Балтийская Рапсодия, №02 Севастопольский Вальс- библиотека РусЛит

Севастопольский вальс Александр Петрович Харников
        Максим Дынин
        Балтийская рапсодия #2
        В августе 1854 года в Балтийском море появился англо-французский флот с десантом на борту и атаковал русскую крепость Бомарзунд на Аландских островах. Тогда же в охваченную войной Балтику непонятно как угодили несколько боевых кораблей Российской Федерации. Русские моряки пришли на помощь своим предкам. Враг потерпел полное поражение.
        Но смертельная опасность грозила Севастополю - главной базе русского Черноморского флота. Надо было выручать его, и в Крым направились те, кто перед этим разгромил англо-французские силы на Балтике. Основные боевые действия должны развернуться в Крыму, который был и будет всегда русским.
        Александр Харников
        Русские своих не бросают: Севастопольский вальс

* * *
        Авторы благодарят за помощь и поддержку Олега Васильевича Ильина
        Пролог
        12 (24) августа 1854 года. Санкт-Петербург. Казанский собор Юрий Иванович Черников, глава медиахолдинга «Голос эскадры»
        Полумрак Казанского собора чуть смягчал свет тысяч свечей. На Царском месте стоял император Николай с императрицей и детьми в окружении свиты, а также особо отличившихся в боях на Балтике военачальников. Остальное пространство заполняли наши моряки, морпехи и курсанты с учебного корабля «Смольный», вельможи и иностранцы, в основном дипломаты.
        А в нефе храма, ближе к выходу, стояли военнослужащие русской армии и флота. Считалось, что собор вмещал около семи тысяч человек - похоже, что сейчас присутствовало именно такое количество.
        Кстати, чуть не забыл представиться - Юрий Иванович Черников, глава медиахолдинга «Голос эскадры», родившийся более чем сто десять лет тому вперед… Я не ошибся - именно вперед. Мы прибыли из 2015 года, в коем я был корреспондентом телеканала «Звезда» и освещал поход в Венесуэлу небольшой эскадры, которая должна была доставить образцы вооружения для наших друзей из Боливарианской Республики. Но неожиданно наша эскадра, учебный корабль «Смольный» и еще несколько кораблей попали в август 1854 года. Мы смогли полностью разгромить англо-французский флот адмирала Непира и французский экспедиционный корпус у крепости Бомарзунд на Аландах. Сегодняшний молебен - в честь нашей победы, после чего последует панихида в память тех, кто погиб при обороне Бомарзундских укреплений.
        В прошлое также попали две съемочные группы двух разных каналов. И мы с Колей Домбровским, который возглавлял группу от RT, решили объединить усилия, обозвав совместное детище медиахолдингом «Голос эскадры». На молебне мы решили ограничиться четырьмя камкордерами: Коля - у торца бронзовой ограды в середине храма, я - слева у ограды, напротив Царского места, Маша Широкина - у ограды перед солеей, и Лиза Бирюкова - у входа в собор…
        На амвон поднялся седобородый архиерей - владыка Никанор, митрополит Новгородский, Санкт-Петербургский, Финляндский и Эстляндский. С ним я познакомился еще вчера.
        Все началось с того, что я спросил у одного священника разрешения на съемку во время молебна. Пришлось ему разъяснить, что это что-то вроде дагерротипа, после чего батюшка нахмурился и сказал, что съемку не разрешит. Более того, он даже отказался спросить разрешения у кого-либо из вышестоящих иереев.
        При выходе из собора меня окликнули. Обернувшись, я увидел императора в сопровождении небольшой свиты, подошел и поклонился.
        - Ну что, Юрий Иванович, вы запечатлеете завтрашний молебен для потомков? - с улыбкой поинтересовался Николай.
        - Рад бы, ваше императорское величество, да только вот благословения не дают, - я развел руками.
        - А ну, давайте пойдем поговорим! - сказал император. - Я как раз собрался к владыке Никанору, он в соборе, готовится к завтрашнему дню. У него все должно пройти без единого изъяна - такой он беспокойный человек.
        Митрополит оказался человеком пожилым, но все еще стройным и подтянутым. Его облачение было безупречным, а клобук ослепительно-белым. Я подошел к нему под благословение, после чего Николай меня представил. Но когда император попросил его о разрешении на съемку, тот, подумав, произнес:
        - Ваше императорское величество, я не могу противиться вашей воле. Но эти дагерротипы - вещь богомерзкая. Ведь рассказывают, что некоторые делают изображения обнаженных женщин…
        Как я слышал, император коллекционировал непристойные картинки, так что вряд ли подобные слова его могли шокировать. Но он безошибочно выбрал правильную тактику, сказав:
        - Владыко, посмотрите на то, что господин Черников и его люди сделали, чтобы показать людям нашу славную викторию на Балтике.
        И я прокрутил вторую версию созданного нами фильма - ту, где были лишь батальные сцены. Когда владыка увидел ноут и тем более ролик, я сначала подумал, что его вот-вот хватит удар. Но потихоньку лицо его разгладилось, и он припал к экрану. А когда я показал кусочек фильма про пасхальную службу в храме Христа Спасителя из наших дней, тот совсем успокоился и спросил:
        - Господин Черников, а где это все происходит?
        - Это храм Христа Спасителя, владыко, в… (я чуть было не брякнул, что он находится в Москве, но вспомнил вовремя, что храм на тот момент был хотя и построен, но не отделан). …У меня на родине.
        - Господин Черников, если ваши движущиеся картинки будут столь же благолепны, как эти, то я благословляю вас! Думаю, что сие есть богоугодное дело.
        И вот теперь мы с Колей по разные стороны ограды, с камерами. Для него это «дембельский аккорд» - завтра с утра он отбывает в Свеаборг. Оттуда ему предстоит «дальняя дорога и большие хлопоты»…
        Эх, все-таки балбес этот Коля, точнее, Николас Домбровский. Захотел, видите ли, смотаться в Крым. Я пытался его отговорить, да какое там! Он лишь отмахивается, дескать - стрелять умею и даже пару раз «в охоту» ходил. Тоже мне, балбэс нэрусская из анекдота.
        Пришлось ему объяснить, что правильно говорить «на охоту», а потом еще - что такое работа снайпера. И что глупая смерть - дело нехитрое. Но Ник уперся, как ишак - мол, хочу, и все. А нам нужен военный корреспондент. Ведь какую только ахинею ни пишут здешние борзописцы, находящиеся на расстоянии сотен верст от поля боя. Наши же материалы, снабженные к тому же фотографиями, пойдут тут на ура.
        Вспомнил я, как сам когда-то поступал в Институт телевидения на факультет журналистики. И у меня тоже в одном месте засвербело - хочу в армию, и все. Двух лет афганской «романтики» хватило выше крыши. Потом, правда, я ухитрился поступить в МГУ на журфак, и должен признаться, что армейский опыт оказался совсем не лишним. А у Коли будет возможность совершенствоваться «без отрыва от производства». Так что ладно, пусть идет, а я ему попробую помочь - хотя бы советом.
        Вот же странно - кажется, витал в облаках, а как только протодиакон возгласил «Благослови, владыко!», и я начал снимать происходящее. Вообще-то я пытаюсь ходить в храм как можно чаще.
        Должен сказать, что этим я обязан маме и жене - мама подарила мне крестик, когда я уходил в армию, и она же привела меня в храм, когда я оттуда вернулся и уже не столь враждебно взирал на «попов». А будущая супруга регулярно ходила на службы, и я потихоньку начал ее сопровождать, а потом и сам втянулся.
        Эх, вряд ли я кого-нибудь из них еще увижу… Помози им, Господи, и призри за ними! Спаси, Господи, за то, что хоть сын Юра здесь, со мной… Да и Коля мне за это время тоже стал почти что сыном.
        И вдруг меня словно током ударило - ведь они оба отбывают на самую настоящую войну. Храни, Господи, воинов Твоих Георгия и Николая…
        Тем временем я исправно снимал императорскую семью и их окружение, а также присутствующих. И лишь отдельные моменты врезались в память, особенно молитва Богородице:
        «Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти, раби Твои, Богородице, но, яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: радуйся, Невесто Неневестная».
        Вот закончился молебен, и началась заупокойная служба по погибшим воинам. Мне вспомнились мои друзья, с кем я когда-то делил тяготы службы, и которые ныне - точнее, в моем прошлом, а теперь в будущем - покоятся в цинковых гробах по всему бывшему Союзу, от Ужгорода до Находки, от Норильска до Ашхабада…
        Митрополит провозгласил: «И пошли им вечную память…», и я возблагодарил Господа, что в этом мире есть хотя бы один человек, который их помнит.
        Потом я поставил свечу у Голгофы, встал на колени и помолился о них еще раз - ведь среди моих погибших друзей были не только православные, но и мусульмане, и буддисты, и даже Фима Рабинович - одесский еврей, когда-то спасший мне жизнь, а потом, полгода спустя, умерший у меня на руках, смертельно раненный шальной пулей. А о иноверцах записки подавать, увы, нельзя, можно лишь молиться келейно.
        Я взял свечку и поставил ее у иконы Казанской Божьей Матери, той самой, которой когда-то молился Николай Резанов перед своим путешествием на «Юноне» и «Авось». Только я просил Пречистую Деву, чтобы она хранила моего сына и всех тех, кому в ближайшее время предстоит сражаться в Крыму. Там нет нашей эскадры, и многие могут упокоиться на солдатских кладбищах Крыма и Одессы - может, там же, где через много-много лет похоронили и Фиму…
        Часть I
        ДАН ПРИКАЗ ЕМУ НА ЗАПАД…
        10 (22) августа 1854 года. Борт учебного корабля «Смольный» Елизавета Тарасовна Бирюкова, сотрудник медиахолдинга «Голос эскадры»
        Меня разбудила мелодия моего любимого певца:
        Ты прости меня, родная,
        Что творю я - сам не знаю,
        Просто очень плохо без тебя.
        Конечно, раньше в качестве рингтона я ставила «Разом нас багато» Гринджолов, или «Колы тэбэ нэма» «Океана Эльзы». Но, увы, и то, и другое мне на самом деле не нравилось, хоть и исполнялось на «правильной мове». В конце концов, я не выдержала и поставила себе Стаса Михайлова - хоть он и триста раз кацап, но все равно это лучше, чем музыка моих свидомых братьев и сестер.
        Позавчера мне установили какой-то апп, с помощью которого можно было созваниваться и в этом примитивном мире, если вы в одной беспроводной сети. Вот как сейчас. Лучше бы не ставили, блин!
        - Лиза, ты все еще дрыхнешь?
        Я узнала голос Вали Иванова.
        - Валя, противный, - мне ужасно хотелось спать, - ты что, не можешь дать девушке чуток поваляться в постели? Мой катер уходит только в четыре часа… Ты и сам знаешь, почему я так поздно легла.
        Тот хихикнул. Если честно, то он большую часть ночи провел в моей каюте. Все-таки без мужика порой трудно, да и Валю надо «подкармливать» - он может еще пригодиться. Только вот будить меня в такое время - верх наглости.
        - Лиза, протри глаза - уже за полдень, скоро обед закончится, да и новости есть.
        - Какие? - я поняла, что этот лох что-то пронюхал. От любопытства у меня даже сон прошел.
        - Приходи в камбуз, я тебе расскажу, - голос у Валентина стал игривый. - А потом, может, продолжим то, чего не успели ночью?
        Даже я знаю, что камбуз - это кухня, а не столовая, но чего я буду его поправлять… А насчет «продолжим» - я сладко потянулась, но решила не баловать его, пусть посидит на голодном пайке.
        - Хорошо, буду через полчаса, лады?
        - Лады, только ты долго не копайся. Я возьму тебе жратвы, если будешь опаздывать. - Настроение у Валентина испортилось - он явно не ожидал, что я не отреагирую на намек на кувыркания после обеда.
        Но я успела помыться, собраться и накраситься всего за двадцать пять минут, как, сама не знаю. Валя сидел за нашим столом, у иллюминатора, и допивал чай.
        - Ну, выкладывай, гад, что случилось?
        - А будешь ругаться, вообще никуда не поползу, - усмехнулся он.
        - Валь, не томи.
        - Ладно… Так вот - ты, наверное, слышала, что какой-то поляк ухитрился уничтожить яхту с твоей любимой дурочкой, так что выжили только она, ее брат и этот… Мальборо, не Мальборо… Точно, Черчилль!
        - Да, я этого поляка даже видела. Домбровский. Родственник нашего пиндосского жлоба, - я насторожилась, - похоже, что Валька накопал что-то действительно интересное.
        - А то, что всем военнопленным офицерам оставили холодное оружие, ты слыхала? Тут так принято.
        «Все чудесатее и чудесатее», - подумала я.
        А Валя продолжал:
        - Вчера ночью, пока этот Домбровский сладко дрых и видел во сне «Польску, яка ешче не згинела», три инглиза нанесли ему дружеский визит и чуток порезали его кортиками. Трех поймали, а остальных разоружили и разделили по национальному признаку. Англичан решили загнать куда-то в провинцию, французов тоже, но уже завтра. Всех, кроме двух-трех высших офицеров - этих пока держат в Свеаборге, под охраной. А этого долбодятла Домбровского доставили сюда вертолетом - ведь здесь, видите ли, лучшие врачи. Лучшие, не лучшие, но операцию ему сделали, и жить он будет, хотя смеяться - вряд ли…
        - А с теми тремя англичанами что сделали? - я подсела поближе к Валентину и погладила его по щеке.
        - Слышал я краем уха, что один из них - родственник погибшего на «Гербе Мальборо» Джимми Худа, а двое других - его дружки. Все, блин, из высшего дворянства. Они сидят теперь под замком в кандее.
        «Ну что ж, - подумала я, - загляну-ка я к этому Домбровскому. Если меня, конечно, к нему пустят. К этой американской дуре не пустили, мол, не положено… Наверное, то же самое скажут и здесь».
        Распрощавшись с Валей и намекнув ему, что, возможно, загляну к нему на полчасика перед отправкой на материк, я отправилась в медицинский блок. У одной из дверей стоял вахтенный. Незаметно расстегнув пару пуговиц на платье, так, что стал виден лифчик, я подошла к молоденькому матросу-контрактнику и ласково промурлыкала ему:
        - Товарищ мичман, я журналист из «Голоса эскадры». Вы не пропустите меня к больному? Хочу задать ему несколько вопросов.
        Я, конечно, видела, что он всего лишь старшина 2-й статьи - две желтых лычки на погоне, - но почему бы не польстить чуток?
        - Да мне не разрешено… - проблеял он, не отводя взгляда от моего декольте.
        - А я ненадолго, - голос у меня стал совсем томным.
        - Да он спит, наверное… - нерешительно промямлил этот молокосос.
        - А если он спит, то уйду, - я придвинулась к нему так, что едва не снесла его своим бюстом.
        - Ну ладно, только на две-три минуты. И если я постучу в дверь, то сразу выходите. - Похоже, что он «поплыл», и если бы я еще немного подвинулась к нему, то он вынес бы мне на руках в коридор этого самого Домбровского.
        Щелкнул замок, дверь открылась, и я вошла в каюту. Этот недорезанный Домбровский сопел в две дырочки, так что интервью у меня с ним не получилось бы при всем желании. Я уже собиралась выйти, как мой взгляд упал на лежавшую на столе открытую кожаную сумку, в глубине которой виднелся корешок блокнота.
        Я осторожно достала его и быстро пролистала. Удача! В блокноте было несколько адресов, в том числе парижских и питерских. Своим айфоном я сфоткала несколько страниц, после чего сунула блокнот обратно в сумку.
        Расстегнув еще одну пуговичку на платье, я покинула каюту. Мальчик все так же пялился на мой бюст и машинально облизывал языком пересохшие губы. Я уже хотела попросить его никому не рассказывать о моем визите, как он сам, оторвавшись от созерцания моих прелестей, попросил:
        - Пожалуйста, не говорите никому, что я вас сюда впустил.
        - Хорошо, не буду, - улыбнулась я, послала ему воздушный поцелуй и пошла прочь по палубе, стараясь как можно сексуальней поигрывать задом. За спиной у меня раздался тяжелый вздох…
        23 августа 1854 года. Букингемский дворец, Лондон. Александрина Виктория, королева Англии; Джордж Гамильтон-Гордон, лорд Абердин, премьер-министр Британии; баронет сэр Джеймс Грэм, первый лорд Адмиралтейства; Джордж Вильерс, лорд Кларендон, министр иностранных дел
        Виктория вцепилась руками в подлокотники кресла. Ей вспомнилась «Жизнь двенадцати цезарей» Светония. Эту книгу ее в детстве заставляли учить строгие воспитатели. Там рассказывалось, что когда императору Августу сообщили про разгром трех легионов в Тевтобургском лесу, тот закричал, обращаясь к погибшему там римскому военачальнику Публию Квинтилию Вару: «Quinctili Vare, legiones redde!»[1 - Квинтилий Вар, отдай мне мои легионы!] И ей точно так же захотелось крикнуть: «Domine Jacobe, naves redde!»[2 - Сэр Джеймс (Непир), отдай мне мои корабли!], да еще и вцепиться зубами в горло этого холеного болвана, Джеймса Грэма, пока еще первого лорда Адмиралтейства.
        Но тогда же в детстве ее научили, что воспитанные девочки так себя не ведут, даже если они королевы. Вместо этого она произнесла неестественно тихим голосом, четко выговаривая каждое слово:
        - Значит, милорды, мы потеряли немалую - и далеко не самую худшую - часть нашего флота, не потопив ни единого русского военного корабля? Полдюжины рыбацких лайб - не в счет!
        На стоявших перед ней министров было противно смотреть - впервые она видела их лица жалкими и потерянными. Королева еще раз взглянула им в глаза. Первый едва сдерживался, чтобы не заплакать, второй был бледен, как мертвец, а выражение лица третьего было близко к панике.
        «Тоже мне, британские аристократы», - подумала она, но вслух произнесла:
        - Еще раз, сэр Джеймс, расскажите мне, что случилось. И поподробнее…
        - Ваше величество, ни один наш корабль не вернулся. Сколько именно захвачено, а сколько потоплено, мы еще не успели выяснить. Нам известно лишь, что в Копенгаген сегодня утром пришел единственный корабль, которому удалось удрать от русских. Это французский пароход «La Belle Alsacienne». Он входил в состав эскадры, которая блокировала Кронштадт - главную базу русского флота.
        - Милорд, зачем вы мне все это рассказываете - можно подумать, что я этого не знаю?
        - Простите, ваше величество. Так вот, они получили через свои каналы информацию о том, что эскадра у Гельсингфорса была уничтожена, равно как и экспедиционный корпус у Бомарзунда. Про эскадру бедняги Непира мы вам уже докладывали. Как нам сообщили французы, ни один русский военный корабль серьезно не пострадал.
        - Милорд, похвально, что вы ставите вашу королеву в известность о ваших поражениях, особенно таких, которые можно назвать полным разгромом. Но Англия ожидает от вас не оправданий, а побед.
        - Именно так, ваше величество. - Лицо лорда Грэма пошло красными пятнами. - Но кто же знал, что у русских есть такие корабли? И что они воспользуются запрещенными методами ведения войны?
        - Милорды, а разве это не ваша задача - знать все о силах противника? - Виктория обвела взглядом своих министров. - Лорд Кларендон, как мне кажется, это ваша обязанность - узнавать и докладывать о появлении у наших врагов нового оружия?
        Вильерс склонил голову и удрученно пробормотал:
        - Простите, меня, ваше величество.
        Королева Виктория снова гневно взглянула на лорда Грэма:
        - Продолжайте, сэр Джеймс.
        - Ваше величество, корабли, блокировавшие Кронштадт, той же ночью ушли, но были перехвачены русскими у Ревеля вместе с находившейся там нашей эскадрой. У «La Belle Alsacienne» случилась поломка, поэтому она встала на якорь в шхерах, и русские ее не заметили.
        - И какой урон нанесли врагу наши эскадры, блокировавшие Ревель и Кронштадт? - язвительно спросила королева.
        - По словам французов, обе эскадры просто спустили флаги. Они не сделали ни единого выстрела. Увы, ваше величество, но все было именно так.
        Лицо Виктории побагровело от ярости. Она, видимо, хотела что-то сказать, но сдержалась и неожиданно присела за столик, на котором лежал лист бумаги и стояла чернильница с очиненным пером. Виктория взяла перо и начала что-то рисовать на листе бумаге. Лорд Абердин, увидев краем глаза, что именно успела изобразить королева, побледнел еще сильней. На листе была нарисована виселица - точь-в-точь похожая на ту, которая стояла во дворе Ньюгейтской тюрьмы, а на ней в петле болтались три человеческие фигуры, смахивавшие на него и двух его спутников.
        Королева еще пару минут чиркала пером по бумаге, добавляя к своему рисунку разнообразные детали, после чего снова подняла взгляд на испуганных министров:
        - Милорды, я хочу, чтобы вы немедленно написали прошения об отставке. Лорд Абердин, пригласите сюда виконта Палмерстона. Потом вы незамедлительно подготовите передачу дел новому премьер-министру в его лице. Как я и обещала, я попрошу его включить вас в свой кабинет в качестве почтового министра. А вам, сэр Джеймс и лорд Кларендон, сообщат после разговора с виконтом, как именно ваши таланты, - последнее слово она произнесла с презрением, - будут использоваться в будущем. Я вас больше не смею задерживать.
        И три уже бывших министра, низко поклонившись, вышли из кабинета.
        11 (23) августа 1854 года. Санкт-Петербург. Зимний дворец Капитан 1-го ранга Кольцов Дмитрий Николаевич
        После той, первой нашей встречи в Свеаборге Николай Павлович почти сразу вернулся на «Давыдове» в Петербург. По его словам, ему хотелось порадовать жителей столицы радостной вестью, что отныне им не угрожает высадка вражеского десанта прямо на гранитные набережные Северной Пальмиры. Насколько я понял, у него было и множество прочих дел - его императорское величество, получив от нас кое-какую информацию, решил ковать железо, пока горячо. Взяв с меня обещание прибыть в Петербург как можно скорее, он отбыл еще позавчера до рассвета.
        Да и у меня было множество дел. Все-таки эскадра наша состоит из весьма разномастных кораблей. Например, «Королев», «Бойкий» и «Лена» подчинялись мне еще в будущем. Другие же - отнюдь. «Ульянов» и «Надежда» вообще были гражданскими судами. И кто из них остался у Аландов, кто пришел к Свеаборгу…
        Времени было в обрез. Теперь, когда первоочередная задача выполнена, нужно создать из них некое целостное боевое соединение, плюс подготовить к выполнению последующих задач. Некоторые для нас уже понятны - это участие в Крымской кампании. Но о том, как именно они должны действовать, еще не все продумано. Очень многое зависит от договоренностей с императором, на основании которых мы и примем окончательное решение.
        Нужно обязательно разобраться в реалиях этого, еще непривычного для нас, времени. И не только нам, но и тем, с кем нам приходится иметь дело. К примеру, чтобы все наглядно ощутили, с какой грозной силой довелось сразиться Российскому флоту и армии, я посоветовал императору устроить своего рода «дефиле» - провести по главной улице Петербурга - Невскому проспекту - всех пленных, захваченных под Бомарзундом и на кораблях союзной эскадры.
        Эта мысль появилась у меня, когда я вспомнил о другом «параде» - прохождении по Москве пленных немцев в 1944 году, после разгрома группы армий «Центр» в Белоруссии. Я подробно рассказал Николаю, как это все выглядело, со всеми подробностями, упомянув даже о поливалках, которые шли позади колонны пленных и смывали грязь с тротуаров.
        Царь, представив всю эту картину, усмехнулся и сказал:
        - Дмитрий Николаевич, догадываюсь, какие лица будут у дипломатов европейских стран при виде подобного шествия. Но, увы, в наше время отношение к пленным должно быть уважительным. Они ведь и так выставляют нас варварами… По правилам, мы офицерам даже оставим холодное оружие.
        - Ваше величество, а можно заставить их работать и восстанавливать все, что они порушили? А насчет варварства, так в Древнем Риме были триумфальные шествия, в которых демонстрировались захваченные трофеи и пленные. Это считалось делом вполне нормальным.
        - Дмитрий Николаевич, сие запрещено правилами ведения войны. А насчет Древнего Рима, так там нормальным считались и гладиаторские бои.
        Вот так вот. Англичане и французы грабили рыбаков, топили их лодки, обстреливали мирные города… Я уже не говорю о том, как они вели себя по отношению к ирландцам, а также аборигенам Америки, Австралии и Африка. Это отдельная песня. А мы, видите ли, варвары, даже если всего лишь заставим их работать…
        В Питер я решил отправиться на БДК «Королев», который уже стал нашим штабным кораблем. Правда, в Неву его вводить не стоит - Морской канал еще не построен, и рисковать посадкой БДК на мель мне не хотелось. От Кронштадта, неподалеку от которого встанет на якорь «Королев», до Зимнего дворца я смогу добраться на «Рапторе», который пойдет в Кронштадт вместе с БДК. Его осадка вполне для этого достаточна.
        И вот я снова оказался в своем родном городе, правда, не в том, XXI века, а в том, который был гораздо моложе. Я и сопровождавшие меня офицеры и морпехи всю дорогу озирались по сторонам, удивленно рассматривая берега Невы, так не похожие на те, которые мы привыкли видеть. Ощущение такое, словно ты участник массовки на съемках исторического фильма.
        Вот мы подошли к Благовещенскому или, как его здесь называли, Николаевскому мосту, с недостроенной на нем часовенкой Николая Чудотворца.
        Проскочив мимо полуразобранного деревянного плашкоутного Исаакиевского моста, «Раптор» сбавил скорость и подошел к пристани у Зимнего дворца. Заранее предупрежденные по телеграфу о нашем прибытии, на причале нас уже встречали служители дворцового ведомства. На набережной толпились зеваки, которых с трудом сдерживала цепь полицейских и жандармов.
        На ступенях Иорданского подъезда дворца стоял сам император Николай I, а рядом с ним два его старших сына - цесаревич Александр и великий князь Константин Николаевич. Похоже, что царь решил представить меня наследнику и управляющему Морским ведомством, возможно, моим будущим начальникам.
        Я с любопытством посмотрел на Константина. Ничего особенного - высокий молодой человек с пышными бакенбардами. То, что мне было известно о нем из нашей истории, вызывало у меня двойственные чувства. С одной стороны, он энергично занимался превращением парусного флота в паровой и броненосный, а с другой - именно он был инициатором продажи Аляски в 1867 году. Надеюсь, что в этой истории ничего подобного не случится.
        «Раптор» убавил обороты двигателя и стал медленно приближаться к причалу. Вот он мягко чиркнул бортом по кранцам. Матросы на причале ловко поймали брошенные им швартовы и завели их на кнехты. По поданному нам деревянному трапу я сошел на пристань. Император с радостной улыбкой поздоровался со мной.
        - Дмитрий Николаевич, голубчик, - воскликнул он, широко разведя руки, словно собираясь меня обнять, - если бы вы знали, как я рад вас видеть. Прошу быть моим гостем.
        Мы вошли в хорошо знакомые мне сени и свернули налево. Поднявшись по широкой мраморной лестнице, мы попали в жилую, так называемую «царскую» половину Зимнего дворца. По тому, что Николай направился на третий этаж, я понял, что нас ведут в личный кабинет императора.
        Я оказался прав. Мы вошли в комнату, вдоль стен которой стояли полушкафы, в которых лежали книги и портфели. Посредине кабинета находились три огромных письменных стола. Два стояли параллельно друг другу, а третий - поперек комнаты, с приставленным к одной его оконечности пюпитром.
        Меня удивил порядок: ничто не нагромождено, нигде ничего не валяется, всякая вещь находится на своем месте. В комнате четыре огромных, как ворота, окна, два из которых выходили на Адмиралтейство и два - на Неву. В простенке между окнами, выходящими на Адмиралтейство, стояли большие малахитовые часы… Вся мебель, стулья и кресла были сделаны из карельской березы и обиты зеленым сафьяном.
        Император предложил нам и своим сыновьям присесть за стол. Сам он остался стоять. Я почувствовал себя немного неуютно. Но Николай снова улыбнулся и обратился к цесаревичу и великому князю Константину:
        - Дети мои, я рад представить вам капитана 1-го ранга Дмитрия Николаевича Кольцова. Это он со своей эскадрой, попав из будущего в наше время, поспешил помочь гибнувшему в неравном бою гарнизону Бомарзунда. Он разгромил вторгнувшийся на Балтику англо-французский флот и пленил неприятельский десант. Вы видели сейчас один из кораблей его эскадры Поверьте мне - корабли из будущего еще более удивительные, и ни один, даже самый сильный 100-пушечный корабль, не сможет устоять перед ними. В эскадре Дмитрия Николаевича имеются чудесные аппараты, которые могут летать по воздуху, а их орудия и ракетные снаряды разносят в щепки вражеские корабли. У наших потомков еще много других необычных вещей.
        - Я прошу вас, - продолжил Николай, обращаясь к сыновьям, - никогда не забывать то, что эскадра Дмитрия Николаевича сделала для нашего Отечества. Все может случиться со мной, - тут император вздохнул, видимо, вспомнив, что в нашей истории ему оставалось жить совсем ничего, - и тебе, Александр, придется править Россией. Я надеюсь, что наши потомки так же будут помогать тебе, как и мне.
        Тут Николай вопросительно посмотрел на меня. Мне осталось лишь кивнуть головой, подтверждая его слова.
        Цесаревич Александр и великий князь Константин смотрели на меня с удивлением и восхищением. Я встал и поклонился им, словно дирижер перед началом симфонии. Потом я выразительно посмотрел на царя. Тот мгновенно все понял и сделал едва заметный кивок головой. Видимо, предупрежденные заранее, Александр и Константин встали и поспешили откланяться.
        Когда они ушли, Николай тяжело вздохнул и сел на стул рядом со мной.
        - Ну что ж, - произнес он, посмотрев мне прямо в глаза, - давайте, Дмитрий Николаевич, поговорим начистоту. А именно, как нам жить дальше…
        11 (23) августа 1854 года. Санкт-Петербург Генерал-лейтенант Людвиг Фридрих Леопольд фон Герлах, посланник короля Пруссии Фридриха-Вильгельма IV
        Восемнадцатого августа, когда я находился еще в Тильзите, мне пришло высочайшее повеление из Берлина - пересечь российскую границу у Тауроггена и проследовать далее в Петербург. На границе были уже предупреждены о моем появлении, и меня встретили со всеми подобающими почестями, предоставив мне русскую коляску, запряженную тремя конями, и весьма искусного возницу. Нас сопровождали вооруженные казаки - предосторожность, которую, при некотором размышлении, я счел не лишней - все-таки Таурогген находится в землях, где среди населения преобладают поляки. Здесь же живет один из самых диких европейских народов - литовцы, которые были крещены лишь в XIV веке, и которые, по рассказам путешественников, до сих пор известны своим разбойным нравом. Мы, немцы, добились того, чтобы не менее дикое племя пруссов, которое и дало название нашему королевству, а также поляки, жившие в Померании, Силезии и Западной Пруссии, практически забыли свой варварский язык, почти превратившись в немцев. Русским нелишне будет добиваться того же самого. А они почему-то церемонятся с этими мелкими народами.
        Именно поэтому я взял с собой в дорогу подаренный недавно мне американский новомодный револьвер - драгунский «кольт», который на всем пути из Тильзита в Петербург лежал на сиденье кареты, чтобы быть всегда под рукой. Ведь как говорится в таких случаях: «Gott hilft denen, die sich selber helfen» - «Бог помогает тем, кто помогает сам себе».
        Несмотря на мои опасения, путь из Тауроггена в Петербург прошел на удивление гладко, и расстояние более чем в восемьсот километров мы преодолели за три дня. Еще засветло я въехал на Невский проспект - главную улицу русской столицы. На пороге прусского посольства нас встретил молодой князь Карл Антон Филипп фон Вертер, посол Пруссии, сменивший моего недавно скончавшегося друга, генерал-лейтенанта Теодора Генриха Рохуса фон Рохова.
        - Герр генерал, добро пожаловать в Петербург! - с улыбкой произнес он. - Проходите, покои для вас уже готовы, и слуги отнесут туда ваш багаж. Не хотите ли пока выпить стаканчик рейнского? Могу предложить йоханнисбергского или фолльрадского. Или, если вы устали с дороги…
        - Благодарю, герр посол, - мне была приятна вежливость князя. - Конечно, путь был неблизким, и спал я не более пяти часов каждую ночь - в гостиницах Риги и Пскова. Но давайте лучше поговорим о наших делах…
        - Герр генерал, мне передали, чтобы я от вашего имени запросил аудиенции у канцлера Нессельроде и у его императорского величества. Увы, ни канцлера, ни его величества в Санкт-Петербурге нет. Но когда я сообщил о вашем прибытии, то к канцлеру в его имение отправили курьера. А императора ожидают в столице со дня на день.
        - Спасибо, герр посол, - я одобрительно кивнул головой. - Тогда расскажите мне все, что вам известно про эту таинственную эскадру и про ее победы на Балтике.
        Фон Вертер удивленно посмотрел на меня.
        - Герр генерал, мне, увы, ничего не известно ни про эскадру, о которой вы говорите, ни про ее победы. Я знаю лишь то, что первая попытка союзников взять недостроенную крепость Бомарзунд на Аландских островах провалилась, равно как и попытки захватить Ревель, Гангут и Свеаборг. А к Кронштадту ни британцы, ни французы даже не смогли подойти - русские весьма искусно перекрыли Финский залив с помощью плавающих бомб, или чего-то в этом роде. Но, по моим сведениям, союзники послали большую эскадру к Бомарзунду, и дни крепости сочтены.
        Подумав, я решил, что в мои задачи не входит рассказывать князю о действительном положении дел. А в том, что моя информация верна, я не сомневался. Конечно, факт того, что императора нет в городе, и что его местоположение неизвестно, можно было бы объяснить возможным захватом Петербурга. Однако, в свете того, что враг даже не смог подойти к Кронштадту, это маловероятно. Тем более что император Николай - далеко не трус, и счел бы бегство из города бесчестным поступком. Так что можно смело предположить, что он там, где происходит решающая битва за Балтику. Это вероятно лишь в случае, если Российская империя одержала победу, либо надеется одержать таковую в ближайшее время.
        На следующий день с утра пришла еще одна депеша из Канцелярии - из нее я понял, что господин канцлер, увы, болен, и неизвестно когда сможет вернуться в Санкт-Петербург. А после великолепного обеда, приготовленного французским поваром герра фон Вертера, да еще и под аккомпанемент чудесного мозельского вина из Триера, по городу разнеслась весть о полной победе русских на Балтике и о возвращении императора в Петербург. Фон Вертер изумленно посмотрел на меня:
        - Герр генерал, получается, что ваша информация соответствовала действительности? Странно, что в Петербурге про это ничего не было известно, а вы, только что прибывшие из Пруссии, знаете об этом…
        - Герр посол, я не знаю источника этой информации, но именно поэтому меня и послали в Петербург.
        Через полтора часа нам передали записку, доставленную из Зимнего дворца. Господина посла приглашали в Казанский собор на завтрашний молебен в честь славной победы на Балтике. Мое же послание было более многословным. Начиналось оно так:
        «Ваше превосходительство! Его Императорское Величество будет рад видеть вас в четыре часа пополудни в Зимнем дворце».
        Обычно послы, приглашенные на официальный прием, входят в царский дворец по лестнице со стороны Невы, проходя через анфиладу прекрасных залов. Меня же провели по узкой лестнице со стороны садика в небольшой кабинет. Через минуту открылась дверь и вошел Николай.
        Он заметно изменился с того времени, когда я видел его в последний раз. Император постарел, осунулся и выглядел усталым. Но его царственная осанка была все той же, а рукопожатие столь же крепким, как и ранее.
        - Мой дорогой друг, я рад снова увидеть вас в Санкт-Петербурге.
        - Ваше величество, позвольте мне поздравить вас с блестящей победой. Вся Пруссия - более того, я полагаю, что население тех немецких земель, которые не являются подданными прусской короны - тоже искренне рады, узнав о победе нашего природного союзника. Увы, наши отношения переживали непростые времена, но дружба между нашими монархиями - заветная мечта моего короля, его величества Фридриха Вильгельма IV. Он послал меня к вам еще до того, как весть об этой славной виктории стала известна в Европе. Я счастлив передать вам, ваше величество, личное послание от его величества, - тут я достал конверт, украшенный королевским вензелем и гербом Гогенцоллернов.
        Николай вскрыл его, пробежал глазами, после чего с улыбкой обратился ко мне:
        - Я очень благодарен моему брату, королю Фридриху Вильгельму, за теплые слова, сказанные в мой адрес, и за его пожелания укрепить наши традиционные связи. Особенно я ценю то, что он пообещал помощь нашей державе еще до того, как мир узнал о победе на Балтике.
        Я чуть напрягся - по губам императора блуждала еле заметная лукавая улыбка. Не иначе, как он догадался, что нам кое-что известно. Но Николай продолжил:
        - Мы благодарны и за то, что Пруссия решила передать нам задержанные вами льежские штуцеры.
        - Ваше величество, я считаю, что дружба Пруссии и России предопределена самим провидением. И мы должны сделать все, чтобы никакие происки врагов не помешали этой дружбе. Мы готовы поставлять вам стрелковое оружие, артиллерию, боеприпасы, станки, а также сырье, необходимое вам для ведения боевых действий. Некоторые наши предложения изложены в этой докладной записке, - я передал императору еще один конверт.
        - Благодарю вас, дорогой друг. Ваши предложения будут внимательно изучены, и я надеюсь, что при следующей нашей встрече, которая, возможно, произойдет еще до вашего отъезда из Петербурга, смогу обсудить с вами некоторые конкретные предложения.
        - Ваше величество, я буду счастлив встретиться с вами еще раз.
        - Ваше превосходительство, у нас есть еще одна просьба к дружественной нам Пруссии. Мы хотели бы провести небольшой конвой речных судов через нижнее течение Вислы, от Данцига до Торна, и далее - до русского Влоцлавка. Потом часть этого конвоя, оставив грузы во Влоцлавеке, вернется в Балтийское море.
        - Ваше величество, я немедленно пошлю запрос в Тильзит, и надеюсь получить оттуда ответ не далее чем послезавтра. Я уверен, что он будет положительным. Более того, на днях я пересекал Вислу по дороге в Кёнигсберг, и могу вам доложить, что уровень воды в реке на всем протяжении немецкой ее части превышает одиннадцать футов, что более чем на три фута выше, чем обычно в это время года. Но, конечно же, вам придется взять немецких лоцманов…
        - Мой друг, в случае положительного ответа я попросил бы вас встретиться с капитаном Кольцовым, с которым вы сможете обсудить все детали.
        Я почувствовал себя игроком, сорвавшим банк в казино. У меня хорошая память на фамилии, и я был уверен, что никакого «капитана Кольцова» в Российском Императорском Балтийском флоте нет. Не было и капитан-лейтенанта с такой фамилией. Так что можно было исключить вариант, что капитан Кольцов - это один из героев морской войны на Балтике, произведенный в следующий чин. Тогда вполне вероятно, что это человек из той самой таинственной «новой эскадры», возможно даже, что он ее командующий. Хотя меня немного смущал тот факт, что он - всего лишь капитан, а не адмирал.
        Вслух же я сказал:
        - Ваше величество, тогда позвольте мне откланяться - нужно срочно подготовить и отправить сообщение в Тильзит.
        - Благодарю вас, мой друг. В свою очередь хотел бы пригласить вас на торжественный молебен в честь нашей победы. Он состоится в Казанском соборе. Вот ваше приглашение, - и его императорское величество подал мне такой же конверт, какой я уже видел у молодого фон Вертера.
        - Сочту за честь, ваше величество, - улыбнулся я, поклонился и поспешил покинуть царский дворец.
        11 (23) августа 1854 года. Неподалеку от Кронштадта. Кают-компания БДК «Королев» Командир отряда кораблей Балтийского флота капитан 1-го ранга Кольцов Дмитрий Николаевич
        Снова, как это было несколько дней назад, и примерно в том же составе, я провожу совещание, в котором участвуют командиры кораблей из XXI века и старшие офицеры ФСБ, ГРУ и морской пехоты. И если тогда речь шла о том, чтобы решить, что нам надо сделать для разгрома англо-французской эскадры, то сейчас, когда Балтика полностью очищена от вражеского флота, нам предстоит прикинуть, как нам жить дальше. Кое-какие мысли у меня на этот счет уже есть, но я хочу выслушать подчиненных, чтобы потом, когда выскажутся все, принять окончательное решение.
        - Товарищи офицеры, - этими привычными и дорогими для всех нас словами я начал совещание, - мы сделали огромное дело - флот интервентов и их экспедиционный корпус полностью уничтожен. При этом русский императорский флот и гарнизон Бомарзунда понес минимальные потери. Чисто военное поражение Англии и Франции может перерасти и в поражение дипломатическое. Как я слышал от императора Николая I, позиция Пруссии, которая до разгрома союзного флота была нейтрально-недоброжелательной, изменилась, и теперь ее можно охарактеризовать как нейтрально-дружескую. По оценке наших аналитиков… - тут я взглянул на подполковника Березина, - …должна измениться и позиция Австрии. Ожидаемы перемены и в ее руководстве - весьма вероятна отставка канцлера фон Буоля и приход нового человека, который не будет с такой русофобской яростью работать против России. Все это, возможно, заставит Англию и Францию поторопиться с заключением мира, оставив Турцию один на один с Российской империей. А это - смертный приговор для Стамбула.
        - Дмитрий Николаевич, - произнес внимательно слушавший меня командир «Смольного» капитан 1-го ранга Степаненко, - значит ли это, что не будет никакой высадки англо-французского десанта в Крыму и героической обороны Севастополя?
        - Не знаю, Олег Дмитриевич, не знаю. - Я тяжело вздохнул. - Очень хотелось, чтобы вы оказались правы. Но боюсь, что британцы и французы решатся попытать счастья и высадиться в Крыму. Ну, а как там будут развиваться события - один Господь знает…
        - Думаю, что вы правы, Дмитрий Николаевич, - согласился со мной подполковник ГРУ Андрей Березин. - Уж больно азартный игрок император Луи-Наполеон. Да и британцы не привыкли забывать полученные ими пощечины. Так что после окончания боевых действий на Балтике должны начаться боевые действия на Черном море.
        - Все это так. Только мне хотелось бы, чтобы все здесь присутствующие приняли концептуальное решение, - продолжил я. - А именно, каков будет наш статус в этом мире. Я исхожу из того, что нам вряд ли удастся вернуться в свое время. И жить нам придется именно здесь. У нас есть несколько вариантов выживания в XIX веке. Первый - самый радикальный. Мы можем, выполнив свой долг перед Россией, отправиться на наших кораблях на край света, найти где-нибудь в Океании несколько еще неизвестных островов и, объявив над ними суверенитет, организовать какую-нибудь «Республику Чунга-Чанга». Сил для того, чтобы отстоять наш суверенитет, у нас хватит с избытком. Наберем жен из числа аборигенок, создадим новую расу и будем жить-поживать…
        Я внимательно посмотрел на присутствующих. Никто из них не поддержал мою идею. Да я, собственно, и не ожидал ничего иного. Но надо было обозначить все варианты, чтобы у людей был выбор.
        - Второй вариант - присягнуть России в лице императора Николая I. Войти в состав флота империи. И вместе со своими предками бить всех, кто полезет на Русь с мечом. Думаю, что этот вариант устроил бы многих. Конечно, есть ряд вопросов, которые надо решить уже сейчас.
        Взглянув на сидевших в кают-компании, я заметил, что многие из них задумались. Но ярко выраженного протеста мои слова не вызвали. Хорошо - теперь можно перейти к конкретике.
        - Хочу вас предупредить - нынешняя Российская империя - государство сугубо сословное, где взаимоотношения между людьми зависят от того, кто они - дворяне или принадлежащие к податным сословиям. Надо будет как следует изучить Табель о рангах, чтобы понять, кто ваш собеседник и как с ним общаться.
        В кают-компании все сразу заговорили, обсуждая сказанное мною. Многие не догадывались обо всех этих сложностях. Люди привыкли видеть равных в матросах, контрактниках и мичманах. А тут - кто-то сразу станет дворянином, а кто-то до этого не дотянет. Кто-то будет пользоваться всеми правами, не имея практически никаких обязанностей, а кто-то на вполне законных основаниях может быть подвергнут телесным наказаниям.
        Я поспешил успокоить собравшихся.
        - Товарищи! Чтобы подобные казусы не происходили, я обсудил эти вопросы с императором. Все офицеры и мичманы нашей эскадры согласно Табели о рангах становятся классными чинами. Далее, все матросы и, как их здесь называют, унтер-офицеры, при переходе на службу в императорский флот станут кондукторами, а потом, после сдачи экзаменов - более для проформы - получат звание мичмана, первый офицерский чин в русском флоте. Кроме того, император, чтобы покрыть убыль офицеров в армии, примет указ, разрешающий студентам производство в офицерский чин. Это касается и наших курсантов.
        По кают-компании снова прошел гул. Похоже, что большинство было удовлетворено тем, что я сказал. В конце концов, наши командиры меньше всего думали о балах, на которых они выглядели бы белыми воронами, или об имениях с крестьянами. К тому же освобождение этих самых крестьян уже не за горами. Наши ребята вряд ли воспользуются своими правами и привилегиями, доступными им согласно манифесту 1762 года «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству», который «расширила и углубила» Екатерина II в 1785 году в «Жалованной грамоте дворянству», превратив когда-то служилое сословие в паразитов.
        Думаю, что никто из наших современников не захочет превратиться в Собакевича или Ноздрева. «В службе честь!» - говаривал император Петр Алексеевич, сам, засучив рукава, вкалывавший на судоверфи. А развратничать с крестьянками или пороть мужиков на конюшне - этому нас, слава богу, не учили.
        - Дмитрий Николаевич, - сказал вдруг Виктор Юрьевич Никольский, капитан контейнеровоза «Надежда». - А как насчет тех, кто сейчас является гражданскими моряками?
        - Виктор Юрьевич, этот вопрос мы с императором также затронули. Для вольнонаемных есть две альтернативы. Первая - оставить все, как есть. Многие из них - да и вы, Виктор Юрьевич - носят звание офицеров запаса. То есть вы уже имеете классный чин. Те же из гражданских, кто не имеет офицерского звания, будет причислен к сословию почетных граждан. Для этого им лишь следует написать ходатайство. Особые права и преимущества почетного гражданина заключаются в свободе от рекрутской повинности, от подушного оклада, от телесного наказания.
        Вторая же возможность - поступить на военную службу. Насколько я понимаю, большинство наших гражданских моряков имеют высшее и среднеспециальное образование. Эти лица при поступлении на военную службу получат офицерские погоны. Точно так же произойдет с военными журналистами - им присвоят офицерские звания.
        Никольский улыбнулся и сказал:
        - А что здесь думать-то. И я, и моя команда, все мы служили срочную. Так почему б нам не тряхнуть стариной и снова встать в строй. Только вот такой вопрос - мой грузовой помощник Лев Абрамович Зайдерман, например, еврей, хоть и не очень-то верующий. А боцман, Ринат Зязиков - так тот мусульманин. Что с ними делать-то? Ведь присяга во времена императора Николая I - процедура религиозная.
        - Для мусульман, иудеев, буддистов, католиков, протестантов и даже верований малых народов предусмотрена особая последовательность присяги. Конечно, иудеи-офицеры в теперешней армии - редкость, но император дал мне понять, что такое будет дозволено.
        - Дмитрий Николаевич, - неожиданно спросил меня подполковник Березин, - с личным статусом нам все более-менее ясно. Но ведь мы - люди военные, и вопрос субординации для нас очень важен. Раскассируют наших ребят по разным полкам и начнут давать им немыслимые задания, или, еще хуже - начнут прессовать, как чужаков. Очень бы не хотелось такого…
        - Я прекрасно вас понимаю, Андрей Борисович, - ожидая подобного вопроса, я заранее подготовил на него ответ. - Наша эскадра и все вольнонаемные ни в коем случае не будут раскассированы. По моему предложению император Николай решил создать на базе нашей группы особый отряд, который станет составной частью Гвардейского флотского экипажа. Но мы не будем подчиняться его командиру контр-адмиралу Мофету. Нашим прямым начальником станет сын императора, великий князь Константин Николаевич. Но и он будет кем-то вроде зиц-председателя. Приказы, которые мы станем получать от него, подлежат исполнению лишь в том случае, если они будут завизированы императором. И еще. Внутри нашего отряда будут действовать наши законы и уставы. Император в своем указе о нашем статусе обещал особо выделить тот момент, что любые полицейские либо иные действия в адрес любого человека из нашего отряда будут проводиться только при участии наших военных юристов, либо сотрудников наших спецслужб.
        Присутствующие одобрительно закивали головами. Похоже, что вопрос подчинения тоже их сильно волновал.
        Я взглянул на часы. Для того чтобы приступить ко «второй фигуре Марлезонского балета», следует сделать перерыв. Пусть люди обсудят то, что я им сейчас сказал, оценят, посоветуются. Следующий вопрос, который нам необходимо решить, был не менее сложным, чем первый.
        23 августа 1854 года, закат. Бад Ишль, терраса Мраморного дворца в саду императорской виллы Франц-Иосиф I, император Австрийский; граф Карл Фердинанд фон Буоль-Шауенштейн, министр иностранных дел и президент совета министров Австрии
        - Ваше императорское величество, - почтительно поклонившись, произнес фон Буоль, - простите, что нарушаю ваш вечерний покой. Я знаю, как вам нравится смотреть на закат, но, поверьте мне, я бы не стал вам мешать, если бы известие, которое я хотел бы вам сообщить, не было бы столь важным.
        - Я внимательно слушаю вас, герр министр, - император легким кивком головы ответил на поклон фон Буоля. Потом он принюхался и спросил: - Вы только что из Вены? От вас пахнет угольным дымом.
        - Да, ваше величество, я несколько часов был в пути. Пришлось поспешить, чтобы обо всем доложить вам лично. Как вы знаете, в министерстве иностранных дел в Берлине у меня есть… - фон Буоль замялся, - ну, как бы это поделикатнее сказать…
        - Друзья, я вас правильно понял, герр министр? - усмехнулся император.
        - Именно друзья, ваше императорское величество, - кивнул фон Буоль. - Один из этих друзей побывал у нас весной по государственным делам. Всем известно, что он - большой любитель голубей, и мы, конечно, подарили ему несколько птиц самых лучших пород. Три из них были почтовыми. В пятницу наш знакомый воспользовался одной из этих птиц, а сегодня - второй.
        Франц-Иосиф перестал улыбаться, лицо его стало серьезным, и он чуть подался вперед в кресле. Фон Буоль тем временем продолжил:
        - Так вот, в его руки попало несколько интересных документов.
        - И какие же, герр министр?
        - Во-первых, перехваченные английские телеграммы. Оказалось, что русские сумели полностью разгромить англо-французскую эскадру на Балтике, причем практически без потерь. Пленен и экспедиционный корпус, высаженный французами у Бомарзундской крепости. Подробности сражения он не приводит, но уже сам факт, если он действительно имел место быть, заслуживает весьма серьезного отношения.
        Франц-Иосиф пристально посмотрел на фон Буоля, потом жестом остановил его монолог и спросил:
        - Герр министр, а вы уверены, что ваш источник не лжет?
        - Ваше императорское величество, - голос фон Боуля был мрачен, как у распорядителя на похоронах, - мой источник также прислал мне набросок депеши прусскому послу в Санкт-Петербурге, который, по его словам, был отправлен для зашифровки. Интересно, что рука, которой он был написан, принадлежит министру Фердинанду фон Вестфалену; мой контакт хорошо знаком с его почерком. Согласно этому приказу, посол должен просить о срочной аудиенции у императора Николая, или у канцлера Нессельроде, и заверить последнего в дружеском отношении Прусского королевства к России, а также предложить уступки в сфере преференций и в других политических сферах.
        - Герр министр, но получается, что часть этой информации была получена вами уже на прошлой неделе? И вы сообщаете мне об этом только сейчас.
        - Ваше императорское величество… - растерянно заблеял фон Буоль, - поверьте, мне не хотелось нарушать ваш отдых, тем более что до полного разгрома тогда было еще далеко…
        - Герр министр, а вы не пытались хотя бы поговорить с российским посланником?
        - Ваше императорское величество, вы же знаете, что князь Горчаков должен заменить барона фон Мейендорфа, и я хотел пригласить его на беседу. Но согласно протоколу, я могу это сделать только после того, как барон фон Мейендорф передаст ему все дела.
        Франц-Иосиф задумался. В победе англо-французской коалиции на Балтике его заверил недавно сам фон Буоль, уверявший, что вопрос лишь в том, насколько решительной будет эта победа. И именно фон Буоль, даже не поставив Франца-Иосифа в известность, счел нужным в оскорбительной форме сообщить русскому послу барону Петру фон Мейендорфу, кстати, мужу своей сестры, про поддержку Австрией англо-французской коалиции.
        Но аргумент фон Буоля о том, что Австрии нужно всеми силами предотвратить усиление России на ее юго-западных границах, привел к тому, что Франц-Иосиф решил тогда не отчитывать своего министра за самоуправство. А вот теперь высокомерие министра могло привести к весьма печальному для Австрии развитию событий.
        Ведь Россия оказалась намного сильнее, чем они ожидали. Впрочем, Франц-Иосиф и сам уже сожалел о том, что позволил своему не в меру ретивому министру рассориться с Россией. Ведь если бы не помощь императора Николая тогда, в 1848 году, то Австрия распалась бы на две части. Вполне вероятно, что русская помощь когда-нибудь может понадобиться вновь.
        А тут еще Пруссия, вечный соперник Австрии в германском мире, которая в результате всего произошедшего на Балтике сможет усилить свои позиции в России. И если четыре года назад именно Россия добилась Ольмюцского компромисса, остудившего прусские амбиции, то в будущем вполне вероятно, что она встанет на сторону Пруссии, не говоря уж о возможной дестабилизации населенных славянами земель, принадлежащих его короне, таких, как Лемберг или прикарпатский Унгвар.
        А этот надутый осел с графским титулом не только все испортил, но еще и потерял драгоценное время. Конечно, его встреча с Мейендорфом ни к чему хорошему привести не могла. Но если б он хотя бы сообщил ему, императору, об этом еще на прошлой неделе, то можно было бы пригласить нынешнего русского посла, или того, кто его сменит, в Ишль и попробовать по возможности смягчить ситуацию.
        Остается лишь надежда на то, что российский канцлер Нессельроде, который был всегда другом Австрии, в случае обращения к нему, поможет наладить изрядно подпорченные отношения между Австрией и Россией. Надо будет с ним связаться - отправить в Россию личного посланника.
        Фон Буоль тем временем продолжал рассуждать, не обращая внимания на выражение лица своего монарха.
        - Ваше величество, нужно действовать в двух направлениях. Во-первых, следует отправить специального посланника в Россию через Данциг и Ригу, - император машинально кивнул, - а, во-вторых, надо бы все-таки пригласить барона фон Мейендорфа и князя Горчакова и заверить их, что все наши недоразумения остались в прошлом, и что позиция Австрии стала менее враждебной России.
        - Да, герр министр, - сказал император, - только вряд ли барон фон Мейендорф поверит подобным заверениям после того, как мы, - Франц-Иосиф едва удержался от того, чтобы сказать «вы», - недвусмысленно объявили о поддержке политики англичан и французов в самом начале кризиса. А князь Горчаков, как вы мне сейчас сообщили, еще не вступил в должность.
        Фон Буоль побледнел. Он до последнего момента надеялся, что следующего шага делать не придется. Он незаметно смахнул пот со лба, набрав побольше воздуха в легкие, сказал:
        - Ваше величество, я смиренно прошу вашего разрешения подать в отставку. Вот прошение, - он достал из кожаной папки написанную еще в поезде бумагу. - Предлагаю назначить на мое место Иоганна Бернгарда фон Рехберга унд Ротенлёвена. Думаю, что его кандидатура будет более приемлемой для российского императора. А барона фон Мейендорфа и князя Горчакова, действительно, неплохо пригласить сюда, в Бад Ишль, на личную аудиенцию с вашим величеством.
        Франц-Иосиф прочел документ, покачал головой, взял с письменного стола перо и, написав на бумаге пару слов, поставил размашистую подпись. Пристально посмотрев на уже бывшего министра, он сказал:
        - Хорошо, граф. - Фон Буоль машинально отметил, что Франц-Иосиф назвал его не «герр министр» - и сие означало, что его личная карьера, увы, по крайней мере, на самое ближайшее время, завершена. - Благодарю вас за ваши многолетние труды на службе мне и Империи. Я подумаю, на каком поприще можно будет использовать человека ваших талантов и способностей. Я сообщу об этом в самое ближайшее время. А сейчас я напишу письма фон Рехбергу и российскому послу барону фон Мейендорфу, а также князю Горчакову, которые я попросил бы передать означенным лицам как можно скорее. Я понял, что вы собирались вернуться в Вену?
        - Да, ваше величество, - кивнул фон Буоль, - поезд ждет меня на вокзале.
        - Тогда не смею вас задерживать, граф. - Молодой император подошел к бывшему министру и пожал его руку. - Письма вам привезут прямо к поезду. Спасибо вам за то, что вы навестили своего императора.
        НАША СПРАВКА
        Габсбурги - взлет и падение императорского дома
        Почти семь веков династия Габсбургов правила Австрией, а потом и Священной Римской империей. За время ее правления представители династии были владыками таких стран, как Австрия, Венгрия, Чехия, Хорватия, Испания, Португалия, Неаполитанское королевство, Мексика и Трансильвания.
        Хотя вотчиной Габсбургов считалась Австрия, сам род их по происхождению был швейцарским. Основал его еще в 938 году Гунтрам Богатый, граф Брейстау и Мури, владевший землями в швейцарских областях Аргау и Тургау. Его сын Радбот в 1020 году построил в Аргау замок Габихтсбург (Habichtsburg - «Ястребиный замок»), давший имя всем его владельцам.
        Королевской династия стала в 1273 году, когда граф Рудольф Габсбург после долгих усобиц был избран германским королем под именем Рудольфа I. Он сумел перенести центр своих владений на восток, приобретя в 1280-х годах герцогства Штирия и Австрия.
        Габсбурги на протяжении многих веков славились умением выгодно заключать браки. В правление императора Фридриха III появился даже своего рода лозунг Габсбургов: «Пусть другие ведут войны, а ты, счастливая Австрия, женись!»
        Рудольф I сумел выгодно выдать замуж своих дочерей и женил сыновей. В последующем браки Габсбургов с представителями европейских королевских домов только увеличивали владения династии. Например, Максимилиан I, сын императора Фридриха III, благодаря браку в 1477 году с единственной наследницей Бургундского герцогства Марией, стал владельцем богатых земель в Нидерландах и претендентом на все «бургундское наследство». Из-за него потом шли долгие и кровавые войны между Габсбургами и французскими Бурбонами.
        Сын Максимилиана и Марии Филипп I после заключения брачного договора с инфантой Хуаной стал в 1504 -1506 годах королем Кастилии. Их старший сын Карл унаследовал в 1516 году испанский престол, а в 1519 году, после смерти деда императора Максимилиана, был избран императором под именем Карла V (1519 -1556), соединив авторитет императора Священной Римской империи с неисчерпаемыми ресурсами огромной испанской колониальной державы.
        Брат Карла Фердинанд был женат на сестре короля Венгрии и Чехии Лайоша II Ягеллона. После того как бездетный Лайош в 1526 году погиб в битве с турками при Мохаче, Фердинанд занял оба освободившихся престола.
        Среди правивших в Средние века Габсбургов было немало весьма экстравагантных личностей. Например, император Карл V, одновременно король Испании, считавший себя «избранным императором христианского мира». К концу жизни он усомнился в способности добиться всемирного господства, и в 1556 году отрекся от престола, разделив свои владения. Испанию вместе с Нидерландами, Франш-Конте и землями в Италии он отдал сыну Филиппу II, а императорское достоинство с родовыми австрийскими герцогствами - брату Фердинанду I, королю Венгрии и Чехии. Сам он удалился в монастырь, где до конца своих дней занимался любимым занятием - ловлей рыбы, забрасывая удочку из окна своей кельи.
        В 1558 году он провел церемонию собственных похорон. Завернутый в саван и окруженный монахами, держащими зажженные свечи, бывший император возлежал на катафалке и в таком состоянии принял участие в церковной службе - литургии. Вскоре Карл Габсбург умер.
        Не менее своеобразным монархом был император Рудольф II, правивший в 1576 -1612 годах. Он перебрался из Вены в Прагу, где, удалившись от мирских дел, занялся оккультизмом и алхимией. Император приглашал к своему двору гадалок и каббалистов, которые, получая щедрую плату, занимались поиском «философского камня» и составлением гороскопов. Справедливости ради стоит заметить, что при дворе императора Рудольфа жили и трудились такие известные астрономы, как Тихо Браге и Иоанн Кеплер.
        Император покровительствовал художникам и скульпторам, коллекционировал произведения искусства. В конце концов, Рудольф сошел с ума и был вынужден отречься от престола, передав корону брату, императору Матвею II.
        Император Карл VI, правивший в 1711 -1740 годах, чтобы сохранить нераздельно за своими наследниками австрийские владения, 19 апреля 1713 года огласил так называемую «Прагматическую санкцию», которая, при отсутствии мужского потомства у императора, отдавала трон женской линии. В это время у императора Карла еще не было детей. Три года спустя у него родился сын, который вскоре умер, а затем у него рождались только дочери.
        Большинство государств Европы первоначально не собирались признавать «Прагматическую санкцию». Но, в конце концов, ценой значительных уступок Карлу удалось добиться ее признания, и в 1740 году на престол взошла дочь Карла VI императрица Мария-Терезия. Это была энергичная, деятельная и умная женщина, обладавшая большим тактом и обаянием. Она неплохо разбиралась в международной политике и внутренних делах, окружила себя способными и умными людьми.
        Несмотря на занятия государственными делами, Мария-Терезия находила время и для семьи. У нее было шестнадцать (!) детей, из которых десять пережили мать. Одной из ее дочерей была Мария-Антуанетта, супруга короля Людовика XVI, казненного во время Великой Французской революции. Угодила на гильотину и Мария-Антуанетта.
        Одним из самых известный Габсбургов был предпоследний представитель этой династии император Франц-Иосиф. Он оказался рекордсменом среди монархов мира - Франц-Иосиф процарствовал 68 лет! Помимо своего долголетия - он умер в возрасте 86 лет, Франц-Иосиф был словно заколдован. Большинство его близких родственников умерли насильственной смертью, став жертвами покушений.
        Его супруга Елизавета Баварская была убита в Женеве в 1898 году итальянским анархистом Луиджи Лукени. В 1867 году брат Франца-Иосифа Максимилиан, ставший императором Мексики, попал в руки повстанцев и был расстрелян. Единственный сын и наследник императора, кронпринц Рудольф, в 1889 году в замке Майерлинг, по одной из версий, оскопил сам себя, после чего застрелил любовницу баронессу Марию Вечера, а потом застрелился сам. По другой версии, наследник Франца-Иосифа стал жертвой заказного политического убийства, замаскированного под самоубийство.
        Другой наследник императора, его племянник эрцгерцог Франц-Фердинанд, в июле 1914 года был убит вместе с супругой боснийскими террористами в Сараево. Смерть эрцгерцога стала поводом для начала Первой мировой войны. Наследником престарелого императора стал его внучатый племянник Карл-Иосиф.
        Франц-Иосиф умер в 1916 году в разгар Первой мировой войны, когда австрийская армия терпела одно поражение за другим. Наследовавший ему новый император Карл-Иосиф процарствовал ровно два года и был свергнут в ходе распада Австро-Венгерской империи.
        После прихода к власти в Германии нацистов и аншлюса Австрии, те потомки Габсбургов, которые проживали на территории Третьего рейха, подверглись жестоким гонениям со стороны нацистов. Как ни странно, Адольф Гитлер, сам по происхождению австриец и бывший подданный Габсбургов, люто их ненавидел. Имущество династии было конфисковано, а сами они репрессированы. Сыновей убитого эрцгерцога Франца Фердинанда бросили в концлагерь Дахау и подвергли изощренным издевательствам.
        11 (23) августа 1854 года. Неподалеку от Кронштадта. Кают-компания БДК «Королев» Командир отряда кораблей Балтийского флота капитан 1-го ранга Кольцов Дмитрий Николаевич
        Через полчаса, когда народ вдоволь наговорился и накурился, я продолжил совещание. Второй вопрос, который нам предстояло обсудить, был не менее важным, чем первый. Речь шла о пунктах нашей дислокации и ближайших планах.
        Вообще-то, во время моей встречи с царем мы обговорили и эту проблему. Дело в том, что из Балтики нам выбраться будет пока тяжело. Хотя, конечно, можно. Но все упирается в топливо. Нефть в России уже добывают, и даже перерабатывают. В 1823 году братья Дубинины открыли завод в Моздоке для переработки нефти, собираемой с близлежащего Вознесенского месторождения. Но это все кустарщина. Надо будет налаживать промышленную нефтедобычу и промышленную переработку. А на это потребует немало времени и сил.
        У нас есть танкеры с нефтью и нефтепродуктами. Мы можем с дозаправками в пути дойти хоть до Камчатки. Но пока на этот счет окончательное решение еще не принято. Все будет зависеть от ситуации в Крыму…
        Все это я объяснил императору. Он, правда, не сразу уловил все тонкости - с морем и с кораблями у Николая Павловича были связаны не очень приятные воспоминания. Но главную мою мысль он понял и заявил, что он заранее согласен с нашими предложениями. Всю возможную помощь с его стороны в решении возникших проблем он окажет.
        Я рассказал об этом присутствующим на совещании и попросил их высказать свои соображения.
        Первым, как это принято, выступил командир «Дениса Давыдова» старший мичман Максимов.
        - Дмитрий Николаевич, - сказал он. - Я полагаю, что на Черное море нам не прорваться. Конечно, «Бойкий» с танкером «Лена» могут пройти через Датские проливы, обойти вокруг Англии, миновать Гибралтар, прорваться через Босфор и Дарданеллы и войти в Черное море. Но при этом наши корабли могут получить тяжелые повреждения, а ремонтировать их будет негде. Про Черное море, как я понял, здесь будет отдельный разговор, но насчет Балтики - мое мнение таково: надо уже сейчас подумать о зимовке.
        - Старший мичман прав, - произнес командир МДК «Мордовия» капитан 3-го ранга Сергеев, - к примеру, мой корабль не предназначен для дальних походов. И дальше Балтики, на самый крайний случай - дальше Северного моря, он вряд ли сможет уйти. Поэтому следует разделить нашу импровизированную эскадру на отряды. В один из них войдут корабли, способные совершать дальние походы. Это «Бойкий», «Смольный», «Королев». Второй отряд - корабли с малым радиусом действия - «Выборг», «Мордовия» и «Денис Давыдов». Ну, и вспомогательный отряд снабжения - два танкера и контейнеровоз. Они хотя и могут совершать дальние походы, но без охраны их в море отпускать нельзя.
        - Благодарю вас, Николай Иванович, - кивнул я командиру «Мордовии». - Вы правильно расставили акценты. Именно так мы и собирались поступить. Теперь я хотел бы услышать от вас предложения о местах базирования.
        - Я помню, что уже шла речь о том, чтобы использовать в качестве временной базы Либаву и Аландские острова. - Командир БДК «Королев» капитан 2-го ранга Сомов пригладил свои вислые усы, - Но Аланды имеют минус - бухты Бомарзунда замерзают. Летом там могут базироваться «Денис Давыдов», «Мордовия» и «Выборг». Либава в этом отношении более интересна, хотя и не совсем удобна. Во-первых - слишком близко к границе с Пруссией. Во-вторых, внешний рейд практически не защищен с моря от штормов, а путь на внутренний рейд проходит через узкий канал, который, в случае чего, противник может закупорить - достаточно затопить там парочку судов. Но будем исходить из того, что есть.
        - Лед для нас не особо и страшен, - сказал капитан танкера «Михаил Ульянов» Василий Васильевич Коваль. - Мы с «Надеждой» можем поработать и ледоколами. Только нужно ли это? Вражеский флот на Балтику зимой вряд ли сунется. Полагаю, что надо исходить из этого.
        - Не стоит забывать и о Свеаборге с Кронштадтом, - командир СКР «Бойкого» капитан 2-го ранга Егоров указал рукой на карту Балтийского моря, лежащую на столе. - Это же готовые военно-морские базы, где легко наладить необходимую систему безопасности, в отличие от той же Либавы, которая прежде всего торговый порт, куда во время навигации постоянно заходят иностранные торговые суда. Насчет замерзания Василий Васильевич верно заметил - зимой приход эскадры противника маловероятен. Ну, а если такое и случится, то у нас есть вертолеты, которые быстро разнесут все вражеские корабли в щепки.
        - Кроме всего прочего, - сказал я, - нам нужно место для, скажем так, представительства. Не гонять же все время в Петербург вертолеты и разъездные катера, чтобы решать текущие проблемы, которых, поверьте мне, здешние бюрократы будут создавать нам ежедневно в огромном количестве. Следовательно, необходимо найти помещение, которое было бы максимально близко к Зимнему дворцу и в то же время находиться на некотором расстоянии от Адмиралтейства и прочих присутственных мест, откуда нас будут заваливать ворохом бумаг.
        - А где найти такое место? - поинтересовался командир «Смольного».
        - Я обговорил этот вопрос с императором и получил от него интересное предложение. Николай Павлович готов отдать для наших нужд Елагин дворец с островом, на котором он располагается. После смерти в 1828 году вдовствующей императрицы Марии Федоровны - матери императора Николая - этот дворец стал чем-то вроде запасной царской резиденции. Он фактически нежилой. В то же время Елагин остров имеет выход к Средней Невке и к Финскому заливу. Оттуда удобно добираться в Кронштадт, а рядом с дворцом можно установить мощную радиостанцию. Да и саму территорию острова проще охранять от непрошеных гостей.
        - Если дворцовое ведомство передаст нам Елагин дворец, то это будет неплохо, - кивнул головой Олег Дмитриевич. - Я бывал там и видел дворец и его служебные корпуса. Там можно разместить не только радиостанцию и служебные помещения, но и казармы для охраны и обслуживающего персонала, а также моих курсантов. Ведь не век же им сидеть на «Смольном». Правда, придется потрудиться, чтобы установить там разную аппаратуру, электрогенераторы и еще много чего. Но мы справимся - ведь мы же русские…
        - Должны справиться, Олег Дмитриевич. Товарищи, если у вас нет ко мне вопросов, я закрываю наше совещание и предлагаю всем вернуться на свои корабли. Связь будем поддерживать по рации. Капитана Сан-Хуана, капитан-лейтенанта Мишина, подполковника Березина и майора Смирнова я попрошу остаться. Также я попросил бы остаться вас, Виктор Юрьевич, - я кивнул капитану контейнеровоза «Надежда», - и вас, Юрий Иванович, - глава нашего медиaхолдинга Черников, направившийся было к выходу, остановился и вернулся на свое место.
        Когда командиры кораблей вышли, я предложил всем подсесть поближе к столу, после чего сказал:
        - Товарищи, с вами я хотел поговорить о том, как нам помочь Севастополю и нашим войскам в Крыму…
        12 (24) августа 1854 года. Санкт-Петербург Мария Александровна Широкина, корреспондент медиахолдинга «Голос эскадры»
        Ну что ж, труба зовет… Кому-то предстоит прием в Зимнем дворце - шампанское рекою, ананасы, рябчики и прочие удовольствия. Да и то, что так любо молодым девушкам, к коим я пока еще принадлежу (по возрасту, если не по статусу) - танцы до упаду - не зря, что ли, я была в студенческие годы вице-чемпионом универа по бальным танцам? Но, увы, вместо этого мне предстоит увлекательный круиз по морям и рекам Российской империи, с заходом в немецкий город Данциг, и проход по немецкой же реке Вайксель до города Торн, где этот Вайксель превращается во вполне себе славянскую Вислу. Причем не то чтобы меня заставили - сама напросилась, буквально взяв своего шефа, Колю Домбровского, за глотку. Горячая казачья кровь и все такое, знаете ли…
        Родилась я в славном городе Пятигорске. Мой отец был из терских казаков. Мой прадед, Михаил Григорьевич, прямо как Григорий Мелехов из «Тихого Дона», успел повоевать и за красных, и за белых. Он решил не бежать за границу, но «на всякий пожарный» уехал подальше от родных мест, в город Астрахань. Его сын, Григорий Михайлович, прошел всю Великую Отечественную, вернулся с пятью орденами и с целой кучей медалей, после чего осел в Пятигорске, где у него и родились шестеро детей, младшим из которых был мой папа, Александр Григорьевич.
        Я была четвертой из пятерых детей. Две моих старших сестры оказались красивыми и женственными - все в маму. Они стали примерными комсомолками и прилежными студентками. Теперь одна из них - бизнесвумен, а вторая - замужем за олигархом местного масштаба. Обе вполне счастливы. Но с ними я никогда не была особо близка. Вероятно, сказывалась большая разница в возрасте.
        А вот я, мой старший брат Гриша и младший - Коля, стали, по словам мамы, «тремя мушкетерами». Я не отставала от них во всех шалостях, мало интересовалась куклами и платьями (а краситься я научилась только в десятом классе) и любила лазить с братьями по горам и играть в войну.
        Дедушка Гриша учил нас всему, что, по его разумению, должен был уметь настоящий казак - ездить на лошади, рубить шашкой лозу, а также охотиться. А еще у него была пара неучтенных стволов, которые хранились в тайнике на даче. Я неплохо научилась стрелять как из ружья, так и из самого настоящего нагана.
        Потом была учеба на журфаке в Краснодаре, который я закончила с красным дипломом. Все это, в совокупности с протекцией моей старшей сестры Тони, которая владеет большим бизнесом в Москве, помогло мне устроиться на канал НТВ. Я сразу стала проситься в «горячие точки», и вскоре - в 2008 году - с помощью наших бывших грузинских соотечественников сбылась «мечта идиотки» - я оказалась в Южной Осетии.
        Выяснилось, что одно дело - охота, и совсем другое - война. Первый же бой, который начался внезапно, ознаменовался для меня, признаюсь сразу, легким испугом и большим конфузом - подмоченными трусиками. Хорошо еще, что на мне была длинная юбка, и никто не увидел моего позора.
        Но я быстро привыкла к выстрелам и взрывам, и через пару-тройку дней в славном городе Гори встретила капитана Широкина - «можно просто Коля», - в которого влюбилась с первого взгляда. И когда, вскоре после нашей первой встречи, я увидела его тяжелораненого в госпитале, он вдруг с ходу сделал мне предложение - видно было по глазам, рассчитывая на отказ. А я не раздумывала ни секунды.
        И через месяц я превратилась в Машу Широкину. Семь лет мы с ним были счастливы… А теперь между нами годы и столетия, и умру я задолго до его рождения. Нет, это не слезы, это так, не обращайте внимания.
        Так вот, мой шеф, Коля Домбровский (почему я все время окружена Николаями?) вместе со мной снимал марш взвода морских пехотинцев под командованием высокого светловолосого капитана от Казанского собора до Дворцовой площади. Коля шел впереди, а я - сзади. По дороге к ним присоединились военные музыканты - тоже из нашей группы, и грянули гимн, словам которого меня когда-то научил дедушка. Морпехи дружно запели, а я присоединилась к ним:
        Боже, царя храни,
        Сильный, державный,
        Царствуй на славу, на славу нам,
        Царствуй на страх врагам,
        Царь православный,
        Боже, царя, царя храни!
        А вот следующая песня меня удивила - молодцы ребята, так быстро придумали ей новые слова:
        Вставай, страна огромная,
        Вставай на смертный бой
        С английской силой темною,
        С французскою ордой.
        Пусть ярость благородная
        Вскипает, как волна,
        Идет война народная,
        Священная война!
        Дадим отпор служителям
        Османских палачей,
        Насильникам, грабителям,
        Мучителям людей.
        Пусть ярость благородная
        Вскипает, как волна,
        Идeт война народная,
        Священная война!
        Поначалу за нами бежали любопытные мальчишки. Потом к ним присоединились и взрослые. Постепенно собралась большая толпа. Некоторые, до того шедшие в другую сторону, разворачивались и шли за нами. Пролетки на проспекте останавливались, пассажиры и извозчики с любопытством наблюдали необычное зрелище.
        И тут я увидела офицеров в английских морских мундирах, таких, на которые насмотрелась в Бомарзунде и Свеаборге. Они понуро брели по Невскому под эскортом конных лейб-казаков в красных кафтанах и высоких меховых шапках. Сбоку строй сопровождали солдаты лейб-гвардии Павловского полка с ружьями и с примкнутыми штыками.
        Увидев все это, я вспомнила кадры «парада» немецких военнопленных в 1944 году, и другой такой же парад пленных «укропов» в Донецке год назад, тьфу ты, в августе 2014-го, который я имела удовольствие лицезреть.
        Вот так-то, подумала я мстительно - что посеяли, то и жните, ваши английские благородия, - не забывая при этом фиксировать все на видео для потомков. Или для предков - кто их разберет…
        А оркестр все играл и играл… Прозвучали «День Победы» и «Десятый наш десантный батальон», а в казармы Гвардейского флотского экипажа мы зашли под бессмертную «Славянку».
        Я дождалась, когда морпехи и оркестр войдут в дверь, у которой стоял с одной стороны матрос экипажа с капсюльной винтовкой, а с другой - наш морпех с автоматом, и решила немного постоять и полюбоваться прекрасным видом на столицу империи…
        12 (24) августа 1854 года. Санкт-Петербург Джеремайя Джонсон, лейтенант флота Ее Величества, а ныне военнопленный
        Зла не хватает на этих трех идиотов… Еще недавно мы были в Ревеле, где нас - английских и французских офицеров - разместили в старых солдатских казармах. Конечно, роскошью это назвать трудно, но, если честно, все ж лучше, чем те условия, в которых мне приходилось жить в Портсмуте, когда я был еще мичманом. Тем более что русские оставили нам все наши вещи и даже холодное оружие - мол, так положено по правилам ведения войны, ведь мы же офицеры. Сюда же привезли моего брата, единственного офицера, выжившего после гибели «Валороса», и мы, чуть помявшись, все же пожали друг другу руки.
        Потом мы даже обнялись, что было для нас весьма трудно. Но мы находились в плену на чужбине, так что в данной ситуации нам необходимо было держаться вместе.
        Из окон казармы был виден кусочек Ревеля, и я с удивлением сказал брату, что, мол, дома в этом старинном городе каменные и даже красивые. На что Джосайя, усмехнувшись, поведал мне, что город построили датчане и немцы, а в русской столице почти все сделано из бревен, кроме, конечно, домов бояр.
        Мы были вполне трезвыми в тот момент, потому, что ром нам русские скупердяи давали только по вечерам, да и то по половине кружки. Так что нам с братом хватило ума на этот раз не поссориться. Вместо этого мы заключили пари: когда мы увидим их столицу, то, если Петербург окажется деревянным - победит Джо (так мы называли брата в семье), а если из соломы и глины - то я. Выигравший пари получит золотую гинею. Деньги были и у меня и у Джо - русские их у нас не отбирали и в наших вещах не рылись. Я вспомнил, как разрешал матросам грабить русских рыбаков, и мне стало стыдно.
        Но позавчера ночью трое молодых идиотов, Альфред Худ и двое его приятелей, узнав, что некий вонючий поляк из французского корпуса по фамилии Домбровский (как и тот русский, который брал интервью у меня и у брата, но от того хотя бы не пахло) оказался виновным в смерти кузена Альфреда и Алджернона.
        Ночью они пробрались в комнату, где в числе прочих спал этот Домбровский, и порезали его кортиками. Поляк визжал, словно свинья под ножом мясника. От его истошных воплей проснулись соседи-французы и сумели-таки спасти поляка от смерти. Лягушатники ловко повалили ударами ног трех наших балбесов и передали их с рук на руки русским.
        Но после того случая русские приняли решение отправить нас всех, от греха подальше, в какую-то паршивую дыру недалеко от их столицы. Да, и кортики у нас забрали, хотя и под расписку. Причем забрали у всех, кроме адмиралов и капитанов кораблей. Кто знает - увидим ли мы свое оружие?
        Наша спокойная жизнь в Ревеле закончилась, всех английских офицеров, кроме адмиралов и коммодоров, погрузили на захваченные у нас же пароходы и отправили в Петербург. Мы были заперты в трюме, поэтому я даже не знал, каким путем мы туда попали - ведь, как я слышал, русские трусливо отгородили восточную часть Финского залива ряжами и плавающими бомбами.
        Потом нас выпустили, пересадили на небольшие корабли и повезли к причалу на набережной, неподалеку от дворца их императора.
        Когда я увидел их столицу, то у меня отвисла челюсть. Такой красоты я не видел нигде, даже в Лондоне и Париже. Ни единой деревянной постройки, зато - дворцы, особняки, церкви… Каждое здание могло бы стать главной достопримечательностью любого европейского города! А здесь таких шедевров были полно, даже на окраинах…
        Но чем ближе мы подплывали к центру города, тем поразительнее становилась архитектура. Нас высадили рядом с великолепным дворцом цвета слоновой кости, с лепниной и статуями, по сравнению с которым Букингемский дворец выглядит сараем, да простит меня Ее Величество. Я догадался, что это и был тот самый Зимний дворец, в котором адмирал Непир обещал поужинать. Увы, по слухам, бедняги Непира, возможно, уже нет в живых - говорят, он застрелился у Бомарзунда, чтобы не попасть в плен к русским варварам…
        Впрочем, если бы не он, то мы с Джо вряд ли бы оказались в плену у русских. Так что, хоть это и нехорошо звучит, но он получил по заслугам.
        Я еще раз осмотрелся по сторонам. На другой стороне реки виднелись великолепные дворцы, а также две высокие колонны, к которым сбоку были приделаны носы античных кораблей. На площади рядом с Зимним дворцом находилось желтое здание, построенное в стиле классицизма, а в центре площади высилась огромная колонна с ангелом наверху. Чуть подальше мы увидели гигантский собор с золотым куполом, а также какое-то здание с корабликом на шпиле.
        Я сказал брату:
        - Ну, это, наверное, то самое место, где живут их бояре. А стоит чуть отойти в сторону, и мы увидим бедность, нищету, грязные улицы и дома из соломы.
        - Или дерева, - возразил мне Джо. - Я слышал, что избы они строят из неструганых бревен.
        - Посмотрим, - улыбнулся я, но тут к нашим конвоирам присоединились свирепого вида всадники. Похоже, что это были те самые ужасные cossacks, о которых мы столько слышали. Они были одеты в странные мундиры и меховые шапки, похожие на шапки шотландских гвардейцев. В руках у них были длинные пики. Офицер конвоя скомандовал:
        - Господа англичане, строимся в колонны и отправляемся на вокзал!
        Миновали арку, за которой я ожидал увидеть кварталы бедноты. Но мы вышли на широкую и прямую улицу, красивее которой я не видел никогда. Мы вдруг невольно стали чеканить шаг, и я сказал брату:
        - Вот и настал тот самый парад, о котором мы с тобой так мечтали…
        - Да, Джерри, - грустно улыбнулся тот. - Не хватает только оркестра…
        И тут, словно кто-то услышал наш разговор - грянули трубы и застучал барабан. Где-то неподалеку от нас находился военный оркестр. Он прекрасно играл, хотя мелодии, исполняемые им, были незнакомы. А потом мы увидели солдат в странной форме, шагающих навстречу нам в сопровождении музыкантов. Я догадался, что это были матросы с той самой эскадры, которой мы обязаны своим бедственным положением. Мой брат подтвердил, что я не ошибся…
        Вскоре нас привели на вокзал и усадили во вполне комфортабельный вагон. Посередине был проход, справа и слева от которого стояли скамьи для пассажиров. Расстояние между смежными окнами не соответствовало расстоянию между скамьями. Скамьи, правда, были жесткими, длиной примерно три фута и глубиной фут и четыре дюйма. В вагоне помещалось почти сотня человек.
