Сохранить .
Возжигатель Свеч Евгений Филенко
        # У него странная профессия. Он возжигатель свеч - борец с демонами. Однако в его деревне, куда он вернулся после многолетнего отсутствия, его мастерство никому не нужно. О нем вспомнили, только когда пришла угроза, но возжечь свечу можно, только любя тех, кто тебя окружает! Хотя и презрение порой может оказаться неплохим заменителем…
        Евгений Филенко
        Возжигатель Свеч
        По мотивам китайских «Рассказов забавных и поучительных»
        Автор сознает, что наверняка допускает ошибки в использовании старокитайских реалий для иллюстрации своих вполне современных убеждений, но поскольку он ставил себе иную, нежели скрупулезное бытописание, задачу, то ему на это наплевать.

1
        Вечером, по пути в соседнюю деревню минуя заброшенную халупу на отшибе, которую по убогости и домом-то язык не повернулся бы назвать, старик Чу не упустил по своему обыкновению помянуть добрым словом прежних ее хозяев. Знавал он их в ту еще пору, когда жив был и сам Большой Ман, и хозяйка его, тоже Ман, и не разбрелись по белу свету их дети, пятеро сыновей, все до единого Маны. Большой Ман крут был что на руку, что на слово. Семейство содержал в сильной строгости, но оттого имел и порядок в хозяйстве, и голода не ведал в самые тяжкие времена, и соседей ссужал чем мог, если о том просили. Но вот уж десять весен как дом стоял в разоре и запустении. Опершись о посох, старик Чу со скорбью в сердце вспомнил, что так и остался должен Большому Ману полмешка рисового зерна. Теперь, видно, у Желтых истоков представится ему случай вернуть долг. Недолго уже осталось ждать… И старик Чу, вздыхая, принялся перебирать в изветшалой памяти эпизоды бурной своей юности. А про Большого Мана и его семью позабыл, едва только скрылась из виду просевшая крыша покинутого гнезда.
        Наутро же, возвращаясь в деревню, Чу обнаружил, что в халупе кто-то поселился. Дверь была приоткрыта. Трава, что почти скрывала собой трухлявый порог, не то скошена, не то вырвана с корнем.
        - Это не дело, - проворчал Чу. - Где видано, чтобы всякий, кому взбредет на ум, занимал чужие дома? Или, может быть, он сговорился со старостой, а я того просто не знаю? Или, что еще поганее, знаю, да позабыл?
        Ворча это и другие разные разности себе под нос, старик Чу обошел дом и увидел пришельца. Тот ковырялся мотыгой в поеденной бурьяном грядке, глубоко надвинув на лицо широкополую соломенную шляпу, вроде тех, какие носят южане-свиноеды да еще, по слухам, городские франты. Что мотыгой управляться он не горазд, было ясно с первого взгляда. Белая, давно не знавшая загара кожа на широкой спине чужака лоснилась от пота.
        Старик Чу недовольно закряхтел, желая привлечь к себе внимание. Кряхтеть ему пришлось долго. А когда чужак поднял наконец голову, то стало видно, что никакой это не чужак, а самый настоящий Ман, старший сын Большого Мана, а стало быть - вполне гожий носить то же самое уважительное прозвище, что и его покойный отец. Все Маны с лица отчего-то походили на волков. Особенно когда злились. Бугристый лоб, глубоко всаженные в череп глаза, тяжелые челюсти…
        - Значит, вернулся, - не то спросил, не то отметил вполне очевидное обстоятельство старик Чу.
        - Выходит, так, - сказал Ман, снова надвигая на лоб чудную свою шляпу и продолжая неловкое ковыряние.
        Был он широк в кости, как и отец, сух в мышцах, и глаза смотрели по-отцовски, недружелюбно. Но не походило на то, чтобы за последние годы он знавал работу на земле.
        - Деньжонок, должно быть, скопил, - снова нарушил молчание старик Чу.
        - Нет, - буркнул из-под шляпы Ман.
        - Грамоту, должно быть, изучил…
        - Угу.
        Покряхтев еще немного для виду, Чу подобрал полы халата, переступил через вросший в землю плетень и подковылял к Ману.
        - Дай-ка мне, - сказал он, кладя костлявую руку на черенок мотыги.
        Поколебавшись, Ман уступил.
        - Вот как надо, - приговаривал Чу, умело выворачивая нагулявшие корень сорняки - Вот так… и эдак…
        Ман стоял над ним молча, только дышал тяжело.
        - И чего же ты вернулся, интересно мне, - сказал Чу, с хрустом разгибая спину. - Жил бы себе в городе.
        Ман ответил не сразу.
        - Время пришло, вот и вернулся, - сказал он наконец и забрал мотыгу.

«Вернуть, что ли, ему те полмешка риса? - подумал Чу. - Одним камнем на душе поменьше. Да только где мне взять эти самые полмешка?»
        - Дерьмо, - промолвил старик, плюнув в зеленое месиво жирных сорнячьих стеблей. Ман вскинул на него холодные волчьи глаза, и Чу поспешил разъяснить: - Мотыга, говорю, дерьмовая. Сходи к кузнецу, пусть поправит.

2
        Кузнец Гао был из переселенцев и ничего про семью Большого Мана не знал. Поэтому расспросов с его стороны не последовало. Да и не мастак он был на беседы. Такой же приземистый, как его кузница-землянка, такой же темный лицом и телом, как глиняные стены, и такой же тяжелый на слова, как его молоток. Повертев принесенную мотыгу, молча содрал железо с деревянного черенка и бросил в кучу негодного к делу лома, а голый черенок сунул обратно опешившему от такого поворота дел Ману.
        - Чем же мне землю рыхлить? - пробормотал тот.
        - Деньги есть, человек? - просипел Гао и указал кивком в темный угол кузницы, где валялись новенькие мотыги, свежеоткованные, острые, как язычок городской барышни.
        - Сколько? - спросил Май.
        - Пять монет. Или полмешка рису. Или два горшка браги. Или пять горшков, если пустые и непобитые. Смотря что умеешь, человек.
        - Этого я не умею, - сказал Ман и отсчитал пять полустершихся медных монет.
        - А кошелек твой, человек, не трещит от натуги, - заметил Гао. - Пойдешь ко мне в подмастерья?
        Ман отрицательно помотал головой. Он выбирал мотыгу. Взял одну, другую, взвесил в руке. Наконец остановился на самой тяжелой.
        - И выбирать не умеешь, - сказал кузнец презрительно. - Не по руке она тебе. На что же ты годен, человек?
        - У меня есть Ремесло, - пробурчал Ман.
        - Непохоже, человек, что оно тебя кормит.
        - Это так, - Ман криво усмехнулся.
        - Зачем Ремесло, которое не кормит? - удивился Гао.
        - Я другого не знаю.
        - Ну, научись. Еще не поздно. Говорю же - иди ко мне в кузницу.
        - Нельзя. Тогда я могу забыть то, чему меня учили.
        - И кому от этого станет плохо, человек?
        - Вам всем.
        Пока Гао, вылупив глаза, пережевывал его ответ, Ман вскинул мотыгу на плечо и ушел. Кузнец глядел ему вслед примерно до полудня и все это время обдумывал услышанное.
        - Почему это мне станет плохо, человек? - наконец спросил он, когда солнце покинуло зенит.
        Но не нашлось поблизости никого, кто мог бы разъяснить ему слова Мана. И поэтому темноликий Гао занялся обычным своим делом.

3
        Оставив кузнеца, Ман прошел через всю деревню, зорко поглядывая по сторонам из-под своей шляпы.
        Первым, кто привлек его внимание, оказался Сун-Середняк, прозванный так лишь за то, что в семье всегда, сколько его знали, был средним сыном. Сун-Меньшак еще не вошел в возраст и гонял собак по задворкам, а Сун-Большак жил в соседней деревне, уже обзавелся внуками и помирать тоже не собирался. Так что цепкому взгляду Мана не на ком из Сунов было задержаться, кроме Суна-Середняка.
        Тот сидел на свежеошкуренном бревне толщиной с него самого, оперевшись о топор с длинным топорищем, и грел на солнышке раннюю лысину, обвязанную тряпкой. Как и все в его роду, это был поджарый жилистый мужик, упорный и умелый на всякую работу. По крайней мере, таким он показался, коли Ман не проследовал мимо, а остановился напротив.
        - Не возьмешься ли починить мне крышу? - спросил он у Суна-Середняка.
        - А кто ты такой, чтобы я чинил твою паршивую крышу? - неучтиво осведомился тот и сплюнул в сторону гостя.
        Ман и виду не подал, что его задело такое обращение.
        - Я сын Большого Мана, - сказал он спокойно. - Стало быть, из Манов я нынче самый большой. И ты должен помнить меня, потому что мы вместе надували лягушек соломинкой через задницу на Сучьем пруду два с лишним десятка весен тому назад.
        - Помню, - подтвердил Сун. - Я тебя еще здорово отдубасил за то, что ты затаскал мою расписную глиняную свистульку.
        - А потом я тебя, - невозмутимо сказал Ман. - За медную ханьскую монету в форме ключа, с удобной дырочкой для продевания шнурка, которую ты стянул из моего тряпья, пока я купался. Так возьмешься?
        - Почему я должен чинить твою паршивую крышу, когда ты сам о двух ногах и двух руках? - пожал плечами Середняк и снова плюнул.
        - Я не умею, - сознался Ман. - Каждый должен заниматься своим делом. Если я полезу на крышу, то могу упасть и стану негоден к тому Ремеслу, которому обучался в городе последние пятнадцать лет.
        - Что это за паршивое Ремесло, от какого здоровый мужик не способен влезть на крышу собственного дома? - Ман не отвечал, и тогда Сун, помедлив, добавил: - Может быть, это такое тяжкое Ремесло, что от него здоровый мужик делается больным и не может вскарабкаться даже на собственную бабу?
        Ман сдвинул шляпу на затылок и впервые показал свое волчье лицо собеседнику. Лицо было равнодушным, словно никакие оскорбления не могли задеть достоинства Мана и лишь будили в нем скуку да зевоту.
        - Я могу влезть на женщину, - сказал Ман. - Но у меня нет женщины. И нет времени. Видно, ты не хочешь заработать лян1 серебра за пустяковую работу. А в детстве, помнится, ты любил даже старые медные монеты.
        С этим он повернулся, чтобы следовать своей дорогой.
        - Эй, ты… как тебя… Ман! - окликнул его Сун-Середняк. - Я залатаю твою паршивую крышу за пару лянов. Если, конечно, они у тебя и впрямь из серебра, а не из навоза.
        Ман не обернулся. Середняк выждал немного и с деланым пренебрежением сплюнул ему вслед. Потом, поразмыслив, высморкался в ту же сторону.
        - Ишь, - сказал он сам себе. - Нероботь, а тоже… свое достоинство понимает.

