрачной дочерью Серафиной. С интендантом я передал ответ герцогу, что обязательно прибуду, если не помешают враги.
        Мешать никто не собирался. В конце сентября Джон, герцог Ланкастерский, уплыл с молодой женой и ее сестрой в Англию. Сенешалем Пуату он назначил Луи де Аркура, рыцаря, мягко выражаясь, очень осторожного.
        Узнав, об этом, Карне де Бретон облегченно вздохнул:
        - Думаю, зиму мы проведем спокойно!
        Старый вояка остепенился и обленился. Молодая жена, мягкая кровать и вкусная еда истребили в нем воинский дух. Года два назад я ни за что не поверил бы, что такое возможно. Мне казалось, что Карне де Бретон умрет на поле боя и довольно скоро. Оказывается, воинственным он был из-за отсутствия перспектив на спокойную сытую жизнь. Как только нашел тихую гавань, сразу превратился из боевого корабля в плавучую гостиницу.
        - Скоро и ты таким станешь, - напророчил он, зная о предстоящей моей свадьбе.
        В ноябре из Парижа пришло известие, что короли Франции и Кастилии и Леона подписали союзнический договор, направленный против Англии. Заключению договора очень поспособствовал Бертран дю Геклен, у которого сложились теплые, доверительные отношения с королем Энрике. Кастильцы пообещали следующим летом устроить морскую блокаду герцогства Аквитания. Флот у них мощный, чего не скажешь о Франции. Король Карл приказал построить несколько больших боевых галер, но они стояли без дела в Руане и других портах Нормандии.
        На свадьбу я поехал за два дня до Рождества с отрядом в тридцать человек из самого первого набора. Остальные под командованием Хайнрица Дермонда будут охранять Шательро. Отправились в путь со мной и два десятка гончих. Собаки на хорошей еде и из-за малых потерь, потому что охотился я не часто, начали стремительно плодиться. Я отдал дюжину Карне де Бретону, который в последний год полюбил охоту, и несколько отбракованных продал шательрским купцам, которые хотели походить на благородных, но в охотничьих собаках не разбирались. Какие охотники, такие и собаки.
        В замке Бурбон-л’Аршамбо меня уже ждали. Приготовления к свадьбе шли полным ходом. Отмечать ее собирались через неделю, когда отойдем после рождественских пиров. Герцогу Людовику не терпелось избавиться от внебрачной дочери, которая была старше его жены. В первый же день он пригласил меня в свой кабинет. Это была не коморка за камином или отгороженный коврами угол холла, а довольно просторная прямоугольная комната с большим, застекленным окном и небольшим камином. Две короткие стены завешаны коврами местной работы. На них выткали сражающихся рыцарей. Детали доспехов и оружие указаны очень точно, несмотря на то, что ткали ковры женщины. Наверное, консультировал какой-нибудь старый солдат-инвалид, которых много в замках влиятельных и богатых сеньоров. В кабинете стояли что-то типа дивана с деревянной спинкой и мягким кожаным сиденьем, четыре мягких табурета и овальный стол из красного дерева. Слуга - пожилой мужчина с искривленным лицом, будто у него болят зубы, - водрузил на стол серебряный кувшин с вином, украшенный восточным орнаментом, наверное, привезенный каким-нибудь предком,
рыцарем-крестоносцем, с Ближнего Востока, серебряную чашу со сладкими, медовыми кренделями и два серебряных бокала на высоких ножках и с надписью на боках на латыни, что истина - в вине. Мне кажется, что в этой крылатой фразе пропустили слово «утонула». Вино было белое, очень ароматное и сладкое.
        - Молодое вино, - сообщил Людовик Бурбонский. - Год выдался для меня удачным во всех отношениях!
        Мне тоже грех жаловаться на этот год, о чем я и сказал герцогу.
        - За дочерью я дам три тысячи франков, - перешел он к делу. - И свою протекцию. Выхлопочу тебе доходную должность, когда война закончится, - пообещал герцог и спросил: - Где бы ты хотел жить в мирное время? В моем герцогстве продаются несколько неплохих владений. Если купить их сейчас, обойдутся недорого.
        - Я бы хотел поселиться в городе на берегу моря. Например, в Бордо, - поделился я своими планами.
        - Если отобьем его, твоя кандидатура будет первой на должность сенешаля, - пообещал Людовик, герцог Бурбонский. - Думаю, этого назначения будет не трудно добиться, потому что ты на хорошем счету у короля. Ты - один из немногих, о ком этот бретонский выскочка отзывается хорошо, а Карл к нему прислушивается.
        Людовик Бурбонский недолюбливает коннетабля Франции. Не нравится ему, родственнику короля, подчиняться сыну бедного рыцаря-башелье. Герцогу казалось, что он справился бы с командованием армией не хуже.
        Я так не считаю, но и обижать родственника не хочу, поэтому меняю тему разговора:
        - А кто командует французским флотом?
        - Адмирал де Виенн, - ответил герцог Бурбонский. - Впрочем, он такой же адмирал, как и я. Просто у короля не оказалось под рукой никого, кто смыслил бы в морских делах, поэтому назначил верного человека.
        - Жаль, что я не оказалось в тот момент под рукой! - произнес я с шутливым сожалением. - Чем-чем, а кораблями командовать умею.
        - На море ни славы, ни трофеев не добудешь, - уверенно произнес Людовик Бурбонский.
        - Как сказать! - возразил я. - Море может кормить не хуже, чем земля. Надо только знать, где и что брать.
        - Вот станешь сенешалем Бордо - и докажешь это, - отмахнулся будущий мой тесть. - Я намекну Карлу, что именно такой награды ты и ждешь за свою службу.
        - Заранее благодарен! - сказал я.
        Наверное, подобная должность - именно то, что мне надо. После женитьбы и окончания войны придется где-то осесть. Всё говорило о том, что англичане устали воевать. Они бы с удовольствием выиграли генеральное сражение, а их изматывают мелкими стычками, налетами, что при численном и финансовом превосходстве французов гарантировало победу последним. Уверен, что скоро заключат перемирие, а потом и «вечный» мир на несколько лет, чтобы собраться с силами для следующей войны.
        С невестой мне разрешали общаться без посторонних, когда и где угодно. Видимо, никому и в голову не приходило, что я могу поматросить и бросить. С дочерями герцогов, даже внебрачными, такие номера не проскакивают. Больше всего Серафину поражают мои манеры. Она, как и американки в двадцать первом веке, удивляется, но, в отличие от них, не возмущается, когда я пропускаю ее вперед, и прямо-таки млеет, когда идет со мной под руку. Пока что галантные рыцари заходят в помещения первыми и разрешают девам идти рядом, а женам - позади, отставая не менее, чем на шаг. Наверное, чтобы дословно понимали слово «за-мужем».
        За день до свадьбы мы с Серафиной медленно скакали на лошадях по краю леса к тому месту, куда собаки выгонят на нас крупную дичь. В деле две своры, моя и герцога, которая в три раза больше, поэтому лай в лесу стоит такой, словно на нас гонят зверей со всей Франции. День солнечный и морозный, но не холодный, наверное, пара градусов ниже нуля. Снега тоже пока не много, лошади не вязнут в нем. Под девушкой серый в «яблоках» иноходец из конюшни отца. Седло мужское, только стремена укорочены. На голове Серафины красное покрывало и черная шляпка с коротким козырьком, напоминающая обрезанную бейсболку. Поверх розово-голубой котты с низким лифом и длинными рукавами, на моей невесте широкий темно-красный бархатный пелисон без рукавов, подбитый серой белкой. Он, надежно закрывая плечи и предплечья, свисает до ступней ног, обутых в черные сапожки, но ниже пояса имеет разрезы спереди и сзади, чтобы удобней сидеть в седле. К пелисону пришито несколько золотых лент, которые придают одежде праздничный вид. И то верно: она ведь не на охоту приехала, а покрасоваться перед женихом и другими мужчинами. На руках
длинные светло-коричневые кожаные перчатки с золотыми пуговками. В правой руке держит плеть с тремя хвостами. На поясе висит короткий кинжал с рукояткой из слоновой кости в ножнах, обтянутых черным бархатом. Кинжал, скорее, служит украшением, потому что толку от него не будет никакого, разве что грязь из-под ногтей выковыривать.
        - Говорят, ты очень хорошо стреляешь из лука. Я так хочу посмотреть! - заявила Серафина накануне.
        Невесты всегда хотят увидеть то, что ты делаешь хорошо, чтобы понравиться тебе. После женитьбы всё то же самое начнешь делать плохо. Я делаю вид, что не разгадал маленькую женскую хитрость, и приглашаю ее отправиться утром на охоту. Людовик Бурбонский простудился на Рождество, поэтому отказался составить нам компанию. Поехали только несколько рыцарей-башелье и оруженосцев. Они отстают от нас метров на двадцать. Понимают, что участвуют в охоте другого рода. Впрочем, охота уже закончилась. Женитьба состоится при любой погоде. Тем более, что жених и невеста не против. Я заметил, что попав во Францию, начинаю влюбляться в тех, в кого выгодно.
        Мы останавливаемся за широким голым дубом на краю широкой поляны, которая полуовалом вдается в лес. Как мне сказали, именно сюда пригонят дичь. Наш эскорт расположился в стороне. Несколько человек слезли с лошадей и приготовили арбалеты. Они вступят в дело после того, как я покажу себя. С понятием люди. Я повернул коня левым боком к поляне, чтобы удобнее было стрелять. Натянул на лук новую шелковую тетиву, обвитую темно-синей нитью, надел на большой палец нефритовый зекерон, переместил вперед колчан. В нем тяжелые стрелы с длинным оперением. Обычно я использую их против латников. Серафина внимательно наблюдает за моими приготовлениями. Жизнь у знатных женщин Средневековья скучна, событий в ней мало. Встретятся подружки - и поговорить не о чем, кроме как о семье. Рассказ об охоте с луком будет приятным исключением.
        Олень появились неожиданно. Лай собак слышался вдалеке, я думал, придется ждать еще не меньше получаса, когда увидел, как на поляну выскочил крупный самец с ветвистыми рогами. Одиночка. Весь в меня. Он остановился, окинул взглядом местность, но нас не заметил и не учуял, потому что мы были от него с наветренной стороны. Со странной, тяжелой грациозностью устремился он дальше, держась центра поляны.
