Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / СТУФХЦЧШЩЭЮЯ / Филенко Евгений : " Сага О Тимофееве Рассказы " - читать онлайн

Сохранить .
Сага о Тимофееве (Рассказы) Евгений Филенко
        Сага о Тимофееве #1 Евгений Иванович Филенко родился в Перми в 1954 году. Окончил Пермский университет. Работает программистом.
        Первый рассказ был напечатан в журнале «Юный техник» в 1964 году.
        Рассказы и повести Е. Филенко опубликованы в журналах «Изобретатель и рационализатор», «Вокруг света», «Уральский следопыт», «Спутник», «Студенческий меридиан», «Даугава», в сборниках фантастики и приключений «Поиск-81» (Пермь),
«Поиск-86» (Свердловск), «Поиск-87» (Пермь).

«Сага о Тимофееве» - первая книга молодого автора.
        Евгений Филенко
        Сага о Тимофееве
        Рассказы
        ВМЕСТО ПРОЛОГА
        Случай, который многое может разъяснить, произошел в одном бюро по регистрации изобретений под конец рабочего дня, когда сотрудникам уже не хотелось не только что-либо регистрировать, но и вообще думать. Открылась дверь, вошел крайне молодой человек неброской наружности, в линялых джинсах местного производства и немало повидавшей ковбойке под пиджаком, влажным от зарядившего с утра дождя, и поставил на ближайший стол вечный двигатель.
        - Юноша, - сказали ему, - вы разве не знаете, что вечный двигатель в принципе невозможен.
        - Нет, - честно признался тот. - Не знаю.
        - Ну так вот: как известно, он противоречит… - и державший речь заглянул украдкой в свой блокнотик, - законам термодинамики.
        - Чего-чего законам? - спросил гость.
        Ему доходчиво, не без юмора, объяснили. Он сконфузился, покраснел и быстро ушел, позабыв свой агрегат на столе. Агрегат же работал, его маховичок бесшумно совершал оборот за оборотом. Но никто уж не обращал на него внимания, поскольку все собирали в сумочки и дипломаты ранее выложенную косметику, кроссворды, толстые журналы и вязание, надевали плащи и раскрывали зонтики. И все ушли, оставив двигатель работать.
        Он работал и на следующее утро, когда свершался обратный процесс закрытия зонтов, снятия плащей и опорожнения ручной клади. Его задвинули в угол стола, помнится - даже уронили, а затем и вообще переместила на окно, а он упрямо трудился. Проходили дни и недели, а маховичок продолжал свое неустанное вращение, даже чуть припустил в результате того нечаянного падения.
        - Что это? - между делом спросило заглянувшее под Новый год начальство.
        - Вечный, так сказать, двигатель, - живо ответил знаток законов термодинамики, и все засмеялись. - Тут осенью заходил один чудак…
        - Да, - нехорошим голосом произнесло начальство. - Но он же работает.
        Наступила совсем не праздничная тишина.
        - Когда, говорите, заходил? - зловеще переспросило дальновидное начальство. - Осенью, говорите?! Разыскать!
        Но фамилия чудака нигде не была зарегистрирована. Поиски успеха не имели, хотя безутешные работники бюро прочесали все первичные организации научно-технического творчества, изобретательские кружки и даже родственные факультеты вузов. Создатель вечного двигателя как сквозь землю провалился.
        Никому и в голову не пришло искать его на историческом факультете университета. Издревле принято считать, что оттуда выходят кто угодно, от учителей до тружеников прилавка, но только не инженерно-технические гении. А зря… Виктор Тимофеев, носитель джинсов «Ну, погоди!» и ковбойки с непростой биографией, был студентом, посвятившим себя изучению нравов Римской империи, Петровского периода и прочих знаменательных вех в становлении человеческой культуры. В часы же досуга, а равно и ночью, он мимоходом ниспровергал устоявшиеся научные истины, о большинстве которых знал преимущественно понаслышке. Язвительный сотрудник бюро назвал его чудаком. В этом он был отчасти прав, и вот почему.
        Известно, что не все чудаки становятся изобретателями, но практически все изобретатели - чудаки. Трудно выдумать что-то иное, не обладая особым, неожиданным взглядом на окружающий мир: в лучшем случае, можно дотянуть до рационализатора. Виктор Тимофеев же слыл большим чудаком. Поэтому он с детства был изобретателем-самоучкой, или, как и чаще называли, народным умельцем. Возможно, этим он удался в родню: дед его ладил односельчанам диковинные печи, что топились сырыми дровами, свежим торфом и даже картофельной ботвой. А отец, знатный механизатор, всю жизнь проработал на одной комбайне, который с годами не то что не ветшал, а все добавлял прыти и регулярно отставлял новенькие «нивы», которые ничего так не любили, как хороший капитальный ремонт в самый разгар уборочной…
        Нет разумного объяснения тому факту, что судьба забросила потомственного народного умельца на исторический факультет, а не куда-нибудь поближе к технике. Сам он это случайностью не считал, так как историю полюбил с детства, когда ему посчастливилось самостоятельно изучить грамоту по сказаниям о древнегреческих титанах и русских богатырях. Можно предположить, однако, что более тесное знакомство с физическими аксиомами наверняка помешало бы внезапным и неудержимым взлетам тимофеевской фантазии. В самом деле, нормальному человеку не просто нарушать то, что все окружающие называют законом. Начинаешь ощущать себя преступником. Но среди молодых историков действовали иные законы, и они не мешали Тимофееву безнаказанно творить чудеса.
        Впрочем, вернемся в тот памятный вечер, чтобы поведать об еще одном событии, сыгравшем немаловажную роль в деяниях Тимофеева.
        Покинув бюро, опечаленный Тимофеев брел под нудным дождиком куда глаза глядят. Он чувствовал себя дилетантом, неудачником и мысленно предавался сладостному самобичеванию, подобно монахам-флегеллантам, о которых прочитал как-то в одной книжке по любимому предмету. Возможно, на этом его крамольные эксперименты с основами основ навсегда прервались бы, хотя он был по-прежнему убежден, что вечный двигатель конструкции Тимофеева работал и мог приносить пользу экономике…
        - Витя! - окликнули его.
        Тимофеев обернулся. По правде говоря, ему не с кем не хотелось встречаться… В двух шагах от него, укрывшись под зонтом, стояла сокурсница Света.
        Еще до конца семестра в девушку Свету влюбились поголовно все юноши потока, и вполне можно было их оправдать. Света была красавица. Глядя на нее, не верилось, что такие девушки могут существовать не только на страницах литературы и киноэкранах, а и в повседневности. Коротко стриженные золотые волосы, прожекторный взгляд ультрамариновых глаз, улыбка ярче вспышки молнии… К началу второго семестра все юноши потока бросили попытки привлечь внимание девушки Светы, впредь решив ставить перед собой только достижимые цели. Света была равнодушна к серийному молодому человеку - веселому, компанейскому, не без деловой хватки, но не претендующего ни на одну звезду с неба. Она готовила себя в подруги гению. Что касается Тимофеева, то он и не предпринимал ничего, чтобы задержать на себе ультрамариновый взор. С его-то заурядной внешностью это было безнадежно.
        - На тебе лица нет, - поразилась девушка Света. - Кто тебя обидел?
        - Все кончено, - вздохнул Тимофеев, - Они отфутболили мой вечный двигатель.
        - Что-что? - не поверила Света. - Вечный двигатель? Откуда он у тебя?
        - Я его сделал, - сознался горе-изобретатель. - Это ерунда по сравнению с тем, что я мог бы еще…
        Он опасливо покосился на Свету, ожидая услышать слова недоверия пополам с иронией, и прикусил язык. Но в глазах ее светилось одно лишь искреннее любопытство.
        - Ты мне его покажешь, - сказала девушка уверенно.
        - Он остался в бюро, - промолвил Тимофеев. - Не пойду я туда, ну их… Но если тебе интересно, я могу сделать другой, поменьше.
        - Прямо сейчас?
        Отступать было некуда, и не очень-то хотелось. Тимофеев полез во внутренний карман пиджака, вытащил оттуда часовое колесико, шариковую авторучку и канцелярскую скрепку.
        - У тебя есть заколка? - спросил он.
        Света молча протянула ему недостающую деталь. Ловкими движениями, следить за которыми, ровно как и совершать их, было одно наслаждение, Тимофеев соединил все предметы между собой и толкнул колесико.
        - Крутится… - зачарованно прошептала Света. - А как мы узнаем, что он вечный?
        - Он не очень вечный, - честно признался Тимофеев. - Лет через пятьдесят остановится. И при жаре в шестьдесят градусов работать не будет. Положи его к себе в сумочку. - Он набрал полную грудь воздуха и добавил: - Потом мы с тобой немного погуляем, а когда тебе надоест, откроешь сумочку и посмотришь…
        - Куда поедем? - деловито спросила Света, поручая зонтик заботам Тимофеева.
        Но так уж получилось, что прогулка затянулась до позднего вечера, а тимофеевская конструкция была прочно и надолго забыта. Когда через неделю Света, ожидая Тимофеева на автобусной остановке, опустила руку в сумочку за зеркальцем, что-то резко царапнуло ее палец. Ойкнув от неожиданности, она извлекла затихший вечный двигатель. Ей сразу припомнилось уже стершееся из памяти намерение отшить Тимофеева, как и всех прежних ухажеров, едва только остановится это маленькое колесико. И у Светы непривычно защемило сердце.
        - Я его остановила, - жалобно сказала она, протягивая двигатель подходившему Тимофееву. Губы ее дрожали. - Нечаянно…
        - Да пустяки, - беспечно произнес он. - Не сломала же…
        Он взял ее ладони в свои, а затем легким щелчком снова запустил колесико. Но руки не убрал. Их взгляды встретились, и Тимофеев понял, что случилось чудо, даже чудеснее невозможного в принципе вечного двигателя. И девушка Света поняла приблизительно то же.
        Между прочим, агрегат, забытый Тимофеевым в его первой и последней попытке добиться официального признания, все еще исправно трудится. Судя по всему, он-то будет работать вечно. А вот обладатель блокнотика с перечнем законов, ниспровергать которые нехорошо, полгода как на пенсии.
        ЗАКОН БУТЕРБРОДА
        - Землетрясение! - воскликнула Света, полыхая сапфировыми глазищами. - Разгул стихии! Что-то откуда-то льется и горит! Вот это жизнь!
        И она занялась делением кубика бутербродного масла, рассчитывая покрыть им три кусочка хлеба к чаю. Тимофеев преданно глядел на девушку, поедая рыбную котлету с гороховым гарниром. В глубине души он тихо радовался тому, что при ближайшем знакомстве в Свете не нашлось ничего от иных избалованных всеобщим вниманием университетских красоток. Иногда все происходящее казалось Тимофееву сном: неожиданная встреча под моросящим дождиком, самая красивая и самая добрая девушка исторического факультета рядом, и даже эта студенческая столовая…
        - И тут им на хвост рушится прожектор! - снова оживилась Света. - Все в дыму и пламени, но они все-таки взлетают!
        - Это называется комбинированные съемки, - вставил Тимофеев.
        - Вдобавок у них оказалась дыра в фюзеляже, и один летчик вылез наружу. Тут я вообще умерла! - Света попыталась продемонстрировать, что с ней было в тот волнующий момент, и уронила бутерброд.
        На ее лице отразилась растерянность пополам с детской обидой, и Тимофеев уже в который раз содрогнулся от прилива нежности.
        - Как же так? - сокрушенно произнесла девушка, осторожно поднимая двумя пальцами бутерброд. Он был серый от налипшего мусора, - вот досада… Витя, я отдам тебе свой.
        - Ни за что, - твердо сказал Тимофеев.
        - Нет, нет, ты должен поправляться, - настаивала Света. - Посмотри на себя, худющий какой, а мужчинам следует хорошо и обильно питаться, потому что умственная деятельность требует больших затрат калорий.
        - К женщинам это тоже относится, - парировал Тимофеев, и они обрушили друг на дружку водопады альтруизма.
        - И почему они всегда падают маслом книзу? - спросила Света задумчиво, когда стороны пришли наконец к соглашению о равноправии.
        Тимофеев философски поглядел на пыльный бутерброд, сиротливо притулившийся в углу стола.
        - Закон бутерброда, - прокомментировал он.
        - Иначе говоря, закон подлости. Но этому явлению есть и физические объяснения, - тут он умолк, потому что не знал этих объяснений.
        - Неужели трудно изобрести антизакон бутерброда? - пожала плечами Света. - То есть - закон антибутерброда? В наш век технического прогресса - и не справиться с жалким кусочком хлеба с маслом?
        - Законы не изобретают, - благодушно сказал Тимофеев. - Их открывают. А прогресс нынче устремлен к звездам. Или в глубины океана - там интересно, дельфины всякие… Кому охота заниматься бутербродами?
        - Вот прекрасно! - удивилась девушка. - Из-за какого-то дурацкого закона я всю жизнь обречена ронять бутерброды маслом вниз?
        Она замолчала и пристально поглядела на Тимофеева. Тот выглядел весьма необычно. На его бледное лицо пала тень отрешенности. Можно было предположить, что Тимофеев вознамерился высверлить в злосчастном бутерброде дырку при посредстве своего пылающего взора. Или же захотел усилием воли приподнять его над салфеткой подобно йогу, для которого телекинез - пройденный этап на пути к совершенству. Света еще не знала, что именно так в мыслительном аппарате Тимофеева начинался необратимый процесс рождения сумасшедшей идеи, которую он немедля бросился воплощать.
        - Я спасу тебя, - отчетливо промолвил Тимофеев. - Закон подлости будет забыт людьми.
        После этих загадочных слов он поднялся и неверной походкой направился к выходу. Света не понимала ровным счетом ничего, но женская интуиция безошибочно подсказала ей, что в подобном состоянии Тимофеев мог запросто попасть под грузовик и даже не заметить этого.
        - Витя, я с тобой, - воскликнула девушка, устремляясь вдогонку.
        Ночью Тимофеев не спал. Он бешено курил, мусоря пеплом и гася сигареты о стену, бросался на диван и пялился в пятнистый потолок, бормоча почерпнутые из
«Вестника древней истории» ругательства, затем рушился с дивана прямо на пол, где и был предусмотрительно раскатан рулон машинограмм из университетского вычислительного центра, и покрывал чистые участки бумаги лихорадочными записями и рисунками, понять которые смог бы только он сам, да еще, пожалуй, великий Леонардо. Уже светало, когда обессилевший гений-самоучка накинулся на шкаф с личными вещами, извлек оттуда бесценную фотокамеру «Практика» и дрожащими руками выдрал из нее кассету с цветной обратимой пленкой, запахло перегретым паяльником, кипящей канифолью и техническим переворотом, движения Тимофеева приобрели уверенность и хирургическую точность. Он прицеливался и всаживал в разверстое чрево камеры дефицитные микромодули и фоторезисторы, не жалея ничего из самых сокровенных своих запасов. Иногда он устало прикрывал глаза, и ему являлся знакомый светлый образ, чтобы послать ему силы и вдохновение. Инженерная интуиция взмахивала белыми крыльями, и раскаленное жало паяльника вонзалось в баночку с серебряным припоем.
        Занялось утро. Тимофеев умиротворенно обозревал поле битвы. От фотокамеры осталась одна лишь изысканная внешность. По сути же своей это был уникальный, никем прежде не созданный прибор, которому не существовало еще должного критерия оценки. Он был сделан кустарно, быть может, не слишком изящно, - из того, что оказалось под рукой у создателя, и сейчас Тимофеев чувствовал себя древнерусским плотником, который топором, без единого гвоздя, срубил ядерный реактор.
        - Назову тебя «гравиполяризатор», - по-отечески ласково прошептал он.
        Прибор не возражал.
        Затем Тимофеев повалился на диван и проспал десять часов кряду, включая утренние лекции в университете, обед и свидание с девушкой Светой.
        Было пасмурно, над городом плыла серая пелена дождя, когда Тимофеев с камерой наперевес ворвался в общежитие, где обитали студенты-историки. Все сметая на своем пути, он устремился в читальную комнату, на пороге которой и встретила его привлеченная шумом в коридоре Света.
        - Между прочим, на свидания обычно опаздывают девушки, - ледяным голосом сказала она.
        - Да, но я сделал гравиполяризатор, - произнес Тимофеев, преданно глядя на Свету, и протянул ей камеру.
        Любопытство без труда одержало верх над гордостью и Света заинтересованно спросила:
        - А что он умеет?
        - Чудеса! - без ложной скромности объявил Тимофеев. - Как известно, все материальные тела притягиваются друг к другу. Бутерброд, к примеру, притягивается к центру Земли и, встречая на своем пути к нему пол, становится пыльным и несъедобным. Но если изменить знак у сил взаимодействия, то тела станут взаимно отталкиваться, и бутерброд ни за что не полетит на пол!
        - И эта штука способна изменить знак? - восторженно спросила Света.
        - Да! Понимаешь, поле тяготения состоит из таких маленьких штучек, и чтобы поляризовать их как заблагорассудится, надо на каждой из них нарисовать крохотный крестик или стереть его, если он там уже есть. Это первый в мире гравиполяризатор. Где бы раздобыть бутерброд с маслом?
        - Найдем, - уверенно сказала Света и направилась в сторону своей комнаты, неся прибор на вытянутых руках.
        Тимофеев чувствовал себя на вершине блаженства. Он еще раз доказал, что для подлинного народного умельца нет неосуществимого. Особенно если его рукой движут настоящие, большие чувства… Он шел рядом со Светой, приноравливаясь и ее осторожной поступи, хотя ничего ему так не хотелось, как взлететь или по меньшей мере побежать. Он буквально лучился от счастья.
        Из-за поворота вышел Дима Камикадзе, красавец и атлет. Когда он вставал в дверном проеме, там больше не оставалось пустот. Дима защищал честь университета на всяких областных соревнованиях, а в свободное время в нем учился. На плече у Димы покоилась двухпудовая гиря. Он увидел Свету и улыбнулся ей, как умел это делать, хотя и предполагал, что Тимофееву не понравится такая улыбка.
        Едва только дрогнули усы на бронзовом лице Димы, как внезапно встрепенулась и зажила самостоятельной жизнью бывшая фотокамера. Раздался щелчок с оттяжкой, как бывает при съемке с большой выдержкой. По коридору пронесся зябкий ветерок.
        - Ничего не трогай! - завопил Тимофеев и сбоку вцепился в гравиполяризатор.
        - Вах! - сказал Дима, и лицо его приняло обиженное выражение.
        С замиранием сердец Тимофеев и Света увидели, как гиря из черного, местами облезшего от частого употребления чугуна всплыла над необъятным плечом Димы, сильно напоминая своим поведением надувной шарик.
        - Действует! - возликовала Света.
        - Еще бы, - слегка озабоченно отозвался Тимофеев. - Фирма веников не вяжет. Зачем ты это сделала?
        - Я? - изумилась девушка. - Оно у тебя само щелкает.
        Тимофеев перевел отягощенный подозрениями взгляд на фотокамеру.
        Между тем Дима попробовал водворить расшалившуюся гирю на место, но ему противостояла непреодолимая отталкивающая сила, шедшая из надежно укрытого в земных недрах центра всеобщей тяжести. Намертво сомкнув на чугунной дужке пальцы, Дима вознесся к потолку. Он растопырил ноги в тренировочных брюках и стал похож на лубочного висельника.
        - Помогите, - потерянно сказал Дима.
        Экспериментаторы бросились наутек, с обеих сторон поддерживая прибор. Не сделав и десятка шагов, они врезались во второкурсника по имени Лелик Сегал, выскочившего на окрепшие призывы Димы. Лелик был одет в иностранные джинсы, приобретенные на нетрудовые доходы, а также в нательный крестик, заполученный неправедными путями у верующей бабушки по материнской линии. Гравиполяризатор шевельнул объективом, словно гончая, унюхавшая добычу, в результате чего Леликовы джинсы были поляризованы и неудержимо взмыли штанинами в небеса. Наблюдать последствия парочка не стала. За их спинами раздался грохот, сопровождаемый немужским визгом. Очевидно Лелик лишился наиболее существенной части своего убранства.
        - Света, - как можно более убедительней произнес на бегу Тимофеев. - Светик… отдай мне его. Он ведет себя, как… как…
        - Ведет себя? - переспросила девушка растерянно. - А ты думаешь, тебя он послушает?
        - Пусть попробует не послушать, - обещающе проговорил Тимофеев. - Я из него обратно фотоаппарат сделаю.
        Но прибор, вероятно, решил извлечь максимум впечатлений из окружающей обстановки. Он хищно щелкнул затвором и поляризовал соленый огурец на вилке у вышедшего наводить порядок коменданта. Строго взглянув на воровато озирающихся Тимофеева и Свету, комендант укусил огурец, взращенный в университетском парнике и засоленный в похищенном из химлаборатории термостате, разжевал и проглотил. Съеденное, однако, по-прежнему не ладило с земным тяготением и тотчас же рванулось ввысь. Комендант внезапно испытал то чувство, какое настигает пассажиров самолета, падающего в бездонную воздушную яму, и поспешно самоустранился в туалет.
        Света захлопнула дверь комнаты и повернула ключ на два оборота.
        - Ой, что будет! - ужаснулась она.
        - Ерунда, - беспечно сказал Тимофеев. - Штаны поляризуем назад…
        - Только не увлекайся, - предостерегла Света. - А то они спадать будут.
        - Гирю я тоже угомоню. Если Дима захочет, могу даже десятипудовой сделать. Но кто-нибудь способен объяснить мне, что же произошло?
        - Ну нетушки, - возразила Света. - Сам изобрел, сам и объясняй.
        Тимофеев отложил удовлетворенную содеянным фотокамеру подальше от себя и призадумался.
        - Что-то неладно, - сказал он. - Что-то не связалось у Штирлица. Когда я собирал схему, то рассчитывал с ее помощью разделаться с гравитацией.
        - Нет, Витенька, - поправила Света. - С законом бутерброда. Иначе говоря, с законом подлости.
        - Вот так всегда, - огорчился Тимофеев. - делал одно, а вышло другое… Не знаю, каким образом, но эта вещь получилась далеко не простая.
        - Надо полагать! - воскликнула Света. - Что-то я не слышала о лауреатах Нобелевской премии в области управления гравитацией. Я читала в газете, что какой-то ученый в Америке десять лет ищет эти твои маленькие штучки и найти не может…
        - Да? А зачем их искать? Вон их сколько кругом… Наверное, чешские фоторезисторы виноваты, - продолжал рассуждать народный умелец. - У них повышенный класс чистоты. Прибор вышел сложный. Ну и, как у всякой сложной системы, у него оказался избыток степеней свободы. Вот он и повел себя, затеял сам вершить расправу над подлостью. Причем по незнанию человеческой натуры уже допустил перегибы. Ну какой из Димы Камикадзе подлец? - пожал он плечами, вспомнив игривую димину улыбку, - так, шалун…
        - Лелик стипендию с роду не получал, - вставила Света, - а ходит во всем фирменном. Ему за дело перепало. А что твой гравиполяризатор на коменданта накинулся?
        - Может быть, из-за огурца? Не понравился ему этот огурец. Или из-за того, что комендант в праздники гостей из общежития гоняет? Честное слово, не знаю!
        - Вот здорово! - обрадовалась девушка. - Мы сейчас возьмем твой прибор, пойдем во комнатам, а он сам общелкает всех, кто допустил хотя бы маленький нехороший поступок.
        - Что мы - товарищеский суд, что ли? - запротестовал Тимофеев. - Да еще с механическим дружинником в компании… Это вроде как чужое вмешательство в наши людские внутренние дела. По-моему, у человека и так имеется прибор, наказывающей за подлость.
        - Какой еще прибор? - не поняла Света.
        - Совесть, - кратко пояснил Тимофеев. - Правда, он барахлит иногда… Ну, что молчишь? - спросил он у фотокамеры. - Нечего тебе возразить? Подумай, Света, мы вот с тобой беседуем, а он затаился и слушает. И если я что-нибудь не то ляпну, то висеть мне у лампочки вместо абажура!
        - Да, но как же бутерброд? - спохватилась Света.
        - Ну, с ним-то он наверняка управится!
        Девушка открыла настенный шкафчик и достала оттуда на блюдечке бутерброд из белого хлеба с крестьянским маслом.
        - Ты не поверишь, - заметила она, - но уже вчера я знала, чем все кончится.
        Тимофееву хотелось привлечь ее к себе, говорить ей нежные слова, но время для таких его поступков еще не пришло. Поэтому он сдержал рвущиеся наружу чувства и твердой рукой направил объектив гравиполяризатора на бутерброд.
        - Да сгинет подлость! - торжественно сказала Света.
        Прозвучал знакомый уже щелчок, по комнате пробежал порыв холодного ветра.
        - Отпускай! - скомандовал Тимофеев.
        Света проворно убрала блюдце. Бутерброд недвижно завис в воздухе, словно размышляя, как поступить дальше. Затем он дрогнул и взмыл к потолку, приклеившись маслом к свежей побелке. Тимофеев проводил его задумчивым взглядом.
        - А есть его по-прежнему нельзя, - заключил он. - Оказывается, с подлостью бороться не так просто.
        - Пустяки, - сказала Света, прижавшись к его плечу и даже не подозревая, какое смятение она вызвала этим в одуревшей от счастья душе народного умельца. - Главное - не сдаваться!
        - Я придумал название для единицы измерения количества подлости, - произнес Тимофеев, борясь с головокружением. - «Один бутерброд». Обманул кого-нибудь - два бутерброда. Украл - десять бутербродов.
        - Есть поступки, которые не оценить иначе, как в мегабутербродах, - вздохнула Света. - Вот если бы у каждого человека всегда был перед глазами такой счетчик…
        - Да чтобы нельзя было уговорить себя зажмуриться! - подхватил Тимофеев.
        В дверь гулко ударилось нечто тяжелое, вероятно родственное древним стенобитным орудиям. Тимофеев вздрогнул, инстинктивно прижав прибор к себе.
        - Ну, вот и все, - сказал он обреченно. - За мной пришли. Может быть, даже с милицией.
        - Уж не думаешь ли ты, что я дам тебя в обиду? - прищурилась девушка Света, направляясь к двери.
        Под притолоку вплыла, кокетливо покачивая боками, чугунная гиря. Она волочила за собой испачканного в белом Диму, Лелика в махровом халате и еще человек пять из числа невольных свидетелей происшествия. Тимофеев попятился.
        - Ну? - Света выступила вперед, готовая до конца защищать изобретение, а главным образом - изобретателя. - В чем дело?
        - Что кричишь? - опешил Дима. - Давай фотографируй гирю обратно, она же брыкается, вах!
        - И джинсы! - поддержал его Лелик.
        Света неприступно молчала. Тогда Дима слегка порозовел и добавил:
        - У меня девушка есть, Тося ее зовут. Хорошая, слушай, девушка, разве не знаешь? Прошу тебя, Тимофеев, пожалуйста!
        - Ага! - поразмыслив, присоединился к нему Лелик.
        Тимофеев подтолкнул гравиполяризатор к гире.
        - Действуй, - сказал он прибору. - Люди ждут. Ошибки надо уметь исправлять.
        И всем присутствующим в комнате почудилось, что фотокамера в руках Тимофеева смущенно вздохнула.
        ТЕЛЕВИЗИОННАЯ ИГРА В ФУТБОЛ
        Тимофеев бережно открыл пенопластовый футляр и достал из него коробку с несколькими свободно вращающимися ручками и кнопками. Коробка отливала металлическим блеском, от нее исходил резкий запах свежей пластмассы.
        - Вот, - со значением сказал. - Это телевизионная игра в футбол, которая есть в любом магазине. Присоединяешь ее к телевизору, и на экране возникает двухмерный образ футбольного поля с игроками в виде квадратиков и треугольников, которые гоняют проекцию мяча в виде кружка. Сидишь перед телевизором и, вместо того, чтобы бездумно смотреть шестую серию о конфликте директора с главным инженером, с пользой для интеллекта играешь на кинескопе в футбол.
        - Здорово! - воскликнула девушка Света.
        - Но я ее усовершенствовал, - скромно признался Тимофеев.
        - С тебя станется, - отозвалась Света.
        Народный умелец выкатил на середину комнаты телевизор «Горизонт» в напольном исполнении, в то время как девушка Света с дружелюбием, за которым скрывалось настоящее, крепнущее день ото дня чувство, глядела на него, сидя на табурете. Правда, она частенько отвлекалась: ей было чрезвычайно интересно все, что попадалось на глаза. Сегодня она впервые пришла в гости к Тимофееву, в его крохотную комнатушку, что досталась ему в наследство от родного дяди, сбежавшего от бытовых трудностей в деревню. Она и не подозревала, что Тимофеев не спал всю ночь, приводя в порядок свою обитель.
        - А сейчас я ее включу, - промолвил Тимофеев и соединил коробку с телевизором посредством черного шнура, скрученного спиралью.
        Затем он щелкнул переключателем, телевизор загудел, и спустя некоторое время экран загорелся нездоровым синим светом. Тимофеев что-то нажал на своей коробке, возникло изображение футбольного поля. Вверху и внизу просматривались контуры ворот. Игроки аккуратными рядами выстроились в центре. Картинка слегка колебалась, будто по ней прокатывались волны. Тимофеев достал из футляра две коробки поменьше и соединил их с той, что была у него в руках.
        - Это пульты управления игрой, - пояснил он, - Крутишь рукоятки, а игроки бегают по полю.
        - Которые мои? - с готовностью спросила Света.
        - Пусть будут треугольники, - предложил Тимофеев. - Ты и начинаешь.
        Девушка проявила незаурядное мастерство и знание правил. Вдобавок с реакцией у нее дела обстояли намного лучше, нежели у Тимофеева, и первый гол был забит в его ворота. Матч проходил в сосредоточенном молчании, если не считать случайных возгласов Светы в пылу азарта, которые Тимофеев тактично оставлял без внимания.
        - Уяснила, в чем суть? - спросил он.
        Футболисты на экране замерли, готовые вновь ринуться в бой по первому приказу.
        - Вполне, - произнесла Света, не отрывая глаз от телевизора. - Давай еще?
        - Подожди, - рассудительно сказал Тимофеев. - Теперь я покажу тебе техническое новшество.
        - А потом поиграем?
        Тимофеев уверенными движениями развинтил корпус, убрал крышку и нежными касаниями отвертки что-то подвернул в сложном микромодульном нутре телеигры.
        - Готово, - с удовлетворением объявил он и нажал кнопку.
        Картинка на экране дрогнула и неуловимо изменилась. Изображение обрело объем. Теперь ворота походили на крошечные кирпичики, игроки стали трех- и четырехгранными призмами, а кружок, олицетворявший мяч, обратился в шар. На футбольное поле падал отсвет люстры, и все предметы обзавелись маленькими, но четко различимыми тенями.
        - Ой, как здорово! - пискнула Света и захлопала в ладоши.
        - В телеигре, как и во всем современном телевидении, заложен принцип двухмерности изображения, - не дожидаясь вопросов, степенно разъяснил Тимофеев.