        Когда поезд отошел от перрона, я сказал Джо:
        - Ну что, братец, мы с тобой так и не увидели ни дерева, ни соломы. Так что, похоже, ни один из нас не выиграл…
        Тот в ответ лишь невесело усмехнулся. Помолчав минут десять, он как-то странно посмотрел на меня и спросил:
        - Джерри, а какого черта мы вообще сюда приперлись?
        12 (24) августа 1854 года. Санкт-Петербург Генерал-лейтенант Людвиг Фридрих Леопольд фон Герлах, посланник короля Пруссии Фридриха-Вильгельма IV
        Вчера вечером один из слуг фон Вертера, постучав, вошел в мой кабинет, где я беседовал с послом. Он вежливо поклонился и сообщил:
        - Экселенц, прилетел почтовый голубь! - после чего протянул послу тоненькую костяную трубочку, в которой лежал маленький листок тонкой бумаги, исписанный колонками цифр. Узнав пометку на трубочке, я протянул руку и сказал фон Вертеру:
        - Князь, это мне. Герр посол, обождите меня здесь!
        Тот послушно кивнул, хоть по выражению его лица было видно, как ему хочется знать, что написано в этом сообщении. Но мы, немцы, приучены к порядку, как и к тому, что неприлично совать нос не в свои дела. Ведь недаром у нас говорят: Ordnung muss sein - Порядок должен быть.
        Обычно расшифровкой занимается мой ординарец, капитан Макс Кевич. Колоритная, между прочим, личность. Его отец был русским дворянином, который еще студентом во время визита в Кёнигсберг, проиграв в карты все, что у него было, поставил на кон первую половину своей фамилии. После потери и оной, он от стыда решил не возвращаться на родину, женился на местной и поступил на нашу службу. Его сын, Макс, был уже немцем до мозга костей, и при этом практически идеальным ординарцем - смышленым, инициативным, да еще и хорошо говорившим по-русски. А еще он знает французский и английский. Конечно, я предпочел бы взять его с собой, но он мне был нужен там, в Тильзите. Именно он и отправил послание, которое я сейчас держал в руках.
        Я провозился с расшифровкой двадцать минут, но результат того стоил. Король согласился со всеми моими доводами, даже с теми пунктами, которые, как я считал, могли быть с ходу отринуты. Но когда я снова вышел к фон Вертеру, мое лицо было непроницаемо. Я протянул ему запечатанный конверт:
        - Герр посол, не могли бы вы отправить это послание в Зимний дворец?
        - Нет ничего проще, герр генерал! Эй ты, бездельник, иди сюда! Передай это в Зимний, да поживее! - он посмотрел на меня и проворчал: - Герр генерал, эти русские ужасно ленивы и глупы. Никодим говорит по-немецки с ужасным акцентом, да и не столь расторопен, как настоящий немец! И они все такие. Какая варварская страна!
        А я про себя подумал, что, может быть, действительно, зря прислали в Петербург этого молодого человека. Сословные границы, конечно, важны, но подобного рода высокомерие может оказаться фатальным, особенно если не знаешь, с кем имеешь дело. Ведь русский царь Петр приехал в Голландию вообще инкогнито, представившись плотником. А еще мне надоело бесконечное нытье - мол, опять идти в русскую церковь, у них там непозволительная роскошь - то ли дело наши церкви. К тому же у русских принято стоять. Да и еда тут, видите ли, не та, а на приемах ее слишком много. Хорошего мозельского достать тоже не так-то просто.
        С последним я был согласен, но посол должен любить ту страну, в которую он направлен, или же как минимум с уважением относиться к ней. Иначе это может привести к проблемам и для него, и для державы, которую он представляет. Поэтому одно из моих предложений, на которое Его Величество ответил согласием, было, несомненно, правильным. И к человеку, чью кандидатуру я предложил королю, уже отправился Кевич.
        Сегодня утром из Зимнего дворца пришел ответ на мое послание. В нем было написано: «Его величество будет рад увидеть вас сразу после молебна».
        Молебен был назначен на одиннадцать утра, так что времени у меня было предостаточно. Мы с фон Вертером прогулялись по Невскому, а потом зашли в Казанский собор.
        В отличие от посла, мне очень нравятся православные богослужения - интерьеры их церквей, облачения священников, запах ладана и особенно божественные звуки церковных песнопений. А перед Господом можно и постоять, ведь так же поступает и их император со свитой. Лишь для больных и немощных предусмотрено какое-то количество сидений.
        Императора я увидел сразу, на Царском месте, которое находится у колонны справа от алтаря, метрах в двадцати, примерно там, где заканчивалось ограждение вокруг той части храма, где служат священники. Рядом с его гренадерского роста фигурой, в числе прочих царедворцев, стояли несколько человек в незнакомых мне мундирах с якорями на воротниках. Еще несколько десятков людей в похожей морской форме я заметил и в других местах огромного собора.
        Молебен длился недолго, и сразу после него мы с фон Вертером подошли к Царскому месту. Увидев меня, император приветливо поздоровался и сказал:
        - Господа, я очень благодарен вам за то, что вы соблаговолили присутствовать на молебне. Познакомьтесь - это капитан 1-го ранга Дмитрий Николаевич Кольцов, майор Иван Викторович Копылов и капитан Евгений Максимович Васильев.
        Фон Вертер поздоровался с Кольцовым, а других офицеров высокомерно проигнорировал. Я еще раз подумал, что он действительно не на своем месте. Пока не на своем месте… Я посмотрел на фон Вертера и сказал:
        - Герр посол, если хотите, можете следовать в посольство. У меня есть кое-какие дела…
        - Герр генерал, а как же экипаж?
        - Я прогуляюсь. Прекрасный город, да и погода хорошая.
        Когда тот удалился, император сказал мне:
        - Герр генерал, не могли бы вы прибыть ко мне в Зимний дворец, скажем, в час пополудни? А пока я предлагаю оставить вас в обществе капитана Васильева. Он неплохо говорит по-немецки, и именно он будет переводчиком при вашей беседе с капитаном 1-го ранга Кольцовым.
        Я улыбнулся Васильеву:
        - Капитан, хотелось бы прогуляться до Дворцовой площади по Невскому проспекту. Не составите ли вы мне компанию? У нас еще больше часа времени.
        - Конечно, герр генерал, я полностью в вашем распоряжении! Я только отправлю экипаж к Зимнему. А когда вам будет нужно, вас отвезут обратно в посольство.
        Если бы я не знал, что он русский, я бы подумал, что он шваб или эльзасец - именно таким был его акцент. Улыбнувшись, я спросил его:
        - Скажите, где вы так хорошо научились говорить по-немецки - в Вюртемберге, Бадене или Эльзасе?
        - Мне, к сожалению, все никак не удается избавиться от швабского акцента, - ответил мой собеседник.
        - Так откуда же он у вас?
        - Я провел полгода в школе недалеко от Штутгарта, герр генерал. Конечно, это было давно, но языки мне даются легко.
        Я хотел было расспросить про его молодость, подумав, что таким вот образом смогу хоть немного приблизиться к разгадке тайны их эскадры. Но не успел я открыть рот, как до меня донеслись звуки духового оркестра. Сначала он сыграл российский гимн, который исполнила колонна людей в той самой необычной морской форме. Конечно, пели не профессиональные певцы, но у них все равно получалось неплохо. Потом гимн закончился, и зазвучала незнакомая мне торжественная мелодия. Не марш, скорее похоже на вальс, но мне понравилось больше иного марша.
        Я немного знал русский язык, но слова песни мне разобрать не удалось. Тогда я спросил у моего Вергилия[3 - Вергилий был проводником Данте в «Божественной комедии».], о чем поют эти люди. Тот перевел мне первую строфу песни:
        Steh auf, du riesiges Land, steh auf auf einen Todeskampf
        Mit der englischen dunklen Macht, mit der franzosischen Horde,
        Moge unser edler Zorn aufkochen, wie eine Welle,
        Es lauft ein Volkskrieg, ein heiliger Krieg.
        «Да, - подумал я про себя, - как точно все сказано - английская темная сила и французская орда, хоть и те и другие считают себя вершиной мировой цивилизации».
        А вслух сказал:
        - Герр капитан, надеюсь, что про нас, пруссаков, да и про весь немецкий народ, таких песен вы сочинять не будете…
        Тот посмотрел на меня с загадочной улыбкой и, покачав головой, ответил:
        - Герр генерал, я надеюсь, что наши с вами народы всегда будут друзьями. Вы же знаете, что русские - не англичане, и наше кредо - дружить со всеми и воевать только тогда, когда нас к этому вынуждают. Ведь сказано в Священном Писании: «Взявшие меч, мечом погибнут».
        - Англичане и французы, пришедшие на Балтику с мечом, убедились в этом на своей собственной шкуре, - согласился я.
        - Именно так все и было, герр генерал, - сказал мой собеседник. Но он не стал вдаваться в детали, которые я надеялся от него услышать. Вместо этого он вдруг указал рукой на Невский проспект, по тротуару которого брела колонна людей в мундирах офицеров британского королевского флота, сопровождаемых конными казаками и солдатами.
        - А вот и те самые люди, которые совсем недавно намеревались позавтракать в Кронштадте, а пообедать в Зимнем. Но список их побед оказался на удивление коротким. Уничтожить они успели всего лишь одну башню на Бомарзунде и с полдюжины рыбацких лодок.
        Я усмехнулся - похвальбу адмирала Непира напечатали и в наших газетах. Да, «английская сила темная», невесело вам теперь…
        И вдруг меня как словно током ударило - так, значит, англичан и французов не просто разбили, а разгромили практически без потерь?! Крупную эскадру двух лучших флотов мира и двенадцатитысячный экспедиционный корпус?! Нужно срочно сообщить Его Величеству - с этими русскими нужно жить в мире!
        12 (24) августа 1854 года. Санкт-Петербург Капитан ФСБ Васильев Евгений Максимович
        Ну вот, так всегда. Кому-то идти на бал в парадной форме, флиртовать там с прелестницами из высшего света и покорять их своим танцевальным мастерством. А кому-то эту самую парадную форму оставлять на вешалке и бежать по совсем другим делам. Покой нам, блин, только снится…
        Позавчера вечером мой шеф, майор Смирнов, сообщил мне весьма интересные сведения. Как оказалось, одна из наших журналисточек, некая Лизавета Бирюкова, заходила к поляку из французской армии, которого наши «айболиты» заштопали после поножовщины с французами (чуть случайно не назвал его «изделием № 2», которое, как я слышал, тоже когда-то штопали). Увидев, что он дрыхнет после наркоза, эта мамзель пересняла на айфон несколько страниц из его блокнота.
        Сия особа уже давно попала в наше поле зрения из-за своих беспорядочных половых связей. Это, впрочем, еще не криминал, и привычка к спариванию с кем попало распространена среди людей творческих профессий. Хотя лично я считаю это просто распутством. А вот то, что она пару раз занималась любовью с видными «демократами» обоих полов, как отечественными, так и импортными, которые весьма интересовали наших коллег из СВР, мне нравилось еще меньше. Но на берегу все это не сочли препятствием для ее заморского вояжа на «Смольном» и «Королеве». Видимо, у этой шалашовки имелись влиятельные покровители.
        А застукал ее курсант ВМА Александр Николаев, который в тот момент замещал свою начальницу Елену Синицыну и время от времени посматривал на монитор камеры наблюдения, чтобы наблюдать за пациентами. Так получилось, что он зафиксировал тайный визит Лизаветы к недорезанному поляку и сразу передал информацию по инстанциям. Вскоре к пану заглянул один из наших ребят и тоже сфоткал страницы его блокнота.
        Там имелось два десятка адресов - в Париже, Варшаве, Кракове, Минске и Петербурге. Вот последние, питерские, мне Игорь Борисович и передал для дальнейшей разработки.
        Ситуацию делал пикантным тот факт, что, зациклившись на Королевском канале, мы упустили из виду существование второго водного пути «из варяг в греки» - Березинского, целиком проходившего по российской территории - из Западной Двины в Березину. Самым же интересным было то, что у этого канала глубина превышает два с половиной метра, тогда как у Королевского канала глубины местами были не более восьмидесяти сантиметров. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы.
        О нашем плане послать небольшой караван по Королевскому каналу Лиза знала. А о втором варианте, над которым мы только начали работать, ее коллег-журналистов оповещать не стали. Тем более что риск нарваться на неприятности, двигаясь по Королевскому каналу, был вполне реальным. В тех краях во время мятежа 1831 года орудовали крупные отряды шляхтичей, и там еще до сих пор оставались ляхи-недобитки. А вот в районе Березинского канала обстановка более благоприятная.
        За несколько часов до звонка Игоря Борисыча император представил меня шефу III Отделения Собственной Его Величества Канцелярии графу Алексею Федоровичу Орлову. Граф оказался весьма интересной личностью. Похоже, что Николай намекнул ему о нашем необычном происхождении.
        Поэтому он ничуть не удивился, когда я заявил, что моя задача - помочь его «богоугодному заведению», поелику это возможно, в борьбе с врагами внешними и внутренними. Граф познакомил меня с жандармским штабс-капитаном Николаем Львовичем Новиковым и велел ему оказывать нам всю требуемую помощь. Мы с ним быстро нашли общий язык. Похоже, что граф прикомандировал к нам настоящего профессионала. И после звонка шефа, когда я назвал ему оба адреса, обнаруженные в блокноте у поляка, штабс-капитан не моргнув глазом заявил:
        - Анджей Коморовский мне лично незнаком, но не далее как вчера мне о нем докладывали. Он работал в канцелярии его величества, а вечером пятого числа заявил на службе, что у него заболела тетя в Новгороде, и что он покинет город на два-три дня. Когда же по прошествии двух-трех дней он так и не объявился в Петербурге, на службе забеспокоились. Они поговорили с его знакомыми и узнали, что никакой тети в Новгороде у него нет. О чем и сообщили в III отделение. Тем более что исчез он сразу после того, как пришло известие о разгроме неприятеля у Свеаборга.
        - Так… Действительно, очень интересно. В тот же вечер снялась с якоря неприятельская эскадра у Красной Горки, которую мы надеялись заблокировать в заливе. Не он ли сообщил им о том, что пора спасаться?
        - А что, они разве ушли? - с плохо скрываемым огорчением спросил Николай Львович.
        - Да нет, их настигли у Ревеля и заставили сдаться. Всех ли - точно я не скажу. Но интересно другое - первая же фамилия в списке принадлежала вероятному изменнику. А вторая фамилия, Адам Ольшевский, вам знакома?
        - Поручика Ольшевского я знаю лично. Он служит в лейб-гвардии Кексгольмском полку. На меня лично он производит странное впечатление - душа компании, любит выпить, умеет рассказать анекдот, неплохо играет в карты. Но у меня такое впечатление, что он не всегда говорит то, что думает. Фактов у меня нет, только чувствую я, что он какой-то фальшивый…
        - Внутреннее чувство в нашем деле - великая вещь, - усмехнулся я.
        На фасады обоих зданий, где жили подозреваемые в измене поляки, мы сумели установить камеры наружного наблюдения, да так, чтобы была видна входная дверь. Но увидеть сами камеры было сложно, тем более что они были похожи на детали облицовки. Еще два радиомикрофона люди штабс-капитана Новикова ухитрились разместить в квартире, которую снимал Адам Ольшевский, заявившись туда под видом трубочистов. Пока один осматривал печи и дымоходы, второй, как мы его учили, незаметно сунул «жучок» на книжную полку. Как сказал потом исполнитель, он увидел, что на книгах лежит толстый слой пыли, и, следовательно, хозяин квартиры вряд ли скоро обнаружит «закладку».
        Забавно было, что когда вечером мы решили протестировать радиомикрофон, то в наушниках услышали звуки, характерные для эротических сцен. Я дал наушники штабс-капитану, который густо покраснел и осуждающе покачал головой. На мониторе мы вскоре зафиксировали, как из подъезда дома, в котором жил Ольшевский, вышла нарядно одетая пышнотелая женщина средних лет. Николай Львович, увидев ее, даже присвистнул от удивления.
        - Да это же супруга посланника Австрии! - воскликнул он. - Ай да Ольшевский, ай да сукин сын…
        А вчера вечером на Коломенскую улицу, где снимал квартиру Коморовский, заявилась наша Лизавета. Служанка, открывшая ей дверь, сообщила, что пан Коморовский в отъезде, и неизвестно, когда вернется. Вероятно, из-за того, что было уже поздно, она в этот вечер не посетила Ольшевского. Так что на следующий день мы с нетерпением ждали ее на Фонтанке, где в своей квартире жил и занимался развратом поручик Адам Ольшевский. По нашим расчетам, рандеву должно состояться еще до официального приема в Зимнем, назначенного на шесть часов вечера. Вряд ли Лиза захочет пропустить это событие. И не только из-за того, что там будут интересные мужчины, но и потому, что ее отсутствие будет замечено другими. А она, как я понял, если и дура, то не настолько.
        Новиков заступил на пост с утра, а я подошел к нему после разговора с фон Герлахом. За мое отсутствие никого не было - ни Ольшевского, ни Лизы. Она подошла около четырех часов и, оглянувшись, нырнула в дверь дома на Фонтанке. Ей открыла горничная, которая сообщила, что барина еще нет. Лиза ответила, что, мол, зайдет попозже, и вышла на Фонтанку, где остановилась у спуска к воде. Со скучающим выражением лица она стала наблюдать за мужиками, которые разгружали пришвартованную к пристани баржу.
        Вскоре появился Ольшевский, а еще минут через двадцать Лизе, похоже, надоело смотреть на работу питерских пролетариев и она снова направилась к подъезду дома поручика. На сей раз служанка пригласила ее пройти в прихожую. Вышедший из гостиной Ольшевский, увидев незнакомку, удивленно спросил ее:
        - Простите, сударыня, но я не имею чести вас знать…
        - Господин поручик, - сказала Лизавета, - я к вам от Ежи Домбровского из Парижа.
        Голос Ольшевского из игривого стал испуганным:
        - Кто вы такая? И откуда вы знаете Ежи?
        - Я с новой русской эскадры, той самой, что разгромила англичан и французов. А Ежи сейчас в плену, я его там и видела. Он тяжело ранен.
        - Пся крев, - выругался Ольшевский и после паузы спросил: - А что он вам велел мне передать?
        - Он - ничего, он всего лишь дал мне ваш адрес. А вот я могу рассказать вам много интересного. Но у меня есть кое-какие, скажем так, пожелания.
        - Какие же?
        - Во-первых, я хочу попасть в Париж. Во-вторых, я хочу получить определенную сумму, и не в рублях, а во франках, - тут, видимо, она что-то шепнула на ухо поручику, отчего тот крякнул и еще раз выругался по-польски.
        - В-третьих, то, что я вам сейчас поведаю - лишь малая толика того, что я знаю. Самое интересное я расскажу в Париже.
        Пан Адам подумал немного и кивнул:
        - Хорошо, подобную сумму я смогу для вас добыть, скажем, завтра. Но хотелось бы узнать хоть что-нибудь, ведь…
        - Ведь главный здесь не вы, и деньги не у вас, я вас правильно поняла?
        Ольшевский немного помолчал, а потом сказал:
        - А если и так?
        - Тогда я хотела бы встретиться с вашим главным. А чтобы его заинтересовать… Вскоре через Вислу и далее по Королевскому каналу пройдет небольшой караван, с которым на юг проследуют люди с моей эскадры. Думаю, то, что там будет находиться, сможет вас заинтриговать.
        - Когда? Сколько кораблей? Сколько солдат? Какой груз?
        - А вот об этом я расскажу только вашему шефу.
        - Хорошо, я схожу к нему сегодня вечером. Полагаю, что завтра часа в четыре пополудни мы сможем вместе его навестить. А как вас прикажете величать? Вы ведь даже не представились.
        - Елизавета, - сказала она. - Фамилию вам знать пока не обязательно.
        На этом интересующий нас разговор закончился. Лиза жеманно попросила бокал шампанского, а еще минут через десять раздался характерный скрип кровати. Продолжался, он, впрочем, не более минуты, после чего явственно послышались стоны гордого поляка. А еще минут через пять Лизонька вылетела из парадной и, судя по выражению ее лица, она осталась недовольна любовным мастерством нового знакомого.
        12 (24) августа 1854 года. Петербург, Гвардейский экипаж Капитан 1-го ранга Кольцов Дмитрий Николаевич
        Праздничная шумиха продолжалась, но нам надо было подумать и о насущных делах. А именно - как собрать и экипировать группу, которая отправится в Крым по Королевскому каналу. Тут были свои сложности.
        Когда я рассказал императору о наших планах, он весьма удивился:
        - Дмитрий Николаевич, а чем вас не устраивает Березинский водный путь? Там глубины поболее - восемь с половиной футов, и не нужно проходить через прусские воды. Вы опасаетесь польских бандитов? Так по Королевскому пути риск стать их жертвой гораздо больше. А на Березине все тихо и спокойно.
        Пришлось мне, к стыду своему, признаться императору, что мы про него просто забыли. Зато когда я обсудил это с ребятами из спецслужб, майор Смирнов с ходу предложил комбинацию. «Королевская» группа будет отвлекающей. Ее задача - привлечь к себе внимание наших оппонентов, которые наверняка попытаются уничтожить всех, кто будет следовать по территории бывшего Царства Польского.
        Я не сомневался, что англичане и французы уже пронюхали о нашем намерении пройти по Висле, через Королевский канал и Днепр. Ну, не поверю я, что у пруссаков не окопался британский или французский шпион. Да и у императора наверняка тоже имеются те, кто за скромное вознаграждение сливает информацию врагу. Так что, вполне вероятно, в Париже и Лондоне уже знают о наших планах. Не обо всех, но о тех, что касается перехода через территорию Пруссии - наверняка. А тут еще и у нас вычислили «крота», точнее «кротиху».
        Если все это так, то за нашими ребятами будут следить от самого Данцига, и при первом же удобном случае нападут на них. Скорее всего, сделают они это с помощью поляков, которые и после ликвидации Царства Польского носятся с идеей возрождения Речи Посполитой «от можа до можа», как шавка с привязанной к хвосту консервной банкой. Скорее всего, будут там и советники из Франции или Англии, которые сами в драку не полезут, а станут со стороны наблюдать за происходящим.
        Я ни капельки не сомневался, что наши спецы сумеют отразить нападение. Но, учитывая, что наверняка оно будет внезапным и коварным, они сильно рискуют. Что-что, а ляхи и их союзники - люди бессовестные, и считают, что обмануть «клятых москалей» - дело богоугодное и не противоречит их понятиям о шляхетской чести.
        Тем временем подполковник ГРУ Березин и майор Смирнов, которые прекрасно сработались, несмотря на соперничество между их конторами в XXI веке, начали планировать будущую операцию. Ведь тут моих, чисто морских знаний, маловато будет. А им - и карты в руки.
        - Дмитрий Николаевич, - задумчиво произнес Березин, - во многом все будет зависеть от того, на чем и какими силами наши ребята отправятся в Крым. Одно дело - караван, состоящий из десятка или более барж и плотов, на которые можно погрузить до роты морпехов, несколько бэтээров, боеприпасы и амуницию. В случае необходимости они могут разнести вдребезги не только толпу польских недобитков, но и полк регулярных войск Англии или Франции. А если группа будет немногочисленной, то, соответственно, огневая мощь ее будет поменьше, и тогда нужен более качественный отбор бойцов.
        - Насчет предстоящего похода среди царского окружения уже идут разговоры, - вступил в разговор майор Смирнов. - Я тут познакомился со здешними «чекистами». Что бы там про них ни писали, работу свою они знают и кое-какой информацией обладают. Я бы не стал торопить события, но полагаю, что через день-два сообщу вам немало любопытного. Что же касается предполагаемого состава отряда, который отправится на юг через Королевский канал, то, как мне кажется, состоять он должен из двух отделений морпехов, до взвода охотников-финнов и шведов, с которыми мы уже взаимодействовали у Бомарзунда, пары наших «ихтиандров», ну и по представителю от наших с Андреем Борисовичем ведомств. От ФСБ я хочу отправить старшего лейтенанта Филиппова. Павел Владимирович хоть и молодой, но хваткий, к тому же хороший стрелок и рукопашник. Дадим ему возможность проявить себя. Корабли каравана будут поддерживать постоянную радиосвязь с Питером. Если что, мы сумеем помочь им информацией. Ведь не надо забывать, что Филиппову придется с ходу налаживать агентурную работу, чтобы обеспечить безопасность прохождения каравана.
        Подполковник Березин, внимательно слушавший майора Смирнова, полностью согласился с ним и предложил от его конторы отправить с караваном старшего лейтенанта Самохвалова. Несмотря на молодость, он уже получил боевой опыт в одной из сопредельных стран. Насчет морпехов мы сообща решили, что пусть их командир Сан-Хуан лично отберет две дюжины своих бойцов, которые, по его мнению, справятся с поставленными перед ними задачами.
        Я сказал, что император хочет отправить с нашим караваном своего флигель-адъютанта Шеншина. Он уже приготовил для него грозный мандат, с помощью которого Николай Васильевич, при необходимости, может строить любое должностное лицо империи, до губернатора включительно. В свою очередь, я посоветовал царю, чтобы тот дал поручение Шеншину лично отобрать из числа аландских «охотников» нужное количество стрелков, снабдить их трофейными штуцерами и пулями системы Минье и Тувена. Зная их меткость, я не сомневался, что «горячие финские и шведские парни» дадут достойный отпор полякам.
        Из корабельного состава мы решили взять патрульный катер проекта 03160, именуемого также «Раптором». Этот небольшой кораблик: длина - 17 метров, ширина - 4 метра, осадка - 0,9 метра (при полной загрузке, но мы его облегчим по максимуму) по Королевскому каналу пройти должен. Несмотря на свои размеры, катер развивал скорость до 48 узлов, а обшивка и остекление его выдерживали попадание пуль здешнего огнестрельного оружия. Помимо двух членов экипажа, он мог взять на борт до двух десятков бойцов. В случае необходимости катер может открыть по врагу с расстояния двух километров прицельный огонь из боевого модуля «Управа-Корд», состоящего из пулемета КПВТ калибра 14,5-мм. Кроме того, на вертлюги можно установить два пулемета «Печенег». С полной заправкой «Раптор» пройдет до 300 миль экономическим ходом - около 550 километров. Но большую часть пути он пойдет на буксире колесного парохода.
        Из транспорта мы решили взять один бронеавтомобиль «Тигр». Он свободно держал пули, выпущенные из здешних пистолетов и ружей, а со своим АГСом и пулеметом на крыше он мог качественно проредить мятежных панов. Кроме того, из той же «венесуэльской коллекции» мы решили прихватить два мотовездехода или, проще говоря, «квадрика». Эти машинки могли преодолеть любое бездорожье, несли двух бойцов и были вооружены пулеметом «Печенег» или АГС. Этакая «тачанка» для «вежливых людей».
        Помимо десантников и особистов, мы решили послать и цивильных: тележурналиста Николая Домбровского с помощником. Не забыли мы и медицинское обеспечение экспедиции. По совету капитана Синицыной в Крым отправится курсант ВМА Александр Николаев. Паренек сведущ не только в медицине - Елена Викторовна хвалила его, и сказала, что молодой человек - почти готовый врач, к тому же он внимателен и наблюдателен. Именно он сумел вычислить «кротиху» в наших рядах.
        Услышав про «кротиху», Смирнов покачал головой.
        - Я догадывался, что хотя бы один иуда найдется в нашем коллективе. Считаю, что нужно и далее держать ухо востро. Люди-то разные, и кое-кто может не выдержать и пойдет сдавать нас всех за британское или французское золото.
        - А что у нас с двумя другими, основными караванами? - поинтересовался подполковник Березин. - Не пора ли формировать их и готовить технику к дальнему путешествию?
        - Пора, Андрей Борисович, пора, - я тяжело вздохнул. - Хотя, при всем желании, мы не успеем оказаться в Крыму до высадки англо-французского экспедиционного корпуса. Но пусть высаживаются. Все равно Севастополя им не видать. Первым в бой у нас пойдет «Королевский» отряд. Кстати, после разгрома британцев на Балтике, можно перебросить на юг часть войск, которые до того стояли на границах с Пруссией и Австрией, а также из Финляндии. Я говорил на эту тему с императором, и он согласился со мной. Посмотрим, как долго еще продлится эта война, но можно сказать лишь одно - Россия в ней не будет побеждена!
        12 (24) августа 1854 года. Екатерининский дворец в Царском Селе Капитан Елена Викторовна Синицына, военврач
        Утром двадцать первого числа я, как обычно, проводила обход. В числе прочих навестила и новою подопечную, возможно, будущую супругу моего друга Коли Домбровского, девицу Мейбел Катберт. Пришлось выслушать все те же причитания и сопли… В конце концов, я доступно объяснила ей, что Ника пока нет, и непонятно, когда он будет. А также то, что он не знает, что она, видите ли, переменила к нему отношение.
        «Ох, свалилось мне на голову это заокеанское чудо», - подумала я. Но Мейбел, вытерев слезы, спросила у меня:
        - Лена, а могу ли я тоже научиться тому же, что и ты? Ну, стать врачом? Нас ведь кое-чему учили в школе в Саванне.
        Я с удивлением посмотрела на нее:
        - Мейбел, а зачем тебе это нужно?
        - Хочу остаться в России. Хочу, чтобы муж меня уважал. Хочу, в общем, быть, как ты! Ну, или хоть для начала медсестрой…
        «Эх, милая, - подумала я, - сначала захомутай того, кого ты хочешь. Мы еще посмотрим - выйдет ли что у вас или нет».
        Вслух же сказала:
        - Мейбел, тогда тебе следует начать с изучения русского языка. Я принесу тебе учебник, а позаниматься с тобой попрошу кого-нибудь из моих девочек. А там посмотрим. Все равно тебе для работы понадобятся обе руки, так что время еще есть.
        Девица бросилась ко мне на шею, обняв ее, понятно, одной рукой. Я еле сумела отбиться от нее и продолжить обход. Ну и, вернувшись, собралась сходить пообедать. А потом зайти в библиотеку - вроде там я видела какие-то учебники, бог знает, как там оказавшиеся. В этот момент ко мне зашел Юра Черников-младший с рацией в руках. Глаза у него были размером с блюдца.
        - Лен, тебя капитан Васильев спрашивает! И еще…
        Что еще - он сказать не успел, - я взяла у него рацию, хотя и с некоторой опаской. С Васильевым мы познакомились пару дней назад. Парнем он мне показался хорошим, хотя, конечно, его должность меня немного напрягала. Так что ответила я ему вполне дружелюбно, но чуть настороженно:
        - День добрый, Евгений! Что случилось?
        А он отвечает, как сказал один бард, «не в такт»:
        - Елена Викторовна, с вами желает переговорить его величество император Николай Павлович! Передаю ему трубку.
        Я непроизвольно приняла строевую стойку и приветствовала царя:
        - Здравия желаю, ваше императорское величество!
        - Здравствуйте, госпожа капитан! Или может правильнее капитанша? Вы уж извините меня - к вашим званиям я еще не привык, так что не обижайтесь, если что-то скажу не так. Ведь у нас женщины не служат в армии, разве что девица-кавалерист Надежда Андреевна Дурова…
        - Ваше величество, вообще-то правильно будет «госпожа капитан», но будет проще, если вы будете называть меня просто Еленой Викторовной.
        - Ну, вот и отлично, - с облегчением выдохнул император, - Елена Викторовна, у меня к вам большая просьба. Ее императорское величество Александра Федоровна уже давно больна чахоткой. Мне рассказали, что вы - лучший врач на всей эскадре. Не могли бы вы осмотреть мою супругу?
        - Ваше величество, туберкулез - так мы, врачи, именуем чахотку - болезнь вполне излечимая. Все зависит от стадии заболевания. Я помню из нашей истории, что ей с этой страшной болезнью удалось прожить еще шесть лет. Но поставить точный диагноз и назначить курс лечения я смогу только после осмотра больной. Возможно, что ее придется госпитализировать к нам на «Смольный».
        - Елена Викторовна, ее величество сейчас находится в Царском Селе. Не могли бы вы посетить ее там?
        Я прикинула - недавно нам передали с «Надежды» переносной флюорограф в ящичной укладке. Запас лекарств имеется. К тому же здешние люди еще не знакомы с антибиотиками, значит, резистенции к ним не будет. А насчет транспорта, флюорограф - шесть упаковок по 80 кг каждая - вполне поднимет вертолет. Смонтировать его могут два человека всего за час. И я ответила:
        - Ваше величество, я смогу прибыть к ней сегодня вечером. Нужно будет только договориться насчет транспорта. Меня будут сопровождать две курсантки Военно-медицинской академии - думаю, лучше, если при осмотре мне будут ассистировать именно женщины - и два молодых человека, которые обеспечат работу наших приборов. Одна из девушек, Александра Бошман - русская немка, и хорошо знает немецкий язык. Ведь, как я помню, императрица говорит именно по-немецки?
        - Елена Викторовна, моя супруга - русская, - император даже немного обиделся, - и русскому языку ее учил сам Василий Андреевич Жуковский. Но пусть ваши помощницы будут рядом с вами. Как только я прибуду в Петербург, то сразу же пошлю гонца в Царское Село. Благодарю вас, Елена Викторовна!
        Потом все понеслось в темпе даже не вальса, а квикстепа. Надо было назначить человека, который в мое отсутствие присматривал бы за больными и ранеными, ввести курсантов в курс дела и приготовить все, что нам могло понадобиться… Да и про учебник для Мейбел я не забыла, и даже учительницу ей нашла, правда, не среди своих, а подружку Жени Лифанова, одного из техников, у которой, как выяснилось, есть опыт преподавания русского языка иностранцам.
        Я так закрутилась, что перекусить времени уже не оставалось - мы отправились голодными, в расчете на то, что во дворце нас накормят. В семь часов вечера мы приземлились, подняв тучу пыли, на Треугольной площади рядом с Екатерининским дворцом. Императрица лично встретила нас у входа во дворец в окружении фрейлин. Меня поразил ее изможденный и усталый вид. Но держалась она молодцом.
        Нам выделили, как я и просила, кабинет на первом этаже и прилегающие к нему покои. В трех поселились мы, в трех других поставили кровати: в одном - для императрицы, в двух других - для прочих пациентов, буде таковые появятся (в чем я ничуть не сомневалась). Еще в двух мы устроили небольшую лабораторию и кладовку.
        Девушки начали обустраивать кабинет, парни - налаживать оборудование. В качестве источника электроэнергии мы использовали небольшой дизельный генератор, который установили под окнами первого на Руси флюорографического кабинета, а силовой кабель просунули в окно.
        С Марией Федоровной мы уединились в соседней комнате, где я начала оформлять историю ее болезни. Саму флюшку и некоторые другие анализы я решила сделать, как только для этого все будет готово.
        С языком у нас проблем не было, как и предупредил император. Императрица говорила по-русски отлично, лишь порой в ее речи чувствовался небольшой акцент. Так что помощь Саши Бошман мне не понадобилась.
        Когда мы закончили беседу, императрица вдруг спросила:
        - Елена Викторовна, скажите мне правду - вы откуда?
        Я замялась, и она продолжила:
        - Государь мне ничего не сказал, но мне кажется, что вы из другого мира. Ваш вертолет - так император назвал ваше воздушное судно, ваши железные корабли - это все явно сделано не в этом мире. Но главное - вы и ваши люди. Они совершенно не похожи на окружающих - простые в обращении, не испытывающие трепет перед сильными мира сего, знающие свое дело… А еще вы - женщина, и в то же время главный врач вашей эскадры. И, по словам государя, самый лучший.
        - Ваше величество, - улыбнулась я, - насчет «лучшего» - это весьма спорно. Курсант Черников, например, уже сейчас ничем мне не уступает. А вот насчет нашего происхождения… Только об этом должны знать немногие.
        - Хорошо, Елена Викторовна, я вам обещаю, что все сказанное вами не узнает ни одна живая душа.
        - Ваше величество, мы прибыли сюда из 2015 года.
        Услышав это, императрица побледнела, насколько это было возможно, а потом неожиданно спросила:
        - Елена Викторовна, а вы замужем?
        - Да, ваше величество. Муж мой был морским офицером, и я его встретила на стажировке. А потом занялся бизнесом - то есть стал предпринимателем, - тогда офицерам платили небольшое жалованье. Жили мы неплохо, и у нас двое детей. Вот только все они остались в будущем, и похоже, что навсегда…
        Тут Александра Федоровна сделала нечто, чего я совершенно от нее не ожидала. Она встала, подошла ко мне и обняла меня за плечи.
        - Бедная… Да хранит их Господь!
        - Ваше величество, большое спасибо! Но они - там, а я - здесь… И моя задача, как я ее вижу - сделать все, что я могу для моей родины. Ведь Россия - она и есть Россия, хоть в XXI веке, хоть в девятнадцатом.
        Тут в дверь кто-то вежливо постучал. Вошла Саша Бошман и сказала:
        - Ваше императорское величество, Елена Викторовна, оборудование подключено и протестировано. Можно делать снимок.
        Состояние легких императрицы оказалось далеко не безнадежным. Одно из них было в весьма плачевном состоянии, но другое выглядело неплохо. Патологий, не связанных с туберкулезом, я не нашла. Рассказав об этом пациентке, я добавила:
        - Ваше величество, мы сделаем все, чтобы вас вылечить. Вот только жить вам лучше там, где воздух получше и почище.
        - Да, мне об этом уже говорили. Обыкновенно я провожу как можно больше времени на Лазурном берегу. Вот только сейчас из-за войны это невозможно…
        - Ваше величество, насколько я знаю, два года назад стараниями государя в Ореанде было закончено строительство дворца. После того, как на Черном море закончатся боевые действия - надеюсь, это произойдет скоро, - я бы посоветовала вам отдыхать там. А пока вам лучше выехать куда-нибудь на Балтику, например, на Слокский берег. Там сосны, море - то, что вам нужно для восстановления организма… А я или мои люди будем к вам постоянно наведываться. Кстати, когда война закончится, в Ореанде будет ничуть не хуже, чем на Лазурном берегу. В нашем времени я успела побывать и там, и там.
        Так и началось мое пребывание в прекраснейшем из дворцов Петербурга и его окрестностей. Но насладиться его красотами у меня времени практически не было - мы все крутились, как белки в колесе. Через два дня я покинула Царское Село, оставив там Сашу Бошман и Веню Истомина, одного из мальчиков-техников, твердо пообещав царице наведываться к ней не реже чем раз в три дня.
        13 (25) августа 1854 года. Финский залив у Кронштадта, борт учебного корабля «Смольный» Мейбел Эллисон Худ Катберт
        Часа через два после моего разговора с доктором Леной ко мне в дверь постучали.
        - Войдите, - сказала я, подумав, что если уж посетителя и пропустили, то, значит, ему можно. То, что это не Ник, было ясно сразу - стучали очень осторожно, я подумала, что это явно девушка.
        И не ошиблась. Вошла немного полная блондинка в форме, примерно такой же, которую я видела на других девушках. Меня обрадовало, что, в отличие от доктора Лены, она была если не дурнушкой, то никак не красавицей, так что соперницы в ней я не увидела. Та сказала по-английски почти правильно, но с сильным акцентом:
        - Здравствуйте, Мейбел. Меня зовут Лариса Егозина. Я курсант Военного института. Елена Викторовна попросила меня позаниматься с вами русским языком, а также любыми другими предметами по вашему выбору.
        - Здравствуйте, Лариса. Я очень вам благодарна. В свою очередь, я могу позаниматься с вами английским. Конечно, наш английский - немного другой, но нас учили аристократическому произношению на женских курсах.
        - Здорово! Я как раз хотела вас попросить об этом, - и она выложила на стол стопку книг из сумки. - Вот это - русско-английский и англо-русский словарь. Это - пособие для медицинских сестер и школьные учебники по математике и химии. Они на английском языке. Учебники по физике и биологии, увы, на иностранных языках я не нашла, но мы что-нибудь придумаем.
        - Подождите, Лариса, а зачем мне физика и химия?
        - Но ведь вы высказали Елене Викторовне желание стать врачом. Тогда вам необходимо знать эти науки. И особенно органическую химию, но этим мы займемся потом. А вот с чисто медицинскими делами я вам помочь не смогу - я учусь на программиста - это что-то вроде инженера, - добавила она, увидев, что слово «программист» мне не знакомо.
        Я даже не стала удивляться, что девушка - будущий инженер, хотя у меня и промелькнула мысль, что моей маме это тоже бы не понравилось. Ведь она считает, что работать должны только служанки и рабыни. Но для меня это означало, что Лариса действительно знает толк в науках. И если мне нужно учить эти науки, то мне повезло с выбором учителя.
        На женских курсах у нас не было отдельных наук. А вот арифметика с алгеброй и нечто, именуемое «природными науками», были. И я получала лучшие оценки среди моих соучениц по этим предметам. Наук я не боялась. Но, открыв учебник по химии, остолбенела. Первое, что я там увидела - какая-то непонятная таблица, в которой с удивлением узнала названия известных мне веществ (водород, кислород, железо и прочие), с непонятными цифрами, большими и маленькими. А в самом тексте были сплошные формулы. Но я сжала зубы и приказала себе - только вперед!
        Мы с Ларисой договорились - сначала она со мной час занимается русским. Потом я с ней час - английским (она принесла еще и грамматику английского, и несколько книг, в основном про любовь - такие, которые мне и самой нравились…). А затем - математикой и химией, по принесенным ей учебникам.
        Русский язык оказался довольно сложным, но алфавит я усилием воли выучила уже к концу второго дня. И когда мне Игорь принес поесть, я огорошила его своими «привет», «спасибо большое» и «до свидания», которые я каким-то образом ухитрилась относительно правильно произнести. И не могло не радовать, что, несмотря на полученный шок при первоначальном изучении учебников, оказалось, что математика и химия давались мне весьма легко, и я за два вечера смогла не только прочитать первые несколько глав в каждой книге, но и правильно ответить на все вопросы.
        Конечно, как сказала Лариса, для химии мало сухих знаний - нужно поработать с реактивами, поставить опыты. Но для этого необходимы обе руки. Но мне и так скучно не было. Тем более что математика оказалась столь увлекательной, что я даже не стала смотреть ни один из принесенных мне фильмов, и к вчерашнему вечеру уже прочитала более половины учебника. Я больше не боялась ни квадратных уравнений, ни площади круга и треугольника, ни простых чисел. Лариса мне с улыбкой сказала, чтобы я не слишком торопилась - других учебников по математике на английском на корабле нет, и я решила дать наукам отдохнуть и засесть за учебник для медсестер.
        Тут, конечно, пришлось немного краснеть - там были не только картинки, но и фотографические изображения полностью обнаженных мужчин и женщин. Когда я на это пожаловалась, Лариса с улыбкой сказала мне, что людей в одежде лечить трудно, а мужские, и особенно женские половые органы нужно лицезреть как при лечении, так и, в случае с последними, при родах. Когда я ей возразила, что, мол, у нас врачи их только ощупывают, а женщины при этом задрапированы, она спросила - какой у нас процент женщин, умерших при родах. Я не знала, но, увы, это случалось довольно часто, как минимум в одном случае из двадцати, а то и больше[4 - На самом деле 6 -7 % родов кончались летальным исходом для матери.]. А у них - не чаще одного случая из пяти тысяч. Пришлось признать правоту собеседницы…
        А еще я переговорила с отцом Иоанном, священником, который вышел в дальний поход на корабле «Королев». Он заглянул на «Смольный», чтобы побеседовать с моряками и исповедовать желающих. Зашел он и в лазарет. Я спросила его: что мне потребуется для того, чтобы перейти в православие - если я выйду за Николаса или за другого русского, то мне хотелось бы принять веру супруга. Оказалось, что надо не так уж и много - англиканин заново креститься не обязан, нужно всего-навсего пройти через исповедь и миропомазание, а потом причаститься. Отец Иоанн спросил мое имя и, узнав, что я Мейбел Эллисон, долго думал, а потом сказал:
        - Дочь моя, если ты решишь принять православие, то предлагаю тебе принять крестильное имя Мавра - ближе к Мейбел ничего нет. Или, если хочешь, возьмем Эллисон за основу, и тогда ты сможешь стать, например, Аллой. Или Еленой.
        Имя Алла мне понравилось больше других. Но еще неизвестно, останусь ли я здесь или вернусь домой, в Саванну. Так что я решила пока повременить с переходом в новую веру, хотя начала читать принесенную отцом Иоанном книгу епископа Каллистоса Уэра, «Православная церковь». Из предисловия я узнала, что епископ Уэр тоже перешел в православие из англикан, и подумала, что это - некий знак свыше.
        Меня вдруг осенило, что жизнь южной барышни на родине мне покажется невыразимо скучной, а над ученым-женщиной в наших краях будут только смеяться. Так что, решила я, назад дороги нет…
        А еще мне позволили навестить брата. У Джимми и рука, и нога были в гипсе, но настроение у него оказалось бодрым. Он сразу обнял меня своей здоровой рукой и расцеловал, заодно расспросив о моих приключениях. Когда же я созналась, что под влиянием какой-то Лизы попросила не пускать к себе Ника, а теперь страдаю из-за этого, тот сказал мне:
        - Сестра, ты - самая умная из всех в нашей семье, включая и меня, но ты иногда непроходимая дура. Поверила неизвестно кому. А Ник по тебе сохнет, я же вижу…
        - Да знаю, знаю, - я готова была плакать от стыда. - Только вряд ли он узнал, что я его опять хочу видеть. Ведь теперь и доктор Лена исчезла, и вряд ли она успела ему об этом рассказать…
        - Ладно, не бери в голову. Если он появится, то меня навестит точно. А сейчас меня будут колоть в задницу, так что лучше уж тебе при этом не присутствовать…
        Я не стала ему говорить, что мне, как будущему врачу, как раз было бы полезно это лицезреть - все-таки он мой брат. Вместо этого я отправилась к Альфреду, благо Джимми сказал мне, где его найти. Его мне сразу стало жалко. Бледный, немного исхудавший, без руки и с гипсом на правом бедре… Но не успела я его поприветствовать, как он вдруг сказал:
        - Мейбел, мне давно хотелось с вами поговорить… Мне кажется, что мы с вами - подходящие партии. Вы смогли бы стать хорошей матерью для моих детей. Если вы примете мое предложение, то я поговорю с Джимми. Он мне сказал еще тогда, на яхте, что даст согласие на наш брак, но только если и вы этого захотите.
        Вот так вот. Ни тебе любви, ни романтики, а так, в лоб: «подходящие партии», «хорошая мать», да еще и для «его детей». Эх, если б не мой покойный кузен, я б подумала, что все англичане такие сухари. Но, решив не сжигать за собой мосты, ответила:
        - Альфред, это так внезапно…
        Тот сказал, что не собирается меня неволить, и понимает, что мне нужно время, чтобы принять решение. Но его вот-вот переведут в палату к Джимми, и тогда он с ним еще раз переговорит. Я ответила, что мне нужно бежать, сделала книксен и ушла.
        А сегодня, когда я сидела и занималась с Ларисой, в дверь вдруг постучали. Вошел мой милый Николас и с порога смущенно пробормотав:
        - Мейбел, здравствуйте! Я ненадолго, собираю вещи и ухожу в дальний поход. Зашел к Джимми, а тот мне сказал, что вы не против моего визита. Альфред Черчилль теперь его сосед, но он был чем-то недоволен, особенно когда узнал, что я иду к вам… - тут он увидел Ларису и представился:
        - Николай Домбровский, журналист.
        И тут вдруг, неожиданно для себя, я встала на колени, опустила глаза и робко промолвила:
        - Ник, простите меня за мою несусветную глупость! - и перешла на свой ломаный русский. - Я люблю вас…
        Тот приподнял меня за плечи и обнял. Это, конечно, было неприлично, тем более при Ларисе, но мне было все равно. Потом уже он опустился на одно колено и выпалил:
        - Я вас тоже люблю, с самого первого дня… Мейбел Эллисон Худ Катберт, будьте моей женой! Сразу после того, как я вернусь оттуда, куда меня посылают.
        - А куда, милый? - краем глаза я увидела, как Лариса на цыпочках вышла из кубрика.
        - На войну… Журналистом, не бойтесь. Ничего со мной не случится. Знаете, есть такая русская песня: «Дан приказ ему на запад…»
        - Ник, я согласна! Я буду вас ждать…
        Потом я ему рассказала о своих планах, и, как ни странно, он меня поддержал.
        - Когда я вернусь, то я тоже буду с тобой заниматься… Как жаль, что это будет нескоро. Обручального кольца у меня, увы, нет, но я его обязательно достану! А пока вот, это кольцо - из моего университета, и мне оно очень дорого, - и он снял со своего пальца серебряное кольцо-печатку с гравировкой тигра и с аквамарином, и осторожно надел мне его на палец. Конечно, оно мне было великовато, даже на среднем пальце, но более дорогого подарка я себе представить не могла.
        Он меня еще раз обнял - несколько неуклюже, стараясь не задеть мою сломанную руку, и впервые поцеловал меня в губы, что мне очень понравилось. Потом он поцеловал мою здоровую руку, еще раз осторожно обнял меня и, помахав мне на прощанье рукой, вышел из кубрика. Я заревела, и тут вернулась Лариса.
        - Что случилось, Мейбел? - спросила она.
        - Ты знаешь, я, наверное, скоро стану Аллой Ивановной Домбровской…
        - Поздравляю! - она крепко обняла меня. - А что тогда ревешь?
        - Но только если его не убьют… - и я заревела еще громче.
        Часть 2
        А ПОЕЗД ВСЕ БЫСТРЕЕ МЧИТ НА ЮГ…
        25 августа 1854 года. Франция. Кале Генри Джон Темпл, 3-й виконт Палмерстон, новоназначенный премьер-министр Англии
        Я специально предложил этому молокососу Луи-Наполеону встретиться в Кале, городе, который был британским больше двух веков. Отсюда уходили в поход войска славного короля Генриха V и Черного Принца, чтобы громить шумные и пестрые рыцарские полки французских королей во время Столетней войны. Ведь недаром до 1800 года короли Британии носили среди прочих титулов и такой, как «король Франции», а правивших в Париже монархов они даже в международных договорах называли не иначе как «человек, именующий себя королем Франции».
        Потом королей во Франции не стало, и после десятка лет революционной неразберихи к власти пришел император Наполеон. Да, тот Наполеон был куда умнее нынешнего. Потому-то он и был опасен, а этот…
        Я посмотрел на стоящего напротив меня человека и вдруг вспомнил, какой он был молодой и жалкий, оказавшись в Британии после побега из тюрьмы в 1846 году. Именно я пригрел беглеца, дал ему денег, а потом, после революции 1848 года, когда Франция снова стала республикой, подвигнул его вновь попытаться захватить трон, когда-то принадлежавший его дяде. И он не забыл - вижу по его глазам, - кто именно ему когда-то помогал. И пусть я сейчас не стою у руля внешней политики Соединенного королевства, но этот свежеиспеченный император знает, кто фактически руководит всеми иностранными делами, и кто сделал все, чтобы эта война началась. Тем более что как только парламент утвердит мою кандидатуру, я вновь стану премьер-министром королевства.
        Да-да, именно я сделал все, чтобы объединить силы Европы против этого варвара - русского императора Николая. Ведь он и венский деспот князь Меттерних всегда были врагами Британии. Я давно мечтал взорвать «Священный союз» трех монархов, мешавший старой и доброй Англии подмять под себя всю Европу. Но Меттерних умер, а граф Буоль, сменивший его, - бесцветное и тупое ничтожество. С русским же императором надо было кончать, и как можно скорее. Для этого-то мне и понадобился свой ручной император, который, в отличие от его великого дяди, позер и бездарь.
        Но он вполне устраивал меня тем, что люто ненавидел Россию и русских, и его страна обладала могучей сухопутной армией, в отличие от Британии, которая всегда была сильна своим флотом. Впрочем, как показали последние события, даже наш славный королевский флот не смог справиться с этими проклятыми русскими. Разгром на Балтике смешал мне все карты. Надо было начинать все сначала. Для этого я и прибыл в Кале.
        - Ваше величество, - произнес я, когда затянувшееся молчание стало совершенно неприличным, - нам надо обсудить случившееся на Балтике и принять решение о дальнейших наших совместных действиях.
        - Да, милорд, - кивнул император, - Балтику мы потеряли. И вместе с ней были потеряны наши корабли и десантный корпус моего славного генерала графа Барагэ д’Илье. Тяжелая потеря. Но мы, милорд, проиграли сражение, но не проиграли войну. Франция намерена воевать и дальше с русскими варварами. Я намерен приложить все усилия, чтобы воспрепятствовать распространению их влияния и заставить русских вернуться в Азию, откуда они и пришли. Россия - не европейская держава, она не должна быть и не будет таковой, если Франция не забудет о той роли, которую ей надлежит играть в европейской истории… Стоит ослабить связи русских с Европой, и они сами начнут движение на Восток, чтобы вновь превратиться в азиатскую страну. Лишить их Финляндии, балтийских земель, Польши и Крыма не составит труда. Это станет грандиозным падением России, но она его сама вызвала…
        Я кивком головы согласился с императором, но про себя подумал, что его слова «не составит труда» явно не соответствуют действительности. В прошлом году русские дважды разбили турок на Кавказе, потом был Синоп. А в этом году - наше поражение на Балтике. Я молю Бога, чтобы за ним не последовало еще одно.
        - Ваше величество, - осторожно спросил я, - может быть, стоит ускорить нашу высадку в Крыму? Ведь экспедиционный корпус уже три месяца сидит в Варне, ежедневно теряя десятки человек от заразных болезней. Если в самое ближайшее время они не тронутся с места, то он просто вымрет, так и не сделав ни одного выстрела по неприятелю.
        - Да, милорд, - согласился со мной император, - вчера я отдал приказ маршалу Сент-Арно свернуть лагерь и начать погрузку на корабли. Надо высаживаться в Крыму. Наша цель - Севастополь. Я напомню вам слова герцога Аргайла, сказанные в ноябре прошлого года, когда обсуждались планы нашей Крымской кампании. Тогда приводились три аргумента в пользу захвата Севастополя. Вот они: «Во-первых, это наилучшим образом обеспечит выполнение поставленной нами задачи освободить Турецкую империю от угрозы, которой она подвергается в настоящее время. Во-вторых, Севастополь расположен во владениях России, которые в наибольшей степени открыты для нападения с моря, и служит надежной морской базой, способной вести военные действия любой продолжительности. Наконец, в-третьих, Севастополь является таким местом на территории России, защита которого, с учетом размеров ее европейских владений, истощит как людские, так и материальные ресурсы страны».
        - Ваше величество, я хочу сообщить вам, что лорд Реглан получит соответствующие указания от королевы и отправится в Крым вместе с храброй французской армией.
        - Что ж, милорд, - император внимательно посмотрел на меня, - я надеюсь, что на Черном море у нас не возникнут те же проблемы, которые на Балтике привели к поражению объединенной эскадры адмирала Непира и нашего десантного корпуса.
        - По нашим сведениям, - я решил немного успокоить императора, - те таинственные корабли, которые на Балтике стали главными виновниками нашего фиаско, находятся в русских портах и в ближайшее время не собираются оттуда уходить. Да и не так-то уж просто будет пройти через Датские проливы, Гибралтар и уж тем более Босфор и Дарданеллы. Можно быть уверенным - в Крыму не повторится то, что произошло на Балтике.
        О том, что по внутренним водным путям в Черное море с Балтики готовится отправиться таинственный караван с оружием, я императору говорить не стал. Достаточно того, что я дал соответствующие указания людям, которые люто ненавидят Россию и готовы нанести ей максимальный ущерб. Если к тому же пообещать им за это хорошее вознаграждение, то они будут рваться в бой хоть с самим дьяволом.
        Уяснив для себя главное - французский император готов продолжить войну, - я постарался побыстрее свернуть наш разговор и, сославшись на недостаток времени, откланялся. У причала Кале меня уже ждала быстроходная паровая яхта, которая доставит меня в Дувр. Надо будет подготовить телеграмму на имя лорда Реглана и поручить людям, о которых знают только те, кому это положено, подготовиться к захвату таинственного русского каравана.
        18 (30) августа 1854 года. Королевство Пруссия. Данциг Капитан Александр Хулиович Сан-Хуан, командир каравана
        Я смотрел на Длинный рынок, на прекрасные здания вокруг него, на фонтан Нептуна за моей спиной, на Мариенкирхе, и думал, что на всей Балтике есть только один город, который красивее Данцига - Санкт-Петербург.
        В первый раз я побывал в Данциге - точнее, в Гданьске - с детской группой. К нам прикомандировали местную даму-экскурсовода, которая весьма неплохо говорила по-русски, и которая нам очень понравилась, чего не скажешь о большинстве обитателей города. Впрочем, практически никого из местного населения здесь не осталось - всех немцев поляки выселили после войны, причем многие из них погибли по дороге в Германию. Кто-то умер от голода, кто-то не выдержал длительного похода, а многих убили новоприбывшие поляки… Вместо них сюда переселили - вполне цивилизованно - поляков из Виленского края, и даже уличные художники торговали не только картинами с видами Гданьска, но и с изображениями Острой Брамы в Вильнюсе.
        После этого я пару раз успел посетить этот прекрасный город во время визитов вежливости в порт Гдыня, которые позже прекратились по инициативе наших польских «заклятых друзей». И каждый раз у меня не проходило чувство, что я нахожусь в некой сказке, столь новыми выглядели все здания вокруг. Но достаточно было выйти из восстановленной части Старого города, чтобы попасть из прекрасного далека в мрачную реальность современной Польши, с ее панельными, жуткого вида домами, или в районы еще немецкой застройки, с полустертыми надписями типа «Apotheke» (аптека) или «Kolonialwaren» (колониальные товары) на домах, которые, судя по всему, не ремонтировались еще со времен Вольного города Данцига.
        Сейчас же город был не менее прекрасен, чем в польском будущем. Но он был именно живым организмом, чуть почерневшим от копоти. Ведь топили тогда каменным углем, как, впрочем, топят и до сих пор во многих уголках современной Польши. А единственный язык, который звучал вокруг нас, был диалектом немецкого, разве что иногда люди, в которых можно было сразу узнать сельских жителей, разговаривали между собой на кашубском - языке славянского меньшинства в деревнях Восточной Померании, похожем на польский немногим больше, чем чешский на русский. Но я сюда прибыл не для изучения местных диалектов.
        Мы пришли сюда на «Славяночке» - так мы переименовали бывший французский колесный пароход «La Belle Bretonne» - «Прекрасная бретонка», доставшийся русскому флоту в числе прочих трофеев. Корабль прикомандировали к нам, с командой из хроноаборигенов, сдобренных нашими курсантами.
        Первоначально хотели послать «Денис Давыдов», но решили, что не стоит рисковать им на Висле, даже если ее глубина в данный момент несколько превышает его осадку. А у «Славяночки» осадка не более полутора метров, так что у нее проблем быть не должно. Да и незачем показывать немцам нашу новую технику, достаточно «Раптора», который, накрытый старым парусом, пойдет у нас на буксире.
        Но максимальная скорость у «Славяночки» - где-то восемь узлов, так что шли мы в Данциг из Свеаборга больше двух суток. Часть пути нас сопровождал «Выборг». Причина проста - один французский пароход из красногорской группировки исчез в Финском заливе, и где он сейчас, не знает никто. И хоть он того же класса, что и «Славяночка», но встреча с ним не входила в наши планы. И только когда мы увидели вдали полоску берега, «Выборг» попрощался с нами, подняв флажной сигнал «Счастливого пути», и остался караулить побережье - мало ли что может случиться.
        По дороге я успел сдружиться с ребятами из спецслужб, Павлом Филипповым и Константином Самохваловым. Костя остался на борту «Славяночки», а Паша прогуливался по Длинному рынку и глазел на здания. Типичный турист, каких в Данциге не так уж мало. Но я не сомневался, что будь хоть малейший намек на опасность, то я уже узнал бы об этом от него.
        По моему приказу в городе наши ребята могли ходить только группами - дипломатические дрязги нам ни к чему. Хотя Данциг в данный момент к Польше никакого отношения не имеет, вполне вероятно, что польская агентура тут присутствует. Когда в XVIII веке Польшу разделили, то Пруссии достались обширные земли Западной Польши - та же Познань. Естественно, что, как и в России, многие из тамошних поляков переехали в собственно прусские земли - например, в Данциг. Ну, а береженого и Бог бережет, хотя наши прусские друзья из кожи вон лезут, чтобы предотвратить возможные инциденты.
        А Пашино присутствие мне нужно для того, чтобы таких ситуаций не возникало даже в принципе. Тем более что на него есть еще кое-какие планы.
        Мне пришлось взять с собой в нагрузку этого пиндоса - Николаса Домбровского. Тоже мне русский - почти всю жизнь провел в логове врага. И в армии не служил, даже в американской. А еще и журналюга - насмотрелся я на этих представителей второй древнейшей профессии.
        Есть, конечно, исключения - тот же Юрий Иванович Черников или Маша Широкина. Но сколько их, этих самых исключений? Зуб даю - находившийся рядом «подарочек» при первом же шухере хорошо если просто сбежит, а то еще и под ногами мешаться будет - помните капитана Аникушина из комендатуры из богомоловского «Августа сорок четвертого»? Но что поделаешь, пришлось его взять - капраз Кольцов приказал, а приказы, как известно, не обсуждаются.
        Теперь, видите ли, он хочет запечатлеть для потомков первую встречу с Бисмарком. Сейчас вон в двух шагах крутится, снимает виды Гданьска - пришпандорил мини-фотокамеру размером 25 на 25 миллиметров на трость в виде набалдашника, чтобы внимания не привлекать. Хорошая штучка, видел я ее как-то, хотя аккумулятор у нее быстро сдыхает.
        Машу увел с собой Николай Шеншин, отправившийся с визитом вежливости к бургомистру. Эх, не девушка, а загляденье - красива, умна, и, в отличие от меня, успела побывать в «горячих точках»… Один минус - замужем, пусть и в будущем. А замужних меня родители приучили не трогать, от слова вообще.
        Был случай, когда у меня заночевала одна прелестница, с коей я познакомился в каком-то клубе. Она вышла из дома первой, а я минут через пятнадцать. И представьте себе - какой-то шибздик в очках неожиданно встает передо мной на цыпочки и бьет мне в морду. Я от удивления даже сдачи не дал, пялюсь на него - мол, за что? Тот мне: а вот не будешь с чужими женами спать. Я обалдел и говорю - так я не знал, что эта дура замужем, кольца на ней не было… А он мне - она сказала, что будет у подруги, иду на работу - а тут она выступает, будто пава. Решил посмотреть, от кого идет, ведь ее подруга живет совсем в другом конце города. И когда ты вышел с помадой на щеке того самого редкого цвета, который я ей недавно привез из Польши, то я сразу понял, что кувыркалась она с тобой.
        Короче, помаду я стер, а Леха - так звали незадачливого мужа - разошелся с этой… ну как там ее… не помню уже. Кстати, Леха себе другую потом нашел. А я у него на свадьбе шафером был - сдружились мы крепко после того случая, и до сих пор дружим… Блин, дружили - он же в будущем остался! В том самом, где остался и Машин муж. Но как бы то ни было - для меня она замужем, и точка. Осталось только сожалеть о том, что могло бы быть…
        И вдруг поток моих мыслей прервался - ко мне направился молодой человек в прусской военной форме. Краем глазом я увидел, как Паша вдруг оказался у него за спиной. Подойдя ко мне, пруссак козырнул и спросил:
        - Капитан Сан-Хуан?
        - Он самый, - улыбнулся я, возвращая ему приветствие. - А вы…
        - Капитан Макс Кевич, к вашим услугам. Мой отец в юности носил фамилию Короткевич, но потом проиграл первую ее половину в карты, поэтому у меня остался лишь обрубок фамилии. А по-русски я худо-бедно говорю, потому что отец отказывался общаться со мной на других языках.
        - Рад с вами познакомиться, капитан, - сказал я. Меня уже предупредили о встрече с этим человеком. - Вы, как я слышал, из Цоппота? - добавил я условную фразу.
        - Нет, из колыбели Пруссии - из Кёнигсберга! - ответил он именно так, как и было оговорено.
        - Тогда познакомьтесь, - и я показал на Пашу. - Это старший лейтенант Павел Филиппов. С ним вы поедете в Торн. А это… - я сделал неопределенный жест в сторону моей пиндосской обузы, - Домбровский, журналист, он тоже с нами.
        Кевич вежливо раскланялся с моими спутниками, после чего опять повернулся ко мне:
        - Давайте пройдем в ратушу, там вас ожидает герр фон Бисмарк.
        Бисмарк оказался светловолосым человеком лет сорока (правда, волос на голове у него осталось немного), с бородой и усами, и пронзительным цепким взглядом. После того, как меня, Пашу и пиндоса представили ему, я перешел на немецкий:
        - Весьма польщен знакомством с таким человеком, как вы, герр посол. Много о вас наслышан.
        Тот громко рассмеялся.
        - Вы, наверное, про то, как я вызвал на дуэль этого несносного австрийца фон Прокеша? Так ведь ничего не произошло - этот мозгляк струсил и отказался драться.
        - Ну, и про это тоже.
        - Герр капитан, меня попросили оказать максимальное содействие в вашем походе в Торн. С лоцманами я уже договорился, они придут завтра на рассвете прямо в порт. Я тоже буду сопровождать вас до Торна. А капитан Кевич поедет туда с вашими людьми завтра утром, чтобы заранее подготовить тамошних чиновников к вашему приходу.
        - Яволь, герр посол.
        Бисмарк усмехнулся и добавил:
        - И не бойтесь моего присутствия, герр капитан, я не шпион, я дипломат. Хотя, конечно, многие не могут найти разницу между двумя этими профессиями. Но одной из причин, почему я следую с вами, является то - мне придется открыть вам секрет Полишинеля - что после нашего совместного вояжа я отправлюсь в вашу столицу в качестве посла. Поэтому мне важно будет пообщаться с флигель-адъютантом Шеншиным. А еще у всех на слуху некая «эскадра», которая так неожиданно смешала карты в балтийской, да и европейской политике. А вы, герр капитан, как мне кажется, являетесь представителем этой самой таинственной силы.
        Увидев мою улыбку, он продолжил:
        - Так что, как вы понимаете, общение с вами сможет помочь мне сориентироваться в расстановке фигур, которая ожидает меня в Петербурге. А вам ничуть не помешает присутствие человека моего статуса; ни один чиновник не посмеет ставить вам палки в колеса. Кстати, о чиновниках - вам не понадобится еще какая-либо помощь?
        - Да нет, герр посол, пока нужды в ней нет.
        - Тогда, если вы не против, не заглянуть ли нам в «Ратскеллер» - там варят неплохое пиво?
        20 августа (1 сентября) 1854 года. Петербург. Гвардейский экипаж Капитан 1-го ранга Кольцов Дмитрий Николаевич
        Передо мной лежала карта так называемого Березинского водного пути, и я, морща лоб, пытался в ней разобраться. Ведь именно по этому маршруту предстояло пройти второму каравану, который должен доставить в Севастополь бронетехнику, оружие и другое необходимое для разгрома союзников имущество и снаряжение.
        Что мы имеем в наличии? Читаю подготовленную для меня справку.
        «Березинская водная система - искусственный водный путь, соединяющий бассейн Днепра с рекой Западная Двина. Протяженность этого пути - 162,1 км. На нем имеется 14 шлюзов и полушлюзов и 4 бейшлота (плотин с подъемными щитами для спуска воды). Путь из Днепра в Западную Двину шел по реке Березина от местечка Броды, по Сергучевскому каналу (3 шлюза; протяженность 8,7 км), реке Сергуч, озеру Манец-Плавно (соединены каналом длиной 4 км), Березинскому каналу (4 шлюза; протяженность - 7,6 км), озеру Вереща, реке Берсща, Вербскому каналу (2 шлюза; протяженность - 2,6 км), реке Эсса, Первому Лепельскому каналу (2 шлюза; протяженность - 8 км), Лепельскому озеру, Второму Лепельскому каналу (1 шлюз; протяженность - 0,2 км), реке Улла, Чашницкому каналу (2 шлюза; протяженность - 1,2 км), вновь реке Улла, и по реке Западная Двина.
        Я сличил каждый из этих сегментов с полученной мною недавно картой - как ни странно, совпадение полное. Разве что нам предстояло пройти этот путь в обратном направлении - от Риги до впадения Березины в Днепр.
        Каковы же плюсы и минусы этого водного пути? Плюсы - наши корабли и баржи пойдут по территории, на которой маловероятно нападение отрядов мятежных шляхтичей. К тому же наш отвлекающий караван как магнитом притянет к себе все шайки поляков, и на нас у них просто не останется сил. Конечно, ребятам капитана Сан-Хуана придется нелегко, но кому-то же надо принять на себя основной удар.
        Далее, глубины этого канала, если верить документам, предоставленным нам императором, были на всех участках не менее десяти футов, то есть около трех метров. Можно даже допустить, что кое-где глубина не соответствует заявленной процентов на десять. Но все равно, для МДК «Денис Давыдов» с его осадкой 2,2 метра более чем достаточно. Ширина МДК - 8,6 метра - также вполне позволяла ему пройти по каналу, ширина которого была по дну от пяти до восьми саженей - то есть от десяти с половиной до семнадцати метров. Узковато будет в некоторых местах, но все же десантный катер провести можно.
        На нем мы перебросим в Крым четыре бронеединицы - два БТРа и две «Ноны-С», а на баржах еще две «Ноны» и кое-какое имущество. Кстати, в закромах «Королева» нашлась одна любопытная вещь - автомобиль «Тигр» с комплексом «Корнет-ЭМ» - наших ПТРК «Корнет» в экспортном исполнении. Машина может отстрелять восемь «Корнетов» (всего у него в боекомплекте 16 ракет). Этакая мобильная батарея.
        К сожалению, из-за немалых габаритов нам не удастся пропихнуть по водному пути «Выборг» - для него каналы Березинской системы «жмут в плечах». Ну, да ладно - того, что мы отправим на помощь Севастополю, должно хватить для того, чтобы к англичанам и французам с примкнувшими к ним турками пришел большой пушной зверек.
        В планах была отправка очередного каравана еще одним путем - от Твери по Волге до Царицына, а там, по водоразделу между Волгой и Доном, перебросить все грузы на берег Дона. А оттуда лежит прямая дорога в Азовское море. Но это потом, а пока займемся караваном, идущим по Березинскому водному пути.
        Теперь минусы. Первый из них - четырнадцать шлюзов. Это многовато, а перед началом пути надо еще будет расчистить канал от возможных помех и заторов и взять под охрану. Особенно ни к чему нам плоты, которые там гоняют в это время. Зная, как лениво работает российская администрация на местах, потребуется энергичный человек с полномочиями от самого императора, который мог бы нагнать страха на губернаторов и городничих, заставив их врубить третью скорость и навести порядок на подведомственной территории.
        Флигель-адъютант и личный представитель императора Николай Шеншин уже отбыл в Крым на первом караване, что немаловажно в свете грядущих перестановок в военной и гражданской администрации в Таврии и Новороссии. Он, конечно, подошел бы как нельзя лучше для этой роли.
        И тут я вдруг вспомнил, о чем мне вчера вскользь поведал император. Бывший министр внутренних дел Империи, а ныне военный губернатор Петербурга, граф Александр Григорьевич Строганов, с коим я уже успел познакомиться, попросился к нему на прием, где сказал примерно следующее: «Ваше величество, Петербург более не в опасности, поэтому необходимости в военном губернаторе более нет. А вот на Черном море неприятель попробует взять реванш. Не будет ли вашему величеству угодно направить меня в Таврию либо в Новороссию?»
        Я кое-что читал о нем. Александр Григорьевич по образованию - военный инженер, да еще и генерал-адъютант, то есть особа, приближенная к императору, - с ним шутки плохи, и ему лапшу на уши не навесишь. Единственное, что меня смущает - это то, что он будет у нас «почетным гостем», без права кем-либо из нас командовать, и это ему определенно будет в тягость. Но у него репутация человека, который строго следует приказам, и если император разъяснит ему «политику партии и правительства», то проблем быть не должно.
        С караваном в Крым отправится и наш медицинский отряд. Возглавит его основоположник военно-полевой хирургии Николай Иванович Пирогов. В закромах контейнеровоза «Надежда» мы обнаружили мобильный госпиталь, состоящий из пневмокаркасных модулей. В состав госпиталя входят: административный блок, жилой комплекс (для размещения персонала и палат пациентов), приемно-сортировочный блок, диагностический модуль, медицинские модули (предоперационный, операционные модули, реанимационные, перевязочные и прочие), хозблоки (кухня, столовая, бытовки), санитарно-гигиенические модули (душевые комплексы, туалеты), а также энергоблок с дизельными генераторами. Все это богатство можно было перевезти в разобранном виде и развернуть на месте.
        К мобильному госпиталю имелось соответствующее медоборудование. Возьмем мы с собой и солидный запас лекарств. Работать в госпитале будут как Николай Иванович со своими коллегами, так и наши курсанты из Военно-медицинской академии, которые по своим знаниям кое в чем превосходят местных лекарей, уступая им разве что в опыте.
        Я прикинул, сколько нам понадобится плавсредств, чтобы погрузить все на баржи и плоты. Для прохода по каналам Березинской водной системы нужны будут также колесные пароходы-буксиры. В наиболее узких местах придется протаскивать наши корабли по старинке - с помощью конской тяги и бурлаков. Чтобы не мучить наших пассажиров, можно будет отправить большую их часть по сухопутью к месту впадения Березины в Днепр. Там они погрузятся на корабли и с относительным комфортом проследуют вниз по Днепру.
        Набросав на листке бумаги основные пункты своего плана, я поспешил в Зимний дворец, чтобы обсудить их с императором и получить у него добро, а также договориться, поелику возможно, насчет графа Строганова.
        20 августа (1 сентября) 1854 года. Петербург. Зимний дворец Подполковник ГРУ Березин Андрей Борисович
        Вчера вечером мне передали записку от императора Николая I. В ней царь изъявил желание встретиться со мной для «весьма важного разговора». Чем могла заинтересовать самодержца моя скромная персона, я не знал и предположил, что в преддверии важных событий в Крыму он хотел бы посоветоваться со мной о возможных вариантах развития событий.
        Прибыв в указанное время в Зимний дворец, я был препровожден молчаливым лакеем в так называемый «нижний» кабинет царя, который одновременно служил ему и спальней. Это небольшая узкая комната с выбеленным потолком и стенами, оклеенными темными обоями. Здесь же стояла складная походная кровать императора, на которой в нашей истории он умер от пневмонии. Надеюсь, что в этой истории ничего подобного не случится, и Николай Павлович проживет еще как минимум лет десять-пятнадцать.
        Сегодня император выглядел бодро, хотя его слегка покрасневшие глаза говорили о том, что он опять сегодня не спал. Надо будет намекнуть нашим медикам, чтобы они провели беседу с Николаем Павловичем о здоровом образе жизни. Только, боюсь, это вряд ли поможет - царь не жалеет себя.
        Николай поздоровался со мной и пригласил присесть к письменному столу, а сам начал медленно прохаживаться по кабинету, видимо, раздумывая, с чего начать разговор. Пригласил он меня, как оказалось, совсем не для того, чтобы побеседовать о том, как русские войска в Крыму собираются отразить высадку англо-французского десанта. Император решил обсудить со мной некоторые внешнеполитические аспекты.
        - Господин подполковник, - начал он, - я знаю, что в том ведомстве, в котором вы служили, изучали, среди всего прочего, и политическую обстановку в странах, которые могут быть соперниками России. Я понимаю, что все происходящее сейчас в нашем мире - «дела давно минувших дней». Но с другой стороны, вам известно то, что неизвестно нам. Нам сообщили, что в Австрии сменили министра иностранных дел. Теперь венской дипломатией руководит граф Иоганн Бернгард фон Рехберг унд Ротенлёвен. В ближайшее время он прибудет в Петербург в качестве личного посланника императора Франца-Иосифа, - при последних словах Николай поморщился и выразительно посмотрел на перевернутый лицом к стене портрет того самого Франца-Иосифа, на котором его рукой было написано: «DU UNDANKBARER» (неблагодарный).
        Я отрицательно покачал головой. В нашем варианте истории граф Рехберг стал министром иностранных дел и главой правительства Австрии лишь в 1859 году. Кстати, Рехберг неплохо относился к России и поддерживал хорошие личные отношения с Бисмарком. Это любопытно…
        - В связи с этим, - продолжил император, - хотелось бы знать, что сие означает и против кого будет направлен новый политический курс? Может, в вашей истории было нечто подобное?
        Император, наконец, присел на диван и с любопытством посмотрел на меня. А я задумался. В свое время, когда мы угодили сюда из нашего XXI века, я попытался разобраться в хитросплетениях европейской политики середины XIX века и кое-что прочитал в книгах, которые были в библиотеке «Королева» и «Смольного». Должен признаться, я нашел в них немало любопытного, по привычке сделав из них выписки в свой рабочий блокнот. Слава богу, отправляясь к императору, на всякий случай я сунул его в карман кителя.
        Извинившись, я достал блокнот и положил перед собой на письменный стол. Николай с любопытством наблюдал за моими манипуляциями. Прокашлявшись, я начал свой импровизированный доклад.
        - Ваше величество, причина раздора между двумя империями - борьба за Балканы. Австрия опасается нашего традиционного влияния на славянские народы, проживающие на территории нынешней Турции. Вена хотела бы, чтобы эти славяне остались под владычеством Османской империи или вошли в состав империи Австрийской. Канцлер Меттерних в свое время сказал: «Сербия должна быть либо турецкой, либо австрийской». Впрочем, касалось сие не только Сербии. Аппетиты Вены распространяются и на другие территории Балкан.
        - Да я это прекрасно понимаю! - воскликнул император. - Но мы же не можем бросить на произвол судьбы наших единоверцев, которые находятся под гнетом турок! Или вы считаете иначе?
        - Сострадание к угнетенным - это чувство, вполне естественное для русских людей, - согласился я. - Только чувство это часто стоит нам большой крови. И спасенные нами народы вместо благодарности порой отвечают нам примерно так, как один юный монарх, - и я кивнул на портрет Франца-Иосифа, перевернутый лицом к стене.
        Николай нахмурился. Видимо, мои слова ему не понравились. Но, с другой стороны, он чувствовал, что в них присутствует «сермяжная правда».
        Я открыл свой блокнот и попросил императора послушать, что сказал еще в 1809 году князь Александр Прозоровский, в бытность его командующим Дунайской армией.
        «Какие же от установления сербского царства родятся новые последствия?
        Для увеличения и распространения владычества своего, конечно, начали бы они (сербы) тотчас возмущать соседних своих единоверцев, как то: австрийских сербов (число коих до 2 миллионов простирается), герцеговинцев, боснийских христиан, далматинцев, албанцев, болгар и так далее, дабы отторгнуть возмущениями от настоящих их владельцев и присоединить к своему царству.
        Сие возродило бы паки новые и беспрерывные для России, принявшей на себя покровительство Сербии, ссоры и даже войны с соседями».
        - Вот, значит, как, - пробормотал Николай. - То есть нам придется в будущем воевать из-за желания сербов округлить свои владения?
        - Скажу больше, ваше величество, Первая мировая война в нашей истории началась из-за того, что сербский гимназист застрелил в Сараево - это Босния - наследника того самого Франца-Иосифа. Произошло это через шестьдесят лет - в 1914 году.
        - Вы предлагаете отдать Балканы австрийцам? - спросил император. - Но ведь тогда станут напрасными все жертвы, которые принесла Россия, освобождая христианские народы от османского гнета.
        - Если Россия в войнах отстаивала и свои интересы, то тогда жертвы были не напрасными. Ведь без побед Румянцева, Суворова, Ушакова и Сенявина в России не было бы Крыма, Новороссии, Тамани и Кавказа. Но одно дело - сражаться один на один против Турции, которая хотя и велика по своей территории, но в военном отношении все же слабее России. Совсем другое - вести войну против Европы, которая обрушилась на нас всей своей мощью. Так уже было в приснопамятном 1812 году, когда Наполеон Бонапарт двинул на Россию Великую армию.
        Ваше величество, необходимо сместить направление наших интересов в сторону Азии, где мы можем нанести ощутимый урон интересам британцев. Менее чем через три года в Индии начнется восстание против британского владычества. Сами англичане считали, что тогда речь шла о жизни и смерти Британской империи и ее месте среди правителей мира.
        Что касается Австрии, то я могу прислать вам несколько книг по истории европейской дипломатии. В ней вы сможете найти много интересного и поучительного, в том числе и скрытые от наших глаз интриги в европейской политике наших дней, и поведение тех или иных политиков. Конечно, при других обстоятельствах они могут вести себя и по-другому, но я бы не стал доверять человеку, позволившему себе подлость по отношению к Российской империи в нашей истории.
        И вот что я могу еще сказать про нынешнюю ситуацию. Австрийский посол, граф Валентин фон Эстерхази, был близок к графу Нессельроде в бытность последнего канцлером и был соучастником многих его интриг, которые дорого обошлись нашей родине. А вот фон Рехберг к России относился весьма неплохо. Впрочем, ваше величество, все это вы найдете в тех самых книгах. Я распоряжусь, чтобы их доставили вам в течение двух-трех часов.
        - Благодарю вас, господин подполковник, - император поднялся с дивана и подошел ко мне. - Андрей Борисович, - Николай впервые обратился ко мне по имени и отчеству, - ваш рассказ был весьма полезным для меня. Действительно, стоит подумать о том, какова должна быть политика Российской империи после удаления графа Нессельроде с поста руководителя ее внешней политики. Я хотел бы встречаться с вами почаще, чтобы продолжить нашу беседу. А за книги я вам заранее благодарен. Все равно мне по ночам не спится - так хоть будет чем заняться…
        19 -21 августа (31 августа - 2 сентября) 1854 года. Данциг - Торн - Влоцлавек Старший лейтенант ФСБ Филиппов Павел Владимирович
        - Alle einsteigen! - хрипло заорал кондуктор. Немецкий у меня не самый лучший, но даже я знаю - пора садиться в поезд. Тем более кондуктор выглядел словно после ночи, проведенной за бутылкой местной «данцигской золотой воды», с явными признаками жесточайшего похмелья. Складывалось впечатление, что из-за сурового головняка он был готов сорвать свою злость на первом попавшемся путешественнике.
        Но когда капитан Макс Кевич показал наши билеты, лицо кондуктора изменилось и приняло подобострастное выражение. Он поклонился и передал нас проводнику, который отвел нас в вагон первого класса - последний в составе - как можно дальше от едкого дыма паровоза.
        Купе мне понравилось. Мягкие диваны, картины на стене, в углу даже умывальник такого же типа, какой был у моей бабушки на даче - надавишь на стержень, и вода польется. Конечно, у бабушки он не был из фаянса, да и фаянсовой раковины под ним не было… На окне висела бархатная занавеска, чуть посеревшая от угольной пыли, а на дощатом полу располагался небольшой тканый ковер.
        Послышался гудок паровоза, и застучали колеса. Эх, а ведь меня пугали, что железной дороги до Торна нет. Оказывается, она есть, и путешествие по ней вполне комфортабельное. Если ты, конечно, сидишь в первом классе.