        Я ждал, когда он приблизятся, готовый начать стрельбу в любой момент. Расстояние сократилось метров до восьмидесяти, когда олень заметил нас. Я привычно натягиваю тугую тетиву, краем глаза считываю пометки на стреле. Она немного забирает вправо. На автомате просчитываю упреждение и отпускаю тетиву, которая громко шлепает по кожаному наручу. Доставая на ощупь следующую стрелу, смотрю, как первая сближается с целью. Кажется, что не олень, перемещаясь вперед, выходит на нее, а стрела подворачивает, чтобы попасть точно в цель. Она вонзается в правый бок, сразу за лопаткой, влезает по самое оперение. Если попала в сердце, олень через несколько секунд упадет. Если нет, пробежит немного, пока легкие не наполнятся кровью. Олень пошатнулся на скаку, но продолжил движение, сделал еще несколько шагов, пока не подогнулись передние ноги. Он ткнулся мордой и длинными рогами в снег, но сразу же попробовал встать. Сил хватило выпрямить передние ноги. Затем пошатнулся и упал на левый бок, мелко задергав задними ногами.
        - Ты убил его! - радостно завопила Серафина и добавила слова, ради которых и напросилась на охоту: - Какой ты меткий стрелок!
        В отличие от меня, она не читала Карнеги, но действует точно по его советам. Был бы я обычным средневековым рыцарем, возгордился бы непомерно. Однако я - человек из будущего, поэтому лишь изображаю разбухшую гордыню. Незачем обижать ребенка умничаньем. Пусть думает, что делает мне приятно.
        Минут через десять появилось с полсотни кабанов. Было ли это одно стадо или собаки согнали в кучу несколько - не знаю. Впереди летел крупный черный секач с длинными белыми клыками. Ноги у него короткие, из-за чего казалось, что скользит черным брюхом по белому снегу. За ним следовало с десяток кабанов помельче и свиньи и подсвинки, которые были еще меньше и светлее. У кабанов со зрением проблемы, больше на обоняние надеются. Нас они не заметили и не учуяли, даже когда приблизились метров на пятьдесят. Я выпустил в секача две стрелы, но он упорно продолжал бежать вперед. Остальных кабанов и несколько подсвинков подстрелили из арбалетов сопровождавшие нас рыцари и оруженосцы. Олень - только для жениха, а кабанов могли стрелять все. За секачом, который, пятная алой кровью белый снег, продолжал бежать вперед, я погнался вместе с Серафиной. Невеста держалась справа от меня и немного позади. Секач то ли почуял погоню и решил сразиться с нами, то ли ослаб от потери крови, но остановился, пропустил мимо себя оставшихся в живых самок, а потом развернулся мордой к нам. Покачиваясь, он стоял на месте. Темный
пятачок двигался, будто кабан шептал молитву или проклятия. Третья моя стрела вонзилась в голову и влезла всего сантиметров на десять. Секач взвизгнул пронзительно и высоко, как-то даже несолидно для своей комплекции, а потом затряс головой, пытаясь избавиться от стрелы. Крупные алые капли крови разлетались в разные стороны, пятная чистый снег. Продолжалось это недолго. Кабан вдруг лег животом на снег и замер неподвижно. В этот момент к нему подбежали несколько собак и начали, глухо рыча, слизывать еще теплую кровь.
        - Вот и заготовили мяса для свадебного стола! - радостно произнесла Серафина.
        Кому что, а курке - просо.
        42
        В комнате, которую мне выделили в замке, горят три восковые свечи в бронзовом подсвечнике, напоминающем гарпун. Они наполняют воздух сладким, медовым ароматом. На деревянном помосте, к которому ведут две высокие ступеньки, стоит широкая кровать с сине-красным балдахином, распахнутым спереди. На кровати три большие темно-синие подушки с золотыми лилиями. Хотел бы я знать, кому предназначается третья?! Зато одеяло одно, беличье, тяжелое, мягкое и теплое, без пододеяльника. В «ногах» на широкой полке стоит масляный светильник в виде лягушки и с еле живым огоньком. Я сажусь на кровать, смотрю на Серафину, которая стоит посреди комнаты, одетая в пять слоев длинной одежды, причем верхние два из плотной ткани, украшенной золотым шитьем. Удивляюсь терпению и выносливости своей теперь уже жены, которая целый день таскала на себе эту тяжесть. Когда она ходила, поворачивалась, наклонялась, то движениями напоминала робота. Мне кажется, что мои доспехи и то легче. На лице Серафины счастливая улыбка, за которой прячутся стыдливость и жертвенность. Наверное, ждет, что сейчас наброшусь на нее и начну
удовлетворять собственные желания. Только вот желание у меня другое - полежать спокойно хотя бы полчаса. Столько раз уже женился, а все равно этот процесс не стал мне не только приятнее, но и привычнее. К концу процедуры бракосочетания чувствую себя выжатым лимоном. В жестоком бою так не выматываюсь. Но отдыхать нельзя. У девушки один из самых важных моментов в жизни. Она не виновата, что я выбрал ее умом, а не сердцем. Ловлю себя на мысли, что становлюсь совсем уже западноевропейцем, даже женюсь по расчету. Впрочем, Серафина мне нравится. Не будь у меня столько жизней за плечами, наверное, влюбился бы в нее.
        - Подойди, - подзываю ее.
        Серафина становится на нижнюю ступеньку. Теперь голова ее немного выше моей. Я начинаю расстегивать маленькие выпуклые золотые пуговки на ее одежде. Петельки узкие, нерасхоженные, пуговицы проходят туго. Серафина возится с другими. Это помогает ей справиться с напряжением. В отличие от меня, старого, бывалого циника, для нее все внове, романтично и немного страшно. Когда ее пальцы случайно сталкиваются с моими, сразу одергивает, словно обожглась. Я швыряю ее одежду на большой сундук с плоской крышкой, покрашенный в черный цвет. Нижняя белая рубашка у Серафины из льна с золотой вышивкой вокруг выреза и по краям рукавов и подола. Ткань пропиталась запахом ее тела. Соски набухли то ли от возбуждения, то ли от холода, выпирают. Я нежно провожу правой рукой по левой груди, легонько сжимаю ее, сдавливая между указательным и средним пальцами упругий сосок.
        Серафина глубоко вздыхает и задерживает дыхание. Я слышу, как часто бьется ее сердце под моей рукой.
        - Разувайся и ложись, - говорю я, встаю, отхожу к сундуку и начинаю раздеваться сам.
        Слышу, как за моей спиной Серафина сбрасывает на пол кожаные башмачки, вышитые красными нитками в виде мелких крестиков, стягивает с себя рубашку и прячет под подушку. Может быть, третья подушка для хранения под ней рубашек?! Я свою оставляю на сундуке.
        Задуваю свечи. Фитили еще тлеют какое-то время, источая медовый аромат и напоминая дракона с тремя одноглазыми головами. Теперь огонек масляного светильника кажется выше и ярче. Серафина неотрывно смотрит на него, хотя, как догадываюсь, с большим интересом она бы посмотрела на голое тело мужа. Но девушке положено быть стыдливой. Льняная простыня холодит мое тело, придавая ему бодрости. Еще больше бодрит теплое и напряженное тело жены. Когда я кладу ладонь на ее гладкий живот, Серафина напрягается сильнее. Мне трудно поверить, что она выросла во Франции. Мешает опыт из будущего, когда француженки превратятся в нимфоманок с калькулятором в самом неожиданном месте. Пока что для многих француженок секс - это малоприятная, а то и вовсе неприятная обязанность, а не главное удовольствие.
        - Не бойся, - произношу я. - Всё будет не так, как ты думаешь.
        Я не обманываю. Всё будет низменнее, природнее, а потому острее и ярче.
        - Я не боюсь, - говорит она и пытается поверить своим словам.
        Я помогаю ей в этом. Мои руки, которые знают о женском теле больше, чем Серафина, начинают открывать для нее мир наслаждений. Я умею и люблю ласкать женщин. В этом процессе важна не столько техника, сколько энергетика и интуиция, которым нельзя научиться, можно только развить, если они есть изначально. Бабник - это не тот, кто бегает все время за бабами, в большинстве случаев безрезультатно, а тот, за кем они бегают, тоже, кстати, в большинстве случаев безрезультатно. Когда есть выбор, становишься привередливым. Я стараюсь не разочаровать Серафину, знакомлю ее с тем, чему научился со многими женщинами, в том числе и с француженками, которые в большинстве своем изощрены не столько в умении ласкать, сколько в желании наслаждаться. Или мне просто не везло. Через несколько минут Серафина начинает легонько царапать мою руку и издавать звуки, что-то среднее между стонами и всхлипыванием. Она уже сама хочет, чтобы ей сделали больно, притупили разгоревшееся желание, всепоглощающее, животное. На несколько мгновений боли она замирает, а потом расслабляется и вроде бы прислушивается к тому новому, что
происходит в ее теле, к чувствам, которые постепенно смещаются ввысь. Я слышу ее частое сопение, словно бежит по крутому склону вверх. Горячие руки цепко хватаются за мои плечи. Такое впечатление, что боится упасть, если отпустит меня. Дорога в рай в первый раз пугает. Сопение сменяется тихими стонами, которые постепенно становятся громче и утробнее, а заканчиваются протяжным всхлипом.
        Я ложусь на спину рядом с Серафиной, тяжело дышу. Такое впечатление, что всю эту дорогу нес ее на руках. В переносном смысле так оно и есть.
        - Не так! - произносит Серафина радостно и коротко хихикает.
        - Что? - спрашиваю я, позабыв, о чем говорил раньше - типичный мужской послесексуальный провал памяти.
        - Как я думала! - отвечает жена и прижимается горячей щекой к моему плечу.
        Муж всегда прав - залог семейного счастья.
        - А если родится девочка? - спрашивает вдруг Серафина.
        Мы с ней ни разу не говорили на эту тему, потому что мне уже стало безразлично, кого рожают жены, лишь бы оставались живы.