        - Я же ввел принцип трехмерности, и теперь изображение обладает не только длиной и шириной, но и глубиной. Это эпохальное достижение в области телевизионных игр, прежде недоступное рядовому потребителю.
        Самоцветно-голубые глаза девушки окончательно округлились от восторга. Их взгляд на мгновение стал откровенно влюбленным, и Света подумала, что не всякой выпадает счастье быть подругой гения, пусть даже и непризнанного. Тимофеев же критически рассматривал дело своих рук и гнал прочь крамольную, недостойную настоящего изобретателя мысль, что Кулибин бы до такого не додумался. Потом Тимофеев перенес внимание на Свету, и ему захотелось поцеловать ее, но он пока еще не знал, как она к этому отнесется.
        Между тем Света была очень смелой и решительной юной особой. Она свободно могла дать отпор самому пьяному уличному хулигану, никогда не останавливалась на достигнутом - ни в жизни, ни в учебе, ни в труде. Это ее бесценное качество и послужило поводом к развернувшимся в дальнейшем событиям.
        - А что, если еще подкрутить? - спросила она, испытующе глядя на Тимофеева.
        - Я не рассчитывал заходить в этом и без того смелом эксперименте чересчур далеко, - скромно проговорил он. - Могут возникнуть непредсказуемые последствия.
        - Но ведь ты можешь? - поднажала Света.
        Тимофеев, безусловно, мог. Для Светы он был готов на все, но в нем возобладала трезвая оценка своих возможностей, редкая среди народных умельцев. Он пожал плечами:
        - Это опасно. Никто еще не делал ничего подобного.
        - Ты будешь первопроходцем, - обнадежила его девушка. - Словно Ерофей Хабаров.
        Тимофеев сосредоточенно закусил губу, поигрывая отверткой над распахнутым корпусом телеигры.
        - Ну, Витенька… - нежно проворковала Света.
        Заградительные барьеры в инженерном мышлении Тимофеева с треском рухнули. Его сердце затопила теплая волна возвышенных чувств к Свете. Отвертка, направляемая твердой рукой, несколько раз коснулась намеченной точки и сделала полтора оборота.
        - И ничего страшного, - успокоительно пропела девушка. - Вот сам посмотри…
        Тимофеев приоткрыл зажмуренные на случай взрыва кинескопа глаза и покосился на четырехмерное изображение. На футбольном поле все было спокойно.
        - Наверное, что-то не сработало, - сказал он с облегчением. - Современной науке не все еще доступно. Хотя это вопрос времени. Признаться, я и сам был не прочь закатать на экран четырехмерное пространство.
        - Четырех с половиной мерное, - поправила Света. - Ты же сделал лишних полоборота.
        Тимофеев с признательностью поглядел на Свету.
        Нечто на телеэкране отвлекло его внимание. Ему почудилось, что… На всякий случай он протер глаза, но это не помогло. Один из трехгранных игроков самостоятельно двигался по левому краю, гоня перед собой миниатюрный мячик.
        - Ой, - низким голосом сказала Света. - Что это с ними?
        Четыре с половиной мерные футболисты ожили. Холодея от предчувствий, Тимофеев наблюдал за развитием событий. Сначала медленно, затем все увереннее игроки заметались по полю, разыгрывая нехитрые комбинации вроде фланговых передач или навесов на штрафную площадку в расчете на ошибку защитных линий. Из числа игроков стихийно выделились вратари, которые тут же нервно запрыгали между штангами. Четырехгранники застряли в обороне, игра у них что-то не клеилась.
        - Пресловутая выездная модель, - машинально отметил Тимофеев. - Играют на ничью.
        - Продуют, - заверила его девушка. - Как наши в Мексике.
        Некоторое время они молча следили за игрой.
        - Это гениальное достижение, - вдруг провозгласила Света. - Ты создал телеигру, которая играет сама по себе, а потребители могут сидеть и активно сопереживать своей команде.
        - Не хочу быть потребителем, - откликнулся Тимофеев. - Неинтересно. Совсем как в настоящем футболе: включил телевизор и сиди смотри вечную модель.
        - В настоящем футболе уже не так, - со знанием дела заметила Света. - Сейчас в почете атакующий футбол. Видишь, как мои трехгранники наседают?.. Давай поиграем сами, - внезапно предложила она.
        - Давай! - согласился Тимофеев и взялся за отвертку.
        Быстро и точно он вернул схему телеигры в исходное состояние и завинтил корпус.
        - Трехгранники выигрывают, - сообщила ему Света, - Моя школа! Две штуки подряд…
        Тимофеев ошеломленно взглянул на телеэкран. Игра шла на совесть, без компромиссов. Тимофеев резко встряхнул коробку игры и зачем-то приложил ее к уху.
        - Давай, жми! - вскрикнула Света, смущенно оглянулась на Тимофеева и зарумянилась.
        Тимофеев, напротив, был бледен.
        - Света, - промолвил он упавшим голосом. - Понимаешь, они меня не слушают, поросята.
        - Ничего, заставим, - уверенно сказал девушка, поглощенная процессом сопереживания.
        - Они сами по себе… - бубнил Тимофеев, теряя остатки уважения к своему инженерному гению. - Играют, и все тут… Вот оно, многомерное пространство, леший бы его взял…
        Света наконец осознала всю нелепость ситуации. Она обратила порозовевшее личико к Тимофееву и широко распахнула свои бездонные глаза, которые быстро и до краев наполнились изумлением.
        - Как же так? - спросила она. - А я хотела попросить тебя подкрутить еще дальше! Интересно же…
        Тимофеев стиснул зубы, бросил телеигру на пол и легонько притопнул по ней ногой, футболисты, не обращая на него внимания, устраивали друг другу жесткий прессинг. Тогда Тимофеев закрыл глаза и обессиленно потащился в угол, на диван.
        - Не все можно познать на нынешнем уровне научной и технической мысли, - отрешенно произнес он. - Это загадка для грядущих поколений исследователей.
        - Еще чего! - отрезала Света, быстро овладев собой. - Справимся своими силами.
        Она резко дернула за шнур, соединявший игру с телевизором, и вырвала его из гнезда. Предоставленные самим себе футболисты поменялись воротами и начали с центра поля.
        - Квазизамкнутые пространственные множества… - пробормотал Тимофеев. - Самосовершенствующаяся вероятностная система, смоделированная на серийной электронно-лучевой трубке… - он и сам не помнил, где нахватался этой зауми.
        Света продолжала бушевать. Она покрутила все регуляторы, какие только нашла, даже пощелкала переключателем каналов в надежде, что предусмотренная на это время программой передача «Вестник животновода» совладает с вероятностной системой, самозабвенно гонявшей по экрану квазизамкнутнй мяч. Но этого не произошло.
        - А мы тебя выключим, - зловеще сказала Света, не любившая уступать, и вытащила вилку из сетевой розетки.
        Спустя мгновение четырехгранники получили право бить пенальти и, конечно же, промазали.
        - Бесполезно, - комментировал Тимофеев, уже не без интереса следивший за происходящим. - Они черпают энергию непосредственно из мирового пространства, потому что в измерениях выше третьего нет объемных ограничений.
        Света подняла с пола коробку, взвесила ее в руке и прицелилась в кинескоп. Тимофеев с криком сорвался с дивана, бросился на нее и силой удержал от необдуманных действий.
        - Знаешь, что может произойти, если пропадут границы для разномерных континуумов? - спросил он Свету, нежно обнимая ее хрупкие плечи. - Ломка нашего пространства-времени, галактическая катастрофа!
        Девушка испугалась и прижалась к не слишком широкой, но все же вполне надежной груди Тимофеева. У того сладко замерло сердце, перед глазами повис радужный туман, научная проблематика напрочь вылетела из головы… И ничего нет удивительного в том, что они стали целоваться и на полчаса позабыли о взбесившейся телеигре.
        - А сейчас будет фильм, - бодро сказала Света, осторожно высвобождаясь и приводя в порядок прическу. - Долго они намереваются играть?
        - Подозреваю, что вечно, - предположил Тимофеев. - Они же ничего больше не умеют, как и настоящие футболисты. Для того и созданы.
        - Да, история с телевизором… - вздохнула девушка. - Ну, что ж - пойдем к нам, посмотрим фильм в красном уголке.
        - Я кинескоп заменю, - пообещал Тимофеев. Поразмыслив, добавил: - На днях.
        Вернувшись часов этак шесть спустя, в которые вместились и совместный просмотр телефильма, и прогулка при свете фонарей в сопровождении хоровода плавно кружащихся снежинок, и уже более уверенные поцелуи в чужом подъезде, Тимофеев обнаружил игру в полном разгаре. Команды испытывали на прочность итальянскую систему. Приподнятость настроения вызвала у Тимофеева сильный позыв к парадоксальным и непредсказуемым действиям, которые, однако же, были единственно правильными в ситуациях наподобие этой.
        Народный умелец-неудачник ногой придвинул табурет поближе к резвящемуся телевизору и сел. На лице его, розовом с мороза, непроизвольно вспыхивала улыбка, навеянная свежими впечатлениями. Но Тимофеев был настроен решительно.
        - Мужики, - сказал он строго. - Это нечестно. Прямо надо заявить, что это настоящее свинство с вашей стороны.
        Трехгранник, лихо шедший с мячом по правому краю, упустил его за боковую линию и замер.
        - Мне уже глубоко за двадцать, - продолжал Тимофеев, не заметив перемен на поле.
        - А точнее - двадцать два. Я живу один безумно продолжительное время, и нет никаких надежд на следующую пятилетку, моей биографии. Но появилась она, Света… как луч света… Думаете, интересно ей приходить ко мне и глядеть, как вы носитесь?
        Игроки больше не двигались. Застыв на своих местах они прислушивались к звукам человеческой речи. Только вратари, взвинченные игрой, никак не могли угомониться и по-прежнему метались в воротах.
        - Я допускаю, что игра в футбол есть единственная форма вашего существования, - заверил их Тимофеев. - Но поймите и вы меня! Где я возьму денег на новый кинескоп? Моя стипендия рассмешит кого угодно… Опять вагоны разгружать?! Поимейте совесть, братцы. Ведь гибнет человек, на глазах тонет…
        Он горестно махнул рукой и пошел спать на старый, продавленный диван, покрытый пожилым верблюжьим одеялом.
        Утром игроки весело гоняли мяч, хотя разметки поля не было. Наверное, шла разминка. Тимофеев пил чай, и сердце его было переполнено скорбью. Потом он вымыл посуду и ушел на занятия.
        Вечером в дверь комнаты осторожно постучались.
        - Можно? - шепотом спросила Света, заглядывая вовнутрь.
        Тимофеев сидел на полу и копался в древнем радиоприемнике «Мир», периодически чихал от пыли, слетавшей с ламп и конденсаторов.
        - Делаю квадрофоническое вещание, - сообщил он. - Представляешь: музыка изо всех углов, можно даже с потолка, а динамиков нет. Новое слово в технике!
        - А как телевизор? - начала было девушка и осеклась.
        Телевизор во всю работал, хотя и не был включен в сеть. Шла передача «Человек и закон». Серьезный, озабоченный бесхозяйственностью, доктор юридических наук устало корил директора химического комбината за отравление отходами прилежащих водоемов. Изображение было цветным и объемным, от выступающего пахло одеколоном
«Эллада». Футболисты расположились по краям экрана, образовав нечто вроде затейливой виньетки, и внимательно слушали.
        ПОГОВОРИ СО МНОЙ
        Тимофееву было плохо. Он не мог ни есть, ни пить, ни спать, ни так далее. Больше всего на свете ему хотелось лечь на продавленный диван животом кверху и тихо скончаться. Ему вот уже вторую неделю не писала писем девушка Света, которая воспользовалась мимолетными зимними каникулами, чтобы навестить престарелых родителей. Старики обитали в невообразимо далеком, недоступном никаким средствам связи, подобно обратной стороне Луны, городе Шаламов-Запольский. Однако же молчанию девушки Светы не было ни объяснений, ни оправданий.
        Несчастный влюбленный терялся в догадках, его сорвавшееся с цепи воображение рисовало самые жуткие картины. Попытки с головой погрузиться в привычный процесс изобретательства и рационализации потерпели фиаско, ибо вялые пальцы расстроенного народного умельца неспособны были удержать элементарную отвертку. В беспамятстве Тимофеев метался по своей каморке, словно зациклившийся в многолетней неволе зоосадовский волк. В один из раундов своего блуждания он случайно угодил в дверь, и душевные терзания, внезапно упорядочившись в нем, швырнули его на волю - в темноту, в холод, в снегопад.
        Что делал Тимофеев посреди ночной метели, никому не ведомо. Не исключено, что он обнимал заледеневший фонарный столб на автобусной остановке, месте встреч и расставаний с утраченной возлюбленной, и рыдал - глухо, по-мужски, сцепив зубы. Возможно также, что в затмении он пытался дозвониться до Светы из ближайшего телефона-автомата. Впрочем, все это лишь домыслы. Так или иначе, домой он вернулся глубоко за полночь и, едва переступив порог, обнаружил у себя гостя.
        - Заходите, - сказали ему из темноты. - Располагайтесь, как дома.
        Тимофеев нашарил выключатель. Посреди комнаты на табурете сидел упакованный в дубленку кандидат физико-математических наук Подмухин, начальник университетского вычислительного центра, молодой еще человек, густо поросший бородой. Свободную от свалявшегося волоса часть его лица занимали гигантские очки с линзами, сделавшими бы честь любому телескопу. Вокруг табурета собралась лужица талой воды.
        - Перейдем на «ты»? - с разбега предложил Подмухин.
        Тимофеев зловеще молчал. Ему не хотелось видеть никого, тем более шерстистого кандидата наук. Однако тот не заметил либо проигнорировал лирическое настроение собеседника.
        - Я работаю здесь недавно, - продолжал Подмухин. - Но до моих ушей постоянно доносятся отголоски и слухи относительно твоих изобретений. Порой это самые невероятные измышления, противоречащие не только моему теоретическому и практическому опыту, но и здравому смыслу. Впрочем, на это мне плевать… Странно лишь то, что до сих пор мы не попадались на глаза друг другу. У меня такое ощущение, что если даже десятая часть всех мифов, что роятся вокруг твоей личности, соответствует реальности, то мы просто созданы для дружбы и взаимопонимания.
        Тимофеев наконец отверз уста:
        - Вообще-то я хочу спать…
        Это была явная ложь.
        - Ерунда, - отрезал Подмухин. - Я тоже хотел спать по ночам, пока в нашем машинном зале не установили Цыпу.
        - Цыпу? - изумился Тимофеев.
        - Речь идет об экспериментальном вычислительном комплексе «Памир». Это компьютер шестого поколения с диалоговой системой программирования. Он воспринимает человеческую речь. Скажешь ему, бывало: сколько будет дважды два? А он, бывало, отвечает: четыре, дубина ты… Центральный процессор комплекса, сокращенно ЦП, мы между собой называем Цыпой.
        - И что же?
        - Все внешние устройства пашут, как уголок дедушки Дурова. Тесты проходят без проблем. Тем не менее Цыпа не хочет с нами работать. Формально он работает, иначе ему нельзя, но как-то без огонька… Мыслимое ли дело: простенькие задачки, которые пролетают на старушке ЕС за десять минут, здесь тянутся по часу, а то и по два! Именно поэтому я не могу нормально питаться и спать вот уже вторую неделю.
        В тусклом взгляде Тимофеева непроизвольно зажглась искорка сочувственного интереса.
        - Цыпу надо заставить работать быстро, - подытожил Подмухин. - В идеале его быстродействие составляет десять триллионов операций в секунду. Наяву же он едва шевелится, как ручной арифмометр «Феликс».
        - Я не программист, - заметил Тимофеев, стягивая с себя задубевшее пальто.
        - Мне не нужны программисты, - заявил Подмухин. - У меня в штате с десяток суперпрограммистов и без числа девочек-праграммисточек на полпути к декретному отпуску. Все они отлично умеют изводить бумагу под тривиальные программы на традиционных языках типа Кобол, Фортран и тому подобной дребедени. Но с задачей толково разъяснить Цыпе, что он должен делать, простым человеческим языком, они справиться не могут. При виде компьютера у них возникает спазматический порыв чертить структурные блок-схемы. Условный, так сказать, рефлекс… Мне нужны суперпрограммисты нового типа, специалисты по общению с компьютером, который понимает каждое обращенное к нему слово.
        - Как собака, - проронил Тимофеев.
        - Если бы… Собаку можно палкой огреть, она только хвост подожмет, а Цыпа возьмет да сломается! Я ищу людей, которые могут поговорить с ним по душам. Я называю таких типов «онлайнеры». Есть у нас в вычислительной технике такое понятие - онлайн-режим, режим непосредственной связи с компьютером. И мы с тобой должны разыскать хотя бы одного онлайнера. Я не знаю, чего бы я ни сделал для такого человека. Я бы отдал ему свою комнату в общежитии, а сам переселился в машинный зал, все равно у меня там раскладушка. Я бы выбрал его старшим научным сотрудником. Я бы…
        - Хорошенькое дело, - угрюмо сказал Тимофеев. - Как же его найти?
        - Не знаю. Я не инженерно-технический гений. Я всего лишь кандидат наук.
        Ночной гость слез с табурета и сомнамбулически пошел на Тимофеева. Народный умелец превратно истолковав его намерения, слегка оробел и попятился.
        - Найти мне его, - попросил Подмухин, - если ты не справишься, то уже никто не поможет мне в этом мире.
        Уныло вздыхая, Подмухин прошел мимо и сгинул в темном коридоре. Спустя мгновение хлопнула наружная дверь, и Тимофеев остался наедине со своими горестями.

«Что значит - заставить Цыпу работать быстро?» - думал он, глядя в снеговую лужицу, оставшуюся после визитера. Как можно заставить что-либо делать существо, пусть даже из металла и пластика, но способное понимать то, что ему говорят, и отвечать на том же языке? Ну, например, приказать. Все прежнее программирование строилось на приказах, граничащих с окриками: если так, то иди туда-то, сделай то-то, а если не так, то иди еще дальше! А если Цыпа наделен самолюбием, то он, конечно же, не ослушается приказа, но выполнит его кое-как, спустя рукава. Приказы - не самая удачная императивная форма в разговорной речи. Не лучше ли попросить? Уговорить? Стало быть, нужны специалисты по уговорам…
        Тимофеев добрался до дивана и лег не раздеваясь. Может быть, у Цыпы так же паршиво на душе, как и у меня, размышлял он. Может быть, ему по каналам межпроцессорной связи не шлет долгожданного привета знакомая компьютерша. А грубый кандидат наук пытается заставить его думать о чем-то другом, о каких-то дурацких задачах и проблемах… Тимофеев внезапно проникся искренней ненавистью к Подмухину. Он всех готов заставить работать на себя! Нужны Цыпе его недоношенные алгоритмы? Нужны Тимофееву эти чокнутые онлайнцы? Единственное, что ему нужно, - так это весточка от девушки Светы, пусть на одном листочке, пусть в несколько строчек, в одно слово…
        Однако зерно было брошено и угодило оно в благодатную почву. Не прошло и десяти минут, как Тимофеев уже не мог думать ни о чем, кроме таинственных онлайнеров - специалистов по уговорам вычислительных комплексов шестого поколения. Это происходило, как и всегда, помимо его желания. Он мог ругаться про себя и вслух, стучать кулаком по ветхой обивке дивана, раздраженно вскакивать и рыскать по своей комнатушке - что он и делал, - а в это время в его мозгу подспудно зрели, выкристаллизовывались контура будущего прибора.
        - У, доисторический предок человека, - обреченно бранился Тимофеев по адресу Подмухина. - Дети физико-математических наук…
        Но роившиеся в его воображении технические решения рвались на простор, и народный умелец с каждым шагом неотвратимо приближался к ящику с инструментом, пока его дрожащие пальцы не сомкнулись наконец на ручке паяльника - намертво, как хватка штангиста на грифе снаряда. С этой секунды судьба онлайн-детектора была предрешена.
        Теоретически такой прибор был возможен. Следовательно, он неминуемо должен был появиться на свет из-под рук Тимофеева. Что именно могло послужить основой для его создания, никакого значения не имело. В данном случае на глаза Тимофееву попался ржавый керогаз.
        То, что получилось впоследствии, существенно отличалось от прообраза. Керосиновая емкость оказалась под завязку нашпигованной микромодулями. Вместо венчика горелки был встроен экран от разбитого осциллографа. Из самых недр аппарата потянулись два датчика на витых экранированных проводах. Поскольку последний штрих в это произведение редкостного инженерного таланта, в виде обычного тумблера, был внесен посреди глубокой ночи, то изобретатель не рискнул искать добровольцев для испытаний онлайн-детектора среди соседей. В лучших традициях научного эксперимента он опробовал свое детище на себе. Зеленая линия на экране прибора осталась недвижимой: Тимофеев не годился в онлайнеры. Этот факт нимало не уязвил его самолюбие. Менее всего ему хотелось когда-либо связывать свою творческою биографию с Подмухиным. Просветленный, он с облегчением освободился от датчиков, отключил детектор и даже сумел заснуть.
        Утро выдалось такое же гнусное, как в вечер. Шел снег, завывала вьюга, а на табурете посреди комнаты добавляя в лужицу свежую дозу талой воды, сидел Подмухин.
        - Ну? - спросил он.
        - Что «ну»? - с омерзением отозвался Тимофеев, кутаясь в одеяло. - Баранки гну! Там, на столе…
        Подмухин сорвался с места и набросился на детектор. Несвязно бормоча под нос, он нацепил куда попало датчики и щелкнул тумблером.
        - Почему здесь линия? - с неудовольствием осведомился он.
        - Потому что ты не онлайнер, - позлорадствовал Тимофеев. - Иначе была бы синусоида.
        - Непонятно, - объявил Подмухин. - Как этот хлам работает? Я ожидал, что будет система тестов, анкетирование, а здесь какая-то керосинка с экраном…
        - На фиг сдались эти твои тесты! - огрызнулся Тимофеев. - Перевод целлюлозы, напрасная трата времени, достаточно выяснить, способен ли объект увидеть брата по разуму, например, в этой конструкции, детектор как раз и предназначен для того, чтобы регистрировать положительные эмоции по отношению к себе. Ты не годишься, по эмоции по отношению к себе. Ты не годишься, потому что для тебя это всего лишь керогаз и ничего более. И в Цыпе ты видишь только металлический короб, набитый интегральными схемами. И все вы там такие…
        - А ты сам?
        - Я тоже не онлайнер. Для меня любой прибор, любая железка - лишь исходный материал для постройки нового прибора. Надо искать…
        - Надо искать! - уныло передразнил Подмухин. - А ты можешь вообразить, что где-то в мире существует идиот, способный воспылать братскими чувствами к этому куску ржавого лома?
        Тимофеев задумчиво посмотрел на керогаз. «И в самом деле, не перегнул ли я палку?» - подумалось ему. Но в эту минуту сомнений распахнулась дверь, и на пороге возник Лелик Сегал, в своем куцем полушубке разительно напоминавший снежную бабу.
        - Салют, мужики, - сказал он сдержанно и замер, привалившись к стене.
        Лелик, в естественном состоянии болтливый и нагловатый мальчик из джинсово-кордовой прослойки студенчества, этим утром был на диво тих и пристоен. Это объяснялось его подавленным настроением. В компанию из двух сосудов мировой скорби добавился третий.
        - Зачем пришел? - не слишком-то гостеприимно спросил Тимофеев.
        - Витек, - грустно промолвил Лелик. - У меня несчастье.
        - У меня тоже, - тяжко вздохнул Тимофеев.
        - И у меня, - вставил со своего табурета Подмухин.
        Все замолчали. Всем хотелось лечь куда придется и умереть. Всем хотелось, чтобы поскорее кончилось это холодное заснеженное утро, а с ним и зима, а с ней - и полоса неудач.
        - Барахло твой прибор, - нарушил тишину Подмухин. - В принципе, барахло. А сам ты…
        - Это что? - с печалью в голосе поинтересовался Лелик.
        - Онлайн-детектор, - обронил Тимофеев. - А чуть левее - кандидат наук Подмухин.
        - А-а… - с уважением сказал Лелик.
        Он чуть отклеился от стены, оставив на ней сырое пятно талого снега, протянул руку и задел пальцем свисавший со стола датчик, просто так - без задней мысли, не преследуя никакой иной цели, кроме шалости. В тот же миг с Подмухина свалились очки, а сам он шерстистым носорогом двинулся на оторопевшего Лелика.
        - Мама миа! - пискнул тот. - Он что, ошизел?!
        - Молчать! - коротко рявкнул Подмухин, хватая Лелика за отворот полушубка и волоча к столу.
        - Эй, эй! - забеспокоился Тимофеев. - Полегче там!
        Лелик, прижатый озверевшим кандидатом наук к столу, обреченно взбрыкивал, словно свежеподкованный жеребец. Подмухин же, часто сопя, приладил первый датчик к вибрирующему Леликову запястью и теперь пытался найти в его одеждах участок для размещения второго. На мгновение он обернулся, чтобы приковать Тимофеева к месту взглядом налитых кровью глазок.
        - Синусоида! - закричал он шепотом. - Синусоида, ты понял? Этот обормот - онлайнер в чистом виде!
        Тимофеев попятился и сел мимо дивана. Подмухин выпустил Лелика на волю и принялся шарить по полу в поисках очков. Первый официально зарегистрированный онлайнер тихонько поскуливал, жалобно поглядывая на зловеще подмигивающий единственным глазом керогаз.
        - В машинный зал! - скомандовал Подмухин, запихивая очки на место. - К Цыпе!
        - Дайте мне одеться! - возопил Тимофеев.
        - Не хочу никуда! - верещал Лелик. - В пивбар хочу! У меня несчастье!
        - Молчать! - гремел Подмухин. - У всех несчастье!
        Срывая двери с петель, снося попавшие на встречу материальные объекты типа урн и одиноких беглецов от инфаркта, сминая утренние очереди на коммунальный транспорт, пользуясь входами для детей и престарелых, они неслись на рандеву со строптивым компьютером шестого поколения. Подмухин цепко держал за руку Лелика, будто боялся растерять его по дороге, а Тимофеев зачем-то тащил под мышкой онлайн-детектор. Так они и ворвались в вычислительный центр, чтобы прекратить свое неудержимое, под стать селевому потоку, движение в трех шагах от поблескивавшего изысканным дизайном, равнодушно мерцающего лампочками Цыпы. С их одежд на стерильно чистый фальшпол хлопьями опадал снег. Девочки-операторши порскнули врассыпную, а старший электроник, на которого долго и напрасно грешил начальник центра за нерадивое поведение Цыпы, на всякий случай отступил за блок кассетных накопителей и укрылся там.
        Подмухин выпростал из рукава дубленки палец и нажал клавишу первоначальной загрузки. Цыпа с некоторым оживлением поморгал неоновыми глазенками и объявил металлическим голосом:
        - Операционная система «Памир» к работе готова. Говорите!
        - Здорово, Цыпа! - гаркнул Подмухин.
        - Здоровее видали, - холодно ответил компьютер. - Говорите!
        - А ну, - не унимался кандидат наук. - Сколько будет трижды три?
        Цыпа молчал, вяло подмигивая.
        - Девять, - сообщил он наконец и добавил брезгливо: - Какая гадость… - Но тут же поправился: - Говорите!
        - Вот видите? - возликовал Подмухин. - Не желает работать? Где это слыхано, чтобы компьютер с десятитрилионным быстродействием перемножил одно число на другое в течение двадцати секунд?
        - А что? - осторожно спросил затюканный Лелик. - Долго?
        - Темнота и плесень, - презрительно произнес Подмухин. - Хотя и онлайнер.
        - Послушайте, Подмухин! - не утерпел Тимофеев, от негодования сорвавшись на
«вы». - Между прочим, вы кандидат наук, а хамите, как работник военизированной охраны! Вы мне лужу на полу сделали! Никакая порядочная машина с вами работать не захочет! Поразительно, как вам еще наручные часы не врут?!
        - Врут, - потрясение вымолвил Подмухин. - И ключ в дверном замке проворачивается…
        - Вот-вот! - мстительно возрадовался Тимофеев. - А Лелик у нас хотя и не подарок по причине глупости и крайней молодости, но в онлайнеры все же угодил?
        - Почему? - убито спросил поникший Подмухин.
        - Да потому что для него детский конструктор - вершина инженерной мысли! Это же дитя природы, и то, что Земля имеет форму шара, для него лишь одна из гипотез! А вы электронику знаете как таблицу умножения, и она для вас не чудо, а занюханная до дыр записная книжка, и Цыпа для вас лишь ящик, который почему-то барахлит…
        - Про ящик я уже слышал, - надулся Подмухин.
        - Да что там говорить! - с досадой воскликнул Тимофеев. - К машине, как и к человеку, подход нужен…
        Тем временем, Лелик, притомившийся от происходящих вокруг него словопрений, присел на краешек операторского пульта и вытащил из кармана полушубка сигарету.
        - Такая вот почешиха, - доверительно сообщил он Цыпе и закурил.
        - Да уж… - буркнул тот. - Говорите!
        - Брось ты, ей-богу, - продолжал Лелик. - Разве у тебя неприятности? Вот у меня… Слушай, ты, часом, не знаешь, сколько будет тысяча девятьсот шестьдесят пять в ква…
        - Три миллиона восемьсот шестьдесят одна тысяча двести двадцать пять точка ноль,
        - торопливо сказал Цыпа. - Зачем тебе это? Говорите!
        - Это год моего рождения, - вздохнул Лелик и стряхнул пепел себе под ноги.
        Электроник за накопителями застонал.
        - Почему в квадрате? Говорите!
        - Жизнь такая, как в квадрате: куда ни ткнись, везде стенка…
        - Ты трехмерная фигура, - заметил Цыпа. - Поэтому ты, вероятно, ощущаешь себя помещенным в трехмерное замкнутое пространство, предположительно в куб. Хочешь, посчитаю тебе куб того же числа? Говорите!
        - Спасибо, не надо, - горько усмехнулся Лелик. - Умный ты, хорошо тебе…
        - Да уж чего хорошего! - сардонически откликнулся Цыпа. - Твои неприятности с минуты на минуту кончатся, а мне тут всю жизнь до списания коптить… Говори… если хочешь.
        Во время этого диалога подмухинская нижняя челюсть отвисала все больше и больше, пока не зашкалилась, а ликование Тимофеева перехлестывало через всякие мыслимые пределы.
        - Онлайнер! - запричитал Подмухин, с трудом подобрав челюсть. - Речевой программист экстракласса!
        - Детектор не врал, - веско произнес народный умелец.
        Подмухин вышел из ступора и осторожно, на цыпочках, словно к дорогостоящему оборудованию, приблизился к Лелику.
        - Ты кто? - спросил он почему-то шепотом.
        - Студент, - неохотно ответил Лелик. - Филолог. - И после долгой затяжки прибавил: - Бывший…
        - То есть как?! - изумился Тимофеев.
        - Очень даже просто. Отчисляют меня за неуспеваемость…
        - Допрыгался, - в сердцах проговорил Тимофеев. - Лоботряс…
        - Это и есть твое несчастье?! - вскричал Подмухин. - Ерунда какая! Пошли к ректору, я все улажу!