        Наш третий спутник, подпоручик Финляндского полка Карл Грод, был доверенным лицом флигель-адъютанта Шеншина. Мы ехали втроем в Торн, чтобы подготовить проход нашей «Славяночки», а также сообщить в военную гавань Влоцлавка о времени нашего прихода и о том, что нужно будет срочно подготовить два парохода для нашего дальнейшего путешествия, а до того прислать лоцманов в Торн.
        Минуты через две Грод достал свою трубку - даже без нее он был похож на типичного шведа, а с ней и подавно - и сказал на неплохом русском языке:
        - Господа, с вашего позволения, я выйду покурю.
        Кевич попытался было возразить:
        - Господин подпоручик, курите здесь, вы нам не помешаете.
        - Да нет, герр хауптманн, у меня злой табачок, с французского корабля. Так что лучше схожу в курительную комнату - она в конце вагона.
        Практически сразу после того, как Грод покинул нас (а я и не сомневался - он понял, что нам с капитаном нужно пообщаться без свидетелей), Кевич посмотрел на меня с усмешкой и сказал:
        - Господин поручик, давайте поговорим начистоту. Если я не ошибаюсь, то вы представляете службу, похожую на нашу внешнюю разведку. Может быть, я и ошибаюсь, но, думаю, не более чем в нюансах.
        Я улыбнулся - Кевич оказался неглупым парнем, и любые попытки его переубедить были обречены на провал. Конечно, он не совсем прав - я не разведчик, а контрразведчик, но в проницательности ему нельзя отказать.
        А он продолжил:
        - Я - прусский офицер, и для меня интересы моего королевства превыше всего. Но я наполовину русский, и точно так же люблю родину моего отца. Поэтому я сделаю все, чтобы отношения между нашими державами стали как можно более дружественными.
        В знак согласия я склонил голову. Мой визави продолжил:
        - Так вот. И я, и генерал Герлах заинтересованы в том, чтобы силы, враждебные Российской империи, не приобрели большого влияния на его величество. Поэтому я не исключаю, что мы когда-нибудь обратимся к вам или за помощью, или с информацией. О каналах связи можно поговорить позже; скажу сразу, что почтовые голуби - не самый лучший вариант - эти птицы в Берлине сами по себе вызывают подозрение. Пока же я дам вам мой адрес в столице, - и он протянул мне надписанный листок бумаги. - Даже если меня не будет в Берлине, письмо рано или поздно найдет меня, и я смогу вам ответить и предложить вариант, как именно и где мы с вами встретимся. Или с вашим человеком, если вы не сможете сделать это лично.
        - Благодарю вас, герр капитан. Мне же вы можете писать в Петербург в Гвардейский флотский экипаж. Даже если меня не будет, письмо дойдет до моего начальства.
        - А теперь, герр поручик, у меня к вам будет вопрос. Имейте в виду, частного характера - если я расскажу об этом кому-нибудь, кроме, может быть, генерала Герлаха, меня в лучшем случае засмеют, а в худшем - упекут в дом для душевнобольных. Скажите, вы из другого времени? Вероятно, из будущего?
        Я несколько обалдел от слов Кевича, а тот улыбнулся и продолжил:
        - Поверьте мне, я часто бываю у своих родственников в России, в Петербурге и под Оршей. Могу сказать одно - и вы, и капитан Сан-Хуан сильно отличаетесь от обычных русских офицеров. И ваша манера поведения, и ваше уважительное отношение к низшим классам, и ваша речь, в которой нет-нет да и встречаются необычные слова. Форма, которую вы носите, удобна и функциональна, но совершенно не соответствует современной моде. И, наконец, ваша эскадра, которая появилась на Балтике неизвестно откуда. Нам доподлинно известно, что ни одна верфь в мире не сможет построить корабли, подобные вашим - я их не видел, но даже если газетчики немного и преувеличивают, то и их скорость, и вооружение намного превосходит все, что есть в этом мире. Если бы русские и умели строить такие корабли, то о существовании подобных верфей мы бы уже знали. Кроме того, вряд ли ваши первые модели были бы столь совершенны. А если нет, то где более ранние модели?
        - Допустим, что это так. И что из сего следует? - спросил я с улыбкой, подумав, что мне попался весьма неглупый собеседник, и лапшу ему на уши вряд ли удастся повесить.
        - Мне кажется, что вы именно из будущего, - задумчиво повторил Кевич, - все-таки вы очень неплохо осведомлены о том, что сейчас происходит в Европе. Ваше оружие, судя по тому, что я слышал про недавние боевые действия, опережает самое передовое европейское как минимум лет на пятьдесят, а может быть, и больше.
        Я с трудом сумел сохранить бесстрастное выражение лица. А Кевич, чуть улыбнувшись, спросил:
        - Скажите, поручик, лишь одно - останутся ли наши державы друзьями в вашем будущем?
        - Увы, в нашей истории между Россией и Германией произошли две кровопролитные войны, первая из которых началась через шестьдесят лет. Но если это и случилось в нашей истории, то это говорит лишь об одном - и в наших, и в ваших интересах предотвратить подобное развитие событий. Ведь в нашем времени англичане с французами захватили Бомарзунд, не потеряв при этом ни одного корабля. Так что история пойдет по другому пути.
        - И что же вы предлагаете?
        - И мы, и вы должны сделать все, чтобы Россия и Германия всегда оставались хотя бы дружественными нациями. А еще лучше - членами оборонительного союза. Ведь ни нам, ни вам не нужно завоевывать всю Европу. Зато такой союз охладит пыл любых наших потенциальных врагов. Причем союз без участия Австрии или Франции - первые предадут при первой же возможности, а вторые будут тянуть одеяло на себя. Ну, конечно, где союз, там и экономические связи и льготы, куда же без них - именно они послужат цементом, скрепляющим наши отношения.
        Кевич задумался, а потом сказал:
        - Вы знаете, хоть я о многом догадался, но все равно странно услышать от вас подтверждение моих мыслей. Тем более что вы правы - мы должны сделать все, чтобы предотвратить подобное развитие истории.
        Он хотел добавить еще что-то, но раздался гудок паровоза, и капитан развел руками:
        - Увы, мы прибываем в Диршау. Дальше железной дороги еще нет. Придется продолжить наш путь на дилижансе. Надеюсь, вы не против такого способа передвижения?
        Станция пассажирских дилижансов находилась на привокзальной площади. Они были разных классов: от простых до более дорогих - экспресс-дилижансов. Указав на один из таких «экспрессов», Кевич сказал:
        - Герр поручик, они удобнее и делают всего лишь одну остановку - в Грауденце. Но, увы, там будут и другие пассажиры, поэтому лучше, если мы продолжим нашу с вами беседу чуть позднее.
        До Торна мы добирались семь с половиной часов, наскоро перекусив во время часовой остановки в Грауденце. У дилижанса был мягкий ход, и дорога меня утомила меньше, чем я опасался. В Торн мы приехали в половину шестого, когда солнце стояло еще высоко. Карл Грод, как было решено ранее, сразу же уехал дальше во Влоцлавек, чтобы проверить готовность наших пароходов и заказать лоцманов. Кевич с ним тепло попрощался, хоть Грод всего лишь подпоручик. Полагаю, что это было еще и потому, что Грод сразу же пресек попытку обсчитать нас в гастштетте в Грауденце. Конечно, деньги были не Кевича, нo он все-таки скорее пруссак, чем русский, и у него бережливость в крови.
        В Торне я провел целый день. Оказывается, что и пруссаки, несмотря на свою репутацию, тоже бывают порой безалаберны. Никто, ни в местном гарнизоне, ни в ратуше, и слыхом не слыхал о скором приходе русского парохода, не говоря уж о грядущем визите Бисмарка. В гарнизон местной крепости нас даже не хотели пускать, но, увидев бумагу, которую им предъявил Кевич, сразу стали вежливыми и, извинившись, пообещали, что сделают все, чтобы проход русского парохода вверх и вниз по реке был безопасным.
        Конечно, их немного огорчило распоряжение о недопустимости какого-либо таможенного контроля или даже просто осмотра русского корабля. Но какой пруссак посмеет воспротивиться полученному приказу?..
        В ратуше, увидев «волшебную» бумагу, нам срочно выделили покои в резиденции для высших чиновников, после чего начали нас усиленно кормить и поить. Кроме того, Кевичу предоставили два места в дилижансе, следовавшем в Кёнигсберг и отбывавшем на следующее утро, после прибытия «Славяночки» - для него и Бисмарка.
        На следующий вечер «Славяночка» пришла в Торн. Состоялся званый обед в местном «Ратскеллере», после чего я распрощался с Кевичем и вернулся на пароход. Когда я проснулся утром, он уже бойко шлепал плицами, двигаясь вверх по течению, к Влоцлавку, где расслабуха должна закончиться и начаться настоящая работа.
        Нам сообщили, что о существовании и пути следования нашего каравана полякам успела рассказать какая-то журнашлюшка. Если учесть, что информация ушла не просто полякам, а в какую-то подпольную организацию, то и нападение, скорее всего, будет. Только вот где и когда?
        Еще в Данциге я почувствовал себя немного неуютно, будто кто-то невидимый за нами наблюдал - а своей «чуйке» я привык доверять. Возможно, что это работали немцы, но, с другой стороны, зачем им это, если с нами сам будущий «Железный канцлер»? Вряд ли они смогли бы узнать и увидеть больше, чем Бисмарк. Так что подозреваю, что нас пасли именно поляки. Капитан Сан-Хуан запретил ходить по улицам менее чем по трое, иначе я не исключил возможные провокации: схватили бы кого-нибудь из «охотников», и если его когда-нибудь и нашли, то, вероятно, уже в виде хладного трупа.
        Но то, что шпионы присутствовали во Влоцлавке, понятно было и ежу: население города - почти сплошь поляки. Кстати, в завислянском предместье Шпеталь Дольный, лет через двадцать должен родиться знаменитый русский генерал Антон Иванович Деникин. Его мама была полькой, а отец - бывшим крепостным из Саратовской губернии.
        Так что вычислить лазутчика было непросто - им мог оказаться каждый. Поэтому к разгрузке мы привлекли только солдат местного гарнизона из других губерний России. Они же оцепили и район перегрузки. Тем не менее с высокого берега, равно как и с другой стороны реки, в бинокль или подзорную трубу можно увидеть нашу технику и наших солдат. Мое предложение перегружаться ночью восприняли с усмешкой - мол, как я это себе представляю без достаточного освещения? Утешало лишь то, что шпионы все равно ни черта не поймут.
        Во время перехода из Торна во Влоцлавек я побеседовал с командиром «охотников» и попросил его передать сослуживцам, что во время прогулки в город их, скорее всего, будут расспрашивать местные. И что о настоящей цели лучше молчать, а рассказывать можно о том, что на кораблях их всего взвод, что корабли направляются в Одессу, и что у них ничего, кроме штуцеров, нет - все остальное они якобы должны получить в Одессе. И что перевозят они какие-то грузы на барже, но какие именно, не знают. Ловись, рыбка, большая и маленькая…
        Да, сабантуй кончился - с этого момента мне придется свыкнуться с мыслью, что «покой нам только снится». Хорошо лишь одно - со мной здесь коллега, хотя и из СВР, но тоже толковый мужик, старший лейтенант Константин Самохвалов.
        22 августа (3 сентября) 1854 года. Влоцлавек, Российская империя Александр Юрьевич Николаев, курсант Санкт-Петербургской ВМА
        Я стоял на палубе небольшого пароходика, отходившего от высокого берега, на котором возвышался храм Успения Пресвятой Богородицы, по голубой Висле, той самой, о которой я в детстве играл на фортепьяно: «Гей ты, Висла голубая, лес вокруг…» Да, лесов по дороге мы видели немало; я еще вспомнил, что в мое время Вислу именовали «последней дикой рекой Европы». Извилистая, быстрая, ничуть не похожая на величественную Лену, недалеко от берега которой мне довелось родиться, и которая мне все еще снится по ночам.
        Мой отец был якутом, вернувшимся в родной город с дипломом подмосковного физтеха, после чего он почти сразу познакомился с моей мамой, учившейся в Якутском государственном университете, ныне Северо-Восточном федеральном университете. Мама считалась русской, хотя моя бабушка была из эвенков, а дед, Алексей Петрович - «якутским русским», с примесью и эвенов, и якутов, и даже ненцев. Именно дед Алексей был самым близким мне человеком. Я любил бродить с ним по тайге, ходить на байдарках по нашим чистым и бурным рекам и слушать рассказы у костра - про то, как он встретил войну военврачом на одной из пограничных застав, про то, как он выходил из окружения, сначала из Белостокского котла, потом из Вяземского, про ранения, про обстрелы, про операции, которые он делал порой при свете коптилки…
        Однажды я спросил у него, кто я - якут или русский. Его слова мне запомнились на всю жизнь: «Ты и великоросс, и якут, и эвенк, и эвен, и ненец. Но помни, что, как сказал император Николай I, все вместе мы русские»…
        Дед умер, когда мне было двенадцать лет. Я до сих пор помню открытый гроб в Никольском храме Якутска, запах ладана и деда в черном костюме, со строгим выражением лица. Когда же я наклонился, чтобы поцеловать его в последний раз в лоб, то вдруг увидел свет, идущий от него, и понял, что душа его все еще здесь, со мной. Именно тогда я пообещал ему, что стану военврачом, как он - то, о чем он не раз просил меня при жизни…
        Я очень боялся ехать учиться в европейскую часть России, ведь незадолго до этого какие-то нацики убили там моего дальнего родственника, замечательного шахматиста Сергея Николаева. Но оказалось, что бояться было нечего, приняли меня очень тепло, и я часто ловил себя на мысли, что дед был прав, и что я такой же русский, как и все остальные курсанты.
        А когда я с портретами моего прадеда с отцовской стороны, снайпера Федора Николаева, который погиб во время Висло-Одерской операции, и деда Алексея, прошествовал в колонне «Бессмертного полка», вокруг меня шли люди с портретами людей с кавказскими, казахскими, карельскими и многими другими фамилиями.
        Но в прошлом, ставшим для меня, как и для всех для нас, настоящим, на меня смотрели, как на диковинку. Особенно это было заметно, когда я с двумя ребятами из отряда капитана Сан-Хуана пошел погулять по Данцигу. Глядели на меня настороженно, а дети так вообще показывали пальцами. Почти так же на меня глазели и шведские «охотники», хотя враждебности я в их взглядах не видел, скорее удивление. Ничего, когда им понадобится моя помощь, все войдет в норму…
        А вот с Колей Домбровским я уже сдружился, хоть тот со смехом мне нет-нет да и напоминал, как я работал «цербером», и по приказу Елены Викторовны не хотел его пущать сначала к интервьюируемым, а потом - к его барышне. Ничего, они уже обручились, несмотря на всю мою держимордость, так что он вполне счастлив, да и я, если честно, тоже рад за него. Ведь рано или поздно свадьба будет сыграна, а приглашение у меня уже в кармане…
        Коле пришлось стать спутником нашего надзирателя с прусской стороны, некоего Отто фон Бисмарка. Да-да, того самого Бисмарка, который известен по замечательному роману Валентина Пикуля «Битва железных канцлеров». Правда, этот Бисмарк еще молод и пока еще не канцлер. Он все время расспрашивал Колю, кто мы и откуда. Но Коля прикинулся гофрированным шлангом, мол, американец я и ничего не знаю.
        На меня же этот Бисмарк смотрел поначалу странно, но когда он узнал, что я - врач, то пожаловался на боли в желудке. Оказалось, что у него обыкновенный гастрит. Конечно, лучше было бы сделать эндоскопию, но у меня нет с собой нужных приборов. Однако Бисмарк меня зауважал и начал выпытывать - кто мы и откуда. К счастью, немецкого я не знал, а когда он пытался расспросить меня по-русски через переводчика, я пресек эти расспросы с типично азиатским бесстрастным выражением лица, которому я научился по фильмам с Брюсом Ли, и использовал секретную технику под кодовым названием «твоя моя не понимай». Словом, полный «нихт ферштейн».
        Бисмарк попросил Ника расспросить меня, но тот очень натурально сыграл роль недалекого янки, который больше любил потрепаться о бабах и выпивке. Бисмарк и сам не прочь был выпить - похоже, его гастрит и был связан с неумеренным употреблением спиртного.
        Путешествие по Висле было весьма приятным, хоть и продлилось двое суток. Я спросил у Бисмарка через Ника, сможем ли мы посмотреть Мальборк, бывшую столицу Тевтонского ордена; у деда Алексея в библиотеке были «Крестоносцы» Сенкевича, которыми я в детстве зачитывался. И мне, конечно, хотелось посетить то место, которое в той книге считалось средоточием зла. Бисмарк не сразу понял, какой город я имею в виду, но когда Ник ему объяснил, засмеялся и сказал, что, увы, в Мариенбург мы не попадем - он находится довольно далеко от Вислы, но в другой раз он с удовольствием покажет мне его красоты. А вместо него мы заночуем у другого древнего города Прусского ордена, Грауденца, где тоже много чего напоминает о славном прошлом.
        И действительно, город пленил меня элегантностью и старыми торговыми зданиями. А от орденского прошлого остались разве что две церкви - руины замка были срыты в первой половине XIX века.
        Позавчера мы прошли мимо Бромберга, который тоже мне очень понравился, и повернули вместе с Вислой на восток. Мы подошли к последнему немецкому городу - Торну, родине Николая Коперника. К своему удивлению, я узнал от Коли, что Коперник не был поляком, а вполне себе немцем, и Торн - сегодняшняя Торунь - в нашей истории до 1920 года считался немецким городом, пусть во время Коперника он и был вассалом польского короля. Город сей своей немецкой архитектурой и чистотой разительно отличался от древнего польского Влоцлавка, от которого его отделяли лишь шестьдесят километров. В Торне мы провели около часа, прощаясь с Бисмарком. Там же к нам на борт поднялись два русских лоцмана, которые, впрочем, говорили по-русски с сильным польским акцентом. Прусских же лоцманов оставили на борту, ведь «Славяночка» после выгрузки должна вернуться на Балтику.
        Вчера же мы с Ником осматривали красоты Влоцлавка. Капитан Сан-Хуан объявил свободный день для всех, и наши «охотники» первым делом отправились в «веселый дом», коих здесь оказалось аж два, а потом по кабакам, откуда их морпехам пришлось вечером вытаскивать буквально за шкирку. Все-таки шведы с финнами - они и в XIX веке любили крепко заложить за воротник. Мы же с Ником осмотрели достопримечательности - город был хоть и не столь опрятен, но все равно весьма живописен, - а потом поели в весьма недурственном рыбном ресторане.
        Потом Ник посмотрел на часы и объявил мне, что нужно вернуться и хоть немного запечатлеть процесс перегрузки. Я, подумав, пошел с ним, ведь и здесь на мою азиатскую физиономию смотрели настороженно.
        Оба парохода уже стояли у речного берега. К первому как раз швартовали «Раптор», с помощью принайтованных к его борту пустых бочек сидящий намного выше, чем обычно. А ко второму уже прицепили баржу, на которой находились «Тигр» и взвод «охотников». У меня была целая каюта на втором пароходе. Еще вчера вечером я оборудовал ее под временную санчасть. Рядом со мной располагалась каюта Коли и Маши. Как ни странно, никакой романтики или секса между ними не было, просто места на корабле было мало.
        Эх, красивая она женщина, и я не отказался бы познакомиться с ней поближе, даже несмотря на разницу в возрасте. Но Ник разъяснил мне ее семейное положение, и я понял, что «хороша Маша, да не наша». Жалко, конечно…
        Только я вернулся в каюту, как морпехи стали заносить в нее «охотничков». Вместо того чтобы выспаться, мне пришлось почти целую ночь провести за спасением потомков викингов от эффекта польской «вуды»[5 - Водки.]. Я мимолетом подумал: хорошо, что у меня с собой нехилый запас антибиотиков - последствия их бурного времяпровождения с гордыми полячками вряд ли заставят себя ждать.
        А на рассвете меня разбудил гудок «Славяночки». Я умылся из тазика, почистил зубы и подумал вскользь, что есть один плюс в том, что у тебя азиатские гены - это то, что бриться можно намного реже. Когда я оделся и вышел на палубу, корабль уже отходил от берега, направляясь вниз по течению обратно в Пруссию и далее на Балтику. А еще через пятнадцать минут задымили трубы на двух наших пароходах, закрутились, зашлепали по воде гребные колеса, и начался следующий этап нашего путешествия. До свидания, Висла, - здравствуй, Буг!
        23 августа (4 сентября) 1854 года. Западный Буг. Борт парохода «Курьер» Старший лейтенант СВР Самохвалов Константин Александрович
        Еще три дня назад, на подходе к маленькому городишку Влоцлавек, я наблюдал за тем, как журчат мутные струи воды вдоль коричневого, покрытого потеками смолы борта колесного парохода, и негромко напевал:
        В полях за Вислой сонной
        Лежат в земле сырой
        Сережка с Малой Бронной
        И Витька с Моховой…
        Негромко - потому что пел бы я чуть громче, то не только распугал бы все население Влоцлавка, но и поверхность Вислы покрылась бы дохлой рыбой. По крайней мере, так (без привязки к конкретной реке) часто говаривала Надя, моя невеста, с коей мы разошлись как раз за сутки до начала моей командировки в Венесуэлу. Видите ли, она решила, что «твои погоны мне нафиг не сдались, а у Пети “мерседес” и свой бизнес». И поет этот Петя наверняка всяко лучше меня…
        Впрочем, жалко в этой ситуации только одного - трех бездарно потраченных лет с этой дамой с увеличенным до неприличия бюстом и накачанными силиконом губами - подарок от поклонника, который был у нее до меня. О чем я, кстати, узнал от самого бывшего поклонника, о существовании которого мне стало известно, лишь когда он загремел в ментовку, и он не нашел ничего лучше, чем обвинить меня в том, что его арестовали за то, что Надюха - его бывшая телка, а я, блин, что-то вроде мента (ведь Надежда о моем настоящем месте работы ничего не знала). Как будто хищение казенных денег и мошенничество в довольно крупном размере не имело места быть…
        А бонусом оказалось то, что знакомые полицейские дали мне почитать ту часть его показаний, которая непосредственно касалась моей бывшей подруги…
        Ну да ладно, все это в прошлом. А вот то, что где-то в полях за этой самой сонной Вислой в братской могиле лежит мой прадед, Алексей Иванович Крученых, и его фронтовой друг Федор Николаев, не выходило у меня из головы. Помню последнее письмо прадеда, бережно хранимое мамой: «А еще после войны жди Федьку Николаева к нам в гости. Сходим на охоту, покажу ему наше Верхотурье. А потом съезжу к нему в Якутию. Он обещал покатать меня на оленьей упряжке и показать мне Лену, по сравнению с которой Висла - просто маленький ручеек».
        Письмо пришло к моей прабабушке, беременной моим дедом, через неделю после похоронки. Там была еще фотокарточка, которая сейчас служит заставкой на моем «Йотафоне» - они стоят со снайперскими винтовками, у Федора куча орденов и медалей, а у моего деда только «За отвагу» и гвардейский знак… Потом его наградили - уже посмертно - «Красной Звездой», но ордена семье не выдали, ограничившись удостоверением к нему.
        Дед, когда подрос, писал в разные города в Якутию, пытаясь найти семью Федора, но ответ был одинаковым - Федоров Николаевых в республике пруд пруди и погибших на фронте - увы, тоже. Так дед и не нашел родных фронтового друга своего отца.
        Я тоже пару лет назад попытался через знакомых из «конторы» узнать, но с тем же результатом. Неделю назад я впервые увидел Сашу Николаева и поразился, насколько он похож на фотографию Федора. А на стенке его каюты я увидел точно такую же фотокарточку. На мой вопрос он ответил, что это его прадед, и что и его семья, со своей стороны, попыталась найти родственников этого самого Лёши, но им неизвестна была даже его фамилия.
        Я ему рассказал, что знал сам. Погибли они вместе - немцы накрыли минометами позицию снайперов. Похоронили их в польской земле. А недавно ему стало известно, что ублюдки из местных польских нациков разгромили братские захоронения, расколотив кувалдами надгробия советских воинов… И что им за это ничего не будет - мэрия того самого городка - до Второй мировой вполне себе немецкого - заявила, что могилам оккупантов не место в их городе.
        Но это все в будущем. Пока же ни мой прадед, ни Сашин не значатся даже в проекте. А у нас своих забот полон рот. Одна стерва сдала с потрохами наш караван полякам. Начальство же решило ее до поры до времени не трогать - мол, проследим, какая у них в Питере агентура и какие каналы связи.
        Начальству, конечно, виднее, но тут вот сиди и гадай, где ясновельможные панове изволят напасть. Более того, инфу о том, что нам известно о сливе, приходилось тщательно скрывать, и в первую очередь от коллеги этой журнашлюшки, некого Николаса Домбровского, который, ко всему прочему, был еще и самым натуральным пиндосом. К тому же, по слухам, одним из любовников этой самой шалашовки. Какого хрена его вообще с нами послали? Командир нашего отряда, капитан Сан-Хуан, «для своих Хулиович», был того же мнения, но начальству, как известно, виднее.
        Вот Маша Широкина, всего лишь женщина, причем весьма симпатичная - это совсем другой коленкор. Боевая, храбрая и, главное, наша до мозга костей. Но живет она с этим Ником в одной каюте - мотивируя это тем, что места, дескать, мало. Там явно нет дыма без огня - ну поспал бы он в кубрике с офицерами - невелика птица. Блин, и почему бабы липнут к таким вот «импортным шевалье», вроде этого «америкэн боя»? Причем при живом муже - ее Николая я знаю по госпиталю, куда загремел после ранения во время «войны трех восьмерок». Мы с ним лежали в одной палате. Только вот мою ногу врачи спасли, а его - не смогли… Понятно, что он остался, и скорее всего навечно, в далеком будущем. Но приличия-то можно было соблюсти!
        Во Влоцлавке у меня работы было мало; основной антишпионской деятельностью занималась контрразведка в лице Паши Филиппова, с которым мы сдружились еще во время перехода в Данциг. Казалось бы, оба мы из ведомств, которые друг друга не очень любят. Ан нет - сошлись характерами сразу, тут же распределив наши задачи. Но покой, как оказалось, мне только снился.
        Вечер во Влоцлавке ознаменовался походом по местным кабакам, откуда морпехам пришлось с моей помощью вытаскивать бесчувственные тела наших шведских «охотников» и отбуксировывать их в нанятые по такому случаю подводы, куда мы складывали этих доблестных вояк. Хорошо еще, что их новоиспеченный сержант, некто Эрик Сигурдссон, проникшись своим новым званием, выпил мало и сообщил нам о местонахождении наших «викингов». Мы опасались, что, возможно, кого-нибудь из них мы не досчитаемся, но нашлись все.
        Так что мы покинули этот славный город с превеликим удовольствием, хотя именно теперь началась настоящая работа. То, что на нас нападут, было стопроцентно. Но кто и где? У нас был в рукаве козырь, который именовался беспилотниками. Конечно, то, что нам выдали, было скорее игрушками - два «Инспектора-101» - крохотные разведывательные машины, всего по 250 граммов каждый, но при этом весьма глазастые.
        Их мы начали запускать, лишь Влоцлавек пропал из вида, и пока один из них парил в небе, другой в это время заряжался. В воздухе эта крошка могла держаться сорок минут. Занимались ими мы с Пашей и еще двое ребят Хулиовича, которых я наскоро обучил этим хитростям на одном из островов около Свеаборга. Но у наших пепелацев был нехилый минус - из-за малого веса беспилотники трудно было использовать при сильном ветре.
        И вот, как на грех, час назад все пошло наперекосяк. Вася Иволгин, один из морпехов, увлекся пилотированием нашей игрушки, хотя он с детства занимался авиамоделями и делал это виртуозно. Но порыв сильного ветра неожиданно шмякнул беспилотник о ветку сосны. Вася каким-то чудом смог вернуть его на палубу, и тут я впервые услышал, как Паша матерится - одно крыло «Инспектора» было надломлено, равно как и хвост. У нас имелись кое-какие запчасти, но работы было минимум на три-четыре часа. Ветер же все усиливался, и второй беспилотник мы решили не запускать.
        Я связался по рации с Хулиовичем, который находился на «Егере» - нашем первом пароходе. Тот, выматерившись, принял решение двигаться дальше, ведь нам не было известно, как долго будет дуть этот чертов ветер, а длительная остановка в лесистой и относительно безлюдной местности в наши планы не входила. Нам не хотелось стать неподвижной мишенью - совсем недавно мы прошли мимо какого-то села, а в местечках и деревнях возле канала поляки наверняка имели свои глаза и уши.
        По этой самой причине мы отказались от какого-либо контакта с местным населением, ведь даже в крынке молока или в ведре с водой вполне могла оказаться какая-нибудь гадость. Но то, что польские лыцари абсолютно точно знают, в каком именно сегменте Западного Буга мы сейчас находимся и с какой примерно скоростью мы идем, было понятно и ежу.
        Про то, что главной мишенью будет «Егерь», ни Хулиович, ни я не сомневались - ведь именно там остались почти все морпехи. Сан-Хуан немедленно приказал всем лишним, кроме часовых и матросов, очистить палубу обоих пароходов. Так как Паша с Васей занялись ремонтом изрядно потрепанного, но не побежденного «Инспектора», я послал на нос нашего «Курьера» второго морпеха, Леню Куусилайнена, с пулеметом, а сам перебрался на баржу. И тут я увидел, что на борт парохода карабкается десяток «охотников». Я грозно крикнул им: «Куда вы прете?», на что сержант Сигурдссон ответил:
        - Господин лейтенант, это те, кто побывал в заведении мадам Беаты Шидловой. У двоих из них теперь какие-то насекомые… ну… там. Чешется все, просто невозможно терпеть. Я решил срочно отправить их к врачу.
        Я выругался и решил - пусть эти жертвы лобковых вшей посетят нашего эскулапа, приказав им:
        - Всем оставаться на пароходе в трюме, пока не будет команда «выходить»! И взять с собой оружие.
        А сам расчехлил «Тигр», забрался внутрь, открыл люк на крыше и установил на турель «Печенег». Так, на всякий случай…
        «Егерь» уже скрылся за поворотом реки, и «Курьер» потихоньку стал набирать ход. Но расстояние между нами не сокращалось. Через полчаса я увидел, как на палубу «Курьера» выползла «сладкая парочка» - Ник и Маша, без оружия, но с видеокамерами. Ну, хоть за руки друг друга не держат, как первоклассники, подумал я и заорал:
        - А ну обратно вниз!
        Они обернулись, посмотрели на меня, и Маша крикнула:
        - Костя, извини, но нам нужно срочно подзарядить аппаратуру от солнечных батарей. Подключим и вернемся в трюм. Мы пригнемся, не бойся.
        Пока они возились, весь десяток бывших клиентов «веселого дома» пани Шидловой выбрались снова на палубу «Курьера». Я высунулся из люка «Тигра» и только набрал воздух в легкие, попутно вспоминая все известные мне финские и шведские ругательства, как услышал два пушечных выстрела.
        …Эти чертовы поляки все же переиграли нас. Они умело замаскировались в прибрежных кустах, разместив там не только стрелков, но и две пушки, правда, небольшого калибра. Видимо, орудия были припрятаны еще с времен мятежа 1830 -1831 годов в фольварке какого-то запасливого пана. А чтобы не воевать с обоими пароходами сразу, поляки подождали, пока «Егерь» скроется за поворотом, и лишь тогда начали обстрел «Курьера».
        Ядро, прилетевшее с левой стороны канала, вынесло кусок фальшборта, а второй выстрел - справа - зарядом картечи уложил наповал троих «охотников» и ранил еще нескольких. Я заорал что есть сил:
        - Ложись! Стрелкам - огонь по орудийным расчетам!
        Неожиданно для меня Маша схватила винтовку одного из убитых финских «охотников», присела за фальшборт и, выцелив кого-то в кустах, выстрелила. Потом схватила вторую винтовку и снова выстрелила… Пушечной пальбы больше слышно не было. Ник, тоже подобрав чью-то винтовку, зачем-то сиганул за борт и по пояс в воде побрел к берегу, до которого было не более двух-трех метров. Только я подумал - ну вот, эта сука заморская драпает, словно крыса с тонущего корабля, как навстречу ему из кустов выскочил здоровенный поляк с саблей в руках. Ник тупо жал пальцем на спусковой крючок, но выстрела не было.
        «Дубина штатовская, - подумал я, - не догадывается, что надо взвести курок…» Неожиданно Ник поднялся перекатом, схватил винтовку за ствол и с боевым воплем, словно какой-то апач или ирокез, изо всей силы врезал ею по голове поляка, примерно так, как американцы битой лупят по бейсбольному мячу. Поляк упал - потом выяснилось, что Ник проломил ему черепушку - и наш «бэттер» помчался дальше. Я услышал в кустах еще один удар и чей-то истошный крик. Пароход переместился вверх по течению, баржа за ним, и я увидел на берегу брошенную пушку, рядом с ней - мертвого поляка и Ника со стволом ружья, приклад которого был разбит вдребезги. Он тупо посмотрел на останки своего оружия, отбросил его в сторону, нагнувшись, подобрал фузею убитого ляха и выстрелил в упор по набегавшему на него высокому парню в яркой желтой куртке и в шапке-«конфедератке». Тот взмахнул руками и рухнул как подкошенный - пуля угодила ему прямо в лицо. Третий поляк при виде этого зрелища бухнулся на колени и испуганно задрал руки «до гуры».
        Леня стрелял по левому берегу, я же выцеливал из «печенега» тех, кто был справа, и бил по ним короткими очередями. Тем временем к Нику подбежали два чудом уцелевших финна и сноровисто связали пленника. А наш русский пиндос, схватив отложенный в сторону одним из «охотников» штуцер, помчался куда-то вдаль. Неожиданно мы услышали топот копыт, а потом выстрел. Через полминуты я увидел лежащего под бьющейся в агонии лошадью человека, целившегося из пистолета во мчащегося на него Ника. «Ложись!» - заорал я, но проклятый супостат все же сумел достать из седельной кобуры одной рукой - вторая у него, похоже, была сломана при падении - двуствольный пистолет и выстрелил из него. Предплечье Ника окрасилось кровью, но он рывком сократил дистанцию и, подбежав к поляку, выбил прикладом из его руки оружие.
        Тот истошно заорал.
        Я услышал выстрелы с «Егеря», и минутой позже до меня донеслось дудуканье крупнокалиберного пулемета «Раптора». Это была финальная точка сражения. Все нападавшие были пленены или уничтожены.
        Тогда считать мы стали раны, товарищей считать… Наши потери: три «охотника», а еще два получили серьезные ранения - ими сейчас занимался Саша Николаев. Четверо были легко ранены и сидели на палубе, ожидая своей очереди на перевязку. Одним из них был Ник, чья рана, к счастью, оказалась неопасной - пуля пробила лишь мякоть предплечья.
        С Хулиовичем и его ребятами мы обыскали оба берега и нашли восемнадцать «двухсотых» поляков, и взяли - точнее, Ник взял - двух пленных. К нам попал и их командир - отставной поручик граф Ян Потоцкий, сражавшийся с русскими еще в 1831 году под знаменами князя Радзивилла под Гроховым. Правда, вояка он оказался еще тот - при виде нашего разъяренного Ника он задрал лапки кверху, оценив, как наш янки «поиграл» с двумя его хлопцами в бейсбол.
        Более ценной добычей оказался кавалерист. Ник потом переживал, что подстрелил лошадь, а не всадника. Он повторял: «Я целился не в бедное животное, а в этого вонючего британца».
        Наездник действительно оказался подданным злой мегеры из Туманного Альбиона. После того, как его повязали, Ник высказал ему все, что он о нем думал. Никогда я не знал, что по-английски можно материться столь же виртуозно, как и по-русски… Я даже записал для себя несколько понравившихся мне фраз. Так, на всякий случай…
        Когда же с ним поговорил я, тот выложил все без утайки - слишком сильные у него остались впечатления от Ника. К тому же у него болела покалеченная при падении рука, из предплечья которой торчал обломок кости. «А вы знаете, у него не закрытый, а открытый перелом», - мне вдруг вспомнилась фраза из бессмертной комедии Гайдая.
        Пострадавший оказался неким Джеймсом Лонгвортом, который в нашей истории изрядно «отличился» на Кавказе во время и вскоре после Крымской войны. Теперь он «пел», как соловей - и про то, что нас ожидает еще одна, более многочисленная засада - он показал на карте, где именно, - и про своих коллег - британских шпионов-диверсантов, как в Польше, так и на Кавказе, и про известных ему мятежных поляков. Потом Саша Николаев вколол ему обезболивающее, бросив:
        - Придется резать. Ничего, сэр, сделаем это завтра, все будет в самом лучшем виде. Будете жить, но без руки.
        На что я добавил, заслужив неодобрительный взгляд Саши:
        - Это если мы позволим. А пока, увы, вам придется еще много чего рассказать.
        И провел еще один допрос, только более тщательный, в ходе которого британец подтвердил все, ранее им сказанное. Похоже, что он не врал.
        Кстати, выяснилось, почему второе орудие успело сделать всего один выстрел - его наводчика и командира уложила наповал Маша, которая оказалась отменным стрелком - два выстрела из двух незнакомых стволов - и оба в цель. «Ну, прямо Людмила Павличенко», - сказал ей Александр Сан-Хуан, на что та, чуть покраснев, сказала:
        - Вот когда убью триста девять этих мерзавцев, тогда и поговорим. А пока у меня в активе всего двое.
        И сделала две зарубки на прикладе «винтореза», который ей торжественно вручил капитан Сан-Хуан, выудив его из своих запасов.
        23 августа (4 сентября) 1854 года. Западный Буг Поручик Николай Максимович Домбровский, корреспондент медиахолдинга «Голос эскадры»
        Меня перестало колотить, и красная пелена спала с моих глаз. Словно очнувшись от кошмарного сна, я увидел лежащего передо мной человека со сломанной рукой, который, поскуливая, грозил мне всеми карами на английском языке с ярко выраженным оксфордским акцентом. От него дико шмонило «букетом»: запахом давно не мытого тела и фекалиями. До меня вдруг дошло, что конечность этому уроду сломал именно я, равно как и подстрелил лошадку, которая, падая, придавила седока. И теперь несчастное животное билась в агонии рядом с нами. А до того я то ли покалечил, то ли прикончил еще троих…
        Я вытер потное лицо и с ужасом увидел, что моя ладонь запачкана кровью и еще чем-то, скользким и розовато-серым. Я сообразил, что это такое, и мой желудок неожиданно сжался. Меня вырвало - прямо на англичанина, чей поток красноречия словно обрезало.
        Мне стало чуть полегче. Я пошарил сбоку у ремня, но фляжки с водой, которую я всегда носил с собой, не оказалось. Видимо, она отцепилась во время моей рукопашной.
        Не обращая внимания на звучащие где-то в стороне от меня редкие выстрелы, я на негнущихся ногах подошел к бедной лошади. Посмотрев на нее, я понял, что она уже не жилец на этом свете. Но пристрелить ее не смог. Да, всего несколько минут назад я пытался убить ее хозяина, а вот теперь - рука не поднималась… Я посмотрел в глаза несчастного животного и мысленно попросил у него прощения. Неожиданно справа от меня грянул выстрел, и голова лошади, дернувшись, откинулась на землю. Повернувшись, я увидел справа от меня одного из финнов.
        - Ваша шесть, - произнес он, - вы ранены. Я сейчас вам помогу.
        Он нагнулся и, оторвав рукав от рубашки убитого мною поляка, довольно умело перевязал мне руку. Потом он споро обшарил карманы убитых, приговаривая: «Тепе этто уже не натто». Добыча у финна, правда, оказалась небогатой - десятка два монет, большей частью медных, табакерка и трубка с янтарным чубуком.
        Потом финн на пару со мной вытащил пленного из-под конской туши и попытался поставить его на ноги. С третьей попытки это удалось сделать. Оказалось, что при падении у британца сломалась рука. А ноги у него, как ни странно, были в относительном порядке, и он мог идти, хотя и сильно прихрамывая.
        Мы с финном, держа под руки англичанина, направились к «Курьеру». По дороге, вспомнив, что имею честь принадлежать к журналистскому сословию, я задал своему спутнику пару вопросов. Оказалось, что он никакой не финн, а аландский швед, и зовут его Юхан Юханссон. Англичан он возненавидел с той поры, как его лучшего друга убило пушечным ядром на Престэ, где они служили в отряде поручика Шателена. Так что на пленника он смотрел совсем не ласково, скорее, наоборот.
        У «Курьера», нас встретили три офицера - капитан Сан-Хуан и старшие лейтенанты Филиппов и Самохвалов. Капитан подошел ко мне и пожал руку.
        - Ну, ты даешь, - сказал он голосом, в котором я почувствовал даже некое уважение. - Не ожидал от тебя такого. Прости, дружище, что я тебя до этого недолюбливал - думал, что ты пиндос гамбургерский, а ты, оказывается, наш мужик. Можешь теперь звать меня Хулиовичем - своим это можно, а ты теперь свой.
        Он обнял меня за плечи, после чего ко мне подошли и приветственно похлопали по плечу и другие офицеры.
        Тут Хулиович увидел мою перевязанную Юханом руку и скомандовал:
        - А теперь шагом марш на перевязку к Николаеву. Небось, тебя перевязывал твой чухонец, без йода и антисептиков? Ты что, хочешь столбняк подцепить или гангрену?
        - Хулиович, - я говорил с трудом - во рту у меня пересохло, а в ушах стрекотали кузнечики, - ну дай мне выполнить мои прямые обязанности.
        - Маша уже ходит, фотографирует, - успокоил меня Сан-Хуан. - Только она пока еще на том берегу.
        - Маша - это Маша, - я попытался поупрямиться и показать свой характер, - а ответственность-то на мне. Кстати, с ней все в порядке?
        - Она двух поляков-артиллеристов завалила. А ты чего ни с того ни с сего на берег ломанулся?
        - Да, понимаешь, мне показалось, что еще один выстрел картечью из пушки - и всем нам на палубе будет кирдык. А Машу я в обиду не дам. Она мне как сестра. Ладно, пойду, немного прогуляюсь…
        Решив, что, действительно, не обязательно ходить за камерой, я достал из кармана мобильник, включил его и начал снимать убитых поляков. Позднее я показал эти фото местным жандармам в Бресте, и почти всех из них они опознали. Только у двоих из убитых были сильно покалечены головы. Когда я их фоткал, меня снова чуть не стошнило. Да, когда-то я считался лучшим бэттером в школьной бейсбольной команде, но сегодня в первый раз мне довелось бить людей по голове…
        Когда я вернулся на «Курьер», очередь на перевязку к Саше Николаеву все еще не рассосалась. Он же занимался тяжелораненым. Один швед с поломанными ребрами и разбитой головой, плюс трое легкораненых ждали своей очереди. Увидев «лимонника», я подошел к нему и высказал все, что я о нем думаю, не стесняясь в выражениях. Смутился я только тогда, когда увидел восхищенное выражение лица Кости Самохвалова и то, как он что-то спешно записывал в свой блокнот.
        - Продолжай, я тут твои выражения фиксирую для потомства…
        Я смутился и прервал поток ругательств. Костя увел англичанина, а ко мне подошел Хулиович.
        - Никола, у меня для тебя две новости - хорошая и плохая. Сначала хорошая. Я уже доложил о бое по рации, и мне сообщили, что все отличившиеся представлены к наградам. И еще: ходатайство о зачислении тебя на службу удовлетворено, и тебе присвоено офицерское звание. Теперь ты поручик Гвардейского флотского экипажа, с чем и поздравляю. Да, и можешь вертеть дырочку на кителе для награды.
        - Ого, значит я - офицер? Служу Отечеству! А где китель, на котором мне вертеть дырочку?
        - Форму тебе выдадут, не бойся. Она, кстати, имеет прямое отношение к плохой новости. А заключается она в том, что ты, бейсболист хренов, остался жив только потому, что поляки обалдели от подобного дебилизма. Хотя, может, конечно, стоит взглянуть - вдруг они и в самом деле умерли от смеха. В любом случае, будь твоим противником нормальные солдаты, ты бы сейчас лежал на палубе в холодном виде, подобно вон тем, - и он указал на три неподвижных тела, лежавшие на палубе и накрытые брезентом.
        - Это те, кто погиб? - спросил я, лихорадочно вспоминая, все ли мои знакомые на месте.
        - Из наших - да. Но ты мне зубы не заговаривай. Тоже мне, Бейб Рут - так, кажись, именовали вашего самого лучшего бейсболиста?
        Я машинально кивнул, а Сан-Хуан продолжил:
        - Гм, надо бы тебе позывной сообразить - «Бейрут». Ведь здесь никто про твоего Бейба Рута не слыхал, а про Бейрут знают все, кроме, наверное, наших шведов с финнами. А звучит примерно так же.
        Я взмолился:
        - Хулиович, ты сам подумай - где я, а где Бейрут! Я же никогда не был в Ливане.
        - Ладно, не бойся, - успокоил он меня. - Скажи спасибо «охотникам». Они уже тебя именуют «берсерком». Вот это и будет твоим позывным.
        - Слушай, какой я нахрен «берсерк»? - мне показалось, что Хулиович надо мною издевается. - Давай пусть будет хотя бы «янки».
        - Нет уж, нет уж - ты вел себя, как «берсерк», эрго, «Берсерком» и будешь. Далее. Теперь каждый день стану проводить тренировки с нашими шведами. А то, блин, по кабакам да по шлюхам шастают, а команды из трюма не выходить не приняли всерьез. Так вот, раз ты теперь военный, то изволь тоже присутствовать на занятиях. В форме и в полной боевой. Я тогда сказал, что тебе нельзя, но не знал, что ты наш, прости!
        В тот вечер мы до Бреста так и не добрались - наши «охотники» вырыли яму для поляков, которых похоронили без особых церемоний и почестей. Разве что Хулиович сделал грубый крест из пары палок и воткнул его в братскую могилу.
        Заночевали мы в селе, в котором крест над церковью был православным, и население встретило нас на удивление приветливо. Подумав, Хулиович все же запретил нам брать у них какую-либо еду, чем весьма огорчил гостеприимных хозяев. Но пара подарочков для их детворы - и обида сменилась улыбками.
        А вот Брест, в который мы прибыли на следующий день, я помню смутно. Нужно было дописать свои статьи, отредактировать их, передать все в центр, а потом помочь полиции опознать тушки супостатов… Запомнились лишь похороны трех «охотников» у крохотной лютеранской кирхи; оказывается, была там и такая. А на плацу у местной воинской части я ощутил на своей шкуре, что такое тренировки. Блин, сколько я в школе, да и в университете, занимался спортом, но по сравнению с тем, что с нами вытворял этот садист Хулиович - никакого сравнения. А еще этот тиран сказал потом, что мы ему напомнили детсадовцев - «ни тебе выносливости, ни сноровки. Вот разве что меткость неплохая».
        Действительно, наши шведы неплохо стреляли, а мы с Машей даже соревновались за звание лучшего стрелка. И я, хотя и с трудом, но победил - выбил 47 очков против ее 46.
        На следующее утро мы покинули Буг и пошли Мухавцом и Королевским каналом. К счастью, глубина канала была чуть больше, чем обычно - из-за затянувшихся на неделю ливней, закончившихся как раз перед нашим появлением на Висле. Но все равно было впечатление, что плицы нет-нет да и чиркают по илистому дну. Ширина канала такова, что развернуться у нас бы не получилось при всем нашем желании. Так что до Пинска шли мы долго, к тому же нас по дороге ждала еще одна засада…
        25 августа (6 сентября) 1854 года. Санкт-Петербург Полномочный посол Прусского королевства в России Отто фон Бисмарк
        Мое несколько затянувшееся путешествие наконец подошло к концу. Я прибыл в столицу государства, где мне предстоит быть главой дипломатической миссии и представлять интересы Прусского королевства. Скажу прямо - задача непростая, учитывая то впечатление, которое произвел на русских мой предшественник - князь Карл фон Вертер.
        Этот молодой человек пренебрежительно относился к населению страны, в которой ему довелось служить, что для дипломата весьма опрометчиво. Ведь русские слуги нашего посольства, скорее всего, сообщают о том, что в нем происходит, сотрудникам своих секретных служб. И несдержанные речи фон Вертера наверняка достигли ушей императора Николая. Иначе трудно объяснить неожиданно холодное отношение царя к послу короля Пруссии. Генерал фон Герлах, побывавший недавно в Санкт-Петербурге, обратил на это внимание и, в свою очередь, доложил нашему королю. В результате князь фон Вертер пакует свои вещи и после моего прибытия покинет русскую столицу. И вряд ли с большой радостью, хоть он и многократно повторял, как ему здесь не нравится. А мне своим поведением надо будет исправить то отрицательное впечатление, которое он произвел на русских.
        Думаю, что мне не придется делать это через силу. Хотя ранее я и не был в России, но те русские, с кем мне приходилось иметь дело, чаще всего оказывались умными и приятными в общении людьми.
        Пруссия должна добиться восстановления дружеских отношений с Россией, изрядно подпорченных в последнее время. Я имею в виду те роковые решения, которые приняла наша дипломатия под нажимом Франции, Англии и отчасти Австрии. Да, Пруссия сейчас - страна, голос которой в общеевропейском концерте едва слышен из-за спины великих держав - России, Британии и Франции. Времена Фридриха Великого давно прошли. Но почему бы им не вернуться?
        Перекраивание европейских карт, начатое еще Наполеоном Бонапартом, продолжается. Пруссия должна воспользоваться этим и собрать вокруг себя всех, кто говорит в Европе по-немецки, кроме, может быть, австрийцев. Конечно, дело это великое, и сразу его не сделаешь. Но мы, немцы, народ трудолюбивый и терпеливый.
        Для объединения Германии нам будут нужны союзники, причем из числа великих европейских держав. Австрия отпадает сразу - она наш вековой противник, еще со времен Семилетней войны, когда король Фриц нещадно лупил австрийские войска. Вена хочет собрать под свое крыло все мелкие германские государства. Но у нее не хватит на это сил. Она едва не рухнула под натиском восставших мадьяр, и если бы не помощь нынешнего русского монарха, то уже развалилась бы на несколько частей. Только как отплатил молокосос Франц-Иосиф императору Николаю?
        В самый тяжелый для России момент, когда русские войска заняли дунайские княжества - Молдавию и Валахию и осадили турецкую крепость Силистрию, австрийцы открыто поддержали турок и заставили русских покинуть дунайские княжества. А сами тут же вторглись в оставленные своими спасителями территории.
        Нет, с таким союзником, как Австрия, нам и враги не нужны. Англия и Франция - тоже отпадают. Франция императора Наполеона III спит и видит, как бы подгрести под себя граничащие с ней небольшие германские государства. И усиление Пруссии ей совсем ни к чему. Британия же не ударит палец о палец, чтобы поддержать нас. У нее свои вечные интересы, и новое энергичное и сильное государство в Европе будет восприниматься как угроза этим интересам.
        Остается лишь Россия, страна, связанная с германским миром тесными династическими связями и кровью, пролитой в 1813 -1815 годах, когда русские и немцы плечом к плечу сражались с Наполеоном Бонапартом. Именно потому-то Пруссия больше всех других государств Европы должна быть заинтересована в дружеских отношениях с Россией.
        Конечно, интересы Пруссии и России не всегда будут совпадать, но мы, дипломаты, получаем свое жалованье за то, чтобы разногласия не перерастали в вооруженное противостояние. В конце концов, уступив в чем-то России, мы сможем договориться об уступках нам в других делах.
        Но главное - у русских появился новый, таинственный и пугающий нас фактор - эскадра, которая сумела нанести сокрушительное поражение объединенному флоту англичан и французов. Никто и не предполагал, что такое возможно; крупные силы держав, веками определявших европейскую политику, были уничтожены Россией. Причем уничтожены легко и непринужденно.
        Сначала русские отсиживались в своих портах, оградившись минами под охраной береговых батарей. Союзники осадили русскую крепость на Аландских островах.
        Казалось - день-два, и она падет. С моря действовала огромная флотилия, а на сушу французы высадили десантный корпус с мощной артиллерией. И все это против недостроенной крепости, обороняемой силами, более чем в десять раз уступавшими нападающим, к тому же состоявшими наполовину из местного населения, никогда до того не воевавшего на стороне России. Шансов у русских не было вообще.
        И тут - бац! Появляются какие-то странные корабли, которые сначала топят флот осаждающих, а потом принуждают к сдаче высадившихся на остров французов. Если верить иностранной прессе, то русские использовали оружие, о котором наши военные раньше ничего не знали. Например, летящие на огромное расстояние и с удивительной точностью ракеты, которым конгревовские и в подметки не годятся. А самоходные железные повозки и аппараты, летающие как исполинские стрекозы… Тут явно что-то нечисто. Похоже, что в эту войну вмешались непонятные силы, о которых мы раньше и не подозревали.
        Приехавший ко мне капитан Кевич передал письмо от генерала Герлаха, в котором было написано, что караван, который пойдет по немецкому участку Вислы, будет частично состоять из людей с той самой таинственной эскадры. Герлах попросил меня, чтобы я лично сопроводил эскадру, якобы для обеспечения беспроблемного прохода эскадры по нашим внутренним водам. Конечно, можно было бы обойтись и Кевичем, но Герлах подчеркнул, что он предложит именно мою кандидатуру на место посла Пруссии в Российской империи, и что мне нелишне будет лично познакомиться с этими людьми.
        Большая часть тех, кто следовал в составе русского каравана, были подданными российской короны - флигель-адъютант императора Шеншин, команда парового корабля «Славяночка» (хотя, как мне показалось, и среди них было несколько молодых моряков, отличавшихся своим поведением от прочих) и шведские волонтеры.
        Но были и другие - в первую очередь, глава экспедиции, который оказался, скажем так, не совсем русским. Во всяком случае, его фамилия - Сан-Хуан - меньше всего была похожа на русскую. Однако капитан Александр Сан-Хуан считал себя именно русским, да и внешне он больше смахивал на шведа, чем на уроженца Астурии или Валенсии.
        Я сразу понял, что Сан-Хуан и оба его спутника, которых я впервые увидел в день, когда они пришли в Данциг, были «иными». И Сан-Хуан, и старший лейтенант Филиппов носили форму неизвестного мне покроя. Кроме того, не так давно я проштудировал все, что мог найти про Россию - а как же иначе, ведь мне туда ехать, - и точно знал, что такого звания, как «старший лейтенант», в российской Табели о рангах никогда не было.
        Есть поручик - именно такое расположение звездочек на погонах соответствовало этому чину, - а про старшего лейтенанта я ничего не нашел в литературе по русской армии и флоту.
        Третий же их спутник, некто Николас Домбровский, был одет в цивильный костюм и галстук, но и в нем тоже чувствовалась какая-то загадка. Хотя оба офицера испытывали к нему легкую неприязнь, но их всех роднило несколько другое отношение к окружающим.
        Я не могу объяснить, чем их взгляд отличался от взгляда остальных, только капитан Сан-Хуан смотрел на меня так, как взрослые смотрят на несмышленых детей. А ведь он был моложе меня! Однако относился он ко мне с подчеркнутой вежливостью и почтительностью, хотя познакомились мы с ним только в Данциге, и я готов поклясться, что раньше его никогда не видел. Он смотрел на меня, как на старого приятеля, равно как и Домбровский (Филиппов почти сразу уехал вместе с молодым Кевичем). А еще я услышал, как они между собой говорили «Shelesnij Kanzler». Я спросил капитана, что это означает, и тот впервые смутился, но потом разъяснил, что сие переводится на немецкий как «Eiserner Kanzler». Интересно… Это могло быть только про меня, но я ведь всего лишь посол, и канцлером если и стану, то произойдет это нескоро. А еще интересно, почему «железный»?
        У Домбровского на пальце была печатка с таким же гербом, как и у Бернда Домбровского, моего однокашника, происходившего из польского дворянства. Бернд был необыкновенно самолюбив и вызывал на дуэль любого, кто, с его точки зрения, малопочтительно относился к его польской фамилии. А Николас, наоборот, на мой вопрос о том, не принадлежит ли он к этому польскому роду, сказал лишь на своем беглом, но не совсем правильном немецком:
        - Вроде да. Но, знаете, это все мои далекие предки - я же считаю себя русским.
        - А где вы родились - в бывшем Царстве Польском или в России?
        - В Североамериканских Соединенных Штатах, - улыбнулся он.
        Я слышал, что в последнее время много немцев уехало в эту дикую страну по ту сторону океана. Но вот возвращались немногие, и то в большинстве случаев лишь для того, чтобы, проведав родных и друзей, снова отбыть в Новый Свет. Единственным исключением были те, кто приезжал во Францию; там действительно есть небольшая североамериканская колония.
        А этот Домбровский даже не родился в России, и тем не менее на мой вопрос, когда он вернется в Америку, ответил:
        - Герр фон Бисмарк, а зачем? Моя родина - Россия, даже если я появился на свет за океаном.
        Я попробовал расспросить и Сан-Хуана, и Домбровского о том, участвовали ли они в разгроме англичан и французов на Балтике. Сан-Хуан сказал лаконично:
        - Да, было такое дело.
        - И как вам удалось их так быстро уничтожить?
        - Повезло, наверно, - улыбнулся он, не раскрывая каких-либо деталей. А когда я о том же спросил Домбровского, тот лишь пожал плечами:
        - Вы знаете, я человек не военный, поэтому лучше спросите у капитана Сан-Хуана.
        Тем не менее о вопросах политики и один, и другой разговаривали с удовольствием. Меня приятно удивило, что они оба надеялись на дружбу и сотрудничество России и Пруссии. Но кто они и откуда, я так ничего и не смог от них узнать.
        Кстати, русский врач, который мне поначалу показался типичным китайцем, а оказался тоже русским (я не знал раньше, что русские бывают и азиатского типа), помог мне залечить боли в желудке, которыми я мучился в течение нескольких последних лет. Но когда я попробовал его разговорить, тот он спрятался за Николаса Домбровского, который взялся переводить, и мне снова ничего не удалось выяснить. Зато он мне дал таблетки, велел пить как можно меньше алкоголя и избегать некоторых блюд. Потом он написал письмо, которое положил в конверт и адресовал его доктору Синицыной. На вопрос, кто он, этот доктор, сказал с усмешкой:
        - Не он, а она. Главный доктор нашей эскадры. И лейб-врач ее императорского величества. Я не волшебник, я только учусь, зато она - волшебница.
        Еще один сюрприз. Врач-женщина, да еще и «волшебница»… Никогда о таких не слышал. Ладно, посмотрим, что это за доктор Синицына такая.
        Я распрощался с гостеприимными русскими и в обществе капитана Кевича отправился в Кёнигсберг. Всю дорогу от Торна до Диршау я был в раздумьях. В Диршау мы пересели в ночной экспресс на Кёнигсберг и, наконец, остались одни. Тут-то я и спросил у Кевича:
        - Герр капитан, а вы не находите, что капитан Сан-Хуан и некоторые другие русские - весьма необычные люди?
        Тот подумал, вздохнул и ответил:
        - Герр фон Бисмарк, если я вам сейчас расскажу, что мне удалось узнать от них, вы не будете смеяться?
        Когда я кивнул, он поделился со мною тем, что узнал от старшего лейтенанта Филиппова. Я сидел как громом пораженный. Да, Кевич прав - это, пожалуй, единственное внятное объяснение этой аномалии, тем более если сами русские ему это подтвердили. А Кевич резко вырос в моих глазах - еще бы, он сразу обо всем догадался. Надо сманить его у Герлаха, хотя, боюсь, что тот не согласится потерять столь ценного сотрудника.
        В Кёнигсберге мы сели на пароход и благополучно добрались до Санкт-Петербурга, благо никакой угрозы неприятельского флота на Балтике больше не существовало. И вот сейчас, стоя на красивейшей гранитной набережной у памятника императору Петру Великому, я любуюсь открывшейся передо мной великолепной картиной русской столицы, и вновь и вновь размышляю над тем, как мне вести себя с царем и о чем с ним говорить. Для меня понятно лишь одно - надо сделать все, чтобы Россия стала нашим союзником…
        26 августа (7 сентября) 1854 года. Петербург. Зимний дворец Березин Андрей Борисович, подполковник Гвардейского флотского экипажа, советник Министерства иностранных дел
        - Здравия желаю, ваше императорское величество! - приветствовал я императора, входя в Нижний кабинет, являвшийся одновременно и спальней Николая Павловича. Часы, стоявшие на каминной полке, пробили семь раз.
        - Извините, Андрей Борисович, что пригласил вас в такую рань, - развел руками император, - но я и сам встаю ни свет ни заря. Время сейчас военное, и отдыхать не приходится.
        Внешность Николая I меня удивила - сейчас он уже не выглядел бледным и измученным, как в прошлый раз. Похоже, что успешное окончание боевых действий на Балтике взбодрило самодержца, и даже высадка англо-французской армии в Евпатории не очень его расстроила.
        Сам же я, посмотрев в зеркало, висевшее у входа в царский кабинет, подумал, что краше меня выглядит только смерть. Черные круги вокруг глаз, выражение лица, напоминающее заезжих гуру в гипнотическом трансе с плакатов начала 90-х… И, самое обидное, я недоспал всего-то одну ночь, а царь, если верить его биографам, страдал хронической бессонницей.
        А началось все с того, что пару дней назад император попросил меня проконсультировать его по вопросам международной политики, основываясь на материалах нашей истории. Я стал рыться в наших библиотеках, тщательно штудируя найденную в них литературу о внешней политике России середины XIX века. Дочитавшись до потемнения в глазах и головной боли, я понял, что так дело дальше не пойдет, и поручил сделать для меня подборку материалов на нужную тему подчиненным мне офицерам.
        Правда, оставалось их всего двое. Майор Копылов сейчас занят совсем другими делами, а старший лейтенант Самохвалов отбыл в дальние края, и потому я оказался генералом без войска. Один из двух оставшихся у меня под рукой подчиненных, лейтенант Евгений Аристархович Попандопуло (угораздило же его родиться с такой фамилией!), сказал мне:
        - Товарищ подполковник, наши айтишники создали неплохую онлайн-библиотеку, в сотни раз более обширную, чем все наши судовые библиотеки, вместе взятые. Разрешите мне поискать в них то, что вам необходимо, тем более что они уже сделали для нее неплохой поисковик.
        «Век живи - век учись, - подумал я, - вот что значит новое поколение; молодежь во всех этих электронных штучках-дрючках продвинутая, и мы для нее - сплошные “чайники”».
        Когда я служил в Чечне - а было это двадцать лет тому назад, - был у нас такой Вася Жемчужный. Из дома он привез «пальм» и всегда носил его в кармане гимнастерки. Вася хвастался своей игрушкой, но читать на ней английским транслитом было неудобно, и мы над ним посмеивались.
        Но вот как-то раз шальная пуля угодила прямо в его «пальм» и отрикошетила. Вася отделался синяком на груди в области сердца и легким испугом, а мы зауважали «пальм», хотя, конечно, сей девайс после этого инцидента использованию по назначению уже не подлежал. С тех пор у меня к электронным книгам отношение, скажем так, было не очень. И, как оказалось, зря.
        Ребята подобрали мне кучу материала, и мой доклад понравился даже мне. Хотелось бы, чтобы он понравился и императору. Но это как повезет. Тем не менее я переслал его царю и начал заниматься своими делами - ни много ни мало, проектом реформы внешней разведки Российской империи.
        А вчера меня вызвал к себе Дмитрий Николаевич Кольцов.
        - Андрей Борисович, - сказал он, - у меня к вам огромная просьба. Не приказ, а именно просьба.
        «Интересно, - подумал я. - Что сие может значить?»
        Вслух же я произнес:
        - Дмитрий Николаевич, могу вам лишь пообещать, что сделаю все, что смогу.
        - Андрей Борисович, - Кольцов выразительно посмотрел на меня, - его величество решил назначить вас советником Министерства иностранных дел и запросил моего согласия. Естественно, официально в штате МИДа вы состоять не будете. Не стоит баламутить здешнее бюрократическое болото, которое и без того косо смотрит на нас, людей из XXI века. Народ здешний ревниво относится к чинопроизводству, и зависть к преуспевающим коллегам может толкнуть их к совершению разных гадких поступков. Нам это не нужно. В то же время императору - да и нам, честно говоря - необходим свой человек, который ненавязчиво наблюдал бы за тем, что творится в здании у Певческого моста. Как вы знаете, канцлер Нессельроде уволен императором в отставку, причем не без нашей помощи…
        Я попытался изобразить на лице улыбку Чеширского кота - многозначительную и немного загадочную.
        - Вот и отлично. Уже известно, кто станет новым канцлером. Надеюсь, что император при встрече скажет вам об этом лично. Но будущий глава МИДа находится далеко от Петербурга, и до его приезда Николай Павлович будет лично исполнять обязанности министра иностранных дел. Поэтому ему сейчас необходим человек, который сможет помочь ему в этой работе. Таким человеком он видит вас. И вот еще что. Вы как-то говорили мне, что для вашей успешной работы вам не помешал бы выход на МИД. А тут вы получите возможность изнутри познакомиться с работой МИДа, равно как и со всеми его сотрудниками.
        - Я все понял, Дмитрий Николаевич. Значит, в моих услугах император будет нуждаться лишь до прибытия этого нового министра?
        - Возможно, что все будет именно так, но, возможно, и нет. - Кольцов с улыбкой взглянул на меня. - Начнем с того, что этот человек прибудет в Петербург лишь в конце этого месяца. К тому же император надеется на то, что вы с ним сработаетесь. И тогда ваша временная командировка в МИД может стать постоянной.
        Мне ничего не оставалось делать, как согласиться на предложение Дмитрия Николаевича. Тем более что это предложение было больше похоже на приказ. Эх, отправить бы в этот самый МИД майора Копылова. Только из этого вряд ли что получится - он сейчас плотно работает с местными жандармами, да к тому же и чином не вышел. Мелковат он со своим майорским званием для спесивых чиновников МИДа.
        - Ну что ж, Дмитрий Николаевич, - попробовал пошутить я, - если «партия сказала надо», то…
        - Тоже мне комсомолец, - усмехнулся Кольцов. - Ступайте, приготовьте парадную форму и ждите вызова к императору.
        «Вот те раз, - подумал я, - значит, хитрюга Кольцов без меня меня женил. А то начал: “У меня к вам огромная просьба…”»
        Когда же я пришел к императору, Николай был вежлив, но сразу взял быка за рога.
        - Андрей Борисович, я знаю, что у вас много других важных дел, и потому весьма вам благодарен за ваше согласие.
        - Сделаю все, что в моих силах, ваше императорское величество, - браво ответил я.
        Николай улыбнулся.
        - Я попросил Дмитрия Николаевича до получения вашего согласия не разглашать, кто именно станет новым министром иностранных дел. Теперь я назову вам его имя. Это - генерал от кавалерии Василий Алексеевич Перовский. Он сейчас генерал-губернатор Оренбургской и Самарской губерний. Две недели назад я отправил к нему курьера. Полагаю, он уже прибыл в Оренбург, и в самое ближайшее время Василий Алексеевич отправится в столицу. Я знаю вас и знаю генерала Перовского, и потому полагаю, что вы с ним сработаетесь. Придется, конечно, открыть ему тайну вашего происхождения, ведь иначе он просто не поверит информации, поступившей от вас. Кроме того, я попрошу его помочь вам с вашими планами привлечения чиновников МИДа к вашей основной работе.
        - Благодарю вас, ваше императорское величество!
        - До приезда генерала Перовского, как вам, надеюсь, уже сообщил Дмитрий Николаевич, обязанности министра иностранных дел я возьму на себя. Мне не хочется, чтобы люди из ближайшего окружения графа Нессельроде принимали участие в грядущих переговорах с посланцами императора Австрии и короля Пруссии. Мне нужны люди, которые будут служить мне и России, а не прислушиваться к тому, что скажут в Вене. К тому же креатуры Нессельроде стараются не спорить со мной и выполняют мои распоряжения, хотя они бывают порой… - тут император замялся.
        - Патриотами, но не обязательно России? - подсказал я.
        - Спасибо, Андрей Борисович, я хотел сказать нечто другое, но ваше определение, как говорится, не в бровь, а в глаз. Вы же хоть и не из нашего времени, но патриот именно нашей державы. Более того, вы тот человек, который без лести будет говорить мне правду, как бы горька она ни была. Насколько мне известно, генерал Перовский ценит в людях те же качества, что и я.
        - Ваше величество, я готов немедленно приступить к выполнению своих обязанностей.
        - Вот и отлично. Завтра в девять часов утра я назначил аудиенцию генералу фон Герлаху и послу фон Бисмарку. А в час дня - новому австрийскому канцлеру фон Рехбергу унд фон Ротенлевену. Конечно, согласно протоколу, первым мне надлежало бы принять австрийца, ведь он - канцлер, а потом уже посланцев Берлина.
        - Я полагаю, что тем самым вы желаете послать сигнал пруссакам, что они - дружественная нам нация, а австрийцы должны это звание еще заслужить.
        - Именно так, господин подполковник. Вы весьма точно описали сложившуюся ситуацию.
        Мы обсудили возможные темы для беседы, а также личности всех трех визитеров, после чего я провел три часа в библиотеке и заодно припахал свою команду. Так что поспать мне удалось не более четырех часов.
        А сейчас мы с императором, с утра пораньше, должны окончательно подготовить стратегию нашей беседы с гостями из двух германских государств…
        26 августа (7 сентября) 1854 года. Санкт-Петербург Березин Андрей Борисович, подполковник Гвардейского флотского экипажа, советник Министерства иностранных дел
        - Позвольте представить вам моего советника, гвардии подполковника Андрея Борисовича Березина, - сказал император после того, как поприветствовал Герлаха, который, в свою очередь, представил ему Бисмарка.
        Герлах оказался примерно таким, как я его себе и представлял - полным человеком в генеральском мундире с венцом седых волос, седыми бакенбардами и холодным взглядом серых глаз, контрастировавшим с его доброжелательной манерой держаться. А вот Бисмарк был схож со своими всем известными фотографиями, разве что был значительно моложе, а усы и то, что оставалось от его волос, были рыжими. Но взгляд его был настороженный и острый. Увидев меня, он чуть заметно кивнул Герлаху. Интересно, чем именно заинтересовал его скромный подполковник, к тому же одетый в форму гвардейского офицера XIX века.
        Первая часть разговора была сугубо официальной. Бисмарк вручил императору верительные грамоты и произнес небольшую речь, посвященную надеждам на добрые отношения между Россией и Пруссией. Как я и ожидал, он подчеркнул, что союз двух великих европейских держав - ключ к миру и процветанию Европейского континента.
        «Интересно, - подумал я, - ведь Пруссия пока еще великой европейской державой не является, а то, что сказал новоиспеченный посол - это прямой намек на то, что Пруссия надеется на поддержку России в воссоединении немецких земель под ее эгидой».
        Ну что ж, именно эту тему, в числе прочих, мы с императором обсудили сегодня утром. Тогда, узнав, как именно происходил этот процесс в нашей истории, император, подумав, сказал:
        - Тут не все так просто. Имеются и некоторые пока еще нерешенные вопросы. Например - тот же Вюртемберг, в котором моя дочь Ольга - супруга наследника престола Карла Евгения.
        - Я понял вас, ваше императорское величество. Иными словами, вы полагаете, что неплохо бы сделать так, чтобы Вюртемберг оставался независимым. Возможно, с присоединением Великого герцогства Баден к Вюртембергу. Зато в наших интересах подчинение Пруссии Эльзаса и даже Северной Лотарингии, где большинство жителей говорит на немецких диалектах, чтобы остановить экспансию Франции на восток и северо-восток.
        Император задумался, а потом заметил:
        - Наверное, и Баварии тоже. Вряд ли королевство Бавария без нашей поддержки станет реальным противовесом Австрии и Пруссии.
        - Именно так, ваше величество. У нее нет выбора - или она станет вассалом Австрии, или - Пруссии. Первое в свете недавних событий нежелательно, даже если новый австрийский канцлер и считается дружественным России.
        А теперь Николай Павлович покосился на меня, ожидая моего ответа «железному канцлеру». Ну что ж, пора произнести первое слово в мировой политике. Я улыбнулся, и сказал:
        - Господин генерал, господин посол, в наших интересах существование сильной Пруссии. Более того, если Пруссия окажет нам серьезную помощь в нашей войне с Францией и Англией, то мы будем готовы поддержать вопрос о принадлежности Пруссии Эльзаса и немецкой части Лотарингии, при соблюдении, конечно, прав франкоязычного меньшинства. Единственное, что мы бы хотели заранее обговорить в дополнение к различным торговым привилегиям - это то, что мы вынуждены настаивать на сохранении независимости Вюртемберга. Присоединение Бадена к последнему ознаменует торжество справедливости, ведь и тот, и другой - части бывшего герцогства Швабского.
        Я умышленно не стал напоминать, что к последнему относились и Западная Бавария, и Южный Эльзас, да и части Швейцарии. А Бисмарк неожиданно улыбнулся. Похоже, мы предложили ему даже больше, чем он ожидал.
        - Распространяется ли это и на Баварию?
        - Нет, эксцеленц, - улыбнулся я. - Если Бавария войдет в состав Пруссии, либо свяжет себя договорными отношениями с последней, Российская империя не будет против. Особенно при наличии преференций для российских интересов.
        В ответ Герлах от имени короля Фридриха подтвердил, что Германия готова строить заводы на российской территории для производства практически всей номенклатуры вооружений и других промышленных изделий, а также поставлять эти вооружения до того, как заводы будут построены.
        Когда же я спросил, что это «практически все» могло бы означать на деле, он ответил, что решения по новейшим штуцерам еще не принято. На что я с улыбкой парировал, мол, «серьезная помощь» в войне подразумевает и подобные поставки. Но добавил:
        - Конечно, есть и некоторые другие товары, которые могли бы нас удовлетворить. Мы знаем, что у Пруссии есть железо, уголь разных видов и другие полезные ископаемые. Кроме того, именно Пруссия производит сталь разных марок и некоторые другие интересующие нас промышленные продукты.
        Бисмарк как-то странно посмотрел на меня и ответил, как говорят в подобных случаях, «не в такт»:
        - Господин подполковник, прошу извинить меня за нескромный вопрос, но вы, если я не ошибаюсь, из… точнее, с той самой эскадры?
        Пауза, которая последовала после слова «из», меня особенно заинтриговала, тем более что Бисмарк продолжил разговор на эту несколько щекотливую тему:
        - Господин подполковник, прошу понять меня правильно. Вы, как и те люди, с которыми я познакомился в Данциге и по дороге в Торн, совсем другие, чем большинство русских дворян. Ваша манера держаться, ваш взгляд на вещи, ваши манеры - безупречные, но несколько другие, чем у наших современников. Да, я уже знаю, откуда вы пришли. Догадался не я, скажу вам сразу, а молодой Макс Кевич, адъютант генерала фон Герлаха.
        Ну что ж, похоже, наше инкогнито разгадано. Неприятно, но что поделаешь. А Бисмарк продолжал:
        - Господин подполковник, даже в российском гвардейском мундире сразу бросается в глаза эта разница. Но сия информация известна на данный момент только герру Кевичу, герру фон Герлаху и мне. Господину генералу, естественно, придется ввести его королевское величество в суть дела. Но мы ему объясним, сколь нежелательно разглашение этой тайны широкому кругу лиц. Впрочем, у меня есть к вам еще одно предложение…
        - Какое же, господин посол? - с улыбкой ответил я.
        - Полагаю, что наша промышленность будет готова построить интересующие вас предприятия в кратчайшие сроки, если вы поделитесь хоть какими-либо секретами производства из будущего. Конечно, далеко не всеми, а только теми, которыми сочтете нужными. И под гарантию их нераспространения.
        «Ну, положим, гарантии - вещь довольно зыбкая, - усмехнулся я про себя. - Сегодня они есть, а завтра, глядишь, и наши английские, а уж тем более американские “партнеры” начнут производить то, что им по времени не положено производить. Последнее не так уж и невероятно, если учесть, что немецкая эмиграция в США вот-вот хлынет бурным потоком. С другой стороны, мы таким образом сможем создать определенные сегменты российской промышленности за прусские деньги. Полагаю, что наши ребята смогут придумать, какие именно. И как пустить немецких инженеров по тупиковому пути».
        Я сделал полупоклон Бисмарку и ответил:
        - Ваше предложение содержит рациональное зерно, но, прежде чем начать его осуществлять, следует подумать, как соблюсти полную секретность. С позволения его императорского величества, я сообщу о вашем предложении своему начальству; полагаю, что решение последует в ближайшее время. Вообще же стоит решить, как обеспечить быструю связь между Петербургом и Берлином. У меня есть одно интересное предложение.
        - Уж не касается ли оно вашего беспроводного телеграфа? - поинтересовался фон Герлах.
        - Именно его я и имел в виду. Мы готовы откомандировать в Берлин своих людей, которые смогут организовать деятельность такого телеграфа в российском посольстве в Берлине.
        - Я готов на свой страх и риск дать согласие на ваше предложение, - кивнул фон Герлах. - Уверен, что его королевское величество не будет возражать…
        После того, как мы распрощались с нашими гостями, император пригласил меня отобедать вместе с ним. После десерта, когда я пил из фарфоровой чашечки ароматный чай, а император - свою любимую минеральную воду, он произнес:
        - Ну что ж, Андрей Борисович, с пруссаками наш разговор прошeл именно так, как мы с вами и ожидали. Посмотрим теперь, что сообщит нам австрийский канцлер… У нас с вами есть полчаса на раздумье. Так что давайте снова обсудим, какие именно темы стоит затронуть в разговоре с фон Рехбергом.
        - Именно так, ваше императорское величество, в свете результатов только что закончившейся встречи…
        26 августа (7 сентября) 1854 года. Санкт-Петербург Елизавета Тарасовна Бирюкова, будущая английская (и французская?) шпионка
        Я проснулась с хорошо знакомым мне чувством сексуального дискомфорта. Чтобы избавиться от такового, мне нужен был мужик. Но где ж его взять-то? Валя Смирнов отбыл в Свеаборг. Что он там делает, я не знаю, но он сообщит мне все как миленький, когда вернется. Иначе, увы, придется отказать ему во взаимности, даже несмотря на фрустрацию… Я подозреваю, что именно в Свеаборге происходит формирование того самого второго каравана, который отправится на юг вниз по матушке по Волге. И информация об этом может мне ох как пригодиться.
        После моего первого визита к поручику Ольшевскому прошло уже две недели. Когда я пришла к нему в третий раз, у него в гостях был чиновник по имени Зигмунд Шендзеляж (блин, ну и фамилия!) Этот Шендзеляж попытался расспросить меня, кто я и откуда, но получил от меня тот же ответ, что и Ольшевский - у меня есть, что рассказать, но я буду говорить об этом только с его шефом. Тот с обидой поинтересовался у меня, почему я не верю, что он и есть тот самый шеф, на что я лишь загадочно улыбнулась, после чего он посмотрел на меня со странным блеском в глазах.
        - А вот силой вы ничего от меня не добьетесь, - сказала я. - Неужто вы думаете, что я не предприняла никакие меры предосторожности на случай силового захвата?
        Это был, конечно, чистой воды блеф, но Зигмунд все же повелся и, прикинувшись шлангом, сказал мне:
        - Какая может быть сила в отношении прекрасной дамы? Но, видите ли, сударыня, шеф согласится с вами встретиться только после того, как ваша информация подтвердится. А насчет вознаграждения… Пан поручик рассказал мне, чего именно вы хотите, и я передал это дальше.
        Тут Ольшевский достал золотые часы с двойной крышкой из жилетного кармана и озабоченно произнес:
        - Прошу извинить меня, уважаемая госпожа Елизавета, и вы, пан Зигмунд. Дела, знаете ли… - И откланялся. А я, что уж греха таить, после бокала-другого шампанского стала торопливо расстегивать пуговицы своего платья…
        Что тот поляк на Майдане, что Адам Ольшевский, что Зигмунд… У меня появилось впечатление, что поляков во все времена роднят четыре фактора: чванливость вперемешку с самомнением, тупость, нежелание мыться и то, что одна моя недавняя подруга-американка, как и я, предпочитающая компанию мужчин, но время от времени не чурающаяся и нежной женской дружбы, именовала «wham, bam, thank you, ma’am», что можно перевести как: «трах, бах, спасибо, мадам!»
        То есть сам акт продолжался секунд двадцать-тридцать, ну, или если повезет, то целых сорок (впрочем, к майданному поляку даже это не относилось - тот вообще оказался импотентом). После этого я три раза навещала Зигмунда в его апартаментах на Кирочной, но лучше у него не становилось.
        Не секрет, что моя фрустрация росла не по дням, а по часам. Я даже уже стала прикидывать - может, лучше соблазнить того юного курсантика, коему я показывала свое декольте на «Смольном»? Но, увы, теперь я обитала в служебном помещении Зимнего дворца - мне выделили там комнатушку с окном, выходящим на юг, чтобы зарядное устройство на солнечных батареях поддерживало в рабочем состоянии мою аппаратуру. Но Кронштадт, где теперь стоял сей учебный корабль, был не близко, а командировка туда мне не светила. Ведь я теперь обязана была присутствовать на балах и прочих подобных мероприятиях, делая фото и описывая все, что там происходило.
        Блин, это было то, о чем я всю жизнь мечтала. Но надо, Лиза, надо - ведь мне теперь можно беспрепятственно передвигаться по Питеру. Да и новый гардероб я, ничтоже сумняшеся, оплатила из денег нашего липового «медиахолдинга» - сказала нашей администраторше, Саше Подколзиной, что, мол, нужно внешне соответствовать, а гардероб обойдется недешево, и получила половину запрошенной мною суммы, чем была весьма довольна - ведь я назвала сумму в три раза большую, чем было нужно.
        Но вот с шефом Зигмунда мне встретиться все не удавалось. Так было до сегодняшнего дня. Вчера мне мой польский маленький (в буквальном смысле - я не про его рост) «гигант большого секса» рассказал, что пришла весточка из Данцига - там все оказалось так, как я им рассказала. В ближайшее время на караван нападут. Точнее, вероятно, уже напали. Результаты меня интересовали мало, кроме разве только надежды на то, что этот пиндосский ублюдок сдох в страшных муках.
        Но теперь, когда, по словам Зигмунда, выяснилось, что мне можно доверять, со мной пожелал встретиться сам «джентльмен». И мне надлежит явиться к Зигмунду к двенадцати часам дня.
        Когда я заказывала платье модной портнихе на Невском, то наотрез отказалась от корсета. Буду я еще уродовать свою фигуру. Может, конечно, потом, когда удастся захомутать какого-нибудь иностранчика, мне и придется его надеть, но сейчас - нет, увольте. Подумав, я попросила портниху, чтобы мне сшили несколько платьев для приемов и три повседневных, вроде тех, в которых щеголяли дворянки победнее, но из дорогих материалов. Эти платья мне доставили вчера. Они получились просто загляденье. В них я, как ни странно, выгляжу намного моложе. Кроме того, я не буду выделяться в толпе.
        А последнее было для меня важно. Каждый раз, выходя на улицу, я проверяла, нет ли за мной слежки - переходила на другую сторону, кружила по переулкам (один раз даже заблудилась), словом, делала все, что писали о слежке в детективах. Но ни разу я ничего подозрительного не заметила. Наших особистов, похоже, не интересовало такая особа, как Лизонька Бирюкова. Ведь, как писал Богомолов в «Августе сорок четвертого», особисты отличаются от медведя тем, что медведь спит зимой, а особисты - круглый год. Другое дело, если они заинтересуются мной всерьез - тогда пиши пропало. Но ежу было понятно, что это произойдет нескоро.
