Серафим Семикиил Инесса Ципоркина
        Инесса Ципоркина
        Серафим Семикиил
        Усталый вампир упал лицом вниз в злую, враждебную землю. Когда-то безумный друид заколдовал ее так, чтобы поглощала чужаков без следа, словно огромный жадный рот. Проклятого колдуна усмирили взяткой, но земля так и осталась тонким, ненадежным переплетением корней и стеблей над влажным, пахнущим гнилью адом… Как же он завидует Разиилу, мстительному духу, что тому не требуется таскать за собой жалкое, то чересчур большое, то чересчур хилое тело. Груз плоти, как высокопарно выразились разбработчики. То есть первоотцы.
        Серафим Семикин (такое вот дурацкое имя!) потер лицо, размял, заведя левую руку за голову, закаменевшие шею и плечи. Правая рука приросла к мышке, как будто человек пытался на нее опереться. Или удержаться, когда держаться стало не за что. Глупый вампир сдох и теперь валялся посреди экрана, похожий на трансвестита, одетого и накрашенного для Марди Гра. Однако на пару тысяч знаков жертва эзотерического аборта перед смертушкой наговорила. И то хлеб.
        Семикин потянул правой рукой за локоть левой, повращал руками, согнутыми в локтях, с хрустом наклонил голову к одному плечу, к другому… После смерти можно и пару котлеток съесть. С картошечкой, под светлое пиво. Но не раньше, чем будет записана пафосная байда, что сама собой вливается в мозг, пока играешь. Иначе пропадет настрой, схлынет волна красивых словес, вернется ощущение окружающей реальности - и прости-прощай задумка. Зря, выходит, сгинул у подножия менгира вампир, некогда бывший человеком, потом воином, потом инквизитором, а потом трупом, трупом, трупом. И не забыть всплакнуть: даже на пороге небытия кровососу не довелось бросить взгляд в далекое, равнодушное небо.
        Хотя, если разобраться, на кой оно, небо? Да еще тому, кто целую вечность не пил, не курил, не трахался, не рыбачил, знай бегал из пункта А в пункт Б, искал на свой дохлый зад неприятностей? Нормальный мужик пожалел бы о вещах, осязаемых языком, телом, членом. А семикинские герои только и делали, что алкали духовного роста, как глупые бабы алчут новую сумочку. Писатель героев своих не понимал, как не понимал и женской привычки мериться клатчами. Но исправно удовлетворял всё, что фрустрирует. Семкин был очень, очень отзывчивый.
        Вначале его писательский дар проявлял себя иначе. Писалась какая-то фигня в духе Ивана Шмелева: воздух, пахнущий радостью, хрустальное, как мечта, детство, моченые яблоки, блинный чад, рыбалка в затонах… Фигня и есть. Кому оно надо в наш железный, электронный, синтетический век? Железо, через которое люди глядят в мир, не пахнет. Как и то, которым они убивают босса в своей второй, самой важной для них и более никому не интересной жизни. Хоть и упоминает Семикин запах железа в каждой своей книге, но больше в него не верит.
        Он занимается тем же, чем всякий мужчина его возраста, положения и профессии - угадывает и удовлетворяет. Такова, по заверению начальства, роль писателя в современном мире. Эх, удовлетворить бы всех разом своей писаниной, чтобы добавки не просили! И деньжат на этом наварить.
        И тут убитый вампир под геймовером, RIP всякой проигранной игры, вальяжно перевернулся набок и подмигнул Семикину с экрана.
        - А вот это можно обсудить.
        Голос был не похож на тембр, искаженный динамиком, возникало ощущение, что Семикину шепчут на ухо. Точно содомит какой прижался в метро к спине, пользуясь давкой, и шепчет непристойности, отчего в затылке становится горячо, сердце начинает сбоить, и не поймешь, ярость это или то самое, латентное. Все ясно, давление скакнуло. Надо переключиться с игры на блог, написать пару ласковых своим читателям-почитателям, пусть разнесут семикинскую славу и слово по своим уютненьким.
        - Семикин, я не глюк. Во всяком случае, не твой и не компьютера.
        - А чей? - хрипло пробормотал писатель. Если это не криз, а шизофрения, ее тоже лечат. Ну как лечат… Подавляют симптомы.
        - Мироздания, наверное, - зевнул вампир, показав стандартно саблезубую пасть. Какая все-таки пошлятина эта Legacy of Kain - и графика дерьмо, и идея не лучше. Колонны какие-то, синие крылатые вампиры, распрекрасные некогда хильдены…
        - И чего тебе надо?
        - Привык всех удовлетворять, Семикин? - любезно осведомился вампир. - Не поверишь, но я пришел к тебе с аналогичным предложением. - И прижался к монитору, словно к стеклу с другой стороны.
        Он сейчас войдет, с ужасом подумал Серафим. Это же вход в наш мир. Просто мы использовали его как выход - и верили, что так будет всегда.
        - Ты стой, где стоишь. - Писатель попытался остановить нежить словом. Вдруг сработает? Вдруг без приглашения они не могут… - Я твоего имени не называл.
        - Что-то ты, брат, нервный, - усмехнулась нежить. Явно читавшая Стругацких нежить. - Слушай, а давай пропустим этап отрицания? - предложил вампир. - Я излагаю свое предложение и отпускаю эту кучку пикселей разлагаться дальше. Тяжело мне в крошечном тельце. - И глюк мироздания похлопал себя по животу.
        - Излагай.
        Семикину полегчало: искушающие нотки исчезли из дьявольского голоса, сменившись деловыми. Душу Серафим ему не отдаст, а ничего другого, похоже, сатане адскому, сетевому не требуется. Завтра же Семикин запишется к психиатру, к самому лучшему. На душевном здоровье не экономят. Зачем-то он зарабатывал деньги все эти годы, вытряхивая из глупых игрушек в свои книги все самое сладкое и заманчивое?