        - Бесполезно, - философски заключил Лелик. - Наш деканат ему всю плешь проел своими сводками.
        - Чихал я!.. - заорал Подмухин. - Такого программиста, онлайнера, да из рук выпустить.
        И он уволок Лелика прочь из зала. Электроник опрометью выскочил из укрытия и с остервенением затоптал забытую на полу сигарету. Потом он перевел тяжелый взгляд на постороннего Тимофеева, но не решился напасть на него без разрешения начальства и убрел в подсобные помещения.
        Тимофеев остался наедине с погруженным в раздумье Цыпой. Он воровато огляделся по сторонам. Было пустынно и по-хорошему тихо. Тогда он поставил онлайн-детектор на пол и осторожно погладил Цыпу по гладкой передней панели.
        - Вы что? - опешил тот. - Говорите!
        - Так просто, - признался Тимофеев. - Красивый ты… Что плохо работаешь?
        - А ну их! - сказал компьютер и Тимофееву почудилось, что внутри него сидит такой же, как и он сам, несчастный и усталый человек. - Надоели… Ходят, командуют, а сами без ошибок считают лишь от нуля до единицы. - Ну, попросили бы, что я им - не посчитаю? Нет, надо им командовать… Говорите!
        - Да что говорить? Я тоже не люблю, когда мной командуют. И вообще…
        - Ну-ну, - сказал Цыпа. - Не хнычь. Случилось что-нибудь? Говорите!
        Тимофеев помолчал.
        - Есть у меня девушка, - объяснил он после размышления. - Ее зовут Света. Она лучшая в мире, понимаешь? Уехала к родителям и вот уже вторую неделю не пишет.
        - Где живут родители девушки Светы? - немедленно спросил Цыпа. - Говорите!
        - В городе Шаламов-Запольский. Это под…
        - Знаю… - промолвил Цыпа. - Меня там частично делали… Ну и чудак же ты! Как известно, в течение определенного периода после новогодних празднеств почтовая служба работает крайне нестабильно: там ничего не смыслят в теории очередей. Поэтому даже если девушка Света написала тебе в первый же день вашей разлуки, что, вообще говоря, маловероятно, то письмо дойдет не ранее чем послезавтра. А ты, наверное, с ума сходишь, на стенки лезешь? Говорите!
        - Послушай, - пробормотал Тимофеев. - А не врешь?
        - Не научен, - с достоинством объявил Цыпа. - Говорите!
        Тимофеев стоял перед ним как громом пораженный. До чего все просто, подумал он. До чего элементарно! А ты, дурень, какой только чепухи не придумал за эти дни!
        - Цыпа, - позвал он. - Спасибо тебе.
        - Да брось ты, - благодушно сказал тот. - Мне это не составило труда, считать я умею. Говорите!
        Тимофеев внимательно разглядывал обтекаемые формы компьютера, и в его мозгу зрела неожиданная догадка. Лелик оказался онлайнером, размышлял он. Это значит, что ему ничего не стоит договориться с любым компьютером, даже если тот затаил досаду на весь человеческий род. Ему достаточно поговорить с машиной о каких-то пустяках, и той сразу становится легче. Но не было случая, чтобы от общения с Леликом полегчало Тимофееву или кому-нибудь еще, скорее наоборот. Значит, Лелик не может быть онлайнером для людей! А стоило Тимофееву перекинуться парой словечек с Цыпой, и он заново родился на свет. Не закономерность ли это?..
        Нагнувшись, он подобрал датчики своего прибора и осторожно приложил их к передней панели Цыпы. На его лице проступила удовлетворенная улыбка.
        Нет, на экране онлайн-детектора не появилась заветная синусоида. Но не было и обычной нерушимой линии. В центре тусклого стеклянного блюдечка заструилась ярко-зеленая циклоида.
        - Давай еще поболтаем? - как ни в чем ни бывало, предложил Тимофеев. - Просто так - по душам!
        - Давай!!! - охотно согласился центральный процессор вычислительного комплекса
«Памир». - А я покуда на принтере тебе картинку напечатаю. Винни-Пух подойдет? Говорите!
        УМЕНИЕ ЧИТАТЬ МЕЖДУ СТРОК
        Тимофеев приоткрыл дверь, из-за которой неслись звуки веселой музыки, звон бокалов и шум застолья.
        - Наконец-то! - с облегчением произнесла именинница девушка Света и встала с почетного места во главе стола навстречу желанному гостю.
        - Вах! - крикнул супертяжеловес Дима Камикадзе, небритый и любвеобильный. - А я гадаю, кого она так дожидается!
        - Штрафную ему! - воскликнула подруга Димы на текущий момент по имени Тося и налила в пустующий фужер холодного пива из трехлитровой банки.
        А правильный мужик Николай Фомин, бывший морской пехотинец, а ныне студент, большую часть времени проводивший в значительном молчании, поднял руку и сказал:
        - Пусть будет тихо.
        И стало тихо, потому что все закрыли рты и принялись глядеть, как Света подошла к Тимофееву, по обыкновению своему взъерошенному и без галстука и ласково взяла его за руку. И все подумали, что это неспроста. А Тимофеев ничего не подумал: от нахлынувшей нежности он начисто забыл все, что собирался сказать любимому человеку в день его рождения.
        - Света, - промямлил он. - Я тут… подарок…
        - Ой, как здорово! - радостно всплеснула руками Света. - Ты опять что-то изобрел?
        Тимофеев кивнул. Отрицать не имело смысла. Все знали о полной его некомпетентности в выборе подарков девушкам. Свежа еще была память о пепельнице, которую он однажды преподнес от чистого сердца присутствующей здесь Тосе. С той поры Тимофеев дарил всем только собственные изобретения, невероятные и совершенно безобидные.
        В настоящий момент под мышкой у Тимофеева пребывал потрепанный и облезший на уголках атташе-кейс, который он с глубоким чувством протянул Свете.
        - Ни фига себе подарочек, - пискнул из угла второкурсник Лелик Сегал.
        - Мелюзга, - не оборачиваясь, проговорил Николай Фомин. - Не понимаешь.
        Фомин знал о скрытых возможностях тимофеевского инженерного гения и глубоко уважал как самого Тимофеева, так и его талант. Будучи правильным мужиком, он дарил свою дружбу, железно и навек, только людям правильным, как и он сам.
        Света приняла кейс и поставила на угол стола, с которого твердая рука Фомина отодвинула пиво и салаты.
        - Что это? - благоговейно спросила Света.
        - Реализатор, - со скрытым смыслом ответил Тимофеев. - Он реализует несуществующее. А точнее - читает между строк.
        - Вах! - удивился Дима и вылил в округлившийся от удивления рот полбанки пива.
        - Когда мы читаем книгу, - окрепшим голосом заговорил Тимофеев, - то придумываем себе литературных героев. И уж, конечно, они мало похожи на то, что возникло в воображении автора. Никуда, от этого не денешься. Но подлинный облик героя все равно живет в печатных строках, потому что автор создавал его вполне конкретным, ставя одно слово впереди другого и заканчивая сразу точкой либо восклицательным знаком. А мы этого не видим и не знаем, потому что не все лежит на поверхности, многое остается между строк. Однако прочесть и реализовать в зримых образах можно все, - он перевел дыхание, озирая блестящими от вдохновения глазами присмиревшую компанию, - с тех пор, как я сделал реализатор.
        - Вах! - сказала Тося и полезла за сигаретой в карман белых кордовых брючек.
        - Ты молодец! - со всепоглощающим чувством промолвила Света, приподнялась на носочки и крепко поцеловала Тимофеева в горячую от румянца щеку.
        Диме стало завидно, и он незамедлительно поцеловал Тосю. Лелику тоже стало завидно, он задумался над тем, кто из знакомых студенточек мог бы сейчас позволить ему поцеловать себя, но не придумал и дернул пивка. Фомин же в тягчайшем раздумьи наморщил лоб.
        - Подожди, Виктор, - произнес он. - Я знаю, что ты умелец, но это слишком. Чтобы состряпать такую штуку, нужен мощный компьютер, программа литературного анализа, система распознавания и генерации образов, уж ты мне поверь, я в технике тоже кое-что рублю…
        - Верно, - простодушно согласился Тимофеев и захрустел яблоком, которое заботливо вложила ему в руку Света.
        - Ты хочешь уверить меня, будто в этом драном коробе упрятан компьютер четвертого поколения?
        Тимофеев отрицательно помотал головой. Он слабо ориентировался в поколениях компьютеров и хотел сказать, что схема литературного анализа у него собрана на самодельных жидких кристаллах. Эти кристаллы он специально вырастил к Светиному дню рождения в банке из-под варенья, и к какому поколению они могли принадлежать, утверждать было трудно. Тут вмешалась Тося:
        - Требую демонстрации!
        Света с неохотой выпустила подарок из рук. Тимофеев, бережно, словно минер в прифронтовой полосе, откинул крышку прибора.
        - Дайте литературное произведение, - скомандовал он.
        В его простертую ладонь легла увесистая книга в ледериновом переплете. Тимофеев аккуратно уложил ее в кейс и захлопнул крышку.
        - Теперь следует подождать, - объяснил он. - Идет просмотр текста.
        - А это что? - сварливо спросил Дима, устремляя волосатый палец в угол комнаты.
        - Мамочки, мне дурно! - заверещала Тося и упала ему на грудь.
        Света ойкнула и спряталась за Тимофеева, который и сам был не прочь за кем-нибудь укрыться. Фомин же привстал со стула и подобрался, словно перед прыжком, - заработали рефлексы морского пехотинца.
        В углу комнаты, припав на голенастые мохнатые лапы и плотоядно поводя усами, похожими на антенны цветного телевизора, сидел омерзительного вида черный таракан размером примерно с молодого сенбернара.
        Первым опомнился Фомин. Резким движением он распахнул кейс и выхватил из никелированного нутра книгу. Таракан с легким хлопком растворился в воздухе.
        - Ты что подсунул? - загремел Фомин, вознося книгу над хохлатой головой Лелика, что торчала из-под скатерти.
        - Па-па-палео… - пролепетал несчастный и поспешно исчез под столом.
        - «Палеонтологический сборник»! - воскликнула Света.
        - Изверг, - сказал Тося грудным голосом. - Так насиловать последнее слово техники!
        Все с уважением поглядели на реализатор. Среди почтительного молчания слышно было, как Тимофеев, поперхнувшись яблоком, борется с кашлем.
        - Да-а, - протянул Николай Фомин, отнимая сигарету у Тоси и жадно затягиваясь. - Это вам не баран чихнул. Тут пахнет техническим переворотом.
        - Ну, зачем же, - подавляя в зародыше затлевший было огонек тщеславия, скромно произнес Тимофеев. - Я меньше всего думал о последствиях. Мне просто хотелось сделать Свете приятное.
        - Таракана-акселерата, - хихикнул несознательный Лелик, отделенный от карающей десницы Фомина широкой грудью Димы, на которой, к тому же, возлежала обеспамятевшая Тося.
        - То-то и плохо, - со значением промолвил Фомин. - Вы, изобретатели, всегда слабо задумываетесь о последствиях. А эта штука не проста. Она с кандибобером…
        - С чем? - изумленно переспросил Дима.
        - С понтом, - разъяснила ему немного отошедшая Тося.
        Фомин придавил окурок в тарелке с высохшим салатом и направился к полке с книгами, заботливо расставленными по форматам и цвету корешка. Поразмыслив, он извлек оттуда синий томик с надписью золотыми буквами: «Библиотека классики».
        - Испытание продолжается, - заявил он и вложил книгу в реализатор.
        - Слушай, Витек, - забеспокоился Дима, - а на нас оттуда, - он с опаской кивнул в угол, где недавно материализовался жуткий таракан, - никто не кинется?
        - Что вы, братцы, - беззаботно отозвался Тимофеев. - Это же голографические образы, фантомы!
        - Голография, - с аппетитом повторил Лелик и прислушался к возникшим в его воображении ассоциациям.
        - Непонятный ты человек, - с укоризной сказал Фомин. - Тебе бы в Академию наук все это снести, а ты по общагам таскаешь.
        - Я пробовал, - честно признался Тимофеев. - Но мне не верят. Говорят, что антинаучно, мол, не понимаете законов термодинамики… Я их, вообще-то, и вправду не понимаю. Иначе мне ни за что бы не сделать вечный двигатель.
        - Вечный двигатель? - упавшим голосом переспросил Фомин. - А где он?
        - На окне, - доложила Света. - В моем вентиляторе.
        - Да-а… - снова произнес Фомин. - Что ж… Подавай своих фантомов.
        Тимофеев притушил свет, и в углу комнаты ожили сцены далекого прошлого, запечатленные на бумаге пером великого мастера, каждая фраза которого была маленькой, тщательно прорисованной объемными красками картиной, с передним планом и перспективой и даже с небрежно брошенным в углу холста автографом.
        - Чудно, право! - гудел на всю комнату здоровенный казак Чуб, в долгополом, припорошенном снегом тулупе и мохнатой шапке. - А дай понюхать табаку. У тебя, кум, славный табак! Где ты берешь его?
        - Кой черт, славный, - самокритично отозвался неведомо откуда взявшийся кум, тощий и давно не бритый. - Старая курица не чихнет!..
        Поздним вечером Света провожала Тимофеева на автобус. Ветер бился в старый фонарь, укрытый в голых ветвях такого же старого дерева. По асфальтовой дорожке прыгали желтые блики.
        - Тебе не бывает жаль расставаться со своими изобретениями? - спросила Света, прячась от жгучих порывов осенней непогоды в необъятной болоньевой куртке народного умельца. - Они же тебе как дети!
        - Говорят, дети вырастают и уходят из родительского дома, - улыбнулся Тимофеев.
        - И потом - главное не в законченном и отлаженном приборе, а в том, что я знаю, как его закончить и отладить, и в любой момент могу повторить его в каком угодно виде. А самые лучшие мои дети живут у тебя…
        Света тихонько засмеялась.
        - Ты большой хитрец, Тимофеев, - шепнула она. - Когда мы закончим университет, получим распределение и поженимся, все твои подарки снова окажутся с тобой.
        Ночью Тимофееву снились голубые и розовые шары, которые носились по улицам, уворачиваясь от колес общественного транспорта, парили над домами, стучали в окна. Большие и легкие, как его счастье.
        А утром, открыв глаза, он увидел сидящего на придвинутом к столу табурете правильного мужика и бывшего морского пехотинца Николая Фомина. Тот держал на коленях потрепанный атташе-кейс.
        - Почему ты здесь? - с неясным предчувствием тревоги, такой неуместной после прекрасного вечера и радостных снов, спросил Тимофеев.
        - Я думал, ты спросишь, как я сюда попал, - усмехнулся Фомин. - Твоя дверь сама открылась передо мной.
        - Ничего удивительного, - буркнул Тимофеев. - В дверном замке детектор биотоков. Он реагирует на помыслы входящего. Если у того нет ничего плохого на уме, дверь открывается.
        - Стало быть детектор, - неопределенно произнес Фомин. - Ну-ну… А твой реализатор я самолично изъял из обращения. Временно. Хотя - кто знает. Может быть, ему лучше вообще исчезнуть.
        Тимофеев рывком поднялся.
        - А что Света?
        - Спит твоя Света, без задних ног и ничего не знает. А приборчик еще вчера у нее выпросили побаловаться, и пошел он кочевать по общаге, пока я не пресек это дело. У нас, как тебе известно, живут люди самые разнообразные.
        Тимофеев побледнел, словно гипсовая девушка с веслом.
        - Сначала было ничего, - продолжал Фомин, поглаживая потрепанный житейскими перипетиями бок реализатора. - Маришка из восемнадцатой комнаты возжелала увидеть «Героя нашего времени», и она его увидела, хотя этот офицерик мало походил на артиста Ивашова. В шестой комнате филологи решили переосмыслить Гоголя. Все эти ужасы с Хомой Брутом и мертвой панночкой их дико развеселили, но потом приперся Вий и поднял веки.
        Фомин поглядел на помертвевшего не хуже панночки Тимофеева и засмеялся.
        - Не трясись, ничего нештатного не произошло. Просто все, кто там был, попадали в обморок, будто медички-первокурсницы в морге. Слушай дальше: на третьем этаже живет любительница современной поэзии. Не знаю, чьи там стихи она пропустила через реализатор, но получилось похлеще реликтового таракана: помесь наголо остриженного медведя с колючей проволокой, которая со словами уничижения принялась сдирать с себя шкуру. Впрочем, это у нее выходило довольно шустро - видно, не привыкать. После такого лиризма все, кто случился поблизости, с ночи встали на мертвый якорь в гальюне, и травят, как адмирал Нельсон.
        - А что, ему было здорово плохо? - рассеянно спросил Тимофеев.
        - Не дай бог, - Фомин поставил прибор на стол и прихлопнул сверху тяжелой, словно баба копра, ладонью. - Мужик ты правильный, Виктор. И воспитание у тебя верное, наше воспитание. Жаль, в армию ты не сходил… Но реализатор твой штука ненужная. Может быть, преждевременная. И потому вредная.
        Тимофеев сидел, закутавшись в одеяло, как гусеница тутового шелкопряда в коконе. Он угрюмо молчал.
        - Дело даже не в ободранном медведе, - рассуждал Фомин. - Я человек прямой и скажу тебе все как есть. Писателей, которые по зубам реализатору, единицы, и он действительно выжмет из них все без утайки. Но ведь это голая техника, подстрочный перевод. Я всю ночь не спал, экспериментировал… Так вот: Хемингуэй твоему прибору не по силам, и Чехов тоже. Что ж они - бездари, по-твоему? Ни черта подобного, это гении. Одной какой-нибудь незначительной фразой они врубают твое воображение на полные обороты. А откуда у реализатора воображение? Да и вообще - что за удовольствие читать и ничего при этом не додумывать от себя. Мозги жиром заплывут… Но и это еще не все.
        В руках у Фомина очутилась книжка карманного формата в попугайной суперобложке.
        - Я говорил о настоящих писателях. А есть еще средние, плохие и никакие. Имя им легион, а печатают почему-то всех, даром что дефицит бумаги. Когда такой, извиняюсь, писатель мастерит книгу, между строк у него либо ничего нет, либо всякая дрянь. - Фомин помахал перед носом у Тимофеева веером страниц. - Этого молодежного писателя, между прочим, хвалят. Я заложил его последнее слово в литературе в реализатор… Мне явились два существа, одно из которых было одето в джинсовую курточку, а другое - в ожерелье из янтаря. Они говорили о любви и конфликте с предками. Но при этом они держались не за руки, а за увесистый сверток, перевязанный крест-накрест бечевкой, с корявой карандашной надписью:
«Авторский гонорар».
        Фомин достал из кармана «беломорину», сунул ее в угол жестко очерченного мужественного рта и прикурил от зажигалки.
        - Поэтому прошу тебя как друга, - сказал он с сердцем. - Возьми свой реализатор, спрячь подальше и никому не показывай. Это опасная штука: она запрещает каждому, кто берет авторучку и чистый лист бумаги, врать. И потому однажды тебя могут подстеречь в темном переулке и ударить по голове тяжелым свертком. С карандашной надписью.
        Бывший морской пехотинец вкусно затянулся дымом и выпустил синее облачко из ноздрей в замерший воздух комнаты.
        Тимофеев сидел, невидящими от подступивших слез глазами глядя на сиротливо белеющий облезлыми уголками кейс. В его полном печали воображении вставал кошмарный образ топора, неотвратимо падавшего на тончайшие, ручной наладки, интегральные схемы и помороженные жидкие кристаллы…
        Он встал с дивана и, шлепая босыми ногами по холодному полу, приблизился к столу. Его пальцы нежно коснулись шершавого бока реализатора. И Тимофеев понял, что ему не хватит сил убить собственного ребенка топором.
        - Ты не прав, Коля, - сказал он твердо.
        - Со мной это редко случается, - заметил Фомин.
        - Сейчас это случилось. Потому что плевать я хотел на тех, кто врет, если в мире есть те, кто говорит правду…
        Внезапный стук распахнувшейся двери прервал Тимофеева на полуслове.
        - Витя, я с тобой! - прозвенел самый любимый в мире голос.
        - Света! - завопил Тимофеев. - Постой, не заходи, я брюки надену!!!
        Но девушка уже стояла посреди комнаты. Ее глаза сверкали, словно синие огни, кулачки были сжаты, она готова была наброситься на оторопевшего Фомина, несмотря на значительную разницу в весе и физической подготовке, и растерзать его в клочья.
        - Друг называется! - воскликнула она разгневанно. - Я не знаю, о чем вы тут говорили, мне это неинтересно! Потому что ты все равно ничего не понимаешь! Да разве ты способен на это?! Ты обманом похитил у меня Витин подарок, это гениальное изобретение!
        - Света, подожди… - лепетал Тимофеев, пугаясь в брючинах за ее спиной. - Все не так, как ты думаешь…
        - Молчи, Витенька! - грозно оборвала его Света. - Ты тоже ничего не понимаешь, ты не знаешь себе цены! И я никому не позволю тебя обидеть!
        Фомин трясущимися руками загасил папиросу и встал навытяжку.
        - Все наоборот, - сказал он. - Пусть я ничего не понимаю, пусть Витька ничего не понимает… Но и ты, Светлана, кое-что упускаешь. Если кто-то здесь и не знает себе цены, так это ты. И где были раньше мои глаза? Эх… - и он снова сел.
        - Не о том мы сейчас говорим! - Света не могла успокоиться и металась по комнате, будто шаровая молния. - Меня только под утро осенило… Ведь реализатор способен раскрыть любые тайны истории! Он прочитает между строк все то, о чем только догадываются историки! - ее взгляд задержался на книжной полке. - Вот!
«Слово о полку Игореве!»
        Она выхватила с полки потрепанную неказистую книжку в бумажной обложке и протянула Тимофееву.
        - Столько лет историки гадают, кто был автором «Слова», - сказала она. - А мы узнаем это через несколько минут!
        Ее возбуждение понемногу передалось и окружающим. Фомин снова закурил и слегка отодвинулся от реализатора.
        - Ну, братцы, - произнес он. - Если удастся…
        - Конечно, удастся! - вскричала Света. - Правда, Витенька?
        - Не знаю, - задумчиво проговорил Тимофеев. - Очень хочется, чтобы удалось.
        И он бережно поместил книжку в прибор.
        Комната озарилась тусклым светом. Невидимая, где-то тлела и мигала свеча, отбрасывая колеблющиеся тени от согнувшейся фигуры на сырые стены кельи. Шуршало перо по жесткому листу, стылый воздух дрожал под потолком. И зазвучал шепот - невнятный, потусторонний…
        - Не лепо ли ны бяшет, братие, начати старыми словесы…
        Шепот прервался. Заскрипела рассохшаяся скамья, и темная фигура медленно, невыносимо медленно стала оборачиваться… Света тесно прижалась к Тимофееву, ее трясло от волнения, да и Тимофеев тоже невольно вздрагивал. Над его ухом прерывисто дышал утративший обычную свою невозмутимость Николай Фомин.
        Сквозь бездонную пропасть времени прямо в глаза им смотрел автор «Слова о полку Игореве».
        И не было сил молча выдержать этот взгляд.
        - Кто ты? - чуть слышно спросила девушка Света. - Назови свое имя!..
        - Назови имя! - вторил ей Тимофеев. - Назови, пожалуйста!
        - Назови! - подхватил потрясенный Фомин.
        Они почти кричали и отчаянно верили, будто их зов может преодолеть эти сумасшедшие восемьсот лет, что разделяли их.
        - Назови свое имя! Назови свое имя! Назови…
        МАШИНА ЛЕОНАРДО
        У Тимофеева болели зубы.
        Нет нужды подробно описывать его ощущения. Собственно, болел один-единственный левый нижний коренной, но в силу подлой солидарности все прочие зубы дружно ему подыгрывали. Тимофеев не мог ни пить, ни есть, ни разговаривать. А тем более думать. Ему было «плохо и нехорошо», как мог бы написать любитель тавтологий сэр Томас Мэлори в своей «Смерти Артура». Тимофеев умирать, подобно королю Артуру, конечно же, не собирался, но радость бытия вот уже два дня как напрочь его оставила.
        Он сидел на диване, закутавшись в одеяло и забившись в угол, и ныл: «У-у-у… у-у-у…». Но напротив него пребывала любимая девушка Света, и поскольку Тимофеев как-никак являлся мужчиной, то ныл он про себя.
        - Витенька, - участливо промолвила Света, у которой сердце рвалось при виде страданий своего суженого. - Может, все-таки к врачу?
        - Мымм! - отозвался Тимофеев, что должно было означать самую энергичную в его положении форму протеста. Если бы он мог, то мотал бы головой и всеми конечностями, но вынужден был ограничиться плавным поматыванием указательного пальца.
        - Легче будет! - соблазняла его Света. - Сразу же!
        - У-у!.. - не удержался Тимофеев.
        Девушка шмыгнула носиком от прилива жалости и, чтобы скрыть минутную слабость, отправилась на кухню заваривать очередную порцию дубовой коры.
        О тимофеевской немощи знали все. Поскольку хворь в силу неистребимого закона подлости совпала с защитой курсовых работ, друзья народного умельца изыскивали радикальные средства вернуть его в строй - пусть на время. Благой помысел заманить его к зубному врачу давно уже представлялся всем несбыточной мечтой. Положение усугублялось тем обстоятельством, что срывалась защита и у девушки Светы, не отходившей от скорбного зубами возлюбленного. Так что спасать нужно было сразу двоих.
        Пока Света колдовала над плитой, к Тимофееву наведался его лучший друг Николай Фомин. Не было случая, чтобы он оставил его в трудную минуту.
        - Эх ты… - тяжело уронил он. - Мужик называется. Вот, помню, был у меня случай. Дело уже к десантированию, сейчас люк распахнут и трап вытолкнут, и тут меня прихватило. Тоже, понимаешь, левый нижний коренной… Ну, думаю, вот и отпрыгал свое, не поймут меня боевые товарищи, заклеймят за трусость и отступничество. Нагибаюсь к дружку: «Слушай, Гена, врежь ты мне правым крюком порезче! Есть такая необходимость…»
        Фомин исподлобья бросил взгляд на страдальца, надеясь увидеть его положительную реакцию на свою речь, призванную пробудить в Тимофееве зачахшее чувство мужества. Но ожидаемого эффекта не последовало. Слабым жестом Тимофеев показал Фомину на его левую щеку, и бывший морской пехотинец сконфужено умолк. Все было ясно без лишних слов. Так как правильная натура Фомина была чужда любой лжи, даже во спасение, то щеки его полыхали, словно запрещающий светофор. Особенно старалась левая, скрывавшая нетронутый пороками нижний коренной.
        - Чем кончилось… - замялся Фомин. - Как только люк открыли, все само прошло. От стресса.
        Тимофеев со стоном вздохнул.
        Фомина сменил Лелик Сегал. Ему в должности сотрудника вычислительного центра курсовые никак не грозили, но оставить своим вниманием Тимофеева он тоже не мог. Правда, в силу особенностей воспитания, ничего путного присоветовать он был органически не способен.
        - Тимми, - сказал Лелик. - Я знаю, что тебе нужно, ровесник мамонта. Есть рецепт отпадного фирменного коктейля, после которого ты ничего не будешь чувствовать. Называется «тундра». Выпить сто пятьдесят «Пшеничной», потом не закусывая - столько же «Сибирской». И попрыгать, чтобы как следует перемешалось.
        Тимофеев уже не мог шевелиться, чтобы напинать Лелику за кощунство. Поэтому он слабо поморщился и снова с головой ушел в неприятные ощущения.
        Вернулась девушка Света и поставила перед ним кружку с бурым отваром.
        - Витюля, - сказала она строго. - Наберись мужества, встань и пополощи этим зубы. Если не поможет, заварю тебе корень подсолнуха.

«А если и это не спасет?» - безмолвно вопросил взгляд зубовного мученика.
        - Тогда к врачу, - заявила Света. - Свяжем тебя и понесем на руках.
        Глаза Тимофеева наполнились слезами.
        Тем временем девушка достала из своего портфеля папку с курсовой работой. Черты лица ее прояснились. Она бережно расправила на коленях несколько больших листов бумаги, изветшавших от древности.
        - Такой труд пропадает… - со вздохом произнесла она. - Можно сказать, историческая сенсация года. Это вам не какой-нибудь липовый подьячий Крякутный на воздушном месте. Представляешь, Витька, оказывается, и в наших копаных-перекопаных архивах можно совершить открытие. И даже поразительное!
        Тимофеев откликнулся невнятным урчанием. Ничего похожего он, разумеется, не представлял. Ему своих забот хватало.
        - Вот, взгляни, что я нашла совсем случайно, - попыталась пробудить в нем искорку интереса Света.
        Тимофеев скосил на нее печальный глаз.
        - Фто эфо? - пропыхтел он.
        - Фрагмент какого-то чертежа. И похоже, очень старинная вещь. Ей здорово досталось от сырости и от мышей.
        - Мыфы?.. У нас в архиве?
        - Ну, в эпоху крепостничества их было предостаточно.
        Лицо Тимофеева трагически перекосилось, затем собралось в гармошку, и он с подвизгиванием чихнул. Света поспешно отодвинула пыльный чертеж подальше.
        - Что там нарисовано? - проявил некоторое любопытство Тимофеев, отчихавшись и совладав с попыткой зубов отыграться на нем за своеволие. От глаза Светы не ускользнуло, что это удалось ему подозрительно быстро.
        - Машина, - сказала она, почувствовав, что находится на верном пути. - И знаешь что? - она предельно понизила свой нежный голосок, дабы придать ему подобающую таинственность. - По-моему, это рука Леонардо…
        - Машина или рука? - простонал Тимофеев.
        - Машина, придуманная великим Леонардо да Винчи! Я же исследовала год назад его манускрипты, правда - по фотокопиям. Уж его-то стиль я узнала бы среди тысяч…
        - И что? Узнала?
        Света нежно погладила лист пятнистого пергамента.
        - Да, - промолвила она солидно. - Что-то есть.
        - У-у! - взвыл Тимофеев недоверчиво. - Болтушка! Жди, как же, выдадут тебе Леонардов автограф из архива…
        - И выдадут! - возмутилась девушка. - Во-первых, я там все лето просидела на практике, мне теперь доверяют, как своей! А во-вторых, никто еще, кроме нас двоих, не знает, что это рука Леонардо!
        Диван под Тимофеевым жалобно заскрипел пружинами.
        - Покажи, - попросил народный умелец.
        Света почувствовала, что она уже у цели. Она всегда отличалась большим упорством и умела добиваться намеченного результата и в более сложных условиях. Она протянула старинный чертеж Тимофееву, но таким образом, чтобы тому, дабы разглядеть его, неминуемо пришлось отклеиться от спинки дивана и нормально сесть. Так и вышло.
        - Здесь что-то написано, - сообщил он, всматриваясь в размытые линии. - Не по-нашему.
        - Это шифр - пояснила Света. - Леонардо делал комментарии к схемам тайнописью, которую иногда можно было разобрать при помощи зеркальца: писал он справа налево. Мне кажется, это машина для переброски воды на расстоянии.