        А местные «силовики»… В детстве я читала в книгах о революционерах, как легко те уходили от полицейской слежки. Так что, здешние клоуны, похоже, вообще ни на что не способны.
        Но тем не менее «doveryay, no proveryay», как говорил мистер Рейган. И я внимательно смотрела по сторонам, стараясь заметить что-нибудь подозрительное.
        В этот раз я решила проверить, нет ли за мной «хвоста», в одном незнакомом мне переулке неподалеку от Гагаринской. Кстати, он назывался смешно - Косой переулок.
        И там краем глаза я заметила какую-то тень. Бежать было поздно, я спряталась за кустиком в чахлом сквере, затаила дыхание и стала наблюдать за филером - так я назвала про себя того, кто, как мне показалось, следовал за мной. Этот филер двигался мелкими перебежками, озираясь по сторонам, а потом юркнул в подъезд, перед которым стоял внушительного размера человек с метлой, в фуражке и в белом переднике с бляхой на груди.
        «Неужели здесь находится полицейское отделение? - подумала я. - Вот влипла-то!»
        Тем временем в переулке показалась еще одна фигура. Так же, перебежками, постоянно оглядываясь, она проследовала к тому же подъезду. Скоро оттуда выскользнул еще один человек, бросил стражу в переднике монетку и, оглядываясь по сторонам, шмыгнул за угол. Фигура эта показалась мне знакомой. Я вдруг сообразила - да это же мой недавний любовник, Адам Ольшевский!
        Нет, этот на жандармов точно не работает. Тогда что это за заведение такое?
        Я вышла из своего укрытия и смело подошла к человеку с метлой.
        - Извини, любезный, а что здесь находится?
        - А это вам, барышня, знать не положено, - строго сказал он. Я вдруг поняла, что это дворник, а никакой не полицейский. - И вообще, мадам Бальцерович не любит, когда прохожие задают вопросы о ее заведении.
        «Так, - подумала я, - кажется, начинаю понимать, что именно находится в этом подъезде».
        - А вы не скажете - не господин ли Ольшевский вышел оттуда пару минут назад?
        Дворник насупился.
        - Сказано вам, барышня, что не ваше это дело. И шли бы вы своей дорогою, так для вас лучше будет.
        - А может, я хочу поговорить с мадам Бальцерович?
        Тот осмотрел меня с ног до головы, причем во взгляде его появилось презрение.
        - Барышни, которые работают у мадам, все иностранки. Пруссачки, француженки, испанки. Есть австрийская баронесса из самого Тироля, и даже графиня из Мексики. А ты, похоже, наша, русская. Таких мадам не берет. Шла бы, что ли, к мадам Краковяк - она живет в Коломне…
        - Да не русская я, а из Украины, - сказала я, а где-то глубоко шевельнулась мысль, что, может, зря не назвалась герцогиней из какого-нибудь там Лесото; ведь мне доподлинно известно, что никаких графинь в Мексике отродясь не было, так что чем я хуже той «графини»?
        - А где эта Украина-то? - В глазах дворника я прочитала искреннее недоумение.
        - Ну, это Малороссия…
        - Ну, так бы сразу и сказала. А то «украина» какая-то. Я вон тоже с Волыни. А звидкы будэш? - он вдруг перешел на что-то типа украинского.
        - З Равы Руськойи.
        - Тю! Так то Галичина! Яка ты малороска, ты униатка. Геть звидсы, курва! - сердито выругался он.
        Красная, как вареный лобстер, не столько из-за того, что меня обозвали нехорошим словом, столько потому, что мне отказали в праве быть украинкой, я ретировалась и бегом направилась к Зигмунду.
        Тот, открыв дверь, схватил меня за руку и грубо втащил в свои «апартаменты».
        - Почему вы опоздали?
        Я вкратце рассказала ему о своих злоключениях. Тот заржал и потом сказал по-немецки: «Заходи! Все нормально…»
        В гостиную из соседней комнаты вошел рыжеволосый человек лет тридцати, похожий скорее на ирландца. Но заговорил он со мной на английском языке с классическим оксфордским произношением:
        - Здравствуйте, Елизавета. Вы говорите по-английски?
        Борясь с желанием брякнуть навязшую у меня на зубах со школьных времен фразу: «London is the capital of Great Britain», я улыбнулась и ответила:
        - Yes, I do.
        26 августа (7 сентября) 1854 года. Петербург, Зимний дворец Граф Йоханн Бернхард фон Рехберг унд фон Ротенлёвен
        - Господин граф, - обратился ко мне флигель-адъютант царя, - его императорское величество приглашает вас пройти в его кабинет.
        Я вздохнул, еще раз осмотрел свой расшитый золотом мундир, после чего шагнул в распахнутую лакеем дверь.
        Император выглядел усталым, но следов отчаяния или обреченности на его лице я не заметил. Встретил он меня радушно, и только тот факт, что меня приняли после фон Герлаха и фон Бисмарка, наводил на определенные размышления. Это, конечно, считалось некоторым отступлением от протокола, впрочем, для монарха вполне простительным.
        А вот намеком сей факт был вполне явным. Ведь хоть я и родился в баварском Регенсбурге, а мой родовой замок Хоэнрехберг вообще находится под вюртембергским Гмюндом, но я представлял здесь державу, которая ответила Российской империи черной неблагодарностью. И моя задача - попытаться спасти наши отношения любыми средствами, загладив вину моего предшественника, да и, что тут греха таить, нашего юного императора, которому я служу.
        Для начала я передал царю письмо императора Франца-Иосифа, в котором тот выразил надежду, что мы сумеем уладить все наши недоразумения и восстановить прежние отношения между Россией и Австрией. Все в нем было написано прекрасно, вот только я предупредил императора, что в тупик эти отношения зашли по нашей вине, и что такое письмо должно содержать не только сожаления, но и хотя бы завуалированные, но извинения.
        Тот, увы, посчитал, что подобная формулировка поставила бы Австрию в несколько неудобное положение. А на мои слова, что отсутствие даже намека на извинение может поставить крест на восстановлении наших отношений, особенно в свете резкого потепления между Санкт-Петербургом и Берлином, император отрезал - письменных извинений не будет.
        И я угадал - тень неудовольствия мелькнула на лице русского императора при чтении письма его царственного брата. Он вежливо, но сухо поблагодарил меня, потом, повертев в руках письмо, сунул его в ящик стола.
        Я же тем временем решил на словах сообщить русскому монарху, чего не было в письме:
        - Ваше императорское величество, его императорское и королевское апостольское величество просил меня передать вам, что он очень опечален тем, что политика моего предшественника привела к ухудшению наших отношений. Его величество велел сделать все, что в моих силах, дабы вернуть наши отношения на традиционно высокий уровень. Австрия до сих пор благодарна Российской империи за ту огромную помощь, которую нам Россия столько раз оказывала, как верный друг и союзник.
        Император покачал головой, прошелся несколько раз по кабинету, посмотрел на одну из картин, висевших на стене (кажется, на ней было изображено какое-то морское сражение), после чего сказал:
        - Господин граф, Россия точно так же надеется на потепление наших отношений. Но, увы, Россия понесла серьезный ущерб в результате действий вашей державы. Во-первых, России пришлось свернуть начавшуюся весьма удачно военную кампанию против мусульманской Турции, веками ведущую захватнические войны против балканских народов.
        Более того, сразу после вывода русских войск из Дунайских княжеств туда вошла австрийская армия, которая стала наводить порядки, отстраняя от власти тех, кто был лоялен России, и сажая на их место своих ставленников. Другими словами, Австрия воспользовалась плодами русских побед и вдобавок заставила Россию держать крупные силы на границах с оккупированными австрийскими войсками территориями. Причем, граф, это произошло в то самое время, когда Россия уже приняла решение вывести свои войска из Дунайских княжеств, желая прекращения кровопролития и окончания противостояния с Францией и Англией.
        Поэтому я хотел бы получить от вас ответ на вопрос, как именно вы предполагаете снизить напряжение на наших рубежах? Мне так же хотелось знать, насколько далеко вы готовы пойти на компромисс в иных вопросах, где наши интересы и интересы Австрии не во всем совпадают. Мы также надеемся на определенную компенсацию за ущерб, понесенный в результате ваших действий.
        Я побледнел. То, что сказал сейчас русский император, соответствовало действительности, но я не ожидал, что царь вот так прямо озвучит мне свои претензии и поставит меня в крайне неудобное положение. Ведь хотя император и послал меня сюда, он может и не согласиться с теми уступками, на которые придется пойти в данной ситуации. Тем более он считает, что таинственная русская эскадра находится далеко от австрийских пределов. Опасаться восточных варваров - так он их порой называет - конечно же нужно, но прямой опасности для Австрии не предвидится, тем более пока руки у России связаны войной с Англией, Францией и Турцией.
        Эх, молодость, молодость… Да, его дядя Фердинанд I был слабым правителем, и семья заставила его отречься от трона. Но он, бьюсь об заклад, повел бы себя намного умнее в подобной ситуации. А этот, боюсь, столько еще дров наломает… Или уже наломал, если на то пошло.
        - Ваше величество, - промямлил я, - могу лишь передать все сказанное вами своему императору, а вот окончательное решение, как вы понимаете, принимает только он. Но я готов предложить ему все тщательно взвесить и пойти на компромисс. Насчет же компенсаций - в какой форме вы это видите?
        Император посмотрел на меня и даже попробовал изобразить на лице некое подобие улыбки, но у меня почему от этого по коже побежали мурашки.
        - Господин граф, не следует забывать, что в России вы всегда находили верного друга, что вам и было доказано в сорок восьмом году. Причем мы помогли вам не словами, а оружием, и сотни русских воинов сложили головы в сражениях с мятежными венграми, спасая вашего юного императора. Что же касается компенсации, то она может быть разной. Для начала выведите ваши войска из Дунайских княжеств и отведите их на безопасное расстояние от наших границ. Кроме того, я бы предложил компенсировать все затраты, которые понесла Россия, начиная с 1848 года, спасая вашу империю, а также в ходе кампании против турок в Дунайских княжествах, включая выплаты семьям погибших и раненых. О конкретной сумме можно будет поговорить детально сразу после того, как мы получим от вас принципиальное согласие.
        А еще нам важно, чтобы Австрия взяла на себя обязательство пресекать все антироссийские акции и антироссийскую пропаганду на своей территории и не поддерживать таковые в других странах. Я бы добавил сюда поддержку русского языка в учебных заведениях Галиции и Лодомерии, а также областей, в которых проживает русинское население. При этом мы не ставим под сомнение австрийский суверенитет над какими-либо территориями, принадлежащими Австрийской империи.
        Предлагаю также договориться и о будущем Балкан, дабы предотвратить возможные конфликты в будущем. Мы не претендуем на Сербию, Боснию, а также другие территории, находящиеся в подбрюшье ваших владений в Далмации, Хорватии и Славонии.
        Мы предпочли бы видеть независимую Сербию, имеющую гарантии, как от нас, так и от вас, и которая могла бы послужить ядром, вокруг которого объединились бы православные славянские народы тех стран. Мы согласны на раздел Боснии с возможным переходом районов, населенных преимущественно католическим населением, под ваш протекторат, или даже на включение их в состав Австрии. Но тогда нам придется настоять на вхождении черногорских портов в состав Сербского государства, либо на установление союзных отношений между Черногорией и Сербией.
        Что же касается причерноморских районов, то там я вижу сферу влияния Российской империи. То же самое и в отношении статуса Проливов. Здесь нам достаточно дипломатической поддержки Австрии, буде таковая понадобится. И, наконец, нам понадобятся гарантии, что Австрия не примкнет ни к какой антироссийской коалиции и не будет вести недружественную политику в отношении Российской империи и ее союзников.
        «Да, - подумал я, - вообще-то я ожидал намного худшего. Только вот последний пункт меня несколько смутил. Дорого бы я дал за то, чтобы узнать, что именно русские пообещали пруссакам сегодня утром…»
        Император же тем временем продолжал:
        - Я полагаю, что вас интересует, как это связано с вашими отношениями с Пруссией? Скажу, что если по другим пунктам мы с вами договоримся, то не вижу причин для беспокойства с вашей стороны.
        В ходе этого монолога лицо русского царя было бесстрастно, словно лицо египетского сфинкса. Но тут он вдруг чуть улыбнулся и спросил:
        - Господин граф, как скоро вы могли бы предоставить ответ нашего брата, его императорского и королевского апостольского величества, на наши предложения?
        Я замялся. Учитывая все сложности курьерской почты (по телеграфу озвученные здесь предложения русского царя не передашь, да и нет телеграфной связи между Петербургом и заграницей), добраться до Вены мое письмо могло лишь через неделю. К тому же наверняка письмо придется везти лично мне - мало ли что в дороге может произойти с курьером, да и моему юному императору легче будет принять решение, если я лично расскажу ему о беседе с русским царем. Я вздохнул и ответил Николаю:
        - Полагаю, ваше величество, что мне потребуется для этого довольно много времени. Дорога до Вены займет около шести дней, дорога обратно - примерно столько же. Какое-то время потребуется моему императору для того, чтобы обдумать ваши предложения и написать на них ответ. Если я отбуду завтра с утра на кёнигсбергском пароходе, то, полагаю, что через две-три недели я смогу вернуться в Петербург.
        - Господин граф, - император посмотрел мне прямо в глаза, - я предлагаю вам следующий вариант. Подполковник Березин - я познакомлю вас с этим достойным офицером - отправит с вами своего человека, который сможет наладить линию беспроводного телеграфа, с помощью которой можно будет связаться из российского посольства в Вене с Петербургом. Сегодня вечером мы предоставим вам проект договора между Австрией и Россией. Таким образом, мы сможем узнать о вашем принципиальном ответе через неделю, после чего мы продолжим обсуждение будущего договора посредством все того же телеграфа, причем с обеспечением полной секретности. А князь Горчаков получит от меня полномочия подписать договор от нашего имени.
        Сведения о существовании некоего «беспроводного телеграфа» меня огорошили, но я решил не задавать лишних вопросов и поблагодарил императора, собравшись уже покинуть его кабинет. Но, к моему удивлению, Николай вдруг остановил меня:
        - Граф, я хотел бы предложить вам отужинать вместе со мной. Кстати, я познакомлю вас с подполковником Березиным.
        От таких предложений отказываться не принято. Я согласился и вместе с императором отправился в царскую столовую, где уже был накрыт стол на три персоны. Через минуту после того, как я с императором присел за стол, лакей открыл дверь, и в столовую вошел военный. На вид ему было около сорока лет, внешность незапоминающаяся, но я сразу же отметил внимательный взгляд его серых глаз и ту уверенность, с которой этот офицер, несмотря на его невысокий чин, держался в присутствии императора.
        - Граф, - обратился ко мне царь, - позвольте вам представить подполковника Гвардейского экипажа Андрея Борисовича Березина. Это очень умный и весьма осведомленный человек. К тому же он - участник недавних сражений с англо-французской эскадрой при Бомарзунде. - И император многозначительно посмотрел на меня.
        «Боже мой, - мелькнуло у меня в голове, - так этот подполковник с ТОЙ САМОЙ эскадры! Я должен обязательно переговорить с ним!»
        - Господин подполковник, - воскликнул я, - счастлив познакомиться с участником победоносного сражения, о котором сейчас говорит вся Европа!
        Мы пожали друг другу руки. Император, с любопытством глядевший на нас, жестом пригласил нас приступить к еде.
        28 августа (9 сентября) 1854 года. Королевский канал Эрик Сигурдссон, унтер-офицер и командир взвода «охотников»
        Капитан Сан-Хуан подошел ко мне, мурлыкая себе под нос слова незнакомой мне песенки:
        Идет охота на волков, идет охота,
        На серых хищников, матерых и щенков…
        Пел он неплохо, да и слова мне понравились, но капитан, не допев куплета, остановился, посмотрел на меня и вдруг спросил по-шведски:
        - Эрик, а ты когда-нибудь охотился на волков?
        Гм, что бы это могло значить? Ведь мы вроде на войну едем, а не на охоту. Но если командир о чем-то спрашивает, то надо отвечать. Я ответил:
        - Никак нет, господин капитан, не охотился. Да и нет их у нас на Аландах уже давно. Отец мой ходил на них на острове Престэ, когда был совсем молодым. Тогда иной раз они зимой по льду забегали к нам, собак давили, выли по ночам…
        «Да-да, на том самом Престэ, - подумал я, - где мне довелось познакомиться с капитаном Сан-Хуаном».
        А он смотрит на меня - и вдруг подмигнул. Я сразу же почувствовал, что капитан что-то знает и кое-кому несдобровать. Только вот кому?
        - Значит так, Эрик, в охоте на волков принимают участие загонщики и егеря, которые отстреливают хищников, пытающихся спастись бегством.
        Капитан Сан-Хуан опять подмигнул мне и прищурил левый глаз, словно прицеливаясь в кого-то.
        - Господин капитан, - я решил воспользоваться хорошим настроением Сан-Хуана и напрямую спросил у него: - Неужто мы будем этим заниматься? Сейчас лето, и волки прячутся в лесу, где в логовах выводят волчат. Выследить их будет непросто.
        Капитан снова перешел на русский:
        - Видишь ли, дружище Эрик… Волки ведь разные бывают. Обычные, четвероногие - они хотя и режут скотину, но все же выполняют некоторую полезную работу. Они санитары лесов, и без них тоже нельзя. А бывают и двуногие волки…
        - Это что - те, которые оборотни? - Мне стало вдруг не по себе и захотелось перекреститься. Бабка рассказывала о колдунах, которые могли превращаться в волков, и которые нападали на людей, возвращавшихся затемно в свои дома.
        Сан-Хуан на минуту задумался. Он почесал затылок и сказал:
        - Не совсем, Эрик, двуногие волки - это люди, которые, как дикие звери, готовы убивать незнакомых людей лишь потому, что те говорят на другом языке и не похожи на них. Ну, вроде тех поляков и англичан, которые напали недавно на нас. И на этот раз первыми напасть должны будем мы. Принцип же охоты на них такой же, как и на волков. Загонщиками будут мои ребята. А вы будете егерями, ну, и с вами еще несколько наших с пулеметами.
        Вот как! Что ж, я согласен поохотиться. Уж поляков я с удовольствием бы взял на мушку. Ведь они, сволочи, убили Свена, моего лучшего друга. Эх, говорил я ему тогда, мол, у тебя дома жена молодая, какого же черта ты прешься к проституткам. А тот мне в ответ - да когда я жену еще увижу, а деньги есть, и тратить их не на что. Выдали нам их зачем-то вперед в Данциге. Вот и лежит он теперь в Бресте на кладбище вместе с двумя другими такими же посетителями «веселого дома» пани Шидловой.
        Я тут все пытался написать письмо его родителям и Ингрид; Александр обещал отослать его из Киева, вместе с известиями о смерти родственникам двух других. Тем я написал быстро, с ними я так не дружил, а вот про Свена все никак не получается…
        Вскоре после нашего разговора капитан о чем-то долго говорил по своей «рации» - так называется прибор, с помощью которого он переговаривается со своими солдатами - после чего наш пароход причалил к берегу. Половина из нас по приказу капитана расположилась на левом берегу, а половина - на правом. Окапываться времени особо не было, и мы расположились кто в деревьях, кто за бревном, а кто в небольшом овражке.
        Сам же Сан-Хуан и его бойцы переоделись в уже знакомые мне лохматые костюмы и сразу стали похожими на троллей. Капитан говорил мне, что такие костюмы у них прозвали «кикиморой» - у русских так называют лесную нечисть. Удобная штука - рядом с тобой на расстоянии двух шагов пройдет человек и не заметит. Надо будет попросить у капитана такие костюмы для моих ребят. Мы готовы их даже купить - лучше на полезную вещь деньги потратить, чем на шлюх и на водку.
        На носу нашего «Егеря» - подходящее название дали пароходу - за бухтой каната устроились трое «пятнистых» солдат с пулеметами - так ребята с эскадры именуют это оружие. Я их плохо знаю, но, как мне кажется, они из тех самых «морских людей», которые на Престэ перебили французов.
        На другом берегу канала в пятнистом костюме расположился со своим непонятным устройством с трубой спереди тот самый Ник, которого мы все теперь с уважением называли Берсерком. А на нашей стороне за кочкой залегла прекрасная и неприступная Валькирия, в которую теперь тайно влюблены, наверное, все наши «охотники». Это та самая девица, которая во время прошлой перестрелки двумя выстрелами уложила польских артиллеристов, то есть на двух врагов больше, чем все наши «охотники», вместе взятые. Ник попытался уговорить ее остаться на «Егере», но она лишь с досадой махнула рукой, после чего Берсерк шепнул мне на ухо:
        - Эрик, не спускай с нее глаз! Смотри, чтобы ни один волос с ее головы не упал. А то я вас всех… - и он показал мне свой увесистый кулак.
        Я с уважением посмотрел на Ника. Да, такой если врежет - мало не покажется. Как он тогда поляков ружьем молотил - любо-дорого было смотреть.
        Самое интересное, что и Берсерк и Валькирия живут в одной каюте, но ничего такого между ними нет - я-то сразу вижу, когда между мужчиной и женщиной существуют «отношения». А пару дней назад на мой прямой вопрос, почему они не вместе, он мне ответил просто:
        - Эрик, она мне как родная сестра. Ты бы стал приставать к своей сестре? Вот то-то… А вообще она замужем, а у меня есть невеста.
        Задумавшись про гордую красавицу, я и не заметил, как капитан со своими ребятами словно растворился в лесу. Только что они были здесь, и вдруг их не стало.
        Ждать нам пришлось чуть больше получаса. Потом я услышал вдалеке выстрелы и беспорядочный топот, словно в нашу сторону мчалось стадо лосей. Но это были люди. Я даже не успел их как следует разглядеть. Рядом со мной почти беззвучно захлопало странное ружье Валькирии, а с другой стороны канала из такого же ружья по полякам стрелял Берсерк. Вскоре мы увидели с дюжину человек, бегущих в нашу сторону без оружия; после того, как «охота» закончилась, мы нашли их ружья и пистолеты на лужайке и в кустах. «Двуногие волки», решив, что налегке бежать легче, побросали оружие. Как бы то ни было, после нескольких выстрелов с нашей стороны оставшиеся четверо - трое с нашей стороны и один на правом берегу, не сговариваясь, бухнулись на колени, задрав руки к небу.
        И тут я услышал цокот копыт на той стороне канала. Берсерк поднял ружье, и со скачущей во весь опор лошади на землю слетел наездник. А взмыленную кобылу с большим трудом поймал за уздцы мой приятель Юхан. Бедняга была вся в мыле и вздрагивала от раздававшихся неподалеку выстрелов. Потом что-то взорвалось, словно корабельная бомба, и сражение закончилось.
        Позднее выяснилось, что в бою убито двадцать восемь поляков, ранено шестеро и четверо попали в плен. А всадник, которого подстрелил Ник, оказался еще одним англичанином. Ранение, которое он получил, было смертельным, и он умер минут через десять после окончания боя. Одиннадцать нападавших убили ребята капитана Сан-Хуана, девять убиты из пулеметов, а двое из «подствольника» - это такая штука, которая прикреплена снизу к ружьям «пятнистых» и стреляет гранатами, взрывающимися, словно орудийные бомбы. Троих нападавших убила Валькирия и четверых, включая англичанина - Ник.
        А мой взвод сумел застрелить лишь двоих, причем обоих на другом берегу. Стыдно признаться, что мой личный выстрел ранил лишь одного, причем легко…
        «Обидно», - подумал я. Тем более что после битвы всех нас капитан Сан-Хуан отправил копать могилы для убитых поляков. Зато у нас на этот раз потерь не было. Вообще.
        На следующий день мы добрались до Пинска. Капитан, Ник и флигель-адъютант Шеншин высадились на берег и посетили здешнее начальство. Но после разговора с ним пленных решили не отдавать, а взять с собой. На мой вопрос, почему они так решили, капитан, поморщившись с досады, пояснил:
        - Знаешь, Эрик, не понравилась мне рожа у полицмейстера. Да и акцент у него польский. Пусть лучше пленные побудут у нас. А то не удивлюсь, если они вдруг сумеют сбежать из-под стражи.
        И приказал не расслабляться - наше путешествие еще не закончилось. Но, слава богу, дальше мы шли без каких-либо приключений по широкой и быстрой Припяти. И, наконец, ровно через неделю после «охоты на волков», наш караван добрался до огромного и красивого города на крутых холмах. Это был Киев - древняя столица России.
        Здесь нам дали немного времени погулять по городу, наказав, правда, держаться вместе, пить мало и не посещать «веселые дома». И, как ни странно, ни один из моих ребят не нарушил приказа. Впрочем, все уже знали, что во второй половине дня предстоит большая работа - мы отпустили домой «Курьера» и «Егеря», а вместо них мы получили новый пароход, побольше и поудобней. Нужно было перегрузить на него то, что хранилось в трюмах наших двух небольших трудяг. Кстати, пленных я больше не видел; Ник позднее рассказал мне, что, пока мы пялились на красоты древнего Киева, капитан Сан-Хуан отправил их под надежной охраной в Санкт-Петербург.
        30 августа (11 сентября) 1854 года. Санкт-Петербург, Елагин дворец Филонов Федор Ефремович, курсант Военно-морского института радиоэлектроники им. А. С. Попова, ныне сотрудник медиахолдинга «Голос эскадры»
        Я осмотрелся. За столом сидели уже известный мне Юрий Иванович Черников, три девушки и один парень помоложе. Юрий Иванович пробормотал: «Уж полночь близится, а Лизоньки все нет», и объявил заседание открытым, после чего добавил:
        - Коллеги! Как вам уже известно, трое наших самых опытных журналистов находятся в Крыму или на пути туда, включая вице-президента холдинга, Николая Домбровского. Валентин Иванов сейчас в Свеаборге. Поэтому мы решили усилить наш состав четырьмя курсантами. Трое из них находятся в Свеаборге, Кронштадте и в Бомарзунде, а четвертый, Федор Ефремович Филонов - здесь. Прошу любить и жаловать.
        Я встал, улыбнулся и поклонился. Тут дверь распахнулась, и в комнату влетела особа средних лет, внешностью смахивающая на девиц легкого поведения со Старо-Невского.
        - Ой, Юрий Иванович, простите за опоздание! Я была на благотворительной распродаже женского рукоделия в Зимнем и с трудом оттуда вырвалась. А откуда этот молодой человек? - поинтересовалась она, взглянув на меня с неприкрытым интересом.
        - Лиза, это наш новый сотрудник, Федор Филонов. Будет вместе с тобой в Зимнем, по крайней мере, пока Ник не вернется из Крыма. Ведь нам нужен и мужчина-репортер - там же не только балы и ярмарки…
        Лиза посмотрела на меня внимательно, даже оценивающе, после чего спросила:
        - А чем вы, Федор, занимались до того, как стали нашим сотрудником?
        Я улыбнулся и ответил не в меру любознательной дамочке:
        - Был курсантом ВМИРЭ имени Попова. В училище был главным редактором сетевой газеты первого курса, а также вел блог.
        Черников добавил:
        - Я познакомился с Фединой работой. Способный молодой человек. Ну а ты, Лиза, помогай ему на первых порах. Ты ведь у нас опытный сотрудник.
        - Хорошо, Юрий Иванович, - томно улыбнулась она. - Если Федор Ефремович не будет против, - и взглянула на меня весьма многообещающе.
        Я сделал умильное выражение лица и ответил:
        - Буду благодарен вам за любую помощь, Елизавета… не знаю вашего отчества.
        - Тарасовна я, - ее улыбка стала еще шире. - Но вы можете звать меня просто Лизой. Кстати, мы можем перейти на ты.
        - Тогда вы можете называть меня Федей, - сказал я.
        Тут вмешался Юрий Иванович:
        - Лиза, совесть имей. У вас еще будет возможность пообщаться, ведь вы оба будете работать в Зимнем. А пока у нас следующие темы…
        «Здорово, - подумал я. - На ловца и зверь бежит».
        Неделю назад ко мне зашел офицер, которого я не раз видел на «Королеве», но не знал, кто он и чем занимается. Он назвался капитаном Евгением Максимовичем Васильевым, после чего добавил:
        - Федор Ефремович, вам привет от Коли Мирошниченко. Кстати, он попросил, чтобы вы рассказали мне, как у вас прошлым летом сгорела уха.
        Меня от его слов бросило в жар - ведь про тот инцидент, кроме Старика и Сони, не знал больше никто. А Соня уже никому ничего рассказать не могла…
        Вырос я в Архангельске, где мои родители были профессорами в Северном Арктическом федеральном университете. Я собирался поступать в тот же университет на факультет информатики, да чуток не добрал по результатам ЕГЭ. Эх, надо было не с друзьями и подругами веселиться, а готовиться к экзаменам! Я несколько переоценил себя и посчитал, что и без особой подготовки все прокатит - я ж, блин, компьютерный гений…
        Так я пошел вместо универа в армию, точнее, на флот, где стал специалистом радиотехнической службы на эсминце «Адмирал Ушаков». И мне там все так понравилось, что я плюнул на информатику и поступил в ВМИРЭ имени Попова - точнее, в «Поповку», как в просторечье называли это училище в Петродворце. А до начала учебы устроился чинить компьютеры и смартфоны - какие-никакие, а все же деньги, не хотелось сидеть на шее родителей.
        Все изменилось второго мая прошлого года. Мой отец - коренной одессит, хотя большую часть жизни и прожил в Архангельске. Когда он, что произошло в Одессе, и особенно про смерть от рук свидомитов Вадима Негатурова, которого он знал с детства, то сразу же захотел отправиться на Донбасс, сказав, что, может, и он на что сгодится. Мать еле его отговорила, резонно заметив, что сразу после конца семестра у него операция на грыжу, и в таком состоянии ему не то что автомат, даже книжку поднимать нельзя. А я, подумав, что у меня грыжи нет, позвонил приятелю-сослуживцу в Ростов и спросил его:
        - Вась, можно от вас попасть на Донбасс?
        - Запросто. Я вот тоже хотел туда отправиться. Приезжай.
        Я сказал родителям, что, мол, еду порыбачить на Дон, а потом на пляж в Ейске. Уволился с фирмы, купил билет на поезд и поехал на войну. Как ни странно, мать мне поверила (или сделала вид, что поверила), а отец позвонил мне сразу после моего отъезда и осторожненько так сказал:
        - Федь, ты там береги себя. И будь на связи, а то мать не переживет, если что…
        В Донецке нам с Васей повезло. Мы пошли к штабу ополчения и спросили у какого-то пожилого человека, где можно записаться в добровольцы. Тот взглянул на нас и спросил:
        - А что вы умеете?
        - Служили во флоте, РЭБ.
        - И надолго приехали?
        - Я до августа, в сентябре у меня занятия начинаются, - ответил я.
        Вася же усмехнулся:
        - А я - пока не надоем.
        - Понятно, - ответил пожилой. - Тогда давайте ко мне. Зовут меня Мирошниченко Николай Иванович, подполковник запаса. Позывной «Старик».
        Кем он был раньше, никто точно не знал, но то, что он как-то был связан со спецслужбами, подозревали многие. Рассказывали, что он вернулся в родной Иловайск за два года до известных нам событий, а до того служил в России.
        Работы по ВУС пока еще не было, Вася занялся прослушкой радиообмена «укропов», а меня взяли связистом в небольшой отряд. И когда нам однажды не подвезли харчей, ребята пошли и наловили рыбы в соседнем пруду. А мне, как самому молодому, поручили сварить уху. Я развел костер, повесил над ним котел с рыбой, кинул туда несколько картофелин и какую-то траву, собранную теми, кто в ней, как мы надеялись, разбирался. И тут, прямо по Высоцкому, «глядь, симпатичные ноги с гордой идут головой». Только симпатичным там было все - прекрасней девушки представить себе было трудно.
        Вот чего-чего, а женский пол я люблю, да и внешностью меня Бог не обидел, так что девушкам я нравился, и найти себе подружку, чтобы повеселиться с ней денек-другой, для меня никогда не было проблемой. А потом я деликатно, но четко давал понять, что «между нами все порвато и тропинка затоптата». Пару раз я получал от дам по мордасам, два или три раза моя рожа оказывалась оцарапана, а уж разными нехорошими эпитетами меня награждали столь часто… Я, кстати, от девушек никогда не защищался, разве что бегством - то, что женщин бить нельзя, в меня в детстве вдолбили родители.
        Ну, подхожу я к ней, вежливо представляюсь: мол, привет, я Федя, а вас как величать? Оказалось, она одесситка, звать ее Соня, учится медицине в Дон НУ, а ныне служит в нашей медсанчасти. Мы с ней разговорились, и я поплыл - никогда мне еще девушка так сильно не нравилась. И вдруг Соня повела носом и говорит не в такт:
        - Слушай, а у тебя там ничего не горит?
        Оказалось, что вся вода уже выкипела, и мы еле-еле спасли то, что было в котелке. А Соня каким-то образом сумела сделать из подгоревшей рыбы и картошки действительно вкусную уху. В это время, как назло, проходил Старик, приехавший зачем-то в нашу часть. Посмотрел он на все это, усмехнулся и только головой покачал:
        - Эх, молодежь… Чтоб уха сгорела - талант нужон.
        И отчалил, чуть подмигнув мне на прощание. Как ни странно, дальше поцелуев дело между мною и Соней не дошло, ни в тот первый день, ни в последующие наши встречи. Какое-то время мы с ней виделись почти ежедневно, ведь войны толком еще не было.
        А потом начались тяжелые бои. Мы отходили все дальше вглубь Донбасса, виделись все реже - то, что Старик гордо именовал «медсанбатом», было всегда в тылу. Хорошо я воевал, плохо ли - не мне судить, но один раз пришлось и мне заменить раненого второго номера пулемета, а потом убили и первый номер, но позицию мы не сдали. И вскоре, во время короткой передышки в боях, меня пригласили в штаб отряда, где Старик объявил, что меня награждают Георгиевским крестом 4-й степени. Тогда я впервые за три недели вновь увидел Соню. И первое, что я ей сказал, было столь же неожиданно для меня, как и для нее:
        - Сонь, слушай, выходи за меня замуж!
        Та удивленно посмотрела на меня, но через мгновение ответила:
        - Хорошо, милый, я согласна!
        Именно тогда, по моей просьбе, нас обвенчал отец Георгий, настоятель местной церкви. Перед венчанием он достал из небольшого мешочка два простеньких серебряных колечка с надписью «СПАСИ И СОХРАНИ» и обручил нас этими кольцами. Тот вечер мы повеселились в кругу товарищей-«сепаров», потом провели нашу первую и последнюю ночь.
        А через несколько дней началась битва за Иловайск. Потом мы погнали «укропов» на запад и освободили поселок, в котором располагалась санчасть, которую тогда мы не успели эвакуировать, и Соня осталась с тяжелоранеными. Местные нам показали, где именно они похоронили то, что осталось от восьми солдат и Сони. Когда ее откопали, я увидел, что у нее отрезаны груди - одна здешняя бабулька рассказала мне, что санчасть захватили бандеровцы из «Навоза» (так здесь называют батальон «Азов»), раненых забили ногами насмерть, а над Соней надругались скопом, а потом убили. Кстати, на серебряное колечко на ее пальце никто почему-то не позарился. Оно сейчас висит на цепочке на моей шее, вместе с крестиком.
        Та же бабуля опознала одного из пленных, который, по ее словам, был одним из главных живодеров. Всех «навозовцев» держали в одном из домов и неплохо кормили - мы, в отличие от них, не зверствовали, к тому же на них можно было выменять наших пленных. Но этого ублюдка я лично выволок на улицу за его крысиный хвостик на голове, который у бандеровцев гордо именуется оселедецом. Он от страха навалил в штаны и сразу сдал мне своих подельников. Из шести «навозовцев», расправившихся над ранеными и Соней, пятеро уже были убиты в Иловайске. А этого, шестого, я избивал, пока он не отдал то, что у него ошибочно считалось душой, своему Бандере. «Старик», узнав обо всем произошедшем, вызвал меня к себе, хорошенько отругал, а потом сказал:
        - Федор, так больше не делай. Они, конечно, все подонки, но мы не должны уподобляться им.
        - Николай Иванович… - я попробовал снова объяснить ему свой поступок, но он перебил меня:
        - И вообще, Федор, ты забыл, что через неделю у тебя учеба начинается? Кстати, тебе нужно привыкать к мирной жизни. Особенно после таких выкрутасов. Вот тебе билет на завтрашний поезд, к вокзалу тебя отвезут, я уже договорился.
        - Николай Иванович, оставьте меня в отряде! - воскликнул я.
        - Нет, Федя… И не проси. А словечко за тебя я замолвлю кое-кому из моих старых знакомых. Хороший ты мужик. И, даст Бог, еще свидимся. Вот только отдохни от войны.
        Да, подумал я после слов капитана Васильева, не увижу я больше ни «Старика», ни Васю, да и других боевых товарищей тоже. И что самое страшное, никогда больше на этом свете не увижу Соню, не услышу ее смех, не коснусь губами ее шелковистой кожи… В моих воспоминаниях она была живой, гордой, прекрасной…
        Тут Васильев заговорил опять, и я вернулся из будущего в настоящее:
        - Федор Ефремович…
        - Зовите меня просто Федей, товарищ капитан.
        - Хорошо, Федя. Слышал я, что ты просишься в Крым?
        - Так точно, товарищ капитан. У меня есть боевой опыт.
        - Знаю, и то, что боевая награда у тебя есть. Но у меня к тебе другое предложение. Такое, которое принесет намного больше пользы, чем на фронт. Кстати, зови меня Женей, и можешь тоже на «ты». Я ведь по возрасту ненамного старше тебя.
        - Хорошо… Женя…
        - Так вот. Есть тут одна особа, с которой неплохо бы тебе завести шуры-муры. Не для удовольствия, а для дела. Расскажу тебе все более подробно, если ты дашь принципиальное согласие.
        «Значит, он из меня мачо хочет сделать», - подумал я.
        - Жень, мне как-то не особо хочется быть жиголо.
        - Понимаю тебя, но кому-то надо и с врагами внутренними бороться. Не бойся, на тебя она точно клюнет. Кстати, ты же вроде блогером был и редактором газеты твоего курса?
        - Было такое. А к чему все это?
        - Хорошо, слушай. Есть тут одна дама в «Голосе эскадры», которая, скажем так, хочет сдать нас всех с потрохами британцам и французам.
        - И я должен буду выяснить у нее, кому конкретно. И за какую сумму. Правильно я тебя понял?
        - А вот и нет. Хотя, конечно, любая информация, полученная от нее, будет приветствоваться. Но ее не нужно расспрашивать ни в коем случае - будешь играть этакого тупого самца. Ну, и в порыве страсти разбалтывать ей то, что ты якобы услышал в кулуарах… Кстати, еще один момент. Дама выросла в России, но с корнями с Западной Украины. И свидомая до безобразия, хоть она это особо и не афиширует.
        Как пел Высоцкий, «этим доводом Мишка убедил меня, гад» - после Донбасса свидомитов я люто ненавидел.
        Дальнейшее было делом техники. Юрий Иванович Черников объявил конкурс для курсантов, желающих сотрудничать с «Голосом эскадры». И, прочитав кое-какие мои статьи, пригласил меня на собеседование, после чего последовало предложение места репортера в Зимнем. Подозреваю, что Женя Васильев намекнул ему о моей скромной особе.
        После совещания в Зимний я отправился на одном катере с Лизой. И по тому, как она почти сразу, якобы случайно, прижалась ко мне грудью, я понял, что кастинг прошел, но не стал торопить события. А среди ночи вдруг раздался стук в дверь.
        - Это я, Лиза, - послышался шепот из коридора, - открой, а то я босиком и в одной ночной рубашке…
        1 (13) сентября 1854 года. Санкт-Петербург Капитан службы безопасности Гвардейского флотского экипажа Васильев Евгений Максимович
        - Так-так-так, - с таинственным видом произнес Иван Копылов, у которого в руках вдруг откуда-то материализовалась папочка, - что мы имеем на сегодняшний день? Вот некто Ойген Пфляйдерер, потомственный негоциант из швабского Гайсбурга, пригорода Штутгарта, прибывший в Санкт-Петербург в июле прошлого года и поселившийся на Кирочной. Читаем: «не замечен, не состоит», торгует оптом - часы из Штутгарта и Шварцвальда, музыкальные инструменты оттуда же, кружева из Хайденхайма - блин, кому они здесь нужны, когда рядом Вологда… Ну, в общем, ничего особенного. Бизнес поставлен неплохо, а живет он весьма скромно. Семьи нет, раз или два в неделю ходит к мадам Бальцерович, как я полагаю, чтобы «сбросить давление в баках». В других порочащих связях не замечен. По крайней мере, официально.
        - Полагаю, не он один такой.
        - Вроде, да не совсем так. Видишь ли, Пфляйдерер - весьма распространенная фамилия у швабов. В ХХ веке даже появится комедийное дуо в Штутгарте, «Хэберле унд Пфляйдерер». Или не появится? - пес знает, что будет в их Швабии в этой истории… Но вот один мой знакомый разговаривал по секрету с парой-тройкой здешних швабов, их здесь, как оказалось, немало, все же династические связи и прочее.
        - И никакого Ойгена Пфляйдерера никто из них не знает?
        - Не совсем. Был такой Йоахим Пфляйдерер в Гайсбурге. И у него было четверо детей. Двадцать с лишним лет назад их дом сгорел. Когда разгребли завалы, нашли пять обгоревших трупов - два взрослых и три детских. А вот труп четвертого ребенка не обнаружили; скорее всего, не слишком дотошно искали. Потом родственники быстренько расчистили место пожара и построили новый дом, так что, если труп там и был, то они решили не связываться с полицией и просто вывезли его вместе с мусором. Немцы, знаешь ли…
        - И одного из детей звали Ойген.
        - Именно. Кстати, родни у них - пруд пруди по всему столичному региону, от Хайльбронна до Тюбингена, так что теоретически кто-нибудь из них вполне мог забрать его к себе. Только вот один из швабов хорошо знал отца Пфляйдерера и бывал у них в гостях. Он говорит, что они все были светловолосые и голубоглазые. А этот Ойген - рыжий и зеленоглазый. Конечно, все может быть - моя кузина в детстве была голубоглазой блондинкой, а как повзрослела, так стала темноглазой и темноволосой. Но все равно рыжими обычно рождаются. Хотя, конечно, может, его отец другой какой Пфляйдерер…
        - Ну, если ты говоришь, что их там много…
        - Много. Но крупным негоциантом в Гайсбурге был только один Йоахим. А наш Ойген утверждает, что он, видите ли, потомственный. Далее. По моей просьбе ко мне прикомандировали штабс-капитана Николая Павловича Игнатьева. Да-да, того самого. Должен сказать, что человек этот действительно незаурядный. Так вот, от него толку больше, чем от всего II отделения Департамента Генерального штаба Военного министерства, того самого, с которым я теперь сотрудничаю, и на базе которого мы хотим создать что-то типа гибрида ГРУ и СВР. Ну, примерно как ты с III отделением.
        - Читал кое-что про них… Вроде при Михаиле Богдановиче Барклае-де-Толли они неплохо работали, а теперь вот прошляпили все приготовления врагов к Крымской войне.
        - Я бы не был столь категоричен. Они докладывали о подготовке коалиции против России. Но одно дело рядовые разведчики, которые добывают информацию, а другое - их начальство, которое эту информацию препарирует и подает. Причем все зависит от настроения высшего руководства. Если информация против шерсти, то ее прячут.
        Поэтому-то то, что мы сейчас создаем, пока параллельно тому, что есть. Но я не об этом. Игнатьев познакомил меня с неким Джоном Арбетнотом, ирландским аристократом-протестантом. Будучи племянником какого-то их знаменитого генерала, он служил в военном министерстве, и ему прочили великое будущее. Только вот незадача, он давно лелеет мечту о независимой Ирландии. И незадолго до начала Крымской войны приехал в Петербург и пришел в то самое II отделение, с информацией по английским военным приготовлениям. Ему никто не поверил, пока объединенный флот противника не появился у Бомарзунда. Да, с тех пор никто к нему не обращался официально - похоже, про него просто забыли. А вот Игнатьев, познакомившийся с сим аристократом аккурат перед своей эстляндской командировкой, не забыл. И теперь Арбетнот, считай, мой сотрудник, пусть и неофициальный. Мне почему-то вдруг взбрела в голову идея - раз он аристократ, то, возможно, он узнает сего Пфляйдерера по фото. И что ты думаешь?
        - Полагаю, что наш Ойген оказался третьим сыном какого-нибудь английского уездного барона.
        - А вот и не угадал, - с усмешкой сказал Иван. - Наш Арбетнот с детства учился в небезызвестной школе в Регби, ну, ты знаешь, той самой, где изобрели игру в мяч под тем же названием. Лет десять назад у них появился новенький по имени Юджин - как ты знаешь, это английский эквивалент имени Ойген - самый настоящий граф фон Штуленбург, причем отец - австрийский граф из захудалых, но с родословной до самого Адама. А мама его - из Кэмпбеллов, того самого шотландского клана, который в стародавние времена предал свою страну и перешел на сторону англичан, почему сей клан, в отличие от других, достаточно богат. Рыжий, зеленоглазый, говорил вначале с легким немецким акцентом, за что не раз подвергался избиению. Но потом - ты знаешь, что в этих школах процветают, скажем так, европейские ценности - стал «подружкой» одного из самых именитых учеников.
        - И этот «друг» Юджина стал после школы английским разведчиком?
        - Нет, он подался в колониальные администраторы. Но он был родственником некоего Дэвида Уркварта. Ты слышал про такого? И в один прекрасный день этот самый Уркварт навестил своего то ли двоюродного, то ли троюродного племянника, и с тех пор приезжал не раз и не два. Как сложилась дальнейшая судьба племянника и его «супруги», ирландец не знает, но фон Штуленбурга по фото признал сразу. То есть или мы имеем дело с поразительным сходством, или…
        - Или Пфляйдерер на самом деле фон Штуленбург. Что подтверждается его безупречным английским с выговором и интонациями, свойственными английской аристократии, отучившейся в Оксфордах и прочих Кембриджах, Итонах и Регби. А также безупречным немецким, кстати, не очень похожим на швабский, несмотря на кое-какие местные особенности, которые он, вероятно, сознательно копирует. Кстати, и тот факт, что он дружит с парой польских офицеров и чиновников и даже иногда проводит ночь в их компании, тоже показателен. Обычно гонора у сынов Полонии хоть отбавляй, но здесь они встали на задние лапки и всячески обслуживают нашего Ойгена.
        - Ну что ж, похоже, ты не зря ешь свой хлеб, - усмехнулся я. - Посмотрим теперь за этим Штуленбургом. Ведь, как ты уже знаешь, наша любимая Лиза встречалась с ним у Шендзеляжа. И то, что за этим последовало, показало, что он не чурается и прекрасного пола. Хотя, конечно, его визиты к мадам Бальцерович это тоже подтверждают…
        - И что же такое «последовало»?
        Я вздохнул:
        - Да ничего. Пфляйдереру, точнее, Штуленбургу мы сумели воткнуть «жучка» в трость, с которой он не расстается. Кстати, предвосхищая твой следующий вопрос, да, в ней действительно спрятан стилет. А вот Лиза больше не прослушивается… Ранее у нее передатчик лежал во внутреннем карманчике сумочки, о существовании которого, судя по тому, что в нем, кроме пыли, ничего не было, она и не знала. Теперь же, после обновления гардероба, она обновила и свой ридикюль. В новоприобретенном таких карманов нет. Точнее, в новоприобретенных - у нее их три, разных фасонов и цветов. А на все передатчиков не напасешься - невосполнимый ресурс в наших условиях, сам знаешь. То же и с одеждой, и с обувью. Мы прикинули, что можно поставить «жучка» в массивное кольцо, которое она носит на левой руке; полагаю, под камушек вполне можно будет вставить «закладку». Только вот не снимает она это кольцо даже при походах в ванную. Остальная ювелирка у нее меняется как минимум ежедневно. А чтобы ее постоянно вести, у меня людей не хватает.
        - Только вот почему-то твоя физиономия напоминает кошака, дорвавшегося до сливок.
        - Ну, я подумал - слишком уж мы напираем на технику, можно ведь и дедовские методы вспомнить. Так что… У Лизоньки-то теперь сердечный друг появился. Тоже журналист, из молодых да ранних, к тому же хорош в постели. А ведь на этом поприще у нее и с поляками, и с Пфляйдерером облом полный. Ну и он сообщает ей то, что слышит, как говорится, в кулуарах.
        - Ага, и у этих кулуаров есть имя собственное. Не удивлюсь, если их зовут Женя Васильев.
        - Кстати, если тебе надо пропустить дезу для наших заклятых друзей, кулуарами можешь послужить и ты. Канал связи мы обеспечим.
        - А вот за это - гран мерси. Подумаем… Так что же тебе еще известно про Пфляйдерера, который Штуленбург?
        - Кроме апартаментов на Кирочной, у него есть еще магазин на Невском, в котором он продает часы, пианино, а также образцы кружев. Наверх идет лестница, полагаем, что там его бюро. Питается в двух-трех заведениях попроще. Про мадам Бальцерович ты уже знаешь. Кроме того, он успел побывать в вюртембергском посольстве - ну, там он провел десять минут всего - и три раза наведывался к Шендзеляжу, где два раза встречался с хозяином, а один раз - с Лизой. Предвосхищая твой вопрос - два раза да, один раз с поляком, один с Лизой, а вот вчера до пассионарной сцены с бравым Зигмундом не дошло, зато Штуленбургу доложили про приход второго каравана в Ригу. И сегодня в час наша ненаглядная Лизетта идет на встречу с Ойгеном. Если б не мой новый канал, я б, возможно, опасался за нашу красавицу…
        Ваня ушел, а мы с Николаем Львовичем отправились в укромное местечко вблизи жилища совестливого Зигмунда, куда вскоре прибыла наша прелестница. У Зигмунда дома все было в порядке с точки зрения прослушки, и слышимость была отменная.
        - Джон, здравствуйте!
        Ну что ж, подумал я, похоже, наш Ойген так и не назвал своей пассии настоящее имя.
        - Здравствуйте, моя красавица. Что вы можете мне рассказать?
        - Сегодня я услышала краем уха, что недавно в Зимнем дворце были немцы и австрийцы. От немцев - их новый посол, некто Бисмарк, и еще какой-то тип в генеральском мундире. А от австрийцев - их новый канцлер.
        - И чем эти встречи закончились, вы не знаете.
        - Увы, нет. Далее. На юг следует еще один караван. В этот раз он идет через Западную Двину и далее по Березине. Но он засекречен, и о нем я узнала только вчера ночью. То есть вечером.
        - Понятно… Из каких кораблей состоит этот караван и каков его груз?
        - Несколько пароходов с баржами, плюс один быстроходный катер. И еще солдаты, говорят, что около двух рот. Насчет грузов ничего сказать не могу - данных о них у меня нет.
        - Ну что ж, это сходится с тем, что мы уже знаем из других источников. Да и не так уж там всего много, вряд ли это поможет русским. Только вот почему вы не рассказали нам об этом раньше?
        - Увы, эти сведения держались в секрете. Скажите спасибо, что я вообще нашла человека, который об этом знал… И еще. Готовится третий караван, который пойдет по волжскому пути. Поездом до Твери, далее по реке. Как именно он попадет в Черное море, я не знаю, но думаю, что когда мой знакомый об этом узнает, он мне все расскажет.
        - Интересно, голубушка, очень интересно. И особенно, где именно он вам это расскажет? Не в постели, случайно? Ладно, ладно, шучу. Я не ревнивый, ради такого можно и потерпеть.
        Дальнейшее все пошло по накатанной колее - чертыхание, сопение (попробуй, быстро расстегни все эти пуговки и крючочки), шорох снимаемой одежды, минута-другая страсти и долгое приведение себя в порядок. Я повернулся к Николаю Львовичу:
        - Ну что ж, похоже, акции нашей Лизы резко пошли в гору.
        3 (17) сентября 1854 года. Санкт-Петербург Профессор Слонский Владимир Михайлович, подполковник в отставке, ректор Императорского Елагиноостровского университета
        - Господа, его императорское величество примет вас, - сообщил нам флигель-адъютант, выходя из царского кабинета. Через минуту дворцовый лакей открыл дверь и с поклоном предложил нам войти.
        Я с любопытством осмотрел кабинет императора. Да, обстановка была скромной, можно даже сказать, спартанской. Железная койка, застеленная шерстяным одеялом, письменный стол, на каминной полке бюст графа Бенкендорфа - друга и спутника царя во всех его путешествиях. И сам Николай I в мундире Преображенского полка, с улыбкой встречающий нас.
        Много лет проработал я профессором в Военно-медицинской академии. Нет, по профессии я не врач, а химик. Так уж получилось, что в постсоветское время найти новых преподавателей было не так-то просто, и меня уговорили повременить с выходом на пенсию. Но в прошлом июне, когда я отпраздновал 75-летие, моей Варечке удалось уговорить меня, и я торжественно заявил, что этот учебный год будет последним. Пора, что называется, и честь знать. Да и отдохнуть не мешает.
        Тем более что если у меня со здоровьем до сих пор было все более-менее в ажуре, то у нее начались проблемы, и мы решили поменять сырой климат Северной столицы на солнечный севастопольский, где я пятнадцать лет назад унаследовал домик на Северной стороне, недалеко от моря. Варечка трижды летала туда, договорилась о ремонте, обустроила сам домик и прилегающий к нему участок. Она показывала мне фото - садик, веранда, спальня, столовая, мой и ее кабинеты…
        Только вот человек предполагает, а Бог располагает - не успели мы отпраздновать золотую свадьбу, как однажды, проснувшись и, как обычно, поцеловав супругу, я обнаружил, что она умерла во сне. Я поблагодарил Бога за то, что он подарил нам пятьдесят лет совместной жизни, равно как и за то, что она не мучилась перед кончиной.
        Но без нее мне стало тяжко. Да, у нас есть дети, внуки, даже правнук недавно появился, но супруги мне ох как не хватает…
        Мои бывшие курсанты, которые теперь сами служат преподавателями ВМА, каким-то образом договорились о том, чтобы я в качестве «почетного курсанта» отправился на «Смольном» вокруг Скандинавии. Вообще у меня с курсантами - как бывшими, так и настоящими - отличные отношения. Я для них, понятно, «Слон», хотя моя фамилия ничего общего с этим симпатичным животным не имеет. Мой дед был поляком, а фамилия «Слонский», с мягким «с» и носовым «о» вместо «он», на самом деле означает «Силезский».
        Кто-то из моих предков, похоже, был родом из тех краев. В ВМА даже выражение такое появилось, «попасть под слона» - то есть прийти на мой экзамен неподготовленным и получить «банан».
        А года четыре назад произошло, как в известном анекдоте - сижу я в кабинке в туалете, а слева от меня студент кричит: «Ну, как экзамены?» А второй, с другой стороны: «Да вот, все бы хорошо, только “попал под слона”, скоро пересдача, боюсь, что он опять на меня наступит». Потом этот курсант - сейчас, кстати, он один из лучших практикантов в клинике - ответил мне на пятерку, я ему и говорю: «Видите, не наступил на вас слон, а вы боялись». Тот покраснел, а я ему с усмешкой - мол, не надо было в туалете перекрикиваться, если не знаешь, кто сидит рядом.
        Именно он, Юра Черников, в составе делегации и передал мне приглашение на «круиз», а также поздравление с днем рождения, красиво оформленное бывшими учениками. Естественно, с изображением слона.
        Когда же мы вдруг очутились в прошлом, я пошел к Дмитрию Николаевичу Кольцову и заявил ему - мол, товарищ капитан 1-го ранга, у нас тут куча курсантов, которые от безделья скоро на стенки полезут. Почему бы не учредить для них университет в XIX веке?
        Дмитрий Николаевич подумал и говорит:
        - Владимир Михайлович, идея, конечно, богатая, только кто в этом университете преподавать будет?
        А я ему готовый проект подаю, рукописный, понятно - ну не люблю я эти компьютеры. Хорошо еще, почерк у меня не врачебный, все-таки офицер Советской армии, хоть и в отставке. А то смотришь иной раз в историю болезни, а там то ли «ринит» написано, то ли «бронхит». И так и этак можно прочитать. Насчет же преподавания - пусть старшекурсники учат первокурсников, тем более что многие из них уже готовились к госам и фактически уже закончили обучение. Я написал собственноручно лишь сам концепт, а оставшееся - в печатном виде - подготовили те курсанты, которых я знал и смог заинтересовать. Включая, кстати, и моего внука, Мишу Слонского, курсанта «Поповки».
        Кроме того, я заручился согласием Леночки Синицыной и пары ее ребят - все же медицину преподавать должны люди с практическим опытом. Ну, а в проекте пять факультетов - медицинский, инженерный, точных наук, экономический и военный. А в ближайшее время - еще и юридический и, наверное, исторический и журналистики. Две секции в каждом - для «своих» и для «хроноаборигенов». Обязательным надо сделать преподавание иностранных языков - с французским и немецким помогут местные товарищи, которые знают эти языки порой даже лучше, чем родной - русский. А вот на обучение английскому языку уже напросилась одна особа, молодая американка, которая тоже хочет учиться у нас. Только она еще не решила - где именно: то ли на медицинском факультете, то ли, если таковой будет - на факультете точных наук. Я ее проэкзаменовал и понял, что девушка толковая. А еще она красавица, и, как я слышал, скоро выйдет замуж… Кому-то достанется сокровище, как мне когда-то моя Варя.
        Дмитрий Николаевич прочитал краткое резюме проекта и, посмотрев внимательно на меня, вздохнул:
        - Владимир Михайлович, как вы знаете, инициатива наказуема. Нам император отдал Елагин остров со всеми постройками. Часть из них мы можем передать университету. Только огромная просьба - России необходимы учителя, и неплохо бы при университете открыть курсы и для них. А также подумайте, кого из современных профессоров или даже студентов, которые в нашей истории себя прославили, можно было бы переманить к нам на обучение. Только желательно таких, которые в нашей истории не уедут из страны.
        - Дмитрий Николаевич, вот список таких людей. Хотелось бы перевезти из Казани Николая Ивановича Лобачевского; в нашей истории он скончался в 1856 году. Думаю, мы сможем его подлечить, а также спасти ему зрение - в нашей истории он ослепнет через год. Кроме того, у него есть ученики, оставившие след в науке. Есть ряд других великих математиков, таких как Пафнутий Львович Чебышев. Есть великие физики, химики, историки, юристы… В числе химиков - Александр Бутлеров, человек, практически создавший ту научную область, в коей подвизался - далеко не столь успешно - и я. В Санкт-Петербургском педагогическом институте сейчас учится студент Дмитрий Менделеев. Мы можем также привлечь таких будущих ученых, как Александр Столетов, который ныне учится во Владимирской гимназии. И, наконец, есть и люди, родившиеся за границей, Борис Семенович Якоби, например.
        - Владимир Михайлович, я полагаю, что не все они согласятся перейти к нам.
        - Возможно, что вы и правы, только мы можем предложить им то, что для настоящего ученого намного дороже денег - знания, которых еще ни у кого пока нет. Теперь насчет учителей. Хотелось бы при университете создать гимназию. В ней будущие учителя смогут преподавать, с ее помощью мы будем готовить и будущих студентов. Кстати, туда же можно будет определить и юнг, спасенных с английских кораблей.
        - Хорошо, Владимир Михайлович, считайте, что вы меня уговорили, - улыбнулся Кольцов. - Я передам вашу записку императору, а там видно будет.
        И вот, всего через неделю после того нашего разговора я излагаю свой концепт императору, а тот внимательно меня слушает и кивает головой. Когда я закончил свою несколько сумбурную речь, Николай Павлович улыбнулся и сказал:
        - Благодарю вас, Владимир Михайлович. Указ о создании Императорского Елагиноостровского университета я подпишу в самое ближайшее время. Надеюсь, что вы не откажетесь стать его ректором. Я предлагаю вам чин действительного статского советника - это 4-й класс Табели о рангах. Насчет средств на содержание этого университета мы поговорим отдельно. Я видел подготовленную вами смету и полагаю, что часть этой суммы можно будет взять из моих личных средств. А Дмитрий Николаевич, в свою очередь, предложил оплатить другую часть этой суммы из призовых денег, вырученных от продажи захваченного вашей эскадрой имущества неприятеля.
        - Спасибо, ваше величество. И еще один вопрос - у меня есть список людей, которых мы хотели бы пригласить в наш университет. Естественно, если они будут согласны.
        - Хорошо, Владимир Михайлович, я подумаю над тем, как сделать, чтобы мои подданные со всей серьезностью отнеслись к вашему предложению. Полагаю, что моя рекомендация поможет склонить как самих ученых, так и их начальство. Или, как в случае господина Столетова… - он еще раз посмотрел в список, - да, Столетова, его родителей. Кстати, как я слышал, старший брат Александра Столетова - Николай - сейчас находится в Севастополе. Он служит вольноопределяющимся в 10-й артиллерийской бригаде.
        - Ваше величество, все-таки лучше оставить ученым свободу выбора. И намекнуть, что они получат такие знания, которых не дают ни в России, ни за границей. Не хочу, чтобы кто-нибудь шел к нам из-под палки.
        - Вы правы, Владимир Михайлович. Кстати, мне очень понравился и предложенный герб университета. - И он достал лист бумаги, который я узрел в первый раз. Я с ужасом увидел, что на нем был изображен боевой слон с огромными острыми бивнями, зато в академической шапочке и с дипломом в хоботе, да еще и с несомненным портретным сходством с сами знаете кем… Причем в авторстве сомнения не было - это явно была рука моего старшего внука, Пашки. Не иначе как он подсунул это Кольцову. Эх, подумал я, надо было его в детстве пороть, а не баловать… Но пришлось промямлить:
        - Благодарю вас, ваше величество.
        - А скажите, Владимир Михайлович, - император вдруг с любопытством посмотрел на меня, - правда, что вы ходили к берегам Североамериканских Соединенных Штатов на огромном подводном корабле?
        Удивившись тому, что Кольцову был известен и этот факт из моей биографии, я ответил:
        - Да, ваше величество, правда. Только тогда я был молодым матросом, и ни Североамериканских Соединенных Штатов, ни даже Саргассова моря я не видел. В наших подводных лодках иллюминаторов, увы, не было. И ничего героического в моей службе тоже не произошло - ни единой медали я не заслужил, разве что два нагрудных знака «За дальний поход». Правда, во время этих двух вояжей я неплохо научился играть в шахматы…
        Император улыбнулся:
        - Я тоже люблю эту игру. Если вы не против, то я бы с удовольствием сыграл с вами пару партий - только где найти на это время? Владимир Михайлович, я распоряжусь, чтобы вас пропускали ко мне беспрепятственно. Думаю, что я еще не один раз буду иметь честь беседовать с вами. А пока прошу извинить - нам с Дмитрием Николаевичем нужно будет обсудить некоторые важные дела. Я велю флигель-адъютанту распорядиться, чтобы вас отвезли туда, куда вы хотите.
        - Тогда, ваше величество, я отправлюсь на Елагин остров. Всего вам доброго…
        4 (16) сентября 1854 года. Березинский водный путь, борт парохода «Святой Пантелеймон» Юрий Юрьевич Черников-младший, поручик медицинской службы Гвардейского флотского экипажа
        Сделав последний стежок кривой иглой, я не удержался и чуть поклонился окну, через которое на нас смотрело четырнадцать пар глаз врачей-«хроноаборигенов». И вскоре, оставив пациентку под наблюдением Саши Ивановой, моего анестезиолога, мы с Николаем Ивановичем Пироговым отправились переодеться.
        Почти три недели назад я познакомился с этим удивительным человеком и гениальным хирургом, который готовил команду врачей для южного театра военных действий. В том, что на Черном море вот-вот начнутся боевые действия, уверены были практически все. Ведь хоть новости в те времена и распространялись медленно, но про огромную англо-французскую флотилию в Черном море было известно еще в апреле. Наши отношения с Пироговым сложились с самого начала. Но, увы, когда он пригласил врачей из своей команды на встречу с Еленой Викторовной и со мной, то, увидев перед собой женщину и «молокососа» - это слово я слышал не раз в свой адрес - почти все врачи отнеслись к нам холодно. Кроме самого Пирогова о тайне нашего происхождения не знал никто, а видео о том, как я провожу операции, показывать было нельзя.
        Так что, когда я по договоренности с Николаем Ивановичем решил начать курс лекций, то на первую пришел лишь один Николай Иванович.
        В отличие от великого врача, я не обиделся и попросил его продолжать подготовку к рандеву в Риге. Именно там мы и решили принять медиков, которые едут в Севастополь оказывать помощь раненым. Одновременно великая княгиня Елена Павловна готовила группу сестер милосердия.
        В нашей истории это должно было произойти только в октябре, но Елена Викторовна со мной посетила Ораниенбаум и рассказала Елене Павловне про ее заслуги в нашей истории. И та смогла подготовить к отправке в Крым шестнадцать девушек благородного происхождения.
        Назвали их, как и в нашей истории, «Крестовоздвиженской общиной». В отличие от «пироговцев», девушки отправились морем в Кронштадт, где уже был подготовлен переименованный в честь великомученика и целителя «Святой Пантелеймон», в девичестве носивший имя «La Belle Marseillaise» - «Марсельская красавица». Согласно моим инструкциям на корабле оборудовали две операционных, две каюты для реанимации, две предоперационных, две палаты для больных и несколько кубриков для врачей и медперсонала. А между операционными, в бывшей кают-компании, с обеих сторон прорубили окна и вставили стекла. Там же располагалась столовая, она же аудитория, пока невостребованная. Медработников, которым не хватило места, поселили на других судах.
        Этим изменения не ограничивались. На всех пароходах на носу и корме установили АГСы на турелях и пулеметы, из запасов, которые везли на «Королеве». Кроме того, немного была изменена внутренняя планировка. За каждым пароходом, исключая наш, шла на буксире баржа с грузами. На них же располагались «охотники» и казаки, которых тренировали ребята Хулиовича. Последние находились на отдельном пароходе, с чуть повышенной комфортностью, а немногие счастливчики - на «Давыдове», с кондиционерами и электричеством «в номерах». У нас кондиционеров, увы, не было, хотя в операционных они бы ох как пригодились. На палубе стоял бензиновый генератор, который работал во время операций, обеспечивая освещением операционный стол.
        Про все другие новшества я знал мало, как и про технику, хотя на четырех баржах на палубе стояло по бронемашине с пушкой, которые я поначалу посчитал колесным танком. Но они оказались «Нонами» - самоходками, сочетавшими в себе свойства пушки и миномета. Именно две таких «Ноны», как я читал в прессе, стали героинями обороны Славянска, причинив врагу значительный урон, несмотря на то что их было всего две. Так что, чует мое сердце, нашим «цивилизаторам» скоро придется несладко.
        Когда я отправился в Кронштадт, папа проводил меня до шлюпки, напоследок обнял и сказал:
        - Юра, я горжусь тобой. Со щитом или на щите! - и отвернулся, думая, что я не замечу предательски блеснувшие слезы в его глазах. Пока причал был виден, я махал ему рукой. Лучшего отца мне невозможно было представить… И я помолился о том, чтобы вернуться к нему «со щитом» после нашей победы. А пока взялся за дело - стал собирать хирургическую бригаду из добровольцев.
        Наша курсантская компания состояла из восемнадцати человек, не считая доктора Черникова-младшего. Все мы были курсантами Военно-медицинской академии; десять старшекурсников имели хоть и небольшой, но все же практический опыт, и считались здесь врачами. Все, кроме меня, получили чин подпоручика (меня почему-то произвели сразу в поручики). Оставшиеся девять числились медбратьями и медсестрами, а также прапорщиками Гвардейского экипажа. Но в моих планах было превратить их в полноценных врачей, и мы с ребятами готовили для них программу теоретических и практических занятий. А пока их главным заданием была подготовка смены из числа «крестовоздвиженок».
        Кстати, им намного легче, чем мне с врачами Пирогова, удалось найти общий язык с этими девушками, и обучение их началось еще в Кронштадте. Вот только четыре из них, самые родовитые, пытались общаться с нами примерно так, как они, наверное, привыкли общаться с прислугой. Особенно отличались две - сестры-княжны Елизавета Андреевна и Ирина Андреевна Лыковы. Высокие зеленоглазые шатенки, которых я назвал бы красавицами, если бы не их надменные и презрительные лица.
        Неформальным лидером среди младшекурсников был Вася Лыков, очень способный парень, которого я собирался сделать врачом после того, как он сдаст экзамен и лично сделает несколько не слишком сложных операций. Услышав его фамилию, княжны заинтересованно спросили, не их ли он родственник. Но Вася сказал правду - его предки из крестьян Тверской губернии, хоть он и медработник в третьем поколении. Про то, что его отец - известный врач-проктолог, Вася рассказывать не стал. Как бы то ни было, после этого признания отношение высокородных дам к худородному однофамильцу резко изменилось. И, если по отношению к другим они были просто холодны, то Васю сестрички изводили как могли.
        А когда в Риге к нам присоединились «пироговцы», то стало и вовсе тоскливо - реакцию большинства из них можно было описать в лучшем случае, как «ноль внимания, кило презрения» - ведь если я для большинства из них был всего лишь «выскочкой и молокососом», то мои мальчики и особенно девочки воспринимались вообще ниже плинтуса. Николай Иванович сокрушался, но я ему сказал, что ничего, рано или поздно все сладится.
        Но не было бы счастья, да несчастье помогло. В то время аппендицит считался тяжким заболеванием. К середине века уже было известно, что это - воспаление слепой кишки, но единого способа лечения этого заболевания известно не было. Считается, что доктор Клодиус Эмианд, французский беженец-гугенот и главный хирург госпиталя Святого Георгия в Англии, перевязал воспаленный червеобразный отросток у одиннадцатилетнего английского мальчика, после чего тот пошел на поправку. Но это был единичный случай; первая известная успешная операция по удалению аппендикса произошла только в 1884 году, а в России - в 1889-м.
        И надо же было такому случиться - почти сразу же после того, как мы покинули Ригу, Елизавета Андреевна, старшая из двух княжон-злюк, вдруг стала жаловаться на боли в правой нижней части живота. Сначала ее осмотрел Николай Иванович Пирогов и поставил диагноз, потом я пришел по его приглашению и диагноз подтвердил. Картина выглядела клинической, и не было никаких сомнений в том, что если княжну Лыкову срочно не прооперировать, то все может закончиться летальным исходом.
        Мы приняли решение удалить аппендикс, несмотря на вопли обеих дев, что, мол, пусть Николай Иванович или кто-нибудь из других врачей лечит ее, а не этот безродный мясник. Но Пирогов объяснил им, что единственный шанс избежать смерти - дать мне возможность ее прооперировать, присовокупив, что ассистировать будет он сам. Только тогда сестры милостиво согласились.
        Я решил убить двух зайцев, и поставил Ирину Андреевну ассистенткой к Васе Лыкову. И пока мы с Николаем Ивановичем готовились к операции, из предоперационной вдруг послышался возмущенный визг двух дам. Я побежал туда и увидел картину маслом - обнаженная Елизавета сидит на столе и вместе с Ириной орет на французском, обзывая бедного Васю разными нехорошими словами.
        - Что здесь происходит? - поинтересовался я.
        Ирина подошла ко мне и, то и дело сбиваясь с русского на французский, заявила:
        - Почему ваш человек, - она показала на Васю, - раздел мою сестру догола, даже не задрапировав ее?
        Я устало взглянул на нее и сказал:
        - Вам что нужно, Ирина Андреевна, целомудренно драпированный труп или живая и здоровая сестра?
        - Но ведь у нас принято, что врачи лишь ощупывают дам, не лицезрея их наготу…
        - Ирина Андреевна, вы знаете, сколько женщин умирает при родах? Так вот, здесь две основные причины - врач трогает их руками, которые он даже не моет, отчего он переносит всякую заразу. И вторая - без визуального обзора мест, где могут возникнуть проблемы, с болезнями невозможно оперативно бороться. Обследование «на ощупь» малоэффективно, ведь на пальцах нет глаз. Так что да, нам необходимо, чтобы ваша сестра была обнажена. К тому же прошу запомнить одну истину: врач во время работы - существо бесполое. И перед ним не женщина, а пациент, который нуждается в помощи…
        Только я ушел, как визг возобновился с удвоенной силой. На этот раз они обе засомневались в необходимости постановки клизмы. Пришлось им объяснить, что если не поставить клизму, то в кишечнике останется кал, и будет как сложнее оперировать, так и намного выше вероятность инфекции или повреждения кишечника. Я понадеялся, что лекция на этом закончена, но тут понадобилось возвращаться в третий раз - мол, этот «libertin» хочет побрить Елизаветину промежность, а волосы там, как им рассказала мать, предназначены для того, чтобы сохранять женское естество от похотливых взглядов, даже собственного мужа.
        - Ирина Андреевна, - вздохнул я, - давайте заменим вас другой медсестрой. Мне уже изрядно надоело то, что вы не даете Василию Андреевичу готовить вашу сестру к операции. А на ваш вопрос я отвечу так - если волосы оставить, то, во-первых, не исключено их попадание в брюшную полость и последующее воспаление, а, во-вторых, если нам придется удлинять разрез - а это может произойти, если, к примеру, аппендикс уже лопнул, - то необходимо, чтобы волос там не было. Ну что, звать другую сестру?
        - Не надо, - сквозь зубы процедила она, посмотрев на меня как на садиста-извращенца. Похоже, она решила, что ее присутствие хоть как-нибудь защитит сестру от таких, как мы с Васей.
        Тем временем «Васька слушал да ел», точнее брил, и вскоре мы уже были в операционной. Когда Саша Иванова надела на Елизавету маску, то Ирина стала мрачнее тучи, но ничего не сказала. Вскоре Елизавета была уже под наркозом, и операция началась. Я пояснял каждый шаг, не только для Ирины, но и для Николая Ивановича, а также для записи на камеру - возможно, мне удастся включить эти записи в учебный процесс. И вдруг краем глаза заметил, что Ирина смотрит на меня уже совсем по-другому и делает все, что ей говорит Вася, причем если не очень грамотно, то с явным старанием. И только теперь, когда операция закончилась, и мы с доктором Пироговым уже выходили из операционной, она спросила у меня - совсем другим тоном, чем тот, к которому я уже привык:
        - Доктор, так это, - она показала на ванночку, в которой лежал уже вырезанный аппендикс, - и есть то, чем она страдала?
        - Да, Ирина Андреевна, и еще немного - и он бы лопнул, и тогда операция была бы намного сложнее. И опаснее. Мог начаться перитонит - то есть воспаление брюшины. Это почти верная смерть. А так, видите, меньше часа, и все в норме. Вашей сестре останется на память лишь небольшой шрам, который никто не увидит…
        - Так моя сестра будет жить?
        - Сейчас доктор Иванова выведет ее из наркоза, и все будет нормально. Через два-три дня она уже начнет вставать. А недели через четыре сможет даже работать. Никаких ограничений.
        И тут меня Ирина поразила - она неожиданно ткнулась губами в мою щеку.
        - Спасибо вам, доктор. И… прошу простить нас с сестрой за нашу вредность. Я больше не буду, обещаю вам.
        Я улыбнулся:
        - Да это была несложная операция, такую бы и Вася сделал не хуже. Знаете, он уже ассистировал при операциях, в том числе и на аппендицит, и скоро станет весьма неплохим врачом.
        - Вася?! - княжна широко открытыми глазами посмотрела на молодого человека.
        «Да, - подумал я, - похоже, он ей понравился, даже несмотря на то, что он “из крестьян”». Девушка, действительно, была очень красивая - высокая, зеленоглазая, грудь великовата для моего вкуса, но для многих в самый раз. Вот только жаль, что далеко их отношения не зайдут, все-таки происхождение у них слишком разное для этого мира.
        Вслух же я сказал:
        - Вы, Ирина Андреевна, обращайте внимание на то, что и как он делает. Да и он вам все сам расскажет и продемонстрирует, если вы, конечно, попросите. Кстати, и вы тоже весьма неплохо вели себя во время операции.
        Та аж зарделась и вдруг неожиданно робко спросила:
        - Доктор, а я смогу стать врачом?
        Я задумался. А почему, собственно, и нет? Тем более, как я слышал, ходят разговоры об учреждении университета на Елагином острове. И ответил ей:
        - Ирина Андреевна, вообще-то, как вы, наверное, заметили, у нас много женщин-врачей, и весьма неплохих. Моя начальница, Елена Викторовна Синицына, например - лучше нее у нас никого нет. Но придется много учиться, сначала наукам и только потом медицине.
        - Доктор, зовите меня просто Ирэн… Я согласна! Поверьте мне, я упорная, и, надеюсь, не глупа.
        - Хорошо, Ирина, - давайте называть вас по-русски - дерзайте. Мы организуем курсы базовых знаний для «крестовоздвиженок». А из тех, кто справится с ними, потом будем готовить врачей.
        И я пошел переодеваться, после чего написал в историю болезни про ход операции и на пару с Николаем Ивановичем проследовал на «галерку». Так мы прозвали бывшую кают-компанию, - когда я осмотрел, что именно сделали наши умельцы, то невинно заметил, что если операционная - это театр, то ассистенты - это партер, а то, что за окном - галерка. Николай Иванович даже заулыбался тогда, что было на него не похоже, и название прижилось.
        Теперь же нас встретили аплодисментами. Приятно было, что более дюжины врачей ловили каждое мое слово о ходе операции, после чего посыпались вопросы. Потом один из них, благообразный остзейский немец по фамилии фон Эшенбах, сказал мне:
        - Юрий Юрьевич, простите нас за скепсис и наше к вам отношение. Вы очень хороший врач. Прошу вас, причем, как я полагаю, не только от своего имени, если вам не трудно, заново начать ваши лекции? Мы будем вам за это очень благодарны.
        Все врачи согласно кивнули, подтверждая слова фон Эшенбаха. Ну что ж, подумал я, времени не так много, но, глядишь, чему-нибудь я их научу.
        5 (17) сентября 1854 года. Река Березина у Борисова Поручик Евгений Львович Коган, журналист и артиллерист
        В отличие от Левы Зайдермана, у меня никаких проблем с восстановлением воинского звания не было. Я недавно крестился и иудеем не считался, несмотря на внешность и происхождение. К тому же у меня есть боевые награды за службу в Чечне в начале 2000-х.
        Родился я в Северной Пальмире, на берегах Невы. Мой отец, Лев Михайлович (урожденный Моисеевич) Коган, после аспирантуры в одном из известных питерских вузов не вернулся в родную Одессу, а пошел работать в профильное КБ. Во время обучения он познакомился с моей мамой, крымчанкой из Евпатории, закончившей другой питерский вуз и ставшей искусствоведом.
        Семья наша была дружная - родители, старшая сестра и я. Сначала мы жили в однокомнатной «хрущевке», но потом папе, как ведущему конструктору, выделили четырехкомнатную квартиру в новом кирпичном доме. Мои самые ранние воспоминания детства связаны с лесом в паре сотен шагов от дома, куда я сначала ходил гулять с мамой, а потом и сам. А лето я обычно проводил у бабушек: половину лета в Евпатории, половину в Одессе.
        В Одессе я подружился с сыном старшей папиной сестры, моим кузеном Фимой Рабиновичем. Каждый вечер он учил меня то наукам, то тому, как правильно работать руками. Эх, если б моя мама знала, что ее сын еще в шестилетнем возрасте умел и сверлить, и выпиливать, и даже дрова колоть… А еще мы с ним ходили купаться. Именно «дядя Фима» - так я его называл, учитывая нашу разницу в возрасте - научил меня плавать. С фонариком заходили мы в мрачные одесские катакомбы, фотографировали красоты города и окрестностей «жемчужины у моря» дяди Фиминым старым фотоаппаратом «Зоркий»…
        Фиму призвали в армию, и больше я его никогда не видел. Зато мне пришло целых четыре письма от него, где он рассказывал про своих сослуживцев, которых он называл «лучшими людьми в мире», про прекрасные горы, где он служил, про россыпи звезд на южном небе… А потом я увидел впервые в жизни, как плачет отец. Я спросил у него, что случилось, и он ответил:
        - Фима умер.
        Много позже я узнал, что он не умер, а погиб. Фима служил не на территории СССР, как мы думали, а в Афганистане. У тети Милы, его мамы, в память о нем остались его орден «Красной Звезды» и медаль «За боевые заслуги», а также какая-то афганская награда. И письма от его друзей; мне запомнилось письмо некоего Юры Черникова, написавшего, что Фима спас ему жизнь, а он, увы, не смог спасти Фиму, когда того смертельно ранило. Я все хотел спросить у Юрия Ивановича, не тот ли он Юра Черников, который был Фиминым сослуживцем, но робел, ведь Черников - довольно распространенная фамилия.
        Я закончил школу с золотой медалью и пошел в СПбГУ на факультет журналистики. Но как только мне стукнуло восемнадцать, решил, что если дядя Фима не отсиживался в тылу, то и мне этого делать нельзя. И, взяв «академку», пошел служить в армию.
        В конце девяносто девятого года я оказался в Чечне. Только служил я, в отличие от дяди, не снайпером, а оператором-наводчиком САО «Нона». Хорошо ли, плохо ли, не мне решать, но я это дело любил и подумывал даже остаться в армии «контрабасом» - контрактником. Но когда я написал об этом родителям, то получил не одно, не два, а с дюжину писем, где меня упрашивали передумать и восстановиться в университете.
        Я сдался и вернулся домой, живой, без единой царапины, зато с парой наград. И по окончании университета получил аж цельного лейтенанта запаса, а не младшего, как другие.
        После смерти родителей я переехал в Москву и пошел работать на RT. Однажды я узнал про старшего брата моего деда, которого, как и меня, звали Евгением, который крестился и стал священником, а потом был расстрелян вместе с другими священнослужителями на Бутовском полигоне. Еще в Чечне я стал задумываться о вере - на войне нет атеистов, и теперь, когда я не боялся никого огорчить, то решил, что пора креститься. А крестными моими были Ник Домбровский и приехавшая из Владивостока моя старшая сестра, Зоя.
        Именно Ник уговорил меня пойти с ним в поход на «Смольном», заявив, что это, мол, его первый самостоятельный выход, и ему нужен хороший оператор. Так я и очутился в прошлом, где мое лейтенантское звание, вкупе с выслугой лет, превратилось в полноценный чин поручика.
        А десятого сентября по новому стилю мы выступили по Березинскому маршруту - несколько пароходов, набитых оружием, боеприпасами, бочками с горючими под охраной морпехов Хулиовича и финскими «охотниками». В центре каравана шел «Денис Давыдов», на котором был мой кубрик, который я делил с одним из офицеров-морпехов.
        Эх, подумал, я, сюда бы вместо меня Машеньку! А то ей пришлось идти в Крым на допотопных пароходах без всякого комфорта. Но подразумевалось, что я пойду по волжскому маршруту, а там комфорта было бы еще меньше, чем по Королевскому каналу… Поэтому Ник и решил взять Машу с собой.
        После нападения на первый караван «грянул гром», и «мужик перекрестился». Все пароходы срочно вооружили пулеметами, АГСами, а в небе днем кружили беспилотники. Но все прошло без происшествий, разве что несколько раз «Давыдов» едва не застрял между узкими берегами каналов. Сегодня вечером мы наконец узрели на горизонте Борисов. Теперь, даст Бог, через неделю с небольшим мы вступим в бой с врагом в Крыму.
        Может быть, кто-то скажет, что это, дескать, нечестно… Так ведь и пароходы против парусников, как это было в Крымской войне, тоже не совсем честно. А на суше скажут свое веское слово четыре «Ноны-СВК», которые были в составе разведроты морпехов из Балтийска. Ими командовал капитан со смешным отчеством Хулиович.