4
        Когда Ман переступил порог хижины деревенского старосты, тот сидел за низким столиком и с отвращением глядел на раскатанный перед ним свиток рисовой бумаги. Посреди желтоватой чистоты свитка распласталась безобразная клякса чернил. Оставляя за собой мелкие точки следов, вокруг нее бегал таракан.
        - Ты, тварь, - ненавидяще сказал староста и поднял чернильницу из потемневшей от времени яшмы, чтобы уничтожить таракана.
        - Меня зовут Ман, - сказал Ман, снял шляпу и поклонился. - Доброго здоровья, господин староста.
        Не поведя и ухом, староста с размаху опустил чернильницу. Брызги усеяли не только все прежде нетронутое пространство свитка, но и одежду, и лицо старосты.
        - Уважаемый господин излишне потакает своему гневу, - бесцветным голосом отметил Мав.
        - А тебя никто не просит отверзать пасть! - проревел староста, размазывая потеки по щекам.
        Ман смолчал, хотя лицо его потемнело.
        - Если бы я не поддавался своим чувствам, - сказал староста уже спокойнее, - то сидел бы в столице, посреди белокаменного дома, в окружении жен и прислуги. И не унижался бы до того, чтобы самому отправлять обязанности писаря… Как, говоришь, твое имя - Ман? Это который же из Манов?
        - По всей видимости, теперь - старший, - промолвил Ман и снова поклонился.
        - Ты же, рассказывают, удрал в город и просадил там все отцовские денежки, что он дал тебе на учебу.
        - У господина нерадивые осведомители. Я успешно закончил учебу, овладел Ремеслом и сдал экзамены.
        Нo денег у меня и вправду почти не осталось.
        - Стало быть, ты грамотный?
        - Это так, господин.
        - Тогда я знаю, чего тебе нужно, чтобы стать счастливым и богатым. Ты должен поступить ко мне писарем. И я буду платить тебе десять лянов в месяц, да еще монету за каждую паршивую писульку, что обойдется без моего вмешательства.
        - У господина своеобразное представление о счастье, - сказал Ман.
        - Так я не понял, мы с тобой договорились или нет? - спросил староста.
        - Мы не договорились, - ответил Ман.
        - Сколько же ты хочешь за то, чтобы освободить меня от этой дрянной работы? Двенадцать лянов?!
        - Уважаемый господин некоторое время принужден будет сам получать серебром за свои труды.
        Староста набычился, трудно соображая, надерзил это ему Ман или нет. На костлявом лице того не отражалось ни единого отблеска чувств. И староста решил, что это просто городская манера изъясняться.
        - Ты эти свои ухватки забудь, - сказал он на всякий случай. - Они чужды нам. Мы здесь народ бесхитростный.
        - Я не желал ничем задеть уважаемого господина, - сказал Ман. - Но я не могу целыми днями сидеть в его хижине и переписывать жалобы и реляции. От этого я могу утратить навыки своего Ремесла. А они - верный залог того, что в нужный момент господин староста будет избавлен не только от дрянной, но и опасной работы.
        - Что за Ремесло такое? - пробормотал староста, но не удосужился придать своему вопросу достаточно любопытства, чтобы побудить Мана дать ответ. - Чего же ты сюда приперся? Ведь дом твоего отца, кажется, еще не развалился.
        - Нет, господин.
        - Или. может быть, имущество разворовано? Ман коротко усмехнулся.
        - Нет, господин, - повторил он. - И как я могу узнать, что было продано моим отцом в час великой нужды, а что само прилипло к нечистым рукам?
        - Ну вот, видишь, - сказал староста.
        - Но, может быть, уважаемый господин сочтет для себя необременительным дать мне в долг некоторую сумму?
        - О! - сказал староста и обидно захохотал. Пока он смеялся, Ман стоял недвижно, сцепив зубы, а по его щекам метались мрачные тени.
        - Ремесло у него! - проговорил староста, успокоившись. - Какое же это Ремесло, если оно не кормит?
        - Бывают Ремесла, которые нужнее окружающим, нежели своему хранителю, - сказал Ман, с трудом разомкнув тяжкие челюсти.
        - Например, мое, - фыркнул староста. - На кой хрен оно мне, когда я предпочел бы сейчас выпить вина и завалиться в бассейн с красоткой из веселого дома? А я сижу в этой барсучьей норе, давлю тараканов и оскверняю свои светлые мозги чужими нелепицами. И за это государь платит мне неплохие деньги. Неплохие - для этой глухомани! В столице я бы имел во сто крат больше - и денег, и удовольствий… А ты, стало быть, умеешь делать какое-то дело, но не умеешь извлекать из него выгоду?
        - Это так, господин.
        - Но объясни, как такое возможно!
        - Мое Ремесло редко пригождается более одного раза в жизни, - помедлив, сказал Ман. - Очень редко. Чтобы иметь надежду применить его хотя бы дважды, нужно быть великим мастером. А я не отмечен исключительными достоинствами и потому вряд ли могу рассчитывать на вторую попытку. Впрочем, никто не знает своей судьбы… Обычный наш удел - смерть либо тяжкие увечья. Те же, кто использует свой шанс без ущерба для здоровья или с ущербом, не столь значительным, не имеют права возвращаться к Ремеслу. Они должны обзавестись учениками. Поэтому сейчас мое Ремесло не кормит. Вот если я переживу первую попытку, мне заплатят ученики.
        Староста захлопнул рот, который сам по себе растворился у него во время необычно долгой речи Мана. И вовремя, ибо перед самым его лицом уже заинтересованно вилась муха.
        - Как же ты собираешься вернуть мне долг? - спросил староста насмешливо.
        - Я не верну вам долг, - сказал Ман. - Его вернет мой ученик вашему сыну.
        - А если ты… это… окажешься не способен к наставничеству?
        - Тогда его не вернет никто. - Староста заурчал, как потревоженный медведь, и Ман счел за благо прибавить: - Но не забывайте, что перед тем, как я пущу в ход свое Ремесло, вы сами придете ко мне и станете униженно просить и предлагать любые деньги, чтобы я только вышел из своего дома. В этот час я возьму с вас меньше предложенного как раз на сумму вашей ссуды.
        - И проценты, - безотчетно присовокупил староста.
        - И проценты, - кивнул Ман.
        - Уж не колдун ли ты?
        - Я не колдун. Я всего лишь Возжигатель Свеч.
        - Хм… Можешь поклясться, что не колдун?
        - Клянусь могилами предков, Пятью светилами и деревом Цюнсан, - сказал Ман равнодушно.
        - Смотри, - сказал староста. - Если будешь уличен в недозволенной магии, мы покараем тебя по всей строгости закона.
        Ман молча поклонился.
        - А теперь назови ту сумму, за какую ты вышел бы из моей хижины и провалился ко всем чертям! - вдруг заорал староста.
        - Пока это будет сто лянов серебра, - смиренно сказал Ман.
        - Ни хрена ты не получишь, бездельник! - вопил староста, потрясая кулаками, что были густо умазаны чернилами. - Я сам умею зажигать свечи, когда темно!
        Ман снова стиснул зубы.
        - У господина не те свечи, - проговорил он, надел шляпу и вышел из хижины.
        - Эй ты! - неслось ему вдогонку. - Завтра я пришлю к тебе мальчишку. Ты научишь его грамоте. И получишь за это двадцать лянов. А иначе…
        Ман не задержался, чтобы дослушать, что произойдет в ином случае. Да и что могло произойти, кроме отказа дать денег - пустяшной, в общем, суммы? Он снова шел по деревенской дороге между домов, кажущихся вымершими под злым послеполуденным зноем. Диковинная шляпа была низко надвинута на его волчье лицо, лопатки выпирали под рубахой, потемневшей от пота.