        - При условии, что такая же красивая, как ты, - говорю я шутливо.
        - Я постараюсь! - искренне заверяет она.
        В пятнадцать лет все кажется легким и простым.
        - А где мы будем жить? - спрашивает Серафина.
        Женщине, как кошке, хозяин, конечно, не помешает, но в первую очередь необходимо жилье. Мужчине, как собаке, будка, конечно, не помешает, но хозяин нужен в первую очередь. Семейной паре, даже если живут, как кошка с собакой, надо и то, и другое.
        - Можем, в принципе, жить где угодно, денег у меня хватит, но, скорее всего, поселимся в каком-нибудь городе на берегу моря, допустим, в Бордо, - отвечаю я.
        - В Бордо англичане, - ставит она меня в известность.
        - Они оттуда уйдут, - заявляю я, точно зная, что так будет, но не зная точно, когда именно.
        43
        Зиму мы провели в Шательро. Я снял для нас с женой дом в центре города - двухэтажное большое здание, которое пустовало, потому что хозяин умер. Наследник, живущий в Ангулеме, продавать по дешевке не хотел, а хорошую цену никто давать не собирался. Сейчас Шательро - приграничный город. Завтра его могут захватить англичане и сжечь, предварительно перебив всех жителей, как поступили с Лиможем. Я нанял повара, двух горничных и дворника-сторожа и разрешил Серафине отрабатывать на них навыки хозяйки дома. Заодно и себе наконец-то завел слугу по имени Том А . Это был тринадцатилетний подросток, худой, белобрысый и конопатый. Родители его умерли, вот и нанялся в услужение за стол и ночлег к предыдущему хозяину дома. Потом его оставили охранять жилье, частенько забывая снабжать продуктами. Перейдя ко мне, первые месяца два все время что-нибудь жевал, благо я разрешал ему есть столько, сколько хочет. Несмотря на усиленное питание, Тома так и оставался худым.
        Во время пира по случаю рождения наследника у Карне де Бретона познакомил Серафину с городским «высшим светом». С тех пор по утрам она возвращалась из церкви с ворохом важных новостей: кто на ком женился, кто у кого родился, кто с кем поругался или помирился… Обычно в небольших городах все друг друга знают и делятся на линьяжи, отношения между которыми самые разные. Я посоветовал Серафине не примыкать ни к какому, но быть приветливой со всеми. Дочь герцога - не чета купчихам.
        Сам же проводил время, тренируя свой отряд или в компании Карне де Бретона. В хорошую погоду ездили на охоту, а в ненастные дни сидели у камина у меня или у него и болтали. В основном рыцарь делился со мной подноготной французской и английской знати. Память на такие вещи, как и на гербы и родословные, была у него феноменальной. Военные действия мы не вели. Во-первых, зима - не самое лучшее время для этого; во-вторых, что важнее, все деревни и монастыри поблизости уже разграблены, а без материальной выгоды убивать коллег, временно оказавшихся не на той стороне, - это не по-рыцарски.
        Движение началось в начале лета, то есть, в середине мая. Ко мне прискакал гонец от Бертрана дю Геклена с приказом присоединиться к его армии возле замка Монморилон, которым в настоящее время владели англичане. Замок так себе, ничего примечательного, и стратегического значения не имеет. Подозреваю, что коннетабль Франции выбрал его для успешного начала кампании. Когда я со своим отрядом прибыл под четырех с половиной метровые и с тремя башнями стены этого давно не ремонтировавшегося сооружения, осада шла полным ходом. Крестьяне, прикрытые сколоченными из толстых досок щитами, заваливали землей, камнями и стволами деревьев ров шириной метров восемь, в котором, не обращая на них внимание, громко и без умолку квакали лягушки. Вокруг замка расположились около трех тысяч латников и в два раза больше пехотинцев, слуг, пажей. Здесь собрался почти весь цвет Франции, включая моего тестя и брата короля Жана, герцога Беррийского. Герцоги поставили свои шатры на вершине холма, с которой можно было, как в театре, наблюдать за штурмом. Театров пока что нет, вот и устраивают представления, как умеют.
        Шатер Бертрана дю Геклена стоял у подножия этого холма. Дорогой шатер, из синей ткани, расшитой золотыми лилиями, - подарок короля Карла Пятого. В прошлом году коннетабль обходился более скромным, из дешевого грубого полотна желтовато-серого цвета. Внутри стояли три большие сундука, на которых, наверное, спали слуги, две походные кровати, накрытые черными овчинами, двусторонний стол, рассчитанный человек на десять, и две лавки, на которых лежали разноцветные подушки. Хозяин сидел за столом, играл в шахматы с Оливье де Клиссоном. Красные фигурки были вырезаны из янтаря, белые - из слоновой кости. Тоже подарок короля. Как ни странно, оба командира были посредственными шахматистами. Потому и играли только друг с другом. В прошлом году коннетабль предложил мне сыграть с ним. Я собирался по привычке две выиграть, а одну проиграть, но Бертран дю Геклен играл так плохо, что пришлось наказывать его все три раза, иначе бы он счел меня беспардонным льстецом. После этого коннетабль Франции больше не предлагал мне сыграть с ним, как и его побратим Оливье де Клиссон, который наблюдал за нашим поединком.
        Ответив на мое приветствие, Бертран дю Геклен сообщил:
        - Мы тут поспорили с Оливье, сколько дней продержится замок - два или три? А ты как думаешь?
        - Что можно его взять и сегодня к вечеру. Там всего пять латников и десятка два лучников, - ответил я. - А что, сдаваться не хотят?
        - Может, и хотят, но их никто не спрашивал! - презрительно произнес Оливье де Клиссон, и оба весело заржали.
        У большинства бретонцев непреодолимая тяга к казарменному юмору и довольно таки пренебрежительное отношение ко всем остальным подданным королей Франции и Англии. Они любят обоих королей, но не хотят видеть ни англичан, ни французов на землях Бретани, поэтому с удовольствием уничтожают и тех, и других везде, где только можно.
        - Сколько ты людей привел? - спросил коннетабль Франции.
        - Как и в прошлом году: четырех латников и две сотни конных арбалетчиков, - ответил я.
        - Увеличь отряд еще на сотню, - разрешил он.
        Чем больше отряд, тем больше имеет с него капитан.
        - Как наберешь, повысим тебе жалованье до трех ливров в день, - продолжил Бертран дю Геклен.
        Вообще-то он, как и большинство бретонцев, человек скуповатый. Лишнего не заплатит, хотя строго следит, чтобы деньги получали вовремя, иногда присутствует при выдаче жалованья солдатам, чтобы капитаны не наглели. Скорее всего, это тесть замолвил за меня словечко королю.
        - Сегодня же займусь этим, - пообещал я.
        - Займись, - согласился коннетабль Франции, с самодовольной улыбкой «сжирая» ладью, которую его побратим зевнул. - Завтра твои арбалетчики понадобятся во время штурма.
        - Сколько будет штурмовых групп? - спросил я.
        - Девять, - ответил Бертран дю Геклен.
        Замок штурмовали с трех сторон, по три группы с каждой. Я разделил свой отряд на три части, каждая из которых «обслуживала» свою сторону. Штурм был короткий. Англичане просто не успевали поражать нападающих, которые взбирались на сравнительно низкие стены по нескольким деревянным лестницам. К тому же, мои арбалетчики мешали вести им обстрел. Через два часа, потеряв убитыми десятка три человек, мы захватили замок. Бертран дю Геклен выиграл пари. Всех мужчин, включая слуг, перебили. Поскольку среди женщин не было благородных, насиловали их до следующего утра. После чего оставили для развлечения новому гарнизону из десяти человек под командованием пожилого оруженосца, бретонца. Армия же отправилась дальше, к городку Шовиньи.
        Стоял он на берегу реки Крез. Отличался от остальных городков грамотно сделанным, широким рвом, по которому текла речная вода. Нам потребовалось полтора дня на то, чтобы засыпать его в нескольких местах. Поняв, что намерения у нас серьезные, горожане начали переговоры о сдаче. На следующее утро они выторговали условие, что войска не будут заходить в город, и присягнули на верность королю Франции.
        Следующей нашей целью были город и замок Люссак, которые сдались сразу же, как только мы подошли к его стенам. Показательная расправа над гарнизоном Монморилона и милостивое отношение к жителям Шовиньи начали приносить плоды. Переночевав под стенами города, отправились к другому.
        44
        Пуатье - столица одноименного графства, которое сейчас принадлежит королю Англии. Когда-то оно принадлежало знакомой мне Элеоноре Аквитанской. С тех пор город стал немного больше, а стены и башни - выше. Прежним осталось только количество ворот - шесть. Несколько лет назад неподалеку от города произошло сражение, в результате которого отец нынешнего короля оказался в плену, где и умер, дожидаясь, пока за него выплатят четыре миллиона флоринов выкупа. В нашей армии встречались участники этого сражения, причем с обеих сторон. И те, и другие не любили вспоминать о нем. Мы подошли к Пуатье во второй половине дня, расположились в виноградниках, которые начинались сразу от пригородных слобод. На городских стенах и башнях находились воины и горожане. Они догадывались, что сегодня штурма уже не будет, поэтому вели себя, как зрители, которым показывают неприятный рекламный ролик, но нельзя переключить канал. Меня сразу вызвали к коннетаблю Франции.
        Бертран дю Геклен стоял напротив так называемых «Парижских» ворот города, на удалении километра от них, ждал, когда установят его новый шатер. Рядом с коннетаблем сидел на трехногой табуретке его побратим Оливье де Клиссон. Оба держали по бронзовому бокалу с вином. Мне не предложили. Значит, прикажут что-то делать.
        - Пойдем ночью на штурм? - упредил я приказ.
        - За что ты мне нравишься, так это за шустрость! - произнес Бертран дю Геклен таким тоном, будто хотел сказать «не нравишься». - Дай тебе волю, ты бы Пуатье одним своим отрядом захватил!
        Я не стал говорить, насколько он близок к истине. У меня в последнее время пропало рвение. Выслуживаться больше не надо. Хватит наработанного ранее и влиятельного тестя. Острой нужды в деньгах тоже нет. Я был бы не против, если бы перемирие наступило завтра, но рисковать, чтобы приблизить его, не собираюсь. Оплата у меня повременная, а не по результату.