        - Отнюдь не самое заманчивое, - покачал головой вампир. - Стандартный набор: власть, сила, богатство. А если ободрать всю фантастическую шелуху - телки, мышцы, два ствола. Не выше третьего яруса пирамиды Маслоу, даже не четвертый. А на пятый левел с его само-ак-ту-а-ли-за-ци-ей… - искуситель произнес слово по слогам, точно смакуя, - …ты и не замахивался никогда. Ты ведь бездарь, Семикин. - И уставился рыбьими глазами в лицо Серафима, куда более заинтересованный в содержимом семикинского черепа, чем в нем самом.
        Кровь бросилась в лицо, и Семикин, хорошо знакомый с симптомами, потянулся было принять сартан, но не дотянулся и махнул рукой. Когда-то Серафим сутками терзал себя и клавиатуру, пытаясь доказать недоказуемое: что слава его не отгорит за несколько лет, не иссякнет с читательским пресыщением. Но публика как смеялась, так и смеется над плодовитостью Эс-Эс (и прозвище-то у тебя мерзкое, Семикин!). А он, дурак, всё надеется, что впереди еще много лет «плодотворной литературной деятельности» - пять или десять; рассчитывает пожить, погулять, пока средства позволят, и лишь потом осесть в глухой провинции у моря. Словом, верит в будущее. Как мать Гренуя, шепчет внутренний голос. Спасибо, кэп, за напоминание.
        Нечистый по ту сторону окна терпеливо ждал, пока писатель отрефлексирует и отстрадает, по старой интеллигентской привычке. Он похож на мою бывшую жену, внезапно хихикнул Семикин, та тоже любила тянуть время и выкладывать дерьмо порциями.
        - А может, пропустим заодно и стадию взаимных оскорблений? - буркнул писатель. - Говори, что собирался. Только душу я тебе все равно не продам.
        - Ты мне ее давным-давно подарил, Сима! - ухмыльнулся вампир. - Бездарности душу дьяволу не продают, а дарят. За малую толику материальных благ, за пригоршню долларов. Так что ни власти, ни богатства не получишь. Но по старой дружбе могу презентовать один скилл.
        - Всего-то?
        - Хотел побольше и на халяву? Понимаю, - подмигнул глюк мироздания. И, никакого разрешения не спросясь, протянул руку через монитор и ткнул Семикину синим когтистым пальцем в середину лба, будто тупым ножом.
        Когда боль, пронзившая до затылка и стекшая острыми белыми вспышками по позвоночнику, рассеялась, писатель обнаружил, что лежит щекой на клавиатуре, залитой чем-то нехорошим, и судорожно сжимает мышку. Выдрав клавиатуру из порта, Семикин понес ее промывать спиртом, припасенным для подобных случаев, пока в голове радостные молоточки отстукивали: показалось, показалось, показалось!
        Возня с клавиатурой и обильный ужин растянулись на долгие часы. Семикин почти наслаждался вдумчивым поеданием котлет под пиво - но вдруг спросил себя: а почему, собственно, я ем здесь, на кухне, без единого экрана, чтобы занять пережевыванием не только челюсть, но и мозги? почему я не ужинаю перед теликом, как привык? Спрашивая самого себя о всякой ерунде, Серафим пытался задавить страх заболеть тяжело и внезапно, в пересменке между женами и любовницами, когда ни одна баба не возьмется за ним ухаживать, ни из матримониальной, ни из материальной корысти.
        Чтобы не закреплять в мозгу извечные мужские страхи, Семикин взял-таки остаток пива, пошел в комнату, включил телевизор. На экране висела заставка с текстом. На первый взгляд - дисклеймер перед фильмом. Их Семикин отродясь не читал, терпеливо пережидая. Но заставка все маячила и маячила, пока глаза, пробежав текст, не передали информацию дальше, в мозг. И Серафим захлебнулся, почти задохнулся очередным глотком пива.
        На экране унылым тесным шрифтом было написано следующее.
        «Семик[1 - СЕМИК (Русалчин Велик день, Троица умерших) - четверг перед Троицей, у русских день поминовения «заложных» покойников. К Семику было приурочено погребение погибших, казненных либо умерших от голода и болезней («кто не изжил своего века») в скудельницах, или убогих домах. По народным представлениям, умерших плохой смертью не принимает земля, поэтому они остаются неупокоенными и могут досаждать живым, зачастую находятся в услужении у нечистой силы, а иногда обладают демоническими свойствами. Поминки в Семик нередко принимали разгульный характер и даже сопровождались кулачными боями.] (Русалчин Велик день, Троица умерших) - четверг перед Троицей, день поминовения заложных покойников, предшествующий поминовению предков в троицкую субботу. Заложные покойники - в славянской традиции умершие неестественной или преждевременной смертью. Также назывались «мертвяками» и «нечистыми». К ним обычно причисляли умерших насильственной смертью, самоубийц, опойцев (умерших от пьянства), утопленников, некрещеных детей, колдунов и ведьм. Считалось, что душа заложного покойника не может перейти в загробный
мир, и поэтому блудит по земле. По поверьям, такие покойники могли стать нечистой силой. У восточных славян было принято хоронить заложных покойников на обочинах дорог, особенно на перекрестках, а также на межах. В Древней Руси был обычай после сожжения прах умерших собирать в сосуд и оставлять «на столпе, на путехъ».
        Так что ты был мой еще до рождения, Семикин».
        - Ну, - сквозь зубы процедил писатель, - это мы еще посмотрим. - И рванул к компьютеру.
        На экране по-прежнему валялся вампир, на вид - мертвый вдвойне, втройне, словно не в игре убитый, а не переживший слияния с могучей, разрывающей вместилища сущностью. Семикин закрыл окно, не всматриваясь. Он знал, что ему нужно. Расслабиться!
        В играх Серафим никогда не расслаблялся. Наоборот, удваивал внимание, будто коллекционер на блошином рынке, копил удачные реплики, сюжетные ходы, сцены драк и пророчеств. Придирчиво рассматривал дешевую бижутерию, без которой его читатели не одолели бы ни единой главы семикинского творчества. Они и не одолели, когда юный Серафим писал то, что хотелось ему, а не то, что нравилось публике.