5
        Пустяковый человек по имени Фа сидел на веранде дома старухи Ай и пил холодный чай пополам с холодным вином. Завидев согбенную фигуру Мана, бредущего посреди улицы, он оживился и даже замахал руками.
        - Эй, господин! - крикнул он. - Не откажетесь ли всемилостивейше выпить со мной той бурды, что подают в этой конуре?
        Ман остановился и лениво сдвинул шляпу на затылок.
        - Пожалуй, - сказал он. - А что здесь подают?
        - Все, что уважаемому господину пожелается, - тараторил Фа, беспрерывно кланяясь.
        - Вот разве что драконьей крови не сыскать да черепашьего вымени…
        Старуха Ай выползла на порог своей кухни, с грязным чайником наперевес.
        - Ты, засранец, - проскрипела она. - Еще раз назовешь мое заведение конурой, а мои изысканнейшие напитки бурдой, то для начала получишь по своей вонючей башке этим вот чайником. И чтоб мне до конца дней страдать желтухой, чтоб не знать больше мужчины, чтоб изойти язвами с чайное блюдце каждая, если твоя кривая нога хоть однажды ступит на эту веранду…
        - Не сердись, госпожа Ай, - сказал Фа смиренно, хотя на его потасканной физиономии не отразилось и тени смущения - Я же люблю тебя всем сердцем и всей печенью. Ты мне и в самом деле как родная мать. Уж не возродилась ли моя бедная покойная матушка в твоем облике?.. Подай-ка лучше нам с господином еще по чайничку.
        - Дерьма тебе на лопате, - проворчала старая карга, но, впрочем, не в пример ласковее. - Плетешь невесть что… Когда появилась на свет та шлюха, что лишь добавила себе грехов твоим рождением, я уже схоронила первого мужа и вовсю изменяла второму, как же она могла возродиться во мне?! - Ее тусклые глазки переместились со шкодливой рожи Фа на бесстрастное лицо Мана и тотчас же заблестели любопытством. - Высокородный господин простит бедную старую женщину, которая никак не может признать его при таком ярком свете…
        - Еще бы, - фыркнул Ман. - Когда я последний раз швырял дохлой крысой вам в спину, мне не было и десяти весен.
        - Это сынок Большого Мана, - пояснил Фа, веселясь. - А поскольку под этим небом нет никого из Манов старше его, так нынче он и есть самый значительный Ман.
        - Надо думать, видным господином стали в городе? - осторожно спросила старуха.
        - Никакой я не господин, - сказал Ман, опускаясь на циновку рядом с пустяковым человечишкой Фа. - Хотя, не скрою, мне приятно, когда меня так называют.
        - Всякому буйволу приятно имя дракона, - заметил Фа. - Даже если загривок натерт ярмом.
        - А у господина Большого Мана найдется, чем заплатить за вино? - осведомилась Ай, переставая кланяться.
        - Я не пью вица, - сказал Ман. - А за чай расплачусь, как полагается. Если цена не изменилась… с тех пор.
        - Не изменилась, - сказала старуха. - Когда я в последний раз привечала прежнего Большого Мана в своей спаленке, я брала с тех, кто в это время сидел на веранде, столько же, сколько и сейчас. Хотя деньги, говорят, сильно упали в цене.
        - Чертова шутка это время, - сказал Фа. - Нет такой беседы между умными людьми, чтобы они не ударились в воспоминания о былом, пересыпая свою речь затхлыми перлами вроде: «А вот когда-то… а вот в прежние времена… а помните…» И как же звали того черта, что учудил над нами эту забаву - время?
        - А вы умный человек? - спросил Ман, исподлобья разглядывая собеседника.
        - В этой деревне я, пожалуй, самый умный, - промолвил Фа. - Не в обиду будь сказано достославному господину старосте… Я умею читать любые иероглифы, даже дурно начертанные. Уважаемый Ман не поверит, но я так же, как и он, учился в городе. И так же, как и он, имел глупость вернуться в родные края. Впрочем, я уж и забыл, где родился. Вполне возможно, что совершенно в другой деревне. А сюда угодил спьяну либо в поисках пропитания.
        - И прибился к моему заведению вместо дворового пса, пожирающего объедки, - проворчала Ай, вынося круглое деревянное блюдо с жареной курицей, чайником и глиняным кувшином вина.
        - Разве это стыдно? - спросил Фа, нарочито небрежно придвигая вино к себе. - Если бы я и в самом деле был пес, разве стыдился бы я той пищи, которой поддерживаю свое существование? Высшее предназначение пищи - не в том, чтобы приносить лицу, ее потребляющему, дополнительные почести. Ее удел - рассеивая питательные соки, пропутешествовать по его кишкам в отхожее место, не более. И чем отличен жребий кухонного отброса от жребия феникса, тушенного в винном соусе? Я ни за что не поверю, что последний, покинув благоуханную прямую кишку императора, немедля вознесется в нефритовые сферы. Будьте уверены, он последует в точности туда же, что и обычное бедняцкое дерьмо.
        - Тьфу! - сказала старуха Ай. - Послушать тебя, так нет никакой разницы между дворянином и деревенским дураком.
        Фа налил себе вина и, растягивая удовольствие, выцедил его по глоточку. Ман брезгливо следил за тем, как на его лице проступают красные пятна.
        - Старая ведьма, - сказал Фа, деликатно, двумя пальцами беря с блюда куриное крылышко. Ногти у него были неровно обгрызены. - Все у тебя не так, как у людей. Чай холодный, вино холодное…
        - Разве вино пьют теплым? - слегка изумился Ман.
        - Теперь я поверил, что господин действительно не любитель хмельного, - хмыкнул Фа. - Этот сорт вина испокон веку пьют подогретым. Он называется «Поцелуй красавицы». Но эта карга Ай хранит его в подвале, чтобы надольше хватило. И уж подавно здесь нет никаких красавиц, чей поцелуй согрел бы кровь несчастного Фа… Так вот, о кухонном отбросе и фениксе. Возможно, существует некое таинство, что недоступно восприятию наших убогих чувствилищ, и потому мы можем лишь строить догадки на сей счет. Будь мы мудры, как старец Лао-цзы, изведи мы на бумагу для трактатов хоть все рисовые поля империи - все равно это лишь домыслы, не подкрепленные опытом. Я имею в виду посмертное возрождение души в новом телесном облике. Глаза же мои говорят: что император, что нищий - в хворобе тела их источают равно зловонные пары и в минуту кишечной скорби ходят под себя. А умерев, равно засмердят и обратятся в прах и тлен. Единственное, что тут можно сделать - это зарыть стерво нищего в землю, а сиятельное тело императора набальзамировать либо предать очистительному огню… Кто был высокочтимым наставником господина Большого
Мана?
        - Мастер Лэй по прозвищу Повелитель Грома, - сказал Ман.
        - Не помню такого, - пробормотал Фа заплетающимся языком. - Я учился у многих мудрецов, и почти все они называли себя мастерами. И по меньшей мере половина претендовала на то, чтобы носить титул Повелителя чего-то там эдакого. Повелитель Ветров. Повелитель Туч… Когда я брошу пить и заведу себе ученика, пускай он называет меня - мастер Фа, он же Повелитель Дерьма… Почему нет? Я умею читать на десяти языках и писать на восьми. Вот только кому это нужно здесь?
        - Например, господину старосте, - предположил Ман.
        - Старосте? - переспросил Фа и захихикал. - Конечно… Но я не люблю сидеть весь день в душной хижине и разбирать чужие каракули. Я люблю писать свои каракули. И пусть их разбирает кто-то другой.
        - Господин Фа сочинил много книг? - осведомился Ман.
        Пустяковый человек Фа, сразу не разобрав обращенных к нему слов, еще какое-то время бухтел:
        - …У меня от долгого сидения сводит задницу, а у господина старосты задница большая и мягкая, не в пример моей, костлявой, вот пусть он ее и просиживает…
        Потом выпучил пьяные глазки и разинул щербатую пасть.
        - Вы назвали меня господином? - спросил он потрясенно.
        - Как же прикажете вас называть? - равнодушно пожал плечами Ман. - Мы ничем не отличаемся. Вы учились в городе - и я тоже. Мы сидим и пьем чай на одной и той же веранде. И в свой срок тела наши ожидает одинаковый конец. О чем вы тут и рассуждали некоторое время тому назад.
        - Хм. - Фа высосал еще одну чарку и напыжился, изготовясь соврать нечто значительное. - Вне всякого сомнения… - Он поймал на себе изучающий взгляд Большого Мана и обмяк. - Я сочинил не так много. Если быть честным, то все мое творчество сводится к паре скабрезных стишков на стене отхожего места. Соблаговолите выслушать?
        В чертогах сих от скорбей избавленья жду,
        Чтоб сызнова хватать красотку за…
        И я кривил душой, говоря, что люблю писать свои каракули. Я люблю сидеть на этой веранде и пить вино. Даже если это безбожно холодный «Поцелуй красавицы». Где вы видали, чтобы красавица дарила столь леденящий поцелуй?.. Голова моя набита знаниями, которые никому и никогда не пригодились. И пока я сидел вот здесь и пил вино, почти все они были унесены ветром. Зачем я учился?!
        Ман молча разглядывал пустякового человека.
        - Я больше не буду сидеть на этой веранде, - сказал он наконец.
        - А чего вы так опасаетесь, господин? - засмеялся Фа. - Что за сокровище упрятано в сундуке вашего драгоценного черепа, коль вы так дрожите за его сохранность? И существуют ли в природе сокровища, за которые надо цепляться в этой жизни?
        - Существуют, - буркнул Ман, поднимаясь. - Это как сам решишь: либо хранить, либо нет.
        - Эй, старуха! - заорал Фа. - Послушай-ка, что сказал господин Ман перед тем, как уйти! В точности те же слова, что и я десять лет назад, когда после возвращения из города впервые очутился в деревенском кабаке. Охо-хо…
        Обычно деревенские собаки
        Встречают злобным лаем незнакомца.
        Чернить людей, талантом одаренных, -
        Вот свойство подлое людей ничтожных[Цюй Юань. Пер. с китайск. А. Гитовича.]
        И чем же еще в этом хлеву заниматься умному человеку, у которого все умение сосредоточено в голове, а не в руках, и который никому здесь не нужен, и которого даже за человека-то не почитают, как не пить?
        - Господин Большой Ман забыл расплатиться! - завопила старуха Ай, опрометью вылетая с кухни.
        - Он не забыл, - сказал Фа, еле ворочая языком, и ткнул грязным пальцем в раскатившиеся по деревянному блюду монеты. Обращаясь к самому себе, обычному своему собеседнику и сотрапезнику, спросил: - Что, если я стяну одну из этих монеток?
        - Жаль, что он так скоро ушел, - сказала Ай. - А я уж надеялась, что он хоть чем-то похож на прежнего Большого Мана.
        - Уповала, что он прижмет тебя в закуточке? - хохотнул Фа.
        - Зачем меня? - возразила старуха. - На то у меня есть внучка. А я нынче гожусь только для таких засранцев, как ты.