        - Ночью будь готов въехать в город через эти ворота и прорваться к замку. Может быть, удастся захватить его слету, - приказал коннетабль Франции.
        - А когда их откроют? - спросил я.
        - Когда доберется осел, нагруженный золотом! - со смешком ответил Оливье де Клиссон.
        - И большая сумма? - поинтересовался я.
        - Не очень, - ответил Бертран дю Геклен и добавил: - Ни к чему сильно тратиться на них. Король Эдуард задолжал много денег гарнизону и другим войскам в Аквитании. Многие уже сегодня бы перешли на нашу сторону, но боятся потерять заработанное в прошлом году. Как только получат английские деньги, прибегут за французскими.
        - А как только получат французские, побегут в обратную сторону?! - шутливо произнес я.
        - Это вряд ли! - уверенно сказал Оливье де Клиссон. - У короля Эдуарда в последнее время сильно сократились доходы с материковых владений и от морской торговли и выросли расходы на армию. Приходится ведь платить не меньше короля Карла.
        - В современной войне всё решают деньги, - с не меньшей убежденностью произнес Бертран дю Геклен.
        Странно, что он верит в это оправдание бездарных полководцев. Его к таковым трудно отнести, несмотря на любовь попадать в плен. Впрочем, он, скорее, тактик, чем стратег, а в тактических вопросах деньги - немаловажный фактор.
        - Хорошо, я со своим отрядом расположусь напротив ворот и буду ждать сигнал, - заверил их.
        Что и сделал. Обе мои усиленные новым набором сотни заняли позиции рядом с дорогой, ведущей к «Парижским» воротам. Лошадей не распрягали, держали привязанными к коротким кольям, которые поддерживали шесты для виноградной лозы. Пока что лоза располагается невысоко над землей. Времена стальной проволоки еще не пришли. Я лег спать, приказав разбудить, когда прибудет гонец от коннетабля.
        Проснулся рано утром, перед восходом солнца. Выбрался из фургона, в котором провел ночь на мешках с мукой, накрытых холстом. Выпачкался не сильно. Французская армия тоже проснулась, принялась готовить завтрак. На дрова пустили колышки и шесты с виноградников. Судя по всему, то ли осел не дошел, то ли золота оказалось маловато, пожадничал скупой бретонец, хотя деньги тратил не свои. Через полчаса прискакал гонец от Бертрана дю Геклена с приказом двигаться в авангарде армии в сторону замка Монкотур, расположенного километрах в двадцати пяти от Пуатье. Видимо, полководец не в духе. Иначе бы пригласил на завтрак и рассказал о планах на будущее.
        Замок Монкотур был красив. Шесть стрельчатых башен делали его похожим на те, какими будут изображать замки в мультфильмах для детей. Стены высотой более шести метров сложены из хорошо отесанного камня. Ров широкий, метров пятнадцать, и, как выяснили позже, глубокий, не меньше пяти метров. Гарнизон состоял из шестидесяти англичан под командованием рыцарей Джона Крессвелла и Дэвида Холлгрейва. Говорят, своими вылазками они сильно досаждали соседям-французам. Видимо, среди соседей был кто-то очень влиятельный, потому что коннетабль Франции заявил, что не уйдет отсюда, пока не захватит замок. Впрочем, такие заявления делали почти все командиры во время осад и обязательно так, чтобы услышал гарнизон. Это один из видов психологического воздействия на осажденных.
        Ров засыпали четыре дня. Занимались этим пехотинцы и согнанные из соседних деревень крестьяне. Поскольку грабить деревни запрещалось, я со своим отрядом вел разведку, наблюдал за перемещениями противника. Крупных отрядов поблизости не было. Лорд Томас Перси, сенешаль Пуату, увел свой отряд в Ла-Рошель. До нас дошел слух, что этот город осадили с моря наши союзники кастильцы по приказу их короля Энрике. На пятый день начался штурм Монтокура. Мои арбалетчики обеспечивали огневое прикрытие. Двоих потерял убитыми, шесть человек ранеными. Среди атаковавших замок латников и пехотинцев потери были еще больше. Слишком много в замке английских лучников. На шестой день Бертран дю Геклен изменил тактику. Воины больше не карабкались на стены по лестницам, погибая от стрел. Вооружившись кирками, топорами, мотыгами и прикрывшись толстыми деревянными щитами, пехотинцы начали делать пролом в стене. Людей меняли примерно каждый час. Поскольку лучники не могли им помешать, работа спорилась. К вечеру в стене была выдолблена ниша шириной метра три, высотой и глубиной около полутора метров. Еще день или два такой
работы - и ворвемся в замок.
        Поняли это и англичане. Что их ждет в случае захвата замка - они знали. Выкупом не отделаешься. Слишком много людей уже погибло при штурме. Такое не прощают. Утром Джон Крессвелл и Дэвид Холлгрейв прибыли на переговоры. Это были мужчины немного за сорок с грубыми лицами бывалых вояк. У обоих были красивые кони, серые в «яблоках». Английские рыцари намеривались уйти с оружием и награбленным имуществом. Бертран дю Геклен не согласился. Им показали нишу, выдолбленную в стене. Судя по тому, как помрачнели лица у обоих, Джон Крессвелл и Дэвид Холлгрейв ожидали увидеть более скромный результат нашего вчерашнего труда. После чего они согласились уйти без оружия и имущества, только с золотом и серебром. Рыцарям и оруженосцам разрешили ехать на лошадях. Остальным пришлось топать пешком до Пуатье. Сопровождать англичан поручили моему отряду. Я выделил для этого сотню под командованием Хайнрица Дермонда. Со второй сотней отправился в авангарде французской армии в сторону Сен-Севера.
        Этот небольшой город тоже был занозой в заду других важных персон - герцогов Беррийского и Бурбонского. Сен-Север располагался рядом с графствами Овернь и Лимузен, где у герцогов и их родственников были владения. К тому же, город принадлежал английскому рыцарю Джону Девро, который был сенешалем Лимузена и одним из тех, кто сопровождал Изабеллу, мать моего тестя, когда ее вывозили из замка Белльперш. Уверен, что Людовик Бурбонский с удовольствием отомстит ему. По слухам, сейчас Джон Девро находился со своим отрядом в Ла-Рошели. По его приказу гарнизон Сен-Севера возглавляли рыцарь Вильям Перси и оруженосцы Ричард Джил и Ричард Орм. Город окружал ров шириной метров десять, судя по отвалам подсохшего ила, недавно прочищенный. Стены высотой метров пять с половиной. Башни недавно подновили, приделав островерхие крыши, крытые черепицей. Поскольку осадных орудий у нас нет, придется повозиться.
        Опять прозвучала ритуальная клятва Бертрана дю Геклена, что не уйдет, пока не захватит город. К этой фразе прилагалась еще и оговорка о форс-мажорных обстоятельствах, которые отменяли клятву. К таковым обстоятельствам относились отчаянное сопротивление осажденных, приход помощи им и прочие такие же непреодолимые препятствия. Оговорку не принято было произносить вслух.
        Я вспомнил, как осаждали города монгольские войска. Сен-Север они взяли бы приступом за день-два, причем большую часть времени ушло бы на сборку и регулировку требюшетов. Мы не таскали с собой осадные орудия. Во-первых, как ни странно, не хватало опытных «артиллеристов»; во-вторых, слишком замедляли движение армии, отставали от нее и часто захватывались противником. Иногда город или крепость сдавались быстрее, чем до нее добирались требюшеты.
        Пока крестьяне и пехотинцы засыпали ров и сколачивали деревянные щиты и лестницы, моему отряду было поучено вести разведку.
        - Помощь сен-северцам может прийти только со стороны Пуатье. Я должен сразу узнать о любом большом отряде, который находится не далее двух дневных переходах от нас, - проинструктировал меня коннетабль Франции.
        - Большой отряд - это сколько? - задал я уточняющий вопрос.
        - Не меньше сотни копий, - ответил Бертран дю Геклен.
        - Такой я могу со своим отрядом уничтожить, - сообщил я.
        - Тогда сообщай о таком, какой не сможешь сам разбить, - разрешил он.
        45
        Я сижу на коне, который стоит в тени амбара на краю деревеньки из двух десятков дворов, расположенной километрах в пятнадцати от Пуатье. Рядом сидит на коне Мишель де Велькур, а возле хлева заняли позицию с полсотни спешенные арбалетчики. Через дорогу, в соседнем дворе, прячутся Ламбер де Грэ, Анри де Халле и еще с полсотни арбалетчиков. Вторая сотня под командованием Хайнрица Дермонда сидит в засаде на краю леса, от которого к деревне ведет дорога. Вокруг нас тучей вьются оводы и мухи. На моем коне сетка их ремешков, которые отгоняют этих назойливых насекомых, но только во время движения, поэтому Буцефал постоянно переступает с ноги на ногу и мотает головой. Не остается без дела и длинный хвост, которым жеребец хлещет себя. Само собой, и я помогаю ему, уничтожая зазевавшихся оводов. Когда шлепаю ладонью насекомое, оно раздавливается с хрустом, пачкая липкой жижей пальцы. Я вытираю их о гриву, густую и жесткую. Мы ждем, когда от леса до деревни доберется отряд из трех десятков копейщиков, лучников и арбалетчиков под командованием едущего впереди рыцаря без шлема, который вместе с длинным копьем и
желто-зеленым щитом везет оруженосец. Они двигаются без разведки, уверенные, что врагов, то есть нас, поблизости нет. Мои разведчики обнаружили этот отряд на лесной дороге километрах в семи от деревни, умудрились не вспугнуть и быстро доложили мне, благодаря чему мы успели подготовиться к встрече.
        Когда до рыцаря остается метров тридцать, я машу рукой Анри де Халле. Чисто и звонко трубит горн. Я несильно бью шпорами коня, чтобы выезжал на дорогу. Мишель же Велькур следует за мной. С противоположной стороны на дорогу выезжают Ламбер де Грэ и второй оруженосец. Арбалетчики выбегают из-за сараев и выстраиваются полукругом, готовые к стрельбе. Из леса появляется сотня Хайнрица Дермонда, отрезая противнику путь к отступлению.