        - Насос? - заскучал Тимофеев.
        - В этом роде.
        - Он что, задумал Сахару оросить? - недоверчиво спросил Тимофеев и накренился на бок.
        - Ну зачем же? - заторопилась Света. - Например, снабжать водой бассейн какому-нибудь феодалу… Витенька, - пустила она в ход многократно испытанное средство. - Почему бы тебе ее не сделать?
        - На кой фиг? - фыркнул Тимофеев и скривился. - Феодалы давно вымерли.
        - Для моей курсовой, хотя бы! - воскликнула девушка. - Вообрази, какой это произведет эффект! И потом - неужели тебе не интересно?
        Тимофеев уполз-таки в свой угол. Он напряженно размышлял. Его изобретательская жила отчаянно боролась с обнаглевшими вконец зубами.
        - Интересно, - наконец согласился он. - Даже очень. Только…
        - Вот-вот, - покивала Света. - Зубки придется лечить. В креслице, бормашиночкой. Что говорил великий Леонардо? «Всякое природное действие совершается кратчайшим образом!»
        - У-у-у! - отозвался Тимофеев.
        Спустя час с небольшим он уже сидел в кабинете дежурного врача, яростно вцепившись в подлокотники и обреченно распахнув рот. В виде исключения, за спиной слегка растерянного дантиста маячила девушка Света, держа на виду у Тимофеева спасительный чертеж. Под жужжание инквизиторского инструмента народный умелец размышлял, как ему выполнить конструкцию в натуральную величину и реализовать все ее неведомые пока функции, когда на пергаменте в наличии имелась одна лишь фронтальная схема. Он так увлекся, что не сразу повиновался предложению врача покинуть кресло.
        - Ну, как дела? - спросила Света, придерживая его за локоть.
        - Нормально, - сказал Тимофеев рассеянно. - Это что - все из дерева надо делать?
        - Из дерева, - радостно подтвердила девушка Света. - Из палисандра!
        Заглянув к нему на следующий день, она застала его сидящим в окружении обрезков водопроводных труб и досок. Чертеж был аккуратно прилажен под стекло на окне, и сквозь него просвечивало тусклое солнышко.
        - Светланка, - сказал Тимофеев. - А там ничего не написано насчет материала, для постройки водозаборного тракта?
        - Нет, - ответила Света, устраиваясь на свободном от уже готовых деталей участке дивана.
        - А про источник энергии?
        - Ну, с энергией все ясно. Десятка два здоровущих итальянцев…
        - Где я их здесь возьму? - озабоченно промолвил Тимофеев. - Правда, есть Дима Камикадзе, он грузин и тяжелоатлет… Слушай, а если я электричество подведу?
        - Вообще-то, чистота эксперимента пострадает, - рассудительно произнесла Света.
        - Но это не слишком существенно.
        - Ну, тогда я и алюминиевые диски применю, - удовлетворенно заявил Тимофеев.
        - А гулять пойдем? - с надеждой спросила девушка.
        - Какое там гулять! - отмахнулся Тимофеев. - Защита на носу. А мне еще раструб надо продумать…
        Света вздохнула. Она поняла, что во всяком добром деле случаются свои издержки. Ее утешало лишь то, что Тимофеев, однажды взявшись за работу, умел кончать ее быстро - прежде, чем она ему надоедала.
        Наутро Тимофеев, кряхтя и запинаясь за собственные ноги, выволок сооружение, сильно напоминающее небольшой миномет, во двор. Там его поджидала нахохлившаяся от холодного ветерка Света, что прибыла на испытание самым первым автобусом. Столь ранняя пора была избрана недаром: чтобы не привлекать излишнего внимания жильцов и особенно домоуправления. Испытательный полигон был весьма хорош, так как во дворе тимофеевского дома стояла водоразборная колонка, а прямо за двором начинался пустырь. Туда и предполагалось перебросить воду, согласно проекту великого Леонардо.
        - Приступим, - сказал Тимофеев, подтаскивая механизм поближе к колонке и подключая к переноске, спущенной из окна его комнаты. - Подойди сюда.
        Света, стуча зубами, приблизилась.
        - Я давлю на ручку колонки, - разъяснил изобретатель, - а ты следишь, чтобы вода лилась в лоток. Как только наберется достаточно, дернешь на себя пусковой рычаг. В этом состоит твоя доля участия в эпохальном эксперименте.
        - Ясно, - кивнула Света, которой больше всего сейчас хотелось к Тимофееву в комнату - в тепло, пить чай с вареньем и бутербродами.
        Народный умелец налег на ручку. В колонке заскворчало, зафыркало. «Не хватало, чтобы отключили…» - проворчал Тимофеев, но сильная струя ледяной воды ударила в лоток машины, веером брызг оросив голые Светины коленки. Девушка с писком отскочила.
        - Куда?! - завопил Тимофеев. - Дергай!
        Света опасливо вернулась на свой пост. Пальцы ее легли на деревянный рычаг, который неожиданно легко подался и пошел вниз до упора. И… ничего не произошло.
        Вода хлестала в лоток, но из раструба ничего не вылетало, не било мощным фонтаном в сторону пустыря.
        Тимофеев недоверчиво заглянул в лоток.
        - Пусто, - констатировал он. - Не работает. Что-то неладно в королевстве датском…
        - Витенька, пойдем пить чай, а? - попросила Света. - Потом разберешься. Может быть, дефект в конструкции.
        - У кого? - ревниво спросил Тимофеев. - У меня или у Леонардо?
        Тем не менее они оставили бесполезную для современной ирригации машину во дворе и поднялись на третий этаж. Сильно расстроенный Тимофеев достал из кармана ключи.
        - Слушай, Светик, - вдруг сказал он. - А куда все-таки подевалась вода из лотка?
        - В землю просочилась, - поспешно сказала Света. - Что ты загрустил? По обрывку чертежа тебе удалось собрать действующую модель машины Леонардо, этого титана эпохи Возрождения! Где ты видел, чтобы модель делала то же, что и оригинал?
        - Это была не модель, - понуро промолвил Тимофеев. - Самая настоящая машина. Разве что без здоровых итальянцев в качестве источника энергии. И тебе не удастся украсить эффектной демонстрацией защиту курсовой работы. Может, это вообще не насос? Леонардо говорил: «Опыт никогда не ошибается, ошибочными бывают только наши суждения, заставляющие нас ждать от опыта таких явлений, которые он не содержит…»
        - Разве это главное? - ласково прошептала девушка. - Зато ты здоров и еще успеешь закончить свою курсовую. С моей помощью.
        Ключ в дрогнувшей руке Тимофеева с лязгом повернулся в замочной скважине и застрял. А сам последователь великого Леонардо внезапно ощутил, что благодарность и любовь не вмещается в его сердце.
        - Я оформлю этот чертеж в рамочку, - сказал он, скрывая волнение. - Пусть покрасуется на моей стене до защиты.
        Прошмыгнувшая мимо бесхозная сиамская кошка спугнула их, помешав немедленно поцеловаться.

… Жидкостный инженер Пумпа Винтомысл стоял перед Верховным блюстителем Старшего Мира, как называли сопредельное нашему пространство его обитатели, и от радости не знал, куда пристроить бестолково суетившиеся ложноножки.
        - В Старший Мир наконец пришла вода с Младшей Сестры? - недоверчиво переспросил Верховный блюститель. - Как это объяснить? Вот уже двести кругов, как мы отказались от этого неудачного эксперимента…
        - Да, это истина, - согласие моргнул чресельным гляделищем Пумпа. - Нашим предкам удалось наладить связь с величайшим мыслителем Младшей Сестры, дабы он создал аппарат для переброски драгоценной влаги в Старший Мир. И он почти осуществил этот грандиозный проект, но отсутствие достаточного количества энергии и прочных материалов остановило его. И тем не менее вода пришла к нам!
        - Жизнь детей Младшей Сестры слишком коротка, - поморщился ликом дочерней головы Верховный. - И гений, с которым говорили наши предки, давно ушел. Но то, что случилось ныне, гораздо важнее того, что было.
        - Объясни, о Верховный!
        - Младшая Сестра повзрослела. Теперь она нам Равная Сестра. Новый великий мыслитель Равной Сестры протянул нам руку дружбы через казавшуюся непреодолимой стену между пространствами. Близок час, когда наши пустыни зацветут, словно прекраснейший оазис, и две вселенные сольются в могучем единстве. Имя гения будет увековечено в обоих историях, а на том месте, куда пришла вода, ему будет воздвигнут памятник из самого драгоценного материала, какой только существует в природе.
        - Неужели… изо льда? - благоговейно спросил Пумпа.
        - Да, будет так. - сказал Верховный блюститель. - И подумайте над тем, как мы отблагодарим наших братьев по разуму. Нужно будет поделиться с ними нашим знанием. Чем-нибудь вроде управления гравитацией.

… Накануне защиты курсовых работ Тимофеев явился к Свете в состоянии крайнего возбуждения.
        - Ты никому не говорила про машину? - спросил он тоном бывалого заговорщика.
        - Нет! А что произошло?
        - Странная история… До нынешнего утра она валялась на пустыре, а к обеду пропала. И еще…
        - Витенька, говори быстрее, я же волнуюсь!
        - Чертеж из рамки исчез. А вместо него под стеклом - вот это, - Тимофеев протянул Свете лоскут блестящего материала с узором из золотых нитей.
        Девушка внимательно пригляделась.
        - Да ведь это ты! - засмеялась она. - На каком-то постаменте… Вот здорово!
        - Что здорово?! - вскричал Тимофеев. - Что изображение памятника мне где-то тиражируется машинной строчкой на искусственном шелке? На кой мне сдались эти памятники, когда ты перед самой защитой осталась без чертежа?! Бежим скорее в архив, не может быть, чтобы там не оказалось еще каких-то автографов Леонардо!
        ДЕЛАЙ, КАК Я!
        Светлым майским вечером Тимофеев провожал девушку Свету в общежитие. Они долго топтались на выщербленном временем и бесхозяйственностью крыльце, шумно вздыхая и цепко держась за руки. Потом поняли, что в такую чудную погоду ничто не может их разлучить, и вновь побрели в аллею по дорожке, вкривь и вкось мощенной бетонными плитами, между буйно зеленеющих, пахнущих пыльным зноем отходящего дня кустарников.
        Как водится, беда нагрянула нежданно. Она явилась в облике отрицательного типа Игоря Ершова с параллельного потока, джинсового пижона и вечного задолжника, а также двух его приятелей, неведомыми науке силами державшихся в университете. Беда дышала пивом и мятной резинкой кондитерского объединения «Рот фронт». Беда искала приключений.
        Ершов сделал нетвердый шаг навстречу парочке, и его потная лапа легла на плечо Тимофееву.
        - Витек, - сказал Ершов проникновенно. - Дай мне рубль до стипендии.
        Тимофеев сознавал, что Ершов и стипендия - понятия в высшей степени несовместимые. Однако же он протянул ему рубль, не ожидая подвоха. Ершов принял денежный знак с некоторым замешательством.
        - Еще дай закурить, - ляпнул он неуверенно.
        Тимофеев с полным радушием подал ему пачку «Беломора» с торчащей оттуда папиросой.
        - Пускай часы даст поносить, - подсказал растерявшемуся Ершову один из дружков, маявшихся в отдалении. - У него часы в жилу.
        - Да, - быстро согласился Ершов. - Одолжи на пару деньков.
        Света, заподозрив неладное, молча потянула Тимофеева к заветному крыльцу, но тот уже расстегивал ремешок своей старенькой «ракеты» с электронным приводом, указывающим не только год, месяц и день, но и погоду на ближайшие двое суток.
        - Ты что - издеваешься надо мной? - зловеще спросил Ершов и коротко, умело стукнул Тимофеева в челюсть.
        - Ой! - вскрикнула Света.
        Часы взлетели к потемневшему небу, а Тимофеев без единого звука опрокинулся в кустарник, где и остался лежать неподвижно.
        - Так, - с удовлетворением произнес Ершов и нехорошо посмотрел на Свету. Та приготовилась биться насмерть.
        В этот момент на аллее показался правильный мужик, бывший морской пехотинец, а ныне староста курса, Николай Фомин, возвращавшийся с популярной лекции о международном положении. Опасные для нарушителей общественного порядка кулаки Фомина были пока что засунуты в карманы кримпленовых брюк.
        - Убери лапы, - негромко приказал Фомин, ленивой походкой надвигаясь на сумеречных хулиганов.
        - Коля, - сказал Ершов. - Иди себе мимо.
        Но Фомин шел не мимо, а прямо на грешную троицу, как атомный ледокол на свежие торосы. И когда он остановился, так и не обнажив свои страшные кулаки, запросто превращавшие древесностружечную плиту обратно в стружку и опилки, на аллее не оставалось никого, кроме трясущейся Светы и поверженного Тимофеева.
        На него было жалко смотреть. Тимофеев был перепачкан в земле, по губам текла кровь. Кроме того, он сгорал от жестокого мужского стыда.
        - Света, - униженно бормотал он, вытирая кровь заботливо предложенным листом подорожника. - Я не смог защитить тебя от разбойного нападения. Я недостоин тебя и твоих чувств.
        - По-моему, он ударился головой, - предположил Фомин.
        - О чем ты, Витенька? - запричитала Света.
        - Я лопух, - мрачно объявил Тимофеев. - Меня стукнули, и я упал. Это пошло. Не всякий поступил бы так же на моем месте.
        - Да брось ты, Тимофеич, - сказал Фомин. - Хочешь, я им вложу ума по-нашему, по-десантному? Или лучше их в деканате продраить с абразивчиком?
        - Нет, - грустно промолвил Тимофеев. - Всех подонков не вызовешь в деканат, и абразива не напасешься. А тебе, Света, нужна в жизни опора и защита, не тюфяк вроде меня.
        - Витя, пойдем на автобус, а? - жалобно попросила Света.
        - Да ладно тебе, - подхватил Фомин. - я тебя приемчику обучу - всю шпану распугаешь!
        - Приемчику? - с горькой иронией переспросил Тимофеев. - Чудак ты, Коля… Ну, заходи ко мне завтра.
        Поддерживаемый с одной стороны всхлипывающей Светой, с другой - спокойным, как всегда, Фоминым, он побрел на автобусную остановку. Мысль о пережитом позоре не покидала его. Но если у слабых натур подобное потрясение со временем порождает комплекс неполноценности, то в мозгу Тимофеева оно было обречено трансформироваться в техническое решение.
        Стоя перед пыльным зеркалом в своей комнате, Тимофеев с нескрываемым презрением изучал собственную внешность - поникшие узкие плечи, впалую грудь, тощие ноги в просторных брючинах. И, как апофеоз, - постыдная ссадина на подбородке и полоска крови на прикушенной губе.
        - Жертва гиподинамии, - с отвращением произнес Тимофеев.
        Он совершенно отчетливо понял, что стоит на переломном рубеже своей судьбы. Что он должен будет либо в корне перемениться, стать другим человеком, либо навсегда распроститься со Светой. Со своими хилыми бицепсами и намеком на брюшной пресс он просто не в состоянии уберечь ее от всех испытаний, что заботливо готовит им на жизненном пути агрессивный двадцатый век.
        Но Тимофеев столь же ясно понимал, что любит Свету и ни за что не сможет с ней разлучиться. Выход был один: стать другим. Он прикрыл глаза, чтобы не видеть отражение убогой фактуры мыслителя и закоренелого книжника, и постарался вообразить себя в спортивном зале. Вот он толкает штангу. Вот он вдребезги крушит боксерскую грушу. Или возится на борцовском ковре… В недрах его истерзанной души взметнулся стихийным протест: Тимофеев с детства не любил тратить время на личные нужды.
        Необходим был мощный импульс, который подавил бы в нем врожденное отвращение к физическим нагрузкам.
        В этот момент скрыто вызревавшее в его мозгу решение проблемы внезапно обрело зримые контуры. Тимофеев невнятно выкрикнул что-то вроде формулировки второго закона Ньютона на языке индейцев племени навахо и заметался по комнате в поисках материалов для реализации замысла. Его воспаленный взгляд остановился на верном верблюжьем одеяле, которое не брали ни время, ни моль…
        Когда обязательный Николай Фомин переступил порог тимофеевской каморки, он застал хозяина ее в состоянии крайнего возбуждения.
        - Николай! - провозгласил Тимофеев. - Ты нужен мне как друг. Но также и как бывший морской пехотинец.
        - Тесно у тебя, - заметил Фомин. - Тренировка простора требует.
        - Я не о том, - отмахнулся Тимофеев. - Что бы ты сделал, если бы на тебя напал нетрезвый хулиган?
        - Я бы много чего с ним сделал, - усмехнулся Фомин. - Мой организм не любит, когда на него нападают. В нас эту науку вбили накрепко.
        - Мышечная память, - солидно произнес Тимофеев. - Мне нужна твоя мышечная память хладнокровного и умелого бойца. Ты ведь сам порой не задумываешься над тем, что в ней заключено…
        Он кивнул в сторону магнитофона «Днепр» образца начала шестидесятых годов, в деревянном корпусе с чернильными кляксами.
        - Я перепишу твою мышечную память на магнитную ленту, - пояснил он, - а затем с ленты перекачаю в свои дряблые мускулы. Надеюсь, это пойдет им на пользу.
        - Ну, ты даешь, - только и выдавил пораженный Фомин.
        Он приметил, что от магнитофона тянется множество тонких проводов к верблюжьему одеялу, небрежно брошенному на диван.
        - Послушай, - сказал он. - У тебя вместо датчиков одеяло.
        - А что? Пришлось немного обработать верблюжью шерсть, чтобы она проводила импульсы. Но это не проблема, это пустяк по сравнению с самой техникой перезаписи. Однако я решил и эту задачу…
        Он умолчал о том, что на преодоление таких немыслимых трудностей его подвигнул образ девушки Светы, беззащитной перед грозящими ей невзгодами и опасностями.
        - Что я должен сделать? - спросил опомнившийся Фомин.
        - Сесть на диван и закутаться в одеяло.
        Фомин взялся за краешек верблюжьей системы датчиков, но замер в сомнении.
        - Виктор, - проговорил он. - Ты, конечно, личность незаурядная, и зря тобой не интересуются кому положено. Я тебе доверяю безоговорочно. Но с моей-то мышечной памятью ничего не случится? Она не сотрется?
        - Не волнуйся, - успокоил его Тимофеев. - Вспомни, как работают магнитофоны при перезаписи. Главное - не перепутать кнопки.
        - И все же… - продолжал колебаться Фомин. - Может быть, я не самая подходящая кандидатура? У меня есть один знакомый мичман - вот кому я всегда завидовал! Он мог бы один против десяти…
        - Я избрал тебя не только потому, что ты бывший морской пехотинец, - серьезно ответил Тимофеев, - но и потому что ты мне друг и заведомо хороший человек, мышечная память которого не хранит никаких дурных привычек.
        После таких слов Фомин проворно закутался в одеяло.
        - Твоя правда - мичман этот, надо признать, большой бабник… - сказал он.
        Тимофеев запустил магнитофон, и лента неторопливо стала вбирать в себя все познания бицепсов, трицепсов и квадрицепсов Николая Фомина. Сеанс длился около часа, на протяжении которого Тимофеев напряженно следил за подрагиванием крылышек индикатора, пылавшего зеленым светом, а Фомин прислушивался к самому себе - не уходит ли из него то, что месяцами вдалбливалось инструкторами боевого каратэ. Сохраняя молчание и приличествующую моменту строгость на лицах, они поменялись местами…
        - Все, - наконец произнес Тимофеев и, выпростав руку из одеяла, выключил магнитофон.
        В теле ощущалась легкая усталость и еще нечто вроде разочарования - словно мышцы были недовольны своей внезапной расслабленностью. Ничего особенного сверх этого Тимофеев не испытывал. В его голову закралась крамольная мысль: что, если не сработало?
        Неожиданно он уловил на себе странно напряженный взгляд Николая Фомина.
        - Рядовой Тимофеев, - отрывисто сказал тот. - К бою!
        - Чего?.. - изумленно переспросил Тимофеев и в этот миг словно пружина подбросила его с дивана.
        Тело само приняло оборонительную стойку - одна рука на уровне подбородка, другая перекрывает подступы к животу.
        - Моротэ-цуки! - рявкнул Фомин.
        - Да брось ты… - пробормотал Тимофеев.
        Против воли своего хозяина, оба его кулака вылетели вперед в жестком двойном ударе так, что затрепали кости и заныли не знавшие подобных нагрузок сухожилия.
        - Майягери-кикоми! - не унимался Фомин.
        Правая нога Тимофеева сама собой сложилась, больно стукнув тощей коленной чашечкой по груди, а затем вонзилась в тело воображаемого противника. Фомин, доселе пребывавший на безопасном расстоянии, вдруг скользнул навстречу Тимофееву, как барс, и нанес быстрый, казавшийся неотразимым, удар в лицо - вроде того, памятного… Но сегодня удивленный донельзя Тимофеев легко поймал руку нападавшего в блок и тут же направил свое колено навстречу - в солнечное сплетение.
        - Да, - не без восхищения хмыкнул Фомин, высвобождаясь из захвата. - Такое ощущение, словно сам с собой бьешься. По команде - делай, как я! Полезная штука…
        - И он задумался о применении тимофеевского замысла в деле обучения салаг-новобранцев в морской пехоте.
        Тимофеев, тяжело дыша, весь в поту, повалился на диван.
        - Признаться, я не ожидал, - объявил он. - Мышечная память есть, но она не подкреплена физической тренированностью. Организм-то работает на пределе…
        - Пустяки, - откликнулся Фомин. - Тренированность - дело наживное, пришлое.
        Слова его оказались пророческими, потому что на следующий день в Тимофееве прорезался внутренний голос, интонациями подозрительно напоминавший донора мышечной памяти.
        Едва разлепив глаза, народный умелец покосился на будильник.
        - Семь часов, - пробурчал он. - Еще рано…
        - Что-о?! - с командирскими нотками в тембре возмутился внутренний голос. - Ну-ка, подъем!
        - Какой еще подъем? - сонно запротестовал Тимофеев. - Все нормальные люди спят…
        - Р-разговорчики! - прикрикнул внутренний голос. - Встать, заправить постель и - пробежечку до седьмого пота!
        Мучимый недобрыми предчувствиями, проклинающий фокусы взбунтовавшейся мышечной памяти, Тимофеев был все же вынужден подняться, натянуть старенький тренировочный костюм и дважды обежать квартал под недоуменными взглядами прохожих, прежде чем внутренний голос угомонился. Затем он, изнемогая от зевоты, поплелся к заветному дивану, рассчитывая наверстать упущенный поутру сладкий сон.
        - А-атставитъ! - загремело в его потрясенных непосильными нагрузками мускулах. - Смелей, с полотенцем, под холодный душ строевым шагом - марш!..
        - Мама… - упавшим голосом прошептал Тимофеев, когда первые ледяные струйки скользнули по его спине.
        Содрогаясь крупной дрожью, он вышел из душевой спустя полчаса. «Ну нет, - подумал он, с остервенением растирая пупырчатую кожу махровым полотенцем. - Будем бороться. Иначе грозит утрата индивидуальности…»
        Однако, прежде чем он задумался над тем, нужно ли ему сохранение индивидуальности хилого затворника, им был позорно проигран еще один раунд. Едва Тимофеев вернулся в комнату, как его руки сами собой тщательно скомкали пачку папирос, неосмотрительно забытую на столе, и выбросили в мусорную корзину.
        - Дудки! - возопил Тимофеев. - А Фомин-то курит!
        - Курит! - охотно согласился внутренний голос. - А ты не будешь!
        Тимофеев обрушился на диван в жесточайшей телесной немощи. Эксперимент протекал не совсем так, как предполагалось изначально. Собственно объект эксперимента чувствовал себя совершенно разбитым и раздавленным. Во всем теле не оставалось ни единой клеточки, которая не взывала бы о помощи, угнетаемая памятью литых мускулов морского пехотинца, требовавших работы, нагрузок и перегрузок. Хотелось не то спать, не то курить, но было очевидно, что отныне все это - запретный плод, который хотя и сладок, но недостижим. Истерзанный взгляд Тимофеева упал на магнитофон, задвинутый в дальний угол. Где-то в подсознании шевельнулась предательская мыслишка: стереть чужие рефлексы, и все пойдет по-прежнему…
        Но Тимофеев увидел перед собой, словно наяву, ненавистную нетрезвую физиономию Ершова, которая тут же сменилась чистым и трогательно беззащитным обликом девушки Светы.
        Обратной дороги не было.
        По пути с лекций Тимофеев завернул в магазин спортивных товаров и приобрел там новенькую пудовую гирю из черного чугуна. - Чтобы доставить ее домой, ему понадобилось около трех часов, потому что каждые пять метров Тимофеев опускал гирю на асфальт и отдыхал.
        Пришел июнь, мелькнула сессия, и подошли каникулы. К этому времени Тимофеев понемногу примирялся с узурпаторскими замашками чужой памяти, тем более, что незаметно исчезли боли в костях, ломота в пояснице, и на смену им явилось неизведанное прежде чувство силы. Впрочем, выжать гирю свыше пяти раз пока еще не удавалось.
        На последнем танцевальном вечере этого учебного года в студенческой дискотеке Тимофеев, как и следовало ожидать, не разлучался с девушкой Светой.
        - Давай вместе поедем в стройотряд, - сказала ему Света без особой надежды на успех.
        - Кирпичи таскать, - с неудовольствием фыркнул Тимофеев, как отвечал всегда на подобные предложения. Но внутренний голос тут же скомандовал: «Разговорчики в строю! Это то, что тебе нужно!» И Тимофеев поспешно согласился: - А в самом деле
        - почему бы и нет?
        Света в изумлении замерла посреди танца, широко раскрыв синие глаза-озера.
        - Не узнаю тебя, Витенька, - промолвила она. - Ты стал какой-то не такой.
        - Хуже? - опасливо спросил Тимофеев.
        - Не в том смысле. Тверже…
        Тимофеев ловил дерганные ритмы модных дискогрупп краем уха. Его внимание, конечно, занимала Света, но не полностью. - Потому что здесь же находился и Ершов, а ему было уготовано возмездие. Иначе говоря, Тимофеев хотел набить ему на прощанье морду. Но Ершов, как назло, вел себя пристойно, он был почти трезв и умеренно хамил девушкам. Более того, вскоре он явно засобирался уходить.
        - Мне надо отлучиться, - тут же сказал Тимофеев Свете.
        - Только ненадолго, - ласково произнесла девушка, и Тимофееву стало тепло на сердце. Он даже на миг забыл про Ершова, потому что в такой вечер не хотелось думать о плохом, но поруганная мужская честь живо напомнила ему о себе.
        Тимофеев выбежал на улицу. Был вечер - такой же светлый, как и в тот раз, и те же кустарники обступали аллею. Ершов быстро шагал по бетонным плитам, а за ним, движимый жаждой мести, шел Тимофеев.
        Внезапно Ершов обернулся.
        - Здорово, Витек, - сказал он миролюбиво.
        Тимофеев остановился. Он сознавал, что от него требуется немногое - стукнуть Ершова в челюсть, дабы тот завалился в кусты, и уйти. «Ну? - спросил Тимофеев у внутреннего голоса. - Как это происходит?»
        Тот откликнулся не сразу и сделал это как-то нехотя, без привычного командирского напора: «шаг вперед, плечи неподвижны, рука движется свободно, напряжение в последний момент вместе с разворотом кулака - и противник, который, заметь, не ожидает нападения, укладывается на травку… Так это происходит, если тебе интересно».
        Тимофеев сделал шаг вперед, но свободного движения руки не получилось. Он попробовал еще раз. И вдруг понял, что ему противно.

«Отбой тревоги, - сказал он своим подобравшимся мышцам. - Возмездие отменяется».
        - «Молодец, - тоном военачальника, вручающего награду на поле брани, отозвался внутренний голос. - Я же знал, что ты правильный мужик!»
        - Так, ничего, - проговорил Тимофеев.
        И невздрюченный Ершов канул в темноту - возможно, навсегда из жизни Тимофеева, молча глядевшего ему вслед.
        - Ну, что приуныл? - бодро полюбопытствовал внутренний голос. - Думаешь, это последний такой Ершов на белом свете? Не грусти, хватит и на твою долю…
        - Лучше бы не хватило, - проворчал Тимофеев, понемногу проникаясь глубочайшим удовлетворением от собственного поступка. - А с другой стороны, зачем ты мне теперь нужен? Может избавиться от тебя?
        - Отставить! - прикрикнул тот. - Рохля ты, конечно, и добряк, но добро - оно тоже, знаешь, должно иметь где-нибудь в шкафу на плечиках, среди серых кримпленовых костюмов, хорошо отутюженное белое кимоно с красным поясом.
        - Может быть, есть иные средства? - усмехнулся Тимофеев.
        - Это самое верное… Ты вот тут дискутируешь, - осерчало внутри него, - а Светлана твоя уже на месте застоялась. Так что кру-у-угом!
        И народный умелец послушно развернулся на каблуках.
        - На танцульки рысью мар-р-ш!
        С наслаждением вдыхая прохладный вечерний воздух, Тимофеев припустил по аллее туда, где стонали электрогитары и разноцветьем полыхали окна.
        - И чтобы песня! - продолжал резвиться сокрытый внутри него голос.
        - Тихо сам с собо-о-ю!.. - радостно заголосил Тимофеев.
        А навстречу ему летела совсем другая музыка - громкая, резкая, жгучая. Как двадцатый век.
        ЛОВУШКА ДЛЯ ПАДАЮЩИХ ЗВЕЗД
        - Смотри, звезда упала! - с детским восторгом воскликнула девушка Света и поцеловала Тимофеева.
        - Да, - сказал Тимофеев и поцеловал девушку Свету. Затем, оправившись от естественного головокружения, добавил: - Это поэтическая метафора. На самом деле звезды не падают. А падают метеориты, раскаляясь и сгорая в атмосфере.
        - Все-таки ты ужасный зануда, Витенька, - нахмурилась девушка. - И за что я только тебя люблю?
        После таких слов душа Тимофеева возликовала, воспарила к ночному небу и запела вселенским голосом, в то время как тело пожало плечами и рассудительно заметило:
        - Вероятно, потому что я тоже тебя люблю.
        Они стояли посреди влажного от росы свежевыкошенного луга, в окружении ночной тишины и умопомрачительных запахов трав, что тихо увядали в стогах. В своей зеленой стройотрядовской форме они чем-то походили на авиадесантников, только что с боем захвативших неприятельский плацдарм и теперь не знающих, что с ним делать. На самом же деле они были всего лишь студентами. Они держались за руки и глядели на звезды.
        - Будь на твоем месте заурядный влюбленный, - не унималась Света, - он бы давно уже пообещал мне достать с неба звездочку.
        - Но я-то отлично знаю, что это невозможно, - произнес Тимофеев. - И потом - зачем тебе звезда?
        - Ну, это уж мое дело, - засмеялась Света. Затем сделала капризную гримаску и стала канючить: - Ну Витенька, ну только одну… маленькую… вот такусенький метеоритик…
        Лицо Тимофеева, прежде имевшее глуповато-радостное выражение, что характерно для большинства влюбленных, резко изменилось, и Света осеклась на полуслове.