6
        Посреди ночи Ман проснулся и сел, подобрав под себя ноги. От голой земли исходил мертвящий холод. Сквозь прорехи в крыше светились неровные лоскутья Серебряной Реки. За деревней перекликались мелкие ночные демоны.
        Ман натянул на плечи лохмотья дорожного плаща и съежился, лязгая зубами. Страха он не испытывал: Ремесло не допускало таких чувств у своего обладателя.
        - Тысяча болезней, - тихонько выбранился Ман.
        Проводя все время в одиночестве, он иногда позволял себе такую роскошь - поговорить вслух с самим собой.
        - Так дальше нельзя, - бормотал он. - Эта проклятая крыша… эти стены… я не могу работать, когда солнечный глаз падает на мои снаряды, а пыль обращает самый убийственный яд в раскисшую болотную жижу. Я становлюсь ни к чему не годен. И эти болваны… как они не могут понять, что мне нужен добротный дом?! У которого на месте крыши - крыша, а не изношенное сито! И стены…
        Ман с ненавистью поглядел на стену, возле которой сидел. Провел ладонью - посыпалась влажная труха. Кто-то испуганно порскнул прочь, шебурша камышовыми стеблями.
        - Крыса, - сказал Ман. - Или хомяк. Что в общем-то одно и то же. В детстве мы их не различали. Или змея, что хуже, но ненамного… О чем думают эти люди? Да способны ли они думать? Они ждут грома, чтобы молиться об избавлении от молний…
        Ман помолчал немного, прислушиваясь к медленно растекавшемуся по жилам теплу от плаща.
        - Я не должен так говорить об этих людях, - продолжал он. - Меня учили любить их. Меня предупреждали, что это будут тупые, злобные и недальновидные твари. Почти что звери в человеческом облике. Одержимые простыми чувствами: поесть, попить, поспать. Справить нужду. Мне говорили, что мое Ремесло покажется им никчемным. Потому что эти существа живут одним мгновением. Они не помнят своего прошлого и не умеют задумываться о завтрашнем дне. А я принужден все терпеливо сносить и ждать, когда они поймут, что без меня им не обойтись. Я выше их, я умнее… Так ли это?
        Он вернул в памяти все события минувшего дня. И дня, что был до него. И всех дней этого месяца.
        - Я умнее, - сказал он с горечью. - И я не сопьюсь, как несчастный Фа. Я не имею права. Но почему эти люди так безразличны к самим себе?!
        Ман зажмурился и стукнул себя кулаком по голове.
        - А если Ремесло и впрямь никому не нужно?.. Ему не составило большого труда вспомнить, что он
        уже задавал себе этот вопрос. Прошлой ночью, на этом же самом месте. И ночью, что была до нее. И каждой ночью этого месяца.
        Он нашарил в темноте простую сальную свечу, с которой никогда не расставался. Поставил ее перед собой в плошку. Простер над свечой руку с растопыренными пальцами.
        - Ну, - сказал он почти умоляюще. - Ну же, давай… Я люблю этих людей, несмотря на все их дрянные качества. Я обязан их любить, и я люблю. Я живу для них и только для них. Так меня учили. Подай же знак!
        Но знак не был подан.

7
        Ман обошел свой дом кругом, придирчиво обследуя дыры в стенах. В одном месте ему удалось приладить отставший пласт камыша на место. Он потратил на это полчаса, сильно оцарапался и в тысячный раз зарекся заниматься не своим делом. Ремесло требовало от него полного, ничем не омраченного телесного благополучия.
        Во дворе, прямо напротив входа, Сун-Середняк с помощником играли в «дважды шесть», устроив доску прямо на земле.
        - Стены тоже нужно заделать, - промолвил Ман как бы самому себе, глядя поверх голов играющих.
        - Мы договаривались только насчет крыши, - однако же заметил Сун. - И то я не уверен, что мне заплатят за эту работу. Видно, слабый я человек, безвольный. Ничего не стоит меня уговорить. А потом обмануть.
        - Сгубит вас доброта, господин Сун, - подтвердил помощник, встряхивая деревянный стаканчик с костями.
        - За стены я тоже заплачу, - сказал Май сквозь зубы.
        - Хотел бы я видеть эти деньги, - хохотнул Сун, и помощник отозвался подобострастным хихиканьем.
        Ман с трудом сдержался, чтобы не сказать что-нибудь обидное. Например, что Сун не так хорошо владеет своим Ремеслом, как кичится. Но это означало бы, что крыша останется дырявой. Надолго - если не навсегда. Ведь придется искать другого мастера. Либо, что неизмеримо хуже, заниматься ремонтом самому.
        Поэтому Ман в тысячный раз проглотил обиду. «Я люблю этих людей, - упрямо повторял он про себя, прикрыв глаза, изгоняя из души леденящую ненависть. - Это их мелкие слабости, не следует придавать значения. И этот подонок Сун дорог мне как брат. Хотя у меня есть родной брат, которого я не видел пятнадцать весен и никогда не одаривал хотя бы малой толикой той любви, что я обязан разбазаривать этим гнусным тварям…» Он снова потянулся было за свечой, упрятанной в рукаве, но сразу понял, что совершает бесполезный поступок.
        Когда он открыл глаза, то увидел, что рядом с ним стоит юная девица в простом наряде, но довольно прихотливо, совсем не по-деревенски причесанная. Ее полудетское личико было неумело расписано румянами и белилами, брови неряшливо выщипаны.
        - Что вам угодно на моем дворе, госпожа Цветок Мандарина? - спросил Большой Ман сердито.
        За его спиной Сун-Середняк что-то сказал помощнику, и оба ядовито засмеялись.
        - Рассказывают, что вы мастер изгонять злых духов… - стыдливо опуская взгляд, прощебетала Цветок Мандарина, в просторечии - Мандаринка, внучка старой ведьмы Ай, деревенская блудница.
        - Вас отчасти ввели в заблуждение, - буркнул Ман.
        - Меня прислала моя бабка с тем, чтобы вы освободили наш дом от демона, что поселился в подвале и не дает нам покоя вот уже вторую ночь.
        - Глупости, - сказал Ман. - Демон - в подвале?! Вы молоды, сударыня, и вам простительно неведение, но матушка Ай повидала немало весен и должна знать, что демону, даже самому захудалому и опустившемуся, незачем прозябать в подвале; провонявшем винными парами и овощной гнилью. Однажды я видел, что бывает, когда в такую же деревню, как эта, приблудится слабый, измученный преследованием даосов демон из рода Цю. Говорили: он еще только спускался с гор, а хижины на окраине уже занялись синим пламенем, которое не желало гаснуть от воды и песка…
        - Как ужасно то, о чем вы говорите! - воскликнула Мандаринка, поднося ладошки к размалеванным щекам.
        Ногти ее, изостренные по моде, были неухожены, окаймлены грязью. Совсем как у пустякового человечишки Фа… Ман внутренне содрогнулся от отвращения.
        - И все же моя бабка нижайше просит вас посетить ее дом, - сгорая от стыда из-за своей настойчивости, сказала девица. - И если вы преуспеете в изгнании демона, она заплатит вам десять лянов.
        - Так вот куда поплывут наши денежки! - негромко, но отчетливо произнес Сун-Середняк, с нескрываемым любопытством прислушивавшийся к разговору.
        Ман нахмурился и как никогда стал похож на волка в человеческом обличье. Мандаринка в страхе попятилась.
        - Я также не погнушаюсь повториться, - сказал он. - Никакого демона в вашем подвале не может быть. Коли темнота ваших умов столь беспросветна, отчего вы не обратились за советом к господину Фа? Ведь он, кажется, вхож в самые сокровенные закоулки вашего дома и не берет за труды ни единого ляна.
        - Кто внимает словам этого пьяницы? - Мандаринка передернула плечиком.
        - Господин Фа - просвещенный человек, - с раздражением произнес Ман. - Просто ему недостало сил на свою ношу, и он растранжирил ее по дороге.
        - Какую ношу имеет в виду господин? - осторожно спросила девица, хлопая ресницами фарфоровых глазенок.

«Она глупа, как тыква-горлянка, - обреченно подумал Ман. - Чего можно ждать от блудницы, чье Ремесло состоит отнюдь не в работе ума? Но я обязан любить и ее, потому что накал моих чувств по-прежнему невелик и моя свеча не желает возгораться. И к тому же у меня не осталось денег, чтобы расплатиться с этими негодяями за крышу».
        - Я иду, - сказал он, прикрывая глаза от презрения к самому себе.