        Я познакомился с ним еще в Бомарзунде. Свояк свояка видит издалека. Он заметил, с каким чувством я оглядывал их «Ноны-СВК». В Чечне у меня была немного другая «старушка», на шасси БТР-Д. А эти машинки вместо гусениц рассекали на колесах - они были на шасси БТР-80. Но на них стояли хорошо знакомые мне башни с пушкой-гаубицей-минометом 2А60.
        Я ходил вокруг «Ноны», улыбался так, что были видны все мои тридцать два зуба, и мурлыкал себе под нос песенку: «Китолов, китолов, улыбнитесь…»
        Капитан Сан-Хуан подошел ко мне и поинтересовался, знакома ли мне сия машина и корректируемый снаряд «Китолов-2», о котором я так немузыкально пел. Mы с ним разговорились, я показал ему свои чеченские награды и фотографии, сделанные в разбитом снарядами и минами Грозном. Похоже, что этот бравый капитан зауважал меня, узнав, что я не просто какой-то там «Гриша Шесть-на-девять», а боевой офицер.
        - Слушай, старик, - сказал он мне, - а что, если ты пошлешь подальше свои телевизионные штучки-дрючки и займешься тем, что умеешь, а некоторые мои ребята еще не умеют. Ты ведь и в Грозном повоевал?
        - Было дело, - кивнул я. - Там наши «ноночки» себя хорошо показали. А что за халтуру ты мне хочешь подкинуть?
        Хулиович рассказал, что для боевых действий в Крыму он готовит четыре «Ноны». С экипажами у них все в порядке, а вот с боевым опытом у командиров машин не очень.
        - Не мог бы ты стать у нас кем-то вроде начарта? Ты ведь был в Чечне оператором-наводчиком, следовательно, опыт стрельб в боевых условиях имеешь. В Крыму нашим «Нонам» придется стрелять как по сухопутным целям, так и по морским. С боеприпасами у нас негусто, а потому надо вести огонь так, чтобы каждый снаряд или мина летели прямо в цель. Смекаешь?
        Я все понял. У меня от радости в зобу дыханье сперло. Если сказать честно, то мне уже изрядно поднадоело возиться с разными парадными и не совсем парадными съемками и монтажом наших теленовостей. Конечно, этим тоже кому-то надо заниматься, но ведь я - боевой офицер, понюхавший пороху и стрелявший не по мишеням на полигоне, а по реальным целям.
        - Так завсегда пожалуйста, - ответил я Хулиовичу. - Только кто ж меня отпустит на войну? Ты похлопочи обо мне, буду век тебе за это благодарен.
        Капитан Сан-Хуан хитро подмигнул мне и заявил, что он знает несколько волшебных слов, которые помогают решать ему многие, казалось бы, неразрешимые проблемы. И он, похоже, не блефовал.
        На следующий день меня пригласил к себе мой шеф, Юра Черников.
        - Женя, что за хрень такая? У меня и так журналистов мало, двое уже дезертировали… Ник с Машей, видите ли, пострелять захотели - тоже мне, ганфайтеры техасские! А теперь и ты туда же.
        - Юрий Иванович, а что мне мешает сочетать приятное с полезным? - я постарался сделать хитрое, «типично еврейское» лицо. - Оператор все равно вам не очень нужен, телевидения же у нас пока нет и вряд ли в обозримом будущем появится. А фотокорреспондентом я поработаю по совместительству, ведь в Крыму будут такие сюжеты, что закачаешься.
        - Ну ладно… - Черников досадливо махнул рукой. - Думаешь, мне не хочется вспомнить молодость и пострелять по супостату? Я ведь в Афгане снайпером был, опыт имею. Да только нельзя мне - наша пресса здесь ох как нужна…
        - Юрий Иванович, - я наконец решился задать ему вопрос, который давно меня мучил. - Вы в Афгане не знали такого Ефима Рабиновича?
        - Фиму? Знал, конечно! А ты ему кем-то доводишься?
        - Это кузен мой, я его дядей называл. Его мама мне письмо от его фронтового друга Юры Черникова показала.
        - Твой дядя, Женя, мне в Афгане жизнь спас, - Юрий Иванович тяжело вздохнул. - Когда наш «шешик» в «зеленке» попал под обстрел, он меня раненого из кузова вытащил и перевязал. А потом отстреливался от «духов», пока помощь не пришла. А вот я его спасти не смог. Настоящий мужик был, правильный. Ладно, Женя, будем живы - потом наговоримся. А пока ты откомандирован в распоряжение гвардии капитана Сан-Хуана. Только не забывай: никто тебя не освободил от твоих обязанностей, так что жду статей и фотографий из Крыма.
        Так я снова встал в строй.
        И вот на «Денисе Давыдове» я следую на новую войну, которая в нашей истории закончилась сто шестьдесят лет назад. Россия тогда потерпела поражение. Сейчас мы не позволим врагам захватить Севастополь.
        Конечно, наши четыре машины вряд ли смогут в одиночку переломить ход событий. Но в совокупности с другим вооружением XXI века, тем более при поддержке на море «Давыдова» и «Раптора», все же надеюсь, что мы покажем нашим братьям меньшим, мусью и лимонникам, а также примкнувшим к ним потомкам янычар, где зимуют черноморские креветки. Пусть я и еврей по происхождению, но Россия моя мать, и жизнь за нее, если нужно, отдам, так, как это сделал дядя Фима. Но еще больше мне хотелось, чтобы все мы остались живы, а те, кто без спроса вломился в наш Крым, нашли бы здесь свою могилу. Впрочем, все в руках Божьих.
        6 (18) сентября 1854 года. Херсон Подпоручик Мария Ивановна Широкина, журналист и снайпер
        У причала под высоким берегом Днепра, неподалеку от Херсонской крепости, стояла баржа, пришвартованная к паровому буксиру. По мосткам на ее борт взбирались люди в пыльной армейской форме. А на берегу, в окружении офицеров, стоял человек в накинутой на плечи казачьей бурке и наблюдал за погрузкой.
        Подойдя поближе, Шеншин радостно воскликнул:
        - Ваше превосходительство, Степан Иванович, какая встреча! Я рад видеть вас здесь, в Херсоне!
        - Здравствуйте и вы, господин ротмистр! - голос генерала был дружелюбен. Он обернулся и вдруг увидел перешитую в Киеве форму Николя и царский вензель на его эполетах. - Батюшки, Николай Иванович, так вы теперь флигель-адъютант государя?! Поздравляю!
        - Ваше превосходительство, - вежливо, но без подобострастия обратился к генералу ротмистр, - позвольте вам представить капитанов Гвардейского флотского экипажа Сан-Хуана и Мишина, а также поручика Гвардейского флотского экипажа Домбровского и подпоручика Гвардейского флотского экипажа Широкину!
        Генерал с недоумением уставился на странную группу людей, стоявших за спиной Шеншина. Двое мужчин - несомненно, военных - были одеты в невиданную доселе форму - просторные зеленые кители и широкие брюки, покрытые коричневыми и желтыми пятнами. Но даже не их форма удивила генерала. Он был потрясен тем, что вместе с двумя крепкими мужчинами стояла… женщина, да еще и одетая, о ужас! - в мужскую одежду! То есть вместо длинной и широкой юбки на мне были обычные, пардон, штаны! Это было неслыханно! К тому же эта женщина (то есть я) носила чин подпоручика!
        - Добрый день, господа, рад познакомиться с вами, - похоже, что генерал никак не мог решить - как ему вести с этими странными офицерами, - я генерал-лейтенант Хрулёв Степан Александрович.
        Он не отводил глаз от меня, прикидывая, пожать мне руку или, как положено воспитанному человеку, поцеловать ее. Бедняга - у него наступил полный разрыв шаблонов. Я читала о генерале Хрулёве и была рада познакомиться с этим замечательным человеком, который в нашей истории прославил свое имя во время обороны Севастополя.
        - Здравия желаем, ваше превосходительство, - немного вразнобой гаркнули мы.
        - Ваше превосходительство, - снова вступил в разговор ротмистр, - подпоручик Широкина - военный журналист. Но она, помимо всего прочего, меткий стрелок. Во время недавних столкновений с мятежными поляками она собственноручно застрелила пятерых разбойников. Сам государь распорядился удовлетворить ее прошение о принятии на службу и пожаловал ей чин подпоручика. А за смелость, проявленную в деле против мятежников, он наградил Марию Ивановну орденом Святой Анны 4-й степени. Государь лично желает вручить его подпоручику Широкиной, прикрепив к кортику «За храбрость».
        - Мятежные поляки, говорите… - генерал озабоченно потер бритый подбородок. - Как же, как же… Мне довелось сразиться с ними в 1831 году, когда я был еще молодым поручиком в отряде генерала Крейца. Значит, пятерых застрелила? Ай да мадемуазель…
        - Мадам, ваше превосходительство, - поправила я генерала.
        - Мадам? - При этих словах лицо Хрулёва немного погрустнело, хотя он, как я слышала, был женат. - Простите… И позвольте выразить вам свое восхищение!
        - Степан Александрович, - ротмистр Шеншин попытался вернуть разговор в служебное русло, - как хорошо, что я вас здесь встретил. Мы направляемся в Крым, где мне срочно нужно будет увидеть князя Меншикова, адмирала Нахимова и князя Васильчикова. У меня для них личные послания от его императорского величества.
        - Да, друг мой, они сейчас все в Севастополе, - сказал Хрулёв. - Моя же задача - собрать воедино выделенные князем Горчаковым батальоны Тобольского и Одесского полков, вернувшиеся с Дуная, и следовать с ними к Перекопу, а далее - к Севастополю. Вы, наверное, уже слышали, что англо-французская армада, состоящая из более четырех сотен кораблей, проследовала к Евпатории, где начала высадку сухопутных войск. Не удивлюсь, если узнаю, что после окончательной выгрузки людей, лошадей и военного снаряжения они начнут марш на Севастополь. Так что по морю нам туда уже не попасть. Черноморский флот из-за явного превосходства неприятеля укрылся в Севастопольской бухте под защиту береговых батарей.
        - Господин генерал, разрешите обратиться, - неожиданно вступил в разговор капитан Сан-Хуан.
        - Разрешаю, - ответил Хрулёв, судя по тону, весьма удивленный столь необычной формой обращения к нему странного офицера.
        - Дело в том, что у нас есть катер, способный прорваться в Севастополь через вражеский флот, а в случае надобности - отбиться от не в меру ретивых кораблей неприятеля. Господин ротмистр и кое-кто из наших людей сможет таким образом добраться до Севастополя за пять-шесть часов.
        Хрулёв задумался, а потом неожиданно спросил:
        - Господин капитан, скажите, а не принадлежите ли вы к той таинственной эскадре, известия о которой добрались недавно до нашей глуши? Той самой, которая разгромила супостата на Балтике, как на море, так и на суше.
        Хулиович хищно осклабился:
        - Да, мы имеем честь принадлежать к той эскадре, ваше превосходительство.
        - Тогда мне все ясно, - кивнул Хрулёв, - и почему у вас в офицерах женщина, и что у вас за странная форма, и необычные манеры, уж извините. Ну что ж, господа, очень рад был с вами познакомиться. Сейчас мои орлы переправятся через Днепр, а завтра, еще до рассвета, мы намерены выступить в сторону Перекопа.
        - Ваше превосходительство, - сказал капитан Сан-Хуан, - тогда я прошу вашего разрешения следовать вместе с вами. У нас есть самодвижущаяся повозка, кстати, неплохо вооруженная, а также оружие, с помощью которого мы разбили французский десант на Аландских островах. Кони и повозки тоже имеются, а личный состав наш численностью примерно в два взвода. Предлагаю позволить нам возглавлять движение - повозка наша может идти со скоростью, превышающей скорость лошади. Она послужит головным дозором. Мы могли бы разгрузиться в течение часа.
        - Хорошо, господин капитан, - кивнул головой Хрулев.
        - Ваше превосходительство, - похоже, что Хулиович решил ковать железо, пока горячо, - нам хотелось бы еще разместить в крепости станцию связи. С помощью нее мы сможем напрямую связываться с Петербургом даже из Севастополя. Нам нужен для этого дом с растущим неподалеку от него высоким деревом.
        Хрулёв посмотрел на капитана с недоверием.
        Хулиович, желая развеять сомнения генерала, добавил:
        - Ваше превосходительство, я предлагаю связаться с государем и с моим командованием сегодня вечером.
        Хрулёв жестом подозвал к себе майора, который вместе с прочими штабными офицерами со стороны с любопытством наблюдали за нашей беседой. Когда майор подошел к нам, генерал приказал ему:
        - Иван Андреевич, я прошу вас найти для господина капитана небольшой домик на окраине Херсона, и чтобы рядом с ним росло большое дерево. Сможете найти? - Когда майор, немного подумав, кивнул, Хрулёв продолжил: - И еще - у дома необходимо выставить охрану.
        - Будет сделано, ваше превосходительство, - кратко ответил майор.
        Когда он отправился выполнять приказ генерала, Хрулёв посмотрел на нас и сказал:
        - Господа, предлагаю всем вам встретиться за ужином в крепости через два часа. После ужина нас переправят на левый берег.
        Хулиович вдруг спросил:
        - Ваше превосходительство, если вы не против, то мы переправим вас на нашем катере. Он и быстрее, и удобнее местных паромов. Именно на нем господин флигель-адъютант в сопровождении части моей команды завтра на рассвете отправится в Севастополь.
        Хрулёв задумался, а потом соглашаясь, кивнул:
        - Хорошо, господин капитан, заодно я посмотрю, что у вас за чудо-корабль такой. И не забудьте про ужин…
        Мы отдали честь, и генерал направился к своим офицерам. А мы пошли на наш «Святой Николай». Я с Ником заглянули в его каюту - готовить материал. Сегодня вечером мы передадим его из Херсона на релейную станцию, оборудованную нашими ребятами в Киеве, а те переправят все в Петербург.
        До Киева мы с Ником располагались в одной каюте. Мне к такому было не привыкать - ведь с детства я жила в одной комнате с братьями. Только потом, когда обе старших сестры уехали из дома, я переселилась в их комнату, но у деда мы с братьями всегда спали втроем, в небольшой спаленке, на топчанах. И перед сном мы всегда разговаривали - сначала на темы, интересовавшие всех, а потом они начали советоваться со мной по женскому вопросу, а я с ними - по мужскому.
        И с Ником у меня все было, как когда-то с братьями - никаких сексуальных заморочек, а вот поговорить перед сном, особенно на «Курьере», когда темнеет, а спать еще не хочется - самое оно. И только в Киеве, когда мы перегрузились на «Святой Николай», более вместительный пароход, у меня появилась своя каюта.
        Должна сказать, что это произошло вовремя, потому что у меня наступили «критические дни», и не приходилось каждый раз бежать в туалет, когда нужно заменить прокладку (хорошо, что у меня есть небольшой запас). Кстати, и гальюны на «Святом Николае», хоть и примитивные, но не тот ужас, как на «Курьере», где ты, держась за веревку, оправляешься, свесив за борт голую задницу.
        Но работали мы в каюте Ника, да и перед сном я забегала к нему посидеть в кресле и немного поболтать. Конечно, некоторые на нас с ним смотрели немного странно, но что поделаешь… Интересно, кстати, что «охотники» на меня глядели с безграничным уважением, и даже окрестили «Валькирией», что стало моим позывным. Конечно, валькирия - это прекрасная блондинистая героиня с огромным бюстом и мечом в могучей руке. А я - серая мышка, но тут уж ничего не поделаешь.
        Сам «круиз» по Днепру мне понравился меньше, чем по каналу и Припяти. Все-таки на огромной реке есть волны, а следовательно, и качка. На «Смольном» хоть немного и качало - все-таки Балтика, - но переносилось это на большом судне намного легче. А здесь корабль небольшой, осадка менее двух метров, и совсем другие ощущения. Так что время от времени меня и подташнивало.
        Кроме того, на палубе содержались кони, купленные в Киеве, и запах конского навоза мне, хоть и потомственной казачке, не слишком нравился. Пейзажи по берегам реки тоже не особо впечатлили, а города после Киева выглядели захолустными и пыльными. Единственным интересным местом был «Козацкий ход» - путь через Днепровские пороги, которые в мое время скрылись под водами Днепровского водохранилища. Тут я сделала столько снимков, что ухитрилась посадить батарейку фотокамеры.
        Мы с Ником закончили номер, срочно собрали наши вещи и погрузили их на указанную нам подводу. «Святой Николай» уже был под парами, а «Раптор» качался на волнах у соседнего причала, под охраной наших шведов. А мы с Шеншиным, Гродом, Хулиовичем, Ником и Мишиным отправились на ужин в крепость. Когда подошли к ней, я заметила краем глаза, что «Святой Николай» уже ушел к восточному берегу для разгрузки.
        Мы с Ником решили, что Хрулёву будет интереснее поговорить с прекрасной дамой, как мой названый брат меня - хрен знает, почему - все время называет. Так что за ужином я попыталась разговорить генерала. Но он сообщил мне только, что участвовал в Дунайской кампании, а вот теперь ему придется повоевать в Крыму. И на мою просьбу рассказать самые памятные моменты боевых действий против турок, с горечью произнес:
        - Если бы не эти предатели-австрияки, то мы бы непременно взяли Силистрию. А ведь я сражался против мятежных венгров, спасая их империю! Стоило ли проливать русскую кровь, выручая тех, кто отплатит за это черной неблагодарностью? Мы понесли большие потери, но Силистрия вот-вот должна была пасть. А мы бесславно ушли, бросив все, чего добились. Так что лучше обо всем этом забыть, госпожа подпоручик.
        Я подумала, что если б он не знал, что я замужем, то, может быть, был бы поразговорчивей. Но, увы, слово не воробей, да и интрижки, пусть с генералами, мне ни к чему.
        Сразу же после ужина Хулиович пригласил нас всех в домик, где радисты уже установили рацию. На скате крыши, обращенном к югу, была закреплена солнечная батарея, а на близлежащий высокий тополь поднималась змейка антенны. Хулиович взял гарнитуру и произнес:
        - Третий, третий, здесь Иглесиас, прием.
        Я вспомнила, как однажды спросила у капитана, откуда у него такой странный позывной. Тот ответил анекдотом: «А теперь послушайте песню в исполнении Хулио Иглесиаса, что, в переводе на русский, означает: «Ну что же ты, Иглесиас?»
        Из гарнитуры послышалось:
        - Третий на приеме.
        У генерала Хрулёва от удивления глаза полезли на лоб. А Хулиович тем временем продолжал:
        - Третий, мне нужен Зимний. Как меня понял, прием?
        Через две минуты мы услышали голос Рината Хабибулина:
        - Зимний на связи.
        - Это Иглесиас. Нам нужен государь.
        Минуты через три из гарнитуры послышался голос императора:
        - Здравствуйте, Александр Хулиович, слушаю вас.
        - Ваше величество, у аппарата генерал Хрулёв.
        Хулиович передал гарнитуру генералу, который взял ее словно неразорвавшуюся гранату. Один из связистов показал ему, куда именно нужно говорить. И тут Хрулёв, поверив, что это не сон, вдруг неуверенно произнес:
        - Здравия желаю, ваше императорское величество! Генерал Хрулёв… эээ… на связи!
        - Степан Александрович, здравствуйте. Я надеюсь, что вы уже получили мое распоряжение - отправиться в Крым и принять под свою команду все находящиеся там части. Нет, еще не получили? Так знайте - вы получите его со дня на день. А пока возьмите с собой все войска и как можно быстрее отправляйтесь в Крым…
        Хрулёв доложил императору, что он, еще до получения приказа о назначении его главнокомандующим в Крыму, начнет перебрасывать в Крым все находящиеся у него под рукой части.
        Потом, распрощавшись с императором, генерал отдал гарнитуру Шеншину, который с Ником и с Хулиовичем, извинившись, отошли в сторону и продолжили сеанс. А Степан Александрович еще долго переваривал все, что ему довелось услышать. Я попыталась вывести Хрулёва из ступора, сказав ему:
        - Ваше превосходительство, это всего лишь техника…
        - Эх, милая… простите, госпожа подпоручик, - ответил он, - как не хватало такой связи нам во время похода против разбойников-кокандцев в составе отряда графа Перовского. Необычная и чудесная у вас техника. А можно и с другими частями так связываться?
        - Конечно, ваше превосходительство! Насколько я знаю, у нас с собой есть несколько переносных устройств. В том числе, конечно, и для вас.
        Потом Хрулёв был поражен видом нашего «Раптора», на котором мы переправили его на другой берег за считанные минуты.
        - Господин капитан, каюсь, я поначалу не поверил вам, что ваш корабль может двигаться с огромной скоростью без парусов и гребных колес. Теперь я верю, что на нем можно прорваться сквозь вражескую эскадру.
        Мы с Ником направились к палатке, поставленной для меня. Ник заночевал тут же, на улице, ведь вечер был теплым, а небо - безоблачным, в россыпях звезд. Я вспомнила песню, которую исполнял один из героев фильма «В бой идут одни старики»: «Нич яка мiсячна, зоряна, ясная…»
        А на следующее утро, когда пришла пора грузиться в «Тигр», я увидела, как в предрассветных сумерках «Раптор» уходит в море с Ником на борту. Мне же предстояло ехать несколько дней по «пыльным тропинкам забытых планет»… тьфу ты, Новороссии и степного Крыма. Но, как говорит реклама на российском телевидении: «Значит, Крым!»
        7 (19) сентября 1854 года. Черное море, тридцать пять морских миль до Севастополя Поручик Гвардейского флотского экипажа Николай Максимович Домбровский, представитель командования Первого экспедиционного отряда, корреспондент медиахолдинга «Голос эскадры»
        Мы вышли в море на рассвете. Наш катер сноровисто мчался по водной глади, все дальше и дальше удаляясь от Херсона и приближая нас к следующему эпизоду войны, которая началась за сто с лишним лет до моего рождения. Странно как-то все…
        До выхода я имел длительную беседу с Хулиовичем. Когда он мне сказал, что назначает меня своим представителем, пока сам не придет с генералом Хрулёвым, я напрямую спросил, что мне предстоит делать. Его ответ был изумительным: «будешь заниматься все той же фигней, что и обычно, но вот только вдобавок информировать меня обо всем, что происходит, представлять меня на всех мероприятиях, ну и далее по списку». Иными словами, принеси то - не знаю что. Причем в темпе «держи вора».
        Кроме того, мне не хотелось, чтобы Маша отправлялась по выжженной степи, тогда как я буду кайфовать на борту «Раптора». У родителей одного моего приятеля была лодочка, на которой мы нередко ходили по Лонг-Айлендскому заливу, то понырять, то в Коннектикут, то вдоль берега, то даже в Нью-Йорк. Конечно, скорость была не та и вооружения никакого, зато комфорта было всяко побольше. Ну, не предусмотрены на «Рапторе» бар с коктейлями (кои мы потребляли втайне от предков приятеля) и шезлонги… Да и нырять предстояло не мне, а капитану Мишину и его ребяткам, и не сейчас. Зато небольшая морская прогулка, да еще и с гарантированной безопасностью, куда приятнее, чем трястись несколько дней по степи, пусть даже в «Тигре», оборудованном кондиционером.
        Я умолял Хулиовича отправить Машу на «Рапторе», в идеале вместо меня или хотя бы в довесок ко мне. Насчет первого он даже слушать не стал, а насчет второго сказал, что ему, видите ли, нужен журналист.
        У меня такое впечатление, что он влюбился в Машу, только вот не хочет в этом признаваться. Да и нашей «Валькирии» он, как мне кажется, небезынтересен. Вот только Маша любые отношения в данный момент расценит как измену со своей стороны; не знаю, сколько ей предстоит ждать, чтобы решила, является ли она вдовой, и не пора ли устраивать свою жизнь в этом мире заново. В монахини она не пойдет, не такой она человек, хотя и верит в Бога.
        Так что на борту «Раптора» была пестрая компания: командир катера мичман Федор Максимов, его помощник Василий Ниеминен, ротмистр Шеншин и подпоручик Грод, Саша Николаев и Павел Филиппов. Топить вражеские корабли готовились капитан Мишин со своими «пираньями»; курсант-радист Алексей Готтберг (как ни странно, настоящий питерский немец) поддерживал радиосвязь.
        «Раптор» пожирал милю за милей. Я знал, что этот маленький кораблик может развивать просто фантастическую скорость - 50 узлов, или 50 морских миль в час. Это, если использовать привычные мне единицы, пятьдесят семь с половиной сухопутных миль в час или чуть более девяноста километров.
        Правда, сейчас «Раптор» шел так называемым экономическим ходом, чтобы зря не тратить горючее. В моторном отсеке урчали два дизеля, каждый мощностью 2300 лошадиных сил.
        Путь наш лежал мимо Евпатории, в которой в нашей истории пять дней назад высадились объединенные силы англичан, французов и турок. Сопротивление высадке оказано не было - светлейший князь Меншиков не планировал атаковать вражеский десант в тот момент, когда он был наиболее уязвим. Вместо этого князь пассивно наблюдал за тем, как враги высаживаются на русскую землю.
        Весь день накануне высадки союзники были заняты сбором отставших судов у Евпатории. Около полудня пароходы «Карадок», под парламентерским флагом, а также «Симпсон» и «Фридланд» подошли к городу, а 36-пушечный винтовой фрегат «Трибун» занял позицию у берега и приготовился открыть огонь по городским строениям.
        Исполнявший обязанности коменданта Евпатории майор Браницкий, с командою слабосильных Тарутинского егерского полка в числе до 200 человек, отступил по дороге на Симферополь. Неприятель, заняв город отрядом в три тысячи человек с двенадцатью орудиями, оставил для их поддержки несколько судов.
        В городе союзники обнаружили 60 тысяч четвертей пшеницы (одна четверть - 209,66 литра), принадлежавшей местному купечеству. Такое огромное количество зерна скопилось в Евпатории потому, что из-за войны Босфор был закрыт для русских торговых судов. Князь Меншиков не удосужился отдать приказ вывезти зерно из города, хотя его предупреждали о грядущей высадке. Так неприятельская армия была обеспечена хлебом на целых четыре месяца.
        Несколько дней спустя князь Меншиков донес императору, что неприятель, совершив высадку в значительных силах, оставался на месте, и что наши войска занимали позицию по реке Альме, при деревне Бурлюке. 8 (20) сентября на берегах этой небольшой крымской речки и произойдет роковое для русской армии сражение.
        Все это было в нашей истории. Что именно случилось или случится здесь, после известных событий на Балтике, нам только предстояло узнать. Вот только я почему-то сомневаюсь, что ревнители «европейских ценностей» откажутся от своих планов. Мы узнали в Херсоне, что неприятельский флот уже с двадцатых чисел августа находился у южного и западного берегов Крыма.
        Я догадывался, что наш катер может во время следования столкнуться с кораблями противника. Но я надеялся, что он легко уйдет от погони, используя свое преимущество в скорости. Но, как выяснилось, командир «Раптора» оказался настроен более решительно.
        В десантном отделении было тихо. Шеншин о чем-то негромко толковал с Филипповым, Саша Николаев глядел в узенькие прямоугольные иллюминаторы на море, Лёха Готтберг ковырялся в своих девайсах. А Грод и наши «парусники», по старой солдатской привычке, кемарили. Я поднялся по маленькому трапу из десантного отсека в рубку. Федя с Васей сидели в мягких креслах. Федя меланхолично крутил баранку рулевого колеса, управляя катером. Вася, одной из обязанностей которого являлось управление вооружением, смотрел на дисплей. Он мне успел рассказать, что прямо со своего места оператор с помощью дистанционно управляемого боевого модуля может вести огонь по надводным целям, находящимся на расстоянии мили. Пули из пулемета калибра 14,5 мм запросто могли пробить борта британских кораблей.
        Кроме крупнокалиберного пулемета на «Рапторе» можно было установить на вертлюжных установках два обычных «Печенега».
        Я уже начал спускаться по трапу в десантный отсек, когда услышал удивленный возглас:
        - Вася, смотри, что это за каракатица ползет?!
        Снова поднявшись наверх, я увидел, как на расстоянии мили на пересечку нашего курса, отчаянно дымя трубой, со скоростью улитки ползет какой-то парусно-паровой музейный экспонат типа тех, которые нам уже были знакомы по Балтике.
        Внешне этот корабль не выглядел грозно - размеры его были сравнительно небольшими, пушек на палубе я не заметил, а своими смешными гребными колесами он напоминал старинные пароходы, плававшие в середине XIX века по Миссисипи. В бинокль еле-еле угадывалось название «Hamster». Хомяк, блин…
        Еще раз посмотрев на «каракатицу-хомяка», я сбежал вниз по трапу и прервал увлеченную беседу ротмистра Шеншина с его коллегой из будущего. В двух словах я доложил о появлении противника - в том, что это английский или французский военный корабль, я не сомневался не только потому, что ни один русский корабль не рискнул бы появиться сейчас в районе Евпатории, но и, понятно, из-за названия сего чуда боевой техники.
        Ротмистр без лишних слов поднялся в рубку, где лично получил возможность полюбоваться на паровую шхуну под британским флагом, которая явно пыталась преградить путь нашему катеру. Вот на ее корме появилось белое облачко дыма, а через несколько секунд в двух-трех кабельтовых от нас поднялся столб воды.
        - Ого, этот плавучий самовар хочет с нами повоевать?! - удивленно воскликнул мичман. - Что будем делать, господа-товарищи?
        - А что вы предлагаете? - вопросом на вопрос ответил ротмистр Шеншин. - Разве ваш катер сможет сразиться с вооруженным пушками британским пароходом?
        - Мы можем просто прибавить скорость, - сказал командир «Раптора», - и через несколько минут это плавучее недоразумение останется у нас за кормой. То есть спастись бегством… Но я б предложил вместо этого принять бой. Впрочем, это уже на ваше, господин ротмистр, усмотрение. Я получил приказ от капитана 1-го ранга Кольцова выполнять все ваши распоряжения.
        Шеншин на мгновение задумался. С одной стороны, разумней было бы обойти вражеский патрульный корабль и без приключений добраться до Севастополя. Но, с другой стороны, ротмистру не хотелось удирать от врага.
        - Господин мичман, а если мы примем бой, насколько велики наши шансы на победу? - спросил он.
        - Шансы у нас есть, причем немалые, - ответил командир «Раптора». - Мы сможем расстреливать британца с расстояния мили из крупнокалиберного пулемета. Пули у нас, как обычные, бронебойно-зажигательные, так и зажигательные, мгновенного действия, которые создают очаги пожара при попадании в цель. Ну, а если что, то добить поврежденный корабль можно и «Шмелем» - я видел, как наши ластоногие грузили тубы в десантный отсек.
        - Тогда атакуйте, мичман, - отдал команду Шеншин, - если бой будет складываться для нас неудачно, то мы всегда сможем выйти из него и добраться до Севастополя.
        Я отправился в десантный отсек и разбудил «парусников». Сначала они были, скажем так, не слишком довольны этим фактом. Но узнав, почему я их разбудил, они деловито облачились в броники, разобрали оружие и надели шлемы. Двое подхватили пулеметы, выбрались на палубу через открытый задний люк, установили их на вертлюги и стали наблюдать за происходящим на море.
        Британская шхуна продолжала вести огонь, который, однако, не наносил нам ни малейшего вреда. Ядра, выпущенные из ее пушек, просто не долетали до нас. Катер тем временем по широкой дуге обогнул британский корабль и зашел ему в корму. Дистанционно управляемый пулемет заворочался, словно живой, и повернул свой ствол в сторону врага. Я снова направился в рубку. Там, вместе с ротмистром Шеншиным, я стал наблюдать, как оператор, орудуя джойстиком, удерживает в прицеле пароход.
        - Ну, что ж, почнем, помолясь, - отдал приказ мичман. - Давай, Вася, работай.
        Вася нажал на красную кнопку, и наверху загрохотал «крупняк». Трассирующие пули полетели в цель. Поначалу нам казалось, что они не наносят противнику особого вреда. Но вскоре над британским кораблем появилось облачко пара, и он резко сбавил ход. Потом на корме прогремел взрыв - видимо, одна из зажигательных пуль угодила в картузы с порохом, сложенные у орудия. Вражеская стрельба стихла.
        «Раптор» сбавил ход и стал медленно приближаться к шхуне. Стрельба с нашей стороны прекратилась; как сказал мичман Максимов, боеприпас у нас не бесконечный; похоже, что и наши «пираньи» были того же мнения. Ведь в том, что враг обречен, теперь уже никто не сомневался.
        Допотопный пароход пылал от носа до кормы. В бинокль, который протянул мне ротмистр, я видел, как по палубе в панике метались люди, некоторые, спасаясь от огня, бросались в воду. Потом на пароходе что-то сильно рвануло, сноп огня поднялся выше его мачт, и, зарываясь кормой в воду, британец начал погружаться в море.
        - Ну вот, - сказал мичман, - теперь можно и в Севастополь следовать. А ты, Вася, - обратился он к оператору, - как прибудем на место, не забудь нарисовать на рубке звездочку. Мы открыли свой счет в этой войне.
        - А вы разве не будете спасать тонущих? - недоуменно спросил Шеншин. - Ведь там люди гибнут.
        - Господин ротмистр, - сказал мичман. - Посмотрите направо. Видите, сюда движутся четыре парохода неприятеля. Худшее, что мы можем сделать, это подставиться под их пушки. А любая операция по спасению подвергнет нас неоправданному риску. Можете мне поверить, если у них появится шанс нас потопить, они начнут стрелять, даже зная, что вокруг нас барахтаются их моряки. Да и вода в это время года теплая, и те из выживших, кто сразу не пойдет ко дну, смогут продержаться какое-то время на поверхности, цепляясь за обломки парохода. Их корабли будут на месте минут через двадцать, так что можно надеяться, что их спасут. К тому же на войне, как на войне. Мы их сюда не звали.
        Шеншин лишь развел руками, но спорить с командиром «Раптора» не стал. Катер тем временем заложил крутой вираж и снова лег на курс, ведущий в Севастополь.
        7 (19) сентября 1854 года. Севастополь Поручик Гвардейского флотского экипажа Николай Максимович Домбровский, представитель командования Первого экспедиционного отряда, корреспондент медиахолдинга «Голос эскадры»
        Когда-то, когда я еще учился в New School, моя тогдашняя мимолетная пассия, девушка с моего же факультета, рассказала про новое сетевое СМИ, которое искало журналистов. Я послал пару своих репортажей и был приглашен на интервью. Сидим мы - три девушки и я - и ждем. Полчаса ждем, час ждем. И вот входит дама лет сорока, страшнее атомной войны, да еще в майке с двумя «зеркалами Венеры». Посмотрела на нас - и прямиком ко мне, сморщила нос и говорит, мол: показывай свой самый удачный ролик. Ну, я и кликаю по ролику, который хотел ей показать, и попадаю по соседнему. А там была моя предыдущая пассия на отдыхе в Мексике топлесс; она меня сначала заставила снять ее в таком виде, а потом скандал учинила, что, мол, у нее грудь выглядит отвислой. Когда же я по глупости сказал, что это только в тех кадрах, где она стоит, прислонившись к скале, она оскорбилась и ушла. Думал, что стер тот поганый ролик, ан нет, первая версия осталась и всплыла в самый неподходящий момент.
        Дама-экзаменаторша в результате наградила меня кучей эпитетов, самым безобидным из которых был «сексистская свинья», и я лишился не только потенциальной работы, но и своей пассии на тот момент, которая сидела рядом со мной и лицезрела этот ролик. В тот же вечер по телефону она назвала меня теми же самыми словами. Конечно, ни то, ни другое не было большой потерей, но запомнил: перед презентацией, как бы ты ее ни готовил, занимайся только ей и ничем другим.
        Когда за Николаем Ивановичем закрылась дверь, я с сожалением подумал, что неплохо бы, наконец, закончить статью о переходе «Раптора» в Севастополь. Да и вообще, вместо того чтобы сидеть здесь в ожидании Годо, не мешало бы узнать поболее о битве при Альме в этой истории - я уже слышал краем уха, когда мы следовали в Главный штаб, что битва была проиграна. И что лишь удачный маневр полковника Хрущёва не дал противнику в полной мере воспользоваться плодами своей победы. Далее, следовало навестить Сашу Николаева и посмотреть, как идут дела в госпитале. А больше всего мне хотелось лежать где-нибудь со своей винтовочкой и выцеливать очередного хранцуза, лимонника или, на худой конец, турка. Но для этого мне придется дождаться Хулиовича…
        Я же в очередной раз открыл ноут, подсоединил его к портативному аккумулятору (хоть у него по паспорту и четыре часа работы от батарейки, никогда не знаешь, когда она сдохнет) и начал проверять те файлы, которые мне, возможно, придется показать светлейшему князю.
        Но нет худа без добра. Интересно будет посмотреть на правнука Алексашки Меншикова - соратника царя Петра Алексеевича. Впрочем, как я намедни прочитал, ходили слухи, что настоящим отцом светлейшего князя был граф Армфельт. В любом случае Меншиков был человеком незаурядным, вот только в Крыму князь оказался явно не на своем месте.
        Удостоверившись, что все готово, я прогнал вхолостую несколько вариантов презентации, загрузил в VLC фильм, который мы сделали для «широкой публики», и закрыл ноут, настроившись на длительное ожидание. Но мне повезло. Не прошло и четверти часа, как из кабинета выглянул Шеншин, заговорщицки подмигнул мне и махнул рукой. Я сунул комп в портфель и походкой пеликана вошел в дверь.
        Светлейший князь Меншиков смотрел на меня с любопытством. Видимо, ротмистр уже успел меня ему заочно представить. Конечно, и мне было не менее интересно рассмотреть столь неординарного человека, но я хорошо помнил, что я теперь не просто журналист, а русский офицер. Я подобрал живот, выпятил грудь и молодецки доложил:
        - Ваше сиятельство, поручик Гвардейского флотского экипажа Домбровский по вашему приказанию прибыл.
        - Гм, господин поручик, - саркастически улыбнулся князь, - выходит, что вы - мой подчиненный? Ведь я, худо-бедно, морской министр…
        - Ваше сиятельство, - ответил я, лихорадочно обдумывая, как бы подипломатичнее пояснить Меншикову, что самый главный шеф у меня - сам император, и что мы подчиняемся только ему лично, - я был бы счастлив служить под вашим командованием. Но государь, отправляя меня в Севастополь, дал мне особое задание.
        - И в чем же заключается ваше особое задание? - уже несколько другим тоном спросил князь.
        - Его императорское величество повелел мне с помощью имеющихся у меня приборов запечатлеть все, что я тут увижу. А потом мои живые картинки посмотрит государь и сделает соответствующие выводы.
        Выпалив все это, я посмотрел князю в глаза. Опытный царедворец сразу понял, что я, несмотря на мой невысокий чин, являюсь доверенным лицом императора, и, как говорят в России XXI века, «наезжать» на меня не стоит. А еще я надеялся на то, что мои слова его заинтригуют. И следующая его фраза это подтвердила:
        - Господин поручик, - Меншиков сделал вид, что ничего не случилось, - флигель-адъютант Шеншин сообщил мне, что у вас есть нечто весьма для меня любопытное… Не связано ли это с вашими «живыми картинками» - так вы их вроде назвали? Это, наверное, что-нибудь вроде дагерротипа? - князь решил проявить свою эрудицию.
        Потом он повернулся к ротмистру и вопросительно посмотрел на него, будто ожидая подтверждения своим словам.
        Я понял, что наступило время моего выхода на сцену. Оглядевшись по сторонам, я подошел к письменному столу и расстегнул портфель, откуда и извлек ноутбук.
        - Ваше сиятельство, - ротмистр Шеншин захотел блеснуть перед князем знаниями, - этот прибор называется ноутбуком. Да, вы угадали - именно с его помощью можно увидеть те самые живые картинки. Как устроен этот прибор, я не знаю, но поручик с ним управляется превосходно, и сейчас вам покажет, как на Балтике была разбита и частично пленена объединенная англо-французская эскадра.
        Светлейший князь воскликнул от неожиданности, когда на экране монитора неожиданно задвигались картинки с невиданными кораблями. Сначала они обстреляли французские и британские фрегаты, а потом высадили на берег самодвижущиеся машины, начавшие с удивительным проворством истреблять вражескую пехоту. Когда из динамиков послышался мой голос, он посмотрел на меня с удивлением, подумав, вероятно, что я чревовещаю. Но когда мой голос сменился Машиным, то выражение его лица напомнило мне физиономию Тарзана из мультика, когда он впервые увидел Джейн.
        Тем временем на экране появились кадры капитуляции французов у Бомарзунда, и Машин голос бодро отрапортовал:
        - Вот так был разбит и пленен десантный корпус союзников, который обложил крепость Бомарзунд и был на волоске от успеха.
        Меншиков покачал головой, подошел к небольшому столику, стоявшему у стены, налил из хрустального кувшина воды в высокий стеклянный стакан и залпом его выпил.
        А фильм тем временем продолжался. На этот раз съемки велись с воздуха. Вертолет заходил в атаку на вражеские корабли. Вот с его пилонов слетают реактивные снаряды, через несколько мгновений французский фрегат взрывается, вверх летят обломки, рушатся мачты… Несколько минут, и все кончено. Красавец-фрегат превратился в огромный плавучий костер. Огонь доходит до пороховых погребов, гремит огромной силы взрыв… Дым рассеивается, и на месте, где только что он находился, плещутся морские волны и плавают обломки. Спасенных не видно.
        - Ради бога, остановите ЭТО! - похоже, что у Меншикова сдали нервы. - Я не могу смотреть на сей ужас!
        Я послушно щелкнул «мышкой». Светлейший князь, пошатываясь, доковылял до дивана и мешком плюхнулся на него. Лицо его побледнело, на висках выступил пот.
        - Ротмистр, заклинаю вас всем святым, - жалобно простонал Меншиков, - объясните мне наконец, что происходит?! Что ЭТО - удивительные корабли без парусов, самодвижущиеся боевые повозки и эти ужасные летающие орудия смерти… Неужели воинство Сатаны вырвало их преисподней, или, наоборот, Небесное воинство пришло на помощь нашему бедному Отечеству?
        Шеншин еще раз налил воды и протянул стакан Меншикову. Тот с благодарностью кивнул, выпил и приготовился услышать самое невероятное объяснение того, что ему пришлось только что увидеть.
        - Ваше сиятельство, - начал ротмистр, - действительно, произошло то, что иначе как милостью Божьей не назовешь. На помощь нашему войску и флоту пришли… В общем, непонятно как, но из XXI века в наше время попало несколько военных кораблей России грядущего. Они тоже ходят под Андреевским флагом и любят наше Отечество не меньше, чем мы.
        Поэтому, очутившись у осажденной британцами и французами крепости Бомарзунд, они не раздумывая пришли на помощь ее гарнизону. Вы видели, как они разметали вражеский флот, а высадившиеся на остров войска частью истребили, частью пленили. Потом они связались с государем - с гордостью признаюсь вам, ваше сиятельство, что именно я стал тем курьером, который принес императору радостную весть о виктории при Бомарзунде. Корабли наших потомков вместе с Балтийским флотом Российской империи в нескольких сражениях разбили по частям флот союзников и заставили гордых британцев и французов сдаться на милость победителя.
        - Если то, что вы рассказали мне, ротмистр, правда, - воскликнул князь, - то это самое удивительное, что мне довелось услышать за мою полную приключений жизнь! Так вы, поручик, - человек из XXI века? - светлейший поднялся с дивана, подошел ко мне, схватил мою руку и стал ее трясти.
        - Да, ваше сиятельство, - я чувствовал, что мои губы расплылись в глупой улыбке, но ничего не мог с собой поделать, - я из будущего. Мы пришли на помощь Родине. И в дальнейшем мы будем помогать ей бить врагов, напавших на Россию. Для этого мы и прибыли в Севастополь.
        - Теперь для меня многое становится понятным, - задумчиво произнес Меншиков. - Вы рассказали государю о том, как все было в вашей истории… Значит вы знаете будущее? Скажите, поручик, - князь неожиданно схватил меня за руку, - расскажите мне - что произойдет в Севастополе в самое ближайшее время? И за что государь решил отозвать меня в Петербург? Наверное, я что-то сделал не так? - Меншиков с горечью вздохнул.
        Лощеный аристократ, всегда невозмутимый и ироничный, он не был сейчас похож на самого себя. Я понимал его - трудно сохранить спокойствие, когда разговариваешь с человеком, который, словно библейский пророк, знает все, что было и что будет.
        - Ваше сиятельство, - сказал я, - государь сам вам расскажет о том, что сочтет нужным. К моему сожалению, я не уполномочен отвечать на заданные вами вопросы. Да и сложно сказать, что будет дальше, ведь в нашей истории флот из будущего не пришел на помощь истекающей кровью России. Но мало победить в войне, важно добиться того, чтобы и после заключения мира наша родина оставалась в зените славы. Именно поэтому государь хочет предложить вам в Петербурге новую, весьма сложную и ответственную работу. Скажу вам по секрету - это то, чем вы занимались в 1821 году в царствование императора Александра Павловича, вместе с графом Николаем Николаевичем Новосильцевым и князем Михаилом Семеновичем Воронцовым.
        - Гм, - покачал головой Меншиков, - конечно, Новосильцев тогда еще не был графом, а Воронцов - князем… Значит, государь снова хочет вернуться к вопросу освобождения помещичьих крестьян от крепостной зависимости? Видимо, вы рассказали ему, как произошло это самое освобождение в вашей истории.
        - Ваша светлость, - ответил я, - государь знает ВСЕ. И если он выбрал вас, как одного из тех, кто освобождением крестьян заставит миллионы бывших крепостных молиться за вас, как за своего благодетеля… А то, что получилось в нашей истории, увы, можно выразить фразой министра из моего времени: «хотели, как лучше, а получилось, как всегда».
        Меншиков, словно вспомнив что-то, развернул записку императора, которую, судя по всему, уже успел передать ему ротмистр Шеншин, снова перечитал ее, вздохнул и решительно произнес:
        - Господа, до прибытия генерал-лейтенанта Хрулёва я передаю начальство над всеми войсками в Крыму вице-адмиралу Корнилову. А завтра с утра я отправлюсь в Петербург. Надеюсь, что там я еще смогу принести пользу отечеству…
        7 (19) сентября 1854 года. Севастополь Николаев Александр Юрьевич, курсант Гвардейского флотского экипажа, хирург
        Два месяца назад я впервые побывал в Крыму. Мне, как отличнику учебы, досталась на халяву летняя путевка в один из санаториев Минобороны. Увы, пришлось ехать поездом до Краснодара, оттуда автобусом, потом паромом через Керченский пролив… На самолете было бы в разы быстрее, но нам, курсантам, выдали билет именно на поезд, да еще в плацкартном вагоне. Ну, а далее на автобусе - почти двое суток в дороге. Хорошо еще, что не пришлось особо долго ждать в порту «Кавказ».
        Но у плацкартного вагона, тем более когда там множество студентов, свои преимущества. Песни под гитару, игра в преферанс (не мое) и в шахматы (очень даже мое) и, конечно, девушки. И первое, что я сделал, это помог одной из них водрузить ее увесистый чемодан на багажную полку. А когда оказалось, что ее полка расположена над моей, я предложил ей поменяться, на что она сразу согласилась.
        Только сейчас я впервые рассмотрел ее внимательно. Точеная фигурка, лицо необыкновенной красоты, кремовая кожа и чуть раскосые глаза, высокая грудь, которой, кажется, неизвестны законы тяготения… Да, подумал я, одним все, другим ничего - зачем этой богине красоты увалень-полуякут?
        Тем не менее она в знак благодарности чмокнула меня в щеку и сказала:
        - Света. Света Даваева.
        Несколько человек заржали, услышав фамилию, на что я обернулся и весьма внимательно на них посмотрел. Ржач сразу прекратился, а Света не слишком весело улыбнулась:
        - Калмыцкая фамилия. Папа у меня калмык, мама русская. Я из Элисты.
        - Александр. Саша Николаев. Из Якутска. А сейчас учусь в Военно-медицинской академии в Питере.
        - А я в МГУ, на мехмате.
        Мне сразу вспомнился анекдот: «Встречаются три девушки, две красивые, а третья с мехмата». Но, подумал я, Света дала бы любой из двух других сто очков форы; вряд ли в МГУ есть хоть одна красивее ее. За ней увивались почти все молодые люди в нашем вагоне, но она почему-то выбрала именно меня. И когда оказалось, что она едет в тот же курортный поселок, что и я, то каждый день вместо нашего, хорошо обустроенного пляжа при санатории, я уходил на городской, к Свете.
        Через полторы недели мы с ней решили съездить в Севастополь с двухдневной автобусной экскурсией. Город поразил меня сразу и наповал - величественные бухты, серые громады военных кораблей, красоты Херсонеса Таврического, Малахов курган, панорама обороны Севастополя, Владимирский собор, Братское кладбище, диорама на Сапун-горе…
        Конечно, мы не успели все посмотреть за неполные два дня, что мы провели в этом прекрасном городе. Но я твердо решил сделать все, чтобы попасть именно сюда, на Черноморский флот, если, конечно, появится такая возможность. Перед отъездом мы со Светой бросили по десятирублевой монетке в бухту с Графской пристани. Тогда же я и попросил у нее руки и сердца, на что она мне ответила:
        - Саша, давай не будем загадывать. Ведь мы знаем друг друга совсем немного - лишь то время, что провели в отпуске. Давай обождем и посмотрим, что будет дальше.
        И, увидев расстроенное выражение моего лица, вздохнула, погладила меня по голове и сказала:
        - Милый, это не «нет», поверь мне. Это скорее «да». Только давай вернемся к этому разговору чуть позже.
        Через два дня после нашей поездки я провожал ее к автобусу - она уехала к родителям в Элисту, а я остался в Крыму еще на неделю. Тогда же мы договорились, что я приеду в Москву на выходные в конце лета, после нашего скандинавского похода. Эх, до сих пор у меня стоят перед глазами ее прекрасные глаза, ее звонкий смех, ощущение ее маленькой ручки в моей грубой лапище…
        И только сейчас, когда мы увидели вход в Севастопольскую бухту, я окончательно понял - Свету я больше никогда не увижу, она осталась в XXI веке, и когда она родится, меня давно уже не будет на свете, простите уж за невольный каламбур…
        Природа была практически такой же, как и тогда, а вот город сильно отличался. При входе в бухту располагались те же форты, а на Корабельной стороне - казармы, в которых сегодня находится университет. Но почти все другие здания выглядели более нарядно и, наверное, величественнее, чем в XXI веке, а цветовая их гамма была более античной, что ли, бело-желтой. Я вспомнил, как нам рассказывали, что город восстанавливали дважды - после Крымской войны, и еще раз после Великой Отечественной, когда в центре оставалось ровно пять неповрежденных или почти неповрежденных зданий.
        Когда мы подошли к входу в бухту, с Константиновской батареи выстрелило орудие. Наш катер лег в дрейф. Вскоре к нам подошла шлюпка. Увидев ротмистра Шеншина и прочитав его грозную бумагу, дежурный офицер почтительно приложил руку к фуражке и предложил нам двигаться к Графской пристани.
        Она выглядела непривычно - рядом с ней не было памятника Затопленным кораблям, зато сами корабли были. В нашей истории у входа в Севастопольскую бухту их отправят на дно лишь три дня спустя - в ночь с 22 на 23 сентября по новому стилю. Тогда по распоряжению князя Меншикова и по приказу адмирала Корнилова были затоплены пять старых линейных корабля и два фрегата. Надеюсь, что в этой истории ничего подобного не произойдет.
        А пока матросы и офицеры со стоящих в Северной бухте парусных и паровых военных кораблей глазели на «Раптор», как на восьмое чудо света. Но ни один из гребцов на шлюпке, ни дежурный офицер не лез к нам с расспросами - все-таки они были черноморцами, «птенцами гнезда Лазарева», и дисциплина у них была на высоте.
        Когда мы подошли к Графской пристани - она, кстати, выглядела почти так же, как и в нашем будущем - нас встретил хмурый капитан-лейтенант, как я понял, чин из штаба флота. Поговорив о чем-то с Шеншиным и с Хулиовичем, он подошел к нам и сказал:
        - Господа, мичман Иванопуло, - он показал на высокого молодого офицера, - отведет вас в казарму. Вам нужна помощь для разгрузки вашего катера?
        - Господин капитан-лейтенант, разрешите обратиться, - вдруг неожиданно для самого себя произнес я. - Я курсант Военно-медицинской академии Александр Николаев. Я хирург, и если кому-то требуется оказать медицинскую помощь, то могу немедленно приступить к своим обязанностям.
        Капитан-лейтенант с сомнением посмотрел на меня; видимо, он прикидывал, действительно такой юнец может выполнять хирургические операции. Потом, видимо, решившись, он сказал:
        - Вот что, господин хирург. Сегодня в Морской госпиталь поступила партия солдат и офицеров, раненных в сражении при Альме. Им необходима срочная медицинская помощь, а наши врачи, работающие без отдыха уже второй день, устали.
        - Все понятно, господин капитан-лейтенант. А далеко находится госпиталь?
        - На другой стороне Южной бухты, южнее где-то на версту, - и он показал рукой на юго-восток. - Нестеров, Демченко, доставьте господина хирурга к госпиталю.
        К тому времени из «Раптора» уже выгрузили на пристань большую часть его груза. Я заглянул в отделение для десанта и взял свой багаж - сумку с хирургическими инструментами и баул с лекарствами и перевязочными материалами. Два дюжих матроса помогли мне выбраться на пристань и схватились за сумку и баул. Но я отдал им лишь баул, а сумку перебросил через плечо. Они удивленно посмотрели на меня, но спорить со мной не стали, видимо решив, что если господин лекарь так решил, то, значит, так надо. Погрузив баул в шлюпку, они уселись за весла. Я хотел было взяться за третье весло, но один из них - по моему, Демченко - сказал:
        - Господин хирург, лучше отдохните чуток. Зараз будэмо, не лякайтэся. А руки свои побережьте - они вам сгодятся, когда будэтэ нашего брата-матроса лечить.
        И действительно, минут через пятнадцать мы уже высадились на небольшой причал рядом с длинным двухэтажным зданием. То, что это был госпиталь, можно было сразу понять по стоявшим у его входа повозкам с лежавшими в них на окровавленной соломе стонущими солдатами. Они были кое-как перевязаны подозрительного вида тряпками.
        Подойдя к одному из часовых, я сказал:
        - Я хирург, прибыл помочь с ранеными.
        Тот взглянул на меня недоверчиво - странная форма, да еще и рожа азиатская, - но все же махнул рукой санитару, вышедшему из здания госпиталя, чтобы снять с телеги очередного бедолагу:
        - Сбегай к доктору Кеплеру, доложи, заявился тут какой-то китаец, говорит, что он хирург.
        Минут через пять ко мне подошел человек в окровавленном кожаном переднике, в пенсне, отчаянно дымящий крепкой сигарой.
        - Я доктор Кеплер. С кем имею честь?
        - Курсант Военно-медицинской академии Николаев, хирург. Пришел предложить свои услуги.
        Тот с сомнением посмотрел на меня, но, видимо, решив, что на безрыбье и сам раком станешь, махнул рукой и пригласил меня следовать за собой.
        Доктор Кеплер привел меня в помещение, где на деревянных лежаках, а то и просто на полу, застеленном соломой, лежали десятки окровавленных людей. Мои провожатые внесли вслед за мной баул, козырнули мне на прощанье и удалились.
        Выбросив сигарный окурок в деревянную бадейку, наполненную водой, доктор поинтересовался:
        - Молодой человек, вы утверждаете, что вы - хирург?
        - Да, господин доктор. Я - Александр Николаев, курсант Военно-медицинской академии и в настоящий момент вольноопределяющийся первого разряда. Со дня на день ожидаю присвоения мне офицерского звания.
        - Гм… Курсант… А вы когда-нибудь кого-нибудь оперировали?
        - Да, господин доктор, и не раз. А еще чаще я ассистировал.
        - А когда и где это было?
        - На учебном корабле «Смольный» нашей эскадры, во время кампании на Балтике, а также при переходе нашего каравана в Черное море. Да и в Академии мне не раз приходилось ассистировать во время практики.
        Мой ответ заинтересовал медика. Он с любопытством посмотрел на меня.
        - Подождите, подождите. Не из той ли вы таинственной эскадры, которая сумела разгромить супостата на Балтике? Я слышал о ней много разного, чему и поверить невозможно…
        - Из нее, господин доктор, - ответил и, желая прекратить этот разговор, сказал: - Где я могу приступить к оказанию помощи раненым?
        Доктор Кеплер, спохватившись, взял меня за рукав и привел в небольшую комнатушку, где стоял сколоченный из досок стол - видимо, он должен был заменить операционный, и рядом с ним несколько таких же наспех сколоченных лавок.
        - Вот ваше рабочее место, молодой человек, - усмехнулся он. - У нас тут все по-спартански - уж не обессудьте. Я постою тут немного, посмотрю, как вы оперируете. Вам еще что-нибудь нужно для работы?
        - Где я могу помыть руки с мылом?
        - Вы что, - ухмыльнулся доктор, - верите в россказни Земмельвайса?
        - Земмельвайса? - я пожал плечами. Фамилию эту я где-то слышал, но где и в связи с чем - никак не мог вспомнить.
        - Игнац Земмельвайс - венский врач, который решил, что руки нужно мыть перед каждым приемом пациентов, - поспешил просветить меня коллега. - За это его уволили из клиники.
        - А вот это зря, господин доктор. У нас только так и делают перед операцией. Да, и еще - мне нужен спирт. Много спирта.
        - Спирт? - подозрительно покосился на меня врач. - А это вам еще зачем?
        Мне вдруг вспомнился бородатый анекдот про Чапаева. Василий Иваныч расстрелял фельдшера, и тут к нему приносят раненого красноармейца. Он говорит: «Я сам буду делать операцию». Заходит за ширму и командует: «Скальпель! Марля! Спирт! Зажим! Спирт! Еще спирт! Огурец!»
        Но вслух я лишь сказал:
        - Спирт необходим для дезинфекции хирургических инструментов. Если его нет, можно их хорошенечко прокипятить в стерилизаторе.
        Врач как-то странно посмотрел на меня, покачал головой, а потом сказал:
        - Ну, если это необходимо… У меня есть немного водки. А спирт я попрошу найти для вас нашего провизора.
        - Вот и отлично, господин доктор. А еще мне нужны ассистенты.
        - Двух я могу вам дать. - Врач оглянулся и крикнул солдатику, который стоял у входа в комнатушку и с любопытством смотрел на меня: - Федька, иди сюда! Нет, сначала позови Ваню, будете вдвоем ассистировать доктору. Да, и еще, - он снова повернулся ко мне, - есть тут одна особа, говорит, что приехала с Альмы, прямо с поля битвы. Она просится к нам, говорит, что готова помогать ухаживать за ранеными. Зовут ее то ли Даша, то ли Маша… Вон, кстати, и она…
        И он указал рукой на худощавого подростка в полувоенной форме, который с тазиком, заваленным окровавленными бинтами, быстрыми шагами шел по коридору госпиталя.
        Меня словно током ударила. Это же была знаменитая Даша Севастопольская! Я читал про нее в учебнике истории, а когда посетил Севастополь и знаменитую Панораму, то гид рассказывал нам о ее геройских делах, и фото ее показывал. Только на нем она была в женском платье.
        Не задумываясь, я сказал своему коллеге:
        - Очень хорошо. Пусть и она тоже будет мне помогать.
        Вскоре мне принесли тазик и кувшин с водой, я помыл руки с мылом и заставил сделать это же Федора, Ивана и Дашу. Потом я разложил хирургический инструмент на чистой клеенке, быстро объяснил помощникам, что и как называется. В мою «операционную» внесли первого пациента.
        Так-так-так… Пулевое ранение в бедро, кость не задета, крупные сосуды тоже, а вот сама рана мне что-то не нравится. Похоже, что она начинает гноиться. Ну что ж, с Богом - приступим…
        Работали мы в этот день до двух часов ночи, сначала при солнечном свете, потом при светодиодной лампе на батарейках, которая очень удивила моих ассистентов. Пришлось Федю еще пару раз гонять за спиртом и за кувшинами с чистой водой. Общего наркоза я не применял, так как у меня не было с собой соответствующих препаратов. Не мог я использовать и эфирный наркоз, который уже успешно применял Николай Иванович Пирогов - для этого мне нужен анестезиолог, либо человек хоть с каким-нибудь опытом администрирования наркоза.
        Вместо общего наркоза я прибегал к его суррогату - давал выпить раненым стакан водки. Алкоголь хоть на чуть-чуть снижал боль. Но все равно мои ассистенты в случае нужды крепко держали пациента, не давая ему дергаться и мешать проводить операцию.
        В некоторых случаях я использовал местный наркоз. Мы сумели спасти жизнь всем нашим десятерым пациентам, которых мне пришлось в этот день прооперировать. Каким-то чудом удалось избежать ампутаций, а вот запасы моих медикаментов и перевязочных материалов заметно убавились. Еще несколько дней работы в таком темпе, и у меня закончатся все мои лекарства. Нужно будет подумать об использовании местных их заменителей, если, конечно, Сан-Хуан с компанией не прибудут в самое ближайшее время в Севастополь. Ну что мне стоило взять с собой еще один чемоданчик с лекарствами…
        И только когда лампа начала тускнеть, а последнего пациента дюжие санитары осторожно переложили с операционного стола на носилки, я вспомнил, что в последний раз ел еще на траверзе мыса Тарханкут, и что мне ужасно хочется хоть чем-то успокоить свой пустой желудок, который урчал и мяукал, как домашняя кошка. Но сил у меня уже не было - и я попросил Федю принести мне поесть.
        Через пять минут тот вернулся, неся корзинку с провизией, кувшин с молоком и чистый рушник. Вместе с ним пришел и доктор Кеплер. Тот с интересом посмотрел на операционный стол, с которого Даша уже успела стереть кровь, и спросил у меня:
        - Вы что, всех уже прооперировали?
        - Да, господин доктор, всех, кого мне принесли санитары.
        - И какие у вас прогнозы относительно их излечения?
        - Полагаю, что все они будут жить.
        - А сколько вы сегодня провели ампутаций? - поинтересовался мой коллега.
        - Ни одной, господин доктор.
        Мой собеседник был изумлен. Он с недоверием посмотрел на меня, покачал головой и неожиданно сказал мне:
        - Зовите меня просто Иван Иванович. Вообще-то я Йоханнес, родители назвали меня в честь великого астронома Кеплера, который, возможно, приходится нам дальним родственником, но для русских я Иван. Себя я давно уже считаю русским.
        - Хорошо, - ответил я. - а вы можете называть меня Александром Юрьевичем. А лучше просто Александром.
        - Тогда я, если вы не против, приглашаю вас, Александр Юрьевич, отужинать со мной. А ваши помощники перекусят здесь, - он указал на корзину с едой, принесенную Федором.
        Я кивнул и сказал своим ассистентам:
        - Побудьте пока с ранеными и присмотрите за ними. Я постараюсь долго не задерживаться.
        За столом я показал доктору Кеплеру свои записи, которые я наспех делал после каждой операции. Мой новый знакомый с уважением посмотрел на меня:
        - Александр Юрьевич, признаюсь, что поначалу я вам не очень-то доверял. Я подумал, что вы китаец или японец, да еще к тому же так молоды.
        - Иван Иванович, я не японец, а русский из Якутии.
        - Вижу теперь, что вы действительно русский. А тогда мне было как-то не по себе. И это ваша странная просьба, касаемая спирта… Но вы, как я понял, отличный хирург.
        - Да нет, что вы, Иван Иванович! Вот скоро сюда прибудет Николай Иванович Пирогов, а с ним Юрий Юрьевич Черников. Вот они действительно корифеи. А я так, просто учусь у них искусству спасать людей.
        - Не прибедняйтесь, - улыбнулся доктор. - Завтра за обедом вы мне подробно расскажете, чему вы успели научиться у ваших, как вы их назвали, корифеев. Ведь многое из того, что вы умеете, мне неизвестно. Например, почему вы обрабатываете ваши инструменты именно спиртом?
        - Дело в том, что спирт убивает бактерии, которые, попав в рану, вызывают гангрену. Я провожу дезинфекцию спиртом, и раны остаются чистыми.
        - Вот как! Я что-то об этом слышал, но не придал значения. Теперь и я буду промывать в спирте свои инструменты и мыть руки с мылом перед началом операции. Да и другим врачам расскажу об этом. А вы, Александр Юрьевич, ложитесь спать. Вам выделят комнату в служебных помещениях госпиталя.
        Я почувствовал, что чертовски устал, и глаза мои начинают слипаться. Но напоследок я попросил у милейшего Ивана Ивановича:
        - Знаете, я предпочел бы заночевать где-нибудь неподалеку от моих пациентов. Так, на всякий случай. И хотелось бы встать, как только начнет светать, чтобы проверить их самочувствие. А потом чуть перекушу - и снова за дело.
        - Хорошо, Александр Юрьевич. Я распоряжусь, чтобы вам нашли помещение рядом с палатой для раненых. Ваши ассистенты придут к вам на рассвете и разбудят вас. И принесут еды. И спирта - я вас правильно понял?
        - Спасибо, Иван Иванович, - улыбнулся я, попрощался с доктором и, в сопровождении санитара, прошел в палату, где лежали прооперированные мною раненые. Все они, похоже, хорошо перенесли операции. Я пощупал пульс у двоих - самых тяжелых, а потом отправился в свою спальню, лег на жесткий топчан, который в этот момент показался мне мягче пуховой перины, и мгновенно уснул.
        8 (20) сентября 1854 года. Река Березина у Борисова, борт парохода «Русалка» Поручик Гвардейского флотского экипажа Семенов Николай Антонович
        Как я и предполагал, отдохнуть нам не дали. Правда, несколько дней я все-таки урвал и немножко отвел душу на Бомарзунде. Осмотрел вертолет, нарисовал на нем ангела в память нашего позывного. Ангелочек получился симпатичный, с лицом Оды. Это уже Наиль постарался - оказывается, он неплохо рисует. Рядом с рисунком надпись для тех, до кого плохо доходит - «Ода», чтобы было ясно - кто изображен на борту моего вертолета. И несколько красных звездочек рядом - мой персональный счет в этой войне.
        С Одой я встретился, и мы все никак не могли с ней наговориться вволю. Похоже, что моя голубоглазка серьезно в меня влюбилась. Как и я в нее. Мы гуляли с ней вечерами, обнимались и даже целовались. На большее я не рассчитывал, зная здешние патриархальные нравы.
        Но я печенкой чувствовал, что эта идиллия продлится недолго. Ведь война закончилась только на Балтике. А на Черном море она должна вот-вот перейти в решающую фазу. Британцы с англичанами скоро начнут осаду Севастополя, и без нашей помощи адмиралы Корнилов и Нахимов не обойдутся.
        Я как в воду смотрел. И недели не прошло, как меня вызвал на связь капитан 1-го ранга Кольцов и «порадовал» скорой дальней дорогой в город-герой Севастополь. Точнее, в Крым, где мой «Ансат» будет базироваться неподалеку от Симферополя. Вот это я понимаю, это прямо как у Филатова:
        Сознаю свою вину.
        Меру. Степень. Глубину.
        И прошу меня направить
        На текущую войну.
        Нет войны - я все приму -
        Ссылку. Каторгу. Тюрьму.
        Но желательно - в июле,
        И желательно - в Крыму.
        Где-то все так. Только война в наличии, и отправляться мне надо не в июле, а в самый что ни на есть «бархатный сезон». Буду бомбить супостата и кушать по вечерам персики, запивая их сухим вином и скучая по Оде.
        Или не скучая? Услышав о моей командировке, моя ненаглядная устроила настоящий концерт, требуя, чтобы я взял ее с собой на войну. Дескать, мужчина я видный, и меня нельзя отпускать одного, тем более в Крым, где горячие гречанки быстро соблазнят меня.
        - Николай, - дрожащим голосом сказала мне Ода, - я умру без тебя. Неужели ты хочешь моей смерти? Возьми меня с собой на войну. Я буду сражаться рядом с тобой. Ведь в Балаклаве был женский греческий батальон «амазонок» - я видела картинку, на которой изображена командир этого батальона[6 - Реальный факт. В 1787 году по инициативе Григория Потемкина в Балаклаве из сотни жен и дочерей греческих солдат был сформирован «батальон амазонок» во главе с Еленой Ивановной Сарантовой, женой Иоанниса Сарантоса. Последний был другом Потемкина. Женщины прошли интенсивную военную подготовку в езде, фехтовании и стрельбе. 24 мая (4 июня) 1787 года «батальон амазонок» встретил императрицу Екатерину II в селе Кадыкей, на конях, в красочной форме, вооруженные винтовками с длинным стволом. Зрелище сие весьма впечатлило иностранцев, сопровождавших императрицу.].
        Я тоже помнил о подобном историческом казусе. Вытерев платком заплаканное лицо Оды и подумав немного, я спросил у нее, готова ли она на менее героическое, но не менее полезное времяпровождение в Крыму. Получив утвердительный ответ, я отправился в радиорубку и связался в капразом Кольцовым. Зашел я издалека: дескать, прошу разрешения набрать кое-кого из местных жителей для работы в качестве грузчиков - ведь тягачей у нас не будет, а вертолет двигать надо. Да и для других работ нужна будет грубая сила. Кроме того, не помешал бы и повар, и прачка, можно в одном лице.
        - Николай Антонович, - сказал он, причем я явственно услышал усмешку с того конца провода, - я все понимаю, и не буду возражать, если твоя невеста будет рядом с тобой, тем более если от нее будет реальная помощь. Ты ей только объясни, что в сам вертолет ты ее взять не сможешь - места мало, да и каждый лишний килограмм на счету. Ничего страшного не случится, если вы на короткое время с ней расстанетесь. А насчет грузчиков - идея хорошая, действуй.
        Интересно, откуда он узнал про Оду? Ну да ладно, восьмерых местных мужичков посильнее я быстро нашел - все Одины родственники, все сложены примерно как бог Один, простите за каламбур, и, что немаловажно, все неплохо знают русский. И многие из них служили в «охотниках». Когда я пошел узаконить их статус, оказалось, что Кольцов уже предупредил об этом кого надо, так что за рекордное время моя команда пополнилась еще девятью штатными единицами.
        Следующим, над чем пришлось поломать голову, был вопрос о том, как лучше доставить наш вертолет в Крым. Мы исходили из того, что для «Ансата» в качестве «вертолетоносца» может сойти и местная баржа с усиленной палубой. Если же с вертолета снять лопасти, то он теоретически сможет пройти по любому каналу. Нашему каналу. А вот по Березинскому водному пути, увы, не получится - баржа попросту в нем застрянет. Альтернативный путь - через Волгу и Дон - заставит нас совершить несколько перелетов: до Твери, от Волги до Дона, от Мариуполя до Крыма… А моторесурс у нас хотя еще практически девственный, но все же не бесконечный.
        Поэтому было решено отправить нас со вторым караваном, через Березину. Для этого в Речицу заранее отправили группу, которая раздобыла там баржу, у которой срочно усилили палубу, и пригнали ее в Оршу. А плашкоут, на котором мы прибудем из Бомарзунда, будет отбуксирован в Ригу сразу после нашего взлета.
        Тридцатого августа - по календарю предков - для нас же это одиннадцатое сентября - наш плашкоут взял на буксир пароход «Русалка», в девичестве «Mermaid», и мы покинули гостеприимный Бомарзунд. С нами отплыла и довольная донельзя Ода.
        Часть нашей команды уже ждала нас в Орше, другие же, вместе со мной и с моим штурманом Игорем Шульгиным, располагались в уютных каютах с настоящими иллюминаторами (или без таковых) на круизном пятизвездном судне, коим являлась «Русалка». Причем пять звездочек она получила за то, что на топчанах лежали настоящие матрасы (и даже без клопов!), а «туалет типа сортир» был в рабочем состоянии.
        Оде выделили отдельную каюту, но она все время, словно хвостик, ходила за мной, опасаясь, что я возьму вдруг и улечу, как сказочный Карлсон. Конечно, для меня это было приятно, но в то же время, немного нервировало, так как приходилось на ходу решать множество разных проблем.
        Например, с горючим для вертолета. В этом времени нет АЗС, цистерн и танкеров, по крайней мере вне Балтики. Как доставить в Крым необходимое количество авиационного горючего для нашего «канадца» - турбовального двигателя «Пратт энд Уитни»? Технари нашли выход - заказали у интендантов несколько сотен дубовых бочек. В них закачали с «Лены» горючку, тщательно закупорили их и погрузили в трюм баржи. В полевых условиях нам придется заправлять вертолет старым дедовским способом - с помощью центробежного насоса. Так что Одины родственники будут очень даже к месту.
        Для того чтобы наши охранники и, по совместительству, грузчики, поняли, с каким грузом им придется иметь дело, мы провели для них наглядную демонстрацию - я вылил ведро горючки на кучу ветоши и поджег ее. Импровизированный костер ярко пылал, а солдатики и «охотники» стояли, любовались пламенем и задумчиво почесывали затылки. Похоже, что они осознали и впечатлились.
        На «Русалке» мы проводили время в основном на палубе, благо погода была прекрасной. Наш гордый «Ансат» был крепко-накрепко принайтован к палубе и закутан в старый парус. Со снятыми лопастями он был похож на огромную морковку. Зато ему не были страшны ни жара, ни холод, ни качка; тут мы не раз вспоминали с нежностью и теплотой наши каюты на «Королеве», где и не качало особо, был кондиционер и электрическое освещение…
        В Риге было плюс двадцать девять, но не успели мы дойти до Динабурга - в нашем будущем Даугавпилса, - как температура упала до семи-восьми градусов, и зарядил мелкий противный дождик. Потом, у Полоцка, дождь прекратился, потеплело градусов до двадцати пяти, и при этом стало невыносимо влажно.
        И вот, пятого числа пополудни наши техники перебрались на плашкоут - Наиль при этом ухитрился свалиться в реку, вода в которой оказалась не слишком теплой, - и началась подготовка к полету. Был снят парус, заботливо закрывавший «Ансат» от нескромных взглядов, установлен хвостовой винт и несущие лопасти.
        Когда нам сообщили, что пора в путь дорогу - вон, уже и Улла видна на горизонте - так именовалась деревня рядом с устьем одноименной реки, вертолет был уже готов, и мы с Наилем отбирали самые нужные нам на первое время вещи, чтобы складировать их в грузопассажирском отсеке. Вооруженцы проверили крупнокалиберный пулемет «Корд», установленный по правому борту фюзеляжа. На всякий случай мы решили подвесить под пилоны два пусковых контейнера с неуправляемыми ракетами С-8.
        Все это время Ода крутилась вокруг меня, жалобно заглядывая в глаза. Потом она не выдержала, расплакалась, чмокнула меня в щеку и убежала. Я и сам чуток расстроился. Впрочем, мы с ней скоро увидимся в Симферополе.
        8 (20) сентября 1854 года. Борт вертолета «Ансат» Поручик Гвардейского флотского экипажа Семенов Николай Антонович
        Тросы, удерживавшие «Ансат» на палубе, отцеплены, двигатель запущен, и мы поднимаемся в воздух. Сделав прощальный круг над караваном, вертолет берет курс на Оршу. Мы летим над бескрайними белорусскими лесами, почти родными - ведь мои предки по материнской стороны были родом из Белоруссии, только не отсюда, а южнее, из деревни Акшинки Гомельской области. В наше время это была уже бывшая деревня, которую после Чернобыля расселили, и то не сразу.
        Игорь вдруг запел у меня под ухом: «Под крылом вертолета зачем-то поет зеленое море тайги». Ну, что тут поделаешь - он родом из Томска, не отличает тайгу от широколиственных лесов. Ну и, естественно, не «зачем-то», а «о чем-то». Но критиковать его я не стал - поет он так, что заслушаешься. Он мне как-то сказал, что мама хотела, чтобы он стал оперным певцом, а он ее огорчил и поступил в Сызранское училище, хотя его отец, сам летчик-истребитель со стажем, мечтал, чтобы сын пошел по его стопам. Тот, понятно, не был доволен, что Игорь стал вертолетчиком - у летчиков, летавших на «трубах», это почему-то считается вторым сортом.
        Лететь было красиво - солнце стояло еще довольно высоко, а под нами виднелись леса, тут и там перерезанные извилистыми ленточками рек и речушек, а кое-где синели небольшие озера и ярко-зелеными пятнами выделялись болота. Перелет был совсем недолгий, где-то минут двадцать пять, и под нами показалась Орша. Я ожидал увидеть город, но то, что я увидел, было больше похоже на деревню-переросток: несколько каменных зданий в центре, а вокруг - избы, избы, избы… Вспомнилось, что в 1812 город сожгли французы, от чего он так и не оправился, да и в 1830 -1831 годах, во время Польского мятежа, город сильно пострадал.
        Но обрадовало то, что у одного из мостков на Днепре я увидел плашкоут, на палубе которого был намалеванный белой краской круг. Я облегченно вздохнул - наш небольшой перелет прошел вполне благополучно. Но, как оказалось, нам не удалось обойтись без приключений.
        Игорь Шульгин, перестав любоваться видами белорусских лесов и полей и поглядывая на приближающуюся палубу плашкоута, вдруг насторожился, обернулся назад и жизнерадостно заржал:
        - Я так и знал, что эта чертовка не отстанет от нас. Микола, поздравляю - у нас «заяц»!
        Честно говоря, и я подозревал, что Ода способна отмочить нечто подобное. Но перед стартом у меня голова работала только в одном направлении - как нам поудачней взлететь. После того, как зареванная Ода скрылась с глаз моих, я перестал следить за ее передвижениями. И, как оказалось, напрасно. Вытерев слезы, эта безобразница незаметно пробралась в грузопассажирский отсек и спряталась под сложенными в нем коробками и тюками с имуществом. Она тихонечко, как мышка под веником, сидела там, ожидая, когда вертолет поднимется в воздух. Минут через двадцать полета Ода стала осторожно выбираться из-под коробок с сухпаем, ЗИПами и прочими нужными вещами. Когда вертолет резко пошел на снижение, непривычная к таким воздушным качелям Ода вскрикнула, чем и выдала себя. Бдительный Игорек услышал шум и «обрадовал» меня известием о нелегальном пассажире.
        Мне хотелось после приземления сказать много «ласковых» слов своей красавице, и вряд ли их можно будет найти в словарях русского и шведского языков. В голове у меня промелькнули картинки, которые были похожи на иллюстрации к творчеству маркиза де Сада. Но я знал, что когда мы приземлимся, скорее всего, дело закончится моим укоризненным взглядом и ласковым поцелуем в ее румяную щечку. Ну, не умею я долго злиться.
        А через две-три минуты нас уже встречали те из наших ребят, кого я отправил заранее в Оршу…
        Часть 3
        ТИХО ПЛЕЩЕТ ВОЛНА…
        9 (21) сентября 1854 года. Северный Крым, у русла реки Чатырлык Александр Хулиович Сан-Хуан, капитан Гвардейского флотского экипажа
        Я поглядывал по сторонам и мурлыкал себе под нос:
        Степь да степь кругом,
        Путь далек лежит,
        В той степи глухой
        Подыхал злой бритт…
        Конечно, пока мы ни единого бритта в степи так и не увидели, ни злого, ни доброго. Но я абсолютно точно знал, что это «пока»…
        Вскоре после нашего прибытия в Херсон, стоя на берегу Днепра, я увидел, как на противоположном его берегу что-то бликнуло. Это было не там, где выгружались солдаты генерала Хрулёва, а чуть в стороне, в прибрежных зарослях. Конечно, это мог быть блик от начищенной солдатской бляхи или от бутылочного стекла на месте банкета, устроенного господами офицерами. Но, по старой привычке, я брал такие подозрительные мелочи на заметку, зная, что в нашем деле мелочей не бывает.
        Интересно, что и наши «максы отто», в смысле «фон штирлицы», сообщили мне, что их коллеги в Херсонской крепости сообщили, что в округе замечены странные личности. Одну личность они даже задержали, хотя она все отрицала - мол, я всего лишь бедный путешественник, следующий из Киева в Одессу и ожидающий на берегу Днепра прихода парохода из Одессы. Дескать, мне просто интересно было наблюдать за солдатиками.
        Узнали об этом и наши «особисты». Как они вышли на своих местных коллег, не знаю, но подозреваю, что без ротмистра Шеншина здесь не обошлось. Более того, они смогли договориться, чтобы им дали напрокат этого странника. После вдумчивой беседы тот перестал запираться и рассказал, что его наняли для того, чтобы он докладывал обо всех перемещениях русских войск. Особое внимание он должен был обратить на пароход «Святой Николай». Ну, и до кучи выяснилось, что его нанимателем являлся человек, с которым он познакомился по дороге из Киева, и что этот человек поселился в меблированных нумерах. Местные «особисты» в сопровождении Паши Филиппова поторопились навестить сии нумера и обнаружили забытые там плащ и чемодан. А сам джентльмен куда-то испарился сразу после нашего прибытия.
        В бесхозном чемодане находилась одежда, вероятно, купленная в Киеве или в каком-нибудь другом российском городе, и дорожный несессер с туалетными принадлежностями. А вот плащ оказался примечательным. Хоть в нем и отсутствовали метки и ярлыки, но, по словам одного из коллег, именно такие плащи шьет одна известная фирма в Лондоне, на Сэвил Роу. Конечно, это еще ничего не доказывает, но, судя по описанию, данному хозяйкой «нумеров», наниматель говорил с акцентом, причем не с немецким и не с французским - обитатели Германии или Франции нередко останавливались у нее, и их акцент она знала хорошо.
        «Интересно девки пляшут», - подумал я. Неужто бритты что-то готовят? Конечно, у неприятеля сейчас другие задачи; в нашей истории практически сразу после высадки в Евпатории последовал поход на юг и битва при Альме. Отвлекаться на север полуострова они пока не будут. Так что бояться нам, вероятно, нечего.
        На «Рапторе» я отправил в Севастополь, кроме Шеншина и Грода, ребят Мишина, Пашу Филиппова, а также, после некоторого раздумья, Сашу Николаева. На катер мы погрузили и кое-какие запасы оружия и горючего.
        Я долго раздумывал, послать на нем Ника или лучше Машу. Сам Ник уговаривал меня отправить нашу Валькирию, но я, пораскинув мозгами, решил, что мне в Севастополе нужен представитель в офицерском чине, Паша же из «конторы», и у него свои дела. А женщину никто всерьез воспринимать не будет - времена не те.
        Что же касается Ника, то для меня даже удивительно, что он так быстро из врага-пиндоса превратился для меня с того памятного «бейсбольного матча» в друга, с которым я не задумываясь пошел бы в разведку (если он, конечно, научится не топать по-слоновьи и не пыхтеть, как паровоз).
        И, признаюсь уж, был еще один серьезный довод. Конечно, мне ничего не светило с Машей. Но меня все равно радовало, что она с нами в безопасности; ведь кто знал, как именно сложится довольно рискованное дефиле «Раптора» через неприятельский флот, корабли которого, по словам генерала Хрулёва, кишмя кишат вокруг Тавриды. Впрочем, как я узнал еще вчера, он дошел до места назначения без особых проблем, хотя ему и пришлось устроить маленький «Трафальгар». Сидела бы Маша сейчас у самого синего моря, ела бы апельсины и запивала их терпким крымским вином, вместо того, чтобы трястись в нашей «самобеглой повозке» по широкой Таврической степи… Но как бы то ни было, вместо нее отправился в столицу русского Черноморского флота наш Берсерк.