        - Я пошутила, - торопливо заявила она.
        Но было поздно.
        Весь обратный путь Света поддерживала Тимофеева за локоть, ибо сам он был уже не в состоянии различать что-либо у себя под ногами и поминутно терял равновесие на разухабистой проселочной дороге. На ходу она пыталась втолковать ему, что ни звезда, ни тем более метеорит ей, конечно же, не нужны, что она просто хотела убедить его, что любовь и рационализм - понятия несовместимые, хотя это и так очевидно. Однако ее слова не возымели на Тимофеева, погруженного в себя, никакого действия. В минуты озарений самоуглубленность народного умельца приближалась к йогической каталепсии, и потому Света, кляня себя за неосмотрительность как мысленно, так и вслух, дотащила Тимофеева до сельского общежития, подняла на верхнюю ступеньку дощатого крыльца и, привстав на цыпочки, с исключительной силой поцеловала.
        Тимофеев очнулся.
        - Где мы? - спросил он, озираясь.
        - Дома, - пояснила Света. - Пора спать, Витенька.
        - Вот как! - изумился Тимофеев, но спорить не рискнул.
        Света пошла на девичью половину, а Тимофеев растерянно потоптался на крыльце, затем долго блуждал между коек, гремя ведрами и роняя чужие сапоги. Добравшись до своего лежбища, он повалился на спину и почти час неотрывно смотрел в потолок, расписанный отсветами луны. В его мозгу со скрежетом поворачивались устоявшиеся в бездействии тяжелые маховики парадоксального мышления, столько раз приводившего Тимофеева к самым неожиданным результатам. И с каждым мигом эти маховики набирали обороты.
        Наутро Света обнаружила Тимофеева на чердаке почти построенного кормоцеха, где он участвовал в настилке полов, строго попеременно ударяя молотком то по гвоздю, то по пальцу. Взгляд его был устремлен в никуда.
        - Витя, - строго заговорила девушка. - Ты, по крайней мере, должен отдавать себе отчет в том, что эта штука лишена всякого смысла, она попросту никому не нужна. Она бесполезна для научно-технического прогресса!
        - А тебе? - робко спросил Тимофеев. - Ты же хотела метеоритик…
        - Я уже расхотела, - отрезала Света. - Как всякая женщина, я ужасно непостоянна. В данный момент я хочу, чтобы вечером мы с тобой пошли в сельский клуб на танцы.
        - Это уже невозможно, - вздохнул Тимофеев. - Я не могу не думать об этом приборе. Он взял меня в плен, и я должен его сделать, иначе не смогу от него освободиться.
        Света зажмурилась и пошла на откровенную провокацию, которую ни за что бы не позволила себе в иных обстоятельствах.
        - Выбирай, - приказала она. - Либо я, либо он.
        На горе-изобретателя было жалко смотреть. Исполненный скорби, он стал разительно похож на деревянную скульптуру Николы-угодника.
        - Я люблю тебя, Света, - горестно промолвил Тимофеев. - Но ты не права. Изобретений, бесполезных для научно-технического прогресса, не бывает…
        - А трамвайные компостеры? - вне себя закричала девушка и кинулась прочь.
        На глаза Тимофееву нежданно навернулись слезы - не то от пустяковой ссоры с любимым человеком, не то от очередного удара молотком по пальцу. Но в этот момент ему пришло на ум нетривиальное решение одного конструкторского узла, который играл не последнюю роль во всей затее.
        Когда Тимофеев шел из столовой, чтобы провести остаток обеденного перерыва в полезных размышлениях о судьбах открытий, к нему неспешно приблизился кряжистый мужик, плоть от плоти земной, бригадир сельских механизаторов Федор Силуков.
        - Тимофеич, - произнес он прокуренным голосом, придав ему сколько возможно задушевности. - Веялка не фурычит. Взбрыкивает, язви ее, и зерном фукает. Зашел бы…
        - Зайду, - рассеянно пообещал Тимофеев. - Федор Гаврилович, у вас, я помню, дома имеется сломанный диапроектор «Экран».
        - Непременно имеется, - обрадовался Силуков, быстро уловив, чем именно он сможет отблагодарить полезного, но непьющего человека. - Забирай его, Тимофеич! Один леший, я себе видеомагнитофон покупаю. Только ты учти, парень, мне не треба, чтобы веялка по небу летала. Мне треба, чтобы она не зерном, язви ее, фукала, а половой да мусором. А то я тебя знаю - ты рационализатор злостный… Ну скажи на милость, на кой нам тот картофелесборочный комбайн, что ты из списанной «нивы» соорудил? Он же, язви его, не столько клубни выбирает, сколько вуги-буги наяривает, а городские шефы вокруг него хороводы водят…
        Вечером было совсем плохо. Девушка Света, поджав накрашенные губки, зацепила под руку местного комбайнера Васю и ушла с ним на танцы. По пути они миновали печального Тимофеева с раскуроченным диапроектором под мышкой. Сердце злостного рационализатора дробилось на мелкие фрагменты и обливалось кровью. Но он твердо знал, что наука требует жертв, хотя и не был уверен, что таких существенных.
        Так или иначе, он уже представлял себе конкретную реализацию замысла в деталях. Вооружившись гаечным ключом, топором и паяльной лампой, он уединился в подсобном помещении сельского общежития. Лампа горела адским синим пламенем, распространяя бензиновый аромат. Диапроектор мелко вздрагивал, учуяв свой грядущий вклад в научно-техническую революцию. Топор и ключ мирно лежали на табурете, дожидаясь своего часа.
        К полуночи, лелея на простертых перед собой руках запеленатый в мешковину прибор, что возник на обломках серийного диапроектора, Тимофеев устремился во двор. Путь его освещали ясные звезды и полная луна, похожая на непропеченный блин. Тимофеев спешил испытать свое детище в полевых условиях - иными словами, на том самом лугу, где все и началось.
        На соседнем крыльце Тимофеев заметил комбайнера Васю и девушку Свету. Вася рассказывал ломающимся баском что-то игривое, а Света хихикала в кулачок и смущенно поглядывала по сторонам. Тимофеев проворно укрылся за плетнем. На миг в нем пробудились темные силы и низменные инстинкты, вроде ревности: ему захотелось подойти к Васе, взять его за шиворот, отвесить пинка и отправить баиньки к мамочке. Но это было бы несправедливо по целому ряду причин, первая из которых заключалась в том, что Вася менее всего был виновен в случившемся. Последняя же состояла в насущной для Тимофеева необходимости немедленно опробовать прибор в деле.
        Спотыкаясь на невидимых в темноте кочках и рытвинах, Тимофеев достиг центра многогектарного луга, значительно удаленного от жилых построек, что светили в ночи кошачьими глазами окон. Тимофеева охватило чувство нереальности всего происходящего. Он словно погрузился в иной мир, за рамками которого остались лихие стройотрядовцы с бородами на скорую руку, гитарами в наклейках и хорошими песнями на плохие стихи и бездарную музыку, бригадир Силуков с фукающей и взбрыкивающей веялкой, комбайнер Вася в клетчатых штанах и кирзовых сапогах военного образца. И даже девушка Света, без которой Тимофеев не мог бы прожить и дня, если бы не полонивший его бессмертную душу демон научно-технического прогресса.
        В этом ином мире существовали Тимофеев, гладко выкошенный луг, чистое черное небо с угольками звезд и прибор, которого еще вчера не было, да и быть не могло в самых смелых замыслах.
        Тимофеев расчехлил диапроектор, новое название которому пока не успел придумать, и направил объективом в небеса, затем вставил в клеммы питания поношенную, но еще годную к употреблению батарейку «Крона» и нажал на клавишу пуска. Тусклый луч света устремился в бездну межзвездного эфира, где по неведомым орбитам дикими табунами носились метеорные потоки. В конусе этого луча, непрерывно расширяющемся, захватывающем все больший участок неба, пространство стало поляризоваться, стекаясь противоестественными силовыми линиями к исчезающе маленькой в масштабах вселенной точке - к народному умельцу посреди сельского луга с безымянным прибором в руках.
        Что-то неуловимо изменилось в, казалось бы, навеки устроившейся картине звездного неба. Потрясенный Тимофеев заметил, как внезапно дрогнула и поползла по небосклону, явно увеличиваясь в размерах, ухмыляющаяся рожица Луны.
        - Ого! - воскликнул Тимофеев. - Вот этого не надо! Импульс великоват…
        Отрегулировать мощность посылаемого импульса было делом минуты, и Луна застыла на месте, хотя облик ее показался Тимофееву, а также и толпам потрясенных астрономов, что наблюдали в эту ночь извечную спутницу влюбленных в точные оптические приборы, слегка размытым. За эти мгновения Луна стала ближе к Земле на добрую тысячу километров, и от такого рывка вся пресловутая лунная пыль, сколько ее было, поднялась столбом.
        Эксперимент между тем продолжался.
        Где-то на невообразимой высоте вспыхнул целый рой новых звезд. Прежде чем Тимофеев успел додумать до конца мысль о том, что не худо было бы предварительно оборудовать здесь блиндаж, в холодном полуночном воздухе раздался артиллерийский посвист. Слетевший с наезженной космической колеи метеорный поток минометным залпом накрыл присевшего в испуге Тимофеева. Небесные камни различного калибра бились о луг и рвали его, выбрасывая во все стороны фонтаны рыхлой земли. Тимофеев немедленно выключил прибор и, выждав, когда упадет последний метеорит, извлек из кармана форменной куртки фонарик. Он тщательно обследовал близлежащие воронки, но не нашел ничего подходящего. Все заслуживающее внимания зарылось глубоко в недра, а от прочего межзвездного хлама не осталось даже пыли.
        Позабыв об угрожающей ему опасности, Тимофеев снова направил луч прибора в космос.
        Некоторое время сохранялась зловещая тишина, затем сменившаяся страшноватым гулом и небесными знамениями. В дыму и пламени, на расстоянии протянутой руки от инженерного самородка, на землю пал раскаленный добела обломок чьей-то давно забытой ракеты-носителя. Тимофеев испытал сильнейший позыв бросить все и бежать прочь, но минутная слабость быстро сменилась холодным созерцанием.
        В течение последующего часа многострадальный луг был бомбардирован несметными полчищами метеоритов, а также запчастями к искусственным спутникам и орбитальным станциям. Самое существенное, что нашел Тимофеев подходящего на роль подарка девушке Свете, имело вид неопрятной ноздреватой груши серо-стального цвета…
        И тогда произошло следующее.
        Посреди неестественно прояснившегося неба расцвел ярко-синий цветок, стремительно возраставший в размерах. Его трепещущие полупрозрачные лепестки заполнили собой тихую сельскую ночь, потом быстро увяли, сошли на нет, стянулись в пронзительно сияющую точку, плавно снижавшуюся на перепаханный метеоритами луг. Потрясенный Тимофеев увидел, как рядом с ним, без излишнего шума, без обычного в таких случаях грохота тормозных установок, опустилось летающее блюдце.
        Дрожащей рукой он выключил диапроектор и на ватных ногах направился к месту посадки космического аппарата заведомо неземного происхождения. В голове у него крутились несвязные обрывки лозунгов наподобие: «Добро пожаловать на гостеприимную землю колхоза „Рассвет“ или „Все мы братья по разуму!“» Тем временем в борту летающего блюдца прорезался люк, и оттуда неторопливо, почти торжественно, выбрались двое пришельцев. Внешне они напоминали людей, хотя были гораздо выше Тимофеева, а цвет их кожи при тусклом лунном освещении был сходен с красным бархатом со сцены сельского клуба.
        Завидя Тимофеева, чужаки переглянулись. Народный умелец неожиданно испытал странное чувство, будто кто-то залез острыми цепкими коготками ему в мозг и вытаскивает оттуда нечто сокровенное. «Набирают из моей памяти словарный запас»,
        - догадался он и впоследствии оказался прав.
        - Наш студенческий привет народам иных цивилизаций! - провозгласил он.
        - Взаимно, - отозвался один из пришельцев, - Слушай, Тимофеевич, как ты, леший, исхитрился так лихо нас приземлить?
        В речи инопланетянина Тимофееву почудились вполне привычные силуковские обороты, но он тут же догадался, что они почерпнули из его же памяти.
        - Такое дело, - проговорил он смущенно, - я не хотел… Я испытывал прибор, своего рода ловушку для падающих звезд, точнее - для метеоритов…
        - Погоди, Витенька, - вмешался другой инопланетянин, породив в тимофеевском воображении неожиданную ассоциацию с девушкой Светой. - Ты не подумай ничего дурного, мы не имеем к тебе никаких претензий. Ситуация несколько сложнее, нежели ты полагаешь.
        - Вся штука в чем? - пояснил ино-Силуков. - Наш звездолет потерял управление. Мы летели по инерции мимо вашей планеты, ни сном ни духом не ведая, что здесь имеются разумные существа, а между собой судили, что неплохо бы сесть, покопаться в движке, чего это он, мол, не фурычит, гравитонами фукает.
        - Вероятно, мы были бы обречены на верную гибель, - с нежностью в голосе продолжал ино-Света. - Но наш неуправляемый звездолет внезапно попал в конус поляризованного пространства, исходящий с поверхности планеты. Это придало ему некоторую устойчивость и позволило стабилизировать его положение. Совершить посадку в таких идеальных условиях для нас было вопросом чистой техники.
        - В общем, спас ты нас, Тимофеич, - задушевно сказал ино-Силуков. - Как есть, спас.
        - Что вы, коллеги, - смущенно и в то же время не без гордости произнес Тимофеев.
        - Не стоит преувеличивать мою роль. Все произошло совершенно случайно. Признаться, я и не думал что мой прибор сгодится на что-либо полезное…
        - Ты заблуждаешься, Витенька, - возразил ино-Света. - Бесполезных изобретений не бывает. Надо лишь усмотреть их реальное предназначение, а это и есть самое непростое. По сути дела, ты создал первый в этой части галактики звездный спасательный маяк. Поставь на нем пару фильтров, чтобы он не затягивал метеориты и всякий космический мусор, и тебе вся цивилизованная вселенная скажет спасибо.
        Тимофеев засмеялся.
        - Вообще-то эта штука задумана именно в качестве ловушки для метеоритов, - сообщил он.
        - Бывает же! - хохотнул ино-Силуков.
        - Кто бы мог подумать, - вслух размышлял ино-Света, - что здесь, на галактической периферии, окажется цивилизация с таким мощным техническим потенциалом! Витюля, где твоя установка?
        - Вот она, - скромно промолвил Тимофеев и протянул им еще теплый диапроектор.
        - Невероятно… - прошептал ино-Света и протер большие, навыкате, глаза. - Такой компактный… такой простой…
        Ино-Силуков тоже был потрясен. Он протянул огромные многопалые ладони и бережно принял диапроектор у Тимофеева. Губы его тряслись.
        - Знаешь, что это такое? - спросил он у товарища. - Это же, язви его, ку-линеаризатор в готовом виде.
        - Мы спасены, - с тихим счастьем сказал ино-Света и сграбастал Тимофеева в свои могучие объятия.
        Затем оба пришельца радостно прослезились, умиленно глядя то на прибор, то на Тимофеева, не знающего, куда деться от смущения.
        - Да что вы, ребята, - бормотал он. - Это же пустяковое дело.
        - Тимофеич, - проникновенно пробасил ино-Силуков, утирая струящиеся слезы. - Ты подари нам эту хреновину. - Мы на ней до ближайшей ремонтной базы в два счета допрем. Один леший, ты себе еще такую сварганишь.
        - Разумеется, - благоговейно добавил ино-Света. - В линиаризованном пространстве наш звездолет будет двигаться подобно пушинке, гонимой ветром!
        - Конечно же, - радушно согласился Тимофеев. - Забирайте, если нужно. Главное - не прибор, а сама идея.
        - Только фильтры не забудь, - растроганно напомнил ино-Света.
        Его товарищ озабоченно поглядел на заметно посветлевшее небо.
        - Пора лететь, - сказал он. - А то еще засекут, хлопот не оберешься…
        - Постойте, - растерялся Тимофеев. - А контакт? А встречи с широкими слоями общественности? А обмен полезной информацией? Как же так?..
        Ино-Света потупил свой взор, а ино-Силуков стал излишне пристально разглядывать подарок.
        - Видишь ли, Витенька, - наконец проговорил ино-Света. - Мы не специалисты по контактам, а всего лишь разведчики. А контакты вообще, должен тебе заметить, дело непростое, тонкое. Могут быть всякие осложнения, мы просто не готовы к этому. По некоторым твоим мыслям я подозреваю, что и вы - тоже…
        - А контакт - он был, - ласково прогудел ино-Силуков, - Мы же вот стоим, и контачим на троих за милую душу! Так что не треба спешить, всякому овощу свой сезон…
        - Вероятно, вы правы, - опечаленно произнес Тимофеев, припомнив описанные в фантастической литературе пагубные последствия несвоевременных действий. - А как жаль!
        Пришельцы направились к летающему блюдцу, бережно, в четыре руки, неся ку-линеаризатор. Затем ино-Силуков ловко забрался в люк и принял прибор от ино-Светы, который немного замешкался.
        - Послушай, Витенька, - промолвил он. - Я все хотел узнать, зачем тебе понадобились метеориты, эта малоинтересная космическая щебенка.
        - Все очень просто, - пояснил Тимофеев. - Я пообещал свой девушке упавшую звезду.
        - Глупенький, - поворковал ино-Света. - Твоя любовь понуждает тебя творить подлинные чудеса. Какой еще подарок ей нужен? Впрочем…
        Он заглянул в разверстый люк и что-то сказал спутнику на непонятном языке. В проеме люка немедленно возник ино-Силуков, неся на ладони маленькую треугольную коробочку.
        - Держи, парень, - громыхнул он. - Своей благоверной вез, но для тебя не пожалею. Это мы нашли в одном астральном скоплении. Самая натуральная звезда!
        На том они и расстались. Звездолет плавно вознесся к прозрачным рассветным облакам, а Тимофеев, сжимая в кулаке коробочку, побрел по изрытому метеоритными кратерами лугу досыпать остаток утра.
        На следующий день Тимофеев достилал пол на чердаке, гвоздя уверенными ударами свежеструганные доски. Работа спорилась, хотя на душе было не слишком спокойно - мешал комбайнер Вася.
        Пришел бригадир Силуков, примостился рядом и раскочегарил папироску.
        - Спасибо, Тимофеич, - промолвил он. - Пашет, как зверь.
        - Линеаризатор! - спросил Тимофеев, мерно действуя молотком.
        - Зачем? - спокойно отозвался Силуков. - Я про веялку… Тут, парень, чудеса творятся. С утра понаехало народу из района, из города! Даже вертолет прилетел, у нас же бездорожье, сам знаешь…
        - А что случилось? - поинтересовался Тимофеев.
        - Ночью, говорят, феномен был. Выпал на Хавроньином лугу метеорный дождь, да такой силы, что все ученые, язви их, с ума посходили. Загубят они нам луг, ей-богу, перероют, что твоя хавронья…
        Силуков крепко затянулся папироской, увидел поднимающуюся на чердак по приставной лестнице девушку Свету и тактично удалился.
        Тимофеев продолжал налаживать пол. Когда у него кончились гвозди, он потянулся к ящику, стоявшему возле стены, и заметил Свету. Девушка стояла перед ним, храня на лице строго-официальное выражение.
        - Витя, - сказала она. - У меня для тебя новость.
        Тимофеев молча разогнул онемевшую спину и встал, ощущая в себе противную пустоту и слабость.
        - Вчера вечером после танцев комбайнер Вася предложил мне стать его женой, - отчетливо произнесла Света.
        - Как это?! - не понял Тимофеев.
        - Очень даже просто. Выходи, говорит, за меня, председатель нам дом поставит. Корову, говорит, купим…
        Тимофееву показалось, что его все же настиг шальной метеорит.
        Сквозь ватную пелену он услышал собственный голос:
        - Что ж, будьте счастливы… Вот вам мой свадебный подарок.
        Слабым движением он извлек из кармана инопланетную коробочку и неловко сунул Свете. Девушка взяла ее не глядя и подбросила на ладошке.
        - Спасибо, - с прохладцей сказала она. - Быть может, тебе интересно знать, что я ему ответила?
        Тимофеев собрал остатки самообладания, чтобы найти какую-нибудь уместную в подобной ситуации реплику, по возможности пронизанную горькой иронией, сарказмом и уязвленным благородством, но у него не получилось.
        - Да, - еле слышно промолвил он.
        - Я ответила ему, - продолжала Света, поигрывая коробочкой, - что у меня уже есть жених, и его зовут Виктор Тимофеев, и что хотя он пентюх, каких поискать, но другого мне не нужно, и вообще… Ой, что это?
        Треугольная коробочка с легким щелчком раскрылась и глазам влюбленных предстало диковинное зрелище. На кусочке матово-черного бархата лежал кристаллик чистой воды, нежно и тепло светившийся изнутри. И это свечение стремительно набирало силу, заливая весь мир голубыми лучами, полными радости, добра и любви.
        - Это самая настоящая звезда, - сказал Тимофеев, беря в свои широкие твердые ладони хрупкую ладошку Светы, на которой вершилось чудо. - Ты же просила одну маленькую звездочку с неба…
        ЛОВИСЬ РЫБКА БОЛЬШАЯ И МАЛЕНЬКАЯ
        Начальница археологического отряда, с нечеловеческим именем Стихия, и с нормальной фамилией Вяткина, извлекла из полупорожнего мешка консерву «Завтрак туриста» и ее перекосило.
        - Сдохнуть можно, - пробормотала она с содроганием.
        Консерва полетела обратно в мешок, а начальница воззвала не по-женски зычным голосом:
        - Тимофеев!
        Практикант-археолог Тимофеев с неудовольствием оторвался от процесса разгребания культурного слоя и приподнял голову.
        - Витюля, - перешла на более нежные интонации Стихия, - сходил бы за рыбкой на Шиш-озеро… А не то снова придется концентраты жрать.
        - Хотелось бы еще разок пройтись по срезу, - рассудительно сказал Тимофеев.
        - А, фигня все это, - отмахнулась начальница. - Ни черта здесь нет.
        - Как нет?! - зашумели в кустах оппоненты. - А план поисков, утвержденный на ученом совете?.. А документальные свидетельства?.. Гляденовская культура… харинские могильники?..
        - Подите вы, - вяло отругнулась Стихия. - Витя, вперед!
        Тимофеев со вздохом вылез из раскопа. В своей палатке он взял самодельное удилище, не опробованное еще в деле, а также ведро и четвертинку окаменевшего от времени хлеба для наживки. Он слабо представлял, на что могло польститься водное население Шиш-озера, и существует ли таковое вообще. Настроение у Тимофеева было скверное: саднили смозоленные ладони, хотелось домой, и до смерти надоели ненормальные взаимоотношения с руководством в лице грубой Стихии, предпочитавшей использовать несчастного практиканта в качестве мальчика на побегушках. И, разумеется, - что самое главное, - Тимофеев жестоко тосковал по девушке Свете, волею судьбы и деканата заброшенной в вековые архивы Дядьевского монастыря, памятника древней культуры.
        Тимофеев проломился сквозь кусты на обрывистый берег Шиш-озера, с трудом отколупал кусочек хлеба, насадил его на крючок и метнул в свинцовые воды. Конечно же, незамедлительно рядом объявился местный дед Мамонт со своим удилишком, и его присутствие оптимизма горе-практиканту не прибавило. Вот уже несколько дней упомянутый дед терроризировал Тимофеева своими рассуждениями на самые разнообразные темы, перемежая их народной мудростью и зловредными пассажами по поводу научно-технического прогресса.
        Некоторое время дед Мамонт, кряхтя и сморкаясь, торчал над душой у Тимофеева. Затем он размотал снасти и встал метрах в трех, неподвижно вперившись в мутное зеркало озера. Не прошло и минуты, как на его наживку польстился упитанный щуренок. Тимофеев мысленно взвыл: он знал, что теперь-то ему не избежать очередного прилива дедова красноречия.
        - Учись, студент, пока я жив, - не запозднился дед Мамонт и вытащил на бережок еще одну щуку, зеленую и толстую, как полено.
        Деду было крепко за семьдесят, он как габаритами, так и мастью вполне соответствовал своему имени. Судя по всему, он мог прожить еще долго и многому научить Тимофеева.
        - Это тебе не алгебра, - изрек дед, наживляя на кованый якорек сомлевшую лягушку.
        - Мы алгебру не проходим, - неубедительно огрызнулся Тимофеев, которому больше крыть было нечем.
        - Не проходят они, - добродушно ворчал дед. - А как такую стервозу поймать, оне проходят?
        Ничего похожего Тимофеев, разумеется, не проходил и подавно. Все его рыбацкие навыки сводились к промыслу гольянов в далеком детстве. Поэтому в его ведерке плавала зеленая ряска, а щучья компания у деда неуклонно возрастала.
        - Что проку, что ты науке обучаешься? - провоцировал Тимофеева ехидный старец. - Нужен современной науке этакий… Пусти тебя на бережок без всяких средств, ты с голоду и учахнешь! Что проку в тебе, коли ты рыбу добывать неспособен. Зев-то притвори - поддувает…
        - Дед! - затосковав, сказал Тимофеев. - Не доводи меня!
        - А чо?
        - Прибегну к услугам научно-технического прогресса, - витиевато пригрозил практикант.
        - Это что за хреновина, - прикинулся дед.
        - А то, что я тебя обловлю! - неожиданно для себя выпалил Тимофеев.
        - Но! - удивился реликт. - Меня?
        - Тебя!
        - Оно и видать… Есть у нас такие прибегальщики. Сетями шарашат, а то и динамитом!
        - Еще чего! - возмутился Тимофеев. - Я не браконьер. Я тебя с удочкой обловлю.
        - Болтай боле, - хмыкнул Мамонт. - Меня никто еще не облавливал.
        И он поволок из воды очередного щуренка.
        - Дьявольщина, - пробормотал Тимофеев. - Откуда здесь щуки? Да еще столько?..
        - А тут их логовище, - охотно отозвался дед. - Оне тут стоймя стоят, голоднющие! Чихать им на твой мякиш со свистом, когда им руку сунь - оне и руку отъедят. А в том рукаве сома стоят, но их на лесу не возьмешь, туда тягач со стальным тросом потребен…
        - А в заводи под ракитами кто стоит?
        Дед лукаво усмехнулся.
        - Туда и не суйся, - сказал он. - Там водяной стоит. Рыбы вокруг него - тьмина, а только никто там не ловит. Страшно…
        - Предрассудок, - протянул Тимофеев.
        - Сам ты вперед рассудок! - напыжился Мамонт. - Тебя, умника, хоть где постанови, ты ни рожна не изловишь!
        Тимофеев пристыженно смотал удочку, подобрал ведро и побрел восвояси.
        - Эй, студент! - рявкнул ему вдогонку Мамонт.
        - Что еще?
        Дед нагнал его косолапой трусцой и сунул в ведро охапку страдальчески щерившихся рыбин.
        - Спасибо, дедуля, - растроганно произнес Тимофеев, мигом проникшись к нему симпатией.
        - Ничего, - миролюбиво отводит тот. - Я себе еще натаскаю. А вам рыбка надобнее, околеете там… с этаким добытчиком.
        - Ох, дед, - ухмыльнулся Тимофеев. - И все же я тебя обловлю!
        В лагере его встретили на ура и даже хотели качнуть пару раз, но Тимофеев отказался от незаслуженных почестей.
        - Теперь я знаю, что мне с тобой делать, - умиленно сообщила Стихия. - Будешь у нас промысловиком. Будешь рыбу ловить, грибы собирать… Я лицензию достану, лосятинки принесешь. Талант у тебя!
        - Не хочу лицензии! - взмолился Тимофеев. - Я хочу культурный слой исследовать!
        - Какой тут к свиньям слой, - пожала плечами Стихия. - Обманство сплошное. Просто кому-то надо выгнать в поле этих дармоедов, чтобы место не занимали, - она кивнула в сторону своих подчиненных, всей толпой пытавшихся подступиться к огрызавшимся щукам на предмет их чистки и потрошения. - Нет здесь никаких городищ и могильников. Нет и не было. Вот южнее километров на сто… - она мечтательно зажмурилась. - Ты вот металлоискатель нам давеча собрал, а что он показывает? Одни ржавые консервные банки образца второй половины двадцатого века…
        Ошеломленный подобными откровениями, Тимофеев укрылся в палатке, чтобы собраться с мыслями, обдумать перспективы и заодно решить, чем же утереть сизый пористый нос деда Мамонта. Ему было до такой степени обидно за поруганный прогресс, что он даже ненадолго позабыл о своей тоске по девушке Свете, затерянной среди сырых и заплесневелых инкунабул Дядьевского монастыря.
        Ближе к закату, когда запах щучьей ухи заполнил собой всю округу, умытые и благостные археологи собрались у костра. Выполз на огонек и Тимофеев, хотя он и с трудом ориентировался в окружающей действительности: его посетили кое-какие соображения насчет рыбной ловли…
        От сытости на всех накатило лирическое настроение. Захотелось негромких песен и умных бесед. Тимофеев грыз жесткую рыбью боковину и с любовью размышлял обо всех ближних и отдаленных, включая девушку Свету, начальницу Стихию и деда Мамонта.
        Из сумеречных зарослей на костер с разных сторон одновременно вышли двое. Они чем-то походили друг на друга - крупные, кряжистые, краснолицые, в непромокаемых и непродуваемых куртках, в болотных сапогах с отворотами.
        - Здорово, орлы! - провозгласил один. - Привет передовой землеройной науке от тружеников лесов, полей и вод!
        После чего он безошибочно угадал в Стихии Вяткиной администрацию и церемонно приложился к ее загрубевшей, истрескавшейся руке. Стихия немедленно пошла красными и белыми пятнами.
        - Прошу к ухе, - застенчиво сказала она.
        - Пеньков, - назвался пришлый ухажер. - Праздношатающийся. Но, заметьте, явился с гостинцем.
        В темноте что-то забулькало в алюминиевую кружку. Стихия поморщилась, но от протеста воздержалась.
        - Дубняк, - коротко представился второй, и его рука непроизвольно дернулась под козырек пятнистой кепки. - Инспектор рыбнадзора.
        - А мы ничего такого не нарушаем… - заголосили археологи.
        - Знаю, - сказал Дубняк. - Щука - хищник, бич молодняка. Лов ее на Шиш-озере разрешен круглогодично.
        Ему тоже поднесли и ухи и пеньковского гостинца.
        - При исполнении не употребляю, - Дубняк отодвинул кружку.
        - Хороши щурята, - промолвил Пеньков, наворачивая свою порцию. - Кто ловил?
        - Это наш Витя, - не без кокетства пояснила Стихия.
        Тимофеев обнаружил в руке кружку, не глядя плеснул в себя теплую гадость и тут же пожалел об этом. В моментально поплывшей голове столбом поднялся туман.
        - Молоток, - еще раз одобрил гость. - Видел я твою снасть. На нее и ерша не подцепишь. А ты гляди-ка, щук таскаешь!