8
        Ман встал подле дощатого щита, скрывавшего вход в подвал, и прислушался.
        - Но все спокойно, - сказал он.
        - Зато по ночам оттуда доносятся адские звуки! - затараторила старуха Ай, размахивая костлявыми руками, обтянутыми сморщенной коричневой кожей. - Я стала бояться ходить туда даже днем и в сопровождении этого чучела, лишь издали подобного мужчине, и мои гости вскорости могут остаться без вина и пряностей…
        Ман вопросительно поглядел на сидевшего в углу на корточках пустякового человека Фа.
        - Звуки имеют место в дес… дет… действительности, - провозгласил тот, с трудом ворочая языком. - Характер их таков. - Он скорчил гнусную физиономию, набрал полную грудь воздуха и завизжал: - «Я-а-а! Я-а-а-у-у-у…» Я не могу спать, когда так орут под самым ухом, - закончил он с возмущением.
        Большому Ману померещилось, будто Фа отчего-то испытывает громадную неловкость под его взглядом. Что он предпочел бы скрыться куда-нибудь подальше, и что демон, поселившийся в подвале, неприятен ему гораздо менее, нежели этот взгляд.
        Ман извлек из рукава огарок сальной свечи, задумчиво провел над ним ладонью. Лицо его дрогнуло. «Ничего не происходит, - подумал он с горечью. - Я безоружен».
        - Господину требуется огонь? - угодливо спросила старуха.
        Ман кивнул. Старуха фыркнула на Мандаринку, что стояла рядом, приоткрыв алый ротик. Та метнулась
        на кухню и тотчас же вернулась, неся тлеющий фитилек в глиняной плошке. Ман неспешно спрятал свою свечу в рукав и взял плошку.
        - Кто-нибудь желает сопровождать меня? - осведомился он. - Уверяю вас, это ничем не грозит. В подвале нет никакой нечисти. Но мне нужен сопровождающий, дабы я ненароком не повредил свои члены неловким движением. Я не могу рисковать по пустякам.
        - Господин соблаговолит совершить это безопасное путешествие в одиночку, - сказал Фа, с кряхтением разогнул колени и поплелся на веранду.
        - Пожалуй, я пойду приготовлю деньги, - сказала старуха, не трогаясь, впрочем, с места.
        Ман криво усмехнулся и ногой сдвинул щит. В лицо ему пахнуло затхлой сыростью,
        - Если господин Большой Ман позволит… - вдруг промолвила Мандаринка и прикусила губку.
        - Хм! - тот посмотрел на нее с огромным удивлением. - Пожалуй…
        Они спускались по крутой лестнице, пригибаясь и напряженно вперясь под ноги. Старухин подвал казался нескончаемым и запутанным, как дворцовый лабиринт. Должно быть, его рыли и углубляли не одно десятилетие, а начали это занятие задолго до того, как нынешняя хозяйка явилась на свет. Если бы и впрямь какой-нибудь демон решил посетить это захолустье, подвал матушки Ай не остался бы обойден его вниманием. В какой-то момент Ман вдруг испытал смутное беспокойство: не был ли он излишне самоуверен? не допустил ли он ошибки, придя сюда с голыми руками, вместо того, чтобы вооружиться хотя бы малой толикой своих снарядов из числа тех, что всегда готовы к употреблению, даже под дырявой крышей, в окружении щелястых стен, без воспламененной свечи?.. Ледяная ладошка Мандаринки застенчиво легла на его запястье. «Господин, здесь пустые корзины, они могут упасть и загромоздить проход, если вы окажетесь неловки». И в то же время касание упругого девичьего бедра, вынужденное в тесноте прохода, оставляло ощущение тепла… Ман с негодованием отринул от себя пустые мысли и сосредоточил рассеявшееся было внимание на том,
что ждало его впереди. «Мы пришли, господин», - сказала Мандаринка, не выпуская его руки, и ему понадобилось приложить некоторое усилие, чтобы освободиться. На дне подвала было против ожидания сухо и даже тепло. Пол устилали вытоптанные, но отнюдь не трухлявые циновки. Скачущий огонек выхватывал из темноты очертания пузатых кувшинов в человеческий рост, полных мешков и корзин. «Матушка Ай чрезвычайно богата», - заметил Ман. «Вряд ли в нашей деревне есть люди богаче, - согласилась Мандаринка. - И скупее». - «Досадно. А я было подумал, не попросить ли у нее в долг». К Ману вернулось спокойствие. Ясно было, что никаких демонов все-таки не предвиделось. Он размышлял, как ему поступить, а фитилек в плошке между тем догорал. Вернуться и просто сказать: мол, нет там никаких демонов, и дело с концом? Но прижимистая старуха ни за что не расстанется с обещанными деньгами, если ей не предъявить доказательств исполненной работы. А деньги так нужны… Ман примостил плошку в специально предназначенном для того углублении стены, не глядя ухватил пустую корзину из кучи и метнул в темноту. Кувшины загудели… И вдруг в
одном из них зародился леденящий душу звук: «Я-а-а-у-у-х-х!..» Мандаринка дико завизжала и спряталась за спину Большого Мана, обхватив его сзади руками. Да и сам он от неожиданности присел. Но его чувства уже изострились до не присущих обычному человеку пределов. Так, как его учил мастер Повелитель Грома. Так, как он уже начал подзабывать в каждодневной пустопорожней суете… И все же это был не демон. Или демон, способный исключительно ловко прикидываться. Если последнее подозрение справедливо, они погибли. Ремесло все равно было бы бесполезно, если демоны овладели подобным фантастическим мастерством перевоплощения… Ман безошибочно вычленил источник звука. Стряхнул с себя верещавшую Мандаринку. Шагнул вперед и сорвал крышку с кувшина, откуда исходил страшный вой. Отступил, приняв боевую позу «пьяный дракон», толку от которой было совсем немного - если явится настоящий демон, даже самый слабый, самый ленивый, самый изможденный, - но все же больше, нежели просто стоять, опустив руки, и дожидаться конца… Из горловины кувшина, истошно вопя, вылетела кошка. Тощая, грязная, голодная. Не переставая орать, она
пропала, в темноте. Прежде чем Ман опомнился, кошка вернулась с большой мышью в зубах, которую здесь же принялась жрать, ревниво косясь в сторону людей, как если бы те могли вдруг выказать претензию на ее добычу. «Это Крыса», - сказала Мандаринка будничным голосом. Ман обернулся, глядя непонимающе и тревожно, всерьез полагая, что его спутница от переживаний тронулась умом, и девица пояснила: «Бабкина кошка по имени Крыса. Имя у нее такое…» Тут она засмеялась, припомнив все обстоятельства их нисхождения в подвал. «Но как она попала в кувшин?..» - говорила она, давясь смехом. «Кажется, я знаю, кто пособил ей в этом», - пробормотал Ман. «Господин и вправду не боится демонов, - сказала Мандаринка. - Он настоящий мастер». - «Чтобы вызволить из кувшина драную кошку, не надо быть мастером, - хмыкнул Ман. - Достаточно быть мужчиной». - «Все равно. Об этом узнают люди». - «Не так важно, чтобы знали люди. Важно, чтобы матушка Ай не отказалась расплатиться». - «Быть может, господин Большой Ман не погнушается принять и мою плату?» - шелковистым голосом спросила Мандаринка и приподняла полы юбки, обнажая ноги без
чулок, восхитительно маленькие, цвета чистейшего нефрита. Ман скрипнул зубами. Отводя глаза, он сгреб Крысу за загривок - та едва успела закогтить недоеденную мышь и теперь злобно шипела, пытаясь высвободиться. «Я работал за деньги, - сказал Май угрюмо. - На прочее у меня нет времени…» Фитилек, мигнув напоследок, угас окончательно, и возвращаться пришлось в кромешной тьме. Несколько раз прохладная ладошка Мандаринки пристыжено нашаривала жесткую ладонь Большого Мана. Но тот снова и снова упрямо избавлялся от манящих касаний юной блудницы.
        Наверху, щурясь от слепящего дневного солнца, первым долгом он поискал глазами пустякового человечишку Фа. Но тот куда-то заблаговременно сгинул. Старуха Ай, чрезвычайно удовлетворенная тем, что ее заведению более не грозит ущерб, проявила неслыханную щедрость и расплатилась аж двенадцатью лянами.
        - Не желает ли господин отобедать? - спросила она, подобострастно кланяясь.
        - Пожалуй, - сказал Ман и ушел на веранду.
        Пока он обедал - рыба, рис, дешевые овощи, заваренный с кедровыми орешками чай, - вокруг да около все вертелась Мандаринка. Но он не обращал на то внимания.