        Даже если у меня и не было ни единого шанса, меня все равно грела бы мысль о том, что Маша здесь, рядом. Вот же незадача - никогда особых романтических чувств ни к одной даме не испытывал (что не мешало мне время от времени наслаждаться обществом таковых), а тут, блин… Ладно, надеюсь, что рано или поздно все это утрясется. В чем, в чем, а в постоянстве чувств я замечен никогда не был.
        Оба беспилотника взял с собой Паша - в Севастополе они могут пригодиться. А при разборе баржи мы нашли квадрокоптер, также переданный нам при формировании каравана. Мы его искали, когда поломался беспилотник, но найти не могли - кто же знал, что коробка с ним окажется не на «Егере», куда я приказал «охотникам» ее положить, а на барже, да еще и под ящиком с патронами… Хорошо то, что его в запарке не раздавили.
        В тот же вечер мы узнали, что второй караван уже в пути и добрался до Борисова. Там «Денис Давыдов», несколько вооруженных пароходов, поболее наших «Егеря» и «Курьера», и несколько барж. С ними - полевой госпиталь. Поэтому двух тяжелораненых «охотников» мы оставили в Херсоне в ожидании этого госпиталя; прочие уже более или менее оправились от ран, и мы их взяли с собой.
        Шведов мы распределили по подводам - увы, наши ребята плохо умели обращаться с этим видом транспорта. В обозе мы везли практически все наши припасы в сопровождении большей части моих ребят. А вот немногим везунчикам - вашему покорному слуге, Косте Самохвалову, Маше и четверым моим ребятам повезло - они следовали в относительном комфорте - на «Тигре». Что ни говори, при такой жаре намного приятнее сидеть в машине с кондиционером…
        Из Херсона мы вышли вместе с батальонами, которые повел в Крым генерал Хрулёв. Наше авто стало чем-то вроде передового разведывательного подразделения. Мы выезжали вперед, распугивая своим появлением телеги чумаков, запряженные медлительными волами, и коляски местных аграриев. Проехав километров двадцать - двадцать пять, мы делали остановку и ждали, когда до нас доберется авангард пехоты вместе с обозом. Чтобы не маяться дурью, мы доставали из «Тигра» квадрокоптер, запускали его в синее небо Тавриды и с помощью этого девайса обозревали окрестности. О результатах авиаразведки мы докладывали по рации генералу Хрулёву. Вместе с ним следовал наш радист, который и поддерживал между нами постоянную связь. И только потом мы в тоске и неге ожидали подхода пехоты. Правда, мы выставляли на всякий случай парный дозор, который наблюдал за окрестностями.
        И вот мы остановились на очередную рекогносцировку. Природа была на удивление однообразной. Степь да степь кругом, и лишь где-то в полукилометре отсюда виднелось высохшее русло какой-то речки (после я узнал, что именуется она Чатырлык), по обеим сторонам которой росли высокие кусты и отдельно стоящие пирамидальные тополя. Весь личный состав вывалил из «Тигра», в котором остался лишь один боец, чья голова торчала из люка в крыше вездехода.
        Маша хотела было уйти подальше от нас, чтобы «пособирать цветы», но тут меня словно кто-то толкнул в бок. Нет, я не заметил ничего подозрительного, но у меня вдруг появилось чувство, будто на меня кто-то уставился и не отводит злого пристального взгляда. Я приказал побыстрее подготовить к запуску коптер.
        Когда аппарат взмыл в небо, я понял, что мои нехорошие предчувствия были обоснованными. В сухом русле реки находилось три десятка всадников. Большая их часть была одета в сине-зеленую форму и шапки с квадратным верхом, похожие на головные уборы польских конфедератов. А трое кавалеристов были, по всей видимости, из местных татар - они были одеты в рубашки с косым воротом, сапоги, заправленные в широкие суконные шаровары, а поверх рубашек - бархатные жилеты. На головах у них были низенькие черные барашковые шапки.
        Так-так-так… Похоже, засада. Наши кавалеристы вряд ли стали бы прятаться в сухом русле реки, да еще в компании татар. Это были, скорее всего, британцы. Если судить по головным уборам и пикам, кавалеристы были уланами. А татары - их проводники. Ну что ж, посмотрим, что они для нас приготовили вкусного…
        Вскоре я заметил в кустах наблюдателя. Он внимательно следил за нами в подзорную трубу. Интересно, ограничатся ли инглизы только разведкой или попытаются на нас напасть? Я скомандовал приготовиться к бою. Маше же сказал, чтобы она быстренько забежала за «Тигр» и сделала там все свои дела, а потом хватала в охапку винтовку и искала для себя подходящую позицию. Скорее всего, у нее появился реальный шанс увеличить персональный счет. В ходе быстрого инструктажа я попросил своих ребят не уничтожать всех врагов подчистую, а оставить одного-двух в качестве «языков». За исход же боестолкновения я особо не переживал - АГС, пулемет «Печенег», несколько автоматов и две снайперки - этого вполне достаточно для того, чтобы выкосить и вдвое большее количество всадников.
        Пока мы готовились, противник все же решился напасть на нас. Из русла реки раздалось лошадиное ржание, а вскоре мы увидели кончики пик, появившиеся из-за кустов.
        - Внимание, - крикнул я, - огонь по моей команде!
        Я дал возможность британским уланам приблизиться к нам метров на двести, после чего выстрелил по ним из подствольника. ВОГ-25П ударилась в грунт у самых копыт лошадей, подскочила вверх и разорвалась в воздухе. Несколько улан смело с седел. Рядом со мной затрещали очереди из «калашей», а с крыши «Тигра» забил длинными очередями «Печенег».
        Все закончилось через несколько минут. Выстрелы затихли, и было слышно лишь, как стонут раненые и дико визжит умирающая лошадь.
        - Барс, Гвоздь, Костя и ты, Маша, держите инглизов - мертвых и пока еще живых - под прицелом, - скомандовал я. - А ты, Козырь - за мной. Пойдем глянем, есть кто там еще живой.
        Живых, однако, мы нашли всего двух. Один из них, молодой татарин, скорее всего, вылетел из седла и сильно приложился о землю при падении. Он был без сознания. А второй оказался британцем. Осколки ВОГа сильно покорябали ему лицо, а пуля из «калаша» пробила ногу чуть ниже колена. Он вырубился от болевого шока. Наскоро перевязав его, мы с Козырем - в миру - сержантом Федей Козыревым - осмотрели остальных. Почти все были или мертвые, или вот-вот должны отдать концы. Мои ребята умели стрелять так, чтобы у медиков было как можно меньше работы.
        На секунду возникшее чувство жалости к ним исчезло, когда я вспомнил убитых гражданских на Аландах. Лучше пусть умрут эти, чем женщины и дети.
        Я вызвал по рации подмогу и с помощью наших ребят привел в чувство, связал и оттащил к «Тигру» пленных. Допросить я их решил потом, когда они наведут резкость.
        Потом я связался по рации с генералом Хрулёвым и рассказал ему о стычке с британцами. Я посоветовал Степану Александровичу усилить охранение - ведь по степям Таврии могли рыскать и другие конные отряды неприятеля.
        Где-то часа через два на горизонте появился авангард пехотинцев. Солдаты едва тащили от усталости ноги. Видно было, что народ в колонне реально вымотался. Ведь сначала они прошли пешедралом от Дунайских княжеств до Херсона, где их ждало немногочисленное пополнение. После однодневной передышки и доукомплектования они продолжили путь.
        Вчера мы подошли к Перекопу, но там нас даже не удосужились покормить как следует, хотя известие о нашем выходе из Херсона им передали. Да что там покормить - даже воды дали мало, - мол, самим не хватает. Крысы тыловые… Хорошо еще у нас с собой было несколько канистр с днепровской водой, которой должно было хватить до Симферополя, но и то только в том случае, если дневной рацион будет минимальным. А попробуй, пройди несколько десятков верст в день, да еще при температурах свыше тридцати градусов по голой степи, где тени днем с огнем не найти…
        - Ваше превосходительство, - доложил я подъехавшему к нам на коне генералу Хрулёву. - На нас напал конный отряд противника численностью в тридцать сабель. Все они уничтожены. С нашей стороны потерь нет.
        Про пленных генералу я докладывать пока не стал. Вот приведем их в порядок, допросим, а потом и представим Степану Андреевичу. Человек он с еще старыми, рыцарскими представлениями о правилах ведения войны. Не стоит шокировать его нашими нравами.
        Вместе с ним мы еще раз обошли поле боя. Чуть в стороне десятка два солдат ковыряли землю кирками и лопатами, выкапывая братскую могилу для убиенных нами британцев и татар. Генерал был впечатлен, скорее даже потрясен всем увиденным. Он вздыхал, тер шею и все никак не мог прийти в себя от удивления. Еще бы - горсточка людей легко и просто перебила три десятка кавалеристов.
        Потом, видимо, сделав какой-то для себя вывод, он повернулся ко мне и, ни слова не говоря, крепко пожал мне руку…
        9 (21) сентября 1854 года. Север Крымского полуострова Подпоручик Мария Ивановна Широкина, журналист и снайпер
        К вечеру наши пленные оклемались и стали вполне пригодными для допроса. Правда, молодой татарин из Евпатории вряд ли мог рассказать нам что-либо такое, что заинтересовало бы наше командование. Поэтому, решив с ним побеседовать попозже, Хулиович занялся британцем. Санинструктор качественно перевязал его простреленную ногу - раненый очень переживал, что ему, по варварскому обычаю медиков того времени, оттяпают ее по самое колено - и заклеил пластырем посеченное осколками лицо.
        Пленный, назвавшийся Арчибальдом Кливлендом, был корнетом 17-го уланского полка бригады легкой кавалерии лорда Кардигана. Гм… Так это, выходит, та самая бригада, которая в нашей истории была почти полностью уничтожена в сражении под Балаклавой! Повезло корнету - он жив останется.
        Мы с ребятами договорились - я возьму у Кливленда интервью и задам ему все те вопросы, которые интересовали Хулиовича и особенно Костю. Потом, если у кого-нибудь возникнут еще вопросы, то я отчалю под предлогом усталости, и разговор продолжится в суровом мужском коллективе.
        Увидев меня, Кливленд с удивлением воскликнул:
        - У вас здесь и дамы есть? Да еще такие красивые?
        Блин, далась им эта красота. Да, в Перекопе мне единственной из всех еле-еле удалось помыться - меня пригласила в баню супруга коменданта крепости, и я сумела кое-как смыть всю ту грязь, которая накопилась еще с Киева, пусть ценой двух часов нескончаемой болтовни с почтенной мадам. Конечно, игра стоила свеч, ведь даже в Херсоне мне удалось лишь слегка поплескаться в лимане. Но с помывки прошло более суток, к тому же я не накрашена и не причесана как следует.
        - Корнет, не забывайтесь - я вас старше по званию. Я - подпоручик Широкина, и не просто дама, а офицер русской армии.
        - У русских уже не хватает офицеров-мужчин, - попробовал подколоть меня Арчибальд Кливленд, - и вам приходится возмещать их отсутствие офицерами-женщинами?
        - Госпожа подпоручик, - с улыбкой, от которой корнет вдруг побледнел, сказал Хулиович, - неплохо стреляет. За последние две недели она застрелила семь врагов. Включая двоих сегодня.
        Кливленд поежился и посмотрел на меня с уважением.
        - То есть и вы тоже участвовали в этом фантасмагорическом сражении?
        - Если вы имеете в виду в отражении вашего нападения, то да. Но пуля в вашей ноге - не моя работа. А вот молоденький улан, который скакал справа от вас - тот попал мне на мушку. Только он не мучился, отправившись сразу к праотцам.
        - Бедный Мастард, - британец печально покачал головой. - Джеймс вообще был любителем женского пола. В Варне он два раза прибегал в часть, унося ноги от мужей тех, кому он посмел сделать непристойные предложения - у болгар с этим строго. Да и в кавалерию он пошел, как я слышал, спасаясь от двух невест, которые вдруг узнали о существовании друг друга. И надо же, умер от руки прекрасной дамы. Спасибо, что вы убитых похоронили, как христиан, а не бросили на поживу стервятникам. А что будет со мной?
        - С вами? Думаю, что ничего страшного с вами не произойдет. Побудете у нас в плену, а после того, как кончится война, вернетесь на родину. Живой и здоровый.
        - Хорошо, если так…
        - Корнет, расскажите, как вы вообще здесь оказались?
        - После высадки в Евпатории наша часть должна была идти на юг, к Севастополю, к главной военной базе русских. Но мой командир, лорд Кардиган, получил известие, что с севера следуют части, направленные с Дуная в Крым, а с ними какие-то необычные солдаты и повозки. Мне было поручено вести наблюдение за русскими и, в случае если мы увидим этих странных солдат, захватить хотя бы одного в качестве «языка» и, по возможности, убить как можно больше остальных. Когда мы увидели людей в незнакомой форме, сопровождающих повозку, движущуюся без лошадей, я подумал, что это то, о чем мне говорили, и приказал атаковать вас в конном строю.
        Хулиович усмехнулся, а я сказала:
        - Корнет, вы вышли именно на тех, кого искали.
        - Миледи, так я и подумал. А если учесть, что вас было всего шестеро, то никаких шансов у вас не должно было быть. Ну, кто бы мог подумать, что ваше оружие окажется настолько совершенным, и с его помощью вы перестреляете нас, как кроликов? Не знаю, кто вы и откуда, но если у вас у всех есть такое же оружие, то наша экспедиция в Крым закончится полным провалом. И мало кто из тех, кто высадился на днях в Евпатории, вернется в старую добрую Англию - большинство останутся здесь, в шести футах под землей, как несчастный Джеймс и другие мои ребята…
        Корнет тяжело вздохнул и отхлебнул из эмалированной кружки крепкого чая. При этом он слегка поморщился - как истинный британец, Арчибальд привык пить чай со сливками. Но, как известно, дареному коню в зубы не смотрят. Чай был горячий, хорошо заваренный и ароматный.
        - Будь проклята эта война, - с горечью произнес англичанин. - Сколько еще храбрых воинов с обеих сторон должны пасть на полях сражений только для того, чтобы эти лавочники из парламента заработали миллионы на поставках в войска оружия, снаряжения и продовольствия. Боевые действия еще не начались, а мы уже потеряли столько солдат и офицеров… Если бы вы знали, что творилось в Варне в то время, когда мы находились там в ожидании приказа начать высадку в Крыму.
        Я лишь краем уха слышала о злоключениях армий союзников в Варне и потому попросила корнета рассказать поподробнее.
        - Миледи, - начал он, - наш экспедиционный корпус, после остановки в Галлиполи, второго июня прибыл в Варну. Этот заштатный турецкий город насчитывал всего пятнадцать тысяч местных жителей, в основном болгар. За короткое время его население утроилось. Там мы проторчали больше двух месяцев. Офицеры нашего полка изнывали от безделья. Охота ненадолго отвлекла нас от скуки, но вскоре вся дичь в округе была выбита. Солдаты в огромном количестве поглощали неспелые фрукты, в изобилии росшие в садах Варны. Все это закончилось для нас печально - в лагере началась эпидемия холеры.
        Французы оказались более опытными в этом отношении, и каждые две недели меняли месторасположение своего лагеря. Наши же начальники не обращали никакого внимания на санитарное состояние войск ее величества. От холеры умирали и матросы на наших военных и транспортных кораблях, стоявших на рейде Варны. Эта проклятая болезнь косила всех без разбора. Умирали солдаты, умирали офицеры, умирали женщины, сопровождавшие наш экспедиционный корпус. Каждый день мы кого-то хоронили. Трупы мы просто закапывали в песок на берегу моря, причем так неглубоко, что бродившие во множестве вокруг нашего лагеря собаки легко раскапывали могилы и питались человечиной.
        Моряки хоронили своих покойников по старому обычаю - привязывали к ногам груз и выбрасывали в море. Но через какое-то время трупы, зашитые в парусину или старые одеяла, распухшие до чудовищных размеров, всплывали из морской пучины и плавали вокруг стоявших на якоре судов в вертикальном положении, пугая еще живых моряков.
        Дисциплина в лагере падала, солдаты, пытавшиеся обезопасить себя, вместо сырой воды пили бренди и вино. Но это помогало мало. Возможно, что из-за падения дисциплины в Варне неожиданно вспыхнул пожар, едва не уничтоживший склады с порохом и бомбами, в которых хранилось восемь миллионов зарядов. Наши офицеры уже начали готовиться к спешной эвакуации - в случае взрыва лагерь оказался бы стертым с лица земли. Но французы, рискуя жизнью, все же потушили огонь, приблизившийся вплотную к палаткам, в которых хранились бочки с порохом.
        Пожар в Варне произвел огромные опустошения. У нас, например, погибло такое количество запасов продовольствия, которого было бы достаточно, чтобы прокормить всю английскую армию в течение шести недель.
        Впрочем, я слышал, что пожар будто бы устроили местные болгары, которые сочувствовали русским и ненавидели нас, хотя мы честно расплачивались с ними за продовольствие, необходимое для нашей армии. Мы предлагали им щедрую плату - за работу хозяину одного вола и одной телеги в день мы платили три франка - в пять раз больше, чем платили им турки, да еще, независимо от платы, мы кормили весь день и волов и погонщиков. Командующий французским экспедиционным корпусом маршал Сент-Арно приказал силой захватить восемь сотен болгар с их волами и телегами. Но, несмотря на то что их бдительно охраняли, в первую же ночь полторы сотни болгар бежало, бросив и волов и телеги, а другие стали ломать и поджигать свои телеги, чтобы не перевозить грузы для нашей армии. А холера тем временем, словно картечь, продолжала выкашивать наши ряды. Счет умерших шел на тысячи. Мы потеряли столько храбрых солдат, сколько теряют во время большого сражения.
        Корнет отхлебнул уже остывший чай, вздохнул и продолжил свой страшный рассказ:
        - Вы теперь можете представить, с какой радостью мы узнали, что в конце августа наше командование наконец-то приняло окончательное решение - высадиться в Крыму. Пусть мы погибнем в сражении, но это все же лучше, чем подыхать от холеры в этой проклятой Варне, среди зловонных куч человеческого дерьма. Ой, простите, миледи, такие слова не предназначены для женских ушей…
        Я улыбнулась:
        - Корнет, хочу вам напомнить, что я не просто женщина, но и офицер, и мне не раз приходилось слышать слова и похлеще. Мне очень интересно. Тем более что вы изъясняетесь, словно поэт. Вы, наверное, учились в Оксфорде?
        - Нет, миледи, я из семьи офицера. Наше родовое поместье в Девоне, хотя мой отец, подполковник Огастас Кливленд, родился в Индии. Он храбро воевал против Наполеона и отличился в битве при Ватерлоо под командованием славного Веллингтона. А я последовал по его стопам.
        - Интересно, - я улыбнулась и заметила, что корнет вдруг покраснел. Еще не хватало, чтобы и этот юноша в меня влюбился. Да что ж это такое, а? И я сказала более суровым тоном, чем намеревалась: - Корнет, так вы мне так и не сказали, что же было после Варны?
        - Простите, миледи. Я немного задумался… Так вот. Наш огромный союзный флот, состоящий из нескольких сотен парусных и паровых кораблей вышел, наконец, в море и взял курс на Крым. К полудню 13 сентября он подошел к Евпатории. Никто не оказал нам никакого сопротивления. Лишь один местный чиновник - кто-то вроде нашего мэра - потребовал, чтобы высадившиеся на берег войска в соответствии с установленными в России санитарными правилами провели какое-то время в карантине. В общем, он изрядно нас рассмешил.
        Местные татары согласились поставлять нам продукты в любом количестве, лишь бы за все им щедро платили. Командующий нашим экспедиционным корпусом лорд Реглан переговорил с татарскими старейшинами, и вскоре к нам в лагерь потянулись повозки, груженные овощами и фруктами. Погонщики гнали отары овец. Мы были вдоволь обеспечены продуктами. Кроме того, татары предоставили в наше распоряжение 350 фургонов с лошадьми, волами и погонщиками. Да, это вам не болгары. Кстати, и с нами отправились трое местных татар, проводниками и переводчиками. Наш 17-й уланский полк сейчас, наверное, уже в Севастополе или по крайней мере по дороге туда. А что случилось с нами, вы знаете…
        Арчи (так я стала про себя называть его) тяжело вздохнул, погладил забинтованную ногу и застонал от боли. Он принял более удобную позу и стал задумчиво смотреть в огонь костра.
        - Корнет, - сказал капитан Сан-Хуан, внимательно слушавший рассказ британца, - война для вас уже кончилась. Думаю, что вы недолго пробудете в плену. Севастополь вам взять не удастся, а союзная армия найдет себе могилу у его стен. Так что можете считать, что вам еще повезло. Впрочем, чтобы вам повезло окончательно, будьте так добры и расскажите мне, какие именно силы высадились в Евпатории, а также все, что вам известно об объединенном флоте британцев и французов.
        Александр выразительно взглянул на меня. Я посмотрела на притихшего корнета, улыбнулась ему и, похлопав по плечу пленного, удалилась писать черновик статьи, которую, как я надеялась, когда-нибудь напечатают…
        10 (22) сентября 1854 года. Севастополь Капитан Гвардейского флотского экипажа Александр Хулиович Сан-Хуан
        Сегодня утром мы наконец-то прибыли в Севастополь. После боестолкновения с британским конным отрядом и, услышав от наших «морских путешественников», что битва при Альме уже состоялась, генерал Хрулёв поручил нам попасть в Севастополь как можно скорее. Взяв с собой пару эскадронов казаков, мы на «Тигре» отправились на юг, время от времени делая небольшие остановки, чтобы кони нашего эскорта успели немного отдохнуть, а люди перекусить. Казаки, привычные к дальним переходам, обходились нехитрой снедью, которая была у них с собой в седельных сумках. Ну а мы потихоньку уничтожали сухпай.
        Кстати, мы угостили им нашего английского пленника. Когда он понял, что это то, чем мы питаемся в походе, когда нет возможности сварить горячую пищу в полевой кухне, то лишь покачал головой.
        - Если это для похода… Еда ваша вполне съедобна. И готовить ее так просто. А у нас, даже если и найдется достаточное количество продуктов, уйму времени потратишь на ее приготовление. Ежедневный рацион британского солдата состоит из фунта хлеба и трех четвертей фунта жесткой говядины. Овощи, свинину и прочие продукты солдаты должны приобретать за свой счет. Единственной посудой для приготовления пищи служат два медных котла - один для мяса, один для картофеля. И едим мы всего два раза в день - завтрак в семь тридцать и обед в двенадцать тридцать. Третий прием пищи разрешается, но лишь за свой счет. Жалованье солдата - примерно семь шиллингов в неделю, причем половина этих денег высчитывают за питание, а еще шиллинг и десять пенсов - за общие расходы на содержание, в том числе на мыло и на все остальное. Хорошо, если в части есть женщины, которые готовят и стирают. Но, согласно королевскому регламенту, в нашей армии на каждую сотню мужчин (исключая офицеров-резервистов) может находиться лишь шесть женщин. А в нашем экспедиционном корпусе их количество уменьшили вообще до четырех. Приходится делать
все самим. И часто бывает так, что вся ваша еда за день состоит лишь из солонины и фляжки скверного пива. Джентльмены, у меня, конечно, есть свои деньги, и я могу купить и еду и остальное необходимое, но вот мои солдаты… Впрочем, им уже ничего больше не надо.
        Корнета Кливленда мы на одной из стоянок передали в обоз - места в «Тигре» все заняты согласно купленным билетам, к тому же раненому лучше будет не спеша тащиться на телеге, чем подскакивать на сиденье нашего пепелаца, который лихо мчится по степям Таврии.
        Конечно, наша скорость передвижения не столь уж и велика - где-то пятьдесят-шестьдесят верст в день - на такой жаре и лошади быстрее устают. На второй день путешествия нам начали попадаться отряды русских войск, которые после нашей неудачи при Альме направились в сторону Симферополя, а некоторые и далее - к Перекопу. Как оказалось, главнокомандующий князь Меншиков даже не удосужился указать в общей диспозиции сражения место сосредоточения наших сил в случае поражения. И потому каждый из командиров решал сам, куда ему следовать с войсками.
        Я передавал им устное распоряжение генерала Хрулёва - двигаться к Севастополю. Но многие из встреченных мною офицеров лишь качали головой, глядя на меня и на «Тигр». Я, впрочем, не особо на этом и настаивал. Сам генерал двигался следом за нашим отрядом, и он правами командующего всеми русскими силами в Крыму и Таврии заворачивал встреченные им части на Севастополь. А если кто и захочет что-либо вякнуть, то Хрулёву императором дано право отстранять таких упрямцев от командования.
        Мы неторопливо двигались по дороге на Севастополь, миновав Симферополь и Бахчисарай. Нигде мы надолго не задерживались. Остановка на полчаса, чтобы в случае нужды дозаправить из канистры «Тигр», долить воды в радиатор, оправиться в военно-полевых условиях и просто перевести дух. А потом - алга! По коням!
        Верстах в двадцати от Севастополя на нас напоролся шальной британский конный патруль. Десяток разукрашенных, как павлины, золотым шитьем гусар, видимо, были посланы своим начальством для разведки подступов к городу. Увидев нас, они сдуру ломанулись в нашу сторону.
        Я решил тряхнуть стариной и, открыв люк на крыше «Тигра», отработал из «Печенега» по британцам. Расстояние было небольшое, да и цель была крупная - всадник на лошади. С ходу я вышиб из седел двоих, остальные, подняв коней на дыбы, развернувшись, пустились наутек. Правда, я зацепил лошадь одного из них. Проскакав шагов тридцать, бедное животное рухнуло на землю. Гусар, похоже, опытный наездник, успел соскочить с падающего коня. Он прихрамывая помчался за ускакавшими товарищами, крича и размахивая руками.
        - Козырь, гляди - «язык» удирает, - кивнул я сержанту Козыреву. - Возьми его, желательно без тяжких телесных повреждений. А мы тебя прикроем, в случае чего.
        Козырь кивнул и, подхватив автомат, припустил бегом за драпающим британцем. Федя мчался, как Усэйн Болт, идущий на очередной рекорд. Гусар, заметив погоню, заорал еще громче. Двое его товарищей остановились и поскакали на выручку своего однополчанина.
        «Храбрые ребята, но глупые, - подумал я. - Глупые, потому что Козырь их сейчас уделает».
        И, действительно, пробежав еще десяток шагов, Федя остановился, опустился на колено, прицелился и…
        Две короткие очереди, и две лошади с пустыми седлами метнулись в сторону.
        «Надо потом этих англичан похоронить по-человечески, - подумал я. - Отчаянные ребята, жизнью рискнули, чтобы выручить товарища. Но им не повезло».
        Козырь догнал хромого британца. Тот попытался ударить его саблей, но Федя отбил удар автоматом и, двинув стволом под ребра гусара, на время вырубил его. Так у нас появился еще один «язык».
        Пленный оказался сержантом 8-го гусарского полка Джоном Вудом. Он долго еще не мог прийти в себя. Назвав свое имя и звание, он замолчал, ошалело уставившись на нас и на наш «Тигр». Правда, как истинный гусар, Джон не отказался сделать глоток из фляжки, которую предложил ему Козырь.
        Оказалось, что у Феди во фляжке было не сухое крымское вино, как у большинства из нас, а кое-что покрепче. Британец, сделав глоток, закашлялся, выпучил глаза и потом долго не мог перевести дух. Но водка подействовала, и он вскоре заговорил.
        - Сэр, я не знаю, кто вы, но я благодарен вам за то, что вы хотите сделать для наших парней. - Джон кивнул туда, где наши ребята остервенело долбили лопатами высохшую степную землю. - Нам так много гадостей рассказывали про вас, русских. Но я видел, как ваши солдаты сражались на реке Альме. Мне довелось повоевать в колониях, и только здесь я понял, что такое настоящая война.
        Ваши солдаты дрались, как черти. Они стояли, словно скалы под огнем наших дальнобойных ружей. У нас были большие потери. Я даже услышал краем уха, как герцог Кембриджский, командир Первой дивизии, осмотрев поле боя в подзорную трубу, сказал: «Еще одна такая победа, и у Англии не будет армии».
        Пока мы прикапывали убитых британцев, подъехали казаки. Похоже, что убежавшие от нас гусары напоролись на них и были добиты. Несколько казаков были ранены, а остальные в поводу вели пятерых коней.
        - Вижу, вашбродь, что и вам пришлось повоевать, - с уважением сказал мне рыжебородый урядник, осматривая «пейзаж после битвы». - Знатно вы уважили супостата.
        В результате мы задержались достаточно надолго - пока казаки, переняв эстафету у моих морпехов, докопали братскую могилу, пока мы положили в нее англичан. Потом мы решили перекусить… И вскоре, неожиданно для нас, подошел авангард пехоты, с которым следовал и генерал Хрулёв. Видимо, ему уже доложили о нашем боестолкновении.
        - Да, господин капитан, - он покачал головой, выразив то ли одобрение, то ли наоборот, - если вы сами не ищете приключений, то они уж всяко ищут вас. Опять вы не удержались и устроили перестрелку. Давайте-ка я пересяду в вашу чудо-повозку, и мы вместе поедем в Севастополь. Тем более что до него уже рукой подать.
        Я не стал спорить с генералом и пригласил его в салон «Тигра». Вот так мы и добрались до Севастополя, где нас с нетерпением ждали те, кто отправился в город по морю. Мы уже знали, что и у них в пути не обошлось без стычки с неприятелем. И, блин, как хорошо было вновь увидеть и Ника, и Пашу Мишина, и Николая Васильевича Шеншина…
        Но времени на долгие разговоры у нас не было. Дежурный офицер из штаба флота сообщил нам, что адмиралы Корнилов и Нахимов ждут нового главнокомандующего, чтобы обсудить с ним план обороны города. А Степан Александрович, посмотрев на нас с Шеншиным, сказал:
        - Господин ротмистр, господин капитан, я был бы весьма признателен, если и вы примете участие в нашем совещании.
        10 (22) сентября 1854 года, вечер. Севастополь Капитан Гвардейского флотского экипажа Александр Хулиович Сан-Хуан
        Вместе с генералом Хрулёвым, ротмистром Шеншиным и Ником Домбровским я отправился в штаб Черноморского флота. Честно говоря, у меня сердце колотилось в груди от волнения - сейчас я своими глазами увижу адмиралов Корнилова и Нахимова. Помню, как в детстве листал книги, рассказывающие о героической обороне Севастополя, рассматривая цветные портреты этих легендарных флотоводцев. И вот они сейчас передо мной, живые и вполне реальные. Я слышу их голоса. Они приветствуют генерала Хрулёва и ротмистра Шеншина и с любопытством поглядывают на меня.
        - Господа, - Степан Александрович решил сразу же ввести адмиралов в курс дела, - я прибыл в Севастополь для того, чтобы принять командование над всеми русскими войсками, находящимися как в самом городе, так и в его окрестностях. Рескрипт государя - думаю, что ротмистр Шеншин уже ознакомил вас с ним - передает в мое подчинение и Черноморский флот.
        Заметив, что адмиралы насторожились после последней его фразы, генерал поспешил успокоить их:
        - Господа, я сразу же хочу заявить, что во флотские дела влезать не намерен и буду лишь просить вас согласовывать ваши действия с действиями сухопутной армии. Не более того. Хочу сразу вас предупредить - я располагаю постоянной связью с Петербургом, и, если у нас что-либо произойдет, то государь узнает об этом в тот же день. Светлейший князь Меншиков указом императора отстранен от руководства Морским министерством, и всеми флотскими делами Империи руководит великий князь Константин Николаевич.
        Корнилов и Нахимов переглянулись. До них уже доходили слухи о том, что в Петербурге происходят какие-то странные вещи, и вот сейчас, прибывший на чудо-повозке, которая могла двигаться без лошадей, генерал-лейтенант Хрулёв наконец введет их в курс дела.
        - Хочу сразу же заявить вам, что я отменяю приказ светлейшего князя Меншикова о затоплении кораблей Черноморского флота, - сказал Хрулёв. - Корабли могут пойти на дно только в бою с неприятелем. Сами мы их топить не собираемся.
        Услышав об этом, адмирал Корнилов не смог сдержать радостного восклицания, а Нахимов заулыбался, словно именинник.
        - Но это не значит, - продолжил генерал, - что я не попрошу у флота людей и пушек. Вы, господа, должны решить, какие из боевых кораблей Черноморского флота обветшали настолько, что нуждаются в серьезном ремонте, можно разоружить, отправив их орудия на новые батареи, которые строятся сейчас на подступах к городу. А их экипажи - в качестве резерва на случай непредвиденных обстоятельств.
        - Какие непредвиденные обстоятельства вы имеете в виду, Степан Александрович? - насторожился Корнилов.
        - Моряков-артиллеристов с разоруженных кораблей, - ответил Хрулёв, - мы в качестве орудийной прислуги отправим на строящиеся батареи. А остальных определим в призовые команды. Вполне вероятно, что у нас скоро появятся, и в немалом количестве, захваченные вражеские корабли, для которых понадобятся опытные моряки.
        Я с интересом посмотрел на Корнилова, идеей фикс которого было пополнение Черноморского флота кораблями, захваченными у неприятеля. На этот счет им было даже выпущено наставление для командиров кораблей Черноморского флота, в котором говорилось: «…Если бы счастье нам благоприятствовало, и мы встретили неприятеля, то с Божьей помощью офицеры и команды судов, со мной отплывающих, вполне воспользуются случаем увеличить наш флот новыми кораблями».
        Но сегодня адмирал Корнилов был не столь оптимистичен.
        - Помилуй Бог! - воскликнул он. - Степан Александрович, о каких захваченных кораблях может идти речь, если флот неприятеля, вошедший в Черное море, сильнее нашего?!
        - Однако в ноябре прошлого года пароходо-фрегат «Владимир» сумел в бою принудить к сдаче турецкий пароход «Перваз-Бахри», - напомнил ему генерал, - и вы, уважаемый Владимир Алексеевич, имели честь лично участвовать в этом славном деле.
        - Именно так оно и было, - кивнул Корнилов. - Только то, что получилось с турецким пароходом, вряд ли может повториться в бою с англо-французской эскадрой.
        - Не скажите, ваше превосходительство, - неожиданно вступил в разговор ротмистр Шеншин. - Я был свидетелем того, как недавно на Балтике корабли англичан и французов дружно спускали флаги, сдаваясь нашим морякам. Вражеский флот был почти полностью уничтожен.
        - До нас доходили слухи о том, что произошло на Балтике, - с сомнением покачал головой Корнилов, - но они были настолько фантастическими, что мы не поверили им. Да как такое могло случиться - совершенно целые вражеские стопушечные корабли спускают флаги и сдаются, не оказав сопротивления.
        - Да-с, господин ротмистр, - Нахимов вопросительно посмотрел на Шеншина, - вы сказали-с, что были свидетелем этого удивительного дела. Мы были бы вам весьма признательны, если бы вы рассказали нам, что там произошло на самом деле-с.
        - Ваше превосходительство, - улыбнулся Шеншин, - я готов не только рассказать, но и показать вам, как был разгромлен вражеский флот. Для этого необходимо лишь позвать поручика Домбровского, который находится в вашей приемной и готов на своем приборе, именуемом ноутбуком, продемонстрировать вам все перипетии этих славных баталий.
        Ротмистр кивнул мне, и я, выйдя из кабинета Корнилова, сделал рукой знак Коле, который задумчиво смотрел на дверь, сидя на уютном диване в приемной начальника штаба флота. Тот встрепенулся, встал, потянулся и, подхватив портфель с ноутбуком, шагнул в кабинет. Адмиралы, словно дети, столпились у стола, с любопытством наблюдая за тем, как наш «Роман Кармен» колдует над своим девайсом.
        Когда на экране монитора появилась заставка, Коля посмотрел на ротмистра Шеншина. Тот торжественно, словно церемониймейстер на приеме в Зимнем дворце, произнес:
        - Господа, этот фильм снят очевидцами и участниками сражения на Балтике. Если у кого возникнут вопросы, то на них с удовольствием ответят те из нас, кто был очевидцем этих событий - я, капитан Сан-Хуан и поручик Домбровский, которые тоже имеют честь присутствовать здесь.
        Изображение на экране монитора ожило. Затаив дыхание, Корнилов и Нахимов следили за тем, что происходило совсем недавно у Бомарзунда, Свеаборга и Мякилуото. Генерал Хрулёв, который уже видел этот фильм, с нескрываемым удовольствием еще раз наблюдал за разгромом вражеского флота и десанта.
        Просмотр отснятого нашими телевизионщиками фильма сопровождался междометиями и восклицаниями, которыми обменивались адмиралы. Пару раз кто-то из них негромко выругался. После капитуляции французского экспедиционного корпуса, когда на экране крупным планом появилась моя сияющая физиономия, оба адмирала обернулись и с нескрываемым уважением посмотрели на меня. Зрелище разгрома и последующего унижения врага закончилось «парадом позора» - прохождением колонны английских и французских пленных по Невскому проспекту.
        - Вот именно так все и произошло, - произнес ротмистр Шеншин, когда фильм закончился, а Коля Домбровский выключил ноутбук. - Государь надеется, что славный Черноморский флот сможет так же, как флот Балтийский, нанести поражение неприятелю и изгнать его из Черного моря. Как это лучше сделать, вам подскажут офицеры с эскадры капитана 1-го ранга Кольцова. Вы уже, наверное, знаете, что они сегодня прибыли в Севастополь.
        Ротмистр указал рукой на меня с Николаем. Мы, изобразив смущение, поклонились двум прославленным адмиралам. Только что ножкой не шаркнули при этом.
        Корнилов и Нахимов смотрели на нас с удивлением и восхищением. Еще бы - никогда до этого российский флот не добивался такого успеха в сражениях с прославленным британским флотом. Да и французским морякам было чем гордиться - достаточно вспомнить Сюффрена, Де Грассе и Де Турвиля.
        - Господин капитан, - обратился ко мне адмирал Корнилов, - не знаю, кто вы и откуда появились ваши удивительные корабли, но я горжусь, что нам доведется плечом к плечу с вами сражаться с неприятелем. Но… Скажите, ради всего святого - кто вы и откуда?..
        10 (22) сентября 1854 года, вечер. Севастополь Капитан Гвардейского флотского экипажа Александр Хулиович Сан-Хуан
        Я вздохнул. Сейчас опять придется рассказывать уважаемым мною адмиралам о нашем иновременном происхождении. Но, чтобы между нами не было никаких недомолвок, это надо будет сделать, чтобы Нахимову и Корнилову стало ясно, кто мы такие и с чем нас можно кушать…
        Как ни странно, после моего монолога адмиралы успокоились. Главное - они поняли суть произошедшего - мы их потомки, которые, угодив в XIX век, решили помочь предкам всеми возможными средствами. А сами наши возможности их впечатлили. Пылкий Корнилов с ходу предложил:
        - Господа, как скоро можно нам будет рассчитывать на приход эскадры потомков? Противник ожидает, что мы будем обороняться. А мы могли бы, пользуясь благоприятными ветрами, атаковать те из кораблей, которые находятся неподалеку от Севастополя. Fortuna audaces iuvat![7 - «Фортуна помогает смелым».]
        - Ваше превосходительство, - я развел руками, - увы, Господу было угодно перенести нас туда, где мы находились в нашем времени - на Балтику. Дело даже не в том, что путь в Черное море займет не менее трех-четырех недель. Хуже другое. Машины наших кораблей работают не на угле, как у ваших пароходов, а на нефти - даже не на самой нефти, а на мазуте - это одна из фракций, получаемая при обработке сырой нефти. Возможности дозаправиться мазутом между Балтикой и Черным морем у нас нет, да и здесь ее в требуемых количествах получить невозможно. Поэтому в дальнем походе нам необходимо все везти с собой. Для этого у нас есть специальные корабли, именуемые танкерами. Но неприятель может атаковать нас в узких местах - в Датских проливах, в Па-де-Кале, в Гибралтарском проливе, а уж тем более в Дарданеллах и на Босфоре, где они это могут сделать и с берега. А попадания в танкеры грозят пожаром.
        В нашем будущем были прорыты каналы между Балтикой и Волгой, а также между Волгой и Доном, что позволило бы нам перебросить корабли за приемлемое время и в полной безопасности. Но, увы, здесь этих каналов еще нет. Так что мы привели сюда только лишь один быстроходный катер, который хотя мал, да удал - уже потопил один британский пароход на траверзе Евпатории. Скоро сюда придет второй корабль, но тоже небольшой, и несколько трофейных пароходов, оснащенных, впрочем, нашим оружием. С ними прибудет груз оружия, боеприпасов, а также люди, которые умеют со всем этим обращаться.
        Нахимов вздохнул.
        - Господа, значит, пока ваши корабли не пришли, придется заняться обороной. Мы ведь с Владимиром Александровичем плохо разбираемся в ваших сухопутных делах-с… Конечно, слава богу, что государь принял верное решение и прислал в Севастополь Степана Александровича, - и он кивнул в сторону генерала Хрулёва. - Надеюсь, что вслед за вами в город придут-с подкрепления. А то мы уже не знали, как нам быть - после того, как светлейший князь Меншиков после Альмы увел-с из Севастополя армию, оставив нам всех своих раненых, наша диспозиция стала довольно-таки отчаянной. Господь послал нам подполковника Тотлебена, который тут же занялся строительством укреплений вокруг города. Но возводить их весьма непросто-с.
        Господа, вы даже не можете представить, что в Севастополе не оказалось железных лопат и кирок. Мерзавцы-интенданты систематически разворовывали деньги, отпускаемые казной на закупку шанцевого инструмента. И мы были вынуждены отправить курьера в Одессу, чтобы закупить инструмент там-с. А пока саперы и жители Севастополя, с утра до ночи работающие на строительстве укреплений, ковыряют каменистую землю деревянными лопатами, палками, а из-за отсутствия носилок таскают грунт на одеялах, шинелях-с, даже в шапках иногда!
        Нахимов махнул рукой и, похоже, с трудом сдержал себя, чтобы не выругаться. Я промолчал и не стал травить душу адмиралу - ведь кирок в Одессе не окажется вообще, а «лопат же отыскано у торговцев, за исключением брака, 4246 штук, весом в 404 пуда 15 фунтов». Эти лопаты в нашей истории были отправлены из Одессы 3 октября на 12 конных подводах, которые прибыли в Севастополь только 17 октября.
        - Павел Степанович, - сказал я, - с нашими возможностями, в этот раз все будет не так, как это было в нашей истории. Ведь мы знаем, как развивались события, и потому сможем парировать удары англо-французов. Даже если у нас нет возможности перебросить сюда большую часть эскадры с Балтики, тем не менее те технические средства, а также неизвестные здесь виды вооружений, которые пришли с нашим караваном либо попадут сюда в ближайшее время, дадут нам немалые преимущества перед противником. Исходя из этого, государь дал добро на проведение операции по разгрому высадившихся в Крыму вражеских войск и пленению их остатков…
        - Вот даже как? - удивился Корнилов. - Вы, господин капитан, всерьез надеетесь добиться полной победы над англо-французским десантом? К тому же противника поддерживает армада, насчитывающая несколько сотен вымпелов. Вряд ли ваши малые корабли смогут их все уничтожить.
        - Да, ваше превосходительство, - ответил я, - мы уверены, что враг потерпит в Крыму поражение. И для этого у нас имеются все предпосылки. Надо только умело воспользоваться нашими преимуществами и не наделать тех ошибок, которые в нашей истории привели к потере Севастополя.
        - Так значит, мы все-таки его потеряли-с? - с горечью вздохнул адмирал Нахимов. - Только, знаете, господа, я ни при каких обстоятельствах его не покину и буду сражаться до последней капли крови на руинах города. Вот так-с!
        - Да, Павел Степанович, - пылко произнес адмирал Корнилов, - из Севастополя мы не уйдем и здесь сложим наши головы. Так и передайте это государю, господин ротмистр!
        В нашей истории, подумал я с горечью, все именно так и было - Корнилов и Нахимов погибли в бою с врагом. Мне до сих пор вспоминались последние слова Владимира Алексеевича: «Отстаивайте же Севастополь!» Даст Бог, эти «птенцы гнезда Лазарева» переживут эту войну и послужат еще нашей Родине!
        - Господа, господа… - генерал Хрулёв попытался успокоить адмиралов. - Никто не сомневается в вашей храбрости и готовности отдать жизнь за Отечество. Только государь поставил перед нами совершенно иную задачу - не погибнуть с честью на развалинах Севастополя, а разгромить вражескую армию и флот. Давайте подумаем, как нам это лучше сделать…
        Хрулёв уже был в курсе задуманной нами операции. Она состояла из двух фаз, проводимых последовательно. Первая фаза была чисто оборонительной. Надо было дать противнику полностью высадиться там, где он это сделал в нашей истории. Под руководством подполковника Тотлебена следовало продолжить укреплять Северную сторону, чтобы заставить противника начать правильную осаду города.
        Дождавшись прибытия подкреплений и двух караванов с техникой и вооружением из XXI века, следует заблокировать плацдарм, на котором находится вражеское войско, и перехватить пути их снабжения. В общем, операция эта в чем-то будет схожей с той, которую осуществил Кутузов в 1811 году при Рущуке. И результат должен быть таким же - лишенная снабжения англо-французская группировка сложит оружие.
        - Во второй фазе операции активно будет использоваться Черноморский флот. - Генерал Хрулёв, рассказав адмиралам о нашем плане, сделал паузу и, достав трубку, стал набивать ее табаком. - Силы противника, конечно, превосходят наши - по данным потомков, у неприятеля имеется 89 военных судов, из них 50 колесных и винтовых пароходов. У нас же - 45 военных судов - из них всего 11 колесных пароходов и ни одного винтового. Но к этому следует добавить те самые два корабля из будущего, а также шесть малых колесных пароходов с вооружением потомков. Кроме того, как нам сказал капитан Сан-Хуан, с этим караваном прибудет самое современное оружие, боеприпасы к нему и, что немаловажно, люди, умеющие с ним обращаться; мы ожидаем и бронированные самодвижущиеся повозки, и артиллерию, и даже один вертолет - это тот самый летательный аппарат, который на Балтике принудил к сдаче объединенную англо-французскую эскадру у Свеаборга. А еще через некоторое время мы ожидаем следующий караван, с боеприпасами, топливом и дополнительным вооружением. Думаю, что с помощью этого подкрепления Черноморский флот сумеет разгромить
противостоящий нам флот союзников.
        - Вертолет - я правильно сказал? - это ведь тот самый аппарат, который сжег несколько вражеских кораблей? - спросил Корнилов, посмотрев на меня. - Страшная штука, господа потомки, не хотел бы я испытать его действие на себе.
        - Конечно, количество боеприпасов у него будет ограничено, - ответил я. - Но основательно проредить вражескую эскадру он, смею надеяться, очень даже сможет. Можно им воспользоваться и для разведки, но для этого у нас есть другие устройства - так называемые беспилотники, маленькие летательные аппараты, которые расходуют намного меньше энергии, но способны служить нашими глазами над порядками неприятеля. Единственное противопоказание для них - сильный ветер. И еще. На время строительства укреплений мы организуем команды пулеметчиков - пулеметами у нас называют оружие, способное стрелять не одним патроном, а сотнями, и выкашивать цепи нападающих - для обороны редутов. Такие люди у меня есть, частично уже в Севастополе, частично на подходе вместе со сводным полком Степана Андреевича. А со вторым и третьим караваном прибудут пулеметы и минометы - тоже страшное оружие, вроде мортир, но переносные и более дальнобойные. И тогда моих пулеметчиков на редутах заменят обученные к тому времени солдаты севастопольского гарнизона, высвободив их для ударов по врагу.
        - А что, господа, - адмирал Нахимов оторвался от разложенной на столе карты и посмотрел на нас, - мне кажется, что план, предложенный государем, вполне выполним и имеет значительные шансы на успех. Во всяком случае, активные боевые действия по морской блокаде вражеского войска-с не позволят ему штурмовать Севастополь. А просто осаду мы выдержим, особенно с вашими пулеметами-с. Тем более что, как я понял, город не будет окружен, и мы сможем беспрепятственно получать все необходимое для обороны извне. Мы будем предупреждены-с о действиях противника, прямо как царь Додон в «Сказке о золотом петушке» господина Пушкина.
        - Павел Степанович, - сказал я, - а еще беспилотники позволят нам определять местонахождение складов с порохом, боеприпасами и продовольствием и уничтожать таковые с помощью артиллерии. Лишенные же этих припасов вражеские войска не смогут сражаться. А в храбрости и стойкости русских солдат и матросов никто из присутствующих здесь не сомневается.
        Нахимов и Корнилов стали оживленно обсуждать планы использования кораблей Черноморского флота, которые, в отличие от нашей истории, не будут покоиться на дне севастопольских бухт, а получат возможность сразиться в открытом море с врагом. Корнилов особенно уповал на действие отряда паровых кораблей. Я решил проявить инициативу и вежливо попросил слова у адмиралов.
        - Владимир Александрович, Павел Степанович, государь подготовил приказ, согласно которому командующим отряда паровых кораблей будет назначен капитан 2-го ранга Григорий Иванович Бутаков. Я полагаю, что вы хорошо знаете этого храброго офицера. В нашей истории он после окончания этой войны разработает тактику боевого применения парового флота и дослужился до чина полного адмирала.
        - Григорий Иванович - действительно достойный офицер, и я считаю, что государь сделал верный выбор, - кивнул адмирал Корнилов. - Я потом познакомлю вас с ним, господин капитан. Думаю, что вы, конечно, в рамках допустимого, расскажете ему о новых приемах боя паровых кораблей.
        - Ну, вот и отлично, - подвел итог этого несколько затянувшегося совещания генерал Хрулёв. - Господа, немедленно приступайте к подготовке Севастополя к обороне. Планы, которые мы здесь обсуждали, замечательные, но если наши войска не смогут выдержать первый же натиск противника, то все наши разговоры о грядущей победе над англо-французским десантом так и останутся разговорами…
        11 (23) сентября 1854 года. Севастополь. Район Камышовой балки Капитан Гвардейского флотского экипажа Александр Хулиович Сан-Хуан
        Не успели мы с Ником выйти из штаба Черноморского флота, как пришло срочное донесение из госпиталя - сразу с двух строящихся укреплений привезли тяжелораненых офицеров. Причем стреляли в них издалека, из «зеленки», судя по всему, из дальнобойных штуцеров. Более того, в этот день были еще потери - как минимум еще трое «двухсотых», плюс двое или трое - точной цифры пока никто не знал - легкораненых.
        Работа на обоих укреплениях была приостановлена, у одного из них прибывший отряд прочесал «зеленку», к счастью, без потерь, но и без особого результата; нашли место, откуда, судя по всему, были произведены выстрелы, но самого снайпера и след простыл. Зато он забыл кисет с табаком, и наши «эксперты» пришли к единогласному мнению, что табак - французский, англичане предпочитают менее «злые» сорта. Да и на кисете было вышито: «Vive l’empereur».
        Ну что ж, вы хотите песен, их, блин, есть у меня. Когда, еще в пути, я предложил генералу Хрулёву устроить «охоту» на вражеских командиров, в смысле заняться отстрелом англичан и французов, тот вспылил и заявил мне, что это противоречит всем законам ведения войны. Что ж, тут нам джентльмены (ну и мусью) показали, что, когда у них не получается играть по правилам, они меняют эти правила. И теперь Степан Андреевич сам подошел ко мне и дал мне добро на эту самую «охоту».
        Ведь эти «цивилизаторы» так и не поняли - в какой вторичный продукт жизнедеятельности кишечника они вляпались. У нас были дальнобойные снайперские винтовки, по сравнению с которыми их штуцеры - детский лепет. И мы сможем отстреливать не тех, кто стоит в охранении, а более важных птиц. Конечно, из наших «мушкетов» всю союзную армию не перебьешь, но создать немалый геморрой для французов - а они в данный момент являются самым опасным для нас врагом, к тому же именно они первыми нарушили правила - вполне возможно.
        Перед отправкой ребят на передовые позиции я провел краткий инструктаж. Как стрелять, мне их учить - только портить. Многие из них в этом деле куда лучше, чем я. А вот в кого… Тут существует своя специфика, которую следует учитывать при выборе цели.
        - Вот скажите, кого надо уничтожать в первую очередь? - спросил я у своих бойцов. - Вы будете мне говорить, что в первую очередь следует уничтожать комсостав, авианаводчиков, связистов и прочих, о которых говорится в наставлениях. И, с учетом местной специфики, окажетесь неправы. В данный момент для нас самой важной целью станут военные инженеры, руководящие строительством осадных батарей, траншей, апрошей и прочих сооружений, служащих для подготовки вражеской армии к штурму. Почему именно они? - Да потому, что обычные армейские офицеры слабо разбираются в том, как и где следует строить насыпи, параллели и укрытия для орудий. А специально обученных военных инженеров во французской армии мало. В британской, кстати, еще меньше. Так что, выбив их, мы значительно ослабим огонь осадных батарей по городу и помешаем противнику укрываться от огня нашей артиллерии. Все всем понятно?
        - Так точно! - гаркнули мои молодцы.
        - Только как их вычислить среди прочих офицеров? - спросил один из бойцов.
        - Хрен их знает, - я пожал плечами. Действительно, все мои попытки разобраться в форме и знаках различий французской и английской армий оказались безуспешными. Я запомнил лишь то, что у саперов на рукаве были шевроны в виде двух скрещенных красных топоров, и то, что рядовые саперы носили кожаные фартуки и топоры на плече. Но рядовых саперов мы будем отстреливать чуть позже.
        - В общем, так, - сказал я. - Стреляйте по тем, кто руководит строительными работами. Как минимум в половине случаев вы завалите именно тех, кого нужно. Ну а остальным просто не повезет. Дистанцию для работы выбирайте такую, чтобы противнику не было видно, откуда произведены выстрелы. Они будут искать дым, который поднимается в воздух после стрельбы здешним порохом. А у вас патроны с бездымным порохом. Да и сами выстрелы заглушит шум саперных работ. Как выбирать позиции и маскироваться, вас учить не надо. Проведете рекогносцировку, нарежете сектора для наблюдения - и вперед. Работать будете в районе Камышовой балки и Казачьей бухты. Вопросы есть? Если нет, то через минут десять отправитесь на передовую. Местные товарищи обещали прислать проводника.
        - Товарищ капитан, Саша, - чуть не плача ко мне подошла Маша Широкина, - а как же я? Почему вы не разрешили мне отправиться с нашими ребятами? Ну, во-первых, журналист на позициях никак не помешает. А во-вторых, ты… вы же знаете, как я стреляю…
        - Знаю, но на передовую не пущу, - я попытался сделать зверское лицо. - Война, Машенька, закончится не завтра. Настреляешься еще. Ты пойми - мои ребята обучены маскировке и умению оборудовать огневую позицию. А ты, прости меня, пока еще в этом деле дилетант. Да и вообще, товарищ подпоручик, постарайтесь запомнить, что в армии воюют не там, где захочется, а там, где прикажет командир.
        После того, как я сыграл роль сурового воина, не знающего слов любви, я сменил гнев на милость:
        - Маша, тебе тоже найдется работа. Наши снайперские пары уйдут на позиции, а мы будем для них тактическим резервом. Может случиться так, что противник их обнаружит и попытается или уничтожить, или взять в плен. Они по рации сообщат нам об изменении обстановки, и мы на «Тигре» отправимся их выручать. Вот тогда и на твоей улице будет праздник.
        - Все понятно, - Маша печально вздохнула. - В резерве так в резерве… Извини, Саша, я, наверное, так никогда и не стану военным человеком. Обещаю, что больше никогда не буду с тобой спорить.
        Снайперы ушли на охоту, а я, посадив на радиосвязь Машу, стал прикидывать - что мне прихватить с собой из оружия в случае чрезвычайной ситуации. АГС и пулемет «Печенег» у «Тигра» были штатные. Можно взять с собой еще по одному АГСу и «Печенегу». Конечно, от наступления дивизии, или даже полка, мы вряд ли сумеем отбиться. Но остановить батальон вполне можно, а пока французы будут приходить в себя, вполне реально или красиво смыться, или, дождавшись подкрепления, добить врага.
        Через полтора часа четыре снайперские группы доложили мне по рации, что они уже на позиции, хорошо видят противника и готовы к работе.
        - Начинайте, - скомандовал я. А у самого руки прямо зудели от желания отстрелять дюжину французов, которые так невежливо вломились в наш Крым. И честное слово, мне их ни капельки не было жалко.
        11 (23) сентября 1854 года. Севастополь. Район Казачьей бухты Сержант Гвардейского флотского экипажа Федор Сергеевич Козырев
        Получив ЦУ от нашего отца-командира, я вместе со своим напарником Мишкой Хохловым отправился на «охоту». К тому месту, где лягушатники с успехом ковыряли землю, нас проводил местный товарищ - матрос Игнатий Шевченко. Это был здоровенный хохол, рассудительный и, как я понял, хозяйственный. Он подробно рассказал нам, где «хранцузы» строят осадную батарею, сколько их там и какой у них распорядок дня.
        Он с любопытством поглядывал на наши маскировочные костюмы «кикимора», на винтовку СВД, которую я нес на плече. Ему очень хотелось расспросить нас, но, похоже, начальство предупредило, чтобы те, кто с нами будет общаться, не докучали нам вопросами.
        - Вот, господа, мы и пришли, - сказал матрос, указав на холмик, поросший густым кустарником. - За ним уже видно будет, как там землю ковыряют ци черти заморские. Ну, як кроты, честное слово… Только разве вы до них дострелите из своих фузей? - и Шевченко хитро улыбнулся.
        - Дострелим, дружище, - я подмигнул матросу. - Мы еще не то можем… Или могём?
        Осторожно пробравшись через кустарник, мы залегли на вершине холмика и стали наблюдать за тем, что творилось у французов. А там было, как у Алексея Толстого в его «Золотом ключике»: «Солнце еще не взошло, а в Стране Дураков уже кипела работа». Французы активно рыли землю, готовя позиции для установки тяжелых осадных орудий. Еще немного - и батарея будет готова. Наша задача - не позволить им этого сделать.
        Попрощавшись с матросом, мы с Мишей начали готовить лежки - основную и запасную. Я прикинул - для нас дистанция до противника была вполне достаточная, чтобы вести прицельный огонь, но для здешних штуцеров она была явно великовата. Так что работать можно в относительной безопасности.
        Мы залегли в небольшой ямке, частично прикрытой густым кустарником. Устроившись поудобней, мы в бинокль начали внимательно изучать французскую позицию. Начальство я обнаружил сразу. Всеми работами на батарее руководил пожилой коренастый офицер, к которому то и дело подбегали другие офицеры, а он, заглядывая в бумагу, которую держал в руках, отдавал им команды.
        «Вот с тебя, шер ами, мы и начнем», - подумал я, приникнув глазом к оптическому прицелу, медленно выбирая спусковой крючок. Прогремел выстрел, приклад толкнул меня в плечо.
        - Попал! Попал! - громко зашептал Мишка, наблюдавший в бинокль за результатами моей стрельбы. - Федя, да ты ему прямо в голову влепил!
        Я взял бинокль и посмотрел на то место, где только что стоял француз. На земле лежал недвижимый труп. Вокруг него столпились французы и оживленно жестикулировали. Они, похоже, так ничего и не поняли. Выстрела они не услышали. Откуда прилетела пуля, размозжившая голову их начальнику, они не знали. Понятно было одно - кто-то невидимый убивает их. И это страшно.
        А для себя я сделал вывод - каким бы эффектным ни был мой выстрел, он ушел выше, чем я целился. Учту… Внимательно осмотрев группу французских офицеров, я заметил еще одного, достойного моего выстрела. Видимо, это был помощник убитого. Во всяком случае, остальные обращались к нему с почтением.
        Моя пуля попала ему в грудь. Француз взмахнул руками и упал. Думаю, что с нынешним состоянием медицины он уже не жилец на этом свете.
        Офицеры, бросившиеся врассыпную после моего второго выстрела, снова столпились вокруг лежащего на земле товарища и испуганно озирались по сторонам. Один из них показывал рукой куда-то в сторону моря. Наверное, он предположил, что выстрел был сделан оттуда. Другие недоуменно пожимали плечами. Солдаты размахивали лопатами, кирками и прочим шанцевым инструментом.
        Я решил немного подождать, подумав, что сюда вскоре должен подтянуться кто-то из большого начальства, которому наверняка уже доложили обо всем произошедшем на строящейся батарее. И как поет хор в опере «Раз-два-три-четыре-пять»: «Предчувствия его не обманули!»
        Минут через сорок к французам, которые уже немного успокоились, осмелели и даже стали разгуливать по брустверу строящейся батареи, подскакала группа всадников. Главным среди них был рослый худощавый офицер средних лет, которого я окрестил «генералом». Скорее всего, это был и на самом деле генерал. Он спешился и принялся энергично раздавать приказы. Подбежавшие солдаты унесли трупы убитых, а сам «его превосходительство», взяв из рук адъютанта подзорную трубу, стал осматривать окрестности.
        «А вот это он зря, - подумал я. - Так можно и нас ненароком обнаружить. Извини, француз, но, похоже, тебе сегодня наступит полный капут».
        Я тщательно прицелился, выстрелил и услышал восторженный шепот Мишки:
        - В самое «яблочко»! Француз даже мяукнуть не успел!
        Выхватив у него бинокль, я посмотрел на труды рук своих. На земле лежал труп «генерала». Почему труп? - Да потому что так неподвижно могут лежать только мертвые…
        А на французских позициях началась настоящая паника. Офицеры, согнувшись в три погибели, старались как можно быстрее покинуть проклятое место, где некто убивал их одного за другим.
        Солдаты, похватав ружья, подняли отчаянную пальбу во все стороны. Где-то далеко бухнула пушка. Вслед за ней выстрелила другая, потом третья…
        - Ну все, хватит, - сказал я Мишке. - Думаю, что на сегодня у французов на этой батарее работа уже закончилась. А завтра мы снова заглянем к ним в гости и «поможем» им в строительстве укреплений. Такими темпами эти работы продлятся до зимних холодов…
        12 (24) сентября 1854 года. Санкт-Петербург Генерал от кавалерии Василий Алексеевич Перовский, бывший генерал-губернатор Оренбургской и Самарской губерний
        Серое небо, мелкий моросящий дождик… Даже в Твери было солнечно, что уж говорить о моей губернии. Точнее, губерниях - Оренбургскую губернию разделили на собственно Оренбургскую и Самарскую в пятидесятом году, за год до моего второго туда назначения.
        Тем не менее через год меня сделали генерал-губернатором обеих губерний. Жил я с тех пор в основном в Оренбурге, но приходилось время от времени заезжать и в Самару, приятный купеческий городок на Волге. Проблем с этим у меня не было - ведь ни семьей, ни детьми я так и не обзавелся. Эх, была бы жива моя любимая Сашенька Воейкова, которой Жуковский посвятил замечательное стихотворение «Светлана» и которую я именовал всегда именно так… Но она умерла в далеком двадцать девятом году, в Италии, и она - увы - была замужем, так что мне все равно не суждено было стать ее мужем. Или, может быть, все ж таки суждено, если б она тогда выздоровела? Ведь ее супруг, Александр Воейков, пережил ее всего на десять лет.
        Как у любого военного-холостяка, вещей у меня было мало, а дом… Да практически не было его - лишь «резиденции» в обеих моих «столицах», впрочем, и там мне были подчинены «гражданские» губернаторы, которые занимались всеми внутренними делами губерний, оставив мне дела военные, а также отношения с нашими беспокойными соседями. И они, должен сказать, велись довольно успешно - в прошлом году мы все-таки взяли кокандскую крепость Ак-Мечеть, что открыло нам дорогу на Хиву и Бухару. Что и подвигло хивинского хана на заключение выгодного для нас договора. Так что ситуация была весьма благоприятная.
        Первого сентября я прибыл в Самару, чтобы ознакомиться с ситуацией в своей более спокойной губернии, а также с работой тамошнего губернатора, Константина Карловича Грота. Как я и ожидал, его труды были выше всяческих похвал; человек он кристальной честности, пекущийся о своем народе и защищающий его от всяческого произвола. До своего назначения он заслужил славу бескомпромиссного и неподкупного ревизора, визитов которого боялись многие губернаторы.
        Все было в порядке, и ровно через два дня после прибытия я решил, что мое присутствие здесь не нужно, пора и честь знать. На следующий день после визита в городской гарнизонный госпиталь я намеревался отправиться обратно в Оренбург. Мне вспомнилось, как меня посетил Пушкин, когда мне в первый раз посчастливилось стать генерал-губернатором тогда еще единой Оренбургской губернии, и как я в утро после его приезда и последовавшей хмельной пирушки разбудил его громким хохотом. Я показал ему причину своего веселья - письмо, полученное мною из Нижнего, от тамошнего губернатора Михаила Петровича Бутурлина:
        «У нас недавно проезжал Пушкин. Я, зная, кто он, обласкал его, но должно признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами об Пугачевском бунте; должно быть, ему дано тайное поручение собирать сведения о неисправностях. Вы знаете мое к Вам расположение; я почел долгом вам посоветовать, чтобы вы были осторожнее»[8 - Реальный факт. Письмо цитируется по: Проскурин О. Путешествие Пушкина в Оренбург и генезис комедии «Ревизор».].
        Потом Пушкин рассказал об этом Николаю Васильевичу Гоголю, в результате чего родилась столь любимая мною комедия «Ревизор», которую по моему распоряжению давали, и не раз, в Оренбургском театре.
        После посещения госпиталя и места, где год назад началось строительство каменных казарм для гарнизона, я заскочил к себе в резиденцию, где мне сообщили:
        - Ваше превосходительство, как хорошо, что вы еще здесь! К вам фельдъегерь из Петербурга со срочным пакетом от его императорского величества!
        Удачно, что я не уехал с утра, как первоначально намеревался. В письме государь попросил меня как можно скорее прибыть в Санкт-Петербург. Насчет же нового генерал-губернатора он написал, что хотел бы поручить эту должность генералу от инфантерии Александру Андреевичу Катенину, но желал бы услышать мое мнение о его кандидатуре.
        «Ну что ж, - подумал я, - генерала Катенина я знаю и полагаю, что он будет неплохим генерал-губернатором».
        Далее император сообщил о нашей «большой виктории на Балтике», что меня несказанно обрадовало. Ведь воевать с двумя сильнейшими державами Европы, да еще при враждебной позиции Австрии и не самой дружественной - Пруссии, было совсем непросто.
        Посмотрев еще раз на фельдъегеря, я спросил:
        - Скажи, голубчик, а не тебя ли я награждал «Георгием» в прошлом году? И зовут тебя Василий Вересаев, не так ли?
        - Да, ваше превосходительство, именно так. После боя в Ак-Мечети я получил из ваших рук знак отличия военного ордена Святого Георгия Победоносца. А теперь я фельдъегерь.
        - Благодарю за службу! Надеюсь, что награда, врученная тебе, будет не последней.
        - Господин поручик, - обратился я к адъютанту, - сегодня же отправляйтесь в Оренбург и объявите там о моем переводе в Петербург и о прибытии в ближайшее время нового генерал-губернатора генерала Катенина. А моим подчиненным - готовиться к передаче ему текущих дел. Хотя я надеюсь застать его еще в Петербурге.
        - Так точно, ваше превосходительство! - браво ответил Вересаев.
        Через полтора часа мы уже находились на пароходе, следовавшем в Тверь, а оттуда добрались в относительном комфорте до Петербурга по железной дороге, которая каждый раз напоминала мне о величии инженерной мысли нашего времени и о труде русских людей, построивших эту дорогу.
        В пути я несколько раз беседовал с Василием Вересаевым. Мы вспомнили лихое дело под Ак-Мечетью, когда он, не обращая внимания на свистящие вокруг него пули, одним из первых ворвался в город и сумел захватить одного из их кокандских военачальников. Для меня храбрые солдаты дороже именитых «друзей», которые появляются, как только фортуна обласкает тебя, и исчезают, «яко воск от лица огня», лишь стоит попасть в немилость.
        Оказалось, что инженерная мысль расцвела не только в этих железных дорогах. Вражеский флот и целый экспедиционный корпус уничтожила появившаяся незнамо откуда эскадра железных кораблей, захватив больше половины кораблей противника и потопив остальные.
        А еще у них якобы есть летательные аппараты. Сам Вересаев их не видел, но говорил, что многие говорили про них. Они, мол, похожи на огромных сказочных птиц с вертящимися над ними крыльями, и что они плюются огнем по неприятелю. Эти россказни я отнес к разделу досужих небылиц, которыми часто обрастают самые заурядные события.
        Но такая решительная победа над неприятелем показывает, что какое-то страшное оружие у этой эскадры есть. И некоторые их корабли фельдъегерь видел своими глазами в Свеаборге, когда направлялся туда с донесением. Они, может, не столь велики, но построены из металла и ходят без парусов быстрее любого нашего и неприятельского корабля. А насчет их моряков он сказал следующее:
        - Ваше превосходительство, люди как люди. По-русски говорят прямо как мы, ну, может быть, чуть-чуть по-другому. Но высокие все, одеты чудно, оружие у них необычное, да и сами они… Даже не знаю, как сказать, но дорого бы я дал, чтобы они были с нами, а не против нас. Видел я и их главного, капитана 1-го ранга Кольцова - вы знаете, ваше превосходительство, за таким можно в огонь и в воду идти. Ну, прямо как за вашим превосходительством.
        - Не льсти мне, любезный. Ты честно заслужил Георгия, показав отменную храбрость…
        - Вот я и говорю, ваше превосходительство, с таким генералом, как вы, иначе и нельзя.
        «Что поделаешь, - сокрушенно подумал я. - Похоже, они сами во все это верят. Главное, конечно, не показывать страх перед подчиненными, даже когда самому боязно. Это я усвоил еще давно, при Бородине, семнадцатилетним безусым юнкером… Хотя страшно было - поджилки тряслись».
        И вот сегодня утром мы прибыли в Петербург. В Зимнем, узнав о моем прибытии, меня сразу же провели к императору в приватный кабинет, где уже сидел какой-то незнакомый мне военный в ранее невиданном мною мундире. Государь обнял меня и сказал:
        - Спасибо тебе, Василий Алексеевич, что ты так быстро прибыл в наши края. Познакомься - это контр-адмирал Дмитрий Николаевич Кольцов.
        12 (24) сентября 1854 года. Зимний дворец Контр-адмирал Гвардейского флотского экипажа Дмитрий Николаевич Кольцов
        Вчера вечером мне принесли приглашение от императора прибыть к нему в восемь утра. Ну что ж, не впервой - мы люди военные… Тем более мой штаб теперь на Елагином острове, и катер домчал меня до Дворцового причала за какие-то полчаса.
        Николай встретил меня радушно. Он пригласил меня разделить с ним трапезу - выпить чая со сдобными булочками и кренделями. Прихлебывая ароматный черный чай, он неожиданно сказал:
        - Дмитрий Николаевич, мне не раз приходилось наблюдать, как некоторые - в основном штабные - адмиралы и генералы смотрели на вас с некоторым пренебрежением. И это при том, что никто из них не может сравниться с вами своими заслугами. А еще мне подполковник Березин рассказал, что по возвращении из вашего похода - там, в будущем - вас ожидали эполеты адмирала.
        - Ваше императорское величество, - улыбнулся я. - Нет у нас в будущем эполет. У контр-адмирала погоны с одной большой звездой и без просветов. Да я как-нибудь без них проживу. Все-таки я здесь не ради чинов и наград, а ради России. И смею надеяться, что мои подчиненные сделали и сделают все, чтобы наша Родина с честью вышла из всех испытаний.
        «Эх, - подумал я, - надо было что-нибудь ввернуть еще про августейшую семью». Тем более что я на самом деле считал, что Николай Павлович - весьма способный и достойный правитель, и я желал ему подольше быть во главе государства.
        Николай с хитринкой посмотрел на меня и произнес:
        - Дмитрий Николаевич, я поздравляю вас чином контр-адмирала флота Российского. Кроме того, я хочу попросить вас составить список тех, кто, по вашему мнению, заслуживает повышения в чине после Балтийской кампании. А также тех, кто заслуживает производства в офицерский чин. Это не вместо тех наград, которые они уже получили или получат, а вдобавок к ним. В частности, я хотел бы немедленно поздравить чином полковника подполковника Березина и подполковника майора Ильина. Ведь для той работы, которую они проводят, чем выше звание, тем лучше. К тому же, если вы помните, получив новое звание, майор Ильин получит и право на потомственное дворянство. Но я бы хотел заручиться вашим согласием.
        - Ваше императорское величество, я благодарю вас за своих подчиненных и за себя лично.
        - Очень хорошо, господин контр-адмирал, - император улыбнулся. - Эполеты вам вручит лично его императорское высочество великий князь Константин Николаевич.
        - Служу Отечеству! - сказал я; именно такое обращение мы на офицерском совещании решили ввести у себя. Похоже, что в это время в Русской армии и флоте в ходу были другие уставные формы благодарности. Николай, однако, одобрительно кивнул головой.
        - А насчет погон для ваших подчиненных, - продолжил император, - пусть они пока носят те погоны, которые у них имеются, лишь добавив к ним звездочки, или те, кто стал полковником, убрав таковые. Ведь у нас этот вопрос еще не решен. Я, правда, ввел в апреле этого года погоны для господ офицеров, но они только для шинелей солдатского образца. Думаю, что надо будет ввести погоны повсеместно. Только сейчас пока недосуг заниматься этими вещами - война все-таки.
        Дмитрий Николаевич, у меня есть еще одна новость. Вчера из Твери я получил телеграмму о том, что новый министр иностранных дел, Василий Алексеевич Перовский, прибыл в Тверь и сегодня должен быть в столице. Я считаю, что следовало бы приоткрыть перед Василием Алексеевичем тайну вашего происхождения, тем более что я надеюсь, что он сможет в дальнейшем опереться как на полковника Березина, так и на его знания о мировой политике.
        - Это правильно, ваше императорское величество. Единственное условие - следует обязать Василия Алексеевича не разглашать полученную от нас информацию даже самым близким ему людям, в том числе и членам его семьи.
        - Нет у него семьи, Дмитрий Николаевич, - вздохнул император. - Был он в молодости влюблен в племянницу господина Жуковского, в Александру Воейкову, но та умерла от чахотки в двадцать девятом году. С тех пор он так и остался холостяком.
        Как и я, подумалось вдруг мне. А годы идут, и порой хочется простого семейного счастья… Жену, которая ждет твоего возвращения из дальнего похода, детей, которым ты будешь рассказывать разные забавные истории. Внуков, которых можно баловать, и при этом самому становиться моложе. Но мне как-то не получилось найти именно ту, единственную. Да и боязно было немного - ты далеко, в море, а человек, которого ты любишь, потихоньку становится тебе чужим - видел я подобное у своих сослуживцев. Конечно, у многих хорошие семьи, и они счастливы в браке, но некоторые опасения все равно имеются.
        Вошедший флигель-адъютант объявил:
        - Ваше величество, генерал от кавалерии Василий Алексеевич Перовский ожидает аудиенции! Разрешите его пригласить?
        Император кивнул, и через минуту в кабинет вошел человек, о котором я немало читал в произведениях, посвященных Пушкину, Далю и истории России.
        Перовский был похож на свой портрет работы Карла Брюллова. Высокий человек с безупречной армейской выправкой, лихими кавалерийскими усами и чуть кривоватыми ногами человека, который долгое время провел в седле. Волосы его уже поседели, но лицо было еще моложавым, волевым. Видно было, что генерал успел понюхать пороха - на указательный палец его левой руки был надет золотой наперсток - верхняя фаланга пальца была отстрелена французской пулей во время Бородинского сражения. Правда, тогда Перовский был всего лишь юным юнкером. Знал я и о том, что при осаде Варны в 1828 году он был тяжело ранен.
        В общем, боевой генерал, и при всем при том - весьма тонкий и умный политик - я вспомнил его деятельность на посту Оренбургского генерал-губернатора, фактически наместника царя на границе России и Средней Азии. Словом, он был именно тем человеком, которому следовало руководить русской политикой…
        Император дружески обнял за плечи Перовского и сказал ему:
        - Благодарю тебя, мой друг, за то, что так быстро откликнулся на мой зов. Хочу познакомить тебя с контр-адмиралом Дмитрием Николаевичем Кольцовым.
        Я встал и пожал протянутую мне руку. Генерал, взглянув на меня своими проницательными глазами, произнес:
        - Я уже наслышан о вас, господин контр-адмирал. Весьма рад лично познакомиться с героем Балтики.
        Я хотел в ответ произнести комплимент Перовскому, но в этот момент у меня в кармане запищал вызов. Кто-то пытался связаться со мной по рации. Я спросил у императора разрешения и, получив в ответ кивок, достал ее из кармана и включил ее на передачу:
        - «Второй» на приеме. - «Первым» у нас теперь именовали императора Николая Павловича.
        - Дмитрий Николаевич, срочные вести из Севастополя, - радист говорил спокойно, следовательно, ничего экстраординарного в Крыму не произошло. - Капитан Сан-Хуан на связи. Он хочет подробно доложить вам об обстановке.
        - Хорошо, я сейчас буду, - ответил я и, увидев настороженный взгляд Николая, успокоил его: - Ваше величество, позвольте мне на время отлучиться - на связи из Севастополя капитан Сан-Хуан, который подготовил доклад о том, что сейчас происходит в Крыму.
        - Дмитрий Николаевич, переговорите с капитаном Сан-Хуаном и сразу же возвращайтесь. - Мы с Василием Алексеевичем будем ждать вас, - император бросил лукавый взгляд на слегка обалдевшего от всего происходящего Перовского. Мы с генералом хотим знать, что сейчас происходит в Крыму и в Севастополе. И еще - не могли бы пригласить ко мне полковника Березина?
        - Так точно, ваше императорское величество, сразу после окончания беседы с капитаном Сан-Хуаном я вернусь сюда и подробно обо всем доложу. И подполковника - простите, полковника Березина захвачу с собой.
        Я направился к двери, бросив взгляд на императора. Тот откровенно наслаждался происходящим, наблюдая за Перовским, который, ничего не понимая, смотрел на царя. Интересно, как он отреагирует, когда услышит от Николая рассказ о нашем неожиданном появлении в этом мире?
        11 (23) сентября 1854 года, утро. Севастополь. Район Казачьей бухты Майор Жан-Баптист де Жёнка, командир 3-го батальона 2-го полка зуавов
        Я брился у своей палатки, когда неожиданно услышал за своей спиной:
        - Commandant![9 - Майор!]
        Я резко обернулся и отсалютовал:
        - Здравия желаю, mon colonel![10 - Мой полковник!]
        Полковник Клер, командир нашего полка, с ухмылкой посмотрел на мое наполовину намыленное лицо, небрежно ответил на мой салют и сказал:
        - Майор, вы, наверное, слышали, что русские вчера подло убили нашего генерала Боске и подстрелили генерала ростбифов… как там его… ага, Кордингтона… или Кодрингтона? Не важно. Кроме них, были убиты еще несколько наших и английских старших офицеров. Строительство батарей и других укреплений из-за этого практически прекратилось. Командование - наше и английское - сошлось во мнении, что русские злостно нарушили законы ведения войны.
        Зная полковника, я позволил себе вставить замечание:
        - Мой полковник, но ведь вы вчера утром сами отдали команду нашим метким стрелкам, чтобы они начали отстреливать русских офицеров. И вроде кое-кого они уже подстрелили.
        - Это так, майор. Но я, как вы помните, приказал этим особо не увлекаться - не только потому, что сие - нарушение вышеупомянутых законов, но потому, что был уверен - это может спровоцировать русских на ответные действия. И, как видите, я оказался прав. Но для нашего командования «quod licet Iovi, non licet bovi» - что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Тем более приказ тот исходил от убитого русскими Боске, которого генерал Канробер водрузил теперь - в переносном смысле, конечно - на свое знамя. Так что русских решили наказать на том самом участке, где был убит храбрец Боске. Наказывать будет ваш батальон - вы сами виноваты в том, что он так хорошо показал себя в сражении при Альме.
        - Слушаюсь, мой полковник!
        - Ночью мы подтянули на этот участок батарею двенадцатифунтовых «Наполеонов». Обстрел русских позиций начнется в девять утра и продолжится тридцать минут. Сразу после него я приказываю захватить вон ту высоту вместе с русскими укреплениями. Карту района высоты и известных нам укреплений вы получите чуть позже. Хочу вас обрадовать - по донесению разведки, русские не успели их достроить. Пленных можете не брать, кроме, конечно, офицеров. Ну, в общем, сами разберетесь - вы боевой офицер, и не мне вас учить.
        - Слушаюсь, мой полковник! Разрешите выполнять?
        - Выполняйте.
        В восемь сорок пять мой батальон уже был готов к бою. Мы подтянулись к высотке и стали ждать сигнала к атаке. Батальон расположился на ее обратном скате, чтобы русские не могли нас заметить. Только я и мой начальник штаба, капитан Жан-Жак Лаваль, расположились на гребне холма с подзорными трубами.
        Русские, похоже, ничего не подозревали. Здесь были мужчины, в большинстве штатские, женщины и даже дети. Они яростно рыли траншеи. Военных среди них было немного - два пехотных и небольшой кавалерийский отряд, общей численностью не более тридцати - тридцати пяти человек. Всадники были одеты в татарскую одежду. Это меня удивило, ведь нам сообщили, что татары в Крыму перешли на нашу сторону. Впрочем, и мы, зуавы, тоже носили форму, похожую на одежду арабов и мавританцев, но от этого так и не стали берберами. Вероятно, их кавалерия не татары, а русские.
        И если первый взвод был одет в обычную форму, то стоящая отдельно небольшая группа русских военных имела странные мундиры. Они были пятнистые, как древесные лягушки. Зеленые, коричневые и черные пятна на их куртках и брюках - от них рябило в глазах, и русские, одетые в эту форму, сливались с местностью. Но стоило ли нам беспокоиться - в любом случае против нашего батальона шансы у них были нулевые.
        Было тихо, пушки еще молчали, лишь севернее слышалась редкая ружейная стрельба. Вдруг над нами пролетела необычная белая птица. Очень странно - местная фауна похожа на фауну юга Франции, где я провел детство и юность, а также на фауну Алжира, где моя часть находилась до Крыма. Тем не менее таких птиц я раньше не встречал. Но сейчас было не время для орнитологии.
        Я осматривал русские укрепления, время от времени поглядывая на то место, где, как мне сказали, ждали сигнала наши артиллеристы.
        Ровно в девять орудийная прислуга выкатила «Наполеоны» из капониров, с амбразур сняли плетеные щиты, закрывавшие их. Через несколько минут раздался первый пушечный выстрел. Ядро взрыло землю недалеко от штатских, которые строили укрепления. Те испуганно заметались, бросая лопаты, носилки и кирки, а потом побежали в тыл. Следующий залп оказался более удачным, ядра пронеслись сквозь толпу, свалив несколько мужчин и женщин. Артиллеристы, сделав поправку, открыли беглый огонь. Недостроенное русское укрепление опустело. Лишь кое-где на нем виднелись белые рубашки убитых мужчин и яркие женские юбки.
        Да, мы так часто поступали с алжирцами, не щадя ни мирных, ни военных, ни мужчин, ни женщин. Но здесь были европейцы, что бы ни говорили наши польские «союзники», которые на каждом углу кричали, что это они-де европейцы, а русские - дикие азиаты. Мне вдруг стало стыдно, но я постарался подавить это чувство. Ведь для нас главное - победа во славу императора и нации, а не какие-то чужие бабы, которые оказались на линии огня.
        Артиллеристы тем временем перенесли огонь на то место, где расположились русские военные. Правда, те успели укрыться в ближайшем овраге. Ну, ничего, сейчас мы пойдем в атаку и выбьем их из укрытия. Я отдал команду застрельщикам выдвинуться вперед и сразу после окончания пушечной стрельбы поддержать наше наступление метким огнем из штуцеров.