        Рыцарь остановился. Это мужчина лет тридцати пяти. Вытянутое лицо с крючковатым носом и массивным, давно не бритым подбором, длинные темные волосы. Из брони только кольчуга, местами ржавая. Судя по бедности, башелье, навербовавший руту бригантов, оснащенных также плохо. К нему подскакал оруженосец, протягивает копье, но у рыцаря хватает ума понять, что сопротивление чревато необратимыми последствиями.
        - Предлагаю сдаться, - буднично произношу я, остановив коня посреди дороги.
        Рыцарь кивает головой, соглашаясь, а потом произносит:
        - Я - Жак де Сюржер. Кому я сдаюсь в плен?
        Я представляюсь, после чего говорю ему:
        - Прикажи своим людям сложить оружие и снять доспехи.
        - Надеюсь, им не причинят вреда? - спрашивает рыцарь.
        - Слухи о моей жестокости немного преувеличены, - ставлю в известность Жака де Сюржера, после чего жестом показываю своим оруженосцам, чтобы занялись пленными солдатами. - Не откажешься пообедать с нами? - предлагаю я рыцарю. - Вы как раз к столу подоспели.
        - Не откажусь, - соглашается Жак де Сюржер.
        Я, конечно, немного приврал, потому что обед был готов минут двадцать назад. Остыть не успел, потому что Тома не снимал котел с догоравшего костра. На обед у нас вареные гуси. Видимо, деревня специализировалась на поставке перьев для изготовления стрел. Мы ворвались в нее внезапно, крестьяне не успели отогнать в лес скот и птицу. Коз, овец и свиней мы заберем с собой, а гусей и кур придется съесть на месте.
        Тома накрывает на шесть персон на столе, вытащенном во двор из дома самого зажиточного крестьянина. Пленному рыцарю ставит глиняную тарелку, также прихваченную в доме. В погребе нашли белое вино, довольно кислое, поэтому отдали его арбалетчикам. Мы будем пить красное, захваченное вчера в другой деревне.
        Утолив первый голод, спрашиваю Жака де Сюржера, который с жадностью поглощает гусиное мясо:
        - В Пуатье шел?
        - Да, - отвечает он. - Жан де Грайи и Томас Перси вернулись из Ла-Рошели, собирают армию, чтобы снять осаду с Сен-Севера. Собрал и я отряд. Думал подзаработать.
        - Сколько у них солдат? - спросил я.
        - Сотен восемь копий наберется и лучников английских четыре сотни, - отвечает Жак де Сюржер.
        - Когда они собирается выступать? - интересуюсь я.
        - Вроде бы послезавтра, - отвечает пленный рыцарь.
        - Если за два дня соберешь выкуп, то успеешь к ним присоединиться, - предлагаю я.
        - Не успею, - отвечает он, даже не поинтересовавшись, какой выкуп я хочу получить, и добавляет огорченно: - Влез в долги по уши, чтобы выплатить предыдущий выкуп и приобрести какое-никакое снаряжение, - и опять попал!
        - А кому в предыдущий раз? - любопытствую я.
        - Амброзию де Бокканера под Ла-Рошелью, - отвечает он. - Дернул меня черт полезть в морское сражение!
        До нас уже дошли сведения, что кастильцы разбили под Ла-Рошелью английский флот, взяв в плен командира, графа Пемброука, который должен был принять управление Аквитанией, и многих других рыцарей, но подробностей мы пока не знали.
        - Расскажи, как было дело, - попросил я.
        - Да я только во второй день участвовал. Пришел туда со своим отрядом, чтобы помочь снять блокаду с Ла-Рошели. Кастильцы, десятка два галер, встали на якорь перед городом, никого не пропуская в порт. Мы думали, они собираются осаждать Ла-Рошель, а кастильцы, оказывается, ждали английский флот. Кто-то их известил. Предатели чертовы! - в сердцах произнес Жак де Сюржер.
        - Одна измена вокруг, - согласился я с ним.
        Пленный рыцарь внимательно посмотрел на меня, убедился, что я не подкалываю, продолжил более спокойным тоном:
        - Кораблей у англичан было раза в два больше.
        - Тоже галеры? - задал я уточняющий вопрос.
        - С десяток галер, а остальные круглые, купеческие, - ответил он. - Из-за них и проиграли. Кастильцы маневрировали, на кого хотели, на того и нападали, скопом на одного. В первый день захватили четыре корабля и несколько сожгли. К тому же, ларошельцы отказались помочь нам. Мол, не умеют биться на море. Пришлось без них идти на помощь. И надо было мне лезть?! Я плавать не умею, воды боюсь. Чуяло моё сердце, что ничем хорошим это не кончится…
        - Жив остался - разве это плохо?! - удивился я.
        - Одна радость! - горько согласился он и продолжил рассказ: - Ночью поплыли на четырех больших лодках со своими людьми сенешаль Ла-Рошели Джон Харпедон, сеньор де Таннэйбуто, я и Мобро де Линьер. Рассказали графу Пемброуку, что ларошельцы помогать не собираются. Он заявил высокомерно: «Без них справимся!». Вот и справились! С утра кастильцы, воспользовавшись отливом, направили на наши самые большие корабли, стоявшие на якорях, горящие лодки, и подожгли и потопили тринадцать. На этих кораблях везли лошадей. Животные почуяли запах дыма, начали биться, проломили борта и попрыгали в воду, кто успел. Мало кто смог выгрести к берегу против отлива или к островам, остальных унесло в открытое море.
        Так понимаю, кастильцы применили брандеры и довольно успешно.
        - Потом как навалились на нас, как начали из бомбард стрелять кусками свинца и железа… - продолжил пленный рыцарь.
        - Какими кусками? - перебил я.
        - Вот такими, - показал он, изобразив кистями рук, будто держит небольшой мячик.
        Пушки, которые я видел на суше, стреляли камнями, немного обработанными, более-менее круглыми. Видимо, кастильцы додумались изготавливать круглые ядра из свинца, потому что легко отливать, и чугуна, потому что дешев.
        - Как шандарахнут - так несколько человек насмерть! Никакая броня не спасала! - эмоционально произнес Жак де Сюржер и посмотрел на меня так, будто ждал возражений.
        - Да, от свинцового ядра броня не спасет, - согласился я.
        - Хоть один человек поверил! - облегченно произнес он.
        Собирался, видимо, пожаловаться на тупость предыдущих слушателей, но я направил его в нужное русло, спросив:
        - Много бомбард у них было?
        - Я не считал. На носу у них платформы были, там и стояли бомбарды. На какой галере одна, на какой три и больше, - ответил он. - Еще они горшки метали с зажигательной смесью. Многие наши корабли сожгли. В том числе и тот, на котором казну везли - двенадцать тысяч фунтов, задолженность за прошлый год.
        Жаль, не знал это в двадцать первом веке, а то бы позанимался усиленно дайвингом в окрестностях Ла-Рошели!
        - Из них сто сорок ливров причитались мне и моему отряду за прошлый год, - огорченно сообщает Жак же Сюржер.
        - Теперь не скоро получишь, - сочувственно произнес я.
        - Если вообще когда-нибудь получу! - горько произнес он.
        - И ты попал в плен к… - возвращаю его в рассказу, но никак не могу вспомнить фамилию кастильского рыцаря.
        - Амброзию де Бокканера, - подсказал пленный рыцарь. - Уговорил его отпустить меня за триста ливров при условии, что следующим утром отдам их. Большую часть занял у ростовщика под грабительские проценты. Кастильцы всю ночь праздновали победу. Утром, когда я привез выкуп, долго не могли разбудить Амброзия. В полдень дня Святого Иоанна (24 июня) они снялись с якоря и ушли в Кастилию, а вечером в Ла-Рошель прибыла подмога - Жан де Грайи, капталь де Буш, Томас Перси, Джон Девро, Вильям Фаррингтон, граф Ангус…
        - Граф Ангус все еще здесь?! - удивленно перебил я.
        - А что с ним могло случиться?! - удивился в ответ Жак де Сюржер. - В Англии сейчас воевать не с кем. Заработать можно только здесь.
        - Это точно! - опять согласился я: - Но не у англичан. Только король Франции платит исправно, без задержек.
        - Видимо, скоро придется идти на поклон к старому бретонскому лису! - горько молвил пленный рыцарь.
        Судя по говору, Жак де Сюржер - гасконец. Как и положено соседям, бретонцы и гасконцы недолюбливают друг друга.
        - Но сначала надо получить долг с короля Эдуарда, а то нечем будет рассчитываться с ростовщиками, - решает он.
        Мы с ним договариваемся на четыреста ливров выкупа, и я отпускаю Жака де Сюржера. Своих солдат он выкупать не захотел. Да и на кой они ему?! Платить им теперь за отслуженное не надо. Наймет новых. Нам же убивать их не резон: другие перестанут сдаваться. Но и отпускать нельзя, чтобы не пополнили вражеские ряды. Поэтому я приказал Мишелю де Велькуру сопроводить пленных солдат к Сен-Северу. Может, используют их на осадных работах или кто-нибудь зачислит в свой отряд. Двоих опытных арбалетчиков я взял в формирующуюся третью сотню, в которой пока неполные четыре десятка.
        46
        Вернувшись, Мишель де Велькур рассказал, что осажденные отбиваются отчаянно. Бертран дю Геклен и оба герцога, Беррийский и Бурбонский, во время штурма подъезжали к самому рву и поощряли своих солдат, понимая, что если не захватят Сен-Север в ближайшие дни, то придется отступить.
        - Он попросил, чтобы мы задержали англичан, насколько сможем, - закончил оруженосец.
        - Раз попросил, значит, задержим, - соглашаюсь я.
        - Можно будет устроить им засаду на дороге. Тут неподалеку есть хорошее местечко, - сразу предлагает Мишель де Велькур.
        Входит в роль командира. Я доверил ему командование формирующейся полусотни. Вторую возглавит Анри де Халле. Два рыцаря будут командовать сотнями, два оруженосца - полусотнями.