9
        - Хорошая сегодня погода, - прохрипел староста, переступая порог халупы Большого Мана.
        Тот сидел на циновке, обложенный книгами и простыми свитками рисовой бумаги, бурыми от древности. Завидя старосту, Ман неспешно поднялся и отвесил короткий поклон.
        - Нижайше благодарю за оказанную честь, - сказал он бесцветным голосом. - Но ремонт дома по сю пору не закончен, и я, к стыду своему, не в состоянии оказать высокому гостю достойный прием.
        - Когда захочешь, ты умеешь говорить и красиво, и уважительно, - заметил староста, с кряхтением умащиваясь на циновке напротив хозяина.
        - Могу я полюбопытствовать, что привело вас в мой ничтожный дом? - спросил Ман.
        На его лице староста без труда прочитал нетерпеливое раздражение оттого, что приходится отвлекаться по пустякам.
        - Вот плата за мальчишку, - сказал он, опуская прямо на раскрытую книгу увесистый мешочек серебра.
        - Он нерадив, - промолвил Ман. - Да и я тоже. Мне не хватает терпения, чтобы наказывать его за леность со всей строгостью.
        - Вчера этот шалопай переписал челобитную без единой помарки. При этом он сидел спокойно и не жаловался на побитую задницу.
        - Я рад. И тому, что учеба дает свои плоды, и тому, что господин староста проявляет удовлетворение.
        - Теперь о деле, - сказал староста и надолго замолчал.
        Он вдруг припомнил давний разговор, когда Большой Ман явился к нему, чтобы просить в долг, и слова о том, что наступит час и староста сам придет просить о помощи. Это воспоминание не доставило ему радости.
        - Скороход, которого я отправил в город еще на позапрошлой неделе, как в воду канул, - наконец отверз он уста. - Обычно ему хватало шести дней, чтобы обернуться.
        - Это бывает, - сказал Ман. - Особенно когда скороход молод и подвержен страстям. Мне больно об этом напоминать, но если господин староста снабдил скорохода какими-либо деньгами, то вполне может статься, что сейчас эти денежки меняют место жительства в одном из веселых домов…
        - Крестьяне из соседней деревни, что приходят торговать солью на наш базар, принесли его сумку, - сказал староста. - Деньги оказались на месте.
        - Должно быть, в лесу завелись разбойники, и господину старосте следует вызвать войска…
        - Ты слушаешь ли меня?! - рявкнул староста. - Деньги, говорю, не тронуты!
        - Действительно, - усмехнулся Ман. - Если это разбойники, то весьма необычные.
        - Это не разбойники, - пробормотал староста. - Возле сумки было полным-полно звериных следов.
        - Чьи же это следы?
        - Тигр. И очень большой. Ума не приложу, что ему нужно в наших краях. На моей памяти это впервые, чтобы тигр так близко подходил к нашей деревне.
        - Если господин староста спросил бы моего совета, я нижайше рекомендовал бы ему вызвать охотников из города.
        - Охотников! - заорал староста. - А кто их вызовет?! Сам я не могу отлучиться из деревни, ибо это запрещено мне высочайшим указом. А вся эта неумытая сволочь, у которой между ног нелепым попущением небес устроены никчемные довески, давно наделала под себя! Пытки и смерть не заставят их ехать в город через лес, где гуляет тигр-людоед, не то что деньги…
        - Господин староста желает направить в город меня? - осведомился Ман.
        - Не того я желаю, - проворчал староста. - Городские охотники, эта орава пьяниц, вытрясут из меня остатки казны. Да еще сколько наедят-нажрут, и все даром! Да еще всех девок обрюхатят, если только не наградят стыдными болезнями…
        - Забота господина старосты о своих людях поистине заслуживает восхищения, - апатично промолвил Ман и, почти не таясь, скосил глаза на страницы раскрытой книги. - Но я продолжаю пребывать в недоумении.
        - Что ты крутишь, Ман? - прищурился староста. - Какое еще, к хрену, недоумение? Ты все отлично понимаешь. Хватит тебе сидеть сиднем в этой конуре. Мне уже донесли, что ты мастак изгонять демонов. Только тогда до меня дошел смысл давешнего нашего разговора. Вот я пришел и сижу перед тобой. И если ты прикончишь этого проклятого тигра или хотя бы докажешь, что он ушел, сто лянов будут твои.
        - Я не охотник на тигров, - промолвил Ман. - И даже не витязь Бянь Чжуан, который походя убивал по два тигра зараз.
        - Человеку, грозящему демонам, тигр - что ягненок. Стукнуть по носу - и все дела… И никакой это не тигр. Это сущий демон в зверином облике. Ведь обычные тигры не жрут человечины! - Староста наклонился вперед и спросил вполголоса, словно опасаясь, что его слова могут достичь посторонних ушей: - А что, если это белый тигр?1 Не за тобой ли явился этот гость с Запада?
        - Господин староста - человек опытный и просвещенный. К лицу ли ему суеверия? Если тигра ранить или оскорбить, он захочет отомстить людям. Но люди для него на одно лицо, и он будет мстить первому встречному.
        - К нам больше не хотят ходить торговцы из окрестных деревень. Те, что пришли раньше, боятся возвращаться и побираются возле домов. Того и гляди пустятся воровать или бесчинствовать. Двести лянов!
        - Господина старосту ввели в заблуждение, - сказал Ман, прикрывая глаза. - Да, мое Ремесло направлено на охрану человеческого рода от посягательств враждебных ему сил. Но я не могу размениваться на пустяки и хотя бы случайно утратить постоянную готовность к исполнению своих главных обязанностей. А тигр - очень опасный пустяк.
        - Я еще не все сказал. Через месяц, когда возобновится переправа через Синюю Реку, к нам пожалует с инспекцией высокородный господин Лю, на чьем халате вышит барс! Хорошо ли будет, если этот демон в тигриной шкуре омрачит ему радости путешествия
        - я уже не говорю о том, чего никогда не пожелаю столь блистательному гостю… Триста лянов!
        Ман ничего на этот раз не возразил. Он просто сидел, глядя куда-то сквозь старосту, сквозь стены. Казалось, он перестал слышать обращенные к нему слова.
        - Ладно, - прохрипел староста. - Надо тебе знать, что от этого визита зависит моя судьба. Ведь если господину Лю придется по нраву мое усердие, он может отозвать меня из ссылки. И я вернусь в город, забуду эту грязную дыру… но запомню твою услугу. Клянусь престолом Нефритового Государя, клянусь древом Фусан и всеми его золотыми воронами - если это случится, уезжая, я оставлю тебе мой дом и мои деньги.
        - Господин староста не нуждается в клятвах, чтобы придать вес своим словам, - сказал Ман.
        - Так мы договорились? - спросил тот с надеждой.
        - Мы не договорились.
        - Грязный бездельник, - сказал староста, поднимаясь. - В конце концов, я могу тебе приказать.
        - Вне всякого сомнения, - сказал Ман. Он тоже привстал и согнул спину в легком намеке на поклон. - Но я могу отказаться. И когда господин староста за непослушание казнит меня либо пыткой приведет в немощное состояние, он останется один на один не только с тиграми, но и с демонами.
        - Значит, ты не отрицаешь, что твое Ремесло состоит в изгнании демонов? - спросил староста, ткнув пальцем в разложенные повсюду книги.
        - Глупо было бы отрицать то, что самоочевидно. Хотя в соответствии с древней традицией Ремесла я ношу титул ничтожного Возжигателя Свеч. Но я действительно призван оберегать людей от демонов. И не могу заниматься чем-либо иным, кроме своего Ремесла.
        - Тебе запрещено, или ты не хочешь? - грозно спросил староста.
        - Мне не запрещено ничего под этими небесами. Я могу возделывать землю и обрабатывать дерево. Могу толстеть от пищи и вина. Могу завести десять жен и сто детей. А могу и просто блудить. Я сам устанавливаю себе границы. И моя честь не велит мне ослаблять ремесленное рвение. Я должен быть всегда наготове. Я не могу отвлекаться. Ибо может случиться, что, когда явится демон - подлинный демон, а не его жалкое подобие, - я окажусь неспособен к своему ремеслу.
        - Вот почему ты бездельничаешь денно и нощно вместо того, чтобы хотя бы поправить собственный дом!
        - Я не умею чинить крышу и стены. Я умею только изгонять демонов. Но то, что мой дом в таком жалком состоянии, мешает мне. Я до сих пор не могу привести себя в состояние полной готовности. Я постоянно отвлекаюсь. И я не могу зажечь свою свечу…
        - Засунь эту свечу себе в жопу! - прорычал староста.
        Перед тем как в гневе удалиться, он наподдал ногой некстати подвернувшуюся книгу. На протяжении этой сцены Ман стоял недвижно, во все том же учтивом полупоклоне, но на лице его застыла гримаса нескрываемого презрения.