        Но тут на нашу батарею неожиданно посыпались бомбы. Русские мортиры - а я успел заметить, что бомбы падали на батарею почти отвесно - стреляли с ужасающей точностью. Взрыв, еще взрыв - и вот, все шесть наших орудия молчат. Только трупы артиллеристов вокруг пушек, стоявших, между прочим, за укрытием, да немногие выжившие, которые мчались в тыл так, что только пятки сверкали. Откуда стреляли русские мортиры, я не заметил. Да и некогда было - коль орудия перестали стрелять, значит, настало время идти в атаку. И я скомандовал:
        - En avant![11 - Вперед!]
        Обычно вражеские части, завидев нас, обращались в бегство - наша репутация и наша арабская форма вызывают ужас у неприятеля. Но тут я услышал из оврага, в котором укрылись русские солдаты, что-то типа «Tourqui!». Оттуда выскочило до взвода пехоты и с примкнутыми штыками, словно бешеные, помчались нам навстречу. Позднее я узнал, что для русского отступить перед турком - верх позора, а наши фески они приняли за турецкие.
        Другие же русские, те самые, в пятнистой форме, повели себя, как трусы. Они разбежались в разные стороны, упали на землю и лежа стали стрелять по нам. Причем стрельба велась так часто, словно их было не десятка полтора, а целая рота, а то и две.
        Тем временем странная белая птица сделала круг и приблизилась к нам. Мортирные бомбы посыпались на наши головы, разбрасывая моих солдат, словно кегли в кегельбане. Будь мы обычной пехотой, атака бы захлебнулась, но мы - зуавы, и я крикнул:
        - Вперед, канальи! Чем быстрее мы смешаемся с русскими, тем быстрее они перестанут стрелять по нам из своих адских орудий!
        Так и произошло. Мы сшиблись с русским взводом и с ходу смяли его. Но посмотрев на поле боя, я с ужасом увидел, что почти все офицеры и сержанты батальона убиты. А мои солдаты сражались каждый сам по себе. Русские же стояли насмерть, хотя нападавших осталось всего лишь трое или четверо. «Пятнистые» же лежа продолжали стрелять, так же быстро и так же метко.
        Тем не менее я был более чем уверен в нашей победе. Но тут случилось нечто неожиданное. Из-за холма на бешеной скорости выскочила повозка, которая двигалась сама собой, без помощи лошадей и пара - дыма из трубы я не заметил, как и самой трубы. Уж на что я смелый человек, но и у меня волосы зашевелились на голове от ужаса.
        Не доезжая метров ста до нас, эта повозка резко взяла вправо и стала огибать наш строй. Мои храбрецы, сказать честно, были настолько ошеломлены ее появлением, что приостановили наступление. Они открыли огонь по русской повозке, но пули отскакивали от нее, словно горох.
        Неожиданно повозка остановилась, задние двери ее открылись, и на землю спрыгнуло несколько человек, одетые в форму, напоминающую рыцарей времен Столетней войны. На них было что-то вроде кирас, а головы защищали каски с прозрачными забралами. «Рыцари» вытащили из повозки какие-то барабаны и нечто похожее на старинную кулеврину, стоящую на треноге. Пока мы хлопали глазами, разглядывая повозку и ее экипаж, эти «рыцари» спрятались за большой камень. Вскоре оттуда заухали выстрелы, а среди моего батальона стали рваться небольшие бомбочки. Десятки зуавов были ранены или убиты в течение минуты.
        Пули и взрывы продолжали косить моих ребят. Неожиданно что-то ударило меня в колено. Я упал и завыл от боли. Знаю, что так вести себя недостойно офицера зуавов, но попробуйте сохранить спокойствие, когда пуля разворотит вам коленную чашечку…
        А на поле творилось такое! Мои доблестные зуавы - какой позор! - увидев, что я упал, и они остались без командиров, стали бросать оружие и поднимать руки. Третий батальон второго полка зуавов превратился в стадо, которое десяток русских солдат погнали в плен. Меня несли на руках два солдата на чьей-то окровавленной шинели. А вокруг гарцевали на резвых конях те самые татары, которых я видел в самом начале боя.
        11 (23) сентября 1854 года. Севастополь Поручик Гвардейского флотского экипажа Домбровский Николай Максимович, вице-президент медиахолдинга «Голос эскадры»
        Вчера вечером я подошел к Саше Сан-Хуану и с мольбой посмотрел ему в глаза.
        - Хулиович, ну нечего мне пока делать в Севастополе. Давай я завтра с утра к Камышовой смотаюсь.
        - Так… Чегой-то ты темнишь. Давай колись - чего хочешь-то?
        - Хочу проведать те самые места, где Федя с компанией вчера порезвились. Надо посмотреть, как строятся редуты. Кроме того, я обещал Эдуарду Ивановичу фото укреплений - наших и вражеских.
        - И ты их опубликуешь, а вражеские агенты передадут куда надо, - ехидно сказал Хулиович.
        - Сказано - для Эдуарда Ивановича. Ну и для будущей книги. Статейку я напишу, но без фото. Даже две статейки. Одну для «Голоса эскадры», одну для «Крымских вестей». А вражеским агентам сюда ехать не надо - они и в Питере узнают все, что хотят. Там языками машут, как дворник метлой.
        - А это что за «вести» такие?
        - Да мы с Машей решили основать новый печатный орган. Пока на двух страницах, а если найдем местных, добавим еще. Да даже если не найдем, Женя Коган, опять же, скоро будет.
        - Ладно, ладно. А с Машей-то что?
        - А она поедет с Нахимовым на инспекцию укреплений в районе Инкермана. Заодно интервью с ним забацает. Она его заинтриговала больше, чем я - так что ей он и расскажет поболее, чем мне.
        Лицо Хулиовича погрустнело, и я понял, что зря старательно не замечал признаков того, что моя названая сестра заинтересовала нашего испано-шведского Иглесиаса. Ну что ж поделаешь, слово не воробей… Хулиович пристально взглянул на меня и сказал уже построже:
        - Значит, так, слушай сюда. Вряд ли англичане или французы ломанутся. Но вдруг? Ведь их генерала и еще несколько высокопоставленных офицеров недавно убили именно там. Так что, если начнется буча, берсерка не изображай, в бейсбол не играй, а просто ляг в укрытие и постреливай, стараясь по возможности попасть по французам. Усек?
        - Честное скаутское! Век воли не видать!
        - Ладно, поверю тебе. А если ты не сдержишь слово, то в лучшем случае разжалую тебя в младшие ассенизаторы, будешь всю войну дерьмо черпать. Впрочем, наверное, мне этого делать не придется; но учти, я на твои похороны не приду. И твоей Мейбел не сообщу. Будет: «напрасно южанка ждет мужа домой»… Пусть еще пока не мужа, а жениха - которому при данном раскладе не суждено будет стать ейным мужем. Или хоть чьим-нибудь.
        - Хулиович, так меня убить могут, даже если я и не буду берсерком под пулями скакать.
        - Вот тогда я ей все расскажу - ей скажут, она, блин, зарыдает… Тебе это надо?
        - Надо. Я не собираюсь ховаться по углам вдали от боевых действий. Все-таки я - мужик, а не «облако в штанах» или какой-нибудь там метросексуал.
        Саша хихикнул.
        - Вот именно последним я тебя в начале нашего знакомства и представлял. Хорошо. Помни - ты обещал. И честное пионерское дал. Ну или какое оно там у вас. В семь утра туда поедет «Тигр». Повезет беспилотник с командой и еще кое-что. Тебя ждать не будет, имей в виду.
        «Не было у бабы забот, купила порося, - подумал я сокрушенно, - опять вставать ни свет ни заря, а, главное, сам напросился. Впрочем, может, хоть будет не так жарко».
        А Саша продолжал:
        - На всякий случай, когда прибудешь, сразу найди себе позицию. И не забудь винтовку и патроны - кое-что будет в «Тигре», но вряд ли у тебя будет возможность к нему каждый раз бегать за очередным «цинком». И воды возьми побольше да сухпай не забудь.
        - Спасибо, Саш! - И я побежал собираться.
        С раннего утра было действительно прохладно, пели цикады, или что-то в этом роде (я, увы, не энтомолог). По дороге к Камышовой я вспоминал, с чего все началось.
        Вчера Хулиович взял меня с собой, как он сказал, для «информационной поддержки» на встречу с Тотлебеном. Эдуард Иванович оказался «истинным арийцем» - педантичным и несколько замкнутым. Даже после того, как мы открыли ему, кто мы и откуда, он лишь странно на нас посмотрел и перешел к обсуждению направлений, которые надлежало укрепить. В их числе была и дорога из Камышовой бухты. Та самая, где вчера наши ребята подстрелили несколько лягушатников, одним из которых оказался генерал Пьер Боске, в нашей истории - лучший вражеский генерал этой войны.
        Тотлебен преобразился, когда услышал о пулеметах (у нас их было пока мало, но со вторым караваном мы ждали большую партию), минометах, а также новых методах ведения войны. А еще Саша рассказал ему о «Горчаке», своего рода «мобильном доте», разработанном в 90-е для пограничных укреплений. Два таких были в составе грузов для Венесуэлы, и один из них должен вскоре прибыть сюда со вторым караваном.
        Тут, как и было договорено, в игру вступил я - открыв ноут (от которого Тотлебен прибалдел, хотя и пытался до этого не показать своего удивления), сначала показал ему ролик про «Горчак», затем нарезку из документальных и художественных фильмов времен Великой Отечественной, а также фото восстановленных окопов на выставке вооружения на Поклонной горе. Но я совсем забыл, что Тотлебен происходит из курляндских немцев, и когда он услышал, что враги в фильмах говорят по-немецки, спросил меня:
        - Господин поручик, так, значит, в вашей истории вы воевали с немцами? А с какими именно - пруссаками или баварцами?
        - Увы, ваше превосходительство… Тогда Германия уже была объединенной. И даже Австрия стала ее частью.
        Подполковник засмеялся:
        - Господин поручик, я еще не генерал. А родина у нас с вами одна - Российская империя. (Я ему не сказал, что родился-то я, в общем, за окияном.) Но очень не хотелось бы воевать со своими дальними родственниками…
        - Вот потому-то мы и делаем все, чтобы Россия и Германия стали дружественными державами. А объединил Германию в нашей истории человек, заслуживший прозвище «Железный канцлер» - Отто фон Бисмарк.
        - Слышал я про него. Далеко пойдет, стало быть… Ладно. Вернемся к делам насущным. Вы сказали, что сможете показать мне картинки укреплений у Камышовой бухты?
        - Так точно, ваше высокоблагородие!
        Тотлебен поморщился.
        - Господин поручик, когда мы наедине, зовите меня просто Эдуард Иванович. А вас мне представили как Николая Максимовича. Вы не против, если я буду вас так величать?
        - Никак нет, ваше… Эдуард Иванович!
        - А потом я обдумаю, как дополнить укрепления траншеями и подготовить котлован для вашего чудо-оружия, как оно у вас называется - «Горчак»? Да и про размещение ваших минометов следует подумать.
        - Эдуард Иванович, вскоре прибудут еще и «Ноны» - этакие самоходные бронированные повозки с пушками, стреляющими на четыре версты.
        - А как же они будут стрелять, если не увидят неприятеля?
        - Для этого есть корректировщики огня, передающие целеуказание по рации - это что-то вроде беспроводного телеграфа. А также летательные аппараты, которые парят над землей и все видят. Вот здесь, - я протянул ему книжечку, найденную Хулиовичем в библиотеке «Смольного», - описание того, как именно во время Великой Отечественной войны располагали артиллерию и минометы.
        - Спасибо, Николай Максимович. Ну что ж, жду ваших картинок.
        Пока мы ехали к Камышовой, утренняя прохлада уже превратилась в некое подобие Нью-Йорка летом - места, где без кондиционера делать нечего. Зелень вокруг практически вся выгорела, бриз с моря дул, но какой-то очень уж робкий. И среди всего этого - старики, женщины, дети, счастливчики с лопатами, большинство же с деревянными палками, остервенело долбят каменистую землю.
        …Когда я приехал в Москву, то снимал комнату у Тамары Ивановны, пожилой хромой женщины. Однажды она рассказала мне, как всю войну еще ребенком работала на заводе, выполняя по полторы нормы. Несколько раз падала в обморок от недоедания, но потом опять становилась на скамеечку - без нее она не доставала до станка - и продолжала работу. После войны она не бросила завод, осталась токарем до пенсии - даже проработала лишние семь лет, пока не охромела…
        Те, кого я видел сейчас перед собой, были слеплены из того же теста - точно так же делали все, чтобы не дать врагам захватить родной Севастополь.
        На гребне холма расположился стрелковый взвод с кремневыми ружьями. Дымить будут, подумал я… Чуть западнее я увидел отделение «охотников» со штуцерами. «Тигр» же укатил обратно в Севас за дополнительным грузом, и когда вернется, неизвестно. Да, негусто здесь… Единственное, что меня обнадеживало - над головой пролетел беспилотник. Пролетел и вернулся обратно, чуть восточнее. Вроде «Тигр» должен привезти пару «Подносов» с расчетами. Но лягушатники даже не знают, что это такое и с чем его едят, да и нет минометов в зоне прямой видимости. Поэтому, если они все-таки решат отомстить за своего «женераля», то здесь скоро может быть очень даже горячо.
        Ну что ж… Время у меня было. Вспомнив заветы не только Хулиовича, но и Юрия Ивановича Черникова, я первым делом решил выбрать позицию. Подумав, направился к длинному отрогу чуть севернее основного холма и остановился на двух позициях: на самом гребне и за кочкой чуть подалее - там была небольшая ложбинка. Так что, если начнется бой, то пусть даже убьют, но не сразу - сначала я порезвлюсь.
        Как ни странно, смерти я сейчас не боялся. Она представлялась мне не более чем абстракцией. Другое дело, когда я в детстве чуть не утонул, уносимый течением от берега; вот это было страшно. А здесь… Разве что Мейбел жалко - я ж обещал ей вернуться. Черт, я же ей не давал о себе знать с самого Херсона, два слова с «Раптора» не в счет… Если выживу, напишу сегодня же, - пообещал я себе, - а если нет, то такова селява. Хулиович ей доложит.
        На всякий случай я осмотрел свою основную позицию, прилег, вскинул «винторез», посмотрел на французские позиции в оптику… Неплохо, неплохо. Сухие стебли травы, которыми поросла кочка, будут неплохой маскировкой, а вот мне в оптику все видать. Ну что ж, посмотрим теперь запасную.
        Как говорится, заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. Я совсем позабыл про вые… выбо… ну, в общем, ложбинку за кочкой, и пребольно упал на правую ногу, которая у меня и до того немного ныла; но, как говорится, Господь милостив к дуракам. Как только первая боль прошла, я, к своему удивлению, почувствовал, что не только ничего не сломано, но даже не вывихнуто, а что ноет чуток, так что не в счет. С запасной позиции был хорошо виден гребень холма, а лежать тут в ложбинке даже удобнее, чем на основной позиции.
        Неожиданно с севера показалось с полдюжины конных. Посмотрев в бинокль, я увидел, что одеты они были в татарские бурки и в татарские же папахи. Интересно, интересно… Я лег за кочкой и приготовился к стрельбе, но увидев, что наши на новоприбывших особо не реагируют, понял, что это «местные» татары. И действительно, они поскакали к взводу «хроноаборигенов». Я же решил поговорить с «охотниками» - местные подождут.
        Командиром отделения был Йоханн Карлссон - тот самый, про которого Хулиович и другие говорили, что он, мол, живет на крыше. Когда я спросил у него про это, Хулиович удивился, после чего со смехом рассказал мне про книгу Астрид Линдгрен. Про писательницу я слышал; именно она написала «Пеппи Длинныйчулок», популярную и у нас в Америке. Но ни про какого Карлссона у нас никто не читал; узнав об этом, Хулиович заржал еще громче, погладил меня по голове и сказал: «Бедный ребенок». А что тут бедного-то? Он-то, небось, не смотрел и половины всех тех детских фильмов, которые видел я. Ну там мультики про Спайдермена или «Том энд Джерри». Или нескончаемые сериалы типа «Брейди Банч», про семью с шестью детьми. Впрочем, можно и без последнего…
        Мы с Йоханном сдружились после того памятного «бейсбольного» эпизода; он был одним из тех, кто ходил к Саше Николаеву лечиться от вошек, которые он поймал в «хитром» заведении во Влоцлавке, и почему-то воспылал ко мне благодарностью за то, что я, видите ли, спас их всех от огня польской пушки. Поэтому я решил пока не уходить и пофоткать с этих позиций - отсюда был отличный вид на укрепления, как наши, так и чужие. И именно отсюда я разглядел то место, где французы уже успели установить крест - именно там вчера наши снайпера помножили на ноль того самого великого и ужасного Боске.
        Распрощавшись с «охотниками», я пошел поговорить с «хроноаборигенами», но не успел до них дойти, как вдруг метрах в ста от меня шмякнулось ядро. Твою мать, только этого не хватало… Потом второе, потом третье… и я, вместо того чтобы залечь, зачем-то помчался на свою основную позицию, откуда в бинокль увидел вражескую батарею.
        Послышался вой мины, и через пару секунд она разорвалась между первым и вторым орудиями - лягушатники поставили их слишком близко друг к другу. Вторая мина упала между третьим и четвертым орудием, а расчеты пятого и шестого вдруг куда-то испарились. Поведя биноклем, я увидел, как «смелые» французские артиллеристы храбро драпают от своих пушек. Всего две мины - и батарея, как говорят французы, hors de combat - вышла из боя.
        Но тут вдруг показались турки - по крайней мере, фески и красные штаны и синие куртки были в точности похожи на старые иллюстрации османов до Эрдогана, упс, Ататюрка. Одна рота, другая, третья… В этот самый момент мои соседи вдруг заорали: «Турки!», а их офицер обнажил саблю и закричал на смеси польского и русского: «За царя и ойчызну!», и словно маленький Давид в лице нашего взвода побежал к турецкому Голиафу.
        Мне показалось, что офицер, хоть я мог поклясться, что ни разу его не видел, почему-то мне очень знаком. Но времени на раздумье не оставалось. Я бухнулся на свою основную позицию, поднял «винторез» и подумал было, что, увы, дистанция слишком велика. И тут на меня нашло то же самое, что и тогда, в детстве, на Кони-Айленд в Нью-Йорке, когда я там был с мамой, младшими братом и сестрой.
        Мама тогда увидела огромную фиолетовую плюшевую корову, висевшую на тонком прозрачном шнурке. Выиграть ее было просто - нужно было «всего лишь» перебить пулькой из пневматического ружья шнурок. Я старательно прицелился в место, где шнурок пересекал какую-то горизонтальную линию, и… пуля прошла правее и выше.
        Ружье явно не было пристреляно, подумал я. И вдруг почувствовал необыкновенную ясность мышления. Прицелился с необходимой поправкой, выстрел - корова упала. У меня оставалось еще три пульки, и тут я услышал, как Катя канючит куклу Барби в бальном платье - у нее их было десятка два, но именно «такой» не было. Ничего, еще выстрел, и кукла точно так же валится в сетку. Потом - это уже для Вити - машинка с радиоуправлением и, наконец, для меня - электронные часы.
        На меня восхищенно смотрели несколько пар глаз - мама, брат с сестрой, хозяин и с десяток посетителей. Потом хозяин подошел ко мне, подал мне руку и сказал:
        - Ничего себе… Я был снайпером в Ираке, но никогда так метко не стрелял. Подари это своему отцу - хорошего он стрелка вырастил.
        И протянул мне пивную кружку с металлической крышкой.
        Вот так и сейчас. Винтовка как бы сама прицелилась в одного офицера, выстрел - и нет офицера. То же и со вторым. Еще один, и еще, и еще… Один, наседавший на нашего подпоручика, вытащил саблю - и я решил, что этого лучше взять живым. Выстрел, и он уже с воем катается по земле. А затем клацнул затвор, и только я собрался поменять магазин, как увидел разрывы мин в самом центре второй и третьей вражеской роты, и одновременно вылетевший из-за гребня «Тигр», строчащий из пулемета…
        Потом «Тигр» забрал раненых, включая и того француза, которому я прострелил коленную чашечку. А мне пришлось выпрашивать лошадь и ехать обратно в Севастополь. Когда я прибыл к нашей казарме и спешился, то чуть не закричал от боли - колено, на которое я неудачно упал в ложбинке, теперь жутко болело.
        11 (23) сентября 1854 года. Балаклава Капитан 3-го ранга Гвардейского флотского экипажа Мишин Павел Ильич
        Мы сидели за густыми кустами на небольшой площадке у внешней части Балаклавской бухты. Эти места я знал с детства. Мои родители при СССР работали на секретном объекте на противоположной от центра Балаклавы стороне залива - туда сегодня водят экскурсии, и над ним ныне располагается недостроенное уродливое здание - гостиница, по слухам, принадлежавшая при «Нэзалэжной» Юльке Воровайке. А до воцарения Юща там была голая скала, окаймленная особняками дореволюционных богачей.
        Когда территория перестала быть запретной, мы с пацанами часто ходили туда - то пешком, а то и на лодочке. В этом времени над площадкой ничего нет, а в будущем тут расположилась дача в венецианском стиле, ставшая к 90-м годам ХХ века живописной развалиной.
        Именно здесь, рядом с дачей, мы с ребятами решили устроить свой «клуб». Нам повезло найти маленькую пещерку, вход в которую маскировали кусты. В общем, если не знать, что она там, пройдешь (точнее, проплывешь) мимо. А первооткрывателем ее стал я, когда, прошу прощения за подобные детали, по малой нужде зашел подальше в кусты и вдруг увидел небольшое продолговатое отверстие в скале.
        Позднее мы излазили всю скалу, на которой тогда еще ничего не строилось, и все склоны ее я помнил наизусть до сих пор. И хоть мне мама с папой постоянно пели в уши, что лучше б я сидел над учебниками и делал домашние задания, чем шлялся невесть где, но получилось так, что мои детские похождения пригодились мне, причем в XIX веке (с ума сойти!)
        В этой истории, как и в нашей, враг напал на Балаклаву с двух сторон - с суши, теми силами, которые британцы после Альмы направили в обход Севастополя, а потом и с моря. Вчера вечером в бухту осторожно, меряя глубину лотом, буквально вползли четыре вражеских фрегата и столько же транспортов. А ведь местное начальство клялось и божилось, что Балаклавская бухта недоступна для больших кораблей из-за недостаточной глубины.
        Но британцы так не считали. Перед войной их купеческие корабли не раз «случайно» заходили в Балаклавскую бухту и делали промеры фарватера. И вот теперь сотня бойцов Греческого батальона и батарея поручика Ивана Маркова - четыре полупудовые мортиры, - заняв позицию среди развалин генуэзской крепости Чембало, вступили в бой с неприятелем. Причем бой вести им пришлось одновременно с морским и сухопутным противником. Не все, впрочем, было так однозначно - английские фрегаты нет-нет да и накрывали ядрами свою же пехоту, а полевые батареи в пороховом дыму палили по фрегатам.
        Греки стойко держались, но мортиры поручика Маркова вскоре замолчали - кончились боеприпасы. Обстрел развалин крепости прекратился лишь с наступлением темноты. «Эх, не продержаться нашим, - подумал я, - если, конечно, им не помочь…»
        Сказать честно, мне уже осточертело сидеть на попе без дела - ведь после Бомарзунда мы вынужденно лодырничали. Даже англичанина «Раптор» потопил, смешно сказать, без нашей помощи, огнем из крупняка. Так что, как только в лагерь заявился Хулиович, то я сразу в ультимативной форме потребовал у него «сладкого». А именно - возможности сократить численность вражеского флота. Тот подумал и согласился.
        Вчера ранним утром, когда на море лег туман, «Раптор» забросил нас на эту площадочку и тут же отчалил. Если все пройдет по плану, то нас заберут отсюда же сразу после того, как мы сообщим по рации о необходимости нашей амбаркации. Впрочем, на всякий случай нам оставили две надувные десантные лодки с подвесным мотором. Возможно, придется уносить ноги от погони… А в самом крайнем случае оставим все в той самой пещерке - я проверил, она на том же месте, где была в моем времени - и налегке пешедралом по скале будем уходить к своим. Как и куда, я, наверное, смогу показать с закрытыми глазами.
        С собой мы прихватили четыре мины УПМ и четыре «адских машины», слепленных нами, что называется, на коленке. Попробуем их в деле. Мы решили установить таймер на девять утра - это даст нам возможность вернуться к месту погрузки за полчаса до взрыва.
        - С Богом, ребята! - сказал я и плюхнулся в теплую воду Балаклавской бухты. На десять человек у нас было пять буксировщиков, в четырех из них было по мине УПМ, а в пятом - четыре мины-самоделки. Для фрегатов они слабоваты, а для сопровождающих их судов - в самый раз.
        Все прошло без сучка и задоринки, как говорит наш шеф, «без шума и пыли». Ровно в семь мы были на месте. Вся дальнейшая работа заняла чуть менее получаса. И вот мы уже «мчимся» к нашей площадочке со скоростью аж в три узла. Без четверти девять, уже с суши, я поднял в небо квадрокоптер, который дал нам напрокат капитан Сан-Хуан.
        Нечасто нам удается видеть результаты своей работы. А тут, пожалуйста - смотри и любуйся. Фрегат, обстреливающий генуэзскую крепость, неожиданно подпрыгнул от мощного подводного взрыва, после чего переломился пополам и превратился в «буль-буль-терьера». Два других накренились набок. Мачты их коснулись воды, и они перевернулись. А еще один взлетел на воздух - видимо, у него взорвался порох в крюйт-камере.
        Кстати, и все наши самоделки сработали штатно - четыре британских парохода, маячившие у входа в Балаклавскую бухту, получив подводные пробоины, тоже затонули. Да, пора ставить памятник затопленным британским кораблям в Балаклаве, хотя они и не наши. Ну и что? Затопили их как раз мы, так что имеем право. Балаклава для британцев становится явно несчастливым местом. Ко всему прочему корпуса затопленных кораблей закупорили вход в бухту, и она вряд ли теперь станет местом базирования британского флота и лагерем сухопутных сил королевы Виктории.
        Наблюдая за панорамой Балаклавы с помощью квадрокоптера, я обратил внимание, что войска неприятеля после потопления фрегатов отошли от развалин крепости, а потом с быстротой необыкновенной двинулись назад, к окраине Балаклавы. Нет, не герои они, не герои - испугались неизвестного. А самое главное, точно не направятся нас искать. Ну что ж, пора «Раптору» вернуться за нами… И я стал вызывать штаб по рации.
        - Бабушка приехала! - произнес я фразу из книги Богомолова «Момент истины». Конечно, это ребячество - ну не сможет пока никто в этом мире перехватить наши разговоры, а потому - зачем шифроваться? Но все равно очень приятно. После Бомарзунда - это уже вторая победа моих ребят, которая приближает окончательную победу над этим НАТО XIX века. Вторая из двух попыток - прошу обратить внимание! И без единой осечки. Эх, лишь бы не сглазить…
        11 (23) сентября 1854 года. Севастополь. Инкерман Подпоручик Гвардейского флотского экипажа Мария Александровна Широкина
        Когда я подъехала к дому Нахимова, адмирал уже ждал меня, одетый в свой неизменный морской сюртук, фуражку, сдвинутую на затылок, и брюки, именуемые здесь панталонами. Он держал под уздцы вороного коня.
        - Здравствуйте, Павел Степанович! - приветствовала его я.
        - Здравствуйте, Мария Александровна, - вежливо ответил он мне, и вдруг на лице его появилось крайнее удивление.
        - Что-то случилось, Павел Степанович? - поинтересовалась я.
        - Вы… Вы в брюках… и в мужском седле-с…
        «Конечно, - подумала я, - дамы здесь если и ездят на лошади, то только в дамском седле и в специальном платье. Это когда ты сидишь, свесив ноги на одну из сторон, чтобы, не дай бог, никто не увидел твоего исподнего… Нет уж, дудки».
        Это когда я иду пешком, тогда скрепя сердце надеваю форменную юбку. Жаль, в последнее время мне не приходилось ездить верхом, но здесь этому нет альтернативы - впрочем, я только что вспомнила, как я люблю это дело. И альтернативы штанам нет - разве что ездить в трусах, как мы с братьями часто делали в детстве жарким летом. Можно, конечно, и вообще в голом виде, как леди Годива (признаюсь, было дело в молодости пару раз…). Но, боюсь, здесь этого тем более не поймут.
        Сегодня я встала ни свет ни заря; хотелось найти подходящего коня. В конюшнях мне предложили смирного пожилого мерина. Я же потребовала животное порезвее. Казак, служивший при конюшнях, вдруг спросил меня:
        - Барышня, вы казачка?
        Я засмеялась.
        - Вообще-то я «ваше благородие». Да, казачка - терская. И выросла на коне.
        - Простите, ваше благородие, не признал. Не видывал прежде дамы-офицера.
        - Да ладно, «барышня» мне тоже нравится. А ты сам-то из каких мест?
        - Я кубанский, станица Благовещенская. Знаете, ваше благородие, есть у нас тут один конь… Но он несколько дикого нрава. Его и кличут Дикарем.
        - Вот это именно то, что надо. Я тоже не подарок…
        Конь, почувствовав мою руку и получив пару морковок - эх, нет у меня здесь кубиков сахара - повел себя на удивление смирно. А когда я на него уселась, то сразу поняла, что вот он - мой конь. Сделав пару кругов по городу, почувствовала, что он меня слушается идеально. Так что подъехала я к дому Нахимова на Екатерининской улице минут за двадцать до назначенного времени.
        И теперь, улыбнувшись адмиралу, сказала:
        - Казачка я, Павел Степанович. И у нас все женщины предпочитают ездить в мужском седле, как вы изволили выразиться. А тогда иначе, как в штанах, особо не поездишь…
        Когда мы поехали к Инкерману - нас сопровождал небольшой разъезд, но они держались чуть в стороне, - Нахимов сказал мне с нескрываемым восхищением:
        - Мадемуазель, еще немного-с, и я предложу вам руку и сердце. Никогда еще не видел столь необыкновенной женщины.
        - Полноте, Павел Степанович, вы же всю жизнь говорили, что женаты на флоте.
        - А вы и это знаете-с?
        - Читала я про вас в детстве. Вы были одним из моих героев, - и я обворожительно (надеюсь) улыбнулась. - Только я не мадемуазель, а мадам.
        Нахимов сразу посерьезнел.
        - А муж ваш там остался?
        - Увы, да. То есть я, наверное, в какой-то мере вдова…
        - А кем он был?
        - Офицером, - и я увидела явное одобрение во взгляде моего визави. - Был ранен в одной из Кавказских войн, неоднократно награжден, но потерял ногу. Стал… ну, чем-то вроде инженера (не объяснишь же человеку XIX века, что такое программист и с чем его едят…). Причем хорошим инженером.
        - А дети у вас тоже там остались?
        - Увы, так и не получилось у нас родить ребеночка, - вздохнула я. - Хотя мы оба из больших семей, и оба очень хотели детей. И не одного, и не двух.
        Нахимов ничего не сказал, но взгляд его еще более потеплел. А я начала вспоминать, как Коля, три месяца назад вернувшись из командировки в Дюссельдорф, вдруг протянул мне толстую папку и сказал:
        - Машунь, вот здесь вся информация о том, что нужно будет делать, если меня вдруг не станет. Там и страховой полис, и много чего другого.
        - Коль, ты что это вдруг такие речи завел?
        - Не бойся, со мной все нормально. Просто я подумал, что если вдруг? Поэтому-то здесь вся эта информация. И еще. Пообещай мне, что ежели со мной что случится, ты снова выйдешь замуж. И не будешь ждать. Только пусть человек будет хороший.
        Я не хотела, но пришлось дать такое обещание - он не отставал.
        А потом я узнала от коллеги, с которым он ездил в Дюссельдорф, что там произошло. Их гостиница была в самом центре, рядом со старым городом, который иногда именуют «самой длинной барной стойкой в мире». И вечером они пошли продегустировать местное Altbier - Коля водку не любил, да и пиво пил не более одной или двух кружек.
        На обратном пути их обступила троица якобы сирийских беженцев - Коля, который провел в свое время полгода в составе российского гарнизона в Косово, сразу определил по говору, что это косовские албанцы. И когда те достали ножи, он, крикнув коллеге-ботанику: «Снимай на видео!», за несколько секунд положил всех троих.
        Приехавшая полиция, увидев, что он без ноги, а также узнав, что нападение было не только заснято на камеру, но и послано ММСкой на пару адресов (так что замолчать это дело не удастся, как и не удастся повесить всех собак на русского гостя), скрепя сердце арестовала всю троицу грабителей. Правда, потом все они согласились на немедленную депортацию, к которой прилагались нехилые денежные выплаты, и все обвинения с них перед высылкой сняли.
        Коля, впрочем, был доволен тем, что ему не пришлось еще раз лететь в Германию на суд. Он еще сказал, что эти, наверное, окажутся теперь во Франции или Голландии, и все повторится сначала. Но это уже проблема голландских (или французских) налогоплательщиков, а не его. Но меры он решил принять - «гром грянул, осталось только перекреститься»…
        А вот теперь премисса этого обещания, к моему великому огорчению, воплотилась в жизнь - мужа действительно «вдруг не стало». И родится он только через сто двадцать семь лет, к каковому времени на земле уже не будет меня. Но я другого мужа и представить себе не могла. Хотя, конечно, если бы сумела, то это должен был бы быть кто-нибудь типа Нахимова. Ну, или хотя бы Саши Сан-Хуана. Но какая-то моя часть все надеялась, что все это сон, и что в один прекрасный день я проснусь в своем времени, хотя надежда таяла с каждым днем. Но пока она - надежда - жива, снова замуж не пойду.
        Чтобы отвлечься, я начала задавать Павлу Степановичу вопросы - про его детство, про его путешествия, про оборону города… Что пойдет в обе наших газеты, а что в книгу, которую мы с Ником пишем «в стол», ведь данные в ней пока не подлежат разглашению. Нахимов сидел в седле, как говорят кавалеристы, «словно собака на заборе». Моряки обычно плохие наездники. Чтобы ему было удобней, он отстегнул штрипки, и штанины задрались почти до середины голени. Но Павел Степанович, увлекшись разговором, не замечал всего этого. Время пролетело незаметно, и мы вдруг оказались уже в Инкермане. Там нас встретили встревоженные моряки, занимавшиеся строительством батареи.
        - Ваше превосходительство, и вы, барышня…
        - Подпоручик Широкина-с, - поправил его Нахимов.
        Молодой лейтенант посмотрел на меня с удивлением, чуть запнулся, но продолжил:
        - И вы, подпоручик… Вам бы лучше не задерживаться здесь. Противник ведет прицельный огонь. Убили капитан-лейтенанта Желябина, двух матросов ранили… Прячутся где-то в кустах. Я послал было десяток казаков - троих из них тоже ранили почти сразу, одного тяжело. Слава богу, что больше мы никого не потеряли.
        Я посмотрела на него.
        - Сколько, говорите, там этих стрелков?
        - Полагаю, что трое - выстрелов по казакам было ровно три.
        - Понятно. Павел Степанович, что вы скажете?
        - Мария Александровна, вы лучше останьтесь здесь, а я посмотрю, что там происходит-с.
        - Ну уж нет, Павел Степанович, я тоже пойду с вами. Только лучше это делать пешком - так менее заметно. Да и легче целиться и стрелять.
        Когда мы подошли к тому месту, где матросы, сбросив бушлаты, в одних нижних рубашках вгрызались в землю, где-то впереди прогремел выстрел, а над нашей головой просвистела пуля. Нахимов покачал головой, сказав лишь:
        - Они сегодня довольно метко стреляют.
        Меня как током ударило - я вспомнила, что в нашей истории это были последние слова адмирала, сказанные им за мгновение до того, как вражеская пуля пробила его голову. Наплевав на все правила приличия и субординацию, я подскочила к адмиралу и толчком в бок свалила его на землю. Нахимов упал на четвереньки и с удивлением посмотрел на меня - похоже, что он не ожидал от меня такого поступка. Тут раздался еще один выстрел, и через секунду после того, как я перевела Нахимова в партер, вражеская пуля шмякнулась в бруствер, как раз в то место, где только что стоял адмирал. Через пару секунд рядом ударили еще две пули.
        Я скомандовала:
        - Лежите, Павел Степанович! Не вставайте!
        Скинув с плеча «винторез» и пригнувшись, я осторожно примостилась за кустом и стала осматривать местность перед нашими укреплениями. Где-то там спрятались эти зловредные снайперы. То, что это были именно снайперы, я ничуть не сомневалась - похоже, что британцы переняли наш опыт и отправили «на охоту» своих метких стрелков, вооруженных штуцерами.
        Надо было как-то их выманить. Я жестом показала Нахимову на фуражку. Он сразу понял, что я хочу, и, сняв ее со своей уже изрядно полысевшей головы, бросил мне. Уловка старая, как мир, но и в наше время, как рассказывали мне приятели мужа, находились те, кто на нее покупались. Подобрав прутик, я надела на него фуражку и осторожно подняла ее над бруствером. Раздался выстрел, и фуражка, сбитая пулей, упала на землю. Ага, стреляли вон оттуда, из тех кустиков - там облачко дыма еще не успело рассеяться.
        Я сдвинулась на несколько метров левее и, сквозь пучки сухой травы осторожно выдвинула ствол «винтореза». Взглянув в прицел, я заметила в кустах какое-то движение. Плавно жму пальцем на спусковой крючок. Выстрел…
        Из кустов раздался истошный вопль. Есть контакт! Значит, одного можно отминусовать. Финт с фуражкой снова вряд ли удастся, поэтому я внимательно через оптику разглядываю местность рядом с подстреленным мною британцем. Он продолжает орать, но голос его становится все тише и тише. Неподалеку от него зашевелились ветки - похоже, кто-то хочет помочь раненому однополчанину. Я снова целюсь и стреляю. Из кустов появляется фигура в сине-зеленом мундире, всплескивает руками и падает навзничь. Увидев краем глаза, что Нахимов пытается встать, я кричу ему во всю глотку:
        - А ну, вниз!
        Нахимов - наверное, от удивления - снова залег. А я стала разглядывать в прицел густой кустарник. Вот шевельнулась ветка. А ветра-то нет. Значит… Я стреляю, промахиваюсь, но нервы у британца, похоже, сдают, и он с криком бросается бежать. Теперь я вижу его отчетливо и, прицелившись, валю его на землю.
        «Не надо бегать от снайпера, - вспомнила я старую армейскую шутку, - умрешь уставшим».
        Я подождала еще несколько минут, но больше никаких шевелений заметно не было, а вопли подстреленного мною инглиза затихли.
        Жестом я подозвала одного из казаков, который, вытаращив глаза, наблюдал за моей дуэлью с британцами. Показала ему на кусты, сделав взмах рукой - дескать, сходи, проверь. И, чтобы успокоить его, похлопала по своему «винторезу», мол, не боись, в случае чего прикрою.
        Казак, надо отдать ему должное, без раздумий, чуть пригнувшись, добежал до кустов. Вскоре он вышел оттуда в полный рост, держа под мышкой три штуцера.
        - Все в порядке, вашбродь, - крикнул он. - Вы их всех порешили.
        И только тогда я поднялась в полный рост и посмотрела на адмирала, который сидел на обрубке бревна и взглядом, полным восхищения, смотрел на меня.
        - Мария Александровна, вы прямо богиня Артемида-с! - произнес он. - Если вы когда-нибудь передумаете, то ради вашей благосклонности я сделаю все, что в моих силах, чтобы добиться вашего расположения-с!
        Я улыбнулась - то меня называли валькирией, а теперь вот до богини доросла.
        - Павел Степанович, давайте сначала войну выиграем, а потом посмотрим…
        - С вами-с, Мария Александровна, и с Божьей помощью, я в нашей победе больше не сомневаюсь…
        10 (21) сентября 1854 года. Севастополь, Морской госпиталь Поручик Домбровский Николай Максимович, вице-президент медиахолдинга «Голос эскадры»
        Увидев, как я припадаю на правую ногу, Хулиович нахмурился и спросил:
        - Что это ты там хромаешь? Тебя ненароком не зацепило?
        - Да нет, все нормально. Так, ударился, когда позицию проверял. Побаливает чуток. Думаю, что скоро пройдет.
        - Ладно. Но, если что, покажись эскулапу.
        - Обойдусь. Не люблю всю эту возню с бинтами, йодом и уколами в самое беззащитное место.
        - Угу… Тебе не укол надо, а полуведерную клизму со скипидаром пополам с патефонными иголками. Ты хоть знаешь, сколько ты человек положил?
        - А хрен его знает. Не следил - не до этого было.
        - Зря. Как говаривал классик: «Социализм - это учет». Правда, здесь социализмом еще и не пахнет. Так вот. Пулями из «винтореза» на твоем участке убито наповал девять человек. И еще одному прострелили колено. Кроме тебя, в тех краях никого с современными 9-миллиметровыми винтовками не было.
        - Ну, если в колено - это, похоже, я. Хотел, понимаешь, их командира взять живьем. Потому и целился ему в колено.
        - А откуда стрелял-то?
        - С параллельного гребня, метров примерно со ста пятидесяти.
        - Так вот. Вылечи ногу, а потом отдам тебя на растерзание Феде - пусть он тебя своим премудростям поучит. А то, блин, десять из десяти. И еще попал прямо в колено. Со ста пятидесяти метров.
        - Это что, плохо?
        - Плохо? Никто у нас так не смог бы. А ты, сукин сын, смог.
        - Дык я и сам не знаю, как у меня получилось.
        Хулиович смерил меня взглядом и сказал задумчиво:
        - Похоже, не всегда это плохо - быть берсерком. Ладно, иди отдыхай. А мне пока отписываться про сегодняшний бой. И тебя еще раз к награде представлять…
        Легко сказать - «отдыхай». А кто за меня работать будет? Хотя, конечно, сейчас бы в ванну, поплескаться, расслабиться… Но нет здесь этих ванн. Разве что у некоторых британских офицеров, притащивших в обозе персональные. Зато есть русская баня. Но туда надо идти с чувством, с толком, с расстановкой. А времени нет. Эх, говорил же мне Юрий Иванович, оставайся у нас… Там хоть удобства и не в номере, но все ж на этаже, и вода теплая, и если не ванна, то хотя бы душ. Да и был бы я уже человеком женатым… А я даже все забываю написать невесте. Ладно, вечером отпишусь, вот только работу сделаю…
        Следующие три-четыре часа я провел за подготовкой материалов, потом написал все-таки короткое письмецо Мейбел; надо будет не забыть его отдать нашим радистам. А теперь пора в госпиталь… От казармы, где находились мои «апартаменты», до Морского госпиталя было всего ничего. На часах стояли двое моряков с допотопными ружьями с примкнутыми штыками. Старший, подозрительно посмотрев на меня, спросил:
        - Вы к кому, вашбродь?
        - Мне к доктору Николаеву.
        - Их благородие сейчас заняты.
        - Подожди, Потапыч, - сказал тот, что помоложе. - Ваше благородие, как вас величают-то?
        - Поручик Николай Домбровский.
        - Слышь, Потапыч, это же тот самый, про которого господин доктор сказал, что, мол, как придет - сразу пущать! Проходите, ваш благородие.
        Потапыч с хмурым лицом чуть отступил, и я прошел в здание. Солдат начал было закрывать дверь, но я догадался спросить, где этого самого доктора можно найти. Получив точные инструкции (направо, потом налево, потом вторая направо, а там спросите, ваше благородие), я, как ни странно, уже после «налево» услышал где-то вдали Сашин голос. Он стоял перед группой врачей в небольшом зале и объяснял им, как накладывать гипсовую повязку. Да, вспомнил я, Николай Иванович Пирогов применил ее всего год назад на Кавказе. Кстати, сам великий хирург вот-вот должен прибыть в Крым.
        Я, естественно, решил постоять в сторонке, но Саша каким-то образом меня обнаружил и закричал:
        - А вот, господа, поручик Николай Домбровский. Это тот самый человек, про которого я вам рассказывал! Именно он спас наш караван от поляков. Коля, давай сюда.
        Я начал было отнекиваться, мол, мешаю его докладу, но Саша лишь сказал:
        - А мы уже заканчиваем. Я собирался идти проведать моих пациентов. И хорошо, что ты пришел, я хочу тебя с одним из них познакомить. Но сначала представлю тебя коллегам. Доктор Иван Иванович Кеплер, главный врач…
        Когда мы наконец вышли оттуда, Саша деловито спросил:
        - Ну, теперь давай, колись. С каких пор ты хромаешь?
        - Пару дней уже. Но хуже стало сегодня утром - неудачно упал на ногу. Хрен знает, что произошло. В бою вроде ничего не болело. Да и по пути домой все было в ажуре…
        Саша споро ощупал колено, задавая обычные в таких случаях вопросы, мол, «здесь болит? а здесь не болит?», после чего торжественно объявил:
        - Похоже, дружище, ты себе тендинит заработал. Сиречь воспаление сухожилий. Дам я тебе пару таблеток, а также забандажирую твою коленку. А ну, пойдем… Да-да, вот сюда, в мою операционную. Не бойся, резать тебя не буду. По крайней мере, пока. Шутка.
        Минут через пять-десять (Саша свое дело знал туго) мы уже входили в одну из палат. Саша подвел меня к тому самому подпоручику, которого я видел с утра и чья физиономия показалась мне смутно знакомой. Его нога была в гипсе, привязанная к какой-то палке, которая была прибита к основанию кровати. Осмотрев больного, расспросив его про его самочувствие (причем больной говорил с ярко выраженным польским акцентом), Саша пробормотал «ну, все вроде хорошо» и вдруг добавил:
        - Подпоручик Домбровский, позвольте вам представить моего друга, поручика Николая Максимовича Домбровского. Коля - это Витольд Домбровский. У него было ранение в ногу, но я сумел спасти и его, и ногу.
        Меня как молнией ударило. Это же мой прапрапрапрадед! Я про него знал только, что погиб он в нашей истории при Альме, так и не узнав, что его жена, Анастасия, которая после высадки врага в Евпатории уехала к родне в Одессу, беременна моим прапрапрадедом…
        - Juz widzialem pana u Kamyszowej, - улыбнулся мой предок. - Pan rozumie po polsku?[12 - Я вас уже видел у Камышовой. Вы понимаете польский?]
        - Tak, troche[13 - Да, немного.]. - ответил я.
        О том, что мой предок перешел в православие для того, чтобы жениться на моей прапрапрапрабабке, мне было известно из семейных хроник. Но то, что его основным языком был все еще польский, я узнал впервые. Дальнейшие разговоры мы вели именно по-польски:
        - Огромное вам спасибо, пане Миколай, за то, что вы и ваши люди нас спасли! Мне рассказали, что именно вы подстрелили того офицера, который меня чуть не зарубил.
        Вдруг он, увидев мою печатку с гербом, побледнел еще сильнее и воскликнул:
        - Пане Миколаю, мы с вами не родственники? И посмотрите… - он взглянул на свою печатку. - Езус Мария! Такого не может быть! У вас на перстне те же царапины, что и у меня! Только у вас еще здесь… и здесь…
        - Пане Витольде, - сказал ему я, решившись больше не интриговать своего предка. - Видите ли… У вашей жены, Анастасии…
        - Вы знаете даже, как ее зовут, - удивился тот.
        - У нее скоро будет ребенок. Ваш сын, Максим Витольдович.
        - Откуда вам это известно?
        - Вы слышали что-нибудь про эскадру на Балтике?
        - Конечно слышал! Это та самая, которая разбила англичан и французов! - кивнул Витольд. - Но…
        - Так вот, мы с доктором Николаевым - с той самой эскадры. Мы прибыли из XXI века. И я - ваш прапрапраправнук.
        Подпоручик остолбенел. Он с удивлением уставился на меня. Саша, продолжавший обход, посмотрел на меня весьма сурово - мол, смотри, пациенту здоровье испортишь. К счастью, похоже, кроме нас с Витольдом, никто в палате не знал польского - все занимались своими делам - кто спал, кто разговаривал друг с другом. Но Витольд вдруг пришел в себя и сказал:
        - Так вот почему вы так похожи на моего отца… Практически копия, только выше его на целый фут. В голове не укладывается - люди из будущего. Понятно теперь, почему вы так быстро разгромили тех на Балтике и почему так быстро смогли переломить ход вчерашнего боя. И перстень ваш - он мой, только другая его - как бы это сказать - ипостась…
        - Именно так. И зовите меня Ником. Все-таки я ваш потомок. И можно на «ты»…
        - Смешно, правда? Вы… ты - мой потомок, но ты меня старше по возрасту и по званию… Ну тогда хоть зови меня «Витя», как Настя моя называет. А то для «дедушки» я слишком молод. И спасибо тебе за то, что ты мне рассказал про моего будущего сына… А у тебя детей нет?
        - Есть невеста. В Петербурге осталась. Витя, обязательно приезжай с бабушкой… в смысле, с Настей, на свадьбу! Сразу после нашей победы.
        - Приедем, конечно. Скажи, а что со мной случилось в тот раз? Ну, задолго до твоего рождения?
        - Убили тебя при Альме. Точнее, ранили тяжело, а спасти не удалось - супруге твоей написали, что началась гангрена. Но, как видишь, все изменилось. И при Альме тебя даже не ранило, и сейчас, у Камышовой, ты выжил. И далее будешь жить, доктор Николаев обещал тебя на ноги поставить.
        - А потом мы с тобой вместе будем бить неприятеля!
        - Если доктор разрешит, тогда, конечно, да. Ладно, давай я потом еще приду - а то видишь, как он на меня смотрит. Жалеет, небось, что привел.
        - Хорошо, Миколай! Буду ждать.
        Мы обнялись, я помахал Саше рукой и вышел. Конечно, надо было бы поговорить и с другими пациентами, но после встречи с Витей я уже не мог ни о чем другом думать. Ведь не каждый день бывают такие случаи… А статью я как-нибудь напишу, не впервой.
        14 (26) сентября 1854 года. Борт «Ансата» Подпоручик Гвардейского флотского экипажа Шульгин Игорь Евгеньевич
        «O sole, o sole mio sta ‘nfronte a te, sta ‘nfronte a te», - я мурлыкал под нос любимую неаполитанскую песню мамы. Да, она сильно огорчилась, когда я, после того как меня приняли в Московскую консерваторию, решил сначала отдать долг Родине. Попал я к вертолетчикам, но к самим вертолетам меня, как и прочих срочников, не подпускали - как в том анекдоте, «руками ничего не трогать, кормить собак», - то есть делать всю подсобную работу. Я решил, что не хочу быть певцом, а хочу быть авиатором. И именно вертолетчиком, хотя мой отец, бывший военный летчик, ныне работающий на региональных рейсах, не считал их за настоящих летчиков.
        Потом было летное училище, карьера штурмана… И вдруг, при Сердюкове, нашу часть расформировали, и мне пришлось переквалифицироваться - стыдно сказать - в приемщики; поэтому, как только контракт закончился, я покинул родные ВВС и отправился в Казань, на местный вертолетный завод, о чем ни разу не пожалел. Хотя петь любил, но только для друзей. Особенно противоположного пола.
        И мало кто знает, что «О соле мио» - это не про то солнце, что на небе, а про лицо той женщины, которую ты любишь. Для Коли Семенова это однозначно его Ода - достаточно взглянуть, как она на него смотрит, а он на нее… А вот у меня такого солнышка нет.
        Хотя было, что уж там скрывать. В Казани я познакомился с Гулей, студенткой из местного университета. Умница и просто красавица… Назначили день свадьбы, и однажды Гуля мне рассказала, что ходила креститься, несмотря на противодействие семьи - она решила, что мы будем венчаться в церкви. До свадьбы оставалось менее двух месяцев, как вдруг меня пригласили на свадьбу сослуживца. Гуля со мной не пошла - на следующее утро у нее был экзамен. Увы…
        Я обычно пью мало и редко. А тут словно что-то со мной случилось - провал в памяти, дым коромыслом, чьи-то объятия и мокрые губы. Проснулся я в чужой постели в обнимку с подругой невесты. Был я абсолютно голый, а мою шею украшали багровые засосы. Чем мы занимались ночью, было ясно сразу, причем дама была из тех, про которых говорят - «столько я не выпью». А я, получается, выпил столько…
        С трудом выпростав из-под объемистого тела свою руку (к счастью, моя ночная подруга продолжала дрыхнуть), я наспех оделся и побежал к себе. И надо же такому случиться - я наткнулся на Гулю, которая как раз шла на экзамен. Увидев меня во всей красе - с засосами и в рубашке, измазанной соусом и помадой, застегнутой не на те пуговицы, она охнула, а потом спросила меня:
        - Игорь, скажи мне правду. Ты с кем-то был?
        Я с ходу бухнулся на колени и начал клясться, что все это было в первый и последний раз, что я брошу пить, что не знаю, что на меня нашло… Но Гуля посмотрела на меня даже не зло, а скорее с грустью, ничего не сказала и пошла к университету. Я помчался вслед за ней, но она взглянула на меня так, что я отстал.
        В тот же вечер мне позвонила ее мама и сказала, что свадьбы не будет и чтобы я больше не звонил. Я несколько раз пытался позвонить Гуле, но она не брала трубку. А вскоре я узнал, что она, получив красный диплом, неожиданно для всех ушла послушницей в Толгский монастырь - это под Ярославлем. В первый же выходной я поехал туда, но ее не увидел, получив лишь записку от какой-то монашенки.
        «Игорь, я тебя люблю и ни за кого другого замуж не хочу. Я тебя простила, но жить с тобой уже не могу. Буду молить Господа за тебя. Прощай!»
        Было это полтора года назад. Хорошо еще Коля забрал меня к себе, в программу «военного Ансата». Так я и попал сюда, в прошлое. В далекое прошлое… И вот сейчас вместе с Колей и ребятами мы готовим вертолет к взлету. Берем все по минимуму - то, что осталось, заберет караван, который скоро придет в Екатеринослав, куда плашкоут с буксиром придут сразу после того, как мы направимся в Севастополь. Заправлена наша вертушка под завязку. Кроме того, мы берем с собой и еще одну заправку в бочках. С нами полетит Ода - Коля хотел было оставить невесту здесь, но я ему сказал, что пусть уж летит, место мы найдем - плюс пара техников. Капонир для нас уже выкопали на Северной стороне Севастополя, в месте, которое с моря не простреливается, да и до передовых позиций неприятеля далековато. Были предложения базироваться либо в Симферополе, либо в Саках, либо в Бельбеке, но последние две точки простреливаются с моря ракетами Конгрива, а у первого - небольшой гарнизон и вполне реальна угроза нападения со стороны войск коалиции.
        Кроме того, была мысль - так же, как это получилось у нас на Балтике, по дороге помножить на ноль пару-тройку кораблей неприятеля, тем более что НУРСов у нас на полдюжины вражеских кораблей должно хватить. Но, подумав, мы все же решили, что лучше мы это сделаем после того, как наш караван подойдет к Очакову.
        А пока у нас дела несколько другого порядка. Сначала летим на Никополь, далее к Перекопу. Ориентиров в этой бескрайней степи никаких, и приходится лететь по старинке, по компасу. Но Сиваш мы пересекли строго в расчетное время, в виду Армянского Базара, промахнувшись где-то метров на шестьсот.
        «Неплохо, неплохо», - подумал я и похлопал сам себя по плечу - над самим поселком лететь не хотелось.
        Мы пересекли Западный Крым и вышли чуть восточнее Евпатории, засняв и вражеский флот в заливе, и военные лагеря. Далее мы узрели строящиеся укрепления - их мы отсняли отдельно - и, наконец, вышли прямо на наш новый дом, капонир в районе Камышлы.
        Там нас уже поджидал хмурый Хулиович.
        - Явились - не запылились? Молодцы. А что это у вас за прекрасная дама?
        Я ответил с вызовом:
        - Не «прекрасная дама», а рядовой контрактной службы Ода Йенсен. Наша повар, каптер и прачка.
        - Ну-ну. Так это теперь называется. Ладно, свое искусство пусть покажет в следующий раз, охрана для вертолета имеется, а вас с ребятами я забираю с собой. Отдохнете немного, перекусите, а потом - на совещание.
        15 (27) сентября 1854 года. Севастополь. Штаб Черноморского флота Капитан 2-го ранга Гвардейского флотского экипажа Мишин Павел Ильич
        Совещание, то бишь военный совет, шло уже три часа.
        Адмиралы, познакомившись с тактико-техническими данными нашего оружия, теперь сами рвались в бой. Они готовы были выйти в море со всем флотом, несмотря на то что превосходство в силах у противника было подавляющим. Тем более что я с моими ребятами у Балаклавы его немного подсократил. Пришлось обратить их внимание на то, что восемь кораблей в Балаклаве и один у Евпатории - не более чем комариный укус для флота в четыреста вымпелов. Даже если в числе «буль-буль-терьеров» оказалось аж четыре фрегата.
        Так что все согласились с тем, что главный удар должен быть нанесен по вражеским кораблям. Правда, Хулиович настоял на том, что в первой фазе операции по англо-французскому лагерю отработают минометы. А уже потом, когда в самом лагере и на стоящих у берега на якоре кораблях вспыхнет паника, в бой вступит наша авиация в лице «Ансата» - дай бог, чтобы летчик не заболел, как в том анекдоте про китайскую армию - и флот. Причем в операции задействованы будут только паровые фрегаты и корветы, ну и наш «Раптор», естественно, который в данном случае будут выполнять функцию штабного корабля.
        - Господа, - подвел итог обсуждения предстоящей операции вице-адмирал Корнилов, - мы надеемся на успех нашего набега. Нужно, чтобы неприятель не чувствовал себя спокойно на нашей земле. На суше, после ряда удачных для нас стычек с британскими и французскими войсками, противник приостановил строительство осадных батарей и усердно зарывается в землю. Похоже, что он думает теперь не о победоносном штурме Севастополя, а об обороне. Надо, чтобы и неприятельский флот почувствовал силу русского оружия.
        Так что ключ к нашей победе - в господстве на море. Без постоянного подвоза боеприпасов, провианта и подкреплений вражеское сухопутное войско долго не протянет. Уже сейчас боевой дух англичан и французов серьезно подорван. Последнее время участились случаи дезертирства. Правда, к нам перебегают в большинстве своем немцы из Эльзаса и Лотарингии, которые служат в войске французского императора. Но среди перебежчиков появились и настоящие французы. Они не верят в победу и проклинают свое начальство, которое, по их словам, хочет их смерти. Они так и говорят: «нас притащили на край света, чтобы к мертвым солдатам Великой армии императора Наполеона Бонапарта прибавились солдаты войска его племянника».
        Владимир Алексеевич повернулся к капитану Сан-Хуану и не то проинформировал его, не то попросил:
        - Господин капитан, я отправлюсь в бой на пароходе-фрегате «Владимир». Полагаю, что вы не откажетесь отправить в мое распоряжение своего человека с этой, как вы ее называете - радиостанцией?
        - Ваше превосходительство, - сказал Хулиович, - а почему бы вам не отправиться в бой на «Рапторе»? С борта нашего корабля гораздо удобней управлять вашими кораблями. На каждом пароходо-фрегате будет по рации. К тому же аппаратура, установленная на нашем катере, позволяет обнаруживать противника даже в непроглядную ночь. Да и вам, как я полагаю, наверное, очень хочется увидеть наши корабли в деле…
        - Хорошо, господин капитан, я подумаю. - Мне показалось, что Корнилову понравилось предложение Сан-Хуана. - О своем решении я проинформирую вас чуть позже.
        - Скажите, господин капитан, - вступил в разговор подполковник Тотлебен, - вы сказали, что во вражеском лагере во время вашего обстрела обязательно вспыхнет паника. Но уверены ли вы, что именно так оно и случится? Ведь англичане и французы - храбрые солдаты. В этом мы убедились во время сражения при Альме. Они могут и не поддаться панике, и тогда ваш обстрел станет просто нерациональной тратой материалов, которые, как я понял, невосполнимы.
        - Мы исходим из того, - Хулиович решил удовлетворить любопытство дотошного немца, - что паника начнется сразу после взрыва в лагере складов с боеприпасами. Все эти дни наши разведчики тщательно отрабатывали полученную ими информацию о месторасположении этих складов. Неприятель готовится к бомбардировке Севастополя и в большом количестве завозит в лагерь порох и бомбы. Тем более мы знаем, где именно расположены склады с боеприпасами, а также на каких кораблях их сюда доставили.
        Нахимов с удивлением посмотрел на Сашу.
        - Господин капитан, а откуда мы это знаем-с?
        - Ваше превосходительство, - с хитрой улыбкой ответствовал наш команданте, - во-первых, как вам известно, многие греки в Константинополе и болгары в Варне передают нам - часто рискуя жизнью - самую разную информацию, то с рыбаками, то с негоциантами, то голубиной почтой. Так что кое-что нам известно от наших храбрых братьев.
        - Да, господин капитан, мне это известно-с. Но вряд ли они знают все. Кроме того, за время, пока эти сведения дойдут до нас, многое может измениться.
        - Это действительно так, ваше превосходительство. Но у нас есть еще два канала информации. Мои разведчики захватили адъютанта генерала Мак-Магона, который заменил генерала Боске. Сам адъютант знает не так уж и много, зато у него в сумке нашли подробный отчет о состоянии французской армии и флота как в Камышовой бухте, так и в Евпатории. Таким образом, нам стало известно, на каких именно кораблях находятся боеприпасы, а также, где именно сооружены их склады на суше. Да и наши беспилотные летательные аппараты произвели рекогносцировку вражеских сил в Камышовой бухте, а также на их базах в том же районе, и мы смогли визуально определить местоположение как кораблей, так и складов. Вот фотографии.
        И Хулиович выложил на стол пачку напечатанных изображений. Эх, подумал я, мельком взглянув на них, чернила в принтере пора менять…
        Тотлебен, услышав объяснения нашего бравого морпеха, лишь развел руками. Дескать, если все так, то тогда у него больше нет вопросов.
        А Саша продолжал:
        - Мы рассчитали данные для стрельбы и надеемся, что для того, чтобы наверняка попасть в эти склады, понадобится не так уж много мин. А с торговыми кораблями, которые еще не успели разгрузить, разберется поручик Семенов.
        И он показал на нашего вертолетчика Колю Семенова, который тоже присутствовал на совещании и внимательно слушал его участников, до поры до времени помалкивая и мотая на ус услышанное.
        Поняв, что настала очередь и ему сказать свое веское слово, Николай прокашлялся, встал и произнес:
        - Господа. - (Чувствовалось, что он чуть было не сказал - товарищи.) - Мне, конечно, ночью будет труднее работать, чем днем, но я рассчитываю поразить эти цели. Думаю, что взрыв корабля, который по сути будет являться плавучей бочкой с порохом, уничтожит не только его, но и другие вражеские суда. Вот, посмотрите, - Семенов достал из планшета распечатку фотоснимка якорной стоянки союзного флота и продемонстрировал ее всем участникам военного совета. - Видите, как тесно они стоят. Взрыв одного такого «порохового» корабля - по сути, гигантского брандера - окажется гибельным для десятков соседних судов. Полагаю, что после серии гигантских взрывов во французском лагере обязательно начнется паника. К тому же все будет происходить ночью, и управлять действиями своих подчиненных их командирам будет затруднительно.
        Все присутствующие дружно закивали. Только адмирал Нахимов слегка поморщился. Ему, натуре рыцарственной и прямой, видимо, была не по душе идея внезапного ночного нападения на силы неприятеля. Ему хотелось, как это произошло в Синопской бухте, сойтись в открытом сражении с вражеским флотом, так сказать, «стенка на стенку». Но наступили совсем другие времена, да и союзники были далеко не рыцарями. Например, те же британцы считали вполне допустимым вести разведку, подняв на мачте своих кораблей чужой флаг. Так было у Севастополя, когда английский корабль пытался приблизиться ко входу в бухту под австрийским флагом, и в Петропавловске-на-Камчатке, когда британцы воспользовались американским.
        - Ну что ж, господа, - вице-адмирал Корнилов подвел итог нашего совещания, - как я вижу, все присутствующие здесь поработали на славу и внесли свой вклад в подготовку набега на лагерь неприятеля. Даст Бог, все произойдет так, как мы запланировали, и враг, нагло вторгшийся в наш Крым, будет вынужден с позором покинуть его.
        Все встали с мест и дружно заговорили, а Павел Степанович Нахимов подошел ко мне.
        - Павел Ильич, - сказал он, пожимая мне руку, - я просто в восторге от вашего недавнего дела в Балаклаве-с. Вы с горсточкой людей совершили невероятное - уничтожили сразу восемь вражеских кораблей и наглухо закупорили вход в бухту. А в этом набеге вы принимаете участие-с?
        Я ответил Нахимову в том смысле, что мои ребята в этот раз подрывать корабли не будут. Честно говоря, нам не хотелось на манер оглушенной взрывами рыбы всплыть во всей своей красе посреди вражеского флота. А на суше нам придется повоевать. Только подробности нашего участия лучше Павлу Степановичу не знать - во избежание, так сказать…
        15 (27) сентября 1854 года. Район Сапун-горы Капитан 2-го ранга Мишин Павел Ильич
        Нас учили не только минировать корабли и сражаться на ножах с вражескими водолазами. Мы умели еще и воевать на суше. И не столько с пехотой на поле боя (хотя и этому мы были обучены), сколько в тылу врага, выполняя разные спецзадания.
        Вот и сегодня мы занялись работой, которую в этом времени вряд ли кто смог бы сделать. Ну разве что кубанские пластуны, да и то сомневаюсь, что они выполнили бы поставленную задачу.
        Ведь Хулиович поручил нам ни много ни мало, как обезглавить французские части, высадившиеся в Крыму. Правда, маршала Сен-Арно нам ни похищать, ни убивать не придется. Несмотря на все старания медиков, старый рубака помер естественной смертью. Если мне память не изменяет - от рака. О сем печальном факте нам сообщил очередной перебежчик. По полученным от него сведениям, вместо маршала Сен-Арно командующим французскими войсками стал дивизионный генерал Франсуа Сентен Канробер. У него сразу же сложились непростые отношения с британским командующим бароном Регланом. К тому же и свои собственные подчиненные не всегда соглашались с решениями, принятыми Канробером. Тем не менее командование у лягушатников, пусть даже такое, имеется. А Хулиович считает, что это непорядок.
        Я его тогда еще спросил, что он предпочитает - упакованную тушку Канробера, либо его чучело, сиречь тот же генерал, но в виде «груза 200».
        - Паша, - сказал мне Хулиович, - для нас предпочтительней второй вариант. Времена здесь пока еще рыцарские, народ к нашим тайным делам не приучен. Так что помалкивай в тряпочку и не говори ни слова здешнему начальству, не поймут-с - тем более что многие из них считают, что и с ликвидацией Боске мы переборщили. Так что, если им привезти живого Канробера, то они его сразу отпустят, да еще и извинятся за грубое к нему отношение с вашей стороны. И это в лучшем случае. А скорее еще и начнут к вам относиться, как к варварам, воюющим не по правилам. Вспомни, что разрешение на отстрел врага мы получили только после соответствующих действий с неприятельской стороны, и то лишь от Хрулёва, с одобрения разве что Нахимова и Корнилова. От некоторых других я слышал весьма резкие выражения в наш адрес.
        - Интересно, - задумчиво сказал я. - Ведь в нашей истории именно так убили Нахимова, и не только его. Да к тому же, если верить историкам, снайперская борьба началась с обеих сторон еще до первой бомбардировки Севастополя.
        - Вот если бы Маша не помешала им застрелить Нахимова, то, может быть, отношение бы изменилось. К тому же «их превосходительства» не возражают, когда убивают нижних чинов. А вот то, что нижние чины охотятся за скальпами «их превосходительств», здесь считается непорядком. Так что имей в виду - лучше вариант с чучелом, чем с тушкой.
        Я задумчиво почесал затылок. С одной стороны, ликвидация вражеского главнокомандующего - задача более простая, чем его похищение. «Пиф-паф! Ой-ой-ой! Умирает зайчик мой!» Но, с другой стороны, вылазку во французский лагерь придется делать исключительно силами моих бойцов. Они, в случае чего, умеют помалкивать в тряпочку. Не то что нынешние, у которых вода в заднице не держится.
        И я со своими «ластоногими» начал готовиться к походу во вражеский тыл. По моим прикидкам, высадиться нам стоило бы в районе поселка Флотского, называемого здесь Карань. Это в трех километрах от Балаклавы. Оттуда до Сапун-горы рукой подать. Пойдем ночью, с ПНВ. Выдвинемся на исходную и будем ждать, когда наш вертолет и минометчики устроят в Камышовой балке на складах боеприпасов большой «бадабум». Естественно, что взрывы, пожары и прочая пиротехника отвлекут внимание французов, и мы под шумок прикончим французского генерала, а, если повезет, то и не одного его.
        Я опросил с десяток «языков», а также побеседовал с нашими разведчиками из числа греков и крымских татар, которые успели побывать во французском лагере. По их рассказам я и составил примерный план штаб-квартиры генерала Канробера, схему расположения часовых вокруг его палатки. Для моих ребят это детский сад, ни тебе датчиков-объемников, ни даже захудалой системы видеонаблюдения. Ну если так, то гран мерси!
        И вот мы в пути. Ущербная луна зашла за тучку, и было темно, как у негра в… В общем, совсем темно. Это мы удачно зашли. Часовые нас не видят, а вот мы с помощью ПНВ хорошо различаем их силуэты. Я велел своим ребятам часовых и всех встреченных им агрессоров без нужды не резать. И не из соображений гуманности, а с точки зрения безопасности. Может, кто-нибудь хватится пропавшего часового или в полной темноте наткнется на хладный труп приятеля с перерезанным горлом. И поднимет тревогу. Так что пусть живут… Пока.
        Двигаться было легко еще и потому, что местность мне была знакома. В свое время я еще пацаном играл здесь со своими сверстниками в войну. Мы все хотели быть «матросами Кошками», и никто не хотел быть французом или британцем. Сейчас же мы на правильной стороне, да и игры кончились.
        Мы прошли мимо палаток и коновязей, где расположились французские кавалеристы - в нос шибануло конской мочой и навозом. Если верить карте, впереди, менее чем в километре, расположена штаб-квартира генерала Канробера. Идти становилось все труднее, патрули попадались навстречу все чаще. Нас, одетых в лохматые костюмы и с лицами, вымазанными тактическим гримом, они, к счастью, не замечали. Когда мы подошли совсем близко к палатке, в которой, если верить разведданным, находился французский главнокомандующий, я приказал залечь и вести наблюдение. Если все пойдет так, как мы рассчитывали, то скоро загремят взрывы. И тогда мы начнем работать.
        Время тянулось медленно, минуты казались часами. Но вот, наконец, где-то в районе Камышовой бухты грянул оглушительный взрыв. Похоже, что наши минометчики грамотно уложили первую же мину прямо в пороховой склад французского войска. Молодцы, что еще сказать!
        В лагере сразу все проснулись и забегали, словно наскипидаренные. Никто не мог понять - в чем дело. Кто-то истошно вопил, что напали главные силы князя Меншикова, кто-то поминал незлым тихим словом «проклятых казаков», кто-то просто орал, пытаясь криком заглушить свой страх. В такой обстановке работать - милое дело.
        Мы подкрались к палатке генерала Канробера и приготовились к встрече главнокомандующего. Ну, должен же он проснуться и выбраться наружу, чтобы полюбоваться на ночной налет нашего винтокрыла. Судя по взрывам, наш «Ансат» уже начал сокращать количество вражеского флота.
        А вот и сам генерал. В свете зажженных у его палатки факелов, выглядит он молодцевато - усы словно пики, козлиная бородка - все как у его императора Наполеона III. Правая рука у главнокомандующего на перевязи - Канробера зацепило пулей во время Альминского сражения. Он с удивлением крутит головой и отрывисто отдает команды своим адъютантам. Ну что ж, пора начинать сафари…
        Я поднял свой ВСК-94, прицелился и нажал на спусковой крючок. Дистанция была пистолетная, и потому пуля попала именно туда, куда я целился - в лоб генерала. Рядом чуть слышно захлопали винтовки моих парней. Свита Канробера легла рядом со своим командиром.
        Два нажатия на кнопку рации - сигнал «отходим, работа закончена». Мы постарались уйти так же незаметно, как и пришли, но, увы, это у нас не получилось. Несколько раз из темноты навстречу нам выскакивали ополоумевшие от страха французы. Увидев наши размалеванные рожи, они начинали громко орать, так что приходилось их гасить. Мы старались делать это бесшумно, работая в основном холодным оружием. Несколько шальных путь просвистело у нас над головой. Похоже, что в панике англичане и французы стали палить во все, что движется.
        К счастью, никто из моих бойцов не пострадал. Мы благополучно добрались до бухты, где нас терпеливо ожидала надувная лодка с мощным двигателем. Аккуратно погрузив на нее оружие, мы на веслах отошли подальше от берега и запустили мотор. Как и было оговорено, мы отправились в сторону мыса Фиолент, где нас должна была встретить фелюга греков, как я понял, бывших контрабандистов, которые знали все здешнее побережье, как собственный карман. Она доставила нас ночью сюда, она нас и заберет. На фелюге мы оставили кое-что из тяжелого вооружения - пулемет «Корд», несколько «Шмелей» - вещи, весьма нужные в хозяйстве, особенно если мы случайно напоремся на патрульный корабль союзников. Но, думаю, сейчас англичанам и французам не до того. Вон как гремят пушки где-то там, у выхода из бухты.
        Мы же в драку больше не полезем, мы свое дело сделали. Поутру союзники оценят понесенный ущерб, подсчитают убытки и выяснят, что командовать французскими войсками как бы и некому. Какое-то время они потратят на выбор нового главнокомандующего - а это будет не так-то просто из-за разногласий в отношении планов взятия Севастополя. Да и без нужного количества боеприпасов захват русской военно-морской базы станет для них делом весьма проблематичным.
        15 (27) сентября 1854 года. 20 миль от побережья Крыма. Борт катера «Раптор» Поручик Гвардейского флотского экипажа Домбровский Николай Максимович, вице-президент медиахолдинга «Голос эскадры»
        - И куда вы все спешите-с? - ворчал адмирал Нахимов, наблюдая в иллюминатор за тем, как наш катер рассекает морские волны. «Раптор» вышел из Севастопольской бухты загодя, чтобы провести разведку в районе Камышовой бухты. Вражеские корабли мы обнаружим с помощью радара, а отряд капитана 2-го ранга Бутакова, который выйдет в море уже в сумерках, мы наведем на французские корабли, которые побегут из бухты после того, как по ним отработают с суши минометы, а с воздуха - наш «Ансат».
        Когда я рассказал об этом Нахимову, тот лишь пробурчал:
        - А вы уверены, что именно все так и будет? Уж очень-то гладко все у вас получается! Может так случиться, что и не побегут-с. Видел я французов и англичан в бою - они храбро дрались при Наварине.
        - Так-то оно так, Павел Степанович, - ответил я, - только мы считаем, что не выдержат они нашего удара. Однако не будем гадать - скоро все сами увидим.
        Вообще-то наш катер Нахимову пришелся по душе. Только явно он не показал это, потому что, как я знал, не нравились бравому адмиралу-марсофлотцу пароходы, или, как он их называл, «самовары». Но «Раптор» не коптил небо и, более того, двигался с огромной для нынешних времен скоростью. А когда мичман Максимов на полном серьезе рассказал адмиралу, что его катер может запросто утопить вражеский бриг или корвет, то Павел Степанович стал смотреть на наш кораблик с нескрываемым уважением.
        Федя Максимов, в свою очередь, во все глаза пялился на Нахимова. Еще бы - живая легенда, настоящий герой Севастопольской обороны. Федор даже украдкой потрогал адмирала за рукав кителя. Павел Степанович заметил это, усмехнулся и подмигнул мне.
        Пока катер не спеша двигался в сторону Камышовой бухты, я развлекал адмирала разговорами о военно-морском флоте XXI века. Нахимов был потрясен, когда я ему показал альбом с фотографиями ракетных кораблей и атомных подводных лодок. А когда я рассказал ему, что вот эта атомная субмарина одним залпом может уничтожить все живое, скажем, в такой стране, как Англия, Павел Степанович был потрясен.
        - Неужели у вас еще воюют? - спросил он. - Ведь вы просто поубиваете друг друга. И победителей у вас не будет-с.
        Я решил отвлечь адмирала от этой рискованной темы и начал рассказывать про училища, носящие его имя. Нахимов расчувствовался и даже незаметно смахнул слезу со щеки. Ему было очень приятно, что юные кадеты называют себя «нахимовцами», и из них потом получаются прекрасные морские офицеры. Я рассказал ему и об ордене Нахимова, которым во время Великой Отечественной войны награждали наиболее отличившихся командиров флота и береговой службы.
        - Господа, - прервал нашу увлекательную беседу Федор Максимов, - мы уже вышли к месту проведения операции. Вражеские корабли видны, но обещанный концерт еще не начался.
        Я бросил взгляд на часы и ответил Феде:
        - Подожди еще пару минут - сейчас начнется.
        И, действительно, на берегу поднялся в черное южное небо огненный столб, а вскоре донесся гул сильного взрыва. Камышовую бухту и вражеский лагерь, расположенный на ее берегу, охватило пламя. Взрывы гремели один за другим, а в бинокль я разглядел не только горящие на берегу палатки, но и пылающие вражеские корабли.
        Похоже, что экипажи торговых судов охватила паника. Они дружно начали поднимать пары (а парусники - паруса) и сниматься с якоря.
        - Ну вот, Павел Степанович, - сказал мичман Максимов, - настал и наш черед. Леша, - скомандовал он радисту, - передай на «Владимир» - клиент созрел, пора и им подключаться к делу.
        На пароходо-фрегате «Владимир» - флагманском корабле отряда Бутакова - находился радист, с помощью которого мы поддерживали связь с берегом и «Ансатом».
        Вскоре мы разглядели на горизонте вырывающиеся из труб наших пароходов искры не сгоревшего полностью угля. Вместе с «Владимиром» на охоту за вражескими судами вышли все паровые корабли Черноморского флота: «Бессарабия», «Одесса», «Громоносец», «Эльбрус», «Херсонес», «Грозный» и «Крым». Пикантно, что все они были английской постройки.
        Самым сильным с точки зрения вооружения был флагманский «Владимир». Остальные уступали ему как в количестве орудий, так и в их калибре. Но для того, чтобы справиться с вражескими транспортами, они были достаточно сильны.
        Правда, вместе с вражескими «купцами» из бухты выскочили и военные пароходы союзников. Но мы рассчитывали, что они будут удирать со всех ног подальше от бухты, где наши минометчики и вертолет устроили настоящий Армагеддон.
        В общем, все так и произошло. Лишь один настырный французский паровой корвет вступил в перестрелку с 10-пушечным «Громоносцем». На подмогу к нему подоспела 6-пушечная «Бессарабия». Поставленный в два огня корвет получил несколько попаданий - одно из них в машину - запарил и потерял ход. Кончилось все тем, что французу пришлось сдаться и спустить флаг.
        Остальные наши пароходы кружились вокруг вражеских транспортов, сгоняя их в кучу, как волки сгоняют стадо овец. Сначала один, потом другой, потом сразу несколько английских и французских судов легли в дрейф и спустили флаги. Наши пароходо-фрегаты стали высаживать на них призовые команды.
        - Финита ля комедия, - сказал мичман Максимов, подведя итог ночному сражению, точнее, охоте за призами. - Думаю, что в трюмах захваченных нашими кораблями транспортов найдется много чего интересного и ценного. Может быть, и нам на кого-нибудь поохотиться?
        Федя закатил глаза, изобразив на лице блаженство.
        - Коля, представляешь - ночь, абордаж, блеск кортиков…
        - …и попугай на плече, истошно вопящий: «Пиастры! Пиастры!» - добавил я. - А слитки с золотом мы закопаем на необитаемом острове.
        Адмирал Нахимов с изумлением слушал наш разговор. Он, служака, что называется, до мозга костей, не мог понять: то, о чем мы сейчас говорили с Федей - это в шутку или всерьез…
        - Господа, - наконец сказал он, - смотрю я на вас и удивляюсь. Вроде взрослые вы люди, используете такое смертоносное оружие и в то же время ведете себя, как мальчишки-гардемарины… Не знаю-с. Может, у вас это так принято?
        Мы с Федей смущенно переглянулись. Действительно, как-то несолидно все получилось, к тому же выговор нам сделал такой уважаемый человек.
        - Извините, Павел Степанович, - ответил я. - Наверное, это, как говорят у нас, «отходняк».
        Заметив недоуменный взгляд Нахимова, пояснил:
        - Ну, это реакция организма на стрессовую ситуацию. Проще говоря, состояние после боя.
        - Это я понимаю, - согласился адмирал. - Я в таких случаях открываю бутылочку марсалы. Кстати, у вас не найдется хорошего вина-с? Полагаю, что не грех сегодня выпить за блестящую победу русского оружия. Неприятель понес большие потери, а все наши корабли целы-с. Я не заметил на наших пароходах особых повреждений. Все они хорошо держат строй и уверенно ведут захваченные призы в Севастополь.
        Мы с Максимовым переглянулись. Я припрятал у него в рундуке бутылку хереса, которую подарил мне Хулиович - трофей одной из вылазок его ребят.
        - Павел Степанович, - сказал Федор, - отметить сегодняшний успех я не против, только лучше это сделать после того, как мы пришвартуемся к причалу в Севастополе. Тем более что мы уже у входа в бухту…
        16 сентября (28) сентября 1854 года. Россия. Камышовая бухта Капитан Французской Императорской армии Шарль Александр Фэ, адъютант дивизионного генерала Наполеона Жозефа Шарля Поля Бонапарта
        Закончилась, наконец, эта кошмарная ночь, и наступило не менее кошмарное утро. Еще взрывались в лагере зарядные ящики, коптили черным дымом обломки выбросившихся на берег бухты кораблей. Одуревшие от грохота и пламени солдаты тупо бродили по лагерю, пытаясь найти то место, где совсем недавно находились их палатки и хранились личные вещи. Только трудно было что-либо найти - словно страшной силы ураган прошелся по месту, где совсем недавно аккуратными и ровными рядами стояли палатки и коновязи.
        Офицеры с большим трудом собирали своих солдат. Многие из них уже никогда не встанут в строй - часть убиты, часть - искалечены. Некоторые сошли с ума и, сидя в лужах крови, дико хохотали, тыкая пальцами в мертвое тело товарища.
        Не меньшие потери от ночной атаки русских понес и императорский флот. Особенно сильно пострадали транспортные суда. Те из них, которые остались на плаву, были сильно повреждены. Вряд ли им теперь удастся пересечь Черное море и добраться до спасительных турецких портов. Некоторые боевые корабли могли двигаться самостоятельно, но команды их были полностью деморализованы, и матросы с тревогой смотрели в небо, ожидая нового прилета русского чудовища, которое обрушивает на них с небес огонь и смерть. Что это было, не знал никто, но два дня назад англичане увидели нечто похожее на гигантскую стрекозу, кружившуюся над Севастополем. По лагерю поползли слухи, что русские пригнали какое-то неизвестное и смертоносное оружие.
        Порой то у одного, то у другого моряка сдавали нервы - ему мерещилась в небесах тень летящего «всадника Апокалипсиса», и он поднимал тревогу. На палубах начиналась суета, кто-то мчался в трюм, словно ища там спасения от смерти, кто-то начинал палить в воздух, кто-то от безысходности бросался за борт. С такими экипажами идти в бой против русской эскадры было бы настоящим самоубийством. Поэтому никто и не помышлял о сражении.