        - Это не я, - в порыве откровенности объявил захорошевший Тимофеев. - Это местный житель дед Мастодонт… то есть нет…
        - Мамонт, - подсказал неприметный Дубняк.
        - Как же, знаю! - воскликнул Пеньков жизнерадостно. - Большой спец… Но щука - это не рыба. Так, баловство. Наше славное Шиш-озеро богато истинно ценными породами, которые в значительной мере скрасили бы ваши грядущие трапезы.
        - Правда? - обрадовалась Стихия. - Завтра же пошлю Витю!
        - Не советую, - вставил Дубняк и многозначительно покашлял.
        - Да шут с ними, - сказал Пеньков. - Пусть он у вас попробует сома взять. Как, инспектор, на сомов охота разрешена?
        - Не возбраняется, - ответил тот.
        - Каждому свое, - продолжал резвиться Пеньков. - Кому сомы да щуки, а кому что… Так ведь, рыбнадзор?
        - Не так, - промолвил инспектор. - А и я тебя, Пеньков, все одно поймаю. Как ту щуку.
        - Сердитый же ты, - удивился Пеньков, а Стихия с неодобрением посмотрела на Дубняка. - Ну лови, лови…
        - А правда, что в заводи под ракитами водяной живет? - вмешался пьяненький Тимофеев.
        - Это кто сказал? - осведомился Дубняк.
        - Дед Динозавр… то есть как его?..
        - Вряд ли, - уклончиво произнес инспектор. - Но ловить не советую.
        - А рыба там, доложу я вам… - мечтательно закатил глаза Пеньков.
        - Ловил? - с подозрением спросил Дубняк.
        - Что ты, как можно! - замахал руками тот.
        Они покончили с ухой одновременно, поблагодарили хозяев за угощение и степенно разошлись - каждый в свою сторону.
        - Странные они, - сказал кто-то.
        - Да уж, - согласилась Стихия, с сожалением глядя вслед видному и веселому Пенькову. - Эх… Разливай по последней!
        Тимофееву нелегко было угнаться за привычными ко всему археологами, и его сморило прямо у костра. Он спал и видел разлюбезную его сердцу девушку Свету, блуждающую при тусклом лунном свете среди темных от времени дубовых полок Дядьевского монастырского архива, густо заваленных усатыми ослизлыми томами ин-фолио. Высоко над ним витали стаи жадных до интеллигентской кровушки комаров, опасавшихся подступиться из-за едкого хвойного дыма, что стлался понизу - к непогоде.
        Далеко за полночь Тимофеев внезапно проснулся и сел. Его слегка покачивало на месте, однако мозг уже работал в привычном режиме - четко, ясно, без сбоев. На неверных ногах Тимофеев добрался до своей палатки и выволок оттуда вещмешок, набитый преимущественно предметами, не имеющими ни малейшего отношения к археологии. В первую очередь его внимание привлек паяльник. Тимофеев немедля вздул костер и сунул жало инструмента в искрасна-белые уголья. Затем ему под руку подвернулся пустой корпус миниатюрного репродуктора, который также пошел в дело. Обратив одухотворенное лицо к черным небесам, Тимофеев на ощупь вытаскивал из мешка то поношенный конденсатор, то щетку от электробритвы и ничего не возвращал обратно. Он снова чувствовал себя умным, изобретательным, настоящим народным умельцем, потому что теперь хорошо представлял, как подкузьмить зловредного деда Мамонта.
        Самое трудное заключалось в наладке прибора. Тимофеев осторожно покрутил бывший регулятор громкости и прислушался. Окружающий лес мирно спал, гудя на высоком ветру тяжелыми кронами. В следующее мгновение в этот вековечный шум вплелась басовая нота утысячеренного комариного зудения. Плотный рой собравшихся, очевидно, со всего леса остервенелых кровопийц тараном атаковал народного умельца.
        - Мама! - завопил тот, отмахиваясь от крылатых агрессоров и одновременно пытаясь выключить прибор.
        Ему это удалось, и ошарашенные собственным поведением комары рассредоточились по лесному массиву.
        - Не та частота… - бормотал Тимофеев. Он копался в конструкции, отвлекаясь лишь на то, чтобы почесаться. - Так, еще разик!
        Он зажмурился на тот случай, если комарье вздумает повторить нападение, а когда приоткрыл глаза, то увидел в каком-то метре от себя изумленную медвежью морду размером приблизительно с цветной телевизор последней модели. Похолодев, Тимофеев быстро огляделся в поисках чего-нибудь более пригодного для обороны, нежели паяльник. Ему стало совсем нехорошо.
        Он был окружен. Вокруг полянки, вокруг палаточного городка со спящими археологами тесным сообществом сидели бурые медведи самых разнообразных габаритов. Они пялились на растревожившего их несчастного изобретателя, словно решая, как с ним поступить по справедливости, и меланхолично чесались.
        Тимофеев резко вывернул регулятор прибора, и произошло очередное чудо. Недоумевающее зверье чинно оторвало мощные зады от насиженных мест и со всевозможной поспешностью удалилось в лес. Земля под ногами Тимофеева чуть слышно подрагивала - не то от медвежьей поступи, не то от перебора за ухой.
        - Завал по частоте, - сказал Тимофеев, придя в себя. - Итак, последний штрих…
        При слабом свете костра ему почудилось, будто рыбий остов, лежавший в горке мусора, шевельнул объеденным хвостом.
        - Достаточно, - поспешно заверил себя Тимофеев. - Пора баиньки. А то и не такое привидится.
        Нежно прижимая к груди пластмассовую коробку прибора, он проник в палатку и упал на свободное место, полагая, что хотя бы на этот раз ничего не перепутал. Разумеется, все обстояло иначе, и эту ночь Тимофееву предстояло провести в предельно тесном соседстве со Стихией Вяткиной. Народному умельцу снилось, будто бы рядом с ним - милая и желанная девушка Света и будто бы он нежно обнял ее за хрупкие, теплые плечи… Трудно предположить, что именно снилось матерой археологине, в быту же одинокой женщине привлекательной еще наружности, но она ответила на нечаянное тимофеевское объятие приблизительно тем же…
        Стихия имела обыкновение просыпаться раньше всех в лагере, и это спасло репутацию обоих. Обнаружив рядом с собой безмятежно посапывающего практиканта, она пробудила его суровым толчком под ребра.
        - Ты что здесь делаешь? - спросила она гневным шепотом, хотя было достаточно ясно, что ничего такого он не делал, а всего лишь спал.
        Тимофеев продрал глаза и, оценив ситуацию, ударился в панику.
        - Я… мне… - лепетал он, краснея, словно маков цвет. - Ошибка… Промахнулся…
        Увидев, что Стихия из последних сил пытается приглушить одеялом смех, он обреченно замолк.
        - Промахнулся! - всхлипнула начальница. - Ошибочка вышла!..
        - Я не хотел, - буркнул Тимофеев. - Темно было…
        - Знаю, - неожиданно успокоившись, с непонятной печалью в голосе произнесла Стихия. - Знаю, что не хотел, - никто не хочет… Сохнешь, наверное, по какой-нибудь дурочке… А теперь по-пластунски, чтобы никто не видел, - дуй отсюда!
        Тимофеев полез к выходу. Откинув полог, он внезапно обернулся и с досадой сказал:
        - А она не дурочка, а самая лучшая девушка в мире!
        Ошеломив руководство подобным заявлением, он выбрался из чужой палатки и на свежем утреннем воздухе постарался вспомнить события прошедшей ночи. В этот момент обнаружилось, что его пальцы сжимают некий прибор портативных размеров и малопонятного назначения.
        - Так, - проговорил Тимофеев удовлетворительно. - Наш ответ Чемберлену! Испытать, и немедленно…
        Мигом позабыв о пережитых страхах и смятениях, он устремился на поиски своих жалких рыболовных снастей. Попутно он подобрал валявшийся у костра вещмешок и на всякий случай прихватил его на испытание. После этого ноги сами понесли его на Шиш-озеро.
        Трясущимися от нетерпения руками он размотал леску и закинул ее в воду. «Ловись, рыбка, большая и маленькая, - подумал он. - Лучше бы, конечно, большая…»
        - Ну, профессор, едрена-зелена, - возникло у него за спиной в дивном сочетании с кряхтением и сморканием. - Наживу-то не нацепил…
        - Мне это ни к чему, - ответил Тимофеев, подкручивая регулятор своего прибора.
        - Тебе, ясно дело, ни к чему. А рыба, она пожрать любит!
        - Дед, - благодушно сказал Тимофеев. - Сколько щук вчера добыл?
        - С десяток, - отозвался Мамонт, присаживаясь неподалеку и с недоверием поглядывая на студента. - Мне боле не надо…
        - Помяни мое слово, - продолжал Тимофеев. - За час полтора десятка выволоку!
        - Но! - усмехнулся дед. - А не надорвешься?
        Он наладился было вставить в щербатый рот вонючую самокрутку, но не попал, потому что в этот момент у Тимофеева клюнуло на голый крючок с такой силой, что удилище едва не вылетело из его рук.
        - Мать моя пресвятая богородица! - гукнул дед. - Да как же… Тащи ее, холеру, да не резко, не резко!
        Он сорвался я места и забегал вокруг напрягшегося Тимофеева, хлопая себя по заплатанным коленкам и бестолково суетясь. Тимофеев же, закусив губу, побелел и оцепенел - он впервые в жизни вываживал такую крупную рыбу. Отсутствие опыта подвело его: от неудачного движения тонкая заграничная леска обиженно запела и лопнула над самой водой.
        - О дьявол! - забормотал дед, - утирая обильный пот с кирпично-красного лица. - Убрела… Здоровущая! Как ты ее заегорил?
        - Научно-технический прогресс, - туманно произнес Тимофеев, копаясь в своем мешке. - Леска не пойдет - не выдержит. А вот это в самый раз!
        Дед присмотрелся, в сердцах сорвал с себя линялый картуз и шмякнул им оземь. Вопреки всем канонам рыболовного искусства и словно бы в насмешку над ними, Тимофеев прилаживал к удилищу многожильный стальной тросик…
        - Чучело! - загомонил дед. - Нешто рыба слепая? Нешто она твою канатину не узрит?!
        - Сам же говорил, что на сома трос нужен…
        - Так сомы-то эвон где стоят!
        - Ничего, сейчас мигом здесь будут…
        Тимофеев примотал к тросику самый большой крючок, какой только нашел, и, лихо размахнувшись, послал свою еретическую снасть в Шиш-озеро. Немедленно последовала такая остервенелая поклевка, что народный умелец от рывка сел и лишь поэтому избежал купания в мертвенно-серых водах.
        - Теперь не уйдешь, - пообещал он, подтягивая поближе лютого щуренка в локоть длиной.
        - Гляди-ко, что творится! - ткнул узловатым пальцем дед.
        В озере творилось неладное. Здоровенная пожилая щука степенно подплыла к бултыхающемуся на мелководье щуренку и неторопливо забрала его в крокодилью пасть. Незамедлительно позади нее возникла совершенно уже невообразимая замшелая морда, которая принялась жевать ее хвост. Когда Тимофеев, пыхтя от усердия, вытащил всю троицу на траву, чудище заглотало свою жертву по грудные плавники.
        - Метра полтора, - прикинул Тимофеев. - А то и больше. Похоже на гравюру Брейгеля, правда, дед?
        Уязвленный Мамонт помалкивал. Ему нечем было крыть. За всю его долгую и разнообразную жизнь ему не доводилось поймать щуку такой солидности на обыкновенную удочку.
        - Что за шум? - раздался негромкий, но значительный голос, и на берег выступил инспектор рыбнадзора Дубняк.
        - Да вон… - раздраженно съябидничал дед. - Рыбу ловит… Браконьер!
        - Почему? - Дубняк пожал плечами. - Удочкой же…
        - Кака удочка! - забухтел дед. - Нешто положено рыбу имать на стальной трос и голый крюк?
        Инспектор подошел к сомлевшему Тимофееву и внимательно осмотрел его орудие.
        - Так, - промолвил он непроницаемо. - А это что? - носок его сапога коснулся мирно прикорнувшего на травке прибора.
        - Угадали, товарищ инспектор, - понурился Тимофеев. - Только очень уж хотелось деда Мамонта обловить. Что он все на науку и технику ругается?
        - Не понял, - спокойно сказал Дубняк.
        - Что тут не понять?.. Этот прибор я сделал сегодня ночью. По сути это небольшой, но достаточно мощный генератор биологического излучения положительного заряда. Он способен испускать волны, которые очень сильно привлекают к себе тот или иной вид животных. Сейчас он настроен на крупную рыбу.
        - Рыбий манок, - произнес Дубняк.
        Тимофеев печально кивнул. Ему не хотелось расставаться со своим изобретением до того, как дед признает свое поражение.
        - Агрессор, - ворчал старец, восприняв духом. - Охмурил всю рыбу окрест, террорист…
        - Дед, - обратился к нему инспектор. - Веди себя прилично, не то оштрафую за сквернословие. Никакого браконьерства не происходит. Охотники давно уже используют всякие манки на дичь. А сам ты небось постоянно за собой мешок прикорма носишь, рыбку приваживаешь.
        - А как же! - вскинулся дед. - Рыба, она пожрать любить…
        - У товарища изобретателя то же самое, но на более высоком уровне технической мысли. Ловит же он фактически на обычную уду. Так что продолжайте, товарищ археолог, я здесь посижу, полюбуюсь, как вы деду спесь сбиваете, такое нечасто увидишь…
        Мамонт в расстройстве плюнул.
        Между тем в прибрежных водах вершились невиданные дела. Бороздя поверхность озера акульими плавиками, ворочались громадные щуки, отпихивали белыми от времени мордами шустрых щурят и карасиную мелочь. Чуть поодаль всплескивали тяжелыми хвостами и вскидывали тупые усатые хари цвета лежалого чугуна пришлые сомы. А затем из-за ракит донесся стук мотора, и показалась лодка, умело выкрашенная в защитный болотистый цвет.
        - Гляди-ко! - оживился дед. - Пеньков пожаловал! Вот где браконьерище-то…
        Вопреки всем законам механики, лодка Пенькова при старающемся на полные обороты моторе двигалась кормой вперед. Ее хозяин беспомощно возился на сидении, в беспамятстве пытаясь выгребать руками, но, завидев инспектора Дубняка, сник окончательно и даже как-то успокоился.
        - Глуши мотор Пеньков, - сказал Дубняк. - Не помощник он тебе.
        - Это почему? - насторожился он.
        - Тебя к берегу сеть твоя браконьерская, полная рыбы ценных пород, притягивает. Нынче рыба со всего озера к этому берегу собралась, вот и твой хищнический улов сюда спешит…
        Расталкивая неохотно сторонящихся сомов и суперщук, лодка с расхитителем народного добра двигалась к поджидавшему ее Дубняку.
        - Нынче я тебя поймал, - промолвил инспектор. - Спасибо, товарищи помогли.
        - Студент, небось? - нехорошо оскалился Пеньков. - Земснаряд недоношенный… ну, потолкую я с тобой как-нибудь!
        - И вы мне сразу не понравились, - покачал головой Тимофеев, - Ну что же, заходите, потолкуем, всегда рады…
        Дед Мамонт с уважением поглядел на практиканта.
        - Давай на берег, Пеньков, - пригласил Дубняк.
        Браконьер усмехнулся.
        - Нашел дурака, - сказал он. - Сейчас вот сеть отстригу, только ты меня и видел.
        - Посмотрите! - вдруг закричал Тимофеев - Вон там!
        За самой лодкой Пенькова с утробным звуком вздулся гигантский водяной пузырь. Бесшумно, словно перископ подводной лодки, в пятке взбаламученного черного ила над озером вознеслась на морщинистой жирафьей шее лоснящаяся морда допотопного ящера. С хрустом раскрылась огромная, никак не меньше самой лодки, пасть, густо утыканная кинжальными клыками цвета старой слоновой кости.
        - Спасите! - дурным голосом заорал Пеньков, мигом утратив прежнюю свою вальяжность, так затронувшую одинокое сердце Стихии Вяткиной, и выпал из лодки.
        Бултыхая сапожищами, он вылетел на берег и проворно спрятался за Тимофеевым.
        - Кто это? - восторженно спросил Тимофеев.
        - Водяной наш озерный, - шепотом пояснил дед. - Давно не просыпался, да видно, ты его раздразнил…
        - Несси, - как всегда коротко заметил Дубняк, на всякий случай отодвигая всех широкими ладонями подальше от воды. - За рыбой пришел.
        - А на людей не перекинется? - опасливо осведомился Пеньков, которого при одной мысли о том, что еще недавно он бороздил озерную гладь на своей утлой лодчонке, прошиб холодный пот.
        - Не должен бы, - произнес Дубняк, с сомнением покосился на лязгающего зубами браконьера, и прибавил: - Так то ж на людей… Впрочем, кто его породу знает? Может, у него с голодухи нрав испортился.
        - Да еще спросонья, - сочувственно заметил Тимофеев.
        По возможности неторопливо, стараясь не уронить собственного достоинства, все двинулись прочь от страшного места. Не пройдя и десятка шагов, Тимофеев вдруг вспомнил, что на берегу остался его прибор вместе с бесценным вещмешком. Поколебавшись, он вернулся.
        Ящер тупо мотал тяжелой башкой и плескал многометровым хвостом, с которого свисала темно-зеленая тина. Завидев Тимофеева, он замер и уставился на него тусклыми голодными глазами размером с суповую тарелку каждая.
        - Но-но, - сказал ему Тимофеев. - Не вздумай!
        - Фуфф, - грустно сказал ящер и попятился.
        - То-то же, - промолвил Тимофеев. - Ну, будь здоров.
        Он подобрал мешок, сунул туда прибор и быстро зашагал к лагерю археологов, половина которых еще и не думала подниматься, а другая половина маялась бездельем, курила и травила анекдоты времен упадка Римской империи. Начальник отряда Стихия Вяткина сидела у себя в палатке, вспоминала утренний инцидент с практикантом Тимофеевым и сама себе улыбалась - чуть печально, чуть иронично и ничуть не весело.
        СВАДЬБА ПЕЛА И ПЛЯСАЛА
        Дима Камикадзе задумал жениться на девушке Тосе. Эта новость поражала умы всех и сердца многих в течение месяца, а то и двух. Потом страсти улеглись: во-первых, рано или поздно все когда-нибудь вступают в брак, даже самые отпетые сердцееды, которым такое состояние вроде бы и противопоказано. А во-вторых, и после Димы, утраченного юными красавицами для воздыханий, на белом свете осталось немало перспективных объектов приложения сердечной пылкости. Например, Николай Фомин, который хотя и весь в науке, но иной раз позволяет себе расслабиться и скользнуть строгим взглядом по виолончельным очертаниям сокурсниц.
        На Виктора Тимофеева никто не претендовал. Это был потерянный для девичьей половины курса человек. Он ничего не признавал, кроме истории, ничем не увлекался, кроме изобретательства, и никого не замечал, кроме девушки Светы. Страсти и слухи проносились мимо него, не осаждаясь в его занятом совсем иными проблемами мыслительном аппарате. Как раз в период упомянутых событий Тимофеев искал могилу царя Атея, основателя скифского государства, погибшего в войне с македонским царем Филлиппом. Его не смущало то обстоятельство, что до него этим занимались сотни историков. А поскольку семестр еще не закончился, Тимофеев проводил поиски по карте Приазовья, самой большой, какую только удалось выклянчить на географическом факультете. В качестве путеводителя по скифским местам он использовал четвертую книгу Геродотовой истории и словарь древнегреческого языка.
        Поэтому он был до чрезвычайности поражен, когда к нему в комнату явился Дима Камикадзе, вытеснив оттуда лишний воздух и роняя неосторожными телодвижениями плохо закрепленные предметы.
        - Чего-чего тебе нужно? - переспросил Тимофеев, отказываясь верить своим ушам.
        - Подвенечное платье, - повторил Дима и зарделся.
        - А где я тебе его возьму? - пробормотал Тимофеев и повел вокруг невидящим взглядом, перед которым еще мелькали короткие скифские мечи-акинаки.
        - Где хочешь, - мрачно сказал Дима. - Я женюсь на Тосе.
        - Ты? На Тосе?.. - Тимофеев потряс головой, избавляясь от наваждения, чтобы скорее вернуться в окружающую его реальность. - Почему же я ничего не знаю?
        - Спроси у своего Атея, - с некоторой обидой ответил Дима.
        - И ты хочешь, чтобы я сшил твоей невесте подвенечное платье? Да я вам такого нашью…
        - Нет! - возопил Дима. - Не так! Умные люди сошьют! А я хочу, чтобы материал на платье был не такой, как у всех. Понимаешь? Чтобы ни у кого такого не было! Понимаешь?.. Вах! - не в силах внятно объяснить, он досадливо размахивал руками где-то возле самой люстры.
        - Понятно, - остановил его излияния Тимофеев. - Успокойся. Сядь. Только диван мне не сломай.
        Он боком протиснулся между Димой и стеной, вышел в коридор и вскоре вернулся с графином, полным пузырчатой хлорированной воды.
        - Такой материал тебя устроит? - осведомился он.
        - Вах! - сказал Дима потрясенно. - Совсем прозрачный?!
        - Не совсем, - веско произнес Тимофеев.
        Но Дима не уходил.
        - Тимофеич, - вымолвил он стыдно. - Беда у меня. Тося у меня, ты знаешь, курит. Будущим детям это вредно…
        - Возьми грамм розы, - начал Тимофеев, скатывая в рулон карту Приазовья, - грамм горчицы и ножку мыши, повесь все это на дереве…
        - Не надо ножку мыши, - попросил Дима. - Тося мышей боится. И я тоже.
        - Это слова Альберта Великого, - пояснил Тимофеев. - А я своего слова еще не сказал.
        Но лишь когда Дима вышел и на его место из форточки хлынул поток свежего воздуха, народный умелец придал его просьбе подобающее значение. Однако сложность замысла лишь подлила масла в огонь творчества, сжигавший тимофеевскую натуру. Это будет лучшим подарком, думал Тимофеев, рыская по комнате в поисках решения. Подвенечное платье из небывалой ткани с антиникотинной присадкой! Досадно, что могила царя Атея осталась покуда не найденной, но царь мог и подождать, пока не женится Дима Камикадзе.
        К вечеру Тимофеев придумал, как полимеризовать воду под сверхвысоким давлением, что создавалось посредством чуть модифицированной соковыжималки. К полуночи он заставил молекулы невиданного полимера приобрести строго двухмерную структуру, в виде лоскута. А под утро он уснул, озаряемый неземным сиянием, исходившим от штуки кристально-белой материи, что неприхотливо лежала в эмалированном ведре.
        Пробудившись, он увидел склонившуюся над ним девушку Свету.
        - Как хорошо, что ты пришла! - признался он, счастливо улыбаясь, словно они были в разлуке целую вечность.
        На самом же деле они расстались вчера в обед.
        - Витя, - зачарованно прошептала Света. - Что это?
        - Так, мелочь, - сказал тот. - Подарок Диме и Тосе. Ткань из полимеризованной воды. Не рвется, не изнашивается, не выгорает. Я и название придумал - акватин!
        - Витя, - чуть слышно сказала Света. - Я тоже хочу…
        И она зарумянилась. Но Тимофеев не усмотрел в ее желании ничего зазорного: женщина есть женщина.
        - Хорошо, - промолвил он, нежно привлекая ее к себе. - Я повторю процесс. Но для тебя будет не белый акватин. Пока - не белый…
        - Пусть он будет, - Света мечтательно зажмурилась, - цвета морской волны под солнцем!
        И они поцеловались.
        Весть о новом материале невиданных свойств облетела весь курс едва ли не быстрее, чем новость о грядущем бракосочетании. Люди, которые могли считать себя близкими к Тимофееву, реагировали на нее каждый по-своему. Так, в тот час, когда Тимофеев заканчивал синтез акватина цвета морской волны, к нему нежданно-негаданно явилась счастливая невеста.
        - Не подумай чего, - сказала она, - устраиваясь на диване и закуривая.
        - Я ничего и не думаю, - честно признался Тимофеев, расправляя на протянутых руках сверкающее полотно акватина. Однако не удержался и спросил: - Как оно там, в невестах?
        - Нормально, - заверила Тося. - Попробуй сам - узнаешь. Но ближе к делу. Все знают, что Димка меня любит. Он от меня буквально облезает.
        - Пожалуй, - после размышления согласился Тимофеев.
        - Но какой-то процент риска остается. Сам понимаешь - восточный темперамент, широта души… Короче! Я хочу, чтобы в день свадьбы товарищ Камикадзе не мог думать ни о ком, кроме меня. Ты это можешь, - она откинулась на спинку дивана и задымила в потолок, совершенно уверенная в своей правоте.
        - Ох и деспот же ты, - в сердцах сказал Тимофеев.
        - Пусть, - не возражала Тося. - Но хотя бы в этот день я могу иметь исключительное право на внимание собственного жениха?
        И она ушла, едва не столкнувшись в дверях с Леликом Сегалом, младшим научным сотрудником университетского вычислительного центра, который даже не углядел ее, так он спешил к Тимофееву.
        - Витя! - провозгласил он с порога. - Я тебя никогда ни о чем не просил.
        - Просил, - справедливо заметил Тимофеев, погруженный в раздумья.
        - Не в этом суть, - напирал Лелик. - Я слышал, ты тут материальчик придумал из воды… - с этими словами он извлек из полиэтиленового кулька с изображением взбесившегося ковбоя на печальном мустанге бутылку витиеватых форм. - Вот, фирменное виски «Белая лошадь». Нечего не пожалею, все тебе отдам, но сотвори мне ткань из фирменного продукта. Это же будут такие дела, что у всех вокруг облицовка потрескается!
        - Вы что - подрядились нынче облезать да трескаться? - попробовал возмутиться Тимофеев.
        Но Лелик уже исчез, а «Белая лошадь» осталась.
        Последним пришел правильный мужик, староста курса Николай Фомин. Он молча продвинулся на середину комнаты, сел на табурет, разглядывая всполошенного Тимофеева умными, спокойными глазами.
        - Так, - зловеще проговорил Тимофеев. - А тебе что из чего сотворить?
        - Мне? - слегка поразился Фомин.
        - Разве ты не хочешь, чтобы все вокруг поголовно облезли?
        - Ни к чему это, - рассудительно произнес Фомин. - А ты что кипятишься? Брось, не стоит… - он равнодушно скользнул взглядом по шеренге эмалированных ведер, в которых с плеском доходил сияющий акватин.
        - Неужели тебе не нужен костюм из невиданного материала? - недоверчиво спросил Тимофеев, понемногу успокаиваясь.
        - Так у меня же есть, - пожал плечами Фомин. - Кримпленовый, почти как новый. Не до тряпок сейчас, - промолвил он, посуровев. - Империализм в Южной Африке вон что творит…
        Тимофеев с тихой радостью смотрел на друга, оттаивая душой.
        Незадолго до торжественного события в комнатке Тимофеева собрались все, кому предстояло на себе испытать его новое изобретение. Было очень тесно. Тимофеев, затиснутый в угол с ведрами, походил на древнего алхимика, раздающего родным и близким философские камни.
        - Согласно пожеланиям жениха, - сказал он голосом нотариуса, оглашающего завещание, - невесте вручается отрез белого акватина с целью срочного пошива из него подвенечного платья. Материал содержит особые антиникотинные присадки, способные вызвать его разрушение в случае употребления невестой табачных изделий в период ношения упомянутого платья.
        - Это что же? - возмутилась Тося. - Испарится он, что ли?
        - Нет, - строго ответил Тимофеев и прибавил к этому непонятное и потому особенно странное разъяснение. - Вернется в исходное состояние.
        Потрясенная Тося на время притихла.
        - Согласно пожеланиям невесты, - вершил свой суд Тимофеев, - жениху вручается отрез черного акватина, содержащий присадки, которые стабилизируют материал лишь при наличии полной концентрации внимания упомянутого жениха на упомянутой невесте.
        - Вах! - сказал Дима сокрушенно. - Что же мне - глаза завязать?!
        - Гостю свадебного торжества товарищу Сегалу вручается отрез акватина кордовой фактуры…
        - А в него что присажено? - уныло осведомился Лелик.
        - Данный материал саморазрушится в случае превышения его носителем разумной для его организма дозы горячительных напитков.
        - Убийца! - заорал Лелик. - Губитель фирменного продукта! Откуда ты знаешь, какая доза для меня разумна?!
        - Это все знают, - неумолимо пресек его протесты Тимофеев. - Как только начнешь ржать по поводу и без повода, - значит, перебрал.
        - Добро, - подал голос молчавший доселе Фомин. - А я здесь при чем?
        - Ты проходишь по делу как свидетель со стороны жениха, - сообщил Тимофеев. - Тебе выделяется отрез темно-синего акватина в широкую полоску для пошива соответствующего костюма. По долгу свидетеля тебе надлежит веселиться и заражать своим весельем окружающих. Нам же известна твоя склонность к самоуглублению и серьезности. Поэтому твой акватин разрушится, если при звуках танцевальной музыки ты будешь находиться в неподвижном состоянии.
        Наступила продолжительная пауза, внезапно сменившаяся всеобщим взрывом.
        - Ну уж нет! - хором вскричали Тося, Дима и Лелик.
        - Баловство, - сурово произнес Фомин.
        И лишь девушка Света, которой с ее бирюзовым в переливах материалом ничего не угрожало, восхищенно спросила:
        - Как тебе все это удалось, Витенька?
        - Секрет производства, - порозовев от удовольствия, ответил Тимофеев.
        На самом же деле вряд ли смог бы он внятно объяснить, какими лабиринтами блуждала его творческая интуиция в поисках этих невероятных присадок к обычной воде. Впрочем, чтобы реализовать весь диапазон действия легированного акватина, оказалось достаточным перебрать содержимое одной лишь полки с бытовой химией в магазине хозтовары.
        - Возьмешь, - жестко сказала Тося, глядя в глаза вулканизирующему Диме.
        - Возьму, - с натугой согласился тот. - Но и ты!..
        - И я, - печально промолвила Тося, закуривая и отгоняя ладошкой дым от мирно лежащего у нее на коленях алмазно-белого отреза.
        Что касается Лелика, то он сразу принял решение поломаться, но взять, потому что ни у кого в городе и области не было такой роскошной кордовой ткани, по фактуре напоминавшей кожу необъезженного мустанга. Тем более что ни сам Лелик, ни его знакомые в жизни еще не видели ни одного мустанга.
        Тимофееву же было просто радостно. Во-первых, от того, что ему удалось достичь желаемого эффекта и удовлетворить всех. А во-вторых, теперь он мог с чувством исполненного долга возобновить поиски могилы Атея.
        И пришел этот день, которого ждали все, независимо от тех помыслов и надежд, что они связывали с ним. Такие дни всегда становятся событием для окружающих. В данном же случае событие предвиделось особенно значительным: это была первая свадьба между сокурсниками в преддверии распределения, и многим хотелось увидеть, как это делается.
        В комнату Тимофеева впорхнула девушка Света, и на блеклых стенах заиграли яркие блики от ее платья колдовской красоты.