        Отдыхал Семикин в кругу почитателей, чувствуя себя моряком в веселом квартале. На какой литсайт ни приди, тебе первым несут выпивку, разрешают курить при дамах и задирать окружающих - всё тех же дам. Самое время пристать в сетевых Веселых бухтах, сойти по трапу, пофлудить с френдами, которые никогда, ни при каких обстоятельствах не станут мэтру друзьями-товарищами, но могут воображать себя таковыми. Сколько угодно, хоть до морковкиных заговин. Серафим никогда не возражал против безответной дружбы.
        Под последним постом о выходе новой книги - давнишним, переполненным как длинными, нудными благодарностями, так и хамоватыми «пеши исчо» - появилось еще одно, анонимное сообщение. Это было невозможно, ведь комментарии от незарегистрированных пользователей Семикин отключал. Злорадно думая, что забаненные, раз уж хотят продолжать кусаться, вынуждены будут создавать все новых и новых ботов. Которых Серафим узнает по IP-адресу и тоже забанит. А некоторых он узнавал уже и под адресами, полученными от прокси-сервера. Но в этом комменте даже адреса не было. И ничего не было, кроме одной-разъединственной фразы.
        «Ищите айпи и обрящете».
        Куда уж больше-то, сказал себе писатель, звавшийся в соцсетях ником semikiil, - и замер, зацепившись взглядом за очередное «пеши исчо». Под IP-адресом, на который Семикин нечаянно навел курсор, висело меню, длиной едва ли не во весь экран. Да не меню - полное досье, начиная с паспортных данных, продолжая возрастом (семнадцать лет, кто бы сомневался), местами рождения, учебы, проживания, составом семьи и характером ее членов (разумеется, живет со строгой, властной мамой), перечислением пороков (ну, в таком возрасте навязчивый онанизм не порок, а хобби), любимых сайтов (ого, я тут никогда не бывал), любимых женщин (из молодых да ранний) и мужчин (экспериментатор) - и заканчивая физическими и психическими заболеваниями.
        Семикин с трудом оторвался от распластанного, точно вскрытая лягушка, юзера и пробежался по остальным комментариям. Вернее, комментаторам. Нашел несколько знакомых имен, узнал об этих людях много нового и интересного, но больше предсказуемого и банального. Люди скучны и люди идиоты, Серафим всегда это знал. Однако скучней и идиотичней всего было сатанинское искушение, окончившееся столь… бездарно. Другого слова не нашлось.
        Кому нужны исчерпывающие данные сетевых анонимов? Большому Брату? Он, небось, и так знает. И даже не считает расходы на шпионаж за пользователями, болтливыми, словно дети в песочнице, сколько-нибудь сложным и дорогостоящим делом. Зачем Семикину дурацкая сверхспособность - видеть за юзернеймом человека?
        Прямо в тред написанных комментариев, распихивая соседние, вполз запрещенный аноним: «Скопируй данные и выложи - посмотришь, что будет. Сам дурак». Не размениваясь на перебранку с духом Сети, Семикин так и сделал. Выбрал самого злобного тролля, скопировал всю его жалкую жизнь - и поставил под комментом, заморозив весь тред, чтобы комментатор не смог удалить свои убогие наезды.
        В тот же миг над домом Серафима Семикина зажглась звезда, сделавшая потоки информации горькими и ядовитыми. Сетевая звезда Полынь. Гибель Вавилона, начатая мстительным духом Семикиилом без всякого пафоса и джаз-банда из трубящих ангелов.
        Осыпалось пеплом величайшее благо вирта - анонимность, позволяющая снять приросшую маску и расправить лицо, закаменевшее в фальшивой улыбке. Не быть приветливой амебой, что упорно отращивает ложноножки, оторванные жизнью. Стать, наконец, человеком со своим мнением. Прийти и смело швырнуть это мнение в лицо хоть знаменитости, хоть мамочке родной - главное, чтобы не узнали, кто приходил и отчего так злобился. Расхаживать без маски в непроницаемом тумане анонимности стало небезопасно - кое-кто здесь обзавелся фонариком. В каждом оппоненте анонимам отныне мерещился демон мщения по имени Серафим Семикиил.
        Раньше Семикин старался не обращать внимания на то, что говорят о нем в Сети. Давление не позволяло ему принимать грязевые ванны, вот он и берег себя, понимая: умереть от инфаркта-инсульта из-за подметных писем - не просто глупо, но и смешно до чертиков. Анонимусы будут хохотать над гробом, как гиены, и голос опечаленных фанатов потонет в их непристойном хохоте. Зато теперь… Теперь Семикин поставил себе все мониторящие программы, занес туда не только свое имя, но и прозвище, ник, названия книг, имена героев, исключив всякую вероятность упущения.
        И Серафим Семикиил простер над Сетью совиные крыла.
        Первые недели Семикин бросал комментаторам в лицо их собственные тайны, заставляя даже самых хладнокровных троллей унижаться до судорожного отрицания. Поток писем и комментариев иссякал с каждым разоблачением. По невыразимой унылости раскрытых секретов можно было понять: они подлинные. Ни разу Семикиил не прибавил ни слова к характеристике, выданной ему дьявольским даром. Нужно было хранить чистоту своей плохой репутации.
        Переломным моментом стало письмо от мамочки, с которой Семикин общался редко, но вежливо. Когда-то юный Серафим хотел, чтобы мама им гордилась, однако с годами обнаружил: сын-коммерческий писатель - отнюдь не то, чем готова гордиться его мамуля, правоверная шестидесятница. Старухе Семикиной мерещилось романтическое бунтарство, громкое изгнание из страны, пришедшая в свой черед мировая слава, а не обывательское тихое житье у бахчисарайского фонтана потиражных отчислений. Разочарование было обоюдным, но далеко не таким острым, как можно было ожидать. Оба они были немолоды, заняты собой и легко смирились с растущим отчуждением.