        В английской армии, как и говорил Жак де Сюржер, было чуть более восьмисот копий, четыре сотни лучников и сотня копейщиков, которая охраняла обоз, состоявший из шестидесяти фургонов и телег и стада бычков голов на пятьдесят. Двигался обоз в хвосте колонны, отставая от нее на пару километров. Когда разведчики сообщили мне это, я решил напасть не на авангард, а на обоз. Потеряв сотню бойцов, они продолжат путь, а вот без обоза - вряд ли. Англичане в этом плане еще большие снобы, чем французы. В поход берут столько всякого барахла, что напоминают москвичей, едущих на дачу на майские праздники.
        Рядом с деревней, в которой мы базировались, была то ли узкая речушка, то ли широкий ручей, который протекал по дну глубокого оврага. Крутые берега соединял деревянный мост шириной на две телеги. В этом месте я и решил отбить обоз. Мои люди поработали с опорами моста. Теперь его можно было быстро обрушить. Я разместил свои сотни в лесу по обе стороны дороги, а полусотня Мишеля де Велькура должна была ударить с тыла.
        Возглавлял английскую армию авангард из полутора сотен всадников, рыцарей, оруженосцев и хобиларов из состава копий. В копье было в среднем по три человека. Простолюдины воевать в долг не рвались. Четыре сотни лучников шли отдельно, отставая от всадников метров на триста. С ними следовали четыре телеги, с горой нагруженные связанными в пучки стрелами. Такого количества стрел хватит на всю французскую армию и немного останется.
        Когда они скрылись за поворотом, мои люди спустились в овраг и обрушили опоры. Полотнище моста сперва прогнулось в центре, а потом с громким треском разломалось на три части. Середина, подняв сперва облако серо-коричневой пыли, а потом брызг, упала в речку или ручей, а края легли на склоны оврага.
        Обоз подошел минут через десять, когда пыль осела. Впереди ехал на пегом коне пожилой воин в короткой кольчуге и шлеме-бацинете без забрала. Он не был похож ни на рыцаря, ни на оруженосца. Скорее всего, старый солдат, выслужившийся в командиры руты. Наверное, он командовал сотней пехотинцев, охранявших обоз. Подчиненные, под стать своему командиру, были вооружены и защищены бедненько. Только у одного старого хромого солдата имелась бригандина. Треть носила стеганки, а остальные - кожаные куртки. Складывалось впечатление, что их перед самым выходом навербовали по деревням и бедным окраинам Пуатье.
        Командир подъехал на лошади к краю оврага. Молча полюбовался, а потом плюнул в ручей. Доплюнул или нет - я не видел. К нему подошел старый хромой солдат и еще человек пять. Они пообсуждали ситуацию. Если идти в обход, то, как нам сказали местные крестьяне, потребуется часа три-четыре. Решили, видимо, частично восстановить мост, на что потребуется меньше времени и сил. Командир поручил хромому солдату руководить ремонтными работами, а сам спешился и, ведя коня на поводу, перебрался на противоположный берег. Оттуда он отдал еще пару ценных указаний и не спеша поскакал вслед за армией. Надеюсь, догонит ее на привале и предупредит, что обоз отстал, надо подождать.
        Я дал ему примерно полчаса на то, чтобы отъехал подальше и не услышал, что обрек своих солдат на гибель. Они в это время самоотверженно рубили деревья, чтобы соорудить мост. Стрельбу мои арбалетчики начали по голосовому сигналу, потому что звук горна будет слышен слишком далеко. Били не только по пехотинцам, но и по возницам, которые, скорее всего, хозяева фургонов и телег, решили подзаработать извозом. За что и поплатились. Хромого солдата в бригандине я приказал не трогать. Мне симпатичны старые вояки. У них уже нет иллюзий, желания выслужиться и бессмысленной жестокости, зато через край опыта самовыживания - идеальные солдаты. Он сразу нырнул в овраг и вылез оттуда только после моего приглашения.
        Ему под пятьдесят. Слетевший во время падения шлем, покрашенный в зеленый цвет, держит двумя руками на уровне живота, чтобы закрыться, если ударю. Пояс с тяжелым фальшионом он сразу расстегнул и бросил на землю. Волосы на голове, борода и усы седые. Бороду недавно подкорнали ножницами, довольно криво. Наверное, кого-нибудь из сослуживцев попросил, чтобы не тратиться на цирюльника. Под бригандиной стеганка с кожаными латками на локтях. Такие же латки на коленях стеганых штанов. Короткие сапоги с деревянными подошвами.
        - Как зовут? - спрашиваю его.
        - Жак Хромой, - отвечает старый вояка.
        Я мог бы и сам догадаться!
        - Из арбалета умеешь стрелять? - задаю я второй вопрос.
        - Конечно, шевалье, - отвечает он.
        - Мне нужны толковые солдаты. Конный арбалетчик получает десять су в день, - ставлю его в известность.
        - Хорошие деньги, - соглашается Жак Хромой. - Только вот у меня нет ни коня, ни арбалета.
        - Дай ему и то, и другое и назначь десятником, - приказываю Мишелю де Велькуру.
        - Спасибо, шевалье! - благодарит старый солдат и заверяет искренне: - Отслужу!
        Мои солдаты быстро собирают трофеи, присыпают пятна крови землей и отволакивают трупы в лес, где прикрывают их ветками. Пусть англичане думают, что обоз не сумел отремонтировать мост и поехал в объезд. Пока выяснят это, уйдет полдня.
        Мы разворачиваем обоз и направляемся на север. Там проходит вторая дорога, по которой можно добраться из Пуатье в Сен-Север, более длинная. Я собирался устроить на ней засаду, если англичане начнут преследование.
        Вечером, когда мы подъезжали к этой дороге, прискакал один из моих разведывательных отрядов, высланных вперед. Они привели пленных - пятерых всадников на неплохих верховых конях, в приличных доспехах и вооруженных хорошим оружием, но не воинов. Точнее, двое, скорее всего, были купцами или богатыми ремесленниками, а трое - высокооплачиваемыми конными охранники караванов.
        - Сеньор, - заискивающим тоном начал один из пленников - мужчина лет пятидесяти, закутанный, несмотря на жару, в плотный черный плащ с капюшоном, который сейчас скинул, открыв наполовину лысую голову с венцом из коротких седых волос, - твои люди сказали нам, что ты служишь королю Франции. Мы из Пуатье, едет к Бертрану дю Геклену по очень важному делу. Коннетабль сильно расстроится, если ты задержишь нас.
        Говорил он убедительно. Может быть, это те, к кому не добрался осел, нагруженный золотом. На всякий случай я приказал позвать Жака Хромого.
        - Знаешь кого-нибудь из них? - спросил я старого солдата, когда он подошел.
        - Вот этого, - показал он на говорившего со мной. - Это Шарль Туссак, купец из Пуатье, брат мэра.
        - Свободен, - отпустил я солдата, а Мишелю де Велькуру приказал: - Со своей полусотней проводи пуатьевцев к Бертрану дю Геклену. Скачите без остановок, чтобы к утру были на месте. Если соврали, повесишь их.
        Моя угроза не испугала купца.
        - Заодно расскажешь коннетаблю, что мы захватили обоз англичан, так что завтра они вряд ли доберутся до Сен-Севера, - продолжил я.
        На следующий день англичане так и не появились. Мы напрасно прождали их до вечера. Ночью я выставил усиленные дозоры и лег спать. Только заснул, как меня разбудили. Вернулась полусотня Мишеля де Велькура. И не одна. Вместе с ними ехали купец Шарль Туссак со свитой и отряд в три сотни латников под командованием самого коннетабля Франции.
        Бертран дю Геклен тяжело слез с коня, попросил:
        - Дай вина, - и пожаловался: - Старый я уже стал целый день скакать!
        Тома подал ему бронзовый кубок емкостью на пол-литра, наполненный красным вином, захваченным у англичан. Залпом осушив кубок, коннетабль отдал его слуге и жестом показал, чтобы наполнил еще раз. Второй выпил, как обычно, пятью глотками - по количеству ран у распятого Христа. Таким способом проявлял набожность. Впрочем, так делали многие.
        Отдав слуге кубок, похвастался:
        - Взяли мы Сен-Север! Вильям Перси не знал, что помощь вот-вот прибудет, утром начал переговоры о сдаче. Выпустил их без оружия, но с имуществом. Наверное, уже добрались до своих и поняли, как сглупили!
        - Англичане тут неподалеку стоят, - сообщил я.
        - Пусть стоят! - насмешливо произнес Бертран дю Геклен. - А мы поскачем в Пуатье. Надо добраться туда раньше их.
        - Бог вам навстречу! - произнес я традиционное пожелание.
        Коннетабль Франции перекрестился и тяжело залез на свою лошадь.
        - Если англичане пойдут к Пуатье или Сен-Северу, повисни у них на хвосте и потрепай, как сможешь, - приказал он мне на прощанье и пришпорил своего коня.
        Английская армия пошла в сторону Пуатье, но километрах в пяти от города узнала, что на рассвете он был захвачен Бертраном дю Гекленом. Новость эта так поразила их, что простояли на месте целый день. На следующее утро разделились. Гасконцы, пообещав и дальше служить своим союзникам верой и правдой и, как получалось, бесплатно, поехали в Туар, а англичане - в Ниор. Странным образом некоторые благородные гасконские рыцари оказались в Пуатье и по такому случаю предложили свои услуги королю Франции. Бертран дю Геклен был рад каждому из них.
        В Ниоре англичан ожидал еще один сюрприз. Жители города решили перейти на сторону французского короля. Это так рассердило англичан, что они захватили город к обедне. Всех жителей, богатых и бедных, включая женщин, детей и священников, перебили. Если после расправы с лиможцами англичан стали недолюбливать, то после уничтожения ниорцев их возненавидели. Теперь я уже не сомневался, что англичане проиграют эту войну. Можно победить армию, но нельзя победить народ. Его придется уничтожить. Если позволит.
        47
        Мы отдыхаем в Пуатье уже вторую неделю. Англичане разбрелись по городам и замкам, чтобы защищать их, а мы накапливаем силы, чтобы продолжить наступление. Планы у наших командиров грандиозные. Поговаривают, что до зимы надо очистить всю юго-западную часть Франции от англичан. Я бы сказал, что обитатели королевства Франция начали осознавать себя не только овернцами, пуатинцами, сентонжцами, гасконцами и т. д., но и французами. Мне кажется, централизация власти происходит снизу вверх, а не наоборот. Правители только реализуют запрос общества.