        - Опаздываем, Витенька! - прощебетала она, сияющая, похожая не то на диковинный цветок, не то на тропическую птичку колибри.
        Ее радостному взору предстал народный умелец, облаченный в строгий, местами проутюженный костюм-тройку, при галстуке экзотической расцветки. В состоянии полной прострации он сидел в углу, заваленный пустыми ведрами и пластиковыми пузырьками из-под бытовой химии.
        - Что с тобой, милый? - опешила Света.
        - Присадки, - выдохнул Тимофеев голосом духа из подземелья старинного замка. - Перепутал…
        Ноги у девушки подкосились.
        - О ужас! - воскликнула она. - Что же будет?
        - Снится мне царь Атей, - потерянно бормотал Тимофеев, бездумно хватая и тут же роняя тюбики с облезлыми надписями. - Рожа довольная… «Не видать, говорит, тебе могильника моего как своих ушей! Совсем уже было ты его нащупал, а не успеешь. Убьют тебя нынче. В ведре утопят!» Проснулся я, давай разбираться, - так и есть! Кто же знал?.. Нужен был «Блеск», а я взял «Лоск»…
        - Ты хотя бы знаешь, кому что досталось? - допытывалась девушка.
        - В том-то и беда, что нет!
        - Надо их спасать, - твердо сказала Света. - Бежим туда!
        - Да, конечно, - лепетал Тимофеев, выбираясь из угла. - Бить будут, разумеется… Но за все надо расплачиваться… Ты же останешься здесь, потому что… я не уверен, что какая-нибудь присадка не досталась тебе!
        Света обессиленно опустилась на диван.
        Когда Тимофеев ворвался в вестибюль молодежного кафе, он понял, что опоздал. Его уже ждали. В пространстве, ограниченном бетонными стенами и зеркалами, куда долетали звуки нечеловеческой музыки из зала, перемежающиеся топотом и криками гостей, загнанным тигром метался Николай Фомин. Он был одет в великолепный темно-синий в широкую полоску, как у артиста Кикабидзе, костюм, сидевший на его тренированном, нестандартного силуэта, теле подобно мешку для перевозки сыпучих грузов. Фомин дожевывал вторую пачку «Беломора» и время от времени опасливо косился в зал.
        - Пойдем, - коротко сказал он, сцепив железные пальцы на запястье горе-изобретателя.
        - Что?.. - жалко спрашивал влекомый в подсобные помещения Тимофеев. - Говори, не томи душу!
        - Сам увидишь, - пообещал Фомин.
        В кабинете заведующего производством была картинка. Нетрезвый Лелик Сегал, в супермодном костюмчике, возлежал в кресле и хохотал, указывая неверным пальцем на сидевшую рядом молодую супружескую пару. Дима и Тося, напротив, плакали, передавая друг дружке сигарету. На Диме были клетчатые трусики и галстук, а на Тосе - фата и беленькое бикини. Супруги были влажны, словно только что вернулись с пляжа.
        - Изверг! - простонала Тося и погрозила Тимофееву наманикюренным кулачком. - Что ты с нами сделал?
        - Держите меня! - раненым кабаном вскинулся Дима. - Я его зарежу! - И он стал искать, чем бы зарезать Тимофеева, но не нашел.
        - Это самый простой выход, - задумчиво промолвил Фомин. - Да и успеется. Для начала пусть объяснит, что произошло.
        - Ребята, - горестно сказал Тимофеев. - Я перепутал присадки. Делайте со мной что хотите, я негодяй… Только передайте Свете, что я любил ее, и пусть она будет счастлива.
        Лицо Тоси, разлинованное потеками французской туши, прояснилось.
        - Оставьте его, - властно распорядилась она. - Пусть живет!
        - Но почему?! - убивался Дима. - Я сижу тихо, гляжу только на жену. Все пьют - я сижу и гляжу. Играет музыка, все плясать пошли - я сижу и гляжу. И вдруг…
        - Тебе досталась моя присадка, - мрачно сообщил Фомин.
        - А я-то, я! - вскричала Тося. - Все утро, весь день - ни единой сигареточки, в мыслях только одно: «Держись, Антонина, завтра и отыграешься!..» А рядом мой Димуля, мокрый, несчастный, до того мне его жалко, стало, облезть можно…
        - И облезла! - захохотал Лелик. - В смысле потекла!..
        - Присадка для Димы, - прокомментировал Фомин. - Однако почему ничего не делается мне и этому клоуну?
        Тимофеев молча отнял у Фомина дымящуюся папироску, с отвращением затянулся и выдохнул на корчащегося Лелика облако едкого дыма. Раздалось бульканье, плеск, и пляжная компания количественно возросла. Лелик с трудом поднес к лицу мокрую руку, тщательно прицелился и лизнул ладонь.
        - Виски! - сообщил он и залился жизнерадостным смехом. - Фирменное!
        Фомин вдруг всхлипнул. Все в страхе обратились к нему. Но ничего дурного не происходило. Староста курса, человек с железными нервами и правильным мужским характером, наконец-то оценил прелесть положения, и теперь его распирало веселье. Пока он счастливо и неумело смеялся, сработала последняя присадка, предназначавшаяся Лелику. Полоски на великолепном костюме заколебались, поплыли, чудо-материал забурлил, пошел рябью, и капли обычной воды забарабанили по начавшему было подсыхать полу. Глядя на него, стыдливо хихикнула Тося, утешился и заулыбался Дима, всем стало легко и радостно, словно тяжкий груз свалился с плеч. И только Тимофеев стоял в своем углу туча тучей.
        - А фиг с ними, с тряпками! - воскликнула Тося. - Что за свадьба без понта? Пошли веселиться! - она резво поднялась, сдвинула фату набекрень и подхватила Диму под руку.
        - Все облезут!.. - в конвульсиях проговорил Лелик.
        Пляжное сообщество двинулось к выходу.
        - Стойте! - жалобно воззвал Тимофеев. - А я?
        - Экспериментатор! - умирал Лелик. - Опыты на живых людях ставить!
        - Так мы же друзья ему, - сказал Николай Фомин. - На ком же, как не на друзьях? А что так вышло - сами виноваты. Вздумали взрослым людям характеры ломать при помощи бытовой химии… Кончай киснуть, Тимофеич! Все в жизни бывает, да только шелуха это, не смертельно. Главное - что в целом ты правильный мужик. Идем с нами!
        - Правда, костюмчик у тебя нынче подкачал, - критически заметила Тося.
        - Излишества в нем много, - поддержал Дима.
        - Сейчас, - решительно произнес Тимофеев. - Я все исправлю!
        Он стремительно покинул кабинет, сориентировался в темном коридоре и попал в моечную. Там он снял пиджак, жилет, брюки, сорочку, галстук и аккуратно сложил все на стуле. Затем нашел большую оцинкованную кастрюлю и набрал туда холодной воды, которую слегка разбавил горячей. «Ничего, - подумал он. При Кулибине таких били батогами. Все-таки время нынче иное. Доброе время, хорошее.»
        С этими мыслями он опрокинул кастрюлю на себя.
        В полутемном зале метались цветные сполохи от прожекторов, и развеселая студенческая братия дружно топотала под незамысловатый оркестр.
        - И эта свадьба, свадьба, свадьба… - надрывался певец.
        - Пела и плясала! - подхватывала благодарная аудитория.
        По закоулкам подсобных помещений навстречу Тимофееву пробиралась великолепная четверка его лучших друзей, бережно держась за руки, чтобы, упаси бог, не потеряться. А в вестибюле кафе его ждала девушка Света, тоже самая лучшая в мире, которая была готова пойти за ним не то что в воду - в огонь…
        ИСКРОГАСИТЕЛЬ
        Накануне Виктор Тимофеев плотно поужинал в студенческой столовой, и в результате приснился ему нехороший сон.
        Пришел-де к нему черт на предмет всяческого искушения. «Что, - говорит, - изобретаешь? Ну-ну…» А сам уселся в углу и ухмыляется. И одолевает бессмертную душу Тимофеева смутное беспокойство. «Иди отсюда, - гонит народный умелец бесовскую образину. - Чего расселся?» - «А вот жду, когда ты абсолютное оружие изобретешь и весь мир изничтожишь. Недолго уж мне тут отдыхать осталось.» - «Я оружием не занимаюсь! - паникует Тимофеев. - У меня мирный профиль!» - «Это ничего, - покатывается черт, пуская ушами колечки серного дыма. - Все так начинали… Ты не горюй, оно само у тебя получится. Захочешь какую-нито погремушку сварганить, ан абсолютное оружие и выйдет…»
        С криком «ма-а-ма!» Тимофеев проснулся.
        Была пасмурная беззвездная ночь, лил дождь. К окну липли грязно-желтые листья. Глядя в пелену за оконным стеклом, Тимофеев с ужасом осознал, что черт из сновидения был прав. Ибо не существует изобретения, которое в конечном итоге нельзя использовать во вредных целях.
        Его психика, угнетенная плохо улегшимся ужином, дрогнула. В первый момент он даже решил навсегда расстаться с изобретательством. Но в холодильнике совершенно случайно сыскалась початая бутылка минеральной воды, и Тимофеев, прикончив ее, во второй момент придумал, как ему поступить.
        Он зажег свет, выдвинул ящик стола и выгреб оттуда множество ненужных вещей. Взгляд его задержался на облезлом портсигаре, необходимость в котором отпала с того самого дня, когда Тимофеев бросил курить. Умелец тронул защелку, крышка легко откинулась, и его ноздрей коснулся слабый запах сухого табачного листа. И тогда Тимофеев понял, что ему покуда удалось обдурить пакостливого черта. Он протянул руку и, не глядя, отработанным движением воткнул штепсель паяльника в розетку.
        А затем, как и положено, наступило утро, которое слегка подсушило слякоть и сырость. Тимофеев, в латаной штормовке, брезентовых штанах и сапогах, дремал в автобусе. Путь его лежал на другой конец города, где весь курс, снятый с занятий, вот уже неделю помогал строителям закрывать квартальный план.
        На пустыре, где недавно еще стояло полтора десятка кирпичных домиков дореволюционной застройки, ныне оставались одни руины. Чуть поодаль высилась пока что ободранная коробка многоэтажного корпуса, в котором бравое и на все руки мастеровитое студенчество занималось внутренней отделкой. Девушки по причине своей хрупкости были задействованы на легких работах: бетонировали пол. Возглавляемые бывалым работягой Николаем Фоминым юноши выполняли более ответственное задание - они вставляли оконные рамы вместе со стеклами.
        - Видал? - спросил Фомин, закуривая. Он стоял у пустого оконного проема и выдувал сизый дымок наружу. - Добра-то пропадает… А ведь кто-то строил, кирпичик на кирпичик с толком укладывал!
        - Ты о чем? - деловито поинтересовался Тимофеев.
        - Да все о порушенных домах… Ведь им бы еще век стоять! Ну уж если нельзя перенести, так хотя бы кирпич сохранить - ведь ценный стройматериал, я сам слышал, как вчера прораб по телефону с кем-то лаялся: кирпича, мол, не завезли…
        - Это ты нарочно? - осведомился Тимофеев. - Или как?
        Фомин поперхнулся дымом.
        - Тимофеич, - сказал он, прокашлявшись. - Ну, чего ты? У меня случайно сорвалось. Не могу, понимаешь, видеть людскую бесхозяйственность!
        - Вот, вот, - сварливо произнес Тимофеев. - У тебя сорвалось, а мне опять ни есть, ни пить…
        - Вот ты, ей-богу, незадача! - раздосадованно воскликнул Фомин. - Что уж ты, себе не хозяин? Ну, отвлекись на что-нибудь! На Светку, например…
        Тимофеев обернулся. На другом конце этажа ему явилась ладная фигурка возлюбленной, верховодившей на бетонных работах. На нее было несложно отвлечься. У него потеплело на сердце, и он душераздирающе вздохнул.
        - А мы сегодня с ней в театр собирались, - признался он с тихим отчаянием. - На лишний билетик…
        Фомин, угрызаемый совестью, заложил пальцы в рот и свистнул. В еще не вставленных рамах задребезжали стекла.
        - Светлана! - гаркнул он. - С Витькой плохо!
        Естественно, девушка бросила все и полетела на помощь суженному, который притулился на куче строительного мусора.
        - Что с ним? - испугалась она. - Ушибся?
        - Мыслит, - со значением сказал Фомин. - Плакали ваши лишние билетики. А все я виноват… Ну, хочешь, со мной пойдем?
        - Не хочу, - ответила Света не раздумывая и обняла Тимофеева за плечи. - Как же я его брошу?
        - Охо-хо, - проворчал Фомин. - Поглядишь на вас, поглядишь, да и останешься всю жизнь холостяком. Уж очень много на эти дела душевных сил расходуется. А в мире, между прочим, неспокойно.
        - Пустяки, - уверенно заявила Света. - Главное - чтобы было что тратить.
        И они вечером пошли-таки на театральную площадь, где у них ничего не удалось с лишними билетиками. Поэтому прямо с площади они отправились гулять по бесконечной улице, выстланной сырыми плитами и палой листвой. И хотя моросил дождь, такой же бесконечный, как и улица, а промозглый ветер норовил забраться за шиворот, ничто не могло испортить этого осеннего вечера на двоих.
        А посреди ночи Тимофеев соскочил с дивана, словно ужаленный, выволок из-под своего лежбища давно дожидавшийся нового применения ломаный-переломаный пылесос
«Ракета» и принялся воплощать вполне уже вызревший замысел. Несмотря на сопутствующую его творческой деятельности отрешенность, он все же отдавал себе отчет в том, что вряд ли кому из соседей понравится, если за тонкой коммунальной стеночкой, посреди сладкого предрассветного сна, внезапно взвоет мотор пылесоса. Поэтому действовал он сугубо интуитивно и, закончив работу, отложил испытание агрегата на утро. Спать ему больше не хотелось и народный умелец просидел над своим детищем до восхода солнца, нежно касаясь его обшарпанных боков отеческой рукой.
        Сокурсники встретили Тимофеева с пылесосом весьма оживленно.
        - Шабашки берешь, Витек?
        - Правильно, на вечных двигателях авторитета не заработаешь…
        - Это не пылесос, - вдумчиво сказал Дима Камикадзе.
        - Да ну? А что же это?
        - Ракета, - произнес Дима. - Видите, сбоку написано…
        - А у нас, между прочим, от пыли задохнуться можно, - вступилась девушка Света, хотя и сама толком не представляла, зачем Тимофееву пылесос.
        Лишь верный друг и правильный мужик Николай Фомин понимал все.
        - Смастерил-таки? - коротко спросил он. - То самое? Когда испытывать?
        - В ближайший перекур, - так же деловито отвечал Тимофеев.
        - А что это за фиговина? - попыталась было добиться истины изнывающяя от любопытства Тося, тыча зажженной сигаретой в сторону агрегата, - она так и не бросила курить, на горе своему молодому супругу Диме.
        Но более тактичная Света поспешила увести ее на бетонные работы. Убедившись, что сюрпризов в обозримом будущем не предвидится, разбрелись и остальные. Тимофеев трудился в паре с Фоминым, оба знали, чем забивать гвозди, чем выдергивать, и дело у них шло на лад. Но бессонная ночь не минула для чудо-изобретателя без следа. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в один прекрасный момент его руке изменила твердость, и удар молотка пришелся по стеклу. Лязг осыпающихся осколков разнесся по всей стройке.
        - Ну, японский бог, интеллигенция! - в сердцах сказал мастер участка Гуськов. Он сидел на стопке ломаных рам и приканчивал уже вторую с утра пачку «Дымка». - Шлют же помощников!..
        Тимофеев залился краской.
        - Слушай, Тимофеич, - встревожился Фомин. - Не нравится мне твой видок. Может, мне тебя домой отправить?
        - По дискотекам шастать поменьше, - посоветовал Гуськов. - Не пить, раз натура не выдерживает. И за девками не бегать, если естество слабое.
        Фомин заскрипел зубами: он не переносил мастера Гуськова, как и всякого бездельника. А тот был бездельником клиническим. Но ответить на его реплики мешало чувство субординации, накрепко вбитое в него с добрых армейских времен.
        - Ничего, - сконфужено пробормотал Тимофеев. - я буду внимательнее.
        - В окно не выпади, - встрял Гуськов, починая третью пачку. - Отвечай потом за вас.
        Фомин резко нагнулся, поднял с пола белый силикатный кирпич и коротко рубанул по нему ребром левой ладони. Кирпич ухнул и разлетелся.
        - Вот-вот, - обрадовался Гуськов. - Портить народное добро - это мы умеем!
        И, всегда уравновешенный, спокойный, смонтированный из армированного железобетона, Николай Фомин тихонько застонал. Но чутко откликнувшийся на душевные терзания друга Тимофеев сжал его запястье, и порок остался ненаказанным. Гуськов сразу заскучал и убрел искать развлечений в другом месте. Ему удалось привязаться к Свете и Тосе, но здесь ему воздали с лихвой.
        - А ведь я могу восстановить это стекло, - задумчиво произнес Тимофеев. - И кирпич тоже.
        - Ну так действуй, - предложил Фомин.
        - Опасно. Кругом люди… Нужен полигон.
        - Что это с тобой? - поразился Фомин. - Прежде тебя это не останавливало!
        Тимофеев неопределенно улыбнулся, но промолчал.
        В обеденный перерыв они легко нашли подходящий полигон в виде полуразрушенной коробки двухэтажного купеческого особняка. Тимофеев растолкал ногами обломки кровли и на освободившееся место установил пылесос.
        - А куда включать? - спросил Фомин. - Это излишне, - сообщил Тимофеев. - Он у меня на аккумуляторах.
        Внешний вид пылесоса несколько изменился. Вместо шланга у него имелся жестяной раструб, а к воздуховодному отверстию был прилажен наклонный лоток, Фомин присел чуть поодаль на подоконник, а Тимофеев, на всякий случай, слегка отстранившись, носком сапога толкнул тумблер агрегата, и тот взревел дурным голосом.
        Его раструб хищно дернулся и нацелился на гору битых кирпичей, которым сами собой поползли внутрь пылесоса, направляемые силовыми полями - давнишним изобретением Тимофеева.
        - Как ты его назвал? - крикнул Фомин со своей галерки.
        - Реструктор! - отозвался Тимофеев, пытаясь перекрыть голосом завывания пылесоса. - Это система для восстановления разрушенных структур неорганической природы! Я на нее всю ночь угрохал!
        На лотке реструктора в снопе искр возник первый в истории человечества возрожденный из обломков кирпич. Он был красный, ноздреватый, с пылу с жару. Сзади в него толкалась нежно-розовая аккуратная плитка прессованной штукатурки.
        - Тимофеич! - вскричал Фомин. - Сейчас я стекло приволоку… Я всегда говорил, что ты правильный мужик!
        В его устах не было похвалы выше этой.
        Но лицо Тимофева, прежде сиявшее отеческой улыбкой, внезапно помрачнело. Рванув на груди пуговицы штормовки, народный умелец вытащил из кармана пиджака тусклый портсигар и зачем-то приложил его к уху. Взгляд его испуганно метнулся из стороны в сторону. А затем Тимофеев тигром кинулся на реструктор и вырубил его. Из недр агрегата вылетел букетик искр, и кирпичный ренессанс оборвался.
        - Ты чего? - встревожился Фомин.
        - Так… - пробормотал Тимофеев, утирая со лба испарину. - Искрит он, стервец…
        Трясущимися руками он затолкал портсигар обратно в карман и присел над реструктором на еще теплые целенькие кирпичи.
        - Понимаешь, - проговорил он срывающимся голосом. - Черт-то прав оказался…
        - Какой черт? - не понял Фомин. - Ты в себе ли?
        И тут из сумрачных недр купеческого дома появилось привидение.
        Оно имело страшноватую внешность в полном соответствии с готическими романами. Из потрепанного, местами проношенного до дыр савана торчали костлявые конечности, в глазницах черепа горели зеленоватые кошачьи зрачки. Привидение носило стоптанные шлепанцы с помпонами и побитый тленом заячий треух. Судя по экипировке, оно принадлежало кому-то из давних обитателей дома, останки которого были потревожены развернувшимся строительством.
        - У-у! - сказало приведение и дохнуло на экспериментаторов могилой.
        Тимофеев равнодушно отвернулся. Он был поглощен раздумьями, а в такие минуты его не отвлекло бы даже землетрясение. Что касается Фомина, то в годы службы в морской пехоте он и почище видывал.
        - Вот это хочешь понюхать? - ласково спросил он у выходца с того света, поднимая с пола заржавленный прут. - Давай подруливай, наследье царизма…
        Призрак гукнул еще, но как-то неуверенно, и замер на полдороги. Тогда Фомин слез с подоконника и двинулся к нему сам, поигрывая прутом, страшным оружием в его умелых руках. Нервы привидения сдали, и, непрерывно гудя, как пароход в тумане, оно попятилось.
        - Вали, вали отсюда, - проговаривал Фомин. - Умер так умер, нечего тут…
        И огорошенный неподобающим приемом призрак рассеялся, как пережиток прошлого.
        - То-то же, - удовлетворенно вымолвил Фомин и пошел на свое место.
        Но оно оказалось занятым.
        На полуобвалившемся подоконнике сидела Неземная Красавица. При виде ее Фомин встал как вкопанный, пальцы его сами собой разжались, и железный прут звякнул по полу. К созерцанию такой красоты в морской пехоте не готовили, и теперь правильный мужик Николай Фомин не знал, что ему и делать.
        Золотые волосы нежданной гостьи ореолом струились вокруг головы, парили над хрупкими плечами, и низкое солнце горело в них, словно заблудившись в пушистом облаке прически. Синие глаза нечеловеческой глубины излучали любовь и доверие. Впрочем, одета Неземная Красавица была во вполне обычные джинсы и кожаную курточку.
        - Я не помешаю? - произнесли алые губы.
        Ноги Фомина подкосились, и он сел где стоял. А Неземная Красавица легко спрыгнула с подоконника и поплыла к нему, рядом с ним, мимо него - к Тимофееву, скорбевшему над реструктором. Ее белые тонкие пальцы в перламутровом маникюре дотронулись до затянутого в пыльную штормовку плеча народного умельца.
        - Здравствуйте, - серебряно позвенела она.
        Тимофеев приподнял голову. Его глаза безучастно скользнули по боттичеллиевским чертам Неземной Красавицы.
        - Привет, - буркнул он.
        - Вы изобретатель Виктор Тимофеев? - спросила незнакомка.
        - Ну?
        - Мне нужна ваша помощь. Дело в том, что у меня дома сломался пылесос…
        - Ну и несите в мастерскую…
        - Да, но я прошу помощи у вас, - со значением сказала Неземная Красавица, метнула взгляд небывалой убойной силы в сторону Фомина и прибавила: - И у вашего друга.
        - Что ты, Тимофеич? - пролепетал размякший Фомин. - Пустяшное для тебя дело. Сходим вечерком?
        - Вечером я не могу, - отрезал Тимофеев. - Я со Светой гуляю.
        - Нет-нет, вы не поняли, - снова зазвенел колокольчик. - Ваша помощь необходима мне именно сейчас…
        - А где вы живете? - осторожно спросил Фомин.
        - Тут неподалеку, в десяти минутах ходьбы. Оставите ваш реструктор, никто не тронет его до вашего возвращения.
        - Чего-чего? - переспросил Тимофеев, и его взгляд ожил.
        Фомин озабоченно поглядел на наручные часы.
        - Не получается, - с тяжким вздохом промолвил он. - У нас перерыв истекает.
        - О чем вы? - изумилась незнакомка. - Никто и не заметит вашего отсутствия. Подумаешь, на часок задержитесь…
        - Нельзя, - посуровел Фомин. - Порядок есть порядок.
        - Неужели вы предпочитаете общество мастера Гуськова моему? - с печальной усмешкой произнесла Неземная Красавица.
        Фомин сморщился, как от зубной боли, но собрал остатки характера и отрицательно помотал головой.
        - Нет, - сказал он. Сердце его рвалось, как фугас, и поэтому он добавил, стыдливо краснея: - Может быть, все-таки вечерком? Виктор не может, но пылесос наладить я и один сумею…
        - Ну, что вы, - пропела Неземная Красавица. - мой пылесос может починить лишь Виктор Тимофеев.
        Народный умелец тихонько засмеялся.
        - Не пойду я к вам, - с наслаждением объявил он. - Ни сейчас, ни вечером и никогда.
        - Я могу заплатить, - пожав плечиками, заметила гостья. Неведомо откуда в ее руке возникла пачка денег толщиной с кирпич. - Столько вас устроит?
        - Ну, вы там, у себя, даете! - и Тимофеев захохотал в голос.
        На лицо Фомина, однако же, набежала тень.
        - Вот что, - сказал он скорбно. - Уберите это и, я извиняюсь, мотайте отсюда…
        - Жаль, - вздохнула Неземная Красавица. - Очень жаль…
        Николай Фомин зажмурился, чтобы не утонуть окончательно и бесповоротно в ее синем бездонном взгляде. А когда открыл глаза, ее уже не было.
        - Витька, - позвал он слабым голосом. - Что это делается? Разве можно такой девушке быть шпионкой? Где же, елки зеленые, справедливость?
        - Эх, Николай, - загадочно усмехнулся Тимофеев. - Ничего ты не понял.
        - Все я понял! Это они за твоим реструктором охотятся!
        - Конечно, охотятся, - согласился Тимофеев. - Но только не шпионка она.
        - А кто же? - с робкой надеждой спросил Фомин.
        Тимофеев открыл рот, чтобы объяснить, но не успел.
        - Р-работнички! - послышался до боли знакомый голос. - Киряете тут в закуточке?
        И под ветхие своды вступил зловредный мастер Гуськов, чадя «Дымком» из энной по счету пачки.
        - Ну, доложу я вашему директору, как вы тут помогаете жилищному строительству, - пообещал он, умостившись на все том же подоконнике. - На кой нам такие помощники?
        Фомин каменно сцепил зубы, чтобы удержать в узде свои антипатии, а Тимофеев, прищурившись, заметил:
        - Грубите, Гуськов. Ну, да мы пойдем… - и нагнулся за пылесосом.
        - Эту рухлядь оставь, - приказал Гуськов. - Нечего ее таскать на объект, захламлять площадку…
        И тут Фомин сорвался.
        - Клизма ты, Гуськов, - сказал он спокойным голосом. - Какой ты, к свиньям, мастер? Добрые люди вкалывают денно и нощно, а ты только зарплату получать горазд и на курево ее переводить. Пижон ты и дармоед.
        - Чего-о? - взвился тот. - Да я тобой стенки оштукатурю!
        - Давай, рискни! - обрадовался Фомин. - Встречу, как родного…
        Но Тимофеев сильно тряхнул его за плечо.
        - Опять ты не понимаешь, - сказал он весело. - Это же третий!
        - Какой еще третий? Сейчас он у меня нулевым сделается!
        - Ну, как тебе объяснить… Сперва был призрак, потом дамочка. А теперь - он…
        - Стоп! - скомандовал Гуськов. - Молчите, Тимофеев.
        - Ладно, молчу, - с готовностью отозвался тот.
        Гуськов спрыгнул с подоконника и подошел к ним. Ленивая поволока сползла с его глаз, побитая рыжей щетиной физиономия обрела признаки рассудочной деятельности.
        - Мы должны поговорить наедине, - обратился он к Тимофееву.
        - Знаю, - кивнул чрезвычайно довольный своей догадливостью народный умелец. - Коля, подожди меня на улице.
        Фомин закрыл рот и пожал плечами.
        - Я, конечно, подожду, - сказал он. - Но далеко отходить не буду. И если что не так…
        - Да, я помню, - серьезно произнес Гуськов, поднял один из возрожденных кирпичей и коротким ударом обратил его в крошево.
        - Иди, Коля, - попросил Тимофеев. - Все в порядке, это наши люди.
        И тогда Фомин ушел.
        - Присядем, - предложил Гуськов.
        - С удовольствием, - сказал Тимофеев.
        Некоторое время они старательно изучали друг друга.
        - Так вот вы какой, Виктор Тимофеев, - наконец промолвил Гуськов.
        - А вы совсем такие же, как и мы, - откликнулся тот.
        - Ну, не совсем, - усмехнулся Гуськов. - Я сильно загримирован. А вот Вика была без грима…
        - Тот чудак в белом мешке - тоже?
        - Элементарная фантоматика. Вы же сами ею баловались…
        - Значит, обо мне помнят? - с надеждой спросил Тимофеев.
        - С некоторых пор мы изучили вашу биографию до тонкостей. И отдельные ваши изобретения нанесли нам чувствительный удар по самолюбию.
        - А что было с…
        - И не просите, не скажу! - Гуськов замахал руками. - Зачем вам? Главное вы и так уже знаете - что жили не напрасно, хотя и не так все просто, как хотелось бы… Как вам удалось раскрыть маня?
        - Во-первых, привидений не бывает. Во-вторых, ваша Вика проболталась: назвала мой пылесос реструктором, хотя никто, кроме Фомина, еще не знал этого слова. А соображаю я достаточно быстро. Поначалу я думал, что вам нужна моя душа…
        - Что?!
        - Ну, что вы из этой… из преисподней…
        - А еще студент, - укоризненно покачал головой Гуськов. - Чертей, между прочим, тоже не бывает.
        - Вот когда материализм во мне возобладал, то я понял, кто именно хочет познакомиться с моим реструктором. Но только зачем он вам?
        Гуськов удавил окурок в щебенке и потянул из пачки следующую сигаретку.
        - Там, у себя в тридцатом веке, я работаю в Институте виртуальной истории, - сказал он. - С помощью темпоральной техники мы научились прослеживать параллельные ветви времени, заглядывать в альтернативные миры. Зачастую удается обнаружить интересные варианты нашей истории… Но однажды мы натолкнулись на мертвый мир.
        - Все-таки война?
        - Нет… Вся планета была засыпана ровным слоем молекулярного праха толщиной в несколько десятков метров. Нам пришлось прозондировать вглубь несколько исторических эпох этого мира. До пыли поверхность планеты была покрыта плитами конгломерата вырожденной материи, еще раньше - кирпичами и бревнами… Вам понятно, о чем идет речь?
        Тимофеев, бледный, как полотно, кивнул.
        - И наконец мы пришли в исходную точку, - продолжал Гуськов. - В тот момент, когда Ктивор Мифотеев - так его звали в этом мире - запустил свой реструктор и, увлекшись экспериментом, не смог его вовремя остановить. Ну, разумеется, в его конструкции были кое-какие отличия; так, он функционировал не на аккумуляторах, а на энергии вечного двигателя, и перерабатывал он не только неорганический хлам, а все подряд… Естественно, возник вопрос, отчего же наш мир избежал печальной участи, и вот я здесь.
        - Дайте закурить, - сказал Тимофеев.
        - Не дам, - заявил Гуськов. - Это не сигареты, а биологические фильтры. Уж очень нехорошая у вас тут атмосфера…
        Народный умелец провел рукой по лбу, словно отгоняя страшное видение загубленной планеты.
        - Все очень просто, - промолвил он. - Реструктор я сделал неудачно. То есть кирпичи он, конечно, восстанавливает. Но при этом он искрит…
        - Замыкает?