        И вот неизвестный - не дольше секунды - пользователь написал в опустевший, адски популярный, если судить по статистике, никем не комментируемый блог: «Когда я говорила тебе: «найди нормальную работу», я не имела в виду шантаж и проституцию». Семикин ответил мамуле ее же диагнозом и датой предполагаемой кончины. Больше они не разговаривали.
        Секреты множились, но занимательней не становились - наоборот. Тысячи и тысячи глиняных истуканов, вглядываться в каждое лицо, пытаясь прочесть судьбу, было примерно то же, что реставрировать терракотовую армию Цинь Шихуанди. Всего лишь работа.
        Дар Семикина понемногу превращался в проклятье. Он забросил писательство и начал торговать чужими секретами, словно какой-то реинкарнированный Милвертон. Ему присылали адреса врагов личных и врагов народа, адреса сайтов, по которым Семикин мог сказать о владельце и посетителях всё - уже не мстя и не жалея, просто потому, что мог. Никогда в жизни Семикин так не скучал, как в те несколько лет, что пробыл Семикиилом, губящим незнакомых ему людей за деньги, не получая от того ни малейшего удовольствия.
        От скуки он принялся разыскивать дух Сети. Надо же было спросить о значении фразы: «Ты был мой еще до рождения»? Подумаешь, фамилия. Мало ли какие фамилии у людей. А будь у Серафима фамилия Мертвяков - получается, его прародителя зачали зомби?
        Своих - а таких, как Семикин, оказалось несколько - он узнавал по отсутствию выпадающего досье. И сразу ужасно напрягался, боясь и одновременно надеясь, что пришли неспроста, что пришли - за ним. Однако мстительные духи приходили в поисках общения, которого ни одному из них не хватало. Сетевое одиночество неведомым образом просачивалось в реал, и рано или поздно отмеченные каиновой печатью теряли представление, в каком они пространстве. Провидцы поневоле говорили правду - ВСЮ правду, не оставляя людям ни личного пространства, ни личной жизни. Неудивительно, что после нескольких лет такой жизни каждый оказывается в положении, описанном в «Молоте ведьм»: «circulus, cujus centrum diabolus», «круг, посреди коего - дьявол».
        Довольно скоро мстительные духи организовали в блоге Семикиила нечто вроде масонской ложи и с наслаждением сплетничали о людских пороках. Компромат, как водится, сопровождался частными данными. По сиюминутной прихоти - так богатые люди бросают монеты в фонтан, зная, что не сегодня-завтра эти денежки прикарманят местные жители. Никакие админы-модераторы демонам, естественно, не препятствовали. Чаще всего поболтать заходил один добродушный - относительно - дух-ищейка. Был он, видимо, молодой еще, любил произносить длинные поучительные речи. Брезжило в демонских комментах что-то наивно-восторженное и одновременно животно-глупое, как будто собака внезапно научилась печатать и решила выразить свое мнение о роде людском. Сообразно личному собачьему опыту.
        Сперва Семикиил звал его Кабыздохом, но потом, когда дефицитом общения припекло окончательно, стал обращаться уважительней - Кэп. Кэп был сущий капитан Очевидность, его медленные мозги не поспевали за человеческими, а от звериных ушли так далеко, что ни чутья, ни интуиции было не дозваться. Главным умением Кэпа-Кабыздоха было, как он признался в приватной беседе, вести к цели. В паутине маршрутов, виртуальных дорог, он был свой, а Семикин - чужой, слепой и беспомощный. Поэтому Семикиил решил Кэпа очаровать.
        Когда-то он умел чаровать, выглядя интеллигентным лохом, влюбленным в идеи собеседника. Поймать распустившего перья павлина куда проще, чем бесхвостую паву, мечущуюся среди кустов. И Семикин умело пробуждал в оппонентах павлинов, только и ждущих, чтобы из их хвоста надергали перьев. Для милого молодого человека им было и хвоста не жалко.
        С Кэпом удалось справиться почти так же легко, как с тетками из бухгалтерии, не желающими шевелить своими толстыми задницами, чтобы выплатить гонорар. В конце концов, Кэп был не вредный, просто демон. Шкодливый и тупой сетевой демон, радостно задирающий лапку на каждый кустик. Кабыздох.
        Без всяких досье Семикин распознавал за этой шкодливостью скрытую трагедию. Все тролли, разоблаченные Семикиилом в начале его разящего шествия, имели за душой по трагедии. Довольно скоро бывший писатель перестал их жалеть. Трагедия трагедией, а вспрыскивать чужие углы и трахать чужие ноги неприлично. Семикин, в отличие от Семикиила, стал большим поклонником хороших манер. Особенно теперь, когда Серафиму перестали грубить даже самые отмороженные, поняв: месть его будет страшной, мелочной и очень долгой. Нескольких визитов Семикина в дорогие сердцу тролля сообщества, в заповедники душевности с рассказом о биографии бедолаги - и горели синим пламенем давние связи, а предмет разоблачений становился вечным посмешищем. Даже если сам Семикин не видел в вытащенных из шкафа скелетах ничего позорного и даже сколько-нибудь любопытного. Сеть беспощадна.
        Так бы и жил Семикин до самой смерти в круге, посреди коего - дьявол, да подвернулся ему Кэп-Кабыздох со своей путеводной способностью и готовностью отплатить услугой за услугу.
        Влезать в Сеть всей плотью, неуклюжей телесной составляющей оказалось больно. Воздух застревал в горле, не доходя до легких, по нервной системе бродили электрические импульсы, заставляя нервные окончания вспыхивать, мозг заходился в панической атаке, а судороги доламывали тело, нападая на каждую его часть, пребывавшую не в полной отключке.
        После такого опыта Семикин, в вирте полностью слившийся с Семикиилом (вот откуда взялось ощущение, будто ступни превратились в копыта, а в голове зияет дыра), вынужден был сесть на обочину и некоторое время посидеть молча. Семикиил ничуть не переживал из-за нелепости нового облика - и не в таком игрывали! Но преображение отняло все физические и душевные силы.