        Пришло известие, что кастильский флот отвез пленных своему королю и вернулся к Ла-Рошели, вновь осадив ее. Горожане тайно договорились с кастильцами и находившимся на борту французским десантом под командованием Оуэйна ап Томаса о ненападении, но в городском замке располагался английский гарнизон, который не собирался сдаваться. Для штурма Ла-Рошели силенок у франко-кастильцев было маловато, поэтому прислали гонца к коннетаблю Франции с просьбой прислать подкрепление.
        Я в это время был в гостях у Бертрана дю Геклена и слышал весь разговор.
        - Кто такой Оуэйн ап Томас? - поинтересовался я, когда гонцов отпустили отдохнуть. - Имя валлийское.
        - Он называет себя принцем Гвинеда, хотя король Эдуард не верит в это, - насмешливо ответил коннетабль Франции. - Поэтому валлиец ненавидит англичан даже больше, чем мы. Король Карл приветил его, щедро одарил. Я думаю, надеется с помощью «принца» поднять восстание в Уэльсе.
        - В моем отряде когда-то служили валлийские лучники. Очень хорошие стрелки. - рассказал я.
        - Это мы на собственной шкуре знаем! - весело заявил Бертран дю Геклен. - Сейчас они служат королю Эдуарду.
        - Я со своим отрядом мог бы отправиться ему на помощь, - предложил я.
        - Ты мне нужен здесь, - отверг мое предложение коннетабль Франции. - Туда пошлю сеньора дю Понса с тремя сотнями латников. Пусть захватит Субиз, который находится в устье Шаранты, а потом поможет ларошельцам.
        Через пять дней прискакал другой гонец с сообщением о двух сражениях. Сперва англичане и гасконцы под командованием капталя де Буша и лорда Томаса Перси неожиданно напали на осаждавшего Субиз сеньора дю Понса, захватили его и еще шестьдесят человек в плен, а остальных убили или разогнали. Этой же ночью Оуэйн ап Томас при свече фонарей и факелов переправился через Шаранту и напал на победителей, которые занимались грабежом, и повторил их подвиг. В итоге первые пленники оказались на свободе, а их место заняли бывшие победители, в том числе и оба командующих английскими и гасконскими войсками в Аквитании - капталь де Буш и лорд Томас Перси. Особенно коннетабля Франции порадовало сообщение о пленении гасконца Жана де Грайи, капталя де Буша.
        - Гасконцы лишились самого опытного своего командира! Теперь они долго не продержатся! - воскликнул он и одарил гонца сотней золотых франков.
        Еще через два дня пришло сообщение, что Субиз сдался. Англичанам из отряда лорда Перси, которые сумели спрятаться там после проигранного боя, разрешили уйти с оружием, а сеньора Субиза, вдова и регентша своего малолетнего сына, принесла оммаж французскому королю.
        Это известие застало нас под стенами Сен-Жан-д`Анжели, откуда вышла англо-гасконская армия на помощь Субизу. Это был небольшой городок с довольно таки хлипкими стенами пятиметровой высоты. Охранять его оставили гарнизон из двадцати гасконцев, которые не хотели умирать за английского короля. Как только они увидели, какое большое войско прибыло, как только поняли, что их собираются штурмовать, сразу прислали парламентеров. Не успели мы разбить лагерь, как пришло сообщение, что Сен-Жан-д`Анжели теперь под властью французского короля.
        Следующим пал Ангулем - бывшая ставка Черного Принца. Этот город немного уступал Пуатье по размеру и населению, но в политическом плане была важнее. Его падение как бы обозначало конец эпохи английского владычества в Аквитании. Делегация горожан встретила нас на подходе. Переговоры были короткие и результативные. Войскам вход в город был запрещен. Въехали только командиры, которые приняли оммаж ангулемцев и попировали с ними два дня. Я со своим отрядом был в это время вдалеке от города. Мы разоряли деревню одного из гасконских сеньоров, пользуясь тем, что он еще не успел перейти на нашу сторону.
        Затем сдались Тайлебур и Сент. Под стенами последнего мы задержались на два дня, потому что там стоял английский гарнизон под командованием рыцаря Вильяма Фаррингтона, который собирался биться не на жизнь, а на смерть. На его счастье епископ подговорил горожан. Они схватили английского рыцаря и пригрозили, что убьет его, если будет мешать переговорам. В итоге отважный рыцарь попросил выторговать ему беспрепятственный выезд из города. Его проводили в Бордо, предупредив, чтобы не задерживался там, иначе во второй раз так просто не отделается.
        В Сенте нас догнало известие, что ларошельцы выгнали англичан из своего города. Сделали это очень хитро. Жан Кадорьер, прево города, пригласил оруженосца Филиппа Манселя, кастеляна, человека, как говорят, глуповатого и неграмотного, в мэрию на торжественный прием. Во время этого приема прево вдруг - надо же, как вовремя! - принесли послание от короля Англии. Филипп Мансель убедился, что печать на послании королевская, и поверил всему, что прочитал вслух Жан Кадорьер. Король Эдуард якобы приказывал прево провести сразу по получению этого послания смотр городского гарнизона. На смотре обязан был присутствовать и отряд англичан. Когда они под командованием оруженосца Филиппа Манселя вышли из замка, то оказались окружены со всех сторон вооруженными горожанами. Англичане сдались и были отправлены морем в Бордо. Но и французов ларошельцы отказались впустить в город. Они потребовали охранные грамоты для поездки в Пуатье, где собирались провести переговоры лично с коннетаблем Франции Бертраном дю Гекленом, каковые незамедлительно получили. Ведь Ла-Рошель - по значимости второй после Бордо порт на западном
побережье.
        К моменту прибытия ларошельцев в Пуатье там уже собралась вся французская армия. Делегация состояла из двенадцати состоятельных горожан, их слуг и охраны. Выглядели они богаче многих рыцарей. Война не для всех была бедствием. Коннетабль Франции принял их в бывшей резиденции сенешаля Пуату, в большом холле замка. Бертран дю Геклен восседал на помосте в центре, а по бокам от него на стульях такой же высоты занимали места три герцога, Беррийский, Бургундский и Бурбонский, и Оливье де Клиссон. Первые два - одесную, последние два - ошуюю. Остальные знатные сеньоры и командиры отрядов сидели на лавках вдоль стен. Я сидел слева, как родственник герцога Бурбонского, между виконтом де Роганом и сеньором де Сюлли. Возглавлял делегацию ларошельцев мэр Жан Шодерон - упитанный мужчина с окладистой бородой и густыми усами, из-под которых выглядывали алые, мясистые губы сластолюбца, одетый в шапку из алого атласа и меха куницы и шитую золотом, темно-красную котту длиной почти до пола и с золотыми пуговицами везде, где только можно, в том числе и на узких черных рукавах. Вырез горловины был скреплен массивной
золотой застежкой в виде акулы, подогнувшей хвост.
        После обмена приветствиями, Жан Шодерон изложил условия, на которых ларошельцы были согласны стать подданными французского короля:
        - Мы хотим, чтобы отныне не было в городе ни одного замка. Тот, что есть, мы разрушим, и королевским указом должно быть заверено, что никакой другой замок возведен не будет. Город Ла-Рошель и прилегающая местность отныне и во веки веков останутся особым доменом и будут находиться под юрисдикцией самого короля Франции, и этот статус не будет нарушен никаким брачным или мирным договором, и никаким другим образом, какая бы судьба не постигла французское королевство. Управлять им будут два бальи - один от горожан, который будет заниматься административными и судебными делами, второй от короля, который будет ведать военными. Городу будет позволено чеканить монету: флорины, черную и белую, той же пробы и вида, что и в Париже.
        Коннетабль Франции долго молчал в ответ, потом гмыкнул два раза и произнес:
        - Я не вправе принимать такие решения. Придется вам ехать в Париж, к королю. Я выделю охрану.
        - Горожане Ла-Рошели будут благодарны тебе за это! - напыщенно произнес мэр Жан Шодерон.
        На этом аудиенция и закончилась. Бертран дю Геклен пригласил ларошельцев на пир, в конце которого, подозвав меня, приказал:
        - Проводишь их к королю. Никого к ним не подпускай, даже людей герцогов. Если что, действуй жестко, ссылаясь на меня.

* * *
        Следующая глава в этой книге последняя. Больше книг бесплатно в телеграм-канале «Цокольный этаж»: Ищущий да обрящет!
        48
        Мы едем уже вторую неделю. Впереди полусотня Мишеля де Велькура, затем сотня Хайнрица Дермонда, дальше я с делегацией, за нами сотня Ламбера де Грэ и замыкает полусотня Анри де Халле. Ларошельцы спешат, поэтому, несмотря на жару, едем весь световой день, только в полдень останавливаемся часа на два. От района военных действий мы уже далеко, так что все поснимали бригантины, кольчуги и шлемы. Чем ближе к Парижу, тем реже попадаются брошенные деревни и заросшие молодыми деревцами поля. Несколько лет без войны - и везде ухоженные поля, сады и виноградники, на которых трудятся крестьяне. Они провожают нас настороженными взглядами, но не разбегаются, завидев, как делают аквитанские. На скошенных лугах стоят копны свежего сена. На больших арбах его перевозят в деревни, замки, города. На виноградниках собирают урожай. По словам крестьян, в этом году виноград хороший, вино должно получиться отменное. Мирная, спокойная жизнь кажется мне странной, даже нереальной. Как догадываюсь по удивленным лицам моих бойцов, им тоже.
        По мере приближения к Парижу мэр Ла-Рошели Жан Шодерон стал общительнее. Сегодня даже соизволил ехать рядом со мной и беседовать на интересную для него тему - цены на различные товары. Мэр сменил тяжелую котту на легкое красно-зеленое шелковое котарди длиной до коленей и подпоясанное кожаным ремнем с овальными серебряными ликами святых. Мужик он трусоватый, поэтому каждый раз, когда впереди слышался шум, начинал правой рукой потирать серебряные лики и беззвучно молиться, быстро шевеля мясистыми губами сластолюбца. Жеребец у него изабелловой масти, очень грациозный, явно с примесью арабских кровей, однако норовистый и, как и хозяин, слишком пугливый. Мой жеребец постоянно пытался куснуть его, поэтому Жан Шодерон не прижимался ко мне, даже когда струсит. Я в свою очередь расспросил мэра Ла-Рошели о ценах на постройку судов.