10
        - Ты, гнусный придурок, - сказала старуха Ай необычайно ласково. - Куда тебя опять понесли демоны?
        Фа пожал плечами.
        - Не знаю, - сказал он задумчиво. - Наверное, в соседнюю, деревню. Мне скучно здесь. Все же десять лет и зим на одном месте - огромный срок.
        Утро, рассвет - стаи черных ворон,
        Вечер, закат - стаи черных ворон…[Ши У. Пер. с китайск. И. Смирнова.]
        Я всем надоел, и мне все надоело. Каждый день - одни и те же лица. Одни и те же слова. Одни и те же укоры. Мол, Фа - дармоед, пустослов, пьяница. Будто я пью больше других. А хотя бы и больше! Ведь никто не виноват в том, что я знаю столько слов, сколько никто другой в этой паршивой деревне.
        - И ты хочешь прослыть мудрецом в другом месте? - фыркнула старуха.
        - Быть может, там никто не знает еще, что Фа - пустяковый человек. - Он помолчал, потуже увязывая мешок с небогатыми пожитками. - Быть может, я еще успею хоть разок начать все сызнова.
        - Чем тебе не по нраву жизнь прежняя? - окрысилась старуха. - Сыт и пьян, одет, обласкан… Или это Большой Ман сбил тебя с панталыку своими речами?
        Фа засмеялся.
        - Да уж, речист Большой Ман просто на диво, - сказал он.
        Старуха глядела на него, и ей хотелось плакать. Она обратила свой взгляд в собственную душу, чтобы подыскать особенно добрые слова, которые могли бы удержать Фа, вынудить его остаться.
        - Ты, засранец, - наконец произнесла она. - Небось уворовал у меня чего-нибудь?
        - Ага, - признался Фа. - Чайник и мешочек меди. Прощай, матушка.
        Он нахлобучил поношенную четырехугольную шляпу, поклонился и покинул веранду.
        - Тигр съест тебя! - крикнула старуха Ай.
        - Тигры не питаются дерьмом, - откликнулся Фа, не оборачиваясь.
        - Но ведь на тебе не написано, что ты дерьмо, - проворчала старуха. - Что работящему человеку в тягость, дикому зверю - в радость…
        Она ушла в кухню, испытывая непривычное чувство душевной пустоты. Как будто умер кто-то особенно близкий, не сказав прощального слова, не отпустив грехов, не обещав передать поклон тем, кто удалился к Желтым истокам еще раньше. Хотя не было случая, чтобы Ай горько убивалась по своим покойникам… Не понимая, что с ней происходит, старуха разбила две почти новых чашки, накричала на кошку Крысу и попусту оттаскала за волосы Мандаринку.
        Пустяковый же человечишко Фа, выйдя за деревню, ощутил небывалую легкость на сердце. Ему хотелось не идти, а бежать вприпрыжку. Словно он вдруг скинул с плеч долгие годы гнувший его к земле и в то же время совершенно никчемный гнет. На протяжении примерно четырех ли[Ли - 400 метров.] пути он распевал во все горло любовную песню на тангутском языке, сбиваясь и с хихиканьем припоминая стершиеся за ненадобностью слова. Потом с чувством продекламировал строфы эпической поэмы собственного сочинения, которую затеял во славу государя еще в бытность свою столичным студентом. В особо возвышенных местах он, никого уже не стыдясь, обливался слезами умиления.
        Иногда он вступал в спор, то мысленно, то вслух, с кем-то незримым.
        - Конечно, - бормотал Фа. - Куда тебе тягаться со мной в болтовне? Ты ни в чем не убедил меня. Ты просто сидел и смотрел на меня с презрением. Потому что это единственное чувство, какое можно питать к людям вроде меня. Даже не так… Ты смотрел на меня, как будто я - лучина, которую неведомо кто из наилучших побуждений выстрогал из драгоценного красного дерева. И теперь я догораю, обращаясь в бесполезную золу и пепел. А тебе невыносимо жаль, что дерево употреблено столь неподобающим способом…
        Тигр все это время брел за рассуждавшим вслух Фа, с любопытством внимая странным звукам, извлекаемым человеческой гортанью. Рычанье - не рычанье, мурлыканье - не мурлыканье. Так, невесть что. Глупость какая-то… Когда ему наскучило это занятие, он обогнал свою жертву, выбрел на дорогу в полусотне шагов перед ней и встал, туго нахлестывая себя хвостом по бокам. Его глаза светились равнодушной желтизной, из-за слегка разомкнутых клыков рвалось низкое клокотание.
        Фа тоже остановился.
        - Здравствуйте, достойнейший господин, - сказал он и поклонился.
        К своему великому удивлению, он сознавал, что нимало не боится тигра. Хотя и ясно было, что на этом его дорога в другую деревню заканчивалась.
        - Господин всемилостивейше позволит мне хотя бы допить то винцо, что я прихватил из дома матушки Ай? - учтиво спросил Фа.
        Однако тигр не позволил.

11
        - Господин Ман! - кричала Мандаринка. - Выйдите из дома, господин Ман!
        - Что угодно госпоже Мандариновый Цветок? - с неудовольствием спросил Ман, появляясь на пороге.
        Под мышкой у него была зажата книга.
        - Тигр убил Фа, - прохныкала Мандаринка. Большой Ман закрыл глаза и ощерился совсем по-волчьи.
        - Где это произошло? - спросил он спустя продолжительное время.
        - На полдороге между нашей и Козлиной деревней. Совсем не там, где тигр съел скорохода. Торговцы шерстью нашли мешок в луже крови… Это демон, он кружит вокруг деревни, он хочет извести всех нас! - Мандаринка тоненько завыла.
        - Отчего вы так убиваетесь? - пробормотал Ман. - Вам жаль господина Фа или вам жаль себя?
        - Господина Фа - совсем чуточку, - призналась Мандаринка. - Но кто-то непременно будет следующим!
        - Странно, - сказал Ман. - Того, кто будет следующим, мне жаль гораздо меньше…
        - Тогда пожалейте себя! - всхлипнула девица. - Потому что мужчины во главе со старостой скоро придут сюда.
        - Лучше бы они пошли к тигру, - буркнул Ман.
        - Но почему вы так упрямы? Что стоит вам переуступить через свою гордость?!
        - Несчастная женщина, - проговорил он пренебрежительно. - Вы не понимаете…
        Мандаринка склонила голову и вдруг опустилась на колени прямо посреди двора.
        - Я не понимаю, - сказала она покорно, - Я живу в пыли и на ветру.[Жить в пыли и на ветру - вести блудный образ жизни.] Я только хочу, чтобы тигр был мертв, а вы благополучны. Прошу вас, господин Ман, прислушайтесь к слабому голосу деревенской блудницы, чье Ремесло - в потакании грубым прихотям. Может быть, и ее слова имеют вес, хотя бы и с куриное перо?.. Пойдите и убейте тигра!
        - Госпожа Мандариновый Цветок напрасно пачкает свои одежды, - промолвил Ман, не глядя на нее.
        Мандаринка устало поднялась.
        - Тогда спрячьтесь, господин Ман. Он» все злые и пьяные от страха.
        - Я трезвый, - сказал Ман. - И не к лицу Возжигателю Свеч страшиться толпы оборванцев.
        Он успел вернуться в дом за своей дивовидной шляпой. А когда снова вышел во двор, там уже толпились почти все жители деревни. Староста стоял впереди, опершись о тяжелую палку из черного дерева, дабы не упасть и тем самым не прийти в совершенно неприличное его чину положение.
        - Что угодно моим почтенным и трудолюбивым братьям? - спросил Большой Ман. - Мой дом недостроен, а угощения не хватит на такое количество драгоценных гостей.
        - Просвещенный господин Ман в силу мудрости своей наверняка догадается, о чем его униженно молят ничтожные челобитчики, - прохрипел староста, обильно умастив свой голос ядом вежливости. - И уж если он, по обычной его занятости, откажется исполнить мелкую нашу слезницу, пусть не гневается, коли мы, от хамской нашей настойчивости, растолкуем ее в подробностях и на свой манер. Не хуже городских учителей!
        - Полагаю, господин староста имеет влиятельных друзей, которые оградят его от наказания за произвол, - усмехнулся Ман.
        - Мы поражены проницательностью добродетельного господина Мана. У меня, недостойного, еще живы друзья в столице. Но сыщется ли в Поднебесной хоть один человек, который свидетельствовал бы в его пользу?
        - Умер мой господин Фа, чистейший, благороднейший из людей! - причитала где-то позади всех старуха Ай. - А убийца его живет, и некому наказать его под этими небесами!..
        - Вы слышите? - спросил староста. Он громко икнул и покачнулся, едва не упав, но нашел в себе силы продолжать гневную речь. - Даже по пропащему человеку Фа проливают слезы. А кто станет оплакивать вас, достолюбезный господин Большой Ман?
        - Целое войско доблестных витязей, - произнес Ман. - Великий Чжугэ Лян[Чжугэ Лян - великий китайский - полководец IIIв. н.э.] мог лишь мечтать о таком.
        Разве устоит перед ними даже самый свирепый из тигров? Или руки этих мужчин более привычны к чарке, нежели к копью?
        - Он смеется над нами! - заорал Сун-Середняк.
        - А по-моему, он нас похвалил… - пожал плечами кузнец Гао.
        - Я не смеюсь, - возразил Ман. - Потому что вы даже не смешны. Тем паче не за что вас хвалить. Надо вам знать, что охотнику за демонами не пристало охотиться на тигров. Каждый должен заниматься своим делом. Одни предназначены для того, чтобы чинить крыши. Другие - чтобы возделывать посевы. Третьи - ублажать мужчин в веселом доме. Четвертые…
        - Мы сами знаем, кому и чем заниматься! - грубо перебил его Сун-Середняк. - Не дармоеды небось! Верно говорят: тигр пришел за колдуном. Пускай с ним и уходит!
        - Я не колдун! - Ман гневно вздернул подбородок. - Я не варю приворотное зелье, не творю нелепых и бессмысленных обрядов, не взываю к несуществующим божествам!.. Мое Ремесло - изгонять демонов. Это - наука, это и высокое искусство! Но где те демоны, что лишили вас рассудка, подменив его страхом, и побудили вас буйствовать в моем дворе?! Я, Возжигатель Свеч, сдавший экзамен перед величайшими мастерами Ремесла, знаю способ обратить в бегство саранчу-собаку таоцюонь, обездвижить крылатого тигра-дикобраза цюнци и рассеять призраков мо. Но я бессилен перед демоном, имя которому - Глупость!.. Хищное животное, чьи зубы иступились от старости и оттого не годятся для раздирания настоящей дичи, шляется в окрестностях, алкая легкой поживы. А вы не можете защитить себя! Пойдите и убейте эту кровожадную скотину. Сделайте хотя бы это. А от демонов вас оберегу я!
        - Кто видел своими глазами хотя бы одного демона? - гаркнул староста и снова икнул. И опять устоял, лишь поглубже вогнал в землю свою палку. - Может, их и не бывает вовсе!
        - Те, кто воочию повидали демона, уж ни с кем не поделятся впечатлениями, - сказал Ман. - Особенно если рядом не было человека вроде меня…
        - А тигр бродит вокруг деревни, - оборвал его староста. - Он-то уж точно есть!
        Большой Ман снова оскалился.
        - Но почему я должен любить вас? - спросил он. - Вас, жалкое стадо свиней, которые ни к чему нив годны. Даже крышу починить…
        - Он оскорбляет нас! - завопил Сун-Середняк.
        - Дурак ты, - отозвался Гао. - В наших краях свинья - кормилица, мы ее «матушкой» называем.
        - Да, я оскорбляю вас, - продолжал Ман. - Вы - всего лишь скот, жрущий да пьющий. Не уверен, что вам достанет духу хотя бы поколотить меня этими палками, что заготовлены в ваших руках. Взбесившаяся собака обратила бы всех вас в бегство, не то что тигр. Нет, я не люблю вас. И никогда не полюблю. Это выше моих сил. Я презираю вас.
        Что-то обожгло его запястье.
        Изменившись в лице, Ман вытряхнул из тлеющего рукава сальную свечу.
        Свеча горела необычным пламенем цвета чистой бирюзы.