        Кабыздох, явившийся в сетевой плоти, оказался могучей адской гончей вроде легендарного Черного Шака - огромный, лохматый, темнее самой глубокой тени, с глазами, горящими красным, точно подфарники. Он отчаянно важничал - что не мешало ему выглядеть глупо.
        - Куда нам, Кэп? - устало спросил демон с истрепанными крыльями и отросшими в аду прочными, как у буйвола, копытами.
        - Туда. - Адский пес мотнул башкой, указывая направление.
        - И что это за «туда»? - поинтересовался Семикиил.
        - Ты же хочешь найти духа Сети?
        Демон мщения не ожидал, что какая-то псина читает его, словно открытую книгу. Это упрощало дело, хотя и казалось обидным. Не разучись Семикин обижаться еще по ту сторону монитора, сейчас непременно бы надулся, как мышь на крупу.
        - Может, скажешь заодно, зачем мне его искать?
        - Наверное, чтобы отменить свое первое желание.
        Прекрасно, блин. Ты попал в сказку, Семикин. Первое желание делает твое существование невыносимым, второе отменяет первое, а третье ничего не приносит лично тебе. Напуганный прошлым опытом, ты просишь мира во всем мире или еще какой-нибудь пакости, с которой проще простого начать апокалипсис.
        - Места вроде знакомые, - рассеянно заметил Семикиил. - Уж не Носгот ли, часом?
        - А Великий Админ его знает, - махнул хвостом Кэп. - Я в графике не разбираюсь.
        - Что ж, - вздохнул демон. - Пошли.
        И они пошли.

* * *
        Дорога была длинная и все время в гору. Серафим терпеть этого не мог - карабкаться вверх, сопя и потея от напряжения, в тренажерке выбирал любые нагрузки, кроме лестниц. А тут под ногами точно пандус бесконечный простерся, ввысь и ввысь, до самого неба. К тому же, как выяснилось, нет проводника хуже говорящей собаки. Даже удивительно, что во множестве мифологий именно псы и провожают души - зачем? Чтобы показать умершим: будет только хуже?
        В пути Кабыздох болтал и бегал кругами. Есть такие докучливые спутники, кому гораздо комфортнее в действии, чем в бездействии. Вертятся под ногами, поют и шутят, играют и резвятся. Словом, делают необходимость двигаться еще мучительней для тех, кому бездействие милее действия. Семикин с трудом подавил желание развернуться и пойти под горку. И в этот момент…
        - Смотри, смотри! - тявкнул Кэп, отвлекшись от задирания лапы на очередной куст. - Да не туда, дубина, вверх смотри!
        Серафим покорно глянул вверх и присвистнул.
        Пожилой мужчина, а попросту старец, похожий на Зигмунда Фрейда, обросшего длинной седой бородой, висел на узловатом дереве с шипами. «Тис», - любезно, словно вышколенный секретарь, подсказала память, - «Ядовитый и одновременно съедобный - удивительное совмещение качеств, не правда ли?» Семикин помнил, что этот условно-съедобный тис использовался скандинавской мифологией в качестве мирового древа. Иггдрасиля. Значит, прибитый к стволу, как бабочка к расправилке, был не кто иной, как Один.
        - Вотан, Вотан! - пролаял Кэп, виляя хвостом. Семикин поморщился: ему претила щенячья радость при виде мертвого тела с торчащим из него древком в царапинах - видать, бедняга скреб копье ногтями, пытаясь вырвать из тела, пока не умер. - Просыпайся, старый лгун.
        Тело завозилось и потянулось, как будто не на дереве висело, а лежало на кровати.
        - Новенького привел? - осведомился старик. - Держи! - И ловко бросил адскому псу… косточку. Тот, подпрыгнув, поймал ее и бодро потрусил по тропинке.
        Ошарашенный Семикин не пошел следом, а вместо этого глупо спросил:
        - Может быть, вам помочь?
        - Кто бы тебе самому помог, - проворчал Вотан, посмурнев. Однако смилостивился, кивнул: - Ветку под ногу подставь.
        Кряхтя, Семикин согнул дугой могучую, но гибкую тисовую ветвь. Распятый бог тяжко оперся на нее и, похоже, задремал. Серафим удалился едва ли не на цыпочках.
        - Где ты там ходишь? - встретил Семикиила Кэп. - Вотан что, поболтать решил?
        - Нет.
        - Жаль. Тебе бы это здорово помогло.
        - Он тоже говорил о помощи. Куда ты меня ведешь?
        - Туда, куда все вы лезете! - оскалился Кабыздох.
        Серафим с самого начала был уверен: впереди его ждет вселенная из разряда «веселых помоек», кишащая мутантами и озверевшим людом. Игроки в такие миры приходили с червоточинкой, изгои в душе, на непобедимых монстров кидались первыми, дрались, словно отбросы, зато погибали героями. Семикин скромно признавал, что и сам ощущает себя изгоем, маргиналом духа - несмотря на то, что семикинское тело неплохо адаптировалось и даже приступило к откладыванию запасов на черный день. Вокруг было полным-полно таких же изгнанников духа с изрядными подушками безопасности. Зато в мирах собственной фантазии все они довольствовались оружием, крутой тачкой и поношенной дизайнерской кожанкой.
        Словом, Семикиил ждал чего-то с привкусом вестерна, а никак не чертогов под позолоченной крышей. Не вселенской вечеринки, выливающейся из ворот Вальгринд[2 - ВАЛЬГРИНД («ворота мертвых») - название ворот Вальхаллы. Они были созданы теми же кузнецами, что и корабль Скидбладнир, копье Одина Гунгнир, яблоки Идунн, плоды вечной молодости (также отождествленные с запретным плодом). Вместе с тем название ворот Вальхаллы носит Valgrind - программное обеспечение для отладки использования компьютерной памяти.] на зеленый луг, уже основательно заблеванный. «Вальхалла?[3 - ВАЛЬХАЛЛА («дворец павших») в германо-скандинавской мифологии - небесный чертог в Асгарде для павших в бою, рай для доблестных воинов. В целях вытеснения языческих культур крестители Северной Европы отождествили Вальхаллу с адом. Асы были названы демонами, эйнхерии - великими грешниками, бесконечная кровавая бойня и ежедневное воскрешение стали образом адских мук.] Эйнхерии?» - слегка неуверенно подсказала память. «Заткнись!» - зло ответил Семикиил и пошел вперед, понимая: это не награда, это испытание. И отказаться от испытания не выйдет.