        - Для рыцаря ты хорошо разбираешься и в торговле, и в судостроении! - произнес он комплимент.
        - У меня было свое торговое судно. Утонуло во время шторма возле Марселя. Один я спасся. Пришлось набирать руту и идти в наемники, чтобы накопить на новый корабль, - выдал я легенду.
        С каждым перемещением начинаю все искренне верить в то, что придумываю. Впрочем, не так уж и много неправды в сказанном мной.
        - Говорят, ты очень хороший командир, даже в артиллерии понимаешь. Враги тебя боятся, - произносит Жан Шодерон очередной комплимент. - Наверное, и добычи взял немало?
        - Хватит на новый корабль, - отвечаю я и небрежно добавляю: - С полным трюмом восточных пряностей и благовоний.
        - Здорово! - хвалит он. - Я слышал, и за дочкой герцога Людовика ты получил хорошее приданое.
        - Самая лучшая часть приданого - это сам герцог, - говорю я.
        - Тоже верно, - соглашается мэр Ла-Рошели. - После войны он даст тебе в управление какой-нибудь из своих замков или городов.
        - Если попрошу. Но я собираюсь поселиться в портовом городе, заняться морской торговлей, - делюсь своими планами. - Когда захватим Бордо, тесть обещал похлопотать перед королем, чтобы доверил город мне.
        - Бордо вы не скоро захватите. Очень крепкий город, - произнес Жан Шодерон. - Да и Ла-Рошель поважнее будет, и в ней тоже нужен будет сенешаль.
        Обычно, если бальи было двое, отвечавшего за военные вопросы называли сенешалем.
        - Это предложение? - в лоб спрашиваю я.
        - Королю решать, не нам, слугам его, - уклончиво отвечает мэр Ла-Рошели. - Только нам хотелось бы иметь вторым бальи человека, который умеет не только хорошо сражаться на суше, но сведущ и в морских делах, и в торговле.
        Не знаю, что сейчас представляет собой Ла-Рошель, но в будущем это будет небольшой порт с четырьмя гаванями. В старой гавани, которая, видимо, в четырнадцатом веке и является портом, будет небольшая марина - стоянка для яхт. Во время отливов она осыхала, и многие яхты ложились на грунт. Во второй гавани тоже будет марина, как мне говорили, вторая в Европе и первая на атлантическом побережье по вместимости, на три с лишним тысячи мест. Эта гавань будет глубоководной, как и третья с четвертой, в которых расположатся торговый и рыбный порты, оснащенные по последнему слову техники. В двадцать первом веке Ла-Рошель показалась мне милым, уютным городом. В каждом ресторане подавали свежих устриц по евро за штуку, которых разводили на многочисленных местных морских фермах. В том числе и очень крупную разновидность, называемую «лошадиное копыто». Скармливают их в основном туристам, потому что проглотить за раз такую трудно, а есть частями как-то по-живоглотски, что ли. Или мне так с непривычки показалось. Подают устрицы горячими, по-шарантски. (Регион этот называется Приморская Шаранта).
        Меня угощал ими стивидор. Я оказал ему и порту небольшую услугу, иначе у них возникли бы большие неприятности. У меня не сложились отношения с судовладельцем. Зная, что больше работать на его судах не буду, решил не рвать пукан за его интересы. В благодарность за это - французы хоть и скупердяи, но неблагодарными их не назовешь, - он свозил меня на своей машине на остров Ре, который связывает с городом платный трехкилометровый ажурный мост, где на песчаном пляже я оставил отпечаток своего тела. Правда, ненадолго. Потом мы пообедали в тихом ресторанчике вдали от туристических троп. Судя по тому, как старательно француз собирал чеки и счета, платил не он, поэтому оттянулись мы на славу. Кроме устриц, под хорошее белое вино мы съели морского окуня, запеченного в панцире из морской соли, мидий по-ла-рошельски, молодую картошку, запеченную в кожуре, пуатинский козий сыр и шарантский сливовый пирог. У вина, окуня и картошки тоже, видимо, были названия в честь какой-нибудь провинции, коммуны, города или улицы, но я их забыл.
        От воспоминаний я немного рассусолился и произнес:
        - Да, неплохо было бы пожить в Ла-Рошели.
        - Тебе у нас понравится! - сразу подхватил Жан Шодерон.
        Я не принял его слова всерьез. Для решения такого вопроса надо подключать тестя, герцога Бурбонского, а он сейчас далеко от Парижа.
        Я проводил делегацию до ворот столицы. Внутрь меня и мой отряд не пустили, отправили на постой по моей просьбе в аббатство Сен-Жермен. Аббат Эктор встретил меня, как дальнего родственника, поселил в лучшей гостевой келье. За что получил от меня бочонок хорошего красного вина, захваченный в другом аббатстве, которое никак не решалось перейти на сторону короля. С полчаса мне потребовалось на то, чтобы опять научиться понимать его плямкающую речь. Впрочем, больше пришлось говорить мне. Аббат расспрашивал о военных действиях. Пометок на этот раз не делал, память имел крепкую. Иногда даже подсказывал мне имена сеньоров по гербам, которые я запоминал лучше.
        Обычно мы садились на балконе с видом на Сену, на который был выход из кельи аббата. Там стояли два плетеных из лозы кресла с наклоненными назад спинками, отчего не сидишь, а полулежишь. Видимо, это дедушки кресел-качалок. На круглый столик юный румянощекий послушник с белокурыми кудрями, похожийна херувима, ставил серебряные кувшин с вином, бокалы и блюдо с фруктами. Пока он делал это, я пытался угадать, является ли послушник любовником аббата Эктора? Мы всегда думаем о людях лучше, чем они сами о себе. Попивая вино и любуясь рекой, пока не загаженной, по которой сновало множество плоскодонных речных суденышек разного размера, я делился воспоминаниями и впечатлениями о войне.
        - Вчера ты остановился на… - аббат слово в слово повторяя фразу, которойя закончил рассказ в предыдущий день.
        И я продолжал повествовать о войне двух королей, в которой, не зависимо от их желаний, выкристаллизовывались две нации. В дальнейшем короли еще не раз будутвоевать, но это уже будут не феодальные разборки, а столкновение этносов, и граница «свой-чужой» будет проходить не на материке, а по Ла-Маншу.
        На второй день я сходил к своему внуку Джакомо Градениго, который не подозревает о нашем родстве. В его конторе ничего не изменилось. Разве что у хозяина стало больше уверенности в себе, важности.
        - Если хочешь забрать деньги, придется подождать недели две. Они все в деле, - сразу засуетился Джакомо.
        - Пока не нужны, - успокоил я. - Может быть, зимой потребуются.
        - Для чего? - поинтересовался он.
        - Собираюсь прикупить недвижимости, осесть в приморском городе, скорее всего, в Ла-Рошели. После окончания войны займусь морской торговлей, - поделился я планами на будущее.
        - Для торговли город отличный, - согласился Джакомо Градениго.
        - А для банковского дела? - спросил я.
        - Еще лучше, но там все схвачено генуэзцами, между ними не протиснешься, - пожаловался он.
        - Даже если тебе будет покровительствовать сенешаль? - задал я провокационный вопрос.
        После разговора с Жаном Шодероном я решил не ждать, когда освободят Бордо. Во-первых, Ла-Рошель - более выгодный вариант, так как порт ближе к Англии. Во-вторых, мне уже начала надоедать война на суше. На море она не такая утомительная и с б О льшими, по моему мнению, удобствами, а про добычу вообще молчу. По возвращению в Пуатье надавлю на тестя. Пусть похлопочет за одного своего зятя перед другим, королем Франции, который женат на его сестре.
        - С такой поддержкой я бы рискнул перебраться в Ла-Рошель, - медленно произнес Джакомо Градениго и сразу спросил: - Во что мне обойдется такая помощь?
        - Будешь начислять мне пять процентов на деньги, которые оставлю на хранение, и консультировать по разным вопросам, - ответил я.
        - И всё?! - не поверил мой внук, глядя на меня с подозрением, будто предлагаю ему аферу.
        - Да, - подтвердил я и. чтобы уменьшить его подозрительность, объяснил: - Дед советовал мне: «Найди Градениго и держись их. Деньги липнут к ним, и тебе перепадет».
        - Будем надеяться, что твой дед был прав! - произнес с улыбкой Джакомо Градениго, но было заметно, что моя помощь всё ещё настораживает его. - Тебя уже назначили сенешалем?
        - Нет ещё, но, надеюсь, вопрос решится до зимы, - ответил я.
        Вопрос решился намного раньше. Делегацию ларошельцев потомили три дня, чтобы прониклись уважением к королевской власти. Или обсасывали их требования, решали, принимать или нет? На четвертый день их пригласили к королю Карлу Пятому вместе с оруженосцем Пьером Данвилльером, который захватил в плен капталя де Буша и привез его в Париж, где пленника посадили в тюрьму. Оруженосца произвели в рыцари, наградили двенадцатью сотнями золотых франков и назначили казначеем Шартра. Ларошельцам выдали хартию, подтверждающую все их требования, и наградили парчовыми нарядами и золотыми цепочками с овальными медальонами, на которых был изображен крылатый олень - один из королевских символов. Такую мелкую просьбу ларошельцев, как назначение своего дальнего родственника вторым бальи Ла-Рошели, король Франции удовлетворил, не задумываясь и даже не поинтересовавшись, хочу ли я этого? Разве кто-нибудь посмеет не обрадоваться королевской милости?! Я не рискнул. Мою радость разделил Джакомо Градениго, пообещав до зимы перебраться в Ла-Рошель и привезти туда мои деньги. Так что можно считать, что первичное накопление
капитала закончено. Пора заняться любимым делом - морским промыслом во всех его проявлениях.