        Бравурные сентенции о скором штурме Севастополя, еще совсем недавно произносимые нашими доблестными генералами, вспоминались сегодня как издевка. Да какой там штурм! Сейчас суметь бы отбиться от русских, которые наблюдают в бинокли и подзорные трубы за тем, что происходит в нашем лагере и, наверное, от души веселятся. Больше всего тем, кому посчастливилось уцелеть, хотелось вернуться домой, в Париж, Тулон, Орлеан, Марсель, и постараться забыть тот ужас, которому они стали свидетелями.
        Вместе с другими адъютантами я стоял у палатки, в которой проходил военный совет с участием моего командира, дивизионного генерала Наполеона Жозефа Шарля Поля Бонапарта, кузена нашего императора, известного своей храбростью при Альме, а также прозвищем «принц Плон-Плон». Всего несколько дней назад я был адъютантом у нашего всеми любимого генерала Боске. В тот фатальный день ему доставили весть, что русские каким-то образом убили двух наших офицеров - как звали первого, не помню, но вторым был полковник Жан-Пьер Вико. До сих пор помню, как мой генерал в сердцах сказал:
        - Говорил же я этим идиотам - не надо начинать охоту на русских офицеров. Капитан, поехали, посмотрим.
        Полковник Вико был еще жив, но, судя по его ране, надежд на его выздоровление не было. Мой генерал, нагнувшись над ним, сказал:
        - Не жилец. Господа офицеры, откуда велась стрельба?
        Старина Боске рассвирепел, узнав, что никто ничего не видел и даже не слышал.
        - Первое я еще могу понять, но второе возможно только, если выстрел был произведен с километра или более. Впрочем, даже тогда хоть что-то, но будет слышно. И если одну шальную пулю, выпущенную из штуцера, можно себе представить, то две, уж простите - невозможно. Немедленно…
        Что было нужно сделать «немедленно», он не успел сказать - третья русская пуля настигла его точно так же, как и двух предыдущих офицеров.
        На похоронах моего генерала от меня шарахались, как от зачумленного. Да и шансы мои казались крайне неблагоприятными - у меня не было ни протекции, ни происхождения, как, впрочем, и у моего покойного генерала. Именно поэтому он и взял меня в адъютанты - мы с ним оба были parvenus, выскочки.
        И тут ко мне подошел принц Плон-Плон, сочувственно похлопал по плечу и сказал:
        - Капитан, вы верно служили генералу Боске. Не хотели бы вы пойти ко мне в адъютанты?
        Я не раздумывал ни мгновения. До генерала де Боске ему было, конечно, далеко, но принц отличился при Альме, храбро командуя своей дивизией. Уже тогда я заметил, что русским пулям он не кланялся. А свое смешное прозвище он получил еще в детстве, когда не мог произнести «Наполеон» и говорил вместо этого «Плон-плон».
        Так началась моя служба у принца. А когда вчера ночью прямым попаданием в палатку был убит другой адъютант генерала, пока я, пардон, находился в офицерской латрине, именно мне довелось сопровождать принца на военный совет, созванный раненым генералом Мак-Магоном после ночного разгрома и смерти генерала Канробера. Кстати, у меня сложилось впечатление, что мой новый генерал не слишком опечален смертью Канробера, а к Мак-Магону относится получше.
        И вот мой генерал вышел из шатра, где проходил военный совет, и сказал мне:
        - Капитан, найдите десяток зуавов в качестве сопровождающих. Мы едем к русским заключать перемирие. И побыстрее - время не ждет!
        - Да, мой генерал! Все будет исполнено! - браво ответил я.
        «Да, не трус он, совсем не трус, - подумал я про себя, - нужна немалая храбрость, чтобы вот так взять и отправиться в пасть к дикому северному медведю, пусть даже под белым парламентерским флагом».
        Через пять минут мы уже ехали в сторону русских позиций.
        Полагаю, что если я когда-нибудь увижу преисподнюю - апостол Петр вряд ли пустит меня в рай с моими грехами, - она будет выглядеть примерно так же, как наш лагерь в это злополучное утро. Мы проехали то место, где еще вчера располагался один из наших главных складов с порохом и боеприпасами. Сегодня вокруг огромного черного пятна валялись трупы, а также оторванные конечности и головы тех несчастных, кому не посчастливилось оказаться в непосредственной близости от этого страшного места. Кое-где санитары перевязывали раненых, у которых еще был шанс выжить. Над некоторыми склонились полковые капелланы, отпуская умирающим их грехи.
        Но нам довелось увидеть и безобразные сцены - какие-то мерзавцы нагло обшаривали карманы мертвых, а иногда и еще живых; другие с мешками в руках рылись в полуобгоревших палатках. Рассказывали, что точно так же было и на поле Ватерлоо, где мародеры появились сразу после окончания великой битвы. Увы, подобное происходило и здесь.
        Мы выехали за пределы лагеря и отправились в сторону русских укреплений. Нас встретил конный разъезд кавалеристов в серых шинелях и высоких черных шапках. Их командир довольно скверно говорил по-французски - варвары, что с них взять. Он представился:
        - Вахмистр Иванов. Куда направляться?
        - Я - генерал Бонапарт с сопровождающими меня офицерами, - ответил принц. - Мы прибыли для переговоров с вашим командованием для заключения соглашения о временном перемирии.
        Тот крикнул что-то на своем дикарском наречии, после чего другие русские засмеялись. Он строго взглянул на них и сказал нам:
        - Следовать за мной. Никакие шутки.
        Пришлось подчиниться. Вскоре мы подъехали к группе офицеров. Один из них, уже немолодой, маленький, плотный, круглолицый, с орлиным носом, в форме, если я не ошибаюсь, полковника, строго посмотрел на нас и на довольно приличном французском представился:
        - Полковник Хрущёв Александр Петрович. Чем могу служить?
        Принц Плон-Плон ответил:
        - Господин полковник, я генерал Французской императорской армии Наполеон Жозеф Шарль Поль Бонапарт. Мы прибыли, чтобы обсудить условия перемирия.
        - Перемирия, господин генерал? - с иронией в голосе переспросил Круштшофф - так, кажется, он произнес свою фамилию. Несмотря на то, что полковник говорил по-французски почти без акцента, фамилия у него все равно была варварская. - Господин генерал, ваш флот разгромлен, ваш экспедиционный корпус превратился в толпу напуганных и растерянных людей, лишенных продовольствия и боеприпасов. Ваш лагерь окружен нашей доблестной армией, и помощи вам ждать неоткуда. Мне кажется, что уместнее вести переговоры о почетной капитуляции.
        Принц вздохнул, обернулся и посмотрел на то, что осталось от нашего лагеря. Потом он сунул руку за отворот мундира и достал запечатанный конверт. Протягивая его русскому полковнику, он сказал:
        - Господин полковник, действительно, увы, мы теперь сможем лишь продать подороже свою жизнь - войну в Крыму, как мне кажется, мы проиграли. Вот здесь условия, на которых я смогу уговорить наш военный совет капитулировать. Основное: сохранение наших жизней, имущества и холодного оружия для офицеров, а также хорошие условия содержания для солдат.
        - Я согласен довести ваше предложение до моего командования, - ответил полковник Круштшофф, взяв у принца Плон-Плон конверт, - а также на перемирие до того, как будет принято решение. Это при условии, что ваши солдаты не будут пытаться покинуть лагерь, а ваш флот останется в бухте, и с вашей стороны не последует ни продолжения строительства укреплений, ни переброски артиллерии или крупных соединений, ни каких-либо боевых действий.
        - Позволено ли будет нам хоронить наших убитых, оказывать помощь раненым и пресекать случаи мародерства? - спросил принц.
        - Господин генерал, против всего перечисленного вами мы не будем возражать, - ответил полковник, передав конверт подскочившему к нему адъютанту и взяв в руки деревянную трость с рукояткой в виде птицы.
        Принц отдал честь и поинтересовался, как скоро русские дадут ответ на наше предложение. К нашему большому удивлению, Круштшофф произнес:
        - Полагаю, что смогу информировать вас о решении моего командования в течение двух, максимум трех часов.
        - Но как вы сможете связаться с ним и получить ответ за столь короткое время? - удивился принц Плон-Плон.
        - А это уже наша забота, господин генерал, - усмехнулся русский полковник. - Сигналом будут три холостых выстрела из пушки - это в том случае, если ваши условия будут приняты, или четыре выстрела - если мое командование отвергнет ваши предложения. В любом случае я буду ждать вас на этом самом месте ровно через пятнадцать минут после выстрела - или для принятия капитуляции, или для дальнейших переговоров.
        Вернувшись в лагерь, принц сразу же отправился в палатку, где его с нетерпением ожидали участники военного совета. Через пять минут он вышел из нее, бросив мне:
        - Все согласны, капитан. Впрочем, они согласились бы и на менее щедрые условия капитуляции.
        А вскоре, даже ранее, чем ожидалось, мы услышали со стороны русских позиций три пушечных выстрела.
        17(29) сентября 1854 года. Евпатория Адмирал Флота Ее Величества Джеймс Уитли Динс Дандас
        О полном разгроме французов в Камышовой бухте мне доложил капитан посыльного судна «Дриада», лейтенант Стюарт. Послал я его туда после гибели нашей эскадры в Балаклаве, которая, по договоренностям с французами, должна была стать нашей базой у Севастополя. Евпатория для этого находилась слишком далеко, Круглая бухта была слишком мелкой, и оставались лишь Камышовая и Казачья бухты. Конечно, можно было бы обосноваться в последней, но она была менее удобной и находилась дальше, чем Камышовая. Я посчитал, что французам необходимо потесниться, и послал к ним письмо с требованием перевести половину их флота в Казачью бухту, а также предоставить нам часть территории Камышовой балки под наш лагерь.
        По рассказу Стюарта, прочитав мое письмо, генерал лягушатников Канробер побледнел от ярости и процедил сквозь зубы, что ответ он даст на следующее утро, после заседания своего военного совета. Это оказалось, как говорится, скрытым благословением[14 - Blessing in disguise (англ.).] - «Дриада» отошла в Круглую бухту и не попала под чудовищный ночной удар азиатов. Зато Стюарт имел возможность понаблюдать за уничтожением наших горе-союзников с холмика между бухтами. По его словам, и на море, и на суше горело всё. Нам повезло, что мы не успели перевести наши войска в те края - в бухте было не более полудюжины наших транспортов, на которых мы помогли доставить французов, да еще полк, который был послан в Балаклаву, расположился лагерем рядом с французами. И, как назло, лорд Реглан как раз до этих событий отправился к ним с инспекцией. Поэтому срочное совещание пришлось созывать мне.
        Ознакомив присутствующих с печальными вестями, я вздохнул и сказал:
        - Джентльмены, признаемся честно - наша кампания в Крыму проиграна начисто. Надежд на захват Севастополя у нас практически не осталось. Дальнейшее промедление с принятием окончательного решения будет лишь чревато новыми потерями. Так что с точки зрения здравого смысла эвакуация - самый правильный выбор из всех возможных вариантов. Этим мы сбережем жизни солдат Ее Величества и корабли королевского флота. Принять окончательное решение придется мне - лорд Реглан находился в районе Камышевой бухты, и неизвестно, жив он или мертв; а если и жив, то, вероятнее всего, в плену у русских.
        Решение военного совета оказалось единодушным - срочно эвакуировать британские войска из Крыма в Варну и Константинополь. Только один командир фрегата - уже не помню, кто именно - попытался возразить:
        - Но, сэр, как же нам быть с французами и турками? Даже если мы забьем солдатами все пушечные палубы наших кораблей, все равно мест для всех не хватит. А русские вряд ли будут спокойно смотреть, как мы вывозим войска из Евпатории. Они не упустят возможности разбить нас по частям. Да и непохоже, что Черноморский флот русских не сделает попытку перехватить наши перегруженные корабли во время их перехода в Варну и Константинополь.
        - Джентльмены, - строго и нравоучительно произнес я. - А какое нам, собственно, дело до союзников? Пусть их спасают французские и турецкие корабли. Я в ответе за жизни солдат и офицеров британской армии. Разве что если останется свободное место. Но только тогда, когда на берегу не останется ни одного подданного Ее Величества. Да, я понимаю, что наша внезапная эвакуация может вызвать их неудовольствие. Поэтому я прошу всех здесь присутствующих хранить информацию о предстоящей операции в секрете. Им же я сообщу, что эвакуация союзников начнется в четыре часа пополудни; прошу всех придерживаться именно этой линии. Кроме того, необходимо привести морскую пехоту на наших кораблях в полную боевую готовность, чтобы она смогла удержать на почтительном расстоянии тех из наших заклятых друзей, которые самовольно попытаются проникнуть на наши корабли.
        Когда командиры кораблей покинули мою каюту, я достал из шкафчика бутылку виски, налил себе стакан и выпил его одним махом.
        - Пусть будут прокляты эти свиньи из Лондона, - сказал я вслух, тупо уставившись в иллюминатор, - за то, что они заставили меня влезть в это дерьмо! Но, даже если меня, как адмирала Джона Бинга, приговорят к расстрелу[15 - Джон Бинг - британский адмирал, расстрелянный в Портсмуте в 1757 году по приговору военного суда за то, что в сражении при Минорке «не сделал все, что от него зависело».], то я умру с мыслью, что спас сотни британцев от смерти в этой чертовой дыре.
        А ползучая эвакуация уже началась. В британские части отправились курьеры с приказом: бросив все имущество, амуницию и артиллерию с зарядными ящиками, скрытно выдвинуться к берегу, где их будут ждать шлюпки, которые доставят солдат и офицеров на корабли королевского флота. Мой приказ был категоричен - эвакуировать только людей, оставив все лишнее на берегу. Однако многие офицеры не желали расставаться со своими гардеробами, бочками с вином и коробками с сигарами. Некоторые рыдали, прощаясь с любимыми жеребцами и собаками. После того, как нам пришлось завернуть очередную шлюпку с чьей-то походной ванной, я послал морских пехотинцев на берег, чтобы пресекать все дальнейшие попытки нарушить мой приказ. Одновременно они не раз и не два разъясняли французам, что до них еще дойдет очередь.
        В результате эвакуация затянулась, и в два часа дня я приказал морским пехотинцам немедленно возвращаться на борт - я хотел еще засветло отойти как можно дальше от берега. Когда это увидели французы, они поняли, что никто их ждать не будет, и с берега послышались крики:
        - Британские свиньи! Трусы!
        Не отвечая на оскорбления и плевки, морпехи выстроились в каре. Шеренги, обращенные к лагерю, взяли ружья на руку, направив штыки в сторону толпы возмущенных французов и турок и прикрывая погрузку своих товарищей в последние шлюпки.
        18 (30) сентября 1854 года. Евпатория Лейтенант морской пехоты Ее Величества Джеймс Сиверс
        - Они бегут! - крикнул кто-то из французов. Какой-то зуав громко засвистел, его приятель сделал рукой неприличный жест.
        - Эти «вареные раки» бросают нас на растерзание русским! - воскликнул один из французских пехотинцев, размахивая в воздухе тесаком.
        - Не стрелять, только не стрелять! - успокаивал я подчиненных, которые готовы были открыть огонь по недавним товарищам по оружию. Только перестрелки с нашими союзниками нам не хватало.
        - Что здесь происходит? - спросил какой-то французский майор в форме зуава.
        - Мсье, вам уже должно быть известно, что до вас очередь дойдет в четыре часа дня, - отчеканил я. - И чем более вы будете нам мешать, тем дольше продлится погрузка.
        Тем временем отчаливали последние шлюпки, и количество британцев, ожидающих своей очереди отправиться на корабли, соответственно уменьшалось. Вдруг французы и турки побежали в сторону нашего лагеря - похоже, они сообразили, что мы бросили в палатках практически все имущество. Толпа, окружавшая нас, поредела, и радостные крики, доносившиеся из английского лагеря, возбуждающе подействовали на тех, кто стоял и наблюдал за британской эвакуацией. Вскоре напротив нас оставалось не больше двух-трех десятков самых непримиримых французов. Они уже вплотную подошли к нам и швыряли в нашу сторону подобранные с земли камни и выброшенные на берег куски дерева, а мои ребята яростно отбивались от французов прикладами. Раздалось несколько выстрелов в воздух.
        Ну что ж, подумал я, пора и нам возвращаться. Но, оглянувшись, я увидел, что ни одной шлюпки у берега не осталось; британцев на берегу оставалась лишь горстка - половина моей роты и еще, может быть, сотня «опоздавших Джонни»[16 - Johnny-come-lately (англ.).]. На наших «Томми Аткинсов»[17 - Прозвище английских солдат.] было жалко смотреть. Мгновенно сломав строй, они словно помешанные стали носиться вдоль кромки воды и с жалобными криками размахивать шапками и ружьями. Но спасительных шлюпок мы так и не дождались, а наши бывшие союзники стали выкрикивать оскорбления.
        Потом из брошенного британского лагеря вернулись уже изрядно хлебнувшие виски французы, которые тут же полезли в драку. Нам ничего не оставалось, как пуститься наутек. Но не всем удалось спастись бегством - тех, кто попадался в руки лягушатникам, забивали до смерти. Я спрятался в кустах и, как избавления, ждал прихода русских.
        Вечером, когда они наконец подошли к Евпатории, французы и турки уже представляли собой толпу полностью деморализованных и не желающих сражаться солдат. Я злорадно наблюдал, как они с радостью бросали оружие и поднимали руки. Но через пару минут и меня выволокли из моего убежища. Потом оказалось, что меня вычислили по запаху мочи от моих мокрых форменных брюк.
        18 (30) сентября 1854 года. Днепровский лиман Поручик Коган Евгений Львович, начальник артиллерии Первой самоходной батареи Корпуса морской пехоты
        Гвардейского флотского экипажа
        Позади осталась долгая дорога по рекам и каналам Европейской части России. Двина, Березинская водная система, Березина, Припять, Днепр… Шли мы почти без остановок, разве что забрали техников и имущество в Екатеринославе. А вот в Херсоне пришлось чуть задержаться - то, что шло на речных баржах, перегрузили на два больших морских парохода. Нам предстоит непростой путь - Днепровский лиман, и далее по открытому морю в Севастополь, делая нехилую дугу вдоль западного побережья Крыма.
        Пока мы наслаждались речной прогулкой, я проводил занятия по теории для экипажей «Нон».
        «Эх, - подумал я, - нам бы провести хоть пару-тройку учебных стрельб. Но боеприпаса у нас негусто, да и беречь его надо - новых снарядов нам взять неоткуда. К тому же - куда стрелять? Не палить же по берегам Днепра - хоть местность и малозаселенная, но, по закону подлости, твой снаряд запросто может угодить в телегу местного жителя, который со всей семьей отправился на какую-нибудь “Сорочинскую ярмарку”». Я утешал себя мыслью, что можно будет провести учение в боевых условиях - по вражеским мишеням в Крыму. А пока пусть мои пушкари потренируются в вычислении дистанции до цели виртуально.
        А кроме этого, делать в дороге было нечего. Написал я несколько статеек про наш караван, про Юру Черникова с Николаем Ивановичем Пироговым, про морпехов и охотников… Хотел забацать интервью с Александром Григорьевичем Строгановым, номинальным главой нашего каравана, но его адъютант сказал, поморщившись, как от зубной боли:
        - Поручик Коган, говорите? Его превосходительство очень заняты. Тем более времени для иерусалимского дворянства у него точно не найдется.
        «Ну что ж, - подумал я, - таковы нравы в этом мире».
        А потом оказалось, что зря я не настоял. Но об этом позже.
        Пока наш караван стоял в Херсоне, ребята запустили беспилотник для разведки Днепровского лимана и примыкающего к нему участка Черного моря. Ведь, расположив эскадру именно там, у неприятеля появилась бы возможность контролировать все выходы из Одессы, Николаева и Херсона.
        Как выяснилось, англо-французы именно так и поступили. Две дюжины вражеских вымпелов стояли у Кинбурнской крепости, километрах в двух от берега - по нашим меркам, совсем рядом, а вот из здешних пушек попасть в них проблематично. Ведь Кинбурнская крепость вооружена пушками еще суворовских времен, да и гарнизон она имела половинный, к тому же состоящий в основном из новобранцев. Все, твою так мать, почти как в Бомарзунде. Вот только ни «Бойкого», ни хотя бы «Выборга» с нами, увы, нет. А десяток вражеских кораблей - современные паровые фрегаты, новье, муха не садилась…
        И тут меня словно торкнуло. Я же хотел провести «учебно-боевые стрельбы». Вот перед нами цели - выбирай любую. Наши друзья-цивилизаторы решили нам помочь? Ну что ж, мерси боку, оно же thank you very much.
        Я побежал к Андрюхе Панченко, который в отсутствие Хулиовича был де-факто командиром сухопутного отряда каравана (тогда как капитан-лейтенант Глеб Максимов командовал морской его частью), и выложил ему мою идею. Он подумал и сказал:
        - Жень, ты молоток. Мы тут с Глебом обсуждали наши дальнейшие действия - думали поработать пулеметами, плюс теми пушками, которые установлены на наших пароходах. А потом, конечно, туда подтянутся «самовары» капитана Бутакова. Но твое решение намного изящнее, ведь максимальная дальность стрельбы наших МПТУ - два километра, а у пароходов - и того меньше. А у тебя вроде побольше…
        - Ну, это какими снарядами стрелять. Активно-реактивными - и до 12 километров можно вытянуть. А обычными, без напряга - три-пять километров. Вы нас только высадите у Кинбурнской косы, а все остальное мы сами сделаем в лучшем виде.
        На следующее утро, с рассветом, «Давыдов» покинул Херсон и отправился к Кинбурну, не дожидаясь остальных кораблей каравана. На борту нашего красавца находились все четыре «Ноны», с экипажами и полным боекомплектом, плюс пара пулеметных расчетов, а также Андрей Панченко и граф Строганов с адъютантом.
        Поначалу мы собирались высадить его превосходительство в Очакове, откуда он по суше должен был отбыть в Одессу. Но было неизвестно, как на наши планы отреагирует генерал-майор Иван Васильевич Коханович, комендант Кинбурнской крепости - ведь и по чину, и по старшинству мы для него были мелкой сошкой. И хоть его помощь нам не требовалась, но нужно было хотя бы, чтобы он не мешал. Александр Григорьевич же даже без мандата императора был именно тем человеком, которому Коханович подчинится беспрекословно. А с мандатом - так и вообще навытяжку перед ним встанет.
        Увидев меня, Строганов поинтересовался:
        - В качестве кого вы здесь находитесь?
        - Поручик Коган, ваше превосходительство, - отрапортовал я. - Начальник артиллерии Первой самоходной батареи Корпуса морской пехоты Гвардейского флотского экипажа.
        - Коган, Коган… Про офицера с такой фамилией мне ничего не говорили. А вот про газетчика… Это не вы ли собирались взять у меня интервью?
        - Я, ваше превосходительство, ведь по совместительству я еще и журналист.
        - Щелкопер, значит. - граф сурово посмотрел на меня. - Скажите, любезный, а вы в бою-то бывали хоть раз?
        - Служил на Кавказе, ваше превосходительство. Артиллеристом.
        - Награждены? - Строганов, услышав о том, что мне довелось понюхать пороху, посмотрел на меня чуть доброжелательнее.
        - Так точно, ваше превосходительство!
        - Зря вы не пришли ко мне. С офицером-фронтовиком я был бы рад пообщаться. Особенно с вашей эскадры.
        - Мне сказали, что вы дворян иерусалимских не жалуете, - я с улыбкой посмотрел на графа.
        - Не жалую, - признался Строганов, - только вы боевой офицер, а не дворянчик с Привоза. Ладно, посмотрим, как вы покажете себя в бою.
        Через несколько минут мы с Александром Григорьевичем уже высаживались в Кинбурне. Увидев Строганова, Коханович поначалу открыл рот от удивления, а потом заверил графа в том, что рад его видеть и готов выполнить все его приказания. Строганов, бросив взгляд на обветшалые и наполовину осыпавшиеся брустверы береговых батарей, сказал генералу Кохановичу, что единственная требуемая помощь - не мешать поручику Когану вести огонь по вражескому флоту.
        - Иван Васильевич, - граф подхватил коменданта под локоток, - покажите-ка нам лучше, где расположились корабли неприятеля.
        Англо-французская эскадра выстроилась в две линии. Ближе к берегу стояли паровые корабли что поменьше, а фрегаты - среди них несколько винтовых - во второй линии. Похоже, что они не собирались обстреливать Кинбурн, а просто блокировали выход из лимана и, соответственно, из всех основных портов Северного Причерноморья. Ну что ж, неплохо придумано. Только, как пел Тимур Шаов, «на каждую тетку с резьбою обнаружится дядька с винтом». И этим самым винтом станут мои «Ноночки».
        Я собрался задать вопрос Кохановичу, пытаясь сообразить, как его сформулировать сообразно нормам этикета XIX века, как Александр Григорьевич предвосхитил меня:
        - Иван Васильевич, а они обстреливали ваши укрепления?
        - Один раз попробовали, вот только мы им ответили и попали несколько раз по головному фрегату. И это с нашими-то допотопными пушками, - генерал скривился, словно съел ломтик лимона, и махнул рукой в сторону стоящей неподалеку чугунной мортиры. - Вы же знаете, сколько раз я писал в Петербург, требуя, чтобы мне прислали новые пушки, да и людей поопытнее. Чует мое сердце - рано или поздно неприятель займется нами всерьез. Что тогда будет - ума не приложу…
        «Ну что ж, - подумал я, - в нашей истории так оно и случилось».
        Французы подогнали к укреплениям Кинбурна три броненосца - «Лаве», «Тоннан» и «Девастасьон», которые с расстояния километра принялись расстреливать русские береговые батареи. Сражение продолжалось почти пять часов, противник выпустил по Кинбурну более трех тысяч ядер. Укрепления крепости были разрушены, почти половина орудий уничтожена, наши потери составили 45 убитыми и 130 ранеными.
        «Девастасьон», стоявший к фортам Кинбурна ближе всего, получил 29 попаданий в бортовую броню, на которой даже ядра наиболее мощных русских длинноствольных 36-фунтовых пушек оставляли лишь царапины; еще 35 ядер и бомб не смогли пробить его палубу. Внутрь батареи попало только три ядра: одно - через плохо закрытый люк и два - через орудийные порты, убив двоих и ранив 13 человек. «Лаве» и «Тоннан» получили примерно по 60 попаданий; на «Тоннане» 9 моряков были ранены.
        В тот же день генерал Коханович сдал крепость, попал за это под трибунал, и, хоть и был оправдан, но его карьера на этом закончилась. А вот в этой истории все будет немного не так. Главное, что «Ноны» не дадут вражеским кораблям подойти на дальность прицельного выстрела к Кинбурну.
        Почти не таясь, мы высадились на косу и оборудовали позиции для наших восьмиколесных красавиц. Мы тщательно подготовили данные для стрельбы. Корабли противника стояли на якоре, ветра почти не было. Я решил пока не трогать управляемые снаряды «Китолов», а вести огонь обычными - осколочно-фугасными и зажигательными.
        Дождавшись, когда у выхода из лимана появятся наши пароходы и «Денис Давыдов», который встал на якорь, я услышал наконец в наушниках долгожданное:
        - Женя, давай!
        Первые же четыре выстрела оказались удачными. Мы били по фрегатам второй линии. Два из них после первого же залпа взорвались, а на двух других вспыхнул пожар. «Ну что, братцы-кролики, не ожидали?» - злорадно подумал я. Следующий залп оказался не менее результативным - еще четыре фрегата были выведены из строя, хотя на этот раз взрывов не было.
        - Молодцы, ребятки, горжусь вами! - крикнул я в микрофон.
        Но враг обломал нам весь кайф. Флаги на неприятельских кораблях поползли вниз. И когда к ним подошли наши пароходы («Денис Давыдов» держался чуть поодаль, на «всякий пожарный»), а с юга появился отряд Бутакова, то им осталось лишь принять капитуляцию грозного противника. А наши учебные стрельбы на этом закончились. Стоит отметить - весьма успешно.
        Пока мы грузили наши «Ноны» на «Денис Давыдов», ко мне еще раз подошел Строганов и при всех обнял.
        - Вы, поручик, молодец! Орел! Сразу видно - боевой офицер, а не «дворянчик иерусалимский»! Хвалю!
        - Служу Отечеству! - я никак не мог вспомнить, что положено в этом веке говорить в подобных случаях.
        Строганов улыбнулся.
        - Вижу-вижу, что служите вы Отечеству нашему превосходно. Так что спасибо вам еще раз. Вы славно сегодня сражались. Думаю, что враг теперь вряд ли снова сюда сунется…
        18 (30) сентября 1854 года. Черное море, недалеко от Тендровской косы Дэвид Стюарт, лейтенант флота Ее Величества, командир посыльного судна «Дриада»
        Моя красавица «Дриада» шла под всеми парусами, лихо рассекая изумрудные волны Черного моря. Она, конечно, не пароход, но двенадцать узлов дает, а при хорошем попутном ветре и все четырнадцать - с моей-то командой. Конечно, в бою нам делать нечего - наши пушечки годятся разве что против рыбацкого суденышка - но мы не «Инвинсибл» и даже не «Тигр»…
        Еще несколько месяцев назад я был первым помощником капитана на том самом «Тигре», да упокоит его Нептун на дне Одесской гавани, где находятся ныне его обломки, разбираемые русскими на сувениры. С моим-то происхождением и семейными традициями, никто не сомневался, что еще пара-тройка лет, и я стану капитаном, пусть не 100-пушечного корабля, так хотя бы парового фрегата. Так и случилось бы, если не один инцидент…
        Однажды во время вахты мне вдруг приспичило заглянуть в гальюн. На обратном пути я услышал, как кто-то тихонько всхлипывает. Смотрю - за мачтой, скорчившись, сидит юнга, лицо которого разукрашено синяками. Но держится он почему-то за свою, простите, филейную часть. Я подошел к нему и рявкнул: мол, что это за сопли на корабле Его Величества?! Хочешь плакать - возвращайся к маме.
        А тот мне отвечает:
        - Сэр, у меня нет мамы. Сирота я. Но, как только контракт закончится, я сразу уйду.
        - Это еще почему? - удивился я. - На корабле тебя кормят, есть крыша над головой. Все ж лучше, чем подыхать под забором от голода и холода.
        Юнга зарыдал, да так, что долго не мог успокоиться. Конечно, следовало бы его наказать, но я решил расспросить его, что с ним случилось, а лишь после этого вынести свой приговор. Юнга долго запирался, а потом, размазывая сопли по лицу, выпалил мне, что его «пользуют» и боцман, и другой юнга, постарше, и даже порой лейтенант Смит.
        Я, конечно, слышал о подобных вещах, но то, что это происходит на моем корабле, поразило меня до глубины души.
        В общем, пошел я к капитану Гиффарду и говорю ему: «Сэр, надо всех этих содомитов отдать под суд - таким во флоте Ее Величества не место». А он посмотрел на меня устало и говорит:
        - Дэви, я хорошо знал твоего отца, и ты у меня на лучшем счету. Поверь мне, я желаю тебе только добра. Такое у нас во флоте бывает сплошь и рядом - ведь женщин мы видим редко, и некоторые из нас не выдерживают. Только вот то, что этим с юнгой занимается Смит - непорядок; негоже такое для морского офицера. А боцман у нас хороший, закроем на это глаза. Я поговорю со Смитом, а ты забудь про все, что мне только что рассказал. Для твоего же блага.
        Но я не выдержал и потребовал наказать виновных. Гиффард ничего не сказал, но на следующий день мне объявили, что меня переводят на «Дриаду» - видите ли, ее командир, лейтенант Джеффрис, тяжело заболел и его списали на берег. Мне разрешили взять с собой пару ребят, у которых на «Тигре» была репутация бузотеров, а заодно и юнгу, который стал причиной моего ухода с «Тигра». Через несколько дней я впервые узрел свой первый корабль, на котором я буду, как говорят моряки, «первым после Бога».
        Сказать, что «Дриада» находилась в ужасном состоянии, означало не сказать ничего. Днище, обросшее ракушками, старые и ветхие паруса, кое-где следы гнили… Даже гальюнная фигура, когда-то мастерски вырезанная из дерева и позолоченная, облезла - видимо, ее не красили уже много-много лет.
        Первым делом, пользуясь связями моего родителя, я добился, чтобы «Дриаду» откренговали - очистили от ракушек днище, заменили гнилые доски в обшивке и выдали новые паруса. А гальюнную дриаду команда почистила от облупившейся краски и заново выкрасила - все-таки она наш талисман. Кожу ее сделали зеленой, как и полагается дриаде, волосы - золотыми, глаза - голубыми, а я не удержался и лично покрасил ее соски в ярко-вишневый цвет, а кленовый листик, прикрывающий самое пикантное место - в ярко-красный, как у кленов в Канаде, где я провел часть своего детства. Оставшейся золотой краской мы вывели на корме; HMS Dryad - «Корабль Ее Величества Дриада».
        Когда «Тигр» сначала сел на мель, а потом был взорван огнем русских пушек, я вспомнил поговорку про мельницы богов, которые крутятся медленно, но неотвратимо. Мы же то и дело мотались - то к Кинбурну, то к Севастополю, к бухте с названием «Kamyshovaya» - попробуй, выговори это варварское слово, то к Балаклаве - именно нам поручили срочно сообщить командованию об успешном захвате этой рыбацкой деревни. Увы, реальность оказалась несколько иной - русские каким-то образом смогли уничтожить все наши корабли. Все, кроме нашей «Дриады», которую они, вероятно, попросту не заметили.
        С этой самой Балаклавы и началась черная полоса для нашего флота. Мы держали связь между французами, которые стояли на якоре в той самой труднопроизносимой бухте, и нашим флотом, который после Балаклавского позорища отстаивался у Евпатории. А три дня назад, пятнадцатого числа, нас вновь послали к французам.
        Мы надеялись вернуться в Евпаторию тем же вечером. Но, увы, после перехода командования к какому-то Канроберу, который стал главным у французов после смерти маршала Сен-Арно, у них там царила форменная неразбериха. Мне объявили, что послание нашему командованию будет написано после заседания военного совета. А пока, мол, подождите. Да не в бухте, дескать, у нас тут для лимонников места нет - для своих его еле хватает. А на рассвете будьте добры прибыть за нашим ценным письмом. Все, аудиенция окончена.
        Не очень-то и хотелось вставать на якорь в подобной толчее, подумал я. Достаточно одному кораблю взлететь на воздух, как тогда случилось в Балаклаве, и пожар перекинется на десяток других кораблей. Не нужно быть Ньютоном, чтобы предугадать, что не всем удастся спастись. Это значит, что будут еще взрывы, и доброй половины французского флота не станет - хорошо, если вообще хоть что-то останется. Так что мы с облегчением отошли подальше на север, к Круглой бухте, где и бросили якорь. Как известно, Бог помогает тем, кто помогает самим себе.
        Среди ночи меня разбудил страшный взрыв. Я выбежал на палубу и увидел, как над главной базой лягушатников встает зарево чуть ли не до самых небес. Слышны были орудийные выстрелы и взрывы - похоже, что жертвою ночного нападения русских (а кто еще мог на них напасть?) то и дело становится очередной корабль. Я возблагодарил Господа за то, что мы не там, в ловушке, а здесь.
        Конечно, мне очень хотелось поднять якорь и побыстрее уйти подальше от этой бухты. Но мне надо было донести до моего командования как можно более полную картину того, что произошло с «наполеончиками» в эту роковую для них ночь. С боцманом Джоном Эвансом - одним из тех, кого я взял с собой с «Тигра», и с тем самым юнгой, Джеффри Чиверсом, мы высадились на берег Круглой бухты и направились пешком к холмику, примеченному мной еще вчера вечером. С него, как я прикинул, можно будет хорошенько рассмотреть все происходящее.
        То, что мы увидели, поразило меня до глубины души. У выхода из бухты стояли корабли, методично стрелявшие в сторону жалких остатков французской эскадры. В сполохах огня я сумел разглядеть Андреевский флаг на мачте одного из них.
        «Да, - подумал я, - он почти такой же, как у нас в Шотландии - на родине моего отца, вот только цвета наоборот - наш-то синий с белым крестом». А в бухте догорали французские корабли. То, что происходило на земле, было видно не так хорошо, но и там уже стихала стрельба. Похоже, про подданных недоимператора можно сказать лишь одно: la commedia e finita…[18 - «Комедия закончилась» - последние слова оперы Леонкавалло «Паяцы».]
        Ну что ж, ждать послания не было смысла. Как только рассветет, возможно, что некоторые из этих пароходов вернутся в свой Севастополь, и если они по дороге увидят нас, то улизнуть из бухты возможности не будет. И я приказал немедленно поднять паруса и держать курс на Евпаторию…
        - Стюарт, вы прямо альбатрос какой-то. Сначала докладываете про Балаклаву, теперь про этих французских кретинов, - недовольно заворчал адмирал Джеймс Уитли Динс Дандас, когда я сообщил ему о том, чему был свидетелем.
        - Прошу прощения, сэр, - сказал я, потупив взор.
        - Так вы думаете, что именно русские так строго наказали этих лягушатников? - поинтересовался адмирал. - Вы не можете сказать, каким образом?
        - Скорее всего, сэр, все случилось точно так же, как и в Балаклаве. У них есть какое-то особое оружие. Может, эта та самая треклятая балтийская эскадра натворила?
        - Возможно. Лейтенант, вы свободны. Начиная с пяти часов вечера будьте готовы в любой момент выйти в море.
        Мы только успели, загрузив воду и провизию, отойти от берега, как в лагере на берегу началось шевеление. Вскоре корабли начали один за другим подходить к берегу, от которого то и дело отходили баркасы, заполненные людьми. А мы так и стояли, ожидая команды.
        Ближе к закату я наконец-то решился и отправился на корабль Ее Величества «Британия», флагман адмирала Уитли на Черном море. Но не успела моя шлюпка причалить к кораблю, как оттуда послышался окрик:
        - Кто такой?
        - Лейтенант Стюарт, корабль Ее Величества «Дриада». Прибыл за приказаниями. Разрешите швартоваться?
        Незнакомый лейтенант, к моему удивлению, покачал головой.
        - Не до вас сейчас. Вам сообщат.
        - Ради всего святого, скажите - что хоть происходит?
        - Было принято решение об эвакуации наших сил из Евпатории, - ответил лейтенант.
        - А нам-то что делать?
        - Сказано же, что вам сообщат.
        Всю ночь мы так и стояли. С суши тем временем послышались одиночные выстрелы. «Неужели русские?» - подумал я. Лишь на следующий день, ближе к полудню, к нам прибыла шлюпка, из которой выбрался мой старый сослуживец, лейтенант Смит - тот самый, который «любил» молодых юнг. Он хмуро взглянул на меня и сразу перешел к делу.
        - Лейтенант, передадите этот пакет капитану Лорингу на корабль Ее Величества «Фьюриос». На словах добавите, чтобы он снимал блокаду Днепровского лимана и возвращался в Варну.
        - В Варну?
        - Именно. И вам предписывается следовать туда же.
        Лейтенант Смит на прощание бросил на меня враждебный взгляд и вернулся в свою шлюпку.
        Не успели мы сняться с якоря, как к нам подошла небольшая шлюпка, в которой сидели четверо окровавленных солдат в красных мундирах.
        - Сэр, не возьмете ли вы нас?
        - А что случилось?
        - Нас должны были эвакуировать в час дня, но вместо этого погрузка закончилась. А потом на нашу часть напали французы - их вообще никого не взяли. Нам удалось уйти, а что с остальными, мы не знаем.
        - Ладно, найдем для вас местечко, - махнул я рукой. - Но мы сейчас уходим. Боевое задание.
        А сам подумал, что очень даже вовремя.
        Пополудни мы, наконец, оказались недалеко от нашей цели - у Тендровской косы к югу от Кинбурна. Вдруг с севера показались корабли с Андреевскими флагами. Хорошо хоть ветер восточный, подумал я и приказал идти на юго-запад. Авось оторвемся.
        Но совершенно неожиданно откуда-то сбоку выскочил незнакомого вида катер, который прямо-таки летел над водой. Вскоре мы услышали звук выстрела, а перед носом «Дриады» поднялся столб воды. Посмотрев на неприятеля - мне в глаза бросился номер «748» на его борту и Андреевский флаг на мачте, - я приказал спустить наш гордый «Юнион Джек». Нужно знать, когда проигрываешь. Увы…
        19 сентября (1 октября) 1854 года. Екатерининский дворец в Царском Селе Капитан Гвардейского флотского экипажа Елена Викторовна Синицына, военврач, кавалер Малого креста ордена Святой Екатерины
        Я любовалась Янтарной комнатой, той самой, которая пропала в годы войны и которую до сих пор не могут найти в нашем времени. На мне была парадная белая форма с новенькими погонами капитана гвардии. На левой половине груди, ближе к плечу, красовался красный бант с серебряной каймой и знак ордена Святой Екатерины. На ленте была вышита надпись: «За любовь и Отечество».
        Этот знак мне приколола сама императрица Александра Федоровна, являющаяся Орденомейстером ордена. Награждение проводилось келейно, поэтому для него было выбрано небольшое, но, наверное, самое красивое помещение дворца, еле-еле вмещавшего в себя всех гостей, включая великую княгиню Елену Павловну и самого императора. Малый крест ордена Святой Екатерины был самой большой наградой, которую могла получить дворянка не королевских кровей в Российской империи. Я пыталась возразить, что я не из дворян, но царица шепнула мне, что погоны капитана гвардии дают мне потомственное дворянство. А на мой вопрос о взносе в двести пятьдесят рублей, который должна заплатить каждая новая награжденная, она ответила, что, мол, так как я отказалась брать какие-либо деньги за лечение, то эти деньги она уже внесла за меня, а также передала определенную сумму на возглавляемую мною медицинскую кафедру Елагиноостровского университета: «Поверьте мне, Елена Викторовна, это самое малое, что я могла сделать». В голове моей бродила шальная мысль: «Вот сейчас я проснусь, и карета моя превратится в тыкву…»
        Но вместо этого последовал торжественный ужин в обеденном зале дворца. Я вообще-то люблю хорошо поесть, тем более я не толстею, как весила пятьдесят шесть килограмм, когда вышла замуж, так и вешу ровно столько же, даже после двух детей (эх, где они, бедные, сейчас!). Но так вкусно я не ужинала ни разу. Единственное, что немного выбивалось из общей гармонии - все вина были полусладкими или сладкими, согласно моде середины XIX века.
        Я сидела между императрицей и цесаревичем Александром Николаевичем, попеременно разговаривая то с одним, то с другим. Но больше всего меня радовали влюбленные и даже немного шаловливые взгляды, которыми обменивались царственные супруги.
        А началось все так. Вчера с утра меня пригласили в Зимний дворец, где мне - в числе прочих - торжественно присвоили (или, как здесь принято говорить) - поздравили с новым званием. Ведь, когда мы стали частью Гвардейского флотского экипажа, то нам, военврачам, как и морским пехотинцам, оставили армейские звания. И оказалось, что моему званию капитана соответствует чин штабс-капитана гвардии. «Прямо как из какого-нибудь «Адъютанта его превосходительства»», - подумала я. Но теперь личным распоряжением императора некоторым из нас были присвоены внеочередные звания - по словам царя, за особые заслуги. После церемонии Николай подошел ко мне и сказал:
        - Госпожа капитан, - он улыбнулся, вспомнив нашу первую телефонную беседу с ним. - Елена Викторовна, моя супруга прислала мне радостную весточку о том, что вы победили ее болезнь, и что завтра вы едете в Царское Село на финальное обследование.
        - Именно так, ваше императорское величество. Конечно, я буду наведываться раз в месяц или, если будет нужно, и почаще - все-таки если мы и победили саму болезнь, то последствия ее будут ощущаться еще долго. Но речь уже идет о восстановлении организма.
        - Елена Викторовна, а не составите ли вы мне и их императорским высочествам компанию в нашей поездке? Мы все равно завтра едем в Царское Село, и сочли бы за честь, если бы вы присоединились к нам.
        - Благодарю вас, ваше величество. Я с радостью приму ваше приглашение.
        - Да, и не забудьте взять с собой парадную форму.
        Я удивилась, но не придала этому особого значения. И сегодня утром за мной прислали карету, которая доставила меня к Царскосельскому вокзалу. Императорский вагон оказался роскошным, но не аляповатым - удобные диваны, столики, картины… В числе пассажиров были сам царь, великие князья Александр и Константин и великая княгиня Елена Павловна, в платье с крестом с бантом - Большим крестом ордена Святой Екатерины, о чем мне на ухо шепнул сам Николай.
        Поезд в Царское Село шел чуть больше часа. Я в вежливой форме отказалась рассказывать Николаю про состояние его супруги, сказав, что даже я не вправе раскрыть врачебную тайну, но присовокупив, что попрошу разрешения у нее и тогда доложу ему все подробно. Я испугалась, что навлеку на себя царственный гнев, но император улыбнулся и ответил, что он ценит мое отношение к своим обязанностям, и ушел с сыновьями в курительную комнату. А Елена Павловна вдруг начала дотошно расспрашивать меня про Елагиноостровский университет и про мою кафедру; но поезд вскоре прибыл на Царскосельский вокзал, и я убежала к своей пациентке, пообещав великой княгине вернуться к этой теме в ближайшее время.
        Оказалось, что Саша Бошман уже сделала как анализы, так и флюорографию, так что мне осталась роль разве что главврача - задать пару вопросов после того, как все сделали подчиненные. Но я констатировала, что мы и правда сумели победить болезнь, которая в XIX веке считалась неизлечимой. Правое легкое уже почти в полном порядке, и даже левое, на восстановление которого я в начале лечения и не рассчитывала, показывало явные признаки улучшения. Что я и доложила царю с дозволения его супруги, после чего меня неожиданно позвали в Янтарную комнату, попросив надеть парадный мундир.
        А на следующее утро меня пригласили на приватный завтрак к императрице. Моя пациентка с улыбкой ответила на мой вопрос о царе:
        - Государь просит его извинить за то, что он не смог попрощаться с вами лично - еще до рассвета он отбыл в Москву вместе с великим князем Константином. А цесаревич и великая княгиня Елена Павловна вернутся в Петербург сегодня днем. Мой сын поручил вам передать, что и он, и великая княгиня надеются на ваше общество на обратном пути в столицу.
        24 (12) сентября 1854 года. Черное море, борт ДК «Денис Давыдов» Старший лейтенант Особой службы Гвардейского флотского экипажа Самохвалов Константин Александрович
        «Ветер весело шумит, судно весело бежит». До сих про помню, как я декламировал эти строчки в детском саду, старательно выговаривая букву «р». Конечно, нашему «Денису Давыдову» ветер особо и не нужен, но бежал он - даже, скорее, летел - весело над синим-синим морем. В воздухе носились чайки, а из иллюминатора были видны кувыркающиеся в волнах дельфины. И казалось - нет никакой войны, ни погибших и раненых при Альме, ни тех, кто бросился в самоубийственную контратаку в Камышовой бухте, ни защитников Балаклавы.
        Но кресты на Альминском и Братском кладбищах, у храма Петра и Павла и у храма Двенадцати апостолов в Балаклаве, напоминают нам о всех, кто, как их потомки во время Великой Отечественной, отдали жизнь за свою Родину. Причем не только русские - среди погибших греки, немцы, татары, армяне, и аландские шведы, и даже поляки… И умерло бы намного больше, если бы не Саша Николаев и не врачи, которые не сочли ниже своего достоинства поучиться, по Сашиным словам, «у молокососа с монгольской физиономией», а публикации в «Севастопольских вестях» и рассказы его пациентов и их родственников не сделали его кумиром местного населения. Даже прибытие врачебного отряда во главе с Николаем Ивановичем Пироговым и Юрой Черниковым не смогло затмить Сашиной славы, тем более что русских пациентов для них почти не осталось, и лечат они в последнее время почти одних только военнопленных, а также гражданское население.
        А вчера нас с Ником и с Пашей Филипповым вызвал Хулиович и сказал:
        - Ребята, у меня такое впечатление, что вам здесь изрядно поднадоело. У Паши работа есть, а Ник с Костей баклуши бьют. Не хотите ли сходить завтра на небольшую морскую прогулку?
        - Куда это? - поинтересовался Ник.
        - Не «Куда это?», а «Так точно!», господин поручик! - грозно рявкнул Саша Сан-Хуан, а в глазах у него плясали смешинки. - Завтра в восемь утра «Давыдов» уходит в Херсон. Вернемся послезавтра вечером. Почему - узнаете позже. И еще, Паша, приготовь небольшой доклад по делам контрразведки. Костя, а ты - по разведывательным делам.
        - А кто завтра прибудет в Херсон? - спросил вдруг Ник. - Неужто кто-то из великих князей?
        - Увидишь. Но у этой персоны высшая степень допуска, имейте это в виду, когда будете составлять доклады. Паша, надеюсь, что ты доверишь Косте представить твой доклад? А сам ты остаешься «за себя и за того парня».
        - Так точно, - ответил Паша.
        Он, по своей линии, занимался реформой местной (практически не существовавшей ранее) контрразведки, а также выявлением шпионов, коих сумел поймать с полдюжины - работали они весьма топорно. А я не столько вербовал шпионов (хотя этим тоже занимался, и довольно-таки успешно), сколько анализировал полученную от военнопленных информацию, сличал ее с донесениями агентов в Османской империи, с данными разведки и с нашей историей.
        Работы было много, но все же мне приходилось пока легче, чем Паше. Помогал тот факт, что, решением Военного совета Эскадры был воссоздан своего рода КГБ эскадренного масштаба - Особая служба, которая занималась и разведкой, и контрразведкой, о чем нас оповестили две недели назад. В результате с конкуренцией между нами было покончено. По крайней мере, пока.
        - А ты, Коля, подготовь ролик о наших действиях в Крыму. Пока только для ограниченного круга лиц.
        - Есть, - по-флотски ответил Ник.
        И вот сегодня утром начался наш «круиз». Ушел один «Давыдов», но вокруг него постоянно кружил «Орлан», и кроме рыбацких судов, которые после бегства неприятельского флота опять стали выходить в море, а также дельфинов на горизонте, ничего замечено не было. Помимо нас на корабле находились два отделения морпехов, Хулиович и флигель-адъютант Шеншин. Последние заперлись в одной из кают и стали о чем-то шушукаться, Ник в очередной раз редактировал свои ролики и писал статьи, а я снова и снова обдумывал полученную мною информацию.
        Без приключений мы прошли между Кинбурном и Очаковым, и вскоре перед нами показался Херсон. «Давыдов» пришвартовался к одному из пирсов, и мы под руководством Хулиовича ступили на твердую землю - я обратил внимание, что отделение морпехов осталось на часах у трапа - и направились к дому коменданта, охраняемого на этот раз десятком солдат. Сержант, увидев нас, спросил у Шеншина:
        - Как прикажете доложить, ваше благородие?
        - Доложите о прибытии флигель-адъютанта Шеншина в сопровождении группы офицеров.
        Услышав его фамилию, тот вытянулся в струнку и гаркнул:
        - Так точно! - после чего шмыгнул в здание.
        Через минуту к нам вышел… сам Николай I.
        - Здравия желаем, ваше императорское величество! - приветствовали мы императора. Все-таки выучка - великая вещь…
        - Господа офицеры, рад вас видеть. Прошу пройти в здание.
        24 сентября (6 октября) 1854 года. Херсон Поручик Гвардейского флотского экипажа Домбровский Николай Максимович
        - Здравствуй, Николя! - сказал император, обняв Шеншина. - Рад тебя видеть! И вас, Александр Хулиович, и вас, Николя, - улыбнулся он мне. - И вас, Константин Александрович. Позвольте вам представить моего нового флигель-адъютанта - штабс-капитана Николая Павловича Игнатьева. Прошу садиться. Губернатор любезно предоставил мне свой кабинет. Господин штабс-капитан, не изволите ли распорядиться насчет чаю.
        Пока Игнатьев отсутствовал, император обратился ко мне:
        - А вот это меня попросила передать вам лично в руки капитан Синицына, - и он передал мне толстый конверт. - А это вам, от адмирала Кольцова, - протянул он конверт Хулиовичу. - А вам от полковника Березина, - еще один конверт последовал Косте Самохвалову.
        - Господа, эти послания сугубо конфиденциальные, и потому я согласился стать курьером, не доверяя их больше никому. Только ознакомитесь вы с ними попозже, а сейчас давайте обсудим ситуацию в Крыму. Да, я читал ваши донесения, но все равно прошу вас доложить мне обо всем произошедшем за последние несколько дней.
        - Ваше императорское величество, - отрапортовал капитан Сан-Хуан, - примерно треть вражеского флота уничтожена, треть захвачена, а треть - в основном корабли, принадлежащие Англии - ушла в Турцию. Что касается сухопутных сил, то практически весь французский экспедиционный корпус и турецкие вспомогательные силы у нас в плену. Англичан же у нас около полутысячи, своих британцы сумели эвакуировать. Наши потери при Альме можно назвать значительными, кроме того, героически погибла большая часть защитников Балаклавы. В других сражениях мы потеряли менее полусотни человек. Господин поручик приготовил для вас фильм с основными этапами обороны Крыма.
        - Николай Максимович, давайте займемся просмотром вашего фильма вечером. Если возникнут вопросы, то их можно будет обсудить завтра, во время перехода в Севастополь.
        - Ваше императорское величество, вы отправитесь с нами? - выпалил я с удивлением и смутился от того, что нарушил субординацию.
        - Да, господин поручик. - Император сделал вид, что не заметил моего faux pas. - Я весьма доволен действиями генерала Хрулёва, полковника Хрущёва, адмиралов Корнилова и Нахимова, капитана 2-го ранга Бутакова, подполковника Тотлебена, да и вашими, господа. Я намерен провести военный совет, чтобы спланировать наши дальнейшие действия. Ведь, как сказал контр-адмирал Кольцов, мы должны ковать железо, пока горячо, и не давать неприятелю опомниться. Господин капитан, вы придерживаетесь такого же мнения?
        - Так точно, ваше императорское величество. Конечно, программа перевооружения и переобучения войск лишь в самом начале, но есть у меня кое-какие задумки. Хотелось бы обратить ваше внимание на несколько пунктов.
        - Слушаю вас, господин капитан.
        - Ваше величество. Основная причина панического бегства неприятеля в Турцию, увы, прозаична и лучше всего описывается пословицей: «У страха глаза велики». Нам же важно не впасть в состояние, описанное одним лидером России ХХ века словами «Головокружение от успехов». И вот почему. Будь во главе армии неприятеля при Альме не маршал Сент-Арно, а кто-нибудь из маршалов дядюшки нынешнего французского императора, или тем более сам Наполеон Бонапарт, то враг с ходу захватил бы Севастополь. Это теперь усилиями подполковника Тотлебена у нас появились укрепления; а тогда они могли без всякого труда дойти до Инкермана, а оттуда по трупам немногочисленных защитников - до центра города.
        Николай помрачнел.
        - Думаю, что вы правы, господин капитан. К счастью, они на это не решились.
        - Именно. Как говорится, история не знает сослагательного наклонения.
        - Хорошая поговорка, - сказал император. - Продолжайте, господин капитан. Простите, что перебил вас.
        - Далее. В Балаклаве из защитников крепости Чембало боеспособными оставалось не более тридцати человек, практически все легкораненые. Еще примерно столько же дрались, невзирая на серьезные ранения. Боеприпасы для мортир кончились, для ружей их оставалось мало. Да, я послал бы туда «Тигр» - автомобиль с пулеметом…
        Император кивнул - он уже был знаком с этой самодвижущейся повозкой из будущего.
        - Но все это было бы каплей в море. Однако уничтожение вражеского отряда кораблей подводными пловцами капитан-лейтенанта Мишина заставило англичан запаниковать и поспешно отступить, и они ушли к Казачьей бухте, где и разбили свой лагерь. Должен сказать, что это дало нам и дополнительный шанс - туда прибыл с инспекцией лорд Реглан как раз перед началом нашей операции в Камышовой бухте, в результате чего мы захватили и его в плен. Скученность кораблей в Камышовой бухте привела к страшному урону в результате обстрела минометами вражеского лагеря и ударов по нему и кораблям противника ракетами с вертолета «Ансат», причем по заранее разведанным целям. Результат - несколько транспортов с боеприпасами превратились в брандеры. Пожар потопил и обездвижил немалую часть французских кораблей, а группа паровых кораблей капитана 2-го ранга Бутакова своими слаженными действиями помешала французам покинуть бухту. Конечно, будь у французов флотоводец вроде адмиралов Нахимова или Корнилова, то он смог бы нейтрализовать сравнительно небольшой отряд Бутакова. Но такового не нашлось. И самое главное - у англичан не
было веских причин, чтобы устраивать спешную эвакуацию Евпатории; их флот намного превосходил наш, а их экспедиционный корпус, плюс французы и турки, представлял немалую силу. Но адмирал Дандас повел себя не только как трус, но и как предатель. Подвожу итог - как мне кажется, не надо давать англичанам и французам опомниться. Кроме того, есть еще соображения, о которых вам доложит старший лейтенант Самохвалов.
        - Слушаю вас, господин старший лейтенант, - кивнул император.
        - Ваше величество, мы со старшим лейтенантом Филипповым провели работу по выявлению вражеской агентуры в Крыму, а также по обучению местного жандармского корпуса. Кроме того, мы допросили ряд неприятельских офицеров и генералов. Бросается в глаза тот факт, что их командование практически сразу дало добро на физическое уничтожение наших генералов и офицеров.
        Николай нахмурился - подобные действия никак не соответствовали его понятиям о законах ведения войны. Конечно, возможно, придется ему рассказать о нашей операции против Боске и других, но их можно будет представить как ответные действия. А Костя продолжал:
        - Были тяжело ранены несколько старших офицеров, а также предотвращено покушение на адмирала Нахимова. Последнее - всецело заслуга подпоручика Широкиной.
        Николай склонил голову:
        - Да, меня уже ознакомили с подвигом этой замечательной и храброй барышни.
        - Ответным огнем были убиты несколько их старших офицеров.
        Император задумался, а потом сказал:
        - Полагаю, что в данной ситуации подобные действия вполне оправданны. Продолжайте, господин старший лейтенант.
        - Далее. Лорд Реглан признался, что в скором времени возможна попытка покушения не только на высший генералитет, но и на ваше императорское величество. Такого рода действия англичане уже применяли, и не раз.
        Николай нахмурился - ведь заговорщиков, убивших его отца, императора Павла I, финансировали британцы, да и сам заговор был организован английским послом в России Уитвортом.
        - Поэтому необходимо, чтобы вы, ваше императорское величество, приняли меры по предотвращению подобных инцидентов. В частности, всегда находились под охраной «из будущего», а также выполняли их рекомендации по появлению на публике и передвижениям. Например, ни в коем случае не пользоваться одним и тем же маршрутом каждый день.
        - Увы, похоже, что вы правы, - нахмурившись произнес император. - Но я смею надеяться, что после окончания войны подобные меры предосторожности более не будут необходимы.
        - Ваше величество, я не исключаю, что англичане активизируются в этом направлении и после заключения мира.
        - Ну что ж, господа, благодарю вас. Комендант приглашал нас на ужин в девять часов, а сейчас уже без пяти девять. Предлагаю отправиться к нему, а завтра на вашем корабле продолжить наш военный совет.
        В тот вечер, как только я остался один, я вскрыл конверт, переданный мне Николаем Павловичем. Первым я нашел письмо от Юрия Ивановича с редакционными заданиями, кое-какими новостями и укорами в том, что я не следовал его советам в снайперском деле, а также теми же советами, но уже в письменном виде. К нему прилагались пару печатных номеров «Голоса эскадры». Далее была записка от Леночки Синицыной о положении дел и о том, что «твоя невеста - просто клад и будущее светило науки». А последним оттуда вывалился конверт с запахом духов. В нем было письмо, написанное по-русски, хоть и с ошибками, но весьма неплохо для человека, который всего месяц назад не знал ни единого слова на этом языке. Про содержание его я ничего не скажу, но заснул я, стыдно сказать, прижимая его к сердцу, прямо как герой какого-нибудь дамского романа.
        26 сентября (8 октября) 1854 года. Севастополь, плац напротив храма Святого Михаила Архангела Поручик медицинской службы Николаев Александр Юрьевич
        Неделю назад ко мне заглянул встревоженный Иван Иванович Кеплер.
        - Александр Николаевич, голубчик, у одного моего пациента начались рези в животе. Подозреваю, что это тифлит, или, как вы его назвали во время вашей вчерашней лекции, аппендицит. Не могли бы вы его прооперировать? А я бы вам ассистировал при операции. Если, конечно, не слишком поздно. Герой Альминского сражения, шел уже на поправку, а тут такое…
        - Пойдемте, посмотрим, что с ним. Если что-то можно сделать - немедленно прооперируем.
        Мы отправились в одну из палат для обер-офицеров. На больничной койке лежал человек еще даже более азиатского вида, чем я. Иван Иванович сказал, указывая больному на меня:
        - Кирсан Тагирович, это доктор Николаев. Александр Николаевич, это есаул Войска Донского Кирсан Тагирович Даваев.
        «Даваев! - подумал я. - Вряд ли родственник моей несостоявшейся невесты… Скорее однофамилец. Не знал, что среди казаков тоже бывают калмыки[19 - К началу Крымской войны в Калмыцком округе Всевеликого Войска Донского было 13 станиц, в которых проживало 20 635 человек (10 098 мужчин и 10 537 женщин).]…»
        При обследовании есаула мне стало ясно, что диагноз Ивана Ивановича, скорее всего, правильный. Эх, будь у меня хотя бы ультразвук… Но за неимением гербовой пишем на простой.
        В ходе дальнейших расспросов оказалось, что живот у есаула болит уже три дня; просто Даваев считал, что жалобы на здоровье не украшают мужчину. Он бы и дальше ничего не говорил, но медперсонал заметил неладное, и Иван Иванович сумел-таки быстро сориентироваться. Иначе героя Альмы уже бы везли на родину в холодном виде, где бы и предали огню. Да и сейчас медлить нельзя было ни минуты.
        Мы успели. Скорее всего, через каких-нибудь полчаса-час произошел бы разрыв аппендикса, с последующим перитонитом и летальным исходом.
        А на следующий день явилась его дочь; как я узнал позднее, ее мать была донской казачкой, умершей при родах дочери. Поэтому Даваев и привез ее в Севастополь, где она жила на его квартире под присмотром бабушки, Анны Ивановны, и училась на курсах сестер милосердия. Но ничего этого я тогда не знал.
        Когда я ее увидел, то у меня сердце ухнуло и заколотилось, как сумасшедшее - передо мной стояла копия моей Светы.
        Увидев меня, она зарычала на меня, как рассерженная росомаха:
        - Где мой отец? Что вы с ним сделали? Где доктор Кеплер?
        - А как фамилия вашего отца? - спросил я.
        - Есаул Даваев! А вот вы кто такой?
        Да, внешнее сходство со Светой определенно было, разве что моя несостоявшаяся любовь была на полголовы выше. Только вот если Света была мягкой и необыкновенно женственной, поистине «небесным созданием», то эта девица, такое у меня сложилось тогда впечатление, происходила из несколько иных сфер.
        - Я - доктор Николаев, мадемуазель Даваева. У вашего отца начался аппендицит, и мне пришлось его прооперировать.
        - Почему моего отца, есаула, оперировал какой-то азиатский молокосос? Почему не сам доктор Кеплер?
        - Доктор Кеплер был моим ассистентом при операции, мадемуазель.
        - Подождите, подождите, а это не про вас писали недавно «Севастопольские вести»? «Доктор-чародей!» Ну и что, чародей, вы сделали с моим папа?
        - Он идет на поправку, мадемуазель. Завтра уже можно будет его навестить. Сегодня, увы, лучше не надо.
        - А вы уверены, что мой отец выздоровеет?
        - Уверен может быть лишь Господь Бог, мадемуазель. Но шансы на полное выздоровление - девяносто девять из ста. И я сделаю все, чтобы этого добиться.
        Моя рассерженная собеседница вдруг улыбнулась, и лицо ее преобразилось. Вместо рассерженной фурии передо мной стояла скромная и застенчивая красавица. Какой-то закоулок моей памяти услужливо мне напомнил, что имя «Светлана» тогда встречалось лишь в литературе - его придумал Востоков в самом начале XIX века, а сделал знаменитым Жуковский в одноименной поэме. Но в обиход оно вошло лишь после победы исторического материализма в 20-х годах ХХ века. И что имя «Ольга» - от скандинавского «Хельга» - и означало примерно то же самое, сиречь - «светлая».
        - Доктор, простите меня, - смущенно произнесла мадемуазель Даваева. - Мне передали записку от доктора Кеплера, в которой сообщалось, что папа очень плох, и я невесть чего себе вообразила. Спасибо вам. Скажите, вы откуда?
        - Я - русский из Якутии.
        - Из Якутской области Восточной Сибири?
        - Да, - ответил я, вспомнив историю республики Саха, которую преподавали у нас в школе. - А что, как вы сказали, «азиатский молокосос», так мой отец был якутом. А мать - русская, с примесью местной крови.
        - Понятно. А я по отцу калмычка, а мама моя - казачка из станицы Новочеркасская Донской области. Ну ладно, я зайду завтра, как вы и сказали. А не могли бы вы проводить меня до дома?
        - С удовольствием, мадемуазель. У меня как раз сейчас перерыв.
        А про себя подумал, что работы, действительно, стало намного меньше, так что можно и отдохнуть чуток - не все же время работать по двадцать часов в сутки практически без пауз и без выходных…
        - Только прошу вас, сударь, называйте меня просто Ольгой.
        - А вы меня - Александром. А можно и просто Сашей.
        После этого я провожал ее домой каждый день. Понемногу прогулки затягивались. Мы с ней гуляли то у Корабельной бухты, то на Городском холме, то ходили к Графской пристани. Однажды мы встретили Ника Домбровского, который прогуливался с некой молодой особой, скажем так, мало похожей на его Мейбел. Ах ты ж блин, морда американская, с глаз долой, из сердца вон… Мне стало обидно, и я хотел пройти мимо, но тот увидел нас и подошел со своей спутницей.
        Пришлось представил ему Олю, а тот поцеловал ей руку и галантно произнес:
        - Первый раз в жизни вижу ангела во плоти.
        Оля покраснела, а я некстати подумал, что видел бы он ее тогда, в госпитале… Но тут Ник, в свою очередь, сказал:
        - Настенька, это мой близкий друг, Саша Николаев, мой будущий шафер, и дочь героя Альмы, Ольга Даваева. Оля, Саша - а это моя родственница, Домбровская Анастасия Николаевна. Супруга Витольда Максимилиановича, Сашиного пациента. Прибыла вчера из Одессы.
        «Так это же его пра-пра-… - и так далее - бабушка, - догадался я. - А что, весьма и весьма… Ну ничего, за Мейбел можно не бояться. По крайней мере, пока это единственная дама, которая появилась в жизни нашего берсерка».
        По дороге в госпиталь я увидел магазин с вывеской: «Ставрос Аргиропуло. Золотых дел мастер». Зайдя туда, я попросил хозяина - старого грека - показать мне обручальные кольца. Тот достал коробочку, посмотрел в нее и выудил два кольца - одно поменьше, с бриллиантом, второе побольше, без камня, оба изумительной работы - и протянул их мне.
        - Очень красивые, - вздохнул я. - Но, увы, наверное, они слишком дорогие для меня…
        - Доктор, - грек подвинул эти кольца на прилавке поближе ко мне. - Для вас они будут стоить…
        И назвал такую смешную цену, что, когда я попытался уговорить его чуть ее набавить, он возмущенно произнес:
        - То, что вы сделали для мужа моей сестры, штабс-капитана Георгия Иоанниди, раненного при Альме, стоит намного дороже, господин доктор! Так что не спорьте!
        Пришлось взять. В тот же вечер я предложил Оле руку и сердце. Она сразу согласилась, добавив лишь:
        - Только бы папа не был против…
        В тот же день в Севастополь прибыл император, и мне вечером принесли приглашение в воскресенье, 26 сентября, быть при полном параде у храма Архистратига Михаила на Екатерининской улице. После службы в храме приглашенные выстроились у его стен на берегу бухты, и император объявил о производстве ряда офицеров в очередные чины. Начали, конечно, с Корнилова, Нахимова, Бутакова, Хрулёва и Хрущёва. Затем пришла и наша очередь. Хулиовича произвели сразу в полковники - оказывается, в гвардии нет майоров и подполковников. Паша Мишин стал капитаном 2-го ранга, Ник, Паша Филиппов и Костя Самохвалов - штабс-капитанами, Маша - поручиком, а я - подпоручиком медицинской службы. Вообще-то в русской армии медики не имели офицерских званий, но для меня Николай сделал исключение, сказав мне потом, что он собирается законодательно дать всем армейским и флотским врачам офицерские погоны. Повысили в звании и всех морпехов Хулиовича, нескольких «охотников» и кое-кого из местных.
        Потом начались награждения. Хулиовичу, Паше Мишину, Нику, Маше и Феде Кореневу император вручил ордена Святого Георгия 4-го класса. Как оказалось, представление уже было одобрено Георгиевской думой в Севастополе. Далее последовали другие награждения; мне, например, вручили орден Святой Анны 4-й степени, такой, какой уже был у Хулиовича, Ника и других. Его почему-то называли «клюквой».
        При сем присутствовала и моя Оля. А после церемонии царь сам подошел к нам. Я с поклоном представил ему Ольгу. Он поцеловал ей руку - Ольга при этом зарумянилась от смущения, и сказал:
        - Мадемуазель, мне доложили, что вы имеете честь быть невестой господина подпоручика?
        - Если папа согласится, ваше величество, то да.
        - Ну, так в чем дело? Вы ведь дочка есаула Даваева? Если будет нужно, то я лично стану сватом, и мне ваш отец вряд ли откажет. Тем более суженый ваш не просто замечательный хирург, но и первый подпоручик медицинской службы в истории нашей армии - до сего военные врачи шли по гражданской линии.
        И император действительно сопроводил нас до квартиры Даваевых. Не знаю, как было бы, если бы у меня не было столь влиятельного свата, но, разумеется, после такого Кирсан Тагирович сразу же дал согласие на наш брак; но когда царь ушел, мой бывший пациент отозвал меня в сторону и шепнул:
        - Смотри, парень, если обидишь мою Оленьку, не сносить тебе головы.
        27 сентября (9 октября) 1854 года. Севастополь, Штаб Черноморского флота Полковник Гвардейского флотского экипажа Сан-Хуан Александр Хулиович
        Кампания в Крыму закончилась за каких-то три недели. Вражеский флот стараниями наших вертолетчиков обращен в бегство, сухопутные части полностью деморализованы и без сопротивления сложили оружие. Единственно, кто сумел унести ноги, хотя и бросив всю свою артиллерию и военное снаряжение, были англичане. Я осмотрел оставленный ими лагерь и впечатлился. Конечно, здесь уже успели потрудиться мародеры, но все равно опрокинутые повозки, зарядные ящики и пушки - все очень напоминало Дюнкерк 1940 года. Конечно, я могу судить о нем только по фотографиям, но и там британцы показали себя во всей красе - они так же спасались, бросив технику и вооружение, и так же старались вывезти на свои острова чисто английские части. Французов же эвакуировали по остаточному принципу.
        Об окончании Крымской кампании торжественно объявил сам император, который присутствовал на военном совете. Естественно, что разговор тут же плавно переместился на обсуждение ближайших планов ведения боевых действий. Хотя, как я понял, Николай уже советовался на эту тему с адмиралом Кольцовым. У императора при себе была уже отработанная карта Придунайских княжеств и Болгарии, с нанесенными на ней стрелками, показывающими направление главных ударов русских войск.
        - Господа, я хотел бы посоветоваться с вами о дальнейших планах войны, - произнес Николай. - Ведь мы добились победы, но предложения о заключении мирного договора к нам еще не поступили. А сие означает, что наш противник не собирается складывать оружие.
        - Ваше императорское величество, - вступил в разговор генерал Хрулёв, - по нашим данным, французы уже навоевались досыта и готовы к началу мирных переговоров. Все упирается в упрямство императора Луи-Наполеона, который еще рассчитывает взять реванш за поражение на Балтике и в Крыму. Британцы также не рвутся сойтись один на один с нашей армией. Пакостить они нам, конечно, будут, но на прямое вооруженное столкновение теперь вряд ли пойдут. Остаются турки. Учитывая, что основные силы турецкого султана находятся на Кавказском фронте, а в Придунайских княжествах и Болгарии они представлены лишь гарнизонами крепостей, у нас появляется возможность повторить кампанию 1828 -1829 годов и форсированным маршем продвинуться до Адрианополя, и далее - до самого Константинополя. При этом надо не повторить ошибки той кампании и не сковывать наши силы осадой крепостей. Можно оставить против них лишь заслоны, а основную часть армии двигать в направлении Адрианополя.
        - Гм, - задумчиво произнес император, - все это, конечно, замечательно, но не слишком ли мы разбросаем наши силы? Часть - туда, часть - туда. А дойдет дело до генеральной баталии, и мы снова окажемся в численном меньшинстве против турок. А что нам скажут наши герои-севастопольцы? Например, полковник Сан-Хуан.
        Я встал, прокашлялся - впервые мне довелось в новом качестве говорить в подобной компании:
        - План генерала Хрулёва заманчивый. В случае удачного его выполнения наши войска могут еще до зимних холодов захватить перевалы через Балканы. Но я бы еще предложил поддержать движение нашей армии на Адрианополь высадкой морского десанта в Бургасе. Так мы перехватим пути отступления турок, и это позволит нам захватить балканские перевалы, не дав туркам укрепиться и задержать наступление наших войск.
        - Рискованно, но в случае успеха турецкие войска окажутся в окружении и не смогут помешать нам в движении на Константинополь, - кивнул генерал Хрулёв.
        - Не забывайте, господа, - добавил император, - что скоро должен подойти еще один караван с Балтики, в котором будут новые образцы вооружения наших потомков. Одни их бронированные повозки чего стоят! А насчет десанта в Бургас, то я полагаю, что полковник Сан-Хуан в этих делах разбирается лучше всех здесь присутствующих. Жаль только, что с Балтики нельзя доставить сюда их специальные десантные корабли «Королев» и «Мордовия». Они смогли бы за один раз высадить прямо на берег полк со всеми его обозами. Но есть «Денис Давыдов», который тоже весьма удобен для десантных операций. Общее командование десантным корпусом я хочу поручить генералу Хрущёву. Александр Петрович опытный воин, и с Божьей помощью он сумеет захватить перевалы на Балканах до подхода наших главных сил.
        - Ваше величество, а что будет делать Черноморский флот? - ревниво поинтересовался адмирал Корнилов. - Моряки тоже желают поучаствовать в разгроме неприятеля.
        - Всем придется сразиться с врагом, и все приложат усилия к нашей победе, - успокоил адмирала император, - Черноморский флот примет посильное участие в десантных операциях. Он будет снабжать боеприпасами и снаряжением наступающие русские войска. Возможно, что ему придется снова столкнуться с британскими и турецкими кораблями, которые попытаются нанести удар по нашим транспортам в районе Бургаса, либо обстрелять десант с моря. Я предполагаю, что и Кавказский фронт тоже скажет свое слово. Турки вынуждены будут перебросить с Кавказа часть своих лучших полков на выручку Константинополю. Чтобы помешать неприятелю переправить турецкие части по морю, корабли Черноморского флота выйдут на пути вражеских транспортов.
        Я понимаю, что всего предусмотреть невозможно, но в общих чертах я хотел бы утвердить план разгрома Турции и наказания ее за то, что она выступила против нас вместе с теми, кто подстрекал ее к этому выступлению. Послезавтра я отбуду в Петербург, а главнокомандующим русскими войсками на Дунайском фронте назначаю генерала Хрулёва. Благодаря технике наших потомков, мы теперь обеспечены устойчивой связью, и связаться с Петербургом из штаб-квартиры нашей армии не составит особого труда. Буду ждать от вас победных реляций, господа. С Богом!
        Эпилог
        28 сентября (10 октября) 1854 года. Севастополь, Офицерское собрание Полковник морской пехоты Гвардейского флотского экипажа Сан-Хуан Александр Хулиович
        Казалось, что еще нужно морпеху, как не азарт боя и не сладость победы? Ан нет, пофорсить в новом гвардейском полковничьем мундире, с орденами Святого Георгия и Святой Анны, всегда приятно. Вот только пришел я на бал один, без дамы, в отличие от Саши Николаева - вон он, со своей невестой, девицей в прекрасном зеленом платье с тройной юбкой - и Ника, с прекрасным юным созданием, как ни странно, доводящимся ему далеким предком; а вон и Юра Черников, с пигалицей, прости господи, лет семнадцати. Конечно, у меня были планы наконец-то попробовать завоевать сердце Маши Широкиной, но почему-то при ее виде я, как в песне про «отважного капитана»: «раз пятнадцать краснел, заикался и бледнел»…
        Ну что ж, может, сегодня повезет?
        А офицеры все прибывали и прибывали. Вот идет, прихрамывая, капитан Иоанниди с дочерью Еленой. Прямо-таки Елена Прекрасная - профиль, как у женщин на древнегреческих вазах, стройная, высокая, волосы и глаза черные, грудь высокая… Да еще и одета весьма красиво, не так, как я привык ее видеть.
        Недавно она, в костюме для верховой езды, пришла ко мне и сказала:
        - Господин капитан, я слышала, что вы проводите военные занятия с ополченцами.
        - Так точно, барышня.
        - Мы с подругами хотели бы попросить вас позаниматься и с нами. Гречанки всегда боролись за свободу вместе с отцами и братьями. При императрице Екатерине Великой был даже создан отряд амазонок здесь, в Севастополе, которым командовала моя двоюродная бабушка. Мы хотели бы воссоздать этот отряд.
        - А что вы умеете?
        - Мы неплохо ездим верхом, умеем стрелять, и, главное, все мы будем сражаться до последнего с врагом.
        Их оказалось одиннадцать, причем почти все они были красавицами, но такой, как Елена, пожалуй, больше не было. И в стрельбе, и в верховой езде они могли дать фору большинству ополченцев, причем у них были свои кони и свое оружие. Я подумал и решился.
        - Ну что ж, приходите завтра. Посмотрим, что у вас получится.
        С тех пор они ходят на занятия. Я понял, что не прогадал; тем более что и многие другие девушки, воодушевленные примером «греческих амазонок», теперь изъявляют желание пройти начальную военную подготовку. Но сейчас Елена выглядит настолько сногсшибательно, что у меня непроизвольно захватило дух от изумления.
        Бал открылся благодарственной молитвой в честь победы русского оружия. А дальше началось пиршество и танцы. Большинство из них мне не были знакомы - мазурка, котильон, полонез… Вот разве что вальс и тустеп. Как только я услышал звуки вальса, я решился-таки пригласить Машу. Но она уже кружилась в центре зала с адмиралом Нахимовым. То же получилось и при тустепе.
        А потом Игорь Шульгин, которого я знал лишь как вертолетчика, подошел к дирижеру оркестра и что-то ему сказал. Оркестр замолк, а он сел за стоящий там же рояль, поднял крышку и вдруг заиграл так необыкновенно красиво… Потом остановился на секунду и объявил:
        - «Севастопольский вальс». «Белый» танец.
        Увидев недоуменные взгляды присутствующих, Игорь пояснил:
        - Это танец, на который дамы приглашают кавалеров.
        Краем глаза я увидел, как Маша подошла к адмиралу Нахимову и, склонив перед ним свою чудесную головку, подала ему руку. Присутствующие дамы, поначалу мявшиеся и не решавшиеся столь явно нарушить тогдашние правила приличия, последовали ее примеру. А мне, впервые за долгие годы, захотелось заплакать. Ведь никогда раньше я даже не думал о любви, а тут, похоже, «кто не успел, тот опоздал».
        И вдруг я услышал:
        - Господин полковник, позвольте пригласить вас на вальс.
        Я встрепенулся и поднял голову. Передо мной стояла Елена Прекрасная - иначе командиршу амазонок сейчас назвать язык бы не повернулся. Я попытался что-то промямлить, но она, даже не дожидаясь моего ответа, дерзко подхватила меня под руку и повела в центр зала. Тут Игорь вновь заиграл на рояле и запел сильным и красивым баритоном:
        Тихо плещет волна,
        Ярко светит луна;
        Мы вдоль берега моря идем
        И поем, и поем.
        И шумит над головой
        Сад осеннею листвой.
        Севастопольский вальс,
        Золотые деньки,
        Мне светили в пути не раз
        Ваших глаз огоньки…
        Дамы и кавалеры кружились в танце, и казалось, что война уже закончилась, и наступило новое, мирное будущее… Но мне было ясно: увы, покой нам только снится, и нам еще предстоит не одна баталия. А слова песни заполняли весь огромный зал:
        На Малахов курган
        Опустился туман.
        В эту ночь вы на пристань пришли
        Проводить корабли.
        И с тех пор в краю любом
        Вспоминал я милый дом.
        Я еще раз посмотрел на Елену, лукаво улыбающуюся в моих объятьях, и меня вдруг ударило током - вот она, девушка моей мечты, вот эта красавица в античного покроя платье, которое ей так идет, и которая смотрит на меня своими огромными черными глазами, глубокими, как омут… Захотелось на месте предложить ей руку и сердце. Но думать об этом еще рано. Ведь от пули на болгарских равнинах и взгорьях никто не застрахован. А зачем Елене жених, покоящийся в безымянной могиле где-нибудь у Бургасского озера или даже в центре Константинополя? Правильно сказал старшина Васков: «После споем с тобой, Лизавета (в данном случае, конечно, не Лизавета, а Елена). Вот выполним боевой приказ - и споем…»
        notes
        Примечания
        1
        Квинтилий Вар, отдай мне мои легионы!
        2
        Сэр Джеймс (Непир), отдай мне мои корабли!
        3
        Вергилий был проводником Данте в «Божественной комедии».
        4
        На самом деле 6 -7 % родов кончались летальным исходом для матери.
        5
        Водки.
        6
        Реальный факт. В 1787 году по инициативе Григория Потемкина в Балаклаве из сотни жен и дочерей греческих солдат был сформирован «батальон амазонок» во главе с Еленой Ивановной Сарантовой, женой Иоанниса Сарантоса. Последний был другом Потемкина. Женщины прошли интенсивную военную подготовку в езде, фехтовании и стрельбе. 24 мая (4 июня) 1787 года «батальон амазонок» встретил императрицу Екатерину II в селе Кадыкей, на конях, в красочной форме, вооруженные винтовками с длинным стволом. Зрелище сие весьма впечатлило иностранцев, сопровождавших императрицу.
        7
        «Фортуна помогает смелым».
        8
        Реальный факт. Письмо цитируется по: Проскурин О. Путешествие Пушкина в Оренбург и генезис комедии «Ревизор».
        9
        Майор!
        10
        Мой полковник!
        11
        Вперед!
        12
        Я вас уже видел у Камышовой. Вы понимаете польский?
        13
        Да, немного.
        14
        Blessing in disguise (англ.).
        15
        Джон Бинг - британский адмирал, расстрелянный в Портсмуте в 1757 году по приговору военного суда за то, что в сражении при Минорке «не сделал все, что от него зависело».
        16
        Johnny-come-lately (англ.).
        17
        Прозвище английских солдат.
        18
        «Комедия закончилась» - последние слова оперы Леонкавалло «Паяцы».
        19
        К началу Крымской войны в Калмыцком округе Всевеликого Войска Донского было 13 станиц, в которых проживало 20 635 человек (10 098 мужчин и 10 537 женщин).