Отказ вернет его назад, в кресло перед монитором, в шерлокхолмсовскую проницательность, оказавшуюся на поверку ничуть не увлекательной. Скорее наоборот. И снова потянутся скучные дни киллера репутаций.
        Кабыздох уже разгуливал под сводами зала славы с видом самодовольным, словно у бешеного павлина. В зубах его белела кость, к нему тянули руки мутные, в хлам пьяные личности - потрепать по башке, подергать за хвост, облить пивом-медовухой… Семикин бросил взгляд окрест - и замер.
        Он знал этих людей. Да их знали все, кто учил литературу в школе или хотя бы скучал на уроках, пялясь на портреты, развешанные по стенам. В памяти поневоле отпечатывались десятки бород и пенсне светочей русской литературы. Да и нерусской тоже: папаша Хэм с широко разведенными руками (видать, про рыбалку рассказывал) сидел рядом с косеньким, оплывшим, но все еще элегантным Уайльдом. Ирландец хохотал, а Семикин смотрел на него и видел все уайльдовские грехи, однако ничем не мог уязвить того, кто знал единственный способ отделаться от искушения - поддаться ему. Уже не мог. Дьявольский дар, мгновенное узнавание всей биографии собеседника, не работал в обществе тех, чьи пороки были лишь продолжением их достоинств.
        После биографов, раскопавших, отполировавших и вывесивших на обозрение каждый скелет в каждом из шкафов обитателей Вальхаллы, Серафим шел даже не вторым, а последним в длинном-длинном перечне сплетников, клеветников и дознавателей. И не мог помериться с пирующими ничем - ни тайным знанием, ни явным талантом. Выходит, он пришел к драчунам-эйнхериям («Которые каждый день сражаются, гибнут, оживают и напиваются!» - бубнила память, как нанятая) безоружным.
        Впервые за долгое, долгое время Семикину стало страшно.
        - Выпей! - хмуро толкнул его под локоть коротышка, щуплый, будто цыпленок.
        Семикиил взял протянутый кубок и бездумно отхлебнул. И закашлялся, поливая все вокруг содержимым чаши.
        - Это же водка!
        - А ты что думал? Местный лимонад «Буратино»? - ухмыльнулся коротышка. Голос у него был знакомый. Волшебный, незабываемый голос.
        - Владимир Семенович? - шепотом спросил Семикин. И Высоцкий обратил к нему усталое, в рубленых морщинах лицо.
        - Я. А ты кто?
        - Да никто! - радостно пролаял Кэп. - Тур-рист!
        - Собак не спрашивали, - мрачно ответил поэт. И снова посмотрел на Серафима.
        - Он прав, - тихо ответил Семикин. - Я действительно никто. И зачем я здесь, не знаю.
        - Да ты, похоже, еще живой, - покачал головой Высоцкий.
        - И этого не знаю, - вздохнул Серафим. - Может, уже помер.
        - Тогда бы знал, кто ты. Сюда приходят те, кто уже все про себя знает.
        - А я вот про других все знаю. - Семикину с трудом давалось каждое слово. - Дар мне такой даден: знать про любого, на кого ни взгляну.
        - Пророк, значит.
        - Да какой я пророк, - скривился Серафим. - От пророков больше пользы, они будущее видят. А я какой-то экстрасенс получаюсь.
        - Знавал я одного экстрасенса, насквозь человека видел, - поскреб щеку Высоцкий, - где-то он тут болтался… То ли шаман, то ли цыган… Да вон он, бедолага.
        Высокий ростом, широкоплечий мужчина на цыгана походил мало, разве что черные глаза на лице полыхали. Кабыздох, увидев его, рявкнул на весь зал:
        - Гунн-лауг! - и сдулся, поймав презрительный взгляд: - Суров, суров наш Змеиный Язык.
        - Гуннлауг Змеиный Язык? - недоверчиво переспросил Семикиил. - Это же литературный персонаж.
        - Сам ты персонаж! - захохотал Кэп. - Посмотрю я, что от тебя через тысячу лет останется!
        - Через тысячу лет? - голос Семикина снова сел до тревожного шепота.
        - Знаешь, что? - внезапно забеспокоился поэт. - Надо тебе, парень, поесть чего-нибудь. Ты с дороги, до битвы еще далеко…
        - До какой битвы? - Серафим все еще надеялся, что воинам пера и печатной машинки не приходится махаться, словно гопоте с разных районов, отрывая друг другу конечности и проламывая головы. - Зачем вам биться-то?
        - А привычка. - Высоцкий пожал плечами. - Делать-то больше нечего, только отрываться за все, в чем себе отказывал. Тут оправдываться не перед кем.
        Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
        Мне есть чем оправдаться перед Ним, -
        прозвучали печальным эхом его слова.
        - А хочешь, я сделаю так, что тебя тут сразу зауважают? - чуть слышно проворчал Кэп. Оказывается, адский пес умеет быть тихим.
        - Как? - так же тихо спросил Серафим, затравленно озираясь. Стоящие кругом столы, заваленные снедью и заставленные кубками, странным образом смотрелись не столько аппетитно, сколько угрожающе.
        - Тададаммм! - с ехидством в голосе пропел Кабыздох.
        И Семикиил почувствовал, как преображается.
        Он больше не был пустым местом, окруженным чужим величием. Он и человеком-то не был. На Серафиме будто маркер стоял - маркер Всевышнего. И сиял бывший графоман так, что за сиянием самого Семикина было не различить. Эйнхерии склонили перед Серафимом гордые головы - все, даже высокомерный и несгибаемый Гуннлауг. Только Владимир Высоцкий лишь слегка пригнулся вместе с провалившейся в глубоком поклоне толпой. Так, словно наклонился получше Семикина рассмотреть.