«Презрение, - думал Ман, и сердце его исполнялось радости. - Вот то чувство, что воспламенило наконец мою свечу. Глупец, я думал, что есть только одно сильное чувство, присущее тому, кто намерен защищать этих людей от демонов. Разве они заслуживают любви? Зачем свинопасу любить свиней, когда ему нужно, чтобы они были целы и нагуливали жир? Вот и я - никакой не охранитель этому перепуганному стаду. Я пасу их, и этого достаточно. Я не научился любить их. Что ж! Пусть любовью, возжигает свою свечу кто-нибудь иной. Я обойдусь презрением. Да ведь и они платили мне той же монетой все это время. И ничего, что мой путь - это путь одиночества. Это не самый страшный страх. Главное - моя свеча горит. Так всегда бывает: когда приходит демон, толпа обращается в бегство. А один остается. Что может один? Демон способен убить его. Но демон должен знать, что на его пути непременно окажется преграда, и разбой не будет ему в радость».
        Ман поднял свечу на уровень лица. Слабый, почти не различимый при свете дня огонек внезапно полыхнул факелом в сторону сгрудившихся во дворе людей.
        Толпа шарахнулась.
        - Убирайтесь с моего пути! - воскликнул Ман.

12
        Тигр, насытившись, дремал в кустарнике, когда его обоняние потревожил запах новой добычи, а слух был уязвлен хрустом сухой травы под чьей-то непугливой поступью. Тигр даже удивился тому, что жертва сама идет к нему в пасть. Как и подобает настоящему охотнику, он известил о своем присутствии горловым рыком. Но шаги приближались.
        Зверь вскинулся на все лапы сразу, прижал уши и взревел, уже не скрывая своей ярости. Никому не было позволено нарушать послеобеденный покой властелина лесов, не понеся за то соразмерной кары.
        Тигр выскочил из укрытия, охлестывая себя хвостом. Припал к земле, чтобы сделать прицельный, последний прыжок.
        Но слегка промедлил.
        Потому что в руках человека был огонь. Необычный, невиданный огонь, лишенный дымного запаха. Огонь цвета чистой бюрюзы.
        - Ты вернешь мне тело господина Фа, - увещевающе сказал Большой Ман. - Потому что мы должны похоронить его по закону предков. И будет лучше тебе навсегда покинуть эти края. Иначе кто-то - я либо городские охотники - непременно убьет тебя. Я знаю: ты понимаешь мою речь. Всякий зверь, отведавший человечины, становится немного демоном…
        От ненавистных звуков человеческого голоса тигр осатанел. Огонь, не похожий ни на что прежде виданное, вовсе не страшил его.
        Тигр оттолкнулся от земли и ринулся на человека.
        Одновременно навстречу ему прянуло и колдовское бирюзовое пламя.
        Тигр пронизал этот призрачный занавес, подобно копью, которое, будучи брошено, ничем не может быть остановлено… Уже в полете он обратился в собственный скелет, лишенный незначительнейших следов дивного меха и могучей плоти.
        Но прыжок завершить он все же сумел.

13
        Староста, в новом халате с вышитой цаплей, стоял посреди двора и с напускной строгостью следил за тем, как протекает ремонт дома Большого Мана.
        Девица Цветок Мандарина, прижимая к груди лубяной короб, поклонилась ему на бегу.
        - Иди, иди, - благосклонно промолвил староста. - А ежели он попросит чего, так ты уж того… сама знаешь.
        Затем он свирепо посмотрел на Суна-Середняка и рявкнул:
        - Поворачивайся, ленивая скотина! Еще раз замечу, что ты принялся за «дважды шесть» вместо того, чтобы работать - всю холку измочалю палками!
        Сун, горестно скривившись, прикинулся, будто проявляет небывалое усердие.
        - То-то же, - проворчал староста. - Глядите у меня, сброд… Ну, я пошел, - объявил он в пространство. - Дел невпроворот. И осмотрщика трупов принять, и к визиту высокородного господина Лю приготовиться. Эх, жаль, тигриной шкуры нельзя преподнести…
        Едва только он удалился со двора, как Сун-Середняк бросил недотесанную доску и улегся в тенечке, закинув руки за голову.
        - Может быть, еще поработаем? - робко спросил холуй-помощник.
        - Успеется, - буркнул Сун.
        - Но ведь тигра он и вправду сжег своей свечкой. Я сам видел: одни кости, белые-белые, будто сахарные…
        - Подумаешь! - фыркнул Сун. - Я бы тоже так сумел, кабы меня ,учить этому Ремеслу битых пятнадцать весен. Да только некогда мне пустяками заниматься. Я человек серьезный, работящий.
        Влажный полумрак дома был исполнен запаха трав. Большой Ман, укутанный под горло стареньким одеялом, лежал на циновке, глаза его были смежены. Голова и правая рука, безвольно брошенная поверх одеяла, были замотаны тряпьем. Сквозь пеструю ткань проступали черные пятна крови. В изголовье сидел старик Чу и что-то толок в каменной ступке.
        - Вот хорошо, - сказал он, завидев Мандаринку. - Хорошо, говорю, что пришла. Побудь с ним. А то за всем глаз нужен. Того и гляди последнее растащат, покуда хозяин хворает. А я схожу в лес, еще травок пособираю.
        - Как здоровье господина Мана? - осведомилась Мандаринка, опустив глаза.
        - Жар его мучает, - сказал старик Чу. - Но это пройдет, надо думать. И уж тогда беспременно встанет Большой на ноги. Если, конечно, раньше не помрет.
        Когда старик ушел, Мандаринка заняла его место в изголовье и положила узкую ладошку на горячий лоб Большого Мана.
        - Не желает ли господин свежей курятинки? - спросила она ласково. - Или хотя бы душистого чая со сладостями?
        Ман открыл глаза.
        - Нелепо, - сказал он сиплым шепотом. - Я не должен был поддаваться страстям. Теперь вот лежу, слабый, немощный, как дитя. И ни к чему не пригоден. Даже козу отхлестать хворостиной… не то что демона прогнать. Быть может, я лежу вот здесь… а демон уже близко… а я лежу…
        - Небесные силы охранят нас от демонов на короткое время, - сказала Мандаринка. - А потом господин Ман выздоровеет, и нам вовсе ничто не будет угрожать.
        - Все равно нелепо, - повторил Ман с упрямством. - Каждый должен заниматься своим Ремеслом. А они мне даже крышу не могут починить второй уже месяц.
        - Крышу вам непременно починят. И посевы обиходят. Господин Ман ни в чем больше не познает нужды.
        - Вы не убедили меня, уважаемый, - пробормотал Ман, и девица поняла, что он бредит, принимая ее за кого-то другого. - Бесспорно, и презрение годится для того, чтобы возжечь свечу, и этого вполне достанет, чтобы совладать с паршивым тигром… но для демона требуется настоящий огонь! Где такой взять… от чего возжечь? Нужна не только сила чувств, но и чистота их, сравнимая с небесным нефритом… любовь, одна только любовь, которая забыта нами в суете, в мелочном озлоблении на неурядицы преходящего бытия… вот тогда будет сильное пламя, пламя против всех демонов этого мира! Полюбить этих людей, полюбить, несмотря ни на что… подлых, жестоких, неблагодарных… в конце концов, и у них есть своя правда… Мы не умеем, но мы должны научиться!
        - Господин Ман не прав, - забывшись, с обидой в голосе возразила Мандаринка. - Вся деревня благодарна ему за великий подвиг!
        - Это пройдет, - сказал Ман. - Забудется. И тогда - все сызнова…
        - Может быть, - вздохнула Мандаринка печально. - Память на добро короче воробьиного клюва. Но сегодня-то мы еще помним!
        Ман не отвечал. Он лежал, вперив неподвижные блестящие глаза в дыру на потолке, за которой полоскался привычный лоскут блекло-синего неба.
        notes
        Примечания

1
        Цюй Юань. Пер. с китайск. А. Гитовича.

2
        Ши У. Пер. с китайск. И. Смирнова.

3
        Ли - 400 метров.

4
        Жить в пыли и на ветру - вести блудный образ жизни.

5
        Чжугэ Лян - великий китайский - полководец IIIв. н.э.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к