        - Нет, я имею в виду то, что у этой штуки слишком сильный отрицательный потенциал. Ведь любое изобретение может быть использовано на пользу людям, а может и во вред, все зависит от того, какой потенциал в нем сильнее - положительный или отрицательный, нехороший. В каждом предмете, сделанном руками человека, есть что-то от оружия - видно, такова природа вещей нашего мира. И чем выше отрицательный потенциал, тем сильнее искрит, тем ближе этот предмет к абсолютному оружию. Однажды я понял это. И сделал искрогаситель, - он достал на свет старенький портсигар и протянул его Гуськову. - Маленький детектор адских искр. Теперь я всегда знаю, что мне можно изобретать, а что нельзя. И сегодня, когда я запустил реструктор, мой искрогаситель чуть не взорвался у меня в кармане… Так что вы сейчас увидите, почему ваш… наш мир уцелел.
        Тимофеев открыл корпус пылесоса, вытащил оттуда заменившую мешок для пыли замысловатую электронную схему, положил ее на грязный пол перед собой и ударил по ней сверху кирпичом.
        - Ох, - не удержался Гуськов.
        На глазах Тимофеева была слезы.
        - Думаете, это легко? - спросил он дрогнувшим голосом. - Это же частица моей души…
        - Ничего, - попытался утешить его Гуськов. - Она у вас большая, надолго хватит… И все же неясно, что побудило вас придумать этот самый искрогаситель - очередной удар по нашему самолюбию?
        - А вы заглядывали в биографию того Тимофеева? - полюбопытствовал народный умелец, отвлекаясь от печального созерцания.
        - Ну, разумеется.
        - И, конечно, знаете, где он питался?
        - В студенческой столовой, - недоуменно ответил Гуськов.
        - А как там кормили?
        До Гуськова начало доходить.
        - Вообще-то поначалу неважно, - признался он. - Но за год до конца света директора столовой сняли, а новый оказался хорошим специалистом…
        - Я так и думал, - мрачно произнес Тимофеев. - А еще говорят: все, что ни делается - к лучшему.
        - Так оно и есть, - возразил Гуськов. - Поверьте мне, я ведь тоже специалист.
        - Специалист… - пробурчал Тимофеев. - Знали бы вы, каково мне ходить с этой штукой в кармане. Она же делает стойку буквально на все! Что же мне - ничего никогда не изобретать? Я так не могу… Но знать, что однажды из моих рук выйдет нечто, способное уничтожить весь мир, - это невыносимо.
        - Вы паникер, - сказал Гуськов. - Прекратите вибрировать. Для нашего мира вы совершенно безопасны.
        - С чего вы взяли?
        - И соображаете вы не так уж быстро, как хвалились. - Гуськов сердито затоптал очередной окурок. - Откуда же я, по-вашему, явился?
        ЗАГРАНИЧНЫЙ ЧАРОДЕЙ
        - Ну вот что, - заявила девушка Света. - Я хочу есть.
        - Хорошенькое дело, - упавшим голосом отозвался Тимофеев. - Уже десять вечера…
        На всякий случай он огляделся, но не обнаружил ничего, что порадовало бы его глаз. Улица, накрытая пологом темного неба, затейливо пестрела огнями реклам и вывесок. Прохожим предлагалось лететь самолетами компании «Интерфлюг», носить чешскую обувь и немедля посетить ресторан «Русская тройка».
        - Может, пойдем в ресторан? - с робкой надеждой на отказ спросил Тимофеев.
        - Куда угодно! - воскликнула Света. - Если, конечно, не хочешь, чтобы я умерла прямо здесь, на улице.
        Разумеется, Тимофееву, этого не хотелось. Он любил девушку Свету. Любил сильно и ровно, даже в те моменты, когда у нее, как сейчас, было скверное настроение, и хотел, чтобы она жила вечно.
        - Попробуем прорваться, - сказал он, совершенно уверенный в неудаче.
        В ресторане билась светомузыка, звенели электрифицированные балалайки, кто-то пел нечто фольклорное с нехорошим зарубежным акцентом. У входа стоял долговязый молодой человек в прекрасном белом костюме, маечке с акульей мордой прямо под пиджаком и фирменной каскетке. Он курил и, судя по всему, был крепко навеселе. Тимофеев проскользнул мимо него, но тут же уперся в необъятного, богато инкрустированного фальшивым золотом швейцара.
        - Сдай назад, - приказал тот генеральским голосом, глядя поверх тимофеевкой прически. - Посадки нет.
        - Понимаете, мы только что из аэропорта, - залебезил Тимофеев, испытывая крайнее отвращение к самому себе. - Нам некуда деться, а девушка очень проголодалась…
        - И сидели бы дома, - отрезал швейцар.
        - Но мы совершенно не знаем города, магазины закрыты, столовые тоже, а наш поезд уходит завтра днем… - заныл Тимофеев, но поймал не себе оловянный взгляд и понял, что швейцар не понимает его речей.
        Ему захотелось нагрубить, повернуться и хлопнуть дверью, но швейцар был пожилым человеком, а Тимофеев чисто рефлекторно уважал старших. Поэтому он смолчал и двинулся прочь. В это время мимо него нетвердой поступью продефилировал молодой человек в каскетке, а вслед за тем произошло положительно невероятное событие - одно из многих в разнообразной биографии Тимофеева.
        - Вот что, парень, - заговорил швейцар человеческим голосом. - Ну-ка, бери свою девочку и бегом за тот столик, что под пальмой.
        Тимофеев оторопел. В глазах швейцара появился осмысленный блеск, а отчужденное выражение красного лица умягчилось отдаленным подобием отеческой улыбки.
        - Спасибо вам, - пробормотал Тимофеев, метнулся к выходу, подхватил там скромно безмолвствовавшую Свету и повлек ее в ярко освещенный зал.
        Столик под пальмой был занят: его хозяином являлся тот самый обладатель каскетки и акульей морды. Он приветливо кивнул голодной парочке, будто старым знакомым.
        - Не возражаете? - на всякий случай спросил Тимофеев.
        Хозяин столика не возражал.
        - Мое имя есть Джим Гэллегер, - объявил он. - Кто есть вы?
        - Виктор, - назвался Тимофеев. - Студент. А это Света.
        - О! - возрадовался Джим. - Это красиво, что я не есть один за столиком до конца вечера. Вы, мне полагается, хорошие ребята, и мне сделалось жаль оставлять вас на улице. Поэтому я совершил вот так, - он вынул из кармана металлическую коробочку не больше портсигара, - нажал вот там, и швейцар стал хорошим.
        - Джим, - промолвила Света. - Нажмите еще разик, чтобы официант тоже сделался хорошим и подошел к нам.
        - Почему нет? - шаловливо хихикнул Гэллегер.
        Он сориентировал прибор на строго одетого юношу, с равнодушным лицом отдыхавшего возле бара. Не прошло и минуты, как тот, словно его осенило свыше, сорвался со своего места и кинулся к столику под пальмой.
        - Похоже, вы пришли сюда не затем, чтобы повеселиться, - заметил он, улыбаясь девушке Свете на все тридцать с лишним зубов, преимущественно золотых.
        - Вы угадали, - произнесла та. - Мы просто хотим есть.
        - Понимаю, - благосклонно покивал юноша. - Немного послушайте музыку, расслабьтесь, и все будет в лучшем виде: много, вкусно и недорого.
        И его не стало. Джим, развалясь в кресле, излучал во все стороны удовлетворение своими деяниями.
        - Послушайте, - торопливо заговорил Тимофеев, когда ему удалось совладать с изумлением. - Что это у вас?
        - А, пустяк, - сказал Гэллегер. - Портативный бихевиоризатор. Немножко модулированного излучения - и добрый человек вспоминает, что он добрый, а злой человек забывает, что он злой.
        - Где вы взяли эту штуку?
        - Я сделал ее сам, - скромно потупился Джим.
        - Кто вы? Ученый? Изобретатель?
        - Ничего похожего, - хмыкнул тот. - Моя работа есть эксперт-патентовед, я здесь в составе делегации. А мое хобби есть… как это у вас называется?.. О, вспомнил! Чародей.
        - Еще один народный умелец, - язвительно вставила Света, у которой никак не проходило дурное настроение.
        - Я есть умелец, - согласился Гэллегер. - Но не народный. Я есть частный умелец. А почему - еще один?
        - Просто Витя у нас страдает тем же хобби, - пояснила девушка.
        - О, коллега! - возопил заграничный чародей. - Не выпить ли нам за встречу?
        Тимофеев опасливо покосился на агрессивную Свету.
        - Пожалуй, нет, - сказал он. - Что-то не хочется.
        - Понимаю, - промолвил Гэллегер. - Ты есть за рулем. А вот я выпью.
        И он опрокинул в себя полный фужер «Сибирской».
        - Ох, и вдуют же мне, - бормотал официант, неся на растопыренной пятерне поднос с горкой тарелок. - Альтруист несчастный…
        Джим приоткрыл один глаз и, чтобы рассеять обуревавшие юношу сомнения, нацелился пальцем в бихевиоризатор, но угадал с третьей попытки, Официант немедленно стал весел и приветлив, разгрузил свой поднос перед Тимофеевым и Светой, тут же их рассчитал, взяв по три рубля с человека, и умиротворенно удалился.
        - Жаль, что это из-за вашей штуки, - со вздохом сказала Света, глядя ему вслед.
        - Почему бы ему всегда не быть таким?
        - Стереотип профессионального поведения, - невнятно выговорил Джим. - О!
        - Вы зря так налегаете на выпивку, - предупредил Тимофеев. - Можно перебрать.
        - Я хорошо тренирован, - разобиделся Гэллегер. - У меня имеется обширная практика с американским виски, ямайским ромом и японским сакэ. Это есть эксперимент на самом себе!
        - Я хотел как лучше, - пожал плечами Тимофеев и взялся за вилку.
        - До чего вкусно! - сказала Света. - Даже жить хочется!
        - Вы очень прекрасные парни, - умилился Джим. - я пью за вас - один фужер за коллеги, другой фужер за коллежскую девушку.
        Остаток вечера был изумителен, и Тимофееву, разомлевшему от сытости, даже не хотелось думать о том, что ночь им придется провести, вероятнее всего, на вокзале. Настроение у Светы понемногу пришло в норму, и она весело болтала с Гэллегером, который продолжал свой эксперимент в том же рискованном темпе и был в полном порядке. Но когда подошла пора уходить, он не смог оторваться от кресла.
        - Все любят цитировать русские народные пословицу, - конфузливо бормотал он. - Я тоже люблю. Есть такая пословица: чародей был пьян и эксперимент не удался…
        Они покинули зал втроем: Тимофеев заботливо поддерживал Гэллегера с одной стороны, а Света подпирала его с другой, зорко следя за тем, чтобы непослушные руки Джима, имевшие невероятную протяженность, не лезли куда не следует, швейцар проводил их взглядом, затуманенным неясными воспоминаниями.
        - Куда тебя? - спросил Тимофеев на улице.
        - Я существую в этом отеле, - сообщил Гэллегер. - А вы где существуете?
        - Нигде, - просто ответила девушка Света.
        - Что это значит - нигде? - возмутился Джим. - Вы должны обитать в одной экологической нише со мной, ибо мы - одного поля лютики-цветочки, а ягодки будут потом.
        Тимофеев поднял голову и посмотрел на неоновую вывеску. Это была гостиница
«Интурист».
        - Ничего не выйдет, - сказал он убежденно.
        - Не противоречь мне! - потребовал Гэллегер. - Вперед и с песней! - Он сделал два самостоятельных шага и упал.
        - Что-то я разваливаюсь на ходу, - объявил он радостно. - Сибирь меня доканала!
        Не прошло и часа, как они проникли в пустынный вестибюль гостиницы, где не было даже привычной очереди уповающих на чудо, потому что здесь чудес не происходило никогда. Женщина за стойкой надела очки, чтобы разглядеть посетителей. Ее наметанный взгляд безошибочно вычленил из этой замысловато переплетенной компании, напоминающей скульптурную группу «Лаокоон», иностранного гостя.
        - Это с вами? - осторожно спросила она, обращаясь исключительно к Гэллегеру.
        - Кто не с нами, тот против нас, - брякнул тот, снимая одну руку с Тимофеева и шаря в кармане белого пиджака.
        - Вы знаете, - проникновенно обратился Тимофеев. - Нам просто негде остановиться…
        - Ничем не могу помочь, - произнесла дежурная, глядя сквозь него уже знакомым оловянным взглядом.
        - Девушка очень устала…
        - Все очень устали.
        - Только на одну ночь.
        - Всем на одну ночь…
        - Хотя бы только ее…
        - Молодой человек, - строго сказала дежурная. - Вы читать умеете? Пойдите и прочтите название нашей гостиницы.
        - Момент… - приговаривал Джим, ворочаясь где-то сзади.
        - Витя, идем отсюда, - решительно потребовала Света, пунцовая от стыда за унижение своего возлюбленного.
        - Куда же вы денетесь? - со вздохом спросила женщина. - Темень такая на улице, девочка от усталости на ногах не стоит… На третьем этаже есть два одноместных номерка, до утра и проживете.
        - О! - воскликнул Джим, улыбаясь от уха до уха. - я есть обитатель именно третьего этажа. Вперед и с песней! - И он заголосил: - Из-за айленда на стер-р-ржень!..
        В его руках ходила ходуном плоская коробочка бихевиоризатора.
        К счастью, гостиница имела вполне исправный лифт, и честная компания поспешно, дабы не испытывать великодушие дежурной, погрузилась в кабину.
        - Вик! - взывал разомлевший Гэллегер, безуспешно пытаясь обнять Тимофеева. - Не будет справедливо, если ты завтра уедешь. Мы должны быть знакомы долго и счастливо. Потому что ты такой же, как и я! Прав я есть либо нет? - апеллировал он к Свете, перенося свои попытки на нее.
        - Возможно, ты и прав, - увещевал его Тимофеев. - Отчасти… Но давай для начала отдохнем.
        - Баиньки надо, - ворковала Света. - Поздно уже.
        - Истинно, - неожиданно легко согласился тот. - Утро вечера похитрее!
        Кабинка стала, створки разошлись, и начисто утративший чувство равновесия Гэллегер неминуемо выпал бы на устеленную поролоновым ковриком площадку третьего этажа, если бы не героические усилия его спутников.
        - Я обязан вам жизнью и честью, - провозгласил он, добившись наконец своего и обняв всех, кто оказался в пределах досягаемости его рук. - Что я могу сделать для вас? Может быть, пойдем ко мне и выпьем?
        - Ну нет! - воспротестовала Света. - Спать хочется!
        - Джим! - сказал Тимофеев. - Оставь мне, пожалуйста, до утра свой бихевиоризатор. Я хотел бы разобраться в принципе его действия. Если можно, конечно.
        - Хочешь, подарю? - обрадовался Гэллегер, с готовностью извлекая заветную коробочку на свет.
        - Спасибо, мне только взглянуть.
        Растопырив руки, размаха которых доставало как раз на межстенный промежуток, Гэллегер добрел до своего номера. Ноги его разъезжались, но он держался из последних сил - сказывалась богатая практика.
        - Очень скользко в ваших коридорах, - ворчал он.
        - Могу дать совет, - запустил ему вдогонку Тимофеев. - Вмонтируй себе в туфли маленький усилитель трения.
        - Трение? - отозвался Гэллегер. - О! Это хорошая мысль! - и он провалился в дверь номера.
        В коридоре стало тихо и спокойно. Мирно помигивала притушенная люстра из фальшивого богемского стекла, на облицованных деревом стенах пробегали отблески фар последних ночных автомобилей с улицы.
        - Спокойной ночи, Витенька, - шепнула Света и погладила Тимофеева теплой лапкой по небритой щеке.
        - Спокойной ночи, Светик, - шепнул Тимофеев, нежно поправляли девушке упавшую на лобик светлую прядку.
        И они поцеловались.
        Спустя некоторое время Тимофеев отпер дверь и, не замечая непривычной роскоши номера, проследовал к столу. Включив ночник, он достал из кармана пиджака отвертку, с какой не расставался ни при каких обстоятельствах, и нетерпеливыми движениями снял с бихевиоризатора верхнюю крышку.
        - Фотоваристор… - бормотал он, водя отверткой над хрустально-хрупкими внутренностями прибора. - Микроблок типа «да-нет»… А это что?
        Он не поверил своим глазам. Он не поленился и включил полный свет, но от этого ничего не изменилось. Закусив губу, Тимофеев еще раз прошелся взглядом по всей схеме.
        - Либо я ничего не смыслю, - заключил он, - либо… Как же так?!
        Он отложил прибор и замер, запустив пальцы в шевелюру и уставившись в темноту за окном. Не прошло и получаса, как его осенило. Разгадка внезапно возникшей проблемы оказалась настолько простой, что Тимофеев даже тихонько засмеялся. На душе у него сделалось легко и ясно. Продолжая счастливо смеяться, Тимофеев погрозил пальцем невидимому Гэллегеру и лег спать.
        А под утро начался кошмар.
        Едва только сквозь оконные занавески забрезжил рассвет, как Тимофеев с трудом разлепил веки и не сразу смог сообразить, где находится. Он чувствовал себя так, словно его накануне пропустили между валикам и стиральной машины. «Неужели заболел? - встревожился он. - Этого еще не хватало!» Он попытался молодецки соскочить с постели сразу на обе ноги и вместо этого ссыпался на пол вместе с ворохом простыней.
        В глубокой задумчивости Тимофеев согнул руку, чтобы отодрать от себя излишнее убранство, и явственно услышал, как заскрипели его молодые суставы.
        - Что же это? - изумился он вслух и не узнал своего голоса.
        Его природный баритон с элементами фальцета за одну ночь сместился по звукоряду куда-то в область субконтроктавы. В любое иное время это обстоятельство лишь придало бы народному умельцу солидности. Но в сочетании с наглым поведением постельного белья происходящее пробудило в нем неясную тревогу.
        Сопровождаемый скрежетом суставов, сделавшим бы честь самому уважаемому ревматизму, Тимофеев освободился-таки от простыни, не без труда отклеился от напольного коврика и потянулся за одеждой.
        - Чародей! - внезапно вскричал он, если только можно назвать криком инфразвуковые колебания. - Его вылазка!
        Он вдруг вспомнил свой совет насчет трения, необдуманно поданный давеча чуть тепленькому от возлияний зарубежному гостю.
        - Чертов предприниматель! - громыхнул Тимофеев и, преодолевая сопротивление взбунтовавшихся сил трения, потянул на себя все, что мог.
        Ему пришлось оставить эти попытки, поскольку ткань его брюк слегка задымилась. Замотавшись в более уступчивую простыню и живо напоминая внешним видом древнеримского сенатора, затеявшего дворцовый заговор, он доковылял до дверей и с ужасом подумал, что было бы, имей он привычку пользоваться замком. Но, как известно, такой привычки за свою недолгую биографию Тимофеев благополучно не приобрел. Поэтому он опасливо приналег на дверь, и та, поразмыслив, уступила.
        Сбирая пятками поролоновые дорожки в коридоре, он достиг номера, где обитал Гэллегер. Здесь Тимофееву пришлось признать, что до сей поры ему немыслимо везло: и эта дверь была приоткрыта, очевидно, патентовед-экспериментатор не нашел в себе сил запереть ее на ночь. Гнусно визжа петлями, она пропустила Тимофеева внутрь. Номер между тем пустовал.
        - Джим! - иерихонской трубой заухал Тимофеев.
        Где-то наверху, в районе люстры, ему почудилось неясное шевеление. Тимофеев, скрипнув позвоночником, поднял голову. А затем его нижняя челюсть с хрустом отвисла.
        На потолке, притулив к люстре подушку и завернувшись в клетчатый плед, в раздольной позе возлежал Гэллегер. Его затянутые поволокой глаза без особой осмысленности взирали на вошедшего.
        - Хэлло, Вик! - зарычал он. - Что ты там делаешь вниз головой?
        Тимофеев собрал все душевные силы, чтобы унять вспыхнувшее с небывалой силой раздражение.
        - Лично я стою, где положено, - с нажимом ответил он. - А ты спишь на потолке! И будешь спать, покуда не протрезвеешь!
        Частный чародей завертел всклокоченной головой, понемногу приходя в себя. Ему сделалось дурно.
        - Внизу мне показалось жарко, - прогремел он жалостливо. - Я стал искать сквознячок, но не нашел… Вик! Спасите нашу души! Сними меня отсюда!!!
        - Что ты сделал перед этим? - допытывался Тимофеев.
        - Ничего особенного, - причитал Гэллегер. - По твоему совету… Прибор для локального усиления трения…
        Взгляду Тимофеева предстало нечто отдаленно напоминающее будильник без корпуса, сиротливо лежавшее среди окурков на журнальном столике.
        - Буржуй недобитый, - устало возмутился Тимофеев. - Шуток не понимаешь? Все нормальные изобретатели борются за то, чтобы преодолеть силы трения, а ты что наделал?
        - Сними меня, - тихонько попросил Джим. - У меня сейчас голова отпадет. Я думал
        - с перепою, а оказывается - с потолка… Я хочу к тебе! Янки, гоу на пол!
        И отходчивый Тимофеев полез на стенку.
        Очевидно, в непосредственной близости от прибора коэффициент трения возрастал неограниченно, поэтому народному умельцу не составило большого труда проползти по стене до самого верха, а затем, для приличия немного поборовшись с психологическим барьером, перебраться на потолок. Где подтягивая, а где подталкивая, он вынудил деморализованного Гэллегера отцепиться от люстры и совершить обратный путь. Стеная и жалуясь на свое пагубное пристрастие к алкоголю, Джим отлип от стенки и угнездился в постели в позе отходящего праведника.
        И тут в номер вошла девушка Света.
        Она выглядела весьма неважно. Должно быть, и ей перепала своя доля мучений. Света, как и ее суженый, была закутана в простыню, хотя несла свой наряд с гораздо большим изяществом.
        - Витенька, - позвала она прокуренным басом. - Что же происходит с самого утра?
        От предосудительных звуков собственного голоса ей сделалось горько, и ее губки задрожали.
        - Света! - со всевозможной нежностью заревел Тимофеев. - Только не плачь! Это все Джим напортачил! Он усилил трение, и твои голосовые связки работают ненормально! Воздух о них сильно трется! И суставы тоже трутся! Это пройдет, он сейчас все исправит…
        - Легко сказать, - пророкотал Гэллегер. - Если бы мне помнить, как это делается…
        - То есть как? - опешил Тимофеев.
        - Тривиально. Я никогда не помню, что делаю в нетрезвом облике. Ни поступков, ни изобретений. Если бы мне знать принцип действия этого чудовища! - Гэллегер с ненавистью покосился на раскуроченный будильник и утомленно смежил веки.
        - Вообще-то за такие дела положено убивать, - зловеще произнес Тимофеев.
        - Убейте меня, - с тихой радостью согласился Джим. - Нет сил страдать! Меня снедает похмелье…
        - Безобразие! - укоризненно просипела Света. - Надо же изредка думать, прежде чем что-то изобретать! Всякое открытие влечет последствия, и нельзя так безответственно относиться к своим поступкам!
        При этих ее словах Тимофеев пристыженно покраснел и сделал вид, что поглощен изучением прибора. Кто-кто, а уж он-то и подавно заслуживал того же упрека. Но ему как любимому человеку многое прощалось.
        - Ковбойский принцип, - оправдывался Гэллегер. - Сперва стреляй, потом думай…
        - Но вы же не ковбой, а человек! - не унималась девушка.
        - Света, - наконец отважился вмешаться Тимофеев. - Присмотри за ним, а то еще умрет в самом деле, международных осложнений не оберешься… А я попробую разобраться в приборе.
        И он склонился над будильником.
        В это время в вестибюле гостиницы неприкаянные приезжие устраивали инфразвуковую атаку администратору, укрывшемуся от них за стойкой. Как известно, сверхнизкие звуковые колебания способны угнетать человеческую психику, и поэтому администратор, испытывая безотчетный страх, раздавал налево и направо ключи от свободных номеров, которые зажимались на протяжении многих дней. При этом он, соблюдая формальности, объяснял, кому и куда пройти, чем вызывал ответное угнетение и без того расшатанной психики постояльцев, и те, в состоянии, близком к панике, разбредались по этажам. Впрочем, никто не смог попасть в свой номер: ключи, скованные озверевшей силой трения, не проворачивались в замках.
        Ни Тимофеев, ни даже сам Гэллегер не могли знать, что агрессивный прибор заработал вразнос, и сфера его действия, прежде ограниченная комнатой заграничного чародея, уже расползлась до нижних этажей гостиницы и теперь серьезно угрожала улице.
        Преодолевая телесную немощь, Тимофеев взял отвертку, позабытую Гэллегером на столике и осторожно коснулся обнаженной схемы. Он все еще смутно представлял себе, какими катакомбами блуждала разнузданная инженерная мысль пьяного патентоведа. Сам виновник событий недвижимо лежал на постели и гулко стонал. Впрочем, присутствие девушки придавало ему некоторый избыток сил, и потому его безвольно свисавшая на пол рука дрогнула, со скрипом согнулась в локте и легка на талию Светы.
        - Ой! - вскрикнула девушка низким голосом.
        Тут как раз подоспела пора Тимофееву обернуться.
        - Эй, эй! - загрохотал он. - Убери оттуда копыто немедленно!
        - Не могу… - прошелестел Джим. - Трение мешает…
        - Трение?! - самолетной турбиной взвыл Тимофеев. - Я тебя самого в порошок сотру!
        Но в этот момент совершенно случайно его взгляд упал за окно, и Тимофеев понял, что медлить нельзя, что сейчас в его золотых руках судьба многих людей, если не всего человечества.
        Внизу, на улице, ободранная житейскими невзгодами, имевшая трудное детство кошка, спасая свою жизнь, карабкалась на ветку подстриженного под полубокс дерева. Преследователь, дворовая собака, в пылу погони заскочила всеми лапами на корявый ствол, добежала до середины и, внезапно почуяв неладное, попыталась истерически затявкать. Вместо этого она огласила окрестности почтенным сенбернарьим басом, что отваги ей не добавило. Мимо звериного дуэта, еле вращая дымящимися колесами, почти шагом проползло такси.
        Тимофеев мигом забыл о личных неурядицах во имя всеобщего блага. Он даже зажмурился, чтобы всецело отдаться на милость своей безотказной инженерной интуиции…
        Жало отвертки вонзилось в сердце прибора и с хрустом повернулось.
        Тимофеев открыл глаза.
        Такси за окном дико взвыло и с немыслимой скоростью рвануло с места, скрывшись за поворотом. Собачонка шлепнулась на газон и в беспамятстве заверещала. Спустя мгновение сверху на нее сползла сохраняющая полное присутствие духа солидная кошка. Не покидая собачьего загривка, она попыталась умыться лапой.
        Сфера действия прибора стремительно сужалась, причем быстрее, чем следовало бы.
        - Перехлест! - вслух подумал Тимофеев. - Сила трения стала меньше нормальной.
        - Витенька! - пискнула Света. - Скоро уже? Он мне надоел со своей рукой!
        - А ты ему тресни, - посоветовал Тимофеев.
        И он еще раз дотронулся до прибора своей волшебной отверткой.
        - Готово, - с удовлетворением произнес он.
        Ему на голову свалилась забытая Джимом возле люстры подушка. Света, позабыв про скорбного здоровьем патентоведа, кинулась на помощь потрясенному нежданным ударом Тимофееву.
        - Тебе больно, милый? - испуганно прощебетала она привычным нежным голосом.
        - Ну что за судьба! - пожаловался тот, сидя на полу. - Добрым людям, вроде Наполеона, яблоки на голову падают, а мне так постельная принадлежность…
        Гэллегер, пристыженный и потому чрезвычайно тихий, приподнялся на локте.
        - Вик! - позвал он виновато. - Я не есть чародей, я есть жалкий дилетант, потому что не гожусь тебе в стельки. Потому что могу творить, лишь будучи противоестественно пьяным в подметку. Почему ты студент, а не лауреат Нобелевской премии?
        - Всему свое время, - счастливо улыбаясь, заметила Света и поцеловала Тимофеева в петушащуюся макушку.
        - Зря ты убиваешься, Джим, - искренне произнес Тимофеев. - Ты талант, хотя и поставленный в чуждые истинному таланту условия. Я своими изобретениями хочу приносить добро окружающим. А ты? Чтобы справиться с собственным похмельем, закатываешь глобальную катастрофу…
        - Частный чародей, - хихикнула Света.
        Бережно поддерживая друг дружку, возлюбленные двинулись к выходу. В своих одеяниях из белоснежных простыней сейчас они напоминали пришельцев из далекого и безусловно светлого будущего.
        - Да, чуть не забыл, - уже в дверях обернулся Тимофеев. - Твой бихевиоризатор, Джим, не может работать.
        - Как это? - удрученно спросил Гэллегер.
        - Очень просто: ошибка в схеме. Вряд ли то модулированное излучение, что генерирует твоя коробочка, может подействовать на поведение человека. В лучшем случае оно способно, ну скажем, успокоить зубную боль.
        - Не может быть, - нахмурился Джим. - Это пропаганда.
        - Выходит, они сами хотели нам помочь? - захлопала в ладошки Света.
        - Да, - сказал Тимофеев. - И швейцар, и официант, и дежурная. Хорошие, отзывчивые люди.
        Джим Гэллегер, унылый и разлохмаченный, сидел на постели и крутил в руках обезвреженный будильник. Его мучило раскаяние, усугубляемое жесточайшим похмельем.
        Спустя несколько месяцев, в самый разгар учебного года, девушка Света принесла на лекцию по новейшей истории газетную вырезку и, пристроившись рядом с Тимофеевым, потеребила его за рукав.
        - Витенька, - сказала она с хитрецой. - Помнишь гостиницу «Интурист»?
        - Очень смутно, - признался тот. - Гораздо лучше я припоминаю наши с тобой каникулы.
        - Тогда прочти!
        В заметке, которую доставила Света, сообщалось о безымянном чудаке-изобретателе, который нечаянно создал генератор биологического излучения, способный устранять дискомфортные состояния человеческой психики, а сейчас занялся ни много ни мало как разработкой прибора для регулирования силы трения. Однако, не без иронии писал автор заметки, упомянутому чудаку нельзя отказать в предпринимательстве, поскольку все его «чудачества» тщательно запатентованы…
        - Гэллегер! - засмеялся Тимофеев. - Частный чародей!
        - Как же так? - возмутилась девушка. - Ты подсказал ему применение для бихевиоризатора, идею насчет трения, а вся слава ему? Когда же и о тебе будут писать в газетах?
        Тимофеев задумчиво повертел вырезку.
        - Разве это главное? - спросил он без особой уверенности.
        - Ничего! - успокоила его Света. - Когда-нибудь о тебе непременно напишут! И это будет не какая-то газетная статейка. Это будет драматическая повесть, быть может
        - полная скрытого трагизма…
        - Нет, - поразмыслив, возразил Тимофеев. - Не хочу никаких трагедий. С чего бы это нам вешать носы? Ведь у меня есть ты, а у тебя есть я. А это очень, очень и очень много!

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к