        - Вот он, ваш долгожданный Серафим! - с прямотой клинициста и наглостью афериста разорялся Кабыздох. - Пушкин! Это про него ты писал! Ты все еще хочешь внять неба содроганье и горний ангелов полет?
        - Хочу, - твердым голосом произнес человек, и похожий, и непохожий на свои автопортреты.
        - Тогда придется получить удар мечом от Серафима! - рявкнул Кэп.
        Семикиил ощутил в руках меч, горячий, как ручка сковородки. В семикинской груди поднимался захватывающе-ужасный восторг. Наконец-то он получил власть, настоящую, не страх и нужду, а ту, которую хотел всегда. Серафим хотел это слепое обожание в глазах, эту нерассуждающую надежду, эту безотчетную веру. Кто стал бы верить в него там, на земле, где он сам в себя не верил? Оттого себя и предал.
        Но здесь, среди людей, для которых почетное заточение в чертогах Асгарда давно престало быть игрой, у кого отняли дар слова, а взамен наградили нескончаемой пьянкой в отеле класса люкс, с Отцом богов в роли швейцара…
        - Может, мне опробовать меч на Одине? - вырвалось у Серафима. Чем так мучиться, вися на Иггдрасиле, Вотану лучше умереть. А если Один не умрет, пока Семикиил будет вырезать из него легендарное копье Гунгнир… Что ж, старик получит свободу. И может, не он один.
        - Попробуй, - с ехидцей посоветовал Кабыздох.
        Вот тут бы Семикину и послушаться своей неугомонной памяти, подсовывающей разные полезные данные, но Семикиил - не смертный писака. Серафим хотел принять вызов.
        Нельзя сказать, что Семикин избегал вызовов раньше. Просто принятые Серафимом вызовы были какие-то… мелкие. Когда он носил не костюм с галстуком, а что хотел, - он принимал вызов. Когда говорил что думал, - принимал вызов. Когда делал все, о чем мечтал, - снова принимал вызов. Но и удовлетворения не чувствовал, наоборот, ощущал себя капризным ребенком, которому позволили немного пошалить.
        Однако снять бога с ядовитого тиса - великоватое дело для мелкой шалости!
        Серафим и сам не заметил, как оказался у подножия Иггдрасиля. Словно в играх с телепортом: только что был там - и уже здесь.
        - Вотан, мы пришли тебя освобождать! - пролаял Кэп, ухмыляясь по-собачьи, вываля язык.
        - Да ну? - прохрипел Отец богов, приоткрыв свой единственный глаз. - Так-таки сразу и освобождать? А может, я не хочу? Может, я намерен повисеть подольше, дабы впитать мед поэзии, которого лишились мои гости?
        - Они не гости, они пленники! - взвился фейерверком Семикиил. - Я не тебя, я их освободить должен!
        - Дошло, - захихикал Кабыздох.
        - Какой горячий! - покачал головой Вотан. - Ну руби, раз пришел. - И показал глазами на копье.
        Меч. Копье. Копье и меч. Что-то такое уже было… раньше - и кончилось для мечника плохо. Эх, память, родимая, не подведи!
        История о мече, который сам же Один в дерево и воткнул, крутилась в голове у Семикина, теряя мелкие детали, оставляя главное: и этот лучший из мечей сломался о копье Гунгнир.
        - Мы пойдем другим путем! - решил Серафим и занес меч, чтобы рубить им не древко копья и не живое - пусть и бессмертное - тело бога. Придется бить по Иггдрасилю, расщепить его, будто молнией. Подумаешь, мировое древо! Новое вырастим. И очень даже просто.
        - Стой! - заорал Вотан, перестав изображать дохлую гусеницу. - Ладно, хитрая сволочь, твоя взяла. - Кажется, сволочью он обозвал не Семикина, а его четвероногого спутника. - Вытащи копье из ствола, и клянусь, я открою ворота, разгоню эту шелупонь.
        Семикиил воткнул меч в землю и засучил рукава. Меч, словно обидевшись таким пренебрежением, с легким звоном исчез. А Семикин не увидел, как Один и Кэп обменялись взглядами за его спиной.
        Первое же прикосновение к копью заставило Серафима взвыть. Мало того, что древко было грубое, занозистое, упереться и тянуть оказалось почти невозможно. Оторвав от рубахи длинную полосу ткани, Семикин забинтовал руки, непривычные к тяжелой работе. Да что там, ни к какой работе не привычные.
        А еще мысли. Они мешали больше, чем надменное молчание Вотана, чем взлаивание Кабыздоха в самый неподходящий момент. Ну зачем тебе это надо, Серафим? Кого ты вздумал спасать - этих выживших из ума пьяниц, озверевших от битв и пиров? Это они, неписи, не могут пройти через заколдованные врата, ставшие для них вратами ада, ты-то спокойно можешь гулять туда-сюда, пользуясь телепортом, как полноценный игрок! Носить им новости и сплетни про таких же, как они сами, гениев, которые еще живы и знать не знают, какая их ожидает награда за талант. Заключенные обожают тех, кто приносит передачи и вести с воли. Они бы и тебя обожали, даже посланцем Бога представляться не надо. Ну и что, что ты не такой, как они, каждый из обитателей Вальхаллы не такой, как все остальные. Да это же толпа одиночек, запертая в стенах, которые они сами и выстроили, своими руками, своими стихами. Им по-прежнему некуда идти и нечем заняться. Семикин, ты слышишь, что тебе говорят? Семикин!
        Слышу, слышу, сквозь зубы выдохнул Серафим. Освобожу эту кодлу и пусть катится куда глаза глядят. На рыбалку, по девочкам, по мальчикам, по притонам. Пусть вспомнят, как оно было на земле, когда приходится зарабатывать себе на хлеб и на кокс, писать не то, что хочется, а то, что покупают. Пусть переродятся в мелких, никому не известных графоманов, таких же Семикиных, мечтающих писать про лето Господне, а пишущих черт-те какую хрень про эльфов и вампиров…
        Зависть, которую Серафим не смог ни искоренить, ни признать, поднялась в груди удушливой волной, взбалтываясь с яростью в крепчайший коктейль. Я вас, блядей, насквозь вижу, рычал вовек не матерившийся интеллигент Семикин. Я вам, сукам, покажу, где раки зимуют. Я вас поодиночке в вирте найду и каждому скажу, кто он. Попомните вы Серафима Семикиила, попомните, г-г-гении!
        Копье скрипело и раскачивалось, точно многопудовый язык колокола. Иггдрасиль дрожал, будто живое существо. Зато Отец богов не дрогнул ни разу, только глаз его вращался в глазнице, прожигая Семикиила навылет, как лазер.
        Через несколько часов мытарств Серафим, наконец, постиг маячившую перед его носом истину: ненависть, как и любовь, отличный катализатор. Она вымывает в душе дыру, потом заполняет полость до краев и, действуя изнутри, меняет тебя полностью. Словно запертое в коконе имаго, окруженный глухой стеной ненависти, Семикин претерпел свое последнее превращение.
        И в тот же миг копье выломилось из дерева, выворотив преогромный кусок коры и заболони.
        Кучей из окровавленных тел и ломаной древесины они рухнули наземь.
        Семикиил чувствовал себя крестоносцем, нашедшим вместо Грааля сосуд яда и нечистот. И все равно он намеревался продолжить поиск. Поиск истины.
        Ту истину, которую Серафим только что узрел, его разум принять отказывался. Что же это получается, его собственная сила - в зависти? В ненависти к чужому таланту?
        Когда-то, до дьявольского дара, Семикину нравилось считать себя человеком справедливым. Он верил, что не толкнет падающего, не обидит ребенка, не ударит женщину. Вирт открыл если не бездны, то закулисье семикинской души: его благородство напрямую зависело от того, насколько силен удар, нанесенный ему врагом. Почти побежденным врагом, слабым врагом, врагом другого пола и невинного возраста. Против ребенка с заряженным пистолетом в руках Семикин дрался бы так же ожесточенно, как против здорового мужика.
        Потому и принял дьявольский дар, потому и не пытался избавиться, даже когда знание чужой подноготной вовсю разрушало семикинскую жизнь. Всемогущество лишь пригасило жажду мести. Семикиил оказался добрей Семикина - но ни гран не справедливей.
        - Знатного ангела мести ты мне привел, - поделился впечатлением Вотан с Кэпом.
        - Ангела… мести? - задыхаясь, переспросил Серафим.
        - Ну да, - хмыкнул Один. - Вы, люди, думаете, что всякая месть несет в себе зло. Что она сама и есть зло. А иногда месть - всего-навсего свобода. Пройдет какое-то время…
        - Века два-три! - подвякнул Кэп.
        - …И жажда исчерпает себя, - продолжил ровным голосом Вотан. - Захочется другого, на что раньше не было ни воли, ни времени, ни сил. И Асгард тебя отпустит, Серафим.
        - Так кому мне мстить-то? - ошалело пробормотал Семикиил. - Гении эти разбегутся, я с ними что хотел, все сделал…
        - Новые заявятся, - захохотал Отец богов. - Ты понял, что месть - это не только удовольствие, но и ответственность? Вот тебе твоя новая работа, Семикиил.
        - Что же получается? - спросил Семикин уже не столько этих двоих, сколько себя. - Я теперь твой штатный палач?
        - Ты мой новый загробный судия, - погладил Серафима по голове Один. - Иди и суди. Научишься судить справедливо - будет новая жизнь и новый дар. А пока используй тот, что получил.
        - Чего стоим, кого ждем? - заскакал вокруг Семикиила Кабыздох. - Пошли обживать твои чертоги, судия.
        И они пошли.
        Вотан проводил Серафима и адского пса взглядом до входа в Вальхаллу, проследил, чтобы врата Вальгринд исправно открылись перед новыми жильцами, обернулся и подмигнул слетевшим к нему воронам:
        - Ловко я его провел, а? - На лице Одина, как ни в чем не бывало, открылся второй глаз, поймал закатный луч и блеснул, отразившись алой искрой. Как будто вместо глаза у Отца богов зрачок Терминатора. Или красный глаз вампира.
        Вороны синхронно кивнули - кто-кто, а Хугин и Мунин знали: всякий мир нуждается во вратах, всякая память - в отладке, а всякая душа - быть взвешенной на весах.
        2015
        notes
        Примечания
        P.S. Примечания по части мифологии, поскольку без них моих рассказов читатель не понимает, никакие намеки помочь не в силах. Уж извините, но многих необходимых деталей не знают даже большие любители германо-скандинавской мифологии.
        1
        СЕМИК (Русалчин Велик день, Троица умерших) - четверг перед Троицей, у русских день поминовения «заложных» покойников. К Семику было приурочено погребение погибших, казненных либо умерших от голода и болезней («кто не изжил своего века») в скудельницах, или убогих домах. По народным представлениям, умерших плохой смертью не принимает земля, поэтому они остаются неупокоенными и могут досаждать живым, зачастую находятся в услужении у нечистой силы, а иногда обладают демоническими свойствами. Поминки в Семик нередко принимали разгульный характер и даже сопровождались кулачными боями.
        2
        ВАЛЬГРИНД («ворота мертвых») - название ворот Вальхаллы. Они были созданы теми же кузнецами, что и корабль Скидбладнир, копье Одина Гунгнир, яблоки Идунн, плоды вечной молодости (также отождествленные с запретным плодом). Вместе с тем название ворот Вальхаллы носит Valgrind - программное обеспечение для отладки использования компьютерной памяти.
        3
        ВАЛЬХАЛЛА («дворец павших») в германо-скандинавской мифологии - небесный чертог в Асгарде для павших в бою, рай для доблестных воинов. В целях вытеснения языческих культур крестители Северной Европы отождествили Вальхаллу с адом. Асы были названы демонами, эйнхерии - великими грешниками, бесконечная кровавая бойня и ежедневное воскрешение стали образом адских мук.